Земля королевы Мод Екатерина Мурашова
        Анжелика и Кай #2 Второй роман любовно-авантюрной трилогии «Анжелика и Кай». Читатель попадает в обыкновенно-экзотическую коммунальную квартиру на Лиговском проспекте в центре Петербурга. Инвалид-афганец Семен, шизофреник Аркадий, работающий в детском доме, пьющая семья Кривцовых, портниха-надомница и мать-одиночка Наталья, рыночная торговка Дашка - все это соседи Анжелики, и у каждого из них - своя история. И еще: именно в этой квартире накануне установления Ленинградской блокады Лев Шеин спрятал эвакуированные из Могилевского обкома партии сокровища. Единственная из жителей квартиры, кто помнит о них сегодня,  - подруга  Льва, глубокая старуха Фрося, которую когда-то называли «красной проституткой». Лев предупредил Фросю, что когда-нибудь за сокровищами вернется он сам или его сын Иван, которого она узнает по условленному знаку…
        Екатерина Мурашова
        Земля королевы Мод
        Вместо пролога
        Два шкафа детективов нагло скалились разноцветными корешками.
        Я взмахнула рукой и смела на пол сразу десятка три. Книжки летели, взмахивая радужными обложками, как разжиревшие колибри, и падали с мертвым шелестом.
        Дашка испуганно округлила глаза в темноте коридора. Я абсолютно не склонна к экзальтации, и всей квартире это известно.
        - Анджа, не надо! - гнусавым шепотом попросила Дашка. - Книжки-то причем? Вы же сами говорили: «Книга - это святое!»
        Я, не удержавшись, хрипло расхохоталась. Дашка еще попятилась и раскрыла дверь в свою комнату. Подготовила путь отступления.

«Сейте разумное, доброе, вечное!»
        Этот лозунг висел в дворовой школе, где я училась, на задней стенке кабинета литературы. Когда учительница литературы стояла перед классом, она все время его видела. Наверное, она повесила его, чтобы не забыть, что, собственно, она тут делает.
        Вот и я тоже - сею. Иногда оно даже всходит. Вот как сейчас, в Дашкином лице…
        Кирилл и Машка тоже были тут. Молча проводили взглядом беспорядочно упавшие книжки. Дашка что-то пробормотала и попыталась успокаивающе дотронуться до плеча Кирилла. Подросток грязно и изощренно выругался и отпрыгнул в темноту. Машка растерянно потерла кулаком сухие глаза.
        Я отчего-то вспомнила, что у упавшего Федора все волосы на затылке были в грязи и свалялись, и что-то надо было с этим сделать, а я не успела сказать Зое… Что - сделать?! Кому это теперь нужно?!!
        В кухне Фрося варила свой вечный суп из капусты, картошки и бульонного кубика. Щегольские шлепанцы с загнутыми носами, которые Фросе явно кто-то подарил, были ей слегка велики. У Фроси очень маленькая нога. И узкие фиолетовые пятки под тонкими желтыми щиколотками. Удивительно, ей столько лет, она все время жалуется на больные ноги, но лодыжки у нее никогда не отекают. Я моложе Фроси почти в два раза, но мучаюсь отеками постоянно.
        - Беда-то какая… - сказала Фрося, склонившись над кастрюлей.
        - Да, - сказала я.
        - И не верится никак, - продолжила разговор Фрося. - С утра еще все ладно было. Я за молочком сходила, к бочке, в очереди постояла… Солнышко светило, потом дождичек прошел… Мы со старушками у кафе под зонтиками прятались… Все кажется, можно как-то вернуть, договориться…
        - Именно со смертью нельзя договориться, - возразила я. - Хотя, если верить американскому психологу Кюблер-Росс, практически все так или иначе пытаются. И еще что-то с ней сделать - обойти, не заметить - тоже нельзя. Из-за уникальности субстанции, наверное. И это единственный случай, когда не помогают цинизм и ироническое отношение к жизни. Чтобы помогло, нужно, наверное, быть французом. У них в классических комедиях замороженные трупы десятками вываливаются на дорогу и ничего, - смешно. Или хотя бы викингом или чем-нибудь в этом роде. В разные эпохи человечеству путем жесткой селекции вроде бы удавалось вывести ограниченный воинский контингент, который умел умирать, веселясь. Но война - это всего лишь лишаи на теле цивилизации. Неприятные и почти неизбежные, покуда существует грязь и несоблюдение психологически-гигиенических нормативов в отношениях между культурами, государствами и отдельными людьми.
        Однако строят-то и поддерживают жизнь другие, которые - увы! - веселиться при встрече со смертью не умеют…
        - Уж больно ты, Анджа, говоришь мудрено, - вздохнула Фрося. - Как мужики патлатые по ночам в телевизоре. Вроде и по-русски, а вроде - и нет… Я вот иногда тебя слушаю и думаю: кто ж тебя понимает-то, бедолагу?
        - Есть целая прослойка, - утешила я Фросю. - Не особенно, конечно, многочисленная, но мне хватает…
        - Ну надо же! - удивилась старушка. - Живут среди людей, а говорят…
        - Может, они инопланетяне, а, Фрось? - высказал предположение афганец Семен, которого я до этой реплики не замечала. Он сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и медленно цедил пиво из коричневой жестяной банки. - С летающей тарелки высадились и теперь здесь живут, нас изучают. Вот Анджу аккурат в нашу квартиру заслали…
        - Может быть, - я согласилась, чтобы не углубляться в дискуссию. На первый взгляд Семен выглядел еще вполне трезвым, но у меня глаз был наметан, и я понимала, что данная банка - не первая. А иметь к обеду еще и Семенову пьяную истерику… - Фрося, у меня в холодильнике осталось полбанки бобов в томате. Я их есть не буду, можете, если хотите, положить в ваш суп. Только прокипятите хорошенько. Я их позавчера вечером открывала.
        - Спасибо тебе, - обрадовалась Фрося и, едва не теряя шлепанцы, зашаркала к моему холодильнику, который стоял у самого окна. - Бобы - это я люблю… А вот вы, молодежь, небось бобовой каши-то и не едали. А вот помню, в одна тысяча девятьсот тридцать третьем году..
        - Ага, и хлеба из жмыха, и похлебки из столярного клея, и пр. и пр. мы тоже не ели, - продолжил тему Семен.
        - Не хочешь, не слушай, - обиделась Фрося. - Я хотела как раз про вкусное рассказать…
        - Рассказывайте, Фрося, - вздохнула я.

…
        - А что мусора-то сказали? - спросил Семен и с утробным всхлипом засосал остатки пива из банки. - Есть у них предположения, кто Федора-то пришил?
        - Мне показалось, что их это не очень-то и интересовало, - честно ответила я. - Их интерес был в том, чтобы поскорее дело закрыть…
        - Конечно, наш брат им до фени, - печально согласился Семен. - Вот если б шишку какую угробили, тут бы они изобразили…
        - Ну, Федора-то все равно не вернешь, - вздохнула я.
        - А отомстить? - вскинулся Семен.
        Я поморщилась. Влезать в стопроцентно предсказуемый разговор с пьяным афганцем-инвалидом, который считает, что все, от соседей до нынешнего президента, что-то ему должны, не хотелось совершенно.
        - Ты, что ли, мститель-то? - укоризненно вступила Фрося. - Костыли подбери… И кому мстить-то? Небось с таким же бедолагой подзаборным из-за бутылки схватился… Тот проспится, сообразит, что натворил, сам с повинной в отделение прибежит… Посадят его, и еще детки сироты… Сколько уж у нас тут такого было, а все никак уняться не могут…
        - Жизнь горькая, оттого… - вроде бы соглашаясь с Фросиной трактовкой событий, пробубнил Семен. Его крупная, полуседая голова уже клонилась на грудь.
        - Семен, идите к себе в комнату, - предложила я. - На коммунальной кухне спать решительно неудобно. Хотите, я вам костыль подам?
        - Слушай, Анджа, а почему ты мне столько лет, и все выкаешь? - заплетающимся языком спросил Семен. - Что за выкаблучка такая? Мы с Фросей тебя на «ты», а ты нам все «вы» да «вы»?
        - Мне так удобней, - сказала я.
        - Не-ет, - проблеял Семен и улыбнулся хитрой, как ему, наверное, казалось, улыбкой. - Ты мне разъясни, тогда я и спать пойду. Ты думаешь, я тебя понять не в… не в состав… не в состоянии?
        Я тяжело вздохнула, предвидя продолжение дискуссии.
        По счастью, пришла Дашка, которая всегда умела договориться с пьяным Семеном, и быстро увела из кухни.
        - Фрося, вы действительно думаете, что Федора убил кто-то из его приятелей алкоголиков? - спросила я.
        - Дай-то бог! - неожиданно заявила старушка, печально склонив над кастрюлей желтовато-седую, одуванчиковую голову. - Дай-то бог!
        - Фрося! Что вы говорите?!! - вытаращилась я. - Объясните!
        Но никаких подробностей так и не услышала. Когда находились тому причины, разговорчивая Фрося становилась железным сейфом. Старая школа.


