Прощение Жаклин Митчард

        Тринадцатилетняя Вероника Свон, девочка из семьи мормонов, становится свидетельницей зверского убийства двух своих младших сестер. Убийца —человек, страдающий шизофренией, совершает это ужасное злодеяние в невменяемом состоянии, и суд отправляет его на принудительное лечение. Страшная трагедия раскалывает любящую и сплоченную семью Свон. Родители Вероники, пережив боль утраты, находят в себе силы простить убийцу. Вероника не может и не хочет смириться с этим. Спустя несколько лет она меняет имя и отправляется на поиски убийцы своих сестер, чтобы покарать его...
        Жаклин Митчард
        Прощение
        Посвящается Джейн Гелфман
        Звезды на небосклоне судьбы моей
        Подарят свет, подарят тень.
    Д. Г. Лоуренс. «Звезды в своей неподвижности»
        Слова признательности
        Прежде всего, я бесконечно благодарна моей помощнице Памеле Инглиш. Пэм, ты поражаешь не только исключительным умом, но и добрым сердцем. Я благодарна и своему новому редактору, Джеми Рааб, а также всей великолепной команде «Уорнер Букс» (искренне надеюсь, что у вас будет основание гордиться мной). Конечно, я всегда буду благодарна своему агенту Джейн Гелфман, которая должна пообещать мне вечную дружбу. Даже если ей исполнится сто лет, а мне девяносто пять, я буду знать, что найду в ней и верную подругу, и советчицу. За то, что я получила возможность узнать жизнь медицинских работников, хочу сказать отдельное спасибо моей подруге Кристалл Фиш. За двадцатилетнюю дружбу, за горячие молитвы, за деликатную помощь в изучении сути религии мормонов я благодарю Калил Келли и ее чудесную семью. Моя искренняя благодарность относится и к доктору М. И. - за неоценимые консультации по такому сложному вопросу, как причины и природа шизофрении. Шейну Бейкеру, отвечавшему на все мои «баскетбольные» вопросы, сердечное спасибо. И, как всегда, спасибо всем моим знакомым и друзьям, близким и далеким: Дженин, К. Джей
А. М., Анне, Джоди, Кларисс, Арти, Крису, Стиву, Карен, Пэм, Джошу, Джуди, Джойсу, Элизе Джей, Стейси, Михаилу и Мелани. Я счастлива, что моя семья не оставила меня одну на льдине. Рискну повторить общеизвестное: драмы, подобные описанным в «Прощении», случаются в мире, но эта работа - целиком плод художественного творчества, и все замеченные ошибки могут быть отнесены лишь на мой счет.


        Пролог
        Когда я отправилась искать убийцу - Скотта Эрли, я еще не понимала, что была глупым ребенком, который примеряет на себя доспехи Бога.
        После того как все оказалось позади, меня спрашивали, как я сумела сделать такое. Я не знала, как объяснить. Все смешалось в моем сознании. Но тогда для меня все было столь ясно и очевидно, что мне не оставалось ничего другого, как только двинуться вперед по намеченному пути.
        Все было предельно понятно. Потом менее понятно. А затем уже слишком поздно.
        В то последнее утро я открыла дверь, а за ней, как рой комаров, гудела журналистская братия. Они спрашивали меня: «Ты все это спланировала, Ронни?», «Как тебе удалось так долго хранить в себе злость, Ронни?» Я удивилась тому, что они считают четыре года долгим сроком, учитывая, что произошло с нами. Неужели «хранить в себе злость» было трудно, если помнить все те обстоятельства? Четыре года пролетели как один миг. Люди иногда намного дольше пребывают в гневе лишь оттого, что у них отбили парня! За исключением нескольких эпизодов, моя тинейджерская жизнь все те четыре года протекала, как кино с выключенным звуком. Если бы этим журналистам пришлось пройти через то, что выпало на мою долю... Если бы они жили так, как жила я, каждый день глядя на тот сарай между домом и амбаром, который еще задолго до смерти Беки и Рути папа обещал починить, чтобы у мамы появилась своя студия для работы, - как бы они себя чувствовали? Я все время видела эту мощную серую постройку, словно наказанную солнцем и ветром, которые стерли краску на ее увитых вьюнком стенах.
        Ничто не могло изменить вида этого сарая. Он всегда оставался таким, как был. Я видела его в любое время, даже когда в мамином саду расцветали розы, даже когда повсюду зажигались рождественские огни. Он не исчезал, хотя и стоял особняком. Как наша жизнь в течение долгого времени. Никому больше не пришлось пройти через такое. Именно поэтому они и могут задавать свои глупые вопросы с тактичностью большого бульдозера. Какой-то парень крикнул мне прямо в лицо: «Ты заранее планировала убийство Скотта Эрли?» А потом вполне серьезно добавил: «Может, ты жаждала его крови? Мормоны верят в расплату кровью, не так ли?»
        Я была такой уставшей. Такой голодной и одинокой. Поддавшись глупому порыву, я ответила: «Вы, наверное, верите, что у моего отца было пять жен?»
        У парня расширились глаза от удивления, он уже приготовился строчить в своем блокноте.
        - А так было?
        - Нет. На самом деле у него было шестьдесят пять жен.
        Журналист надулся. Он понял, что я не иду на контакт. Я присела на обочину и положила голову на колени. Я не произнесла ни слова, пока не вышел мой отец с дядюшкой Эндрю, который приказывал мне хранить полное молчание. Расплата кровью. Я все время возвращалась к этому. Одно дело - верить в то, что Скотт Эрли заплатил слишком маленькую цену за содеянное зло. Я верила в это. И не могла согласиться с родителями, которые утверждали, что прощение даст покой моему сердцу, освободит от кошмарных снов, после которых я просыпалась в поту, ощущая себя грязной монетой, небрежно брошенной на прилавок. Но если подумать... Я жаждала крови Скотта Эрли? Только потому, что принадлежу к мормонам? Нет, это невежество. Даже вполне образованные люди часто полагают, что мормоны - это свихнувшиеся фанатики, а их руководители готовы жениться на тринадцатилетних. Может, несколько веков назад так и было. Но в Европе католики несколько веков назад тоже не гнушались охотиться на ведьм, однако это не значит, что они делают подобное сейчас!
        Для обычного мормона месть просто неприемлема, так как пролить чужую кровь считается большим грехом. Лишь покаяние может искупить совершенный грех. По мнению мормонов, чтобы заслужить прощение за свой проступок, недостаточно просто извиниться. Нужно совершить что-то хорошее и доброе. Когда я отправилась в Калифорнию, я не верила в то, что Скотт Эрли раскаялся. Но я не знала, что буду делать. Я полагала, что дальнейший путь откроется мне сам собой. Я и в мыслях не держала совершать насилие.
        То, что случилось... случилось... из-за крохотной ошибки.
        Мне пришлось с этим смириться.
        И мне никогда теперь не забыть, как сильно я подвела свою семью. Мои родители полностью доверяли мне. А я предала их доверие. Я лгала, чего никогда не делала до этого. Я открыла им только часть правды: сказала, что мне надо уехать на время из Юты. Чтобы не видеть этот сарай. Я собиралась в Сан-Диего - солнечный город-мечту, населенный молодыми людьми, хотела поступить в хороший колледж, чтобы получить специальность медицинского работника. Имея такую работу, я смогла бы оплатить дальнейшую учебу. Конечно, я заметила, как мои родители обменялись взглядами. Я знала, что это означало: им было известно, что Скотт Эрли в Калифорнии. Однако мои родители не догадывались о том, что и мне это известно. Я хорошо разыграла полную невинность, и они поверили мне. Но под маской невинности скрывалось хитрое сердце. Наверное, я ощущала себя очень взрослой после того, что пережила наша семья. Но мне пришлось усвоить одну простую истину: тот факт, что ты окончил школу и перенес много страданий, еще не означает, что ты можешь похвалиться зрелостью. Взросление предполагает кое-что еще.
        Папа сказал мне однажды, сразу после смерти сестер, что человек не может заставить другого раскаяться - грешник в ответе только перед Создателем. И он был прав. Но я не слышала его. Я была уверена в своей правоте. Вероника Бонхем Свон, решительная и бескомпромиссная девушка, с длинными волнистыми каштановыми волосами, которые были предметом ее гордости. Любила лошадей, точные науки, ненавидела стирку и сочинение рефератов. Я считала, что одному человеку под силу исправить то, перед чем спасовала государственная машина. Все в жизни мне давалось слишком легко.
        Все, кроме одной, самой важной вещи.
        Той, которая в итоге оказалась самой значимой.
        Я верила, что мне удалось выжить после того осеннего дня, когда Скотт Эрли затопил кровью наши жизни. Я думала, что если не стану на эту тропу, то в свой смертный час (суждено ли мне прожить двадцать лет или девяносто) не смогу избавиться от чувства, что я предала Беки и Рути как на земле, так и на небесах, не смогу посмотреть в их маленькие лица, когда они взглянут на меня из вечности.


        Глава первая
        В тот момент, когда Скотт Эрли убивал Беки и Рути, я пряталась в сарае. Не потому, что боялась умереть, как не боюсь и сейчас. Мы просто играли в прятки. Как только за родителями закрывалась дверь и меня оставляли присматривать за младшими сестрами, они начинали умолять меня поиграть с ними. Девочки все время поддразнивали меня: «Ронни! Ронни! Ронни! Спорим, что на этот раз мы тебя найдем! Спорим на то, чтобы мы сделали всю работу!» Я всегда уступала, предупреждая, что если они не найдут меня, то следующие два часа, до маминого возвращения, будут убирать все свои мелки, фломастеры и раскраски.
        «На этот раз я не шучу, Крошка Раз и Крошка Два, - сказала я им в тот день. - Я и не подумаю выгребать из-под ваших кроватей маркеры и одежду за пять минут до прихода мамы».
        «Я честно-пречестно обещаю», - заверила меня Беки. Я не могла сдержать смех. У Беки все зубы были сиреневого цвета, оттого что она наелась ягод. Беки была худенькой и юркой, как пескарь. Казалось, будто она питается воздухом. Рути была похожа на маленького ленивого медвежонка. Больше всего она любила есть тесто для печенья прямо из посуды.
        Им хотелось играть на улице, потому что день выдался необычайно теплый и солнечный для ноября. Конечно, на краю пустыни Моджейв не бывает очень холодно. Деревья окрасились в пурпурные, желтые и красные тона и стали похожи на участников торжественного парада.
        Спустя час я устроилась у сарая, спрятавшись за большим мешком с черноземом и ящиком с глиной и надеясь, что в этот раз паук не станет ползти у меня по спине. Я не видела своих сестричек, но могла представить их возле большого стола для пикников, за которым мы летом почти каждый вечер ужинали свежими помидорами и сладкой кукурузой, если только нас не донимали жуки, и где мы слушали колыбельную, которую выводили для нас птицы. Наверное, Беки и Рути даже глаза прикрыли руками, стараясь поскорее сосчитать и выкрикнуть: «Все, иду искать! Кто не спрятался, я не виноват!» Рути, как всегда, досчитает первой, а Беки начнет спорить с ней: дескать, она старше и младшая сестра ну никак не могла сосчитать до ста, раз она, старшая, не дошла еще и до пятидесяти. Я знала, что они не станут подглядывать: ведь я сказала им, что подглядывать нечестно и я не буду с ними играть, если замечу, что они жульничают.
        Однако в тот день они не издали ни звука.
        Я подумала, что они считают до ста про себя, потому что Беки считала по правилам, а Рути, которой было только четыре, примерно так: «Один, два, три, четыре, восемь, четырнадцать, пятнадцать, десять». Беки сбивалась и начинала все сначала.
        Но истекло почти пять минут, а они по-прежнему хранили молчание. Прошло еще несколько минут, и я открыла дверь.
        Я увидела своих сестер - они лежали, как две маленькие куклы, в лужах темной краски. И я увидела Скотта Эрли - молодого человека с короткими светлыми волосами, сидящего у стола в одном белье и грязной футболке. Он сидел и рыдал так, словно это его сестры лежали перед ним, словно это какой-то другой монстр пришел и сотворил такое. Оказалось, что он именно так и думал, хотя тогда я не знала этого.
        Позже доктор сказал моей матери, что тишина означала только то, что Беки и Рути не ощутили боли. Они умерли молниеносно. Должно быть, они даже не слышали, как Скотт Эрли босиком пробрался через нашу лужайку. Милосердный Отец защитил их от страха. Поражение сонной артерии очень быстро приводит к смерти. Даже я знала это из уроков биологии. Но все равно у них оставалось время для каких-то мыслей, и я много месяцев молилась, чтобы в ту минуту они не думали о том, почему же меня не оказалось рядом.
        Ведь я всегда была с ними в нужный момент.
        Хотя мне было всего двенадцать-почти-тринадцать, мама доверяла мне присматривать за девочками, когда уединялась в своей «студии» или уезжала на много часов в Сейнт-Джордж в галереи.
        - Ты ответственная девочка, почти как настоящая мама, Ронни, - однажды вечером сказала мне мама, после того как Беки обожгла руку. В то утро Беки очень хотела посмотреть, как я готовлю яйца. Она приподнялась на цыпочки, чтобы лучше все видеть, и обожгла руку о сковороду. Мама сказала, что у меня «хватило хладнокровия» не паниковать и не плакать, как, наверное, сделала бы бабушка, отчего стало бы только хуже. Из курса оказания первой помощи, который преподала мне мама еще в первом классе, я помнила, что обожженное место надо обязательно охладить. Я подставила руку Беки минут на пять под струю холодной воды, а потом приложила лед, завернутый в толстое полотенце, и скрепила все повязкой. Затем я побежала к нашим ближайшим соседям, в дом миссис Эмори, и она отвезла нас в клинику «Пайн Маунтин», в десяти милях от нас, как раз на полпути от нашего дома до Седар-Сити. В клинике врач, молодая женщина, закрепила повязку сеткой. Она разговаривала с Беки таким тихим и ласковым голосом, что в тот момент я поняла, что хочу стать врачом. Я даже подумала, не произошел ли этот случай для того, чтобы показать мне
мою стезю.
        Когда рука зажила, у Беки остался лишь маленький шрам на пальце. Наш педиатр, доктор Пратт, сказал, что не смог бы сделать все лучше. Оставалось только отвезти Беки в больницу, но в радиусе пятидесяти миль от нас не было ни одной больницы. Мы жили на краю большой сосновой чащи. Это место даже нельзя было назвать городком, скорее это было поселение для таких людей, как мой отец, любивших простор и свободу.
        Поэтому в тот день, когда мои сестры погибли, врачи и не смогли приехать к нам, а я была всего лишь ребенком. Доктор Сассинелли, наш сосед, находился в больнице, и все это означало, что никто не мог спасти моих сестер.
        Мама и папа все время твердили мне: в том, что произошло, нет моей вины. В их глазах и в их голосе я читала, что они винят во всем себя. Я не должна была чувствовать себя виноватой в том, что не сумела найти помощь, - ведь было уже слишком поздно; в том, что не смогла взять папин пистолет, - ведь папа в тот день отправился на охоту. К тому времени, когда я открыла дверь и увидела то, что навсегда изменило мою жизнь, все уже произошло. Когда люди из полиции спрашивали нас, почему дети оказались без присмотра, мои родители возмутились. Они защищали меня, говоря, что я всегда была очень ответственной девочкой. Я сделала то, что могла. Я была храброй. Они сказали, что ни один родитель не мог предугадать, что такой человек, как Скотт Эрли, найдет это уединенное поселение, и уж ни одному родителю точно не пришло бы в голову, что он схватит серп, который папа оставил у амбара. Этот подаренный родителям серп и стал орудием убийства, принес в наш дом смерть.
        Я слушала и кивала, но не верила им.
        Мне не хотелось причинять папе, а тем более маме, еще большую боль, но не думаю, что я не была виновата. Мои кузины, мои друзья - Клэр и Эмма, даже Финн и Мико, чудаковатые мальчики, - говорили то же самое, что и родители. Но это не имело значения. Даже когда прошло первое потрясение, со мной навсегда осталось чувство вины. Я не могла от него избавиться. Вина, словно увеличительное стекло, выставленное на солнце, превращала мягкие и ласковые лучи в ранящие стрелы. Даже любовь не могла избавить от этого груза. Вина как будто генерировала мой гнев, превращая душу в сплошной ожог, который нельзя было охладить струей холодной воды. Он продолжал жечь меня до бесконечности, выедая душу. Проходило время, и раны других людей уже заживали, но не моя. Она становилась больше, ощутимее, она не могла затянуться. Даже сейчас мое сердце покрыто шрамами.


        Глава вторая
        Начинать рассказывать эту историю можно с какого угодно момента.
        Поэтому я не хочу начинать с того, как полиция, наконец, нашла наш дом. Не потому, что это слишком скорбный эпизод. Я хочу сказать, что даже теперь, находясь в гармонии с миром, я не могу не чувствовать скорби. Она стала такой же моей, как цвет глаз. Смерть сестер отпечаталась в моей матрице. Стоит мне только вспомнить что-то, как скорбь дает о себе знать. Стоит мне только представить их на нашей старой смирной лошадке Руби, которая могла передвигаться либо совсем медленно, либо чуть быстрее, как я начинаю безудержно рыдать. Я не хочу начинать с того момента «трагедии», когда у нас над головами начали кружить вертолеты, откуда высовывались люди, чтобы запечатлеть на фото наш бревенчатый домик, где объявился Мрачный Убийца. Я не хочу пересказывать, что говорили о нас люди, покупавшие сандвичи в продуктовом магазине («Они были очень тихие, - сообщили репортерам Джеки и Барни. - Вежливые. Всегда. Дружелюбные, но не навязчивые». Можно ли сказать что-то другое о людях в подобной ситуации?). Вся эта шумиха в прессе была такой... насмешкой, хотя Джеки и Барни были очень добры и не желали нам ничего
плохого. Я и сама потом пережила неприятный опыт общения с журналистами, поэтому могла понять чужие мотивы.
        Но ничего из того, что было, не могло передать и толику правды. Поэтому я и не хочу начинать с того, что наша история попала на канал CNN и на первые полосы газеты «Аризона репаблик» под огромными заголовками. Люди со всей Юты и даже Аризоны и Колорадо съехались, чтобы увидеть наш дом. Они стояли перед ним с зажженными свечами и пели. Я хотела закричать, прогнать их - Беки и Руги были моей семьей, так почему все эти люди должны так сочувствовать нам, так рыдать, словно они знали наших девочек?
        Мне бы хотелось, чтобы вы поняли, какими мы были до трагедии. Иначе нам не продвинуться дальше того момента, когда я выскочила на улицу, а родители умоляли меня войти в дом, чтобы мой поступок не стал темой для еще одной газетной статьи о трагедии Свонов.
        Мы были обычной семьей, может, со своими странностями (моя мама вязали свитера абсолютно для всех, кроме разве что нашей лошади), может, со своими причудами (мой отец мог аплодисментами приветствовать рассвет и заваривал чай из розовых лепестков). Они были этакими хиппи. Симпатичными. Не ужасными. Они любили друг друга. Когда я была маленькой, то думала, что у всех детей папа и мама целуются каждый раз, когда наступает утро.
        Меня ждали сюрпризы при столкновении со взрослым миром! Большинство людей, утверждавших, что они влюблены, на самом деле лишь терпели друг друга, чтобы не так остро ощущать одиночество. Когда я увидела, на чем держатся многие браки, то молила Бога о том, чтобы я полюбила в юности и на всю жизнь, как мои родители. (Это не потому, что я хотела быть Молли Мормон - так называют тех, кто рано женится или выходит замуж по большой любви, особенно если это члены Церкви Иисуса Христа святых последних дней, - а потому, что я и вправду этого желала.) В жизни все становится на свои места, если рядом с тобой есть верный человек, который поддержит тебя и в радости, и в горе, - кто-то, кто будет заботиться о тебе, как о себе.
        Я не хотела, однако, выходить замуж так рано, как мои родители. Им было тогда по девятнадцать, и они были удивительными. Они все делали сами, не ожидая ни от кого помощи. Получали стипендию и учились в колледже. Познакомившись в старшей школе, они общались, обмениваясь письмами, и папа сказал потом, что, как только он увидел Кресси Бонхем - высокую девушку с длинными, развевающимися на ветру каштановыми волосами, он уже больше не смотрел на других женщин. Прибыв в Седар-Сити, он сразу же предложил ей руку и сердце. Они вместе поступили в университет в Прово и были образцовыми студентами. Начали мечтать о ребенке, но он появился у них через десять лет. Именно поэтому мама так увлеклась искусством. Наверное, она делала керамические фигурки младенцев оттого, что ее душой владела печаль. У нее был друг и единомышленник, и это сблизило их больше, чем если бы сразу родилась я. Они понимали друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда.
        Конечно, мои родители не были идеальными. Я думаю, что отец считал себя умнее. Иногда в такой грех впадала и мама. Хотя отец был у руля, мама могла вставить свои «пять копеек». У них были разные периоды.
        Когда я была совсем маленькой, я слышала, как мой отец сказал своим дикторским голосом: «Крессида, что ты ждешь от подобной беседы?» И она, подыграв ему, ответила: «Услышать мнение информированной особы на заданную тему».
        Как всегда, когда мама ерничала, мой отец готов был вспылить, но тут же начинал смеяться, и ссора гасла, не разгоревшись.
        Папа говорит, что нет ни одной нормальной семьи. Конечно, это в равной мере касалось и нас. Например, он был одним из одиннадцати братьев. Только представьте, каково было придумывать им всем имена! Так вот. Моего отца назвали Лондоном. Он был одним из младших, и дедушке с бабушкой пришлось призвать на помощь свою фантазию. Они начали с Кевина, Эндрю и Уильяма, но пришли к Джексону, Данте и Брайсу (как название каньона). Моя бабушка ходила в колледж. Она все еще в здравии и живет в Тампе (вы не знали, что во Флориде больше мормонов, чем в Юте?). Она стала меньше ростом... и более раздражительной, с тех пор как все это произошло. Я все еще езжу к ней. Мы вместе смотрим старые фильмы с Фредом Астсром и Джинджер Роджерс. Ее сыновья живы, и это иногда приводит ее в отчаяние, не потому, что бабушка желает им смерти, - она не может пережить того, что случилось с малышками Рути и Беки. У бабушки шестьдесят восемь внуков, и каждому из них она отсылает ко дню рождения десятидолларовую купюру и книжку на Рождество. Каждому.
        Папу считали «необычным» еще и потому, что он позволял себе высказывать крайне либеральные взгляды, во всяком случае - для нашей общины мормонов. Говоря «общины», я, конечно, преувеличиваю. Это просто несколько домов, рассыпанных у ручья Дракона и дальше вниз по горам к Сейнт-Джорджу (чувствуете, как перекликаются названия - дракон и святой Джордж?). Половину лета ручей стоял пересохший, так что туристы могли его перепрыгнуть. Но давным-давно кто-то перегородил его небольшой дамбой. Если зима была очень снежной, I у нас все лето был небольшой пруд с чистой водой. Мы считали его своим и строили возле него крепость, пригибая ветки ивы. Летом там была наша «переодевалка». Если девочек не было поблизости, то мальчики плавали в белье. Мы вообще не купались вместе с мальчиками, кроме тех случаев, когда Сассинелли устраивали вечеринки. Было по-настоящему жарко.
        Седар-Сити, который располагался рядом с нами, был не такой большой, как Сейнт-Джордж, но достаточно большой, чтобы иметь колледж и храм, красивый, как соборы в русском стиле. Мы редко ходили туда - в миле от нас была небольшая церквушка. Еще у нас были почта, бюро путешествий и магазин, где Джеки и Барни продавали все: от капуччино до чудо-хлеба, от тряпичных кукол до коньков. И много конфет. Половину магазина занимали полки с конфетами в красивой золотой фольге и в огромных упаковках. Папа любил повторять, что методисты появились от песни, а мормоны - от сладости. Люди из Юты, пожалуй, едят сахара больше, чем вся страна. Вы могли бы возразить, сказав, что они не могут позволить себе многого другого, поэтому пристрастились к сладкому. Еще там был старый дом, который кто-то переделал в магазин антиквариата, но он работал только осенью. Вот и все.
        Но даже в таком малолюдном месте, как наше, было достаточно людей, чтобы судачить друг о друге, хотя они не стали бы употреблять это слово.
        О папе говорили, что он все ставит под сомнение, что он считает церковную власть в Юте такой сильной, что это граничит с нарушением конституционных прав. По мнению папы, Церковь слишком долго не высказывала своего отношения к расовым проблемам, была консервативной в вопросе о смертной казни. Он говорил, что предпочел бы жить с семьей в Мичигане или в Нью-Йорке: там намного меньше мормонов, поэтому дети приобрели бы больший опыт, чем живя в коммуне единомышленников. Подобные разговоры были отчасти вызваны тем, что брат отца, Пирс, служил епископом в нашем приходе. Дядюшка Пирс был почти ортодоксом. Он жил ближе к Седар-Сити, чем мы, и приезжал на воскресную службу, на святые праздники и в дни семейных встреч. Конечно, он всегда являлся, если его просили приехать. На семейные встречи съезжались все папины братья (кроме того, который жил на Аляске и женился против воли Церкви, но мы все равно любим его) и мамины сестра с братом. Каждый год в начале июля семья собиралась и праздновала встречу почти всю ночь. Устанавливали палатки, готовили на кострах. Звучала музыка, все танцевали. Взрослые одевались
в старомодные платья и шляпки. Приглашали родственников из Колорадо и Иллинойса. На второй день для детей устраивался парад. Взрослые плавали и отправлялись в поход, взбирались на горы, ели и доводили себя за четыре дня до приятной усталости, чтобы потом вернуться к привычной жизни. Мы же так жили все время (я не имею в виду шляпки и бриджи из оленьей кожи!).
        Конечно, наша жизнь была тесно связана с Церковью. Это типично для многих мормонов. Если вы в среду занимаетесь правами женщин и ваша семья читает священные тексты, а в воскресенье четыре часа проводите в храме, то Церковь не может не занимать важного места в вашей жизни. Когда растешь в такой обстановке, то воспринимаешь все как должное. Ты видишь, что Церковь дает тебе ответы на многие вопросы. Жизнь становится проще и понятнее. Ты не ощущаешь себя в стаде, нет. Ты не обязан делать, как велели Пророк и его апостолы, - это ведь не совет директоров, в конце концов. У тебя всегда остается право выбора. Но если ты веришь в то, что делаешь, проблем никогда не возникает.
        Много лет я просто появлялась в церкви, как тень, но продолжала верить.
        Мы использовали здание церкви и для других целей.
        Если бы вы посмотрели на нее, то вряд ли сказали бы, что это храм. Здание было маленькое, построенное из простых белых досок, с едва заметным шпилем на крыше. Но внутри все поражало воображение, особенно пол, который мистер Эмори приказал выложить разными сортами дерева: кленом, березой и орехом гикори. Моя мама сделала маленькую керамическую скульптуру, которую установили на входе: цветы, над ними летают пчелы, а две поднятые руки словно укрывают всю композицию. Улей для мормонов имеет символический смысл, ведь они так же прилежно работают, как пчелы. Скульптура была три фута шириной и четыре - высотой, но производила ошеломляющее впечатление. Мама делала ее полгода. Она тогда как раз была беременна Рути. Внутри молельного дома стояли переносные скамьи, но в других комнатах у нас были складные стулья, которые мы устанавливали полукругом или в ряд. Дальше находились кабинеты и столы, за которыми мы делали домашние задания по рисованию. В комнате для занятий рисованием висели полки, где хранилась бумага, лежали мольберты и прочие нужные юным художникам вещи. Там даже стоял гончарный круг, который
нам подарила семья Сассинелли, после того как моя мама сказала о своем желании заниматься «живым искусством». Потом ей было неудобно, она боялась, как бы они не поняли ее превратно, решив, что мама просто хотела что-то продать богатым людям. Но миссис Сассинелли любила мамины вазы и скульптуры. Все закончилось тем, что она приобрела шесть маминых творений, причем три из них «поселились» в доме Сассинелли. Она сказала маме, что та должна воспринимать появление гончарного круга (а потом и печи для обжига!) как ответ на свои молитвы. Мама использовала их подарки для того, чтобы обучать искусству детей, и устраивала такие уроки по вторникам.
        При церкви была обычная школа. Работу учителя оплачивали родители учеников. У нас была очень маленькая библиотека - полки с книгами занимали три стены. Кроме того, были комнаты для взрослых, посещавших воскресную школу, а еще классы для малышей, но совсем крохотные. Кабинеты и классы были отделены от церковного помещения большой тяжелой, вышитой звездами шторой, напоминавшей театральный занавес. Дети разыгрывали небольшие сцены, например из «Божественной комедии». Конечно, все было не так, как в университете, но некоторые подростки и студенты местного колледжа неплохо сочиняли и устраивали представление в субботний вечер. Оно начиналось с молитвы, но затем актеры бежали между рядами и разбрасывали яркие клейкие бумажки. Дальше начиналась музыкальная часть, где классика перемежалась музыкой техно, а некоторые произведения пародировались (например, исполнялась пародия под названием «Властелина обручальных колец», где подшучивали над тем, какое значение придавали мормонские девушки своему замужеству). Еще показывали пародию на калифорнийских девушек, которые носят обтягивающие джинсы. В этих
представлениях пару раз принимали участие и моя кузина Бриджет, у которой были самые рыжие в нашей семье волосы (она здорово умела сочинять), и моя подруга Клэр, певшая, как ангел.
        Когда пророк, или, если хотите, главный епископ, потому что у нас нет священников (каждый взрослый человек, принадлежащий к Церкви мормонов, уже считается священнослужителем), обращался к нам по телевидению из Солт-Лейка, мы все собирались в маленькой церкви. Если в городе было много гостей, то места хватало не всем. Там были мы, дядюшка Пирс, его жена и дети, наши ближайшие соседи Эмори, семья Тьерней, Маккартис, Вудрич, Баркен, Лент (они жили в миле по другую сторону от клиники), О'Фаллон, а также Джеки и Барни Уайлдер, у которых не было детей, а еще Бридвеллы. Некоторые приводили с собой родственников, не принадлежавших к Церкви мормонов, но желавших посетить службу просто так, из любопытства.
        Взрослые обменивались шутками относительно брата Трейса Бридвелла и сестры Аннабеллы Бридвелл (обращения «брат», «сестра» были приняты между взрослыми, а дети, обращаясь к старшим, называли их «уважаемый»), у которых было двенадцать детей. Для членов Церкви считается абсолютно нормальным иметь большое потомство, но Бридвеллы перещеголяли всех! Существует несколько объяснений, почему у мормонов много детей. Лично я полагала, что нас должно быть как можно больше, чтобы учение Джозефа Смита не было забыто. Многим мормонам пришлось пережить гонения, поэтому должны остаться те, кто понесет слово дальше, так как главное призвание нашей жизни - миссионерство. Церковь же считает, что мы все родом с небес, где обитаем еще до своего рождения. Чтобы небеса населяло больше душ, люди должны обзаводиться детьми, а потом круг жизни сделает оборот и мы снова спустимся на землю, дабы подвергнуться испытаниям на пути к совершенству. Испытания необходимы человеку, чтобы приблизиться к богоподобной сущности. Путь продолжается даже после физической смерти. Тебя могут окрестить мормоном, даже когда ты уже умер.
        В отличие от других многодетных семей, где число детей определяется вовсе не религиозными мотивами, у мормонов, как привило, не бывает никаких проблем с детьми-подростками.
        Я всегда была упрямой. Отец сказал мне, что моим первым словом было «почему?».
        Позже ничего не изменилось. Казалось, я ищу свет в темной стороне человеческой жизни. Я прочла «Дракулу», «Грозовой перевал» и другие книги, посвященные теме зла. Они не были у нас под запретом, но никто не стал бы намеренно поощрять интерес ребенка к литературе, которую моя бабушка не могла бы назвать «ростком жизни». Мне нравилось читать «В холодной крови», потому что эта история рассказывала о том, как душа человека испытывает адские муки. Мне хотелось понять все. И мама прекрасно знала, что я читаю такие книги.
        Дети мормонов отступали от правил, но не слишком.
        Все в нашей маленькой общине знали, что Финна О'Фаллона нельзя назвать «послушным», хотя он и умен. Маура и Моув Тьерней были лишь на несколько лет старше меня, но следовали моде - носили юбки покороче и так, чтобы был виден пупок, хотя их старшие сестры никогда себе такого не позволяли. Но девочек не осуждали, потому что они не были плохими... Вы понимаете, о чем я. Мне известно, что Финн, названный в честь ирландского героя Финна Маккула (такого, как король Артур), пил кофе и несколько раз курил сигареты, хотя на такое у нас наложено табу - но это ведь не конец света. Девочки Тьерней пробовали джин-тоник с Серенной Сассинелли, но лишь однажды.
        Все не так страшно, ведь так? Особенно если сравнить с обычными детьми. Поверьте, от девочек в баскетбольной команде я слышала такие истории, от которых волосы на голове могли бы встать дыбом. Конечно, родители Мауры чуть с ума не сошли из-за того случая с алкоголем.
        Все закончилось хорошо, потому что мормоны проводят много времени с детьми (я считала раньше, что слишком много времени). Мои родители не пытались, как некоторые, посвящать нам любую лишнюю минуту. Через выходные они уезжали в город на час или два, а мама работала раз в неделю вне дома. В этом она отличалась от остальных. Она была единственной в нашей общине, кто работал не только дома. Конечно, она не была биржевым маклером в Солт-Лейке. Она работала в помещении сарая, переоборудованном в студию. После всего, что произошло, папа установил там отопление и новые окна, видимо желая, чтобы мама вернулась к работе, но его план не сработал. Став старше, я иногда оставалась в студии, чтобы уединиться. Мама тогда обычно работала час или два, а потом посвящала все время нам: готовила, ходила с нами в походы, учила нас. Дядюшка Пирс посоветовал ей преподавать искусство членам общины, сказав, что у нее есть к этому призвание.
        Ребенком я всегда мечтала о том, что у меня появятся друзья, которые не будут мормонами. Когда в старшей школе я начала играть и баскетбол, то хотела завести новые знакомства, так как это не возбранялось уставом Церкви. Еще мне хотелось познакомиться с итальянцами или японцами, отправиться в какую-нибудь экзотическую страну, но тогда потребовалось бы делать прививки, поэтому пришлось забыть на время об этих планах. Конечно, в наших местах редко встретишь японского туриста, но они все-таки приезжали, так как им нравились горы у нашего дома. Познакомившись, наконец, с ребятами, не принадлежавшими к Церкви, я прониклась симпатией ко многим из них. Но в нашем общении всегда оставалась недоговоренность, потому что были вещи, которые я не могла им объяснить, и не только такие, как, например, тайны наших ритуалов, но и элементарные, бытовые. В старину говорили, что в каждом мормоне живет миссионер, но ко мне это не относилось. Я просто хранила какую-то часть своей души запертой.
        Единственная семья, которая не принадлежала к мормонам, но жила среди нас, была семья Сассинелли.
        Они переехали сюда, привлеченные живописным пейзажем, особенно осенью, и мягким, даже зимой, климатом. Отсюда был» довольно легко добраться до Большого Каньона: всего несколько часов езды - и вы могли покататься на лыжах или отправиться в поход. Сассинелли очень любили лазить по скалам - у них было все необходимое для этого: шлемы, наколенники и разное снаряжение. Они не жили здесь постоянно, хотя мы считали их дом настоящим особняком. Летом они перебирались в Кейп-Код. Мистер Сассинелли был доктором, анестезиологом. Я где-то читала, что эти врачи зарабатывают больше других врачей, но среди них и больше всего самоубийств. Я точно не хотела стать анестезиологом. У мистера Сассинелли был водитель, который отвозил его на работу в Сейнт-Джордж, чтобы по дороге тот мог поспать на заднем сиденье или просмотреть файлы. Миссис Сассинелли была бухгалтером. Она имела клиентов по всей стране, общаясь с ними через Интернет. У них были дети - дочь и сын, такой красивый... как Джонни Депп. Серена тоже была очень симпатичной, к тому же совсем не заносчивой, какой могла бы быть обитательница трехэтажного дома с
бассейном. Серена очень много гуляла. Ну, может, по меркам нашей Церкви. В доме у Сассинелли как раз и произошел случай с алкогольными напитками. Мы плавали в бассейне. Родителей дома не было, но за нами присматривал Мико, брат Серены. Его полное имя - Микеланджело (он убил бы Серену, если бы узнал, что она сообщила нам об этом). Мы плавали, а Серена спустилась вниз с напитками, как будто это был обычный лимонад. Мы так и подумали, пока не попробовали. После первого же глотка все чуть в обморок не попадали. Мико приказал нам оставаться на месте и не вздумать нырять, пока он не вернется. Моув и Маура решили кому-то что-то доказать и допили джин-тоник. Я сидела рядом и наблюдала за происходящим. Как я уже сказала, это произошло только один раз, и они признались во всем родителям. У мормонов принято делиться всем с родителями, даже если речь шла о неблаговидных поступках. Мы с Клэр однажды украли чай у миссис Сассинелли, но позже сознались во всем. Надо сказать, что нам это сошло с рук. Папа тогда заметил: «Всем хочется немного приоткрыть запертую дверь». Нам пришлось извиниться перед миссис Сассинелли и
написать реферат о пристрастии к кофеину. Когда я работала над этим рефератом, то выяснила, что в кока-коле и в шоколадных батончиках тоже есть кофеин, поэтому немедленно отправилась к папе и потребовала ответить: почему мне разрешено пить кока-колу и есть шоколадные батончики, но нельзя пить кофе? Он рассмеялся в ответ и сказал, что во времена Джозефа Смита шоколадных батончиков просто не было. Я выяснила, что у миссис Эмори был годовой запас диетической колы, как и всего остального, от консервированного тунца до арахисового масла (нам приходилось запасаться на непредвиденный случай), - очевидно, у нее была зависимость от запасов.
        Так или иначе, но мы были счастливы.
        В общине было шесть или семь девочек моего возраста. В баскетбольной команде тоже было с кем общаться, хотя девочки там и не являлись мормонами. Иногда я оставалась у них на выходные. Несмотря на мой возраст, мне разрешали такие вольности. Я не флиртовала с мальчиками, в то время как другие девочки позволяли себе целоваться с ними. Мне нравилось все, и больше всего - заниматься баскетболом. В двенадцать лет я играла за старшую школу - команда называлась «Леди Драконы». В местной газете обо мне напечатали одиннадцать статей, и мама вырезала их и сложила в семейный альбом. Она называла меня «крошка-динамо». Тренер сказал мне, что к четырнадцати годам я могу рассчитывать войти в университетскую команду, потому что у меня необыкновенная скорость. Да, я не могла попасть в корзину сто раз из ста, хотя у себя во дворе, без публики, была просто Майклом Джорданом. Я отлично работала на передаче, даже лучше, чем девочки из университетской команды. Я не хвастаюсь. Это правда. Я могла бить по мячу с такой скоростью, что Рути просто падала сначала от напряжения, поскольку не могла перехватить мяч, а потом уже
от смеха. Мои родители приходили на каждую игру. Я думала, что получу спортивную стипендию, но на пяти футах с небольшим мой рост остановился.
        Однако я все равно не бросила бы спорт. Мне до сих пор нравится играть самой и наблюдать чужую игру. Дважды в месяц папа привозил меня в Седар-Сити в больницу, где мне разрешали подержать младенцев. Мне доверяли деток, которых отдали на усыновление, или тех, чьи мамы после родов были еще слишком слабы. Вообще-то это разрешалось только с пятнадцати лет, но папа заверил персонал, что я очень опытная сиделка.
        У нас не было телевизора.
        Девочки из баскетбольной команды удивлялись: «Как ты живешь?» Но я привыкла.
        У нас был телевизор, когда я была маленькой, и мне запомнились какие-то нудные новостные или аналитические программы, посвященные внешней политике, и более интересные - о животных. Потом подросли Рути и Беки, начали ссориться из-за телевизора, поэтому он исчез из нашего дома. Зато у нас было около сорока миллионов компакт-дисков. Не только классика и религиозная музыка, но и рок, и кантри, а папа установил мощные динамики. В десять лет я уже умела шить себе одежду. К двенадцати годам я прилично рисовала и кроила - у меня действительно это получалось. У нас был стационарный компьютер и ноутбук: папа считал, что энциклопедии устаревают уже к моменту их выхода, а нам нужны были материалы, чтобы делать домашние задания. У девочек были игры и программа «Строитель зоопарка», а также программа, которая учила быстро печатать. Даже Беки умела быстро набирать текст... к тому времени, как умерла. Ноутбук находился в моем распоряжении.
        Каждый вечер, кроме понедельника, когда вся семья собиралась для беседы, я читала или переписывалась с друзьями. Мне нравилось отправлять им электронные сообщения, хотя их освещенные окна были видны из моей спальни, которую я делила с Беки и Рути. Мама как-то сказала, что около Северного полюса есть небольшое поселение и там у каждого имеется телефон. Так мы и жили - я и моя лучшая подруга Клэр Эмори. Мы могли бы открыть окно и крикнуть друг другу. Но так мы лишились им уединения. И у Клэр, и у меня были компьютеры, но у нашей подруги Эммы его не было. Поэтому Клэр звонила Эмме и рассказывала о том, что я написала. Мы говорили о том же, о чем говорят все в этом возрасте, - об одежде и мальчиках, о школе и мальчиках. И Клэр, и Эмма неровно дышали к Мико Сассинелли, как и я, когда повзрослела и поняла, что это такое. Клэр писала о своем желании стать певицей. Она стала ею и сейчас живет в Нью-Йорке.
        Клэр не отказалась от мечты. В отличие от меня, которая бросила баскетбол. Я не хотела, чтобы меня замечали только потому, что я удачно передала мяч. Я еще держалась за игру, но потеряла к ней интерес, после того как... вынесли вердикт.
        Я очень любила математику и естественные науки.
        Мой отец преподавал американскую литературу в старшей школе, хотя и туда и не ходила. Он учил меня по полчаса или по часу каждый вечер. Мама занималась со мной еще два часа. Этим мое образование исчерпывалось.
        - Просто удивительно, как много можно успеть за три часа без всяких глупостей, которыми перегружены дети в школе, - поделилась моя мама с миссис Бридвелл.
        - А если попробовать учить восьмерых детей разного возраста? - спросила мамина собеседница.
        - Я о таком даже думать не хочу, сестра Анна. Я бы тронулась умом, точно.
        И она тут же посмотрела в сторону, словно что-то привлекло ее внимание. Моя мама успевала продавать туристам и дилерам сотни ваз и скульптур, которые можно было найти в художественных галереях по всему Западному побережью. Папа заметил, что даже если бы мама зарабатывала сотню долларов в год, это грандиозный успех, потому что деньги она получает за любимое дело. Но мама зарабатывала намного больше.
        И ей это нравилось.
        Однако сейчас она больше этого не делает.
        Больше никогда этого не делала.
        Поэтому цена на ее изделия подскочила. У нее осталась дюжина ваз, законченных очень давно, которые она теперь продает туристам и получает за них чеки с внушительными суммами. Но ей все равно.
        Ей не дано было полностью реализовать себя в том, чего ей страстно хотелось. Не каждому везет.
        Когда я возвращаюсь к разговору с миссис Бридвелл в тот день, то вижу, что мама не чувствовала себя счастливой. У других было по шесть детей, например у Тьерней - семеро. У Клэр было четыре брата. Бридвеллы - это вообще особый случай. Почти все наши соседи имели не менее четырех детей. У мамы были только три дочери. Она беременела, но, к сожалению, все срывалось. Когда произошла трагедия, мама была на седьмом небе от счастья, потому что все опасности ее очередной беременности миновали. Должен был родиться наш брат Рейф. (Мы не знали, что это мальчик. Я говорю «мы», потому что он был братом Рути, Беки, а потом Тора, хотя моим сестренкам уже не суждено было узнать об этом.)
        Они бы так любили своих братьев!
        Я тоже их любила, правда, вначале боялась выразить свое чувство, как и мои родители. Мы были напуганы тем, что нам довелось пережить.
        Рафаэль появился на свет ровно через две недели после того, как мама, вернувшись домой, нашла меня с Рути и Беки на руках, а миссис Эмори - вызывающей по телефону полицию. Теперь пришло время рассказать обо всем, не так ли?


        Глава третья
        Я помню все подробности того дня.
        Вы могли бы подумать, что память откажет мне. Или сказать, что понимаете, каково это - пережить подобное. Вы упали бы В обморок. Или постарались бы отключить свое сознание. Но ничего из перечисленного мне не было послано. Я просто стояла па месте трагедии, осознавала все, но ни на секунду память не отказалась фиксировать происходящее. Я помню, как струйки кропи стекла изо рта Рути на ее нарядную рубашку. Больше не было ни капли крови. Тогда я еще не знала, что, когда у человека перестает идти кровь, это верный признак смерти. Я видела разрез на ее шее, похожий на маленький рот с вывернутыми белыми губами, - там, куда Скотт Эрли нанес смертельный удар. Помню, что в доме играло радио, даже помню песню, звучавшую в тот момент. По дому разносился запах овощного рагу, которое мама приготовила заранее, а я разогревала его на обед.
        Я помню Скотта Эрли, его короткие белые волосы, его футболку, трусы-боксеры. Он был потный, грузный и забрызганный кровью.
        У меня не дрогнул ни один мускул - я точно знала, что мне нечего бояться за себя. Он был похож на животное, сбитое машиной. Еще живое, но уже почти добитое. Вбежав в дом, чтобы набрать 911, я даже не оглянулась, чтобы посмотреть, не гонится ли он за мной. Позже мне сказали, что нашли орудие убийства - серп - далеко за амбаром. Казалось, будто Эрли метнул его, как диск, подальше.
        Оператор ответила после первого же звонка.
        - Мужчина ранил моих сестер, - сказала я.
        Я вся взмокла, как Руби, когда тащила нас троих на холм, но старалась говорить спокойно, чтобы мои слова были поняты. Неизвестно почему я потянулась к кондиционеру и включила его. Он так и продолжал работать много дней спустя.
        - Вы внутри дома? - спросила оператор. - Двери закрыты?
        - Да, я внутри, а они снаружи, но я думаю, что они очень серьезно ранены. Он зарезал их! Вам надо выслать вертолет, иначе они погибнут!
        - Сообщите свой адрес и заприте все двери!
        - Зачем? Он уже и так сделал свое дело! - Я не могла объяснить, почему была уверена в том, что Скотт Эрли ничего не сделает со мной. - У меня... у нас нет адреса. У нас есть номер пожарной части, но я его не помню! Почту мы получаем на абонентский ящик. Высылайте вертолет! Это в двадцати милях на юго-запад от Седар-Сити, на Пайк-роуд. Наш дом четвертый по счету! Вы должны приехать сейчас же!
        - Позвольте мне поговорить с вашим отцом, - сказала оператор.
        - Его нет дома! О, прошу вас! Прошу вас! Помогите, помогите нам!
        Я рыдала, путая слова. Передо мной был Скотт Эрли, который вставал и приседал, вскрикивая и держась за голову.
        - Позовите вашу маму, - продолжала говорить оператор. Я швырнула телефон о стену. Я побежала мимо Скотта Эрли во двор миссис Эмори. Клэр была дома, но она не вышла, когда услышала мои слова. Вышла миссис Эмори. Она пошла со мной, а я все торопила ее, и она даже запыхалась, пока мы дошли до места. Не обратив внимания на Скотта Эрли, миссис Эмори склонилась над Рути и приложила руку к ее шее, а потом взглянула на меня. Я прочла в ее глазах страшную правду.
        - Нет! - закричала я. - Идите домой! - Я не соображала, что говорю.
        - Ронни, милая, - потянулась она ко мне.
        - Не прикасайтесь, не прикасайтесь к ним, - кричала я.
        В это время на краю двора появилась Клэр - она стояла, закрыв лицо руками.
        Я присела рядом с Рути и положила ее голову к себе на колени. Она была такая теплая, с пушистыми волосами.
        - Рут Элизабет! - звала я. - Рути, слышишь меня? Это я, Ронни!
        Миссис Эмори пыталась дозвониться к доктору Сассинелли, но попала на автоответчик.
        - Черт побери, - бросила она.
        Чтобы такая, как она, выругалась, должно было и впрямь произойти что-то ужасное.
        Я держала Рути, но потом подумала, что это несправедливо по отношению к Беки, поэтому и ее подтянула к себе на колени. Мои руки были и кропи, а ноги в их урине. Я плавала в запахе умирающей плоти. Скотт Эрли все кружил вокруг, и его образ запечатлелся в моей памяти, как абстрактная картинка, - вся в крови и черноте.
        - Кто они? - все стонал он.
        А затем подъехала мамина машина.
        Миссис Эмори рванулась к маме, чтобы остановить, но моя мама была очень проворной, несмотря на приличный срок беременности. Она увидела все и рухнула на землю.
        - Ронни, молись, молись без остановки, - прошептала она. Я спросила ее:
        - Мама, о чем мне просить?
        Она замолчала. Потом обхватила руками голову.
        - Я не знаю. Чтобы они жили. А если нет...
        Мама всегда была очень сильной. Она снова замолчала и начала раскачиваться, придерживая живот.
        Когда подъехали врачи - и я не могу заставить себя забыть этого, - Рути и Беки уже начинали остывать, особенно кончики их носиков и подушечки пальцев. Один из врачей попытался сделать Рути укол, но другой, не сдерживая слез, лишь покачал головой и махнул рукой, когда подошли к Беки. Они все время поддерживали радиосвязь с больницей. Все соседи стояли на пороге своих домов. Мама присела на землю и закрыла голубые глаза Рути. Она поправила девочкам волосы и стала напевать колыбельную, которую пела им каждый вечер, еще когда они были совсем крошечными.
        Прибыл шериф, он вышел из машины с пистолетом, но, увидев Скотта Эрли, убрал оружие, набросил на Скотта одеяло, надел наручники и подтолкнул к машине.
        Когда Скотт Эрли уже был в машине, шериф вернулся к нам.
        Он спросил меня, как все произошло, и я рассказала ему. Потом повторила историю еще одному офицеру, приехавшему на обычной машине. На нем не было униформы. Мама хранила молчание. Шериф спросил ее, где находилась она во время трагедии, в доме? Она не ответила, поэтому сказала я:
        - В Седар-Сити. Папа на охоте - сегодня суббота, и он хотел настрелять фазанов на День Благодарения. Я оставалась с сестрами.
        Шериф побагровел. Он начал что-то писать в блокноте. Спросил, как звали моих сестер. Спросил, знаю ли я мужчину в машине.
        - Я никогда не видела его раньше, - сказала я. - Моих сестер надо отвезти в больницу. Разве сейчас время для ваших вопросов?
        - У вас есть основания полагать, что именно он нанес Ребекке и Рут ранения?
        Мама открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. Разве это не было очевидным? Потом я вспомнила, что вся измазана кровью. Со стороны могло выглядеть так, будто я сделала это.
        - Я была в сарае. Мы играли. Когда я вышла, они лежали на земле, а этот человек сидел у стола, - проговорила я.
        - Вы в крови, - начал шериф.
        - Это потому, что я побежала за помощью, а потом вернулась сюда. Я села и держала их на коленях.
        - Значит, вы прикасались?.. Я прошу прощения.
        Он хотел сказать, что нельзя было прикасаться к такому кровавому клубку.
        Я посмотрела вокруг и заметила, что машина «скорой помощи» стоит на месте. Я пришла в ужас, оттого что они не торопятся в больницу. Рути и Беки были уже мертвы. Я видела это, но мое сознание отказывалось принять истину.
        - Я люблю своих сестер! Я люблю своих сестер! - кричала я шерифу.
        Прибыла еще одна машина из больницы, и врачи начали медленно разжимать мои руки, чтобы уложить Рути и Беки на пластиковые носилки. Но я не отпускала их. Все, кроме мамы, не знали, что делать, и выглядели растерянными.
        - Дайте нам минуту, - тихо попросила она. Я обратилась к шерифу:
        - Я держала их, потому что они могли быть еще живы. Я думала, что они слышат меня. Я не хотела, чтобы они боялись! Как бы вам понравилось, если бы ваша сестра умирала в одиночестве?
        Шериф помог подняться моей маме на ноги и посмотрел вниз.
        - Не очень, мисс, - наконец проговорил он.
        Миссис Эмори завела меня в дом, умыла, а потом нашла чистую рубашку отца. Маму она усадила в кресло.
        - Я хочу отправиться с ними, - сказала мама, пытаясь встать.
        - Всему свое время, сестра Кресси, - остановила ее миссис Эмори.
        Она поставила чайник, сделала маме травяной настой и помешала рагу.
        - Давайте сейчас думать только о том малыше, которому суждено родиться. Только о нем.
        Одна «скорая помощь» уехала, но вторая все еще стояла во дворе, когда появился папа. Он выскочил из грузовика, и на его руке болталась связка фазанов. На перьях птиц застыли капельки крови, а глаза напомнили мне потухший взгляд Рути. Папа был очень возбужден. Он подумал, что «скорая» во дворе означает, что у мамы начались схватки раньше положенного срока.
        - Где мои девочки? - закричал он. - Почему они не с мамой?
        Миссис Эмори проглотила комок в горле, а потом открыла двери. Еще не войдя в дом, он прочитал ужас на лицах докторов. Миссис Эмори шепнула ему несколько слов. Мама поднялась с кресла, подошла к двери и тяжело прислонилась к косяку.
        - Лонни. Дорогой мой, - сказала она.
        Папа упал на колени, и фазаны отлетели в траву. Он кричал так, что темнеющие небеса, казалось, расколются пополам:
        - Отец Небесный, возьми меня! В своей великой милости, Отец Всемогущий, возьми меня, возьми меня, забери, забери меня вместе с ними!


