Мне надо кое в чем тебе признаться… Аньес Мартен-Люган
        Жизнь галеристки Авы - словно картинка из глянцевого журнала: красивый дом, обожаемый муж Ксавье, дочка и сын - радость мамы и папы, любимое дело. Но однажды в полную любви и счастья семейную жизнь вмешивается судьба, и все рушится. В благополучном доме Авы и Ксавье поселяются горе и сомнения друг в друге, а стойкость и сила духа героев романа подвергаются серьезному испытанию. Впереди у них долгий путь через соблазны и страхи к новому пониманию самих себя. Им предстоит разбираться не только в своих отношениях, но и во взаимоотношениях с другими людьми, с которыми их связывает случай.
        В этой книге молодая француженка Аньес Мартен-Люган, автор бестселлера «Счастливые люди читают книжки и пьют кофе» и других пронзительных историй любви, завоевавших успех во всем мире, всматривается в новые грани этого вечного чувства.
        Аньес Мартен-Люган
        Мне надо кое в чем тебе признаться…
        Издательство CORPUS ®

* * *
        Гийому, Симону-Адероу и Реми-Тарику.
        Вы - моя сила…
        Ни устная, ни письменная речь не помогут справиться с психологической травмой - иногда и та, и другая, напротив, даже подталкивают к горькому пережевыванию случившегося. Лишь по-новому сформулированное высказывание, обращенное к невидимому другу, к идеальному читателю, способному нас понять, может вернуть нас в человеческое сообщество, откуда полученной травмой мы были изгнаны.
        Борис Цирюльник
        «Устойчивость к психологическим травмам и базовые знания»
        Глава первая
        Я легла в нашу с ним постель. Легла одна - в последний раз перед долгим периодом нормальной жизни. Еще немного, и мое одиночество закончится. Мне нравилась атмосфера таких ночей. Смесь нетерпения и возбуждения. Лихорадочное предвкушение нашей с ним встречи. Боязнь, что он будет тяжело переживать свое возвращение. Эйфория, накрывающая с головой. Желание ускорить время - и тут же замедлить его, потому что последние часы ожидания после более чем месячной разлуки дарят острое наслаждение. В полутьме нашей спальни резче проступали домашние шумы: малейший треск крыши, шорох дождя, легкие шаги кого-то из детей, вставшего в туалет, ворчание сквозь сон Месье, нашего пса, спящего вполглаза в своей корзине, шлепки прыжков со шкафа на стол и обратно старенькой кошки Мадемуазель. Звери тоже ждали его. Все наши помыслы сосредоточились на нем. Сейчас он уже должен быть в пути. Он приближался к нам, к нашему дому. Я отслеживала прилет и посадку его самолета онлайн, на своем телефоне. Он мне не позвонил. Он всегда говорил, что не хочет будить меня за несколько часов до приезда. Ему нравилось воображать, будто я
сплю глубоким сном в ожидании его появления. Я не обижалась, понимала, что ему необходима пауза, чтобы побыть наедине с собой, приготовиться заново влезть в шкуру мужа и отца и начать привыкать к нам после разлуки. Не то чтобы он нас забывал за время своих отлучек, просто он становился там тем, кем был до появления семьи, погружался в жизнь без жены и детей.
        Я дремала урывками, по несколько минут. Выныривая из сна, я первым делом смотрела на часы, спрашивала себя, как он там, в дороге от аэропорта к дому, беспокоилась, не слишком ли он устал и не заснет ли за рулем. И вот в какой-то момент меня разбудил лай Месье и попытки хозяина утихомирить его. И тогда, несмотря на то, что в доме не горела ни одна лампа, я поняла, что светит солнце, а дождь прекратился. Я сдержалась, не вскочила с постели и не скатилась по лестнице, чтобы повиснуть у него на шее. Так приятно - ждать, следить за нарастающим желанием прижаться друг к другу после долгой разлуки. Я медленно опустила на пол сначала одну ногу, потом вторую. Все движения на первом этаже резко прекратились. Он знал, что я знаю, что он здесь. Я на цыпочках прошла по спальне, с предельной осторожностью, чтобы не скрипнула, открыла дверь - главное, не разбудить детей, - вышла на лестничную площадку и спустилась вниз. Он не включал свет. Дом был освещен только уличными фонарями. Возле нижней ступеньки стояла его старая дорожная сумка из холста цвета хаки, которую он таскал за собой более пятнадцати лет и
использовал только в своих экспедициях. Когда мы ездили отдыхать, он брал другую. Все имеют право на суеверие.
        - Вот и я…
        Ксавье стоял у меня за спиной. От счастья я даже зажмурилась. Да, он говорил шепотом, но все равно это был его голос, низкий и теплый, успокаивающий, придающий уверенность, заставляющий меня дрожать. Я медленно-медленно развернулась - передо мной был он, с его взлохмаченными каштановыми волосами и лицом, чуть помятым из-за долгого перелета, разницы часовых поясов и тысяч воспоминаний, принадлежащих только ему. Мы приблизились друг к другу, он обнял меня за талию, и наши глаза встретились: его зеленые погрузились в мои карие, и это была наша личная буря, только наша, как мы привыкли говорить.
        - Я тебя разбудил? - прошептал он.
        - Нет, я тебя ждала…
        Он чуть усмехнулся, наполовину удовлетворенно, наполовину недовольно.
        - Поднимайся и ложись, я скоро приду.
        - Хорошо, но сперва поцелуй меня. - Я теснее прижалась к нему.
        Он наклонился и оказался рядом, так близко, что я могла бы почувствовать прикосновение его губ, если бы в последний миг он не отодвинулся, расплывшись в обольстительной улыбке.
        - Придется тебе еще немного подождать. Впрочем, мне тоже.
        Я тихонько хихикнула, прикинув, что нормальная жизнь вот-вот возобновится, и стала подниматься по ступенькам. На середине лестницы я оглянулась и увидела, что он не отрывает от меня глаз.
        - Постарайся побыстрее, - выдохнула я.
        - Я скучал по тебе, Ава…
        Немного погодя я лежала обнаженная под простыней и мое тело напряженно ждало его. Он был в душе: когда бы Ксавье ни прилетел, он не мог обойтись без душа - чтобы смыть остатки пыли из тропического леса и запахи животных, которых он там лечил. Это был его способ дистанцироваться от поездки, которая, с одной стороны, дестабилизировала его, а с другой - была необходима ему для душевного равновесия. Он подсознательно стремился не навязывать мне запах, незнакомый, непривычный и в любом случае не похожий на запах моего мужа. Он молча, без единого слова, лег рядом со мной. В эти ночи мы, как правило, молчали, потому что не знали, с чего начать. В последний месяц мы, естественно, общались, но всегда обсуждали только житейские вопросы. Поэтому, чтобы не бормотать невнятные слова и не начинать фразы, которые не сумеем закончить, мы предпочитали дотрагиваться друг до друга, обмениваться ласками и жадными поцелуями. Нам нужно было раствориться друг в друге, чтобы удостовериться, что расставание ничего между нами не изменило. Ксавье стремился узнать, та ли я, от которой он уехал, по-прежнему ли принадлежу ему,
а мне было необходимо убедиться, что он действительно вернулся, вернулся ко мне, даже если мыслями он еще на несколько дней останется там. В такие ночи мы занимались любовью, тесно прижавшись, побуждаемые настоятельной потребностью, глубокой и медленно нарастающей. Голод по близости, взаимное желание отдаться увлекали нас в совсем иной мир, который был только нашим. Мы отстраивали его, привыкали к нему, заново делали своим.
        Когда мы насытились и успокоились, наши тела все равно остались вместе, а наши взгляды и в темноте были прикованы друг к другу.
        - Спи, Ава.
        Я боролась со сном изо всех сил, потому что страстно любила эти ночи.
        - Тебе тоже надо отдохнуть, ты наверняка вымотался.
        - Ты же знаешь, что мне не уснуть после прилета. Отосплюсь следующей ночью…
        Я не сомневалась, что завтрашний день он проведет не на диване. Как только за мной и детьми закроется дверь, он сядет на свой мотоцикл и отправится в ветеринарную клинику, ту самую, где мы с ним встретились больше пятнадцати лет назад.

* * *
        Мне тогда было двадцать шесть. Однажды вечером после вернисажа я вышла на улицу. Возле мусорного бака притулился, скрючившись, больной котенок. Мне не хватило ни безразличия, ни смелости притвориться, что я его не заметила. Закутав несчастное существо в шарф, я положила его на пассажирское сидение и отправилась искать ветеринара, который бы работал в девять вечера. После множества неудач у меня оставалась единственная надежда. Вроде бы я слышала, как кто-то упоминал только что открывшуюся неподалеку ветлечебницу. Проезжая мимо, я увидела свет в окнах. Я спешно припарковалась как попало на стоянке, под проливным дождем пересекла на высоченных шпильках двор, прикрывая руками котенка, и забарабанила в дверь.
        - Сейчас, сейчас! - услышала я.
        На пороге вырос мужчина, которого появление незнакомой женщины не слишком удивило.
        - Что у вас?
        - Вот, нашла у мусорки и не знаю, что с этим делать.
        Он засмеялся.
        - С чем - «этим»?
        Я собралась предъявить свою находку, но он проворчал:
        - Льет как из ведра, темным-темно, я ничего не вижу. Зайдите.
        В прихожей царил бардак: ветеринарные инструменты соседствовали с мешками с одеждой, ящиками с питанием и коробками с книгами. Судя по всему, я явилась некстати.
        - Извините, я только переехал, - сообщил он, словно прочитав мои мысли.
        Он обернулся ко мне, и я впервые увидела зеленый блеск его глаз. И спросила себя, позволительно ли иметь такие красивые глаза.
        - Ну что, показывайте его, - произнес он, спуская меня с небес на землю.
        Я развела руки, он осторожно приподнял шарф и нахмурился, услышав жалобное мяуканье котенка.
        - Что-то ты не в форме, да?..
        Он покачал головой и с грустью покосился на меня.
        - Ваш?
        - Нет, я же сказала, что нашла его возле мусорного бака.
        - Сделаю все, что смогу, в любом случае спасибо, что не оставили его подыхать.
        - Это нормально.
        - Давайте его мне, можете идти домой и прятаться от дождя.
        Промокшие волосы свисали мне на лицо тонкими прядями, макияж потек, вид у меня был, пожалуй, не самый привлекательный. Он подошел ближе, подставил руки под мои и застыл на пару мгновений. Мы оба были растеряны, не шевелились и не могли отвести друг от друга взгляд. Мне совсем не хотелось расставаться с котенком, а еще меньше - с его новым доктором. Однако, тяжело вздохнув, он в конце концов подхватил комочек шерсти и отошел от меня. Он обращался с ним предельно осторожно, но при этом искоса следил за мной, пока я шла к двери, робко шепча «до свиданья».
        - Могу я узнать ваше имя? Надо же сообщить ему, кто его спас.
        Я согласно кивнула и посмотрела на него сквозь ресницы.
        - Я Ава, а вы?
        - Ксавье.
        Я ушла, беспокоясь за котенка и очарованная ветеринаром. В последующие несколько дней я часто вспоминала обоих, пока не пришла к заключению, что имею право узнать, как дела у моего найденыша. Я ушла пораньше из отцовской галереи, где тогда уже работала, и отправилась в клинику. Она была на замке, и я собралась садиться в машину, когда с ревом подъехал мотоцикл. Любопытство вперемешку с желанием, чтобы это был он, заставило меня помедлить, пока мотоциклист не снимет шлем. Ну да, я не ошиблась. Ксавье, сияя, подбежал ко мне.
        - Добрый вечер, Ава. Спасла очередного котенка?
        Я развеселилась, мне понравилась та непосредственность, с которой он только что сломал преграду между нами.
        - Нет, просто хотела узнать, как он себя чувствует.
        - Мадемуазель набирается сил.
        - Потрясающе!
        - Зайдешь к ней?
        - Не хочу тебе мешать. У тебя же закрыто…
        - Я на сегодня закончил. Так что у меня нет никаких дел, разве что ко мне заявится очередная юная красавица с котенком на руках.
        Он шутовски подмигнул и расплылся в ухмылке, показывая, что иронизирует над собой и своей репликой записного ловеласа.
        - Тебя малость занесло, Ксавье, - комично приструнил он себя.
        Я опять засмеялась, очарованная его воодушевлением и естественностью. Вскоре Мадемуазель тихонько урчала у меня на руках.
        - Не хочешь взять ее? - спросил он, почесывая кошечку за ушами. - Ей вроде нравится у тебя.
        - А что я с ней буду делать?!
        - Давай, возьми ее, - умоляюще протянул он и одарил меня взглядом грустного пса.
        - Не дави на меня, это нечестно. Не могу я принимать серьезное решение с бухты-барахты! - уверенно произнесла я, но успела поймать довольное выражение, промелькнувшее на его лице.
        - А если я приглашу тебя на ужин, чтобы у тебя было время все взвесить? Я здесь живу, так что не надо никуда идти. Я приготовлю поесть, ты съешь что захочешь, а заодно будешь ее гладить и…
        - …уйду с ней! - подколола я и расхохоталась.
        Конечно же, я приняла его приглашение. Это был чудесный вечер. Мы много шутили, ближе знакомились, но главным образом старались понравиться друг другу. Ему недавно исполнилось тридцать. Он только что переехал сюда и открыл собственную клинику. Я пришла к выводу, что он не боится ответственности, если учесть размеры кредита, в который он ввязался ради покупки большого дома, где все или почти все требовало переделки. Он хотел создать ветеринарную лечебницу своей мечты, она должна была быть приветливой, уютной и, главное, избавлять от страданий и животных, и их хозяев. Он выбрал эту старую развалюху из-за огромного сада, в котором его пациентам будет где побегать. Сделал грандиозный ремонт, оборудовал кабинет, операционную, помещение для клеток. Он жил на бешеной скорости, идеи, желания, проекты били у Ксавье через край, он не экономил свое время, как если бы дни и недели его жизни длились дольше, чем у большинства смертных. Он без колебаний отдавал свои выходные приютам для животных, помогал всем, кто его просил. Мы ужинали в окружении картонных коробок, а Мадемуазель лежала рядом на диване,
свернувшись клубочком. С каждой минутой меня все больше покорял исходивший от Ксавье свет, его искренность и простота, так не похожие на нравы мира искусства, в котором я родилась и выросла. Когда вечер приблизился к концу, он сообщил, что завтра уезжает больше чем на месяц в Африку, поработать в ветеринарном центре, в гуще тамошних лесов.
        - А с ней что ты намерен делать? - спросила я, беря на руки Мадемуазель.
        - Отвезу приятелю, он подыщет для нее семью.
        Я приподняла зверушку и потерлась щекой о ее шерсть.
        - Не стоит, я ее забираю.
        Когда я объявила, что мне пора, Ксавье не попытался меня задержать, и я расстроилась, что он не уловил посылаемые мной сигналы. Он дал мне все, что нужно для кошки, и проводил к машине. Мадемуазель устроилась на переднем сидении. Я поблагодарила Ксавье за ужин. Он кивнул в ответ, покосился направо, затем налево. После чего совершенно неожиданно - пусть я и мечтала об этом - обнял меня. Я положила руки ему на грудь и ощутила, как бьется под ладонью его сердце.
        - Я завтра улетаю, Ава, если бы не это, я предпочел бы, чтобы сегодняшний вечер закончился по-другому.
        Он наклонился, поцеловал меня так, словно его жизнь зависела от этого поцелуя, и я поняла, что никогда его не забуду. Наши слившиеся воедино губы увлекли нас далеко, очень далеко, и мне показалось, что такой легкой, как в его объятиях, я не была никогда. Он оторвался от меня и натянуто улыбнулся.
        - Я не из тех, кто проводит ночь с женщиной, а наутро сбегает. Особенно когда я догадываюсь, что еще немного, и я не смогу без нее жить.
        Я прильнула к нему.
        - Ты вернешься?
        - Да.
        Я поцеловала Ксавье в последний раз и высвободилась из его рук. А потом с тяжелым сердцем ушла.
        Последовавший за этим месяц был самым долгим в моей жизни. Я утешалась, наблюдая, как Мадемуазель методично крушит мою квартиру, а отец психует из-за того, что я только и делаю, что витаю в облаках и спрашиваю себя, увижу ли Ксавье. Но как-то вечером дверь галереи распахнулась, и на пороге появился он со своей дорожной сумкой цвета хаки. Он был измучен, в волосах еще остался песок, но сияющие зеленые глаза обещали мне очень многое. В день его возвращения клиника стала местом нашей первой ночи любви.
        Пятнадцать лет спустя у нас уже был собственный дом, до краев наполненный счастьем, и двое детей: Пенелопе было одиннадцать, а Титуану - семь. Мадемуазель жила по-прежнему с нами, а клиника успешно работала. Ксавье, как и раньше, раз в год уезжал на другой конец Земли, в центры приматов и хищников, которым грозило исчезновение. Мне ни разу не пришло в голову отговорить его, ему было необходимо приносить пользу, причем не только в своей лечебнице. Наша семья давала смысл его жизни, но личное участие в добром деле также было для него крайне важно. Я бы с удовольствием поехала с ним, но никогда не предлагала: не хотела навязываться, ведь там он оставался наедине с собой. Он знал, что в такие дни меня терзают страхи, что по вечерам я, бывает, плачу от усталости и тоски. Каждый год он извинялся за это, а покупая билет на самолет, предлагал отказаться от поездки, но мне не улыбалось быть виновницей такой жертвы. И я любила его таким, какой он есть.

* * *
        Утром меня разбудил щебет Пенелопы и Титуана. Я быстро оделась и спустилась на кухню. Наши завтраки всегда были оживленными и становились еще более шумными, когда к нам присоединялся Ксавье. Для нашей семьи завтрак - своего рода ритуал, и все мы готовы даже раньше встать, лишь бы не пропустить его. Фоном звучало радио, но мы его практически не слышали, потому что разговор не смолкал ни на мгновение. Тем не менее радио было частью нашего утра, и мы воспринимали его как давнего приятеля. Под глазами у Ксавье набрякли впечатляющие мешки, но их успешно компенсировал сильный загар. Стол был заставлен мисками с хлопьями, чашками, тарелками со свежим хлебом и круассанами, которые Ксавье наверняка купил до того, как проснулись дети. Теперь он стоял у стола, и я воспользовалась этим, чтобы обнять его.
        - Хорошо поспала? - спросил он.
        - Отлично. Но кофе не помешает - ночь была короткой.
        Он ухмыльнулся, поцеловал меня и потянул к столу, обращаясь к детям:
        - Давайте, выкладывайте, как вы тут жили без меня?
        Я слушала их, впитывая любовь и нежность. У Пенелопы и Титуана, взбудораженных появлением отца, энергия зашкаливала, но вместе с тем они были внимательнее и ласковее друг с другом, чем обычно. Наша старшая как будто ненадолго забыла, что в последние месяцы не выносит своего младшего брата, а Титуан, в свою очередь, не помнил, что после поступления сестры в коллеж считает своим долгом постоянно дразнить ее. Ксавье сосредоточенно слушал, потешался над их историями и не слишком сокрушался из-за того, что некоторые события прошли мимо него. Они болтали обо всем: об учебе, друзьях и подружках, занятиях спортом, играх, проблеме повторной переработки мусора - и обсуждали жизненно важные вопросы, в частности, когда мы пойдем есть картошку фри. После того как был выбран подходящий день, Ксавье хитро подмигнул и спросил у детей, хорошо ли я себя вела. Это позабавило меня, и я уткнулась в чашку, с интересом прислушиваясь к их отчету.
        - Она нас не очень ругала, - начал Титуан. - Потому что мы ее слушались, папа.
        - Ну-ну… только не ты, - включилась его сестра, скорчив скептическую и снисходительную гримаску, характерную для детей на пороге пубертата.
        Меня потрясала метаморфоза нашей старшей, произошедшая всего за несколько недель: как моя малышка могла в мгновение ока стать тинейджером, откуда вдруг вечное недовольство всем, обидчивость и скрытность? Низкий поклон тебе, переходный возраст! Титуан вскочил со стула, готовый броситься на сестру, Ксавье молниеносно среагировал, схватил сына за руку и усадил обратно.
        - Так, спокойно! Я спрашивал не о вас, а о маме… так что…
        Титуан уничтожил сестру взглядом - она еще за все поплатится. Какое блаженство, что мне больше не придется улаживать их разборки в одиночку! Пенелопа пожала плечами, показывая, что ее не испугать какой-то козявке, пусть это и ее брат, и переключилась на папу.
        - Мама… она очень много работала, когда тебя не было.
        Ксавье удивленно приподнял брови.
        - Да что ты…
        - Все вечера она приходила поздно… С нами всегда сидела Хлоя.
        Хлоя была няней наших детей с самого раннего возраста и нашей спасительницей. В те вечера, когда я задерживалась в галерее, а Ксавье безостановочно принимал больных - он никому не мог сказать «нет», - ей часто приходилось оставаться и после семи вечера, прописанных в договоре.
        - Что вы затеваете у себя в галерее? - поинтересовался Ксавье.
        Там, в чаще своих африканских джунглей, он наверняка пропускал мимо ушей информацию, которой я с ним делилась.
        - Прямо перед твоим отъездом я встретила потрясающего художника, ты уже забыл?
        - Смутно припоминаю…
        - Неважно… Я предложила ему выставиться и обязательно устроить вернисаж, поскольку у него накопилось достаточно работ. Он согласился!
        Я встала, чтобы налить вторую чашку кофе и, главное, чтобы угомонить охватившее меня возбуждение.
        - У него потрясающие полотна, - продолжила я. - Ты должен их увидеть, ты сам поймешь… да он и человек интересный, увлеченный своим делом… э-э-э, со своими тараканами, не стану скрывать. Но это часть его личности. Мы с ним прекрасно ладим… В общем, я целиком, на двести процентов, сфокусировалась на нем. Ты уехал, и мне ничего не мешало заняться выставкой.
        - То есть ты без меня не скучала, - криво усмехнулся он.
        Я прыснула и потянулась к нему, обхватила его шею руками и поцеловала в щеку.
        - Вот дурачок! Должна же я чем-то себя занять, пока тебя нет. К тому же Идрис талантлив! Очень и очень… Он появился как раз тогда, когда надо было, благодаря ему дни без тебя тянулись не так долго.
        - Знаешь, по-моему, ты уже давно не увлекалась так ни одним художником.
        Вскоре дети были готовы к выходу. Фантастика, но Пенелопа спросила Ксавье, не может ли он подвезти ее в коллеж - с начала учебного года для нее стало делом чести ходить туда самостоятельно.
        - Лови момент, - шепнула я мужу, - пока ей хочется похвалиться перед подругами отцом-авантюристом… Завтра она о своем желании забудет!
        - Не собираюсь лишать себя удовольствия… Ты уже уйдешь, когда я освобожусь?
        - Нет, подожду тебя дома. А ты сможешь сегодня зайти в галерею? Посмотришь, как мы готовимся к выставке? Очень хочется все тебе показать.
        Он снисходительно покивал. Муж хорошо меня знает: когда мне что-то втемяшится…
        - Да, конечно.
        Но и я его знала не хуже: он забудет об уговоре, едва переступив порог своей клиники.
        Глава вторая
        Как обычно, Ксавье умчался на мотоцикле в клинику, а я пошла пешком в галерею. Эти пятнадцать минут - мой незыблемый ритуал начала дня. Я люблю шагать по улицам, знакомым мне всю жизнь. Лучший отрезок пути - когда я сворачиваю за угол той из них, где находится мой второй дом. Она пешеходная, узкая, усеянная ловушками корявых булыжников, с которыми я легко справляюсь, поскольку именно на них сделала свои первые шаги. Это почти и не улица, а маленькая деревня. Причем из другой эпохи, из другого времени. Она словно застыла и отказывалась меняться. Стены фахверковых домов бросали вызов закону притяжения, краски выцвели, но никого это не волновало, поскольку ничто здесь не утратило своей чудесной прелести. Обаяние этого места тормозило порывы девелоперов, заставляя их откладывать очередной строительный проект. Нас нельзя было убрать. Как и каждое утро, я помахала Аните, державшей букинистическую лавку, Жозефу, моему соседу из музыкальной мастерской - маленькому, с годами усыхающему человечку, возраст которого невозможно было определить, - поприветствовала цветочницу Сибиллу и зашла купить что-нибудь
вкусненькое к старым булочникам, которые уже было собрались уйти на покой, но передумали и снова открыли лавку, где торговали собственноручно изготовленными сладостями. Перед галереей я послала воздушный поцелуй Лили, владелице ресторана. Старожилы из местных знали меня еще ребенком, а до того дружили с моим отцом и дедом. Я крутанула большую латунную ручку двери, прошла по галерее, зашвырнула сумку и пальто в кабинет, а затем сделала традиционный ежедневный обход своих владений, цокая каблуками по каменной плитке пола. По мере продвижения я зажигала светильники во всех трех выставочных залах, разделенных арками и несколькими ступеньками. Мне нравился перепад уровней, который сам по себе менял атмосферу. Все здесь было вкривь и вкось, что неудивительно, если учесть возраст дома. Экспозиция, на первый взгляд хаотичная, на самом деле следовала девизу моего деда: «Красивые вещи всегда сочетаются друг с другом». Скульптуры и живописные работы стояли и висели рядом, образуя мешанину органических веществ, минералов, красок - иногда сверкающих, иногда мрачных, а иногда еле-еле проступающих на белоснежных
холстах.
        Я всегда жила в галерее. В ней мой отец меня воспитывал и здесь же дал мне профессиональное образование, прежде чем доверить галерею. Так же поступил с ним мой дед. Бабушку я не знала, она умерла за несколько лет до моего рождения. В нашей семье ремесло галериста передавалось из поколения в поколение, и мы едва избежали катастрофы: когда я родилась, дед скорчил гримасу отвращения, так как папа с его придурочной, в которую он на беду ухитрился влюбиться, не сумели принести в семью наследника мужского пола… Та пора давно позади, но когда я о ней вспоминаю, у меня просто мороз по коже.
        Моя мама… Самое большое разногласие между папой и дедом. Я знала всю историю, каждый поделился со мной своей версией, и, как ни странно, три описания ситуации не слишком разнились. «Никогда ни одна женщина не получит мою галерею», - прорычал дед, узнав, что у него родилась внучка. Тогда папа хлопнул дверью галереи, война между ним и дедом длилась несколько месяцев, и оба терзались, чувствуя себя неприкаянными: отец лишился работы, а дед - сына. В конце концов они пошли на уступки. Отец перестал яростно защищать любовь всей своей жизни - принял тот факт, что отношения между его отцом и женой никогда не наладятся, - а дед согласился не нападать на невестку и признать «ее потомство». Их компромисс, как выяснилось, благоприятно сказался на моих отношениях с дедом, потому что мне удалось его очаровать. Заворожить, как любил он повторять, подмигивая.
        И напротив, что касается моих родителей, вся эта история в определенном смысле доказала дедову правоту. Мама была художницей и хиппи, ностальгирующей по Вудстоку. Когда-то давно родители безумно влюбились друг в друга, но под скептическим оком патриарха их страсть продержалась всего несколько лет. Мое появление на свет наполнило маму счастьем, которого хватило, однако, лишь до моего трехлетия. Устав от жизни, полностью противоречащей ее мечтам о гармонии коммуны - одной любви не всегда достаточно, - она уехала, бросив нас с папой вдвоем.
        Не знаю, где отец нашел силы вернуться к жизни, не сдаться и заботиться обо мне с такой любовью и нежностью. Он не падал духом и сумел воспитать меня, ни разу не сказав худого слова о жене, а скорее даже призывая терпимо относиться к ней и ее выбору. Ему было легче признать, что мама счастлива в ее другой жизни, чем удерживать жену с нами, делая несчастной. Это может показаться ненормальным, но я никогда всерьез на нее не обижалась, и в детстве, и в подростковом возрасте мне жилось морально комфортно, отец и дед баловали меня и защищали от невзгод. То, что я взрослела без матери, научило меня самостоятельности и независимости. Я была единственной женщиной в семье, привыкла легко справляться с хозяйством и очень быстро стала в нашем доме главным человеком. К тому же мама всегда оставалась в некотором смысле неподалеку. Она регулярно писала нам письма, сообщала о своих новостях, справлялась о наших. В конверты она вкладывала свежие фотографии, и мы поступали так же. Иногда она приезжала к нам. В такие дни я наслаждалась присутствием мамы в бандане и длинном платье в цветочек, упорно старавшейся
приохотить меня к живописи. Когда мне исполнилось десять лет, я потребовала, чтобы меня отпустили к ней в гости. Папа согласился, хоть и жутко боялся, что я так там и останусь. В коммуне мне давали свободу, о которой мечтает любой ребенок: я бегала, веселилась, пела, могла целый день проходить в одних трусах или в костюме лесного гнома, без всякого распорядка дня и особых запретов. Там я много рисовала, научилась лепить из глины и рассказывать разные истории. Мной, как и остальными детьми, занималось, безотносительно к родственным узам, множество колоритных персонажей. Это был чудесный и оторванный от действительности мир. После нескольких недель в маминой коммуне я всегда возвращалась домой и в галерею всем довольная, уверенная в себе и благодаря стабильности домашнего существования и папиному постоянству заново убеждалась в материальности окружающего меня мира.
        Я даже не заметила, как отец с дедом приобщили меня к искусству. Оно пришло ко мне без усилий, естественно, как дыхание. Искусство было частью их личностей, и они передали мне бескомпромиссность оценок, острое чувство подлинности, безупречный нюх на таланты. В детстве я делила все дни на будние - с занятиями в школе и домашними заданиями, которые я делала в галерее, - и выходные в музеях, на выставках, в мастерских художников, куда меня водил дедушка, уже тогда передавший управление семейным делом папе. Когда я была в галерее с отцом, я с восторгом наблюдала, какие чудеса ловкости он демонстрирует, продавая полотно или скульптуру или уговаривая художника подписать с ним контракт. Уткнувшись носом в тетради, я слышала, какие аргументы он выдвигает, как соблазняет, заставляет мечтать, ободряет, обнадеживает. Тщательно подбирая слова и выстраивая фразы, мой отец балансировал, как канатоходец на проволоке. Эти навыки запечатлелись в каждой клеточке моего существа, я впитала в себя его страсть и сделала своей. Талант общения, мастерство соблазна и любовь к художникам, свойственные галеристам, раз и
навсегда укоренились в моем сознании. Я не мешала деду утверждать, будто его гены сильнее маминых, понимая, что спорить с таким старым упрямцем - бесполезная трата энергии.
        Я не сомневалась, что как только я сдам выпускные экзамены, папа позовет меня к себе на работу. Но все вышло по-другому. К моему изумлению, он отправил меня продолжать учебу на другой конец страны и при этом настаивал, чтобы я специализировалась не на истории искусства, а на другой дисциплине. Мне пришлось сражаться с ним за право самостоятельно выбирать предмет обучения. Это была заодно и последняя битва деда на закате его жизни и единственная, которую он вел плечом к плечу с моей матерью. Он, когда-то безоговорочно отвергший даже саму возможность того, что однажды я возьму его детище в свои руки, лучше всех понял, что нельзя препятствовать воплощению моей страсти в жизнь. Но даже после окончания магистратуры папа не пустил меня в галерею и отправил на многочисленные стажировки к своим друзьям-коллегам. Он хотел, чтобы я повидала мир, познакомилась с другими формами искусства и разными культурами: я ездила в Африку, в Южную Америку. Ему было важно, чтобы я открылась всем жанрам творческих высказываний и приобщилась к тонкостям художественного рынка. Он считал необходимым, чтобы я завязала
собственные знакомства, моя записная книжка заполнилась контактами, а я усвоила другие методы работы галеристов, менее академичные, чем его собственные. Пришлось ждать, пока мне исполнится двадцать шесть, и только тогда он позволил мне приехать домой. У меня словно гора упала с плеч. Да, мне безумно понравилось путешествовать и узнавать мир, но я рвалась обратно, в родные стены, и хотела наконец-то занять свое место рядом с отцом. Я скучала по нему, по галерее и по еще витавшим там воспоминаниям о деде.
        Уже во Франции я очень быстро поняла причину, а точнее причины, навязанного мне изгнания. Прежде всего, отец был уверен, что держит меня в золотой клетке, и опасался, что однажды я не выдержу сидения в четырех стенах галереи, сорвусь и пошлю все к черту, примерно как это сделала мама. Кроме того, он хотел показать мне все поле возможностей, хотя длительное отсутствие любимой дочери разрывало его сердце - впрочем, как и мое, но только мое в меньшей мере, поскольку я проживала потрясающее приключение. Но была и еще одна причина, конечно, эгоистичная, но такая сокровенная и такая красивая, что я тут же простила его, когда он признался в ней. После двадцатилетней разлуки они с мамой были опять вместе и проживали новый тип отношений, соответствующий их характерам. На них больше ничего не давило, им не нужно было воспитывать ребенка или перед кем-то отчитываться. У них, естественно, и в мыслях не было возобновить совместную жизнь, они встречались только ради наслаждения искусством и любовью. Маме было плевать, как я к этому отнесусь, зато папа был в ужасе. Услышав это, я залилась смехом и сообщила ему,
что не слепая и с раннего детства знала, что они никогда не переставали любить друг друга. Я без сомнений предпочитала честное признание любым попыткам скрыть происходящее между ними, тем более что оба они давно вышли из возраста, когда надо прятаться. И я никогда не судила их за сделанный выбор, такое мне просто не взбрело бы в голову.
        Лет десять мы руководили галереей вместе. Я завершала свое образование, учась у него, и это было прекрасно, захватывающе и усиливало мое рвение. Я не воспринимала ситуацию именно как совместную работу с отцом, впрочем, он не позволял называть его в галерее папой. Среди произведений искусства, художников, клиентов он был Жоржем - я помогала мэтру, наставнику, считавшему меня равной себе. Я полагала, что наше сотрудничество будет длиться вечно. Однако незадолго до того, как Титуану исполнилось три года и он пошел в детский сад, папа призвал меня к себе весьма торжественным образом, что было абсолютно не в его привычках. Стоя перед гигантской картиной в размытых серо-голубых тонах, изображающей горизонт, которую мы только что продали и которую папа особенно любил, он объявил о своем уходе:
        - Ава, дорогая, пора отпустить тебя в свободное плавание… Именно этого хотел бы твой дедушка… И этого хочу больше всего на свете я… Отныне галерея - твоя.
        Его патетическая речь и затуманившийся взгляд, обращенный к полотну, помешали мне воспротивиться. Хотя и тело, и мозг вопили: «Нет, нет, не сейчас, еще слишком рано!» Я была в ужасе, чувствовала себя неспособной остаться одной и без него сохранить галерею и продолжить ее жизнь. Но я никак не могла отвергнуть его просьбу, его пожелание. Мой отец, человек, которым я восхищалась, как никем другим, считал, что обязан позволить мне расправить крылья. Так он показывал, что я уже действительно взрослая и научилась управлять своей жизнью женщины, матери и галеристки. Я не стала проявлять эгоизм, удерживая его, тем более что, если честно, для меня все складывалось хорошо. Я не стала ничего говорить, потому что слова были бы бесполезны, я просто потянулась к нему и уткнулась лицом в плечо, глотая слезы волнения.
        Я нередко повторяла себе, что мне очень повезло с профессией и что ее, как и галерею, я получила в наследство. Ощущение обострялось в такие периоды, как этот, когда я с головой уходила в подготовку вернисажа, с которым связывала большие надежды. Последние несколько месяцев дела шли не очень хорошо, показатели снизились, а дверь галереи открывалась не так часто, как несколько лет назад.
        Я воспользовалась спокойной обстановкой второй половины дня в середине недели, чтобы в последний раз проверить каталог выставки Идриса. В этот момент в стеклянную дверь заколотили так, что я вздрогнула. И совсем не удивилась, увидев через стекло Кармен, единственную и неповторимую. Мою лучшую подругу. Я вскочила и поторопилась открыть, пока она все не разгромила.
        - Hola![1 - Привет! (исп.)] - пропела она бархатным голосом.
        Непослушная черная шевелюра в кудряшках, тельняшка, вечный широченный комбинезон из джинсовки - Кармен единственная женщина на планете, которая умудрялась сделать этот наряд сексуальным, - и ослепительная белозубая улыбка: вместе с ней в помещение всегда врывалось солнце. Я отошла, пропуская ее. Руки Кармен были увешаны пакетами, что не сулило ничего хорошего… моему желудку. Однажды она испугалась быстрого бега времени и вознамерилась перейти на здоровый режим питания. Хуже всего было то, что она сама готовила овощные соки, смузи и совершенно несъедобные лепешки из цельного зерна. Я особо не беспокоилась: она слишком любила хорошую жизнь, чтобы выдерживать такую еду долго. Но пока она рвалась и меня посадить на свою диету. Я последовала за ней к нашей кладовке, заменявшей кухню, и то, чего я опасалась, началось. Она вытащила из огромной сумки блендер, наполненный зеленоватой субстанцией - меня затошнило от одного ее вида - и пластиковые лотки с сомнительным содержимым.
        - Давай, признавайся, что это у тебя? И для кого все это?
        - Я приготовила для тебя коктейль muy caliente[2 - Здесь: крутой; вырвиглаз (исп.).], чтобы ты была в форме… Твой большой зверь прилетел этой ночью, если я ничего не путаю!
        Я закатила глаза, не решив, что лучше - расхохотаться или разозлиться на нее.
        - Судя по черным кругам, вы не откладывали ничего на потом и поспешили отметить его приезд! Ну-ка, выпей!
        Не успела я запротестовать, как она налила большой стакан своего пойла и протянула мне.
        - Только вместе с тобой, и сначала мы чокнемся.
        Ее передернуло.
        - Ой, Ава, не надо, я, как встала, первым делом проглотила целый литр этой гадости.
        На этот раз я не удержалась и зарыдала от смеха.
        - Если я сегодня вечером буду не в форме, ответственность на тебе…
        Она ругнулась на родном языке и сделала первый глоток, испепелив меня взглядом, а я последовала ее примеру, зажав нос.
        Мы познакомились много лет назад, когда я была в Буэнос-Айресе. Молодая и талантливая аргентинская скульпторша, она хотела выставляться в галерее, где я тогда стажировалась. Ее работы мгновенно покорили меня. Ей не было равных в умении преобразовывать все, что попадалось под руку, превращая в произведение искусства. Она умела вдохнуть жизнь в любой материал, заставить его заговорить или передать ее душевное состояние. А оно у нее то и дело менялось, в чем я имела возможность со временем убедиться. Я ввязалась в настоящую битву с хозяином галереи, убеждая его взять Кармен под свое крыло: несмотря на ее несомненный талант, он побаивался огненного темперамента девушки. Хозяин сдался, когда я заявила, что скоро найдется другой галерист, менее трусливый. Он был задет за живое, подписал с ней контракт - и поступил абсолютно правильно. Я сразу же полюбила Кармен и за взрывы ее буйного характера, и за умение устроить праздник на пустом месте. Она открыла для меня свою страну, заставила брать уроки танго, познакомила с выставками художников андеграунда. Мы с ней вместе развлекались, плакали, влюблялись. С
Кармен ничего не было безвкусным или банальным. Все было позволено. От нее веял ветер свежести с легкой приправой декадентства. Ее поведение, внешне весьма разбитное, ничего не значило - она четко держалась в границах дозволенного. Мы гармонично дополняли друг друга: я делала ее более спокойной, а она помогала мне избавиться от зажатости. Мое возвращение в Париж не положило конец нашей дружбе, мы обменивались длинными письмами и периодически созванивались, наплевав на разницу во времени и заоблачную стоимость разговоров. Как раз в одной из таких телефонных бесед, когда она была раздавлена очередной любовной неудачей, я предложила ей приехать ко мне, пообещав поднять дух и познакомить со своей семьей. Она всегда жалела, что не побывала на нашей с Ксавье свадьбе и пропустила рождение Пенелопы. Кармен прилетела, да так и осталась в Париже, и с тех пор я занималась ее творениями. Впрочем, это слишком громко сказано: мне доставалась только роль статистки, потому что Кармен сама представляла свои работы лучше всех.
        Сделав последний глоток ее жуткой бурды, я едва справилась с рвотным рефлексом. Сегодня, как и каждый день, забежав в галерею - по ее словам, совершенно случайно, - она попросила налить кофе, повертелась вокруг своих скульптур, уселась в кресло по другую сторону моего стола и принялась болтать, не обижаясь на то, что я вернулась к работе ровно с того места, на котором меня остановило ее вторжение.
        - Как дела у Ксавье?
        Я оторвалась от каталога и улыбнулась, растянув рот до ушей.
        - Ну, он вымотался, но вроде бы доволен - и поездкой, и возвращением! Только жаль, что я так занята… плохо все рассчитала.
        - Твой юный подопечный отнимает у тебя всю энергию!
        И тут мимо витрины прошел Идрис.
        - А вот и он, легок на помине.
        Кармен передвинула кресло, чтобы посмотреть, кто там, за стеклом.
        - Ох ты, какой душка, - проворковала она.
        - Прекрати, Кармен. Если я не ошибаюсь, ты познакомилась с парнем, собиралась его нам на днях представить.
        Она небрежно отмахнулась от моего замечания.
        - Хочешь, я им займусь, пока ты возишься с бумагами?
        - Даже не думай! Оставь его в покое, пока не пройдет вернисаж. Не смей выбивать его из равновесия, я и без того достаточно от него устала!
        - Я тебя избаловала…
        - Ты самый легкий и удобный художник, не спорю. Но, пожалуйста, держи себя в руках…
        Дверь открылась, и Идрис застыл на пороге, увидев, что я не одна.
        - Привет, Идрис! - радостно приветствовала его я.
        - Привет, Ава… Приду позже, раз ты занята…
        Я встала и поцеловала его в щеку.
        - Нет-нет! Оставайся, Кармен как раз собралась уходить. Хорошо, что ты пришел.
        Вздох разочарования моего аргентинского торнадо нельзя было не услышать. Идрис потоптался на месте, после чего двинулся к двери. Я едва успела схватить его за руку.
        - Кармен, - прошипела я.
        - Ладно!
        Она тоже подошла к выходу, не забыв прихватить свое барахло, смачно чмокнула меня, устояла и не поцеловала Идриса, но все же не лишила себя удовольствия кокетливо хихикнуть. Кармен неисправима.
        - Besos[3 - Целую тебя (исп.).], Аванита, дорогая!
        Она вышла, оставив дверь нараспашку, уселась на велосипед и обругала по-испански парочку прохожих, загородивших ей проезд. А потом вернулись тишина и спокойствие, и я смогла заняться Идрисом.
        - Кофе будешь?
        - Не хотел бы утруждать тебя, Ава.
        Идрис готов был просить прощения за то, что дышит! Я не стала реагировать на бессмысленные извинения, а вместо этого успокаивающе похлопала его по руке и пошла за чашкой.
        Многообещающий талант Идриса не избавлял его от парализующего страха. Он справился со своей робостью один-единственный раз - до сих пор не понимаю, как ему это удалось, - когда явился в галерею. Правда, я клещами вытаскивала из него каждое слово, пытаясь выяснить, чего он от меня хочет. Чтобы понять, что он пишет картины, мне пришлось попотеть. Он привык терпеть насмешки, его никогда не ценили, никто не поощрял его занятия живописью, напротив, знакомые уговаривали перестать упорствовать и бросить это пустое дело. В конце концов он сдался. От меня он ждал отзыва, который подведет его к окончательному решению: заниматься ли ему живописью или лучше поставить на ней крест. Я поверила в него. Уже давно ни один художник не производил на меня такого мощного впечатления, как Идрис. Выход на публику приближался, давние демоны заявляли о себе, все настойчивее терзая его, и с каждым днем мне приходилось чаще и чаще гасить Идрисовы вспышки паники. Насколько Кармен вела себя в галерее полноправной хозяйкой, настолько же растерянно слонялся из зала в зал он, испуганно косясь на выставленные картины - его
собственные мы еще не развесили - и принимая как данность, что ему не выдержать конкуренции с остальными художниками. Он страдал синдромом самозванца и постоянно извинялся за сам факт своего существования, а я прикидывала, как его излечить. Но сколько я ни повторяла, что не сомневаюсь в нем, ничего не менялось…
        - Я не приду сюда… в главный вечер.
        Пробил час жестких мер. Я подошла к нему, схватила за плечи, заставила посмотреть в глаза. Скрыла одолевающую меня досаду с примесью иронии, чтобы не огорчать его еще больше. Он был очень крупным мужчиной и при этом неуклюжим, плохо управляющим своим телом. Я напоминала себе школьную учительницу, намеренную отчитать нерадивого ученика. В свои сорок три года Идрис оставался ребенком: я была растрогана тем, что в отличие от других художников, которые меня этим ужасно раздражали, он не ломал комедию и не играл роль непризнанного гения, а был таковым по жизни.
        - Исключено, я тебе не позволю, вернисаж без автора невозможен… Твои акции резко вырастут, это не подлежит сомнению, и пока тебе еще рановато прятаться, поддерживая миф о творце, окутанном тайной.
        - Я ничего не смогу, я не умею говорить… Я все испорчу. Я не создан для света прожекторов.
        - Ты-то, может, и нет, но вот твоя живопись - еще как… И она нуждается в твоем присутствии. Я буду помогать тебе на вернисаже, поддержу, если понадобится, подскажу правильные ответы.
        Он продолжал трясти головой, не соглашаясь, сегодня он был особенно напуган. Я приготовилась разыграть самый старший козырь - воззвать к его чувству вины. Без этого было не обойтись, поскольку оставшиеся до вернисажа две недели будут слишком долгими, если мне придется ежедневно гасить очередной кризис.
        - Идрис, если ты не придешь, мне придется все отменить. Не забывай обо мне, о репутации галереи. Приглашения разосланы, в том числе журналистам, представителям элиты, галерейщикам… И какое у них будет мнение обо мне, если ты сбежишь?
        Он и так был бледным, но после моих слов побледнел еще больше. Возможно, я зашла слишком далеко.
        - Ава, ты понимаешь, как сильно давишь на меня?
        - Прекрасно понимаю, - ответила я с садистской ухмылкой. - Идрис, у нас уже достаточно полотен для вернисажа, но продолжай писать, потому что иначе ты свихнешься, я тебя знаю. Выражай свой страх и беспомощность, и результат будет захватывающим, не сомневаюсь. Не волнуйся, я найду место на стене.
        Он потупился.
        - Извини, что напрягаю… просто у меня перехватывает горло от страха, и я не знаю, как себя вести… Ты единственная, кому удается укрепить мой дух.
        - Не беспокойся, это моя работа, и я верю в тебя.
        Я едва не завопила «Аллилуйя!» при виде его робкой улыбки. Он пришел в себя, по крайней мере на ближайшие несколько часов, поэтому я позволила себе показать ему фотографии картин в каталоге.
        Как это часто случается со мной, я увлеклась рассказом Идриса о его работе, принялась мечтать об успехе и потеряла счет времени. Я знала, что впереди у нас много свершений, то есть в основном у Идриса, а у меня опосредованно. Кстати, именно за это я любила свою профессию. Когда мой взгляд случайно зацепил настенные часы, я поняла, что не заметила, как стемнело, а Ксавье не появился, хоть и обещал. Было около восьми вечера.
        - Идрис, не обижайся и не воображай, что я тебя выгоняю, но мне нужно домой. Тем более что мой муж прилетел сегодня ночью…
        - Извини, Ава.
        - Да хватит уже извиняться! Я сама виновата, что не посмотрела на часы.
        Он обошел вместе со мной галерею, чтобы выключить освещение. Я взяла сумку, пальто и ключи, и мы вдвоем вышли на улицу. Закрывая дверь, я едва не захлопала в ладоши - шел дождь. Я быстро нырнула в вестибюль, схватила огромный зонт и открыла его, прокрутив купол над собой.
        - Ты, что ли, рада дождю, Ава?
        Я скорчила притворно смущенную мину. Я одна из немногих, кто любит дождь зимним вечером. Мне нравятся капли в свете автомобильных фар, нравится необходимость поторопиться, быстрее укрыться. Как это элегантно - прятаться под зонтом, перепрыгивать лужи, в особенности как сегодня, в туфлях на высоких каблуках. Покалывание влаги и холода, прокладывающих себе дорогу по шее, под одежду, вызывало дрожь блаженства. А потом наступала очередь главного вознаграждения: вбежать в дом, вытереть волосы теплым полотенцем и зажечь огонь в камине. Но сегодня я вряд ли успею это сделать!
        - Хорошего вечера, Идрис, и пожалуйста, не забывай то, о чем я тебе сказала. Пиши! Не прекращай писать картины!
        Я встала на цыпочки, поцеловала его и умчалась, как и предвкушала, вприпрыжку, перескакивая через лужи.
        Я влетела в дом и, проигнорировав шумные восторги собаки и кошки, встретивших меня на пороге, как они делали это каждый вечер, быстро прошла на кухню, где дети с няней сидели за столом. Получается, Ксавье все еще в клинике… Недолго же он включался в привычный ритм.
        - Хлоя, прости меня, умоляю. - Я поцеловала няню.
        - Ничего страшного, я взяла на себя смелость накормить их.
        - Ты сущий ангел. Не знаю, что бы без тебя делала.
        На ее лице отразились привычные робость и смущение, она не выносила комплиментов.
        - Давай! Беги домой!
        Она пулей выскочила в прихожую, а я наконец-то поздоровалась с детьми.
        - Ну как прошел день, все о’кей? - поинтересовалась я у Пенелопы.
        Она безразлично пожала плечами.
        - А у тебя, мой дорогой?
        Титуан поднял большой палец, ответить по-другому он не мог, поскольку рот был набит макаронами, большую ложку которых он приготовился проглотить.
        - До завтра, - заглянула к нам Хлоя.
        Пенелопа помахала ей рукой и послала воздушный поцелуй - значит, у нее все же не такое паршивое настроение, - а Титуан быстренько дожевал макароны и вскочил, чтобы поцеловать няню.
        - Хорошего вечера, - пожелала я.
        Пока они доедали, а я готовила ужин для взрослых, дети выложили мне все, что случилось за день. Вынуждена признать, что слушала их вполуха. Но по звукам голосов и их ссорам я поняла, что они в порядке, все хорошо, ничего серьезного не случилось, и значит, сегодня ночью мы все четверо сможем спать спокойно. Но для этого требовалось, чтобы вернулся Ксавье!
        Рокот мотоцикла раздался спустя три четверти часа. Месье бурно выразил радость, приветствуя хозяина громким лаем. Ксавье, конечно же, не торопился уйти от него, они успели даже покататься вдвоем по полу, не сомневаюсь. Я все еще возилась с ужином, когда он приблизился сзади, взял меня за талию и положил подбородок на плечо. По тому, как сильно он надавил на него, я поняла, что Ксавье устал.
        - Не надо было ждать меня с ужином…
        Я подняла на него глаза и поцеловала в щеку.
        - Мог бы сегодня вечером явиться пораньше, - упрекнула я.
        Он вздернул бровь с позабавленным видом, а я легонько ткнула его локтем в бок.
        - Нальешь нам вина? - попросила я.
        - Слушаю и повинуюсь!
        После ужина мы устроились на диване, прижавшись друг к другу, и я блаженствовала в объятиях Ксавье. Я очень соскучилась по нему. Он рассеянно гладил меня по волосам и подробно расспрашивал о вернисаже и об Идрисе. Однако когда после нескольких фраз я замолчала, он на это никак не отреагировал, потому что ушел мыслями в свой далекий мир. С ним такое бывало после возвращения из Африки, он вечно витал в облаках, адаптируясь к повседневной жизни.
        Когда поездка Ксавье подходила к концу, он душой по-прежнему пребывал где-то вдали от дома, и его одолевали заботы. И всякий раз меня преследовал один и тот же вопрос: не стало ли это путешествие лишним? Тем, из которого он уже не возвратится? Останется мыслями там? Не покажется ли ему жизнь, которую мы ведем, пресной? Всегда, когда после окончания своей миссии он приезжал к нам, его оглушал физический и моральный диссонанс. Помимо центра защиты животных он работал также в диспансере и в школе деревни, где жил. Поэтому неудивительно, что, оказавшись в своем большом доме с женой-галеристкой и с красивыми, здоровыми и ни в чем не нуждающимися детьми, Ксавье неизбежно испытывал трудности с совмещением в сознании двух вселенных. В течение нескольких дней он переживал молчаливый внутренний протест, который был очевиден только мне. Это, к счастью, длилось недолго, поскольку муж умел возводить перегородки и поддерживать равновесие между выполнением своего долга там и нашей жизнью здесь.
        - Как сегодня было в клинике? - спросила я, чтобы вернуть его в реальность, а также потому, что меня это заботило.
        Ведь я была накрепко привязана к этому месту нашей первой встречи и первой ночи любви. И не только. Мы прожили там несколько лет, вплоть до рождения Титуана. С его появлением семья разрослась, и пришлось бы раздвигать стены, если бы мы захотели остаться в клинике. Да и мне было не совсем комфортно: изводил непрерывный лай собак и скулеж бездомных животных, которых регулярно подбирал Ксавье. Я подозревала, что перемен жаждал и он, в противном случае мой муж и носа не высунул бы из своей ветлечебницы, даже по воскресеньям.
        - Мой подменщик оставил дикий бардак! Придется попотеть, чтобы привести все в порядок и восстановить нормальные условия работы, потому что он все делал как попало!
        Да, в ближайшие дни Ксавье будет редко радовать нас своим присутствием. Заметив, что он зевает, едва не вывихивая челюсть, я предостерегла его:
        - Будь все же осторожен для начала, не хватайся за дело слишком рьяно, адаптируйся постепенно.
        Он состроил скептическую гримасу, как если бы мое беспокойство было смешным и нелепым.
        Глава третья
        Жизнь вошла в привычную колею. Я носилась, как сумасшедшая, чтобы все успеть, - давно не устраивала вернисаж, отвыкла. В последние годы я утратила драйв и находила тысячи оправданий, чтобы отложить на потом очередное дело или отменить нужную встречу. Я потеряла хватку и часть уверенности в себе. Не говоря о том, что в течение дня я почти не пересекалась с Ксавье и детьми и мне их очень не хватало. В первую очередь мужа и его поддержки, которую я особенно ждала после его долгого отсутствия. А ведь это было мне не в новинку. Как я пожаловалась Кармен, организуя мероприятие для Идриса, я упустила тот факт, что оно совпадет с приездом Ксавье. Вообще-то это не так уж страшно, неустанно повторяла я себе, мы наверстаем упущенное позже. В этом году у него добавилось проблем в клинике, расписание было перегружено. Когда мы встречались по вечерам, на его лице были написаны усталость и озабоченность. Мне это не нравилось. Не только его пациенты, но и я нуждалась в нем. О чем он не догадывался…
        Суббота, до вернисажа оставалось пять дней. Неправильно, конечно, закрывать галерею в субботу, но сегодняшняя суббота была особой - Идрис только что принес несколько своих полотен, - и я опустила жалюзи сразу после обеда. Картины в большинстве своем были огромными: Идрис нуждался в большой площади, в пустынности полотна, чтобы, нанося гуашь, выражать себя размашистыми мазками кисти, ладоней или пальцев. Ближайшие несколько часов мы должны были провести, прикидывая, как развесим работы, и продумывая дизайн выставочного пространства. Я любила эти минуты наедине с художником, когда я еще была единственной, кто видел его произведения и наблюдал за первым расставанием автора со своим детищем. Это всегда необыкновенно волнующе. Кто-то проживал такие моменты молча, почти отрешенно, кто-то выплескивал избыток эмоций, приходя в возбуждение, что иногда было трудно вынести. К моему крайнему удивлению, у Идриса все прошло спокойно, без признаков паники. Он даже вел себя достаточно активно, тогда как я побаивалась, как бы он не самоустранился, окаменев от маячившего перед ним вызова и давления, которое он сам
на себя оказывал. Но все вышло наоборот, Идрис без колебаний возражал мне, если считал нужным. Он даже не сообразил, что я постепенно отошла в сторону, предоставив ему возможность действовать самому и только наблюдая за ним. Я была довольна, что он дает себе волю, распрямляет спину, обретает веру в себя. Идрис вел нескончаемый диалог с собой, а может, и со своими работами. Они защищали его от страхов и сомнений, и его творчество составляло единое целое с ним. И это было очень красиво. Внутренний голос нашептывал мне, что не стоит слишком привязываться ни к нему, ни к его живописи, что в ближайшее время его откроет галерист или арт-дилер получше меня или по крайней мере имеющий больший, чем я, вес, возьмет под свое крыло и вознесет на вершины Олимпа. Мне же останутся удовлетворение и гордость за то, что именно я подставила ему плечо и помогла сделать первый шаг. Такое уже случалось, и не раз. Папа постоянно предостерегал меня: Ава, дорогая моя, не привязывайся к художникам, они нам не принадлежат, и ты должна научиться отпускать их.
        - Ава? Все в порядке?
        Я подняла голову, усталость делала печальные догадки особенно болезненными…
        - Да, конечно! А что?
        Он махнул рукой, указывая мне на пространство экспозиции.
        - Как тебе?
        Я прошлась по своим владениям, оккупированным Идрисом. Результат впечатлял. Однако кое-что озадачило меня, а именно: пустой мольберт. Я обернулась к Идрису, который расплылся в широкой улыбке, у него был вид мастера, знающего себе цену, его как будто что-то забавляло, а такое с ним случалось крайне редко и потому привлекло мое изумленное внимание.