        Глава 1. Нехорошая квартира
        Следует заметить, что при любом уровне врожденной или удачно воспитанной доброжелательности никто и никогда не назовет меня хорошим или привлекательным человеком.
        Я не слишком-то люблю и уважаю окружающих меня людей, давно равнодушна ко всем на свете идеям и идеологиям, не признаю существования Бога или богов. В связи с вышесказанным я не верю в наступление царствия Божиего, в торжество идеалов демократии и гуманизма, в удвоение ВВП в указанные правительством сроки, в целительную силу БАДов, в то, что «коммет» убивает микробов под ободком унитаза (интересно, зачем это нужно?) и т.д. и т.п. Впрочем, совершенно равным образом я не верю и в психотронное оружие, Страшный суд, всемирный жидо-масонский заговор, вампиров и порчь, пришествие инопланетян, скоропостижное таяние ледников Арктики и Антарктики и прочие планетарные экологические катастрофы…
        Мне кажется, что все эти в меру забавные или в меру трагические вещи люди придумывают себе для развлечения, когда жить становится слишком 1) скучно; 2) опасно; 3) непонятно или 4) однообразно. Наверное, все эти тщательно или наспех придуманные субстанции или идеи можно как-то рационально использовать, но я этому за всю жизнь так и не научилась.
        Лет мне за сорок, выгляжу я точно на свои года, а психически всегда была старше своего календарного и биологического возраста. Поэтому в настоящий момент к моим собственным характерологическим недостаткам уже постепенно прибавляются все прелести подступающей старости: малоподвижность, физическое угасание и все сопровождающие его комплексы и компенсации, а также негибкость ума, брюзгливость и недоверие к молодежи.
        Кто-то из моих далеких предков был, по-видимому, таким же снобом, как и я, и потому моя родовая фамилия ни больше, ни меньше - Аполлонская. Трудно даже вообразить себе, что сподвигло недавно слезшего с коня в Причерноморских степях или с дерева на Русской равнине варвара заполучить себе такую фамилию. Древних греков среди наших предков, кажется, не было (да и фамилий у греков вроде бы не водилось, они называли себя по имени местности или города, в котором родились и выросли - Александр Македонский, Геродот Галикарнассец, Гиппократ из Коса и т.д.). Впрочем, даже и грек, назвавшийся Аполлонским, видится мне… гм… ну, скажем, несколько сомнительным…
        Род наш, безусловно, древний, и, кроме сноба-прародителя, какими-то неизвестными мне заслугами, несомненно, отмеченный. Моя мама любила рассуждать и якобы вспоминать на эту тему, но отличить в ее рассуждениях правду от фантазий никогда не представлялось возможным. Я, впрочем, не особенно и старалась. Ну, в самом деле, что для меня изменится, если я доподлинно узнаю, на какой стороне мои предки сражались в Куликовской битве: на стороне славян или на стороне татар?
        В общем, высокие скулы, большие, слегка продолговатые глаза, недобрый ум и дурацкую, претенциозную фамилию предки мне обеспечили. Мама тоже внесла свою лепту, и назвала меня Анжеликой в честь непотопляемой героини многотомной эпопеи Анн и Сержа Голон.
        Анжелика Аполлонская - моей маме казалось, что это звучит очень красиво и многозначительно. Опустим, что думаю по этому поводу я сама, а также, что думали по этому же поводу мои одноклассники конца шестидесятых - начала семидесятых, обучавшиеся вместе со мной в пролетарской школе Петроградской стороны города-героя Ленинграда.
        Скажу только, что со временем я стала находить это даже забавным. Поскольку на Анжелику (читай - «ангел») я была похожа меньше всего, и внешне и внутренне, то сокращение от моего имени еще в школе получилось жестким и холодноватым: Анджа. Для славянского языка тоже, конечно, странновато, но можно привыкнуть. И, пожалуй, скорее отвечает моей сущности. Дети все-таки гораздо более чутки к наименованиям, чем родители и вообще старшее поколение. Древняя языческая идея о связи имени и вещи, похоже, ощущается ими еще внерациональным способом…
        У меня два высших образования, что не мешает мне оставаться человеком сравнительно малообразованным. Если говорить точнее, то я являю собой как раз то, что Солженицын называл «образованщиной». Множество всякой информации, разного уровня значимости и достоверности, хранится у меня в голове, зачастую без всякой связи между блоками. Плюс категорическое незнание иностранных языков. В школе и институте я изучала немецкий, который давно и, по-видимому, безнадежно забыла. Потом, в начале перестройки, пыталась самостоятельно и на курсах изучать английский, но оказалась в этой области совершенно бездарной. Юные валютные проститутки и престарелые красномордые «маркетинг-менеджеры» из моей группы делали в языке несравнимые со мной успехи, чем вызывали во мне отнюдь не белую зависть.
        После окончания Университета я некоторое время работала в научно-исследовательском институте, потом, когда научным сотрудникам окончательно перестали платить деньги, - преподавала в школе, после - получила второе высшее образование на Психологическом спецфакультете все того же Университета. Сейчас работаю в государственной психологической консультации. Пробовала работать по специальности в коммерческих структурах (где заработки просто на порядок выше), но не смогла. Бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке. Стоимость сыра для коммерческих психологов такова - чтобы платили, им приходится очень много и постоянно врать своим небедным клиентам. Часто - манипулировать. Иногда - совершать прямо безнравственные с точки зрения профессиональной этики поступки. Клиенты, надо признать, совершенно не против того, что их обманывают, вешают им лапшу на уши и т.д. Наоборот, многие именно за этим и приходят. Вспомнить еще, что ведь и за «снять порчь, вынуть след…» в наше время платят немалые деньги… Но мне лично все это как-то не очень понравилось. Снобизм, наверное…
        Сейчас я живу на Лиговском проспекте, в сером доме, похожем на сожженный и выброшенный на помойку утюг. В нашей коммунальной квартире восемь комнат и семеро жильцов. У меня - огромная комната, почти тридцать метров, и четырехметровые потолки с лепниной. Когда после смерти мамы мы с дочерью разменивали нашу квартиру на Петроградской стороне, все наши знакомые, узнав, на каком варианте я остановилась, выли, как ополоумевшие шакалы: коммуналка! Восемь комнат! Шесть соседей! Лиговка! И единодушный вердикт: Анджа, ты окончательно тронулась! Надежда Матвеевна, пока была жива, еще как-то тебя сдерживала, а теперь… Все пропало!… Ну, если уж так, и больше ничего не найти, то хотя бы посели туда, в этот ужас, Антонину! Она пока молодая, здоровая, а там, глядишь…
        Самое забавное, что дочь, прописываясь в пятнадцатиметровую однокомнатную квартирку на бывшем Комендантском аэродроме, где вой зимних ветров напоминает о душах взлетавших здесь когда-то двухмоторных самолетов, тоже вроде бы чего-то стеснялась. Вообще-то рефлексия - совершенно не ее конек, но возможно, кто-то из знакомых семьи наговорил ей чего-то неприятного, что она не сумела сразу выбросить из головы…
        Я тогда нашла нужным успокоить Антонину, объяснив ей, что предпочитаю жить в центре, а коммуналка для меня даже полезна, так как, возможно, предохранит мою душу от окончательного одичания.
        В первом пункте объяснения я была абсолютно искренна, а во втором - откровенно лукавила (но Антонина, естественно, этого не заметила, так как замечать не хотела). Пролетариат я люблю еще меньше, чем профессор Преображенский. А Лиговка вообще, и наша коммунальная квартира в частности - царство пролетариата. Количество (но не качество) рюмочных и прочих распивочных точек здесь всегда, даже в советские годы, оставалось на европейском уровне. Прилегающие к проспекту улицы и дворы были опасны еще в описаниях Животова и Свешникова («Петербургские профили» и «Петербургские трущобы», 1894 и 1900 года соответственно). Редкий ремонт мостовых и штукатурка фасадов здесь выглядит почти кощунством, как исторически неточная реставрация обветшавших дворцов Венеции. Диалект, на котором говорит население Лиговки, понятен любой дворняжке. Воробьи здесь темнее и воинственнее прочих петербургских воробьев и всегда растрепаны, как будто только что вышли из драки. Неприличные надписи и послания на стенах местная молодежь не только пишет нитрокраской из баллончиков, но и, храня традиции, по-прежнему выцарапывает гвоздями
и отвертками на красных ранах обкрошившихся кирпичей, стараясь писать помельче, чтобы больше поместилось. Кому надо, тот прочтет…
        Лиговка вообще не демонстративна. Местный люд, по преимуществу, интравертен и часто думает о смысле жизни. Правда, это нелегко заметить…

