Невеста Всадника без головы Наталия Миронина

        Олег Сомов… Ради него Аня бросила жениха. Ради него свела к минимуму общение с матерью, которой Олег категорически не понравился. И в день их свадьбы он не явился в ЗАГС… Потерявшая голову от любви к нему Аня выпала из реальности. Гордость не позволила ей искать Олега, стучаться в его дверь, добиваться ответа. А зря… Брошенный жених вернулся, взял ее замуж, построил дом, завел троих детей. О том, что все это  — часть плана по изъятию у нее отцовского наследства, Аня узнала, оказавшись запертой на чердаке и объявленной сумасшедшей…

        Наталия Миронина
        Невеста Всадника без головы

                
        «Здравствуй, здравствуй, я вернулся!
        Я к разлуке прикоснулся…».
    Ю. Визбор

        «Никогда не покупай рыжей лошади, продай вороную, заботься о белой, а сам езди на гнедой».
    Арабская пословица
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        …Высокая трава стелилась под ветром и в темноте ночи казалась беспокойной водной гладью. Неясный силуэт, сливающийся с тенями, обманчиво громоздкий, надвигался пугающе стремительно. И вот уже не видно неба, края поля, а только устрашающая тень, которая вырастает на глазах, заслоняя все вокруг. От неизбежности встречи становится не по себе, но любопытство, замешанное на ужасе, удерживает от бегства. Что это может быть такое, завораживающее и ужасающее?! И вот, когда кажется, что ни отступить, ни спрятаться, ни убежать уже невозможно, становится ясно, что это конь  — гнедой, поджарый, с длинной, заплетенной в косички гривой. Лунный свет лишь на мгновение посеребрил фигуру грациозного животного, осветил запрокинутую назад красивую голову, выхватил темные глаза и оскал странной, скорее человеческой, улыбки. Но это было лишь мгновение, за которым опять наступил безмолвный мрак…
        Аня открыла глаза. Не было ни высокой травы, ни ночи, ни странного коня с почти человеческой улыбкой. Аня находилась в своей любимой комнате, ее окружали знакомые с детства предметы  — большой письменный стол с резными дверцами, выстроенные до самого потолка полки, заставленные книгами, безделушками и фотографиями, две яркие картины, подаренные когда-то родителями. Из окна лился яркий утренний свет, а с Патриарших прудов доносился деловитый гомон большого города. Было светлое утро, и остаток тревожного сна, который девушка видела перед пробуждением, казался теперь кусочком какого-то дурного кино. «Это же надо, лошади ведь такие красивые животные, а в этом сне был просто монстр какой-то! Интересно, что это значит? Вообще к чему снятся лошади?»  — подумала Аня, сладко потянувшись. Вставать она не спешила. Ей предстоял непростой, полный забот и хлопот день, и потому счастье безмятежного утра хотелось продлить как можно дольше.
        Аня Спиридонова сегодня выходила замуж. День свадьбы они с Олегом выбрали единодушно  — первое воскресенье июня, когда друзья еще не разъехались в отпуск, когда лето не превратило город в раскаленную печку, когда нет пыли, а зелень свежая.
        Мать Ани, Варвара Сергеевна, была недовольна ее выбором. Жених оказался совсем не похожим на тех молодых людей, которые всегда окружали Спиридонову Анну. Не было в нем того достоинства, блеска и лоска, которые должны были бы, по мнению Варвары Сергеевны, соответствовать столь выдающейся невесте. Однако Аня, девушка с характером, предпочитала не обсуждать кандидатуру своего жениха и вообще при любом удобном случае уходила от разговоров о предстоящем событии. Мать, семейный дипломат со стажем, просто выбивалась из сил  — всяческие аргументы, доводы и предлоги отменить свадьбу сыпались как из рога изобилия, но все было впустую. Если и можно было что-то изменить в этом случае, так только одно  — дату, на которую будет назначено торжество.
        За эту дату, как за спасательный круг, и схватилась Варвара Сергеевна.
        — Нет, ну я просто не понимаю, зачем такая спешка, куда такая гонка?!  — не раз и не два заводила она подобный разговор.  — Что вам дался этот июнь? Аня, ты вообще в курсе, что свадьбы всегда играют по осени? Ну, в крайнем случае в августе. Ты только представь  — нет жары, бархатный сезон, благородная прохлада, покой, умиротворение… А до августа можно просто пожить за городом. Всем вместе. Притереться, так сказать… Нет, я решительно тебя не понимаю!  — выражала она недоумение по поводу настойчивости дочери.
        — Мама, ты действительно не понимаешь,  — неизменно отвечала дочь, улыбаясь. Она давно раскусила все уловки матери, расчет у которой был простой: откладывать, насколько получится, заключение брака. Откладывать, переносить, а там, глядишь, что-нибудь случится, и свадьба совсем отменится. Ну не любила Варвара Сергеевна жениха, не любила.
        — Мама,  — в который раз объясняла Аня, не желая ссориться,  — июнь  — мой самый любимый месяц. Понимаешь, для меня июнь  — это начало начал. Начало настоящего лета, тепла. Июнь  — это когда все еще впереди, а июль  — это уже усталость от жары или раздражение от беспрестанных дождей, это  — пустой город, это  — уехавшие друзья.
        — Я хотела, чтобы мы с тобой к тете Тамаре съездили.  — Варвара Сергеевна упорно не сдавалась и выдвигала на поле битвы за семейное счастье новые боевые единицы своей армии аргументов.  — Проведали бы ее, сама знаешь, она живет совсем одна. Тамара будет очень рада тебя видеть…
        И этот ход Аня разгадала. Сестра матери Тамара души не чаяла в племяннице и имела на нее огромное влияние. Желание Варвары Сергеевны проведать сестру имело под собой всю ту же цель  — удвоив боевые силы, отговорить дочь от замужества. Варвара Сергеевна не знала, что Аня уже написала тетке обстоятельное письмо и получила от той лаконичный и весьма легкомысленный ответ: «Выходи, а там  — посмотришь!» Аня не стала показывать это письмо маме, чтобы не возродить чувство ревности, которое между сестрами было сильно по молодости.
        — Мам, мы съездим еще с тобой и к тете Тамаре, и поживем у нее,  — покладисто соглашалась Аня.  — Когда-нибудь  — обязательно.
        — Не забывай, она живет одна,  — пыталась давить на жалость Варвара Сергеевна.  — Мы давно у нее не были. Во-первых, кое-что ей надо привезти…
        — Мам, ты каждый год ей отправляешь тонны варенья, которое она терпеть не может. Она его вообще не ест. Ты же знаешь это отлично. Конечно, тетя Тамара будет рада, если мы приедем, но не забывай  — у нее насыщенная общественная жизнь, она там не скучает,  — напоминала Аня лукаво.  — Председатель городского общества театральных деятелей  — это тебе не в жэке сидеть!
        — Я не понимаю, что она там делает и зачем ей это надо?! В ее возрасте…  — Чтобы не развивать дальше эту тему, Варвара Сергеевна безнадежно махала рукой.
        Активно общаться с сестрой Варвара Сергеевна начала сравнительно недавно, после смерти мужа. До этого, в предперестроечные годы, столкнувшись с непредвиденными трудностями в виде несовместимости политических взглядов, Варвара Сергеевна осторожненько, почти незаметно для домашних, установила в общении с сестрой изрядную дистанцию и старательно ее выдерживала. Если муж Алексей Владимирович за всеми своими делами этого не заметил, то Тамару Сергеевну обмануть было сложно. Курс на дистанцию, который взяла осторожная жена номенклатурного работника, она почувствовала сразу.
        — Ты не переживай  — я к вам пока ездить не буду,  — успокоила Тамара сестру по телефону.  — Твой Алексей  — человек умный и сам все понимает, но чин и регалии ему не велят со мной согласиться. Зла и неприятностей ему не желаю, а потому в гости не ждите. И запомни  — я не обижаюсь.
        Варвара Сергеевна помнила, как ей было неловко это слышать. Ее тонкие, прямо-таки «китайские» церемонии были с легкостью разгаданы, да к тому же сестра оказалась великодушна. «Господи, как нехорошо, но что я могу поделать, если она не знает «брода»! А у Алексея сейчас так неспокойно на работе»,  — думала Варвара Сергеевна и паковала для отправки сестре очередную посылку с дефицитными в восьмидесятые годы продуктами. Сестра звонила, благодарила и требовала прекратить «социалистическое подаяние».
        — Варя, перестань присылать мне колбасу! Ты имей в виду, я это одна не ем. Я подкармливаю все наше общество…
        «Имея в виду» данный факт, Варвара Сергеевна вздыхала и добавляла к посылке лишнюю пачку «Юбилейного» печенья. Сердиться на сестру она не могла, поскольку искренне Тамару жалела: та была одинока  — замуж не вышла, хотя и имела всегда достаточно поклонников. Правда, был один момент, когда все уже вздохнули с облегчением,  — Тамаре сделали предложение руки и сердца, но та, подумав ровно сутки, отказала.
        — Ты что наделала?!  — ругала ее Варвара Сергеевна.  — Наконец-то заживешь нормальной семейной жизнью, а не будешь проводить дни и ночи на репетициях этого своего варьете!
        — Мюзик-холла! Теперь наш театр так называется. Это во-первых,  — гордо отвечала Тамара.  — А во-вторых, этот мужчина мне не нравится!
        — Чем? Что тебе в нем не нравится?!  — удивлению и возмущению Варвары не было предела.  — Главный врач городской поликлиники…
        — Для такого жениха я слишком здорова,  — с присущим ей цинизмом объяснила Тамара.  — И потом, мы никогда с ним не договоримся…
        — Понятно…  — Варвара Сергеевна не стала дальше слушать. Ее сестра, сторонница «шведского» социализма, поклонников выбирала по принципу единства политических взглядов. Таких оказывалось немного. Много было обычных мужиков, которые не могли оторвать взгляда от высокой стройной фигуры с весьма внушительной для танцовщицы грудью. Уйдя из театра музыкальной комедии, на сцене которого протанцевала много лет, Тамара окунулась в общественно-театральную жизнь. Поклонники потихоньку переженились, состарились, превратились в скучных ворчунов. И на них Тамара смотрела свысока. Такая компания ей не нравилась, записываться в подруги таких грибов она не собиралась. Одиночество вполне устраивало Тамару Сергеевну. Даже Аня как-то призналась, что не представляет тетку замужней.
        — Так что, мама, я тебе обещаю, что мы с тобой после свадьбы обязательно вдвоем съездим к тете Томе,  — уверяла Аня маму во время спасающих от свадьбы разговоров.  — И без варенья. Мы ей лучше коньяк купим. Самый хороший!
        — Да, этому она обрадуется!  — фыркала Варвара Сергеевна, женщина, знающая во всем меру.  — Но, боюсь, выйдешь замуж и будет тебе уже не до теток…
        — Может быть, но это только сначала.
        — А ты откуда знаешь?  — Ответ дочери неожиданно удивил.
        — По подругам своим вижу.
        — Да, они у тебя ранние все… И даже детьми успели обзавестись.
        — Мам, и я успею. Мне двадцать семь лет  — вся жизнь впереди.
        — Ты могла выйти замуж и в восемнадцать, и в двадцать, и в двадцать пять. Сама же не хотела. Вот Максим, он так за тобой ухаживал…  — Здесь неизменно следовал тяжкий ностальгический вздох.  — А еще был прекрасный молодой человек, у которого отец такой крепкий хозяйственник… Помнишь? Такая выгодная партия… Но тебе, конечно, понадобилось искать приключений на свою голову!
        — Мам, почему ты считаешь, что поиск собственного пути,  — для пущей убедительности с пафосом говорила Аня,  — это «приключение на свою голову»?
        — Я так не сказала,  — отрицательно качала головой Варвара Сергеевна,  — я просто всегда удивляюсь тому, как дети наступают на грабли, разбросанные их родителями. Я тоже в свое время…
        — Мама, ты опять мне сейчас расскажешь о том, как тебе отказали от дома родители папы.
        — Да, я эту историю могу повторить, чтобы ты поняла, как тяжело исправлять собственные ошибки.
        — Я все давно поняла…
        — Тогда ответь, почему ты отказала…
        — Мама!  — Когда разговор закручивался в подобный штопор, Ане ничего не оставалось, кроме как заткнуть уши.  — Пожалуйста, перестань. Тогда я замуж не хотела. А теперь хочу.
        Примерно такие разговоры Аня с матерью вела последние полгода  — ровно с того момента, как Олег Сомов сделал ей предложение. Точно такой же разговор случился и сегодня. И присутствовал при нем брат Ани Юрий.
        — Анька, ты все-таки странная у нас,  — подал он ехидную реплику.  — Когда тебе делали предложение приличные состоятельные люди, ты нос воротила. А как только на горизонте появился мальчик-сирота, так ты очертя голову рванула под венец. Мама, как же это так получилось, что ты воспитала столь непрактичную дочь?
        — Юра, прекрати, при чем тут сирота? И Олег вовсе не мальчик!  — увидев яростные глаза дочери, Варвара Сергеевна одернула любимого сына.
        — Да ладно, мама, ты сама так думаешь,  — усмехнулся тот.
        — Даже если и думаю, то не озвучиваю это.
        — Вы хоть бы меня постеснялись.  — Аня серьезно посмотрела на брата:  — Маму я еще понимаю, она за меня волнуется, хочет выгодную партию мне обеспечить, но тебе-то какая разница?! Я же не вмешивалась в твои дела, когда ты… Когда ты Алю у Вадима, собственного брата, уводил.
        — Это совсем другое дело,  — раздраженно поморщился Юра.
        — Это  — то же самое,  — с нажимом заявила Аня.  — Это личное дело каждого, в которое посторонние  — а в такой ситуации все посторонние, даже самые родные,  — нос совать не должны.
        — Смотри, я тебя только предупредить хотел…
        — Спасибо, братец, за предупреждение…
        Варвара Сергеевна торопливо пригласила детей к столу  — разговоры о свадьбе с Олегом Сомовым почти всегда заканчивались ссорой. Да-а, совсем не такого мужа Варвара Сергеевна желала дочери. Но Аню невозможно было ни переубедить, ни переспорить. И потом  — младшей доченьке уже двадцать семь лет… Варваре Сергеевне очень хотелось внуков, а трое ее детей с этим явно не спешили.
        Вадим, Юра и Аня давно уже жили самостоятельно. А тогда, после смерти их отца, Алексея Владимировича, Варвара Сергеевна стала главой семьи, в которой все дети находились между собой в сложных отношениях. На ее плечах осталось обширное хозяйство в виде большой квартиры, дачи, участка земли и нескольких машин. Денег на жизнь ей хватало  — муж, человек с положением, своевременно позаботился и о ней, и о детях. Но управлять всем этим добром, чтобы оно приносило хоть какую-то пользу, Варвара Сергеевна научилась не сразу. Впрочем, самым тяжелым было стать третейским судьей в семейных спорах, то есть выполнять то, что с большой мудростью делал покойный муж. На плечи Варвары Сергеевны лег тяжелый груз  — из всех троих, пожалуй, только Аня способна была на скорое великодушное прощение. Вадим, добрый, но замкнутый и неуступчивый, находился в состоянии глухой вражды с Юрием, красивым, амбициозным и весьма эгоистичным человеком. Кроме того, из всех троих Аня же, как оказалось, способна на быстрый и открытый диалог. Характер у девушки был сильный, но в душе ее жила трогательная жажда справедливости. Но не той,
которой добиваются с кулаками и руганью, а той, которой достигают прощением.
        Вот и сейчас Аня посмотрела на Юру, с укором заметив:
        — Я всегда удивляюсь  — ты с готовностью обижаешь других, а когда тебе дают отпор  — дуешься, словно маленький мальчик. Но ведь в том, что ты этот отпор получил, сам же ты и виноват.
        — Я не дуюсь,  — попытался оправдаться Юрий.  — Я о тебе беспокоюсь.
        — А ты не беспокойся.  — Аня улыбнулась  — долго сердиться на брата она действительно не могла. Но и со своих позиций сходить не собиралась.  — Ты лучше постарайся завтра не опоздать  — в загс я поеду отсюда, вместе с мамой. И вы с Вадимом должны за нами заехать.
        — Заедем. Куда ж мы денемся!  — Юра тоже дуться на сестру не мог. Она была младшая, и Юрий хорошо помнил то детское доверие, с которым маленькая Анютка относилась к нему.  — Только я не понимаю, почему ты решила ехать отсюда, а не из своей квартиры?
        — Ты забыл, что жених забирает невесту из родительского дома.
        — Не забыл, не забыл!  — замахал руками Юрий.  — Просто удивился, почему ты вдруг перед самой свадьбой переехала сюда.
        Аня и сама не могла ответить на этот вопрос. Но всем она объясняла, что накануне свадьбы ей очень хотелось побыть с матерью, которая остро переживала все, что происходило с Аней последние несколько лет.
        А произошло немало. И самым проблемным событием Варваре Сергеевне казалось то, что ее дочь рассталась с молодым человеком по имени Максим. Это было странно, это было неожиданно. И это было совершенно не нужно.
        С точки зрения умной серьезной женщины.
        …Находясь в отношениях с Максимом  — отношениях, доставлявших ей больше тоски, чем радости, Аня вдруг влюбилась  — сильно, ярко, горячо. А спустя почти неделю после того дня, когда возлюбленный попросил Аню стать его женой, у матери и дочери Спиридоновых произошел серьезнейший разговор.
        Они долго просидели на кухне, обсуждая скоропалительное, как казалось Варваре Сергеевне, решение Ани. Уже тогда аргументы и увещевания на Аню не подействовали. Никакие.
        — Мне жаль Максима,  — завершая ни к чему хорошему не приведший разговор, сказала тогда мать.  — Он  — неплохой человек. Любит тебя. Заботится о тебе. И это любовь сильная, превозмогающая ревность. Кто еще мог так поступить, как он?
        Аня поняла, что мать намекает на удивительное для безумно влюбленного человека великодушие, которое проявил Максим. После того как Аня призналась ему, что любит другого и в скором времени планируется свадьба, Максим затаился на три дня, а на четвертый позвонил с неожиданным вопросом:
        — Ты уже платье свадебное заказала?
        — А что?  — насторожилась Аня. Она ожидала вопроса вроде: «Так ты мне все это время изменяла?!»
        Но Максим ее удивил:
        — Я хотел дать тебе телефон отличного мастера. У него шьют знаменитости. Круг этих людей, как ты понимаешь, узок, но я договорился.
        — Зачем ты это делаешь?
        — Ты заслуживаешь самого красивого платья. Так пусть оно у тебя и будет.
        Аня на секунду замерла  — до того жалко ей стало Максима. «Ведь это я от него ушла. И я выхожу замуж, а он остается один. И он не злится, не мстит, он добр»,  — думала Аня и никак не могла подобрать нужные слова для отказа. Обижать Максима не хотелось, но и принять это предложение не представлялось возможным.
        — Спасибо тебе,  — она постаралась говорить как можно мягче и ласковее,  — но дело в том, что платье уже есть. То есть оно еще не куплено, но отложено. Вот как раз сегодня я должна его забрать. Конечно, если бы я знала раньше… Одним словом, огромное тебе спасибо, но подвести людей я не могу.
        — Понятно,  — вполне покладисто ответил Максим.  — Жаль. Ты же понимаешь, я от души тебе это предложил. Вернуть тебя не могу, но хоть бы ты позволила мне сделать для тебя что-нибудь…
        Аня не позволила.
        — Нет, мам,  — она отогнала от себя сомнения,  — он не так прост. Ему хочется загнать меня в угол и сделать виноватой.
        — Мне кажется, ты преувеличиваешь. Максим поступает мудро  — он хочет сохранить с тобой отношения любой ценой. И путь это будет не любовь, а дружба, основанная на хорошем знании друг друга и общей памяти. Поверь, это много.
        Мудрая практичность Варвары Сергеевны оказалась сейчас бесполезна  — дочь была безумно влюблена в этого «внезапного» Олега.
        «До Максима ему далеко. На том успех написан большими буквами. А отец в гробу бы перевернулся, если бы узнал, что дочь выходит замуж за плиточника!» Даже в собственных мыслях Варвара Сергеевна лукавила и опускала то обстоятельство, что этот «плиточник» имеет неплохое высшее образование, достаточно долго проработал в приличном месте, был воспитан и очень неплохо зарабатывал. «Да, но вот родственники…»  — продолжала сетовать про себя Варвара Сергеевна и опять начинала вздыхать.
        Потому что разговор с будущим зятем не шел у нее из головы, лишал покоя и привычной для нее уверенности.
        А случился этот разговор во время одного из семейных обедов, на которые Варвара Сергеевна старалась собрать всех детей.
        — Вадим,  — звонила она в ту страну, где на гастролях со своим или своей протеже был ее старшенький, Вадим,  — ты когда будешь в Москве? Собираю всех на пельмени.
        — Юрочка, что там у Али с концертами? Вы сможете быть в выходные у меня? Может, вырветесь?
        Дети, жены, ближайшие родственники  — все собирались в гостиной Варвары Сергеевны, где неизменно под портретом Алексея Владимировича появлялся большой букет цветов, где была постелена парадная скатерть и выставлен тот самый сервиз, которым пользовались во времена, когда дети были маленькими.
        — Сейчас появилось очень много красивой посуды, но мне дороже всего этот сервиз  — старый, ленинградский. Отцу его преподнесли на день рождения…  — скромно потупившись и многозначительно вздыхая, каждый раз сообщала Варвара Сергеевна.
        В дни, когда проводились подобные обеды, забывались все семейные распри, все обиды  — дети Варвары Сергеевны были уже взрослые и отлично понимали, что эти обеды  — не что иное, как недолгий возврат в счастливое прошлое.
        …В этот раз предобеденное настроение Варвары Сергеевны было немного подпорчено. Она с уже вполне сложившимся неудовольствием и укоренившейся неприязнью ждала нового гостя, жениха дочери.
        — Мама, но, согласись, странно было бы его не пригласить?!  — пытался подсластить мамочке пилюлю Юра.  — Он без пяти минут член семьи!
        — Да, конечно,  — соглашалась та, но раздражение ее не утихало.  — Хотя, стал бы мужем, тогда  — милости просим. А нам столько всего надо обсудить в узком семейном кругу. И все проблемы, которые мы хотели бы обсудить, касаются исключительно родственников. Ис-клю-чи-тель-но!
        — Мам, значит, мы на этот раз оставим за бортом семейные проблемы и будем разговаривать о погоде,  — спокойно, но твердо заявил Вадим.
        И Варвара Сергеевна его послушалась.
        Все те, кого стопроцентно Варвара Сергеевна считала родственниками, уже собрались в квартире и ожидали начала обеда. Варвара Сергеевна поглядывала на братьев: то, как Юра женился на Але, поставив в затруднительное положение влюбленного в нее Вадима, бывшего тогда Алиным импресарио, она забыть не могла и опасалась внезапных стычек[1 - Прочитать об этом можно в романе Н. Мирониной «Отказать Пигмалиону». , Москва год.]. Но братья заключили мир и сейчас спокойно вели нейтральный разговор о сложностях трансконтинентальных перелетов. Холеная красавица Аля, оперная дива с мировым именем, устав от концерта и последовавшего сразу за ним перелета из Лондона, сразу заняла кресло в углу и молчала, лишь изредка подавая добродушные и очень уместные реплики. Только от Гали, жены Вадима, исходила колючая враждебность. Чувствовалось, что она находится в глухой обороне. Варвара Сергеевна не очень любила эту невестку, да к тому же в Але Галина видела вечную соперницу. «Хорошо, хоть Але хватает мудрости в подобной ситуации оставаться в тени. Другая бы обязательно нашла повод потешить свое женское самолюбие, вызвав
вспышку ревности»,  — думала Варвара Сергеевна. Поведение Али вызывало ее уважение  — потому что лишь благодаря Алиной стойкости, здравомыслию и порядочности братья сохранили отношения. Да, иногда проскакивало что-то, что могло превратиться в конфликт, но Аля это моментально чувствовала и вмешивалась так умело, что гасила ссору на корню. «Молодчина. Что они с Юрой до сих пор не развелись  — целиком Алечкина заслуга. Надо это честно признать. Она держит его в узде. И при этом, умница, подчеркнуто уважительна с Вадимом. Да, конечно, именно он сделал все для ее успеха, Алечка  — звезда мирового уровня, могла бы нос задирать. А она не задирает…»  — думала Варвара Сергеевна, наблюдая за своим ближайшим кругом родственников, который с минуты на минуту должен расшириться.
        Аня и Олег приехали позже всех. Это был расчет  — Ане хотелось, чтобы все успели обсудить не только последние семейные новости, но и перемыть кости ее жениху. «Пусть выпустят пар!»  — думала она и неспешно покупала конфеты к столу. Олег спокойно ждал ее. По его совершенно невозмутимому лицу нельзя было понять, что он думает по поводу предстоящего семейного собрания. «Выдержка, однако»,  — с уважением отметила Аня. Сама она все-таки испытывала противное волнение.
        — Ты там на всякие колкости особо внимания не обращай. Братцы любят поязвить, а мама так волнуется из-за свадебных торжеств, что сама не своя,  — обняв жениха на выходе из супермаркета, горячо прошептала Аня.
        — Я не буду обращать внимания, главное, ты не волнуйся,  — поцеловав ее, попросил Олег.
        И Ане стало очень спокойно  — от нескольких, самых простых, но очень точных и вовремя сказанных слов Олега. Жизнь вставала на свои места.
        …Тем временем Варвара Сергеевна ставила на стол огромную супницу с щавелевым супом. Следом за Варварой Сергеевной шли Аля и Галя  — они несли маленькие плошечки с мелко порезанной зеленью и яйцами, хлеб в изящной плетеной корзиночке и соусник с холодной сметаной.
        — Вот, прошу всех садиться, к сожалению, Ани все еще нет. Но мы их ждать не будем,  — с нажимом заявила Варвара Сергеевна. Что-что, а нагнетать нервозность, равно как и создавать уютнейшую атмосферу домашнего единения, она умела виртуозно. В зависимости от ситуации (как она ее видела).
        — Их  — это кого?  — Юра, мамочкин любимец, попытался подыграть ей.
        — Их  — это наших будущих молодоженов,  — вместо матери пояснил Вадим.
        — Да?  — похлопал глазами Юра.  — И все-таки Анютка выбрала не самый правильный момент для того, чтобы представить жениха. Наши семейные обеды  — это святое, это…
        — Вот-вот,  — вдохновленная поддержкой любимца, подхватила Варвара Сергеевна.
        Но Вадим снова вмешался:
        — Аня сделала все правильно. Как еще лучше сделать шаг в семью, как не на трапезе в узком кругу.
        — Могла бы ничего об обеде не говорить,  — хмыкнул Юра.  — А вот как расписались бы, тогда уже…
        Жена Аля выразительно посмотрела на него, и Варвара Сергеевна поспешила переменить тему:
        — Так, все, не будем углубляться,  — быстро и деловито-дружелюбно заговорила она.  — Алечка, расскажи, как твои концерты? Наверное, ажиотаж, аншлаги?  — так Варвара Сергеевна решила задобрить невестку, польстить ей, отвлечь от недовольства мужем.
        — Да, залы полные,  — просто ответила Аля, словно речь шла о чем-то несущественном.
        — Какая ты молодец…  — начала было Варвара Сергеевна, но осеклась. Ведь и в эту тему нельзя вдаваться слишком глубоко! Отношения братьев только-только стали восстанавливаться (Аля и Юра женаты не так давно), и потому уделять излишнее внимание Але, предмету раздора, было по меньшей мере опрометчиво. «Господи, что за наказание? Что ни скажи, всюду впросак попадешь!»  — огорчилась про себя Варвара Сергеевна и перевела разговор на жареного гуся  — ее излюбленное праздничное блюдо.
        — Ну, а теперь прошу отведать гуся  — я приготовила его по совершенно новому рецепту! Надо признаться, что и сам гусь был очень, просто очень хороший…
        Но Варвара Сергеевна не успела начать расхваливать торговца птицей, который специально для нее отыскал абсолютно экологически чистую и крупную тушку, как раздался долгожданный звонок в дверь.
        Вадим тут же вскочил из-за стола, но Варвара Сергеевна одернула его. Явно волнуясь, она поднялась, на ходу преувеличенно бодро воскликнув:
        — Я сама открою!
        Через мгновение из прихожей раздался ее радушный голос:
        — Ну, наконец-то, Анечка! Олег! А то мы уже к моему прекрасному гусю перешли. Быстрее за стол садитесь!
        В гостиную Варвара Сергеевна вошла с огромным букетом.
        — Какие цветы!  — восхищенно воскликнула Аля.
        — Неужели тебя можно удивить букетом?!  — это произнесла Галя, и в ее голосе слышался сарказм.
        — Да, можно, конечно,  — ответила Аля, искренне улыбаясь.  — Я не перестаю удивляться сочетанию несочетаемого. Иногда бывают совершенно необычные композиции. Вот как эта.
        Аля встала со своего места и сняла с полки большую вазу:
        — Я сейчас… Воды для этих чудесных цветов налью.
        Вернулась она не одна. Смеясь и что-то возбужденно обсуждая, вместе с ней в гостиную вошли Аня и Олег.
        — Вот,  — Аля приняла из рук Варвары Сергеевны букет, поставила его в воду и обратилась к Ане и Олегу:  — Где же вы такое сокровище купили?
        — На Цветном,  — охотно сообщил Олег,  — там есть один небольшой киоск. Я там часто цветы покупаю.
        — Да? Столько радостных поводов у вас в жизни было?  — Юра дружелюбно смотрел на Олега, но в самой фразе безошибочно угадывались издевка, ирония и намек на некие тонкие обстоятельства.
        — Да, в моей жизни было много людей, которые заслуживали того, чтобы им дарить цветы,  — ответил Олег спокойно и очень достойно.
        — Надеюсь, и впредь так будет,  — кивнул Юра, придав лицу непроницаемое выражение.
        Олег оглядел присутствующих и представился:
        — Меня зовут Олег. Я  — жених Ани. Думаю, вы это уже знаете, но официальное представление не помешает.
        Дамы назвали свои имена, мужчины пожали ему руку.
        — Садись рядом,  — Аня потянула Олега за рукав,  — я просто умираю от голода!
        Все заметили, что она несколько смущена.
        — Аня, поздравляю,  — улыбнулась Аля.  — Я знала о вашей будущей свадьбе, но, как правильно заметил Олег, официальное извещение придает новости особый статус.
        Все заговорили враз, словно впервые об этом услышали.
        — Так, давайте есть, все остынет,  — застучала ложечкой по хрустальному графину Варвара Сергеевна, стараясь скорее переключить свой выводок с измучившей ее свадебной темы.  — Аня, Олег, попробуйте моего гуся… Не стесняйтесь. А на кухне всех нас давно дожидается роскошный торт. Специально…
        Однако мамочкин любимчик Юра первым не выдержал и поинтересовался у жениха и невесты:
        — Вы уже решили, как, где и когда будет свадьба?
        — Да, братец,  — ответила за обоих Аня.
        — Ну, и отлично,  — за Юрия ответил Вадим, доброжелательно посмотрев на Олега.  — Я рад, что у вас все получилось.
        — А гостей много будет?  — спросила Галина.  — Вы уже список составили?
        — Так, прикинули в общих чертах,  — улыбнулась Аня. Она уже совсем успокоилась и с наслаждением грызла гусиное крыло.
        — Олег, а с вашей стороны кто будет на свадьбе?  — несколько чопорным голосом задала свой вопрос Варвара Сергеевна.  — Я удовольствием познакомлюсь с вашими родителями.
        — На свадьбе будут два моих друга с женами. Четыре человека.
        — А…  — От неожиданности Варвара Сергеевна подавилась маслиной.  — А как же ваши родители? Родственники?
        — Мама, тебе же Олег сказал, что будет всего четыре человека,  — резко вмешалась Аня.
        — Сказал, конечно, но все-таки…  — Варвара Сергеевна не на шутку заволновалась.
        — У меня нет родственников. Вообще. И родителей тоже нет. Я воспитывался в интернате.  — Олег, улыбаясь, смотрел на будущую тещу, которая потеряла дар речи.
        «Плиточник-сирота!»  — пронеслось у нее в голове.
        — Так получилось,  — тем временем ровным голосом продолжал Олег.  — Родители развелись еще до моего рождения. Когда я учился во втором классе, мама умерла. Отец умер позже, когда я уже был в пятом классе. Меня перевели в интернат. Но о том, когда именно умер отец, я узнал, уже будучи взрослым человеком. Попытался его найти  — и вот, выяснил это прискорбное обстоятельство. Впрочем, отца я не помнил, только один раз видел его на фотографии.
        — Что, у вас нет ни одного близкого человека?  — в растерянности проговорила Варвара Сергеевна.
        — Почему?  — радостно улыбнулся Олег.  — Есть. Аня.
        Стараясь как можно скорее избавить своего любимого от неприятных расспросов и рассказов о прошлом, Аня выскочила из-за стола. И вместе с Алей, которая, будучи очень тонкой и деликатной, бросилась ей на помощь, принялась собирать посуду.
        — Давайте скорее пить чай. Я схожу за тортом. Аль, а ты поставь чашки!  — чтобы хоть что-то говорить, заполняя ничего не значащим стрекотанием неприятную паузу, быстро заговорила Аня.  — Олег, а ты покажи Юре видеокамеру. Мы сегодня купили новую камеру, специально чтобы свадьбу снимать. А вот оператором я бы хотела попросить стать тебя, Юра! Да-да-да, ты же так хорошо это умеешь! И любишь, я знаю. Фотографа мы уже наняли, а вот видео… Все эти халтурщики из Дворцов бракосочетания мне не внушают доверия…

        — …Ты что к человеку прицепилась?! Какая тебе разница, кто будет с его стороны салат оливье есть?! Нет, ты скажи мне, зачем ты сейчас его в дурацкое положение поставила?  — оказавшись на кухне, тут же зашипела она на мать.
        — Как же, Аня?  — всплеснула руками Варвара Сергеевна.  — А ты бы на моем месте как поступила?! Дочь выходит замуж, да так скоропалительно, за человека, о котором никто ничего не знает, да еще без отца-матери. А гены, а наследственность?! Ты что, предлагаешь мне вот так просто выдать тебя за неизвестно кого? Вот ты скажи честно: разве гены  — это неважно? А?
        — Важно, мама, важно, но…
        — А раз важно, может, еще не поздно…
        — Мама, и тем не менее,  — упрямо склонив голову, проговорила Аня.  — Свадьбу я отменять не буду. Тебе придется смириться с моим выбором.
        «Ну до чего упрямая! Вся в отца! Как и старший, Вадим»,  — подумалось тогда Варваре Сергеевне. Упрямство и твердость в принятии решений были самыми выпуклыми чертами характера ее покойного мужа. После того как ушли гости, когда парадный сервиз был тщательно вымыт и спрятан в сервант, когда на столе на белой скатерти остались только кофейник и большая ваза с конфетами, Варвара Сергеевна присела в глубокое кресло и задумалась. В подобные дни это были ее любимые минуты  — суета закончилась, в доме уже наведен порядок, только-только уехали дети, и можно спокойно вспомнить прошедший обед, подумать, проанализировать увиденное и услышанное. Варвара Сергеевна могла долго сидеть, не включая света, в тишине, предаваясь воспоминаниям и размышляя о детях. Но сегодня она так и не дождалась этого благостного состояния. И дело было не в предсвадебных хлопотах, дело было именно в самом выборе дочери. Соблазн ультимативного требования отменить свадьбу стал особенно велик после сегодняшнего обеда. Олег Варваре Сергеевне ни на йоту сильнее нравиться не стал, а то обстоятельство, что у него не было никого из близких,
почему-то Варвару Сергеевну особенно пугало. Но она понимала, что Аня, воспитанная, как и все ее дети, Алексеем Владимировичем Спиридоновым в либеральном духе, не подчинится давлению. «Только отношения испорчу!»  — подумала Варвара Сергеевна и вздохнула. Свадьба дочери надвигалась с какой-то пугающей неизбежностью.

        И все-таки Аня неспроста приехала в дом родителей накануне свадьбы. Из ее детских воспоминаний  — из тех самых, на которых потом, как на фундаменте, строится вся жизнь, выходило, что надежнее, прочнее и спокойнее места, чем отчий дом, на всей земле нет.
        С самых ранних лет оба старших брата окружили ее, малышку, неустанной заботой и вниманием. Они, такие не похожие, пребывающие в вечном соперничестве, единодушны были в одном  — в том, чтобы помогать Анютке, заботиться, оберегать, учить… Подрастая, Аня Спиридонова знала, что в этой жизни у нее три самых верных защитника  — отец, Вадим, Юра. И один строгий судья  — мать.
        — Я тебя не понимаю! Почему ты ей все позволяешь и прощаешь? Ребенок требует строгости,  — укоряла иногда Варвара Сергеевна мужа. Аня, до которой долетал возмущенный голос матери, улыбалась про себя  — она знала, что ответит отец:
        — Варя, она же девочка. Маленькая. Мне ее всегда очень жалко. Вот вырастет и посадит себе на шею мужа, будет варить борщи, жарить котлеты, шлепать детей. И забудет она, как это  — быть озорной, веселой, беззаботной, как доставлять другим радость одним лишь своим присутствием и славным характером. Не трогай ее  — вот увидишь, из Анютки правильный человек получится.
        Мать вздыхала, качала головой, а Ане хотелось кинуться отцу на шею.
        В их семье всегда было уютно и тепло. И дело тут крылось не только в чистоте, порядке и десятках мелочей, из которых складывается лицо дома. Дело было в большой семье. Аня поняла это очень быстро. «Я себе не представляю, как бы мы жили, если бы я была единственным ребенком»,  — подумала как-то она, наблюдая за ссорой братьев. Ссора протекала тихо  — старший Вадим был немногословным и угрюмым, а Юра был уже слишком хорошо воспитанным. Криков, воплей или особо безобразных драк между ними не происходило. Максимум, на что оба были способны, так это на тычок кулаком втихаря. Аня очень страдала от их вражды, поскольку безумно обоих любила и потому что в ее представлении дом  — это место, где должен царить вечный мир. А потому она дожидалась, пока обиженные братья разбредутся по своим комнатам, и после этого начинала свою миротворческую миссию. Пока она была маленькой, мальчики на «посла мира» внимания обращали мало  — Ане долго-предолго приходилось уговаривать их помириться. Но, став постарше, она без труда нашла подходы к каждому из них  — и они начали охотно делиться с сестренкой своими обидами
и проблемами. Тем более что сестру отличало совсем не девичье качество  — она умела верно хранить чужую тайну.
        — Ты должен сходить с Юрой на каток,  — узнав о столкновениях Юры с мальчишками, говорила, например, Аня самому старшему брату,  — он там боится мальчишек  — они его задирают. А с тобой этого не будет. Он же должен знать, что у него есть старший сильный брат.
        — Не хочу,  — бубнил упрямый Вадим, предпочитавший посидеть с книгой.
        — Ну, пожалуйста,  — упрашивала его Аня и делала хитрый ход:  — а я с вами пойду. При тебе меня обзывать уж точно не станут.
        — А кто тебя обзывает?!  — Вадим наконец «просыпался».
        — Так,  — небрежно махала ручкой Аня,  — с Малой Никитской приходят некоторые…
        Вадим вздыхал, одевался и вел брата и сестру на каток. Вечером они вваливались домой, все трое довольные проведенным днем. Аня ластилась к братьям, спешила на кухню помочь матери накрыть ужин и была счастлива от того, что и мир восстановлен, и на коньках удалось покататься, и всем своим недоброжелателям она утерла нос  — присутствие грузного, сумрачного Вадима было явно сдерживающим фактором.
        В седьмом классе Аня, во-первых, поняла, чем ее семья отличается от многих семей ее одноклассников, а во-вторых, поссорилась со своей закадычной подругой, которая презрительно обозвала школьную уборщицу «нищей поломойкой», и, в-третьих, подружилась с отцом. Собственно, первые два обстоятельства способствовали третьему.
        — Пап, мы ведь богатые?  — Аня посмотрела на отца, отдыхающего в своем любимом старом кресле.
        — Это как посмотреть.  — Алексей Владимирович слишком хорошо знал свою дочь, чтобы «купиться» на такую провокацию.
        — Если посмотреть в наш гардероб и в наш холодильник,  — пояснила Аня.
        — Если посмотреть туда, хотя это и не самые важные места в доме, то мы живем значительно лучше многих,  — кивнул Алексей Владимирович, настороженно ожидая продолжения разговора.
        — Почему же такое неравенство?  — искренне удивилась Аня.
        — Неравенство будет всегда,  — развел руками отец.
        — К сожалению?
        Тут отец еще внимательнее посмотрел на дочь:
        — Я бы сказал, вопреки ожиданиям.
        — Значит, я права.  — Аня собралась было уже уйти в свою комнату, но Алексей Владимирович остановил ее:
        — Погоди. Почему ты об этом спросила?
        — Потому что мне было жалко нашу уборщицу, которую Ленка обозвала нищей.  — Аня рассказала историю, произошедшую в школе.
        — Гони вон эту свою Ленку!  — Алексей Владимирович теперь был полностью поглощен разговором с дочерью.  — Да, к сожалению, люди всегда будут носить разную одежду и никогда не будут одинаково хорошо питаться. Но весь смысл в том, чтобы, во-первых, стараться это исправить, а во-вторых, никогда не упрекать друг друга в этой разнице.
        — Ты хочешь сказать, что революцию не надо было совершать?
        — Это взрослый вопрос, но я тебе на него отвечу,  — пристально глядя в глаза дочери, произнес Алексей Владимирович.  — Революции совершать вообще не надо, лучше постараться как-то договориться.
        — Из истории выходит, что это почти невозможно.
        — Да, в этом и заключено несовершенство мира…
        Алексей Владимирович никогда раньше так с Аней не разговаривал. Интуитивно девочка почувствовала, что положение отца не позволяет ему так думать. И сам факт подобной откровенности Ане польстил. «Это останется между нами. Это наша с ним тема!»  — думала она, гордая тем, что с сыновьями отец общался реже. Алексей Владимирович, прекрасно чувствующий «ветер перемен», аккуратно готовил дочь к тому, что школьная историческая наука скоро весьма переменится. «Это хорошо, что она рассуждает. Могла бы только о своих нарядах думать»,  — размышлял отец, с тревогой ощущая надвигающуюся грозу.
        Гроза не заставила себя ждать и имела вид доктора из районной поликлиники. Аня знала, что отца уволили, знала, что он простудился в результате многочисленных хождений по продуваемым коридорам собеса. Врач, который никогда не видел своих «районных» пациентов, в первый же визит язвительно произнес:
        — Ну, у нас диковинных препаратов нет, мы не спецуправление, мы  — обычная поликлиника.  — Тем самым он намекнул на то, что эпоха «партийного контингента» закончилась.
        — А нам диковинные препараты не нужны. Нам нужны хорошие врачи-практики. Настоящие профессионалы. А такие только в районных поликлиниках и водятся,  — польстила доктору Варвара Сергеевна.
        Аня, обеспокоенная состоянием отца, проводила все время у его постели. Вот и сейчас она была тут, так что разговор с врачом, который нанес визит столь в прошлом высокопоставленному человеку, планировала прослушать.
        Однако отец упорно гнал ее из спальни:
        — Дочка, иди заниматься!
        — Не хочу, я с тобой посижу,  — упрямилась она и переводила разговор на домашнее хозяйство:  — пап, ты когда будешь себя лучше чувствовать, посмотри, почему не работает вытяжка на кухне. Вадим с Юрой, если их попросить, только окончательно доломают.
        Отец покорно кивал. Он отлично понимал, что никакой вытяжкой он заниматься уже не будет, но честно сказать это дочери духу у него не хватало. А, наверное, сделать это имело смысл. Обязательно  — дать девочке понять, что жить ее отцу осталось совсем немного, и потому ему очень не хочется сейчас разговаривать о вытяжке, как не хочется причитать о близкой смерти и выслушивать лукавые уверения окружающих, что он обязательно поправится. Алексею Владимировичу имело смысл договориться с дочерью, что после его смерти она постарается все сделать так, как он ей советовал. Имело смысл разговаривать о ее планах  — и близких, и далеких, о том, что она будет делать, когда он умрет, а ее боль утраты уже будет намного слабее. Нужно, просто необходимо было рассказать дочери что-то такое, что помогло бы сложить полную картину ее жизни после его ухода.
        Но ни на один из таких разговоров Алексей Владимирович так и не решился…
        Смерть отца и все события, что ей предшествовали, Аня постаралась задвинуть в дальний угол своей души. В тот трагический месяц произошло столько всего неожиданного и страшного, что справиться с этим не представлялось возможным. А еще у нее на руках была мама, которая до сердечной болезни тосковала по отцу.

        …  — Не возражаю. Давно пора. За меня не беспокойся. Я человек крепкий, выносливый. И очень стойкий. Мы  — жизнеспособный род,  — ответила Варвара Сергеевна, когда двадцатилетняя Аня объявила о том, что хочет жить отдельно.
        — Мам, одно твое слово  — и я останусь здесь!  — с жаром воскликнула Аня.
        — Не выдумывай. Переезжай. Какая у тебя будет жизнь рядом со мной.  — мать была тверда, но все же не удержалась и добавила:  — Со старухой.
        — Ма-ам,  — протянула Аня,  — еще раз так скажешь, никуда не поеду.
        — Ладно, ладно,  — с улыбкой отмахнулась Варвара Сергеевна и поцеловала дочь.  — Только приезжай ко мне почаще.
        Поначалу Аня собиралась снимать жилье. Но мама категорически оказалась против. Возможность купить квартиру, продав свою часть наследства, доставшуюся от отца, который успел перед смертью разделить его между тремя детьми, Варвара Сергеевна даже рассматривать отказалась.
        И… спустя менее чем полгода после этого разговора Аня переехала в собственную квартиру. Варвара Сергеевна, получив одобрение обоих старших детей, которых отец к их совершеннолетию успел наделить неплохой собственной жилплощадью, продала добротную номенклатурную дачу, еще в перестройку ставшую собственностью семьи. После смерти мужа Варвара Сергеевна перестала ездить туда  — ведь именно на этой даче проводила она все лето с крошечными, с маленькими, а потом и со взрослыми детьми, туда неизменно возвращался с заседаний и пленумов ее любимый муж. На даче сохранились вещи, сделанные Алексеем Владимировичем, там жили соседи, которые стали почти родственниками, там была часть общего прошлого. Это все было так, но и Аня, и Юра, и Вадим понимали, что хороша ложка к обеду. Их мать только расстраивалась, когда оказывалась на даче. Руины прошлого устойчивого счастья не могли сделать ее счастливой (или хотя бы просто спокойной) сейчас. И они поступили очень мудро: сделали так, чтобы в продаже дачи, сборе документов, переговорах с риелторами, поиске квартиры мама принимала самое активное участие. Расчет
оправдался полностью  — приняв самое деятельное участие в устройстве практической жизни дочери, Варвара Сергеевна обрела новый смысл. Ее жертва, ее усилия  — нужны!

* * *
        Все помещение было занято людьми. Разбившись на пары, они делали вид, что забежали сюда случайно, как во время проливного дождя заскакивают в попавшийся по пути магазин. И эти пары старались, чтобы никто из присутствующих не обнаружил на их лицах признаки счастья. Все, как один, имели вид небрежный, снисходительно-деловой. «Что же, можно попробовать, чем черт не шутит!»  — казалось, всем своим видом говорили они.
        — Желающих получить счастье по квитанции предостаточно. Как ты думаешь, получится договориться на начало июня?  — спросила Аня.
        — Думаю, да,  — ровным голосом ответил Олег. Его лицо, немного смуглое, гладко выбритое, с высокими скулами и тяжелым подбородком, не имело никакого выражения. Именно  — не имело, как не имеет человек копыт или кошка рыбьей чешуи. Лицо Олега было всегда спокойно-неподвижно, а глаза бесстрастны. Аня повернулась в его сторону и сделала вид, что пытается прочесть образцы казенных бланков за спиной Олега. На самом деле она внимательно смотрела на него самого. «Да, секс  — это самая коварная ловушка, в которую может попасть человек!»  — вспомнились ей услышанные когда-то слова. Несмотря на присутствующих, ей захотелось прижаться к Олегу.
        Даже в самой большой и разномастной толпе Аня чувствовала себя «вишенкой на торте». От самой макушки коротко стриженной головы до пальцев узких ступней она являла собой идеальный образец красивой некрасивой женщины. По отдельности черты ее лица и части ее тела были далеки от совершенства, но в совокупности эта вся неправильность образовывала невероятную физическую гармонию. Высокая, очень худенькая жгучая брюнетка с белоснежной кожей и голубыми глазами, она сама к этому добавила вкус, стиль и умение себя вести. Не было человека, который не обратил бы на Аню внимания, а познакомившись с ней и ее женихом, не переставал удивляться странному мезальянсу  — по мнению окружающих, Олег ни в коем случае не должен был стать мужем такой женщины. Как сказала про них одна из подруг Ани:
        — Вы  — как десерт с казеиновым клеем!
        Аня старалась не принимать близко к сердцу подобные пересуды  — она любила Олега. А еще больше она любила историю их любви. Сейчас, сидя в жестком кресле районного загса, она вдруг захотела еще раз вспомнить, что случилось с ней за последние два года. Ведь действительно сейчас, на первом рубеже перед столь значимым событием, как вступление в брак, был смысл оценить, взвесить то, что случилось с ними. Вздохнув, Аня положила голову на плечо сидящего рядом Олега. И погрузилась в воспоминания.

        …Ее уволили в пятницу, в четыре часа дня. Уволили тогда, когда большая часть работающих людей, предусмотрительно отложив самые неприятные дела на понедельник, закончила составлять список мероприятий на выходные и потихоньку начала созваниваться с родственниками, друзьями и любовниками. Именно в этот час, когда Аня еще раз уточняла на кулинарном сайте рецепт мяса по-нюрнбергски, ее вызвал Серая Вонючка. В приемной секретарша Вонючки глазами дала понять, что шеф зол, как вепрь. Аня вздохнула и открыла дверь.
        — Как вы понимаете, я бы мог вообще с вами не разговаривать. Вас бы просто не пустили на ваше рабочее место. Но, как человек нормальный, адекватный,  — Вонючка, с ударением на слове «адекватный», повернулся на каблуках и уставился на Аню,  — я не мог сам лично не сообщить вам о вашем увольнении. Я бы мог не утруждать себя объяснениями, но, исключительно заботясь о вашем будущем, позволю дать вам несколько советов. Они вам пригодятся на новом месте.  — Вонючка опять заходил по кабинету.  — Если вы его найдете. Но чем черт не шутит. Итак…
        Аня уже не слушала Вонючку, поскольку знала, что сейчас речь пойдет о высокомерии, неумении прислушиваться к начальству, излишней инициативности и нежелании принимать участие в корпоративных мероприятиях. Вонючка бубнил: «… надо уразуметь, что старшие, в конце концов, имеют право на уважение со стороны младших. Заносчивость и излишняя гордыня  — враг любой офисной сотрудницы. Тогда как покладистость, знания и постоянная готовность учиться и взаимодействовать  — ее лучшие друзья… Мы  — часть огромной международной организации, где приняты четкие…» Анна Спиридонова смотрела на маленькое пухлое личико Вонючки, его залысины, слушала, как он вещает о ее увольнении и унылом бесперспективном будущем, и даже чувствовала облегчение. Уж очень тяжело ей в последнее время давалось общение с шефом. Они не сработались сразу же, но он вынужден был ее, классного специалиста, терпеть  — на носу была сдача отчета о годовой деятельности. Вонючка имел очень приблизительное представление о том, как правильно приукрасить безделье вверенной ему синекуры. Аня, спасая ситуацию, занималась подготовкой нескольких
документов, сразу переводя их на английский и французский языки. Французский она знала слабее, но ей не хотелось, чтобы другой переводчик испортил текст, над которым она корпела много дней. Ситуацию она, конечно же, спасла. Потом, когда коллектив вместе с шефом и иноземными господами натужно праздновал победу, Аня демонстративно покинула офис, сославшись на срочные дела. На самом деле Аня услышала, как Вонючка, нарочито громко разговаривая по телефону со своим приятелем из другого подразделения, заявил во всеуслышание:
        — …Спиридонова  — да просто поганка какая-то, но выгнать не могу, вроде соображает.
        Остальное дослушивать Аня не стала  — она сделала строгое лицо и прошла к своему столу, чтобы взять сумочку. Шеф не спеша положил трубку, оглядел с ухмылкой всех подчиненных и как ни в чем не бывало заговорил о подготовке к ближайшей конференции.
        Манера унижать и оскорблять у Вонючки была в крови. Он жить не мог без подобных пассажей. Знающие его люди утверждали, что он так отыгрывается за все обиды прошлого. Дело в том, что Сергей Петрович Коренев пришел в эту международную организацию, занимающуюся проблемами ветеринарии, с весьма известного мясокомбината. Карьера Сергея Коренева на мясокомбинате развивалась стремительно. Сначала он был разнорабочим  — и его шпыняли все, кому не лень, потом разгружал вагоны и машины с замороженными тушами, потом его повысили и он эти туши разделывал. Из этого жизненного периода Сергей Коренев вынес науку варить и пить густой говяжий бульон, которой его обучили работавшие в цехе разделки татары, узнал, как пахнет протухшая свиная голова, и научился этот запах не замечать. Еще один важный навык  — грубо, но льстиво угождать начальству и хамски обращаться с подчиненными. Набор этих знаний и навыков он успешно перенес на новое место работы  — в московское отделение уважаемой международной организации, призванной оберегать здоровье сельскохозяйственных животных. Как он попал на должность директора, никто
не знал, догадки строили разные, но подтверждения ни одной из них пока не нашлось. Рассказы Сергея Петровича о запахах в мясных цехах и том, что кладут в сосиски или колбасу, большой популярности не имели даже у самых трусливых подчиненных, которые и дали ему прозвище Серая Вонючка. Серая  — потому что у начальника было много костюмов мышиного цвета. Вонючкой он стал за свое хамство и любовь портить всем настроение и аппетит. Несколько раз Сергей Петрович пытался приставать к Ане  — это тоже было вполне рядовым событием в подведомственном ему подразделении, но та намекнула на свое знакомство с крупным чиновником из другой профильной организации, и Сергей Петрович отстал. Но злобу на высокомерную сотрудницу затаил.
        И вот сегодня наконец наступил его звездный час. Коренев, даже не предложив Ане присесть, с упоением принялся поучать ее: «Вы совсем не красавица, чтобы быть такой заносчивой и капризной. Ваши профессиональные навыки оставляют желать лучшего…» Аня послушала его, послушала, а потом сбросила с правой ноги «лодочку» на шпильке, пошевелила затекшими пальцами, балансируя на одной ноге, вновь надела туфлю, развернулась и, приоткрыв дверь в приемную, внятно и отчетливо, так, чтобы ее голос был везде хорошо слышен, произнесла:
        — А не пойти ли вам, Сергей Петрович, на…?!
        Потом Аня аккуратно, как и положено воспитанным людям, прикрыла дверь, прошла к своему рабочему месту. Побросала в большую картонную коробку личные вещи и покинула офис. Ей впоследствии рассказывали, что Сергей Петрович от злости сломал письменный прибор на своем директорском столе и довел до истерики секретаршу.
        Аня изо всех сил бодрилась, пока глаза коллег выражали ей сочувствие, поддержку и одобрение. И пока ехала домой, в душе ее еще бушевало негодование и презрение к этому отвратительному самодовольному человечку. И вечером, когда Аня рассказывала дома о произошедшем, ею владели злость и ярость. На все лады она пересказывала эту историю, раз десять воскликнув: «Представь, я так ему и ответила!», припоминала все гадости, который совершил ее начальник за последние два года. Со стороны могло показаться, что девушка боится остановиться, боится замолчать, чтобы не остаться один на один с этим кошмаром.
        Слушал ее Максим  — молодой человек, с которым она состояла в отношениях. И пусть они очень много времени проводили вместе, истинной сердечной привязанности девушка к нему не испытывала. То, что их связывало, она не могла точно сформулировать даже для самой себя. А если честно, сознательно не делала этого.
        Но сегодня Ане очень хотелось, чтобы к любящему, явно любящему ее Максиму она испытала благодарность за разделенные с ней страдания.
        Максим утешил ее своеобразно:
        — Слушай, у нас таких уродов  — два этажа,  — обняв Аню за плечи и участливо глядя в глаза, произнес он.  — И хамят они иногда, и под юбку девчонкам норовят залезть. Но пойми: так было всегда и везде. Почитай классическую литературу. Современную, особенно французов.
        Но Ане не было дела до французов. И тем более не до литературы. Она, привыкшая работать, то есть выполнять конкретные действия, которые имели конкретный результат, во-первых, не могла себя представить без работы, а во-вторых, сейчас, дома, ее больше всего бесило воспоминание о том, как Сергей Петрович обозвал ее «поганкой». «Нет, я даже представить себе не могу, чтобы кто-то посмел назвать меня!.. Так что совершенно правильно я сделала»,  — думала она про себя, слушая успокаивающего и объясняющего создавшуюся ситуацию на свой лад Максима.
        Поняв, что Максим, к сожалению, все равно «не с ней», Аня даже успокоилась. Благодарность отменялась.
        Ей стало даже как-то спокойнее.
        И пусть уверенность в правильности собственных действий потихоньку размывалась, Аня легла спать, чувствуя себя почти победительницей.
        …Утро следующего дня было уже совсем другим. Когда рушится крепостная стена из каждодневных рутинных дел, привычек и ритуалов, человек ощущает себя совсем голым, незащищенным, растерянным. Так происходило сейчас и с Аней Спиридоновой. Перспектива утра без интенсивных сборов, рассчитанных буквально по минутам, без обязательного стояния в пробке, без офисной нервотрепки в течение дня, без звонков, сплетен, мелких дрязг и даже без Серой Вонючки оказалась пугающей. И это было не настроение, это была реальность, которую необходимо подогнать под привычные стандарты. Аня, собравшаяся еще раз обсудить с Максимом свой уход из компании и более доходчиво объяснить ему причину сделать своего молодого человека все-таки союзником и единомышленником в этом вопросе, обнаружила, что времени у него нет, что ему срочно надо бежать, поскольку начинается совещание, а еще сегодня отчет и встреча делегации.
        И, чмокнув Аню на прощание, свежий и бодрый, Максим, занимающий весьма солидный пост в международной организации, убежал. Девушка осталась в квартире одна.
        Она сложила грязную посуду в посудомойку, уселась перед черным прямоугольником телевизора и задумалась. Конечно, вместо этого надо было хвататься за свой ежедневник, обзванивать знакомых, заводить пространные разговоры о возможной работе, так, между делом, намекать, что готова попробовать себя в каком-нибудь новом амплуа  — разумеется, для расширения границ познания мира, не из-за проблем на прежней работе, нет-нет-нет… Но растерянность и непривычная обстановка пустого чужого дома, в котором чем-то надо себя занимать, парализовали волю…
        Так, просидев в кресле с нераскрытым ежедневником на коленях, Аня провела день. А затем еще и еще  — день за днем она не могла ни на что решиться, потихоньку впадая в уныние.
        …Но Аня была бы не Аня, если бы ее энергичная натура не взяла верх, отстранив уныние от дел. Три месяца, что прошли с момента Аниного увольнения,  — срок более чем достаточный, чтобы наунываться как следует.

        Приехав однажды вечером к Ане домой в веселом настроении, какое бывает у человека, знающего что-то поразительно интересное, Максим застал свою любимую сидящей на диване. На ее лице тоже была улыбка. Только загадочная. Но Максим, торопясь поведать Ане то, что ему явно очень сильно хотелось поведать, этого не заметил. И бодрейшим голосом воскликнул:
        — Ну, я смотрю, ты повеселела! Освоила роль счастливой и спокойной домохозяйки? Ну, не домохозяйки  — пока просто домоседки! Отдыхающей. Я же тебе говорил, что надо иногда брать тайм-аут…
        Аня даже не кивнула ему. Но Максима и это не насторожило. С интригующим видом прохаживаясь перед сидящей Аней, он продолжал:
        — Ну, что я тебе хочу сообщить, зая. Я тут навел справки. Нет-нет, просто так, ради любопытства. И знаешь, что понял? Что этот твой Сергей Петрович не самый плохой мужик. Да, простоват, да, и воспитанием не блещет, но, между прочим, деловой. И с любым начальством умеет поладить!
        Максим посмотрел на Аню. Та пожала плечами:
        — Не знаю. Видишь ли, на вкус на цвет, ну и так далее. Могу сказать только одно: слава богу, что и этот самый Сергей Петрович, и все, что с ним связано, осталось в прошлом… Я очень жалею, Максим, что поддалась твоим уговорам и согласилась на эту работу. Мне надо было, конечно, оставаться в ветлечебнице.
        — Не выдумывай!  — замотал головой Максим.  — Во-первых, на службе под руководством Сергея Петровича тебе платили весьма неплохие деньги. А во-вторых, в этой твоей ветлечебнице нет и не может быть никакого карьерного роста. Максимум, ты могла бы дорасти там до должности заведующей каким-нибудь отделением по ловле блох у хомяков. Шутка. Но…
        — Ну и что?!  — возразила Аня с жаром, проигнорировав шутку про блох и хомяков.  — Я могла бы заняться научной работой. Впрочем, я теперь так и сделаю.
        — Что ты имеешь в виду?  — удивился Максим.
        — Я буду поступать в Лондонский Королевский ветеринарный колледж,  — заявила Аня.
        Удивлению Максима не было границ:
        — Тебе что, твоей Тимирязевки мало? У тебя же уже есть высшее ветеринарное образование! Не понимаю…
        — В Тимирязевской академии мне дали отличное образование, которое больше направлено на практическую деятельность,  — спокойно принялась объяснять Аня,  — а там, в Лондоне, у меня будет возможность заниматься наукой. Специфика в разных учебных заведениях тоже разная, понимаешь?
        — Ты это серьезно?  — Максим все еще отказывался верить услышанному.
        — Абсолютно,  — кивнула Аня.  — Я решила подтянуть свой английский. К тому же я буду готовиться по программе для поступающих, которую мне уже прислали из Королевского ветеринарного колледжа.
        — А как же…  — начал было Максим.
        — Макс, я хочу уехать,  — перебила его Аня.  — ты должен понять. Последние месяцы мне очень тяжело дались. Каждый день, пока тебя не было дома, я тут думала-думала-думала… Я вымоталась. И единственное, что мне сейчас хочется,  — это учиться. Я попробую поступить?
        — Ну да, конечно…
        Максим был очень огорчен тем, что Аня опять поступала по-своему.