        - В чем дело?
        - Я хотел бы, чтобы ты посмотрела еще одну вещь… Я последовал твоему совету и написал картину. Мне бы услышать твое мнение… узнать, захочешь ли ты выставить ее вместе с остальными.
        - Ты разбудил мое любопытство! - У меня загорелись глаза.
        В его взгляде я прочла и ожидание, и опасение, но еще и искреннее удовольствие.
        - Поставь ее и скажи, когда будешь готов.
        Я отошла к витрине и приготовилась ждать. Следя за оживленной в субботний полдень улицей, я отчетливо слышала, как он подходит к пустому мольберту, как тихонько шуршит полотно по деревянным планкам. Я догадывалась, что Идрис отступил на пару шагов, чтобы придирчиво проверить каждую деталь своего произведения.
        - Теперь можешь подойти.
        Я втянула побольше воздуха и повернулась. Его крупная фигура скрывала от меня значительную часть картины. Я медленно приблизилась к ним обоим и встала справа от него. Эстетическое потрясение соответствовало моему предвкушению. Идрис отказался от привычных холодных цветов в пользу теплых, линии стали более плавными. Это была самая прекрасная его картина, лучшее выражение его таланта и душевного состояния. В ней сквозили и ярость, и нежность. Он впервые открыто проявил свою внутреннюю противоречивость и создал нечто вроде аллегории страсти, любви и ненависти, перемешанных в едином мазке кисти. Матовая бархатистость гуаши потрясала. Я приблизилась, побуждаемая сильным желанием дотронуться до поверхности, как делаешь, когда хочешь погладить любимого человека, почувствовать под пальцами его кожу, но все-таки удержалась. Спиной я ощущала нетерпение Идриса, его неуверенность в моей реакции, тогда как сама я едва сдерживала слезы.
        - Она… это же… не знаю, как сказать…
        Мне недоставало слов, я повисла у него на шее и только так сумела выразить захлестнувшие меня эмоции.
        - Потрясающе, Идрис. Представляю, как мне будет тяжело с ней расставаться.
        - Она твоя.
        Я резко отодвинулась.
        - Ох… нет… Не могу принять такой подарок.
        У меня защемило сердце от боли, которую я прочла на его лице: я не приняла его бесценный дар, а ведь он предложил мне частицу себя самого, своей души и, значит, почувствовал себя отвергнутым. Но я-то подразумевала нечто прямо противоположное.
        - Ты меня неправильно понял, Идрис… Я не могу принять твой подарок из этических соображений, и в данном случае мне особенно трудно не нарушить эти принципы… Но я никогда не соглашусь с тем, чтобы выставляющийся у меня художник дарил мне свое произведение.
        Стены нашего дома украшали только картины и скульптуры, которые я нашла на чужих выставках, у мастеров, которыми не занималась. Единственное исключение - Кармен, подарившая на нашу свадьбу одно из своих произведений, да и то она тогда сотрудничала с другой галереей.
        - Я этого не знал… Я написал ее, потому что хотел поблагодарить тебя за поддержку, которую ты с таким пылом мне оказываешь.
        - В качестве благодарности мне достаточно твоих последних слов. Без обид?
        - Конечно…
        - Я смогу любоваться твоей картиной, пока она останется здесь. И переговоры с покупателем будут самыми жесткими, не сомневайся.
        Он немного расслабился.
        - Если повезет, никто ею не заинтересуется, и она навсегда останется у тебя.
        - Не болтай глупости! Она заслуживает того, чтобы объехать весь мир!
        Он помотал головой, что означало «вот ерунда».
        - День был долгим и насыщенным. Пора закругляться.
        Я быстро собралась, и мы вышли на улицу.
        - Ты что-то планировал на сегодняшний вечер? - поинтересовалась я, пока запирала дверь, а он ждал меня.
        - Нет, ничего особенного, пойду домой и постараюсь не слишком паниковать.
        Вообще-то одним гостем меньше, одним больше мало что меняло. К нам на ужин должна была прийти Кармен со своей новой любовью, неким Тео. Я заранее предвкушала вечер в кругу друзей, первый после недавнего возвращения Ксавье, который не откажет себе в удовольствии подтрунить над нашей аргентинской подругой, усердно налаживающей личную жизнь.
        - Поужинай с нами!
        Он удивленно вытаращил глаза.
        - Да ты что, как я могу вторгаться в ваше семейное застолье!
        - У нас будут гости, и нам будет очень приятно, честное слово.
        Тут высунула нос Идрисова робость, как если бы он прожил последние несколько часов в параллельном пространстве, после чего им вновь овладели привычные комплексы.
        - Я не позволю тебе улизнуть, рассматривай это приглашение как тренировку перед вечером четверга!
        Я была неприятно удивлена, застав дома только детей. Ксавье уехал в клинику. Потом я наткнулась на корзину, с утра принесенную с рынка моей троицей, немного поостыла и передумала убивать мужа по телефону. Но дозвониться все же попыталась - напомнить, что мы ждем сегодня гостей, и предупредить, что их будет на одного больше. Попав на автоответчик, я оставила сдержанное сообщение. Я спокойно хозяйничала на кухне с бокалом вина под звуки разносившейся по всему дому музыки. Планы не поменялись, ужин пройдет прекрасно, а Ксавье вот-вот будет дома. Пока мое блюдо томилось на плите, я распихала валяющиеся вещи по шкафам, зажгла повсюду свечи и поторопила Пенелопу с Титуаном, чтобы они приняли душ и быстро-быстро съели пиццу. Главное, чтобы дети не путались под ногами. Я целый месяц прожила с ними одна и, понятное дело, мечтала о вечере в компании взрослых! Я едва успела переодеться и поправить макияж, как раздался звонок. Ксавье все еще не объявился. Я приветствовала Кармен и пресловутого Тео, которого сочла слишком пресным для нее. Он был одет с иголочки и напоминал сорокалетнего уверенного в себе
менеджера. Я, пожалуй, готовилась к другому - ждала, что она, как обычно, притащит очередную оригинальную личность. Кого мы только не перевидали в ее компании…
        - Ну, и где затаился зверь? - завопила лучшая подруга, врываясь в гостиную.
        Они еще не встречались после его возвращения.
        - В клинике.
        Я обратилась к почетному гостю:
        - Прошу его простить, Ксавье скоро придет.
        - Ничего страшного, это же работа. Кармен говорила, что он только что вернулся после долгого отсутствия. Наверняка у него уйма дел.
        Рыбак рыбака видит издалека.
        - Точно. Но это не повод так задерживаться, - возразила я, лучезарно улыбнувшись.
        Чуть позже к нам присоединился Идрис, он явился с огромным букетом и бутылкой шикарного вина.
        - Не надо было все это приносить, у нас же простые дружеские посиделки.
        - Мне самому приятно, к тому же мою картину ты отвергла, - он шутовски вздернул бровь.
        Идрис вел себя непринужденно! Вечер обещал быть отличным. Если только мы дождемся моего мужа… За его опоздание, которое окончательно становилось невежливым, я извинилась и перед Идрисом. Пока мы пили аперитивы, я несколько раз отлучалась на кухню. Не столько для того, чтобы проверить, как там моя стряпня, сколько для того, чтобы оставить Ксавье очередное сообщение и спросить, что он себе думает. Названивала я и по телефону клиники, но столь же безрезультатно. Все всё понимали. Кармен едва сдерживала приступы бурного хохота, ведь она хорошо знала Ксавье. Что до Идриса и Тео, они спокойно отнеслись к сложившейся ситуации и с любопытством приглядывались друг к другу. Для моего художника Тео, несомненно, был инопланетянином, едва ли не объектом социологического исследования. А Тео встреча с таким человеком, как Идрис, возможно, поможет лучше понять творческие завихрения его новой пассии.
        В конце концов мне пришлось позвать гостей к столу, хотя все трое уговаривали меня еще немного подождать.
        - Если вы предпочитаете на ужин угольки, можно и подождать.
        Мы сели за стол, передо мной зияло пустующее место, и всем нам сделалось неловко. А я представила себе, что такими были бы званые ужины, устраивай я их, когда он находился на другом конце планеты. За исключением одного маленького, но весьма важного нюанса: мне не было бы стыдно за его отсутствие.
        Никто за всю историю дружеских застолий не расправлялся с закусками так тщательно и долго. Если Ксавье все же снизойдет до нас и осчастливит своим присутствием, мне придется очень постараться, чтобы удержать себя от убийства.
        Я услышала грохот его мотоцикла, когда счищала крошки с блюда с закусками. Я постояла на кухне, уговаривая себя успокоиться. Открылась входная дверь, и раздался веселый голос Ксавье, умоляющий всех о прощении. Он тепло расцеловался с Кармен, которая успела его предупредить, что следует приготовиться к поджидающим его громам и молниям.
        - Она на взводе!
        Ксавье прыснул. Затем представился Идрису и Тео и повторил свои более чем банальные извинения. Максимум предупредительности достался моему художнику, а Ксавье умел быть неотразимым.
        - Мне очень, очень жаль, Идрис. Когда я прочел Авино сообщение о том, что ты придешь сегодня, я так ругал себя за то, что согласился поехать на срочный вызов, но было уже поздно что-либо менять.
        Благодаря своему умению изворачиваться, доброжелательности, шуткам и обаянию он вынудит всех простить его. Но я не позволю проделать это со мной! Чаша моего терпения переполнилась. Я заледенела, ощутив его руки на талии.
        - Прости, Ава.
        Он поцеловал меня в шею, я притворилась безразличной.
        - Кажется, они не очень обиделись…
        - Тем лучше для них.
        Я высвободилась, подхватила кастрюлю и направилась в столовую. Ксавье открыл еще одну бутылку вина и наконец-то занял свое место за столом напротив меня. С этого момента он вел себя как идеальный хозяин, помогал мне на кухне и делал все, чтобы гости забыли о его более чем двухчасовом опоздании к ужину. Кармен постоянно толкала меня в бок локтем, призывая расслабиться. Я делала все, что могла, лишь бы не испортить гостям настроение, тем более что, следует признать, обстановка за столом была выше всяких похвал. Взрывы смеха и шутки шли чередой, все чувствовали себя непринужденно. Не считая меня. Я старательно избегала взглядов Ксавье, который столь же усердно пытался поймать мой взгляд и умаслить меня.
        - Ты же его знаешь, он хочет все сделать, ничего не упустить, быть повсюду, причем одновременно, - шепнула мне на ухо Кармен.
        Она обожала Ксавье и, что меня раздражало, всегда была к нему снисходительна. Он платил ей тем же.
        - Конечно, знаю, - пожала я плечами.
        Вывод: он никогда не бывает со мной весь целиком.
        Гости засобирались, когда перевалило за час ночи. Идрис взволнованно поблагодарил меня за приглашение и за вечер.
        - Ну вот, светская жизнь - это не так уж страшно, ты отлично справишься в четверг, - сказала я на прощание.
        Он протянул руку Ксавье:
        - Спасибо, было очень приятно с тобой познакомиться, Ава так часто говорит о тебе.
        Муж одарил его самой дружеской улыбкой:
        - Взаимно.
        - Ты придешь на вернисаж? - спросил ни о чем не подозревающий Идрис.
        - Ксавье уже давно не посещает никакие мероприятия галереи, - вмешалась я.
        Пора ему перестать изображать идеального мужа. Как только закрылась входная дверь, я взялась за уборку и теперь срывала злость на посуде.
        - Ты что, и впрямь обиделась? - удивленно поинтересовался Ксавье, придя ко мне на кухню.
        Я не повернула головы, осталась стоять спиной к нему и сосредоточенно возилась с тарелками в раковине.
        - Слушай, ну прости меня, это был срочный вызов к одной дряхлой собаке, которой я когда-то помог появиться на свет. Ее хозяева жутко испугались.
        Я резко крутанулась на пятках.
        - А как же я, Ксавье? Я так ждала этого вечера с тобой. Стоит ли напоминать, что тебя не было целый месяц, что на мне были дети, все заботы и так далее! И вот ты дома, но я тебя почти не вижу. Мне это надоело, вот и все. Разве я не имею права быть недовольной?
        Выражение его лица тут же стало замкнутым.
        - Ава, успокойся, никто не просил тебя выкладываться по полной! И я делаю что могу, мне ведь приходится исправлять косяки моего подменщика, как тебе известно.
        - А у меня через четыре дня важный вернисаж. И мне хотелось расслабиться, хорошо провести вечер с тобой, но ты об этом, судя по всему, просто забыл.
        - Слушай, ты меня достала.
        Он выскочил из кухни, подозвал свистом Месье и пошел с ним в сад. Наверняка они обошли весь квартал, потому что когда Ксавье открыл входную дверь, я уже лежала в постели. Ничего удивительного: я его хорошо знала. Он ненавидел выяснение отношений, препирательства, разговор на повышенных тонах, раздраженные голоса, слова, опережающие мысли. Ненавидел все, что делалось по горячим следам - от этого больше вреда, чем пользы, считал он. У него имелся собственный способ выхода из ссоры: он уходил в глухое молчание. Ждал, сколько нужно, пока мы оба успокоимся, и только потом заговаривал.
        Следующие четыре дня мы вели себя так, как если бы этой дурацкой стычки не было и нам не в чем было упрекнуть друг друга. Мы все спустили на тормозах… Ксавье так и не понял, что мне нужна хотя бы минимальная поддержка перед важным вернисажем. Я предпочла бы, чтобы он сам пришел к этому выводу и уделил мне чуть больше внимания. Я не считала, что капризничаю. Вообще-то за пятнадцать лет нашей совместной жизни я так или иначе к этому привыкла. Позже, когда он снова будет контролировать ситуацию в лечебнице, я аккуратно донесу до него свою обиду. А пока у меня были другие первостепенные заботы, приближающаяся выставка оказывала мощное давление, которое лишало меня сна. Стресс нарастал, я сознавала, что не имею права на ошибку, и меня преследовало смутное предчувствие подстерегающей неприятности.

* * *
        Утро четверга. Наступил день Д. Я плохо спала, меня мутило от волнения. Оставалось всего несколько часов. Пенелопа и Ксавье разговаривали, а я их не слушала. Титуан ел хлопья, но еще не проснулся окончательно, и заспанная мордашка сына помогла мне немного успокоиться и вызвала прилив нежности. Я ограничилась чашкой кофе, так как кусок в горло не лез.
        - Да что с тобой? - спросил Ксавье. - Ты не в своей тарелке.
        Он что, издевается?!
        - Да так, сегодня у меня небольшой стресс…
        Сначала он недоуменно приподнял брови, а потом сконфуженно произнес:
        - Ух ты, сегодня же вечером вернисаж! Извини, вылетело из головы.
        У меня вырвался горький и грустный смешок, который я не сумела подавить, глаза защипало.
        - Знаешь, это уже слишком…
        - Ну прости, я не хотел…
        - То-то и оно, что не хотел… А вот я все заранее уладила. Хлоя предупреждена, что у тебя много дел в клинике и ты будешь поздно, я попросила ее посидеть с детьми, сколько понадобится.
        Ксавье было неловко, и не без оснований. Доедая завтрак, он нервно крутил обручальное кольцо на безымянном пальце, что было у него несомненным признаком досады. Покончив с завтраком, он смущенно посмотрел на часы, развел руками, извинился за то, что ему пора на работу, и встал из-за стола. Поцеловал детей в лоб, меня в губы, пожелал нам хорошего дня и вышел в прихожую. Я поднялась, последовала за ним и терпеливо дожидалась, пока он наденет кожаную куртку, спрячет бумажник во внутренний карман и поднимет лежащий на полу шлем. Ксавье открыл дверь и, перед тем как переступить порог, обернулся ко мне.
        - Я уверен, все пройдет отлично, у вас с Идрисом получился прекрасный тандем.
        На мгновение я заколебалась, не пришло ли время вскрыть нарыв. Но не дело выяснять отношения, когда рядом дети. На столике лежали мотоциклетные перчатки: если он забыл их, значит, действительно очень озабочен ситуацией в клинике. Я взяла их, подошла и протянула ему. Он робко поцеловал меня.
        - Не беспокойся из-за сегодняшнего вечера, - прошептал он. - Ты лучшая. И прости, что забыл…
        Он повернулся ко мне спиной и вышел. Хлопнула дверь, взревел мотоцикл, Ксавье умчался на бешеной скорости. Я сжала кулаки, чтобы не поддаться возмущению и грусти.
        - Мама, все в порядке?
        Я вздрогнула, услышав голос Пенелопы.
        - Да, зайчик. Все хорошо! Заканчивай собираться!
        Часы до начала вернисажа я провела как в тумане. Мне повезло, что нужно было сосредоточиться на последних приготовлениях, например, принять заказанное вино и закуски, накрыть шведский стол, проверить, все ли лампы работают, отрегулировать освещение, чтобы картины смотрелись идеально. Я была в непрерывном движении, и заботы меня спасали. Однако прогнать мысли о Ксавье было довольно трудно, они все время возвращались. Тысячу раз я бралась за телефон, собираясь позвонить ему или отправить сообщение. Мне хотелось, чтобы он пришел сегодня вечером, ободрил меня… Но не могла же я заставлять его. Какой толк, если он придет по моей просьбе. Когда-то давно, много лет назад, он регулярно заявлялся в галерею, чтобы повидаться со мной или экспромтом позвать пообедать, - тогда он ни за что не пропустил бы вечеринку или вернисаж. Повседневная рутина, мой сорок один год, его сорок пять не пощадили нас… Вот такие мимолетные соображения осаждали меня, пока я изо всех сил притворялась, что все в порядке, чтобы успокоить Идриса, который проваливался в стресс на головокружительной скорости. Мое бессилие вынудило меня
отодвинуть в сторону собственные проблемы, отложить мобильный телефон и сконцентрироваться на работе. Нужно по крайней мере не провалить этот вечер и никого не разочаровать.
        В половине седьмого, когда напряжение достигло пика, я заперлась у себя в кабинете, собираясь чуть-чуть передохнуть и надеть свое счастливое маленькое черное платье, в котором я всегда была на самых важных вернисажах. Его мне подарил Ксавье два года назад. В комнату постучали, когда я заканчивала краситься. По знакомому ритму ударов я узнала отца. Я его, как всегда, пригласила, и он, естественно, ни за что не пропустил бы такое событие. Мне было приятно после перерыва опять выступить в паре с ним, пусть это и продлится недолго и пусть мне придется притворяться, чтобы он не догадался о моем плачевном моральном состоянии.
        - Заходи.
        Он вошел и закрыл за собой дверь. Папа в своей элегантной тройке, с безупречно уложенными белоснежными волосами и глубокими морщинами, разрезавшими щеки, был великолепен, и я заулыбалась и сразу успокоилась. Он всегда обладал неким старомодным шиком, который идеально подходил ему. Дедово наследство. С возрастом на папином лице явственнее проступали черты его собственного отца. Сколько раз я закатывала глаза, слыша от подруг, что мой отец необыкновенно красив!
        - Здравствуй, папа.
        - Здравствуй, милая.
        Он поцеловал меня в лоб и отошел на несколько шагов, чтобы оценить мой вид.
        - Ты сегодня очень хороша.
        Я благодарно просияла.
        - Но бледная. Это тебя так загонял твой юный гений? Я встретил его, он расхаживает перед входом и, если не прекратит, к приходу гостей сотрет подошвы до дыр.
        - Удивительно, что он вообще явился, - хихикнула я. - Если вернисаж закончится провалом, то только из-за его неуверенности в себе.
        - А может, его робость сыграет ему на руку.
        Папа был прав.
        - Я бы дорого дал за то, чтобы заняться им. А ты имеешь полное право гордиться, он - твое самое большое открытие.
        Меня тронул его комплимент, и я быстро отвернулась, чтобы отец не заметил моего волнения. У меня и впрямь нервы на пределе.
        - Идем, папа, - пригласила я, взяв себя в руки.
        Глава четвертая
        Свою задачу я выполнила: мне удалось пробудить любопытство публики, разыграв карту загадочности самого Идриса и оригинальности его таланта. То есть превратила его робость из недостатка в козырь. Предупредила, что он появится лишь ненадолго. И нужно воспользоваться этой редкой возможностью, чтобы познакомиться с ним, пока он не сбежал в свою мастерскую. Ожидание встречи с таинственным художником-затворником плюс давно сложившаяся репутация галереи сделали свое дело. Я представила своего автора и его творческий путь, описала нашу встречу и попросила Идриса сказать пару слов о его произведениях и используемой технике. В ответ он услышал от коллег, коллекционеров-профессионалов и любителей, похвалы, искренность которых не вызывала сомнений. Сначала они заставляли его краснеть, а потом помогли расслабиться. Первые переговоры по ценам были более чем удовлетворительными. В толпе мелькали и те, кого я не приглашала. За это надо было благодарить отца, который использовал свои связи - позвал представителей старой гвардии, сохранившей влияние в мире искусства, - а также Кармен, чьи многочисленные контакты
успешно сработали на рост котировок Идриса. Вечер был несомненно успешным и обещал затянуться надолго. А это добрый знак: Идрис будет ассоциироваться с теплой атмосферой приема, у людей сохранятся приятные воспоминания, они будут чаще думать о его картинах, и им захочется еще раз погрузиться в живописный мир, с которым они познакомились на вернисаже. Гости не торопились расходиться, разговоры, звучавшие сначала вполголоса, постепенно делались громче. Я наслаждалась шампанским, и наконец-то мне тоже удалось расслабиться. Словом, я блаженствовала.
        Шипучий напиток и успех вернисажа оглушили меня, и я обрела надежду. Напряжение в наших с Ксавье отношениях не имеет под собой оснований, и значит, еще немного - и оно спадет. Мы будем нормально воспринимать происходящее, простим друг друга, подарим себе романтические каникулы и проведем их как молодые влюбленные. Начнем уже в эти выходные, мне говорили о концерте в Опере с участием известного скрипача. Я попрошу папу побыть с детьми, чтобы мы могли уехать куда-нибудь вдвоем на несколько дней. Когда мы в последний раз оставались в закрытом на ключ номере отеля, наслаждаясь друг другом и обсуждая в перерывах мировые проблемы?
        Неожиданно меня озадачило мрачное лицо Кармен. Я разговаривала с кем-то из гостей и замолчала на полуслове, переключив внимание на нее. Она выходила из моего кабинета - интересно, что ей там понадобилось? - и явно кого-то искала. Странно. Ее взгляд ненадолго остановился на мне, глаза расширились, после чего снова принялись прочесывать галерею. Она прошла по залу, расталкивая всех, кто попадался на пути. Задержалась возле отца, отвела его в сторону, и я поняла, хоть папа и стоял ко мне спиной, что он напрягся. Он тоже принялся озираться, Кармен зашептала что-то ему на ухо, он обернулся, заметил меня и быстро зашагал ко мне. При этом он не отрывал от меня глаз. Я окончательно прервала разговор. Подойдя ко мне, отец властно схватил меня за руку и притянул к себе.
        - Пошли в твой кабинет.
        - Зачем? Что происходит?
        - Не здесь.
        Я резко высвободила руку, и тут к нам присоединилась Кармен.
        - Делай как велит Жорж, пожалуйста. - Ее голос звучал умоляюще.
        - Вы меня пугаете.
        Отец быстро переводил взгляд - туда-сюда, направо, налево, опять направо, словно искал, куда бы сбежать, но не находил.
        - Ксавье…
        За четверть секунды галерея для меня опустела. Вернисаж растворился в дымном облаке, и я видела и слышала только растерянность моего отца.
        - Он попал в аварию.
        Окружающее пространство завертелось на огромной скорости, и только благодаря сильным рукам лучшей подруги я не упала.
        - Врачи скорой пытались с тобой связаться, но ты где-то оставила мобильный… Они нашли номер галереи, я услышала, что у тебя в кабинете без умолку звонит телефон, и зашла…
        - Где он?
        Я поперхнулась собственным воплем.
        - Его увезла скорая, неизвестно, в каком он состоянии, Ава.
        Я превратилась в дикого зверя, в раненое животное, готовое кусаться и нападать. Лишь чудом сохранившийся малый проблеск разума не позволил мне застонать от боли. Я оттолкнула отца, Кармен, Идриса, который, похоже, догадался, что случилось что-то нехорошее, я расталкивала всех, кто вставал на моем пути. В моем воображении вспышками всплывало тело Ксавье, распластавшееся по земле, я представляла себе худшее, но при этом у меня не получалось поверить в происходящее. Я влетела в кабинет, схватила сумку и телефон, забитый пропущенными звонками. Запретила себе кричать. Нашла пальто отца и стала рыться в карманах. Естественно, все трое последовали за мной.
        - Папа, дай мне ключи от машины!
        Фраза прозвучала как приказ, я сама не узнала свой голос.
        - И речи быть не может! Ты не сядешь за руль в таком состоянии!
        - Я должна быть с ним, мне надо увидеть Ксавье! - заорала я.
        - Я отвезу тебя, - вмешалась Кармен.
        - Ладно, но поторопись!
        Я уже летела к выходу. В дверях я вспомнила о галерее, о вернисаже и обернулась. Передо мной возникло обеспокоенное лицо Идриса, затем растерянный отец подошел ко мне, обнял и изо всех сил прижал к себе.
        - Я займусь здесь всем, закрою галерею и поеду к детям.
        От упоминания детей у меня перехватило дыхание. Маленькие мои… Я задрожала.
        - Будь сильной, моя дорогая… А о них не беспокойся.
        - Папа…
        Это был крик о помощи, просьба сделать так, чтобы я снова стала маленькой девочкой, которую папа утешит и избавит от большой печали.
        - Поезжай к нему.
        Кармен схватила мою руку, крепко стиснула, и мы помчались по улице. Не замедляя хода, слетели по лестнице подземной парковки. Когда мы добрались до нужного уровня, Кармен принялась яростно жать на брелок, пока не сработал сигнал нашей машины. Я уселась поудобнее - совершенно неуместное удобство, мелькнула мысль, - и меня пробила неконтролируемая дрожь. Нутро заледенело, я окаменела от страха и не могла рассуждать разумно. Я ловила на себе перепуганные взгляды Кармен. Не знаю, как ей это удалось, но меньше чем через десять минут она затормозила перед входом в отделение скорой помощи.
        - Я только поставлю машину и тут же приду. Ты пробудешь одна совсем недолго, Аванита.
        Я выскочила из машины, не потрудившись захлопнуть дверцу. На мгновение все вокруг закружилось - гудки сирен, мелькание проблесковых маячков, стук носилок, - и мне захотелось уснуть, потерять сознание. Я подумала, что не готова встретиться с тем, что меня ожидает, мне просто не хватит сил. Ксавье не мог попасть в аварию. Завтра утром, когда этот кошмар закончится, я проснусь в его объятиях, прижавшись к его теплой груди, под стук его сердца, встречу свет его изумрудных глаз, услышу его смех, почувствую запах.
        - Ава! - позвала Кармен, высунувшись в окно машины. - Ты что застыла?
        Новый разряд электрошокера. Я вошла в автоматически открывшиеся двери. Сбитая с толку, растерянная, обратилась к медсестре на стойке, и мне пришлось несколько раз повторять одно и то же, чтобы она меня поняла. Когда я наконец-то сумела внятно сказать, кто я такая, она в ответ попросила меня подождать. Я уставилась на сестру, которая упорно изучала свой стол, пока звонила по разным номерам, стараясь уклониться от любого зрительного контакта со мной. Вскоре ко мне присоединилась Кармен.
        - Ну и?..
        Тут я услышала свою фамилию и обернулась: в коридоре появился врач, который сделал знак следовать за ним. Я подчинилась, Кармен не отставала от нас.
        - Скажите, я могу увидеть своего мужа? - спросила я, как только мы вошли в кабинет.
        Врач даже не успел сесть за свой стол.
        - Присядьте, мадам.
        - Нет! Скажите, как он?! Где он?
        - Ваш муж попал в аварию на мотоцикле.
        - Это мне известно! Иначе зачем бы я была здесь?!
        Кармен подошла, предельно осторожно положила ладони мне на плечи и мягко заставила сесть.
        - Выслушай его, Ава, прошу тебя.
        Я подчинилась. Разве был у меня другой выход? Моя жизнь была в руках этого врача, она целиком зависела от слов, которые он сейчас произнесет. Я пристально посмотрела на него - пусть поймет, что я готова. Мотоцикл занесло, когда Ксавье резко свернул, чтобы не сбить велосипедиста. Сам он упал, мотоцикл протащил его по асфальту несколько метров, после чего врезался в колеса автомобиля. Ногу, зажатую цилиндром, раздавило, головой он ударился о руль и дорожное покрытие и долго находился без сознания. Удар приняла на себя вся левая сторона тела. У него множество переломов, в том числе открытых, ожогов, травма черепа, травмы органов брюшной полости тоже не исключались. В разговоре со мной врач использовал профессиональные медицинские термины, и я ничего не понимала. Кроме серьезности состояния Ксавье. Требовались срочные меры, чтобы помочь ему и спасти ногу. Пока мужчина в белом халате говорил со мной, моего мужа готовили к операции. Я не скоро смогу его увидеть и напомнить, что люблю. Не сумею ни поцеловать, ни ободрить.
        Он наверняка так страдает, что я бы предпочла забрать себе все его раны. Пусть мне было бы больно вместо него.
        Я встала и судорожно стянула полы пальто. Нужно защититься, закутаться во что-то, что убережет меня, убережет нас, сделать этот простой жест, чтобы спрятать от беды и Ксавье, как будто тем самым я обвивала его руками, заботилась о нем.
        - Где я могу подождать новостей?
        - Слишком долго ждать. Возвращайтесь домой, вам позвонят, когда его переведут из операционной.
        Я едва не расхохоталась в лицо врачу. Как ему могло взбрести на ум, что я брошу Ксавье одного? Если к нему не пускают, мне остается только быть где-нибудь здесь, как можно ближе к нему.
        - Где я могу устроиться, доктор? - не отставала я.
        Он проводил нас в зал ожидания отделения скорой помощи, где обстановка была гораздо спокойнее, чем в других местах. Сколько это продлится? Я села и уставилась в воображаемую точку на стене.
        - Кармен, ты не обязана торчать тут со мной.
        - Издеваешься?
        Она рассматривала меня так изумленно, как если бы у меня во лбу раскрылся третий глаз.
        - Твой зверь точно выкарабкается, он очень сильный, - мягко произнесла она.
        - Конечно, выкарабкается, - вскинулась я.
        - Хочешь чего-нибудь? Кофе? Воды?
        - Нет… ничего не надо… хотя да. Можешь позвонить моему отцу и все ему сообщить? - охрипшим голосом попросила я.
        - Конечно, сделаю. Ты уверена, что я могу оставить тебя одну?
        - Все будет в порядке, обещаю…
        Она умчалась.
        Я сфокусировалась на главном: Ксавье жив. Искалечен, изранен, мучается, но - жив. Он выдержит сегодняшнюю операцию, у него нет другого выхода. Я его знаю, он будет сражаться - ради Пенелопы и Титуана, ради меня. Он понимает, что не имеет права уйти от нас. Я мысленно заставила его пообещать мне это. Будет нечестно бросить меня одну, без него. Я не могу его потерять. Это исключено. Он любовь всей моей жизни, отец моих детей. Ему нельзя исчезнуть с лица земли. Миру будет без него плохо. Он нужен нам, чтобы жить. И ради него, ради детей я буду сильной, не позволю сломить себя. Как и у него, у меня тоже нет выбора. Я подключу все свои резервы, извлеку их из самых глубин души и тела, чтобы удержать семью на плаву. Я ни с кем не буду делиться своими страхами, я лишу их права голоса. А ведь страхов, как ни крути, много. В каком состоянии он придет к нам? Сможет ли полностью восстановиться? Станет ли мой муж однажды тем же, кем был до сих пор? И как все это случилось? Где? Я ведь совсем ничего не знала. Что это за авария? И почему он, всегда такой осторожный, попал в нее? Он обязательно вернется к жизни
из операционного блока, иное немыслимо. Потому что иначе я потеряю его навсегда, не успев повторить, что люблю больше всего на свете. Зачем мы в последние дни доставали друг друга? Для чего? Обычно говорят, что нужна какая-то драма, чья-то смерть, чтобы понять ценность простых вещей, ценность жизни. Что за идиотизм! Почему никто не напоминает нам об этой ценности пораньше? Почему наши мелкие, выеденного яйца не стоящие проблемы и повседневные заморочки всегда оказываются важнее всего остального? Мне нужно столько всего ему сказать.
        Любимый мой, почему я никогда не говорила тебе этих слов - «любимый мой»? У меня нет ответа, но теперь пора начать их произносить. Я нутром ощущаю точность этих слов - их заслуживаешь ты и только ты. Любимый мой, сражайся, бейся изо всех сил. Я здесь, рядом с тобой, я целую тебя, держу за руку, сжимаю ее так сильно, как только могу. Вспомни наши любовные клятвы, вспомни наших детей. Я не хочу тебя потерять, я не могу тебя потерять. Я ничто без тебя. Представь себе, как много всего нам еще остается прожить вместе…
        Появление Кармен, протянувшей мне картонный стаканчик с кофе - к которому я не притронулась, оставив на соседнем стуле, - помогло справиться с подстерегающим меня безумием. С каждым убегающим мгновением внутри что-то умирало. Кармен укутала меня в большой шарф, но я ничуть не согрелась. Она села рядом, взяла в свою руку обе мои ладони, которые лежали, скрюченные, у меня на коленях, и не произнесла ни слова, уважая мое молчание.
        Что до меня, открой я рот, я тут же рухнула бы…
        Я регулярно смотрела на часы - они висели напротив, на дальней стене, - и проверяла, сколько я уже жду, но все равно потеряла счет времени. Оно растягивалось, расплывалось и переставало существовать. Постукивание стрелок было, наверное, совсем тихим, едва угадывалось. Тем не менее мозг отчетливо различал слабые щелчки, отсчитывающие секунды. Они эхом отдавались в черепе, и я непрерывно слышала их. Часы, которые составили мне немного странную компанию, нашептывая свое тик-так, показывали, что уже перевалило за полночь, однако их информация была лишена для меня малейшего смысла. С тем же успехом могло быть два или три часа ночи. Я молилась богу, в которого вдруг поверила. О Ксавье ничего не сообщали. Кармен регулярно справлялась у стойки вместо меня, и я слышала, как всякий раз ей отвечают: «Вас проинформируют, как только будет что-то новое». Слыша это, я ощущала, как мои зубы впиваются изнутри в щеки, чтобы не дать вырваться крику, не завопить - разве можно так долго тянуть. Я была наглухо закрыта для окружающей действительности, и беды тех, кто посреди ночи обращается в отделение скорой помощи,
для меня не существовали. Я, конечно, видела этих людей; мой взгляд, наверняка ничего не выражающий, останавливался на них; я знала, что им плохо, больно, трудно - по ночам в такое отделение без крайней нужды не приходят. Быть может, я чудовище, но я ничего не чувствовала. Разве что безразличие. Все, кто сидел рядом со мной, могли сдохнуть, меня это не касалось, мои мысли занимал только мой любимый, терзаемый болью. Я перестала быть собой и осознавала это.
        Громкие голоса вырвали меня из мучительного оцепенения. В зал ворвался мужчина, который вел себя как буйнопомешанный, беспрерывно спрашивал, где его жена, требовал немедленно проводить к ней или хотя бы сообщить, в каком она состоянии. Да, его поведение было гораздо грубее моего, но по сути мало чем отличалось, примерно так же реагировала и я, когда пришла сюда. Появился доктор, который выходил ко мне не так давно, и я едва не вскочила с места, но он обратился не ко мне. Все снова рассыпалось. Я опять переместилась в другой мир, туда, где все вращалось вокруг Ксавье.
        Пятнадцать минут спустя, а может, гораздо позже или раньше, мужской голос пробормотал: «Добрый вечер», - на что и я, и Кармен автоматически ответили. Но я все же выплыла из своих мыслей, чтобы понять, с кем здороваюсь. Увиденное показалось мне абсолютно несуразным. Мужчина в безупречном, хотя и слегка помятом смокинге, с криво болтающимся на шее развязавшимся галстуком-бабочкой со всего размаха швырнул черное пальто на первый попавшийся стул и принялся расхаживать, свирепо ероша волосы. Забыв о своем невменяемом состоянии, я обменялась с Кармен озадаченными взглядами. В другой ситуации я бы ему посочувствовала, поскольку было очевидно, что его гложет страх, но сейчас собственные ужас и гнев не давали мне обращать внимание на кого-то еще. Тем не менее я сдерживалась, хотя никто не представлял себе, чего это мне стоило, а он выставлял свои эмоции напоказ, демонстрировал всем свою тревогу, не задумываясь о том, как это может подействовать на других. Если он продолжит, то заразит и меня. А я не могла позволить себе сорваться, еще чуть-чуть, и никто и ничто меня не удержит, я начну крушить все вокруг.
Стоит лишь панике, сдерживаемой из последних сил, вырваться наружу, и я буду рассыпать удары направо и налево, орать так, что весь этаж оглохнет.
        - Извините, месье, не могли бы вы не метаться, как лев в клетке? Я очень вас прошу.
        Собственная способность нормально и даже вежливо разговаривать удивила меня, настолько она не соответствовала моему душевному состоянию. Я больше себя не узнавала, во всяком случае, не узнавала ту, кем я стала за этот последний отрезок ночи. Мужчина застыл на месте: похоже, только тут до него дошло, что он не один. Его глаза остановились на мне, они были такими же черными и ввалившимися, как мои. Горевший в них звериный огонь поразил меня, поскольку я догадалась, что такой же огонь горит и в моих. Он был моим зеркалом. А мы с ним - двумя ранеными животными. Вот кем мы оба были.
        - Извините, мне сложно себя контролировать.
        - Я понимаю… но тут у нас у всех нервы на пределе…
        Он поднял руки вверх, показывая, что сдается, и сел в кресло, стоявшее за его спиной, прямо напротив меня. У него дергались ноги, он не мог усидеть на месте. Как и замолчать, впрочем.
        - Вы здесь уже давно? - спросил он.
        - Понятия не имею… Может, три, может, четыре часа, я перестала следить. Жду сведений о муже, он в операционной.
        Зачем я ему это рассказываю? Наверное, проще делиться с посторонним человеком, столь же напуганным, как и я? Или чужая беда притягивает твою собственную?
        - Сопереживаю и ему, и вам… Мою жену тоже сейчас оперируют… Она ехала на велосипеде, и ее сбил мотоциклист.
        Сидящая рядом со мной Кармен напряглась. Меня замутило.
        - Черт побери! - подхватился он. - Если я до него доберусь…
        Его налитые кровью глаза гипнотизировали и пугали меня, он мечтал уничтожить того, чьей жертвой стала его жена, и был готов на все. Но тут он заподозрил, что зашел слишком далеко, и сел так же быстро, как вскочил.
        - Простите меня, что-то я забываю о правилах приличия.
        - Да пожалуйста, - с трудом выдавила я, борясь с очередным приступом тошноты и заставляя себя дышать спокойно и размеренно.
        - А вы? Ну то есть… ваш муж, что с ним?
        - Он…
        Кармен ткнула меня локтем в бок, но это меня не остановило. Мной завладело непреодолимое желание защитить Ксавье.
        - Он был на мотоцикле, хотел объехать велосипедиста и угодил под колеса автомобиля.
        По мере того как информация пробивалась к его сознанию, мужчина распрямлял спину.
        - Это такая неудачная шутка? - пробормотал он.
        Наши удрученные и одновременно возмущенные взгляды встретились. Мы бросали друг другу вызов, несмотря на то, что в некотором смысле разделяли одну и ту же боль. Уставившись на него в упор, я откинулась назад и оперлась затылком о стенку за спиной. Я была в смятении. Силу мне придавали лишь моя слабость и мои муки.
        - Мы с вами по одну сторону баррикад, - примирительно возразила я.
        В коридоре произнесли мою фамилию. Сигнал окончания этого вневременного куска жизни, подвешенного в ирреальном измерении. Очень грубый сигнал, как я вдруг поняла. Я поднялась и двинулась в направлении позвавшего меня голоса. Перед тем как выйти из комнаты, я обратилась к мужчине в последний раз:
        - Надеюсь, ваша жена выберется без особых последствий.
        Он резко вскочил, подошел ко мне и испепелил взглядом.
        - Хотел бы я вести себя как отзывчивый человек, но это выше моих сил… Поэтому я не сумею пожелать, чтобы ваш муж выкарабкался невредимым.
        Кармен потянула меня за руку.
        - Оставь этого типа вместе с его ненавистью.
        - Я его понимаю, возможно, я бы реагировала так же, - ответила я.
        Агрессивность этого человека не трогала меня. На самом деле мне было на нее плевать.
        Я забыла наш обмен репликами, этого мужчину и его жену, как только увидела ожидающего меня в коридоре врача. Кармен меня поддерживала, напрягая руки все сильнее по мере того, как сокращалось расстояние между нами и врачом и приближались те новости, которых я так ждала, но при этом так боялась.
        - Операция прошла успешно…
        Я пошатнулась. Ксавье жив. Жив. Его сердце бьется. Он жив. Я не потеряю его. Он услышал мою мольбу. Мое чувство нельзя было назвать облегчением, оно было гораздо глубже. Мощнее, разрушительнее, оно сметало все остальные. Теперь, когда я узнала, что он живет, я могла бы свалиться, уснуть, исчезнуть.
        - Он в послеоперационной палате. Он слаб, даже очень слаб, потерял много крови. И до конца еще очень далеко. Мы поговорим об этом подробнее завтра.
        - Вы пустите меня к нему?
        - Нет, не этой ночью. Завтра. А пока идите поспите. Вы все равно ничего не можете сделать.
        - Я очень вас прошу… Позвольте мне, я только немного постою в дверях… просто чтобы он знал…
        - Простите, но нет.
        Колени у меня подогнулись, и Кармен в очередной раз не дала мне упасть.
        Обратная дорога прошла в соборной тишине. Я быстро теряла силы, но мне было необходимо продержаться до тех пор, пока я не останусь одна. Я отперла дверь дома и наткнулась на растянувшегося у порога Месье, очень спокойного, абсолютно спокойного, слишком спокойного. Он лениво постучал хвостом по плиткам пола, потянулся мордой к моей руке и мягко лизнул ее. Я ласково потрепала его по загривку. Шестое чувство нашего пса немного ободрило меня, я двинулась навстречу вышедшему в прихожую отцу и, не дав ему заговорить, спросила:
        - Как дети?
        - В конце концов уснули. Мне пришлось им объяснить… Но я их успокоил, как мог.
        - Знаю, папа. Спасибо.
        - Ты проголодалась? Выпить хочешь? - предложила Кармен.
        Я покачала головой и сняла пальто. Повесила его на плечики у входа и ухватилась на мгновение за вешалку, чтобы не упасть.
        - Пойду посплю или хотя бы полежу… А вы оба поезжайте домой.
        Я поставила ногу на первую ступеньку лестницы. Папа подошел ко мне и погладил по щеке, как он это делал, когда я была маленькой и болела.
        - Отвезу Кармен и вернусь. Даже не пытайся мне запретить.
        Я не сопротивлялась. Не было сил. Бесполезно. Я грустно улыбнулась лучшей подруге.
        - Спасибо, что посидела со мной в больнице…
        Она обняла меня и прошептала на ухо, что утром сразу же приедет ко мне. Не думая больше о папе с Кармен, я поднялась к детям и сначала зашла к Пенелопе, которая спала, закутавшись в одеяло, словно хотела защититься. Я откинула волосы с ее лба и поцеловала. Титуан изо всех сил сжимал в руках парочку плюшевых зверьков, я и его поцеловала в лоб и оставила спокойно спать. Пока они спят, реальность их щадит.
        Пора идти в спальню, нельзя и дальше откладывать, нужно когда-то решиться. Наша спальня без него, вот моя новая жизнь. Предполагалось, что я останусь в ней одна только через год, когда он опять уедет в Африку. Это несправедливо. Я не стала включать свет и присела на край кровати, с моей стороны, рука потянулась за спину, желая дотронуться до Ксавье, нащупать пальцами его кожу, но наткнулась на пустоту. Я долго-долго сидела, не шевелясь, мне так хотелось поговорить с ним, увидеть его, коснуться. И это было гораздо больше, чем просто желание, это была нутряная потребность. Мой живот, кишки, сердце сжимались, требуя ответа на эту потребность, столь же естественную и необходимую для жизни, как дыхание. Без него я была совсем потерянной, одинокой и в глубине души осознавала, что это надолго. Отец, друзья, абсолютно все будут со мной, в этом я не сомневалась, но четко понимала, что вступаю в период такого одиночества, когда никому не по силам заполнить образовавшуюся пустоту. Я легла на место Ксавье, натянула простыню, смяла в руках его подушку и уткнулась в нее носом, чтобы напитаться его запахом. И не
стала сдерживать слезы, подпустила их к глазам и дала пролиться. Отныне наша постель станет единственным местом, где я буду им это позволять. Много часов подряд я ждала возможности избавиться от придавившего меня груза рыданий. Но мне не становилось легче, слезы текли и обжигали, напоминали о реальности событий сегодняшнего вечера, о том, что Ксавье действительно лежит на больничной койке с искалеченным телом и его мучает боль.
        Дети не имели ни малейшего представления об истинном состоянии отца, и завтра мне нужно будет описать им ситуацию, подбодрить их, как-то успокоить, сделать все, чтобы эта авария поскорее превратилась для них в плохое воспоминание. Но возможно ли это?
        На рассвете дверь спальни осторожно приоткрылась. Пенелопа держала за руку младшего брата.
        - Мама спит? - прошептал он.
        Я вытерла мокрые щеки и приподнялась.
        - Я уже проснулась, идите ко мне.
        Я не спала всю ночь. Хотя дорого бы дала, чтобы расслабиться, забыть обо всем, пусть и ненадолго. Я приподняла одеяло, дети улеглись по обе стороны, и я прижала их к себе.
        - А папа где?
        Сын не дал мне и секундной передышки. Их перепуганные лица были повернуты ко мне, как сканирующие радары, которым не мешала царящая в комнате полутьма. Я не могла им соврать.
        - Он в больнице, Титуан, любимый.
        - Ты была у него? - забеспокоилась Пенелопа.
        - Нет… сегодня буду, скорее всего.
        - Можно мы пойдем с тобой?
        - Нет, не получится. Сначала я должна пойти одна, чтобы поговорить с докторами и папой… К тому же, знаете, он очень сильно устал, нужно дать ему отдохнуть.
        - Все серьезно, мама?
        Я обняла их еще крепче.
        - Не знаю…
        Можно заранее представить себе многие сложности, с которыми столкнешься в жизни, но нельзя предугадать вопрос ребенка: «Папа умрет?» или «С папой что-то серьезное?». Как реагировать на панику и отчаяние своих детей? Как их успокоить, если и самой до спокойствия далеко? И если его, возможно, уже больше никогда не будет. Я всегда клялась себе, что не стану обманывать детей. Всего несколько минут назад я обещала себе, что даже не стану ничего приукрашивать. Но как еще я могу поступить, чтобы защитить их? И какой вариант хуже для них? Узнать, что я скрыла правду о состоянии Ксавье, или встретиться лицом к лицу с реальностью? Я не успевала выбрать правильный ответ. К таким вопросам нужно готовиться заранее, когда все хорошо. Задать их себе. Позволить мрачным мыслям нахлынуть, выстроить стратегию на случай трагедии. Предусмотреть любое возможное развитие событий. Продумать свою реакцию на детские вопросы. Определить, как действовать наилучшим образом в наихудшей ситуации.
        Я позволила материнскому инстинкту победить доводы разума. По очереди поцеловала детей, крепко прижимаясь губами к их еще теплой со сна коже.
        - Бегите одевайтесь. Дедушка ночевал у нас, мы все вместе позавтракаем, и я отведу вас в школу.
        - Мы не хотим туда идти, - заявила Пенелопа. - Мы хотим остаться с тобой.
        Я села и оперлась затылком о спинку кровати. Они подползли ближе и вцепились в меня, продолжая смотреть в упор.
        - Вам будет лучше с друзьями, чем здесь. Я точно весь день проведу в больнице. Обещаю: вечером, когда мы все соберемся, я вам расскажу, как там папа.
        Глава пятая
        Язадержалась в школе и коллеже, чтобы описать ситуацию учителям и попросить их быть помягче с моими детьми. Дома меня ждал торжественный прием: папа никуда не ушел, велосипед Кармен валялся на газоне у дома. А я так хотела побыть одна. Чтобы никто на меня не давил, чтобы мне не казалось, что за меня все решают и относятся ко мне как ко второй жертве аварии. Придется выработать четкие правила общения. Но откуда взять силы, чтобы заговорить с ними и все разъяснить? Лучшая подруга набросилась на меня, стоило перешагнуть порог.
        - Ава! Новости есть? Я еду с тобой сегодня!
        Я больше не живу у себя дома - он теперь дом для всех. Двери к Аве и Ксавье нараспашку, заходи кто хочешь. Месье реагировал красноречиво - нервно метался по дому, ничего не понимая. А вот Мадемуазель охраняла свою территорию с высоты лестничной площадки: зрачки сузились от злости, шерсть вздыбилась, еще немного - и зашипит, уж я-то ее знаю. Как по ней, так слишком много чужих, и хозяина почему-то нет.
        - Ты позволишь мне войти? Спасибо.
        Кармен отступила, я направилась прямиком на кухню, где наткнулась на Идриса, который тоже пришел. Его забота меня тронула, как и его смущение из-за вторжения, но мне было не до вежливых расшаркиваний. Я налила кофе и стала мысленно готовиться к противостоянию. Когда я обернулась к ним, все трое покорно ждали, сгруппировавшись вокруг стола.
        - Придется установить распорядок на ближайшие дни… Я размышляла об этом ночью.
        - Мы тебя слушаем. Чем мы можем помочь? - спросила Кармен.
        Я провела рукой по своему усталому лицу в поисках энергии, необходимой для того, чтобы все ясно изложить и чтобы они поняли, чего я от них жду. И дать отпор их возражениям, если понадобится.
        - Папа, отправляйся домой, отдохни, переоденься, - ласково попросила я.
        Меньше чем за сутки его вчерашняя тройка утратила свой гордый вид.
        - И дальше делай, что сможешь, в галерее, я сегодня туда не попаду.
        - Положись на меня, дорогая.
        Я повернулась к Идрису.
        - Извини, что бросаю тебя неизвестно на сколько. Жорж посодействует тебе в переговорах с потенциальными покупателями, ведь многие проявили большой интерес к твоим работам.
        - Не беспокойся обо мне, лучше скажи, чем я могу быть полезен.
        Я ему не ответила и обратилась к Кармен, которую попросила помогать, когда потребуется, моему отцу и на ближайших выходных посидеть с детьми, пока я буду в больнице.
        - Когда ты туда поедешь? - поинтересовалась Кармен.
        - Сначала мне надо в ветлечебницу, отменить все записи. Позже я займусь поиском подменщика.
        - Ава, - подал голос Идрис, - позволь мне обзвонить его клиентов. У меня получится, а ты сэкономишь время и приедешь к нему раньше.
        - Спасибо, - тихо произнесла я.
        Я была готова принять любую помощь, если она позволит мне быстрее очутиться рядом с Ксавье.
        - Мы не можем позволить тебе справляться со всем самой! - заволновался отец. - Я поеду в больницу с тобой!
        - Нет, папа. Все вы хорошо его знаете, он человек гордый, и ему точно не понравится, если его увидят таким слабым и несчастным…
        Мой голос слегка задрожал, и это не укрылось от их внимания.
        - Будь благоразумна, Ава, - взмолилась Кармен.
        - Это мой выбор, и вы будете делать то, что я сказала. Мне лучше знать, какой поддержки я от вас жду, и это точно не бессмысленное ожидание в больничном коридоре. Вы можете принести больше пользы. Я буду вам обо всем сообщать, обещаю.
        Я выразила взглядом свою огромную благодарность и встала из-за стола.
        - Я вас не гоню, но мне пора. И вот еще: сегодняшней ночью здесь будем только мы втроем с Пенелопой и Титуаном.
        Идрис поехал со мной в ветеринарную клинику. Он дал мне немного побыть одной и не сразу зашел внутрь. Меня встретил хоровой лай и мяуканье. Сколько животных было в лечебнице? Почему муж не захотел взять помощника, который бы ими занимался? Главная моя задача - пристроить этих бедолаг в надежное место. Я вошла в кабинет Ксавье. Бумаги заполонили все свободное пространство. Бардак был такой, что я сообразила: накануне ему пришлось неожиданно вскочить и умчаться. Торопился ли он, потому что опаздывал отпустить няню? Спешил, чтобы поцеловать детей перед тем, как они лягут спать? Гнал, наплевав на опасность? Я подавила рыдание. В его старой записной книжке я нашла номер бывшего однокурсника, с которым они постоянно обменивались услугами. Позвонила, описала в двух словах случившееся и попросила приехать за подопечными Ксавье. Он пообещал сделать это как можно быстрее. Идрис, который все же зашел в кабинет, кивком подтвердил, что дождется его. Потом я включила компьютер Ксавье - угадать пароль было не сложно, даты рождения детей, - и пробежала глазами его распорядок дня. Хорошо, что Ксавье был человеком
организованным и скрупулезно записывал номера телефонов клиентов.
        - Все будет в порядке, Ава, я разберусь, - заверил меня Идрис. - Поезжай, не задерживайся.
        Я взяла его руку и положила в ладонь связку ключей от ветклиники.
        Добрых полчаса у меня ушло на то, чтобы выяснить, где лежит Ксавье. Я пришла в сестринскую, меня попросили подождать. Мне надоело все время ждать. Бессилие и полная зависимость от этих людей были невыносимы. Приходилось выполнять все, что они велят. Например, идти с врачом - другим, не тем, что вчера, - в его кабинет. Я, конечно, слушала то, что он говорил, фиксировала всю информацию. А сообщил он, что у Ксавье двойной открытый перелом малой и большой берцовых костей, ему поставили фиксаторы, стержни и запретили вставать в течение двух недель как минимум - впрочем, с учетом его состояния он бы и без запрета не встал. Когда он наконец поднимется, ему не позволят ставить ступню на пол еще минимум месяц. Затем начнется период реабилитации. Врач подчеркнул, что моего мужа выручила правильная экипировка - она спасла его от серьезных ожогов, они, к счастью, поверхностные. Он что, ждет, что я откупорю шампанское? Вчера во время операции Ксавье вставили в запястье винт, чтобы перелом лучше срастался, поэтому тут тоже потребуется серьезная реабилитация. У него сломано несколько ребер, жизненно важные
органы пострадали при столкновении с автомобилем, и потребуется терпение, пока все не придет в норму. Что касается травмы черепа, можно считать, что ему повезло и она, как определили врачи, не слишком серьезная, а симптомы скоро уйдут. Но что означает «скоро» на их языке? Это меня особенно волновало, после того как доктор уточнил, что в ближайшие дни Ксавье будет оставаться под строгим наблюдением. По мере увеличения перечня необходимых процедур, возможных рисков инфицирования и других скверных новостей я как будто проваливалась на десятки метров под землю. Когда он наконец замолчит?
        - Могу я его увидеть? - перебила я. - Мне уже ясно, что ситуация серьезная, очень серьезная и что у него уйдут месяцы на восстановление…
        - Мы не знаем, в какой мере он восстановит свои…
        Я впилась пальцами в письменный стол, чтобы не вцепиться врачу в горло. Надо сохранять спокойствие, но с этим человеком, который так логично все излагает и в принципе только выполняет свою работу, мне было трудно это сделать.
        - Послушайте, доктор, я все поняла и лишь прошу вас назвать номер палаты моего мужа. Мне необходимо попасть к нему, причем немедленно, и не надо говорить об установленных часах посещения.
        Ну да, я стукнула кулаком по столу, но перед дверью палаты номер 423 мне стало не по себе. Она была приоткрыта, мне оставалось легонько ее толкнуть, и я наконец-то буду рядом с Ксавье. Но страх не пускал меня, удерживал на пороге.
        - Вы его жена?
        Я обернулась и поймала доброжелательный взгляд санитарки. Я молча кивнула.
        - Он ждет вас… Приходя в себя, он всякий раз зовет вас. Вы же Ава? Это ваше имя?
        Я снова кивнула, и снова молча.
        - Не надо бояться. Не стану утверждать, что вам будет легко, но это же он, всего лишь он, согласны?
        - Спасибо…
        Она испарилась так же внезапно, как появилась, и я наконец толкнула дверь. Комната была погружена в полумрак, лучи солнца едва просачивались сквозь планки жалюзи. Ксавье не переносит яркий свет? Я бесшумно приблизилась, усердно избегая смотреть на подвешенную ногу, металл, проткнувший кожу, искалеченную руку. В разные стороны от его тела разбегались прозрачные трубки, я старалась не видеть иглы в венах и не слышать попискивание машин, к которым его подключили. Мне хватало опухшего лица мужа, восковой желтизны кожи, глубоко ввалившихся глаз, на которых я сосредоточилась. Когда мой крестный путь завершился возле кровати, я побоялась дотронуться до Ксавье, чтобы не разбудить, но все же не стерпела и погладила его лоб и волосы. Он застонал, я взяла себя в руки и не разрыдалась. Ксавье попробовал разлепить веки, я поцеловала его губы. Мельчайшее движение требовало от него почти неподъемных усилий.
        - Ксавье… это я…
        - Ава…
        Его голос был совсем слабым, а он, всегда такой сильный, показался мне нестерпимо хрупким.
