Re:мейк Вика Милай

        # Роман-поиск, роман-побег, роман-возвращение.
        Нежная история о том, как порой мы жадно мечтаем прожить несколько жизней, примеряя на себя пестрый гардероб чужих стран, судеб, языков, времен, и не можем найти свой единственный путь, не в состоянии цельно и осмысленно прожить одну-единственную данную нам жизнь.
        Вика Милай
        Re: мейк


1. Пулково - Хитроу

        Его просто невозможно было не заметить. Он дремал в зале ожидания, сидя в пластиковом красном кресле, свесив голову на грудь. Длинная остроносая сумка лежала у ног с готовностью охотничьей собаки при первом же сигнале броситься прочь, тогда как её хозяин никуда не спешил. Он едва заметно поседел, располнел, под глазами залегли темные круги, и выглядел, словно смертельно устал и окончательно потерял интерес к жизни.
        Я гадала, как он оказался поздней ночью в зале ожидания. Может быть, он побоялся услышать, как поет по вечерам в душе подруга, как шлепает в спальню босыми ногами? Ее смех и ощущение полноты жизни, удушливая забота невыносимо пугали его или, наоборот, раздражали, и поэтому он сбежал. Возможно, он ее или любил очень сильно, или не любил вовсе. Он не терпел полумер. Но в любом случае одиночества он не переносил. Я представляла, как еще до ее возвращения с работы он нашел предлог и сбежал. Мне хотелось верить в то, что ему плохо без меня. Оставалось только удивляться женской жестокости, которую я нередко подмечала за собой.
        Я почти ничего не знала о нем. Говорили, что сразу после нашего разрыва он нашел себе женщину. Аллочка хороша собой, надежна, заботлива и невозмутима -
«женщина-скала». Рассказывали, заглядывая в глаза, нарочито подчеркивая те достоинства новой пассии, которыми я не обладала. «Да, - говорили его друзья, - живут вместе, но жениться еще раз Андрюха не станет».
        Я ненавидела себя за слабость, что не могла уклониться от разговоров о нем, и нелепо краснела.
        Нет, в целом он не изменился - те же опрятность и строгость в одежде, те же независимость и отрешенность. Я медленно продвигалась между рядами кресел в поисках свободного места. Сотни раз я репетировала нашу встречу, а сейчас трусливо пряталась за спинами пассажиров, не предпринимая никаких попыток, чтобы подойти к нему. Что я ему скажу? В каждом слове будет фальшь, даже в моем молчании будет слышаться ложь. Потому что правды я не знаю. Правду всегда знал он. Закинув ногу на ногу, он закуривал и начинал объяснять, что со мной происходит, кто я есть, что я думаю и чувствую, и как мне следует поступить, словно инструктировал курсанта перед самостоятельным вылетом. Я особенно любила его в эти минуты, а вовсе не в минуты близости, как он предполагал. Говорил он своим неподражаемым низким голосом тихо и устало, слегка растягивая последние гласные, незаметно избавляя меня от бремени самостоятельности и свободы. С ним, таким заботливым и деспотичным одновременно, я могла себе позволить быть инфантильной. Конечно, я возражала, много раз поступала наперекор. Он был моей отправной точкой, моей опорой, моей
осью вращения, а потом, когда ее не стало, я потеряла себя.
        Я устроилась на безопасном расстоянии, и мне нравилось смотреть на него, не отрываясь. Никогда и ни с кем я не чувствовала такого покоя, как с ним. И сейчас, словно впрыгнула на последнюю ступеньку автобуса, который так долго догоняла: спешить уже было некуда.
        Стала вспоминать, как в первые месяцы после разрыва я ждала, что произойдет чудо, и он все изменит, как в кино. Ждала, когда он грубо и напористо, не принимая возражений, скажет, что ждет меня внизу и дает мне семнадцать, нет, девятнадцать минут на сборы, а в машине хмыкнет выразительно и добавит, как однажды Майкл:
«Детка, я сделаю тебя счастливой», и выжмет до отказа педаль газа. Но о моем счастье он задумывался меньше всего. За годы обида выцвела, словно старая акварель, и я приняла все как есть. А сейчас она пронзила меня с новой остротой, как если бы мы расстались только вчера. Как мог отпустить меня, если мое счастье только рядом с ним? - думала я, глядя на него, и чувствовала, что меня бьет холодная дрожь.
        Нос с горбинкой, широкое открытое лицо, заметная проседь у висков, тонкие губы, которые даже во сне кривятся в усмешке. Я знала в нем все, как дома, где до сих пор безошибочно нахожу выключатель в темной прихожей. Боже, как я соскучилась!
        За эти годы я ни разу не позвонила ему. Лишь однажды, сразу из аэропорта примчалась к его дому. Что на меня нашло? Мне тогда в самолете досталось место у окна. Возможно, бесцветное и пустое небо в иллюминаторе обнажило пустоту моей жизни без него.
        Запасенные фразы, слова, наигранная беспечность вылетели из головы, как только машина остановилась у подъезда. Серый дом на набережной смотрел неприветливо, словно говорил: «Извини, я не один». Резкий пронзительный ветер швырял мокрую листву под ноги, моросил дождь. Отступать было поздно, я попросила таксиста подождать и нырнула в подъезд. Щербатая лестница вела к лифту. Ничего не изменилось - так же тепло и влажно пахло едой, те же разоренные гнезда почтовых ящиков и надпись безымянных злопыхателей на стенах - «Ленка Соколова прыщавая дура». Я усмехнулась, вспоминая, как перед поездкой в Россию две недели утопала в творожно-фруктовых масках. Зачем, спрашивается? Чтобы посетить этот подъезд? У дверей квартир стояли пакеты с невынесенным мусором. Я бросила старую открытку с изображением «Як-52» и подписью в его ящик. «Ты увидишь и поймешь - я помню о тебе, - с горечью думала я.- Поймешь, наконец, что жду, когда же ты усадишь меня рядом, закуришь и скажешь то, в чем я боюсь себе признаться. Объяснишь, что мне необходимо научиться прощать, что я опоздала и дорог в прошлое не бывает, нам не следует
видеться, потому что тебя ТОГО уже нет и я ТА не существую».
        А я отвечу, что давно уже словно живу во сне, как в запотевшей душевой кабинке. Живу с человеком, который все время улыбается, как будто за улыбчивость снижают подоходный налог. Живу полезной и низкокалорийной жизнью, которая убаюкивает меня. В ее состав входят холодный утренний душ, джим и пул и совершенно исключены продукты, содержащие красители и холестерин. Представь себе, - скажу, - я бросила курить. Курение ужасно вредит здоровью. Я пью красное вино за обедом и свежевыжатые соки по утрам, много путешествую, но порой срываюсь и устраиваю пьяный загул по самым грязным и непристойным местам Лондона, где пугаю даже невозмутимого Майкла остервенением и ожесточенностью своего грехопадения. Живя вне родного языка, я не всегда понимаю Майкла, но особо и не стараюсь. Под любым предлогом отказываюсь идти на курсы - просто не вижу необходимости понимать все, о чем говорят люди вокруг меня на улицах и в магазинах. Мне приятно жить в невесомости приблизительного, не знать, но догадываться, предполагать и фантазировать, придавая значительность словам окружающих. И совершенно не обязательно понимать, что
они обсуждают, к примеру, возросшие цены на говядину или судачат о заносчивой мисс Смит с Хай-стрит.
        Очень часто я хочу только одного: дождаться ночи, уснуть и увидеть тебя, услышать твои русские слова, точные, ясные, без посредников проходящие прямо в душу. Но иногда я прикладываю улыбки Майкла, словно бактерицидный пластырь, к своим ранам и чувствую, как они затягиваются, и забываюсь.
        - Ну и че стала? Туалета тут нету. - В дверном проеме выросла бесформенная глыба в байковом халате: Капитолина из третьей квартиры. Она не узнала меня.
        Я вздрогнула от неожиданности. Меня охватила паника. За время тепличной жизни я отвыкла от открытого хамства. Голый афробританец в ослепительно белоснежных гольфах на Олд-Комптон стрит в Сохо напугал меня гораздо меньше, чем это торжество борьбы за образцовый порядок и чистоту. Помню, как одни прохожие в смятении шарахались от него, другие попросту смеялись ему в спину. Негодяй же выбрал меня и, подойдя, игриво попросил огонька. Лиловая головка буднично поблескивала в черных срамных кущах. Я ответила, что не курю, и удалилась под свистки и гортанные возгласы подоспевших бобби.
        Капитолина угрожающе шагнула навстречу. Я что-то пролепетала про письмо, то есть открытку, то есть...
        - А, почтальонша, что ли? Видала таких почталь-енав - потом гавно оттирай после них. Обарзевши совсем, с виду приличная. А вот такие-то приличные и срут больше всех.
        Ее слова свидетельствовали о здравом смысле, жизненном опыте и наблюдательности. Я попятилась к выходу, спотыкаясь о мусорные пакеты. Пудовые ноги вынесли меня на улицу, унося тяжесть всех до одного дней, прожитых в этом городе, проведенных в одиночестве, безысходных ожиданиях, обидах, слякоти и мороси, транспортной толчее, безотчетной и неожиданной злобе окружающих, мелких заботах, от которых я бежала когда-то, от которых никто кроме Майкла не заслонил меня.
        - Кого же она мне напомнила? - размышляла я на обратном пути. - Андрея. Это он мог подозревать людей в худшем, отыскивая, а главное, искусно находя в них недостатки.
        Сотнями случаев нетерпимости и бытового диктата он подавлял меня, сам того не замечая. Мне же недоставало мудрости разглядеть его и, отбросив шелуху мелких недостатков, понять. Я помнила, как сейчас:
        - Марина, - дирижировал он на кухне, - эта доска для овощей, для мяса - круглая. Ложку возьми больше. У тебя не подгорит? Помешай.
        Или:
        - Марина, денег в этом месяце не предвидится, - я покупаю новое крыло, - полетаем со страшной силой.
        Не могу отделаться от мысли, что оправдываюсь. Уже битый час сижу здесь и оправдываюсь.

«Типикал рашен вумен, - сказал бы Майкл с улыбкой», - подумала я и решительно поднялась. До прихода поезда оставалось пять минут. Я прилетела из Лондона на пару дней повидаться с родителями, которые возвращались из Минска. Безумно захотелось их увидеть и обнять. На выходе обернулась. Андрей тоже поднялся и надел кепку. Я прибавила шаг - не хватало еще с ним встретиться.
        Редкие встречающие рассыпались по перрону. На соседний путь прибывал киевский скорый, обжигая резкими огнями, невыносимо скрежетал, тормозя, гневно фыркал и деловито извлекал пассажиров. В суете, в тумане набежавших слез, в вокзальном шуме мне пригрезилось, или в самом деле я видела, как моя молодость, моя любовь в джинсах, с легкой сумкой наперевес, с распущенными волосами бежит по перрону и бросается с разбегу к НЕМУ на грудь...
        Утро отлета было солнечным, таким пронзительно морозным и сухим, что его хотелось потрогать, как в детстве, - настоящее ли оно. Я так отчетливо слышала, как за аэропортовым стеклом и таможенными баррикадами сотни пар ног цокали, шаркали, топали к гейтам на Мадрид, Барселону, Лондон, Рим, Нью-Йорк, словно они ступали по моему сердцу...
        Я сжимала в ладони посадочный талон - рецепт редкого лекарства, прописанного от моего недуга.
        Мне был предписан трехчасовой комфорт бизнес-класса, сизые туманы, искусственное тепло чужой страны и улыбки Майкла.
        - Ты в порядке? - привычно спросил он, подавая цветы и пакет моих любимых конфет.
        - Конечно, - ответила я, обняла и прижалась к нему, зарываясь в полы его пиджака, оцарапывая лицо о пуговицы. - Господи, как мне плохо, ты и представить себе не можешь, как же мне было плохо.
        Он не ответил, как обычно, улыбкой, а впервые с заботливой тревогой вглядывался в мое лицо. Может быть, за эти годы он стал немного русским. Я давно подметила, как самоотверженно жалеют русские, и в большинстве своем они совершенно не способны радоваться чужим успехам.
        - Могу поспорить - ты голодна! Я кивнула.
        Лицо Майкла расплылось в самодовольной улыбке проницательного человека. Я не удержалась от смеха.
        Я вернулась из Питера в среду, а в четверг Майкл улетал в Швейцарию. Я готовила ему завтрак, пока он листал утреннюю газету, сидя в кресле. Я бралась то за солонку, то за тарелку, лила масло на сковороду и удивлялась тому, как все предметы в моих руках казались мне чужими и незнакомыми, словно я тайком орудовала на чужой кухне.
        Проснулась затемно... С некоторых пор я полюбила подниматься рано. От этого жизнь казалась длиннее. На подушке у моей головы устроился кот. Я сказала громко и отчетливо: «Забудь!» Томи живо откликнулся, понимая мои слова как приглашение к завтраку. Надо отдать должное Томи, любые слова, обращенные к нему, он принимал за приглашение к столу и с грацией придворного лорда шествовал к миске.

«Забудь, забудь», - бормотала я, подсыпая корм.
        Я подошла к зеркалу - долго и пристально смотрела в собственные глаза - в маленькие зрачки и желто-зеленые радужки, усеянные черными точками, словно засыпанные песком. Мне стало жутко, как если бы я увидела все прошлое в собственных глазах и не увидела там будущего. Может быть, именно в тот момент, а возможно, гораздо раньше я приняла решение - единственно возможное, единственно верное. Я понимаю, было бы верхом самоуверенности утверждать, что именно я приняла это решение, а не оно нашло меня. Можно ли, например, утвердить большинством голосов дождь или засушливое лето? Непогода настигает нас без предварительного согласования.
        Вчера заехала в Саудфок и уволилась из своей конторы.
        А сегодня сплю, отвернувшись к стене.
        Майкл уже неделю в командировке. Телевизор не включаю.
        Почтальону при встрече не улыбаюсь. Он моргает и недоуменно оборачивается - я вижу это в отражении магазинной витрины.
        Купила сигареты и кофе. Саймон, пробивая чек, опереточно вскинул брови, пытался пошутить, что-то про дурные привычки, но осекся под моим тяжелым взглядом.
        Мне все равно.
        Я положительно опустилась.
        В зеркало страшно смотреть.
        Телефонный звонок.
        - Хелло! Как поживает пефект вумен?
        - Сам ты пефект, - отвечаю по-русски, неожиданно озлобляясь и чувствуя, как ком подступает к горлу - вот-вот расплачусь. Почти злорадно выслушиваю, почему я лучшая женщина на планете, и хмурюсь - слышал бы Андрей.
        - Как дела? - задаю обычный вопрос, ожидая привычных слов о чужом благополучии. Они для меня как зимнее солнце - не греют, но поднимают настроение. За тысячу километров есть человек, у которого все хорошо, и он позитивен, как предвыборный буклет! Он полон планов по поводу предстоящей статьи или лекции, поездки к родителям. Он счастлив! Без меня. И со мной! Как Андрей был счастлив со мной, а через две недели, после моего ухода, согласно закону сохранения материи, безмятежно уплетал Аллусины пирожки. Что называется «клин клином».
        А я который год ищу его в лабиринтах сновидений и зову под утро вся мокрая, со слипшимися волосами на лбу.
        Однажды Майкл все-таки не выдержал и молча отвез меня к семейному доктору. Мне прописали витамины и снотворное.
        Однако сон не нормализовался. Снотворное, купленное Майклом, я боялась принимать. Мне все казалось, что бессонница и ночные кошмары - это епитимья, наложенная моей совестью.
        Я очень благодарна Майклу за все, но никакая благодарность не заменит любовь. Сердце не вместит на свой жесткий диск новую любовь, когда старая занимает всю память и имеет защиту от удаления!
        Майкл все еще тараторил, не переставая. Сколько раз просила его говорить медленнее. Я едва успевала переводить, а потом и вовсе бросила.
        Сидела и думала, что, если бы я сейчас повстречала свою любовь с грузом своих ошибок, я бы берегла ее, как только любящая мать бережет дитя! Потому что только теперь я поняла, какая это редкость!!! Андрей умней и опытней меня, он знал, он говорил, а я пропускала мимо ушей и не смогла простить и понять.
        Майкл вторую неделю в командировке. Рано утром в пятницу я почувствовала, что время пришло.
        Распахнув решетчатые ставни окон, я залюбовалась нашим садом. Самолеты прочертили в небе белые инверсионные пунктиры. Такой же была моя жизнь последние годы. Я летела за границей неба, а в памяти оставались лишь инверсионные следы, размытые временем.
        Эдвард уже бродил у пруда, очищая гранитные ступени от сорной травы.
        Теперь я упивалась этим днем, как в школе началом летних каникул.
        Прорвались наружу и зацвели нарциссы. Всего за две недели они появились там, где их вовсе не ждали, - на ровных газонах, под кустами, на тропинках к дому. Каждый год я наблюдала бурные манифестации нарциссов на разделительных полосах моторве-ев, в парках, на обочинах проселочных дорог, осаждающие в равной степени подворья соборов некогда враждовавших конфессий. Они мне кажутся бастующими студентами - желтый хаос в размеренной и сытой жизни. И я удивлялась им каждую весну. Видимо, к каким-то вещам невозможно привыкнуть.
        Решение, принятое мной двумя неделями ранее, придавало сил. Мысли были чисты и ясны, как после субботней бани.
        Сперва я сдала верхнюю одежду Майкла в лонд-ри и заблокировала свой абонемент в спортклубе. Затем проверила почту и съездила в банк - сняла со счета все доступные средства, поступавшие из конторы, где я работала последние полгода два раза в неделю русским консультантом. Майкл смотрел на мое занятие как на безобидное чудачество и не перечил. Он вообще возражал редко, крайне редко настаивал на чем-то. С ним можно было ладить - только не трогай партию лейбористов и позволяй ему ходить в уличной обуви дома, почитай королеву и готовь омлет на завтрак - впрочем, омлет не принципиален - он будет с тобой мил и приветлив.
        С королевской семьей лишь однажды вышла заминка. В мой первый приезд. Майкл, держа в руках старинную линогравюру с изображением красивой девушки с широким открытым лицом и ниткой жемчуга на шее, принялся вдохновенно повествовать о ее величии, ее заботах о своих детях, о ее заслугах перед Англией. Думаю, его красноречию мог позавидовать Тони Блэр, а эрудиции - лондонские гиды. Думаю, Генрих Восьмой знал о собственных женах меньше, чем Майкл знал о девушке с гравюры. Майкл волновался, говорил громко и напыщенно, как перед большой аудиторией. Я услышала несколько раз знакомое слово «тетя». И участливо перебила: «Майкл, это твоя тетя?» Майкл беспомощно повалился в кресло. Это была королева-мать. В молодости. Майклу не пришло в голову, что я могу не знать ее лица.
        Итак, я переслала маме две тысячи фунтов - больше не получалось. Позвонила ей днем и, пока объясняла, как она может получить деньги, впервые не почувствовала обычной телефонной отчужденности. Я сама прервала разговор, ссылаясь на дороговизну.
        Подруге было отправлено письмо с перечнем просьб. Оля живо откликнулась, деликатно не справляясь об их странности и срочности, лишь сказала, что сделает все возможное. А к вечеру она прислала подробный отчет о проделанной работе и приписку с мелкими домашними новостями.
        Ушло два дня на уборку дома, покупку продуктов - скоро приедет Майкл. Я рассчиталась с садовником за два месяца вперед. Майкл был скуповат и платил ему неаккуратно, ворча перед очередной выплатой, что содержание дома обходится ему слишком дорого. У англичан вообще мания, что они все время переплачивают.
        И всякий раз, когда я встречалась с Эдвардом в саду, он был грустен, но доброжелателен. Однако выяснилось, что оплата труда не являлась источником эдвардовой меланхолии. Он взял чек, небрежно сунул в карман фартука и понуро побрел дальше.
        Я вернулась в дом. Упаковала свою одежду и отнесла гигантский тюк на помойку, оставив только самое необходимое - белье, пару брюк, свитеров, туфли и вечернее платье. Это было умопомрачительное платье от Лагерфельда серебристого цвета. Я надевала его всего пару раз - на Рождество и День рождения. Оно было стопроцентно моим. Узкое платье без швов и пуговиц я натягивала через голову, втискиваясь в него, как змея. И теперь остановила свой выбор на нем. Именно оно будет на мне в ЭТОТ вечер.
        Оставались мелочи. Письма от мамы, она так и не освоила Интернет, я выбросила. Сняла свои фотографии со стен. Вернула соседям американские журналы, которые Майкл брал у них для работы над статьей. Труди и Девид - улыбчивые американские пенсионеры, доживающие свой век в Котсвулде, - пригласили меня в дом, расспросили про Майкла, про мою последнюю поездку в Россию. Холодно ли там? Довольны ли люди в этой стране? Любят ли россияне президента? Девид повторил свой излюбленный анекдот о политиках. Мы выпили по бокалу вина, посмеялись. Девиду нравилось извергать крамолы, может быть, так он казался себе молодым, дерзким нигилистом. Его американский английский я понимала без труда. Он не щадил внешнюю политику Англии, высмеивал английскую любовь к лошадям, английскую медицину и приверженность традициям - больше всего доставалось кранам с горячей и холодной водой. «Варвары! Дикие люди! Почему не поставят смеситель?» - клокотал Девид.
        Труди, желая смягчить прямолинейность мужа, неожиданно предложила:
        - У нас будет пати в воскресенье. Вы с Майклом придете, не так ли?
        - Нет! - сказала я излишне резко.
        Труди вздрогнула и болезненно поморщилась.
        - Почему?
        - Извините, я должна идти, кажется, забыла выключить воду в ванной, - я прошла через террасу мимо бассейна. Кто-то оставил на воде маленький синий мячик. Гладкий, скользкий - он не давался в руки. Пока я выуживала его, мне страшно захотелось выкупаться.
        Я плавала в нашем бассейне не меньше часа. Ныряла, кувыркалась, лежала на воде, раскинув руки, замирая от страха войти в пустой дом. Я знала, что тут же брошусь к компьютеру - ожидая сообщения от Ольги с номером телефона Андрея. Я также знала, что Ольге предстояло созвониться с ребятами из клуба, и ответит она не скоро. А это Последнее СЕГОДНЯ должно быть ровным и покойным, как гладь полированной столешницы!
        После горячего душа я вползла в холодящую змеиную кожу платья, не спеша накрасилась. Одежду, косметику, все мелочи - гели, зубную щетку, шампуни - упаковала в небольшую дорожную сумку, излишки выбросила. Вышагивая по двору на не привычных каблуках, подошла к мусорному баку и аккуратно приподняла крышку, чтобы не испортить свежий маникюр - лак еще не успел высохнуть.
        Я все выбросила, зная наверняка, что каждая вещь, любая безделушка, будет напоминать Майклу обо мне - он расстроится и станет реже улыбаться.
        Оля прислала два номера телефона - рабочий и домашний. Мудро. Домой звонить неудобно - может жена подойти. Только если на работу... Сколько времени сейчас в России?
        Я набрала номер. Собственно, четкого плана разговора с Андреем у меня не было, а план просто необходим, иначе пропадешь. Он завалит вопросами, все «выяснит», и не успеешь оглянуться, как он сделает «соответствующие выводы», которые отвердеют эпоксидной смолой так, что изменить и доказать обратное будет невозможно. Но я столько раз мечтала услышать его голос. Да и что я вообще делаю здесь, если его нет со мной? Я все же рискнула позвонить без четкого плана.
        Он ответил. И я сразу успокоилась, как тогда на вокзале. Я снова дома.
        - Привет, как поживаешь?
        - Да... Как сказать... С переменным успехом...
        - А мне захотелось поговорить с тобой.
        - Похвальное желание. Чем, так сказать, обязан?
        Он не узнал меня, - догадалась я, поэтому коротко отвечает и выжидательно молчит.
        - Будешь смеяться, но я просто хотела услышать твой голос.
        - И только-то?
        Я попыталась себе представить его лицо, его глаза, его усмешку и не смогла.
        - Да. И узнать, как твои дела?
        - Что дела, ни плохи, ни хороши. - Провисла недолгая пауза. - Вот проект новый запустили...
        - Милый, о чем ты говоришь? - думала я, слушая его рассказы о проекте, о аэродроме в Гатчине, где ему вроде бы предлагают работу. - Я помню до последней минуты все наши встречи. Ты неизбежно приходишь в мои сны, как ночные трамваи в парк. Помнишь, как под шум дождя мы любили друг друга до судорог? Мы сидели ночью в халатах на балконе, потому что счастью было тесно в нашей комнатушке, и ты обнимал меня, а над нами осыпалось осеннее небо.
        Я свыклась с мыслью, что потеряла тебя безвозвратно, что никогда мне не будет жизни без тебя. Наш разрыв был чудовищной ошибкой. Моей ошибкой. Для тебя, видишь, все обошлось благополучно.
        И мне показалось чрезвычайно важным позвонить, потому что я люблю тебя ничуть не меньше, чем в первые дни наших встреч. Я споткнулась о тебя, а подняться так и не смогла...
        Ты вдруг замолчал. Я услышала щелчок зажигалки и тоже закурила.
        Весенний день был в самом разгаре. Снова солнце, как всегда весной, светит во все окна. Кажется, еще немного, и оно вдребезги разнесет стекла. Под окнами бушевали нарциссы и звенели птицы, тревожа ветви зеленой изгороди.
        Я осторожно положила трубку. Вымыла бокал из-под вина. Придирчиво осмотрела дом, переходя из комнаты в комнату, и не обнаружила следов своего присутствия, словно его простерилизовали от меня.
        Я закрыла входную дверь. Отключила сотовый телефон. Взяла стакан воды и запила таблетку. Легла на кровать поверх покрывала. Дотянулась до пульта и включила Шумана. Я всегда любила Шумана... Только Шумана. Как уютно засыпать под нотный водопад...