        И она начала заниматься подготовкой к поступлению.
        Это было счастливое время. Иногда Ане казалось, что она  — ученица одиннадцатого класса, у которой на носу экзамены. Разница заключалась лишь в том, что не было страха перед неизвестностью, что за плечами были студенческие годы и опыт практической работы. «Нет, не зря я ставила клизмы собакам и оперировала морских свинок! Не зря была укушена лошадью,  — радостно думала девушка.  — Как легко ложится теория на хорошую практику!»
        Дело было не только в том, что она ехала учиться за границу, а в том, что она получала еще один навык  — обучение на чужом для нее языке. И, как всякий новый навык, новое умение, это вселяло в нее определенное чувство гордости и свободы.
        Год пробежал быстро. Наступило время отъезда в Лондон. В аэропорту Аню провожал Максим. Лицо у него было, как у человека, который ел сладкую сливу и внезапно обнаружил там червячка. Разочарование, обида и стремление предостеречь Аню от глупостей  — все это «прочитывалось» без труда.
        — Не волнуйся. Я поступлю и сразу же вернусь. Занятия ведь начнутся не раньше осени. Мы успеем обо всем переговорить,  — попыталась приободрить его Аня.
        В ответ Максим лишь глубоко вздохнул.
        Уезжала Аня легко  — ей казалось, что нет ничего проще, чем выполнить то, что она задумала…

        Все недолгое время, проведенное в Англии, Аня Спиридонова ни разу не задумалась о поражении. Девушке казалось, что с ее трудолюбием, упорством и преданностью профессии взять эту высоту будет достаточно просто. Английский язык, который она изучала с детства и который усовершенствовала в период подготовки, был хорошего уровня, он позволял свободно общаться и слушать лекции. Аня очень быстро поняла, что ее опыт превосходит опыт других поступающих  — еще только двое до поступления проработали на ферме и в ветлечебнице. Аня старалась быть внимательной и быстро уяснила, что умничанья здесь не любят, что полагается отвечать только на строго поставленный вопрос, даже если ты можешь рассказать гораздо больше.
        Она почти не выходила в город, проводя все время за учебниками. Только уже поздно вечером в качестве прогулки она совершала переход через большой мост и бульвар, чтобы оказаться в большом освещенном кафе, там поужинать и позвонить Максиму и маме. Голос Максима, когда он снимал трубку, напоминал голос пенсионера, который боится телефонных хулиганов.
        — Да-а-а?  — грубовато-настороженно произносил он и замолкал, словно опасаясь, что из трубки сейчас раздастся выстрел.
        — Макс, в чем дело? Ты кого-то боишься?  — как-то спросила его Аня.
        — Почему боюсь?! Откуда ты взяла, что боюсь?! Что ты в самом деле говоришь?!  — голос вдруг приобрел звонкость и вместе с тем враждебность. Аня всегда чувствовала себя страшно виноватой, что она сейчас здесь, в Англии, сдает экзамены, а несчастный Максим страдает от одиночества в Москве.
        — Макс, я скучаю,  — на всякий случай в середине или конце каждого разговора произносила Аня.
        — Ну, допустим, я тоже,  — отвечал ей сурово Максим,  — и что из того? Ты же сейчас не возьмешь билет на самолет и не прилетишь в Москву.
        Аня в ответ начинала что-то лепетать про то, как она мечтает поступить в колледж, каким радостным будет ее возвращение, как хорошо, что Максим понимает ее. (Хотя на самом деле она чувствовала, что он совсем не понимает!) И всегда в интонациях ее голоса звучало извинение за самовольное решение и отъезд. Максим реагировал на ее невнятный лепет каждый раз одинаково: просто молчал в трубку. Аня представляла его лицо в эти моменты  — оно казалось ей мордашкой надутого капризного ребенка. Сворачивая разговор, Аня долго прощалась, стараясь развеселить и взбодрить Максима, но разговор они прекращали в разных тональностях. Тональность Ани была заискивающей, хотя и с надеждой на понимание, а тональность Максима  — суровой. Таким образом он давал понять, что терпит дурь подруги из последних сил. «Неужели нельзя хотя бы сделать вид, что он меня понимает? Просто чтобы расстаться по-доброму, со спокойной душой»,  — думала Аня, после разговора заказывая себе легкий ужин. Завершив ужин, она еще долго сидела в кафе. В этой чужой стороне, куда девушка приехала по собственному желанию, ей иногда очень нужно было
побыть среди шумной толпы, услышать, увидеть людей, попытаться почувствовать хотя бы мимолетную сопричастность с ними.
        Накануне экзамена Аня опять позвонила в Москву. Она не волновалась, но ей вдруг захотелось услышать: «Ты просто молодец! Даже если не поступишь  — все равно молодец. Решиться на такое, столько заниматься, проявить упорство, настойчивость  — на все это не каждый способен. Я горжусь тобой, Аня!» Ей хотелось, чтобы ее похвалили.
        — Ты скоро возвращаешься?  — это были первые слова Максима. И подразумевали они Анино поражение. Действительно, что толку сидеть в Лондоне, если она провалила экзамен…
        Аня ничего не ответила. Она помолчала, как будто бы вдруг возникли проблемы со связью, потом тихо повесила трубку.
        Да, действительно, экзамен она не сдала. Уже после, когда гнев и отчаяние улеглись, девушка поняла, что ее вины тут особо нет. Разыгравшиеся волнение, внезапные ошибки в английском, терминологическая путаница и какая-то хитрая политика, согласно которой активно привечали абитуриентов из бывших метрополий,  — все это вдруг совпало. И Анна Спиридонова должна была возвращаться в Москву…

        …Аня прошла паспортный контроль, получила багаж и вышла в вестибюль, который был забит встречающими. Она покрутилась на месте, неловко орудуя маленьким чемоданом на колесиках, в поисках укромного местечка, где можно было бы присесть и перевести дух. Местечко такое нашлось под шелестящим табло. Аня уселась на кожаный диван и отгородилась от мира чемоданом. В руке она комкала старый отцовский платок, который неизвестно каким образом оказался в кармане ее плаща. Удивительно сохранившийся родной запах отцовского одеколона заставил ее расчувствоваться. Ане захотелось расплакаться, но сделать это ей мешали снующие вокруг люди. Впрочем, слезы были уже где-то рядом с густо накрашенными ресницами. Минуту-другую девушка боролась со своими чувствами, а потом беспокойный шереметьевский терминал поплыл перед ней в мутной пелене  — Аня плакала, не утирая слез.
        Она понимала, что несданный экзамен не стоит таких переживаний, что она отчасти была готова к подобному развитию событий, что эти слезы, скорее всего, лишь результат переутомления, которое она заработала, стараясь перемахнуть через очень высоко поднятую планку. Аня все это понимала, но неудача сразила ее. Возвращаться домой без победы, в виде жалкой проигравшей, было стыдно. Ведь близкие и друзья были абсолютно уверены в том, что она поступит в Королевский колледж!
        — Господи, тебе стоит там только улыбнуться!  — говорили подруги.
        — С твоим знанием английского, образованием и опытом  — какие проблемы?  — пожимала плечами мама.
        — Ты сможешь,  — кивали братья.
        И вот, пожалуйста…
        Шереметьевские рыдания.
        Немного успокоившись, Аня сжала руками виски и задумалась. Ей хотелось во что бы то ни стало понять причины произошедшего, проанализировать, разложив все по полочкам. Она постаралась до мельчайших подробностей вспомнить все свои действия, слова, экзаменационные ответы. Из вереницы воспоминаний Ане удалось выхватить нечто важное: а ведь действительно, сразу после первого экзамена у нее осталось ощущение провала, но она гнала его от себя. «Я устала, только и всего. Перенервничала. Переутомилась»,  — говорила она себе тогда. Но ее прямолинейная натура, ее строгость  — прежде всего по отношению к самой себе  — не давали возможности самозабвенно плескаться в теплых волнах иллюзий. Чутье подсказывало Ане, что можно собирать чемоданы, что к следующему экзамену ее не допустят, что ее попытка взять планку оказалась неудачной.
        Сейчас, когда она вернулась в Москву, даже не позвонив и не предупредив родных, подруг и Максима, ей было страшно от собственной, как ей казалось, беспечности. «Как я могла?!  — лихорадочно думала Аня, продолжая изо всех сил сжимать пальцами виски.  — Зачем уехала? Ведь была работа, хорошие деньги, уважение, перспективы! Я же все взяла и перечеркнула!»
        Слезы опять подступили к горлу. Аня опять заплакала, отлично сознавая, что дело было не том, что она провалила экзамен в одно из престижных учебных заведений. В конце концов, есть немало других институтов, куда ее возьмут почти без экзаменов! Дело в ней, в Ане. Последние три года, проведенные в страшной гонке, в соревновании с конкурентами и с самой собой, в постоянном бдительном услужении начальству, оказались настолько трудными, что только амбиции, только честолюбие, которое взрастили в ней родители, заставили предпринять эту авантюру. А по совести говоря, не надо было увольняться из ветлечебницы и переходить на эту бумажную работу под началом Серой Вонючки, не надо было после увольнения, не подумав, ради удовлетворения тех же самых амбиций и стремления что-то доказать, срочно совершенствовать английский, ходить на лекции и готовиться к поступлению в Королевский ветеринарный колледж… Сейчас, после второй, как ей казалось, жизненно определяющей неудачи, Аня не могла избавиться от растерянности, которая отчетливо выражалась на ее лице, сквозила в поведении. Словно что-то было утеряно, но собраться
с силами и начать искать это утерянное Ане почему-то уже не хотелось.
        Она не хотела, чтобы ее утешали, так как знала цену сочувствию. Услышав о том, что Аня не поступила, подруги примутся за дело горячо и со сладкой долей злорадства. «Анька, ты слишком многого хочешь!»  — будут повторять они и предлагать снизить планку и быть как все. Мама обеспокоенно и с досадой будет повторять: «Ладно, дочка, обидно, конечно, а попробуй-ка еще раз…» Максим же удовлетворенно констатирует: «Я же говорил, тебе это не надо! Тебе лучше устроиться в фирму, где спокойнее, и деньги неплохие, и вообще…» Вообще  — это будет намек на близкую свадьбу. Предложение Ане Максим сделал еще летом, но в связи со всеми ее делами оба решили, что свадьбу сыграют будущей весной. А то и будущим летом. Теперь же можно не оглядываться на обстоятельства и спокойно готовиться к приятному торжеству… Еще Максим наверняка намекнет на то, что карьера карьерой, но пора и честь знать. О чести тоже можно было призадуматься, потому что Анина жизнь в предыдущие три года, несмотря на очевидные карьерные успехи, была сплошным компромиссом  — то и дело девушка шла на компромисс с воспитанием, полученным дома,
с собственными убеждениями, добытыми в процессе взросления, а порой и с совестью. Уйдя из ветеринарной клиники и покрутившись в сфере клерков, Аня Спиридонова сделала для себя удивительный вывод: а ведь модная художественная литература об «офисном планктоне»  — это не что иное, как гламурное, облегченно-ненапряжное и игривое переложение хроник работных и сиротских домов времен Чарльза Диккенса. Ничего с тех пор не изменилось. Цинизм и лицемерие, зависть, мстительность и раболепие  — все это присутствовало в офисном мире. Аня, умница и отличница с полным набором высокоморальных принципов, неожиданно для себя столкнулась со средой, к которой можно было только лишь приноровиться. Стать ее частью нормальному человеку не представлялось возможным. Аня, которую поддерживал Максим, уверявший, что не так страшен офисный черт, каким он представляется некоторым чересчур принципиальным барышням, сжала зубы и, пытаясь не растерять свои добродетели, принялась делать карьеру. Ей удалось-таки остаться собой, но результатами этого восхождения стали сильнейший невроз и горячее желание побыстрее покинуть эту славную
международную организацию, где карьерная алчность сотрудников не скрашивалась даже англосаксонской сдержанностью иноземного начальства. Конфликт с Серой Вонючкой, который когда-то она сама восприняла, как благо и возможность выхода, теперь казался Ане одним из звеньев начинающихся проблем. Ее личной неудачей. И вот вторая подряд неудача, провал на экзаменах… Это оказалось уже многовато. Даже для Ани, человека с сильным характером.
        Сидя сейчас в зале прилетов аэропорта Шереметьево и анализируя все это, девушка вдруг почувствовала неимоверную усталость. Ее клонило в сон  — мозг, видимо, перенапрягся. Собрав волю в кулак и сознательно отгоняя естественное желание известить хоть кого-нибудь о своем возвращении, Аня поймала такси и поехала в свою собственную квартиру, где сейчас никто ее точно не ждал. Там она наскоро умылась, улеглась на узкий диван, завернулась в плед и заснула. Последнее, что она помнила: маленькие квадратные часы из оникса, подаренные мамой на последнее Рождество, пробили пять часов…
        Проснулась она, когда на потолке лежал большой солнечный прямоугольник, а улица была тиха  — все как будто упрекало разоспавшуюся Аню, намекая на то, что в Москве наступил полдень. Аня потянулась, потерла затекшую руку и перевернулась на спину. В ее маленькой квартире было тихо, светло, пахло почему-то лимоном и казалось, что вчерашний день, как, собственно, и предыдущие три года, был не реальностью, а фильмом, который снял плохой режиссер. Аня полежала с закрытыми глазами, попыталась расстроиться по поводу своей незадачливой судьбы и вдруг поняла, что совершенно не может этого сделать. Более того, казалось странным, что она так вчера рыдала. Аня открыла глаза, осмотрелась: и комната показалась девушке незнакомой. «Ничего удивительного,  — объяснила себе Аня,  — я уезжала отсюда рано утром, приезжала поздно. Или вообще не приезжала…» У нее хватало сил лишь на быстрый душ, почти автоматическое причесывание и скорый макияж. Все недоделанное с утра дома доделывалось на работе, тайком от коллег и начальства. Выходные дни Аня всегда проводила у Максима, только иногда на час-другой заезжая к матери.
Как впряглась Аня Спиридонова в упряжку служения карьере, так и выпряглась из нее только после Вонючкиного демарша с увольнением…
        Вот так и получилось, что у Ани была квартира, но не было дома, был любовник, но почти не было личной жизни, и, что самое интересное, была работа, но не было любимого дела. И пусть так живут миллионы офисных тружеников. Она, Аня Спиридонова, больше не хотела принимать участие в этом проекте.
        «Такое впечатление, что я в гостинице  — настолько непривычен мне собственный дом…»  — подумала Аня и вдруг поняла, что она впервые за долгое время никуда не спешит, а просто лежит на диване. Ее взгляд пробежал по стенам с маленькими глупенькими постерами, по мебели  — два дорогих предмета и четыре дешевых, по платьям и брюкам, брошенным на большое кресло,  — раз в неделю, в воскресенье вечером, Аня разбирала этот ворох одежды, а перед отъездом в Англию она даже не потрудилась привести заброшенную квартиру в порядок. «Вот это да!»  — сказала Аня, с удивлением обнаружив большую трещину, бежавшую от стены к люстре, и «кружева» отслаивающейся побелки. Вид потолка, оголенного прямым солнечным светом, заставил Аню еще раз внимательно осмотреть свое жилье. Пятна на обоях, паркет, который еще остался от старых хозяев, плинтусы, рамы пластиковых окон, пришедших в упадок… Аня поднялась с дивана и прошла в ванную  — кафель лучше бы тоже поменять, как и пол, выбросить кухонный гарнитур и неудобную газовую плиту. «Работы на месяц,  — прикинула Аня,  — а по деньгам… Ну и черт с ними, с деньгами, они у меня
есть! За три года мучений я новую квартиру точно заслужила!»
        Через два часа, аккуратно зачесав назад мокрые после душа волосы, одетая в старые джинсы и маечку позапрошлого сезона, бодрая Аня составляла список необходимых покупок, высчитывала точный метраж ванной комнаты, туалета, кухни. И одновременно ругалась по телефону с мамой:
        — Мама, не сердись, я вчера ночью прилетела, звонить тебе было поздно. Недавно только проснулась. Все нормально. Не поступила. К тебе приеду, только позже, а пока дай мне телефон тех ребят, которые нам дома гостиную ремонтировали!
        — Аня, тебе сейчас надо отдохнуть и искать работу!  — мама на том конце провода была и мягка и сурова одновременно.
        — Мама, я ближайшие два месяца работать не буду. Я хочу сделать ремонт! Понимаешь, никуда не ездить, никого не видеть, ни с кем не спорить и не делать вид, что мне безумно интересны идеи, проекты, планы. Я устала. И хочу побыть дома.
        — Анна,  — голос мамы зазвенел,  — так не пойдет. Жизнь может повернуться как угодно, но нельзя сдаваться и тем более запирать себя в четырех стенах. А потом, как ты собираешься жить?! Лежать на диване, смотреть в потолок, выходить из дома, только чтобы посетить продуктовый магазин? Без работы жить нельзя, а работу найти быстро невозможно!
        — Мне не надо помогать,  — спокойно гнула свою линию Аня.  — Со мной все в порядке. У меня есть деньги. И я точно знаю, чем хочу сейчас заняться.
        Аня повесила трубку, представляя, как мама со старшими братьями, Вадимом и Юрой, уселись за стол и обсуждают «сложившуюся ситуацию». А ситуации никакой не было  — просто Аня в очередной раз попыталась выстроить жизнь так, как хочется именно ей самой. Не как правильно, не как поступает большинство, не как хочет мама или будущий муж…
        Впрочем, вечером ее терпение испытывал Максим:
        — Зачем тебе это? Переезжай ко мне. Потом как-нибудь наймем работяг, они все сделают. Что ты сейчас будешь ездить по рынкам, покупать обои…
        — Да, представь себе, я хочу покупать обои, ездить по рынкам, смотреть кафельную плитку и наконец понять, чем клей метилан отличается от клея бустилат!  — уверенно заявила Аня.  — А вдруг мне больше такой возможности не представится?
        Разговор этот Аня и Максим вели в дорогом ресторане. Они ели рыбу в «соляной шубе», пили белое вино и старались друг на друга не обидеться. Девушка понимала, что Максим ее любит и пытается заботиться о ней, а Максим про себя вздыхал и сетовал, что его любимая  — упряма до изнеможения. «Жила бы у меня, я бы приходил вечером, она бы встречала меня…»  — пугливой маленькой рыбкой плавала в его голове нехитрая мысль.
        Как и всегда, ночь с субботы на воскресенье Аня провела у Максима. Эти встречи были спокойны и будничны, словно они прожили не один год. Но в этот раз Максим, будто бы что-то чувствуя, не уставал повторять:
        — Как хорошо жить без всяких потрясений! Нет, конечно, страсть нужна, но согласись, Аня, что силы надо тратить на что-то более полезное…
        Аня с трудом подавляла раздражение  — почему-то правильные и осторожные чувства Максима вызывали в ней глухой гнев. Но они знали друг друга достаточно давно, привыкли друг к другу. Всем был хорош Анин молодой человек, но некоторая деспотичность, излишний педантизм и скрытность представлялись этой умной девушке достаточным препятствием для того, чтобы она захотела строить с Максимом семейную жизнь. Впрочем, пока на словах Аня соглашалась с ним. Уверенная, что, как только ее совсем перестанут их отношения устраивать, сможет сказать твердое «нет». Как ни крути, а его любовь и привязанность были очень приятны. В первую очередь из-за того, что они БЫЛИ.
        Аня и Максим познакомились по классической схеме. Придя в свой любимый Пушкинский музей, Аня пробежала экспозицию английских художников и спустилась в «египетский зал». Именно там находился экспонат, который много лет не давал ей покоя, манил, заставлял напрягать воображение и ум в попытке разгадать его загадку. Мумия кошки фараона  — вот что это был за экспонат. Чем привлекала и завораживала юного ветеринара маленькая, серенькая, обмотанная бальзамическими бинтами фигурка, трудно сказать. Но только Аня могла часами сидеть возле мумии на мягкой банкетке и представлять, как эта кошка, живая и здоровая, бродит по тростниковым зарослям, почесывает спину о жесткие стебли, за которыми видна вода, желтоватая вода Нила. Уже стояли пирамиды и дворцы, вовсю бурлила культурная египетская жизнь. Кошку, как любимицу властителя, ждали в покоях фараона. Специально приставленные к ней слуги искали ее, крича какое-нибудь специальное «кис-кис», которое приличествовало при обращении к питомцу царя Египта. Эти картины были настолько явственны, что Аня иногда пугалась своего воображения. «Почему мне это так
нравится?»  — думала она. И не находила ответа. А воображение продолжало рисовать перед ней картины жизни царской котейки… Молодой человек, который однажды остановился рядом с Аней, был невысоким, с аккуратно уложенными темными волосами. Одет он был в серый костюм. Это и удивило Аню.
        «Странно видеть в музее человека в костюме и в галстуке. Но раз он здесь, то наверняка человек творческий. Видимо, сбежал с какого-то торжественного приема и захотел восполнить утраченный в официозе творческий настрой»,  — подумала Аня и ошиблась.
        — Вы хотите, чтобы этот тощий кот ожил? Вы его взглядом гипнотизируете?  — пару минут поглядев на мумию, молодой человек обратился к Ане.
        — Почему вы думаете, что это кот?  — Аня вопросительно посмотрела на незнакомца.
        — Кошка?
        — Не знаю…  — Аня еще раз оглядела мумию, точно увидев ее первый раз.
        — Давайте обсудим этот вопрос за кофе?  — предложил молодой человек.
        Аня согласилась быстро  — молодой человек казался очень симпатичным, и манеры у него были хорошие. А манеры для Ани значили очень много. Она терпеть не могла хамоватых молодых людей, не имеющих в кармане носового платка, не знающих, кто первый  — мужчина или женщина  — должен войти в лифт, и начинающих знакомство со слов: «Слушай…» Правда, подруги смеялись над требованиями, которые она предъявляет к мужчинам, но Аня от своего не отступала. А потому кавалеров у нее было очень мало.
        За кофе Максим и Аня египетского кота почти не обсуждали, но зато обсудили нашумевший телесериал, перспективы проведения очередной Олимпиады и способы приготовления мохито. Молодой человек в каждой теме обнаружил сдержанную осведомленность и, как приличествует мужчине, позволил даме показать себя в выгодном свете. В свете всего этого Аня позволила Максиму проводить ее до дома.
        Так случайная встреча «у кота», как они потом шутили, превратилась в прочные любовные отношения, которые прямиком вели к свадьбе. Уже позже Аня обнаружила в Максиме излишнюю педантичность, склонность к менторству и неуемное желание взять под контроль всю ее жизнь. «Ладно, я тоже не подарок»,  — твердила она и делала вид, что соглашается с Максимом. Справедливости ради надо было сказать, что возможности хоть как-то влиять на Аню у будущего мужа было немного  — встречались они только по выходным.
        Их интимные отношения сначала вызывали у Ани недоумение и желание выяснить во что бы то ни стало все, что ее интересует. Максим, в общем-то, симпатичный и хорошо сложенный, уделяющий достаточно внимания своей спортивной форме, в постели был… вялым. Другого слова подобрать Аня не могла. В ночь с субботы на воскресенье Аня имела дело с очень нежным, ласковым и очень нерешительным любовником. Это ее крайне удивляло, поскольку, будучи одет, Максим излучал энергию и во многих вопросах был решителен и даже жесток.
        — Послушай, если что-то не так  — ты скажи,  — не выдержала однажды Аня. Ей показалось, что дело в ней, что она не может вызвать более сильных эмоций у мужчины.
        — Все замечательно,  — последовал ответ,  — ты великолепна.
        После этих слов Ане было очень трудно объяснить, что хочется страстных объятий, поцелуев, от которых немеют губы, головокружительного падения в «сладкую пропасть». «Сладкая пропасть», конечно, была, но увлекали Аню туда так нежно и так лениво, что однажды на полпути она заснула. Любовник, к счастью, это понял по-своему.
        — Я тебя совсем измучил,  — с оттенком гордости в голосе произнес Максим.  — Устала, бедная… Ну все, обещаю больше не приставать.  — Произнеся все это, он откинулся на подушку и принялся нежно гладить засыпающую Аню.
        Вспоминая это утром, Аня долго хохотала в ванной под душем. И решила, что «черт с ней, со страстью, все-таки Максим человек хороший, порядочный, заботливый, а главное, любит меня без памяти».
        Самое интересное, что этот интимный казус расположил ее к Максиму, наполнив ее душу добрым снисхождением и почти любовью.
        В остальном их отношения могли служить примером для какого-нибудь очерка в глянцевом журнале. Он  — молодой, симпатичный, целеустремленно делающий потрясающую карьеру, имеющий четкий жизненный план и безумно любящий будущую жену. Она  — хороша собой, умна, амбициозна, всецело при этом в важных вопросах полагающаяся на будущего мужа. Родственники и той и другой стороны были в тихом («чтобы не сглазить») восторге. Только Анин брат Вадим после знакомства с Максимом упрямо поджимал губы. Максим ему не нравился.
        — Он слишком амбициозен, слишком самоуверен и слишком много говорит о любви к Аньке,  — так резюмировал он.
        — В твоем понимании, надо ограничиться глухим бурчанием,  — с насмешкой произнес брат Юра, поглядывая на матушку.
        Дело происходило в гостиной дома Спиридоновых.
        — Не надо бурчать. Но и орать не следует,  — покачал головой Вадим.  — Боюсь, что в гневе он крайне несдержан.
        — Ну, по этому поводу пусть переживают его подчиненные,  — бросил Юра.
        — Не скажи. Анька тоже с характером. Как бы не нашла коса на камень…
        Варвара Сергеевна молчала. Ей-то как раз Максим очень понравился. Ей казалось, что мужчина-победитель новой формации именно таким и должен быть.
        Предложение руки и сердца Максим сделал Ане так же, как и занимался любовью.
        — Анюта, нам надо пожениться… Пора уже…  — голос Максима был тих, в нем не чувствовалось волнения, а только озабоченность тем, чтобы им удалось правильно согласовать сроки и место проведения торжества. Будто бы речь шла не о свадьбе, а о посадке огурцов в открытый грунт.
        Аня не удивилась предложению  — на тот момент он уже поддалась его уговорам и ушла из ветеринарной клиники в «престижную фирму». Следующим этапом престижной женщины из престижного офиса должна быть роскошная свадьба. Она почти дала согласие, настояв только на одном  — о том, когда произойдет это счастливое событие, они поговорят тогда, когда она будет готова к разговору… А потом случилось то, что случилось: увольнение, депрессия, решение закончить дорогостоящие курсы английского языка, подготовка и попытка поступить в Королевский ветеринарный колледж.

        …  — Господи, дался тебе этот ремонт!! Зачем?  — вторила Максиму Варвара Сергеевна в каждом телефонном разговоре и при встрече.
        — Затем, что хочу,  — неизменно отрезала Аня и отправлялась на строительные рынки и в магазины.
        По вечерам она рисовала. Плиточный узор на полу в кухне, орнамент на кухонной стене и ванная комната  — все это ей хотелось придумать самой. Ремонт двигался споро  — сказывалось умение Ани управлять коллективом грубоватых ветеринаров. В бригаде, которую наняла Аня, строителей было всего трое. Эти бравые украинские хлопцы попытались было «нагрузить» ее озабоченностью по поводу запущенности квартиры, но Аня пресекла эти поползновения сразу же:
        — Можете отказаться, потому что ничего сверх оговоренной суммы я не заплачу.
        Мужики поворчали, но согласились со всеми условиями, предложенными хозяйкой.
        Через месяц квартира имела совершенно иной вид: все, что можно было перекрасить, переделать, перепланировать,  — все было перекрашено, переделано, перепланировано. Проблема внезапно возникла с ванной  — плитка, которую купила Аня, требовала виртуозного умения работать с майоликой. Ребята-строители уже не притворно поцокали языками и класть эту плитку отказались.
        Аня кинулась в Интернет, обзвонила всех знакомых. Умельца такой квалификации никто не знал. «И зачем только я эту плитку фигурную заказала?»  — думала Аня, перешагивая через коробки с плиткой. В ее квартире было все сделано, но разгром в ванной комнате портил всю картину. К тому же сама ванна  — изящная емкость на гнутых ножках  — была пока выдвинута в центр, что затрудняло подход к зеркалу.
        Из-за ремонта Ане пришлось переехать к Максиму, чему тот был только рад. И уже не так часто пилил ее за ненужность этой затеи. Правда, переехала она всего с двумя сумками своей одежды.
        — Тебе надо было все сразу забрать, сказала бы, я машину заказал и грузчиков прислал…  — В день переезда Максим немного огорчился, почувствовав временность мероприятия, но очень скоро уже радостно метался по комнатам.
        «Нет, что ни говори, а такую любовь надо ценить. Такая радость не может не подкупать»,  — Аня даже растрогалась.
        Потекли будни. Максим уходил на работу, а Аня, если позволял ремонт, который она контролировала до последнего гвоздика, оставалась дома: немного уборки, немного стряпни, все же остальное время  — справочники по ветеринарии, лошадиным болезням и поиски плиточника высокой квалификации.
        А однажды утром Аню разбудил звонок мобильного телефона.
        — Доброе утро, дорогая! Ночью все было прекрасно! Ты очень… страстная…  — голос Максима был негромким. Чувствовалось, что он, уединившись в своем кабинете, все равно шепчет…
        — Доброе утро,  — произнесла Аня. Она перевернулась на бок и прижала мобильник к уху. В свой ответ ей очень хотелось вложить столько же нежности, но, во-первых, она еще не проснулась, а во-вторых… во-вторых, разница в темпераменте оказалась проблемой, которую разрешить было очень сложно. Аня изо всех сил старалась убедить себя в том, что Максим отличный сексуальный партнер, но его заторможенность и скованность мешали. Девушке казалось, что «весь этот секс» ему не очень интересен, что все эти движения делаются только ради нее. Они с Максимом чувствовали и переживали не в унисон, они были похожи на двух пианистов, которые исполняли одну и ту же пьесу, но совершенно по-разному. И играть им ее в четыре руки невозможно.
        — Там я телефон плиточника записал, просто в газете, которые в почтовые ящики кидают, утром нашел. Позвони, может, согласится тебе ванную сделать. Не торгуйся  — деньги у нас есть!  — Максим особенно нажал на «у нас».  — А то ты, я чувствую, дергаешься…
        «Дергаюсь,  — подумала Аня,  — но не из-за плитки! Подумать только, два человека, взрослых, умных, самостоятельных, умеющих в одиночку решать очень сложные вопросы, не могут доверительно поговорить!»
        Не то чтобы их ночи влияли на их дни, но вот невозможность диалога, некоторая глухота и самомнение Максима  — это, конечно, очень тяготило. Аня отлично понимала, что у них есть вероятность столкнуться с более серьезными проблемами: если Максим точно так же будет «играть глухого», то надежды на взаимопонимание немного. Особенно когда закончатся медовые времена и наступят будни.
        Еще раз поблагодарив влюбленного мужчину за заботу, Аня нажала «отбой». И, не откладывая дела в долгий ящик, набрала номер, который эсэмэской прислал ей Максим.
        Голос, который ответил Ане, был низким и глухим.
        — Здравствуйте, Олег,  — начала Аня. Услышав хоть и уважительное, но очень короткое приветствие, она принялась рассказывать об особенностях своей ванной комнаты и плитки, но через несколько мгновений усомнилась в том, что ее слушают или слышат. Разговор напоминал общение с пустотой  — на том конце не произнесли ни звука. Аня, привыкшая к тому, что Максим торопится закончить за нее все фразы (зачастую попадая впросак), несколько раз в недоумении прокричала в трубку:
        — Алло, алло, вы слышите меня?!
        — Конечно,  — неизменно отвечали ей. Но затем опять наступала тишина.
        Аня еще немного рассказала о своей проблеме и наконец раздраженно замолчала. Она терпеть не могла «беседы в один конец».
        — Адрес,  — донеслось из трубки.
        Аня сквозь зубы продиктовала адрес. Человек на том конце уже ее раздражал, хотя он еще даже не приступил к работе.
        — Завтра в квартире подежурит моя мама, ее зовут Варвара Сергеевна, а потом приеду я,  — сказала она зло.
        — Хорошо. До свидания,  — произнесли на том конце.
        После чего послышались гудки.
        Когда через два дня Аня вошла к себе в квартиру, то сначала почувствовала запах пряной туалетной воды, потом услышала неприятный звук  — это пилили керамическую плитку. И только потом она увидела недовольную гримасу своей мамы.
        — Где ты немого плиточника раздобыла?  — прошипела Варвара Сергеевна на ухо дочери.
        — Это не я, это Максим,  — ответила дочь.  — пойду поздороваюсь, а то неудобно.
        В ванной Аня обнаружила сильную загорелую спину необыкновенной красоты и классических пропорций. От спины исходил тот самый пряный запах, который Аня почувствовала с порога.
        — Добрый день! Все в порядке? Если что-то понадобится  — обращайтесь.
        — Здравствуйте, в порядке, не понадобится.  — «Спина» даже не повернулась, так что Ане оставалось лишь немного потоптаться у порога и вернуться в комнату.
        — Я уехала, сама тут разбирайся. Столько денег выкинула на ремонт, все равно будете жить у Максима.  — Мама так быстро собралась, что дочь не успела ей возразить, а только уже в захлопнувшуюся за мамой дверь пробормотала:
        — Еще не факт, мне и здесь хорошо.
        Несмотря на разруху в ванной, вся квартира являла собой образец порядка. Аня с удовольствием прошлась по единственной комнате, оглядела полочки, шкафы, поправила плед на диване и выровняла большую картину, которая теперь висела на месте глупых постеров. Все эти движения были продиктованы не столько стремлением к идеальному порядку, сколько желанием обозначить принадлежность. «Это мой мир, устроенный так, как я считаю нужным его устроить»,  — говорили Анины жесты.
        Затем Аня отправилась на кухню. Тут был просто рай  — продуманное самой Аней до мельчайших подробностей пространство и украшенное в соответствии только с ее замыслами. Мысленно Аня сравнила свою кухню с кухней Максима  — огромным помещением, оборудованным по последнему слову техники, но холодным и неприветливым.
        — Не таскай еду в комнату, Анюта, себе же лишнюю работу придумываешь,  — укорял Максим Аню, которая норовила позавтракать, пообедать и поужинать в гостиной,  — давай питаться в месте, отведенном именно для этого…
        В этой фразе был весь Максим  — ему не приходило в голову, что Ане может быть неудобно на кухне. Замечания же он не делал, но вольно или невольно поворачивал разговор так, что казалось  — в большинстве случаев Аня поступает во вред себе.
        — Макс, мне в гостиной очень удобно.
        — Ладно, не сочиняй, забегаешься! Давай обедать на кухне. Зона столовой в нашей квартире  — почти двадцать метров.
        Аня, стараясь не ссориться, послушно накрывала трапезу в зоне столовой…
        А кухня в ее квартире была такой, какую она хотела всегда,  — пусть небольшой, но яркой, похожей на уютную комнату.
        …Рука Ани потянулась к кофеварке:
        — Может, перерыв сделаете? Кофе хотите?  — крикнула она в сторону ванной.
        — Сделаю, хочу,  — из внезапно наступившей тишины донесся голос.
        Аня хмыкнула и быстро поставила на стол две чашки, сахарницу, вытащила диетические хлебцы с отрубями. У нее в доме ничего сладкого и сдобного никогда не было. Нельзя сказать, что она вела очень здоровый образ жизни, но за талией следила.
        Кофеварка вскоре зачмокала, испуская аромат.
        — Кофе готов, прошу,  — позвала Аня мастера.
        «Интересно, он так голый и придет? С такого станется»,  — подумала она, усаживаясь за стол и помешивая ложечкой свой кофе. Взглянув в окно, Аня увидела привычные желтые качели, обрубок старого тополя, пустившего ветки куда-то в сторону, и железную крышу малюсенькой старенькой фабрики, которая еще до сих пор стучала своими станочками. «А это  — счастье,  — подумалось тут Ане,  — такое все родное, и я сама по себе  — такая, какая есть…» Именно последнее ее мучило больше всего  — Ане казалось, что в присутствии Максима она становится чем-то неодушевленным, приложенным к тому миропорядку, который скрупулезно строил ее друг.
        Плиточник показался в дверном проеме, и стало ясно, что даже сталинские квартиры с их высокими потолками могут казаться малогабаритными. Обладатель красивой спины был около двух метров ростом, с крупными накачанными руками и очень симпатичным лицом с волевым подбородком.
        — Пожалуйста, присаживайтесь.  — Аня на пару секунд растерялась.
        Молодой человек был не только хорошо сложен, но и вполне естественно держался. К тому же не забыл надеть майку.
        — Присяду,  — ответил он и аккуратно опустился на высокий барный табурет. Тот заскрипел.  — Сломается  — починю,  — невозмутимо отреагировал мастер.
        — Надеюсь,  — произнесла Аня, подвинула ему чашку с кофе, и в нарядной солнечной кухне повисло молчание.
        Хозяйка дома внимательно рассматривала тополь, покачивающийся в окне, а мастер  — хлебцы, аккуратно сложенные в сухарнице.
        — Покормите?  — неожиданно спросил он, видимо, осознав, что человеческая еда не может выглядеть так, как эти серые квадратики, покрытые кунжутом.
        — Чем?  — растерялась Аня.
        — Картошкой жареной, можно яйцом залить. Можно еще колбасы, докторской. И хлеба.
        — Что, прямо сейчас?
        — Нет, сейчас не получится, у вас же холодильник пустой.  — Молодой человек поймал возмущенный взгляд Ани и пояснил:  — Я в него не заглядывал, это ваша мама сказала.
        — Понятно. Если бы вы сразу предупредили, что мастеру необходимо питание, то я бы подумала…
        — Не волнуйтесь, я вам дам денег на продукты,  — молодой человек полез в джинсы,  — но много не покупайте, тяжелые сумки не носите. Картошки и вовсе можно полкило. А завтра я прямо с продуктами приеду.
        — Вот как?  — Аня наконец опомнилась.  — Значит, я должна вам обеспечить обед?
        Она вспомнила, что бравые украинские работяги перекусывали на ходу огромными жирными бутербродами. На ее предложение заварить чай или кофе они смеялись и отвечали, что «мокрая и горячая еда силы вымывает».
        — А вам это трудно?  — Молодой человек смотрел на нее. Взгляд у него был, как у человека, который рассматривает узор на обоях  — внимательный, но без особого интереса.
        Аня смешалась. Действительно, что ей, трудно приготовить? Даже если он несколько раз обед попросит  — сколько дней эту плитку-то укладывать? Всего неделя, от силы две!
        — А завтрак и ужин тоже нужны?
        — Нет,  — серьезно ответил мастер,  — только если что-нибудь из домашней выпечки  — булочки с маком или с повидлом…
        Аня задохнулась от гнева  — это она должна еще и пироги печь!
        — Знаете что, я, пожалуй,  — повысила голос Аня и со стуком поставила чашку на стол,  — подумаю!
        Но тут она подняла глаза на молодого человека и увидела, как он внимательно смотрит на тот же тополь за окном, а на щеке у него появилась маленькая ямочка.
        — Вы шутите?  — неожиданно для себя спросила Аня.
        — Да. Но только в отношении булочек.
        И они оба рассмеялись.

        Теперь каждый день Аня вставала вместе с Максимом, наскоро завтракала на кухне-столовой, больше похожей на операционный больничный блок, и ехала к себе в квартиру. По дороге она заскакивала в магазин и покупала немного чего-нибудь вкусненького.
        А мастер по имени Олег не обманул. На следующий день он приволок несколько огромных пакетов со всевозможными продуктами.
        — Вот, брал все подряд, я же не знаю, что вы любите,  — сказал он и удалился в ванную. Аня растерянно оглядела пакеты  — продуктов хватило бы на месяц для семьи из двух человек.
        — Я не умею готовить индейку,  — появившись в ванной, сообщила она.
        — Ее я сам приготовлю,  — объяснил Олег,  — так сказать, на прощальный ужин, когда закончу работу.
        — Ага, а вы всех заказчиков индейками кормите?
        — Нет,  — ответ был односложный, и понимать его можно было как угодно.
        Аня вернулась в кухню и принялась складывать продукты в холодильник. В этот день на обед она старательно готовила азу с рисом…

        Времена наступили необычные  — жизнь Ани Спиридоновой разделилась на две части. Спешное пробуждение и завтрак с Максимом, который, чем ближе была свадьба, тем больше суетился и поучал Аню. Она слушала его, не перебивая, поскольку все равно была уверена в том, что станет делать по-своему. Тратить же силы, нервы и хорошее настроение на досадные мелочи не хотелось.
        Позавтракав, Максим совершал тысячу наказов и уезжал на работу, а Аня, немного покрутившись по дому, наскоро приготовив ужин и засунув его в холодильник, садилась в машину и ехала к себе домой, где с раннего утра, открыв своим ключом дверь, трудился плиточник Олег. Аня приезжала, заглядывала в ванную, только чтобы поздороваться. Мастер работал молча, не оборачиваясь, и его вид не выражал ни недовольства, ни расположения, ни внимания. И сразу шла на кухню  — готовить обед. Первые дни она очень старалась  — кому понравится, если продукты, купленные тобой, испортили. Картошку она резала аккуратнейшими кубиками, мясо тушила до состояния желе, а ингредиенты для салата промывала в десяти водах. Ровно в два часа дня мастер делал перерыв. Слышался плеск воды, которая лилась в раковину, и скоро на кухне появлялся Олег, чистый, с мокрыми волосами, одетый в футболку или просторную рубашку. Он молча садился на высокий табурет и с аппетитом ел. Аня наливала себе чашку чая или кофе и присаживалась напротив.
        — Ну как?  — однажды не выдержала она. Именно в этот день, как ей казалось, удались голубцы.
        — Великолепно, особенно хороша капуста,  — тон мастера был совершенно серьезен,  — она и не сырая, и не размазня, в самый раз. Это немногим удается.
        Сначала Аня хотела съязвить, мол, как часто ему голубцы готовили, но потом раздумала. Она вдруг поняла, что в отличие от Максима, который старался выписать столбиком и подробно озвучить все ее неудачи, Олег умел отыскать неожиданные достоинства.
        — Я рада, что понравилось.  — Аня широко улыбнулась, ожидая ответной улыбки, но мастер, отодвинув пустую тарелку, спросил:
        — А булочки есть?
        Аня поперхнулась:
        — Нет, булочек нет, есть печенье и хлебцы…
        — Жаль. Спасибо, голубцы были великолепны.  — Олег встал из-за стола и отправился в ванную. Вскоре оттуда послышался стук. А Аня, возмущенная вопросом, принялась со злостью мыть тарелку.
        …Вечером этого дня она не находила себе места  — из головы не шли злополучные булочки. «Ведь про булочки он тогда пошутил, так зачем же сейчас спрашивает?! С другой стороны, может, действительно испечь?!» Аня ворочалась под тяжелой рукой уснувшего Максима и совершенно серьезно решала проблему булочек. Утром же она, даже не помыв посуду после завтрака, поехала в магазин за мукой, яйцами и повидлом. Булочки так булочки! Ей не трудно  — все равно целыми днями она ничего почти не делает. Правда, был еще Максим, которого вполне можно побаловать необычным ужином или приготовить ему торт. Но Ане почему-то этого не хотелось. «Лучше бы ты…», «Когда пользуешься этим комбайном…», «Тесто надо было сделать песочное!»  — Максим обязательно скажет что-то подобное, от чего настроение у Ани испортится. У него не появится изумление на лице при виде свежевыпеченного пирога, он не будет есть с аппетитом, он даже не задаст вежливый вопрос об ингредиентах. От мастера Олега фейерверка эмоций тоже ждать не приходилось, но почему-то Ане было приятно видеть этого мужчину, уплетающего ее стряпню. И его лаконичные замечания
ее трогали больше, чем цветистые комплименты Максима.

        Тесто категорически не хотело подниматься. Аня его подбадривала возгласами: «В тебе же столько дрожжей, чего ж еще надо?!» и «Ну, давай, давай!», однако квашня оставалась бежевой глянцевой кашкой без всяких признаков пузырей и пузырьков. Уже поджарились котлеты, уже стояли тарелки и лежали приборы, а булочками в кухне даже не пахло. Только кисло пахло дрожжами. «Черт с ним, с этим тестом, булочки сделаю завтра. Может, получатся!»  — подумала Аня, яростно втискивая большую миску с квашней в холодильник.
        — Тестом пахнет!  — На пороге стоял умытый Олег.
        — Пахнет, но булочек вам не будет.
        — Все мужу отвезете?  — задав этот вопрос, мастер преспокойно отправил в рот половину котлеты.
        Аня в который раз растерялась, хотя в самом вопросе не было ничего неожиданного. Только вот как ответить на вопрос и что в ответе должно быть главным  — то, что булочки она не испекла, или то, что у нее нет мужа. Или то, что у нее есть молодой человек, почти муж, и если бы она испекла булочки, то обязательно бы ему отвезла… Мысли Ани спутались, как путаются нитки, потерявшие из виду клубок.
        — Тесто не подошло,  — наконец произнесла она.
        — Но муж есть?  — спросил мастер и отправил другую половину котлеты в рот.
        — Муж будет, летом…
        — То есть сейчас мужа нет?  — уточнил мастер.
        — Странные у вас вопросы, знаете ли. К плитке, которую вы сейчас кладете, они не имеют никакого отношения. Я ведь могу и рассердиться!  — Аня возмущенно посмотрела на Олега.
        — К плитке вопрос имеет наипрямейшее отношение: если бы она ему была нужна, он хоть раз бы на нее посмотрел. А сердиться можете сколько угодно  — никуда не денетесь. Я в определенном смысле незаменим.  — Мастер встал из-за стола, слегка наклонился в знак благодарности и добавил:  — В котлеты можно добавить чуть капусты. Сочнее получается.
        С этими словами он вышел из кухни.
        Обескураженная, Аня машинально попробовала котлету…

        Шел день за днем, и Аня Спиридонова стала привыкать к этим забавным будням. Раннее утро, поздний вечер, а также ночи пролетали быстро, поскольку главным вдруг оказалось то, что происходило днем в ее квартире. «Ванная комната  — это вам не шутки! Тут должно быть все сделано на совесть, за всеми работами надо проследить!»  — убеждала себя Аня, тщательно подкрашивая глаза перед тем, как отправиться к себе на квартиру. Приехав же, она здоровалась с Олегом, перебрасывалась с ним парой слов  — Аня научилась общаться в той же манере, а потому больше не чувствовала себя уязвленной.
        — Добрый день, в два часа  — плов,  — произносила она, не задерживаясь у ванной.
        Пока Олег трудился, она вовсю старалась на кухне. Новая скатерть, красивые тарелки, закуски в маленьких плошечках… Аня сновала от холодильника к плите, от плиты к шкафам и столам. Ей хотелось быстро закончить все дела и сесть за стол вместе с мастером  — разговоры за обедом были остроумные и весьма познавательные.
        Она так однажды завертелась, что ровно в два часа неожиданно для себя прокричала:
        — Олег, бросай все, давай обедать!
        И только сказав это, Аня наконец поняла, что происходит в стенах ее квартиры.
        Будучи умной и наблюдательной, Аня искренне полагала, что грехопадение случается в момент, когда человек начинает сравнивать. По утрам, наблюдая за Максимом, она отмечала то, что видела раньше, но в силу отсутствия возможности и желания сопоставить, не вызывало у нее неприятия. Теперь же будущий муж казался наполненным мелкой суетой, которая пряталась под его дорогим серым костюмом. Дело было не только в манере Максима видеть и слышать абсолютно все и успевать на эти раздражители реагировать, дело было в его нежелании (или неспособности) видеть вещи значительные.
        «Он всегда подметит мелкий недочет, но не похвалит в целом,  — размышляла Аня.  — Это касалось и моей работы, и моих увлечений, и стряпни, и желания украсить его дом. Что же касается последнего  — это, похоже, вообще закрытая территория. Ни один предмет нельзя тронуть, чтобы не услышать: «Пусть там лежит!» И как я раньше послушно отдергивала руки?..»
        Аня понимала, что подобные вещи она покладисто и снисходительно относила на счет присущей всем мужчинам вредности и консервативности. Но, как выяснилось, не все мужчины такие… От вечных одергиваний она уставала и существовала рядом с Максимом, стараясь ничего не трогать, не задавать неудобные вопросы, не переставлять книги и не экспериментировать на кухне. Их с Максимом «ночные отношения» оставались такими же неинтересными и ленивыми, как будто прожили они долгую жизнь, и эта жизнь, с накопившейся усталостью и раздражением, разъела то пусть не страстное, но милое и уютное интимное супружество, которое было поначалу. А ведь у них с Максимом сейчас и есть это самое «поначалу»… Что же тогда будет дальше?
        Каждый вечер, возвращаясь к Максиму домой, Аня все чаще и чаще задавалась вопросом: что же она здесь делает? Переезжала она на время ремонта, но Максим, наложив тяжелую «начальственную» руку на ее планы, уже делал вид, что поселилась у него Аня навсегда и что любая попытка к самостоятельности им будет расцениваться как попытка измены или даже измена. Приезжая к себе, она сначала невольно, а потом и сознательно сравнивала двух мужчин. Оба были симпатичными, неглупыми, работящими. Оба нравились женщинам и понимали, что нравятся,  — это было видно по их поведению. Разница заключалась, как казалось Ане, в отношении к жизни, а соответственно к окружающим людям. Впрочем, Олега она знала совсем немного  — дней десять, ибо ремонт ванной комнаты таинственным образом затянулся, но за эти десять дней она могла точно распознать те самые отличия, которые заставляли ее проводить в своей квартире все больше и больше времени. От Олега, вместе с пряным запахом его туалетной воды, исходил дух авантюризма. Ане иногда казалось, что в каком-нибудь шестнадцатом веке Олег мог вполне пуститься в рискованное плавание,
а потерпев крушение и будучи выброшенным на берег, вполне комфортно обустроить свою жизнь. К его явной авантюрности примешивались земной здравый смысл и гармоничная обстоятельность. Та самая, которая позволяет начинать жизнь заново с любой точки отсчета. Начинать без сожалений, полноценно, полнокровно, не рефлексируя. Аня в этот ее непростой период, когда прошлое еще не подверглось анализу, а о будущем не хочется задумываться, чувствовала себя очень комфортно рядом с человеком неторопливым и не обремененным беспокойством. Предсвадебная суета, развернутая Максимом, доводила ее до головной боли.
        — Еще очень много времени, не спеши, еще успеем,  — твердила она в ответ на ежевечерние вопросы Максима о ресторанах, свадебном путешествии, отелях. Ей было бы приятнее, если бы он делился с ней рабочими проблемами, советовался, рассказывал о каких-то интересных людях. Иногда ей даже казалось, что она ведет себя как парень, который женится не по своей воле, а потому имеет полное право капризничать, ломаться и проявлять явное равнодушие к нелюбимой невесте и ее предсвадебным хлопотам. Представив себя этим парнем, Аня порой даже хихикала.
        Однако Максим, как бы предваряя все возможные расспросы о работе и жизни, коротко бросал, возвращаясь домой:
        — На службе, как всегда, тоска, давай-ка поговорим о главном! Я хочу, чтобы все было как положено, чтобы мы с тобой, зая, потом это вспоминали и не корчились в судорогах от неловкости! И потом, Анюта, я тебя все-таки люблю!
        От этого «все-таки люблю» девушку передергивало  — она в адрес Максима просто никак не могла такое произнести. Да, к Максиму она относилась с пониманием и даже с теплотой, но совместное проживание обнажило скрытые до сих пор несоответствия. И ей казалось, что Максим то ли нарочно их не замечает, то ли считает, что они несущественны.
        Внимая обстоятельным рассказам о том, как они должны и как они будут жить после свадьбы, Аня приходила к выводу, что проблема не в Максиме, а в ней, жившей размеренной, строго соответствующей планам жизнью, начиная лет с пятнадцати. Уже тогда были поставлены цели и все силы были брошены на решение задач, позволявших эти цели достичь. Школа, академия, работа, еще одна работа, карьерный рост и жажда успеха  — рамки, в которые она себя втиснула, не оставляли места для душевной свободы. Поэтому Аня не позволяла себе осуждать планы Максима, старалась не обижаться на мелочность и скуку той жизни, которую предлагал ей Максим. Неожиданная свобода, личное, никому не принадлежащее время и неожиданная, вполне невинная, двойная жизнь, настигшие ее сейчас, заставили Аню серьезно задуматься о будущем. «Хочу ли я этой свадьбы, а самое главное, нужна ли мне жизнь, которую предлагает Максим?»  — по сто раз на дню задавала себе девушка этот вопрос.
        День за днем мастер Олег исправно проводил в работах, а плитки на полу и стенах в ванной почему-то не прибавлялись. Аня по-прежнему особо Олегу не докучала  — ей не хотелось смущать мастера. Но однажды она приехала рано утром, внимательно осмотрела ванную и поняла, что работы, видимо, специально затягиваются. Аня с облегчением вздохнула  — меньше всего ей хотелось лишаться сейчас этих нескольких часов, когда она с удовольствием изобретала что-то кулинарное, потом они с Олегом садились обедать и вели разговоры о вещах незначительных, но приятных. Аня ловила себя на мысли, что она готова собственноручно отодрать то, что уже было сделано, лишь бы задержать мастера в своей квартире.
        — Вы опередили меня,  — за ее спиной раздался возглас.
        — Я не специально, так получилось,  — в сильном смущении попыталась оправдаться Аня.
        — А я думал, что решили проверить качество работы.
        — Работа хорошая, я уже видела. Правда…
        — Вам надо, чтобы я срочно закончил работу?  — Олег в упор посмотрел на нее.
        Аня совсем смешалась.
        — Вроде бы и нет…  — с трудом пробормотала она.
        — Что касается меня, я вообще не хочу спешить…
        Аня удивленно взглянула на Олега и почувствовала, что краснеет…
        — Вы отлично готовите, никто не кормил меня так вкусно, как вы!  — мастер как ни в чем не бывало прошел в ванную. И прикрыл за собой дверь, чтобы переодеться.
        Аня, которую распирала злость, широким шагом направилась на кухню. Она собиралась тушить говядину.
        Ровно в два часа девушка уселась за стол, но звать Олега не стала  — утренняя сцена, полная двусмысленности, задела ее. Хорошо, что она ничем себя не выдала…
        Мастер вошел в кухню в половине третьего:
        — Дело идет к концу  — на днях будем есть индейку,  — коротко сообщил он.
        — Там же еще полно плитки!  — ахнула Аня.
        — Там работы на один день, если не заниматься саботажем.  — Мастер невозмутимо грыз веточку укропа.
        — А до этого вы занимались саботажем?
        — Да, в определенный момент мне показалось, что вас это устраивает…
        Аня промолчала. Что она успела узнать об этом молодом человеке? Что у него нет родных. Никаких родственников  — ни близких, ни далеких. Живет он один в квартире, которая досталась ему от какой-то двоюродной тетки, которую он никогда не видел, а она не видела его. Но в завещании почему-то указала Олега. Аня узнала, что он учился в обычном интернате, потом, на удивление всем, поступил в Институт стали и сплавов, что два года проработал в компании, занимающейся экспортом-импортом всего чего можно, включая металлы. Ушел он оттуда, потому что стало скучно, да и дела этой компании пошли хуже. «Вы знаете, я предпочитаю рвать сразу,  — признался Ане Олег во время одного из разговоров.  — А цепляться за привычное, тянуть из последних сил, рассчитывая на непонятно чью милость  — то ли начальства, то ли природы, то ли судьбы,  — нет, это не для меня. Я ушел в никуда, а выиграл гораздо больше, чем те, которые остались и продолжали тешить себя надеждой на мнимую стабильность».
        «А чем вы занимались потом? После того, как уволились из этой компании?»  — спросила Аня тогда. «Уроки физики давал будущим абитуриентам. Кинул клич по знакомым, они по своим знакомым,  — без особого хвастовства, но и без стеснения принялся рассказывать Олег.  — У меня было несколько учеников  — это отлично меня кормило. И к тому же не давало забыть то, чему учили в институте,  — а я ведь окончил его с красным дипломом. Да еще у меня оставалось свободное время… Был момент, когда я серьезно собирался в аспирантуру пойти  — захотелось поучиться. Это ведь мы тогда не ценили эти возможности». Аня хотела не согласиться с Олегом  — учиться она любила, и для нее учеба была как взятая высота для прыгуна с шестом  — свидетельством успеха. Но, поразмыслив, она согласилась с Олегом: учеба, о которой говорил он,  — учеба, как научная работа, учеба, как исследование, учеба не как приобретение дорогостоящих навыков, а как самообразование и постижение чего-то неизведанного  — эта учеба сейчас может рассматриваться как роскошь. Она, Аня, училась за деньги и для денег, результаты ее учебы были ею же
монетизированы, а сам процесс настолько интенсивен, что для радости познания места не оставалось.
        …И вот теперь даже этих славных разговоров она могла лишиться. Ужин с индейкой  — и до свидания.

        За окном шумел голыми ветками все тот же обрубок тополя. Желтые листья, словно лохмотья облупившейся краски, усеяли газон, а звуки старенькой фабрики стали пронзительно явственными в холодном гулком воздухе ноября. Аня открыла глаза, когда еще небо было предрассветно серым. Несмотря на ранний час, город за стенами уже ожил. И что-то неправильное было в том, что они никуда не спешат, в том, что сегодня у них нет никаких дел, кроме любви, трогательных объяснений и разговоров, начинающихся со слов «А помнишь…». Весь город уже хлопал дверьми, дверцами, калитками, а они преспокойно лежали на новом широком диване, обнявшиеся и никуда не торопившиеся. Они выпали из этого мира, и оба ничуть об этом не жалели.
        — Зачем ты так рано проснулась?  — не поворачиваясь лицом к Ане, спросил Олег.
        — Не знаю. Проснулась, и все.
        — Сейчас я тебя обниму, и ты опять заснешь.
        — Обними, только спать я не буду. Не хочу. Мне так хорошо лежать и просто думать, просто смотреть  — на то, что я уже давно видела и давно знаю. Но сейчас эти знакомые вещи совсем другие…  — уютно шептала Аня в спину Олегу.
        — Они  — те же. Это ты другая.  — Олег наконец повернулся к Ане:  — Скажи, ты думаешь о нем?
        — О нем  — это о Максиме?
        — Да.
        — Нет, я не думаю о нем. Я думаю о себе.
        — И что же ты надумала?
        — Что я подлая и неблагодарная, но честная и смелая.
        — Согласен.
        — Ты даже не удивлен подобной характеристикой?
        — Не удивлен. Она верная и точная.
        — Ты считаешь, что я сделала все правильно?
        — Я считаю, что ты должна была так сделать. Ты сделала это вовремя.
        — Да, после свадьбы это было бы совсем нехорошо…
        — Нехорошо. Только вот вопрос: почему ты обо этом все время думаешь?

        — Алло, привет!
        — Привет!
        — Ты когда дома будешь?
        — Скоро, а что ты хотел?
        — Я освободился пораньше и сижу жду тебя неподалеку, в кафе.
        — Что-то случилось?
        — Нет. Я просто жду тебя.
        — Тогда я бегу.
        — Осторожней!
        — Постараюсь.

        — А вот и я! Ой, помадой тебя испачкала!
        — Вот и хорошо. Теперь не буду умываться, сохраню эту метку на всю жизнь!
        — Нет, ты уж лучше умывайся, а я тебя буду чаще целовать!
        — Насколько чаще?
        — Намного чаще!
        — И не надоест?!
        — Мне кажется, что нет, не надоест.
        — Вот и отлично! Тогда я могу сделать тебе предложение.
        — Какое?
        — Я предлагаю тебе целовать меня всю оставшуюся жизнь. Прежде чем ответить, подумай  — этот срок весьма велик!
        — Подумала. Согласна.

        — Привет!
        — Привет!
        — Что делаешь?
        — Работаю. Видишь ли, в это время суток работает большинство людей наших широт.
        — Я тебе помешала?
        — Да.
        — …
        — Я слушаю тебя. Ты мне помешала, но я тебя слушаю.
        — Я просто так позвонила.
        — И я тебя люблю.
        — Почему ты так долго не отвечал?
        — Как долго? Несколько секунд  — у меня руки мокрые были.
        — А ты где?
        — На работе, уже закончил, скоро домой буду выезжать.
        — Да? хорошо.
        — Тогда пока? До встречи?
        — Нет, а все-таки почему так долго не отвечал?

        — Этот вопрос я не хочу обсуждать вот так, на ходу.
        — Олег, не будь ребенком! Нельзя жить на две квартиры, это тяжело, неудобно и противоестественно для людей, которые собираются пожениться.
        — Согласен. Поэтому и удивляюсь, что ты до сих пор не переехала ко мне.
        — Я не хочу жить в твоей квартире. Я привыкла к своей. И она удобнее для семейной жизни.
        — Я же считаю с точностью до наоборот. К тому же мужчина должен привести женщину к себе в дом.
        — Это так принципиально?
        — Для меня  — да. Извини, но вряд ли мы договоримся в этом вопросе.
        — А что делать с моей?
        — Сдавай и трать эти деньги на себя. Или откладывай.
        — О господи! Как же тяжело! Мне не хочется сдавать квартиру. Там только что сделан ремонт, я с таким удовольствием занималась им, я душу вложила. Ты же знаешь! И представь, что здесь будут жить чужие люди!
        — Понимаю. Но…
        — Слушай, у меня идея…
        — Не получится.
        — Мы до свадьбы будем жить порознь. Будем встречаться  — или у меня, или у тебя, неважно. Но окончательно решим этот вопрос после всех торжеств.
        — Странное предложение.
        — Олег, оно, учитывая нашу принципиальность, единственно правильное. После свадьбы мы бросим жребий. И как он нам подскажет, так и поступим. В конце концов, мы имеем право положиться на случай. Так никому не будет обидно.
        — Не знаю, я не уверен…
        — А я прямо чувствую, что поступить надо именно так. Охота тебе иметь дело с женой, которая затаила на тебя обиду?

        — Мне пора ехать к себе. Завтра тяжелый день. Вернее, длинный. Он не тяжелый, он хлопотный и длинный. Завтра я стану Анной Сомовой. Красиво звучит, да?
        — Мне нравится.
        — Мне тоже. Обними меня, и давай укроемся пледом. Вечер холодный, и небо нахмурилось. Хоть бы дождя не было. Вот тебе и июнь!
        — Июнь как июнь. Завтра все пройдет хорошо. Не волнуйся.
        — Я не волнуюсь. Я беспокоюсь. Почему-то страшно. Вроде все как обычно  — мы вместе, только завтра немного хлопот, немного шума, немного родственников и друзей. А мне страшно!
        — Мне тоже. В определенном смысле.
        — Это в каком же?
        — Твоя мама…
        — А, это да, мама сурова. Но ты не бойся, она к нам будет редко приезжать. Я ее хорошо знаю…
        — Надеюсь.
        — Перестань шутить!
        — Я не шучу. Я просто надеюсь, что ты не дашь меня в обиду.
        — Глупый ты. Я тебя люблю.
        — Я тебя тоже. Хотя и звучит это мелодраматично.
        — Ничего страшного. Мелодрама не самый плохой жанр. Трагедия  — гораздо хуже. Мне пора ехать.
        — А если я тебя не отпущу?
        — Тогда сочетаться браком я буду в старых джинсах и твоей футболке.
        — А что? Весьма креативно…

        До старой мужской футболки дело не дошло. Лежа на своем диванчике и рассматривая платье, висевшее на зацепившихся за дверцу шкафа плечиках, Аня думала о том, что если бы она послушалась маму, то наблюдала бы сейчас нечто, похожее на белковый омлет с листочками укропа.
        — Аня, ты посмотри, какая прелесть! Это же просто платье Скарлетт О’Хары!  — Варвара Сергеевна застыла перед манекеном.
        Они с дочерью зашли в один из тех магазинов, витрина которого была сплошной символизм и лаконизм, а полупустой торговый зал напоминал о масштабном ограблении. Два-три платья на вешалках намекали на эксклюзивность товара.
        — А размеры все есть?  — по привычке спросила Варвара Сергеевна.
        — Что вы?  — возмутилась продавщица в строгом черном костюме.  — У нас каждое платье в единственном экземпляре! Это же не универмаг! Это  — бутик!
        Варвару Сергеевну смутить было сложно:
        — И что? Как можно завезти ОДНО платье?!
        — Это торговая политика известного модного дома, который мы представляем. Извините, что не смогли вам помочь!
        Аня тем временем смотрела на платье, которым восхитилась мама, и думала: «Ой нет! Это не мое! Мне по душе простота и скромность…»
        — Скажите, а на меня можно подобрать не платье, а, например, костюм?  — обратилась она к продавщице, чтобы мама перестала глумиться над женщиной, находящейся на службе.
        — На вас  — можно! У вас фигура манекенщицы!  — обрадованная тем, что может сменить занятие и без конфликта избавиться от самоуверенной матроны, продавщица улыбнулась и исчезла за дверью служебного помещения.
        Свадебный наряд, который был выбран после долгого препирательства с мамой, имел вид платья-трапеции. Сшитое из «дикого» шелка бело-бежевого оттенка, оно было совсем не длинное, где-то до колена. Горловина и короткие рукава были оторочены узким кружевом.
        — Мне очень нравится,  — едва увидев его, призналась Аня.  — Мам, оно очень красивое, а главное  — что это не одно из этих жутких громоздких платьев, которые можно надеть только раз в жизни. Это платье я смогу носить и потом… Когда буду в положении…
        Продавщица рассмеялась, а Варвара Сергеевна взмахнула руками:
        — Ты сначала замуж выйди!
        — И выйду. Можно примерить?
        — Да, пройдите в примерочную…
        — А что, такое платье тоже только одно?  — спросила Варвара Сергеевна.
        — Таких два. Но одно из них не продается  — это собственность фирмы для дефиле.
        — Очень хорошо!  — воскликнула Аня. Ей тоже не хотелось выходить замуж в платье, которое можно будет встретить в городе.  — Может, у вас и туфли к нему найдутся?
        Аня уже поняла, что к такому короткому платью шпилька не подойдет, а потому были выбраны туфли с маленьким плоским каблучком и квадратным мысом. Когда Аня вышла из примерочной, Варвара Сергеевна ахнула:
        — Вылитая Твигги!
        Действительно, худенькая, коротко стриженная Аня очень напоминала легендарную модель шестидесятых годов. И еще дочь была такой хрупкой, красивой и юной, что у Варвары Сергеевны на глаза навернулись слезы.
        — Мам, ты что?!  — обернулась Аня.
        — Ты такая маленькая у меня!
        — Мне почти тридцать лет!
        Глядя на свою доченьку-невесту, Варвара Сергеевна вовсю вытирала платочком глаза.
        — Слезы на свадьбе  — счастье в жизни!  — загалдели продавщицы, которые вдруг превратились из чопорных и высокомерных барышень в свойских теток.

        Отдыхая от процесса покупки свадебного наряда, мать и дочь сидели в кафе и наслаждались бодрящим напитком.
        — Ты где собираешься прическу делать?  — спросила Варвара Сергеевна, критически поглядывая на дочь.
        — Мам, какая прическа!  — рассмеялась Аня.  — Ты видишь длину моих волос?!
        — Ну и что? Можно сделать небольшую укладочку.
        — Что?
        — Не смотри на меня так! Височки подобрать, затылок удлинить, немного челку поднять. Из твоей короткой стрижки можно сделать изумительную головку.
        Аня посмотрела в стекло витрины и неожиданно для себя согласилась с Варварой Сергеевной: «Да, надо немного подстричься, придать форму и… сделать так, как сейчас подсказала мама! Вот что  — надо позвонить Валентине!»
        Валентина, подруга школьной подруги, совсем недавно открыла свой салон. Стабильных клиентов у нее было еще мало, и в качестве подработки она делала на дому прически ближайшим знакомым. Денег брала немного, но просила рекомендовать ее ближайшим друзьям.
        — Мам, надо будет, чтобы Валя к нам пришла пораньше,  — подумав, сказала Аня.  — Конечно, со мной возни не очень много, но опоздать на собственную свадьбу не хочется.
        — Хорошо,  — кивнула Варвара Сергеевна,  — я сама с ней свяжусь, а ты занимайся остальным.
        Что мама подразумевала под остальным, Аня не очень понимала, поскольку ничем особым занять себя не могла. Так случилось, что именно в этот момент, кроме Олега, ее любви к нему, его любви к ней, Аню ничего не занимало. На работу она пока еще не вернулась.
        — Как ты думаешь, если я еще немного побездельничаю, ничего не случится с моим нравственным, духовным и душевным состоянием?  — спрашивала она своего нового жениха.
        — Думаю, нет. Если хочешь, побездельничай, но только недолго. Как только поженимся, надо будет приковать тебя к плите  — завтраки, обеды и ужины будешь мне готовить. Вкусные и полезные.
        Аня, слыша подобное, возмущалась:
        — Нет уж! После свадьбы я пойду лечить зверушек! Образование у меня хорошее, практика есть, в любую лечебницу меня возьмут с руками и ногами.
        Олег в ответ улыбался, и Аня понимала, что именно это он хотел от нее услышать.
        — Терпеть не могу кумушек,  — смешно морщил он нос.  — Вот если дети, тогда еще можно понять! Но сидеть дома и ничего не делать…
        — Дома всегда есть, что делать,  — защищала женский пол Аня.
        — Да, но лучше эту энергию тратить на собственную профессию! Пусть даже деньги небольшие платят, но работать обязательно надо. Иначе у женщин голова в желе превращается.
        — А ты откуда знаешь?!
        — Пример друзей и их жен. Не хотел бы я такую семейную жизнь. Людям должно быть интересно с друг другом.
        — А так  — неинтересно?
        — Нет, ты понимаешь, должна быть энергетика. У обоих. И каждый ее сообщает другому. Понимаешь, такой бесконечный процесс взаимной поддержки.
        — Понимаю,  — отвечала Аня, и на ум ей приходили отношения ее родителей. Отец был всегда занят на работе, мама сидела дома, но ведь они, такие разные, существовали как единое целое. Им было и чем поделиться друг с другом, и общие интересы у них имелись, и собственные дела. В прочитанном Аней еще в детстве научно-популярном журнале это назвали «взаимодействием работающих механизмов». Один остановится  — другой замрет. Вот и в часах точно такие же колесики друг за друга цепляются…
        …  — Может, он хочет, чтобы ты деньги зарабатывала, а не он? Если ты дома будешь сидеть, тогда ведь он должен будет тебя всем обеспечивать. А ему, может, этого совершенно не хочется?  — скептически заметила Варвара Сергеевна, когда Аня поделилась с ней этим.
        — Не думаю,  — отрицательно покачала головой Аня.  — Он отлично зарабатывает, не лентяй. К тому же, судя по всему, планирует вернуться в прошлую профессию. Даже ездил на собеседование.
        — И что ему там сказали?
        — Мама, важнее, что он им сказал,  — усмехнулась Аня.
        — И что же?
        — А то, что вместо того, чтобы работать за такие деньги с таким образованием и опытом, он предпочтет открыть свой собственный бизнес.
        — На это нужны средства, капитал нужен.  — Варвара Сергеевна вздохнула:  — Посмотри на своих братьев. Они вложили…
        — Знаю, знаю,  — отмахнулась Аня.  — Я все знаю про своих братьев. Только ведь Юра-то ничего не вкладывал, он чиновником родился, чиновником вырос и чиновником всю жизнь проживет. Вадим  — да, этот целую империю построил. Но, мама, необязательно сразу империю строить. Можно и маленький, но устойчивый бизнес.
        Варвара Сергеевна промолчала  — она видела, что дочь влюблена, что любые слова предостережения могли только рассорить их. А ссориться уже смысла не имело: дочь  — невеста и ничто ее скоропалительной свадьбе помешать не сможет. «Восстановить Аню против Олега  — это означает взять на себя ответственность. Ответственность за ее жизнь, за ее будущее. Имею ли я на это право? Скорее всего, уже нет. Не имею…»  — Варвара Сергеевна который раз пожалела, что рядом нет мужа.

* * *
        Солнечный луч дополз до книжного шкафа. «Так, значит, уже восемь часов. В это время мама пыталась меня разбудить, я не вставала, а когда все-таки просыпалась, была уже половина девятого, и я опаздывала на урок. И так было весь первый класс. Ну, что они от меня хотели! Домашний избалованный ребенок! Правда, это продолжалось недолго  — во втором классе я уже была примерной ученицей». Аня еще раз оглядела комнату, в которой прошла вся ее жизнь.
        «Так странно  — моя новая жизнь начинается здесь, в доме, где столько всего пережито,  — неторопливо размышляла Аня.  — И как бы мне хотелось, чтобы был жив папа. Ему не надо было бы ничего доказывать  — Олег бы ему понравился, потому что они очень похожи. Спокойные, добрые, работящие. Они очень правильные!  — Аня перевернулась на бок.  — Хотя нет… Папа не понял бы моего «завихрения»  — он не одобрил, что я бросила работу в ветеринарной больнице, ушла в чиновники, затем решила вдруг учиться дальше, но выбрала для этого вуз в другой стране. Он бы не понял эти мои метания, эти попытки доказать себе непонятно что. Папа не любил дешевые амбиции. И Олег такой же. А вот Максим… Это он подогрел мое тщеславие, а я оказалась бесхарактереной, не устояла. Впрочем, и на Максима валить не стоит… Все это уже позади. А сегодня я выйду замуж и буду самой счастливой на свете. Хоть и по-детски это звучит, но повторять эти слова хочется снова и снова…»
        — Ты думаешь вставать?!  — Дверь в детскую открыла Варвара Сергеевна.  — Скоро Валентина придет, а ты еще даже не завтракала! Поднимайся, сегодня день радостный, длинный, и, скорее всего, он будет ужасно бестолковым. Вот помяни мое слово. Свадьбы  — они всегда такие бывают.
        — Мам, не волнуйся, я мигом! Валентина придет, а я уже буду готова.

        Валентина, как и многие цирюльники, считала нужным опробовать на себе все новинки химической промышленности и все достижения парикмахерского искусства. Если в моду входили красноватые оттенки волос, то она щеголяла с морковной и даже алой челкой, химическая завивка укорачивала ее волосы до почти мужской стрижки, а парики она меняла с той же частотой, что и любовников. Впрочем, так было год назад. Сейчас же Валентина  — дама с фигурой богини плодородия, которая ее точно сделала бы любимой женой какого-нибудь африканского вождя,  — была без памяти влюблена в Гришу-таксиста.
        — И он, дурак, думает еще! Что может быть лучше: жена  — парикмахер, муж  — таксист?! Это же просто золотой тандем!
        Слово «тандем» Валентина очень любила. «У нас с Иркой деловой тандем!»  — говорила она о компаньоне в парикмахерском бизнесе или: «Это не тот тандем, который тебе нужен!»  — так она отзывалась о любовнике подруги.
        — Валя,  — не раз и не два замечала потерявшей голову от любви женщине Варвара Сергеевна,  — но вдруг вы не уживетесь?
        — Это еще почему?  — лупила большие глаза Валентина.  — Да чего нам уживаться-то? Он на работе, я на работе, деньги зарабатываем, в Турцию летом на месяц летим, отдыхаем. Еще и на квартиру можно откладывать.
        — А характеры?
        — Бросьте, Варвара Сергеевна! При чем тут характеры, когда семью нужно сколачивать!
        — Ну, это же не бригада шабашников,  — возражала Варвара Сергеевна.
        — А что это по-вашему?! Нет, вы мне скажите, что такое семья?! Тут главное, как ни крути, денег заработать. Чтобы купить дом, квартиру, машину! Хозяйство связывает крепко! Потом  — надо отдохнуть! Это что, по-вашему, само по себе сделается? Нет, только вот этими руками.  — Произнеся это, Валентина вытягивала руки, к слову сказать, очень красивые  — с узкой кистью и длинными пальцами. Правда, безумно яркий маникюр выдавал любительницу народного креатива.
        — Ну, не знаю…
        Валентина, задавив возможного оппонента, вскидывала голову и минуты три наслаждалась победой, но через какое-то время начинала вздыхать, напрашиваясь на внимание.
        — Что-то случилось?  — не выдерживала собеседница.
        — Ну, как сказать. Что может случиться? Жизнь. Жизнь случилась…
        — У тебя что-то произошло?
        После этого вопроса следовал рассказ, и слушатель понимал, что Валины рассуждения о золотом тандеме парикмахерши и таксиста  — это не более чем игра. Слушатель начинал понимать, что в своего таксиста Гришу Валентина влюблена по уши, и ей совершенно все равно, сколько он зарабатывает. И замуж за него она согласна пойти хоть сейчас, невзирая ни на какие меркантильные соображения.
        Вот такая Валя стояла сейчас возле квартиры Спиридоновых и отчаянно жала на кнопку звонка.
        Подавившись бутербродом, Аня вскочила из-за стола и бросилась открывать.
        — Вот, я же тебе говорила  — это Валя,  — закричала мама ей вслед.
        Аня остановилась на половине дороги и нахмурилась, как будто ее собирались лишать свободы и независимости:
        — Так она раньше пришла, чем договорились!
        — Ну и правильно, а вдруг не получится прическа!  — Варвара Сергеевна уже ставила на стол чашку для Валентины.
        — Мама, это на моих-то волосах?!  — воскликнула Аня.  — А если все-таки не получится, то остается только одно  — налысо стричься.
        — Типун тебе на язык!
        С ребячливым независимым видом Аня уселась обратно за стол. А открывать Валентине дверь отправилась мама.
        Аня задумчиво смотрела на телефон  — ей ужасно хотелось позвонить Олегу. Она знала, что он сейчас в срочном порядке мчится в ателье подшить брюки  — из-за работы он не смог это сделать накануне, а еще Аня знала, что он должен договориться со сменщиком, который должен заехать на объект, где он будет работать, как только Олег и Аня вернутся из свадебного путешествия. Она знала, что они все обсудили накануне, что ночью еще переговаривались и опять по-дурацки произносили одни и те же фразы: «Знаешь, я тебя люблю!» и «Наконец-то завтра все произойдет!» Они уверяли друг друга, что самая большая мечта  — это чтобы поскорее закончились все эти свадебные мероприятия и их наконец оставили в покое.
        А сейчас Аня сидела и гипнотизировала телефон. Он знала, что звонить не надо, но ей очень хотелось услышать голос Олега.
        — Та-а-ак, это как же вам всем удается так худеть!  — в столовую вошла Валентина, вся переливающаяся блесками яркого шелковистого сарафана.
        — Как, как  — влюблена!  — Варвара Сергеевна налила Валентине чаю.
        — Это ж надо, а я с любви только толстею,  — отозвалась та.
        Аня с матерью вопросительно уставились на гостью.
        — Ну, я как встречу подходящего мужчину, так сразу начинаю его кормить. Пироги там, торты. Не говоря уже о пельменях домашних, котлетах и сложных гарнирах. Чтобы к себе привязать, чтобы ему уютно со мною было. Чтобы не тянуло куда-нибудь еще, к стройной красавице под костлявый бочок. Так вот, пока готовлю  — пробую. Потом вместе едим, потом доедаю, если остается. Ему-то на следующий день свежее надо приготовить. Что-нибудь новенькое…
        — Валь, ты так до семидесятого размера долюбишься.  — Аня задумчиво посмотрела на располневшую талию Валентины.
        — Самое большое достижение  — пятьдесят шестой размер,  — кокетливо отчиталась Валя.
        — А потом?
        — Потом он меня бросил  — и я похудела до сорок шестого. Чуть богу душу не отдала…
        — Да,  — промолвила озадаченно Варвара Сергеевна,  — вот и непонятно, что лучше: любовь или когда разлюбили.
        — Что тут думать? Любовь! Правда, невеста?  — подмигнув задорным глазом, Валя посмотрела на Аню.
        — Да.
        — Тогда неси платье, смотреть буду.
        — Это еще зачем?  — удивилась Аня.
        — Если надевается тяжело, тогда сначала платье наденем, а потом стоя будем голову приводить в порядок.
        — Как это  — стоя?
        — Ну, ты стоишь, а сзади я на стуле или стремянке.
        — Господи… Мама, Валя, не выдумывайте! Платье простое, как сарафан, ничего там сложного нет.
        — Как  — сарафан?  — Валентина выронила ножницы.
        — А вот так,  — ответила ей Варвара Сергеевна.  — Не захотела невеста пышных оборок и прочего.
        — Вот.  — Аня вынесла из своей комнаты платье-трапецию.
        — Угу,  — не зная, как отреагировать, промычала Валентина и добавила:  — Но у меня на свадьбе будет по-другому. По-настоящему, в кружевах и оборочках. И со шлейфом. Обязательно со шлейфом. А теперь повесь на гвоздик свой белый халат, Анюта. И садись, будем стричься.
        Аня на Валентину даже не обиделась. Ей вообще сейчас ничего не было страшно. Она чувствовала себя самой счастливой, самой любимой, самой красивой. Она себя таковой ощущала, и она была таковой на самом деле. Олег сейчас носится по Москве и наверняка чувствует то же самое.
        — Не страшно?
        — Что  — не страшно?  — очнулась расслабившаяся под умелыми руками мастера Аня.
        — Не страшно замуж выходить?  — Валентина уже принялась осторожно подравнивать Ане волосы на висках.
        — А чего бояться надо?  — не поняла Аня.
        — А вдруг ты его не любишь? Не любишь, а замуж идешь  — получается, и человека обманываешь, и сама мучиться будешь. А повернуть назад будет очень-очень сложно. Хоть и можно…
        — Валь, мне кажется  — люблю,  — сказала Аня и засмущалась. Даже с матерью так открыто и прямолинейно она не говорила.
        — Да,  — вздохнула Валентина,  — а вот мне пару раз казалось: ну все, это у нас точно любовь до гробовой доски! Но хорошо хоть вовремя успевала опомниться.
        — Нет, мне даже не кажется, я уверена.  — Аня решила перевести разговор:  — Валь, заканчивай ты там мудрить, волос-то у меня  — всего нечего, а мы затеяли прическу.
        — Заканчивать рано,  — безапелляционно заявила Валя.  — Я сейчас укладывать буду, а ты сиди тихо. Расслабься. У тебя такой день тяжелый впереди.
        — Вы с мамой словно сговорились,  — вздохнула Аня.  — И она об этом твердит со вчерашнего дня.
        — Правильно. Вот я помню, когда первый раз замуж собралась…
        И Валя принялась увлеченно переживать собственное прошлое. То она говорила громко, то чуть слышно и жарко шептала, то неожиданно взмахивала руками. Аня ее уже не слушала. Она отдалась своим мыслям и чувствам. Нервное возбуждение подталкивало ее вскочить, начать собираться, но она сдерживала себя, понимая, что глупо и бессмысленно нарядиться в свадебное платье и метаться в нем по квартире в ожидании начала собственной свадьбы. Словно специально оставалось немало времени для того, чтобы собраться с мыслями, подумать, повспоминать. Воспоминания  — вот что лучше всего могло сейчас успокоить Аню. «У него была красивая спина. Точно. Я бы иначе и внимания не обратила тогда, в ванной, когда он занимался плиткой. Еще он был сдержан, немногословен, не то что Максим. На фоне Максима Олег выглядел старше, мужественнее, взрослее. И доверие к нему появилось какое-то сразу…  — Аня улыбнулась про себя.  — Женщины такие смешные, они, когда влюблены, могут напридумывать что угодно. Прямо как я сейчас. А на деле получается, что вся жизнь состоит из совпадений и счастливых случайностей. И еще из неудачных попыток
изменить жизнь. Вот как моя попытка стать ученым-ветеринаром. Не будь ее, я бы и Олега не повстречала!»  — думала Аня и старалась не открывать глаза. Вступать в разговор с Валей не хотелось. Состояние счастья  — чрезвычайно хрупкая вещь.
        — …Так вот, я и не спала полночи, а как заснула, так, не поверишь, кошмар за кошмаром снился,  — раздавалось над Аниным ухом.
        — А мне тоже сегодня сон снился… Только вот я не помню… Утром помнила, а сейчас  — нет!  — неожиданно всполошилась Аня. Ей захотелось во что бы то ни стало вспомнить сон.
        — Это бывает. Как навертишься за ночь  — такое снится, вроде все про жизнь настоящую, а внимательнее присмотришься  — так как раз наоборот…
        Валентина уже закончила работу, уже Варвара Сергеевна расплатилась с ней и на прощание положила ей в сумку коробку конфет и маленький флакончик духов, а Аня все рассеянно топталась в прихожей. Из головы не шел сон, который остался в памяти только намеком.
        — Так и не могу вспомнить… Хоть застрелись, не могу…
        — Господи, иди собирайся  — еще столько надо вещей сложить, из Дворца мы сразу в ресторан поедем  — туфли, шаль, не забудь мои лекарства…
        — Да нет, надо вспомнить…
        — Не беспокойтесь, само вспомнится. Когда уже не надо будет, тогда и вспомнится.  — Валентина вдруг расчувствовалась и, стоя уже одной ногой в лифте, торопливо желала Ане и ее будущему мужу счастья, детей, денег.
        Двери лифта уже почти закрылись, как Аня вдруг воскликнула:
        — Лошадь снилась, лошадь! По траве бежала, в тучах или в темноте…
        Услышала ли Валентина, что сказала Аня, было непонятно, через закрытые дверцы лифта, сквозь тихий рокот механизма в шахте, донеслись какие-то ее неясные слова.
        — Аня, вот до чего жизнь доводит людей, которые бросили свою профессию! Лошади уже снятся. Давно тебе надо на работу выходить.
        — Выйду. Только сначала выйду замуж.