… И вы хотели, чтобы я поселила сюда свою дочь?…
        И лишила себя всей этой роскоши?


* * *
        В нашей коммунальной квартире, как уже упоминалось - восемь комнат и семь жильцов.
        Самую большую комнату в квартире, с балконом и печкой, к моменту моего вселения занимала Ефросиния Тихоновна, или Фрося, как ее называют все без исключения. Впоследствии, уже на моей памяти, она сама уступила ее семье Зои и Федора, переехав в одну из двух их комнат - много меньше, но, пожалуй, поуютнее. И окна в ее новой комнате во двор, а не на Лиговку.
        Точный возраст Фроси не знают даже в паспортном столе и поликлинике по месту жительства. Помнит ли дату своего рождения она сама - тоже вопрос. Происхождения своего Фрося не скрывает - из крестьян Вологодской губернии. Однако, по-видимому, крестьянский труд в условиях продразверстки, начинающейся коллективизации и прочих прелестей смены общественно-экономической формации не привлекал ее изначально. Поэтому уже тринадцатилетним приблизительно подростком Фрося оказалась в Петрограде. Создается такое впечатление, что беспризорничать ей не пришлось, во всяком случае в ее воспоминаниях ничего такого не проскальзывает.
        Кажется, она жила с каким-то художником (или с несколькими художниками одновременно), отрабатывая свою похлебку тем, что позировала для его бессмертных творений. Работала (весьма, впрочем, недолго) в артели по изготовлению рукавиц. Делала еще что-то мало запомнившееся.
        Зато дальнейший этап ее биографии всем в квартире известен и занятен донельзя. Юная, привлекательная и смышленая Фрося как-то выучилась не только читать и писать, но и печатать на машинке. Обладая этими похвальными навыками, поступила на службу в ЧК. Однако машинистка из недавней безграмотной крестьянки, как я понимаю, получилась не особенно квалифицированная. Гораздо большим спросом пользовались другие ее услуги.
        Чтобы не ходить вокруг да около - много лет Фрося была «красной проституткой» (ее собственное, не лишенное оригинальности, определение), обслуживающей довольно высокопоставленных петроградских, а потом и ленинградских начальников и красных командиров.
        Денег за любовь Фрося никогда не брала. Все годы числилась служащей в конторе, исправно получала в кассе зарплату машинистки. Однако в те годы, когда купить можно было немногое, но почти все можно было «организовать» и «достать» через соответствующие знакомства, ее возможности, как легко догадаться, были весьма велики. Впрочем, в противоположность многим другим «простым» женщинам, дорвавшимся до того или иного вида власти, Фрося всегда оставалась на людях скромной и молчаливой, не лезла вперед, не демонстрировала при каждом удобном случае коротких отношений с тем или иным чиновником или командиром, по возможности избегала вульгарности в одежде и манерах, не гнушалась учиться всему, чему только можно было научиться в то смутное и странноватое время становления новой, социалистической жизни.
        Какой она была наедине со своими избранниками, теперь можно только догадываться. Если бы кто-нибудь раскрутил ее на рассказы и записал их, то наверняка получилась бы книга в стиле «Одиннадцати минут» Пауло Коэльо. Может быть, даже и посильнее, так как наложение эмоциональных и сексуальных событий на реальную историческую канву всегда прозу усиливает.
        Все вместе было справедливо оценено. По тем аскетическим и небогатым временам Фрося жила шикарно. Ездила в автомобиле, носила французское белье и костюмы из английской шерсти. Впоследствии один из чекистов проникся к ней чувствами настолько, что поселил вместе с собой в этой самой реквизированной у какого-то адвоката квартире на Лиговском проспекте. Фрося в свою очередь прониклась новой ролью и играла ее так успешно, что чекист вроде бы даже предлагал на ней жениться, чтобы окончательно пресечь все слухи, и обрубить концы предыдущего этапа ее биографии. Однако, Фрося выйти замуж отказалась, мотивируя это тем, что она, мол, недостойна, а ему, в сущности, семья и не нужна, так как он все равно все свои силы отдает борьбе за светлое будущее всего человечества.
        Как выяснилось вскоре, отказав сожителю, Фрося была очень даже права. В тридцать восьмом году он был репрессирован и расстрелян. Только старые связи и отсутствие штампа в паспорте спасло Фросю от попадания под завертевшееся колесо машины репрессий и чистки рядов. Ее не только не арестовали, но даже не выселили из квартиры, в которой после уплотнения она и занимала лучшую комнату.
        В начале войны Фрося отказалась эвакуироваться, и всю блокаду, от начала до конца прожила в Ленинграде, работая на заводе, копая противотанковые рвы, и сбрасывая зажигалки с крыши собственного дома. Никакого героизма или особой трагичности в ее рассказах об этом времени мне лично заметить не удалось. Зато проглядывал сравнительный анализ.