        Глава четвертая
        Журналисты начали звонить еще до похорон. Нам приходилось догадываться, когда звонят родственники, а когда на нас начинает охотиться пресса. Журналисты умели притворяться. Они не являлись к нам во двор с опознавательными знаками телеканалов. Грузовики со спутниковыми антеннами останавливались на дороге, прятались между деревьями. Там же до этого скрывался Скотт Эрли. Журналисты снимали ехавших по дороге людей, даже туристов, которые отправлялись в горы.
        Поскольку дом был наводнен людьми, в том числе моими тетушками, которые пытались удержать мою маму в кровати, а папу уже дважды вызывали в полицию, отвечать на звонки приходилось мне.
        - Вы Крессида Свон? - услышала я женский голос, мягкий и тихий, как у учительницы воскресной школы.
        - Вероника, - поправила я ее.
        - Вероника. Вероника, ты сестра девочек?
        - Да, - ответила я.
        - Я не знаю, с чего начать, но я лишь делаю свою работу, - проговорила женщина. - Я из «Аризона репаблик». Мы хотим написать о погибших девочках. Я бы ни за что не стала беспокоить вас в такой момент, но это несправедливо, что все только и делают, что говорят о подозреваемом.
        - Он не подозреваемый, - возразила я. - Этот человек убил моих сестер.
        - Он считается невиновным, пока его вина не будет доказана, - сказала она, и я услышала, как тихо щелкает клавиатура на другом конце провода. - Ты что-нибудь помнишь о нем?
        - Я думала, что вы позвонили из-за моих сестер, - произнесла и.
        - Не хотела бы ты поделиться воспоминаниями о том дне? - спросила она.
        - Нет, я не хочу о нем вспоминать.
        - Какие они были?
        - Мои сестры?
        - Да, кто-то ведь должен сказать слово о них. Жертвы всегда остаются беззащитными, даже после смерти. В ее словах был смысл.
        - Ребекка училась в первом классе. Она хорошо читала. Умела плавать и бегать, почти как я. Играя с маленьким ребенком, обычно приходится притворяться, будто ты проигрываешь, но с ней этого не требовалось. С ней надо было здорово посоревноваться, чтобы одержать победу. Она хотела играть в баскетбол, как я. Рут была обычной девочкой. Ей нравилось играть в куклы. Она кормила их печеньем, угощала лимонадом, украшала цветами. Она все время играла. В принцессу. Меня она назначала своей горничной. В Персефону и Деметру. Я должна была оплакивать ее, после того... - До меня вдруг дошло, что я говорю. - После того, как ее забрали в подземное царство Аида. Я должна была горевать, что пришла зима и все уснуло.
        - Откуда она знала о Персефоне и Деметре? Я прошу прощения, а кто такая Персефона?
        - Богиня весны из греческого мифа. Я читала о ней сестрам. Когда я оставалась с ними, мы разыгрывали истории. Мы верим, что после смерти люди становятся настоящими богами.
        - Кажется, ты проводила с ними много времени. Твои родители часто оставляли тебя с сестрами?
        - Нет, - испуганно ответила я, хотя и сама не смогла бы объяснить причину своего страха. - Только раз или два в неделю. Когда мама отвозила вазы в галерею.
        - Мне кажется, что между вами были только любовь и взаимопонимание. Они совсем не действовали тебе на нервы?
        - Бывало по-разному. Но, конечно, я очень их любила. Они были моими единственными сестрами. Они очень отличались, но были... такими классными.
        - Ты ненавидишь мужчину, который сделал это? Он убил их мечом?
        - Нет, серпом моего отца.
        - Это самое ужасное, что тебе доводилось видеть? Что-то в ее голосе изменилось. Исчезла мягкая манера, она как будто торопилась, понимая, что ее время вот-вот закончится, а ей требовалось выполнить неприятную работу.
        - Ничего страшнее представить себе невозможно.
        - Ты ненавидишь его?
        - Я его даже не знаю.
        - Но сделать такое с маленькими детьми...
        - Он плакал и кричал так, словно не помнил себя. Я думаю, он не в своем уме. Ведь он даже не знал Беки и Рути. Они попались ему на пути. На их месте мог оказаться любой другой. Я, например. Я не знаю, что сказать. Он совершил страшное преступление.
        - Ты бы хотела, чтобы они остались живы ценой твоей жизни?
        - Нет, - честно ответила я. - Я не знаю.
        - Ты боролась бы за их спасение?
        - Я бы пошла на все. Если бы потребовалось, я бы застрелила его. Я умею пользоваться оружием.
        В этот момент мимо проходила тетушка Джил с подносом, на котором стояли накрытые салфеткой тарелки. - С кем ты разговариваешь, Ронни? - спросила она. - С леди из газеты, - ответила я. Тетушка Джил поставила поднос и взяла у меня трубку. - Зачем вы это делаете? - произнесла она. - Ей всего тринадцать лет. И ей пришлось пройти через то, чего вам лучше не знать. Она замолчала, очевидно, прислушиваясь к ответу женщины, а потом сказала:
        - Нет, вы не поймете. Я верю, что вы искренни, но вам не придется сегодня вечером переступить порог своего дома с этим грузом боли и жить с ним дальше. А ей придется. И нам всем. Я верю, что вы хороший человек. Это просто ваша работа. Но вы не имеете никакого права звонить в наш дом и просить поделиться своими чувствами. Это слишком личное. Мы еще не осознаем полностью, чем обернется для нас такая потеря и почему этот молодой человек пошел на столь страшное злодейство.
        Она положила трубку, но телефон зазвонил снова.
        - Ронни, не поднимай трубку. Иди лучше к маме.
        Я послушалась, хотя ужасно разнервничалась. Так происходило каждый раз, когда звонил телефон. Он звонил целый день, пока дядюшка Брайс не отключил его.
        Я заснула, но проснулась от своих первых кошмаров, однако не стала никого беспокоить. Соседи приютили наших родственников, а остальные устроились на полу в библиотеке, в спальных мешках. Я не могла заснуть и просто лежала, укутавшись в одеяло. У меня стучали зубы, я вся дрожала, хотя в доме было тепло. Я мечтала о том, чтобы поскорее наступило утро и можно было спуститься к маме. Когда до меня донесся звон посуды и я услышала, что взрослые начали обычную суету, я встала.
        Обстановка в доме напоминала булочную.
        Люди из Седар-Сити и даже из Сейнт-Джорджа, знавшие маму, а также папины ученики - все принесли хлеб и сладости. Я съела кусок кофейного пирожного - у меня очень болела голова, оттого что вчера я совершенно ничего не ела. Затем съела еще одно пирожное. Потом обратила внимание на желейные конфеты. Говорят, что если бы не мормоны, то кондитерский бизнес мог бы обанкротиться. Это, конечно, шутка, но я и вправду видела только два праздника, когда на столе не было желейных конфет. У нас были малиновые желейные рыбки, виноградные желейные конфеты и апельсиновые желейные конфеты.
        Больше я их никогда не ела.
        Моя мама лежала в постели.
        Когда я была еще совсем маленькой, в доме был всего один этаж. С самого начала дом был небольшим, с тремя акрами земли вокруг. Папа говорил, что это «сердце будущего дома», где будут расти поколения его детей. У папы, его братьев и друзей ушло целое лето на то, чтобы построить дом: в нем появилась сначала библиотека, потом комната для занятий музыкой, большая веранда, комнаты для гостей и ванная. Там была даже детская, но она не использовалась, потому что, когда появились дети, мама не хотела отпускать их из своей комнаты. Ей казалось, что они умрут без нее. После того как у мамы четыре раза срывалась беременность, она не могла поверить, что ей, наконец, улыбнулось счастье. Иногда мама заходила в эту комнату полюбоваться тем, как свет с северной стороны красиво освещает рисунки. Еще в доме имелась гостевая спальня - папа называл ее «женским раем», потому что там стоял роскошный диван с кружевными подушками, висели картины и были коллекции ракушек и музыкальных шкатулок (шкатулки стояли высоко на полках, чтобы Беки и Рути не испортили завод, поворачивая ключик против часовой стрелки).
        Оборудуя комнату для мамы и для себя, - «летнюю кухню», как он говорил, где готовили в жаркое время года, - папа установил там огромное окно, откуда открывался вид на густой лес - такой, какой, очевидно, открывался перед первыми поселенцами. Он хотел, чтобы они с мамой могли видеть восход и закат солнца каждый день. Мой отец так любил закаты, словно это были его друзья. Но в тот день мама не смотрела в большое окно. Она избегала глядеть и в другое, маленькое окно сбоку. Мама уставилась взглядом в стену. Увидев меня, она протянула ко мне руки, однако глаза ее были как будто чужими. Яркая синева исчезла, оставив мутный отблеск.
        - Я не могу спать, Ронни, - пожаловалась она. - Я просто лежу. Когда смотрю в большое окно, то вспоминаю, как папа впервые привел меня сюда. В боковом окне мне виден дом Эмори. Если у них горит свет, я представляю себе, как они обедают или читают Священное Писание. У Тима простуда, и мама дает ему лекарство, чтобы он лучше заснул. А иногда мне представляется, как Эмори читает своим мальчикам. Джеми, наверное, в это время наверху работает на компьютере или слушает музыку. А вот мальчики выпрыгнули из своих кроваток, и Джеми пытается их приструнить. Они живут обычной жизнью, Ронни. Нам больше не суждено испытать эти простые радости, в наших сердцах поселилась боль. Я хотела быть свободной, поэтому наказана, да? Я наблюдаю, как в доме гаснут и зажигаются огни. Вот выключили свет наверху, но через минуту включили в ванной. Эмми и Джеймс чистят зубы. Я вижу Клэр, которая смотрит на наш дом, перед тем как закрыть жалюзи. Мальчики, наверное, перешептываются, а Джеми говорит, что больше не разрешит им сидеть допоздна. Мне кажется, что я с ними в доме. Я слышу их голоса. Эмми надевает ночную сорочку. Вот
зажигается свет на их прикроватных столиках. Они читают. Она думает о нас, но желает отвлечься, потому что все это так тяжело, и она вспоминает о своей семье, думает о том, как ей повезло. Она уверена, что наутро все останется по-прежнему, ничего не изменится. Я тоже так думала раньше. Откуда взялась эта уверенность? Мне казалось, будто у нас впереди целая вечность, времени так много, что не стоит торопиться делать все сразу. Я могла сооружать домик для кукол Рути из старого деревянного коробка для обуви, но думала: в другой день. Ты знаешь, сколько раз она спрашивала меня, буду ли я сегодня рисовать цветы на этом домике? И я неизменно отвечала, что буду, но чуть позже. Я принимала каждое утро, каждый вечер как должное. Иногда читала им, а мои мысли были заняты другим: как заняться новой скульптурой, как закончить ту вазу. Я думала об ошибках в своей работе.
        Я посмотрела на тетушку Джил. Она вздернула брови.
        - Все так делают, - сказала я маме. - Я пою, когда делаю домашнее задание, но это не значит, что я не уделяю внимания работе.
        - Но у меня же была возможность побыть с ними лишние десять минут, рассмотреть их хорошенько, поиграть с ними в ванне, завить волосы Ребекке, чтобы они стали похожими на твои, ведь она этого так хотела. Но я все откладывала на завтра. Я собиралась сделать календарь и повесить на двери в каждой комнате, уже приготовила и бумагу, и золотые блестки для украшения. Я хотела изобразить его как облако над елкой или в виде снежинки...
        - Кресси, - проговорила тетя Джил. - Ты самая замечательная мама из всех, кого я знаю.
        - Я была эгоисткой. Хотела выкроить время для себя, чтобы порисовать или подумать.
        - Но это свойственно всем людям, - заметила тетя Джил. - Ты любишь своих девочек больше жизни. И Рути, и Беки, и Ронни, и малыша.
        - Я больше не могу смотреть в сторону дома Эмори, Ронни, - сказала мама. - Я не могу видеть, как они выходят из дому, как они выносят вещи, а Джеймс отмеряет доски.
        Мне хотелось убежать, скрыться от этих слов: я вспомнила, что уважаемый Эмори был плотником, и знала, что он будет делать. Гробы для моих сестер. Это мой отец попросил мистера Эмори. Тот отложил все заказы, чтобы выполнить просьбу папы. Папа не хотел обращаться к гробовщику. Я слышала их разговор по телефону. Папа сказал, что готов заплатить, но мистер Эмори ответил, что не возьмет ни цента. Во всяком случае, так я поняла из разговора, потому что папа поблагодарил его. Мой отец хотел, чтобы его девочки покоились в гробу, сделанном из деревьев, которые росли возле нашего дома. Это будет похоже на сон, ведь раньше они спали на простых деревянных кроватках, изготовленных мистером Эмори. Папа заказывал их, еще когда сестры были совсем маленькими. Мама продолжала говорить:
        - Я не могу смотреть на них, потому что начну им завидовать, буду думать о том, как легко складывается их жизнь, а это неправильно, ведь я люблю их. Они мои друзья. Я ни за что не желала бы им пережить такое. Но все, что они делают, все, что я представляю, наполнено особым смыслом. Для меня больше не откроется эта дверь. Ронни, даже снимать белье с веревки я не смогу так, как раньше, потому что Беки и Рути не будут уже пытаться пробежать под ней. Я не смогу одеваться, как раньше, а еда уже не будет иметь прежнего вкуса. Я не хочу есть, так как знаю: ни Беки, ни Рути не могут больше есть. Я пытаюсь молиться, потому что они приветствовали бы это. Им было так грустно видеть меня в тоске, как в те моменты, когда я теряла детей. Ронни, они сейчас там, с ними. Со своими маленькими братиками и сестричками. Твоим сестрам повезло, потому что они сейчас на небесах, с моей мамой, бабушкой Бонхем, которая крепко прижимает их к себе. Молитвы не находят отклика в моей душе, они, словно мяч, отскакивают от стены. Слова молитвы возвращаются ко мне, будто я их и не произносила. Я знаю, что они в раю! Но ведь и
здесь был рай. Мне не захочется даже притрагиваться к своим вазам и скульптурам. Я больше не смогу заворачивать подарки на Рождество или читать книгу, ибо все мои помыслы только об одном - я хочу своих детей здесь и сейчас. Мне хочется коснуться их, чтобы знать - они укрыты, им не холодно... Тетя Джил плакала.
        - Сестра, - уважительно обратилась она к маме, поскольку мама была старше. - Постарайся отдохнуть. Ты измучена. Слишком измучена тем, что произошло. Постарайся спрятаться под крылом. Вспомни, как говорится в священных текстах мормонов: «Я соберу их, как наседка собирает цыплят своих, чтобы укрыть их крылом, если они сохранят доброту в своих сердцах...»
        - Мое сердце превратилось в камень, Джил, - ответила мама. Тетя Джил утерла слезы большим маминым передником и сказала:
        - Я знаю, что сейчас ты не можешь чувствовать себя по-другому, сестра. Съешь чего-нибудь. Это обычный овощной суп. Немного хлеба. Тебе надо думать о малыше.
        - Я сделаю все, - проговорила мама, а потом посмотрела на меня. - Мой ангел. Моя бедная девочка. Почему тебе выпало пройти через такое? Почему меня не было с тобой? Почему он не убил меня?
        - Нам не дано знать всего, Кресси. - Я видела, что тетя Джил подбирает слова, потому что сейчас для мамы все звучало глупо и неубедительно. - Мы не знаем. Даже искренняя вера не дает нам ключей для разгадки бытия. Тебе надо искать поддержки в Небесном Отце и в своей семье.
        Моя мама махнула рукой, словно прогоняла муху.
        - Я знаю. Не думай, что я откажусь от помощи. Я ценю все, что для меня сейчас делают. Но когда все останется позади, мне придется нести этот груз самой. Мы с Лондоном можем помочь друг другу, но, в конце концов, каждый будет нести свое горе один.
        Все замолчали.
        На следующий вечер, когда наша история заняла первые полосы газет и появилась на телевидении, к нам во двор пришли сотни людей. Они привезли букеты цветов, плюшевых мишек и сложили все это у двери, а потом начали петь. Мы сидели в доме, все, кроме папы. Он спустился по стремянке через заднее окно моей комнаты. Так иногда делала я, когда хотела встретиться с Клэр. Папа отправился в горы.
        Не выдержав, я сказала:
        - Тетушка Джил, заставьте их замолчать. Они не должны были приходить к нашему дому.
        - Ронни, - вымолвила она. - Я понимаю, что тебе это неприятно, но люди явились сюда с хорошими намерениями. Они хотят разделить с нами наше горе.
        - Но они плачут!
        - Конечно, они плачут!
        - Они не должны! Рути и Беки были нашей семьей, а они хотят отнять их у нас.
        - Когда умирают дети... - начала моя тетя.
        - Прошу тебя, заставь их уйти! - умоляюще воскликнула я.
        - Послушай, Ронни, когда умирают дети, люди плачут, и эти слезы можно считать благословенными. Они хотят разделить с нами боль утраты.
        - Но как? Как они могут ощутить эту потерю! Им просто хочется быть частью происходящего. Это как большое шоу!
        - Не думаю, что они действуют из таких побуждений.
        - Может, у них самые хорошие побуждения, но я этого не выдержу. Нам хватает слез.
        - Слез не может быть слишком много, Ронни.
        Я отвернулась, открыла дверь и увидела толпу людей, которые продолжали петь.
        - Прошу вас, уходите! - крикнула я. - Моя мама больна, она ждет ребенка. Прошу вас, уходите, потому что нам надо отдохнуть.
        Репортеры набросились на меня, как это показывают в кино. «Вероника! - кричали они. - Мы слышали, что вы пытались застрелить убийцу своих сестер... Вы ждете строгого обвинительного приговора? Вы могли бы убить Скотта Эрли? Это изменило бы вашу жизнь? Вы сможете?..»
        Я схватила деревянные муляжи яблок, которые вырезала и раскрашивала моя мама, и начала швырять их в людей с камерами. Дядя Брайс пытался держать меня обеими руками, но я вырывалась, стараясь укусить его (потом я, конечно, извинялась). Все было заснято на пленку. Я выглядела, как гиена: сцепленные зубы, развевающиеся волосы. «Приступ ярости сестры жертв шокировал всю общину».
        К этому времени пришел мой отец. Он немедленно отправился к дому доктора Пратта, который жил почти у самого города. Папа проехал мимо всех камер, и журналисты едва не улюлюкали. Когда папа вернулся, я все еще не помня себя продолжала кричать: «Они наши! Они наши!» Папа заставил меня запить молоком две таблетки. Их вкус напоминал вкус мази, которую я наношу на лицо от прыщиков. Потом комната медленно поплыла у меня перед глазами, и я заснула. Когда я проснулась на следующий день, был час дня.
        Похороны моих сестер были назначены на три.


        Глава пятая
        Насколько я поняла, во время поминальной службы дядюшка Пирс все время возвращался к тому, как мы должны быть преданы учению мормонов, и почему-то довольно мало говорил о наших маленьких девочках.
        - Братья и сестры, мы скорбим о потере славных Рут Элизабет и Ребекки Ровене Свои, моих племянницах, дочерях моего брата. Но их можно считать счастливее нас, ибо им уже открылась правда. Мы знаем истину, донесенную до нас пророком, мы знаем букву, согласно которой строим свою жизнь каждый день, эти же невинные души уже упокоились с миром, они наслаждаются радостью, недоступной земному сознанию. Мы, оставленные на земле, чтобы нести бремя своих забот, должны побороть грехи свои...
        Я не слушала. Мне не понравилось то, что говорил дядюшка Пирс.
        Затем выступил дядюшка Брайс: он тоже начал с того, как важно членам семьи держаться вместе, потому что пораженная часть тела исцеляется, только если мобилизованы все силы организма. Это уже звучало лучше, но все равно было не о сестрах, а о нас.
        Мы спели.
        Потом выступил еще один старший член общины.
        Но в моей душе уже шел черный дождь.
        Я смотрела на простые полированные маленькие ящики с золотыми петлями и вспоминала, как мы в небольшой комнате ритуального бюро прощались с Беки и Рути.
        Я сама выбирала для них одежду.
        Тетушка Джерри разложила лучшие наряды девочек на кровати накануне днем, еще до того как явились эти люди с их дурацкими песнопениями. Она пыталась сделать все незаметно. Но я заметила. Войдя в комнату после разговора с мамой, я сказала ей как можно мягче:
        - Прошу прощения, тетушка Джерри. Но именно эти платья они не любили. Я бы не хотела, чтобы они были в них... сейчас.
        Моя тетя не стала со мной спорить, как могли бы другие взрослые. Тетя Джерри была еще очень молодой - женой младшего из братьев отца. У нее были короткие светлые волосы, она любила танцевать, а еще играла с нами, а мы громко хохотали от щекотки. У нее был только один ребенок, четырехмесячный Алекс, который спал на кровати Рути между двумя скатанными одеялами. Подушки Рути уже не было.
        - Как ты думаешь, что лучше выбрать, Ронни? - спросила она.
        Я вытащила из шкафа клетчатую юбку Рути и красно-черный шелковистый свитер. Раньше он принадлежал мне, но я надевала его всего несколько раз, да и то если меня заставляли, поэтому свитер был почти новый. Я достала черные колготки и браслет с серебряными горошинами и инициалами РС, чтобы надеть ей на руку. Этот браслет подарила мне Джема из баскетбольной команды, когда меня назвали самым быстрым игроком команды. Мои настоящие инициалы ВС, а те, что на браслете, подходили Рути. Для Беки я нашла сложенное на полке платье, которое она называла нарядом Золушки. Оно лежало рядом с ее любимым плюшевым медвежонком Брусникой. Я знала, что платье не очень подходит к такому случаю, но я сама сшила его Беки, и она любила надевать его каждый день. Это было простое скромное платье с белым верхом и рукавами фонариком. По пройме шла тонкая золотая кайма, а голубая юбка была такой широкой, что Беки постоянно вертелась в нем до головокружения. Платье оказалось немного несвежим. Честно говоря, я отдала бы все, чтобы не расставаться с ним: оно пахло Беки, ее волосами, которые были такими густыми, что она никогда не
могла их как следует ополоснуть, и поэтому волосы Беки пахли мылом. Но я знала, что на небесах ей захочется покружиться в этом платье, ей будет приятно в нем играть. Маленькая богиня должна быть в наряде принцессы. Рядом я положила носки с черными котятами. Рисунок почти стерся, а резинка растянулась от долгой носки, так что Беки все время приходилось подтягивать носки. Конечно, это были не самые лучшие ее носки, но почему она должна отказываться от них теперь? Она их любила, они напоминали ей о нашем коте Сейбле. Каждый раз, когда мама клала носки в сумку со старыми вещами, Беки вытаскивала их оттуда. Закончив, я вынесла одежду тетушке Джерри.
        - Может, платье Золушки и не... - начала я.
        - Думаю, ты абсолютно права, моя дорогая. Эти вещи лучше тех, которые выбрала я.
        - Не знаю, что скажет дядя Пирс... Он может решить, что это не соответствует нашим правилам...
        - Я не уверена, что на этот счет существуют какие-то правила, - заметила тетя Джерри. - Думаю, будет правильно, если мы поступим так, как подсказывает сердце.
        Она сложила вещи и отнесла их в ритуальный дом. В последнюю минуту я побежала за ней и отдала медвежонка Бруснику. Это было еще труднее, чем расстаться с платьем. Но у меня ведь останутся книги и рисунки девочек.
        Но не медвежонок Брусника.
        Ночью прошел дождь. Папа собрал все свечи, венки и плюшевых медведей и отвез их в лютеранскую церковь. Наш двор приобрел обычный вид. Дождь смыл следы мела и прибил к земле желтую ленту. Дядюшка Брайс оборвал ее, чтобы, когда мы вернемся после похорон, ничто не напоминало о том, что это место преступления, а не наш дом.
        Мы ехали, и я сидела на заднем сиденье одна. Всю дорогу я видела впереди машину Эмори.
        Мама нарушила тишину лишь однажды. Она сказала:
        - Ребенок бьет ножками.
        Имена моих сестер были написаны на входе в ритуальный дом. У меня было впечатление, будто я смотрю кино о Беки и Руги и оно вот-вот закончится. Папа был в галстуке и черном кашемировом пиджаке, который он надевал на свадьбу своего брата Брайса, а также на церковную службу в тот день, когда сыновья дяди Пирса отправлялись в паломничество. Мама была в широком сиреневом платье, в котором обычно ездила в художественные галереи. Я не знала о том, что она сделала наброски портретов Рути и Беки.
        Рути мама изобразила бегущей вдоль чащи: она оглядывалась и улыбалась. Беки сидела в кругу света, держа блюдо с ягодами. Папа взял маму под руку, а рисунки она зажала в другой руке. На службу собралось столько родственников, что не осталось ни одного свободного сантиметра. Нас спросили, хотим ли мы попрощаться с девочками.
        Мы остались втроем.
        В помещении было холодно, и комната казалась еще меньше, оттого что окно было закрыто бледно-синими шторами, на свету казавшимися розоватыми. Гробы стояли на маленьких белых подставках. Мои двоюродные братья должны будут отнести их позже в часовню.
        Когда я увидела своих сестер в платьях, укрытых их фланелевыми одеяльцами, с их подушками под головой, я вспомнила о словах той леди из газеты... Да, мне хотелось умереть прямо в ту минуту. Я не могла вынести этого зрелища. Я не ощущала поддержки Бога. Я хотела рухнуть на пол и биться головой, чтобы потерять сознание, чтобы выкричать свою боль. Но я не могла сделать ничего такого - мне следовало соблюдать правила. Позже, изучая траурные ритуалы людей - возможно, другие так интересуются празднованием Рождества в разных концах планеты, - я узнала, что, будь я мусульманкой или ирландкой, то могла бы рвать на себе волосы и одежду от горя. Думаю, что так мне было бы легче. Когда я увидела безжизненные улыбки сестер, их пальчики, с которых еще два дня назад я смывала остатки джема, когда я увидела медвежонка Беки, лежавшего рядом с ней на подушке, я не смогла сдержаться и стала плакать - не так, как плачет двенадцатилетняя девочка, а как маленький ребенок. Так я плакала, когда сломала локоть, грохнувшись с велосипеда. Меня просто сотрясали рыдания, так что пришлось выйти в крошечную уборную, где меня
вырвало. Когда я вошла, мама качнулась так, словно ее уже не держали ноги, но папа успел ее подхватить.
        - Я люблю тебя, Кресси. Я люблю наших детей, - сказал он.
        Его губы были крепко сжаты, а голос звучал глухо, как бывало, когда он спорил с дядюшкой Пирсом. Я знала, что чувствует папа, но понимала, как горестно на душе у мамы.
        Мама отвернула воротник на шее Рути и увидела, что разрез зашили. Розовой, в тон кожи, нитью.
        - Он кажется таким маленьким, - повернулась она ко мне. - Просто маленький шрам.
        Она потянулась к одеяльцу Беки, но папа остановил ее. Мы преклонили колени. Папа благословил Рути и Беки, как делал каждый вечер перед сном, каждое утро, перед тем как им отправляться в школу, а затем благословил маму и меня.
        Смотритель ритуального дома спросил, хотим ли мы их поцеловать или сфотографировать на память. Мама приложила кончики пальцев к губам, а потом коснулась губ девочек. Она сказала:
        - Я не хочу запомнить их... не теплыми.
        Мужчина понимающе кивнул. Я попросила ножницы. Он поспешил из комнаты. Папа и мама посмотрели на меня сначала с удивлением, а потом, видимо, поняли.
        На Рождество, когда все были заняты соревнованиями, а я не могла играть, потому что носила траур и еще потому, что эта история попала в газеты, я сплела каштановые волосы Рути и темно-шоколадные волосы Беки в тонкие косички, настолько тонкие и тугие, что получилось кольцо. Я носила его на цепочке, и люди думали, что это какой-то экзотический талисман, но я не разуверила их. Я никому ничего не рассказывала и не показала его своим родителям, но мне казалось, что я выполняю желание моих сестричек. Со временем кольцо стало твердым, как олений рог. Однажды на пикнике цепочка разошлась, и я потеряла это кольцо. Со мной приключилась истерика, и я не могла успокоиться, пока ребята, обшарив все вокруг, не нашли его. Я все еще надеваю его, если мне требуется мужество. Когда я была в больнице, медсестры пошли мне навстречу и запаковали колечко в целлофан, чтобы я не снимала его.
        В тот день, когда я срезала эти пряди волос, они были мягкими. Я покинула ритуальный зал. Крышки гробов закрыли на глазах у мамы, и она тихонько вскрикнула. Я знала, что папа положил на гроб рисунки, но я пошла прочь, туда, где нас ждала семья.
        Обычно, собираясь вместе, мы не могли наговориться. Элли, Бриджет, Бри, Тоня, Конор, Марк, Джоэль - все мы были одного возраста. Родители ругали нас, потому что мы никак не могли уняться, даже когда на небе уже высыпали звезды. Но сегодня Бри и Бридж просто взяли меня за руку и повели в комнату, где должна была состояться служба. Они сели со мной на большой диван. Эмма подошла и стала рядом. Я увидела, что мои родители заняли место в первом ряду.
        Клэр встала и запела, но не гимн.
        Прикусив губу, она посмотрела в сторону дядюшки Пирса и моих родителей, потом запела «Где-то там, над радугой».
        Вначале все были шокированы, но потом все, кроме тети Адер, заплакали. Родимое пятно на ее шее стало еще краснее, как бывало, когда она очень злилась. Тетя Джерри зарыдала в голос, так что ей пришлось встать и выйти. Тетя Адер еще больше разозлилась. Затем Клэр спела детскую песню «Я пойду туда, куда ты меня поведешь». Все начали петь вместе с ней. Я вспоминаю, как она пела первую песню. Я знаю, что она предназначалась Беки, Рути и мне. Песня была о том, что мы все когда-то встретимся, там, где не будет туч. Она не вписывалась в догмы мормонов, но никто не остановил Клэр.
        Папа и мама не заметили, где я и в каком состоянии. Пора было привыкать к тому, что теперь так и будет. Когда родственники начали прощаться, папы даже не было поблизости.
        Он взял перерыв до конца Рождества. Все, что он делал, - это ходил. В дождь, в снег, ночью и днем. За три недели он потерял двадцать фунтов. Мама поблагодарила всех пришедших и от себя, и от имени папы. В ту первую ночь папа явился только с зарей. В следующую тоже. Он мог сорваться и уйти в два или три часа ночи и в любую непогоду. Иногда я заставала его на диване в ботинках и верхней одежде. У них с мамой была маленькая кровать, не такая, как у других супружеских пар, которые предпочитают ложе размером с аэродром. Им хотелось чувствовать друг друга, знать, что они не одни, но беременность сделала маму такой большой, что она спала одна, а папа обычно устраивался рядом на надувной кровати. Он продолжал спать на ней и после рождения маленьких, а потом младенца переносили в кроватку. Уходя из дома, он заходил ко мне в комнату и клал руку мне на голову, благословляя. Когда я открывала глаза, его уже не было рядом.
        Я готовила еду. Все время.
        Это сводилось к тому, что я размораживала продукты, которые приносили мне сестра Эмори и сестра Финн, а потом клала все в микроволновую печь и вытаскивала, когда мне казалось, что еда выглядит готовой. Потом я делила все на три порции и раскладывала по трем тарелкам. Мы ели все, что было в морозильнике. Мне приходилось напоминать папе, чтобы он не забывал вытаскивать запасы. Кукурузные лепешки, мясо, рисовый суп. Ветчина и кексы, кексы, кексы. Мне кажется, что мы наелись тогда кексов на всю оставшуюся жизнь. Ананасные, карамельные, шоколадные, малиновые. В конце концов, они стали казаться мне одинаковыми на вкус. Когда позже я пошла в школу, то, если мне хотелось есть, могла съесть только что-нибудь соленое. В те дни я ела кексы вместо хлеба, потому что нормального хлеба у нас не было. Я не умела его печь, а попросить миссис Эмори было неловко - она и так делала для нас очень много.
        Иногда поздно вечером, когда мама ложилась спать - а она засыпала сразу же после душа, - я выскальзывала через заднее окно, чтобы встретиться с Клэр возле ивовой крепости. Иногда мы ломали ветки, сбрасывали одеяла, в которые кутались, и разводили костер, потому что даже в пальто и варежках было холодно. Эмма всегда передавала мне привет, но не приходила поговорить со мной: по выражению Клэр, она боялась сказать что-то не так. Девочки из баскетбольной команды прислали мне мяч, написав на нем: «В случившееся не хочется верить», «Мы любим тебя», «Ты должна быть сильной». Клэр спросила, помог ли мне их подарок. Я сказала, что помог, хотя он напомнил мне пение чужих людей, собравшихся в нашем дворе в день похорон. Девочки чувствовали себя обязанными прислать мяч, чтобы сделать что-то приятное, а тренер подарил мне сертификат, в котором указывалось, что одна из звезд названа именем Ребекки Рут. Мы с Клэр пару раз безуспешно пытались найти эту звезду. По документу выходило, что она в созвездии Ориона, но все было напрасно - нам не удалось увидеть ее.
        - Мы сможем дружить так же, как раньше? - спросила меня Клэр однажды вечером.
        Я задумалась. В тот вечер было холодно, и мы развели очень большой костер. У нас были с собой спальные мешки, мы собрались провести ночь на открытом воздухе.
        - Не думаю, что все останется как прежде, - сказала я. - Ты всегда будешь моей лучшей подругой, но я не об этом. Я не уверена, что смогу быть хорошей подругой: со мной теперь трудно веселиться, а ты должна жить как обычные дети.
        - Как дети, - повторила Клэр. Она всегда меня понимала.
        - Сейчас мне не до веселья, - продолжала я, оглядываясь на темный двор. - Я не знаю, как будет дальше, ведь со мной никогда ничего подобного не случалось. Может, со временем что-то изменится.
        - Ты уже скучаешь по ним?
        - Нет пока. Мне кажется, что они все еще живы. Повсюду их вещи, их игрушки. Я все время натыкаюсь то на куклу, то на берет или на книжку. Я не знаю, когда начну по-настоящему чувствовать потерю. Но я точно знаю, что как только начну тосковать без них, это уже будет на всю оставшуюся жизнь.
        - У моей мамы был брат, и он умер.
        - Правда?
        - Да, но еще совсем маленьким. У него был коклюш, а тогда не существовало хороших вакцин.
        Клэр замолчала. Мы знали друг друга слишком хорошо. Я выжидала.
        - Она сказала, что ее мама...
        - Уже никогда не была такой, как прежде, - закончила за нее я. - Она сошла с ума? Стала странной?
        Клэр сказала с расстановкой:
        - Нет.
        - Она была такой, как моя мама сейчас.
        - Да, и она осталась такой навсегда.
        - Я надеюсь, что мама изменится, ведь скоро родится ребенок. Когда в пятнадцатом веке умирал рыцарь, его супругу сразу укладывали на шесть недель в постель.
        - Думаю, что твоя мама очень сильная, - заметила Клэр.
        - Жене рыцаря даже не разрешалось присутствовать на похоронах, - считалось, что она слишком хрупкая, чтобы выдержать это зрелище. Хотя моя мама очень сильная...
        - Я понимаю.
        - И если она потеряет ребенка... Ведь она беременна.
        - Она не потеряет ребенка, потому что уже очень большой срок.
        - Ей не хочется сейчас думать о будущем ребенке?
        - Она не разговаривает.
        - О! - испуганно вскрикнула Клэр.
        - А как бы вела себя твоя мама?
        - В каком смысле: желания иметь ребенка или разговоров о нем?
        В этот миг до нас донесся крик. Из моего дома. Самое странное, что ни одна из нас даже не вздрогнула. Если там и случилось что-то, например мой папа поранил ногу, когда колол дрова, то я просто не хотела знать об этом. Мы не обмолвились ни словом, но обе чувствовали одно и то же: пусть взрослые сами решают свои проблемы. Нам хотелось сидеть и разговаривать, как и положено двенадцатилетним девочкам.
        Но, в конце концов, Клэр медленно поднялась на ноги, и я последовала ее примеру.
        Папа кричал, чтобы я быстрее шла домой, потому что нам пора отправляться в больницу. У мамы начались роды.


        Глава шестая
        Мамины роды прошли почти незамеченными.
        Ею. Не нами.
        Ей было о чем думать. Чем занять себя.
        В отличие от нас.
        Ее доставили в больницу в восемь, а ровно в полночь родился Рафаэль Роуэн Свон - он появился на свет с первым ударом часов шестого декабря. Папа сказал, что это счастливый день, день святого Николая. Символом нашего мальчика станет рябина, так как, по словам папы, она символизирует Божественное вдохновение и духовную защиту, о ней упоминается во многих историях и легендах. Говорят, что посадить рябину возле дома - к счастью и удаче. В Финляндии ее ветки и ягоды считаются священными. Рябина никогда не вредит другим деревьям, замечательно приживаясь рядом с ними. Папа добавил, что Рафаэль тоже сумеет влиться в нашу семью и принесет новое счастье. Я не знала, что ответить.
        Так или иначе, но Рафаэль не заставил маму страдать. Во всяком случае, в ту ночь. С нами, девочками, ей пришлось терпеть схватки целые сутки. Но в этот раз она даже не кричала.
        Мне не позволили войти в родильный зал, но я и не настаивала.
        Мы опасались, что ребенок родится больным или неполноценным и это добьет маму. Мы боялись, что родится девочка, и папа разделял наш страх. У нас все время рождались девочки. Когда папа вышел из родильного зала, на его лице читалось сожаление. Я спросила, что так беспокоит его, и он посетовал, что не знает пол ребенка, который ему могли сообщить только после УЗИ. Но теперь он уже и не станет беспокоить медсестер: они побегут искать врача, а это наверняка встревожит маму. До этого они намеренно не интересовались полом малыша, чтобы устроить самим себе сюрприз. Я была в ужасе от собственных чувств, поскольку не знала, смогу ли полюбить девочку. Смогу ли я выдавить улыбку? Вообще у меня это когда-нибудь получится?
        Я углубилась в чтение какого-то стихотворения. Я смотрела па его начало: там говорилось о разбитой мечте. Что значит «разбитой»? Почему не «увядшей», «взорвавшейся», «заржавевшей»? Я вспомнила о том, как разбилась мамина мечта. Она Хотела, чтобы во всех маленьких комнатах нашего большого дома звучал детский смех, но теперь этой мечте уже ни за что не сбыться. Родись Рейф на три недели раньше, у моей мамы было бы четверо детей. Она сидела бы тогда дома, и я не осталась бы одна. Конечно, и папа был бы дома, потому что получил бы трехмесячный отпуск по уходу за ребенком. Он не ушел бы На охоту, не оставил бы маму одну с новорожденным. Другие леди не стали бы коситься на маму, оттого что у нее только двое детей с такой большой разницей в возрасте, ибо это означало, что она либо разведена, либо рано овдовела. Ей не пришлось бы мучиться в догадках, был ли этот косой взгляд брошен на самом деле или ей показалось.
        Да, теперь мамина персона точно не останется без внимания, если наша история станет известна.
        Я всегда воспринимала врачей и медсестер как людей особой касты, которые не занимаются сплетнями, однако то, что я услышала в ту ночь в предродовом отделении, едва не заставило меня потерять сознание.
        - Ты знаешь, что Свон из 204-й палаты потеряла двух дочерей? Это ее девочкам отрезали головы.
        - Да ну тебя.
        - Там еще была замешана сестра. Моя соседка сказала, что ее парень и есть убийца.
        - Ерунда какая-то. Старшая девочка еще совсем ребенок. Ты ведь обычно работаешь в дневную смену и должна помнить ее отца. Такой большой симпатичный парень, преподает в старшей школе. Раньше он часто привозил дочь, чтобы показать ей младенцев.
        - Это та самая девочка? Хорошая. И у нее вряд ли мог быть парень.
        - На твоем месте я не была бы столь категорична.
        - Все знают, что мормоны не разрешают своим детям заводить романы.
        - Я слышала, что парень был священником.
        - У мормонов не бывает священников. Я католичка и разбираюсь в том, что говорю.
        - Нет, все мормоны считают себя священниками, а женщины находятся при мужчинах. В каждой семье есть совет, и они как бы воплощают церковь...
        - Ты видела девочку по телевизору? Помнишь, как она вела себя?
        - Но, Лиза, у нее убили сестер. Ее можно понять.
        - Все равно она не имела права так относиться к людям, как будто они мусор какой-то. Люди пришли выразить им свою поддержку.
        - Мормоны верят, что все, кто не относится к их секте, - мусор.
        - Неправда. Скорее, делят людей на непосвященных и посвященных.
        Они рассмеялись.
        Я покраснела и закрыла лицо книгой.
        - Как ты думаешь, младенец поможет ей?
        - Я бы ни за что не хотела после того, что случилось, родить ребенка, да еще так скоро.
        - Вообще-то у нее нет выбора. Они снова рассмеялись.
        - Может, это их спасет.
        - Возможно.
        Они исчезли, а потом появились снова. В это время мама начала изредка кричать. В родильном отделении сестры говорили ей, что она умница, делает все как надо, а потом за дверью перемывали ей косточки.
        - Как ты думаешь, они имели отношение к тому, что случилось? По телевизору только и слышишь истории о родителях-садистах.
        - Они не похожи на таких. Очень приличные люди.
        - По виду нельзя судить.
        Комната была очень маленькая, поэтому я все же решилась прервать их беседу. Опустив книгу, я откашлялась.
        - Извините, но мне неприятно все это слушать. Прошу вас, не говорите такого. Я Ронни Свои, и это мои сестры погибли. А там мои мама и папа. Мама может услышать вас, и это разобьет ей сердце. Неужели о моей маме можно подумать, что она способна обидеть маленьких детей? И почему вы говорите обо мне такие страшные вещи? Вы даже не знаете меня, понятия не имеете, хорошая я девочка или плохая. Моей мамы не было дома, когда все произошло.
        Они замолчали. Одна медсестра - та, что подобрее, разразилась слезами. Она отошла, но потом вернулась, сказав:
        - Мне очень стыдно. Очень стыдно за то, что мы тут наговорили.
        Другая повторила ее слова:
        - Нам очень стыдно. Мы просто дали волю языкам. Я ответила им:
        - Я не держу на вас зла, но прошу вас, не надо больше так говорить, нам и без того тяжело.
        «Вторая медсестра тоже начала плакать. - Малышка, может, принести тебе чаю? Я ответила грубо:
        - Просто воды. Или какой-нибудь газировки. Мы не пьем чай. Не потому, что мормоны хотят быть выше других. Просто у нас свои правила. Католики ведь раньше ели рыбу по пятницам. А евреи не едят свинину.
        Вторая медсестра быстро принесла мне сладкой газировки, а та, что заплакала первой, вернулась из ванной комнаты, и ее глаза были красными от слез. Она присела рядом:
        - Может, я могу хоть как-то загладить свою вину перед тобой? У меня дочь почти твоего возраста. Ей всего семь. О, мне так жаль, - говорила она.
        Она вдруг обняла меня и крепко прижала к себе. От нее пахло лимонами и химчистотой.
        - Бедная маленькая девочка, - повторяла она.
        Затем доктор побежал в мамину палату. Я слышала, как мама стонет от напряжения.
        - Не волнуйся, ребенок вот-вот должен родиться.
        Я не знала, почему мне это пришло в голову, но я спросила:
        - Он умрет?
        - Нет, конечно, - воскликнула медсестра-католичка. - Дети могут пережить и не такое. Честно! О, я слышу, как он кричит! Хорошо кричит! Слава Богу!
        Мы встали.
        В этот момент появился папа. Я подбежала к нему, и он поднял меня, как маленькую.
        - Ронни, это мальчик. Большой красивый мальчик. Девять с половиной фунтов. Спасибо Отцу Небесному.
        У него были красные глаза.
        В палату на ночь поставили две кушетки, для меня и для папы. Моя мама заплакала только однажды.
        - Он так похож на Рут, - сказала она.
        На мой взгляд, он вовсе не был на нее похож. Он был похож на красного маленького человечка со сжатыми кулачками. Но я заметила, что родители всегда находят сходство своих детей с другими родственниками.
        Сначала я не хотела брать малыша на руки.
        - Все в порядке, - успокоил меня папа. - Ты не сделаешь ему хуже.
        - Я боюсь, что он поймет, как тяжело у меня на душе. Я боюсь, что не смогу полюбить его.
        - Он научит тебя, как полюбить его, - ответил папа. - Ронни, он не сможет заставить тебя забыть о том, какую утрату ты понесла, но малыши умеют исцелять своей невинностью и потому, что так нуждаются в нас.
        Я взяла его на руки, когда он проснулся, и он ухватился за мой палец. Я погладила его по щеке. Она была мягкая, как персик, мягче, чем кожа на шее Рути. У мальчика были темные волосы и розовые толстые ножки.
        - Теперь у тебя есть я, а у меня ты, лапочка, - обратилась я к нему.
        Я не смогла продолжать, ощущая, какая пропасть лежит между нами, и дело не только в возрасте, но и в самой жизни. Он выглядел удивленным, как человек, перепутавший день праздника.
        На следующее утро мама и папа забрали Рейфа. Мама не желала оставаться в больнице. Мы приняли это за хороший знак.
        Но мы ошиблись.
        Мама не хотела никуда выходить. Она кормила малыша, меняла подгузники, но не пела ему и не разговаривала с ним. Через неделю папа вызвал врача. Это была не просто послеродовая депрессия, нет. Доктор сказал, что она все еще не может избавиться от страха потери, поэтому не хочет устанавливать эмоциональный контакт с сыном.
        Нас осталось только трое.


        Глава седьмая
        Паника накрыла меня сразу после рождения Рейфа. Она поразила меня, как удар. Так бывает, когда на поле в тебя врезаются на полной скорости и отбрасывают к стене. Физически я сильная, но паника оказалась сильнее меня. Мне казалось, что я вся скроена из каких-то обломков, из каких-то веточек. В день убийства я не чувствовала страха - только невероятную усталость, а моим сердцем владело беспокойство, но не страх. Сейчас он стал моим спутником, к чему я не была готова. Это напомнило мне время, когда у меня высыпала крапивница, после того как я впервые в жизни съела устрицу. Такой же зуд удерживая меня на ногах весь день, пока я заставляла себя не думать о нашей драме, и это занимало все мои мысли. Главное - не думать о том, что занимает твои мысли, и так по кругу.
        Ночью было хуже. До того как заснуть, до того как погрузиться в мир кошмаров, в сердце вползая страх. Я никогда не знала проблем со сном - ныряла в свою теплую мягкую постель и спала, как бревно. На глаза я надевала маску, потому что папа был против штор («Пусть исчезнут все завесы», - любил повторять он, цитируя какого-то поэта). Еще я надевала наушники, так как Рути храпела. Папа сказал однажды, что я воспринимаю сон как священнодействие.
        Но в то время я не могла спать.
        Я стала одержима мерами безопасности. Первым делом я проверяла замки.
        До сих пор мы никогда не запирали дверей, да и никто не делал этого, кроме Сассинелли, которые часто отсутствовали, а в доме было много ценных вещей и хорошей одежды.
        Мой папа ни разу не проводил ночь вне дома, однако всю эту зиму, незаметно перешедшую в весну, я думала только о малыше Рейфе: представляла, как он лежит завернутый в пеленки, в какой-нибудь монстр в это время склоняется над ним, когда мама спит, а папа ходит где-то. Бывало, я залезала в кровать, устанавливала сигнализацию, включала компьютер, но потом меня начинало грызть сомнение, не забыла ли я закрыть боковую дверь. Папа брал с собой ключ от входной двери, поскольку уже привык к тому, что я запираю ее, но он забыл о боковой двери, поэтому я не могла отделаться от тревожных мыслей. Я проверяла ее каждый вечер, но все равно беспокоилась, когда приходило время ложиться спать. Я знала, что не забыла о двери, я никогда ничего не забывала. Но, может, на этот раз у меня вышибло из головы? Я говорила себе, что надо перестать паниковать, но все было напрасно.
        Я начинала печатать сообщение Клэр, как вдруг меня пронзило неприятное ощущение, - такое бывает, когда проглотишь таблетку аспирина, а запить ее нечем. Кислый привкус разливался у меня во рту от мысли, что дверь стоит открытая. Да это же все равно что повесить неоновую вывеску, приглашающую первого встречного войти в дом. Мое сердце начинало бешено колотиться. Я знала, что это полный абсурд, но не могла избавиться от страха. В конце концов, я спускалась вниз и проверяла все замки заново. И окна. Кухонные в особенности. Потом окно в подвале, где хранились дрова, чтобы топить печь. И окно в ванной, которое часто приоткрывали для вентиляции. Все окна надо было закрыть.
        Позже я узнала, что тот привкус во рту объяснялся всплеском адреналина в крови, что в свою очередь служило физиологической реакцией на какой-то звук, пусть даже и знакомый. Этот звук напоминал мне о том, как стукнула дверь в сарае, когда погибли мои сестры. Этот звук заставлял меня не только вспомнить о самом убийстве, но и все снова и снова переживать случившееся. Я сама не осознавала всей сложности происходящего и, действительно, не могла спать из-за бурления адреналина в крови. Дерись или убегай.
        Рядом со мной лежали пачки носовых платков, потому что от паники меня бросало в жар. Я не могла ясно соображать. Даже внешне я изменилась. Все девочки улыбаются, глядя на себя в зеркало. Мы смотрим так, словно позируем для обложки журнала. Это заложено в нас природой. Пару раз за утро мы приводим в порядок волосы, стараясь выглядеть еще лучше, даже если не собираемся никуда уходить. У нас у всех есть привычка бросать на себя взгляд в зеркало через плечо. Я делала так, чтобы убедиться, что мои локоны красиво рассыпаны по спине. Другим девочкам приходилось добиваться такого эффекта с помощью специальных щипцов. Но теперь, после рождения Рей-фа, я смотрелась в зеркало только для того, чтобы удостовериться, что я умылась. Мое лицо стало похоже на маску, где только глаза и оставались живыми. Мои губы не двигались. Когда я пыталась пошевелить ими, они не повиновались мне. Вы не узнаете, пока сами не столкнетесь с этим, что «держать лицо» требует колоссальных усилий. Обычно зимой я становилась бледнее, потому что мало бывала на воздухе. Но в эту зиму я выглядела, как обитатель подземелья. Итак, в доме
были мама, которая спала так, словно это было ее работой, Рейф, который спал, как и положено младенцу, и я с папой, которые притворялись спящими, чтобы не разбудить остальных. За исключением Рей-фа, мы все напоминали зомби, изредка принимающих пищу, да и то порознь.
        Я перепробовала все, чтобы вернуться к нормальной жизни. Ела печенье, запивая его теплым молоком, потому что прочитала где-то, что это успокаивает. Начав, я уже не могла остановиться - пока меня не затошнило. Однако это привело лишь к тому, что я набрала пять фунтов. Потом я принялась прыгать со скакалкой, пока папа не сказал, что у них в комнате от моих прыжков дрожит кровать. Я перепробовала сотни игр. Наконец - и это было худшей идеей - я взяла дневник Беки, решив, что если открою его наугад, то найду там какое-то тайное послание. Запись, которая открылась первой, гласила: «Я Ребекка Свон. Я очень быстро бегаю. Быстрее всех в классе. На Рождество я хочу, чтобы собака повезла меня в горы. На Рождество приходит Санта. У нас есть печка, ее труба проходит по стене. А мою сестру зовут Ронни, но мы называем ее Сиси. Она играет в баскетбол, но иногда ее заносит». В этот момент мне так хотелось обнять Беки, что в бессилии я закусила подушку. Больше я не выдержала бы подобной муки, поэтому с тех пор не открывала дневник.
        Сиси. Сиси. Мне хотелось закричать.
        «Мою сестру зовут...»
        Я читала «Илиаду», чтобы глаза побыстрее устали и меня стало клонить ко сну.
        Но когда я все-таки засыпала, начинались кошмары. Вариации на тему одного и того же кошмара. Я спасала Беки и Рути: Рути с облегчением обнимала меня, а Беки кричала: «Моя сестра такая храбрая!» Я стояла с пистолетом в руках, а Скотт Эрли лежал на земле в луже крови, его лицо становилось все бледнее и бледнее, как у куклы.
        Ночью, в свете ночника, когда все вокруг темнело, я видела Беки, выглядывающую из-за двери в спальню. Я всегда видела Беки. И никогда Рути. Ее темные шелковистые волосы мелькали в проеме двери или мое внимание привлекали ее красивые красные туфельки. Я бы не испугалась, если бы и вправду увидела Беки, если бы знала, что мертвые могут навещать живых. Я пригласила бы ее в комнату, усадила на кровать и попыталась прикоснуться к ней. Я понимала, что из-за бессонницы у меня начинаются галлюцинации, но все равно испугалась. Меня пугало все: бойлер, ветка, постукивающая на ветру в окно, дверца машины, хлопнувшая во дворе Сассинелли. Однажды, когда с горы скатился небольшой валун (а мы давно к этому привыкли, это происходило очень часто), я спрыгнула с кровати и легла на полу. И уже не ложилась в постель.
        Когда поднималось солнце, страх уползал из комнаты. Днем дышалось легче. Я могла расслабиться, потому что не надо было держать мир на своих плечах. Я видела, как Эмори и Финны занимаются во дворе повседневными делами. Они немного помогали мне сохранять ясность рассудка. Но, конечно, я не могла отправиться спать среди белого дня, ведь надо было заниматься. Я знала, что Скотт Эрли в тюрьме. Но в голове у меня крепко засела мысль, что, если я не остановлю его, он убьет маму и Рейфа. Или даже папу. О себе я не думала. Не знаю, почему я не беспокоилась о себе. Знала только одно: я не могу больше потерять никого из своей семьи. Это сведет меня с ума. Я убеждала себя в том, что мне не о чем тревожиться. Самое страшное в моей жизни уже произошло, разве не так? Но это можно было сравнить с рухнувшей плотиной. Ничто не могло вернуть меня к прежней беззаботной жизни.
        Я решила, что раз уж я не в себе, то не помешает научиться самообороне, и попросила папу подготовить поле для стрельбища и научить меня заряжать ружье. Папа пристально поглядел на меня, а потом согласился, ничего не сказав. Он целый вечер показывал мне, как ухаживать за оружием, чистить его, заряжать, а я повторяла за ним, все убыстряя темп. Утром он установил банки на деревянном помосте, наполнил их камнями, чтобы банки не падали на ветру, и показал мне, как я должна стоять. Однажды я вышла и продемонстрировала великолепный результат, изрядно продырявив банки. Мимо на семейном грузовике проезжал Мико, он громко крикнул:
        - Эй, Робин Гуд!
        Я опустила ружье. Он остановил машину и вышел.
        - Извини, Ронни, - сказал Мико. - С каких это пор ты увлеклась стрельбой?
        - Мне надо чем-то заняться, - ответила я. Я щелкнула затвором и сломала его.
        - Я привык к тому, что ты «стреляешь» мячом, - заметил Мико.
        -Я должна это делать, если решу когда-нибудь вернуться к игре, - сказала я. И вздохнула.
        - Я бы тоже пострелял, - отреагировал Мико. - Не по банкам. Я имел в виду - мячом.
        - Нет, - отрезала я.
        - Тебе нравилось, когда я приходил к вам играть в «отними». Ты была тогда совсем маленькая.
        - Но я больше не маленькая, - проговорила я. - Кроме того, это не твой вид спорта.
        - Что ты хочешь этим сказать?
        Он был такой... Даже дырки на его джинсах выглядели супер.
        - Я хочу этим сказать, что легко справлюсь с тобой. Не обижайся. Ничего личного.
        Мико запрокинул голову и рассмеялся.
        - Тащи свой мяч, девчонка.
        - У меня нет настроения играть.
        - Понимаешь, теперь уж я не могу отступить. Ты бросила мне вызов как мужчине.
        - Я же сказала, что не хотела тебя обидеть...
        - Давай же, неси мяч.
        Я поставила ружье и направилась в сарай. Я не открывала дверь туда с тех самых пор, как случилась трагедия, и теперь у меня бешено колотилось сердце. Я быстро пересекла пыльное помещение. Мои мячи лежали в большой сумке у противоположной от входа стены. Я приказала себе не сходить с ума, да еще в присутствии Мико. Я начала дышать медленнее и процедила сквозь зубы:
        - Начинаешь первым.
        С этими словами я резко бросила ему мяч.
        - Только после леди. - Он бросил мне мяч обратно.
        Я двинулась вперед по воображаемой линии и, когда Мико встал передо мной, размахивая руками, просто повернулась к нему спиной и вбросила мяч в кольцо через плечо. В следующий раз он попытался отнять у меня мяч сразу же, поэтому я сделала обманное движение, а потом двинулась вперед. Он тратил слишком много усилий на то, чтобы отобрать у меня мяч. Ему все же удалось коснуться мяча, но я легко перехватила мяч и вбросила в кольцо через плечо Мико. Во время третьей подачи он уже не шутил и изо всех сил пытался дотянуться до мяча. Все напрасно. Я сделала вид, что атакую в одном направлении, а сама переключилась на другое, и это чуть не свалило Мико с ног. Он потерял равновесие, однако удержался. Потом перехватил мяч и бросил его мне. Вернее - в меня. Поскольку он был намного выше и крепче, то мне наверняка досталось бы, попади мяч в живот. Но я схватила мяч и поднялась на цыпочки, после чего сделала финальный бросок прямо с пальцев. Мико кусал губы. Он находился так далеко, что даже если бы хотел, не смог бы остановить меня. Мы стояли и смотрели друг на друга, а мяч в это время закатился куда-то в
кусты. У Мико были глаза цвета крепко заваренного чая. Я даже не моргнула.
        - Черт побери! - отряхиваясь, пробормотал Мико.
        - Получается пять...
        - Я умею считать.
        - Жарко, - сказала я. - Можем бросить.
        Мико весь взмок, но я привыкла к подобным нагрузкам, да еще и не особенно усердствовала с таким противником, поэтому даже не разогрелась. Мико начал смеяться.
        - Считать-то я умею, но вот рассчитывать на то, что ты такой опытный игрок, я никак не мог.
        - Просто это не твой вид спорта, вот и все.
        - Я мог бы выиграть у тебя.
        - Нет, - честно призналась я. - Не мог. Я тренируюсь целыми днями. Раньше тренировалась, если говорить точнее. Я думала, что буду играть в университетской команде, но, полагаю, мне не хватит для этого роста. Наверное, я не дотяну даже до маминого роста. А у них там девочки ростом шесть футов. Я люблю эту игру. Жаль, что я не вырасту повыше.
        - Думаю, наступит день, когда ты будешь рада этому.
        - Может быть.
        Я подняла мяч и, по привычке вытерев его о футболку, прислонила к бедру.
        - Я не смог выиграть у маленькой девочки. Ничего себе.
        - Нет, - возразила я. - Не у маленькой девочки. Я не хотела, чтобы ты расстраивался.
        Мико забрался в свой грузовик, но не заводил его.
        Он облизнул палец и вытер что-то на рулевой панели. Я не помнила, был ли он на похоронах, но знала, что и он, и его семья должны были присутствовать. Он сказал:
        - Я бы ни за что не обидел тебя, Ронни. Ты знаешь, как всем нам жаль...
        - Да, мы знаем.
        - Мы очень рады тому, что у вас родился малыш.
        - Спасибо, Мико.
        - Кого ты хочешь подстрелить, Ронни? - спросил он. - Никого, - ответила я. - Я просто убивала время.
        - Хорошо. Ронни, береги себя, - тихо произнес Мико и уехал. Я наблюдала за ним и думала о том, что, будь я другой, то позволила бы ему выиграть хотя бы несколько очков, но я не была настроена изображать из себя другую девочку. Главным для меня было снова ощутить мяч в руках. Когда я подняла ружье, оно показалось мне тяжелым и неуклюжим.
        Тем не менее, я собиралась выйти во двор и продолжать упражняться в стрельбе. Однако на следующий день я заметила одну из тех белых машин с опущенным стеклом, которая, как я помнила, принадлежала репортерам. Я не хотела стать объектом их любопытства и оказаться запечатленной на такой «горячей» фотографии, поэтому немедленно повернулась и зашла в дом. Но мне так не терпелось пострелять, что я ощутила зуд в руках. Мне стало понятно, что испытывают наркозависимые люди. Я вся была словно соткана из предвкушения, настолько владело мною это желание. Я даже попросила папу взять меня с собой поохотиться на оленя. Но папа сказал, что у него больше нет настроения ходить на охоту и убивать живых существ. Он не мог заставить себя даже стрелять птиц.
        У меня снова начались приступы паники, и я стала готовиться к ним заранее, иначе мое сердце могло не выдержать.
        Приступ панического страха начинается в вашей голове как плод больного воображения. Вы и вправду не можете дышать, пока вас не вырвет или пока приступ не пройдет. Ваше сердце работает как будто в автономном режиме, причем на такой скорости, что вас все время преследует страх смерти. Я нашла в Интернете упражнения, помогающие справиться с паникой, но все равно паника накатывалась внезапно: в кухне, в ванной, когда я кормила Руби, когда наступала ночь. Хорошо, что я не очень много общалась с людьми в тот период, иначе выглядела бы, как огородное пугало, со своим коричневым бумажным пакетом, который все время держала в рюкзаке.
        Наступило время, когда все идеи иссякли.
        Наверное, я просто испытывала потребность снова ощутить себя ребенком.
        Я решила, что раз моей маме не хватало ее девочек, то я могла бы попробовать как-то заменить их. Я ложилась на кровать рядом с мамой, чтобы почитать ей, просила завязать мне французскую косичку, поскольку сама так и не научилась этому. Я почувствовала себя увереннее, потому что тепло маминых рук, маминой шали согревало меня. Мне все время было холодно. Когда я прижималась к ее спине, это напоминало мне далекое детство: если мы заболевали, мама прикладывала нам бутылку с горячей водой, завернутую во фланелевую ткань. С тех пор произошло слишком многое, хотя мы всегда относились друг к другу с большой любовью. Мы с мамой во многом были похожи, но постигшее нас горе закрыло мне на время дорогу к маме. Это было для меня источником великой печали. Но я, по крайней мере, старалась что-то исправить.
        Будь у меня возможность снова стать ребенком для своей мамы, вероятно, не случилось бы ничего того, что случилось. Но мой сценарий не сработал.
        Я оставила свои попытки, после того как почувствовала, что мои импульсивные порывы обнять маму или присесть к ней на край кровати будоражат ее. Она не подавала виду, но не могла сдержать возгласа раздражения, когда на кровати лежал ребенок, а я устраивалась рядом с ней. Она боялась, что я разбужу малыша. Я видела, что это создает напряженность. Может, все дело в том, что я перестала быть «маленькой» с тех самых пор, как родилась Беки.
        Я могу сказать, что мама тоже пыталась сгладить неловкость в наших отношениях. Когда ее готовили к проведению семейных вечеров, она выискивала истории о том, к чему приводит употребление наркотиков. Но однажды вечером мама уронила руки на колени и с улыбкой сказала мне: «Лучше поиграем в игру. Я сама ее придумала. Она развивает левое полушарие мозга. Что же касается всех этих страшных историй, то я думаю, что ни один человек в мире не проживает жизнь без искушений. Ты такая благоразумная, Ронни, что я не вижу смысла во всех этих нравоучениях. Тебе от природы дано размышлять здраво».
        Как же она ошибалась! Я была напуганным ребенком, и все вокруг казалось мне бессмысленным. Утратив сестер, я утратила и здравый смысл.
        Я хотела рассказать ей о приступах паники. Но как бы я могла это сделать?
        Всего несколько недель назад она прикасалась к своим драгоценным принцессам, которые лежали в маленьких гробах. Вскоре после этого у нее родился ребенок, но она настолько ослабла, что даже его держала на руках так, как будто это был какой-то сверток. Как я могла взвалить на нее еще и бремя своих проблем?
        Но, как я уже сказала, она изо всех сил пыталась уменьшить напряженность.
        Однажды утром мама принесла мне какао и тост с корицей и погладила меня по голове. В это мгновение я ощутила, как она напряглась, когда ее взгляд упал туда, где раньше стояли кровати Беки и Рути. До этого она не часто заходила в мою комнату. Мама поставила какао и тост и вышла. Она почти улыбалась. Из моих глаз брызнули слезы, затуманив все вокруг. В тот самый момент я и решила, что должна взять себя в руки, чего бы это ни стоило. Можно было поговорить с наставником, но он был моим дядей. Не стала я говорить и с сестрой Тьерней, которая вела у нас курс «Для девушек и женщин».
        Я знала, что есть что-то, что вернет меня к нормальной жизни. Как член Церкви Иисуса Христа святых последних дней, я должна была искать поддержки и утешения в своей вере. Мне надо было обратиться к Святому Отцу. Так почему же я не подумала об этом раньше?
        К нам в дом раз в месяц приходил учитель. Не школьный учитель, а скорее психолог, который должен был помогать семьям, попавшим в беду. Это касалось не только таких семейств, как наше, но и тех, где были больные или беспомощные люди. Над ними как бы устанавливали шефство, чтобы люди не испытывали лишних неудобств.
        К нам пришли муж и жена, брат и сестра Баркен (она преподавала курс для девушек), которые жили так далеко от нас, что мы встречались лишь в церкви. Но я всегда с восхищением относилась к сестре Баркен, потому что она очень красиво одевалась. Она покупала одежду в Европе, куда ездила каждое лето. Баркены вывозили своих четырех дочерей в Италию или во Францию, где останавливались в фермерских домиках. Сестра Баркен хотела, чтобы ее девочки знали языки, хотя они были еще маленькими, и вовсе не для того, чтобы проводить миссионерскую работу в Испании или Германии. Однажды она сказала на занятиях, что изучение иностранного языка сродни занятиям музыкой.
        Пока ее муж разговаривал с моими родителями об откровениях, дарованных Джозефу Смиту, сестра Баркен отвела меня в сторонку. Когда приходит учитель, ребенок мормонов предпочитает скрыться из виду, что я и сделала. Я была в маленькой прачечной, складывала там полотенца. Все наши белые и бледно-голубые полотенца окрасились в розоватый цвет, потому что я положила их в стиральную машину вместе с красными спортивными шортами, на которых красовался сзади белый дракон. Он тоже стал немного розовым. Наверное, я была в тот день слишком рассеянной или расстроенной.
        - Ты сама со всем управляешься? - спросила сестра Баркен, не желая, чтобы ее слова прозвучали как-то двусмысленно.
        Я соврала.
        - Нет, нет. Я только один раз постирала.
        Я не хотела, чтобы она решила, будто с моей мамой не все в порядке. Она только что родила, сразу после того как пережила самую страшную трагедию своей жизни, и все это в течение одного месяца.
        - Ронни, - произнесла сестра Баркен, - мы можем поискать в Святом Писании отрывки, которые тебе помогут. У Исайи есть именно то, что нам нужно. Но вот что нам нужно совершенно точно...
        Она протянула ко мне руки, и я упала в ее объятия. Она сидела на полу прачечной в своей красивой узкой черной юбке и в таком же нарядном жакете, среди разбросанных повсюду розовых полотенец и держала меня, пока я не выплачусь. Затем спросила:
        - Что тревожит тебя?
        - Все, - сказала я. - Ребенок. То, что полотенца испортились. Моя душа. Моя мама.
        - В Писании сказано, что Отец Небесный дает нам ношу по силам, - проговорила сестра Баркен. - Но это не означает, что ты должна нести ее одна. Что ты делаешь на Рождество, Ронни?
        Я пожала плечами.
        - Ты могла бы прийти к нам, - предложила сестра Баркен. - Ваша семья живет так далеко. Но мои девочки очень уважают тебя. Они считают тебя чуть ли не Майклом Джорданом!
        - Лично мне эта идея по душе, но не думаю, что она понравится родителям, сестра Баркен. Я даже не уверена, что мы отправимся в церковь. Мы там еще не были.
        Бабушка Бонхем и дедушка Свон прислали нам по почте подарки, как и другие родственники. Все вещи лежали на маленьком столике. Но мы не ставили в этом году елку. Папа отдал все красиво упакованные подарки - те, что готовила мама для Беки и Рути, - дяде Пирсу, чтобы он передал их бедным детям. Мы не могли бы вынести того, о чем нам напоминали эти красочные упаковки.
        - Ну что же... Понимаешь, на это Рождество я собираюсь подарить своим девочкам наборы для макияжа. Я заказала их во Франции. Конечно, девочки еще очень маленькие, кроме Лорен, - она твоего возраста. Я думала, что повременю, пока Кейтлин, Стейси и Таня подрастут. Ты же знаешь, что говорил пророк: для женщины очень важно быть красивой не только внутренне, но и внешне. Когда на твоих губах немного блеска, а на ресницах немного туши, это преображает тебя. Делает неотразимой, помогает чувствовать себя намного счастливее.
        Я не знала, к чему она клонит, но улыбнулась. Обычно я пользовалась вазелином, чтобы мои ресницы не ломались на кончиках, блестели и лучше росли.
        - Дело в том, что я купила дополнительный набор. На всякий случай, если что-то поломается. Но все доехало в целости и сохранности. И я хочу подарить этот набор тебе, Ронни.
        - Очень любезно с вашей стороны, однако об этом не может быть и речи, сестра Баркен. Должно быть, это очень дорогая вещь.
        - Но разве об этом должны беспокоиться дети? Я буду только рада, если ты примешь от меня подарок. Ты сделала бы меня счастливой.
        Я не чувствовала себя счастливой, но у меня никогда не было косметического набора, и мне стало очень любопытно.
        - Оставайся здесь, а я сбегаю за ним. Полотенца придется постирать снова. Я переодену этот костюм, и мы тут все приведем в порядок, хорошо? А затем я научу тебя, как правильно Накладывать макияж, так чтобы никто не заметил, что ты накрашена.
        Вот что она сделала.
        Она все вымыла в доме, а ее муж и мой папа начистили до блеска полы. Сестра Баркен взяла перьевую щетку и смахнула пыль даже с наших книг. Она выгладила все простыни, и постель теперь сияла свежестью. А затем, когда мама с младенцем уснули, она поставила перед нами зеркало, чтобы продемонстрировать, как легкие тени придают моим зеленым глазам загадочный вид, а потом показала мне, как француженки маленькой щеточкой наносят на губы увлажняющий блеск. Да, этот визит я запомнила надолго.
        Пока мы работали, сестра Баркен вела со мной неспешную беседу.
        - Ронни, надеюсь, ты понимаешь, что в данный момент счастье твоих родителей не зависит от тебя.
        - Сейчас я была бы рада видеть их хотя бы без этой страшной апатии в глазах, - призналась я.
        - Всему свое время, Ронни. Я знаю, что в это трудно поверить. Им еще сложнее, чем тебе. Все философы и мудрецы сходились в одном: родителям невыносимо больно пережить своего ребенка.
        - Потому что родители должны уйти первыми? - спросила я.
        - Да, а еще потому, что дети умирают во цвете лет, когда у них впереди длинный путь, который вдруг обрывается. Но ты должна жить. Время залечит раны.
        - Нет, я чувствую только, что впереди у меня много времени, слишком много времени, чтобы все помнить.
        - Пройдут годы, и воспоминания о том, какой ужас ты пережила, немного сотрутся. Останется надежда на то, что ты увидишь их на небесах, куда они попали как мученицы.
        - Я думала, что мучениками считают тех, кто погиб за веру, - озадаченно проговорила я.
        - Они были совсем невинные дети, и Отец Небесный примет их как мучениц.
        Я очень мягко возразила:
        - Они были очень маленькими. Они еще даже не знали как следует детскую Библию. Особенно Рути. Они были обычными детьми.
        - То, что ты о них говоришь, то, как ты их любишь, делает их необычными. Они особенные девочки.
        - Тогда почему Бог допустил, чтобы это произошло? - спросила я, зная, что задаю глупый вопрос.
        - Такова была не воля Бога. Их смерть стала следствием человеческого деяния. Отцу Небесному пришлось допустить, чтобы люди распяли Его Сына, Иисуса Христа, но не потому, что это была Его воля, а потому, что люди хотели свободы. Свободу выбирать. Свободу подвергнуться искушению. Вот отчего сатана может увести человека с пути истинного. Бог проливает слезы вместе с тобой, Ронни. Если ты сейчас не можешь быть среди людей, не вини себя. Не наказывай себя. Никто из нас не совершенен, но думаю, что ты на правильном пути.
        После нашего разговора я чувствовала себя намного лучше. Я хранила косметический набор, пока коробочки с блеском и тенями совсем не опустели. А кисточки, которые там были, до сих пор со мной. Я мою их каждую неделю. Сестра Баркен сказала тогда, что они прослужат мне долгие годы, если я буду относиться к ним бережно. Так и случилось.
        Когда я показала набор маме, она улыбнулась.
        - Иногда нам нужна мелочь, о которой мы не могли и подумать, - сказала она. - Сестра Баркен проявила мудрость. Даже в печали надо сохранять красоту. Она права, Ронни. Ты не должна искать во всем смысл. Твоя задача - молиться и молиться, чтобы облегчить страдание, чтобы оно быстрее уступило место печали, - она важнее. Я думаю, что поддержка других поможет нам прийти в себя.
        В спальню зашел папа.
        - Я молюсь о том, чтобы люди не воспринимали нас как несчастных жертв, - произнес он. - Может, нам стоит уехать, Кресси? Уехать отсюда.
        - Но, Лондон, мы не можем уехать от себя. Здесь могилы наших девочек. Здесь наш дом. Посмотри, какой подарок приготовила для Ронни сестра Баркен. Я думаю, что мы должны остаться здесь и продолжать служить Отцу Небесному.
        - Я все понимаю, - согласился папа. - Но меня не оставляет беспокойство.
        - Ты всегда таким был, - сказала мама и отвернулась.
        На следующей неделе папа взял меня с собой в храм в Седар-Сити, чтобы окрестить Рейфа. Я думаю, что он так спешил, потому что хотел провести время в храме, где ощущал душевный покой. День был теплым. Папа остановился у закусочной, мы заказали молочные коктейли, потом присели на скамейку, и я дала Рейфу бутылочку.
        - Ронни, - сказал папа, - если бы Беки и Рути надо было окрестить, я бы хотел, чтобы это сделала ты.
        Он обнял меня.
        - Я уверен, что они одобрили бы это.
        - Спасибо, папа.
        - Ты была так напугана. Я видел твои страдания, но не знал, что сказать. Меня не было в твоей жизни.
        - Все нормально, - сказала я.
        - Нет, это не нормально, - возразил он. - Ребенок должен знать, что родители ведут его по жизни, но я сам не видел света.
        Однажды мама попросила нас нарисовать картину - о том, как мы видим нашу жизнь. Девочки нарисовали деревья и круги, но я отнеслась к этому заданию со всей серьезностью. Я изобразила церковь, магазин, дорогу в школьный спортивный зал, горы, куда я отправлялась верхом на Руби, нарисовала и свою комнату, даже свой письменный стол. Но если бы сейчас я сравнила мою новую картину со старой, то увидела бы пустой треугольник, где углами служат дом, церковь и сарай. Все это выглядело так, будто мой старый мир исчез. Скотт Эрли забрал не только жизни Беки и Рути, но и наши жизни тоже. Мой папа, которому едва исполнилось сорок, выглядел глубоким стариком. Он тяжело опустил голову на руки, а его коктейль расплескался.
        Я посмотрела на него и не стала говорить, что они с мамой забыли о моем тринадцатом дне рождения.