        Вадим и Юра приехали за час до назначенного времени. Варвара Сергеевна, уже почти готовая, с тщательной прической и в платье из атласной подкладки, встретила их раздраженным выговором:
        — С вашей сестрой происходит что-то странное. Из нормального человека она превратилась в сумасбродку.
        — Что, свадьба отменяется?!  — радостно воскликнул Юра.
        — Господи, ты не шути так, иначе твоя сестра съест и тебя, и меня, а Вадимом закусит.
        — Где она? И что случилось?
        — Она в ванной  — смывает прическу, которая делала ей Валентина. Три часа тому назад, вот в этой комнате.
        — А чем прическа была плоха?
        — Сначала была всем хороша, но потом она надела платье  — и обнаружилось несоответствие. Как она выразилась  — неаутентичность эпохе.
        — Чему?  — Юра посмотрел на мать.
        — Эпохе.
        — Какой?  — удивился Вадим.
        — Той самой, шестидесятых годов,  — горестно произнесла Варвара Сергеевна.  — Платье же в этом стиле, а я, дура, еще это и вслух заметила. Тогда, в магазине. Она и туфли выбрала под стать. Вы же платье не видели?
        — Откуда?  — развели руками братья.  — Она в секрете все держала.
        — Ну, это от мужа платье в секрете держат, а братья и отцы могут видеть.  — при слове «отец» Варвара Сергеевна вздохнула.
        — Так, мам, не вздумай сейчас плакать, а то наша невеста подумает, что ты против свадьбы, а, заметим, до торжественного момента осталось два часа пятнадцать минут, нам еще добраться надо.
        — Сегодня суббота  — проблем не будет. Город спокойный, машин немного.  — Юра прошел в гостиную и стал есть печенье из вазочки.
        — Ребята, давайте я вас покормлю!  — Варвара Сергеевна бросилась на кухню, забыв, что она сейчас в парадном платье.
        — Нет, спасибо, мы уж до ресторана дотерпим,  — в один голос ответили братья.
        — Да, ресторан… Ресторан такой дорогой, что я даже захотела счета, которые они нам выставили, проверить,  — Варвара Сергеевна покачала головой.
        — Мама, проверяй, не проверяй, все равно обманут,  — рассмеялся Юра.
        — Да, ты прав,  — покачала головой Варвара Сергеевна и трагически вздохнула:  — Вадим, а Галина где? Она уже поехала во Дворец?
        — Она уже давно там. Будет гостей встречать.
        — Аля приедет позже, она задерживается. Ей необходимо с режиссером закончить все дела.  — эту простую фразу Юра произнес с каким-то непонятным вызовом.
        Варвара Сергеевна уловила интонацию сына и поспешила сменить тему:
        — Нет, вы мне скажите, зачем ей понадобилось созывать такое количество гостей, да еще большую их часть пригласить во Дворец?! Я многих из этих людей или не знаю, или видела один раз в жизни!
        — Да, я тоже удивился, когда смотрел список,  — поддержал ее Юра.
        — Мам, ей так захотелось. Это ее день, ее праздник,  — мягко заметил Вадим. Он сам еще помнил, как они с Галей настаивали на той свадьбе, которую считали уместной. То есть на практически никакой.
        — Да уж, праздник!  — Варвара Сергеевна понизила голос:  — Не пойму, как она могла оставить Максима и влюбиться в этого Олега! Он мне еще тогда, во время ремонта, не понравился.
        — Поэтому и не ты, мама, замуж за него выходишь,  — с улыбкой заметил Вадим.
        — А мне тоже он кажется странным,  — сказал Юра.  — Образование получил такое серьезное. Работал в отличной фирме, а потом раз  — и все бросает, уходит квартиры ремонтировать!
        — Ну, не совсем так,  — медленно начал Вадим.  — Это вы придумываете свою схему, чтобы оправдать неприязнь к этому человеку. А я с ним поговорил и могу сказать, что нутро у парня правильное. Да, ведет он себя резко, особенно не напрягается, кто что о нем подумает. Но, опять же, это его дело. И ничего криминального в поступках Олега нет.
        — Когда ты это успел с ним познакомиться?  — удивились мать и брат.  — Не на том же злосчастном нашем обеде в семейном кругу?
        — Нас Анька познакомила. Мы несколько раз вместе в ресторан сходили, а еще я им билеты давал на концерты, и мы там встречались. Да, и дома у нас недавно ужинали. Гале тоже понравился.
        — Ну, если Гале понравился…  — саркастически протянул Юра.
        — Юра!  — одернула его Варвара.
        — Вот ведь, тихие черти!  — В голосе Юры послышались зависть и раздражение. Сестра выбрала себе в доверенные лица и наперсники брата Вадима. Угрюмого, молчаливого, тяжеловесного характером брата. А его, Юру,  — легкого, всегда открытого  — познакомила со своим женихом только уже тогда, когда со свадьбой было все решено. Юре это было неприятно, и он сказал:
        — Не знаю, мне тоже в этом поступке видится импульсивность, какая-то нервная торопливость. Аня всегда была такая разумная, спокойная, я бы сказал, рациональная. А тут… тут поступок абсолютно нерациональный. Вообще вся эта история  — разрыв отношений с Максимом, страстная любовь с каким-то плиточником… Не комильфо как-то. А главное, неразумно как-то…
        — Конечно, она же влюблена. Откуда же в этом чувстве разумное? А потом, присутствие в жизни рацио совершенно не гарантирует счастливого конца этой самой жизни.  — Вадим вздохнул и добавил:  — И вообще давайте закроем тему. Невеста уже, по-моему, оделась. И хорошо бы она нас не услышала.
        Аня действительно появилась на пороге гостиной внезапно. Родные оглянулись и не сдержали возгласов. Выглядела невеста обворожительно  — стройная, с длинными ногами, в свободном, стоящем небольшим колоколом платье, она была хрупкой, чистой, утонченной. Маленький букет, который Аня сама выбрала в цветочном магазине, состоял из садовых ландышей  — меленьких белых цветов в обрамлении жестких продолговатых листьев. Варвара Сергеевна еще раз убедилась, что дочь почти всегда знает, чего хочет, и в своем упрямстве бывает права. Вадим не рассмотрел платья и букета, но зато заметил глаза сестры  — ясные, счастливые, отражающие ее влюбленность в окружающий мир. Юра про себя усмехнулся  — под коротким платьем мелькнула кружевная полоска белых тонких чулок: «А сестра-то у меня  — кокетка! Вот вам и ветеринар, клизмы лошадям и прививки от чумки. Понятно, почему Максим с ума сходит. Сколько раз он меня просил с ней поговорить! И хорошо, что я не согласился. Анька не тот человек, чтобы менять свои решения».
        — А вы знаете, что времени осталось совсем немного?!  — Оглядев свое семейство, Варвара Сергеевна скомандовала:  — Быстро вниз, в машину.
        Семья Спиридоновых устроилась в большой машине Вадима и отправилась во Дворец бракосочетаний.

        А Дворец этот напоминал вокзал. Сходство было поразительное: толпы и кучки чем-то озабоченных, бестолково суетящихся людей, какие-то свертки, сумки, пакеты, много цветов, слез, возгласов и всхлипов. Не хватало только паровозных гудков и объявлений по радио об отправлении поездов. Впрочем, их заменяли пресловутый марш Мендельсона и солидные объявления пышно разодетых и в своем неповторимом стиле причесанных дам-распорядительниц. Казалось, что они родились прямо с седыми «перышками» по неестественному каштановому цвету. Или с высокими, локон к локону, залакированными до хруста укладками. Жена Вадима Галя, которая вызвалась встречать гостей, сбилась с ног  — Аня и Олег действительно пригласили очень много людей, которые между собой не были знакомы, а потому требовалось их перезнакомить, объединить, занять, развлечь. Больше всех доставляла хлопот та самая сестра Варвары Сергеевны, тетя Тамара. Она приехала всего на один день, и только лишь для того, чтобы не дать любимую племянницу в обиду. Зная нрав сестры, она предполагала, что вплоть до рождения первенца Аню будут пилить из-за выбора мужа.
Не заезжая домой к сестре, она села на вокзале в такси и прибыла во Дворец.
        — Тебя ждут тяжелые времена.  — это напутствие она давала Ане по телефону накануне свадьбы.  — Ты будешь бесконечно оправдываться. Мой тебе совет: вместо оправданий  — нападай. Обвини своих домашних в том, что они не уважают твой выбор, что недостаточно ласковы с твоим мужем, что недостаточно внимательны. Как только поменяешься местами с членами твоего семейства, так все станет на свои места.
        — Спасибо, тетя,  — проникновенно сказала Аня, тронутая такой заботой и пониманием любимой тети.  — Боюсь только, мы переругаемся все вконец.
        — Это нельзя будет назвать руганью.  — в голосе Тамары Сергеевны слышалась хитреца.  — А так ты только обозначишь темы, которые очень скоро тебе даже не будут для обсуждения предлагать.
        — То есть предлагаешь нападать?
        — Именно.
        Дав столь сомнительный с точки зрения традиций совет, тетушка быстро собрала небольшую сумку и выехала в столицу.
        Приехав во Дворец, она поздоровалась со всеми гостями, немного поговорила с Галей:
        — Задерживаться не буду, у меня еще одно дело в Москве, а потом сразу назад. Так что не обессудьте, если не увижусь с молодоженами, но все самое главное я уже сказала. И просьбу сестры выполнила  — на свадьбу приехала.
        Тетушка уселась на жесткий стул, стоящий в одном из залов, и вступала в разговоры со всеми женихами и невестами, которые проходили мимо. К удивлению многих, брачующиеся совершенно спокойно, а порой охотно отвечали на вопросы о том, как и где они познакомились, кто придумывал фасон подвенечного платья и куда именно они отправятся путешествовать. Эта женщина умела располагать к себе и очаровывать.
        — Спасибо вам за поздравление! Выпейте за наше здоровье,  — неизменно говорили женихи с невестами и преподносили тете Томе бокал игристого вина. Та, опираясь одной рукой на палку («балетные» ноги побаливали), другой рукой, сухой, изящной, с большим лазуритовым кольцом на безымянном пальце, принимала бокал, произносила короткую здравицу и со вкусом его выпивала. Галя, не выпускавшая тетушку из поля зрения, начинала волноваться  — пристрастие родственницы мужа к долгим разговорам и хорошим винам ей было знакомо.
        — Так, надо куда-то тетушку увезти. представляете, в каком состоянии она будет через два часа?  — жаловалась Галя близким.
        — Не волнуйся, ее на регистрации не будет, у нее через час поезд в Липецк  — подругу едет проведать. Такси уже Аня заказала,  — успокоил ее кто-то из родственников.
        Невесту тетушка дождалась, а в машину гостью грузили всем миром. Она же в это время зычным голосом советовала всем невестам срочно расторгать помолвки.
        — Дуры! Хомут себе на шею вешаете!  — с выражением трагического серьеза на лице вещала она на всю улицу.
        Такси отъехало под гудки и аплодисменты многочисленных кортежейи брачующихся.
        — Давайте отойдем сюда, здесь нас никто не будет толкать. И Аня с Олегом сразу увидят, когда приедут.  — Галя с облегчением зазывала всех в небольшой холл, где, на удивление, почти никого больше не было. Гости послушно заняли пространство между белыми колоннами. За колоннами располагались высокие французские окна, которые были открыты настежь. Обнаружив, что таким образом можно попасть на балкон, курящие гости тотчас образовали группы и усердно задымили. Галя, которая курить начала недавно, подумав, присоединилась к ним, но встала в уголочке. «Курение  — все-таки занятие интимное, надеюсь, никто не пристанет с разговорами»,  — подумала она, но на всякий случай повернулась к гостям спиной. За это утро она устала  — суета праздничных сборов. «Галя, а где мой галстук?!», «Не пойму, поправился, что ли,  — брюки еле застегнулись!», «Галь, где подарок?!»  — муж задавал тысячу вопросов. Можно было огрызнуться и призвать его к самостоятельности, но Гале даже нравилось, что впервые за последнее время Вадим не так равнодушен к происходящему. Их семейная жизнь не то чтобы разрушилась, она истлела, осталась
лишь внешняя оболочка, приличная, не вызывающая подозрения. Но внутри была гулкая пустота, наполняющаяся иногда раздражением. Сегодня, в день свадьбы Ани, сестры мужа, к которой Галя относилась прекрасно, сознание собственной личной неудачи огорчало ее особенно. Когда-то и они с Вадимом регистрировали свой брак в этом Дворце бракосочетаний. Тогда казалось, что все впереди будет безоблачно и прекрасно, что их чувство на редкость прочное, стабильное, настоящее, что ничто и никогда не сможет его поколебать, ничто ему не навредит… Лет прошло и немного, и немало, а вот как все повернулось. Вадим стал чужим, Галя ответила тем же. Впрочем, семью они сохранили. «Аня  — такая славная, добрая, честная. Максим ей не подходил  — у него всегда было слишком много претензий. И какой-то он… неустойчивый, что ли?» Размышляя, Галя посмотрела на часы  — время было уже почти три часа. Она погасила сигарету, поправила волосы и в этот момент увидела машину мужа. «Наконец-то!»  — с облегчением вздохнула Галя. Что с этим количеством гостей дальше делать, она уже не знала. С Галиной подачи гости не только тщательно
перезнакомились, коротая время и отвлекаясь, но и обсудили все на свете, включая рождение панды в Пекинском зоопарке!
        Дав знак гостям, Галина поспешила вниз  — встречать невесту.
        — Господи, какая ты необыкновенная! Я здесь торчу с двенадцати часов, ни одной такой невесты не было. Ничего похожего! Как ты смело выбрала наряд  — и ведь угадала!  — Галя расцеловала Аню, улыбнулась Юре, а мужу достался лишь сухой кивок. Впрочем, в следующую секунду Галя взяла Вадима за руку. Среди этого невообразимо суетливого действа она вдруг понадеялась на животворящую силу воспоминаний:
        — Ты помнишь? Помнишь, как я боялась твоей мамы?
        Вадим на минуту растерялся, а потом улыбнулся и обнял жену:
        — Еще бы! Я ее до сих пор боюсь.
        Он понял, что переживает сейчас Галя, и ему стало вдруг жалко ее. В следующий миг он пожалел и свои надежды на безоблачную жизнь. «В конце концов, она не виновата, что я влюбился в Алю. Она вообще ни в чем не виновата, а страдает. Черт, уже ничего поменять нельзя, но хоть по-человечески относиться можно!»  — подумал Вадим и неожиданно для всех поцеловал Галю.
        — У кого здесь свадьба?  — раздался голос Ани. Она уже поздоровалась с гостями, уже выслушала множество комплиментов, уже рассказала, где купила платье и почему не стала делать прическу.
        — Свадьба у тебя. Через десять минут ваша очередь,  — Галя указала на массивные двери, которые вели в зал.
        — Ну, десять минут  — это целая вечность!
        — Фраза влюбленной женщины,  — пошутил кто-то.
        — Да, хотя и говорят, что влюбленные часов не наблюдают!
        — Влюбленные и счастливые  — это не одно и то же.  — Эта фраза могла принадлежать только Юре. Его способность говорить двусмысленности, его неосторожные намеки и пристрастие ставить окружающих в неловкое положение иногда создавали окружающим определенные неудобства.
        — К Аньке это не относится,  — громко рассмеялся Вадим и, чтобы исправить ситуацию, стал рассказывать историю о том, как известная певица записывала на его студии новый альбом. Собравшиеся с удовольствием отвлеклись.
        — Анечка, вы такая сегодня красивая, что я даже робею. Если бы мне сказали, что это та Аня, которая лечит арабских скакунов, я бы не поверил!  — к невесте подошел мужчина средних лет. Рядом с ним стояла приятная дама, которая опиралась на красивую трость.
        — Спасибо вам, Эдуард Владимирович! Мама, познакомься,  — обернулась Аня к Варваре Сергеевне,  — это знаменитый ученый…
        «Знаменитый ученый» замахал руками, а женщина улыбнулась:
        — Муж смущается, когда его называют знаменитым.
        — Хотя он очень знаменит!  — Аня хотела что-то еще добавить, но тут к ней подошел еще кто-то из гостей, и опять раздались комплименты и поздравления.
        — Мам, только у наших молодоженов столько гостей во Дворце бракосочетания. Я вообще не понимаю, как им разрешили такое. Вроде бы должны быть родители, свидетели, а тут…
        — Аня так захотела, а раз она захотела, то и получила, ты же ее знаешь. Все напором и личным обаянием.
        — Это да! Жених-то помогал?
        — Ничего не могу сказать  — помогал. Аня без него бы не справилась!
        — Да ну ладно!
        — Юра, перестань, сестра почувствует  — обида будет на всю жизнь! Да, не могу сказать, что я от него в восторге, и тебе он не нравится, но уже все! Делать нечего, будем считать, что она нас убедила.
        — Будем, хотя…
        — Юра…  — предостерегающе произнесла Варвара Сергеевна. Она уже не волновалась и не беспокоилась. Аня, без сомнения, самая красивая невеста в загсе и, разумеется, во всей Москве. Гости в сборе  — так что уже через несколько минут работницы этого функционирующего как часы заведения попросят всех в зал регистрации…
        — Анна и Олег Сомовы! Приготовьтесь! Сейчас вас позовут для того, чтобы заполнить документы, а потом вы должны будете пройти в зал!  — откуда ни возьмись возле невесты и ее матушки появилась распорядительница.
        — Готовы они, готовы!  — весело отозвались гости.
        — Готовы!  — так же весело подтвердила Аня и посмотрела на большие настенные часы.  — Сейчас появится жених!
        — Тут вокруг во всех переулках столько машин! Припарковаться просто невозможно.  — Галя достала из сумочки сигареты и, стараясь не замечать укоризненного взгляда мужа, добавила:  — Анют, пойдем на балкончик, там так хорошо и Олега первые увидим.
        — Пойдем,  — кивнула Аня. По ее поведению было видно, что напряжение, свойственное ожиданию, спало. Казалось, что ей явно хорошо от присутствия гостей, родственников, что вся эта затея со свадьбой теперь уже стала развлечением, аттракционом, где есть место шуткам, смеху, беспечной бестолковости.
        — Смотри, уезжают,  — Галя кивнула на пару, в которой жениху и невесте было лет по пятьдесят.  — Ишь ты какие! Не скажешь, что молодые, но счастливые!
        — Галочка, ты не переживай. В конце концов, все как-то устраивается. И не всегда наихудшим образом,  — сказала вдруг Аня. Таким образом она дала понять Гале, что знает об их проблемах с Вадимом. Еще вчера она бы не посмела даже намекнуть на эти обстоятельства, но сейчас, без пяти минут жена, прошедшая сложное расставание с Максимом и умиленная происходящим, она захотела и Галю сделать хоть немножечко счастливой.
        — Ох, Аня, не надо об этом. Разревусь. Мы же тоже здесь расписывались…  — старательно хмурясь, чтобы не расплакаться, проговорила Галя.
        — Ну, все, все!  — тут же воскликнула Аня.  — Не вздумай плакать! Тем более ты же видела, что и Вадим все вспомнил. Значит, ему не все равно!
        — Хорошо бы. Такое событие забывать не стоит. Не потому, что оно такое значительное.  — Галя посмотрела на Аню и улыбнулась:  — я штампу в паспорте не придаю никакого значения. Событие значительное потому, что вы решились на него. Вы преодолели страх, недоверие. Сейчас вы, как никогда, близки  — вы поверили друг другу…
        — Аня, вас зовут!  — на балконе появилась Варвара Сергеевна.
        — Как?! Уже?!
        — Да, ты на часы посмотри!
        — А Олега еще нет!
        — Господи! Так позвоните ему!
        Аня выхватила у Гали телефон. Набрала номер, который помнила наизусть.
        — Не отвечает! Он, наверное, в дороге. Сейчас как раз пробки, застрял, а ответить не может, телефон далеко лежит…  — Аня попыталась объяснить происходящее самой себе и окружающим.
        — Ну, еще раз набери!  — Варвара Сергеевна начала тревожиться.
        Однако Аня держалась стойко. Она привыкла доверять Олегу и уважать его.
        — Мам, да ладно,  — махнула она рукой.  — Он будет с минуты на минуту. Он вообще никогда не опаздывает. А может, он нас найти не может?!
        — Не выдумывай,  — покачала головой Варвара Сергеевна.  — Тут не так все сложно.
        Аня пожала плечами и стала высматривать на улице своего жениха.
        — Сестренка, ты позвони ему. может, машину не может поставить? Тут на самом деле все переулки забиты,  — к Ане шагнул брат Юра, протягивая телефон.  — Просто там тетка эта голосит, говорит, вы график ломаете.
        — Уже звонила,  — жалобно глянув в глаза брату, сообщила Аня.  — Пока не отвечает! Юра, пойди скажи, что чуть-чуть задерживается жених. Или мы просто пропустим свою очередь  — пусть сейчас идут те, кто должен после нас идти.
        — Ладно, сестренка!
        — Не волнуйся  — в Москве застрять немудрено.  — Галя опять закурила.
        — А я и не волнуюсь!  — Аня рассмеялась.  — Галя, мне так стыдно, но я счастлива до безумия. Я вот понимаю, что нарушаем график этого солидного учреждения, что на собственную свадьбу опаздывать не положено, что гости уже шушукаются, но мне только весело. Подумаешь, часом раньше, часом позже.
        — Ну, час  — это, конечно, слишком, но я тоже не вижу проблемы. Главное, чтобы Варвара Сергеевна не волновалась.
        — А мы ее сейчас займем.
        Аня заглянула в холл:
        — Стас, Марина,  — окликнула она молодую пару. Именно эти люди были как раз теми немногочисленными друзьями, которых пригласил Олег.  — Олег на машине должен был поехать или на метро?
        — На машине. Я утром с ним разговаривал,  — отозвался Стас, а Марина добавила:
        — Очень рано, часов в семь. Ему надо было заехать на объект, потом он должен был быть дома, готовиться…
        — Да, я знаю,  — отмахнулась Аня.  — ребята, у меня просьба  — если вы не хотите, чтобы вашего друга съела за опоздание моя мама, займите ее разговором. Побольше хорошего об Олежке рассказывайте!
        — С удовольствием.
        — Ну вот,  — сказала Аня, когда Стас и Марина остановились около ее матери,  — проблемы нет.
        Галя курила и смотрела на старые липы, которыми был обсажен двор. Она сейчас завидовала Ане, ее счастью, такому легкому, такому безоблачному. Она завидовала Олегу, который опаздывал на собственную свадьбу, но который, видимо, точно знал, что любящая Аня простит ему это. Она завидовала им обоим, таким беспечно-уверенным в своем выборе, в своей любви, в свободе, с которой они эту любовь воспринимают.
        — Я вот что думаю: детей мы заведем сразу,  — говорила Аня, совсем забыв, что именно эта тема в семье брата под запретом. Но Галя простила ее  — благодушное состояние передалось и ей.
        — Аня, вас опять зовут, больше никого на сегодня нет. Ваша церемония на сегодня  — последняя!  — Юра вплотную подошел к Ане.
        — Ну что я могу сделать,  — весело отозвалась сестра,  — что я могу сделать, если жених опаздывает. Будем ждать. Юра, скажи там им, что… у него сломалась машина. Пусть подождут. Иди и скажи прямо сейчас. Нет, постой, дай мне свой телефон, я еще раз наберу.
        — Я уже звонил  — не отвечает…
        — Странно, но, думаю, не смертельно. Сейчас появится.
        Аня внимательно стала смотреть на оживленный проспект, часть которого была видна с балкона.
        — Галь, если он будет подъезжать, он с этой стороны покажется?
        — Да, больше неоткуда.
        — Ну, тогда давай спорить. Я говорю, что, как только мы досчитаем до десяти, он появится.
        — До пяти давай,  — засмеялась Галя.

        — Девочки, вы можете мне объяснить, что происходит? Гости падают с ног и очень странно на меня смотрят.  — Варвара Сергеевна подошла к ним, когда каждая уже могла досчитать до тысячи.
        — Я  — не могу,  — вздохнула Галя, но, увидев лицо Ани, добавила:  — Хотя, если честно, совершенно не удивляюсь. На городских дорогах такой бардак творится…
        — Ты хочешь сказать, что он попал в ДТП, что с ним что-то случилось?  — тут же вскинулась Аня.
        — Ты что?! Если бы что-то произошло, он бы тебе позвонил! Сразу же!
        — Господи! Какая же я дура! Телефон!! Мой телефон остался в машине Вадима. Олег мне наверняка звонил на него раз сто, а я не слышала. И ничьих больше номеров он не знает, понимаешь? А я здесь, на этом идиотском балконе! Звоню с чужих мобильников! Господи!
        Аня выскочила в холл, промчалась мимо гостей, которые старались делать вид, что ничего особенного не происходит. Вслед побежал Вадим. Он все понял и ругал себя, что сам не вспомнил о забытом телефоне сестры.
        — Вадим, да быстрей же открывай! Вдруг что-нибудь случилось!  — дергая машину за ручки дверей, в панике кричала Аня.
        Вадим нажал сигнализацию, и Аня, не жалея тонкого платья, рыбкой нырнула в машину и бросилась искать телефон в ворохе вещей, приготовленных для того, чтобы взять их в ресторан.
        — Вот, наконец-то,  — появившись на улице, она трясущимися руками нажимала кнопки. И через полминуты упавшим голосом произнесла:  — Вадим, ни одного звонка. Как ты думаешь, что это значит?
        Вадим, который понимал, что двухчасовое отсутствие жениха в загсе ничего хорошего означать не может, взял Аню за руку:
        — Ничего не значит. Вообще. Он может отсутствовать по массе причин. Причем очень уважительных и совсем не страшных. Не надо себя сейчас накручивать. Надо только сосредоточиться и понять, что делать дальше.
        — Как  — что делать дальше? Я вообще-то должна выйти замуж. Расписаться.  — Аня произнесла это так, как произносят во сне ничего не значащие фразы.
        Вадим посмотрел на сестру и скомандовал:
        — Вот что. Садись в машину, я сейчас сюда пришлю Галю. Она побудет с тобой. А я разберусь с гостями. И вообще пойду узнаю, как можно перенести ваше бракосочетание, допустим, на завтра.
        — Ты думаешь,  — Аня рассеянно смотрела перед собой,  — ты думаешь, завтра все будет по другому?
        — Нет, конечно, осетр, которого мы заказывали, будет уже не такой вкусный,  — попробовал пошутить брат, но Аня его шутки не оценила и даже не услышала, поскольку была поглощена собственными мыслями. Вернее, она старалась побороть страшное оцепенение, которое охватило ее. Ане казалось, что самое лучшее  — это сидеть в машине, не двигаться, а просто смотреть в одну точку. Этой точкой была липа с толстой потрескавшейся корой.
        — Аня, успокойся, еще ничего не случилось, а ты уже в таком состоянии,  — попробовал достучаться до Ани брат.
        — Мне страшно…
        — Отчего?
        — Я не знаю, что будет завтра. Вадим, погоди, не уходи.  — Ане казалось, что исчезни сейчас из поля ее зрения брат, такой уверенный в себе, такой спокойный, такой надежный, и мир разлетится на кусочки.
        — Не ухожу,  — послушно ответил Вадим.  — Хочешь, я побуду с тобой? Мы вместе подождем Олега.
        — Ты хороший, но врешь сейчас мне. Олег не приедет. Я на этом чертовом балконе простояла два с половиной часа. И он не приехал. Я даже не заметила, как эти два с половиной часа пролетели. А он  — не приехал. Понимаешь, не приехал?!  — в голосе Ани послышалась истерика.
        — Ну и что?  — Вадим был спокоен.  — Да, он не приехал. С ним могла случиться беда, он мог сломать машину. Ты ведь телефон забыла и даже не вспомнила, что тебе может звонить твой жених?
        — Да, да,  — быстро согласилась Аня, но Вадим по ее глазам видел, что все слова цены для нее не имеют.
        — Так, сиди здесь, а я все-таки пойду наведу там порядок. Ты же знаешь маму  — она в расстроенных чувствах весь дворец разрушит. А к тебе Галя придет.
        — Не надо, я побуду одна.  — Аня откинулась на мягкое сиденье. Самым страшным и невозможным для нее было еще раз показаться на глаза гостям. «В ресторане заказан ужин на шестьдесят человек. Меню самое изысканное… А он не приехал»,  — уже не думала, а лишь равнодушно отмечала она.
        Вадим нашел Варвару Сергеевну и отвел ее в сторону, но не успел сказать ни слова, как она обрушила на него водопад негодования и беспокойства:
        — Нет, ты представляешь, что это за человек?! Опоздать на три часа! И куда?! На свадьбу! И не позвонить, не сообщить. Он просто чудовище, он недостоин нашей Ани, он…
        — Мама, надо ехать домой,  — твердо сказал Вадим, прерывая мать.
        — Как  — домой?!  — Варвара Сергеевна подняла на сына глаза, полные возмущенного ужаса.  — Ты не представляешь, что ты говоришь! Мы будем его ждать! Моя дочь должна выйти замуж. У нас гости  — уважаемые люди! В конце концов, я хочу посмотреть, с каким лицом он войдет сюда.
        — Мама, Дворец скоро закрывается, гости устали и чувствуют себя по-идиотски. Аня почти не в себе…
        — А не надо было в жены к этому идиоту собираться!  — воскликнула Варвара Сергеевна.
        — Мам, я думаю, что Олег не приедет.
        — Глупость, куда он денется?  — фыркнула Варвара Сергеевна.  — Я уверена  — это он специально устроил.
        — Зачем?
        — Да чтобы доказать, что он для нас такая значимая фигура.  — Вадим видел, что маму колотит скопившаяся ярость.  — Чтобы заставить всех нас его тут дожидаться! И чтобы все потом увидели, как Аня ему все простит…
        — Мама, пусть так, но сейчас надо что-то делать,  — устало вздохнул Вадим, взяв маму под руку.  — И в первую очередь надо Аню отвезти домой…
        — А ресторан?!  — вспыхнула Варвара Сергеевна, вырывая у сына свою руку.  — Ты представляешь, сколько стоит этот ужин?! И там тоже ждут люди. Как мы это все объясним?
        Вадим помолчал, а потом решительно произнес:
        — А мы не будем отменять ужин. Юра это всем сейчас объяснит и организует. У него получится.
        — Что? Что получится?!
        — Мы пригласим всех поужинать в знак извинения за долгое и неловкое ожидание.
        — Господи! Если бы отец только это видел!..
        Вадим нежно обнял мать за плечи и, пристально глядя ей в глаза, попросил:
        — Мам, иди к Ане. Ей сейчас очень плохо. Ее жених сбежал из-под венца. Так, кажется, раньше говорили…
        — Ее опозорили  — так говорили в подобных случаях.
        — Да…
        Варвара Сергеевна вдруг безвольно обмякла. В ее душе тяжелым камнем улеглась печаль, жалость к дочери, обида на судьбу. Впервые в жизни эта деятельная и самонадеянная женщина уступила бразды управления ситуацией своим взрослым детям.
        «Вот тебе, Аня, и лошадь! Я всегда знала, что лошадь снится к предательству и обману»,  — думала она, тяжелым шагом двигаясь к машине.
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        — Вадим, мне уже совершенно неинтересно, что там произошло. Обещай, что ты никогда ему не позвонишь, не увидишь его, не задашь ни единого вопроса. Ты никогда не спросишь у него, почему он не приехал в загс. Обещай мне.  — Аня, закутанная в теплый плед, шмыгала носом.
        — Обещаю. Если ты действительно искренне этого хочешь.
        — Хочу.
        — Тогда договорились. Тем более что я подробно узнавал: никаких ЧП с человеком по имени Олег Сомов в Москве и даже области в тот день не происходило. Его не привозили ни в больницу, ни в морг, ни в полицию. Я, как человек знакомый с ним, не имел права не проверить наличие такой информации. Ты же понимаешь, мало ли что…
        — Понимаю, ты  — ответственный и порядочный человек. В отличие от него.  — Аня вздохнула:  — Слава богу, что с ним все в порядке. И можно считать, что человек просто раздумал жениться. Просто взял и раздумал. Вадим, вот скажи мне, пожалуйста, как так можно взять и раздумать? Как можно не позвонить, ничего не сказать, не признаться, а просто взять и не приехать на собственную свадьбу?
        Вадим отвел взгляд. Он и сам не понимал, как это можно сделать. И непонятен ему был не поступок, а отсутствие объяснений. «Да, это не по-мужски. Понятно, что объяснение было бы жутким. Вся эта свадебная суета с удивительным для Аньки размахом  — и вдруг такое объяснение! Конечно, при объяснениях Олегу пришлось бы туго. Но все лучше, чем так. Молчком. Трусливо».  — Вадим вздохнул.
        На сестру ему было страшно смотреть: исхудавшая, с шелушащейся кожей  — нейродермит на почве сильнейшего стресса, с обгрызенными ногтями и поредевшими волосами…
        С момента несостоявшейся свадьбы прошло два месяца. От прежней Ани ничего не осталось  — ни облика, ни души. Это была девушка-женщина без возраста, без внешности, без характера. Она почти ничего не ела, ничего не делала, ничего не читала. Эти два месяца она жила, как растение, не выходя на улицу, не встречаясь с людьми. Варвара Сергеевна перевезла ее к себе, боясь оставлять в одиночестве и в надежде, что обстановка родного дома, ее детской комнаты сотворит чудо и вернет Ане интерес к жизни. «Никакого чуда исцеления не случится. Это так просто не проходит. Это может и вовсе не пройти»,  — подумал Вадим, как только мама привезла Аню к себе. Сейчас оказывалось, что он был прав. Единственная тема, на которую можно было говорить с Аней,  — это вновь и вновь переживаемая трагедия несостоявшегося замужества.
        — Мам, может, ее отправить за границу?  — предложил как-то Вадим.
        — Она не поедет,  — отрицательно покачала головой Варвара Сергеевна.  — Я уже на эту тему с ней говорила. Она вообще ничего не хочет. Даже возвращаться на работу.
        — Да, вот это серьезнее всего,  — согласился Вадим. Он знал, как Аня любила свое дело, как она спасалась в нем в самые непростые минуты своей жизни. Но сейчас…
        — Мам, может вам гостей пригласить? Только ей не говорить заранее, что они придут. И  — раз!
        — Она не выйдет из комнаты.
        — Ну и что? Сам факт присутствия посторонних может повлиять  — она будет слышать голоса людей, суету. А то ты ходишь в своих бесшумных тапочках, словно медсестра в сумасшедшем доме,  — попробовал пошутить Вадим.
        Варвара Сергеевна всплеснула руками:
        — А как ты хочешь? Мне порой так и кажется, что мы в дурдоме. Она ведь искренне не понимает, зачем вообще жить. А жить надо! Пусть иначе, с другими силами, но все равно  — жить. Но ей этого я объяснить не могу,  — вздохнула Варвара Сергеевна.  — И потом, Вадим, ты можешь в меня стрелять, но не нравился мне этот Олег. Что-то в нем было высокомерное. Знаешь, как в бедном человеке бывает высокомерие перед богатым.
        Вадим при этих словах матери не мог не улыбнуться  — мама оставалась верна себе.
        — Ты не смейся,  — обиделась Варвара Сергеевна,  — я знаю что говорю. Скорее он не считал нас ровней. Во всяком случае, держался он именно так. И вряд ли Анечка была бы с ним счастлива.
        — Ну, мам, этого мы точно никогда не узнаем, а вот то, что без него ей плохо,  — это факт.
        Вадим с матерью согласен не был  — Олег не казался ему высокомерным, он просто не спешил понравиться другим. Более того, Олег Сомов каким-то образом подчеркивал незаинтересованность в чужом одобрении, а людям в таких случаях вместо самодостаточности как раз и мерещится высокомерие.
        — Плохо, но отчего плохо?  — продолжала пытаться понять ситуацию с Аней мама.  — Может, от того, что самолюбие задето?
        — От того, что его нет рядом с ней,  — просто ответил Вадим.
        И эту простую истину он отметил точно. По ночам Аня плакала в подушку, вспоминая Олега так, словно он не позорно удрал от нее, а ушел, умер, исчез, оставив после себя самые лучшие, самые близкие воспоминания и неутешность так внезапно случившегося одиночества. Это утром она испытывала себя и родных злостью и обидой, по ночам мысленно простив ему все прегрешения. Она оплакивала их любовь, их несостоявшуюся семью, их неродившихся детей. Ночью она проживала эту мифическую жизнь, перемежая мечты со слезами. Варвара Сергеевна в соседней комнате тоже плакала, но беззвучно, пытаясь изобрести лекарство от болезни дочери.

        …  — Максим, я, наверное, не должна была приходить.  — Варвара Сергеевна вздохнула и хотела было продолжить, но ей не дали:
        — Не должны.  — Максим сидел за своим огромных размеров рабочим столом и излучал чиновничье благополучие.
        — Но…  — Варвара Сергеевна сделала попытку подняться из большого кресла, куда ее заботливо усадил хозяин кабинета.
        — Не должны,  — продолжил Максим, остановив ее жестом,  — это я должен был навестить вас и Аню. Еще тогда, когда стало известно об этом…
        Максим замялся. Было видно, что он очень старается, но не знает, как охарактеризовать происшедшее, не задев самолюбие гостьи. Ей ведь и так было нелегко  — он это и видел, и понимал.
        — О несостоявшейся свадьбе,  — продолжила за Максима Варвара Сергеевна, которая нашла в себе силы в нужный момент «подхватить» беседу.
        — Да, после этого самого события,  — деликатно произнес Максим,  — но я боялся. Боялся потревожить Аню. Я понимал, что ей тяжело и неловко будет видеть меня.
        — Лучше бы вы пришли,  — проговорила Варвара Сергеевна и расплакалась.  — Вы не представляете, что с нею стало…
        — Представляю,  — проникновенно произнес Максим.  — Я видел ее однажды. Вы с ней куда-то уезжали. Недели две назад.
        Варвара Сергеевна, вытирая слезы, пыталась вспомнить, куда же это они с Аней могли ездить. Ведь дочка категорически отказывалась покидать не то что дом, но и свою комнату.
        — В поликлинику ездили, вспомнила,  — вспомнила все же она. И удивилась:  — А как же вы нас видели?
        — Я часто приезжаю к вашему дому,  — признался Максим.  — Мне очень хотелось встретить Аню.
        — Приезжайте к нам в любое время, даже если она не захочет!  — воскликнула Варвара Сергеевна, но тут же замялась:  — То есть если не сможет, ну, постесняется вас увидеть… Приезжайте  — я буду очень вам рада! Ведь вы тот самый человек из того самого времени  — счастливого.
        — Обязательно буду у вас,  — приложив руку к груди, пообещал Максим.
        …Проводив Варвару Сергеевну, Максим с минуту постоял в своей просторной приемной, затем схватил стоявшую поблизости статуэтку и запустил ею в потолок. «Только не радуйся преждевременно!»  — подумал он, улыбнувшись удивленно уставившейся на него секретарше.
        В этот день Варвара Сергеевна приехала домой в таком приподнятом настроении, что Аня поинтересовалась:
        — Мама, что случилось? Откуда ты? Неужели тебе удалось помирить Галю и Вадима?
        Тихо тлеющий конфликт в семье Вадима был занозой в душе матери, и появилась эта заноза задолго до злосчастного бракосочетания Ани.
        — Нет,  — покачала головой Варвара Сергеевна, скрывая истинную причину своего хорошего настроения,  — мне просто надоело делать вид, что жизнь состоит из сожалений. Я съездила по делам, пообщалась с людьми, развеялась  — и теперь мне кажется, что наша беда, в смысле, твоя беда,  — поправилась она, заметив усмешку на лице дочери,  — не такая уж и беда. Хотя бы потому, что это случилось не вчера. И… и еще, конечно, из-за того, что это уже случилось. И подобной неприятности моя дочь может уже больше не бояться.
        — Какой неожиданно философский взгляд на предмет. Вернее, на событие,  — саркастически заметила Аня.  — Кто же из знакомых тебя натолкнул на него?
        — А никто, сама додумалась.  — Варвара Сергеевна даже не обиделась на выпад дочери, ей сейчас было важно не выдать себя, не проговориться, чтобы визит к Максиму и разговор с ним остались в тайне. «Максим еще любит ее. Иначе бы он и не стал со мной разговаривать  — и характер у него не тот, и положение не то,  — размышляла она.  — Времени на подобные глупости у Максима тоже нет. Секретарша вон звонила ему раза три, а Максим даже и не пошевелился. И не торопил меня… Все так обстоятельно, заинтересованно, с достоинством… Наведаться к нам обещал! Главное, чтобы, когда он придет, я не проговорилась. Иначе Анька мне этого не простит!»
        И Варвара Сергеевна, сразу почувствовав прилив сил, на всякий случай стала готовиться к приему гостя, который мог появиться теперь в любой момент.
        В квартире началась уборка. И Аня не могла ее не заметить.
        — Мам, а чехлы ты зачем снимаешь?  — спросила как-то она.
        — Надоели,  — почти искренне ответила Варвара Сергеевна.  — Мне вообще надоело все, что у нас тут есть. Аня, понимаешь, надо иногда сниматься с насиженного места.
        — Надеюсь, это ты фигурально выражаешься?  — осторожно поинтересовалась Аня.
        Варвара Сергеевна тут же постаралась ее успокоить:
        — Да-да, конечно, я фигурально выражаюсь! Но тебе и на самом деле об этом пора подумать.
        — Ты хочешь сказать, что я тебе здесь надоела?  — тут же решила Аня.
        — Господи!  — всплеснула руками Варвара Сергеевна.  — Да я бы тебя вообще отсюда никуда не выпустила. Нам так хорошо вдвоем, но ведь ты же уедешь, я же знаю. Вот еще немножко погрустишь  — и уедешь.
        Аня посмотрела на мать и подумала, что не знает причины, которая могла бы заставить ее покинуть этот дом.
        — А если не уеду?
        — Уедешь.  — Варвара Сергеевна выпустила из рук чехол, который стаскивала с дивана, подошла к дочери и, обняв, погладила ее по голове:  — Доченька, ты даже сама не знаешь, как может повернуться иногда жизнь.
        — Мама, мне кажется, я это уже хорошо знаю,  — уверенно, но грустно проговорила Аня.
        Варвара Сергеевна уловила что-то новое в голосе дочери. Отстранившись, она взглянула на Аню. На лице девушки не было плаксивой гримасы, не было злости, только губы расплылись в ироничной улыбке, а на щеках появились знакомые ямочки.

        Серия долгих и требовательных звонков в дверь раздалась в одну из теплых октябрьских суббот. Мать и дочь сидели по разным комнатам  — совместная жизнь взрослых женщин временами полна разногласий. Что на этот раз послужило предметом спора, обе уже не помнили, но тем не менее молчание сохраняли.
        — Аня, открой, я вся в нитках!  — после четвертого звонка прокричала мать.
        — Я открою, но, по-моему, мы никого не ждем,  — не радуясь и не удивляясь, проговорила Аня.
        — Наверное, это Вадим,  — пояснила мать,  — он обещал на неделе заехать.
        Аня прошла в прихожую.
        — Братец, ты такой настойчивый. Видишь, не открывают, значит, не хотят никого видеть,  — ворчливо проговорила, она, открывая дверь. Но брат ей ничего не ответил, потому что это был вовсе не он. За дверью стоял Максим, в руках у которого были огромные пакеты.
        — Привет,  — как ни в чем не бывало бросил он и, не дожидаясь ответа, прошел в прихожую.  — Варвара Сергеевна, здрасте, моя мама вот вам передала. И там еще для вас книжка с рецептами.
        Варвара Сергеевна было удивилась, но вовремя опомнилась.
        — Спасибо, я ей позвоню сегодня вечером,  — принимая подарки, сказала она. И дружески улыбнулась.
        — Лучше позвоните через неделю, к нам там родственники приехала, так она с ними будет возиться, а как уедут, так звоните  — времени у нее будет вагон. Ну вот. Я пошел…  — с этими словами Максим вышел на лестничную площадку.
        — Дай хоть на тебя посмотреть! И чаем напоить!  — Варвара Сергеевна всплеснула руками.
        — Спасибо, не могу даже на минутку задержаться, мне еще сантехника надо найти  — краны потекли. А сегодня суббота, сами знаете: чем ближе к вечеру, тем меньше шансов решить эту проблему. Я заеду на днях, там еще пакет с какой-то зеленью мама оставила, но я его забыл. Извините. Пока, Анют.
        Максим помахал рукой и вошел в лифт. Аня закрыла дверь. Она заглянула в пакет с маленькими зелеными яблоками и спросила мать:
        — И как это все понимать?
        — Варенье варить надо. У них на даче такой урожай…
        — Ага, а ты откуда знаешь?
        — Так я с Нонной Петровной чуть ли не каждый день перезваниваюсь!  — невинно сообщила Варвара Сергеевна.
        — С чего это вдруг?
        — А мы всегда общались,  — пожала плечами мама,  — просто раньше времени было меньше. Сейчас  — больше.
        — Неужели тебе все равно, что мы с Максом расстались?
        — Аня, мне не все равно, но из-за тебя портить отношения с хорошими людьми я не буду. Они-то не виноваты, что у вас отношения не сложились. Ты им всегда нравилась. Так что я общалась с ними и буду общаться.
        Аня почувствовала, что мать упрямится. В другое время она бы избежала этой темы или, потакая расстроенной дочери, стала во всем с ней соглашаться. Но сегодня Варвара Сергеевна поблажек дочери не делала. Более того, она громко произнесла:
        — Неудобно получилось. Максим даже в дом не зашел. Чашки чая не выпил. Не по-нашему это. У нас с гостями никогда так не поступали.
        Все это Варвара Сергеевна выдала так, слово именно из-за Ани произошла эта постыдная неловкость.
        — А что ж ты не предложила?
        — Аня, я предложила, но ты стояла как статуя. Было видно, что ты готова броситься на дверь и захлопнуть ее как можно скорее!  — воскликнула Варвара Сергеевна.  — А тебе, как воспитанной девушке, надо было хоть что-то сказать человеку.
        — То есть виновата я,  — уточнила Аня, пристально глядя на мать.
        — Я этого не сказала,  — отвела взгляд Варвара Сергеевна.  — Я только сожалею, что ты не помогла мне уговорить Максима остаться на чашку чая.
        — Ничего,  — саркастически прищурилась Аня.  — Он тебя еще навестит. Жаль только, что у него появилась привычка приходить в гости без предупреждения.
        — Почему жаль?  — «включила дурочку» Варвара Сергеевна.
        — Потому что я тогда бы заранее ушла из дома.
        Варвара Сергеевна посмотрела на дочь и впервые за все это время почувствовала раздражение. Уж больно неприглядно Аня выглядела  — лосины в катышках, растянутый свитер цвета, который когда-то назывался «светлый беж», волосы темные, как будто неживые, все разной длины, собранные в неопрятный короткий хвост. А уж запущенное серое лицо… «Она вполне могла бы привести кожу в порядок. У меня тут столько дорогой косметики  — и скрабы, и маски, и кремы. Можно было и маникюр сделать. Хоть самой, хоть маникюршу на дом пригласить…»  — Варвара Сергеевна неодобрительно покачала головой.
        — Анюта, ты можешь, конечно, уйти, но для этого надо себя привести в нормальный вид. В нашей семье ТАКОЙ на людях показываться не принято.
        Аня молча посмотрела на мать и скрылась в своей комнате.
        Варвара Сергеевна усилием воли заставила себя остаться на месте  — утешать Аню больше было нельзя. Дочь должна потихоньку включаться в нормальную жизнь, а отношение к ней как к тяжелобольной этот процесс восстановления неизбежно бы тормозил.
        …Уже поздно вечером, моя после ужина посуду, Варвара Сергеевна неожиданно воскликнула:
        — Вот ведь умница, как все почувствовал!
        Только сейчас вечером она поняла, что ее так удивило в Максиме. Ее удивил внешний вид. Максим, всегда одетый дорого, модно и тщательно, появился у них в доме в затрапезной клетчатой рубашке и в старых джинсах. Варвара Сергеевна только сейчас оценила этот его ход  — на фоне изможденной и неухоженной Ани появляться франтом было нельзя. Максим, чуткий человек, не захотел, чтобы явный контраст оказал дурную услугу.
        Свидетельством того, что интуиция его не подвела, был вздох Ани, стоящей поздно ночью перед зеркалом: «А Макс тоже сдал. Видимо, не все так гладко и блестяще у него». Эта мысль, как ни странно, успокоила девушку.
        Максим появился у них в доме на следующий день и застал Аню и Варвару Сергеевну врасплох. Обе женщины собирались в парикмахерскую.
        — О, отлично!  — бодро воскликнул он.  — А вы в одно и то же место записались?
        — Нет, я к Валентине,  — охотно принялась объяснять Варвара Сергеевна,  — а Аня в какой-то модный салон.
        Варвара Сергеевна не стала уточнять, что ездить к Вале, которая делала свадебную прическу, Аня заставить себя не могла.
        — Тогда мы сначала отвезем вас,  — предложил Максим,  — а потом Аню. Вы мне скажете, сколько вы там будете, и я вас обеих заберу.
        Аня попыталась было что-то возразить, но не успела. Мать кивнула и произнесла:
        — Максим, пойдемте тогда в машину, а Аня сейчас спустится.
        Они исчезли, а Ане ничего не оставалось, как закончить одеваться и присоединиться к ним.
        Во всем, что происходило в течение этих двух дней, ей чудился заговор, но сил и желания его раскрыть у девушки не было. «Господи, ну и пусть мама тешится. Пусть Максим домой к нам ездит. Во всяком случае, ко мне будет меньше внимания. Уже легче»,  — думала она, сидя на заднем сиденье большой машины Макса. Машина, как свидетельство статуса, дала понять ей, что дела у ее бывшего молодого человека идут совсем неплохо. «Неужели вчера с этими потертыми джинсами и рубашечкой был маскарад? Специально для меня?!»  — подумала Аня, и от этой мысли ей вдруг стало тепло. Сейчас она воспринимала Максима как символ того времени, когда она была сильной, успешной, когда безумная любовь к Олегу была еще впереди. «Какой же глупой я тогда была  — разве можно было убиваться из-за несданного экзамена!»
        Аня прислушалась к тихому разговору, который вели сидящие впереди Максим и Варвара Сергеевна, и почувствовала себя неуютно. Ее выдернули из отчаяния, из боли и горя, из ее добровольного одиночества. И теперь она была, так сказать, в свободном доступе. На нее могли смотреть, оценивая и комментируя, могли задавать вопросы, давать советы. Деликатность, которой ее окружили родные, посторонним могла показаться излишней. Но и деликатность Максима наверняка имела свои границы. Аня подумала, что ей очень интересно, когда же он все-таки спросит про Олега и то, из-за чего расстроилась свадьба. Наверняка он заявит, что знал о подобном завершении их скоропалительного романа. На этот случай Аня уже сейчас, сидя в машине, пыталась приготовить ответ…
        Варвару Сергеевну высадили у салона Валентины, а Максим с Аней поехали дальше.
        — Я так понимаю, что тебе на бульвары надо? В то новое заведение с зеркальной витриной?  — не поворачивая к Ане головы, спросил Максим.
        — Да,  — односложно ответила девушка.
        — Хорошо. Я заеду за тобой через пару часов. Так нормально будет?
        — Да. Впрочем, как тебе удобно…
        — Ну, это понятно. Договорились. Если что, я тебя подожду. И вот еще…  — тут Максим притормозил и обернулся к Ане:  — Я вот что хотел тебе сказать. Не знаю, почему ты отменила свою свадьбу, да, если честно, и знать не желаю. Если ты так сделала, значит, посчитала нужным.
        Этой фразой Максим дал понять, что отныне именно эта легенда станет официальной. И что никаких других объяснений он не примет и никому другому озвучить их не позволит. Только если этого не захочет сама Аня.
        Аня ничего не ответила. Она не растрогалась такой деликатностью, не удивилась находчивости и не оценила благородство. Она смотрела на себя и Максима как бы со стороны. «И что мне пытается доказать жизнь? Что «старый друг лучше новых двух»? Или что «друг познается в беде»? Зачем мне предлагают то, от чего я сама когда-то добровольно и совершенно сознательно отказалась? Или расчет на то, что у меня не осталось сил?»  — с трудом сдерживая раздражение и возмущение, подумала Аня.
        Она вышла из машины, произнеся только лишь одно слово:
        — Спасибо.
        — Я буду ждать тебя.
        Аня махнула рукой и вошла в салон.

        Лера в Москву приехала недавно, твердо запомнив слова своей многоопытной подруги:
        — В Москве друзей нет. Твой кошелек  — это твой самый верный друг.
        На первый взгляд слова были верные, во всяком случае, опыт первых двух лет жизни это подтверждал. Но сквозь житейскую мудрость в душе Леры пробивались добрая наивность и честность, которые неожиданно приносили гораздо больше прибыли, чем жадность, расчетливость или недоверие. Например, все сотрудники салона были крайне удивлены, когда постоянная клиентка, дама весьма богатая, приехала специально, чтобы подарить Лере цветы и коробку французских шоколадных трюфелей.
        — И за что же такое внимание?  — язвили любопытные коллеги.
        — Не знаю,  — смущалась Лера, стесняясь сказать, что она вернула даме утерянное дорогое кольцо. Кольцо обронили не у рабочего места Леры, а около администраторской стойки, но Лера, узнав о пропаже, не поленилась, обыскала все помещение, а потом позвонила даме.
        Дама еще привезла неплохую сумму денег, в качестве благодарности. Но Лера отказалась, согласившись взять только цветы и конфеты.
        — Ты  — дура,  — узнав об этом, сказала ей близкая подруга.
        — Нет, я  — умная,  — с веселой уверенностью заявила Лера.
        Время показало, что, поставив на порядочность, Лера не прогадала: в ее клиентках теперь ходили все подруги той дамы.
        Когда Аня вошла в салон, Лера обратила внимание на ее изможденный отсутствующий вид. «Какая несчастливая!»  — подумала Лера и подошла к ней, радушно улыбаясь и спрашивая:
        — Вы по записи?
        — Да, на два часа.
        — Вот и отлично! Пойдемте со мной.
        …Маникюр, педикюр, чистка лица, массаж, потом Аня опять попала к Лере:
        — Ну вот. Теперь мы будем с вами выбирать прическу. Волосы у вас не очень длинные, но все же я кое-что могу вам предложить,  — улыбнулась Лера и положила перед Аней большой каталог.
        — Мне все равно,  — подняв на Леру тоскливые глаза, произнесла Аня.  — Честное слово. Сделайте что-нибудь, на ваше усмотрение.
        — Так не бывает,  — осторожно проговорила Лера.  — Поверьте мне, не может быть женщине все равно, что у нее будет на голове. Вам так кажется, а на самом деле, если я вам сделаю неудачную прическу, вы расстроитесь еще больше.
        «А ведь она права. Что это я изображаю?»  — подумала Аня и бросила взгляд на журнал:
        — А вот, может, это?
        — Мне кажется, что слишком радикально,  — отрицательно покачала головой Лера.  — Резко. Вам надо что-нибудь более женственное. Вы, наверное, ходили так раньше? Но те времена прошли, наступили другие, и прическа ваша должна тоже измениться. Согласны?
        — Я не знаю,  — растерялась Аня,  — но вы правы, так я ходила раньше.
        — Не удивляйтесь, очень многие хотят повторить то, что, как им кажется, было в счастливом прошлом. А следует, наоборот, поменять все. В том числе и прическу.  — Лера отступила от кресла, в котором сидела Аня, оглядела ее со всех сторон и решительно произнесла:  — Мы сделаем вас нежной.
        Она решительно закутала Аня в простыню и приступила к колдовству. «Черт, может, она действительно лучше меня знает?! Приятная она, и с ней как-то все запросто!»  — подумала Аня, закрыла глаза и полностью доверилась Лере.
        — Вы такая красивая! У вас такое тонкое лицо! Давайте я вам легкий макияж сделаю. Совсем чуть-чуть. Чтобы подчеркнуть своеобразие вашего лица.  — Лера смотрела на Анино отражение.  — В качестве бонуса, бесплатно. Просто, чтобы вышли отсюда совсем другой. Новой.
        — Дело не в деньгах…
        — Это будет действительно мой подарок вам,  — улыбнулась Лера.
        — Подарок? По какому случаю?
        — По случаю… новой жизни. Вы вошли сюда одним человеком, а выходите другим. Конечно, прическа и цвет лака на ваших ногтях не самое главное,  — добавила рассудительно Лера, заметив скептическую улыбку Ани,  — но иногда это может изменить всю жизнь.
        «Другим человеком не выйду. Но почему же не позволить себе разнообразие?»  — Аня представила себе восторг мамы от этих перемен.
        — Давайте макияж, так и быть!  — махнула рукой она. А довольная Лера уже доставала коробки, баночки, кисточки. Она не кривила душой, когда говорила, что хочет сделать клиентке подарок,  — ей действительно было невозможно видеть такое лицо несчастливым и неухоженным.

        …Машину Максима Аня не заметила. Закрыв за собой дверь салона, она оказалась на шумной многолюдной улице, которую даже старые липы не делали уютной. После тишины салона, после прохлады светлых пустынных помещений, где пахло апельсином и еще чем-то терпким и вкусным, девушка оказалась на пыльном равнодушном бульваре. «Господи, как же мне плохо! И зачем только я поехала сюда?! Зачем мне нужны эта прическа, яркий лак, подведенные глаза?! Я хочу к себе в комнату, в тишину, в покой. Я не хочу, чтобы меня трогали. Мне никто не нужен!»  — Аня на мгновение прикрыла глаза, и в этот момент ее толкнули, в раздражении она резко обернулась  — мимо нее, смеясь и размахивая руками, прошла троица старшеклассников. Аня уже приготовилась призвать их к порядку и повоспитывать, как один из них непочтительно присвистнул:
        — Ух ты какая! Девушка, со мной познакомитесь?
        — Маленький еще!  — гнев Ани внезапно пропал  — такое восхищение слышалось в голосе парня.
        — А зря, я бы с вами на выпускной пошел!
        Парни пошли дальше, все так же громко смеясь, а Аня вдруг растрогалась: не так плох этот мир, если тебя, двадцатисемилетнюю, кадрит десятиклассник.
        — Аня, я здесь!  — Максим показался со стороны парка. Он подошел незаметно и наверняка слышал ее разговор с мальчишками.
        От этой мысли Ане стало весело:
        — Ты где был?! Меня тут чуть на свидание не пригласили. Правда, как только таблицу умножения выучат.
        — Я видел,  — Максим внимательно посмотрел на Аню,  — и совершенно не удивляюсь. Вот только шею намылить бы этим сосункам, чтобы девушек не отбивали.
        — Это ты о чем?  — Аня, улыбаясь, смотрела на него.
        — О том самом. Ты все отлично понимаешь…
        Аня сделала вид, что не поняла намека. Шумный бульвар вдруг стал уютным, зеленым, гул превратился в оживленный жизнерадостный шум. Аня взяла Максима под руку. «А приятно быть «в паре»! Совсем не то что одной»,  — подумала она, легко и уверенно выстукивая каблучками по асфальту.

        В эту зиму Максим навещал их каждый день. Иногда и по два раза. Утром  — чтобы завезти свежие газеты Варваре Сергеевне, которая переняла от покойного мужа ежеутреннее изучение прессы, вечером  — чтобы поужинать и выпить чаю. Вечером Максим привозил с собой торт, фрукты, вино, деликатесы  — то есть все, что возит в дом мужчина, желающий понравиться и показать себя заботливым и щедрым. Варвара Сергеевна принимала дары с царственным видом, даже не охая по поводу изобилия. Она очень быстро поняла, что Максим по-прежнему влюблен в Аню, но не знает, с какой стороны подступиться. «Ничего, пусть он старается, а она пусть видит, как он старается»,  — думала она, принимая от гостя очередной вкусно пахнущий сверток. В свою очередь, она прикладывала все усилия, чтобы Максим чувствовал себя как дома.
        — Максим, снимайте пиджак, наденьте вот эту куртку,  — сказала однажды Варвара Сергеевна и подала гостю большой пакет.  — Это Италия, домашняя куртка, сделана из тончайшей замши. Ходите у нас дома в ней и будете чувствовать себя свободнее. Я ведь вижу, вы не решаетесь при дамах снять пиджак, а за столом весь вечер сидеть в пиджаке не очень-то удобно.
        Смущаясь, Максим надел куртку. Она и впрямь была великолепной  — тонкой, мягкой, свободной и в другой ситуации была бы как нельзя кстати. Но сейчас он выглядел в ней немного нелепо, словно пришел в гости в пижаме.
        — Мам, ты с ума сошла,  — после его отъезда смеялась Аня.  — Он же в этой куртке как лифтер в отеле!
        — Не выдумывай! Вещь дорогая, настоящая Италия.  — Варвара Сергеевна сердилась: ей было не денег жаль  — наследство, оставленное семье Алексеем Владимировичем, позволяло жить на широкую ногу. Варваре Сергеевне было жаль, что дочь так и не заметила, какой Максим «породистый». Какая у него приятная речь, манеры, и даже как он ловко, немного насмешливо и вместе с тем благодарно отозвался о подарке: «Варвара Сергеевна, теперь я буду к вам приезжать три раза в день. Как только захочу выкурить самую свою дорогую трубку, так сразу сюда, в вашу куртку облачаюсь и…»
        — Ань, добрее надо быть к людям и внимательнее,  — еще раз попеняла дочери Варвара Сергеевна.
        Аня, к сожалению, и была очень внимательна. Она не могла избавиться от настойчивого, почти маниакального стремления сравнивать Максима с Олегом. Понятно, что Максим на таком фоне проигрывал. «Я  — дура. Олег сбежал. Он трус, он подлый и непорядочный человек! Максим  — вот он, весь здесь, как на ладони со своим наивным стремлением понравиться. Да и есть чему нравиться, но…  — рассуждала про себя Аня.  — Но он никогда не сравнится с Олегом. Пальцы короткие, ноги толстые, улыбка дурацкая. И эта манера все время говорить! Мужчина не должен быть болтливым! И это его манера… О нет, это  — не Олег!» Неизбежное, горькое сравнение со сбежавшим женихом не давало ей покоя…
        Однако Максим был настойчив и в союзники выбрал Варвару Сергеевну. Та, не задавая лишних вопросов, устраивала жизнь в доме так, чтобы в ней обязательно было место для Максима. И в свою очередь, в союзники выбрала сестру Тамару. Варвара Сергеевна обращалась за помощью к сестре в тех случаях, когда понимала, что обычные методы воздействия на Аню бесполезны.
        — Приезжай погостить,  — позвонив сестре, с ходу предложила Варвара Сергеевна.
        — Не знаю, мне некогда,  — ответила та с паузами, которые свидетельствовали о глубоких сигаретных затяжках. Тетя Тамара любила некрепкие, ароматные сигареты.
        — Чем ты занята?  — по привычке усмехнулась Варвара Сергеевна.
        Узнав же от Варвары Сергеевны о бегстве жениха, тетушка попросила позвать к телефону Аню. Варвара Сергеевна нетерпеливо косилась на долго молчащую в трубку дочь  — на том конце провода что-то тихо говорила тетя. Потом Аня повесила трубку и застыла у телефона. Ее фигура олицетворяла саму растерянность.
        — Что?  — не выдержала мать.
        — Она говорит, что она чувствовала…
        — Что именно?
        — Что Максим будет мужем, но…
        Варвара Сергеевна закатила глаза, что означало: «Нечего придумывать, как сложится, так и будет!»
        — Мам, тетя собирается приехать и просит, чтобы ее встретил Максим. Вот это да…
        — Да?  — излишне поспешно обрадовалась мать.  — Ну что ж, ей тоже одной там сидеть не хочется. Пусть у нас погостит…
        В душе Варвара Сергеевна возликовала и, когда Аня куда-то отлучилась, опять позвонила сестре:
        — Тома, я тебя прошу, постарайся, сделай все, что ты можешь… Ты умеешь разговаривать, умеешь убеждать. Максим должен сделать Ане предложение. Он выжидает  — или ее боится, или сам уже ни в чем не уверен… Но для Ани это сейчас самый лучший выход. Он и из семьи хорошей…
        — Постараюсь, только ты под ногами не мешайся.  — Тетя Тамара явно не была в восторге от возложенной на нее миссии.
        Когда понадобилось встретить тетушку, командировали, естественно, Максима.
        — Пожалуйста, встреть Тамару Сергеевну!  — с горячей просьбой обратилась Варвара Сергеевна к Максиму.  — Сам знаешь, Вадима с Юрой нет в Москве, а Ане за руль лучше пока не садиться…
        Максим согласился.
        Дав точные указания  — время прибытия и номер поезда, вагона и места, Аня с матерью принялись накрывать на стол  — тетушка любила поесть.
        Когда все было готово, они присели в гостиной отдохнуть.
        — Поезд уже пришел,  — мать посмотрела на часы.  — сейчас они не спеша дойдут до стоянки, где Максим оставил машину, потом где-нибудь в пробке постоят…
        — Да, их надо ждать где-то минут через сорок, через час.
        Ни через сорок минут, ни через час они никого не дождались. Позвонив на мобильный, они только услышали странный до неузнаваемости голос Максима, и единственное, что поняли, что он не приедет.
        — Ты где? Тетю встретил?  — кричала в трубку Аня.
        — Все в порядке? Нет? А что у нее? Что, плохо с сердцем?  — вторила ей Варвара Сергеевна.
        Ответы слышались невразумительные.
        Стараясь не волноваться, они позавтракали за столом, который должен был удивить приехавшую родственницу, еще раз позвонили Максиму, но телефон был теперь уже выключен или находился вне зоны действия сети. Варвара Сергеевна махнула рукой  — с ее сестрой всегда происходило что-то невероятное, а Аня разозлилась на Максима, который мог бы и позвонить…
        Обе сердились, но обе в глубине души подозревали тетку в какой-то каверзе.
        …Максим появился в доме поздно вечером, благоухая хорошим коньяком. Походка, жесты, гримасы  — все выдавало человека, который с пользой провел день.
        — А где тетя?  — в один голос спросили мать и дочь.
        — Катит к себе домой,  — Максим махнул рукой в сторону Смоленской площади.
        — Как  — катит?  — оторопели дамы.
        — Ту-у-у-ту…  — изобразил движение поезда Максим.
        — Она же сегодня только приехала…
        — И уже уехала, тем же паровозом.
        — А где ты был весь день?  — Аня вдруг заговорила тоном злой жены.
        — С тетей. Отличная тетя, пьет, как лошадь!  — Максим ухмыльнулся.  — Извините,  — повернулся он к Варваре Сергеевне.
        — Что вы делали целый день?
        — Я же говорю  — пили! Я еле угнался!
        Максим бесцеремонно прошел на кухню и стал искать что-нибудь поесть.
        Через неделю Аня наконец выяснила, о чем целый день разговаривали тетя Тамара и Максим.
        — Она запретила мне ухаживать за тобой. Сказала, что я тебе не пара. Но я уговорил ее дать мне маленький шанс.
        — И она дала?  — ахнула Аня.
        — К этому времени она уже даже не могла говорить.  — Максим помолчал, вспоминая, как он «устраивал» в купе тетю.  — Ань, скажи, у вас в роду все так умеют пить?
        — С ума сошел,  — отмахнулась та, но встревоженный взгляд Максима еще долго не шел у нее из головы.
        Варвара Сергеевна, которая обнаружила, что призванная на помощь сестра попыталась расстроить восстанавливающиеся отношения Ани и Максима, позвонила ей снова:
        — Ты что такое устроила? Я о чем тебя просила?! Я просила посодействовать! А ты?!
        — А я и посодействовала… Как ты себе представляла мое содействие?! Я пошла от противного, я заставила его поверить, что ему эти отношения действительно нужны. Ты же знаешь, когда человека начинают отговаривать, он старается найти самые веские доводы. Как для оппонента, так и для себя самого…
        — И какой самый веский довод был у него?
        — Что он ее любит… Но ты знаешь…  — тут последовала характерная пауза-затяжка,  — мне он не понравился. Не для Ани он. Слишком жесткий…
        — Это Максим-то?!  — Варвара Сергеевна задохнулась и бросила трубку. Ее сестра никогда не разбиралась в людях!