2. Туман стелется

        ...Заседание проходило на последнем этаже бизнес-центра. Шел снег. Я смотрела в окно: начиналась метель, тонула в белой мгле Москва, - и, острее, чем обычно, ощущала свое одиночество. Таким же белым и мутным, как эта февральская метель, изредка приходил ко мне один и тот же сон. В пробуждении он забывался, и вдруг, так некстати, ожил здесь в конференц-зале, в то время, как за круглым столом все слушали выступление генерального директора. Чувство раздвоенности не покидало меня, словно незнакомка в дорогом костюме делает пометки на полях опросника и в свои неполные тридцать она, а не я, помощник дизайнера московского филиала
«Нордик» в Питере. Кто знает, что на подобные мероприятия я попадаю лишь из-за болезни главного дизайнера, а мои непосредственные обязанности - это всего лишь беготня по магазинам фурнируты, мелкие доработки эскизов? Творческая составляющая моей должности ограничивалась авторством лаконичных подписей: «Убрать погоны. Уточнить ширину груди. Шлицу снять. Неудачная длина» и бесконечной бумажной волокитой с отчетами по продажам отдельных моделей, их отбором для новой коллекции.
        - Модель «Глория» - прекрасно продалась, - провозглашала в отчете менеджер по продажам Светлана Николаевна. - Несмотря на то, что плохо сидит. Очень нужна в ассортименте!
        - Ну конечно, «Глория» очень нужна, - хмыкала я про себя, - дешевейшая китайская ткань, цвет - черный, элегантность ватника, себестоимость морской ракушки.
        Со временем я научилась беспристрастно просматривать подобные отчеты и не спорить с главным дизайнером, патетически доказывая, что «обыватель достоин лучшего». Ирина работала в модельном бизнесе более десяти лет. Не вступая в спор, она снисходительно вразумляла меня. «Откуда ты знаешь, чего он достоин? - говорила она. - Мы ничего не навязываем, просто продаем. Более того, потребители формируют спрос, а наша задача - его удовлетворить». Значительно позже я поняла, что она была права. Навязать стиль, вкус, элегантность - невозможно. Наша одежда, взгляды, наша работа, наши друзья и супруги - это только сознательный наш выбор.
        Теперь, видя в отчете что-то вроде «Модель „Пуританин" - очень медленно, но продается. Для людей с животиком», я делаю отметку: выпуск модели под вопросом. У нас массовое производство, которому необходимы стопроцентные продажи и высокие прибыли, а не ателье индивидуального пошива, для людей с животиками, попками и короткими ножками. Моя работа, не занимающая головы, давно превратилась в рутину, так что день стал не отличим ото дня. Только некоторые обстоятельства сделали последние три месяца такими памятными, такими выпуклыми, что мне казалось, будто каждая минута, окрашенная грустью и смятением, была прожита наполненно.
        И если бы меня в конференц-зале спросили напрямик: «Марина, а чего бы вам действительно сейчас хотелось?» Да вот спросил бы, к примеру, этот рыхлый Шершнев, оставляющий влажный гадливый след на ладони от безвольного рукопожатия. Я бы ответила, что хочу открыть окно и, шагнув в белую пропасть, пролететь над проспектными огнями. Или разбить вычурную вазу на столе. Или выплеснуть в него, в Шершнева, минеральную воду из стоящего передо мной стакана. Я бы объяснила, что хочу освободиться, встряхнуться, чтобы последние три месяца не стояли мутной жижей в голове...
        ...Он заходил всегда неожиданно. Чаще под конец рабочего дня. Стильный, благоухающий, непроницаемый, как банкомат, - технический директор Ишков. Он не бывал зол или весел, грустен или взволнован, всегда невозмутим и последователен. С нарочитой корпоративной вежливостью Ишков задавал незначащие вопросы, скользил взглядом по эскизам, брал за руку: «Будут проблемы, обращайтесь». В недоумении, я лишь пожимала плечами, когда за ним закрывалась дверь.
        В конце декабря мы отправились в командировку на международную текстильную выставку в Финляндию. Технический директор, второй художник, главный дизайнер и я. В конце первого дня в выставочном комплексе Ишков вежливо, не таясь от сослуживцев, пригласил меня в ресторан перекусить, поскольку мы с ним проживали в одном отеле, а коллег разместили на другом конце Хельсинки. Я планировала пробежаться с Ириной по магазинам, подобрать друзьям подарки и неохотно согласилась на приглашение, принимая его про себя как вынужденную переработку.
        В ресторане, тщательно пережевывая пищу, он интересовался китайскими тканями, ценами на фурнитуру весенней коллекции, не отвлекаясь на посторонние темы, не улыбаясь. Поначалу меня смешил финский английский, умиляли лучистые официантки с белесыми ресницами. Внимание то и дело привлекали входящие посетители - уютная старушка с елочной пикой в свертке, целующаяся молодая пара. Они оторвались друг от друга на мгновение, чтобы сделать заказ. В ответ на мои шутливые замечания Ишков поднимал на меня пустые глаза и продолжал: «Завтра необходимо взять прайс-лист у корейцев и образцы. На мой взгляд, у них идеальное соответствие цены и качества». Подобные вопросы уместней было бы обсуждать с Ириной, мое же право голоса в данной ситуации приравнивалось к голосу нашего ночного сторожа. Вдобавок, я казалась себе легкомысленной и к концу ужина затосковала, уткнувшись в тарелку. Ишков удовлетворенно вытер губы и отбросил скомканную салфетку:
        - Уже поздно. Пора спать!
        У дверей моего номера зачаточная улыбка трещиной пролегла на его лице:
        - Может, на чай пригласите? - немного заискивающе спросил он.
        В его глазах я прочитала страх отказа. Впрочем, мне могло показаться. Лучше бы он был самоуверен и груб, как многие в подобной ситуации.
        Такая жалость затопила меня, что я, ни слова не сказав, открыла дверь и подтолкнула его к входу. В одночасье мы поменялись ролями, и я бойко распорядилась, указывая на кресло: «Можете здесь пиджак бросить». В баре я нашла виски и лед, разлила в бокалы, погасила верхний свет. Он гость, он стеснен и, спустя полчаса, неумелыми, трогательно неловкими движениями, отыскивал пуговицы на моей блузке. А я надеялась рассмотреть его, определить и узнать тем особым знанием, которое дает физическая близость. Ведь за драпировками слов и поступков мужчины подчас прячут свои страхи, обиды, несбывшиеся надежды и непристойные фантазии. Без одежды, в приглушенном свете ночника, Ишков был похож на большого белого гуся. Я едва удержалась, чтобы не рассмеяться, до того забавно он топтался у шкафа, неторопливо снимая брюки, перегибая их пополам, укладывал на полку. Трусы, майку и носки аккуратной стопкой сложил на стул. На столе разложил в шеренгу бумажник, записную книжку, мобильник и часы. Осторожно присел на край кровати. Член, как раскрытая гармоника, печально свисал, перегнувшись через край матраса. Я закрыла глаза
и увидела море. Необъятное море в мурашках солнечных искр. Я поцеловала его приблизившееся лицо, его глаза и нашла холодные губы...
        Он оказался импотентом. Ну хорошо, хорошо, если быть объективной - полуимпотентом. В его движениях, поцелуях, ощупывании моего тела сквозила торопливая брезгливость, как у человека, выносящего мусор в зловонном пакете. По крайней мере, мне так показалось. Я ощутила бедром слабую эрекцию. Он поспешил воспользоваться ею и после двух-трех фрикций пискнул и обмяк на мне белой, пастозной опарой. А я, раздавленная чужим унижением, чужим ненужным секретом, собственной жалостью, даже не смела пошевелиться. Он молча ушел в душ. Зашумела вода. Меня охватила тоска, как в ресторане: когда же это кончится? Зачем, скажите, он остался у меня? Вернувшись из душа, он включил ночник, расправил одеяло, заботливо укрыл меня, поправил подушку, лег и устроил голову на моем плече, словно переложил на него свои неудачи и мужскую несостоятельность. И в ту ночь, и во все последующие немногочисленные ночи после краткой сексуальной интерлюдии он спал на моей груди или на плече и жался сквозь сон к моему теплу, не выпуская из объятий до утра, словно только за тем и приходил.
        Вскоре после возвращения мне повысили оклад. Я старалась не думать о причинах повышения. Встречая на работе Ишкова, по-прежнему стильного, немного высокомерного с подчиненными, я выдавливала улыбку. Он перестал заходить в мой кабинет, но его взгляд, который я ловила на себе, был мягкий и просящий. Изредка он звонил, мы договаривались о встрече. Несколько раз он ночевал у меня, пока родители были на даче.
        Я ничего о нем не знала. Он не рассказывал. Может быть, у него не было детства и сбитых коленок, раскрашенных зеленкой. Возможно, он сразу появился на углу Шпалерной в рейбановских очках, льняном костюме, повязанный цветным шейным платком с кейсом под мышкой, и устремился на работу. А за неделю до моей поездки в Москву его перевели в Иркутск. Бросили, так сказать, в отстающий регион. Он сообщил мне о своем переводе между прочим, как об экскурсии по Золотому кольцу. Что я значила для него и значила ли вообще, осталось загадкой. Три месяца меня тяготила наша связь: я старалась не встречаться с ним в коридорах нашей фирмы, но если он звонил, мне просто недоставало сил отказаться от очередной встречи и бессонной ночи. А тогда мне вдруг показалось, что я теряю близкого человека, которому нужна. К кому он будет прижиматься по ночам в холодном Иркутске? Неделю я не находила себе места и даже позвонила ему перед отъездом.
        - Мне будет тебя не хватать, - сказала я, впервые назвав его на «ты». Это было верхом откровения.
        - Я буду звонить, - ответил он.
        Мне показалось, что я говорю с автоответчиком...
        Шершнев охрип, зачитывая отчет по доходам, отпил воды и принялся перебирать бумаги на столе. Образовалась недолгая пауза. Я встала и вышла. В холле было прохладно. За окном улеглась вьюга. Я закурила, пытаясь собраться с мыслями, а вместо этого с возрастающим удовольствием рассматривала свое отражение в зеркале. Костюм сидел идеально, непослушные рыжие волосы, которые удалось уложить после поезда, окаймляли бледное лицо. Легкий дневной макияж подчеркивал выразительность глаз. И новые туфли, которые хоть немного натерли пятку, но в целом были безупречны. Я прошлась перед зеркалом. Почувствовала внезапно необыкновенный прилив сил. Подумаешь, Ишков! Хочу любить и жить, и быть счастливой! Во мне снова ожила радость ожидания, которая бывает только в молодости, когда за каждым поворотом грезится встреча.
        - Хороша! Скоро наше выступление, а она перед зеркалом крутится! Нашла время! - зашумел в коридоре Сережа Лотовский.
        - Тоже мне, персона, ты и без меня выступишь прекрасно, - ответила я.
        - Мне нужна моральная поддержка, идем скорей, ты же знаешь этих москвичей - не любят ждать.
        - А я знаю этих питерцев, которые не любят москвичей. И за что, главное? - рассмеялась я в ответ.
        - Это все комплексы, - округляя глаза, шепотом ответил Сережа, - комплексы второй столицы. А делать карьеру все равно сюда приедем.
        На следующий день после возвращения из Москвы я заболела. Утром по очереди навещали друзья. Как в немом кино, они проходили в мою комнату, присаживались в кресло, что-то говорили, я не всегда их слушала. У меня болело горло - я молча кивала. Они пили принесенный мамой чай, крошили печенье на стол. Все такие разные, что я не представляла, как однажды соберу их вместе. О чем они станут говорить? Мне мучительно хотелось спать.
        Наташа пришла первая, с пухлой трехлетней Ингой. Девочка легла на пол у окна и наотрез отказалась вставать - устала.
        - Вчера собрал вещи и уехал, - тихо сказала Наташа. Ее растянутый до колен свитер был залит в двух местах молоком. - Приходим вечером из садика, а шкафы пустые. Все увез.
        - Папа уфол, - подтвердила Инга, - нужен другой папа.
        У нее были взрослые, печальные глаза.
        - К телефону не подходит, - монотонно продолжала Наташа, видимо, пересказывала историю не в первый раз. - А ночью прислал СМС: «Нам нужен перерыв в отношениях».
        Это был третий папа из Интернета. Разведенный. Пьющий, как выяснилось позже. Сергей прожил у Наташи рекордные три месяца. Поговаривают, что она даже сварила ему гороховый суп. Он одел ребенка и Наташу с ног до головы. Починил торшер и пропылесосил ковер. Подруга расцвела. А потом запил - начались ссоры.
        - Хотела тебе Ингу подбросить вечером, - сказала она, уходя. - У меня встреча. Списалась с одним, вроде ничего. Жаль, что ты заболела. - И добавила: - Ты тоже попробуй познакомиться. Одной-то что сидеть?
        Я виновато улыбнулась в ответ. Ольга ворвалась в комнату спустя полчаса. Вывалила на стол свертки.
        - Я на минутку, - выпалила она, - опаздываю на танцы. Тебе мандарины и сок.
        Она торопливо выпила чай и убежала. Ее страстью были африканские танцы и мужчины. Преимущественно русские и обязательно красивые, желательно состоятельные. Как и Наташа, она находила их в Интернете. Они даже сидели на одном сайте. Ольгин «стаж» составлял два года. Яркая внешность привлекала мужчин - эффектная, сияющая, сексуальная, уверенная в себе, независимая. В действительности, она была полна комплексов и страшилась рутины. Ольга нуждалась в восхищении, комплиментах. Как Дон-Жуан, она срывала первоцветы любви и бессердечно рвала отношения, терявшие новизну.
        - Унылый мир кастрюль не для меня, - оправдывалась она.
        Год назад Ольга уговорила меня составить анкету. «Ты себе не представляешь, как это интересно! Яркий виртуальный мир, - ободряла она. - Встречи, ночные прогулки, рестораны. Найдешь себе кого-нибудь для поездки на море летом».
        Я же хотела найти мужчину, который по выходным обедал бы на нашей кухне и копался в папином «опеле» во дворе. Его можно отвезти на дачу и показать соседям. Родители, наконец, успокоятся, что у меня все в порядке, все, как у всех. Но больше всего я мечтала о ребенке. Такой сероглазой девочке с вьющимися кольцами волос, какой она мне иногда снилась. Всякий раз, когда сквозь зыбкий рисунок сна проступал вагон поезда, она сидела у открытого окна и что-то увлеченно рассказывала мне, волосы развивались на ветру. За окнами пролетали лесные поляны. Я не решилась рассказать об этом подруге. Да и какая может быть связь между сайтом знакомств и ребенком? Я надеялась на чудо. Ольга бы просто высмеяла меня.
        Тем не менее, я подобрала фотографию.
        - Какая дичь! Учительница младших классов! - возмутилась подруга. - Все сантехники будут твои. А что-нибудь вызывающее в твоем портфолио найдется? В купальнике, например, чтобы спинку прогнула. Пойми, Мариша, мужики - примитивы, им бы что попроще и доступнее. Такую наживку они поглотят. Им чтобы понятно и на уровне нижних чакр, а Софья Ковалевская - это скучно и не возбуждает!
        - Боюсь, что только примитивы и проглотят такую наживку, - засомневалась я.
        - Да, непристойные предложения будут - без этого никак. Это сайт знакомств, а не физфак!
        Ничего вызывающего в моих альбомах не нашлось. Ольга уверяла позже, что именно эта моя фотография и обрекла предприятие на неуспех. Я же с удивлением выяснила, что сайт изобиловал женщинами на фоне советских сервантов, белорусских обоев, турецких пляжей и дачных участков где-нибудь в Пупышево. На мой взгляд, этот студийный снимок хоть и выдающимся не был, но смотрелся неплохо, скромно и без претензий.
        На следующий день я обнаружила в своем ящике два сообщения. Николай-29: «Доставим друг другу удовольствие без взаимных обязательств? Интересует?» Меня не заинтересовало, Николай безропотно отправился в папку «удаленных» респондентов.
        Женя-22 написал: «Привет!» Я ответила: «Привет». Больше он не написал.
        За неделю не набралось и десяти сообщений. Виртуальный мир оказался не таким ярким, как обещала подруга. Мужчины предлагали познакомиться, осторожно выспрашивая цель моего пребывания на сайте, и все как один просили прислать еще фотографии. Только Владимир-28 предложил встретиться вечером. Слегка насторожило обилие грамматических ошибок в его сообщениях. Я внимательно просмотрела анкету Владимира. «В спонсоре не нуждаюсь и быть им не хочу» - это о материальной поддержке. В разделе «о себе» просто и без выкрутасов - «ищу женщину для создания семьи». Мне понравилось. С фотографии на меня смотрел жизнерадостный и незамысловатый блондин, эдакий Ганс-подмастерье из немецкого фольклора. Казалось, в его кудрях застряли опилки свежеструганных досок. Договорились о встрече у метро
«Парк Победы». В восемь. По такому случаю Ольга примчалась подобрать мне гардероб. Мы остановились на черном платье и тонком кашемировом пальто с длинными сапогами.

«Легкий макияж и минимум аксессуаров, - инструктировала подруга, - ничего вызывающего в первую встречу!»
        Я увидела его издали. Растянутый полосатый свитер, китайские ботинки с загнутыми кверху носками, под мышкой - барсетка. Незначительное спонсорство ему бы явно не повредило. Наши с Ольгой тщательные приготовления оказались из лишними. Первым желанием было развернуться и уйти. Владимир помахал рукой.
        Я вдруг осознала всю неловкость ситуации. Вот иду я, Марина, 29, к Владимиру, 28, на встречу, цель которой заранее определена, не оставляя мне ни малейшего шанса для маневра, интриги, игры: «Не найдется ли у вас соли?» Или: «Не посмотрите, что-то у моей машины датчик масла барахлит?» И, как ни старайся, не получится скрыть, что я одинокая неудачница, которая не желает коротать долгие вечера, подшивая папе брюки. Как на собеседовании у потенциального работодателя, я на весь вечер перестану быть собой, стану натужно улыбаться и нести всякую ахинею в ответ на просьбу «рассказать немного о себе», лишь иногда усмехаясь про себя: «Слышала бы мама, вот удивилась бы!» И это все для того, чтобы понравиться, чтобы взяли.
        Владимир, как мне показалось, подобными сомнениями себя не обременял. Он поздоровался и предложил прогуляться в парке. Шел снег вперемешку с дождем. Стемнело. В пустом парке под остриженными тополями лежали горки срезанных веток.

«Только бы меня с ним никто из знакомых не встретил», - напряженно думала я. Мы обогнули пруд. Вода отливала неприветливым блеском. Владимир обстоятельно докладывал. Ему двадцать восемь. Живет с мамой на Охте. Все друзья обзавелись семьями, детьми, а он до сих пор один. Работает в автосервисе. Зарабатывает, конечно, но в кафе он на первом свидании не пойдет, потому что знает: многие девушки для того и знакомятся, чтобы в кафе покушать. На этих словах он сделал значительную паузу, видимо, для моей возмущенной ремарки. Но я промолчала. Я уже продрогла и в душе проклинала себя за дурацкую затею. Владимир хлюпал носом, но не сдавался. «Не знаю, что женщинам нужно, - бубнил он, - я вроде нормальный парень. Все при всем. Сколько встречался - никто потом не перезванивал. А я даже в театр ходил недавно. Первый раз пошел. Знаете, понравилось». Было искренне жаль потраченного впустую времени.
        Надо ли говорить, что на встречи я больше не ходила. Ольга горячо защищала идею Интернет-знакомства: «Много ты понимаешь! Это же целая наука. Думала, все так просто? Кто же сразу на встречу идет? Сначала ж попереписываться надо. Потом созвониться. Узнала бы, где работает, есть ли машина? Без машины вообще не встречайся! А будешь так дома сидеть, никого до климакса не встретишь».
        - Самое, Валентина Михайловна, представьте, узбеков украли, - шумел сосед Юра в прихожей, его голова протиснулась в дверь. - Горемыка спит? Не спит. Слыхала историю? Приезжаю на объект - узбеков нет. Я, это самое, к Виталичу, а тот: вечером, говорит, сманили конкуренты. Монетку больше предложили, погрузили в микроавтобус и привет. Я, прям, восхитился. Вот зашел рассказать. А мама говорит - ты заболела. То-то я гляжу, второй день твоя машина под моими окнами. Ну и паркуешься ты, это самое. Талант! Сразу видно, что баба парковалась. Давай ключи, я отгоню, что ли. Долбанут ведь. А Сам где?
        - Папа на работе. Ключи на столике в прихожей, - с усилием ответила я.
        - Лады. Отгоню и зайду потрещать. Если че надо, это самое, говори, я в магазин зайду. Не кисни, доходяга, еще поправишься!
        Юрка отогнал машину и принес хлеба.
        - Самое, подумай только, двенадцать узбеков скоммуниздили! Вот Расея - все воруют. Но чтобы узбеков - это в моей практике первый раз. Кто теперь работать будет? Директор мне башку снесет.
        Юра работал в какой-то строительной конторе, а жил в соседнем подъезде с женой и сыном. Года два назад развелся. Жена с ребенком уехали к родителям. Развод Юркиного оптимизма не убавил, скорее наоборот. Я часто встречала его во дворе каждый раз с новой женщиной. Он не был красавцем - тучный, невысокий, с намечающейся лысиной и пышными усами, всегда веселый и говорливый. Он был из разряда мужчин, к которым невозможно относиться серьезно. Я не понимала Юрину жену: как его можно полюбить, выйти за него замуж и, уж тем более, поссориться с ним и в конце концов развестись. Кажется, он не умел ругаться и обижаться. Иногда по вечерам мы возились с машинами во дворе. На выходных он занимался танцами во Дворце культуры.
        - Так, это самое, напашешься за неделю, придешь в группу. А там... - Ему не хватало слов. Юра мечтательно закатил глаза, беззвучно раскрывая рот, как рыба в аквариуме, словно заглатывал из воздуха самые важные и точные выражения своих чувств. - А там, ну, самое, музыка. Барышню обнимешь и закружишь. Совсем же другое настроение, - он мечтательно улыбался. - Я уже не могу без этого. А все почему? А потому, Маринка, что у человека должно быть увлечение!
        Я только вздохнула. У меня увлечений не было. Разве что книги - читала все, что попадется под руки, читала до дурноты. В книги было легко спрятаться от жизни.
        Папа пришел на обед. Юру уговорили остаться, чтобы отведать маминого супа. Наш сосед не ломался, а заявил громогласно, что поесть он любит и очень голоден. Из кухни доносилось:
        - Это самое, а что это у вас Маринка все одна, да одна? Где муж, дети, понимаешь? Внуков, поди, хочется?
        - Думаю, Юрий, - гудел папа, - это уже пройденный этап. Думаю, мужа не будет.
        Родители тактично не обсуждали со мной подобные темы.
        Они помолчали. Было слышно, как ложки звонко стучат о тарелки.
        - В двадцать лет надо было думать. Сейчас она уже сама себе хозяйка. Какой там муж? - вздохнул отец. - А внуки что ж? Внуков хорошо бы. Внуков можно и без мужа. Мы с мамой устали ждать. Даже знаешь, Юрий, перед соседями неудобно. У всех детвора мельтешит под ногами, а мы пустоцветы какие-то. Надо мной Мишка Иванов смеется уже.
        Мне стало жаль себя. Жалость к себе - самая искренняя. Папа как всегда прав - в двадцать лет надо было думать. Я закрыла глаза, стараясь уснуть. По щекам медленно позли горячие слезы.
        Света позвонила вечером, как раз когда ничего не хотелось - немного упала температура, и я качалась на легких волнах слабости. Пик Светиной деловой активности приходился на ночь. Часов с восьми вечера, еще спросонок, она совершала легкие необременительные действия - пила чай, смотрела телевизор, звонила знакомым, готовясь к таким более сложным, как покупка продуктов в магазине на первом этаже ее дома, оплата мобильника, вынос мусора.
        Когда-то, в другой жизни, мы учились в одном классе. Дружили после окончания школы. Теперь же я месяцами не видела ее. Балансируя между двух зыбких состояний -
«только что проснулась и уже ложусь спать», она едва находила для меня время. «Я уже все увидела в этой жизни, - оборонялась Света, - мне ничего не интересно. Пока ты там на своей швейной фабрике вкалывала и с мамсиком на дачу ездила, я пожила - повидала. Это тебе хочется карьеры, мужика. А у меня все было».
        Припоминаю, как я впервые попала в компанию ее друзей, как положено богеме, неопрятных, с грязными волосами и тревожно неясным родом занятий. Они свирепо и быстро напились. Бдительными соседями был вызван наряд милиции, участники шумной встречи жестоко избиты. Я спряталась в кладовке и слышала, как художник Станислав изрек торжественно: «На последнем заседании генерал Понеделко признал работу правоохранительных органов Санкт-Петербурга неудовлетворительной». И совершенно необоснованно признал, как выяснилось. Обиженные милиционеры вознегодовали и с воодушевлением погрузили компанию в свой «уазик». Утром всех отпустили - вмешался Светин отец.
        Она никогда не работала.

«У каждого есть выбор! Зачем эти бессмысленные телодвижения? Кому это нужно?» - искренне удивлялась она. Частенько по утрам я, собираясь на службу, вспоминала ее
«выбор» и горько усмехалась: у меня выбора не было - мой папа не являлся директором банка.
        Всякий раз разговор со Светой, даже самый краткий, бодрил, как холодный душ. Мне претили ее тунеядство и категоричность взглядов, ее раздражал мой «обывательский мирок».
        - Давай всем городом заляжем в постель, - нападала я. - Придешь в магазин, а продавщица спит.
        И поставщики. Пусто на полках. Все уснули - киоскеры, водители автобусов и трамваев, дворники и сантехники, швеи и почтальоны - только дома от храпа трясутся. Что ты кушать по ночам будешь? Как к папе доберешься за деньгами?
        - Ты все усложняешь - уклончиво отвечала она, - я никому не навязываю мой образ жизни. Тебе нравится вкалывать за копейки, потом на выходных их тратить, а меня тошнит от этого потреблядства! Даже ночью приду в магазин - у всех тележки полные. Все покупают, все жрут! Не наесться им. Раньше по выходным в музеи ходили - теперь, бля, шопинг! А я сплю, просто сплю. Ты бы знала, какие ко мне приходят сны!
        У нее всегда, со школьных лет, был особый дар подводить основательный теоретический базис под надстройку сложившихся жизненных обстоятельств. Я была восхищена, и теперь вот получалось, что она спала сном праведного диссидента, а не просто по лени и распущенности разбалованного в детстве ребенка. Не сон получался, а ни много ни мало - вызов обществу потребителей.
        Откуда мне знать, что очень скоро я так же лягу пластом на диване у окна, как путешественник, сбившийся с пути и обессилевший от безрезультатных поисков. Буду лежать несколько дней без мыслей и цели, под тяжестью одиночества. Неоднократно я буду вспоминать Свету.
        Думаю, все изменил именно тот телефонный разговор в конце дня. Так всякий раз мы сходились в словесной перепалке, проверяя крепость наших убеждений, подспудно желая найти брешь не в чужих, а в своих доводах. Но в тот вечер мы были в разных весовых категориях: она - здоровая и выспавшаяся, я - сонная и больная. Я жаловалась, она утешала. Хотя уместней было бы утешать ее.
        - Ты определись, что тебе надо, - говорила подруга. - Семью? Так папсик прав - раньше надо было думать.
        - Ага, - бесцветно отвечала я.
        - Мужика-то нет, повывелся весь мужик, - распалялась Света. - Спился, скурился, скололся, всю приличную хоботню тетки растащили. Приди в кафе, в любой клуб - девяносто процентов бабья.
        Вступать в полемику я не собиралась. Света, сбитая с толку, смягчилась.
        - Да брось ты, Маринк. Станешь матроной, с кичкой на голове и майонезом в хозяйственной сумке. С тобой же не о чем будет поговорить, как с Регинкой: «Игорек пописал, Ирочка кашляет, сливочное масло подорожало».
        Я обреченно молчала. Светка окончательно сдалась.
        - Ну ладно, ладно, если так хочешь семью, надо все продумать, как действовать, с чего начать? Посоветуйся с Ольгой, она наверняка знает. Как нам, так сказать, реорганизовать рабкрин? - захихикала Света.

«Бедные, мы бедные, - думала я. - Живем без маяков, без ориентиров, в безотчетном желании быть счастливыми, в неосознанной неудовлетворенности жизни, как пароходы в тумане, подаем друг другу печальные гудки, не зная, чем помочь. И думаем, что спасемся, бросив тяжелый семейный якорь. Действительно, с чего начинать?»
        У Ольги всегда наготове ответы на любые вопросы. На следующий день она появилась в моей квартире, не раздеваясь в прихожей, стремительно проследовала в комнату. Позади нее плелся невысокий молодой человек с огромной фотокамерой на груди.
        - Марк. Фотограф, - представила она.
        Марк отрывисто кивнул - длинная челка упала на глаза. Ольга сияла:
        - Скидывай шмотки, инфантилище, находи приличное белье. Готовься к фотосессии, - распорядилась она.
        Мы изменили мою анкету на сайте знакомств, поместили новые фотографии. Отныне я возлежала в данаевской позе на шелковых материях, с перекошенным от вожделения лицом. Обновили текст и в разделе «О себе». Ольга, несмотря на мои горячие возражения, написала: «Юная темпераментная хрюшка ищет воспитанного слоненка с упругим хоботком». Я схватилась за голову.
        - Можешь себе представить приличного, нормального мужчину, который заинтересуется подобной анкетой? Под рекламой нижнего белья - подпись подгулявшей провинциальной проститутки! - негодовала я.
        - Ты просила помочь, теперь слушайся, а не жди, когда пенсия в дверь постучится, - отрезала Ольга.
        Она доказала, что знает свое дело. Успех был грандиозный. Через три часа после размещения анкеты число сообщений перевалило за сто, к вечеру набралось двести пятьдесят. Двести пятьдесят мужчин, так или иначе, обратили на меня внимание. Кто от скуки оттачивал остроумие на невинной хрюшке, кто-то разразился витиеватым посланием: «Я хотел бы стать ветром, чтобы одним дуновением пробежать по вашему телу...», кто-то сухо по-деловому с первых слов настаивал на встрече или требовал номер мобильного телефона.
        Если собрать их вместе - они даже в моей квартире не поместились бы. Двести пятьдесят сообщений от «упругих хоботков»! С ума сойти! Я была лучшего мнения о мужчинах. Писали представители всех мыслимых и немыслимых профессий, возрастов, социальных уровней и национальных принадлежностей. Высокие и коротышки, женатые и свободные, восемнадцатилетние наглецы и галантные старцы, усатые, бородатые и бритые наголо. Были, кстати сказать, иностранцы - знойный уроженец Камеруна, лысый и лиловый, как баклажан: «Меня зовут Крис. Я из Камеруна - порядочный и серьезный. Горю желанием с Вами познакомиться!» и один индус: «Я уже давно работать в Санкт-Петербург. Шить многие платья шелком. Хочу знакомиться с такой прикрасная женщина». У меня было игривое настроение, я не удержалась и ответила без Ольгиного ведома: «Маджа, сшейте мне платье из роз!»
        На следующий день в своей поликлинике я продлила больничный еще на неделю. Улицы в одночасье наполнились весенним шумом, светом и птичьи гомоном. В маленьком скверике перед поликлиникой я присела на скамейку немного погреться на солнышке. Не верилось, что еще пару дней назад вьюга штурмовала улицы, редкие прохожие жались к домам, гнулись под пронизывающим ветром, утопая в снежной каше.
        Без лукавства, как есть, я сказала врачу, что чувствую себя гораздо лучше, испытываю, пожалуй, легкую слабость, но у меня совершенно неожиданно появилась вторая работа, которая потребовала на первых порах уйму свободного времени. И попросила по причине этой официальной слабости продлить больничный лист. Врач рассеянно посмотрел в окно. На подоконнике в пластиковых коробочках дружно всходила помидорная рассада. Он бросил мою карточку медсестре: «Сдавайте анализы. Явка в пятницу с результатами. Закроем больничный». Лицо врача показалось мне знакомым - легкий гипертонический румянец на щеках, широкие скулы, мясистый нос. Лет сорок пять навскидку. Кажется, я видела его на сайте. А почему нет?
        Спустя несколько дней я стала присматриваться к каждому встречному на улице и прикидывала, пользуется ли он услугами моего сайта или нет. Все лица казались узнаваемы. Даже кондуктор в троллейбусе.
        Ольга утверждала, что сейчас все сидят на сайте, а кто не сидит, лишь искусно маскирует свое пребывание от окружающих. Я думала про себя, что расспроси как следует акушерку, и она ответит с жаром, что полгорода бросились рожать, а оставшаяся половина в нетрезвом виде подпирает двери роддома.
        Мир патрульного наводнен автотранспортными средствами и их владельцами. И вы в состоянии серьезно расширить его кругозор, если покажете хотя бы пару человек, не превышающих допустимую скорость на вверенном ему участке дороги по причине отсутствия автотранспортного средства.
        В свою очередь, ЛОР-врач убежден, что город давно обречен и те, кого случайно минует тонзиллит, умудрятся заработать гайморит. Наличие других заболеваний для ЛОР-врача абстрактно, как Гиперборея. Так Ольга, не первый год оккупирующая сайт, не догадывается о существовании людей вне Интернета. Более того, когда однажды молодой человек в метро, краснея, поинтересовался ее именем и планами на вечер, она возмущенно оборвала его: «Я в транспорте не знакомлюсь!»
        Я опрометчиво полагала, что мои поиски в Интернете затянутся не дольше двух-трех недель - тщательный предварительный отбор, небольшая переписка, несколько встреч. И все. Неужели из двухсот пятидесяти мужчин не найдется один хотя бы мало-мальски подходящий? Как казалось поначалу, у меня минимальные запросы. Так, чтоб всего было понемногу: общие интересы, чувство юмора, средний доход, не пьющий.
        - Ответить нужно по возможности всем. Просто из приличия, - методично внушала Ольга, - номер телефона без меня никому не давай. Анкеты без фотографии даже не рассматривай. Удаляй как класс! Мало ли кто скрывается за ней, хотя даже фото не гарантирует, что изображение соответствует действительности! Переписываешься месяц, а потом выясняется, что это тетка от скуки в офисе пишет. И такие случаи бывают. Понравившихся сбрасывай в папку избранных, вечером проведем кастинг. И вообще пока ничего без меня не пиши - я научу как. А то начнешь метафизику разводить - умных не любят, образованных боятся. И поменьше трепа - у нас нет лишнего времени. Работаем на результат.
        Она чмокнула меня в щечку и умчалась на танцы.
        Когда я оставалась одна, сомнения одолевали меня, вся затея казалась мне неприличной и попросту бредовой. Но Ольге удавалось вселить в меня веру даже парой фраз.
        Я больше не спорила. Записалась на маникюр и стрижку, сходила в солярий. Все в соответствии с Ольгиными инструкциями.
        Наташа зашла ко мне по дороге в детский сад. Я показала свою новую анкету.
        - Конечно, попробуй познакомиться, - тускло одобрила она. - Ты же без ребенка, - добавила она. - Без ребенка проще. А может, лучше в Португалию поедем?
        Вечером мы приступили к обработке информации - в папке избранных едва набралось двадцать пять подходящих кандидатур. Средний возраст - от тридцати до сорока. В числе отсеянных претендентов оказались мужчины, чьи анкеты сопровождались фотографиями обнаженных торсов или из семейного альбома с небрежно вырезанной невестой (таких набралось немало) и непристойными предложениями: «Дашь между сисек?», «Мы с женой приглашаем вас в гости для приятного времяпрепровождения»,
«Как вы относитесь к групповому сексу?», «Фото твоей небритой киски ускорит нашу встречу».
        К часу ночи ответили всем. Коротко, но каждому. Было решено завязывать необременительную переписку с теми, кто напишет еще раз, и договариваться о встрече.
        Мы последовательно открывали анкеты, внимательно изучали - фото, рост, вес, семейное и материальное положение, наличие и марку машины.
        - Голытьба нам не нужна, - сказала Ольга, - если мужик к тридцати гол как сокол - грош ему цена! И женатых будем отсеивать. И приезжих!
        - Кто же останется? - изумилась я.
        Сергей-37 выставил три фото. Одно у бассейна, второе на работе, третье на берегу реки. Не женат, детей нет. О себе сказал, что виртуальному общению предпочитает реальное. Он написал мне: «Привет, прекрасно выглядите. Можно с вами познакомиться?» Ольга ответила: «Спасибо за комплимент, буду рада знакомству».
        Всем остальным ответили по созданному лекалу: «Привет! Приятно познакомиться».
        Я обратила внимание, что в целом к качеству фотографий и анкет мужчины подходили более небрежно, чем женщины. Размещали увеличенные снимки на паспорт, со свадьбы, моментальные фото или попросту фотографировали сами себя, держа камеру на вытянутой руке. Мысль пойти в фотоателье никому из них не приходила в голову. Женщины подавали себя более продуманно, но чаще о себе писали вызывающе, с каким-то надрывом: «Где ты, мой единственный?», «Весна. Хочу любви», «Устала от одиночества». Будь я на месте мужчин, я бы побоялась ответить им, просто из разумных опасений быть погребенным под лавиной невостребованных, запоздалых чувств, их настойчивой заботы и самоотверженной любви.
        Ольга предупреждала, что в бессмысленные переписки вступать не стоит.
        - Так они годами могут тебя юзать: «Привет! Ну как дела? Что нового? А меня вчера гаишник остановил!» - объясняла она. - Бесконечный и безграмотный треп от скуки. Сидят на работе или дома в комнате, пока надоевшая жена на кухне блинки печет. А ты только время на него тратишь.
        Кто бы мог подумать, что импульсивная и эмоциональная Ольга станет с такой педантичностью патронировать это предприятие. Она выглядела очень сосредоточенной, а когда говорила, маленькая складка пролегала между бровями. Словно выдать меня замуж стало для нее делом принципа.
        Родители уже спали, когда мы пили чай на кухне. Как обычно, они даже не предполагали, что творится в моей комнате, в моей жизни. Слишком дружные, слишком похожие, они определили мне место - сразу после Марсика, то есть в их обязанности входило проследить, чтобы необходимое количество корма всегда оставалось в холодильнике, и вовремя вызвать доктора, если заболею. Я была отделена нерушимой стеной их семейного благополучия...
        Трое ответили ночью. После короткой переписки я оставила номер телефона и договорилась о встрече - по принципу: один день - одна встреча. В ежедневник я занесла время и дни встреч. Вторник - Алексей-35, среда - Игорь-34, четверг - Александр-39.
        Набравшись мужества, я наконец выдохнула:
        - Оля, я боюсь! Ольга улыбнулась.
        - Да, боюсь, не смейся! - взмолилась я. - Идти на все эти встречи, что-то говорить и смеяться, когда не смешно. А вдруг опять какой-нибудь ненормальный попадется! Помнишь мою прогулку в парке с парнем, который в театр один раз ходил? По-моему, все это очень глупо.
        - Марина, скажи, а кто не боится? Это каждый раз маленький стресс. Чтобы ты не волновалась, я тебе позвоню. Если он тебе совсем не понравится - кладешь трубку и объясняешь, что дома работает плиточник в ванной. Тебе очень жаль, но надо домой, к плиточнику.
        - Думаешь, поверят? - засомневалась я.
        - Какая разница, но приличия будут соблюдены. Ольга уехала в четвертом часу. Кот примостился на столе у компьютера. Марсик выглядел сонным и измученным, словно это он всю ночь просидел в Интернете и успел разочароваться в людях, которым для знакомства необходима эта светящаяся беспокойная коробка.
        Я наложила прохладную косметическую маску на лицо и прилегла на диван. Так и проспала в неясной тревоге до утра. В халате. Без единого сна...
        Итак, Алексей. Он будет ждать меня в «Кофейной гамме» за столиком у окна. В девятнадцать ноль-ноль. Прекрасное начало!
        Ольга разодела меня в пух и прах. «Наряды придают женщине уверенность», - поясняла Ольга. Короткая черная юбка, сиреневая туника со стразами, сапоги на шпильке, модная в этом сезоне лаковая куртка. О чем беседовать на встрече с Алексеем, я решительно не знала.