        Глава восьмая
        Суда не было. Скотт Эрли написал полное признание и со временем сделал некоторые добавления.
        Не было нужды ни в каком процессе, требовалось только решение судьи.
        Однако расследование проводилось. Несколько раз к нам приезжал шериф. Вообще-то он был довольно приятным человеком. Со мной и с моими родителями беседовали психиатры и другие врачи, выступавшие как на стороне защиты, так и на стороне обвинения. Они спрашивали, проявлял ли Скотт Эрли признаки раскаяния, как он ходил, как держался. Я сказала им, что Скотт Эрли ходил, обхватив голову руками, и стонал. Вот и все. После того как его тщательно обследовали, даже сделали томографию мозга, выяснилось, что Скотт Эрли физически здоров.
        Мы ждали решения судьи. Проходили дни, которые перерастали в недели.
        Это было похоже на бесконечное черно-белое кино. Я жила от утра до вечера, пытаясь сохранить ясность рассудка. Потом отправилась вместе с Эмори на выступление Клэр. Я установила вентилятор в своей комнате, чтобы не просыпаться среди ночи мокрой от пота, потому что мне не помогал даже кондиционер. Я начала совершать пробежки от дома до церкви, а затем спускалась по холму к дому Сассинелли и поднималась обратно. Мне хотелось быть в хорошей форме. Нет, мне хотелось отвлечься. Однако ничего не помогало. Ничего не приносило даже малейшего удовлетворения. Я всегда хотела быть стройной, как Клэр, и теперь добилась этого, но все равно была недовольна, потому что ушивать брюки в талии оказалось непосильным делом. Уроки не радовали меня, все, что раньше приносило удовольствие, теперь стало рутиной. Наши семейные вечера были ужасными, ведь на них не было моих сестер. К нам заезжали родственники и некоторые покупатели маминых работ. Я видела ужас на их лицах, когда красавица Крессида Свои появлялась перед ними в грязной полосатой рубашке, испачканной овсяной кашей, и в брюках моего отца на три размера больше,
чем нужно. Мне было больно и грустно смотреть на нее, но реакция людей приводила меня в оцепенение. Я надеялась, что вид мамы отпугнет их и заставит держаться подальше от нашего дома. Так и случилось. Траур есть траур.
        Сассинелли остались на лето в своем доме в Кейп-Коде. Один Мико проводил здесь с друзьями лето - последнее перед поступлением в колледж. Большую часть времени он занимался кемпингом. Когда Мико был дома, я чаще обычного выгуливала Руби. Мико сидел на крыльце дома, без рубашки, в большой компании. Однажды они помахали мне, но Мико что-то сказал им, и они резко опустили руки. Наверное, он рассказал о том, что случилось с моими сестрами. Они повели себя как большинство людей, узнавших о нашем горе. Словно устыдились чего-то.
        Спустя несколько дней после отъезда Мико позвонила миссис Сассинелли: женщина, убиравшая в их доме, уволилась, и она спрашивала меня, смогла бы я делать эту работу. Я убирала в доме Сассинелли, чтобы заработать денег. Конечно, я не испытывала особого удовольствия, когда стирала пыль с флорентийских ваз и керамических статуэток, изготовленных моей мамой, или вытирала рамы многочисленных картин, но в доме было тихо и просторно, и это казалось мне каким-то чудом. Закончив уборку, я бродила по дому. Мне казалось, что меня назначили смотрителем музея и за хорошо выполненную работу разрешили прикоснуться к драгоценному наследию. Как-то раз, начистив до блеска резные перила лестницы, я съехала по ним. В другой раз я надела меховое манто миссис Сассинелли и стала перед зеркалом, наслаждаясь мягкостью меха, как будто это был воздушный десерт. Я представляла себя богатой женщиной, у которой таких манто целых шесть. А однажды я включила динамики и слушала Вивальди. Когда я начала танцевать в просторном холле, солнечный свет, пробивавшийся сквозь стекло, превращал мой наряд в красочный костюм Арлекино. В доме
Сассинелли было прохладно, намного прохладнее, чем в нашем доме, даже с включенным кондиционером. Я всегда находила себе дело, чтобы задержаться подольше, выдраивая кухню до блеска. Чего мне хотелось больше всего, так это растянуться на широкой софе И гаснуть навсегда. Однажды так и случилось. Я чуть не потеряли дар речи от страха, когда вернулся Мико с друзьями и начал тарабанить в дверь. Выйдя на яркое полуденное солнце, я с облегчением услышала, что Мико ограничился коротким объяснением, сказав, что я «просто девчонка из дома неподалеку».
        Серена написала мне, чтобы узнать, не хотела бы я к ним приехать, они могли бы даже выслать мне билет. Мне очень хотелось поехать, и родители поддержали эту идею, ведь я никогда не видела океана, но я отказалась, поскольку морально не была готова проводить время в компании. Я написала в ответ, что надеюсь снова получить приглашение, например, следующим летом, - тогда я точно приеду, а сейчас я нужна дома.
        Вечером, когда жара спадала, я выводила Руби, чтобы она постояла у ручья. Комары искусали мне лицо, и Руби нервно била хвостом, отмахиваясь от них, хотя я втирала в ее бока средства, обещавшие защиту от надоедливых насекомых. Я знала, что ей уже девятнадцать лет, что она приближается к тому возрасту, когда мы должны отдать ее в Гилдинг-Гейт, где такие тихие лошадки катали детей с церебральным параличом и даже взрослых, - это считалось хорошей терапией. Мы с папой подписали документы, но, когда за Руби приехали, я плакала сильнее, чем на похоронах. Папа вымыл ее стойло мягким мылом, а на полу разложил свежую солому. Я не смогла бы сделать этого сама. Широкая спина Руби была последним мостом, который соединял меня с сестрами. Сейчас он исчез.
        Теперь, когда мне не надо было ухаживать за Руби, все мои вечера были свободными. Я стала помогать в церкви, в основном сортировать почту, потому что только так я могла уединиться. Клэр и Эмма пригласили меня принять участие в семинаре о ролевом поведении женщины в мире. Я отказалась, но мама настояла на том, чтобы я пошла. В библиотеке Седар-Сити собралось более десятка девочек. Вела занятие женщина из нашей церкви. Она была еще и писательница, сочинившая пьесу о Ное и его ковчеге и музыку к ней. Пьеса шла в театрах лондонского Вест-Энда. Однажды я даже участвовала в дискуссии о том, может ли женщина совмещать работу с семьей, когда услышала, как две женщины начали перешептываться:
        - Это она. Та девочка, которая присутствовала при убийстве двух маленьких детей. Ну, помнишь, дело о Мрачном убийце?
        Я больше не вернулась туда.
        Мама сказала, что решение судьи задерживается, потому что Скотта Эрли снова обследуют. Им занимались психиатры из Солт-Лейка и Феникса, прибыл даже специалист из Филадельфии. Они беседуют с людьми из его родного городка Кресент-Сити в Колорадо, встречаются с профессорами и университетскими друзьями Эрли.
        Папа не находил себе места. Он так истоптал сапоги, что пришлось чинить их. Он исхудал, став похожим на Авраама Линкольна. Он не стригся, пока директор не напомнил ему, что начинается учебный год. Ночью, когда насекомые особенно досаждали, так что нельзя было выйти на воздух, папа мерил шагами холл. Или подклеивал, ремонтировал и полировал все, что не закрывалось как следует еще со времен моего детства. Мама призналась, что его возня доводит ее до безумия. Она не может уснуть, слыша, как папа раскладывает столовое серебро по маленьким коробочкам. Доходило до смешного. Папа смастерил маме шкатулку для пуговиц, разделив все пуговицы по размеру и даже по цвету. Затем он сделал такую же и мне из деревянного коробка для обуви, который мама планировала переделать в шкафчик для кукольных нарядов Беки. Я не могла понять, как он мог проявить такую бесчувственность, зная, для чего предназначался этот коробок. Возможно, он и не знал.
        Все свое время я проводила с Рейфом, и, в конце концов, он начал узнавать меня быстрее, чем маму. Бедняжка Рейф.
        Мама так и не полюбила его - я имею в виду, по-настоящему, - пока он не начал сидеть и ползать.
        Я оглядываюсь на тот бесконечно растянувшийся год. Нельзя сказать, что мама не обращала на Рейфа внимания, она всегда следила за тем, чтобы он был чистым и от него приятно пахло, но я никогда не слышала, чтобы она пела ему или разговаривала с ним, как делала это, когда Беки была крошкой. Случались и другие странные, если не сказать тревожные, вещи. Когда малышу исполнился месяц, родители положили его в детскую, вместо того чтобы оставить колыбельку в своей комнате. Я любила уединение, тем не менее, всегда оставляла двери открытыми, чтобы Рейф слышал мое дыхание, щелканье клавиш, тихую музыку, чтобы он знал, что кто-то рядом. Мама обращалась с ним, как с симпатичным маленьким щенком, дорогим ее сердцу, но не принадлежащим ей полностью. Ее как будто не было с нами. Папа сказал, что ее нельзя в этом винить. Доктор Пратт высказался в том же духе.
        Но, благодарение Отцу Небесному, я не смогла противиться Появлению на свет маленького братика. Когда я заходила в комнату, словно включался какой-то механизм. Его взгляд останавливался на мне, притягивая к себе, словно руками. Рейф ерзал, извивался и аукал, как маленький морской котик. Папа был прав. Рейфу удалось заманить меня в ловушку любви. Как можно было не любить этого маленького человечка, главную радость для которого составляло счастье общения? Достаточно было пощекотать его под толстеньким подбородком, как он начинал пускать пузыри от удовольствия. Кто еще с радостной улыбкой, переходящей в восторг, встречал бы меня, когда я ставила на голову пластиковый коробок даже не в четвертый раз, а в двадцатый? Он был толстым веселым карапузом, словно ему суждено было своим здоровеньким видом отвлечь нас от мыслей о Беки и Руги, так что даже дядя Пирс признал, что этот мальчик послан нам как источник радости. Когда ему исполнилось всего шесть недель, он привел маму в изумление тем, что проспал с семи вечера до восьми утра. Я вошла в комнату, чтобы потрогать его и проверить, жив ли он. Он был для
меня так важен, что я могла бы проверять его чаще, чем замки на дверях.
        Мама не делала ничего - только спала. Я не будила ее, считая, что в своих снах она снова может расчесывать непослушные волосы Рути, или пробовать расшатать молочный зубик у Беки, или приготовить для них вкусное жаркое.
        Невооруженным глазом было видно, что просыпаться для мамы означало выполнять какую-то непосильную обязанность. Она никогда не была злой, она просто перестала проявлять инициативу. Миссис Эмори попросила маму помочь с занятиями в начальной школе, но по ее лицу я увидела, что она по жалела о своей просьбе, еще не до конца озвучив ее. Затем он предложила маме наблюдать за работой с женщинами в при ютах для бездомных, учить детей рисовать, но мама честно призналась, что не сможет находиться с детьми. Она согласилась помочь упаковывать посылки (с книгами, шарфами и рубашками, банками с джемом) для молодых людей, которые отправлялись в миссионерские поездки. Предполагалось, что родители молодых миссионеров сами должны делать это, но в некоторых семьях детей было так много, что на посылки не оставалось времени.
        Раньше мама возила меня в музеи и университеты, чтобы история и биология не казались такими скучными предметами. Теперь она расписывала мне задание, если вообще о нем вспоминала, и говорила, чтобы я сама поискала материал в Интернете. Когда закончился учебный год, она словно почувствовала облегчение, освободившись от обузы. На этот раз мы закончили учебу раньше, в середине мая. Она отметила результаты экзаменов и отослала их в местный совет по образованию.
        Мы получили ответ с подтверждением, что мои результаты позволяют мне перейти в старшую школу. Но я не чувствовала себя так уверенно, как тогда, когда мама водила меня на постановки, чтобы я могла понять всю сложность языка Шекспира. Я начала просматривать свою старую памятную книгу: там были собраны всякие фотографии, записи и мои характеристики (взрослые описывали меня как «преданную, усердную, но упрямую»). Я стала дополнять ее, наблюдая из-за стола за тем, как мама вяжет Рейфу свитера на зиму, не отрывая глаз от сарая, словно она могла силой одного взгляда превратить его в пепел. Она как будто забыла, что такое игра и что Рейф как никто нуждается в этом. Мама просто механически расклады-рала игрушки - не строила из них никаких фигур, не подбрасывала их в воздух.
        Я делала все это. В ту осень каждое утро, перед тем как вытащить книжки, приступить к починке вещей или к работе на компьютере, я замечала, что Рейф сигналит мне, звякая погремушками. Как только я заглядывала в его комнату, он ловил мой взгляд и начинал крутиться. Он извивался так, что черные волосики на макушке стерлись, образовав маленькую лысину. Папа сказал, что теперь он точная копия Пирса.
        Из-за Рейфа у моих родителей случилась самая большая ссора. Наверное, это было летом, потому что я возвратилась из баскетбольного лагеря. Тренеру я причинила немало хлопот. Начиная двигаться вперед, на половину противника, я вдруг под самым кольцом передавала мяч прямо в руки игрока другой команды. Тренер говорил: «Свон, где твоя голова?», но тут же останавливался, испытывая стыд оттого, что злится на меня, и, сердясь на самого себя за то, что делает мне поблажки. Я много тренировалась дома, где некому было отнимать у меня мяч, так что эти упражнения были как бы и без надобности. Я стала обращаться с мячом, как будто это какая-то ненужная вещь.
        Наконец я бросила попытки вернуться в игру. Это было более чем печально.
        Баскетбол являлся для меня верным способом стать прежней Ронни, которая существовала до того ужасного дня. Все мои друзья по команде были так рады видеть меня, так довольны, что я снова буду выполнять привычную работу защитника. Им было все равно, что я младше. Они очень скучали по мне. По их словам, без меня команда потеряла что-то важное. Некоторые девочки даже сказали мне во время тренировок, что хотели бы видеть меня капитаном команды. Защитник должен думать, должен быть быстрым и сообразительным. Как написала Беки, я не осознавала, что иногда меня «заносит». Я бы не представляла большой ценности как игрок на университетских спортивных играх. Когда я все же решилась поговорить с тренером и его помощником, они лишь обняли меня. Никто не пытался отговорить меня от принятого решения. Тот вечер, когда я бросила команду, я про плакала. Я приехала на автобусе, который останавливался примерно в миле от нашего дома, так что мне пришлось еще пройтись. И я услышала родителей еще до того, как зашла в дом. «Супер, просто великолепно, ничего не скажешь», - подумала я.
        - Но ведь это твой сын, Крессида, - говорил отец. - Он явился нам как милость, светлый луч в темноте печали. Ты же ведешь себя так, словно он обуза.
        - А что делаешь ты, Лондон? Тебя никогда нет со мной. Даже когда ты дома, то находишься где-то далеко, мыслями ты не здесь. Мне нет места в твоем мире. Мы не разговариваем. Я слышу, как всю ночь ты ходишь и... суетишься.
        - Все изменится, когда объявят приговор. Я не могу контролировать себя, Кресси.
        Мой папа был учителем и говорил как будто готовыми формулировками, как будто он обсуждал роман «Убить пересмешника» или что-то в этом роде.
        - Но ведь я могу сказать то же самое. Где же место ребенку? - выпалила мама. - В больнице ты убеждал меня, что я найду у тебя поддержку, что ты сумеешь привязать меня к этому малышу.
        - Я окрестил его... - начал папа.
        - Я не говорю о духовных вещах, я не говорю о вечности, - возразила мама. - Как раз в масштабах вечности с ним все будет хорошо, я не сомневаюсь. Я говорю о жизни на земле, о жизни здесь и сейчас. Лондон! Здесь и сейчас нам очень плохо.
        - Кресси, но ведь еще не минуло и года!
        - Скажи об этом Рафаэлю! Я стараюсь, - произнесла мама, и я услышала, что она начала плакать. - Я пытаюсь дать ему такую же любовь, какую я дарила своим девочкам. Я молюсь Святому Духу о том, чтобы мне была ниспослана любовь, чтобы я нашла в себе силы преодолеть свое горе.
        - Дорогая, я же читал тебе об этом. Джон Адаме и Томас Джефферсон говорили об истинной природе печали. Помнишь? Адаме рассуждал о том, для чего человеку уготованы испытания. Помнишь, что он сказал? Он привел в пример пару, которой все давалось легко, как нам с тобой, которой было дано счастье, но потом их семью настигла смерть. И он спросил: зачем человеку уготованы страдания? И пришел к выводу, что чем глубже человек переживает, тем глубже его печаль. Человек получает возможность проверить истинность своей веры, стать настоящим стоиком, настоящим христианином.
        - Это все очень хорошо, Лондон! Это прекрасная интеллектуальная аргументация. Но мы с тобой живем в реальном мире, немного на юг от пекла! Разве я не стоик? Каждый день я встаю и купаю ребенка, чищу зубы, живу, и это настоящий стоицизм, потому что на самом деле мне больше всего хотелось бы лечь и лежать, пока от меня не останется пепел. У меня нет слез, я могла бы улететь, как засохший лист. В моей печали нет никакой цели, потому что я охвачена горем вся, без остатка. Лондон, я не Томас Джефферсон. Горе снедает меня, и в моем сердце нет места другим чувствам.
        - Все изменится. После приговора. Я сделаю все, что в моих силах, Крессида.
        - После? Ты повернешься к своей семье лицом? То есть у тебя есть на примете какая-то дата?
        Мой отец молчал. Никто из них не услышал, как я открыла дверь.
        - Да, - вымолвил он.
        - Но как же Ронни? Я уже и так свалила на нее обязанности матери, чтобы посвятить себя искусству!
        - Это не так, Крессида. Твой дар был ниспослан тебе Отцом Небесным, и он так же важен, как материнство.
        - Если бы только я была там!
        - Результат был бы тот же самый. Только я с заряженным ружьем в руках мог остановить этого человека.
        - Нет. Все случилось из-за меня.
        Они соревновались, кто из них худший родитель. Мне хотелось от всего этого убежать в Лабрадор, Феникс или в Солт-Лейк.
        - Я все понимаю, но мне как будто швыряют правду в лицо. И эта правда заключается в том, что всему виной мой эгоизм. Он и сгубил жизни моих девочек. Мое искусство! Мои скульптуры!
        - Бог не так распоряжается, как ты думаешь, Крессида. Я знаю это наверняка. Я не верю, чтобы он стал наказывать нас за то, что даровал тебе талант.
        - Не надо! Не надо читать мне лекций. Я говорю о Ронни. Она несет на себе груз вины, который должен лежать только на моих плечах. Или на твоих, если ты хочешь его принять. Она уже и так заменила Рейфу мать. Чего я добиваюсь тем, что так живу? Что я дам своей дочери? Она уже делает больше, чем ей по силам, так разве это справедливо? Я не готовлю. Ронни это делает за меня. Она следит за мной, как ястреб. Ты знаешь, ведь она сказала, что ей не нужен купальник на следующий год! Не потому, что она стесняется, Лондон. Она просто не верит, что хоть когда-нибудь будет плавать, как все другие дети. Она не верит, что вообще покинет этот дом! Она считает, что не имеет права оставить меня одну! Мы же забыли о ее дне рождения! Лондон, мы забыли о дне рождения собственной дочери!
        - О нет! - закричал отец. - Нет! Это невозможно! Он помолчал.
        - Да, ты права. Мы забыли о ее дне рождения. «Семь-восемь месяцев, подумаешь!» - произнесла про себя я.
        - Кресси, может, ей лучше отправиться к родственникам? Побыть вдалеке от дома? Я думал о том, чтобы она остановилась у моих братьев, в Солт-Лейке.
        «О небеса, они отдадут меня тете Адер. Я буду, как Джейн Эйр», - подумала я. Папа добавил:
        - Именно поэтому я не могу расслабиться, Крессида. Я боюсь, что разобью окно или опрокину стул, потому что все время вижу их лица перед собой. Даже когда преподаю. Я теряю мысль на середине фразы, останавливаюсь и думаю: «У Ребекки были голубые или серые глаза?» Их лица передо мной, когда приходит время молитвы. Мне нужно произнести в храме какие-то слова, но ничего не выходит. Мое сердце закрыто. Я забыл день рождения своей дочери. Я забыл день рождения Ронни.
        - Это так неправильно! - воскликнула мама. - Все неверно, неверно, неверно. Не то, что он совершил это преступление. Скотт Эрли держит в напряжении всю нашу семью. Лонни, прости меня, я на тебя накричала. Лонни, извини.
        Слова моего отца в ответ прозвучали как-то приглушенно. Я поняла, что он плачет. Я представила себе, как мама держит его, и в этот момент начал плакать Рейф.
        - Мой сын, - проговорил папа. - Мой маленький сынок. И Ронни, одна, совсем одна.
        Конечно, это была милая сцена, потому что они хотя бы выговорились, но меня она напугала, ведь мы воспринимаем родителей как что-то незыблемое. Они как горы - большие, основательные, непоколебимые. Но, судя по всему, в горах прошла паника, которая все разрушила. Мне казалось, что я сама словно валун, отброшенный неведомой силой. Мне тоже хотелось кричать. Мне хотелось расплакаться, как маленькому ребенку. Но я боялась, что выставлю себя дурочкой или того хуже - что меня никто не заметит.
        - Возможно, во всем этом и есть какой-то смысл, - сказала мама, давая Рейфу бутылочку.
        Доктор Пратт несколько месяцев назад заметил маме, что малыш не набирает веса. Она перешла на детское питание. Мама знала: причина в том, что она сама мало ест и Рейф не получает достаточно молока.
        - Конечно, нам все это будет служить еще одним напоминанием о том, сколь важны для нас дети. Они теперь как сокровище. После такой утраты...
        - Не говори так. Мы ценили, что нам были даны Беки и Рути. Они не достались нам легко, и мы не принимали этот дар как нечто само собой разумеющееся.
        - Я говорю о Рейфе и Ронни, о детях, которые остались с нами. Мы должны лучше заботиться о них, быть более внимательными к ним.
        Поднимаясь на гору, я подумала, что родители впервые произнесли это имя. Скотт Эрли.
        Конечно, оно было мне известно. Из газет, из новостей, которые записала Клэр на видеомагнитофон, а я потом смотрела по ее телевизору. Я знала о нем больше, чем о своих кузенах. Я знала, что он закончил фармацевтический университет, что ему двадцать семь лет и у него волевой подбородок. Когда Скотт Эрли был чисто выбрит, никто не назвал бы его некрасивым. Его жена была школьным психологом. За несколько недель до того, как отправиться на машине в Колорадо, Эрли перестал разговаривать со всеми своими друзьями. Жена нашла его в их квартире - он стоял на коленях и плакал. Он ходил дважды в день в церковь и разговаривал с местным священником. Но то, что он говорил, было лишено всякого смысла. Скотт Эрли сказал, что слышит голоса, они становятся все громче, но он знает, что, если пойдет к врачу, его жена умрет. В интервью га-чете его жена рассказывала: «Скотт очень мягкий человек и был таким всю жизнь, а я знаю его еще со школьных времен. Он не может понять, как мог совершить то страшное преступление». Журналистка спросила эту Келли, как Скотт Эрли оценивает свое деяние. Она ответила: «Он знает, что
совершил нечто ужасное, но до сих пор не может поверить, что он был тем человеком, который это сделал. У меня нет объяснений».
        Но кто-то должен был дать оценку случившему, иначе мы обречены жить, уподобившись людям на выцветающих фотографиях в старом альбоме. Всем этим старичкам и старушкам в доме престарелых, готовившим на Рождество своим детям игрушки, - игрушки, которые были новыми сорок лет назад. Я спала, когда нам позвонили. Судья был готов встретиться с нами.
        Мама подняла меня и приготовила завтрак, такой большой, что я чуть не лопнула. Мне не хотелось идти, но родители настояли. Я надела свою зеленую летнюю юбку и свитер с короткими рукавами. Мама сказала, чтобы я надела свитер с длинными рукавами, но не потому, что первый был нескромным, а из-за журналистов. Я переоделась. За несколько дней до этого на пороге нашего дома появилась корреспондент воскресного журнала в Аризоне. Она прибыла в сопровождении фотографа, который щелкал фотоаппаратом, делая снимки нашего дома. Женщина, миниатюрная, симпатичная, азиатского происхождения, спросила, может ли она написать репортаж о нашей семье, сделав акцент на том, что теперь у нас появился новый ребенок, символ надежды на возрождение семьи. Моя мама пришла в ужас, но не захлопнула дверь прямо перед ее носом, а ограничилась тем, что довольно твердо объяснила: она не может сейчас общаться с журналистами и была бы очень благодарна, если бы ее семью оставили в покое. Мы не сделали ничего плохого, и все это время занимались тем, что пытались возродиться к жизни. Мама говорила очень недолго, но журналистка сумела
выжать из этого разговора статью на целую страницу, сопроводив ее фотографиями того самого стола для пикников. Жирные стрелки указывали на место гибели моих сестер. В тот же вечер папа сжег стол.
        В то утро, когда должны были огласить приговор, мы оставили Рейфа у сестры Эмори и отправились на машине в город.
        Протискиваясь сквозь толпу журналистов, папа выставил руку - как мальчик, который пробивает себе дорогу на стадионе во время футбольного матча.
        «Каким, по вашему, будет решение судьи, Крессида?»
        «Вероника, как ты думаешь, ему дадут пожизненный срок? Опиши свои чувства в нескольких словах».
        «Ронни, ты не боишься, что Мрачный Убийца доберется и до тебя, когда выйдет на свободу?»
        Я знала, что все они выполняли свою работу и, в общем-то, хорошие и благоразумные люди. Но в тот момент они напоминали свиней, толкающихся у корытца.
        В зале суда было едва ли не морозно. Я была рада тому, что выгляжу как скромная школьница в своем свитере с длинными рукавами и в юбке. Мама еще и набросила мне на плечи шаль.
        Вошел судья. Все встали. Я услышала, как звякнули цепи Скотта Эрли, когда он попытался подняться на ноги. Судью звали Ричард Низ. Это был молодой мужчина, намного моложе папы, и красивый, как киноактер, с ямочками на щеках. Может, он был слишком молодым для судьи. Когда мы представляем себе судью, то воображение рисует нам совсем другой образ - строгого и взыскательного человека, без всяких ямочек. Скорее такого, как мой дядя епископ. Мне было жаль судью, которому придется выполнять эту работу. Выносить решение по такому! преступлению казалось мне самым страшным кошмаром.
        Судья начал речь:
        - Это самое ужасное стечение обстоятельств, которое только можно себе представить, поэтому требует осмысления. Я занимаю должность судьи всего лишь год и не скрою, что порой просто приходил в отчаяние. Чтобы принять верное решение, я провел собственное расследование по многим вопросам. Первое, что приходит на ум: Скотт Эрли должен быть осужден пожизненно и заключен в тюрьму Дрейпер для всеобщего спокойствия. Но при этом не учитывается безопасность самого Скотта Эрли, который в тюрьме строгого режима наверняка погибнет от рук других заключенных, поскольку их собственные преступления померкнут рядом со злодейством Скотта Эрли, учинившего кровавую расправу над невинными детьми. Возможно, это кажется вам вполне заслуженной карой. Но вряд ли ее можно назвать справедливой.
        Я прочел все отчеты врачей и ознакомился с результатами психиатрической экспертизы. Все специалисты сходятся во мнении, что Скотт Эрли страдает шизофренией - сложной болезнью, развитие которой могут спровоцировать причины как внешнего, так и внутреннего характера. Тот факт, что лекарственная терапия сразу избавила пациента от галлюцинаций, только подтверждает предположительный диагноз. С начала лечения, когда Скотт Эрли был переведен в окружную тюрьму, его состояние улучшилось настолько, что он смог дать письменные показания относительно обстоятельств смерти Ребекки и Рут. Но он не ограничился этим. Я готов процитировать то, что он написал в своем дневнике: «Сначала я верил в то, что только ценой собственной жизни могу искупить совершенный грех. Конечно, как любой человек, я боялся этого наказания, зная, каким ударом оно станет для моей жены и родителей. Но когда туман в моем сознании немного рассеялся, я постиг, что мертвый человек не способен к искуплению. Мертвый человек не может совершить ничего хорошего для мира, который покинул, даже помочь таким же, как он сам, помочь детям, перенесшим
горе, помочь людям, страдающим этой болезнью. Будучи фармацевтом, я не могу не понимать, что данное заболевание вызывается не внешней распущенностью, а «химией» клеток мозга. Поэтому я поговорил со своими адвокатами о том, что я могу сделать в заключение для успешного лечения подобных мне людей, чтобы ученые могли приблизиться к пониманию причин этого психического расстройства. Я начал надеяться на такой исход не потому, что он представлялся мне менее пугающим, а потому, что эта задача почти непосильная для моего сознания. Не думаю, что эти мысли нашептало мне самолюбие. Они явились плодом моих долгих раздумий и бесконечных молитв. Я размышлял о том, что совершил, о том, как можно было избежать этого. Я думал о чудовищности содеянного, ведь в одну секунду я лишил жизни детей, перед которыми открывалось прекрасное будущее. Я думал о семьях - Свои и моей собственной, которым причинил столько горя. Я думал только об одном: что можно изменить. Я был в ужасе от того, что совершил. Но я знаю, что моя казнь не воскресит детей Свонов. Я уверен, что заслуживаю самого строгого наказания, но не думаю, что оно
принесет хоть кому-то облегчение. До того как все случилось, я стремился быть полезным и своим близким, и окружающим». Скотт Эрли продолжает дальше, но приведенного отрывка вполне достаточно.
        Очевидно, что в подобной ситуации можно говорить о прецеденте. Случай с семьей Свои относится к разряду экстраординарных. Мы своими глазами видели, что Скотт Эрли из человека, соответствующего юридическому определению «человек с ограниченной дееспособностью», превратился в гражданина, наделенного разумом и совестью. На данном этапе мы не можем точно знать, насколько это превращение стабильно и представляет ли Эрли угрозу для общества. Мы можем лишь предположить, что представляет. Поэтому его освобождение из-под стражи в зале суда с предписанием продолжать лечение не обсуждается, как было бы в случае, если бы, например, у него обнаружилась опухоль мозга, которую требовалось удалить, или в случае какой-либо иной проблемы, связанной с физическим состоянием.
        Наша задача - принять решение, основанное на справедливости и сострадании. Римская богиня правосудия Фемида изображалась с весами в руках, - весами, символизирующими доказательства вины и невиновности, но у нее еще повязка на глазах, что означает следование только фактам и ничему более. Однако я мог бы добавить, что она также символизирует беспристрастность по отношению к обеим сторонам процесса и ко всякого рода внешним воздействиям - и социальным, и политическим. В данном случае мы обязаны все же говорить и о сострадании. Речь идет о сострадании как к семье Свои, так и к семье Эрли, которая воспитала порядочного человека, заболевшего, как показывает проведенное расследование, не в результате плохого обращения или психологической травмы, а по причине опасной наследственности или злой судьбы. Конечно, мы не имеем права переоценивать фактор психического расстройства, приведшего к совершению преступления, однако до того ноябрьского дня Скотт Эрли не был замечен даже в нарушении правил парковки. Нет ни одного свидетельства того, что он был склонен к насилию, не говоря уж о каких-либо противоправных
действиях. Он попросил нашего разрешения - разрешения общества, в котором царят нормы права, - дать ему шанс. На его примере может быть изучен вопрос о том, что приводит к совершению преступления.
        Возможно, это довольно идеалистический взгляд, поскольку трудно себе представить, что, отказавшись от высшей меры наказания, которая предусматривается за подобное злодеяние, мы навсегда «решим вопрос» о корнях преступления. В обсуждаемом случае смертная казнь за убийство Ребекки и Рут Свои была бы плохой альтернативой, так как Скотт Эрли действовал непредумышленно и не в связи с совершением иного преступления. Он настойчиво повторял, что намеренно вел машину, пока не закончилось горючее, чтобы удержать себя от злодеяния.
        При других обстоятельствах Скотт Эрли, хотя и действовал в невменяемом состоянии, был бы осужден за убийство второй степени, ибо его преступление привело к смерти двух детей. Его можно было бы осудить на двойной срок, который составлял бы более двух десятков лет.
        Однако мы имеем дело с особыми обстоятельствами. Приговор о невиновности в связи с психическим расстройством было бы трудно оправдать. Скотт Эрли знал, что совершаемый им проступок относится к наказуемым деяниям. Но хотя он осознавал разницу между правовыми и противоправными действиями, его состояние можно признать пограничным: он не понимал, где заканчивается реальный мир и начинается мир, который не мог слышать или видеть никто, кроме него самого. Он знал, что у него не было выбора в совершении того или иного поступка.
        Таким образом, вместо назначения срока наказания в тюрьме строгого режима, которое не принесет нам никакой пользы и только ухудшит его состояние, я выношу решение о помещении Скотта Эрли в специализированное закрытое заведение для преступников с психическими расстройствами - Стоун-Гейт, Сейнт-Джордж, штат Юта, - на период не менее трех лет, но не более семи, включая время, проведенное в следственном изоляторе. Я предписываю продолжить лечение и провести исследования психического состояния осужденного до совершения преступления и после него. Оценка его состояния должна проводиться периодически, с тем чтобы после освобождения эти данные были переданы местным органам здравоохранения для дальнейшего контроля за его состоянием. Кроме того, Скотт Эрли с сегодняшнего дня и до конца жизни не будет иметь права перемещаться по стране без предварительного согласия властей. Его местонахождение должно быть всегда известно семье Свои, о чем их будут уведомлять по первому требованию.
        Я осознаю, что принятое решение может не удовлетворить всех присутствующих на заседании. Я осознаю, что оно может вызвать возражения. Но оно достигнуто в результате тщательной и кропотливой работы экспертов штата, адвокатов Скотта Эрли и психиатров, а также на основании показаний, с одной стороны, самих Свонов и тех, кто хорошо их знал, а с другой - семьи Эрли, включая его жену Келли Энгельгардт. Я приношу свои искренние соболезнования всем пострадавшим в этой трагедии, сожалею, что не могу предложить нечто большее, в особенности Лондону Свону, его супруге Крессиде и их детям, Веронике и Рафаэлю, чьи жизни навсегда будут омрачены сознанием невосполнимое™ утраты. Мистер Эрли будет переправлен в Стоун-Гейт завтра. На этом заседание объявляется закрытым.
        Мы встали. Мама крепко ухватилась за руку отца, а я держалась за его другую руку. Я знала, что в этот момент мы все думали только об одном: ни при каких обстоятельствах мы не предполагали, что Скотт Эрли увидит свободу. Нам казалось, что кто-то нанес нам очередной жестокий удар, лишив на миг возможности дышать. Когда его уводили, он посмотрел на меня. В его глазах, взгляда которых мне не удалось избежать, я заметила не облегчение, а страдание, мольбу и боль. Я отвернулась, потому что не хотела, чтобы над моими чувствами возобладало христианское милосердие. Я не могла позволить себе ощутить к нему сострадание.
        Когда мы вышли во двор, пресса обступила Келли Энгельгардт и родителей Скотта Эрли.
        Мы стали невидимыми. Но мы знали, что так будет не всегда.
        Мы убежали. С того самого дня мы начали убегать от жизни, повернувшись к течению времени спиной.


        Глава девятая
        Мама пряталась от людей, не желая никуда выходить, поскольку история снова попала на страницы газет. Она отказывалась даже посещать церковь. Папа приносил домой еду, после того как возвращался с работы.
        Миновал мой еще один незамеченный день рождения. Позже мама решила наверстать упущенное и подарила мне зимнее пальто (я со смешанным чувством заметила, что оно дорогое и было заказано по почте). Мама вспомнила о моем празднике, только когда увидела, что я получила открытки от бабушки с дедушкой и от тетушек (а также сто долларов от Сассинелли).
        Месяцы сменялись один за другим. Даже малейшая перемена могла принести мне облегчение. Я все время думала о том, что, если бы на улице все подсохло, я отправилась бы в горы и наблюдала за парашютистами, как в те времена, когда была маленькой. Я знала, что это очень опасный вид спорта, но мне хотелось видеть, что мир тоже живет на грани. Внутри у меня словно пылал пожар, который мог потухнуть только в пламени еще большего огня.
        Затем очень медленно мама начала замечать Рейфа (позже она сказала мне, что верила в силу молитв, которые каждый день возносила Святому Духу). К этому времени он уже говорил. Говорил много и без умолку, лишь бы привлечь ее внимание. Она начала учить его различать фигурки, показывать мяч и яблоко, имитировать звуки животных - лошади и коровы.
        Была поздняя осень - почти вторая годовщина. Я уже не боялась покидать дом. Я делала это и раньше, но при этом чувствовала себя виноватой, до тех пор пока снова не возвращалась домой.
        Мы с Клэр сидели на берегу ручья Дракон, опустив ноги в ледяную воду. Потом полежали на солнце, на высушенной траве. Хотя мы много разговаривали, Клэр никогда не спрашивала меня прямо о том, как я восприняла приговор. Я не знаю, почему она молчала. Возможно, боялась разбередить мои раны, но она не могла знать, что они кровоточили так же, как два года назад.
        Однако в тот день она выплеснула все, что, очевидно, зрело в ней несколько месяцев.
        - Ты хотела бы, чтобы его заперли в сумасшедший дом? - спросила Клэр.
        - Может быть, - проговорила я, - но только навсегда.
        - А что, если его можно вылечить?
        - Какое это имеет значение? Если я убила кого-то, потому что была больна, а затем выздоровела, разве это означало бы, что я никого не убивала?
        - Нет, не означало бы, - согласилась Клэр. - Но все зависит от того, сознательно ли ты шла на преступление. Джозеф Смит говорит, что для грешников нет оправданий, но, коль скоро грех совершен, грешнику может быть даровано покаяние.
        - Я понимаю, - сказала я ей. - Ты такая правильная, извини меня за резкость. Но что делать с человеком, который знал о том, что совершает убийство? Ведь в этом случае должно последовать какое-то наказание.
        - Ты не веришь в то, что у человека может случиться помрачение рассудка? - спросила Клэр, отворачивая кромку футболки, чтобы увидеть, сохранилась ли линия загара. - А потом его состояние улучшится?
        - Если говорить о людях неполноценных, вероятно, - ответила я. - Но не о людях, которые получили ученую степень в области фармакологии. Может, надо делать скидку тем, кто всю жизнь был сумасшедшим. Родился таким.
        - Хм, - только и вымолвила Клэр.
        - Что говорит твоя мама?
        - То же, что и ты.
        - А папа?
        - То же, что и ты.
        - Что же тогда с тобой?
        - Я просто считаю, что нельзя нести ответственность за поступок, который совершаешь не по своей воле. Можно ненавидеть грех, но не грешника.
        - Не думаю, что это звучит хорошо в отношении памяти Беки и Рути.
        - Сестра, ты несправедливо меня обвиняешь, - произнесла Клэр, хотя мы очень редко обращались друг к другу, как предписано Церковью. - Я чту память о них. Просто я хочу сказать, что никто ни за что не совершил бы этого преступления, будучи в здравом уме. Только человек, одурманенный наркотиками, или настоящий сумасшедший, или палач. Поэтому я не могу не согласиться с решением судьи. Хотя не говорю, что оно мне по душе.
        Я встала и обняла ее.
        - Это уже позади, - сказала я, - и если бы я решила вернуться в баскетбольную команду, то уже никто не стал бы пялиться на меня. Может, теперь моя мама выйдет из состояния забытья. Может, Рути и Беки с большим пониманием отнесутся к такому повороту нашей судьбы, потому что им должно быть все известно.
        - Я тоже так думаю, - кивнула Клэр.
        Мне так хотелось быть нормальной и обычной. Для этого был только один способ, если ты девочка-подросток, поэтому я спросила:
        - Тебе нравится Дэвид Пратт?
        - Мы с тобой говорили не о Дэвиде Пратте. Мы говорили о прощении и о том, как ты восприняла приговор.
        - Я знаю, - с надломом вымолвила я.
        Что мне было ей сказать? Что я на самом деле думаю? Мы всегда были почти зеркальным отражением друг друга, с тех пор как стали учиться в начальной школе. Она заслуживала того, чтобы знать правду.
        - Клэр, - начала я, - то, что я скажу, может привести тебя в шок.
        - Ничего из того, что ты мне скажешь, не приведет меня в шок.
        - Я и вправду думаю, что он должен был умереть. А еще лучше если бы на его глазах убили жену, раз уж ему стало настолько хорошо, что он понимает, каково это - чувствовать боль.
        Клэр медленно выдохнула сквозь сжатые губы:
        - Шшшшшшш.
        Я поняла, что она делает дыхательное упражнение, чтобы успокоиться.
        - Ронни, ты не должна отравлять себя такими мыслями, - произнесла она. - Но в твоей ситуации подобные слова кажутся абсолютно нормальными. Он очень раскаивается. Уверяю тебя.
        - Что ты хочешь сказать? Мне все равно. Я не желаю, чтобы он ходил по земле, где Рейф. Где я.
        - Ты хочешь, чтобы он был в раю вместе с Рут и Ребеккой? Потому что, если он раскается, как и полагается верующему, то именно туда улетит его душа. Для него это будет освобождением, благодатным бегством. Или же ты хочешь, чтобы он остался здесь, каждый раз закрывая глаза и думая о том, что совершил? Что для него хуже?
        - Я никогда не думала об этом в таком духе, - сказала я.
        - Мне кажется, что именно ты получила то, чего хотела.
        - Я никогда не задумывалась об этом, - повторила я. - О том, что он все время думает о содеянном.
        - Это должно быть таким мучением, - тихо произнесла Клэр. - Ну а то, что касается Дэвида... Мне он нравится, как и все дети Праттов.
        - Я не думаю, что мы можем сидеть и болтать ни о чем после такого разговора.
        - А я думаю, что мы не могли бы сидеть и болтать ни о чем, если бы такого разговора не было.
        В этом была вся Клэр. Даже когда она не одобряла чего-то, она все равно выказывала понимание. Наконец, преодолев себя, я спросила:
        - Я хотела сказать, нравится ли он тебе, именно тебе?
        - Мы слишком маленькие, для того чтобы рассуждать на такие темы, Ронни.
        - Мне нравится... Мико.
        - Ты с ума сошла? - воскликнула она, и на мгновение мы превратились в двух девочек-подростков, которые сидели и хихикали, говоря о каких-то пустяках. Было так хорошо!
        - Он даже не обсуждается как кандидатура! Он ведь пьет кофе. И его мама не член Церкви. Да он, наверное, сексом уже раз десять занимался.
        - Ты не можешь сказать наверняка! Кофе для него не грех, потому что Мико не мормон. И он пьет только дорогие напитки, там и кофе, скорее всего, половинка унции, а остальное - молоко. Я видела, у его мамы есть такая интересная кофеварка.
        - Все-таки это грех, - упорствовала Клэр. - Это все равно что сказать: я курю всего одну сигарету в день, поэтому я толь ко немножко грешник.
        - Это не грех, - возразила я. - Это их образ жизни. Я не говорю, что на это не стоит вообще обращать внимания. Но из-за такого перед тобой не закроются врата рая. Джозеф Смит сказал, что настанет Судный День и многие из тех, кто не попадут на небеса, окажутся мормонами! Так, ладно, ради меня он начнет пить кофе без кофеина, обратится в нашу веру, совершит миссионерское путешествие. А потом я спущу с вершины башни свои длинные волосы, он завяжет их в узел и взберется ко мне. Мы спустимся вниз вместе, после чего поженимся и будем практикующими врачами.
        - Я не думаю, что Мико Сассинелли станет врачом.
        - Почему нет? Его отец ведь врач? И он собирается в колледж.
        - Ронни! Он же любит только дурачиться, и ничего больше.
        - Это твой брат Денис любит дурачиться.
        - Ему ведь двенадцать лет. Он считает, что намазать волосы зубной пастой - это весело.
        - Ну, зато он хорошо учится в школе. Он участвовал в рождественском концерте, пел в хоре. Он хороший ребенок, и очень умный, хотя и любит подурачиться.
        Мыс Эмори всегда отправлялись в большой храм, чтобы послушать хор и порадовать детей рождественскими представлениями. После убийства сестер, когда Рейфу было всего три недели, мы все пропустили. Можно было послушать записи, но вживую все звучало совсем иначе. Это было как если бы пение раздавалось с небес. В то Рождество, когда я отправилась в Калифорнию, Клэр пела там в мюзикле - она получила стипендию как одаренная ученица.
        Клэр спросила:
        - Ты можешь представить себе, чтобы кто-то вышел замуж за Дениса?
        - Сейчас я вообще не могу представить кого-нибудь желающей выйти замуж. Мне хочется поскорее бежать отсюда. Не от тебя. От всего, включая...
        - Сарай.
        - Не только. Хотя, честно говоря, именно это. Я уже ни в чем не уверена. Тот день, когда случилась трагедия с Беки и Рути, - тот день останется со мной навсегда. Это как травма, которая напоминает о себе каждый раз. Я уже перестала думать о том, что это «можно пережить», что «время лечит». Люди всегда будут воспринимать меня в связи с той трагедией. Мы здесь как будто друг у друга в кармане. Я не говорю о нашей дружбе. Все кажется таким маленьким. Таким незначительным. Я хочу в Нью-Йорк, стать актрисой.
        - И доктором.
        - Угу. И детективом!
        - А я действительно собираюсь в Нью-Йорк, чтобы стать актрисой, - сказала Клэр.
        Спустя десять лет я буду вспоминать об этом дне, когда две костлявые девчонки с едва наметившейся грудью сидели в купальниках на берегу. Я вспомню об этом дне, когда получу по почте два билета на мюзикл «Маленькие женщины», в котором Клэр, восходящая звезда Бродвея, будет играть Бет. Она не расскажет мне о том, как ее утвердили на роль, желая, чтобы это стало сюрпризом. Я не смогла бы удержаться, чтобы не рассказать о таком событии.
        - Я могу рассчитывать на стипендию, - продолжала она. - Если буду много трудиться.
        - Разве для этого не нужно... Я не хочу сказать, что у тебя не хватит таланта, ты великолепно поешь... Но разве для этого не надо получить профессиональное образование?
        - Я все время экономила деньги, которые получала за то, что нянчила детей. Голос начинает развиваться в подростковом возрасте, если только ты не отмеченный Богом ребенок. Я накопила две тысячи долларов, Ронни.
        - Иди ты!
        - Правда. Шестьдесят долларов в день мне платили Сассинелли за то, что я прогуливала их собаку Йорки. Я нянчила маленьких Финнов. Мне помогали младшие братья.
        - И ты собираешься воспользоваться этими деньгами...
        - Чтобы брать уроки. Я нашла студию при доме одной леди. Раньше она пела в «Метрополитен». Я могу ездить туда на автобусе. Эта леди берет двадцать пять долларов за полчаса работы. Если я буду заниматься один раз в две недели, практикуясь каждый день, то смогу рассчитывать на хороший результат.
        - Ты все распланировала.
        - Я думала об этом с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. В Нью-Йорке, напротив Линкольн-Центра, есть огромный храм Церкви Иисуса Христа святых последних дней.
        Я напомнила ей о том, что говорил нам брат Тимоти о целеустремленности.
        - Я восхищаюсь тобой, а сама себе просто противна. Я не такая умная, чтобы ждать стипендии, тем более для поступления и медицинский колледж. Я возьму ссуду в банке, которую буду возвращать до сорока лет. Родители могут помочь мне, но вряд ли они потянут всю сумму.
        - Тогда тебе нужно выйти замуж за Дэвида Пратта, ведь он сын врача, - поддразнила меня Клэр.
        - Если ты переедешь в Нью-Йорк, а я куда-нибудь на Гавайи, то мы никогда не увидимся.
        - Но у нас ведь будут свои самолеты! - воскликнула Клэр.
        - Я совсем забыла, - откликнулась я на шутку.
        - И мы будем каждый день посылать друг другу электронные письма, - поддержала она.
        - У нас еще много времени в запасе, - напомнила я ей.
        - Но ты уедешь первой.
        Не знаю, что заставило ее так думать, но, как оказалось, она была права.


