15 минут Виктория Валентиновна Мальцева

15 минут #1
        «Твой муж встречается с другой женщиной. Через час они выйдут из отеля Трампа на Джорджия стрит, комната 611».
        Номер неизвестен.
        У меня остался час, чтобы лично убедиться в том, что…
        В чём?
        Чем ближе мои туфли к месту назначения, тем тяжелее втиснутые в них ноги. Этот человек когда-то заставил по-настоящему влюбиться и полюбил сам, стал моим фундаментом, помог устоять в трудный для обоих момент. Он всегда был МОИМ, он не может стать чьим-то ещё…
        Виктория Мальцева
        15 минут
        Каждый человек является на Землю за счастьем. Однако мало кто ясно себе представляет, как именно оно выглядит. Независимо от пола, роста, национальности и местности обитания, мы мечтаем о том, чего нам недостаёт для полного удовлетворения. И только оказавшись на смертном одре, многие неожиданно осознают, что счастье, оказывается, было, однако в мечтах и суете прошедших дней так и осталось незамеченным.
        Глава 1. Сообщение
        «Твой муж встречается с другой женщиной. Через час они выйдут из отеля Трампа на Джорджия стрит, комната 611».
        Номер неизвестен.
        Вот уже полчаса мои глаза не отрываются от экрана смартфона. За это время я, кажется, выучила наизусть каждый символ послания, нежданно настигшего меня во время ланча в Тим Хортонс. Кусок медового пончика так и застрял где-то в нижней части моего горла, хотя я и пыталась протолкнуть его, лихорадочно глотая кофе.
        В данную минуту способность соображать уже вернулась и даже произвела на свет три наиболее вероятных сценария:
        1) Недоразумение. Я получила сообщение по ошибке, потому что мой муж не тот человек, который станет изменять. Он бы мне сказал, это точно.
        2) Шутка. У нас полно придурковатых друзей, обожающих курить травку и не только. Да, скорее всего, это шутка. Чёрт бы побрал власти, легализовавшие в этой стране марихуану. Долбаное курево теперь можно купить на любом углу и заплатить при этом государству налоги.
        3) Измена. Он действительно мне изменяет, и это закономерно: в наших обстоятельствах его желание общаться интимным образом с другими женщинами никого бы не удивило. Никого кроме меня, разумеется, потому что я слишком хорошо знаю своего мужа - он не изменяет. Эта версия самая нелепая, и я в неё не верю. Мой муж не изменяет. Не изменяет. Не изменяет. Точка.
        Отель Трампа расположен в десяти минутах ходьбы от того места, где я сейчас нахожусь. У меня осталось полчаса, чтобы лично убедиться в том, что…
        В чём?
        Чем ближе мои туфли к месту назначения, тем тяжелее втиснутые в них ноги. Грудь сдавливает неизвестность. Я её ненавижу - предпочитаю получать правду сразу, не откладывая на потом, не ждать приговор, сжигая нервную систему.
        Толкаю тяжёлую дверь и, намеренно не глядя на работников рецепции, уверенно шагаю к лифту.
        - Мээм? - окликают несколько голосов сразу.
        - Простите! Я опаздываю на встречу! - бросаю в ответ, изображая спешку.
        - Какая комната, мэм?
        - 611, - отвечаю. - На имя мистера Керрфут.
        Зеркальные двери фешенебельного лифта быстро закрываются, оставляя меня наедине с паническим, выкручивающим желудок страхом.
        - Ты в порядке, Вик. Ты в полном порядке. Просто дыши глубже! - говорю себе.
        Шестой этаж. Мои каблуки тонут в длинном ворсе ковровой дорожки с персидским орнаментом. Белая дверь с золотыми цифрами 611 и рельефной дверной ручкой. Я ничего не слышу: ни музыки, ни смеха, ни человеческих голосов. Тихо, как в гробу.
        Внезапно понимаю, что он там. Кай Керрфут, человек, который заставил меня влюбиться так, как влюбляются только в фильмах, который взял мою руку в свою и в самый тяжёлый момент нашей жизни предложил заботиться друг о друге, чтобы выжить, находится в комнате с чужой женщиной.
        С чужой ли?
        Дверь гостиничного номера 611 последняя в этом узком ответвлении от общего холла шестого этажа. Я делаю ровно три шага к окну в его торце и разглядываю фрагмент Ванкувера у моих ног, виднеющийся сквозь панорамное стекло. Если смотреть снаружи, тонированные окна отеля горят сейчас отражением солнца, делая здание похожим на огненный дворец. Почему я думаю об этом сейчас? Потому что вот уже годы напролёт мои эмоции ежедневно глушатся лекарствами, и я не знаю, хватит ли им мощи помочь мне и сегодня. Забавно, не далее как сегодня утром мой супруг интересовался, не забыла ли я принять свои таблетки. Заботливо так, мягко, увещевательно:
        - Викки, пожалуйста, не забывай. Ты же знаешь, твоя психика уязвима: любой стресс способен вернуть нас к исходной точке.
        Да, работы проделано много: десятки, а может быть и сотни встреч с психотерапевтом, утюжащим мои мозги, альтернативные методики, новые вещества, и вот я живу. Просто хожу по земле.
        И всё-таки я чувствую боль. Жжение где-то в самом центре груди, какой-то сдавленный спазм, бетонный блок, всё сильнее меня придавливающий к полу гостиничного холла.
        Какая банальность вывалится из их уст? Что они скажут? Он? Она? Что скажу я? Кто из нас уйдёт первым? Кто не справится с собой?
        Теперь оцепенение. Оно пугает. Какого чёрта я здесь делаю? К чему весь этот мазохизм? Да, он там, и, если смотреть правде в глаза, это должно было произойти.
        Но… как же «И в горе, и в радости»? «В болезни и в здравии»?
        Впервые за долгое время я физически ощущаю своё сердце - ударную установку на рок концерте. С трудом отрываю каблук от персидского ковра, намереваясь развернуть ноги в направлении «прочь из АДА», но в итоге решаю остаться: какой смысл в побеге? Ведь жизнь однажды уже научила, что это бесполезно - невозможно сбежать от себя.
        Ждать приходится недолго: через восемь минут звук проворачиваемого в замке ключа рубит мою жизнь ещё на два клочка «до» и «после».
        Глава 2. Удар
        Она выходит первой, и я не удивлена тому, кого вижу.
        Её волосы распущены. Её, мать их, волосы, которые она всегда прячет в хвост или узел, распущены. Она их стыдится, считая уродливыми, и сегодня я готова с ней согласиться - они действительно омерзительны: светлые, нелепо скрученные пряди, не волнистые и не кудрявые, а именно скрученные, как старая пакля, которой заделывают текущие батареи.
        В её взгляде неловкость и даже стыд. В его - ничего.
        - Вик? - изрекает её скованный не самыми положительными эмоциями рот.
        Хочу добавить: её голос так же омерзителен, как и волосы - чересчур слащавый, писклявый, но главное - тихий. Её манера скрываться в тишине, надевать мешковатую одежду и прятать под ней аномально большую грудь, чтобы оставаться незаметной, играть роль синего чулка или невидимки и не восприниматься угрозой всегда меня раздражала, а сегодня я готова за это убить. И вовсе не за то, что двадцать минут назад и, может быть, ещё сотни раз до этого она переспала с моим мужем.
        Я ненавижу её, презираю это несуразное существо женского пола в старомодных поношенных джинсах, которые вовсе не стали помехой в выполнении миссии по разведению ног. И эти ноги, я знаю, они стройные и даже длинные. Красивые. И руки. И лицо. И глаза.
        Да, она никогда не стремилась подчеркнуть свои достоинства, выпятить женственность, как сделала бы на её месте любая другая, но все вокруг всегда знали, что вот уже годы напролёт она лелеет надежду назвать моего мужа своим мужем.
        А пока можно побыть его любовницей, что тоже неплохо.
        - Дженна? - возвращаю приветствие, подозревая, что моим голосом можно травить людей. Массово. - Какая неожиданность! Как ты? Как поживают твои родители?
        Она привязана к ним и, если за последнее время ничего не изменилось, даже живёт в их доме, боясь оставить болезненные постаревшие тела без присмотра.
        - Мама недавно сильно переболела гриппом с осложнённой пневмонией, а так в целом… нормально, - выдавливает.
        Ну да, мы же не дикари, чтобы бросаться друг на друга. Кроме того, это дело касается только меня и моего блудливого супруга.
        - Я рада, передавай им мои тёплые приветы и пожелания здоровья!
        - Спасибо… - бормочет.
        - А сейчас, ты не могла бы оставить нас с… - я запинаюсь, потому что, оказывается, не способна произнести его имя, - с мужем наедине?
        Она смотрит на него, спрашивая позволения взглядом. Он одобрительно кивает, давая ей возможность поспешно убраться, буркнув напоследок нечто похожее на «Была рада тебя увидеть».
        Я не способна ни говорить, ни думать, потому что в моей груди кислотный пожар. Жжёт так, что мне, кажется, даже тяжело видеть: они теперь вместе, одно целое, половина которого спрашивает согласие другой половины, прежде чем что-либо предпринять. Если они пара, то кто тогда я? Где моя половина?
        Мужчина, ещё утром бывший моим любящим мужем, делает шаг в моём направлении, давая понять, что готов к скандалу. А я не знаю, что говорить. Мой мозг, переживающий в данный момент эмоциональный катаклизм, не способен соображать, а я не позаботилась о том, чтобы подготовить свои реплики заранее.
        - Викки… что ты здесь делаешь? - спрашивает совершенно ровным тоном, словно он доктор, а я пациент, которого немедленно нужно успокоить.
        А мою челюсть сковало каким-то тупым онемением, болью, расползающейся по телу из точки, расположенной в районе сердца. Наконец, ловлю за хвост единственный содержательный вопрос:
        - Зачем… так? - глотаю, не знаю что, но что-то большое и болезненное. - Не лучше ли было вначале закончить со мной?
        Он молчит, засунув руки в карманы брюк. По выпирающим сквозь тонкую ткань костяшкам легко догадаться, что они сжаты в кулаки. На нём сегодня его лучший костюм - синий, в оттенке marine blue. Мы покупали его вместе в прошлом году в Риме, в бутике на одной из десятков пешеходных улиц неподалёку от фонтана Треви.
        - Что ты подразумеваешь под «закончить»?
        Он спокоен. Ни намёка на напряжение, переживания или хотя бы малейшую тень стыда. Если бы не кулаки в карманах, он выглядел бы точно так же, как сегодня утром после завтрака, собираясь на работу и сообщая мне сегодняшний прогноз погоды.
        - Развод, - страшное слово, но я его произнесла.
        - Я не собираюсь разводиться из-за мелочей.
        - Мелочей?! - выдыхаю.
        - Конечно, это мелочь. Обычное житейское недоразумение. Мы пережили куда более серьёзные вещи, в сравнении с этим.
        Мой взгляд фиксирует волосы на его груди, немного выглядывающие из ворота белой рубашки. Когда-то, годы назад, это место порождало в моей голове мысли сексуального содержания, но сейчас оно вызывает острый приступ тошноты. Я машинально зажимаю рот рукой и отворачиваюсь, сражаясь с желанием выдать съеденный час назад ланч. Делаю глубокий вдох, за ним долгий выдох, пытаюсь успокоиться, но у меня плохо получается:
        - Ты серьёзно? Мелочь? Полчаса назад твой член был в… в…
        - ??????????????????????????????????????????????????????????????????????? - Викки, я понимаю, что тебе сейчас сложно, но, пожалуйста, не теряй человеческое лицо! - призывает своим отработанным тоном начальника. - Чтобы не пришлось жалеть об этом в будущем.
        А я теряю не лицо - остатки способности соображать. Просто стою с открытым ртом, не понимая, что происходит? Всё смешалось в этом мире? Инь и ян больше не делят окружность на чёрное и белое? На плохое и хорошее? Злое и доброе?
        - Ты шутишь?
        Я нахожу в себе силы снова заглянуть в его глаза, и то непоколебимое спокойствие, которое вижу, полнейшее отсутствие переживаний человека, который ещё сегодня утром был самым близким, убивает. Это, пожалуй, даже болезненнее, чем сам факт его полового сношения со своей подругой-соратником. Женщиной, которая столько лет мозолила ему глаза, пока не домозолила.
        - Пошли, - внезапно предлагает.
        - Куда?
        - Домой поедем.
        Я окончательно прощаюсь с пониманием сути происходящего.
        Вот так запросто: небольшое житейское недоразумение уже в прошлом, поедем, жена, домой, чего стоять-то без толку?
        Я ненавижу его физиономию. Каждую его черту, и его волосы, и глаза его зеленые, цвета застойной желчи, и нос его долбаной идеальной формы. На губы смотреть не хочу - точно вывернет.
        Он будто слышит мои мысли: резко разворачивается, стоит вполоборота и смотрит прямо перед собой в стену. В пустоту.
        - Пойдём, - тихо зовёт.
        Теперь я улавливаю нечто похожее на его сожаления или, может быть, мне только кажется.
        Он пытается взять меня за предплечье, но я с брезгливостью сбрасываю его руку, она падает словно без сил, и я понимаю: всё это спокойствие - подделка, дурацкий блеф, а внутри моего супруга сейчас свирепствует буря со шквалистым порывистым ветром, дождём, снегом и угрызениями совести.
        - Пойдём, - ещё тише.
        Кажется, он просит. А когда он просит, я делаю. Мы выходим из отеля и направляемся в соседнее здание на подземную парковку.
        Мы. Все ещё «мы».
        Глава 3. Все ещё «мы»
        Он сказал, помнится, что не собирается разводиться.
        - Это ненормально, - говорю.
        Более того: это пугающе ненормально!
        - Что именно?
        - Вот так, после того, что произошло, как ни в чём не бывало искать машину ВМЕСТЕ и ВМЕСТЕ ехать домой!
        - Мой дом находится там же, где и твой - какая разница, как именно каждый из нас туда попадёт?
        - Большая разница! Огромная разница! Я не могу находиться с тобой в одном… в одном пространстве! Я даже не уверена в том, что вообще хочу возвращаться в место, которое ты назвал домом!
        - Как раз по этой причине мы и поедем вместе. Я не оставлю тебя в таком состоянии одну.
        - Это состояние - твоя заслуга! - мне кажется, моё возмущение вот-вот меня задушит.
        - Тем более. Мне и нести ответственность.
        Меня тошнит от него. Тошнит от каждого его слова и даже от того, как учтиво он открывает для меня дверь своей машины. Садится рядом, и я улавливаю его утренний одеколон - меня тошнит и от него тоже, хотя запах выбирала сама.
        Мой взгляд нечаянно падает на его руку, переключающую рычаг паркинга: сквозь кожу на тыльной части ладони просвечиваются тонкие кости и вены. Я ненавижу и их. И его ровные ухоженные ногти.
        Когда-то в юности начинающий и весьма одарённый программист Кай Керрфут сгрызал их едва ли не до кутикулы, пока обдумывал алгоритмы для своих программ. Меня это бесило, а он отшучивался, говоря, что без моей помощи не справится с этой мерзкой привычкой. И я всерьёз отдалась своей миссии: чего только не перепробовала - список использованных средств стремился к бесконечности. В итоге, начитавшись советов на форуме для продвинутых мам, купила в русском магазине левомицетиновый спирт и триумфально победила напасть. Всё это было сто лет назад, а теперь эти ногти еженедельно полирует маникюрщик одного из лучших стилистов в Ване, потому что они, эти, мать их, ногти, должны соответствовать всем остальным атрибутам солидности.
        Машина выезжает на Корнуолл стрит, и я не выдерживаю:
        - Прекрати вести себя так, будто ничего не произошло!
        - Как мне себя вести?
        - Какого черта мы спокойно едем домой?
        - Что мы должны делать?
        - Решать вопросы… обсуждать детали развода?
        - Мы не будем разводиться.
        - И как же, по-твоему, мы будем жить?
        - Так же, как жили до этого. Как живут тысячи.
        - Заботиться друг о друге?
        - Конечно.
        - Ты… ты только что переспал с другой женщиной!
        И вот он, этот уникальный момент, когда одна единственная фраза способна изменить всё:
        - Викки, с ней я на пятнадцать минут, а с тобой - на всю жизнь! У тебя всё есть! Абсолютно всё, чего может желать не самый простой землянин, чего ещё ты хочешь?
        И это правда, у меня абсолютно всё есть, кроме одного - счастья.
        У любого другого человека в этот момент случился бы приступ бешенства, но только не у меня: я впадаю в ступор. Сижу и оцепенело пялюсь в лобовое стекло. Моему супругу хорошо известны мои коматозные припадки, он их страшится, поэтому очень скоро я слышу его голос:
        - Викки! Викки, очнись! Ты в порядке, Виктория? Прошу тебя, ответь что-нибудь! Или я повезу тебя в госпиталь!
        - Останови машину.
        Это не я произнесла, нет: это робот, на время меня заменяющий. Моя психика научилась проделывать этот трюк с тех самых пор.
        - Останови машину! - а вот теперь, кажется, я вернулась. - Останови машину, чёртов ублюдок!
        От моего ора закладывает уши даже у меня самой.
        - Успокойся! - рявкает в ответ. - В руки себя возьми!
        И я беру. Машина съезжает с проспекта на пересекающую улицу, мы паркуемся. Я с остервенением дёргаю за ручку двери, но она не поддаётся - двери заперты центральным замком.
        - Пожалуйста, успокойся, - снова его ровный голос. - Объясни, куда ты собралась?
        - Подальше отсюда.
        - Ответ невнятный. Попробуй ещё раз.
        - Я ненавижу тебя.
        - Ещё раз.
        - Я ненавижу тебя, твою машину и всё, что с тобой связано!
        - Ответь на вопрос: куда ты пойдёшь?
        - На работу.
        - Твои лекции на сегодня окончены. Ещё раз: куда ты собралась?
        - Тебя это больше не касается.
        - Я твой муж сегодня, завтра и десятки тысяч дней от этой даты. Куда ты пойдёшь?
        Мой телефон блинкает сообщением, я крепко его сжимаю, изо всех сил борясь с желанием метнуть в лобовое стекло, а ещё лучше в голову человека, только что назвавшего себя моим мужем. На экране высвечивается имя подруги - Адити. Адити, как всегда, вовремя: хочет уточнить время нашей встречи.
        - У меня ужин с Адити. Мы договаривались.
        - Покажи, - требует.
        - Открой дверь.
        - Я выпущу тебя только в руки Адити.
        - А я засужу тебя.
        - Ты знаешь, что нет. С твоими диагнозами.
        - Пошёл ты!
        - Я не могу оставить тебя в мегаполисе в таком состоянии, как ты не понимаешь? Кто, если не ты, должен это понимать?! - он впервые так сильно повышает на меня голос.
        Да, мой супруг прав, из всей родни и знакомых, только я могу до конца понять его страх за близких. Панический.
        Набираю сообщение Адити с просьбой встретиться раньше.
        Машина заводится, и мы молча трогаемся. Когда подъезжаем к месту встречи, внушает:
        - Прошу тебя, без глупостей. Ты взрослая женщина, совершай взрослые поступки.
        - Как ТЫ?
        Мои глаза видят его губы. Часть тела, от которой когда-то в юности у меня развилась зависимость. Не только физическая, но и психическая: даже теперь, когда мы вовсе не те, кем были раньше, его губы ежедневно целуют мой лоб или нос, или щеку, или даже мои губы, когда желают доброго утра, хорошего дня, спокойной ночи. И они ёрзали по телу Дженны каких-нибудь тридцать минут назад.????????????????????????????????????????????????????????????????????????
        Глава 4. Принятие
        Gabriel black - jump (feat. Sofi de la Torre)
        Я не выдерживаю: мои внутренние замк? разом открываются, слетают засовы, дверцы и двери распахиваются настежь, высвобождая неукротимый поток:
        - Я ненавижу тебя! Ненавижу! Презираю и ненавижу! Ты… ты…
        Я ничего не слышу, не понимаю себя и своих действий, слов своих не осознаю.
        Не соображая до конца, что делаю, вылетаю из машины, но ядовитый лиловый шарф и вытянутое лицо стоящей на тротуаре Адити возвращают моё ускользающее сознание на Землю. Мысли складываются в неожиданный пазл, незнакомый рисунок с преобладанием рваных штрихов и оттенков чёрного и ядовито-жёлтого. Мои глаза находят выбившийся из мостовой засаленный десятилетиями камень, через мгновение его уже сжимает рука, ноги разворачиваются и пугающе уверенно несут меня обратно к машине мужа.
        Я замахиваюсь и… и моя рука, вобрав почти всю силу ненависти, обиды и горечи, непомерным грузом осевшей в груди, где-то под рёбрами в районе сердца и лёгких, опускается на капот урода, по имени Spyder. Porsche 918 Spyder обошёлся моему супругу в два миллиона долларов. Число в названии модели означает ограниченный выпуск в количестве 918 штук, одна из которых, единственная в Ване, принадлежит ему - подходящий конь для поймавшего за хвост удачу всадника.
        Вмятина на глянцевой поверхности металла приносит временное удовлетворение и облегчение. Можно даже сказать мимолётное - эффект всего мероприятия рассеивается, как только мои глаза наталкиваются на фигуру мужа, стоящего рядом и сжимающего пальцами свои виск?. Он просто стоит. Стоит вот так, спрятавшись за собственной ладонью, оперевшись рукой на капот, и молчит.
        В его молчании - снисхождение. Мне больно. Мне так больно, что слёзы мгновенно покрывают зрачки плёнкой, мешающей видеть. Я моргаю, в попытках возвратить чёткость изображения, и чувствую, как горячие ручьи стекают по щекам.
        - Вик…
        Это его голос. Его голос и его же предательские, лживые, дешёвые глаза. Он, этот человек - это всё, что у меня было. Всё, что мне осталось от жизни, заставило когда-то в ней задержаться.
        Не могу его видеть, невыносимо, истошно, до одури сильно хочу скрыться, сбежать так далеко, как только возможно и там потеряться. Желательно навсегда.
        Спонтанные желания обычно имеют свои последствия, но не на этот раз - каблук Ботеги застрял в фигурной решётке водостока. Комичность моей дёргающейся ноги, безуспешно пытающейся вырваться из металлического плена, заставляет меня рыдать с чувством, всхлипывая и даже, кажется, издавая позорные жалобные звуки.
        - Вик, я помогу… - бросается ко мне муж и тут же получает мой кулак в свой живот.
        - Не приближайся! Не смей! - ору. - Не прикасайся! Даже пальцем меня не тронь! НИКОГДА! Понял? Никогда… и даже не думай обо мне! Лживая сволочь!
        Его веки сжимаются в страдальческом порыве, и если бы мои глаза не были настолько ненавидящими, а это всё равно что «не видящими», то я бы, может быть, и заметила серый оттенок его лица, побелевшие костяшки сжатых в кулаки рук, вдавленные друг в друга губы.
        Каблук Ботеги остался в решётке.
        - Не понимаю, за что мы платим ТАКИЕ деньги? - прихрамывая, задаю риторический вопрос ошалевшей подруге, все ещё и уже довольно давно прижимающей ко рту ладонь.
        Меня трясёт, я силюсь успокоиться, но одна только фраза Адити приводит меня в норму:
        - Ты сумасшедшая! - её рука обессиленно падает на бедро, и я вижу в этом неосознанном жесте символичность: это я, моя жизнь, весь смысл моего существования.
        Глава 5. Ценные советы
        - Ну, выкладывай, что стряслось?
        Адити, одна из самых продуманных и организованных женщин, какие мне встречались в жизни, забронировала для нас столик у окна. Я поражаюсь её выдержке, позволившей нам обеим выбрать и заказать блюда, дождаться вина и даже сделать пару глотков.
        Вынимаю из сумки телефон, открываю сообщение, вручаю подруге. Она читает, и я не вижу на её лице ни капли удивления.
        - И что? Такую фигню любой может написать! А если это клевета?
        - Я всё видела сама. Полчаса назад. Это Дженна.
        Теперь, кажется, она немножко удивлена.
        - Ну… что я могу сказать, подруга… сочувствую! - наконец, находится.
        Спустя глоток воды, за ним вина, снова вина, и снова воды добавляет:
        - Искренне!
        Почему мне нет дела до её дешёвого сочувствия?
        - … ты красивая, умная, не принимай на свой счёт! Все мужики… ну уж точно б?льшая часть из них - подлые дешёвые твари, продающие доверие за пару минут удовольствия для своего долбаного дружка. Они его канонизируют ещё в детстве, а затем всю жизнь боготворят, ты заметила? Особо чувствительные экземпляры даже дают ему собственное имя! Он слишком важен для них, чтобы разумность имела хоть какой-нибудь шанс на победу. Ты понимаешь, дорогая? Я знаю, что тебе сейчас…
        Её трескотня утомляет. Всегда так было, но каким-то чудом мы всё ещё вместе.
        - Что у вас сексом? - лепит в лоб.
        - Есть. Огня нет.
        - Значит, с ней он просто развлекается.
        - Странно… развлекается. После меня к ней? Или ко мне после неё?
        - Ты знаешь, такое бывает. У мужчин ближе к тридцати, а чаще сразу за этим рубежом начинаются попытки доказать самому себе, какой он ещё жеребец. Это не старость маячит на горизонте, сверкая залысинами и сединой, которую чем больше рвёшь, тем больше она прёт, нет - это просто возрастные изменения, а парень в штанах ещё может вкалывать за двоих.
        - Это мерзко. Из одной в другую… - проглатываю приступ рвоты - это, наверное, сигареты с непривычки, никотиновое отравление.
        - Такие, как твой, не уходят. Он будет бегать на сторону, но брак для него - святое.
        - Какой брак? Его давно нет.
        - Браки бывают и такими тоже, Вик.
        - К чёрту их. К чёрту, - снова затягиваюсь.
        - Не дури и не думай с ним разводиться, - сообщает свои умудренные жизненным опытом соображения подруга. - Он был никем, когда вы начинали жить вместе, а теперь, когда его идеи рвут конкурентов… да-да! Не смотри на меня так! Твой супруг цербер в том деле, которому себя посвятил, а после того, что случилось, его хватка стала ещё крепче.
        «Того, что случилось» - так теперь наши друзья обозначают в пространстве и времени катаклизм, пережитый мной и Каем. Никто из них не говорит о нём предметно содержательно, лишь обозначают невинной обтекаемой фразой: «в тот год, когда это произошло», «после того случая», «до того, как всё случилось» и т. д. и т. п.
        - Прости, я не хотела тебя огорчать! - оправдывается подруга. - Но согласись, нет ничего глупее, чем уступить незаурядно обеспеченного, зрелого и готового для отношений мужчину другой, когда его становление как бизнесмена и личности пришлось переживать тебе!
        Конечно, нет ничего глупее. Особенно после того, что именно мы умудрились пережить и не рассыпаться в прах. И особенно после того, как тебя, дорогая подруга, мой уже давно состоявшийся супруг отшил, невзирая на не самые лучшие времена нашей жизни.
        Честно сказать, в последние годы я относилась к повышенному интересу подруг (и не только их) к моему супругу философски: он вполне закономерен, учитывая его успехи и достижения. А с тех самых пор к разумности ещё и добавилась некоторая доля цинизма.
        Но всё это имело место до сегодняшнего «прозрения»: моя слепая вера в преданность и заботу друг о друге, в клятвы, которые мы дали в присутствии священника и родни больше десяти лет назад, со звоном врезалась в реальность и разлетелась на куски. Обломки.
        Да, мой муж изменяет. Возможно даже, я допускаю, что у него имеются на это веские причины, но мне, как живому существу и женщине, всё ещё отчаянно пытающейся жить, от её Величества Логики не легче.
        - Он сказал, что с ней у него пятнадцать минут, а со мной - вся жизнь.
        - Ну так, тем более! Прости меня сейчас, дорогая, но вот здесь я совершенно согласна с твоим супругом: глупо уходить от состоявшегося мужа, чтобы нарваться на очередного козла, убедиться в том, что он ещё больший козёл, чем предыдущий, бросить его и обнаружить маячащий на горизонте климакс. Это в лучшем случае.
        Не могу поверить своим ушам: когда этот мир успел настолько прогнить? Я не заметила.
        - А для снятия болевого синдрома всегда есть старое доброе, апробированное веками средство - показывает феноменальные результаты в реанимации убитой самооценки. Оно же - бальзамическая субстанция с эффектом анальгетика, - подмигивает????????????????????????????????????????????????????????????????????.
        - Какое?
        - Заведи любовника!
        Вот мы и добрались до сути всего этого экскурса.
        - Хватит! Руки не ломай! Действуй! - внушает.
        Действуй! Действуй! Действуй! - гудит моя голова.
        - Помнишь, ты пару недель назад говорила…
        - Не помню! - отрубаю, надеясь задушить этот разговор в зачатке.
        - …про парня… молоденького… в художке твоей, что ли? Ансель, кажется? Ты сказала, глаз с тебя не сводит!
        - Замолчи! - прошу.
        Адити обиженно поджимает губы, затем, хлебнув ещё вина, постановляет:
        - Ну и зря! Душу бы отвела, с мужем бы расквиталась, получила бы удовольствие!
        Удовольствие… в последние годы это запретный плод: я не позволяю себе испытывать радость. Варюсь в чувстве вины, сожалениях и тупой хронической боли. Никому не легче от моих душевных самоистязаний, но данный вполне разумный вывод никак не влияет на мою способность полноценно жить. Кажется, грусть и подавленность стали моей потребностью.
        - Слушай… ты знаешь, а я ведь лет сто не видела тебя такой… такой…
        - Какой?
        - Живой… Да, точно! Именно живой! С тех пор, как это случилось, ты… поменялась.
        Я знаю, что поменялась. В одном слове-определении, только что выданном подругой, заключена трагедия всей моей жизни.
        - Ты что-то путаешь, дорогая, - вымучиваю улыбку и тянусь за стаканом, чтобы скрыть от Адити тот простой факт, что в данный момент я нахожусь на грани эмоциональной перегрузки.
        - Да нет, вовсе не путаю! Посмотри на себя: щеки румяные, глаза блестят…
        - Это от невыплаканных слез.
        - Слушай, как по мне, лучше уж так, чем мумией быть. Народ уже шарахается от тебя… ой, прости, что-то я не то говорю…
        Точно шарахается: вот и муж, последний мой оплот, дёрнул на поиски приключений, чтобы окончательно не заплесневеть со мной рядом.
        Словно издалека до моего сознания доносится обрывок риторического вопроса Адити:
        - … а кто отправил сообщение? Меня это интересовало бы в первую очередь.
        А меня не интересует. Потому что я ненавижу, а значит, НЕ ВИЖУ.
        Глава 6. Точка отсчёта
        СЕМЬ ЛЕТ НАЗАД.
        Наша первая встреча произошла перед кабинетом гинеколога, примерно за год до «того события», когда во мне ещё жила способность удивляться, радоваться, проявлять интерес. Я до сих пор не знаю, почему обратила на него внимание: из-за внешности или потому, что он привёл подругу на процедуру, о которой я при своём муже решила даже не упоминать.
        В небольшой комнате ожидания, забитой стариками, двадцатилетняя пара выделялась слишком ярко, чтобы остаться незамеченной.
        Пациентам, терпеливо ждущим своей очереди, не хватало посадочных мест, части из них пришлось толпиться прямо посередине комнаты. Молодой девушке европейской внешности досталось крайнее кресло, её парень встал рядом вроде бы и ровно, но, в то же время, создавалось впечатление, будто он накрывает её собой, прячет от других.
        Усевшись, девушка сразу провалилась в свой смартфон. Её друг последовал примеру, достав из кармана стильной куртки свой собственный гаджет, но его поза не давала мне покоя: слишком громко она заявляла о его мужском начале, выпячивала его.
        За время ожидания я успеваю изучить облик молодого человека с исключительной точностью: узкие модные штаны известного спортивного бренда, расстёгнутая удлинённая парка тёмно-синего цвета, достающая до середины его бедра, молодёжные кеды. Обычный юношеский наряд, но мой опытный глаз отмечает главное - безупречность и стиль. Его обувь настолько чистая, что выглядит новой, одежда аккуратная и выглаженная, не мешковатая и не слишком узкая. Нельзя сказать, что юноше повезло с ростом, но в его стройной хорошо сложенной фигуре имеется нечто особенное - мужская грация.
        Его лицо не относится к числу тех, которые можно назвать модельными, но в нём есть приковывающая, даже затягивающая сила. Я отмечаю необычный разрез глаз, аристократически тонкий нос и ровную, по-детски безупречную кожу. Его волосы коротко острижены сзади, но оставлены длинными спереди и по моде зачёсаны назад. Я бы назвала подобную манеру их носить женственной, а потому отталкивающей, но не на этот раз: красивый высокий лоб и скулы молодого человека органично дорисовывает эстетически идеальная линия роста его тёмных волос. На этом, как будто обнажённом, лице самое первое, что вы видите - ясные карамельные глаза и ровные выразительные брови.
        Благородство - именно его транслирует облик молодого человека.
        Внезапно его взгляд встречается с моим, я чувствую себя пойманной на месте преступления и, оставив в качестве извинений небольшую улыбку, исчезаю в экране мелькающего новостями телевизора, висящего на стене прямо перед моим носом.
        Нагнетаю серьёзность, для верности добавляю сосредоточенности и долго пытаюсь прочесть буквы, бегущие красной строкой. Я не знаю, сколько времени необходимо среднестатистическому человеческому мозгу, чтобы распробовать новое развлечение, но мой застрял где-то не там.
        Если ваши взгляды столкнулись во второй раз, знайте: между вами уже что-то есть. Особенно если нечаянный зрительный контакт задержался дольше положенного. И я снова отвожу глаза.
        Смотрю в немой экран телевизора, говорю себе: они дети. Просто дети, которым уже позволен секс и поцелуи. Это мальчик, вчерашний ребёнок, немного подросший, со вкусом одетый и причёсанный, с необычно умным для его возраста взглядом…
        Так! Стоп!
        Вынимаю из сумки телефон: от мужа звонков нет, сообщений тоже - он занят. Как всегда, слишком увлечён покорением Айти-Олимпа, чтобы вспомнить о том, что у него вот уже годы имеется жена. У всякого успеха есть цена, я свою плачу хронической тоской по мужу.
        Мои глаза снова ищут выдающийся лоб и не находят. Я испытываю досаду. Вот так, совершенно на ровном месте, ничего не имея и потеряв это «ничего», я ощущаю внутри пустоту. Замечаю, что толпившийся до этого народ разошёлся, и вдоль стен освободились кресла. Мои глаза вяло перебирают согбенные фигуры в пёстрых нарядах: иранки, китаянки, кореянки, канадки - любая толпа в нашем городе всё равно, что новогодняя ёлка. Ни стиля в нарядах, ни моды, ни даже маломальской логики в сочетании цветов и предметов одежды.
        Внезапно я нахожу его: мальчишка, так неожиданно поработивший моё вялое воображение, теперь сидит рядом со своей подругой, накренившись к ней всей своей по-мужски стройной фигурой, улыбаясь и оживлённо что-то рассказывая. Я напрягаю уши, изо всех сил прислушиваясь к его речи, но, увы, не могу разобрать ни слова - он говорит слишком тихо, народу в холе всё ещё слишком много, а престарелые китаянки вместе с кореянками не закрывают свои рты, энергично обсуждая невесток и кулинарные планы.
        И вот он момент, которого я не то, чтобы ждала, но, наверное, предвкушала - поцелуй. Парень нежно касается щеки подруги ладонью и… и мой взгляд отскакивает, словно обжегшись. Когда через несколько минут я всё-таки решаюсь взглянуть на парочку снова - карамельные глаза прямо и намеренно смотрят в мои. В третий раз.
        - Виктория! - выручает спасительный голос медсестры.
        Я поднимаюсь и, расправив плечи, стряхиваю пыль столетий с давно забытой осанки. Даже совершаемые пять шагов до стены, за которой моей фигуре предстоит вот-вот скрыться, это не просто шаги - а лебединый полёт.
        Разговор с врачом и дальнейшие манипуляции с моим телом напрочь выбивают из головы всякую дурь. Неожиданно увлёкший меня мальчишка появляется в поле моего озабоченного зрения только после окончания приёма, когда я, прислушиваясь к глухой боли, договариваюсь с регистратором о дате своего следующего визита. Закончив эту содержательную беседу, я, не глядя, но чувствуя слишком молодого для моих лет человека, медленно надеваю пальто, набрасываю на шею шарф и, хвала Выдержке и чувству собственного Достоинства, шествую мимо нарушителя моего сексуального покоя, ни на секунду не коснувшись его столь притягательной фигуры взглядом.
        Глава 7. Случайность

7 ЛЕТ НАЗАД
        Бывают ли в жизни совпадения? В моей они происходят даже слишком часто.
        Мы встретились во второй раз около полугода спустя - на лекциях по биологии. В мою аудиторию студентов набилось больше, чем я ожидала - около тридцати. Как обычно, среди трёх десятков спокойных детей найдётся один, способный проесть плешь за всех сразу:
        - Это ваш первый урок?
        И я действительно чувствую себя так, словно это мой первый урок.
        - Даже не десятый, - смело заявляю ему.
        - А выглядите неуверенно.
        Бросаю уничтожающий взгляд и получаю в ответ:
        - А точно сможете нас чему-то научить?
        Именно в том сентябре в моей аудитории поменяли модель проектора на более новую. Время идёт, студенты жужжат всё усерднее, а я, тем временем, проклинаю администрацию, инженеров нового девайса, собственное тугоумие в технических вопросах и прочее.
        - Нужна помощь? - раздаётся почти у самого моего уха.
        От неожиданности всё мое отнюдь не увесистое существо подскакивает на месте, и я вижу ЕГО.
        И узнаю сразу. Чёткие, ясные, подробные и почему-то наполненные нереальным светом картинки приёмной женской консультации мгновенно всплывают в моём сознании.
        Взгляд, а в нём… Вселенная! Парень долго и смело смотрит в мои глаза. Я думаю, именно в тот день, в той точке пространства и времени произошло НЕЧТО. Сгустки свободных энергий столкнулись, породив рождение новой Звезды.
        - Этот кабель не подходит к разъёму на Вашем Макбуке. Нужен переходник. У Вас есть?
        Напряжённая, как струна, выгружаю из бермудского треугольника, служащего мне дамской сумочкой, все имеющиеся провода и переходники.
        - Нет, это не то, - комментирует пусть и молодой, как апрельская зелень, но всё-таки мужчина. - У меня тоже Макбук, сейчас посмотрю в своём рюкзаке - где-то должен быть переходник.
        Через минуту, не больше, белое полотно стены озаряется научным светом презентации моего курса.
        - Спасибо…?
        - Ансель.
        - Спасибо, Ансель, - выдавливает пристукнутый зомби, носящий моё имя.
        Парень возвращается на своё место, и только теперь я замечаю её - девушку славянской внешности. Они заняли крайний стол в третьем ряду амфитеатра, разложив ноутбуки и пачки с чипсами.
        - Еда и напитки в аудитории запрещены, - громко объявляю и обвожу свои владения взглядом.
        А дальше начинается лекция, и я пытаюсь сосредоточиться на работе, но это сложно, потому что из десятков взглядов, упирающихся в мою спину и затылок, пока рука рисует на доске ежедневно сменяемый пароль wi-fi, я чувствую один особенный. Он настойчиво выжигает на моей коже поэму, посвящённую физическому влечению.
        Конец лекции, студентки, по своему обыкновению, облепляют и меня, и мой стол, я усердно отвечаю на их нелепые вопросы, по большей степени являющиеся глупейшей попыткой выделиться и запомниться, но краем зрения слежу за зоной, где расположился парень в стильной чёрной футболке. Его девушки уже нет, но он не уходит, сидит на месте, не переставая буровить мой профиль взглядом.
        Девочки откалываются одна за другой, пока моя защита, мой спасительный буфер не рассасывается полностью. Я наспех собираю папки со своими бумагами, шпаргалками, набросками и планами, тороплюсь, потому что пространство вокруг меня пронизано опасными вибрациями. Из аудитории практически вылетаю, только по стуку собственных каблуков определяя, что скорость, с которой несусь, относится к категории «недостойной».
        «Спусти пар, приди в себя!» - приказываю.
        Едва мне удаётся успокоиться и, если не восстановить душевное равновесие, то, по крайней мере, максимально к нему приблизиться, как дверь в мой кабинет открывается, и я вижу того, кого меньше всего желаю видеть.
        Глава 8. Первый шаг

7 ЛЕТ НАЗАД
        Хотя кому я вру? Проблема именно в том и заключается, что я слишком заинтересована именно в этом студенте из всех.
        - Прошу прощения, Вы забыли… - его рука протягивает мне мои же распечатанные комплекты раздаточного материала.
        - Нет, я не забыла: оставила для тех, кто ещё не успел взять себе копию.
        Он смотрит в глаза, и вместо привычного студенческого заискивания я наталкиваюсь на спокойствие, достоинство и едва различимую тень иронии.
        - Тогда простите ещё раз… мне отнести их обратно? - спрашивает, странно сощурив глаза.
        - Эм… - кажется, я теряюсь в стройности собственной лжи, - да нет, давай сюда, раз уж принёс. В аудитории никого не осталось, так ведь?
        - Никого, - кивает. - Я выходил последним.
        И тут я вижу его губы. Они крупные. Не пухлые, а именно крупные, почти равной величины, по-мужски строго очерченные, но по-юношески яркие, воспалённые. Красивые. Действительно очень красивые, и нет ничего удивительного в том, что прилипший к ним взгляд так тяжело оторвать и перевести на что-нибудь другое. Глаза, например, брови. Но здесь ещё опаснее: вот так дерзко, самоуверенно, придавливая оппонента к земле, смотрят только полководцы, транслируя мощь и непредсказуемость.
        Он выходит, плотно закрыв за собой дверь, и я долго смотрю на неё, не в силах собраться и жить дальше. Ведь дома у меня муж, любимый.
        Ансель не пропускает лекции и каждый раз сидит на одном и том же месте, почти всегда рядом со своей девушкой. Стыдно признаться, но я завидую её молодости, красоте, мягкости, возможности учиться и… сидеть рядом с Анселем. И не только сидеть, конечно же.
        Он всегда молчалив и корректен. Никогда не задаёт вопросов, не подходит после занятий, не посылает туманных взглядов, никак не пытается приблизиться. Я не допускаю даже мысли об интрижке - у меня крепкая семья и на редкость достойный муж, но каждый раз, входя в аудиторию, ищу глазами крепкие плечи, обтянутые чёрной или белой тканью футболки.
        В его плечах есть нечто магическое. Что-то настолько мощное, что я не в силах глушить свои первобытные инстинкты, и поэтому просто смотрю. Смотрю, смотрю и смотрю, ловя подходящие для этого моменты и всеми силами стараясь себя не выдать. Но в один прекрасный момент понимаю, что руки, всегда набрасывающие на плотном листе бумаги рисунок по теме моей лекции, стали для меня чем-то вроде регулярного допинга.
        Ансель тоже смотрит. Его взгляд, несмотря на юность, тяжёлый, он взирает на мир так, будто очень на него зол. Причем делает это нехотя, всем своим видом изображая одолжение и давая понять, что, едва успев родиться, уже утомлён нашей действительностью.
        Our Love (Caribou Cover) Feed Me
        Royalprod - Touch
        Однажды после перерыва, когда по логике вещей у каждого студента уже должны были начаться следующие занятия, я заскакиваю в лифт и застаю в нём только одного попутчика - Анселя.