        - Я с тобой…
        Он хотел пошевелиться, его голова чуть покачивалась справа налево и обратно.
        - Спи, спи, я буду здесь, рядом.
        - Я хочу тебя видеть.
        Я взяла стоявший за моей спиной стул, бесшумно подтащила его к себе, села и наклонилась к нему, следя за тем, чтобы по возможности не опираться на кровать. После нескольких попыток Ксавье удалось приподнять веки, его взгляд был пустым, обессиленным. Губы скривились в намеке на улыбку. Но она продержалась недолго, потом лицо исказилось.
        - У тебя что-то болит, хочешь, я позову…
        - Нет… Прости, Ава… прости, что… заставляю тебя переживать это…
        По его щеке скатилась слеза, и я подцепила ее пальцем.
        - Ты ни в чем не виноват, никогда больше так не говори. Все будет хорошо, Ксавье…
        - Нет… Как она?
        - Кто?
        Он отвернулся от меня, как если бы ему было стыдно.
        - Женщина, которую я сбил… я пытался ее объехать… не смог…
        - Ксавье, твоей вины в этом нет…
        Его грудь сотряс всхлип, причинивший ему невероятную боль. Я обхватила его лицо ладонями и осторожно заставила посмотреть на меня.
        - Да, - продолжал он настаивать. - Я во всем виноват…
        Его плач рвал мне сердце.
        - Послушай, сейчас это не имеет значения… Главное, ты должен спокойно лежать и отдыхать.
        Последнее усилие поглотило малую толику энергии, которая у него еще оставалась, глаза сами собой закрылись, усталость и лекарства уносили его в забытье, однако он ничем не напоминал спокойного, мирно засыпающего человека. Искалеченное и исказившееся лицо свидетельствовало о невыносимой боли. Изо рта вырвался мучительный хрип.
        - Мне нужно знать, Ава…
        Он уснул, не договорив.
        Шли часы, а Ксавье лишь изредка выныривал из тумана, в который погрузился. Я оставалась с ним и неохотно подчинялась, когда меня просили покинуть палату на время процедуры или осмотра. И каждый раз, когда кто-то входил к нему, я напрягалась, боясь, что меня выгонят. Именно так почти всегда и получалось. Я хотела быть рядом с ним, с радостью бы помогала ему, делала бы все необходимое вместо врачей и сестер. Заботиться о нем - моя обязанность. В тот момент, когда за мной закрывалась дверь палаты - как по мне, так ее грубо захлопывали у меня перед носом, - передо мной мелькали руки, которые до него дотрагивались, что-то с ним делали. Я стояла в коридоре и терпеливо ждала, уставившись в пол и притворяясь невидимкой, я чувствовала себя неловко, была здесь чужой, мне давали понять, что мне здесь не место. А ведь речь шла о Ксавье, о любви всей моей жизни, об отце моих детей. Но нет, меня от него отлучали. Лишали тела моего мужа, тела, которое я знала лучше, чем кто бы то ни было, которое я любила, желала, ласкала, целовала. Оно больше не принадлежало мне, его жене. Стало их собственностью,
собственностью людей в белых халатах, которые так и сяк вертели его, бесстрастно и беззастенчиво. Меня же от тела Ксавье отрешили. Со вчерашнего вечера мы, считавшие себя единым целым, превратились в два отдельных тела, и этим телам - с точки зрения тех, кто занимался Ксавье, - совершенно нечего было делать вместе. Сестры выходили из палаты, косились на меня, как правило молча, и я не знала, позволено ли мне зайти обратно, к нему, освободили ли они наконец мое место.
        Темнело, и пусть мне хотелось забыть о времени, я тем не менее помнила о детях, которых более двух часов назад привела домой Хлоя - с ней мы регулярно обменивались сообщениями. Она писала мне, аккуратно подбирая слова, но в глубине души я понимала, что Титуану и Пенелопе плохо, что они ждут не дождутся, когда я вернусь домой и они узнают, что с их отцом. Я должна была оставить Ксавье, попрощаться с ним до завтра. Я нежно погладила его лоб, так как не могла сжать в объятиях.
        - Любимый мой, - прошептала я, - еще немного, и мне придется уйти. Дети ждут меня.
        - Ава…
        - Да, я здесь.
        - Пене… Пенелопа… Титуан…
        - С ними все в порядке, не беспокойся за них. О них есть кому позаботиться… Я бы хотела остаться с тобой. Завтра я опять приду, пораньше, как только смогу.
        Я наклонилась и поцеловала его сухие губы. Не позволила себе расплакаться, хотя меня душили рыдания.
        - Я тебя люблю, Ксавье. До завтра…
        Я отошла от постели, не отводя от него глаз, а он взял откуда-то силы, чтобы еще ненадолго сфокусировать на мне взгляд.
        - Ава, - позвал он. - Я хочу знать…
        - Что? Что ты хочешь знать?
        - Как она? Та женщина из аварии… скажи же мне…
        - Не беспокойся о ней…
        - Мне это важно…
        Раны и боль не могли унять горечь вины, она сочилась изо всех пор его искалеченного тела…
        - Хорошо… Только не волнуйся…
        Он благодарно посмотрел на меня и тут же отвернулся. Я бесшумно покинула палату, не забыв, что дверь надо закрывать не до конца - на случай, если что-то понадобится, - и оставила моего мужа у всех на виду. Пошатываясь и лавируя между тележками с ужином, я прошла по коридору. От запаха общепита вперемешку с запахом лекарств меня замутило. Сердце разрывалось: я бросила его одного в этом жутком месте. Странным образом вопреки ужасам этого дня я ощущала себя умиротворенной, просто потому что провела его рядом с Ксавье. Теперь же, когда я с каждым шагом отдалялась от него, я возвращалась в зону неуверенности и всего боялась, была хрупкой, уязвимой, однако никто не должен был об этом узнать или заметить это. Одиночество нашей спальни дома и больничные коридоры - отныне единственные два места, где я смогу позволить себе немного слабости. Здесь никто мной не интересовался, я была анонимной посетительницей, незнакомкой среди множества таких же, как я. В лифте я забилась в дальний угол. Я больше не скрывала слез, они текли сами по себе, не спрашивая позволения. Я съежилась и принялась умолять лифт, чтобы он
спускался без остановок. Но боги были против меня. Я еще плотнее вжалась в стенку кабины и едва не спрятала лицо в руках, когда уже на следующем этаже дверь открылась. Мне хотелось стать невидимкой, и пусть меня оставят наедине с моим горем. Без людей, без их сочувствия или любопытства. Если бы я могла, я бы свернулась клубочком на полу, чтобы исчезнуть.
        - Как вы после вчерашней ночи?
        Обращались именно ко мне, вне всяких сомнений, в кабине лифта была только одна пара ног помимо моей. Подняв голову, я поняла, что за мной наблюдает мужчина с осунувшимся лицом.
        - Вы меня не помните? Зал ожидания, прошлая ночь?
        Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, кто он такой. Муж женщины, вместе с которой Ксавье попал в аварию.
        - Да, припоминаю.
        Я вытерла щеки резким движением. Мы уставились друг на друга и, не шевелясь, дожидались, пока откроются двери лифта. Я должна была заговорить с ним, узнать, как его жена, но была не способна на это, слишком боялась того, что могу услышать, боялась его реакции. К тому же напряженное лицо, стиснутые челюсти, гневный взгляд не располагали к беседе. Тем более что я опасалась того, что могла от него узнать, ведь мне придется сообщить это Ксавье. Его молчание красноречиво свидетельствовало о том, что ему хочется разговаривать не больше, чем мне. Когда лифт остановился, мы оба не двинулись с места, это была война нервов. Я ее вот-вот проиграю, внутренне я уже сдалась, а глаза опять затуманились. Столько переживаний, столько вопросов и страхов толпились в мозгу, в сердце. Я так устала. Слезинка оторвалась от ресницы и скатилась по щеке. Мужчина проследил за ней. У меня даже не было сил стереть ее. Он рукой указал на открытую дверь и сделал шаг в сторону, предлагая мне пройти.
        - Прошу вас.
        Не знаю, что заставило меня реагировать именно так, но я бросилась бежать, подальше от этого мужчины, который не мог не желать нам зла. И я хотела попасть домой быстрее, как можно быстрее.
        Начало вечера я посвятила детям, они были самым важным за пределами больницы. Многочисленные телефонные звонки я игнорировала. После. Разберусь со всем позже. Я сделала что могла, чтобы успокоить сына и дочку простыми словами, пообещать, что Ксавье обязательно выкарабкается, и заодно подготовить к тому, что выздоровление будет долгим, - они не должны ждать, что со дня на день увидят своего папу, причем таким, каким они его знают.
        Кстати, станет ли он когда-нибудь прежним Ксавье?
        Этот вопрос я не прекращала себе задавать после ухода из больницы. Быть может, наша жизнь рухнула навсегда? Войдет ли она когда-нибудь в прежнюю колею? Какое это странное понятие - до и после. Есть жизнь до аварии и жизнь после, а между ними непроницаемая стена. Да, безусловно, несчастье случилось совсем недавно, и мы не успели задуматься, трезво оценить ситуацию, но я все равно догадывалась, что вчера мы утратили нечто суперважное, хотя и не могла однозначно сформулировать, что именно. Все оставалось размытым, неопределенным. Ни одного прогноза на будущее. Ни единой надежды. Вообще ничего. Пустота. Отныне нашу жизнь, наш дом накрыла тень. Мне страшно, но я обязана загнать этот страх в разумные рамки, заглушить его, отодвинуть подальше, нельзя позволить ему поглотить меня.
        Я сидела с Пенелопой и Титуаном, пока они не заснули. Старшая, которую давно уже не нужно было укладывать, попросила, чтобы я полежала с ней в кровати, обняв. Она вдруг стала маленькой хрупкой девочкой, которая больше не изображала из себя подростка.
        - Я хочу к папе, мамочка…
        - Знаю, моя милая, но придется еще немного подождать… он очень устал…
        - Так нечестно…
        - Согласна. А хочешь написать ему письмо? Я отнесу.
        - Титуан может что-нибудь нарисовать, я ему помогу.
        - Отличная идея, а теперь спи.
        Полчаса спустя я была одна в гостиной, точнее, не совсем одна, Месье бесшумно следовал за мной по пятам - охранял. Я свалилась на диван с телефоном в руке, Мадемуазель прыгнула мне на колени. Нужно было всех обзвонить: отца, Кармен и Идриса. Поделиться новостями, рассказать, что все идет как надо, в общем, хоть немного развеять их страхи. А завтра все повторится сначала.
        На следующий день я подошла к палате 423 только после обеда. Тяжело было оставлять опечаленных и растерянных детей. Хорошо, что есть Кармен и их можно доверить ей, уж она-то точно найдет тысячу способов отвлечь ребят от горестных мыслей. Ксавье вроде бы спал, я тихонечко села рядом с кроватью, но побоялась к нему прикоснуться из опасения разбудить, хоть и сгорала от желания сделать это. Я попеременно смотрела то на его изуродованное лицо, то на уцелевшую в аварии руку. Я не разрешила себе схватить ее, поднести к щеке, ощутить его тепло, передать ему свое, и пусть наши тела соприкоснутся хотя бы таким образом.
        - Ава, это ты?
        - Да, я здесь, - быстро ответила я и наклонилась к нему.
        Он приподнял и опустил веки, снова приподнял, и его не более живой, чем вчера, взгляд застыл на мне.
        - Как ты себя чувствуешь?
        - Не знаю, - простонал он.
        - Дети прислали тебе письмо. Они скучают по тебе, им хочется побыть с тобой, ты же понимаешь…
        - Не надо приходить, никого не хочу видеть, - заволновался он.
        Боль исказила его лицо.
        - Я знаю, - успокоила я. - Не переживай ни о чем, я занимаюсь всем, детьми, твоей лечебницей, все под контролем.
        Он опустил ресницы. Ему с большим трудом удалось вздохнуть глубоко, по крайней мере настолько глубоко, насколько это было возможно в его состоянии.
        - Расскажи мне о них.
        Я придумывала сказки, сочиняла что-то насчет того, что они не падают духом, а он молча слушал меня. Или не слушал. На их записки и рисунки он почти не среагировал. Потом он задремал, а я осторожно гладила его руку и отдыхала от вранья, стараясь извлечь из глубин своего организма оставшуюся на донышке энергию, чтобы еще раз выступить в роли сильной женщины, когда он проснется. Если мне удавалось оторваться от него, перестать изучать его несчастное тело в мельчайших подробностях, я принималась прилежно рассматривать палату: стены некогда белые, но теперь пожелтевшие, выгоревшие, не открывающиеся большие окна, выходящие на парковку, всегда закрытые жалюзи, которые лишали малейшей возможности глотнуть свежего воздуха. А еще возле него и над кроватью болтались все эти трубки, пакеты с лекарствами, проводки, чье назначение не было мне известно, - они меня пугали и возвращали к реальности. Чтобы отвлечься от этого зрелища, я все глубже втискивалась в мерзкое кресло из потрескавшейся искусственной кожи коричневого цвета. Его достоинством, впрочем, было удобство, плюс оно напоминало мне, что я нуждаюсь в
сне. До самого вечера Ксавье лишь изредка и не полностью выныривал из своего тумана, бормотал несколько едва понятных слов, а когда я собралась уходить, он еще раз спросил меня, как дела у той женщины. Я мысленно прокляла лифт, когда он открылся на третьем этаже и в дверях вырос вчерашний мужчина. Его наша встреча обрадовала не больше, он раздраженно закатил глаза и устало покачал головой, но все же вошел в кабину.
        - Добрый вечер, - буркнул он.
        - Добрый вечер, - так же ответила я.
        Как и вчера, когда пора было выходить, он пропустил меня вперед. И, как и вчера, я убежала.
        Войдя в дом, я учуяла восхитительный аромат готовящейся еды: Кармен стояла у плиты вместе с Пенелопой и Титуаном. Их смех вызвал у меня прилив радости, на которую я давно уже не рассчитывала. Я воспользовалась восторженными прыжками Месье, чтобы взять себя в руки. Пес был не таким веселым, как обычно, но все же обрадовался, хотя подозрительно принюхивался. Запах больницы пропитал мою одежду, и это ему не нравилось. Как и мне. Я приоткрыла дверь на кухню, оперлась о притолоку и сама удивилась тому, что заулыбалась открывшейся картине. Кухня походила на поле битвы, все было разбросано, царил жуткий кавардак, но в ней была жизнь и детский восторг. Мои дети развлекались, опять стали беззаботными, позабыли о случившемся, и это было правильно. Они не заслуживали той катастрофы, которая свалилась на нашу семью.
        - Мама! - закричал Титуан и бросился мне на шею.
        - Ух ты, да у вас тут настоящий праздник!
        Пенелопа присоединилась к нам, и я крепко обняла обоих детей. Поймав растроганный взгляд Кармен, я беззвучно, одними губами произнесла «спасибо».
        За ужином я описала им в общих чертах состояние Ксавье, не вдаваясь в подробности, а вот наслаждение, с которым он изучал их послания, изобразила самыми яркими красками. Тут я проявила настоящий дар вранья. Титуан был горд, узнав, что его рисунок повесили на стену в палате отца, а Пенелопа разрумянилась от удовольствия, когда я сказала, что он положил письмо рядом с подушкой, чтобы снова и снова его перечитывать. Кармен, естественно оставшаяся на ужин, потому что у меня не было желания попросить ее уйти - мы так нуждались в ее солнечном сиянии, - силилась разгадать мои недомолвки. Она ждала, пока я отводила детей в спальню. Я с наслаждением следила за процессом чистки зубов, как если бы это был лучший момент дня, затем почитала Титуану - как давно я этого не делала, - а Пенелопа оставалась рядом, держа младшего брата за руку. Потом она терпеливо, не засыпая, дожидалась в своей кровати, пока он уснет. Позже я зашла к ней в спальню. Она лежала, закутавшись в одеяло, и улыбалась мне.
        - Я побуду с тобой, - предложила я.
        - Нет, мама, иди к Кармен, я сама усну, даю слово.
        Я села рядом с ней, разгладила простыню, провела ладонью по ее щеке.
        - Ты к нему завтра пойдешь?
        - Да, милая, не хочу, чтобы он долго оставался один. Я расскажу ему, как мы провели вечер, он порадуется.
        - А мы с кем будем?
        - Я собиралась отвезти вас к дедушке, как тебе?
        Она согласно кивнула.
        - Спи, зайчик, я тебя люблю.
        - Я тебя тоже, мама.
        Кармен ждала меня в гостиной, она налила нам по стопке своего противного аргентинского ликера, я устроилась на диване рядом с ней. Мадемуазель прыгнула ко мне на колени и свернулась калачиком, я ее погладила.
        - Не уверена, что твой девяностоградусный напиток мне по силам!
        - Риск есть, но тебе обязательно нужно поспать, Аванита… Ты, естественно, попросишь о помощи только в безнадежной ситуации, и это твое право, но ты не выстоишь, если не будешь хорошо высыпаться.
        Я подняла стопку и протянула по направлению к подруге.
        - За твоего большого зверя, - еле слышно произнесла она.
        У меня хлынули слезы изнурения и горя. Чтобы справиться с ними, я выпила стопку до дна, горло и рот запылали.
        - Ну и пойло! Ядреное.
        - Тебе пойдет на пользу, - ответила Кармен, снова наполняя мою стопку. - Расскажи мне о сегодняшнем дне… Судя по твоему усталому виду, он тебе дался не слишком легко.
        Она узнала от меня не намного больше, чем дети, но ведь и особых новостей не было.
        - Давай, иди домой, Кармен, уже поздно. Или отправляйся к Тео.
        - А это кто?
        Мы нервно хихикнули. Она поднялась и встала передо мной, уперев руки в бока, так что у меня не осталось никаких сомнений насчет ее решимости.
        - Я тебя знаю, причем лучше, чем ты полагаешь. Знаю, что ты не хочешь никого беспокоить и не хочешь, чтобы вторгались в твое личное пространство. Поэтому ты даже не заметишь меня…
        - А такое возможно? - поддела я.
        - Callate, заткнись! Сегодня я сплю в гостевой, а завтра ты мне одолжишь трусы. Если я понадоблюсь, позови, а нет, так спи, а я с утра займусь твоими цветами жизни.
        Она чмокнула меня в щеку и упорхнула по лестнице.
        Следующие дни проходили по той же схеме с монотонностью тиканья метронома. Я отвозила детей в школу, ехала в ветлечебницу, чтобы заняться текущими делами - письмами, посылками, счетами - с дистанционной помощью коллеги Ксавье. Хорошо бы найти временную замену, но кандидаты клинику не осаждали. Кроме того, нужно было разобраться со страховкой, запустить рассмотрение заявления о ДТП с причинением ущерба здоровью обоих участников. Тогда-то я и узнала, что полиция проводит расследование, а мотоцикл Ксавье увезли, не знаю куда, на экспертизу. Когда я впадала в уныние, я прямиком отправлялась в больницу и проводила остаток дня у кровати Ксавье, который во сне продолжал сражаться со своими фантомами и болью. Я надеялась, что однажды он наконец-то вынырнет из тумана. Мы обменивались с ним парой фраз, не больше, он был вконец изнурен. Каждый вечер я переносила свой уход на пять, десять, пятнадцать минут позже или раньше, но, несмотря на уловки, неизменно сталкивалась в лифте с мужем велосипедистки. Я видела, что его тоже раздражает и удивляет злая шутка, которую упорно играет с нами случай. Но
разговаривать друг с другом мы, естественно, не собирались и ограничивались лаконичными «Добрый вечер». Он жестом приглашал меня выйти первой из лифта, потом мы шли к парковке каждый сам по себе. Странный ежедневный обряд.
        Прошла неделя после аварии. В этот день, придя в больницу, я встретила врача и подошла к нему, поскольку меня волновало отсутствие у Ксавье какой бы то ни было динамики.
        - Как он, доктор?
        Врач был немногословен, но я отметила его озабоченный вид, и сердце сжалось.
        - Послушайте, объективно у него неплохие показатели, и теоретически ваш муж должен был восстановиться лучше, но он абсолютно апатичен. Мы сделаем дополнительные анализы, чтобы исключить негативные последствия черепно-мозговой травмы. Пока поводы для волнения отсутствуют.
        Он издевается, что ли?! Но врач испарился прежде, чем я смогла выудить у него какую-либо информацию. Когда я вошла в палату, Ксавье был привычно погружен в сон. Я села на свое постоянное место в кресло, но сперва поцеловала его в лоб.
        - Здравствуй, - едва слышно прошелестел он.
        Я нежно погладила его по волосам.
        - Как ты себя чувствуешь?
        Он не ответил, но открыл глаза, затянутые пеленой, как и всю эту неделю. Когда я увижу прежнюю искру в их изумрудной зелени?
        - А ты, Ава?
        Я просияла, у меня затеплилась надежда. Впервые за все эти дни Ксавье задал мне такой вопрос. Может, приходит в себя?
        - Я держусь… Все, чего я хочу, это чтобы ты пошел на поправку… Все за тебя беспокоятся, Ксавье. Врачи проведут новые обследования…
        Он зажмурился, желая оградить себя от объяснений, и погрузился в свои нездешние миры.
        - Я хочу, чтобы меня оставили в покое.
        Вскоре он уснул, а может, притворился, что спит, чтобы я его не трогала.
        Вторая половина дня тянулась бесконечно долго. Я хотела, чтобы что-то произошло, чтобы Ксавье поговорил со мной, хотела дождаться от него реакции. Как поделиться с ним своей энергией? На меня наваливалось одиночество, а еще - отчаяние. Ксавье обретался где-то далеко-далеко, и всплывали неизбежные сомнения, возвратится ли он однажды. Я отругала себя за недостаток терпения и упрекнула в том, что к концу всего лишь первой недели совсем утратила выдержку.
        - Не приходи завтра, - неожиданно заявил он, как раз когда я забеспокоилась, не пора ли ехать домой.
        Я притворилась, что его предложение насмешило меня, наклонилась и сделала вид, будто глажу его по груди.
        - Можешь сбежать, если не хочешь, чтобы я здесь появилась завтра или в любой другой день.
        Я встретила его сумрачный взгляд.
        - Мне некуда спешить. Отец взял на себя галерею, - уже серьезно объяснила я. - Сейчас это для меня отнюдь не главное.
        - Лучше будет, если ты пойдешь домой.
        Сердце заныло, но я нарочито иронически покивала, изо всех сил стараясь добавить капельку обыденности, нотку легкости. Больше не разговаривать с ним как с больным, может, так я пробьюсь к нему и заставлю стать прежним.
        - Еще рано, и меня пока никто не гонит.
        - Скоро заявятся. Зачем тебе сидеть, если я все равно сплю?
        Предательские слезы застали меня врасплох.
        - Не плачь, Ава, прошу…
        - Извини…
        Его лицо напряглось, он попытался пошевелиться, но у него не получилось. Спустя несколько нескончаемых секунд я немного успокоилась, кивнула и прикоснулась поцелуем к его губам. И медленно, очень медленно, чтобы украсть хоть несколько мгновений рядом с ним, надела пальто. Он с трудом вымучил слабую улыбку, но, судя по всему, даже это причинило ему боль. Я же не сумела выдавить ни слова, все силы отняло ощущение, что он меня оттолкнул, выставил за дверь. Он хотел остаться один. Как каждый вечер, я стала пятиться к выходу, продолжая смотреть на него, чтобы до самого конца оставаться с ним. Он дернулся, с усилием приподнял голову:
        - Подожди!
        - Что? В чем дело, Ксавье?
        Мое сердце наполнилось надеждой: он захотел, чтобы я осталась. Но она просуществовала недолго. На меловом лице мужа проступила маска гнева и страдания.
        - Возьми в шкафу мои вещи.
        - Какие вещи?
        - То, в чем я был в вечер аварии, они принесли их сегодня утром. Не хочу их больше видеть, сожги, избавься от этого дерьма.
        По моей спине скатились капли холодного пота. Я с усилием, словно автомат, прошагала к шкафу. Мне удалось подавить дрожь. Его одежду запихнули в большую сумку из непрозрачного пластика. На дне шкафа лежал шлем, на котором остались следы сильнейшего удара: разнесенный вдребезги щиток, отколовшаяся краска.
        - Они не хотят говорить мне, в каком она состоянии…
        Я сразу поняла, о ком он.
        - Ксавье, умоляю… хватит уже зацикливаться на этой женщине.
        - Ава!
        Откуда в нем столько ярости? Я резко развернулась к нему, и меня осенило. Дело было в чувстве вины.
        - Быть может, я ее убил!
        Его голос звучал надтреснуто, хрипло, был одновременно сильным и слабым. Это вообще был не его голос. Я в ужасе застыла. Целиком и полностью сконцентрировавшись на Ксавье, я отказывалась допускать мысль о том, что в результате аварии некая женщина, возможно, при смерти, что она жена и, быть может, мать. Перед моим внутренним взором промелькнуло лицо ее мужа, которого в последнюю неделю я видела каждый вечер. Если бы она действительно умерла, он бы набросился на меня с кулаками.
        - Все ясно, - продолжил он дрожащим голосом. - Ты отказываешься отвечать, потому что она умерла и ты это скрываешь!
        - Да нет же! Конечно нет, я уверена, что она жива.
        - Откуда ты знаешь?
        Я мысленно поклялась себе, что не стану избегать разговора, если встречу мужа велосипедистки. Я опять наклонилась над Ксавье, поцеловала и погладила его лицо нежно-нежно.
        - Не переживай заранее, а я сегодня или завтра найду способ все узнать. Лежи, отдыхай.
        Но он, который еще совсем недавно вообще или почти ничего не говорил, теперь не мог остановиться.
        - Если она умерла, если она умрет… я буду убийцей…
        - Нет, ты не будешь убийцей ни при каких условиях, ты же не хотел, чтобы случилось то, что случилось. Я это знаю, и ты это знаешь…
        Но он меня не слушал, он меня не слышал. Его грудь поднималась все быстрее и быстрее. Он впал в панику и бесполезно изнурял себя - он был еще слишком слаб, чтобы справиться с мучительными страхами. Я пообещала себе: что бы ни стряслось, пусть даже самое страшное, я не потеряю своего мужа - продолжу бороться за него, за его выздоровление, за то, чтобы он сохранил рассудок.
        - Ксавье… успокойся, любимый…
        - Нет…
        - Посмотри на меня, - приказала я, повысив голос.
        Он послушался и заплакал.
        - Мне кажется, я пару раз пересекалась с ее мужем. Вид он имел не лучше моего, но не был в отчаянии. Не могу себе представить, чтобы его жена умерла, разве что он потрясающе владеет собой. И если бы случилось худшее, он бы не оставался в больничных коридорах неделю спустя. Ты ее не убил…
        Завладевшее его телом напряжение понемногу спало, я продолжала гладить его лицо и держать за руку, я тихо повторяла ему все известные мне слова любви, в конце концов его дыхание стало ровным, нормальным, и он уснул. Я прошептала ему на ухо последнее «люблю тебя» и собралась уходить. Оставалось забрать его вещи, чего мне совсем не хотелось, но выбора не было. Я должна взять это на себя ради него, чтобы они больше не попались ему на глаза. Молния была застегнута, содержимое сумки скрыто от меня; надо будет вооружиться храбростью, чтобы все вынуть. А вот его каску придется взять в руки. Сколько раз я подавала ее Ксавье? Я привычно положила каску на предплечье, придерживая ладонью, и кожей ощутила отколовшуюся краску; развалившийся щиток гипнотизировал меня, точь-в-точь зияющая пустота, заставлял смотреть на картинки, которые я упорно отвергала: падающее с размаху тело Ксавье с силой ударяется об асфальт, скользит по нему, ломается. Этот проклятый щиток заодно показывал мне и тело женщины, не имеющей лица, для меня остающейся незнакомкой. В каком состоянии ее тело сейчас? И что будет с Ксавье, если ее
сердце перестанет биться?
        В коридоре я встретила сестру, которая собралась зайти в палату, чтобы проверить Ксавье.
        - Все в порядке? - спросила она.
        - Он только что заснул, но перед тем был немного возбужден. Он беспокоится о…
        - Я знаю… Он постоянно спрашивает нас о ней, но нам запрещено обсуждать это с ним.
        - Понимаю.
        - Не волнуйтесь, мы заботимся о нем.
        Она вошла в палату и закрыла за собой дверь.
        Тягостные последние минуты выбили меня из равновесия. Ксавье не из тех, для кого приступы тревоги или панические атаки - дело привычное. Значит, ему приходится нести дополнительный груз. И еще нечто новое: его изменившееся восприятие жизни. Спустившись вниз, я сообразила, что впервые не столкнулась с мужем пострадавшей. Такое вот невезение: как раз сейчас, когда мне позарез нужно было выяснить все насчет самочувствия его жены. Я вышла на улицу, и вдалеке вроде бы мелькнула знакомая высокая фигура. Я рванула за ней, мне мешали сумка и шлем, они больно били по ногам и по ребрам, люди поглядывали на меня, как на сумасшедшую, но мне было наплевать, моей единственной целью было спасение Ксавье. Я не замечала ни темноту вокруг, ни густой дождь, вот только этот мужчина шел быстро, слишком быстро.
        - Подождите!
        Никакой реакции, естественно, а поскольку я не знала его имени, ничего другого я крикнуть не могла. Я помчалась быстрее и закричала еще громче. Подозреваю, что ему захотелось узнать, что происходит у него за спиной, поэтому он остановился между двумя рядами машин и повернул голову на звук моего голоса. Я не упустила шанс и догнала его, но мрачная и усталая гримаса, которой он меня встретил, едва не заставила меня отказаться от своего намерения.
        - Извините, что я вас позвала таким образом. - Я постаралась перевести дух.
        - Мне некогда, - буркнул он и пошел дальше.
        - Уделите мне пару минут, прошу вас.
        Он обернулся ко мне, и я увидела, как осунулось его лицо.
        - Слушаю.
        У меня заплетался язык, я не подобрала заранее слова, которыми могла бы упросить его. Я была загнана в угол и плохо справлялась со своей задачей, тем более что, честно говоря, от этого человека исходила подспудная угроза насилия. Она проступила явственнее, когда в поле его зрения попала каска Ксавье, которую я держала под мышкой. Он уставился на нее, его лицо сделалось еще более злобным, а кулаки сжались. Я как могла прятала этот раздражающий предмет за спину. Я хорошо представляла, что он испытывает. Я повела себя как полная дура, лишенная здравого смысла и такта. До чего неуместно с моей стороны справляться о состоянии его жены, если он считает виновным в несчастном случае Ксавье.
        - Вам не удастся ее спрятать, - он указал пальцем на каску. - Мне все равно известно, что она у вас в руке.
        Я отступила на несколько шагов, мое замешательство усилилось.
        - Простите… мне очень жаль… сама не знаю, что делаю…
        Он вздохнул так громко, что мне пришло на ум: от этого глотка воздуха зависит его жизнь. И вдруг, неожиданно для меня, его плечи немного расслабились.
        - Можете не извиняться, вы ни в чем не виноваты… Получается, они вернули вам вещи мужа?
        Он явно удивился.
        - А вам нет?
        - Нет…
        Это, похоже, напрягало его, даже беспокоило. Сама не понимаю почему, но мне захотелось его успокоить.
        - Возможно, завтра… Знаете, это не так-то и легко, должна вас предупредить.
        - Спасибо… догадываюсь.
        Дождь усилился, и я подняла лицо к небу, даря себе секундную передышку, от капель воды мне стало легче, я будто проснулась и одновременно отдохнула. Мои мысли умчались к Ксавье, прикованному к койке и сражающемуся с болью и чувством вины. Окажись муж рядом, он точно бы расхохотался и велел мне спрятаться от дождя. Он любил наблюдать за тем, как я бегу под дождем, и при этом ему всегда хотелось укрыть меня. Горло перехватило. Когда еще мы переживем такие моменты?
        - Вы хотели о чем-то спросить?
        Я резко спустилась с небес на землю парковки.
        - Вообще-то… мне хотелось узнать, как ваша жена, но я пойму, если вы откажетесь отвечать.
        Сначала он избегал моего взгляда, потом сдался, перестал противиться.
        - Я отвечу, но вам придется простить меня, потому что я не стану спрашивать вас о самочувствии вашего мужа.
        Я не сумела что-либо возразить. Все, абсолютно все, отбрасывало нас с Ксавье к его мнимой вине. Можно было подумать, что он специально наехал на его жену. Я усмирила прилив возмущения и сосредоточилась на своей цели: узнать.
        - Вы ненавидите меня за то, что я желаю ему зла? - продолжил он.
        - У меня недостаточно сил, чтобы вас ненавидеть. Неважно, что произошло тем вечером, ведь вы все равно будете считать его единственным виновником. Зачем мне тратить последнюю энергию, убеждая вас, что он все сделал, чтобы объехать вашу жену, причем ценой угрозы собственной жизни?
        Когда ему попался на глаза след от вырванного с мясом щитка, он, как я заподозрила, представил себе раны Ксавье и отшатнулся.
        - Могу заодно сообщить, что на сегодняшний день его больше беспокоит ее состояние, чем его собственное, но вам же на это наплевать?
        - Нет, все не так, но… это выше моих сил - интересоваться здоровьем вашего мужа, который разрушил жизнь Констанс.
        Ее имя было для меня как удар кулаком в живот, она стала реальной женщиной, личностью, обрела существование в этом имени, таком нежном, таком утонченном. И сразу представилась мне очень хрупкой.
        - Однако, - снова заговорил он, - она хочет знать, выкарабкался ли он. Теперь я смогу ответить «да».
        - А Ксавье вы удостоите хоть какого-то ответа?
        - Ее жизни больше ничего не угрожает…
        Его лицо было измученным и горестным, поэтому услышанные слова не принесли мне ни грамма облегчения.
        - Три дня назад она вышла из комы… большая удача, что это состояние не длилось слишком долго. Но ее тело словно разлетелось на осколки. Ее драгоценные руки, пальцы, такие тонкие, разбились на множество кусочков…
        Он опять задышал нормально, а мне перестало хватать воздуха.
        - У нее сотрясение мозга, нужно будет наблюдать за ее состоянием в течение года или дольше. Она ужасно мучается. Малейший звук для нее невыносим.
        Эта информация раздавит Ксавье. Но теперь было легче объяснить неприятие моего мужа этим человеком. На его месте я бы превратилась в стаю разъяренных фурий.
        - Я… не знаю, что вам сказать…
        Мы стояли и смотрели друг на друга, и для меня наше молчание длилось вечность. Слова тут были бесполезны. Он страдал из-за своей жены. Я страдала из-за своего мужа.
        - По-моему, нам пора попрощаться, - нарушил он молчание.
        - Вы правы… Держитесь, - искренне пожелала я.
        - И вы, вам тоже понадобятся силы.
        - Спасибо, - выдохнула я, тронутая крупицей его внимания.
        Я убедилась, что дети заснули крепким сном, и пошла за вещами Ксавье; приехав из больницы, я оставила их в гараже. Шлем я спрятала в углу - там уж точно никто, кроме меня, не будет его искать. Я собрала всю свою храбрость, подхватила его одежду и направилась с ней в гостиную. Месье, не отходивший от меня ни на шаг, уселся рядом. Как только я поставила сумку на пол, он зарылся в нее мордой и жалобно заскулил. Неизвестно откуда появилась Мадемуазель, принюхалась, мяукнула и вскочила на кофейный столик.
        - Вы мне поможете?
        Я запустила руку в сумку и застыла. То, что я собиралась сделать, было неправильно. Зачем он отдал мне свои вещи, как если бы умер? Ксавье жив! Еще несколько часов назад я была с ним, разговаривала, целовала его. Первым, на что наткнулась моя рука, были джинсы, я схватила их и вытащила, зажмурившись. Долго настраивалась, заставляя себя посмотреть, а увидев, еле удержалась, чтобы не завопить от ужаса и не отбросить подальше от себя. Они были разорваны, разрезаны, но не это ошеломило и напугало меня: большие пятна крови и задубевшая от нее ткань - вот что действительно нагоняло ужас. Меня затошнило от агрессивности когда-то красного, а теперь почти черного цвета. Остальная одежда была в таком же жалком состоянии. Я вспомнила Ксавье утром в день аварии. На нем был темно-синий свитер, который он так любил и который ему очень шел. Почему я тогда не прижалась к нему, я бы ощутила сквозь шерсть тепло его кожи? Единственная вещь, которую авария более-менее пощадила, это кожаная куртка: рукава, хоть и протертые почти до дыр, все же его защитили. Я не забыла день, когда подарила ее Ксавье: мой подарок был
продиктован эгоизмом и предусмотрительностью. Идя к мотоциклу, Ксавье надевал первую попавшуюся куртку или первое попавшееся пальто. Он не то чтобы не верил в защитные свойства кожи, но отговаривался тем, что ему некогда. Поэтому я потратила на покупку этой куртки собственное время. Развернув пакет, муж тут же надел ее: она идеально подошла ему по размеру, и Ксавье в ней был очень красивым. Он театрально напряг мускулы, мы посмеялись, мы так весело тогда смеялись, и он поблагодарил меня за то, что «обеспечила защитой». Получается, на самом деле я не смогла его защитить. Я нашла перчатки, те самые, которые протянула ему перед выходом. Они не справились с ударом и асфальтом и были разодраны в клочья. Как и ремешок его часов, циферблат которых разбился. Эти часы ему подарил мой отец по случаю нашей свадьбы, и Ксавье очень дорожил ими. Зная Ксавье, я не сомневалась, что он будет винить себя и в поломке папиного подарка. На дне сумки оставались только ключи от ветлечебницы и от дома и еще бумажник. Его обыскали, вывернули наизнанку, опустошили. По-видимому, полицейские, которые приехали на место ДТП,
искали документы Ксавье, чтобы выяснить, кто он. Я положила бумаги на место. Все. Я сумела дойти до конца.
        Перед тем как отправиться спать, я выбросила то, что нужно было выбросить, то есть все, включая куртку - которую, кстати, можно было починить. В мусорный бак полетели абсолютно все вещи, слишком много дурных воспоминаний к ним прилипло. Я уже собиралась сунуть бумажник к себе в сумку, чтобы завтра отнести его Ксавье, и вдруг похолодела. Я быстро высыпала содержимое и убедилась, что кое-чего не хватает, кое-чего, что было очень дорого мужу. Его талисман. Каждый год перед поездкой Ксавье маниакально проверял, не забыл ли его, убеждался, что он будет всегда с ним. Куда же он делся? Где сейчас этот снимок нашей четверки? Фотография, которую он носил у себя на сердце, в любых ситуациях, что бы ни случилось. А теперь она исчезла. Для кого-то это ничего не значащий пустяк, но только не для меня. Ксавье нас потерял, мы его потеряли. Кто-то выбросил это фото семьи, счастья и любви. Никто не заметил затерявшуюся бумажку, никто не догадался, насколько она важна. Возможно, это воспоминание о нас осталось после вечера аварии валяться на улице, в канаве, или его выбросили в мусорный ящик, порвали на мелкие
клочки, в любом случае снимок был потерян навсегда. Я ни под каким предлогом не должна говорить об этом Ксавье, ему нельзя знать, что фото исчезло. Дождусь, когда ему станет лучше или когда он сам о нем вспомнит.
        Месье и Мадемуазель проводили меня в нашу спальню, и сегодня я не возражала, хотя обычно это запрещалось. Я нуждалась в их успокаивающем тепле. Мадемуазель свернулась калачиком рядом со мной, и я принялась ее гладить, чтобы напряжение отпустило. Я лежала, тоже сжавшись в комок, на месте Ксавье и разговаривала с ним: спи, мой родной, ни о чем не беспокойся, все уладится, ты сильный, мы оба сильные, я тебя люблю, я так тебя люблю…
        Глава шестая
        Не стану утверждать, что я привыкла к новой жизни, но все же научилась принимать ее и терпеть. Существовала как под сильным обезболивающим.
        Школа. Дом. Документы. Ветеринарная клиника. Больница. Дом.
        Имелись ли у меня другие варианты? Никаких. Я знала, что должна успеть, и мне было некогда задавать себе вопросы или размышлять над чем-либо, кроме того, что я делала. Заниматься детьми, быть рядом с Ксавье - мое время, мои дни были рассчитаны по минутам, организованы исходя из того, что нужно этим троим. Все остальное меня не касалось.
        Обследования показали отсутствие у Ксавье осложнений. Травма черепа действительно была поверхностной, а повреждения живота успешно рубцевались. Не скажу, что меня переполняла надежда, но я довольствовалась малым. Муж понемногу набирался сил, меньше спал в течение дня, боли слабели, дозы морфина снижались. Однако, едва задремав, Ксавье все чаще просыпался рывком, его будил очередной кошмар, содержание которого он от меня скрывал. Вместо того чтобы употребить слабый прилив энергии на выздоровление, он растрачивал его на пережевывание несчастного случая и вел с собой молчаливый диалог. О чем, я не знала, поскольку он отказывался обсуждать это со мной.
        Я бессильно наблюдала за его попытками справиться с отчаянием и с навязчивой идеей вины. Если бы он согласился довериться мне… Мне так хотелось узнать, что его терзает. Я бы несла этот груз вместе с ним, чтобы ему было хоть чуточку легче, чтобы он не оставался наедине со своими страхами. Он не заслужил того, что вынужден терпеть. Невыносимо наблюдать за тем, как он грызет себя. Он даже выставил меня из палаты, когда пришли полицейские, чтобы составить протокол о ДТП. И чем чаще он вспоминал ту ночь, тем больше он беспокоился о своей «жертве».
        Я постаралась как можно более расплывчато описать ему ее состояние, но и этого хватило, чтобы вызвать у него очередной приступ паники, который удалось снять только с помощью седативного препарата. После него он заново погрузился в молчание. Я теперь говорила Ксавье, что не могу найти ее мужа, он неуловим. Я врала, на самом деле я видела его ежедневно. Я больше не старалась избежать встречи с ним. Как и он со мной, похоже. У нас были другие заботы, значительно более серьезные. По вечерам мы неизменно спускались в лифте вместе. Наш обмен репликами понемногу расширялся. От «Добрый вечер - Добрый вечер» мы перешли к «Добрый вечер, все нормально? - Да, а у вас? - Тоже». Мы шли по парковке не так чтобы рядом, но все же не слишком удаляясь друг от друга. Мы не обменивались пожеланием хорошего вечера, что было бы нелепо, только кивали друг другу, когда наши пути расходились.
        Меня окончательно сбивало с толку моральное состояние Ксавье, его наплевательское отношение ко всему, вялость и пассивность, нежелание выздоравливать, и я все меньше понимала, как его подбодрить. Все было тщетно, он отвергал мои предложения, не давая сформулировать их до конца. Я надеялась, что когда ему позволят садиться - пусть для начала даже не спуская ноги на пол, - у него возродится вкус к жизни. Ксавье лежит в постели уже так долго и может лишь приподняться, ухватившись за висящую над кроватью штангу. Для него, всегда пребывавшего в движении, активного, привыкшего преодолевать любые трудности, это должно быть невыносимо. Я подозревала, что он ощущает себя пленником и этой палаты, и своего тела, которое больше не подчиняется ему, игнорирует все его приказы. Но это были только мои предположения, потому что он вообще не разговаривал со мной или ограничивался несколькими короткими фразами.
        Этим вечером, как и в любой другой день, я закрыла дверь палаты, встретившись на прощание с грустным взглядом Ксавье, перемещавшимся от окна ко мне и обратно. На этот раз жалюзи были подняты, но днем вид из окна ограничивался небом, а ночью - сплошной чернотой. Ксавье не мог здесь не задыхаться. К своему большому удивлению, в коридоре по пути к лифту я наткнулась на мужа женщины, попавшей в аварию. Он расхаживал взад-вперед перед входом в отделение. Заметив меня, он подошел. Что ему нужно? Зачем он здесь? Может, его жену перевели на наш этаж?
        - Добрый вечер, - поздоровался он, - я вас ждал. Сегодня я хочу поговорить с вами.
        - Слушаю вас, - ответила я, оставаясь настороже.
        - У вас есть немного времени? Могу я угостить вас кофе? Не будем же мы торчать здесь, на проходе.
        Он был прав: лестничная площадка - не самое подходящее место для разговора, который, судя по всему, представлялся ему важным и который неминуемо будет иметь последствия для Ксавье. Ну и для меня.
        Мы спускались на лифте в полном молчании. Мне оставалось только изучать собственную обувь или наблюдать за ним. Сколько ему могло быть лет? Сорок пять плюс-минус, как Ксавье. Волосы черные, но виски предательски серебрятся. Для себя я отметила, что он всегда одинаково безупречно одет и ему к лицу аккуратная одежда в классическом стиле, как у человека, собирающегося на деловое свидание. Темные джинсы, начищенные ботинки, пиджак от костюма и светлая отглаженная рубашка с расстегнутым воротником. Как ему это удается? Я-то после аварии больше напоминала замарашку. Моя забота о внешнем виде ограничивалась душем, после которого я натягивала на себя первое, что попадется под руку. Мы зашли в кафетерий, где я старалась бывать как можно реже: забегала в полдень, покупала бутерброд, откусив пару кусочков, выбрасывала остальное в мусор и бежала обратно. Судя по тому, как мой спутник скривился, он поступал так же. Он взял у стойки два эспрессо, а я села за столик в стороне. Он протянул мне стаканчик, я поблагодарила кивком. Секунды тянулись еле-еле, нам обоим было не по себе, ни один из нас не притронулся к
жидкости, которая притворялась кофе.
        - Я забрал вещи Констанс, - в конце концов сообщил он.
        Я сочувственно скривила губы, воспоминание об этом испытании было еще свежим. Он сунул руку во внутренний карман пиджака.
        - И нашел кое-что принадлежащее вашему мужу.
        Он протянул мне фотографию. Ту самую. Наш снимок. Чудо. Я прижала ладонь к губам, сердце бешено застучало. Я так давно его не видела. Он был как будто сделан в прошлом веке: краски выцвели, бумага пожелтела. Мы сидели на пляже, в купальных костюмах, наш сын, тогда еще младенец, лежал у меня на коленях, дочка повисла на наших с Ксавье шеях, он широко улыбался, а я пожирала его взглядом.
        - Держите.
        Я встрепенулась, взяла в руки фото, еще пристальнее всмотрелась в наши лица, на моем лице появилось растроганное выражение, но мне было как-то неловко из-за того, что этот мужчина стал в некотором роде свидетелем интимной жизни нашей семьи.
        - Я не сомневалась, что фото потерялось… Спасибо вам большое.
        - Не за что.
        Я нежно провела пальцем по снимку, словно по самой драгоценной вещи, и спрятала в сумку. Когда я снова переключилась на мужчину, меня поразило его мрачное лицо и взгляд, нацеленный в пустоту.
        - Как ваша жена?
        - У нее сильнейшие боли, а моральное состояние на нуле… Спасибо, что побеспокоились.
        Я хотела расспросить его еще, но не успела - он обратился ко мне:
        - Хочу задать вопрос, который наверняка покажется вам более чем странным. Ответ мне известен, тем не менее мне надо задать его.
        - Задавайте.
        - Я полагаю, что среди вещей вашего мужа не было скрипки?
        Я опешила. О чем он?
        - Скрипки?
        - Ну да, скрипки, такого музыкального инструмента…
        - Нет. А поче…
        - Ваш муж случайно никогда ее не упоминал?
        - Точно нет…
        Он выругался, откинулся на спинку стула и обхватил голову руками, видимо, стремясь сдержать разочарование и раздражение.
        - А в чем дело? - осмелилась я.
        Должна признаться, что меня одолело любопытство, я ожидала чего угодно, но уж точно не вопроса о скрипке. Он раздраженно пожал плечами, и у меня сложилось впечатление, что он колеблется, отвечать ли. Но продлилось это не долго.
        - В вечер аварии у Констанс с собой была скрипка. Она возвращалась с репетиции в Опере. Куда скрипка делась, никто не знает.
        Репетиция в Опере… Я отвлеклась на воспоминания. В репертуаре упоминался концерт, который должен был состояться через пару дней после аварии, мы с Ксавье собирались на него, хотели провести романтический вечер. Связана ли женщина с этим концертом? Ситуация становилась все более фантасмагоричной. Между прочим, несколькими днями раньше мужчина упоминал ее драгоценные руки.
        - Она скрипачка?
        Жизнь этой женщины окончательно сломалась. А подавленность Ксавье усугубится, если я сообщу ему это. Но сколько еще я смогу врать? Скрывать от него информацию?
        Что ж, пока я буду молчать, другого выхода у меня нет.
        - Наверное, ей очень тяжело пережить пропажу скрипки.
        - Вы правы, она изводится из-за этого. Она хотела бы, чтобы скрипка была рядом, пусть и неизвестно, сможет ли она когда-нибудь играть на ней.
        Я инстинктивно откинулась назад, прислонилась к спинке стула. Он успокаивающе поднял ладонь.
        - Я не собираюсь спорить или сыпать упреками. Я даже не знаю, зачем я вам все это рассказываю. Хотя нет, знаю… потому что вы, как мне представляется, понимаете… У вас есть знакомые музыканты?
        - Нет, музыкантов нет, но я знакома с художниками и скульпторами, а у них должно быть много общего.
        В его пристальном взгляде я прочла молчаливый вопрос, откуда я знаю художников. Но у меня не было желания обсуждать галерею. Я отказывалась думать о ней. Вместо меня ею занимается отец.
        - Я спрошу Ксавье, вдруг он что-то видел или, может, помнит, как кто-то говорил о скрипке…
        - Спасибо.
        Мы снова замолчали. Нам больше нечего было сказать друг другу. Однако… Вопреки тому, что он считал себя жертвой, а мне отводил роль палача, мы разделяли одно и то же горе. Но было странно, что сидящий напротив мужчина - заочно, не зная Ксавье, ненавидевший его, - это, по всей вероятности, человек, с которым мне было бы легче всего поделиться тем, что я переживаю. По правде, я бы хотела узнать, как он держится, перекладывает ли часть груза на свое окружение, семью, друзей. Есть ли у них с женой дети? Не возражает ли она против их прихода? Удается ли ему успокоить жену относительно будущего и достучаться до нее? Как раз то, что у меня с Ксавье никак не получается… Мой собеседник тяжело вздохнул, очевидно вырываясь из раздумий.
        - Не буду вас дольше задерживать.
        - Да, мне пора идти, дети ждут.
        Ни он, ни я не прикоснулись к кофе. Мы синхронно поднялись и пошли бок о бок к выходу.
        - Хорошего вечера…
        Он как будто заколебался, продолжить ли фразу.
        - Еще что-то? - подбодрила его я.
        - Мне известно имя вашего мужа, а ваше нет, как-то неловко получается, вы не находите?
        Я растерянно приподняла брови. Он был прав.
        - Действительно… нельзя же отказываться от элементарных правил приличия из-за чудовищности ситуации. Ава, меня зовут Ава. А вас?
        - Саша.
        Ни у одного из нас не промелькнуло ни намека на непринужденность, никакой легкости в нашем обмене репликами не было, и все же у меня сложилось впечатление, что мы заключили перемирие, хотя бы временное. Его ненависть к Ксавье никуда не делась, но он как будто подал сигнал, что перестанет проявлять к нам враждебность. Быть может, он смирился с тем, что все свалившееся на нас четверых было недоброй выходкой судьбы, что мы ничего не могли с этим поделать и, главное, что нам бесполезно брызгать желчью и нападать друг на друга.

* * *
        Отец пришел к нам на семейный ужин, который можно было только с натяжкой назвать таковым. Он сам это предложил, а я не возражала, рассчитывая, что приход деда добавит немного радости на сумрачные личики Пенелопы и Титуана. Папа появился ближе к вечеру, чтобы освободить Хлою и побыть с внуками. А еще он принес огромное блюдо лазаньи. Перед тем как мы сели за стол, он рассказал, как идут дела в галерее. Я не позволяла себе задумываться, скучаю ли по своей работе и по самому месту. Такие мысли не вписывались в мою жизнь, времени и сил на них не было. Я слушала, но не слышала его описание переговоров с потенциальными клиентами, попыток успокоить моих художников, вовсе не таких покорных и терпеливых, как последний протеже. Отвечала я односложно или вообще ограничивалась кивком и невнятным бормотанием, показывая, что услышала, и стараясь пресекать его вопросы. Мне было бы проще вообще ничего не знать, притвориться, что галереи не существует в природе, как если бы моя жизнь встала на паузу или потекла заново вне привычного окружения, поскольку от любой мысли о галерее у меня внутри все сжималось. Я
разрывалась между двумя эмоциями: с одной стороны, не хотелось вспоминать о своей ответственности за галерею, а с другой - становилось дурно при мысли, что можно отказаться от нее. Но когда я вдруг представляла себе, как работаю в галерее и как мне в ней хорошо, просыпалось острое чувство вины, и мне опять становилось дурно. Невозможно бросить Ксавье одного в больнице. Поэтому проще всего убедить себя, что галерейные дела меня больше не касаются. Папа привычно у руля, все будет хорошо, можно ни о чем не беспокоиться.
        Я заставила себя съесть немного больше, чем обычно. После аварии я с трудом запихивала в себя обязательный минимум пищи, необходимый, чтобы продержаться, - мое тело будет получать ровно столько, сколько нужно, чтобы помешать ему сдаться. Вот уж чего я не могла допустить! А теперь, под папиным зорким взглядом, необходимо было сделать вид, что я в форме. Я как будто снова стала маленькой девочкой, которую отругают, если она не доест свою порцию. Я, не торопясь, жевала и периодически вымученно улыбалась детям. Ни принесенное дедушкой блюдо, которое им безумно понравилось, ни присутствие самого дедушки не смогли поднять им настроение. С каждым днем они все тяжелее переживали отсутствие Ксавье. Были слишком послушными и слишком тихими. Словно свинцовая плита придавила наш дом, им недоставало воздуха, их детство было отравлено, а радость жизни испарилась. Ничего уже не было как прежде. Дети до конца израсходовали свои запасы энергии, они были выжаты, как лимон, лишены сил и не могли противостоять тоске. Им жутко не хватало отца…
        - А папа приедет на мой день рождения?
        Как любой ребенок его возраста, Титуан твердо верил, что день рождения, на который соберутся его друзья и вся семья, обязательно состоится. Как мне выкроить время, чтобы организовать такой важный для него праздник, доставить ребенку долгожданное удовольствие? В обычной жизни за несколько недель до великого дня все приглашения уже были бы розданы в школе, торт выбран, развлечения придуманы, вся главная подготовительная работа завершена. Но обстоятельства изменились, и в этот раз ничего не было сделано. Пустота. Пенелопа смотрела в сторону, боясь моего ответа.
        - К сожалению, не знаю, получится ли, мой родной, - призналась я. - Мы это не обсуждали с докторами, и папа еще очень усталый… Ему запрещают даже вставать с постели, поэтому приехать сюда… пока еще рано об этом говорить.
        Глаза сына наполнились слезами.
        - Мы больше ему не нужны!
        Резким движением руки он отшвырнул тарелку к дальней стенке и бегом умчался к себе в комнату, выкрикивая что-то свирепое. Ему было больно, ужасно больно, он не понимал, почему отца нет уже несколько недель и почему мы, может статься, не отпразднуем в этом году его день рождения. Несвойственный сыну гнев парализовал меня. Мне захотелось очутиться где-нибудь в другом месте, не здесь, не с моими детьми и моим отцом, а где-то вдалеке от горя, сбежать от муки Ксавье и от страданий, которые он нам принес. Впервые после несчастного случая я разозлилась на мужа, рассердилась на него за неосторожное поведение, за искалеченное тело и за апатию, которые тяжело давили на нашу семью и выбивали почву из-под ног детей. Ксавье бросил меня одну, заставил отражать все атаки в одиночку. Без него. Он не только больше не был самим собой, но и стал чужим нам, его близким.
        - Мам! - позвала Пенелопа. - А действительно, почему мы не можем пойти к нему? Он нас больше не любит?
        Я замешкалась с ответом. Дочка тоже встала из-за стола:
        - Пойду проверю, как там Титуан.
        Тяжелая тишина накрыла стол с остатками ужина.
        - Давай я разберусь с ними, - негромко предложил отец. - А ты отдохни.
        - Нет, папа, я сама, это моя обязанность. Мне очень жаль, что тебе пришлось при этом присутствовать.
        Я поднялась к детям. Почти час я успокаивала Титуана, пока он не заснул, всхлипывая. Пенелопа не хотела разговаривать, было очевидно, что она замыкается, отказываясь и дальше принимать мои успокоительные придумки за чистую монету. Этот неожиданный взрыв эмоций окончательно вымотал меня, если предположить, что до сих пор мое изнеможение еще не было полным. Ведь до этой минуты я полагала, что уже исчерпала все силы. Я тяжело спустилась по лестнице и нашла на кухне отца. Он убрал разлетевшиеся осколки тарелки и остатки пищи и разогрел то, что я не доела. Протянул мне мою лазанью, подождал, пока я все дожую, и почистил апельсин. «Тебе нужны витамины» - таким был его единственный комментарий.
        - Хочешь, я зайду к Ксавье? - предложил он позже, выдержав мое глухое молчание.
        - Вряд ли это что-то изменит.
        - Мы здесь, Ава. Не забывай, что ты не одна.
        - Я знаю, папа, но ты и так много делаешь.
        - Представь, твоя мать тоже готова приехать. Я отговорил ее. Сомневаюсь, что ты оценишь сжигание ароматических палочек во всех углах дома или в палате Ксавье.