        Аня, привыкшая каждый день видеть Максима, причем совсем не того, которого она знала раньше, все больше и больше испытывала неудобство от некой раздвоенности. Раздвоенности между обидой, болью, памятью о позоре  — и ставшим привычным комфортом, материальным, душевным, позволяющим вольности, колкости и даже пренебрежение. Раздвоенность вносила диссонанс в уже устоявшуюся жизнь, и Аня все чаще гнала от себя воспоминания о том июньском «свадебном» дне. И давно уже ей перестали сниться сны, в которых главным героем был жених или они оба в дни их любви. Все чаще она стала говорить колкости Максиму, и были эти колкости совсем не обидные, а такие, после которых он начинал нападать на нее, и вечер заканчивался смехом и киданием маленьких диванных думочек, которыми так любовно украсила свою гостиную Варвара Сергеевна.
        А весной, в начала апреле, Варвара Сергеевна уехала в санаторий. Уехала быстро, даже толком не собираясь:
        — Ань, если что забуду, довезете мне с Максимом.
        Аня удивилась материнской спешке, но не удивилась последним словам. Максим стал неотъемлемой частью их дома и жизни.

        Апрель был теплым, таким, каким она его всегда любила и помнила. Этот самый апрель открывал окна, выходящие на Патриаршие пруды, этот апрель заставлял забрасывать подальше теплые шапки, варежки и шубы, этот самый апрель заставлял пристально вглядываться в зеркало и разглаживать пальцами маленькие складочки под глазами. Впрочем, у Ани никаких складочек не было  — она стала опять некрасивой красавицей: худенькая, с белоснежной кожей, ясными глазами и черной шапочкой волос. «Я  — очень ничего! Хоть и брошенная невеста»,  — сказала однажды она себе, проснувшись и глядя в зеркало. Потом она сняла ночную рубашку, внимательно осмотрела себя со всех сторон. «Да, как давно все это было!»  — успела подумать девушка, и в это время раздался звонок в дверь. Аня, накинув на голое тело халатик, пошла открывать.
        — Вот,  — на пороге стоял Максим, протягвая стопку газет,  — Варвара Сергеевна приедет, будет что читать. Что это? Ты только проснулась?
        Аня молча взяла из рук Максима газеты, расстегнула его легкое пальто, потом наклонила его голову и прошептала на ухо:
        — Если ты через пять минут не будешь лежать в постели, я устрою истерику.
        Затем она повернулась к нему спиной, сбросила халат и прошла к себе в комнату, оставив Максима в прихожей  — недоумевать и радоваться.
        …  — Моли бога, чтобы я не увидела торжества в твоих глазах.  — эти слова Аня произнесла через неделю. Максим ходил по квартире Варвары Сергеевны в одних джинсах и норовил поцеловать Аню, которая заваривала чай.
        — Не увидишь,  — отвечал он, но на самом деле бога молил, поскольку торжествовал и поскольку знал, что Аня никогда такими вещами не шутит. Максим радовался происходящим в Ане переменам и тому, что их отношения превращаются из дружеских в любовные, и старался окончательно поменять манеру поведения.
        — Мам, Макс очень изменился,  — в один прекрасный день поделилась с Варварой Сергеевной Аня.
        — В лучшую сторону или в худшую?  — осмелилась задать вопрос мать.
        — В другую, совсем в другую,  — непонятно ответила дочь.
        «И слава богу, что ты это заметила»,  — радостно подумала Варвара Сергеевна. И хотя ее дочь по-прежнему большую часть времени проводила дома, настроение у Ани явно улучшалось.

        Как всякий человек, не обладающий сильным характером или не сумевший определить для себя главные желания, или как человек, лишенный воли в силу определенных обстоятельств, Аня легко приняла чужие правила. «Он по-прежнему любит меня. Несмотря ни на что. Что ж, пусть будет так, только бы от меня не требовали много»,  — думала она, наблюдая за трогательно суетившимся Максимом. Что значит в этих обстоятельствах «требовать много», Аня определила так: «Не требовать от меня симметричных ответов». А поскольку Максим и не требовал, чтобы она была всегда ему рада, чтобы она не ворчала и не изводила его колкостями, чтобы она не пренебрегала договоренностями и чтобы она не говорила ему о любви, то их отношения развивались в полной гармонии. Покладистость и даже покорность Максима, его добрая снисходительность  — все это немного Аню обезоруживало и заставляло становиться мягче. Потихоньку между ними возникла привязанность  — так привязываются друг к другу те, кто много страдал. По крайней мере, именно так казалось Ане.
        — Ты понимаешь, мне так было плохо!  — не стесняясь, делилась с Максимом Аня. И была уверена, что он ее понимает.  — Так плохо! Все стало таким плоским  — как будто иллюстрация в книжке. И мир словно потерял форму, запахи, вкус и цвет! И я поняла, что лучше всего  — лежать. Лежать неподвижно, разглядывать потолок или обои. Ни о чем не думать. Вот понимаешь, что это неправильно, понимаешь, что надо встать, заняться делами, а не встаешь, не занимаешься… И от этого бездействия становится еще хуже. Ужасно, когда пытаешься кому-нибудь пожаловаться  — понимаешь, что не можешь сформулировать свое несчастье. Что твоя беда, облеченная в слова, становится безвкусной  — почему-то нет в ней настоящей пряной горечи. Рассказываешь о себе  — и сама себя стыдишься. При этом облегчения не наступает, потому что в душе ты чувствуешь все то же горе. Только оно, горе, для тебя настоящее.
        — Да, ты права, у меня было все точно так же,  — ответил ей тогда Максим.
        — Это ты о чем?  — удивленно уставилась на него Аня.
        — О том же самом. Когда ты от меня ушла,  — просто ответил Максим.
        Аня про себя спохватилась. Она забыла? Или он себя так вел, что даже и догадаться нельзя было о его переживаниях? Она посмотрела на Максима  — умный мужчина, приятной внешности, деловой и, как выяснилось, безумно ее любящий. Настолько, что все ей простил. А ведь он тогда исчез из ее жизни почти мгновенно, как только понял, что даже в качестве друга Аня не будет его терпеть рядом с собой.
        — Максим, ты извинишь меня?
        — За что?
        — За ту историю…
        — Ты же не виновата. Это я виноват.
        — Почему?
        — Потому что надо было раньше жениться на тебе.
        — А я даже не помню, ты мне предлагал жениться или не предлагал?
        — Значит, предлагал не очень убедительно,  — с извиняющейся улыбкой ответил Максим.  — Так что…
        — Слушай, а давай постараемся не вспоминать то время,  — оживившись, предложила Аня.  — Понятно, что не получится сразу, ну хоть просто постараемся. Невозможно дружить, если мы имеем за плечами такой тяжелый мешок с прошлым.
        — Давай!  — охотно согласился Максим.
        Договорившись, они вздохнули с облегчением  — обоюдное чувство неловкости и вины потихоньку стало исчезать.
        Теперь их жизнь была подчинена особому ритму  — так живут люди, которые понимают, что сильно зависят друг от друга, но при этом один из них боится совершить ошибку. Аня теперь каждый день ждала Максима, но это было в большей степени ритуал, распорядок, обязательная дневная программа, куда Максим был внесен одним из «пунктов».
        А Максим, не жалея нежных слов и слов восторженных, рассказывал Ане о том, что для него общение с ней  — это счастье и вдохновение, без которых он уже не мыслил своей жизни.
        Казалось, он поставил цель покорить Аню, увлечь своей персоной. Ненавязчиво, но упорно он день за днем этого добивался.
        — Ты еще ни разу меня ни в чем не упрекнул. Это означает, что ты меня простил? И что ты тогда и не очень сильно огорчился?  — не раз ехидно спрашивала его Аня. Казалось, ей доставляет удовольствие напоминать о неприятном.
        — Ни то, ни другое.  — Максим оставался неизменно любезным, обходительным и на провокации не велся.  — Я собираюсь с тобой долго жить. А потому не вижу смысла помнить о подобных вещах.
        Аня в ответ молчала. После постыдного бегства горячо и искренне любимого ею человека, после крушения их планов на счастливое будущее совместная жизнь с Максимом или с кем-либо еще ей казалась попросту невозможной.
        Аня не искала Олега и от родных и близких потребовала, чтобы они ни в коем случае не звонили ему, не ездили домой и не пытались выяснить причины его поступка. Случившееся приобрело для нее фатальный оттенок. И каким-то странным образом отразилось на ее внешности. Особенно это стало заметно после того знаменательного посещения салона. Сильно похудевшая, бледная, с немного небрежной короткой прической, Аня, казалось, превратила собственное поражение и неизбывную душевную боль в стиль. В ее манерах, немного ленивых, небрежных, в ее тихих словах, в ее походке сквозило равнодушие к миру и уверенность в себе одновременно. Казалось, эта молодая женщина говорила: «Я настолько хорошо знаю про эту жизнь, что вам не стоит даже напрягаться  — вы меня не заинтересуете!» Синие глаза смотрели спокойно, холодно, равнодушно. За ее поведением, манерами чувствовалась тайна, к которой хотелось хоть немного приблизиться, но вряд ли кто решился бы на это и попытался хоть что-нибудь у нее просто спросить.
        — Ты такая…  — выдохнул Максим, когда на очередное свидание с ним Аня пришла в широких темных брюках и свободном летнем пальто. Под пальто виднелась тонкая белая батистовая блузка. Сочетание черного и белого ей необычайно шло, к тому же Аня казалась моложе, хотя уменьшать возраст ей было и ни к чему.
        — Какая?  — Аня села, откинулась на спинку кресла и положила ногу на ногу.
        В этой позе Максим почему-то увидел такую отстраненность, равнодушие, свободу от каких-либо чувств, что у него испортилось настроение. И вместо того, чтобы, сохраняя достоинство, держать дистанцию, он принялся соблазнять Аню всеми доступными способами. Аня, сохраняя презрительное спокойствие, все понимала. И никак на поползновения Максима не реагировала.
        На нее оглядывались на улице  — именно сейчас в облике Ани Спиридоновой появились черты высококлассной модели: плоская грудь, узкие бедра и длинные стройные ноги, которые, казалось, были выписаны художником, не признающим женственность,  — острые коленки, сухие икры, ступня подростка, без подъема. Как и лицо, фигура Ани была лишена традиционных признаков красоты, но вместе с тем своеобразие, тщательно подчеркнутое одеждой, дополняло стиль. Аня вдруг стала носить одежду, которую никогда не любила: тонкие трикотажные кардиганы, длинные свободные свитера, изящные блузки с узкими манжетами. Все это подчеркивало ее изящество и создавало впечатление утонченной женственности.
        — Ты просто красавица,  — не уставал повторять Максим. Он уже сходил с ума от страсти и страха и всячески торопил события.
        — Ты не хочешь съездить отдохнуть куда-нибудь?  — несколько раз задавал он один и тот же вопрос.
        — Зачем?  — каждый раз спрашивала Аня.
        — Развеяться, сменить обстановку.
        — Нет, не хочу.
        — Но почему?
        Аня придумывала разные предлоги для отказа. Ей и хотелось куда-нибудь подальше уехать, но согласиться на поездку с Максимом означало подписаться на некоторую несвободу, соблюдение договоренностей. К чему Аня была не готова. Но и оставаться одной было уже невозможно  — Максим так устроил их жизнь, что и сам казался теперь Ане неотъемлемым элементом мироздания. «Что приравнивает его к ряду необходимых бытовых электроприборов. Например, к холодильнику»,  — ехидно думала она про себя. Признаться, что общество Максима стало привычным, Аня не могла. Более того, она запретила себе думать о том, что близость с ним, близость, которая ей казалась пресной, вялой, лишенной какой-либо страсти, эта близость сейчас была желанна. «Как удивительно он поменялся! Или это я поменялась? Или  — мы оба. Как бы то ни было, сейчас я уже не усну в самый ответственный момент»,  — думала Аня. Она наблюдала за Максимом и пыталась понять, что ею движет, когда она оказывается к нему добра и лояльна. Любовь? Привычка? Перенесенная душевная боль, которая делает женщину более снисходительной и менее требовательной? Или, может
быть, это страх будущего, в котором неизбежно должны были появиться новые, неизвестные люди. А эта неизвестность пугала  — что там могло скрываться за приятной наружностью, хорошими манерами, неизбежными ухаживаниями, объяснениями в любви. Еще одна история любви, пожалуй, была ей сейчас не под силу. Максим же стал привычен, словно обстановка детской комнаты. Именно обстановка  — что-то уже надоело, что-то можно задвинуть подальше с глаз, что-то оставалось приятно взору и, самое главное, давно известно и знакомо. Однажды Аня задала себе прямой вопрос: «Готова ли я, чтобы Максим навсегда исчез из моей жизни?» Ответ, который она дала себе, был уклончивым: «Пожалуй что, нет».
        Все приличные московские развлечения Ане уже были предложены, а домашнее времяпрепровождение Максима пугало своей монотонностью. Он отчаянно боялся, что Аня заскучает и обратит внимание на кого-нибудь другого, а потому стал искать способы потрясти ее воображение… Случай представился совершенно неожиданно.
        — Вкусный жюльен.  — Максим отодвинул от себя кокотницу, ручка которой была обернута ажурной салфеткой.
        — Да уж.  — Себе на удивление, в этот день Аня почти во всем соглашалась с Максимом. Ее не посещал дух противоречия, и угрюмость не нападала в самое неурочное время. И вообще этот день был легким и радостным.
        — Десерт?  — официант вопросительно смотрел на Аню.
        — Десерт?  — Аня протянула было руку к меню.
        — Нет, спасибо,  — неожиданно сказал Максим,  — рассчитайте нас, и побыстрей.
        Аня посмотрела по сторонам  — ей вдруг стало неудобно, что Максим не дал ей заказать сладкое. «Подумают, что он на мне экономит». Аня поджала губы и даже не услышала, что Максим ее о чем-то спрашивает.
        — Ты меня слышишь? Ты ела когда-нибудь «Анну Павлову», настоящую?
        — Анну Павлову? При чем тут она? Я хотела шоколадный десерт…
        — Успеешь. Шоколадный десерт никуда от тебя не денется. Я повезу тебя туда, где подают один из самых известных в мире десертов. Я, надо сказать, не любитель, но считается, что это действительно восхитительно. Согласна?
        — Согласна. А куда поедем?
        — Ну, не очень далеко, но и не в Москве. Ладно, все сейчас увидишь.
        Счет подали очень быстро, и уже через десять минут Аня и Максим ехали в сторону Можайского шоссе.
        — Слушай, так это за городом?  — спросила Аня.
        — Ну, почти. Можно сказать, что да. В ближайшем пригороде.
        — Отлично, я успею вздремнуть. Давай я пересяду назад, меня в сон клонит.
        — Да, конечно, там еще и плед есть, укрывайся.
        По городу они ехали не очень быстро, но как только пересекли МКАД, Максим хорошенько нажал на газ, и машина полетела. Аня, которую всегда немного укачивало, сомкнула веки и очень быстро заснула. Сквозь сон до нее доносилась тихая музыка, которую включил Максим, потом она почувствовала свежий ветер, пахнувший лесом и землей, потом сон стал совсем крепким. И уже больше ничего ее не беспокоило.
        Глаза Аня открыла, когда в машине было совсем темно и только отсвет приборной панели окрасил салон уютными бликами.
        — Макс, мы еще едем?  — удивилась девушка.
        — Да, пока едем.
        — Так долго?
        — Совсем нет, ты просто очень недолго спала,  — противореча логике вечерней темноты, сказал Максим.
        Аня не заметила этого противоречия, полежала с открытыми глазами, потерла чуть затекшую ногу и опять провалилась в сон.

        …Шум был такой, как будто над ней проносился ураган. Аня подняла голову и увидела, что они никуда больше не едут, Максима в машине нет, а стоит он на улице и курит сигарету.
        — Послушай, а где мы?  — Аня, наспех пригладив волосы, тоже вылезла из машины.
        — Выспалась?  — улыбнулся Максим.
        — Да, только я не пойму, где мы. И потом, мне надо в туалет, привести себя в порядок.
        — Мы  — на границе. Сейчас пройдем проверку и въедем в Польшу.
        — Какую Польшу?
        — Обычную. Анечка, мы сейчас с тобой на границе России и Польши. Если тебе нужно в туалет, иди вон туда,  — Максим махнул рукой в сторону невысоких зданий.
        — Понятно.  — Ане казалось, что она все еще спит.  — А моя мама знает?
        — О чем?
        — О Польше.
        — Уже  — да. Правда, совсем недавно. Там, где мы ехали, связи или совсем не было, или она постоянно прерывалась. А вот отсюда я дозвонился.
        — Ты сумасшедший!  — воскликнула девушка.  — Она, наверное, от беспокойства голову потеряла!
        — Да нет,  — пожал плечами Максим. В глазах его плясали веселые огоньки.  — Так, немного волновалась. И одобрила.
        — Послушай,  — до Ани стало доходить произошедшее,  — а меня не впустят ни в какую Польшу. Заграничного паспорта у меня с собой нет!
        — Есть, я видел его в твоей сумочке. А визу мы получали с тобой вместе, когда мама хотела отправить тебя к Вадиму. Она у тебя еще полгода действует.
        — Господи, как ты это все придумал!  — Аня в изумлении осмотрелась.
        «Как можно было на такое решиться? Вот просто взять и поехать в другую страну поесть десерт? При наших-то расстояниях!»  — думала Аня и одновременно соображала, что ей делать.
        — Макс, у меня нет смены белья, да и вообще ничего нет  — даже зубной щетки! И потом, объясни, зачем ты это сделал?!
        — Во-первых, щетки я уже купил  — ты спала, а я останавливался на заправке. Остальное купим в том городке, в котором остановимся. Это совсем недалеко отсюда. Вот только паспортный контроль пройдем.  — Максим помолчал, а потом добавил:  — Зачем я это сделал? А скажи, как иначе можно было видеть тебя несколько дней? Как еще пожить, ни на минуту не разлучаясь?
        Аня покачала головой:
        — Повторюсь  — ты просто сумасшедший!
        При всей романтичности этой приключенческой ситуации Аня так и не могла отделаться от мысли, что вокруг нее вырастает непроходимый частокол какого-то навязчивого безумия. Пусть и любовного.
        Они прошли паспортный контроль быстро. На вопрос, какова цель визита в иностранное государство, Максим, не задумываясь, ответил:
        — Едем покупать свадебное платье. В Варшаве они еще красивее, чем в Париже.
        Лесть оказалась уместной, и, оглядев слегка утомленную, все равно очень интересную Аню, пограничники улыбнулись и проштамповали парочке паспорта.
        — Слушай, а как же гостиница, бронь и прочее, что обычно требуют…
        — Бронь есть, я по телефону сделал ее и оплатил так же. Сейчас это очень все просто решается…
        Аня вздохнула. Судя по тому, что они уже въезжали в маленький польский городок, Максим прав. Сейчас все решается на раз-два.
        А следующим утром, после неутомительного переезда, Аня поняла, что авантюра, которую так решительно провернул Максим, стоила свеч. Из окна гостиничного номера Аня смотрела на старую Варшаву  — горделивый, даже спесивый и невероятно элегантный город.
        — Красота какая!  — Аня ощутила прилив давно забытой радостной энергии. Ей хотелось сию же минуту окунуться в эту неизвестную и такую привлекательную жизнь.  — Ты можешь быстрей собираться?  — оглянулась она на Максима. Тот стоял и улыбался  — вот именно такой была та, прежняя Аня. Та, которая когда-то от него ушла.

        «Анна Павлова» оказалась очень красивой и очень приторной  — сквозь стекло вазочки виднелись слои безе, сливочного крема и ягодного мусса. Сверху это все венчали свежая клубника и малина.
        — Впечатляет…  — облизав ложечку, покачала головой Аня.  — Но на вкус…
        — Вот ты какая… А между прочим, это австралийцы в честь известной балерины придумали!
        — Ну и что?  — Аня оглянулась, окинув взглядом интерьер респектабельного ресторана.  — Макс, пойдем отсюда!
        — Ты же ничего не ела.
        — Вот я и хочу поесть. Я там на углу приметила гастрономическую лавку.
        Они вышли из ресторана и направились туда, где на витрине были разложены копченые колбасы, толстые маслянистые рулеты с прослойками красного сладкого перца, а на крючках болтались связки сосисок и сарделек.
        — Ну?
        — Я не хочу ни салями, ни чего-нибудь подобного. Я съем кусочек вот того зельца, одну копченую сосиску, серый хлеб и еще горчицу.
        Продавец, усатый, седовласый, похожий на важного доктора, отрезал требуемое, уложил все это в вощеную бумагу и на чистом русском языке заметил:
        — Если хотите, я вам кофе сварю. И перекусите здесь,  — продавец указал на высокие круглые столики возле своего прилавка.
        — Да, спасибо, с удовольствием!  — просияла Аня, с нетерпением разворачивая покупки.
        — Вот кофе, вот горчица,  — через пару минут гастрономщик появился у столика.  — правда, она не такая, как у вас, русских.
        — Вы отлично говорите по-русски,  — искренне похвалила его Аня.
        — Мы все учили его в школах.
        — В обязательном порядке?
        — Да,  — кивнул продавец и хитренько улыбнулся:  — не могу сказать, что это было легко и приятно.
        — Но ведь наши языки хоть и немного, но похожи,  — заметила Аня.
        — Это так кажется. Ваш язык  — трудный.
        — Мне кажется, что любой другой язык изучать тяжело. Чтобы это превратилось в удовольствие, надо узнать о стране еще что-то,  — уплетая заказанное, разговорилась Аня.  — Например, погрузиться в ее литературу. Или хотя бы смотреть много кино. Сразу легче будет. И стимул появится. И еще я заметила, люди всегда выбирают язык страны, которая им симпатична. Я вот всегда хотела учить английский. И про Лондон знала, мне кажется, больше, чем про Москву.
        — И вы хорошо знаете английский?
        — Отлично. Я даже когда-то поступала в колледж при Лондонском университете. Но не поступила…
        — Наверное, сейчас жалеете.
        — Сейчас?  — Аня задумалась.  — Нет, пожалуй, не жалею. Это была не мечта, а просто решение изменить ситуацию. Это решение оказалось ошибочным, только и всего.
        — Понятно.  — Продавец снова улыбнулся:  — а вы, наверное, молодожены?
        Максим, весь разговор молчавший, слегка покраснел и кивнул:
        — Да, мы путешествуем. Только перед свадьбой. Знаете, чтобы немного зарядиться энергией перед хлопотами.
        — О да! Это понятно. У нас в Польше вдруг опять стали справлять пышные свадьбы. Наверно, мода такая пошла.
        — Вот-вот, и у нас. Причем замечено: чем больше на свадьбе гостей, цветов и подарков, тем меньше счастливых дней в супружеской жизни.  — Аня отправила в рот последний кусочек зельца.
        — Как?  — продавец не понял иронии.
        — А так, что как все деньги потратят на свадьбу, так потом не до счастья, а только работать и работать остается,  — Максим улыбнулся.
        — А, да-да,  — соглашаясь, закивал усатый продавец.  — Это верно! Вы в Варшаве раньше бывали?
        — Нет, впервые.
        — Тогда не тратьте время, отправляйтесь погулять на Старо Място, там каждый дом имеет свое имя. А потом идите вниз, на юг по Краковскому предместью. Оттуда вы попадете к Королевской резиденции в Лазенках. Там удивительной красоты парк. И что примечательно, это парк с очень строгими правилами!  — продавец притворно нахмурился и погрозил пальцем.  — Да-да! Не вздумайте лежать на газоне! Там не то что лежать и ходить по газонам нельзя, но запрещено заниматься спортом. Даже бегать нельзя. Там можно только чинно гулять по дорожкам и наслаждаться гармонией. Кстати, и само Краковское предместье красивое, и памятников там много. Так что желаю счастливого пути!
        Аня и Макс поблагодарили продавца и вышли на улицу.
        — Ты зачем сказал, что мы жених и невеста?  — Аня сурово посмотрела на спутника.
        — А что, надо было сказать, что мы, пообедав в Москве, решили съесть десерт в Варшаве? И потом, надо же придерживаться первоначальной версии, которую мы озвучили на границе. Иначе «заметут».
        Аня рассмеялась. Их приезд был сумасшедшим поступком, который она еще не вполне оценила,  — привкус эгоистичного авантюризма, который она чувствовала в этом поступке Максима, мешал ей.
        Как и предсказывал владелец колбасной лавки, Старо Място, один из центральных районов Варшавы, был удивителен. Казалось, он похож на любой другой городской центр старой католической Европы  — те же узкие разноцветные дома, теснящиеся вокруг узких улиц и крохотных площадей, та же брусчатка, те же фигурные фонтаны, те же шпили, выглядывающие из-за черепичных крыш. Все было похоже, но с одним только «но». Здесь был шик. Самый настоящий столичный шик. Аня, как женщина с большим вкусом, почувствовала его сразу же.
        — Макс, что здесь не так? Вернее, что здесь такого, что так меняет привычный пейзаж?
        — Люди,  — не задумываясь, ответил тот.  — как они одеты, как они держатся, как они общаются друг с другом.
        — Но тут же полно туристов!  — поначалу не согласилась с ним Аня.
        — Ну и что? но в глаза бросаются именно они, варшавяне. Не знаю, может, так во всей Польше, но здесь это чувствуется наиболее сильно. Ты же сама обратила внимание на это, уловила…
        Аня огляделась и пришла к выводу, что Максим прав. Все эти «проше, пани», «целую ручки», улыбки, цветок в петлице, шляпка набекрень, запонки в манжетах  — все эти детали укладывались в картинку куртуазности, щегольства и того самого городского шика. Женщины здесь состояли из кокетливых деталей, мужчины  — из галантности высшей пробы.
        — Мне кажется, что я на съемках фильма,  — призналась Аня.  — Здесь люди так подчеркнуто любезны друг с другом.
        — Если бы ты оказалась в Мексике, тебе бы показалось то же самое. Только сюжет фильма был бы другой. Весь смысл путешествий именно в этих впечатлениях. Ведь замок или собор можно увидеть на картинке, в кино, а вот это,  — Максим указал на оживленное кафе под полосатыми зонтиками,  — это ты должна почувствовать на месте. Из этого сложится твое впечатление о путешествии.
        Замковая площадь оказалась небольшой, как и весь старый город. Королевский дворец не потрясал размерами, не удивлял вычурностью архитектуры и не восхищал роскошью. Это был дворец правителя небольшого амбициозного государства. Стиль раннего барокко, с его округлыми возвышающимися башенками и шпилями, подчеркивал это обстоятельство.
        — Внутри настоящая роскошь. Она совершенно не сочетается с фасадом,  — заметил Максим.
        — Мы не пойдем глазеть на роскошь,  — заявила Аня,  — мы будем гулять и смотреть город.
        — Куда пойдем?  — спросил Максим, который по-прежнему ни в чем Ане не перечил.
        — Как куда? Куда нас направил колбасник. В Лазенки.
        Аня огляделась. Ей хотелось увидеть как можно больше. Ее представление о Польше было окрашено исключительно в серый, пепельный цвет. Почему  — она не могла понять. Наши представления о землях, которые мы никогда не видели, о людях, которых никогда не встречали, есть не что иное, как наше собственное сочинение, основанное чаще всего на литературных впечатлениях. «Дома, костелы должны быть из серого камня, мужчины и женщины должны быть со светлыми или пепельными волосами. Женщины круглолицые, с мягкими чертами, мужчины остроносые, с зачесанными назад волосами. И с усами обязательно!»  — вспомнив свои представления, Аня неожиданно рассмеялась.
        — Что ты вдруг?  — Максим удивленно посмотрел на нее.
        — Если бы ты знал, какие глупости в голову приходят!
        — Какие? Мне очень интересно знать.
        — Я сравнивала свои представления о Польше с тем, что я увидела.
        — И как?
        — Совпало только одно.
        — Что именно?
        — Мужчины здесь в основном остроносые и усатые.
        — Значит, ты рассматриваешь мужчин?
        — Нет, я рассматриваю город. Он оказался на удивление цветным, уютным и маленьким.
        — А каким ты его представляла?
        — Блеклым. Серым.
        — Странно как. А у меня Польша  — это что-то яркое, буйное, воинственное. Ну, что-то похожее на романы Сенкевича.
        Так, разговаривая, они шли по Королевскому тракту, по самой красивой ее части  — Краковскому подворью. С одной стороны был университет, с огромными каменно-чугунными воротами, с другой стороны  — дворец Радзивиллов. Чуть дальше находились Варшавская библиотека с садами на крыше, памятник Мицкевичу, множество красивых домов, каждый из которых был со своей историей.
        — Какие забавные названия!  — еще в самом начале пути Аня остановилась перед костелом.
        — О чем ты?
        — Костел босых кармелитов… Почему босых?
        Максим только пожал плечами:
        — Думаю, если мы спросим, нам расскажут красивую легенду, которая вряд ли могла иметь место в реальной жизни. Я поэтому очень редко интересуюсь легендами. Видишь ли, меня больше волнует реальность. Пусть она будет не очень приятной, запутанной. Но она имеет ко мне непосредственное отношение.
        Аня поняла, что эта невинная беседа сейчас может превратиться в разговор, полный шероховатостей, недомолвок, обид, и эта реальность будет иметь к ним обоим непосредственное отношение.
        — Макс, я, конечно, могла бы сейчас отвлечь тебя вопросом об исторической ценности вот этого здания,  — Аня указала на резиденцию президента Польши,  — но лучше я опережу события и скажу тебе следующее: вряд ли мы когда-нибудь будем обсуждать прошлое. Не потому, что нам нечего сказать друг другу, а потому, что смысла в этом очень мало. Мы уже не изменимся. И наше будущее  — это будущее совсем других людей. Не тех, которые когда-то знали друг друга. И имеет ли смысл опираться на ТО прошлое?
        — Я постараюсь,  — нахмурившись, пообещал Максим.  — Только это иногда бывает тяжело.
        — Постарайся,  — попросила Аня.  — Это надо уметь ради тех, кого по-настоящему любишь. Так родители прощают своих детей  — они прошлое вычеркивают, оставляя в настоящем только настоящее  — любовь и веру. Ты знаешь, я не любительница пафосных речей. Но сейчас я действительно так думаю.
        — Ты считаешь, надо всегда прощать?
        — Я считаю, что надо уметь забывать. И нам надо позволить друг другу забыть.
        — Если я сделаю все, чтобы ты забыла прошлое, ты останешься со мной?  — развернув к себе Аню, спросил Максим.
        — Как можно отвечать на такие вопросы?  — Аня вывернулась из его рук.
        Максим отпрянул:
        — Ты хотела сказать, как можно задавать такие вопросы?
        — Пожалуй. Хватит разговоров, пойдем в эти самые Лазенки.  — Аня подошла к Максиму на шаг и потянула его за рукав.

* * *
        О своей беременности Аня узнала от Максима. Анекдотичность ситуации заключалась в том, что сама она чувствовала себя прекрасно и в отличие от многих женщин в этой ситуации не выказывала особых предпочтений в еде, не капризничала из-за запахов, не хотела спать. Она вообще ничего не чувствовала до того момента, пока Максим не произнес:
        — Не налегай на селедку. Опять глаза отекут.
        — А у меня что, отекают глаза?  — Аня возмущенно посмотрела на Максима.
        — Да, когда ты ешь много соленого. И копченого. Вчера вечером ты навернула три шпикачки с перцем.
        — А я ем много соленого? Ты считаешь, сколько я съедаю?! Да ты куркуль!
        — Нет, я забочусь о тебе.
        — Ну?  — Аню начало охватывать непонятное раздражение.  — Что еще не так?
        — С шоколадом перебор,  — невозмутимо продолжал Максим.
        — Макс, что ты выдумываешь?! Я ем как обычно! И шоколада совсем немного!
        — Половина шоколадной коврижки  — это ерунда?
        — Ты тоже немного отъел!
        — Согласен. Но что ты скажешь по поводу журека?!
        По поводу журека ей сказать было нечего. Журек она могла есть по три раза в день в огромном количестве и еще обязательно отламывала от хлебной буханки, в которую он был налит, румяную корочку.
        В первый раз они попробовали журек в маленькой забегаловочке в конце Краковского тракта.
        — Смотри, какое смешное название  — журек!  — весело потянула Максима Аня к прилавку.
        — Это суп,  — пояснил Максим.  — Своеобразный.
        — Давай закажем!
        Через несколько минут появился официант с подносом. На нем стояли две круглые буханки серого хлеба. Поставив буханки перед Аней и Максимом, официант ловко поддел ножом «крышечки» буханок, и Аня увидела аппетитный суп, с большим количеством копченостей и зелени. Она взяла ложечку и попробовала. Вкус был немного кисловат, а сама жидкость  — шипучей.
        — Что это?  — удивилась Аня.
        — Суп, заправленный ржаной закваской. Это она дает такой привкус, немного бродит, поэтому шипит.
        — Вкусно!  — Аня умяла свою порцию мгновенно.
        — Этот суп готовят по-разному, но обязательно добавляют закваску и копченое мясо или птицу.
        В дальнейшем, куда бы они ни заходили, Аня сначала спрашивала журек. Ей все время хотелось ощутить на языке этот острый вкус. Возвратившись в Москву, Аня нашла место, где его готовят, и стала там завсегдатаем…
        — Да, с журеком я переборщила,  — она кивнула,  — но, Макс, я всегда любила поесть!
        — Но я заметил, что ты отекаешь больше обычного. Глазки по утрам маленькие-маленькие.  — Максим сделал непривлекательную гримасу.
        Аня вскочила с дивана и подбежала к зеркалу:
        — Неправда! Глаза как глаза!
        — Сейчас  — да, а утром будут совсем щелочки.
        Аня задумалась. Она по утрам на себя и не смотрела. Проснулась, побежала в душ, наскоро вытерлась полотенцем, не глядя намазала лицо кремом  — вот и все ее утренние сборы. Короткая стрижка не требовала долгих манипуляций  — маленькой щеткой пригладить влажные кончики, и все. Она искренне не замечала в себе никаких изменений.
        — Ты сходи к врачу,  — предложил Максим.
        — Зачем?!
        — Анька, догадайся сама.
        Она догадалась и покраснела:
        — Ничего подобного!
        — Мне только показалось. Или просто я выдаю желаемое за действительное.
        Аня посмотрела на улыбающегося Максима и почувствовала себя абсолютно беременной.
        — Хочется маминого борща со сладкой булочкой,  — прислушалась она к себе.
        — Ну, о чем я и говорил!  — торжествующе заключил Максим.

        После того как Варвара Сергеевна всыпала им по первое число за внезапный отъезд, она внимательно оглядела Аню и произнесла:
        — Вот отец не дожил до этого…
        — М-а-ам…  — протянула Аня. Она себя чувствовала прекрасно, но ей нравилось, что окружающие с ней нянчатся пуще прежнего.
        — Что «мам»?! Твои братья не спешат с детьми. Глупые! Мне хоть спокойно умереть теперь можно будет!  — этим восклицанием Варвара Сергеевна отдала дань традициям и отправилась на кухню варить борщ. Ведь ее беременная дочь очень хотела острого борща со сладкой булочкой…

        Варвара Сергеевна варила первое теперь огромными кастрюлями, а ароматы сдобного теста заполонили все квартирное пространство.
        — Ты бы рыбы поела. Фосфор ребенку нужен,  — ворчала мать.
        — У нее возьмет, у нее много,  — заметил приехавший навестить мать Юра.
        — Ты не приставай к ней, ей покой нужен.
        — А что же наш муж?
        — Муж деньги зарабатывает. Юра, ты или ешь, или иди куда-нибудь.  — Варвара Сергеевна своего любимца теперь держала в черном теле. Сейчас главной заботой стала беременная Аня. «Вот что значит вовремя уехать поправлять здоровье»,  — думала довольная Варвара Сергеевна. Она давно посчитала, что ВСЕ случилось именно в апреле. Пока она в санатории принимала жемчужные ванны. «И слава богу! Так бы она еще несколько лет предавались горестным воспоминаниям,  — думала добрая мать.  — Максим хороший парень. Предложение делал три раза, Аня его мурыжила, издевалась, а потом  — ничего, согласилась. Теперь вот только родить надо нормально!»
        Варвара Сергеевна почти все угадала, ну, может, за исключением того, что Аня так и не полюбила Максима. Просто это был единственный мужчина рядом, когда ее душа, ее тело освободились от гнета воспоминаний. И потом, когда они уже встречались, она не была влюблена, а когда поняла, что беременна, произнесла только одну фразу:
        — Никаких торжеств. Даже семейного обеда. Просто распишемся.
        Максим был так счастлив, что согласился на все, что его дорогая Аня требовала.

        Расписались они за десять минут, празднично пообедали за два часа и… вернулись в квартиру Варвары Сергеевны.
        — Ничего, поживите здесь. А там видно будет.  — Варвара Сергеевна была только рада такому повороту. Она еще волновалась из-за дочери. Будучи внимательной дамой, она обнаружила, что замужество и беременность для Ани не что иное, как тот же самый кокон, в который она так старательно пряталась сразу после летних событий. Появление Максима поспособствовало некоторому пробуждению, но стремления к тому, чтобы вернуться к прежнему образу жизни, в Ане не наблюдалось. Никаких подруг, никаких друзей, коллег, никакого стремления пойти работать. Теперь, мужнина жена, ждущая ребенка, Аня была окружена все теми же людьми  — родственниками.
        — Ань, а ты не хочешь на работу выйти?  — как-то раз, еще на ранних сроках беременности, задала Ане неожиданный вопрос Варвара Сергеевна.
        — Нет, не хочу,  — уверенно заявила Аня.  — Я буду ребенка вынашивать.
        — Ты и так его выносишь. Тебе необходимо общение, движение. Ты опять закиснешь!  — Варвара Сергеевна начинала волноваться.
        Аня валялась на диване, читала журналы, спала. И больше ничего не делала. Лишь изредка выходила гулять.
        Одна.

* * *
        Строить дом было вовсе не обязательно. Жилье у молодой семьи имелось  — огромная квартира Максима, небольшая уютная квартира Ани, можно было жить у Варвары Сергеевны («Ребята, погодите, ребенок родится, Ане помощь нужна будет. А потом уж и от меня переедете»). Но Максим, амбициозный и хитрый зять, решил строить дом. Аня к этой затее отнеслась прохладно. Она вообще была больше сосредоточена на собственном состоянии, предоставляя полную волю мужу. От Варвары Сергеевны не укрылось, что Максим иногда обижается на это равнодушие. По крайней мере, в его голосе явственно слышатся нотки обиды. И Варвара Сергеевна снова тревожилась.
        — Молодец Максим! Он к семье относится очень серьезно.  — Приблизительно такими фразами она пыталась обратить внимание Ани на поведение мужа.
        — Наверное, молодец,  — равнодушно отвечала Аня.
        На самом деле в глубине ее души был интерес к возможности обзавестись большим домом, но физическая леность и отвращение к суете, которую развил муж, одерживали верх.
        — Ты не права. Максим должен чувствовать поддержку. Он не может везти один этот семейный воз. И деньги зарабатывать, и жизнь обустраивать, и массовиком-затейником работать,  — выговаривала Варвара Сергеевна дочери.
        — Мам, пусть строит, я ему потом помогу. Обязательно!  — Аня, улыбаясь, смотрела на мать.
        — Ладно, валяйся на своем диване,  — махнула рукой Варвара Сергеевна и взяла функции соратника на себя.
        …  — Все-таки надо решиться на дом.  — Максим произнес это решительно, но на тещу смотрел, как студент смотрит на профессора  — с тревожным ожиданием похвалы.
        — Все-таки хочешь строиться,  — вздохнула «профессор».  — Ну, решил, так не откладывай. На Аню сейчас не обращай внимания. Она в таком положении, что лишний раз от подушки голову оторвать не может. Я тоже так себя чувствовала. Мне, конечно, жаль, что вы от меня уедете, по-моему, мы все отлично ладим…
        — Нет, нам у вас очень хорошо, но это пока не появился ребенок. Не имеем права мы вам жизнь настолько усложнять,  — с трогательной заботой на лице объяснял теще Максим.  — Трогать квартиру Ани я бы не хотел. Можно жить в моей, но… Понимаете, все равно рано или поздно надо будет решать эту проблему. И потом, у Вадима и Юры есть большие загородные дома.
        Варвара Сергеевна про себя улыбнулась  — Максим был амбициозен и тщеславен. Впрочем, в ее системе ценностей это была отличная черта характера для мужчины.
        — Да, вот только детишек у них пока нет,  — вздохнула Варвара Сергеевна.
        — Ну вот, а у нас и дети будут, и дом.  — Максим расправил плечи.  — А потом, сами посудите, Ане нужно дело. Работать, конечно, ей не надо, скоро все равно в декрет пойдет, а дело необходимо. И это дело  — обустройство дома. Думаю, ей это придется по душе. Пусть она делает там все как захочет.
        — Ты очень хороший человек, Максим,  — Варвара Сергеевна поцеловала зятя в лысеющую макушку.

        …  — Я хочу, чтобы дом был большим. Но не высоким. Один этаж, но чтобы был центр дома и два флигеля. Как в старые времена. И мезонин.  — Аня взяла из высокой стопки очередной журнал по архитектуре. Она наконец пересилила себя и вникла в затею мужа. И поскольку была человеком основательным, вопрос архитектурной и функциональной совместимости стоял у нее на первом месте.
        — Я тоже хочу большой дом,  — рассеянно отвечал Максим, копаясь в своих бумагах.
        — Нет, ты слышал, что я сказала? Я хочу дом на манер старых русских усадеб. Колонны, мезонин, флигели. Правый и левый. Это удобно. Особенно когда появятся дети и состарятся родители.  — Последние слова Аня произнесла, понизив голос.
        — Понимаю. Но при такой дорогой земле строить невысокий дом очень невыгодно,  — наконец включился в разговор Максим.  — Хотя можно еще один участок посмотреть… Он, кажется, расположен удачнее. Там такой дом можно построить.
        Они уже два месяца ездили смотреть землю под строительство, но пока ничего не выбрали.
        — Далеко от города.
        — Близко от города.
        — Темно и сыро.
        — Плешь, ни одного деревца…
        — Рядом дорога.
        — Шумно.
        — Глухомань.
        Все эти недостатки они отмечали вместе.
        — Я рожу, а дома еще не будет,  — сокрушалась Аня.
        — Да, ты родишь, а дома еще не будет,  — терпеливо объяснял ей Максим.  — Но мы выберем участок и начнем там работы. А когда ребенку исполнится год  — отпразднуем новоселье.
        — Я так не хочу. Я хочу прямо сейчас.  — Аня уже имела в голове точный план размещения мебели, картин, светильников.
        — Думаю, не получится.  — Максим целовал ее в щеку.  — видишь ли, я хочу купить такой участок, чтобы у нас там было все  — и домик для гостей, и баня, и спортивная площадка. А такое не очень легко найти.
        Аня морщилась, но потихоньку все больше проникалась идеей большого «родового гнезда», и перспективы, рисуемые мужем, ей нравились.
        Однажды днем, когда Аня чертила план комнат еще не построенного дома, позвонил Максим:
        — Собирайся, я нашел что нам надо! Я заеду за тобой через сорок минут.

        Участок был великолепным. Ровное небольшое плато, которое расположилось на большом холме. С этого холма была видна узкая река, шнуром перевязывающая поля, а вдали стеной стоял хвойный лес. На его фоне белел старый монастырь.
        — Господи, как же здорово!  — Аня с восхищением разглядывала пейзаж.
        — Ты не видела самого главного. На участке есть дом. Он совсем немного недостроен. Осталось закончить третий этаж и крышу. Представляешь, самые тяжелые, самые грязные работы уже сделаны, нам останется только отделка!
        Аня вошла в широкие ворота и увидела их будущий дом. Нет, он оказался совсем не похожим на то, о чем она мечтала. Он был высок, с огромными окнами. Массивное крыльцо с широкими ступенями и коваными поручнями поднималось к двухстворчатым резным дверям.
        — Макс, он же огромный!  — ахнула Аня.
        — Да,  — кивнул Максим.  — И мне это нравится!
        — Нам там не будет… пустынно?
        — Нет, я надеюсь, у нас будет много детей. И мы все будем жить в этом доме! Да?
        Аня промолчала. Какая-то ирония судьбы была в том, что именно теперь, когда им предстояло принять решение о покупке этого дома  — места, которое должно будет стать семейным гнездом, она осознала, что ее жизнь теперь изменится. Ни возвращение к ней Максима, ни беременность почему-то не стали той важной вехой, после которой может и не быть дороги назад. Нет, именно теперь, глядя на эту недостроенную махину и видя счастливое лицо мужа, Аня поняла, что ее жизнь начинает новый виток. И она должна дать на него согласие.

        …  — Ты не должна туда ездить одна! И живот большой, и на улице холодно, и проку от тебя там мало!  — Варвара Сергеевна безуспешно боролась с дочкиным энтузиазмом.
        — Мам, всего четыре месяца. Где ты видишь живот? На улице нормальная погода. И я обязательно должна посмотреть, как сделали третий этаж.
        — Ты сама говорила, что там только спортивный зал. И чулан какой-то.
        — Ну и что?
        — А то, что лучше дома сидеть! Не семнадцать лет!
        — Вот именно  — я в расцвете детородного возраста! И, мам, что ты мне все напоминаешь, сколько мне лет?
        — А что? Ты замужняя дама. Тебе пустое кокетство не к лицу.  — Варвара Сергеевна ехидно улыбнулась.
        — Так, мама, я понимаю, что больше ничего приятного ты мне не скажешь, а потому я поехала.  — Аня подхватила ключи от машины и выскочила из дома.
        «Это не беременная женщина, это коза какая-та!»  — сокрушалась Варвара Сергеевна. Она с удовольствием наблюдала, как возрождается Аня. Уже давно не было слез, депрессии, угрюмости. Уже давно она не кидалась на Максима с малопонятными упреками: «Все из-за тебя! Если бы не ты, моя жизнь была бы совсем другой!» Варвара Сергеевна оценила в полной мере стойкость, выдержку и любовь зятя к ее дочери. Варвара Сергеевна, хоть и пристрастный наблюдатель, видела, что Аня к мужу порой жестока. Что не выдержана, что слишком часто цепляется по пустякам.
        — Варвара Сергеевна, вы не переживайте из-за нас. Мы никогда с Аней не поссоримся по-настоящему. Мы уже свое отссорились,  — иногда успокаивал ее Максим.  — Тем более что она сейчас в таком состоянии, что неудивительно быть капризной. Я же вижу, что она иногда себя плохо чувствует.
        Варвара Сергеевна умилялась  — с Максимом ей было легко, понятно, свободно. «Как же все-таки хорошо, что ТОТ сбежал!»  — думала она втихомолку. Олега Сомова она про себя только так и называла: «ТОТ». И в этом уже было больше презрения, чем гнева или обиды.

        …Аня же, вырвавшись из дома, забиралась в свою машину, включала музыку и мчалась за город. Свою беременность она теперь почти не ощущала. Ну, может, только аппетит был сильнее обычного. И поэтому ее раздражали наказы и предостережения матери.
        «Я не буду сидеть дома,  — думала она.  — Я хочу успеть все закончить до родов. Я хочу, чтобы ребенка привезли уже сюда. А для этого еще очень много надо сделать!» Аня ехала и, почти не слушая мелодию, которая рвалась из динамиков, мысленно обставляла комнаты, вешала гардины, размещала в шкафах и на полках книги. Она уже мечтала о клумбах перед крыльцом, фонариках на узких каменных дорожках, о бассейне, который уже заказала и который планировала разместить на заднем дворе. «А Макс  — молодец! Ни единого вопроса, ни единого замечания, ни единого слова  — «это не надо», «мне не нравится», «я не хочу». «Дорого!»  — думала Аня, улыбаясь.
        Даже когда она решила поменять уже купленную коричневую черепицу на красно-рыжую, муж ничего не сказал. Только вытащил деньги со словами: «Не переживай, коричневой мы гостевой домик покроем!» Аня, приготовившаяся к спору, даже растерялась.
        — Ну, не знаю, может, я не права и надо оставить старую…  — неуверенно пробормотала она.
        — Ты права. Если хочется красную, надо класть красную. Это твой дом, и ты должна сделать его таким, каким видишь.
        По дороге к дому Аня не думала ни о чем, кроме как о строительстве: «Бассейн будет за домом, там я еще посажу много рябиновых деревьев. Очень много. Они красивые в любое время года. Даже зимой, когда на ветках одни только ягоды остаются. Потом надо будет сделать беседку, детскую площадку. Но самое главное сейчас  — закончить отделку третьего этажа: не стоит долго возиться с местом, где будет спортивный зал и большая кладовка. И надо уже будет расставлять мебель  — отделка первых двух этажей закончена. Дом получился огромный, и теперь надо сделать так, чтобы в нем было уютно. Максим как хочет, но самыми красивыми должны быть детские и спальни…»
        Когда-то, еще до Аниной встречи с Сомовым, Максим провозгласил один из принципов семейной жизни:
        — Никакой вульгарщины! Муж и жена должны иметь разные спальни. Не хочу, чтобы жена видела меня заспанным, взлохмаченным и слушала, как я храплю по ночам… Со своей стороны я вполне имею право требовать того же самого от нее. Тут и там разложенные женские вещички, уставленные кремиками тумбочки неприемлемы  — я хочу видеть жену только принцессой.
        — А я слышала от старых людей, что муж и жена должны спать под одним одеялом.  — Аню тогда неприятно поразило то, что сказал Максим.
        — Это рассуждения недальновидных, ограниченных людей. Что бы нам ни рассказывали легенды и сказки, любви навек не бывает. Так не лучше ли не давать повода раздраженной супружеской пристрастности?
        — Не знаю,  — растерянно пожала плечами Аня. Она сама была из разряда людей «тактильно-зависимых», для нее рукопожатие, поцелуй, поглаживание и вообще присутствие другого человека были чрезвычайно важны.
        — Поверь мне. На глазах примеры друзей… И, опять же, анекдоты про жен в бигудях. И еще, муж и жена  — это не столько любовь, сколько, если можно так выразиться, душевный бизнес: ты  — мне, я  — тебе. Особенно он, этот «бизнес», важен, когда наконец улягутся страсти.
        Аня этот разговор запомнила хорошо и впоследствии, уходя от Максима к Олегу, процитировала его слова.
        — Я не мог такого сказать,  — поначалу опешил он,  — но, в конце концов, все можно обсудить…
        Сейчас, когда их совместная жизнь начиналась заново, Аня вопрос отдельных спален даже не обсуждала.
        — Во-первых, когда-то ты сам так хотел. Во-вторых, ребенок будет спать плохо, а ты работаешь, тебе нужны силы. Решено: спальни будут раздельными.
        Максим сейчас боялся спорить, хотя идея ему теперь не казалось такой привлекательной.
        Аня любила красивые вещи, но тем не менее пренебрегла советами модных журналов по дизайну и не стала выписывать из-за границы мебель, ткани и посуду. Она не бегала по московским антикварным магазинам, не скупала картины, интерьерные безделицы и столовое серебро. Аня решила, что у них прежде всего будет функциональный современный «умный дом». Все деньги, которые ей выдавал Максим, она тратила на различные механизмы, устройства, оборудование. Перебрав множество фирм, она подружилась с той, чьи рекламные буклеты были самыми бесхитростными, а послужной список  — коротким.
        — Почему?  — поинтересовался таким выбором муж.
        — Не зажрались,  — объяснила Аня,  — не умничают, с такими легко договариваться. А поставщики систем у всех почти одни и те же. Я это уже проверила.
        Максим с уважением посмотрел на жену.
        И вправду, общий язык с сотрудниками фирмы они нашли быстро. Обсудив все подробности и одобрив предложенный проект, Аня дала «добро» на его воплощение в жизнь, и очень скоро они с Максимом стали обладателями дома, в котором все работало само. Во всяком случае, так казалось непосвященным. Отопление, вентиляция, теплые полы и горячая вода, видеонаблюдение и контроль за домом и территорией  — все, абсолютно все управлялось автоматически. Сложная система регулировалась с большой панели, а в цокольном этаже был установлен большой несгораемый шкаф с «мозгами» умного дома. Купить мебель и другие предметы интерьера Аня поручила дизайнерскому бюро. Они же должны были все это расставить, разложить, расстелить и повесить.
        — Главное, чтобы все было удобно,  — почти не интересуясь подробностями, наказала она.
        — Ты  — странная женщина. Тебе больше нравится заниматься техническими вопросами, чем развешивать шторы и расстилать ковры?  — Максим не мог не одобрить сделанное Аней. Все технические вопросы были проработаны и воплощены в жизнь с максимальной точностью и разумностью.
        — Представь себе, да,  — ответила Аня и умолчала о том, что вся эта возня с обустройством дома отвлекала ее от прошлого, которое по-прежнему мучило и жгло. Она не стала говорить, что покупать диваны, подушки и салфетки хорошо тогда, когда ты любишь человека, когда предвкушаешь счастливую жизнь с ним в своих четырех стенах, когда представляешь ваши совместные завтраки и ужины, когда мечтаешь о теплых летних вечерах на веранде за столиком на двоих. В противном случае лучше всего заняться тем, что займет твои мозги,  — чем-то ранее неизвестным и сложным в освоении. Чем-то, что не требует присутствия души…
        — Одобряешь?  — Аня повернулась к мужу.
        — Да!
        — Тогда приготовь деньги.
        — Что еще?
        — Надо посадить ели. По всему периметру.
        — Ну, надо так надо,  — Максим не смел отказать.
        Аня, довольная, вышла из кабинета мужа и поспешила к машине  — под любым предлогом она опять и опять ехала за город.
        Это домашние думали, что она пропадает на стройке. На самом деле, проконтролировав уже сделанное и отдав распоряжения, Аня уходила в ближайший лес. Чтобы это не выглядело странным, она прихватывала с собой маленький мольберт.

        В первый раз острую зависть к такому навыку, как рисование, Аня почувствовала в пятом классе. Ее соседка по парте Алла легко разрисовывала свои тетради фигурками животных, смешными человечками и узорами. Но когда Алла на уроке рисования на обычном альбомном листе изобразила морской берег и трогательные фигуры идущих по песку мальчика и девочки, Аня дала себе слово, что она когда-нибудь пойдет учиться рисовать. В старших классах времени у нее было не очень много, и она уже оставила мысли о занятиях рисунком, но тут подоспел брат Юра со своим советом.
        — Ты не представляешь, как это здорово  — уметь рисовать! Это отдушина, это отдых, это часть твоей личной жизни. Анька, не раздумывай, иди учиться!
        Юра знал, о чем говорил,  — он некоторое время учился у живописца.
        Платные курсы, на которые Аня записалась, располагались в здании Дома художников, и после занятий она бродила по выставочным залам. Со стен на нее смотрели лица современников, изображенные современниками. Долго любоваться этими полотнами она не могла и сбегала в залы новой Третьяковки, где проводила часы  — искусство двадцатых-сороковых годов XX века ее завораживало. Там был один удивительный женский портрет, перед которым Аня садилась на неудобную музейную банкетку и пыталась разгадать загадку узкого лица со светлыми, прозрачно-серыми глазами, изящного и вместе с тем агрессивного поворота головы и всей фигуры в темно-синем длинном платье. На курсах же ее научили рисовать глиняные горшки, связки репчатого лука и оплывшую свечу рядом с черепом. Потом она еще немного порисовала полуобнаженных старых спортсменов, и на этом обучение закончилось. Аня попробовала писать для себя. Она полюбила запах масляных красок, тишину вечера, когда она, долго не решаясь нанести первый мазок, ощущала непривычное волнение. Мольберт ей подарил Юра на первом курсе института.
        — Вот. Желаю как можно больше свободного времени,  — сказал он и поцеловал сестру в щеку.
        Какое-то время Аня ставила мольберт у себя в комнате, но вдохновение почти не посещало ее. Хотя свободное время у нее и было… Собственно, на этом увлечение и закончилось. Учеба в институте оказалась очень напряженной, были немногочисленные свидания, был дом и требовательная мама. Потом появился Максим, другая работа, и произошли все те события, которые совсем не оставляли места и времени для творчества. Аня иногда вспоминала про свое увлечение, снова ставила мольберт и открывала краски, но, видимо, судьба распорядилась предоставить ей время именно сейчас, когда она, с небольшим животиком, обустраивала их новый дом и когда всеми силами пыталась позабыть события последних лет. В один прекрасный день, на глазах у изумленной Варвары Сергеевны, она вытащила тот самый мольберт, потребовала налить ей чай в термос и, не говоря ни слова, погрузила все это в багажник.
        — Аня, ты куда? Ты же хотела на стройку поехать?!  — бросилась к ней мама.
        — Я туда и еду,  — нехотя ответила Аня,  — а заодно и порисую. Настроение появилось.
        — Ты только никуда в лес далеко не уходи!
        — Не уйду.
        Такие поездки стали регулярными. Возвращалась Аня поздно, уставшая и немногословная. Варвара Сергеевна, к вечеру обычно забывавшая, что Аня брала мольберт, расспрашивала о новостях строительства. Что же касается живописи… К счастью, домашние либо были заняты своими делами, либо очень деликатны, либо не верили в серьезность намерений художницы, а потому никогда не просили показать, что она написала в подмосковных лесах. Аня этому обстоятельству очень радовалась, поскольку показывать ей было нечего. Покинув участок, по которому сновали рабочие, она направлялась к лесу. Не углубляясь в него, выбирала приглянувшуюся опушку, устанавливала мольберт, складной стул, доставала термос и… ничего не делала. Она не могла ничего писать. Сосредоточиться на тюбиках с желтой охрой, свинцовыми белилами и берлинской лазурью не было никакой возможности. Все, что окружало ее, во-первых, было абсолютно непередаваемо, а во-вторых, будило в ней столько чувств, что ни о каких художественных упражнениях и речи не могло быть. Пару раз, взяв себя в руки, Аня изобразила желтые деревья, небо, проглядывавшее сквозь темные
ветви, но картинка вышла пошлой. И дело было не в том, что Аня не умела писать, а в том, что думала она не о картине, не о природе, а о своей жизни  — оказалось, что более удобного и времени, и места у нее для этих размышлений не было. Выставленный на поляне мольберт оказался надежным прикрытием  — чтобы случайные грибники и просто гуляющие Аню не беспокоили и не удивлялись тому, что она задумчиво сидит на маленьком стульчике и, закинув голову, рассматривает небо или, вороша листья, бродит среди деревьев. Запахи прелой хвои, мокрых листьев и старой древесной коры будоражили душу, наполняя ее самыми разными воспоминаниями и чувствами. Это были яркие картинки детства, мелкие, но такие острые горести юности, разочарования зрелости и безответные вопросы сегодняшнего дня. И если прошлое уже оформилось в аккуратные цветные акварели, то настоящее представлялось неаккуратной палитрой, а по сути, было бесформенным клубком из сомнений, привязанностей, неприятия, подозрений и надежд. Размышлять в лесу было очень удобно  — взгляд рассеянно скользил вокруг, отмечая те изменения, которые время внесло в природу  —
и пространства стало больше, и перина из листьев мягче, и небо холоднее. Также вскользь Аня мысленно пробегала по своим заботам  — домашним, душевным, иногда задерживаясь: так взгляд на мгновение останавливается на яркой детали  — на том, что ей представлялось важным. На природе концентрация тревоги становилась меньше. Уезжала Аня из леса, не приняв ни одного решения, не сделав ни одного вывода, ни дав себе ни одного обещания. Но при всем этом казалось, что вот теперь-то все выстроено по ранжиру, что все стало на свои места и что, собственно, менять ничего не надо, все и так правильно. Попав домой, увидев Максима, принимая его внимание, заботу и ласку, наблюдая его счастливую безмятежность и абсолютную, но, как ей казалось, совсем необоснованную уверенность в завтрашнем дне, Аня опять начинала мучиться от того, что жизнь, которой они сейчас вместе жили, неправильная, непрочная, лукавая, поскольку один из них обманывал другого. А этот другой, наверняка понимая это, делал вид, что ни о чем не догадывается. Аня начинала вдруг тяжело ощущать свою беременность, в ней поднималось раздражение и уже
не подкидало до тех пор, пока она опять не оказывалась в лесу, в тишине.
        Строительство подошло к концу. Дом большой, обихоженный, заполненный мебелью, вещами, еще пахнущий ремонтом и при этом уже уютный, ждал своих жителей. Аня приезжала сюда теперь каждый день  — мелкие хлопоты, предвестники окончательного переезда, отнимали у нее все время. Она теперь почти не бывала на своей любимой опушке. Но сегодня, выглянув в окно второго этажа, Аня увидела, что, пока она хлопотала по новому дому, выпал снег. Он лежал на крышах строений, на кирпичных столбиках забора, на небольшом поле за домом и даже на красных рябиновых гроздьях. Из приоткрытого окна тянуло свежей сыростью и мокрой шерстью. В воспоминаниях Ани так пахли сначала ее рукавицы, когда она в детстве возвращалась с катка домой…
        Она решила сходить в лес. Аня собралась быстро. Она не взяла с собой мольберт, а только тепло оделась и, смешно переваливаясь, принялась протаптывать дорожку. Лес не был таким белым, его лишь немного припорошило, а желтая листва под ногами слоилась широкими смерзшимися пластами. Аня по привычке закинула голову  — небо было бело-серым, отчего угадать время суток не представлялось возможным. Это могло быть мглистое утро или пасмурный день, темные стволы только подчеркивали этот жемчужный цвет. На деревьях появились птицы. Их, раньше скрывавшихся в кронах, стало много. Они перепрыгивали с ветки на ветку, занятые своими птичьими делами. Аня рассматривала знакомое место, пытаясь нащупать что-то в душе. Но душа была спокойна, почти стерильна, и вдруг перспектива жизни в новом доме показалась Ане ужасной. «Я сошла с ума. Зачем все это? Зачем я согласилась выйти замуж за Максима? Ну да, у нас будет ребенок. Но все-таки зачем?!  — Аня растерянно оглянулась, понимая, что ее сейчас охватит паника. И скомандовала себе:  — Спокойно. Это у меня обычная истерика беременной, ничего страшного. Меня ведь даже врач
предупреждал». Аня уже почти успокоилась, но вдруг ей стало душно, а внизу поясницы появилась резкая боль. «Неужели…»  — стараясь не пугаться, Аня поспешила к дому.