        Он молча нажимает на кнопку, заставляя двери закрыться. Я не смотрю на него, но чувствую, как меня изучают, и впадаю в панику, наблюдая за тем, как жар ползёт из груди к горлу, а взгляд трусливо прячется где-то в районе собственных рук. Его неожиданная близость душит меня, но желание видеть оказывается сильнее: я импульсивно отрываюсь от изящной резьбы на своём обручальном кольце и ловлю мерзавца с поличным - он смотрит на меня искоса, тайком, как вор, который хочет украсть нечто особенно интересное.
        Я жду, что он отвернётся, но он и не думает - нагло и почти вызывающе пялится. Не щупает меня взглядом, не раздевает, как можно было бы предположить, просто смотрит.
        Возвращаюсь к кольцу, гипнотизирую рисунок, подаренный мужем одновременно с его сердцем и обещанием любить меня вечно.
        Мне становится жарко. И душно. И очень неспокойно.
        «Какого чёрта?» - думаю. «Я взрослая женщина, зрелая, опытная, замужняя. Как этому юнцу удалось так легко взять надо мной верх?»
        С твёрдым намерением расставить всё по своим местам, а вернее, проучить наглого попутчика, решаюсь смело на него взглянуть, но обнаруживаю, что он потерял ко мне интерес: Ансель занят своим смартфоном, его губы едва заметно шевелятся, повторяя слова песни - только теперь я замечаю наушники. Он поднимает голову, смотрит на цифры этажей, неестественно долго изучая принцип переключение лампочек под каждой, и наконец, его взор снова обрушивается на меня, но теперь уже с высоты ожиданий. Ансель эмоционально возбуждён, хоть и не выдаёт себя жестами или суетой, однако не всё подвластно контролю: его глаза горят, щёки алеют здоровым молодым румянцем, как если бы он долго и очень быстро куда-нибудь бежал, боясь опоздать. Его взгляд не скользит и не упирается, не трогает и не обнимает, он бьёт. Меткими, чёткими, уверенными ударами вколачивается в зону, ответственную за ответное влечение.
        В конце концов, двери открываются, Ансель делает шаг назад, давая мне понять, что уступает дорогу.
        - Благодарю, - тихо и с какой-то позорной неуверенностью пропеваю.
        Именно пропеваю, одновременно и неожиданно обнаруживая, что вовлечена в игру. Он зовёт, а я отвечаю.
        Двери лифта закрываются за моей спиной, и я успеваю сделать как минимум десять шагов, прежде чем понимаю, что этаж не тот - я вышла раньше.
        Глава 9. Неизбежное

7 ЛЕТ НАЗАД
        Host totemo
        Be still my heart Peter Bradley Adams
        В конце октября студенты, как всегда, воодушевлены приближением главного для них в году праздника - Хеллоуина. Старшие курсы привлекают младшие, преподаватели следят за порядком и пристойностью запланированных мероприятий, а главное - соблюдением «сухого» режима. В тот год выбор администрации в числе многих относительно молодых преподавателей пал и на меня тоже.
        Студенты задумали костюмированный бал, танцы, конкурсы, угощения традиционными сладостями. Несмотря на мою склонность избегать больших скоплений публики, удовольствие от участия оказалось грандиознейшим, вклад учащихся дизайнерских факультетов превратил праздник в сказку: ходящие бутылки с ромом, покойники с торчащими из их голов топорами, мёртвые невесты, зомби, оборотни, покалеченные инопланетяне, ну и для разбавления всей этой нечисти забавные персонажи из полюбившихся мультфильмов или комедий.
        Ко мне подходит лошадь в плаще - натуральная силиконовая голова глазеет на меня небольшой прорезью в пасти:
        - Можно пригласить Вас на танец?
        Я хлопаю глазами, как школьница. Танцевать с лошадью? Но голос знаком.
        Лошадь вынимает руку из-под плаща и отрывает себе голову. И вместо этой головы появляется Ансель, подозрительно сверкая глазами и едва заметно улыбаясь. Он снимает свою накидку, а я в растерянности. Если бы это был просто студент, один из десятков практически безликих для меня парней, я бы давно согласилась. Но Ансель…
        Он не даёт моей нерешительности нарушить свои планы: хватает за запястье и нетерпеливо тянет на себя. В этом жесте я впервые встречаюсь с основной и ведущей чертой его характера - мужской напористостью. Прежде чем я успеваю хоть что-нибудь сообразить, его требовательные руки уже вжаты в мою талию. Ансель не делает ничего неприемлемого, не совершает ни единого жеста, который можно было бы назвать вызывающим, он с ювелирной точностью дозирует настойчивость и наглость в довольно сдержанный стиль своего поведения.
        Мои ладони на его плечах: мне нравится ощущать мышцы под тканью его футболки, тепло, исходящее от его тела, и даже запах туалетной воды, которой, в общем-то, запрещено пользоваться на территории колледжа.
        - Посмотри, - тычу в направлении входной двери своим почему-то кажущимся в это мгновение миниатюрным пальцем. - Твоя девушка пришла.
        Ансель резко оборачивается, но его ладони будто прилипли к моей талии. Девушка, которую, как я теперь знаю, зовут Анна-Лея, замечает нас практически сразу и смотрит широко распахнутыми глазами, не отводя их и даже не моргая. В какое-то мгновение мне кажется, что она сейчас разбежится и со всей силы залепит Анселю пощечину, а может быть и две.
        Но она не двигается, стоит на месте, как вкопанная, а Ансель разворачивается ко мне и прижимает ладони ещё плотнее.
        - Это не моя девушка, - сообщает.
        - Я видела вас вместе… - и вот тут из меня едва ли не вылетает «в приемной у врача», но я вовремя соображаю верное завершение мысли, - в колледже.
        - Мы расстались, - его руки перемещаются с талии на мою спину, захватив, таким образом, ещё одну территорию.
        «Завоеватель» - формулирую подходящее определение.
        - Зря, - говорю. - Вы хорошо смотрелись вместе.
        Ансель резко подаётся назад, чтобы иметь возможность видеть моё лицо:
        - Вы всерьёз считаете, что это имеет хоть какое-нибудь значение?
        - Иногда замечаешь, что люди даже внешне принадлежат друг другу: их объединяют общие черты, повадки, привычки… они как две детали одного рисунка - убери любой, и никогда не узнаешь, какой была задумка создателя.
        Loreen Ocean away
        - Вы верите в то, что для каждого человека божественным планом предусмотрена единственная пара?
        - Хотелось бы в это верить.
        - Почему?
        Я не знаю, что ему ответить, потому что никогда раньше не размышляла на эту тему, и сама толком не понимаю, во что верю.
        - Есть в этом что-то… успокаивающее, наверное, - ищу объяснение. - Хаос пугает. Страшно думать, что твой главный в жизни выбор - случайность. Что разойдись вы однажды в той самой точке пространства и времени, и вот уже каждую ночь рядом с тобой засыпает совершенно другой человек.
        Взгляд Анселя прикован к моей руке. А на ней кольцо.
        - Вы замужем… - констатирует.
        - Конечно, - отвечаю.
        - Конечно? - в его глазах искреннее и какое-то даже глубинное разочарование.
        - В моём возрасте любая нормальная женщина давно уже замужем.
        Ансель сводит брови и, ослабив свою, ставшую для меня уже привычной хватку, заявляет:
        - Я хочу поведать Вам две вещи, Виктория. Первая: картинка бессмысленна, если в ней нет души. У пары тоже может быть душа, вы не думали?
        - Нет. Какая вторая?
        - Вторая: каждый человек имеет право на второй шанс. Третий. Пятый. Двадцать пятый. Не разменивайте счастье на порядок и стабильность. Если Бог существует, то им задумано гораздо больше того, что получают смертные. Мы игнорируем возможности, теряем себя, становимся затворниками собственной слепоты или нерешительности.
        Музыка сменяется на быструю, и Ансель медленно, словно принуждая себя, убирает руки. Место на моей талии, где лежали его тёплые ладони, неприятно обдаёт холодом и… пустотой.
        Выхожу с танцпола, ищу глазами какое-нибудь укромное место, где меньше людей и шума, а мысли заняты рассуждением на тему, почему молодёжь всегда думает резвее и мудрёнее, чем предыдущие поколения? Что читает это парень, если способен выдавать подобные мысли в двадцать лет?
        Мне удаётся найти относительный покой у окна в дальнем конце зала, я сажусь на пол и долго смотрю на вечерний Ванкувер. Люблю панорамные виды, а кто их не любит? Они словно замедляют вечно торопящееся время, предлагая остановиться на миг и оглядеться по сторонам, прожить хотя бы этот крошечный отрезок жизни, а не пролететь его, как все прочие.???????????????????????????????????????????????????????????????????
        - Ясный вечер в октябре - какая редкая удача!
        От неожиданности я вздрагиваю и, обернувшись, обнаруживаю за спиной, в каком-то полуметре от себя, всё того же персонажа. Он стоит, засунув руки в карманы и глядя вовсе не на закат.
        - Простите, не хотел пугать… Виктория… - произносит не тихо, не громко, а словно пробует моё имя на вкус.
        Его голос, не грубый, не мягкий… просто сильный, имеет странное на меня воздействие, подозрительно напоминающее паралитическое. Он незаметно подчиняет себе мой мозг, запрещая ему думать о важных серьезных вещах, подселяя постыдные мысли.
        - Ты когда-нибудь была на крыше этого здания? - спрашивает, гипнотизируя взглядом.
        А тут есть крыша? А где мы, вообще? А кто я и кто ты?
        Глава 10. В шаге от пропасти

7 ЛЕТ НАЗАД
        Через минуту мои ноги бегут вслед за Анселем по серым бетонным коридорам, сужающимся в тоннели, поднимаются по лестнице, перепрыгивая ступеньки, моя рука в его руке, и перед глазами только плечи. Я с ужасом осознаю, что несусь, сломя голову, за мальчиком как минимум на десять лет моложе себя.
        Но разве могут быть у детей такие плечи?
        Мы упираемся в массивную железную дверь с наклеенным на неё жёлтым треугольником и множеством предостерегающе-запрещающих знаков. Ансель прикладывает к замку электронный ключ, и через секунду мы уже стоим снаружи.
        И только теперь я обнаруживаю в его руках свои пальто и шарф.
        - Ты слишком легко одета, - протягивает их мне.
        Перед моими глазами предстаёт сложная, но вдохновляющая картина: лучи уставшего октябрьского солнца одевают современный, техничный, гипнотизирующий своей стеклянной монументальностью город в красный закат.
        Ванкувер впечатляет, особенно если смотреть на него с нужного ракурса. В этом мгновении неожиданного, а потому настолько интенсивного зрительного наслаждения я не изменяю себе - думаю о двойственности явлений, ведь Ванкувер местами уродлив. Отвратителен и прекрасен одновременно. Белое и чёрное, заключённое в одном диске, доброе и злое, зажатое в едином пространстве - именно в этом сосуществовании противоречий, наверное, и заключена вся интрига мироздания. Нам лишь остаётся выбирать, как много места в своих душах мы отведём белому и как мало чёрному.
        Чувствую на себе взгляд, но притворяюсь, что не замечаю. А он настолько пристален, что кожа на моих щеках и шее пылает от жара его энергии. В этот момент мне кажется, что я физически ощущаю свои внутренние весы добра и зла: они то давят на меня тяжестью потенциального проступка, то раскачивают на качелях эйфории.
        Ансель приближается и чуть склоняется, словно стремится достать с высоты своего роста до микроскопической точки. На таком близком расстоянии его юность бьёт наотмашь: свежесть и чистота линий, не утраченная нежность кожи на щеках, припухлость зреющих для любви губ.
        - Твоя серёжка, - говорит, - она расстегнулась. Можно?
        Я взрослая женщина и должна запретить ему прикасаться. Обязана. Но детская искренность, поблёскивающая в глубоких тёмных водах его по-настоящему мужского взгляда, гипнотизирует, парализует способность здраво мыслить.
        Не дождавшись ответа, Ансель мягко касается мочки моего уха, и хотя я не могу видеть его действий, мне вдруг становится совершенно очевидной его креативность: конечно, моя серёжка в полном порядке. Конечно, он не пытается привести её замок в надлежащее положение - он вероломно ласкает моё ухо медленными кроткими поглаживаниями, словно пробует на вкус дорогое и очень редкое блюдо, зная наперёд, что эта дегустация никогда не повторится.
        Ансель не из тех, кто будет спрашивать позволения или ждать удобного случая - он импульсивен и подчиняется своим порывам, позволяя им писать целые главы в истории своей жизни.
        Его лицо находится слишком близко от моего - на расстоянии, которое давно перестало быть допустимым и УЖЕ поставило под сомнение мою порядочность. Сейчас, наверное, мне следует задать себе вопрос «Что я здесь делаю?», но вместо этого я смотрю на его губы.
        Возможно, Ансель читает в этом взгляде вызов, сигнал к действию, потому что уже в следующее мгновение я ощущаю вкус, жар и влажность его рта, совершенно упустив тот момент, когда его руки вжались в мою талию.
        Стрелки на часах Вселенной замирают, оставляя нас наедине с мгновением, проваливая в него без остатка. И нет больше в пространстве и времени ничего, кроме горячего хвоста кометы, оставленного на моей шее уверенным пальцем Анселя. Только одно это касание в том коротком отрезке нашего самого первого времени вместе и наедине определило наши роли, и моя оказалась далеко не ведущей. Он был младше физически и в рамках летоисчисления, но закрывая глаза и прислушиваясь к звону его мыслей, я понимала, что душа его старше, опытнее, мудрее. А главное - намного сильнее моей. Я это чувствовала.
        У меня подгибаются колени, подкашиваются ноги, шея не держит головы, а голова - ни единой трезвой мысли. Я опьянела от запаха, напора, от неожиданной смелости его движений.
        Мальчик не может так целоваться, мальчик не должен так целовать. Это не губы - это стихия, ураган, напрочь уносящий женское благоразумие. Такие поцелуи способны добиться согласия абсолютно на всё! Но как же много в них жизни… Будоражащей, первобытной, раскрывающей лёгкие на весь допустимый им объём, заставляющей не просто открывать рот и впускать в него ошалевший от вседозволенности язык мужчины, но даже желать… нет, жаждать его.
        Пылающая ладонь на моей груди, большой палец, жадно ищущий подтверждения моему экстазу, мгновенно приводят раздвоенное сознание в своё обычное состояние: я открываю глаза, вижу сморщенный лоб мальчишки, его бессовестно ровные брови, прикрытые веки, отрываюсь, замахиваюсь и со всем возмущением за свою застигнутую врасплох, а потому так предательски сломленную сдержанность, за так легко сдавшуюся гордость залепляю ему пощёчину.
        Он даже не дёрнулся. Не шелохнулся, не поднял руки, чтобы прикрыть оставшийся на щеке малиновый след.
        От его пронизывающего, полного обиды взгляда, не брошенного, а осознанно посланного исподлобья, я погружаюсь в стыд и чувство вины.
        Ансель медленно отводит взгляд в сторону и, простояв так какое-то время, уходит, а я остаюсь в прострации и непонимании: перед кем мне стыдно? Перед кем виновата? У меня муж, и я люблю его. Действительно люблю.
        Я больше не видела его на своих лекциях. Ансель бросил не только мой курс, но, как оказалось впоследствии, и институт тоже.
        Глава 11. Ссора
        АПРЕЛЬ 2019
        Лечение коктейлями и участливыми советами подруги закончилось ближе к полуночи. Я никогда не напиваюсь, но то, как муж забрал меня из бара и привёз домой, помню, словно в тумане.
        Часов в пять утра просыпаюсь от приступа тошноты и едва успеваю добежать до ванной - вчерашняя алкоголетерапия рвётся наружу. Мне до такой степени плохо, что я даже не сопротивляюсь, когда Кай поит водой и кормит аспирином. Он собирает мои волосы на макушке и стягивает их резинкой, раздражая медлительностью, превратившей пустяковое дело в пытку:
        - Какого чёрта ты так долго там копаешься? - набрасываюсь.
        Поворачиваю голову и упираюсь взглядом в синюю ткань его трусов, натянутых в том месте, которое когда-то было частью моей жизни. В своей памяти я вижу, как открывается белая дверь гостиничного номера, как появляется счастливое лицо Дженны, распустившей для него свои волосы, как наши взгляды встречаются. И эта ни с чем не сравнимая боль пробивается даже сквозь заслон лекарств. Я не думала, что любила его так сильно, не ожидала: он был для меня просто Каем, мужем, человеком, который навсегда рядом.
        Меня накрывает по новой. Вернее, выворачивает едва ли не наизнанку.
        Кай протирает моё лицо влажным холодным полотенцем, но, несмотря на то, что этот его небольшой жест приносит облегчение, я нахожу в себе силы рявкнуть:
        - Отвали от меня! Руки свои убери…
        Он делает обратное: поднимает и, невзирая на мои удары, несёт в кровать. Супружескую. Мы спали в одной постели, будто ничего и не произошло.
        Мой желудок снова сжимается, но блевать больше нечем.
        Постель, в которой я ночую вот уже шесть лет, обжигает, поэтому сдираю с себя простыни, резко отбросив их в сторону.
        - Викки, успокойся! Прекрати! - жёстко, громко и нервно приказывает мне супруг.
        И только в этот момент я осознаю, что для данной фразы он впервые за сегодня открыл свой рот. Даже аспирин протягивал молча.
        Я не могу на него смотреть - глазам больно. Да, утром следующего за отчетным дня я трезво осознаю тот факт, что ненавижу собственного мужа.
        - Нам нужно развестись, - довожу до его сведения тоном обессилевшей жертвы кораблекрушения.
        - Мы это уже обсудили.
        - Не мы, а ты обсудил. Моё мнение при этом не спрашивал.
        Молчит.
        - Я не хочу с тобой жить, - «интеллигентность» даётся мне тяжело.
        Молчит.
        - Ты мне противен, я не могу на тебя смотреть.
        Молчит.
        - Меня раздражают звуки, которые ты издаёшь, твои привычки, а теперь ещё и твоя подлая…
        Едва сдерживаюсь, чтобы не бросаться оскорблениями. Смотрю на свои руки - их трясёт слишком сильно, так много я не пила.
        - Как давно ты с ней… ну… встречаешься?
        - Мы не будем говорить на эту тему. По крайней мере, не сейчас.
        - Неужели? А мне вот, видишь ли хочется обсудить, - чувствую, что сдержанности пришёл конец. - Твоя жена врач, если ты забыл, и первое что пришло мне в голову после того, как эмоции улеглись: какова вероятность того, что влагалищные выделения другой женщины могли бы оказаться в моей утробе?
        - Вики, перестань… - цедит сквозь зубы и выходит из спальни на кухню.
        Я, в трусах и майке, бегу вслед за ним:
        - Нет, ну серьезно! Осознавать это, наверное, так же прикольно, как месить своим членом чужую сперму в…
        - Викки! - не оборвал, а рявкнул, причём так, что стёкла задребезжали. - Замолчи! Пожалеешь ведь!
        - А что? Ударишь?
        Его глаза сейчас, кажется, вылезут из орбит от злости. Пальцы, сжимающие крышку от миски с салатом, побелели от напряжения.
        - Или скажешь, что тебя воротит от моего запаха? Я уже ничему не удивлюсь.
        - Причём здесь твой запах? - цедит сквозь стиснутые зубы.
        - Да так, одной знакомой муж обозначил это трагическое недоразумение причиной своего ухода к соседке. Но, в самом деле: если бы у нас с тобой совсем не было секса, то я хоть что-нибудь бы понимала. А так не ясно, чем я тебе не угодила. Может, банально надоела?
        - А ты считаешь, женщина, которая считает секунды до того момента, как муж кончит и свалит - это предел мечтаний?
        - Конечно нет, дорогой! Это самый, что ни на есть, веский повод закрутить интрижку! Только я не понимаю, что ты до сих пор делаешь в одной квартире с таким бревном, как я?!
        - Ну хватит, - он отшвыривает миску с моим салатом в сторону, да так, что часть высыпается на глянцевую поверхность столешницы, и направляется к выходу. - Больше нет сил слушать этот бред!
        - Ну разумеется, на фоне Герды я могу выглядеть только полной дурой!
        От слова «Герда» сказочного Кая как током бьет. Он резко разворачивается и бросается в мою сторону. Муж никогда не поднимал на меня руку, но ведь всё когда-нибудь случается в первый раз. Я не думаю, не планирую, интуитивно делаю шаг назад, а дальше - потеря равновесия и провал.
        Глава 12. Мне жаль
        Прихожу в себя от боли и нежности: ноет нога, адски болит затылок, но голова тащится от тёплых поглаживаний. Это Кай: его ладонь поправляет, очевидно, мои волосы, совершая торопливые, но приятные движения. Я открываю глаза и в тот же момент осознаю, что самый сильный дискомфорт в районе затылка мне причиняет пакет со льдом.
        Заметив мой взгляд, Кай выдыхает:
        - Господи, Викки… ты меня напугала! Я вызвал скорую, но кровотечение уже остановилось.
        - Что со мной? Я упала?
        - Да. Немного рассекла голову.
        - Я не хочу в больницу.
        - У тебя может быть сотрясение. И рана довольно большая - тут понадобится пара швов.
        Парамедики подтверждают опасения моего супруга: рассеченную кожу нужно шить. И мы отправляемся в ближайшую больницу. В это время ни одна частная клиника уже не работает, поэтому нам приходится четыре часа проторчать в общей приемной. Кай прихватил с собой ноутбук, но даже не открыл, просидел всё это время, уставившись в одну малиновую кляксу на литом резиновом полу.
        - Как думаешь, откуда оно здесь? - спрашиваю.
        Кай впервые за всё время поворачивает ко мне своё лицо, я вижу на нём усталость и потерянность.
        - Не знаю, - отвечает.
        - Как так? Четвёртый час его изучаешь, и не родил ни единой идеи?
        Кай отворачивается, не удостоив мою колкость ответом.
        Нас вызывают, и муж, захлёбываясь эмоциями, объясняет врачу, что со мной произошло, попутно возмущаясь тем фактом, что настолько серьезно пострадавший человек, как я, вынужден так долго ждать. Врач всё это выслушивает и сообщает, что ссадину на моей голове шить не нужно, достаточно склеить. Что и делает в течение примерно трёх минут.
        Домой мы возвращаемся уже под утро, слушая глухой гул двигателя фэнси-тачки и не нарушая его ни единым словом.
        - Дурацкая машина. Тесная, неудобная. Ещё и укачивает. Почему бы тебе не поменять её на что-нибудь более комфортное?
        - Потому что мне нравится ЭТА машина. Но ты не говорила, что тебя укачивает.
        - Не хотела жаловаться.
        - Зря, нужно было предупредить.
        - Зачем? Чтобы ты высказал свои сожаления?
        - Чтобы дать мне шанс.
        - Какой ещё шанс?
        - Быть лучше.
        - Ты серьёзно?
        Я злюсь. Я очень сильно злюсь.
        - Ты всерьёз считаешь, что, поменяв машину для моего комфорта, станешь лучше? По-твоему, предательство можно замазать дешёвыми жестами?
        Его ноздри раздуваются - психует не меньше моего, и я замечаю, что Порше ускоряется. Смотрю на электронное табло спидометра и глазам не верю: 132-135-138.
        - Сбрось скорость!
        Кай словно по щелчку просыпается и отпускает педаль газа. Мы залетаем в единственный в городе тоннель, слепящий ярким оранжевым светом своих фонарей.
        - Ты всегда так гоняешь, когда на взводе? - спрашиваю едва слышно, потому что страшно.
        Он молчит, и я догадываюсь, что это происходит чаще, чем мне хотелось бы.
        - Эта машина опасна - в ней не замечаешь скорости. Если бы не спидометр, я бы…
        - Викки… - обрывает, - мне жаль, что тебе пришлось это пережить.
        Его признание душит.
        «Что же ты делал в постели Дженны, если тебе жаль?» - хочу спросить, но не могу, потому что челюсть свело судорогой. Я не буду при нём рыдать. Не буду. Сделаю это потом, без свидетелей.
        Домой доезжаем, не проронив ни слова. Падаю в постель в одежде и, уже почти проваливаясь в сон, слышу, как тихо Кай входит в комнату, прикрывает окно. Ко мне приближается почти бесшумно и так же аккуратно, даже невесомо, стягивает мои джинсы. В его сильных руках я кажусь себе маленькой тряпичной куклой, наделённой живым мозгом и сердцем. Мозг на что-то надеется, а сердце продолжает чувствовать.
        Но ничего не будет, потому что Кай мягко накрывает моё полуголое тело пледом и выходит вон. Как только мои уши фиксируют едва слышный щелчок закрывшейся двери, руки с остервенением сбрасывают бережно расправленный другими руками плед.
        А в ушах звенит: «мне жаль, что тебе пришлось это пережить».
        Решаю пару часов поспать и выставляю будильник, потому что в три часа дня у меня урок рисования в студии. В студии, где преподаёт уроки живописи Ансель - парень из моего туманного и почти забытого прошлого.
        Сон неумолимо накрывает сознание, отодвигая размышления о том, подпустила бы я к себе мужа, прояви он сексуальный интерес, или нет. Ответ так и не нашёлся.
        Глава 13. Уроки
        Он имеет привычку неслышно подходить сзади, незаметно подкрадываться и смотреть. И ты сидишь, забыв обо всём, провалившись в процесс, растворившись в штрихах и линиях, слепо ведомый собственным изменчивым воображением, творишь и не замечаешь, как за тобой наблюдают. Я каждый раз вздрагиваю, обнаруживая тень за своей спиной, напрягаюсь, теряю настрой, а затем подолгу не могу его поймать.
        Сегодня крайне непростой урок - обнажённая натура. Девушка модель - скорее всего, наркоманка. А впрочем, кто их сейчас разберёт? Нужно признать, тем не менее, что Ансель задаёт нам непростые задачки, каждый раз заставляя не просто расти, а совершать рывок на пределе возможностей.
        Да, я узнала его сразу как вошла в эту студию. Семь лет его изменили, но главное осталось - странность во взгляде и молодость. Мы повзрослели оба, но он всё ещё намного младше меня.
        Худое астеничное тело девицы разрисовано татуировками, продырявлено везде, где можно и где нельзя - пирсинг в носу, в двух местах на нижней губе, над правой бровью, в сосках, пупке и даже на гениталиях, которые закрыты в той позе, которую задумал Ансель, но свободно видны каждый раз, как наша модель нечаянно раздвинет ноги, а затем, словно опомнившись, сомкнёт их вновь.
        Моя проблема - грудь, в сравнении со всем прочим она выглядит топорно, даже мультяшно. Мне удалось довольно хорошо прорисовать волосы и голову девушки, вернее, её профиль, вполне точно передать черты лица и рисунок татуировки на выбритой части от виска к шее, и даже каким-то чудом соблюсти пропорции плеча и предплечья, правильно выделить тенью ключицу, но вот грудь…
        Рука Анселя впервые касается моей, чтобы направить мой карандаш туда, где ему место - к соску. Мои труды создали почти бесцветную ореолу, неживую, искусственную. Ансель надавливает на мои пальцы, заставляя грифель оставлять более плотный след, выделяя неровности, перенося на бумагу физическую неидеальность. На моих глазах недоработанная деталь приобретает выпуклость, цвет, насыщенность, соответствующие оригиналу, теперь сосок выглядит живым и… сексуальным. Он не растворён на окружности груди, как было у меня, а завершает её острую форму, становясь продолжением.
        Теперь женщина на моём полотне выглядит возбуждённой, я бросаю взгляд на модель и только в этот момент осознаю, что происходит с девушкой. Она не только зарабатывает, позируя неумёхам, вроде меня, но и испытывает сексуальное удовольствие от десятков взглядов, полирующих её неординарное тело.
        Тем временем, Ансель добавляет последние штрихи - небольшие выпуклости по краю ареолы - те места, где вероятнее всего, должны расти волоски.
        - Истинная красота в деталях, - сообщает мне шёпотом, обжигая ухо и шею дыханием.
        Ансель отпускает мою руку, и я со стыдом обнаруживаю, что хотела бы вернуть её обратно. Почти сразу маэстро приносит модели шёлковый халат, заботливо набрасывает на плечи и предлагает:
        - Не хочешь передохнуть?
        Та расплывается в улыбке и смотрит на Анселя не просто с интересом, а так, словно между ними что-то есть или, по крайней мере, когда-то было.
        - Спасибо, Анс! Я бы не отказалась от сигареты и чашечки кофе, составишь компанию? - она поднимается, запахивая на своей ненормально тонкой талии халат и не отрывая от Анселя глаз. И не одна она: мои одногруппницы-азиатки словно устроили соревнования по искусству флирта, а у меня беспроглядный недопуск.
        - Ну разумеется! Как минимум, я обязан сварить тебе кофе! - отвечает главный петух нашего курятника.
        Девица уверенным шагом направляется к двери, ведущей в комнату, из которой Ансель раньше выносил кое-что из своего личного художественного инвентаря или же появлялся с чашкой кофе в руках - скорее всего, там помещение, предназначенное для его отдыха.
        - Продолжим через пятнадцать минут! - объявляет. - Для новичков: в холле и на втором этаже здания есть ресторанный дворик, там же найдёте Старбакс и Тим Хортонс. Отдохните, как следует, перед последним рывком!
        С этими словами Ансель исчезает за дверью своей подсобки вместе с моделью. Я оторопело смотрю им вслед, пробуя на вкус неожиданно пакостное чувство, похожее на ревность.
        Стыдно это признавать, но именно сегодня я хотела бы оказаться на месте татуированной девицы. За месяц наших художественных сеансов молодой человек из моего прошлого ни разу не предпринял попытки приблизиться ко мне на расстояние большее, нежели то, которое положено ученику и учителю. Однако в его взгляде всегда есть даже не намёк, а призыв - он как будто зовёт, но на этот раз хочет, чтобы первый шаг сделала я.
        А для меня это нечто из области фантастики: я принадлежу к числу тех женщин, опыт флирта которых однажды начался и закончился на человеке, ставшим и являющимся по сей день мужем. Иными словами, даже если бы мне захотелось сделать этот шаг, я попросту не знаю, каким он должен быть.
        Глава 14. Не мой день
        Тим Хортонс я с некоторых пор ненавижу, поэтому моим единственным выбором оказывается Старбакс. К тому моменту, когда я, выстояв очередь сперва в кофейню, а за ней в лифт, возвращаюсь в студию, натурщица уже сидит на своём месте и позирует будущим художникам.
        Стараясь не шуметь, я открываю стеклянную дверь студии и тут же наталкиваюсь на недовольный взгляд маэстро. Он ничего мне не говорит, возвращает своё внимание молодой азиатке, объясняя ей, как исправить ошибки и не допустить их вновь.
        Обычно я впускаю опоздавших студентов на свои лекции, но всегда делаю замечание, поэтому молчание Анселя вносит ещё больший резонанс в моё восприятие происходящего. Смотрю на часы: я опоздала на двадцать семь минут, и у меня осталось меньше часа, чтобы закончить свою версию портрета обнаженной натуры. Я смотрю на изображение и не знаю, плакать или смеяться, потому что художник из меня безобразнейший. Это более чем чётко видно теперь, когда во всей мазне только одна грудь модели выглядит так, как должна выглядеть, а всё остальное…
        Я понимаю, что больше ничего сделать сегодня уже не смогу. Сворачиваю свою работу и, не раздумывая, отправляю в мусорное ведро. Мои одногруппницы-недохудожницы смотрят на всё это ошалевшими глазами, пребывая, очевидно, в шоке от подобной дерзости, и только лицо преподавателя выражает невозмутимое спокойствие:
        - Прошу прощения, сегодня не мой день. В следующий раз, может быть, получится лучше! - заявляю почти с вызовом.
        На уроках рисования настоял мой терапевт. Я долго упиралась, но, в конце концов, сдалась, не выдержав напора её профессиональных доводов. Все дело в том, что я, в некотором роде, ненавижу кисти, краски, грифели разной плотности и твердости, бумагу и холсты, потому что единственный в мире человек, вызывающий у меня пугающе стойкую неприязнь был и остаётся художницей.
        Дженна. Её так называемые работы повсюду: едва ли не в каждом помещении в офисе моего супруга, в доме его матери, даже в нашем доме до того момента, как я, не выдержав, сняла их и скинула в чулан. Ещё и тряпкой завесила, чтобы не видеть.
        - Посмотри, как это прекрасно! Не верится, что подобное может быть создано всего лишь рукой человека, пальцами, умеющими держать карандаш! - восхищался мой супруг очередным творением своей соратницы.
        - Угу, - соглашалась я, ведь моя личность выше мещанства, ревности, я «над» этим. Этим всем.
        Но огонь в глазах мужа, благоговейно разглядывающего контуры рисунков, выжигал огромные болючие раны в той части меня, которая ответственна за любовь и нежность.
        Но всё это было до того момента. А после него, потеряло всякую важность, перестало нести в себе хоть какой-нибудь повод для мысли или эмоциональный заряд - моя душа погрузилась в отрицание и… оторвалась от земли.
        Кай держал меня за ноги, чтобы не улетела, а мне, так рьяно стремящейся туда, повыше, где не так болит, было совершенно не важно, кто на него смотрит, на кого смотрит он, и чем он вообще занят в любое свободное от работы время.
        Кстати о времени. Противная во всех отношениях Дженна вполне себе могла и всё ещё может быть не единственным развлечением моего мужа. Отсутствие подозрений и предчувствий в моём сердце и голове основывалось на том факте, что нерабочее время моего супруга было совершенно для меня прозрачно - он проводил его со мной. Утро - вместе. Ланч чаще всего тоже, если только у него не был запланирован деловой обед. Вечер, начиная с четырёх часов - тоже вместе. Я даже не водила машину - не было надобности: супруг и отвозил, и забирал, и доставлял, куда нужно. В таком режиме обнаружить пятно ничем незагруженного времени супруга и подвергнуть его подозрениям, рассмотреть через лупу возможностей и вероятных сценариев практически нереально. Ланч - вот он секретный, тщательно закомуфлированный лаз. Ведь я даже никогда не интересовалась, с кем обедает мой супруг и с какой целью, если день бывал объявлен свободным друг от друга в рамках ланча. Я даже радовалась возможности уединиться, поскольку тотальный контроль и вечное присутствие мужа утомляли. И даже раздражали.
        Сейчас же в моём распоряжении полнейшая свобода - теперь у нас всё порознь, абсолютно всё, даже ложе. Жаль только, что у моей новенькой едва приобретённой свободы оказался привкус горечи и зловонный дух предательства.
        Ансель настигает меня у лифта, и что странно - я почувствовала его немое присутствие, будучи повёрнутой к холлу спиной.
        Глава 15. Приглашение
        - Я Вас чем-то обидел?
        Его голос негромкий и… какой-то ласковый. Даже чересчур мягкий, неуместно кроткий.
        - Что Вы, нет-нет! Ни в коем случае не принимайте на свой счёт - просто день не задался.
        Я разворачиваюсь к нему лицом, и вот теперь мы впервые за последние семь лет стоим рядом, лицом к лицу и в полный рост… Он что ли подрос? После двадцати же вроде растут только носы и уши, но чтобы ноги, торс и руки…
        - Мне показалось, я причастен.
        Нет, это не голос учителя или просто обеспокоенного неловкостью ситуации мужчины - такой интонацией заговаривают болезни. Стыдобище, но мне, такой взрослой тётке, вновь тяжело выдержать его взгляд. Вопиющий факт: при всех парадоксах и коллапсах моей нынешней памяти я до мельчайших деталей помню нашу последнюю встречу на крыше колледжа. Вот точно так же тогда, ни опыт, ни возрастной апломб не могли мне помочь выдержать напор молодого и только вышедшего на сексуальный рынок самца.
        Я до сих пор не понимаю, как с такой энергией он оказался художником. Такие, как Ансель, обычно превращаются в зубастых дельцов, ну, в крайнем случае - мегапопулярных рок-музыкантов. Редкий человек рождается с подобной мощью. Ансель немногословен, но это лишь добавляет ему шарма и загадочности.
        - В эту пятницу в группе запланирован небольшой выезд, вы присоединитесь?
        - Что за выезд?
        - Небольшая экспозиция молодой, но перспективной художницы. После - недолгая вечеринка.
        - И что, прямо вся группа идёт?
        - Не вся. Но я крайне рекомендовал бы посещать подобные мероприятия.
        - Почему?
        - По многим причинам. Первая и главная - развитие эстетического вкуса, знакомство с новыми техниками и стилями, направлениями в живописи. Вторая - просто нечто новое в вашем времяпровождении.
        - Считаете своим долгом приобщение к искусству деревяшки вроде меня?
        Его лицо мгновенно изображает недоумение, но я улавливаю и нотки ожесточения тоже:
        - Нет. Леди, вроде Вас, более чем знакомы с искусством и выставочными залами - мне это известно. Но то, что я Вам предлагаю, здорово отличается.
        - Чем же?
        - Обстановкой - раз. Публикой - два. Душой - три.
        Меня удивляет его настойчивость. Памятуя о нашей последней встрече, я склонна ожидать от Анселя разворот на сто восемьдесят градусов, как результат на мою резкость, откровенно тяготеющую к хамству, но никак не уговоры. Он не тот человек, который позволит хоть малейшее проявление неуважения к себе - это попросту не вписывается в его темперамент.
        Мне нечего ему возразить, кроме того, что я чувствую себя куклой в вагонетке, летящей по оборванным путям - падение неизбежно. Не важно, какие у меня мотивы, но здравый смысл и достоинство пока сильнее - не прогибаться, не уподобляться, не терять человеческое лицо. Предрасположенность обстоятельств в их совокупности меня не пугает, нет - она порождает волну упрямого сопротивления. И именно оно - причина моего неожиданного выпада в адрес действительно ничем меня не обидевшего Анселя.
        Я поднимаю правую руку к лицу, потому что ношу обручальное кольцо именно на правой, и задумчиво трогаю свой подбородок:
        - Неожиданный поворот. Все три составляющие заманчивы, не скрою.
        При виде кольца его глаза сощуриваются и, несмотря на свой карамельный оттенок, почему-то начинают отдавать медью.
        Я жду последнего его аргумента, достаточно веского, чтобы нанести сокрушающий удар по моему сопротивлению. Но Ансель молчит, немного запрокинув голову, засунув руки в карманы, неосознанно приняв позицию брутального самца.
        Мда. Кольцо оказалось действеннее хамства.
        - Хорошо. Я подумаю, - обрубаю наш разговор, потому что лифт уже секунд пять, как распахнул свои двери и вот-вот плюнет на мешкающего пассажира, то есть меня.
        Мы расходимся, не прощаясь, и это знаменательно - между мной и преподавателем живописи выстроилась схема противостояния, что мне на руку - я действительно не желаю падать.
        Кто бы что ни говорил.
        Глава 16. Вернисаж
        В отражении почти бесконечного зеркала моей ванной на меня устало смотрит когда-то красивая, но теперь уже сорокалетняя, медленно, но верно увядающая женщина.
        На лбу едва заметные, но всё же морщины, под глазами неровности, намекающие на будущие мешки. Над бровью пигментное пятно, а губы… почему вы стали меньше, губы?
        Господи, молодость! Куда же ты так торопишься? Я ненавижу седые волосы: выискиваю и остервенело деру - сегодня две, завтра три, послезавтра пять. Мне нельзя их оставлять - я брюнетка от рождения.
        Зеркало хочется разбить, избавиться как от раздражителя, безжалостно напоминающего о неотвратимом. «Сегодня я младше, чем завтра» - любит повторять моя дорогая подруга, ведь слово «молодость» уже давно находится в разделе «Табу».
        На сегодняшний день в моём далеко не плотном графике запланирован вернисаж с особой «атмосферой», «публикой» и «душой». И я отлично знаю, и ОН отлично знает, чем именно для нас обоих закончится это мероприятие.
        Всё не было бы так печально, если бы я имела хоть малейшее представление о том, что это будет за событие, и как мне наряжаться. Дерзкая мысль о джинсах и футболке быстро сдаётся натиску разума и я, не мудрствуя лукаво, хватаю первое попавшееся не слишком вычурное и блескучее платье-футляр. Единственный его козырь - цвет, он стальной. Ну и… вырез. Глубокий остроконечный вырез - это всё, что я могу сказать о своей одежде. Женщина, открывающая свою грудь так глубоко, делает мужчине приглашение.
        Ни кудрей, ни гривы до поясницы или, того и гляди, пониже её - у меня самые обычные естественно чёрные и до безобразия прямые волосы. Единственное, что делает меня похожей на мало-мальски привлекательную женщину - это брови. Они в меру широкие, прямые и ровные - опять же от рождения, и как, в принципе, у любой бразилианки по происхождению.
        Я крашу свой рот в цвет крови. Стойкая помада на моих и без того выдающихся губах не говорит, нет, она вопит о преступлении. Сердце колотится в груди, как сумасшедшее, просит остановиться, но моё решение уже принято.
        15 минут…
        Когда-нибудь мы все умрём: и плохие, и хорошие, и правые, и виноватые, но сегодня я получу свои 15 минут.
        Смотрю на собственное отражение в зеркале нашей столько лет общей с мужем ванной и глаз своих не вижу, только губы.
        В галерее чувствую себя одной из выставленных картин - эдакий субъективный шедевр для тонких ценителей ньюмодернизма - на фоне голубоглазых блондинок англосакского происхождения я выгляжу ярко.
        В толпе холёных Ванкуверцев не видно ни Анселя, ни моих одногруппниц - азиаток, меня приветствуют несколько знакомых лиц, чьи имена я никогда не старалась запомнить.
        Первые десять минут я пытаюсь понять художественность мазни, занимающей место на стенах одной из центральных галерей в городе. Обращаю внимание на технику, стараюсь разгадать задумку творца, как и наказывал учитель, но, то ли я тупа, то ли совершенно не восприимчива к прекрасному, постигнуть суть искусства, увы, не удаётся. Я пробираюсь в глубь зала, шарю глазами в поисках цели своего визита и нахожу его в компании негромко смеющихся дам. Маэстро, в кои-то веки сменивший джинсы и майку на брюки и тёмно синюю рубашку, выглядит… магнетически. Сквозь фирменную улыбку с печатью «я делаю вам одолжение» уверенно проглядывает его действительно приподнятое настроение. Он замечает меня не сразу - целиком поглощён общением: после каждой его лениво брошенной фразы азиатки заходятся весельем, кокетливо прикрывая маленькими ручками свои рты.
        Я успеваю довольно долго понаблюдать эту картину, пока Ансель не цепляет взглядом мою одинокую фигуру. Выражение его лица сменяется на… неопределённое.
        Между нами всего 12 лет. Что такое 12 лет на фоне бесконечности времени? И, тем не менее, эта цифра обескураживает. Мне кажется, я физически ощущаю каждый свой изъян, всякий признак старения: каждую зарождающуюся морщину, седой волос, ямку на коже вместо юной ровности и гладкости.
        И вот он совершает своё фирменное моложавое движение головой вниз, затем медленно вверх, когда взгляд возвращается уже совершенно другим: так, наверное, смотрят стриптизёры в клубе на перспективно упакованных дам.
        Не отрывая взгляда, Ансель с демонстративной неторопливостью подходит ко мне. Мне кажется, он не ожидал, что я заявлюсь, и уже успел обрисовать планы на вечер. Эти планы, вытянув погрустневшие лица, остались стоять у столика с напитками, а сам маэстро ещё не определился, что ему на сегодня интереснее: молодое, свежее, доступное и понятное или одинокий, весь в пыли и трещинах, чужой трофей с сомнительной антикварной ценностью.