«Многие тогда умерли, - говорила она. - Ну конечно, есть-то нечего было. И холодно. Когда так, всегда умирают. И в городе опять же, и фашисты, и бомбы… Понятно. В деревне-то у нас, когда голод, страньше было и страшнее, ведь вроде бы на земле люди…»
        Трудно поверить, но всю войну, оставшись в квартире абсолютно одна, Фрося хранила вещи соседей и каким-то образом сберегла от мародеров и печки даже кое-что из мебели. Когда выжившие насельники квартиры возвратились в Ленинград после снятия блокады и окончания войны, она вручила им ключи от их комнат и аккуратно подписанные папки с фотографиями и прочими документами, которые они оставляли ей, спешно уезжая в эвакуацию.
        Всю жизнь и по сей день Фрося отличалась крайней щепетильностью. Никогда не забывала вернуть рубль или даже яйцо, взятое в долг. Отнекиваться и изображать забывчивость в этих ситуациях не имело смысла, ибо на такое старушка тяжело и надолго обижалась.
        Фрося - эстетка и оптимистка по характеру (хотя ни одного из этих слов она, разумеется, не знает и не употребляет). О том плохом, уродливом и жестоком, что ей, несомненно, в избытке довелось видеть за свою долгую жизнь, она никогда не вспоминает и не рассказывает. Зато доступные ей теперь краски жизни использует по полной программе. У нее есть неспешный вкус к вещам. Когда она пьет кофе, то стелит салфетку. Чтобы купить нужный ей вид глазированного сырка (шоколадный с медом и изюмом), может пройти три квартала, несмотря на больные ноги.
        Что касается внешности, то Фрося - невысокая, худая, с черными, абсолютно не выцветшими глазами и желто-голубоватыми седыми волосами, которые она стрижет кружком, с челкой, по моде тридцатых годов. Всегда носит под мышкой большой, не складной зонт с розами, при необходимости опирается на него, как на палку. Когда она идет по улице, многие из умеющих видеть задерживают на ней взгляд.
        Однажды я зашла к ней в комнату и увидела, как Фрося, изумительно для своих лет изогнувшись, разложив на тумбочке разные щипчики, пилочки и пузырек с дешевым лаком, делает себе педикюр. Разумеется, я ничего не спросила, но старушка сама нашла нужным объяснить.
        - Понимаешь, Анджа, мне уже помирать скоро, - невозмутимо заметила она. - А там, в морге-то, я видела сколько раз, все босые лежат. И с бирочками. Ногами вперед. Ну, не хочется, чтобы людям неприятно смотреть было. Ведь если ноги неухоженные, да еще и старые, сама понимаешь…
        Я не нашлась, что на это сказать. А кто бы на моем месте нашелся?


* * *
        Двадцать с лишним лет назад разорвавшаяся на перевале Саланг бомба повредила позвоночник второму моему соседу - Семену Крылову. Как раз накануне этого печального события Семену исполнился двадцать один год. После взрыва из подразделения в живых осталось двое. Выживший и почти не пострадавший друг-однополчанин три километра тащил Семена на себе. Однополчанина убило наповал уже в видимости нашего блокпоста. Потерявшего сознание Семена подобрали и вывезли на родину. В Ленинграде у него оставалась молодая жена, работница фабрики
«Возрождение», сидевшая у его постели после трех операций, которые Семену сделали в Институте травматологии и ортопедии, и стоявшая после работы в очереди за апельсинами, чтобы он мог поесть витаминов. Хирурги того времени совершили все, что могли, но поставить Семена на ноги так и не сумели. Отныне он был обречен передвигаться на костылях, волоча обе ноги, или уж в инвалидной коляске.
        Вдова друга тоже навестила его в больнице. Принесла все тех же апельсинов, а перед уходом сказала: «Лучше бы он тебя там бросил, да сам спасся. А так что толку - ты все равно полчеловека, а он в могиле, и Людка наша - безотцовщина…»
        В ночь после ее ухода Семен пытался покончить с собой. Однако медсестры отделения знали свой контингент, и бывшего воина-интернационалиста удалось спасти.
        После выписки из больницы Семен пил, а в промежутках клеил коробочки, собирал выключатели и еще что-то такое делал. Когда жене наконец все это надоело, и она ушла, он вздохнул с облегчением. Разменяли кооператив, который построили молодым родители, и Семену досталась та самая комната в коммуналке на Лиговке, в которой он теперь и жил.
        Много лет бедолага никак не мог понять, что попал под колесо истории, и все думал, что кто-то конкретный виноват в том, что с ним случилось. Теперь вроде подуспокоился, да и мозгов после водки и суррогатов осталось едва ли на одну треть. А много ли было изначально, после девяти классов дворовой школы и ПТУ № 3, в котором Семен учился на фрезеровщика?


* * *
        Зоя и Федор Кривцовы и трое их детей - типичная семья из лиговских коммуналок. Образование среднее специальное у обоих. Зоя - маляр-штукатур, под ногтями у нее всегда известь или краска. Федор имеет несколько рабочих специальностей и за последние пятнадцать лет сменил множество мест работы. Зоя умеренно употребляет. Федор пил идеологически и отчаянно. Алкоголиком себя не считал, так как никогда не пил в одиночку. Повод для возлияний годился любой - от окончания рабочего дня до общей бессмысленности жизни. Скандалы оживляли их пресную жизнь, придавали ей некоторую пряность. Если Федор в пьяном виде распускал руки, Зоя давала сдачи. Дети родились потому, что родителям было лень предохраняться. «Не люблю я этого, не по-человечески как-то…» - говорила Зоя про аборты. Трехлетняя Кира отстает в развитии. Кирилл и Машка выглядят вполне здоровыми зверенышами, неплохо изучившими закон джунглей, в гуще которых они живут. Некоторые их высказывания и меня ставят в тупик.
        После того, как Фрося уступила семье Кривцовых свою, большую комнату, Федор сразу же разгородил ее напополам и, таким образом, у Кирилла и Машки у каждого образовалось по комнате. Младшая, Кира, осталась в комнате с родителями. Кирилл и Машка растащили свои скудные пожитки по углам, и сразу перестали драться, все делить и материться. До этого же просто спасу от них не было. Во время ссор брата и сестры шестилетняя Машка материлась так громко и виртуозно, что даже мужики выходили в коридор послушать. Федор и Зоя не обращали на лексику дочери никакого внимания.


* * *
        Наталья, которая вместе с четырнадцатилетней дочерью Русланой живет в самой дальней от входа комнате - озлобленная на весь свет мать-одиночка. Работает закройщицей. Берет заказы на дом. Зарабатывает неплохие, в сущности, деньги. Все время жалуется на нищету и на то, что «воры жируют, а порядочным людям не на что купить кусок хлеба». Дочку держит в ежовых рукавицах, не пускает «шляться» с подружками и колотит за тройки. Потом демонстративно пьет на кухне корвалол. Говорит, что ее единственная цель: вывести Руслану «в люди». Честно сказать, даже не знаю, что она под этим подразумевает. Сделать дорогой содержанкой, выдать замуж за какого-нибудь «папика»? Или она хочет, чтобы Руслана получила высшее образование и сделала карьеру? Иногда мне кажется, что Наталья сама не может определиться. Между тем девочка давно научилась врать, лицемерить, и манипулирует матерью как хочет. Когда в школе контрольная, к которой Руслана не готова или наступает очередь Натальи убирать места общего пользования, у Русланы всегда - мигрень или менструация. Она лежит и стонет. Все так прозрачно, что даже Машка Кривцова
иронизирует по этому поводу. Наталья же как будто бы ничего не замечает.