        Ему удалось позабавить меня, я даже хихикнула. Мама прислала мне длинное письмо, в котором уверяла, что раскрыла на расстоянии наши чакры. Я не нашла мужества ответить на него.
        - Спасибо, папа, ты все сделал правильно. В ближайшие дни напишу ей и успокою. А теперь пойду лягу, я устала, может, удастся поспать. Завтра у меня трудный день.
        В девять утра я затормозила перед ветеринарной клиникой. Там уже стояли две машины: коллеги Ксавье и подменщика, которого тот в конце концов нашел. Этот молодой ветеринар только получил диплом и прошел стажировку у приятеля моего мужа. Приятель убедил нас, что мы можем положиться на паренька, он сумеет позаботиться и о пациентах, и об их хозяевах. Еще он подчеркнул, что это чистое везение и мы не должны долго раздумывать, нельзя упустить шанс, пока у молодого человека нет других предложений и он готов работать у Ксавье, сколько понадобится, а срок контракта его не волнует. Единственное условие: жить в клинике. И действительно, как он снимет квартиру, если не знает, сколько проработает. Сегодня утром нас познакомят, и я передам ему ключи от ветлечебницы и наших бывших и первых «семейных пенатов». Отныне в этом «гнезде», в нашем гнезде, будет жить чужой человек, потому что Ксавье прикован к больничной койке и, по моим наблюдениям, не хочет ее покидать…
        В эту ночь я впервые за долгое время хорошо поспала, но все равно тяжелая усталость никуда не делась. Я как можно приветливее поздоровалась с приятелем и его протеже, отметила про себя застенчивость нашего временного работника и предложила обоим пройти за мной в помещение. Внутри было тепло, я не выключала отопление, как если бы Ксавье мог вот-вот вернуться. Но в клинике больше не стоял запах собак, подстилок, этот специфический запах животных. Я быстро все показала новичку, после чего пригласила в кабинет мужа. Он прошелся по нему, осматриваясь, а я окаменела перед пустым креслом у стола. Сколько раз я видела в нем Ксавье! Я почти не наводила порядок на столе, хотя каждый день сюда являлась.
        - Можно? - спросил новенький, показывая на кресло.
        Я кивнула в знак согласия и протянула ему стикер, на котором записала пароль от компьютера и свой номер телефона.
        - Жду вас на кухне, покажу остальные помещения, но можете не торопиться.
        Я буквально выскочила из кабинета: за столом Ксавье сидел не он, а кто-то другой, и это было невыносимо. Я скрылась на кухне, нашей кухне, моей кухне… Устроилась на пластиковом стуле у стола. В самом начале нашей истории мы отчаянно спорили по поводу переустройства этого помещения. Победил Ксавье. Кухня осталась единственной во всей клинике, где был сохранен первоначальный стиль: старая плитка семидесятых годов на стенках, шаткий рабочий стол и эмалированная раковина. Ксавье решил идти до конца и даже дальше и обставил нашу кухню, как бабушкину. Отсюда пластмассовая мебель, стаканы из пирекса и деревянный стол, как в крестьянском доме. Ему очень хотелось, чтобы клиника напоминала теплый дом, приют для животных и их хозяев. Впрочем, с какой стати последние заявятся на нашу кухню?! Но оказалось, что они вполне могли зайти сюда после финального визита, как Ксавье называл усыпление животных, он часто угощал отчаявшихся хозяев чашкой кофе или чая, а если нужно, и бокалом пива. И неважно, что я тоже была в кухне - готовила ужин или кормила Пенелопу из бутылочки. Он не задумывался о том, что опоздает на
следующий прием или вторгнется в семейные привычки. Его работа не заканчивалась с последним ударом сердца собаки или кошки, он исходил из принципа, что хозяин животного заслуживает сочувствия. Тогда я в душе проклинала эту его манеру, но сегодня, спустя годы, она превратилась в восхитительное воспоминание. Дорого бы я дала за то, чтобы очутиться на той кухне, с ним!
        Чтобы справиться с нарастающей тоской, я быстро вскочила со стула и приготовила кофе.
        - Ава? - позвал меня коллега Ксавье. - Я займусь рабочими вопросами потом, чтобы побыстрее освободить тебя.
        - Спасибо. Пойдемте, я покажу вам жилые комнаты.
        Парню повезло, они были обставлены, сюда перевозилась вся ставшая ненужной мебель, Ксавье не хотел, чтобы дом пустовал, и, выходит, был прав. Я прогоняла воспоминания, притворялась, что не замечаю некоторых деталей. Мы обошли все помещения, и я открыла последнюю дверь.
        - Наша спальня, - объявила я. - Прошу прощения, ваша спальня.
        - Я буду спать в другой комнате, - возразил молодой человек.
        Наш жилец был тактичным.
        - Как захотите… Пожалуй, вы со всем познакомились. Можете приступать к работе. Будут проблемы - звоните.
        Нужно быстро уходить, нельзя же разрыдаться при посторонних. Они и не пытались меня остановить, за что им большое спасибо. Когда мы подошли к входной двери, я обернулась к ним и в последний раз изо всех сил стиснула ключи, мои ключи. Не могла я отдать ему ключи Ксавье, предпочла расстаться со своими.
        - Держите.
        Он схватил их, как драгоценный дар. Это меня тронуло. И впрямь этот молодой человек, наверное, подойдет нам.
        - Скажите мужу, что я буду стараться изо всех сил.
        - Спасибо, ему будет приятно. До свиданья.
        Я вышла, а за мной последовал коллега Ксавье, что меня напрягло.
        - Ава, я буду недалеко от больницы и мог бы ненадолго заскочить к Ксавье. Как ты считаешь?
        Я едва не приняла его предложение, но побоялась, что врачи или медсестры будут недовольны.
        - Мило с твоей стороны, но он пока очень усталый и в плохой форме. Я обязательно скажу ему, что ты собирался прийти. И большое спасибо от него за то, что нашел человека для клиники.
        - Я все понимаю, ничего страшного, зайду в следующий раз, а за парнишкой буду приглядывать, можешь на меня положиться.
        Полчаса спустя я вошла в больницу. В каком-то углу моего сознания копилась горечь - я обижалась на Ксавье за все, что он вынуждает меня терпеть, и за переживания детей. В другой же части находилось место только беспокойству за него и любви. Я хотела, чтобы он опять был со мной, стал прежним, чтобы мы сражались вместе. Мое появление удивило медсестер.
        - Ой… у него физиотерапевт.
        - Ничего страшного, я подожду.
        Я расхаживала по коридору, лавируя между тележками и нянечками. Этот коридор я знала наизусть и ненавидела, что мешало мне успокоиться. От въедливого запаха чистящего средства, перемешанного с запахом болезни, меня мутило. У болезней и ран есть свой собственный запах, как я узнала за последние недели. Дверь палаты 423 открылась, и массажист направился ко мне с озабоченным видом.
        - Здравствуйте, хорошо, что я вас встретил.
        - Да, я тоже рада, здравствуйте. Как проходят сеансы?
        - В том-то и дело… мне как раз об этом и надо с вами поговорить. Он совершенно инертен, пал духом, такое нередко бывает с пациентами, однако обычно реальная перспектива скоро встать на ноги стимулирует их. К сожалению, это не случай Ксавье. Мы должны были бы уже поднять его, но пока это исключено. Он потерял много мышц на правой ноге, а в ближайшие месяцы основная нагрузка ляжет на нее. К тому же он сильно похудел.
        Слишком мягко сказано, Ксавье превратился в собственную тень, щеки ввалились, от руки остались только кости, а ребра, с которых сняли повязку, торчали.
        - Сегодня утром я встретил психотерапевта нашего отделения. Она сказала, что несколько дней назад ваш муж выгнал ее, он не хочет ее помощи…
        Я не знала. Почему он скрыл это от меня? Почему уклонился от моей поддержки? В очередной раз.
        - Может, вам удастся что-то сделать? Но будьте осторожны, он очень уязвим.
        Интересно, он что, считает, будто я ничего не делала?! Да я каждый день из кожи вон лезу.
        - Да, знаю, я постараюсь… Держите меня в курсе.
        - Обязательно. Удачи вам.
        Я даже не взяла на себя труд поблагодарить его. Сделав глубокий вдох, я постучалась и вошла. За долю секунды лицо Ксавье претерпело ошеломляющую метаморфозу. Пока я не возникла в поле его зрения, оно было жестким, напряженным, злым. Получается, вот он какой, когда в палату входит медсестра, нянечка или врач? Иначе говоря, передо мной он ломает комедию, совершает усилие, натягивая на лицо более благостное выражение. Хотя комедия - слишком красивое определение для апатии, в которой Ксавье пребывает в моем присутствии. Только что я его раскусила.
        - Ава? Что ты здесь делаешь?
        Я подошла к нему, сдерживая себя, чтобы не заговорить прямо с порога. Сняла пальто, наклонилась к нему, поцеловала и весело пропела:
        - Сюрприз…
        Не рискну утверждать, что его обрадовало мое неурочное появление.
        - Я встретила в коридоре физиотерапевта, по его словам, ты какой-то усталый.
        Ксавье промычал нечто невнятное. Зайдем с другой стороны…
        - Я только что из твоей лечебницы.
        Он посмотрел в окно, чтобы не встречаться со мной взглядом.
        - Если помнишь, сегодня приступил к работе твой подменщик. Он вроде ничего…
        Он крепко зажмурился и сжал здоровый кулак.
        - Ава, прошу тебя… не сейчас.
        Я откинулась на спинку кресла, вконец раздосадованная. Я больше не узнавала своего мужа. Куда он подевался? Что его грызет? Каждый новый день отдалял его от меня, а меня от него, доступ к его мыслям и чувствам был для меня закрыт, я не знала, как с ним разговаривать и как ему помочь. Он вел себя так, будто лечебницы и работы, составлявших до аварии почти всю его жизнь, больше не существовало. Он упорно отказывался отвечать, если я задавала ему вопросы на эту тему, а ведь она, по идее, не могла его не волновать. Вспоминая, как он перед самой аварией злился из-за последствий своего месячного отсутствия, я приходила к выводу, что передо мной совсем другой человек, незнакомец. По логике, он должен был сильно скучать по работе, по животным, это очевидно, по-иному и быть не могло. А что с его страхами? Наверняка они у него тоже имелись. Сумеет ли он нормально лечить животных, пока его нога полностью не восстановится? Ветеринар должен твердо стоять на ногах, часами не садиться, делая операции, ему нужны сильные руки, чтобы поднимать больших собак… Я не знала, с какой стороны подступиться к Ксавье, как до
него достучаться, и опасалась давить, чтобы не нанести больше вреда, чем пользы.
        Сегодня я пришла бодрая и готовая к действиям. Я хотела предъявить ему свою глубокую печаль и тяжелые переживания, печаль и переживания детей. Но когда я увидела, в каком он состоянии, мой боевой настрой сам собой угас, а разочарование усилилось. Неумение пробудить его реакцию подрывало мою волю, сводило с ума. Зачем я сижу с ним, если это ничего не дает, если ему не легче от моего присутствия, пусть хоть немного? Хуже, мое присутствие его раздражает. Я несправедлива, мое положение невозможно сравнивать с тем, что выпало на его долю, но мне, тем не менее, хотелось бы напомнить ему, что эти четыре стены, в которых он заключен и которые загоняют его в депрессию, в последние недели стали и для меня единственной средой обитания. Для меня тоже невыносимо зрелище медицинской кровати, его неподвижно зафиксированной ноги, а больничная рубаха вызывает острое отвращение. Что происходит с Ксавье? Отчего у него такое подавленное состояние? Почему он только и делает, что балансирует между глубокой тоской и ожесточением? Почему мы разучились разговаривать друг с другом?
        Впервые со дня нашей встречи пятнадцать лет назад у меня возникло желание схватить его, встряхнуть, вынудить реагировать, заставить помочь мне. Я тоже страдаю и тоже растеряна. Я тоже нуждаюсь в том, чтобы кто-то позаботился обо мне. Я собралась открыть рот и выложить все, что было у меня на сердце, потому что это было уже слишком, чаша переполнилась, как вдруг раздались два деликатных удара в дверь. Нянечка принесла обед - вполне логично, стрелки показывали 11.20, - и Ксавье повернулся ко мне.
        - Уйди, не нужно тебе сидеть здесь и наблюдать за тем, как я обедаю. Это совсем не интересно.
        Да, действительно.
        Я ужаснулась этой мысли. Уйти немедленно, покинуть эту палату, в которой, честно говоря, я начала задыхаться, как только переступила порог.
        - Я быстро.
        Ксавье промолчал. Он ухватился за висящую над ним штангу и приподнялся с гримасой боли. Если быть точной, я улизнула, а не ушла из палаты. В коридоре меня посетило чувство, что я долго была лишена воздуха и вдруг глотнула его. Это чувство было для меня внове.
        Я не знала, куда пойти. Поскольку я не могла себе позволить уйти далеко от Ксавье, я перешла дорогу и зашла в ресторанчик напротив больницы. Я догадывалась, почему до сих пор ни разу там не была. Не хотелось пересекаться с белыми халатами, но на этот раз избежать встречи с ними не удалось. Ресторан напоминал филиал сестринской, ординаторской, а заодно и зала ожидания для больных и их родственников, так как я была там не единственной из не медиков. Атмосфера была мутной, даже, пожалуй, сюрреалистичной. С одной стороны, врачи, некоторые с болтающимся на шее стетоскопом. Они обедали, пили кофе, шутили, расслаблялись - в конце концов, у них есть на это право. С другой стороны, такие, как я, те, кто ждал, беспокоился, нервничал или плакал. Хозяин был прав, не вложив ни цента в оформление интерьера: зачем тратиться, если здесь и так всегда полный зал. Я нашла столик чуть в стороне. У него, правда, имелся один недостаток: он стоял у окна, выходившего на улицу, то есть с видом на больницу. Я села и подавила дурацкий внутренний смех - признаюсь, сквозь слезы, - оттого что перекочевала с палатного кресла из
искусственной кожи коричневого цвета на банкетку в кафе, обтянутую тоже искусственной кожей, но аляповатого красного цвета. Передо мной вырос официант.
        - Хотите пообедать?
        - Не сейчас… Еще рановато, вы не находите?
        Он равнодушно пожал плечами.
        - Я бы что-нибудь выпила, не знаю…
        - У нас есть горячее вино, например.
        Странное предложение! Но если задуматься…
        - Пусть будет горячее вино.
        Пару минут спустя официант поставил передо мной дымящуюся чашку, вкусно пахнущую апельсином и корицей. Немножко сладкого мне не повредит. Тепло фарфора приятно согревало мои холодные ладони, хотя до этого момента я и не подозревала, как сильно замерзла. Я дула на жидкость в чашке и не могла оторвать глаз от больницы, избавиться от мыслей, в которых находилось место только Ксавье. Как заставить его реагировать? Время шло, моя растерянность росла. Я откинулась на спинку банкетки, надеясь отдохнуть, но это вряд ли получится.
        Не знаю, сколько я так просидела, как вдруг Саша - так он представился в прошлый раз - вышел из больницы и сбежал по лестнице. Чем ближе он подходил к кафе, тем глубже я вжималась в банкетку. С какой стати я сюда заявилась? Почему не поехала домой? Могла бы пристегнуть поводок к ошейнику Месье и выгулять его, чтобы снять напряжение. Пока Саша шел мимо витрины, я рылась в сумке, чтобы он меня не заметил. Сквозь шум в зале я расслышала его голос. Значит, он уже здесь. Мы постоянно натыкаемся друг на друга, просто какой-то рок. Из моего угла на отшибе все столики и проходы хорошо просматривались. Я загородила лицо чашкой с горячим вином и рискнула осторожно оглядеться. Саша стоял у стойки, я могла созерцать только его недовольный профиль - ему тоже было нелегко. Если повезет, мне удастся избежать очередной встречи с ним. Пока он в ресторане, я не сдвинусь с места. Я притворилась, что поглощена созерцанием лежащего на столе телефона. В нем было что почитать: на меня обрушились сообщения друзей, выражавших поддержку, возмущенные послания некоторых моих художников, письма коллекционеров, не понимавших,
почему я замолчала, и т. д., и т. п. Но я не была готова принять на себя весь этот поток, даже ради того, чтобы спрятаться от Саши… Я периодически отхлебывала вино, усердно стараясь не коситься в его сторону. Я так долго сидела, низко склонив голову, что у меня заныла шея, поэтому я снова принялась наблюдать за жизнью снаружи, за окном: в больницу входили и выходили люди, подъезжали и отъезжали автомобили посетителей и скорой помощи. На меня навалилась усталость, захотелось, чтобы все это кончилось, и пусть моя душа обретет хотя бы несколько минут покоя, о большем я не прошу.
        - Здравствуйте, Ава.
        Услышав его голос, я на мгновение застыла. Затем обернулась к нему с кислой улыбкой.
        - Добрый день, Саша.
        - Я едва не ушел, не поздоровавшись с вами, но пришел к выводу, что это будет нелепо.
        - Вы видели меня?
        Он кивнул.
        - Приходится признать, что я не умею прятаться. Честно говоря, я тоже вас видела. Раз нам удалось поздороваться, может, составите мне компанию?
        Эти слова вырвались сами. Что на меня нашло? Зачем я пригласила его? Насколько же мне одиноко, какая я потерянная, если сделала это!
        Саша заозирался в поисках свободного столика, что было ожидаемо, но не нашел его.
        - Почему бы и нет…
        Я заподозрила, что он так же, как и я, чувствует себя не в своей тарелке, раз согласился. Он аккуратно положил пальто на соседний стул, после чего сел. Мы избегали смотреть друг на друга, обоим было неловко. Молчание затянулось, никто из нас не был готов заговорить первым. Что я могла ему сказать? Разве что спросить, как дела у его жены. Но это еще глубже загонит меня в пессимизм, поскольку тут же свяжется в моем сознании с подорванным духом Ксавье. Сколько еще я буду скрывать от него правду? Умалчивать о том, как плохо женщине, за которую он чувствует себя ответственным?
        - Нужно взбодриться? - неожиданно спросил он, показывая на горячее вино.
        - Да, немного… Последуете моему примеру?
        - Нет, спасибо… я весь день держусь на кофе, чтобы не уснуть. И восполняю упущенное вечером с чем-нибудь покрепче, пытаюсь заснуть…
        - Вечером дети отнимают у меня столько сил, что я едва успеваю выпить немного вина… А у вас есть?
        - Что? Дети?
        - Да…
        - Нет…
        Обидно. Я бы охотно поинтересовалась, как он со всем справляется…
        - А…
        Мое разочарование не прошло незамеченным. Я разозлилась на себя: теперь у него сложится впечатление, будто я его осуждаю, а мне наплевать на него, пусть себе живет, как хочет.
        - Это наш с Констанс сознательный выбор, из-за наших профессий, - уточнил он, словно оправдываясь.
        - Я знаю, чем занимается ваша жена, а вы кто?
        - Я дирижер.
        Я так удивилась, что мой рот открылся сам собой. В моей памяти тут же всплыла картинка: он врывается в отделение скорой помощи в ночь аварии, в смокинге и галстуке-бабочке. Прямо с концерта, что ли? Тут я поймала его озадаченный взгляд и быстро взяла себя в руки.
        - Извините, просто не каждый день встретишь дирижера.
        Он отмел мое объяснение небрежным жестом, как ерунду какую-то.
        - Получается, - продолжала я, - у дирижера и скрипачки не может быть детей…
        Мое спонтанное любопытство поразило меня саму, у меня как будто больше не осталось сдерживающих механизмов. Хорошо, что он не обиделся.
        - На самом деле никаких запретов на детей нет, - ответил он с ироничной усмешкой, которая быстро промелькнула и исчезла. - Но у нас очень много гастролей, причем не всегда совместных, совсем не всегда… Вот мы и решили не навязывать такую жизнь детям.
        - Благородно. Но это большая жертва.
        Он нахмурился и уставился куда-то вдаль.
        - Безусловно… После аварии я заподозрил, что и Констанс, и мне было бы легче справляться с бедой, будь у нас дети. При том, что для них это очень тяжелая история… Или я ошибаюсь?
        - Нет, не ошибаетесь…
        Я сделала глоток горячего вина - которое превратилось в холодное, то есть пить его было категорически невозможно.
        - Как вы справляетесь?
        - Я не справляюсь.
        Он вздернул бровь, как бы намекая, что подошла моя очередь высказаться.
        - Пенелопа и Титуан переживают, беспокоятся о папе… а Ксавье по-прежнему запрещает им приходить. При том, что безумно скучает по детям, я уверена.
        - Представляю себе… А чем он занимается в жизни?
        Я догадалась, что ему нелегко заставить себя интересоваться Ксавье.
        - Он ветеринар.
        Он горько усмехнулся и отвернулся к выходящему на улицу окну, как будто прячась от моего взгляда.
        - Вы бы предпочли кого-то другого?
        - Меня и впрямь устроило бы, будь он бандитом, грабящим банки, или каким-то еще уголовником.
        Я откинулась на спинку банкетки.
        - Ваш муж - хороший человек?
        Он смотрел мне прямо в глаза, и я не могла уклониться от ответа, от спросившего исходила прирожденная властность.
        - Да, я не сомневаюсь, и не только потому, что люблю его. Он хороший человек, который старается делать добро окружающим. И я так говорю вовсе не для того, чтобы его защитить.
        - Знаю… В глубине души я это подозревал.
        - В последние дни он немного растерян… Наверняка вы догадываетесь… Авария все перевернула…
        Он кивнул, по его лицу промелькнула тень, которая зарифмовалась с той, что накрыла меня. Я старалась подавить слезы, подступавшие вопреки всем моим усилиям. Но мне так и не удалось их скрыть.
        - Расскажите, чем занимаетесь вы, - снова заговорил он. - Должен признаться, меня мучает любопытство.
        Я быстро вытерла мокрые щеки и мысленно поблагодарила его за ту легкость, которую он только что сумел привнести в наш разговор, ставший тяжелым и пугающим.
        - Попробуйте угадать.
        Он уселся поудобнее - двигался он весьма элегантно, отметила я, - и принялся меня изучать, обдумывая ответ.
        - У вас есть знакомые художники… Вы художница?
        - Нет, моя мать мечтала об этом, но я лишила ее такого удовольствия.
        - Значит, вы последовали пожеланиям отца?
        - И деда… который оставил свою галерею моему отцу, а он…
        - Передал ее вам. Итак, вы галеристка.
        Я улыбнулась в ответ.
        - И…
        - Будете обедать? - прервал нас официант.
        Он появился возле нашего столика, словно вынырнув из другого мира. Саша выпрямился, ему не понравилось, что его захватили врасплох и лишили контроля над ситуацией. Он бросил на меня озадаченный взгляд. Я колебалась, не зная, что ответить официанту. Судя по всему, Саша тоже. Хотела ли я обедать? И, главное, хотела ли я обедать вместе с ним? У нас синхронно вырвался один и тот же ответ: почему бы нет. Почему бы нет - это может означать и да, и нет.
        - Но вы готовы сделать заказ? - не отставал официант.
        - Принесите мне дежурное блюдо, меня вполне устроит, - ответил Саша не слишком убежденно.
        Наш официант в разношенных туфлях ждал, когда я тоже что-нибудь выберу.
        - Эээ… крок-мадам и салат.
        - Что будете пить?
        Мы переглянулись, как два идиота, Саша вздохнул и махнул рукой.
        - Позволим себе немного выпить, мы заслужили, согласны?
        Я молча кивнула.
        - Принесите нам воду с газом и бутылку наименее плохого вина из ваших запасов.
        После этого официант оставил нас в покое.
        - Он может принести вам что угодно.
        - Все равно надо что-то есть.
        - Можно и так сказать.
        Мы замолчали впервые после того, как сумели начать разговор. Вмешательство реальности затормозило наш порыв и продолжало его сдерживать, поскольку опять подошел официант с тарелками и приборами, налил нам воды и вина. По мере того как стол заполнялся, до меня все лучше доходило, с кем я собралась обедать - с мужем женщины, которую сбил Ксавье. Непостижимо. Заказ нам принесли на удивление быстро. Мы немного поели, точнее, поклевали. Еда потеряла всякий вкус. Саше хватило смелости перестать притворяться раньше, чем мне, и он отодвинул тарелку на край стола. Я с трудом проглотила последний кусок и последовала его примеру. Тут зазвонил его телефон, он извинился, встал из-за стола и вышел из ресторана. На улице он машинально принялся расхаживать взад-вперед перед окном, возле которого сидела я. Разговор явно раздражал его: он прерывисто дышал и пытался сохранить спокойствие, пощипывая нос. Я подозвала официанта, чтобы он убрал со стола, и заодно попросила принести два кофе. Я допила свое вино, чувствуя, как меня засасывает хаос и я погружаюсь в туман непонимания. Только что я ненадолго отвлеклась, но
теперь пауза подходила к концу… Саша появился так же молча, как ушел, взял свой бокал и выпил одним духом.
        - Это мой продюсер, - мрачно сообщил он.
        - Плохие новости?
        - Ему трудно согласиться с некоторыми моими решениями.
        - С какими именно?
        - Я аннулировал все контракты, чтобы остаться с Констанс.
        - Я вас понимаю.
        - А как вы справляетесь с галереей?
        - Я не была там с вечера аварии, сбежала в разгар крайне важного для меня вернисажа.
        Он криво ухмыльнулся, я вопросительно посмотрела на него.
        - Я выступал с оркестром на концерте Радио Франс и узнал о том, что случилось с Констанс, в антракте. Я бросил своих музыкантов, зрителей, сел в машину и четыре часа мчался сюда на бешеной скорости.
        - Ничто не имеет значения, когда речь идет о любимом человеке…
        Саша улетел мыслями куда-то вдаль, наверное, вспомнил жену, а я подумала о Ксавье. У нас была одинаковая боль. Вопреки необычности ситуации мне стало немного спокойнее, потому что я ощущала себя уже не такой одинокой.
        - Вы не скучаете по галерее, по картинам?
        - Я стараюсь не вспоминать свою работу, не могу… А у вас как с музыкой?
        - Я не слышал ни единой ноты после последнего такта на том концерте.
        - Вам ее не хватает?
        - Конечно.
        Пока мы разговаривали, в зале стало не так людно, полуденный час пик, судя по всему, закончился, а мы продолжали сидеть. Я с изумлением узнала, что перевалило за половину третьего. Ксавье должен ждать меня.
        - Мне пора к Констанс.
        Этот мужчина деликатничал меньше, чем я, он все высказывал напрямую. Практически сразу вскочив и надев пальто, он пошел расплачиваться. Зря я торопилась и расстраивалась, что может показаться, будто я гонюсь за ним: когда я подошла к стойке, он прятал карту в бумажник.
        - Я хотела заплатить за себя!
        Он не ответил, знаком направил меня к выходу, придержал дверь, потом мы вместе вошли в больницу. В лифте мы переглянулись, вдруг смутившись из-за возобновления каждым из нас своей привычной жизни. Что до меня, должна признать, я уже немного скучала по этой странной паузе.
        - Спасибо, Саша. Не только за обед, но и за беседу, которая позволила мне ненадолго забыть…
        - Это я должен вас поблагодарить, Ава. Возможность поговорить о чем-то другом успокаивает… И если позволите дать совет, возвращайтесь в галерею, я не сомневаюсь, что вам станет легче.
        - Я подумаю. Но при условии, что вы тоже подумаете, не послушать ли музыку, если уж не можете играть. Я уверена, что Констанс точно не хотела бы, чтобы вы лишали себя музыки.
        По его загоревшемуся взгляду я догадалась, что попала в яблочко. Лифт звякнул.
        - Ваш четвертый этаж, - объявил он.
        - А разве вам не нужно было выйти на третьем?
        - Сначала вы.
        Я кивком поблагодарила его. Уже ступив одной ногой в коридор, я обернулась и придержала дверь, не давая ей закрыться.
        - Я пока не смогла спросить Ксавье насчет скрипки Констанс, сделаю это сегодня днем.
        - Не надо… не морочьте ему этим голову. У вас есть и другие заботы, более важные. Как и у него, я полагаю. Не переживайте. Идите, он вас ждет.
        Я отступила, последние слова тронули меня.
        - До скорой встречи, - прошептала я, когда лифт начал спускаться.
        Я впервые застала Ксавье не лежащим, а сидящим. Значит, поев, он остался сидеть. Я заняла привычное место в кресле. Мы долго не произносили ни слова и не шевелились. Один из наших молчаливых споров. Его правая рука осторожно двинулась ко мне по простыне, чуть поколебавшись, я протянула ему свою. Не этого ли я так долго ждала? Он стиснул мои пальцы.
        - Ксавье… в эти выходные я приду с детьми.
        Он поджал губы и покачал головой, как бы заявляя, что я не имею права так с ним поступать.
        - Я напугаю их.
        - Мы не будем показывать им торчащие из тебя стержни. На самом деле их пугает то, что они не могут тебя увидеть. Им плохо, очень плохо.
        Его зрачки заметались, но я продолжала, проигнорировав его панику.
        - Помоги мне, пожалуйста…
        Он что-то пробубнил, моя просьба застала его врасплох. Мне не нравилось, что я навязываю ему визит дочки и сына, но надо было его растормошить.
        - Что бы ты ни говорил, мы придем к тебе втроем. Возможно, ненадолго, но обязательно придем. И кто знает? Может, встреча с ними будет тебе полезной?
        Глава седьмая
        Япоставила нашу фотографию на прикроватную тумбочку в надежде вызвать реакцию Ксавье. Увы, я заблуждалась. Он небрежно поблагодарил меня, а я не стала ему рассказывать, ни что она потерялась, ни как я ее все же получила. Зачем сыпать соль на раны? Я не предупредила детей, что собираюсь взять их в больницу: хотела оградить от разочарования, если что-то непредвиденное помешает довести дело до конца. Поэтому мне оставалось только переживать из-за их уныния.
        Странным образом единственным перерывом во всем этом маразме был мой ежедневный проход от больницы до паркинга вдвоем с Сашей. После того обеда наши беседы стали более насыщенными, хотя мы усердно старались, с переменным успехом, впрочем, избегать разговоров о наших муже и жене. Тем не менее он сообщил мне, что его активные поиски скрипки ни к чему не привели, она так нигде и не появилась и была признана утерянной. А в остальном мы говорили о том, о сем и ни о чем. В ходе одного такого пустячного обмена репликами я узнала, что после ночи аварии Саша поселился в отеле. Они с Констанс здесь не жили, из чего я сделала вывод, что она приехала сюда по работе и ради концерта, на который я хотела повести Ксавье и который так и не состоялся. Они застряли вдали от родного дома. Если я ощущала себя одинокой, то каким же одиноким должен быть он?! С другой стороны, по моим наблюдениям, он совершенно не тяготился одиночеством, напротив, оно его вполне устраивало, во всяком случае, ему нужно было беспокоиться только о жене и о себе самом и больше ни о ком. Он признался, что почти не отвечает на звонки и
ограничивается письменными сообщениями о новостях. У него не было лишней энергии, чтобы унимать страхи и волнение родных и друзей, поэтому он запретил всем приходить к Констанс в больницу. Он защищал ее от навязчивой заботы - «и корыстной: некоторые любят за счет чужого страдания выставить себя в более выгодном свете», уточнил Саша. Он предпочитал справляться сам. Примерно так же, как и я. Горячее участие моего окружения не облегчало мне жизнь, и я тоже старалась удерживать всех на расстоянии.
        Утро воскресенья. Великий день. Дети наконец-то придут к своему папе. Они узнали об этом за завтраком, после чего стали неуправляемыми. Даже к Пенелопе вернулось детское воодушевление. Они цапались, без всякой нужды носились вверх-вниз по лестнице, а я позволила себе ненадолго расслабиться и листала журнал. Меня не интересовало, о чем там пишут, я просто переворачивала страницы, бесцельно, равнодушно. Мне нужно было занять себя чем-то бесполезным. Так я отдохну. Я запретила себе ругать детей, требуя вести себя прилично, боялась спугнуть радость жизни, ставшую в последние недели редкой гостьей. Это воскресное утро было почти обычным. Почти таким, как когда-то. Только раньше Ксавье отправился бы на пробежку с Месье и возвратился весь в поту, повозмущался тем, что я еще не одета, мы бы с ним пошутили, он бы отправил детей поиграть в саду вместе с несчастным псом, уставшим от пробежки, и потянул меня в душ. Невидимые тиски сдавили сердце. Мне так не хватало Ксавье, его смеха, его взгляда, его голоса, его кожи. Как много я бы отдала за то, чтобы очутиться в его объятиях!
        Раздался звонок. Мечта улетучилась. Ксавье, приходя, не звонил в дверь, он открывал ее ключом. Кто это не дает нам покоя? Я открыла, заранее злясь и намереваясь сократить по возможности нежданный визит, но сменила гнев на милость при виде крупной фигуры Идриса, его сконфуженного лица и пакета шукетов в руке.
        - Извини, что беспокою, Ава, но я о тебе волновался.
        - Заходи.
        Дети выскочили в прихожую, поздоровались, набили рты печеньем, и я отправила их в сад с Месье, чтобы все трое сбросили избыток энергии и не приставали к нам. Наш разговор их не касался, а мне настоятельно требовалось спокойствие, хотя бы ненадолго. Идрис прошел вслед за мной на кухню, я налила нам кофе, и мы сели за стол. Мадемуазель запрыгнула мне на колени.
        - Как там управляется мой отец?
        - Отлично, он чуть более жесткий, чем ты, но вы необыкновенно похожи.
        - Яблоко от яблони… Ты в хороших руках… Послушай, Идрис, у меня душа болит… я так расстроена, что бросила тебя.
        - Я на тебя не в обиде. Все нормально, я пришел не за тем, чтобы жаловаться… Я хотел бы тебе помочь, ты же столько для меня сделала…
        - Мне достаточно того, что ты не собираешься менять галерею.
        - Господь с тобой, ни за что… Как Ксавье?
        Я встала и притворилась, что убираю посуду.
        - Ава, тебе нет смысла лгать мне…
        - Я никому не лгу…
        - Знаешь, я вижусь с твоим отцом и Кармен почти ежедневно… Они беспокоятся и о нем, и о тебе…
        Я отлично осознавала, что исключила из круга забот всех своих близких, максимально сократила общение и на все вопросы отвечаю обтекаемо. Мое упорное желание выкарабкаться самостоятельно причиняло боль самым дорогим людям, тем, кого я любила больше всего, но такое поведение было мне необходимо, чтобы защититься. Если я начну делиться всеми новостями и проблемами, то сорвусь.
        - Ага, они отправили тебя в разведку… Не ждала я от тебя такого.
        - Ты же меня знаешь! Я никогда не сообщу им, о чем мы с тобой говорили, да они и не знают, что я здесь…
        Я обернулась к нему. Он меня удивлял, с нашей последней встречи у него заметно прибавилось уверенности в себе. Его искренность, простота и неуклюжесть поколебали мое упорство.
        - У нас мало хорошего, - заявила я. - Ксавье на дне ямы, я бьюсь из последних сил и не знаю, чем ему помочь и как со всем справиться. А ведь мы еще в самом начале пути…
        Идрис встал и принялся расхаживать по кухне, неловкий, не понимающий, куда себя девать. Насколько я его знала, он размышлял над тем, как получше выразить свои соображения и может ли он это себе позволить. В какой-то момент он съежился, явно опасаясь моей реакции, и начал:
        - Помнишь совет, который ты мне дала, когда я был не в форме накануне вернисажа?
        Я нахмурилась: у меня мелькнула мысль, что эта история в сотне световых лет от меня.
        - Ты сказала, что мне нужно писать картины, чтобы успокоиться.
        Я снисходительно качнула головой, как если бы имела дело с ребенком и его наивным мировосприятием.
        - Я не художник, Идрис.
        - Нет, но ты галеристка… и когда ты в своей галерее, ты ни о чем, кроме нее, не думаешь, разве я не прав?
        Вместо ответа я покачала головой и вспомнила Сашу, который дал мне такой же совет.
        - Знаю, ты хочешь быть рядом с Ксавье, поддерживать его, не оставлять в одиночестве, но не забывай и о себе… Не сомневаюсь, что тебе нужно и другое. Кстати, а вдруг ему тоже будет полезно убедиться в том, что жизнь может продолжаться?
        - Я поразмыслю над твоей идеей, обещаю.
        Впервые входя в больницу с детьми, я твердила про себя, как мантру, слова Идриса. «Жизнь может продолжаться». Однако когда я крепко держала за руку Титуана, а Пенелопа прижималась ко мне, в это было трудно поверить. Такие юные и невинные глаза детей были широко распахнуты, они слишком упорно всматривались в больничную обстановку - за несколько минут до встречи с отцом мои малыши ужасно волновались. Я тоже была не в лучшем состоянии и начинала сожалеть о своей затее. Нужно ли приводить их сюда, в этот враждебный мир? А если встреча с детьми не подействует на Ксавье так, как я рассчитывала, если она ухудшит его моральное состояние… Столько гипотез, столько ожиданий - и ничего определенного. В лифте я в последний раз напомнила им, как они должны себя вести.
        - Будьте осторожны и не кидайтесь ему на шею. Будьте послушными и храбрыми. Договорились?
        - Да, мама, - ответила Пенелопа.
        - Если вам станет грустно, не показывайте этого, ладно?
        - Хорошо, - согласился Титуан и лягнул воздух.
        В коридоре четвертого этажа с нами поздоровались, послав ободряющие взгляды, нянечки и сестры, которых я накануне предупредила. Перед палатой я притормозила и сделала несколько спокойных вдохов. Потом переключилась на детей, которые нервничали все сильнее.
        - Все будет хорошо, - пообещала я. - Постучишься, Пенелопа?
        Два робких удара, и мы услышали голос Ксавье: «Войдите».
        - Папа, - прошептала дочка, и это слово вместило в себя целое море любви.
        Я не успела среагировать, Пенелопа распахнула дверь и влетела в палату. Я застыла на пороге. Она твердо усвоила, что нельзя приближаться к левой ноге Ксавье, поэтому инстинктивно обогнула кровать и наклонилась к нему - осторожно, чтобы не причинить боль. Он обхватил ее здоровой рукой, сильно зажмурился, и папа с дочкой принялись шептать друг другу слова любви. Я уставилась в потолок, чтобы не расплакаться. Когда я оторвалась от его созерцания, Ксавье поймал мой взгляд, и я прочитала в его глазах грусть пополам с радостью. Я осторожно шагнула вперед и только тут почувствовала, с каким отчаянием вцепился в мою руку вконец перепуганный Титуан.
        - Пойдем?
        Он кивнул, хотя храбрости у него не прибавилось, и робко зашаркал ногами к кровати, прячась за моей спиной. Я, как могла, передвигалась по палате вместе с сыном, не отпускающим мою ногу, как будто ему снова было четыре года, а не должно было вот-вот исполниться семь.
        - Титуан, - позвал Ксавье. - Все спрятано, тебе нечего бояться, клянусь.
        Сын наклонил голову к плечу, чтобы не увидеть ненароком что-нибудь страшное, и наконец-то посмотрел на отца. Тот ему улыбнулся. Это не была, конечно, его прежняя улыбка, но и ее было достаточно. Титуан все-таки собрался с духом, отлип от меня и тоже прижался к папе, заняв место сестры. Я долго оставалась в стороне, давая им насладиться встречей. Ксавье позаботился о том, чтобы не напрягать детей своим внешним видом. Мне стало легче от того, что он наконец-то сменил отвратительную больничную рубаху на другую одежду - майка и шорты, которые были на нем, придавали ситуации малую толику нормальности. Если, конечно, игнорировать простыню, которой была накрыта его левая нога. Все прикидывались, что ее не существует.
        - Можно я тоже поздороваюсь с папой? - подмигнула я детям.
        Они освободили мне место возле Ксавье, и я его поцеловала. Титуан хихикнул, как все дети в его возрасте, когда родители целуются. Его хихиканье вызвало у меня прилив счастья. Оно усилилось, когда муж положил ладонь мне на спину. Я даже зажмурилась. Он притянул меня к себе и шепнул на ухо:
        - Я долго не продержусь. Не засиживайтесь, ладно?
        Значит, не желание проявить нежность, не потребность в ней были смыслом этого жеста. Своей просьбой Ксавье только что изорвал мое сердце в клочья.
        - Напрягись ради них, соверши усилие.
        За следующие полтора часа я практически не произнесла ни слова. Пенелопе и Титуану нужно было столько всего рассказать Ксавье, они уже забыли про его обездвиженную ногу, металлические стержни, гипс, шрамы, еще такие заметные на лице отца. У детей поразительная способность быстро восстанавливаться и отметать то, что их еще недавно беспокоило. Ксавье слушал со всем вниманием, на какое был способен. Изображал ли он интерес или ему действительно это было важно? Нет, невозможно, он не смог бы ломать комедию перед своими самыми любимыми существами. Он отвечал на их вопросы, чаще всего не связанные с его состоянием. Это прекрасно. Что до меня, то я не открывала рот - меня не покидало тягостное впечатление от его жеста любви, который, как выяснилось, был чем-то совсем иным.
        Неожиданно передо мной вырос Титуан.
        - Когда у нас будет полдник, мама?
        Детский материализм тоже поразителен.
        - Я забыла захватить печенье. Пойду куплю что-нибудь в кафетерии.
        Я стала искать в сумке кошелек.
        - Погоди, Ава.
        Я повернулась к нему.
        - Здесь отвратительный полдник, лучше поезжайте домой.
        - Мы не…
        - К тому же я начинаю уставать, у меня ломит виски. Многовато для первого раза.
        - Мы же еще не уходим? - вмешался Титуан, и в его веселом голосе прозвучали нотки испуга.
        Ксавье молча умолял меня выполнить его просьбу. Что я могла сделать? Ничего. Его взгляд, поза - все в нем кричало, чтобы мы уходили, оставили его в покое. Я присела на корточки рядом с сыном и взяла его за руку.
        - Мы должны идти, уже пора. Но еще придем, только позже, я обещаю.
        Загрустившая Пенелопа присоединилась к нам и взяла младшего брата за другую руку.
        - Помнишь? Мама просила вести себя хорошо.
        Он потряс волосами.
        - Я хочу остаться с папой!
        Титуан вырвался, вскарабкался на кровать и прильнул к Ксавье, который застонал. Я не могла делать все одновременно: оградить Ксавье от физической боли и организовать наш чересчур поспешный уход… Душераздирающий уход, и шрамы от него останутся у нас надолго, это я нутром чуяла. Я мотнула головой, веля дочке надеть пальто, оделась сама и протянула Пенелопе пальто брата. Она зашла с левой стороны кровати, следя за каждым своим движением: наша маленькая девочка, которая за короткое время перестала быть маленькой, проявляла предупредительность, контролировала себя, чтобы не сделать отцу больно, опекала его - это было ненормально. Он подставил ей щеку, и она ее поцеловала.
        - Я тебя люблю, - сказал он.
        - Я тебя тоже, папа.
        Ксавье что-то шептал на ухо Титуану, который всхлипывал, приклеившись к нему, пытался успокоить сына, но безуспешно. Пора было переходить к строгим мерам, и только я имела на них право. Я прошла прямиком к кровати, перегнулась через Титуана, коснулась губ Ксавье поцелуем, на который он едва ответил. Потом схватила сына и поймала взгляд мужа. Его глаза наполнились слезами.
        - Все будет в порядке, не беспокойся. Я разберусь. Позвоню тебе сегодня вечером.
        Я втянула побольше воздуха, чтобы набраться сил, и подняла Титуана как можно выше, предотвращая возможное физическое проявление его обиды, которое могло причинить боль Ксавье. И Титуан действительно неистово замахал руками и ногами. Слава богу, в свои семь лет он еще мало весил, и мне удалось, получив несколько ударов ногами, перевернуть его в воздухе и удержать в руках. И напротив, я не смогла закрыть ему рот рукой и помешать заговорить или, точнее, завопить. Крик «папа!» вырвался из глубин его сердца, разрывая мою материнскую душу. Мне бы никогда не пришло в голову, что однажды придется вырывать сына из рук отца. Я запретила себе принимать во внимание душевные терзания Ксавье. Он останется один, будет мусолить мрачные мысли, во власти физических страданий и мук отцовского сердца, которые я ничем облегчить не могла. Пенелопа пришла мне на помощь: открыла и закрыла за нами дверь палаты, взяла мою сумку. Титуан тянул руки к палате Ксавье, старался вырваться и громко звал отца, пока мы двигались по коридору. Я торопилась, шла как могла быстрее, чтобы Ксавье ничего не слышал. Я и злилась, и не
злилась на себя за то, что привела их. Пора уже было, и нервный срыв Титуана - бесспорное тому доказательство. Если бы он чаще видел отца, то не пришел бы в такое состояние. Пенелопа вызвала лифт, он задерживался, потом наконец-то открылся на четвертом этаже, и мы вошли в кабину. Я даже не удивилась, когда лифт остановился этажом ниже. Как не удивилась и появлению в дверях Саши. Он изумленно поднял брови - для него стала неожиданностью представшая перед ним сцена: рыдающий и отбивающийся Титуан, Пенелопа, которая загораживала меня, силилась защитить, помочь мне.
        - Добрый вечер, - поздоровался он.
        - Добрый вечер, месье, - уверенно произнесла моя дочь.
        Саша был впечатлен. Я не могла выдавить ни звука, все мои силы были заняты младшим.
        - Ш-ш-ш, Титуан, любимый, успокойся, ну пожалуйста.
        Он зарыдал еще сильнее. Я баюкала его, гладила по волосам, целовала щеки, лоб.
        - Папа устал, нам нужно было уйти… Мы что-нибудь придумаем, да?
        Я лихорадочно искала, что бы добавило хоть искорку радости в его жизнь. Но я устала - слишком долго несла его на руках. Поэтому поставила сына на пол, а он еще сильнее вцепился в мою шею. Меня как будто разломили пополам и поставили на колени, еще немного - и я свалюсь прямо в лифте. Я шептала ему на ухо, предлагала подряд все, что приходило на ум, ждала, что какое-то из предложений подействует.
        - Титуан, я знаю, что мы сделаем… Я позвоню дедушке, а если хочешь, мы позовем Кармен, она накормит нас, а позже мы все вместе будем придумывать, как организовать твой день рождения. Я скажу Идрису, чтобы он тоже пришел, он нарисует пиратскую карту или еще что-то, что ты захочешь, все, что ты захочешь…
        - Вместе… с папой, - всхлипнул он.
        - Это невозможно, но мы отправим ему фото, согласен? Перестань плакать, хоть ненадолго… Мы же в лифте не одни, ты заметил?
        - Считайте, что меня здесь нет, - вмешался Саша.
        На мой благодарный взгляд он ответил сочувственной гримасой.
        - Моему младшему брату грустно, потому что мы оставили папу совсем одного, - прервала нас Пенелопа.
        Маленькая воительница бросилась на защиту брата, нашла для него самое лучшее оправдание.
        - Ничего удивительного, что он грустит, - поддержал Саша, ошарашенный реакцией Пенелопы.
        Я собралась выпрямиться, но Титуан мне не позволил.
        - На ручки.
        Сын опять стал младенцем, маленьким мальчиком, которому очень плохо. Он совсем обессилел, но это не страшно, а вот ради того, чтобы он успокоился, я готова сломать себе спину. Я подняла его и прижала к груди.
        - Ухватись за мою шею.
        Он уткнулся носом мне в ключицу и закинул руки на шею. Теперь он плакал беззвучно, и слезы лились мне за шиворот.
        - Ты в порядке? - спросила Пенелопа.
        Не отпуская ее брата, я погладила дочку по щеке и притянула к себе. Я цеплялась за своих детей, чтобы все вытерпеть, чтобы выстоять.
        - Да… а ты, зайчик?
        - Да, мама.
        Наконец-то мы добрались до первого этажа. Саша кивком пригласил нас первыми выйти из лифта. Он последовал за нами на парковку, но держался на большем расстоянии, чем в прошлые вечера. Я посадила детей в машину и обернулась. Он стоял в десятке метров от нас, я попросила их подождать и подошла к нему.
        - Вы справитесь? - обеспокоенно спросил Саша до того, как я успела что-либо произнести.
        - Да, спасибо… Они здесь в первый раз, так что ничего удивительного… Но я бы дорого дала за возможность выпить вечером.
        - Не сомневаюсь.
        - А что у вас?
        Он был сегодня особенно грустным.
        - Мне вечером тоже понадобится выпивка.
        - Констанс плохо себя чувствовала?
        - Да, сегодня было тяжело…
        - Мне очень жаль…
        Будь у меня больше времени, я бы могла его поддержать.
        - Идите, дети ждут.
        Я вздохнула.
        - Как, по-вашему, мы можем еще раз пообедать вместе? - предложила я.
        - Почему бы нет?
        Я развернулась и пошла к машине.
        - Ава!
        - Да, - ответила я, полуобернувшись.
        - Вы были у себя в галерее?
        - Завтра, - ответила я, не задумываясь. - А как у вас с музыкой?
        - Секунду назад я обещал себе, что сделаю это завтра.
        Я улыбнулась ему, села в автомобиль и проверила, что с Титуаном. На его лице начали робко проступать краски.
        - Ты знакома с этим господином? - поинтересовалась Пенелопа.
        - Э-э-э, не так чтобы очень…
        Я не могла объяснить им, кто он такой, это даст пищу их страхам.
        - Мы пересекались пару раз, его жена в той же больнице, и я захотела извиниться за то, что мы шумели в лифте.
        - Прости, мама, - выдохнул Титуан.
        - Все хорошо, - успокоила я и погладила его по бедру.
        Отряд спасателей примчался по первому сигналу. Папа взял под козырек сразу после моего звонка. Кармен обшарила все полки в буфете и холодильнике и летала из кухни в гостиную и обратно. Идрис незамедлительно явился, услышав мой призыв о помощи. Я полностью выпадала из атмосферы, которую сама же и создала, поэтому устроилась на диване, поджав ноги, с Мадемуазель на коленях. Она царапала меня когтями сквозь джинсы, а я наблюдала за детьми. Титуан взахлеб хохотал над дедушкиной клоунадой, Пенелопа делала все, чтобы младший брат побыстрее забыл случившееся, причем эти усилия приносили пользу и ей самой. Идрис рисовал карту охоты на сокровища, а мой сын восхищенно следил за каждым движением его карандаша. Кармен, чьи кулинарные таланты были вне конкуренции, подала нам суп и множество вкуснейших закусок и не забывала подливать мне вино. Однако у содержимого моего бокала был горький привкус, потому что я мечтала разделить его с Ксавье. Лишь он отсутствовал на нашем празднике и не делал ничего, чтобы изменить это. Я прекрасно отдавала себе отчет в чудовищности его положения, но и дальше оставлять все как
есть было невозможно. Я сняла Мадемуазель с колен и положила на диван, она одарила меня взглядом оскорбленной в лучших чувствах оперной дивы, но я все же встала, извинилась перед всеми, взяла телефон, надела теплую куртку, свистнула Месье и вышла в сад, погруженный во тьму. Там я набрала номер телефона в палате Ксавье.
        - Как Титуан?
        - Лучше… Пришли папа, Кармен и Идрис и помогают нам организовать охоту за сокровищами.
        Никакой реакции.
        - Ксавье, скоро его день рождения… выслушай меня и не перебивай. Я с самого начала была права: детям нужно видеться с тобой. Не буду извиняться за то, что произошло. Я знаю, что ты страдаешь, что тебе плохо, и я готова помочь тебе…
        - Ава…
        - Позволь мне договорить. Ты должен сделать так, чтобы быть дома в этот день. Тебе осталось десять дней, за которые ты обязан встать на ноги…
        - Я не смогу, меня не отпустят, и ты это знаешь.
        Он заблуждался или врал мне, потому что врачи убеждали меня в противном, а он и только он отказывался выздоравливать.
        - Вообще-то должны отпустить… Но не важно, в любом случае я договорюсь о временном разрешении, ты его получишь и приедешь.
        - Боюсь, что не справлюсь…
        - Я не оставлю тебе выбора, приеду завтра утром, и мы поговорим с твоим реабилитологом. А на днях тебя осмотрит хирург и определит дальнейшую тактику.
        Ксавье с всхлипом втянул в себя воздух, и я услышала, как он устал и раздражен. На кого он злится - на меня? На самого себя?
        - Мне пора. Целую тебя.
        Назавтра я приступила к реализации своего плана и приехала незадолго до начала сеанса. Дождалась в коридоре реабилитолога, описала ему ситуацию и попросила оценить аргумент, который я нашла, чтобы расшевелить Ксавье. Мое предложение ему скорее понравилось, хотя он и уточнил, что это в компетенции лечащего врача - выписать из больницы или ограничиться пропуском на один вечер. Пусть так. Надеюсь, он примет правильное решение, это и в его интересах…
        После окончания занятий реабилитолог позвал меня в палату и перед уходом сообщил Ксавье свои планы.
        - Через два дня мы тебя поднимем, Ксавье, - заявил он. - Тебе будет более чем полезно перейти в вертикальное положение.
        Муж в ответ поморщился, он не был в этом уверен. Сделав свое предупреждение, реабилитолог вышел из палаты и оставил нас наедине.
        - Хорошая новость? Как ты считаешь?
        Никакого ответа. Ксавье долго собирался с силами, после чего все же заговорил:
        - Ты встречала мужа женщины, которую я сбил?
        Я едва не согнулась под свалившимся на меня тяжким грузом, и мне не удалось это скрыть.
        - Ага, встречала… у тебя написано на лице… Ты не умеешь врать, Ава. Что с ней?
        Мне было трудно уклониться от ответа, я молчала, но Ксавье довольно точно расшифровал мою реакцию.
        - Плохо… да? Она в плохом состоянии?
        - Послушай, Ксавье… мне известно, что ей плохо физически, что ее моральный дух на нуле, она не знает…
        Я прикусила язык, поняв, что едва не совершила громадную ошибку. Чтобы защитить его, достаточно было выдать в общих чертах врачебное заключение, и ни слова сверх того.
        - Чего она не знает?
        Меня трясло. Ксавье ухватился за штангу над кроватью, постарался приподняться и приблизиться ко мне. В его глазах сверкала злость.
        - Отвечай! - заорал он. - Скажи все, что тебе о ней известно!
        - Ее зовут Констанс. Она скрипачка.
        Он изменился в лице и еще сильнее вцепился в штангу, я испугалась, что у него лопнет вздувшаяся на предплечье вена.
        - Ты говорила, что ее рука серьезно повреждена.
        Я прикрыла глаза, чтобы мобилизовать всю свою храбрость, и тут же открыла их.
        - Да, ладонь, локоть, ключица… и она не знает, сможет ли однажды взять в руки скрипку.
        Он тяжело откинулся назад, застонал от боли и схватился за ребра. Я в панике бросилась к нему.
        - Господи, Ксавье, ты что-то повредил себе… Я пойду за врачом.
        - Нет! - завопил он. - Я заслуживаю мучений.
        - Ты свихнулся?
        Он вытянул шею и испепелил меня взглядом.
        - А ты хотела, чтобы я отмечал день рождения?
        Его агрессивная реакция заставила меня отшатнуться. Таким я его еще никогда не видела.
        - Как ты смеешь говорить со мной о подарках, торте и охоте за сокровищами, когда я уничтожил жизнь этой женщины?
        - А как насчет жизни твоих детей? - закричала я в свою очередь. - Она что, не имеет значения? Я понимаю, все это терзает тебя, но твои мысли больше занимает не известная тебе женщина, чем они! Твои дети! Разве я заблуждаюсь, Ксавье? Подумай немножко, не отвечай сразу. Потому что я не готова забыть твой ответ.
        Он уткнулся в стенку, прячась от моих упреков.
        - Оставь меня, Ава.
        - Ты прав, я ухожу. Не жди меня сегодня днем, я не приду. Буду в галерее. Я нужна отцу, нужна Идрису, нужна моим авторам. А тебе, судя по всему, нет…
        Мой голос сорвался, но я быстро взяла себя в руки, негодование подпитывало меня.
        - Ты отказываешься от моей помощи… Ты не искупишь свою вину перед Констанс и Сашей, молча загибаясь на этой койке… Кстати, Саша - это ее муж.
        Дальше мои нервы не выдержали, и я выскочила из палаты, хлопнув дверью.