        Глава десятая
        Следующей весной, когда мне исполнилось пятнадцать, случилось важное событие. Моя кузина, названная в честь моей мамы, вышла замуж.
        За месяц до свадьбы Сеси (так все звали ее) приехала к нам со своей матерью Джульеттой (которая доводилась мне тетей) и женихом Патриком. Он был очень симпатичным, уже совершил миссионерскую поездку и работал ассистентом в университете Нью-Йорка. Мой отец тут же прокомментировал это событие: «Сеси попала в цель», за что мама наградила его недобрым взглядом. Я не до конца понимала, что имеет в виду папа, но знала, что Сеси может гордиться будущим союзом. Мужчины-миссионеры считались самыми завидными женихами. Во всяком случае, так говорили старшие девочки, такие, как Алора Тьерней. Алора ненавидела школу, но лезла из кожи, чтобы получить хорошие оценки. Ее целью было поступить в Бостонский университет, где можно было «поймать большую рыбу». Папу это приводило в бешенство, и он язвительно спрашивал, как может женщина не понимать экономику, если Отец Небесный наделил ее даром управлять домашним хозяйством, не знать философию, если она первый учитель для ребенка, и не быть психологом, если Господь даровал ей счастье материнства?
        Патрик прибыл на обед. Он остановился в доме дядюшки Пирса, и Джульетта с Сеси жили у нас. Все ощущали некоторое опьянение от счастья и возбуждения. Сеси было двадцать, а «уважаемому профессору», как называл его папа в моем и мамином присутствии, исполнилось тридцать три. Он разговаривал со всеми покровительственным тоном, высказывал свое мнение по любому вопросу, особенно по поводу места женщины в обществе, нескромности поведения и приверженности материальным ценностям. Жених Сеси много говорил о том, чего ждет от будущей жены (список был достаточно внушительным). Он сказал, что «беседовал» с моей кузиной довольно долго и серьезно, как будто речь шла о приеме на работу. Но так как он был очень красивым и «проверенным», мои кузины и другие девочки охотно внимали его речам, согласно кивая. В моих глазах он выглядел как парень в картонном костюме: вроде бы все в порядке, пока он не выйдет на яркий свет и всем станет видно качество материала. Мама вежливо поинтересовалась, в какой области он работает.
        Бедняжка признался, что занимается исследованием американской литературы.
        Надо знать, что если в комнате находится мой папа, то вряд ли кому-то удастся избежать дискуссии на тему американской литературы.
        Папа начал с «легких» вопросов: полагает ли Патрик, что следует включать в программу изучение произведений Эдгара По, с их темными образами? Или достаточно ограничиться, например, творениями Эмили Дикинсон и Теодора Драйзера, которые получили однозначно положительную оценку критиков? Я наблюдала со стороны - это было похоже на то, как если бы Патрик попал в лопасти гигантского вентилятора. Он, оказывается, считал, что произведения По и других, в том числе Френсиса Скотта Фитцджеральда, не стоит включать и программу.
        - То есть вы полагаете, что вера студентов не настолько сильна, чтобы выдержать искушение чтением книг о страстях человеческих? - мягко спросил папа. - Или вы сомневаетесь в убедительности собственных аргументов?
        - Думаю, мы должны учитывать, брат Свон, что у некоторых студентов вера и преданность вере еще не уравновесились. Кроме того, есть много других книг, хороших книг, которые заслуживают нашего внимания, если уж мы говорим о молодом неокрепшем уме. Не стоит забывать, что не всякий риск оправдан.
        - Риск? - переспросил папа. - А разве принадлежность к Церкви Иисуса Христа святых последних дней уже сама по себе не является риском? Ведь в отстаивании истины мы должны быть готовы противостоять общепринятому. Разве студентов не следует учить принимать и другую точку зрения? Разве можно недооценивать важность любознательности? Ведь мы живем в мире, где она поощряется.
        Честно говоря, мне было жалко Патрика, которого папа пригласил на прогулку. Не успели они дойти и до половины двора, как я заметила, что папа стучит кулаком по ладони, а жених Сеси выглядел так, словно хотел расправить крылья и улететь.
        Тем не менее, мы, женщины, были рады остаться наедине. Сеси привезла с собой свадебное платье, которое надевала еще бабушка Бонхем, а потом тетя Джульетта. Все мои кузины примеряли его. Это было нечто: роскошный наряд из сатина цвета слоновой кости. На спине оно застегивалось на сотню крошечных обтянутых тканью пуговиц. Платье было очень маленького размера, как наряд на большую куклу. Но Сеси такой и казалась. Я не смогла натянуть платье выше колен, хотя не скажу, что я такая уж крупная. Клэр сумела влезть в него, но оно все равно было ей тесно. Я до сих пор считаю несправедливостью, что девушке нельзя иметь собственное свадебное платье. Как правило, это наряд, не слишком отличающийся от того, какой надевают на крещение. В этом платье надо фотографироваться и обмениваться кольцами, причем церемония проходит в красивом парке или где-то за пределами храма, иногда даже на его ступенях. На бракосочетании мормонов обычно не присутствуют даже члены семьи, потому что муж выполняет роль священника, совершая священный и тайный обряд. Длится он около трех часов, что было бы для меня достаточным основанием
не присутствовать на нем, конечно, если бы речь не шла о моей собственной свадьбе.
        Приезд гостей благотворно подействовал на маму.
        Впервые после похорон она встретилась с сестрой, с которой была очень дружна. Каждую неделю они посылали друг другу письма. Я имею в виду не электронные письма, а настоящие почтовые послания. Они бы виделись чаще, если бы муж тети Джульетты, Артур, не боялся летать и не отказывался вести машину от самого Чикаго, где они жили еще с тех пор, как Сеси была в моем возрасте. Я полагаю, что он не стал бы возражать против того, чтобы жена отправилась на самолете без него, ведь если бы она погибла, то оставался бы еще один родитель, который мог взять на себя бремя заботы о младших братьях и сестрах Сеси, одну из которых звали Офелия. Мы называли ее Лили. Я понимаю, что людям нравятся шекспировские имена, но для меня назвать дочку Офелией или Джульеттой - все равно что дать ей имя Самоубийство. Не могу я этого понять.
        Среди известных мне людей тетя была единственной, кто носил имя Джульетта.
        В тот вечер, когда мама со своей сестрой спустились вниз, я села за компьютер и написала Клэр.
        «Думаешь, он такой уж классный?» - спросила я.
        «Сеси повезло, - ответила она мне. - Те, кто совершил миссионерскую поездку, прошли сквозь огонь и воду, с этим не поспоришь, ведь так? Поэтому он имеет право высказываться так категорично».
        «Он был в Милуоки, - напомнила ей я. - Подумай сама».
        «Разве в Милуоки нет людей, которые нуждаются в обращении в веру?»
        «Может, и так, - написала я. - Но ведь это не Уганда, а он ведет себя, словно герой».
        «РВ прибыли», - сообщила Клэр, что означало: «родительские войска» в комнате.
        Я просто надоеда.
        Но то, как большинство девушек суетилось вокруг парней, смущало меня. Другие родители не обращали на это особого внимания, но не мои. Конечно, мы были очень рады за Сеси. Свадьба должна была состояться в большом храме в Солт-Лейке, и семья Патрика была довольно богатая. Они подарили Сеси жемчужное ожерелье и планировали устроить праздничный банкет в ресторане, пригласили профессионального фотографа («Но только чтобы сделать черно-белые фото», - предупредил Патрик). Все это вписывалось в сценарий красивого праздника. Обычно мормоны устраивали скромный прием, но всегда по высшему разряду: то ли на нижнем этаже храма, где угощали сыром, сладостями и крекерами, то ли в банкетном зале отеля. Выбор зависел от семьи. Мы с нетерпением ждали свадьбы[ она обещала быть богатой и давала прекрасный повод купит себе новые наряды.
        Чем больше времени проводил Патрик в нашем доме, тем больше я склонялась к мнению своего отца. Патрик говорил правильные вещи, называл нас кузинами, но не вел себя так, как положено влюбленному. Он вел себя так, словно Сеси выиграла в лотерею. Когда однажды вечером я пожаловалась на это маме, она ограничилась тем, что заметила:
        - Выходи замуж за мужчину, похожего на твоего отца. - Потом наморщила лоб и тихо добавила: - Так делает большинство девушек. Так поступает и Сеси.
        Как бы там ни было, но мы прекрасно проводили время. Сеси обожала нашего малыша и, судя по всему, не собиралась откладывать рождение ребенка на потом. Рейф как раз был в той поре, когда вызывал умиление: он мог следить за полетом мухи так долго, что, в конце концов, падал от напряжения. Первый раз мне довелось хвастаться маленьким братом, которого - я знала это по стуку своего сердца - я любила так же сильно, как своих сестер. Я даже не стала возражать, когда тетя Джульетта решила посетить вместе с нами могилы наших девочек, хотя сама я ни разу там не была. Меня тронула установленная на могиле скульптурная композиция в виде сплетенных рук, которые соединяли Беки и Руги навсегда. Может, кому-то это показалось бы немного пугающим, но меня это зрелище утешило. Я с сожалением думала об отъезде всех гостей, зная, что потом все вернется на круги своя.
        Спустя всего несколько дней, когда после моего дня рождения (родители подарили мне тогда еще одно зимнее пальто) прошло уже несколько месяцев, папа поднял меня рано утром и позвал в конюшню. Он стоял рядом со старым стойлом Руби, и на его лице расплывалась улыбка. Наверное, он готовился к этому давно.
        Я назвала лошадь Джейд.
        Это была трехлетняя кобылка бежевой масти, нежная, как ягненок, с разноцветными глазами, карим и зеленым.
        - Она напомнила мне тебя, - сказал папа, - потому что ты тоже всегда витаешь мыслями где-то далеко.
        Я захотела сразу взобраться на нее, но дама из Седар-Сити, которая воспитала лошадку, сказала, что Джейд не знает чужих. Тем не менее, я хотела попробовать. Дама придержала кобылку, пока я подула той в нос, поговорила с ней, шепча на ухо, а потом погладила ее бок (лошади не любят, когда их хлопают по шее, я не знаю, почему все это делают). Я села на стену стойла и перебросила ногу. Лошадь задрожала, но все равно позволила оседлать себя прямо здесь, в стойле. Дама была удивлена. Но Джейд оказалась доверчивой, и мы нашли общий язык с первой же минуты. Этот подарок очень отличался от тех, что я получила накануне, и он был как нельзя кстати. Я побежала в дом, чтобы забрать Рейфа и показать ему лошадку.
        Джейд вдохнула в меня новую жизнь. Она не была похожа на мою покладистую и добрую Руби, ездить на которой было так же комфортно и безопасно, как сидеть верхом на кофейном столике. Я никогда не надевала на Руби даже уздечку - так, небольшую веревку вокруг шеи, чтобы легонько потянуть ее, если бы понадобилось повернуть Руби в сторону. Все меры предосторожности я предпринимала только ради Беки и Рути. Несмотря на ангельский характер, Джейд бывала иногда весьма своенравна. Той поздней весной я провела многие часы, приучая се быть послушной под седоком, принимать уздечку, стоять спокойно во время купания или когда я седлала ее. Джейд не то чтобы выказывала строптивость, но все эти новшества были ей в диковинку. Когда она была сбита с толку, то останавливалась или начинала топтаться на месте. Это смешило меня, но бывало и так, что я оказывалась на земле. Джейд никогда не вставала на дыбы, никогда не сбрасывала неугодную всадницу, но она была такой юркой, что пришлось ездить в седле, пока она не привыкла ко мне.
        Тем летом я выезжала на Джейд каждый день. У меня теперь были самые натренированные мышцы бедер. Выезжая вечером, я всякий раз вспоминала, как прогуливалась с девочками на Руби, когда та еще стояла в нашем стойле. Я выводила ее, чтобы она постояла в ручье. Однажды вечером Беки сказала мне, что, когда вырастет, хотела бы «лично» посмотреть в телескоп на каждую звезду. Мы лежали на спине Руби, как на софе, и я указывала на звезды в созвездии Ориона и на звезды в яркой Большой Медведице. Беки спорила со мной, говоря, что она совсем не похожа на медведицу. И добавила, что видит маленькую звезду-медвежонка. Мы с Рути ничего не смогли разглядеть.
        - Это все потому, что у тебя глаза круглые, а у меня зоркие, - заключила Беки.
        Я вывела Джейд к ручью, пытаясь не думать о них, как и о том, видят ли они меня сейчас со звездного неба. Джейд приняла водную стихию очень благосклонно, хотя многие лошади не любят купаться. Я даже решила, что поеду как-нибудь туда, где мы сможем поплавать.
        В июне, перед тем как установилась жара, я отправилась верхом к холму, где стоял дом Сассинелли. До этого я заметила их машину и решила проверить, все ли приехали, - так, на всякий случай. Я не могла дождаться, когда смогу показать Серене свою Джейд. Однако оказалось, что дома был только глава семьи доктор Сассинелли, по своему обыкновению заскочив туда лишь на время, перед каким-то семинаром. Он отдал мне ключи, чтобы я могла начать уборку. Я только закончила мыть Джейд и заплела волосы в косу, чтобы хоть чуть-чуть быть похожей на человека. Однако я не потрудилась переодеться. На мне была старая фланелевая рубашка отца, которую я завязала на поясе. Джинсы стали такими короткими, что я подвернула их наподобие капри, спустив на талии.
        Но я не учла того, что ни разу не ездила на Джейд по каменистой дорожке, которая тянулась вдоль горного хребта. Наверное, звук цокающих копыт о гравий раздражал ее. Она затанцевала подо мной и раз, и два, даже поскользнулась, но я не испугалась. Однако прошла минута, и Джейд вдруг вся взмокла - я натянула поводья что есть силы. Можно было повернуть ее назад, но я все же двинулась вперед. Нам не грозила никакая серьезная опасность, но Джейд продолжала топтаться на месте, приводя меня в бешенство. Наконец я пришпорила ее, и она помчала с места в карьер, прямиком к крыльцу дома Сассинелли. Я ехала без седла, ухватившись за гриву и натянув поводья. Когда Джейд ощутила под копытами траву, она резко остановилась, как будто натолкнувшись на стену, и я кувырком полетела через ее голову. Я не сильно ушиблась, пострадало только мое «мягкое место», да еще зацепилась ладонью за острый камень. Конечно, я была очень смущена. Из дома никто не вышел, и я была за это благодарна судьбе. Наверное, в доме никого не было. Чтобы убедиться, я постучала, потирая зад, - там, где порвалась ткань джинсов. Джейд лениво
пощипывала цветы на клумбе Сассинелли, глядя на меня зеленым глазом в обрамлении длинных ресниц. В этот момент дверь неожиданно открылась и на пороге появился Мико. Он был босиком и держал сандвич размером с мою голову. Мико позвал меня в дом. Я ни минуты не колебалась. В ушах у него были наушники, из которых доносились громкие звуки «Времен года» Вивальди. Я бы не услышала ничего, даже если бы он что-то сказал, а он продолжал есть свой сандвич. Когда музыка закончилась, он спросил:
        - Ну, разве не суперские у меня наушники?
        Он не хвастался, просто восхищался красивой вещью.
        - Я все время ими пользуюсь, - ответила я. - Ты не забыл: я тут убираюсь. Золушка на вашей территории.
        - Спорим, ты не думала, что я люблю классику?
        - Я думала, что ты предпочитаешь винтажного Вана Халена. И что ты здесь делаешь?
        - Мне понадобилось забрать кое-какие вещи, и потом мне нравится быть здесь одному. Помогает думать.
        - Тебе, думать? - дразнящим тоном переспросила я. - Вот это новости.
        - Знаешь, Ронни, каждый день открывает нам новую тропинку, и ты ни за что не догадаешься, что увидишь там, за поворотом, пока не сделаешь шаг.
        Он наклонился и большим пальцем мазнул мне майонезом по кончику носа.
        - Тебе сколько лет, Ронни? - спросил он. - Подожди, я сам догадаюсь. Серене почти шестнадцать, значит, тебе пятнадцать. Пятнадцать лет от роду.
        - Мне почти шестнадцать, - сказала я. Конечно, это не было даже полуправдой.
        - Мне бы хотелось, чтобы тебе исполнилось шестнадцать.
        - Что так? - проговорила я, хотя и так знала, к чему он ведет. Это было понятно по тому, как Мико смотрел на меня. Хотя я была мормонкой и не могло быть речи о свиданиях с парнем-католиком, который к тому же на четыре года старше меня, мне все равно хотелось знать ответ.
        Он выпил стакан воды, а потом произнес:
        - Потому что ты красивая и потому что ты не жеманничаешь. - До меня вдруг дошло, что мы одни в большом доме. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что Мико поспешил заверить меня:
        - Не волнуйся, святоша. Я не собираюсь предлагать тебе Встречаться или что-то в этом духе. Я слишком взрослый и знаю, что ты не ходишь на свидания. - Помолчав, он добавил: - Она тоже красивая.
        - Кто?
        - Твоя лошадь. Как ее зовут?
        - Джейд. У нее один глаз зеленый.
        - А у тебя оба зеленые.
        - Ну, один у меня стеклянный, - пошутила я. - Мне подарили ее на день рождения. Я так хотела показать ее Серене. Она приедет?
        - Нет, этим летом у моей сестры есть работа. Семейная традиция. Она работает в команде спасателей. Ты не собираешься к ней присоединиться? Серена говорила, что ты приедешь.
        - В августе, если она не передумает.
        Я с нетерпением ждала поездки в Кейп-Код. Серена сказала мне, что на лодках можно отплыть от берега на пять миль, откуда хорошо видно китов и их детенышей.
        - От тебя пахнет лошадью, - заметил Мико. - Я видел сверху, как ты упала. Ушиблась?
        Я показала грязную ладонь.
        - Мисс Свои, я вижу, что у вас серьезная рана. Разрешите мне осмотреть вас, все-таки я без пяти минут доктор. - Взяв мою руку, он добавил: - Если вы хотите услышать мое авторитетное мнение, то вы будете жить. А сейчас лучше промыть рану. Вам сделали прививку от столбняка?
        Я пробормотала что-то в ответ, и он заметил:
        - Доктор должен задавать много вопросов.
        - Ты можешь спрашивать все, что хочешь, - сказала я ему. Воздух словно накалился от эмоций.
        - Можно спросить, согласишься ли ты поцеловать меня?
        - Ты можешь попросить меня о чем угодно, - проговорила я, и Мико поцеловал меня.
        Он не пытался обнять меня, хотя я и понимала, что поцелуй, наверное, сопровождается объятиями. Я понимала также, что это неправильно, но обвила руками его шею. Это был настоящий поцелуй, но я не чувствовала себя грешницей. Наоборот, я ощущала себя чистой, словно омытой солнечным светом, струившимся из окон. Я не целовалась с мальчиками часто. А тогда я еще вообще ни с кем не целовалась. Мне казалось, что у Мико в этом больший опыт. Однако я была почему-то уверена, что он ни разу не целовал никого так, как меня, - как будто я была драгоценным сосудом из хрупкого стекла, который надо хранить на каминной полке, чтобы, не дай бог, он не упал и не разбился. В конце концов, второго первого поцелуя не бывает. Он заставил меня осознать несколько истин. Во-первых, я поняла, что жизнь для меня не закончилась и мое будущее не окутано только черной дымкой. В это мгновение я готова была верить, что судьба может дать мне шанс. Во-вторых, я поняла с пугающей ясностью, что люблю Мико. Наверное, мое чувство зрело еще с десяти лет. Я не сомневалась, что буду любить этого парня до конца своих дней. Это было
печально, но я хотя бы не обманывала себя.
        Мы отстранились друг от друга. Между нами повисло молчание. На стенах плясали солнечные зайчики. Наконец Мико вымолвил:
        - Позволь мне вымыть тебе руку.
        Мы направились в кухню. Это был обычный дружеский жест, но все теперь приобрело особый смысл. В последние два с половиной года я могла плакать по десять раз на дню, не в силах контролировать свои эмоции. Я боялась, что если задержусь здесь надолго, то расплачусь снова, поэтому решила побыстрее отправиться домой, сказав об этом Мико. Даже то, как нежно он накладывал мне повязку, едва не заставило меня упасть в обморок.
        На протяжении нескольких следующих лет я видела Мико раз двадцать, но мы ни разу не говорили о том дне. Мы не вспоминали о том, как он подсадил меня на Джейд, как помахал мне рукой на прощание. Ни он, ни я не вымолвили в тот день больше ни слова. Мы не говорили об этом, пока я не вернулась домой из Сан-Диего, перед тем как поступить в колледж и после того как произошло то, что произошло. К тому времени Мико имел серьезные отношения с девушкой из университета Колорадо, но он считал меня подругой. Впрочем, все в его семье были привязаны ко мне, и Мико очень заботился обо мне.
        Я все еще думаю, что этот день был самым счастливым днем моей жизни в промежутке между гибелью сестер и моей свадьбой.
        Я хранила память о нем.
        Я не рассказала об этом ни Клэр, ни даже Серене. Это как если бы я нашла счастливый камушек, хранила его в кармане джинсов так долго, что он вытерся о ткань, и никто уже не сомневался, что это не простой камень. Точно так же как кольцо, сплетенное из волос моих сестер, напоминало мне о том, чего никто не мог знать, этот день принадлежал только мне, всегда и в вечности. Ничто не могло этого изменить.


        Глава одиннадцатая
        Возвращение домой, после того как я гостила у Сассинелли в Кейп-Коде, далось мне с большим трудом.
        Не из-за Мико, которого там, кстати, не было. Он решил отправиться с друзьями по колледжу на каноэ куда-то в Канаду, пока я составляла компанию его сестре.
        Я думаю, что он понимал, насколько неуютно нам будет вместе. Я почувствовала что-то вроде облегчения, когда в аэропорту меня встретили мистер и миссис Сассинслли с Сереной и сообщили, что Мико уехал. Облегчение, но, не буду скрывать, смешанное с разочарованием. Однако мне хватило ума не расстраиваться, потому что представить Мико в качестве моего парня... Полететь на Сатурн было бы реальнее. Большинство девочек, которые учатся в школе вместе с ребятами-немормонами (даже в Юте есть такие), встречались и даже ходили на свидания с ними. Когда ты с понедельника по субботу живешь в одном ритме, то в воскресенье хочется чего-то другого.
        Так или иначе, но я была рада, что Мико не было, потому что у меня и так голова была только им и забита. Я молилась о том, чтобы забыть тот июньский день, который провела в его доме. Однако каждое утро память расцвечивала его все новыми красками.
        За две недели в гостях у Сассинелли у меня была возможность забыть обо всех невзгодах, которые послала мне жизнь.
        С того самого момента, как я села в самолет, я стала просто Ронни Свон, девочкой с кудрявыми волосами, которая умела хорошо держаться в седле и ни разу в жизни не ходила в школу (таким представлялось домашнее обучение друзьям Серены).
        Мне было весело.
        Было по-настоящему отрадно ощущать себя не «бедной сестрой Вероникой», или «той, у которой убили сестер», или «старшей дочерью Лондона», или «девочкой бедняжки Кресси». Я ощущала себя свободной от двух маленьких каменных рук на могилах моих сестер, которые и в смерти были связаны со мной так же крепко. Я не чувствовала за собой никакой вины. Я носила траур много лет - так в викторианскую эпоху носили черные юбки и шляпки. Все это время за мной следили журналисты, желавшие сделать репортаж с места событий «спустя год». В тех же статьях они писали о том, как Скотт Эрли отбывает свой срок. Мне хотелось выйти на свет и посмотреть, как живут другие. Я не то чтобы не могла смириться с тем, кто я, - просто не хотела быть тенью. Мои родители знали об этом. Они знали, что поездка не изменит меня, как не меняет мормона миссионерство. Выполнив свою миссию, человек возвращается обогащенным. Я отправлюсь за новыми впечатлениями, но не стану жить только ими.
        Накануне моего отъезда папа цитировал строки из произведения одного поэта, который писал о том, что, покидал дом, мы уже думаем о возвращении. Отъезд нам нужен, чтобы по-новому взглянуть на привычное.
        - Нет ничего плохого в том, что ты уезжаешь, Ронни, - сказал он мне. - Это нормально.
        Хотя я никогда не говорила ему об этом, он понял, что Скотт Эрли отнял у меня чувство свободы, которое я испытывала, когда смотрела на холмы, на наш дом. Многие годы маленькая картина, которая вмещала мой мир (наш дом у подножия гор, моя комната, магазин Джеки и Барни), была для меня самым главным и ценным достоянием. Однако теперь этот мир был разрушен на моих глазах. Я хотела увидеть себя за пределами сметенного мира. Я хотела проверить, можно ли восстановить чувство принадлежности к нему. Я хотела снова ощутить близость к тем, кто меня воспитывал и с детства был рядом со мной.
        Сассинелли были частью этого мира, но не принадлежали к нашей тесной общине. Билет на самолет, который они выслали, был на самом деле билетом в страну чудес. Мои родители вежливо возразили против того, чтобы Сассинелли взяли на себя такие расходы, но они настояли, сказав, что я заботилась об их доме, как никто до меня (я помнила, как лишний раз начищала все до блеска, лишь бы побыть в их роскошном доме). Они уверяли, что это премия за хорошую работу и им приятно поощрить меня, особенно если учесть, сколько всего мне пришлось пережить. Пусть это будет подарком ко дню рождения. Мои родители, наконец, сдались.
        Итак, я впервые отправилась в путешествие по воздуху. До этого мы ездили во Флориду к бабушке (опыт незабываемый, потому что Рути тогда было около трех лет и мы останавливались каждые двадцать минут, чтобы посадить ее на горшок), а также к тетям и дядям в Солт-Лейк или в Мезу. Я знала, сколько продлится полет, ведь это было путешествие от одного побережья к другому, поэтому захватила с собой биографию Чарльза Линдберга и роман. Но я даже не открыла книгу.
        Я была так смущена всем вокруг. Меня отвлекали кино, пассажиры, сервировка обеда, даже арахис в пакетах. Полет прошел незаметно. Маленький самолет на восемь мест, который доставил меня из Бостона в аэропорт Барнстебл, мог бы напугать, но то, что он летел так низко, наполнило мою душу каким-то благоговением. С небольшой высоты можно было рассмотреть все: озера, водопады, яхты, похожие на крылья. Мне нравилось ощущение невесомости при взлете, во время самого путешествия и при посадке. Я подумала, что судьба подарила мне возможность ощутить себя птицей. Наверное, так чувствует себя орел в полете, - обтекаемый воздушным потоком, свободно парящий в высоте.
        Когда мы прибыли в дом Сассинелли, который был таким же красивым, как и дом в Юте, но не настолько большим, мне показали мою комнату. В ней стояла кровать размером с озеро, о подушек на кровати было больше, чем во всем нашем доме. Я провалилась в сон на десять долгих часов.
        Меня не мучили сновидения. Я не проснулась вся в поту. Меня разбудили птицы. За окном виднелся кусочек голубого неба, по которому проплывали белые перистые облака. Окно находилось прямо над моей головой, и мне казалось, что небо совсем близко от меня. Я повернулась на бок и снова заснула еще на полчаса. Так, наверное, чувствуют себя люди на курорте.
        Наутро я отправилась с Сереной на работу и смотрела, как она учит детей плавать в «пруду» (так они здесь называли озера). Серена в своей форме показалась мне другим человеком. Она была очень красивой, мягкой и доброй. Дети относились к ней с большим доверием, даже те, кто боялся воды. Стоило ей появиться в своем красном купальнике и в длинной рубашке без рукавов с надписью «Спасатели Велфлит», как они бежали ей навстречу. Ее прямые черные волосы были собраны в пучок. Я представляла Серену в легкомысленном бикини, которое не оставляло никакого простора для фантазии. Оказалось, однако, что Сассинелли были очень строгими родителями. То, что делала Серена в Юте, должно было произвести на нас большое впечатление. Она сама призналась, что каждый переживает период «бунта восьмиклассников». Ее купальник был раздельным, но очень скромного фасона (не для меня, а для нее). Пока она учила детей, я плавала, пересекая озеро туда и обратно. Мне казалось, что у меня вывихнутся руки в плечах. Да, наш ручей нельзя было даже сравнить с этим просторным водоемом. Мне повезло, что у меня были такие сильные мышцы.
        В тот вечер я впервые съела омара (благополучно забыв о том, что от устриц у меня была крапивница). Я решила, что это - суперделикатес. Я привезла чеки, которые собрала на собственные сбережения, но Сассинелли платили за все, словно деньги не имели для них никакого значения.
        Они рассказали мне, почему часть года проводят здесь.
        Миссис Сассинелли попросила называть ее по имени, Джеммой. Она выросла в Бостоне, там же познакомилась со своим будущим мужем.
        - Здесь собственность стоит настолько дорого, что надо быть кинозвездой, чтобы жить в доме на воде, - рассказала миссис Сассинелли. - Когда дети были маленькими, я не хо тела тратить все свое время на то, чтобы неотступно следить за ними.
        В тот вечер, сидя в ресторане, мы и вправду увидели кино звезду Дениса Куэйда с сыном. Даже Серена была под впечатлением.
        - Папа, как ты думаешь, он делал подтяжку? - спросила она отца.
        - Без сомнений, - ответил мистер Сассинелли.
        - Откуда вы знаете? - вмешалась в разговор я.
        - У него всегда немного проглядывают белки глаза, даже когда он пытается закрыть глаза, - объяснил доктор Сассинелли. - Это свидетельствует о том, что человеку делали подтяжку в области века. Операция очень популярна среди актеров, ведь для их работы внешность имеет огромное значение, но вы удивитесь, если узнаете, как много бизнесменов прибегают к пластической операции.
        - Вы этим занимаетесь? - спросила я его.
        - Нет, - засмеялся он в ответ, - Ронни, на мне мое лицо, старое и обычное.
        - Я хотела спросить, занимаетесь ли вы анестезией для операций такого рода?
        - Да, - ответил мистер Сассинелли. - Но у меня для этого есть своя причина.
        - Какая?
        - Люди решаются на огромный риск, хотя кому-то он может показаться... безосновательным. Но если человек ложится под нож и должен перенести общую анестезию, то не имеет значения, удаляют ли ему аппендицит, опухоль или делают пластическую операцию. Пациент имеет право рассчитывать на хорошего специалиста.
        Я никогда не рассматривала все это с такой точки зрения.
        - Я даже представить себе не могла, что это связано с этическими проблемами, - сказала я.
        - Только с большими баксами?
        - Нет, нет, я не это имела в виду! - вспыхнула я.
        - Знаю, знаю, - похлопывая меня по руке, заверил мистер Сассинелли. - Я преподаю пластическим хирургам и все время напоминаю им о том, как важна анестезия, для того чтобы уменьшить болевые ощущения и не допустить потери крови во время таких операций, как круговая подтяжка и липосакция. Именно этим я и занимаюсь в Бостоне. Можно сказать, что у меня две работы.
        - Но в Юте не делают пластических операций, значит, вы нанимаетесь не только этим.
        - Ты очень удивишься, Ронни, - вытирая салфеткой губы, произнес доктор Сассинелли, - но я работаю как на плановых операциях, так и на внеплановых.
        Позже мы сидели на террасе, и морской воздух был словно изысканная ванна, принимая которую вы не рискуете вымокнуть.
        - Как удивительно, - проговорила я. - Воздух такой мягкий, нежный.
        - Ты просто не привыкла к высокой влажности, - со смехом заметила Серена. - Если не будешь пользоваться увлажнителем, это очень скоро скажется на твоей внешности.
        - После работы во дворе я всегда пользуюсь кремом для рук. В тот вечер мне показали, как умывать лицо овсяной водой, научили баловать кожу увлажняющим лосьоном. Серена была права. Кожа словно сияла изнутри после этой нехитрой процедуры, как будто я нарумянилась теми самыми французскими кисточками из своего косметического набора. Серене очень понравился мой парижский набор. Я ощутила себя такой же опытной, как и она. Мне нравилась персиковая мягкость моих щек, нравился миндальный запах защитного крема, которым пользовалась Серена. Когда я перевернула баночку, то увидела, что она стоит четырнадцать долларов! Но я все равно решила, что могу сэкономить кое на чем, чтобы купить себе такое же средство. Еще Серена показала мне спортивные бюстгальтеры, в которых так хорошо чувствуешь себя при беге. Она подарила мне пару кроссовок для бега - у нее самой их было не меньше, десятка, а я бегала в кроссовках, в которых раньше занималась баскетболом.
        В первую пятницу я увидела океан.
        Серена отвезла меня на побережье. Мы взяли велосипеды и запас еды. Дюны показались мне похожими на кленовый сахар, рассыпанный огромной волной. Они спускались прямиком к океану, картинки которого я видела, но все равно не могла предугадать, что он произведет на меня такое впечатление. Он был ярким, синим, бескрайним и живым. Было что-то в нем такое (хотелось сказать - в его лице), что умиротворяло. Он менялся в лучах солнца. Он выбрасывал на берег ракушки, он захватывал с берега все, что ему хотелось. Волны меняли скорость своего разбега, накатываясь на берег - они были то злыми и вздыбленными, то кроткими, как белые овечки. Серена уже привыкла к этому восхитительному зрелищу. Она хотела отправиться к маяку, который, по ее словам, освещал океан на четырнадцать миль вокруг. Но я не могла заставить себя сдвинуться с места. Я положила велосипед на землю и присела. Серене пришлось потрясти меня за плечо, пока до меня дошло, что она собирается уезжать. Я продолжала сидеть под палящим солнцем. Потом я пожалела об этом, но в тот момент мне было все равно. Скоро волны были как будто во мне. Они
поднимались и бились о берег в унисон с моим дыханием.
        - Я думаю, что человеку невозможно вынести такую красоту, - призналась я Серене, когда она вернулась. - Я бы целыми днями только сидела и наблюдала за океаном.
        - Возможно, ты еще будешь жить здесь. В этой части Север ной Атлантики очень неспокойно. Здесь холодно, а пейзаж иногда пугает. Вон там, - махнула Серена рукой, - сотни разбитых кораблей, которые наткнулись на рифы. Саунд теплее. Мы можем даже плавать там. Ты видела Тихий океан? Он тоже иногда пугает, но не в Калифорнии. Там и климат, и люди намного мягче. Хотя и более склонны к безумствам.
        - Я не видела океан до этого.
        - Не могу себе представить.
        - А я не могу представить, что вижу его сейчас. Однажды утром, когда все спали, я зашла в комнату Мико.
        На краю его кровати лежала сложенная стопкой чистая одежда. На полках стояли спортивные трофеи, которые он заработал, еще когда был маленьким. Шкаф был приоткрыт, и я узнала одну из его кожаных курток. Засунув руку в карман куртки, я нашла там только засушенный цветок клевера. Я открыла верхний ящик комода. Там валялась мелочь, лежало несколько мячей для бейсбола, одеколон, перочинный нож, мягкие подушечки для наушников и пара компакт-дисков. Еще я обнаружила пачку фотографий в конверте. Я вытряхнула их на ладонь, хотя знала, что это все равно что прочесть дневник Мико. Однако мне хотелось посмотреть, есть ли там фото его девушки. На большинстве фотографий были его друзья - на лыжах или просто в компании. Они смеялись типично по-мужски, открыто, от души. Среди них я заметила фотографию того светловолосого парня, которого видела в доме Мико. Он сидел у камина, держа на коленях симпатичную девушку, которая сердито смотрела на него. А в предпоследней пачке была... моя фотография, там, где я скачу на Джейд.
        Я ее чуть не пропустила, потому что она лежала не так, как все остальные. Мико, наверное, сфотографировал меня с верхнего этажа своего дома, когда я приезжала к ним в тот июньский день. На мне были короткие джинсы. Джейд поднималась по тропинке у горного хребта. Сидя верхом, я держала поводья на коленях, пытаясь завязать волосы в узел. Судя по свету, был предвечерний час. Растения, которые попали в кадр, создавали серо-зеленый фон, перемежающийся кое-где желтыми полосами. Если бы это была не я, то сказала бы, что фотография получилась прекрасной, как картинка из настенного календаря. Я не знала, что мне делать с ней. Мне хотелось забрать снимок, потому что он был свидетельством того волшебного дня. Но фотография принадлежала Мико, и мне не суждено было узнать, щелкнул ли он затвором лишь для того, чтобы израсходовать пленку. Однако внутри у меня все пело, стоило только представить, как Мико смотрит в объектив своего аппарата на девушку со спутанными рыжими волосами, на молочную полоску голых ног над ковбойскими сапогами, тесно прижатыми к бокам лошади медовой масти. Я аккуратно вернула фотографию
на место.
        Я не могу сказать, что больше не возвращалась к этому эпизоду, особенно после того как позвонил Мико и мне дали с ним поговорить. Он спросил, как мне нравится Кейп, и я ответила, как маленький глупый ребенок: «Я впервые увидела океан» Я услышала, как он смеется: как если бы действительно какой-то ребенок сказал что-то забавное.
        Но случались и другие чудеса, которые не давали мне опомниться. Мы отправились на лодке в глубь океана, и я увидела кита, раскрывшего свою пасть-пещеру всего в тридцати футах от нас. Серена рассказала мне, что это гигантское животное питается планктоном размером меньше моего ногтя. Когда мы с отцом Серены в четыре часа утра отправились на рыбалку, я увидела рыбу, которая была длиннее, чем лодка доктора Сассинелли. Я чуть не упала, стараясь быстрее заснять все на пленку. Я наблюдала, как ползают крабы, как встречают твой взгляд морские котики с их необыкновенными глазами и головой, напоминающей человеческую. Там были огромные территории «клюквенных плантаций» - луга, на которых трава пахла лаймом и уксусом. В Калифорнии я увидела столько BMW что у меня сложилось впечатление, будто я попала в Германию. В холодильнике Сассинелли всегда было полно еды, так что казалось, будто они ждут гостей. Это было сравнимо только с нашими годовыми запасами бобовых и арахисового масла. Я помню, как пыталась объяснить Серене и ее друзьям, зачем мормоны делают такие запасы. Друзья Серены были такими же милыми, как и
она, но некоторые только и умели, что задирать нос. Мы сидели на пляже вокруг костра, и я объясняла им, что людьми движет не паранойя, как теми, кто делает в доме склады оружия, что это можно рассматривать скорее как следование идеалам пионеров, которые готовились к зиме и ненастью, чтобы выжить.
        - Почему вам просто не отправиться в «Остановись и купи»? - спросила меня девочка по имени Джесси.
        Я даже не посмотрела в ее сторону, потому что единственной прикрытой верхней частью ее тела были соски.
        - Но если вдруг произойдет катастрофа, я не смогу рассчитывать на магазин. А если не будет электричества, мы сможем воспользоваться печкой, отапливаемой дровами. У нас есть масляные лампы, хотя есть и обычная газовая печка. Это просто традиция. Если ты подготовлен, тебя ничто не застанет врасплох. Это часть наших заповедей.
        - Ты говоришь о десяти заповедях?
        - Нет, хотя мы следуем и им тоже, - чуть не рассмеявшись, сказала я. - Я говорю о правилах, требованиях к тем, кто исповедует нашу веру. Это не Священное Писание, а свод правил для повседневной жизни.
        - И ты во все это веришь? - спросил парень по имени Камерон.
        Я знала, что он считается парнем Серены, хотя они не ходили на свидания. Он держал ее за руку, когда мы сидели на одеяле. У него были мягкие губы, как у девушки.
        - Я не ставлю их под сомнение, - ответила я. - Я хочу сказать, что мы не роботы. Быть мормоном еще не значит жить как зомби. Мой отец - человек широких взглядов. Если задуматься, то любая религия может показаться безумной затеей, - ведь речь идет о вещах, которые произошли сотни лет назад. Пророки в давние времена принесли весть, и она была услышана. Наша религия относительно молодая. Для сегодняшнего дня что-то потеряло смысл, а что-то осталось. Некоторые утверждают, что нас нельзя назвать христианами, потому что мы верим в то, что Бог, Иисус и Дух Святой - люди, ставшие богами, подобно тому как католики верят, что их святые стали таковыми после отмеренной им земной жизни. Я воспитана на этой вере. Чем старше ты становишься, тем легче принимаешь ее как образ жизни. Это вроде щита, охраняющего от искушений и несчастий. Нам не приходится выбирать, курить или нет, потому что мы воспитаны на неприятии курения. Наша вера утверждает здоровый образ жизни.
        - Ну, разве что сладости! - вставила Серена.
        - Мормоны не были бы мормонами без своих знаменитых десертов.
        Некоторые ребята как-то странно посмотрели на меня, но я к этому уже привыкла. Когда ты общаешься не с членами Церкви Христа святых последних дней, важно помнить, что они большей частью просто проявляют любопытство. Многие люди вообще не ходят в церковь, хотя Сассинелли регулярно посещали местный католический храм. Друзей Серены, конечно, впечатлило то, что есть такая девушка, у которой вся жизнь расписана. Честно говоря, я бы не стала утверждать, что она расписана. Скажем так: она не слишком отличается от жизни любой другой американской девушки из семьи мормонов. Один парень, которого Серена не очень любила (хотя, когда она была младше, он ей очень нравился), подумав, сказал:
        - У меня такое впечатление, что вы лишены свободы.
        - Наоборот, - возразила я. - У нас появляется свобода выбора, когда мы вырастаем. Совсем не обязательно следовать той религии, на которой ты был воспитан. Это как евреи, которые, может, и не являются истово верующими, но все равно считают себя евреями.
        - Или как католики, которые не ходят в церковь, кроме как на Рождество, - поддержала меня Серена.
        - Можно сказать и так, - согласилась я.
        Позже мне пришлось узнать, что жители побережья очень гордятся своей толерантностью. Они принимают любой образ жизни, если он не противоречит принципам соседства, спокойно относятся к геям (у меня чуть ноги не подкосились, когда и Провинстауне я увидела мужчин шести футов роста, одетых, как Шер). Они приняли меня, приглашали вместе с Сереной купаться в их бассейнах, а один мальчик, Лукас, даже проявил ко мне интерес. Я не испытала к нему ответных чувств, хотя мне и льстило его внимание. Я сослалась на то, что слишком молода для свиданий. Он был очень приятным мальчиком.
        Две недели пролетели как один миг.
        Перед отъездом Серена и ее мама дали мне коробку, наполненную баночками с лосьонами и кремами, которыми пользовалась сама Серена.
        - Но ты не обязана была этого делать, - пролепетала я, пораженная их щедростью.
        В обществе Сассинелли у вас никогда не возникало ощущения, что они хвастаются своим богатством. Они делали подарки так, словно это было самой обычной вещью.
        - Ронни, у тебя прекрасное лицо и хорошая кожа, - заметила миссис Сассинелли. - А этот климат мог ей повредить. Кроме того, ты слышала о том, что если не беречь ее от солнца, то можно получить рак кожи?
        Я была так счастлива (как перед Рождеством), что просто обняла их.
        - Это было самое лучшее время в моей жизни. Я никогда еще не отдыхала так.
        - Ты заслужила это, - с грустью в голосе произнесла Серена. - Что тебе запомнилось больше всего?
        - Конечно, тот день, когда я впервые увидела океан, - сказала я. - Это даже без комментариев. Но и все остальное тоже. То, как мы поймали рыбу весом пятнадцать футов. Пикники. То, сколько времени я проводила в воде. Я могла бы соперничать с морскими котиками. Все-все.
        Когда пришло время уезжать, все обнялись, и Серена спросила:
        - А ты не могла бы остаться еще ненадолго?
        Но я уже успела соскучиться по дому. Не по жизни в Юте, а по Рейфу и папе. Мы снова обнялись - они стали мне как втора, семья.
        - Наверное, дальше от родного дома я уже никогда не выберусь, - вздохнула я.
        - Никогда - слишком сильное слово. Жизнь длинная, - философски заметил папа Серены. - Я слышал, что ты хочешь учиться на врача. Думаю, что в стране много достойных колледжей. Я знаю, что в Бостоне есть община мормонов. Юта - твоя родина, но это не означает, что ты привязана к ней навсегда.
        Конечно, я знала, но никогда не задумывалась над этим всерьез. Я бы могла переехать, но оставаться собой. Я думала, что пойду по проторенной дорожке, но теперь поняла, что могу выбирать. Я способна хорошо учиться и рассчитывать на стипендию, отправиться в другое место - туда, где не погибали Рути и Беки. Я могла бы оставаться той же Ронни, к которой все привыкли, но в то же время ощутить себя новой. Я могла бы поработать и скопить денег на университет. Переезд стал бы для меня исцелением. Это вполне укладывается в рамки нашей веры: я бы продолжала быть хорошей девочкой из семьи мормонов, но, как и моя мама, имела бы и свои интересы.
        На обратном пути я все время возвращалась к этой мысли, обдумывая ее и так и эдак. Я думала о том, как объясню свое решение родителям, так чтобы не задеть их чувств. Я могла не торопиться. Впереди были годы на размышление. Я могла принять решение, а потом изменить его, чтобы в итоге прийти к третьему варианту.
        Все это было непривычно, пугающе, но будоражило мое воображение.
        Мои родители были счастливы увидеть меня отдохнувшей и загоревшей. Рейф так обрадовался, что подлез под заграждение и бросился ко мне на руки. Похоже, родители считали, что я буду кипеть от желания поделиться с ними новостями, но я молчала. Мне так хотелось сесть на Джейд и увидеть Клэр и всех друзей! Я очень любила свою семью, но возвращение означало для меня Погружение в тоску и безысходность.
        Дома я увидела нераспечатанный конверт на столе в холле. Когда я прочитала обратный адрес, у меня едва не закружилась Голова: «Эрли».
        - Это не он, - быстро сказала мама. - Это от его родителей. Я не смогла заставить себя распечатать письмо.
        Она смотрела на невзрачный конверт так, словно это был скорпион.
        - Но, конечно, я должна сделать над собой усилие. Я думаю, Ронни, что им от нас ничего не надо. Просто они тоже родители, поэтому ищут прощение. Каково осознавать, что твой ребенок совершил такое тяжкое преступление?
        - Ты должна сжечь его, - заявила я и понесла вещи к стиральной машине.
        - Это было бы несправедливо, - ответила мама. - Я хочу молиться о том, чтобы мне была дарована мудрость прочесть это письмо.
        Решение, которое, в конце концов, приняла мама, потрясло меня и впервые в жизни заставило усомниться во вменяемости моих родителей.


        Глава двенадцатая
        Курсовые работы учебного года я завершила до срока и посвятила все время накануне Рождества подготовке к экзаменам в колледж. Вместе с мамой я прошла заново основы алгебры, геометрии, математики, а еще химии, биологии и физики. С отцом я проштудировала лексику и значения отдельных слов: «Енот по сравнению с белым медведем - все равно что мусульманин по сравнению с исламским экстремистом. Плотник и архитектор - это как хореограф и...»
        Думаю, что картина ясна. Я листала словари, в которых находила слова, не употребляемые в повседневной речи: аскетизм, амальгамировать, амортизировать. С папой мы изучали темы «Герой и антигерой», «Антагонист и протагонист», «Межличностные отношения и понятие долга перед обществом», «Права индивидуума и прессинг власти», «Взаимоотношения человека и природы», «Отчуждение от социума как способ гармонизации отношений с природой», «Поиск себя в процессе развития сюжета романа, описывающего путешествия индивидуума» (как в «Приключениях Тома Сойера»). «Индивидуум» меня чуть не довел до смертной тоски.
        Я была так напичкана знаниями, что ощущала себя этаким пончиком с морковно-пряной начинкой - с виду вроде бы и лакомство, но вряд ли съедобное.
        Как только мы определились с датами экзаменов, я начала ходить в школу, где преподавал папа. Я ходила туда два раза в неделю. Пока я «догрызала» гранит науки, я по-настоящему изгрызла шесть карандашей.
        Мы ждали результата.
        - Ронни, я уверен, что ты блеснешь, - успокаивал меня папа.
        Я сказала:
        - Папа, в тестах были слова, например «превентивность», которых я никогда в жизни не слышала. Чтобы выполнить задание, мне надо было учить латынь. Я написала, что это от слова «предупреждать».
        - Ты правильно догадалась, Ронни. Превентивность означает предупреждение событий, которые могут иметь место в случае, если проигнорировать их причины.
        Папа изо всех сил старался подбодрить меня.
        Поскольку я еще не достигла положенного возраста, результаты тестов прислали на имя моих родителей. Когда конверт, наконец, уже был у нас дома, мне пришлось сидеть как на иголках, дожидаясь прихода папы. Как только он распечатал письмо, я увидела по его лицу, что у нас есть повод для праздника.
        Я получила 1500 баллов по общей серии тестов и 34 балла по тесту на аттестат, что можно было считать блестящей победой.
        - Неплохо, - только и вымолвил мой отец, но я видела, что он весь сияет.
        - О Ронни, моя дорогая! Моя самая умная, самая красивая девочка! - воскликнула мама.
        - Ронни, вперед, вперед, - вставил свое слово Рейф.
        Мы засмеялись. Мама настояла, чтобы мы позвонили бабушке. Та отозвалась с другого конца провода:
        - Вероника, ты меня не удивила. Ты создана для того, чтобы выживать.
        С того самого лета я все время возвращалась к мысли покинуть дом и сейчас решила, что подошло время поговорить об этом.
        - Я тут думала, - начала я, - что могла бы поступить не только в местный университет. С такими результатами тестов можно попробовать подать документы и в другие вузы.
        Мама посмотрела на меня встревожено.
        - Далеко отсюда? - спросила она.
        - Возможно, - решилась я. - Мне так понравился океан.
        - Но ты поступаешь в колледж не для того, чтобы любоваться природой, - возразил папа. - С другой стороны, нет ничего страшного в том, чтобы стремиться побывать и в других местах. Я бы не стал предлагать Беркли, но есть Йелль.
        - Йелль? - воскликнула мама.
        - Я получу грант на обучение, - сказала я ей. - Потом, у меня еще много времени и я могу поработать. Подкопить денег.
        - Ты не сможешь накопить денег, нянча детей и убирая в доме Сассинелли, если метишь в университет такого уровня, - решила мама.
        - Я думала о том, чтобы поучиться на ассистента врача неотложной помощи. Я бы поработала немного, пока мне не исполнится девятнадцать.
        - Я нижу, что ты уже думала об этом, - заметил папа.
        - Но это того стоит, папа. В городах специалисты на «скорой помощи» зарабатывают не меньше двадцати тысяч в год. К этому можно прибавить мои сбережения, и даже если мне придется копить дольше, чем другим...
        - А профессия врача тебя привлекает как красивая идея или ты чувствуешь к этому призвание? - прервала меня мама.
        - Я знала, что стану врачом, еще с детства. Я знала это с тех самых пор, как Беки обожгла руку.
        - Это совсем не просто - иметь такую сложную профессию и воспитывать детей.
        - Но другие справляются, - ответила я. - Пусть у меня будет не так много детей, но мой муж будет помогать мне, и мы можем; работать посменно.
        - Ничего себе! - воскликнул папа. - Ты даже и это предусмотрела! Но если жена в семье зарабатывает больше, обеспечивая всех, то не унизит ли это мужчину?
        Я посмотрела папе в глаза.
        - Нет, если он будет таким, как ты. Он не отвел взгляда.
        - Знаешь, я думаю, что ты права.
        Спустя несколько месяцев, как только потеплело, мама выдвинула идею, услышав которую я чуть не упала. Она касалась моего шестнадцатого дня рождения. Мама решила устроить танцы. Для меня.
        Как будто я готовилась к балу невест. Конечно, с ее стороны это было очень мило и неожиданно. Все это не в ее стиле. Вообще противоречило стилю жизни нашей семьи в последние годы. Я знаю, что мама хотела наверстать... прошлое. Восполнить те дни рождения, когда я получала пальто, заказанные по почтовым каталогам, молчание, в которое мы все погрузились, а тем временем детство небрежно помахало мне рукой, оставив меня растерянной тринадцатилетней девочкой. Наверное, мама хотела наградить меня за такие хорошие результаты в школе. Это было поощрение и за учебу, и за то, что я «не подвела»: готовила, меняла ребенку подгузники, убирала в доме, утюжила папины рубашки, часами искала в Интернете то, что другим преподавали, то есть фактически около двух лет занималась самообразованием, самостоятельно находя тесты, самостоятельно выполняя их и самостоятельно отсылая. У меня сложилось впечатление, что мама словно просыпается после долгой комы или сна. Она начала отвечать на вопросы, сначала просто реагируя на звук чужого голоса, а потом вставая с постели, а потом начав ходить. Было так странно видеть ее
напевающей какую-то мелодию, замешивающей тесто для пирожков. Когда случался такой хороший день и она появлялась на кухне красиво одетая и с прической, я чуть не подпрыгивала от неожиданности.
        Ее выздоровление сопровождалось маленькими шагами вперед. Она начала участвовать в жизни общины, но не только занимаясь вязанием шапочек, которые она мастерила не глядя. Она сшила одеяла для младенцев и красивое свадебное покрывало для одной из племянниц моего папы, у которой муж умер много лет назад и теперь она снова собралась замуж. Мама выезжала даже в город, в центр, где распределялась еда для нуждающихся. Иногда она по-прежнему могла оборвать себя на фразе, когда ее взгляд падал на сарай, но после этого она не застывала напряженно и не выходила из комнаты, чтобы спрятаться под горой одеял, а начинала плакать. В слезах она находила утешение. Мама плакала и гладила рукой те наброски портретов Беки и Рути, которые сделала накануне похорон. Папа сделал для них рамки и повесил на стену. Когда появлялся папа, она целовала его. Было видно, что у него словно камень с души свалился. Папа перестал каждую ночь мерить шагами комнату. Иногда я слышала, как он плачет в кухне. Я слышала приглушенные рыдания, которые он, большой и сильный мужчина, не мог сдержать. Мама заходила к нему со словами:
«Лонни...», брала его за руку и уводила в спальню.
        Они потихоньку возвращались к нормальной жизни, и я надеялась, что тоже приду к этому. Я убедила себя, что период скорби остался позади и мою душу будут тешить сладкие воспоминания о том, какими были наши маленькие принцессы. Если бы все шло как шло, возможно, случилось бы именно так.
        Предстоящая вечеринка должна была стать еще одним доказательством того, что мы вышли на новый путь.
        Я не знала, как реагировать.
        Наша жизнь в последние годы была такой тихой, мы намеренно уединялись.
        Только прошлым летом я решилась отправиться со своими друзьями и кузинами отмечать в горах день пионеров-первопроходцев. Предыдущих два года я оставалась дома, и кузины Бриджет и Бри с пониманием отнеслись к моему желанию побыть одной. Я никуда не ходила. Только Клэр составляла мне компанию, да и то довольно редко - чтобы отправиться за покупками перед Рождеством, на уроки, в воскресную школу и на уроки для девушек, если меня интересовала тема. Я ездила в реабилитационный центр, куда мы отдали Руби. Она помнила меня. Завидев меня, она начинала бить копытом, пока я не заходила к ней в стойло. А затем она обычно клала свою большую голову мне на плечо. Мне всегда было тяжело переносить момент расставания, но у меня была Джейд.
        Неожиданно родители устроили мне настоящий сюрприз. Они собрали около пятидесяти гостей. Меня успели снять с открытым ртом и взъерошенными волосами. Я напоминала выброшенную на берег рыбу. Мама сказала мне, что, когда я закончу убирать в стойле Джейд, мне нужно отправиться верхом в церковь: там по ошибке оставили адресованную ей посылку. Я, конечно, ничего не заподозрила.
        Я поднялась в церковь, и вдруг все гости в один голос закричали:
        - Сюрприз!!!
        Я чуть в обморок не упала.
        Немедленно повернув Джейд, я помчалась домой, чтобы переодеться к празднику, установив рекорд скорости. Я приняла душ и надела длинную юбку и широкую хлопчатобумажную блузу, которую купила в Кейп-Коде. Потом умылась, нанесла на лицо увлажняющий гель, подвела глаза, нарумянила щеки, тронув их своей волшебной парижской щеткой, и завершила макияж блеском для губ. Опустив голову, я высушила каждую прядь, накручивая ее на палец. Сохранились фотографии того дня, на которых я выгляжу очень симпатичной. Но первые снимки запечатлели меня в обычной футболке, грязной после работы в стойле Джейд. Однако со временем я начала ценить этот первый снимок не меньше остальных.
        Клэр, знавшая о маминых планах, помогла пригласить всех мальчиков и девочек моего возраста из округи и даже из Аризоны. Прибыла и Серена, но Мико не было - он проводил каникулы в Европе. Серена привезла подарок от их семьи - зеленый кашемировый свитер от Донны Каран. Он сохранился у меня до сих пор. Я танцевала со всеми, открывала подарки и чувствовала себя королевой дня. Клэр ездила в Сейнт-Джордж, чтобы записать на компакт-диск все мои самые любимые песни в ее исполнении: и «Уважение», и «Всем бывает больно», и «Где-то над радугой». Мои кузины купили мне портативную швейную машинку, которая весила всего шесть фунтов. Я могла шить на ней все что угодно. Я получила наборы компакт-дисков, джинсы Сар и два мохеровых шарфа, связанных вручную сестрой Баркен. А дедушка Свон прислал мне бабушкино свадебное платье, и это было тем более неожиданно, что он обычно демонстрировал сдержанность. Платье было совсем не такое, как платье Сеси, потому что бабушка Свон была больше, крупнее. Она погибла в автокатастрофе десять лет назад, в расцвете сил. Бабушка всегда хотела, чтобы ее платье надела на свадьбу одна
из внучек. Дедушка решил оказать эту честь именно мне. Оно было не из сатина, а из расписного шелка. Рукава с буфами плотно облегали запястье, а шлейф можно было удерживать за петельку. Дедушка сказал, что платье должно было напоминать изысканный наряд для верховой езды, потому что бабушка была прирожденной всадницей, как и я.
        Все хотели сделать этот день рождения самым незабываемым днем моей жизни.
        Так и получилось.
        Родители даже пригласили ди-джея, который играл все - от «Аббы» до хип-хопа и техно-классики. Мой папа приготовил свое знаменитую настойку. Подали и огромный торт, украшенный желтыми сладкими жемчужинами. Гости разъехались только после полуночи.
        - Зачем ты устроила такой большой праздник? - спросила я маму на следующее утро после службы.
        Было воскресенье, и нам пришлось ждать, пока уберут тент, арендованный до следующего дня, чтобы не осквернять святой день. Мне нравилось воскресенье, потому что после храма можно было лежать и читать, если книжка имела пристойный характер. Последние несколько месяцев я проводила это время с мамой, а папа брал Рейфа с собой на короткие прогулки.
        Когда мы присели, она объяснила:
        - Ты заслужила того, чтобы мы устроили большой праздник. Ронни, ты ни разу не свернула с пути. Ты ни разу не использовала случившуюся с нами трагедию, чтобы тебе сделали поблажку.
        - И это все? Только потому, что я делала то, чего от меня ждали все?
        - Милость не имеет границ, - ответила мама.
        - Спасибо тебе, мамочка.
        Но это было далеко не все. Мои родители не кривили душой, когда говорили, что я заслужила поощрение, но если бы речь шла о других людях, не таких, как мои папа и мама, то я могла бы сказать, что у них был скрытый мотив.
        Вернее, даже два.
        Я не хочу допускать, что таким образом они собирались подкупить меня. Они знали, что меня ждет потрясение, поэтому пытались смягчить удар.
        В понедельник мама дала мне выспаться, а когда разбудила, то предложила выпить с ней ромашкового чаю. Я сделала тосты, и Рейф, пробегая, откусывал от моего тоста по кусочку. Все его лицо было в сахарной пудре. Мама заметила:
        - Он нашел остатки торта. Не понимаю, как он умудряется это делать. Ты до четырех лет не могла открыть пачку печенья.
        Потом она взяла меня за руку.
        - Ронни, в сентябре будет двадцать пять лет, как мы с папой поженились. Мне почти сорок пять. А ты уже девушка, поэтому я хотела, чтобы ты узнала обо всем первой. У нас будет ребенок.
        Не слишком ли много потрясений за последние сорок часов?
        - Мама, тебе уже ничего не грозит... - проговорила я. Мама быстро ответила:
        - Все в порядке. Это мальчик. Он родится как раз к той самой дате. Врачи сказали, что срок родов - семнадцатое ноября.
        Я охнула от удивления.
        - Вы так запланировали?
        Моя мама засмеялась.
        Она смеялась, и я ощутила бы себя счастливой, если бы к этому не примешивалось ощущение ужаса и отвращения.
        - Нет, - ответила она. - Ничего мы не планировали. Я думала, что у меня менопауза. Я даже не знаю, правильно ли я подсчитала срок.
        Для меня все эти новости были слишком большим грузом, поэтому я сменила тему.
        - Но разве это не будет напоминать тебе? - решилась спросить я.
        - Да, будет. Это нелегко. Но я вижу в этом руку Провидения. Я вижу в этом одобрение моих девочек. Они хотели, чтобы нам был послан Рейф, а теперь к нам летит новая душа. Они в раю, и им открыто то, чего не знаем мы.
        - Откуда тебе известно, что это мальчик, мама? Ничего ведь...
        - Не видно, потому что я ношу такую одежду. Я прошла тесты. Я знала, что мама ни за что не решилась бы на аборт.
        - Ты хотела знать пол ребенка, чтобы подготовить себя.
        - Да, ты права. Так будет легче. Я приняла бы маленькую девочку, потому что у меня есть три маленькие дочки, но мне надо было проверить свои ощущения.
        - Мама, я вижу, что ты счастлива.
        - А ты?
        - Конечно, - сказала я. - Но просто все очень неожиданно. Я чувствую себя так, словно предала их память. Память Рути и Беки. Я не могу быть счастливой и не ощущать вины перед ними. И вечеринка... Как будто мы отправились в путь, махнув на прошлое рукой.
        - Ты думаешь, они хотели бы, чтобы мы все время были погружены в скорбь?
        - Нет, но вчера перед вечеринкой я отправилась верхом на их могилы. Я привезла им цветы. Мне казалось, будто я должна что-то узнать, но что именно, не знала. Наверное, эту новость я и ждала на самом деле.
        Мама встала и налила Рейфу сока. Она так и не набрала вес С тех пор, как потеряла своих девочек. С прядью седых волос в черных кудрях она выглядела даже моложе. Мама все еще носила Рейфа на руках, хотя он уже был большим мальчиком. Теперь ей придется прекратить это делать. Она никогда не разрешала Рейфу играть одному. Не было даже речи о том, чтобы он мог пойти со мной в конюшню, как это делали Беки и Рути. Мама ни за что не позволила бы ему сесть со мной верхом на Джейд. Я боялась, что она сделает из него маменькиного сыночка, если будет держать на привязи. Скорее всего, еще один ребенок исправит дело. Но я все еще не могла поверить в то, что услышала. Затем мама сказала:
        - Думаю, они хотели, чтобы ты узнала еще кое о чем.
        - О чем? - спросила я.
        - Я сотни раз представляла себе, как начинаю этот разговор, и мне очень трудно. Ронни, мы приняли решение. Я не знаю, смогу ли подыскать нужные слова.
        - Говори, мама. Мы переезжаем?
        Я надеялась, что она ответит утвердительно.
        - Нет. Мы собираемся... простить его.
        Мне даже не пришлось спрашивать, о ком она говорит. Я была настолько потрясена, что буквально физически ощутила, как руки перестали слушаться меня и безвольно упали на колени. Я почему-то подумала о всех своих подарках, о празднике и о том, насколько все это потеряло теперь смысл, - после одной короткой маминой фразы. Я вспомнила о тех двух волшебных неделях у океана, о тестах и документах, которые разослала в колледжи, - сейчас это уже не имело никакого значения. Но мне все равно требовалось знать, поэтому я спросила:
        - Как?
        - Я думала, что ты спросишь, почему.
        - Если ты хочешь открыться мне, мама, то я послушаю, хотя, если быть до конца честной, - мне наплевать.
        - До того как мы поняли, что у нас будет ребенок, твой отец лежал без сна. Он пытался читать, но не мог. Глядя на него, я сразу догадалась: у него что-то на душе. Что-то, чем он хочет, но боится поделиться. Обычно из твоего отца бесполезно вытягивать информацию, но на этот раз я решила попробовать. Он присел на кровать и сказал: «Кресси, мы должны простить его, иначе нам никогда не освободиться от этого груза». Его слова даже не привели меня в замешательство, потому что я тотчас ощутила облегчение. Слова твоего отца прозвучали как откровение. Письма родителей того человека полны горя. Они не понимают, как подобное могло произойти с их сыном. Они скорбят едва ли не больше, чем мы. Я не хочу, чтобы ты думала, будто они предложили этот шаг. Мы пришли к этому решению самостоятельно.
        Я не могла говорить. Все прежние чувства всколыхнулись во мне с новой силой. Это - как сухой лес. Пламя вспыхивает от маленькой спички. Скотта Эрли уже пощадила судьба, но нам оказалось этого мало, поэтому мы решили развеять последние темные тучи на небосклоне его жизни.
        Эти маленькие могилы. Джейд пощипывала траву, пока я ставила вазу с георгинами. Цветы, наверное, уже засохли, потому что было очень сухо. Я разговаривала с Руги и Беки, и моя рука теребила кольцо на тонкой серебряной цепочке. Я рассказывала им о том, что решила стать врачом, чтобы помогать детям. О том, что я приняла это решение благодаря ним. Я рассказывала им, как видела огромного кита в океане и какие добрые у него глаза. Я уверяла Рути и Беки, что ничто не вытеснит из моего сердца память о них, пока я дышу и пока не лягу рядом с ними, как только пробьет мой час. Мы вместе проснемся на заре новой жизни. Как можно смотреть на эти могилы и испытывать желание простить человека, по вине которого они появились?! - Мама, - едва не задыхаясь, произнесла я. В горле у меня застрял комок, а из глаз готовы были пролиться слезы.
        - Разве это не предательство памяти Беки и Рути? Пусть его со6ственная семья заботится о его душе, но не наша. Ты так счастлива, что готова прощать любого? Только потому, что ждешь ребенка?
        Мне хотелось выкрикнуть ей в лицо: «Ты сошла с ума?»
        - Когда решение было принято, у меня в душе возник целый клубок сомнений. Я все еще борюсь с собой, Ронни.
        Она тихо сложила на коленях плед, а потом расправила его.
        - Я не могу быть матерью - твоей, Рейфа, того ребенка, который родится... Я не могу воспитывать детей, когда моя душа полна ненависти. Я и не ждала, что ты поймешь меня. Ты должна молиться, Ронни. Ты должна понять свое сердце. Не ради него, а ради всех нас. Он... хороший человек, Ронни. Последние несколько месяцев ему разрешают выходить.
        Я ухватилась за край стола. Мама торопливо произнесла:
        - Он не выходит один. С другими пациентами, но ему позволили принимать посетителей. Он носит браслет, когда встречается со своей семьей и женой...
        - Я не хочу слушать обо всем этом, - оборвала я ее.
        - Ронни, это все не ради него, а ради нас, - умоляюще произнесла мама.
        Нет, ко мне это не имело отношения. Ни ко мне, ни к моим сестрам, которые на моих руках из двух живых жизнерадостных девочек превратились в холодных куколок.
        - Я надеюсь, Отец Небесный поможет тебе узреть истину. Я не могу найти путь к твоему сердцу, Ронни.
        «Тебе повезло», - хотелось мне сказать ей. Мое сердце сейчас было похоже на пылающий уголь, и самой большой болью отзывалось имя мамы.
        - Мы точно знаем, что это самый правильный и достойный выбор, и уже поговорили с посредником из клиники. Он сказал, что подготовит всю процедуру. Нам придется подождать, потому что, оказывается, существуют правила, и мы не первые решаемся на такой шаг. Люди давно поняли, что чувство ненависти и желание мести разрушают душу даже больше, чем горе, поэтому ищут в своем сердце милосердия. Как только что-то станет известно...
        - На меня не рассчитывайте, - ровным голосом проговорила я.
        - Ронни, мы приняли это решение для всей нашей семьи, - сказала мама, и я услышала стальные нотки в ее голосе, как у бабушки Бонхем.
        - Мама, спасибо за праздник, за подарок, за Джейд. За вашу любовь. За Рейфа. Спасибо Отцу Небесному за Беки и Рути. За моих сестер. Твоих дочерей. За ошибки, которые совершил Скотт Эрли. Наверное, он уже осознал их. От меня это все далеко. Поэтому я очень тебя прошу, не говори больше со мной об этом.
        Я ушла, слыша за спиной учащенное дыхание. Мама собиралась расплакаться. Я подумала: «Плачь. Ты должна плакать». Я не обернулась.