* * *
        В пятнадцатиметровой комнате у входа обитает Леша, которого все в квартире называют Браток. Леша - коренной и потомственный лиговский житель. Однажды в кухне, когда его после огромной порции картошки с тушенкой потянуло на философию, он сказал мне, сидя перед пустой тарелкой и глядя в крашеную зеленой краской стену невидящими глазами:
        - А вот знаете, Анжелика Андреевна, я тут подумал: какая судьба-злодейка! Те, с кем я на улице вырос, те, кто меня мальком в рюмочной по головке гладил, когда меня папаша погулять водил, - где они? Кто в тюряге оказался, кто от водки сдох, кого пристрелили в недавнюю пору… А я - вот, живу… В чем же мне задача отмеряна?
        Я, как могла, выразила сочувствие и искреннее восхищение глубиной Лешиных размышлений, которое он, кажется, принял за издевательство.
        Лет Леше около тридцати. Более десяти лет назад жгучее желание уйти из многодетной семьи потомственных пропойц-пролетариев толкнуло его в объятия какой-то криминальной группировки, которых в те годы развелось видимо-невидимо. Обладая, как и все дети улицы, незаурядной способностью к мимикрии, он быстро приобрел вид заправского, какого-то даже слегка карикатурного братка (отсюда и кличка). Носил соответствующие цепи, пиджаки, прически и выражение лица. В «профессиональной» деятельности всегда был, как я понимаю, исполнителен и молчалив, казался тупым, но далеко не был им. Почти не пил, занимался бодибилдингом в подвальном тренажерном зале. Полученные деньги не пропивал и не прогуливал, как большинство низовых братков. Напротив, несколько раз, посоветовавшись с кем-то компетентным, удачно сыграл на банковских вкладах, инфляции, дефолте и т.д. Купил и обставил свою теперешнюю комнату, приобрел дорогую электронику и бытовую технику. Купил компьютер, на котором ежевечерне, с угрюмым постоянством давил и расстреливал каких-то в меру отвратительных монстров. Постоянных связей с женщинами избегал, так как
не умел никому доверять, довольствовался случайными встречами. Ни с кем из
«коллег» накоротке не сходился. Все эти годы Лешей двигала вполне лермонтовская
«одна, но пламенная страсть» - вырваться из заплесневелого угара мира своего детства. Когда это, наконец, произошло (во всяком случае, с материальной стороны. О «духовной» стороне бытия в присутствии Братка никто никогда не упоминал, и потому он просто не подозревал о ее существовании) , он сумрачно огляделся по сторонам и, как и Мцыри, понял, что не знает, что делать дальше.
        На этом месте его нерядовые усилия были вознаграждены судьбой или случаем, и Леше попросту повезло. Один из средних криминальных авторитетов, с годами легализовавшийся в почти законопослушного бизнесмена от торговли электроникой, случайно повстречал знакомого ему Братка в тренажерном зале и пригласил его к себе на службу, уже вполне официальную, с применением трудовой книжки. Леша тут же согласился. Нынешние служебные обязанности Братка в фирме благодетеля никому не известны, и он, как легко догадаться, о них не распространяется. Можно предположить, что это что-то на грани закона, так как никакой специальности, кроме специальности боевика, Леша так и не приобрел.
        Внешность Леши такова, что незнакомому человеку не захочется входить с ним в один лифт или подворотню. Иногда кажется, что Кинг-Конга моделировали с учетом кого-то из лешиных родственников. Где-то процентов на восемьдесят это (даже искусственно наращенные мышцы и вечно угрюмое выражение лица ) - защитная маска. Все та же мимикрия. Биологический закон приспособления. Доказательством тому - случай с сестрой.
        Несколько лет Леша копил деньги на отдельную квартиру. Степенно и с удовольствием обсуждал будущую покупку с Дашкой и Фросей. Хотел обязательно купить в новом доме, чтобы не было «плохого биополя». Кто ему про это «биополе» наболтал, бог весть. А может - сам в детстве навидался. Уже купил по случаю розовую раковину и такой же унитаз и хранил их у себя в комнате, что выглядело странно (на унитазе стоял видеомагнитофон, а в раковину Леша складывал грязную посуду, прежде чем унести ее на кухню). В это время младшая сестра Братка, оставшаяся в семье, забеременела от какого-то случайного кавалера, отказалась делать аборт и в восемнадцать лет посредством кесарева сечения родила здоровую дочку весом почти четыре кило. Девушка позвонила Братку из роддома и попросила принести к выписке хотя бы одеяло, так как никто из родных ее ни разу не навестил и, кажется, даже не понял, куда, собственно, она подевалась (телефон в квартире лешиных родных давно отключили за неуплату).
        Леша чин-чином встретил сестру из роддома (Дашка помогла ему приобрести все необходимое для младенца), а потом купил ей квартиру на Гражданке (двадцать минут на трамвае от станции Пискаревка), нанял няню для ребенка и оплатил курсы парикмахеров для молодой мамы. На это ушли все накопленные им деньги. Сестра плакала и целовала Леше руки. Браток нешуточно привязался к племяннице и ездил на Гражданку два раза в неделю с подарками и тортом. Возвращался с улыбкой, гладил по голове подвернувшуюся Киру, совал конфеты Машке. В эти минуты становился похож на обыкновенного счастливого человека. Дочка сестры, начиная говорить, звала его
«папа Лёка». Сестра работала парикмахершей в салоне, в пятнадцати минутах ходьбы от дома, и от сытой и спокойной жизни здорово похорошела. Потом у нее, как и следовало ожидать, завелся постоянный кавалер, рабочий какого-то авиационного завода, который сказал: «Я на тебе женюсь, несмотря на ребенка, только пусть он (Леша) больше не приходит.» Сестра опять плакала и опять целовала брату руки.
        Леша перестал ездить на Гражданский проспект. «Тварь неблагодарная!» - вынесла вердикт наша коммуналка. «Каждому своей судьбы хочется,» - то ли возразил, то ли согласился Браток.


* * *
        В полутемной комнате рядом с ванной живет Дашка. Окно ее комнаты выходит на глухую стену дома напротив. Кирпичная, облупившаяся стена очень живописна, в каком-то старо-французском стиле, и в ней есть всего одно окно, расположенное чуть-чуть пониже Дашкиного. Вечером оно красиво освещено и напоминает экран большого и дорогого телевизора. Это окно кухни такой же коммуналки, как у нас. На нем нет даже занавесок, и много лет по вечерам Дашка, присев у своего окна и подперев скулу ладонью, смотрит немой сериал разворачивающихся в той квартире страстей. Все безымянные (Дашка про себя, конечно, дала им имена) персонажи многолетнего действа давно стали ей как родные. Когда там, в окне, что-то идет сильно не так, Дашка плачет от переживаний и долго не может заснуть.
        Дашке лет двадцать пять-двадцать шесть, но выглядит она старше, хотя не пьет совершенно и ведет вполне умеренный образ жизни. Она работает продавщицей на вещевом рынке, находится на открытом воздухе и в жару и в мороз, и потому лицо у нее всегда обветренное, а тугие щеки слегка шелушатся. Никакие кремы не помогают. Дашка крупная, с большой грудью и толстыми коленями, хозяйственная и положительная. Раньше жила в той же комнате вместе с бабушкой, которая ее и воспитала. Пять лет назад бабушка умерла. Дашка закончила одиннадцать классов, но дальше учиться ничему не захотела. Любит печь пироги и вышивает крестиком. Ей давно пора завести семью, но на дискотеки она никогда не ходила, на рынке и на улице знакомиться не умеет, а собственный круг общения у нее крайне узок. Точнее, он (круг) состоит всего из двух персонажей, каждый из которых достоин отдельного упоминания.
        Первый персонаж - это Дашкин любовник, который посещает ее по средам во второй половине дня. Любовника зовут Виктор Николаевич, ему лет 38-40, он лысоват, худощав, с умным, пыльным и усталым лицом, похожим на пожелтевшую «литературную газету» середины восьмидесятых. Виктор Николаевич работает в какой-то конторе или в каком-то институте инженером, имеет семью и двоих детей. К его приходу Дашка надевает вышитую ей самой кофточку, брюки в обтяжку и печет пироги трех видов. Чтобы красиво накрыть на стол, берет у Фроси хрустальные бокалы, изящный графинчик для водки, плоские тарелки китайского фарфора и хрустальную же вазу (Виктор Николаевич всегда приносит цветы и иногда - по праздникам - бутылку красного вина). Виктор Николаевич приходит к половине шестого, никогда не опаздывает и всегда предварительно звонит с работы приблизительно в половине пятого, чтобы уточнить, все ли в порядке. Чтобы иметь в среду выходной, Дашке уже много лет приходится работать по воскресеньям. Под водку и пироги Виктор Николаевич много говорит «об умном». Дашка, которая не читает практически ничего, кроме любовных романов в
мягкой обложке, слушает, раскрыв рот. Ночевать он никогда не остается и уходит где-то в половине двенадцатого, чтобы успеть на метро. Перед уходом звонит из коридора домой и коротко предупреждает: «Все в порядке, еду».
        Фрося из-за старческой бессонницы не спит допоздна, смотрит телевизор. Дашка относит к ней в комнату посуду и смотрит из фросиной комнаты, как ее любовник быстро идет по пустому Лиговскому проспекту. На лице ее блуждает мечтательная улыбка. Он никогда не оборачивается.
        Второй персонаж - школьная дашкина подруга, Любочка. Маленькая, изящная как фарфоровая статуэтка, с огромными фиалковыми (цветные контактные линзы) глазами. Посыпает выбеленные перекисью волосы какой-то золотой присыпкой и сверху поливает лаком. Один раз в темном коридоре нашей квартиры, в отраженном из окошка туалета свете я приняла ее за привидение. Любочка закончила Балетное училище, но стать большой (или хоть какой-нибудь) артисткой у нее не получилось. Поэтому теперь она работает: тренером в фитнес-клубе и в каком-то кабаке танцовщицей со стриптизом. У Любочки есть муж и четырехлетний сын. Мужа я никогда не видела, и о том, что он думает по поводу заработков жены, могу только догадываться. Сын очень миловиден и одет как картинка. Любочка очень любит показывать его фотографии, но в целом к нему (и вообще к детям) безразлична. На наших квартирных детей, когда они попадаются ей под ноги, смотрит с брезгливым недоумением.
        Номер Любочка-Дашка целиком построен на контрастах. Любочка приходит к Дашке хвастаться своей ухоженностью, устроенностью, красотой, наличием мужа, ребенка, заработанными деньгами и т.д. Качество всего вышеперечисленного вызывает у неглупой от природы Любочки обоснованные сомнения, и толстоватая, неуклюжая, обветренная Дашка нужна ей для самоутверждения, самолюбования, самоуспокоения и т. . Тем более, что Дашка охотно и вслух удивляется, восхищается, завидует… В последнее время древнейшая профессия ( а именно оттуда происходят ее основные заработки) постепенно накладывает на Любочку свой отпечаток, и ее внешность, макияж и наряды становятся все более вульгарными и далекими от чувства меры. Не знаю, замечает ли это Дашка, но подруге она, естественно, никогда ничего не скажет.
        В Любочке нет ничего от Сони Мармеладовой. Отношения с мужчинами для нее - цель и смысл жизни. Складывается впечатление, что ей хочется «дружить» со всеми встреченными персонажами мужского пола. Любая завязавшаяся «дружба» быстро оканчивается в постели. Кажется, она спала даже с афганцем Семеном, а уж с Братком-Лешей - наверняка. Молодых женщин Любочка не терпеть не может, так как все они потенциальные конкурентки. Я думаю, что, кроме Дашки (которая кажется ей
«безопасной»), у Любочки тоже нет других подруг.
        Бедная Дашка искренне полагает, что и Любочка, и Виктор Николаевич к ней
«снисходят», и она должна быть им по гроб жизни за то благодарна. И Виктор Николаевич, и, особенно, Любочка каждый по-своему поддерживают это ее убеждение. Однажды я предприняла попытку объяснить ей действительное положение дел. Встретила вежливый, но крайне жесткий отпор. С тех пор попыток не повторяла. Кто я такая, чтобы судить? В конце концов, каждый живет так, как ему нравится…