        Глава восьмая
        Полчаса спустя я завернула за угол и застыла перед галереей. Я поняла, что лишила себя главнейшей составляющей своего существования. Работа в галерее жизненно важна для меня - эту мысль я подсознательно прятала от себя. И вот теперь она вынырнула на поверхность… Сегодня понедельник, все закрыто. Я огорчилась, что не могу поздороваться с соседями по моей улице, но нет худа без добра: так я избегала расспросов, для которых еще слишком слаба. Если здешние обитатели догадаются, что я совсем без сил, они кинутся помогать - для самых давних из них я все еще маленькая девочка, ведь на их глазах я росла и расшибала коленки на булыжнике мостовой. У двери я легко, на автомате, нашла в сумке ключ, который все это время лежал в ней. Когда я вставляла его в замочную скважину, моя рука задрожала от нахлынувших воспоминаний о вернисаже. О том, как радовался Идрис. И я. О реакции впечатленных его полотнами гостей. О растерянности отца, сообщившего мне о трагедии. Об испуге Кармен. О моем смятении. Все эти картины сменяли одна другую, сталкивались и переплетались. Я обязана отвлечься от них, ведь я пришла сюда не
за очередной порцией потрясений. Тоске и переживаниям в галерее не место. Она должна оставаться святилищем. Войдя внутрь, я сразу почувствовала себя защищенной, недосягаемой, словно больницы, увечий Ксавье и его подавленности больше не было, а наша жизнь не рухнула. Я бросила на пол сумку и не спеша принялась заново осваивать свой мир, свою вселенную. Я обходила зал за залом, втягивала носом запахи краски, полотен, пробегала пальцами по скульптурам. Была приятно удивлена тем, что одна из работ Кармен продалась. Ни она, ни отец мне ничего об этом не сказали. А может, пытались, но я их не услышала. Одно из полотен Идриса тоже будет продано в ближайшие дни, а я и этого не знала. Я втайне обрадовалась, узнав, что моя картина покупателя не нашла. Она по-прежнему так же волновала меня, мощь эмоций, излучаемых ею, вызывала трепет. Вопреки тому, что я обещала Идрису, я бы огорчилась, узнав, что кто-то будет ею наслаждаться, тогда как я едва успела с ней пожить. Чем больше я прохаживалась по галерее, тем глубже погружалась в меланхолию, от которой меня знобило. Галерея была какой-то пыльной, заброшенной и
совершенно не похожей на ту, какой она бывала раньше. И дело не в том, что был выходной: я нередко приходила в нее по понедельникам, но у меня никогда не возникало этого неприятного впечатления. До сегодняшнего дня. Я прислонилась к дальней стенке: отсюда было удобнее рассматривать все залы. Отец старался, как мог, но он отошел от дел четыре года назад, и у него было не столько энергии, сколько раньше, а глаз стал менее зорким. Повсюду лежала пыль, несколько лампочек перегорело, возле некоторых работ пропали этикетки, и их не восстановили, на столе я нашла стопку не вскрытых писем. Ни единого шороха - галерея, лишенная жизни, задыхалась. Хотя, возможно, это следствие того, что я ее временно забросила? Не обязательно. Я почти никогда не отсутствовала так долго. Во всяком случае, такого не случалось с безумного периода моих стажировок за границей. Обычно после трех недель летнего отпуска я без усилий втягивалась в водоворот нового сезона, и мне не требовалось долгой адаптации - я с места разгонялась до ста километров в час. При этом я не задавалась каверзными вопросами, и мне не приходило в голову, что
кое-какие вещи нужно переделать или улучшить. Да я этого и не делала ни разу с тех пор, как возглавила галерею. А сегодня, когда я так надеялась, что с ней мне будет легче, что она поможет забыть о неприятностях, я удивленно хлопала ресницами, возобновляя знакомство с ней. Неужели я позволила галерее состариться, обветшать и ее угасание прошло мимо меня? Ответственна ли я за ее запущенность? Кто его знает, может, я все вижу в мрачном свете из-за своего душевного состояния… Хотелось бы, чтобы так, я бы с удовольствием на это понадеялась, но, боюсь, это был бы самообман. Я не могла позволить ситуации и дальше усугубляться.
        Я закатала рукава и приступила к большой уборке. Главное преимущество хозяйственных дел - они освобождают мозги. И я этим воспользовалась. Убрав, я занялась мелкими починками, заменила лампочки, замаскировала, как могла, пятна на стенах - обязательно надо будет покрасить стены, - поправила криво висевшие картины, некоторые полотна перевесила на другие места. Чем активнее я обживалась в пространстве галереи, тем больше прекрасных произведений я замечала или, точнее, заново открывала для себя. Раньше я по привычке просто проходила мимо, а сегодня останавливалась возле каждого, как будто видела впервые. Ясное дело, тут же вспомнила и об их авторах, которых я надолго оставила без поддержки. Мне вдруг стало понятно, почему мои горячность и возбуждение, вызванные открытием Идриса, удивили мое окружение. Я так долго почивала на лаврах и жила за счет репутации галереи, что все, чем я занималась, как-то потускнело. Подсознание настойчиво подсказывало, что механизм заело, машина тормозит. Упадок начался до того, как я покинула галерею. Подрывная работа шла долгие годы. А я закапывалась головой в песок,
изображая хранительницу храма и довольствуясь тем, что уже было построено и что я считала незыблемым. Полагала, что ничего и никогда не изменится. Что успех достигнут раз и навсегда… Но даже в историях большой любви ничто никогда не бывает гарантировано, и любовь нужно холить и лелеять, постоянно подпитывать ее. Осознание этого хорошо отражало и то, что переживали мы с Ксавье. Достаточно ли мы заботились друг о друге и о нашей любви до несчастного случая? Рутина, мелочи повседневности, взаимная уступчивость успокаивали нас, убаюкивали и усыпляли. Мы считали, что в нашей истории уже все состоялось, но авария опровергла наши заблуждения и поколебала убежденность в том, что у нас все хорошо. Так ли хорошо, как я полагала?
        В любом случае я пришла к выводу, что уже давно не заботилась о галерее должным образом. В результате последняя конструкция, державшаяся на единственной ниточке, этой ночью тоже рухнула. Наша жизнь и так разваливалась на глазах, поэтому я не могла себе позволить потерять еще и галерею. Ведь репутация уничтожается гораздо быстрее, чем завоевывается.
        Мои опасения подтвердились, когда я впервые после перерыва внимательно прочитала электронную почту и ту переписку, которую достаточно хаотично вел с недовольными авторами мой отец. Заодно выяснилось, что я лишилась доверия нескольких коллекционеров. Их эгоцентризм был мне хорошо известен: с их точки зрения, я не имела права на ошибку, не имела права забывать о них, не заниматься ими и уж тем более не пополнять их коллекции.
        Пора было браться за телефон и не дожидаться, пока отец исправит положение вместо меня, ведь теперь не он стоит у руля. И даже если к мнению и советам Жоржа еще прислушивались мои подопечные или клиенты, которые привыкли полагаться на его давно устоявшееся реноме, все равно властью здесь была я, и ответственность за все несла я. Они остались со мной после ухода отца, а я их бросила. Первым я позвонила художнику, с которым работала годы, при этом мы с ним отлично ладили, и он был единственным, кто не накинулся на меня после аварии. Я начала с извинений, он холодно ответил, что ничего страшного. А вот к ожидавшему меня продолжению я не была готова:
        - Ава, спасибо за все, что ты сделала для меня, но мы, пора признать, прошли наш совместный путь до конца… Если честно, не знал, как тебе об этом сказать…
        - Ты о чем?
        - Я заключил договор с другой галереей.
        Я вскочила.
        - Но это невозможно! Почему?
        - Ты мне больше не соответствуешь… это началось уже давно. Ты не защищаешь мою живопись.
        Свободной рукой я откинула волосы со лба, как если бы это помогло мне что-то придумать.
        - Погоди, зайди в галерею, мы все обсудим… Я вплотную займусь тобой. У меня просто черная полоса, и только-то… Ты по-прежнему можешь на меня положиться.
        - Слишком поздно.
        Он заявил это безапелляционно, и даже если бы я упала перед ним на колени, ничего бы не изменилось. К тому же я слишком горда для этого.
        - А кто? К кому ты ушел?
        - Скоро узнаешь. Когда получишь приглашение на мой вернисаж. До скорого.
        Он повесил трубку. Я еле сдержалась, чтобы не скинуть на пол все, что лежало на столе. Новость разлетится с быстротой молнии. Ничего экстраординарного, если от вас уходит художник, но в сложившихся обстоятельствах я ожидала неизбежных слухов о том, что мои услуги не на высоте. В конце концов, все были свидетелями того, как я сбежала с вернисажа Идриса. Даже если в тот вечер у меня были основания, чтобы удрать, я подала очень плохой сигнал. Требовалось нанести мощный упреждающий удар, если я собиралась задушить опасные разговоры в зародыше. И я обязана была стереть плохие воспоминания из памяти публики. И вдруг меня осенило: сама собой возникла четкая идея, как это сделать. Я организую выставку, приглашу всех своих художников, коллекционеров, других клиентов, пока процесс еще обратим. Конечно, у меня за спиной станут злословить, осудят мою поспешность, скажут, что я импровизирую, веду себя как дилетант. Но я докажу, что они ошибаются. Я несколько раз обошла галерею, размышляя о новой организации пространства, о необходимом косметическом ремонте. Попрошу мастеров как можно быстрее составить смету.
Не хочу больше видеть облупившуюся краску на стенах, галерея и произведения в ней заслуживают самого лучшего, всего, в чем я им отказывала последние годы.
        Я продолжила обзванивать коллекционеров и авторов, молясь в душе, чтобы результаты переговоров не были столь же катастрофичными, как в первом случае. Большинство приняли мои извинения и немного смягчились - и то хлеб, не стоит требовать слишком многого. Некоторым было наплевать на то, что я переживала, и они исходили из того, что состояние здоровья Ксавье не должно было помешать мне работать. Я заверила их, что никуда не ушла и опять возьму все в свои руки, что они могут на меня рассчитывать. Сомнения у моих собеседников остались, но они согласились временно поверить мне на слово. Мой последний шанс. Наверняка большинство ответит, как всегда, утвердительно на мое приглашение. Причем по двум одинаково вероятным причинам: кто-то захочет присутствовать при моем падении, а остальные - в надежде, что мне удастся справиться с временным провалом.
        Галерея сумела подействовать на меня волшебным образом. Я утратила представление о времени - но не так, как в больнице, где я успела забыть о спасительном эффекте галереи, - и выбросила из головы почти все заботы, наплевав на то, что у меня по-прежнему отсутствуют поводы для эйфории, а дела постоянно прибывают. Но чем дольше я удерживала в руках штурвал, тем лучше себя чувствовала. Желание ввязаться в бой наполняло меня энтузиазмом и стремлением возвратиться к своей страсти. Было очень приятно хотя бы частично избавиться от подавленности, вернуть боевой дух. Да, выживание галереи под угрозой, однако энергия и оптимизм странным образом прибывали, мое сердце билось ради правого дела, четкая цель обеспечивала драйв. Как и предсказывал Идрис. И Саша тоже.
        Когда после семи вечера я оторвалась от бумаг, то едва не разразилась смехом: Хлое, как обычно, придется меня ждать, старые привычки возвращались на всех парах. И это был отличный знак для моего морального тонуса. Ну да, есть вероятность, что жизнь действительно может продолжиться. Я немного поколебалась, не заехать ли хоть на несколько минут в больницу проведать Ксавье, но боялась растратить дивиденды, полученные за последние несколько часов: нужно было удержаться на этой позитивной ноте. Мне не хватало смелости столкнуться с его хмурым видом, не было сил смотреть на него, когда он отводит глаза, говорить с ним, не получая ответа, завязывать сражение, когда он отказывается прикладывать усилия, чтобы выиграть собственную битву. И неважно, что я прекрасно отдавала себе отчет в том, что стоящие перед нами вызовы несравнимы. Завтра, я подумаю об этом завтра. Бросить его в больничной палате? Я ненавидела себя. Но мне так нужна была передышка. Из-за чего конкретно мы поругались? Я нехотя погасила лампы в залах, опасаясь, как бы меня не атаковали мои новые демоны, стоит мне переступить порог галереи.
Она защищала меня. Я хотела бы остаться здесь наедине с собой, еще немного насладиться затишьем посреди бушующего вокруг хаоса. Приходилось признать, что при мысли о том, что я увижу детей и должна буду ими заниматься, на меня наваливалась усталость. Как они отреагируют на новость о том, что я возобновила работу и мало пробыла с их отцом? Я отправила домой сообщение, предупредив об опоздании. Я отказывалась торопиться, мне нужно было хоть ненамного отложить погружение в болезненную реальность. Я запахнула пальто и окончательно рассталась с галереей, пообещав ей, что завтра приду опять. И ночью буду усердно шевелить извилинами в поисках алгоритма действий, потому что не собираюсь надолго бросать Ксавье одного. Я обязательно буду ездить к нему, но стану меньше сидеть в палате. Буду рядом с ним достаточно, но не целые дни. Жизнь без него была все невыносимее.
        Мне нравилось, что на улице никого нет и я наедине с собой. Я успела сделать несколько шагов, и тут меня позвала музыка, вырывавшаяся из музыкальной мастерской. Оттуда часто доносилась игра на струнных, но обычно это проверяли, как настроены инструменты. Иногда звуки бывали скрипучими и совсем не гармоничными. Во всяком случае, никогда я не слышала целые фрагменты произведений, причем в идеальном исполнении, как сегодня вечером. Я как будто узнала сюиту для виолончели Баха. Это было сильнее меня, я застыла на месте, прислушалась. Утерпела и не подняла руку, призывая смолкнуть дальние шумы города, чтобы оставалось только это гипнотизирующее вибрато. Я прикрыла глаза и сосредоточилась на музыке. Разрешила себе прожить эти последние мгновения, когда я могла забыть обо всем. Тяжелый, мощный звук шел откуда-то издалека, из недр земли, как почудилось мне. Все мое естество пульсировало в унисон с ним, сводя восприятие окружающего мира к чему-то глубинному, сущностному. По щеке потекла слеза. Я удивилась: откуда она взялась? Эта капля соленой воды жила собственной жизнью. Эмоция в чистом виде, не имеющая
ничего общего с моими теперешними испытаниями, примитивная реакция тела на призыв музыки, моя обострившаяся впечатлительность.
        - Ава, детка, - послышался шепот.
        Я вздрогнула: в дверях стоял Жозеф, владелец мастерской музыкальных инструментов, и знаками подзывал меня. Он показался мне еще меньше ростом, чем всегда.
        - Заходи, послушай здесь, а то простудишься.
        - Нет, не хочу мешать.
        - Заходи, тебе будет полезно.
        По его взгляду я поняла, что отец поделился с ним нашим несчастьем. Разве я не предупредила Хлою о своем опоздании? Что мне мешает еще чуть-чуть продлить удовольствие? Все равно дети обидятся и будут дуться. Так что пятнадцатью минутами больше, пятнадцатью минутами меньше… наслаждение искусством того стоило. Я вошла вслед за Жозефом в его лавку, где не бывала уже много лет. Как ему удается работать посреди хаотичного нагромождения разномастных предметов, да еще и в полумраке, - загадка. Единственным источником света были лампочки на нескольких верстаках. К потолку были подвешены скрипки - они словно парили в воздухе. Несколько виолончелей и контрабасов стояли, прислоненные к стенке, и послушно ждали, когда ими займутся. Другие инструменты, разобранные на отдельные детали, тоже дожидались очереди, пока Жозеф вернет им молодость. Рубанки и долота расположились на страже вокруг тщательно обработанных корпусов. Умелость и страсть мастера проявлялись в каждой детали. Вся его жизнь заключалась в этой мастерской. Смесь запахов дерева, смолы, терпентина и канифоли атаковали обоняние. Умиротворяющую
теплоту вносили мягкие переливы красного и палисандрового дерева. Как удивительно - у моего маленького и не имеющего возраста соседа я вдруг почувствовала себя необыкновенно легко, почти блаженно. Как если бы меня перенесли в параллельный мир, в туннель, ведущий в неведомую, но не пугающую, а утешающую страну. Жозеф потянул меня через коридор с низким потолком в комнату, в которой я никогда не была. Мы подходили ближе, и звуки расправляли крылья, набирали громкость и объем, а все ощущения наливались растущей силой. Даже такой дилетант, как я, мог оценить высочайшее мастерство исполнения. Хотелось приблизиться к источнику этой красоты, узнать, кто ее творец. Мы вошли, и Жозеф отступил в сторону, жестом пригласив меня сесть на диван, но я не могла сделать последние шаги. Мне едва удалось скрыть свое потрясение: на виолончели играл Саша. Его освещал мягкий рассеянный свет, а лицо частично оставалось в тени. Я изменила положение, чтобы лучше видеть его. Он ли это? Разве такое возможно? Почему он здесь? Что он делает у моего соседа? То есть он не только дирижер, но и виолончелист? Хотя ничего
удивительного, что дирижер играет на одном или даже нескольких инструментах. Просто у меня и в мыслях не было спрашивать его об этом. Какая же они с женой необыкновенная пара… Музыка составляет всю их жизнь, и значительного куска этой жизни они, увы, лишились.
        Он играл, прикрыв глаза, буря эмоций проносилась по его лицу: он страдал, любил, улетал куда-то вдаль. Такой загадочный в обычной жизни, в потоке музыки он раскрывался, увлекаемый во вселенную, ключом к которой владел он один. На лбу у него выступил пот. Как долго он играл? Возможно, несколько часов подряд. Я сидела в своем кабинете и ничего не слышала. У зала в глубине галереи общая с музыкальной лавкой стена, и я могла бы насладиться музыкой, но не узнала бы, кто ее исполняет. Саша закончил один фрагмент и перешел к следующему без малейшей паузы, несмотря на явную усталость. Он сбрасывал напряжение, избавлялся от груза на сердце, выплескивал эмоции. Я позавидовала его способности выразить кипящую в нем ярость. А потом он открыл глаза, и они остановились на мне. Зрачки были расширены, он пребывал в трансе, не замечая ничего вокруг. Я была заворожена. Погрузившись в свой мир, он споткнулся на одной ноте, иронично усмехнулся, подтрунивая над самим собой, его голова пару раз дернулась, и вот уже тело опять контролирует инструмент, а Саша уносится в свои небесные сферы. Вряд ли нашелся бы человек,
которого не околдовало это зрелище.
        - Представляешь, дитя мое, - прошептал мне на ухо Жозеф, - это дирижер с мировым именем. Он позвонил мне сегодня днем, непринужденно представился и спросил, пущу ли я его в свою мастерскую поиграть. Мне стало ясно, что я умер и попал прямиком в рай. Когда-то он входил в число лучших виолончелистов мира, а сегодня его выступления с оркестром восхищают даже самых требовательных критиков. На таком уровне это уже больше, чем талант… Я открыл мастерскую только для него, ему требовалось спокойствие и возможность сконцентрироваться. Не представляю, что он здесь делает. Я сейчас вижу сон и молю Господа, чтобы сон этот длился как можно дольше.
        Детский восторженный голос взволнованного до глубины души старого мастера глубоко растрогал меня. Жозеф не мог прийти в себя от того, что с ним происходило, а я не могла прийти в себя от того, что узнала о Саше. Об этом человеке, с которым пересекалась в больнице несколько недель подряд. Я вспомнила, как он упомянул свою профессию… с какой скромностью…
        Вдруг музыка смолкла. Саша долго сидел, не шевелясь, упершись лбом в гриф, со смычком в руке, с закрытыми глазами, как будто окончательно выдохся и не торопился опуститься на землю. Меня охватила паника, мне было нечего здесь делать. Но Жозеф схватил меня за руку и потащил за собой. Убежать я не могла и не знала, куда деваться.
        - Маэстро, - обратился к нему старик.
        - Да, Жозеф, - ласково и почтительно ответил музыкант, вставая. - Я же просил называть меня Сашей. Вы тут хозяин.
        Жозеф с трудом скрывал волнение. Мне понравилось, что Саша проявляет такое уважение к этому пожилому господину, который продолжал купаться в своем волшебном сне.
        - Я позволил себе пригласить свою подругу. Позвольте представить вам Аву, она владелица художественной галереи по соседству. Я хорошо знал ее деда и отца.
        Я встретила пронизывающий взгляд черных Сашиных глаз.
        - Да, когда я шел сюда, мне попалась галерея.
        Он явно был удивлен, откуда ему было знать, что это моя галерея.
        - Очень приятно, Ава, - искренне улыбнулся он.
        Какой контраст с нашим первым знакомством!
        - И мне, Саша.
        Он обратился к Жозефу:
        - Могу я вам ее доверить? - спросил он, показывая на свою виолончель. - У вас она будет в большей безопасности.
        От восторга у Жозефа на щеках проступили красные пятна.
        - Конечно… На сколько вы приехали к нам?
        - Не представляю… Я здесь по личным делам.
        - Сохраню ее сколько надо и позабочусь о ней, не беспокойтесь. Приходите играть, как только захотите.
        - Благодарю вас, Жозеф.
        - Не за что. Для меня это большая честь и подлинное наслаждение.
        Они оба проявляли уважение друг к другу.
        - Господа, я вас оставлю, меня ждут дети. Уже поздно.
        - Конечно же, Ава, милая, - кивнул Жозеф.
        Он подошел ко мне, взял за руки.
        - Если тебе что-то понадобится, помни, что я рядом.
        Я сердечно обняла его.
        - Спасибо, Жозеф.
        - Теперь мы будем видеть тебя чаще?
        - Да… Я теперь буду работать в галерее…
        - Это значит, что Ксавье стало лучше?
        Что я могла ответить? Я ограничилась вялым и ничего не означающим пожатием плеч. После чего обратилась к искоса наблюдавшему за нами Саше.
        - Спасибо за эти несколько минут вне времени и пространства…
        - Рад был.
        - До встречи, - выдохнула я.
        Выйдя на улицу, я, сама того не желая, обернулась. Они перешли в мастерскую с инструментами и что-то обсуждали, рассматривая скрипки и виолончели и иногда ласково дотрагиваясь до них. По всей вероятности, Саша почувствовал, что за ним следят, обернулся и улыбнулся мне. Я ответила ему тем же и помахала рукой. Загадка, но напряжение куда-то ушло, и я вернулась домой более легким шагом. Почти как раньше.
        На следующий день я отвела Титуана в школу и сразу же отправилась в галерею. Впервые после аварии я вела себя так, как если бы жизнь продолжалась. Это сбивало с толку. Возбуждало. Вызывало в душе колющие намеки на вину. Я, как могла, оттягивала посещение больницы из-за боязни враждебной реакции Ксавье и нежелания рисковать тем, что моя вновь обретенная уверенность в себе - как физическая, потому что я опять следила за своей внешностью, так и профессиональная - не устоит против мрачного настроя мужа. Тем не менее у меня не получалось не думать о нем. Мне было стыдно, что я веду себя как в обычной жизни… при том, что ему очень плохо. Я не забывала об аварии, о переломах и всем прочем, но нуждалась в чем-то позитивном, в свете, я хотела поделиться с ним этим светом, убедить его, что все возможно, что это стоит приложенных усилий и он должен бороться, чтобы выбраться из мрака и выздороветь.
        За ночь новость о том, что я вернулась к работе в галерее, облетела квартал - Жозеф постарался, - и я еще даже не успела приступить к повседневным делам, а соседи один за другим начали наносить мне визиты и осыпать нас с Ксавье подарками: первое издание «Красного и черного» и старинную энциклопедию фауны принесла Анита, два букета полевых цветов - по одному в палату Ксавье и в галерею - цветочница Сибилла, а давние соседи-булочники пришли с моими и мужа любимыми сладостями. Я еще не успела предупредить папу, что я в галерее, а он уже был тут как тут - хотел воочию убедиться в правдивости слухов. Его удивление, а заодно и облегчение, равно как ободряющие слова, пролились бальзамом на мои раны. Я изложила свои соображения насчет необходимости придать новый импульс нашей галерее. Он внимательно выслушал мои планы, при этом я понимала, что говорю ему все это только из уважения, из вежливости, чтобы поставить в известность. Поскольку отныне он может только советовать, а последнее слово за мной. Внутренний голос, который я решительно заставила замолчать, все же успел шепнуть: теперь это моя галерея, а
не его. Папа пробыл со мной не долго.
        - Ты напоминаешь меня вскоре после отъезда твоей матери.
        И он ушел, оставив меня наедине с этими словами, которые, не понимаю почему, взволновали меня гораздо сильнее, чем я ожидала.
        Информация долетела и до Кармен. Я услышала, как она распевает на другом конце улицы. Бросив велосипед на тротуаре, она влетела в галерею. Застыла передо мной, театрально перекрестилась, приложилась губами к воображаемому церковному медальону на воображаемой цепочке и послала небу воздушный поцелуй.
        - Да будет благословен тот, кто указал тебе путь к галерее!
        Я весело рассмеялась, этот смех был словно маслом по сердцу, а она бросилась ко мне и обняла.
        - Не сомневайся, Аванита, постепенно все наладится!
        Возможно, она преувеличивала, когда связывала с галереей окончание наших бед, но я на нее за это не обижалась. Кармен была права, немного оптимизма не повредит. Я с изумлением констатировала, что у нее чистые руки и ногти без следов глины. Она точно появлялась здесь чаще, чем в своей мастерской, поддерживая папу, как могла. Эти чистые руки не сочетались с ее образом, они были ненормальными. Ухоженные руки Кармен удручали не меньше, чем упадок галереи. Но я пришла, и она сможет вернуться к творчеству. Она налила себе кофе, осуществила ритуальный хозяйский обход залов и, явно успокоившись, поставила меня в известность, что, по ее мнению, я обязана взять бразды правления в свои руки. Ее было трудно обмануть, и, хоть я крутилась и так и этак, уклоняясь от ответов, она выудила у меня информацию о Ксавье:
        - Раз ты не проводишь все дни у него, я обязательно зайду к твоему большому зверю! Я тоже по нему скучаю! Можно?
        Я сосредоточенно всматривалась в порхающую в луче солнца пылинку.
        - Договорись с ним напрямую, позвони ему в палату, ее номер 423.
        - Ава…
        Поскольку я прикинулась, что не слышу, она подошла к моему письменному столу и трижды стукнула по столешнице.
        - Ты чего? - я непонимающе вздернула бровь.
        - Все в порядке? То есть я хочу спросить… У вас все в порядке, у тебя и у Ксавье?
        - Нам сложно… но ничего удивительного.
        - Скажи мне, как он себя чувствует? Как он отнесся к тому, что ты снова работаешь? Рад этому?
        - Вот и спроси у него сама, а то я не знаю, что тебе ответить…
        - Хорошо, проведу собственное расследование!
        - Удачи, - с горькой иронией пожелала я.
        Когда в галерее установилась тишина, я принялась размышлять над приглашением: оно должно быть более сухим, чем те, которые я рассылала раньше. В нем я укажу только самое главное. Еще я позвонила своему поставщику еды и напитков: я застала его врасплох, но наше успешное сотрудничество помогло ему найти волшебный способ выполнить заказ, и он пообещал все привезти вовремя. Постепенно все улаживалось. Я нуждалась в цели, которая даст новую надежду, и верила, что моя задумка сработает. Эта вера была мне необходима. Быть может, если мне станет лучше, я смогу более продуктивно поддержать Ксавье. Я назначала встречи в мастерских художников и скульпторов, чтобы познакомиться с последними работами, продемонстрировать мою мотивированность и заинтересованность в их продвижении и, главное, обретенный в последние дни кураж. Я обожала эти визиты, но почему-то с недавних пор обходилась без них. Я встречалась со своими клиентами-коллекционерами - постоянными и эпизодическими, - обещала показать им находки, просила составить списки пожеланий.
        Я не удивилась, когда во второй половине дня заявился Идрис. Он мало говорил, был не таким пылким, как Кармен, но то, как он дал почувствовать свое волнение, тронуло меня до глубины души. Он принес новое полотно, на котором едва успела высохнуть краска. Он назвал его «Свет». Я была потрясена тонкостью мазков, не отмеченных тем буйством темперамента, которое отличало его живопись до сих пор.
        - Выбери сама место для нее, - попросил он и ушел так же незаметно, как пришел.
        После его ухода я нашла у себя на столе блокнот с зарисовками для Ксавье. Там были портреты детей, мои портреты, наброски ветеринарной клиники, нашего дома и наших животных. После случившегося Идрис стал членом нашей семьи, таким же как Кармен.
        В пять часов я закрыла галерею, удовлетворенная первым рабочим днем и, главное, гораздо более, чем накануне, готовая явиться к мужу в больницу. Хлою и детей я в который раз предупредила, что могу прийти домой поздно. Выйдя на улицу, я нос к носу столкнулась с Сашей, направлявшимся к Жозефу. Я заулыбалась. Наши ежедневные встречи здесь стали восприниматься почти естественно, как если бы он был моим соседом. Меня больше ничего в них не напрягало. Каким образом этот человек, с которым я, по идее, никогда не должна была пересечься, смог занять такое большое место в моей жизни?
        - Добрый вечер, Саша, как у вас дела?
        Он долго молча изучал меня, потом тряхнул головой, будто желая прийти в себя.
        - Вы уходите? - неожиданно спросил он.
        - Да… Поеду к Ксавье, сегодня я еще не была в больнице.
        - А я только что от Констанс.
        Я должна была справиться у него о самочувствии жены, но на этот раз мне не захотелось, не знаю почему, если учесть, что меня не беспокоили возможные последствия новостей для морального равновесия Ксавье. Кривая ухмылка, мелькнувшая на его лице, удивила меня.
        - Сегодня вечером мне придется обойтись без публики…
        Я вежливо кивнула, потупившись.
        - Увы, да…
        - Жаль.
        Меня потрясло отчетливо слышное в его голосе разочарование. Он нахмурился, озабоченное выражение лица быстро сменилось растерянным, и мне это не понравилось.
        - Вчера вечером все было прекрасно, - прошептала я.
        Зачем я это сказала? Просто чтобы успокоить его. Насчет чего, интересно? Я не имела представления, я даже не знала, что с ним сейчас творится. Как и со мной, впрочем.
        - Но вчера же не было ничего особенного.
        - Для вас - может быть, но не для меня.
        Он поймал мой взгляд и не отпускал, его глаза были еще более темными и глубокими, чем обычно. Меня затрясло, захотелось побыстрее сбежать.
        - Мне пора… Ксавье ждет…
        Саша отшатнулся.
        - Конечно.
        Он торопливо толкнул дверь музыкальной мастерской, а я направилась в больницу, решительно отодвинув в сторону это непонятное и обескураживающее ощущение.
        Глава девятая
        Лицо Ксавье было грустным. Да и мое наверняка было невеселым. Я положила сумку и пальто на стул, поставила в вазу цветы, разложила гостинцы от друзей на прикроватной тумбочке. Пока я все это делала, он молча наблюдал за мной. Закончив, я села рядом с ним на кровать, твердо приготовившись забыть все резкие и обидные слова, которые мы бросили друг другу накануне. Я осторожно поцеловала мужа и взяла его ладонь в свои.
        - Я не ждал тебя сегодня…
        - Я злюсь, но не настолько. Извини, что не пришла раньше.
        - Я постараюсь сдерживаться…
        Он не должен стараться. Это должно получаться естественно, само собой.
        Я крепче сжала его руку.
        - Мы будем биться, Ксавье, и мы выберемся…
        - Надеюсь, - лаконично ответил он.
        Я проигнорировала его мрачный тон и приступила к монологу. Рассказала о своей работе, о вызывающем беспокойство состоянии галереи, а также о своей надежде исправить ситуацию. Ксавье слушал, не перебивая, но и не стремясь больше узнать. Не знаю, было ему интересно или нет. Я скрыла разочарование и тоску по нему, хотя это и потребовало от меня огромных усилий. Мой оптимизм таял на глазах.
        - С детьми все в порядке, - сообщила я.
        - Прекрасно.
        Почему он не просит привести их? Можно подумать, что он не скучает по своей семье. Разве это возможно? Куда подевался любящий, веселый и заботливый отец? Неужели исчез в момент аварии? Неужели мужчина, которого я люблю, пал жертвой автокатастрофы? Это было бы несправедливо…
        - Знаешь, они хотят тебя видеть…
        - Посмотрим, когда я начну вставать.
        - Первая попытка планируется завтра?
        Он кивнул.
        Сколько энтузиазма, надо же!
        - Когда к тебе придет реабилитолог? Я закрою галерею, чтобы быть с тобой.
        - Не приходи… Я бы не хотел, чтобы ты была здесь, если вдруг не получится. Боюсь, я тогда поведу себя не лучшим образом, а ты и так порядком от меня терпишь.
        Его губы сложились в едва заметную язвительную ухмылку, а я укоризненно покачала головой. С одной стороны, его поползновение пошутить было хорошим знаком, даже если сама шутка получилась несмешной и неуместной. С другой стороны, я в очередной раз почувствовала, что он не подпускает меня к себе. В данном случае Ксавье отодвигал меня в сторону, не позволял принять участие в поворотном этапе выздоровления.
        - Как скажешь.
        - Зайдешь завтра после закрытия галереи?
        - Конечно.
        - Если повезет, я встречу тебя, стоя на костылях, а не валяясь в кровати.
        Он как будто вдруг поверил в успех, был почти оптимистичен. Надо бы не упустить шанс поддержать такой настрой, но у меня не было сил спорить, уговаривать, клянчить.
        - Мне бы хотелось, чтобы ты пришла, когда здесь будет хирург. Если понадобится немного подтолкнуть его, чтобы он отпустил меня, у тебя это получится лучше.
        Следующие дни были трудными и невероятно похожими друг на друга. У меня даже сложилось впечатление, что я проживаю один и тот же нескончаемый день сурка. Утром я приходила поцеловать Ксавье, затем шла в галерею. Во второй половине дня я закрывала ее и сидела с ним до вечера, после чего приходила к детям ближе к концу ужина и укладывала их спать. Помимо удовлетворения и радости от занятия своим делом - которого мне мучительно не хватало, я наконец-то покончила с самообманом и призналась себе в этом, - работа в галерее поглощала все мои мысли и отвлекала от напряженного ожидания грядущей выписки Ксавье из больницы. В момент слабости и спокойствия я сделала глупость, упомянув детям о такой возможности. С тех пор они каждый вечер спрашивали меня, что говорит врач. Их мир вторично рухнет, если хирург откажется выписывать папу. В промежутках между всеми заботами я из кожи вон лезла, чтобы организовать день рождения, пусть и не такой пышный, как в прошлые годы. Титуан согласился не звать друзей при условии, что мы поужинаем все вместе - с дедушкой, крестной Кармен и Идрисом. Он был готов на любые
уступки, лишь бы папа присутствовал на празднике. Пока все складывалось удачно, Ксавье удалось встать на ноги. Правда, левое колено мучительно болело, полностью утратив подвижность после длительной иммобилизации в горизонтальном положении. Происходило и нечто неожиданное, из ряда вон: Ксавье наконец-то начал цепляться за жизнь и активно участвовал в своей реабилитации. Другая, не менее важная перемена - он согласился на посещения. Пусть не детей, но все же к нему приходила Кармен, и даже мой отец, и Идрис. Я иногда жалела, что меня там нет: например, моя помощь пригодилась бы на встрече молчаливого Ксавье и робкого художника, чтобы поддерживать разговор! Каждый посетитель непременно предоставлял мне отчет. Все говорили, что у него измученный вид и нестабильное психологическое состояние. Я же, со своей стороны, следила за мужем каждый вечер в надежде найти хотя бы малейшую брешь в его панцире. Я выискивала ее даже в его безнадежно потухшем взгляде, в котором не мелькало ни искорки. Убеждала себя, что слишком нетерпелива. Мне хотелось поскорее подвести под всем черту, но это было невозможно.
        Накапливающаяся усталость тоже не способствовала лучшей, более точной и разумной оценке ситуации. Когда Ксавье радовался своим успехам, в его оживлении сквозила фальшь. Все наводило на мысль, что в глубине души он сожалеет, что идет на поправку. Возможно, его по-прежнему удерживало, не позволяя двигаться вперед, беспокойство за Констанс? Он больше не заговаривал о ней, я тоже остерегалась затрагивать эту тему. Опасалась вызвать несоразмерную реакцию. Еще больше я боялась спровоцировать очередную ссору между нами. К тому же что я могла ему сообщить? Теперь я не встречала Сашу ни в больнице, ни в музыкальном магазине. Меня приводила в ужас сама мысль о смутном и трудно определимом чувстве, свалившемся на меня в нашу последнюю встречу, и я предпочитала делать крюк, чтобы обойти стороной соседский магазин, подходила к галерее с другой стороны улицы и тем же путем уходила из нее. Мне не удавалось сформулировать, какие именно эмоции вызывает у меня этот человек, и я отказалась разбираться в нюансах, а заодно почти выкинула из головы и его самого, и его жену.
        За три дня до дня рождения Титуана нас наконец-то принял хирург. Я зашла за Ксавье в палату. Он попросил о консультации в кабинете врача, за пределами четырех стен, в которых был так долго заперт. Его просьба удивила меня - до сих пор он не выражал ни малейшего желания выйти за порог. Но я предпочла скрыть удивление…
        В коридорах и лифте я следила за каждым его жестом, не замечая ничего вокруг. Ксавье же, напротив, открывал для себя новый мир. Или, точнее, тот мир, внутри которого просуществовал затворником более месяца. Ему выдали специальные костыли, подогнанные под его еще загипсованное запястье. Он быстро научился передвигаться со всеми своими приспособлениями, но часто кривился от боли. Постоянная боль стала его верной спутницей. Чем ближе мы подходили к кабинету врача, тем больше он замыкался. До него было не достучаться. В приемной Ксавье рухнул в кресло - на свой лад, естественно, с множеством предосторожностей и долго примеряясь. Бледный, весь в поту, он прикрыл глаза от изнурения. Мы молча ждали, я держала его за руку, но не знала, ощущает ли он мое прикосновение. Наконец подошла наша очередь. Хирург долго осматривал и ощупывал Ксавье, потом предложил ему сесть на стул возле письменного стола. Ксавье предпочел не садиться, потому что это отнимало у него слишком много сил, как, впрочем, и вставание. Я напряглась в ожидании приговора. Главное - не потерять над собой контроль и не закатить скандал. Врач
еще раз внимательно просмотрел данные полного обследования, которое Ксавье прошел в последние дни.
        - Ваш реабилитолог говорил, что вы хотите выписаться.
        Не снится ли мне сон? Выписаться… окончательно вернуться домой, а не просто получить краткосрочный отпуск?
        - Вы хорошо продвинулись за последнюю неделю, а домашние условия будут вас дополнительно стимулировать.
        Я подняла к Ксавье залитое слезами лицо, но взяла себя в руки, не позволила себе броситься на шею человеку в белом халате, горячо благодаря его. Ксавье оставался невозмутимым, его погасший взгляд вперился в хирурга. В нем не промелькнуло ни намека на облегчение, я уж не говорю о воодушевлении.
        - Ваше постепенное выздоровление было ожидаемым. Вы обошлись без осложнений. Мы еще проверим кое-что по мелочи, и через два дня вы нас покинете. Продолжите реабилитацию на дому и будете приходить на регулярные контрольные обследования.
        - Спасибо, доктор! - Я была полна энтузиазма.
        До сих пор я его ненавидела, а после этих слов была почти готова расцеловать. В отличие от Ксавье, который упорно молчал.
        Я дождалась, пока мы войдем в лифт, и перестала скрывать восторг. Боясь причинить боль, я очень осторожно приникла к Ксавье и обхватила ладонями его лицо.
        - Потрясающе! Еще немного, и ты будешь дома!
        Я поцеловала его, он холодно ответил на мой поцелуй. Я была озадачена.
        - Ты не доволен?
        - Доволен, конечно, - хрипло выдавил он. - Мне просто трудно в это поверить.
        - Дети с ума сойдут от счастья.
        Но не ты…
        - Ты действительно хочешь этого?
        - Послушай, Ксавье! Как ты можешь задавать такой вопрос!
        Он попытался высвободиться, как будто мои объятия мешали ему дышать.
        - Когда я буду дома, у тебя появится куча забот…
        - Тс-с-с, Ксавье, - прервала я, положив ладонь на его рот. - Я готова свернуть горы, лишь бы ты был с нами, я обязательно что-нибудь придумаю. Высплюсь после, у меня впереди вся жизнь, успею отоспаться, но больше всего я хочу спать рядом с тобой. Ни о чем не беспокойся, тебе надо как следует отдохнуть в ближайшие пару дней, чтобы выдержать ликование детей. И не только: представляешь, что устроят Месье и Мадемуазель? Приготовься к торжественной встрече!
        Он уронил голову на грудь, выражение его лица было удрученным, руки, повисшие на костылях, дрожали.
        - Что с тобой, любимый? Расскажи мне, прошу тебя, расскажи.
        - Я… Я действительно буду дома? - в тихом голосе явственно проступала тоска, мука.
        - Ну да, тебя отпустят. Разве ты не слышал?
        Он окончательно потерял ориентиры. Я поднялась на цыпочки, обвила его шею руками, неловко притянула его к себе. Он не реагировал.
        - Все пройдет отлично, вот увидишь. Мы опять начнем нашу жизнь, у нас все получится.
        Мы доехали до нашего этажа, и мне пришлось отпустить Ксавье. В палате ждал ужин, но Ксавье его проигнорировал, точнее, отодвинул поднос как можно дальше. Он сел на кровать, и я собралась помочь ему вытянуть ногу на матрасе, чтобы ему не было больно. Но он меня оттолкнул.
        - Я должен все делать сам, раз я выписываюсь.
        - Я ничем не могу тебе помочь до ухода?
        Он раздраженно отмахнулся и сумел здоровой рукой стянуть кроссовку, после чего откинулся на подушку. Я подошла и погладила его щеку, он повернулся ко мне.
        - Я совсем без сил…
        - Я побуду еще немного.
        - Нет, иди и сообщи все детям, - прошептал он с едва различимой улыбкой.
        Я поцеловала его и замерла на мгновение.
        - Я тебя люблю, Ксавье…
        - Я тоже.
        Я бы так хотела, чтобы он сказал: «Я тоже тебя люблю». Мне до дрожи захотелось услышать от него слово «люблю». Терпение… рано или поздно все вернется в свою колею. Он сбит с толку, я должна помочь ему, должна уважать его страхи и избавить от любого давления. Я встала, взяла свои вещи и направилась к двери. Перед тем как открыть ее, я обернулась и увидела, что он уже уставился в черную ночь за окном.
        - До завтра.
        В ответ - молчание.
        Я шла по больнице, и меня разрывали две противоречивые эмоции. Мне хотелось прокричать на весь мир о своем счастье - Ксавье скоро будет дома! - а ведь я все это время только и делала, что боялась: вдруг этого никогда не произойдет. Но меня душил страх из-за того, что ему так тяжело и больно. Что подавляло его и мешало жить: беспокойство за Констанс и непрестанное прокручивание в голове мыслей о своей вине? Что творилось в его голове, в его сердце? Почему он не поделится своими переживаниями со мной? Я была бы рада облегчить его муки, стать ему опорой. Он жил как под мощным успокоительным, оставаясь безразличным к самому себе, к Пенелопе и Титуану, ко мне. Я больше не могла терпеть эту пустоту, разделившую нас, и злилась из-за того, что Ксавье не проявляет никаких положительных эмоций от перспективы вот-вот очутиться дома. Но мне не нравилась эта горечь, это двойственное чувство, которое я испытывала к мужу. То чувство, которое он навязывал мне и самому себе тоже. Пора было срочно избавляться от него, более трезво оценить ситуацию и собраться с силами - я обязана пройти весь выпавший на нашу долю
тернистый путь вместе с Ксавье, плечом к плечу. Между нами выросла стена. Но наша любовь справится со всем, она - лучшее лекарство против того, что его изводит. Я в это верила, сильно-сильно, сильнее, чем во что бы то ни было.
        Ледяной ветер стегнул меня по лицу, я подняла воротник пальто и уткнулась носом в шарф. В десятке метров от машины я различила силуэт мужчины, нервно расхаживающего взад-вперед и ерошащего волосы. Сердце забилось сильнее. По мере того как я узнавала Сашу, мои шаги замедлялись. Что он здесь делает в столь позднее время? И почему его появление приводит меня в такое замешательство? Уловив поблизости движение, он притормозил. Сделал несколько шагов навстречу, я тоже. Мы молча смотрели друг другу в глаза, это продолжалось долго, меня затрясло.
        - Добрый вечер, Ава…
        - Что вы здесь делаете?
        Он заозирался, словно в поисках ответа.
        - Я… Как бы это объяснить… Я…
        На моей памяти он впервые так запинался. В конце концов он все же взял себя в руки и выпрямился во весь свой высокий рост.
        - Вообще-то я уже уходил, и тут вдруг - ваша машина… И вот, надумал подождать вас.
        - Зачем?
        - Хотел узнать, что у вас нового.
        - Я тоже хотела спросить, что у вас слышно, - неожиданно вырвалось у меня.
        - Я что-то не вижу вас. Вы идете другой дорогой, не мимо магазина Жозефа?
        - Я подхожу с той стороны улицы, - призналась я.
        Он покивал. Мои слова и позабавили его, и раздосадовали.
        - Но… вы… Вы же могли зайти в галерею, я там бываю каждый день.
        - Знаю, вижу, что свет горит.
        Он тоже избегал меня. Значит, не у меня одной возникло это выбивающее из колеи чувство, которого быть не должно.
        - Зачем же вы меня поджидаете сегодня?
        - Я же вам сказал - хочу знать, как у вас дела, - с иронией в голосе ответил он.
        У меня вырвался короткий смешок.
        - Со мной все в порядке…
        - Правда? - переспросил он, искренне обрадовавшись.
        - Да… нам только что сообщили приятную весть. Ксавье отпускают домой, через два дня его выпишут.
        Использовать реальные события в качестве щита. Его легкие пропустили один вдох, но он совладал с собой, хотя лицо оставалось напряженным.
        - Ваши дети обезумеют от радости. Да и вы тоже, догадываюсь.
        - Ну да, я уже на седьмом небе, - весело ответила я.
        - А… Ксавье?
        Было видно, как ему трудно произнести это имя, но он справился.
        - Он растерян, напуган, но ему обязательно станет лучше, когда он будет с нами, надеюсь, вы это понимаете.
        Он мягко улыбнулся мне.
        - А как себя чувствует Констанс?
        - В последние несколько дней боли не такие сильные. Врачи собираются делать еще одну операцию на руке. Не скажу, что к нам вернулась надежда, но это все же лучше, чем ничего.
        - Желаю вам, чтобы все прошло хорошо. Буду всем сердцем болеть за вас обоих.
        Я точно никогда не узнаю о результатах операции. Еще чуть-чуть, и я покину больницу, а он останется.
        - Спасибо… Значит, я вас здесь больше не увижу?
        У меня не получалось ему ответить, перехватило горло, и я потупилась. Порыв ветра заставил меня задрожать, я и забыла, что на улице такой холод. Саша сделал шаг ко мне, но спохватился.
        - Садитесь в машину, не мерзните. Я не должен был вас так долго задерживать.
        - Нет, вы не правы, - возразила я, не успев подумать.
        Я снова теряла контроль над собой, мне не хотелось уезжать. Но я была обязана это сделать. Причем не медля. Все это должно прекратиться. Я нажала кнопку на брелоке и подпрыгнула от раздавшегося звука. Саша открыл мне дверцу и отошел, давая мне пройти. Я швырнула сумку внутрь и в последний раз обернулась к нему. Он не двигался с места и держался за ручку. Наши глаза встретились и не отпускали друг друга. Целую вечность, как по мне.
        - Саша, я…
        Я вздохнула, растерявшись, в смятении. Что я могу сказать? Ничего. Его лицо еще больше замкнулось.
        - Будьте осторожны в дороге. До свиданья, Ава.
        - До свиданья, Саша.
        Я наконец-то села в машину, он осторожно захлопнул за мной дверь и ушел. Я включила зажигание и начала выруливать с парковки, не пытаясь обменяться с ним последним взглядом. Но не удержалась, посмотрела в зеркало заднего вида - он резко развернулся, нервно провел рукой по волосам, потом расправил плечи и ускорил шаг. По дороге я непрерывно прокручивала в мыслях и наш разговор, и эмоции, которые он пробудил. Я ничего не понимала. Во всем этом не было никакого смысла. Я сходила с ума. Из-за недосыпа меня заносило, как машину с неисправными тормозами на вираже. Меня переселили в параллельный мир. Эти пятнадцать минут никогда не существовали. Я все забуду, запру на замок. Слишком уж чувствительной и уязвимой я стала из-за того, что на нас свалилось. Мельчайший знак внимания теперь волнует меня, выбивает из равновесия. Мне позарез нужна хоть какая-то поддержка или проявление отзывчивости. На самом деле ничего не произошло. Не было ничего. Совсем ничего. Ксавье выпишут как раз вовремя. Я больше никогда не увижу этого человека. Ни-ко-гда.
        Вплоть до долгожданного дня я почти не спала, постоянно возвращаясь к одним и тем же вопросам. Как пройдет встреча Ксавье с нами, с домом? Будет ли ему спокойно и комфортно здесь? Днем у меня было столько дел, что некогда было обдумывать все, что приходило в голову. Я старательно приводила наше жилище в порядок - уборку я откладывала давно - и возвращала спальне прежний уют, усердно восстанавливала привычную обстановку нашей близости, чтобы Ксавье было хорошо, чтобы он проникся тем, что теперь дома. Чтобы немного погодя забыл больничные запахи и колючие простыни. Каждый день я представляла, как буду проводить ночи с мужем, и мое нетерпение нарастало. Я сдерживала, как могла, возбуждение детей, предвкушавших приезд отца. Их нетерпение помогало мне отложить в сторону собственные волнения и беспокойства, а заодно обуздывать порывы сердца, когда немыслимое прокладывало путь в мое сознание. Осторожно проходя по улице к галерее и по больничным коридорам, я ухитрялась не пересекаться с Сашей, а он больше не поджидал меня у машины и не пытался заявиться в галерею. Мысль о том, что скоро, совсем скоро я
приведу Ксавье в дом и распрощаюсь с больницей, приносила облегчение.
        Я приехала за ним на семейном автомобиле, так как моя маленькая машинка не была приспособлена под костыли. Я в последний раз прошла по парковке, где мне был знаком каждый закоулок, каждое парковочное место, а не только то, что я уже считала почти своим. Мой живот, все мое тело были завязаны в тугой узел нетерпения и тревоги. Я мечтала об этом мгновении, запрещая себе верить в его реальность. Я отчаянно хотела, чтобы все прошло гладко, причем для всех. Но за последние недели я успела убедиться, что никогда не бывает так, как ожидаешь. До того как зайти за Ксавье, я раздала подарки всей медицинской бригаде в благодарность за прекрасный уход и заботу. Ксавье ждал меня в палате, неуклюже вышагивал по ней туда-сюда с костылями. Он не мог оставаться на месте, его лицо было замкнутым.
        - Ты готов?
        Помимо маленькой дорожной сумки, в которой почти все место заняли лекарства, выданные чуть раньше медсестрой, плюс немного одежды Ксавье, мне вручили толстенную медицинскую карту и чертовы рентгеновские снимки - огромные, неудобные и занимавшие уйму места. Я помогла мужу надеть принесенное пальто. Я знала, что он вспомнил - как и я - свою кожаную куртку.
        - Пошли, - бесцветным голосом произнес Ксавье.
        В коридоре он педантично поблагодарил всех и попрощался крайне мило и вежливо. Это был тот самый Ксавье, которого я всегда знала. Чем ближе мы подходили к выходу, тем более легкой я себя ощущала, тем шире растягивался мой рот и тем труднее мне было скрыть возбуждение. Я чувствовала себя маленькой девочкой, нетерпеливо постукивающей ногой, поторапливая наступление Рождества. В лифте Ксавье наконец-то улыбнулся, причем чуть более искренне, чем в последние дни.
        - Странно будет вдохнуть свежий воздух.
        Выйдя из кабины лифта, он немного постоял и окинул взором вестибюль.
        - Я и забыл, на что это похоже, - сообщил он. - Какое мрачное место… Как подумаю, сколько времени ты тут провела!
        Я успокоила его, погладив по руке, а он ответил мне взглядом, в котором сияла любовь. У меня брызнули слезы счастья. Я на несколько секунд прислонилась к его плечу, довольствуясь этой заменой его объятий, в которых не могла оказаться, а он зарылся лицом в мои волосы и поцеловал их. Сердце наполнилось надеждой, и меня окутала безмятежность. Он сделал шаг мне навстречу…
        - Вези меня домой, пока дети, Месье и Мадемуазель все не переколошматили, устав от ожидания!
        Я постаралась избавить Ксавье от слишком бурной встречи, догадываясь, что ему это не очень понравится, и дети дали слово вести себя прилично. Он рассмеялся впервые после аварии, представив себе масштабы погрома, который они могли устроить. Меня его смех потряс, я наслаждалась его звучанием, самым нежным и мелодичным из всего, что мне довелось слышать в последние дни. Можно ли так радоваться после всего, что мы пережили? И тут кровь отхлынула от моего лица. Навстречу шел Саша, и он тоже заметил нас. Как давно он следит за нами? Я задышала чаще, испугавшись, как бы он не набросился на того, кого считает палачом своей жены. А еще ужаснулась из-за того, что со смятением осознала, как мне его не хватает. Приблизившись к нам, Саша замедлил шаг, сосредоточенно оглядел Ксавье с головы до ног, и я прочла в его глазах ту же мрачную ярость, что и в ночь аварии. Я пристально смотрела на него, чтобы привлечь внимание, чтобы он переключился с моего мужа на меня, сконцентрировался на мне, а не на нем. Вероятно, Ксавье почувствовал, что за ним наблюдают, и поискал по сторонам, кто бы это был. До того как их глаза
встретились, Саша поймал мой взгляд, его лицо смягчилось, но интуиция подсказывала мне, что ему плохо, его раздирают противоречивые эмоции. Ровно так же, как и меня. Когда мы все трое поравнялись, Саша задел меня, пола его пальто скользнула по моей руке, и он пошел дальше. Ксавье остановился и проводил его взглядом.
        - Кто это?
        Я чуть помедлила и тоже оглянулась. Нужно собраться с духом и признать реальность. Саша вошел в кабину лифта и повернулся к нам. Его меловая бледность поразила меня.
        - Ава! Кто это?
        - Саша… муж…
        - Констанс.
        Ксавье с трудом развернулся, я удержала его.
        - Нет! Ксавье, не надо, не иди за ним.
        Не упуская нас из виду, Саша нажал на кнопку, и створки лифта сомкнулись. Я успела прочесть на его лице отчаяние пополам с агрессией.
        - Почему? Почему, Ава, ты мне не сказала, что это он? Я должен встретиться с ним, принести свои извинения…
        Он еще раз рванулся к лифту, но я загородила дорогу своим телом.
        - Нет, Ксавье… Оставь его, пожалуйста. Дай же всем хоть немного покоя, прошу тебя.
        - Но…
        - Да ты тут вообще ни при чем! Лучше побеспокойся о детях! - нервничала я, а слезы заливали мои щеки.
        Мне не нравилось использовать Пенелопу и Титуана в качестве аргумента, но делать было нечего. Я не могла допустить, чтобы все было испорчено, чтобы почва опять ушла у него из-под ног. Трудно угадать, что может произойти, если Ксавье найдет Констанс и Сашу. Как просчитать Сашину реакцию? Я бы с удовольствием избавила мужа от этой случайной встречи, которую и встречей-то не назовешь. И вроде я все предусмотрела, но такого просто не могла предположить. Как ни крути, нам суждено постоянно натыкаться друг на друга. А ведь я уже столько дней подряд избегала его… И, если быть честной, не из желания защитить Ксавье, а по совсем другой причине. Уверена ли я в этом? Ведь в любом случае я защищала своего мужа от этого человека…
        - Пойдем на улицу, - буркнул он. - Мне нечем дышать.
        Мне тоже.
        Ксавье поднял лицо к небу и сделал несколько глубоких вдохов. Мне пришлось его поддержать, потому что он с трудом сохранял равновесие на свежем воздухе, которого глотнул впервые за несколько недель. Когда он решил, что достаточно прочно держится на ногах, мы молча пошли к машине. У него сбилось дыхание: ему приходилось прилагать усилия, чтобы перемещаться. К тому же его, наверное, все подавляло: пребывание вне помещения, в одежде, на холоде, влажный воздух, отдаленный шум дорожного движения. Когда прекратятся телесные и душевные страдания Ксавье? Он очень медленно, стараясь избежать боли, забрался в машину, я подхватила костыли и положила в багажник. Перед тем как сесть за руль, я не утерпела и подняла лицо к фасаду больницы, к окну его теперь уже пустой палаты. Послала «прощай» и этому месту, и всему, о чем оно напоминало. Я села и захлопнула дверцу, но никак не могла запустить двигатель.
        - Давай попробуем забыть? - предложила я.
        - Я никогда не забуду.
        - Знаю… Прости, я не должна была так говорить…
        - Что бы мы ни делали, что бы я ни делал, эта женщина вошла в мою жизнь, и тут ничего не изменишь.
        А ее муж вошел в мою жизнь.
        - Мне не хватило смелости найти ее, а ведь я должен был обыскать больницу до последнего закоулка перед тем, как уйти… Однажды мне все равно надо будет встретиться с ней, а может, и поговорить с ними обоими… Мне обязательно нужно извиниться…
        Ох, пора тебе перестать об этом думать…
        - Давай поедем домой.
        Дом устоял. Дети сдержали слово и не пытались запрыгнуть на отца, хоть им ужасно этого хотелось. И напротив, ничего нельзя было поделать с Месье, который громко лаял, вертелся вокруг своей оси и подпрыгивал, взлетая в воздух. Он развеселил и растрогал Ксавье, который проковылял по гостиной в сопровождении детей, устроился на диване и позволил псу устроить подобающий прием. Его лицо, как по щелчку, расслабилось, на нем даже проступила радость. Ксавье и его животные! Сдержанность Мадемуазель, которая бродила по комнате, даже не косясь на него и предпочитая тереться о мои ноги, окончательно подняла ему настроение.
        - Вот паршивка, она на меня дуется.