* * *
        Прошло несколько лет. Дом наполнился людьми: у Ани и Максима подрастало трое сыновей. Старший, Сашка, и близнецы, на год младше него, Митька и Витька. Мальчики росли, превращаясь в очаровательных, но буйных молодцев. Лицами они были похожи на Максима, от Ани передались лишь глаза  — синие-пресиние. Характеры у мальчиков оказались бойцовские.
        — Я сама вырастила двоих сыновей. Не могу сказать, что они были легкими детьми, но такого даже представить себе не могла!  — возмущалась Варвара Сергеевна  — и не могла сдержать улыбку, глядя на внуков. Ей казалось, что все трое были копиями Алексея Владимировича, ее мужа. В подтверждение своей теории она приводила тот факт, что все мальчики были лобастыми.
        — У них лбы думающих людей! Твой отец на детских фотографиях был точно таким же,  — уверяла она Аню.
        Аня только улыбалась. Родив близнецов, она выглядела прекрасно. Сохранила стройность и при этом налилась такой жизненной силой, что невозможно было отвести глаз от этой цветущей молодой женщины.
        Жизнь в доме она подчинила одному закону  — всем должно быть комфортно. Аня не признавала распространенных теорий о том, что дети  — это основа семейной жизни, как и не считала нужным полностью подчиниться распорядку загруженного работой мужа. Очень долго обходясь без няни, она научилась так планировать время и так распределять свои силы, чтобы к вечеру можно было держаться на ногах, не закрывать глаза за ужином, слушая оживленный монолог Максима, и не срывать злость на активных и буйных детях.
        — И все-таки я не понимаю твоего упрямства,  — в который раз говорил Ане муж.  — Давай пригласим няню. И тебе станет легче, и времени у тебя больше будет!
        — Чужие руки,  — лаконично объясняла Аня и добавляла:  — Чужие руки  — в шкафах, в белье, к детям прикасаться будут. Мне этого не хочется. Хватит, что у нас по участку бродит полк мужиков в камуфляже, в саду копаются чужие тетки, а пыль гоняют посторонние девицы.
        — Да, вот только не хватает повара и няни,  — подхватил Максим.
        Аня и в этот раз отмолчалась. Но так получилось, что вскоре она серьезно простудилась, слегла и только тогда поняла, что, может быть, няня и не нужна, но повар нужен точно!
        …Озноб начался где-то в половине второго ночи. Аня с час поворочалась на своей постели, потом не выдержала и пришла в спальню к мужу. В такие моменты ей очень важно было единение, ощущение близкого неравнодушного человека рядом. Максим не проснулся, а только что-то пробормотал во сне. Аня улеглась рядом и попыталась закутаться в большое одеяло, но этому помешал спящий Максим. Во сне он перекатился на ее сторону постели, завладев половиной подушки и прижав Анину руку. Пошевелиться  — означало разбудить его накануне полугодового отчета. Аня осторожно поджала под себя ледяные ноги и, свернувшись в комок, постаралась заснуть.
        Максим, педант по натуре, даже будильник опережал ровно на пятнадцать минут. Аня не переставала удивляться такому странному устройству организма. Сегодня эта его особенность вызвала у нее головокружение и приступ сухого кашля. К тому же в носу неприятно засвербило.
        — Давай, давай вставай, дорогая! Я сегодня не могу опаздывать.  — Муж подпрыгнул на кровати, как на батуте.  — Я не буду яичницу, мне только кофе и бутерброд.
        Аня открыла глаза, прислушалась к своим ощущениям и поняла, что мир обойдется сегодня без нее.
        — Я заболела. У меня, по-моему, температура высокая.  — Аня на минуту приподняла голову, уловила животный страх в глазах мужа и рухнула опять на подушку.
        — Как  — заболела?!  — Максим возмущенно посмотрел на нее. Неожиданности он не любил. В его представлении, даже самые большие неприятности должны быть запланированы. И поскольку великодушия и чувства юмора Максиму тоже не хватало, он в подобных ситуациях начинал злиться:  — Как  — заболела?!  — повторил он раздраженно.  — У меня сегодня отчет…
        — Мальчишки,  — только и смогла сказать Аня, после чего закрыла глаза и погрузилась в жаркие волны болезни. О том, что происходило в спальне, теперь она могла только догадываться.
        Максим побегал в трусах по комнате, потом долго что-то бубнил, потом уронил на пол стопку журналов. Не добившись от жены никакой реакции, он вздохнул и начал набирать чей-то телефон. Следующие двадцать минут Аня слышала, как Максим долго извинялся перед шефом месье Преве, потом раздраженно давал указания секретарю Мариночке и наконец жалобным тоном известил своего коллегу Андрея:
        — Меня сегодня не будет. Анюта совсем расклеилась, на мне дети и дом.
        Анюта, несмотря на температуру, удовлетворенно улыбнулась под одеялом. «Даже если бы у меня не было температуры, ее надо было бы придумать! Наконец-то в нем что-то человеческое проявилось. Перестал быть роботом. Ишь как: «На мне дети и дом…»
        И действительно, теперь, когда самые неприятные дела были сделаны, Максимом вдруг овладел энтузиазм.
        — Так, ты лежи, не вставай.  — Тон был по-прежнему ворчливый, раздраженный, но это была уже скорее маска. Максим свыкся с мыслью, что сегодняшний день пройдет совсем не так, как он планировал.
        — Так, мы с детьми в саду сегодня похозяйничаем,  — продолжил он, вываливая из своего шкафа всю одежду. Вытащив из кучи спортивные брюки, он натянул их на свои полные ноги.  — Проверю, как яблони обрезали, мальчишки пусть мне помогут. А сейчас я их покормлю завтраком, тебе принесу теплое молоко, мед.
        Аня благодарно-страдальчески сморщилась, всем своим видом показывая, что подвиг она оценила. Максим еще немного потопал по комнате, что-то бурча, и вышел. Через мгновение по дому разнеслось громовое «Ура!», что-то рухнуло с книжной полки. Аня накрыла голову подушкой и попыталась уснуть. Сквозь болезненную дрему она подумала, что близнецам Митьке и Витьке хорошо бы профилактически что-нибудь закапать в нос, а Сашку, как старшего, заставить выпить побольше аскорбинки. «С Сашкой Максим не справится»,  — подумала еще Аня. Их пятилетний сын Саша был из той породы мальчишек, которым впору покупать абонемент в травматологический пункт  — ни одна из его проказ не проходила для него бесследно. Митька и Витька в свои четыре года пытались ему подражать, но, к счастью, не очень успешно. «Главное, чтобы скандала не случилось!»  — Аня знала, как Максим не любит беспорядка, который устраивали трое детей. А устраивать этот беспорядок они были способны даже в абсолютно пустой комнате.
        Она беспокойно заворочалась на постели, тут же вспомнила, что в овсянку близнецам надо вместо сахара положить мед, а Сашка не пьет горячий чай  — ему нужно его разбавить молоком. «Надо, наверное, все-таки встать. Максим сейчас будет раздражаться, мальчишки раскапризничаются, все равно мне придется вмешаться»,  — подумала она, но не смогла даже пошевелить рукой. «Да, наверно, мне совсем плохо»,  — подумала Аня, с несвойственным равнодушием разглядывая разгром в спальне мужа. По странному совпадению, женившись на Ане, педантичный и аккуратный во всем прочем Максим стал полным разгильдяем в быту. Трусы Максима, рубашка Максима, журнал Максима, расческа Максима, вчерашняя газета Максима, чашка с холодным чаем Максима  — все это, разбросанное с вечера по комнатам, каждое утро у нее вызывало раздражение и гнев. Убирая за мужем, Аня мысленно пыталась объяснить ему, почему не надо так делать, призывала к порядку, практически ненавидела его за это, но сегодня все это ее совершенно не трогало. Глаза у нее слезились, голова ныла, а во рту был вкус старого хлеба. «В конце концов, и мать имеет право
на болезнь, ничего с ними не случится, дня три поваляюсь, а там, глядишь, и получше станет».  — Аня, найдя удобную позу, закрыла глаза. В этот момент за дверью что-то ухнуло, засвистело, и тут же раздался голос Митьки:
        — Ты чего?! Дурак?! Мама болеет, ей тишина нужна!
        — Я ничего, ты сам орешь!  — Казалось, децибелы Витькиного голоса сорвут с петель дверь.
        — Она спит, папа сказал!
        — А может, и не спит!
        Спор закончился тем, что две головы просунулись в приоткрытую дверь:
        — Мам, а чего он орет, когда ты болеешь?!  — Митька локтем пнул брата под ребро. Брат в долгу не остался, со всей силы наступив обидчику на ногу. В разгар перепалки снизу, с первого этажа, послышался злой возглас Максима:
        — Сашка! Это кипяток, поставь на место!
        Близнецы, не обращая внимания на шум снизу, потоптались у кровати матери и, удостоверившись, что она действительно больна, принялись за вымогательство:
        — Мам, а папа сможет нам сегодня игру купить? Он же дома. Ты сама говорила, что как только папа освободится, так сразу же мы с ним в магазин поедем.
        — Мамуля, ты болей. Мы с папой поедем,  — Витька был всегда дипломатичней брата.
        Аня знаком показала, чтобы они вышли и закрыли за собой дверь. Близнецы попятились, толкаясь, выскочили из спальни и, ликуя, горохом скатились по лестнице:
        — Пап, мама разрешила сегодня поехать с тобой и купить новую игру!
        Аня приподнялась на подушках и стала искать на прикроватной тумбочке свой мобильный телефон, который прихватила, придя ночью в спальню мужа. Обнаружив его на полу, она набрала номер. Никто долго не отвечал, потом злой голос произнес:
        — Пока не съедите, из-за стола не выпущу!
        — Максим, поднимись ко мне,  — попросила Аня.
        Через пять минут перед ней предстал муж. Его футболка была испачкана яичным желтком.
        — Ты чего звонишь? Ты не понимаешь, что я занят… Они у тебя совершенно не воспитаны…
        — Сил нет кричать и нет сил спуститься к вам. Заметим, у тебя они тоже не блещут манерами…
        — Так, что ты хотела?  — Максим чуть сбавил тон, но вся его фигура выражала нетерпение и раздражение.
        — Я хотела сказать, что завтракать не буду.
        — Что? Совсем? Впрочем, завтрака и нет. Никто его не приготовил. А мне было некогда  — там они орут и носятся… Я же тебе говорил, что нам нужно нанять повара! Почему ты меня никогда не слушаешь?
        — Максим, у меня температура, давай отложим разговор о поваре на потом…
        — Потом никогда не бывает! Это твоя манера не слушаться…
        — Максим,  — прохрипела Аня.  — Сделай мне горячего супа! А все разговоры отложим на потом…
        — Опять  — потом!
        — Да, я боюсь, сейчас от всех этих лекарственных снадобий у меня гастрит разыграется. Там в холодильнике целая кастрюля свежего куриного бульона. Порежь картошку, морковку, капусту…
        — Я все понял: ты хочешь борща?  — нетерпеливо дернулся Максим.
        Аня не хотела борща, она хотела обычного овощного супа. Ей сейчас казалось, что это именно то лекарство, которое поможет лучше всего. Но спорить с раздраженным мужем не было сил.
        — Ну да, приблизительно так.
        — Через час я тебя накормлю.  — Максим озабоченно выпятил подбородок и вышел из спальни. Дверью он почти хлопнул. «Господи! Что за характер! И куда делась былая подобострастность и желание мне понравиться? Неужели я убила все лучшее, что было в Максиме?» Аня спрятала голову под подушку, но громкий командный голос мужа проникал в самую душу:
        — Так, дети. Я начинаю готовить маме обед. Мне не мешать, можете сесть за этот стол и рисовать пока. А потом мы куда-нибудь съездим.
        Ответом были в меру радостные возгласы близнецов и голос расчетливого Сашки:
        — А ты долго будешь суп варить?
        — Не очень. Главное, чтобы вы мне не мешали.
        Внизу наконец наступила тишина, и Аня уснула. Сон ей снился горячечный, быстрый  — то ли она от кого-то убегала, то ли она кого-то догоняла. Ей уже показалось, что вот-вот она этого кого-то схватит за рукав, как над ее ухом прогремело:
        — Мам, не волнуйся! Бульон уже закипел, и папа бросил туда морковку!
        Аня открыла глаза  — Митька стоял на коленках перед ее постелью и пытался ее гипнотизировать.
        — Хорошо, Митя. Спускайся вниз, а то от меня заразишься.
        Митька выскочил из комнаты.
        Аня перевернулась на другой бок.
        — Анюта, а лаврушку потом класть или сразу?  — тут же раздался звонок мобильного телефона. Это снизу звонил муж.
        — Все равно.
        — Ну как все равно?  — недоумевал педант Максим.  — Если положить сразу, наваристей будет, а если потом  — душистее.
        — Мне все равно. Можно и вообще без лаврушки.
        — Без лаврушки нельзя. Она во всех рецептах есть.
        — Клади потом.  — Аня перешла на сиплый шепот.
        — Точно?
        — Точно.
        В ближайшие часы близнецы и Сашка проведали маму раз пять. Каждый из них приносил последние и весьма тревожные сводки с полей военных действий.
        — Папа насыпал слишком много соли. Но это не точно.
        — Капуста плохая, долго варится.
        — Папа уже скоро закончит  — бульона в кастрюле почти не осталось!
        — Мам, папа спрашивает, где макароны лежат?
        Последнее сообщение  — о макаронах  — заставило Анино сердце биться быстрее обычного. Она в раздумьях посмотрела на свой халат, прикидывая, хватит ли у нее сил одеться и спуститься в кухню.
        В это самое время дверь распахнулась и на пороге появилась делегация  — Максим с подносом и трое мальчишек.
        — Садись удобней,  — муж торжественно подошел к постели. Аня села, поправила подушку и взглянула на поднос.
        В большую глубокую салатницу был налит бледный борщ. Запах от него шел восхитительный. Единственное, что смутило Аню, так это размер порции и макаронины, которые сваями торчали среди морковки, свеклы и капусты.
        — Наваристый, как и полагается, ложка стоит,  — скромно сообщил Максим.  — Ешь, пока горячий.
        Все мужчины расселись в спальне и не мигая уставились на Аню. Она осторожно попробовала первую ложку.
        — Вкусно,  — Аня профессионально определила наличие уксуса, большого количества соли, перца и чего-то еще. На поверхности борща плавало нечто, похожее на табачную крошку.
        — Мускатный орех,  — деловито пояснил Максим, заметив ее сомнения. Возня на кухне, этот его неожиданный подвиг, вдруг смягчила раздраженного мужа. Он был явно доволен собой.
        — Да? Интересно…  — ответила Аня, старательно выцеживая жидкость.
        — Мам, ты давай с гущей ешь, как ты нас заставляешь!  — возмутились близнецы.
        — Я бы с удовольствием, но горло у меня немного болит,  — Аня для убедительности потерла свою шею.
        Минут через двадцать все, что можно было в салатнице выпить, Аня съела. На дне остались жесткие макаронины, картошка и сгустки томатной пасты.
        — Огромное спасибо. Это то, что мне сейчас было нужно,  — она протянула салатницу мужу.  — Вы меня теперь не будите, я хочу поспать.
        — Да-да, конечно.  — Семейство гурьбой выкатилось из спальни.
        Аня улеглась, закрыла глаза. «Надо срочно заснуть, пока не началась изжога». Через пять минут она уже крепко спала. После борща сны были уже другие. Аня вдруг оказалась в школе, на уроке химии. Химичка Ольга Павловна, стуча мелом, выводила на доске какие-то формулы. Аня старательно записывала, но какое-то неприятное ощущение в шее и спине ее отвлекало. Не то чтобы шея или спина болели, но Аня чувствовала в них какую-то напряженность. Словно ее засунули на целый день в узкую и короткую коробку. Аня изредка вертела головой, за что получила замечание:
        — Спиридонова, тебя углероды интересуют или то, что на задних партах происходит?
        Со стороны задних парт послышалось гнусное хихиканье. Там обитали двое, которые портили Ане кровь,  — Аркаша Сидаш и Дима Верещагин. Оба любили ее дразнить.
        — Анька-манька!  — обычно начинал Аркаша.
        — Спиридонова-Спиртогонова!  — вступал Верещагин, что-то рисуя в тетради.
        Обычно Аня не давала им спуску и обзывалась в ответ. Но сегодня ей почему-то было все равно, кто и над чем хихикает. Да и замечание химички не больно тронуло. Аня пожалела, что не надела под платье футболку. Ей казалось, что морозный воздух, проникающий из открытой форточки, пробирается ей сразу в рукава, отчего вся кожа покрывается пупырышками.
        — Спиридонова,  — не унималась химичка,  — повтори, что мы сейчас записали. Только с примерами.
        Аня встала и почувствовала, что холодные мурашки из рукавов поползли к шее и голове.
        — Углеродные цепочки…  — начала Аня. Она что-то говорила почти машинально, химичка довольно кивала и, задавая ей все новые и новые вопросы, никак не позволяла Ане сесть. Ане показалось, что теперь все ее тело состоит из одних мурашек. Она вдруг почувствовала, как кровь прилила к щекам, а плечи сами собой передернулись.
        — Что с тобой, Спиридонова? Углероды так не нравятся, что аж в дрожь бросает?  — не унималась химичка.
        — Нравятся,  — совсем через силу произнесла Аня.
        — Ладно, садись.
        Аня села, а соседка по парте, Наташа Шарохина, наклонившись к ней, прошептала:
        — Ты что такая, прямо совсем белая?
        — Не знаю, мне что-то так жарко стало.  — Ане вдруг захотелось тетрадку использовать как веер. Только ведь Ольга Павловна не поймет. Когда наконец прозвенел звонок, Аня была вся мокрая от пота и пупырчатая от зябких мурашек. Как это могло сочетаться в ее организме, она не понимала.
        На следующем уроке, а это была русская литература, образ Базарова, такой резкий в своем нигилизме, вызвал у нее тошноту. Рот наполнился слюнями, и она почувствовала, что даже попроситься выйти ей будет сложно. Хорошо, что в этот момент в дверь заглянула завуч и о чем-то стала долго шептаться с учительницей литературы. Аня достала из кармана какую-то карамельку, засунула ее за щеку и почувствовала, что ей стало легче. «Что за ерунда? На химии жарко и холодно, сейчас тошнит. И шея болит, и ноги какие-то странные».  — Аня уже устала фиксировать все странности, которые с ней происходят. Впрочем, оставался всего лишь один урок, а потом  — домой. При мысли о доме у нее поднялось настроение, и даже отчетливые рвотные позывы ее уже не смогли так напугать.
        Из школы она выскочила первая  — боялась, что девчонки утащат ее в магазин или еще куда-нибудь. Объяснять, что с ней случилось, ей было трудно. Во-первых, она не знала, что с ней происходит, а во-вторых, ее состояние очень напугало. «Надо быстрей дойти до дома»,  — думала она и почти бежала по улице. Уже войдя во двор, она вспомнила, что мама просила купить хлеб. Она, почти ничего не соображая, повернула назад, кое-как дошла до стеклянных дверей булочной, открыла ее и грохнулась на землю. Последнее, что она помнила, это как монетки, приготовленные ею, раскатились по земле.
        На лице, которое она увидела над собой, была большая родинка и жесткие редкие усики над верхней губой.
        — Ты что, девка?  — спросило испуганно усатое лицо женским басом.
        Аня повернула голову и попыталась что-то сказать, но ее тряс озноб. Ей стало страшно, что она не сможет рассказать, где она живет, и ее куда-нибудь отвезут на «Скорой помощи».
        — Так это Анька из первого подъезда. Я ее бабушку только что видел, она домой пошла.  — этот голос был знакомый.
        — Ты сможешь встать?  — женский бас немного помягчел.
        — Смогу,  — кивнула Аня.
        — Я провожу ее,  — сказал знакомый голос.
        Ане помогли встать, отряхнули пальто, подняли сумку с книгами и в сопровождении молодого человека по имени Гена отправили домой. Гена, студент, живший в соседнем подъезде, сначала держал ее под руку, но, войдя во двор, она отдернула руку.
        — Я дальше сама.  — ей было ужасно неудобно, что такой симпатичный молодой человек видел ее упавшей. «Платье, наверное, задралось, и вообще…» К тому же озноб и жар не прошел, и Аня боялась опять грохнуться в обморок.
        — Ладно, я тебя до лифта провожу,  — Гена был парнем сообразительным.
        Когда бабушка открыла ей дверь, Аня сказала:
        — Мне что-то так плохо.
        Бабушка, бывший медицинский работник, приложила руку ко лбу и ахнула:
        — Да у тебя температура!
        Как с нее снимали пальто, как бабушка быстро постелила свежую постель, как она натягивала согретую на батарее пижаму, Аня помнила плохо. Она только помнила, что бабушка накрыла ее одеялом в хрустящем пододеяльнике с запахом сирени.
        — Пока не засыпай, я тебе чаю горячего с лимоном дам.
        — Не хочу, потом.  — Аня провалилась в тяжелое забытье.
        Позже она услышала, как хлопнула дверь, как мамин звонкий голос что-то спрашивал у бабушки, а бабушка повторяла:
        — Иди в ванную, шпарь руки.
        На бабушкином медицинском языке это означало: в первую очередь вымой руки в очень горячей воде.
        Мама долго возилась в ванной, потом, еще не переодевшись, в красивом костюме зашла в комнату к Ане.
        — Ну, что с тобой? Грипп, не иначе.  — прохладная мамина рука с длинными пальцами легла на ее лоб.  — ну, ничего страшного. Полечимся немного, и все будет в порядке.
        Аня повернулась на спину.
        — Посиди со мной.
        — А я никуда и не ухожу.  — мама действительно сидела на краю постели.
        Аня, которую до сих пор пугали мурашки, озноб и боль в шее и коленках, вдруг почувствовала, что страх перед чем-то непонятным отступил. Здесь, в этой комнате с родными и знакомыми вещами, она была в безопасности, что бы с ней ни приключилось. Мама тем временем включила настольную лампу и накинула на нее свою шелковую косынку. Свет в комнате стал мягкий, уютный. Глаза Ани перестали болеть. К кровати мама придвинула старое большое кресло, которое превратилось в стол  — на кресло мама положила носовые платки, синее блюдечко с таблетками и витаминами и несколько толстых ярких журналов и пару книжек.
        — Сейчас читать не надо  — у тебя температура. Потом, когда полегчает.
        Из соседней комнаты она принесла коробочку мармеладных долек. Аня больше всего на свете любила эти конфеты.
        — Если захочешь кисленького.  — мама поправила подушки.  — может, тебе приготовить что-нибудь?
        — Не-ет,  — ответила Аня, сожалея, что конфеты предлагают тогда, когда их совсем не хочется. Потом она в блаженстве вытянула ноги, которые стали понемногу согреваться. «Странно, я еще и таблеток не пила, а кажется, что уже лучше стало»,  — подумала она.
        — Бабушка тебе чай сделала, и надо лекарство выпить. Я сейчас тебе все принесу.
        Мама вышла из комнаты. Аня нашла щекой прохладный кусочек подушки и стала считать подвески на хрустальной люстре. К этому нелепому занятию она прибегала всегда, когда ей не спалось, когда на душе было муторно или когда ее вечная школьная любовь Солодкин просил списать домашнее задание у Светки Львовой. Солодкин, разгильдяй высшей пробы, никогда не делал уроки, и Аня, влюбленная в него с третьего класса, с готовностью отдавала ему свою тетрадь. Однако иногда он вдруг начинал подлизываться к Львовой, этой отличнице с идеально правильным пробором каштановых волос. Львова кокетничала, тянула время, пользуясь своим превосходством, но потом все-таки сдавалась. Аня в это время делала вид, что ей все равно, хотя на душе кошки скребли. Настроение у нее в эти дни было плохое, вечером не засыпалось, и на глаза всегда попадались эти самые хрустальные подвески. Аня смотрела, как они сверкали под ярким светом лампочки («Пожалуйста, мне нужна самая мощная, терпеть не могу тусклого света!»  — это требование мамы папа знал, как «Отче наш»), мечтала, как она однажды придет в школу в новом платье, которое папа
привез из Франции и которое мама, критически изучив, повесила в дальний угол шкафа-купе. «Как раз для торжественного случая, не на каждый день!»  — категорически сказала она. Аня представляла, как в этом почти полупрозрачном шифоновом платье она появляется в школе, и Солодкин вместе с противной Львовой остаются где-то за бортом жизни, поскольку за Аней начинает ухаживать преподаватель физики  — высокий стройный брюнет, окончивший какую-то физическую школу в Германии и являющийся предметом школьных сплетен. Правда, на следующий день все эти мечты разбивались  — мама категорически запрещала надевать французское платье, Солодкин по-прежнему нравился, а молодой и перспективный учитель физики уезжал из школы на машине учительницы физкультуры.
        Сейчас, лежа в полумраке, Аня чувствовала, как Солодкин с Львовой и физиком становятся какими-то далекими и совсем неважными фигурами. «Проболею, наверное, с неделю, а то и больше. Вот радости у него-то будет  — хоть всю тетрадь пусть у Светки перепишет!»  — подумала Аня и совсем не расстроилась. Ей было почти все равно. Сейчас ей больше всего хотелось, чтобы мама завтра не шла на работу, а осталась дома. Чтобы утром она сварила кофе и они с бабушкой не торопясь, спокойно, завтракали, обсуждая дела, знакомых и программу передач по телевизору. Она, Аня, в это время в постели бы пила какао, которое ей принесла бы мама, и ковыряла сырники, которые перед этим поджарила бабушка. После завтрака все бы мерили ее температуру  — то есть градусник под рукой держала бы Аня, а мама и бабушка сидели тут же в ее комнате и наперебой вспоминали смешные и нелепые истории из жизни их огромного семейства. Папа, уехавший рано на работу, звонил бы домой каждые два часа, а бабушка и мама подробно докладывали ему о состоянии здоровья дочери. Братьям, Вадиму и Юре, пришедшим из школы, запретили бы бегать по дому, громко
разговаривать и даже заходить к ней в комнату.
        — Ей нужен покой! Больше спать надо! А вы сейчас шуметь будете. Да и сами заразиться можете.  — бабушка это должна говорить громким шепотом, так, чтобы это слышал весь дом. Братья, понятно, ее бы не послушались. Вадим зашел бы в комнату спокойно, не таясь, присел бы на кровать и спросил басом:
        — Заболела?
        Можно подумать, сам не видит! Вадим сидел бы молча, ничего не говоря, но Ане это не мешало. Брат обладал странным свойством сливаться с окружающей средой, становиться ее неотъемлемой, органичной частью. Аня бы тоже молчала, не испытывая никакого неудобства, а потом бы спросила:
        — Что в школе?
        Вадим ответил бы не сразу, а минуты через две, когда любой другой нормальный собеседник уже потерял бы терпение и махнул рукой на возможность узнать новости.
        — В понедельник у вас будет контрольная. Хитров порвал куртку Самойловой. Химичка просила передать, чтобы ты прочитала два следующих параграфа.
        Так, в трех предложениях, Вадим сообщил Ане все самое главное этого дня.
        Вадима сменил бы Юра. Он бы говорил не переставая, пытаясь ее рассмешить и создавая вокруг себя суету, от которой Аня бы быстро устала.
        — Юр, иди попроси маму налить мне чая,  — не выдержала бы Аня.
        Юра, довольный тем, что обязательный визит к больной сестре закончен, быстро и охотно выскочил бы из комнаты.
        Потом пришла бы участковая врач, заполошная Елена Федоровна Гордеева, которая быстро, почти галопом, прогарцевала в ванную, потом в комнату, послушала Аню холодным стетоскопом и, повернувшись к стоящей поодаль маме, сказала:
        — Что поделать  — эпидемия! А ваша Анечка совсем взрослой стала! Я еще помню…
        Все воспоминания участковой Гордеевой были правдой  — она Аню знала совсем маленькой девочкой, пропускающей по болезни детский сад каждую неделю.
        Потом Гордеева с бабушкой пили чай на кухне, а мама, облегченно улыбаясь, поправляла постель и говорила:
        — Так, пойду-ка я что-нибудь испеку, тортик какой-нибудь легкий. Хочешь «наполеон»?
        Ане обычно тортика не хотелось, но она кивала, и вскоре по всему дому разносился запах ванили, шоколада и сдобы… «На пробу» мама бы приносила большую ложку начинки, и Аня осторожно слизывала языком лакомство.
        Периодически бабушка заставляла бы ее, закутавшись в одеяло, перебираться в другую комнату, а сама в это время перестилала постель, открывала форточку, приносила чистую чашку. После Аня ложилась на прохладные простыни, а бабушка спохватывалась и подкладывала ей под ноги грелку, завернутую в беличий конверт. Аня помнила эту свою шубку, которую она носила еще в первом классе. Когда шубка пошла по швам, бабушка сделала из нее наволочку-конверт, куда и вкладывала грелку. Мех белки был шелковистый и приятный, тепло так держалось очень долго.
        Потом хрустальные подвески, на которые она смотрела, но уже не замечала, вдруг превратились в одну сплошную сверкающую окружность, а подушка под щекой стала опять теплой, но это тепло было уже уютное, сонное. Аня закрыла глаза и подумала, что болеть дома  — этот почти счастье. Через некоторое время, уже почти во сне, она почувствовала запах ванильного заварного крема. «Мама готовит»,  — подумала она и заснула крепким сном. Ей снилось, что крем взбивает миксер, который сначала крутится очень быстро, потом медленнее и медленнее. И это его движение уже не раздражает, а почти убаюкивает. Жаль только, что папа, который держит миску с готовым кремом, вдруг ее выпускает из рук, и она падает, издавая оглушительный хрустальный звон, за миской вдруг почему-то начинают падать хрустальные подвески из люстры. Их звон, неожиданно громкий, будит Аню…
        …  — Господи, Сашка, ты можешь хоть один раз что-то сделать так, чтобы ничего не упало и не разбилось!
        Аня открыла глаза и увидела мужа, вернее, нижнюю часть его спины.
        — Ты что там, под кроватью, делаешь?  — спросила Аня, еще не вполне проснувшаяся.
        — Осколки собираю.  — голос мужа прозвучал приглушенно. Близнецы стояли рядом с кроватью и, мешая отцу ползать по полу, хвастались:
        — Пока ты спала, мы съездили и купили всего-всего! Нам папа сам разрешил выбрать!
        В нос Ане совали каких-то страшных уродцев-роботов, которые шевелили руками и ногами.
        Сашка, насупленный, стоял отдельно и еле сдерживал слезы.
        — А с тобой что?
        — Ничего,  — отвернулся сын.
        — С ним все, как всегда.  — это вынырнул из-под кровати Максим.  — Он разбил большой бокал с апельсиновым соком, а заодно и выкупал в этом соке свой телефон.
        Маленький дешевый телефон они подарили Сашке на день его рождения. Этот подарок, помимо всего прочего, был продиктован и соображениями безопасности.
        — Ну, ничего страшного,  — обнадежила Сашку Аня.  — Стаканов у нас тьма, сок, думаю, тоже еще есть, а телефон высушим. Может, повезет, и этот утопленник будет работать.
        — Ну да,  — недоверчиво всхлипнул сын.
        — Ну да, а если не высохнет, купим другой, третий! Ты их настолько разбаловала, что никакой управы теперь на них нет! Они даже не понимают, что можно, а чего…  — начал было Максим.
        — Ты разбудил меня для того, чтобы сообщить это?  — спросила Аня.
        — Да!  — Максим по инерции продолжил выговор жене, но потом неохотно добавил:  — Нет! Ужин готов, я тебе его сейчас принесу.
        Аня хотела было отказаться, но, заметив на лицах близнецов какое-то странное выражение, промолчала.
        Через десять минут перед Аней стояла глубокая тарелка с густой манной кашей. Каша была скорее соленая, чем сладкая, а ложку Максим дал большую. Аня подавила вздох вместе с невольным судорожным глотательным движением.
        — Ты, мама, ешь! Сама говорила, что от каши все сразу здоровеют,  — мстительно, в один голос, сказали дети.
        «Да, болеть  — это почти счастье!  — подумала Аня, но, съев ложку каши, тут же про себя добавила:  — Хотя повар нужен. Максим прав».
        Потом, когда Аня выздоровела, она простила Максиму его невольное раздражение, крики на детей, хлопанье дверью. Она даже умилялась тому рвению, с которым он возился в тот день на кухне.
        Впрочем, таких ситуаций больше не возникало. К счастью, Аня была здорова, а Максим, поглощенный работой, в домашние дела почти не вмешивался. И эта немного смешная, немного грустная история стала забываться. Ане уже казалось невероятным, что ее муж варил борщ, манную кашу, возился с мальчишками и изо всех сил старался навести в доме порядок. Да, она сама была виновата, что с самого начала семейной жизни не привлекала его к хозяйству, а с появлением Сашки и близнецов  — к ежедневному, ежечасному, ежеминутному круговороту обслуживания детей. Муж привык ко всему готовенькому. А у Ани не было потребности в душевном единении с Максимом, а ведь только так, по ее мнению, должны воспитывать детей родители. Поэтому она и воспитывала, и обихоживала мальчиков только сама.
        Так или иначе, но этот трагикомический эпизод с борщом и кашей не повторился, и все пятеро его участников больше никогда не выглядели, да и не чувствовали себя одной семьей, пусть шумно-бестолковой, неорганизованной, но семьей. Уже давно они поделились на «Он» и «Мы». «Он»  — это папа, Максим, и «Они»  — это Аня и мальчики. «Он» всегда спешил, был недоволен и часто закрывался в своем кабинете. «Они» еще долго по привычке ждали, что «Он» с ними поиграет, погуляет, поговорит, свозит в кино или просто покатает на своей большой машине. Но этого не случалось. Вместо этого в доме появились новые люди, которые не только помогали по хозяйству, но и занялись воспитанием детей. Как Аня ни возражала, число прислуги в доме стало вдруг стремительно увеличиваться, и тем самым свидетелей их жизни появлялось все больше и больше.
        — Мы больше никогда не бываем наедине. Спальня не считается. Ты приходишь теперь слишком поздно, а я пью слишком много успокоительного,  — сказала как-то Аня.
        Максим ничего не ответил. Он всецело был поглощен какими-то расчетами.
        «Ты увидишь, я был прав!»  — вот какое было у Аниного мужа любимое выражение. Максим, разумеется, и был прав. Во всяком случае, ему так казалось. Аня же должна была поверить ему на слово  — касалось ли это манеры общения с многочисленной охраной дома, температуры воздуха в комнатах или ее, Аниного, самочувствия.
        Вопрос ее здоровья с некоторых пор стал предметом частого обсуждения.
        — Тебе надо пройти диспансеризацию. Нечего кривиться  — весь мир следит за своим давлением, кровью и холестерином,  — в категоричной форме заявил как-то Максим.
        — Ну, это больше к тебе относится, это ты у нас свининку любишь,  — парировала Аня.
        — Ань, я не настаиваю, делай как знаешь, просто знай, что в любой момент ты можешь с водителем поехать в поликлинику.
        Аня кивала, а потом совершенно случайно посреди дня дежурный водитель, который всегда оставался в доме, останавливал ее во дворе:
        — Анна Алексеевна, когда выезжаем?
        — Куда?
        — Как  — куда? В поликлинику…
        — Спасибо, но я никуда не собираюсь…
        — Извините, значит, я неправильно понял.
        — Вероятно!
        Аня негодовала  — Максим по-прежнему пытался выстроить ее жизнь до мельчайших подробностей. И в этих попытках проглядывало уже не занудство педанта, не желание мужа подчинить себе жену, а нечто более серьезное, с чем Аня справиться не могла. В характере Максима все больше проявлялись черты деспота.
        В те далекие времена, когда Аня и Максим только начинали встречаться, когда воспоминания о встрече в музее были свежи, Максим казался человеком строгим. Эта строгость, касающаяся прежде всего собственных поступков, трансформировалась в эмоциональную сухость и чрезмерную требовательность к другим. Аня, испытавшая на себе его влюбленность, не могла не отметить, что именно чувства делали Максима обаятельным. Под напором его «инициатив», а выражение чувств, в его понимании, могло иметь прежде всего такую форму, устоять было непросто. Сложно было быть не втянутой в орбиту бешеной деятельности, затеянной ради тебя… Даже после исчезновения Олега, будучи абсолютно равнодушной к внешнему миру, Аня так или иначе потихоньку встраивалась в предлагаемую Максимом схему отношений. «Если бы тебя это не устраивало, ты бы не поддалась!»  — так сказала она сама себе по этому поводу. Однако, как только жизнь принимала формы более-менее устойчивые, Максим становился тем самым Максимом, который так раздражал Аню. Впрочем, к прежней сухости, педантичности и невниманию сейчас прибавились нетерпение, раздражительность
и полное пренебрежение чужими эмоциями.
        «У вас дети, на его плечах большая семья, которая живет достаточно вольготно,  — не уставала напоминать Варвара Сергеевна.  — Имеет тебе смысл быть снисходительнее». Аня и старалась быть снисходительнее, но это ее великодушие Максим не ценил, как порой не ценят завоеванное. Аня же вспоминала, как Максим ее «завоевывал», каким подарком для него когда-то было ее внимание. И эта разница в отношении ее огорчала. Поддавшись на его уговоры («Я люблю тебя, и мне достаточно, чтобы ты просто была рядом!», «Я ничего не требую, давай поживем вместе  — я сумею подстроиться под тебя!»), поддавшись материнским увещеваниям («Он тебе столько уже простил, он был рядом, когда тебе было тяжело  — это ли не настоящая любовь?!»), Аня сначала чувствовала себя королевой, милостиво позволяющей себя любить, теперь же оказалось, что королеве можно делать замечания, поучать и наказывать недовольным молчанием.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        — Вы же понимаете, что это лечится небольшим количеством успокоительного и временем. Мы не сможем сделать то, что подвластно дням и неделям. Мы можем смягчить, мы можем отвлечь и «задавить» душевную боль, но вылечить мы не можем. И потом, что именно вас так тревожит? На что вы обратили внимание?  — врач нетерпеливо посмотрел на пожилую женщину, сидящую напротив. Он знал ее с давних пор. Еще с тех, когда она со стильной прической, горделивой осанкой, с немного высокомерными манерами приводила на диспансеризацию своих детей. Сейчас, сохранив привлекательность лица, женщина потеряла спокойствие и решительность. Растерянность стала привычной миной на ее лице.
        — Я понимаю,  — отвечала женщина врачу, но не двинулась с места. Ей казалось, что, пока она сидит здесь, в этом знакомом кабинете, с этим давно знакомым человеком, все беды, все страхи, все напасти отступят.
        — И потом, может, вам это все кажется?
        — Не знаю,  — тем же тоном отвечала женщина. Она и впрямь не знала, что происходит с ее дочерью.  — мы живем отдельно. Но ее муж жалуется на странности в поведении.
        — У моей жены «странностей» тоже хватает,  — привычно пошутил врач.
        — Зять давно уже повторяет об этом. Но боится заговорить с ней о визите к врачу. Боится ее обидеть, задеть, сделать ей хуже. Но ведь дети…
        — Да, постродовая депрессия  — это коварная штука. Но она проходит бесследно, если соблюдать некоторые правила и подкреплять их небольшими медикаментозными усилиями.
        — Но ее младшим детям уже по четыре года.
        — И что? Вы хотите сказать, что за это время она могла оправиться от родов? Вы заблуждаетесь: если ничего не делать, обострение может наступить и через пять лет.
        Врач помолчал. Он не мог сказать, что спешит к пациенту, что из этих разговоров, которые ведутся уже длительное время, он никогда не поймет, в чем же ненормальность поведения молодой женщины, дочери его старой знакомой. Он никак не может собраться с духом и не может приказать привезти наконец дочь на прием. Он чувствует, что за всеми разговорами скрыта какая-то семейная тайна, о которой Варвара Сергеевна не может или не хочет говорить. «Господи, беда с этим ложным чувством собственного достоинства! Давно бы уже вылечили, а вместо этого…»  — вздохнул врач.
        Варвара Сергеевна вздох поняла правильно и поднялась. Оставив маленький конвертик с деньгами на краю стола, она вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.
        Только оказавшись на шумной улице, она очнулась от оцепенения, которое сковывало ее. Все происходящее в семье дочери Варвара Сергеевна переживала крайне тяжело. Ей казалось, что Аня расплачивается за все грехи, совершенные предками Спиридоновых. «Надо ее показать врачу. Но как? Как Ане сказать, что ее действия и слова странные?! Можно ли внушить человеку, что он ненормальный? И ненормальный ли он?» Варвара Сергеевна не спеша шла по улице, вспоминая, как недавно, в разгар рабочего дня, когда она безмятежно варила варенье из айвы, к ней неожиданно примчался муж дочери.
        — Я могу с вами поговорить?  — выпалил он, даже не поздоровавшись.
        — Да,  — оторопела Варвара Сергеевна. Муж Анны был всегда настолько занят, что порой на днях рождения детей появлялся минут на десять  — преподнести шикарный подарок, поцеловать красивых ребят, жену, крикнуть что-то ободряющее гостям и исчезнуть в сопровождении охраны и водителя.
        — Конечно, давай я тебе чаю налью…
        — Давайте,  — согласился Максим.
        Так, за чашкой чая и горячим, недоваренным вареньем из айвы, она узнала, что происходит в семье дочери.
        — Вы же знаете, что я часто езжу за границу. У меня дела и в Европе, и в Америке, а вот совсем недавно пришлось быть в Бразилии.
        — Да, Анечка мне говорила…
        — А она вам говорила, что туда мы могли поехать все вместе, с мальчишками?
        — Нет,  — растерянно ответила Варвара Сергеевна. Она ничего об этом не знала и даже была недовольна тем, что зять не смог взять в двухмесячную поездку жену и сыновей.
        — Мог. Начальство дало «добро», поскольку я мог задержаться там и на полгода. Но Аня и дети не поехали.
        — А почему?  — осторожно спросила Варвара Сергеевна.
        — Потому что Аня не смогла сфотографировать их на документы. Надо было заполнить специальные формы, на них в обязательном порядке должны быть фотографии каждого ребенка.
        — Как не смогла сфотографировать?!
        — Вот и я этого не понимал… Пока мне не позвонили из органов опеки.
        — Каких органов?  — Варвара Сергеевна почувствовала, как у нее сжимается сердце.
        — Органов опеки. Когда они появились у меня на пороге, я тоже не поверил ни своим глазам, ни своим ушам.
        — Погодите, дайте я валидол возьму.  — Варвара Сергеевна принялась открывать ящики кухонного стола.
        — Вот, возьмите,  — зять достал из портфеля упаковку и выдавил одну таблетку.  — Я давно без них из дома не выхожу,  — пояснил он удивленной теще.
        — Расскажите все по порядку, иначе у меня сейчас инфаркт будет.
        — Хорошо,  — произнес тот, сунув себе в рот таблетку валидола.  — Я попросил водителя отвезти Аню и мальчишек в торговый центр, где есть фотомастерская. Сашку сфотографировали сразу. Он  — парень взрослый и сразу выполнил все, что велела девушка-фотограф. А с близнецами были проблемы… Сначала Митька испугался фотовспышки и все время закрывал лицо ручкой. Только наведут на него фотоаппарат, он утыкается в ладошки. И так и сяк уговаривали, показывали игрушки, угощали конфетами  — не помогало. Сбежались сотрудники соседних отделов  — тетки, которые тоже поучаствовали в уговорах. Витька на это дело посмотрел и тоже заголосил, хотя до него еще и очередь не дошла! Это мне потом водитель рассказал. Он же там был. Не помогало ничего, и в этот момент Аня сорвалась  — она бросилась к Митьке, дернула его за руку и закричала, что привяжет веревкой к стулу, что терпения больше нет, что из-за пустяка Митька портит ей нервы. На крик Ани отреагировал Сашка. Он бросился защищать брата: «Мама, не кричи на него!»
        Вы представляете, какая это была сцена  — трое маленьких детей рыдают?!
        Аню это еще больше разозлило  — она сдернула Митьку со стула со словами: «Все, я буду звонить папе!» Услышав это, Митька заплакал и ползком забрался под какой-то стол, который стоял в фотомастерской. Аня его пробовала вытащить, он не давался, визжал и кричал.
        — Постойте!  — задыхаясь, прервала рассказ Варвара Сергеевна.  — а почему Митька так отреагировал на угрозу позвонить вам? Он что, так боится вас?
        — Нет, я всегда спокойно уговариваю мальчишек послушаться маму. И свидетельством моих слов может служить рассказ одной из продавщиц, которая упомянула, что Аня металась между сыновьями и кричала: «Я, значит, монстр, я  — ведьма, а папа у нас добренький и хорошенький!»
        Как рассказал потом водитель, сбежались не только сотрудники магазина, но и покупатели. Одна из них стала говорить, что с детьми так обращаться нельзя, что нельзя кричать, нельзя швырять в детей одежду. Нельзя их обзывать…
        — А что, и это было?
        — К сожалению. Аня вела себя безобразно: у мальчиков на руках остались следы  — она с такой силой держала их, пытаясь успокоить. Фотографии сделаны не были. Я уехал в Бразилию один.
        — Почему вы не позвонили мне сразу?!  — всплеснула руками Варвара Сергеевна.  — Почему вы мне ничего не сказали?
        — Я думал, что это срыв, усталость, нездоровье, нервы, наконец. Я не придал значение всему этому. Но потом, спустя несколько месяцев, у меня состоялась встреча с сотрудниками, которые занимаются проблемными семьями. Кто-то из свидетелей той истории написал заявление. На квитанции, которую успели выписать в мастерской, была наша фамилия. Меня расспрашивали эти люди из органов опеки о поведении Ани в доме, в семье. Я удивился, дал понять, что они не по адресу, а потом… потом я стал внимательнее и обнаружил, что в доме совершенно невозможная для детей обстановка. Варвара Сергеевна, нам надо что-то делать… Этим дамам из опеки я дал от ворот поворот. Они к нам, надеюсь, больше не сунутся. Но поведение Ани вызывает у меня большую тревогу. Я взял на работу еще одну няню, чтобы за каждым мальчиком был присмотр. Ане это не понравилось  — она плакала несколько дней, обвиняя меня бог знает в чем. Но я не отступил.
        — Почему, почему так долго вы молчали?! Почему я, бабушка, узнаю об этом так поздно? Когда уже столько ошибок совершено?!
        — Я виноват… Но… вы же понимаете, я не мог обидеть Аню подобными подозрениями.
        — Какими подозрениями?
        — Подозрениями, что ее поведение внушает тревогу, в том, что она… ненормальна.
        — Что вы говорите такое?! Она просто усталая женщина, у нее были тяжелейшие роды, она полгода лежала в больнице, потом вторые роды  — сразу двое детей! Это же понимать надо! При чем тут ненормальность?!
        — Я вас понимаю. Я тоже так думаю… Давайте решим, как ей помочь…
        — Вы бы еще через десять лет опомнились!  — свирепо рявкнула обычно сдержанная при зяте Варвара Сергеевна.  — У нее типичный невроз! Ей нужна поддержка…
        — Именно поэтому я старался не привлекать внимание, старался, чтобы все это осталось в семье, чтобы она даже не заподозрила, что в чем-то… отличается…
        — А кроме этого случая, было ли что-нибудь подозрительное?
        — Так, по мелочам…
        — Например?
        — Вы только не волнуйтесь, вы сами просили меня рассказать…
        — Да, да…
        — Она, например, может Митьке или Витьке вымазать лицо кашей, если те плохо едят.
        — О господи…
        — Запирает окна, ставни, двери… Я ее спросил, зачем она это делает. Аня сказала, чтобы мальчишки не сбежали ей назло…

        …Этот разговор с зятем Варвара Сергеевна запомнила слово в слово. Потом последовала бессонная ночь и визит в дом Ани.
        — Мама, ты приехала?! Вот здорово!  — дочь встретила Варвару Сергеевну во дворе. Выглядела Аня неплохо, только похудела сильно.
        — Да вот думаю, дай навещу!  — мать увидела дочь и чуть не расплакалась. Все услышанное теперь казалось бредом. Аня явно была совершенно здорова.
        — И правильно! Пойдем поздороваешься с мальчишками, а потом поедем куда-нибудь, пообедаем…
        — А вы одни?  — Варвара Сергеевна осмотрелась.
        — Мам, мы теперь одни не бываем,  — сморщила носик Аня.  — Рядом обязательно кто-то есть. Даже если ты его и не видишь. У нас тут как в шпионском сериале  — следят все друг за другом.
        — Господи, что ты говоришь!  — Варвара Сергеевна бодро рассмеялась.  — Кому надо следить, например, за тобой?!
        — Кому угодно. А если точнее, многим,  — совершенно серьезно сказала дочь.
        — Да ты что?!  — притворно-испуганно воскликнула мать.  — А зачем?
        — Вот и я думаю, зачем…
        — Анюта, напои сначала чаем, а потом уж и обедать. Что-то я пить очень хочу.  — Варвара Сергеевна никакого чая не хотела, но ей нужно было оглядеться в доме.  — Завари свой фирменный, с земляничным листом.
        — Хорошо, пойдем.  — Аня улыбнулась, и они прошли к большому дому.
        Варвара Сергеевна помолчала  — ей хотелось задать вопрос про детей, но она не решалась это сделать. «Сейчас войду в дом и тогда заговорю о мальчиках. Боюсь, моих артистических способностей не хватит, чтобы сделать вид, что я ничего не знаю. И вообще, чтобы скрыть обеспокоенность. Вон, Аня очень удивилась, когда увидела меня». Варвара Сергеевна огляделась. Огромная территория с соснами и березами была обнесена высоким неприятно темным забором с острыми наконечниками чугунных угловатых стоек. «Что это у вас за крепостная стена? Неприятеля на кол сажать приготовились?»  — неудачно пошутил приехавший как-то в гости брат Юра. «Так получилось, недоглядели, вот строители фантазию и проявили неуемную»,  — отшутилась тогда Аня. Но потом призналась, что за таким забором жить неуютно.
        — Бабушка приехала!  — со второго этажа, не обращая внимания на няню, сбежал Сашка.
        — Здравствуй,  — оживилась Варвара Сергеевна.  — Ты такой большой стал! А где братики?!
        — Они сырники доедают. А я уже все съел,  — Сашка пренебрежительно дернул плечом.
        — Зайчик ты мой,  — Аня обняла сына за плечи,  — пойдем за ними и скажем, что к нам приехала бабушка. Они обрадуются и сразу все быстро съедят. Мам, мы сейчас!
        Аня с сыном поднялись на второй этаж.
        «Нет, этого не может быть! Она совершенно нормально ведет себя с детьми». Варвара Сергеевна, пользуясь тем, что осталась одна, принялась внимательно все осматривать.
        Первый этаж, с просторными холлами и большой гостиной, был светлым и радостным. Удобная легкая мебель, ткани теплых тонов, картины на стенах. Варвара Сергеевна с удивлением и умилением обнаружила еще пока неумелые рисунки внуков, которые были взяты под стекло и вставлены в дорогие рамы. «Интересно, кому в голову пришла эта идея? Наверное, все-таки Ане,  — с теплотой подумала Варвара Сергеевна.  — Как же она все-таки любит своих мальчиков!» Эти рисунки выглядели рядом с полотнами настоящих художников очень трогательно. Варвара Сергеевна машинально провела рукой по тяжелой портьере, аккуратно собранной толстым красивым шнуром, и вдруг совершенно неожиданно для себя подергала закрытое окно. «Что это я вдруг?!  — огляделась она с испугом.  — Вдруг кто увидит? Подумает бог знает что! А окно закрыто «намертво». Так просто не откроешь. Интересно, зачем? От воров? Так охраны вон сколько!»
        Варвара Сергеевна уже было собралась подняться на второй этаж, как на верхней площадке лестницы показались близнецы.
        — Отстань! Это к нам бабушка приехала, а не к тебе!  — громко прокричали они, обращаясь к няне-эстонке.
        Миловидная девушка с невозмутимым лицом чуть поодаль следовала за детьми. Заметив Варвару Сергеевну, она поздоровалась. «Какая интересная няня! Вот что думать, мой зять ее специально нанял?! Господи, я совсем с ума сошла. Не хватало подозревать всех и вся!»  — подумала она, а вслух произнесла:
        — Ребята, вы не очень вежливы. Это плохо!
        — Она все время за нами ходит!  — загалдели Митька с Витькой.
        — У нее работа такая, вы должны это понимать и слушаться свою няню.  — Варвара Сергеевна примирительно улыбалась няне.  — Вы вот какие стали большие!
        — Да, если большие, зачем эта нянька?!  — мальчишки исподтишка показали на девушку, которая с непроницаемым лицом стояла рядом.
        — Так положено! А откуда у вас такие пистолеты?  — Варвара Сергеевна указала на рукоятки, торчащие из-за поясов.
        — Папа подарил.
        — Ах, какой он молодец,  — кивнула Варвара Сергеевна и, обращаясь к няне, сказала:  — Мы с вами незнакомы, я…
        — Знаю, вы  — бабушка мальчиков, а меня зовут Элле.
        — Очень приятно, Элле. Вы можете отдохнуть, я побуду с мальчиками.
        — Спасибо, но я должна быть все время рядом.
        — Ничего, ничего, мы сейчас все уедем в город.
        — Мне было дано указание не оставлять их ни на минуту.
        — Даже с мамой или с бабушкой?  — Варвара Сергеевна нахмурилась.
        — В любой ситуации. Вторая няня может оставаться дома, но я всегда должна быть рядом.
        — Хотим с бабушкой!  — дети сразу уловили смысл беседы и решили покапризничать.
        — Мы сейчас все уладим.  — Няня Элле добавила в голос строгости.
        — Бабушка, мы все уладим,  — передразнили близнецы няню.
        — Хорошо, мальчики. Думаю, пока вы будете играть у себя, мы с мамой по делам съездим. А потом будем есть вкусные вещи и рисовать. Я вам краски куплю. Договорились?!
        — Ага.  — К счастью, дети не отличалась упрямством или дурным характером. Уговорить их можно было легко.
        — Поторопите, пожалуйста, Аню. Я не буду подниматься, подожду ее здесь.
        Элле кивнула и исчезла в больших дверях. Мальчишки последовали за ней, отдав напоследок бабушке честь. Это выглядело карикатурно, и Варвара Сергеевна улыбнулась. «Что за правила такие  — чтобы ни на минуту детей нельзя было оставить с матерью или бабушкой?! Надо будет на эту тему…» Она не успела додумать, как появилась Аня.
        — Мам, чай готов, накрыли в нижней гостиной. Дети с нянями  — пусть позанимаются.  — Аня скривилась:  — Не знаю, много ли проку от такого строгого распорядка дня. Мне кажется, им надо давать больше свободы.
        — Свобода  — это хорошо, но дети очень быстро к ней привыкают, и уже потом сладить с ними невозможно,  — менторским тоном заявила Варвара Сергеевна, но быстро свой тон заметила и добавила уже мягче:  — Ты сама замечала, близнецы склонны к непослушанию? К такому, громкому, конфликтному, с капризами и воплями?
        Женщины уже сидели за большим круглым столом. Скатерть, красивый фарфор, столовое серебро  — все свидетельствовало о деньгах и вкусе. «Редкое сочетание»,  — заметила про себя Варвара Сергеевна. Сама гостиная была такой же светлой и радостной, как и остальные комнаты первого этажа. Пушистый ковер под ногами, уютные кресла, мягкий свет из окон с частым переплетом  — было уютно и спокойно.
        — По-разному бывает. Бывает так разорутся, что хоть уши затыкай.
        Мать неприятно резануло слово «разорутся». Раньше Аня была очень внимательной к словам.
        — Ну уж, разорутся?! Скорее всего, раскапризничаются?
        — Нет, мам. У них троих сразу появилась манера орать. Именно  — орать. Чуть против шерсти, так сразу в крик. Причем это, как правило, случается, если они вместе. Как будто один заводит другого.
        — Обычная история. Эффект «детского сада»: если слушаются  — так все вместе, если хулиганят  — тоже все разом. Это ни о чем не говорит.
        — Не знаю, мне кажется, что они специально так ведут себя, чтобы позлить меня.
        «Вот оно…» Варвара Сергеевна, чтобы не спугнуть разговор, специально отвлеклась на печенье. Нарочито долго исследуя огромную вазу с разнообразной выпечкой, она молчала.
        — Как печет эта ваша Ира!  — нарочито бодро воскликнула она.  — Просто от бога кондитер! Так что, говоришь, специально злят тебя?
        — Мам, побоюсь показаться смешной и глупой, но у меня такое впечатление, что они это делают по наущению…
        — То есть?
        — Ну, я для них не авторитет. Со мной можно вести так, как захочется. Не слушаться, дразнить…
        — Аня, ты себя слышишь? Ну кто будет специально настраивать детей против тебя, да еще в таком возрасте?!
        — Мам, я не хотела тебе говорить, предвидя твою реакцию, но это так. Они видят во мне если не врага, то человека, с которым можно не считаться.
        — Ань, они еще дети, маленькие дети. Может, это ты воспринимаешь их шалости как вызов себе? Может, ты просто ждешь от них взрослой реакции? Взрослого повиновения?
        Аня молча вертела в руках ложечку. Варвара Сергеевна все также делала вид, что разговор идет о ничего не значащих пустяках.
        — Давай-ка проветримся. Ты, по-моему, дома засиделась. Такое бывает. И чудятся тебе всякие глупости, и везде тебе видятся заговоры.
        — И ты?!  — Аня неожиданно швырнула ложечку на стол.  — И ты говоришь о том же! Все, все сговорились! Думаю, что сегодня ты не просто так приехала, а по просьбе… Успели уже пошептаться за моей спиной?!
        Варвара Сергеевна от неожиданности поперхнулась. Тон дочери был грубым, а голос злым. В ее словах слышались подозрение и обида. Первым побуждением матери было уехать. В конце концов, никогда никто из ее детей с ней так не разговаривал. Никто не мог ее обвинить в том, что она оставляла сыновей и дочь в непростую минуту, и никто уж не мог ее заподозрить в сговоре против них. Обида вспыхнула… И точно так же быстро погасла. Варвара Сергеевна теперь уже понимала, что визит зятя к ней имел под собой весомые причины и наверняка дался ему тяжело. Она видела, что дочь мучают какие-то страхи, и поэтому соврала:
        — Анют, я приехала, чтобы рассказать о Юре и Але. По-моему, у них не так все гладко… А о детях заговорила ты сама.
        Аня покраснела, на ее глазах выступили слезы.
        — Мам, поехали куда-нибудь, посидим, поговорим, расскажешь мне все. И я расскажу.
        — Поехали. А может, лучше домой к нам?
        — Нет, пусть это будет нейтральная территория,  — предложила Аня.  — А еще лучше  — то кафе возле нашего дома, помнишь? Мое любимое…
        Женщины встали, пересекли большой холл и почти уже вышли из дома, как Аня вдруг с тревогой огляделась по сторонам. Мгновение она стояла в раздумье, а потом быстро подошла к окнам и проверила, хорошо ли они закрыты.
        — Что ты, Аня?  — Варвара Сергеевна оглянулась на дочь.
        — Ничего, ничего, просто… Проверила просто…
        Уже выезжая из ворот, Варвара Сергеевна, сидевшая на пассажирском сиденье рядом с дочерью, оглянулась на большой дом. Какая-то деталь еще утром привлекла ее внимание. Но сосредоточиться на этой детали она не смогла. Сейчас же она поняла, в чем дело,  — окна третьего этажа были забраны в тяжелые решетки. «Их ведь раньше не было. Странно, почему не на первом этаже, куда могут залезть? Почему на третьем?»  — подумала Варвара Сергеевна.
        Визит в дом дочери и ее мужа не дал ей никаких вразумительных объяснений. Напротив, загадок и вопросов стало больше. Жизнь Ани, такая ровная, благополучная, такая правильная, изменилась… «В какой момент она изменилась? Где была эта точка отсчета несчастий и бед? Кто бы мог это определить? И есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл? Ведь прошлое обладает свойством невозврата. Независимо от того, счастливое это прошлое или нет».
        Что-то странное, нехорошее происходит с Аней. Варвара Сергеевна так и не знала, как приступить к беседе. Аня обладала потрясающей интуицией и лукавство матери чуяла за версту.
        — Ну, рассказывай, как вы живете?  — нарочито бодро поинтересовалась Варвара Сергеевна.
        Мать с дочерью уже сидели в кафе. Ожидая заказа, они болтали о пустяках, пока Варвара Сергеевна очень осторожно не заговорила о семье знакомых, в которой только что произошел громкий развод.
        — У вас с Максимом, я думаю, все хорошо?  — повторила она свой вопрос.
        Аня, внимательно разглядывающая карту вин, которую не успел унести официант, ответила односложно:
        — Мам, нормально.
        — Ты какая-то странная сегодня. Рассеянная, грустная, я даже не пойму, в чем дело.
        — Нет-нет, все нормально,  — чересчур поспешно замотала головой Аня.  — Просто дома теперь такая суета…
        — Отчего? Я, впрочем, была недолго, но мне не показалось…
        — Вот именно… не показалось. Так сразу в глаза не бросается…
        — Что, опять достраивать что-то решили?
        — Нет, няни между собой не ладят… У нас в доме много посторонних, на них натыкаешься на каждом углу  — горничные, охрана, повар и его помощники. Я вообще не знаю, зачем Максим их всех взял на работу?! Это же не только большие деньги, но и… Понимаешь, у нас нет покоя. Семья разбавлена чужими. У нас дома было совсем по-другому… Ты ведь помнишь?
        Варвара Сергеевна помнила  — концентрация родственной привязанности, несмотря на обычные разногласия, в доме была высока. Тогда ей казалось, что эта была ее, тонкого дипломата, заслуга, теперь же, спустя много лет, она понимала, что скреплял семью Алексей Владимирович. «От мужчины требуется не только строгость, но и понимание. Стремление войти в ситуацию. Вот с этим у Максима, по-моему, проблемы. Но главное, что тревожит Аню, так это няни. Мне сразу показалось, что все дело в этих молодых девушках. Неужели Максим не мог взять кого-нибудь постарше?! Чтобы Аня не ревновала»,  — думала Варвара Сергеевна и чувствовала, что настроение у нее окончательно портится. Надежда на внятное объяснение жалоб Максима не было. Она понимала, что чем дальше будет идти беседа в таком ключе, тем больше вопросов появится, а ответы она не найдет никогда. Варвара Сергеевна тянула паузу, размешивая сахар в спасительном кофе  — как часто нас выручает стакан воды, чашка чая, простой бутерброд: они позволяют промолчать, уйти от ответа, избежать признания.
        — Аня, вы сколько лет женаты? Пять лет. Это время первых семейных кризисов. Постарайся не обращать внимания на недостатки Максима. Если что-то очень не нравится  — выясняй все спокойно, осторожно, а лучше и вовсе промолчи. Вот мы с твоим отцом…
        — Мам, ты зачем сегодня приехала?  — прервала Аня.  — Ведь не просто же так?
        Варвара Сергеевна сделала круглые глаза и замотала головой:
        — Анечка, мне просто дома очень тоскливо. Сама же знаешь, твои братья приедут очень не скоро. Ты все время с детьми, Максим работает, я понимаю, что у вас времени на меня совсем нет, вот я и решила…
        — Извини, мам,  — вздохнула Аня.  — Мне все время мерещится черт знает что…
        — Да, а что тебе мерещится?..
        — Давай пить кофе. И что-нибудь съедим…

        В этот вечер Аня не стала ждать Максима к ужину. Она быстро перекусила салатом и поднялась к себе. Мальчики, пришедшие с прогулки, готовились ко сну, и как бы ни хотелось Ане зайти к ним в детскую, она не стала этого делать. «Опять будет конфликт,  — подумала она с тоской.  — Няньки пожалуются Максиму, и он начнет говорить, что я «мешаю воспитательному процессу». Или что я «передаю детям свою нервозность». Как удивительно ловко, незаметно и неожиданно он отстранил меня от сыновей, от домашних дел и даже от работы!» Аня уселась в кресло и принялась разглядывать фотографии в альбоме. Этот был тот самый альбом, который коллеги из ветеринарной клиники подарили ей на память, когда она увольнялась. Знакомые лица, забавные морды выздоровевших питомцев  — на все это было приятно смотреть и еще приятнее это все было вспоминать. Аня вздохнула: выйти на работу ей хотелось давно. И, конечно же, она не собиралась стать чиновницей, ей категорически не хотелось заполнять кучу бесполезных, повторяющих друг друга документов. Аня мечтала вернуться туда, в лечебницу, где можно было заниматься любимым делом. И год
назад она, потратив уйму времени и нервов, доказывая Максиму свою правоту, поехала в свою ветклинику устраиваться на работу. Директор долго мялся, говорил что-то невнятное, а потом, заперев дверь кабинета на ключ, тихо сказал:
        — Анечка, я бы хоть сейчас, хоть сию минуту… Но приезжал твой муж, Максим. Он очень просил не брать тебя на работу. Ты пойми, он ведь о тебе заботится. Говорит, что ты еще не восстановилась… Я знаю (но ты же понимаешь, я  — молчок, никому и ничего), он рассказал… Одним словом, тебе очень нелегко пришлось, и потом еще маленькие дети. Аня, я обещал твоему мужу… И потом, он влиятельный человек… Проблемы устроит запросто…
        Аня слушала директора и понимала, что никакие слова помочь уже не могут. «В Москве полно ветлечебниц. А в Подмосковье  — еще больше. Ко всем Макс ездить не будет»,  — потерпев фиаско, подумала тогда Аня и принялась размышлять, как надо поступить. Поступила она так, как поступают почти все женщины в таких ситуациях,  — она устроила скандал. Были крики, слезы, упреки и даже разбитые вазы. Максим выслушал это спокойно и, когда на Аню напала истерическая икота, налил стакан воды и подал жене со словами:
        — Ты сама на себя посмотри  — какая работа?! Ты даже спокойно разговаривать не можешь. Я никуда не ездил и ни с кем не говорил, а что тебе наплели  — целиком на совести этих людей. Кстати, расчет прост  — этот твой директор отлично понимает, что я, при своем положении, выяснять с ним отношения не буду. А чтобы отказать тебе  — это отличный предлог. Думаю, он тоже обратил внимание на твою нервозность. Кому охота иметь дело с истеричками?
        Аня глотала теплую противную воду и понимала, что сейчас что-либо говорить мужу бесполезно. Потом, поздно вечером, когда она уже выпила валерьянки с пустырником и немного успокоилась, Максим пришел к ней и решительно заговорил:
        — Анюта, ты извини меня, я совсем закрутился на службе. Я даже не могу вечером с тобой нормально поговорить. Я же понимаю, что тебе дома уже тяжело, что пора выходить на работу, что надо делом заниматься. Ань, ты сама посуди  — пять лет ты сидишь в четырех стенах! Неужели ты думаешь, что я не понимаю, как это сложно?! Ну, ладно, были дети совсем маленькие, но сейчас они подросли, у них много занятий, да и няни неплохие. Давай с тобой договоримся так  — я завтра действительно позвоню этому твоему директору. Нет, я ничего не буду выяснять, я даже и виду не подам, что ты мне все рассказала. Я просто как ни в чем не бывало попрошу об одолжении  — попрошу тебя принять на работу. Как ты на это смотришь? А ты поезжай к нему послезавтра. Думаю, все будет нормально.
        Аня помнила, как она расплакалась, услышав эти слова. Ей было ужасно жалко Максима, который делал все, чтобы семья жила хорошо, который заботился о ней, о сыновьях, который не забывал о теще, жившей теперь в полном одиночестве. Максим не был идеалом, но и ненависти, которую совсем недавно испытала к нему, он не заслуживал.
        — Макс, прости меня, я не знаю, что со мной…  — чувствуя себя истеричкой и ничтожеством, пролепетала Аня.
        — Ничего,  — погладил ее по голове муж,  — ты просто засиделась дома.
        Через два дня Аня вновь сидела перед директором ветлечебницы.
        — Послушайте, вы были прекрасным сотрудником, но сейчас принять вас на работу я не могу. Я же уже все сказал.
        Его голос потерял мягкость, зазвучали нотки раздражения и даже какого-то пренебрежения.
        — Но разве вам не звонил Максим…  — Аня собралась было объяснить ситуацию, но ее прервали:
        — Я уже все вам сказал. Не имеет смысла к нам ездить. Мы здесь занимаемся делом.
        Аня покинула ветлечебницу с ощущением полной паники. Паники от невозможности оценить реальность. Кто кому когда звонил и почему ее, одну из лучших сотрудниц, не берут на работу  — ничего понять она не могла.
        …Сейчас, сидя с альбомом в руках, Аня вспоминала, что странные несостыковки, непонятные недоразумения, нелепые ситуации стали происходить все чаще и чаще. Куда бы она ни приехала  — бывшая работа, подруги, салон, поликлиника,  — теперь всюду ее встречали ласково и снисходительно. «Снисходительно»  — самое верное слово, которое может охарактеризовать то, что ее бесило больше всего. В разговорах, в интонациях за искренней радостью чувствовалось что-то жалеющее. Аня припоминала, что, о чем бы она ни начинала спорить, люди во всем с ней соглашались, говорили ласковым тоном и с опаской наблюдали за ее смехом.
        — Что-то не так? Я слишком громко смеюсь?  — не удержалась от вопроса Аня, когда ее приятельница поморщилась, заслышав ее хохот.
        — Нет-нет, все нормально, просто…
        Что  — просто, подруга так и не пояснила, но настроение Ани было испорчено, и встречу она скомкала. Вспоминать беззаботные годы учебы и при этом не смеяться  — это, знаете ли, странно.
        «Странно»  — вот еще одно слово, которое Аня стала ненавидеть. Особенно ее злило сочетание «ты такая странная». Это слышала она теперь очень часто, настолько, что сама стала анализировать свои поступки. «А не странно ли сыпать столько петрушки в суп? А может, я странно разговариваю? Странно  — это не как все»,  — думала она порой.
        …  — Анюта, ты хочешь сказать, что нам нужен второй выход в доме?  — Максим слушал ее внимательно. Этот разговор произошел вскоре после ее неудачной попытки вернуться на работу.  — Ты же знаешь, он не предусмотрен по проекту, а если даже мы сейчас найдем людей, которые это сделают, ты представляешь, во что это нам обойдется? А с деньгами сейчас не очень хорошо. Сама знаешь, кризис и все такое…
        Аня про кризис уже слышала не один раз. И на то, что с деньгами в семье не очень хорошо, Максим тоже намекал не раз. Но все же машину он поменял, и на воротах вместо старого Николая теперь дежурили две смены молодых накачанных охранников. А еще один бродил целый день по периметру участка.
        — Макс, я просто хотела задний двор полностью отдать ребятам,  — принялась объяснять Аня.  — Они растут, песочница очень скоро станет не актуальной. А я бы там чайный домик им поставила, качели, беседку. И выход бы мы сделали отдельный. Ты же сам говорил, что за детьми надо следить особенно внимательно. Там бы они были и под присмотром, и ограждены от посторонних, и имели свое пространство. Время идет очень быстро  — не успеем оглянуться, к нашим мальчишкам девочки будут приезжать, друзья…
        — Ну, до девочек еще долго.  — Максим помолчал, а потом осторожно спросил:  — Аня, не обижайся, но почему, когда я говорил то же самое, ты не соглашалась? Ты спорила, с пеной у рта доказывая, что на заднем дворе дети могут оказаться без присмотра. Что охрана может что-то недоглядеть. И вдруг сейчас, спустя столько времени…
        Аня его слушала и не верила своим ушам  — она вообще такого не помнила. Никакого разговора о заднем дворе они до этого не вели. Во всяком случае, ей так казалось.
        Отношения в семье еще имели вполне пристойный вид. Еще они разговаривали по вечерам о детях, еще Максим делился с ней служебными новостями, еще бывали у них совместные вечерние прогулки, а по выходным приезжали гости. Но понемногу в эти обычные семейные будни стала примешиваться разбалансированность. Сначала Аня ругала себя за мнительность и излишнюю восприимчивость: «Мне кажется… Просто у меня днем не так много событий, а он устает. И мы не всегда совпадаем настроениями». Но вскоре оказалось, что дело не в разнице дневных забот и распорядке дня. Ане стало вдруг понятно, что Максим воспринимает жену как нерадивую подчиненную. Любое ее замечание стало вызывать упреки, причем напирал он на «неадекватность восприятия».
        — Странно, я бы никогда не обратил на это внимания!  — комментировал он ее обеспокоенность неуемной живостью детей.
        «Раньше он со мной бы согласился»,  — недоумевала Аня.
        А однажды произошел и такой диалог:
        — Очень вкусная фасоль. Жаль, что «не в коня корм».  — съев немного лобио, Максим многозначительно посмотрел на жену.
        — Я не понимаю тебя,  — искренне удивилась она.
        — Извини, но твой аппетит наводит на подозрение.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Аня, у тебя все признаки булимии. А это, как известно, нервное заболевание. Надо об этом честно сказать врачу.
        Аня удивленно посмотрела на него.
        — Ладно, не обижайся.  — Максим также резко смягчился.  — Я только хочу тебе помочь.
        «Еще немного, и я точно уверую в свою неожиданную неполноценность»,  — подумала про себя Аня. Ей еще хватало чувства юмора спокойно реагировать на заявления мужа.

        …То утро началось плохо. Когда Аня спустилась в столовую, за столом сидел один Максим. Он уже позавтракал и теперь, по всей видимости, ждал ее.
        — Привет, кофе налить?  — Аня взяла чашку и только теперь обратила внимание, что перед Максимом лежат какие-то листочки.
        — Привет.  — голос Максима прозвучал сухо.
        — Что опять у нас случилась?  — Аня вернула чашку на место. Завтракать расхотелось.
        — У вас. Меня в этот момент дома не было.
        — У нас?
        — Да, у вас.
        — И что же?  — Аня вложила в интонацию максимум издевки. Странно было видеть мужа, который накануне приехал домой во втором часу ночи, а наутро наводит порядок среди домочадцев.
        — А ты не знаешь?
        — Не знаю, могу поклясться.
        — Понятно.  — Максим помолчал.  — Митька сегодня не завтракал.
        — Почему?
        — Он теперь боится завтракать. А знаешь почему? Он боится манной каши. Особенно когда она горячая.
        — Все дети боятся горячего,  — беззаботно пожала плечами Аня. Она хорошо знала Митю.  — Их к этому приучают. Чтобы они не обожглись.
        — И поэтому ты вчера ребенка вымазала горячей манной кашей. Все лицо.
        Аня почувствовала, как ее бросило в жар.
        — Что? Что ты сказал? Откуда? Откуда ты берешь все эти глупости?
        — Не кричи, услышат люди.
        — Мне плевать, это ТВОИ люди. Это не мои люди. И ты с ними объясняйся. Но сначала объясни мне, твоей жене! Скажи, кто тебе сказал такую глупость?
        — Няня. И Митька.
        — Как Митька? Как он мог тебе это сказать? Четырехлетний ребенок, которого я пальцем не трону?!
        — Аня, сядь и успокойся. Ты можешь представить мое состояние, когда я об этом узнал. Зачем врать няне и Митьке? Они что, сговорились?
        Аня молчала, понимая, что сговориться взрослая женщина и маленький мальчик, который любит мать, не могут. Но должны же быть объяснения этому. И вообще всему, что происходит в этом доме!
        — Максим, я ничего подобного не делала. Ты должен поверить мне и… помочь…
        — Я хочу помочь тебе,  — с трепетной заботой в голосе произнес Максим,  — но иногда ты поступаешь так, что остается только развести руками.
        — Дорогой, ты согласился мне помочь, но даже не задал вопрос, в какой помощи я нуждаюсь.  — Аня прищурилась. Ей совершенно не понравилось, с какой готовностью муж сделал ее виноватой.
        — Аня, мне все равно. Я готов сделать для тебя что угодно, только постарайся, чтобы я, оставляя тебя с детьми, не психовал.
        — А, понятно… То есть ты даже не сомневаешься в том, что я могу быть несдержанной с детьми?
        Вместо ответа Максим протянул Ане несколько листочков:
        — Что это?
        Аня покраснела. Она давно поняла, что лежит перед мужем. Эти листочки она тщательно прятала ото всех, поскольку объяснение, почему она записывает свой каждый шаг, прозвучало бы по-идиотски.
        — Ну, наверное, в нашем доме теперь нет личной собственности, раз ты их прочел. Они лежали в комоде, под моим бельем. И вряд ли ты там искал свои трусы. А значит, ты копался в моих вещах. По-хорошему, мне не следовало бы отвечать на твои вопросы: сам нашел  — сам и разбирайся, отгадывай ребусы и загадки. Но я тебя пожалею: я с некоторых пор записываю каждый свой шаг.
        — Для чего, Аня?!
        — Для того, чтобы никто мне не приписал те поступки, которые я не совершала. Вот как с этой кашей.
        — Аня, я даже не буду обсуждать этот поступок. Любой человек тебе скажет, что нормы здесь никакой нет. Но ты прочитай, что ты пишешь. Это же ведь твой почерк?
        — Да, мой.
        — Тогда возьми,  — Максим протянул бумагу.
        — «Пятнадцать часов  — проверила все окна. Няня может плохо следить за детьми, надо быть настороже». И что? Что в этом такого? Я всегда проверяю окна, я боюсь за детей, я не очень доверяю няне  — она человек слишком молчаливый, необщительный, а такие люди всегда внушают недоверие. Я попыталась с ней поговорить, но так и не смогла. Что ненормального в таких записях?
        — Аня, если ты задаешь такой вопрос, значит, мои объяснения будут напрасны. Я еще не видел человека, который записывает каждый свой шаг для того, чтобы его не обвинили в чем-то предосудительном. И еще. Откуда эта мания преследования? Что это такое  — «надо быть настороже»?
        — Максим, это просто слова, это я записывала для себя. Я не выбирала формулировок. В этих словах выражено мое беспокойство о детях. Только и всего. Почему ты говоришь о мании преследования? Как можно было сделать такой вывод?!
        Аня вдруг поняла, что муж действительно рассержен и озабочен.
        — Максим, и я не трогала Митю. Ты должен поверить мне. Мне, твоей жене, а не каким-то пришлым теткам, у которых непонятно что на уме.
        — Между прочим, эта тетка воспитывает твоих сыновей!
        — Я ее об этом не просила! Я бы и сама справилась!
        — Ну да! Только у тебя очень необычные методы воспитания.
        Именно после этого разговора в доме и появилась вторая няня  — Элле.