        Глава тринадцатая
        - Ты должна поехать с нами, Ронни, - сказала мне мама. - Тебе больше всех остальных требуется обрести успокоение.
        Я не ответила ей. Я продолжала работать над шарфом, который вышивала бисером для Клэр. Хобби. У меня вдруг появилось четыре сотни разных хобби. Джейд сияла чистотою под стать своей красоте. Я делала серьги. Я вырезала ножом по дереву. Я придумывала броши из старых пуговиц, выуживая их из того самого коробка, который когда-то предназначался для кукольных нарядов Беки. Подарки, которые я хотела вручить на Рождество, были уже готовы.
        - Вероника Бонхем, - позвала меня мама.
        Я знала, что игнорировать ее - не самый лучший выход. Только неделю назад на семейном совете мы обсуждали, как плохо, что в современном мире насаждается культ молодых людей. Насколько правильным можно считать то, что дети сами решают, что им носить, в каком тоне разговаривать. Папа заметил, что раньше люди стремились стать взрослыми, а теперь времена изменились, и все пытаются омолодиться. Я могла бы ответить маме, но не так, как показывают по телевизору. Но я не могла этого сделать, иначе выдала бы что-то вроде: «Фигово мне».
        Она не знала, что именно по этой причине я не открываю рта.
        - Ронни? - резким голосом окликнула меня мама. - Отвечай же.
        - Ты не задавала мне вопросов.
        - Хорошо, мисс. Почему ты отказываешься сделать то, что так важно и для меня, и для твоего отца? Только потому, что тебе неудобно? Неужели ты думаешь, что мы приятно чувствуем себя в подобной ситуации? Ты считаешь, что я воспринимаю это как пикник? Этот день обещает быть одним из самых тяжелых в нашей жизни.
        - Честно говоря, мне жаль. Но я не могу поехать, - ответила я. - Это было бы неискренне. Это выглядело бы как оскорбление моей веры, моих идеалов, - как я их понимаю. Вы не воспитывали меня во лжи, и я не смогу переступить через себя, даже ради вашего спокойствия. Кроме всего прочего, я боюсь.
        - В комнате постоянно будет находиться вооруженный охранник.
        - Я не боюсь его, - покачала я головой.
        Моя мудрая мама иногда могла быть близорукой.
        - Я боюсь того, что увижу его. Это разбудит воспоминания. Я и так все время вижу сны. Они прекратились, но теперь возвращаются. Тебя не было со мной в самом начале, ты не увидела это первой.
        - Дорогая, мне больно даже думать об этом. Ты хочешь сказать, что мы сознательно обрекли тебя на страдание? Наоборот. Неужели ты думаешь, что мы не переживаем подобных страхов? - спросила мама. - Однако мы убеждены, что это единственный путь к избавлению от них.
        - Мама, каждый человек несет свой груз, - ответила я, ощущая, как голову мне сжимает, словно железным обручем. Я решила, наконец, рассказать маме о своих кошмарах. - Только прошлой ночью мне снился сон. Тот самый день. Но судьба дает мне шанс спасти Беки и Рута. Скотт Эрли приходит в наш двор, он дрожит, пересекая лужайку. Я бросаю ему старое пальто, которое мы храним в конюшне. Затем наставляю на него папино ружье. Хотя во всех предыдущих снах я стреляла в него, на этот раз я просто держу его на «мушке» до прибытия шерифа. Девочки плачут, они очень напуганы и все время говорят: «Кто он такой, Ронни?», «Нам страшно, Ронни». Все заканчивается хорошо - я спасаю их, они целы и невредимы. Он просит прощения, и я испытываю огромное облегчение, а потом я просыпаюсь. И вспоминаю, что они мертвы. А ты собираешься сказать Скотту Эрли, что готова примириться с ним. Мама села, держа на руках Рейфа.
        - Я просмотрела все, что касается посттравматического синдрома, в Интернете, - продолжала я, и мама кивнула. - О том, когда лишаешься сна, потому что боишься снова и снова переживать эти события. Я верю в то, что, если попробую проанализировать свои воспоминания, мне удастся избежать психотерапии или приема лекарств. Я думала и о том, что время лечит. Оказалось, это не так. Ваше решение перечеркивает все, что я сделала, чтобы преодолеть себя и начать жить заново. Теперь все кажется мне каким-то перевернутым, извращенным. Но это не ваша вина. Делайте то, что поможет вам найти силы, потому что жизнь не кончается. Я вижу только его вину.
        - Но что, если можно обрести силы только так, как предложил твой папа? - спросила мама. - Он не готов был к прощению, и ты это знаешь не хуже меня. Он молился, удалялся от мира, искал выход. Он получил откровение. Мы сможем возродиться вновь, если простим его. Я не хотела, чтобы это прозвучало как торжественная речь.
        - Я не могу простить его.
        - Ронни, ты сможешь.
        - Нет, не сейчас. Возможно, после смерти.
        - Он старается.
        - И это говоришь ты! Я плевать хотела, как он живет. Мама, мне плевать, как у него идут дела, каково состояние его здоровья и прочее. Мама, в этом и заключается разница между мной и тобой. Мне плевать, может ли он вернуться к нормальной жизни, если будет принимать лекарства. Ни одно лекарство не вернет мне Беки и Рути. Не вернет меня - какой я была до этого. Мое сердце наполовину мертво, мама! А ты даже не заметила, что это произошло. Ты провела два года во сне!
        То, что я говорила, очевидно, привело в замешательство нас обеих.
        Я не ругалась, но я кричала. Это было даже хуже, чем у Селлииджера в его «Над пропастью во ржи»: там парень, хороший парень, все время ругается, потому что ощущает свою никчемность. Он постоянно кричит, чтобы скрыть, насколько ему не безразлично все. Я ощущала себя так же, как он, разве что малыши не падали с утеса, спасаясь от убийцы. Какая же я была глупая, когда верила, что смогу противостоять праведности родителей и тому проклятию, которое наложил на меня Скотт Эрли.
        Так или иначе, но мама медленно поднялась, придерживая живот. В ее лице я не заметила ни растерянности, ни желания получить сочувствие.
        Она не отказалась от своего решения.
        Она лишь оставила меня в покое, пока не пришел день примирения.
        Поздним утром мама поднялась в мою комнату. Я пряталась там с самого раннего часа. Она присела на кровать. Я начала выкладывать карандаши в ряд на столе, как солдатиков. Чтобы хоть как-то отвлечься. Я проснулась с криком, терзаемая очередным кошмаром, но притворялась, что все нормально. Однако возвращалась к одной и той же картине: я даю Рейфу йогурт и зерновые кольца, а затем мои родители идут на встречу со Скоттом Эрли. Чтобы простить его. Моя команда «Леди Драконы» сейчас играла в четвертьфинале в Солт-Лейке, и если бы я сохранила голову на плечах, то могла бы быть с ними, а мои родители отправляются на встречу с убийцей моих сестер, чтобы проверить, насколько бесконечно милосердие, насколько любезными они могут быть по отношению к нему.
        Мама накрыла мою ладонь своей, чтобы я прекратила бессмысленное занятие.
        Она сказала:
        - Я принимаю твой взгляд на все, что происходит, Ронни. Жизнь часто бывает несправедлива. Я не имею в виду ситуацию («Ой, как несправедливо!»), когда ты потерял работу, хотя все делал правильно. Ты бунтуешь, и это нормально. Будь я в твоем возрасте, я испытывала бы похожие чувства. Вероятно, мне было бы лучше настоять на своем, чтобы ты проявила послушание, но я не стану заставлять тебя силой.
        Мама схватила Рейфа, вбежавшего в комнату с улыбкой эльфа. Его темные волосы торчали в разные стороны, и в другой ситуации я бы посмеялась. Он напоминал маленькую птичку. Мама все еще относилась к нему как к младенцу, и ее трудно было винить за это. Она все еще убаюкивала его каждый вечер.
        - Ай, дракон! - воскликнул Рейф.
        - Ай, динозаврик! - ответила ему я.
        - Ронни Дракон, не плачь, - сказал он.
        - Я не плачу, Рейфозаврик.
        Но я плакала. Не от печали или грусти. Я плакала от ярости. Я была измучена. У меня не было сил ни думать, ни верить.
        - Почему меня назвали Вероникой? - спросила я, чтобы сменить тему.
        - В первом классе у нас была девочка, ее звали Ронни. Это имя казалось мне самым красивым на свете, - сказала мама.
        - Но Вероника?
        - На иврите это означает «истинное лицо». Уже маленькой ты была личностью, и тебе это имя как нельзя лучше подходило. У нас был словарь детских имен. Епископ определил тебе цветок подсолнуха, потому что у него как будто есть лицо, обращенное к солнцу.
        - Я подумываю о том, чтобы официально сменить свое имя на Ронни.
        - Хорошо.
        Я думала, что она начнет со мной спорить, но она даже глазом не моргнула.
        - Это твое имя, твое решение. Нам лучше поговорить о том, что происходит здесь и сейчас.
        - Почему ты не назвала меня Титания или каким-нибудь другим именем из Шекспира?
        - Думаю, что прозвище, которое бы тебе дали, никому не понравилось бы.
        - Почему, меня ведь могли называть Таня.
        - Ты же знаешь, какими жестокими бывают иногда дети, Ронни.
        - Ты тоже, - пробормотала я. - Иначе ты оставила бы меня в покое. Прошу тебя, мама, оставь меня. У меня голова болит.
        - Хорошо, Титания, - сказала она, чтобы выиграть время. - Я думала об этом имени, но только однажды, да и то, если бы ребенок родился в середине лета. Ты же родилась зимой. Мы обсуждали и другие имена.
        - Ты когда-нибудь рассказывала мне о других именах, которые приходили нам в голову?
        - Хорошо-хорошо. Виола. Миранда.
        - Наверное, именно поэтому я о них помнила, - сказала я, начиная потихоньку приходить в себя и расслабляться.
        - Но Титания звучало как тяжелый металл в периодической таблице Менделеева, а не как имя красивой девочки. Ребекку мы назвали в честь героини «Айвенго», хотя сэр Вальтер Скотт был немного фанатиком. А Рут... Я всегда хотела девочку по имени Рут. Но теперь вернемся к тому, с чего я начала. Ронни, молись, и, возможно, ты поймешь. У нас еще есть время. Мы уедем не раньше обеда. Если хочешь, мы можем молиться с тобой. Это было бы лучше всего.
        - Ты все равно будешь молиться обо мне. Мама, я уже произносила свои молитвы. Помнишь, после того как Рути и Беки погибли, ты сказала, что твои молитвы, словно мячики, отскакивают от невидимой стены? Именно так сейчас чувствую себя я. Бывают времена, когда я чувствую, что на меня снизошел Святой Дух. Так случается, когда я прошу о помощи, но на этот раз ничего не выходит. Я не могу смириться с тем, что вы решились на такое.
        - Возможно, ты просишь показать тебе выход, а не освободить от боли? Можно ведь пойти разными путями, и важно выбрать верный.
        - Вероятно, ты права, но если бы я ощущала, что мне надо пойти с вами, то я бы это знала.
        - Иногда правильное решение оказывается самым тяжелым. Кому от этого хуже?
        - Мама, мне будет там плохо. Я рада, что ты отказалась от приказного тона, потому что я не пошла бы туда, даже если бы меня потащили силой.
        Я начала кричать.
        Из спальни послышался голос отца:
        - Ронни! Имей уважение!
        - Я не забыла об уважении, папа. Я даже проявила уважение к вашему решению. Я даже могу понять, почему... Нет, это неправда. Я хотела бы понять, но не могу. Я не пытаюсь остановить пас. Вернее, хотела бы остановить, но не стану этого делать.
        - Когда мы впервые задумались над этим, мы исходили из того, что даже хороший человек может совершить зло. Непреднамеренное зло, - проговорил папа.
        - Ты считаешь, что Скотта Эрли можно назвать хорошим человеком?
        - Я думаю, что он не лишен нравственности. Теперь, когда я узнал, как он жил до совершения преступления...
        - Нет! - В моем крике было столько возмущения, столько протеста, что у Рейфа округлились глаза, а рот открылся от удивления. В этот момент он был похож на Рути, как никогда. - Если он не лишен нравственности, то же самое можно сказать о Гитлере или Пол Поте.
        - Нет, ты не права. Те были безумцами. Они хотели стереть с лица земли целые нации, уничтожить миллионы людей, - пытался урезонить меня отец.
        - Ты хочешь сказать, что жизнь одного человека не так важна, как жизнь миллионов? Он безумец, настоящий безумец.
        - Нет, - упорствовал папа. - Он вел себя, как безумец. Он был болен. Он не действовал по зову извращенной натуры. Его сознание не подчинялось ему. Он действовал по приказу зловещего голоса и осознавал, что этот голос не может принадлежать Богу. Он был страшно напуган, именно потому, что был истинно верующим. Болезнь чуть не погубила его душу, но теперь он знает, что...
        - Я все это слышала миллион раз, и меня сейчас затошнит. Вы просто снимаете с него ответственность за совершенное злодеяние. Можете считать, как вам угодно, но я считаю, что надо быть не в себе, чтобы оправдывать такое чудовище. Он был болен, но теперь ему лучше. Тогда его снова надо судить, раз сейчас он понимает, что натворил. Его нужно судить как вменяемого человека и осудить на казнь. Так поступили бы со мной, если бы я совершила преступление.
        - Ронни, не смей так говорить! - выкрикнула мама.
        - Разве его казнь вернула бы к жизни твоих сестер? Мой отец тоже перешел на крик, больше похожий на рев.
        - Ты прекрасно знаешь, что это ничего не изменило бы, Ронни. Скотту Эрли не «лучше». Он всегда будет жить с этой болезнью. Ему придется принимать лекарства до конца своей жизни, или...
        - Или он пойдет и убьет еще кого-нибудь? Вы думаете, что у него нет такого желания? Как только он выберется оттуда... Кто будет контролировать «нового милого» Скотта?
        - Келли. Его врачи, - сказала мама.
        - Келли! Ты говоришь о ней так, словно вы подруги.
        - Можно сказать, что да. Она способна понять то, что произошло, глубже, чем мои братья и сестры, или тетя Джил, или тетя Джерри. Ее сочувствие значит для меня больше, чем сочувствие друзей. Ее душа открыта. Она хорошая женщина, Ронни. Она не снимает ответственности ни с себя, ни с него, и она знает, что...
        - Ты можешь сказать это на основании нескольких писем?
        - И на основании знакомства. Келли очень серьезная молодая женщина.
        - Как вы познакомились?
        - Она приезжала к нам. Когда ты была в Массачусетсе.
        - Так давно? И вы пустили ее в дом? В наш дом?! Так вот почему вы так охотно отпустили меня к Серене. Вот почему ты не возражала, чтобы твоя бесплатная домработница уехала на целых две недели.
        - Немедленно извинись, Ронни, - крикнул снизу папа.
        - Я прошу прощения. Но еще более я прошу прощения у высших сил за то, что такого человека пустили в мой дом.
        - Не она это сделала, - сказал папа, заходя в мою комнату.
        - Я не могу поверить в то, что это происходит со мной! Я в доме, где принимали жену Скотта Эрли? Может, вы показали ей землю, орошенную кровью моих сестер? Может, вы вместе отправились на их могилы?
        Я была близка к истерике, как в ту ночь, когда меня сняли для телевизионных новостей.
        - Как вы могли? И не рассказать мне! Как вы могли принимать человека, который способен любить Скотта Эрли? Который прикасался к Скотту Эрли?
        Мама вздохнула.
        - Именно потому, что она может любить его, она заслуживает уважения. Иисус любил больных, к которым другие брезговали прикоснуться. Она любит его вопреки тому, что он совершил. Она знает, что судья сказал правду. Он не был способен различать...
        - Но это не оправдывает того, что он сделал!
        - Ты все еще не веришь в справедливость приговора, - вымолвила мама, явно шокированная открытием. - Ничего из того, что ты слышала, не изменило твоего мнения о том, болен ли этот человек на самом деле.
        - Да, я до сих пор считаю, что он должен был отправиться в тюрьму, где другие заключенные устроили бы над ним расправу.
        Я уже знала достаточно о том, как относятся в преступном мире к убийцам детей.
        - Ронни, - с печалью в голосе произнесла мама, - ты только что меня очень разочаровала. Я верила в твое благородство.
        Ты всегда была способна сопереживать. Ведь ты должна понимать, что шизофрения - болезнь, от которой человеку не избавиться так просто. Эта болезнь развивается у человека не в результате плохого обращения с ним родителей или потому, что никто не рассказывал ему о различии между добром и злом. Родители Скотта Эрли воспитывали его в таких же традициях, как мы воспитывали тебя.
        - Как будто ты точно это знаешь.
        - Но у нас есть их письма. Его отец стоматолог. Его брат: работает с отцом. Его родители по возрасту такие же, как дедушка Свои и бабушка Бонхем. Как ты думаешь, что ощущают эти люди, зная, какое преступление совершил их сын?
        - Мама, не надо этого говорить! Прошу тебя, не говори больше об этом. Прекратим разговор, иначе я встану и уйду.
        - Но тебе надо знать, - продолжала мама. - Он хорошо и много учился. Он ходил в церковь; ни разу не попадал в какие-то неприятности. И он заболел. Жизнь не оставляет тебе выбора. Ты бы ненавидела его, будь он болен лейкемией? Или если бы у него обнаружили опухоль мозга?
        - Не в этом дело! Ты говоришь, как Клэр. - Я понимала, о чем речь, но не могла подобрать нужных слов. - Просто уходите. Оставьте мне Рейфа и уходите.
        - Мы решили, что раз ты не желаешь ехать с нами, то мы возьмем Рейфа с собой, тем более что ты так расстроена, - сказала мама.
        - Ты боишься оставлять Рейфа со мной? Ты боишься этого по тем же причинам, что и...
        Я услышала, как мой голос задрожал.
        - Ронни, нет! Я просто решила, что раз уж ты хочешь побыть одна или с Клэр, если тебе так трудно смириться с тем, что мы отправляемся в Стоун-Гейт...
        - Хорошо, берите Рейфа с собой. Он похож на Рути. Пусть Скотт Эрли увидит моего брата.
        - Ронни! - строго произнес отец.
        - Идите. Я бы лучше отправилась в ад!
        Я кричала что было сил, а потом упала на кровать и накрылась с головой одеялом.
        В комнате установилась тишина, как после выстрела.
        Прошло время, и мама нарушила молчание:
        - Пусть она побудет дома, Лонни. Она имеет право на свои собственные чувства. Только Отец Небесный в силах ей помочь, потому что человеческая воля тут бессильна.
        В ее голосе было столько горечи, что сердце мое сжалось от жуткой тоски.
        Услышав, что они уехали, я тут же отправила письмо Клэр.
        «Родители там?»
        «Они уехали увидеть его».
        «Ты не поехала с ними?»
        «Я лучше повешусь».
        «Я бы тоже не поехала».
        «Хочешь, встретимся?»
        «Не сейчас. Может, позже».
        Вообще-то я заснула. Разговор с мамой и папой так утомил меня, как будто я весь день тяжело работала.
        Когда я проснулась, было уже темно. Я услышала, как родители разговаривают в кухне. Я спустилась, поскольку очень проголодалась, сделала себе несколько бутербродов с сыром и поставила их греться в печку. Затем присела за стол. Я знала, что они ни за что не станут начинать разговор, пока я их сама не спрошу.
        - Итак, - тяжело вздохнув, начала я, - как все прошло? Мамино лицо светилось румянцем. Она казалась молодой и привлекательной.
        - Это было чудесно! - сказала она. - Ронни, я хочу сказать, что наша печаль нашла выход.
        Они рассказали мне о комнате, где проходила встреча. Она не была похожа на обычную комнату для посещений, скорее на гостиную. В ней стояли софа и несколько кресел. Охранник привел Скотта Эрли, закованного в наручники. Позже зашел психолог, который принес воду. Он пошутил, сказав, что едва не допустил оплошность и не заказал кофе. Скотт Эрли сразу же отдал моим родителям свой дневник. Он скопировал его на ксероксе в библиотеке клиники. Там были записаны его мысли, начиная с того времени, когда он не мог понять, как совершил убийство. Потом он стал анализировать свое состояние. Скотт Эрли не снимал с себя вины. Он сказал, что дневник объяснит им то, что ему было трудно высказать.
        - А потом?
        - Мы говорили по очереди, - продолжал мой отец. - Мы говорили о семье, о том дне и о том, что происходило с нами позже. Он слушал, и его лицо становилось все несчастнее. Для нею это было не менее страшно, чем для нас. Он выглядел так, будто его выпороли. Каждый раз, когда мы останавливались, видя его реакцию, он просил: «Пожалуйста, продолжайте. Мне надо это выслушать».
        - Он согласился на эту встречу ради нас, а не ради себя, - произнесла мама. - Он сказал, что ничто не в состоянии изменить того, что он сделал. Он сказал, что собирается посвятить вес оставшееся время покаянию. Он сказал, что его преступление касается не только нас, но и всего мира.
        - Как мило с его стороны, - заметила я, доставая бутерброды.
        - Как только Скотт Эрли узнал о предстоящей встрече, ему начали сниться сны. О том самом дне. На нем было грязное белье, он пересекал лужайку, но вместо того, чтобы совершить убийство, он обращался к твоим сестрам с предупреждением не играть серпом. Он говорил им о том, как это опасно. Он подбрасывал их в воздух, и они смеялись. Потом выходила ты и спрашивала, что он, чужой человек, здесь делает. Но ты улыбалась. Он попросил у тебя воды, и ты не отказала ему. Он испытывал сильную жажду, так что горло его словно покрылось изнутри слоем пыли, но, выпив твою воду, он как будто возродился, потому что это была самая вкусная в мире вода. Ты бросила ему пару старых брюк. Он согрелся, поблагодарил тебя и ушел.
        - Он рассказал библейскую историю, чтобы оправдать себя. «Я был голоден, и ты накормила меня. Я был наг, и ты укрыла меня», - процитировала я.
        - «И то, что ты сделал для самых малых братьев моих, ты сделал для Меня». Что может умалить человека больше, чем убийство себе подобного? Ронни, ему снился такой же сон, как и тебе. Признай это, - сказала мама. - За исключением ружья.
        Она была права, и мне от этого стало еще хуже.
        - И это все? - спросила я их.
        Нет, оказывается, это не все. Психолог попросил их рассказать о своих ощущениях, о том, что сделал бы папа, если бы застал в тот момент убийцу. Он просил поделиться своими воспоминаниями о Ребекке и Рути. Отец ответил, что наверняка защитил бы дочерей и убил бы обидчика, а если бы не убил, то постарался обезоружить любыми средствами. Было много чего еще. Психолог попросил Скотта Эрли объяснить, что он понимает под угрызениями совести. Что такое покаяние? Мои родители сказали, что человек становится другим, и если он в будущем снова согрешит, то будет жестоко наказан.
        После этого зашла жена Скотта, Келли. Мама обняла ее, потому что лицо той женщины было искажено мукой. Она рассказала маме о том, сколько исполненных ненависти писем получила. Ей хотелось оставить мужа, бежать от него, забыть о нем, но потом она вспомнила, какие клятвы они дали во время венчания: «Быть вместе и в радости, и в горе, и в здравии, и в болезни». Они познакомились, когда им было по шестнадцать лет. Она знала Скотта Эрли полжизни. Келли с нетерпением ждала, когда наступит день следующего посещения. Но перед первым визитом она была жутко напугана, поскольку не знала, достанет ли у нее сил обнять его, быть с ним. Она боялась, что посмотрит на его руки и вспомнит о том, что он сделал. Келли сказала, что не представляет, чтобы тот Скотт Эрли, которого она знала, мог совершить такое преступление, - недаром шизофреников описывают как людей с раздвоенной личностью. Она надеялась, что ей удастся найти в себе мужество принять Скотта Эрли. До того как состоялось их первое свидание в клинике, она знала лишь, что сможет проявить христианское милосердие, потому что в ее профессии такое качество, как
доброта, в том числе и по отношению к душевно больным людям, занимало не последнее место. Однако она не знала, как поведет себя, когда душевно больным человеком оказался ее муж.
        Внимание к личности Скотта Эрли, забота о его жизни, о его перерождении - все это привело меня в бешенство. Я чувствовала, что мой рот наполнился слюной, как бывает, когда испытываешь тошноту и стараешься сдержать позыв рвоты.
        В конце психолог предложил сделать какой-нибудь жест доброй воли. Моим родителям пришлось противопоставить свою веру совершенному Скоттом Эрли злу. Но папа все же протянул руку и подержал Скотта Эрли выше локтя, а мама коснулась его ладони. И они сказали ему: «Мы прощаем тебя во имя Рути и Беки». Он плакал, и Келли тоже плакала. Скотт Эрли считал, что не заслуживает их доброты. Он спросил, может ли написать им, и они согласились.
        - Это был один из самых потрясающих по силе впечатлений момент нашей жизни, - произнес папа, - потому что мы были искренни. Мы ощутили себя свободными - как будто груз нашей ненависти сброшен. Груз, который мы несли на своих плечах все эти годы. Осталась печаль. Но гнев прошел, потому что нам было даровано увидеть его иным человеком, - таким, каким он был до того, как случилась эта трагедия.
        Они рассказали, что врачи всерьез думают о том, чтобы освободить Скотта Эрли через год или чуть позже, но нам всегда будет известно о месте его проживания. Где бы он ни поселился, всем в округе тоже сообщат, какое преступление он совершил.
        Я подумала, как будет замечательно получать поздравительные открытки на Рождество от убийцы моих сестер. Но я сказала, что рада за них. Я поцеловала их и пожелала спокойной ночи.
        Поднявшись наверх, я включила тихую музыку и попыталась уснуть. Внезапно меня словно озарило.
        Они простили его не ради меня. Я тоже была свободна, хотя моя свобода была иного качества. Впереди меня ждали месяцы размышлений. Я строила планы и откладывала их в сторону. Но думаю, что именно в тот вечер я приняла решение.


        Глава четырнадцатая
        Я думаю, что все религии являются плодом любви и печали: человек любил другого человека, а он умер.
        Отец Небесный, должно быть, погрузился в великую печаль, оплакивая единственного сына, Иисуса. Он оплакивал его ежечасно. Как бы я ни старалась, я не могла понять, как мог отец пожертвовать своим ребенком ради спасения порочных и злых людей. Если отец принял решение дать человечеству искупление ею грехом, то почему он не пожертвовал собой? Подобная родительская воля была бы и ясна, и понятна. На этот вопрос существует ответ. Но я не могу найти его при всех своих стараниях. Мне не понять мотивов, побудивших казнить Иисуса, муки и страдания которого были видны с небес. Наверное, это святотатство - рассуждать на такие темы, ибо существует иной, мистический смысл, который трудно постичь. Но я помнила, какой была смерть моих сестер - мгновенной и оттого милосердной. Эти воспоминания заставили меня утвердиться в мысли, что я ни за что не смогла бы пожертвовать ими ради спасения даже целого мира. Я знаю, что в мире все еще каждый день убивают много людей во имя своих идеалов, а детей посылают воевать. Я знаю, что основоположник нашей религии Джозеф Смит ужасно страдал, будучи маленьким мальчиком, когда
он пережил четыре операции на ноге безо всякой анестезии. Позже они с женой теряли ребенка за ребенком - от дифтерии, тифа и других болезней, которые сейчас, к счастью, не распространены. Все стремятся обрести веру в небеса. Наверное, ничто не вселяет в человека большей веры в блаженство вечности, как удары судьбы на земле. Очевидно, что человек должен быть просветленным, чтобы осознать значение происходящего в его жизни. Как простая смертная, я поняла для себя одно: когда любимый, дорогой твоей душе человек вдруг уходит, он забирает с собой частицу тебя, а это значит, что в смертный час тебя уже не будет так страшить переход в вечность. Ты уже там.
        Я уверена в этом вопреки тому, что Бог щедро наградил меня, даровав и радость, и свет. Я упорствую в своем упрямстве, потому что сердцем ощущаю собственную правоту. Моя мама сказала бы, что я выказываю непокорность уготованной мне судьбе, ведь у Бога для каждого из нас есть чудесный - предначертанный Божественной дланью - путь. Мама любит меня, несмотря на мою воинственность и наивность. Я верю: то, что я сделала, возможно, и было частью этого чудесного пути, и он должен открыть что-то новое и моим родителям.
        Оглядываясь назад, я понимаю, что смерть Беки и Руги была подобна затмению, которое я наблюдала в шестилетнем возрасте. На какое-то время все исказилось и потемнело. А затем солнце вернулось, и все осталось, как было, кроме нас самих. Мы пережили темноту в полдень, и это так испугало нас, что мы разуверились даже в силе великого светила. Смерть моих сестер была больше, чем сумма всех наших жизней. Все жертвы преступлений воспринимают свою жизнь разделенной на две части. Жизнь «до» всегда радужная. Если у меня тогда болело горло или я уставала от работы, достаточно было собраться и сказать: «Раз, два, три, за дело!» Все спорилось в руках. Если проблемы слишком давили, я давала себе отдохнуть. Я просто думала о том, что даже безоблачный день может быть омрачен внезапным порывом ветра. Теперь любое воспоминание окрашено для меня в особые тона. Обычный день моего детства «до» теперь представляется мне самым счастливым на свете. Память любит шутить над нами, но все же.
        Я внезапно переношусь мыслями в тот день, когда мы с Беки и Рути ехали верхом на Руби, и девочки сидели передо мной. Как только на горизонте показался ручей, мы спрыгнули на землю. Беки попыталась поймать солнечный зайчик на воде.
        Наверное, тот факт, что в последний год только я осознавала, что мы стали жертвами затмения, лишь усугубил ситуацию. Мама носила джинсы для беременных, она готовила еду, танцевала под любимую музыку и играла с Рейфом. Я ждала этого годы. Но родители отдалились от меня, потому что их согревал покой, дарованный им за то, что они простили Скотта Эрли. После этого мы уже не могли быть прежней семьей, ведь они решились на шаг высшего милосердия - или глупости. Только новое потрясение могло снова вернуть нам единство, утраченное, как мне казалось, навсегда.
        Я стала делать первые шаги, чтобы получить свободу. Или совершить возмездие. В то время я не мыслила такими категориями.
        Я начала брать уроки вождения у одного немолодого мужчины, который приносил сыр дли Джеки и Барни. Несмотря на плохое зрение, у него было несколько учеников. Серена тоже помогала мне. Если она не была занята в театре драмы, а я была свободна от работы в храме, где мы запаковывали овсяные хлопья и зубную пасту в большие коробки, мы ездили с ней по извилистым горным дорогам, как герои какого-нибудь шоу из семидесятых годов. У Серены была маленькая «Хонда», которую родители подарили ей на семнадцатилетие, но так как ей лучше удавалось делать педикюр, чем водить машину, Серена передавала руль мне. Даже элементарный разворот давался ей с трудом. Я умела шить, я умела прекрасно держаться в седле, но все-таки я не могла вести машину без риска для наших жизней. Мы съезжали на обочину, откуда нам, двум хрупким девушкам, приходилось выталкивать двухтонную машину.
        - Итак, Ронни, - сказала Серена, когда мы, взмокшие и уставшие, снова сели в машину.
        Тяжело дыша, как будто пробежали на огромной скорости целую милю, мы пристегнули ремни.
        - Помни, Ронни, никаких резких движений. Не надо поворачивать руль так круто, словно ты хочешь обогнуть на «Титанике» айсберг.
        Когда мы выехали на шоссе, дело пошло лучше. Мне казалось, что я прирожденный водитель. Я умела припарковаться, как самый опытный шофер. Машину Серены можно было сравнить с игрушечным грузовиком Рейфа, и это значительно облегчало задачу.
        Я едва разговаривала с родителями, разве что в виде исключения могла вежливо спросить, нужна ли моя помощь, или ответить на прямой вопрос, поэтому я не могла попросить папу быть моим инструктором. Он наверняка использовал бы это время для того, чтобы убедить меня в их с мамой правоте. Папа умел выманить разговорами лису из норы, и, думаю, ему вполне удалось бы перебороть мое упрямство. Случись такое, я еще больше разозлилась бы, и это стало бы для моих родителей настоящей драмой. Я любила их обоих, но папа понимал меня лучше. То, что именно он стал инициатором примирения со Скоттом Эрли, лишь ухудшало наши отношения.
        Однажды, когда мы собирались покормить Джейд и машину вела я, папа заметил:
        - Меня удивляет, как уверенно ты переключаешь скорости и держишься за рулем.
        - Я уже чувствую себя довольно уверенно, папа. Я готова получить права.
        - Я всегда думал, что сам научу свою старшую девочку водить, - обиженно проговорил папа.
        - Мы ведь почти не разговариваем, - сказала я. - Ты это заметил сам.
        - Но это был твой выбор.
        - Да, это был мой выбор.
        - Ты хороший водитель? Я ответила в его духе:
        - Вполне пригодный для работы на государственной должности.
        - Тогда я договорюсь о дне экзамена, хотя мы обычно так не делаем.
        - Мы, то есть мормоны, или мы - это мы? - Мы - это мы, - сказал он.
        - У нас уже нет прежних устоев, папа. И я опечалена этим не меньше тебя.
        Он сообщил мне новость.
        Скотта Эрли собирались освободить. Он очень хорошо зарекомендовал себя во время домашних посещений («Еще бы, - язвительно сказала я, - раз его жена оказалась беременной»). Они переезжали на побережье. Скотт Эрли собирался учиться на библиотекаря, так как начал осваивать эту программу еще в клинике. У него не было больше ни одного «инцидента».
        Услышав последнее замечание, я нажала на газ.
        - Тише, Ронни, - предупредил меня папа, - если сейчас тебе выпишут штраф, то с мыслью о правах можешь проститься.
        Я подумала о другом океане, теплом и ласковом, каким мне описала его Серена. Папа начал рассказывать о том, где живет Скотт Эрли, так как по закону требовалось, чтобы мы знали о его местонахождении, но я попросила папу остановиться. Я пыталась сосредоточиться на дорожных знаках, на пешеходных переходах и на правилах обгона на четырехполосной дороге. Я выучу все, но позже. Сейчас меня занимала только мысль об океане, дарующем покой.
        На сдачу теста по вождению я отправилась в Седар-Сити с папой.
        Он подписал все документы, удостоверяющие, что я прошла курс вождения.
        Мужчина, принимавший у меня экзамен по вождению, был братом-близнецом человека, который доставлял сыр Джеки и Барни. Я все сдала с первого же раза.
        Теперь пришло время определиться с машиной.
        У меня были сбережения - деньги, подаренные мне на Рождество, но я отложила их, чтобы оплатить два семестра учебы в училище. Я решила, что хочу учиться на ассистента врача «скорой помощи», так как смогу потом устроиться либо в частную клинику, либо в пожарную часть. Мне прислали каталоги курсов из Бостона, Аризоны, Чикаго. Отовсюду мне написали, что эта профессия требует напряженной работы, часто в дополнительные часы (но по гибкому графику), и что она сопряжена с риском, поскольку придется сталкиваться с ситуациями, когда от быстроты принимаемого решения зависит жизнь пациента. Они хотели настроить абитуриента на самый серьезный лад. Однако я решила, что стрессы и напряженная работа меня не испугают. Я ко всему привыкну. И не было ничего такого, чего б я не знала о страданиях людей. Может, при новом раскладе я сумею обыграть судьбу.
        В городе на этой работе можно было заработать двадцать пять тысяч долларов в год, а то и больше. Мне удастся отложить деньги на колледж быстрее, чем я рассчитывала, если буду жить на съемной квартире или в студенческом общежитии. В некоторых колледжах не возражали против того, чтобы студенты, изучающие микробиологию или систему здравоохранения, совмещали учебу с работой в кампусе. Они набирались опыта перед поступлением в медицинский институт. Что могло быть лучше?
        Однажды перед сном я спросила папу, кому принадлежит Джейд - мне или всем нам.
        - Она только твоя, Ронни, - ответил папа. - Ты ее всему научила. Она прекрасно тренированна.
        - Папа, - сказала я, и слезы готовы были брызнуть у меня из глаз, - я собираюсь продать мою Джейд.
        Не дав мне опомниться, он воскликнул:
        - Нет! Ты любишь эту лошадь. Она вернула нам тебя!
        - Я знаю. Я ее люблю. Но я собираюсь уезжать, и вам это известно. Я хочу заработать денег на колледж, а потом на вуз. Некому будет на ней ездить. Она прекрасно натренированна и будет слушаться даже восьмилетнего ребенка. Она надежная, умная. А мне нужна машина. Я знаю, что у вас будет ребенок, и Рейф подрастает, поэтому вы просто не сможете поддержать меня. Я знаю, что, будь у вас возможность, вы помогли бы мне, но мне нужна хорошая машина, папа. А Джейд заслуживает иметь хозяина, который будет уделять ей внимание каждый день.
        В комнату вошла мама. Она казалась больше, чем когда-либо. Такой большой она не была еще ни разу. Я подумала, сколько еще ей осталось ждать и не ошиблись ли они со сроком. До годовщины оставалось немного времени, а значит... и до рождения малыша.
        - Что случилось? - спросила она, наполняя тарелку печеньем.
        - Ронни приняла решение, - сказал папа.
        Ее это очень обидело. Я видела по ее глазам, что она расстроена, хотя и напустила на себя безразличный вид.
        - Ронни, мы отложили для твоей учебы средства. Тебе только надо подождать, - произнесла мама. - Ты получишь деньги, как только завершишь миссионерскую поездку.
        - Но вы же не рассчитывали на ребенка.
        - Нет.
        - Я сама справлюсь, честно. Я знаю, что смогу справиться.
        - Ты была всегда такой целеустремленной, - заметила она.
        - Я не пропущу миссионерскую поездку, вы это знаете...
        - Да, конечно. Для девочек вовсе не обязательно она длится так же долго, как для мужчин. Девочкам делают скидку. Ты можешь не уезжать. Возможно, нам удастся что-нибудь придумать.
        - Давай переходить мост, когда он окажется под ногами, Кресси, - сказал папа.
        В качестве жеста примирения, а еще потому, что нуждалась в поддержке отца, я попросила его помолиться о том, чтобы я нашла нового хозяина для Джейд.
        Я так надеялась, что на это уйдет не меньше недели. Однако когда твои молитвы искренни, они всегда бывают услышаны.
        На мое объявление отозвалась женщина из Сейнт-Джорджа. Ее дочери было тринадцать, она занималась верховой ездой с восьми лет. Они дважды приходили посмотреть на Джейд, которая вела себя, как звезда кино. Они выложили за нее восемь тысяч долларов. Я могла рассчитывать не только на машину, но и на свободные деньги.
        В тот последний вечер, когда Джейд еще принадлежала мне, мы с Клэр отправились верхом, без седла, к нашей крепости у ручья. Крепость почти разрушилась, стены, возведенные с таким усердием, зияли дырами. Мы надеялись, что остался хотя бы маленький пруд, но и он высох.
        - Ты помнишь, что мы приносили сюда кукол, а еще пили здесь чай, - проговорила Клэр.
        - Мы были такими испорченными, разве нет? Притворялись, что это настоящий чай. А все те ночи, которые мы провели здесь... помнишь, как нас напугал койот?
        - Никакой это был не койот! Джейд прошла к ручью.
        - Он точно хотел нас съесть!
        - Если бы он хотел нас съесть, то ему бы ничего не помешало, - сказала я.
        - Меня приняли в Бостонскую консерваторию, - сообщила Клэр. - Со стипендией.
        - О сестра! - искренне радуясь ее успеху, воскликнула я. - Ты увидишь Атлантический океан. Ты выучишься всему! Ты отложишь учебу, пока не завершишь миссионерскую поездку?
        - Нет, - ответила Клэр. - Для этого у меня еще будет время. Я могу взять академический отпуск после первого курса. Думаю, что мне надо решиться сейчас, иначе потом не хватит мужества.
        - Я и не знала, что ты ездила на пробы.
        - Но я не ездила. Я отослала им диски, которые записала в Седар-Сити. Это стоило двести долларов, Ронни! Я отослала записи в три музыкальных училища, а потом решилась и отправила в Бостон, и там предложили мне лучшие условия. Любой на моем месте был бы счастлив, но когда я думаю, что придете расстаться с тобой, с братьями, с домом...
        - Но без этого не вырасти, - с притворной бравадой вымолвила я.
        - Мне больно об этом думать, - ответила она.
        Мы обнялись, так как обе готовы были расплакаться. Мы знали, что нашу крепость сдует ветром через несколько лет, если ее не отстроят братья Клэр или младшие Тьернеи.
        Нам эта крепость больше не принадлежала.
        Я так хотела поделиться с ней своими переживаниями. Я так желала, чтобы в моей жизни не было темных пятен, чтобы все было проще, не так запутанно. Я знала, что буду вынуждена встретиться со Скоттом Эрли, и хотела рассказать ей об этом. Мне придется самой пробивать себе дорогу, и Клэр могла бы утешить меня, выслушав с пониманием мой план. Я собиралась обмануть самых близких мне людей, сказать родителям полуправду. Мне было дурно при мысли, что они станут гадать, кому от такого соседства будет хуже, ему или мне. Я хотела спросить у Клэр, как она видит мою встречу со Скоттом Эрли и его женой, как она представляет наш разговор, как мне преодолеть ту боль, которую я испытываю ежечасно. Прощение, дарованное ему моими родителями, отдалило меня от них, и я ощущала себя, незаслуженно забытой. Я хотела наказать его. За эти годы в моей душе ничего не изменилось. Я хотела, чтобы она поняла мои чувства. Я не знала, искушение ли это от лукавого или следование тем строкам из Библии, которые я уже знала почти наизусть: «Глаза твои неотступно будут следовать за взглядом Учителя твоего, а слух твой уловит малейший
звук из уст Его, когда Он скажет тебе о пути твоем, который будет лишь твой, повернешь ли ты направо или двинешься влево». Клэр была похожа на Алису Лыоиса Кэрролла. Золото ее волос, задуваемых ветром на лицо, сияло в темноте. Она вертела в руках цветок и казалась какой-то эфемерной. Вот-вот она исчезнет, думала я, увлекаемая погоней за белым кроликом.
        - Мне бы хотелось, чтобы ты была моей сестрой, - сказала она. - Я хотела сказать, сестрой по крови.
        - Мне тоже, - призналась я. - Ты знаешь, что Беки была бы сейчас такого же возраста, как я тогда?
        - Для меня она навсегда останется маленькой, с попой размером с кофейную чашку, я помню, как с нее всегда сваливались джинсы, - вымолвила Клэр.
        И в этот момент, как и тогда давно, мы услышали, как меня зовет папа. Зная, что скоро родится ребенок, мы взглянули друг на друга, но ни одна из нас не двинулась с места. Вскоре мы заметили, как со двора выехала папина машина, шурша по гравию. Спустя несколько часов мы молились в тишине. Когда глаз Джейд начал светиться в темноте, как зеленое кошачье око, мы отправились к дому, держась за руки, как это делают европейские девушки, хотя тогда я не знала этого. У двери мы коснулись ладонями, потом сжатыми кулаками и хлопнули на прощание ладонями. Я увела Джейд, сказав Клэр:
        - ЛДН.
        - Да, Лучшие Друзья Навсегда.
        Уже миновала полночь.
        На автоответчике я услышала сообщение. Рейф был в доме Тьернеи, так как родители не могли найти меня. Он, наверное, уже спал, поэтому можно было не забирать его до утра. У меня родился младший брат Джонатан Торо Свои, которого мы будем называть Тором, ибо со временем он превратится в сильного и крепкого парня, подобно северному рыжеволосому принцу. Он весил пять фунтов и пять унций.
        Пока мои родители были в больнице, я отыскала мамину шкатулку и вытащила оттуда письма родственников Скотта Эрли. Писем было больше дюжины. Я выложила письма на кухонный стол, чтобы их не мог достать Рейф.
        Когда он заснул, я попросила Святой Дух направить меня на путь истинный. Открыв поисковую систему, я запросила список училищ, где готовят ассистентов врачей «скорой помощи». Если Скотта нет в Калифорнии, я буду знать, что туда мне дорога заказана. Когда страница открылась, я закрыла глаза и наугад ткнула пальцем в экран. Городок назывался Ла-Хойя.
        Я посмотрела на обратный адрес на письме Келли Энгельгардт, жены Скотта Эрли. Они были в Сан-Диего. Я включила поисковую систему по карте городов. Ла-Хойя находился в 13, 2 мили от Сан-Диего. Я опустила голову на стол и расплакалась.