* * *
        В последней, восьмой, самой маленькой комнате нашей квартиры проживает Аркадий. Вполне живые и здоровые родные Аркадия (кажется, это были отец и сестра с ее вторым мужем и сыном от первого брака - но я бы не поручилась за точность) избавились от него уже много лет назад, выменяв ему комнату в коммуналке. Диагноз Аркадия - вялотекущая шизофрения. Вне обострения Аркадий - человек безвредный, спокойный, услужливый, разве, может быть, немного занудный. Серьезных обострений у него бывает немного - приблизительно раз в два года. Прописанные ему таблетки Аркадий принимает регулярно, в соответствии с красиво разрисованным режимом дня, который был когда-то составлен в психушке под руководством психиатра-арттерапевта и теперь висит в комнате на стене. В этом же режиме дня значатся обливания холодной водой, зарядка и часовая прогулка перед сном. Рядом с режимом дня висят плакаты, сляпанные приятелями Аркадия, которые иногда ночуют у него в комнате:

«Если видишь в стенке люк, не пугайся - это глюк!» «Встречай. Поехала. Твоя крыша.
        и т.д., в том же духе. Считается, что шизофреники обычно замыкаются в себе, но у Аркадия на удивление много приятелей. Нормальных среди них почти нет. Алкоголиков, как ни странно, тоже. Наркоманов Аркадий уважает, видит в них следующую ступень эволюции по сравнению с психами и пьяницами. Сам он, впрочем, наркотики никогда не употреблял, так как психиатр внятно объяснил ему, что вместе с принимаемыми Аркадием таблетками любые наркотики означают немедленную потерю остатков рассудка и физическую смерть. Особенно Аркадию почему-то нравятся кокаинисты. Браток Леша успешно регулирует эту ситуацию и не дает ей перейти некую критическую границу. Аркадий, да и его периодически выдворяемые из квартиры гости, на Лешу практически не обижаются. Наталья боится за дочь и говорит, что если бы ей удалось достать достаточное количество стрихнина или мышьяка, то Аркадия и его «притон» она извела бы в нашей квартире в первую очередь и ни малейших угрызений совести не почувствовала. Аркадий знает об испытываемых Натальей чувствах, ощущает какую-то свою вину и старается ей услужить больше, чем остальным. Наталья
шарахается от него, как от прокаженного.
        Несмотря на болезнь, большую часть времени, которую Аркадий проводит «на свободе», он где-нибудь работает. Некоторые места его трудоустройства просто поразительны. Так, последнее время он работает в детском психоневрологическом интернате воспитателем или еще кем-то в этом роде. Кто его принял? Каким образом? На каких основаниях? Нет ответа…
        Впрочем, воспитанники его, похоже, любят и даже жалеют. Во всяком случае, кто-то из девочек регулярно пришивает ему оторвавшиеся пуговицы и чистит пиджак. Он, насколько может, платит воспитанникам взаимностью. Когда-то в юности Аркадий играл на гитаре и теперь из своего собственного почина организовал в интернате вокально-инструментальный ансамбль. Если судить по его словам, умственно отсталые дети делают большие успехи и просто преображаются на глазах под воздействием музыки. А почему бы и нет? Арттерапия сейчас и вообще популярна…
        Но вообще-то, конечно, дичь полная!… Республика «Шкид» двадцать первого века… «Не женитесь на курсистках, они толсты, как сосиски…» Интересно, когда он очередной раз загремит в больницу с обострением, его потом возьмут на работу обратно? Из психушки - в интернат, к больным детям? Хотя, может быть, во всем этом есть какая-то высшая правда, которую мне не дано разгадать…


* * *
        Кроме упомянутых восьми комнат и кухни, в нашей квартире имеются еще две заваленных многолетним хламом кладовки и множество всяких коридорчиков и тупичков. Площадь туалета - шесть квадратных метров. Ванной - восемь. Между собой они связаны высокой, кажется дубовой, дверью с полукруглым окном наверху. Иногда Аркадий, забывшись, принимает в санузле гостей. Как-то раз они развели там костер. Наталья визжала, как зарезанная, и вызвала пожарную команду, милицию и скорую помощь одновременно. Когда Аркадия выпустили из больницы (это произошло уже через три дня, так как его психическое состояние в тот момент было вполне адекватным), он долго извинялся и оттирал с порошком плитку и стены. Однако, Кирилл подхватил идею, и теперь разводит маленькие костерки регулярно. Однажды, когда семья Кривцовых еще жила в двух маленьких комнатках, в ванной на матрасе две недели спала огромная старуха - Зоина деревенская родня, прибывшая в гости. Старуха оглушительно храпела и не хотела мешать спать деткам. В половине пятого утра она просыпалась (утренняя дойка), приводила себя в порядок, скатывала полосатый матрац,
ставила его в угол за стиральную машину и три часа, до общего подъема невозмутимо пила чай в кухне, наливая его на блюдце и закусывая сахаром-рафинадом.
        На пике архитектурного абсурда посередине коридора в нашей квартире имеются две ступеньки, на которых раз в два-три дня обязательно кто-нибудь серьезно падает и что-нибудь себе разбивает. Исходя из ступенек, получается, что моя комната и кухня расположены приблизительно на тридцать сантиметров выше над уровнем моря, чем фросина и дашкина комнаты. В чем смысл и как это устроено?
        Прошу понять меня правильно: я вовсе не пыталась написать карикатуру. Напротив, тщательно удаляла из описания все лишние эмоции. Весь фокус в том, что данный паноптикум является абсолютно НОРМАЛЬНЫМ для лиговского бытия.
        Два моих высших образования на этом фоне выглядят вполне комично. Единственным человеком в квартале, у которого они вызывают уважение, является участковый милиционер. Когда он появляется у нас в квартире (а это, учитывая нравы насельников, происходит регулярно), ко мне он всегда обращается «на вы» и в первую очередь. Обычная форма обращения: «Вот вы мне, как здешняя интеллихенция, проясните доподлинно обстановку…»