        Все мы покатились со смеху. И это было хорошо. Походило на сбывшуюся мечту. Пока нас не было, Пенелопа и Титуан приготовили сюрприз - семейный полдник. Страшно представить, в каком состоянии кухня! Моя старшая, но все еще маленькая девочка сварила большой кофейник горячего шоколада, Титуан выложил на тарелку печенье и разноцветные шоколадные пастилки. Дети появились в гостиной с подносом, заставили меня сесть рядом с Ксавье и принялись нас угощать. Я едва не расплакалась. Сами они устроились на полу, поближе к нам. Мне хотелось, чтобы этот момент длился вечно, чтобы мы все четверо всегда были вот так довольны жизнью, даря друг другу душевное тепло, позабыв обо всем, что на нас свалилось, о нашей драме и обо всех испытаниях.
        - Познакомишь меня с программой? - попросил Ксавье. - Догадываюсь, что мы недолго пробудем в узком кругу.
        - Титуан согласился не приглашать детей на день рождения. Зато вечером придут мой отец, Кармен и Идрис. Ты не против?
        После долгожданной встречи с ее суматохой Ксавье устал и прилег на диван. Я отправила детей в их комнату. Сама же взялась за приготовление ужина и каждые две минуты переходила из кухни в гостиную и обратно. Я не могла не следить, не наблюдать за ним, не убеждаться снова и снова в его присутствии, пусть и молчаливом. Странно, но я отвыкла от того, что мой муж здесь, у нас дома. За его долгое, в течение месяца, отсутствие и за все эти бесконечные недели в больнице у меня появились новые точки отсчета, мое жизненное пространство изменилось. Мне нужно было привыкать к тому, что он опять среди нас, с нами. Привыкать к тому, что рядом со мной находится почти что незнакомец. Я позабыла, как это - жить вдвоем. Обстановка была непривычная, я прислушивалась к малейшему шороху, оставалась настороже, была готова мгновенно откликнуться на зов мужа, выполнить любую просьбу, с помощью очередной уловки заставить детей замолчать. Ксавье не спал и блуждал взглядом где-то в туманной дали. Он был далеко-далеко, погрузился в размышления, а улыбка, появившаяся на его лице, когда он вошел в дом и когда рядом были дети,
исчезла. Я растерялась и не знала, что нужно сделать, чтобы вернуть его к нам, ко мне.
        Около семи вечера я на цыпочках подошла к мужу, опустилась на колени рядом с диваном и погладила Ксавье по голове. Он пристально посмотрел на меня.
        - Все в порядке? - прошептала я.
        Он кивнул.
        - Я попросила их прийти не слишком поздно, чтобы ужин не затянулся. Пойду наверх, переоденусь, накрашусь, хочу тебе понравиться.
        - Делай как знаешь.
        Я предпочла бы услышать другое.
        - Мы сможем спать в гостиной, я все подготовила, тебе не придется подниматься.
        - Я вернулся домой не для того, чтобы спать на диване, - возразил он.
        Мне понадобилось несколько секунд, чтобы смириться с сухостью его тона.
        - Тебе ничего не нужно?
        - Придвинь поближе костыли, и все будет о’кей.
        Я подала ему костыли и пошла на второй этаж. Перед тем как заняться собой, я заглянула к детям и попросила их спуститься к отцу. Они только и ждали сигнала и тут же скатились по лестнице. На них можно положиться, все пройдет хорошо. Но можно ли положиться на Ксавье? Поведет ли он себя с детьми достаточно бережно? Я взяла одежду, которую тщательно выбрала до того, как ехать в больницу. Пусть он не проявил энтузиазма, я все равно поступлю как раньше: буду красивой ради него, как делала это всегда, когда мы отмечали какое-нибудь событие. Я долго стояла под душем, очень горячая вода помогла мне немного расслабиться, но не сумела рассеять нарастающую тревогу. Ксавье не рад возвращению, и мне не удавалось смириться с этим. В какие-то минуты он, несомненно, был доволен, что снова с нами, но эта радость быстро испарялась. Мне было плохо, печаль душила меня. Завернувшись в полотенце, я расчесала волосы и впервые заметила в гуще темно-каштановой копны несколько седых прядок. Я постарела, мимические морщины стали менее лукавыми, напоминая о том, что я реже смеялась и улыбалась, вот они и предпочли отражать
тяжелый опыт последних недель, а не удовольствие от жизни. Я встретилась в зеркале с собственным взглядом, и он меня напугал: в нем читалось смятение, едва ли не беспомощность и тоска. Как такое возможно? Ксавье дома, а я невыносимо одинока.
        Я запуталась в своих тревогах и непонятных чувствах. Мои мысли переключились на больницу и на Сашу, оставшегося там со своей женой. Был ли он таким же одиноким, как я? Считал ли, что жена превратилась в незнакомку? Если бы только я могла поговорить с ним, увидеть его. Вспоминает ли он меня? К горлу подкатила тошнота. Я с трудом помешала себе наброситься на собственное отражение в зеркале. Нужно срочно прекратить все эти блуждания, сконцентрироваться на главном, на Ксавье, на воодушевлении детей. Я была сама себе противна. Разве при таких обстоятельствах можно быть эгоисткой?! Я себя не узнавала.
        Возьми себя в руки, Ава. Забудь. Позаботься о близких, о своей любви.
        Если бы к нам в гости неожиданно заявился незнакомец, он бы нашел обычную семью, празднующую день рождения. Его бы позабавило возбуждение детей, особенно младшего, которому не терпелось развернуть подарки. Он бы оценил продуманное украшение стола, удивился золотым блесткам, догадался, что тут приложили руку дети или, быть может, лучшая подруга хозяйки, экспансивная, но очаровательная и любящая всех членов семьи. Он бы счел комичным оцепенение художника, который робеет от своего присутствия в этой компании в качестве полноправного члена узкого круга близких. У незнакомца бы потекли слюнки при виде вереницы блюд. Он бы охотно пригубил бокал с шампанским. Он бы ни за что не пропустил растроганное лицо дедушки, возвышающегося в центре своего племени, но при этом особенно внимательного к дочке, на которую то и дело поглядывает. Он бы обязательно отметил, как она пожирает мужа глазами, в которых то и дело вспыхивают звездочки эмоций. Он бы разглядел шрамы отца семейства, довольно серьезно искалеченного, но решил, что вроде ничего страшного, раз тот уже дома. Случайный гость пришел бы к выводу, что в
этой красивой семье все счастливы, что все у них хорошо, и покинул дом, не попытавшись соскрести глянец с идиллической картинки. Но если бы он побыл подольше и взял на себя труд внимательнее понаблюдать, он бы увидел нечто совсем другое. Его бы в конце концов заинтересовало, почему у отца семейства часто - слишком часто - отсутствующий взгляд, и ему бы даже показалось, что этот человек ощущает себя не на своем месте. Он бы задался вопросом, почему тот почти ничего не ест и, главное, почему не всегда реагирует, когда к нему обращаются дети. Если бы он получше проследил за разговорами за столом, его бы удивило, что все они ни о чем. И тут до него бы дошло, что эти разговоры поддерживаются целиком и полностью тремя гостями и детьми. А потом он бы неминуемо подметил грусть мамы, которой явно не по себе. Он бы счел ее напряженной, с оголенными нервами, испуганной отстраненным поведением мужа. Он отдал бы себе отчет в том, что она изо всех - даже последних - сил старается, чтобы никто не догадался, как ей тяжело. И ему бы вряд ли удалось скрыть свое изумление по поводу столь раннего окончания ужина… Уже на
пороге он бы обратил внимание на подбадривающее выражение лиц гостей, которые ласково похлопывали по спине папу и маму. Возможно, он бы не сразу ушел, остался в доме, чтобы разобраться, что же все-таки происходит. Его бы растрогали поцелуи, которыми дети осыпали папины щеки, и он мысленно последовал бы за мамой, поднимающейся по лестнице, чтобы их уложить. Он бы не упустил папин утомленный вздох и выражение гнева и боли на его лице, когда тот остался один. Точнее, когда он счел, что остался один, поскольку жена уступила любопытству и постояла на лестнице, чтобы оценить реакцию мужа. Случайный визитер бы проследил, как женщина снова, хоть и с большим трудом, натягивает маску «все не так уж плохо», возвращаясь из детских в гостиную. Он бы полюбовался тем, как она тщательно наводит порядок, мило отмахиваясь от сетований мужа на неспособность ей помочь. И он бы в последний раз позволил себе проявить активный интерес - проследил за тем, как они идут спать, как медленно совершают опасный подъем по лестнице, физически ощутил тяжесть груза на их плечах и пришел к выводу, что вопреки бесспорной любви этих
двоих друг к другу сегодняшней ночью любви между ними не будет.
        Подъем по лестнице на костылях с негнущейся ногой был настоящим хождением по мукам. Но, стиснув зубы, Ксавье все же добрался до последней ступеньки.
        - Нужно было нам остаться внизу, - огорчилась я.
        - Я тебе уже все сказал, обсуждать больше нечего - я буду спать в нашей постели.
        Он заперся в ванной. Обычно мы заходили туда вместе. Я в смятении застыла перед закрытой дверью. Спазм перехватил горло. Эта дверь была как баррикада, крепостная стена, возведенная между нами. Я дождалась, пока Ксавье выйдет, чтобы, в свою очередь, воспользоваться ванной, торопливо почистила зубы и услышала, как с грохотом упали костыли.
        - Черт! Совсем безрукий, не хватало только разбудить детей.
        Я вошла в спальню, и у меня стиснуло сердце: он сражался с одеждой в тщетных потугах самостоятельно справиться с ней.
        - Давай помогу.
        - Нет!
        - Ну пожалуйста, позволь мне помочь. Ты ведь и так уже без сил, зачем тебе дополнительная нагрузка.
        Мы с трудом сдерживали смех, наблюдая за моими неловкими стараниями стянуть с него брюки. Но при этом я опасалась встретиться с ним взглядом, зная, что прочту в его глазах тревогу, смущение или даже отвращение к самому себе. Мне бы пробежаться пальцами по его торсу, когда я снимала с него рубашку, а он бы тогда прижал меня к груди. Но я по возможности не дотрагивалась до него, боясь нащупать незнакомый шрам. К тому же он отодвинулся от меня как мог дальше.
        - Ложись на мое место, там тебе будет удобнее, - предложила я.
        Я всегда спала слева от него.
        - Тебе тоже, - возразил он.
        Не говоря ни слова, он лег. Я тоже разделась, отвернувшись от него, как если бы моя нагота могла его смутить. Спешно натянув пижаму, я устроилась с правой стороны кровати, выключила лампу и стала ждать, уставившись в потолок. Он не шевелился, я тоже. Я не могла приблизиться к нему. Боялась, что он оттолкнет меня, и опасалась, что не узнаю его. Не чужой ли человек лежит рядом со мной? Судя по запаху, да, чужой. Я уже привыкла, что в больнице от него пахнет больницей. Но больничный запах в доме, в нашей кровати подавлял. С самого первого дня после аварии меня начало посещать чувство, будто наше общее тело разрезали на две половинки, и вот теперь это действительно случилось. Наши тела больше не звали друг друга, не притягивались. Дело не в желании, о нем я уже забыла, я хотела лишь утешения, спокойствия и умиротворения от того, что мы наконец-то вместе и можем дотрагиваться друг до друга, чтобы дать понять, что когда-нибудь все наладится.
        - Разбуди меня, если что-то будет не так.
        - Не беспокойся обо мне.
        Я поняла в очередной раз, что у меня дурацкая привычка все идеализировать. Я наивно полагала, что когда Ксавье снова будет дома, наша первая после перерыва ночь вместе выведет нас - нет, выведет его - на дорогу к выздоровлению. Но до этого было еще очень далеко.
        Глава десятая
        Следующие две недели мои нервы и стойкость подвергались тяжелым испытаниям. Нет, на Ксавье у меня уходило не очень много времени. Он никуда не выходил из дома, к нему регулярно приходил реабилитолог и иногда Кармен, которой нравилось обедать с ним. Но, закрыв за собой дверь, она с трудом скрывала шок от настроя Ксавье. Я регулярно прибегала домой, чтобы узнать, все ли с ним в порядке - он не отвечал на мои звонки и не понимал, что я беспокоюсь. Когда я врывалась в гостиную, он чаще всего демонстрировал равнодушное удивление.
        Присутствие Ксавье давило на всех домочадцев, и главной проблемой было его стабильно удручающее моральное состояние. Он слабел с каждым днем, и это его не волновало, с печалью констатировала я. И он все больше замыкался. В больнице я его не узнавала и постепенно даже стала считать это почти нормальным, но не дома же! Сначала я твердо верила, что через несколько дней все пройдет. Но нет. Полное отсутствие динамики. Хуже. Отрицательная динамика. Иногда я спрашивала себя, не скучает ли он по больнице, особенно когда он сражался со своим телом, чтобы встать ночью и включить свет на лестничной площадке, оставляя дверь спальни приоткрытой. Когда больничный период закончился и мы перевернули эту страницу, я не сомневалась, что наконец-то смогу помочь ему позаботиться о себе и своем восстановлении. Но даже дома я была безоружна и бессильна. Моя полная бесполезность подпитывала разочарование и усиливала обиду и горечь. Ксавье отказывался от любой помощи, несмотря на то, что самые простые повседневные действия были для него мучительны. Он по-настоящему страдал из-за вынужденной зависимости от других, и в
первую очередь от меня, а его физиологический дискомфорт зашкаливал. Все вместе это сводило его с ума, но вместо того, чтобы бороться за возвращение хоть какой-то власти над собственным телом, Ксавье предпочитал все глубже и глубже погрязать в тоске. И не говорил со мной об этом. Отказывался мне довериться. Теперь, когда он был дома, в обычном окружении, вместе с нами, его неспособность взять себя в руки еще больше бросалась глаза. Меня терзала почти физическая боль, когда я видела, как ему плохо и что стало с ним, когда-то таким сильным и надежным. Конечно, он пока не восстановил форму, и это нормально, но как принять радикальные перемены самой его сущности?! Я не была готова признать, что мужчина, которого я любила, исчез окончательно и бесповоротно, тем более не была готова смириться с этим. Я вела нескончаемую битву с собой, запрещая себе напирать на него. Когда мы были с ним в одной комнате, я ловила себя на том, что сжимаю кулаки, да так, что ногти впиваются в ладони, чтобы помешать выплеснуться злости, которая сама собой вскипала, не подчиняясь мне и вопреки моей любви и беспокойству за него.
        Ксавье мог бы съездить в ветеринарную клинику, познакомиться с положением дел и с человеком, который его заменяет. И я, и мой отец, и Идрис предлагали подвезти его, но бесполезно, он категорически отказывался и при этом не объяснял, почему не хочет даже думать о своей работе. Поговорить по телефону с тем, кто сейчас занимается его пациентами? Исключено. Одной из моих обязанностей была сортировка телефонных звонков, я также отвечала, как могла, на вопросы парня из клиники. Ксавье не хотел покидать дом, отказывался даже прогуляться по нашему садику. Я не понимала, чего он ждет. Все наши нечастые диалоги сводились к кратким отчетам о сеансах реабилитации, а в остальных случаях я вела монологи о всякой ерунде… Стоило мне попытаться затронуть какую-то более серьезную тему, и Ксавье ощетинивался. Он и раньше всегда замыкался в молчании, если был чем-то недоволен, но теперешний почти постоянный отказ от общения был лишь одним из проявлений его изменившегося характера. Он злился из-за любой мелочи, был нетерпелив с детьми, которых, нужно признать, не в чем было упрекнуть. Я перестала делиться с ним тем,
что имело для меня значение. Его не интересовало, чем я занимаюсь в галерее. Ему была безразлична выставка, открытие которой приближалось семимильными шагами, - плевать он хотел на нее. Предложив ему прийти, я получила в ответ отказ, который только с натяжкой можно было назвать вежливым. А ведь он еще вполне успевал восстановиться до выставки.
        Физические контакты между нами отсутствовали. Вечером мы ложились спать, и каждый оставался на своей половине кровати, без единой ласки, без единого поцелуя. Ни малейшего проявления нежности. Я уже забыла, что чувствуешь, когда любимый мужчина обнимает или гладит тебя или когда ты сама его крепко обнимаешь. Отсутствие человеческого тепла разрывало мое сердце. У меня ампутировали половину тела, а оставшаяся половина стала холодной: моя кожа, мои губы, мои желания погрузились в спячку. Это может показаться неправдоподобным, но после аварии я ни разу не видела мужа без одежды. Он запирался в ванной и запрещал мне входить. И сам не открывал дверь ванной, если я была там. В результате я стала робкой, стеснялась Ксавье. Мое тело больше для него не существовало, а его тело как объект эротических мечтаний стремительно удалялось от меня.
        Когда настал день его первой после выписки контрольной консультации в больнице, мне досталась функция такси. Я закрыла галерею после обеда, чтобы отвезти его, а когда мы подъехали к больнице, Ксавье вдруг объявил, что предпочитает посетить врача без моего сопровождения. И бросил меня в вестибюле, не проронив больше ни слова, не поблагодарив. Мое терпение подошло к концу, я была на грани срыва. Возмущение подавило все остальные эмоции и отвергло все доводы разума, и я сказала себе, что, чем расхаживать по вестибюлю, пережевывая мрачные мысли, лучше подождать в кафетерии. Я была почти уверена, что никого там не встречу. Или правильнее было бы сказать - не встречу Сашу. Переживала ли я из-за того, что между нами больше нет контактов? Или на меня снизошло успокоение? Или я была разочарована? Зачем терзать себя вопросами, не имеющими ответов? Эта пара музыкантов покинула нашу жизнь, решила я и усердно старалась не подпускать мысли о них - о нем. А как все воспринимал Ксавье? После выписки из больницы он ни разу не заговорил со мной об этой семье. Я тоже. Они нависли над нами, словно неотвратимая
угроза, эта тема стала табу и исподволь грызла нас обоих…
        Кофе по-прежнему был мерзким, я отодвинула свой стаканчик и попробовала поработать. Художники, как и коллекционеры, вроде бы опять поверили в мою профессиональную ответственность, однако я не собиралась довольствоваться столь малым. И вот примерно через четверть часа что-то отвлекло меня и мешало сосредоточиться. Я осмотрелась по сторонам, чтобы понять, в чем дело, и мне стало плохо. Через несколько столов от меня Саша сверлил меня своими черными глазами. Когда я пришла в кафетерий, его там не было, а это значит, что он появился позже и выбрал такой столик, где мог видеть меня, но при этом не навязываться. Получается, я прятала голову в песок. Почти убедила себя, что он ушел из моей жизни, но ошибалась. Мое тело прошил электрический разряд, и терзающая меня пустота вдруг заполнилась. Лицо Саши было предельно серьезным, он напряженно смотрел на меня в упор. Время растянулось до бесконечности, ни один из нас не хотел прерывать зрительный контакт. Иногда между нашими столами проходили люди, на мгновение заслоняя нас друг от друга, но мы не шевелились. Успокоение от того, что Саша никуда не делся со
своего места, было таким же разрушительным, как его гипотетическое исчезновение. Я не могла скрыться от него. А хотела ли? Неважно, потому что речь шла не о желании, а о долге. Я обязана была избавиться от его власти. Единственный выход - уйти, положить всему этому конец. Я неловко схватила телефон, сумку и набрала в легкие побольше воздуха - ведь чтобы выбраться отсюда, нужно будет пройти мимо него. Он тоже встал.
        - Не ждал, что застану вас здесь, - заявил он, - иначе бы не пришел.
        - Я тоже. Насколько мне известно, вы не очень-то любите это кафе.
        На его лице промелькнула саркастичная ухмылка. Несколько секунд мы молча и с вызовом сверлили друг друга взглядами.
        - Вы… вы меня…
        Мобильник в моей руке зазвонил, вовремя прервав меня. Мне показалось, что буквы имени Ксавье на дисплее выглядели раз в десять крупнее обычных. Саша, который не мог не прочесть его, сделал шаг назад. Все еще во власти стоящего напротив меня мужчины, я ответила на звонок.
        - Да, Ксавье?
        - Я освободился. Ты где?
        - Сейчас подойду к лифту.
        Я отключила телефон. Реальность. Мораль. Долг. Ответственность. Вздох.
        - Как себя чувствует Констанс?
        Саша тоже вздохнул.
        - На данный момент операция не актуальна.
        - Сочувствую. Надеюсь, позже ее все-таки сделают… Мне пора.
        - Конечно.
        Я не шевельнулась. Как и он.
        - Рада, что повидала вас.
        Я не смогла промолчать, это было сильнее меня. Он улыбнулся, и мне сразу стало и лучше, и хуже. Почему я не ухожу?
        Наши тела потянулись друг к другу, я задышала быстрее, его глаза еще больше потемнели. Опять напомнил о себе телефон, я вздрогнула. На какой-то миг я перестала быть собой.
        - Мне действительно нужно идти. Он…
        Проходя мимо Саши, я непроизвольно замешкалась и повернулась лицом к нему, он сделал то же. Мы стояли так близко друг к другу, что это становилось невыносимо. Я разорвала нашу близость и побежала к лифту, где меня ждал Ксавье.
        - Чем ты занималась?
        - Извини, я…
        Мобильник, который я сжимала в руке, звякнул, открыв мне путь к спасению.
        - Срочное сообщение. Что говорят врачи?
        - Все идет своим чередом.
        - О! Хорошая новость!
        Он равнодушно пожал плечами. Безразличие давно не покидало его, как если бы все это его не касалось.
        - Отвезешь меня домой?
        Оставшуюся часть дня я была как в тумане, и стоило мне улететь мыслями к Саше, мое тело напрягалось. Нет, я не могу увлечься им. Это исключено. С нашей первой встречи с Ксавье больше пятнадцати лет назад я не посмотрела ни на одного мужчину. Я безумно любила своего мужа, вопреки нашим разногласиям и его недостаткам. Впрочем, за них я его и любила. Я ничего не понимала. Во всем виновата моя теперешняя уязвимость, именно она заставляет меня думать о Саше неподобающим образом. При других обстоятельствах я бы Сашу даже не заметила, его присутствие ничего бы для меня не значило. Я заставила замолчать внутренний голос, нашептывающий, что я себя обманываю.
        После ужина, когда я заканчивала прибирать на кухне, я чуть не потеряла сознание, услышав за спиной голос Ксавье:
        - Спрошу на всякий случай, когда ты меня ждала в больнице, тебе случайно не попался муж…?
        Хорошо, что он не мог прочесть на моем лице охватившую меня панику. И неважно, что в его голосе не было ни намека на подозрение.
        - Нет.
        И тут мое сердце замерло. Только что я солгала Ксавье. Неужели интуиция шепнула мне, что я поступила плохо, встретившись с Сашей? Не имею ни малейшего представления. Хотя нет, некое представление у меня все же было…
        - Почему ты спрашиваешь? - с трудом выдавила я.
        Я обернулась, надеясь, что моя паника больше не заметна, но муж уже покинул кухню.
        Когда немного позже я подошла к нему с двумя чашками травяного чая - как будто отвар ромашки поможет мне уснуть, - меня ждал приятный сюрприз: на коленях у Ксавье лежал ноутбук. Он впервые проявил интерес к, скажем так, нормальной жизни, причем то, что он читал, прочно удерживало его внимание. Я принялась мечтать о том, как все встанет на свои места. Я подсела к Ксавье и протянула кружку, от которой он отказался, дернув головой. Как бы я хотела прижаться к нему, угнездиться у него под боком. Я придвинулась поближе и уютно устроилась на диване, подогнув ноги. Меня тянуло погладить мужа по голове. Раньше я бы спонтанно, инстинктивно дотронулась до него просто потому, что мне нравилось ощущать под пальцами его кожу. Что же меня удерживало теперь? Кто мне это запрещал? Да никто.
        - Что ты там ищешь? - рассеянно поинтересовалась я.
        Я убрала волосы у него со лба, он никак не реагировал. Мое прикосновение оставило его абсолютно холодным.
        - Пытаюсь узнать, как она… Вообще-то о ней ничего не известно.
        Я автоматически отдернула руку, как от ожога.
        - Что ты хочешь сказать? - спросила я чуть излишне визгливо.
        У меня ни разу и мысли не возникло поискать в интернете что-нибудь о них, о ней. О нем.
        - Мне важно выяснить, кто она. Так странно - я впервые вижу ее лицо… У меня остались от аварии только короткие обрывки воспоминаний, тогда было темно, и я не очень-то соображал.
        Ксавье сосредоточенно читал, рассматривал фотографии.
        - Покажешь мне ее?
        Любопытство пересилило - мне вдруг тоже стало важно встретиться с этой женщиной. Я поменяла позу, поползновение приблизиться к Ксавье, судя по всему, было бы неуместным. Он поставил ноутбук мне на колени. И передо мной предстала Констанс. Ее красота меня не удивила. Она напоминала хрупкую принцессу, утонченную, но не высокомерную. От нее исходила притягательная нежность, возможно, из-за натуральных очень светлых волос и голубых глаз, в которых хотелось блаженно утонуть. На снимке, где она играла на скрипке, Констанс была еще великолепнее. Целиком погрузившись в свою музыку - я узнала это состояние, такое же было у игравшего на виолончели Саши, - она летела, парила, и на ее губах блуждала улыбка. Ангел.
        - Я уничтожил ее.
        Я оторвалась от созерцания этой женщины и переключилась на Ксавье. Он впился в нее взглядом, его лицо окаменело от боли, чувства вины и какого-то нездорового влечения. Нужно было срочно его успокоить, найти правильные слова. Пусть он прекратит обвинять себя. Все равно уже ничего не изменить.
        - Не говори так, Ксавье, может быть, однажды она опять будет играть.
        - Откуда тебе знать? Судя по последним сведениям, дела плохи… Заодно я уничтожил и ее мужа, всю их жизнь. У них одна, общая страсть. Ты знала, что он дирижер?
        Не могу я соврать ему еще раз.
        - Да, помнится, он мне говорил…
        - Он будет стоять за пультом, а она - наблюдать за тем, как он дирижирует… Как они это вынесут? По моей вине она исключена из жизни мужа. Он вернется к работе, и это будет нестерпимо для обоих. Вот, посмотри на него, и ты все поймешь. Он незаурядный человек! Что с ней станет?
        Что собирается делать Ксавье? Он забрал у меня ноут и правой рукой запустил поиск. Нет, невозможно. Он не может подвергнуть меня этому испытанию. Ох, слишком поздно останавливать его. И какую причину я приведу, не выдав себя? Нет такой причины. Он вернул компьютер мне на колени и - вне всяких сомнений машинально - придвинулся ко мне, чтобы не упустить ни мельчайшей детали. То, что я переживаю, не происходит в реальности, мне снится кошмарный сон. Этого просто не может быть. Ксавье, одержимый своей навязчивой идеей, поглощенный мыслями о Констанс и Саше, прикасался ко мне впервые за долгие недели, не подозревая, что подсовывает мне под нос человека, который держит меня и не отпускает. Муж швыряет меня в яму со львами. Не догадывается, что причиняет мне невыносимую боль. Главное, скрыть смятение. Я съежилась и заперла на замок свое сердце, свои эмоции. Ксавье надумал показать мне запись выступления филармонического оркестра под управлением Саши. И вот он нажал на спусковой крючок.
        На сцену вышел элегантно одетый Саша, приветствовал публику, уверенно принял аплодисменты и широким жестом представил музыкантов своего оркестра. Потом он подошел к пюпитру с лицом гордым, торжественным, но при этом воинственным, на котором был написан вызов. Зал затих. Все затаили дыхание, и я первая. Я не желала на это смотреть, не желала при этом присутствовать, но экран притягивал меня, и в глубине души мне моя зависимость нравилась. Саша прикрыл глаза на секунду, а может, на две, три, четыре, пять. Затем он взмахнул палочкой, и зазвучала музыка. «Кармина Бурана». Единственная кантата, которую я люблю, потому что от нее вибрирует все мое существо. Камера то и дело возвращалась к нему, что неудивительно, поскольку он притягивал к себе свет, а излучаемая им страсть ошеломляла. Хотелось восхищаться им и только им, музыка была на службе его тела, а оно управляло ею. А временами казалось, что они поменялись ролями: не он дирижировал музыкой, а она им. От него исходила магнетическая мощь, которой невозможно было сопротивляться. И устоять тоже невозможно. По его лицу на впечатляющей скорости
проскальзывали мириады эмоций: ярость, соблазнение, властность, удовольствие, схватка. Он удерживал оркестрантов и публику кончиками пальцев, он видел все, взгляд был необыкновенно острым. Его игра на виолончели произвела на меня огромное впечатление, но оно не шло ни в какое сравнение с тем, что я чувствовала, впившись взглядом в экранную картинку. Я поклялась себе, что ни за что и никогда не стану смотреть не в записи, а на сцене, как он дирижирует оркестром. Музыка первой хоровой композиции набирала силу и громкость, звучание наливалось мощью, и я испугалась, что вот-вот перестану контролировать свои эмоции. Этого допустить нельзя. Когда по приказу Саши взорвались хор и оркестр, я, не помня себя, захлопнула крышку ноутбука.
        - Хватит, Ксавье! Будешь продолжать в том же духе - свихнешься.
        И я вместе с тобой.
        - Выкинь ее из головы! Ничего сделать нельзя!
        Я вскочила, постояла, успокаивая колотящееся сердце и не позволяя себе закрыть глаза и поместить Сашин образ на экраны век.
        - Я не могу, Ава.
        Его покорность и пассивность сломили мое сопротивление. Почему он не сражается?
        - Что же ты, сделай усилие! Прекрати бесконечно прокручивать в уме аварию, перестань говорить со мной об этих людях, абсолютно посторонних для нас! Они нам вообще никто! Стопроцентные незнакомцы! И ты тоже превращаешься в незнакомца! Ты не стараешься выздороветь, вернуться к своей жизни, ты не хочешь взять себя в руки. Это уже не ты. Я жду тебя, Ксавье, и мне кажется, что я уже много месяцев провожу жизнь в ожидании. Я устала. Ну действуй же ты, наконец!
        Его лицо изменилось, стало жестким, почти агрессивным. Он оперся на костыли, встал и подошел ко мне - мрачный, враждебный.
        - Должен ли я напомнить тебе, Ава, кто попал в аварию? - От его ледяного металлического голоса у меня застыла кровь.
        - Я, это был я, а не ты. Я и она! Так что перестань мне указывать, что я должен или не должен делать! У тебя нет ни малейшего представления о том, что я переживаю, какие муки мне приходится выносить.
        Он был вне себя, становился неуправляемым. Куда девалась его пресловутая сдержанность?
        - Но…
        - Дай мне договорить! - заорал он. - Хочешь знать, что меня достает? Не выношу, когда ты делаешь вид, будто ничего не изменилось и наша жизнь такая же, как прежде. Черт побери! Ты повторяешь эти два слова при каждом подходящем и неподходящем случае: «как прежде, как прежде, как прежде»! Меня от них тошнит! Нельзя притвориться, что ничего не случилось, так как это уже случилось! Кончено! Забудь обо всем, что мы пережили вместе до того. Я больше никогда не буду тем, кого ты знала. Я изменился, окончательно и бесповоротно! Поэтому прошу тебя, перестань искать человека, за которого ты выходила замуж, его больше нет! Хватит беспокоиться обо мне, ты не можешь вот так ждать меня вечно, живи своей жизнью!
        Каждое его слово наносило рану, которая уже никогда не затянется. Его жестокость и озлобленность ужасали меня, никогда раньше он таким не был. Я и не догадывалась, что в нем кипит столько агрессии.
        - Что на тебя нашло?
        - Ты же все время хотела, чтобы я с тобой поговорил, ну вот, дело сделано. Ты знаешь, что со мной, и знаешь, чего я хочу. Но я все же повторю еще раз, чтобы ты уж точно все поняла. Я хочу, чтобы все оставили меня в покое, и ты - первая!
        У меня подкосились ноги, я была сражена, убита наповал. Ксавье, мужчина, которого я люблю, отец моих детей, отверг меня. Недвусмысленно и абсолютно осознанно. Ни намека на угрызения совести или на сопереживание. Он полностью отдавал себе отчет в том, что говорит. Замолчав, он направился к лестнице, а я смотрела ему в спину, пока он не скрылся. Дверь спальни хлопнула. Парализованная, я целую вечность простояла в центре гостиной, не веря в реальность того, что только что произошло. Я совсем не была готова к взрыву. У меня мелькнула мысль взять вещи и сбежать к Кармен, но это было неосуществимо, не брошу же я детей. Ксавье не понимал: я притворяюсь, что ничего не изменилось, ради них, ради Пенелопы и Титуана, которые терпели тягостную обстановку в доме и не роптали. Он совершенно забыл о наших детях. Я тоже пошла в спальню - спать на диване я не собиралась, но и с ним спать не придется: он перебрался в гостевую комнату. Ну вот я и в конце пути. Положив ладонь на ручку двери, за которой он забаррикадировался, я беззвучно плакала. Душа моего мужа словно умерла. Наша любовь… куда делась наша любовь?
        Ксавье не удостоил нас своим присутствием за семейным завтраком. Я объяснила детям, что он плохо спал. Что частично было правдой, так как много раз за ночь, в промежутках беспокойного сна, я слышала стук его костылей по полу и звук ударов, когда они у него падали или когда он их швырял. Я отвезла Титуана в школу и заехала домой. Я не удивилась, найдя Ксавье за кухонным столом с кружкой кофе. От меня не укрылось, что он вздрогнул, когда я вошла. Он не ожидал меня увидеть.
        - Не беспокойся, я ненадолго.
        Я налила себе кофе, непринужденно прислонилась к рабочему столу и посмотрела на него в упор, мой взгляд был таким же жестким, как и его. Мне досталась плохая роль в скверном фильме. Я страдала от того, что мы превратились едва ли не в противников, и с каждой минутой, думалось мне, я теряю кусочки своего «я». Ксавье расшиб тело и сломал кости, мне же он разбивал сердце.
        - Я услышала все, что ты сказал, и хорошо поняла суть, можешь не волноваться. Я оставлю тебя в покое, ведь ты этого хотел, об этом говорил? Твои слова… я их не скоро забуду и вряд ли когда-нибудь прощу. А пока я выполню твое желание, будешь сам справляться, сам исхитришься… восстановить себя, позаботиться о себе и успокоиться. Больше не рассчитывай на меня. Я сделала все, что смогла, но мои старания и моя любовь, судя по результату, были бесполезны, их не хватило. У меня единственная просьба: будь очень бережен с Пенелопой и Титуаном.
        Я сделала еще глоток кофе, поставила чашку за спиной на стол и в последний раз обратилась к нему:
        - Хорошего дня.
        Глава одиннадцатая
        Яне сразу открыла галерею для публики: войдя, первым делом заперлась в кабинете и выплакалась. Мне пришло в голову, что ни разу с момента аварии у меня не проливались настоящие потоки слез, как если бы я только сейчас пересекла последнюю черту. Как мы дошли до полного взаимоуничтожения? Под нашими ногами, нет, под моими ногами разверзлась земля. Отголоски этого несчастного случая были катастрофическими и никогда не смолкнут. Ксавье сравнял с землей все наши ориентиры, нашу любовь, наше умение прислушиваться друг к другу. Куда делся мой муж? Где этот чуткий, заботливый, великодушный мужчина? Как он превратился в такое грубое, жесткое, категоричное, замкнутое существо? Почему я его больше не понимаю? Почему ни разу после той трагической ночи он не доверился мне? Раньше мы с ним говорили обо всем. Раньше… давно прошедшее время.
        Ксавье разрушал себя и заодно меня. Но если в мои планы не входит пассивное созерцание того, как мой мир рассыпается в прах, может быть, я действительно должна жить своей жизнью, не беспокоясь о нем, как он мне велел? С другой стороны, не могу же я вот так взять и бросить его на трудной дороге. Я слишком люблю его, чтобы так поступить. Само мое существование без него немыслимо. Но что надо сделать, чтобы он вновь стал самим собой, как мне вести себя, чтобы вернуть его? Этого я не знала. Он меня терпеть не мог, мое присутствие приносило ему больше вреда, чем пользы. Ему ничего не хотелось, его не радовали даже дети, не говоря уж о жене. Эта авария похитила его любовь ко мне. Но если я с этим соглашусь, значит, нас больше никогда не будет. Мой инстинкт самосохранения требовал, чтобы я боролась за выживание. Я обязана выстоять. В очередной раз. Я вытерла слезы, тщательно накрасилась заново, заставила себя улыбнуться своему отражению в зеркале, проглотила комок в горле, покинула надежный, безопасный кокон своего кабинета и возвратилась в мир, в галерею.
        Несмотря на расчудесные клятвы и массу безотлагательных дел, я не могла не беспокоиться о Ксавье, не могла согласиться на бездействие, на пассивное наблюдение за медленным угасанием его духа. Я должна использовать все возможные средства, и неважно, какую боль я себе причиню. Да, я могу спровоцировать агрессивную реакцию Ксавье, но буду ее игнорировать. Я с самого начала отказывалась слушать, когда он заговаривал о своей жертве. Сперва - чтобы помешать ему бесконечно терзаться из-за случившегося, и пусть он сосредоточится на своем выздоровлении, на своем выживании. Его фиксация на собственной вине возмущала меня. Такой благородный человек, как Ксавье, не мог сознательно причинить зло, он не собирался разрушать чью-то жизнь. Он просто допустил ошибку - о которой, кстати, я от него ни разу не слышала. Я знала только, что он хотел объехать Констанс. Как? Каким образом разворачивались события? Однако в последние пару недель я старалась защитить уже не Ксавье, а саму себя, и для этого необходимо было удерживать ту супружескую пару на расстоянии.
        Его «это наше с ней, а не твое дело», его жестокость, выплеснувшаяся накануне, нанесли мне страшную рану, но имели, тем не менее, один плюс. Я поняла, что если Ксавье однажды исцелится, то только благодаря этой женщине. При условии, что она согласится простить его. Я должна отдать судьбу Ксавье, его здоровье, его жизнь в руки другой женщины. Вручить ей моего мужа и положиться на нее. Тогда как я, та, которую он любит - если он меня еще любит, - обязана освободить место. Я наконец-то признала бесспорное: не в моей власти излечить его. Может, это удастся Констанс? И тогда она, как ни крути, вклинится между нами. Но разве это еще не произошло, причем без ее ведома и незаметно для меня?
        Единственный человек, который откроет мне доступ к спасительнице моего мужа, это Саша. Тот, кто взял меня в плен, кто заполонил мои мысли.
        Я закрыла галерею чуть раньше обычного и поехала в больницу. Нашла на парковке Сашину машину, тоже припарковалась и принялась ждать. Я караулила его появление, сосредоточившись на своей цели, не подпуская ни одной посторонней мысли. Иначе я бы просто удрала, а на вторую попытку мне бы не хватило храбрости. Спустя час я узнала его высокую спортивную фигуру. Сбежав по лестнице, он пошел быстро и с неизменно каменным лицом. Я покинула свое убежище и приблизилась к его машине. Он поднял голову, будучи в трех метрах, и, заметив меня, отшатнулся. Его лицо выражало удивление и непонимание: он спрашивал себя, что меня сюда привело. Подозреваю, что накануне наше магнетическое влечение подтолкнуло его к тому же выводу, что и меня: нам следует избегать встречи. Хватило одного взгляда, чтобы подтвердить нашу правоту.
        - Зачем вы здесь? - спросил он после долгого тяжелого молчания.
        Чтобы справиться с захлестнувшими чувствами, я сжала виски ладонями и зажмурилась. Я готова была вырвать себе волосы - так мне было страшно и плохо.
        - Да что происходит? - настаивал он, подходя ко мне.
        Я приказала себе посмотреть на него, но все же подалась назад.
        - Саша, я очень не хотела бы обращаться к вам с этой просьбой, но… Мне неловко, даже когда я только думаю об этом, но у меня нет выбора… и я надеюсь, что вы меня простите.
        - Говорите.
        Я стиснула зубы, чтобы не отступить в последнюю минуту. Впрочем, я знала: он не позволит мне уйти, ничего не объяснив.
        - Согласится ли… не будет ли Констанс против разговора с Ксавье?
        Он изумленно открыл рот.
        - Ксавье не знает, что я здесь, но вчера у нас кое-что случилось, ну, он сказал мне такое, что… Ему совсем плохо, он в помрачении… и я подозреваю, что пока он не поговорит с вашей женой, пока не увидит ее, он не выкарабкается.
        Горькая складка прорезала его щеку.
        - С тех пор как Констанс пришла в сознание, она только и делает, что переживает из-за вашего мужа, считая, как странно это ни звучит, что несет за него ответственность. Она с каждым днем проваливается все глубже, а я бессилен помочь ей…
        Я не могла прийти в себя от потрясения. Мы с Сашей терпели одни и те же муки. Он порылся во внутреннем кармане пальто, вынул бумажник и открыл его. После едва уловимого колебания достал визитную карточку и протянул мне.
        - Я догадываюсь… нет, я знаю, что она так же нуждается в нем, как он в ней. С ней всегда можно связаться.
        Каждый из нас вцепился в свой угол карточки и не отпускал, пока Саша не вздохнул и не разжал пальцы.
        - Спасибо, - прошептала я.
        Я была готова уйти, не мешкая. Зачем причинять себе дополнительную боль, если я и так уже достаточно измучена?
        - Ава, подождите, пожалуйста.
        Я резко остановилась, подняла глаза к небу в бесполезных поисках лазейки для бегства, после чего подчинилась, покосившись на Сашу через плечо.
        - Помните, мы пообещали друг другу еще раз пообедать вместе, но у нас так и не сложилось.
        Я повернулась к нему.
        - Между прочим, это было мое предложение.
        Тогда, когда я его сделала - а та эпоха казалась сейчас нереально далекой, - обед с ним еще не представлял собой сомнительное предприятие. Мы были просто мужчиной и женщиной, подавленными и растерянными из-за тяжелейшего состояния наших супругов. А как все охарактеризовать сегодня?
        - Если я завтра подойду к галерее и вы не будете заняты, мы сможем это организовать?
        Я печально улыбнулась, Саша тоже.
        - Я бы очень хотела, но не уверена, что это хорошая идея…
        - По-моему, тоже… Ладно, поглядим…
        Я вырвалась из-под власти его гипнотического притяжения и поспешила к машине.
        За ужином я собрала волю в кулак, чтобы не пугать детей понапрасну. Ксавье меня терпеть не мог, но я вела себя так, как если бы ничего не случилось. Я что-то говорила о работе, интересовалась школьными занятиями детей, поддерживала их проекты проведения выходных всей семьей. Но в какой-то момент нежелание Ксавье участвовать в разговоре окончательно достало меня, я захотела причинить ему боль, и пусть ему станет не по себе. В конце концов, сколько мучений я выношу из-за него.
        - Ты связывался с парнем, который тебя заменяет?
        Ксавье испепелил меня взглядом. Я это поняла как ответ «нет».
        - Он мне недавно звонил, а я не знала, что ответить. Я же не ветеринар, в отличие от тебя.
        Он стиснул зубы.
        - Когда ты опять будешь работать у себя в лечебнице, папа? - невинно поинтересовалась Пенелопа.
        - Понятия не имею, - сухо ответил он.
        Я подняла ладонь, успокаивая дочку, которая расстроилась из-за того, что обидела отца, и рассердилась на себя за то, что спровоцировала его. Но я по-прежнему была на нервах или даже еще больше - после встречи с Сашей. Поэтому я решила выкинуть из головы Ксавье и подождать, пока дети лягут спать и будут, соответственно, избавлены от наших стычек. Да, он меня предупреждал, что бесполезно обсуждать ситуацию. Но неужели он считает, что мне под силу отказаться от него? Это же невозможно, даже если бы я вдруг вознамерилась сделать это. Ксавье - часть меня, я принадлежу ему, он принадлежит мне. Разве можно отказаться от себя? По его мнению, можно… Вполне вероятно, что он даже хочет этого. Я - нет.
        Убедившись, что дети крепко спят, я вынула из сумки визитную карточку. У Ксавье будет номер Констанс, и ситуация окончательно выйдет из-под моего контроля. Меня усадят на скамейку запасных и не позволят следить за происходящим. Но я должна согласиться на это ради него. Я обязана дойти до конца ради него. «Мы» - такое понятие перестало для меня существовать. Обратимы ли последствия причиненного вреда или уже нет? Мы проваливались в черную дыру.
        Ксавье сидел перед телевизором. Он уставился на экран, ничего не видя, звук был выключен.
        - Ксавье, - позвала я.
        Он среагировал на мой слабый голос, покосился на меня и как будто перестал пялиться на телевизор.
        - Я сделала для тебя последнее.
        Он нахмурилась, моя настойчивость его раздражала.
        - Будь любезен, дай мне договорить. После того ужаса, который ты вывалил на меня прошлым вечером, можешь уделить мне хотя бы пару минут внимания.
        Он потупился, и по его лицу промелькнуло что-то вроде тени сожаления. Но, может, я это себе нафантазировала.
        - Слушаю тебя.
        - Посмотри на меня, Ксавье!
        Он подчинился.
        - Я поняла, что не в состоянии ни помочь тебе, ни спасти от твоих демонов. Я бессильна, потому что не пережила того же испытания, что и ты. Я не согласна с этим, не согласна с тем, что исключена из твоей жизни, но я тебя слишком люблю, чтобы ничего не делать и не попытаться все стерпеть. Я готова впустить в твою жизнь единственного человека, который вдруг да заставит тебя возродиться.
        Он ни слова не понимал из всего, что я говорила. Я протянула ему визитку Констанс, он схватил ее, прочел, его руки дрожали.
        - Ты можешь ей написать. Или позвонить, телефон у нее с собой. Теперь у тебя есть возможность сделать первый шаг.
        Он прокашлялся и, опершись на костыль, с трудом встал с дивана. Проковылял туда-сюда по гостиной. Подошел ко мне, его лицо было взволнованным. Меня пронзила боль от краткого изумрудного проблеска в его взгляде.
        - Спасибо…
        - Надеюсь, тебе это поможет. Пойду спать.
        Я ушла, не могла дольше оставаться рядом с ним.
        - Где ты взяла эту визитку? Как ты ее раздобыла?
        Я не стала уклоняться от ответа и обернулась к нему.
        - Попросила у Саши, ее мужа. Поехала сегодня вечером в больницу, рассчитывая его найти. И мне повезло. Причем вдвойне - он согласился тебе помочь…
        Мы постояли, не отрывая друг от друга глаз. Силился ли он что-то прочесть на моем лице? Отыскать какой-то скрытый смысл?
        - Спи спокойно, - бросил он, повернувшись ко мне спиной.
        Этой ночью Ксавье вернулся в нашу спальню.

* * *
        Я благодарила господа, в которого не верила, за подсказанную идею выставки ради перезапуска галереи. Я твердо знала, что не имею права на ошибку, и потому выкладывалась по полной, чтобы все сработало. Мои художники и коллекционеры больше не будут нести потери из-за моей частной жизни. Но как же трудно обойтись без мыслей о Ксавье, о том, чем он занят. Позвонил ли Констанс? Да и вообще, сделает ли это? Ну конечно, сделает. Он же неделями ждал этой возможности, готовился к ней. Однако кто знает? Вдруг мне стоило раньше связать его с ней? Тогда, чем черт не шутит, мы бы до такого не дошли. Стало бы ему лучше?
        Ближе к полудню заявилась Кармен. Кое-что все же не меняется, и это прекрасно. Судя по ее осунувшемуся лицу с черными кругами, она провела ночь с руками по локоть в глине. Волосы она укротила посредством разноцветной ленты, следы глины остались у нее на щеках, она явно не успела поспать и забыла зайти в душ. Я обожала такое ее состояние - настоящий глоток свежего воздуха.
        - Аванита, дорогая! Мне бы не помешал бокал вина! Но одна я не пью, так что приглашаю тебя на обед.
        Обед… Я выглянула на улицу. Он не придет, это уж точно.
        - Ты ждешь кого-то?
        Я покачала головой.
        - Нет, естественно, нет.
        Вскоре мы закрыли галерею. На улице я не сумела помешать себе оглядываться, сворачивая шею. У меня оставалась слабая надежда. Но на что, интересно, я рассчитывала? Тем более в компании Кармен.
        - Ты точно никого не ждешь? Может, своего большого зверя… Он наконец-то осмелился выползти из берлоги?
        Она громко расхохоталась, у нее был прекрасное настроение.
        - Большой зверь разъярен, Кармен.
        Она тут же стала серьезной.
        - А львица обороняется, если я не ошибаюсь.
        - Она защищается, чувствуешь разницу?
        Кармен остановилась посреди улицы и схватила меня за руки.
        - У вас проблемы?
        - Не хочу об этом говорить. Бесполезно и причиняет боль.
        - Ава… ты не справишься, если будешь все держать в себе.
        - Я делаю что могу с тем, что у меня есть, Кармен. А тебя просто прошу быть наготове, если ты понадобишься детям.
        - Вы с Ксавье два сапога пара: всякий раз, заходя к нему, я из кожи вон лезу, чтобы заставить его заговорить, а он нем, как могила. И еще… должна признаться, что я его предостерегла.
        - Насчет чего?
        - Мы все согласны, что он пережил нечто жуткое и у нас не получится поставить себя на его место. Но это извиняет не все. Мы, по-твоему, слепые? Твой отец, я, даже Идрис - всем нам интуиция подсказывает, что у вас что-то неладно…
        - Что ты ему сказала, Кармен?
        - Что если он и дальше будет себя так вести, он тебя потеряет.
        - Спасибо, что попыталась встряхнуть его. Но он хочет, чтобы его оставили в покое.
        - Ты имеешь право жить, не забывай.
        Ее беспокойство было осязаемым, но я бы предпочла сменить тему. Я взяла ее под руку, и мы пошли рядом.
        - Ты повторила слова Ксавье… Расскажи мне лучше о своих работах, пока я не нагрянула к тебе в мастерскую!
        Она ругнулась на родном языке, но мою просьбу выполнила.
        Стемнело. После обеда с Кармен я вернулась к работе, ко мне зашли несколько потенциальных клиентов, а один из художников принес новое полотно. Прораб явился, чтобы в последний раз оценить помещение перед началом косметического ремонта, который должен быть обязательно закончен к вернисажу. И закрыться на ремонт нельзя, об этом я уже его предупредила. Значит, нужно продумать алгоритм и приводить в порядок зал за залом, по одному. Я выбрала наиболее удачные картины каждого из моих художников и выставила их в залах, где не было маляров. Остальные полотна, в том числе самые хрупкие, перебрались в мой кабинет и в кладовку, которая служила кухней. Из-за этих перемещений в галерее поселилась особенная тишина, в которой каждый шорох, каждый звук отзывался эхом. Поздно, я уже должна быть дома. Бедняжка Хлоя, боюсь, скоро она откажется от нас, не выдержав регулярные переработки и царящую в доме мрачную атмосферу.
        Как раз когда я была готова уйти, мне послышалась музыка за смежной стеной. Воображение шутило со мной злые шутки. Я, конечно, просто мечтала. Мечтала о немыслимом, о запретном. Я быстро пробежала по трем залам и приложила ухо к стенке. Действительно, звуки шли оттуда, из-за стены. Кто-то играл. Кто-то играл на виолончели. Саша был там. Он пришел в соседний дом, но по дороге не заглянул в галерею. И теперь играл, сообщая мне о своем присутствии. Я приложила ладони к стене и изо всех сил зажмурилась. Мелодия была отчаянно грустной. Я хотела его увидеть, но мы должны остановиться. Он по одну сторону. Я по другую. А между нами Ксавье и Констанс. Я обязана загасить тлеющий во мне огонь.
        Глава двенадцатая
        Яоставалась бессильной свидетельницей, лишенной права участия в медленном возрождении собственного мужа. Страшно признавать, но, поскольку Ксавье полностью вычеркнул меня из своей жизни, я воспринимала его перемены с позиции ни на что не годной зрительницы, которая с трудом терпит их. А ведь я мечтала о том, чтобы ему стало лучше, но теперь, когда мечты превращались в реальность, я нервничала, потому что меня от всего отлучили и, главное, мой муж окончательно отгородился от меня. Ксавье установил контакт с Констанс. Ему не нужно было ставить меня в известность, я и так все поняла. Он не мешкал: после получения визитной карточки ему понадобилось всего лишь каких-то четыре дня.
        У меня вошло в привычку ночью подолгу всматриваться в него в полумраке нашей спальни. Я с удивлением замечала, как с каждым днем складка между бровей разглаживается, он стал лучше спать и больше не вставал, чтобы включить свет на лестнице. Сон его улучшился, и никакие чудеса для этого не понадобились. Я наблюдала, как внутри него ослабляется тугая пружина, а взявшее в тиски ожесточение понемногу тает. Мое сердце сжималось от любви к нему и отвращения к себе.
        Я ревновала к власти, которую эта женщина имеет над моим мужем. Сначала уничтожив его, она принялась лечить, перевязывать ему раны. А я, любившая Ксавье так давно, готовая взять на себя его раны и тоску, пойти на все, лишь бы помочь ему, не дать утонуть, я, для которой он был всем, в результате оказалась никчемной. Он нуждался в ней, а не во мне.
        А она… Это ангельское создание, спустившееся с небес, эта фея не только отняла у меня часть души моего мужа, но с ней был и мужчина, который волновал меня, выбивал из равновесия гораздо сильнее, чем я могла предположить. Он был не просто одним из тех, на кого я могла бы обернуться на улице. Нет, меня пьянило его присутствие, его харизма, он пробуждал мое уснувшее после несчастного случая тело и мою изболевшуюся душу.
        Саша ежедневно приходил играть к Жозефу и оставался в лавке все дольше. Значит, он меньше задерживался в больнице, уступал место Ксавье, как я уступала свое его жене. Мой муж сменял его в палате Констанс. Вечером музыка звучала громче. Я слушала ее с выключенным светом, в темной галерее, прижавшись всем телом к стене, как если бы хотела дотянуться до Саши. Я не двигалась с места, пока он не прерывал игру, и только тогда выходила. В мастерской всегда был Жозеф, он не мешал Саше спокойно играть в дальнем помещении. Я махала рукой старику, он по привычке открывал дверь, чтобы пожелать мне хорошего вечера и поболтать минуту-другую. Я отклоняла предложение войти внутрь и согреться. Я пользовалась его доброжелательностью и симпатией, чтобы утолить свое желание увидеть Сашу. Мне было стыдно за себя. Каждый вечер за спиной хозяина лавки вырисовывался во тьме коридора Сашин силуэт. Бедняга Жозеф, он не отдавал себе отчета в том, что, разговаривая с ним, я не понимаю ни слова из тех, что произношу. Он не догадывался, что я смотрю не на него, что мой взгляд убегает за его спину, чтобы встретить мрачные
Сашины глаза. Я прощалась с Жозефом, и Саша растворялся в темноте. Чтобы хоть как-то прийти в себя, я сочиняла истории, откуда эта злосчастная авария вычеркивалась, а мы с Ксавье были всем довольны и влюблены, с нами были дети, и мы все вместе строили множество планов. Когда я уже была готова провалиться в сон, в мои мечты вторгался Саша, я вздрагивала и подавляла боль от мысли, что могла никогда его не встретить.
        Тем вечером я возвращалась домой немного позже, чем накануне. Сашина виолончель звучала всю вторую половину дня и позже, вечером, - дольше, чем обычно. Я почувствовала, что он зовет меня, хочет, чтобы я пришла, приблизилась к нему. Я томилась по другую сторону стены, не в состоянии вырваться. Я поздоровалась с Жозефом, и тут за его спиной вырос Саша. Меня напугали его стиснутые зубы и лицо человека на грани нервного срыва. Эта игра, не имевшая с игрой ничего общего, не могла продолжаться, в обозримом будущем мы слетим с катушек. Я бы дорого дала за то, чтобы узнать, что происходит в их семье. Разговаривает ли с ним Констанс? Не потеряли ли они друг друга по пути? Много вопросов и ни одного ответа.
        Голоса, доносившиеся из кухни, были, как мне показалось, веселыми. Я немного постояла, заставляя замолчать тоску и сомнения. Восторженные прыжки Месье были удачным предлогом, чтобы не сразу присоединиться к детям и мужу. Когда я поняла, что мне хватит сил, я, как ни в чем не бывало, зашла в кухню.
        - Всем добрый вечер!
        И опять же, как ни в чем не бывало, расцеловала детей, прикоснулась к губам Ксавье, в глубине души опасаясь, что он меня оттолкнет. Меня придерживала, не пускала смесь тактичности и страха, мешавшая просить у него большего. Я пробыла на кухне не долго, взяла бутылку воды и понесла на стол. Не терять бдительности. Держаться, держаться и держаться.
        - Ой, мама, а ты еще не видела! У папы сюрприз, - объявил Титуан.
        Я резко повернулась к Ксавье и с подозрением посмотрела на него. Он криво усмехнулся и приподнял левую руку. Никакого гипса. Его запястье было наконец-то свободно. Я ощутила удар в сердце. Значит, он сегодня ездил в больницу… То есть мы вообще перестали общаться. Я с таким усердием выполняла его просьбу прекратить заботиться о нем, что даже не знала о визите к врачу, а он не счел нужным мне сообщить. Мои глаза набухли слезами счастья пополам с досадой. Я бы очень хотела быть там, рядом с ним, ведь я так долго наблюдала за его страданиями. Но он лишил меня участия в своей победе над аварией. Я спонтанно сделала то, что, как я считала, я больше никогда не смогу себе позволить, - рванулась к нему и повисла у него на шее.
        - Осторожно, Ава, я все еще на костылях, - произнес он тихо и не враждебно.