        Глава пятнадцатая
        - Мы начнем с характеристики эмоциональной стороны работы, которую вы для себя выбрали. Вернее, думаете, что выбрали, - произнесла инструктор.
        Это была женщина возраста моей мамы. Она сообщила, что проработала двадцать лет учителем, а затем стала медицинским работником. Мы смотрели на эту маленькую строгую даму, как будто она могла вдохнуть в нас знания, которые потребуются нам в будущем. В классе сидело больше тридцати человек, и в общей массе мы выглядели не так, как привычная студенческая группа. Я была самой молодой, некоторым студентам было больше лет, чем нашему инструктору. Многие работали полную смену, поэтому могли позволить себе только вечерние занятия в усиленном режиме. Уже после семестра занятий нам предстояло начать практику. Предполагалось, что мы будем выезжать на вызовы с бригадами врачей. Студенты училища в Ла-Хойе по окончании двухлетнего курса обучения и практики получали свидетельство и диплом. Нам выдадут только свидетельства. Занятия начинались в пять вечера и длились в будние дни до восьми. У нас было три инструктора. Та, которая встретила нас на первом занятии, работала при пожарной части в дневные смены.
        Она сказала нам:
        - Ситуации, в которых вам придется оказаться как ассистентам врача «скорой помощи», могут вас поначалу напугать. Вы столкнетесь с тем, чего не видели до этого никогда. Скольким из вас приходилось быть свидетелем смерти другого человека?
        Руку поднял молодой китаец. Я посмотрела в список. Кевин Чан. Его имя стояло рядом с моим. Нам выдали списки с именами всех студентов, номерами их телефонов и электронными адресами. Все это надо было выучить, как того требовала работа в команде. Мы должны были узнать друг друга так, чтобы, понимать при необходимости с полуслова. В первый же день мы сфотографировались. Все стояли улыбаясь и подняв вверх сжатые в кулак руки. Нам дали по одному снимку с заданием через неделю уметь за пять минут написать на обратной стороне имена всех сокурсников. Это могло пригодиться нам в самой неожиданной ситуации для спасения не только чужой жизни, но и своей собственной.
        - Я видел, как умерла моя бабушка, - начал рассказ Кевин Чан. - Она умерла от воспаления легких. Ей было восемьдесят девять лет. Она как будто сделала глубокий вдох и ушла от нас.
        Тихо. Спокойно.
        - Как это повлияло на твое психологическое состояние? - спросила инструктор.
        - Конечно, я был очень опечален. Я не представлял своей жизни без нее. Она ведь всегда была рядом. Но я видел, что она не страдала. В какой-то степени ее смерть повлияла на мое решение стать врачом. Мне бы хотелось спасать жизнь людей, мне бы хотелось уметь продлевать жизнь. Я думаю, что эта работа требует большей отдачи, чем, например, преподавание английского, которое представляется мне одним из самых благородных занятий. Кроме того, я играю в хоккей. И мне кажется, что так моя жизнь будет наполненной. Это как зуд, да?
        Все начали смеяться, но голос инструктора заставил нас замолчать.
        - А если бы ей выстрелили в бедро, если бы пуля попала в брюшную полость? Что, если бы понадобилось в считанные секунды установить медицинское оборудование для спасения жизни человека? Что, если бы кровотечение нельзя было остановить, потому что это можно сделать только в амбулаторных условиях? И что, если бы речь шла не о бабушке, которой восемьдесят девять лет, а о тринадцатилетнем мальчике или семилетней девочке, игравшей во дворе с ружьем отца?
        - Я бы... пришел в ужас, - проговорил Кевин.
        - Это хороший ответ, потому что такая реакция абсолютно естественна. Но вы обязательно захотите бросить вызов опасности, повлиять на исход, добиться победы жизни над смертью.
        Она присела - первый раз за полтора часа.
        - Если бы вы не зависели от скачков адреналина, то не были бы здесь, друзья мои. Врачи спасают жизни, но иногда им это не под силу. С сегодняшнего дня вы будете учитывать смерть как фактор. Смерть станет для вас привычным зрелищем. Те семьи, в которых произошла трагедия, с сегодняшнего дня будут вашей болью. Вам придется не один раз испытать и гнев, и ощущение собственного бессилия, и даже чувство своей никчемности. После «плохого вызова» вам будет плохо. Не надо бороться с собой и делать вид, что у вас хорошее настроение. После тяжелых происшествий с вами, врачами и пожарными будут проводить психологический тренинг, и там вы сможете выплеснуть и накопившуюся боль, и страхи. Иначе... Что будет в противном случае?
        Я, не задумываясь ни на секунду, выпалила:
        - Иначе ты будешь переживать их каждую ночь.
        - Именно. Как тебя зовут? Вероника, - сказала она, - ты будешь переживать их снова и снова, всякий раз спрашивая себя, все ли было сделано верно. Использовала ли ты все свои знания? И после таких вопросов сердце начнет бешено колотиться, грозя остановкой. Это и есть шок, и именно для его преодоления проводят тренинги. Как только вы обсудите то, что произошло, причины пережитого, как только поймете, что в случившемся нет вашей вины, вы сумеете вернуться к нормальной жизни. Эта профессия все время будет ставить вас в жесткие рамки, когда ваше сознание балансирует на грани. Вам придется узнать, что такое стресс, вам придется научиться избавляться от его последствий с помощью спорта, молитвы, разговоров, прогулок - чего угодно. Вам придется работать на Рождество, вставать среди ночи по первому требованию и не спать в течение многих-многих часов. Вам будет легко преодолеть себя, потому что на ваших руках может оказаться ребенок и от вашей расторопности будет зависеть его жизнь. Вас могут вызвать в случае захвата заложников, когда есть опасность, что по ним откроют стрельбу. Вы можете оказаться на месте
автокатастрофы, в которой пострадал ваш бывший одноклассник. В первый же год вы увидите больше аварий, чем за всю свою жизнь, многие из них будут со смертельным исходом. Стресс будет подстерегать вас везде. Нет смысла скрывать свои переживания. Тот, кто делает это, заканчивает тем, что начинает топить стресс в выпивке или в наркотиках. Вы должны принимать свое состояние как неизбежное при такой работе. Вы будете получать помощь день за дном. Если вы хоть на секунду сомневаетесь в том, что сможете выдержать подобную нагрузку, не представляя, как можно после такого отправиться на танцы с друзьями, тогда вам лучше учиться на бухгалтера.
        Мы все дружно рассмеялись, но на этот раз облегченно, освобождаясь от напряжения.
        - Вы пришли учиться, чтобы помочь другим, - продолжила она. - Но самое главное - это уметь сберечь себя для такой работы. - Ее лицо смягчилось, и она добавила: - Вам придется подавлять желание вмешаться в происходящее. Если вы станете свидетелем бытовой драки, то должны уступить место полиции, иначе ваше вмешательство будет стоить очень дорого. Подумайте в такой ситуации, сколько жизней вы сможете спасти в будущем и выйдет ли что-нибудь хорошее из того, что вы попытаетесь вразумить пьяного молодчика с бейсбольной битой. В любых обстоятельствах помните о собственной безопасности. Вы привыкнете всегда оценивать обстановку и чувствовать опасность. Но если вы начнете разыгрывать из себя героя в конфликтной ситуации, это может закончиться тем, что вас самого увезут на «скорой».
        Она закончила и прочитала нам имена других инструкторов, сообщив, чему они нас будут учить.
        Я знала, что все рассказанное ею очень важно. Но я невольно вспомнила, как сама столкнулась со смертью в первый раз. Какую бы реакцию вызвали мои воспоминания, поделись я ими? Уже через два дня у меня голова шла кругом от информации, которую я перечитывала по своим конспектам. Мне пришлось выучить названия двадцати восьми костей человеческой стопы, от пяточной до метатарзальной, от кубовидной до таранной, не говоря уже о сотне других вещей, которые касались устройства и функционирования человеческого организма. Мне пришлось включиться в занятия после двух дней за рулем, после бессонной ночи в дешевом мотеле, а потом целого дня хождения по улицам в поисках жилья. Я пересмотрела дюжину комнат, которые не могла себе позволить. Наконец мне повезло.
        Я обвела последний адрес. Это был дом в викторианском стиле у самого пляжа. Дом резко отличался от всех остальных. На крыльце стояло несколько кресел-качалок. Небольшую террасу украшали цветы. Мне так хотелось остановиться здесь и просто послушать шум волн. Но я позвонила, и мне открыла леди. Ей было около семидесяти пяти лет, но выглядела она потрясающе: белые волосы, падающие тяжелой волной, были заколоты черепаховым гребнем, кожа поражала чистотой и свежестью.
        - Меня зовут Алиса Дезмонд, - представилась она.
        Леди говорила с акцентом, и только позже я узнала, что она из Австралии.
        - Могу я вам чем-нибудь помочь?
        - Вы сдаете комнату в аренду? - уточнила я.
        - Да. Значит, объявление уже напечатали в газете?
        - Да, мне нужна комната. Я буду учиться неподалеку отсюда. - Я протянула руку. - Меня зовут Ронни. Вероника Свон.
        - Привет. Мне кажется, что ты еще очень маленькая, чтобы учиться в колледже.
        Я натянуто рассмеялась.
        - Все так говорят. Но я старше, чем выгляжу.
        - Я очень серьезно отношусь к аренде.
        - Я тоже, - устало протянула я. - Я серьезно отношусь ко всему.
        - Тогда проходи, - пригласила меня в дом миссис Дезмонд.
        Комната была на верхнем этаже дома. Она вся была выкрашена в белый цвет. На кровати лежало покрывало в голубых тонах. На полках расставлены ракушки. В углу стоял цветок. Мне сразу все понравилось, потому что напомнило о том, как бы обставила комнату мама. Просторно и просто. Замысловатые занавески были подхвачены белыми металлическими петлями, так что открывался вид на бухту. За стойкой располагалась кухня-студия, состоящая из миниатюрного холодильника и небольшой газовой панели. К комнате примыкала ванная, облицованная плиткой, и я чуть не разрыдалась, когда увидела аккуратно сложенные махровые полотенца.
        - Это именно то, что я искала, - сказала я. - Я так благодарна вам за то, что разрешили мне посмотреть. Но я не могу позволить себе этого.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я уже посетила десять или одиннадцать домов и знаю плату. Но я все равно вам очень благодарна.
        - Ты выглядишь такой уставшей. Я угощу тебя чаем - я как раз заваривала себе чашечку, - а потом мы поговорим.
        Позже мне предстояло узнать, что для миссис Дезмонд чаепитие было верным ответом на любую жизненную неурядицу. Со временем я прониклась этим ритуалом. Она заливала кипяток в чайник, и листья в нем магическим образом разворачивались. На тарелку она аккуратно положила льняную салфетку, а сверху лимонное печенье, посыпанное сахарной пудрой.
        - Ты любишь печенье?
        - Более чем.
        - Ты пьешь чай с сахаром?
        - Я не буду чай. Я удовольствием выпью чего-нибудь горячего, но не чай.
        - У тебя аллергия?
        - Нет. Мне нельзя кофеин. Я из семьи мормонов.
        - Понятно.
        Она вздохнула и потянулась за жестяной коробкой.
        - Тогда я сделаю тебе шоколадный микс. Я не знаю, это среди мормонов принята полигамия? Или мормоны - это те ребята, которые шьют одеяла?
        - Да, - сказала я. - Я буду шоколадный микс.
        - Но ведь там есть кофеин.
        - Нам можно пить шоколадный микс.
        Даже не подумав, как это выглядит со стороны, я съела все печенье, пока миссис Дезмонд кипятила воду. Она улыбнулась и положила еще.
        - Итак, мормоны, - произнесла она, готовя себе чай.
        Я наблюдала за ней, как собака за движениями дрессировщика. Ее жесты были точными и выверенными, так что мне казалось: еще секунда, и я засну, уставшая и загипнотизированная ее движениями. Думаю, она увидела мое состояние.
        Я встряхнулась.
        - Современные мормоны женятся лишь однажды и на одной женщине. Полигамия была принята много лет назад, и эта практика длилась совсем недолго. Раньше мужчина женился на второй женщине только номинально, потому что незамужние женщины не имели права наследования. Если бы их мужья умерли, то никто не стал бы заботиться ни о них, ни об их детях. Если сейчас кто-то продолжает упорствовать, то все осознают, что это прямое нарушение закона, и такие люди не находят нашей поддержки. Мой отец учитель, а мама воспитывает двух моих младших братьев. Одному из них четыре года, а второй еще совсем крошечный.
        - А ты...
        - Я...
        - Ты постарше.
        - У меня были еще две сестры. Но они умерли.
        - Бог ты мой! - воскликнула миссис Дезмонд.
        - Спасибо за угощение, я просто умирала от голода, - сказала я.
        - Итак, ты не пьешь чая. Ты куришь?
        - Да что вы? Нет, конечно.
        - Ты приводишь в гости мужчин?
        - Только если папа приедет. Мы в этом смысле воспитаны очень строго.
        - Что ж, плата за комнату будет составлять восемьдесят пять долларов в месяц. Если ты хочешь ужинать со мной, то это будет еще пять долларов в неделю. Конечно, ты можешь готовить в своей комнате. Прачечная на первом этаже.
        - Восемьдесят пять долларов в месяц? - Я не могла поверить в то, что услышала.
        Я знала, она могла бы запросить намного больше.
        - Вы уверены?
        - Да, - ответила миссис Дезмонд.
        - Я могу себе это позволить! - воскликнула я. - У меня есть рекомендательные письма.
        - Мои глаза и уши заменят мне все рекомендательные письма. Чутье еще не подводило меня.
        - Но вы можете ошибиться.
        - Но ты же меня не подведешь, да?
        Позже миссис Дезмонд сказала журналистам: «Вероника настоящая леди, и что бы ни случилось, она ею останется. Она очень выгодно отличается от представительниц своего поколения».
        Я переехала в тот же вечер, и миссис Дезмонд показала мне, где я могу оставлять свою маленькую машину.
        Спустя два дня, когда я мечтала о том, как погружусь в сон на своих белых подушках, тот самый китаец, бабушка которого умерла на его руках, толкнул меня локтем. Он шепнул:
        - Здесь и вправду так сложно учиться или проблема во мне?
        - Я думала раньше, что много знаю. Ха-ха-ха, - написала я ему в ответ.
        - Давайте закончим на этом, - сказал учитель. - У вас такой вид, что мне совершенно ясно: на сегодня информации вполне достаточно.
        Я начала складывать в рюкзак толстый учебник, который купила утром, списки, анкеты и тетради. В тот день я потратилась, чтобы оформить студенческий билет и оплатить занятия. У меня почти не оставалось денег.
        - Хотел спросить тебя, ты живешь поблизости? - спросил Кевин Чан. - Хочешь, будем заниматься вместе? Нам надо узнать друг друга. Раньше я учился на английском отделении. Не знаю, боюсь, что не потяну все сразу. В нашей семье нет докторов. Мой отец владеет рестораном.
        Я смерила его взглядом, чтобы понять, не заигрывает ли он со мной, но увидела, что он действительно не имел в виду ничего другого, кроме как повторить пройденный материал.
        - Конечно, - улыбнулась я. - А какой у вас ресторан?
        - Китайский. Какой еще? В Калифорнии китайских ресторанов больше, чем в самом Китае.
        - Я ни разу не пробовала китайскую еду, - призналась я.
        - Да не может быть такого. Все пробовали китайскую еду. Жареный рис и говяжьи отбивные, разве ты не слышала?
        - Но я действительно не пробовала китайскую еду.
        - Ты придерживаешься какой-то особой системы питания?
        - Нет, - ответила я, и мы вышли на теплый калифорнийский воздух.
        Наступили сумерки. Один великолепный день сменял другой не менее великолепный - такой была погода в Калифорнии.
        - Я из Юты, мы живем там в маленьком городке. Даже не в городке, а в поселении. Может, в городе есть рестораны, но мы туда не ходили ни разу. Единственная еда, которую я ела в ресторане, - это омары да еще какие-то мексиканские блюда.
        Кевин рассмеялся.
        - Это совсем другое. Тогда тебе надо прийти в «Седьмое счастье».
        - Что это?
        - Это название нашего ресторана. Моя мама принимает посетителей. Папа сидит на кассе, мамин папа готовит, и мамина мама и мамина сестра тоже готовят, а мои сестры обслуживают столики, и, наконец, мои братья помогают убирать. Если нам удается заставить их.
        - Почему он называется «Седьмое счастье»?
        - Не знаю. Наверное, потому, что счастий всего шесть.
        - Шесть счастий? - удивленно переспросила я.
        - Да, но не спрашивай у меня, что это означает, это можно объяснить только на китайском.
        - Ты не умеешь говорить по-китайски?
        - Кто ты?
        - Я из семьи мормонов.
        - А я методист, но я имел в виду не это. Я хотел спросить: кто ты по национальности? Ирландка?
        - Нет, у меня англо-датские корни. Я не знаю, откуда у меня рыжие волосы.
        - Ты говоришь на датском языке?
        - Я поняла теперь. Но я предположила, что раз вся твоя семья занята в ресторанном бизнесе и свою бабушку ты называл «бабушка», то ты китайский китаец.
        - Теперь все встало на свои места, - сказал он. - Мой прадедушка прибыл из Китая. Но я уже самый обычный американец. По-китайски я знаю пять фраз, не больше. «Спасибо», «очень вам благодарен» и все такое. Как тебя зовут?
        - Ронни. Вероника.
        - Ронни, когда ты приехала в город?
        - Два дня назад, и у меня еще не было времени купить молока!
        - Тогда почему бы тебе не прийти вечером к нам? Заметив мои колебания, он добавил:
        - Извини. Ты новенькая, поэтому тебе странно видеть, как люди относятся здесь друг к другу. В Калифорнии все общаются так, словно знакомы всю жизнь. Это типично калифорнийская манера. С другой стороны, я мог бы оказаться убийцей с топором за пазухой.
        Я часто заморгала, и он поднял руки.
        - Ронни, я шучу. У меня девушка учится на оператора в университете, и я привык вести себя как взрослый брат, потому что у меня очень много младших сестер.
        - Все хорошо, - глубоко дыша, проговорила я.
        Я всегда делала специальные дыхательные упражнения, когда что-то пугало меня. Но потом я подумала: «Как я могу бояться этого парня? Да он не старше Мико!»
        - Увидимся на занятиях, - обронил Кевин, вынимая ключи от машины.
        - Хорошо.
        Он спустился по ступенькам. Позже Кевин скажет журналистам: «Теперь понятно, почему я напугал ее своим замечанием насчет убийцы, да еще в первую же встречу». Наблюдая, как он ловко движется среди машин, я вдруг крикнула:
        - Подожди!
        Я присоединилась к нему.
        - Послушай, я не знаю, дорогой ли у вас ресторан, но я могу позволить себе ужин. У меня дома есть только арахисовое масло и крекеры. Это даже не дом, а комната, заставленная чемоданами и коробками. На завтрак я съела вареное яйцо, которое приготовила мне хозяйка, и мне не хотелось бы утруждать ее еще и заботами об ужине. Не говоря уж о том, что она, наверное, давным-давно поужинала. Если хочешь меня пригласить...
        - Я и не думал, чтобы ты платила! - с усмешкой сказал Кении. - Максимум, что от тебя потребуется, это помыть посуду.
        - В этом я чемпион! Я мыла тарелки и ложки для всех после собрания в церкви.
        - Боже ты мой, Ронни, да я ведь шучу. Я хочу, чтобы ты познакомилась с моими родственниками. Ты сможешь взять с собой столько еды, что тебе хватит на неделю.
        Ресторан находился в двадцати минутах езды от колледжа. Кевин припарковал свою машину, и мы прошли через стеклянную дверь, возле которой сидел крохотный мужчина и курил. Он что-то бормотал, тыча пальцем в воздух.
        - Это мой дядя Торранс. Дядя Торранс, это студентка из моей группы Вероника.
        Старик лишь кивнул и продолжил разговаривать с пустотой.
        - Он пьет, - объяснил Кевин. - Он помогает нам, но большую часть времени проводит здесь, курит и разговаривает со своей женой, которая ушла от него сорок лет назад. Он Торранс, а мой дядя, который служит в полиции, - Барстоу, а папу зовут Карсон, как город в Калифорнии.
        - Так странно!
        - Это безумно! Идея принадлежала моей бабушке.
        - Нет, безумно то, что моя бабушка сделала точно так же: назвала детей в честь городов, и моему папе досталось имя Лон дон. Наверное, мы единственные люди во всей Америке, у которых бабушки безумствовали по одному сценарию.
        Кевин покачал головой.
        - Я сразу почувствовал, что мы должны подружиться. Это красная нить, - сказал он.
        - Что это?
        - Это китайская легенда. По ней, два человека, которым суждено пересечься в жизни, соединены невидимой красной нитью. Не имеет значения, сколько стран их разделяет, - они встретятся, потому что они соединены.
        Он завел меня внутрь. В маленькой кухне было очень жарко. Повсюду громыхали кастрюли. Шесть человек в белых халата и косынках сновали туда-сюда вокруг огромной печи. Женщина нарезала овощи. В стороне от нее висели вниз головами ощипанные утки. Когда мы вошли, женщина как раз прекратила резать овощи и начала вопить на каких-то мужчин, тыча в их сторону большим блестящим ножом.
        - Что-то случилось? - шарахнувшись назад, прошептала я.
        - Нет, все в порядке, - рассмеялся Кевин. - Никто в моей семье не разговаривает нормальным голосом, если есть возможность покричать. Это моя тетя Роза. Она зла на своего мужа за то, что он играл на скачках.
        - Мама! - закричал и Кевин, увидев высокую красивую женщину, которая выглядела как модель в своих сандалиях и сарафане. Она с улыбкой подошла к нам, снимая с себя халат.
        - Мама, это Ронни, девочка из моей группы. Она ни разу в жизни не пробовала китайскую еду!
        - Ронни, меня зовут Дженни Чан. Я, конечно, шокирована услышанным, но думаю, что мы это дело быстро исправим. Ты тоже учишься на ассистента врача «скорой помощи»? Мы так волнуемся за Кевина. Это ведь сопряжено с опасностями.
        Я переводила взгляд с одной женщины на другую, так как тетя Роза в этот момент снова стала яростно кромсать овощи, но только для того, чтобы прервать свое занятие очередным криком.
        - Я думаю, что мы справимся, - пробормотала я.
        - Хорошо! - ответила миссис Чан. - Роза! Это хороший нож. Придешь домой, там и будешь драться, но своей посудой.
        Женщина неохотно вернулась к работе - нож так и мелькал у нее в руках. Я не знала, как у нее все еще целы пальцы.
        В тот вечер мне суждено было узнать, что китайская еда дарована человечеству самим Господом. Я ела креветки с омаром и рис с имбирем. Потом нам подали цыпленка с красным перцем, таким острым, что у меня во рту все горело. Сестра Кевина, Мэри, была моего возраста, а его сестра Кити - на год старше. Они включали радио и танцевали, пока ждали очередной заказ. Брату Кевина Скотту, который убирал со столов, было всего тринадцать. Коннер, еще один из братьев Кевина, раскладывал ножи и вилки. Он украшал столы цветочными композициями, а когда был свободен, рисовал фломастерами в альбоме. Ему было всего девять.
        Мама Кевина, Дженни Чан, поразила меня своей открытостью и добротой. Она расспрашивала меня о моей семье и сказала, что считает меня очень смелой, раз я решилась уехать от своих родных так далеко. Она разукрашивала тарелки и очень злилась, когда Торранс разбивал их. Если бы Кевину пришлось уехать, она бы очень испугалась. Ей было жаль Торранса, и она поспешила сказать об этом. Отец Кевина тоже был исключительно приятным человеком, однако показался мне каким-то отрешенным. Я понимала, в чем причина. Он все время спешил. За то время, что я провела у них, ресторан посетило около двухсот человек. Сюда заходили и семейства, где все были светловолосыми и чрезвычайно похожими друг на друга (у всех мечтательные улыбки на лицах, все одеты в футболки и джинсы, а на ногах - сандалии), и большие еврейские семейства, которые прибывали в ресторан сразу после службы в синагоге.
        - Я думала, что евреи не едят свинину, - шепнула я Кевину, когда ему удалось освободиться. Но как только он положил трубку, телефон зазвонил снова.
        - Они едят только китайскую свинину, - объяснил он. Позже я узнала, что все слова Кевина надо воспринимать как шутку.
        На третью ночь моего пребывания в Калифорнии я все еще помнила звук крышек на передвигаемых кастрюлях. Кевин про водил меня до моей машины, а потом убедился, что я выехала правильно. Было уже десять часов, когда я подъехала к дому. Миссис Дезмонд сидела на крыльце.
        - Ты поздно освободилась, - тихо заметила она.
        - Один очень приятный мальчик из группы пригласил меня в ресторан, который принадлежит его семье. Я ужинала с ними. Обычно я ни при каких обстоятельствах не пошла бы с чужими людьми, но на этот раз я была спокойна.
        - Люди здесь очень открытые, - подтвердила она. - И добрые. В этом Калифорния напоминает мне дом.
        - Это хорошо, - сказала я, присаживаясь на ступеньки.
        - Как ты себя чувствуешь, Ронни? Привыкаешь?
        - Еще рано говорить. Сразу столько всего произошло. Занятия. Океан. Китайская еда. Когда я позвонила маме, она сказала, что у меня голос, как у сомнамбулы. Так и есть, миссис Дезмонд. Я могла бы проспать двенадцать часов подряд, но как можно спать, когда вокруг такая красота? Здесь не воздух, а крем!
        - Хочешь чаю? - спросила меня леди. - Я могла бы принести тебе печенья. Ты выглядишь очень уставшей.
        - Думаю, что не смогла бы проглотить даже кусочка, - я показала в сторону коробок с едой, на которых был изображен красный дракон. - Я выпила бы травяного чаю. Как говорит мой папа, я слишком бурно провела время. В таком настроении бывает мой брат накануне Рождества. Здесь все по-другому. Я еще никогда не была в большом городе. Нет, я ездила в Кейп-Код и в Солт-Лейк, но только ненадолго - в гости к друзьям и ли по делам...
        - Я сделаю ромашковый чай, - поднялась миссис Дезмонд. - Поможет тебе расслабиться и уснуть.
        Меня словно укололи. Я вспомнила, что мама всегда заваривала нам ромашковый чай, когда я была еще маленькой. Миссис Дезмонд, должно быть, заметила выражение моего лица.
        - Ты скучаешь по дому, Ронни? Я кивнула.
        - Хочешь укутаться шалью? У меня их целая дюжина. Я всегда кутаюсь в шаль, когда на улице темнеет. Мне нравится наблюдать, как меняется цвет воды, когда солнце исчезает за горизонтом.
        Миссис Дезмонд вытащила из большой сумки, стоявшей на крыльце, теплый платок, и я накрыла им колени. Она отправилась делать чай, но к тому времени, когда она вернулась, я задремала. Встряхнувшись, я похлопала в ладоши, чтобы взбодриться.
        - Иди сюда, посиди на стуле, - предложила она.
        - Я привыкла сидеть на полу. Мой отец говорит, что я не рождена для жизни в доме.
        - Тогда укутайся и прислонись к моему креслу, - добрым голосом произнесла миссис Дезмонд. - У меня у самой дочки, и мне очень неловко наблюдать, как бедный уставший ребенок лежит прямо на сыром полу.
        Мимо нас прошла пара. Они держались за руки. Наверное, шли к океану. В Калифорнии почти не спали. Большинство людей здесь отличалось какой-то необыкновенной красотой. Я сравнивала их с газелями или с какими-то экзотическими животными. Люди двигались с особой грацией. Я называла их «хомо калифорниус». У них были самые длинные ноги и самые изящные шеи.
        - Они все такие? - спросила я.
        - У меня складывается такое впечатление, - проговорила миссис Дезмонд. - Ронни, я хотела спросить тебя: почему ты приехала сюда?
        Я напряглась.
        - Хочу найти работу в Сан-Диего. А в Ла-Хойе я буду учиться на ассистента врача «скорой помощи». Я же вам говорила. Я приехала сюда учиться.
        - Зачем тебе эта работа? - поинтересовалась миссис Дезмонд.
        - Я хочу со временем стать врачом, и это хорошее начало.
        - Мне эта работа кажется очень ответственной и тяжелой, - заметила она.
        - Нет, если ты помогаешь спасать жизни людей, - возразила.
        - Врачи прибыли, когда мой муж умер, - поделилась со мной миссис Дезмонд. - Было уже слишком поздно. Он умер от инфаркта.
        - Как это грустно!
        - Не совсем, - печально улыбнулась она. - Конечно, это было очень грустно. Но можно сказать, что я переехала сюда не «с тем» парнем, хотя и знала, что это не «тот» парень, еще сорок лет назад, когда выходила за него замуж. Мои дети все еще живут в Брисбане. Я надеюсь однажды собраться и продать это место, а потом переехать к ним. Я считала, что влюблена. Он был американским летчиком. Я была - как это сказать? - старой девой. Ты не поверишь, но я работала гувернанткой. У нас родились три прекрасные девочки, но потом, когда он Вышел на пенсию и решил переехать сюда, многое изменилось. Нас осталось двое. Это было пятнадцать лет назад. Он умер на третий год. Я езжу домой на Рождество и на лето, которое здесь считается зимой. Поэтому я и пускаю жильцов, а не потому, что нуждаюсь в деньгах. Мне нужен человек, который будет присматривать за домом, пока меня здесь не будет.
        - Кто тут жил до меня?
        - Молодая девушка. Не такая юная, как ты. Она работала медсестрой. Ушла из семьи. Ее брак оказался не столь удачным, как она предполагала. Очень хорошая девушка. Филиппинка. В конце концов она снова вышла замуж. Жила здесь три года. Она составляла мне хорошую компанию. Здорово играла в карты. Ты умеешь играть?
        - В шахматы.
        - Тогда сыграем партию.
        - С удовольствием. Я играла с папой.
        Миссис Дезмонд замолчала на несколько минут. Затем она сказала:
        - Ты найдешь здесь то, что я думаю, Ронни. Не всем это по душе. Но я чувствую, что тебе все удастся. Я хотела бы все-таки спросить: почему ты здесь? Какая причина привела тебя в Калифорнию? Кроме учебы?
        - Никакой особой причины нет, - пробормотала я.
        - Я подумала, что ты начинаешь новую жизнь. Люди приезжают в Калифорнию именно с этой целью. Ты рассказала о своих младших сестрах. Я не хочу показаться навязчивой, но смерть двух сестер...
        - Это был несчастный случай.
        - Авария?
        Я вздохнула.
        - Их убили, миссис Дезмонд.
        - В Юте. Их убил мужчина с вилами.
        - Нет, он убил их серпом. Вы об этом читали.
        - Давно, мне кажется, что довольно давно. Конечно, я помню. У тебя очень необычное имя. Я всегда живо интересуюсь новостями, особенно если речь идет о страшных случаях. Пусть это тебя не шокирует. Меня волнует античеловеческая природа некоторых поступков, совершаемых людьми. Меня поражает, на что оказываются способны люди по отношению к другим. Но ты еще недостаточно взрослая, чтобы учиться в колледже.
        - Я закончила школу. Мне семнадцать, почти восемнадцать, миссис.
        Я подумала, что ей будет спокойнее, если я скажу, что мне почти восемнадцать, поэтому я так и сделала. Позже она все узнала, разумеется.
        - Прошу вас, не рассказывайте никому о том, что узнали. Я хочу делать свою работу и жить, не привлекая к себе внимания.
        - Я понимаю, почему тебе требовалось уехать подальше от места трагедии, - сказала она, но в ее голосе не было досужего любопытства. - Мне жаль, Ронни. Может, эта трагедия в конечном счете повлияла на выбор твоей профессии? Спасать других, хотя твоих сестер и не удалось спасти.
        - Спасибо, миссис Дезмонд. Я не знаю, что ответить. Возможно, вы и правы. Я не против того, чтобы вы были в курсе. Но я не могу обсуждать это, честно говоря.
        - Хорошо, Ронни. Дом заснет, как только я прослежу за тем, чтобы все корабли зашли в гавань.
        Она имела в виду, что проследит за тем, чтобы свет был вы ключей, а двери заперты. Миссис Дезмонд махнула рукой, и слов но легкая волна воздуха пробежала. Она сказала, что возьмет чашки и чайник.
        Но миссис Дезмонд ничего не сказала о том, что Скотт Эрли живет в Сан-Диего. Не обмолвилась она об этом хотя бы одним словом и потом. Однако она все знала.


        Глава шестнадцатая
        В субботу я уехала в Сан-Диего. Пробираясь в потоке машин, я все время вспоминала Серену. Повороты, развороты, снова повороты. Я купила за доллар телефонную книгу, пошла в зоопарк и присела там за стол. Это был самый красивый зоопарк, который мне только доводилось видеть. Я пила лимонад и заворожено наблюдала за великолепным представлением. Две девушки, наверное балерины, в зеленых трико, с вымазанными зеленой краской лицами, облаченные в наряд из зеленых листьев, делающий их похожими на виноградные лозы, ходили на ходулях, тоже увитых листвой. Девушки возвышались над зрителями на двенадцать или пятнадцать футов и двигались, как жирафы. Они вышагивали среди детей, которые не знали, как реагировать на зрелище: с восторгом или с ужасом, - а потом отходили к деревьям, превращаясь в часть кроны. Я следила за их перемещением в течение часа, представляя, каких тренировок стоила им эта грация. Затем я отстояла очередь, чтобы увидеть панд, среди которых был годовалый детеныш, единственный в Соединенных Штатах.
        В конце концов, не в силах откладывать больше решение своего вопроса, я присела с телефонным справочником и начала искать адрес.
        Стоило мне дойти до буквы «э», как меня бросило в пот. Ну вот я его и нашла. Монитор-стрит - именно такой адрес значился на конверте с письмом, которое получила мама. Потом я решила, что мне стоит поискать и их церковь. Зная, что они были усердными прихожанами, я представляла, что они сразу же отправятся в церковь, как алкоголики в любом городе тут же мчатся на поиски «Анонимных алкоголиков» в надежде обрести поддержку. Кроме того, соседям Скотта Эрли должны были сообщить, какое злодеяние он совершил. Вполне естественно, что при подобных обстоятельствах они будут искать дорогу в храм. Эрли были лютеранами, поэтому я искала лютеранскую церковь, расположенную на Монитор-стрит. Я не нашла еще своей церкви, и вот, пожалуйста, искала церковь, куда предположительно ходила семья Скотта Эрли.
        Но в Сан-Диего оказалось около пятидесяти лютеранских храмов, и пять из них находились в районе Монитор-стрит. Сколько времени мне понадобится, чтобы обойти их? Семестр? Или целая жизнь?
        Я решила положиться на судьбу и отправилась на десятичасовую службу в лютеранскую церковь святого Джеймса, в двух кварталах от того места, где жили Скотт Эрли и его жена. Я медленно проехала мимо их дома - большого розового здания. На каждом этаже располагалось по две квартиры. Пока я вела наблюдение, никто не выходил из здания.
        Мне никогда не приходилось бывать в лютеранском храме. Он был гигантских размеров. Звучали незнакомые гимны. Я заняла место сзади, повторяя все за окружающими: вставала вместе со всеми и садилась на место, когда садились остальные. Было так странно слышать, что никто не цитирует Библию короля Джеймса. Мне казалось, что Библия без староанглийских обращений звучит неверно. Воду и хлеб, которые передавали, я тоже приняла, следя за тем, как это делают другие. Уже собираясь уходить, я увидела его: он нес крошечного, завернутого в покрывало ребенка и посмотрел мне прямо в глаза, но как бы сквозь меня. Он был красивым высоким мужчиной с открытым лицом, и мало что в нем напоминало то несчастное мятущееся существо, которое кричало и извивалось от боли во дворе моего дома. Он был похож на фермера - такой же загорелый и мускулистый. Я и не ждала, что он узнает меня, потому что была уверена, что он смотрит новости с такой же неохотой, как и я. Кроме того, прошло много лет. Однако знакомый металлический привкус во рту напомнил мне о том самом дне, и я ощутила, как меня прошиб холодный пот. Я не могла дышать.
Мне хотелось броситься к сиденью, мимо которого я проходила, и спрятаться под ним. Затем я увидела ее. Она выглядела восхитительно. Келли. Я никогда не видала ее воочию. Она была маленькой светловолосой женщиной с короткой стрижкой. Келли подошла и взяла Скотта Эрли за руку. Вокруг них было много пожилых дам, они ласково обращались к ребенку. Но я не видела малышку - выглядывал только пушистый хвостик ее волос. Келли тоже посмотрела на меня, когда проходила мимо. Должно быть, она видела меня по телевизору или помнила по тому заседанию суда, которое состоялось много лет назад. Однако тогда я была на три дюйма ниже и на двадцать футов худее. Но я была тем, кем была. Наверное, это как если бы я увидела священника снимающимся в кино. Если видишь человека в непривычном для него окружении, его очень трудно узнать.
        Я наблюдала за Келли, как зачарованная. Она повесила объявление на стенд при входе в храм. Стенд был украшен цветами. В объявлении говорилось:
        «Джульетте требуется няня: дневная няня на четыре дня в неделю. Иногда понадобится работать в выходные. Девочке, замечательной и красивой малышке, семь недель. Маме необходимо на работу, ее ждут ученики. Отец учится на библиотекаря. Хорошая плата для человека, удовлетворяющего требованиям. Десять выходных. Гибкий график работы. С собой иметь рекомендательные письма. Звоните: 672-3333».
        Я сорвала объявление. Мимо меня проходили прихожане, приветствуя пастора.
        Подождав, пока все ушли, я посмотрела на объявление, сложила его и положила в карман.
        По дороге домой я купила небольшой пробковый стенд и приколола к нему объявление. Рядом я поместила фото своего класса. Следующие три ночи я пыталась отключить свое сознание: я училась и училась. Однако в конце концов моя память впечатала мне в голову номер телефона Скотта Эрли.


        Глава семнадцатая
        Я и подумать не могла, что мои волосы значат так много, пока однажды вечером не отправилась после занятий в салон, где попросила обрезать мне волосы и перекрасить их в каштановый цвет. Каждый раз, когда до моего слуха доносился скрежет ножниц, я вжималась в кресло, чтобы не закричать. Волосы были неотъемлемой частью меня - романтического образа Ронни, девушки-леди. Когда мои волосы прядь за прядью падали ни пол, у меня возникло ощущение, будто с меня заживо сдирают кожу. Мама лишь изредка подстригала концы моих волос, но вот уже десять лет их не касалась рука парикмахера. Я ухаживала за ними, как за редкостным деревом. Высушивая волосы феном, я опускала голову и накручивала пряди указательным пальцем, иногда в течение пятнадцати, а то и двадцати минут. К концу средней школы волосы у меня спадали до пояса. Когда я играла или была занята чем-то по дому, то связывала их в пучок или заплетала в тугую косу, но когда распускала, мои волосы становились предметом восхищения. Как говорится в Библии, волосы были венчающей меня короной, моей славой. Я помню, как еще несколько лет назад стояла перед зеркалом
в одном белье и любовалась своими волосами, которые тяжелой волной спускались по спине. Я думала, что они красивее, чем у Линдсей Лохен, хотя попа у меня раза в два больше, чем у этой актрисы.
        Мастер была очень осторожна. Она связала пряди и уложила их в пакет, чтобы отправить в благотворительную организацию «Ради любви», где делали парики для детей, больных раком. Когда я увидела в ее руках свои локоны цвета осенней листвы, мне показалось, что меня ранили (хотя это было до того, как я увидела раненого человека). Я не могла заставить себя взглянуть в зеркало, когда она накладывала краску и отделяла фольгой пряди для мелирования, и прикрыла глаза. Парикмахер бодро поинтересовалась:
        - Как вам это нравится?
        Я открыла один глаз. Присмотрелась. Я не знала, что сказать. Передо мной была молодая женщина приятной наружности, но и ее не знала.
        - Обычно мы делаем как раз наоборот. Я еще ни разу не встречала рыжеволосую девушку, которой хотелось бы перекраситься в каштановый цвет. Однажды ко мне пришла натуральная платиновая блондинка. Она хотела рыжий, - заметила женщина.
        Мастер оказалась профессионалом. Она сделала ступенчатую стрижку, которая открывала мое лицо, подрезала волосы у висков. Если учесть, какие у меня были кудрявые волосы, могло получиться гораздо хуже. Я боялась, что стану похожа на девушку в клоунском парике. Стрижка была очень модной, не в стиле «кантри». Мои глаза вдруг засияли с новой силой, а подбородок красиво очертился. Цвет не выглядел искусственным. Я вписывалась в образ «городской куколки». Все было натурально и роскошно. Больше никто бы не сказал, что я просто «девчонка из соседнего дома». Моя голова словно готова была взлететь в воздух, казалось, будто все эти годы я таскала на себе непомерный груз.
        - Это великолепно, - восторженно произнесла я.
        У самой дамы волосы были цвета воронова крыла с лиловой прядью.
        - Теперь мне будет легко ухаживать за волосами. Я должна следить за ними из-за работы. Так что все будет проще...
        Я не могла дождаться, когда вручу мастеру сорок баксов и выберусь из салона.
        - Здесь двадцать дюймов! - обратилась она ко мне. - У нас еще не было таких щедрых пожертвований.
        Меня согревала мысль о том, что я помогу детям. Я снова понесла утрату по вине Скотта Эрли. Он с таким же успехом мог остричь меня сам.
        После занятий я позвонила Келли и представилась:
        - Здравствуйте, меня зовут Рейчел Байрд. Это ваше объявление я видела?
        Я тщательно выбирала имя. Рейчел перекликалось с Рахиль, а Рахиль в Библии оплакивала своих детей. Келли спросила меня, могу ли я с ней встретиться прямо сейчас и захватить с собой рекомендательное письмо.
        - У меня нет ни резюме, ни рекомендательных писем, - сказала я. - У меня нет принтера. Родители пообещали мне выслать его, когда подберут что-то подходящее по цене. Я учусь на ассистента врача «скорой помощи». Я могу привезти вам рекомендательные письма, но позже. Много рекомендательных писем. Когда мне было двенадцать, я часто приходила в родильный дом и помогала возиться с детьми. Когда родился младший брат, я фактически полностью взяла на себя заботу о нем, потому что мама была тогда очень больна.
        Я запаниковала. Мысль о том, чтобы запастись рекомендательными письмами, не приходила мне в голову. На что я могла рассчитывать? Сможет ли Клэр выслать мне рекомендацию, но так, чтобы на ней не значился код Юты? И согласится ли она написать ее для Рейчел Байрд? И захочет ли она послать ее жене Скотта Эрли? Нет-нет, она вышлет ее мне. Я могла бы сказать, что собираюсь использовать ее рекомендательное письмо для нескольких анкет. Я могла бы перепечатать его на принтере в школе. Но кого бы еще вспомнить из тех, кто не жил в Юте? Тетя Джил из Колорадо? Или тетя Джульетта из Чикаго? А родственники в счет? Не вызовет ли у Келли подозрение «география» людей, рекомендующих меня для работы? Нет. Это смешно. Здесь ведь Калифорния. Калифорния на западе. Но все равно оставалось решить вопрос с именем. Я могла бы удалить его из файлов. Главное - спокойствие. Я должна соответствовать образу Рейчел, девушки с каштановыми волосами.
        Спустя час я уже парковалась перед большим зданием, выкрашенным в розовый цвет.
        Келли и я обменялись рукопожатиями. Она тут же приступила к делу:
        - Ассистент врача на «скорой помощи». Значит, вы должны иметь представление об уходе за младенцами.
        - Да, конечно, - сказала я. - Как и все, кто помогает в родильных отделениях. Я знаю основы профессионального ухода за детьми младенческого возраста. Кроме того, у меня был большой опыт дома.
        Я знала, что нам предстоит снова изучать эти темы на занятиях. Я посмотрела расписание заранее.
        - У вас такой большой опыт, - заметила Келли.
        Она говорила тихим голосом, и, хотя он звучал уверенно, в нем слышались детские нотки. Она была очень симпатичной, но выглядела намного старше, чем когда была в церкви. Под глазами у нее залегли тени, скрытые неумелым макияжем. Она была слишком худой, а лицо, наоборот, казалось опухшим.
        - Да, - ответила я. - Пожалуй, нет ничего такого, чего бы я не знала о здоровом ребенке. Даже кризисная ситуация не вызовет у меня паники.
        Мы как раз начинали изучать особенности работы с такими маленькими пациентами. У них все органы были крошечными, а голова довольно большой и тяжелой, поэтому чрезвычайно важно было не навредить им чрезмерным усердием.
        - Хочешь посмотреть на Джульетту? - спросила меня Келли. - Жаль, что ты не можешь познакомиться с моим мужем, он сейчас на занятиях. Мы переехали сюда пару месяцев назад, еще до того как родилась Джульетта.
        - Мою тетю тоже зовут Джульеттой, - вымолвила я.
        - Разве это не самое прекрасное имя на свете? Но в нем столько печали. Когда вспоминаешь о четырнадцатилетней шекспировской Джульетте, сердце сжимается от горя. Имя выбрал Скотт. Сначала я возражала: мне показалось, что имя с такой историей будет приносить неудачу. Но теперь я рада, что он настоял. А вот и она, моя девочка!
        У меня пошли по спине мурашки. Келли говорила именно то, что я думала об имени своей тети.
        Джульетта оказалась очаровательным ребенком. Самым красивым из всех, кого мне доводилось видеть. Ресницы у нее были такими длинными, как мои розовые ноготки. У малышки были густые волосы, по цвету похожие на гриву Джейд, - что-то среднее между легкими оттенками каштана и русым, а кожа напоминала персик. Я чуть не сказала, что она очень похожа на мою маленькую сестру Беки, когда та была такого же возраста.
        Но, честно говоря, я уже не помнила, какой была новорожденная Беки.
        - Она - нечто! - воскликнула я.
        Я переняла это выражение от миссис Дезмонд. Та употребляла его по отношению ко всему - от шоколадного печенья до телепрограмм.
        - Она очень красивая, правда? Мы никогда не думали, что нам будет даровано такое счастье. Мой муж был болен... он был очень болен. Он провел в больнице почти пять лет.
        Ничего подобного, хотелось возразить мне. Он провел там только четыре года. Если быть точным, то три года и одиннадцать месяцев.
        - Ему сейчас лучше? - выдавила я из себя.
        - Значительно лучше. Он в полном порядке. И он не знает причины своей болезни.
        Келли склонилась над Джульеттой. Она поправила подушку, и я заметила, что сделала это так, как нас учили на занятиях, когда мы проходили тему ухода за людьми с травмой позвоночника. Она продолжила:
        - Я не знаю, как объяснить это получше. У Скотта было душевное расстройство. Но не пугайся, с ним сейчас все в порядке. Он не опасен. Он совершил нечто невообразимое, когда был болен. Скотт этого даже не помнит, но, когда к нему приходит осознание того, что он совершил, он очень страдает. У него была тяга к суициду. Это продолжалось несколько месяцев. Не волнуйся. Сейчас бы ты этого ни за что не сказала. Он прекрасный отец и просто обожает Джульетту. Мой муж учится на библиотекаря. До того как заболеть, он выучился на фармацевта. Это было ужасно. Он страшно задел чувства одной семьи.
        Я хотела ее ударить.
        Я хотела ее обнять.
        Задел чувства семьи? В горле у меня пересохло от волнения.
        Но, с другой стороны, чего я ждала от этой женщины? Чтобы она сказала потенциальной няне своего ребенка, что ее муж зарезал двух детей? А теперь все в порядке, потому что он принимает лекарства, и вообще вы не будете часто видеться?
        Если бы она сказала правду о Скотте Эрли, нашелся бы хоть один человек, кроме меня, кто отважился бы переступить порог их дома? Кто согласился бы остаться в этой на вид обычной квартире - чистой, не заставленной мебелью, украшенной лишь несколькими тщательно подобранными фотографиями? Не сбежали бы все узнавшие страшную правду кандидаты, как вспугнутые олени? Я понимала, что у Келли тоже была своя цель. Мне требовалось немного времени на размышление, чтобы понять, смогу ли я придерживаться своего непродуманного плана. Келли верила, что она уже достигла конца пути. Прощение, которое ей даровали мои родители, и переезд на новое место должны были стать опорой на их новом пути.
        Но я не могла понять, как она может находиться с этим человеком. Если бы, родив ребенка, она оставила Скотта Эрли, я сумела бы найти этому рациональное объяснение. Возможно, она помнила его мальчиком, которого любила. Родив ребенка, она получила от этой любви все. Но она продолжала жить с ним, хотя знала, что теперь это не тот мальчик, которого она любила, а человек, совершивший страшное злодеяние. Теперь я понимала, почему мама считала Келли порядочной женщиной. Она I напоминала мне тех женщин, которые продолжали твердить о любви к своим мужьям, даже после того как те обманывали их, проигрывали деньги семьи в карты, сбивали их с пути истинной веры. Что это - похоть? Какая-то извращенная преданность? Даже Господь посчитал бы бесчестием выполнять клятвы, данные такому человеку.
        Келли была спасительницей по натуре.
        Я тоже.
        Но некоторые не заслуживали того, чтобы быть спасенными.
        Однако эта маленькая девочка заслуживала самого лучшего. Она была достойна хорошей жизни.
        И я решилась на то, чтобы не оставаться в стороне. Я еще не знала, что буду делать. Какой-то неясный луч просветил мое сознание, и несколько мыслей, не до конца оформленных, закрались в мою душу.
        - Кем ты работаешь? - спросила я Келли, хотя и так знала. Но я знала и то, что хороший кандидат должен задавать много вопросов.
        - Я психолог в школе, - сказала Келли. - Ты даже представить себе не можешь, с какими проблемами сталкиваются сегодня дети. Современные школьники здесь, в Калифорнии, испорчены еще больше, чем те, с которыми я работала на старом месте. Они мне рассказывают... О том, что дядя в семье позволяет себе с девочками вольности, но мама переживает лишь о том, что ее дочь слишком толстая. Наверное, не мне тебе рассказывать о проблемах подростков. Сколько тебе лет?
        - Восемнадцать, - ответила я. - Мне исполняется девятнадцать десятого декабря. Я знаю, что выгляжу моложе. Я к этому уже привыкла.
        Первая невинная ложь. Но хотя бы дату дня своего рождения мне не пришлось выдумывать.
        - Мои родители тоже учителя.
        Это было чистой правдой, ведь наша мама насучила, не так ли?
        - Они не очень много зарабатывают. Мне приходится обеспечивать себя самой. Мы живем в сельской местности. К северу от Феникса.
        - Но почему Калифорния?
        - Здесь красиво, правда? Все время солнце. Не жарко и сухо, а просто здорово из-за близости к океану.
        Я пыталась произвести впечатление добродушной, но не слишком умной девушки. Это оказалось легче, чем я себе представляла.
        - Я не встречала более приятного климата! Мне хочется научиться серфингу. И я надеюсь поступить здесь в институт. Не знаю, смогу ли я позволить себе продолжить образование. Тут все очень дорого. Но все возможно. Я могу точно сказать, что буду здесь ближайший семестр. Пожалуй, даже ближайший год.
        Все возможно, кто знает?
        - Сан-Диего производит впечатление, правда? Самый красивый город из тех, что мне доводилось видеть.
        Келли погрузилась в раздумье.
        - У меня создается впечатление, будто люди, живущие здесь, должны быть счастливы.
        Один человек здесь точно не был счастлив. В этот момент проснулась малышка. Она расплакалась, и я подхватила ее на руки.
        - Привет, принцесса. Я повернулась к Келли.
        - Наверное, вам надо сменить клеенку. Эта уже влажная.
        - Мне придется бросить ее кормить, - с грустью в голосе произнесла Келли. - Наверное, меня сразу разнесет.
        Она направилась к комоду, разрисованному в крапинку, и достала из ящика новый подгузник и клеенку с обезьянкой. Уверенными движениями я сначала сменила клеенку, а потом и подгузник, предварительно вытерев девочку и аккуратно свернув старый подгузник.
        - Даже несколько недель кормления - это лучше, чем ничего, - сказала я, вспомнив маму и Рейфа. - Молозиво очень важно для новорожденного. Оно заряжает здоровьем таких чудесных малышей. С ней все будет в порядке. Мисс Джульетта, как ваше полное имя?
        - Энгельгардт, - сообщила Келли. - Это моя девичья фамилия. Мы дали ей мое имя. Не потому, что мы такие ультрасовременные. Просто оно ей больше подходит. Моя бабушка, сказала, что оно означает «ангельский сад» на немецком. Разве не чудесно?
        Я точно знала о причинах, побудивших ее дать ребенку свою фамилию. Слишком много людей помнило о том, кто такой Скотт Эрли.
        - Что будет входить в твои обязанности? Я работаю с девяти до трех. Мой муж отправляется на занятия в восемь. Иногда его не бывает дома до пяти или до шести часов. Значит, мне потребуется человек, который сможет работать с восьми до трех четыре дня в неделю. У Скотта свободна пятница. Иногда, не очень часто, мы выбираемся вечером куда-нибудь перекусить или в кино. Сможешь ли ты поработать вечером или в выходные?
        - Да, - ответила я. - Я заинтересована в заработке, хотя мне приходится довольно много учиться. Но я могла бы заниматься - если ты не возражаешь, - пока девочка спит.
        - Конечно. Тебе не нужно ни убирать, ни готовить. Только следить за вещами да иногда бросить в стирку детскую одежду - чистая одежда для малышки бывает настоящей проблемой. Обедать можешь здесь. Мы купим тебе все, что ты закажешь.
        - Что ж, спасибо. Я думаю, что справлюсь. У меня режим занятий очень напряженный. Примерно через месяц или полтора начнется практика, поэтому я буду занята в выходные. Занятия проводятся вечером. Я выбирала такое расписание сознательно, чтобы работать днем все дни, кроме пятницы!
        - Тогда все складывается как нельзя лучше!
        - Не возражаешь, что я взяла малышку на руки? - спросила я. - Наверное, мне надо было заранее спросить разрешения, но перед выходом я обработала руки дезинфицирующим раствором. Для меня это теперь норма. Как и резиновые перчатки!
        Она как-то странно посмотрела на меня и сказала:
        - Мы... встречались раньше?
        Я почувствовала, как сердце начинает выделывать замысловатые па. Каштановый цвет волос сделал меня похожей на маму? Келли вспомнила какой-нибудь фотоснимок из газетной хроники? Может, она припомнила, как я набросилась на репортеров? Или поняла, что я и девушка в зале суда - одно лицо? Неужели у меня настолько запоминающаяся внешность?
        - Не думаю. Но я натолкнулась на ваше объявление в церкви святого Джеймса. Вы знаете, где это?
        - Вот оно что! Мы посещаем этот храм. А ты?
        - Обычно я хожу в церковь по месту жительства, в Ла-Хойе. Но я была в храме святого Джеймса.
        Насколько я помнила, я не сказала еще ни одного слова лжи. Разве что возраст немного прибавила. Даже смену имени можно было оправдать. Родители сказали мне, что нет ничего противоправного в том, чтобы называть себя даже Дональдом Даком, если ты не делаешь это с целью совершения преступления. Звезды кино все время предстают перед публикой под вымышленными именами.
        С целью совершения преступления...
        - Так вот где я тебя видела, - протянула Келли. - Прихожане очень добрые. Наша маленькая мисс может похвалиться самым большим числом бабушек. Находясь в храме, я могу погрузиться в медитативное настроение.
        Келли оборвала себя, а потом добавила:
        - Я в этом очень нуждаюсь.
        - Я тоже, - ответила я.
        - Рейчел, я начну работать через две недели и собираюсь до этого встретиться еще с двумя претендентками на место няни. Но думаю, что после встречи с тобой мне уже не потребуется кто-то другой. Я предлагаю начальную плату двенадцать долларов в час. Праздничные дни, когда я выходная, будут оплачиваться. Мы заключим договор, и тебе придется платить налоги самостоятельно...
        - Я согласна, - проговорила я.
        - Может, ты смогла бы прийти пораньше, чтобы познакомиться с моим мужем, и тогда ты сможешь уже начинать через две недели, в понедельник?
        - Думаю, что да.
        Вымолвив эти слова, я физически ощутила боль, как бывает, когда случайно коснешься обожженного места. Мы обменялись рукопожатиями, я потрепала малышку по щечке. Посмотрев на нее, я подумала: «Джульетта, это ради тебя. Ради твоего же будущего». Я с самого начала знала, что получу эту работу. Красная нить.
        Я написала тете Джульетте, чтобы она прислала мне письмо: с описанием моих способностей и умения ухаживать за детьми, попросив не ставить моего имени, чтобы никто не вспомнил печально известную семью Ронни Свон. Я успела усвоить одну истину: когда с тобой случалось что-то плохое, люди склонны относиться к тебе предвзято, даже если ты прекрасный человек. Я написала также своей кузине Бриджет, которая училась в институте искусств в Чикаго, попросив о том же самом, что и тетю Джульетту.
        Но я не успела даже отправить письма, когда мне позвонила Келли.
        - Мне не потребуются рекомендательные письма, Рейчел, хотя я с удовольствием при случае их прочту. Иногда достаточно полагаться на интуицию, - сказала она.
        Я съежилась.
        - Я разговаривала еще с двумя девушками. Не хочу показаться злой или невежливой, но с ними нельзя было бы оставить даже кота. У одной на ногтях черный лак, а другая курит. Она сказала, что будет курить на балконе. А кто же будет следить за Джульеттой в это время?
        - Дети - это самое важное, но некоторые относятся к своим обязанностям слишком легкомысленно.
        На этот раз я лицемерила, и мне было неприятно.
        После занятий в пятницу я отправилась «знакомиться» со Скоттом Эрли.
        Это было потрясающее событие.
        Он и вправду был очень милым, добросердечным мужчиной, каким я помнила его по церкви. У него были уверенные манеры хорошо воспитанного человека, а рукопожатие - твердым. Это ничего не меняло, но я была искренне поражена способностями медицины. Неужели правильно подобранные лекарства могли сотворить такое чудо? Мне пришлось напоминать себе, что я пришла сюда не для того, чтобы иметь дело с сегодняшним Скоттом Эрли. Меня волновал тот Скотт Эрли, который совершил страшное преступление. Он посмотрел мне прямо в глаза, и я увидела, что он не отличил бы меня от сотни других девушек.
        - Так это ты будешь заботиться о моей малышке? - спросил он.
        «Не так, как ты позаботился о моих малышках», - подумала я. Вслух же сказала:
        - Конечно. Вам не надо волноваться ни о чем.
        Ему было о чем волноваться из-за своего прошлого, не так ли?
        Они отправились в кино. Я дала Джульетте ее бутылочку. Открыв окно и впустив в комнату мягкий и соленый вечерний воздух, я приступила к изучению названий костей. Я зубрила их сорок минут, а потом закрыла конспект и начала открывать ящики. Я не смогла сдержаться. Семнадцать лет я относилась к чужой собственности с огромным почтением. Мои родители никогда не открыли бы ни одной тетради с моим именем на обложке. Однако вот она я - специалист по обыску чужих комнат. Сначала комнаты Мико, а теперь этой.
        Я начала с вещей Келли. У нее оказалось несколько платьев для работы, несколько пар джинсов и футболки. И шорты, и рубашки имели довольно потрепанный вид. Даже у Клэр было шесть или семь пар туфель, но у Келли всего четыре: черные, коричневые, туфли для прогулок и сандалии. В комоде лежало чистое белье, а в бюстгальтерах я нашла пакетики с лавандой. Форма для занятий спортом. В специальной коробке - фата. Маленький красный плюшевый медвежонок. Противозачаточные таблетки, несколько открыток ко дню святого Валентина. Поверх свитеров в следующем ящике лежала простая тетрадь в голубой обложке с плотными листами. Я схватила ее. Что я ожидала найти? Мрачную летопись с газетными вырезками о событиях тех страшных дней? На самом деле это была тетрадь Джульетты. В ней Келли и Скотт хранили обведенные следы ее ножки. На первой странице, украшенной серебряными звездочками, каллиграфическим почерком было выведено: Джульетта Джинни Энгельгардт. Келли написала так много о первых днях жизни своей малышки, что даже поля тетради были заполнены. Я приподняла стопку свитеров. И под ними увидела то, что искала. Нож,
охотничий нож, которым разделывают оленьи туши. У моего папы был такой. Он хранил его высоко в одном из кухонных шкафчиков, так что даже мама не могла его достать. Я не прикоснулась к нему, но мои руки начали дрожать. Я подумала: «Вот доказательство того, что даже она не доверяет ему полностью». Я аккуратно сложила все вещи.
        Гардероб Скотта Эрли меня не интересовал. Белье, носки, джинсы, рубашки поло, мокасины - все в идеальном порядке. В прикроватной тумбочке было два выдвижных ящика. В верхнем лежали книги: роман о мужчине, который продал свое обручальное кольцо, а потом всю жизнь искал его, книга о яхтенном спорте. Были здесь и три контейнера с надписями «Утро», «День», «Вечер». В них хранились таблетки. Там же я нашла и соску. Во втором ящике обнаружился его дневник. Я села в кресло-качалку. Дневник начинался с даты рождения Джульетты. Несколько предыдущих страниц были вырезаны.
        Я обратила внимание на то, как остро обрезаны края, - словно подстриженная трава.

        «Это начало моей настоящей жизни. Джульетта вызывает у меня благоговение. Она роза. Она ангел. Наверное, Бог решил явить мне свою бесконечную милость, позволив случиться такому чуду, поистине озарившему мою жизнь. Я знаю, что не затужил этого счастья. Мы ужинали в «Самбакко», когда у Келли отошли воды и начались схватки. Нам пришлось ждать «скорую», и Келли была очень смущена, потому что это «наш» ресторан. Она плакала и все время повторяла: «Теперь мы не сможем сюда вернуться! Я же поломала стул!» Нас сразу подняли па лифте. Бродильном отделении медсестры очень торопились, поскольку у Келли уже на шесть сантиметров раскрылась шейка матки. Немного усилий - и наше сокровище появилось на свет. Думаю, что для Келли все было не так радужно, как она пыталась представить. Я хотел назвать дочь Джевел, так как это означало «драгоценность», - именно то, чем она была для нас. Но Келли не согласилась. Тогда я предложил имя Джульетта. Келли оно не очень понравилось, но она все же сдалась. Возможно, она просто очень устала. Я надеюсь, что не давил на нее!»

        Следующая запись была сделана в сентябре:
        «Джульетта становится маленьким человечком. Я знаю, что она различает окружающее, потому что смотрит мне прямо о глаза. Думаю, глаза у нее будут темно-синие, как океан. Я так рад, что мы приехали сюда. В Колорадо было очень пыльно и сухо. Я хочу научить Джульетту плавать. Не могу дождаться, когда она впервые назовет меня папой».

        Я прочла еще одну запись:
        «Я чувствую себя таким виноватым. Келли приходится много работать, чтобы содержать нас всех, и ей очень трудно. У нее уже много лет не было нового платья. Я чувствую себя так хорошо, потому что многому учусь. Она приходит домой уставшая и грустная. Дети в школе ведут себя из рук вон плохо. Не могу поверить, чтобы родители были такими равнодушными. Они совершенно не думают о том, как их поступки могут повлиять на детей. Келли сказала, что один папаша даже посылает свою дочь за сигаретами!»

        Я закрыла тетрадь, защелкнув на ней замочек, а потом убедилась, что он открывается без усилий. Ярость Скотта Эрли по отношению к родителям, которые посылают своих детей за сигаретами, вынести мне было не по силам.
        Джульетта начала хныкать, и я сменила ей подгузник, а потом покормила ее. За этим занятием я успокоилась. Я начала петь ей: «Тише, малышка, не плачь. Когда ты проснешься, я приведу лошадку к маленькому пруду, и мы пойдем с тобой гулять, и мы начнем с тобой играть...»
        Супруги Эрли пришли домой в девять, расслабленные, смеющиеся и счастливые.
        Они заплатили мне и сказали, что берут меня.
        Я поблагодарила. Пообещала, что сделаю все ради благополучия их маленькой Джульетты.
        Спустившись вниз, я услышала тихую музыку. Я взглянула на большое окно их квартиры. Они танцевали. Джульетта была между ними. Моя мама тоже танцевала с Рейфом, который стоял на ее ногах, - она кружила его, пока он не ощущал приятной слабости, начинал смеяться и валился на коврик. Но меня вдруг посетило другое воспоминание. Мне было лет шесть или семь. Мама танцевала, держа на вытянутых руках малышку, как будто та ее партнер по танго. Малышкой была Беки, а я маленькой девочкой, которая прыгала вокруг мамы. У меня вдруг начала раскалываться голова, хотя я никогда не страдала головными болями. Скотт Эрли и его жена Келли выглядели счастливыми. У них было все, чего могли пожелать люди. Прошлое надежно похоронено. Маленькая девочка на руках моей мамы покоилась на кладбище. Ее быстрые ножки никогда не будут топать по ступенькам нашего дома. Дочка Скотта Эрли росла здоровой и сильной. Никто не сможет обидеть ее. Я уже не помнила того времени, когда мы все были счастливы, без всяких «вопреки». Человеку свойственно забывать, он может отрешиться от плохих воспоминаний. Но убийство... Неужели он совсем не
вспоминает об этом? Они не провели еще и года вместе после его освобождения из Стоун-Гейта. Каждый день они воспринимали как дар. Каждый день был как подарочный пакет, и Скотт Эрли был «виновен» лишь в том, что Келли приходилось зарабатывать на жизнь, а не в том, что отнял две жизни быстрее, чем я написала это предложение. Каждый день дарил им что-то новое. Что-то, конечно, омрачало их жизнь. А нам в свое время было невыносимо жить, невыносимо видеть, как солнце в очередной раз скрывается за горизонтом, напоминая об угасших жизнях. Мы не представляли себе, как проснемся утром. Мы почти год не разговаривали. А Скотт Эрли и Келли танцевали!
        Теперь даже мои родители были счастливы. Отец Небесный даровал им счастье прощения. Он позволил им отпустить память о Беки и Руги, как отпускают воздушные шарики в воздух на параде. Им было позволено двинуться вперед. Думали ли они о моих сестрах каждый день?
        Я была единственной, кто добровольно носил эти вериги? Почему Скотту Эрли было даровано такое «сокровище»? Что в моей вере не позволяло мне переступить черту?
        Я отвернулась и уехала домой.
        Миссис Дезмонд оставила мне записку. На тарелке меня ждали фаршированный перец и картофельное пюре. Мне оставалось только разогреть блюдо. Я очень любила фаршированный перец, но я просто разрезала его пополам, а потом смыла все в унитаз. Затем помыла тарелку и нацарапала записку с благодарностью. Опустившись на колени, я молилась о том, чтобы камень в моей душе превратился в льдинку, которая со временем могла растаять.
        Я легла в кровать, и меня начало трясти. Я открыла ноутбук, который взяла с собой по настоянию папы. У миссис Дезмонд был кабельный Интернет, чтобы она могла ежедневно отправлять почту дочерям. Я зашла в поисковую систему и начала просматривать адреса организаций вроде «Второго шанса» или «Дарованного небом», где девушки могли оставлять на усыновление своих внебрачных детей. Главным принципом работы таких организаций было не задавать молодым мамам никаких вопросов. Детей не бросали в мусорные контейнеры. За малышами иногда возвращались, а иногда нет. Спустя несколько месяцев детям находили новых родителей. Мне словно кто-то нашептывал приказы на ухо. Я точно знала, что собираюсь сделать.


        Глава восемнадцатая
        В понедельник Келли дала мне ключи от квартиры, чтобы я могла вывозить Джульетту на прогулку в коляске, если позволяла погода, а погода позволяла гулять всегда. Каждое утро мы встречались у двери, и Келли передавала мне список вещей, которые и течение дня понадобятся для Джульетты, и деньги, если мне требовалось что-то купить в угловом супермаркете. Затем она вылетала за двери с чемоданчиком под мышкой и рюкзаком за спиной. Я наблюдала, как она на ходу красила ресницы.
        Джульетта была легким ребенком, а Келли держала ее в чистоте, ухаживая как за розовым бутоном. Каждый день я согревала молоко, которое Келли сцеживала молокоотсосом накануне вечером. Я слегка поглаживала Джульетту по щеке, чтобы она открыла ротик. Когда она улыбнулась в первый раз, я помчалась к столу Келли, на котором лежал фотоаппарат, и сделала несколько снимков, оставив Келли записку.
        На следующий день Келли встретила меня у двери и бросилась обнимать.
        - Меня не было в такой знаменательный момент, но ты сумела запечатлеть его для памяти! Рейчел, я тебе так благодарна.
        Этот случай был одним из многих, когда моя изощренность приводила меня в отчаяние. Но я уже была не в силах что-то изменить: я фотографировала Джульетту при любом удобном случае, наряжая ее в носочки под цвет брючек «капри» и «мини-юбок» размером с наперсток. Она стала для меня маленькой куколкой, любимой и требующей постоянной заботы. Я держала ее за крохотные ручки и делала «потягушки». Иногда эта девочки заставляла меня забыть о причине моего приезда в Калифорнию. Мы лежали с ней, растянувшись на покрывале в парке Беллевью, и я показывала ей разные фигурки, по-особому сгибая пальцы и направляя их на тень. В такие мгновения я вдруг вспоминала кладбище, где покоились мои сестры, и надгробный памятник на их могилах в виде сплетенных рук. Мое сознание затуманивалось черным чернильным пятном, напоминая с жестокой ясностью, что я не Рейчел Байрд - обычная девушка, которая совмещала с учебой работу, доставлявшую ей несказанное удовольствие.
        Я начинала думать о новой семье Джульетты, о тех людях, для которых появление Джульетты станет настоящим благословением, потому что они не могли иметь собственных детей. Я оставлю Джульетту завернутой в пеленки в каком-нибудь безопасном, хороню освещенном месте. Я знала, что эти специально отведенные помещения не снабжены камерами слежения, оставленным в них детям не грозит никакая опасность, им не страшна плохая погода - в течение суток команда добровольцев несколько раз проверяла эти комнаты, чтобы вовремя обнаруживать младенцев. Все будет в порядке.
        Я, конечно, проявляла наивность, рассуждая таким образом» и почему-то не подумала о том, что ФБР расследует все возможные мотивы, поскольку дело будет касаться кражи ребенка. Они найдут меня раньше, чем Скотт Эрли, обвинят в совершении серьезного преступления и отправят в тюрьму. Меня может ждать судьба, которой удалось избежать моему заклятому врагу. Но тут же направление моих мыслей менялось, и я успокаивала себя тем, что к тому времени, когда они кинутся, я уже буду далеко в Юте: мои волосы приобретут свой натуральным цвет, а моя душа - прежнее спокойствие. Я решила оставить коляску Джульетты в парке, так чтобы сначала создалось впечатление, будто кто-то выкрал Джульетту вместе со мной. Какая умная, честное слово! Тот факт, что я была зачислена в школу под своим настоящим именем и любой дурак в течение десяти секунд установит связь между мной и Скоттом Эрли, почему-то не смутил меня. Мне было почти семнадцать, и я была в чем-то не по годам умна, но в чем-то наивна и глупа. Я не имела ни малейшего представления о том, как выполняется розыскная работа, как быстро ведется расследование. Скорее
всего, я не очень утруждала себя размышлениями на подобные темы.
        Задумываясь над тем, какой удар я нанесу Келли своим поступком (особенно часто это происходило, когда я развешивала постиранные футболки с надписью «Мама Джульетты!», за что Келли меня всегда горячо благодарила), я заставляла себя вспоминать, в какой цвет был выкрашен тот злополучный сарай, а потом мое сознание автоматически переключалось и я видела кровь на земле и забрызганный кровью стол для пикников.
        Никто не собирался отнять жизнь у Джульетты, как оборвали жизнь моих сестер. Джульетта не умрет - она просто освободится от зловещего присутствия Скотта Эрли.
        Но было ли его присутствие в жизни Джульетты зловещим? Или только болезнь заставляла проявиться злу? Сейчас он являлся образцом воспитанности и доброты, но могла ли ситуация снова выйти из-под контроля? Некоторые душевно больные люди иногда чувствовали себя настолько хорошо, что прекращали принимать лекарства. У Скотта Эрли тоже мог быть такой период. Келли хранила этот страшный, как у мясника, нож, и для этого должна была существовать причина. Я знала, что она решится на все ради спасения Джульетты. Но что, если я не права? И она ничего не сможет предпринять? Только на меня и остается вся надежда. Как говорится в Библии, у каждого свой путь, и, несомненно, мой путь также был предначертан свыше.
        Тем не менее я все время стремилась отвлечься, потому что мысли на эту тему сводили меня с ума. Мне очень хотелось быть «нормальной», то есть не обремененной грузом проблем, такой, какой были все остальные девушки моего возраста.
        Мы с Кевином встретились перед экзаменом по анатомии в маленьком кафе «L.M.N.O.Tea:», неподалеку от парка, откуда было рукой подать до дома Скотта Эрли и Келли. Он легко подхватил Джульетту и прижал ее к себе, сказав, что у него самого было десять маленьких кузин.
        - Какая хорошенькая! - воскликнул он. - Не могу дождаться, когда у меня самого будет такая.
        В этот момент малышка издала громкий звук, и он задумчиво заметил:
        - Хотя, с другой стороны, думаю, что пока я повременю с решением этого вопроса... Ронни, что ты сделала со своими волосами?
        - Они выпали, - с улыбкой сказала я.
        - Ты их покрасила. Моя подруга говорит, что готова на многое ради того, чтобы у нее были кудрявые рыжие волосы, а ты... Что ты сделала?
        - Мне захотелось перемен. Новый штат. Новая работа. Новая жизнь.
        - Может, тогда мне стоит перекраситься в рыжий? - пошутил Кевин.
        - Может, тебе стоит назвать мне все кости черепа? Сколько височных? Сколько затылочных?
        - Надежда умирает последней, скажу тебе я.
        - Будь же серьезным! Что ты станешь делать, если тебя спросят о решетчатой кости?
        - Я скажу, что я американец китайского происхождения.
        - Ой, - воскликнула я и подбила его ногой. - Кевин! Вперед!
        - Ты хочешь спросить меня о парных лицевых костях? - уточнил Кевин. - Хорошо, я постараюсь их назвать. Слезная кость, назальная, верхнечелюстная, нёбная...
        - Так ты все знаешь!
        - Тебе известно, что восточные люди обладают особой мудростью? Разве ты не слышала по телевизору? Китайский парень непременно найдет выход.
        Кевину всегда удавалось поставить меня на место. Я ощущала себя ребенком. Но я и была еще ребенком. Просто я уже забыла об этом.
        Однажды вечером, когда я вернулась с занятий, миссис Дезмонд вручила мне письмо. Я была поражена, потому что единственным моим адресатом была Клэр, которая присылала поздравительные открытки из Бостона. Еще мне писала Эмма из Юты. От родителей я получала в основном посылки, в которых находила рисунки от Рейфа.
        Имени на обратном адресе не было, и я увидела лишь, что письмо отправлено из Бостона. Я прочла его.