        - Эти туфли тебе к лицу, - сообщаю.
        Он не сразу находится с ответом. Опускает глаза, четверть секунды смотрит на свои носки, затем на мои, и я уже жду ответного комплимента по поводу выбранного оттенка лака для ногтей, однако его взгляд ползёт вверх по моим ногам, бёдрам, животу, задерживается на декольте, и меня начинает потряхивать. Когда он достигает моих губ и останавливается, я понимаю, что снова погружаюсь в то парализованное состояние, в которое этот тип однажды уже вогнал меня на крыше высоченного здания.
        - Я тебя ждал.
        Маэстро не ищет лёгких путей.
        Только одна ночь - говорю себе. Только один раз.
        Боже, дай сил пройти через это с достоинством.
        Ансель берёт меня за руку и ведёт к выходу.
        - А картины? Мы не будем изучать современные техники и наслаждаться палитрой красок?
        - Ты серьёзно? - ухмыляется. - Думаю, твой художественный вкус не выдержит этой пытки.
        - Тогда зачем же ты меня пригласил?
        - Ты знаешь.
        Глава 17. Никогда не откладывай жизнь
        Crystallize (feat. Fleurie) Aron Wright
        Мы выходим на улицу в тихом и достаточно безлюдном районе даунтауна, и к своему ужасу я обнаруживаю припаркованный мотоцикл. Натуральный монстр с тёмно-красным корпусом.
        - Надевай! - Ансель протягивает серебристый, зеркальный, почти светящийся шлем.
        - Эта штука - настоящее произведение искусства, - замечаю, разглядывая осколки замурованного в прозрачный пластик зеркала. - А ты как? Без шлема?
        - Мне не впервой, и у меня нет таких длинных волос… - его взгляд переключается на мои волосы, и я наблюдаю завораживающую метаморфозу - он становится тяжёлым, тягучим, - как у тебя… - добавляет глухим голосом.
        Его рука ныряет под мои волосы, разделяя их на пряди, тянется вниз, и я краем уцелевшего сознания фиксирую собственное головокружение. Мои слабые руки едва удерживают раритетный шлем, пальцы вжимаются плотнее в пластик, чтобы не выронить, но уже через мгновение виновник моей потерянности отрывается от меня и быстро заносит ногу над своим конём цвета гнилой вишни. Одно это движение впечатывается в мой мозг оттиском стирающей всякие нравственные рамки маскулинности. Спорить с ней бесполезно - я ощущаю желание не отдаться, нет - подчиниться. Вручить себя воле мощного потока мужской энергии.
        Я надеваю шлем, удивляясь той уверенности, с которой собираюсь присоединиться к зовущему взглядом, своей молодостью и кудрявой чёлкой байкеру. Берусь за его плечи, сажусь рядом, благо ткань платья тянется, как резина, он отворачивается, скрывая довольную улыбку, и предупреждает:
        - Если не опустишь руки ниже, рискуешь не удержаться.
        И я перекладываю их ниже… обнимаю его талию, сцепляя пальцы в замок, чтобы не чувствовать волокна брюшных мышц, тепло кожи, движение дыхания.
        Мотоцикл резко срывается с места, оставив позади облако дыма, встряхнув сонные подъезды жилой зоны даунтауна своим безобразно дерзким рокотом. От неожиданности из меня вырывается не то стон, не то смех, не то возглас - нечто несуразное и по-детски несдержанное. Сгорая от стыда и мучаясь от неловкости, я размышляю о том, как вообще власти позволяют такому громкому виду транспорта рассекать по улицам города? Но, оказавшись за его пределами - на первом шоссе, теряю всякие остатки чопорности и предвзятости, потому что на меня обрушивается спектр всех возможных и доступных человеческому существу эмоций. Собравшись во мне в одно и то же время, в одной растянувшей свой хвост точке, они грозят разорвать слабое женское сознание дичайшим, захлёстывающим восторгом. В этот сумасбродный, яркий, острый, будоражащий новизной момент мне кажется, что моё сердце попрало все анатомические законы и опустилось куда-то в район желудка. Страха, безудержного восторга и беспрецедентного кайфа так много, что, не выдержав их напора, я закрываю глаза и утыкаюсь носом в чёрную пропахшую бензином и сигаретным дымом кожу
куртки, отделяющей мои губы от развернувшейся передо мной спины.
        Я чувствую его.
        Физически.
        И не только.
        Doubt Radical Face
        В это время дня пробок уже или ещё нет - хайвей почти свободен, и мы летим, оставляя позади стеклянные свечи небоскрёбов, размазанные по земле склады-короба Кока-колы и Амазона, ряды резидентских улиц, утопающих в весеннем цветении и мягкой, светлой, ещё не успевшей набрать силу зелени. Мы оставляем позади Бёрнаби, пролетаем белые тросы моста через залив, отделяющий Северный Ванкувер от остальной его части, проносимся мимо остроконечных тёмно-зелёных хвойных громил, обрамляющих участок дороги в Западном Ванкувере, и мчимся, судя по указателям, в направлении Уистлера. В этот момент моей жизни мне совершенно всё равно куда - хоть на край света с билетом в один конец и перспективой кануть в безвременье - сейчас, в это мгновение, мне настолько хорошо, что всё пережитое стёрлось из памяти, шрамы затянулись и растворились, моя душа словно мгновение назад появилась на свет и в данную секунду настолько восхищена штуковиной, кем-то названной жизнью, что захлёбывается, утонув в эмоции, подозрительно напоминающей счастье.
        Ансель склоняется ниже к корпусу байка, набирая скорость, а я прижимаюсь к нему, повторяя изгиб его тела, желая стать его частью.
        Toma Rum Roa
        first love never die soko
        Мы съезжаем с автобана в центр Западного Ванкувера, и на первом же перекрёстке я ощущаю на себе взгляд. Поворачиваю голову и буквально нанизываюсь на острие осуждения: благочестивая дама моих же лет буровит меня своими щедро накрашенными глазами. Само собой, будь я моложе, ей не было бы до меня никакого дела, а так…
        А так… Да! Я такое же перезрелое яблоко, как и ты, но! Я на байке с молодым красавцем, а ты в семейном внедорожнике с выводком за спиной и мужем под боком. Судя по кислоте твоей занудной мины в контраст моей придурковатой улыбке, я круче. Я нереально, просто феерически крута! И сегодня ночью, а может быть, и гораздо раньше - через какой-нибудь час, меня ждёт мозговыворачивающий т. х, а тебя… благочестивый храп и дебильная комедия перед сном!
        Ансель выжимает газ, и с первоклассным грохотом мы срываемся с места, чтобы пару минут спустя припарковаться у входа в благоухающую Италией пиццерию. Вообще, надо сказать, из всех районов города Западный Ван - мой самый любимый, и я даже знаю почему - он похож на Европу. Ну, немного смахивает своими неширокими улочками, частыми кафешками с козырьками в Парижском стиле, тротуарами и цветочными горшками. Но самое замечательное в этой его части - кафе и пиццерии с видом на бескрайнее море, ведь остров Ванкувер со столицей Британской Колумбии - Викторией, загораживающий нас от океана, чаще всего не видно из-за дымки.????????????????????????????????????????????????????????????????????????
        Ансель выходит из пиццерии, неся стопку коробок в руках.
        - Боже мой, неужели пицца? - кажется, я начинаю мурлыкать желудком.
        - Попробуй, - предлагает он с улыбкой.
        - Прям здесь?
        - А чего ждать?
        - Ну, поедим там, на месте, куда собирались.
        Мой мудрый спутник пожимает плечами:
        - Никогда не откладывай жизнь на потом.
        - По-твоему, жизнь - это набить желудок?
        - Не только это, но и это, в частности. А почему нет?
        Мы снова выезжаем на автобан и минут через пятнадцать выруливаем на обычную дорогу, чтобы вскоре свернуть по указателю «Парк маяка».
        Глава 18. Lighthouse Park
        Ансель оставляет свой байк на грунтовой парковке, стиснутой высоченными елями североамериканского хвойного леса. Вокруг нас - непроходимый валежник, мхи и папоротники, облепившие едва проступающие скалистые выступы.
        - Страшновато, - признаюсь.
        - Была здесь когда-нибудь?
        - В парке Маяка?
        - Да.
        - Слышала о нём, но так и не добралась. А что? Он в чём-то особенный?
        - Почему сразу особенный?
        - Потому что ты не мог выбрать обычное место.
        Ансель не выдерживает и расплывается в улыбке:
        - Для кого как, у каждого свои предпочтения, но для меня да - это место одно из любимых дома.
        - А не дома?
        - А вне дома таких мест тысячи. Я люблю путешествовать.
        - В свободное от преподавательства время?
        - Точно. В свободное от преподавательства время. Поможешь?
        Он протягивает мне коробки с пиццей, а сам вешает на плечи огромный туристический рюкзак. И тут я понимаю, что он действительно меня ждал.
        - Что там у тебя?
        - Чуть позже покажу, - подмигивает.
        - Это сюрприз?
        Господи, что это? Я флиртую?
        - Ну… можно сказать и так. Вот, переоденься, - протягивает мне пакет.
        И я обнаруживаю в нём пару новых кроссовок, шорты и футболку почти моего размера.
        - Ничего себе, а ты продуманный… - замечаю ему.
        - Всего лишь детали. Прости, ничего дизайнерского в Волмарте не нашлось, - улыбается, расстёгивая рубашку и вынимая из рюкзака джинсы и белую футболку - одежду для себя. - Вон там можно переодеться, - кивает в сторону туалетов.
        И всё то время, пока я натягиваю на себя шорты, футболку и кроссовки с носками, упорная улыбочка никак не хочет покидать мой бесстыжий рот.
        Насыпная обустроенная дорожка для любителей хайкинга ведёт к маяку, по пути несколько раз предлагая свернуть на Ленивый луг. Но мы же не как все: очень скоро цивилизация остаётся за нашими спинами и плотными зарослями кустов - мы на потайной узенькой, почти заросшей папоротником дорожке, ведущей неизвестно куда.
        Плечи и руки - это все что я вижу. Интересно, с каких пор художники родятся такими плечистыми? И рукастыми?
        Ансель сворачивает с дорожки, я прыгаю по каменным выступам вслед за ним, но теперь уже с куда большим энтузиазмом, потому что кустарника больше нет, и сквозь ветви елей и сосен уже виден залив.
        Мой спутник протягивает свою крепкую руку и помогает взобраться на довольно просторный, плоский выступ скалистого берега. За нами непроходимый гутой лес, под нами - нагретый солнцем камень, перед нами - кажущееся бесконечным серо-голубое море, утонувшее в молочной полуденной дымке. Я вижу маяк - бело-красное строение на вершине соседствующего с нами выступа.
        - Отсюда его видно лучше всего. Как тебе?
        У меня нет слов - захлестнули эмоции:
        - Столько лет… с самого рождения живу в этом городе и даже не подозревала, что такая красота тихо существует у меня под боком…
        Ансель улыбается. И не просто улыбается - на его лице написана самая настоящая, искренняя, почти детская радость. Он раскрывает свой гигантский рюкзак, вынимает упаковку банок с кока-колой и вручает мне. Вслед за провиантом из чудо-сумки извлекается папка-планшет и карандаш.
        - Ешь! - кивает на пиццу, обнаружив моё бездействие.
        Я голодна, но накидываться на еду в столь романтичном эпизоде мне неудобно. Однако когда Ансель вынимает из коробки кусок и откусывает от него треть, шумно откупоривая при этом банку с содовой, голод побеждает неловкость, и я вгрызаюсь в сырно-грибное совершенство кулинарии с нечеловеческим аппетитом.
        - Боже… - тяну с набитым ртом, - это просто… блаженство!
        - Жизнь, я смотрю, тебя не баловала, - ухмыляясь, комментирует мой восторг Ансель.
        - Да я сто лет её не ела! И лет двести не пила кока-колу! - сознаюсь.
        - Ты много потеряла.
        Кажется, я знаю, что именно мне так нравится в этом парне - невозмутимость. Его эмоциональный диапазон напоминает неглубокое чистое озеро в безветренном ущелье - ни единой волны, все течения спрятаны под зеркальной поверхностью, отражающей безмятежность солнца и облаков.
        Проглотив большую часть пиццы, пока я по-гурмански мурлычу над своим одним куском, Ансель подгибает колено, укладывает на него планшет с плотной бумагой и наносит первые уверенные штрихи. Уже через минуту я вижу очертания маяка, через пять он выглядит настоящим, а через десять на горизонте вырастают горы, ели, разливается море.
        Я впечатлена не только скоростью, но и талантом художника: перед моими глазами не просто рисунок, он живой, дышащий. Восхищение переполняет мое сытое, разморенное и совершенно довольное существо:
        - Ансель, в твоих руках волшебство, ты ведь об этом знаешь?
        Моя похвала награждается весьма скромной улыбкой и ответом:
        - Думаю, ты преувеличиваешь. Скетчингу обучаются легко и быстро, с акварелью сложнее - её нужно чувствовать.
        - Ты чувствуешь?
        - Бывает, - улыбается шире и отдаёт рисунок мне, сам укладывается на спину, подложив под голову свой рюкзак.
        Его глаза задерживаются на моих браслетах - толстых кожаных лентах, переплетённых с бисером, бусинами, цветными нитями и перьями - ручная работа индейца. Их дал мне Кай. Много лет назад. Он сказал, что эти ленты - орлиные обереги, они отгоняют зло и соединяют руки с руками матери Земли, наполняя их энергией. Разумеется, истинную причину своего подарка он не упомянул, да и не нужно было.
        Мой юный друг ни о чём не спрашивает, только смотрит, однако в его молчании я слышу вопросы. К сожалению, Ансель, я не готова на них отвечать. И даже не предложу отложить до лучших времён.
        - Сколько тебе лет? - спрашиваю.?????????????????????????????????????????????????????????????????????
        - Возраст мужчины не имеет значения. Зрелость личности в поступках и мыслях. А они могут быть очень разными в одном и том же биологическом возрасте.
        - А мой возраст тебя не смущает?
        - Почему он должен меня смущать?
        - Мы оба знаем, почему. Если не хочешь отвечать - не отвечай, но не пытайся казаться тем, кем на самом деле не являешься.
        - Это кем же?
        - Глупцом!
        Он ухмыляется, едва сдерживая порыв рассмеяться:
        - Твой возраст меня не огорчает, он… возбуждает.
        - Возбуждает?! Как?
        - Женственностью, грацией, шармом осознанности движений, произнесённых слов. Самое сексуальное в человеке, не важно, кто он, мужчина или женщина - его ум, думаю, тебе это известно и уже давно. И точно также я думаю, что у большинства юных особ этот орган находится в состоянии зиготы. Ты и сама это знаешь.
        - Напротив, мне попадаются довольно умные и образованные студентки. И зря ты так высказываешься о девушках! Если уж говорить о сексуальности - ничто не сравнится с молодостью.
        - Ты ошибаешься. Пресыщение быстрым, лёгким и даже очень хорошим трахом с гибким упругим телом наступает довольно быстро. Ты хочешь большего.
        - Чего?
        Фундаментальный вопрос - чего же он от меня хочет?
        - Чувствовать.
        И мне нечего ответить. Нет ни одной достойной мысли, какую можно было бы противопоставить столь исчерпывающему аргументу.
        -
        Глава 19. Соблазны
        Мы молчим, но на этот раз пауза уже не кажется такой неудобной. Ансель лежит неподвижно, и я решаю, что он задремал, впитывая своей смуглой кожей солнечные лучи. Однако вскоре замечаю за тёмным стеклом брендовых очков острый, изучающий взгляд. И задаю созревший вопрос:
        - То есть, для тебя катализатором любви является ум?
        - Бесспорно. Чем умнее человек, тем он привлекательнее, и тем глубже может чувствовать.
        - Ты умный?
        - Мне двадцать семь.
        Ансель резко поднимается, затем, вытянувшись и закинув за голову руки, долго смотрит вдаль, на воду, будто о чём-то размышляет. А дальше Всевышний посылает моей выдержке испытание на прочность: его руки расстёгивают рубашку и стягивают. Я перестаю дышать, не зная, что пожирать глазами в первую очередь: плечи, грудь, талию или пальцы, устраняющие кожаный ремень, расстёгивающие тысячу и одну пуговицу ширинки.
        Эра геев выдавила плавки как предмет одежды в мужском гардеробе в далёкое прошлое. Теперь все пляжные мачо, как и экземпляры попроще, щеголяют исключительно в шортах.
        Все, кроме Анселя. Он - без них.
        Это же просто, мать вашу…
        Мне видны только ягодицы, но и их более чем достаточно, чтобы вызвать в моей нервной системе эстетический коллапс. Гармония силы и стройности, юности и брутальности в мужском теле способны на многое: не только выбить гранитную опору под босыми ступнями, но и в принципе пошатнуть земной шар.
        Смотреть на него стыдно, неловко и до безобразия сладко. Если задержать взгляд на одной только талии, неизбежно переходящей в бёдра и ягодицы… которые хочется укусить, как наливное твёрдое яблоко, пищи для будущих укромных фантазий, останется на всю оставшуюся жизнь.
        Сижу на своём куске скалы и боюсь пошевелиться. В моём мозгу, как ошалевшая муха, петляет только одна мысль: достаточно лишь протянуть руку…
        В тот момент, когда мои конечности, кажется, вот-вот уже заживут своей собственной, совершенно независимой от моего волеизъявления жизнью, Ансель делает шаг к краю скалы.
        - Только не говори, что ты собрался прыгать!
        В меня вонзается взгляд, полный озорства и дерзости, это не взгляд - это вызов:
        - Я похож на самоубийцу?
        Поджимаю губы, чтобы не улыбаться - настолько будоражит происходящее, по венам несётся жар давно забытого вожделения, выплёскиваясь волнами острых, как новая бритва, эмоций.
        Ансель спрыгивает с нашего высокого выступа на уровень пониже, на мгновение задерживается у самого края, чтобы ещё раз взглянуть на меня и проверить реакцию. То, что он видит, заставляет его триумфально улыбаться.
        - Вода же холодная! - шепчу.
        Он отворачивается и за секунду до своего сумасбродного прыжка сообщает:
        - Один преподаватель биологии однажды сказал, что холод сохраняет молодость…
        Мгновение, и плечи, руки, поясница вместе с ягодицами и натренированными ногами бегуна на длинные дистанции исчезают в ровной серо-голубой глади залива.
        Его долго нет. Настолько долго, что кто-то сильный и довольно безжалостный успевает ухватить моё сердце и больно сжать. Вода в этой скалистой местности совершенно прозрачная, но из-за солнечных бликов на её поверхности мне ровным счётом ничего не видно.
        Голова молодого и смелого выныривает мокрой точкой чёрт знает где, и я выдыхаю. Усаживаюсь обратно на камень и задумчиво наблюдаю, как расслабленно Ансель отдыхает в ледяной воде.
        Сейчас я часто вспоминаю себя в двадцать-двадцать пять и сожалею о том, как бездарно растрачивала драгоценные часы и дни юности, не отдавая себе отчёта в их уникальности и неповторимости, не задаваясь вопросом, зачем скучаю в компании неинтересных людей, зубрю малонужные предметы или читаю бестолковую книгу? Сколько часов убито на изнуряющий шопинг, встречи с откровенно глупыми людьми, просмотр дешёвых кинофильмов?
        Я смотрю на юные черты выходящего из воды Анселя, озорство морского ветра в его мокрых волосах и понимаю, что когда-нибудь вот точно так же стану жалеть об упущенных минутах этой жизни - в сорок лет. И те сожаления окажутся ещё более болезненными, ведь в сорок ты уже слишком хорошо понимаешь ценность «сегодня» и «сейчас».
        Я стараюсь не глазеть. Стараюсь. И как врач спрашиваю у анатомии: разве не должен он быть маленьким, сжатым холодом и стрессом до минимальных своих размеров? Кажется, это называется полуэрекцией…
        Смущаясь и совершенно отчаявшись стереть нелепую улыбку со своего лица, протягиваю Анселю рубашку. Но вместо того, чтобы её надеть, он вытирает лицо и волосы.
        - Не замёрз?
        - Немного остыл.
        Ах остыл… Страшно думать о том, что тебя так разогрело, мой милый учитель рисования. Когда прекрасные плечи, руки, грудь и ягодицы оказываются спрятанными под одеждой, я готова отказаться от чего угодно, лишь бы моим глазам их вернули. Я закрываю их и мысленно глажу ладонью упругий живот, обвожу пальцами мышцы, слизываю капли воды…
        - Хорошо здесь, так ведь?
        - Хорошо… - с трудом разлепляю веки и в награду за терпение получаю лучистый, золотой взгляд.
        - Твои радужки… они золотые, - заторможенно изрекаю свои наблюдения.
        - Лишь один из оттенков карего.
        Да, наверное, ты прав, Ансель. В оттенках я не сильна, как и в умении противостоять соблазнам.
        Я не понимаю, упускаю момент, когда его лицо оказывается рядом с моим. Он смотрит в глаза и этот взгляд не похож ни на один из тех, что я уже знаю: в нём потерянность и… ожидание. Ансель словно ждёт чего-то, и когда переключается на мои губы, мне становится очевидным, чего. Я хочу прикосновения, хотя бы одного невесомого касания… но получаю только дыхание. Оно трогает мои губы, заставляя раскрываться и жаждать чего-нибудь сумасбродного, может быть, даже грубого, агрессивно мужского, захватнического, неукротимого…
        Глава 20. Беспомощность
        - В лесу живёт собака. Когда я видел её в последний раз, она была в положении. Сейчас у неё должны уже были родиться щенки. Хочешь посмотреть?
        Ветер прячет мои губы от искусителя, набрасывая на них мои же волосы. Я убираю их рукой и едва слышно, буквально из последних сил отвечаю:
        - Хочу.
        Мы долго пробираемся по нехоженым тропам, прыгаем с камня на камень, и, только прибыв на место, я соображаю, зачем Анселю был нужен настолько большой рюкзак - собачий корм. Полная сумка сухого питания для собак. Потому что их… много!
        Золотистый лабрадор, ещё один золотистый лабрадор и нора в земле, ставшая домом для множества их крошечных детей. Щенки ещё совсем маленькие, их глаза открыты, но передвигаются они только ползком и исключительно в поисках матери, водя своими мокрыми носами в попытках уловить её запах.
        Ансель вскрывает пакеты с питанием и высыпает в пластиковый цилиндр, привязанный к дереву. У основания ёмкости сделано отверстие, через которое по мере опустошения наполняется кормушка.
        - А вода? - спрашиваю. - Где они находят воду?
        - Здесь недалеко есть ручей. Мы перепрыгивали через него, когда шли сюда, если ты вспомнишь.
        - Да, точно. Я забыла.
        Как, впрочем, и половину своей жизни забыла.
        - Что они здесь делают?
        - Живут.
        - Как? Почему? Где их хозяева?
        - Я спрашивал у этих двоих - не отвечают! - подмигивает. - Явно что-то скрывают. Но я знаю одно: от хороших хозяев собаки не убегают. А эти двое определённо унесли откуда-то ноги.
        - Их нужно поймать и отвезти в приют. Им найдут новые семьи.
        - Думаешь, им это нужно? - вглядывается в моё лицо почти с осуждением. - А мне кажется, им и здесь неплохо.
        Я смотрю по сторонам - действительно, неплохо: скалы, сосны, вид на море и главное - свобода. Полнейшая, ничем не омрачаемая свобода.
        - Скорее всего в приюте их разлучат. Отдадут разным хозяевам, - открывает мне жестокую правду Ансель.
        - Почему ты не заберёшь их себе?
        - Не люблю собак.
        - Это заметно… - улыбаюсь.
        Ансель склоняется над одной из них и треплет по голове, вторая подставляет свои курчавые уши, а меня терзает желание протянуть руку и запустить пальцы в волосы на макушке Анселя. Пока мы шли в это место, они почти высохли и без укладки оказались кудрявыми.
        - Ансель, ты выпрямляешь волосы?
        Какое-то время он смотрит с недоумением, затем признаётся:
        - Просто причёсываюсь после душа, они высыхают прямыми. Ну и… немного геля… - добавляет с улыбкой.
        Я не выдерживаю: моя рука сама собой тянется, сама по себе зарывается в прядях, теряется в них. От удовольствия я закрываю глаза и, тут же опомнившись, распахиваю их, чтобы увидеть опущенные веки Анселя, его приоткрытый от удовольствия рот, застывшие в расслаблении руки. Его затылок медленно заваливается на мою ладонь, словно тянется за ней, просит ещё ласки.
        И именно в этот момент я замечаю, что один из щенков не в порядке: раскрыв пасть, как в замедленной съёмке водит из стороны в сторону мордой, поджимает лапы, хрипит.
        - Ансель, что с ним? - спрашиваю, стремительно выходя из транса.
        Мой друг открывает глаза и непонимающе вглядывается в моё лицо. А мною овладевает паника: я подбегаю к норе, вынимаю щенка:
        - У него нос забит землёй! - выкрикиваю.
        Стараюсь оттереть маленький собачий нос от грязи, но мои усилия бесполезны:
        - Господи, она глубоко забилась в ноздри! Как мне её вынуть?
        Экстремальные ситуации - не мой конёк, не умею собраться, откинуть эмоции и действовать.
        - Дай его мне, - лицо Анселя напряжено, но голос спокоен.
        Он раскрывает крохе пасть и суёт свой палец глубоко в гортань.
        - Что ты делаешь? - кричу на него. - Он умирает! Задыхается! Что ты творишь?
        Но Ансель не реагирует на мои вопли - невозмутимо делает то, что считает единственно верным. Пару мгновений спустя его указательный палец выгребает из горла щенка комки чёрной липкой грязи и возвращается, чтобы проникнуть ещё глубже. Щенок не шевелится: либо умер, либо почти умер.
        Я закрываю лицо руками и отдаюсь истерике.
        - Ну давай же, дыши! - приказывает собачьему ребёнку Ансель, и я слышу в его голосе боль, страх, злобу.
        Меня накрывает.
        Беспомощность - самое страшное, что мне довелось пережить в жизни. Она преследует меня ночами, днями, которые не удалось вытянуть до уровня нормальности, она отравляет меня медленно действующим ядом вот уже целых шесть лет.
        В моих ушах свист, в голове гул, в груди пустота, сбои в сердечном ритме и тошнота. Я знаю, что нахожусь на грани приступа, и всеми силами пытаюсь взять себя в руки.
        Невидящими глазами смотрю на упорно не сдающегося Анселя и впадаю в коматоз. И в этом состоянии безэмоционально наблюдаю, как щенок весь сжимается, чихая или кашляя, из его носика сочится серая влага, на языке размазана грязь, но он дышит, живёт. Ансель держит его прямо перед своим лицом, сжимая обеими ладонями и внимательно всматриваясь в мордочку:
        - Он дышит, - констатирует, ликуя. - Прокашлялся. Видно, наелся грязи в этой норе, и она залипла в его глотке.
        - Ты спас его Ансель… - шепчу, не веря ни своим глазам, ни ушам, ни этому дню, ни жизни.
        Моё сердце бьётся как сумасшедшее, оголтело вбирая первую за столь долгое время всепоглощающую радость:
        - Ты спас его, Ансель… Ты спас его, - повторяю, не в силах остановиться. - Ты успел!
        - Просто вовремя вынул кусок грязи… - улыбается, уже гладя напуганного щенка по голове.
        А я фиксируюсь на понимании душераздирающего факта: ни мать, ни отец одного из восьми детёнышей не заметили грядущей потери. Не ощутили, не почувствовали своими собачьими сердцами. А ведь должны были. Как когда-то должны были мы с Каем.
        - ??????????????????????????????????????????????????????????????????????? - Подержи, - Ансель вкладывает в мои руки перемазанного в грязи щенка. - Испугалась?
        Он вглядывается в моё лицо, а у меня нет ни слов для ответа, ни звуков.
        - Всё будет хорошо, слышишь? - обещает.
        Учитель живописи кладёт руку на моё запястье, сжимает его в кольцо, и от этого жеста мне вдруг становится так легко, что слёзы высыхают, сердце успокаивается, полость внутри наполняется теплом, надеждой, верой в лучшее.
        Подмигнув, Ансель направляется в лес.
        - Куда ты? - кричу вслед.
        - Наломаю веток - сделаем настил для их норы, пока я не придумаю, где найти достаточно вместительную деревянную конуру.
        - Нужно посмотреть в магазинах для животных… - кричу вдогонку, но он уже скрылся за сосновыми ветками.
        Опускаюсь на ствол давно убитого грозой дерева, разглядываю бегущего по его коре лесного муравья и думаю: какие-то три дня назад я и подумать не могла, что окажусь в столь странном месте при ещё менее правдоподобных обстоятельствах. Как же неожиданна жизнь, как непредсказуемы её повороты.
        Очень скоро Ансель возвращается с охапкой пихтовых веток, укладывает их на дно норы, предварительно отделив большие жёсткие прутья и оставив лишь мелкие, мягкие.
        - Пойдём, скоро начнётся дождь, - предупреждает.
        Я поднимаю на небо глаза, и точно - оно полностью и, похоже, уже давно затянуто серыми облаками. Мои таблетки не дают замечать таких простых вещей, как, вообще, я до сих пор жива? Знаю, как и благодаря кому, но сегодня это не важно.
        Обратная дорога кажется проще, а главное быстрее - мы с Анселем бежим, взбудораженные надвигающимся дождём, и, как дети, смеёмся. Он протягивает мне руку, помогая взбираться по естественным каменистым ступеням, и больше не выпускает из своей.
        До мотоцикла мы добираемся, будучи уже прилично мокрыми.
        - Надевай мою куртку, - предлагает.
        - Дождь тёплый!
        - Ехать будет холодно.
        - А ты как?
        - А я в порядке.
        - В полном?
        - Не совсем, но в порядке.
        Ансель больше не ждёт, пока я заберу его куртку, не торопясь приближается, хотя дождь усиливается.
        - … твоя кожа как будто стала темнее… - произносит полушёпотом.
        И так же тихо я отвечаю:
        - Это неудивительно, если весь день пробыть на воздухе.
        - Брауни…
        - Брауни? - усмехаюсь, но Анселя с этой волны смехом уже не собьёшь.
        - Брауни - маленькое шоколадное пирожное… - шепчет в растапливающей близости от моего лица. Именно растапливающей, потому что щеками и грудью я ощущаю тепло, исходящее от его кожи.
        Ансель смотрит на мои брови, нос, скулы, губы, забыв о спешке, продвигаясь вперёд по миллиметру, не больше. А я не могу дышать - близость этого парня парализует, заставляет сердечную мышцу сокращаться чаще, интенсивнее.
        - Поедем ко мне? - ещё микрон и его губы коснулись бы моих.
        Я не девочка, чтобы ломаться и ждать трёх свиданий, как когда-то совершенно напрасно учила Адити. Ведь даже с первым и единственным в моей жизни Каем всё случилось сразу:
        - Поедем, - стараюсь звучать как можно твёрже, увереннее.
        Угол его рта ползёт вверх, образовав на щеке сексуальную ямочку. Мне страшно, неуютно и даже стыдно. Но этот проведённый вместе день даёт надежду, что всё произойдёт естественно и, возможно даже, я получу какое-нибудь удовольствие. Или хотя бы что-нибудь отдалённо его напоминающее.
        Глава 21. …но сегодня это не важно
        Очень скоро Ансель возвращается с охапкой пихтовых веток, укладывает их на дно норы, предварительно отделив большие жёсткие прутья и оставив лишь мелкие, мягкие.
        - Пойдём, скоро начнётся дождь, - предупреждает.
        Я поднимаю на небо глаза, и точно - оно полностью и, похоже, уже давно затянуто серыми облаками. Мои таблетки не дают замечать таких простых вещей, как, вообще, я до сих пор жива? Знаю, как и благодаря кому, но сегодня это не важно.
        Обратная дорога кажется проще, а главное быстрее - мы с Анселем бежим, взбудораженные надвигающимся дождем, и, как дети, смеёмся. Он протягивает мне руку, помогая взбираться по естественным каменистым ступеням, и больше не выпускает из своей.
        До мотоцикла мы добираемся, будучи уже прилично мокрыми.
        - Надевай мою куртку, - предлагает.
        - Дождь тёплый!
        - Ехать будет холодно.
        - А ты как?
        - А я в порядке.
        - В полном?
        - Не совсем, но в порядке.
        Ансель больше не ждёт, пока я заберу его куртку, не торопясь приближается, хотя дождь усиливается.
        - … твоя кожа как будто стала темнее… - произносит полушёпотом.
        И так же тихо я отвечаю:
        - Это неудивительно, если весь день пробыть на воздухе.
        - Брауни…
        - Брауни? - усмехаюсь, но Анселя с этой волны смехом уже не собьёшь.
        - Брауни - маленькое шоколадное пирожное… - шепчет в растапливающей близости от моего лица. Именно растапливающей, потому что щеками и грудью я ощущаю тепло, исходящее от его кожи.
        Ансель смотрит на мои брови, нос, скулы, губы, забыв о спешке, продвигаясь вперёд по миллиметру, не больше. А я не могу дышать - близость этого парня парализует, заставляет сердечную мышцу сокращаться чаще, интенсивнее.
        - Поедем ко мне? - ещё микрон и его губы коснулись бы моих.
        Я не девочка, чтобы ломаться и ждать трёх свиданий, как когда-то совершенно напрасно учила Адити. Ведь даже с первым и единственным в моей жизни Каем всё случилось сразу:
        - Поедем, - стараюсь звучать как можно тверже, увереннее.
        Угол его рта ползёт вверх, образовав на щеке сексуальную ямочку. Мне страшно, неуютно и даже стыдно. Но этот проведённый вместе день даёт надежду, что всё произойдёт естественно и, возможно даже, я получу какое-нибудь удовольствие. Или хотя бы что-нибудь отдаленно его напоминающее.
        Глава 22. Разочарование
        Мы входим в просторную квартиру, и первое, что бросается в глаза - белый стеклянный пол, словно молоко разлитый под ногами. У окна с обратной стороны террасы, примерно в метре друг от друга, стоят большие ментоловые шары - ёмкости с землёй и торчащими из неё гиацинтами. Несколько таких же шаров расставлены и в квартире, но только в одном из них живут комнатные растения, остальные выполняют функции мебели - журнальный столик, место для хранения мокрых зонтов и просто свободный пустой шар. «Кай наверняка бы уже высадил в ней какие-нибудь цветы» - пролетает мысль, и я нещадно гоню её прочь.
        Человека можно почувствовать через его вещи: считать привычки, вкусы, предпочтения, тона и оттенки его мира. Разглядывая мебель и картины, рисунок росписи по краю тарелок, форму любимой чашки или марку мыла в ванной, мы не задаёмся вопросом, почему наш друг остановил свой выбор именно на этом запахе шампуня, где и когда его путь пересёкся с этой книгой, и что заставило именно её поселиться на полке любимых. Мы не задумываемся над деталями, но раскрываем личность, взглянув на то, что её окружает. Жилище Анселя не даёт пищи для ума, не рисует картинку, не складывает цветной мозаичный образ. Ни мебель, ни цвета отделки стен и пола, ни редкие предметы интерьера этих апартаментов энергетически никак не вписываются в образ, они обезличены и обездушены.
        Тем не менее, это место впечатляет, главным образом, видом на залив и марину Коал Харбор, но в целом выглядит необжитым.
        - А где твои картины? - спрашиваю, удивляясь тому, что стены художника не увешаны его творениями.
        - Я недавно переехал, руки ещё не дошли. И потом, ты же знаешь, искусство - это завершающий штрих, у каждой работы своё место и не всегда оно очевидно сразу.
        Пожалуй, это многое объясняет, в том числе и незнание того, где лежат кухонные ножи и салфетки.
        Как и любая нормальная женщина, я веду глазами по территории в поисках следов другой самки, однако, к своему удивлению, не нахожу не только женских признаков жизни, но и мужских.
        - Ты моешься гелем для рук? В ванной ничего кроме мыла нет.
        Ансель поднимает глаза, полные удивления:
        - А ты хочешь принять душ?
        - Да нет… - осекаюсь, - просто любопытно.
        - Любопытно? - повторяет индифферентным тоном. - Любопытство не входит в число добродетелей.
        - А я не подозревала в тебе склонность к назиданиям. Такому, как ты, это совершенно не идёт.
        - А есть те, кому идёт? - тот же британский тон и как будто даже намёк на акцент. Тень моего супруга.
        - Есть люди, для которых контроль и назидательность - часть их личности. Они не умеют иначе существовать, кроме как пытаться переделать окружающих. И даже если ты напомнишь им о том, что ничего не должен и пришёл в этот мир сам по себе и на своё собственное усмотрение, они не поймут, о чём ты говоришь.
        В его взгляде появляется отстранённость и жестокая ирония:
        - Звучит так, словно ты знаешь, о ком говоришь. Часто приходится иметь дело с подобными людьми?
        Уверена, это зонд. И обдумываю неприятную мысль о том, может ли Ансель быть знаком с Каем?
        - Бывает, - отвечаю.
        - Считаешь, мужчина не должен контролировать женщину?
        - Нет. Твоё мнение?
        - Оно совпадает с твоим. Расскажи мне, что для тебя свобода?
        - Свобода бывает разной. Можно свободно распоряжаться своим временем, не быть ограниченным рамками пристойности, законов, порядка и ожиданий других людей в отношении тебя, а можно быть свободным внутри.
        - Это самое сложное, - кивает, соглашаясь. - Ты свободна?
        Я не знаю, что ответить, и Ансель поджимает губы, пряча недовольство:
        - Насколько далеко?
        - Это не важно. Важно то, что с тобой я близка к этой свободе как никогда и ни с кем, - признаюсь.
        И вот теперь его грешный рот растягивается в улыбке, да такой, какую не скрыть, даже если очень захочешь. Моя рука не выдерживает и сама собой тянется к его лицу, кончиком пальца я глажу его ровную красивую бровь: невероятно, просто невероятно как природа умудрилась вложить в полоску волос на коже столько секса.
        Когда-то давным-давно, в юности, Кай восхищался талантом создателя, гладя ладонями моё тело:
        - Бог определенно был на пике вдохновения, создавая женщину. Нет ничего прекраснее женского тела, а всё, что есть кроме, не сравнится с одним только изгибом талии…
        Теперь я готова поспорить: Бог был не только вдохновлён, но и максимально сосредоточен, создавая Анселя. Ни единой ошибки, ни одного изъяна, безупречность, совмещённая с уникальностью. Мне хочется раздеть его, и посмотреть, как он будет смотреться на тёмно-синей простыни своей круглой кровати.
        А хозяин, тем временем, скрывается в спальне и уже через минуту возвращается с аккуратно сложенной одеждой в руках:
        - Вот возьми.
        - Что это?
        - Сухая футболка и штаны. Переоденься, здесь холодно, а ты вся мокрая.
        Вообще-то, я рассчитывала, вернее, втайне надеялась, что прилипшую к моей коже ткань будут отдирать руки молодого горячего любовника, то есть твои, Ансель. И это могло бы быть так же романтично и чувственно, как показывают в американском кино. Тебе никогда не хотелось попасть в кино или простую сказку, например?
        Само собой, я не школьница, чтобы верить в сказки, но происходящее мало на неё похоже. Неужели я не достойна даже иллюзии? Вот так всё и будет? Просто отправимся в постель и переживём быстрый трах без обязательств?
        Закусываю нижнюю губу, приказывая эмоциям стоять на месте и не проявлять себя раньше времени.
        - Чаю выпьешь? Или ты кофеманка? - спрашивает отчуждённым тоном, и я тут же впадаю в подозрения, что моё присутствие здесь не желанное, а вынужденное. Как если бы этот ладный парень заключил пари в два счёта уложить чужую жену, которая, к тому же, ещё и прилично старше его????????????????????????????????????????????????????????????????????????.
        Ансель подходит к барной стойке и принимается выкладывать из стоящего рядом картонного ящика продукты - не иначе с утра в Костко закупился.
        - О! Мой любимый! Старбакс весенний… - восклицаю, заметив знакомую упаковку кофе и возлагая надежды, что данное совпадение станет началом нашего диалога. - Ты тоже такой любишь? Хотя осенний, по-моему, даже лучше.
        Ансель игнорирует мой неожиданный восторг по поводу совпадения кофейных предпочтений и только констатирует:
        - Значит, кофе.
        Вслед за кофе появляется мой любимый сыр, чему я даже не удивляюсь, потому что в Костко, как известно, выбирать не из чего.
        Молчание хозяина выталкивает меня из кухни в направлении ванной. За тридцать секунд переодеваюсь в одежду, приятно пахнущую средством для стирки, и ещё минут пятнадцать поправляю волосы.
        К моему появлению Ансель уже жарит бекон, тосты и плавит французский сыр в специальном ковшике.
        - Я такое видела только по телевизору, - сознаюсь.
        - Это вкусно. Очень.
        - Где ты научился готовить?
        - Много где. Вот так плавят сыр в Нормандии. Я жил там какое-то время с одной… женщиной, она меня и научила.
        Слово «женщиной» хорошо так даёт мне по голове. Да, какого чёрта? - думаю.
        За окном хмурое весеннее небо, мягкий дождь и вечерняя тишина: ни птиц не слышно, ни людей.
        - Почему ты не включаешь свет? - спрашиваю.
        - На новом месте темнота как будто уютнее. Не так бросается в глаза чужеродность стен.
        - Довольно фешенебельных, замечу. Зачем же ты переехал, если тебе здесь дискомфортно?
        - Вынудили обстоятельства.
        - Хотелось бы знать, что за обстоятельства «заставляют» людей переезжать в настолько красивые и дорогие квартиры…
        Но и этот мой вопрос гостеприимный хозяин оставляет без ответа.
        Глава 23. Ночное развлечение
        Cemeteries Empty Camps
        А на улице, тем временем, типичный вялый Ванкуверский дождь усиливается. По огромным стёклам окон стекают ручьи, а за ними - преломлённая водой хмурость залива, серость низко нависшего неба и блестящие от влаги, кажущиеся пластмассовыми лиловые, жёлтые, алые кусты рододендронов, декоративного ковыля и других неопознанных моим не самым ботаническим умом кустов, цветущих крупными белыми гроздьями. Их стойкий приторно-сладкий аромат наполняет квартиру, проникая в узкие приоткрытые секции окон, сквозь них же просачиваются и уличные звуки: неторопливый шорох капель, шелест тяжёлых мокрых листьев, потревоженных редким слабым ветром, тихий перезвон колокольчиков спящих в марине белоснежных яхт.
        - Этот дождь успокаивает, даже умиротворяет. Хочется положить голову на что-нибудь мягкое, закрыть глаза и забыться. Уснуть.
        - Сегодня спать не получится. Ты ведь не за этим пришла?
        Я зависаю с ответом, мысли разбежались, не имея ни малейшего понятия о том, как адекватные люди должны реагировать на подобные заявления.
        - Прости, вышло грубо, - внезапно добавляет мой почти-любовник, но тон его реплики вопит о полнейшем отсутствии каких-либо сожалений.
        - Всё в порядке. Я люблю, когда вещи называют своими именами.
        Мы долго молчим. Неловкость и натянутость рухнули, детонировав после фразы «ты ведь не за этим пришла». Вместе с ними растворился хоть и едва ощутимый, но всё же романтический флёр. Терять больше нечего, поэтому я становлюсь собой:
        - Зачем я тебе?