        Одним словом, Аня могла многое рассказать Варваре Сергеевне. Но вот как это сделать, чтобы можно было и посоветоваться, и не напугать ее? Нет, с матерью она разговаривать не будет. Она дождется братьев, которые, как назло, были за границей. Юра с женой поселился в Нью-Йорке, Вадим был где-то в Южной Америке  — на его голову «свалилась» бразильянка с русскими корнями и неплохими вокальными данными. А значит, пока Ане самой надо будет внимательно смотреть по сторонам и быть начеку. Больше всего ее волновали те бумаги, которые она случайно нашла в спальне.
        …Пузырек с успокоительным исчезал самым волшебным образом. Каждый вечер она исправно бросала его в верхний ящик прикроватной тумбочки, но утром там его не находила. Аня совершенно точно помнила свое движение: вот она выходит из ванной комнаты, ложится в постель, мажет руки кремом, потом выдвигает верхний ящичек и достает пузырек. Стакан с водой стоял всегда у тумбочки. Аня выпивала таблетку и сразу же возвращала пузырек на место. Это уже стало ритуалом  — вот уже несколько месяцев она принимала таблетки, прописанные врачом, которого нашел Максим. Утром, когда полагалось принять только половинку, Аня пузырек не находила. Или находила совсем в другом месте. Например, на полу, или в комнате мужа на тумбочке, или на его письменном столе, или, что еще непонятнее, внизу, в столовой. Вот и сейчас она спустилась вниз. За большим столом завтракал Максим.
        — Ань, не разбрасывай лекарство! Няни, конечно, за мальчишками смотрят, но они, по-моему, резвее их обеих,  — заявил он в ответ на вопрос Ани о лекарстве.
        — Я не разбрасываю. Я сама удивляюсь, что утром лекарство оказывается в самых неожиданных местах.  — Аня попыталась свести все к шутке, но на лице Максима появилось раздражение:
        — Господи! Опять! Опять кто-то виноват в твоих проблемах! В твоих нервах!
        — Да при чем тут нервы?!
        — Да при том! Аня, надо выполнять все указания врача! Понимаешь, иначе невроз превратится в болезнь! В тяжелую, неизлечимую болезнь!
        — Да что я?! Что ты взъелся из-за какого-то пузырька!
        — Я не из-за пузырька… Я… Я…  — Максим не договорил. Он выскочил из-за стола, раздраженно бросил развернутую газету на стол.  — Господи, почему у нас в доме теперь нельзя даже позавтракать спокойно? Дождалась бы моего отъезда и искала свой пузырек. Не надо на меня смотреть такими несчастными глазами! Жить с невротичкой очень тяжело.
        От неожиданности Аня застыла. Она привыкла уже к вспышкам и враждебности мужа, но сейчас, когда она спустилась в гостиную, совершенно спокойная… О лекарстве она завела разговор, чтобы просто как-то объяснить свое появление здесь. Максим же был безжалостным в своей грубости.
        — Почему ты…
        Большая, редко когда закрывающаяся дубовая дверь столовой с шумом захлопнулась.
        Аня поняла, что с ней сейчас действительно случится истерика. Не та, которая бывает шумной, с громкими всхлипами, а тихая, долгая, когда человек мучительно жалеет самого себя. Аня постояла, пока не послышался звук закрывающихся ворот  — это Максим уехал на работу,  — и только тогда медленно вышла из столовой. Люди, работающие в доме, по заведенному Максимом правилу на тот этаж, где в этот момент были хозяева, не заходили. Заливаясь слезами, Аня шла по мягкому ковру бесшумно, словно рыдающий призрак. Остановить слезы она не могла. Подойдя к кабинету мужа, она вдруг в ярости распахнула двери. Ане показалось, что, если она сейчас не выплеснет обиду, у нее случится удар. Она вошла в кабинет и огляделась. Комната являла собой образец порядка и систематизации по цветам и размерам: корешки книг  — синие к синим, размеры папок  — маленькие к маленьким, большие к большим. Аню душили обида, страх, непонимание, но поверх всего этого поднималась волна гнева. Увиденный порядок так не соответствовал хаосу в ее душе, что она почувствовала зависть. Еще совсем недавно в жизни Анны Спиридоновой было безмятежно,
тихо и понятно. Даже в самый тяжелый период, когда без всяких объяснений исчез жених, она знала, что должна делать. Знала, просто у нее не было тогда физических сил. Сейчас же от самостоятельной, умной, выдержанной женщины ничего не осталось. «Действительно, невротичка!»  — подумала Аня и в бешенстве смахнула со стола аккуратно лежащие бумаги. Жест был резкий, бумаги выскользнули из большой декоративной скрепки и неторопливо полетели по комнате. Плавные движения белых листов немного отрезвили Аню  — ей совсем не хотелось, чтобы Максим устроил скандал еще и из-за этого. «Он произнесет свое любимое: «Ты себя не контролируешь!»  — подумала Аня и стала собирать документы в одну стопку.  — Вот мой бунт и закончился! Не успев начаться! Разве раньше могло так все быть?! И почему все так переменилось?! В какой-то год?!» Она опять залилась слезами… Собрав все, Аня стала выравнивать стопку на столе и в это время увидела написанные на маленькой бумажке столбики цифр. Они удивили ее своей многочисленностью. Вся страничка выглядела как сложная математическая формула. Аня внимательно пригляделась. Рядом с числами
она увидела имена. «Удивительно, вряд ли департамент, который возглавляет мой муж, занимается финансовыми вопросами. Но тогда что это такое?»  — Аню почему-то встревожило увиденное. Вроде бы мелочь, ерунда, они так давно не разговаривали с Максимом о его работе, и потому Аня могла просто не знать каких-то деталей. Положив все на место, она тихо прошла в свою комнату. Однако листок с числами не шел у нее из головы…

        Дом давно перестал радовать Максима. То, что раньше было свидетельством его победы  — Аня все-таки вышла за него замуж, то, что раньше было свидетельством успеха и семейной прочности, стало грузом, оковами, напоминанием о тех проблемах, в которых он увяз с головой. Эти проблемы надо было бы решать как можно быстрее, но Максим тянул, подпитывая себя отговорками, что так или иначе все само собой разрешится  — и ждет его внезапный счастливый исход дела, которое, в тайне от жены, он затеял. «Мне всегда везло. Я что-нибудь придумаю!»  — успокаивал себя Максим.
        Возвращаться домой он стал поздно, только чтобы не встретиться с Аней. Она была постоянным напоминанием о нерешительности, глупости, трусости, а самое главное  — безрассудстве. Иногда, глядя на нее, Максим уже был готов заговорить о том, что так его волновало, но он боялся Аниной реакции, отрицательного ответа, означавшего страшный тупик. Он так и метался между этим страхом и страхом уходящего времени, которое работало против него.
        А еще он не торопился домой потому, что не хотел столкнуться с сыновьями. От их вида ему становилось вдвойне страшно: жизни его детей зависели теперь от того, насколько он умело сможет объясниться с женой. Максим почему-то не думал, что жизнь его семьи зависела от его неосторожности и алчности, он теперь во всем винил Аню, которая ни за что не выполнит его просьбу, вернее, его требование. Он об этом догадывался давно и поэтому заранее, как только серьезность его положения встала перед ним во весь рост, стал принимать меры. Для решительного шага, для этого самого важного сейчас разговора нужен был подходящий момент, ссора, в результате которой можно было бы предъявить ультиматум. Но, как назло, Аня держала себя в руках. Максим видел, чего ей это стоило, и планомерно подводил ее к открытому конфликту.

        …Они ругались уже второй час. Стоя на площадке третьего этажа, Аня и Максим громко, совершенно не заботясь о том, что их могут услышать, обрушивали друг на друга упреки и оскорбления. Впрочем, на замечание Ани, что работающие в доме люди будут в курсе их проблем, Максим зло выкрикнул:
        — Какие люди?! Сейчас здесь только охрана! Я же говорил тебе, что нам надо серьезно поговорить!
        — Пока ты только орешь! Ты даже толком не объяснил, что случилось!
        — А зачем тебе это знать?! Что, ты как-то сможешь мне помочь?!
        — Почему бы и нет! Хотя, если честно, после всего, что происходило в этом доме, помогать тебе не хочется!  — Голос Ани звенел и дрожал.  — Ты в последнее время ведешь себя как враг. Как человек, который меня ненавидит, презирает. Я стала бояться тебя! Где тот человек, который обещал беречь меня?!
        — Это твое больное воображение!  — Лицо Максима приобрело брезгливое выражение.  — Тебе всегда казалось, что за тобой следят, что тебя обижают, что кто-то за твоей спиной устраивает какие-то заговоры! А на самом деле…
        — Да, расскажи-ка мне, что на самом деле?!
        Этот простой вопрос, казалось, поставил Максима в тупик. Он на мгновение замолчал, и Аня заметила, что на какой-то момент в нем взял верх рассудок. Но уже в следующее мгновение муж так же раздраженно выкрикнул:
        — Потом я тебе все объясню! Потом я извинюсь и покаюсь! Потом я тебе расскажу, что, несмотря ни на что… люблю тебя и детей, но сейчас, сейчас ты должна сделать все, что я тебе скажу. Сейчас ты должна отдать все, что оставил тебе отец! Монеты! Всю коллекцию!
        От неожиданности Аня расслабила руки, и, воспользовавшись этим, Максим втолкнул ее в маленькую комнату, к которой все это время потихоньку оттеснял ее, а она и не заметила… Здесь, почти под крышей, на пятнадцати квадратных метрах, хранилось множество ненужных вещей. Зачем тогда, во время строительства, попросила выгородить эту комнатенку, Аня уже не помнила, только впоследствии сюда сносили старую одежду, посуду, инструменты, поломанные стулья, выцветшие шторы, детские игрушки. Периодически Аня устраивала здесь уборку, но с постепенным прибавлением ненужных вещей беспорядок опять вступал в свои права. Сейчас Аня с ужасом поняла, что эта клетушка оказалась западней. Мало того что о ней не знал никто из тех, кто мог Ане помочь, так еще и выбраться отсюда самостоятельно было невозможно.
        — Я тебе даю сутки на размышление,  — шумно дыша, сообщил Максим.  — А потом…
        — Да, что будет потом? Ты меня убьешь?
        — Нет, тебя отвезут в сумасшедший дом. В тот, куда мы ездили на консультацию с профессором по поводу твоего якобы невроза. В тот, где тебе делали энцефалограмму и выписывали успокоительное. Так что там в курсе твоих проблем. Я добьюсь, чтобы тебя признали невменяемой, и оформлю опеку. Детей воспитывать буду тоже я. Так что все равно монеты достанутся рано или поздно мне! Но мне нельзя «поздно»! Мне надо сейчас, и для меня это вопрос жизни и смерти! Видишь ли, если выбирать между смертью, увечьем и непорядочностью, я выберу непорядочность.
        Аня, улыбаясь, приблизилась к Максиму:
        — Послушай, по-моему, ты сошел с ума! Неужели ты думаешь, что Вадим или Юра позволят тебе это сделать?! Ты просто дурак, если так думаешь!  — Аня не успела договорить, как на нее обрушилась тяжелая пощечина.
        — Дура! У меня остались связи, и я ими воспользуюсь!
        — А у моих братьев связей нет, по-твоему? Они тебе не простят всего этого, и ты это отлично знаешь!
        — Именно поэтому ты должна стать сумасшедшей! Другого выхода у меня нет!
        — Максим, меня будут искать.
        — Кто? Твои братья вернутся в Москву не раньше следующего года. Позвонишь им? Сомневаюсь. Я этого не допущу. Мать? Так она уже знает, что ты уехала поправлять здоровье к китайским целителям. А это процесс долгий, он займет, типа, того несколько месяцев! А вот вылечат ли тебя там, это вопрос…
        Максим перевел дух. Аня в ужасе покачала головой:
        — Это ты сумасшедший! Я не знаю, почему ты это затеял…
        — Я нормальный в отличие от тебя. И я ничего не затевал, так получилось, что пришлось рисковать чужими деньгами.
        — Зачем?
        — Ты же хотела быть богатой!
        — Не говори глупости, я никогда ничего не требовала!  — воскликнула Аня.  — Мне и этот дом был не нужен, и квартира на море, и столько машин нам не нужно было, не говоря об отряде охранников. Я тебя ни о чем таком не просила. Ты врешь мне сейчас. Вернее, ты действительно играл на чужие деньги, хотел сорвать куш, хотел прикрыть долги свои. Но ты это делал не ради меня или детей. Ты делал это из-за собственной глупости и жадности. Тебе хотелось больше, чем мы себе могли позволить. Тебе не давали покоя мои братья! Ты вечно с ними соревновался, пытался доказать, что ты  — круче! Зачем? Тебя хоть раз кто-то в чем-то упрекнул?! Это тебе было всего мало. Тебе хотелось стать богаче, успешнее, пустить пыль в глаза. Я давно обратила на это внимание, но думала, что это такая милая слабость под названием «излишняя амбициозность». Но нет, это не слабость  — это порок. Очень давно, когда мы с тобой только познакомились, я обратила внимание  — ты не выносишь людей, которые хоть в чем-то преуспели больше, чем ты. Тебе обязательно надо было доказать свое превосходство. Любой ценой. Ты даже не замечал, что
поступаешь непорядочно!
        Аня перевела дух, но тут же продолжила:
        — Я в последнее время думала: когда ты за мной ухаживал  — ты притворялся? Добрым, понятливым, сердобольным?! Что это был за человек? Который возил меня в Варшаву, который не отходил от меня ни на шаг, когда мне было плохо? Который выбирал дом, как выбирают место для счастливой жизни с любимым человекам  — раз и навсегда? Что приключилось с этим прекрасным мужчиной за последний год? Я долго не находила ответа, а сейчас знаю. Пока ты идешь к цели  — ты осторожен, ты не даешь себе воли, ты заставляешь себя трудиться. Все меняется, как только цель достигнута. Смысла притворяться нет, и выползает наружу твоя истинная сущность. Ты завоевываешь людей, чтобы потом их не любить и не считаться с ними. И твое безрассудство с деньгами  — это из этого же ряда. Зачем считаться с женой и детьми, когда хочется переплюнуть кого-то по части богатства.
        — Я делал это ради детей…
        — Кстати, а где они? Куда ты на самом деле увез мальчишек?
        — С ними все в порядке…
        — Сомневаюсь. Теток, которых ты нанял, подпускать к детям нельзя. Эта твоя Элле…
        — Тут ты угадала.  — Максим зло усмехнулся:  — Она не няня. Она была сиделкой в психиатрической больнице, а сейчас служит в военизированной охране. Вторая нянька тоже оттуда же.
        — Как же ты мог ей доверить близнецов?!
        — Мне надо было, чтобы она следила за тобой и при необходимости очень правильно описывала твои состояния. Более того, на все вопросы я теперь могу ответить, что был вынужден взять в дом человека, который знаком с поведением больных людей. Но я сделал это негласно, дабы не травмировать еще больше свою горячо любимую жену. Элле  — на вес золота, ее свидетельства будут стоить очень дорого!
        — Понятно.  — Аня оглянулась и присела на край старого кресла. Она понимала, что договориться с этим человеком невозможно. Видимо, люди, деньгами которых он безответственно играл на бирже, совсем не умеют шутить. А ведь она его предупреждала когда-то. Это было года полтора назад. Увидев у него распечатки биржевых котировок, Аня, смеясь, заметила: — Хоть убей, никогда не могла серьезно относиться к такой категории людей. Слава богу, ты не играешь!
        — Женщины мало что понимают в подобных вещах. А таким образом делаются состояния,  — ответил сурово Максим, спрятал бумаги в портфель, и Аня поняла, что попала в цель.
        Если бы она тогда была понастойчивее… Впрочем, уже тогда они очень быстро на друг друга обижались, и обсуждение любых вопросов превращалось в ссору. И вот сейчас дошло до своего безумного апогея…
        — Максим, послушай меня внимательно,  — глядя в глаза мужу, попросила Аня.  — Не перебивай! Видишь ли, через год после того, как мы получили в наследство от отца эту коллекцию, Вадим  — самый дальновидный из всех нас  — предложил обезопасить ее. Там были разные варианты, но для меня выбрали вот какой. Владение коллекцией было нотариально оформлено. Протектором, то есть защитником, моей части наследства стал старший брат, то есть Вадим. Как только это было решено и, опять же, оформлено документально, обязанностью Вадима стало следить за тем, не действую ли я по принуждению, совершая какие-либо операции с наследством. Если он вдруг поймет, что у меня вымогают монеты, требуют их продать или на кого-то переписать, то он едет к нотариусу и там вскрывает конверт, в котором стоит имя человека, кому в этой ситуации переходит право владения коллекцией. Этого человека вызывает нотариус и все оформляет на него. Могу тебе сразу сказать, что в этом конверте стоит имя Вадима. А совсем недавно я отдала Вадиму еще один конверт, там стоит другое имя… Как ты думаешь, чье?
        Аня улыбнулась. Максим смотрел на нее, явно не веря своим глазам. Неужели вся его хитроумная жестокая конструкция, на которую он потратил уйму времени, сил и денег, была бессмыслицей? И сейчас он зря выдал себя, свои замыслы? Выдал без особой нужды, поскольку Аня и так позаботилась о нем, самом близком после сыновей человеке. Максим смотрел на улыбающееся лицо жены. Он ее недооценил  — она порядочный, благодарный человек, она сама предлагает то, что он собирался вырвать, угрожая сумасшедшим домом. «Боже мой, я идиот! Я раскрыл все карты, я все рассказал, я угрожал… А она…»  — Из груди Максима вырвался стон.
        — Что с тобой?  — спросила Аня участливо.
        — Я  — идиот! Просто идиот! Я виноват перед тобой! Но у меня не было выхода! Ты понимаешь, я сначала играл понемногу, пользуясь только своими бумагами. По чуть-чуть! И ты знаешь, на удивление, дело пошло  — я безошибочно просчитывал ходы и выигрывал! Дальше  — больше. Я уговорил играть моего шефа, потом еще одного человека, а потом, когда все поняли, что я им приношу хорошие деньги, меня свели с одним господином. Он  — персона известная, ему такими делами заниматься не стоит. Он передал мне все свои ценные бумаги в управление. Ну, не гласно, а так, частным образом. Но ты же понимаешь, это, по сути, ничего не меняло. С этого момента я отвечал за каждый его цент.
        — И что же дальше?
        — Ничего. Тут и случилось то, что случилось. Я рискнул  — там выигрыш мог быть бешеный. Там бы хватило на пять жизней. Но… Информация оказалась не самой точной, и я потерял огромные деньги. Сроки выплаты я переносить больше не могу. В лучшем случае меня посадят. В худшем… будешь вдовой.  — Увидев округлившиеся глаза Ани, Максим перевел дух.  — Ань, прости, мне надо было рассказать все с самого начала. Но речь шла о таких суммах, что я даже боялся заикнуться. Можно было продать что-нибудь из недвижимости, но я думал, что, как только об этом станет известно, все, кто доверял мне, станут требовать деньги назад. И новые клиенты, то есть те, кто еще мог обратиться ко мне, тоже насторожатся. Видишь, до той истории с обвалом у меня была репутация дальновидного, опытного игрока. Со мной консультировались, спрашивали совета. Ань, у меня просто сдали нервы…
        — Для человека, у которого сдали нервы, ты был очень расчетливым и дальновидным. Всю эту затею с моим якобы сумасшествием ты начал год назад. Это как-то не очень укладывается в твои объяснения.
        — Укладывается. Если ты посмотришь документы, то узнаешь, что первые большие деньги я потерял именно в это время.
        — Скажи, почему ты не хочешь сейчас продать этот дом, землю, другую недвижимость? Это очень неплохие деньги. Я правда не знаю, сколько ты должен, но в любом случае…
        — Глупая, там такие деньги! Мне доверились серьезные люди. Цена вопроса  — нумизматические редкости, которыми владеешь ты. Этим людям нужны такие вещи, как твоя коллекция. Тут дело не только в суммах, но еще и в ценности предметов. А таких домов у них хоть ложкой ешь. И потом, их за границу не вывезешь.
        — Эти монеты  — тоже,  — усмехнулась Аня.  — Такие дорогие вещи не подлежат вывозу. И потом, откуда эти твои люди знают о наследстве, которое нам с братьями оставил отец? Я тебе доверилась… Неужели ты им сам рассказал?
        — Да. Был момент.
        — Захотелось пустить пыль в глаза? А проверить такую информацию ничего не стоит. Особенно людям со связями.
        — Думаю, да.
        — И ты таким образом подставил меня? Свою «сумасшедшую» жену.
        — Видишь ли, пусть это и прозвучит некрасиво, а образ несчастного мужа, на плечах у которого трое малюток и полоумная жена,  — этот образ срабатывает безотказно иногда. Аня, прости меня, я…
        — Брось,  — Аня махнула рукой.  — Тут извинениями не поможешь…
        — Конечно, но поверь мне, как только я решу эту проблему, клянусь тебе, наша жизнь станет прежней.
        — Из нас двоих сумасшедший  — ты! Никогда жизнь прежней уже не будет.
        — Все же зависит от нас. От твоей воли к прощению и от моего старания это прощение заслужить. Я тебе очень благодарен.
        — За что?
        — За то, что ты подумала обо мне, о своем муже.
        Аня с недоумением посмотрела на Максима.
        — И вписала мое имя, как возможного владельца коллекции твоего отца.
        — Кто тебе это сказал?!
        — Ты же…  — Максим растерялся.  — Ты же сейчас только сказала, что вписала еще одно имя, и я понял.
        — Ты ничего не понял. Ты никогда не доберешься до этих монет. А стоит там имя…
        Аня едва успела увернуться, поскольку разъяренный Максим швырнул что-то, что, звеня, распалось на мельчайшие осколки. Дверь комнатенки захлопнулась, и Аня услышала, как с той стороны повернулся ключ.

        «Ну вот. Как странно оказаться в ситуации, которая в кино всегда казалась очень страшной. Пустой дом и человек, запертый в нем в маленькой комнатке, без единого оконца. Нет, Максим определенно псих. Только долгами такое поведение объяснить нельзя. Но самое интересное другое: откуда эти люди знают о монетах? От нотариуса? Вряд ли, для этого нужно всех нотариусов Москвы допросить с пристрастием. Ах да, когда-то была передача о старых коллекционерах, и я в ней рассказывала о деде и об отце. Но это был небольшой эпизод. Да и сама передача была давным-давно. Впрочем, правильно говорит Юра  — у богатства нет возраста… Кому надо, кто интересуется, тот выудит информацию даже из прогноза погоды». Аня, все так же сидя в старом кресле, перебирала мелкие осколки цветного стекла  — это старый плафон швырнул в ярости Максим. Аня находилась в оцепенении и старалась не напугать себя еще больше. Она понимала, что времени у нее совсем немного, что при желании муж упрячет ее в сумасшедший дом, что у него просто нет другого выхода. Он не может оставить ее на свободе, поскольку в этом случае она все расскажет.
И совершенно неважно, достанутся ему монеты или нет. Теперь ее жизнь и свобода ни от чего не зависели.
        Аня огляделась. Вокруг нее громоздилось недавнее прошлое. Большой круглый стол, поначалу стоявший в большой столовой. Потом его сменили на прямоугольный  — Максиму нравилось сидеть во главе. За круглым столом верховенство не так бросалось в глаза. Рулоны золотистых штор  — их покупала Аня, когда они только въезжали в дом. Старые стулья  — обивка не понравилась мужу. Коробки с игрушками  — сохранилась даже старая Сашкина погремушка. Ни Аня, ни Максим не были крохоборами, цепляющимися за старье. Сюда вещи попадали лишь потому, что легче всего их было отнести в эту комнату, а не к помойке.
        «Надо что-то делать. Он, скорее всего, уехал в Москву. Детей дома нет. Только охрана у ворот. Он не идиот и о том, что я здесь, никому не расскажет. Хотя… Только если соврет, что у меня приступ какой-нибудь, и попросит не выпускать меня из дома. Это вполне может быть. Но тогда он должен вернуться сюда с врачами. Те, конечно, подпишут и подтвердят все, что он скажет. А потом… потом меня увезут, и, пока выяснится, что я не сумасшедшая, меня лишат детей, и… Да и мало ли что ему еще придет в голову?» Аня оглядела комнату. Коробки, коробочки, свертки, опять коробки. Столько знакомых вещей, которые в другой ситуации вызывали бы приступ воспоминаний и умиление. Сейчас же она считала все это хламом и корила себя за то, что не ушла от Максима еще год назад. «Ведь я же все видела. Все это вранье: «ты не помнишь, что ты сказала?», «ты не отдаешь себе отчета, как поступаешь!», «у тебя провалы в памяти!». А как Максим настойчиво внушал врачам, что она психопатка!
        Аня вздрогнула. Свет! Она посмотрела на свои наручные часы. Еще немного, и охрана выключит свет во всем пустом доме  — так было заведено Максимом. Мобильный телефон она оставила где-то внизу, а теперь наверняка он у мужа.
        Аня почувствовала, что у нее дрожат руки. «Главное, себя убедить, что отсюда можно выбраться. Это  — главное. Как только я признаюсь себе, что все пропало, я сразу же умру. Умру от страха ожидания. Я действительно сойду с ума, ожидая, пока он сюда вернется! А он  — вернется.  — Аня оглядела комнату.  — Или нет, он может вообще не вернуться, оставить меня здесь. Потом отпустить охрану… Но ведь я могу закричать! Но меня никто не услышит. Окон нет, и комната находится в самом дальнем углу дома. Рядом  — лес. Даже если очень постараться, надежды мало! Я  — идиотка. Зачем я его сейчас дразнила?! Надо было врать, уговаривать, надо было обещать… А потом… потом…» Аня со злости пнула короб, попавшийся под ноги. Короб хрустнул толстым картоном и раскрылся. Аня посмотрела на пол и расплакалась. Под ее ногами лежали дубликаты ключей от всех замков дома. Судьба за нее!
        Времени оставалось в обрез. Сейчас один из охранников пройдет по этажам, проверит все двери и окна. Потом спустится вниз и обесточит весь дом, вернее, будут работать холодильники на кухне, но все люстры и лампы погаснут. После этого входная дверь закроется на электронный замок, и откроется дом только с приездом Максима.
        Аня аккуратно перебрала ключи. Дверей в их большом доме было много, но она никогда не давала себе труда запомнить, какая каким ключом открывается. Это Максим, педант и зануда, заставил поставить во все двери разные замки и хвастался тем, что безошибочно выберет из огромной связки нужный ключ. «Кто из нас псих  — это еще доказать надо! Будем надеяться, что Максим уехал и в доме никого нет». Аня отложила все большие ключи в сторону  — замочная скажина двери ее «темницы» была узкой и маленькой. Оставшиеся она собрала в ладошку и, стараясь двигаться бесшумно, подошла к двери. Аня попыталась вставить один из ключей в замочную скважину. Результата не было. Ключ явно не подходил. А еще каждый звук казался оглушительным. «Господи, не дай бог услышит кто-нибудь. Надо что-то придумать!» Она огляделась по сторонам: вещей было много, но ничего похожего на машинное масло или на то, от чего железо становится бесшумным. Аня попробовала еще раз, и опять раздался неприятный клацающий звук. «Нет, так не годится. Обязательно кто-нибудь услышит. Может, поплевать на него?» Аня в раздумье посмотрела на ключи,
вздохнула, и тут ее взгляд упал на большой полиэтиленовый пакет. Из пакета торчало что-то яркое. Аня потянулась за пакетом, раскрыла его и увидела свою старую сумку. Вытащив ее, она машинально пошарила по карманам. Две тыквенные семечки, почти деревянная пластинка жевательной резинки и… маленький цилиндрик губной помады. «Вот помады только и не хватает!  — Аня раскрыла тюбик и понюхала его.  — Пахнет розами. Хоть и старая помада. Это я раньше такой цвет любила, а сейчас…» Она на миг задумалась, но уже в следующее мгновение мазала помадой ключи. «Отлично, теперь они не будут скрипеть, греметь, и если мне повезет, эту дверь я открою почти бесшумно!» Аня смахнула пыль со лба и вставила в замочную скважину очередной ключ.
        Шаги она услышала поздно. Самый последний, самый маленький ключ, вымазанный ярко-розовой помадой, мягко повернулся в замке. Аня, обрадованная, распахнула было дверь, как в этот момент показалась форменная фуражка охранника. Тяжело дыша, он медленно поднимался по винтовой лестнице туда, где находилось всего два помещения  — комната, в которой была Аня, и, полуэтажом ниже, большой зал для занятий спортом. Фуражка медленно плыла над полом, потом появился козырек, потом мясистое лицо. Аня юркнула назад в комнату, придерживая дверь, чтобы она внешне выглядела закрытой и замерла. Шаги были неторопливыми, но скоро Аня услышала, как открыли спортивный зал, что-то там звякнуло, брякнуло, ухнуло. «Козел,  — мысленно не сдержалась Аня,  — не вовремя ты вздумал хозяйское железо поднимать». Прозанимался охранник недолго. Минут через десять Аня услышала, как дверь зала снова хлопнула, тяжелые шаги уставшего человека зазвучали по лестнице. «Господи, да иди ты уже скорее вниз! Там еще столько всего интересного!» Аня знала, что обход дома начинается с верхних этажей. Охранник, по всей видимости, в задумчивости
постоял, потом не спеша стал спускаться. «Слава богу! Теперь надо успеть до того, как закроют входную дверь».
        Как только шаги стали гулкими  — это начался обход второго этажа,  — Аня сняла туфли и осторожно, на цыпочках, стала спускаться по лестнице. Она спешила: охранник, который сначала осматривал комнаты левого крыла, слышать ее не мог, но вот как только он появится в правой половине, проскользнуть незамеченной ей не удастся. Аня спустилась на второй этаж как раз в тот момент, когда хлопнула дверь библиотеки. Это означало, что у нее в запасе минут пять  — ровно столько уйдет на обязательную проверку больших окон. «Мобильник! Надо обязательно взять его! Когда Максим приехал, я была на первом этаже, а телефон  — у меня в руках. Потом я его положила или на большой стол, или…» Аня опрометью кинулась в правое крыло. Бегло осмотрев комнаты, она убедилась, что телефона нигде нет. В это время послышался шум  — это охранник закончил осмотр библиотеки. Аня поняла, что уже не до телефона, и стала спускаться на первый этаж. Там она снова надела туфли, схватила плащ, который лежал на банкетке, и собралась было выскочить на улицу, как в это время открылась входная дверь и на пороге показался начальник охраны. Аня
раздумывала мгновение.
        — Слава богу!  — взволнованно крикнула она.  — А я за вами бегу! Быстрей! Там, на третьем этаже… Быстрее, ради бога, помогите ему! А я срочно звоню мужу! Господи, быстрее!!
        Аня голосила так, что у самой звенело в ушах. Ситуация оказалась непростой: во-первых, никто не ожидал здесь увидеть хозяйку, а во-вторых, в доме случилось ЧП, и сейчас об этом станет известно хозяину, причем не от него, поставленного здесь охранять покой, а от другого человека. Начальник охраны метнулся по лестнице.
        — Быстрее, на третий этаж!  — продолжала кричать Аня.  — Там, в спортивном зале! Я звоню мужу и в полицию!
        Как только шаги охранника послышались со второго этажа, Аня бросилась к маленькому щитку с красивой металлической дверцей. Она открыла ее и щелкнула рычагом. Весь дом погрузился в темноту. Аня выскочила за дверь и понеслась по мокрой холодной траве. Весенний воздух обжигающе проник в легкие, и она сразу задохнулась. «Быстрее, главное, добежать до ворот, на машине нельзя  — сразу же найдут!»  — соображала Аня. К воротам она подбежала в тот момент, когда из рации, оставленной у открытого окна, послышался голос начальника охраны:
        — Не пускай хозяйку, хозяин так приказал! Ворота и калитку  — запереть! Он едет сюда!
        Аня изо всех сил плечом толкнула калитку и выскочила на улицу. Бегом пересекла дорогу и вбежала в лес. Там было темно, сыро, под ногами проваливалась подушка из прошлогодних мокрых листьев, комочки залежалого снега под ногами рассыпались на колючие капли. Аня бежала, не разбирая дороги, спотыкаясь о сучья и царапаясь о ветки. Но какая-то пьянящая решительность и радость переполняли ее. Она вырвалась из страшного одиночества, она теперь могла найти спасение.
        «А может, я дура? Или, хуже того, сумасшедшая? Совсем выжившая из ума и решившая, что мой муж может упрятать меня в психушку. Или убить. Нормальный человек никогда не доведет себя до такого состояния. Нормальный человек не будет молча бояться, выжидать и записывать в своем дневнике каждый прожитый день до идиотских подробностей. Нормальный человек расскажет все близким. Я же этого не сделала! Почему? Почему я довела себя до этого?! Почему не пошла к маме? Мама болеет, ей нельзя нервничать. Почему я не написала Вадиму? Вадим не поверил бы мне. Кстати, а почему не поверил бы? Это я себя убедила в том, что мне никто не поверит. И будет считать меня такой же сумасшедшей, какой считает муж. Я и есть сумасшедшая. Куда я сейчас пойду?! К маме? В полицию? Кому я буду рассказывать про то, что сегодня произошло? И кто мне поверит?»  — так думала Аня и, закутавшись в тонкий плащ, продолжала идти по лесу, не разбирая дороги.
        Сколько времени прошло, Аня не знала. Она продрогла, не спасали перчатки, найденные в кармане плаща, хлюпала вода в туфлях. От холода у Ани свело правую ногу. Остановившись, она изо всех сил растерла ступню и только сейчас поняла, что уже вечер, вокруг лес и нет рядом никаких дорог и жилья. У Ани сжалось сердце, и она еле-еле поборола желание бежать куда-нибудь, бежать так, чтобы затрещали ветки, зашуршали листья, чтобы пространство вокруг нее наполнилось хоть какими-то звуками, чтобы исчезла эта пугающая тишина. Несчастная женщина плотнее запахнула плащ и, пытаясь сохранить спокойствие, пошла дальше.
        Лес закончился неожиданно, как будто провели черту или отрезали ножом, освободив пространство для большого поля, поросшего высокой прошлогодней травой. Сухие стебли, те, которые не склонились под тающим снегом, при лунном свете казались белыми, и на фоне этого светлого волнующего травяного моря все вокруг: кусты по краю, стена леса, какие-то дальние строения  — выступало темным неподвижным массивом. Аня остановилась у кромки поля. Что-то знакомое было в этой картинке, но вспомнить детали она не могла. Она стояла, прислушиваясь и наблюдая, как волнами ходит белесая сухая трава, и в этот момент отчетливо увидела, что на нее надвигается что-то темное, стремительно увеличивающееся. От неожиданности Аня сделала шаг назад, наступила на мокрую кочку, замахала руками, но равновесие не удержала и стала падать. Последнее, что она увидела, это была морда лошади с почти человеческой улыбкой-оскалом. «Сон. Я это видела во сне!»  — успела подумать Аня и без сознания упала на чьи-то руки.

        «Что с вами, вы ушиблись?! Вас задела лошадь?!» мужской голос, раздавшийся где-то близко, был тревожен.
        «А что со мной? Мне уже не холодно. Мне тепло. Даже жарко. И ничего не болит. Кроме горла. Где я?  — Аня открыла глаза и увидела аккуратный узор из тонких золотистых линий.  — Странное все такое. Эти линии»,  — подумала она, а потом, приглядевшись, поняла, что это часть стены, которая оказалась перед ее глазами. Аня еще немного поразглядывала узор, потом нерешительно пошевелила рукой и перевернулась на спину. И в этот момент увидела мужчину. Он склонился над ней. От него пахло конским потом, а в глазах было беспокойство.
        — Олег,  — удивленно произнесла Аня и дотронулась рукой до лица мужчины.
        — Олег,  — согласился тот и добавил:  — А мы разве с вами знакомы?
        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
        Аня стола у окна и рассматривала «коневодческий» пейзаж. Прямо перед ней стояло длинное здание конюшни с темно-бордовой штукатуркой и белыми наличниками на многочисленных маленьких оконцах. Дверей в этом здании не было, только широкие ворота, украшенные причудливой резьбой. Из этих ворот сейчас выводили лошадей  — все, как одна, они были ухоженные, статные, полные достоинства. На остроконечной черепичной крыше конюшни высились башенки. Вдоль этого дома тянулась клумба  — в один ряд выстроились худосочные крокусы желтого и фиолетового цвета. Дальше шли небольшие домики, которые были покрашены в такой же темно-бордовый цвет. Вдалеке виднелся маленький ипподром  — травяной овал, немного трибун и флагштоки с развевающимися полотнищами. Ближе к лесу находились загоны, куда днем выпускали лошадей. Вся территория была украшена цветами, пешеходные дорожки были обрамлены кустиками… Впрочем, явное внимание к декоративным деталям не препятствовало предназначению этого заведения. «Человек, который так все обустраивал, понимал, что делает!» Аня уже заметила на территории лечебницу, молотилку для приготовления
витаминного корма. Все детали были продуманы и в первую очередь обеспечивали удобный и качественный уход за лошадьми.
        Аня перевела взгляд на ворота и увидела всадника на темном длинноногом жеребце. Всадник сидел ловко, движения его были естественны и грациозны  — они с конем вполне друг друга понимали. Аню бросило в жар  — она вспомнила, как здесь, в этой комнате, очнувшись и увидев опять перед собой лицо Олега, она на секунду потеряла самообладание.
        — Ты?! Как ты мог! Почему?! Почему, ответь мне, чтобы я хоть что-то поняла! Как ты посмел?! Как можно даже не позвонить, не предупредить?! Я ненавижу тебя!  — Аня кричала, плакала, одновременно и обнимая Олега, и пытаясь его ударить.
        Сквозь слезы она увидела недоумение в его глазах, непонимание, удивление, потом чей-то голос произнес: «Истерика. Всем надо уйти, она должна поспать!»  — и теперь уже Олег смотрел на нее сочувственно, ласково. Она помнила, как ей дали выпить горькую микстуру, как кто-то ее укрыл теплым пледом, поправил подушку, и комната погрузилась в темноту. Всхлипывая, Аня проваливалась в глубокий, освобождающий от тревожной реальности сон…
        Сейчас, видя, как мужчина направился в ее сторону, Аня быстро заглянула в ванную, причесалась и тотчас же улеглась в постель.
        — Здравствуйте! Как вы себя чувствуете?  — мужчина, предварительно постучавшись, вошел в комнату.
        — Здравствуй, Олег!  — искренне улыбнулась Аня.  — Не очень понимаю, в какую игру ты играешь, но на всякий случай предлагаю перейти на «ты».
        — Я не играю,  — мужчина тоже улыбнулся.  — Я постараюсь на «ты», но, боюсь, не сразу у меня это получится. И все же, как вы себя чувствуете?
        — О господи! МЫ чувствуем себя хорошо, но очень хотелось с тобой поговорить без свидетелей и не торопясь. Во-первых, мне надо кое-что тебе рассказать, а во-вторых, НАМ есть что с тобой обсудить.  — Аня говорила уже не так бодро.
        — Хорошо, будь по-вашему. Тем более действительно вопросы есть. Там,  — Олег кивнул в сторону,  — привезли кое-что из магазина  — одежда, тапочки, умывальные принадлежности. Вы потом посмотрите, я на свой страх и риск список составил. Продукты, соки, фрукты  — в холодильнике на кухне, это следующая дверь. Если что-то будет нужно, сразу скажите мне.
        — Олег, ты выйди на минуту. Я оденусь,  — Аня кивнула на свою чистую, выглаженную одежду, которая была развешена на стуле.  — Спасибо, что все привели в порядок.
        — Нет-нет! Мне врач сказал, что вставать еще рано. Вчера у вас еще была температура, и в легких ему кое-что не очень нравится. Одним словом, я сейчас закрою дверь, чтобы нам не мешали, и мы спокойно обо всем поговорим.
        Мужчина неторопливо снял куртку, аккуратно повесил ее в шкаф, затем придвинул кресло ближе к Аниной постели и нерешительно откашлялся:
        — Позвольте сначала мне. Поскольку вы, так сказать, на моей территории, я вынужден задать несколько вопросов. Кстати, в кармане плаща мы нашли паспорт. Извините, я его посмотрел, а потому теперь знаю все ваши анкетные данные. Еще раз прошу простить, но сами понимаете…
        Аня расхохоталась:
        — Сомов! А без паспорта ты не знал моих анкетных данных?! Дорогой, ты неподражаем! Я тебя даже таким не помню  — официальный, строгий, корректный. Нет, у тебя всегда была железная выдержка, но сейчас ты превзошел сам себя!
        Олег смущенно улыбнулся:
        — Ну, я стараюсь, хотя сейчас мне не очень легко это дается!
        — Ох, если бы ты знал, как мне нелегко,  — Аня обвела вокруг рукой,  — если бы ты знал, как мне нелегко! А что я чувствовала тогда? Ты даже представить не можешь, что со мной было! И сейчас… Почему? Почему это должно было случиться с нами, со мной?! Почему? Если бы я знала ответ на этот вопрос! Если бы я хоть немного догадывалась о причинах твоего поступка! Если бы… Я бы не лежала сейчас здесь! Как все связалось в одну цепочку, а ты даже себе представляешь, что со мной было!  — Аня почувствовала, что у нее закипают слезы. Она выхватила из-под подушки платок и сжала его в руке.
        — Послушайте,  — Олег в замешательстве развел руками,  — не волнуйтесь, если что-то не так, я в чем-то виноват, то я готов… Одним словом, простите, все поступки можно объяснить, всегда можно постараться понять другого. Только для этого требуется время. Аня, я прошу, перестаньте сердиться. Обещаю, что я сделаю все, чтобы вы… Чтобы между нами…
        — Нет, подожди.  — Аня замотала головой.  — Между нами… Сейчас я должна тебе кое-что сказать, только вот я не знаю, как, с чего начать…
        — Очень просто,  — с облегчением выдохнул Олег.  — Во-первых, не надо горячиться, а во-вторых, я сам задам вопросы. Если какие-то из них вам покажутся неудобными  — не отвечайте. Договорились?
        — Да.  — Аня устало вздохнула.
        — Скажите, вам угрожает какая-то опасность?
        — Угрожала. Теперь благодаря тебе, думаю, нет. Ты помнишь Максима?
        — Нет, я не помню Максима, поскольку его не знаю.
        — Сомов, перестань! Может, тебе и неприятно о нем сейчас слышать, но что поделаешь! Максим, тот самый, который ухаживал за мной, когда мы познакомились? Тот, у которого ты меня увел?  — Аня внимательно посмотрела на Олега, но не уловила даже удивленного движения ресниц.  — Я ведь вышла за него замуж. Давно. Во всяком случае, мне кажется, что прошла целая вечность. У нас трое мальчишек, сыновей. Сашка и близнецы  — Митька и Витька. Вроде бы жили нормально. Но… Знаешь, есть такой термин  — «болезнь первых цезарей»? Это когда человек пытается выяснить, каковы рамки дозволенного. Так вот, Максим заболел этой болезнью. Мне казалось, он меня провоцирует, потом казалось, что мстит, догадываясь, что я его по-прежнему не люблю. А потом… Видишь ли, он вздумал объявить меня сумасшедшей.
        — Как?
        — Так, как это показывают в кино. Ну, представь, что целый год всем, в том числе и мне, рассказывают, что я бью детей, что я их запираю и не выпускаю целый день, что я могу их жестоко наказать и каждый вечер проверяю, хорошо ли заперты окна в детской. Для того, чтобы они не сбежали. Целый год всех, включая меня, убеждают, что у меня провалы в памяти, что я совершаю поступки, которые противоречат здравому смыслу, и что я устраиваю истерики с катанием по полу. Целый год меня убеждают, что надо показаться психиатру, а когда мы туда приезжаем, то выясняется, что муж побывал там раньше, а мне только выписывают рецепт с успокоительным и осторожно рекомендуют полежать в стационаре. В конце концов, под видом детской няни в дом приглашают профессиональную сиделку, которая работала с буйными больными, да к тому же сейчас служит в военизированной охране.
        — А вы? Вы никогда не пробовали обратиться к какому-то другому врачу, пожаловаться родственникам, если они у вас есть?
        — Сомов, мне кажется, что весь мир с ума сошел.  — Аня посмотрела на него с тоской:  — Ты что, забыл, что у меня целых два брата? Которые, кстати, о тебе слышать не могут, и мама, которая обещала меня проклясть, если я перемолвлюсь с тобой хоть одним словом. Конечно, я пыталась намекнуть, но, видишь ли, Максим успел обработать маму, и с ней было очень сложно иметь дело. Каждое мое желание, например поесть в неурочное время, мама воспринимала с внимательной тревогой на лице. Я от этого бесилась и выставляла себя необузданной истеричкой. Братья постоянно в разъездах, в тех редких случаях, когда они приезжают, не хочется говорить о таких вещах. Да и, понимаешь, мне иногда казалось, что Максим придуривается, как придуриваются некоторые мужчины, которые возомнили себя богами. Понимаешь, он многого добился, занимает большой пост, мы жили на широкую ногу, но…
        — Что-то случилось?
        — Видишь ли, детали мне неизвестны. Он был очень скрытен, никогда не посвящал в свои дела. Как я понимаю, азарт, жажда денег, неумение остановиться, отсутствие чувства ответственности. Такого, глобального. Ну и, конечно, невезение. Он играл чужими деньгами, рисковал чужими акциями. И потерял все. Как он мне объяснил, сумма там астрономическая.
        — Если у вас была недвижимость…  — Олег нахмурился, размышляя.  — Не хотелось бы давать советы в такой ситуации, но все же выход можно найти…
        — Да, я тоже так думала,  — закивала Аня.  — Но ему дали понять, что в уплату долга примут только одно  — нумизматическую коллекцию, которую я получила от отца.
        — Видимо, сильно задолжал… Или его специально подставили, а цель была именно коллекция,  — произнес Олег.  — Так работают люди определенного толка.
        — Да, может быть. Вот он и попытался меня устранить. Добровольно я бы никогда ему ни копейки не отдала,  — решительно заявила Аня.  — Это наследство отца, и я всегда хотела, чтобы оно перешло моим детям.
        — Отец ваш был коллекционером?
        — Сомов, я тебе рассказывала о своем отце.  — Аня вздохнула:  — Ты просто забыл. Отец всю жизнь проработал в партийных органах. Но коллекция ему досталась от деда. Ты не представляешь, как он нас всех удивил!  — Аня замолчала, припоминая те события.  — Если хочешь, я тебе расскажу.
        — Да, конечно,  — мягко, точно врач, проговорил Олег,  — если вам не тяжело это вспоминать.
        — Нет, Сомов, НАМ совсем не тяжело… Когда же бросишь эти свои штучки…
        Аня удобно уселась в подушках. Ей совсем не тяжело было вспомнить эту семейную историю. Тем более что сейчас, вырвавшись из странной атмосферы, которую так старательно создавал Максим, она вдруг почувствовала почву под ногами. В конце концов, у нее есть настоящая семья, за ней стоят братья, у нее есть сыновья, за которых она будет бороться. Она  — не одна. И потом, было еще одно обстоятельство, которое Аня как-то выпустила из виду: благодаря отцовской коллекции она очень богата. Может быть, богаче, чем Максим. И если он вздумает бороться с ней своими деньгами, то ее ответ не заставит себя ждать. Тем более что денег-то у него теперь и нет! Аня улыбнулась. Олег Сомов, ее любимый и одновременно ненавидимый Олег сидел сейчас с ней рядом и делал вид, что не узнает ее. Нет, весь мир положительно сходит с ума!
        Аня задумалась и мысленно вернулась в те далекие девяностые, когда она, семнадцатилетняя, поняла, что отец умирает.

        В их доме главной была мама, но решал все отец. Аня это поняла очень рано и с удовольствием включилась в эту схему отношений. Мама занималась воспитанием детей: как себя вести, как одеваться, как учиться, чему учиться  — на все эти вопросы она давала четкие, ясные ответы. Более того, она требовала, чтобы дети неукоснительно придерживались правил, которые она устанавливала дома. Аня, девочка неглупая, очень быстро поняла, что все предлагаемое матерью имеет жизненную целесообразность. То есть все это рано или поздно пригодится в жизни. А потому разногласий с родителями у Ани не было. Училась она хорошо, помогала в доме. Так было лет до четырнадцати. Появившиеся подростковые проблемы в Анином случае имели неожиданный вид  — она хотела получать ответы на вопросы, которые мама считала преждевременными. Нет, речь шла не о взаимоотношениях с противоположным полом. Это, как ни странно прозвучит, было связано с такой тонкой материей, как жизненные ценности и смысл человеческого существования. Мама наверняка могла бы поговорить на подобные темы, но этого не делала.
        — Ань, время само тебе все подскажет,  — только и сказала она.  — Поверь мне. У женщин все образуется само собой. Как правило. Надо быть выдержанной, внимательной и быть всегда готовой к неожиданным переменам.
        Варвара Сергеевна еще долго говорила о предназначении женщины, верной спутницы мужчины, но Аня это уже не слушала. Не то чтобы она была против замужества или ее возмущало некоторое социально-гендерное неравноправие, ей просто было неинтересно быть спутницей. Наверняка мир может ей предложить нечто большее. И за поисками возможных вариантов она отправилась к отцу.
        Алексей Владимирович, партийный чиновник высокого ранга, относился к людям спокойным и предпочитающим во всем сомневаться. Догм для него не существовало, и это касалось и политики партии, и места женщин в современном обществе, и рецепта его любимого жареного гуся. Аня, пришедшая однажды к нему в кабинет поболтать, в лице отца нашла удивительно тонкого, внимательного и понимающего собеседника.
        — Анюта, старайся строить жизнь сама,  — так начал он свою речь.  — Никого не слушай  — каждый человек варит свою похлебку по своему рецепту. Нет, конечно, есть основы, без них никак, их надо уважать, да только мы сейчас не об этом. Видишь ли, жизнь очень скоро изменится. Не могу сказать, что меня это радует,  — все мы окажемся в непривычной для себя роли  — роли добытчиков. В самом прямом, вульгарном смысле этого слова. И вот тогда никто не будет смотреть  — мужчина ты или женщина. Вот тогда наступит настоящее равенство. Плохо это или хорошо? Не знаю, не жил в таких условиях, только могу сказать, что это рискованный, но отличный шанс «сделать себя».
        Отец говорил языком, которым никто вокруг не говорил. В его словах была тяжесть осознания, возможно, трагических перемен и вера в то, что любые перемены можно обратить во благо себе. Он, понимая, что не в силах уберечь детей от потрясений, делал все, чтобы их к этому подготовить.
        Аня полюбила эти разговоры в его кабинете, куда даже Варвара Сергеевна не решалась заходить. Это было их время  — отца и дочери.
        Перемены наступили, но их тяжесть и трагичность Аня осознала только тогда, когда отца привезли из больницы и он лежал на широком диване, под легким одеялом. Отец похудел, отчего стал остроносым и большеглазым.
        — Папа, ты похож на дятла!  — шутила Аня, понимая, что только шутками, домовитой суетой можно оттянуть разговор о неизбежном уходе.
        Но разговор состоялся. На семейном обеде, куда были срочно вызваны братья. И разговор этот оказался коротким  — отцовское напутствие с пожеланием крепости духа и стойкости. А потом отец поставил на стол старый портфель, извлек из него пакеты, разрезал изоленту, перевязывающую их, и на стол высыпалась груда золотых монет. Аня помнила, как все замолчали, как в тишине тонко прозвенел тонкий кружок, внезапно сорвавшийся с вершины золотой кучки. Кружок прокатился на ребре и упал на белую тонкую скатерть, которая поглотила звук. И опять в комнате воцарилась тишина.
        — Пап,  — Аня посмотрела на отца,  — что это?
        — Это, дочка, мое наследство, которое я получил от деда. Я не взял отсюда ни монеты. Более того, я приумножил его. Но не ради жадности, стяжательства или любви к роскоши. Я делал это ради семьи. Ради того, чтобы она чувствовала себя в безопасности, а при необходимости обратила это золото в дело. Нужное, полезное, способное не только прокормить, но и послужить началом, материальной основой рода. Вас трое,  — Алексей Владимирович посмотрел на детей,  — и, по сути, вы все начинаете заново. Разделенное поровну наследство  — это ваш старт, ваш первый капитал, который необходимо не только сохранить, но и приумножить, передав, в свою очередь, вашим детям ШАНС.
        Алексей Владимирович объяснял, что все делится поровну между детьми, он что-то говорил о даче и квартире, но Аня уже его не слушала. Это золото, как свидетель непростой, таинственной истории их семейства, вдруг наполнило ее гордостью. Нет, не потому, что они, оказывается, были обладателями несметного богатства, а потому, что они владели тайной, которую умели хранить и передавать по наследству. «Хранить тайну  — хранить слово и верность семье, думать о ней  — не может ли это быть смыслом жизни?» Аня посмотрела на отца. Его впалые щеки покрылись темным румянцем, дышал он тяжело, и Аня отчетливо поняла, что глава семьи, патриарх, уходит из жизни, передавая им, детям, умение охранять семейную тайну…
        — Да, удивительная история!  — Олег покачал головой.
        — Я тебе не рассказывала не потому, что хотела утаить,  — поспешно пояснила Аня,  — а потому, что никогда всерьез не рассчитывала на эти деньги. Они должны были перейти в руки моих детей. Я же хотела  — так меня научил отец  — достичь всего сама.
        — Понимаю,  — кивнул Олег.  — Я тоже всегда так стремился поступать.
        — Сомов, кстати, где я нахожусь?
        — Я предвидел этот вопрос и, учитывая непростую ситуацию, в которой вы оказались, захватил вот это,  — с этими словами Олег вытащил из кармана красочный буклет.  — это, так сказать, будет подтверждением моих слов. Вы находитесь на территории моего коневодческого хозяйства. Хозяйство  — это звучит, конечно, громко. Точнее это было бы назвать конноспортивным клубом. У нас здесь конюшня, загоны для выпаса, учебный ипподром, лечебница и кое-что еще, необходимое для правильного содержания лошадей. Здесь могут заниматься конным спортом и взрослые, и дети, сюда привозят лошадей для обучения, здесь содержатся лошади дорогих пород, владельцы которых доверили нам уход и содержание. В этом буклете есть фотографии, и все очень подробно написано. Это на тот случай, если вы не поверите мне на слово.
        Аня внимательно изучала буклет  — все соответствовало: и здания на фотографии, и перечисленные услуги, и даже номер лицензии  — копия лицензии висела в рамочке в комнате, где находилась Аня. И она запомнила его очень хорошо. «Вот что значит напуганная женщина  — в обычной жизни три цифры какого-нибудь кода запомнить не могу, а тут…» Она закрыла буклет и улыбнулась:
        — Да, Сомов, ты меня не перестаешь удивлять, как, впрочем, и вся моя жизнь. Скажи, это все твое?
        — Да,  — просто сказал Олег.  — Уже мое. Еще месяц назад у меня был компаньон, но он вышел из дела, мы расстались друзьями. Он теперь занимается совсем другим, а я… я получаю удовольствие от того, что единственный тут хозяин. Хотя, конечно, тяжеловато бывает.
        — Нет, Сомов, меня удивляет не то, что ты в состоянии «рулить» таким сложным хозяйством. Меня удивляет, что ты занялся лошадьми! Ты выпускник математического вуза, подающий надежды инженер, внезапно изменивший математике с кафельными изразцами, стал заниматься лошадьми? Как случаются такие метаморфозы?!
        Олег покраснел, секунду помолчал, потом, откашлявшись в кулак, осторожно произнес:
        — Анна, прошу вас… Иногда мне кажется, что вы знаете обо мне больше, чем сам я знаю о себе. И это меня очень смущает. Вы рассказываете обо мне то, чего со мной никогда не происходило. Рассказываете с такой уверенностью, что ставите меня в тупик… и в неловкое положение. Я, отлично знающий, что никаким ремонтом никогда не занимался, не могу спорить с вами, женщиной, которая находится на грани нервного истощения. Кстати, это мнение врача, которого я пригласил к вам в первый день. Но, поймите, я и соглашаться с вами не могу…
        — То есть ты хочешь сказать, что я сумасшедшая!  — Аня всплеснула руками.  — Я все придумываю? Хочешь, я тебе докажу, что я про тебя знаю гораздо больше, чем все остальные?
        — Как вы это докажете?
        — У тебя внизу живота родимое пятно в виде ровного круга.
        Олег неожиданно покраснел, потом воскликнул:
        — Вы  — медсестра, которая ассистировала анестезиологу, когда мне удаляли грыжу. В прошлом году! Да, мне казалось, что ваше лицо мне знакомо! Вы отдаленно мне кого-то напоминаете, но я не могу вспомнить кого! Я угадал? Из посторонних женщин только вы можете быть в курсе моих родимых пятен.
        Аня посмотрела на Олега как на душевнобольного:
        — Сомов, закрыли тему. Вернемся к моим проблемам.
        — То есть вы не медсестра анестезиолога?
        Аня почувствовала, как ее начинает душить хохот. «Только истеричного смеха не хватает. А так уже было все»,  — подумала она и усилием воли взяла себя в руки.
        — Нет, я не медсестра.
        — Да?  — Олег не очень расстроился.  — Значит, я ошибся. Скажите, вас может кто-то искать?
        — Меня? Муж. Может быть. А что?
        — Я хотел бы предложить вам пожить здесь, у нас. Природа, животные, отдельная квартира  — простите, весь дом не можем предоставить, а вот этот второй этаж  — к вашим услугам. Здесь есть даже кухня, полностью оснащенная техникой. Вы поживете, придете в себя, а потом решите, что будете делать дальше. Во всяком случае, здесь вы будете под защитой. Моей. Я вам обещаю.  — Олег немного смутился от пафоса последних слов.
        — Хорошая идея, но как-то вот так, сразу, я не могу ответить. Так все запутано…  — Аня посмотрела на не узнающего ее Сомова.
        — Соглашайтесь. Маме можно сообщить, где вы.
        — Думаю, не стоит,  — помедлив, произнесла Аня. Она на секунду представила, как Сомов сообщает Варваре Сергеевне, что Аня сбежала к нему. «Нет, этого только не хватало! Столько лет прошло, а мама и слышать о нем не может! Максим?.. Нет, Максим маме ничего не скажет!» Аня про себя злорадно усмехнулась, представляя, как Максим мчится к маме узнать, куда подевалась дочь. Та самая дочь, которая, по словам того же Максима, уехала лечиться в Китай методами народной китайской медицины.
        — Маме мой муж сказал, что я уехала в Китай. Следовательно, он побоится приехать к ней. Мама, надо полагать, сообщила братьям, что я в Китае. Нет, муж не будет поднимать панику. Он может тихо искать меня. Но только не через родственников.
        — Отлично,  — Олег потер руки,  — отлично,  — повторил он, заметив удивленный взгляд Ани.  — оставайтесь у нас, пока не вернутся ваши братья, а маме вашей мы передадим открыточку, якобы привезенную с оказией из Китая. Узнаем, как у нее дела. А вы здесь будете в безопасности, на свежем воздухе восстанавливать силы. Не беспокойтесь  — никакой платы за проживание и прочее. Я вполне могу помочь женщине, которая попала в такую переделку. Более того, если вам нужны деньги  — обращайтесь. Кстати, кто вы по образованию?
        Аня устало посмотрела на Олега:
        — Сомов, ты что, забыл, я всегда была ветеринаром.
        — Да что вы?! Значит, это судьба! Я уже несколько месяцев ищу лошадиного доктора! Значит, вы выздоравливаете и выходите ко мне на работу. Рискну показаться неделикатным, но вы моя должница  — это я нашел ваши дорогие туфли в овраге около крайнего загона, там, где вы напугали мою лошадь и напугались сами. Так что договорились!

        Оказывается, самая труднодоступная роскошь  — это не замечать времени. Немногим дается, даже очень везучим людям, такое счастье. Аня смотрела в окно и наблюдала ту же самую картинку. Разница была только в том, что наступило лето. Знойное лето с оглушающе жаркими днями и грозами по ночам. Грозы проходили по лесу, треща и ухая, по полю шелестел ливень, потом был рассвет, и опять царила ленивая летняя тишина. Аня давно уже выздоровела и даже немного поправилась.
        — На вас приятно смотреть,  — удовлетворенно сказал Олег.  — я теперь понимаю начальников пионерских лагерей, которые тщательно взвешивали своих подопечных.
        — Если так дело пойдет, придется гардеробчик менять.  — Аня скептически оглядела себя.
        — И поменяем, какие проблемы,  — весело отозвался Сомов.
        Аня промолчала. Она находилась в странном состоянии человека, который вроде как есть, но нигде не числится. Такое неуютное состояние «неподсчитанности».
        — Что вы выдумываете?!  — сказал по этому поводу Олег.  — Если вам здесь плохо, неуютно, если вы тоскуете по дому, вы мне обязательно скажите: я придумаю, как вас вернуть в вашу реальность. Но только без этих ваших страшилок. Имейте в виду, я этому вашему Максим шею сверну, если он к вам сунется. А вы, наверное, поняли, я такими вещами шутить не люблю, да и силенок у меня хватит.
        Аня давно все поняла. Олег Сомов мало изменился  — он оставался человеком прямолинейным, спокойным, твердым в своих обещаниях и… очень красивым. «Человек-оркестр. В лучшем смысле этого слова. Но что же произошло тогда, почему он сбежал?» Она теперь чаще оценивала теперешнего Олега. О прошлом, принесшем ей столько горя, она почти не думала. Оно, это прошлое, как-то незаметно отошло на задний план, уступив место деятельному, полному новых приятных открытий настоящему. Мысль, что о ней сейчас заботится тот самый Олег Сомов, которого она любила без памяти и который сбежал со свадьбы, теперь не удивляла, не пугала, не озадачивала. Как особо не волновало то, что он продолжает делать вид, что они незнакомы. «Ну и что? Правду я всегда успею узнать, если вообще это стоит делать! Пожалуй, мне сейчас важнее, что он  — со мной, рядом»,  — с трудом убедила себя Аня и с этого момента категорически запретила себе выяснять отношения с Олегом и… считать дни. Считать дни, которые она здесь провела, было страшно. Считать дни  — означало мысленно возвращаться к тому, что произошло, и к тому, что рано или поздно
придется отсюда уехать и вступить в схватку с мужем. Считать дни  — означало признаться себе в том, что личная жизнь не удалась, что семейное счастье  — это не для нее. Считать дни  — означало обязательный возврат туда, откуда она с таким трудом ушла,  — в одиночество. И Аня перестала это делать. «Я  — как собака на передержке. И Сомов мой временный хозяин».
        Она окунулась в хлопоты и заботы этого красивого места, где люди занимались добрыми делами, где единение с природой было буквальным, без всяких натяжек или аллегорий.

        Рабочее место Ани находилось в коттедже, который стоял между двух длинных конюшен. Из окна кабинета был виден плац  — место, куда выводили лошадей для занятий, кусочек большого манежа и небольшое двухэтажное здание веселенькой расцветки: крыша красная, наличники белые, а сами стены  — ярко-желтые. Рядом с высоким крыльцом была установлена каменная коновязь. Ее, каменную конусообразную серую глыбу, явно откуда-то привезли. Аня однажды поинтересовалась происхождением этой коновязи.
        — Вы правы,  — кивнул конюх Жора.  — Ее из Выборга притащили. Сам Олег Петрович ее нашел и распорядился установить здесь.
        — Давно это было?
        — Ну, как комплекс был построен. Точнее не могу сказать, я сам здесь только год. Тоже был удивлен, как классно здесь все устроено.
        Устроено здесь было действительно все отлично  — грамотно, продуманно и на удивление красиво. Ну, то, что выдержано в одном стиле,  — это неудивительно. Но то, что территория напоминает ботанический сад,  — это пожалуй, оказалось неожиданно.
        — Кто же это у вас такие цветы разводит?  — издалека начинала разговоры Аня. Ей было безумно интересно все, что касалось места, которым владел (она теперь это точно узнала) и руководил Олег. Из больших и маленьких деталей она старательно складывала портрет человека, с которым рассталась так странно и неожиданно. Ане казалось, что даже самые незначительные мелочи помогут ей в общении с ним.
        — У нас был ландшафтный дизайнер. Наташа такая,  — многозначительно пояснила ей одна из сотрудниц.
        — Какая молодец!
        — Да, но больше у нас не работает.
        — Что так?  — искренне удивилась Аня.  — Здесь такие условия созданы для сотрудников!
        — О, здесь личные мотивы…  — сотрудница закатила глаза.
        — Вышла замуж, и муж не разрешил сюда ездить? Ведь далеко от города все-таки,  — Аня сказала первое, что пришло в голову — Нет, она и Олег Петрович.
        — А…  — перебила ее Аня. Ей почему-то расхотелось слушать историю безусловно опытного ландшафтного дизайнера Наташи и Олега. «Странно думать, что у него за это время никого не было. Я-то замуж вышла и даже троих детей родила…»  — думала Аня, и ей самой почему-то не верилось, что с того момента, как она в нетерпении расхаживала по залам Дворца бракосочетания, ожидая, когда покажется ее жених, прошло без малого семь лет.  — Мальчишки мои выросли. Интересно, как они сейчас там, с бабушкой? Няньки няньками, а родной человек все-таки надежней. Ничего, мне сейчас главное вытерпеть и выдержать. Надо выиграть время. Пока я для Максима исчезла, с детьми ничего не случится. В противном случае он выдаст себя с головой. Для всех, по его собственным словам, я  — в Китае!» От мыслей становилось тревожно, но, как только Аня замечала Олега, становилось легче. «Почему-то мне кажется, что с ним  — надежно»,  — думала про себя Аня и не переставала удивляться своей женской непоследовательности, мягкости и умению прощать поступки, казалось бы, непростительные.

        Целый этаж просторного коттеджа был отведен под ветеринарную клинику  — процедурные, перевязочные… Тут Анин кабинет и находился  — это была уютная комната с многочисленными металлическими стеллажами. Обследовав все шкафы и большой холодильник, который стоял здесь же, Аня пришла к выводу, что и на лекарства, самые лучшие и дорогостоящие, здесь денег не жалеют.
        — Анна Алексеевна, если вам что-нибудь понадобится, я здесь, рядом,  — постучалась в дверь молодая помощница, Зоя, студентка ветеринарного техникума.  — Как только будете готовы, дайте мне знать. Пойдем по конюшням.
        — По конюшням?  — удивилась Аня.
        — Да, это распоряжение Олега Петровича. Каждый день мы должны осматривать лошадей и беседовать с конниками. Может, жалобы какие будут. С этим здесь очень строго. Но вы не волнуйтесь. Сейчас животных немного. Часть уехала на соревнования.
        — Я и не волнуюсь,  — улыбнулась Аня. Ее действительно не волновало большое количество работы. Наоборот, она была рада занять все свое свободное время, и еще, понятное дело, это было хорошей возможностью побольше узнать об Олеге, а это можно было сделать, только общаясь с его подчиненными.
        — Тогда не будем откладывать. Пойдем, пока все не разъехались по левадам.  — Аня мельком глянула в зеркало, которое висело над раковиной.
        — Пойдем,  — согласилась Зоя.  — только вам бы теплее одеться. Ветер.
        Они оделись и вышли на улицу. Аня вдохнула весенний воздух и неожиданно почувствовала прилив сил. «Как странно и как хорошо было, после нескольких лет душевной несвободы, почувствовать себя «нормальной женщиной». Работающей женщиной»,  — усмехнулась она про себя.
        Первый день Аня запомнила надолго: у двух лошадей был понос, еще две отказывались есть.
        — Странно, разом несколько лошадей маются животами,  — Аня посмотрела на Зою.
        — У нас такое бывает.  — Зоя не выглядела удивленной.
        — И что? Никто не задавался вопросом, почему так происходит?
        — Да нет. Вообще-то это обычно бывает по определенным дням. Когда корма привозят новые.
        — Это как?
        — Понимаете,  — сначала робко, а затем все увереннее принялась объяснять Зоя,  — я заметила, что всякие расстройства у животных случаются, когда дают витаминную подкормку. А ее привозят по определенным дням.
        — А вы смотрели, что именно в эту подкормку входит?
        — Нет. Там всем заведует Василий, раньше берейтором служил. Но вот на пенсию вышел, кормами заведует.
        — Ну-ка, пошли сходим к нему…
        И они ускорили шаг.

        — Олег, вызови к себе Василия. Того самого, который на кормах у вас тут.  — Аня, красная от возмущения, свежего холодного воздуха и оттого, что очень торопилась, нашла Олега на плацу.
        — Господи, что случилось?  — взволнованно спросил он.
        — Случилось то, что у вас случается, оказывается, почти каждую неделю.
        — А именно?
        — Животные маются поносом.
        — Да, мне говорили, но это были единичные случаи.
        — Кто тебе говорил про единичные случаи?
        — Василий.
        — А… Вот поэтому и вызови его. А лучше пойдем туда, к нему.
        В «кормовую» они вернулись уже втроем.
        — Что такое? Опять?!  — бывший берейтор был настроен враждебно.  — Олег Петрович, я уже девушке все объяснил…
        — Я вам не девушка,  — строго одернула его Аня.  — Я ветеринарный врач и хочу получить объяснения, почему в витаминную подкормку включены такие овощи, как капуста? С каких это пор лошадям дают капусту?! Или вы не в курсе, что она категорически им противопоказана?!
        — Василий, это что за новости?  — Олег повысил голос.
        — Олег Петрович, мы получаем как обычно, расфасованное. Я только отдаю конюхам. Я даже туда не заглядывал.
        — Очень плохо, что ты туда не заглядывал. Ты не кладовщик. Ты отвечаешь за корма.  — Олег теперь говорил тихо, но Аня безошибочно распознала, что он в бешенстве.
        — У вас с питанием вообще проблемы.  — на обратном пути она попыталась приноровиться к быстрому шагу Олега. Зою они потеряли где-то на выходе из «кормовой».
        — Что вы имеете в виду?
        — Понимаешь,  — несмотря на отчужденное «выканье» Олега, она, даже будучи у него на службе, говорила бывшему жениху «ты» и считала, что имеет на это право,  — нас учили, что для лошади, животного очень умного, даже интеллектуального, большое значение имеет смысл жизни. Понимаешь, лошади важно то, чем она занята. Это тебе не ослик, который может крутить жернова, ходя по кругу. Лошадь умеет думать. Я не знаю, насколько хорошо ты изучил вопрос, но то, что я сейчас скажу, тебя может насмешить. И тем не менее… Лошадь должна жевать. Все время. У вас в яслях недостаточно сена. Поэтому некоторые животные монотонно переступают с ноги на ногу, грызут ясли, глотают воздух. У них происходят так называемые поведенческие нарушения. Либо вы усильте нагрузку и чаще работайте этих лошадей. Либо добавляйте сено. Лошадь должна в любой момент иметь возможность что-то жевать. С водой все нормально, ее вдоволь. Но с питанием…
        Аня перевела дух.
        — Надо отказаться от этой витаминной подкормки, надо сменить поставщика или самим готовить еду животным. И это самый лучший вариант. Если надо, я могу разработать рецептуру сбалансированного питания. Если вы держите лошадей чужих, вам надо быть очень внимательными. От плохого питания и зубы могут «полететь».
        — Да, пожалуйста. Мы так и поступим,  — Олег кивнул.  — Вы что-нибудь уже предприняли? Заболевшим уже что-то дали?
        — Не волнуйся. Завтра уже все будет нормально. Я сначала подумала, что лошадям дали хлеб. Знаешь, есть любители покормить животных. От хлеба тоже бывает такое. Но когда увидела эти пакеты, поняла, что причина  — капуста.
        Первые дни работы, когда Аня впадала в панику при малейшем известии о каких-нибудь проблемах в конюшнях, когда она, неодетая, перебегала из корпуса в корпус, чтобы «напомнить, убедить, заставить», когда она осознала, что ее начальником, требовательным и строгим, невзирая на лица, стал Олег,  — эти дни она потом вспоминала с улыбкой и благодарностью. Скорее всего, именно в эти дни стала потихоньку появляться истинная Аня Спиридонова, какой ее когда-то знали родные и близкие знакомые.