«Многое говорит, - написал он мне в последнем сообщении, - что наше общение будет обоюдоострым! С интересом и надеждой жду встречу!»
        Его уверенности я не разделяла.
        Как Полоний наставлял Лаэрта перед отъездом:
        И в память запиши мои заветы:
        Держи подальше мысль от языка,
        А необдуманную мысль - от действий.
        Будь прост с другими, но отнюдь не пошл...
        Всем жалуй ухо, голос - лишь немногим:
        Сбирай все мненья, но свое храни.
        Ольга, заботливо поправляя ворот моей куртки, бубнила перед выходом: «Не болтай особо, держи паузу. Пусть разговорится сам. Тогда быстрее поймешь, что он за человек. Но и скучать ему не давай. Подумает, что зануда какая-то».
        Я вскинула руки и продекламировала: «О! Твои слова... Я их замкнула в сердце, и ключ от них уносишь ты с собой».
        Как и условились, Алексей дожидался меня за столиком у окна. Я немного помедлила на входе в кафе, чтобы унять внезапное волнение и рассмотреть его отстраненно, как диван в магазине. Шатен. Аккуратная стрижка. Очки. Слегка вытянутое бледное лицо. Довольно интеллигентное. Синий джемпер. Он бы вписался в интерьер моей кухни - застенчивый и скромный, за ужином тихо просил бы передать хлеб или ножик. Он мне понравился. И мама бы одобрила. Я подошла. Он улыбнулся, обнажая крупные неровные зубы:
        - А я без вас ничего не заказывал. Что вы будете?
        - Даже не знаю...
        Мы долго листали меню, стараясь не смотреть друг другу в глаза, и обсуждали блюда, словно это и было целью нашей встречи - хорошенько выпить и подкрепиться. Обоюдоострое общение не складывалось. Он постоянно путался, вольно переходя с «вы» на «ты». Вопреки всем наставлениям, я солировала - выбрала еду и напитки, рассказала о зимней поездке в Таиланд. Могу поклясться, что несколько моих историй были очень смешными, вдохновение разрасталось вольно, как ветви одинокого дерева на холме. Мой же новый знакомый пару раз вымученно улыбнулся, откликнувшись: «Я тоже люблю ездить везде. Летом, вот, с батяней на Ладогу ездили». И умолк. Он вел себя скромно, степенно, как дьяк за пасхальным столом с архиереями, молчал и крутил солонку в руках. Мне представлялось, как он, зевая, крестит рот. Нет, я нисколько не проиграла бы, если бы встретилась сама с собой в этом кафе, с таким собеседником скучать бы не пришлось.
        Принесли коньяк. Выпили за знакомство. Закусив лимоном, он сморщился и чихнул. Коньяк решили повторить. На эстраде заиграл гитарист. Стало шумно. Посетители прибывали.
        Алексей вдруг сказал, перегнувшись через стол:
        - Вот спрашиваешь, чем я занимаюсь? - Он тоскливо оглянулся на гитариста. - А я окна вставляю.
        - Какие окна? - по возможности заинтересованно спросила я. Мол, окна так окна. Будем говорить про окна, про двери и лестничные пролеты. Пока не позвонит Ольга.
        - Такие пластиковые, - с вызовом ответил он и откинулся в кресле, словно обессилел от трудного признания. - Обычные пластиковые. Обычный такой парень, каждый день мешки таскает...
        - Здорово, - что я могла ответить? - Я тоже сейчас ремонтом занялась...
        - Да, здорово, ниче не скажешь! Класс, - он сощурил покрасневшие глаза. - Круто. Тачки, там бабок охренных нет. Ну, че еще ищут в Интернете?
        Я не мешала ему выговориться. Кто-то обидел его. Когда-то этот обычный парень полюбил, может быть, впервые. Он увивался за ней, как простодушный щенок за мудрым, сердитым псом. Она, крашенная, длинноногая и амбициозная, предпочла другого. И перестала его замечать, изредка снисходительно кивала при встрече, поигрывая ключами от новой машины. Она выглядела счастливой - разочарования впереди.
        - Ну че бабам еще надо? Дом на Кипре? - Он опрокинул салфетницу со стола, неуклюже махнув рукой.
        Мы привлекали внимание. На нас косились с соседних столиков. Пожалуй, на семейный ужин его звать не следует.
        Алексей собрал салфетки с пола.
        - Дома на Кипре тоже нет, - виновато проговорил он, вынырнув из-под стола.
        - У меня тоже нет дома на Кипре. Только дача в Ивангороде. Прямо на берегу озера. Я с родителями очень люблю там рыбачить, - колыбельным голосом говорила я, - особенно по утрам, пока не жарко...
        ...Мы выходили затемно, а когда гуськом добирались до дамбы, слабый рассвет едва освещал небо. Над озером вздрагивали последние звезды. Воздух, теплый и влажный, недвижимо стыл в ожидании знойного дня. Отец не спеша выкладывал из рыбачьей сумки снасти, разматывал удочки, мама набирала воду в ведро. Молчали, боясь спугнуть рыбу. Я первая забрасывала удочку и могла по часу гипнотизировать поплавок. Мама беспокойно переминалась с ноги на ногу, доставала из пакетов бутерброды и шептала срывающимся голосом: «Юрочка, съешь хоть один, не позавтракал же»...
        Алексей-35 обмяк в кресле.
        - Марина, а у вас есть мечта? - неожиданно спросил он.
        - Мечта? - Я задумалась. Зазвонил телефон. Ольга.
        - Да, - сказала я громче обычного. - Что, что, уже закончили? Подождите, пожалуйста, сейчас подойду.
        - Вас понял, - ответила Ольга. - Иди домой, на домашний потом перезвоню, расскажешь.
        Я потянулась к сумке и сказала как можно более непринужденно:
        - Простите, Алексей. Плиточник дома допоздна работает. Он уже закончил, надо расплатиться и отпустить. К сожалению, пора идти.
        - Я провожу? Ты как, не против? - Он встал и оказался нескладным, долговязым. Короткие брюки не скрывали голубых носков.
        - Нет, не против, - я набросила куртку на плечи. Уже стемнело. Моросил дождь. Алексей больно сжал мой локоть и вел меня, не замечая и не обходя лужи.
        - А у меня есть мечта. Я по телевизору видел, - взволнованно говорил он, далеко вперед выбрасывая худые ноги. В темноте мерцала голубая материя. - В Австралии сейчас огромная проблема. Кроликов развелось много. Тысячи. Фермерам урон наносят. Вот думаю поехать туда, поохотиться...
        - Идем дворами, так ближе, - предложила я.
        Темные подворотни, дождь, мокрые туфли, австралийские кролики - как в дурном сне. Я не знала - мне смеяться или плакать.
        Возле моего подъезда он потянулся поцеловать в щеку. У него были мягкие губы. Холодные очки скользнули по лбу. Мне стало жаль его - трогательный и бескорыстный Дон-Кихот, которого я никогда больше не увижу.
        Я столкнулась с мамой в прихожей. Она встала таблетку выпить, что-то голова разболелась, никак не уснуть. «Почему так поздно?» - спросила, не ожидая ответа, и ушла на кухню.
        Уютная, босая, в ночной рубашке до пола, с распущенными волосами, она стала берегом, долгожданной сушей, к которой причалил этот абсурдный вечер. Не осталось никаких сомнений в том, что она есть и Марсик, трущийся о ноги, а никакого Алексея нет. И Австралии. И мечты.
        Перед сном я отключила телефон. Слишком устала и пьяна. С Ольгой можно завтра поговорить. Да и о чем говорить? Меньше всего, обычно, мы расположены повествовать о своих неудачах.
        Я долго ворочалась в постели. Неужели у меня нет мечты? Только желания: в Индию съездить, гардероб к лету обновить, но так, чтобы мечта... Может быть, она, невысказанная, неосознанная, живет, как болезнь в ремиссии, до срока. Мечта о любви. О близком человеке. О понимании без слов. О заботе без упреков...
        Утром пришло сообщение от Алексея:
        Не только доброго, а радостного утра
        Я пожелать тебе хочу,
        Чтоб легким было пробужденье
        И на пять с плюсом настроенье
        И чтоб зеленые глаза
        Светились радостью всегда.
        За ним последовало предложение:

«Марина, ты мне очинь понравилась. Я хочу тебя Марина! Приезжайте ко мне в гости сегодня вечером».
        Я вспомнила вчерашнюю встречу, голубые носки и так захохотала, что во дворе взвыла сигнализация. Совпадение, конечно, но мне нравилось думать иначе. На пять с плюсом пробуждение! Меня осенило: стеснительный и нервный при встрече Алексей за компьютером смелел - он оставался наедине с собой и, как многие, позволял себе непростительные вольности.
        Раньше, чтобы раскрепоститься, мужчины напивались, теперь же они удачно совмещают традиционный способ с Интернетом. Тем более что для встречи необходимо, по меньшей мере, побриться, принять душ, одеться, а у компьютера можно сидеть с немытой головой в трусах и строчить: «О, Марина, вы обворожительны, обладать вами, Марина, и сзади, и спереди, тем паче сбоку, услада счастливейших из смертных и тэ дэ».
        Все понимая, я надеялась, что исключения лишь подтверждают правило. Бывают же чудеса! Например, Игорь-34, с которым предстояла встреча, написал о себе:
«Невозможное делаю быстро, чудеса занимают чуть больше времени». Что ж, поживем - увидим.
        Видимо, чудеса отнимали действительно немало времени у Игоря. Он перезванивал несколько раз, менял время встречи: «Я сейчас на Больше-охтинском в пробке, боюсь, не успею». Я разумно замечала, что еще час дня и к семи можно пешком поспеть. Он смеялся, говорил, что еще куча дел. Так он застревал на Садовой и Гороховой, на Ленинском и Московском. Я всерьез обеспокоилась - может быть, он пиццу развозит, если за день весь город исколесил. Смогла бы я полюбить развозчика пиццы?
        Ольга на два дня уехала к своему олигарху в Комарово. На встречу я пошла без страховки.
        Он опоздал. Это было прогнозируемо. Брюнет среднего роста. Подвижный, как ртуть. С ним сразу стало легко, как будто мы знакомы со школы - допустим, сидели за одной партой и били друг друга линейкой. Мы пили пиво и смеялись до слез. Не помню над чем. На вопросы о себе отшучивался, и я узнала о нем не больше, чем до встречи. На прощание он сказал: «Увидимся» и дружески похлопал меня по плечу. Надо ли говорить, что больше мы не увиделись? Возможно, я не понравилась ему, но, скорее всего, взятый в окружение плотным дорожным кольцом, он так и пропал без вести в самые ожесточенные часы пик где-нибудь на Суворовском проспекте или мосту Александра Невского.
        Третья, незапланированная встреча, произошла в тот же вечер. Я уже поднималась по лестнице, когда в сумке запел телефон.
        - Марина, ты же обещала перезвонить, - с нескрываемым раздражением начал разговор мужчина. - Я ждал, ждал. Мы же собирались встретиться.
        Я стольким уже пообещала перезвонить, что у меня путалось в голове: «Кто же это может быть?»
        - М-мм, простите, но ваш номер не высвечивается. Вы кто? - решила схитрить я.
        Вероятно, ему было невдомек, что на сайте присутствовали и другие мужчины. Я не стала его разубеждать. Мир счастливых заблуждений хрупок - вдруг он осознает наличие конкурентов, сникнет, удалит анкету и останется без подруги с глухой обидой на сердце.
        - Анатолий, кто же еще? - возмущенно ответил он.
        Я почувствовала себя неверной женой, которая не решалась открыть дверь супругу и гадала, кому из любовников, пришедшему в неурочный час, принадлежит голос. Даже легкие угрызения совести тронули мое сердце. Надо было срочно спасать положение.
        - Ах, Анатолий, ну наконец-то! - воскликнула я. - Думала, вы меня совсем забыли, а вы вот позвонили.
        - Да, Анатолий, - его голос заметно потеплел. - Ну, как, какие планы на вечер? Я сейчас свободен.
        - Для вас я свободна всегда. Иронии Анатолий не уловил.
        - Вот это хорошо! А ты где сейчас находишься территориально?
        - Территориально - на лестнице. Анатолий коротко гоготнул.
        - По-яс-ня-ю, - по слогам выговорил он. - В каком районе?
        - Московском.
        - Надо же, бывает такое удачное совпадение, а я тут работаю на Варшавской в отделении милиции, - радостно ответил Анатолий.
        Я оказалась черствой, не найдя в себе сил разделить его радость. Вообще, с тех пор, как стала общаться на сайте знакомств, мне удалось узнать себя лучше. Замечая за собой многочисленные недостатки, в тот момент выяснила, что я, вдобавок, малодушна. Мне следовало признаться Анатолию честно, что мне достаточно и пары фраз, чтобы понять, что мы не подходим друг другу, и прекратить разговор. А я продолжала ломать комедию, потому что не научилась говорить «нет».
        - Слушай, - продолжил Анатолий, - я тут твою фотографию смотрел. Ты какая-то высокая. Ты, вообще, какого роста?
        Я была настороже, как заядлый участник викторин. Меня уже спрашивали про размер обуви, любимые цветы, знак зодиака, и могу ли я подыскать комнату для аренды двум студентам из Калмыкии. Однажды позвонил Павел-28 и повел свои вопросы томно и неторопливо, как караван верблюдов через пустыню:
        - А в год какого зверя ты родилась? - говорил он медленно нараспев так, что веки смежались сами собой.
        - А какой знак зодиака? - не выслушав ответ, продолжил он.
        - На убывающей Луне? - тянул Павел. Ясность в вопрос лунного цикла я не внесла, а в остальном предоставила исчерпывающую информацию. Прослушав ответы, Павел замычал после паузы:
        - Ммда, столько информации сразу, надо осмыслить, переварить как-то.
        От одного его голоса я уже клевала носом. От встречи я уклонилась, побоявшись сладко уснуть прямо за столиком в кафе, подперев ладонью щеку.
        Анатолию ответила, что рост указан в анкете - 168 см.
        - Давай сразу как-то, ну знаешь, определимся, - Анатолий вздохнул. - Тебя не смущает, что я буду ниже ростом?
        - Любви все росты покорны, - без энтузиазма ответила я.
        - Вот и я говорю. В крайнем разе, я могу на цыпочках ходить, а ты будешь нагибаться, - он рассмеялся. Ничто так искренне не смешит людей, как собственные шутки. - Лады. Выяснили. А ты драники любишь?
        - Обожаю!
        - А борщ? - недоверие и подозрение сквозили в его голосе. Казалось, я безвозвратно упаду в его глазах, если отдам предпочтение харчо или щам.
        - Любимое блюдо! Я готовлю его, как никто!
        Чистая правда! Так испортить первосортные продукты, как я сделала это в прошлый мамин отпуск, способен не всякий.
        Чувствовалось, он уже потирает руки от удовольствия.
        - Подходит! Все подходит! Ты смотри, ни с кем не встречайся больше. Ты теперь моя. Слышишь? - зазвучали требовательные нотки.
        Я робко напомнила, что мы еще не виделись. Он был беспечен и самоуверен.
        - Ты мне уже подходишь, а уж после встречи тем более.
        Мы условились встретиться перед библиотекой у фонтана. На широкой гранитной лестнице, сокрытый за кустом роз, стоял Анатолий.
        Он протянул цветы, восхищенно сверкая глазами из-под густых огромных бровей. Брови, длиной с мой мизинец, самое замечательное в его наружности, колдовски притягивали взгляд, как я ни старалась его отвести и смотреть на лацкан пиджака, на галстук. Взгляд, с фатальным упорством, устремлялся в самую гущу. Брови беспрепятственно росли параллельно горизонту, причудливо переплетаясь на переносице, шевелились, живо отражая всю гамму переживаний хозяина: радость, гнев или смятение, - и покачивались на ветру. Мы присели в круглосуточном кафе. Было за полночь. Съели по блину, запили чаем. Мне отчаянно хотелось спать, и я сонно улыбалась, представляя, какое, должно быть, удобство в дождливую погоду приносят такие великолепные брови. Анатолий был бодр и держался молодцом. Он повествовал о трудностях службы в милиции. Но доверительно добавлял вполголоса, что без хлеба мы с ним не останемся: курорты всякие, приоденет, дача у него.
        - Пусть ты там себе не думай! Заживем! - отрапортовал Анатолий и громко хлопнул ладонью по столешнице. Я подпрыгнула вместе с посудой на столе.
        Тем не менее, я сохранила самые теплые и благодарные воспоминания о том вечере. И, расставляя розы в вазе, хвалила небеса за то, что Анатолий не утруждал себя поцелуем на прощание, утыкаясь в мое лицо бровями, а лишь крепко пожал руку и пожелал доброй ночи, считая дело решенным настолько, что впору «сватов засылать».
        К четвертой встрече я очерствела, как городской батон без упаковки. Палеозойской черствостью. Я переписывалась, изучала анкеты, по несколько часов в день пропадая в Интернете. И уже ничему не удивлялась, как венеролог, пресыщенный общением с человеческой подноготной. Чем сильнее я налегала на весла, тем быстрее встречное течение уносило меня от цели.

«Моралистки, - заявлял Урфин-43,- пишите. Мне нравится переводить вас в папки
„удаленных" и нажимать „очистить"». Ему вторил Сергей-29: «Так радостно спонсировать порядочных девиц».
        Евгений-32 из Петрозаводска педантично расставил все точки над «Сообщаю для гуляк и развлекающихся - тачка у меня не крутая. Жилье есть, но оно вам вряд ли достанется, исключая тот случай, если мы поженимся».

«С подобной жизненной установкой Евгений-32 вряд ли когда-нибудь женится, зорко оберегая свое жилье в Петрозаводске от колониальных посягательств», - злорадно думала я.
        Света, узнав о моих поисках, определила идею Интернет-знакомства емко и категорично, как она умела:
        - Бесовщина! Ну наконец-то извращенцы, шизофреники и прелюбодеи нашли себе клуб по интересам. И ты, фефела, туда же! Возьмите меня, братцы, в жены, я тут с котиком недалеко проживаю. Ты же интеллигентная женщина, Марина, - шумела она.

«Интеллигентная женщина» прозвучало как оскорбление.
        - Альтернативные предложения? - сухо интересовалась я. - Только по существу.
        - Может, еще сходишь на танцы для тех, кому за тридцать? - не унималась подруга.
        В четверг предстояла встреча с Александром-39. А накануне в среду вечером я разволновалась так, что пришлось выпить успокоительное.

«Зачем опять куда-то идти, опять вести бессмысленные разговоры с чужим, незнакомым человеком?» - с тоской думала я.
        Он припарковался у кафе и позвонил:
        - Марин, это Саша. Выходи, я в черном «БМВ». У входа увидишь.
        Александр открыл дверцу...
        Я не запомнила его лица. Бывают такие лица, стирающиеся из памяти, едва отведешь взгляд. Только части, как пазлы в коробке, рассыпались в памяти - прямой, тонкий нос, выступающий вперед подбородок, широкие скулы, холодные глаза. Он развернулся вполкорпуса, придирчиво осмотрел меня. Молчание затягивалось. Я заерзала в кресле:
        - Какие у нас планы? Он включил зажигание.
        - Ну-с, поедем, посетим приличные и неприличные места, а там видно будет - план такой, - моего согласия он не спросил, как человек, привыкший подчинять.
        Женское чутье подсказало, что не все пункты плана освещены умышленно, и на этот раз просто сказать: «Пока, созвонимся» возле своего дома мне не удастся. Ощущалась в нем сексуальная притягательность такой неясной и гнетущей силы, что частые поломки электропроводки его предыдущего автомобиля, на которые он вскользь посетовал, были вполне объяснимы.
        Да, автомобили - его страсть, он менял их каждые полгода и чуть не весь вечер говорил о них, выдавая глубокое знание предмета. Александр держал автомастерскую где-то на Парнасе. Слушая про масляные фильтры и гидроусилитель руля, я твердо осознала свою низкую конкурентоспособность по сравнению с ними.
        Мы останавливались пару раз на Невском и улице Жуковского. Александр проходил в заведения первым, легким пружинящим шагом, я семенила следом. Он был хорошо сложен, со вкусом одет - даже замшевые туфли в тон к одежде. Я оценила. Мягко улыбаясь официантам, он с ходу заказывал спиртное мне и кофе для себя прямо у барной стойки: «Девушка выпить любит, а я за рулем». Шутил. Официанты понимали, профессионально улыбались в ответ. Обращаясь ко мне, Александр смотрел поверх моей головы - была у него такая своеобразная форма смущения или безразличия. Я не поняла.
        - Надеюсь, тебе не скучно? Тут еще одно местечко есть на Литейном, и домой. Я не любитель душных посиделок. Пришел, выпил, победил. Ты как считаешь?
        На слове «домой» он положил руку на мою коленку и не убрал, пока курил, настойчиво перемещая ее выше, так непринужденно, как по поручню эскалатора. Я была пьяна - мне не хотелось, чтобы он убирал руку, и чувствовала бесстыдное жжение внизу живота.
        Мы въехали во двор моего дома, нахохлившейся под ночными заморозками хрущевки. Он отключил мотор, отстегнул ремень и молча притянул к себе за руку. Как балерина, крутящая фуэте, я ухватила спасительный ориентир - свет фонаря. Его тусклый огонь пульсировал в безумном кружении и разрастался под пляски горячих, мокрых поцелуев и рук, которые стискивали грудь и залезали под трусики, инспектируя зону бикини. Он действовал напористо и молча, как океанский прилив. Вдруг я услышала:
        - Домой пригласишь?
        - Приглашу... не сегодня, - высвобождаясь, ответила я и поспешно выбралась из машины. Саша вышел и пошел следом за мной.
        В свои тридцать лет я не могла пригласить мужчину на ночь. Утром родители бы словом не обмолвились, скорбно вызывая меня на завтрак. Но я не могла и точка.
        В подъезде было темно, только на верхних этажах брезжил свет.
        В тишине трещали одежды, со звоном упали ключи - земля уходила из-под ног. В считаные минуты я оказалась без юбки в одних чулках. Рывком он развернул меня к стене и стремительно вошел внутрь весь, до корня. Напряженные шарики уперлись мне в ягодицы. Было ощущение, что внутри меня орудует кабачок нового урожая. Опираясь на батарею центрального отопления, я обжигала пальцы о пыльные трубы. Нутро сотрясалось в оргазмическом спазме. Казалось, еще немного, и я умру прямо в подъезде от гадости и нелепости происходящего.
        Облупившаяся штукатурка образовала миниатюрную пагоду на стене.
        Наверху хлопнула дверь, послышались чьи-то шаги. Я успела подхватить скомканную юбку и ключи, пока Саша деловито расправлялся с ширинкой. Я взлетела на третий этаж и открыла дверь своей квартиры.
        Проснулась от шума и холода. Головная боль обручем сковала виски. Память разметала клочья вчерашнего вечера. Полночи я удивительно обильно фонтанировала скудными ресторанными закусками над унитазом, извергая, казалось, самое себя.
        Родители собирались на дачу - гремели ведрами в коридоре, раскрыли все двери и переносили вещи в машину. В квартире царила вселенская стужа. Мама прямо в плаще присела у моего изголовья. Она пахла весенним ветром. «А может, с нами поедешь, Мариша? На свежем воздухе поправишься быстрее, - она оглянулась на дверь, ища глазами папу. Обычно в его отсутствие ее охватывала тихая паника и беспомощность, как после ампутации конечности. - Да, Юрочка?»
        Папа утвердительно кашлянул в коридоре.
        - Я безнадежна, мама, езжайте без меня.
        Мамины мысли целиком оккупировали лук севок и семена в крохотных разноцветных пакетиках - редис «Жара» и «Заря» - другие она не признает, огурцы традиционно
«Либелла» и «Нежинский», укроп кустовой. Еще с вечера она любовно перекладывала их в картонную коробочку, перечитывала папе названия. Мог ли быть услышан мой робкий призыв о помощи в преддверии посевной? А ведь ей стоило просто спросить: «Девочка моя, что случилась?» И я бы все рассказала ей, уткнувшись щекой в мягкие ладони.
        - Что за ерунда? - отмахнулась мама. - Суп я на плите оставила, а второе в микроволновке...
        Она прошелестела плащом, задернула занавеску и вышла, так и не узнав, как я провела вечер и ночь. После отъезда родителей я слонялась в шерстяных носках, разнашивая тесные туфли, изредка просматривала новые сообщения на сайте. Интернет затягивал, как игровой автомат, успешно поддерживая иллюзию выигрыша.
        Через неделю Саша перезвонил, беспечно поинтересовался планами на вечер. Я ответила, что занята. Мой голос был глух, тон неприветлив. Больше он не перезванивал. Летом я увидела его на пляже в Зеленогорске, с женой и двумя хмурыми девочками. Дочки громко ссорились из-за мяча. Я не испытала ни досады, ни обиды, ни грусти. Многократные Интернет-вакцинации привили равнодушие.
        Все лето я лавировала между встречами с Интернет-мужчинами и работой. Случалось, что мелкие пригородные командировки совмещала со свиданиями. Я ходила в театры, рестораны, на концерты, салюты и ночные крытые катки. Припоминаю, как однажды полдня провела в Павловском парке в обществе славянских фундаменталистов. Немногочисленной группой они шествовали по аллеям парка в малорусских вышиванках, вооружившись посохами, почем зря кляли жидомасонов, ратовали за восстановление Киевской Руси и пугали отдыхающих. У предводителя с плеча свисала волчья шкура, стеклянные глаза зверя блестели тусклым безнадежным светом. Я ожидала, что они начнут колядовать у киосков в Тярлево, но росы извлекли из мешка казну, деловито справились о ценах и приобрели пирожки с капустой, а после степенно опустились на траву. Мы с Юрой-34 случайно прибились к ним у входа в парк. Юра, пригласивший меня на загородную прогулку, был худ, бледен и невысок ростом, работал художником-дизайнером в типографии, оформлял шоколадные обертки. Он говорил, не умолкая ни на секунду.
        - По сути, лучше так, на свежем воздухе. Пусть себе митингуют, лучше, чем водку хлестать, - рассудительно заметил он. - Только ты не смейся, кажется, для них это все очень серьезно. А ты, я вижу, можешь! - Юра ущипнул меня за ягодицу. - Пре-зики взяла? Может, за кустик сходим, пока славяне трапезничают?
        Еще пару месяцев назад я бы оторопела от такого оборота, залившись тургеневским румянцем. А теперь ни один мускул не дрогнул, будто не слышала.
        Я лишь утвердилась в своем упорстве. Поначалу подруги живо интересовались, потом подтрунивали, а спустя несколько месяцев сочувствовали: «Неужели ни один тебе не подошел?» Отныне я знала, чего хочу, из десятка встреч, лиц, сотен слов получив эти знания. Оставалось терпеливо ждать встречи с тем единственным, чей контур, едва уловимый, как апрельский зеленый дым над голыми ветвями, плыл в моем воображении.
        Ольга звала на море, но я отказалась.
        - Оленька, прости, - бормотала я, - ты не понимаешь. Не могу я просто так уехать, пока личная жизнь не устроена.
        - Ну-ну, - сдержанно отвечала Ольга. - Не ожидала от тебя такого фанатизма. Как-то легче надо относиться ко всему. Настоящая встреча произойдет, когда этого не ждешь. А ты, как оголтелая, носишься по Интернету! По-моему, у тебя уже зависимость. Тебе надо просто передохнуть! Поехали!
        - Олюня, нет! - выдавила я. Подруга сменила тактику:
        - А как же твои любимые турецкие десерты? - Она нараспев продолжала: - Вино, фрукты, сладости. Море. Загар. В турецкую баню пойдем, в Пам-мукале съездим.
        - Я подумаю.
        - Так, с вами все ясно, дамочка. Хотите сидеть дома - сидите! - Ольга положила трубку.
        Он снился мне, и казалось, достаточно одного взгляда, слова, жеста на первом же свидании, чтобы узнать его. Природа не терпит пустот, неустанно замещает освобожденные пространства, гоня послушные облака в зоны низкого давления, затягивая раны соединительной тканью, населяя сорной травой не засеянные земли. Ощущая рядом пустоту, я стремилась заполнить ее доступными мне средствами.
        Родители перебрались в отпуск на дачу. Квартира осиротела. В кастрюлях кустилась седая плесень, а во мне поселилась музыка. Я удивленно прислушивалась к ней, шагая по улицам, я видела ее в золотых прорезях плотной листвы, в дрожащем от зноя мареве, поднимающемся над асфальтом, в радужных брызгах поливальных машин. Танцующей походкой я шла на встречи, танцующей уходила.
        Я стала рассеянной - путала задания на работе. Новая начальница отдела перестала раздражать бестактностью и рвением, простирающимся далеко за пределы должностных обязанностей. Комсомольская, а затем партийная закалка стала для нее незаменимым подспорьем в освоении корпоративной этики. Меня коробило от необходимости называть пожилых сотрудников по имени, моя же новая коллега покорно мирилась с любым корпоративным правилом. Более того, я подозревала, что она нуждалась в правилах и ограничениях, как поезд в рельсах. Я едва удерживалась от улыбки, когда седеющая партийная матрона с внушительным бюстом представлялась кокетливо: «Катя» или загребала в столовой салаты руками: «Мы одна фирма, одна команда. Мы - семья. А в семье можно обойтись без ложек. Мы доверяем друг другу».
        Обновив лексикон словами «толерантность», «дресс-код», «коммуникативные проблемы», она бросилась на поднятие корпоративной целины. Катя была неутомима в организациях летучек и праздников с бездарной самодеятельностью, составлении безграмотных, но пылких инструкций, в тотальной слежке и устроении доски почета с фотографиями усталых швей и румяных менеджеров. Казалось, не останови ее вовремя, и она закажет портрет обожаемого руководителя с церетелевским размахом и водрузит его над входом с надписью: «Слава Шершневу!» В искусстве вылизывать начальственные задницы ей не было равных. Не удивительно, что в туалете административного корпуса периодически пустовали ячейки с бумагой. Скорее, удивителен тот факт, что бумага изредка появлялась - в ней не было нужды.
        Отчасти она мирила меня с кровавой русской историей последнего столетия, культом личности, ГПУ и ГУЛАГом, где безвестно сгинул мой прадедушка. «Такие Кати стояли в заградотрядах, были вертухаями, особистами, стукачами и поныне безотчетно тоскуют по „сильной руке". Нелепо обвинять во всех грехах необразованного коротышку, который даже на сайте знакомств не имел бы успеха», - думала я, встречаясь с ее хищным бегающим взглядом.
        Когда отгрохотало время исторических откровений и Шаламов, Аксенов, Солженицын, Распутин были широко известны, напечатаны, переведены и за вседозволенностью вышли из моды, я добралась до родительского самиздата. Впечатлительная девочка, я читала в пятом классе Солженицына и плакала перед сном: словно я была виновата перед его героями в своем беззаботном детстве. И по ночам мне снились обозы, бесконечные обозы, протянувшиеся по пыльным дорогам, я бежала за ними и видела только свои босые ноги...
        Тридцатые годы оживали в генной памяти до навязчивых бытовых мелочей - гуталина в круглых коробочках, часов-ходиков, пресс-папье на столешнице, перетянутой зеленым сукном, зачехленных кресел, помазка и лезвия опасной бритвы в несессере прадедушки, сгинувшем в лагерях. Катя разбудила дремавшую во мне классовую ненависть, кастовую брезгливость и родовое чувство превосходства. Словно она была всем грубым, насильственным, облаченным в кожу и с наганом на перевес, моим детским олицетворением зла.