        Итак, декорации расставлены по местам, начинается действие…


        Глава 2. Убийство
        - Что вы можете сказать о семье потерпевшего? - спросил меня молодой милиционер после обычного обращения присутствовавшего здесь же участкового к «интеллихенции» и беглой демонстрации каких-то невразумительных удостоверений.
        Удостоверения я особенно рассматривать не стала, резонно полагая, что в присутствии хорошо знакомого мне участкового все остальные милиционеры тоже - настоящие.
        - Обыкновенная, на лиговский манер счастливая семья, - ответила я. - Трое детей.
        - У нас вот тут есть сведения, - милиционер заглянул в какие-то бумаги. - Что Федор Кривцов с женою постоянно скандалили. Он пил и рукоприкладствовал. За прошедшие три года четыре раза вызывали милицию. Два раза - она, один раз соседи, и один раз… - милиционер запнулся.
        - Ну да, и один раз - сам Федор, - подтвердила я и пояснила. - Это когда она его фросиным утюгом по плечу… Кажется, Зоя тогда нашла какую-то заначку Федора, но не отдала и не разбила об его голову, как обычно, а выпила сама. Потом велела ему уходить насовсем, передвинула к двери антикварный комод, который им от Фроси достался, и забаррикадировалась в комнате вместе с детьми. Мы ее пытались уговорить, и он ждал, когда она опамятуется, но старшие дети все вопили в окно и звали на помощь (они Зою совершенно не боятся ни трезвую, ни пьяную - это у них игра такая была) … Но Федор тогда сам мало что соображал, поэтому испугался, пошел на улицу и вызвал милицию из автомата…
        - А вы говорите - счастливая семья, - брезгливо поморщился один из милиционеров, похожий на эсэсовца из советских фильмов. Его арийское лицо состояло из равносторонних треугольников. С двух из них смотрели бледно-зеленые глаза. - Чем так жить…
        Я взглянула на него повнимательнее, он открыто встретил мой взгляд и даже, кажется, выпятил подбородок.
        - Вы, наверное, любите восточно-европейских овчарок, - предположила я. - Таких сильных, здоровых, с черной спиной и рыжими подпалинами…
        - Да! Конечно! - он не ожидал подвоха и сразу согласился. - А… откуда вы знаете?

…
        - Странные они какие-то нынче, вроде как правильные, но нечеловеческие, - пожаловался мне немолодой участковый после того, как милиционеры отправились опрашивать Фросю и Наталью. - Этот вот, у которого вы про овчарок-то спрашивали… Вроде он жену-то Федора утешить хотел, а что сказал?
        - Что же? - спросила я.
        - Да вы не убивайтесь, говорит, Зоя Александровна, так-то уж по мужу. Ведь был он, по вашим же и других рассказам, пьяница и вообще пропащий человек. Ни вам поддержка, ни детям отец. Все равно помер бы скоро от цирроза и алкогольной деградации… Так на так и вышло… А вы, Зоя Александровна, теперь, после его смерти, хоть голову поднимете, от побоев и скандалов избавитесь, за детей возьметесь, чтобы они по той же дорожке не пошли… И вообще, может, еще свою личную жизнь устроите…
        - Да уж, утешил… - согласилась я.
        - Отчего так? - спросил участковый. - Вы, как интеллихенция, объяснить можете?
        - Вряд ли, - я пожала плечами. - У вас семья есть?
        - Да, конечно, - кивнул милиционер. - Без году тридцать лет с супругой прожили, двух дочерей вырастили, замуж выдали…
        - Проблемы были?
        - Ну еще бы! Три раза на развод подавали. Вы не подумайте: все я виною, работа моя проклятая, да… еще там всякое… А потом, как перебесились, так и другое подкатило… Вот помню, как младшая в возраст вошла…
        - Ну, а вот теперь… Теперь, когда на эти семьи рекламные смотрите, ну, которые порошки там всякие и пасты зубные, как вам?
        - Да наплевать! - энергически сообщил участковый и, подумав, добавил. - Впрочем, когда, бывает, и замутит… Врут ведь все! Были такие, если помните, целлулоидные пупсы…
        - Вот! - обрадовалась я. - Вы сами все и сказали… Целлулоидная жизнь и жизнь обыкновенная. Молодежь-то наша росла в этом, не всегда может разобраться. Кто-то и подумать решится, что целлулоидная жизнь - настоящая и есть… Но, если можете, как же все случилось-то? Кто Федора нашел?
        - Да пацаны какие-то. Полезли в подвал и… Сколько дней-то прошло, как он пропал?
        - Сегодня четвертый… Мы уж понимали все… Хотя и не хотелось верить… А у Зои в милиции все заявление не хотели принимать…
        - Да знаю я!


* * *
        Уходя, молодой милиционер-«эсэсовец» еще раз постучался в мою комнату.
        - Заходите, - пригласила я.
        - Я еще спросить хотел, - треугольно улыбнулся он. - Не по убийству. Как вы все-таки догадались про овчарок?
        Я напустила на себя мрачный и пронзительный вид, глянула исподлобья:
        - Вам надо из милиции уходить! Сейчас, пока возможность есть!
        - Откуда вы знаете? - от улыбки не осталось и следа. Страха и злости тоже не было. Удивление, может быть, заинтригованность.
        - Звезды так сложились. Вам другая работа нужна.
        - Да я и сам чувствую, - неожиданно признался милиционер. - Вроде бы и хотел в милиции служить, а теперь… Меня вот в… в другое место, в аналитический отдел зовут, это, по звездам - как?
        - Если от людей подальше, а к схемам поближе, то - отлично! - быстро сориентировалась я.
        - Я и сам… но… откуда вы… Вы ж меня первый раз в жизни видите…
        - Я - потомственная колдунья, - не моргнув глазом, заявила я. - В семнадцатом поколении. Фамилия моя Аполлонская. Помните, вы же протокол опроса заполняли? Так вот мою прапрапра- и прочее бабку еще при царе Алексее за колдовство клеймили и на каторгу сослали. Не слыхали про эту историю? - милиционер ошеломленно помотал головой. Я, между тем, вспоминала, был ли в российской истории царь Алексей. Царевич точно был, а вот - царь? - Но колдовской талант на каторге не сгноишь! Все по наследству потомкам досталось. То есть - мне, - я значительно подняла палец и мотнула головой, давая понять, что аудиенция окончена.