        Каждое утро, придя в свой кабинет, Аня первым делом занимала пост у окна. Ровно в девять, совершив ежедневную раннюю верховую прогулку, Олег ловко спрыгивал с коня, бросал поводья на старую коновязь и взбегал на высокое крыльцо. Его рабочий день начинался с совещания, на котором должны были присутствовать почти все работники комплекса. Аня, еще не очень уверенно себя чувствующая в новом качестве и не терпящая «пустой говорильни» со времен работы под руководством Серой Вонючки, старалась эти совещания пропускать. Предлоги она выбирала уважительные  — проведать жеребенка, заполнить документацию на проданную лошадь, уточнить состав корма.
        — Анна, вы зря манкируете нашими сходками,  — как-то в шутку заметил Олег.
        — Я не манкирую, я просто не всегда успеваю,  — смутилась Аня.
        На следующий день она, укрывшись за плотными жалюзи, наблюдала, как Олег приехал на работу, и ждала, чтобы закрылась дверь за последним, опаздывающим на совещание сотрудником, как вдруг Олег, уже стоявший на крыльце, обернулся, пристально посмотрел прямо на ее окно и… приветственно махнул рукой. Аня как ужаленная отскочила от окна. «Неужели он понял, что я за ним наблюдаю?» Она почувствовала, как лоб покрылся испариной, а в душе появилась страшная неловкость. Немного поразмыслив, она собралась с духом и, подхватив папки с бумагами, поспешила в административное здание.
        В большом кабинете Олега уже гудели голоса. Когда она осторожно вошла, все на миг смолкли.
        — Анна Алексеевна, проходите. Мы как раз спорим о вашей рецептуре. Тут мне подсказывают, что можно вполне обойтись меньшим количеством сочных кормов!
        — Да?  — Аню вдруг разом покинуло смущение. Тон Олега был такой, словно они вместе проработали с полдесятка лет.  — Те, кто это вам подсказывает, пусть сократят в своем рационе овощи и фрукты. Или вовсе их исключат. Потом, когда будут страдать от цинги и потеряют все зубы, они нам расскажут, как это здорово  — отсутствие свежих продуктов.
        Присутствующие засмеялись.
        — Олег…  — на миг запнувшись, Аня продолжила:  — Петрович, экономить можно на покраске заборчиков и оград, на питании экономить нельзя. Я, кстати, так и не поняла, шрот добавляют в корм? Жиры ведь тоже нужны. Я созвонилась с производителями растительного масла и договорилась, что они нам будут поставлять масляные остатки. И по очень даже божеской цене. А один из них, поклонник арабских скакунов, вообще предложил шефство.
        — Анна Алексеевна, не иначе, вы пустили в ход все свое обаяние, чтобы его уговорить?  — Олег с усмешкой посмотрел на Аню.
        — Нет,  — смутилась она,  — просто человек понятливый и добрый. Таких действительно немного сейчас.  — Аня села на свое место.
        — Анна Алексеевна, спасибо. Если не затруднит, проследите за тем, чтобы шрот привезли. Я упустил это из виду. А те, кому положено следить, думают, видимо, только о своем рационе.  — Олег со значением посмотрел на заведующего кормовой.  — Должен заметить, я нигде не видел, чтобы кормами занимался отдельный человек. Может, и для нас это непозволительная роскошь? Тем более лошади полезных продуктов не дополучают.
        Аня видела, как кто-то из сидящих в первом ряду возмущенно замахал руками. Но Олег властным жестом остановил гул и движение, перейдя к следующему вопросу  — предстоящим соревнованием, к которым в клубе готовили несколько лошадей.
        Аня просидела все это время молча, рисуя чертиков на какой-то попавшейся под руку бумажке и внимательно наблюдая за своими новыми коллегами. Она была благодарна, что Олег вместо официального представления нового ветеринара ввел ее в коллектив, пригласив поучаствовать в обсуждении наболевшей проблемы. Своей первой же фразой он помог ей преодолеть неуверенность в себе, ввел в коллектив и заставил остальных сотрудников прислушаться к ее мнению. «Он половину работы за меня сделал. Теперь главное  — не уронить тот авторитет, которым он ни с того ни с сего меня «наделил».  — Аня чувствовала на себе взгляды присутствующих, и от нее не укрылось их любопытство.  — Ну, я бы тоже и любопытничала, и судачила. Появилась какая-то среди ночи, грохнулась в обморок посреди поля, а теперь главный ветеринар! Ни в каком кино такое не увидишь. Только в жизни!»

        Олег Аню не обманул. В бытовом плане ее жизнь была организована наилучшим образом. Отдельная удобная квартира была обставлена новой сосновой мебелью. Аня всего лишь поменяла местами кресла и диван, постелила маленький коврик, который обнаружила в кладовке, принесла из «ветеринарки» пару горшков с цветами, и это жилое пространство превратилось в тот уютный уголок, в котором приятно пережидать последний мелкий снег и весенние холодные дожди. Кухонное хозяйство Ани отличалось наличием большого количества мелкой бытовой техники.
        — Я не знаю, насколько это вам будет интересно, но я счел необходимым это все приобрести,  — говорил Олег, выкладывая на стол многочисленные коробки и коробочки.
        — Миксер, кофемолка, кофеварка. Соковыжималка, мясорубка, тостер и фритюрница… Олег, зачем мне все это?
        — Как?  — Аня неожиданно увидела на лице Олега обиду, которая через мгновение сменилась иронией.  — Ну, моя задача  — создать специалисту, который у меня будет работать, самые комфортные условия, чтобы он не сбежал.
        — А, тогда конечно.  — Аня сообразила, что была не очень деликатна.  — думаю, что до фритюрницы дело не скоро дойдет, а вот за тостер и кофеварку огромное спасибо. Без этих предметов утро не утро.
        — Вот и отлично,  — улыбнулся Олег.  — Теперь я знаю, куда буду приходить завтракать. По совести говоря, в нашем кафе-ресторане ни кофе не умеют готовить, ни бутерброды.
        — Если они это не умеют готовить, то что же они тогда могут?  — рассмеялась Аня.
        — Борщи, пожарские котлеты, пиццу.
        — Понятно. Значит, с голоду не пропадем.
        — А вы что, готовить не будете?  — Олег серьезно посмотрел на Аню.
        — Не знаю… Буду, наверное,  — растерялась она.
        — Запомните эти слова,  — совершенно серьезно произнес Олег.  — На тот случай, если я буду умирать с голоду и приползу к вашему крыльцу.
        Аня хотела напомнить, что его знакомство с ее кулинарными способностями уже давно состоялось. Что когда-то она бегала по магазинам в поисках нужного мяса, овощей и специй. Что уже однажды она старалась не испортить дрожжевое тесто и изобрести диковинный салат. Аня хотела напомнить, что они прекрасно обедали, сидя за одним столом, наблюдая, как за окном меняет листву обрубок старого тополя. Ей захотелось проговорить все детали давнего прошлого, но Аня не решилась. Она испугалась, что опять увидит это странное выражение лица  — отчужденное, вежливо-непонимающее. Она испугалась, что сама вдруг усомнится в правдивости своих воспоминаний и в реальности того самого прошлого. Испугалась, что покажется опять странной, если не сказать, ненормальной. Поэтому она просто улыбнулась и произнесла:
        — Приходи на обед в любое время. При условии, что оно будет обеденным.
        …Жизнь оказалась очень простой, подчиненной природным законам  — рассветам и заходам солнца. Здесь не было городских сложностей, здесь люди и животные составили единый организм, который существовал в ритме, очень напоминающем биение сердца.
        — Почему ты сюда приехала?  — как-то спросила Аня свою помощницу Зою.  — Ты же могла работать в любом другом месте, в Москве. Тебе ведь необязательно было сюда устраиваться.
        — Необязательно,  — кивнула Зоя,  — но я подумала, что здесь у меня будет больше шансов…
        Аня слушала, как девушка размышляет о «шансах», и понимала, что за этими дежурными словами стоит обычная любовь к животным и природе. Просто слишком молода была Зоя, чтобы так открыто и бесхитростно в этом признаться. «О каких шансах ты, голубушка, говоришь, когда тебя поднимают в любое время суток, ты можешь ночевать в деннике рядом с больным животным, ты, при собственном весе от силы килограммов пятьдесят, принимаешь роды у кобылы, жеребенок которой весит столько, сколько ты сама!»  — думала Аня и понимала, что дело не «шансах», а в любви к тому, чем занимаешься. И эта любовь распространяется не только на животное, но и на все, что тебя здесь окружает,  — поле, лес, холодное зеркало дальней реки, поздний снег рядом с первой зеленью, бледные рассветы и синие ночи. Эта любовь к той вселенной, куда, как созвездие, входит конь  — это красивое, доброе, умное животное.
        В один из дней Аня, вставшая по обыкновению еще в темноте, приоткрыла окно. Холодный, по весеннему радостный воздух поманил ее, она выглянула и при свете уже бледных фонарей посмотрела на окрестности. Было тихо, только со стороны конюшен доносились звуки. Лес, поля, строения еще были во власти ночных теней, которые становились все уже, все острее. На земле белели отцветающие крокусы и темнела первая трава. Аня вздохнула  — боязнь почувствовать себя счастливой, несмотря на пережитое и на предстоящее, вдруг куда-то отступила, словно и этот страх стал ночной, исчезающей тенью. «Ну почему моя жизнь сделала такой зигзаг?! Почему мне пришлось столько пережить, чтобы оказаться там, где мне когда-то было лучше всего?» Аня еще раз глубоко вздохнула, поежилась и закрыла окно. Больше времени на раздумья у нее не было  — ее ждала работа.
        Судя по всему, в конноспортивном клубе, который организовал Олег, все соответствовало самым высоким требованиям. Внешний вид строений, дорожки, цветники поддерживались в идеальном порядке  — на клумбах уже высадили тюльпаны. Особенно Аню удивило состояние денников  — помещений, в которых содержались лошади. Олег не поскупился, животные не теснились в клетушках. Против принятых стандартами максимальных шести с половиной метров для жеребцов и восьми для кобыл с жеребятами здесь каждая лошадь обитала на пятидесяти квадратных метрах. Пол денников был сделан из гигиеничного материала, опилки были в достатке, а потому конюхам не составляло труда содержать помещения в идеальном порядке. В первый раз, когда Аня зашла в конюшню, она поразилась «чистому» лошадиному запаху  — пахло здоровыми животными и без примеси запаха мочи.
        — У вас что, окна держатся открытыми?  — поинтересовалась она у первого встречного конюха.  — С этим осторожней надо быть. Так и лошадь можно застудить!
        — Нет,  — объяснил конюх,  — проветриеваем в отсутствие животных. Это вентиляция по низу пущена, а потому аммиачный запах почти не чувствуется.
        «Это же надо! Как в самых лучших конюшнях,  — одобрила нововведение Аня,  — и обязательные окна под потолком тоже не маленькие!»
        На количество и уровень подготовки персонала Аня, хорошо знакомая с ситуацией внутри подобных заведений, тоже обратила внимание. В клубе Олега в штате были все необходимые специалисты, включая коваля  — человека, который должен при необходимости подковать лошадь.
        Благодаря своему профессионализму и добросовестности Аня очень быстро завоевала уважение всех без исключения обитателей клуба. Лошади в конюшнях очень скоро стали встречать ее радостным пофыркиванием, и это несмотря на то, что строгий доктор в голубом халате ставила гордым жеребцам противные клизмы, а кобыл, пребывающих в уверенности, что они здесь самые главные, фамильярно похлопывала по бокам и сажала на жесткие диеты. Может быть, дело было в мелкой сладкой морковке, которая всегда была в ее карманах и которой она угощала питомцев, а может быть, в умении развлечь интересной беседой скучающих в денниках животных.
        — Привет, я тебе сейчас расскажу, что вчера у нас случилось на дальней леваде…  — начинала Аня, поглаживая лошадь, которая капризничала. Та фыркала, поводила глазами, начинала рыть копытом сено. Но Аня словно не замечала нервозность животного. Она продолжала что-то ей рассказывать, тон у нее был спокойный и заинтересованный, как будто она обменивалась новостями с добрым соседом. Аня редко прибегала к помощи конюха.
        — Животное пугается суеты,  — объясняла она,  — так же как боится ребенок беготни медсестер в стоматологической поликлинике. Чем меньше людей вокруг, тем быстрее можно договориться с лошадью.
        Конюхи насмешливо крутили головами и ждали, когда Аня прибежит за помощью. Но этого не случалось, почти все она делала сама. Справедливости ради надо сказать, что в основном уход за животными был хороший, болели они нечасто, а те лошади, которых привозили сюда на обучение, предварительно проходили тщательный осмотр. Берейторы к Ане относились с уважением  — она могла дать толковый совет, как справиться с особо непослушными и строптивыми,  — недаром зоопсихология была когда-то ее любимым предметом. «Я, считай, полжизни в седле и, казалось, знаю о них все! И ничем меня не удивишь,  — говорил один из берейторов Олегу,  — но вот появилась эта ваша Анаалексевна, и я понял, что был дураком, когда бросил Тимирязевку».
        — Это большое заблуждение, что у лошади главное качество  — память. У лошади есть и ум. И вкус. И характер. Только все это развивать надо. Возьмите любого человека, даже самого одаренного, заставьте его проводить большую часть времени в скучном деннике, заставляйте однообразно и монотонно работать, принуждая к этой работе плеткой. Смею вас уверить, от интеллекта ничего не останется,  — не уставала повторять Аня и перекраивала распорядок дня питомцев.
        — Психология  — вот основа взаимоотношений с таким животным, как лошадь,  — говорила она тем, кто морщил нос и считал, что главное  — это хлыст, шпоры и «строгие» мундштуки.
        — Вы еще им кружок эстетического воспитания откройте!  — шутили самые нахальные.
        — И открою! Если понадобится,  — отвечала Аня и распорядилась в конюшнях два часа в день включать спокойную музыку.
        — Лысенко не ваш родственник?  — язвили старые сотрудники.  — Он коровам шоколад давал, чтобы те какао производили.
        Аня молчала, а начальник всего хозяйства Олег за всем происходящим наблюдал издалека, не вмешиваясь. Он видел, что Аня справляется сама, что ее подготовка, как ветврача, достаточно высока, что у нее есть неплохой практический опыт, но самое главное  — у нее есть терпение и любовь к животным, а это основа взаимодействия с лошадьми.
        Впрочем, как всегда бывает, на территории клуба проживало еще множество других персонажей, которым Аня была вынуждена помогать. Гигантских размеров и великолепной пушистости дворняга Биф, в чью «невысокую» родословную вклинились алабаи, вечно страдал из-за своего любопытства и неосторожности. Сторож и защитник из него был неплохой, но только в ночное время. Днем же он заимел привычку сновать по всей территории и попадаться под ноги как людям, так и лошадям. Последние привыкли к его безалаберности, и если уж и наносили вред, то только потому, что Биф сам лез на рожон.
        — Дорогой, если ты так себя будешь вести, от тебя останется только один хвост,  — приговаривала Аня, очередной раз перебинтовывая ему рану. Невезучесть и бестолковость пса однажды привели к тому, что Биф вывихнул лапу, просто спускаясь с высокого крыльца сторожки.
        — Олег! Что у вас везде такие крылечки высокие?  — воскликнула тогда Аня.  — Как будто специально!
        — Ну, никто же не знал, что здесь поселится Биф. Если бы знали  — пандус сделали бы. Видит бог, он еще у нас будет ездить в инвалидной коляске,  — отвечал Олег, наблюдая, как пес ковыляет на трех лапах. На четвертой у него была лангетка, которую все утро прилаживала Аня.
        Многочисленные кошки жили ближе к ресторану и дальней леваде. С ними ничего никогда не случалось, кроме частых родов.
        — Надо стерилизовать их,  — как-то сказала Аня,  — иначе мы не справимся с этим войском. А топить котят в ведре  — это не мой метод.
        Вороны, галки, воробьи  — эти нахлебники стаями кружили над конюшнями, создавая вполне жизнерадостный фон своими криками.
        Авторитет Ани среди владельцев лошадей, которые обучались в клубе Олега, был высок. К человеку в медицинском халате всегда испытывают пиетет. Аня к тому же очень быстро распознавала, что стоит за беспокойством владельца. Те, которые старались в будущем выжать из своей обученной лошади побольше денег, удостаивались от нее сухой справки о температуре и аппетите. Те же, которые относились к лошади, как к ребенку, которого послали учиться в далекий пансион и теперь не находили себе места от беспокойства, получали самую исчерпывающую информацию из первых рук. Таким Аня звонила почти каждый день, рассказывала забавные истории, которые происходили с их питомцем, посвящала в тонкости нового меню, и у владельца создавалось впечатление, что рядом с их лошадью находится няня, которая не допустит ничего страшного.
        — Аня, вы просто ангел-хранитель,  — богатый дядька, который привез сюда своего дорогущего скакуна, долго держал ее руку и благодарно заглядывал в глаза.  — Аня, переходите ко мне. Я вам буду столько денег платить, сколько вы нигде не заработаете! А на попечении у вас будет только один питомец. Переходите! А?
        — Что это он вам шептал?  — спросил потом Олег, который во время этого разговора был неподалеку.
        — Сомов, он предложение сделал,  — ехидно прищурилась Аня.
        — Так вы же замужем,  — перешел вдруг на официальный тон Сомов.
        — А что, других предложений люди друг другу не делают?  — уставилась на него Аня.
        — А-а-а… Это… Я так и знал, что вас будут переманивать. А вы соглашайтесь, мы не самые богатые, и проблем у нас полно, и известных лошадей почти не вырастили… То ли дело там…  — Олег махнул рукой в сторону автомобиля, в котором уезжал владелец скакуна.
        — Обязательно, Сомов, обязательно… Я буду теперь думать,  — сухо закончила разговор Аня.
        «Мне не хватало еще вот таких ситуаций… Как будто он не понимает, что я никуда отсюда не денусь. С его стороны это просто бестактно».  — Она повернулась и пошла в сторону манежа.
        Впрочем, такие ситуации были редкостью. В основном отношения между ними установились добрые, дружеские. Аня видела, что Олег старается о ней заботиться, и в этой заботе иногда проскальзывало что-то уж слишком галантное, похожее на шутливую влюбленность. «Сомов, Сомов, что же ты наделал?»  — думала она, вспоминая их прошлое. Сейчас, глядя на его мужественное, обветренное лицо, на его фигуру, которая, казалось, сливалась с точеным лошадиным торсом, когда Олег сидел в седле, Аня понимала, что перед ней совсем другой человек. Нет, лицо почти не изменилось, как мало изменились жесты, привычки,  — и все же перед ней был не тот самый Олег Сомов, в которого она когда-то влюбилась. «Что поменялось? И поменялось ли? Быть может, поменялась я и теперь смотрю на все и на всех другими глазами?» Аня частенько об этом думала. Ее работа позволяла быть наедине со своими раздумьями.

        Лето наступило внезапно. Сразу после мелкой, неуверенной зелени на темных ветках ивовых деревьев вдруг появились длинные сережки с мохнатой пыльцой. В одно мгновение от нее пожелтело все  — крыши, обочины дорожек, газоны, лошадиные бока и челки. И исчезла пыльца тоже быстро  — в одну дождливую ночь. И этот дождь уже был теплым, мелким, похожим на густой туман. он плотно укрыл землю, а наутро оказалось, что солнце встало жаркое, что надо открывать настежь окна, что бутоны тюльпанов и нарциссов раскрылись, превратив скромные клумбы в пышные цветники.
        Этой ночью Аню разбудил не только дождь, но и звуки проехавшей большой машины. Проснувшись, она удивилась  — ночью никто и никогда не приезжал к ним. Тем более не ездил мимо конюшен. Олег строго указал, чтобы весь транспорт останавливался на специальной площадке у ворот: «Не баре. Пешком пройдут, донесут, дотащат. Нечего лошадей пугать!» Аня полежала, прислушавшись к звукам, сомневаясь, подняться или нет, но сон опять ее сморил.
        В этот день она проспала и, быстро собравшись и выйдя на крыльцо, огляделась  — стоял по-настоящему теплый день. И ее совсем легкий наряд  — шорты, футболка и спортивные туфли  — напомнил вдруг о том, что она здесь уже почти три месяца. Что ее побег из дома должен иметь какое-то логическое завершение, что близится то время, когда придется вступить в схватку с Максимом. Она, сначала порадовавшаяся первому теплому дню, расстроилась. Все окружавшее ее было временным, а душа, оказывается, болела  — тоска по сыновьям, любовь к матери, которой она редко давала обнаруживаться, сейчас смешались с сожалением, что драгоценное время уходит, а они не могут быть вместе. «Когда же я увижу их? И Вадима с Юрой быстрей бы, быстрей бы!» Аня только сейчас поняла ценность большой сплоченной семьи с ее способностью защитить, поддержать, с ее умением хранить тайну. Она по-взрослому оценила то, что пришло ей в голову тогда, давно, когда отец высыпал на стол золото  — богатство, принадлежавшее их семье.
        — О чем вы так задумались?  — окликнул Аню Олег. Он все это время наблюдал за ней, стоя на углу конюшни. Рядом переступала с ноги на ногу кобыла Пижма. Если бы Аня не знала, что здешнее утро  — самое горячее и беспокойное время суток, она бы подумала, что Олег ждет ее специально.
        — О будущем.
        — Не время,  — качнул головой Олег.  — О будущем на Новый год думают, а летом просто наслаждаются каждым днем.
        — Ты же знаешь, я не могу позволить себе такую беспечность.
        — А ты попробуй,  — бросил Олег, и Аня обратила внимание, что впервые «ты» прозвучало легко, без усилий.
        — Пробовала. Не получается.
        — Видишь ли, легкость не подразумевает беспечность. Легкость  — это способность не напугать себя. Отсутствие страха перед важным решением, поступком, шагом  — это почти половина победы. Не жги мосты  — если у тебя не получится так, как ты хочешь, это вовсе не будет обозначать поражение. Это всего лишь возможность совершить вторую попытку.
        — А если ее нет, второй попытки?
        — Она есть всегда. Только в этом надо себя убедить.  — Олег помолчал, потом спросил:  — Вы сейчас не очень заняты?
        — Как обычно, конюшни проведать надо,  — ответила Аня, чуть расстроившись, снова услышав «вы».
        — Там у нас ничего страшного не происходит? Можно это отложить? Мне нужно с тобой поговорить.  — Словно почувствовав Аню, Олег исправился:  — Заодно пройдемся.
        — Да, конечно,  — обрадовалась предложению Аня. В этот ясный теплый день быть одной, да еще и мучиться от бездействия, от невозможности сию минуту броситься решать свои проблемы было бы очень тяжело.
        — Тогда пошли.

        …Аня с Олегом шли по дорожке к дальним левадам.
        — Если не ошибаюсь, с того момента как вы… ты заступила на службу, я ни разу не провел специальную экскурсию, чтобы показать наши владения,  — произнес Олег.
        — Ничего. Я сама освоилась. И очень быстро.  — Она посмотрела на него:  — Олег, я рада, что мы на «ты». Не так по-идиотски себя чувствую.
        — Ну да, понимаю,  — неожиданно смутился Олег.  — Но я уже почти исправился.
        Аня улыбнулась. Она почему-то в последнее время на Олега могла смотреть только с улыбкой. Олег, с головой погруженный в хлопоты своего немаленького хозяйства, был всегда подтянут  — бриджи, дорогие сапоги для верховой езды и темно-синий жакет из легкой непромокаемой ткани с двумя рядами металлических пуговиц делали его неотразимым. И этот красноватый загар  — загар человека, работающего на свежем воздухе, и эти выгоревшие волосы, и даже двухдневная светлая щетина на щеках, как свидетельство усталости или невнимания к собственной внешности, добавляли мужского шарма. Аня заметила, что с подчиненными он общается доброжелательно, но коротко. «Так он отвечал мне, когда плитку в моей ванной комнате выкладывал. Я тогда так злилась на него. Казалось, что это он так от высокомерия,  — думала Аня, с интересом наблюдая за Олегом.  — Этот внешний вид  — подтянутый, даже франтоватый  — это не для того, чтобы покрасоваться. Он «держит марку». Подает пример. На территории клуба я не видела ни одного неаккуратного человека. Даже конюхи выходят из конюшен в вымытых сапогах. А уж берейторы и конники  — эти так
вообще щеголи! Им есть с кого пример брать». Аня иногда наблюдала, как Олег, помогая в конюшнях, снимал с себя куртку и оставался в одной футболке. Аня смотрела на него сильную спину и опять в воспоминаниях возвращалась к тем дням, когда у себя в доме застала мастера-плиточника.
        — Почему ты не носишь жилет безопасности?  — спросила Аня.
        — Доверяю своей лошадке.  — Олег улыбнулся и кивнул на степенно вышагивающую рядом с ним кобылу ахалтекинской породы. Она была уже немолода, и Олег не стеснялся при людях относиться к ней трогательно-ласково.
        — Зря. Сам знаешь, когда вокруг столько животных  — это опасно! Мало ли кто взбрыкнет!
        — Да, наверное, вы правы,  — улыбнулся Олег, и Аня вдруг поняла, что ему приятна ее забота.
        — Сколько же у вас конюхов?  — Она обвела взглядом территорию, по которой сновали работники клуба.
        — Много. У нас всех в достатке. На специалистах экономить нельзя. Я с самого начала был против того, чтобы тот же самый берейтор выполнял работу конюха, а конник смотрел сразу за несколькими животными. Я понимаю, что мы теряем в деньгах  — специалистов я беру к себе хороших и платить им надо нормально. Но здоровье людей и животных  — важнее. В конечном счете я и выигрываю материально  — нет ЧП, нет увечий, трат на лечение, восстановление, реабилитацию, нет судебных исков. Мы «плывем» уже три года без каких-либо серьезных проблем.  — Олег шел рядом с Аней, смахивая стеком травинки на тщательно «причесанном» газоне.  — Вы, кстати, будьте внимательнее. Вам, как человеку новому, могут броситься в глаза недостатки. Мне важно ваше мнение.
        — Хорошо,  — кивнула Аня. Ей сейчас было комфортно. Рядом с ней шел человек, которого она, с одной стороны, знала, с другой стороны, открывался ей совершенно неожиданным образом. О том Олеге Сомове, который сбежал из-под венца, она постаралась забыть. Точно так же, как заставила себя не думать о Максиме и всех тех неприятностях, которые ей грозили и могли еще грозить. Она мысленно обозначила тот временной отрезок, в который должно было уместиться ее восстановление и принятие решений.
        — Я бы сделала больше паддоков[2 - Паддок  — огороженная открытая или с навесом площадка, примыкающая к конюшне; предназначена для содержания лошадей на открытом воздухе.]. Для зимнего времени они удобны,  — сказала Аня.  — Во-первых, навесы, во-вторых, непосредственная близость к конюшне.
        — Я уже думал об этом,  — кивнул Олег.  — Первоначально мы уделяли большее внимание левадам. Сейчас вижу, что паддоки нужны.
        — И круглый крытый манеж невелик. Впрочем, это уже не изменить.
        — А вот это я так и задумывал. Я считаю, что лучше тренироваться на плацу.  — Олег махнул рукой в сторону леса:  — Там у нас целых три плаца.
        — Это соображение основано на практическом опыте?  — Аня не удержалась от «наводящего» вопроса.
        — Да нет, скорее теория. У меня ведь не было «практического опыта». То, что я занялся этим делом,  — чистая случайность. Теперь понимаю, что счастливая.
        — Но в седле ты сидишь как влитой. Можно подумать, что тебя научили ездить верхом, когда ты был еще ребенком!
        — А на самом деле я в седле всего несколько лет. Мне повезло с учителями.
        — Сомов, ты все-таки мне ответь, ответь честно, что тогда случилось?  — Аня тронула Олега за рукав и заглянула ему в глаза. Олег отвел взгляд и промолчал. Он так молчал каждый раз, когда Аня пыталась вернуть его в прошлое.
        Они прошли большой каменный сарай, где хранились корма, повернули к лесу и оказались на открытом манеже.
        — Ты опять мне не ответил!  — Аня упрямо возвращалась к разговору, хотя каждое утро давала себе слово не касаться этой темы.
        — Аня, я же просил вас,  — Олег опять перешел на «вы».  — Мне очень сложно будет с вами общаться, если вы… Давайте я вас лучше поблагодарю за вашу работу, уважаемый лошадиный доктор! У вас все получается отлично!
        — Спасибо,  — поблагодарила Аня и, махнув рукой в сторону строительной площадки, спросила:  — А там что у вас?
        — Там  — ипподром. Самый настоящий,  — благодарно улыбнувшись, принялся рассказывать Олег.  — Правда, до открытия еще далеко. Могу показать макет. Сам его клеил, как второклассник на уроке труда. Понимаете, мне очень хотелось, чтобы в клубе можно было заниматься абсолютно всем. Чтобы были условия для конкура, «гладких скачек», для стипль-чейза.
        — Программа внушительная. Для этого деньги нужны огромные. Штат тренеров, берейторов, конников.
        — Да,  — согласился Олег,  — но поначалу я рассчитывал на то, что буду сдавать денники в аренду. Потом брать лошадей на содержание, для обучения. Доход может приносить и школа. Мы занятия начали уже в прошлом году. Могу сказать, что при увеличении числа учеников доход будет очень приличный.
        — Но и нагрузка на персонал…
        — Это конечно. Но иначе как деньги зарабатывать?
        Аня помолчала. В глубине души ей казалось, что общее прошлое, пусть и полное загадок, дает полное право задать вопрос, который по важности стоял на втором месте после вопроса об исчезновении жениха. «Откуда у Олега деньги на обустройство этого клуба? Ведь известно, что конный спорт  — один из самых дорогостоящих. Откуда у него, математика-плиточника-инженера, деньги на такое предприятие? И вообще, откуда эта идея? Эта страсть? Ничего подобного я за ним не замечала». Аня взглядом следила за своим спутником. Олег шел энергичной хозяйской походкой, а из поведения, которое Аня наблюдала ранее, было понятно, что никакого соперничества в виде еще одного начальника он не потерпит.
        — Олег, ты с чего начал?  — все-таки не утерпев, спросила Аня.  — Как тебе пришло в голову открыть конный клуб?
        — Мне в голову ничего не приходило,  — неожиданно признался Олег.  — Мне просто сказали, что я должен работать физически на свежем воздухе, работа должна приносить только положительные эмоции и не быть особенно тяжелой.
        — Интересная рекомендация,  — удивилась Аня.
        — Да не то слово… Я перебрал в уме все, что только возможно, пока не пришел к выводу, что мой путь лежит к конюшне. Сами посудите  — воздух свежий, работа не особенно тяжелая, а уж эмоций положительных хоть отбавляй!
        — Все так, но почему такая рекомендация?  — Аня вопросительно посмотрела на Сомова. Ей не хотелось задавать вопрос напрямую: «Что с тобой такое приключилось, что тебе дали такой совет?»
        — Не знаю, думаю, потому что от меня хотели избавиться.
        — Как это?
        — Шучу.  — Олег, увидев на ее лице удивление, решил свернуть разговор.
        — Нет, все-таки как ты здесь оказался?  — Аня так и не получила вразумительного ответа, а потому волновалась и даже злилась.  — Ведь чтобы это все построить, такие деньги нужны!
        — У меня были деньги.
        — Сомов, я же отлично понимаю, что ремонтом ванных комнат, репетиторством и прочими подобными штуками денег на такое дело не заработаешь!  — воскликнула Аня.
        — Не заработаешь. А почему вы говорите о ремонте, как вы выразились, ванных комнат?
        — Олег, как тебе не надоело придуриваться, прости, конечно, за мою прямоту!  — Аня с трудом сдерживала слезы.  — С начальником, наверное, так разговаривать не стоит.
        — Не стоит,  — в свойственной ему лаконичной манере согласился Олег.
        — Ну, тогда не буду. Я просто порадовалась за тебя, за твои успехи и хотела узнать, как тебе удалось такое.
        — Вы, Аня, имеете в виду клуб?
        — Ну да.
        — У меня были деньги. Не бешеные, но хорошие. Мне посоветовали продать квартиру.
        — И ты продал свою квартиру.
        — Продал.
        — И что теперь? Где ты живешь?
        — Здесь. Где же мне еще жить?
        — Ты хочешь сказать, что ты продал свою квартиру и на вырученные деньги купил этот клуб?
        — Нет, я хочу сказать, что, продав квартиру, я мог купить только заброшенный участок земли с несколькими развалившимися строениями. Мне это хозяйство досталось от одного фермера-неудачника почти задаром. Повезло, в определенном смысле. Я потом еще долго месил грязь старыми резиновыми сапогами, которые тоже достались от бывшего владельца земли.
        — Но ведь здесь столько сделано! Как тебе это удалось?
        — Знакомые, хорошие знакомые.
        — Уж не те ли друзья, которых ты пригласил…
        — У меня в прошлом никогда не было друзей,  — заявил Олег.  — Ни одного. Так вот получилось. Друзья у меня появились совсем недавно. Тоже так вот получилось.
        «А как же свадьба?! Та, которая не состоялась по твоей вине?! И кто тебе тогда были те самые люди, те самые четверо, которых ты называл друзьями?! И почему ни разу они больше не встретились мне? Хотя с какой стати мы должны были с ними встречаться. Ведь они СЧИТАЛИСЬ ЕГО друзьями, а вовсе не моими!» Все это Аня хотела произнести вслух, но не стала. Осторожность сродни мудрости  — на этот раз она решила промолчать. Чем больше Аня задавала вопросов, тем больше их возникало.
        На строительной площадке был такой порядок, что Аня воскликнула:
        — Здесь у тебя что, феи работают? Со стрекозиными крылышками? Как можно на стройке такой идеальный порядок поддерживать?!
        — Можно. И в этом нет ничего сложного. Надо часто проверки устраивать и за грязь лишать премий. Я не мог допустить, чтобы рядом с таким благолепием,  — Олег махнул рукой в сторону конюшен и манежей,  — был бардак. У меня же все клиенты и, главное, клиентки разбегутся. Они считают, и, заметим, весьма справедливо, конный спорт  — это красота, изящество и… красивая природа.
        — Ага, а лошадки даже какать не умеют. А навоз  — это вовсе не от них, а от автомобилей,  — съязвила Аня.
        — Вот-вот. Мне как-то одна из дам так и сказала: «Я сюда приезжаю эстетически наслаждаться, а не лошадей чистить».
        — Ну, ей же и не приходилось это делать. У тебя вон сколько конников. К каждому клиенту приставить можно.
        — Вот я и завел их после этого и нескольких других подобных разговоров,  — развел руками Олег.
        — А сколько у тебя лошадей?
        — Много. Вы же видите, Аня, почти все денники заняты. Причем в аренде очень малая часть.
        — Нет, не те, которых ты обучаешь. Я имею в виду твоих, личных.
        — Моих личных? Две. Вот эта старенькая кобылка  — Пижма. Гонтер[3 - Гонтер  — английская лошадь-полукровка, разводят для охоты с собаками. Отличается большой выносливостью.]  — Воробей.
        — А Воробей участвовал в соревнованиях?
        — Да, в стипль-чезе. Понимаете, гонтеры созданы для этих соревнований. Выносливы. Они же потомки тех лошадей, которые участвовали в древней охоте. Естественные препятствия, овраги, лес, водоемы  — это для них пустяк. Охота может длиться целый день  — не всякая лошадь выдержит. А эти  — запросто. И потом, они юркие, подвижные, по пересеченной местности двигаются быстро, сноровисто. Я вот пробовал Воробья в гладких скачках, плохой результат показал, а вот в стипль-чезе очень даже неплохо.
        — Ну, это обычная практика,  — согласилась Аня,  — так обычно поступают.
        — Я на Воробья ставку делаю. Хороший конь, умненький.
        — Его сейчас будут готовить к летним соревнованиям?
        — Да. Берейтора я ему подобрал, да и сам тоже хочу…  — Только что оживленно рассказывавший о лошадях Олег вдруг стал серьезным:  — Аня, собственно, я вот о чем хотел поговорить…
        — Так, значит, эта прогулка не приглашение погулять в погожий летний день, а работа?!  — Аня рассмеялась, но почувствовал досаду.
        — Нет, неправда!  — искренне возмутился Олег.  — Мне очень приятно вот так просто гулять с тобой. Мы понимаем друг друга с полуслова. Во всяком случае, мне так кажется. А поговорить я хотел о своем новом приобретении. И там, где бы нам не мешали.
        — Понятно. Я слушаю тебя.
        — Аня, я вчера купил жеребенка. Привезли ночью.
        — Так вот что это была за машина, которую я ночью слышала…
        — Да, да. Я нарушил все правила, но медлить было нельзя  — увезли бы куда-нибудь владельцы, да и жеребенок был без сил.
        — С ним что-то случилось?
        — Семимесячный, абсолютно заморенный то ли цыганами, то ли цирковыми. Я даже толком не понял. Владелец морочит голову, всей правды не говорит.
        — А что он говорит?
        — Началось с того, что он заявил: «Есть у меня жеребенок. Хорошей породы, красивый необыкновенно. Только вот деньги понадобились, хочу, типа, продать. Покупатели нашлись тут же». Как я уже сказал, то ли цирк какой-то частный, то ли цыгане. А скорее всего, и то и другое вместе. Думаю, шабашат по разным площадкам и мучают животных. Я его стал уговаривать продать жеребенка мне. Он  — ни в какую, говорит, уже отдал этим деятелям. Они его увезли и задаток оставили. Представляешь, тут мне повезло! Я смог вытащить у него информацию. «Я тебе сейчас все деньги сразу заплачу и даже немного сверху. Прямо здесь. Наличными. Ты только мне адрес скажи, куда его отвезли»,  — говорю я ему и сразу пачку денег достаю. Слава богу, с собой были, правда, для другого предназначались. Тот мялся, ломался, уговаривать его пришлось, но я знал, что он уступит. Поехал я к тем циркачам… Одним словом, жеребенок мой.
        — А деньги откуда? Если жеребенок красивый и порода редкая, стоить он должен немало.
        — Деньги вот оттуда,  — Олег подбородком указал на подъемный кран, который в этот момент перетаскивал бетонные плиты.
        — Из строительства вынул?
        — Да. Придется теперь покрутиться, но главное, жеребенок наш теперь. Теперь через огненные обручи прыгать он не будет.
        — А где он сейчас?
        — Там, в маленькой конюшне.
        Маленькая конюшня  — старое строение, которое было отремонтировано, располагалось в самом дальнем углу территории. Необходимо миновать все службы, стройку, перейти небольшой овражек и только тогда можно было увидеть низкую красную крышу и серые стены. Три приоткрытых маленьких окна  — это были денники  — и одно большое, со ставнями, которое находилось в комнате для персонала, было закрыто.
        — Зачем такая секретность?  — удивилась Аня.
        — Нет, что ты! Никаких секретов. Дело в том, что жеребенок в очень тяжелом состоянии. Уж не знаю, что там с ним делали и чем кормили, но он еле стоит на ногах. Я бы таких «лошадников» под суд отдавал. Терпежу не хватило устроить в хорошие руки. А отдельно я его поселил, чтобы не мешал никто. У нас ведь все конюшни сейчас заняты. Там лошади в основном взрослые. Кто знает, как они себя будут вести. Лишнее беспокойство будет у малыша. Ань, его надо поднять на ноги. Сможем?  — Взволнованный Олег Сомов был прекрасен.
        — Конечно, во всяком случае, постараюсь сделать все, что можно!  — Аня теперь была заинтригована. Ясно, что деньги за малыша были отданы немаленькие. Аня поразилась самому поступку. Как бы лошадники ни любили животных, они все-таки были прежде всего спортсменами и дельцами. Они могли переживать, сокрушаться, сожалеть, но неумолимость природных законов им была очевидна более чем кому-либо. С больными, травмированными, «бракованными» животными расставались тяжело, но все-таки расставались, веря в то, что это и есть естественный отбор в неестественных условиях. Олег поступил не как спортсмен, не как делец, даже не как артист, он поступил как обычный человек  — добрый и сердечный человек, для которого жизнь важнее каких бы то ни было законов.
        — Олег,  — обратилась к нему расстроенная Аня,  — прежде чем я осмотрю его, скажи, на твой взгляд, шансы есть?
        — Да, думаю, да. Наверное, я сгустил краски, уж больно жалким он мне показался.
        Они вошли в сухое теплое помещение, и Аня еще раз поразилась продуманности совершенных в этом месте преобразований. Два небольших денника были сделаны из крепкого светлого дерева, было сухо, светло. Окна под потолком  — так, чтобы конь видел только небо,  — были чистыми. Блестящие кормушки, чистая вода, свежие опилки. Почти никаких запахов.
        Один из денников был закрыт. Когда Олег и Аня открыли красивую решетчатую дверь, то увидели, как в углу на плотной подушке из сена лежит худенький жеребенок.
        — Господи, да это же аппалуза!  — Аня во все глаза смотрела на удивительное маленькое животное. Короткая белая шерсть с мелкими черными пятнышками, печальные глаза. Природа сыграла шутку, отняв у собаки-далматинца забавную окраску и отдав ее лошадке.
        На их шаги жеребенок оглянулся, и они увидели, что его голова точно такой же окраски, что и туловище.
        — Олег, это же просто чудо какое-то! Я лошадей этой породы видела только на картинках. Они бывают разные, но этот…  — проговорила Аня с восторгом.  — Этот просто образец аппалузы! Ты глянь, у него даже кожа в пятнышках. Это только у этой породы бывает!
        Аня зачарованно смотрела на жеребенка. Он действительно оказался необычайно красив, и дело было не только в какой-то инопланетной, необычной для лошади окраске, дело было в изяществе шеи, головы, в том, как он, совсем маленький, склонил ее, и в том, как он смотрел своими необычными глазами  — склера глаз у аппалузы белая, что придавало взгляду сходство с человеческим.
        — Хороший ты мой!  — Олег подошел к лежащему жеребенку и погладил его по шее.  — Что с тобой эти идиоты сделали?!
        — Они его почти не кормили. Гоняли и пытались дрессировать,  — Аня указала на впалые бока, подрагивающие мышцы ног и круп с пятном, похожим на ожог.
        — Ну, ожоги заживут, а вот с питанием и ногами надо будет разбираться. Ань, возьмешься за него?  — Олег продолжал гладить жеребенка. А тот, почувствовав ласку, неожиданно вытянул голову и положил ее на передние ноги.
        — Конечно, мы тебя вылечим, ты у нас всем еще покажешь!  — Аня тоже погладила малыша.
        — Нет, он ничего никому показывать не будет. Он не будет участвовать в соревнованиях. Мы его обучим только самым простым необходимым вещам, и все. Он будет вольной лошадкой.  — С этими словами Олег поднялся и пошел к выходу.
        Аня оглянулась, сняла со стены хлопковую попону и накрыла жеребенка. В конюшне было не холодно, но она знала, что больным жеребятам лишнее тепло не помешает. Жеребенок вздрогнул, повернул голову и благодарно кивнул. Конечно, кивок был рефлексом, но Ане показалось, что это была именно благодарность.
        Аппалуза  — порода лошадей, которая стала жертвой старинной моды, географической экспансии, исторических катаклизмов, трагедии целого народа и, в конце концов, причуды богатого фермера. Однажды вся мадридская знать закапризничала и отказалась ездить на чубарых лошадях. Их больше не запрягали в парадные экипажи, гордые испанские гранды оставляли их скучать в своих конюшнях, и даже простой люд перемещался на гнедых и вороных. О чубарых вспомнили, когда начали смолить бочки с солониной, катать в трюмы вино по дощатым настилам, когда новые прочные паруса распрямлялись под соленым норовистым ветром. Тогда чубарых сбивали в табуны, загоняли в трюмы и переправляли через океан. О чубарых вспомнили тогда, когда человеку понадобилась настоящая помощь. Конкистадоры увезли этих лошадей с собой в Америку, чтобы вместе покорить новый континент.
        Аня вспомнила, что читала об индейцах не-персе, коренных жителях американских земель. Они, сражаясь с конкистадорами, не брали в плен людей. Они их убивали. Но лошадей, высоких, сухих, чубарых, они уводили к себе  — кормили, ухаживали за ними и старались уберегать от страшных сражений. Только когда пошли первые жеребята  — меняющие свою окраску по мере взросления,  — племя не-персе позволило себе роскошь: лошадей стали использовать в военных целях. Индейцев, конечно, развлекала необычная окраска, полосатые копыта и длинные гривы попавших к ним в руки лошадей, но больше они ценили сообразительность. Это самое качество они и старались улучшить.
        Аня вспомнила картинки  — лошади все, как одна, были густо пятнистыми, словно перепелиное яичко. Только пятнышки были либо все черные, либо все белые. Индейцы не-персе, с реки Пелоуз, давшей потом название этой породе  — аппелуза, впоследствии аппалуза, закончили войну и вынужденно переселились в резервацию. От свободной жизни не осталось ничего, даже лошадей. Порода чубарых, когда-то вывезенных надменными грандами за ненадобностью из Испании, почти исчезла.
        — Какое счастье, что все-таки аппалузы сохранились.  — Аня вышла из денника и проверила температуру в помещении.
        — Да, хотя и сейчас их немного. Считай, только с 1938 года опять стали выводить.  — Олег еще раз бросил взгляд на жеребенка, который почти уснул, укрытый теплой попоной.
        — Ты его будешь держать здесь? В этой конюшне?  — спросила Аня Олега, когда они, отдав необходимые указания дежурному коннику, возвращались назад.
        — Да, мне так будет спокойнее. И уход за ним здесь будет тщательней.
        — Хорошо, я во второй половине дня буду всегда здесь. Сегодня я соберу все необходимое и устрою себе кабинет там.
        — Спасибо, Аня,  — с благодарностью произнес Олег.
        — Да, аппалуза  — вообще изумительная порода, а этот просто удивительный какой-то. Я когда увидела, подумала, что это большой пес-долматинец. В деннике еще был сумрак.
        — Ты обратила внимание на гриву? Она бело-серая. И хвост точно такой же. Необычной красоты лошадка.
        — Уже сейчас понятно: он будет высоким, сухим, как и положено этой породе. Послушай, Олег, у тебя точно никаких видов на лошадку нет? Она, если выздоровеет, сможет участвовать и в конкуре, стипль-чезе, и «гладкие гонки» этой лошади не противопоказаны. По его конституции ему подойдет почти все.
        — Я не хочу. Не хочу его ломать. Он и так натерпелся. Хотя отлично понимаю, что лошадь этой породы и с таким экстерьером может быть звездой.
        — Да, зависит от того, как будешь работать с лошадью. Впрочем, давай пока понаблюдаем за ним. Кстати, тебе с конюхом не удалось поговорить?  — озабоченно спросила Аня.  — С тем, который за ним ухаживал у первого владельца.
        — Да, пытался, но он толком ничего не говорит. То ли спит по ночам как убитый, то ли не очень внимательный.
        — Понятно. Я буду ходить проверять. Может, что-то прояснится.
        — Аня,  — смущенно произнес Олег,  — буду очень благодарен тебе.
        — Не волнуйся. Я же вижу, что ты волнуешься и что лошадь тебе эта дорога. И мне самой хочется разобраться, в чем же дело. Я осмотрела ноги, проверила рефлексы. Что-то не так здесь. Странно, что этого жеребенка вообще продали. Сам подумай, интересная порода, редчайший окрас даже для аппалузы, сам говоришь, отличная родословная  — и вдруг…
        — Я владельца этой конюшни знаю достаточно хорошо,  — объяснил Олег.  — Для него лошади  — увлечение не долгосрочное. Понадобились деньги  — вот и стал продавать. Он не только Абажура выставил…
        — Абажур? Это его имя? Забавно!
        — Отец Журфикс и мать Аббада.
        — Романтично-то как!
        Разговаривая, Аня и Олег дошли до кромки поля, того самого, куда вышла Аня, сбежав от Максима. Она остановилась, огляделась вокруг:
        — Как странно, я жила совсем недалеко. Почти рядом. Но даже представить не могла, что могу тебя здесь встретить,  — Аня посмотрела на Олега. Но у того появилось то самое выражение лица, которое заставляло ее замолчать. Аня боялась, что он рассердится от ее настойчивости, что замкнется, что будет утерян тот связующий их теплый тон общения.
        — Ну, не так близко мы соседствуем. В сумерках и от страха вы пробежали большое расстояние. Хотел бы посмотреть на того, кто вас к такому подтолкнул.  — Олег сжал губы.
        «А он не притворяется. Он действительно рассержен. Я ведь очень хорошо знаю его!» Ане вдруг захотелось оказаться в тепле, в уютном доме, сидеть напротив Олега и даже ни о чем не говорить, а просто молча пить горячий чай. «Сейчас он сошлется на свои директорские хлопоты, проводит меня до ветеринарки, и мы разойдемся в разные стороны»,  — подумала она.
        — Я замерз! Давайте заглянем в наше кафе  — время обеда. Тем более что у меня еще есть новости.  — В этот момент Олег повернулся к ней.
        — Что это за день такой! Новости хорошие или плохие?
        — Просто новости,  — глядя Ане в глаза, сказал Олег.  — Я был Москве. Навел справки о вашем муже.
        — Зачем?!
        — Мне важно было знать, что он еще замышляет. Не может же он так просто не заметить вашего исчезновения. Конечно, для всех он делает вид, что все в порядке, что вы в отъезде. Но самого его не может не волновать, где вы и что с вами.
        Аня промолчала. Как это ни удивительно, но ей сейчас совсем не хотелось думать о Максиме. Место, в котором она находилась, представлялось таким надежным, а люди, которые ее окружали, в особенности Олег, внушали полное доверие. Аня тосковала по детям и матери, пыталась представить, как будет разводиться с Максимом, но сам муж ее не волновал, и она старалась о нем не вспоминать…
        — Мне обязательно надо это знать?  — спросила Аня.  — Может, достаточно того, что ты все знаешь?
        — Как будет тебе лучше? Если не хочешь о нем говорить  — не будем.
        — Не хочу. Лучше давай просто пообедаем…
        Олег внимательно посмотрел на нее и… вздохнул с облегчением. Он очень боялся, что на смену гневу, обиде, страху придет обыкновенная бабья жалость. Та самая, которая не отпускает изувеченных душой и телом женщин от их обидчиков.

        А пожалеть Максима можно было. После всех попыток выкрутиться из ситуации он оказался в абсолютно дурацком положении. Об исчезновении Ани он узнал от охраны. По телефону, сбиваясь на односложный мат, начальник пытался объяснить хозяину, как хозяйка выскользнула из дома.
        — Я и не знал, что она там! Сначала подумал, что ворюга… залез и теперь пытается удрать… извините, Максим Константинович! А потом, смотрю… извините, это Анна Алексеевна! И почти голая!
        — Как  — голая?!  — Максим даже сквозь ярость не мог не удивиться. В комнате-чулане на третьем этаже он оставлял вполне одетую жену.
        — Нет, мне это… извините, показалось, плащ-то почти белый, уже смеркалось, вот и показалось…
        — Голая баба показалась.
        — Да нет, я сразу понял, что это она! Мы пытались ее задержать! Думали же, что воровка, только уже потом увидели, что это хозяйка…
        Начальник охраны говорил долго  — он еще не знал, чем грозит ему эта странная история со сбегающей налегке хозяйской женой. Было бы понятно, если бы она тайно уезжала на машине с тяжелыми чемоданами и вся в бриллиантах. А тут… Непонятного было много, но что настораживало больше всего, так это реакция хозяина. Максим Константинович на другом конце провода молчал. Не было распоряжений, не было указаний, не было даже удивления. Там было молчание, которое больше всего и пугало начальника охраны.
        — Какие будут распоряжения?  — наконец произнес он.
        — Отучись материться без дела,  — ответил хозяин и дал отбой.
        Начальник охраны озадаченно посмотрел на свой мобильный телефон.
        Максим быстро вышел из кафе, в котором застал его звонок, и сел в машину. Отгородившись в мягком салоне от улицы, он попытался проанализировать ситуацию. Через пять минут анализа, больше похожего на умственное оцепенение, Максим понял, что ситуация трагикомическая. Объявить жену в розыск он не может, поскольку для всех она в Китае. И она, жена, тоже в курсе этой пикантной детали. Мало ли что может говорить начальник охраны  — может, он пьян, потому веры его словам нет. Трагизм ситуации лично для Максима Поздняева заключался в том, что надежды на то, что свои долги он покроет замечательной коллекцией покойного тестя, не осталось вовсе. Теперь его могут распилить на кусочки, собственно, как и намекали еще позавчера, но монет не будет. Шантажировать некого, угрожать некому, выкрасть сыновей смысла нет, лишить жену родительских прав, объявив сумасшедшей, уже тоже нельзя  — Аня наверняка подняла на ноги братьев, даром что они за границей. А те  — ребята со связями, особенно Юрий. Вадим просто набил бы ему морду. Юрий же, чиновник высокого ранга с большими связями и плохим характером, для Максима
представлял особую опасность. Месть таких людей страшна. «Где я ошибся?»  — спросил сам себя он. И тут же ответил: «Надо было раньше решить проблему с мнимым сумасшествием жены». Максим ни разу не пожалел, что вообще влез в эту авантюру, он не сокрушался из-за того, что почти бездумно, лихо, с беспечностью и алчностью настоящего игрока тратил доверенные ему деньги. Он не сожалел о том, что был настолько беспечен, что рискнул и проиграл ценные бумаги «третьих лиц». Максима передернуло. Эти самые «третьи лица» как будто специально заманили его в ловушку. И деньги давали без счета, и биржевые котировки, судя по всему, не проверяли, эти «третьи лица», казалось, были беспечнее, чем он сам. Максим помнил, как на все его просьбы поговорить об акциях Серго, один из этих «третьих лиц», отмахивался:
        — Зачем я буду говорить? Я тебе верю. Ты  — человек осторожный, умный. Ты у меня деньги не украдешь.
        На этом все деловые разговоры заканчивались, и дальше беседа шла о сафари, рыбалке на океанских просторах и машинах. Максим ерзал, ему поначалу было неудобно  — перед этими серьезными людьми хотелось отчитаться вплоть до копейки, да еще свой отчет изобразить красиво на бумаге, где циферки были округлыми, точными, внушительными и свидетельствовали о его, Максима, опытности и порядочности. Позже Максим уже и не начинал эти разговоры. А еще через некоторое время он вдруг уверовал в собственную предпринимательскую исключительность и заходил в кабинет к Серго, беззаботно улыбаясь, садился вольготно, закидывал ногу на ногу и интересовался, кто сейчас строит хорошие яхты. Серго гостеприимно улыбался, вел беседы интересные, поучительные и ни разу не удивился такому интересу Максима к товарам класса «люкс». И вот наступил момент, о котором каждый биржевой игрок мечтает всю свою жизнь. Точная инсайдерская информация, достаточное количество высококотируемых ценных бумаг в управлении, связи на бирже и — как результат  — выигрыш. Тот самый, которого ждут годами и который круто меняет твою жизнь. Сейчас, сидя
в машине и вспоминая канун сделки, Максим не мог не ужаснуться: «Ну, все правильно, он и изменил мою жизнь». Максим вспомнил то свое ощущение, когда он увидел на мониторе ряд бегущих цифр, символов, потом красной строкой пробежала информация по окончательным торгам. Он еще сидел, по инерции перекладывая бумажки на столе, потом зачем-то вызвал секретаршу, продиктовал целый лист поручений на завтра. Во всех его действиях чувствовалась какая-то заученность, как будто он пытался этими своими обычными манипуляциями убедить себя, что ничего такого экстраординарного не случилось. Из офиса он вышел так же, как и всегда, в тот же привычный час. Он улыбнулся охране, с кем-то поздоровался, договорился о встрече на ближайшую неделю. Он всеми силами оттягивал тот момент, когда действительно останется наедине с собой. Поскольку именно в этот момент придется признаться в том, что случившееся может сильно поменять жизнь.
        Максим помнил, как ему в машине было некомфортно. Он ослабил узел галстука и тяжело вздохнул: «Счастье, что водителя отпустил. Ох уж эти «помощники по хозяйству»! Любому сыщику или психологу сто очков вперед дадут. Сейчас бы пришлось изображать усталый оптимизм. Ну, что?! Сразу с повинной к Серго ехать? Или обождать? Он вряд ли следит за биржей. Наверное, надо как следует обмозговать ситуацию. Шанс все это дело отыграть, конечно, есть, но этот шанс невелик. Если не сказать, ничтожно мал». Максим сидел в машине и никуда не спешил. Показываться дома не хотелось  — шум детей, Аня с требовательно-вопросительным лицом, и люди, люди, люди. Если еще вчера этих людей он почти не замечал, то сегодня они становились проблемой. Во-первых, шушканье за спиной  — чутье у прислуги почти звериное. Во-вторых, если он ничего не придумает, им недолго работать в их доме, а это психологически неприятное мероприятие по увольнению, да и до этого сохранять приличную мину  — тоже удовольствие небольшое. В-третьих, выяснения отношений с Аней. Рано или поздно жена прознает о его авантюре и о том, чем она закончилась. Вот
тогда будет громкий скандал, к удовольствию всех свидетелей…
        Максим смотрел в окно на бегущую мимо улицу. Звонок раздался так неожиданно, что он вздрогнул.
        — Максим, дорогой, заедешь сегодня? У меня будут интересные люди.  — Серго, который сегодня стараниями Максима потерял огромные деньги, был чрезвычайно дружелюбен.
        — Не знаю, я еще на работе. Тут дел много.
        — Заезжай, дела никуда не убегут.
        — Не убегут, не убегут.  — Максим неожиданно для себя произнес это жалостливым тоном. Он даже не понял, как это получилось. Только в душе вспыхнула робкая детская надежда, что ничего страшного не случится, если он сейчас пожалуется на фатальное невезение этому хорошему, доброму Серго. Тот, конечно, зацокает языком, огорчится, но он же друг. А потом обязательно скажет: «Слушай, приезжай, подумаем, что можно сделать!» И все! Все! Они вдвоем будут решать, как можно быстро вернуть деньги. Максим же человек опытный, просто сегодня ему не повезло. И Серго это поймет…
        — Слушай, у тебя все в порядке? Ты здоров?!  — Серго обеспокоенно задышал в трубку.
        — Да, здоров-то я здоров!..
        — Ну, слава богу, я уж подумал, что заболел или деньги все мои проиграл. Знаю я вас, биржевых игроков! Вам наперсток бабушкин доверить нельзя…  — Серго засмеялся и добавил:  — Шучу, шучу. Я рад, что ты здоров, и знай, что тебе я доверяю во всем. Сам понимаешь, иначе не попросил бы…
        Именно после этих слов Максим понял, что случилось непоправимое, что никаких чудес в виде дружеского увещевания, упреков или разговоров на тему «что же делать дальше?» не будет. Максим понял, что его жизнь и жизнь его семьи всецело зависели теперь от этого Серго. И Серго ему вмиг показался опасным, скользким, беспринципным человеком, который втянул его, Максима, в рискованные игры с ценными бумагами. В своих внутренних претензиях к Серго Максим как будто бы совершенно забыл, что он сам искал людей, деньги и акции которых помогли бы ему рискованно играть на бирже.
        В тот день к Серго он не поехал. Не поехал и на следующий…
        Как Серго узнал о происшедшем, Максим так и не понял. Он только ощутил неприятное жжение в области груди в момент, когда тот в один из дней позвал его к себе и напрямую спросил:
        — Ну что, денег моих нет, я так понимаю?
        Максим что-то попытался сказать, но получилось какое-то невнятное страдальческое бормотание.
        Серго не поменялся в лице, ни на минуту не перестал улыбаться. Она даже тон не поменял. Но именно от всего этого и становилось страшно. Как становится страшно во сне, когда видишь знакомую картинку, но понимаешь, что она к тебе не имеет никакого отношения.
        — Серго, я отдам все деньги. Не волнуйся. Ты же знаешь, у меня дело, дом, земля. Я все подсчитаю… Дай мне только время, об одном прошу, время мне дай…
        — Будет тебе время.  — Серго отвечал так, как будто наперед знал все реплики Максима.  — и дело мне твое не надо, и дом с землей. Детям оставь. Мальчики у тебя растут. О них думать надо,  — тут Серго со значением помахал указательным пальцем.
        От этой фразы Максиму стало совсем нехорошо: он увидел в ней потаенный страшный смысл.
        — Спасибо тебе, Серго! Я, конечно, дурак, но ты же знаешь… Верну… Спасибо тебе!  — Максим сделал вид, что благодарен Серго, хотел было его обнять, но тот неуловимо отстранился и произнес:
        — Ты коллекцию мне отдашь.
        — Какую?  — растерялся Максим.
        — Коллекцию монет. Твой тесть завещал своей дочери. Ты эти монеты отдашь мне. В счет долга.
        Максим остолбенел:
        — А откуда знаешь? О коллекции откуда знаешь? Даже я…
        — Ой, дорогой, не задавай такие вопросы, мне даже неудобно за тебя становится… Лучше садись,  — Серго гостеприимным жестом указал на большое кресло, в которое обычно усаживал Максима.  — Ну, хватит о делах. Так что ты решил относительно яхты? Будешь покупать?
        Через неделю Максим опять был у Серго. Он попросил отсрочку, чтобы без помех добыть ту часть завещания Алексея Владимировича, которая принадлежала Ане.
        — Сколько времени тебе надо?
        — Ну, несколько месяцев. Нам же шум не нужен?
        — Тебе шум не нужен,  — улыбнулся Серго.  — три месяца хватит?
        — Я постараюсь.  — Максим пожал плечами:  — Там ведь еще братья.
        — Дорогой, мы никогда не суем нос в чужую семью. У нас своих забот хватает.  — Серго на этот раз не стал усаживать Максима в удобное глубокое кресло…
        …Максим приоткрыл окно в машине. Воспоминания последнего года были тяжелыми. Он так и не смог узнать, где хранится коллекция монет. К Варваре Сергеевне с этим вопросом подойти было нельзя. Аня тоже ни разу не ответила толком.
        — Слушай, это так грустно  — вспоминать о папе…  — только и сказала она, совершенно не удовлетворив жгучий интерес Максима.
        Ничего не дал тщательный осмотр дома  — все вещи были новыми. Тогда Максим вытащил из сумочки ключи от квартиры жены и тайком поехал туда  — там он провел несколько часов, которые повергли его в недоумение: монет не было, а квартира хранила вид жилища, которое оставили только лишь на несколько часов. В другом состоянии Максим обратил бы на это внимание  — странно, что жена не забрала отсюда практически ни одной вещи, ни одного предмета. Но Максиму было не до психологии и не до воспоминаний  — он забыл, как перед свадьбой Аня ему сказала:
        — Если я вдруг почувствую, что не могу с тобой жить,  — уйду. Перееду к себе.
        — А ребенок?  — глупо спросил Максим.
        — И ребенок,  — ответила Аня таким голосом, словно Максим отставал в развитии. Вообще все, что было когда-то для него важно, сейчас если не померкло, то отодвинулось куда-то на задний план или превратилось в чужую историю. Остались лишь только огромные деньги, которые он проиграл, коллекция тестя и «третьи лица». Они, «третьи лица», как теперь он называл Серго, звонили ему каждую неделю, почти в одно и то же время. Разговаривали ласково, вежливо, подробности не спрашивали, но у Максима складывалось впечатление, что его, как маленького ребенка, спеленали.
        — Лучше поспешить…  — давали совет «третьи лица» и, не дожидаясь ответа, бросали трубку.
        Мысль о наследстве, которое может попасть в его руки, мелькнула внезапно. Он ее даже не додумал, такой она ему показалась простой. Так, на всякий случай, он заглянул в пару юридических справочников, быстро пробежал несколько нормативных актов, почти удостоверился в правильности своих соображений  — и с этого момента Аня стала превращаться в сумасшедшую.
        В глубине души Максим был уверен в двух вещах. Первая  — Аня добровольно никогда не отдаст монеты. Второе  — он, Максим, подлец. И первое соображение, и второе давали полную свободу действий. За детей он не беспокоился  — детей никто тронуть не посмеет, но все-таки на всякий случай Максим разыскал двух молодых женщин, которые прошли специальное обучение и могли совладать не только с мальчишкой, но и со здоровым буйным мужиком. Пригласив этих нянь-телохранителей к себе работать, Максим убивал сразу двух зайцев. Сыновья оставались под присмотром тренированных, физически сильных женщин, способных защитить их, а с другой стороны, факт опыта работы одной из них в психиатрической лечебнице мог сослужить в будущем неплохую службу. Сколько же времени и денег Максим потратил на подкуп врачей, которые в здоровой Ане признавали невротичку с признаками шизофрении, сколько времени пришлось провести в гостиной тещи, которая отказывалась верить в сказки о странном поведении дочери! Сколько… «Третьи лица» звонили уже каждый день, и разговоры становились все напряженнее и напряженнее.
        Однажды вечером Максима встретила обеспокоенная Аня:
        — Ты знаешь, мне позвонил мужчина и попросил тебя к телефону…
        — Ну и что?
        — Я ответила, что ты скоро приедешь…
        — Ну?
        — А там помолчали и сказали: «Никогда не будьте такой самоуверенной. Ведь он может и не приехать…» Максим, что это значит?
        Он швырнул портфель на кресло и прокричал:
        — Ань, что ты выдумываешь?! Опять надо ехать в клинику?! Аня, ты пьешь таблетки, которые тебе выписали? Не пропускай ни одного приема.
        — При чем тут таблетки?!  — Аня швырнула в Максима детской футболкой.  — Что ты меня за психованную держишь?!
        — Ты и есть такая…  — Максим уже выходил из дома.
        Поехал он один, без водителя. Несмотря на поздний час, к Серго его пропустили без звука.
        — Дорогой, лучше звонить…  — начал было тот. Обычной полуулыбки не было.
        — Нет, Серго, лучше не звонить, тем более моей жене. Ты хочешь результата или ты хочешь больших проблем?! Ты хочешь получить эту проклятую коллекцию или ты хочешь, чтобы все мои домашние писали заявления в полицию?!
        — Успокойся, успокойся…  — Серго увидел, что Максим разозлен не на шутку.  — объясни, что случилось?
        — А ты не знаешь?!  — забыв почтительность, с которой он обычно обращался к Серго, Максим кричал:  — Ты ничего не знаешь?! Ты вот такой тут сидишь и не знаешь, что мне звонят по три раза на дню, а сегодня еще и жене позвонили! Запугивали…
        Серго внимательно посмотрел на Максим:
        — Ну и как, запугали?
        — Запугали, запугали…  — Максим вдруг сник. Он понял, что его гнев, его возмущение ничего не значат  — ситуация не поменяется: есть долг и его надо отдавать.
        — Жену не тронем, а ты не доводи до греха. Время идет, а результатов никаких. Не думай, что просто так соскочишь с темы. И, надеюсь, глупостей с полицией тоже не будет. И запомни как следует: мне твое хозяйство не нужно. Мне нужны монеты.
        Максим ушел от Серго поздно  — пришлось поприсутствовать при беседе об охотничьих трофеях и делать вид, что веришь в эту дружескую, добрую болтовню. «Он думает, что хитер,  — размышлял Максим,  — думает, что весь этот антураж меня обманет. Восточный менталитет  — двойственность во всем!»
        Обратный путь был долог. Максим не спешил, выбирал длинные объездные пути  — ему хотелось побыть одному и подумать.
        Сегодня, увидев испуганные глаза Ани, Максим впервые понял, что семья разрушилась. Она и создавалась на пепелище Аниной любви к этому Олегу. И создавалась она Максимом. Аня, даже родив троих детей, не смогла до конца забыть Олега, не смогла полюбить Максима. Он это и чувствовал, и понимал. Но любить ее было увлекательно, азартно. Такая грустная и красивая, знакомая и неизвестная. Максим подумал, что, пройдя через эту несчастную любовь, через несостоявшуюся свадьбу, Аня стала вдруг совсем иной, другой, незнакомой женщиной, которую завоевывать было вдвойне тяжелее и интереснее. Что же будет там, в будущем, когда закончатся эти «сальто-мортале», когда придется все-таки приземлиться на обе ноги и почувствовать почву, Максим не думал. Перед ним была одна цель  — Аня. И вот эта цель достигнута. Впрочем, никогда у него не было чувства победы. Было постоянное ощущение, что отстаиваешь право на свое чувство. Что больше всего его раздражало? Почему так легко ему было превратиться в душевного палача? Все потому, что Максим всегда видел в глазах Ани эти весы с покачивающимися чашами. И тот, сбежавший, всегда
перевешивал. Несмотря на то, что сбежал. Впрочем, с определенного момента Максима уже мало интересовали тонкости семейной жизни. Ему было страшно  — люди, с которыми так легкомысленно он обошелся, были жестки. Он это понимал и, сцепив зубы, пытался выполнить их требования.
        Эти три месяца без Ани тяжело ему дались. Вечное ожидание страшной развязки: рокового звонка, подстроенной автокатастрофы, еще чего-то неведомого  — превратило Максима в настоящего сумасшедшего. «Она сбежала,  — повторял он про себя десятый раз,  — сбежала, сбежала. Я сам себя загнал в угол, надо было с ней поговорить». Максим сожалел обо всем, что просто было сделать в прошлом. Просто взять и поговорить, признаться, покаяться. Почему он этого не сделал? Максим опять и опять отвечал на этот вопрос: «Монеты бы не отдала, презирала бы за алчность, неразборчивость, безответственность. Надо любить человека, чтобы прощать подобные вещи. Тем более у нас дети, трое сыновей!» Он вздохнул, закинул голову и прикрыл глаза  — и вдруг почувствовал, как что-то переменилось в нем. Максим вспомнил, как в момент исчезновения Ани ему хотелось топать ногами, хотелось наорать на этого придурка, начальника охраны… Но за всем этим спряталось маленькое, осторожное чувство облегчения  — Ани нет, а потому можно считать, что свою роль злодея он сыграл. Вот сейчас Максиму стало так же легко. Все кончено, от него больше
не требуется угрожать и «принимать меры». «Надо ехать к Серго. Все рассказать. И про то, как собственность на монеты оформлена, и про Аниных братьев… Пусть как хочет, так и поступает. В конце концов, что они со мной сделают?!  — Максим заерзал на кожаном сиденье автомобиля.  — Я малодушен. Сказать все Анне не смог. Я не совсем пропащий  — я рад, что она сбежала. Допросы с «пристрастием»  — это не для меня, я бы ничего от нее не добился. Я даже ударить бы ее не смог… Та пощечина в комнате была случайностью, от безвыходности, от паники… Что Серго со мной сделает?! Что угодно. Это люди такие. Только б ее и детей не трогали. Ну, и козел же я! Яхта мне понадобилась! И ведь не оправдаешься теперь ни перед кем. Мальчишки, бедные… Им же должно было все достаться, а теперь… Впрочем, зачем Серго «убирать» меня? Проку от этого? Во-первых, и времена не те, и не разживешься особо. Если бы по закону… Закон…» На этих словах Максим Поздняев вдруг замер… Какая-то шальная мысль, почти сумасшедшая, почти фантасмагоричная, где-то когда-то подслушанная, мелькнула у него в голове. Максим замер, пытаясь мысленно ухватиться
за тоненькую спасительную ниточку. «Наследство, наследники… Спасение где-то здесь… Допустим, меня «уберут» для того, чтобы получить все имущество… Нет, я боюсь скорее того, что показывают в кино,  — пыток. Всяких там паяльников. Я переписываю на них имущество, но есть же сыновья… Если Аню обойти можно, то их обойти будет сложно  — опять же, братья подключатся… Но вот заставить меня подписать какие-нибудь бумаги… Это они могут… не подпишу  — буду ходить без носа, или уха, или пальцев… Что меня может спасти? А ничего… Я все теряю… Дети и Аня тоже. Ну что ж, в конце концов, коммерческие риски, да и у моей жены тоже кое-что есть. Та же самая коллекция… Нет-нет, минуточку…»
        К себе домой Максим приехал поздно вечером.
        В эту ночь ему не приснился ни один сон. Он, впервые за долгое время, спал спокойно, безмятежно и даже посапывая. Проснулся он поздно, но вставать не торопился  — долго разглядывал потолок в своей спальне, потом рассеянно посчитал складки на светлых портьерах, потом взбил подушку, присел на кровати повыше и взял книжку с прикроватной тумбочки. «Джек Лондон»  — было написано на обложке. Максим с наслаждением вытянул ноги, открыл книгу и стал читать. Читал он долго, и это занятие было прервано телефонным звонком.
        — Дорогой, поговорить бы надо…  — раздался недовольно-ласковый голос Серго.
        — Пожалуйста,  — с готовностью ответил Максим,  — буду через час-полтора.
        Собрался он быстро, отказался от водителя и, не позавтракав, поехал к Серго.
        — Как дела, дорогой? Не отвечай, сам знаю  — никак. Ты же понимаешь, для меня время очень много значит. А сколько я уже жду?
        — Серго…  — Максим внезапно охрип, но тут же откашлялся и четко и громко произнес:  — Ты извини, что до сих пор тебе долг не отдал. Сам знаю, что виноват, но вот так получилось… Если бы ты сегодня не позвонил, я бы к тебе сам приехал.
        — Что ты хотел бы мне сказать?
        — Коллекции не будет. Извини, но я не смогу тебе ее добыть. Причин на это несколько: во-первых, она оформлена хитрым образом и хранится не в семье. Вряд ли родные позволят мне наложить на нее руку. Выкрасть? Да, может, выкрал бы, если бы она была в пределах досягаемости. Но увы!
        — Ты смеешься?!  — взревел бывший ласково-умильный Серго.  — Столько времени я ждал…
        — Серго, подожди, я еще не все сказал. Я тебе должен много денег. Очень много. Но я их могу отработать, вернуть. Скажем, за год-полтора. Что-то у меня уже есть…
        — Того, что у тебя есть, не хватит даже на проценты…
        — Мы о процентах не договаривались…
        — А теперь договариваемся. Я тоже не договаривался год коллекцию ждать… Я, конечно, посоветуюсь с людьми, но все твое имущество мы возьмем в счет процентов, а сам долг… Не знаю, что мне люди скажут… Они ждут монеты. Ты думаешь, я их в сейф спрячу? Ерунда, мне они нужны, чтобы отблагодарить очень нужного человека. Очень. Такие люди в деньгах не нуждаются…
        — Погоди,  — взмолился Максим,  — не разговаривай со своими людьми.
        — Слава богу, так бы давно…  — Голос Серго вновь приобрел добродушную интонацию.  — Давай поднапрягись, еще неделю я тебе дам…
        — Нет, ты меня неправильно понял,  — твердо сказал Максим.  — Вы не сможете получить мое имущество…
        — Это еще почему?
        Вместо ответа Максим протянул Серго папку:
        — Вот, читай.
        Серго достал очки и принялся изучать документы. Чем дольше он читал, тем краснее у него становилась шея. Наконец он поднял глаза:
        — Ты же не жилец на этом свете после всего этого!
        — Значит, не жилец,  — развел руками Максим.  — Это тебе решать. Могу только сказать, что тогда долг я тебе отдать не смогу. А так  — заработаю. Но никак не иначе.
        — Кто тебя надоумил?  — нахмурился Серго.
        — Никто. Сам сообразил.
        Серго повертел в руках бумаги:
        — Ну, положим, это тоже можно оспорить.
        — Попробуй. Попробуй оспорить это у церкви.
        Через два часа Максим Поздняев обстоятельно делал заказ в ресторане «Гамбринус». Отпустив официанта, он открыл папку, лежащую на столе, еще раз внимательно просмотрел документы и удовлетворенно вздохнул. Максим отхлебнул темного густого пива и стал вспоминать, как сидел у нотариуса и оформлял завещание. Нотариус, человечек в дорогом сером костюмчике, нервно похрюкивая и покрикивая на помощницу, листал справочники, что-то искал в ноутбуке и вообще всем своим видом выражал растерянность и тихое ликование. Клиент был богат, за скорость оформления платил огромные деньги, но само завещание для такого молодого и успешного человека было более чем удивительным.
        — «…все движимое и недвижимое имущество завещаю Троицкому монастырю с условием, что мои жена и дети сохраняют право пользования этим имуществом в течение двадцати лет».  — тут нотариус посмотрел на клиента, тот кивнул, и документы были скреплены и пропечатаны. Несмотря на несколько громоздкую формулировку, ситуация с основным капиталом была предельно ясна  — в случае смерти Максима все имущество отходит к церкви, но при этом интересы Ани и мальчиков сохраняются. Двадцать лет  — срок большой, за это время сыновья повзрослеют и встанут на ноги, да и Аня устроит свою жизнь. Максим усмехнулся: может, он уж и не такой плохой муж? Если думает о будущем своей бывшей жены.
        Пообедав, Максим вышел на оживленный, пахнущий весной Тверской, огляделся по сторонам и понял, что долгая история с завоеванием Ани закончена. Закончена бесславно, с большими потерями.