«Тебе срочно пора в отпуск, - недовольно заметила Ирина после моей вялой перепалки с Катей и заставила написать заявление. - Скоро коллективный отпуск у девочек из швейного цеха. Что тебе делать без них? Осенняя коллекция подготовлена. Я поговорю с Сережей. Можешь полтора месяца отдыхать».
        Началось сущее безумие, но несколько дней я провела в мире грез, в лихорадке радостного ожидания, как перед приходом гостей. Неутомимая в косметических ухищрениях, я перепробовала все, что предлагали салоны красоты, - обертывания, крио-сауны, пилинги, окраски, массажи, педикюры, маникюры. Не из пустого женского тщеславия, не для праздных глаз готовила я себя, но для единственно возможного в моей жизни мужчины. Я гадала перед сном, как он выглядит, как улыбается, какой у него голос, с трепетным любопытством матери, вынашивающей дитя.
        - А ты, самое, похорошела, прям не узнать! - Юрка поймал меня во дворе. - Может, как-нибудь на танцы к нам придешь? Или в гости?
        - Не могу. Влюблена, - отвечала я, - пока безответно!
        - Сойдетесь, - смеялся Юра, - помяни мое слово, к осени и сойдетесь. Кабанчика на свадьбу забьем. Стариков обрадуешь! Хочешь историю? Хотел зайти, рассказать.
        Под ветром послушно покачивались тополя, сгоняя белый пух. Я слушала, а неуловимая чужим ухом мелодия кружила в небе, как снегопад, и, сбиваясь в ватные комья пуха, катилась по дворам.
        Она оборвалась в единый миг.
        В конце июля.
        Ее отключили грубо и без предупреждения, как на днях горячую воду в связи с профилактическим ремонтом теплосетей. Была веская причина - два велосипеда в прихожей. Я не была готова. Я...
        Но если по порядку, в тот день Сергей-34 пригласил меня искупаться. Столбик термометра подполз к тридцати. И это в тени. По три раза на дню я забиралась под холодный душ, изнывая от жары. Мы созвонились, встретились на Черной речке и отправились в Сестрорецк на озеро Разлив. Сергей выглядел моложе своих лет. Высокий. В жизни он оказался симпатичней, чем на фото.
        По дороге я рассказывала о себе. Отработанный текст, дежурные шутки. Для них я делала заготовленные паузы. Но Сергей не смеялся. Пугался, как ребенок: «Неужели так и было? Какая ты смелая девушка!» Можно было только позавидовать его детской непосредственности, наивности и чистоте восприятия материала. Я была в прекрасном настроении. Хотелось бесконечно мчаться по Приморскому шоссе, подставляя лицо прохладному ветру, рвущемуся в открытое окно.
        Мы купались больше часа. Он нырял и хватал меня за ноги под водой, я визжала от неожиданности. На берегу он протянул мне большое красное яблоко. Я надела шорты прямо на мокрый купальник, сверху набросила влажное полотенце. А когда вернулись в город, одежда и полотенце уже просохли.
        - Может, обратно вернемся? - предложил Сергей и игриво подмигнул. - Только скажи!
        Он сделал вид, что разворачивается.
        - Нет, нет - уже поздно, - я замахала руками. Сергей залился раскатистым смехом, запрокинув голову.
        - Тогда завтра. Поедешь? Мне так понравилось, - он потянулся ко мне.
        Если сейчас целоваться полезет и петь камфорным голосом о том, какая сексуальная, то лучше умру от жары, но никуда с ним больше не поеду, - твердо решила я.
        - У тебя ремень перекрутился, - сказал он, - давай поправлю.
        Я облегченно вздохнула.
        - Не понимаю, но почему-то мне так хорошо с тобой, даже не хочется расставаться, - говорил он просто и совершенно искренне, - давай я тебя хотя бы до дома подброшу, только вещи ко мне завезем.
        Я испытывала похожие чувства, но промолчала из страха спугнуть удачу.
        Его дом оказался по пути - на Мойке. Сергей открыл двери и исчез в темном коридоре. Я осторожно проследовала за ним, не сделав и двух шагов, на что-то наткнулась. Раздался неимоверный грохот. Сергей включил свет. Оказалось, что я перевернула два велосипеда.
        - Сережа, зачем тебе сразу два велосипеда? - с досадой сказала я, потирая ушибленную ногу.
        - А ты сама подумай! - с кривой усмешкой ответил Сергей и скрылся в комнате.
        Я замерла на месте от внезапной догадки. Глаза без усилий отыскали женские и детские тапочки, косметику на тумбочке перед зеркалом, корзинку с пластиковыми игрушками...

«Аты сама подумай. Подумай. Подумай», - слышалось отовсюду, когда сбегала с лестницы, когда ловила такси, размазывая слезы по лицу, когда ворвалась домой, будто за мной гнались, и швырнула сумку в самый дальний угол.
        Все!
        Больше не могу! Всему есть предел!
        Все как один, старательно забытые, в одночасье они обступили мою память.
        Детина с помятым лицом у ларька, сутулясь, вгрызался в пакет с шавермой:
        - Моя жена не любит секс. У нас хорошие отношения, но, - и его лицо перекосилось, словно он уксуса глотнул, - но во мне столько не растраченной нежности...
        С его губ стекал майонез. А может, материализованный избыток нежности. Остекленев от злости, я слушала его и думала: «У каждой бляди своя история!»
        - Марина, давай еще покатаемся по городу. Скучно одному, - канючил мальчишка за рулем. - Домой мне сейчас нельзя. Моя дома спросит, а чего это я так рано, и погонит в садик за ребенком.
        - Если жена не знает, на, значит - не измена, - плевался при каждом слове блондин, по-пеликаньи оттопыривая нижнюю челюсть. Мне хотелось забросить в нее карася, чтобы он умолк. - Не знает, на, - спит спокойно!
        - Почему у вас шашлычки холодные? - раздраженно он окликнул растерянную официантку. - Сегодня не оставлю чаевых, на, - не заслужили.
        Мне виделись их жены. Я намеренно идеализировала их. Они встречали ужином беспутных мужей, а на работе любили пожаловаться незамужним коллегам с тенью легкого превосходства: «Меня Сергеев вчера чуть не убил. Пришла на десять минут позже, так он без меня рыбу подогревал и сжег. Я, - говорит, - тебя уволю, если будешь так допоздна работать!»
        Они красят волосы и делают коррекцию бровей, они неумолимы в борьбе с целлюлитом, сгорая от нетерпения, терзают мужей в прихожей: «Ну как я тебе?» Мужья озадаченно бормочут: «Не, ну нормально».
        Я приняла холодный душ, достала из серванта початую бутылку сухого вина. Отпила из горлышка. Открыла страницу сайта и удалила свой профайл.
        Беззвучный поступок не гасил ненасытного огня моей ярости. «Вой, вихрь, вовсю! Жги, молния! Лей, ливень! Вихрь, гром и ливень! Ты, гром, в лепешку сплюсни выпуклость вселенной и в прах развей прообразы вещей и семена людей неблагородных. Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки! Разбейся, сердце! Как ты не разбилось?»
        Я металась по комнате, в мусорную корзину летели безвинные напоминания о моих виртуальных поклонниках: цветы, плюшевые игрушки, конфеты, духи. Я уже приглядывалась к компьютеру: «Взять бы, да выбросить его из окна. То-то шуму будет!» Впрочем, вовремя одумалась: компьютер нужен для работы. Обмякнув на диване, я не помню, как уснула. Очнулась поздним утром. В слезах.

3. На границе неба

        Я плакала во сне.
        Несколько дней кряду, не переставая, лил дождь. Пузырились лужи, по обочинам дорог неслись мутные потоки воды, на деревьях зябко дрожала листва. Казалось, совсем скоро город затопит, не оставив ничего, кроме серой стены дождя и мерного шума. Истекала вторая неделя моего отпуска. Я не нашла в себе сил поехать к родителям на дачу. Не выходила из дому и не подходила к телефону. Целыми днями бесполезно бродила по квартире, иногда замирала перед телевизором, иногда лежала на диване в каком-то душевном обмороке, укрывшись книгой.
        Слова! Самое страшное, что родителям, друзьям, продавцам в магазине необходимо их произносить. Я даже не могла представить, как и что я скажу, если внутри меня дыра, черная и холодная, как мой опустевший холодильник с перегоревшей лампочкой внутри. Я онемела. Жизнь застыла в томительной и изнуряющей неизвестности скорого поезда, оглохшего на полустанке перед красным семафором.
        Временами я стала замечать за собой странные провалы памяти - и вдруг обнаруживала себя на балконе с сигаретой в руках. Зажженной. Как я там оказалась? Когда и где успела прикурить? В тесной квартирке я теряла решительно все, что можно было потерять: расчески, полотенца, солонку, пульт от телевизора. Моим личным рекордом стала утеря бутылки подсолнечного масла. Впрочем, я легко уступала судьбе и поисков не возобновляла.
        Счастье усыпляет. В несчастьях мы зорки. И в заголовках газет, в каждой строчке наугад раскрытой книги я находила ответы на свои вопросы, причины своих ошибок, явственно видела собственную несостоятельность. Дом, населенный тайными знаками и ссылками на прошлое, ожил, как в детстве - бесхитростный рисунок обоев. Всюду я видела себя - самоуверенную, насмешливую, самовлюбленную. Как придирчива была я в своем выборе, ни разу не задумавшись, а что, собственно, я могу дать мужчине? Чем я-то могу быть полезна и интересна? Может быть, я энциклопедически образованна или невероятно умна? Так нет же. К тому же я никогда не испытывала потребности в заботе о ком-то, в любви. Я даже готовить толком не умею.
        В ванной комнате были отчетливо слышны голоса. Соседи ссорились. Стало интересно. Я принимала душ и удовлетворенно слушала:
        - Убирайся, алкаш несчастный, морду твою видеть не могу. Опять синий пришел, - кричала соседка.
        - Да не пил я, - с досадой отвечал ее муж, - разве это питье - литруха на троих. Говорил я Палычу, литрухи мало...
        Прочные узы Гименея много лет удерживали их друг возле друга. Нельзя ручаться, что и моя семейная жизнь, о которой я так мечтала, сложилась бы удачнее. Мой первый же завтрак мог разрушить любые отношения и нанести, вдобавок, серьезный материальный ущерб кухне.
        К концу недели я стала беспокойной. Требовалось выйти на улицу, посетить магазин, то есть были необходимы усилия, к которым я оказалась не готова. Порой поход на кухню вызывал затруднения, ввергая в глубочайшие раздумья - сходить или еще немного полежать, а тут магазин! Я отложила покупки на завтра и сразу успокоилась. Из продуктов остались чай, немного сахара и макароны. Я заварила чай, полистала журнал, набрала петли на спицы. Перед сном решила связать шарф. Говорят, вязание успокаивает. Скоро бросила, потеряв спицу в складках одеяла.
        Солнечным утром я раздвинула шторы и ужаснулась: свет, хлынувший в окна, застал квартиру в крайнем запустении, в золотых снопах болотной мошкарой кружила пыль, столы заставлены грязной посудой, в мутных стаканах плавали окурки. На кухне раковина отливала жирным блеском, на полу раскрошен хлеб. Ни дать ни взять - притон наркомана с многолетним стажем. Со страхом я не обнаружила следов проживания молодой социально-адаптированной женщины. Сначала я лишь прошлась мокрой тряпкой под столом и по подоконнику, увлекаясь, повесила одежду в шкаф, вымыла посуду и отправилась в магазин. На улице даже зажмурилась от яркого света. Дул резкий, пронзительный ветер. Облака стремительно мчались по небу, то вспыхивало солнце, то сеял мелкий дождь. Прогулка немного взбодрила меня. По пути из магазина я уже робко строила мелкие хозяйственные планы - починить стеклоподъемник, поменять набойки на босоножках, загрузить белье в стирку.
        Я стряхивала зонт в подъезде, когда взгляд упал на свежее объявление. Клей еще не успел просохнуть и капельками росы проступал по краям листка:

«Объявляется набор курсантов в клуб дельтапланеризма». Я надорвала язычок с телефоном. Просто так, по привычке срывать интересные объявления или машинально на бегу брать рекламные листки из протянутых рук у метро. Но, поднимаясь по лестнице, уже невольно представляла, как я улетаю от опостылевшей жизни, и ветер путает мои волосы.
        Позвонила по указанному телефону. Представилась. Сбивчиво объяснила цель звонка. Ответил мужчина. Слышимость была скверная, так что я едва разобрала его слова. Набираем курсантов, обучаем детей с 10 до 17 лет. Вашему ребенку сколько? Ах, сами хотите? Когда-нибудь летали?
        - Да, - безмятежно отозвалась я. - В детстве на «Ту-154» в Симферополь.
        Абонент крякнул.
        - Ммм, ну ладно, мы это, мы разберемся. Вы приезжайте в воскресенье прямо на аэродром. Поговорите с инструктором, познакомитесь с аппаратом и на месте решите - нужно вам это или нет. Меня зовут Павел Александрович.
        Он продиктовал адрес и объяснил, как добраться.
        В воскресенье погода наладилась. Днем я мчалась по Мурманскому шоссе и боялась вопросов, которые будут мне задавать, и слов, в которых искусно прячется истина, и особенно навязчивой просьбы «рассказать немного о себе».
        А вопросов особых не было. В поселке за магазином я свернула на разбитую грунтовую дорогу, миновав редкий лес, выехала к полю. За перелеском безошибочно угадывался аэродром - в небе, поблескивая белоснежными боками, кружили крохотные самолеты. Я припарковалась у огромного бетонного ангара напротив деревянного домика с надписью
«летный клуб». Насчитала еще пять машин на стоянке. На краю поля, у гаражей толпились люди вокруг незнакомых металлических конструкций. «Дельтапланы», - догадалась я, с интересом рассматривая аппараты. Они были похожи на коляски от мотоцикла на трех больших колесах. К высокой мачте крепилось подвижное, как огромный воздушный змей, крыло. Из дома вышел старичок. Я решила - сторож. Оказалось - директор клуба - Павел Александрович, седой, легкий, скрипучий, будто вырезанный из сухой осины. Такой хороший царь из сказки, и немного самодур, как водится за царями. Он не сразу вспомнил о моем звонке, пожевал губами:
        - Что ж, раз приехали, это хорошо. Идемте, аппарат покажу. С ребятами познакомлю.
        Мы подошли к ближайшему. Он вкратце ознакомил меня с устройством летательного аппарата, попутно представляя подходившим летчикам: «Вот. Девушка. Марина. Учиться хочет. Опытная. В детстве летала на „Ту-154"». Инструкторы и курсанты с обветренными загорелыми лицами усмехались в ответ. Они с интересом рассматривали меня. Я в шелковом финском сарафане, в босоножках на каблуках и пляжной сумочкой наперевес, невозмутимо и с достоинством поправляла бусы на шее, вежливо кивала новым знакомым. Менее всего я походила на курсанта летного клуба. И все же я оробела от такого внимания к себе, с опаской поглядывая на дельтаплан: вот эта каракатица поднимет меня в небо? Ни пола, ни крыши, взяться толком не за что: я же выпаду, не взлетев.
        - Вы присматривайтесь пока, подберем вам свободного инструктора и полетаете сегодня для пробы. Может быть, вам и не понравится, - проскрипел Павел Александрович.
        Уезжая из дома, я прихватила полотенце на тот случай, если получится искупнуться по дороге. Я расстелила его на траве, неподалеку от домика и села загорать.
        Неожиданно краем глаза я уловила фигуру, решительно направлявшуюся ко мне. Коротко стриженная, беленькая, как облетевший одуванчик, девушка, которую я сначала приняла за юношу, широко шагала, разгребая воздух руками. Так, должно быть, несли в штаб депеши о неожиданном наступлении неприятеля. У нее определенно было ко мне какое-то дело.
        Она подошла и плюхнулась рядом на свободный край полотенца.
        - Не помешаю? Я - Саша, - буркнула она, возясь с плеером на груди.
        - Нет, нет, конечно, не помешаете. Меня зовут Марина.
        - К нам приехали покататься? - поинтересовалась она.
        Я тяжело вздохнула.
        - Вроде того.
        - Ага. Слышала на эскапе, - рассеянно отозвалась она.
        Саша закрыла глаза, опрокинулась на спину и надела наушники, видимо, обозначая конец беседы. А мне хотелось расспросить у нее, чем она здесь занимается? И что за оранжевый сачок развивается на палке у края поля? Правильно ли я поняла, что та заасфальтированная дорога и есть взлетно-посадочная полоса? И зачем свирепый на вид мужчина с завидной периодичностью выбегает из гаража, как ошпаренный из бани, прилагая невероятные физические усилия, поднимает вверх балку с закрепленным на конце флажком?
        Самолеты с шумом приближались, поочередно пробегали по полосе и взмывали в небо. На площадке перед домиком летчики в комбинезонах и камуфлированной форме собирали крыло небольшого самолета, перебрасываясь фразами, смысл которых оставался для меня непостижим. У железных бочек спал рыжий пес.
        Мама дорогая, куда я попала? Я рассмеялась. Девушка порывисто поднялась на локте и посмотрела на меня. У нее были большие, удивительной, небесной голубизны глаза. Возможно, мой смех показался ей неуместным.
        - Ну, это ветер? - с жаром спросила она, пристально смотря в глаза, словно от моего ответа зависит ее будущее. - Родионов полетел, а мне нельзя - сильный боковой ветер. А что, я в СМУ 1не летала?
        Я не нашлась, что ей ответить. Она приняла молчание как знак одобрения.
        - И я говорю, обычный боковик, - она передернула плечами, - а теперь штаны просиживай.
        Саша закурила, приблатненно удерживая сигарету в кулаке, и сокрушенно добавила:
        - А все потому что баба. Место бабы где? У плиты. А небо и ветер - это для мужиков.
        СМУ - сложные метеоусловия.
        Она провела рукой ото лба к затылку, приглаживая непослушный ежик волос. Меня внезапно пронзило: ее жест, ее острые, обгорелые плечи, это неохватное небо над полем, этот запах скошенной травы, шум приближающихся моторов - все это было таким знакомым и когда-то утраченным. По спине пробежали мурашки. Я закрыла глаза и обхватила колени руками. По-прежнему жгло солнце, в небе кружили самолеты, безмолвствовала Саша. Я втайне радовалась - здесь про меня ничего не знают, не спрашивают: будто и забыли. Вдруг Саша дернула меня за плечо:
        - Смотри, вон твой пилот-инструктор идет.
        Я вздрогнула и повернулась резко всем корпусом, словно окликнули. От ангара шел большой человек в синем комбинезоне со светоотражателями, в белом подшлемнике, похожем на детский чепчик. Шлем держал в руке. И улыбался. Как Гагарин. С ним еще двое. Они смеялись над чем-то. Я ничего не слышала и толком не разглядела. Я видела только его, поднялась и шагнула ему навстречу.
        - Привет. Ты летать умеешь?
        Я отрицательно мотнула головой - от волнения и жары пересохло в горле.
        - И яне умею, - рассмеялся он, - как же мы полетим?
        - Не знаю, - выдавила я.
        - И я не знаю, - развел руками инструктор.
        - Опять твои шутки. Хватит дурку ломать, - вступилась Саша, - не пугай девушку.
        - Санек, не шуми. Так, - он обратился ко мне, придирчиво осматривая с головы до ног, - если не боишься и к вылету готова, - бирюльки все снимаем с шеи и с рук, вынимаем все из карманов и идем отмечаться в домик. Летим на «Яке», Серафиму я предупредил. Паспорт есть?
        - Нет, не взяла. Права подойдут?
        - Вполне. Иди.
        - А зачем нужен документ? - спросила я.
        - Возьмешь с собой, чтобы в случае чего тело можно было опознать, - безмятежно отозвалась Саша. У меня не хватило духу заподозрить ее в злом умысле - лицо излучало прямо-таки ангельское простодушие и доброжелательность. Желания разыграть новичка я не разглядела.
        - Заманчивая перспектива, - только пробормотала я.
        Летчики делились с Сашей новостями, пока я укладывала полотенце в сумку, слышала, как кто-то сказал: «Странно, говорили, мужик... Куда Саныч пропал? Ищу его, ищу». Саша ответила, что не видела его, и вообще ей нет дела до Саныча, потому что полетов у нее сегодня не будет, и снова пожаловалась на ветер, упомянув Родионова.
«Да я бы тоже сидел сегодня, если бы не покатушники», - ответил мой летчик.
        В домике мне дали бумажку, в которую я вписала свои данные и расплатилась за полет, радуясь, что не забыла взять с собой кошелек. Полет, надо сказать, был не из дешевых. Пожилая дама протянула мне журнал, попросила расписаться в двух местах и участливо спросила: «С Леденевым полетите? И не страшно?» «Какая красивая у него фамилия», - подумала я и ответила:
        - Разве может быть страшно с летчиком Леденевым?
        Дама просияла золотым ртом.
        - Он у нас опытный. Орел.
        - Орел, конечно, - за спиной вырос Леденев, - потому что лучшие друзья девушек кто? Правильно, Серафима Петровна, летчики! Ну что, готова? Не боишься?
        Я насторожилась: неспроста все так настойчиво спрашивают, но из глупого упрямства ответила:
        - Я ничего не боюсь.
        - Ну, вот и хорошо.
        Нас провожала Саша. Она восторженно пожирала глазами летчика, меня и самолет
«Як-52», возможно, потому, что скоро мы очутимся в небе, которое она так любила, а ей придется «просиживать штаны на земле».
        Я осторожно спросила Сашу:
        - А когда я на дельтаплане полечу?
        - На тряпколете что ли? - пренебрежительно фыркнула она. - Когда ветер утихнет.
        Самолет походил на цельную отлитую пулю. Я так и видела, как он, выпущенный из ствола аэродрома, прорывая редкие облака, устремится ввысь. И тут мне стало действительно страшно.
        - А пилотаж будет? - спросила меня Саша.
        - Не знаю, - пожала плечами я.
        - Все будет, как Саныч попросил, - ответил Леденев, помогая мне забраться на крыло и усаживая во вторую кабину. - Девушка у нас бесстрашная.
        А у бесстрашной девушки мелко дрожали колени под сарафаном, когда летчик затягивал на груди и ногах широкие ремни. Однако я не совсем поняла, почему неизвестный Саныч попросил за меня, когда я ясно выразилась, что приехала учиться летать на дельтаплане, и ни разу не упомянула про самолет. Волнение помешало расспросить об этом подробнее, и я решила для себя, что каждого поступающего курсанта, таким образом, знакомят с небом. Присутствие духа окончательно покинуло меня, когда Леденев сказал:
        - Теперь будь внимательна. Если пилот попросит тебя покинуть воздушное судно, тебе необходимо будет потянуть за эту скобу - ремни с легкостью отстегнутся, сдвинуть фонарь и выпрыгнуть с парашютом. Потренируйся открывать. Видишь эти шпингалеты? Их следует только поднять и без усилия отодвинуть створку назад.
        Я в точности повторила его указания и робко поинтересовалась:
        - А где же мой парашют? Его же надо надеть.
        - Ты сидишь на нем, - возмущенный бестолковым вопросом, ответил летчик. Он надел мне на голову наушники. Показал переговорное устройство: - Нажимаешь на кнопку - говоришь, отпускаешь кнопку - слышишь меня. Попробуй повторить.
        - Думаю, с этим я справлюсь.
        - Во время полета ничего не трогай на приборной доске, ничего не касайся. Ноги поставь на пол, а не на педали. Ручка управления будет сама собой двигаться - ее тоже не трогай.
        Он тщательно выговаривал каждое слово, он был собран и сосредоточен, и не осталось ничего от того веселого, улыбчивого человека, каким я повстречала его на аэродроме четверть часа назад. Я смотрела на него во все глаза, пытаясь запомнить лицо мужчины, от действий и решений которого будет зависеть моя жизнь. А ею, как неожиданно выяснилось, я дорожила. Русые волосы, широкий открытый лоб, нос с небольшой горбинкой и серые, чуть раскосые глаза, мягкий изгиб тонких губ. Мне показалось, он тоже изучает меня, цепко осматривая каждую мелочь. Как-никак он видел меня первый раз, а вдруг шальная девка какая-то, начнет бузить в небе. На крыло забралась Саша и протянула мне полиэтиленовый пакет:
        - Возьми. Пригодится.
        Дав себе слово ничему не удивляться и не задавать больше глупых вопросов, я молча взяла пакет и сунула под правую ногу. Я едва могла пошевелиться - ремни намертво удерживали меня в кресле. Саша переживала, казалось, больше меня:
        - Вот увидишь - тебе понравится, - подбадривала она. Я только усмехнулась, припомнив, как Ольга в свое время расхваливала знакомства в Интернете. А чем дело кончилось?
        - Так, Саша, посмотри там магнето и кран шасси, - скомандовал Леденев.
        Саша нырнула в мою кабину. Она осмотрела приборы и бойко доложила:
        - Все в порядке. Магнето - сумма, кран шасси в нейтральном положении.
        - А теперь просьба провожающим покинуть судно, - крикнул Леденев из своей кабины.
        Саша спрыгнула с крыла и отбежала на необходимое расстояние. Я заметила - она, маленькая и хрупкая, как колибри, присела в траве.
        Зашипела радиосвязь. Триста семьдесят девятый отчитался по связи и через трескучую паузу получил разрешение.
        - От винта, - крикнул летчик.
        Зашумел мотор, и через несколько минут самолет дернулся, вырулил на взлетно-посадочную полосу и замер, а через некоторое время не спеша покатился, переваливаясь на ухабах разбитой полосы.
        - Вот так покатаемся и вернемся, - сказал летчик по связи.