        «Дорогая моя Энни Оукли,
        Я только что узнал, что моя сестра не написала тебе ни строчки, с тех пор как ты уехала! Как так можно! Я не писатель, конечно, но я все же решил, что могу черкнуть тебе несколько слов. Медицинский институт даже сравнивать нельзя с колледжем, скажу я тебе. У меня нет ни одной свободной минуты, ни на гулянки, ни на девочек (кроме одной, но о ней позже). Каждый вечер я сижу за книгами. Это Бостонский университет, поэтому я не жалуюсь. На днях я вышел прогуляться, и ты ни за что не догадаешься, кого я увидел. Клэр! Она прибыла в город на три дня с хором из Джиллиарда. Как два человека из глуши могли столкнуться в Бостоне? Именно Клэр и дала мне твой адрес. Она прекрасно выглядит, хотя не скажу, чтобы она когда-то выглядела плохо. Думаю, она все время занята, изучает теорию вокального искусства. Мы отправились выпить кофе. Не волнуйся - она выпила лимонаду. Клэр сказала, что ты чувствуешь себя довольно одиноко. Почему бы тебе не заняться серфингом? Боишься, что тебя съест акула? Я встречаюсь с девушкой. Это серьезно. Она переехала из Колорадо, чтобы только быть со мной. Мы не живем вместе, но она
работает неподалеку от моего дома. Она хотела бы, чтобы мы были помолвлены. Не знаю, смогу ли принять такое ответственное решение. Я думаю, что созрею не раньше чем через десять лет, но она мне очень нравится. С Сереной все в порядке. Она собирается в колледж в Кейп-Коде, потому что родители отказались платить за ее обучение, пока она не решит, в чем ее призвание. Клэр мне сказана, что ты учишься на пожарника. Это так странно. Но я могу представить себе, как ты ведешь пожарную машину! Я напишу тебе свой номер, на всякий случай, если ты решишь, что хочешь сонной пообщаться. Надеюсь, ты выкроишь время и напишешь мне о своей жизни. Я работаю на износ. Честно!
        Твой старый друг, Мико С.»

        Я скомкала письмо. На мгновение мне показалось, что я сейчас расплачусь.
        Но с какой стати?
        Мико счастлив. Он влюблен. Я была уверена, что Клэр сказала ему о том, что я учусь на ассистента врача «скорой помощи», а не на пожарника. Он просто не обратил на это никакого внимания. Наверное, был слишком занят тем, что разглядывал Клэр. А она была почти помолвлена с сыном доктора Пратта. Я помню, как поддразнивала ее, когда мы были маленькими, и вот, пожалуйста, все сбылось. Нет, мы были вовсе не маленькими. Это было всего несколько лет назад. Почему мне кажется, что с тех пор прошло чуть ли не сто лет? Я как будто застряла во времени. Я снова разгладила письмо Мико и подцепила ногтем ярлычок с его адресом. Потом побежала за угол и купила открытку с изображением пляжа. «Вот где я провожу большую часть времени! Я позвоню! Может, после того как закончатся уроки серфинга! Позже... Ронни Свои», - подписала я открытку. В четверг вечером Кевин познакомил меня со своей девушкой Широй. Я думала, что он встречается с китаянкой, но Шира оказалась еврейской девушкой. Она делала фильм под названием «Много Америк» - об иммигрантах - и во время съемок решила снять ресторан.
        - Конечно, они не иммигранты, - объясняла она мне. - Ну и что? Даже мои бабушки и дедушки не иммигранты, но... Им понравится фильм.
        У нее были волнистые волосы пепельно-каштанового оттенка. Кевин рассказал ей о том, что я сделала со своими волосами.
        - Извини за любопытство, но зачем ты обрезала волосы? - спросила она, когда мы за компанию с ней (Шира была вегетарианкой) заказали овощной салат.
        - Я хотела немного разнообразия, - сказала я.
        - С такими зелеными глазами? - Она постучала палочками по тарелке. - Кевин говорит, что ты производила неизгладимое впечатление. То, как он описывал тебя, заставляло меня ревновать.
        - Ну, ты ко всем ревнуешь! - вмешался Кевин.
        - Меня нет для тебя в течение ближайших двух часов, - заявила она.
        Он поднял ее, как перышко, но она начала вырываться, пока он не смилостивился и не опустил ее на пол.
        - Вот один из недостатков маленького роста. Да еще то, что приходится делать покупки в отделе, где продают детские юбки с котятами. Я так обрадовалась, когда «Сар» начала выпускать одежду второго размера. Но оказалось, что на самом деле второй размер - это шестой! И мне снова открылась дорога в детский отдел.
        Она улыбнулась, и я не могла не ответить ей улыбкой. Рядом с ней я ощущала себя просто танкером.
        - Да, вот еще что, подруга. О волосах. Надо их снова отрастить.
        Но я не могла их отрастить. Через несколько недель мне пришлось закрашивать корни хной, поскольку миссис Дезмонд сказала мне, что это не так вредно, как травить волосы краской.
        Шира прибыла в город не только для съемки фильма, но и чтобы увидеть хоккейный матч с участием Кевина. Он был вратарем и играл за команду «Сан-Диего сейлорз». Каждый раз, когда мы погружались в изучение скелета и кровеносной системы, строения сердца и его функций, он приглашал меня на игру. Я всегда отнекивалась, говоря, что нет на это времени. Правда же заключалась в том, что я не могла отличить хоккейную клюшку от клюшки для гольфа и не хотела выглядеть дурочкой. На этот раз я снова получила приглашение. Я вспомнила о том, что мне предстоит выучить: ишемия, ангина, тахикардия... Но я сказала:
        - Конечно, почему бы и нет?
        Если Шира понимает, что происходит на поле, то и я смогу. Я точно знала, что там две сетки ворот. Неужели игра такая сложная? Шира объяснила мне основные правила, и к концу первого тайма я уже скандировала каждый раз, когда Кевин ловил шайбу, и пела со всеми, когда «наши» забивали ее. Умению Кевина бросаться за шайбой на лед и его физической выносливости можно было только позавидовать.
        - Я бы не смогла повторить все их трюки даже без коньков, - заметила я Шире. - Не понимаю, как им удается вытворять такое на льду!
        - Он играл в хоккей с трех лет, - объяснила Шира. - Для него это так же естественно, как ходить.
        - Ничего себе! Здесь же нет зимы.
        - Его отец играл за команду колледжа. В Нью-Йорке. Он собирался стать врачом.
        - Кевин сказал, что в его семье нет медиков.
        - Дедушка Кевина погиб. Его сбил грузовик с пьяным водителем. А у бабушки был ресторан. Так все и случилось. Китайцы во многом похожи на евреев. Семья превыше всего.
        - Это многое объясняет. Кевину нравился английский...
        - Но вместо этого он решает заняться медициной. Думаю, что, несмотря на трудности, все это имеет смысл. Как и игра в хоккей в Калифорнии, - пожав плечами, сказала Шира.
        - Пожалуй, да. Там, где я росла, все знали, как стоять на лыжах, еще до того как начинали читать.
        - Вот этого я бы не смогла сделать ни за что. Стать на лыжи, - ответила Шира.
        - Это легко. Надо только пригибаться и следовать закону земного притяжения.
        - Если ты росла в Айдахо, то с законом земного притяжения у тебя проблем не будет. Но в Бруклине негде научиться лыжному спорту.
        - А его семья одобряет то, что ты... не методистка? Шира засмеялась.
        - Я думала, ты скажешь, что я не китаянка. Сначала они отнеслись ко мне настороженно, но Дженни сказала, что все в конце концов сводится к одному...
        У меня поникли плечи.
        - Что такое? Что? - спросила Шира.
        - Не знаю. Ничего. Я просто получила письмо от одного парня. Он рос там же, где и я. Он католик, а я из семьи мормонов. Это все смешно. Он всегда считал меня «девчонкой из соседнего дома», которая любит лошадей.
        - Но ты вкладывала в вашу дружбу нечто большее.
        - Не совсем.
        - Думаю, что ты лукавишь, - настаивала Шира.
        - Он влюблен. Он счастлив.
        - А ты хотела бы быть на ее месте. Так почему бы тебе не сказать ему о своих чувствах?
        - Я бы ни за что не отважилась. Мы так не делаем.
        - Брак с «иноверцем»? У евреев все то же. Кевину пришлось бы принять мою веру.
        - Он бы сделал это?
        - Говорит, что да. Посмотрим...
        - Этот парень итальянец. Католик. Он все равно не думает обо мне как о своей девушке.
        Я вспомнила фотографию, которую нашла у Мико, - ту, где я скачу верхом на Джейд и ветер развевает мои длинные волосы.
        - Ты не убедила меня, уж прости великодушно, - сказала Шира.
        Команда Кевина выиграла. Мы отправились праздновать с пивом. И с лимонадом для меня.
        - «Нет» алкоголю?
        - Я еще не достигла совершеннолетия, - объяснила я.
        - Даже если бы она и достигла совершеннолетия, ничего бы не изменилось. Она и чай с кофе не пьет, - вставил Кевин.
        - Кевин скоро перещеголяет всех в знании истории религии, - язвительно заметила я.
        - Но вам же ничего нельзя! - чуть не закричал он.
        - Мне все можно! Совершенно не обязательно заливать себя какой-то ерундой, чтобы чувствовать себя на высоте.
        Я указала пальцем на пятно от пива, которое расплылось у Кевина на рубашке.
        Все рассмеялись, а Кевин покраснел.
        - Она может пить колу, хотя в ней есть кофеин.
        - Но сначала надо совершить специальный ритуал, - сказала я.
        Все снова рассмеялись.
        - Я сдаюсь, - вымолвил Кевин. Шира заметила:
        - На твоем месте я поступила бы точно так же. Ухода, пока ты не слишком отстал.
        Шира мне понравилась. Не прошло и месяца, а я уже познакомилась со многими людьми - у меня появились два друга и несколько приятелей из класса. Миссис Дезмонд каждый вечер готовила мне ужин, забывая посчитать пять долларов, которые я ей была бы должна. Пока мне удавалось избежать встречи со Скоттом Эрли. Келли оставляла мне деньги в конверте у лампы. По пятницам Скотт отправлялся на греблю, а потом на встречу в храм, где проводились благотворительные занятия с бездомными детьми. Поэтому мы почти не видели друг друга.
        Затем однажды днем он попросил привезти Джульетту в библиотеку, где добровольно выполнял какую-то работу. Я не могла ответить отказом. Все эти дамы... Они умилялись, передавая малышку так, словно это было редкое произведение искусства. - А вы, должно быть, Келли! - сказала одна из женщин постарше.
        - Нет! - слишком горячо и громко отозвалась я, так что все обернулись. - Я хотела сказать, что девушка такого возраста, как я, не может быть мамой этой замечательной малышки. Я няня. Келли такая же красивая, как Джульетта.
        Ошибка объяснялась тем, что у Джульетты были каштановые волосы, как у меня теперь, а у Келли очень светлые.
        Скотт Эрли извинился, когда дамы ушли. Он оформлял детский сектор библиотеки по случаю приближения Хэллоуина. Эрли держал Джульетту на коленях, помогая ей дотянуться до бумажной летучей мыши.
        - Ты не поверишь, сколько всего мне приходится видеть, Рейчел, - тихо заметил он. - Здесь была одна мама: ее дочь не могла долго выбрать книгу, так она ударила ее. Возможно, она просто устала. Но ведь дело касалось маленького ребенка! Мне трудно представить, чтобы я мог обидеть Джульетту только за то, что она делает что-то медленно. Я вообще никогда не смог бы обидеть ее.
        Он прижал Джульетту к себе.
        - Иногда я не могу понять, кто больше беспокоится о детях: мамы, которые сидят все время с ними, или папы, которые убегают на работу, а потом в таком же спринтерском темпе возвращаются с работы. Без сомнения, быть родителем - большая ответственность, особенно когда все надо делать в спешке, быстро...
        Он все продолжал, но я не слушала его.
        У меня похолодели руки, так что пришлось спрятать их в рукава кофты с капюшоном, которую я купила за несколько баксов. Скотт Эрли говорил абсолютно искренне. Он и впрямь видел, как женщина ударила ребенка, и это привело его в ужас. Ему хотелось поделиться со мной своими переживаниями. Я покачала головой, пробормотав что-то. Я сказала, что мне нужно отправляться домой. Время моей работы истекало, и мне надо было торопиться на занятия. Я бежала всю дорогу домой, успев как раз к тому моменту, когда Келли подъехала к подъезду.
        - Я и не знала, что с коляской можно еще и бегом заниматься, - рассмеялась она.
        Спрятавшись в своей машине, я наслаждалась уединением, но еще долго не могла унять дрожь. В этот день, щедро залитый послеполуденным солнцем, я в первый и в последний раз пропустила занятия. Я заснула прямо в машине, все еще дрожа. Стук в окно прозвучал для меня громче сирены, и я едва не подпрыгнула на месте от испуга, машинально нажав на сигнал.
        - Вероника! - начала ругать меня миссис Дезмонд. - Когда я увидела тебя, то решила, что тебе плохо.
        - Прошу прощения, - ответила я, - кажется, у меня лихорадка.
        - Тогда лучше войди в дом. Я сделаю тебе чаю.
        В этот момент мне было плевать, есть ли в нем кофеин.
        - Должна заметить, что ты выглядишь так, будто похоронила лучшего друга, - заметила миссис Дезмонд.
        - Думаю, что я просто переутомилась. Занятия, работа...
        - Твоя работа. Ты ухаживаешь за ребенком?
        - Да.
        - Тебе это довольно сложно делать?
        - Почему?
        - Из-за того, что произошло с твоими сестрами.
        - Нет. У меня два младших брата.
        - Но разве это не напоминает тебе о...
        - Я стараюсь отвлечься от подобных мыслей.
        - Тот человек, который совершил преступление, - он все еще в тюрьме?
        - Он не был в тюрьме. Его признали невменяемым. У него было душевное расстройство.
        - Значит, он в специализированной клинике, - со странной настойчивостью продолжала эту тему миссис Дезмонд.
        - Нет, его уже выпустили. Он провел там всего несколько лет.
        - Мне кажется, что это противоречит справедливости.
        - Согласна. Но таково было решение судьи.
        - А твоя семья знает, где он?
        - Да.
        - Тебе когда-нибудь хотелось увидеть его?
        - Нет, - честно произнесла я. - Я никогда не испытывала Потребности видеть его.
        Миссис Дезмонд посмотрела мне прямо в глаза.
        - Я бы решила, что ты немного лукавишь. Думаю, что тебе хотелось бы знать.
        - Знать что?
        - Все, как я полагаю. Куда он отправился. Чем он занимается. Как живет.
        - Иногда я испытываю такое желание. Но я понимаю, что уже и так знаю больше, чем хотелось.
        Миссис Дезмонд кивнула. Я прошла в свою комнату, выпила три таблетки и проспала до утра.
        На следующий день я работала в смене с Кевином и Шелли - высокой чернокожей девушкой с косичками, украшенными бусинами. Эти косички заставляли меня думать об африканских принцессах. Мы учились работать с дефибриллятором. Те, кто не мог тренироваться на трупах, упражнялись на резиновых муляжах человека.
        - Только представьте себе, что придется столкнуться с этим в жизни, - сказала я.
        - Я знаю о таком случае не понаслышке, - отозвалась Шелли.
        - Неужели?
        - У моей мамы был сердечный приступ.
        - Она выжила? - спросил Кевин.
        - Нет, - ответила Шелли.
        - Мне очень жаль, - проговорила я, и Кевин тут же присоединился к моим соболезнованиям.
        - Все вы... - произнесла Шелли. - Вы как дети, которые играют в доктора. Вы и понятия не имеете, каково оно, жить в реальном мире.
        У меня все напряглось внутри.
        - Не надо быть такой уверенной, - возразила я. - Меня трудно чем-то шокировать.
        - С чего бы это? Ты тоже выросла на железной дороге, как я?
        - Нет, просто... Я знаю, что ничего меня уже не шокирует, - сказала я и оборвала сама себя.
        - Что ты имела в виду? - спросил меня Кевин, когда мы встретились в кафе.
        - Только то, что меня трудно чем-то удивить, Кевин. Я ведь жила в горах. Давай просто забудем об этом.
        - Шира сказала, что у тебя не сложилось с парнем.
        - Странное дело, я впервые слышу, что он у меня был.
        - Она говорила о парне с твоей родины.
        - Нет, это не мой парень, просто знакомый мальчик. Мне он очень нравился, когда мне было двенадцать.
        - Чаз, нападающий из моей команды, - отвлек меня Кевин. - Ты знакома с ним?
        - Он очень хороший игрок.
        - Он хороший парень.
        - Я знаю, ты сейчас скажешь мне о том, что он мормон. Но мне необязательно должен понравиться парень только потому, что он исповедует ту же религию, что и я.
        - Он очень хороший человек.
        - Ну...
        - В следующую субботу у нас пикник. Ты могла бы познакомиться с ним поближе. Шира тоже будет с нами. Там соберутся ребята из команды.
        - Может быть.
        - Ронни, надо понемногу начинать жить.
        - Не думаю, что тебе стоит обременять себя этой проблемой, - умоляюще произнесла я. - Обещай, иначе я не приду.
        Он скрестил пальцы. Но Кевин все равно не сдержал слова.
        Мы отправились на пикник в парк Бальбоа - несколько игроков из команды и несколько ребят из класса. К этому времени мы уже закончили занятия и готовились к практике: вместе с инструктором мы должны были работать в настоящих бригадах «скорой помощи». Таким образом, у нас был повод отпраздновать переход на новую ступень «взрослой» жизни. Мы ели цыпленка, сандвичи и сладкие рисовые шарики, а потом играли. Принимая от кого-то подачу, я почувствовала, что цепочка у меня на шее натянулась и лопнула. На ней не было замка, он сломался много лет назад, и я заменила его несколькими звеньями, которые нашла у мамы в шкатулке. Я была в отчаянии. Упав на колени, я стала искать в траве. Начинались сумерки. Как можно было надеяться найти завиток каштановых волос в коричневато-желтых зарослях? Чаз (он оказался очень симпатичным без своего шлема), Шелли и все остальные бросились мне на помощь.
        - Что это было? Медальон? Он принадлежала твоей матери? - спросил меня Чаз.
        - Что-то в этом роде. Если я не найду его, второго такого мне не сыскать. Я должна найти его обязательно.
        - Не волнуйся, - успокоил меня Кевин. - У меня есть одна идея.
        Он бросился к работникам парка, которые разъезжали вокруг в фургончиках, и попросил подогнать два фургончика. Мы начали обшаривать все вокруг, направив фары на площадку, где только что играли. Мы прочесали каждый квадратный дюйм от одного заборчика до другого. Стало совсем темно, и я потеряла всякую надежду найти свой талисман, как вдруг Денни, товарищ Кевина по команде, закричал:
        - Это серебряная цепочка с каким-то круглым кулоном из ниток?
        Я вскочила на ноги и разрыдалась от облегчения. Потом обняла Денни и Кевина. Кулон не отлетел от цепочки. Сама же цепочка лежала разорванная. Я повернулась к Чазу и поцеловала его. Наступила пауза.
        А затем Кевин присвистнул.
        Чаз сказал:
        - Думаю, что теперь, когда мы познакомились, я могу пригласить тебя в кино.
        Мы начали встречаться. Ходили в музеи. Однажды выбрались в театр на представление «Наш город». Миссис Дезмонд дала мне свою длинную черную юбку и черный итальянский топ из крепа. Я так боялась испортить наряд, что весь вечер ходила, ощущая себя фарфоровой куклой. Я никогда не видела этой пьесы. Чазу она очень понравилась. Я проплакала все время, представляя себя Эмили Беки.
        Потом Чаз отвез меня на вершину горы, откуда открывался вид на город, мигающий огнями, словно рождественская елка. Он поцеловал меня в губы, в подбородок, а затем мягко коснулся губами шеи. Чаз рассказал мне, что совершил миссионерскую поездку в Гарлем, и вспоминал это время едва ли не как самое счастливое в своей жизни. Ему не терпелось вернуться к преподавательской работе, как только он получит диплом.
        - Но меня уговаривают не бросать хоккей.
        - Не бросать?
        - Меня приглашают в команду «Черных ястребов», - пояснил он. - Трудно отказаться от такого предложения.
        - Я знаю, - ответила я. - Раньше я видела сны о баскетболе. Это был мой второй язык.
        Я вспомнила, как папа комментировал брак моей кузины Сеси, которой удалось привлечь к себе внимание заносчивого профессора Патрика. Я сравнила ту ситуацию с моей. Парень, который был передо мной, не только совершил миссионерскую поездку, но и имел все шансы на то, чтобы стать профессиональным хоккеистом. Но я не ощущала к Чазу того, что должна была чувствовать влюбленная девушка. Когда он целовал меня, в моей душе не вспыхивал ответный огонь. Он проявлял ко мне уважение, а к моему желанию стать врачом относился с восхищением. Он слушал меня с таким интересом, словно я самый интересный на земле человек. Может, любовь придет со временем. Кевин вел себя так, будто ему удалось с невероятным трудом отыскать двух мормонов в Калифорнии, хотя на самом деле здесь была внушительная община и я посещала собрания мормонов в Ла-Хойе.
        Каждые две недели, когда приезжала Шира, мы выбирались на пляж. Я сидела у костра, согреваемая объятиями Чаза, и на нас смотрели калифорнийские звезды. Все было так романтично. Сквозь оранжевые языки пламени я наблюдала за тем, как Кевин обнимал Ширу, ласкал ее тело и увлекал за собой. В этот момент я думала не о том, какими сильными и надежными были руки Чаза, а о том, как прекрасно было ощущать поцелуй Мико.
        Работа приносила мне все большее удовлетворение. Поскольку мне еще не исполнилось восемнадцати, я имела право начинать практику только после сорока шести занятий. Мне пришлось изрядно попотеть, но все же день первого выезда настал.
        Все думают, что первый выезд не связан с опасностями. Все надеются, что в эту ночь не будет трудных вызовов, которые потребуют полной отдачи. С другой стороны, это все равно что разодеться для вечеринки и провести весь вечер в кухне, играя со своей тетушкой в карты. Я уже хорошо знала всю процедуру выезда пожарной команды и надеялась, что мне удастся понаблюдать за работой профессионалов, доставляющих пожилого человека с болями в сердце в больницу. Если систолическое давление падает ниже девяноста, требуется нитроглицерин. Пациента доставят в кардиологическое отделение, и все будет в порядке. Меня могут попросить что-нибудь подать, принести, - для первого раза вполне достаточно. Это будет круто, настоящая работа.
        Но во время первого выезда я столкнулась с тем, что... Обо всем по порядку.
        В тот вечер случилось кое-что, чего я до сих пор не могу понять.
        Не успели мы появиться, как поступил первый вызов. Один из врачей еще даже не явился на смену. Произошло столкновение по дороге на пляж. У пострадавших были множественные переломы и ушибы.
        Старшая смены выглядела раздраженной, а не испуганной.
        - Что ж, Свон, - обратилась она ко мне, - детские игры остались в прошлом.
        У меня тут же пересохло в горле.
        Мы прибыли на место трагедии. Пострадавший парень был моложе меня. Он лежал на дороге. Его икроножная мышца была вспорота, и из нее сочилась кровь. Сломанная кость прорвала кожу.
        - Это должно волновать нас меньше всего, - сказала старшая смены. - Самым страшным обычно оказывается то, чего не видно.
        И она была права. Парня начало бросать в пот. Его все больше охватывало волнение, хотя он отвечал на вопросы. Это были первые и самые верные признаки шока. Один из врачей измерил ему пульс, а потом посветил в глаза, а старшая смены отвела меня в сторону.
        - Мы не можем ждать подмоги, - произнесла она.
        Я кивнула. Нас было шестеро, включая Шелли и девушку, которую я и Кевин знали по занятиям. Она наблюдала, как один из членов команды накладывал повязку на рану, стараясь остановить кровотечение, но каждый виток бинта тут же окрашивался в темно-красный цвет. Старшая смены приказала мне придерживать голову парня, не прикасаясь к ушам. Я начала лихорадочно вспоминать все то, чему нас учили на занятиях.
        - Если хочешь сказать, где болит, или спросить о чем-то, прошу тебя, не кивай головой. Обещаешь? Говори только «да» или «нет». С тобой все будет в порядке, если нам удастся удержать тебя неподвижно, пока мы не перенесем тебя на кровать.
        Парнишка смотрел на меня, и его карие глаза казались прозрачными в свете фар.
        - Да, - сказал он. Затем он добавил: - Моя мама была за рулем.
        Я увидела, как из уголков глаз у него потекли слезы.
        - Мы ссорились из-за моих оценок. С ней все в порядке?
        Я знала, что его мама в очень тяжелом состоянии. Подъехал еще один фургон.
        - Не двигайся, хороший мой, - проговорила я, как будто была на много лет старше. Я видела, как девушка по имени Дуглас, которую мы все называли Дугги, ритмично нажимает на грудную клетку женщины, лежащей в траве на краю дороги.
        - Думаю, с твоей мамой все будет в порядке, - сказала я парнишке, когда мы поднимали его на носилки и подкладывали валики. Шелли встретилась со мной взглядом. Я знала, о чем она в этот момент подумала. Мы поняли смысл выбранной нами профессии. Этому мальчику предстоит прожить годы с мыслью о том, что ссора с матерью могла стоить ей жизни. Его тело исцелится. Мы доставим этого паренька в больницу, где ему наложат гипс, который вскоре снимут. Но если медикам не удастся спасти жизнь его матери, груз, непосильный и давящий, останется с ним. Я могла сделать только две вещи: безопасно транспортировать его в больницу и подарить ему десять минут прежней жизни. И я точно знала, что эти десять минут будут решающими для меня тоже. Как говорили нам на занятиях, именно в такой момент обычно приходит понимание того, хочешь ли ты заниматься медициной всю свою жизнь. Я молилась, пока мы ехали по молчаливым улицам, чтобы его мать выжила в катастрофе.
        Нам не удалось пробыть на станции и десяти минут, и старшая смены едва успела сдать документы, как поступил новый вызов.
        - Черт побери, - прошептала она. - Сегодня что, полнолуние? Нас направили к ледовому дворцу.
        По дороге диспетчер ровным голосом вводила нас в курс дела. У молодого мужчины азиатского происхождения произошла остановка сердца после удара клюшкой в область грудной клетки. Он был игроком команды «Сан-Диего сейлорз». Вратарем. У них были три вратаря, и только один азиатского происхождения.
        - Нет, - прошептала я. Все вокруг потемнело. Я ощутила себя рыбой в аквариуме, куда влили чернил. Совершенно непрофессионально я взяла Шелли за руку. Затем мы отвернулись друг от друга и начали проверять оборудование.
        Мы ехали все быстрее и быстрее по улицам города, проезжая мимо девушек в мини-юбках у ночных кафе. Мужчины разгружали машину, какая-то девушка выгуливала собаку, направляясь к пляжу. Все говорило о том, что завтрашний день наступит, и игрок, переживший остановку сердца, не Кевин. Мы старались занять себя подготовительными работами: искали перчатки, бинты, опрыскивали салон машины дезинфектором. За окном люди продолжали суетиться, появлялись покупатели, бегуны, дети на роликах. Вот я увидела пожилого человека с тростью. Я только теперь поняла, почему ветераны считают всех остальных людей «гражданскими». Мы с ними были люди одного закала. И они, и мы видели конец света.
        Водитель нажал на тормоза. Наступил самый ответственный момент.
        Время - роскошь, и эту роскошь мы не могли себе позволить.
        Я вспоминала потом, как мы бежали к спортивному залу. Поблагодарили тренера за то, что он сделал искусственное дыхание до приезда реаниматологов. Один из врачей удерживал Кевина за шею, пристраивая на его лицо маску. Меня попросили придерживать ее, пока другая врач подсоединяла кислородную сумку. Вдруг словно ниоткуда я услышала голос Чаза. Он произносил мое имя. Когда старшая смены разрезала форменный свитер, шум на стадионе стих, стал еле слышным. На левом плече Кевина, красивом и мускулистом, я увидела синяк идеально круглой формы. Я слушала, как заряжают дефибриллятор. Волна. Керри Белль, наша старшая, кусает губы. Новая зарядка, девяносто секунд. Сердечный ритм не восстановлен. Когда по телу Кевина прошла волна, он напомнил мне куклу, которую сильно встряхнули. Сердечный ритм не восстановлен. Снова подача кислорода, и мы укладываем бездыханное тело Кевина на носилки, так чтобы его можно было наклонить немного вперед. Результат тот же - то есть никакого. Голос водителя:
        - Бригада 68, как вы справляетесь? Уточняю данные на месте. Приезд состоялся пять минут назад. Пациент Кевин Чан, мужчина, китаец, двадцать один год. Пульса нет. Дыхания нет. Получил травму в результате удара хоккейной клюшкой в грудную клетку. Применение дефибриллятора не принесло успеха. Обеспечена подача кислорода. Продолжаем работу.
        Не обращая внимания на присутствие окружающих, я начала молиться:
        - Отец Небесный, яви нам милость Свою, грешным слугам Твоим. Мы все просим Тебя исцелить раба Твоего, Кевина Чана, человека праведного и честного. Пусть он несет в мир Твое слово, пусть его жизнь не оборвется.
        Удар. Удар. Рука Кевина взмыла в воздух, как будто он умолял о чем-то, а потом бессильно упала вниз.
        - Прошло уже пятнадцать минут, - прошептала Шелли. - Мы должны торопиться....
        - Позвольте мне дать ему еще на две минуты кислород.
        - Но если бы мы могли повлиять на ситуацию, то уже вернули бы его.
        - Нет! Еще нет!
        - Ронни, он мог умереть еще в тот момент, когда мы ехали сюда, - сказала Керри.
        Но я продолжала умолять, как ребенок.
        - Он ведь наш. Надо попробовать еще.
        Керри вздохнула. Зарядка. Снова волна шока пробежала по телу Кевина. Вдруг мы услышали приглушенный голос.
        - Ронни? - Он потянулся к шлангу. Шелли поступила вопреки инструкции и убрала шланг.
        - Ронни! Что ты здесь делаешь? Где я? Шелли охнула.
        - Боже милосердный! Кевин?
        - Да? - отозвался он скрежещущим голосом.
        - Ты знаешь, какой сегодня день?
        - Хммм... Среда. Почему я здесь? Что случилось? Игра закончилась?
        Я потянулась пощупать его пульс. Его сердце билось мерно, без скачков.
        - Что ты сделала, колдунья? - удивилась Шелли. - Мы почти потеряли парня. Ты умеешь исцелять, как святые?
        - Святые на небесах, - отозвалась я и опустилась на колени, обхватив себя руками. Я стояла на коленях, когда остальные рванули к дверям. Два доктора-реаниматолога и медсестры подхватили тележку с Кевином. Они исчезали в желтом свете, мигающем, как пламя пожара, за чередой открывающихся со свистом дверей.


        Глава девятнадцатая
        Семья Кевина на следующей неделе закрыла ресторан, чтобы устроить пир в честь игроков команды и нашей бригады.
        Сестры Кевина разносили на подносах самые изысканные и дорогие блюда. Ничего не пожалели. История быстро получила известность, и я стала знаменитостью. Мне было приятно услышать, что я наделена особой интуицией, присущей хорошим врачам. Шира весь вечер сидела рядом со мной и все время гладила меня по волосам. Дженни Чан обнимала меня за плечи каждый раз, когда пересекала зал. Наконец мистер Чан поднял тост в честь бригады 68.
        - Когда Кевин привел к нам Ронни, мы сразу поняли, что это необыкновенная девушка. Он сказал нам в больнице, что она знает историю красной нити. Но нам бы и в голову не пришло, что красная нить, которая свяжет Кевина и Ронни, окажется в прямом смысле нитью жизни.
        Все подняли бокалы.
        - По легенде, красная нить символизирует судьбу. Она соединяет людей, которые станут значимыми друг для друга. Нам не всегда дано понять свою судьбу, но она не обманет. Ронни, прими нашу благодарность и нашу любовь.
        - Но это не только моя заслуга! - вспыхнула я. - Все, включая менеджера катка, участвовали в спасении Кевина. Мы делали свою работу.
        - Не надо говорить, что это была просто работа, - заметила Шира. - Мы все знаем, что произошло.
        - Это была моя работа, - повторила я. - Но, конечно, это был Кевин. Все, кто присутствовал в тот момент там, сделали бы все ради спасения жизни Кевина. Сам Кевин помог нам спасти его. Так что, Шира, твой любимый жив и здоров не только благодаря мне. Ему суждено прожить долгую и счастливую жизнь и радовать нас.
        Шира и Кевин подарили мне браслет. Она сделала его сама из черных бусин, нанизанных на красную нить, посредине украшенную гранатами. Наверное, он стоил очень дорого, не говоря уж о том, сколько времени ушло на это. Они сами надели его мне на руку, и все громко зааплодировали. Я была в восторге. Я была в ужасе. Подумав о том, что мое имя попадет в газеты, я представила! себе, какую это вызовет реакцию. Однако об этом случае написали только в спортивной колонке, упомянув лишь «медиков из Ла-Хойи». Там процитировали старшую смены, Керри Белль: «Иногда кажется, что не остается ничего, кроме как сдаться. У меня в команде несколько горячих молодых голов, но именно ими я горжусь больше всего. Молодые люди в тот вечер выезжали в свой первый рейс. И мы спасли три жизни». Я отослала отцу копию статьи, и он ответил мне в восторженных тонах. Мне написала и Серена, прислав открытку в ярком желтом конверте. На открытке было написано: «Речь всегда только о тебе, правда?», а внутри: «Я горжусь тобой». Еще она прислала фотографию, которую сделала, когда мы были летом в Кейп-Коде. Она сказала мне, что послала Мико
копию статьи.
        Спустя неделю после банкета мы с Чазом расстались. Он поцеловал меня на прощание. Мне все еще трудно было решить, какие чувства я к нему испытывала, и я знала, что он мог бы сказать то же самое. Он упрекнул меня в том, что, когда мы вместе, я всегда витаю мыслями где-то далеко. Я ссылалась на занятость, но видела, что не смогла убедить его. Миссис Дезмонд, познакомившись с ним, сказала мне потом, что он показался ей недостаточно мужественным для меня.
        - Вы ждали, что я приду сюда с этаким Расселом Кроу, исповедующим религию мормонов? - поддразнила я ее.
        - Именно так, Вероника. Симпатичный австралиец - именно то, что тебе нужно. Через несколько месяцев я отправлюсь туда. Буду держать ушки на макушке.
        Я обещала присмотреть за домом, пока она будет в отъезде, однако сложилось так, что мне едва хватило времени на то, чтобы передать ей ключи.
        Случилось так много хорошего, что мне было легко забыть о первоначальной цели своего приезда в Сан-Диего. Возможно, как раз этого мне и хотелось. Джульетта росла, и теперь она уже умела громко смеяться. Я помню, как пыталась посадить ее, как маленького лягушонка, чтобы сфотографировать. Пока я бегала за фотоаппаратом, она уже оказывалась на животе, задирая ручки и ножки, как будто плавала. Однажды утром, когда я появилась в их доме в очередной раз, Келли заставила меня закрыть глаза. Потом велела открыть их и показала, как Джульетта умеет свободно переворачиваться. Малышка пришла к своему достижению примерно на месяц раньше других детей. Я не удержалась и захлопала в ладоши, и Келли обняла меня. Я мягко отстранилась, успев заметить на ее лице обиду и недоумение. - Я вся взмокла, - объяснила я. - У меня не было времени принять душ после пробежки.
        Келли кисло улыбнулась, и я с удивлением обнаружила, что мне небезразлично ее отношение.
        Дни проходили за днями, и вот настало время, когда Келли понадобилось уехать на два дня в Лас-Вегас на конференцию. Скотт Эрли должен был готовиться к выпускным экзаменам. Я знала, что Келли очень волновалась: она все время повторяла, что Скотту «надо учиться», поэтому мне придется работать гораздо больше за дополнительную плату. Но я видела, что дело не только в этом. Она боялась. Келли призналась мне, что волнуется, как бы перегрузка не сказалась на эмоциональном состоянии мужа. Она опасалась, что он мог в конце концов бросить учебу. Скотт и впрямь казался каким-то отрешенным. Я решила, что пришло время действовать. Джульетта уже очень привязалась и к родителям, и ко мне. Она всеми способами старалась привлечь к себе наше внимание. Если бы я подождала еще немного, то испугалась бы или пошла на попятную. Я собиралась осуществить свой: план, чтобы принести вред Джульетте? Нет, ни в коем случае. Я любила свою работу. Мне была небезразлична судьба моих друзей, особенно Кевина, который относился ко мне с нежностью, после того как произошло его «воскрешение» (так назвала недавно случай с Кевином
Шелли). Мне было приятно и уютно в обществе миссис Дезмонд. Мне нравился Сан-Диего. Но мне было совершенно ясно, что я обязана выполнить свою миссию, а потом отправиться домой, снова жить под своим именем, восстановить собственный цвет волос и спокойствие души. Но тут впервые меня пронзил настоящий страх. А какого цвета будет моя душа, если я решусь на то, что задумала?
        Я уже собиралась открыть дверь в квартиру Келли, как вдруг услышала, что она ссорится со своим мужем. Ее голос звучал очень сердито.
        - Я не могу оставить ее с тобой даже на минуту! Я все время беспокоюсь! - кричала она.
        - Келс, - умоляюще произнес Скотт Эрли.
        - Я говорю то, о чем думаю, Скотт. Плохо уже то, что я должна уехать на два дня...
        - Речь не об этом.
        - Именно об этом. Я засыпаю днем от усталости, а когда просыпаюсь, то вижу, что Джульетта сидит вся грязная, пока ты смотришь канал «Дискавери». Когда я говорю, что ты должен поменять ей подгузник, то имею в виду, что ты должен делать это чаще одного раза в день!
        Я начала учащенно дышать. Они были обычной парой и ссорились из-за обычных вещей. Я прислонилась к двери, раздраженная до слез тем, что жизнь так жестоко ведет меня к поставленной цели. Я подождала, пока живущая внизу миссис Лоуэн выйдет за своей газетой и помашет мне, а потом услышала, как Келли начала тихо рыдать. Она сказала:
        - Как же я это ненавижу.
        - Келс, прошу тебя, мне очень жаль, - произнес Скотт Эрли. - Я знаю, что ты говоришь не о подгузниках. Ты говоришь о том, что тревожишься из-за меня. Ты не можешь отправиться на конференцию, потому что представляешь, как я засну и забуду о ребенке. Келс, ты не права! Я никогда не забываю о нашей дочке. Ты сама сводишь себя с ума. Ты не можешь никуда отправиться, потому что на мне клеймо. Никто не пригласит нас на игру в боулинг. Тебе обидно, что другие учителя не допускают тебя в свой круг...
        - Да мне все равно!
        - Не думаю. Любая на твоем месте расстроилась бы. Как же мне стыдно. Мне кажется, что у меня на спине огромный красный знак: «Бегите, пока не поздно!». Мне надо удалиться от всех...
        - Нет, - тихо проговорила Келли. - Мы же уехали на край света.
        - Я уеду, Келс. Я не могу. Джульетта еще даже не знает меня. Я не о себе беспокоюсь.
        Я решила, что это звучит утешающе.
        - Скотт, мы вместе пережили прошлое. Я тебя не виню. Я виню...
        - Но я и есть болезнь, Келли!
        - Нет, Скотт.
        - В первый раз, когда я прикоснулся к тебе, ты плакала...
        - Мне стыдно за это.
        - Я даже не помню...
        - Ты не хочешь помнить, и ты не должен об этом помнить. Иначе ты не сможешь с этим жить. Ты очень хороший.
        - Келли, я тебя люблю.
        - Скотт! Я тоже люблю тебя. Почему ты не можешь в это поверить? Почему этот разговор должен был состояться перед моим отъездом? Теперь ты еще больше расстроишься, и тогда и не смогу выглядеть, как положено.
        Если она не поторопится, то опоздает на самолет.
        Я откашлялась, чтобы дать знать о своем присутствии. Повернув ключ в замке, я открыла дверь. Келли стояла заплаканная.
        - Я только что ударилась об угол кровати. Щиколоткой. Боль убийственная.
        - Да, это убийственно больно, - согласилась я. - Надо приложить лед.
        Я посмотрела на Скотта. Он поднял на руки Джульетту и отнес в спальню. Келли завернула в полотенце лед и приложила на несколько минут к глазам.
        - Так лучше, - сказала она. - Ой, я же опоздаю!
        Она уже собралась выходить, но затем вернулась за вещами.
        - Присмотри за порядком, Рейчел, - вымолвила она, ища мой взгляд.
        В тот миг все могло измениться. Но я вдруг услышала, как Скотт напевает Джульетте колыбельную за дверью спальни.
        - Когда ты проснешься, я приведу тебе лошадку... Я открыла дверь ногой.
        - Почему ты поешь эту песню? - спросила я.
        Меня как будто толкнули в плечо, и я очутилась в прошлом, когда моя мама лежала в пыли, гладя волосы своих маленьких девочек, которые уже не слышали ее голоса. Это было четыре года назад. Всего четыре года назад.
        Скотт Эрли посмотрел на меня красными от слез глазами.
        «Ах ты, подлец. Заблудшая душонка», - подумала я.
        Он сказал:
        - Ты все время поешь эту песню. Я раньше никогда ее не слышал. Он улыбнулся.
        Я повернулась и вышла из комнаты. Ирония судьбы. Жестокая ирония судьбы. Я вцепилась в край кухонной мойки, не в силах разжать пальцы.
        - Оставь сегодня сиденье для ребенка, - крикнула я ему. Подумав немного, я быстро объяснила:
        - Я хотела встретиться в парке Бальбоа с друзьями. Если не возражаешь, я возьму Джульетту.
        Я услышала шелест простыней - он перекладывал свою дочь в ее корзинку.
        - Хорошо, - отозвался он. - Твоя машина открыта?
        - Ключи на столе в холле.
        Если бы Келли ушла от него! Ничего из того, что я задумала, не потребовалось бы. Но Келли, которая прошла с ним через ад, уже ни за что не бросит мужа. Как я могу отнять у нее Джульетту? Это будет так же, как он отнял Рути и Беки у моей мамы. Только я собиралась все сделать более мягким способом. А если у них снова родится ребенок? Это уже не моя забота. Или по-прежнему моя? Была ли я и вправду озабочена тем, чтобы защитить Джульетту? Или жаждала мести? Хотела ли я убедиться в том, что Скотт Эрли и его глупая жена ощущали себя такими же несчастными, как мы? Знали ли они, что такое безысходная тоска? Знали ли они, что надежда иногда не согревает, что завтрашний день, которого ты уже и не ждешь, все же приходит, но приносит с собой не облегчение, а еще более острое переживание собственного горя? Хотела бы я пожелать подобное еще хоть одной живой душе? Как я могла назвать Келли глупой? Ведь не она повинна в том, что случилось. Но она могла бросить его. Она могла поступить так, как диктовал разум. Я видела, что с ней происходит. Как нас учили на занятиях, такое состояние называется «каскадом» -
человека переполняют противоречивые ощущения, готовые взорвать его изнутри.
        Я подняла трубку и набрала номер авиакомпании «Тру вест».


        Глава двадцатая
        Было уже темно, когда я закутала Джульетту в одеяльце и направилась в сторону дома.
        Я не ходила в парк Бальбоа, у меня даже в мыслях не было туда идти. Вместо этого я отправилась в аэропорт, но тут же попросила водителя повернуть назад. Я не пошла прямо в дом, а остановилась у кафе. Я хотела снова встретиться с Кевином и знала, что наверняка найду его там, он всегда ходил туда по четвергам. В такие дни там была живая мушка, а Кевину нравилось слушать профессиональную игру. Теперь, когда все уже утратило прежнее значение, я хотела рассказать ему, кто я на самом деле. Я собиралась открыть ему и причину своего приезда сюда, рассказать о своих чувствах к Мико, а также о том, что мой план, которому не суждено было реализоваться, не принес бы никому вреда.
        Наверное, мне хотелось понимания.
        - Ронни! - позвал он меня, едва завидев. Кевин пригласил меня за свой столик. В этот день он был один. Все его приятели, очевидно, были заняты другими делами. Он еще раньше признался, что предпочитает слушать музыку в одиночестве, чтобы его не отвлекала чужая болтовня. Для него это было сродни медитации.
        - Ты пропустила выступление одного классного парня.
        - Кевин, - начала я. - Мне нужно тебе кое-что рассказать.
        - Что? - рассеянно спросил он.
        Готовился к выступлению следующий гитарист.
        - Я, может быть...
        Я оборвала себя, потому что струсила.
        - Мне хотелось сказать, что одна леди очень хвалила сегодня мой браслет. Она сказала, что ни разу не видела ничего подобного.
        - Шира очень талантлива в ювелирном искусстве.
        - Как ты думаешь, вы поженитесь?
        - Об этом еще рано говорить, - ответил он. - Хочешь чаю? Не знаю почему, но я выпила огромную чашку ромашкового чая.
        Я ощущала странный привкус во рту, как бывает, когда волнуешься перед выступлением на публике. Я чувствовала себя как человек, который знает, что канат в его руках вот-вот оборвется. Наконец я обняла Кевина. Он не знал, что это наша последняя встреча. Я снова поблагодарила его за браслет. Он выглядел удивленным и спросил, почему я опять говорю об этом. Мне хотелось ему сказать, что красная нить будет вечно связывать наши судьбы. Но тогда он наверняка заподозрил бы что-то неладное. Я пообещала позвонить, когда окончательно решу, хочу ли я работать врачом на «скорой». Я дошла до двери и обернулась. То, что произошло с Кевином, заставило меня попросить водителя немедленно повернуть назад. Я не знала, как объяснить резкие смены своего настроения.
        Но я точно знала, что потерпела поражение. Все приготовления этого дня были впустую. Я не сяду на рейс до Техаса, держа Джульетту на коленях.
        Я вернулась к миссис Дезмонд и оставила ей записку и деньги за следующий месяц. Она найдет ключи от квартиры и утюг, который я у нее брала, в комнате. Джульетта спала, пока я собирала дорожную сумку. Я уложила в нее ноутбук, набор косметики, свой мобильный и одежду. Я оставляла только книги и разную мелочь. Потом сложила все в машину, которую планировала оставить на дороге без номеров. К тому времени, когда машину найдут, тинэйджеры обдерут ее до нитки. В кармане у меня лежали деньги на такси и на билет. Мои занятия закончились на прошлой неделе, а Джульетте уже исполнилось три месяца. Она уже могла есть молочную смесь. Она уже могла путешествовать. Или сейчас, или никогда.
        Я бросила ее коляску в парке Бальбоа и двинулась вперед.
        Мы не проехали и половины пути, как я скомандовала таксисту повернуть. Я забрала брошенную коляску, а потом попросила отвезти меня в кафе. Меня охватило чувство покоя и сожаления. Скотт Эрли никогда не узнает, что я не была ни на какой встрече с друзьями. Он никогда не узнает о том, что я заказала билеты на самолет. Он просто подумает, что я задержалась. Ему не придется волноваться о Джульетте, ведь она была со мной. Когда он найдет мою записку, то решит, что я уволилась без предупреждения. Молодые девушки часто так поступают. Они с Келли будут разочарованы, но это не приведет их в ужас. Никто не смог бы поступить более благоразумно.
        Я ускорила шаг. Мой мочевой пузырь грозил взорваться. Я могла бы зайти в ближайшие кустики, но, зная свою «удачливость», побоялась наткнуться на какого-нибудь бегуна как раз в тот момент, когда спущу джинсы. Я хотела оставить Джульетту внизу - она крепко спала в коляске. Потом бросить вещи в машину и отправиться в аэропорт. Я оставлю машину на стоянке, поменяю билет, устроюсь в уютном зале ожидания и всю ночь напролет буду читать о жизни глупых кинозвезд. Когда начнется утро, я буду по пути домой. Поездка на такси стоила мне половину билета на самолет.
        Однако я не посмела оставить Джульетту без присмотра. Скотт Эрли мог уснуть. Мне пришлось бы уложить ее в кровать и оставить какую-нибудь дурацкую записку о том, что меня срочно ждут дома.
        Почему мне изменило мужество? Ведь я была уверена в том, что приняла правильное решение, когда выходила из квартиры.
        Мне надо было обдумать все заново, звено за звеном.
        Как я могла спасти Кевина и замыслить такое против Келли? Я не могла найти слов, чтобы объяснить себе эту ситуацию. Судьбе было угодно, чтобы я спасла друга и осознала, что желаю гибели родителям Джульетты? Я поступала сознательно, в то время как Скотт Эрли совершал свое злодеяние в невменяемом состоянии. Чудо, случившееся с Кевином, было доказательством того, что Скотт Эрли полностью переродился? Он вышел из тьмы на свет? Я снова и снова перебирала в голове эти мысли. Я анализировала свои поступки до того самого момента, когда Скотт Эрли привел меня в бешенство тем, что пел Джульетте песенку, которую напевала моим сестрам мама. После этого наступала серая полоса, и вот я с Джульеттой на руках.
        Одно мне стало ясно: я специально так долго оставалась с Кевином в кафе. Мне хотелось опоздать на самолет. Мне хотелось не оставить себе шанса претворить в жизнь задуманное.
        Я как никогда желала, чтобы Келли вернулась поскорее. Если бы только я могла сказать ей, что должна уехать, мне стало бы легче. Я не знала, смогу ли посмотреть в глаза Скотту Эрли. И самое страшное - оставить с ним Джульетту, ведь тогда мои худшие опасения могут сбыться.
        Когда я дошла до их розового дома, у меня было ощущение, что я несу внутри раскаленный воздушный шарик. Все окна были уже темными. Даже слабый свет лампы в комнате Джульетты - лампы в форме кита - погас. Они всегда оставляли ее включенной. Бросив вещи в сумку, я взяла коляску. Поднявшись на шесть ступеней, я вытащила ключ и открыла входную дверь. Держа ключи в зубах, я направилась к лифту. Мне с трудом удалось добраться до квартиры. Но когда я вставила ключ в замок, то дверь просто тихо отворилась. В черноту. Как я испугалась!
        Не Скотта Эрли, хотя почему-то он избегал моего взгляда, когда накануне я проезжала мимо него в машине, чтобы якобы успеть на встречу с друзьями в парке. Я решила, что он был просто смущен тем, что я могла услышать их ссору. Я боялась, что кто-то увидел, как я ушла, пробрался внутрь и ограбил квартиру. Этот кто-то все еще мог находиться там. Я рванулась к ванной, наплевав на все. Не завися больше от прихотей своего мочевого пузыря, я ощущала себя намного лучше. По крайней мере, если меня свяжут и начнут пытать, то мне будет комфортнее. Я вернулась к Джульетте.
        Самым разумным было бы тихо выскользнуть из квартиры, спуститься вниз, а потом позвонить из машины в полицию.
        Но в этот момент я услышала чей-то приглушенный стон, переходящий в кашель. Мне показалось, что кто-то упал. Звук доносился из комнаты Келли и Скотта. Я оставила Джульетту у дверей, щелкнула выключателем и увидела это.
        Возле лампы в холле, где Келли всегда оставляла мне счета и свои милые записки и открытки, лежал обычный белый конверт. На нем было выведено: «Веронике Свон». У меня дернулись руки, как у неопытного водителя, когда его «подрезают» и только чудо может спасти его от того, чтобы не быть размазанным по калифорнийскому асфальту. Скотт Эрли знал мое имя. Мое сознание отказывалось принимать этот факт. Он знал, кто я, и тогда едина пенным объяснением отсутствия света в окнах было то, что он собирался избавиться от меня самым надежным способом - убив меня. Но как он себе представлял это, после того что мои родители простили его? Неужели надеялся, что они забудут и о втором убийстве? Неужели думал, что они помолятся с ним, возьмут его за руку, пожелают искупления, если он больше не нарушит заповедей? Неужели он считал, что ему снопа сделают скидку на болезнь? Конечно, убийцы ни о чем таком не думают. Они вообще не думают. Но я-то должна думать. Я представила лица папы и мамы, когда они узнают, что я умерла, отправилась в такое рискованное путешествие и погибла по собственной глупости. Я повернулась, чтобы
убежать, но в этот момент раздался какой-то глухой стук и Джульетта начала просыпаться. Я мягко положила руку ей на животик и стала укачивать, пока она снова не заснула. Вскрыв конверт, я обнаружила внутри маленький листок бумаги.
        С какой стати Скотт Эрли писал бы мне письмо, если бы замыслил убийство?
        Но если он прекратил принимать лекарства, дождавшись удобного момента, когда Келли уехала за сотни миль, то вполне мог дать мне какое-то объяснение, во имя чего он замыслил преступление и чьи приказы выполняет на этот раз... Я прочитала:

        «Дорогая Вероника,
        Я знаю, что твое имя вовсе не Рейчел Байрд. Я не знаю причины твоего приезда, но полагаю, что ты не можешь смириться с тем, что я остался жив. Я должник. Твой и твоей семьи. Именно потому, что я жив. Когда я впервые узнал, кто ты, когда из твоего рюкзака выпала открытка из дома, первой мыслью моей было бежать. Но я не смогу больше убегать. Я не могу просить о прощении. Пришло время принять то наказание, которое должно было меня постичь еще давно. Келли будет благодарна тебе за то, что ты не обидела Джульетту. Ты относилась к ней...»