        В понедельник с утра Аня пришла в конюшню Абажура. Семимесячный жеребенок лежал в своем деннике на толстой подстилке из сена. Уткнувшись головой в угол, он казался обиженным на весь белый свет.
        — Анна Алексеевна, ночь прошла спокойно…  — поспешил за ней конюх. До этого Аня видела его на улице болтающим с девчонками, которые работали в соседней конюшне.
        — Спокойно для кого? Для вас или для жеребенка?  — не сдержалась Аня. Все хорошо: денник чистый, вода налита свежая, сено сухое. Но состояние подопечного было настолько плохим, что конюху надлежало дневать и ночевать рядом.
        — Я был все время здесь,  — уверенно заявил тот.
        — Не врите!  — жестко прервала его Аня.  — Я видела вас на улице, около манежа. Не забывайте, из окон ветеринарки обзор неплохой!
        Конюх покраснел и принялся мести и без того чистый приступок.
        — Ладно. В следующий раз я пожалуюсь Олегу Петровичу. Так и знайте!  — Аня для пущей важности повысила голос. Ее раздражал этот конюх  — беспечный, болтливый, вечно бегающий без дела. С лошадьми должны работать люди спокойные, неторопливые, надежные. Лошади  — существа внимательные, умные и чутко реагирующие. Они очень быстро перенимают повадки тех, кто с ними рядом. «Бедолага,  — подумала Аня, глядя на Абажура,  — покинутый больной ребенок! Сегодня я буду ночевать. Ничего со мной не случится». Она подошла к жеребенку. Сквозь короткую пятнистую шерсть была видна кожа, такая же пятнистая. «Дорогой, да ты просто чудо какое-то!» Аня протянула жеребенку морковку. Тот повернул голову и аккуратно взял ее, деликатно приподняв верхнюю губу. Но есть не стал. Подержав морковку в зубах, он также осторожно положил ее перед собой.
        — Ты даже морковку не ешь?! Плохи дела.  — Аня увидела, что губы жеребенка белые, словно обмазаны сметаной.
        — А где у Абажура лизунец?  — крикнула Аня и обвела взглядом денник.
        — Я только сегодня хотел повесить,  — откликнулся откуда-то из-за угла конюх,  — только не успел.
        — Так вешайте, в чем же дело! Разве вы не знаете, что это даже важнее кормов бывает. Там не только соль, но и минеральные вещества,  — выговаривала Аня, наблюдая, как конюх вешает лизунец в виде большого бублика.  — Я, кстати, вчера тоже его не видела.
        «Конюха надо завтра же поменять!»  — решила про себя она.
        — Вот, теперь у тебя все есть. И еда, и вода, и даже вкусность полезная. Теперь бы понять, что у тебя, несчастного, болит!
        Аня взяла маленькую табуреточку и присела рядом с жеребенком. Дышал он тяжело. На ласковое поглаживание отозвался сразу, опять повернув голову, и тут Аня увидела, что склера глаз, которая у аппалузы в отличие от других пород обычно белая, у Абажура красная. «Вот и сосуды у тебя воспалены. С чего бы это?»  — подумала Аня. Подозвала конюха и скомандовала:
        — Так, сходите в ветеринарку, попросите Зою сделать мне большой термос с кофе и передать сумку с медикаментами. Потом пройдите с ней ко мне и принесите теплую куртку и плед. Зоя знает, где это все найти. Сегодня можете уйти пораньше  — ночевать здесь буду я.
        Аня увидела, как на лице конюха возникло что-то вроде улыбки, которая скрылась под напускным беспокойством.
        — Анна Алексеевна, что вы? Я никуда не уйду, я с Абажуром сколько надо, столько ночей и буду.
        — Будешь. Не волнуйся. Сколько надо, столько и будешь. А пока сделай что я просила и можешь ехать домой.
        Через полчаса в подсобке конюшни стояло маленькое раскладное парусиновое кресло из «запасников». На гвозде висела большая сумка с пледом, термосом и коробкой бутербродов.
        — Анна Алексеевна, вы первая, которая ночует с больной лошадью,  — сказала Зоя, которая организовала все это.  — Здесь до вас ничего подобного мы не видели.
        — Вот,  — улыбнулась Аня,  — значит, вы присутствуете при историческом событии.
        — Я тоже сегодня никуда не еду. Буду ночевать в ветеринарке, если что  — звоните, зовите.  — Зоя махнула рукой и исчезла за дверью.
        Аня и Абажур остались одни.
        — Ну вот. Ты лежи пока, а я проверю, чем тебя здесь кормят.  — С этими словами Аня полезла в кормушку.  — Смотри-ка, все очень вкусно  — плющенный овес, отруби, немного морковки. Но съел ты мало. Давай-ка еще раз попробуем морковку погрызть!
        Аня взяла в руку морковку и поднесла ее к морде лошади. Та также аккуратно взяла ее губами и также аккуратно положила перед собой.
        — Ты просто какой-то упрямец. Из кормушки не ешь, морковку не любишь! Что с тобой делать?
        За этим делом Аню застал Олег. Он осторожно присел возле жеребенка, сначала наблюдая, а потом принялся помогать Ане, которая открыла чемоданчик с лекарствами. Листал справочник, уходил, возвращался, менял Аню на ее посту.
        Так у этих двоих появилось общее дело. Нет, не то, большое дело, в котором могло участвовать еще много полезного народу  — уборщики, конники, конюхи, берейторы. У них появилось дело, к которому они никого не захотели подпускать. Ради этого дела они вставали намного раньше обычного, ради этого дела они перекроили весь свой день и подчинили ему ночь. Они оба теперь с полуслова понимали друг друга, поскольку это было очень легко  — думали они об одном и том же, заботило их одно и то же, душа обоих болела об одном и том же.
        — Как ты думаешь, если пенициллин?
        — Я заказал специальный корм.
        — Я хочу ввести за правило менять одежду,  — деловито переговаривались они.
        Если Аня и Олег не видели друг друга больше двух часов, они начинали перезваниваться. И разговор, звучащий для непосвященного более чем странно, начинался так, будто бы даже и не прекращался:
        — Совершенно не ест! Думаю, что надо пригласить еще какого-нибудь специалиста…
        — Любого, за любые деньги! Приглашай!
        Или:
        — Стул хороший. Вот что значит антибиотики и хороший корм!
        — Ну, слава богу!
        — Да, но до кризиса еще далеко.
        Аня, привыкшая за время своей работы в ветлечебнице к тяжелым случаям, удивлялась эмоциональности Олега Петровича. «Как будто его родной ребенок болеет!»  — подумала она однажды. Впрочем и ее переживания из-за болезни Абажура были похожи на переживания матери. Желание укрыть теплее, напоить-накормить, просидеть всю ночь, не смыкая глаз,  — все, что могло принести малышу облегчение, она готова была делать.
        Ослабевший маленький жеребенок и хотел бы их порадовать, но не мог. Перенесший сильнейшее отравление, от которого предыдущий владелец даже и не думал его лечить, он лежал в углу своего денника, а если и вставал, то у Ани и Олега сжималось сердце. Жеребенка пошатывало, голова его клонилась, глаза были полузакрыты.
        — Я позвоню своему знакомому, пусть посмотрит. Мы раньше работали вместе. Он уже тогда был опытным ветеринаром. А сейчас и вовсе  — светило!
        Аня в полной беспомощности посмотрела на Олега. Уже прошел месяц с того момента, как Абажур появился у них в конюшне. Течение неизвестной болезни протекало с неожиданными короткими периодами улучшения. Наступал день, и жеребенок начинал есть, пытался у Ани выпросить морковку, старался встать на ноги. Но это продолжалось сутки, другие. На третий день, войдя в денник, Аня и Олег обнаруживали совсем ослабевшего Абажура. И опять все начиналось сначала.
        — Вези, приглашай, выписывай кого хочешь! Главное, надо что-то сделать.  — Олег в отчаянии махал рукой.
        «Светило» приехал на следующий день. Коренастый мужчина в защитного цвета куртке, бейсболке, в ботинках на толстой подошве быстро и по-деловому поздоровался с Аней и коротко представился Олегу:
        — Здравствуйте. Борис. Кто у тебя, Аня, там? Показывай!
        Аня, слегка растерявшаяся  — она ожидала расспросов или хотя бы удивленного восклицания  — все-таки столько лет не виделись, повела «светило» в денник к Абажуру.
        — Мне никто не нужен, я сам справлюсь,  — скомандовал ветеринар, и Аня с Олегом и конюхом вышли.
        — Он точно  — светило?  — неприлично громко спросил Олег.
        — Да, точно,  — прошептала Аня.  — только иногда и опытные люди ошибаются.
        — Будем надеяться, что это не про него.
        Борис вышел через полчаса.
        — Ну, что?
        — Судя по всему  — это клещи,  — сообщил он.  — У жеребенка пироплазмоз. Ты его не распознала, потому что жеребенок сильно ослаблен кишечной инфекцией и картина заболевания смазана. Если бы он ко мне попал в таком состоянии, я бы тоже не сразу сообразил. Удивительно, как он еще не помер! Думаю, что сыграло роль питание  — ты правильно все подобрала ему. Ну и, конечно, уход.
        — Что же сейчас делать?
        — Ну, во-первых, анализ периферической крови, дабы подтвердить мой диагноз. И если я прав, сама знаешь  — по схеме  — имидокарб. Если что  — звони, вызывай. Иди к нему, он, по-моему, по тебе скучает.
        — Я вас провожу до машины.  — Олег благодарно посмотрел на ветеринара.
        — Отлично.
        Мужчины пошли в сторону выхода, а Аня, отправив конюха к Зое за лекарством, пошла в конюшню.
        Абажур стоял на худых ножках и пытался вытащить из кормушки кусочки морковки.
        — Хитрюга, есть полезное не хочешь, тебе лакомство подавай!  — Аня погладила жеребенка.  — Ну хоть морковку ешь, и то хорошо.
        Она посмотрела на измученное животное и расплакалась. В этой маленькой лошадке сосредоточилась вся любовь, которая когда-то жила в Ане. Любовь к родителям, к Олегу, к детям. Любовь, из-за которой она так много страдала и которая, похоже, опять ее настигла.
        — Я запрещаю тебе умирать!  — сквозь слезы воскликнула Аня.  — Понимаешь? Запрещаю! Я тебя вылечу. И мы тебя станем холить, лелеять, баловать. Ты у нас не будешь работать! Ты будешь пастись на самой лучшей лужайке, и ты будешь свободен! Только не умирай! Ты должен дождаться, когда приедут Сашка и Митька с Витькой. Они будут тебя любить, ухаживать за тобой, они станут твоими самыми лучшими друзьями и защитниками. Только не умирай, только дождись их!
        Аня долго и горько плакала, уткнувшись в шею жеребенка. В этих слезах была вся усталость последних бессонных ночей, усталость ожидания, усталость от невозможности разгадать загадку Олега. Но прежде всего в этих слезах была жалость к несчастной лошадке такой редкой породы. Аня плакала и плакала, и теперь ее слезы лились сами собой  — она вспоминала маму, отца. Она словно заново переживала свои радости и неудачи. Она плакала и причитала: «Только не умирай!» Аня плакала и не видела, как в дверях конюшни появился Олег и с окаменевшим лицом наблюдал за ней.

        Когда Олег Петрович Сомов стал опаздывать на ежедневные утренние совещания, подчиненные удивлялись.
        Когда Олег Петрович Сомов вместо дневной конной прогулки задумчиво бродил около ветеринарки, подчиненные задумались.
        Когда Олег Петрович Сомов в шесть утра, крадучись, вышел из домика Ани и был застигнут ресторанной поварихой, подчиненные возликовали. Потому что и Олег Петрович, и Аня, по мнению всех, были молодыми, красивыми и просто созданными друг для друга.
        — Спорим, они поженятся?  — сказал один берейтор другому.
        — Тут и спорить не о чем. Поженятся,  — ответил тот.
        И оба занялись серьезным мужским делом  — объездкой лошадей.
        То, что он влюбился, Олег понял совершенно неожиданно  — в один из дней, когда они с Аней сидели в ресторане и пытались прожевать «сэндвич по-испански»  — в меню «этажерка» из хлеба, сухой колбасы и помидоров называлась так.
        — Сочетание сложных углеводов и клетчатки очень полезно для организма, но, к сожалению, этот хлеб к сложным углеводам не относится. Мы, пока выхаживаем Абажура, в нашей харчевне съели все запасы шпикачек, сырных палочек и чипсов. Мы успокаиваем сами себя едой. Я тут читал Уилсона, так тот считает еду естественным транквилизатором…
        — Сомов, ты ко мне клеешься?  — Аня отложила в сторону остатки корявого «сэндвича по-испански» и ласково посмотрела на Олега.
        — С чего ты это взяла?!
        — Умничаешь. Так все мужчины делают…
        — И многие с тобой умничали?
        — Нет,  — честно призналась Аня.  — Немногие. И лучше всего это получалось у тебя.
        — Будем считать, что я этого не помню. Я устал бороться и убеждать, что мы не были знакомы. Что я не отличаю делфтские изразцы от метлахской плитки. Но если ты утверждаешь, что у меня это хорошо получалось, я продолжу…
        — Не возражаю.  — Аня, несмотря на усталость и озабоченность, рассмеялась. Ей стало вдруг легко  — так все просто в этом мире: скоро приедут сыновья, она увидит маму, жеребенок обязательно выздоровеет… И все это стало очевидным лишь только потому, что этот мужчина за ней ухаживает! Нет, даже не ухаживает, просто-таки волочится. Он всеми силами старается произвести впечатление. Он пододвигает соль, подает салфетку, вот он нечаянно касается ее руки. Он якобы раздраженно оглядывается вокруг: «Здесь такой сквозняк!» И вот он уже ее приобнял, накидывая на ее плечи свою куртку. Ах, как хорошо вдруг стало Ане! Начало пути  — это такое счастье! В начале пути ты не видишь всего того, что тебя может подстерегать, в начале пути ты еще очень молода, вне зависимости от возраста, ты неопытна, несмотря на печальный опыт за плечами, ты полна надежд, хотя только что умирала от безнадежности. Ради этого «начала пути» можно пройти множество трудных и даже страшных дорог  — только для того, чтобы выйти опять сюда, к началу.
        — Если мы говорим о жирах, следует помнить…  — мужчина, сидящий напротив, закончил есть, аккуратно отодвинул тарелку, поставил локти на стол. В его длинных пальцах скрывалась узкая зажигалка из белого металла.  — ты не возражаешь, я закурю?..
        От этих слов Аню бросило в жар. Так просто и точно таким же тоном он задавал этот вопрос, лежа рядом с ней. Он терпеливо ждал ответа, а она наслаждалась мнимой смешной властью: «Скажу «нет», и он курить не будет!» Эта мелкая женская глупость прыгала у нее в мозгу, словно блошка. Аня тянула время, потом подвигалась к нему поближе, укладывалась на плечо, поворачивала голову так, чтобы упереться носом в его шею, и, заодно целуя, отвечала:
        — Кури.
        Пахло сигаретным дымом, они молчали, и это время было временем, когда никаких сомнений в принадлежности друг другу возникнуть не могло.
        Сейчас Аня, смущенная своими воспоминаниями и не решаясь посмотреть Олегу в глаза, замешкалась с ответом. Это ее состояние вдруг передалось ему. Он положил на стол зажигалку, протянул руку к Аниной руке и накрыл ее своей ладонью.
        — Ты должна ответить честно…
        Аня подняла на него глаза и совершенно серьезно произнесла:
        — Кури…
        Они друг друга поняли правильно.
        Вскоре Аня и Олег поднялись со своих мест, суетливо, особенно не задерживая ни на ком взгляда, поблагодарили официантку за несъедобный «сэндвич по-испански», вышли на крыльцо и, почему-то выбирая окольные пути, быстро пошли к домику Ани. По дороге они с кем-то здоровались, кто-то их останавливал, но они отвечали односложно, как бы вскользь, всем своим видом показывая, что спешат. Между собой они говорили о каких-то второстепенных вещах:
        — В этом году рябины будет много…
        — В моторе что-то барахлит…
        — Я никак не отстираю это пятно…
        — Надо бы бросить курить…
        Так, в этих дурацких разговорах они дошли до Аниного жилья, вошли в дом, почти бегом вбежали на второй этаж, Аня открыла ключом дверь, и тут же у самого порога Олег наконец ее обнял и поцеловал. Дальнейшее походило на цирковой номер со швырянием одежды, бессмысленным хватанием друг друга за пуговицы, застежки и «молнии».
        — Погоди, мы так не доберемся до постели,  — наконец выдохнула Аня.  — Дай я сама разденусь.
        Олег отпустил ее нехотя и с таким выражением лица, словно боялся, что она сейчас куда-нибудь исчезнет.
        Она исчезла. Но исчезла уже потом, когда он, мокрый от пота, отодвинулся от нее, рискуя свалиться с узкого холостяцкого диванчика. Она исчезла в его запахе, в его коже, в его теле. Она исчезла в его знакомых движениях  — вот он осторожно обнял ее, положил ее голову к себе на плечо, другой рукой нащупал что-то рядом с диваном.
        — Не возражаешь, я закурю?
        Она ничего не ответила. Потому что она исчезла. В воспоминаниях, в ощущениях той прошлой любви, такой сильной, что отголоски ее вмиг заполнили всю душу, как будто и не было в жизни никого другого, кроме этого мужчины.

        — Ты не обязан…
        — Не обязан…
        — Я хочу серьезно поговорить…
        — Поговори…
        — Ты меня не слушаешь…
        — Охота была слушать глупости…
        Она злилась, вскакивала, пыталась уйти, возвращалась… Он смеялся, не удерживая ее, зная, что никуда дальше соседней конюшни она не денется.
        — Ты опять меня не слушаешь…
        — Ты же все время глупости говоришь? Что же мне их все время слушать?!
        Она опять обижалась, опять надувала губы, опять пыталась уйти.
        — Теперь я буду говорить,  — однажды не выдержал он,  — я ничего не хочу обсуждать. Ты очень хорошо это запомни. Я не буду обсуждать с тобой наши отношения  — они обсуждению не подлежат. Что бы ты ни придумывала, они есть, и я все сделаю, чтобы они были. Ты можешь капризничать, придумывать себе невесть что, можешь даже сбежать к своему мужу  — я тебя верну.
        — Ты хочешь сказать, что…
        — Я хочу сказать, что люблю тебя. И хочу с тобой жить. Нормальной, человеческой жизнью  — с ссорами, нехваткой денег, ревностью и подгоревшей манной кашей…
        — Это случайность… Я отвлеклась на минуту…  — Аня тут же попалась на «крючок».
        — Не знаю, не знаю…  — Вид у Олега был серьезен, но она уже понимала, что в этой шутливой речи много смысла. Олег, наблюдательный и чуткий («Второе качество раньше так явно не проступало!»), отмел все женские «кружева»  — «ах, это получилось внезапно!», «нам не стоит это продолжать» и прочее. Он безошибочно распознал за этими ее опасениями неловкость  — ведь он предоставил Ане убежище, и теперь она должна была «уточнить» свою позицию.
        — Запомни, мне совершенно все равно, что у тебя там в прошлом!
        «Вообще-то у НАС в прошлом!»  — прокомментировала про себя Аня.
        — Мне все равно, что предпринимает или предпримет твой муж. Ему я тебя не отдам. У меня хватит для этого и сил, и возможностей. Мне все равно, что ты сама думаешь о нашем будущем. Главное, что я о нем подумал. Перестань мне доказывать, что все произошедшее с нами  — случайность.
        Аня слушала Олега и не находила в себе силы противоречить ему. Тем более по существу ей сказать было нечего. Произошедшее с ними случайностью не было. Из них двоих именно она об этом знала лучше всего.

        Клуб гудел, как чайник, забытый на плите. Олег Петрович и Анна Алексеевна, Анна Алексеевна и Олег Петрович, директор и ветеринар, ветеринар и директор. На все лады главные персоны обсуждались в каждом углу. Завидя их  — а сил расстаться у этих двоих не было,  — все начинали по-дурацки улыбаться, и Олег Петрович понимал, что никакими окриками, никакими приказами и распоряжениями он отменить это зубоскальство не может. Он, как директор, бессилен над этой вечной жаждой сватать и женить. Аня, казалось, ничего не замечала, превратившись опять в такую «вишенку на торте», которой она была так давно, что уже и не вспомнить.
        — Они за нами следят…
        — Не лишай их радости… Они хорошо к нам относятся.  — Олег на глазах у всех обнял Аню.
        — Ну все…
        — Что  — все?
        — Теперь будут говорить, что я, замужняя дама…
        Олег отдернул руку.
        — Извини. Ты права, репутация превыше всего… Хотя что теперь уж…
        Аня почувствовала угрызения совести.
        — Это все потому, что я боюсь, что в один день он появится здесь…
        Олег вздохнул и прижал ее к себе. Им обоим предстояло еще очень многое и забыть, и вспомнить.

        Жеребенок, около которого Аня по-прежнему проводила целые дни, пошел на поправку. Во всяком случае, так ей казалось. И аппетит улучшился, и озноб не так часто его донимал. В весе он не прибавлял, но в еде стал разборчив и даже требовал больше морковки. Аня радовалась до тех пор, пока конюх однажды утром не сообщил ей, что у жеребенка ночью была кровавая рвота. Аня, всполошившись, дозвонилась Борису и долго с ним разговаривала:
        — Что ему сейчас дать? Какое лекарство? Ведь он так уже хорошо чувствовал себя…
        Борис ничего не ответил, а только продиктовал длинный список медикаментов.
        — Выбери любой из этих препаратов и проколи ему.
        Аня послала Зою в Москву за лекарствами, а сама осталась дежурить. Поздно вечером ее сменил Олег.
        — Иди спать. Я побуду здесь.  — Олег не мог смотреть на усталое лицо Ани.
        — Не могу, сейчас привезут препарат, я должна сделать укол.
        — Ничего, Зоя сделает. А ты иди спать. И не вставай рано. Выспись, потом сменишь меня здесь. Договорились?
        Аня понимала, что надо бы остаться, но голова была тяжелая, а глаза слипались.
        — Хорошо, если что  — разбуди меня.
        Дома она, едва положив голову на подушку, моментально уснула.
        Разбудил ее шум  — это начинался рабочий день и сотрудники клуба расходились по своим рабочим местам. Аня приподняла голову, попыталась встать и поняла, что сделать это не в состоянии. Тогда она набрала телефон Зои:
        — Зоя, доброе утро! Как там дела у жеребенка? Я хотела бы еще немного поспать. Если Олег Петрович будет спрашивать, скажите, что к одиннадцати я обязательно буду.
        — Мне еще не звонили, поэтому думаю, что особых изменений нет. Вы не волнуйтесь.  — Голос Зои звучал приглушенно.  — Отдыхайте, я все передам, когда Олег Петрович вернется. Он ведь уехал куда-то.
        — Да?  — Аня удивилась.  — Мы же должны были с ним… Впрочем, когда он вернется, я уже буду у жеребенка в конюшне.
        Она отключила телефон и опустила голову на подушку. Сон вернулся к ней мгновенно. Спала она крепко, долго. Усталость, нервы, беготня  — все это совсем выбило из колеи. Жеребенок, с которым было столько хлопот, выздоравливать не хотел, несмотря ни на какие лекарства, компрессы и усиленное питание.
        Накануне Аня с Олегом опять были у Абажура в деннике. Впрочем, «опять»  — слово неправильное. Они «как всегда» были у жеребенка.
        — Борис сказал, что он может быть таким болезненным всю свою жизнь. Цирковые пытались с ним работать, когда жеребенок уже болел. А ведь известно, что при пироплазмозе животному требуется не только лечение, но и покой. А еще именно породистые лошади переносят его очень тяжело. Так что он, возможно, будет слабеньким,  — проговорила Аня, мягкой губкой делая жеребенку массаж.
        Олег, сидевший здесь же, ничего не ответил, только улыбаясь смотрел на них.
        — Ты сделала все, чтобы его спасти. Не Борис, хотя ему огромное спасибо за консультацию, а именно ты.
        — Почему я?
        — Потому что в медицине огромное значение имеет уход. Если уход плохой  — ничто не поможет. Ни лекарство, ни операция.
        — Ты специально так говоришь, чтобы сделать мне приятное,  — вздохнула Аня.
        — Нет, я говорю так, потому что так думаю.
        — Подай мне чистую попону,  — попросила Аня, протянув к Олегу руку.  — Не дай бог, его еще и продует.
        — Мне иногда кажется, что мы ухаживаем за нашим ребенком.  — Олег опять улыбнулся, но в этой улыбке вдруг проглянуло смущение. Словно он сказал и вдруг застеснялся сам своих слов.
        — Сомов, у нас уже могли быть свои дети. И не маленькие,  — Аня все старалась получше укрыть жеребенка,  — но спасибо, что есть вот это чудо…

        …Проснулась Аня поздно и, посмотрев на небо, которое выглядывало уголком в маленькое окно, поняла, что погода не переменилась. Дождь поливал точно так же, как и рано утром. Она быстро приняла душ, наскоро оделась и, накинув на себя большой синий дождевик, побежала в конюшню к Абажуру. По территории клуба Аня пробежала незамеченной  — надвинутый низко на глаза капюшон скрывал ее лицо. Вбежав в конюшню, она лоб в лоб столкнулась с конюхом.
        — Как дела?!  — Аня отбросила назад мокрый капюшон и уже стала снимать плащ, как вдруг поняла, что конюх старается не пустить ее в денник.  — Что ты под ногами вертишься?
        — Анна Алексеевна, вы… А откуда вы… Олег Петрович…
        — Что  — Олег Петрович?! Я проспала! Могу я один раз в месяц поспать дольше обычного?!
        — Вы…
        Аня, потеряв терпение, оттолкнула нерасторопного конюха и вбежала к Абажуру. Жеребенка не было. Висела чистая попона, лежали маленькие чищенные морковки в голубой эмалированной мисочке, оранжевый лизунец висел на крючке, большая жесткая рукавица, которой Аня обычно делала массаж Абажуру, сушилась на широкой батарее  — все было как обычно, только не было жеребенка.
        — Где он?! Он умер?!  — Аня повернулась к конюху.
        — Нет, что вы!! Нет, он не умер! Честное слово, я вам правду говорю, он не умер! Его… увезли…
        Аня не дослушала конюха и, забыв о плаще, со всех ног помчалась к Олегу. Тот сидел у себя в кабинете и, когда Аня открыла дверь, посмотрел взглядом человека, который точно, вплоть до минуты, знал, когда и кто войдет в эту дверь.
        — Где он? Он умер? Да?
        Аня смотрела на Олега, и ее охватывало чувство бессилия: вот так всегда  — все, кто ей был дорог, исчезали внезапно, оставив ей только отчаяние.
        — Он не умер…  — начал было Олег, но Аня не дала ему закончить: она подлетела к нему, замахнулась и обрушила сильную пощечину.
        — Вот тебе, вот тебе!  — Аня колотила Олега теперь уже обеими руками.  — Все из-за тебя! Ты исчез тогда, ты пропал, ничего не говоря и не объясняя! Если бы я сюда не пришла, ты так бы и не объявился! Ты  — как черная дыра, в которую проваливается все  — счастье, любовь, все, что может быть дорого человеку! Да вся жизнь проваливается! Исчезает! Куда ты дел его?! Куда ты дел жеребенка?!
        Аня продолжала колотить Олега, а тот даже не уклонялся. Потом он обхватил Аню, прижал ее руки так, чтобы она ничего не могла сделать. Он обнял ее и стал целовать в макушку.
        — Я увез его, Анечка. Он не выживет, мучить животное нельзя было больше, но я не мог позволить пережить тебе его смерть. Тем более что усыпить должен его ветеринар, то есть ты. Я знал, что он не выздоровеет. Мне об этом сказал Борис, когда я его провожал. Он мне и посоветовал привезти жеребенка, если я пойму, что дело идет к концу. Ты прости меня, но я не мог допустить…
        Аня прижалась к груди Олега и закрыла глаза. Если этот человек был тем самым Олегом Сомовым, он действительно поступить иначе не мог.
        ЭПИЛОГ
        Для Эдуарда Александровича выбор профессии не был результатом долгих размышлений, меркантильных расчетов или семейно-наследственной предопределенности. Это была попытка использовать и развить то качество, то умение, которое он обнаружил у себя совершенно случайно. Решение стать психоневрологом появилось после того, как он сумел уговорить своих родителей не разводиться. Наверняка в этот непростой момент его отец и мать руководствовались и другими соображениями. Но ежевечерние долгие спокойные беседы то с одним, то с другим тоже возымели действие. Потом, когда страсти улеглись, родители не смогли не оценить это умение убеждать, которое обнаружил их двадцатидвухлетний сын. А сын бросил свой почти уже законченный географический факультет и стал готовиться поступать в медицинский институт. Поступив, он сразу же нашел себе практику  — ему хотелось к окончанию вуза усовершенствовать свои способности.
        Надо обязательно принять во внимание, запомнить эту его, Эдуарда Александровича, быстроту в принятии неожиданных решений и умение легко, но обстоятельно реагировать на сигналы внешнего мира. Это надо запомнить, чтобы не удивляться его поступкам.
        К сорока пяти годам Эдуард Александрович Баринов стал высококлассным специалистом широкого профиля. Его частный кабинет находился в одном из самых дорогих зданий столицы. Несколько комнат с мягкими полами, тяжелой мебелью спокойных тонов, с картинами на бежевых стенах  — все говорило о том, что здесь деньги не считают и что к душевному здоровью относятся серьезно. Помощники Эдуарда Александровича, почти незаметные тени в этих бежевых покоях, с пациентами почти не работали. Сам доктор принимал и первичных больных, и сам делал назначения, и сам лечил их долгими разговорами.
        — В нашем деле ассистенты опасны,  — говорил Эдуард Александрович обычно.  — и дело не в возможной конкуренции, а в том, что нервные люди могут довериться только одни раз.
        Его пациенты  — невротики всех мастей, обладатели сложных фобий и комплексов, персоны, имеющие неприятные диагнозы, которые нигде не были записаны, но тяжелым камнем висели в душах,  — все эти люди Эдуарда Александровича боготворили. Именно к нему можно было попасть в любое время суток, без записи и даже без предварительной договоренности. К нему можно было войти средь бела дня, сжимая в кулаке мокрый от пота платок, и, не обращая ни на кого внимания, бросить: «Доктор! У меня только что были галлюцинации!» Доктор, услышав это, ничуть не удивлялся, а только ласково улыбался и, казалось, готов был произнести:
        — Да? А вы уверены, что это были галлюцинации? Говорите, видели жирафа на пересечении Садового кольца и Петровки? А может, это он и был…
        Лавры американского врача-психиатра, который предпочитал лечить людей, вовсе не отрицая все то, о чем рассказывали ему больные, Эдуарду Александровичу покоя не давали. Ему казалось разумным соглашаться со всем, что говорит обеспокоенный невротик, только бы это помогло. Ну, согласится он с тем, что именно там, на пересечении двух центральных московских улиц был жираф? И что из этого? А из признания, что жираф, скорее всего, был, последует обязательное успокоение пациента. Если этого жирафа все видели, значит, у него не галлюцинация, а следовательно, он здоров. А раз здоров, то волноваться не надо. А раз нет волнения, как правило, нет и повторения приступа, то есть может наступить ремиссия. Ведь, как известно, пограничные состояния характеризуются так называемым замкнутым кругом  — чем больше обращаешь внимания на собственную нервозность, тем больше она, нервозность, тебя допекает. Конечно, вышесказанное касается простых невротических случаев. Иные, сложные, ситуации требовали другого подхода. Вообще Эдуард Александрович не боялся трудных случаев, он считал, что в той области, в которой он работает
и которая так тесно переплетена с жизнью абсолютно здоровых людей (если таковые, конечно, имеются), все можно «объяснить», растолковать, и вообще «психиатрия  — это прежде всего разговорный жанр». И здесь Эдуард Александрович не знал себе равных. Единственное, кого он терпеть не мог, а потому не особо умел лечить, так это старых дев, зацикленных на отсутствии личной жизни. Этих дам он чуял за версту, и внутри его большого сильного организма все как-то сморщивалось: с одной стороны, было безумно жаль этих несчастных, с другой  — он не мог отделаться от мысли, что отсутствие любви в судьбах этих дам  — это кара за болтливость и назойливость. С первого взгляда, с первого слова, с первого жеста Эдуард Александрович понимал, о чем пойдет речь. И еще он понимал, что, не обидев, остановить этот поток слов и эмоций невозможно. Вот и сейчас, глядя на молодую женщину, сидящую перед ним, он по привычке съежился.
        — У меня совсем нет времени. Сегодня вообще не приемный день. Может, нам лучше перенести встречу на следующую неделю?  — Эдуард Александрович в душе молился, чтобы так оно и случилось. А на следующей неделе он все равно уезжает на конференцию в Вексфорд  — любимое место ирландских неврастеников.
        — Я умею говорить коротко,  — спокойным голосом проговорила женщина.  — И я к вам пришла не как пациентка. Мне нужна помощь совсем другого рода.
        Эдуард Александрович посмотрел на посетительницу. Его не оставляло подозрение, что все произнесенное ею только ширма, только прикрытие, и рано или поздно разговор пойдет о головокружении от одиночества.
        — В любом случае лучше разговор перенести, я очень занят сегодня. А второпях говорить на какую-либо тему  — это, знаете ли, не в моих правилах.
        — Вы знаете человека по имени Олег Сомов?  — задала вопрос молодая женщина, даже не обращая внимания на то, что Баринов встал из-за стола.
        — Как вы сказали?  — Доктор сел на прежнее место и теперь уже внимательней посмотрел на женщину. Это имя он отлично знал. Более того, он когда-то сделал так, чтобы владелец этого имени его не забыл, как он забыл всю свою предыдущую жизнь.  — Вы от Олега? Если да,  — предъявите хоть какие-нибудь свидетельства, что вы  — его ДОБРАЯ знакомая. В слово «добрая» я вкладываю традиционный смысл. Если хотите, мне нужны доказательства, что вас ко мне привели добрые намерения.
        — Вряд ли я их вам смогу привести,  — пожала плечами женщина.  — Придется рассказывать долго, нудно, неправдоподобно. Более того, в моем рассказе будут присутствовать врач-психиатр, успокоительные препараты, муж, который настаивает на неадекватном поведении жены…
        — Я так и думал. А как вы нашли меня?
        — Подглядывание, копание в чужом ежедневнике, электронной телефонной книге и иногда подслушивание.  — Аня  — а это была именно она  — посмотрела на доктора открытым взглядом.
        — Откровенно. Что радует. И настораживает,  — произнес Эдуард Александрович и опять встал из-за стола.  — Я так и думал, что речь пойдет о неврозе, несчастной любви и прочем, в чем я помочь бессилен. Девушка, я не лечу болезни сердца, я лечу болезни души.
        — Если говорить в общем  — это почти одно и то же. Только у меня проблема не с этим. У меня проблема с другим. Я хочу восстановить прошлое, и, как мне кажется, вы имеете отношение к этому прошлому. Повторяю: я не очень уверена, но подозреваю, вы именно тот человек, который может мне хоть что-то объяснить.
        Эдуард Александрович хотел было опять сесть за свой большой стол, но вовремя сообразил, что это будет выглядеть комично. Он принялся ходить взад вперед, ступая маленькими аккуратными шажками. Женщина, которая сидела перед ним, не выглядела безумной, хотя что-то там и говорила про психиатров. Она выглядела решительной и растерянной одновременно. Было видно, что визит к нему был продиктован острой необходимостью и этот разговор ей не очень приятен. Неужели он ошибся и здесь речь пойдет не о «болезни от одиночества»? Неужели он теряет сноровку? Но! Она упомянула Олега. Не хотел бы он разговаривать на эту тему с первой встречной.
        — То есть, если я правильно понял, вы приехали поговорить об Олеге?
        — Да, вы поняли меня правильно. Мне не нужны тайны, те, о которых нельзя говорить, но поймите меня… Я даже не знаю, что делать…
        — Как вас зовут?
        — Анна. Спиридонова.
        — Аня, голубушка, поймите, я хожу по «минному полю»: одно неосторожное слово  — и нет у меня репутации, практики, нет пациентов. А есть позор и бесславие… И безденежье…
        Аня не могла не улыбнуться такому откровению.
        — Вот, вы уже и улыбнулись. Сейчас я вас провожу, и вы пойдете домой, по дороге будете думать о том, что я вам отказал, и будете сердиться на меня, но перед самым порогом вдруг осознаете, что я поступил правильно, что чужая тайна тяжела и обладание ею накладывает определенные обязательства. Перед порогом своего дома вы поймете, что я прав, вы одобрите мой отказ и почувствуете облегчение, что не узнали чужую тайну. Она вам бы не дала покоя, она бы могла изменить вашу жизнь так, что, кроме сожалений, ничего в душе не осталось.
        Аня задумалась. В этом журчащем, вкрадчивом голосе было много убедительности, еще больше ее было в словах, которые она сейчас слышала. В самом деле, что изменится от того, что она узнает о том времени, которое прошло с момента их несостоявшейся свадьбы?! Нужно ли это ей? Не появятся ли злость, сожаление, обида? Только-только при взгляде на Олега она перестала вспоминать то время. Может, этот хитроватенький, вкрадчивый врач прав? Сейчас она вернется домой и попробует жить так, как будто ничего не произошло. И нет ничего странного в том, что Олег ее не узнает. И может, это хорошо  — начать с начала, с самого настоящего, даже не зная имени друг друга. Впрочем, это он, Олег, не помнит ее имени. А она помнит все, и забыть у нее это никак не получается. И будущее из-за этого представляется таким странным А будущее  — это все, что у нее осталось!
        — Нет, я так не могу! Я прошу вас ответить хотя бы на один вопрос!
        В ее интонации было столько боли, что Баринов вздрогнул: «Может, все-таки поговорить с ней? Не похожа она на психопатку, а первое впечатление… Черт с ним, с первым впечатлением, я тоже  — не бог!» Эта горделивая мысль заставила его расправить плечи. Потом он взял в руки красивую дорогую авторучку и, повертев ее в руках, начал свой рассказ:
        — Вы меня спрашиваете, знаю ли я Олега Сомова? Знаю. Очень хорошо знаю. Более того, этот молодой человек мне дорог не только как пациент, которого я наблюдал и наблюдаю теперь, а как человек, которому я смог помочь, невзирая на классические рецепты психиатрии, которые утверждают, что врач и пациент дружить не должны. Я принял участие в его судьбе, более того, я создал его таким, каким вы его видите.
        — Я вас не понимаю. Должна сказать, что я его не видела несколько лет, но не могу сказать, что он сильно изменился. Характер, привычки, манеры  — это все осталось прежним. Или  — почти прежним.
        — Спасибо вам. Если вы, человек ему не посторонний, то есть знающий его на протяжении какого-то времени и хорошо изучивший его, признаете, что он мало изменился, то это значит только одно: что я не ошибся в выборе методики, что я правильно понял его характер.
        — Может, все-таки вы мне расскажете, что произошло? Когда-то я была совсем не посторонним человеком…
        — Постойте… А вы случайно не… Вы его бывшая невеста?!
        — Да, а откуда вы знаете?
        — И вы вышли замуж за некого Максима. Вместо того чтобы выйти замуж за Олега?
        — Нет, я вышла замуж за Максима, потому что Олег не явился в загс на наше бракосочетание.
        Баринов с удивлением смотрел на Аню.
        — Вы хотите сказать, что у вас должна была быть свадьба и она не состоялась, поскольку Олег на нее не явился? А вы его там ждали?
        — Да, совершенно верно. Замуж за Максима я вышла потом. Через год с небольшим. Мне никогда не хотелось искать встреч с Олегом, не хотелось знать, почему он так поступил. В этом не было никакого смысла. Более того, я боялась его увидеть. Боялась узнать причину  — это мне тогда казалось страшней, чем пережить его внезапное исчезновение еще раз. Впрочем, сами понимаете, может, это мне сейчас все кажется. Я была оскорблена, раздавлена. Я не могу сказать, что мне не хотелось жить. Нет, это было бы неправдой. Мне не хотелось ничего делать, ничем заниматься. Мои дни превратились в безвкусную вязкую кашу. Максим появился в тот момент, когда я устала и от обиды, и от безделья, и от собственного равнодушия ко всему. Он вытянул меня на поверхность жизни. Особого желания выходить за него замуж у меня не было, но и отказываться не было причин. Что же до любви  — вряд ли я тогда о ней думала.
        — Понятно. Значит, это вы и есть.  — Баринов испытующе на нее посмотрел.
        — Вы мне не верите?
        — Верю. Я хочу точно удостовериться, что именно вы не дождались жениха…
        — Не понимаю…
        — Не Олега бросила невеста в день свадьбы, а невесту бросил Олег? Я вас правильно понял? Это очень важно для меня.
        — Олег не приехал в загс.
        — А вы там были?
        — Да, я там была. Вместе со всеми гостями, которых мы пригласили!  — воскликнула Аня.  — Вместе с матерью и братьями… Надо сказать, даже сейчас, в воспоминаниях, мне не по себе. Дурацкая в своей пошлости ситуация… Впрочем, в тот момент иронизировать мне было не под силу, поверьте!
        — Да верю я, верю… Теперь  — верю…
        Эдуард Александрович вздохнул и произнес:
        — Я вам сейчас расскажу одну историю, а вы ее выслушаете и тотчас забудете. Обещаете?
        — Обещаю. Что мне остается делать!
        — Ничего. Только сдержать свое слово. Вы поймете, почему это так важно. Особенно для Олега.  — доктор поудобнее устроился в кресле, взглядом спросил разрешения закурить и продолжил:  — Видите ли, вся эта прекрасная обстановка, в которой так приятно лечить и лечиться, появилась у меня не так давно. Мое предыдущее место работы  — одно уважаемое психиатрическое заведение, которое стоит за высоким забором недалеко от Нижней Масловки. Те, кто никогда не был там, не очень хорошо представляют себе, с какими случаями врачам приходится сталкиваться. Многие, кстати, не выдерживают, уходят работать в обычные поликлиники, выслушивать пенсионеров и прописывать успокоительное молодым мамам. Я их не осуждаю  — у каждого свой порог прочности. Действительно, чтобы работать в психиатрическом стационаре, надо иметь железные нервы. Мне работать было бы очень тяжело: всегда невольно представляешь себя или своих близких вот в таком состоянии. Это пугает. Но меня спасала одна цель, которую я поставил себе очень давно. Я хотел найти способ уговорить человека, страдающего неврозом или даже более сложным нервным
заболеванием, выздороветь. То есть я не отрицал и не отрицаю необходимость медикаментозного лечения, но мне всегда хотелось договориться с пациентом. Видите, нервная система  — наисложнейшая штука, ее расстроить  — раз плюнуть. Это с одной стороны. С другой  — именно из-за своей сложности она может давать совершенно неожиданные отклики на неожиданное по способу воздействие. Собственно, это не моя мысль, до меня так считали некоторые ученые. Но мне хотелось в своей практике попробовать именно подобные методы. Так вот, тогда, во время своей работы в стационаре, я просил всех своих коллег сообщать мне о различных интересных случаях в их практике. И, если это не входило в противоречие с их работой, приглашать меня на консультации в таких ситуациях. И вот однажды мне позвонили из соседнего отделения и сообщили, что поступил молодой человек с признаками полной амнезии. Надо вам сказать, что амнезия амнезии  — рознь. Это заболевание  — потеря памяти, полная или частичная,  — может быть вызвано различными причинами. Но чаще всего случается у стариков  — в силу возрастных изменений в организме, и у людей,
переживших тяжелую физическую травму, например сотрясение мозга. Гораздо реже встречается амнезия у молодых людей.
        Баринов откашлялся, передохнул и продолжил:
        — Как только мне позвонили, я тотчас пошел посмотреть на этого пациента. И что же я увидел? Молодой человек, в прекрасной физической форме. Никаких признаков разрушения личности, никаких признаков неадекватного поведения. Что меня поразило, на нем был очень дорогой, а я в этом толк знаю, костюм, прекрасные туфли, он был выбрит, тщательно причесан. Вы понимаете, передо мной сидел успешный, благополучный молодой мужчина, который… абсолютно ничего не помнил. Как выяснилось, врачей вызвали соседи, которые сообщили имя и фамилию, а также то, что родственников никаких у него нет. Проживает он в квартире умершей тетки, которая досталась ему по наследству. Соседи обратили на него внимание, когда он растерянно ходил по лестничной площадке и не мог понять, почему он здесь оказался. Когда ему сказали, что он здесь живет, он не поверил… Одним словом, вызвали «Скорую», а те прямиком доставили его в лечебницу. И соседи, и «Скорая» сделали правильно: люди в таком состоянии  — отличный объект для мошенников, да и паника, которая может охватить человека, забывшего, где он живет, только усугубит ситуацию. Я был
потрясен увиденным  — через двадцать минут беседы с молодым человеком я понял, что он не только отлично образован, но и умен, у него отличное чувство юмора. Мы его оставили в стационаре, чтобы понаблюдать, подлечить и, самое главное, научить жить заново. Я отлично сознавал, что для моих целей этот пациент подходит как нельзя лучше, и я уговорил начальство перевести его ко мне в отделение, где содержались «легкие» больные, и поместить его в отдельную палату. Начальство сопротивлялось недолго, и через несколько дней я приступил к работе с этим молодым человеком. Надо сказать, что первые беседы абсолютно ничего не дали. Представьте себе, что человек начинает жить с чистого листа. У него есть какие-то навыки, но полностью утрачена идентификация. Он не знает о себе практически ничего. Не знает ничего о том, кто его окружал, кто был его другом…
        — Скажите,  — перебила Аня,  — а почему это происходит? У молодых?
        — К сожалению, что происходит в нашей голове, с нашей нервной системой и вообще с нашим организмом, точно никто не знает. Мы многое научились лечить, но часто это случайные попадания. Бывает, что лет через пять после громкого открытия какого-нибудь препарата выясняется, что положительный результат  — не более чем случайность. А что же касается памяти… Думаю, очень не скоро мы сможем убедительно объяснить какие-то вещи. Можно сказать одно, что, как правило, у молодых людей случается так называемая психогенная амнезия. То есть не повреждается мозг, нет стойких органических повреждений. И надо сказать, что лечение в этом случае тоже не такое сложное. В первую очередь мы стараемся научить человека жить. Познакомившись таким образом с Олегом Сомовым, я решил прежде всего съездить к нему домой, поговорить с соседями. То, что я узнал, во-первых, полностью совпало с моим первым впечатлением о нем, во-вторых, я выяснил, что он был сиротой. Никого из близких у него не было. Соседи мне рассказали, что вроде у него должна была быть свадьба, но на ком он женится, когда точно  — никто этого не знал. Олег не то
чтобы замкнутым был, но, как выразилась одна из соседок, «он был приятным молодым человеком, но вечно занятым, немногословным и серьезным, таких лишний раз на лестнице разговором не остановишь». Я не стал разыскивать невесту, хотя можно было бы объездить загсы, узнать, когда такой-то подавал заявление. Но искать невесту, причем сбежавшую,  — это уже не входило в мои профессиональные обязанности.
        — Как  — сбежавшую?!  — Аня выпрямилась в кресле.
        — Так. Вроде в этот день, когда все случилось, соседи слышали разговор.  — Эдуард Александрович понизил голос:  — Вы же знаете, что такое соседи?! Обязательно кто-нибудь из них подслушивает, а потом говорит что-то вроде: «Он так громко разговаривал…» Только я сомневаюсь, чтобы Олег громко разговаривал. Думаю, разговор происходил не в квартире, а на лестничной площадке, и кое-кто все слышал. Впрочем, это мне уже было неважно. Я понял, что передо мной типичный случай «амнезии психогенного бегства». То есть пример потери памяти вследствие сильнейшего эмоционального потрясения. Я сопоставил все, что знал об этом человеке: сложное детство  — он ведь практически сирота, интернат, одиночество в смысле семьи  — нет ни братьев, ни сестер. Характер формировался под влиянием всех этих обстоятельств  — выдержанный, сильный, человек с таким характером привык рассчитывать только на себя. Я не смог обнаружить ни одной бреши в этой душевной крепости. Все говорило о том, что этот человек готов к испытаниям.
        Баринов встал из-за стола и заходил по комнате, продолжая рассказывать:
        — И вот он влюбляется. Появляется женщина, которая очень быстро занимает все те пустоты, которые были тщательно замурованы, чтобы их «гулкость» не напоминала о себе. Эта женщина становится всем тем, чем должна была быть для него семья  — доверие, ласка, любовь, опора  — душевная, психологическая. Человек, Аня, не может жить, вечно обороняясь, а одиночество  — это не что иное, как оборона. Появилась женщина, которая собиралась сделать иным его будущее  — наполненным особым смыслом. Видите, я не считаю, что все должны выходить замуж или жениться. Есть категория людей, которым семья просто противопоказана. Но есть люди, вроде Олега Сомова, у которых именно на это время приходятся все самые важные и хорошие события жизни. Такие люди «добирают» подарки судьбы много позже других.
        Баринов замолчал. Аня сидела не шелохнувшись. Она уже понимала, что произошло, но вполне осознать, чем это прошлое грозит теперь им, ей и Олегу, она не могла.
        — И что?  — спросила она.
        — Как что?! Психика Олега, сильного, умного, здорового мужчины, не выдержала. Как защитная реакция на произошедшее, развилась амнезия. Олег не помнил всего, что было связано с неприятностью. В том числе и людей, их имена, лица, где они жили, кем работали. Память защитила его от этого потрясения, а эта внезапная отмена свадьбы в день самого торжества была для него, человека одинокого и наконец сильно полюбившего, безусловным потрясением. Добавьте к этому, как я уже говорил, пресловутое тяжелое детство, и вы поймете всю степень его отчаяния. И от этого эмоционального напряжения он защитил себя беспамятством.
        — А как же его работа, профессия… Как он живет в настоящем?
        — При этом виде амнезии больной не помнит только прошлое, людей из прошлого, имена, фамилии, знакомые места. Но все знания, навыки, умения  — все это, как правило, сохраняется. И в настоящем он живет так, что никому и невдомек, что произошло. Правда, бывают случаи, когда нарушается весь ритм жизни. Но это бывает редко.
        — Что было потом с Олегом?
        — Я не смог оставить его. По правилам нужно было выписать его из больницы и направить на дальнейшее лечение по месту жительства. Но когда я представил этого человека в полном одиночестве, когда я вспомнил, что у него нет ни одного близкого человека, я решил ему помочь. К тому же мне хотелось испытать ту методику, которую я когда-то придумал. Я уже говорил вам, что всегда считал беседу лучшим лекарством. Но не та, которую ведет психотерапевт. Вообще эти набившие оскомину сцены  — пациент на кушетке, врач, «пытающий» его идиотскими вопросами…
        — Ну, не всегда идиотскими,  — не согласилась Аня.  — Я как-то была у психотерапевта. Разговор был странным, но мне помогло.
        — Да, и такое бывает. Все зависит от «волны», на которую настроен именно врач. Но очень часто это пустое времяпровождение. И трата больших денег.
        — А как беседуете вы?
        — Понимаете, психотерапевт  — это прежде всего врач. Именно поэтому между ними такая дистанция, поэтому они в таких разных позах. Вы, например, были когда-нибудь у ветеринара?
        — Я сама ветеринар. Со стажем…
        — Тогда объясните мне, почему собаку для различных процедур ставят на большой высокий стол? Только для того, чтобы было удобно врачу?
        — Не только. Комфортное пространство собаки  — пол. Там она хозяйка. А на высоком столе она чувствует себя не очень уверенно  — там хозяин человек. Поэтому и справиться с ней легче. Правда, все равно к намордникам прибегаем…
        — Это понятно. Но вот вам ответ, почему я против пациента на диване и врача в изголовье  — они не партнеры, один из них главенствует. Я же за сохранение равенства между пациентом и врачом. Так быстрее найти «болевую точку». Ту причину, по которой срыв произошел. Я к Олегу подбирался долго. Мы с ним сначала играли в шахматы. Наступал вечер, я оставался на дежурстве. После ужина я заходил к нему и, жалуясь на отсутствие партнера, предлагал сыграть партию. Он согласился не сразу, отговаривался усталостью, сонливостью. Потом как-то проявил интерес, и несколько дней мы играли в полном молчании. Через неделю он сам пришел ко мне с предложением сыграть, но я шахматы не достал, сказал, что кто-то унес. И задал ему какой-то пустяковый вопрос. Собственно, беседа с этого и началась. Мы с ним встречались каждый вечер, после ужина. Поначалу темы были самые обычные  — погода, машины, ремонт больницы, который начинался. Я уже многое о нем узнал, в основном от соседей, от сотрудников жэка  — туда я специально заглянул: очень боялся, что особо прыткие воспользуются его состоянием. Мне надо было подчеркнуть, что
у него есть близкий человек, который его опекает, кто следит за его здоровьем. Визит в жэк дал очень многое. Я узнал, что Олег какое-то время работал не по профессии и в жэке ему предлагали работу  — делать ремонты в квартирах дома.
        В самом конце, когда уже речь шла о выписке, я поинтересовался: «Никогда ремонтом не занимались? Нужен хороший плиточник». Олег в ответ сделал большие глаза и ответил, что сроду не знаком с этим делом.
        Я понял, что амнезия позиции не сдает, по-прежнему в воспоминаниях у него отсутствует большой период жизни.
        — А о чем вы с ним разговаривали?
        — Обо всем. Он отличный собеседник. Веселый, остроумный. Он обладает выдержкой  — были ситуации, которые его угнетали. Было понятно, что его беспокоят какие-то несостыковки, но он никогда не терял самообладания. Перед выпиской я ему предложил: «Я буду вас навещать, вам еще надо немного подлечиться, восстановить нервную систему. У меня есть несколько вариантов реабилитации». Олег согласился.
        — А как он вернулся домой?  — спросила Аня.  — Неужели домашняя обстановка, предметы, которыми он раньше пользовался, ему ни о чем не напомнили?
        — Нет. Он все воспринял как должное, но никаких аллюзий к прошлым событиям не выявилось. Так часто бывает. Мы попрощались, тогда и я уехал, оставив номер своего телефона. К моему удивлению, Олег мне позвонил в тот же вечер и заговорил о том, что хочет сменить работу. Я поинтересовался, чем же он хочет заняться. И знаете, что он мне ответил?
        — Что?
        — Он ответил, что хочет уехать отсюда, что ему почему-то неуютно в пустой квартире. Я хотел было предложить ему завести собаку, но потом…
        — Что  — потом?
        — Вы не поверите, потом я вдруг представил себе, что со мной случилось то же самое. Представил, что потерял память, что у меня нет никого из близких, что нет той самой точки опоры, которая помогает в чрезвычайных ситуациях. И вы знаете,  — Баринов повернулся к Ане,  — мне стало так страшно, что я тут же позвонил своей приятельнице, с которой поссорился из-за пустяка и уже неделю выдерживал характер. Мне стало страшно от перспективы одиночества. И я на мгновение подумал, что черт с ними, с идеями и соображениями, что жениться и выходить замуж надо обязательно! Нельзя допускать, чтобы ты оставался наедине с самим собой!
        — Но вы же сами только что говорили, что жениться необязательно.
        — Вот-вот!  — воскликнул доктор.  — Я так испугался, что в одно мгновение переменил свои взгляды.
        — И что дальше…
        — Дальше я успокоился, но мысли о судьбе Олега меня не покидали. Я понял, что ответственность за этого человека лежит на мне. От осознания этого мне стало спокойнее. Я лежал без сна всю ночь и думал, что бы я предпринял на его месте. А утром я поехал к нему и рассказал про большой участок земли, про то, что можно его купить не очень дорого, про то, как устроен конный клуб.
        — Неужели его это заинтересовало?
        — Вы не представляете как! Сначала он правда мне не поверил. Счел это фантазией, но я хорошо подготовился к беседе. Я все подсчитал, узнал приблизительную стоимость его квартиры, созвонился с человеком, который продавал землю. Объяснил ему ситуацию, сбил цену. Подключил риелтора. Анна, вы не поверите, я действовал с такой энергией и с таким энтузиазмом, что мне казалось, что я хлопочу о себе, о своем будущем. Мною руководили не расчет, не амбиции целителя, не какие-то идеи поставить эксперимент над нездоровым человеком. Мне хотелось его обезопасить, создать ему условия, в которых он был бы неуязвим. Даже если он не выздоровеет, даже если у него случится рецидив. Даже если не найдется женщина, которая согласится стать его женой! Вы понимаете, о чем я?
        — Понимаю, но это все-таки был эксперимент. Эксперимент с чужой жизнью.
        — А как вы хотели? Чтобы я его оставил одного? Иногда вызывал бы на осмотр, беседу  — и все? Вы уверены, что он бы смог адаптироваться в новом качестве? В своей пустой квартире, вокруг соседи, которые наверняка люди приличные, но все же люди. На их глазах Олег сошел с ума. В их понимании он  — «чокнутый», «у него не все дома», «он ничего не помнит». Произошедшее навсегда приклеилось к нему, даже если бы он хотел это забыть  — ему бы напомнили. И, скорее всего, из самых хороших, сердобольных намерений. Если бы он был не один, было бы все проще  — кто-то был бы буфером между ним и остальным миром.
        — Вы же говорите, что люди с амнезией встраиваются в жизнь.
        — Да, но все у всех идет потом по-разному. Кстати, вы не представляете, сколько успешных, умных, устроенных в жизни людей болеют этой болезнью. Мы ведь думали, что это в кино бывает, что это так, рычаг для развития сюжета! Ан нет. Я вам как специалист скажу: каждый тридцатый топ-менеджер в группе риска  — нервы, напряжение, переутомление. А у этого парня вообще была непростая судьба  — одинокое детство, интернат… Этого что, мало? Понимаете, Анна, психиатрия  — область медицины, где от моральных качеств врача зависит почти все. Вы мне можете возразить: а хирург, терапевт? Там это тоже важно, но в этих областях пациент может за себя постоять. Он активен, если не физически, то душевно. Здесь же пациент в полной зависимости от врача.
        — Но почему лошади? Почему вы посоветовали ему заняться лошадьми?
        — Ну, не голубями же!  — усмехнулся Баринов.  — Между человеком и лошадью такая тесная связь, что взаимоотношения напоминают человеческие. Забота человека о лошади напоминает заботу человека о человеке. И их разногласия похожи на человеческие. Мне казалось, что Олегу рядом нужен кто-то крупный, большой. Соизмеримый с человеком, с одной стороны, и нуждающийся в опеке  — с другой.
        — Надо было его женить,  — иронично заметила Аня.
        — Надо было,  — не моргнув глазом ответил Эдуард Александрович.  — Но я не смог. Была девушка, женщина…
        — Ландшафтный дизайнер?
        — Вы и это знаете?
        — Увы, женщины не умеют хранить тайн. Мне в клубе рассказали. Не могу сказать, что приятно это было узнать.
        — Почему? Вам должно быть приятно узнать, что ваш любимый человек пользовался успехом у красивой молодой женщины и все-таки не женился.
        — Мне приятно, но подробностей я знать не хочу,  — отрезала Аня.
        — Понимаю.
        — Как он справился с такой нелегкой задачей  — созданием конного клуба?
        — У него был сначала компаньон. Компаньон фиктивный  — мой человек, который был призван следить за самочувствием Олега, за делами, за клиентами клуба. Конечно, с одной стороны, это не очень красиво, с другой  — выхода у меня не было. Свою московскую практику, которая набирала уже обороты, я оставить не мог. И Олега без присмотра бросать не хотелось. Сейчас все это позади  — Олег не нуждается в опеке, консультантах и помощниках. Он не вылечился от амнезии и, думаю, никогда не вылечится. Но эта часть его жизни осталась позади.
        — Он  — на своем месте. Это я могу сказать совершенно точно.  — Аня посмотрела на доктора:  — Спасибо вам.
        — Да, я рад, что вы оценили произошедшее с правильной точки зрения. Но скажите, как вы его нашли и почему не искали раньше?
        — Нашла я его случайно. Вернее, он меня спас. Когда-нибудь я вам расскажу эту часть нашей истории.  — Аня помолчала.  — я у него работаю ветеринаром.
        — И он вас не узнает?
        — Нет.  — Аня помолчала и вдруг соврала:  — Он мне сделал предложение.
        — И вы согласились?
        — Да. Думаете, этого не надо было делать?
        — Почему же? Вы для него другой человек.
        — Скажите, а он может когда-нибудь вспомнить прошлое?
        — Такое иногда бывает. Но в его случае это почти невероятно.
        — А имеет ли смысл мне напомнить о нем?
        — Я бы этого не делал,  — заявил доктор.  — Последствия я предсказывать не берусь. Они могут иметь самый нежелательный эффект.
        — Понятно,  — кивнула Аня.  — Спасибо за все, что вы сделали для Олега. Спасибо, что все рассказали мне.
        — Мы с вами еще увидимся,  — усмехнулся Эдуард Александрович.  — Я иногда навещаю Олега в клубе. Но запомните: мы должны делать вид, что незнакомы.
        — Я и сама в этом заинтересована.  — Аня встала и пошла к двери.
        Галантный Эдуард Александрович открыл перед ней тяжелую дубовую дверь.
        — Да, а откуда Олег взял, что свадьба отменяется? Кто ему это сказал?  — уже выйдя из кабинета, вдруг обернулась Аня.
        — Вы уверены, что хотите это знать. Тем более теперь?
        — Да.
        — Ну что ж. Это, по всей вероятности, был ваш муж Максим. Утром в тот день Олега навестил мужчина, который сказал, что невеста просит передать  — свадьбы не будет. Все отменяется. Что не имеет смысла звонить, что-то выяснять. Все решено окончательно. Соседи, а вернее сказать, соседка уверяла, что мужчина пытался Олегу передать какие-то деньги, но Олег толкнул мужчину, а тот еще и извинился за то, что принес плохие известия. И еще повторил: «Вы простите меня, я ведь отлично вас понимаю». Потом гость сбежал по лестнице, а Олег остался на площадке. Через несколько часов соседи, удивленные, что тот никак не войдет в квартиру, поинтересовались, в чем дело, но он их не узнал…
        Аня, не слушая продолжения, уже бежала на улицу.

        Обратно она ехала на такси. Комфортная машина с молчуном-водителем сновала по мелким пробкам, как челнок швейной машинки  — с какой бы скоростью ни двигался, а все на одном месте.
        — Давайте здесь свернем налево, я знаю один объезд, через дворы,  — наконец произнесла Аня. Водитель пожал плечами, а потом произнес:
        — Как скажете.
        — А скажу, что надо сейчас проехать через этот двор, потом будет арка, а после выезжаем прямо на бульвар. Ну, а там уже легче  — можно по Тверской и по Маросейке или на ту сторону Москва-реки.
        — Вы командуйте, я плохо знаю эти ваши закоулки.
        Аня на миг обозлилась  — как можно признаваться, что не знаешь город, в котором занимаешься извозом. Но это было лишь мгновение. Вскоре, убедившись, что они миновали все «узкие места», она откинулась на мягкое сиденье и, вполуха прислушиваясь к молдавским мелодиям, лившимся из динамика, задумалась об услышанном.
        Она давно догадалась, что Олег болен. Нет, правда, был момент, когда ей казалось, что этот Олег Сомов совсем не тот Олег Сомов. Да, они похожи, да, есть сходство в манерах, но всякое бывает, и это могло быть таким потрясающим воображение совпадением. Впрочем, здравый смысл и знание биологии подсказывали ей, что рассчитывать на такой вариант глупо. И тогда она, невзирая на постоянные внутренние уговоры, стала докапываться до истины. Она наблюдала, сравнивала, вспоминала, проверяла, уточняла. Она вела себя как заправский исследователь, который бьется над загадкой из таинственного прошлого, прекрасно понимая, что помощников в этом исследовании у него быть не может  — настолько давно все это произошло. Аня ломала голову, не спала ночами, а потом… потом привезли этого жеребенка. И ее жизнь подчинилась только одному  — спасти его. Забота о нем, бессонные ночи, волнение  — все, что отнимало у них с Олегом силы, объединило их еще больше. «У нас могли быть дети, но мы заботимся об этом несчастном, и это тоже важно»,  — подумала она как-то.
        — Пожалуйста, давайте объедем здесь.  — Аня очнулась от своих мыслей и посмотрела в окно. Они давно уже выехали за город. И теперь подъезжали к развилке дорог: налево шла дорога к конному клубу, направо  — к ее с Максимом дому.
        И Аня вдруг захотела проехать мимо этого дома. Ей захотелось пережить чувство опасности, пусть не настоящее, но все равно щекочущее. Это чувство было небольшой игрой  — Аня знала, что в борьбе за сыновей, за свою свободу она выйдет победительницей. Она это знала точно. И дело было не только в братьях, которые обязательно придут к ней на помощь, дело было в Олеге, который сделает все для ее счастья.
        — Сюда?  — водитель оглянулся к ней.
        — Сюда,  — ответила Аня и инстинктивно вжалась в сиденье. Ворота их дома были закрыты, но охранники стояли возле них. Они проводили взглядом такси, перебросились словами, засмеялись. Аня вздохнула. Страхи ее семейной жизни должны быть позади. Она должна себя заставить о них забыть. «И забуду. Как только приедут мальчишки и…»
        Аня попросила водителя развернуться. Снова проехав мимо дома, они приблизились к развилке.
        — Куда дальше?  — водитель нервно засигналил  — навстречу ехал всадник. Аня присмотрелась. Это был Олег. Подтянутый, красивый сильной мужской красотой, он управлял лошадью так небрежно ловко, и податливо-послушна была под ним его гнедая веселая Пижма, и так красивы были они, стремительно несущиеся по этой широкой, усыпанной желтыми листьями дороге.
        — Стойте, я выйду здесь.  — Аня сунула деньги водителю и выскочила из машины.
        Олег подъехал к ней и спешился:
        — Ты куда пропала?
        — Я в Москве была.
        — А я так перепугался!
        — Почему?
        — Сам не знаю. Просто заволновался.
        — Не надо было. Ты никогда из-за меня больше не волнуйся.
        — Постараюсь, хотя…
        Они неторопливо направились вперед по дороге. Аня взяла Олега под руку. с другой стороны, деликатно отворачивая от них взгляд, шла Пижма.
        — По всем законам справедливости свидетелями на нашей свадьбе должны быть Пижма и Воробей,  — вдруг произнес Олег.
        — Согласна,  — легко и весело ответила Аня.
        — Но во Дворец бракосочетания их не пустят.
        — Нет, только не дворец!  — испуганно воскликнула Аня.  — Никакого дворца! Не хочу я больше выходить замуж во дворце!
        — Что с тобой?  — Олег вдруг остановился и посмотрел на нее. В его взгляде она увидела нечто, что ее не могло не насторожить. В этом взгляде было воспоминание.
        notes

        Сноски

        1
        Прочитать об этом можно в романе Н. Мирониной «Отказать Пигмалиону». , Москва год.
        2
        Паддок  — огороженная открытая или с навесом площадка, примыкающая к конюшне; предназначена для содержания лошадей на открытом воздухе.
        3
        Гонтер  — английская лошадь-полукровка, разводят для охоты с собаками. Отличается большой выносливостью.