«Хорошо бы», - подумала я.
        Мне захотелось пошутить, что в авиаперелетах меня больше всего пленяют горячие обеды и красное вино, которое разносят стюардессы, но промолчала: нельзя отвлекать летчика - вдруг какую-нибудь ручку перепутает, и мои права, упрятанные в левый кармашек, понадобятся.
        Самолет развернулся и замер в начале полосы. Зашипела радиосвязь, и я расслышала, как Леденев получил разрешение на взлет. Мотор взревел, самолет пронесся по полосе и оторвался от земли. Он стремительно набирал высоту. У меня заложило уши. Я рискнула посмотреть вниз. Хвойный лес у поля, такой большой и тенистый внизу, сверху просматривался насквозь, как намечающаяся лысина под редеющими волосами. Лесное озеро оказалось не больше уличной лужи. По узкой ленточке шоссе деловито сновали машины. У игрушечных домиков не было видно людей. Что-то сейчас заботит жителей этих домиков? Должно быть, в какой-нибудь машине сейчас ссорятся или опаздывают на важную встречу. Но тут в небе ты оторван, тебя переполняют сила и гордость, не чувствуя скорости, разгуливаешь среди облаков, и тебе нет дела, что подорожал хлеб или вовремя не перечислили аванс. Словно очутился в новой системе координат, в которой нет места мелочам и обидам. Я начала понимать Сашу, которая так тосковала на земле. Мы забирались выше и выше. Я устроилась удобнее в кресле, насколько позволяли ремни, и крутила головой из стороны в сторону.
        Леденев не забыл обо мне:
        - Как самочувствие? - спросил он. Связь искажала его голос до неузнаваемости.
        - Нормально, - бодро ответила я, чтобы летчик не волновался за меня. Я прониклась искренним восхищением перед человеком, который может управлять этой ревущей махиной.
        Длинная ручка, торчащая из пола, дублировала такую же в командирской кабине и без моего участия ходила ходуном. Чтобы избежать столкновения с ней, мне приходилось максимально разводить колени. Самолет лег на левое крыло и прочертил в небе полукруг. Мне вдруг захотелось смеяться, просто так, без повода, или запеть, и если бы не ремни, я бы приплясывала на месте. Мне хотелось раскрыть окно и помахать рукой пролетающим внизу птицам или ухватить белый клок облака. Я словно опьянела, но ни за что не решилась бы рассказать об этом летчику. Что он обо мне подумает? Может быть, существует негласный кодекс поведения пассажиров, который я нарушу по незнанию смехом или пением. Я летела и улыбалась солнцу и облакам, не догадываясь, что ждет меня впереди. Снова зашипела связь, и Леденев отчитался, что находится в зоне. Я огляделась по сторонам, пытаясь выяснить, как выглядит зона. Ничего примечательного не обнаружила - небо как небо: слепящее солнце, бездонная синь, а внизу земля в дымке, как японский садик, разбита на аккуратные квадратики.
        - Ну что, готова? - спросил он меня.
        - Всегда готова, - ответила я.
        - Тогда начинаем!
        Мотор заглох, самолет замер, словно кто-то дернул стоп-кран. Маленькое облако у крыла - вот последнее, что я запомнила... Что вытворял самолет несколько минут подряд, мне было неизвестно. Он стремительно обрушился вниз, затем, бешено взревев, ринулся ввысь, потом валился набок и кружился. В какой-то миг я посмотрела в окно и обнаружила, что за окном земля, а небо где-то внизу. Такой кошмар мне даже присниться не мог - меня сперва тянуло вниз, потом с тем же остервенением вверх, так что я вжала голову в плечи, чтобы ее не оторвало. Меня трясло, вертело и кидало из стороны в сторону, как поросенка в мешке. А временами казалось, что я очутилась в утробе гигантского морского котика, который долгое время прозябал на суше и, добравшись, наконец-то до воды, кувыркался на славу. Я сидела, вжавшись в кресло, и терпеливо ждала, когда же это кончится. Во время непродолжительных перерывов между фигурами меня начало подташнивать. Вот когда выяснилось, для чего Саша протянула мне полиэтиленовый мешок перед вылетом. Я боролась до последнего, я вытирала мокрые ладони о сарафан, старалась глубже дышать, чтобы
пересилить слабость, которая мною овладела. Я не могла опозориться перед летчиком и пожаловаться на плохое самочувствие. Голова сама собой клонилась, так что даже глаз было не поднять и не посмотреть на летчика в первой кабине.
«Бедный Леденев, - слабо соображала я, - если мне так тяжело просто сидеть в кабине, каково же ему управлять этим взбесившимся металлом?» Я с усилием дотянула руку до кнопки связи и сказала первое, что пришло на ум:
        - Может, домой поедем, а? - Я старалась придать голосу бодрости, а получилось жалобно и заискивающе.
        - Понял, - только и ответил он.
        Безумство прекратилось как по волшебству. Засияло солнце. Появились облака, и забрезжила земля под нами. Мы возвращались к аэродрому тем же маршрутом, над шоссе и поселком. Я сидела обессиленная и опустошенная, словно возвращалась с линии фронта в тыл после продолжительных боев, и мечтала лететь так много часов и ни о чем не думать. Леденев вел переговоры по связи, докладывался, получал разрешение на посадку. Самолет мягко приземлился на полосу и свернул на стоянку. Странно, но ничего не изменилось: тот же пес спал у бочек, у домика курили те же летчики, Саша размахивала руками, вступив, видимо, в ожесточенный спор с невысоким усатым мужчиной. Он сплел руки за спиной, по его лицу блуждала улыбка. На нас никто не обращал внимания. Нелепо было ожидать перемен: я взглянула на часы и с удивлением обнаружила: мы отсутствовали не больше двадцати минут. Самолет остановился, мотор затих. Я сдвинула фонарь и с грустью осознала, как бесприютно возвращаться на землю, на которой тебя никто не ждет.
        Леденев спрыгнул на крыло.
        - Что скажешь? Как впечатления?
        Я не могла его разочаровать, пересказывая весь ужас, который пережила. Он ожидал восторга. И я воскликнула искренне и по возможности правдиво:
        - Такого со мной еще никогда не было!
        - Подробнее. Что запомнила? Что увидела? - дотошно расспрашивал он и внимательно смотрел в глаза.
        - А вас как зовут? - спросила я.
        - Почему вас? Не такой уж я и старый. Зовут меня Андрей, - улыбнулся он.
        - А меня Марина.
        - Я знаю, ты говорила. Слушай, ты какая-то бледная. Сходи в дом, чаю попей, съешь чего-нибудь. После полетов всегда есть хочется.
        Он склонился надо мной, отстегивая ремни. Я слышала запах его волос, чувствовала его прикосновения, а сердце гулко отсчитывало первые минуты моей любви. Я уже знала наверняка, что все в нем дорого мне, дорого и знакомо. С влюбленной дальнозоркостью я безошибочно определила, что из нас двоих я всегда буду ведомой, а он ведущим, я буду любить, а он позволит себя любить, я стану отдавать, а он - благосклонно принимать. Мне хотелось сказать ему, что у меня нет выбора, что я согласна на все, потому что слишком долго его ждала. Андрей подал мне руку. Я выбралась из кабины, спрыгнула на землю и на ослабевших ногах поплелась к домику.
        В доме было прохладно. Большой стенд с фотографиями летчиков, самолетов, какими-то схемами и внутриклубными объявлениями, висел прямо при входе, в небольшой прихожей, за ней следовали кухня и две жилые комнаты. Крутая деревянная лестница без перил из кухни вела на второй этаж. В комнате над журналами склонилась Серафима Петровна. Под потолком был закреплен огромный винт, на стенах развешены карты города и области, схемы маршрутов. Время от времени Серафима выбегала на тесную кухоньку и что-то помешивала в большой кастрюле на электрической плитке. Близилось время обеда. Я глянула в зеркало - вид у меня был жалкий: лицо бледное, осунувшееся, темные полусферы под глазами, растрепанные волосы. Серафима Петровна расспрашивала про полет, пока заваривала чай, и участливо вздыхала. Я отвечала через силу - немного кружилась голова. Она поставила передо мной кружку: «Выпей, Мариша, я покрепче сделала». Маленькими глотками я отпивала горький чай, чувствуя, как силы медленно возвращаются в мое тело, словно дождевая вода в пересохшее русло ручья, и с интересом осматривалась по сторонам: таким необычным
оказался мир, в который случайно попала.
        Вошел Павел Александрович. Увидев меня, он отступил на пару шагов назад и всплеснул руками:
        - И-и-их! Лапочка моя, как же тебя угораздило? Ай-ай, подумать только, - на лбу испуганно сошлись разметанные бровки.
        - А что случилось? - Я поднялась со стула и снова присела. Я не знала, как себя вести, и оглянулась на Серафиму Петровну, ожидая поддержки. Судя по всему, она была удивлена не меньше моего.
        - Что же это такое? Как же это называется? - причитал старичок, морщась, как от зубной боли. - Оставил девочку на пару минут, и тут же увели.
        Он обращался к Серафиме Петровне:
        - Я же, главное, отлучился в поселок буквально на полчаса за продуктами. Орлов уезжал, ну и меня захватил.
        - Паша, да что случилось-то?
        Серафима Петровна - его жена, - догадалась я. Было в них едва уловимое сходство, которое накладывает многолетний брак.
        - Леденев тут как тут, понимаешь, цап мою лапочку и улетел, - причитал старичок. - Я ему русским языком объяснил - покатушник тебя дожидается. Он до сих пор в машине сидит. Ну, я ему покажу. Лапочка, тебя же никто даже не предупредил, что ты на самолете полетишь. А если бы тебе стало плохо?
        - Да ничего страшного, мне понравилось, - я попыталась успокоить его. - Решила, что всех новичков сначала на самолете катают, для ознакомления.
        - И заниматься у нас не передумала? - недоверчиво спросил он.
        - Нет.
        - Я ему покажу, суперпилоту, он у меня узнает, где, понимаешь, раки, я его научу, понимаешь, «ознакомлению»... - Он мелко потрясал в воздухе кулачками, словно бил в невидимые колокола.
        У дверей Леденев крутил шлем в руках. В маленьком домике он казался большим и неповоротливым.
        - Саныч, ну прости, виноват, - улыбался он. - Увидел девушку красивую, а ребята говорят: «Она тебя ждет». Как тут устоять? - Он игриво подмигнул, но, спохватившись, делано посерьезнел. - Мне вот только сейчас Бессонов все рассказал. - Андрей кивнул в сторону молодого паренька в спортивном костюме, который вошел следом. Бессонов едва доставал до плеча Леденеву, корчил гримасы - его, казалось, распирало от смеха.
        Я готовилась защищать моего летчика, но старичка словно подменили.
        Он надел очки, взял со стола газету и, разворачивая хрустящие листы, важно произнес, не глядя в сторону Леденеву:
        - Ты вот что. Потом поговорим, Андрей. Иди, там в сером «нисане» тебя ждет Михаил.
        Когда за Леденевым закрылась дверь, он вздохнул, сбросил очки и принялся горячо убеждать собравшихся, что еще покажет ему. Серафима только рукой махнула: «Знаем мы...» - и ушла на кухню.
        - Как он тебя покатал? Здорово? - спросил Павел Александрович, тоскливо оглянувшись на дверь.
        - Да, мне понравилось.
        - Хороший летчик, - с восхищением отозвался он.
        - Хороший, - подтвердила Серафима, внося в комнату исходящую паром кастрюлю.
        Скоро все, кто не был занят в полетах, собрались на обед. В доме стало тесно. Павел Александрович пригласил и меня, но я отказалась и вышла на улицу, надеясь еще раз, хотя бы издали увидеть Андрея, словно мои глаза, уставшие от резкого яркого света, отдыхали в сумраке, завидев его. Он помогал спрыгнуть с крыла грузному пассажиру. Рыжий пес заскулил у двери.
        - Нормана не пускай в дом, - крикнула подошедшая Саша, направилась ко мне, - Серафима Петровна запретила. Крайний раз сосиски спер - всю связку. Ты как полетала?
        - Хорошо.
        - А я уломала Саныча, - она гордо вздернула подбородок, - так что скоро тоже полечу. Ветра нет. Вон, Леденев прилетел на моем «Яке». Ласточка моя, - девушка с нежностью посмотрела в сторону самолета.
        Она подошла ко мне вплотную и принялась скороговоркой излагать такие точные и подробные характеристики конструкции самолета, которых я не заслуживала. От слов фюзеляж, лонжерон и шпангоуты мне становилось не по себе, и я терялась, как всегда, когда открывала капот своей неисправной машины, нашпигованной незнакомыми железками и трубочками. Едва я отступала на шаг, она на шаг приближалась, словно боялась, что какая-нибудь важная деталь ускользнет от моего внимания. Будто этот самолет - ее изобретение, а я - глава комиссии патентной экспертизы, от которого непосредственно зависит будущее ее детища. Она почти приперла меня к стене гаража. Я присела на корточки возле пса, Саша уселась рядом, не сводя с меня жадных горящих глаз.
        - «Як-50» - он для соревнований, а пятьдесят второй создан именно для тренировок. За счет мощного двигателя он может выполнять самые головокружительные фигуры прямого и обратного пилотирования.
        - О! Да, - горячо отозвалась я, совсем недавно испытавшая на себе высокий потенциал двигателя.
        Саша меня не слышала.
        - А с помощью современного пилотажно-на-вигационного оборудования он позволяет обучать полетам в сложных метеоусловиях и по дальним маршрутам, ну... - Саша немного замялась, словно прикидывала, посвящать ли меня во все тайны сразу, - относительно дальним, конечно...
        Я видела краешек аэродрома из-за Сашиного плеча. Ветер стих, и оранжевый сачок безжизненно повис у полосы. Большое алое солнце садилось за лесом, неистово полыхая за верхушками деревьями. Я думала о том, как глупо и самоуверенно порой мы планируем свою жизнь, ставим цели, тратим силы и время на их достижение, а нами неуклюже играет случай. Еще вчера утром я и подумать не могла, что сегодня окажусь в сорока километрах от города на аэродроме и встречу мужчину, и буду счастлива просто видеть, как он идет мне навстречу, как снимает шлем и поправляет лямку на комбинезоне. И буду сидеть, почесывая пса за ухом, прислушиваясь к радости, разливающейся весенним соком по сосудам.
        - Ты не обиделась на меня, что так получилось? - спросил он и присел рядом.
        - Да нет, ну что ты.
        - А я подумал, что ты больше к нам не приедешь. - Он смотрел в глаза внимательно и открыто, как Саша.
        - Почему же, обязательно приеду.
        - Но у тебя такой вид сердитый был, когда ты выбиралась из самолета. Я даже испугался.
        - Я... нет... почему?
        Я хотела добавить еще что-то, объяснить, что вовсе не рассердилась, и не была сердитая, как раз наоборот, но на крыльцо вышла Серафима и укоризненно покачала головой:
        - Андрюша, ну стынет же все, иди скорее.
        - Лечу, Серафимушка, - пропел он.
        А я словно проснулась в чужом доме, оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, где нахожусь.
        Я еще не знала, что так будет всегда: он сам и разговор с ним будет захватывать меня целиком - его слова, жесты я буду ловить и не видеть ничего вокруг.
        Пес дернулся к двери, так что Саша едва успела удержать его за ошейник.
        - Леденева здесь все любят, как я, видно, - пробормотала я в надежде скрыть смущение.
        - Да, - неохотно ответила Саша. Будь у Леденева элероны, шпангоуты и фюзеляж, думаю, он интересовал бы ее куда больше, а так она бросила: - Старик в нем души не чает, - и ушла в домик.
        Я не стала удерживать ее и расспрашивать о Леденеве, побоявшись обнаружить повышенный интерес. «Со временем сама все узнаю - решила я. - Даже если он женат, я же смогу видеть его».
        Я тогда и не подумала, что в наших мечтах мы, порой, готовы довольствоваться малым, а, едва получив, тут же замахиваемся на большее. Нам всегда мало. В бессмысленном, изнурительном забеге от одного желания к другому мы проводим жизнь, не успевая и не желая насладиться тем, что имеем.
        День потянулся к вечеру. На дельтаплане я не полетала - все засобирались домой. Но ничуть не расстроилась. Саныч познакомил меня с инструктором Геной - молчаливым блондином, лет тридцати. Мы условились начать занятия на следующих выходных. О занятиях договаривалась я. Гена только кивал в ответ. Краем глаза я несколько раз видела Андрея. Летчики разбирали дельтапланы, загоняли самолеты в ангары. Я уже со всеми попрощалась и направилась к машине, когда меня нагнал Андрей. Он успел переодеться, был в джинсах и белой футболке, в руках держал спортивную сумку.
        - Ты в город? Подбросишь? Моя машина на СТО, сегодня я безлошадный, - сказал он.
        - Садись, но пилотаж не обещаю.
        - Блинчиком полетим? Ладно - подходит, - с улыбкой ответил он.
        Мы слушали музыку всю дорогу, перебрасывались изредка незначащими фразами. Порой он монотонно, без выражения, как диктор новостной программы, руководил, а я на удивление легко подчинялась. Он был инструктором до мозга костей. Я развлекала себя, представляя, как он, попав в пчелиный улей, станет методично инструктировать пчел перед утренним вылетом и сбором меда.
        - Впереди сужение дороги. Перестройся в левый ряд, - говорил он.
        Или:
        - На этом участке ограничение скорости. А за поворотом всегда гибдоны стоят. Не гони. Пропусти «хонду» вперед. Видишь, она мечется из ряда в ряд, как блоха на сковородке. У тебя никакой осмотрительности, как я погляжу. Это плохо, - вздыхал он, - очень плохо.
        Я остановила машину возле метро и с грустью подумала о неизбежном расставании. Мне в голову не приходило, что будет так тяжело его отпустить.
        - А ты почему пришла учиться в клуб? - неожиданно спросил он.
        - Объявление увидела. Захотелось летать.
        - Объявление, - усмехнулся он. - Ты же даже не знаешь, как это сложно. Это не порхание птички, а работа. Порой нудная. Собирать крыло, разбирать. Погода нелетная, да мало ли.
        Казалось, он сердится.
        - Я об этом как-то не подумала, - растерянно пробормотала я. - Просто... ну... просто захотелось.
        - Просто захотелось, - передразнил он. - Знаешь, дорогая, так дела не делаются. Сколько таких, как ты, уже приходило. Мы тратили свои силы и время, а они потом пропадали.
        Он замолчал.

«Выгляжу полной дурой. Не рассказывать же ему всю свою жизнь», - с отчаянием подумала я.
        - Может, тебя до дома довезти? - предложила я. - Ночи белые, пробок нет, и я никуда не спешу.
        - Ты не обижайся, - просто ответил он и улыбнулся, - я бываю страшным занудой. И никого не слушай - делай то, что тебе нравится. Хочешь летать - летай. Я тебе книг привезу в следующий раз, начинай учиться. Если ты не спешишь, поехали, поставишь машину, а потом пойдем и посидим где-нибудь.
        По дороге разговор не клеился. Мы оба ощущали возникшую неловкость. Я заскочила домой и наспех переоделась в спортивный костюм. К вечеру похолодало, я озябла в легком сарафане, так что пришлось включать печку в машине. Перед выходом из дома я выглянула в окно, чтобы убедиться - это не сон, и Андрей стоит возле моей машины, ожидая меня. Я захватила для него папину летнюю куртку. Он, наверное, уже замерз. Я бежала по лестнице и не узнавала себя: не подкрасилась, не нарядилась и даже не глянула в зеркало перед выходом.
        Мы надрались в соседнем кафе так, что содержание разговора о легкой и сверхлегкой авиации начисто стерлось у меня из памяти. Я помню, как решительно поднялась и сообщила, что ночевать мы пойдем ко мне. Он молча кивнул. Я не заметила, чтобы он опьянел. Мы шли домой, обнявшись, как давнишние собутыльники. Андрей поддерживал меня, когда я спотыкалась, и неуклонно руководил:
        - Впереди лужа. Обходим по газону.
        На меня напала икота. Он выпустил меня из объятий и отстучал на моей спине начало джазовой пьесы, пока я не застонала от боли.
        - Давай постоим. Покурим еще, - попросил он.
        - Давай, - согласилась я, непослушными руками выуживая из сумки пачку сигарет.
        И тут я запросто рассказала ему об Интернете, о своих встречах, о неудачных поисках жениха. Не знаю, что на меня нашло. Он внимательно слушал, на лицо набежала тень:
        - Так-так, - произнес он тоном, не сулящим ничего хорошего. - И тебе никто не понравился?
        Ты ведь даже не узнала никого ближе! Как можно судить о человеке по переписке, фотографии и одной-двум встречам? Иногда люди, которых знаешь много лет, открываются для тебя с такой неожиданной стороны. Выясняется, что ты их совсем не знал.
        - Я... Я как-то не задумывалась.
        - Не задумывалась, не знала, просто захотелось, - он ловко передразнивал мои интонации, - странная ты девушка. Очень странная. Как-то необдуманно живешь. По-моему, ты сама не знаешь, чего хочешь. Но, тем не менее, берешься судить людей - глупые они у тебя, смешные, косноязычные, женам изменяют. А ты само совершенство? И не делала ошибок в жизни?
        Он был прав, он был тысячу раз прав. Он говорил то, что я знала, но не желала облечь в столь непривлекательную словесную форму. Я не видела никого, кроме себя, и не пыталась рассмотреть. Шиномонтажник - люмпен, менеджер - корпоративный зомби, владелец сети ресторанов - бездушный барыга. Андрей был прав тысячу раз, но это уже не интересовало меня, больше всего я боялась, что Андрей поступит так же со мной - разочаруется с первой встречи.

«Он сейчас уйдет, - внезапно испугалась я. - Уйдет, а я останусь одна. Пьяная и несчастная».
        - Обещаю исправиться. Я всесторонне обдумаю. Приму к сведению. Обязательно. Пошли скорей домой. Здесь холодно, - умоляюще проговорила я.
        Андрей улыбнулся, кивнул и взял меня за руку.
        Он прошел в мою комнату, опускаясь на стул, пробормотал: «Три семь девять на прямой, разрешите посадку». Я залезла под холодный душ, чтобы хоть немного протрезветь, а когда вернулась, он уже спал на боку, укрыв голову подушкой. Я осторожно убрала подушку и присела в кресле у окна. Как в самолете, я видела только его затылок и почувствовала ту же уверенность, что в небе. И надежность: он рядом, а значит, мне ничего не грозит. Жизнь моя, бестолковая и пустая, обретала смысл: любить, ждать, отдавать, без надежды на взаимность, без жалоб и упреков.
        Сон, невесомый и беспечный, как в облако сахарной ваты, окутал меня. Я очнулась в той же позе, правая нога затекла. Он лежал на спине и едва слышно дышал.
        Я на цыпочках подошла к кровати, склонилась над ним и поцеловала его шею, плечи, осторожно, словно собирала с них капли дождя, и жадно вдыхала его запах. Мои руки скользили по коже, по мягким волосам на груди, по широкому лбу. Готовая целовать его до утра, я мечтала, чтобы он не проснулся. Я сняла халат и откинула одеяло. Андрей открыл глаза и долго смотрел на меня, не мигая. Я замерла от неожиданности. Молча он опрокинул меня на спину и лег поверх, так просто, словно проделывал это со мной много раз. Я сгорала от нетерпения. Андрей, казалось, никуда не спешил. Он отвечал на мои поцелуи, вглядывался в мое лицо, словно смотрел сквозь меня, и шептал что-то неразборчивое. Я узнавала его с каждым движением: он был сильным и надежным, нежным и требовательным, недоверчивым и... кажется...
        В какой-то миг у меня не осталось сомнений, что он был несчастлив, и я спешила поделиться своим счастьем, всем, чем обладала. Я пустила его внутрь со вздохом облегчения, крепко обхватив его плечи.
        Мне снилось или так было? Мы качались на белых барашках простыни, а молочный свет белой ночи нерешительно застыл в окнах. Мне было не насытиться, так долго я ждала мужчину, который распорет мою жизнь на две неравные части - до него и после. И прошло немало времени, пока мы кончили вместе, словно взялись одновременно за оголенный провод. Я слушала пульсирующую внутри меня забытую мелодию, ощущала каждый изгиб набухших вен, шумное, прерывистое дыхание и участившийся стук сердца.
        - Я так тебя ждала, Андрей. Слышишь? - прошептала я и прижалась к нему сильней, зная наверняка, что потеряю его. Так жизнь знает смерть. Так дню известна грядущая ночь, а свету - тьма. И мне захотелось крикнуть: «Замри. Не уходи. Счастье мое в тебе».
        Он уснул. Прямо на мне. Я едва сумела выбраться, укрыла его одеялом и ушла спать в соседнюю комнату, потому что не могла остаться. Переполненная и утомленная счастьем, я захотела остаться одна, а утром проснуться в пустой постели, словно я первая и единственная женщина на земле, и открыть дверь, чтобы снова повстречать его... Боже! Как глупо! Как все влюбленные глупы!
        Поначалу мне было стыдно вспоминать то утро, потом смешно, а с течением времени осталась только грусть оттого, что оно прошло и больше не повторится. И я никогда не стану такой счастливой и несчастной одновременно, не буду так остро переживать потерю, и во мне станет больше рассудка, разума и расчета.
        Я тогда проснулась в одно мгновение. Вскочила, не чувствуя ни сонливости, ни слабости. Солнце уже осветило комнату. Непривычную тишину нарушал шум редких машин за окном. Когда их шорох затихал, казалось, что я слышу взволнованное биение своего сердца, и каждая клеточка во мне заполнена до краев теплом и радостью.
        Любовь - это труд, это работа. А если работа новая, то первое время нас переполняет искреннее желание зарекомендовать себя с наилучшей стороны: мы исполнительны, старательны, не опаздываем и берем сверхурочные. До поры мы в точности соответствуем нашему резюме. Так и мне с первыми лучами солнца захотелось что-то сделать.