        Я бросила записку на пол и помчалась в спальню. Скотт Эрли обвязал вокруг головы пластиковый пакет, который помутнел от его мелкого дыхания. Он делал неслышные вдохи открытым ртом. Кисти его рук были привязаны клейкой лентой. Он бился головой об изголовье кровати, и этот страшный мерный звук отдавался у меня в голове. Я не знала, в сознании ли он. На полу валялись открытые бутылочки клоназепама, который заставил его погрузиться в забытье. Наверное, его сейчас посещали те же самые сны, серые и неясные, которые мучили меня. На негнущихся ногах я вернулась в коридор за Джульеттой. Вытащив девочку из коляски, я прижала ее к себе, не давая проснуться, потом осторожно уложила на бочок в колыбель. Затем я присела за стол Келли и стала ждать. Я наблюдала, как дыхание Скотта Эрли становится все учащеннее. Его тело пронзила судорога боли, и он затих. Таково было его желание. Таково было его искупление. Он сам выбрал себе такое наказание, потому что был трусом.
        Не я это совершила.
        Но на письменном столе стоял снимок, сделанный на Хэллоуин. Джульетта была в костюме, который делал ее похожей на морковку. Я вспомнила ее лицо, все в морщинках и складочках, как обычно у новорожденных. Уже через несколько месяцев оно изменилось. Ее щечки, раньше бесформенно висевшие, теперь превратились в два бархатистых персика. На фото она была со Скоттом Эрли, который прижимался к ее щеке. Келли стояла с другой стороны и улыбалась им обоим. Я сама сфотографировала их в тот день. Они выглядели как люди, которым были открыты небеса. На лице Келли читалась уверенность в том, что ее Скотт снова стал тем парнем, которого она полюбила еще в Колорадо. С ним она вынесла немыслимые страдания, когда настойчивые голоса звали ее мужа в неведомый мир, уводили прочь от нее. Позже она осталась с ним, хотя получала тонны возмущенных писем, где ее спрашивали, как может она жить с Мрачным Убийцей. Лицо Келли светилось любовью, чистой и искренней. Ее мечтам суждено было разрушиться в одночасье, но осталась любовь к человеку из плоти и крови и к этому прекрасному ребенку.
        Я следила за движением секундной стрелки. Прошла минута. Еще пять минут - и мозг Скотта Эрли начнет быстро умирать. Может, пройдет даже меньше пяти минут. Его сознание претерпит необратимые трансформации. Сколько длится это мучение? Он уже страдал от недостатка воздуха. Я видела это по цвету его губ. После того как мозг угаснет, Скотт Эрли превратится в единый электрический импульс. Его сердце скоро остановится. Он пересечет линию жизни. Он обретет покой.
        Возможно, я тоже.
        Я подпрыгнула и разорвала пакет. Схватив маникюрные ножницы, хранившиеся в ящике комода, я перерезала розовую ленту, которой он обвязал шею. Его вырвало, и я рубашкой вытерла кислый яд на его губах. Затем наполнила воздухом легкие Скотта Эрли, приложив губы к его губам и делая ему искусственное дыхание, как меня учили. Я не торопилась, стараясь делать равномерные выдохи. Отклонившись, я смерила его взглядом. Он был неподвижен, а его лицо все еще имело синюшный оттенок. Я ударила его кулаком в грудь. Попробовала пульс. Он был прерывистым, все больше замедляясь. Я снова начала накачивать его воздухом, снова, снова, снова, снова, пока у меня самой не закружилась голова. Покачнувшись, я схватилась за изголовье кровати. Затем он начал кашлять, и его опять вырвало. Я перевернула его на бок, подложив под голову подушку. Потом набрала 911. Сообщила адрес. Да, Скотт Эрли дышал. Да, он не проявлял признаков сознания. Да, у него передозировка лекарственных препаратов. На нескольких упаковках были оторваны ярлыки, но я могла предположить, что он принял большое количество флюаксона, гальциона и артрана -
лекарства для профилактики болезни Паркинсона. Да, я сделала ему искусственное дыхание. Нет, я не врач. И я не его жена.
        Я позвонила, чтобы вызвать «скорую помощь». Спокойно и подробно объяснила ситуацию. Отчаяние стало моей второй натурой, но я знала, что эмоции надо тщательно контролировать, иначе это чревато. Что-то в этой девушке, звонившей, чтобы вызвать врачей, было от той маленькой Ронни, которая со всех ног мчалась через двор к двери сестры Эмори, желая спасти двух маленьких девочек.
        Это невозможно. Жизнь ведь не идет по трафарету. Звать на помощь, чтобы спасти Скотта Эрли. Звать на помощь, чтобы спастись от Скотта Эрли. Чтобы не мучиться, оттого что драгоценные минуты текут невозможно медленно, я начала представлять, что творится на другом конце провода. Вот бригада спасателей, игравшая в карты, вскакивает, проверяет оборудование, наличие кислорода в баллонах, глюкозы и самых необходимых препаратов. Я ощутила, как в крови заиграл адреналин. Врачи спешили. Они были, как я. Я была одной из них. Я снова заставила себя пощупать пульс у Скотта Эрли. Села в кресло и вцепилась в подлокотники, чтобы не сорваться с места и не убежать в темноту. Его пульс был ровным. Он начал стонать, но слов было не расслышать. Я не могли попросить его ответить на вопросы, спросить, как он себя чувствует. Через три минуты послышались звуки сирен. Я быстро написала на листке бумаги номер телефона и название отеля, в котором остановилась Келли. Потом добавила номер ее мобильного и оставила записку для нее: «Прошу прощения за боль, которую я тебе причинила, за то, что мне надо уехать. Прости Рейчел,
любящую Джульетту». Я дописала, что попытка самоубийства была вовремя пресечена, и с ним все будет в порядке. Потом приклеила записку кусочком пленки прямо к грязной рубашке Скотта Эрли.
        Дверь с шумом распахнулась. Врачи ворвались в квартиру, а я осталась стоять в дверях спальни, наблюдая за тем, как они бросились к Скотту Эрли, открыли ему глаза, оценивая его состояние, очищая ротовую полость от остатков рвотной массы и вставляя шланг. Я вышла в кухню и позвонила миссис Лоуэн, чтобы сказать, что Скотт Эрли очень плохо себя чувствует и его надо будет отправить в больницу. Я спросила, может ли она подняться, чтобы присмотреть за Джульеттой. Это отнимет не больше двух часов, потому что Келли вот-вот прилетит. Я очень напугана и вообще могу пропустить свой самолет. Я не сказала ни одного слова лжи. Конечно, я не сказала и всей правды, но... Миссис Лоуэн не могла знать, насколько серьезно состояние Скотта Эрли или чем оно вызвано. Но если я не уберусь отсюда сию же минуту, меня ждет миллион вопросов. Я не сяду в самолет даже завтра. Мне надо было исчезнуть.
        Но я все же слукавила. Относительно страха.
        Никогда в жизни я не была столь спокойна. У меня все онемело, даже губы. В эту минуту в моем сердце страху просто не было места. Но я знала, что миссис Лоуэн откликнется на мою просьбу, схватит свою сумочку и примчится в квартиру Келли, и ощутила прилив смелости. Я знала, что здесь вскоре появится новая бригада. Из полиции. У меня не было выбора. Только исчезнуть. Мои отпечатки пальцев были повсюду, но поскольку не существовало никакой Рейчел Байрд, то не существовало и отпечатков ее пальцев.
        Как только я выберусь отсюда, я снова превращусь в Веронику Свои.
        Я вышла из квартиры.
        Прошло много часов. Я уехала в аэропорт, где припарковала машину, купила билет на утренний рейс в Сейнт-Джордж, нашла в квартале от аэропорта гостиницу и легла на кровать с тонким матрацем. Слушая, как водители грузовиков, поселившиеся наверху, громко болеют за какую-то команду, я вдруг вспомнила, что оставила записку Скотта Эрли у них дома. Она валялась там, где я ее и уронила - на полу в коридоре. Женщина в аэропорту знает, где я. Я была единственной, кто появился в полночь, да еще в таком виде - грязная, растерянная. Я просила поменять билет, а потом спросила, есть ли поблизости недорогой мотель, и она сама назвала его.
        Она не могла меня не запомнить.
        Но я все равно не испугалась. Ведь я не сделала ничего плохого, если не считать того, что замышляла сделать. Если я не сумею раствориться в толпе, эта история получит огласку. Келли будет здесь через несколько часов. Ее спросят о возможных причинах попытки самоубийства. Ее спросят об исчезновении няни. Она расскажет о том, кто такая Вероника Свои, и тогда установить связь между нами будет проще простого. Конечно, это вызовет у полиции много вопросов. А как же иначе? Даже Келли может заподозрить что-то неладное. Она решит, что я воспользовалась моментом, чтобы разделаться с ее мужем, представив все как попытку самоубийства.
        В этот момент зазвонил мой мобильный телефон.
        Я даже не взглянула на него.
        Он зазвонил снова.
        На этот раз я запустила руку в дорожную сумку и вытащила телефон. Даже не посмотрев на экран, я ответила.
        - Вероника? - спросила миссис Дезмонд. - Ты ранена? Ты в безопасности?
        - Да, - ответила я.
        - Об этом уже передают по телевизору, - сообщила она. - Если хочешь, я приеду за тобой.
        - Нет, мэм. Я и так втравила вас в неприятности, миссис Дезмонд. Простите меня.
        - Но в новостях передали, что на номер спасателей поступил звонок от неизвестной молодой женщины, которая спасла Скотта Эрли от самоубийства.
        - Да.
        - И с ребенком все в порядке.
        - Да.
        - Это какой-то абсурд. Я приеду к тебе. Бедняжка. Где ты?
        Я могу побыть с тобой, пока приедет твой отец. Давай сходим куда-нибудь перекусить. Думаю, что даже травяной чай могу тебе пообещать.
        - Нет, - ответила я. - Со мной все в порядке. Я посплю.
        - Мне не по душе, что ты там одна. Ты не сделала ничего плохого, Ронни.
        - Надеюсь, что нет. Мне не надо было приезжать.
        - До свидания, дорогая, - проговорила миссис Дезмонд. - Мне все же хотелось бы с тобой увидеться. Где ты?
        - В каком-то мотеле. Возле аэропорта.
        - Мне не верится.
        Телефон отключился. Он полностью разрядился в этот момент.
        Я пролежала в грязном номере без сна. Кондиционер издавал жуткие звуки, выплевывая химизированный воздух. Я надела поверх кофты с капюшоном джинсовую куртку и снова легла.
        Могут ли человека судить за умысел? Я хотела причинить ему боль? Да, конечно. Я много лет надеялась, я молилась, чтобы Скотт Эрли упал, задохнулся, поскользнулся, утонул, замерз.
        Мысли не в счет. Но все ли? Что я ощущала? Ненависть и жалость. В какой момент мою ненависть переборола жалость? Мои мысли принадлежали только мне или всем? Я стала причиной попытки самоубийства Скотта Эрли? Я напомнила ему о том, что стерлось из его сознания?
        Только я понимала, почему Келли хранила в ящике комода огромный нож. Даже она, знавшая и любившая своего мужа так долго, боялась, что он может обидеть ее ребенка. Я вспоминала маленькую Джульетту, и мне показалось, что она сказочная принцесса, ангел, посланный сюда, чтобы примирить враждующих и дать надежду страждущим. Я мечтала отдать ее в чьи-то заботливые, но чужие руки. Я хотела, что Скотт Эрли ощутил горечь самой страшной утраты. Но я тут же вспомнила, как он укачивал Джульетту, как помогал детям выбирать книжки в библиотеке. Не он убил Беки и Рути. Однако его рука совершила это зло. Он был добрым и мягким, но болезнь помрачила его рассудок. Наверное, именно это и удержало меня от совершения страшной, непростительной ошибки. Ярость толкала меня вперед, но вера спасала от погружения во тьму.
        Знали ли о моих мучениях Беки и Рути? Неужели они превратились в злых духов, о которых рассказывал Кевин Чан, пугая нас, когда мы собирались у костра на пляже? Неужели они стали злыми духами, которые не могут смириться со своей загубленной жизнью, как это приписывают людям, совершившим самоубийство или умершим насильственной смертью? Бабушка Кевина по отцу всегда выкладывала рис и фрукты для духов своих предков, чтобы они не наделали в доме беды, не спрятали белье или посыпали рис золой. Неужели эти сказки для устрашения в безлунную ночь - не вымысел? Рути и Беки были избранницами. Они никогда не стали бы искать мести. Перед моими глазами возникло лицо Кевина. Он проживет долгую и счастливую жизнь, но мне нечего рассчитывать на его понимание.
        Что заставило меня приехать сюда?
        Никогда прежде, даже в день гибели своих сестер, я не ощущала такого вселенского одиночества.
        Вглядываясь в темноту, я приложила руку к сердцу и начала молиться. Я искала ответы на свои вопросы. Но Бог отвечает лишь тем, чье сердце открыто. Я молилась, пока меня не бросило в пот. Мне стало жарко в холодной комнате. Это была месть? Или я искала правосудия? Я была грешницей и призналась в этом себе и Богу. Я согрешила. Я сама не верила в справедливость своего решения, если кинулась делать Скотту Эрли искусственное дыхание. Человек, получающий то, в чем более всего нуждается, а не то, чего заслуживает, знает, что такое высшая справедливость. Я освободила Скотта Эрли от уз совести или, наоборот, обрекла его на вечные муки, когда бросилась спасать его? Он будет ощущать мое прощение как груз или как дар? Неужели моя прежняя ярость превратилась в милосердие?
        И тут на меня снизошло озарение, как вспышка, как солнечный блик, поджигающий водную гладь. Я вспомнила отрывок из Учения - тот, где Бог является Джозефу Смиту, уже после того как тот доверил своему глупому другу переводы золотых скрижалей. Друг потерял переводы, или его жена спрятала их. И Джозеф Смит позже написал, чтобы берегся «тот, кто нарушил обещание во имя Бога, кто полагается только на свою мудрость и верит в силу лишь собственного суждения». Я вспомнила и то, чему нас учили в воскресной школе: «Нельзя бояться человека больше, чем гнева Господня». Только тогда Бог протянет тебе руку и убережет от ударов судьбы. Он будет с тобой, разделяя все твои печали и горести.
        «Отец Небесный, - молилась я. - Я боялась Скотта Эрли больше, чем Тебя. Я положилась на свою мудрость больше, чем на Божественное Провидение. Мое сердце не выдержало. Как я могла надеяться на утешение, если отказалась от него?»
        Я не знаю, сколько длилась моя молитва. Я не помню, когда заснула, но небо уже серело. Я проснулась оттого, что за окнами мигали сирены, а в дверь громко стучали. Я встала и спокойно почистила зубы, пока полиция требовала немедленно открыть двери («Немедленно открыть двери!»). Я проверила свою готовность, как делала это обычно накануне баскетбольного матча, чтобы убедиться, что и душа моя, и разум в полном порядке, что я максимально собранна. Так и было. Что касается милости Божьей, то нам не дано об этом судить, ниспослана ли она нам. Когда я открыла дверь, я была спокойна, хотя свет едва не ослепил меня. Как заметила когда-то Клэр, цитируя одного баскетбольного игрока: это было дежа-вю. Я шагнула за порог и подняла руки над головой. Кто-то начал кричать:
        - Ронни, как вы отнеслись к попытке убийцы ваших сестер совершить самоубийство?
        - Ронни, вы прибыли сюда, чтобы расправиться с ним?
        - Вы рады, что он в коме?
        - Ронни?
        Я присела на тротуар и опустила голову.
        - Вероника Свон, - послышался хриплый голос - Вы Вероника Свон?
        Вдруг кто-то положил руку мне на плечо.
        - Меня зовут Алиса Дезмонд, - услышала я.
        Я подняла взгляд. Она держала один из своих черных зонтиков, хотя не было никакого дождя.
        - Она еще не достигла совершеннолетия. Ее отец говорит, чтобы вы оставили ее в покое, пока он не приедет за ней.


        Глава двадцать первая
        Когда-то я мечтала поскорее выбраться из маленького мира у подножия гор. Теперь же больше всего на свете мне хотелось вернуться туда. Я всем сердцем стремилась в голубой домик рядом с красным сараем. Я стремилась туда, где проводила воскресные утренние часы в комнате, пропахшей корицей и чесноком. Я помнила, как растапливала по утрам печку, согревая мамины тапочки, а потом ныряя в них и отправляясь готовить завтрак. Ее тапочки, заношенные и старые, всегда казались мне теплее и уютнее, чем мои собственные.
        Миссис Дезмонд рассказала папе всю правду. Меня освободили от этой тяжелой сцены. Я знала, что у него в ответ вырвется лишь стон, и могла себе только представить, как воспримет новость мама: «Лондон, что с Ронни? Она в порядке? Что произошло?» Мы сидели в холле гостиницы с сержантом полиции: миссис Дезмонд настояла на том, чтобы он позвонил своему командиру и спросил, на каком основании меня намерены доставить в полицию. Она заявила, что они не имеют права допрашивать меня в отсутствие родителей или опекунов, и сержант согласился подождать.
        - Дядя Эндрю приедет со мной, - сказал папа, когда я позвонила ему второй раз. - Не думаю, что тебе грозят неприятности с законом, но сохраняй спокойствие. Очевидно, нам придется объясниться с полицией, а тебе дать объяснения нам. Тебе повезло, что твоя хозяйка оказалась такой доброй женщиной.
        - Я постараюсь им объяснить. Но думаю, что они не послушают меня. Может, ты меня поймешь.
        - Ничего не предпринимай, - велел отец. - Сиди тихо. Я сидела тихо, как и приказал отец.
        Никто, похоже, не знал, что со мной делать. Меня не арестовали. Но вскоре появился лейтенант. Потом пришел Кевин, однако ему не позволили поговорить со мной. Лейтенант заявил, что я свидетель неудавшегося самоубийства, и настоял на том, чтобы до приезда родителей я оставалась на месте для собственной же безопасности. Я уронила голову на подлокотник зеленой софы и провалилась в глубокий сон. Когда я проснулась, со мной уже был отец. Он был в джинсах, фланелевой рубашке и вельветовом пиджаке. Рядом стоял мой дядя. Миссис Дезмонд все еще держала в руках зонтик. Все они смотрели на меня. Ничего более прекрасного в жизни я не видела. Папа крепко обнял меня.
        - Что ты сделала со своими волосами? - удивился он. Дядя Эндрю представился лейтенанту как адвокат и попросил разрешения поговорить со своей племянницей.
        - Это очень долгая история, - сказала я папе, когда офицер вышел.
        - Ты можешь поведать ее нам, и никому более, Вероника.
        - Что ты сказала полиции? - спросил дядя Эндрю.
        - Что я прибыла в дом, где работала, и увидела хозяина дома в ужасном состоянии. Я набрала 911 и сообщила спасателям, что сделала мужчине искусственное дыхание, так как он пытался покончить с собой.
        - Ты сообщила им, что знакома с этим человеком?
        - Нет, - еле слышно вымолвила я. - Они все узнали, когда позвонили Келли Энгельгардт.
        - Хорошо, - отозвался мой дядя, вытаскивая из нагрудного кармана небольшой блокнот. - Ребенок подвергался какой-либо опасности?
        - Нет, девочка осталась с миссис Лоуэн, когда я ушла. Я позаботилась об этом.
        - Ты говорила им о причине своего приезда в город?
        - Нет, потому что я и сама ее не знаю, - проговорила я. Его лицо выразило облегчение.
        - Ронни, ты отправишься домой. Мы поговорим с лейтенантом, после чего тоже поедем домой, но ты должна пообещать мне, что говорить буду только я.
        Офицер полиции был явно обескуражен. В ситуации было много неясного, но она не «тянула» на состав преступления. Он взвешивал все плюсы и минусы: я прибыла в дом под чужим именем, скрыв свое, но не с целью наживы или мошенничества. Я работала в доме человека, который убил моих сестер, но даже его жена не могла пожаловаться на меня. То, что он узнал мое настоящее имя, могло спровоцировать самоубийство, но не я сообщила ему об этом - он сам выяснил его.
        - Моя племянница не позволила человеку, убившему ее сестер, умереть. Она спасла ему жизнь, - тихо сказал моя дядя.
        - Вот как? - удивился офицер.
        Он оглядел меня с ног до головы, а потом решил:
        - Что ж, можете забрать ее домой. Но вы должны оставить свой номер телефона, на случай если понадобитесь.
        Мы встали, и тут офицер спросил:
        - Почему ты это сделала?
        - Я думаю, что не стоит обсуждать это, - вмешался дядя Эндрю. - Вероника хотела своими глазами убедиться в том, что Скотт Эрли не представляет опасности ни для его жены, ни для дочери, как было в случае с сестрами Вероники. Думаю, что ей мало было слов родителей. Она хотела сама доискаться до истины. Такой она была с детства. Кроме того, следует помнить, что четыре года назад Веронике пришлось пережить страшную душевную травму.
        - Это правда? - спросил офицер.
        - Вероника, тебе совсем необязательно отвечать, - мягко напомнил дядя.
        - Но это правда, - тихо ответила я. - Он прав.
        На парковке миссис Дезмонд и папа обменялись рукопожатиями, она вернула ему чек, который я оставила ей в счет арендной платы.
        - У вас прекрасная дочь, - объявила она. - Спасибо, что присматривали за ней.
        Мы с миссис Дезмонд не обмолвились ни словом. Я обняла ее, а она обняла меня, и мы расстались. Больше мы не виделись. Она написала мне, когда переехала в Брисбан. У меня не было сомнений, что она будет жива и здорова, когда я найду время и деньги, чтобы поехать к ней в гости.
        Когда я прибыла домой, было уже темно. Мне позволили проспать два дня подряд, а затем родители устроили мне настоящий допрос.
        - Как ты могла? - сквозь слезы произнесла мама, меряя шагами комнату с маленьким Тором на руках, пока я усаживала Рейфа к себе на колени. - Как ты могла подвергнуть себя такой опасности? Как ты могла допустить, чтобы тебя обвиняли в совершении неблаговидных поступков? Почему ты не доверилась нам, Ронни? Где мы допустили ошибку? Это касается даже не Скотта Эрли, это касается твоего воспитания! Как ты могла врать нам без зазрения совести? И не смей говорить, что недомолвка - это еще не ложь, ты знаешь, что в данном случае это не так. Ты поступила вопреки тому, чему мы тебя учили, вопреки нашей вере.
        - Мама, - тихо вымолвила я, - я поступила в соответствии с тем, что считала важным. Я не говорю, что была права. Но я знала, что обязана докопаться до истины сама, Я верила в то, что делала.
        - Но теперь ты страдаешь из-за этого! - воскликнула она. - Ты снова привлекла к нам внимание. Я не имею в виду, что тогда, четыре года назад, мы стали предметом внимания прессы из-за тебя. Я хотела сказать, что мы снова в центре скандала.
        - Подожди, - остановил ее папа. - Подожди секунду, Кресси. Мы движемся на слишком большой скорости. Я думаю, что Ронни в полной мере осознает, что она поступила опрометчиво. Самое главное сейчас - состояние ее души, а не то, что напишет некий писака. В конце концов, статья в газете забудется через неделю, стоит только какой-то кинозвезде в очередной раз выйти замуж или какому-нибудь политику обмануть свою жену. Мама посмотрела на него, а затем на меня.
        - Ты прав. Я не хотела сказать, что ты в чем-то виновата. Люди иногда думают, что ошибки нельзя простить. Порой мы бываем слишком наивными, а потом сожалеем об этом. Когда ты в стрессовом состоянии, все кажется перевернутым, вывернутым наизнанку. Если ты хоть на минуту можешь допустить, что твоя мать хотела, чтобы ты ощутила себя виноватой в смерти Беки и Рути, тогда все мои усилия напрасны. И твой отец прав, Ронни. Совершенно не стоит волноваться из-за того, что скажут другие люди.
        Я сказала:
        - Мама, я тебя очень люблю и знаю, что ты любишь меня, но я уже не тот ребенок, каким была раньше.
        - Но все те письма, которые ты посылала нам... О том доме, в котором жила, о своих друзьях, об учебе. Ты работала у них, и все это время обдумывала, как забрать ребенка?
        - Она не обдумывала этого всерьез, - возразил отец. - Ты же знаешь свою дочь. Она действует, если принимает твердое решение. Она намеревалась содеять зло, но благодаря вмешательству Отца Небесного совершила благое дело. Она оказалась в нужном месте в нужное время, и не нам судить о причинах того, как все сложилось. В конце концов, она искупила перед Келли то зло, которое ей причинила.
        - Прошу тебя, мама. Ты можешь укорять меня целую вечность, - вымолвила я. - И я буду слушать тебя. Но ты не сможешь наказать меня больше, чем я сама готова себя наказать.
        В последующие дни я принимала друзей. Они смотрели на меня так, словно хотели что-то сказать, но, не находя слов, молчали. Как и предсказывал папа, в «Национальных новостях» целую неделю обсуждалось то, что произошло в нашей семье, но статьи были неубедительными, потому что состояли сплошь из догадок. Цитировали моих друзей из Калифорнии. Они недоумевали, но в один голос твердили, что я была умной студенткой, преданной и доброй. Вначале моя семья держалась в стороне от всех этих событий. Мне хотелось поговорить с дядей Пирсом наедине. Я рассказала ему о том, как в ту ужасную ночь в номере мотеля меня посетило озарение, как слова нашего пророка убедили меня в правильности моего пути. Он слушал молча, соединив ладони и постукивая подушечками пальцев.
        - Ронни, я знаю, что бываю строг, даже суров. Но я люблю тебя не только как Божье дитя, но и как дочь моего брата. Я не склонен к открытому выражению чувств - это правда. Тут я больше похож на нашего отца, чем на мать. Я не смогу найти лучших слов, чем те, что ты услышала из уст Отца Небесного. Мы учимся друг у друга, Ронни, разве не так? Подсолнух зимой прибит к земле, но весной его стебель наполняется соками. Он поворачивается в сторону солнца и вырастает.
        Однажды вечером я открыла компьютер и написала Клэр. Конечно, мы были уже довольно взрослыми, и живое общение могло бы показаться детской забавой, но мне было приятно думать, что у меня есть близкая подруга, которая всегда откликнется на зов о помощи. «Привет!»
        «Хочешь встретиться?» «Не могу дождаться», - написала я.
        Я услышала, как хлопнула дверь, и уже через минуту Клэр стояла на пороге и я обнимала ее. Я держала ее долго в объятиях, вдыхая знакомый лавандовый запах, наслаждаясь ее теплом.
        - Что произошло с твоими волосами?
        Как же здорово, что она решила провести дома зимние каникулы!
        Мы сели в моей комнате, и я поведала ей обо всем. Я рассказала ей и о своих сомнениях, и о страхах, которые терзали мою душу, и о том, как мне открылась истина.
        - Я не стану говорить, что предупреждала тебя, - начала Клэр.
        - Но мы все равно придем к этому.
        Я не могла поверить в то, что она сидит передо мной. Меня Не было дома три месяца, но за это время все так изменилось. Прошлое словно было отчерчено черной линией.
        - Нет, думаю, что нет, - сказала Клэр. - Я вижу, что ты сама рее осознаешь. Ты была в ужасе?
        Она обняла меня и задрожала. Клэр выглядела такой повзрослевшей. Мне было интересно, произвожу ли и я такое же впечатление. Ей ничего не пришлось бы спрашивать, потому что в те дни, по выражению моего папы, хорошо работала «устная радиосвязь».
        - Нет, - призналась я. - Немного пугалась, как тогда, когда впервые увидела Скотта Эрли. Конечно, у меня был жуткий шок, когда он пытался покончить с собой. Но беседа в полиции не испугала меня.
        - А как твоя работа на «скорой помощи»?
        - Это отнимает все силы. Но я люблю свою работу. Я собираюсь поступить в колледж в Сейнт-Джордже, чтобы закончить образование. Уверена, что из меня получится хороший врач. Я смогу быстро принимать решения: какие лекарства нужны в том или ином случае, прописывать ли болеутоляющее, делать ли переливание крови...
        - Похоже, то, что произошло, не сбило тебя с толку, - удивленно произнесла Клэр.
        - Думаю, оно только укрепило меня в желании стать врачом. Я помогала Келли!
        - Но ты чуть не убила...
        - Клэр, нет. Я не делала ничего подобного!
        Потом я всерьез задумалась над тем, не будут ли отныне люди воспринимать меня как потенциального преступника. У меня тут же начала раскалываться голова.
        - Мне не надо было уезжать. Не стоило было отправляться туда. - Я подумала немного, постучав по изголовью кровати, а потом добавила: - Но я хочу сказать тебе, что только теперь Скотт Эрли поймет, как тяжело остаться в одиночестве, как тяжело быть брошенным на произвол судьбы.
        Я не стала признаваться ей в том, что меня начал мучить новый кошмарный сон. Я видела Скотта Эрли с полиэтиленовым пакетом на голове и его синюшное лицо, слышала, как открывается дверь, и этот звук напоминал мне стук двери сарая в тот злосчастный день много лет назад. Мне оставалось только надеяться, что этот кошмар со временем рассеется. Я спрятала лицо в ладонях.
        - Я рада видеть тебя, Клэр, но это не значит, что я чувствую себя довольной и счастливой.
        - Но я хочу, чтобы ты была довольна и счастлива. Ты ведь не станешь на меня обижаться только за то, что я спросила тебя о сокровенном. Так что же, это было правильно или нет?
        - Может быть, и да и нет?
        - Не знаю.
        - Я тоже не знаю, что ответить. Я рада, что с ним все в порядке, честно. Я рада, что со мной все в порядке. Я рада быть дома.
        - Об этом я молилась все время, - призналась Клэр.
        - Давай поговорим о чем-то другом, Клэр. Хоть немного, но я хочу побыть собой. Я не могу вспоминать весь этот кошмар заново.
        И мы забыли на время о драме. Клэр рассказала о том, что встречается с Дэвидом Праттом. Они даже обнимались.
        - Не знаю, что будет, когда я уеду, - произнесла она.
        - Если это серьезно, то у ваших отношений есть будущее. Как было с моими родителями.
        - Но время сейчас другое, Ронни. Он может встречаться с кем угодно.
        - Ты тоже можешь встречаться с кем угодно.
        - Тебе нравился какой-нибудь парень? Я подумала о Кевине.
        - Мне нравился один парень, но как брат, - сказала я. - Я бы не смогла встречаться с ним, но я ходила на свидания с другим парнем. Он уже совершил миссионерскую поездку.
        - Он тебе нравился?
        - Конечно, но не так сильно, как... Ты понимаешь меня? Клэр кивнула.
        В те выходные я отправилась в храм, и наша община снова приняла меня. Мне исполнилось семнадцать лет, и у меня было такое впечатление, что я и не уезжала никуда (лишь иногда напоминал мне о прошлом чей-то искоса брошенный взгляд). Сестра Баркен прислала мне открытку. На ней был изображен человек, стоящий на голове. Еще она прислала мне мохеровый шарф моего любимого голубого цвета и приписала: «Выше нос, Ронни. Может, кто-то не поймет тебя, но все равно в тебя верят. И мы верим в тебя».
        Однажды вечером без предупреждения к нам в дом пришли Сассинелли. Серена и ее родители обняли меня, а Мико сжал мне плечо.
        - Мы пришли, чтобы поздравить тебя с днем рождения, Ронни, - сказала миссис Сассинелли.
        Она вручила мне маленькую коробочку. В ней лежали золотые серьги с огромными жемчужинами.
        - Католики тоже читают Библию, - продолжала она. - Святой Матфей сказал о жемчужине как о символе бесценного дара, который можно встретить даже во враждебном мире. Я знаю, что это согласуется и с вашим учением. Я высказалась сложнее, чем хотела, но я знаю, что этот подарок очень украсит тебя. Когда мы увидели серьги, то решили, что они для тебя.
        - Спасибо вам, - сказала я. - Они напоминают мне о море. А вы подарили мне целый океан.
        - Что ты сделала со своими волосами? - спросил Мико.
        - Я не хотела быть похожей на девчонку из соседнего дома. Он пожал плечами:
        - Тебе это удалось.
        - Я возвращаюсь к своему цвету. Это было глупо. Я так любила свои волосы. Зато у детей, больных раком, будут парики из волос, которые не придется накручивать.
        Серена готова была расплакаться, а Мико взглянул на носки своих туфель. Мои родители обменялись с Сассинелли рукопожатиями и поблагодарили их.
        Я боялась возвращения страшных снов, и это удерживало меня на ногах почти всю ночь. Я придумывала себе разные дела, готовила подарки (деревянные рамки для фотографий, шкатулки, которые я покупала в дорогих магазинах). Я привезла их домой и украшала ракушками, которые собрала еще в Калифорнии. Потом я начала разрисовывать их звездами и полумесяцами. Мне приходилось выходить в сарай за клеем. Пробираясь к нему в темноте, я не могла не бросить взгляд на то самое место, которое было отведено для игры в прятки. Окна в сарае были новыми, а краска свежей. Ничего не напоминало о том страшном времени. Старые доски заменили новыми. Все мамины принадлежности были расставлены по полочкам, а под ними хранились запасы на зиму. Здесь же стоял новый диванчик. Но из окна мне все еще было видно место, где раньше стоял стол для пикников. Когда мое сердце начинало учащенно биться, я быстро хватала клей, веревку и мамину коробку с принадлежностями для рукоделия, после чего спасалась бегством.
        Было четыре утра, когда в мое окно кто-то бросил камень. Я выглянула, ожидая увидеть Клэр. Но меня ждал Мико, он был в старой кожаной куртке. Я натянула свою джинсовую куртку и вышла, как была, в пижамных брюках.
        - Что ты делаешь? - спросил он.
        - Готовлю подарки на Рождество. Шью. Что ты хотел?
        - Я хотел спросить, как мог такой умный человек, как ты, совершить такую глупость?
        - Не знаю, - честно ответила я. - Я уже сказала раз и готова повторять снова и снова. Это была опасная и ненужная затея. Но тогда я верила в то, что поступаю правильно. Не все поддается объяснению в этой жизни.
        - Значит, ты веришь, что существует еще и другая?
        - Абсолютно точно. И это было одной из причин моего решения. Я знаю, что увижу своих сестер. Я должна быть ответственной. Именно поэтому мормоны женятся в храме. Они дают обет верности на всю жизнь. Они всегда вместе, как мои родители. Я знаю, что и я дам такой обет, когда выйду замуж.
        - Ронни, черт побери, - произнес он. - Ты совершила безумие. Ты просто напугала меня. И ни разу не позвонила.
        - Думаю, что тебе было не до меня.
        - Не знаю, как сказать, - вымолвил Мико. - Ты для меня как младшая сестра. Всегда рядом. Вот мы играем под кольцом. Вот ты стреляешь из ружья. Вот ты едешь верхом. Я постоянно вспоминал о тебе. Услышав об этой истории, я чуть не грохнулся в обморок. Я все время думал: как она могла так поступить?
        - Да, могла, потому что я ко всему отношусь очень серьезно.
        - Я тоже отношусь к жизни серьезно, Ронни. Не стоит считать меня легкомысленным. Наверное, ты думаешь, что я просто сынок богатых родителей, который только и делает, что переезжает из одного особняка в другой. Но это не так. Я серьезно отношусь к выбору профессии, поэтому знаю, что наступит день, когда я буду спасать жизни людей.
        - Я могу похвалиться тем, что уже спасла, - сказала я.
        - Вы очень заносчивая, мисс, - проговорил он.
        - Если даже я и не считаю тебя серьезным, то какая разница? Я всего лишь девочка, которая убирала в доме твоих родителей, девочка, над которой ты смеялся со своими друзьями. Ты и заметил меня только потому, что я стала героиней драмы, попавшей на полосы газет. Я просто девчонка из соседнего дома, которую ты видел сотни раз, но рассмотрел лишь однажды.
        - Я прекрасно тебя понимаю.
        - Я тебя тоже понимаю.
        - Но, Ронни, ты не совсем права. Сейчас я стою перед тобой и вижу тебя.
        Он притянул меня к себе и поцеловал. Не так, как много лет назад. Его страстное движение напомнило мне о Кевине и Шире.
        - Не здесь, - прошептала я, оглядываясь, не включен ли свет в спальне моих родителей.
        Держась за руки, мы сбежали вниз к ручью.
        - Я еще никогда не был в раздевалке для девочек, - заметил Мико.
        - Здесь восхитительно, - ответила я, заводя его внутрь. Как я и предполагала, дети измазали стены раздевалки грязью. Все выглядело так же, как в годы моего детства.
        - Здесь очень темно, и пол, наверное, в грязи.
        Однако оказалось, что пол сухой. На нем лежали пластиковые коврики. Вот что значит смена поколений, решила я. Мы нашли нашу крепость из ивовых веток и легли на землю. Мико крепко держал меня в своих объятиях. Он целовал меня и гладил мне живот, а я потянулась рукой в вырез его рубашки. Мне казалось, что мы первые люди на земле. Мое тело отзывалось на его прикосновения. Это была любовь.
        - Ронни, ты же мормонка! - воскликнул Мико, присаживаясь.
        - И?
        - Я не могу! Ты же мормонка. Ты веришь, что ангел прилетел к мальчику с больными ногами и вложил в его уста новую книгу Библии.
        - А ты веришь, что ангел прилетел к девочке, чтобы сообщить ей о том, что она выносит в своем лоне сына Бога.
        - Я никогда и не думал, что девственница может иметь ребенка.
        - Вот именно.
        - Я никогда не верил, что Иисус может явиться в Нью-Йорк, как Эрик Клэптон после гастрольного тура. Так ведь некоторые из вас это представляют себе?
        - А я никогда не верила, что священник может превратить хлеб в Тело Христово.
        - Ронни, будь благоразумна, - уцепился за мои слова Мико. - Что может заставить людей верить в то, что маленький Джозеф Смит так много думал о небесах, что однажды отправился в лес и увидел там апостолов! Шутка ли?!
        - А как же святая Бернарда, бедная французская девочка, которая увидела Святую Деву...
        - Но никто не стал исповедовать новую религию только потому, что у бедняжки были галлюцинации.
        - Но они верили в то, что обычная вода из источника Бернарды может исцелять людей, больных церебральным параличом, раком и лейкемией...
        - Рак и лейкемия - это одно и то же.
        - Джозеф Смит не совершенен. Но он говорил, что все хорошее в других религиях послужит новой религии мормонов. Вообще, почему мы с тобой спорим на религиозные темы? Это так глупо.
        - Где такое написано?
        - Что?
        - Что мормоны должны взять все хорошее из других религий?
        - Не знаю. Ты помнишь всю службу в католическом храме наизусть?
        - Нет, - ответил он. - Я не бываю в церкви, кроме как на праздники. Я помню только, что родители ходили со мной на первое причастие.
        - Тогда какое это все имеет значение? Даже если Джозеф Смит был со странностями, благодаря нему основана религия, которая удержала многих людей от выпивки, курения, наркотиков.
        - Я не хотел оскорбить твои чувства, - проговорил Мико после долгого молчания. - Все религии отличаются безумием. Ваша более безумная, чем остальные, только и всего. Но когда я размышляю о ней, то понимаю, что она несет много светлого. Я знал, что мало сходить на исповедь, если ты согрешил. Нужно загладить свою вину хорошим поступком. Красиво говорить все умеют.
        - Я всегда считала, что у католиков все очень уж просто. Им надо попросить прощения, помолиться - и все снова в порядке. Я верю в силу добрых дел. И все мормоны в это верят. Это имеет смысл. Я понимаю, что ранние мормоны не очень хорошо себя проявили, но я ведь не такая. Не сумасшедшая.
        - Это спорный вопрос, - заметил Мико. - Особенно если учесть недавние события.
        Я притворилась, будто не расслышала его.
        - Моя семья - образцовая. У Клэр великолепные родители. Есть люди, которые называют себя мормонами, совершая безумные поступки. Разница только в том, что это сразу же попадает на страницы газет и все начинают кивать головами: «Что вы хотите, они же мормоны?» Вспомни все эти истории с католическими священниками - их обвинили в педофилии. Это же не значит, что все священники теперь под подозрением? Никто ведь не стал говорить о том, что католицизм вообще никому не нужен.
        - У тебя есть родственники, которые исповедуют полигамию?
        - Твой дядя работает на мафию?
        - Но католики не строят огромных храмов, куда никому нельзя входить.
        - Да, только Нотр-Дам! А еще Ватикан! - Любой может попасть в Ватикан!
        - Но люди все время видят наши храмы. Им не надо платить за то, чтобы сфотографироваться рядом с ними. Ты можешь отправиться туда в любой день, хоть в среду, и обязательно увидишь, как новобрачные позируют на фоне церкви. Они специально записываются в очередь, так как желающих очень много...
        - Позволь мне поцеловать тебя, - прервал он мою речь. - Думаю, что так нам будет веселее.
        Он обнял меня за плечи, и мой амулет упал на свитер.
        - Что это? - спросил он.
        - Я сделала его много лет назад.
        - Что это такое? Ты сделала его из цветов? Или из гривы Джейд?
        - Нет, но что-то в этом роде.
        Я не говорила с ним на эту тему много лет, решив рассказать потом в письме.
        Он снова меня поцеловал, притянув ближе к себе.
        - Не питай никаких надежд, Мико, - сказала я. - Я не та девушка, которая составит тебе компанию для свиданий.
        - Я не шучу, Ронни.
        - Мы слишком разные, - возразила я.
        - Я хочу тебя, - произнес он.
        - Просто так сложились обстоятельства. Ты молодой, а на дворе сумерки, и ты наедине с девушкой, которую показывали в новостях.
        - Ты считаешь меня таким поверхностным? - заметил он.
        - Наверное, да, - сказала я. Про себя же я думала: «Мико! Не позволяй отпустить себя. Я просто защищаюсь, как тогда, в моем дворе, под баскетбольным кольцом. Не дай нам расстаться».
        Но он только пожал плечами. Наконец я вымолвила:
        - Я знаю, что тоже хочу тебя. Но я понимаю, что ты прав, - это не то же самое, что чувствовать любовь.
        - А кто говорил о любви?
        - Никто. Именно поэтому мы должны вернуться домой. И остаться друзьями.
        - Да, мы останемся друзьями.
        Он погладил меня по лицу, касаясь волос.
        - Мы всегда будем друзьями, Ронни.
        Даже в страшном сне я не представляла себе такого финала.
        Я забралась в кровать и плакала до тех пор, пока не заснула, обессиленная и расстроенная. Но даже в моей печали была толика радости. Я знала, что мы любим друг друга, что бы он ни говорил. Мне было плевать, что получится из всего этого. Я повторяла эти слова снова и снова, убеждая себя в их правдивости. Пережитое само по себе было таким неожиданным и прекрасным, что мои кошмары прекратились. Я впала в забытье, и мне виделось во сне, что я еду верхом на Джейд к дому Мико, но теперь нам столько лет, сколько сейчас. Я спрыгивала с лошади, и Мико принимал меня в объятия и целовал так, как мы поцеловались в тот памятный моему сердцу день. Он целовал меня не как «девчонку из соседнего дома»... Я заснула и проспала одиннадцать часов. Без кошмарных сновидений.


        Глава двадцать вторая
        Я получила хорошее медицинское образование еще до того, как поступить в колледж. Не скрою, мое самолюбие было уязвлено, когда я узнала, что не я самая молодая первокурсница Гарварда. Самой молодой первокурснице Гарварда было тринадцать. Но, как позже сказал Мико, я, без сомнения (за исключением все той же тринадцатилетней студентки), была единственной девственницей.
        Учеба, которая отнимала все силы, плюс работа в студенческом городке не оставляли времени для личной жизни. Старший нашей группы, Ян, работал полную смену. Он протрубил пятнадцать лет. Начинал как студент экономического факультета, но не закончил его, так как очень любил работу в кампусе. (Только представьте - быть принятым в Гарвард, но выбрать работу на месте, вместо того чтобы побыстрее вырваться в «большой мир», который сулил ему большие баксы! Я уважала его за это.) Однажды он мне сказал:
        - Я верю, что эта работа дает мне силы. Она наполняет мою жизнь смыслом, чего точно не случилось бы, будь я сотрудником какой-нибудь корпорации-монстра. Моим друзьям это нравится. Они считают, что их работа дает им все. Я же отвечаю им, что моя работа спасает жизни людей.
        Он ценил меня как члена своей команды за то, что я могла работать в «неотложке». А еще он знал, что я могла бы найти себе работу в городе, более денежную, но отказалась. Но мне и не требовалось многого. Я работала, чтобы покрыть расходы на обучение. Сюда же входили расходы на покупку компакт-дисков и одежды, а также оплата мобильного телефона (счета действительно были огромными).
        В кампусе мы сталкивались совсем с другими случаями, чем те, которые я помнила со времени работы в Калифорнии: множественные переломы и ушибы (пьяные малолетки свалились с памятника, куда взобрались, чтобы сделать какой-то дурацкий снимок); случай менингита, к счастью, без страшных последствий; аборт в общежитии, когда в результате внутреннего кровотечения девушка потеряла одну треть крови; попытки самоубийства (причиной большинства из них были либо неудовлетворительные оценки, либо несчастная любовь).
        - Я не знаю, почему у них не хватает терпения немного подождать, - заметила я Яну. - Не понимаю, почему они не желают уповать на лучшее, что в конце концов укажет выход из тупика?
        Ян знал, что произошло со мной.
        - Они просто не знают, есть ли смысл надеяться, Ронни, - ответил он мне с присущей ему меланхолией. - У тебя есть твоя вера. Так странно: здесь, среди студентов, которых по праву считают интеллектуальными сливками общества, так часто встречаются случаи эмоциональной безысходности. Это означает, что хорошо работающие мозги не обязательно гарантируют их обладателю счастье. Временами я даже готов поверить в обратное. Горе от ума.
        Впервые я ощутила себя смущенной, ведь мое воспитание исключало описанный Яном исход. Если бы не принятые в нашей семье правила, я тоже могла бы пойти по пути саморазрушения, ибо мой психологический портрет - эмоциональная, импульсивная и упрямая - был таков, что я входила в группу риска.
        Помню один случай. Наверное, мне не следует говорить о «случае» - многие проходят именно такой путь отчуждения. Она была красавицей-латиноамериканкой, уже почти закончила обучение, как вдруг провалила очень важный тест по профильному предмету - органической химии. Один тест. Это означало, что ей придется заново прослушать курс, причем учиться и весной, и летом. Стояла весна. Каштаны в цвету, природа ликует. Девушке надо было продержаться совсем чуть-чуть. Но вместо этого она взяла шприц, наполнила его воздухом и... Она знала, куда колоть, чтобы все было «наверняка». Я подумала: «Отец Небесный, помоги нам грешным. Эта девушка использовала инструмент, поддерживающий жизнь, для того чтобы покончить со своей собственной». Она написала в предсмертной записке: «Мои родители работали долго и упорно, чтобы я могла поступить в Гарвард, Я их подвела. Мама, папа, Люсинда, Луи, ваша старшая сестра любит вас сильнее всего на свете». Я закрываю глаза и вижу перед собой ее спокойное лицо, ее посиневшую кожу, роскошную копну черных волос, вижу безупречный порядок в комнате, где отдельной стопкой сложены книги с
пометкой «вернуть в библиотеку». У девочки из нашей команды, которая столкнулась с таким впервые, началась истерика. Я не знала, как на все это реагировать.
        Были и случаи автокатастроф, но все они, как правило, заканчивались без серьезных последствий.
        За три года я столкнулась только с одним летальным исходом. Старый профессор права, которому было за восемьдесят, умер во время лекции. Студенты шутили, что он умер от скуки. Я посчитала эти шутки жестокими и неуместными. Конечно, это не трагедия, когда умирает старый человек, но и не повод для шуток. Миссис Сассинелли однажды сказала, что у католиков принято молиться Святой Деве, чтобы она даровала мирную смерть. Тетерь я поняла истинный смысл этой просьбы. Если! смерть настигает тебя за любимым занятием, это можно считать) благословением.
        Благословением было и то, что в Кембридже была община мормонов. Там были прекрасные парни и девушки, очень мне симпатичные, но все же это было не так, как дома. В любом случае я не хотела ограничиваться общением только с мормонам».
        У меня были и другие друзья.
        Именно поэтому я выбрала Бостон, хотя могла рассчитывать на стипендию и в университете Чикаго, и в Бригхем Янге. Я чувствовала себя увереннее, зная, что Клэр неподалеку. Она была в Нью-Йорке. Серена решила тоже поступать в Бостонскую консерваторию на факультет искусствоведения.
        И Мико был здесь. В медицинском институте.
        Мы остались друзьями. Я надеялась... Он был для меня как большой брат, водил меня на рынок, пару раз в месяц мы выбирались вместе пообедать, обычно в суши-баре. Он стал для меня очень близким другом, человеком, которому я готова была рассказать все. После окончания первого курса я даже уезжала с ним и Сереной на несколько недель на Кейп. Позже Серена сказала, что достаточно было одного взгляда на нас, чтобы все понять, но Мико до меня даже пальцем не дотронулся.
        Он был без ума от Дианы.
        Мико познакомился с парнем, с которым я встречалась. Его звали Эрик Локк. Он учился на экономическом факультете. Мико назвал Эрика головой при костюме. Я же сказала, что считаю его Диану Ламберт телом, приставленным к голове. Конечно, такие разговоры не стоило принимать всерьез. Папа называл это «игрой в открытую».
        Случались вечера, когда ни Эрика, ни Дианы не было. Тогда мы с Мико сидели вместе и болтали. Однажды мы проболтали так до самого рассвета, наблюдая, как бурлит вода между скалами. У нас никогда не было настоящего свидания. Но позже стало ясно, что в хижине возле ручья Дракона произошло что-то важное. Нам не требовались слова, чтобы понять это. И это важное росло и ширилось в наших сердцах. Мы даже за руки не держались, но ощущали себя единым целым. Однажды поздно вечером Мико начал бросать в мое окно камушки. Когда я спустилась, он сказал:
        - Мне вдруг очень захотелось домой, поэтому я решил, что мне не помешает поговорить с «девчонкой из соседнего дома». И мы снова проговорили всю ночь, пока небо не подернулось серой дымкой. Мы говорили о том, что грядет интернатура. Он хотел отправиться на Северо-Западное побережье, в Вашингтон или в Орегон.
        - Только представь себе перелет в далекое место, где твоей помощи ждут дети, и именно от тебя зависит их спасение, их своевременная госпитализация. Это было бы здорово. Я знаю, что лечение ангины или избавление человека от боли в спине только кажется легким делом.
        Я понимала, о чем он говорит, потому что полностью разделяла его взгляды.
        Мико рассказал мне о том, что провел половину жизни неподалеку от Бостона, поэтому хотел увидеть другое побережье океана. И это тоже я могла понять. После таких длинных ночей я обычно просыпалась с головной болью, ощущая себя так, будто меня огрели по голове бейсбольной битой. Но моя успеваемость от этого не страдала.
        Следующей весной он получил распределение в клинику Харборвью, которую выбрал сам. Мне он сообщил об этом первой. Я была очень счастлива за Мико, но при этом ощущала себя самой несчастной, потому что год, который мне оставался до окончания вуза, я проведу без него.
        Я прочла себе штук сто лекций, убеждая себя в том, что я, Ронни Свои, не должна переживать по поводу таких вещей. «Ты ведь все равно никуда не ходишь, ни с кем не гуляешь, - говорила я себе. - Все закончилось отлично и лучшего друга тебе не найти». Но тут же в голову мне закрадывалась мысль о том, что я могла бы подать документы в Вашингтонский медицинский институт. Раньше я не рассматривала такой вариант, считая, что должна отправиться в Йелль. Йелль! Да бросьте! Мико и Ронни - просто друзья. Ну, не совсем друзья. Никто из нас не стал поддаваться искушению, никто не стал потакать своим чувствам - мы решительно их отмели по миллиону разных причин. Затем однажды вечером Мико крикнул, чтобы я открыла окно в комнате.
        - У меня тут есть камушек, я хочу, чтобы ты поймала его! Помнишь? Ты ведь всегда была девочкой с руками баскетболистки!
        Тот камушек, который упал мне прямо в руки, оказался бриллиантовым кольцом в платиновой оправе. Я сбежала вниз по ступенькам и прыгнула в объятия Мико.
        - Думаю, что дело можно считать решенным, - проговорил он.
        - Как романтично, - вздохнула я, после того как мы поцеловались. Я чувствовала, как мы оба словно освободились от груза. - Мне это напомнило то, как я впервые поймала окуня. Нет, наверное, тогда это было более романтично.
        - Ронни, - сказал он, вытаскивая шпильки из моих волос, и они рассыпались по моим плечам, лаская его руки. - Ты ведь прекрасно знала, что парни никогда не забывают свою первую рыжеволосую любовь.
        - Ага, значит, мы просто говорим о страсти, - прошептала я, целуя его снова и снова.
        - Кто говорит о страсти? Я влюблен в девчонку из соседнего дома.
        Он страшно разозлился, когда я бросила его и помчалась наверх, чтобы поскорее позвонить Клэр. Мне было всего двадцать лет.
        Спустя два года мы поженились в храме у нас дома, потом полетели в Кейп, где провели медовый месяц, и я снова отправилась на занятия. Моя свекровь уставила все комнаты белыми розами и жасмином. Я закрываю глаза, и в моей памяти всплывает дурманящий аромат тех дней. Спустя годы я могу восстановить малейшие детали, только коснувшись плеча спящего Мико. Над нашей кроватью висит одна черно-белая фотография: я в свадебном платье моей бабушки и Мико в сером костюме. Мы смотрим друг на друга и смеемся, как будто только что выиграли олимпийскую медаль. Именно так мы себя и чувствовали.
        Время до окончания учебы казалось мне ужасающе долгим. Мико заставлял меня переживать жизнь во всей ее полноте, и тех уикендов, которые мы проводили вместе, было мало. Иногда я боялась отправляться на встречу с ним, которая сулила две бессонные ночи. Я начинала скучать по нему еще до того, как садилась на самолет. Мы как будто были женаты, но и не женаты одновременно. Когда мои родители учились в университете, они переживали совсем другую историю. Однажды, когда ко мне приехала мама, я спросила у нее, что она думала о нашем с Мико будущем. Она сказала, что надеялась на то, что мы будем вместе. Я была искренне удивлена.
        - Но ведь он тогда был католиком.
        - Любовь выше границ, - ответила она. - Я молилась о том, чтобы она направила вас на путь истинный. Я очень хотела, чтобы тебе было даровано счастье, ведь ты не знала его, когда была ребенком.
        Она обняла меня, и я прильнула к ее плечу.
        - Ронни, все пройдет со временем. Ты преодолеешь все печали, все трудности, потому что ты самый целеустремленный человек в мире.
        Естественно, я подала документы в Вашингтонский медицинский институт. Я так молилась, словно от этого зависела моя жизнь. Меня приняли. Получив подтверждение, я послала Мико на работу красный и серебряный шары в виде сердца. Все подумали, что у него день рождения. Позже, вечером, разговаривая со мной по телефону, он сказал, что напряжение, которое он испытывал, исчезло без следа.
        Мы нашли квартиру, которая представляла собой одну большую комнату. Это был переоборудованный чердак с многочисленными нишами в стенах для кухонных шкафчиков. Спальня немного напоминала спальню в доме миссис Дезмонд. Хотя эту квартиру трудно было назвать роскошной, открывавшийся из окна вид делал ее именно такой. Мы задрапировали углы, так что получились дополнительные ниши, которые мы приспособили под шкафы. Вся комната была уставлена полками с книгами. Мы выкрасили книжные стойки так, чтобы они гармонировали с голубой стеной. Потом купили стеклянную мебель, чтобы создать большее световое пространство. Одна стена была голубой, на ней висели фотографии, сделанные моим отцом. Это были снимки цветов и горных лугов. На одну полку мы поставили молочно-белую вазу, изготовленную моей мамой. Узкое горлышко вазы было украшено витиеватым рисунком. Мама подарила ее нам на свадьбу. Кухня была настолько маленькой, что я не смогла бы вытянуть руки в стороны, если бы стала в центре. Но пространство словно расширялось, когда к нам приходили друзья и включали нашу мощную стереосистему на полную громкость. Ванная
была в таком же стиле, который я помнила по Сан-Диего. Я погружалась в ванну так, что из воды торчал только кончик моего носа. К концу дня у меня гудели ноги от усталости, особенно после того как стало ясно, что у нас с Мико скоро будет ребенок. Эту беременность трудно было назвать запланированной, но мы и не особенно предохранялись, положившись на судьбу. Чужое осуждение нас не касалось, и, о чудо! Наш союз был благословенным, как и наша свадьба.
        Доктор Сассинелли предложил купить нам дом или хотя бы оплачивать аренду большой квартиры с тремя спальнями. Но мы хотели взять все заботы на себя, ведь родители Мико оплатили нашу учебу. Мы просто задрапировали еще один угол, благодаря чему получилась еще одна крошечная комната. На стенах мы нарисовали лиловые и желтые горошинки. И стали ждать появления младенца, с которым, как все думали, мы повременим. Родители хотели, чтобы я взяла на год академический отпуск по уходу за ребенком, но я видела, что другие женщины успевают и следить за малышами, и учиться. Значит, и я могла бы. Так и получилось, хотя временами мне казалось, что я погружаюсь в мокрый песок.
        Ни мои, ни его родители не смогли прибыть к рождению внучки, потому что малышка решила удивить нас, появившись на свет на несколько недель раньше положенного. Честно говоря, мы проявили себя эгоистами и порадовались этому. Я ощутила первые схватки, когда мы были в кино, но мы дождались конца фильма и только после этого отправились в Харборвью.
        Мико был страшно горд тем, что его ребенок родился в «его» клинике, где к нам обоим обращались не иначе как «доктор Сассинелли». Я хотела, чтобы вызвали акушерку, но Мико был незаменим. При схватках рекомендуется «визуализировать» какие-нибудь прекрасные виды, чтобы не поддаться искушению вцепиться кому-то в лицо. Никто не сумел бы помочь мне лучше, чем парень, знавший меня всю жизнь, не так ли? Он знал родные мне места, он знал мое сердце. Когда боль усиливалась, он просто крепче сжимал мою руку, пересказывая историю нашего первого поцелуя, когда я упала с Джейд и поранила руку. Он вспоминал вечер в той крепости, когда мы впервые поняли, что влюблены. Он сказал, что научит нашего ребенка кататься на лыжах и плавать, а еще ездить на велосипеде и на лошади. Он даже заставил меня рассмеяться, сообщив, что уже купил сидр, чтобы отпраздновать рождение будущего ребенка со своей не признающей алкоголя женой. Итальянец по происхождению, Мико умел быть нежным и деликатным. Он умел очаровывать и пользовался большим успехом у пациенток, особенно у пожилых леди. Он умел создать комфортную обстановку для
каждого. Я всегда знала, что под маской беспечности в нем скрываются сильные и глубокие эмоции. В тот вечер, когда наша девочка появилась на свет, мы были в палате одни, не считая доктора и медсестры. Мико сначала смеялся, а потом стал рыдать, как маленький мальчик. Тот момент открыл нам какой-то особый путь к сердцам друг друга. Наш брак словно вышел на новый уровень. Мы стали близки, как никогда. Я знаю, что все это звучит высокопарно и банально, но ведь в жизни не часто случаются моменты, когда человеку дано переживать такие мощные по накалу страстей чувства.
        С того вечера в мою палату начали присылать букеты. Они прибывали в режиме «нон-стоп»: от Клэр, от родителей, от моей подруги Эммы и ее мужа, от моих кузин. Коллеги Мико заскакивали каждый час, чтобы хлопнуть его по спине и сказать, что малышка его копия (это было неправдой). Время, которое оставалось у нас для сна, мы провели вместе на тесной кровати, с дочкой между нами. Уже через день мы отправились домой. Может, это была просто игра гормонов, но я ощущала себя особой королевских кровей, когда лежала на кровати. На следующее утро прибыла мама. Она настаивала, что должна помочь мне. Мама делала мои любимые десерты. Я с удовольствием принимала ее заботу, потому что только она могла приготовить такой суп-пюре с кукурузной мукой. Я чувствовала себя даже не принцессой - царевной. Наверное, все молодые мамы в момент счастья испытывают такие же чувства. Мы были счастливы. Мы до сих пор счастливы.
        Я не знала, что буду столь осыпана милостями, ведь моя душа долгое время умирала от боли. Но не думаю, что я стала от этого Хуже. Я никогда не узнаю, могла ли я испытать большее счастье, не произойди в моей жизни той ужасной трагедии. Это моя судьба, и ее не перепишешь заново, я знаю точно. В моей работе приходится сталкиваться с такими вещами, от которых другая, например моя кузина Бриджет, убежала бы с громким криком. Конечно, я всегда буду ощущать себя счастливой «вопреки». Так сложилось. Но, слава Богу, я жила с мужчиной, которому не понадобится все это объяснять, потому что ему это известно.


        Эпилог
        Обучающийся на первом году интернатуры ощущает себя так, словно выстоял без перерыва лет пять. Не имеет значения, в какой человек форме и сколько времени он проводит, чтобы поддерживать ее с помощью хитроумных беговых дорожек и прочего спортивного оборудования. Студентка интернатуры, как правило, чувствует себя такой замученной, что готова выкроить хоть несколько минут - пока медсестра приносит свежие перевязочные материалы или поднос с инструментами, - чтобы вздремнуть. Я сама освоила это искусство и дошла до того уровня «мастерства», когда часть сознания погружена в сон, но другая бодрствует, и ты даже отвечаешь на вопросы пациентов, которым, очевидно, может помочь только психиатр. Мои ответы казались вполне разумными. Врачу, проходящему обучение в отделении неотложной помощи, приходится молниеносно принимать решения, продиктованные сложностью ситуации. Однако наградой ему служит спасенная жизнь. Заканчивается смена, но пациенты прибывают снова и снова. Время здесь течет в особом ритме. Мне казалось, что четыре года медицинского колледжа не закончатся никогда, тем не менее все-таки удавалось
выкроить час на то, чтобы совершить пробежку, вырваться на тренировку или в кино, либо... просто сесть и поесть. Теперь я вспоминаю что время как совсем не трудное. Студенты ведь приходят домой. Для меня же смена с трех до одиннадцать может закончиться только на рассвете. И как ты ни стараешься это случается постоянно. Ты принимаешь пациента, потом передаешь его другому специалисту, но не можешь уйти, пока тебе не станет известен результат.
        В тот вечер все готовились к Рождеству.
        Милли Аберг принесла нам горячий шоколад и домашнюю выпечку.
        Я мечтательно думала о нашем доме в Пайн-Маунтине, о елке высотой пятнадцать футов, которую Сассинелли установили у камина. Я не сумела быть с ними, однако я представляла, как все могло происходить. Распаковав подарки от Сайты, среди которых была бы и сделанная мамой кукла с каштановыми волосами, я присела бы на уютный диванчик с кошкой Атеной и позвала бы их. Я слушала бы, как поет прекрасным сопрано мой брат, исполняя «Святой вечер». Его голос звучит издалека, но я знаю, что он звучит для меня. Рейф получил этот дар от Отца Небесного, а не от мамы или кого-то из нас. Всего через час я смогу отправиться из клиники «Сиэтл мерси» к себе домой. Я уже приготовилась подписать все бумаги, как вдруг услышала горячий шепот одной из студенток. Не было ничего удивительного в том, что в рождественскую смену студенты любят поворчать, конечно же, я не пожелала бы никому испорченного праздника, но я всегда им говорила, что время вторично по отношению к обстоятельствам.
        - Их всегда привозят на Рождество, или на Пасху, или в Хеллоуин, - донесся до меня голос Аниты Фонг, разговаривавшей со Стейси Суини, одной из медсестер. - Разве нельзя проверить состояние ребенка до девяти часов вечера, особенно если у него подозрение на острый фарингит?
        Анита была очень способной, но часто слишком нетерпеливой, слишком острой на язык. Я испугалась, что люди за зеленой занавеской услышат ее жалобы. Родители действительно иногда долго колеблются, потому что до этого они несколько раз вызывали педиатра и тот объяснял им, что у ребенка просто вирус и единственное, что ему потребуется, - это ударная доза апельсинового сока, а не курс антибиотиков. Пока я ждала, Анита вышла и сказала:
        - Веселого Рождества. У этой малышки в горле уже гнойное воспаление и гнойники размером со сталактиты.
        Анита исчезла за занавеской, и я услышала, как она говорит охающим и вздыхающим родителям, что им следовало быть порасторопнее, раз дело касается стрептококкового воспаления горла, - оно может привести к серьезным осложнениям.
        - У девочки горло будет похоже на раздутое стекло, - заявила она.
        Анита явно «превысила полномочия». Я могла бы оставить все как есть, потому что нельзя требовать от доктора терпения святого. Но я отдернула штору и, изобразив на лице подобие бодрой улыбки, спросила:
        - У вас все в порядке, доктор Фонг?
        Джульетте было к этому времени уже девять? Она все еще была очень миниатюрной. У меня остановилось дыхание и от удивления, и от восхищения. У девочки были длинные светлые волосы и глаза, которые, как я видела, будут менять цвет от голубого до зеленого в зависимости от цвета одежды и цвета неба над ее головой. Она сидела на кровати, зажав в одной руке леденец на палочке, а другой придерживая холодный компресс. Я хотела скрыться за шторой, пока меня не увидели. Но они повернулись, и Скотт встретился со мной взглядом, который показался мне вечностью, хотя длился всего десять секунд, не более. Келли попыталась накинуть покрывальце на лицо своего второго ребенка, которому было, наверное, месяцев восемь или девять. Он спал у нее на груди. Она словно хотела защитить его от моих глаз. Но затем она застыла, и я заметила, что у нее из глаз готовы брызнуть слезы. Она собиралась что-то сказать, но я знала, что ей не следует этого делать.
        - Я вижу, что вы в надежных руках, - произнесла я. - Если Джульетта будет принимать все лекарства, то она уже завтра утром сможет открыть подарки от Сайты. Но проследите за тем, чтобы она держалась подальше от своего маленького брата.
        Девочка выпрямилась и, указывая на меня леденцом, спросила:
        - Откуда вы знаете, что меня зовут Джульетта?
        - Мне сказал об этом Санта, - ответила я. - У меня у самой есть маленькая девочка.
        - А как ее зовут?
        - Мика.
        - Красивое имя. А почему ее зовут Мика? - спросила Джульетта. - Ей тоже девять?
        - Ей всего два годика. Ее имя получилось из имен папы и мамы, - объяснила я. - Веселого Рождества.
        Словно ощущая, что наш разговор значит нечто большее, чем обычная беседа врача и пациента, Анита Фонг погрузилась в молчание. Я отступила, и штора скрыла их от меня.
        В мире не бывает случайностей. Если что-то происходит и мы не можем понять причину случившегося, это не значит, что ее нет. Это лишь означает, что позже она будет нам открыта, возможно, даже не в этой жизни. В клинике было двадцать кабинетов неотложной помощи, и официально моя смена подошла к концу. Почему я зашла именно в этот кабинет? Очевидно, чтобы узнать нечто важное для себя. Джульетта выглядела ухоженной и довольной жизнью. Скотт и Келли заботились о ней. Они были хорошими родителями. Это означало, что мне даровано прощение. В маленькой переодевалке я опустилась на колени у скамьи и начала молиться о том, чтобы Беки и Руги, радующиеся сейчас великому благословенному моменту рождения нашего Спасителя, вспомнили в своей радости и Джульетту, и ее маленького брата, и свою племянницу, мою малышку, и своих младших братьев.
        Я не знала, куда переехали Скотт и Келли, после того как покинули Сан-Диего, да и не хотела знать. Единственно возможное объяснение нашей неожиданной встрече состоит в том, что она была значимой. Наверное, даже не для нас троих, а для чего-то большего, не сводящегося к сумме наших жизней. Эта встреча должна была продемонстрировать нам, сколь важен каждый прожитый день.
        Я встала, сняла с вешалки пальто и вычеркнула свое имя из списка дежурящих врачей, старательно избегая оглядываться на тот самый кабинет. Обернув вокруг шеи мохеровый шарф, подаренный сестрой Баркен, я шагнула в туманный вечер. Холодный моросящий дождь как будто пропитывал Сиэтл, и я ощутила, что день закончен. Я посмотрела на Большую Медведицу. Сквозь облако виднелась только часть яркого созвездия, и в этот момент оно казалось похожим на разбитую клетку освободившихся звезд.