        Он отвечает не сразу:
        - Понравилась. А я тебе зачем?
        - Чтобы отомстить мужу.
        - Что он сделал?
        - Переспал с сотрудницей.
        Ансель поднимается и неторопливо, даже как-то вальяжно направляется к кухонным шкафам. Вынимает бутылку с алкоголем и подписывает вечеру и не только ему приговор:
        - Иди раздевайся. Займёмся тем, зачем пришла.
        Я не знаю, чего во мне больше в эту секунду: стыда, обиды или гнева. Застать супруга в отеле с любовницей было больно и унизительно, но предложение пройти раздеться, сделанное под скрип откручиваемой крышки бутылки виски, установило новый рекорд унижения в моей истории.
        - Окей, - говорю, формируя в голове фрагменты некоего молниеносно рождающегося плана.
        Надевать мокрую несвежую одежду вместо тёплой, сухой и благоухающей эдемскими цветами было до одури «приятно». Моя кожа пылала жаром разочарования, и тряпки сохли на мне, как на утюге.
        Упаковавшись во все своё, вылетаю из квартиры, не имея ни сил, ни желания даже взглянуть на несостоявшегося любовника. Но у массивной двери лифта практически втыкаюсь в него носом.
        Он смотрит в упор. И во взгляде даже не ирония - он ржет, потешается надо мной. Я чувствую, как раздуваются мои ноздри.
        - «Окей» можно произнести по-всякому. И если он похож на скулёж побитой собаки, то твоё ночное развлечение, скорее всего, собралось делать ноги! - скалится.
        А я в ступоре. Мои внутренние приборы распознавания унизительных ситуаций зашкалило, поэтому, очевидно, мозг не способен выдать ни одного варианта ответных действий.
        И Ансель, словно решившись мне помочь, кладёт ладонь на мою щёку, поглаживая её большим пальцем. Нежность этого жеста обжигает. Настолько, что моя рука сама собой взлетает, чтобы влепить пощечину. Вышло даже звонче и душевнее, чем в прошлый раз.
        Да-да, Ансель, я тебя помню, а вот ты, похоже, напрочь забыл несостоявшийся трофей на полке достижений начинающего ловеласа.
        Мне везёт, и я заскакиваю в стоящий на остановке автобус, не имея понятия, в каком направлении он двигается. Можно было вызвать такси, но перспектива продолжить общение с человеком, протащившим меня по плахе унижения, повергала в ужас. Автобус, как показывало движение синей точки в моих Гугл картах, направлялся в Северный Ванкувер, то есть в противоположном направлении от моего дома, поэтому пришлось выйти десять остановок спустя - именно столько времени мне понадобилось, чтобы прийти в себя и задуматься о том, куда же я еду.
        Выйдя из автобуса под проливной дождь, вдруг понимаю, насколько своевременный урок преподнесла мне жизнь: я слишком стара и неинтересна, слишком проржавела обидами, заплесневела, чтобы быть привлекательной для таких молодых парней, как Ансель. Мужчина в любом возрасте сексуален и интересен, а вот женщина…
        Вопрос Адити об отправителе разоблачающего послания уже давно свил в моей голове гнездо, но именно в этот угнетающе безнадёжный момент своей жизни я набираюсь то ли смелости, то ли наглости, чтобы отправить на неизвестный номер:
        Vikki: Привет.
        Ответа, само собой не получаю.
        Сижу на бордюре под раскидистым кедром и плачу. Хорошо, что дождь - я слишком мокрая, чтобы были заметны слёзы. И я не знаю, кто это был, наверное, Господь Бог, но он послал мне белое индийское такси с нежным женским именем Бонни. Бонни соскребло меня с асфальта, отогрело теплом и уютом, а главное, доставило прямиком домой.
        Глава 24. Первые ответы
        Мой супруг сидит за стойкой на высоком барном стуле и кошерно питает своё тело извечным йогуртом с хлопьями. Пятнадцать лет прошло, а ничего не изменилось.
        Кай принадлежит к числу тех людей, которые почти никогда не изменяют своим привычкам - независимо от возраста, обстоятельств и веяний эпохи они остаются им верны до самого своего конца. Когда-то давно, в пору нашей незаметно сбежавшей юности, он вот точно также уплетал свои йогурты, сидя за письменным столом и не отрывая глаз от голубого экрана своего компьютера.
        Он работал много и с таким упоением отдавался процессу, что даже на еду не выделял отдельного времени - всё на ходу, а вернее, на рабочем месте. Его трудолюбие, почти одержимость делом, которому себя посвятил, казались мне тогда сексуальными. Но это только тогда, а впоследствии его вечная занятость очень быстро осточертела.
        С тех пор Кай почти не поменялся, ну разве что только в мелочах: сладкие йогурты сменились органическими, а шоколадные шарики - цельнозерновыми хлопьями. Переродилось моё отношение к нему: увлеченность и почти раболепное обожание его тела и личности сменились привычкой… самое большее - привязанностью. Теперь же, после эпизода с его изменой, ко всему этому добавилось ещё и отвращение.
        Я молча направляюсь к кофемолке и оглушаю кухню, чтобы супругу не вздумалось начинать со мной разговор. Однако, закончив свой тщательный помол на три недели вперёд, обнаруживаю, что кофе уже давно сварен и ждёт меня в моей чашке с обычной порцией молока.
        Муж приготовил для меня кофе - так же, как и всегда, как обычно. Неожиданно. Я думала, теперь у нас будет иная стадия отношений, совсем другой, так сказать, формат, но Кай, похоже, придерживается традиционности.
        Беру свою кружку - не пропадать же ему напрасно, но поблагодарить благоверного за привычную, ставную уже рутиной заботу язык не поворачивается.
        - Привет, - начинает он наше утро, и я даже наталкиваюсь на его неловкую, слегка заметную улыбку. - Как ночь прошла?
        - Отлично.
        Конечно, отлично: я переехала из супружеской спальни не только постельным бельём, но и частью своего гардероба. Забрала бы всё, но игрушечный шкаф гостевой не позволил. Гениальная идея перетащить свои шмотки во вторую гостевую и обустроить там гардеробную тоже оказалась провальной - места не хватило.
        Я не спрашиваю, как спалось ему, потому что мне глубоко наплевать.
        - Вечером у меня важная встреча в Сиэтле, - снова подаёт голос.
        - Окей, а меня это как касается?
        - Буду благодарен, если уделишь немного времени и составишь компанию.
        Мои брови взлетают, и муж решает добавить разъяснений:
        - Встреча пройдёт на музыкальном вечере - там будет полно народу. Интересующий меня парень является на подобные мероприятия редко и всегда с женой - никогда от неё не отлипает, а мне он нужен хоть и ненадолго, но с глазу на глаз. Поэтому я прошу тебя помочь - отвлечёшь его жену минут на десять-пятнадцать.
        - Хорошо, - соглашаюсь со вздохом. И вовсе не потому, что супругу требуется помощь в деловых вопросах, а по той причине… сама не знаю, по какой. - Авиарейсом полетим или на машине?
        - На машине - не так быстро, но приятнее.
        Ближе к вечеру я долго рисую более-менее приветливое лицо, сидя за своим собственным трюмо, любезно перемещённым супругом из нашей общей спальни. И именно в тот момент, когда моя рука подрисовывает заплаканный накануне глаз, экран смартфона загорается, оповещая о новом сообщении:
        604816XXXX: Здравствуй.
        От этого «здравствуй» у меня стреляет в висках, поэтому я долго не могу сообразить, какой будет моя следующая реплика.
        Vikki: Мы знакомы?
        604816XXXX: В некотором роде.
        Vikki: Я обидела тебя?
        604816XXXX: Нет.
        Vikki: Я вызываю неприязнь?
        604816XXXX: Вовсе нет. С чего такие мысли?
        Vikki: Пытаюсь понять подоплёку оказанной услуги: ни один хороший друг подобного не сделает. Ты совершенно точно не тот… или не та, кто желает добра.
        604816XXXX: В твоих рассуждениях есть рациональность, но они далеки от истины.
        Vikki: В чём она?
        604816XXXX: В знании.
        Vikki: А смысл?
        604816XXXX: Смысл в том, что ты сможешь принимать адекватные существующему положению дел решения. Разве не глупо держаться за человека, который предал?
        Vikki: Я хочу понять, в чём интерес третьей стороны, в данном случае - твой. Ты - одна из его любовниц?
        604816XXXX: Нет. Твой муж мне не интересен.
        Vikki: Как ты узнала, что он изменяет? Вы вместе работаете? Ты сотрудник отеля?
        604816XXXX: Прости, но моё время вышло - дела.
        Vikki: Желаю тебе удачи в делах.
        Ответа не последовало. Очевидно, у миссис Х действительно имеются заботы. Голодные отпрыски, например, или сеанс спа-процедур.
        - Ну что, едем? - вопрошает голос упакованного в серебристый костюм супруга.
        Его руки завязывают узел на галстуке, а мои дрожат.
        Глава 25. Непрочитанные знаки
        Дорога до Сиэтла действительно оказывается неожиданным окошком в почти романтику: в начале апреля возвращаются дожди - спешат вдоволь напоить распускающиеся бутоны магнолий, рододендронов и самого главного героя апрельской Ванкуверской пьесы - черешню всех мастей и расцветок. Весь день до этого лило, как из ведра, но вечер выдался не дождливым и даже побаловал закатным заревом выглянувшего под конец дня солнца, поспешившего спрятать свои золотые лучи за горной грядой. Мокрый асфальт, проносящиеся кроны-шары цветущих черешен на обочинах, влажный свежий воздух и мечтательно-задумчивая гряда обычно чётко видимых гор на горизонте - в такие мгновения улыбаешься уже только тому, что живёшь…
        Моя рассеянность когда-нибудь меня доконает - я пропустила их имена. Не в первый раз, к величайшему сожалению, и тот факт, что лицо мужчины мне показалось очень знакомым, а супруг не стал называть его имени дома, лишь доказывает тот факт, что Кай давным-давно не надеется на мою адекватность.
        И вот мы жмём друг другу руки, мужчина, широко улыбаясь, интересуется:
        - Как поживаете, Виктория? Вы безумно похорошели с тех пор, как я видел Вас в последний раз! Хорошие перемены - это всегда движение в верном направлении!
        Почему только в этот момент я словно пробуждаюсь от своей вечной мечтательной дремоты?
        - Спасибо! Как Ваши дела? - проглатываю его имя, потому что не помню.
        Он что-то отвечает, но я не слышу, поскольку лихорадочно насилую свою память, хлопая дверями её хранилищ, в поисках хотя бы имени его жены - ведь должно же было оно хоть где-то отложиться?
        Кай обращался к ним при встрече, нужно только напрячься и постараться припомнить.
        - Что принести вам из бара, дамы? - интересуется Кай.
        - Мне как обычно, - делает свой заказ женщина, выжимая улыбку.
        - Безалкогольный или? - уточняет её супруг.
        - Любой, - добавляет она, и я слышу в её голосе надлом.
        Мужчина целует её в лоб и что-то негромко ей говорит, но я не могу разобрать что, хоть и напрягаюсь изо всех сил, пытаясь уловить главное - её имя. «Ну вот, не только с памятью беда, но и со слухом, кажется, тоже» - сокрушаюсь.
        - Тебе что? - в очередной раз выводит меня из транса голос Кая.
        - Мне обычной воды. Можно с лимоном. Если найдёшь.
        Я отворачиваюсь в сторону и краем уха слышу, как умело Кай выстраивает нужную ему схему, приглашая мужчину пройтись до бара вместе, хотя напитки разносят официанты, наше дело просто дождаться. Тот понимает и соглашается с уловкой моего мужа, но обращается к жене, одевая её взглядом в нечто большое и тёплое:
        - Мы ненадолго!
        И уже взглянув на меня, добавляет с улыбкой:
        - Даже соскучиться не успеете!
        Мы отходим подальше от толпы, и я мучаюсь, пытаясь решить, как вежливее всего признаться в том, что не расслышала её имя. Однако уже очень скоро осознаю, что мы довольно давно в полнейшем молчании любуемся на озеро, и женщина даже не пытается начать привычный small talk. Она старше меня, но не намного - может быть лет на пять-семь - сложно сказать. Моя немая собеседница относится к тому типу женщин, которые увядают медленно и с шармом, как поздняя осень. К тому же она дорого ухожена, что неудивительно - единственное, что я помню о её супруге - он состоятелен. Даже, кажется, очень состоятелен.
        Неожиданно вспоминаю, как когда-то давно, при нашей первой встрече, меня привлекли её глаза необычного синего оттенка, но сейчас, когда её взгляд устремлён на сгущающиеся над озером сумерки, они кажутся очень грустными.
        Ane Brune These Days
        Мне становится не по себе:
        - У Вас что-нибудь случилось? Что-то плохое? - спрашиваю и мгновенно забываю о досадной проблеме с именем.
        - Нет-нет, всё в порядке! Не обращайте внимания! - она переключает на меня свой синий взор и теперь уже совершенно искренне, но очень коротко улыбается.
        - Вы можете мне сказать, я пойму.
        Даже не знаю, что именно в тот момент сподвигло мой язык на эти слова, ведь роль психотерапевта я никогда на себя не примеряла и даже не собиралась, но видит Бог, это было неспроста.
        - Ничего не случилось и случилось одновременно. Так, оказывается, бывает.
        - Я вижу, что Вы расстроены - хочется помочь, хотя бы просто выслушать - иногда это помогает. Становится легче.
        - Да, я знаю, - она со вздохом вытирает щёку, которую мне не видно, но подозреваю, что по ней всё-таки скатилась слеза. - Вы правы, эмоции иногда нужно стравливать, иначе они способны вызывать настоящий коллапс!
        Тут она добродушно и довольно-таки счастливо смеётся, что само по себе странно и совершенно не укладывается в общий тренд её поведения. - А знаете, я расскажу. Вдруг Вас это чему-нибудь научит? Именно Вас… - добавляет с уже совершенно серьёзным лицом.
        «Господи, неужели и она ЗНАЕТ?» - меня бросает в жар, но как выясняется далее, собеседница и не думала переключать предмет нашего разговора на мои проблемы.
        - Когда-то давно, когда я была совсем юной, но уже замужней, у меня появился любовник. Ни тогда, ни позднее я не относилась к тому типу женщин, у кого они имеют обыкновение заводиться. Более того: я и не подозревала, что вообще способна на подобное. Однако случилось именно то, что случилось, и я пошла на это совершенно осознанно и не потому… хотя это не важно и к сути моей сегодняшней несдержанности не относится. В общем, мы расстались. Я осталась жить со своей семьёй - детьми и мужем, а ОН уехал. Далеко. На другой конец света.
        Она замолкает, прижимает руку к губам, как будто пытается совладать с собой, и это получается у неё так быстро и легко, что мгновенно вызывает у меня восхищение и уважение.
        Глава 26. Цветы памяти
        - У меня была хорошая жизнь, жаловаться не на что. Но раз в год, в День своего Рождения, я получала букет белых роз - моих любимых цветов. Ни карточки, ни открытки, ни записки в них никогда не было, однако я всегда знала, что это ОН - его цветы.
        Снова пауза, но на этот раз просто задумчивость.
        - Спустя время мой бывший любовник заболел. Смертельно. В тот момент, когда мы снова встретились, он был уже в очень запущенном состоянии и… у него оставалось не так много времени, и оно целиком зависело от его удачливости - если подцепит любой вполне безопасный для здоровых людей вирус, ему конец.
        - СПИД?
        - Лейкоз, - в её коротко взглянувших на меня глазах стальная жёсткость.
        - Он умер?
        - Нет. Выздоровел. Жив по сей день.
        Я зависаю в непонимании.
        - Лейкоз в такой стадии, как вы описываете…
        - Да, его воскрешение было похожим на чудо, которое он сам и некоторые другие люди связали с… но это не важно.
        - А что важно?
        - Важно то, что если бы я не узнала о его болезни, он бы умер, потому что не лечился. Не хотел.
        - Не хотел? - выдыхаю.
        - Именно. Но всё это в прошлом и слишком долгая история, чтобы уместить её в один вечер. Я хотела поделиться с Вами другим: цветы - их приносили каждый год. Каждый…
        Её голос срывается и восстанавливается нескоро:
        - Если бы не телефонный звонок, который я могла бы пропустить, не услышать, потому что тот мой день, именно тот, а не какой-нибудь другой, был настоящей суматохой, потому что человек, набравший цифры моего номера, серьёзно сомневался в верности своего шага, а значит, мог бы и не позвонить, и я уже не говорю о том, что мне элементарно могли бы не открыть визу… так вот, если бы в этой хрупкой цепи разорвалось хотя бы одно звено, я бы получала свои цветы по сей день.
        Она разворачивается и смотрит в мои глаза своим красивым, но настолько тяжёлым, неженским взглядом, что у меня холодеет всё внутри.
        - Вы же сказали, что он бы умер…
        - Да, он совершенно точно умер бы, но я бы каждый год, включая нынешний и многие последующие, получала бы его цветы.
        - Как?
        - Примерно час назад я узнала, что он не заказывал те букеты ежегодно, а выкупил на несколько десятков лет вперёд. Их приносили, потому что он однажды, только лишь однажды позаботился о доставке одного и того же букета. Это была бы самая жуткая, самая страшная вещь из всего, что мне довелось пережить.
        - Почему? - совершенно искренне недоумеваю. - По-моему, довольно романтично…
        Ane Brun - Big in Japan
        В её взгляде мгновенно появляется какое-то уставшее разочарование. Я даже успеваю подумать, что она отвернётся и больше не скажет ни слова, обидевшись то ли на мою глупость, то ли на неспособность понять её «боль». А я действительно неспособна. Случись с ней то, что произошло со мной… и Каем, все эти романтически надуманные страдания мгновенно сдуло бы из списка её забот.
        Но я ошиблась, она решила всё же закончить начатое, хоть и поняла, что я не тот, кто способен ей искренне посочувствовать:
        - Представьте, что вы любите человека… мужчину. Любите по-настоящему. Эта любовь, как дерево, проросла корнями в вашу плоть и не только в неё - она проникла в душу так глубоко, что умирая, вы неизбежно заберёте её с собой, и там, куда бы ни было вам суждено попасть, вашей единственной целью будет бесконечный, безутешный поиск того невесомого сияния, которым и была его душа. Вот так, любя и пряча, вы проживаете дни своей обычной жизни: работаете, растите детей, проводите время с друзьями и родственниками, и даже испытываете нечто очень похожее на любовь к мужчине, с которым живёте, которому рожаете детей, но каждую секунду помните ЕГО. Годы проходят, годы. Очень много лет. Вы смиренно отсчитываете каждый и ждёте День своего Рождения не потому, что вам нравится становиться старше, а потому что снова получите его цветы. И вот у вас уже седые волосы и морщины, дети выросли и выпорхнули из гнезда, задачи выполнены, программы соблюдены, вы довольны собой, вами довольны, вы получаете очередной ЕГО букет, трогаете пальцами белые лепестки и в который уже раз привычно спрашиваете Вселенную: как он там?
Сколько у него детей? Как многого добился? Любит ли его семья? Бережёт ли? Достаточно ли ласкова с ним жена, ведь он так любил ласку… И вы надеетесь, уверены даже, что он счастлив, что живёт так полно, как мечтал и заслуживал. Ни на одну секунду в вашу голову не способна закрасться мысль, что его давно нет - он умер, в сущности, убил себя ровно через пять лет после вашей последней встречи. И вы никогда об этом не подумаете, потому что в ваших руках живые белые цветы. Его цветы.
        В её глазах слёзы. Огромные капли выкатываются из них и ползут по нежной ухоженной коже.
        - А потом, ещё позднее, когда придёт ваш час, вы будете вглядываться в небо или просто белый потолок больницы, или где там придётся додумывать свои последние мысли, и станете себя спрашивать: стоит ли его искать сразу по вашему прибытию ТУДА, или он всё ещё здесь? Ведь вам ни разу за всю вашу долгую жизнь не пришло на ум, что он ждёт вас и уже очень давно… почти сорок - пятьдесят лет.
        Она вытирает руками щёки, но поздно - наши мужчины подходят, договаривая остатки своей беседы. Её супруг как коршун кидается к ней, загребая в объятия, и говорит-говорит, и только теперь до меня доходит, почему не могла понять его раньше - между собой они общаются на незнакомом мне языке.
        Когда она разворачивается, и её глаза находят мужа, я мгновенно понимаю, что тот, кто в её больном воображении вот уже пятьдесят лет ожидает воссоединения на том свете, стоит живой и невредимый прямо перед ней. Я вспоминаю его имя. Но говорить ничего не хочется.????????????????????????????????????????????????????????????????????????
        Смотрю будто только сейчас прозревшими глазами на его тёмные, но уже изрядно седые волосы, стильные очки, разглядываю ансамбль из узких тёмно синих брюк и приятного горчичного кашемирового джемпера в тон тонкокожим европейским ботинкам. Герой только что услышанной душещипательной, но почти полностью выдуманной истории не просто красивый мужчина, а что называется «из ряда вон». Только такая рассеянная особа, как я, могла не заметить этого раньше. В памяти мгновенно всплывают неоднократно фонтанирующие восторги Адити по поводу его внешности и не только, и видит Бог, подруга не простит, если узнает, что я побывала на вечеринке, куда был приглашён недосягаемый объект её мечтаний, и не взяла с собой. И её нисколько не устроит тот факт, что сделано это было не со зла, а всё по той же всем и каждому известной причине - моей затягивающей рассеянности.
        Адити права: чем жить в бесконечном тумане, как живу я в последние годы, теряя память то ли из-за лекарств, то ли по причине собственного нежелания что-либо помнить, уж лучше решиться на кардинальнее перемены в жизни. Смотрю на человека, с которым пережила столько боли, и думаю о разводе.
        В тот вечер я совершенно не вняла сделанному Вселенной посланию, а ведь получила сообщение вполне чёткое и ясное: «Никогда не отворачивайся от того, кого любишь, люби, пока можешь, пока есть возможность». Однажды я вспомню и пойму и этот вечер, и синеглазую женщину, и ту причину, по которой Провидение послало мне её саму и её слезливые фантазии. Однако в своих самых лучших традициях я сделаю это слишком поздно.
        Глава 27. Обними!
        Я чувствую на себе взгляд. Отрываюсь от обнимающейся парочки и смотрю на мужа. Что у него на уме, сложно понять, к тому же он почти сразу переключает свой взор на небольшую сцену с гремящей музыкой, затем, словно опомнившись, протягивает мне воду:
        - Прости, лимон не удалось найти.
        - Я и не ждала, - разворачиваюсь к нему спиной.
        Недаром говорят, что человек слышит лишь то, что хочет услышать. Особенно если он такой глупец, как я. Не поняв главного, важного, мой непутёвый мозг принялся обдумывать тот факт, что даже вот у такой на вид приличной женщины, как моя сегодняшняя собеседница, когда-то имелся любовник. Пусть он впоследствии стал её мужем, если, конечно, мои предположения верны, но ведь когда-то она изменила. Предала.
        Что с этим миром? Когда, в какой момент истории, верность и преданность совершенно перестали быть в цене? Как и кому верить, если кругом сплошное предательство, и не важно, чем его оправдывают люди?
        - Мы можем уже возвращаться? - спрашиваю у мужа, не поворачивая головы.
        - Да, если ты хочешь.
        В машине замечаю, что мы движемся не в направлении Ванкувера.
        - Куда мы едем? - спрашиваю.
        - В отель.
        - Почему не домой?
        - Потому что уже поздно, и мне нужен отдых. Ехать в таком состоянии небезопасно. Будь я один - были бы возможны варианты, но сегодня я отвечаю и за твою жизнь, поэтому отель. Посплю пару часов, и выедем.
        - Понятно. А предупреждать не нужно?
        В наскоро брошенном взгляде мужа подозрение:
        - У тебя на эту ночь были планы?
        - Мне утром на работу!
        - Ты попадёшь на неё вовремя. И даже успеешь позавтракать дома и переодеться. Выедем засветло - дороги и таможня будут ещё свободны.
        У моего супруга как всегда чётко и доподлинно всё просчитано, распланировано в лучших традициях Кая Керрфута, который в очередной раз не стал перегружать меня «лишней» информацией.
        - Что между вами произошло? - внезапный вопрос.
        - Между кем? - мои щёки и шея заливаются краской.
        - Между тобой и женщиной, которую я попросил развлечь.
        С одной стороны, обидно от того, что Кай не называет её имя - знает, что не запомню, а с другой, беззвучно выдыхаю облегчение - я думала, он спросил об Анселе.
        - Ничего!
        - Она выглядела расстроенной, когда мы вернулись, - гнёт своё.
        Зарёванной, а не расстроенной. Его извечная корректность раздражает.
        - Переживаешь, что я уронила твою репутацию?
        - Викки, моя репутация - не последнее дело в бизнесе. Её муж очень нужный мне человек, и он повёрнут на своей жене…
        Я не даю ему договорить:
        - И тебя это бесит?
        - Нет, не бесит, только мешает работе. Его помешанность на женщине - его личное дело, и не мне разводить дискуссии на эту тему. Сейчас я говорю о своей просьбе, и она, согласись, была элементарной - отвлечь женщину почти твоего возраста на десять минут. Мы уходили, она была нормальной, вернулись - на ней лица не было.
        - Я тут ни при чём. Я молчала, говорила она.
        - О чём?
        - О цветах.
        - Цветах?
        - Да, о цветах. Которые в её больной фантазии она могла бы получать от своего умершего возлюбленного на протяжении всей жизни и думать, что он жив.
        Физиономия благоверного кривится то ли в неверии, то ли в брезгливости:
        - … больной фантазии?
        - Если я верно уследила за ходом её мыслей, её возлюбленный и тот, кто посылал цветы - и есть парень, которого ты пытался сегодня охмурить.
        - Господи, Викки, не охмурить, а заинтересовать!
        - Да какая разница, цель одна, как её не обзови.
        - На сегодня этот «фантомный романтик» - самая влиятельная фигура в регионе. К его мнению не просто прислушиваются, он каким-то магическим образом заставил всех ориентироваться на его курс, как на полярную звезду.
        - Завидуешь?
        - Ни в коем случае.
        - Хочешь быть таким, как он?
        - Нет. Я отношусь с уважением и к его личности, и к достижениям, но он далеко не мой объект для равнения. У каждого свой Эверест.
        В номере Шератон Сеатл на последнем двадцать четвёртом этаже здания оказывается только одна кинг-сайз кровать.
        - С раздельными не было? - бурчу.
        - Прости, выбирал из того, что было. Но твоё замечание совершенно неуместно, ты отлично знаешь: я никогда ничего не делаю против воли.
        Многозначительное высказывание. Да я и не сомневалась, мой дорогой супруг, что Дженна легла в твою постель по своему собственному желанию и даже, вероятно, с подскоком и выражением лучезарного счастья на своей рябой физиономии. Вполне возможно, что во мне сейчас говорит раздосадованная собственница, но я до сих пор не могу понять, что он в ней нашёл? Сексуального, я имею в виду.
        Кай водружает бумажный пакет на небольшой овальный столик у панорамного окна и придвигает к нему два единственных на все апартаменты стула:
        - Садись, перекуси. Ты ничего не ела.
        Замечание, надо признать, дельное - на музыкальном вечере действительно едой не баловали: гарсоны сновали туда-сюда с подносами аперитивов микроскопического размера, поэтому я, трезво оценив соотношение приложенные усилия/результат, решила за ними даже не гоняться.
        Перед моим носом материализуется коробка с салатом из Тим Хортонс, что не может не радовать, но я беспокоюсь о другом - совершенно не помню момент, когда супруг озаботился нашим ужином.
        Как только ложимся и гасим свет, я обнаруживаю, что за недели моего бойкота я абсолютно отвыкла от физической близости мужа - его присутствие рядом теперь непривычно и… беспокойно для моей психики. И не только. И, чёрт возьми, не только.????????????????????????????????????????????????????????????????????????
        Я закрываю глаза и всеми силами уговариваю себя уснуть, поскольку степень моего беспокойства настолько серьёзна, что решись Кай дотронуться… ни его руки, ни что-либо ещё не встретили бы сопротивления. Это серьёзное предательство гордости, поэтому я усердно зажмуриваю глаза и призываю сон.
        Но уже очень скоро мои мысли отделяются от моего мозга и по-овечьи плетутся за желаниями:
        «Обними!»
        «Протяни руку и обними!»
        Я знаю о своей зависимости от объятий этого человека. Несмотря ни на что. Несмотря, чёрт его дери, ни на что, эта потребность неискоренима. Я перестала его любить, уважать, верить ему, но всё также нуждаюсь в его руках. И что самое нелепое - ни почти случившаяся измена, ни полуразвратный образ жизни нас обоих не помогли мне разучиться так сильно от них зависеть. Поэтому я мысленно уже не прошу, а буквально ору ему:
        «Да обними же меня, наконец, идиот!»
        Глава 28. Я слишком сильно устал, Викки…
        Но он не слышит. Потому что бесчувственная скотина. Потому что ему на меня наплевать, и моя ремарка по поводу сдвоенности кровати действительно была не к месту - далеко не я сейчас в его голове. Там теперь весь романтический отдел занят образом рябой Дженны.
        Моё извращённое воображение, раздосадованное молчаливой глухотой мужа, мгновенно работает против меня: длинные пальцы мужа уже сладострастно скользят по гладким красивым ногам соперницы, ведь он любит ноги - почти фетишист. В эпоху зарождения наших отношений Кай всегда начинал именно с ног, приучив и меня разгоняться именно с этой точки.
        Взбесившись, как выдворенная, оголодавшая и обозлённая псина, я испытываю потребность кусаться:
        - У тебя только она, или ещё кто-то есть?
        Кай отвечает не сразу, поскольку, очевидно, не ожидал с моей стороны выпадов, тем более посреди ночи:
        - Я бы не хотел обсуждать эту тему, с твоего позволения, - осаждает со спокойствием Зевса.
        И мне в такой ситуации сложно сдержаться:
        - Пфф… Да больно нужно!
        - Викки, мне искренне жаль, что тебе пришлось всё это пережить.
        - На самом деле, подумав, я нашла эту ситуацию даже выгодной.
        - Неужели?
        - Да. Она ведь развязывает нам обоим руки.
        Молчание.
        - Я согласна и с тобой, и с Адити, и даже с Джен - моногамия давно превратилась в доисторическую реликвию, у современного человека есть только один путь - жить в ногу со временем. А на сегодня норма - промискуитет.
        Молчание.
        - Кроме того, меня почти убедили в том, что связи на стороне бывают даже полезны для брачного иммунитета.
        Молчание. Эта тишина гнетёт.
        - Не прокомментируешь? - делаю прямой запрос на продолжение дискуссии.
        Секунд десять спустя, когда я уже успеваю решить, что благоверный либо отключился, либо не желает поддерживать провокационную беседу, его голос всё-таки выдаёт запрошенный ответ:
        - Прости, нам рано вставать. Я устал, Викки.
        И уже почти шёпотом:
        - Я слишком сильно устал, Викки…
        Luke Sital-Singh Afterneath
        Скоро в почти полной тишине комнаты я становлюсь эксклюзивным слушателем размеренности его дыхания, из чего следует, что супруг благополучно отошёл ко сну. Его психика всегда перегружена работой, людьми и их страстями, проблемами, заботами, вопросами, которые неотложно нужно решать, поэтому за годы управления довольно большим и быстро растущим бизнесом у Кая выработался рефлекс - засыпать сразу, как голова коснётся подушки, ведь чаще всего на сон бывают выделены строгие и очень короткие часы. Теперь же, в эту эпоху нашей с ним жизни, к обычной нагрузке добавился ещё и изнуряющий бардак в семье. Несмотря на ожог предательства, который до сих пор пылает в моей душе, я вижу и понимаю, как ему тяжело. Кай измотан не меньше моего, а скорее даже и больше. Ведь роль жертвы куда как проще, если разобраться, нежели необходимость не только нести ответственность за семью, бизнес, людей, но и стараться не свихнуться от ударов судьбы.
        Мне не спится.
        В тусклом свете развлекаю свою бессонницу разглядыванием известного, как дважды два, спящего тела мужа… но вижу его как будто в первый раз: кажущийся бесконечным контур шеи, плеча, предплечья и кисти руки, оттенённые синим ночным светом волокна мышц, вены на тыльной стороне ладони, отчётливо видимые даже в полутьме. Кай красивый мужчина, даже сексуальный. Наверное. В последние годы я не рассматривала его с этой точки зрения - обстоятельства не располагали. Но до моей невменяемости не было дела окружающему миру, и мужчина, хоть и переломанный горем и трагедией в семье, не перестал ни быть самцом, ни пользоваться вниманием женщин.
        Я замечаю незначительные (или всё же значительные) мелочи, как например то, что спит он на боку, повернувшись лицом ко мне, что рука его, хоть и не касается меня, но лежит на простыне в таком странном положении, словно тянется. Несмотря на полумрак, света в комнате достаточно много - огни вывесок и непотушенного света в офисных помещениях небоскрёбов напротив. Всегда задавалась вопросом: почему они никогда не выключают его на ночь? Надо будет обязательно спросить у Кая: у него тоже так? Давно хочу, но всё забываю…
        Последний этаж, как и дома, и даже обращённость окон на юг - именно так, как расположена наша спальня. И это отнюдь не совпадение: мой супруг - поразительно зависимый от постоянства и стабильности человек. Именно в этот вечер, глядя на окна стоящего напротив небоскрёба, я неожиданно осознаю вполне ясную мысль: Дженна у моего супруга одна. Других нет, и вряд ли они были - для него любое новшество несёт дискомфорт, а возраст «топтания курочек» в его субъективном случае остался давно в прошлом.
        У этой его особенности есть довольно простое объяснение: Кай живёт в напряжении, большую часть своей жизни балансируя на грани человеческих возможностей. Ему не только необходимо быть в курсе всего нового в ИТ, но и перманентно генерировать это новое, взвешивать «за» и «против» многомиллионных инвестиций, которые в одночасье могут оказаться потерями, если ставка на конкретно это «новое» не сыграет. В таком режиме здоровая психика ищет оплота непоколебимой стабильности и постоянства не в чём-нибудь, а в главном - дом, быт, семья, женщина.
        Я вполне трезво отдаю себе отчёт в том, что мой муж, возможно, стал бы уникальным самцом, способным на стопроцентную верность своей самке, если бы… если бы наша семейная жизнь не пережила удар. Она выстояла, но покорёжилась до неузнаваемости.
        И теперь мы те, кто есть, а поиск виноватых - проблема не только дискуссионная, но и диалектическая.
        Глава 29. Первый раз
        Я замечаю его сразу, как вхожу в холл колледжа. Одетый в знакомую кожаную куртку Ансель сидит в кресле у окна, скрестив на груди руки и широко раздвинув колени. Никогда не думала, что облик человека может так сильно обжигать.
        Увидев меня, он резко поднимается, а я ускоряюсь в направлении своего места назначения. Замкнутые пространства в виде лифтов мне ни к чему, поэтому я устремляюсь к двери, ведущей на лестницу, успеваю подняться только на один пролёт и слышу нервный удар той же двери. Мне не нужно оборачиваться, чтобы знать, кто это.
        И вот теперь я бегу, стиснув зубы и боясь споткнуться, направив все свои физические силы и уцелевшую ловкость на то, чтобы скрыться от человека, так глубоко меня оскорбившего.
        Самое главное - успеть не только открыть дверь преподавательской комнаты, но и закрыть её - этот парень не Кай, он не станет спрашивать, чего я хочу. И мне почти удаётся дрожащими руками всунуть ключ в замочную скважину с обратной стороны, но не провернуть его. Мгновение, и злополучная дверь больше не имеет значения - моё тело впечатано в стену.
        Первая же мысль - закричать, позвать на помощь, но её опережает другая - что будет с Анселем, когда охрана примчится? Плевать на репутацию, в моём случае ей уже ничто не повредит, но последствия для парня могут быть плачевными: абьюз уголовно наказуем. Вслед за этими двумя меня посещает третья - последняя и решающая мысль: так даже лучше. Пускай всё уже случится, произойдёт. Не важно, что было до этого, я ведь решила ответить ранившему меня мужу тем же? Так к чему откладывать?
        «Это всего лишь одноразовая связь!» - говорю себе.
        Связь?
        «Связь» - это ведь от слова «связывать»? Или «связаны»?
        Ансель одним рывком разворачивает меня лицом к стене. Я прислушиваюсь к собственным ощущениям: небольшая боль на части рук выше предплечий, где секундой ранее стальной хваткой сжимались его пальцы, и удовольствие, Эдемовой змеёй ползущее по моему телу, потому что те же пальцы теперь я ощущаю на своих бёдрах. Ансель будто снимает пробу, пытается понять, хочет продолжения или… хочет - мгновением позже я получаю недвусмысленное этому подтверждение.
        Стараюсь контролировать себя - да, теперь мне это нужно. Игра перестала быть игрой, внезапно обернувшись реальным ходом времени и событий. Мои губы вжаты в холодную краску стены, и я соображаю, что мне нужно чуть повернуть голову, чтобы ёрзать по ней щекой, а не губами. Едва удаётся совершить этот непростой манёвр, как пальцы Анселя проникают внутрь меня, заставив выдохнуть… ладно, не только выдохнуть: кажется, это был стон.
        - Громче! - требует, обжигая мою щёку и ухо своим дыханием.
        Разве голос этого мальчика когда-нибудь был таким мужским, грудным, сипяще-хриплым? Похоже, маска и театральный костюм слетели не только у меня. А если быть до конца честной, то я со всей серьёзностью изменяю мужу. Изменяю, потому что ответный шаг превратился в удовольствие.
        Его рука совершено мокрая, и мне, кажется, уже наплевать на тот факт, что все обстоятельства в их совокупности предполагали совсем иной расклад и ход данного мероприятия.
        - Ещё громче!
        Это что-что невероятное: я подчиняюсь его командам и отпускаю поводья, высвобождая… себя. Да, я позволяю своим стонам существовать, не оглядываясь на рамки и социальный статус.
        - Чего ты хочешь, скажи? - спрашивает.
        Ему нужно, чтобы я просила, и я прошу:
        - Давай!
        Ансель - необычный любовник, непредсказуемый. Его нежность неожиданно перевоплощается в грубость, податливость сменяется агрессивным стремлением доминировать. Он недолго гладит мои бёдра, затем резко сдирает бельё, заставив всем телом вздрогнуть. И я не слышу, нет, но всей душой чувствую его усмешку.
        Его крепкие руки одним движением раздвигают мои ноги шире, и он входит без дразнящих предупреждений, как делал мой муж, его губы не целуют мои, вообще не целуют - они вжаты в мой затылок, часто и рвано выдыхая обжигающе горячий воздух.
        И я, быть может, даже могла бы задуматься о том, почему он настолько горячий, или прислушаться к боли от его вжатых в мою кожу пальцев, если бы в эти секунды, в этой лучшей версии моего личного пространства и времени меня не трахали так жёстко сзади.
        После он обнимает меня. Обнимает так, как обнимал бы муж свою любимую жену.
        - Прости… Я не хотел… так, - глухо хрипит в мои волосы.
        А как ты хотел? - мой немой вопрос. Я опускаю юбку платья, тороплюсь прикрыться. Если отбросить удовольствие в сторону, случившееся не сделало главного - не успокоило душу. Мне не легче, нет, мне тяжелее. Гадко, мерзко, стыдно. Я взрослая женщина, он молодой парень, и между нами сейчас была не близость, а грязный, животный секс.
        Ансель не отпускает - сцепляет руки плотнее и, прижавшись лбом к моему виску, просит ещё раз:
        - Прости… я могу иначе, умею по-другому.
        Я молчу: произошедшее имеет слишком большое для меня значение. Этот сожалеющий о своей несдержанности парень - второй мужчина в моей жизни. Наконец, он отпускает меня. Дрожащими руками расправляю платье, приглаживаю волосы и боюсь смотреть в его глаза.
        - У тебя есть кто-нибудь? - спрашиваю только, чтобы не молчать.
        Он тянет с ответом, потом признаётся:
        - Нет.
        И не зеркалит вопрос мне, потому что мы всё уже давно выяснили.?????????????????????????????????????????????????????????????????????
        Ансель хмурится - я это не вижу, но чувствую. Пресловутый собственнический инстинкт работает даже в том случае, если жена чужая, а ты подлый интервент.
        - Ты что, любитель БДСМ, или как там это теперь называется? - запинаюсь, поймав мысль, что намеренно, даже в речи, подчёркиваю свой возраст.
        - Что?! - в его глазах как будто искреннее удивление, словно он и не ожидал подобного вопроса, застигнут врасплох.
        - Ты со всеми своими девочками так… спишь?
        - Нет, не со всеми.
        - Есть какой-нибудь принцип, которым ты руководствуешься, решая, с кем - как, кому - что?
        - Нет никакого принципа.
        Его взгляд становится острым и закрытым.
        - Значит, кому как повезёт?
        - Нет, не значит.
        Мои брови ползут вверх, а Ансель с явным усилием раздвигает створки своей захлопнувшейся раковины:
        - Со мной такое было впервые. И не спрашивай, почему - у меня нет ответа.
        Секунду спустя добавляет, выдавливая улыбку:
        - Обычно я обычный.
        - Кофе хочешь?
        Наверное, только вопиюще циничная женщина способна предложить мальчику кофе после только что пережитого секса.
        - С удовольствием, - улыбается.
        Я не знаю, что со мной происходит. Не могу это объяснить, но мир вокруг меняется, словно в ускоренной съёмке: раздвигаются его границы, насыщаются цвета, появляются новые оттенки. Мои глаза замечают мелочи: трещины и пятна на мокром асфальте за окном, неровности в затвердевшем растворе между кирпичей прямо у кромки нашей деревянной столешницы, рисунок которой слишком сложен, чтобы человек смог его повторить. Я вижу щетину на щеках и подбородке молодого мужчины, сидящего напротив меня, волосы, виднеющиеся в глубоком вороте его тёмно-синей футболки… нет, она в настолько тонкую полоску, что глаз смешивает белое и синее в один сплошной цвет. Её рукава плотно облегают его бицепсы, отнюдь не отсутствующие и не перекачанные, а именно такие, какие и должны быть у хорошо сложенного от природы мужчины. Физически зрелого мужчины.
        Да, Ансель давно не мальчик. И я не знаю, зачем упорно про себя величаю его ребёнком. Может, стремлюсь залепить собственные глаза, спрятаться, скрыться? От чего?
        - Я обещаю быть нормальным в следующий раз, - его голос доносится до меня словно из другого измерения.
        Мне требуется время, чтобы осмыслить сказанное. Затем переосмыслить и поразмыслить. Любая вменяемая женщина на моём месте сейчас сказала бы парню: Другого раза не будет, Ансель. То, что произошло между нами - проступок и несдержанность. Ошибка, потому что я замужем. И потому что ты слишком для меня молод и чересчур смазлив.
        Когда-то я вынесла ему вердикт «не модельная внешность», но теперь вижу, что это было глупостью: Ансель не обладатель жгучей мужской красоты, однако есть то ли в его облике, то ли всё дело в личности, нечто, что заставляло девушек в колледже, а теперь и азиаток в студии заглядываться на него, усиленно флиртовать, хихикая и хлопая фальшивыми ресницами. Я и сейчас вижу подружек за одним из столиков этого кафе, то и дело буровящих Анселя своими заинтересованными взглядами. Даже не Анселя, а только его профиль, который, как я помню из своих первых впечатлений, довольно таки выдающийся: лоб, скулы, шея. Да, Ансель, ты привлекаешь бабочек, несмотря даже на то, что классической красоты в тебе нет.