        Я быстро отодвинулась и стала изучать его руку, похудевшую, побелевшую, покрытую незнакомыми мне шрамами и как будто очень хрупкую. Я осторожно заключила ее в ладони, он не сопротивлялся, и я поймала себя на том, что ласково глажу ее.
        - Тебе не больно?
        - Нет. Должен, впрочем, признать, что она какая-то странная, чувствительность пока еще не полностью восстановилась, я роняю вещи, рука довольно вялая, бессильная, но это должно пройти после реабилитации. Так они считают.
        - Ты же рад? - осмелилась я.
        Мы посмотрели друг другу в глаза, мы так давно этого не делали. Их зеленый цвет показался мне более мягким. Они были еще не такими, как раньше, но мы к этому шли. Меня поразило неожиданное открытие: хотя в моей жизни присутствовал Саша, желание вернуть мужа меня не покинуло и никогда не покинет.
        - Приятно, конечно, но это всего лишь запястье.
        Для него ерунда, а для Констанс вопрос жизни. Между прочим, все последнее время Констанс была для Ксавье важнее, чем он сам.
        - За стол, - грустно позвал он и, не задумываясь, выдернул руку из моих ладоней.
        Я провела ужин, а потом и остаток вечера, наблюдая за ним. Мы сидели, уставившись на экраны своих компьютеров. Правда, я при этом ничего, кроме Ксавье, не видела. Я подмечала, что Ксавье меняется, и это впечатление день ото дня усиливалось. Не стану утверждать, что он полностью сбросил напряжение, но он точно стал менее взвинченным. Легче переносил баловство детей, не заводился по пустякам. У него даже как будто посвежело лицо. За это я должна благодарить Констанс. Пора было узнать больше - я пребывала в неведении насчет происходящего, это грызло меня, и с этим нужно было что-то делать. Я хотела, чтобы он посмотрел мне в глаза и сказал правду.
        - Жаль, не предупредил меня, что едешь сегодня снимать гипс…
        - У тебя есть другие дела, и ты уже достаточно отсидела в больнице, - ответил он, не отрываясь от ноутбука.
        - Как-то неправильно, что ты пережил это в одиночестве, - все же серьезный этап.
        Он рискнул честно ответить на мой вопрос.
        - Я был не один.
        Я тотчас поняла, можно было не объяснять. Удар кулаком под дых.
        - Ты был с…
        Слова застряли в горле. Он встал, сел напротив меня и бесшумно прислонил костыли к креслу, в котором я скрючилась. Мне захотелось свернуться в тугой комок, чтобы защититься от того, что сейчас последует.
        - Да, Ава… Я был с Констанс.
        - Но как… как ты можешь мне…
        - Я не жду, что ты поймешь…
        - Можешь заодно назвать меня идиоткой…
        У меня вырвалось рыдание. Он устало и покорно вздохнул.
        - Перестань, ну перестань… Я пытаюсь тебе втолковать…
        - Ну так давай, я тебя слушаю! - раздраженно крикнула я.
        - Мы с ней понимаем друг друга… Мы пережили одно и то же, мне очень неприятно заставлять тебя такое терпеть… но это сильнее меня… Иначе мне никогда из этого не выпутаться, и ей тоже… Мы говорим об аварии, нам нужно вместе вспоминать ночь, когда наши жизни пошли под откос, мы признаемся друг другу в своем беспокойстве о будущем, обсуждаем нашу беду, нашу ответственность. Ты и ее муж не можете больше ничего для нас сделать.
        - Она… она говорит с тобой о своем муже? А ты обсуждаешь с ней меня?
        - Сколько бы вы ни старались, все равно случившееся не изменить, вас с нами не было. Наверное, это для вас ужасно, но… мы с ней, она и я, были в одной и той же точке, мы тем вечером были вместе. Это ее взгляд я встретил, когда пришел в себя после удара. То же самое было и с ней. Ужас обрушился на нас одновременно. Она видела мои раны, я видел, как она теряет сознание… Я нуждаюсь в ней, а она нуждается во мне, чтобы преодолеть все это… Она хочет помочь мне и знает как, я хочу помочь ей и тоже знаю как… Между нами существует связь, и с этим ничего не поделаешь, эта связь есть, и она будет всегда. Вы с ним сделали все для того, чтобы мы никогда не встретились. Мы не сомневаемся в ваших добрых намерениях, вы полагали, что действуете ради нашего блага, но были с самого начала неправы.
        - То есть во всем виноваты мы с Сашей? Вам не откажешь в наглости!
        - Я так не говорил, и Констанс тоже… Мы признаем, что на вашем месте тоже, скорее всего, поступили бы так же, стремясь защитить вас. Но это была ошибка, хоть вы и не могли этого знать. Мы заявляли об этом недостаточно громко…
        - Ты часто бываешь у нее?
        - Я прихожу к ней каждый день…
        У меня перехватило дыхание.
        - Что же, по-твоему, делать мне? Ждать, пока она отдаст тебя…
        - Повторю то, что ты уже слышала тем вечером: живи своей жизнью и не беспокойся обо мне. Не жди меня пока. Единственное отличие от того вечера в том, что сегодня у меня есть надежда выбраться, однако еще ничего не известно… Мне нужно время, чтобы простить себя и заново выстроить. Я больше не знаю, кто я такой… даже мое тело мне не принадлежит. Все прожитые годы я стремился быть хорошим человеком, и одним-единственным нажатием на педаль я разрушил жизнь незнакомой женщины и собственную жизнь…
        И нашу с тобой жизнь… Но такая мысль у тебя даже не мелькнула…
        - Увы, - продолжал он, - пока ты не можешь ждать от меня, что я появлюсь рядом с тобой… как бы тебе этого ни хотелось.
        Я поднялась с кресла и направилась к лестнице. У меня не было сил ни говорить, ни слушать, я была словно выжатый лимон.
        - Ава, скажи мне что-нибудь…
        По стуку костылей я догадалась, что он приближается.
        - Ты уже все сказал, Ксавье… так что я сосредоточусь на детях и галерее… А что касается будущего… если ты вернешься ко мне, я подумаю…
        Я подняла к нему мокрое от слез лицо.
        - Что еще я могу сделать, скажи? - всхлипнула я.
        Я не сомневалась, что для него мучительно причинять мне боль, но на кону было его выживание. Была бы и я так же эгоистична на его месте? Или, может быть, пора и мне немного больше любить себя? Чтобы не допустить окончательного саморазрушения.
        - Ничего…
        Меч просвистел. Этой ночью я спала глухим сном.
        Завтрашним вечером разум опять не велел мне торопиться домой. Судя по всему, он впал в спячку, устав сопротивляться. В конце концов, что дурного в том, что я просто послушаю Сашу? Ничего. Если это единственный просвет в сегодняшнем дне, зачем себя лишать его? Отговорки находились сами собой. Кто меня упрекнет? Да никто. Никто, впрочем, ни о чем не узнает. Никто, за исключением его и меня. В мастерской было темно, Жозеф ушел домой и, насколько я его знаю, должен был оставить ключи Саше. У меня подогнулись колени, и я вдруг заколебалась. Меня напугала мысль, что еще миг - и я войду в лавку, привело в ужас острое желание увидеть его, очутиться рядом. Совсем-совсем рядом. Но я все равно сделала еще один шаг к двери. Я не совершаю ничего плохого, повторяла я себе. Чуть-чуть побыть с единственным человеком, который меня понимает и проходит через такие же испытания, как я. Мне годятся аргументы, которые Ксавье приводил в оправдание своих встреч с Констанс. Я молча перешагнула порог и надолго застыла в первой комнате - еще можно уйти, он ничего не узнает. Это я и должна была сделать. Но вместо этого
прошла вглубь лавки.
        Ощутив мое присутствие, Саша открыл глаза, но не прекратил играть. Я догадалась, что он ждал меня или предчувствовал мой неизбежный приход. Я переступила красную черту. Не угадаешь, права ли я. Не поймешь, защищалась ли я таким образом от Ксавье. Был ли это способ выжить посреди руин, в которые превратилась наша жизнь. На самом деле нет. С нашей первой встречи или вскоре после нее меня тянуло к этому мужчине, мне лишь не хватало проницательности, чтобы это признать. Сам о том не догадываясь, Ксавье дал мне разрешение еще немного приблизиться к Саше. Я осознавала, что играю с огнем. Я села на диван, подтянула ноги к груди и опустила на них лицо; чтобы восхищаться Сашей, мне было необходимо уйти в себя, защититься от всего и, как это ни парадоксально, вернуть себе душевный комфорт. Ну да, я не могла не признать, что восхищаюсь им. И даже больше… Он играл и играл, в бешеном ритме, без пауз, без единого слова. Иногда переводил взгляд с виолончели на меня и ненадолго задерживал. Я его ловила, стремясь к единению с Сашей. Он боролся, чтобы сбежать от меня, а я боролась, сопротивляясь мощи его взгляда.
Мы оба признали поражение, напряжение было слишком сильным. Я заставляла себя не задумываться над происходящим, над тем, что со мной творилось, над причинами, которые вынудили меня прийти его послушать, а теперь не давали уйти. Достаточно какой-нибудь пылинке качнуть маятник в другую сторону, и я лишусь рассудка или того малого, что у меня от него осталось. Я довольствовалась тем, что проживала музыку Саши и поддавалась ее благотворному влиянию, наслаждаясь покоем и правом ощущать себя живой, которым наделяло меня Сашино присутствие.
        Но в какой-то момент он был вынужден прерваться. Ему было необходимо отдышаться, и несколько секунд я слышала только его громкое дыхание. Саша положил виолончель и смычок рядом с собой на стойку. Потом вытянул ноги вперед, сцепил пальцы на затылке, чтобы расслабить мышцы, и уставился в потолок. Мое сердце колотилось все быстрее, пора было уходить. Я встала и подняла сумку, лежавшую на полу. Саша выпрямился и наблюдал за мной, не говоря ни слова. Когда я уже шла по коридору и вот-вот должна была приблизиться к выходу, я в последний раз посмотрела на него через плечо:
        - Разве мы не собирались пообедать вместе?
        - Вы меня ждали?
        - И да, и нет. Вы хотели прийти?
        - И да, и нет.
        Я улыбнулась:
        - Завтра? Вы придете завтра?
        - Зависит от вас…
        - Я буду вас ждать. Хорошего вечера, Саша.
        Я бы дорого заплатила, чтобы Ксавье изменил свое отношение к действительности, разбудил мой разум, возвратил мне желание верить в него, в нас. Чтобы наш вчерашний разговор испугал его и заставил идти вперед. Но ничего не случилось. При детях мы ломали комедию. Произносили одни и те же банальные слова. Вроде традиционного «спокойной ночи», когда я поднималась по лестнице в спальню.
        Все следующее утро я усердно старалась сосредоточиться. Я заблудилась в своих желаниях. Хотела ли я, чтобы он пришел, или нет? Как только я проснулась, меня придавил страх. Я пробовала понять, какая неведомая сила заставила меня вчера предложить Саше пообедать вместе. Что мне стукнуло в голову? Это была не я, на меня это совсем не похоже. Я дернулась, когда примерно в полпервого открылась дверь галереи. При виде Идриса я громко охнула - от облегчения и разочарования.
        - Привет! - воскликнула я.
        Я была рада ему несмотря ни на что, Идрис всегда действовал на меня успокаивающе.
        - Я не помешал тебе?
        Мое внимание, естественно, переключилось на улицу, и тут я заметила Сашу на противоположной стороне. Он пришел. Саша понял, что я его вижу, и знаком показал, что подождет меня чуть дальше. Отступать было невозможно, да мне и не хотелось.
        - Прости, - извинилась я перед Идрисом. - У меня назначен обед… Сможешь зайти попозже?
        - О’кей! Не беспокойся. Зайду, если получится. В любом случае ты выглядишь гораздо лучше, чем в последний раз.
        Знал бы ты почему…
        Эта мысль едва не заставила меня пойти на попятный. Но я твердила свою жалкую отговорку: ничего плохого я не делаю. Идрис вышел вместе со мной и стоял рядом, пока я запирала дверь. Только бы он не повернул туда, где меня ожидал Саша. На этот раз мольба была услышана, и мой обожаемый художник ушел в противоположную сторону.
        - Встретимся позже, - бросила я ему вслед.
        Я подождала, пока он отойдет подальше, после чего пошла навстречу Саше… Какая-то мрачная и в то же время сияющая сила подталкивала меня к этому человеку. Сила, противиться которой я не могла. И абсолютно не хотела. Придется мне что-то предпринять, чтобы не потерять себя окончательно.
        Подойдя к нему, я чуть притормозила, а он приноровился к моему ритму. Не задумываясь, я повела его к Лили, в ресторан на углу улицы, где я привыкла обедать с клиентами. С какой стати я его выбрала? Меня там знали как облупленную, не говоря уже, что мой отец или даже Кармен могли туда заявиться. Наверное, я подсознательно стремилась возвести между нами преграду. Я собралась толкнуть дверь, но неожиданно передумала, сделала шаг назад и натолкнулась спиной на Сашину грудь. Я затихла, мне захотелось прижаться к нему.
        - Может, стоит пойти в другое место, - уставившись себе под ноги, еле слышно предложила я.
        Вот только Лили уже бросилась нам навстречу и горячо нас приветствовала.
        - Ава! Как я тебе рада, тебя так давно не было! Заходите, заходите.
        Не замолкая ни на секунду, она проводила нас к моему всегдашнему столику в спокойном углу зала.
        - Подозреваю, что сегодня утром она познакомила вас со своими сокровищами…
        Она приняла Сашу за клиента, ничего удивительного при его-то импозантной внешности и природной элегантности.
        - Остерегайтесь ее, - продолжила она, не дожидаясь ответа. - В делах она не уступит ни пяди, будет защищать своих художников до последнего.
        - Не сомневаюсь, - ответил Саша.
        - Но на нее можно положиться, она - лучшая.
        Он покосился на меня.
        - И в этом у меня никаких сомнений.
        Я потупилась, мне было неловко.
        - Принесу вам меню.
        И вдруг мне резко расхотелось обуздывать себя, появилось желание побыть собой. Невыносимо столько месяцев подряд непрерывно подавлять себя. Махну на все рукой и на час почувствую себя свободной. Пусть хоть раз Саша увидит меня такой, какая я есть.
        - Подожди, - удержала я Лили. - Наш гость заказывает блюдо дня.
        Саша с трудом, но все же скрыл смех.
        - Ага…
        - Впрочем, я тоже. И принеси нам бутылку твоего лучшего вина, красного, понятное дело, и воду с газом. Так будет в самый раз.
        - Как скажешь… Ты опять в форме, это радует… Все очень волновались.
        Она испарилась. Мы наконец-то смогли обменяться настоящими взглядами, которые надолго вцепились друг в друга. Чернота его глаз, пугавшая меня в первое время, сегодня плела защитный кокон, из которого мне не хотелось убегать.
        - Очаровательная женщина, - заявил Саша, - но такая же прилипала, как наш официант в больничном ресторане.
        Я хихикнула.
        - Она принимает вас за клиента галереи.
        Он слегка наклонился ко мне с заговорщической миной, собираясь сделать признание, я тоже приблизилась к нему.
        - Постараюсь поддержать ее заблуждение… Впервые вижу вас по-настоящему веселой. Вам очень идет.
        Реальность ситуации обрушилась на меня со всего размаха, и у меня сжалось сердце.
        - Саша… Я не очень понимаю, что мы здесь делаем.
        Он потянулся к моей ладони, но на полпути его рука застыла.
        - Ава, вы галеристка, по слухам, весьма талантливая, а я клиент, желающий приобрести произведения искусства, мы знакомимся, потому что, как я это себе представляю, вы не продаете работы кому попало. Так что расскажите мне о галерее, вот и все. На какую еще тему нам говорить? Об остальном - бесполезно. Мы и так достаточно друг друга мучаем, не находите?
        Я кивнула, меня тронула и смутила его искренность.
        - Хочу сегодня избежать боли, - продолжал он, - и главное, хочу, чтобы ее избежали вы.
        Зачем описывать словами то, что приключилось с нами? Я принялась излагать историю галереи - с искренней страстью и со вкусом, в правильной тональности. Саша несколько раз прерывал меня, переспрашивая, когда интуиция подсказывала ему, что я говорю не все, в особенности если речь шла о наших семейных делах - о моих поездках в мамину коммуну, например. Узнавая о моих семейных обстоятельствах, многие посмеивались. Но не он. Он вникал в историю, которую я рассказывала, и оценивал ее влияние на мой характер. Пожалуй, он был прав: безобидное мамино чудачество воспитало у меня сдержанность. Я росла, всегда побаиваясь сбиться с дороги, как мама, и хотя ее жизнь ей нравилась и она, бесспорно, была более яркой личностью, чем многие, все же в глубине души я знала, что мне это не подходит. Некоторые эпизоды моего повествования особенно занимали Сашу, он просил меня подробнее описать все, что я делаю, чтобы перезапустить галерею, и почему сомневаюсь в правильности этих мер. Он внимательно и заинтересованно слушал, реагировал проницательно, анализируя ситуацию под новым углом зрения. Я успела забыть, что значит
полноценно общаться с кем-то, у кого рассказ о моей работе вызывает искреннее любопытство, а не вежливую скуку. Его реплики подсказывали мне, что он привык руководить, что он прирожденный лидер, высокомерный, конечно, но всегда уважительный. В моем воображении всплыли картинки его концерта.
        - Почему вы стали дирижером? - неожиданно спросила я. - Вы же могли оставаться виолончелистом.
        Он ехидно поинтересовался:
        - Это у вас такая манера - перескакивать с темы на тему?
        - Только когда я раскрепощена.
        Истинная правда. И сколько времени я была этого лишена?
        - А сейчас вы раскрепощены?
        - Похоже, да…
        Над нашим столиком нависла тишина. Саша, не скрываясь, изучал меня, и каждая клетка моего лица или тела, на которой останавливался его взгляд, начинала дрожать. В ответ я тоже предоставила себе такое право и стала рассматривать его, что до сих пор себе запрещала: я увидела ямочки, прорезавшие его щеки, когда он улыбался каким-то своим мыслям. Почему я раньше не обращала внимания на эти соблазнительные впадинки под трехдневной щетиной? Мои глаза скользнули по его шее, открытой застегнутой не до конца рубашкой, потом по его мощным рукам, удивительным, по-моему, для музыканта.
        - Ну и? - поторопила я, пытаясь справиться с дыханием, которое вдруг зачастило.
        Он взъерошил волосы, чтобы, в свою очередь, рассеять чары.
        - Я не слишком люблю власть. А уж подчиняться ей мне совсем невыносимо. Должен вам признаться, ненавижу ошибаться. Впрочем, я никогда не ошибаюсь, - подмигнул он.
        Как же хорошо смеяться вместе с ним. Он был так же раскован и непринужден, как и я.
        - Расскажите…
        - Я действительно долго был виолончелистом в разных филармониях, но при этом позволял себе не соглашаться с дирижерской интерпретацией исполняемых произведений. И как-то один из них возмутился моей наглостью и выгнал с репетиции, заявив, что я должен сначала сам постоять за пультом, а уж после этого позволять себе советовать. Я поймал его на слове… В тот период моя самооценка зашкаливала, поэтому я был уверен, что мне все удастся без особых проблем…
        - По моему впечатлению, вам действительно все удалось…
        Он скептически хмыкнул.
        - Я вкалывал, как каторжный, спрашивая себя, во что вляпался. Но в конце концов, когда я в первый раз встал за пульт, все стало прозрачно ясным. Я свободен, полностью свободен. Могу задать свой ритм, свой темп, извлечь из музыки и партитуры то, что хочу, то, что чувствую. Я играю так, как считаю нужным я, а не кто-то еще.
        Говоря о своей страсти, он оживился. Профессия и музыка до краев заполняли его душу.
        - Вам должно этого очень не хватать.
        Он помрачнел.
        - Не следовало нам говорить о…
        - Саша, я не говорю ни о чем другом, только о вашей страсти, о том, что делает вас таким, какой вы есть.
        Он долго качал головой и понемногу смягчался.
        - Чистое везение, что я нашел место, где могу играть, но вы правы, этого недостаточно.
        - Что вы намерены делать, чтобы изменить ситуацию?
        - Не имею представления. Но рано или поздно я буду дирижировать, для меня это вопрос выживания, как у вас с вашей галереей. Кстати, вы только что упомянули прием в галерее. О чем речь?
        - Мероприятие для того, чтобы всех успокоить и показать, что галерея по-прежнему существует и я беру руководство ею на себя. Вернисаж, открывающий выставку, состоится через три дня. - В моем голосе прозвучала озабоченность.
        - Уверен, все пройдет отлично, вы слишком привязаны к этому месту, чтобы кто-то смог не откликнуться или покинуть вас.
        - Спасибо… Знаете, мне пора на работу… Однако…
        Его взгляд держал и не отпускал меня, он ждал продолжения с особым, взволнованным интересом. Я колебалась, продолжать ли, но мне надоели запреты, надоело непрерывно загонять себя в жесткие рамки.
        - Мне бы хотелось, чтобы этот обед не заканчивался…
        Он мягко улыбнулся, но его лицо стало еще более напряженным, если такое было возможно.
        - Мне бы тоже, Ава, я тоже не хочу, чтобы этот момент закончился.
        Его ладонь двинулась по столу, приблизилась к моей, которая инстинктивно дернулась ей навстречу. Но обе они остановились. Мы ловили взгляды друг друга, а когда они встретились, мы улетели далеко-далеко, как если бы вокруг нас ничего не существовало. Но сознание того, что мы находимся на моей территории и эта территория заминирована, заставило нас спуститься с небес на землю. Мы поняли друг друга без единого слова, наши ладони вернулись на место, так и не коснувшись одна другой. Внутри меня как будто образовалась пустота. Лицо Саши напряглось.
        - Отпускаю вас на работу.
        Я кивнула, не в силах ответить. Мы поднялись одновременно. Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы справиться с дрожью в коленках, а Саша взял мое пальто, распахнул его и встал у меня за спиной. Я остро ощущала прикосновение его тела к моему, его дыхание на своих волосах. Он медленно поднял пальто и накинул мне на плечи.
        - Ава! - позвала Лили.
        Саша откашлялся. Я покраснела, но быстро взяла себя в руки.
        - Да.
        - Записываю на счет галереи?
        - Конечно, - ответила я. - Как обычно.
        - Э-э-э? - пробормотал Саша, все еще стоя за моей спиной.
        - Я всегда приглашаю своих клиентов.
        - На минуту забыл о своей роли.
        Я нехотя отодвинулась от него. Мне было так хорошо почти в его объятиях. Он открыл дверь и пропустил меня вперед.
        - Приходите! - крикнула ему рестораторша. - Надеюсь, мы еще увидим вас.
        Саша погрустнел. Вряд ли он здесь появится. Такова реальность. Вместо ответа он улыбнулся Лили.
        - Давайте пройдем к галерее, если не возражаете, - предложил он. - Боюсь, из ресторана за нами могут наблюдать.
        - Да, так будет разумнее.
        Мы шли с ним плечом к плечу, гораздо ближе друг к другу, чем когда направлялись на обед. Так близко, что наши пальцы в конце концов несколько раз коснулись. Я бы так хотела взять его за руку, думаю, он хотел того же, но нам приходилось ограничиваться этими касаниями, еще более чувственными из-за запрета. Тем более что в последние месяцы я была лишена любого физического контакта, малейшей ласки. А то «остальное», о котором в самом начале нашего обеда упомянул Саша, принадлежало к другому миру, и в него я пока отказывалась войти.
        - Саша…
        Я скосила на него глаза, он сделал то же самое.
        - Хотите прийти на прием в галерее?
        - Вы считаете это уместным?
        - Раз я вам предлагаю, значит, это возможно… Но я вас не заставляю…
        - С удовольствием. Очень хочу увидеть вас в вашем мире, о котором вы так увлекательно мне рассказали…
        Мы были в нескольких метрах от галереи, поэтому я прервала нашу прогулку. Мы не отодвинулись друг от друга, я пристально и сосредоточенно всматривалась в Сашино лицо.
        - Что ж, если получится…
        Наши ладони в последний раз потянулись одна к другой, но и в этот раз не коснулись, и я пошла к входу. Саша не шевельнулся, стоял посреди улицы, пока я отпирала дверь. Я обернулась, мне почудилось, что его кожа дотрагивается до моей, и тут я заставила себя сдвинуться с места. Войдя в галерею, я тяжело прислонилась к двери, у меня не осталось сил, я с трудом держалась на ногах. То, что зазвучало у меня в душе, было невероятным, нереальным, безответственным: мне не удавалось подавить желание, влечение к нему. Как же я позволила запретной страсти принять такой размах? Выходит, я теперь была вовсе не я, а кто-то другой? Тогда почему я уже давным-давно не ощущала себя такой живой?
        Дальше я существовала в какой-то эйфории, понимая, когда отдавала себе в ней отчет, насколько она разрушительна. Я страдала, но при этом странным образом была счастлива. Поэтому, чтобы не свихнуться, я удвоила усилия, улаживая последние детали своего вечера. Все шло как по маслу, благодаря усердию рабочих ремонт последнего зала завершился в срок, то есть накануне вернисажа. Я сосредоточилась на тщательной развеске всех произведений и приложила к этому гораздо больше старания, чем раньше. В какие-то моменты я осознавала, что галерея полностью принадлежит мне, что мне наконец-то удалось избавиться от незримого присутствия дедушки и папы. Неужели чтобы понять, что до сих пор я не была готова принять на себя ответственность за нее, мне понадобилось пройти через все это? Возможно…
        Я подверглась доброжелательной проверке Кармен, которая заходила ко мне по несколько раз на дню. У моей лучшей подруги сработало шестое чувство, чего она от меня не скрывала.
        - Глотаешь таблетки от нервов, Аванита? Ты как под наркотиком!
        - Не мели ерунду!
        - А ты не держи меня за идиотку, я тебя наизусть знаю, местами даже лучше, чем твой большой зверь.
        Она и не догадывается…
        - Что-то ты скрываешь, причем не мелочи… Расскажи мне.
        Когда она пыталась выведать, что у нас происходит, я периодически порывалась все выложить: про бездонную пропасть между мной и Ксавье, про хаос в моем сердце, про неожиданно обуявшее меня помрачение, про дилемму, которой никогда не должно было быть. И всякий раз я удерживалась от признаний - из боязни, что сказанное материализуется, и опасений, что придется спуститься с опасного облака, на котором я пребывала после обеда с Сашей. Поэтому я неизменно отвечала Кармен одно и то же:
        - Может, когда-нибудь ты все поймешь… Ведь ты и впрямь меня отлично знаешь. Впрочем, возможно, тебе и не удастся понять. В любом случае обещаю, что однажды ты обо всем услышишь.
        - А Ксавье как? - столь же неизменно спрашивала она.
        - По-прежнему.
        И всякий раз, произнося эти слова, я с трудом сдерживала крик боли. Чтобы выстоять, я погружалась в водоворот подготовки к вернисажу. Стремясь защититься, я гнала все мысли в ожидании нашего с Сашей вечернего ритуала. Он по-прежнему приходил в лавку играть, я слушала его за стеной, здоровалась по дороге домой с Жозефом и обменивалась с Сашей взглядами. Это был единственный кусочек дня, когда я была свободной и в ладу с собой и не боролась со своими страхами.
        Вот доказательство того, как изменилось мое отношение к галерее. В день открытия выставки я забрала детей из школы и привела сюда, чтобы показать, как я все устроила. Раньше я этого не делала. Я впервые поступила как человек, который планирует в будущем передать свое детище дочке и сыну. До этого Пенелопа и Титуан почти никогда не бывали в галерее. Я всегда исходила из того, что галерея и ее дела их не интересуют, что ветеринарная клиника - гораздо более занимательное место для них. Что детям увлекательнее наблюдать за животными, котятами, щенками, чем любоваться картинами и скульптурами. Я не брала в расчет собственный детский опыт и лишила их этого мира. Их восхищенные лица были для меня словно удар в сердце. Титуан воспринимал знакомство с галереей в основном как игру и как возможность уйти от мрачной атмосферы дома. Но Пенелопа явно была в восторге, она наблюдала, изучала все и всех, включая меня, и в ее глазах сияли звезды.
        - Почему я не бываю здесь чаще, мама? Как ты у дедушки… Он мне рассказывал.
        - Не знаю, зайчик, но мы это исправим, раз тебе хочется.
        Она повисла у меня на шее. Неужели я, сама того не подозревая, передала дочке семейную страсть?
        Как только мы вернулись домой, Пенелопа бросилась к отцу. Ее трогательное воодушевление потрясало. Отец выслушал дочкины восторги, ни на что не отвлекаясь. Я не смогла определить, действительно на лице Ксавье была искренняя нежность или же я ее выдумала, потому что очень хотела найти, а он так долго лишал нас ее… Поди пойми!
        - Очень хорошо, - тепло поддержал он Пенелопу. - Я рад за тебя.
        Пенелопа, не ожидавшая со стороны отца особого интереса и уж тем более проявления доброжелательности, была потрясена. Она попятилась и бросила на меня ошеломленный взгляд. Я ответила ей ободряющей улыбкой.
        - Поднимайтесь наверх, дети, перед уходом я зайду к вам попрощаться.
        Они убежали, я налила себе кофе - он был мне необходим, чтобы справиться с перегрузками ближайших часов, - призвала себя быть храброй и пришла в гостиную к Ксавье. Села в кресло напротив него, погруженного в чтение романа и, судя по всему, не готового вести разговор. Но все же я рискнула. Бросила ему веревку, за которую, я надеялась, он притянет меня к себе и успокоит на наш счет, как он только что успокоил нашу дочку.
        - Как прошел твой сеанс у реабилитолога?
        - Ничего особенного.
        - Ты ездил в больницу?
        Он приподнял бровь, как бы говоря, что ответ мне и так известен. В горле образовался комок.
        - Там все в порядке?
        Его губы сложились в незнакомую мне гримасу.
        - Да… Спасибо, что поинтересовалась. - Его интонация показалась мне неожиданно искренней.
        - У меня не так много времени, - сообщила я. - Пойду собираться. Если тебе понадобится помощь, позвони Хлое, я ее предупредила.
        - Я пока еще способен накормить детей ужином.
        - Знаю, но ее можно позвать, и если ты передумаешь…
        - Насчет чего?
        - Ты по-прежнему не хочешь пойти со мной? Могли бы быть там вместе.
        Я смотрела на него и чувствовала, как меня разрывают противоречивые желания. Мне жутко хотелось, чтобы он ответил: «Да, пойдем, я поддержу тебя, возьму за руку и не отпущу». Я бы тогда знала, что он возвращается к себе и ко мне. Но какая-то часть меня напряженно ждала, что он откажется, и тогда Саша сможет прийти, если захочет. Я была уверена, что он не переступит порог галереи, пока не удостоверится, что Ксавье нет. Я безмолвно умоляла мужа, не зная, который из двух возможных вариантов ответа мне будет тяжелее принять.
        - Ава, не надо, не дави на меня. Я еще не готов, я тебе уже говорил.
        Пощечина не нанесла бы мне такую боль. Чего он добивается?
        - Извини, что забыла: мне не надо ждать тебя, чтобы жить своей жизнью.
        Горечь сдавила грудь, полились слезы, и мне было их не остановить. Я взбежала по лестнице, уговаривая себя стереть из памяти этот диалог с мужчиной, которого люблю. Я не позволю ему испортить такое важное для меня событие. И дело не в Саше. Речь идет о моем выживании. Платье, которое я надевала на каждый вернисаж, в том числе в вечер аварии, было задвинуто в глубь шкафа, я никогда его больше не достану. Я выбрала другое, тоже черное, естественно, которое я любила так же, хоть оно и не было подарком Ксавье. Я быстро, но тщательно привела себя в порядок: собрала волосы в пучок на затылке, оставив несколько свободных прядей, подчеркнула черноту моих глаз, провела по губам темно-красной помадой, брызнула духами в ложбинку груди и надела высокие шпильки. Я проделала все это не задумываясь, не размышляя о значении каждого жеста, моей единственной целью было помочь самой себе выстоять. Как и обещала, я зашла попрощаться к детям.
        - Какая ты красивая, мама.
        - Спасибо, мои любимые. Слушайтесь папу.
        - Не беспокойся, все будет отлично, - пообещала дочка.
        Ксавье не мог не услышать стук моих каблуков на лестнице. Я вышла в гостиную, надеясь на проблеск его интереса, на комплимент.
        - Не жди меня сегодня вечером, если все пойдет как надо, вернисаж может закончиться поздно.
        Он оторвался от книги, осмотрел меня с ног до головы и едва заметно вздрогнул.
        - Ксавье, ты по-прежнему не хочешь прийти? - спросила я, наплевав на взрывоопасность ситуации.
        Он раздраженно вздохнул.
        - Ава, я не могу. Отнесись к этому с уважением, пожалуйста.
        - Мне так грустно, ты даже не представляешь насколько. Я не понимаю, как мы могли до такого докатиться. Мы оба, ты и я.
        Он встал с дивана, прошелся по комнате и повернулся ко мне спиной.
        - На данном этапе мы ничего не можем сделать… Надеюсь, у тебя все хорошо получится… Не опаздывай.
        Глава тринадцатая
        Галерея быстро заполнялась. Я пришла на вернисаж пешком и по дороге сумела отодвинуть на второй план семейные заботы, сосредоточившись на главном - на том, что будет происходить в ближайшие несколько часов. Остальным я займусь завтра… Но как избавиться от ассоциаций с последним открытием выставки здесь же, в моей галерее? Ровно в такой вечер, только несколькими месяцами раньше, все было прекрасно, и я даже представить себе не могла, в какой кошмар мы вот-вот провалимся, да так, что не выберемся по сей день. Я не имею права вспоминать об этом. Это был другой вечер и другой вернисаж. Сегодня Ксавье в безопасности дома… но как насчет меня, в безопасности ли я? Защищена ли от самой себя?
        Гости охотно откликнулись на приглашение, а тех, кто предвкушал мой провал, ожидало разочарование. Из самолюбия и желания продемонстрировать, что он совершил ошибку, я пригласила переметнувшегося художника, и его разочарованное лицо вызвало у меня краткую вспышку торжества. Атмосфера была праздничной, галерея бурлила, как я и мечтала. Я переходила от группы к группе, что-то обсуждала с коллекционерами, льстила тщеславию моих художников, следила, чтобы у всех было шампанское… Я постоянно встречала полный гордости взгляд отца, которого явно радовало, что он в гостях у дочери, а уже не в своей галерее. Из глубин памяти вдруг вынырнуло воспоминание, и я внезапно поняла смысл странной фразы, произнесенной папой несколькими неделями раньше. Он тогда упомянул, что реально возглавил галерею и перестал поступать с оглядкой на дедушку, когда от него ушла мама, а он целиком погрузился в работу и в воспитание дочки. Галерея была его спасательным кругом. Может, в ней и мое спасение? С точки зрения стороннего наблюдателя этим вечером я чувствовала себя как рыба в воде. Однако в моей душе царила неизбывная
грусть. Я болтала, шутила, улыбалась, очаровывала своих гостей, но была совсем одинокой среди них. Я наблюдала водоворот приглашенных, их восторженные лица, однако сама оставалась где-то сбоку, в стороне, хотя и участвовала в празднике. А ведь я была в своей стихии, в своем мире, в своей вселенной - той самой, что наконец-то начала наполняться смыслом, которого ей до сих пор не хватало. На меня накатывали волны радости, я хотела бы прокричать о ней всему миру. Заявить: я своего добилась, это моя галерея, вот я какая. Но я сглаживала эти волны. Цена, которую пришлось заплатить, оказалась слишком высокой. Имело ли все это хоть какую-нибудь ценность без Ксавье? Без его внимания, без его поддержки. Галерею я не утратила, наоборот, я вступила в реальные права владения, но его-то я теряла. И не сбивалась ли я сейчас с пути, ведь до сих пор я пребывала в согласии с женщиной, живущей во мне?
        - За тебя, Аванита, дорогая!
        Неожиданное появление Кармен застало меня врасплох, но мы чокнулись, не отрывая друг от друга глаз.
        - Это настоящий успех. Ты отпустила себя, передо мной снова та девушка, с которой я познакомилась в Буэнос-Айресе. Ничего не боящаяся, энергичная, страстная вопреки нанесенной ране. Причем боюсь, что догадываюсь, кто ее нанес…
        Она надавила на больное место.
        - Кто это? - Кармен неожиданно сменила тему. - Уверена, что где-то встречала его, но не помню где…
        Мне не пришлось оборачиваться, чтобы понять, что Саша пришел. Откликнулся на приглашение. Допущенная ошибка заставила меня покачнуться. В вечер аварии Кармен видела его в зале ожидания скорой помощи. Сколько ей понадобится, чтобы вспомнить?
        - Ава? - позвала она меня, атакованную паническими мыслями. - Раз он здесь, он тебя знает, и он не отрывает от тебя глаз.
        Я поискала Сашу по сторонам и незамедлительно нашла. Он, как всегда, казался загадочным. Время застыло.
        - Подойди к нему, Аванита, дорогая. Тебе же очень хочется это сделать, а он ждет не дождется тебя.
        Я впилась в нее взглядом. Ее лицо было ласковым, и я не заметила на нем ни осуждения, ни упрека, но тот факт, что она меня так быстро раскусила, выбил меня из колеи.
        - Я тебе все расскажу, Кармен. Не надо… Я пропала…
        Она осторожно поправила прядку волос, опустившуюся на мою шею.
        - Ты мне ничего не говорила… Я обижена… Но я тебя понимаю… Давай, иди…
        Я направилась к Саше, и он тут же двинулся в мою сторону.
        - Вы пришли. - Я обошлась без вступления.
        - Я долго колебался, но не справился с искушением.
        Мы могли бы долго стоять, всматриваясь друг в друга, в гуще гостей, которых для меня, как и для него, больше не существовало. Почему, ну почему его присутствие успокаивает меня, избавляет от не отпускающего чувства одиночества? Почему он и почему не мой муж? С каждой секундой меня все больше одолевали двойственные эмоции… А он-то чего ищет у меня? Чего не находит у своей жены? Заострившиеся черты лица выдавали муку, которую он терпел и которая перекликалась с моей. Какая-то сила толкала нас друг к другу с нашей первой встречи. Я неожиданно со всем смирилась, на моих губах появилась улыбка, из его взгляда понемногу исчезло напряжение.
        - Я покажу вам галерею?
        - Не хотелось бы отвлекать вас.
        - Я в вашем полном распоряжении. Только, прошу, не сбегайте, если мне придется вас ненадолго оставить.
        Я потупилась, осознав чудовищность своих слов.
        - Все в порядке, Ава, - прошептал он.
        Я провела его по всем трем залам галереи; проходя мимо официанта, он взял с подноса два бокала шампанского, протянул один мне, и нам хватило такта не чокаться. Я представляла работы художников, исподтишка указывала ему на их авторов. Перед скульптурами Кармен он лишился дара речи, они были жесткими: когда она изобличала несправедливость, в них кипела ярость, а ее обнаженные фигуры были невероятно эротичными. Я решила ничего не скрывать.
        - Должна признаться, Кармен была со мной в отделении скорой помощи, и она может вас узнать. Как-то я не сообразила, мне очень неприятно.
        Он нахмурился.
        - Я не намерен возвращаться к той ночи, особенно сегодня вечером; иногда я пытаюсь мысленно воспроизвести ее, однако, как ни напрягаю память, мне удается извлечь из нее только саму ситуацию и… вас.
        Воспоминание о ночи аварии рассеялось, стоило мне показать Саше полотна Идриса. Он мгновенно влюбился в них, и это доказательство Сашиного художественного вкуса тронуло меня до глубины души. Я рвалась познакомить его с другими работами, но он не мог оторваться от этих картин, и больше всего ему нравилась та, которую Идрис написал для меня. Саша был околдован и забрасывал меня вопросами о его творчестве.
        - Знаете что, спросите самого Идриса, он немного робкий, зато лучше всех говорит о своих полотнах. Пойдемте.
        Я вела Сашу сквозь толпу, заполонившую галерею, его рука лежала на моей пояснице. Тепло его ладони проникало сквозь тонкую ткань платья, и я словно летела по воздуху. Я чуть повернула к нему лицо, он сделал то же, его рука стала более настойчивой, я на миг зажмурилась, а потом мы опять двинулись вперед. Этот жест, который для любого стороннего наблюдателя был простым знаком вежливости, для нас двоих приобретал совсем другой смысл. Когда я все же нашла Идриса, он разговаривал с Кармен. Не очень-то мне везет.
        - Идрис, позволь представить тебе Сашу. Он очень заинтересовался твоей живописью.
        - Рад с вами познакомиться. - Саша протянул ему руку, после чего обратился к Кармен: - Я восхищен вашими скульптурами, они просто потрясающие.
        Кармен от комплимента зарозовела, но быстро взяла себя в руки и принялась наблюдать за Сашей более пристально. Вдруг ее зрачки расширились, и я поняла, что она вспомнила. Саша тоже догадался и с вызовом посмотрел на нее, в его взгляде читались твердость и боль. Не знаю почему, но я вдруг почувствовала себя защищенной. Идрис, не способный оценить накал сцены, продемонстрировал мне, что окончательно обрел веру в себя: он потянул за собой Сашу, который пошел за ним, напоследок многозначительно вздернув брови. Я оглядывалась, не в силах оторваться от него. Я опьянела: шампанское, вопросы, страхи, желания, колебания. Да, я была пьяной и потерянной.
        - Как ты могла так вляпаться, Аванита? Ты же наверняка страдаешь… будто тебе и без этого не хватает мучений…
        Она наклонила голову ко мне, и это движение было таким ласковым.
        - Я люблю Ксавье, Кармен.
        - Я знаю… Передо мной можешь не оправдываться, есть вещи, эмоции, желания, которые нельзя объяснить, их можно только пережить. Не волнуйся, я всегда готова прийти на помощь…
        Вечер плавно приближался к завершению. Я исполняла обязанности хозяйки галереи - провожала каждого гостя к выходу, прощалась. Обернувшись, я увидела рядом Сашу. Ему удалось освободиться от Идриса, но пальто, перекинутое через руку, сообщило мне, что он собрался уйти. Сердце заныло.
        - Уже уходите? - спросила я едва слышно.
        - Пойду поиграю, мне это необходимо…
        Я не могла выдавить ни слова. Как бы я хотела удержать его, пусть он останется со мной. Но у него была веская причина уйти, не поспоришь.
        - Ава… спасибо за прием, уверяю вас, такого прекрасного вечера у меня уже давно не было, и я вряд ли когда-нибудь его забуду…
        - Желаю хорошо поиграть, - все же сумела выговорить я.
        Его лицо напряглось, и я поймала промелькнувшее по нему колебание. Он спустился по ступенькам галереи и ушел. Я проследила за тем, как он открыл дверь в лавку Жозефа, и постояла еще немного, чтобы прийти в себя и не подпустить печаль и сомнения.
        Вскоре со мной остались только Кармен и Идрис, чтобы помочь навести порядок. Мое упорное молчание заставило замолчать и их, и гомон праздника вытеснила тишина. В галерее не слышалось ни шороха, смолк даже шум улицы, опустевшей после полуночи. Мне совсем не хотелось, чтобы кончались эти часы забвения и лишенного иллюзий опьянения. Я гасила одну за другой лампы, еще немного, и мне больше нечего будет делать в галерее: отпущенный мне просвет в череде проблем подходил к логическому концу. Тишину нарушила мелодия, донесшаяся из музыкальной лавки.
        - Что это? - удивилась Кармен.
        - Виолончель.
        Я продолжала методично выключать освещение, а все мое существо тянулось к исступленно вибрирующим звукам.
        - Откуда ты знаешь?
        - Знаю, и все…
        Ей хватило этого, чтобы понять. Идрис, сбитый с толку нашим почти бессловесным диалогом, озадаченно молчал. Когда галерея погрузилась в темноту и осталась гореть только лампочка у входа, я зашла в кабинет за вещами. Идрис и Кармен ждали меня на улице. Я прислушалась, Саша больше не играл.
        - Ну что, можем уже идти? - обеспокоенно поинтересовалась Кармен.
        Я кивнула в ответ.
        - Я тебя провожу, если хочешь, - предложил Идрис.
        - Нет, не стоит. Бегите, я сама запру, после этого круговорота спокойствие будет мне на пользу.
        Я расцеловала их. Кармен шепнула мне на ухо, чтобы я забежала в ее мастерскую, когда захочу. Они ушли, а я щелкнула ключами в замках. Чуть-чуть постояла, приходя в себя и наблюдая за тенями в галерее. А затем ноги сами понесли меня в лавку Жозефа. Я не могла просто взять и уйти. Я бесшумно вошла, ни о чем не думая, закрыла за собой дверь и двинулась по коридору, ведущему к Саше. Он кружил по комнате, нервно массируя затылок. Виолончель стояла на стойке, но смычок валялся на полу, как если бы Саша его со злостью отшвырнул. Заметив меня, он подошел, но удержал небольшое расстояние между нами, его глаза резко потемнели.
        - Вы пришли…
        - Я долго колебалась, но…
        У меня еще оставалась возможность сделать шаг назад. У Саши как будто тоже сохранялись последние сомнения, те, что удерживали нас, мешая переступить черту.
        - Я вас ждал.
        - Я не смогла сопротивляться.
        Мы произнесли это одновременно. Я вцепилась в лацканы его пиджака и потянула к себе, он схватил меня за бедра и расплющил губами мой рот. Поцелуй незнакомых губ потряс меня, я прижалась к нему, мои пальцы не отпускали его шею, он все сильнее обнимал меня, и мое тело трепетало в его руках. Мы пытались разорвать объятия, но наши губы звали, требовали друг друга. Он взял мое лицо в ладони и прильнул лбом к моему лбу, а я так отчаянно удерживала его запястья, словно боялась утонуть. Мы безуспешно старались выровнять дыхание.
        - Ава, мы не должны…
        Он шептал, хоть мы и были совсем одни в этом мире. Опровергая свои слова, он меня снова поцеловал.
        - Мне надо уйти, - подхватила я, отвечая на его поцелуй.
        - Да… Вам надо уйти…
        Он сбросил с меня пальто, его ладони прошлись по моим рукам и опять обхватили мою шею, а наши губы не могли оторваться друг от друга. Я распласталась по нему.
        - Остановите меня.
        - Я не могу, не хочу, чтобы вы останавливались.
        К любви - другие слова не годятся, они прозвучали бы вульгарно - мы переходили медленно. Каждое ощущение, каждый жест были уникальными, других таких никогда не будет. Наша одежда не разлетелась в разные стороны, она соскользнула с нас. Мне показалось, что он, как и я, заново открывает притяжение двух тел, ищущих одно другое. Ласки, страстные поцелуи были наполнены мощной нежностью, удовольствие и печаль опустошали меня. Я изучала его незнакомую до этой минуты кожу, он тоже детально, терпеливо и с рвением узнавал меня. Саша наблюдал за мной, подводил к наслаждению, но не давал его мне. Он играл с моим телом, он играл, как музыкант, на моем теле. К нам вернулись сомнения: мы были обнажены, он был на мне, мы зашли уже слишком далеко и двигались к непоправимому. Мы замерли на несколько мгновений, наши руки переплелись, наши глаза встретились, наши сердца колотились в безумном темпе, мы молча задавали себе один и тот же вопрос. А потом был поцелуй, который не мог стать последним. И вот Саша проник в меня, он во мне. Все остальное исчезло. Нам было тяжело сдерживать нетерпение, но мы прилагали все силы,
чтобы эта ночь никогда не кончалась. Я никогда не могла себе представить, что испытаю это головокружение с другим мужчиной, не с Ксавье, я была в ужасе. Сашин взгляд был зеркалом моего.
        Он укутал меня в свою рубашку, чтобы унять бившую меня дрожь. Я спряталась в его объятиях. Мне было необходимо, чтобы он оставался рядом.
        - Никогда бы не подумал… - прошептал он и не закончил фразу.
        Я пока не была готова разорвать возникшую между нами связь. Его руки продолжали гладить меня, все еще защищая от реальности.
        - Вот бы здесь заснуть, - призналась я ему.
        - Да, тогда бы мы провели вместе еще несколько часов… Возможно, я чудовище, Ава, но я никогда не пожалею о том, что сейчас было между нами. Посмотрите на меня, прошу вас.
        Я послушалась, его глаза были такими же яркими, как раньше, он не притворялся, невозможно было усомниться в его искренности. Мы только что нырнули в неизвестный, чудесный, пугающий мир с устрашающими последствиями.
        - Я тоже.
        Я поцеловала его еще раз, желание сделать это было сильнее меня. Я хотела запомнить его губы, его рот. В конце концов, не отрываясь от него, я все же вернула нас к действительности, хотя моя плоть не была согласна с моими словами.
        - Мне пора.
        Саша кивнул и властно притянул меня к себе.
        - Не вставайте.
        Он поднялся с дивана и собрал нашу одежду. Без его рук мне стало холодно. Они больше никогда не прикоснутся ко мне, а его кожа не дотронется до моей. Я села и вдохнула аромат его рубашки, чтобы запомнить его, пропитаться им. Мы молча оделись. Он взял меня за руку, и мы вышли из музыкальной лавки, на пороге я обернулась и в последний раз окинула ее взглядом. Я никогда больше не войду в эту дверь.
        На улице я почувствовала себя в опасности - полная противоположность той защищенности, в которой я купалась только что. Я спрашивала себя, что мы здесь делаем, потому что это не имело никакого смысла. Зачем мы сбегаем от этого тайного счастья? И почему я позволила своим желаниям взять верх?
        - Где вы оставили машину?
        - Я пришла пешком.
        Ему было трудно скрыть удивление.
        - Я вас провожу.
        Я жестом остановила его.
        - Хотя бы пройдем вместе часть пути. Я не оставлю вас одну после…
        Я воспользовалась тем, что вокруг не было ни души, и положила голову ему на плечо, а он крепко обхватил меня за талию, чтобы я не сбежала, чтобы побыла с ним еще хоть немного. Мы дошли быстро, слишком быстро. Саша не мог проводить меня до самых ворот. Я бы этого не вынесла. Когда мы были в двух домах от моего, я застыла.
        - Здесь мы должны попрощаться.
        До нашего расставания оставалось всего ничего, тем мощнее накатил ужас от осознания происходящего. Саша протянул ко мне руку, положил ладонь на волосы, я уткнулась в его шею, в последний раз вдыхая его аромат.
        - Давайте не будем разрушать себя, не допустим, чтобы все было уничтожено, - прошептал он.
        Он поцеловал меня, и мои веки защипало от слез. Я отстранилась, но продолжала сжимать его ладони.
        - Саша, я…
        - Не говорите ничего, не надо…
        Я отпустила его, отвернулась и направилась к дому, где меня ждали дети и муж. Ноги меня не слушались. Прежде чем открыть калитку, я бросила на Сашу последний взгляд, он печально улыбнулся. Нам обоим было грустно. Мы только что принадлежали друг другу и потому знали, от чего будем вынуждены отказаться. Когда любовная история начинается, пребываешь в эйфории, тебя гложет ненасытное желание, хочешь любить, хочешь, чтобы тобой овладевали, не хочешь расставаться даже ненадолго - лучше вообще никогда или ровно на столько, чтобы обострилось желание наслаждения, которое удовлетворит страстная битва двух тел. Наша любовная история закончилась, не успев начаться. И нам придется с этим жить. Последняя секунда, последнее сомнение.
        Реальность бурно обрушилась на меня в облике полусонного Месье, устроившего восторженную встречу. Дом мирно спал. В отличие от моего бешено стучавшего сердца и от моей совести. Я велела псу уйти на подстилку, и он удивительным образом сразу послушался. Перед лестницей я сняла шпильки и босиком поднялась на второй этаж. Я запретила себе заходить к детям. Как я смогу поцеловать их и нашептать им сладкие сны после того, что сделала их отцу? Если бы я сумела ускользнуть, чтобы еще раз пережить краткий миг свободы, подаренный мне в Сашиных объятиях… Но шли минуты, он удалялся от меня, а я погружалась в невыносимое отвращение к себе. Я бесшумно заперлась в ванной. Сняла платье и внимательно рассмотрела себя в зеркале: затуманившиеся глаза, губы, все еще припухшие от поцелуев другого мужчины, не моего мужа, покрасневшая от уколов его щетины кожа. И его запах на всем. Дрожа, я встала под душ. Мне нужно было стереть следы Саши на моем теле, в моем теле. По-другому нельзя, но я страдала, потому что сама помогала ему исчезнуть. Я в последний раз коснулась щекой своего плеча, которое он гладил и целовал, и в
последний раз вдохнула его аромат. Вода стекала по моей коже, как слезы по лицу. Но не окажутся ли несмываемыми следы на сердце? Удастся ли мне забыть? Я, между прочим, пообещала ему не забывать… Слова, произнесенные в моменты страсти, немногого стоят, они так и остаются словами, когда реальность, чувства ответственности и вины вступают в свои права.
        Я ненавидела себя за то, что раздосадована возвращением Ксавье в нашу спальню. При мысли, что я окажусь рядом с ним в нашей постели, я покачнулась и ухватилась за стену. Он спокойно дышал, его сон был глубоким. Я на цыпочках подошла к кровати и скользнула под одеяло. Легла лицом к Ксавье - это было сильнее меня. Он тоже лежал, повернувшись ко мне - редчайший случай после выписки из больницы. Выражение лица было почти умиротворенным. Моя рука автоматически поднялась, чтобы откинуть волосы с его лба. Я тотчас ее отдернула. Невозможно до него дотрагиваться после того, что я сотворила, когда меня волнами накрывают воспоминания о моих руках на Сашином теле, когда я вижу, как они цепляются за него, сжимаются на его спине, на бедрах. Что я наделала? Я молча завопила, впилась зубами в кулак, чтобы отвлечься от охватившего меня ужаса, и перекатилась на другую сторону кровати, как можно дальше от Ксавье. Что бы ни говорил Саша, я судила себя за то, что поступила как чудовище, эгоистичное чудовище - дала волю своей плоти и своим желаниям, позволила себе самую большую, самую ужасную запретную вещь.
Непростительную. Я нарушила данную Ксавье любовную клятву. А ведь всего несколько месяцев назад я тихо умирала, наблюдая, как он сражается, чтобы заново собрать себя по кусочкам, чтобы выжить. В какое отвратительное существо я превратилась, если обманула его самым ужасным образом… с мужем женщины, которую он сбил и за которую, по его убеждению, в ответе? Почему именно с ним? Что со мной случилось в этом промежутке времени? Где я сбилась с пути?
        Мысли, вопреки моей воле, метнулись к Саше. Он тоже мучается, как и я? Как мы могли такое сделать людям, которых любим больше всего на свете? Страдающим, пережившим катастрофу, которая связала нас четверых друг с другом? В глубине души я была убеждена, что Саша любит Констанс, как я люблю Ксавье, но вопреки этой любви нас влечет друг к другу зов плоти, и он оказался сильнее. Где гарантия, что мы не поддадимся ему еще раз? Нет такой гарантии. Только что мои представления о любви разбились на тысячу обломков. Когда-то я готова была всех поучать, утверждать, что невозможно обмануть человека, которого любишь, без которого не мыслишь своей жизни. До сих пор я была уверена, что внутренний голос всегда удержит от неправильного шага. И вот я сама сознательно вынудила его смолкнуть.
        Будильник вырвал меня из короткого сна, который все-таки сморил меня под утро. Ксавье тоже проснулся, шевельнул рукой и задел мою спину. Рефлекторно погладил меня, и я окаменела.
        - Спи дальше, я займусь детьми.
        Я спешно выбралась из постели и из спальни. Быстро натянула джинсы, свитер и кроссовки и пошла проверить, встали ли Пенелопа с Титуаном. Я избегала смотреть на них и не слишком ласково подгоняла. Когда мы спустились на кухню, меня ждал неприятный сюрприз: там уже был Ксавье. Почему он надумал вновь присоединиться к семейному завтраку именно в этот день? Я отводила от него глаза, перебегала взглядом с собственных ног на кружки, кофеварку и хлеб, который излишне старательно нарезала. Я включила радио на большую громкость - пусть оно заговорит и заполнит пустоту. Сев за стол, я почувствовала, что разваливаюсь на куски, нужно было срочно взять себя в руки, успокоиться, ничего не показывать. Теперь моя жизнь всегда будет такой, мне будет стыдно перед мужем и детьми, да и перед собой тоже. Как я могла пренебречь всеми последствиями содеянного? Я заставила себя что-то съесть и сделать несколько глотков кофе.
        - Вчера вечером все прошло хорошо? - спросила Пенелопа.
        Я растерялась, услышав вопрос дочки, моей красавицы-дочки, которая смотрела на меня с восхищением. Если бы она знала, она бы возненавидела меня, отвергла навсегда. Я с трудом подавила приступ тошноты.
        - Было много народу, - с усилием выдавила я.
        - Я не слышал, как ты пришла, - включился Ксавье. - Поздно?
        Когда он обращался ко мне, интонация была осмотрительной, как если бы он опасался слишком приблизиться, и его опасения были оправданны, поскольку я только что испачкала нас.
        - Да, довольно поздно… Я все привела в порядок, Кармен и Идрис помогли.
        И тут меня отчаянно затошнило. Я закрыла рот рукой, выскочила из кухни, заперлась в туалете и вырвала то, что сумела проглотить, и остальное тоже. У меня все внутри болело, особенно желудок, его спазмы мне никак не удавалось укротить. В дверь дважды стукнули.