«Завтрак, - решила я. - Надо Андрею приготовить завтрак - быстро и вкусно!» Накинув халат, я кинулась к книжному шкафу и выудила новую книгу «Деликатесы за тридцать минут», которую маме навязали торговые агенты на улице. Я открыла на первой попавшейся странице: «Мясной салат по-тайски». Автор заверял, что в этом салате кусочки нежирной говядины и разнообразные свежие овощи прекрасно сочетаются с ароматным восточным соусом из лимонного сорго...
        Стоп! Сорго? На первом же рецепте я споткнулась о недостающий ингредиент. Выяснилось, что ими нашпигована книга, как брюхо рождественского гуся яблоками.
«Поймать бы этого торгового агента, - злорадно думала я. - Потолковать с ним по душам и заставить приготовить хоть одно блюдо из этой книги».
        Надежда на завтрак, необычный и вкусный, таяла с каждой страницей. «Яйца, запеченные с крабами» - не подходит. Где, скажите на милость, я отыщу крабы для любимого летчика в полседьмого утра? Или черные бобы и восемь листьев шалфея для овощей под соусом? Та же участь постигла «Салат из риса с фенхелем», «Салат из креветок с дыней и авокадо», «Грибное ассорти с бренди», «Поленту с копченым сыром», «Соте из брюссельской капусты», «Баклажаны по-пармски». «Жареный удильщик с пюре из зеленого горошка» окончательно подкосил веру в успех начинания. Правда жизни была такова, что я не запаслась ни креветками, ни дыней, ни фенхелем, не приобрела заблаговременно бренди и копченый сыр. И до сегодняшнего дня считала, что удильщик - это рыбак, тогда как фото повествовало о рыбе достаточно внушительных размеров. Уныние одолевало меня, когда я читала: «Поджарьте удильщика до румяной корочки с двух сторон...»
        Знала ли я, что именно сегодня в моей комнате проснется любимый мужчина, которому я захочу сдаться без осады со всеми салатами, креветками, удильщиками и изумрудными ризотто?
        Мой выбор пал на бутерброды с яблоками и сыром. Простота приготовления и доступность ингредиентов подкупили. Познания о вкусах летчиков у меня были ничтожны - Серафима на аэродроме готовила им пельмени. Как знать, вполне возможно, они без ума от грибного ассорти с бренди, а к бутербродам с яблоком и сыром питают профессиональную неприязнь. Мне, однако, выбирать не приходилось. Я пошла на хитрость и цельнозерновой хлеб заменила на ржаной, сыр чеддер - на российский, а листики имбиря - на укроп. Включила духовку и, уложив на противень бутерброды, отправилась в ванну. Подкрасилась. Уложила волосы. Переоделась. Вымыла плиту. Подмела пол.
        Я лихорадочно подыскивала себе занятия, намеренно откладывая встречу с Андреем. Итак, что я ему скажу? «Доброе утро, Андрюша?» Не годится. «Любимый, вставай, тебя ждет завтрак». День знакомы, и уже любимый? Тоже не подходит. А если дожидаться, пока он проснется сам, так завтрак остынет.
        На самом деле, я боялась, что утром он покажется совсем не таким, как вчера. Знаете, как бывает в магазине с отложенной вещью: ты возвращаешься с деньгами, снова берешь ее и обнаруживаешь то, что в горячке не заметил, - вот шов разошелся, и цвет не совсем удачный, и рукав короток? Я попросту боялась разочароваться. Может быть, влюбилась просто потому, что ждала любовь, нуждалась в ней, - размышляла я, - или потому, что встретила его не в Интернете, а сначала побывала в его самолете, в его небе, а не на его страничке. Словно попробовала свежие овощи после замороженных. Я увидела его настоящего, живого, а не таким, каким бы он хотел себя изобразить. Таймер духовки требовательно напомнил о бутербродах. Забыв о сомнениях, я вскочила, понеслась в свою комнату, распахивая дверь, выпалила:
«Андрей, завтрак! Вставай!» и замерла на пороге...
        Если бы ранним утром в моем кресле оказался президент Российской Федерации и произнес бы вкрадчивым голосом, мелко барабаня пальцами по подлокотнику: «Полно вам, Марина Владимировна, право, стоит ли так шуметь? Проходите, присаживайтесь. Что там ваш завтрак, я тут размышляю о будущем России, готовлю важное, я бы сказал, судьбоносное решение. Захотелось поделиться с вами и выслушать ваше мнение на этот счет». Так вот, если бы это произошло, то клянусь осенней коллекцией нашей фирмы, я была бы удивлена этим в меньшей степени, чем тем, что застала в своей комнате.
        Его не было. Комната пустовала, по-видимому, давно: постельное белье аккуратной стопочкой покоилось на кресле. Диван, который не складывали со дня покупки, сложен и укрыт покрывалом. Моя одежда повешена на плечики. Разбросанные на столе книги оказались на полке.
        Я присела у двери на пол. Мыслей не стало. Голова, как картонная коробка из-под телевизора, не обременяла себя рассуждениями. Спустя некоторое время запах, едкий запах вывел меня из оцепенения. Я медленно вернулась на кухню и выключила духовку, внутри которой тлел обугленный завтрак, открыла окно. Из крана капала вода.
        Я бесцельно прошлась по квартире: зашла в ванную, заглянула в кладовку, потопталась в прихожей.
        Что делает глупая влюбленная женщина, когда у нее вопросов больше, чем ответов, или проблем больше, чем путей их решения? Она звонит подругам.
        - Оля, не разбудила?
        - Нет, - задыхаясь, ответила подруга, - бегу на утренний фитнесс. По дешевке перепало. А ты разве не на даче?
        - Я дома. Так ты зайдешь?
        - Могу вечером.
        - Нет, ты мне нужна как можно раньше.
        - Тогда сразу после тренировки. Что-то случилось?
        - Случилось.
        Наташа собиралась вести Ингу в садик. В трубке было слышно, как поет приемник, звенит посуда и хнычет сонная Инга.
        - Я приду, - ответила Наташа. - Отпусти кота. Я кому сказала? И доешь кашу. Отведу ее в садик и сразу... Сок возьми... И сразу приеду к тебе.
        Света, как ни странно, не спала - просто не ложилась еще. Я рассказала ей про Андрея и пожалела об этом, едва она произнесла:
        - Все понятно! Как говорится: «дорогая редакция, я охуеваю: подробности письмом», - и добавила вполголоса: - Ты вещи проверила? Все на месте?
        Они приехали одновременно. Ольга и Наташа. Ворвались в мою квартиру. Ольга потребовала кофе и объяснений. Наташа, путаясь в замысловатых одеяниях, искала домашние тапочки. Пока я варила кофе, Ольга рассказывала о поездке в Турцию. Наташа молча сидела, то и дело любовно расправляя на коленях складки цветной мешковатой юбки. Когда же кофе был сварен, выпит и мои скомканные объяснения были получены, они поступили так, как все подруги, компетентные в любой области, поступают с влюбленными женщинами, - внесли еще большую путаницу и смятение в душу. В какой-то миг мне показалось, что ни аэродрома, ни полета, ни Андрея, ни проведенной с ним ночи вообще не было.
        - Значит, он тебя бросил? - обреченно произнесла Наташа, когда отшумела Ольга.
        - Как это бросил? Я же еще не с ним... то есть не его... мы же еще не... - беспомощно бормотала я.
        - Не с ним? - усмехнулась Ольга и красноречиво хлопнула по спинке дивана. - Здесь с ним, а так не с ним?
        - Подумаешь, здесь, - рассудительно возразила Наташа. - Всего-то один раз. Перепихнулся и забыл. Знаешь, как это обычно бывает? Поехал жене рассказывать, что у друга на дне рождения был.
        - Знаю, - отрезала Ольга. - Один раз - не пидарас! Я вообще не вижу проблемы - ну, ушел человек с утра на работу. Не паникуй раньше времени. Ты же еще ничего о нем не знаешь.
        - Мог бы разбудить или записку оставить, - Наташа упрямо отстаивала наихудшую версию. - Я вот тоже с парашютистом переписывалась. Пару раз написал, даже позвонил, а потом ни ответа, ни привета. Так и не встретились. Я подумала: хорошо - вдруг пьющий.
        Я угрюмо молчала, переводя взгляд с одной подруги на другую.
        - Мог бы оставить записку, но не оставил, - Ольга начинала раздражаться. - Да расслабься ты, Марина. Дай-ка мне Интернет, финну одному надо отписать, может, скатаюсь к нему. А ты поедешь на аэродром в следующий раз и увидишь его. Включи обаяние на полную катушку. И получишь своего летчика в лучшем виде.
        Около часа Ольга неистовствовала за компьютером, забыв обо всем: строчила письма со своего ящика, просматривала присланные сообщения и отвечала на двух сайтах знакомств, переписывалась в аське. Компьютер ойкал, ахал, вспыхивал, мигал, и казалось, что скоро густой дым повалит из перегруженного процессора.
        - Как будто все модные магазины закрылись, началась война, и после бомбардировки остался только сундук ее бабушки, - сказала Ольга, когда Наташа ушла. - Нет, я понимаю, она выступает в своем ретро-формате, но я бы, допустим, даже мусор бы не пошла выносить в такой юбке.
        - Оля, перестань, и так тошно. А ты опять за свое. Она хороший человек, я к ее нарядам так привыкла, что уже не замечаю, - возмутилась я.
        - Ты же знаешь, я стопроцентный визуал: люблю модную одежду и анатомию красивых тел, - ответила Ольга. - Не понимаю, как на нее мужики клюют?
        - Вступи в фан-клуб Ксюши Собчак, у вас много общего, а у меня другой принцип выбора друзей.
        Время шло, а я жила в глупой надежде, что Андрей позвонит в дверь, и я выбегу навстречу. Я заготовила десятки слов, которые скажу ему, и представляла, что он ответит. Прошел день, и два, но он не появлялся. Ожидание сводило меня с ума, и я сбежала к родителям на дачу. Укладывая вещи на заднее сидение машины, я обнаружила его сумку и вскрикнула от радости: у меня в руках оказалось настоящее доказательство того, что вечер, проведенный с ним, мне не пригрезился. В сумке были плавки, спортивный костюм и полотенце. Ни документов, ни ключей, то есть никаких вещей первой необходимости, которых он бы живо хватился, я не обнаружила.
        Я надеялась отвлечься на даче, но больше трех дней не выдержала. И в субботу прямо от родителей махнула в летный клуб с пакетами зелени, яблок и кабачков. Через пару часов я оказалась на аэродроме. Андрея не было. Необъяснимо, я просто поняла, что его здесь нет, едва закрыла дверцу машины и огляделась. Даже спрашивать не стала - я почувствовала. А позже услышала, что он уехал на слет в Подмосковье.
        В клуб меня приняли. Я внесла первый взнос за обучение. Павел Александрович подарил мне летный комбинезон. Я приезжала на аэродром почти каждый день, чаще по утрам, чтобы успеть полетать до термической болтанки, пока еще прохладно, ровный тихий свет озаряет небо, а невидимое солнце золотит в вышине зубцы редких облаков. Порой перед полетом я замирала на краю поля, задрав голову, смотрела в небо, словно стояла на берегу глубокого спящего океана и терпеливо ждала, когда хмурые спросонья аргонавты соберут мой корабль. Немыслимо, как редко я смотрела раньше в небо. Совсем не смотрела.
        В будние дни на аэродроме было немноголюдно. Курсанты съезжались на выходных, а из инструкторов часто бывали Гена, Юра Орлов, Паша Бессонов.
        Изредка появлялась Саша. Она не скрывала своего пренебрежения к дельтапланам и посмеивалась надо мной.
        Я же про себя недоумевала: «Какая разница, что поднимает тебя в небо?» Как одежда не меняет человеческую суть, так неизменно небо, в каком бы аппарате ты в него ни поднялся. Это вопросы тщеславия. Тщеславной я никогда не была - мне нравились дельтапланы. Я тогда была счастлива: жила надеждой, ожиданием и полетами. Дельтаплан давал полное ощущение свободы, словно его сидение, трапеция и крыло служили лишь продолжением моего тела, вольно парящего в воздухе.
        К концу недели я целиком соответствовала собственным представлениям о курсанте летного клуба - в гигантском комбинезоне, обветренная, без косметики, с пучком забранных в узел волос. С удовольствием бралась за любую работу в клубе: шила чехлы, помогала Серафиме с обедами, прибиралась. Со мной занимался всякий инструктор, который был свободен. Чаще всего Гена. Он обучал молча. Перед полетом я трясла его за рукав:
        - Гена, Гена, что мы будем делать сегодня?
        - Спирали. Вираж. Наверху покажу, - вымученно отвечал он.
        В воздухе управление забирала я, а слева на командирском сидении Гена, вопреки обещаниям, бездействовал, скрестив руки на груди. Казалось, он безучастен к происходящему - сейчас раскроет газету и погрузится в чтение, но в критические моменты он действовал молниеносно - верными, быстрыми движениями выправлял накренившийся аппарат, добавлял газу, строил заход.
        Сразу после приземления, еще толком не оттормозившись, я отстегивала ремень, забывая снять шлем, в полной эйфории, покидала аппарат. Не получив замечаний от инструктора, не застегнув, как положено, привязные ремни, я спрыгивала на землю, ничего не видя и не слыша. Ведь я только что вернулась с неба. Я летала! Гена укоризненно качал головой.
        После первого занятия прошло достаточно времени, я уже многое узнала, многому научилась. С рвением неофита я искала в Интернете все о сверхлегкой авиации, истории, авиационной метеорологии, скупала книги по летной тематике. Подруги, которых накрыло лавиной моих познаний и открытий, не сговариваясь, заявили, что, если я произнесу еще хоть слово об аэродроме или самолетах, они за себя не ручаются. Лишь Наташа стойко сдерживала натиск и в середине моего рассказа об устройстве дельтаплана рассеянно произносила: «А Инга вчера пуговицу съела». Я оставляла подобные реплики без внимания.
        - Понимаешь, там, наверху, не знаю, как объяснить. Там все вдруг ясно, стройно и понятно, все то, что тревожит внизу, кажется запутанным и безвыходным.
        - Чему ты удивляешься, - Наташа с недоумением пожала плечами, - просто ты становишься ближе к мировому разуму.
        Существование мирового разума было для нее таким же доступным и обыденным, как гастроном на углу.
        К концу второй недели занятий я уже сама взлетала, уверенно управляла дельтапланом в воздухе, но вот посадка мне никак не удавалась. На прямой необходимо было сохранять запас скорости, как мне объяснили, а где-то совсем над землей выровнять аппарат и, погасив лишнюю скорость, создать посадочное положение. Но поймать нужный момент и скоординировать движения у меня не получалось. Несмотря на это, казалось, что я уже все умею, только посади меня на командирское сидение, а там уж не растеряюсь. Я была чрезвычайно горда собой. И ждала Андрея.
        В субботу мы с Геной и курсантами почти собрали крыло, когда к летному клубу со стороны ангара подъехала пара джипов. Машины сверкали у дороги гуталиновыми боками, фигуры около них расплывались, не даваясь близорукому зрению. Впервые я пожалела, что категорически отказалась носить очки, вопреки настоятельным рекомендациям окулиста.
        - Курсант, ну как мы латы вставляем? А я здесь для чего? - закричал прямо в ухо Петя Саламатин, так что я вздрогнула. - А я здесь для того, дорогуша, чтобы научить вас правильно вставлять!
        Он гоготнул над собственной дежурной остротой и почесал живот. Невысокий, полный Петя лоснился на солнце, капли пота сверкали на его лысеющей макушке. Он был единственным инструктором, с которым я отказывалась летать под любым предлогом. Говорили, что сутки через трое он работает охранником в каком-то казино. Возможно, сутки собственного унижения он чередовал с тремя, унижая других.
        - О, Андрос, гламурный подонок приехал с дружками, и цыпы с ними какие-то. Где он таких находит? - Петя энергично замахал руками и побежал к машинам.
        Я не чувствовала под собой ног. Столько времени я мечтала о нашей встрече, а тут мне захотелось сбежать, лишь бы не столкнуться с ним в обществе его подружек. Не такой мне виделась наша встреча.
        - Гена, - взмолилась я. - Можно, я первая полечу?
        - Очередь, - сказал Гена.
        Мы уже собрали аппарат, когда я услышала за спиной знакомый голос:
        - А вы летать умеете?
        - Не-е-т, - кокетливо протянула девушка.
        - И я не умею. Как же мы полетим?
        Меня передернуло. Я зашагала к клубу, не оборачиваясь.
        - Ты куда это собралась? - спросил Саныч, когда я стягивала с себя комбинезон и швыряла вещи в сумку. - Погода какая. Мы же полетаем сейчас. Ух! Со страшной силой полетаем!
        Он потрясал кулачками в воздухе, приговаривая: «Со страшной силой!» - и обезоруживающе улыбался, но глаза, казалось, тревожно наблюдали за моими действиями.
        - Тебя кто-то обидел, лапочка? - спросил он. - Ты только скажи!
        Я старалась не расплакаться. Что я ему скажу? Что влюбилась в человека, которого видела один раз, с которым провела одну ночь, а затем столько времени ждала его, лишь для того, чтобы услышать, как он заигрывает с «покатушницей». Боже, как глупо!
        - Лапочка, - торжественно произнес Саныч. - А ты знаешь, что у тебя все будет хорошо?
        - Правда? - Я отложила сумку, увлекаемая зыбкой надеждой.
        - А ты как думала?
        Я курила на крыльце, хмуро наблюдая, как Андрей провожал своих знакомых. Джипы, грузно и неспешно переваливаясь на ухабах проселочной дороги, скрылись за лесом, когда он подошел ко мне.
        - Привет, как дела?
        Он выглядел уставшим и совсем чужим. Моя обида показалась мне надуманной. «В конце концов, это его работа, а обо мне он давно забыл. Права была Наташа. Как известно, все мы обмануты счастьем», - с грустью подумала я.
        - Летала сегодня? - Он пытался прикурить и не смотрел в мою сторону, словно говорил с неисправной зажигалкой.
        - Нет еще, - я изучала носки своих летных ботинок.
        - Полетишь?
        - С тобой? Конечно, полечу, - скороговоркой выпалила я.
        Андрей оторвался от зажигалки, удивленно посмотрел на меня, словно увидал впервые, молча отбросил сигарету.
        - Тогда идем.
        Я ожидала, что мы направимся к стоянке самолетов, но он повел меня к дельтапланам. От Павла Александровича и ребят я слышала, что Андрей единственный в нашем клубе летает одинаково виртуозно на любых аппаратах. И несмотря на разные системы управления может за один день откатать пассажиров на дельтаплане, а затем спокойно пересесть в самолет. Директор клуба, его учитель и друг действительно души в Андрее не чаял, а когда заговаривал о нем, смотрел с нежностью и смущением, как глядит корова на своего мокрого, новорожденного теленка.
        Мы сели в «покатушный» дельтаплан, кресла которого располагались друг за другом: он впереди, а я сзади, на пассажирском месте.
        Он спросил:
        - Что ты хочешь? Я ответила:
        - Ручку, - мне не терпелось показать то, чему я научилась.
        Андрей усмехнулся:
        - Не дотянешься.
        Короткий разбег. Взлет. Набор высоты. К тому времени я уже летала на дельтаплане достаточно, чтобы оценить красоту настоящего полета, ясность и точность выверенных движений в управлении аппаратом. Он летел легко, красиво и празднично, не прилагая видимых усилий, широко взявшись за трапецию.
        Левый вираж, пикирование, разгон - и мы, взревев мотором, уходим вверх. Меня вжимает в кресло. Затем вниз, вниз - и меня нет, нет моего тела, я невесома, словно растворилась в небе. Выход из пике, я вновь обретаю тяжесть, память, мысли.
        Бреющий полет над полем: под нами в страхе разбегаются пучки полевых цветов. Земля так близко, кажется, можно протянуть руку и сбивать хрупкие стебли.
        Едва набрав высоту, мы сразу уходим в вираж. Аппарат распахнутым циркулем чертит огромные круги в бесцветной, немой бездне. Вывод, еще вираж, горка. Я сидела, оглушенная происходящим: он летал так искренне, так самозабвенно, как поют весенние соловьи, словно признавался в любви самой жизни, самому небу и мне. Я слышала отчетливо слова, которых он так никогда и не произнес вслух, слова, полные сил и восхищения. Вдруг он спросил:
        - Где аэродром?
        Очнувшись, я заозиралась по сторонам, разыскивая полосу. Андрей выжидал пару секунд, затем вместо подсказки перевел аппарат на снижение. Вот же она, полоса, совсем рядом! Мы пошли на посадку. Планирование, выравнивание, касание, пробег. Аппарат свернул на рулежную дорожку, заехал на стоянку и остановился.
        - Плохо, - тихо и устало говорит Андрей, отстегивая ремни. - Очень плохо. Осмотрительности никакой. Я тогда еще в машине заметил, когда мы в город ехали. Ты ничего не видишь. Кстати, у тебя как со зрением?
        - Нормально. Все прекрасно вижу, - я старалась не встречаться с ним взглядом, чтобы не выдать свою радость - он все помнил, он думал обо мне, он ничего не забыл.
        - Тогда почему не ответила, где аэродром?
        Я боролась с ремешком на шлеме - сказать мне было нечего. Он не спеша помог мне снять шлем, касаясь лица сухими горячими ладонями. И вдруг стиснул мою голову, как орех, и закричал, смеясь:
        - Курсант, отвечайте, когда вас спрашивают.
        - Марина, ты летишь? - окликнул Саламатин. - Твоя очередь. Вы уж извините, что отвлекаю, - с кривой ухмылкой добавил он.
        - Ты не отвлекаешь, - сухо ответил Андрей. - Но Марина не полетит, она пойдет со мной.
        - А-а-а, понятно, - многозначительно протянул Саламатин и рысцой пустился от стоянки к домику.
        - Марина, поехали в город. Ты не против? Заодно сумку заберу, - сказал Андрей.
        Непродолжительное членство в летном клубе успело избавить меня от последних иллюзий, которые я питала в отношении мужчин. Скрепя сердце, они еще терпят женщин на дороге, не упуская, впрочем, подходящего случая, чтобы посмеяться: «Ну-ка, глянь, небось, баба за рулем», - говорят они друг другу, если впереди идущая машина, перестраиваясь, показывает поворотник, а стекло заднего вида не украшено шляпками и туфельками.
        Но женщина в небе для них - нонсенс, и мужчины в клубе, если заходила об этом речь, расхаживали бойцовыми петухами, припадая на одно крыло, выкрикивали: «Это наше небо! Бабы пусть на кухне сидят!» Я только смеялась. У Саши темнели глаза от таких разговоров, она порывисто вскакивала и уходила. Нет, есть женщины-летчицы, но на Сашином примере я убеждалась, как сложен их путь, как придирчивы были инструктора, как незначительные ошибки, которые снисходительно прощались мужчинам, грозили женщине отстранением от полетов.
        Феминизм мне чужд. Есть в нем пошлость и бесстыдство, от которых мне всегда становится неловко, как при виде пьяной и развязной женщины. Быть наравне с мужчиной - боже упаси. Зачем? Если неравенство заложено в нашей природе, значит, так тому и быть. Я не собиралась размахивать кувалдой, боксировать, толкать вагонетки и мочиться стоя, прислонившись к фонарю. Меня угнетало предвзятое отношение, каким бы признаком при этом ни оперировали - национальным, возрастным или половым. «В конце концов, - отвечала я летчикам, - мы не в бане, а небо - не мужская парная». Тем не менее, мужчины более похожи на женщин, чем полагают. И я знала наверняка, что и пяти минут не пройдет, как весь клуб облетит известие о нас с Андреем. А Петя, не щадя времени и красок, распишет увиденную им сцену.
        Мы зашли в домик. Я переодевалась и слышала, как Саныч ревниво допрашивал Андрея:
        - Уезжаешь?
        - Да, надо по делам.
        - Домой поедешь? - громче спросил он.
        - Нет.
        - Что-то Юля давно не приезжала с тобой? - еще громче спросил он, рассчитывая, что я услышу в соседней комнате.
        Я услышала. Я уже выходила на улицу, а следом шаркал Саныч, беспомощно пытаясь уберечь меня от беды:
        - Ты привет ей, привет жене передай.
        - Передам, передам, - смеясь, ответил Андрей.
        Я дергала ручку, забыв открыть дверь. Я старалась держать себя в руках, но, когда трогалась со стоянки, стало горько во рту. Андрей безмятежно насвистывал какую-то мелодию.
        - Давай остановимся у озера, искупнемся, - предложил он.
        Едва он произнес это, я остановила машину.
        - Озеро дальше, надо еще метров двести проехать, а там по лесу дойдем.
        - В-в-выходи, - заикаясь от волнения, сказала я, таким невыносимым мне было его присутствие.
        Я не могла проехать с ним даже метр и с остервенением смотрела через лобовое стекло на дорогу, словно она и виновата в том, что я полюбила женатого лгуна.
        - Зачем? Давай проедем, а там покажу, где можно остановиться у обочины.
        - Выходи, - резко повторила я.
        - Да что происходит? Марина, ты можешь мне объяснить?
        Я не могла объяснить, я задыхалась от сбивчивых, оглушительных ударов сердца.
        - Ты сам знаешь. Нечего тут... ты такой же, ты как все... ты...
        - Идем, - спокойно и властно прервал Андрей, потянулся к ключу, заглушил машину. - Я жду.
        Бесконечно долго мы шли по дороге, свернули в лес, я спотыкалась о сосновые корни, пока Андрей не взял меня за руку. С каждым шагом решительность покидала меня, и мне становилось неловко за устроенную сцену, я не находила ей оправдания и сконфуженно молчала.
        Андрей бросил полотенце на траву. Берега маленького лесного озера заросли осокой и молодой ольхой. Вода в озере была черная и неподвижная, будто смола. Я видела его во время полетов, оно выглядело не больше чернильницы.
        - Ты это из-за Саныча? - спросил Андрей, раздеваясь. - Да я просто не хочу говорить ребятам, что развелся. Полгода как вместе не живем. Будут расспрашивать. Неприятно все это. Ну, ты меня понимаешь. Не хочу даже вспоминать. Потом как-нибудь. Не сейчас.
        Он не оправдывался, не извинялся, он просто рассказал все, как есть.
        - Купаемся без одежды, а то переодеться потом будет не во что, я плавки не взял. - Он аккуратно уложил шорты и футболку на сандалии и скрылся в осоке.
        В потревоженной воде закачался лес. Солнце уже спряталось в чаще, вода при ровном свете и впрямь походила на чернила. Андрей нашел большой камень на середине озера, встал на него и позвал меня. Я залюбовалась. Его широкие плечи и его грудь отливали холодным блеском, словно не Андрей, а гордый римлянин застыл по пояс в воде Рубикона, высматривая врага на противоположном берегу, и все в нем говорило о хищной силе, о победе, о полноте жизни и свободе. Он был красив, очень красив. И если одежда чаще скрадывает недостатки своего хозяина, то его она только портила.
        Я подплыла и встала рядом. Холодная вода обжигала тело, едва покрывая мои плечи. У берега пели лягушки. Временами где-то далеко гудел поезд и хрипло лаяли собаки.
        - Почему ты не разбудил меня, когда уходил?
        - Ты очень крепко спала.
        - Откуда ты знаешь? Может, и не крепко.
        - Знаю.
        - Ну, скажи.
        - Ты так храпела, - прошептал он.
        Я даже застонала от досады. Он быстро закивал головой:
        - Да, да, да. Я слышал.
        - Значит, слышал? - Я зачерпнула в ладони воды. Мелкая ряска закружилась в воде, как зеленая крупа, убегая сквозь пальцы. - Тогда у меня плохие новости: тебя полюбила женщина, которая храпит.
        Оказалось проще, чем я думала, сказать о своей любви - я не испытывала ни смущения, ни робости, словно сообщила прогноз погоды на завтрашний день. Под его прямым взглядом я могла говорить то, что думаю и чувствую на самом деле. Перед ним у меня никогда не получалось кривить душой, играть, кокетничать, я обреченно повествовала правду:
        - Я знаю, что ты можешь подумать - мы видимся второй раз в жизни. Думаешь, я клиническая идиотка. Может быть, это и есть любовь с первого взгляда. Но ты нужен мне, нужен весь, я не хочу размениваться, ждать редких и случайных встреч. Знаешь, я устала быть одна.
        Я не сводила с него глаз, ожидая, что он ответит. Я видела его лицо совсем близко: мокрые слипшиеся ресницы, царапину на левой щеке, кожицу обгоревшей кожи на носу, высокий лоб и серые глаза. И все в нем было мило и дорого мне, так казалось, я часами могу смотреть в любимое лицо.
        - Я знаю, - серьезно сказал он.
        - Знаешь?
        - Ты же сама сказала. - Он, улыбаясь, осторожно поцеловал меня.
        Я ответила на поцелуй, закрыв глаза, словно хотела утонуть в нем. Мы застыли на середине маленького лесного озера, похожего на блюдце, полное чернил, а когда целовались, казалось, что не вода, а он обнял меня всю, обжигая желанием. Его кожа пахла озерной водой и рыбой.
        Его любили все. Летчики, техники, коллеги, продавщицы, вахтеры, сторожа, таксисты, официантки, моя мама и кот. Где бы мы ни появлялись, перед ним открывались двери, находились свободные места, последние билеты. Мощность его обаяния можно сравнить с парогазовой энергетической установкой. Долгое время для меня оставалось загадкой, любил ли кого-нибудь он.
        Вечером мы добрались домой и столкнулись в подъезде с родителями. Я представила Андрея. Он подхватил мамины сумки и корзину с котом, легко взлетел на наш этаж, легко вошел в нашу жизнь. За ужином говорила мама, изредка поглядывая на отца:
«Правда, Юра! Нет, ну скажи!» О рыбалке, о новой моторной лодке, об огороде, о секретах приготовления абрикосового джема, о засолке огурцов. Я с тревогой наблюдала за Андреем. Он слушал с неподдельным вниманием. Кажется, не издал ни звука. Кот, сохранявший длительный нейтралитет на подоконнике, притворно зевал, вылизывал растопыренную пятерню, но к концу вечера дрогнул и умостился у Андрея на коленях. Никогда прежде дома мне не было так уютно, так спокойно, только в детстве. Качались за окном кленовые ветви, качались огни фонарей. Ужин затянулся до позднего вечера.
        - Какой умный молодой человек, - с благоговением прошептала мама в ванной.
        - Да вы ему слова сказать не дали, - рассмеялась я.
        Мама покачала головой:
        - Ум не в словах.
        Он остался ночевать. Моему изумлению не было предела, когда мама гордо прошествовала в комнату, неся на вытянутых руках, как каравай, стопку чистого постельного белья. «Чего доброго, папа за ней с иконами войдет», - подумала я, плотно закрывая за ней дверь.
        Андрей пожелал всем спокойной ночи, выключил свет, лег в постель и обнял меня. Я лежала, как шаровая молния, застрявшая в полевой меже, искрясь нежностью и желанием от каждого его прикосновения, не узнавая того Андрея, с которым провела первую ночь, так сдержанны были его ласки. Он остался неумолим:
        - Спать, спать. Родители услышат - неудобно.
        - Тебе завтра на работу?
        - Да, - его шепот обжигал ухо.
        Я и не думала спать. Засыпая его вопросами, думала, что в каждом его слове нахожу подтверждение своим догадкам: именно таким я впервые увидела на аэродроме.
        В нем было все то, чего недоставало мне: цельность, прямота, сочетание доверчивости к людям и недоверия к их словам. Он умел судить, но не осуждать. После провала на медкомиссии в летном училище, после многочисленных житейских неудач, развода родителей и нового брака матери он не сдался, не бросил занятий. Сначала учился в ДОСААФе, затем в летном клубе у Павла Александровича. Он рассказывал, опершись на локоть, как стало тесно в старой квартире новой семье. Маминым мужем стал знаменитый питерский режиссер. Андрей переехал к бабушке и в восемнадцать лет обрел полную самостоятельность. И ни словом не обмолвился Андрей, как стал он, взрослый сын, не нужен и неудобен, напоминая матери о возрасте. А на дворе начало девяностых - пора кооперативов и малиновых пиджаков.
        - Мы с друзьями мясной кооператив открыли. Рэкетиры наехали. Хорошо, что жив остался. А сколько одноклассников сгорело! Спились, застрелили, посадили.
        - А почему ты вдруг решил летать?
        - У меня же мама - стюардесса, - воскликнул он, теребя мои волосы. - Представляешь, Мари-нушка, я еще не родился, а уже летал. У меня не было выбора.
        Так я слушала, слушала и уснула незаметно, в слепящем свечении счастья, словно в комнате горела сотня огней. Так и проснулась, когда хлопнула дверь. Родители ушли.
        - Андрюша, - тихо позвала я, не открывая глаз, коснулась губами его виска. Не открывая глаз, прильнула к нему...
        Зазвенел телефон. Как некстати! Я свесилась с постели, нашаривая сотовый на полу.
        - Марина, ты дома? Я забегу через полчаса? - плачущим голосом проговорила Наташа.
        - Может, позже?
        - Ты не дома? Неужели на аэродроме? - удивилась она.
        - Дома, - я старалась говорить как можно тише, но Андрей проснулся, посмотрел на часы и мгновенно вскочил.
        - А чего ты не можешь? Дверь открыть?
        - Дверь открыть могу, - покорно ответила я, в самом деле, пусть приходит. Теперь, когда Андрей встал, все равно.
        - Хорошо, хорошо - обрадовалась Наташа. С кухни донеслось:
        - Марина, покажи, где соль лежит.
        Андрей в переднике готовил завтрак. Опершись о дверной косяк, я с умилением наблюдала, как он сосредоточенно нарезает хлеб, сыр, выкладывает масленку из холодильника. Думаю, что бы он ни делал тогда, все вызвало бы у меня восторг и умиление: читал бы газету, пил кофе или вовсе сидел на стуле нога на ногу.
        - Яичница-глазунья, - сказал он. - Мое фирменное блюдо, приготовлю и побегу на работу. Начальство, как известно, не опаздывает, а задерживается, но меру тоже надо знать. Еще домой надо заехать, переодеться.
        - Ко мне сейчас подруга зайдет, - говорила я, обнимая его, - ненадолго.
        - Вот и отлично, позавтракаем вместе. Какие планы на вечер?
        - Мы идем в кино. Забыл? - на ходу сочиняла я.
        - Ну почему же сразу забыл? Все помню. Кино, потом кафе. Я освобожусь в шесть, - нашелся он.
        - Давай на Гостинке встретимся, там Дом кино рядом. Всегда какой-нибудь неплохой фильм показывают.
        Наташа появилась, когда Андрей раскладывал яичницу. Взбудораженная. С красными глазами.
        - Прихожу домой, - всхлипывала она в дверях, - пахала весь день, пахала. А он говорит: «Почему ты холодильник не разморозила?» Инга сказала: «Такого папы нам не надо». А он назвал Ингу дебилом. А Инга ему в ботинок написала...
        - Наташа, у меня гости, - смущенно прервала я, когда в прихожей появился Андрей. Перед ней, такой удрученною, мне неожиданно стало неловко за свое счастье, и это отравляло торжество.
        - Знакомься, Наташа. Это - Андрей.
        Он вышел в прихожую с лопаткой в руках и улыбнулся. Я с гордостью посмотрела на него, словно он, высокий, красивый и сияющий, - творение моих рук. Наташа повела себя странно, застыла без движения и вдруг порывисто отшатнулась от него к двери, словно ее сбила набежавшая волна. Я ухватила край не то длинной блузы, не то короткого платья, похожего на автомобильный чехол:
        - Наташа, подожди, ты куда? Пошли с нами завтракать.
        Она мелко затрясла головой.
        - Идем, идем, - уговаривала я, вталкивая ее на кухню.
        За столом она не вымолвила ни слова, затравленно глядела на Андрея. Стараясь сгладить неловкость, я говорила без остановки и поймала себя на мысли, что добавляю, совсем как мама: «Правда, Андрюша?
        Помнишь, Андрюша?» Наташа меня потрясла: неожиданно встала, острая и прямая, как весло:
        - Мне надо домой! Я потом! Я как-нибудь зайду, - выдохнула она и вышла.
        Мы с Андреем переглянулись.
        - Экзальтированная особа, ничего не скажешь, - вздохнула я. - Зачем приходила? Не обращай внимания, она всегда была немного странная.
        - Нормальная девушка, - пожал плечами Андрей. - По-моему, просто в семье проблемы. Это бывает.
        - Демоническая женщина, - позже прокомментировала Ольга, заливаясь циничным смехом. - Она же мужиков нормальных боится. Ты что, не поняла? Живет с какими-то чмошниками. Хотела бы я глянуть, хоть одним глазком, как она с ними спит.
        Мы познакомились с Наташей в магазине. В Ивангороде. Она приехала к друзьям на дачу и заблудилась. Без возраста, маленькая, худая, как высушенный уж, она путалась в длинном пятнистом сарафане, когда шла. На лбу была повязана красная шерстяная нить. Пока я выводила ее к остановке, она тараторила о таком, что и близким друзьям не всегда расскажешь. Я даже вслушиваться боялась. В коконе того фантастического бреда я не могла отделить правды от вымысла. Наташа торопливо записала мой телефон и через неделю позвонила.
        Она знала три иностранных языка, играла на флейте и вязала крючком шерстяные шедевры, неприменимые в обыденной жизни: полосатый колчан для стрел или попонку на сомалийского ослика. Наташа приходила на помощь по первому зову. К ней тянулись люди с трудной судьбой. Брали в долг и всегда без отдачи.
        Я позвонила ей пару раз днем, но она не брала трубку. Можно ли упрекнуть меня за то, что я забыла о Наташе и ее бегстве спустя несколько часов? Жизнь моя вращалась двести сорок семь дней вокруг Андрея, его слов и дел. Когда корабль наш стремительно пошел на дно, меня затянуло в широкую воронку обиды и недомолвок, я и не вспомнила об этом странном случае, только позже, когда уже что-то исправить и изменить было невозможно.
        Я провожала его в прихожей, целовала на прощание и уже скучала по нему, едва дверь закрывалась, и многократным эхом звенели длинные тени на полу, солнечные блики в окнах: «До вечера, милая. Милая». Я кружилась перед зеркалом под музыку, я замирала, вспоминая какую-нибудь его фразу или жест. Я была абсолютно счастлива. Не знаю, куда уж больше?
        Андрей часто летал во сне. Один и тот же сон, как он, человек-самолет, летит и летит сквозь пустынную синь.