        И ты интересуешь меня. Почему? Что в тебе? Что?
        «Я обещаю быть нормальным в следующий раз» - отпечатано в моём сознании. Его реплика оставлена без ответа, а между тем, он необходим нам обоим, и мы оба его ждём.
        - Нормальным, это как? Обычным?
        У него вырывается нервный смешок, заставляя дёрнуть плечами и опустить на пару мгновений голову, словно для раздумий.
        - Нормальным - это значит, доставлять только удовольствие.
        - Что такое удовольствие?
        - То, что приносит наслаждение, заставляет испытывать желание и удовлетворяет его. И никогда не причиняет боль.
        Ни одна из возможных острот не приходит в мою голову.
        - Когда я увижу тебя снова?
        Не должно быть никакого «снова». Не было его ни в планах, ни в логике вещей.
        - Ансель, то, что произошло…
        Он не даёт договорить:
        - Я должен и… хочу извиниться. Ты взрослая, умная, настоящая. Я бы хотел, чтобы ты поняла сама, почувствовала, что… что для меня это больше, чем секс.
        И это меткий, ловкий удар копья со смазанным ядом наконечником прямо в цель: когда твой муж встречается с другой женщиной, потому что ты ему больше не интересна и перешла в пассивный запас, не стоящий ни внимания, ни тепла, слова «для меня это больше, чем секс» способны на многое.
        - Завтра…
        - Завтра, - повторяет, улыбаясь, и тянется к моим губам.
        Я закрываю глаза и размышляю над тем, почему это неожиданное «завтра» так зажгло меня… оживило?
        -
        Глава 30. Останься!
        Его отварная телятина вызывает отвращение и своим внешним видом и тем фактом, что является куском мяса, а не, например, набором овощей. Кай аккуратно ест её ножом и вилкой, в миллионный раз подчеркивая своё происхождение, чем невыносимо меня раздражает. Я разглядываю уродливое сизое мясо в его тарелке и думаю о том, что во мне, вероятно, всё ещё пребывает в каком-нибудь незначительном, но всё же количестве сперма другого мужчины. Что странно, я не чувствую ликования. Напротив, мне паршиво от тупости происходящего в моей жизни, я ненавижу то, во что превратилось самое ценное в ней - моя семья. Но одновременно с этим, старательно гашу вспышки пережитого с другим мужчиной секса, отмахиваясь от неожиданно полученного удовольствия. Стараюсь не думать о его интенсивности и о том, как начинают трястись руки от воспоминаний об ощущениях.
        Внезапно Кай отрывает взгляд от тарелки и буквально вонзает его в меня. Он не жуёт. И только в это мгновение я осознаю, что он не ел и до этого - только кромсал мясо, но так и не отправил ни единого куска в рот.
        Мой гуляющий супруг не выглядит ни довольным, ни свежим, ни выспавшимся: под заметно красными глазами залегли тёмные круги, лицо как будто осунулось от накопленной за неделю усталости.
        Он не спал ночью - это очевидно. Вопрос в том, почему? Знает, что со мной произошло? Это вряд ли. Не так быстро, во-первых, он мог бы об этом узнать, а во-вторых, склонностей к слежке за ним никогда не наблюдалось. Но в его странном, каком-то обречённо злом и даже где-то презрительном взгляде сквозит болезненное раздражение мужчины, которого разочаровали.
        Что самое неожиданное - мне совершенно плевать на его разочарование. Ни оно, ни что-либо иное, исходящее от этого человека, больше не вызывает во мне эмоционального отклика. На переднем плане моего мира в это утро - твёрдость бицепсов Анселя, умелая нежность его языка, интенсивность и грубость его движений. Последнее - самый большой для меня сюрприз. Никогда не думала, что в сексе не только уместна и допустима грубость, но даже более того - она способна сделать его незабываемым.
        Я смотрю в глаза своему изменнику-мужу и вспоминаю ощущения, испытанные с Анселем.
        Кай будто чувствует: его губы сжимаются в болезненную линию с загнутыми книзу концами, а так и неиспользованная по назначению вилка со звоном падает на белый фарфор. Происходящее и пугает, и завораживает одновременно: он не знает, и не может знать о том, что мой ответ случился даже раньше, чем я сама могла бы предположить, но каким-то непостижимым образом Кай это чувствует. Ему и тошно, и больно одновременно - это видно. Разве не этого мне хотелось? Причинить ему боль в отместку? Дать почувствовать, каково это, когда тот, кому ты больше всех доверял, бьёт так жестоко? Кто легко плюёт на то, что было самым главным - доверие? Хотя, если говорить именно о Кае, то он предал меня давным-давно, задолго до того, как в его интимной жизни завелась Герда.
        Экран моего смартфона загорается, оповещая о полученном сообщении:
        Ansel: «На озере Култус уже можно купаться!»
        Vikki: «Ансель?»
        Ansel: «Конечно».
        Vikki: «Откуда у тебя мой номер?»
        Ansel: «Кто ищет, тот обрящет. Собери вещи с расчётом на пару дней. Друг владеет виллой на первой линии, ключи уже у меня. Тебе понравится!»
        И я не знаю, что случилось с Викки Керрфут, потому что вместо неё решения теперь принимает до странности легкомысленная особа:
        Vikki: «Хорошо, но сегодня пятница и у меня лекция».
        Ansel: «Я знаю. Ты заканчиваешь в три, жди меня после трёх у входа.»
        Жди меня… в этих словах слишком много интимности. Слишком. Так говорят близкие люди.
        - Я проведу выходные с Адити, - вру мужу.
        Он согласно кивает в ответ и, даже не посмотрев в мою сторону, резко, нервно отодвигает свой стул, лихо полоснув скрежетом свинцовых ножек по первозданной тишине нашего жилища. Мой неожиданно обнаруживший экстрасенсорные способности супруг скрывается в недрах квартиры, а я остаюсь размышлять над вопросом: в какой момент мы скатились в этот ужас? В это непотребство? В эту невыносимую пошлость? Когда же всё это началось? Шесть лет назад.
        Уже закрывая дверь, я всё же ловлю его тяжёлый взгляд. Взгляд незнакомца. Кай стоит, подпирая плечом дверной проём нашей бывшей общей спальни, его руки обнимают сами себя так, словно, он насильно удерживает то ли их, то ли всего себя целиком на месте. Он странный. Очень странный и очень подавленный, будто хочет что-то сказать, но не решается. Наконец, произносит:
        - Останься!
        Возможно, я женщина с ментальными проблемами (даже скорее да, чем нет), но некоторые базовые вещи всё-таки способна понять: чувство справедливости подсказывает изменнику, что он не имеет права меня останавливать, но мужской собственнический инстинкт требует протянуть руки и задержать. Его взгляд невыносим. Мольба в нём и боль придавливают меня к полу. Мгновение, только лишь мгновение я колеблюсь, но решительно вгрызаюсь зубами в свои 15 минут:
        - Прости, Кай, но я уже договорилась.
        Разворачиваюсь к нему спиной, неуверенными дрожащими ногами переступаю порог своего дома и громко хлопаю дверью - тихо почему-то не получилось. В этот миг я уже уверена - Кай знает, что Адити не входит в мои планы на уикэнд.
        Глава 31. Адреналин и дофамин
        В пятницу на временной парковке меня ждёт кабриолет с торчащей головой Анселя. Его глаза спрятаны под солнечными очками, рот растянут в улыбке, пальцы отбивают одному ему известный мотив по диску руля. Я присматриваюсь и… тысяча чертей! Это Порше! Господи, до чего же все мужики, независимо от возраста и социального статуса, однообразно мыслят! Правда, у Анселя очень престарелая машина. Если сравнить её с тачкой моего супруга, это будет примерно то же, что поставить меня рядом с девчонкой из старшей школы.
        Собственная безжалостность в самокритике неожиданно меня веселит, я забрасываю сумку на заднее сиденье и, видя, что водитель и не помышляет о галантности, ловко перелезаю через дверцу и приземляюсь рядом с ним.
        Ансель с кривой улыбкой поднимает бровь:
        - Неожиданно!
        Когда-то давным-давно мой муж Кай обожал кабриолеты и не любил то, как дерзко я в них усаживалась. Мои манеры быстро приучили его всегда открывать для меня дверь.
        - А ты во мне сомневался? - заявляю мальчишке, пристегивая ремень.
        Он проворачивает ключи в зажигании, продолжая на меня глазеть, нажимает на газ, и добрую половину этого сонного города окатывает бессовестным рёвом. Я закрываю ладонями уши и своими расширенными от ужаса глазами спрашиваю водителя: «Что это за корыто, парень? Ты что ли утащил его из музея?»
        Ансель, совершенно довольный собой, трогается с места, и вот так, периодически хрипя мотором, мы ползём в медленном трафике загруженной улицы. Как только выезжаем на относительно свободную дорогу, старенький Порше набирает скорость, окончательно оглушая мир своим рёвом.
        Меня разбирает хохот. Дикий неудержимый, беспричинный, мало мне понятный, но сочащийся откуда-то из самых глубоких глубин меня смех. В этот момент мне снова двадцать, из памяти начисто стёрто всё то, что из беззаботной девчонки Викки вылепило Викторию Керрфут. И быть собой хорошо. Так хорошо!
        Встречный поток воздуха давно устранил мою утреннюю укладку, но новой версии меня совершенно на это наплевать. Ну, почти: задрав локти кверху, я придерживаю волосы руками, чтобы их совсем уж не вырвало с корнями. Оказывается, гонять на автомобиле - это так круто! Адреналин, мать его. И дело даже не в пролетающих мимо высотках и мелькающих фонарных столбах, нечто внутри тебя словно оживает и дышит, поглощает кислород, жадно впитывая его молекулы каждой своей клеткой.
        Очень скоро мы съезжаем с автобана и направляемся в город Кокуитлам.
        - Култус в другой стороне! - ору во всю глотку, но Ансель от души забавляясь, пожимает плечами - мол, ничегошеньки мне не слышно. И я с улыбкой вдруг понимаю, что не важно, куда мы поедем, главное, чтобы вновь обретённое ощущение лёгкости и свободы меня не покидало.
        Подъезжаем к небольшой речушке в центре Кокуитлама, и только заметив у воды детей с цветными пластмассовыми ведерками, я догадываюсь, куда мы прибыли и зачем: весенняя подсадка малька лосося в естественную среду. В это время года такие мероприятия проводятся по всему большому Ванкуверу, прошитому бесконечными ручейками и речушками - яслями для икры, а потом и мальков лосося. Я знала об этом давно, но шанс поучаствовать как-то не подвернулся ни разу.
        - Знакомься, это Нансен - мой брат, - Ансель кивает на высоченного парня лет тридцати-пяти, с коротко остриженными каштановыми волосами, актуальной для сегодняшних дней бородой и невероятным размахом плеч.
        - Старший, - Нансен протягивает руку и больно жмёт мою.
        Он, как и многие, хочет заглянуть внутрь меня, и от неожиданности этого знакомства я на пару мгновений его впускаю.
        - Виктория, преподаватель биологии, - представляет меня мой друг, - и слушатель на моём художественном курсе.
        - Что ж, рад знакомству, - прищуривается Нансен. - Как успехи в рисовании?
        Я теряюсь. Новые люди - это всегда испытание, и я злюсь на Анселя за то, что не предупредил.
        - Хорошо, спасибо, - отвечаю и чувствую, как съёживается моё маленькое улиточное тельце, чтобы спрятаться в свой хрупкий домик.
        Похоже, Ансель действительно пытается что-то исправить, прилагая при этом вполне ощутимые усилия, ведь семья - это тяжелое оружие, самый действенный и самый быстрый путь стать ближе.
        Нансен выше Анселя, крупнее физически. И от него исходит непоколебимое спокойствие.
        - Нансен тоже преподаёт, - продолжает знакомство Ансель, - математику, физкультуру и историю в средней школе.
        - Всегда приятно встретить коллегу! - растягиваю губы в дежурной улыбке. - Зачем мы здесь? - шёпотом вопрошаю Анселя.
        - Я хочу тебе кое-что показать, - отвечает он тем же способом.
        И уже громче обращается к брату:
        - Ну так как, ты дашь нам контейнеры или нет?
        - Посмотри за цистерной, выбирайте из тех, что остались.
        Ансель тянет меня за руку в направлении серебристой цистерны, откуда школьники набирают в свои ведёрки мальков.
        - У них отломаны ручки, но ничего, можно и так носить, - вручает мне в руки белую пластиковую ёмкость. - Сейчас будет самое интересное!
        Мы опускаем свои контейнеры в широкое отверстие в цистерне и вынимаем наполненными крохотными рыбёшками. Я завороженно смотрю на жизнь в своих руках - малышей одной из самых странных рыб: дети никогда не узнают родителей, родители никогда не узнают детей. Их жизни не пересекаются, лишь однажды соприкасаясь в точке, где встречаются рождение и смерть. Осенний нерест - одно из знаковых событий в наших краях: повод для праздника и увеселительных мероприятий для белых и иммигрантов, часть года, наполненная сакральным смыслом для индейцев. А для меня в нём слишком много смерти. Она уродлива, безжалостна и неумолима: все ручьи и мелководные реки становятся кладбищем для отнерестившихся рыб и одновременно колыбелью для их ещё не родившегося потомства.
        - ???????????????????????????????????????????????????????????????????????А вот весна… весна - это всегда жизнь. Я опускаю ладони в воду и наблюдаю за тем, как нежно трогают мои пальцы новорожденные лосося.
        - Я знал, что ты это сделаешь! - тут же отзывается Ансель. - И знал, что тебе это понравится!
        Я вижу, что Ансель живее, чем обычно. Намного живее. И почему-то именно в этот день, только сегодня, сейчас, замечаю, что апрель раскрасил Ванкувер в яркий, сочный зелёный цвет. Он под ногами, над головой, в любом направлении, куда ни глянь.
        - Ансель… спасибо за это… - выплёскиваю эмоции, не сумев сдержаться.
        - Ансель?! - тут же раздаётся за моей спиной глубокий бас, на этот раз полный иронии.
        Ансель закатывает глаза, затем угрожающе смотрит на брата:
        - Даже не думай!
        - Он Тессум! Имей в виду! И «Ансель» - даже не его среднее имя, какой-то очередной вымышленный бред!
        Мои глаза расширяются от удивления, а Ансель принимается за оборону:
        - Это моё официальное имя, - цедит сквозь зубы, нервно вынимая бумажник из заднего кармана своих джинсов.
        Откинув обложку, он демонстрирует брату свою, очевидно, водительскую лицензию, тот удивлённо вскидывает брови и уже не улыбается, озадачившись увиденным:
        - Ты что, имя сменил?
        - Как видишь, - отвечает Ансель уже совершенно спокойно. - Надеюсь, ты не станешь отрицать право человека и гражданина носить то имя, которое его не бесит?
        Нансен пожимает плечами, поглаживая свою короткую по моде текущих дней бороду и, вновь улыбаясь, сообщает:
        - Права, безусловно, у тебя есть, и самые разнообразные, но вот повзрослеть давным-давно пора.
        Посмеиваясь, Нансен возвращается к детям и своим заботам, а я, наконец, нахожу в своей голове пару слов для неожиданной ситуации:
        - Значит, Тессум?
        Ансель-Тессум совершает рукой жест, означающий: «Мы закрываем эту тему раз и навсегда!», заставляя меня улыбаться и ни о чём не помнить кроме волшебства этого дня.
        Мы помогаем Нансену и его подопечным закончить начатое, а когда уезжаем, я успеваю заметить ещё один пристальный взгляд старшего брата, но на этот раз в нём уже есть тепло и мягкость.
        Глава 32. Где лучше всего?
        Наш дальнейший путь лежит в центральный в Кокуитламе молл, я больше не задаю вопросов - просто наблюдаю за этим днём и всем тем, что он готов мне подарить. Когда Ансель появляется с шёлковым шарфом в руках, моё настроение вновь меняет градус с задумчиво-созидательного на игриво-романтическое.
        - Вот, - протягивает мне белую ткань, - прости, я не всё предусмотрел.
        - Это подарок?
        После небольшой паузы получаю ответ:
        - Пусть будет подарок, но вообще-то, это была… забота! - подмигивает.
        Хорошо, что у нашей престарелой машины настолько оглушающий рёв - мне не нужно отвечать. Как отвечать, если тебя поставили в тупик?
        После часа пути по ровным, как стекло, зажатым между гор долинам мы заезжаем в Чилливак, покупаем продукты в первом попавшемся деревенском магазине, поражающем, скорее, не выбором, а его отсутствием, заправляем машину и добираемся, наконец, до точки назначения.
        Перед нами небольшой, но явно недавно построенный дом: мало обработанное дерево и тонированное стекло - новый, современный стиль. На первом этаже расположены гараж и гостиная с выходом на просторную террасу с открытым видом на озеро, на втором и третьем спальни - это дом для большой семьи или для тех, кто любит отдыхать с друзьями. Я осматриваю стены, декорированные множеством керамических, стеклянных, металлических статуэток, ваз и прочих предметов, с помощью которых люди создают в своём жилище уют. У нас с Каем вот уже шесть лет голые белые стены и мебель для того, чтобы спать, сидеть, есть.
        На выструганных из цельного дерева полках стоят книги - классика мирно соседствует с триллерами и детективами - выбор на любой вкус.
        - А кто хозяева? - спрашиваю.
        - Я уже говорил, хозяин мой друг.
        - Чем он занимается?
        - Продаёт подарочные карты.
        - Старбакс, Эпл, Майкрософт?
        - Да, их.
        - Круто. Дом в таком месте, даже небольшой, должен стоить состояние.
        - Я не знаю, сколько он стоит, Брауни. Больше того - мне это не интересно. Друг предложил здесь отдохнуть, я сразу подумал о тебе. Он сказал, мы можем занять хозяйскую спальню.
        Спальня, расположенная прямо над гостиной, сделана примерно в том же стиле: приставленная к одной из глухих деревянных стен кровать убрана тёмно-синим бельём, единственное окно - панорамное, а за ним терраса поменьше, верхушки деревьев и озеро.
        Я осторожно присаживаюсь на край постели: довольно странно находиться в чужом доме, пользоваться чужой мебелью, смотреть в чужие окна и видеть сквозь них чужие пейзажи. И в этом чужом доме неловкость между мной и Анселем чересчур ощутима и чересчур взаимна. Я вижу, что он, несмотря на гостеприимство своего приятеля, не знает, куда себя деть, где сесть, куда встать. Наконец, предлагает:
        - Аквапарк, Авентура-парк, пара затрапезных забегаловок, называющих себя ресторанами…
        - Может, просто на террасе посидим? Место и в самом деле очень красивое. Уютное.
        Ансель выдыхает с облегчением:
        - Честно говоря, я рассчитывал, что именно это мы и сделаем. Иногда в уединении больше кайфа, чем во всех развлечениях мира!
        Несмотря на поздний вечер, солнце ещё не село - терраса погружена в очарование недолговечного перед закатом золота. Я расставляю на деревянном столике привезённую еду, Ансель разливает в бокалы вино, и мы опускаемся в плетёные, уложенные бежевыми подушками кресла. Всё это разительно отличается от того, что я уже успела пережить с Анселем: иная атмосфера, энергетика, исходящая от созданного им мира и от него самого. Мне хочется узнать его поближе, рассмотреть под лупой, изучить:
        - Расскажи три факта о себе, - прошу.
        - Хорошо. Но после ты выдашь свои, идёт?
        Не хочу соглашаться, но любопытство сильнее, и я надеюсь пройти по уцелевшим участкам своей души, не касаясь ран:
        - Идёт.
        - Моё имя занесено в книгу Гиннеса.
        - Серьёзно? Что же ты сделал? Соблазнил наибольшее количество девушек?
        - Если бы! Так, по крайней мере, я хоть как-то был бы причастен к событиям! Я - самый юный путешественник в Арктику, мне исполнилось пять месяцев, когда родители совершили свою очередную экспедицию.
        - Пять месяцев?! - мне кажется, мои глаза готовы вылезти из своих орбит, настолько диким кажется это заявление.
        Ансель коротко кивает:
        - Да. Арктические экспедиции планируются годами, инвестиции исчисляются десятками, а иногда и сотнями тысяч долларов. Закупается провиант, топливо, фрахтуются самолёты. Но дело даже не в деньгах - мать с отцом были настолько одержимы каждой возможностью вернуться на Север, что новорожденный не казался им препятствием. Собственно, так и было, а я попал в Книгу Рекордов, как самый юный Арктический путешественник.
        - Значит, ты путешествуешь с самого раннего детства?
        - Значит.
        - Как много стран повидал?
        - Много. Почти все, - притягивает меня к себе, обняв ладонью затылок.
        И мы целуемся, долго, не торопясь. Ансель словно не может решить, каким ему хочется быть в первую очередь: нежным или жадным. Как только он успокаивается, я задаю ему важный вопрос:
        - Где лучше всего?
        - Там, где твоя семья.
        - Расскажешь о своей?
        Его губы растягиваются в улыбке:
        - Это уже не три факта, а забег диггера в моё личное пространство!
        Я никак не комментирую его наблюдение, и Ансель, вернув немного серьёзности, продолжает:
        - Мои родители были особенными людьми. Они посвятили всю свою жизнь делу, которому искренне были преданы. Но это не помешало им произвести на свет троих детей: меня, Нансена и Анну-Лею.
        Мои брови взлетают, а он добавляет:
        - Да, Анна-Лея была записана на твой курс по биологии, чего не скажешь обо мне, - подмигивает.
        - ??????????????????????????????????????????????????????????????????????? - Ты не был? - я в шоке, но это какой-то радостный шок.
        - Нет, не был, - смеётся.
        - Что же ты делал на лекциях?
        - Смотрел на тебя.
        Теперь на его лице появляется серьёзность, но она мягкая, ласковая, словно хочет сказать: «Я именно та серьёзность, которая тебе нужна. Верь ему, верь».
        - Так Анна-Лея - твоя сестра?
        - Совершенно верно, - улыбается до ушей.
        - Но… у вас необычайно близкие отношения!
        - И это правда. Анна-Лея - мой лучший друг.
        - Что же ты всё-таки делал на моих лекциях?
        - Я же говорю, смотрел на тебя. Ты знаешь, зимой и осенью я свободен - вольный художник. А летом работаю.
        - Где?
        - У меня туристический бизнес, организую экспедиции в Арктику - в посёлок на острове Баффин и другие места. Вообще, посёлком и компанией мы занимаемся вместе: я, Нансен и Анна-Лея. Всё это было создано родителями, мы только продолжаем начатое.
        - Почему ты говоришь о родителях в прошедшем?
        - Потому что они умерли. Разбились на вертолёте.
        - Прости…
        - Нет! - отмахивается, - это было давно, и я переболел потерей уже много лет назад. Мне было семнадцать, кстати.
        - Как это случилось?
        - Поломка двигателя - официальная версия, а что случилось на самом деле, знают только они - пилот тоже погиб. Это случилось в Арктике, при перелёте на остров Баффин.
        - В Арктике? - выдыхаю.
        - Да. В Арктике. Я думаю, они умерли там, где и хотели бы умереть. Но не так рано, конечно же. После этого жизнь больше никогда не была прежней.
        - Какой же она стала?
        - Унылой. Нас забрали к себе родители матери, и мы уехали в Квебек.
        - Ты говоришь по-французски?
        - Свободно, - улыбается, - но с Квебекским акцентом!
        Я улыбаюсь. Я улыбаюсь искренней, настоящей улыбкой, теплом, идущим из глубины моей, такой, оказывается, живой ещё души.
        - Твоя очередь. Есть что-нибудь дурацкое, что мне следует о тебе знать?
        Ансель поднимает брови и делает глоток из своего бокала, отвлекая моё внимание, но я уже достаточно опытная дама чтобы знать: мысленно этот молодой мужчина потирает руки, готовится к тому, что на его голову сейчас свалится тонна личных, а если повезёт, то и довольно пикантных фактов. И я, по всем правилам дружбы спешу удовлетворить его любопытство:
        - Конечно. Целый комод дурацких деталей, складывающих мою неидеальную сущность.
        Усмехается:
        - Начинай!
        - Ну… если далеко не лезть, а вытянуть то, что с краю - мой организм не усваивает глютен. В моём индивидуальном случае он повлиял на рост, вернее, воспрепятствовал ему, поэтому я не доросла около десяти своих законных сантиметров. Отец называл меня в детстве Дюймовочкой.
        - Ты Брауни, и у тебя самый правильный женский рост, - подмигивает.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Высокие девушки хороши только для любования, а маленьких куда удобнее вертеть в постели!
        И я не могу сдержать свой искренний смех.
        -
        Глава 33. Красота и молодость внутри нас
        Не проходит и получаса, как справа от нас, на террасе, появляются люди - соседи. Пара в возрасте и двое молодых - парень и девушка. Женщина в летах так надменно себя держит, что я мгновенно выношу вердикт - свекровь.
        - О, здравствуйте! Вы новые хозяева? - вопрошает высоченный глава семейства, широко улыбаясь.
        - Скорее, друзья старых, - отвечает ему Ансель.
        - Множество друзей - самая выгодная финансовая тактика, не так ли? Ха-ха-ха! Давайте знакомиться: я - Ларри, а это моя супруга Лорен - успешный адвокат, сотни выигранных в суде споров по защите интересов автолюбителей. Любые проблемы с АйСиБиСи решаемы, если Ваши права представляет Лорен! Ха-ха! Мой сын Томас и его прекрасная подруга - Оливия!
        Я не знаю, кто из них мне не нравится больше: фонтанирующий полезной информацией и сводящей с ума энергией мужчина, его супруга-Лорен-адвокат или её потенциальная невестка - юная шатенка с хитрыми глазами.
        - Ансель, Виктория, - оглашает наш список мой друг.
        - Мы собирались играть в трик-трак! Будем счастливы, если вы присоединитесь! Я угощу вас, дорогие соседи, яблочным сидром собственного приготовления! - обещает Ларри.
        И прежде, чем мы успеваем что-либо возразить, бесцеремонное семейство оказывается за нашим столом. Из вечера, задуманного для двоих, я запоминаю только то, как часто Оливия изучала Анселя, и как сильно я замёрзла. Промучившись час, придумываю гениальный предлог с мигренью и прячусь в доме. Укрывшись одеялом с головой, долго стараюсь согреться и понять, как и зачем оказалась в компании чужих, совершенно не интересных мне людей. В этот момент мне дико хочется домой и желательно назад в прошлое, если не на шесть лет, то хотя бы до того момента, как выяснилось, что единственный важный для меня человек больше не мой. Если бы только можно было стереть из памяти убивающие твой дух моменты, как неправильно нарисованные линии на холсте, и перерисовать заново. Я бы хотела быть сейчас дома, в СВОЕЙ постели, рядом со своим мужчиной, который обнимал бы и любил МЕНЯ, а не новую в своей жизни женщину. Хочу обратно, в покой и тишину своих белых стен.
        Просыпаюсь от прикосновений: это Ансель целует моё лицо. Даже не целует, а едва трогает, трётся губами о нос, скулы, щёки. Я открываю глаза, и мы здороваемся без слов - взглядами. Мы говорим, каким-то странным образом мы говорим.
        В полнейшей тишине мне слышен каждый шорох: дыхание, шелест массивного одеяла, отодвигаемой ткани моей футболки, и даже, кажется, трение его пальцев о кожу на моём животе. В комнате не холодно, но я покрываюсь мурашками - каждое касание, даже самое невесомое, получает живой ответ. Ансель с улыбкой прижимает ладонь плотнее, разглаживая созданный им беспорядок, но результат совсем иной: я вижу его грудь и то, как смуглая кожа неумолимо отвечает моей тем же - мурашками.
        И мы улыбаемся, оба. Широко, по-детски, так, как улыбаются друг другу те люди, для которых происходящее гораздо больше, чем секс.
        Его взгляд ловит мой синяк на бедре - следствие недавнего падения на кухне. Надо сказать, данное недоразумение приняло необычно уродливый вид: помимо ожидаемых пятен синего, перерождающегося в жёлто-зелёный, на нём проявились ещё и прожилки очевидно травмированных сосудов, добавив, таким образом, к общему безобразию красок ещё и рисунок цвета гнилой вишни.
        - Это он? - вскидывается, буквально ударившись своим взглядом о мой.
        И есть в нём сейчас нечто первобытно мужское, словно спящего самца внезапно разбудили вопиющей дерзостью, требующей незамедлительной реакции агрессивного содержания. Глаза моего мальчика наливаются ненавистью, ладони сжимаются в кулаки, а меня разбирает смех, хоть я и пытаюсь его сдержать, учитывая неоднозначность ситуации:
        - Конечно, нет, - выдавливаю. - Подобное между нами невозможно, я ударилась о стул - наткнулась в темноте.
        Patrick Watson - Love Songs For Robots
        Ансель снова смотрит на мой синяк, а я разглядываю его веки. За ними ресницы, потом брови, скулы, волосы, тонкую, аристократически безупречную линию носа. Я опускаю свой взор на его губы, и мне больше не до смеха: «Как же ты молод, Ансель, как молод… как мучительно ты красив…».
        Он медленно наклоняется и замирает, максимально приблизив лицо к месту удара, а я закрываю глаза, поскольку догадываюсь, зачем. Мне тяжело дышать и страшно думать о будущем в тот миг, когда его губы нежно касаются моей кожи, когда его дыхание, лишь иногда прорываясь сквозь заслоны мужской сдержанности, ласкают мой уродливый ушиб.
        Я не принадлежу себе, забываю о долге, правилах, пристойности, возрасте и собственном семейном положении. Ответный шаг, затянувшийся проект восстановления веры в себя и женственности, незаметно перерождается в безумие.
        Да, всё это самое настоящее безумие: губы, ласкающие мои бёдра, руки, освобождающие моё тело от одежды, и полнейшее отсутствие каких-либо слов, потому что говорить нам не о чем. Наши встречи вовсе не предназначены для бесед, мы жаждем коммуникации совершенно иного содержания.
        Ансель убирает волосы с моего лица, целует в губы, шею, ключицы, и больше не улыбается. Он не ласкает, а словно изучает, скользя по коже языком, и когда его глаза закрываются, потому что губы добрались до груди, меня заполняет сладость, и на её фоне боль в сердце уже не кажется такой страшной.
        Этот мальчик зарос - ему давно пора стричься, так сладко пора стричься… мои пальцы запутаны в его волосах, и это самое приятное из всего, что случалось со мной в последнее время. Закрываю глаза тоже и прижимаю его голову плотнее к себе, обнимаю ногами талию.
        Когда он приближается к концу, выгнувшись назад и расправив плечи, несмотря на упавшие на его лицо волосы, я ловлю взгляд. И в нём моя молодость, привлекательность, моя новая жизнь. В отражении его расширенных зрачков я - женщина, способная возбуждать, нравиться, увлекать, достойная быть желанной. Эти ощущения - наркотик, эликсир молодости для неумолимо увядающей дамы, вроде меня.
        «Красота и молодость внутри вас» - внушают психологи стареющим девчонкам. Нет, она не в нас - она в обращённых на нас взглядах мужчин.
        Глава 34. Ценность жизни
        Свет в спальне слишком ярок, чтобы и дальше мне оставаться слепой. Я вижу всё: коварный разрез глаз, опасный изгиб губ и крики души, нанесённые сине-чёрной краской на тело - у Анселя тату, множество рисунков, качающихся на волнах его мышц.
        - Ты занимаешься спортом?
        - Конечно.
        Я киваю. А что мне остаётся? Сказать: парень, ты безупречен? Ты настолько притягателен, что глядя на тебя, я чувствую себя маленькой незаметной Золушкой, случайно попавшей на главный бал в королевстве? А мысль со сменой сказки не так и плоха, ведь мне так и не удалось стать Гердой.
        На бедре Анселя маленький слонёнок держится хоботом за коротенький хвостик идущей впереди матери.
        - Что она означает? - спрашиваю.
        - Беспрерывность нити жизни.
        - Нити?
        - Беспрерывность сменяющих друг друга поколений, закон жизни, гениальность эволюции.
        - Смерть, по-твоему, гениальна?
        - Смерть неизбежна, если ты говоришь об особи, но часть видов добилась бессмертия. Разве это не гениальность природы?
        - До поры. Всем рано или поздно придёт конец - Солнце не вечно.
        - Солнце не вечно, - соглашается, с чувством кивая. - Но человеческий вид получил особый бонус от эволюции - интеллект.
        - В нем наша сила и наша слабость, - лениво спорю.
        - Твоя правда, но шансы есть.
        Я замечаю то, что замечаю, и, не веря своим глазам, совершенно спонтанно и будучи не в силах остановиться, вопрошаю:
        - Ты носил пирсинг?
        - Было дело… Подростковая придурь имела место быть и у меня.
        - Подростковая? И где же ещё, кроме ушей, брови и нижней губы?
        Его брови взлетают первыми, за ними неумолимо тянется улыбка, скрывающая то ли стыд, то ли иронию:
        - Ты заметила, - скорее утверждает, нежели спрашивает.
        - Я заметила, но не была уверена, а теперь… Боже, неужели и там тоже?
        Ансель молча кивает, подмахивая головой в такт энергичной музыке, неожиданно сменившей спокойную, и, словно потеряв интерес к беседе, переключает взгляд на виднеющееся сквозь стекло озеро.
        - А почему снял?
        Его глаза мгновенно возвращаются ко мне, на этот раз совершенно точно полные иронии:
        - Могу вернуть, если хочешь!
        И тут же уточняет:
        - Туда!
        Я не могу не улыбаться. Эта улыбка раздирает меня на части, будучи непотопляемой:
        - Ансель… - тяну, стараясь выиграть время, - я не уверена, что у меня вообще есть какое-либо мнение на этот счёт. И я бы, возможно, его составила, если бы ты поделился ощущениями… потому и спросила «почему снял?», но ты ответил вопросом на вопрос, так что…
        - Надоело. Просто надоело быть клоуном. А если тебя интересует, ценили ли девушки мой интимный пирсинг - то да, ценили. И я готов вернуть его, но только для тебя! - скалится.
        - Что именно там было?
        - Шарик.
        - Шарик?
        - Да, дамам он очень нравился. А мне нравилось нравится дамам.
        - Разонравилось?
        - Почему?
        - Ну, ты же его снял…
        - Да просто приоритеты сместились, - пожимает плечами.
        А я спешу увести беседу в другое русло:
        - Эта надпись у тебя на груди, на каком она языке?
        - На моём собственном.
        - Да ладно!
        - Нет, серьёзно. Мы с братом в детстве придумали свой язык, чтобы общаться в случае попадания в плен или там, если вдруг инопланетные расы нас поработят, и при этом будут владеть всеми языками Земли. В этом случае, - тут он вытягивает свою очерченную мышцами руку, - мы смогли бы возглавить сопротивление и сэкономить время на разработке нового языка.
        Я с трудом давлю улыбку, но она, упёртая, всё равно просачивается. Наверное, через глаза.
        - И не думай смеяться! Ты же не можешь отрицать серьёзность… да и дельность такого плана на случай предстоящей угрозы! Кто-то же должен был подумать о будущем человечества!
        - Ладно. Окей. И как она переводится, эта надпись?
        Ансель обращает свой взор на собственную грудь, затем, медленно ведя линию от одного плеча к другому, читает:
        - «Ценность жизни не в том, какое количество вдохов ты сделал, а в том, сколько раз у тебя перехватило дыхание».
        Если до этого момента молодой любовник воспринимался мною как, скорее, конфетка в ярком фантике, которую мне волею случая довелось попробовать, то после он просочился в душу. Такие вещи не происходят на пустом месте. Ничто не случается просто так.
        Глава 35. Маятник
        Аномально тёплый и солнечный в этом году апрель позволил нам самозабвенно окунуться в лето. Мы всё ещё мало друг друга знаем, эта дистанция, невозможность предвидеть или предсказать следующий шаг заставляет обоих одновременно и быть в напряжении, и предвкушать сближение.
        В эти два дня в моей голове пятна. Если жизнь - чёрно-белое фото, то теперь на нём появились засвеченные фрагменты, большие и маленькие. Это моменты, которые я проживаю сегодня, сейчас, не имея памяти и опыта, веса десятков прожитых лет. Я вижу внушительность и очарование покрытых тёмно-изумрудной хвоей гор, пузырьки игристого вина в бокале, вручённом мне Анселем, слушаю наши беседы, чувствую близость. Но главное, я ощущаю магию интимности, не имеющей ничего общего с сексом.
        Прямо перед домом не так давно, судя по сохранившему свой цвет дереву, построен дощатый пирс.
        - Снова будешь купаться?
        - Конечно. Хочешь со мной?
        - Я плавать не умею.
        Ансель усмехается, стягивая футболку:
        - Ладно. Окей.
        Я не помню, чтобы в двадцать меня восхищала красота мужского тела. На первом плане были слова, жесты, поступки, то, как реагировали на мужчину окружающие. Я с самого начала интуитивно искала защитника, но не мышцы, размах плеч или тонкость талии. А теперь, почти в сорок, всё это физическое богатство способно лишить мои мысли ясности. Однако в данной слабости я не одинока: Оливия наблюдает за нами, развалившись в иланговом кресле и думая, что солнечные очки - надёжный камуфляж. Сколько ей? Лет восемнадцать от силы, но такого количества женской уверенности у меня не было даже в тридцать.
        Ансель с разбега запрыгивает в воду, а вынырнув, провозглашает на всю округу:
        - В Арктике намного холоднее, чем в апрельском озере Култус! Пррыыыыыгай ко мнеееее!
        Меня разбирает смех, и вот в таком стопроцентно счастливом состоянии, я растягиваюсь на пахнущих сосной досках. Лежу на спине, раскинув по сторонам руки и ноги, вдыхаю запах кедра, смотрю на ослепляюще яркое небо и… живу.
        Не знаю, за что Вселенная решила меня наградить этим моментом, но он навсегда останется со мной одним из самых полных и полноценно прожитых. Яркость света над моими закрытыми веками внезапно пропадает, я ощущаю холодные капли на лице, плечах, кистях рук. Распахиваю глаза и вижу нависающую надо мной грудь, юную кожу, всё ещё стекающую по ней воду. Этот кадр моей реальной жизни заставляет меня потеряться, забыть обо всём. Я вытягиваю обе своих руки, стремясь дотронуться, прижимаю ладони к мышцам, глажу их, сползая от плеч к животу.
        Ансель закрывает глаза и, кажется, тоже проваливается. Следующее, что я осознаю - его губы, и на этот раз они неистовы, неуправляемы, будто в нашем царстве колдовство изменило не только меня.
        Когда тебе двадцать, ты не задумываешься о таких сложных категориях как, например, красота. Ты просто находишь те самые губы и тянешься к ним своими. Но в сорок вопросы задаются сами собой: почему именно он? Почему именно его мать природа или Господь Бог одарили деталями, складывающимися в одну настолько влекущую, даже порабощающую картину?
        Его губы полнее полных, но не по-женски слащаво, а по-мужски очерчены строгой ломаной линией. Они налиты молодостью, юношеским неутолимым голодом, окрашены в малиновый цвет страстности. И теперь, когда я обязана думать о куда как более серьёзных вещах, все мои мысли и желания сфокусированы на этих губах. Я хочу облизать их, скользить по ним, обернуть в свои.
        Ансель - маятник, человек, не терпящий стационарности. В одну секунду он подбрасывает тебя в небо, в другую делает шаг назад, чтобы ты побольнее шмякнулась о землю.
        Я решаю приготовить обед. Вернее, вспомнить, как это делается. Цель увлекает с головой, и к тому моменту, когда миссия почти уже подходит к концу, я вспоминаю о своём спутнике в этом коротком путешествии в счастье и вдруг осознаю, что давно его не видела.
        Выхожу на террасу, опираюсь на перила и… обнаруживаю то, с чем рано или поздно должна была столкнуться: Ансель, раздетый по пояс, возится у катера, пришвартованного у нашего пирса, и рядом с ним - Оливия.
        Оливия… Не тонкая и не звонкая, а с упругими формами в самых правильных местах, стиснутых чёрным купальником. Её трусы сверху достают почти до талии - по моде тридцатых годов прошлого века, а снизу максимально открыты в лучших традициях бикини моей юности. Плетение тесёмок крест-накрест на их боковинах словно приглашает глазеющего нечаянно потянуть хотя бы за одну из них и увидеть объект, так сказать, целиком. Её темные волосы скручены в узел, на голове ободом кокетливо повязан красный платок - юная, стильная, и только интересующим её самцам доступная.
        Нет, ну апрель, конечно, необычайно тёплый в этом году, но чтобы вот так, практически в одиночку выпятить ягодицы - это смелый ход. Однако лето началось не у неё одной: Ансель был бы обнажён полностью, если бы не светлые джинсы, едва держащиеся на его со всех точек зрения ладных бёдрах. Его босые ноги не суетятся - стоят на месте, заинтересованно ожидая более интересного предложения, чем мой обед. Он коротко что-то говорит, попутно одаривая свою собеседницу непринуждённой улыбкой ловеласа со стажем, та заливается смехом, кокетливо прикрывая рот и заставляя его выглядеть довольным павлином со стопроцентно расправленным изумрудным хвостом. Волосы Анселя зализаны назад, к затылку - очевидно он недавно купался, и в тот момент, когда изящная рука девушки протягивается, чтобы сладко их потрепать, он поворачивает голову и наши взгляды встречаются.
        Неловкость, неловкость и… до боли обидное унижение. Я прячусь, словно ошпарившись, и щипаю свои запястья и пальцы, чтобы не рыдать: вот уже три дня, как я не принимаю таблетки, и вот теперь во всей полноте чувствую свою неуместность, иллюзорность наспех созданной альтернативы моей реальной жизни.
        - ???????????????????????????????????????????????????????????????????????Мало-помалу у меня выходит сосредоточиться на более конструктивных мыслях. Я вспоминаю о своём возрасте. И не так, не в общем, а во всех его досадных проявлениях, медленно, но неумолимо меня пожирающих. За то время, пока Ансель заканчивает свои дела и доходит от катера к дому, мои мысли успевают уверенно похоронить «нас». Он входит на кухню, мы встречаемся взглядами, и я прячу свой в надуманных хлопотах, потому что кажусь себе смешной, жалкой. Он молчит. Не говоря ни слова, приближается, но его цель не я, а кухонный шкаф: Ансель ищет кружку и пакетик фруктового чая.
        Его молчание делает меня ещё уязвимее, но в то же время я понимаю, что любое его слово будет препарировано и растолковано «против».
        Он даёт мне возможность перебеситься: вспыхнуть, выболеть изнутри, подписать приговор «я слишком стара для него» и смириться. Затем, почувствовав стадию «успокоения и покорного принятия», предлагает:
        - Прогуляемся вдоль берега?
        Я отвечаю ему взглядом, выговариваю всё, о чём болит, и он тем же способом отвечает, что всё понимает. ВСЁ.
        - Обед остынет, - говорю вслух.
        - Нет, - качает головой. - Не остынет.
        Приближается, вглядывается в глаза и обнимает, зная, что сейчас не оттолкну:
        - Никогда не остынет!
        И, чёрт возьми, я верю. Не знаю, почему, но верю.