        - Ава, - позвал Ксавье, - тебе что-то нужно?
        Искреннее беспокойство в его голосе пронзило мне сердце.
        - Нет, нет, - ответила я, по-прежнему склоняясь над унитазом. - Наверное, чем-то вчера отравилась.
        И это отравление останется со мной навсегда…
        Мне удалось выпрямиться, опираясь на стенку. Когда слабость немного отступила, я вышла в коридор и нос к носу столкнулась с Ксавье, который явно волновался за меня.
        - Сможешь отвезти Титуана в школу? Если что, я сам его отвезу, а то ты не в лучшей форме.
        - Все в порядке, умоюсь холодной водой - и о’кей, не беспокойся за меня.
        Я сама удивилась раздражению в своем голосе. И поняла, что злюсь на мужа. Я приходила в ужас от самой себя: взяла и переложила часть ответственности на Ксавье. Если бы не было этой аварии, если бы он не отталкивал меня, если бы принимал меня в расчет, не отлучал от процесса своего выздоровления, а позволил разделить с ним испытания, если бы все его помыслы не крутились вокруг Констанс, разве я бы пришла к тому, к чему пришла сегодня? Но что я могла знать на самом деле? Где пределы нашей стойкости? Мне должно быть стыдно, что я ищу себе жалкие оправдания и сваливаю вину на Ксавье. Насколько мне известно, он не толкал меня в постель другого мужчины. Единственный, кто во всем виноват, - это я.
        Я удрала из дома, чтобы больше не видеть лица детей и Ксавье, это дало мне краткую передышку, немного смягчило подавленность. Как и каждое утро, я направилась в галерею, уговаривая себя, что ничего не изменилось. По крайней мере в этой составляющей моей жизни. На углу улицы я резко затормозила: из-за глубокой усталости я забыла сделать крюк, чтобы подойти к галерее, минуя музыкальную лавку. Я нигде не задерживалась, чтобы по обыкновению поздороваться со знакомыми, слишком мрачное у меня было настроение, и не позволила себе заглянуть внутрь лавки Жозефа, опасаясь разбудить воспоминания о сегодняшней ночи. Даже будь у меня сильная воля - а это вряд ли, - достаточно было самой малости, чтобы я в эти воспоминания погрузилась, захотела зажмуриться и ощутить руки, тело Саши. Я вошла в галерею, надеясь, что она привычно сыграет роль моей защитной скорлупы, но этого не случилось: мне всюду мерещился Саша, в каждом зале, перед картинами и скульптурами. Он был гораздо реальнее Ксавье, который уже давным-давно здесь не бывал. Я представила себе, что мы могли уступить желанию и здесь, в этих стенах. Тогда я
бы уже никогда не смогла сюда прийти. Тут я принялась воображать, что Саша якобы об этом догадался. Я себе не совсем верила, но тем не менее была тронута его вниманием.
        Не снимая с двери табличку «Закрыто», я прошла в кабинет. Звонки не прекращались и отвлекали от малоприятных мыслей, не давая мне окончательно впасть в тоску. Звонившие просили зарезервировать одно из произведений, сыпались поздравления и благодарности за вчерашний вечер, художники демонстрировали возродившееся доверие. Это было слабым утешением, но доказывало, что я не во всем потерпела фиаско. Понимая, что вот-вот заявится Кармен, я отправила ей эсэмэску с просьбой сегодня не приходить и обещанием связаться с ней, как только буду в силах. Она не настаивала. Мне нужно было разобраться в собственных мыслях и расставить все по своим местам до того, как я поговорю с ней, до того, как все ей расскажу. А может, я хотела сохранить эту ночь для себя и только для себя. Кармен была мне как сестра, но делятся ли с сестрой ночью запретной любви? И как внятно описать то, что я пережила, что ощутили мое тело и мое сердце? Как объяснить это желание жить, такое сильное, что с ним не справиться? Разрушительное желание. Отчаянное стремление существовать сейчас, сегодня. Перестать плестись в хвосте аварии. Хоть
ненадолго забыть обо всем.
        Я пережила мощное потрясение и больше никогда не буду такой, как раньше. Я была уничтожена и не знала, что делать. Как сбросить гнет непоправимого? Почему Саша появился в моей жизни? Он все разбил вдребезги - мои клятвы, мою цельность. А ведь Ксавье нуждался во мне, он полагал, что может рассчитывать на жену, на ее надежность и силу. Выходит, он заблуждался. Он старался обрести себя, искупить вину перед Констанс, а я провела ночь с ее мужем? Неужели я хотела окончательно ее уничтожить? Или мне была уготована роль разрушительницы наших судеб, судеб всех нас четверых? Я проявила непростительную слабость. И все равно руки Саши, его черные глаза преследовали меня, ведь мне было с ним необыкновенно хорошо. Мое существование не имело смысла без Ксавье, никто и ничто не сможет поставить это под сомнение. Но Саша уже вошел в мою жизнь, забрал часть меня, я сама ее отдала, искренне и с пылом. Возможно, пора забрать ее обратно? Даже если я буду страдать? Да, пожалуй, я готова принести жертву, необходимость которой не вызывает сомнений. Потому что по-хорошему вопрос «готова - не готова» вообще не стоит. Я не
должна больше видеть Сашу, и точка. Никогда. Я пообещала себе, что не буду его искать.
        Глава четырнадцатая
        Чем глубже я погружалась в чувство вины и неутоленное желание, тем больше распрямлялся Ксавье. Констанс исцеляла его. С каждым днем он все лучше держал спину и передвигался с меньшими усилиями. На его лице стало проступать выражение, которое исчезло после аварии. Например, ссоры Пенелопы и Титуана на втором этаже стали вызывать у него усмешку, полную нежности. Когда это произошло в первый раз, мне пришлось убежать, чтобы скрыть волнение. Но я подмечала и признаки того, что Ксавье не просто так настаивал на том, что он теперь другой: он действительно изменился, несомненно стал жестче, а его взгляд, хоть и постепенно смягчался, все же потерял свою прежнюю теплоту. Возможно, она уже никогда больше не появится или нам достанется лишь малая ее толика, но пока все перемены шли на пользу Ксавье. У него появилась энергия, он наконец-то готов был опять начать жить. Я наблюдала за ним тайком, отслеживала его повседневные жесты и замечала, как те из них, что еще совсем недавно были ему недоступны, если и не восстановились, то по крайней мере могли восстановиться. Такая вероятность существовала, потому что он
добивался их возвращения с хорошей злостью. Он сжимал зубы, но делал это охотно и азартно.
        Я была свидетельницей возрождения его внутреннего огня. Взлеты преобладали над падениями. А если что-то не удавалось, Ксавье больше не замыкался в себе. Ну или замыкался совсем ненадолго.
        Свинцовый колпак, который изолировал его от окружающего мира, почти утратил свою злую магическую силу. Это ощутила вся семья. Ксавье возвращал себе роль полноценного отца семейства. Мне даже пришлось иметь дело с дурным настроением Титуана, после того как домашние задания с ним делал Ксавье, возмущавшийся отсутствием у сына интереса к школе. В отличие от меня, прощавшей Титуану все. Да, Ксавье стал более требовательным к себе, но и к другим тоже. Помимо этого, придя с работы, я все чаще заставала его весело болтающим с детьми. Пенелопе и Титуану жилось теперь гораздо лучше, их лица снова засияли, как и должно было быть, они ругались из-за любой ерунды, как раньше и как все братья и сестры в их возрасте, не опасаясь, что отец наорет на них. Ксавье теперь выходил в вестибюль, с костылями или без них, чтобы вместе с Месье встретить меня. Он робко целовал меня в губы. Мне хотелось ответить на поцелуй, вернуть себе его губы, спрятаться в его объятиях, в которых мне всегда было очень спокойно и по которым я так скучала, но я, по моему убеждению, потеряла на это право.
        Я всех лишилась. Ксавье, которого любила больше собственной жизни, несмотря на всех его демонов и все, что он заставил меня вытерпеть. Я прошла процесс саморазрушения до конца, утоляя свое желание. Эта история не может вечно оставаться тайной. Мне было мучительно трудно забыть того, с кем я изменила, а саму измену я не забуду вообще никогда. Раньше или позже я буду вынуждена во всем признаться Ксавье и пойти на риск потерять его навсегда. Он никогда не смирится с тем, что я принадлежала другому мужчине. Я его не достойна. Мой эгоизм, мои желания, лишения и разочарования лишили меня мужа.
        Но я утратила и Сашу. Я знала, что мы не должны видеться ни под каким предлогом, но не могла не ждать его. Он больше не играл у Жозефа. Каждый вечер я прислушивалась, мечтая уловить хоть одну нотку, поймать вибрато его виолончели, но в галерее поселилась тишина. Когда она становилась невыносимой и проникала в каждую клеточку моего тела, я съеживалась и с трудом подавляла желание расплакаться. Я никогда уже не услышу Сашину музыку. Все последние недели он помогал мне выстоять - своим присутствием, своей игрой, магнетизмом, возникшим между нами. Он поддерживал во мне жизнь, когда вокруг все рушилось и погружалось во тьму. Мое сердце билось для него, для Саши, и больше ни для кого. Именно он дарил мне счастье и краткое успокоение, которые заряжали меня энергией, вливали в меня силы, удерживали на плаву и позволяли начать все с начала. Он был адреналином, мешавшим мне утратить почву под ногами. Но все кончено. Больше ничто не защищало меня от медленного падения. Разве что явное улучшение у Ксавье.
        Я разрушалась. Потери уничтожали меня. Мой муж наконец-то был со мной, то есть сбывалось то, чего я всегда хотела, за что сражалась. Но в разгар своей битвы я встретила Сашу. И близость с ним лишала меня Ксавье, который только-только пришел ко мне. Правда, подсознание упорно нашептывало, что после той ночи с Сашей я возвратила его жене, а он вернул меня мужу. Мы прожили наше желание до конца, мы удовлетворили его и, возможно, подсознательно были убеждены, что после этого все встанет на свои места.
        Но у меня это не получилось. Я больше не знала, кто я такая. Я боролась с собой, чтобы не показать одолевавшее меня возбуждение, надежно скрыть внутренний конфликт, однако все более обеспокоенные взгляды Ксавье показывали, что мне это плохо удается. Получается, я должна была уступить запретному желанию и почувствовать себя совсем скверно, чтобы мой муж снова обратил на меня внимание. Чтобы я опять существовала для него. Он оправлялся от ран, приходил в себя после аварии, освобождался от навязчивых мыслей о своей вине, а я была даже не в состоянии радоваться. По крайней мере так, как я того ожидала. Часть меня торжествовала и плакала от счастья, видя возрождение Ксавье, а другая мучилась виной и не позволяла насладиться им, отпраздновать его. Стоило нам оказаться в одной комнате, Ксавье принимался изучать меня, пытаясь проникнуть в мои тайны. Когда я переставала робеть и встречала изумрудное сияние его глаз, я читала в них боль. Настала очередь Ксавье ничего не понимать. Не узнавать свою жену, участливую, заботливую, полную энергии, всегда в форме, до сих пор никогда не болевшую и не испытывающую
недомогания. Я была сама не своя и не умела это скрывать. Я требовала от него, чтобы он стал таким же, как прежде, а сегодня мне самой хотелось стать такой, какой я была всегда. Той, какой я была до аварии.
        С кем мне было поделиться, что временами, когда я смотрела на Ксавье, когда думала о последних нескольких месяцах, моя грудь сжималась так сильно, что я едва не кричала от боли. Мне казалось, что мне на лицо положили подушку и душат, а я отбиваюсь, чтобы нормально вздохнуть, но ничего не могу сделать, на меня давят все сильнее, и у меня больше нет сил сопротивляться. Все мои терзания выбирались на поверхность. Я устала, я так устала. Плохо спала, иногда с криком вырываясь из кошмаров. В своих снах я заново переживала несчастный случай, ту страшную ночь, свою боязнь потерять мужа. Мое тело и подсознание сохранили память обо всех тогдашних эмоциях: в моих снах Ксавье лежал на больничной койке, искалеченный, вдруг ставший совсем маленьким. В них являлся и Саша со свирепым лицом. А еще они вдвоем разговаривали обо мне. Мои перепуганные вздрагивания будили Ксавье. Он приходил в замешательство, но всякий раз нежно успокаивал меня. Мог ли он представить себе, что, когда он кладет ладонь на мое плечо, чтобы унять мои страхи, когда шепчет слова утешения, чтобы я поскорее уснула, все становится еще хуже и
мне приходится сдерживать рыдания и сразу вспыхивающее понимание своей вины?
        Уже две недели я отчаянно барахталась, чтобы оставаться на плаву. Этим вечером за ужином, похоже, роли поменялись. Ксавье поддерживал разговор и прилагал усилия, чтобы моя рассеянность не озадачила детей. Он делал все, что мог, мешая мне окончательно погрузиться в свои мысли; так, он вдруг спросил, по-прежнему ли чувствуются благоприятные последствия выставки. Сколько прошло с тех пор, как он в последний раз интересовался галереей? Даже не помню. Единственное, в чем я уверена: это было задолго до аварии. Можно сказать, в другой жизни.
        - Я довольна, - промямлила я. - Одна работа продана, и сегодня я подписала договор с новым скульптором.
        - У Кармен появился конкурент.
        Его замечание позабавило меня, а я-то считала, что разучилась смеяться.
        - Ты ее знаешь, она удвоит бдительность! А у тебя как сегодня прошел день?
        - Как обычно.
        Подразумевается, что он побывал в больнице.
        - Однако, - продолжил он, - меня больше интересует завтрашний день.
        - А что будет завтра?
        - Я встречаюсь со своим подменщиком в клинике.
        Может, я плохо расслышала? Или начала путать мечты с реальностью?
        - Что-что?
        Он смущенно улыбнулся, как если бы и сам не очень в это верил.
        - Давно пора узнать, что там происходит. Согласна?
        К глазам подступили слезы радости, одна из них скатилась по щеке. И тут Ксавье сделал то, на что я больше не рассчитывала: он осторожно стер слезинку большим пальцем и посмотрел на меня в упор. Я заставила замолчать голос вины, чтобы насладиться проявлением нежности, как оно того заслуживало. Ксавье опять был самим собой: пусть искалеченный, пусть его шрамы никогда не исчезнут, но он обрел себя. Достаточно понаблюдать за его поведением сегодня вечером, чтобы стало ясно: он спустился с небес на землю и теперь воспринимает действительность нормально. Изумруд его глаз больше не затягивала пелена, хотя авария оставила на нем нестираемые отметины.
        Неожиданно наступившая тишина заставила нас встряхнуться. Пенелопа и Титуан пристально и удивленно уставились на нас. Они уже давно не наблюдали такой близости между родителями. Ужин завершился в почти беззаботной атмосфере. И даже если она была не совсем беззаботной, то новой была точно, как если бы всей семье стало легче дышать. Может, у меня возродится надежда? Вдруг получится забыть? И продолжать жить наперекор всем невзгодам…
        Но все рухнуло, когда я шла по лестнице, собираясь лечь спать, и заметила в полутьме столовой хорошо знакомый предмет - такие в последнее время слишком часто попадались мне на глаза у соседа в музыкальной лавке. Весь центр стола оккупировал футляр. Футляр от скрипки. Я подошла к нему, словно притягиваемая магнитом. Мне надо было знать. Футляр был весь в царапинах, вмятинах, следах от удара. Моя дрожащая рука приблизилась к нему, едва не дотронувшись. Потом я со страхом и отвращением отдернула ее. В нашем доме поселилась Констанс. Меня окружили, загнали в западню.
        - Это никогда не кончится, - прошептала я.
        Я спешно развернулась, чтобы не видеть скрипку и не позволить себе взорваться, оттолкнула Ксавье - я и не слышала, как он подошел, - и взлетела по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.
        - Ава, подожди!
        Я заткнула уши, это было уж слишком. Я схожу с ума. Закрывшись в спальне, я принялась наматывать круги, чтобы успокоиться, чтобы вычеркнуть эту скрипку из памяти. Что она у нас делает? Как это возможно? Она же пропала, разве нет? Зачем Ксавье подсунул ее мне? Чтобы поиздеваться? За моей спиной открылась и закрылась дверь. Раздался стук костылей, положенных на пол, затем шаркающие шаги Ксавье.
        - Я нашел ее сегодня.
        - То есть ты ее искал?
        - Последнее, что я мог сделать для нее, это найти скрипку.
        В каком-то тумане я услышала его объяснение: как из разговора с Констанс он узнал, что инструмент потерялся, как у него стала чаще включаться память о минутах после столкновения с автомобилем и после того, как он пришел в сознание. И как он вроде бы припомнил, что из соседних домов вышли люди и кто-то собрал обломки. Тогда он стал звонить в каждый дом по соседству, и случилось чудо. Человек, поднявший скрипку, боялся, что его обвинят в воровстве, и потому не отнес ее в полицию. Скрипка Констанс ждала его там, где никому, в том числе Саше, не пришло бы в голову ее искать. Она никогда не забудет, что скрипку нашел не муж, а Ксавье.
        - Если бы я знал раньше, - завершил он свой рассказ.
        И тут я слетела с катушек.
        - Хватит, Ксавье!
        Я не невинная овечка, но мне надоело выслушивать упреки, ведь я просто старалась его защитить. И так усердно защищала, что сама заблудилась. Я приготовилась все ему высказать. Остановить себя я не могла: только что рухнула плотина, и меня подхватил слишком сильный, чтобы ему противостоять, поток.
        - Ты в состоянии представить себе, как на меня действует присутствие этой вещи у нас дома? Нет, не в состоянии… После аварии тебя беспокоит другая женщина, а не я. Той ночью я исчезла из твоей жизни. Ты хоть раз задумался, как я себя чувствую? Задал мне хоть один вопрос? Представил себе, как я все это пережила?
        Он побелел.
        - Но…
        - Помолчи! Ты уже швырнул мне в лицо все, что хотел, настала твоя очередь выслушать.
        Меня трясло, а он был растерян и, судя по жесткости взгляда, злился.
        - Я знаю, Ксавье, что на мотоцикле была не я, не я попала в аварию и не я, искалеченная, очутилась на операционном столе. Я прекрасно понимаю, что никогда не смогу поставить себя на твое место, можешь не сомневаться. Я никогда не позволю себе преуменьшить то, что ты пережил. Но известно ли тебе, что ощущаешь, услышав, что твой самый любимый человек попал в аварию и неизвестно, выживет ли он? Это разрушает тебя, загоняет под землю, приводит в ужас, пронзает насквозь.
        Он сжал кулаки, но не сумел ничего ответить, поэтому я продолжила:
        - Знаешь, что такое бесконечно долго сидеть в зале ожидания, когда тебе ничего не говорят? И в душе ты уже как будто умер? Знаешь ли, каково мне было справляться с ужасом от мысли, что я больше никогда тебя не увижу? И что придется сообщить детям, что они потеряли папу? Нет, ты этого не знаешь. Ты не представляешь себе, в каком аду я очутилась той ночью.
        - Я никогда не утверждал, что ты не страдала.
        Я жестом заставила его замолчать и принялась расхаживать перед ним.
        - Но, Ксавье, с каждым днем все становилось хуже… Ты проваливался глубже и глубже, ты оттолкнул меня. Я наблюдала за тем, как ты сдаешься. Ты бросил нас, детей и меня. Ты не сражался за нас и вместе с нами. Мы были готовы тебе помочь. Возможно, я не сделала того, что было нужно, и точно была неловкой, но я перепробовала все. И ты заставил меня выпутываться в полном одиночестве… Ты отверг меня… Ни разу не протянул мне руку помощи. Вместо этого ты протянул руку ей…
        - Я знаю, что ты сделала все, что могла… Мне стыдно за свои упреки, но я был зол, чувствовал себя пленником тела, которое не узнавал… Я больше не знал, кто я такой, Ава. Меня грызло сознание своей вины. Я очень сожалею, что все так получилось.
        Я слышала его извинения, но параллельно всплывало все - мои страхи, мои раны. И чем больше их выбиралось наружу, тем легче мне дышалось. Все равно я многое перетерпела, и мне предстоит вытерпеть еще больше, но теперь меня ничто не остановит, я пойду до конца. Не удовольствуюсь полуправдой.
        - Ты оттолкнул меня, - повторила я. - Отодвинул меня в сторону. Никогда в жизни я не была такой одинокой. Я пришла к выводу, что все кончено, Ксавье, что ты уже никогда не будешь со мной… Возможно, ты никогда полностью не восстановишься после аварии, я поняла и приняла, что ты изменился. Но и я никогда не воскресну окончательно, никогда не стану прежней. С тех пор, как я потеряла тебя, я уже не та, какой была раньше, потому что я все равно потеряла тебя, хоть ты и жив. Я перестала быть женщиной, которую ты знал, у меня внутри тоже что-то сломалось и…
        - Сколько зла я тебе причинил…
        Он преодолел разделяющее нас расстояние, полный незнакомой ярости, и попытался притянуть меня к себе.
        - Не прикасайся ко мне!
        Я отпрянула, хотя больше всего хотела, чтобы он крепко обнял меня. Но нет, это невозможно. Мой отказ ошеломил его. Зачем мы терзаем друг друга?
        - Я все разрушил, - простонал он, глядя мне в глаза. - Я знаю, насколько…
        У меня екнуло сердце… Что он имеет в виду?
        - Сможешь ли ты однажды простить меня? - продолжил он.
        Мои щеки стали мокрыми. Я была готова признать, что между нами все кончено. Причем безвозвратно.
        - Это ты должен меня простить, Ксавье.
        Ему тоже не удавалось скрыть слезы, челюсть напряглась, и на этот раз он не позволил мне вырваться, притянул к себе, властно сжал, хоть я и не сопротивлялась. Откуда взялась эта вновь обретенная сила?
        - Молчи, Ава… Прошу тебя, ничего не говори…
        Его голос сорвался. Он знал. Мой рот открылся, я ждала, что из него вырвется крик боли, но не услышала ни звука, а Ксавье прижимал меня все сильнее, словно хотел вобрать в себя.
        - Ксавье… я…
        - Я не хочу потерять тебя, Ава, мне этого не пережить… Прости меня… Во всем виноват я.
        Я больше не боролась с ним, наоборот, вцепилась в его свитер.
        - Нет… запрещаю тебе так говорить… Это я… Я не…
        Он взял в ладони мое лицо, я зажмурилась, стыд терзал меня.
        - Посмотри на меня, Ава, ладно?
        Я откликнулась на его отчаянный призыв. Боль и любовь затопили его. Никогда еще он не был таким красивым.
        - Мы оба заблудились, забыли, кто мы такие… Пытались выжить любой ценой и сегодня за это расплачиваемся. Я хочу вернуть тебя, хочу вернуть нас… Я люблю тебя, знала бы ты, как я тебя люблю…
        - И сейчас? - прорыдала я.
        - Было бы не так больно, если бы я перестал тебя любить.
        Я устояла на ногах только благодаря тому, что он меня не отпускал.
        - А ты, Ава, ты меня еще любишь? Это единственное, что важно для меня. Любишь ли ты меня?
        - Я всегда тебя любила, можешь не сомневаться.
        По его лицу промелькнуло болезненное облегчение.
        - Ксавье, ты мне веришь? Скажи, что ты мне веришь.
        - Я тебе верю…
        Я встала на цыпочки и робко потянулась к его губам. Я ждала позволения, и он дал его, крепко поцеловав меня. Этот поцелуй был до краев наполнен свирепостью, сожалениями, прощением и любовью, и он был соленым от наших слез. На этот раз я взяла его лицо в ладони, стала целовать щеки, рот, глаза, шею.
        - Мне так тебя не хватало, Ксавье. Я боялась, что умру без тебя. Не оставляй меня, не оставляй меня больше никогда.
        Его пальцы сомкнулись на моих запястьях, не давая мне пошевелиться. Его взгляд держал меня, не отпуская: в нем сражались разные эмоции - любовь, гнев. Не откажется ли он от своих слов? Он исступленно поцеловал меня, как не целовал ни разу за всю нашу совместную жизнь. И я ощутила соленую влагу на наших губах, услышала наши стоны наслаждения и боли. Неконтролируемое, разрушительное, мучительное желание нарастало.
        - Я хочу тебя, Ава, так сильно я тебя никогда не хотел.
        Я вырывалась, он меня не отпускал. Как я могла ему отдаться после всего, что сделала? Я его не стоила.
        - И я хочу забыть, хочу, чтобы ты помогла мне забыть. Сделай так, чтобы я забыл аварию. Всю, целиком. Это только в твоих силах. Заставь меня вспомнить, что я мужчина. Я хочу подвести черту. Я готов. Я и так заставил нас слишком долго ждать.
        Он крепко стиснул меня.
        - Мы ведь обязательно простим друг друга? Помоги мне избавиться от сомнений.
        Мое дыхание ускорилось. Я не могла отстраниться от Ксавье, снимала с себя вещь за вещью и неотрывно смотрела на него. Пусть у него не останется сомнений, пусть он знает: я с ним, я принадлежу ему. Когда на мне совсем не осталось одежды, я опять прильнула к нему и ждала, когда он ко мне прикоснется. Снова. Его ладони осторожно легли мне на спину, потом они стали властными, я изогнулась, его губы терзали мою шею. В животе вспыхнул огонь, он звал Ксавье. Я вцепилась в его плечи. Он медленно отступал назад, пока не наткнулся на ножку кровати. Мы упали на нее, я изо всех сил старалась не причинить боль его ноге.
        - Перестань щадить меня! Мне не нужна твоя жалость. Люби меня, покажи, как ты меня любишь.
        Я раздела его, покрывая поцелуями. И во всех местах, которых я касалась губами, были шрамы, а кожа покрывалась пупырышками, когда я к ним приближалась. Но я уже любила эти шрамы, они были частью Ксавье, и я ему это доказывала. Я догадалась, что он потерял уверенность в себе, в мужчине, которым он был. Наши ласки, наши поцелуи были жадными, страстными, как никогда. Мы делали друг другу больно, мы доставляли друг другу удовольствие.
        - Иди ко мне, Ава, прошу тебя. Быстрее.
        Ксавье ждал, чтобы я занялась с ним любовью. Мы смотрели друг другу глаза в глаза - мои черные, его зеленые. Наши лица никогда не были так наполнены смыслом: они отражали налетевшую на нас двоих бурю. И все так же - глаза в глаза - я резко послала вперед бедра, чтобы мы наконец-то соединились. У нас перехватило дух. И я заплакала. Он был со мной, во мне, и впервые за последние месяцы я ощутила себя цельной, защищенной и защищающей его.
        - Мне было так плохо без тебя, - прошептала я.
        - Я никогда больше тебя не покину.
        Ну вот, наши тела опять единое целое, больше ничего нас не разделяет, с этим покончено. Мы неразделимы, как раньше, и жизнь могла продолжаться, как она продолжалась, когда Ксавье возвращался из долгой поездки. Мы впервые снова вместе после наших странствий. И наши «я люблю тебя» растворились в стонах наслаждения.
        Позже мы лежали, закутавшись в простыни, в полутьме нашей спальни, и я заняла свое привычное место - угнездилась у него под мышкой, а он прижал меня к себе.
        - Мы справимся? - Его голос был едва слышен.
        - Хочу в это верить, Ксавье.
        Я забуду обо всем, научусь жить с этим, с воспоминанием, которое мне никогда не удастся стереть, с виной за свое предательство человека, которого люблю. Научусь жить с его упреками, терпеть, когда это будет вклиниваться между нами. А еще я научусь жить с новым жестким характером Ксавье. С его новой силой, которая сбивает меня с толку, но которую я уже люблю. Я смогу, раз хочу этого, как ничего другого.
        Дети нашли нас крепко спящими, обнявшись. Никакие кошмары меня не мучили. Будильник не прозвонил. Когда мы вынырнули из сна, даже вид застывших в ногах кровати Пенелопы и Титуана не подсказал, что с нами произошло и что происходит в эту минуту, - мы переглядывались, недоумевая. Мы провели ночь, приклеившись друг к другу, потому что боялись, как бы один из нас не сбежал. И пусть наши сердца бились в унисон, у этого пробуждения был привкус похмелья. Я сомневалась в реальности прошедшей ночи. Может, она мне приснилась? Тем более что накануне мы обменялись резкими, жестокими словами, полными недомолвок. Сражение за наше спасение только началось.
        - Я займусь детьми, отдыхай. - Я погладила Ксавье по щеке.
        Но он меня не отпускал.
        - Я должна идти, Ксавье, иначе наша дочь разнесет дом по кирпичику.
        Он нахмурился.
        - Ты придешь? - испуганно спросил он.
        Я неуверенно поцеловала его, как если бы право на поцелуи, которое я себе вчера вернула, больше мне не принадлежало.
        - Конечно.
        Я быстро оделась, плеснула в лицо холодной водой, дети за это время проглотили по миске хлопьев и уже ждали меня в прихожей. Их надо было срочно доставить в школу.
        Когда я вошла в дом, от мысли, что я останусь наедине с Ксавье, меня пробрала дрожь. Где гарантия, что его настроение со вчерашнего вечера не изменилось? Может, энтузиазм у него поутих? Как и мой, только еще явственнее. Может, окрепли сожаления… Он был на кухне и оживленно беседовал с Месье и Мадемуазель. Это был действительно он, тот Ксавье, которого я всегда знала. Их тайные переговоры разом прекратились, как только я присоединилась к троице, и животные отошли от него, чтобы потереться о мои ноги. Я рассеянно погладила их, во многом для того, чтобы заполнить повисшее смущенное молчание.
        - Хочешь кофе? - прервал его Ксавье.
        Он протянул мне чашку, я взяла ее и села к столу, чтобы укрыться от его взгляда, который цепко держал меня. Ксавье стоял, отодвинув в сторону костыли и прислонившись к рабочему столу.
        - Ава?
        Я обернулась. Меня гораздо сильнее, чем я могла предположить, взволновала сама сцена: мы вместе пьем утренний кофе, и у Ксавье почти веселое лицо.
        - Хочу попросить тебя об услуге.
        - Слушаю.
        - Сможешь отвезти меня в лечебницу? Я бы хотел, чтобы ты была со мной.
        Вспышка любви в сердце.
        - Конечно… Соберусь, и поедем.
        Я помчалась по лестнице - никак нельзя, чтобы он увидел мои мокрые глаза.
        Я уже входила в душ, когда дверь ванной открылась. Я застеснялась: Ксавье впервые после долгого перерыва видел меня обнаженной в ярком свете дня. Накануне мы, конечно, занимались любовью бурно и без намека на застенчивость, но нам еще предстояло заново приручить простоту и спонтанность каждодневных жестов. Ксавье было так же неловко, как мне. Сбитые с толку, мы долго смотрели друг на друга, и его губы сложились в кривоватую гримасу.
        - Мне тоже нужно собраться.
        Вместо ответа я улыбнулась ему. По мне текла вода, Ксавье брился, и мы обменивались смущенными взглядами в зеркале. Когда я вышла из душевой кабины, он протянул мне банное полотенце, как делал это раньше.
        За всю дорогу мы не произнесли ни слова. Ксавье безостановочно крутил на пальце обручальное кольцо. После аварии я ни разу не заметила, чтобы он это делал. Выходит, к нему возвращаются привычные невротические жесты. Он заставлял себя размеренно дышать. Я не рискнула представить, что он чувствует на пороге возвращения к работе. Я изо всех сил надеялась, что ему будет комфортно и что сегодня вечером он скажет себе: да, я смогу лечить животных, как раньше. С его точки зрения, этот день был обязательной контрольной проверкой, тестом на психологическую устойчивость. Если он сможет проводить в клинике хотя бы по несколько часов ежедневно, ожидая, пока нога полностью восстановится, за его душевное равновесие можно будет не беспокоиться… Когда я припарковалась, Ксавье не шелохнулся, приклеившись взглядом к лечебнице, с трудом сдерживая зашкаливающие эмоции. Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и вдруг инстинктивно отпрянул и насупился, внимательно изучая своего временного заместителя, который появился на пороге.
        - Он симпатичный, - прокомментировал Ксавье севшим голосом.
        - Я тоже так считаю.
        Он схватил мою руку и сдавил, едва не расплющив. Наклонившись, нашел мои губы и впился в них поцелуем.
        - Спасибо, Ава… Спасибо, что позаботилась о том, чтобы моя лечебница не развалилась вместе со мной.
        Я погладила Ксавье по щеке, прислонилась лбом к его лбу, провела рукой по волосам.
        - Иди, он тебя ждет, это касается только вас двоих, ветеринаров. Вам нужно многое обсудить. Теперь, когда ты благополучно добрался до места назначения, мне в вашей компании делать нечего.
        - До вечера.
        Он выбрался из автомобиля, собрался захлопнуть дверцу, но я придержала ее.
        - Позвони, когда захочешь обратно, я заеду за тобой.
        Он отвел глаза.
        - Нет, меня и такси устроит.
        - Я могу закрыть галерею, мне не составит труда.
        - Ава… я поеду домой, а оттуда в больницу, мне сегодня надо там быть.
        - А-а-а…
        Новый удар в сердце, на этот раз гораздо более болезненный. Она - он - всегда будет стоять между нами.
        - Ну да, - продолжила я, - скрипка… Она обрадуется.
        - Ава…
        Я на мгновение отвернулась, чтобы взять себя в руки, мне было нечего возразить и не в чем его упрекнуть, я не забывала о кресте, который должна нести. Неистребимое воспоминание о Саше. Когда слабость прошла, я сумела посмотреть на Ксавье, и мое лицо, надеюсь, было более-менее спокойным.
        - Все в порядке, хорошего тебе дня.
        Он, как мне показалось, все равно нервничал, но ничего лучше я придумать не могла. Он закрыл дверцу и направился к клинике. Его временный заместитель вышел ему навстречу, и они обменялись теплым рукопожатием. Перед тем как войти внутрь, Ксавье обернулся ко мне, я ему усердно помахала, он ответил тем же и приступил к своим обязанностям ветеринара. Я поехала в галерею.
        Вечером я первым делом убедилась, что скрипка исчезла из нашего дома. Ни следа. Позже Ксавье в деталях описал мне свой визит в ветлечебницу. Он был вроде бы доволен сделанным и увиденным там, доволен состоянием клиники и своим подменщиком. И хотя Ксавье пришел домой сильно уставшим и с болями в ноге, он собирался появляться в клинике регулярно, возможно, даже понемногу каждый день, чтобы восстановить забытые навыки. Когда тема была исчерпана, мы снова ощутили неловкость: трудно возобновлять нормальную повседневную жизнь. Я делала всякие мелочи по дому, а он пытался читать - но часто отрывался от книги, косился на меня, робко мне улыбался, а потом опять притворялся, что читает. Еще слишком рано, мы только что вновь обрели друг друга, и нам нужно подождать. Впрочем, одну победу мы все же одержали: поднялись в спальню вдвоем, вместе. В постели мы легли лицом друг к другу. Я побоялась спросить разрешения обнять его, и мне нужно было задать ему вопрос, в котором таился риск.
        - Ксавье… ты будешь… Ты собираешься…
        Нет, у меня не получалось, страх приказывал молчать, я не могла просчитать ни собственную реакцию, ни эффект домино, который она может спровоцировать. Он нежно положил ладонь мне на щеку, ободряя.
        - Скажи, Ава… Даже если это сложно сделать, я не хочу больше молчания, иначе мы не сможем двигаться вперед. А ведь мы оба этого хотим и стремимся, чтобы у нас получилось, я прав?
        - Конечно… но…
        - Это насчет больницы?
        - Да.
        Его лицо напряглось.
        - Слушаю тебя, что ты хочешь знать?
        - Ну вот, ты отнес ей скрипку, продолжишь ли ты ее навещать?
        Он поджал губы, помолчал, но все же не стал уходить от ответа.
        - Я зайду к ней еще раз послезавтра.
        Странная фраза.
        - Почему послезавтра? И почему один раз?
        Вопрос явно вызвал его раздражение и беспокойство. Что я сейчас услышу?
        - Я зайду попрощаться.
        Мое сердце пропустило удар, и тут уж я ничего не могла поделать.
        - Попрощаться?
        - Остается последний шанс спасти ее руку, чтобы однажды она смогла играть. Они нашли специализированную клинику рядом с домом. Поэтому они уезжают.
        Я заставила себя смотреть ему в глаза, хотя это потребовало от меня безумной, почти беспредельной энергии и воли. Но мне нужно было выстоять. Не позволить Ксавье догадаться, насколько меня потрясла новость. Не дрогнуть, чтобы в его сознание не проник и намек на подозрение. Потому что не отпускающая меня печаль ничего не изменит в наших с Ксавье отношениях. Я люблю его и только его. Я должна заговорить, причем в полный голос, не позволить молчанию затянуться.
        - Как ты переживешь ее отъезд? Она помогла тебе, между вами протянулась связующая нить…
        - Я принес ей скрипку, и это один из последних шагов к моему искуплению.
        - Ты поэтому поехал сегодня в лечебницу?
        - Я поехал туда с тобой. Лечебница - это мы.
        Он не ответил на мой вопрос, бесполезно повторять его. Он лег на спину, и я больше не могла ничего прочесть на его лице. Я запретила себе думать о чем-либо, кроме него, и придвинулась поближе.
        - У меня сегодня все болит, - шепнул он.
        - Спокойной ночи.
        Я вцепилась в его руку, свернулась калачиком, подкатилась совсем близко к нему и опустила голову, чтобы скрыть грусть. В моей душе все смешалось. С одной стороны - опасения, что мы с Ксавье не сможем выбраться из этой истории вопреки нашей твердой решимости простить друг друга и его решимости простить меня. А с другой стороны - Саша. Человек, поддержавший во мне жизнь, когда мой муж приговорил меня к угасанию. Мужчина, который заметил меня, разбудил, заставил страдать, но одновременно насытил эмоциями. Еще двое суток, и он будет далеко, уедет навсегда. Никогда больше я не встречу его взгляд, не испытаю то, что завело нас бог знает куда, и лишь воспоминания еще долго будут вызывать у меня трепет. Быть может, в будущем мы с Ксавье сумеем зачеркнуть это разрушительное прошлое. Сначала я полагала, что избавилась от внутреннего конфликта, от терзаний последних месяцев, но теперь я твердо знала, что мне суждено снова и снова стирать из памяти Сашу, не подпускать к себе мысли о нем. Ради моего выживания. Ради выживания Ксавье. Ради нашего общего выживания.

* * *
        Обратный отсчет дней, остающихся до их стремительно приближающегося отъезда, погрузил нас в странную атмосферу. Мы перестали разговаривать. Наш диалог прервался. Каждый осознавал, что большой период жизни подходит к концу. Ксавье наблюдал за мной, чтобы поймать признаки грусти, душевной боли, сомнения. Я искала ту же печаль у него и заодно боялась, как бы он снова не сдался. Констанс изгнала его демонов, ежедневно оставаясь рядом. Справится ли он без нее? Сможет ли жить без этой женщины? Способен ли перевернуть страницу аварии? Перевернуть страницу Констанс в своей жизни? Я надеялась, что их отъезд позволит нам двигаться вперед. Или хотя бы научиться жить с тем, что с нами приключилось. Признать, что все это имело место, что все это изменило нас, но мы можем и дальше идти рука об руку. Что до меня, я на это рассчитывала. Верила, что мне осталось преодолеть последний тяжелый этап, а затем меня примет в объятия безмятежность.
        Утром, прощаясь с Ксавье на целый день, я боялась. Это был страх еще раз потерять его. Страх, что он сбежит, заблудится, утратит доверие ко мне. Страх, что пожалеет о своем намерении простить. Я сильнее прильнула к его губам, он дольше удерживал меня и прижимал к груди. Я не сумела остановить пробравший мое тело озноб. Я вложила в поцелуй всю свою любовь. Мне нужно было почаще доказывать ему, что он все-таки может мне верить.
        - До вечера. - Я постаралась, чтобы это прозвучало как можно более обнадеживающе.
        Он улыбнулся в ответ и проводил меня глазами до двери. Я двинулась пешком по своему каждодневному маршруту, постояла на углу улицы, где была галерея. Перешла через дорогу, подпрыгивая на булыжниках мостовой, поздоровалась, не расплакавшись, с Жозефом и остальными здешними обитателями. Затем открыла галерею, как делала это каждое утро, забросила пальто и сумку в кабинет и по-хозяйски обошла все помещения, зажигая лампы. Нужно сделать этот день таким же, как остальные. И ожидание началось.
        Медленно текли минуты, часы. Ни одного клиента. Ни одного посетителя. Никак не отвлечься на профессиональные обязанности. Вакуум накрывал меня и втягивал туда, куда вход был запрещен. Заново пережить в памяти последние месяцы. Первый раз, когда я увидела Сашу, наткнулась на его первый свирепый взгляд. Потом все остальные встречи. Я физически ощутила ту дрожь, которая сотрясала меня в его присутствии, из-за него. Мое сражение с запретным влечением. Наши беспомощные попытки удержаться подальше друг от друга. Наши ритуалы: проход по больничной парковке, его ежевечерняя игра по ту сторону стены. Наши руки, касающиеся друг друга на улице. И эта ночь… Неужели только я пережила все эти помрачения разума? Неужели у него все было не так? Может, я ошиблась? Тогда он не придет попрощаться. Не поставит финальную точку в том, что с нами случилось. Или ему хочется сохранить вкус незавершенности? Но я была убеждена, что это не в духе Саши, и моему убеждению не мешало то, что он позволил узнать о себе совсем мало.
        А когда я уже перестала надеяться и просто сидела в кабинете, я услышала, как открывается дверь. Я заставила себя сохранить выдержку и чуть притормозила, не сразу рванулась в зал. Это был он, я знала. Собрав всю свою храбрость, я на ослабевших ногах поднялась из-за стола. В конце концов, я же этого хотела. Я медленно прошла по залу: Саша стоял спиной ко мне перед картиной Идриса. Он оставил виолончель у входа. Да, это правда, он вот-вот уедет. Сейчас мы с ним попрощаемся. Он пришел именно за этим. Услышав стук моих каблуков по каменному полу, он напрягся, его затылок окаменел. Я приблизилась еще немного, но застыла на разумном расстоянии. По резко распрямившимся плечам Саши я догадалась, что он глубоко вздохнул. И тут он повернулся ко мне, и его черные глаза остановились на мне. Я покачнулась. Он тоже. Проходили секунды, мы смотрели друг на друга, не в силах оторваться.
        - Я долго не решался прийти…
        - Я вас ждала.
        Еще несколько секунд молчания. Мое сердце стучало быстро, громко, больно.
        - Я не мог уехать, не увидев вас в последний раз.
        Мы синхронно шагнули вперед и теперь стояли почти невыносимо близко, едва не касались друг друга.
        - Не нужно нам было встречаться, - сказал он.
        - Да, не нужно было.
        - Я никогда об этом не пожалею.
        - Я никогда вас не забуду.
        Он сделал последний шаг ко мне, его глаза разгорались все ярче. Ладонь потянулась к моему лицу и на полпути застыла, совсем рядом, так волшебно рядом, что до меня доходило ее тепло. Он боролся с собой, я боролась с собой. Мне было достаточно наклониться, чтобы он дотронулся для меня, и мы бы прекратили эту борьбу. По моей щеке покатилась слеза.
        - Вам пора, Саша.
        Его лицо побелело. Он знал, что я права. В последнем отчаянном взгляде, которым мы обменялись, запечатлелось все, что было между нами. И все, что могло произойти, если бы мы встретились в другой, не нашей жизни.
        - Берегите себя, Ава.
        Он отошел, а я смотрела на него, не отрываясь. Он поднял виолончель, положил пальцы на дверную ручку и в таком положении застыл. Собрался что-то добавить, но передумал. Тем лучше. Открыл дверь, немного подождал - последние мгновения промчались одно за другим, - быстро спрыгнул со ступенек и ушел по улице. Я распахнула дверь и тоже спустилась по ступенькам. За пеленой слез все было как в тумане. Он быстро удалялся, я едва успела в последний раз увидеть его фигуру перед тем, как она скрылась за углом.
        Я долго стояла на мостовой и не могла пошевелиться, меня охватила смутная тоска. Мне всегда будет не хватать Саши, и сердце станет биться быстрее, когда воспоминания улетят к нему. Я буду представлять его себе, такого мощного и харизматичного, управляющего оркестром или сбрасывающего напряжение игрой на виолончели, если его что-то раздосадует, обеспокоит или возмутит. В моих мечтах его образ никогда не изменится. Но я ни за что не буду допускать в них все остальное… как он это называл. Я желала Саше вернуться к Констанс, желала, чтобы она простила ему меня. Я подозревала, что она знает, как знает и Ксавье. Пусть она простит его. Он никогда не переставал ее любить, хоть и подарил мне часть себя. Он всегда принадлежал ей, как я всегда принадлежала Ксавье. Мы могли бы безумно любить друг друга, но это была не та любовь, которую мы хотели прожить. Мне был нужен Ксавье. Ему была нужна Констанс.
        Вечер вот-вот наступит, а я только начала отходить от пережитых эмоций. Я сражалась с осаждающими меня мыслями и уколами в сердце. И все-таки по моей душе постепенно разливался покой… Как нарочно, в конце дня в галерее было пусто, никто не приходил, а ведь мне обязательно нужно было чем-то занять себя. Я мысленно готовилась к возвращению домой, но не знала, что меня там ждет. Дверь галереи открылась. Я ругнулась, так как собралась закрыться пораньше, чтобы скорее увидеть Ксавье и убедиться, что у него все в порядке. Поэтому приготовилась быстро спровадить посетителя, явившегося так некстати.
        Я застыла на пороге кабинета. В зале был Ксавье. Я не могла даже припомнить, когда он в последний раз посещал галерею, однако его присутствие сразу показалось мне логичным: он был на своем месте. Ксавье рассматривал все мои новшества, спокойно расхаживая среди выставленных работ и держась на своих костылях прямо, почти как раньше. Он будто обрел прежнюю силу, хотя шрамы, естественно, никуда не делись. Он прошел вглубь галереи, а я сделала несколько шагов, чтобы не терять его из виду. Я была так рада ему, мне так его здесь не хватало. Перед некоторыми картинами или скульптурами он останавливался и удовлетворенно кивал. Вот он помахал рукой кому-то за витринным стеклом. Наплевать, кому именно, главное, Ксавье здесь. Он спокойно подошел ко мне, его лицо было усталым, в шрамах, но улыбающимся.
        - Как красиво ты все переделала. Знаешь, тут все похоже на тебя… Изменилось, в то же время не поменявшись. Странно… Сегодня это по-настоящему твоя галерея, Ава.
        - Спасибо…
        Он даже не представлял себе, какой бальзам пролили на мою душу его слова. Я подошла к нему, а он отбросил костыли и взял меня за талию.
        - Как ты себя чувствуешь? - спросил он.
        Ни грамма сарказма или злости в интонации, с которой он это произнес. А ведь он, вполне возможно, подозревал, что я попрощалась с Сашей, пока он в последний раз встречался с Констанс. Нет, он произнес это с любовью и искренним беспокойством за меня. Они действительно уехали, и мы наконец-то остались вдвоем.
        - Теперь, когда ты рядом, у меня все хорошо.
        Это прозвучало немного грустно, и Ксавье осторожно, даже вроде как с опаской меня поцеловал. Он по-прежнему обнимал меня, но его била дрожь.
        - А ты как? - в свою очередь спросила я.
        - Все отлично… даже если я себя чувствую здесь немного странно.
        К горлу подкатил комок.
        - Почему?
        Он вперился в потолок, чтобы справиться с волнением. Да что с ним происходит? Не хочу я снова видеть его в таком состоянии…
        - Ава, мне надо кое в чем тебе признаться. Раньше я не хотел об этом говорить.
        - Слушаю тебя.
        - В вечер аварии… я ехал не домой.
        - Что-о-о?
        Он сжал меня еще сильнее, он словно цеплялся за меня и боялся рухнуть, если отпустит.
        - Как всегда, ко мне в последний момент приехали за срочной помощью. Когда я ушел из лечебницы, я уже опаздывал. На дороге вдали замигал зеленый свет светофора, вот-вот он переключится на красный, и я захотел любой ценой успеть проскочить… добавил газу и…
        Он изо всех сил зажмурился.
        - Хватит, Ксавье, не мучай себя больше, мы же договорились, что постараемся забыть.
        - Дай мне закончить, Ава… Мне важно, чтобы ты наконец об этом узнала.
        Он глубоко вздохнул и убрал за ухо непослушную прядь моих волос, продолжая внимательно и с любовью всматриваться в мое лицо. Его изумрудные глаза встретились с моими.
        - Я добавил газу… проскочил на красный и… так и не доехал сюда…
        Я сомневалась, правильно ли поняла.
        - В галерею, Ава. Я хотел устроить тебе сюрприз и быть на открытии выставки Идриса… Но я так и не доехал.
        Я закусила губу. Отныне мы оба будем нести ответственность за несчастный случай. Вместе. Мы оба. Всегда. Мы были на волосок от того, чтобы общими усилиями разрушить нашу жизнь.
        - Так что сегодня… я сделал свой последний шаг… Мне потребовались дни, недели, я шел слишком долго, не спорю, но мне удалось добраться сюда, прийти к тебе.
        Я обхватила его лицо, наши лица сблизились, наши взгляды не отпускали друг друга.
        - Прийти к нам, Ксавье… К нам…
        Слова благодарности
        Спасибо всей команде издательства Michel Lafon, Мишелю и Эльзе, за ваш неизменный энтузиазм и вашу любовь, которыми я так дорожу.
        Спасибо, Маитэ, за твою веру в мои истории и в меня саму даже в минуты моих сомнений. Наше захватывающее общение, сопровождаемое литрами выпитого кофе и травяного чая, привело меня гораздо дальше, чем я могла себе представить.
        Спасибо Тебе… тому, кто поймет все без слов…
        Спасибо моим сыновьям, которые каждый вечер заходят ко мне в кабинет, чтобы спросить: «Ты скоро закончишь свою книгу, мама?»
        Спасибо вам, Ава, Ксавье, Саша и Констанс, за то, что так долго ускользали от меня… Вы заставили меня дойти до предела моих возможностей, и мы страдали вместе. Как же тяжело отпустить вас… И я продолжаю удерживать вас рядом.
        Плейлист
        Я могу писать только под музыку, поэтому предлагаю вам плейлист к роману «Мне надо кое в чем тебе признаться…». Он соответствует хронологии сюжета. Первая композиция - первая сцена. Последняя композиция начинается со слов «Обратный отсчет дней…» и идет до конца.
        Пусть вас не удивляют повторы. Некоторые произведения я включала по несколько раз.
        Вы найдете этот список также на стриминговых сервисах Spotify и Deezer.
        Пользуюсь этими несколькими строчками, чтобы передать мою самую глубокую и сердечную благодарность всем великим музыкантам, которые, сами того не подозревая, вдохновляют, поддерживают и всюду сопровождают меня вместе с моими персонажами.
        «Winter (2015 Remaster)», Tori Amos, Little Earthquakes (Deluxe Edition)
        «Sealights», The Gardener & The Tree, Revolution
        «Long Shadows», Fabrizio Cammarata, Of Shadows
        «Reverie», Isaac Gracie, Isaac Gracie (Extended Edition)
        «1957», Milo Greene, Milo Greene
        «I’ve Never Been There», Yann Tiersen, Le fabuleux destin d’Amelie Poulain (Bande originale du film)
        «La Valse d’Amelie - Version originale», Yann Tiersen, Le fabuleux destin d’Amelie Poulain (Bande originale du film)
        «La Valse d’Amelie - Version orchestre», Yann Tiersen, Le fabuleux destin d’Amelie Poulain (Bande originale du film)
        «Boa Sorte / Good Luck», Vanessa Da Mata, Sim (Avec Ben Harper)
        «Una Rosa Blanca», Ibrahim Maalouf, S3NS
        «Yours to Keep», Jordan Mackampa, Physics EP
        «Crocodile», Tamino, Amir
        «Lie to My Face», Alice Merton, No Roots
        «Hymn for the Weekend», Coldplay, A Head Full of Dreams (Avec Beyonce)
        «If You Stay», Alex Hepburn, Things I’ve Seen
        «Tie up My Hands», Starsailor, Love Is Here
        «Surprise», Lilly Among Clouds, Green Flash
        «Kosmonaut», Me & the Monster, Kosmonaut
        «Dreamers», Them Terribles, Rock, Paper, Terribles
        «Heart of Stone», Iko, Heart of Stone
        «Exogenesis: Symphony Pt.1 (Overture)», Muse, The Resistance
        «Exogenesis: Symphony Pt.2 (Cross-pollination)», Muse, The Resistance
        «Morning Roots», Guillaume Poncelet, 88
        «Baikal», Ibrahim Maalouf, Dans les forets de Siberie (Bande originale du film)
        «Bloodshot», Albin Lee Meldau, Bloodshot
        «Morning Mist», Sebastien Schuller, Evenfall
        «Especially Me», Low, C’mon
        «In the Androgynous Dark», Brambles, Charcoal
        «Moon And Moon», Bat For Lashes, Two Suns
        «Never Let You Down», Woodkid, Divergente 2: L’Insurrection (Bande originale du film) (Avec Lykke Li)
        «Misguided Ghosts», Paramore, Brand New Eyes
        «Not About Angels», Birdy, Not About Angels
        «Wisp», Winter Aid, The Murmur of the Land
        «Autumn Tree», Milo Greene, Milo Greene
        «Silhouettes of you», Isaac Gracie, Isaac Gracie (Extended Edition)
        «Roll On Hills», Annie Williams, This Mountain
        «Without You I’m Nothing», Placebo, A Place For Us To Dream
        «Cigar», Tamino, Amir
        «Someone You Loved», Lewis Capaldi, Divinely Uninspired To A Hellish Extent
        «Amen», Amber Run, The Assembly
        «Ghosts», James Vincent McMorrow, The Twilight Saga: Breaking Dawn-Part 2 (Bande originale du film)
        «Soundwaves of Gold», The Daydream Club, Found
        «Blood & History», Lilly Among Clouds, Aerial Perspective
        «How Can I Do», Anwar, Beautiful Sunrise
        «Softly», Winter Aid, The Murmur of the Land
        «Protect Me from What I Want», Placebo, Sleeping With Ghosts
        «Comptine d’un autre ete, l’apres-midi», Yann Tiersen, Le fabuleux destin d’Amelie Poulain (Bande originale du film)
        «La Valse d’Amelie - Version Orchestre», Yann Tiersen, Le fabuleux destin d’Amelie Poulain (Bande originale du film)
        «Cello Suite No.1 In G Major, BWV 1007:1. Prelude», Johann Sebastian Bach, Les chefs d’oeuvre du violoncelle
        «Les Quatre Saisons, L’hiver: Allegro non molto», Antonio Vivaldi, Vivaldi: Les Quatre Saisons
        «Les jours tristes - Instrumental», Yann Tiersen, Le fabuleux destin d’Amelie Poulain (Bande originale du film)
        «La Valse d’Amelie - Version piano», Yann Tiersen, Le fabuleux destin d’Amelie Poulain (Bande originale du film)
        «Tamer Animals», Other Lives, Tamer Animals
        «Kettering», The Antlers, Hospice
        «Untouchable Part 2», Anathema, Weather Systems
        «3,000 Miles», Champs, Vamala
        «Sally’s Song», Amy Lee, Nightmare Revisited
        «Lost in Paradise», Evanescence, Evanescence
        «Lullaby», The Slow Show, Dream Darling
        «Your Soul», Ibrahim Maalouf, Diagnostic
        «Daring To Love», Ane Brun, Rarities
        «Hello», Evanescence, Fallen
        «Here With Me», Dido, No Angel
        «The 2nd Law: Isolated System», Muse, The 2nd Law
        «Unmade», Thom Yorke, Suspiria (Bande originale du film)
        «Carmina Burana / Fortuna Imperatrix Mundi: 1. O Fortuna», Carl Orff, Orff: Carmuna Burana (Enregistrement Live depuis la Cite interdite)
        «My Last Breath», Evanescence, Fallen
        «Johnny Belinda», Active Child, You Are All I See
        «Street Spirit (Fade Out)», Radiohead, The Bends
        «Hymn For The Missing», Red, Until We Have Faces
        «Suite pour violoncelle No.1 en sol majeur, BWV 1007: Sarabande», Johann Sebastian Bach, Bach 6 Suites pour violoncelle
        «Hold On To Me», Placebo, Loud Like Love
        «Breathe No More - B-Side Version», Evanescence, Lost Whispers
        «Pray (Hight Valyrian)», Matthew Bellamy, For The Throne (D’apres la serie HBO Games of Thrones)
        «Flightless Bird, American Mouth», Iron & Wine, The Shepherd’s Dog
        «A Sorta Fairytale», Tori Amos, Scarlet’s Walk
        «Laissez-moi danser», Ibrahim Maalouf, Dalida By Ibrahim Maalouf
        «I’m Kissing You», Des’ree, Supernatural
        «The Tearjerker Returns», Chilly Gonzales, Room 29 (Avec Jarvis Cocker)
        «PCH», Alice Merton, MINT +4
        «Bosco», Placebo, Loud Like Love
        «This Woman’s Work», Kate Bush, The Sensual World
        «Exogenesis: Symphony Pt.3 (Redemption)», Muse, The Resistance
        «Radio Magallanes», Ibrahim Maalouf, S3NS
        notes
        Примечания
        1
        Привет! (исп.)
        2
        Здесь: крутой; вырвиглаз (исп.).
        3
        Целую тебя (исп.).