«Мои руки, мои кисти - это мои элероны, только приближаюсь к земле, двигаю ими и ухожу в набор, - однажды утром рассказал Андрей. Он крутил головой по сторонам, показывая, как искал крылья за спиной. - А главное, я никогда не вижу своих крыльев - оглядываюсь, пытаюсь их увидеть, а вижу только свое тело».
        Говорят, самое скучное в жизни - чужие сны и чужой блуд. Может, и так, когда сны чужие, как фотоальбомы, навязанные в гостях, смотришь и ждешь, подавляя зевоту, кончатся они наконец? А если это сны любимого человека, ты слушаешь, затаив дыхание, в надежде, что промелькнешь в его снах, в его ночной жизни зашифрованной белой чайкой. Но он был один, совсем один. И я зябла от рассказов о ночных полетах и чувствовала, как неохотно он впускает меня в свою жизнь, как становится замкнут, едва заходит речь о его прошлом, об ушедшей от него жене.
        Месяц назад мы переехали к Андрею. На Фонтанку. Неуютная, нескладная квартира с пыльными вытянутыми окнами, в которых скучало мутное солнце, с ванной посреди кухни и потолками настолько высокими и надменными, что, когда я разглядывала лепнину на них, кружилась голова.
        Конец августа выдался теплым и сухим, ничто не напоминало о том, что лето прошло. Мы засиживались на балконе до поздней ночи, а низкое небо, перечерченное млечным путем, осыпалось звездами, и не хотелось думать о коробках и сумках, загромоздивших коридоры. Разобрать их не доходили руки. Я устраивалась в шезлонге на балконе, куталась в причудливое ажурное тряпье. Квартира досталась Андрею от бабки в наследство с многократным эхом пустых комнат, фарфоровыми пудреницами, статуэтками, этажерками, с неистребимым запахом полыни и сырости, запахом прошлого века. Но все тогда было в радость, и каждый день, проведенный порознь, сулил встречу вечером, от этого легки были дни, так светлы, как прогулка по летнему утреннему лесу.
        Андрей часто задерживался на работе, но случалось, появлялся раньше, и мы делились новостями в прихожей и подолгу не отходили друг от друга, спохватившись, вдруг удивлялись:
        - Что это мы стоим-то?
        Как-то вечером я допоздна ожидала его, перечитывая РЛЭ.[РЛЭ - руководство по летной эксплуатации летательного аппарата.] Андрей настаивал, чтобы я начинала учиться летать на «Яке».
        - В кабину не пущу, пока не прочитаешь и не выучишь. Надо все знать, прежде чем на кнопочки жать, - говорил он, а я прочно застряла на первой странице, который день заучивая основные геометрические данные самолета, его высоту, длину, оперение и тип щитка.
        - Хорошо еще, что моим возлюбленным не оказался патологоанатом, - вздыхала я про себя. - Страшно даже представить, что бы я сейчас изучала.
        Вдруг я услышала:
        - Так! Зеркало повесим здесь, а тут у двери поставим полку для обуви.
        Я вышла из комнаты. Высокая немолодая блондинка расхаживала по прихожей, за ее спиной маячила фигура Андрея. Горел ее красный рот, несовершенством мира были изумлены ломаные брови, нос загнулся острым клювом. Она не говорила, а клевала воздух.
        - Здравствуйте, - сказала я.
        - Мама, это Марина. Я тебе рассказывал. - Андрей слабо улыбнулся.
        - Да? - Она смотрела на меня, не мигая несколько секунд, словно метила куда клюнуть, но тут же отвернулась и энергично проследовала в комнату, на ходу распоряжаясь: - Нет, нет. Шкаф сюда не подходит, передвинь его. Слышишь, сын? Сервант поставь к окну. У меня мало времени - такси ждет. Ты же знаешь, ковры - это не модно. Убери, - ее голос звенел в пустых комнатах, в кухне, густел удушливый запах ее духов, вытесняя меня. - Почему посуду не выставил? Где мой сервиз? Я заеду на следующей неделе, приведи квартиру в божеский вид.
        Уходя, она понизила голос до ядовитого шепота:
        - Я надеюсь, сын, ты не собираешься ее прописывать?
        - Ну, мама, - застонал Андрей, - причем здесь...
        - Притом, - ответила она, - не будь наивным. То был вечер первой размолвки. Я молча и остервенело терла сковородку, словно собиралась протереть дырку. Андрей включил компьютер, просматривал документы и курил в своей комнате, чего никогда себе раньше не позволял. Оправдываться он не любил и не умел. Поджаривая курицу, я решила для себя раз и навсегда, что выбрала Андрея, а не его маму, и убедила себя в необходимости просто примириться с ее существованием. Свое решение я подтвердила делом: перемыла и разложила на полке серванта мамин сервиз, претенциозный, заносчивый и безвкусный, с витыми ручками на чашках и перламутровыми боками, а затем позвала Андрея на кухню:
        - Давай ужинать.
        Он заметил перемены, благодарно улыбнулся и поцеловал меня в макушку:
        - Какая ты умница.
        - А как твою маму зовут?
        - Александра Петровна, - с тяжелым вздохом ответил он.
        Больше мы о ней не заговаривали. Был поздний вечер. В окна застучал дождь, я бросилась на балкон за книгой и сигаретами, забытыми на столике, а когда вернулась, Андрей обнял меня:
        - Любимая, иди ко мне.
        Его голос был неузнаваем. Он смотрел сквозь меня, как смотрят слепые. Он хотел меня так, как, видимо, никогда прежде. Он не мог ждать, поспешно стягивая с меня белье, одновременно расстегнул ширинку. Так, зачастую, в мужчинах благодарность перерождается в желание. Острое желание. Дребезжала посуда на кухонном столе, аккомпанируя моим стонам. В распахнутую балконную дверь рвался ветер, летели дождевые брызги на пол.
        Предаваться любви можно по-разному. Торопливо и пошло, с пафосом и хищно. Можно насыщаться сексом, жадно и не жуя, как голодные псы глотают куски мяса. Андрей любил красиво и без устали, как летал, словно ему не стоило никаких физических усилий двигаться во мне, опрокинутой на стол. А я обхватила ступнями его шею и поражалась ярким и частым оргазмам, которые, как всполохи - небо, освещали меня изнутри.
        Ночью он впервые взял меня в свой полет. Впервые во сне я не чувствовала отчужденности, часто просыпалась и снова засыпала в его крепких объятиях. Мы не расставались до утра. Может быть, и он увидел во сне, как двигались наши кисти, и два тела, как одна большая серебряная рыба, погружаются в кромешную тьму ночного небесного океана.
        Утром мы не пошли на работу. Мы проспали. Я несколько раз набирала номер офиса, но местная АТС переключала меня на отдел продаж, затем на проходную, и я беспечно забросила попытки. Катя была в отпуске, а с Ириной я надеялась объясниться завтра. В отсутствии Кати она целыми днями шила блузки и платья.
        Андрей позвонил секретарше и перенес встречи на следующий день, потому что сегодня должен провести день с важным заказчиком. Так он и поступил. Весь день он провел со мной в постели, и я всякий раз важно заказывала крепко трахнуть меня, на что он серьезно отвечал:
        - До подписания договора я не уполномочен начинать работы по вашему заказу.
        И мы составляли предположительную версию подобного договора. И пили чай на балконе. И ползали на коленках по полу, скатывая пыльные бабушкины ковры. С того дня мы стали целиком принадлежать друг другу, жить в том внешне незаметном созвучии, когда чувствуешь время возвращения любимого, его неудачу и покупаешь на вечер такой же сорт хлеба, что и он, и ту же газету.
        На следующий день я обнаружила на своем столе докладную записку. На имя директора. До его, директора, сведения доводилось, что я, сотрудник отдела дизайна, не явилась на работу. Далее шел длинный список моих должностных прегрешений. Внизу размашистая подпись: Елагина Катя. Я не удержалась от улыбки. И здесь она - Катя, а не Екатерина Семеновна. Она прервала отпуск. Фирма нуждалась в ней, и она не оставила ее своим радением.
        - Ты, кстати, зря веселишься, - предупредила Ирина. - Катя рвет и мечет. Жаждет крови. По секрету, я слышала, у нее подруга, какая-то мотальщица-прядильщица, метит на твое место.
        Катя затребовала объяснительную записку. Весь день ушел на ее составление. Я писала, отдавала Кате, она просматривала ее и, не найдя веской причины для прогула, побелевшими губами цедила: «Не подходит. Перепиши». Я в корне меняла сюжет и переписывала.
        - Не знаю, не знаю, как это понравится Шершневу? В лучшем случае, ты останешься без премии. Но это в самом лучшем, - она зловеще прожигала меня глазами.
        Вечером я едва дождалась Андрея.
        - Малыш, пошли ты их всех подальше, - сказал он, как только я рассказала про Катю. - На тебе лица нет. Увольняйся. Моей зарплаты нам вполне хватит. Потом подыщешь себе что-нибудь.
        Я поняла, чего мне так не хватало до встречи с Андреем. Таких слов. Защищенности. Уверенности.
        Его зарплаты нам хватало еле-еле, когда мы увязли в ремонт и постройку самолета, но тогда я была спокойна и горда, что не одна.
        - Ты умрешь со скуки дома, - предостерегали подруги, а у меня не стало свободного времени. Я шила портьеры и пропадала в магазинах, подбирая к ним кисти, светильники и обои. Сторожила хохлов, которые делали ремонт, разделив перегородками ванную комнату от кухни, и зычно переговаривались:
        - Сырожа, ты мэне скажи, шо я класс!
        - Нэхай твоя жинка скаже.
        И отмывала после них мучнистый от цементной пыли пол. Моими усилиями через пару месяцев квартира приобрела «божеский вид», но Александра Петровна больше не появлялась. Андрей подолгу задерживался на работе, иногда допоздна сидел в клубе и строил на пару с Бессоновым самолет, иногда навещал маму, если требовалась его помощь, но выходные мы всегда проводили вместе, выбирались на аэродром или на дачу к моим родителям. Как и когда в летном клубе узнали, что мы с Андреем живем вместе, я не знаю. Но отныне директор клуба смотрел на меня с тем же немым и смущенным обожанием, что и на Андрея, словно я была частью его - рукой или ногой. Из-за ненастной погоды я часто простужалась, и Андрей запретил мне летать на дельтаплане.
        - Читай РЛЭ. Смотри видео. Весной начнем учиться на «Яке», - сказал он.
        - А что именно читать?
        - Все читай, все учи. Буду спрашивать.
        Для меня это было равнозначно подготовке к изучению китайского языка по английскому самоучителю. Перелистывая РЛЭ, я впадала в глухое отчаяние, но боялась признаться в этом Андрею. От одной подготовки к полету мне нехорошело, а осмотр самолета, проведи я его по инструкции, мог затянуться на неделю.
        Андрей не признавал и не представлял жизни без полетов. Я не представляла жизни без него. Отказаться от обучения означало потерять его уважение - думала я, - а это все равно что потерять его.
        Ольга, наконец, взбунтовалась:
        - Ты меня хоть в гости пригласишь? Или никого не видишь, кроме своего Андрея? Я уже забыла, как ты выглядишь. Хоть познакомь.
        И все как-то не получалось. Время и люди ускользали, я действительно никого не видела, кроме своего Андрея. Незаметно наступила и прошла зима, темная, хлябная, без морозов, с мелкими дождями и низкими туманами.
        Неожиданно Ольга пригласила в театр.
        - Бери Андрея, - сказала она, - и приходите в Консерваторию. Гастроли грузинского театра. Как раз недалеко от вашего дома. Пропадают два лишних билетика. Ты же любишь Вильяма нашего Шекспира. Грузинский Гамлет. Ты такое видела?
        Андрей согласился. Договорились встретиться у входа в театр за десять минут до начала спектакля.
        Я не виделась с Ольгой несколько месяцев и удивилась резкой перемене в ней. Она потускнела и обветшала, как ноябрьское небо.
        - Марина, все надоело, не представляешь как, - отвечала она на мои вопросы. - Пошла на курсы. Теперь кукол шью. Не могу даже видеть мужиков. Смотрю по сторонам и понимаю, что со всеми встречалась. И с тем и с этим. Может, я старею, Марин? Детишек уже хочется. Сколько можно скакать? Надоело. А им секс на пару раз подавай и все. Вон тоже идет мужик, - Ольга неприязненно сощурила глаза. - И с ним встречалась. Паранойя какая-то.
        Нам навстречу шел Андрей. Я засмеялась.
        - Это и есть мой Андрей.
        - А-а, - неуверенно протянула Ольга, - значит, не он.
        В театре я сидела как на иголках. Андрей был невозмутим. Улыбался. Угощал нас в антракте шампанским. Шутил. Меня насторожила Ольга. Она была излишне возбуждена, не к месту смеялась, и чем тщательней она маскировала правду, тем явственней она была: они действительно встречались. Андрей так же, как и я, когда-то пользовался услугами сайта знакомств, но ни разу об этом не сказал. Подозрительность, как кислота, разъедала меня изнутри. Я вспоминала, как он горячо отчитывал меня за придирчивость, узнав, как я знакомлюсь в Интернете. Вспомнила задержки на работе и рассеянно смотрела, как Гамлет жег в ведре рукопись с известным монологом, выкрикивая грузинские ругательства. Призрак танцевал лезгинку. Гертруда пела голосом Нани Брегвадзе. Я едва досидела до окончания спектакля.
        - Как хорошо, что Шекспир не дожил до такой постановки, - сказала я на обратном пути.
        Шли пешком. Сеял мелкий дождь.
        - Надо было все-таки на машине поехать, - ответил Андрей. - Послушай женщину и сделай наоборот.
        - Спасибо на добром слове, - разозлилась я. Домой дошли молча. Я проговаривала про себя обидные слова: «Так, женщина, значит, для тебя дура» и сама отвечала за Андрея. Ссора, о которой Андрей не подозревал, достигла кульминации, когда мы вошли в подъезд. Обидевшись, я ушла спать в другую комнату, а утром, едва проснулась, кинулась к компьютеру Андрея...
        Беда, принято говорить, не приходит одна. Но она и вправду не шлет гонцов и уведомительных писем, как поступает счастье. Беда вваливается в прихожую с толпой неприятностей без предупреждения, как дальние родственники из Челябинска.
        Мама поступила в больницу поздней ночью, а к утру, когда мы с папой вошли в палату, уже обжилась. На тумбочке стояли пакет сока, кружка, рулон туалетной бумаги. Мама лежала в халате и листала журнал. Ночью, еще в приемном покое, ей вкололи лекарство, и дикая, опоясывающая боль утихла. Дежурный врач поставил диагноз: «Острый панкреатит».
        Маме предстояло сдать анализы, пройти исследования. Едва папа вошел в палату, беспомощное выражение слетело с ее лица. Она слабо улыбнулась. Лечащий врач, с закатанными рукавами и бурым носом, похожий на мясника, топтался у койки. Голос напротив был тонким и порой срывался подростковым фальцетом. Он сыпал терминами, строил предположения. Мы с папой ничего не поняли, кроме того, что все принесенные нами продукты исключены из маминого рациона. Уходя, он сказал:
        - Ей нужна операция. Я вижу по ее психологическому рисунку, что она выдержит, но ей нужна ваша поддержка.
        Санитарка мыла пол. Было душно. Тяжело пахло хлоркой, лекарствами, влажным бельем и безысходностью. Через пятнадцать минут я почувствовала себя разбитой и больной. В моей сумке запел телефон. Звонил Андрей. Я решила не отвечать. Мне нужно было время, чтобы остыть и не наговорить лишнего после того, что я обнаружила в его компьютере утром. Думаю, на самом деле, время мне нужно было, чтобы оправдать его, объяснить себе, почему он поступил так, а не иначе. Почему он зарегистрирован на двух сайтах знакомств? Почему последний раз посещал один из них неделю назад, а в разделе о себе написал: «В активном поиске»?
        Я нашла бы ответы, как всякая женщина, желающая любой ценой удержать любимого мужчину. Моя коллега рассуждала так: «Ну и что, что муж возвращается поздно, и духами от него несет? Вот если бы я его застала в постели с другой! А так мне нечего ему предъявить. Где доказательства?» Я тогда слушала, и мысли о потерянной женской гордости тревожили меня. Со временем я поняла, что любви, настоящей любви неведома гордыня, но тогда утром у компьютера меня жгла каждая буква, и ухало сердце, и я бы собрала вещи и ушла немедля, если бы папа не сообщил, что мама в больнице. В тот момент вдруг все тревоги отступили, показались надуманными и второстепенными.
        Андрей звонил несколько раз и, наконец, прислал сообщение: «Я у Саныча. С аэродромом труба. Перезвони». Я перезвонила.
        - Аэродром выкупили новые хозяева, - сказал Андрей, - нас выгоняют. Вот сидим, думаем, что делать. Сейчас ребята подъедут.
        Я рассказала о маме.
        - Если какая-нибудь помощь нужна, ты только позови. Я приеду.
        Он повесил трубку.
        Мы уходили с папой из больницы, как предатели. Нас обдувал мартовский ветер, за больничными воротами шумела дорога, воробьи купались в луже. Хромой санитар катил по двору тележку с цинковыми ведрами: «Буфет. 7 хир. отд.». Мы бросили маму в удушливой палате, где здоровый может стать больным, где пахнет хлоркой и кормят из ведер. И чем сильней мы с папой рассуждали о необходимости маминого обследования по пути к остановке автобуса, тем слабее говорила в нас уступчивая совесть.
        А вечером Андрей не перезвонил и пришел пьяный только под утро. Всю ночь я пролежала, отвернувшись к стене, и плакала от бессилия и обиды. Мне он был нужен, а я ему нет. Со своими проблемами он справлялся сам, а я всегда ждала его, чтобы попросить помощи и совета.
        - Малыш, - позвал он из прихожей, когда вошел. - Малыш, все херово. Но мы будем сражаться.
        Андрей уснул в ботинках и рубашке, раскинув руки, словно упал на постель с высоты. На лице застыла страдальческая гримаса. Я не спала всю ночь, и теперь меня знобило. Я набила пластиковые пакеты в полном беспорядке одеждой и косметикой.
«Для него я не стою и одного шплинта на любимом самолете», - подумала я и собралась уходить, но последняя надежда удерживала меня. Я присела у мешков, как торговка на вокзале. Так и просидела несколько часов, пока до боли не затекли ноги. Только днем мне удалось его разбудить.
        - Андрей, - громко окликнула я, - ты можешь это объяснить? - Я включила компьютер. - У меня есть соображения, но хотелось бы услышать твои объяснения.
        Андрей сел и огляделся. Он тер виски, встряхивал головой и молчал, пока загружался компьютер. Я выбрала самое неподходящее время для объяснений, но меня понесло, а остановиться уже не было сил. Я открыла главную страницу сайта знакомств.
        - Ты знакомился по Интернету? Андрей мотнул головой.
        - Правильно ли я поняла, что ты его посещаешь?
        Андрей поморщился.
        - Слушай, что ты издеваешься над русскими людьми? Принеси попить. В глотке пересохло.
        Мои слова казались ему неуместной шуткой, но я с чеканной злостью доказала обратное: он жил со мной, как на пересадочной станции, в ожидании нового поезда, я ничего не значу для него, он врал мне все время. Глаза Андрея налились грозовой синью:
        - Тебе не кажется, что это просто неприлично - копаться в моих вещах?
        - А тебе не кажется, что неприлично обманывать? Неприлично поздно возвращаться домой и уверять, что задержался на работе или в клубе. Я таких, как ты, на сайте гигабайтами сливала.
        Андрей сник и устало произнес:
        - Ты все неправильно поняла.
        - Я все правильно поняла, и я ухожу.
        В кино героини уходят красиво, не утруждая себя бытовыми мелочами, скидывают решительно «пиджак наброшенный» и хлопают дверью. Я уходила неуклюже. У пакета порвалась ручка, на пол посыпалась косметика, выпал домашний стоптанный тапок. Собирая вещи, я споткнулась о порог и чуть не растянулась в коридоре.
        - Ты приняла окончательное решение? - небрежно спросил Андрей и упал на кровать, едва я буркнула: «Да».
        Он уже спал, когда я уходила. Силы покинули меня еще у дверей, а на лестнице я присела на ступеньку и расплакалась в голос, как в деревнях оплакивают покойника. Мое счастье казалось мне незаслуженным и утерянным навсегда.
        Я знала, что Андрей меня не позовет, а сама я ни за что не вернусь. Мы редко ссорились, но если случалось, Андрей бывал непреклонен. Первые шаги к примирению делала я. Тогда Андрей устаивал «разбор полетов»: аргументированно и сухо, как инструктор, объяснял мои ошибки, рассеивал мои заблуждения и требовал полного раскаяния. Я смеялась и раскаивалась.
        Папа разбудил меня, когда за окнами было уже темно. Я судорожно попыталась понять, как оказалась в своей комнате. Уже утро или вечер?
        - Малинка, - он окликнул меня забытым детским прозвищем, - идем чайку попьем. Я только что заварил с мятой, как ты любишь.
        - Я еще полежу, не буду чай. - Меньше всего в тот момент мне хотелось беседовать с папой.
        - Идем, - тихо попросил папа, - я только что от мамы приехал. Надо решить, что с ней делать.
        Ему удалось меня поднять: он использовал запрещенный прием - маме я не могла отказать.
        - Я думаю так, Малинка, - говорил папа на кухне, - забираем ее домой, а на консультацию отправим в Военно-медицинскую академию. Я договорился. Врач настаивает на операции, а сердце у нее слабое. Она-то уже на все согласна, но я боюсь решиться. Она у меня одна.
        Папин голос дрогнул. Дрогнул после стольких лет, прожитых вместе. Я даже позавидовала маме. Так же, должно быть, он дрожал на первом свидании и у роддома, когда отец, длинноволосый и беспечный, приехал за нами на велосипеде. Он нес малиновый кулек, а мама крутила педали и смеясь ругалась. Кульку дали имя Марина. А дома звали Малинкой.
        Папа рассказал, как врач, уставший от бесконечных пререканий пациентов, спокойно спросил:
        - Вы - врач?
        - Нет. Я инженер.
        - Замечательно. Почему, в таком случае, вы даете мне советы?
        - Потому что речь идет о моей жене.
        Врач позвал заведующего отделением. Тот просмотрел мамину карту и властным жестом прервал бормотание подчиненного о «в целом положительной динамике, но».
        - Что я могу сказать, уважаемые? Мое мнение такое: не сделаете операцию - вам, - он ткнул в мамину сторону пальцем, - вам пиздец. - Он захлопнул карту и вышел.
        Коротко и ясно. Родители переглянулись, в надежде, что им послышалось, что резонировала пустота облезлых стен, а духота и слабость чудесным образом исказили слова заведующего. Но не могло же почудиться сразу обоим? Врач подтвердил их догадки:
        - Что я вам говорил? Мой коллега придерживается такого же мнения - необходима операция.
        - Им же плотют за каждую операцию. Им бы зарезать только человека за деньги, - брюзжала старуха на соседней койке, когда врач вышел.
        Мама растерянно глядела на отца. Домой отец вернулся обескураженный и сердитый. Он обзвонил друзей, соседей по даче, сослуживцев. Он нашел врача и договорился о консультации.
        - Пап, - я положила голову ему на плечо, - зачем ты меня позвал? Ты ведь уже все решил.
        - Доченька, - он обнял меня за плечи, - доченька, ты не сердись на нас с мамой, что мы давно не вмешиваемся в твои дела. Ты уже совсем большая. Но иногда я так скучаю по своей маме. И дорого был дал, чтобы поговорить с отцом, как с тобой сейчас. Думаю, и ты в нас нуждаешься не меньше. Мы родили тебя для счастья, для радости. Когда растишь ребенка, почему-то кажется, что его ожидает только счастье. Не горе, болезни или нужда. Иначе люди и не заводили бы детей. Хочешь, я поговорю с Андреем? Он хороший человек. Он настоящий. Он поймет. Вы же поссорились из-за пустяка.
        Видно было, как папа волновался, говоря со мной. Тихая, теплая, как южная ночь, благодать исходила от папиных слов.
        Не надо с ним говорить. Я сама. Потом.
        - Андрей недавно звонил, спрашивал про тебя, интересовался маминым здоровьем. Сказал, что вы немного повздорили, чтобы я не волновался.
        Я даже подскочила.
        - Он звонил? Когда? Что он еще говорил? Папа усмехнулся.
        - Сказал, что поссорились из-за пустяка. Попросил тебя перезвонить.
        - Хорошенький пустяк! - вспыхнула я. Несколько дней от Андрея не было вестей, и я отыскала его профайл на сайте знакомств. Он поднял свою страницу, загрузил новые фотографии и посещал ее три часа назад. Моему возмущению не было предела.
        - Дешевый пиар! - Я выключила компьютер. Приезжал за своим спальным мешком Бессонов.
        Он отправлялся в поход на выходных. Шел дождь вперемешку с липким снегом. В поход Бессонова я не поверила. Спальный мешок был поводом. Мы встретились у метро. Ветер сбивал нас с ног.
        - Там Андрюха, - сказал Бессонов, - места себе не находит. Поссорились, говорит. Ты уладила бы как-то дело.
        - Место он себе, кажется, нашел, - ответила я, - в Интернете.
        - Да ему никто не нужен, кроме тебя. Как ты не понимаешь, ведь Интернет - это иллюзия. Иллюзия его мужской свободы, - горячо возразил Паша.
        - Почему мне не нужна такая иллюзия?
        - Но ты ведь женщина. - Он был искренне поражен глупым вопросом. А я возмущалась про себя мужской политикой двойных стандартов.
        - Пашенька, прости, надо бежать, опаздываю, - соврала я, - увидимся.
        Андрей не появлялся, но недостатка в его парламентерах не было. Мне звонили инструктор Орлов и курсант Рома. Наконец, позвонил Павел Александрович. Он скрипел, как рассохшиеся половицы.
        - Лапочка, совсем нас бросила. Приезжай на выходных. Клуб оставили на аэродроме, на новых условиях. - Саныч покряхтел. - Повысили аренду вдвое.
        Я пообещала.
        - Занята, - ответила я. - Но попытаюсь выбраться.
        Мне не хватало полетов. Я не подозревала, как они были мне нужны. Словно только наверху, в небе, на небольшой высоте я находила все, чего недоставало на земле. Поднимаясь, я всякий раз преображалась. И всякий раз восторженно встречала это преображение. Может быть, все бы изменилось, выберись я тогда на аэродром, мне было бы проще понять и простить Андрея. В небе утихали мнимые страсти, смирялось самолюбие, а мысли приходили безмятежные и снисходительные к себе и к другим.
        Мы с папой отвезли маму на консультацию. Она действительно нуждалась в операции. Операция в Академии была дорогой. Папа влез в долги. Я устроилась в агентство недвижимости. Мобильный телефон разрывался с утра до вечера. За неделю я сбила новые набойки, показывая комнаты и квартиры в разных частях города.
        - Я сейчас на Просвещения, - кричала я в трубку на улице. - Подъезжайте на Кирочную через час. Хозяйка на месте. Может показать квартиру.
        - Есть подходящая комната в двушке на Ветеранов. Без хозяев. Показ в девятнадцать ноль-ноль.
        За день я могла трижды пересечь город из конца в конец. Работа давала хороший заработок, усталость и полное забытье. Думать о неудачах в личной жизни просто не было времени. В течение месяца мы с папой расквитались с долгами.
        Через две недели я сдалась. Я соскучилась. В девять вечера у меня был назначен показ на Садовой. Совсем недалеко от дома Андрея. Нужен был предлог, чтобы не уязвить гордость. Я решила зайти за феном. Ключей у меня не было, я позвонила в дверь. От радости, что сейчас увижу его, просто увижу, я невольно улыбалась. Подъезд старого дома отдавал знакомое влажное тепло. Дверь открыл Андрей, замер и побледнел. Прошло около трех лет, но я помню, словно это было вчера, его белое лицо, его голос, его сухую и короткую фразу, как выстрел:
        - Извини, я не один.
        Закрывая дверь, он повторил растерянно:
        - Извини.
        Это были его последние слова. Больше мы не встречались. Даже случайно. Город поглотил его, как зыбкий песок. Иногда я вздрагивала, если казалось, что в людском потоке мелькнуло его лицо, но, приглядевшись, убеждалась, что ошиблась.
        - Он не один, - медленно повторила я, словно пыталась заучить новую, сложную формулу моей жизни. И долго стояла перед запертой дверь, пока не зазвонил телефон: - Это снова Алина. Ну что, мои китайцы посмотрели комнату. Им понравилось. Завтра можно заключать договор. Я машинально достала блокнот из сумки.
        - Во сколько?
        - Они учатся до трех. Можно в четыре.
        - Хозяева требуют залог. Вы предупредили? Его можно разбить на три месяца.
        Величину потери я осознала позже, а тогда стала жить по инерции. Ложиться вечером в постель, а утром подниматься, только лишь потому, что так принято у людей. Принято и необходимо спать, кушать, мыться и зарабатывать деньги, расселяя в квартиры неприветливого, серого, дождливого города таджиков, китайцев, узбеков, студентов из Новороссийска и строителей из Белоруссии.
        Серая «Волга», взвизгнув тормозами, остановилась, перегородив мне дорогу. Из машины выглянул Юра.
        - Самое, Маринка, ты английский знаешь?
        - Литл бит.
        - Вот ты-то мне и нужна!
        - Учти, я только очень литл.
        Он выскочил из машины, взял меня под локоть и зашептал:
        - Ерунда, сойдет, слушай, самое. У меня интурист в машине. Везет, как утопленнику. Директор навязал на мою голову. Покатай его, самое, по городу, покажи, говорит. Какой-то знакомый жены, вроде, на конференцию приехал. Он завтра вечером улетает уже. А я ни бельмеса, я и по-русски, самое, не очень. Чудной попался, клокочет чего-то. Я не пойму. Выручи, Маринчик, съезди с ним в Эрмитаж, что ли. В долгу не останусь! У тебя, вообще, какие планы?
        Планов не было. Вечерний показ был отменен. Я согласилась.
        - У меня левая фара не горит, - ответила я.
        - Не вопрос! Значит, договорились. Его Мишей зовут. Посмотри только, какой голубчик. - Юра распахнул дверцу машины.
        - Тебе бы, Юра, в торговые агенты пойти. Ты мертвого уговоришь.
        Интуристом оказался мужчина лет сорока пяти. А может, пятидесяти. Разве их разберешь, иностранцев? Что они только делают со своим лицом, кожей, глазами, отчего так отличаются от наших мужчин? Гладкий, причесанный, на носу очки в тонкой оправе. Во рту слепящая искусственная белизна. Он приветливо улыбнулся.
        - Майкл. - У него был певучий высокий голос.
        Майкл оказался профессором из Англии. Работает в Лондонском университете. Живет за городом. Час от часу не легче. Английский, английский - что может быть сложнее? С немцем или итальянцем было бы проще договориться. Я предупредила Майкла, что знаю язык плохо.
        - Нет проблем, - Майкл вальяжно развалился на заднем сидении, отвел руку, разглядывая свои ногти, - вы прекрасно говорите, а беседа с красивой женщиной мне всегда доставляет удовольствие.
        Мы застряли в пробке на Варшавской. Майкл не умолкал. Он давно мечтал побывать в России. Он читал Толстого, Тургенева, Достоевского. Он слышал о русской зиме и красоте русских женщин. У него бывали русские студентки.
        - А где вы остановились? - спросила я.
        - В отеле «Достоевский».
        Я, кажется, начинала понимать. Крепкий душистый чай, фарфоровое блюдце с крекерами, уютное кресло, в стрельчатые окна дышит утро маленького графства, на столе недочитанная русская книга. Книга, как темный чулан в детстве, в который так страшно, но любопытно войти. Он давно мечтал о России, хотел многое понять, наконец, приехал. Не в город Рязань, заметьте, не в Самару или Суздаль. Он поехал в Санкт-Петербург, в адаптированную европейскую версию России. И поселился в номере отеля с видом на Владимирский собор. Ежедневно его будят вежливые администраторы по телефону, ежедневно беззвучно вкатывают столик с завтраком и меняют постельное белье. А он, утомленный после конференции, принимает наскоро душ, набрасывает махровый халат, открывает книгу и до ужина читает Достоевского. Делает пометки на полях остро отточенным карандашиком.
        - Юра, мил друг, останови на углу. Миша говорит, что хочет поехать на троллейбусе. Окунуться, так сказать, в гущу народных масс, понять русскую душу. А где, как не в общественном транспорте, можно приникнуть к чистому роднику народной мудрости, познать страдания и долготерпение? Миша любит Достоевского. Поможем Мише понять Достоевского, - сказала я.
        Я стала злой, как всякая женщина, которую не любят. Мне захотелось проучить англичанина.
        - Ебнутый он, что ли? - удивился Юра, но остановил машину.
        Майкл растерянно оглядывался по сторонам, когда вышел на шумную улицу, словно зверек, которого долго держали дома в маленькой клетке и наконец привезли в лес и положили на шуршащую листву. Я объясняла, что машина сломалась и придется ехать до центра самим. Пусть он, Майкл, не боится, у нас не ходят по улицам медведи. Мы добрались пешком до Московского проспекта и встали на остановке. Глаза Майкла просияли:
        - Можем взять такси.
        - Такси, Майкл, - я отрицательно покачала головой, и лицо мое сделалось печальным, - такси - это слишком просто. Мы поедем на троллейбусе.
        - Слишком просто, - тихо повторил Майкл. Переполненный троллейбус, покачивая боками, как беременная кобыла, подъехал к остановке через сорок минут. Зима не сдавалась: день выдался сухой, но морозный. У Майкла покраснел нос. Он обрадовался, как ребенок.
        - Это он? Можем мы на нем ехать? Мы едем в центр города?
        - Да, Майкл, мы поедем в центр города.
        Мы едва протиснулись внутрь. Он стойко улыбался. Старуха взгромоздила ему на ноги клетчатую тележку:
        - Продали все, продали. Вон едут на жирных машинах. А мы, как быдло тут. А мне квартплату заплати, телефон заплати, и нету пенсии. Кровососы.
        - Что она сказала? - встревожился Майкл. - Она мне что-то сказала.
        - Майкл, это непереводимая игра слов.
        - Непереводимая игра слов, - тихо повторил Майкл.
        Сзади навалился всем телом пассажир.
        - Девушка, вашей маме зять-алкоголик не нужен? - прохрипел он, дыша перегаром.
        - Марина, - умоляюще спросил Майкл, - когда мы выходим? На следующей остановке?
        - О! - оживилась старуха, услышав Майкла. - Понаехали тут, американцы всякие. Уже и в троллейбусе не протолкнуться из-за них. Всю Россию купили.
        Майкл проникновенно вслушивался в ее гневную речь.
        - А тебе, старая, до всего дело есть, - неожиданно заступился алкоголик, - едет гражданин, никого не трогает.
        - Предъявляем, предъявляем карточки, - зашумела кондуктор, - оплачиваем билетики.
        Я купила два билета. Старуха отказалась платить. У нее пенсионный проездной дома. Зачем его с собой брать? Видно и так, что она давно не девица. Водитель остановил троллейбус на углу Гороховой и Загородного, объявив, что, пока пассажирка не заплатит, он не сдвинется с места, и демонстративно раскрыл карту. Они положил ее на руль и внимательно изучал, пока старуха сражалась. Пассажиры волновались.
        - Что произошло? - спросил Майкл.
        - Водитель заблудился, - ответила я, подавляя улыбку. - Видишь, карту изучает.
        - Действительно? Это так, Марина? - Майкл был ошеломлен.
        Когда водитель сложил вчетверо карту, я увидела название: Южный берег Крыма. Он собирается в отпуск, - догадалась я.
        За старуху заплатила сердобольная женщина. Троллейбус тронулся.
        Майкл выпал из троллейбуса у Адмиралтейства. Очки съехали на нос, куртка винтом закрутилась на талии, он часто дышал. Охота наслаждаться городским пейзажем у него отпала. Мне стало жаль его.
        - О! Симпатичное кафе, - он указал на бистро. - Я очень голоден. Мы можем там посидеть.
        Он посмотрел с надеждой. Кажется, он боялся, что я отвечу:
        - Нет, Майкл, кафе - это слишком просто. Сейчас пойдем на рынок за продуктами.
        Что ж, надо дать ему отдохнуть, а то уморю англичанина, - решила я.
        В бистро Майкл порозовел, вальяжность и самоуверенность вернулись к нему.
        - Я интересовался русской историей. Сталин - тиран. Ленин - тиран, - он гневно сверкнул очками, - но я не понимаю, почему вы не уберете труп Ленина с Красной площади. У меня даже статья об этом есть. До революции Россия была великой и счастливой. Они поставили ее на колени.
        Моего словарного запаса и воспитания не хватило, чтобы объяснить Майклу, что величие, как заряд, бывает положительным и отрицательным. Что злой гений, безумный гений, необходимо хранить в народной памяти так же, как созидательный. И пусть Ленин на Красной площади, в самом сердце страны, лежит и упрямо напоминает людям об их собственной дурости. Что, будь Россия счастливой и великой до революции, не было бы и самой революции. А англичанину советовать русским убрать Ленина так же бестактно, как советовать соседу развестись со вздорной женой. И я ответила:
        - Это наша история. Это часть нашей истории. Пусть остается, как напоминание.
        Майкл рассмеялся и игриво заметил, что его бывшая жена - тоже его история, но он не собирается ставить ей памятник в саду. Майкл доел борщ и вареники, выпил вина. Его самодовольный вид доводил меня до исступления. Я извинилась и вышла из-за стола. Подошла к кассе.
        - Можно вас на минуточку, - сказала я женщине в народном костюме. На ее кокошнике было написано: «Добрый».
        Она внимательно выслушала. У меня возникла проблема, но я готова оплатить некоторые хлопоты. Дело в том, что вон тот богатый англичанин вырос в строгой пуританской семье...
        Глаза кассирши расширились.
        ...Да, так вот, с малолетства он привык мыть за собой посуду, у них чистоплотность в роду еще со времен Вильгельма Завоевателя. Он даже в самолете моет пластиковые стаканчики из-под вина. Он очень известен в Европе, и все привыкли к его чудачеству, а в Лондоне в его любимом кафе даже есть персональная мраморная мойка. Я говорила вполголоса, очень быстро и боялась расхохотаться при каждом слове, едва сдержалась. Кассирша, пунцовая от мыслей и чувств, не глядя, смахнула купюру с блюдца для мелочи и удалилась на кухню. Оттуда она заговорщически кивнула в знак согласия.
        - Майкл, видишь ли, в этом бистро есть старая-старая традиция - мыть за собой посуду.
        Позже Майкл уже не смел мне перечить и ничему не удивлялся, но тогда он возроптал:
        - Да, но я видел людей, которые оставили посуду, - он указал на соседний столик, где грязная посуда громоздилась на подносах.