        Мы шагаем по прибитому невысокой волной песку и держимся за руки. Ансель загадочно улыбается, сощурив глаза, его взгляд то и дело скользит по моей фигуре, чаще зависая на ногах. Ветер нещадно треплет не только воду лазурного озера, но и полы моего полосатого платья, скроенного по-пляжному на зап?х, я опускаю глаза и вижу собственное бедро, успевшее покрыться бронзовым загаром даже за эти короткие часы купания в апрельском солнце.
        Наконец, в укромном, закрытом зарослями кустарника месте Ансель останавливается:
        - Брауни… - тянет глубоким, низким, полным призыва голосом и по-гурмански вытягивает губы, - маленькое шоколадное пирожное!
        Он кладёт руки на мою талию, и я вспоминаю, что она у меня есть. Его нежный рот терзает мою шею, изнуряюще медленно спускаясь к декольте, и я не в состоянии удерживать голову, поскольку, оказывается, являюсь всего лишь женщиной, которая всё ещё может и умеет чувствовать. Ансель отодвигает мешающую ему ткань, осторожно высвобождает грудь, и мои глаза закрываются сами, потому что присосавшийся к ней рот разбивает благоухающие эдемские сады где-то в нижней части моего живота.
        Он отрывается, и я тут же прихожу в себя: поднимаю запрокинутую до этого голову, распахиваю глаза, чтобы встретиться с горячим, совсем не мальчишеским взглядом. Это мужчина. Ансель - мужчина. Сильный, взрослый, зрелый не только физически, но и духовно. Его губы блестят, глаза изучают, сканируют и затягивают одновременно. Они больше не карамельные - почти чёрные.
        Ансель на коленях - когда встал и как, я не помню, но ощущаю себя древнегреческой Богиней. Женственность просыпается в каждой моей клетке, она во мне, и я чувствую её сердцем, лёгкими, кожей, волосами, обнимающими мои щёки и шею, запахами, которые ищет проворный нос Анселя, секретами, которые слизывает его язык, линиями, которые обводят его глаза.
        - Брауни… ты сводишь с ума, Брауни… так тихо и незаметно забираешь в рабство…
        Он обнимает ладонями кисти моих рук и, прикрыв глаза, зарывает в вихрях своих волос. Обратно к дому мы не идём - бежим, несёмся со всех ног, оба одержимые одним и тем же желанием - пить и есть друг друга.
        Глава 36. Семья
        - Хочешь знать, как познакомились мои родители?
        - Как?
        - Банально. Никакого романтизма, - улыбается. - Мать размазывала кленовый сироп по снежной подушке на каком-то зимнем фестивале. Отец всегда был флиртующим покупателем, но в этом конкретном и единственном случае его флирт закончился женитьбой.
        - Флиртующим?
        - Да! Причём в той степени, которая переходит некоторые границы, но не главные. Мать всегда относилась к этому с юмором, потому что знала - отец никогда её не предаст. И он действительно ни разу ей не изменил, хотя, возможности и даже провокации были.
        - Как ты можешь знать такие вещи?
        - У нас был разговор. Ну, знаешь, отцы и сыновья иногда зависают в барах в определённые напряжённые моменты жизни сыновей…
        - Тебя бросила девушка?
        - Ну, вроде того.
        - Вроде того?
        - Мы расстались, но не по её инициативе, по моей, потому что она испытывала чувства к другому парню.
        - Прости…
        - Нет… это давно в прошлом. Очень давно и полностью в прошлом. Но в тот момент мир, казалось, перестал иметь какой-либо смысл. Как и моё собственное существование.
        - Мне жаль. Это больно, я знаю.
        - Ты… всё ещё переживаешь… по поводу мужа?
        - Думаю, полное излечение не такой быстрый процесс, но… всё пошло как-то не так.
        - Что ты имеешь в виду?
        Я имею в виду, Ансель, что ты в качестве лекарства - весьма и весьма сильнодействующее средство:
        - Не важно. Я бы не хотела трогать эту тему, с твоего позволения, - стараюсь улыбнуться как можно теплее, чтобы сгладить свой абсолютно нечестный ход в обмене откровениями.
        - Окей, - соглашается.
        - Лучше расскажи, чем закончилась история с твоей девушкой.
        - Которой из них? - прищуривает свои карамельные глаза, зная наверняка, что его поддразнивание сработает.
        - Той, которая была влюблена в другого парня.
        - Ах с этой! Ну… как часто бывает в таких историях, он был заинтересован в другой даме, и когда она поняла, что ей нет места в его сексуальной жизни, она позвонила мне, мы встретились, натянуто посидели в баре, потом у нас был такой же беспонтовый секс и больше мы не виделись. Хотя она реально следит за моими публикациями в Инсте, - в этот момент его улыбка становится похожей на хищный оскал, что вероятно означает «я не из тех, кто прощает».
        Я тоже теперь слежу за его аккаунтом в Инсте.
        - Невероятно, - говорю, - о тебе можно снимать сериалы! Какие ещё девушки у тебя были? Или девочки…
        - Свою первую девочку я привёл в родительский дом, когда мне было четырнадцать. Её звали Магда, и по её словам родилась она в Монреале в румынской семье. У её отца был преуспевающий строительный бизнес, опять же по её словам, но сама она жила на улице и выглядела соответствующе. Помню, как отец подбирал слова, пытаясь мне объяснить… чем чреваты некоторые ошибки, и ей Богу, я и сейчас не смог бы не то, что сделать это лучше, а хотя бы повторить. Только подумай, мне было четырнадцать, ей пятнадцать, и она плотно сидела на казённых «колёсах» - думаю, они могли это подозревать, но, тем не менее, не вышвырнули её обратно на улицу. И знаешь, будь я сейчас на их месте, я бы абсолютно точно её выставил.
        - Почему?
        - Ну, во-первых, пару дней спустя она сбежала сама, прихватив всё ценное, что смогла унести, включая кольцо, с которым отец делал матери предложение, а во-вторых, несмотря на крайнюю убедительность отцовских доводов, у нас с Магдой всё же был секс. Слава Богу защищённый, иначе, вполне возможно, я бы сейчас с тобой не разговаривал… невероятно, как сильно мы способны заблуждаться в детстве и юности, и как очевидны эти ошибки во взрослом возрасте.
        Ансель, смеясь, проводит руками по лицу и заканчивает мысль:
        - Как бы там ни было, прекрасно осознавая весь идиотизм ситуации, мои отец и мать не выгнали на улицу чужого падшего ребёнка, хоть он и представлял опасность для их собственного. И в этом их решении вся их философия и мощь. В детстве мне казалось, что мать с отцом - это один человек, разделённый на две половины. Они мыслили одинаково.
        - Кто ещё успел побывать в твоём сердце?
        - О, ну это слишком сильно сказано. Так, чтобы прямо без памяти я больше не влюблялся.
        - Намеренно?
        - Нет, не думаю. Просто не представилось случая.
        - Это хорошо или плохо?
        - А ты как считаешь?
        - Я думаю, это хорошо, потому что избавляет от многих душевных терзаний.
        - Да, это так. Но какой тогда смысл жить? Жить и не чувствовать - это всё равно что быть мёртвым.
        И я в ауте и с открытым ртом:
        - Что ты читаешь, Ансель?
        - Любовные романы не читаю, - смеётся. - Честно говоря, на чтение нет времени. Но случается, в основном во время перелётов, и тут нет никакой системы - что попадётся, то и читаю.
        - И что попадается?
        - Журнальные статьи, - пожимает плечами, - биографии, автобиографии, но чаще всего отчёты о путешествиях в сети.
        - Ты пишешь свои отчеты?
        - Никогда.
        - Почему?
        - Я их рисую.
        - Ах точно, как я могла забыть! Ты же художник!
        - Я тебе покажу, как-нибудь. Чтобы ты больше не забывала, - улыбается.
        - Когда это случится?
        - Скоро. Совсем скоро, - он подносит к губам свой бокал с вином и делает глоток, не отрывая от меня взгляд. Похоже, я привыкла к его глазам, как когда-то привыкла к глазам Кая.
        - Ансель, ты улыбаешься!
        - Улыбаюсь, да. А что такое?
        - Ты никогда раньше не улыбался, а теперь - почти всегда.
        Я чувствую себя резиновым мячиком, легко уносимым волной в море. С каждой секундой он неумолимо дальше от берега и надежды вернуться больше нет.
        Глава 37. Амниотическое море
        В Ванкувер мы возвращаемся вечером воскресенья, Ансель, не задавая вопросов и ничего не говоря, подвозит меня к одному из многочисленных новых жилых комплексов на окраине Кокуитлама, почти на границе с лесом.
        - Это мой дом.
        - Что? Дом?
        - Да, дом. Здесь я живу.
        Не знаю, почему, но я улыбаюсь.
        Мы поднимаемся в просторную квартиру, расположенную на последнем шестом этаже, и входим в довольно просторный светлый холл.
        Стены почти полностью завешаны картинами, преимущественно акварелью, снимками из путешествий и портретами людей - наверное, близких, полки уставлены деревянными, керамическими и стеклянными статуэтками ручной работы. Вещи здесь говорят, и что важно - только об Анселе. Потому что это - его дом.
        - Ааа… то место в Коал Харбор? - спрашиваю.
        - Ту квартиру я арендовал.
        - Зачем?
        - Не хотел выглядеть в твоих глазах обычным.
        - Зачем?
        - Помнишь, ты спрашивала о слабости? Ну вот, считай, одну ты нашла - желание казаться лучше, чем есть на самом деле, - Ансель усмехается, но в его усмешке горечь.
        Я оглядываюсь по сторонам: довольно просторно, даже свободно, мебели почти нет - только необходимый минимум, стильно и обжито. Большие окна завешаны ровной льняной тканью, деревянный пол цвета дуба ничем не накрыт, как минимум в пяти местах - по углам и вдоль стены расставлены островки с красками. Это так живо и по-настоящему - он рисует там, где его накроет вдохновение или же там, где этому вдохновению дышится легче всего. Мольбертов только два и кроме них к полуодушевлённым предметам можно отнести ещё и вертикальный штатив-подставку с гитарой - электрической, судя по форме и размеру.
        - Ты играешь?
        - Да.
        - Лучше, чем рисуешь?
        - И то и другое - хобби.
        - Чем же ты занимаешься всерьёз?
        - Путешествую и организовываю путешествия в Арктику. Я уже говорил, нам с Нансеном и Анной достался в наследство родительский бизнес - туристический мини отель на острове Баффин.
        Я подхожу к ближайшей стене: на ней нет свободного места - всё в рисунках и десятках фотографий, аккуратно упакованных в стеклянные одинаковые рамки. На фото преимущественно запечатлены снега, горы, просторы северных широт, но есть и тропические леса, широкие ленты океанического побережья, города.
        - Это что? Северный полюс? - спрашиваю.
        - Не только. Вот здесь - Южный, - протягивает руку, указывая на снимок, на котором я не нахожу пингвинов - только белое и синее. - И здесь, и здесь, и здесь. А вот это - Северные территории в Канаде.
        - Ни на одном из них тебя нет, - констатирую.
        - Это же не доска в Инстаграм, Брауни! - смеётся. - Эти снимки сделаны для себя. Хотя некоторые из них и принесли деньги, я снимаю только то, что вижу не глазами, а как-то иначе…
        - Сердцем? Душой? Аурой?
        - Аурой.
        - От этих фотографий исходит энергия, - соглашаюсь.
        - Плохая или хорошая?
        - Не то, и не другое. Энергия созидания. Жизни. Сложности законов природы и мироздания. Эти снимки несут информацию, заставляют думать, причём с внушительным таким отрывом от стереотипов. А вообще, у тебя тут уютно! - разворачиваюсь лицом к центру комнаты, где материком обосновалась кровать. - Она тебе не мешает, посередине?
        - Я на ней только сплю.
        - А я не об этом, а о рациональности планировки, - не могу сдержать улыбки: ребёнок! Так спешил выбросить свой главный козырь «не вожу сюда женщин, а тебя вот привёл», что даже не дождался не то, что моего вопроса, а хотя бы более-менее удобного случая его выложить.
        IAMX - Avalanches
        На противоположной стене моё внимание привлекает самая большая и самая странная картина - цветовое пятно, достаточно необычное, но на что-то похожее.
        - Что это? - спрашиваю.
        - Амниотическое море.
        - Амниотическое море?
        - Море, в котором плавают человеческие зародыши.
        Что он обо мне знает?
        Практически ничего. Главного не знает, и не может знать.
        Тогда что это? Просто совпадение? Случайность? Или посланный Вселенной намёк?
        Я смотрю на его профиль: красивый мужчина, сильный, сексуальный. Немного вызывающей щетины на щеках, загорелые шея и затылок, соблазнительные губы, способности которых мне уже слишком хорошо известны.
        Ансель переводит взгляд с картины на меня.
        - Помнишь, ты рассказывала об амниотической жидкости? Ты произнесла фразу, которая зацепилась за что-то важное во мне и осталась. Похоже, навсегда.
        - Какую?
        - «Женщина носит в себе море».????????????????????????????????????????????????????????????????????????
        Да, пытаясь сделать лекции интересными и избавиться от монотонности, я включала в них факты и высказывания на отвлечённые темы. Говорила студентам, например, что яйца первых позвоночных росли в окружении морской воды, связывая это с анатомией развития человеческого плода. Сказки, конечно, но благодаря им рассеянное внимание студентов имело обыкновение возвращаться к теме лекции.
        - Провизорные органы зародышей позвоночных… амнион, хорион и…
        - И аллантоис.
        - Да, точно, аллантоис. Вместе с хорионом они образуют сложную сосудистую структуру и участвуют в образовании плаценты.
        - Феноменальная память для человека, даже не записанного на мой курс.
        Ансель поворачивает голову, и я получаю короткий осуждающий взгляд, но сбить его с намеченной линии не так просто:
        - Как много ты знаешь о роли плаценты в культурах народов мира? - спрашивает.
        - Знаю, что с анатомической точки зрения плацента - часть новорожденного, генетически повторяет его клетки, по структуре является человеческой плотью и используется для патолого-анатомических исследований. О культуре мне мало что известно, но думаю, что от этой части плода всегда было принято избавляться.
        - Детское место - так ещё её называют.
        Да, выбор слов определённо имеет значение.
        - Древние видели в плаценте сакральность и относились к ней с должным уважением, что выражалось во множестве ритуалов. Чаще всего послед закапывали под деревом, которое называли именем ребёнка. Это дерево считалось центром и отправной точкой всей его последующей жизни.
        Ансель снова поворачивает голову и пронзительно смотрит в глаза:
        - Иногда её закапывали под домом, на берегу во время отлива, в месте, которое будет иметь влияние на жизнь человека, спускали по реке, даже ели.
        - Ели… да, я слышала об этом мракобесии, основанном на лженаучных выводах.
        - От Марокко до Моравии женщины ели свою плаценту с целью повысить плодовитость, в Китае в восьмом веке верили, что плацента матери, родившей девочку, способна превратить зрелую женщину в юную девушку.
        Мороз по коже, иней по позвоночнику. Отсутствие слов, безумие в мыслях. Я вижу, как расширяются его глаза, как меняется выражение лица с уверенного на испуганное.
        - Вик…
        И сказать ему нечего. А меня душит ОНО - болезнь моих последних лет.
        - Вик, ты в порядке? Хочешь выпить?
        Алкоголь помогает - это мне известно давно, но пить я не хочу:
        - Нет. Мне нужно… домой.
        Ансель подходит ближе с целью получше вглядеться в моё лицо, но я отворачиваюсь, и тогда он просто обнимает:
        - Останься, - предлагает. - Останься со мной…
        Charlie Cunningham - Sink In
        Я смотрю в его глаза, и мне страшно. Что-то плачет внутри, каждой своей частицей осознавая уже рождённое чувство, его искренность и неистребимость. Как много слов в этом взгляде, как мало беспечности. Как много боли родится из привязанности, как много горечи оставят раздавленные реальностью ожидания, как неизбежно восторг растает в разочаровании. Любовь не справедлива, и не расчётлива Ансель, она слепа, наивна и часто глупа.
        Он подносит руку к моим губам и долго не решается прикоснуться. Раздумывает, взвешивает, борется с искушением.
        - Брауни…
        Я закрываю глаза, потому что не хочу этого слышать. Сбежала бы, но уже слишком поздно.
        - Брауни… - дышит в мои губы. - Я жду тебя, слышишь? Я жду…
        Мужчина всегда остаётся мужчиной, и его жесты часто кричат громче слов: бёдра, намертво прижавшие к стене мои, пальцы, обхватившие затылок.
        Но Ансель слишком хорошо умеет управлять собой - секунда, и нет ни его рук, ни дыхания, ни массы. И взгляд словно свернулся, спрятав уязвимость глубоко внутри.
        - Когда позвонишь?
        - Как только освобожусь…
        И он мне не говорит, что я почти никогда не занята, что нет в этом городе птицы, свободнее меня.
        - Хорошо, - кивает.
        - Пока, - на мгновение касаюсь ладонью его груди, но едва успеваю её отнять, как она тут же поймана цепкой рукой и поднесена к губам. Ансель целует нежно, мягко, закрыв глаза и позволив себе ещё три секунды слабости.
        Я ухожу, не оглядываясь, не терзаясь разлукой, но внутри… тихонько скулю, лишившись тепла.
        Глава 38. Тишина
        Домой попадаю ближе к одиннадцати ночи. Закрываю дверь, изо всех сил стараясь не шуметь, и так же бесшумно опускаю связку ключей в чёрную стеклянную вазу у входа.
        В квартире, которая всё ещё является моим домом, царят тишина и полумрак, а в моей душе - робость духа.
        Тишина… Тишина - это монстр, расползающийся по дому умирающей пары. Тишина - это гильотина, нависшая над тонкой хрупкой шеей полуживой семьи. Тишина пронзительна до звона в ушах, ни один из нас не произносит ни звука, но оба слышим стоны наших преданных чувств и обещаний.
        Я стою, как вкопанная, в кухонном дверном проёме - не хватает решимости сдвинуться с места: и страшно, и больно, и почему-то даже стыдно. Да, стыдно, потому что светлая часть моей души едва слышно, но уверенно твердит о том, что нельзя было предавать, нельзя было бить в ответ близкого человека, нельзя было пренебрегать им.
        «Он первым это сделал!» - возражаю себе. - «Он первым предал, унизил. Он спал с другой женщиной. Он целовал её». Воображение мгновенно рисует голову моего мужа, вызывающе зависшую между ног Герды. Я даже вижу, как напряжены его плечи, как пальцы добела вжаты в её бёдра. И, наверное, на этом душераздирающем моменте у меня случился бы приступ, если бы… если бы собственная память, а вовсе не сомнительное воображение, не подкинула бы мне события сегодняшнего обеда. Да, то, что я знаю наверняка, а вовсе не вследствие пошлой фантазии, больно кусает меня изнутри: это мои ноги раздвинуты, и между ними тёмные локоны Анселя.
        Кай резко, будто надломившись, встаёт, а я вздрагиваю от невыносимого в этой пустоте скрежета ножек стула о матовый пол нашей кухни.
        Нашей… кухни. С окнами на юг и на север, с видом на залив и на горы, с кремовым диваном и аквариумом посередине - именно такой кухни, о какой мы когда-то мечтали. Давно это было и почти всё сбылось. Так много воды с тех пор утекло, так много кубометров воздуха переместилось в пространстве…
        Невзирая на угрызения совести, а вероятнее всего по их же причине, я то ли вспоминаю, то ли убеждаю себя в том, что меня воротит от собственного мужа. Раздражают его привычки, манера совершать обыденные, тривиальные жесты, одеваться, жевать и чистить зубы. Я говорю себе, что Кай давно перестал меня возбуждать, секс превратился в рутину. Исчезло влечение, пропал интерес к его личности и её устремлениям. Я смотрю на него и тону в сожалениях. Я завидую тем, кто сохранил к супругу, а значит самому близкому человеку хотя бы уважение - у меня нет даже этого.
        Пусть он не ковыряет в носу и уже сто лет, как перестал грызть ногти, сменил поношенные футболки на элегантные бизнес рубашки, джинсы на узкие брюки, ржавый Бьюик на раритетный Порш, для меня он навсегда стал человеком, повесившим вину обоих на одну меня. В таком случае, грош цена всем его достижениям и пафосному апломбу, да даже грёбаная его забота яйца выеденного не стоит в сравнении с тем, что в самую тяжёлую для нас минуту он предпочёл обрушить все обвинения на меня. Не постеснялся, не побрезговал отойти в сторону, ткнуть пальцем и сказать «Это ты виновата! По твоей вине это произошло!»
        Он умер для меня в тот день. Не перестал быть мужем, но больше не оставался мужчиной, в которого можно и нужно верить. Ведь любой женщине для её целостности и гармонии с собой и миром необходимо верить своему мужчине, доверять ему себя, свою жизнь и благополучие, своих будущих детей и их безопасность. Именно в тот день, в тот час, миг, когда он спрятался, сделал шаг назад и оставил меня один на один с бездной, всё самое важное и ценное для меня умерло, мой Бог умер и, кажется, умерла я сама.
        Полгода спустя он попросил прощения, но прощать его было не за что, он ведь не совершал плохих поступков, даже не обидел, просто в стальном стержне все это время была спрятанная трещина, и как только случилась та самая сложная минута, он с гулким воем лопнул. А вместе с ним взорвалась и моя Вселенная, привычный мир, так ладно разложенный на добро и зло, поделенный на белые и чёрные пятна, рухнул.
        Наверное, он верил, что его пронзительное и даже искреннее «Прости» сможет залепить трещины в нашем храме. Но эти надежды были пустыми: разрушения приняли масштабный и необратимый характер, такие развалины только сносят, вывозят мусор и на освободившейся площадке строят новый дворец, дом, здание или шалаш.
        Глава 39. Зависть
        Только став девушкой Кая, я обнаружила, причём не без удивления, свою немалую ценность на сексуальном рынке - парни начали обращать на меня внимание. И не просто обращать, а очень даже откровенно и довольно настойчиво.
        - У тебя взгляд изменился, - констатировала в своё время Адити.
        Но не только: я расправила плечи, подняла голову и стала разборчива в одежде.
        - Наконец-то ты ведёшь себя как нормальная девушка!
        Да, Адити совершенно точно и искренне радовалась моим успехам на личном фронте: пока Кай находился в категории «нищебродов», он не был ей интересен ни в каких целях. Это случилось потом и, как оказалось, сломало моей расчётливой подруге все шаблоны, потому что породило побочный эффект. Именно он сотряс её мир самым большим в жизни открытием - деньги не главное, достаток не гарантия счастья, а женщина создана не только для того, чтобы быть любимой, важно любить самой.
        Этот фундаментальный вывод Адити однажды озвучила с серьёзным и даже где-то подавленным видом, обречённо выпуская длинную и долгую, как её сожаления, струю дыма. Иногда Адити курит - крайне редко и только в моменты депрессии или отчаяния: «Для завершения образа, так сказать…».
        Говоря простым языком, Адити обратила на Кая свой женский взор в тот момент, когда он «поднялся». Её зацепил даже не столько факт самого успеха, сколько та скорость, с которой мой будущий супруг его добился. Вот так, словно по щелчку пальцев, вчерашний студент BCIT, практически сросшийся со своим компьютером, вдруг превратился в бизнесмена. «Увидев» его, система Адити дала сбой и произвела на свет «чувство». Оно оказалось глубоким, гораздо глубже и фундаментальнее, чем потребность в сексе и создании ячейки общества с идеально подходящим партнёром. Адити открыла для себя совершенно новый мир - мир любящей женщины. То, как менялось её восприятие, завораживало, и, наверное, стало причиной моей нетипичной реакции на её попытки «отбить». Вернее, причиной отсутствия у меня какой-либо злости, обиды, желания отдалиться. Тот факт, что Адити предприняла этот манёвр не из-за денег, а по причине пожирающего её чувства, из-за бьющейся в агонии потребности в близости, заставил меня смотреть на происходящее понимающими глазами и никогда не признаваться Адити в том, что я всё знаю. Кай не «отбился», остался там
же, где и был, так чего ради мне было разрушать нашу дружбу?
        С тех пор утекло слишком много воды, чтобы ворошить прошлое. А в настоящем Адити - самый близкий для меня человек, не считая Кая…
        Не успеваю опуститься в кресло обозначенного местом встречи СПА салона, как знающая меня лучше самой себя подруга восклицает:
        - У тебя был феерический секс!
        - Не говори ерунды! - мгновенно отрицаю.
        - Ну и как оно? Признавайся!
        Я отвожу взгляд в сторону и быстро нахожу подходящую для него точку опоры - стенд с косметическими средствами, но вот улыбку скрыть не удаётся - она настойчиво рвётся наружу.
        - Можешь ничего не говорить - всё на твоей физиономии написано, констатирует подруга. - Что? Молодой любовник оказался ещё и жеребцом?
        - Отрицать не стану.
        Неприятно осознавать, но в глазах подруги зависть. Колючая, сузившая от обиды глаза зависть. Нужно сказать, Адити в юности была довольно переборчивой:
        - Мой мужчина должен быть умным и красивым, только при таком раскладе я позволю ему заботиться о моём благополучии!
        - А как же финансовая сторона? - спрашивала я, смеясь, потому что юная Адити в направлении студентов никогда не смотрела, её интересовали только зрелые, состоявшиеся кавалеры.
        - Обеспеченность прямо вытекает из ума, моя дорогая. Если парень легко цитирует Фауста, но при этом голодранец - грош цена его мозгам. Умение ими пользоваться - вот что ценно!
        Что ж, Марвин - единственный и ныне действующий муж Адити, определенно использует свой мыслительный орган с максимальным КПД, однако счастья моя мудрая подруга в жизни так и не увидела. Бонусы достатка быстро приелись, но главное - это происходило параллельно с тем, как Марвин превращался из импозантно зрелого мужчины в печально стареющего.
        Именно за этой моей мыслью логично потянулась и другая: Боже… Боже-Боже-Боже! Ведь для Анселя я такая же, очевидно, старая кляча, как для нас с Адити Марвин… А ведь супруг моей подруги очень комфортный и заботливый человек, энергичный, сексуально заинтересованный - уже одно это ценно в его-то возрасте.
        - Сегодня на улице меня омыли взглядом, - вдруг задумчиво сообщает Адити.
        - Кто?
        - Просто проходящая мимо девица. Просканировала пальто, брюки, туфли, лицо. Мы даже посмотрели друг другу в глаза.
        - И?
        - Зависть. Она утонула в ней, не имея ни малейшего представления, чему завидует.
        - А что, нечему?
        - Объективно да, нечему. Что она видела? Дорогие шмотки? Выхоленное лицо? Вымученную фитнесом и диетами худобу?
        - Тайский загар? Страны и опыт увиденного в глазах?
        - Старика в двух шагах впереди, с которым я вынуждена спать, закрывая глаза и представляя на его месте кого угодно, только не собственного мужа?
        - Жестоко ты Марвина в старики определила.
        Впервые наблюдаю во взгляде Адити глубинное презрение и искренне не понимаю, чем заслужила.
        - Ты не знаешь, что это такое. Понятия не имеешь, - она делает жадный глоток из своего бокала и, подержав вино немного во рту, резко проглатывает, чтобы выдать:
        - В твоей постели всегда был сексуальный во всех смыслах Кай.
        Это заявление меня не удивляет, собственно мне всегда было известно, что подругу мой муж восхищает. Но Адити не закончила с полосканием своего белья:
        - А ты попробуй на секунду представить на его месте Марвина: тухлые мышцы, пивной живот, безобразную седину везде… где можно. Добавь сюда ещё вонь изо рта, и не только по утрам, и секс раз в месяц. Хотя последнее скорее бонус в моём положении.?????????????????????????????????????????????????????????????????????
        - Но он ведь богат, как ты всегда и хотела.
        - Да, хотела. Это как тирамису, размазанное по асфальту - станешь его есть?
        Мой рот издаёт нечленораздельный звук - следствие безжалостно сдавленного смешка. Люблю чувство юмора Адити, цены ему нет!
        - А чего так? - продолжает она свою мысль. - Вкус ведь тот же!
        Стараясь сохранять серьёзность, я продолжаю напоминать Адити о её же желаниях:
        - Чего ты жалуешься, не пойму? Насильно замуж тебя никто не волок, сама пошла, и насколько я помню, была рада так, будто забила сто очковый!
        Адити отворачивается и смотрит в окно. Что она там видит не ясно - на лице отрешённость.
        - Разводись, если всё так плохо.
        - Я думала об этом: после стольких лет отсутствия практики кто возьмёт меня в больницу?
        - Может, семейным?
        - Семейным… - повторяет, как робот.
        Да, сложно представить стильную, загорелую, выхоленную Адити в захолустной walk-in-clinic.
        Одни только часы на её руке потянут на годовую зарплату. Впрочем, мои не дешевле, но зажмуриваться во время секса и задыхаться от неприятных запахов мне не приходится. Суть претензии ясна, яснее некуда.
        Что мне ответить? Не примеряй на себя мой жилет - удавит? Иногда лучше промолчать - некоторые вещи не объяснишь.
        - Расскажи, как у вас?
        - Ничего особенного.
        - Оно и видно. Особенно в том, как светятся твои глаза.
        - Ансель тут ни при чём, я перестала принимать таблетки.
        - Ансель… - тянет, его имя, ворочает на языке, - Ансель… Ты перестала их принимать, потому что в этом отпала необходимость. Давно ли это случилось? И я тебе отвечу - не так давно, с тех пор, как в воздухе зазвучало имя Ансель!
        Я молчу и Адити тоже. Миловидная кореянка в белом костюме заполняет собой натянувшуюся между нами паузу, задавая вопросы об ощущениях. Адити описывает свои, недовольно на что-то сетуя, а я закрываю глаза и вспоминаю… об Анселе. Потому что слово «ощущения» вызывает у меня только одну ассоциацию - Ансель…
        -
        Глава 40. Немые просьбы, беззвучные мольбы
        Однажды мы были на выставке, и Кай подвёл меня к картине, изображающей голову без лица - несуразное месиво, на котором невозможно было опознать ничего кроме одной черты - рта и вырывающегося из него крика. Ты его не слышишь, но видишь, считываешь с изображения.
        Кай долго смотрел на полотно, не отрывая взгляд и вынуждая меня искать в ней особенный спрятанный смысл. Глядя на рваные клочки человеческой плоти, я поняла, что Кай видит её не в первый раз: он намеренно привёл меня в галерею с целью показать именно это изображение. Чтобы сказать мне что?
        Всю эту тему с «кошерным» подначиванием придумала даже не я - друзья. Генетически мой супруг англичанин, если подходить к вопросу с чисто калькуляционной точки зрения, но вот с позиции наследственной (причём исключительно в рамках ментально-нравственных) ситуация обстоит несколько иначе: давным-давно один из прадедов моего супруга имел неосторожность жениться на девушке еврейского происхождения, и с той поры, даже невзирая на многократную разбавленность семейной крови самыми разнообразными новейшими вливаниями, по материнской линии он - еврей. И, несмотря на то, что технически доля еврейских генов в его родословной составляет не более 10 %, мама воспитывала сына в лучших традициях своего народа.
        Как то раз я задалась вопросом, как такой скрытный и трепетно относящийся к интимности Кай выдал настолько провокационную информацию своим друзьям?
        - Напился! - ответили мне. Кажется, это был даже Лейф.
        Никогда прежде я не видела мужа серьёзно пьяным: с момента нашей встречи он ни разу не напивался и даже с мальчишников являлся вполне трезвым. Друзья довольно быстро вычислили в нём перемену и превратили её ещё в один повод для дружеских подколов. Именно дружеских, потому что на открытый стёб никто никогда не решался - Кай для этого был слишком внушительной и уважаемой фигурой.
        В тот вечер я была дома, хотя в последнее время подобное стало происходить всё реже и реже: в эту эпоху своей жизни я провожу свои вечера либо с Анселем, либо с Адити, но никак не в квартире, где кроме меня временами обитает ещё и муж.
        Я слышу голоса ещё до того, как открывается входная дверь, и замираю, прислушиваясь к ним и к тянущему в груди мрачному предчувствию. Первым в квартиру вваливается Лейф, но он совершенно трезв, за ним - Кай, едва держащийся на ногах. Лейф придерживает его под спину и локоть, стараясь придать осанке моего мужа некое подобие достоинства, но на лице его читается озадаченность.
        - Я забрал его из бара… - только и успевает произнести Лейф, но завершить мысль ему не даёт Кай, глядящий на меня горящими, воспалёнными глазами.
        - Виккииии…
        Этот голос когда-то потряс меня своей силой и глубиной, а сейчас от его тембра и энергетической мощи невидимые волоски на моей спине, единственные уцелевшие после тотальной депиляции, встают дыбом.
        - Викки… - повторяет тише, но мне становится ещё тяжелее - невыносимо хочется сбежать, хлопнув той же дверью, через которую этот англосакский потомок только что вошёл.
        Каким-то одним непостижимо быстрым и ловким для настолько невменяемого состояния прыжком мой пьяный муж преодолевает расстояние кухни, и я не успеваю опомниться, как его руки оказываются на моих плечах:
        - Как же я соскучился… Господи, как я соскучился… - выдыхает в изгиб моей шеи.
        В шоке не только я, но и Лейф - самый близкий друг моего супруга, ну, после его Герды-Дженны, разумеется.
        - Можно вас оставить? - неуверенно вопрошает Лейф. - Всё же в порядке?
        - Разберёмся, - киваю ему. Ещё не хватало посвящать посторонних в наши разборки.
        Как только дверь за Лейфом закрывается, я с силой отпихиваю благоверного и залепляю ему такую звонкую пощёчину, что от удара его физиономию даже как-то неуклюже отбрасывает в сторону:
        - Руки свои убери! - шиплю.
        Кай непроизвольно прикрывает щеку ладонью, и взгляд его мгновенно становится трезвым, металлическим. Несмотря на тяжёлые цифры промилле в его крови, обычно являющиеся острым побудителем к разговорам, он никак и ничем мне не отвечает. Почти сразу же отнимает руку от лица, и я замечаю кровь на его ладони - я разбила ему губы. Не сильно, но всё же.
        - Прости… - машинально прошу, хотя, по сути, в нашей стадии отношений извинения давно потеряли силу и стали бессмысленны.
        Кай вполне твёрдо приближается к стойке, отрывает бумажное полотенце и вытирает кровь с руки и лица скупыми и как будто даже брезгливыми движениями. Не удостоив меня ни одним своим взглядом, молча и, клянусь, совершенно трезво шагает к бару, вынимает бутылку спиртного и очень скоро скрывается за дверью нашей в прошлом общей спальни. Если бы не запах спирта, которым меня буквально обдало, как только он приблизился, я бы предположила, что Кай вовсе не пил и всю эту пьяную сцену разыграл. Но он пил, и притом немало, судя по запаху, просто мой супруг - стойкий оловянный солдатик ещё с далёких студенческих времён.
        Я с облегчением выдыхаю и направляюсь в свою комнату, раздумывая над тем, стоит ли её запирать, ведь за всю историю нашей семейной жизни Кай никогда не приблизился ко мне против моей воли, но и не напивался он при мне никогда. Не успеваю я дойти до своей двери, как раздаётся сигнал домофона - это Лейф просит меня впустить его. Он снова входит в квартиру, но на этот раз с вопросом:
        - Вы закончили?
        - И не начинали, вообще-то, - спешу поправить. - Ты что-то забыл?
        - Нет, не забыл, скорее, не успел.
        - Не успел что?
        - Поговорить.
        Мне не нравится его настырность, я не зову его пройти на кухню или в столовую, даже не приглашаю в гостиную, так и держу у двери. Но этот парень, похоже, не собирается сдаваться:
        - Вик, я давно хочу с тобой поговорить.
        - О чём? - и я прячу свой взгляд, потому что, кажется, уже знаю, о чём пойдёт речь.
        - Все последние недели с Каем творится что-то неладное. Прямо беда.
        Мои плечи опускаются:
        - Что с ним?
        - Он много пьёт, Вик. Почти каждый день.
        - Он взрослый человек, Лейф. Я не могу ему запретить.
        - Запретить не можешь, но повлиять - да. Его что-то гнетёт, он будто в трауре ходит… я не знаю, как объяснить…
        И не нужно ничего объяснять. И без объяснений ясно: это траур по нашему агонизирующему браку.
        - Поговори с ним! - напирает Лейф. - Хотя бы поговори! Ты много для него значишь, твои слова, твоя хотя бы заинтересованность в нём многое могут исправить, Викки, ты ведь знаешь это. Уже столько лет вы вместе, через такое прошли, а теперь вот…
        В его глазах упрёк и… знание. Он знает и ненавидит меня за боль, которую я причиняю его другу. И объяснять ему, что я делаю это в ответ, не только низко, но и бесполезно. Никогда ещё в истории человечества мужчина и женщина не стояли на одной ступени: «то, что позволено попу, не положено дьякону».
        - Хорошо, - обрываю и не смотрю в глаза - никогда не выдерживала взгляда этого парня, такого же карего, как и мой собственный. - Иди, Лейф, - гоню его, - уже поздно.
        Он послушно пятится к двери, и прежде, чем я захлопну её, успевает ещё раз попросить:
        - Викки, поговори с ним! Пожалуйста, поговори!
        Только он уходит, я направляюсь к бару, у которого только-только отметился мой супруг, вынимаю первую попавшуюся бутылку - ею оказывается виски. Дрожащими руками сражаюсь с плёнкой, отвинчиваю крышку и совершаю свой первый обжигающий глоток. За ним ещё один, и ещё - хочу попробовать способ мужа переживать то, что причиняет боль.
        Но краски окружающих меня предметов не светлеют, как и мои мысли. Алкоголь не приносит облегчения, вопрос в том, действительно ли он помогает Каю?
        Я приоткрываю дверь в комнату, которая служила мне спальней в течение последних шести лет, жду, пока глаза привыкнут к темноте, и нахожу мужа. Одетый в одни только джинсы, он лежит на животе на моей бывшей половине кровати, обняв подушку и отвернувшись в противоположную от меня сторону, к окну. В его позе и в ширине обнажённых плеч, столько лет служивших мне опорой, есть нечто настолько глубоко царапающее, что я закрываю дверь уже с совершенно другими мыслями, чувствами, желаниями.
        Я едва удержалась, чтобы не подойти к нему, задушила желание приблизиться не только физически, но и духовно, обнять, прижавшись головой к спине, сказать, что всё будет хорошо. Всё пройдёт. Всё наладится.
        Тенью я долго брожу по безжизненной квартире, не включая ни в одной из комнат свет, и обдумываю все произошедшие события, пытаюсь осознать свои ошибки, его ошибки и понять, можно ли их ещё исправить или уже слишком поздно.
        Я забываю об Анселе. Не то, чтобы напрочь, но в сумраке этого весеннего вечера на первый план моего внимания и чувств выходят совсем другие вещи: если Каю настолько плохо, мне не может быть хорошо. Кто-то действительно должен остановиться. И, наверное, этим кем-то должна быть именно я. Нам необходим разговор, окончательное closure по всему, что мы пережили.
        Полная решимости и кипящих в голове мыслей я снова открываю дверь в нашу спальню.
        Кай спит в той же позе. Виски, всё ещё всасывающийся в мою кровь, уже успел утяжелить мою голову, поэтому я опираюсь затылком на дверной косяк и стою, не решаясь совершать какие-либо действия. Долго скольжу взглядом по спине, лопаткам, волнам мышц на руках мужчины, которого когда-то поклялась любить до самой своей смерти. Мне совсем не видно его лица, только затылок и немного вьющиеся, всегда средней длины волосы на подушке. Они вызывают у меня такие же тёплые желания, как и пятнадцать лет назад. Многое изменилось за эти годы, но некоторые вещи, оказывается, остаются неизменными, и это - совершенно точно чувства, которые способен вызывать во мне этот мужчина. Я слишком привязана к нему ментально, зависима физически, чтобы легко уйти, оставив росчерк своей подписи на бракоразводных бумагах. А способна ли я вообще от него уйти?
        Его босые ступни свисают с края кровати, потому что, не будучи трезвым, он не сумел лечь правильно, ровно, и я ловлю себя на том, что ощущаю физически его дискомфорт, испытываю острое желание поправить его ноги и даже успеваю обдумать варианты того, как это сделать так, чтобы не разбудить, но…
        Но не успеваю, Вселенная решает вмешаться и остановить меня: экран телефона, лежащего на кровати, загорается, и через пару секунд глухую тишину спальни уничтожает нежная трель уникального контакта в списке моего супруга. Он приподнимает голову, проводит рукой по лицу и принимает вызов, несмотря на то, что на часах половина первого ночи:
        - Да, Джен…
        И я, не дыша, закрываю за собой дверь. Выдыхаю уже в своей комнате, стравив в этом долгом протяжном выдохе всю тупую зудящую боль и все свои мысли. Шарю в поисках своего телефона и набираю другой уникальный номер.
        - Викки? - сонно отвечает Ансель.
        - Ты сейчас один? - спрашиваю, надеясь на лучшее.
        - Я всегда один, если тебя нет рядом. Приезжай.
        Глава 41. Умение быть мужчиной
        Ансель полулежит в своём кресле у панорамного окна и смотрит не на меня, а на свой мольберт с разводами различных оттенков розового - весна вдохновила его на магнолии, отражённые в разлитой на асфальте воде. Не было бы в его манере ожидания меня ничего из ряда вон выходящего, если бы он не был совершенно голым. Мои глаза упираются в его живот и застревают.
        - Ты опоздала.
        - Немного…
        - На один час.
        Пауза.
        - И сорок четыре минуты.
        - Ансель… - ищу в своей беспечной голове оправдания.
        Он поднимается и направляется ко мне, я силой заставляю себя оторваться от его паха и посмотреть в глаза, а в них - пугающая бездна, обещающая нечто непоправимо неправильное. Его тело прижимает меня к стене, и даже через многочисленные слои одежды я ощущаю жар его неугомонности. Ощущения - я вся в них: мягкость прикосновений губ к моим скулам, щекам, шее, ключицам. Влажный след языка на коже, трение ладоней, сплетение пальцев и пустота в том месте, где должна была быть моя разумность.
        Господи, что я делаю? Что я здесь делаю? Ведь ответный реверанс мужу уже давно позади…
        Мои ладони боготворят молодость его тела, повторяя руки, плечи, спину, разглаживая грудь, обласкивая бёдра. Пальцами тоже можно чувствовать, поэтому мои в этот миг самозабвенно рисуют своё восхищение, скользя по безупречным кривым.
        Ансель сводит брови, прикрыв глаза, дышит жёстче, рванее, жадно и помногу заглатывает воздух. Его большие ладони уже давно легли поверх моих - не дают ни миллиметра свободы, ведут, направляют: к его груди, животу, паху.
        Наше дыхание творит музыку - прелюдию к полноценной многочастной симфонии.
        Закрыв глаза, я прижимаюсь губами к вспотевшей местами коже на его груди, кончиками пальцев трогаю самую нежную и будоражащую сознание часть его тела. Движения моей руки становятся смелее, подчиняясь ритму ударов его сердца, затем ускоряются, заставляют его тяжело дышать и до боли вжимать пальцы в мою талию. Но мне эта боль необходима - она как саржевая печать на свидетельстве, выданном моей женственности: нет так всё и плохо, раз уж мои ласки способны вызывать стоны у мужчины настолько моложе меня.