«Поди ж ты, наблюдательный», - подумала я про себя.
        - Моют посуду только важные гости.
        - Но я совсем не важный гость, - бормотал обескураженный Майкл, когда я подталкивала его в спину по направлению к кухне.
        Это зрелище я не забуду никогда. Майкл, святая наивность, мыл посуду в гигантской пожелтевшей мойке, отливающей жирным блеском, как бок копченого леща. Он испуганно оборачивался и поправлял мокрыми руками очки на переносице. Большие, как айсберги, поварихи в затертых и засаленных халатах на увесистых грудях обступили его и наблюдали. Выражение ужаса и покорности не сходило с их лиц.
        На улице я дала волю чувствам. Я хохотала несколько минут. Выглянуло солнце. С крыш капала вода. Майкл не удержался и засмеялся со мной.
        - Мне весело, - объяснила я, - потому что погода хорошая.
        - Мне весело, - сказал Майкл, - потому что весело тебе.
        Тогда словно стена рухнула между нами. Я взяла его за руку:
        - Пойдем, Майкл, я покажу тебе наш город. Он очень красивый. Можно, я буду называть тебя князь Мышкин? Ты похож на Мышкина.
        - Кнас Мышкн, - повторил Майкл, - герой Достоевского. Я знаю. Он был очень добрый. Он был хороший? Да?
        - Да, он был очень доверчивый.
        Мы несколько часов бродили по Эрмитажу. Майкл знал и любил импрессионистов. Я всегда считала их работы неряшливой мазней. Майкл убеждал, что заставит меня разглядеть чистоту и свежесть их красок. Он возбужденно взмахивал руками у каждой картины и говорил о том, что он слышит ветер и чувствует зной, смотря на них. Он говорил так громко и проникновенно, что вокруг нас собралась толпа.
        Из Эрмитажа мы двинулись к Исаакиевскому собору, затем по Мойке отправились к Театральной площади. В кассе Мариинского театра я купила билеты. Майкл обрадовался и без конца переспрашивал:
        - Мы пойдем слушать оперу? Мы действительно пойдем сегодня? О! Как я люблю оперу.
        На Большой Подьяческой я показала ему Петербург Достоевского. Унылый, грязно-желтый, с дворами-колодцами, в которых не видно солнца и неба. Майкл замер на мостовой, долго о чем-то думал. Под аркой возле лужи нахохлился голубь. Он выглядел удрученным и не шелохнулся, когда мы к нему подошли.
        - Наверно, выгнали с работы, - сказала я.
        - Да, - живо подхватил Майкл, - а после этого бросила его. Он оставил ей квартиру и машину и оказался на улице.
        Мы громко рассмеялись. Голубь поднял голову и посмотрел на нас. Это был взгляд философа. Нам стало неловко, и мы ушли.
        - Марина, - спросил Майкл, подавая мне руку, - у тебя есть бой-френд?
        - Был.
        - О! А сейчас нет?
        - Нет, - отрезала я.
        - Я только спросил, - оправдывался Майкл. - Фантастика! У такой красивой женщины нет бой-френда.
        По Садовой вели медведя на веревке. Майкл оживился и присвистнул, совсем как мальчишка.
        - Уау! А ты говорила, что медведи по улицам не ходят.
        Ему надо было переодеться к театру, но я побоялась отпускать его одного. Таким несмышленым он мне казался. Я довела его до отеля, пообещав заехать через пару часов.
        И в театре, и на следующий день мы пили вино и много смеялись. И от двух дней, проведенных с ним, у меня осталось ощущение праздника и света. Я слишком долго не смеялась. Я забыла, когда последний раз мне было так легко и весело.
        В аэропорту Майкл протянул мне визитку:
        - Марина, вы мне напишете? Здесь мой почтовый адрес и телефон. Я замечательно провел эти дни. Мне очень не хочется уезжать.
        Я пообещала ему написать, а в следующий приезд отвезти в Новгород, по дороге остановиться в настоящей русской деревне, где мы будем пить самогон и курить
«Приму».
        - Да, я понимаю, Петербург - очень европейский город. Чуть-чуть Италия, чуть-чуть Париж, - задумчиво ответил Майкл. - Мне бы хотелось вас увидеть опять. У вас очень грустные глаза. Я думаю, вы несчастливы, Марина.
        У меня навернулись слезы. Никогда не ожидаешь проницательности от простодушного человека. Я сказала:
        - Прощай, князь Мышкин, - и поцеловала его в щеку.
        Через полгода я уехала в Англию по визе невесты. Через год мы поженились.
        Меня провожали родители и подруги. Наташа опаздывала. Папа говорил:
        - Правильно, что уезжаешь. У этой страны нет будущего. Это все мнимое благополучие кончится, едва иссякнут энергоресурсы. Какое будущее у дикой страны, которая ничего не производит?
        - Ни у страны нет будущего, ни у ее баб, - вмешалась Ольга.
        - Ну, почему же, а кому-то и здесь хорошо.
        Я почти не слушала и чувствовала себя, словно присутствовала на собственных похоронах. Я умерла, и мне предстояло пройти родовые пути аэропортов и появиться заново на свет за две тысячи километров. Между мной и провожающими ложилась граница отчужденности. Очень скоро я стану равнодушна к их заботам, проблемам, радостям. Удивительно, почему выезд в другую страну для русских - это всегда выбор, это отречение? Не могу себе представить немку или француженку, которая клянет почем зря свою родину, выходя замуж за иностранца. Меня же перед отъездом все раздражало - и дураки, и плохие дороги, и грязь, а на самом деле хотелось поскорее улететь, чтобы не видеть комнаты, в которой ночевал Андрей, и улиц, по которым мы гуляли.
        Меня нагнали воспоминания, которых я так старательно избегала. Я вспомнила о Наташе. Мама волновалась:
        - Доченька, не опоздай.
        А я ни о чем не могла думать. Меня обнимали и целовали по очереди.
        Она вбежала в здание аэропорта, часто дыша. В ее руке дрожала хризантема.
        - Наташа, скажи честно, ты встречалась с Андреем? - тихо спросила я, когда она заключила меня в объятия.
        - Нет, - ответила она.
        Я улыбнулась и взяла у нее цветок.
        - Нет, мы только переписывались. Я не хотела тебе говорить. Знаешь, он совсем не в моем вкусе.
        Я подхватила чемодан и покатила его в обход длинной очереди:
        - Извините, я опаздываю, извините. Объявляли мой рейс. Посадка заканчивалась.

4. Возвращение

        Английский язык заботливо сортирует память, используя четыре прошедших времени. Русская соборность свалила прошлое в один покосившийся амбар на обочине. Где на земляном полу брошены в беспорядке дни и года, забытые лица, улыбки, смех, дожди и снегопады, встречи и разлуки. Иногда я брожу среди этого хлама и подбираю изъеденные молью воспоминания. Острая боль потери внезапно пронзает меня, долго-долго не отпуская, пока в призме слез искаженные временем проплывают любимые лица...
        Прошло больше часа после того, как я проснулась и ответила на все вопросы Майкла. Он неопределенно пожал плечами, принес с кухни бутылку вина и растопил камин. Я мучительно ожидала сцены, упреков, обидных слов, а он, вытянув ноги перед камином, подливал в бокал вина и время от времени осторожно поправлял поленья. Гостиная, в которой мы сидели, была декорирована по моим эскизам с особым тщанием, здесь мы принимали гостей, проводили вечера с книгами, ужинали. В спальне порой царил грандиозный бардак, высились горы носков у кровати, стопки рубашек на полу, обертки от шоколада, чеки, монеты, скрепки, булавки, фотографии, цветные языки галстуков норовили выбраться из шкафа. Раза два в неделю, когда беспорядок достигал критической отметки, я делала уборку. Но вещи, словно жили самостоятельной жизнью, расползались по комнате, и я с интересом наблюдала, как независимо от моих усилий кружки с недопитым чаем загромождали тумбочку, распечатанные письма и пестрые рекламные проспекты веером рассыпались на столе и под кроватью прятались недочитанные книги.
        Не сговариваясь, в гостиной мы всегда поддерживали порядок. Мой взгляд бездумно блуждал с одной картины на другую, скользил по бесчисленным безделушкам на книжных полках, которые когда-то так раздражали меня своей безвкусицей, а теперь лишь умиляли. За окном сгущались сумерки. Майкл казался спокойным, лишь брошенный в беспорядке багаж на ступеньках лестницы выдавал волнение мужа. В кованых переплетах глухо бродили отсверки огня, тревожно вспыхивали в стеклянных шашечках окна. Я чувствовала себя на сцене в чужих, незнакомых декорациях - хозяйкой здесь я не была никогда.
        Я тронула Майкла за руку.
        - Ты в порядке?
        - О! Да, Марина. Не беспокойся. Мне грустно, очень грустно, но я о'кей.
        Его лицо старилось без улыбки. Я вдруг словно со стороны увидела немолодого мужчину, который надеялся встретить старость в этом доме, с этой женщиной. Ходить с ней в парк между завтраком и ланчем и подолгу сидеть на скамейке с медной табличкой на спинке: «В память Сары О'Брайн, которая так любила здесь гулять», - выбирать в супермаркете продукты на неделю и спорить из-за сорта вина, а вечером читать в гостиной. Конечно, ездить на Рождество к брату в Лестер, по дороге перебрасываться парой слов и бранить неосторожных водителей. Да, а теперь, когда она уезжает, ему лишь грустно. Я искренне восхищалась им в ту минуту.
        В силу какого-то национального упрямства и спартанского воспитания он никогда не признавался, что ему холодно или жарко, или мокро. А ведь на острове бывает действительно холодно и промозгло, особенно в январе. И дождь, как заведено в Англии, хлещет круглогодично. Майкл набрасывал пиджак, в особо прохладные дни - шарфик под него, и все дела. Однажды он ждал меня под ливнем у Национальной галереи на Трафальгарской площади, ел сандвич, старательно вытряхивая воду из бумажной обертки. Не удивлюсь, если завтра, возвращаясь из аэропорта, он заедет в Гарден-центр и купит для сада новый сорт роз. У дома, может быть, завернет в ближайший паб, закажет кружку любимого эля и бросит бармену что-то вроде: «Такие дела, дружище, жена бросила!»
        Образ типичного англичанина стойко наделен высокомерием, самоуверенностью и холодностью. Тогда как я видела и уважала в Майкле совершенно другие черты. Может быть, для получения более достоверных сведений об англичанах следует хорошенько расспросить их жен? Дома он отдыхал от роли успешного улыбчивого политика и профессора, позволяя себе быть самим собой - мужчиной, обуреваемым немыслимыми сексуальными фантазиями, который любит хорошее вино, расхаживает по утрам нагишом и поет песни Джо Кокера в душе. Со мной он был заботлив отстраненно, без славянской назойливости; был нежен, без «жирных русских ласк». Был отзывчив и самокритичен, без самобичевания. Вместе с тем я знала, что он никогда не сядет за один стол с таксистом, которого я однажды пригласила на ужин после долгой, утомительной поездки из Лондона по узким извилистым дорогам, укутанным слоистым туманом. Я также знала, что ему незнакомы бедность и нужда, а без комфорта он увянет, как цветы без воды, и перестанет быть Майклом, если лишится возможности путешествовать или приобретать ворох бесполезных вещей и, сияя, приносить их в шуршащих
пакетах домой. Я не требовала от Майкла невозможного.
        Как знать, может быть, доля правды в суждениях об англичанах была? Вряд ли я имею право судить о них верно. Мы жили почти как затворники. Последний год больше путешествовали - Таиланд, Вьетнам, Южная Африка.
        Первый год в Англии, когда мы так надеялись завести детей - «Чем больше, тем лучше», - приговаривал Майкл, потирая руки, - я читала все, что попадалось об этой стране. Здесь предстояло жить моим детям - я заочно полюбила эту страну. Когда стало ясно, что забеременеть я не смогу, горячее любопытство сменилось тяжелой апатией. Я стала ловить себя на мысли, что живу среди инопланетян, которые приветствуют меня во время вечерней прогулки в парке, улыбаются в магазинах, вежливо пропускают мою машину на узких дорогах. У меня не было друзей среди англичан. Только знакомые - вежливые и улыбчивые, как Майкл и наши соседи. Они не спрашивали друг друга, обезоруживая простотой, как бывает в России: «До сих пор нет детей? А почему?» или: «Устроилась на новую работу? И сколько платят?» Все, что узнала и полюбила в этой стране: шумные, распродажи на Оксфдорд-стрит и блошиный рынок Ноттинг-Хилла, лондонские такси, похожие на майских жуков, и пабы, и в декабре розы под окнами, - всем этим был и навсегда остался для меня Майкл. Как и крохотные домики песчаного цвета, словно выгоревшие на солнце, дубовые рощи вдоль
дорог, и зайцы, кидающиеся под колеса, и поля, по весне сплошь в рыжих квадратах заплат свежераспаханной земли, перепоясанные лентами живой изгороди. Эти поля не наводили такую тоску, от них не ныло сердце, как от русских, затопленных и бесхозных - где-нибудь под Клином или Старой Руссой. Спроси их, как дела, и, возможно, они, ожившие под ясным голубым небом, пропели бы в ответ, безмятежно, как Майкл: «О! Не волнуйся, мы о'кей!»
        Но главное, чего я была лишена в этой стране, - унижения. Слова в моем приблизительном переводе не жалили, как на родине, не обжигали презрением и обидой. «Эта, твоя очередная, звонит», - звала к телефону мама Андрея, и что-то обрывалось внутри под звук ее удаляющихся шагов. Таких смысловых нюансов я не смогла бы уловить в английском языке. Открытые, ясные взгляды прохожих на улице не имели ничего общего с цепким вниманием случайных встречных или попутчиков в России. Припоминаю, что я не всегда закрывала машину, как ни корил меня за это Майкл, не мыла фрукты и пила воду из-под крана. Я просто не ожидала здесь ничего плохого, чувствуя себя в полной безопасности. Я была свободна. И одинока.
        - Знаешь, я никогда не понимал женщин, - прервал мои размышления Майкл и беспомощно махнул рукой. - Никогда. Я видел, что тебе не совсем хорошо, но что я мог сделать? Моя любовь, мои деньги, мой дом - ты видишь, они твои. Я думал, время пройдет, ты будешь счастлива, забудешь его и начнешь новую жизнь...
        Я удивленно слушала, понимая каждое слово, каждый жест Майкла, как музыку, которая не нуждается в переводе. Как если бы впервые говорила его душа - одинокая, проницательная и любящая, знающая меня лучше, чем сам Майкл. Мне всегда казалось, что он не понимал меня и не пытался вникнуть, словно я один из тех милых сувениров, которые он привозил из разных стран и развешивал по дому.
        В глубине души я лелеяла свои страдания, упивалась своей трагедией, испытывая легкое снисхождение к поверхностности Майкла, живущего легко и без рефлексий. Он радовался вкусу хорошего ужина и вина, интересной книге, матчу регби, сексу. Все, чему радовался он, мне лишь помогало отвлечься на некоторое время. Обращенная в прошлое, я не видела настоящего, жила сторонним наблюдателем, скользя во времени и не ощущая его. Я почувствовала отвращение к себе.
        - Прости меня, если можешь.
        Что еще я могла сказать в подобной ситуации?
        - В любом случае, Марина, я никогда не был ни с кем так близок и открыт, как с тобой. Но всякий раз, когда ты уезжала в Россию, я не был уверен, что ты вернешься. Ты не жила здесь, ты все еще жила там, - говорил Майкл, словно читал мои мысли. - Поверь мне, у меня большой жизненный опыт, ты - удивительная женщина, я всегда понимал это. Тебе абсолютно не за что извиняться.
        Мы легли поздним вечером, как дети, взявшись за руки, обессилев от беседы, вина и тяжелых мыслей. В последний поцелуй перед сном я вложила всю горечь и нежность, на которую способен человек, намеренно причиняющий боль близкому, как человек, у которого нечиста совесть.
        Могла ли я объяснить Майклу, что потеряла себя? Что на родину вернусь не я, а уже кто-то другой. Что мы порой жадно мечтаем прожить несколько жизней, примеряя на себя пестрый гардероб чужих стран, судеб, языков, времен, и не можем найти свой единственный путь, не в состоянии цельно и осмысленно прожить одну-единственную, данную нам жизнь.
        Я проснулась среди ночи. За окном ухала сова. Майкл не спал. Он гладил меня по спине, по плечам, словно звал, словно хотел, но не смел попросить меня остаться, словно искал утешения. Тихи и нежны были его ласки, как теплый воздух, который поднимается под вечер над крышами...
        ловек в синем комбинезоне со светоотражателями, в белом подшлемнике, похожем на детский чепчик. Шлем держал в руке. И улыбался. Как Гагарин. С ним еще кто-то. Они смеялись над чем-то. Я ничего не слышала и толком не разглядела. Я видела только его и шагнула ему навстречу. Жизнь описала мертвую петлю и вернулась в исходную позицию.
        - Как поживаешь?
        - Без тебя ничего в моей жизни не было.
        Я не знала, он шутит или говорит серьезно. Я пришла к выводу, что никогда не знала его, и мне предстояло заново узнать.
        Я вздрогнула и повернулась резко всем корпусом, словно окликнули. От ангара шел большой человек в синем комбинезоне со светоотражателями, в белом подшлемнике, похожем на детский чепчик.
        Шлем держал в руке. И улыбался. Как Гагарин.
        С ним еще кто-то. Они смеялись над чем-то. Я ничего не слышала и толком не разглядела. Я видела только его и шагнула ему навстречу. Жизнь описала мертвую петлю и вернулась в исходную позицию.
        - Как поживаешь?
        - Без тебя ничего в моей жизни не было.
        Я не знала, он шутит или говорит серьезно.
        Я пришла к выводу, что никогда не знала его, и мне предстояло заново узнать.

        notes
        Примечания


1
        РЛЭ - руководство по летной эксплуатации летательного аппарата.