        Его глаза закрыты, голова запрокинута назад, рука контролирует глубину и интенсивность моих ласк, сообщая ей желанный ему ритм. И я никогда в своей жизни не была ещё настолько близка к оргазму, будучи полностью одетой.
        Терпкая горячая жидкость приносит мне удовлетворение и бездну стыда - моему супругу свойственны определённые ограничения, «табу», неискоренимо поселенные в его голове воспитанием. И вот теперь, прожив в «кашерности» пятнадцать лет, я чувствую себя испачканной и чудовищно оступившейся.
        Но всё это ровно до того момента, как рука Анселя находит свой короткий путь к моему белью. Он ласкает, далеко задвигая мою совесть умелостью своих движений.
        И вот уже та, которая минуту назад сокрушалась о своём падении, просит:
        - Сними их!
        И получает самодовольную усмешку в ответ - Анселю нет дела до моих желаний, он наказывает, но наказание заканчивается моим первым оргазмом. Он расходится волнами, закручиваясь по спирали, повторяясь и накрывая снова и снова. Я не помню, когда чувствовала подобное в последний раз. Всё было. Но очень давно. Слишком давно.
        Аккуратно, стараясь не создавать лишнего шума и не тревожить спящего Анселя, я трогаю кончик его непокорной пряди волос, тяну за него, выпрямляя и приказывая ложиться верно, не нарушать эстетики моего…
        Моего кого?
        Он лежит неподвижно, долго смотрит на меня из-под своих длинных ресниц. Спустя время поднимается и спрашивает:
        - Как спалось?
        - Замечательно, - улыбаюсь.
        Он улыбается в ответ:
        - Мне тоже.
        Мы целуемся, не принимая душ, не соблюдая правил и не придерживаясь разумности. И я уже почти верю в то, что меня можно желать вот так, как желает он - этот молодой красивый мужчина, греховно сложенный физически и загадочный внутри.
        - Не смотри на меня, - прошу его и закрываюсь простынёй.
        Ансель не грубо, не резко, но достаточно настойчиво отводит мою руку в сторону, сдирая вместе с ней и ткань.
        - Ты красивая! - настаивает, глядя в глаза.
        «Была когда-то» - мысленно добавляю.
        Его взор медленно сползает на мою шею, грудь, живот, сжатые бёдра. Я съёживаюсь от дискомфорта и обиды на время за его необратимость. Почему именно Ансель? Почему именно он? Почему не кто-нибудь моего возраста или старше?
        Мне действительно нужен мужчина, кто-то совершенно новый, кто научил бы жить настоящим, имея за спиной тяжеленный уродливый мешок прошлого. Именно это нам твердили все друзья и знакомые, со знанием дела советовал терапевт. Забавно, но прекрасно осознавая, кто ей платит, она не раз подчёркивала, что в нашей с Каем истории самое правильное - разойтись и пытаться строить новые здоровые отношения с новыми людьми. Врач, опытный специалист, она была убеждена в том, что развод - единственно возможный выход, способный избавить меня от затяжной депрессии, а Кая - … от меня.
        - ???????????????????????????????????????????????????????????????????????Глава 42. Соблазнитель
        Ансель определённо читает мои мысли или слышит их, или чувствует: его лицо неспешно склоняется над моей грудью, и он целует её неидеальность, обводит губами, языком. Его дыхание и нежность наделены редким целебным эффектом - губы на моем животе, так безнадёжно далёком от сексуального, каким-то чудесным образом убеждают меня в собственной красоте и уцелевшей способности быть желанной.
        Нет, Ансель, самое ценное, что в тебе есть - далеко не молодость и даже не твоя дерзость, не опытные движения твоего языка. Самое ценное в тебе - умение быть мужчиной - дар, заставляющий чувствовать себя женщиной любую: не важно, как сильно и как давно увяли её прелести, как изменил пережитый опыт, как много или как мало подарила ей природа, как безнадёжно потрёпана душа.
        Твоя мужественность написана на твоем лице, она в твоей нетерпеливости, жадности твоих ласк, в страстности движений, их силе и плавности, она в прикрытых от удовольствия веках, в сведенных бровях, в румянце на твоих щеках, в твоем дыхании, столь далёком от размеренного, в твоём непристойном шёпоте:
        - Ты плавишь мои мозги… - выдыхает в шею, затем поднимает лицо выше, тянется к уху, но не касается - обдаёт напором выдыхаемого воздуха.
        - Я бы хотела, чтобы ты был старше. Хоть немного старше. Хотя бы чуть-чуть, - шепчу ему.
        - Духовно мы ровесники, ты это знаешь, - отвечает тоже шепотом, но не оставляя ни единого повода для сомнений.
        Он целует мои глаза, собирая губами слезы, ничего не говорит, но в его дыхании я как будто слышу слово любовь.
        Между нами часты внезапные диалоги, как правило, безо всякой смысловой связи между собой. Чаще Ансель просто задаёт вопрос, на который я пытаюсь искренне отвечать.
        - Ну и что ты мне скажешь? - спрашивает, выждав, пока наше дыхание успокоится, мысли прояснятся.
        - А что ты хочешь услышать?
        - Я не знаю… что-нибудь обнадёживающее.
        - Сегодня, скорее всего, будет солнечно, - предлагаю ему такой вариант.
        - Останься со мной…
        Я смотрю в его глаза и вижу чёткий рисунок радужки, ясный насыщенный цвет, и не осознаю сама, как мои тайные, сокровенные мысли становятся словами:
        - Что же ты такой молодой… - шепчу.
        - Это так плохо?
        Что ему ответить?
        - Это прекрасно, Ансель. Для тебя, но не для «нас».
        - Зачем ты живёшь с ним?
        - Инерция. Знаешь такое физическое явление?
        - Инерция - это плохо. Нужно уметь вовремя остановиться.
        - А что будет, когда мне исполнится пятьдесят?
        Его большой палец нежно поглаживает мои губы, отвлекая от мыслей:
        - Мне будет сорок, и я обнаружу первые признаки старения. Пойду к тебе искать утешения, и ты поможешь, расскажешь, как это пережить.
        - Я скажу: «У меня был Ансель, и у него была молодость».
        - В молодость не влюбляются. Ты такая сладкая, что мне иногда становится страшно…
        - Чего ты боишься?
        - Что всё может измениться. Мне страшно это потерять.
        - Господи, зачем я тебе? - спрашиваю. - Посмотри вокруг: сколько молодых и красивых девочек твоего возраста жаждут твоего внимания!
        - Разница в возрасте? Это тебя заботит?
        - Конечно! Её никуда не денешь, никак не избавишься.
        - Возраст не имеет значения, Викки. У тебя есть то, что влечёт сильнее молодости - женственность. В тебе, и только в тебе, её так много, как ни в ком другом. Она во всём: в образе твоих мыслей, в облике, даже в твоей манере двигаться. В тебе уникальная пластика: так легко и воздушно живут в пространстве только балерины. У тебя редчайшая, подаренная природой, а не выработанная искусственно грация. Ты муза, Викки, ты создана вдохновлять, но, я вижу, даже не догадываешься об этом.
        Его слова неожиданны. Я не получала слишком большого количества комплиментов в своей жизни, но, тем не менее, они были, и чаще всего, конечно, от супруга. Но ничего подобного тому, что сейчас говорит мне Ансель, я не слышала.
        - Знаешь, что главное в женщине?
        - Что?
        - Покорность. Ты ни разу мне не отказала.
        - Уверен? - усмехаюсь, вспоминая малиновое пятно на его щеке, «покорно» оставленное ему на крыше залитого красным солнцем здания.
        Он слышит мои мысли:
        - В тот день ты перестала для меня существовать.
        - Что изменилось?
        - Мы встретились вновь. И на этот раз, ты пришла сама.
        - И этого оказалось достаточно?
        - Нет, на этот раз всё было иначе.
        - Как?
        - Твой взгляд давал обещания.
        Это что-то новое и не то, к чему я привыкла за годы брака, думаю, но интересное.
        - И знаешь, всего этого вполне достаточно, чтобы вызвать интерес и запустить программу эмоций, но пленяет нечто совершенно другое.
        - Что?
        Ансель закрывает глаза, сводит свои тёмные брови и, как будто собравшись с духом, отвечает:
        - Это твой внутренний надлом, я ощущаю его почти физически. Если бы я решился изобразить твою душу, то нарисовал бы тело человека, выжившего в автокатастрофе. Он был бы окровавлен и изранен, безвозвратно изуродован, поломан, но жив.
        Я осознаю не сразу, что не дышу. Что в моём теле недостаток кислорода уже приблизился к критической точке. Мои лёгкие молят хотя бы об одном вдохе, но мозг не дает нужной команды.
        И он задаёт тот самый вопрос:
        - Расскажи, что случилось?
        И мне не нужно искать в себе силы, и желание об этом говорить, всё само рвётся наружу:
        - У меня умер ребёнок. Утонул.
        - Это был несчастный случай, - тут же отвечает. - Ошибку может совершить любой. Никто не застрахован. И никогда нельзя быть уверенным в том, что не ошибёшься.
        - Это случилось по моей вине, Ансель. Я должна была за ней следить, но не стала, и она погибла.????????????????????????????????????????????????????????????????????????
        - Чувство вины способно раздавить, - не сдаёт своих позиций Ансель. - А нужно суметь найти силы жить дальше. Твоя жизнь важна сегодня, важна сейчас. Просто позволь себе жить. Просто позволь себе жить.
        И я позволяю.
        Беру его руки в свои и кладу себе на щёки, накрываю ими свои глаза:
        - Трогай меня, - прошу.
        И он трогает: руками, губами, мыслями:
        - Не важно, что было вчера, что будет завтра, важно то, что возможно сейчас!
        И в моей голове что-то сдвинулось, какая-то плита, наверное, тектоническая.
        Глава 43. Феерия
        Alexis Ffrench - Bluebird
        Даже в тридцать девять лет можно делать неожиданные открытия. Неожиданные, потому что, казалось бы, ну какие ещё ощущения ты не испытала в твои-то годы?
        Меня будят не просто горячие, а прямо таки раскалённые поцелуи, и не где-нибудь, а на окоченевшей коже поясницы. Я опять раскрылась во сне и, разумеется, замёрзла, но это упорное недоразумение принесло мне на этот раз феерические ощущения. Не само по себе, конечно, а только лишь в сочетании с губами Анселя.
        Разворачиваюсь, и его ласки влажно перетекают на мой живот: я схожу с ума, я схожу с ума… от кудрявой чёлки, прячущей блеск смеющихся глаз, от волнительных изгибов мышц на руках, плечах, груди:
        - Тот, кто рисовал твой эскиз - был очень талантлив, - говорю.
        - Самым талантливым достаются женские образы, а нам, мужскому племени, только таланты средней руки. Посмотри на это… - он касается пальцами моей шеи и нежно ведёт линию, спускаясь к ключицам, груди, замедляясь у её основания, и останавливается на самой вершине.
        Перед глазами штрихи, рождаемые его рукой на моём холсте, и оживающая женская грудь. Он знал, что делал, потому что умеет видеть детали, а сейчас эти же пальцы желают познавать меня. Его прикосновения не задуманы ласками, но сосредоточенность художника заставляет переживать самый необычный и сильный опыт возбуждения в моей истории.
        Мой супруг далеко не был неумелым, но это… Кай сейчас ринулся бы исследовать мои изгибы ртом, но не Ансель: нервно облизав губы и не отрывая взгляда от собственной руки, он продолжает свою линию, минуя живот и достигая бёдер:
        - Мои глаза не видели ничего прекраснее этого… а повидал я многое…
        - Как много?
        - Страны, континенты, рукотворные шедевры - всё, на что оказался способен человек до этого момента.
        - Женщины?
        Скульпторский взгляд отрывается от моего бедра, профессионально обнимаемого ладонью мастера, и устремляется в мои глаза:
        - Это тебя интересует? - расползается в улыбке, не скрывая иронии.
        И я улыбаюсь в ответ, всем своим видом стараясь доказать, что мне всё равно:
        - В том числе!
        - Я встретил только одну Женщину - тебя. Всё остальное было слишком… пустым. Ненастоящим. Временным.
        В его взгляде бездна. Надвигающаяся волна чувства, известного своей неизбежностью:
        - Я хочу узнать тебя. Хочу знать твою душу. Расскажешь о своём детстве?
        И на этот раз мне хочется делиться с ним, отрывать по кусочку воспоминания и складывать из них свой образ в его голове, как когда-то давно создавала его для Кая. Только теперь я мудрее, опытнее, женственнее:
        - У нашего дома был большой сад. Отец, когда был ещё жив, смастерил для меня качели - настоящие, добротные, с металлическим каркасом и цепями. Он поставил их под большой раскидистой черешней, каждую весну надевающей нежнейшие розовые кружева. Моё детство по большей части прошло в том саду: я так подолгу качалась на своих качелях, что все вокруг подшучивали надо мной, смеялись и спрашивали, не готовлюсь ли я к карьере космонавта. Меня это страшно нервировало, не столько из-за их смеха, сколько нелепостью предположения с душком практичности. Ведь настоящая причина моей любви к качелям была бесконечно далека от подготовки планов на будущее: я мечтала. Воображала себя тонкой златокудрой девой в невесомом наряде или средневековой дамой в парче и жемчугах, наследницей какого-нибудь весьма влиятельного трона. На моей вполне реальной голове вырастала сложная воображаемая причёска, похожая на торт, и я, гордо её неся, продумывала декреты своих государственных реформ. В моём королевстве каждый человек обязан был жить в прекрасном замке и заниматься только любимым делом. Мои подданные день ото дня
становились всё счастливее и счастливее, их жизнь благополучнее, а мои качели поднимали меня всё выше и выше.
        Я ни разу не видела у Анселя настолько абсолютной улыбки, не только коснувшейся его красивых губ, но и совершенно преобразившей лицо: она в каждой мышце, каждой черте, но больше всего её, конечно же, в его карамельных глазах.
        Невероятно красивый парень. Необыкновенный.
        Чего я не говорю Анселю о своём детстве, так это тривиальной правды: Викки была в той степени замкнутым ребёнком, когда грань особенности личности пролегает в опасной близости с психическим отклонением. Я не просто любила одиночество - только в такой форме существования моя странноватая душа находила покой и комфорт. У меня бывали подружки, но ни одной из них не удалось приблизиться на расстояние большее, чем: «давай возвращаться из школы домой вместе?». Я была и оставалась чудачкой, спрятавшейся от мира отнюдь не в тесной раковине, а в распрекрасном хрустальном дворце своего воображения. Иногда, лишь изредка, мои глаза выглядывали из окошка самой высокой башенки, чтобы вполне безэмоционально понаблюдать за внешним миром. И вот однажды они увидели его, моего принца. У него не было ни белого коня, ни бравых усов, ни расшитого золотом камзола. Он походил на самого обычного, ничем не примечательного обывателя внешнего мира, но с той поры, как мои глаза впервые его увидели, я застряла у своего окна, совершенно потеряв интерес ко всему, что увлекало прежде. А в тот день, когда мои уши в самый первый
раз услышали его голос, я вывалилась из своего дворца, упав на бренную землю. Он только раз заглянул в мои глаза, и мир внешний стал интереснее мира внутреннего.
        Я просыпаюсь от холода и свежести: балконная дверь распахнута настежь, а за ней, на террасе, мокнет совершенно голый Ансель. Его ноги широко расставлены, руки вытянуты вверх, лицо подставлено дождю.
        Я опять раскрылась во сне, мои ступни окоченели, пальцы превратились в лёд. Я закутываюсь в плед, как в кокон, и негромко зову:
        - Ансель!
        Он оборачивается не сразу, словно ему потребовалось время, чтобы очнуться.
        - Что ты делаешь? - спрашиваю.
        Он не спешит с ответом, толкает слайд балконной двери, захлопнув её с глухим звуком, возвращает на место шторы и приближается ко мне.
        Холодная кожа и горячий язык - фантастическое сочетание температур в мужчине. Забавно, дождь и утренний холод перед ним бессильны, но от касаний моих пальцев его предплечья покрываются мурашками. Я трогаю его грудь, глажу спину, ягодицы и везде оставляю следы.
        Что я чувствую? Искушение. Влечение. Азарт. Мне нравится быть желанной, нравится быть интересной, нравится не быть совершившей ошибку или отвергнутой мужчиной, успевшим за годы стать родным. Я просто женщина, кому уходящая молодость дала самый последний шанс увлечь и увлечься самой.
        Я пробую на вкус его губы, скулы, кожу на шее, слизываю горечь лосьона после бритья. Набираю полные ладони его непокорных волос, сжимаю пальцы и получаю то же в ответ. Мои веки тяжелеют - это неизбежно, мой путь в нирвану стремителен, хоть и не линеен. Меня раскачивают качели ванильных ласк, потому что сегодня Ансель… нежен. Впервые так глубоко чувственен и НЕЖЕН. Бережен, мягок, нетороплив, наполнен искренним стремлением доставлять радость. Его губы шепчутся с моей кожей, выведывая секреты, дразнят грудь. Он отрывает от меня руку, поднимает и долго, внимательно смотрит на блеск на своей ладони. Затем подносит к лицу, и от вида его опускающихся век, я попадаю в другое измерение - мне не хватает ни мыслей, ни вдохов, ни длины секунд. Он ждёт, пока я закончу, упирается и, глядя в глаза, начинает медленно двигаться. Моим единственным фокусом становится только ощущение наполненности: я чувствую. Я чувствую слишком глубоко, чтобы назвать это интрижкой, местью или временным развлечением. Ансель останавливается и тянет меня за руки, приподнимает - хочет, чтобы я смотрела, впитывала нашу интимность
глазами. И я делаю это, перестав дышать, трусить, сворачиваться от укоров мнимой совести.
        В моём кадре приоткрытые малиновые от ласк губы, и я провожу языком по их контуру, прижимаюсь своими к их юной полноте. Как много сейчас я бы отдала, чтобы только вернуть свои двадцать пять лет.
        Второй оргазм глубже и длительнее, шире диапазоном проигрываемых эмоциональных нот.
        Во время третьего я готова прокричать «люблю тебя», но вовремя соображаю прикусить язык, отчего сексуальный стон становится похожим на звериный.
        И только когда моё тело ощущает пульсацию семяизвержения, эйфория сменяется страхом:
        - Что ты делаешь? - спрашиваю.
        Незащищённый секс не входил в мои планы, и в этот не самый удобный для мыслей момент я думаю… о Кае. Одно дело измена в ответ и совсем другое - рождение ребёнка. Я не думаю о том, как это событие могло бы изменить мою жизнь, и как на самом деле этого жажду, я думаю только о том, что Кай не вынесет такой боли.
        - Что ты делаешь? - снова восклицаю.
        Но Ансель не слышит: брови сведены, лоб сморщен, глаза закрыты.
        - Что ты делаешь? - ещё громче.
        Он словно выходит из транса, открывает глаза, но не полностью - только чтобы увидеть меня:
        - …люблю тебя…
        Что он вложил в это люблю? Простоту и лёгкость или сложность и тяжесть? Секс или…
        - Я люблю тебя, - толкается глубже, продолжая пульсировать, - я люблю тебя! Я люблю тебя…
        Подождав, пока он утихнет, переживёт свой эмоциональный пик, и уляжется рядом, я задаю свой животрепещущий вопрос:
        - Ты знаешь, для меня всегда было загадкой, за что меня можно любить?
        - У души тоже есть вес. Чем запутаннее мысли, чем безрассуднее идеи и крепче чувства - тем сильнее притяжение. Меня затягивает, Брауни, маленькое шоколадное пирожное, в твой бесконечный соблазн. Знаешь, какой у тебя взгляд? Бархатный. Вначале просто хочешь в него обернуться, а потом вдруг обнаруживаешь себя глубоко зависимым.
        - Для меня ты опасен.
        - Почему?
        - Потому что твой биологический возраст не соответствует духовному. Внутри ты старше, чем снаружи.
        - Чем же это может быть для тебя опасно?
        - Неуправляемостью эмоций.
        Я совершаю ошибку - инерция нашего разговора прибивает мой взгляд к его берегу, и там, на том берегу, меня ждут. И, похоже, уже давно. Мы говорим, не произнося слов. Он просит сойти на пристань, а я спорю и удивляюсь, как так? Почему же он никак не может понять, что мне нельзя? Это не мой причал, не моя земля, а встречающий ошибся, обознался в суматохе и суете толпы. Он говорит, что доверяет своим глазам, что слишком давно ждёт, чтобы ошибиться: «Это ты! Ты и только ты» - клянутся его глаза, и я с ужасом понимаю, что от его берега меня отделяет лишь шаг. Один единственный шаг.
        - Викки, вскоре мне придётся уехать.
        - Куда?
        - В Арктику, на остров Баффин. Сезон начинается, я должен быть там. Это и есть моя работа, мой основной источник дохода. Поедешь со мной?
        - И что же я буду там делать?
        - Жить. Быть хозяйкой и принимать моих гостей вместе со мной. Тебе понравится, поверь. Это самое большое уединение, какое только можно себе представить, самое удобное место для того, чтобы искать и найти себя.
        - Это ведь очень дорого, насколько я знаю: добраться туда и жить, боюсь, сейчас я не могу себе этого позволить. Мои личные доходы, они…
        - Об этом не думай! Для этого есть я, а ты просто будь со мной рядом! Поедешь?
        - На всё лето?
        - На всё лето. Я научу тебя акварели… и ещё много чему… а ты научишь меня!
        Его слова, тембр голоса, искренность интонаций укутывают в странный, обезболивающий саван. Соблазн закрыть глаза и положить голову на его плечо, отбросить сомнения и инстинкты как никогда велик, но меня словно что-то удерживает, какой-то невидимый толстенный канат. Ансель чувствует мои колебания и рубит его:
        - Уходи от него! Уходи! Я дам тебе больше, чем он, я смогу! Сумею!?
        И меня засасывает. Затягивает его юностью, будущим, развернувшимся перед ним длинной лентой, и мыслью, что это будущее он мог бы разделить со мной.
        Словам своим Ансель помогает губами, ладонями, руками. Он обнимает, гладит, целует, дышит и шепчет, будто заговаривает:
        - Поедешь?
        - Поеду.
        И мы лежали бы вот так, глядя друг другу в глаза, вечность, наверное, если бы реальность, живущая в моём телефоне, не дала о себе знать внезапной тихой трелью, одновременно извиняясь за руины «момента» и напоминая, что мне давно пора к «своему» берегу, хоть там меня и не ждут и уже тоже давно.
        «Я сварю тебе кофе» - проговаривает Ансель одними только губами и выходит из спальни то ли с целью дать мне приватность, то ли не желая ловить оттенки моих интонаций в общении с супругом.
        - Не помешал? - первое, что я слышу от мужа.
        - Даже если так, ты положишь трубку?
        - Нет.
        - Тогда к чему эти вопросы?
        - «Вежливость», Викки.
        Если ты ещё помнишь, кто твой муж, где, как и кем он воспитан, всё сразу встанет на свои места - мысленно добавляю за него.
        - Я звоню тебе по делу.
        - Ну разумеется.
        Пауза. Слишком длинная, чтобы быть легко оправданной. Я знаю, англичанин с толикой еврейской крови против собственной воли поймал намёк ртом, и тот застрял у него в горле. Меня мучает один только вопрос - деталь, грубо выбивающаяся из безукоризненно связанного полотна: почему он не хочет разводиться?
        - Хочу попросить кое о чём. Когда ты будешь дома??
        Глава 44. Кай
        Patrick Watson - Love Songs For Robots
        Ревность разъедает твою личность изнутри, оставляя полости, заполненные зловонием и гнилью. И даже если ты найдёшь в себе силы выгрести всю эту дрянь вон, в оставшихся пустотах всегда будет гулять сквозняк, причиняя тупую хроническую боль, подобно зубу с оголенным нервом.
        Уже в который раз она не ночевала дома. Очередная ночь мук, которые, оказывается, не так просто вынести. И практически невозможно обезболить.
        Я знал, на ком женюсь.
        Её мать приблизилась ко мне не сразу, и, донося суть своего послания, слова выбирала с особой тщательностью:
        - Викки никак не могла освоить язык, - призналась она, смеясь. - Год прошёл, второй, третий, а наша девочка всё сама по себе, всегда особняком… Мы думали, всё дело в английском - никак не даётся ребёнку чужой язык, мешает заводить друзей, но однажды нас пригласили на беседу со школьным психологом и… выяснилось, что у Викки нет друзей не из-за языка. Как раз наоборот: языка нет по той причине, что Викки не стремится дружить. Они сказали, это нормально - такие дети бывают, всегда были, всегда будут… но когда в шестнадцать у неё не появилось интереса к противоположному полу… ну знаешь, обычные влюблённости в актёров или популярных музыкантов, я уж не говорю о внимании мальчишек в школе… В общем, я повела ее к терапевту. Это был хороший врач, мне его рекомендовали. Она сказала, что для Викки самое лучшее, правильное и безопасное не заводить друзей вовсе, потому что она относится к тому типу людей, для которых неудача может обернуться катастрофой. Поэтому я не могу во всей полноте выразить тебе свою радость и облегчение, что на её пути всё-таки встретился достойный мужчина. Она ведь недаром позволила
тебе приблизиться: ты сильный, надежный, умный. Такой как ты никогда не даст ей упасть.
        Я услышал это незадолго до свадьбы - в день, когда мы с Викки объявили родителям о том, что женимся. Умудрённая жизнью женщина дала мне возможность изменить своё решение или же сделать его ещё более осознанным.
        Разумеется, я не знал этих деталей взросления своей будущей супруги, даже не скажу, что подозревал нечто подобное, но однозначно чувствовал в ней необычную уязвимость.
        Её мать мягко дала мне понять: будь аккуратен с моей девочкой - её легко разбить. Если не готов к бережности, лучше отойди и оставь её тому, кто окажется способным прожить свою жизнь в вечной заботе.
        Но я был готов. И даже более того: рвался в бой, непоколебимо уверенный в собственном стремлении прожить жизнь рядом с одной женщиной, всего лишь неся за неё ответственность и невзирая на возможные проблемы и невзгоды.
        «Чепуха!» - подумал я тогда. Я люблю её, она любит меня, и я никого больше не вижу рядом с собой. Жениться я решил не за один день - мы вместе уже годы, тогда к чему все эти разговоры? Она странная, дикая, непредсказуемая. Малопонятная, но легко уязвимая, бесконечно интересная. Меня не останавливают ни шрамы на её шее, ни сложности в её голове. Я хочу эту девушку. Хочу её до одури, до зубовного скрежета, до лязга размыкаемых замков в моей переполненной эмоциями душе, до растоптанной дружбы и попранной преданности, растёртых в ничто гранитными жерновами этого неуправляемого чувства. И речь ведь даже не о сексе: мне нужны её глаза, влюблённые в меня руки, необходимы мысли, и желательно, чтобы все они были только обо мне. Я жажду раз и навсегда стать её Эверестом - высшей точкой, апогеем безумия, прозванного… любовью.
        Some Kind Of Love The Killers
        И вот, столько лет спустя, в ярком утреннем свете, безжалостно заполняющем нашу кухню, я смотрю на её брови. Сейчас все помешаны на широких, и моя жена, похоже, заразилась общим трендом - тоже стала подрисовывать свои. Она завтракает, сидя, как обычно, напротив меня, а я не могу оторвать глаз от её лица.
        Без макияжа эти брови такие же, какими были в тот день, когда я впервые её увидел: совсем не тонкие, ровные, с дерзко вздёрнутыми кверху хвостами. Две экспоненты. Каждый волосок растёт именно в том месте, где должен быть, лежит именно так, как нужно, чтобы картина была шедевральной. В бровях моей жены её характер, темперамент, взгляд на жизнь и даже, наверное, немного судьба. Напрасно она так старается изменить то, что дано ей природой.
        Без косметики её лицо выглядит моложе и мягче, вынимая из моих запертых папок памяти воспоминания нашей юности. Самое большое желание в это утро, а также вчера, позавчера и все последние недели - обнять её лицо ладонями, максимально приблизиться, долго вглядываться в карие радужки, потом просто прижаться губами к губам.
        Мне больше не позволено этого делать.
        Жалею ли я?
        Каждый день. Каждый мой новый день начинается с мысли, что я, возможно, ошибся, просчитался, совершил непоправимую глупость. Что нет, и никогда уже не будет пути назад.
        Два слова. Только два слова теперь я получаю от неё: «доброе» и «утро». Два сегодня, два вчера и позавчера. Ещё год назад я и предположить не мог, что мы когда-нибудь дойдём до точки, в которой не останется слов друг для друга.
        - Вик?
        В её глазах безразличие. Ничто так не убивает, как пустота.
        Да, я ошибся, моя ставка не сыграла. И всякий раз, когда понимание настигает, разум спорит, повторяя: «Тебе нечего было терять!».
        И я с ним согласен, но лишь в той части, где бездействие - гарантированный проигрыш.
        Терять было что: слова. Не так и много, но всё же больше, чем два.
        Улыбки. Пусть редкие, но они были единственным источником моей энергии на день.
        Поцелуи. Они были только моими, и хотя в её ответных больше не было жизни, теперь, в этой новой реальности, моя душа скучает даже по ним.
        - Давай сходим куда-нибудь? Вместе? - предлагаю.
        - Куда?
        - В театр? В кино? В парк тоже можно - в Елизаветинском сейчас весеннее буйство… тюльпаны, твои любимые…
        Я чувствую себя привидением. Во всяком случае, такова её реакция на мое внезапное предложение. Оно не было запланированным, и, по всему, никак не вписывается в проект извращенца-мазохиста, но я, похоже, живой, и у меня сдают нервы. Эта женщина всё ещё моя жена, хоть и скинула моё кольцо, но, несмотря ни на что, я верю в нас: мы переживём и это, мы справимся.
        - Я не помню, когда в последний раз мы проводили время вместе. А ты? - признаюсь в одной из самых своих больших болей.
        Её ответ так же безразличен, как и всё остальное, что мне адресовано:
        - Я тоже.
        Алые ногти выглядят безупречно: наверное, вчера была у стилиста. Они больше не пугают меня облупившимся лаком, как какие-нибудь два месяца назад, потому что женщина, потерявшая ко всему интерес, не перестала быть любимой.
        - Давай, в таком случае, сходим куда-нибудь?
        - У меня нет на это времени, Кай. Извини. Уверена, тебе не составит большого труда найти себе компанию.
        Сейчас мне хочется порезаться чем-то острым. А потом утопиться. В бассейне на нулевом этаже, например. Хотя нет, это лишнее: Викки когда-то хватило обычной ванны.
        Она поднимается, прихватив тарелку с недоеденной рыбой и салатом, и уходит наверх. Моё общество в последнее время стало для неё пыткой, поэтому утренняя спешка теперь играет роль замечательного оправдания для завтрака в компании зеркала и самой себя.
        И каждый из нас старается не думать о том, что раньше времени хватало на всё, включая секс, кино, Уистлер, друзей и даже её любимый парк королевы Елизаветы.
        Но сейчас меня больше заботит то, что она ушла, не сказав ни слова. Опять.
        Я смотрю на залитое солнечным светом панорамное стекло кухни, у которого сижу, и снова думаю о бассейне.
        -
        Глава 45. Я сражаюсь
        Вечером вместо того чтобы провести время с женой, которая мне теперь необходима как наркотик, я приезжаю к собственной матери - сегодня годовщина смерти отца.
        Я вооружён букетом цветов и её любимыми пирожными из Costco в надежде, что они помогут мне избежать её обычного нытья, но это не помогает:
        - Кай, сынок, сколько ещё ты будешь мучиться с ней?
        - Полагаю, столько же, сколько и она со мной.
        Я смотрю на женщину, давшую мне жизнь, и не понимаю, почему не испытываю к ней той нежности, какую источало моё сердце в далёком детстве.
        Я помню, как она будила меня по утрам: ласково, неспешно, бережно. Прижимала свои материнские губы к моему лбу и, целуя, всегда медленно перемещала их к линии роста моих курчавых волос. Я слышал, как глубоко она вдыхает, засунув в них свой нос, и чувствовал себя самым счастливым и спокойным ребёнком в мире.
        Это место - участок кожи, где кончается лоб и начинается шевелюра, остаётся особенным для меня и сейчас. Когда-то в юности, в пору безбашенности, вседозволенности и наплевательства на гордость и рамки… а может, это была просто искренняя и чистая любовь, я не стыдился просить Викки целовать меня. Эти поцелуи были во сто крат мощнее материнских по силе своего воздействия и совершенно обратными по характеру. Они будили во мне вулкан чувственности, желания, обнажали во мне самца.
        Я не помню, когда моя жена прикасалась ко мне в последний раз. Я не помню, когда она вообще проявляла хоть какой-нибудь интерес. И знаю причину: всего несколько слов. Несколько сказанных в запале, необдуманных, не взвешенных жестоких слов изменили нас навсегда.
        Может ли мужчина, переставший быть им в глазах своей женщины, что-либо изменить? Исправить? Доказать, что он всё же чего-то стоит? Что Любовь его - не полые слова и не юношеская прихоть, а фундаментальное чувство, подчинившее себе каждый его вектор.
        Я пытаюсь.
        Я пробую всё, на что способно моё воображение и сила моего духа.
        Я сражаюсь.
        - Она стала слишком тяжёлым для тебя грузом, сынок! - настаивает мать. - Сама идёт ко дну и тебя тянет. Ты ведь когда-то был отцом, постарайся меня понять: сил нет смотреть на то, как твоё дитя убивают!
        В глазах матери поблёскивают скупые слёзы, делая для меня эту сцену душераздирающей и невыносимой в одно и то же время.
        - Где это видано, чтобы невестка мать на порог не пускала?
        - В этом ты виновата сама.
        - Мало ли что и когда было сказано!
        - Мама, ты сильно перегнула палку. А ведь я тебя просил не лезть к ней, предупреждал! Нельзя воплощать в слова весь бред, который возникает в твоей голове, нельзя, понимаешь? Все давным-давно привыкли к тому, что твоя прямолинейность неразборчива и обижает, иногда плетью хлещет, но есть же, чёрт возьми, предел! Ситуации, когда контролировать свой рот просто жизненно необходимо! Я до сих пор с трудом осознаю, что те слова вылетели изо рта моей родной матери!
        Она нервно поджимает губы, отчего подбородок кажется ещё более резким, угловатым.
        - Да, я сказала глупость. Но уже давно это признала и извинилась. А тебе, как сыну, не стыдно закрыть двери своего дома для матери?
        - Зачем тебе мой дом?
        - Затем, что он дом моего единственного…
        Она осекается, потому что вот уже двенадцать лет, как правда всплыла, и мы выяснили, что я вовсе не единственный, как был всегда уверен, а младший из двоих братьев.
        - Мама, мой дом не только мой, но и моей жены. Дом, понимаешь? Место, где она должна ощущать комфорт и безопасность - это важно. О каком комфорте можно говорить, если в твоей гостиной сидит и поучает всех вокруг человек, произнёсший вслух «Бог прибрал её к лучшему, теперь хоть выдохните»?
        Мать закатывает глаза.
        - Ты же женщина, мама! Должно же быть в тебе что-то хоть отдалённо напоминающее сострадание? Смерть ребёнка - всегда горе, но прибавь сюда ещё и чувство вины! Ты можешь хоть на секунду почувствовать её груз?
        - Все эти душещипательные призывы к моему состраданию никоим образом не оправдывают жену, ставшую шлюхой.
        Если даже моя мать в курсе, то это дерьмо начинает выходить из-под контроля:
        - Господи, ты-то откуда знаешь?
        - Весь Ванкувер знает, сынок! - её руки тянутся к коробке с салфетками на журнальном столике. - Эта бесстыжая, которую ты так бережёшь и защищаешь, не только позорит, но и открыто тебя унижает, появляясь со своим молодым любовником везде, где только можно. У меня разрывается телефон от доносов - уже перестала брать трубку!
        - Не нагнетай, всё это сплетни…
        - Нет, мой сын никогда не был дураком, что с ним случилось, скажи?
        Любовь случилась. Любовь. И уже давно.
        Глава 46. Прощание
        ВИККИ
        В тот день, когда Кай вернулся домой пьяным, я впервые осталась у Анселя на ночь. Муж не поинтересоваться, где я и с кем, ему было всё равно, а у меня причин оплакивать наш усопший брак имелось ещё меньше.
        Пару дней спустя я снова остаюсь у Анселя. И снова. И снова. В середине мая вдруг осознаю, что не была дома пять дней - и это самое долгое за всю историю бардака, называемого моим браком.
        Новый мужчина меняет мою жизнь, вносит в неё серьёзные перемены: я не только занялась спортом, стала посещать косметические процедуры, но и решила, что моё психическое состояние уже вполне позволяет водить машину самостоятельно.
        Я прошу Анселя научить меня водить, вернее, вспомнить водительские навыки.
        - Почему он не научил тебя?
        - Не доверял.
        - Держись ровнее, ближе к центру полосы. Не прижимайся к ограничителю. Это опасно, Брауни, ты можешь легко перевернуться.
        И я веду ровнее, пролетая мосты, развязки, изумрудные указатели. Ансель держит левую руку наготове, плотно прижав ладонь к бедру, но без надобности за руль не хватается, даёт мне возможность почувствовать машину.
        - Что улыбаешься? - спрашиваю, вдруг осознав, что с самого начала этой нервной эпопеи мой инструктор светился ярче солнца.
        - Мне нравится твоя рождающаяся независимость.
        Он отворачивается и добавляет:
        - От него.
        - Поверь, мне это нравится не меньше, - сознаюсь и сама себе не верю. Потому что мне это… не нравится.
        В салоне BMЦ дебетовой картой оплачиваю счёт за резвого белого коня и вдруг понимаю, что плачу деньгами мужа, которому изменяю. Это вносит некий диссонанс в моё вполне стройное до этого восприятие мира: я больше не пострадавшая сторона, а каким-то невероятным образом сторона неправая.
        В итоге решаю привлечь адвоката и подать на развод, не дожидаясь ни согласия, ни одобрения своего уже практически бывшего мужа.
        Кай уехал в Калифорнию на месяц, поэтому мной было принято решение хирургически разделаться со своим уже умершим браком в его отсутствие - снять квартиру. Под силу оказалась лишь рентовка в Бёрнаби из самых дешёвых, но для меня и это уже стало прорывом. Я придумала покрасить стены цыплячье-жёлтой краской и сделать убогое неприветливое место домом, в котором смогу жить. Купить кое-что из мебели и кухонной утвари, пару комнатных растений, может быть, даже кошку завести. А по возвращению из поездки в Арктику устроиться в Walk-in-clinic хоть дежурным педиатром и через год снять квартиру получше.
        Перемены, а главное, моя решимость их осуществить, вдохнули в моё полупустое тело жизнь. Я полностью выскользнула из оцепенения, сковывавшего все последние годы, научилась различать цвета и оттенки, слышать звуки, улавливать запахи. Я стала улыбаться людям и самой себе.
        И я почти уже у цели на пути к свободе, как вдруг случается неожиданное. Нежданное. Не укладывающееся ни в моей, ни тем более в чьей-либо другой, более здоровой голове. Я не знаю, как это случилось. Как вообще подобное могло произойти, как и почему я это допустила. И не могу найти ни единого объяснения произошедшему.
        Меня не было в квартире, всё ещё номинально числящейся моим домом, около двух недель. В тот день мне пришло в голову перевезти в мой новый дом хотя бы часть своих вещей, и я поехала, планируя закончить с переездом, пока Кай не вернулся.
        Видеть место, в котором твоя жизнь многие годы текла рядом с другим человеком, пустым и безжизненным было настолько странно, что почти больно. Осматривая привычные для глаз стены и шкафы, привезённые из совместных путешествий сувениры, я испытала нечто, очень похожее на сожаления и желание остановиться, передумать и повернуть назад.
        «Решимость, решимость и только решимость» - говорю себе. «Всегда важно вовремя поставить точку» - повторяю чужие слова.
        Холодильник заполнен свежими овощами. Первая моя мысль - Кай дома. Он всегда следит за тем, чтобы в доме были свежие овощи, потому что это то, чем я питаюсь. Но мяса нет, что может означать… что угодно может означать. И только потом я понимаю, что продукты в холодильнике - для меня, ведь он не знает, что моя жизнь и эта квартира больше не имеют ничего общего. В отсутствие Кая овощи для меня покупает, очевидно, Банни - девушка-филиппинка, почти невидимо следившая за чистотой нашего дома все последние годы.
        Кофейник наполнен холодным давным-давно сваренным кофе. Я смотрю на него, словно под гипнозом, и наблюдаю за тем, как ясно моё сознание проявляет некоторые забытые или же нефиксируемые в своё время моменты.
        Вот уже шесть лет, как Кай варит мой кофе и готовит мой завтрак. Мой - потому что сам он ранним утром не ест, а только пьёт, и чаще всего просто воду. Его завтрак наступает позже - через час после физических нагрузок.
        Этот момент стал нашей рутиной, незаметной частью повседневного быта, никогда по-настоящему не ценимой и даже не замечаемой. Просто когда-то, а точнее шесть лет назад, я забывала о том, что должна питаться. С тех же самых пор в моей сумке всегда лежала баночка с очищенным и разделённым на дольки апельсином. Вначале я таскала его на встречи с психотерапевтом, затем на работу, и каждый день ровно в двенадцать получала звонок от мужа:
        - Викки, съешь снэк! Как ты себя чувствуешь? О чём думаешь? Как твоё настроение? Не забудь съесть снэк.
        Затем, ко времени ланча, его машина всегда появлялась на горизонте моего мира и везла меня к месту кормёжки.
        Психотерапия в каком-то смысле помогла - ко мне вернулась самостоятельность, надобность в контроле и напоминаниях отпала, однако апельсин в моей сумке лежал и в тот день, когда я поймала своего заботливого мужа в отеле после сеанса секса с Дженной.
        Вынимаю из кухонного ящика новенький зиплок моей любимой бирюзовой расцветки… мелочь, но, тем не менее, когда-то давно они были моим выбором среди десятков прочих, и теперь Кай покупает именно их. Я даже не знаю, какой момент бешеной скачки, являющейся его жизнью, он уделял шопингу. Никогда этим не интересовалась, только молча, как принявший установку несмотря ни на что шевелиться зомби, пользовалась.
        - ???????????????????????????????????????????????????????????????????????Глаза, которыми я вижу мир, стали теперь другими. Ощущения стали другими. Всё стало другим. Мне не нужно прилагать усилия, чтобы думать, мысли одним нескончаемым потоком рождаются из самых скрытых глубин меня.
        Я осознаю, как сильно мне не хватает человека. Не просто кого-нибудь, а одного конкретного, единственного в мире человека.
        Это погружение в глубокую воду, я закрываю глаза, не смея препятствовать собственной искренности, прислушиваясь к желаниям, следуя за мыслями. И там, в этом пространстве, свободном от влияния воли и разума, я таю в руках мужчины имя которому… Кай. Его лицо спрятано под моими закрытыми веками, его зелёная ящерица под моими губами, его взгляд заставляет умирать и рождаться снова.
        Я направляюсь в нашу залитую солнечным светом спальню - как же давно меня здесь не было. Кровать, в которой я так долго мучила себя бессонницей и дурными мыслями, упрёками, укорами, где меня годами преследовал один и тот же кошмар, и будили ласковые руки, успокаивали своими поцелуями губы, возвращали к жизни самые разные или одни и те же слова, идеально заправлена - в этой комнате давно никто не спал, ведь так с бельём умеют обращаться только руки Банни.
        The Cinematic Orchestra performing «Wait for Now / Leave the World» Live on KCRW
        Я гоню от себя чувства, душу эмоции, но мне дико, адски, душераздирающе сильно не хватает человека, живущего в этой комнате.
        Подхожу к панорамному окну, обняв себя руками, и закрываю глаза. Под моими веками спрятана моя слабость и сила, неискоренимость чувства, задуманного быть моей благодатью, но обернувшегося болью. Я спрячу от мира свои желания и мечты, скрою их от всех, оставлю только для себя: пусть в это мгновение меня обнимают руки. Пусть они обхватят меня со спины и сожмут кольцом, замкнут в круг своей заботы. Пусть они будут тёплыми или даже горячими, а я уложу свою тяжёлую, измученную неправильностью, неоднозначностью голову на его плечо. Пусть его сердце бьется так же уверенно, как когда-то, каким было всегда. Пусть его губы коснутся моей щеки, пусть его шёпот согреет моё ухо так давно не произносимыми словами: «Ты моя! Ты только моя, Викки…»
        И я чувствую.
        Ощущаю его присутствие, улавливаю кожей радиацию тепла и перестаю дышать.
        Где он был? Откуда он здесь?
        Отрываю от пола ступню, чтобы сделать шаг назад, но тут же упираюсь спиной в нечто горячее и влажное.
        - Обними… - прошу шёпотом.
        Он медлит, тянет, изматывая неопределённостью, и я закрываю глаза - мне больно видеть, и мозг вот-вот взорвётся от напряжения. Наконец, его сильные руки оборачиваются вокруг меня, вжавшись предплечьями в живот, я открываю глаза и вижу капли воды на коже.
        «Господи!» - думаю. - «Всё это время он был дома! В душе!»
        - Ну что? Теперь ты живая? - обжигает мой затылок полушёпотом-полуголосом. И я чувствую в знакомом, всегда для меня мягком, но теперь жёстком тоне горечь и боль.
        Бурю в моих чувствах выдаёт дыхание: слишком частое и рваное, чтобы безразличие, которое я так лелею, выглядело убедительным.
        - Всё-таки ожила… - констатирует с интонацией, которой в суде выносят приговор серийным убийцам.
        Кай делает шаг назад и подхватывает меня, чтобы не упала. Мгновение спустя я лежу на кровати, отслужившей шестилетнюю службу супружеского ложа. Здесь был секс, много секса, но совсем мало близости. За эти годы она ни разу не видела любовь. А может, видела?
        -
        Глава 47. Прощание
        Кай мокрый и голый, на нём нет даже полотенца - не счёл нужным прикрываться в квартире, где кроме него никого нет. Он нависает надо мной, и смотрит в глаза мутным тяжёлым взглядом - в нём намешано столько всего, что в эту минуту моему сознанию сложно вычленить главное. Неосознанно я избегаю поединка, зная заранее - мне не выиграть, поэтому малодушно скольжу глазами по его стройному телу. Его как будто стало больше: мышцы объёмнее, грудь шире, руки сильнее.
        Я вздрагиваю от прикосновения к голени: Кай больше не смотрит на меня, он следит за собственной рукой, медленно поднимающейся к моему колену. Его ладонь задерживается на бедре, кончики пальцев вжимаются в кожу, и это не просто касание, не ласка традиционной прелюдии, его руки словно стремятся запомнить меня, оставить в памяти слепок, забрать часть с собой.
        Я фиксирую каплю воды, готовую сорваться с пряди мокрых волос мужа, пока его руки стягивают с меня одежду, преследуя только одну цель - остаться вменяемой. Сражаюсь, зная, что у моего супруга есть нечто такое, против чего я безоружна - взгляд. Он удерживает зрительный контакт гораздо дольше любого времени, которое можно было бы отнести к нормальному, и мне тяжело выдержать эту пытку, она как распятие.
        Наконец, Кай медленно приближает своё лицо к моему, и его черты размываются. С облегчением закрываю глаза и жду. Он не касается меня губами, не дразнит, не трогает, как раньше, он поглощает, захватывает. «Это не поцелуй» - проносится в голове, «это декларация права собственности». Его рот - печать, оставляющая специфический сложный оттиск «Possessed».
        А я плыву по реке, запрокинув за голову руки, закрыв глаза и расслабив плечи, обняв ногами талию первого в своей жизни мужчины. Её воды омывают мое тело - грудь, шею, живот, бёдра. Я хочу целовать эту воду, согласна в ней утонуть, навсегда остаться в её изменчивых течениях.
        В глазах Кая подозрительный блеск. Подозрительный, потому что именно так блестят боль и горечь. Я уже видела его таким однажды, я знаю.
        Меня распирает потребностью прокричать ему: «Что, больно тебе, да? Молча терпишь и мучаешься, потому что упрекать не имеешь права?»
        Он наполняет меня собой и… разница есть, чёрт возьми. Есть разница. Она так разительна и так оглушает, что мои веки сами собой опускаются под её тяжестью.
        - Открой, - требует. - Открой и смотри!
        И мы оба слишком хорошо осознаём причину этого желания. Странно, но именно она играет главную партию в сегодняшней симфонии, подтолкнув нас обоих к краю, заставляя пройти в опасной близости к пропасти, когда чувства на пределе, а в венах закипает кровь.
        Вначале он двигается медленно и даже томно, не отрывает взгляд. Мне сладко. Мне сладко и горько одновременно.
        Жду поцелуя, жажду его, но не получаю. Кай на мгновение прячет лицо в изгибе моей шеи, и мне удаётся поймать такой знакомый, но уже почти забытый запах его волос. Мне хочется целовать его… везде. Прижаться губами к виску в том месте, где начинают расти волосы, к его колючей щеке, ощутить мягкость и нежность его губ под своими.
        Я ненавижу себя и поражаюсь неискоренимой силе желания, жажды, голода, потребности в человеке, который предал.
        Каждое его движение выверено, отточено, отработано годами нашего брака. Мой супруг давно изучил моё тело так, как способен только самый близкий человек. Он не суетится и не торопится, не взбивает во мне сливочный крем, он меня… как будто любит, причём именно так, как когда-то очень давно, в то время, в котором мы оба были юными: нежно, бережно.
        Его пальцы обхватывают мою грудь, и через мгновение я ощущаю жар его рта, влажность языка. Всего нескольких движений оказывается достаточно, чтобы то большое и сладкое, что росло во мне все последние минуты, наконец, разорвалось.
        Мне хорошо. Мне беспредельно, на грани безумия хорошо.
        Он не замечает, он сам по себе. И он меняется.
        SEX I AM
        Его движения не его. Это не Кай - это выпущенный на свободу дьявол. Мужчина, многие годы бывший нежным и всегда аккуратным мужем, скрывал, что может быть неистовым: его губы не целуют мои - едят, его бёдра не совершают фрикции - они заявляют о правах, ударяя в самый центр меня своим главным аргументом.
        Его дыхание - смесь шипения втягиваемого воздуха и чистейшей эротики мужского голоса, о диком тембре которого я даже не подозревала. Это открытие отрезвляет, но требовательные ласки разозлённого самца не дают сосредоточиться.
        - Кай… - пытаюсь выиграть время и понять происходящее.
        Но он не реагирует, вбиваясь в моё тело тяжёлыми ударами. Его губы терзают сжатую пальцами грудь, причиняя боль и… погружая в темноту похоти.
        Я - плохая девочка, приговорённая к казни, теряю рассудок и остатки здравого смысла, плавясь на гильотине своего судьи и палача.
        Он палач.
        Потому что мои зубы уже насквозь прокусили язык, удерживая вопль признания. Я лучше буду глотать собственную кровь, чем позволю ему узнать, как женщина внутри меня предаёт саму себя и рвётся наружу с одной только целью - выкрикнуть малодушное «я люблю тебя».
        Его волосы налипли на лоб, грудь взмокла, взгляд затянут непробиваемой, жестокой, почти животной потребностью трахать. Что он и делает, давая услышать, каким может быть, каким, вероятно, бывает с другими - теми, кто не удостоился чести зваться его «миссис Керрфут».
        Он стонет. Он, чёрт возьми, стонет. В последний раз я слышала эти звуки… когда? Лет десять назад? Тогда он был парнем, провалившимся в Чувство. Сейчас это здоровый зрелый самец, способный поджарить сотню таких как я своим тестостероном. Но дикость и нелепость происходящего в том, что хрип, рвущийся из его лёгких, вторящий пульсации семяизвержения, наносит свой последний удар по моей вменяемости.
        - ???????????????????????????????????????????????????????????????????????Это наш первый секс, когда Кай и не думал заботиться о моём оргазме. И это самый сильный, судорожно интенсивный оргазм в моей жизни.
        Из меня вырывается крик. Какой-то звериный зов, настолько громкий и нечеловеческий, пугающий, что Кай обнимает ладонями моё лицо и шипит в мои губы:
        - Шшшшшшшш! Тише-тише…
        В забытьи, которое могло бы стать моим спасением, я брожу ладонями по его мокрой, липкой коже, прячущей большое, красивое, крепкое тело. Удовольствие кольцами, волнами, продолжает отдаваться эхом в самом центре меня, и я теряюсь в ощущениях, выгнувшись им навстречу, тяжело и жадно дыша, обнимая ладонями самый красивый в мире затылок, купаясь пальцами в волосах, отдавая им честность.
        Да, язык лжив, изменчив, мелочен и ничтожен. Искренность в жестах - в пальцах, ладонях, взглядах. Если бы только люди стали немыми - как много уцелело бы добра.
        Кай даёт нам ещё несколько секунд. За это время я успеваю почувствовать, как бьётся во мне его высвобождающееся семя, и как судорожно мои внутренности сжимаются, вбирая его в себя, хоть и знают, что бесполезно.
        Он поднимается, ни разу на меня не взглянув, и направляется в ванную.
        Мне больно. Мне невыносимо горько от сожалений, беспощадно раздирающих грудь, обнажая мою пустоту.
        Дверь в ванную захлопывается, и мой дом вновь погружается в вязкую убивающую тишину.
        Стены и дверь не мешают мне видеть сквозь них: я знаю, что Кай стоит сейчас, уперев руки в гранит столешницы, опустив голову и закрыв глаза. Сколько раз я видела его в такой позе? Сотни.
        -
        Глава 48. Поединок
        Кай
        IAMX This Will Make You Love Again
        Жизнь завела во мне давнюю привычку сканировать пространство: «предупреждён, значит, вооружён» - любил говаривать мой покойный отец. Я делаю это машинально, точно так же, как веду глазами круг по зеркалам за рулём.
        Он стоит у тротуара, опёршись бедром на сидение мотоцикла. В руке зажат шлем.
        Десять шагов до поединка: десять секунд на обдумывание вариантов и усмирение крови. Если я на девяносто процентов англичанин, как утверждает подаренный Викки ДНК тест, то выдержка должна сработать.
        На седьмом шаге я вижу то, отчего стройность моих мыслей сбивается, цепляюсь носком за нечто, возможно, край бетонного блока из которых сложен тротуар, и едва не теряю равновесие. Но мне плевать: один - ноль, и забили мне, даже не открывая рта - на его запястье поблёскивает прозрачным пластиком резинка для волос. Пружинка, которой моя жена собирает волосы перед тем, как принять душ.
        Ещё несколько недель назад она делала это на моих глазах… только на моих. Фиксируюсь на зеркальных прямоугольниках окон стоящего напротив здания - точка опоры не для взгляда, для духа.
        - Отпусти её, - он не любитель прелюдий.
        - Нет.
        - У вас нет будущего.
        Я не отвечаю словами, но он легко читает ответ в выражении моего лица: «Не тебе решать».
        - Ты ведь не глуп, понимаешь и сам: если что и было у вас до меня… теперь этого больше нет.
        Слишком много слов, слишком. Избыток слов - признак слабости. Пока только признак.
        Мне тяжело смотреть на него: первобытные инстинкты не обманешь ни культурой, ни этикой, ни воспитанием. Особенно, будучи искушённым чётким осознанием своего физического превосходства. Я крупнее, шире, выше. И в те вечера, когда не срываюсь в алкогольный морок, я забиваю мысли тренировками, выматываю тело почти под ноль, чтобы у мозга оставалась только одна забота - дотащить тело до кровати. Накопленная мышечная масса в моём случае побочный эффект от основного - усмирительного. И сейчас я не уверен, что смогу удерживать в узде рвущуюся наружу агрессию до самого конца: она в руках, ногах, во всём теле, в каждой мышце, клетке:
        - Ошибаешься.
        - Она влюблена.
        Пауза. Пауза, угрожающая раскрошить мне зубы. Всё моё существо дико воет внутри меня, перед глазами плывёт, и я уже близок к грани, за которой животное во мне победит человека, как вдруг в памяти всплывают кадры, совсем недавно пережитые в супружеской спальне.
        Они отрезвляют. Придают уверенности. Самое большое искушение - бросить ему в лицо правду: она была со мной вчера. И принадлежала в те минуты целиком и полностью только мне.
        - Предоставим право выбора женщине, - решаю.
        - Она уже выбрала.
        Ловлю себя на том, что медленно качаю головой, но он не унимается:
        - Поэтому повторяю: отпусти её!
        И я сдаю позиции:
        - Это иллюзии. В её жизни твоя роль была маленькой… и она уже сыграна.
        - Отпусти её!
        - Ты не знаешь, кто она, - предупреждаю.
        - Знаю: поломанная тобой женщина!
        - Поломанная. Женщина, - согласно киваю. - Но моя.
        Понимаю, что он ненавидит меня не меньше, чем я его - это в его глазах. Ощущаю физически его мысли: он душит меня, рвёт на части, забивает до смерти, и убеждаюсь в его слабости - это он влюбился, не она. Её глаза ещё вчера говорили мне совсем другое: она будет со мной.
        Теперь осталось главное: договориться с собой, найти силы и переступить, забыть. Стереть из памяти.
        - Ты никогда не простишь ей меня. Не сможешь, - впечатывает напоследок.
        И меня, наконец, прорывает:
        - Моя женщина слишком сложна для тебя, и ты её не потянешь, потому что глупец и мальчишка: так хочешь видеть желаемое, что не замечаешь главного: мы связаны. Связаны не только жизнью, но и смертью, поэтому не разорвать. А прощение… Сложнее всего выпросить его у самого себя, остальное - вопрос времени и разума.
        Я вижу, как впиваются его пальцы в шлем: добела, до виртуального скрежета, который слышим мы оба. Он резко перебрасывает ногу через сиденье своего мотоцикла, уже уверенно натягивает шлем, срывается с места.
        И я, прищурившись, снова фиксируюсь на зеркальных окнах здания напротив.
        Останется ли она? И если да, то… хватит ли мне разума? Сил?
        Машинально продолжаю свой путь длиною в один квартал от ресторана до фургона с буррито, приткнувшегося у входа в высотку моего офиса. Любителей фастфуда много: у фургона, как всегда, очередь, грозящая вырвать минимум тридцать минут из моего графика.
        Глава 49. Судьбоносный буррито
        Викки
        Я не могу объяснить, что произошло в тот вечер, но в моей памяти это неоднозначное событие осталось окрашенным светом. Словно на прощание мы оба, и Кай, и я, решили напомнить друг другу, кем были когда-то.
        Можно ли изменить любовнику с собственным мужем? Формулировка абсурдна, но да, можно. Можно предать только-только родившееся чувство, унизить мужчину, кем бы технически он ни был, опустить собственное достоинство.
        Но…
        Случившееся изменило меня, задало иной вектор моим мыслям. Несмотря на то, что наш с Каем брак продолжает стремительно лететь под откос, в тот вечер он всё же смог вернуть меня на свою орбиту, сумел. Просто дал ещё раз почувствовать свои ладони, запах, напомнил, каким может быть.
        Он не хуже и не лучше Анселя, он просто…
        Насколько ненормальна женщина, способная любить двоих?
        Меня рвёт на части: кто из них? Кто из них принадлежит мне, и кому принадлежу я? Или я сама по себе, ведь человек приходит в этот мир и уходит из него в одиночку, мы находим пару, но лишь на время…
        Мне кажется, у меня раздвоение личности: одна половина во всю глотку орёт «Ансель - чистая тетрадь, бери и пиши всё заново», другая тихим, монотонным, но НИКОГДА не умолкающим голосом твердит: «Кай. Кай. Кай. Это всегда был он и только он, и ты всегда об этом знала».
        Я больше ни в чём его не виню, нет ни первых, ни вторых, ни правых, ни виноватых. И не могу выбрать. Они оба мне нужны и оба дороги. Нужно только понять, почувствовать, кто нужнее, кто дороже. Кто из них сможет сделать главное - успокоить мою душу.
        У меня нет мебели, совсем нет, есть только сумки с вещами. Нет даже самого маленького ковра, на котором можно было бы прилечь на ночь, и я не придумываю ничего лучше, чем расстелить свои зимние куртки и свитера. Но сна всё равно нет. Большую часть ночи сижу по-турецки, уперев локти в колени и уложив на ладони голову, но когда конечности затекают, складываюсь в позу эмбриона и продолжаю думать. Под утро делаю свой окончательный выбор, и принятое решение - самое взвешенное и обдуманное в моей жизни.
        Я нашла Кая стоящим рядом с фургоном мексиканской еды для ланчующейся офисной популяции. Человек, всю жизнь с зоркостью орла следящий за правильностью нашего общего питания, покупает себе буррито с телятиной и красным острым перцем. Ну и Бог с ней, с едой, опустим фастфуд - у нас есть заботы поважнее: девушка-продавец. На вид ей лет девятнадцать-двадцать, белокурое каре подхвачено по бокам жемчужными заколками, придавая её ввиду ещё больше детскости. Она улыбается моему супругу во весь рот и не по-женски, а по-детски. Её искренняя доброжелательность так же чиста и незапятнанна жизненным опытом, как и юность. Мне становится по-настоящему смешно: на что, вообще, мы с Гердой рассчитываем, если по земле ходят вот такие юные голубоглазые ангелы?
        Кай прикладывает кредитку к кассовой машине, принимает из рук прекрасной нимфы свой бумажный пакет и тоже широко и приветливо ей улыбается.
        Я ощущаю свою неуместность в этом отрезке жизни супруга слишком остро. Достаточно, чтобы задержаться «во вне» и со стороны наблюдать за жизнью человека, который в соответствии с сутью института брака должен быть частью меня.
        Кай направляется в сторону своего здания, а я так и стою на перекрёстке, пропустив пешеходный сигнал, болея и пытаясь понять, когда, в какой момент двое близких стали чужими.
        Натянутый на плечах мужа пиджак заставляет меня задуматься о том, насколько они с Анселем разные.
        Кай шире, выше, красивее. И здесь, как в тесте на логику: «Продолжите ряд». «Лучше»?
        Лучше ли…
        Я не знаю Анселя, но жизнь так всё вывернула, что прожив с мужем пятнадцать лет, я, кажется, не узнала и его.
        Сегодня Кай выглядит дорого и устало, в его походке совсем не осталось молодости, каждый шаг обременён виртуальным весом, словно ступая, он втаптывает в асфальт по миллиону долларов. Говорят, новые отношения заставляют мужчин молодеть, но не похоже, чтобы это работало для моего супруга. Может, для него Дженна отнюдь не новое?
        В моей голове набухает обозлённое и упрямое «Какого чёрта?».
        Срываюсь с места и перебегаю дорогу, лавируя между ползущими в пробке автомобилями с целью нагнать своего «неверного», но всё ещё законного супруга.
        Мне везёт - его задержал лифт, пока я, стоя на обочине, подвергала диалектическому анализу наш брак.
        - Привет, - выдыхаю, едва успев заскочить в золотой лифт. - Многовато золота, не находишь? - тут же сообщаю свои соображения - мужу ведь можно и нужно доверять свои мысли.
        - Привет, - сухо отвечает он.
        Его лицо не выражает ничего определённого, и я мысленно дорисовываю на нём досаду. Он же не должен быть рад меня видеть, так ведь?
        Но, очевидно, я ничего не соображаю в законах мироздания, потому что человек в строгом бизнес костюме украдкой, но улыбается. И мне вдруг становится так легко, так хочется его обнять и попросить хотя бы попытаться вернуть всё то, что у нас когда-то было… очень много лет назад. Я бы ему помогла. Все свои уцелевшие силы к этому бы приложила. Но двери золотой капсулы раскрываются, и на нас с интересом смотрят глаза Виолы - администратора, родом из Бразилии.
        - Привет, Виола! Как поживаешь? - улыбаюсь ей.
        - Хорошо, а ты как?
        - Вполне сносно, - машинально смотрю на Кая, но ему не до меня: он быстрым, уверенным шагом направляется к столу, за которым работает ОНА. Мой муж протягивает ей бумажный пакет с буррито, она принимает обеими руками, как новоявленная азиатка, ей Богу, но главное - это её глаза - гребаное Северное Сияние. Мой благоверный плавится под таким излучением, как воск. Совершенно не способен удерживать форму. Они что-то говорят друг другу, но мне не разобрать, я слишком от них далеко - на другой планете. И у меня дождь. Без гроз и молний, просто обложной, печальный, осенний дождь.??????????????????????????????????????????????????????????????????????
        Когда он подходит ко мне с остатками улыбки «для неё» и вопросом:
        - Что ты хотела?
        Я отвечаю:
        - Сообщить тебе, что в лифте слишком много золота.
        Разворачиваюсь и нажимаю на кнопку вызова.
        - Викки… - слышу его скрежещущий, как металл, голос.
        Виола что-то говорит, в моих руках коробка - кажется, сувенир из Сан-Паоло.
        И я снова бегу… навстречу своей решимости.
        Глава 50. Решимость
        КАЙ
        В юности Викки была очень нежной, необыкновенно ласковой. Ощущение её кротких, но таких чувственных губ на своей шее я не смогу забыть до самой смерти. Она любила подходить ко мне со спины со словами:
        - Не могу спокойно смотреть на твой затылок - он меня возбуждает!
        - Чем же он может возбуждать?! - смеялся я ей в ответ, но голову склонял ещё ниже над своим столом или ноутбуком, давая ей тем самым понять, что останавливаться не стоит.
        - Даже не знаю, как сформулировать мысль, - однажды промурлыкала моя безгранично любимая женщина, щекоча чувствительные участки моей кожи своими аккуратными почти невесомыми поцелуями. - Он идеален, понимаешь? Это эталон мужского затылка… Я бы предложила человечеству лепить всех остальных особей мужского пола по образу и подобию Кая Керрфута!
        Всё то же самое, слово в слово, я мог бы сказать и о ней: о каждом изгибе, оттенке, форме. То, как ровно растут её тёмные от природы волосы, прилежно ложась за ухо и открывая виск? - самая потрясающая в ней физическая совершенность. И я не шучу, говоря это, нарочно не подбираю высокопарных слов, я лишь признаюсь самому себе в завораживающей силе чувства к женщине, согласившейся когда-то стать моей.
        Мне не хватает многих вещей, таких простых на первый взгляд: я вдруг понял, что по-настоящему люблю то, как сидят брюки или джинсы на объективно не самых стройных ногах моей жены, как собирается тонкая ткань блузки на сгибах рук и бёдер, вбирая в себя форму и пропорции её тела. Я совершенно чётко отдаю себе отчёт в том, что эта женщина очень далека от идеала, но, тем не менее, для меня она совершенна.
        Это теперь, когда она лишь формально принадлежит мне, а на деле и умом, и телом другому, её виск? сводят меня с ума желанием потянуться к ним губами, прижаться, отдать и получить в ответ то, что сложно одеть в слова, но так легко почувствовать только от прикосновений к правильному человеку.
        Секс - забавная штука. В целом приятная, по большей части, но далеко не способная восполнять потери. Как открылось мне теперь, несравнимо большее удовлетворение способно принести лишь нахождение в одной комнате с человеком, который тебе по каким-то неведомым причинам нужен больше всех остальных вместе взятых. Секс ни с одной другой женщиной, ни даже с любимой, но потерявшей к тебе интерес, не способен сравниться с одним лишь касанием её же ладони, но пусть только она смотрит на тебя с участием, теплом, пусть в её глазах будет любовь и признательность. Возможно, я не самый темпераментный любовник. Всё может быть. Но секс с женщиной не дал мне облегчения.
        Ещё до её звонка я почувствовал тяжесть. Какую-то ломоту неизбежности. Долго смотрел на изгиб шеи и волну тёмных волос, терзающие мой телефон её входящим звонком. Она звонила четырежды, и все четыре раза моя неготовность схлестнуться с грядущим концом отправляла её в голосовые сообщения.
        Она не оставила ни одного. А я так и не поднял трубку.
        Дождь. Дождь, дождь и ещё раз дождь. Небо оплакивает меня, зная, как и я, что это была ОНА - та самая женщина, которую жаждет каждый мужчина.
        Я набрал сам:
        - Привет.
        - Привет, - её голос другой.
        - Прости, я не слышал. Увидел пропущенные…
        - Мы можем встретиться?
        - Когда?
        - Сейчас.
        - Настолько срочно?
        - Чем быстрее, тем лучше.
        - Хорошо, я приеду. Куда?
        - Давай к «Джованни» в даунтауне, если не возражаешь.
        - Ладно.
        Я возражаю, ещё как возражаю, причём против всего - скорости вращения Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца, против дня и против ночи, против Луны и против Закона Всемирного тяготения. Я не согласен с положением планет в Солнечной системе, не приемлю ни одну из рождённых на Земле религий, объявляю войну всем существующим политическим режимам. И я открываю дверцу своей тачки, сажусь, вставляю ключи в зажигание, снимаю рычаг паркинга, выезжаю на одну из безразличных к океану во мне улиц, чтобы отправиться в место, где любимая девушка, давно ставшая женщиной, без единого сомнения, без малейшего сожаления уничтожит «нас».
        ВИККИ
        Последние события превратили меня в сгусток решимости: извращению, в которое превратилась наша жизнь, нужно положить конец.
        Кладу свои горемычные два листка перед его носом.
        - Что это? - спрашивает.
        - Моё решение, - отвечаю. - Оформленное адвокатом.
        Кай не двигается какое-то время, потом со вздохом проводит руками по лицу:
        - Окончательное?
        - Окончательное.
        Я хотела было добавить, что ему нужно радоваться шансу избавиться от проблемы, носящей моё имя и требующей столь серьёзных инвестиций времени и прочих ресурсов с его стороны, что его мать наверняка закатит по этому счастливому поводу вечеринку, что Герда, наконец, займёт своё законное место, что мир упорядочится, примет свой изначально задуманный вид…
        - Ты счастлива? - спрашивает.
        И я подвисаю… Счастлива ли я? Серьёзно? И этим интересуется ОН? Человек, фактически размазавший меня по асфальту не далее, как месяц назад?
        Но в его зелёных глазах столько… тепла и… чего-то такого, очень похожего на боль, что я не знаю, злиться мне или врать? Кто знает, может быть, моя правда в тот день могла бы остановить нас:
        - ??????????????????????????????????????????????????????????????????????? - Вполне.
        Кай согласно кивает и молча, небрежно сворачивает бумаги трубочкой, словно подчёркивая, что мои решения не имеют здесь никакой силы.
        Его молчание, а скорее безрадостные энергетические бури, бушующие внутри него и фонирующие с моим собственным столь слабым и неустойчивым полем, вытолкнули меня из кафе в направлении… вначале без направления. Затем в квартиру, переставшую быть домом - мне нужно забрать оставшиеся вещи.
        Глава 51. Воспоминания
        Комната для хранения одежды, которую риэлтор назвала гардеробной, а я «с почтением» величаю шкафом, когда-то была разделена нами на две половины - мою и Кая. Однако со временем я не заметила, как заполнила своими тряпками всё пространство, оставив мужу процентов десять-пятнадцать. Большая часть из них даже ни разу не была надета или попросту оказалась забыта сразу после окончания дня «шопотерапии» неизменно проводимого с Адити в каждый первый четверг месяца. Я никогда не задумывалась о том, сколько покупаю ненужного: какой бы ящик не выдвинула - кругом моё барахло. Тут и ста сумок не хватит, не то, что тех десяти, которые я подготовила.
        В одном из ящиков обнаруживаю нижнее бельё Кая и чёрные глянцевые упаковки презервативов: когда-то, уже очень давно, он пользовался ими в последние дни моих месячных, настолько было ему невтерпёж. Они задерживают мой взгляд, призывая воспоминания, погружая в них с головой.
        Были ли мы счастливы? До трагедии - абсолютно точно да. Мы любили друг друга, невзирая на сложности и трудности жизни, ведь она никогда не была для нас лёгкой. И у нас всегда был секс - настоящий, яркий, живой.
        Моя рука машинально тянется к чёрным коробочкам, вынимает их из ящика. Я смотрю и недоумеваю: почему он до сих пор их не выбросил? Срок годности наверняка уже давно истёк. Моё иногда излишне острое зрение замечает нежно розовый цвет на самом дне ящика, спрятанный под ровными стопками мужского белья. Это картонная коробка. Я осторожно её вынимаю, снимаю перламутровую крышку и… и не могу дышать: под ней первое одеяльце дочери, клочок трикотажной ткани, в который Кай завернул нашего новорожденного ребёнка сразу после появления на свет. Он нашёл и купил его сам, приехал в больницу с коробкой в руках, перевязанной тонкой розовой лентой.
        - Зачем? - спрашиваю его в перерыве между схватками. - У нас их уже с дюжину! Каждый считает своим долгом притащить именно плед! Как будто других полезных для новорожденных вещей не существует!
        Его ответ был слишком глубоким и надрывным, чтобы мой оглушённый родовой болью мозг оказался способен понять его неизмеримую важность:
        - Я отец, это мой долг - укрыть своего ребёнка.
        Да, мир неприветлив, когда впервые нас встречает: слепит ярким светом, обжигает холодом, пугает неизвестностью.
        Немиа пришла в него без страха, потому что сразу после рождения была обёрнута руками своего отца в его надёжность, силу, уверенность и розовое одеяльце из перламутровой коробки.
        Слёзы душат меня, стекают по щекам горячими ручьями, и я не понимаю, как этот порядком выстиранный, поношенный клочок ткани тут оказался? Кай спрятал его здесь? В ящике со своим бельём, который я ни разу в своей жизни не открывала?
        Годы напролёт я болела своим горем. Рвалась на дно, но руки мужа держали слишком крепко, чтобы у меня имелся хоть малейший шанс добиться своего. И ни разу, ни в один из этих тысяч грёбаных чёрных и серых дней «после», я не задалась вопросом: а как ему? Что с ним происходит? Что он чувствует?
        Кай ходил за мной по пятам, прятал лезвия, кухонные ножи, стеклянную посуду, опасные лекарства, наглухо задраивал окна, таскал моё коматозное тело по врачам и ни на секунду не оставлял одну, потому что боялся. Боялся, что я повторю свою попытку сбежать.
        Иногда я спрашивала себя: зачем он так вцепился? Держит зачем? Ведь мой уход сделает его жизнь настолько проще и легче, светлее, в ней появится место и время для радости, живых событий, так почему же не отпустить меня?
        Почему?
        Я слышала, как он молится, просит Бога дать мне сил, хотя в юности говорил, что не верит. В то самое тёмное в нашей жизни время Кай готов был поверить, кажется, во что угодно, лишь бы оно хоть как-то нам помогло.
        Он продал наш дом у залива, который строил едва ли не сам, продумывая и проговаривая с архитектором каждую мельчайшую деталь нашего будущего гнезда, и купил квартиру, заявив, что «в тех стенах слишком много воспоминаний». Однако пьяный Олсон однажды проговорился об истинной причине: Кай боялся залива, он пугал его своей близостью и потенциальной для меня доступностью, лёгкостью претворения в жизнь моих намерений. Он боялся не успеть.
        И в этих его хлопотах от меня ускользнуло нечто важное, то, что когда-то толкнуло его сгоряча обвинить меня - собственное глубинное горе о потере своего ребёнка, единственного из возможных.
        Вот они, его чувства, спрятаны в розовой перламутровой коробке - нерастраченная отцовская любовь и потребность заботиться, защищать, оберегать.
        Вечность я сижу на голом холодном полу нашей гардеробной, опустив голову в ладони, не в силах двигаться, даже шевельнуться.
        Мир слишком сложен для меня, чтобы разобраться, когда он добр ко мне и когда зол, что в нём правильно, а что нет, но сердце, моё порядком потрёпанное жизнью сердце стонет «останься!»
        И я остаюсь. Уже в который раз.
        Жду его до двух ночи, затем понимаю, что он с ней, а я - глупая дура.
        Ещё час уходит на то, чтобы закинуть вещи в приготовленные сумки, но даже после этого мои минуты бесконечно тянутся до пяти, убивая надежду и те светлые чувства, которые чудом воскресли в моей душе за время, проведённое в обнимку с розовым одеяльцем.
        - ???????????????????????????????????????????????????????????????????????Упаковав свои пожитки, я покидаю семейное гнездо, где прожила смутные шесть лет и, уже выезжая на своём BMW из подземной парковки, равняюсь с заезжающим автомобилем мужа. Наши глаза встречаются лишь на мгновение, и то случайно - нет больше во мне сил, способных выдержать его осознанно прощающийся взгляд. Выгорело всё.
        Глава 52. Когда всё-таки рванёт
        IAMX - Alive In New Light[1 - Эта песня - главный саундтрек ко всей книге. И музыкально и по содержанию.]
        В тот день мне с самого утра было плохо: тревога, предчувствие надвигающейся беды заполнили грудину, проникли в мозг. Мы не виделись с Анселем больше недели, я пропустила девять его звонков, морально не будучи в силах даже просто поговорить. Я так и не поняла, где белое и где чёрное, так и не разложила свои поступки и поступки других на добро и зло.
        Но встретиться с любовником, которому изменила с мужем, всё же решилась: обязана рассказать. Если и есть у нас шанс, то он не должен начинаться со лжи. Пусть решает, нужна ли ему не юная девушка с бархатным взглядом и сомнительным багажом. Хватит ли его любви и энтузиазма, чтобы разобраться с этим? Он ведь мужчина? Пусть всё решит, пусть со всем разберётся.
        Мои ноги то ли вышагивают, то ли плетутся по выложенному плиткой узору на тротуаре. Я знаю, что вот за этой белой магнолией будет розовая, а за ней жёлтая - единственная мною встреченная в Ванкувере.
        Вот она прозрачная дверь в серебряной раме, вот он холл и бежевый под ногами ковёр, вот лифт, быстро поднимающий меня на последний шестой этаж, и уютная деревянная дверь с цифрой 28 и каллиграфически выведенной ниже надписью «ноября».
        - Это день моего рождения, чтобы каждый, кто хотя бы раз побывал в моем доме, знал, когда я родился.
        - Зачем?
        - Как зачем? Чтобы быть в курсе, в какой день желать мне здоровья и удачи во всех моих делах.
        - Разумно.
        - Конечно, разумно. Всё простое разумно.
        Ансель открывает дверь не с улыбкой, как это всегда бывало раньше, а с тяжестью в глазах, в линии сомкнутых губ. Он сосредоточен.
        - Что случилось? - спрашивает.
        - Ничего, - отвечаю, протискиваясь мимо него в квартиру. - Непременно что-нибудь должно произойти?
        Он пожимает плечами, не желая и дальше развивать бессмысленный трёп, но карамель его настороженных радужек продолжает вглядываться в мои глаза. Я отворачиваюсь, скидываю балетки и, ступая по дубовым доскам его пола, направляюсь в комнату. В который раз скольжу взглядом по заснеженным фото и акварелям на стенах, но впервые так отчаянно душ? встающее на дыбы чувство… неправильности.
        Сажусь на край постели, напряжённо перебирая в голове слова, фразы. Я сделала выбор. Я пришла.
        А он молчит.
        Он молчит, и тишина, рассеивающая мою решимость, почти трещит в моих висках. Наконец, Ансель предлагает:
        - Хочешь выпить?
        - Пожалуй.
        Хозяин шуршит на кухне пакетами, стучит дверцами, звенит бокалами, а я… а я пытаюсь понять себя.
        - Я рад, что ты пришла, - признаётся, и я вздрагиваю. - Легко принимать очевидные решения, сложно разобраться в сложном.
        Я смотрю на его лицо: умный, красивый, юный, умеющий чувствовать и знающий, как правильно любить. Но это знание не решает всего.
        Ансель не менее вдумчиво рассматривает моё лицо, мечется по нему взглядом.
        И я прячусь. Прячусь в запотевшем стекле своего бокала, рисую ногтем непонятный узор, затем тру его пальцем, потому что не умею, не знаю как причинять боль словами. Я пытаюсь, но… челюсть заклинило. Намертво.
        Cпустя вечность, так и не дождавшись от меня взрослости, Ансель расправляет плечи, но даже за этим жестом не спрятать того, как сильно он сжался внутри в ожидании боли:
        - Просто скажи, - требует и тут же отворачивается.
        - Я…
        Сложно произнести, сложно признаться. Но он ждёт, никуда не спешит.
        - У меня был… был секс. С мужем.
        Так тихо вокруг. Так тихо, что я боюсь оглохнуть. Меня бросает в жар, кровь приливает к щекам, вискам.
        Ансель устрашающе медленно опускает руку с бокалом вниз, и я слышу хруст раздавленного стекла.
        В своей жизни мне довелось увидеть немало крови, но никогда ещё её капли, резво стекающие с обречённо расслабленных пальцев, не приносили мне так много… жестоких сожалений.
        Мои руки неосознанно прижимаются к губам, наверное, из страха, что я сотворю ещё что-нибудь непоправимое. Но куда уж хуже. Вспоминаю, как получила sms, как увидела их вместе. Не впервые, а в тысячный, наверное, раз. Я помню свою ревность, все свои мысли, годами царапающие обиды. Я слишком хорошо храню в памяти своё горе, и именно его Ансель проживает сейчас, глядя на свою изрезанную руку, кровавые узоры на ней и на дубовых досках вокруг нас. Он написал ещё картину - историю нашего конца.
        - У тебя есть бинт? Лекарства? - спрашиваю шёпотом.
        Но ответа нет.
        И я вижу точку. Неумолимую, неизбежную и теперь уже очевидно закономерную точку. В эту секунду хочется сжаться в крохотный комок, исчезнуть из его поля зрения, ведь я змея, которая сама укусила себя за хвост.
        IAMX - The Power and the Glory
        Ансель направляется на кухню, стряхивает в раковину стекло, стягивает футболку, обматывает ею пораненную руку. Смотреть на его полураздетое тело невыносимо. Стыдно, больно.
        После паузы, показавшейся вечностью, Ансель, не глядя в мою сторону, выдавливает:
        - Когда?
        - Неделю назад.
        Молчит, но я слышу его немые вопросы и рвусь отвечать:
        - Прости, что не принимала твои звонки. Мне нужно было разобраться в себе.
        - И я в этом помеха?
        Наконец, он поворачивается ко мне лицом, и я вижу его глаза. Боль в них невыносимо обнаружить даже мне - человеку, слишком много о ней знающему. Она хватает меня за горло и держит, не отпускает.
        - Ты слишком сильно искривляешь мою прямую… - пытаюсь оправдываться, одновременно осознавая бессмысленность и ненужность своих потуг.????????????????????????????????????????????????????????????????????????
        Во мне нет последовательности, и я давным-давно уже от себя её не жду:
        - Ансель, я выбрала тебя, - сознаюсь.
        Иногда кажется, что повторишь дважды, и тебя услышат, ведь так не хочется верить, что слышать не хотят, потому что уже не важно.
        Он кивает. Едва-едва заметно. Ровными медленными шагами пересекает комнату, подходит к окну и, всем телом замерев, смотрит в окно, вглядывается в Сюррейские высотки на горизонте. Я набираюсь мужества, решаюсь приблизиться: хочу всё-таки посмотреть на его лицо, прочитать в нём, что меня ждёт. Увидев, прихожу в ужас…
        Как легко растерзать душу. Как просто. Немного эгоистичности, привычка, зацикленность на себе, и вот, другой человек - выброшенная на берег рыба. Пытается сделать вдох, но дышать ему нечем.
        Проходят минуты. Никто из нас не ходит из угла в угол, не произносит слов, не высказывает претензий и не пытается доказать бессмысленную правоту. Мы проживаем это время рядом, но порознь.
        Осознаю необходимость слов, объяснений и открываю свой рот:
        - Мы связаны… но будущего у нас нет, понимаешь? Слишком ломающими были удары… Я допустила ошибку, которую он никогда не простит. Ты мне очень нравишься, Ансель! Мы могли бы…
        Теперь решает он, а я лишь жду вердикта:
        - Завтра я уезжаю.
        И этим всё сказано.
        Поднимаюсь с постели, видевшей моё возрождение, обернувшееся падением. Иду к стене, у которой сброшена сумка, вешаю на плечо, разворачиваюсь к выходу. И не могу поднять голову. Когда, наконец, решаюсь это сделать, Ансель рядом:
        - Зачем?
        - Мне нужно было понять… кто из вас. Как я и сказала: ты мне нравишься, но я все ещё люблю его, несмотря на… несмотря ни на что. Такие чувства, как были у нас когда-то, похоже, полностью не проходят. Никогда…
        Я говорю правду, потому что иначе не умею. Не в такие моменты, как этот. Его лицо перекашивается, да так, что мне становится страшно. Ансель резко выбрасывает перевязанную руку, обхватывает ею мой затылок, другой, здоровой, зажимает мне рот. И я, как перепуганный зверь, дёргаюсь в сторону.
        Он ловит снова, его хватка почти стальная, обернулся вокруг всем телом, прижался лбом ко лбу:
        - Он всё-таки бьёт тебя… - заключает сквозь зубы, его щека скользит по моей щеке, и я слышу ушами, чувствую кожей, как его нос втягивает мой запах.
        На какое-то время я замираю: сделанное Анселем предположение настолько далеко от действительности и от того мира, который когда-то создал для меня Кай, что мой мозг не способен его даже обработать. Когда это, наконец, происходит, я почти выкрикиваю:
        - Никогда!
        И хочу задушить его этим «никогда»: пусть не смеет даже касаться подобными мыслями Кая, всё ещё моего мужа, пусть не трогает его, пусть оставит в покое!
        - Никогда! Ты слышишь? Он никогда меня не бил! Никогда!
        Мне больно внутри. Адски, мучительно больно. Я не могу понять происхождение этой боли, только осознаю пульсацию в висках. Ансель и его квартира, кровь на футболке, плывут перед глазами, горло сдавливают спазмы. Я слышу свои некрасивые, жёсткие всхлипы, Ансель снова пытается схватить меня, теперь уже за руки, но я вырываюсь.
        Бегу вниз по ступеням лестницы, вдруг слышу удары и долгий, почти звериный вой за своей спиной, спотыкаюсь, падаю, быстро поднимаюсь, не чувствуя боли, бегу дальше.
        В себя прихожу под деревом - это белая магнолия. Красота распустившихся цветов, их прозрачные на свету лепестки возвращают меня в этот день. В действительность.
        На моих руках пятна крови Анселя - выуживаю из сумки влажные салфетки и замечаю, что экран телефона светится оповещениями. У меня десятки пропущенных звонков: два от Лейфа, остальные от Адити. В её сообщениях сплошные «позвони мне» и восклицательные знаки: я забыла, что отключила телефон, чтобы моя прошлая жизнь не мешала жить новой.
        - Что случилось? - спрашиваю у подруги.
        И получаю свой ответ:
        - Кай разбился.
        КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
        notes
        Примечания
        1
        Эта песня - главный саундтрек ко всей книге. И музыкально и по содержанию.