* * *
        Когда я была школьницей, сбоку на стене, над моим столом, за которым я готовила уроки, висела политическая карта мира. Я любила ее рассматривать. Огромный розовый Советский Союз вызывал законную гордость: знай наших! Маленькая, пестрая Европа - удивление: надо же, такой небольшой кусочек земли, а сколько там всего напридумывали! Все остальные многочисленные страны рождали какое-то странное тянущее чувство: где-то там прячутся удивительные и невозможно прекрасные вещи, но я никогда этого не увижу…
        Карта висела над столом таким образом, что, когда я поворачивала к ней голову, взгляд мой всегда и прежде всего упирался в Антарктиду, в черную полукруглую надпись вдоль ее западного берега: «Земля королевы Мод».
        Эта надпись тревожила меня своей почти иррациональной экзотичностью: что за королева? Почему - Мод? Кто и когда назвал ее именем ледяную пустыню?
        Перед моим слегка затуманенным взором по очереди вставали плавучие ледяные горы, хищные утесы, бородатые люди, обледеневшие паруса, зловеще звенящие на ветру, переливчатые сполохи полярного сияния… Бальные залы, кринолины, бриллиантовая диадема, детское, холодное лицо, трещинки на нем, как на старых полотнах в Русском музее… Взгляд в никуда… Деловитые пингвины, похожие на взвод вышколенных официантов, по очереди соскальзывают в дымящиеся черные волны…
        Классе в седьмом я справилась о королеве со странным именем в школе, сначала у учительницы географии, потом - истории. Обе одинаково отмахнулись от меня: о королеве Мод они не знали ровным счетом ничего, и не хотели, чтобы я отвлекала их по пустякам.
        В районной детской библиотеке пожилая тетенька искренне хотела мне помочь, но не сумела разыскать ничего подходящего в подвластных ей фондах.
        В Публичку меня не пускали без паспорта. Когда я объяснила свою проблему, мне посоветовали сходить в Библиотеку Академии Наук с кем-нибудь из родителей. Там скорее и полнее разыщутся интересующие меня сведения.

«Мама, - попросила я. - Ты не могла бы после работы зайти и записаться в Библиотеку Академии Наук? Я узнавала, они по понедельникам работают до семи часов, ты успеешь.»
        - Зачем это мне? - удивилась мама.
        - Мне нужно узнать про королеву Мод, - честно объяснила я.
        - С ума сойти, Анжелика! - вздохнула мама. - Только мне и дела после работы! Ну почему бы тебе, как всем детям, во дворе не поиграть? Да и полы неделю не мыты. Мы, между прочим, в твоем возрасте уже мальчиками интересовались, а не этими… полярными королевами…
        Я ничего не ответила, но подумала, что мама, кажется, не очень последовательна в своих пожеланиях…
        Из холодного вестибюля куда-то вверх уходила широкая лестница. Вкусно, как обедом, пахло старинными книгами. Бородатый дяденька в толстых очках был третьим, к кому я обратилась. Предыдущие двое вежливо отказали.
        - Заказ будет готов только через два часа, - сказал он. - Если ты согласна ждать, то…
        - Я буду ждать здесь! - сказала я и для верности указала пальцем.
        - Ну зачем тебе два часа стоять, - примирительно сказал дяденька. - Вон там, под лестницей, есть стулья, ты можешь посидеть.
        - А меня не выгонят?
        - Запомни, девочка: из библиотеки Академии Наук не выгоняют желающих знать, - наставительно сказал дяденька.
        От его слов у меня на глаза почему-то навернулись слезы. Я привычно запрокинула голову и загнала их обратно. Большие девочки не плачут - это я давно усвоила.
        Ждать пришлось почти три часа. Я уже начала думать, что дяденька забыл обо мне, но вот - он спустился торопливо, и сразу же положил руку мне на плечо, заглянул в глаза.
        - Понимаешь, девочка, на русском языке я как-то ничего не нашел. Наверное, есть где-нибудь, но я не мог сообразить. Это все-таки не моя специальность. Поэтому долго. Вот - из английского географического журнала, я перевел и записал тебе на листке. Возьми.
        - Спасибо большое, - сказала я, взяла листок и вышла из библиотеки, потянув на себя тяжелую, резную, деревянную дверь.
        Он смотрел мне вслед. Я чувствовала себя так, как будто бы должна была сказать или сделать что-то еще, но ни тогда, ни потом не могла сообразить - что именно. У каждого, наверное, бывали в жизни такие мгновения… Спустя много лет мне однажды пришло в голову, что я должна была спросить его имя и назвать ему - мое собственное.
        Листок, на две трети заполненный крупным, летящим почерком, я прочла еще в трамвае, когда ехала от библиотеки к станции метро Василеостровская.



«Королева Мод (Queen Maud), Шарлотта Мария Виктория, годы жизни - 26.11.1869 - 20.
1.1938 - старшая из выживших (3 - й ребенок) детей короля Эдварда 7 (Английского, сына королевы Виктории) и королевы Александры (принцессы Датской). Ее сестра, принцесса Дагмар (Мария Федоровна) была женой Александра Ш (Императора Российского) и матерью Николая П, следовательно, королева Мод приходилась кузиной нашему последнему царю.

22 июля 1896 года принцесса Мод вышла замуж за своего кузена - принца Карла Датского (впоследствии с 1905 года Хаакона 7 Норвежского). Их единственный ребенок - принц Александр (впоследствии король Норвежский Олаф 5) родился 2 июля 1903.
        Хаакон седьмой был по сути первым настоящим норвежским королем (Haakon VII of Norway - 3.08.1872-21.09.1957). До этого у Норвегии были какие-то хитрые унии с Данией и Швецией, и своего отдельного короля не имелось.

        Впервые побережье земли, ныне называемой Землей королевы Мод (Queen Maud Land) увидела русская экспедиция Беллинсгаузена в 1820 году.

        Столетием позже в 1929-30 годах норвежский капитан Hjalmar Riiser-Larsen с помощью самолетов (взлетавших с его корабля) исследовал эти места, впоследствии они были названы Землей королевы Мод. Интерес норвежцев в этих водах, в 20-30-х годах был связан с китобойным промыслом. И до сих пор, кстати, Норвегия предъявляет претензии на владение этой частью Антарктики - между 20? з.д. и 45? в.д.»
        Потом в квартире переклеили обои, а карта обтрепалась по нижнему краю и отправилась на антресоли, где мама хранила вещи, которые «может быть, когда-нибудь пригодятся».
        И о Земле королевы Мод я снова вспомнила только много лет спустя.

        - Я знаю, папашу вовсе не алкаши убили, - сказал Кирилл, сумрачно сверкая глазами в полутьме коридора. - Только менты всамделишнего убийцу все равно искать не станут…
        - Почему же? - спросила я.
        - А на что им? - Кирилл пожал плечами. - Тот так и сказал: сдох, всем легче…
        - Ты не так понял, - попыталась объяснить я. - Это он просто так неуклюже утешить пытался. Глупо, конечно…
        - Нет! - мальчишка упрямо помотал головой. - Он взаправду говорил…
        - А почему же ты думаешь, что версия милиции - неправильная? - я попробовала сменить тему.
        Кирилл испытующе взглянул на меня, потом на ряды дешевых детективов на дощатых, не струганных полках.
        - Вы чего, все это прочли, что ли? - вопросом на вопрос ответил он.
        - Ну… скажем так - просмотрела, - уклончиво сказала я.
        Врать мне не хотелось, но и спугнуть мальчишку - тоже. Кирилл крайне редко откровенничал со взрослыми. Да что там редко - никогда. Что же теперь? Конечно, смерть отца, каким бы он ни был, - потрясение для любого подростка. Может быть, ему просто хочется поговорить об этом? С кем-нибудь, кто не станет жалеть и причитать? (зная меня, он мог быть стопроцентно уверен в обоих пунктах). Почти автоматически во мне проснулся специалист.
        - Если ты хочешь что-то сказать, я тебя выслушаю и отнесусь к этому серьезно. Обещаю, - сказала я, допустив в интонацию лишь самую малость внушения. - Давай зайдем ко мне в комнату.
        Кирилл пожевал еще пухлую нижнюю губу, обжег меня еще одним недобрым взглядом и решился.
        - Ладно, пойдем.
        Я распахнула дверь. Подросток вошел первым.
        Прямо у входа он споткнулся о Хлопси (а может быть, это была Топси). Зверюшка истошно завизжала. Кирилл нагнулся, не глядя взял ее на руки и стал сильно пощипывать жирный загривок. Визг сразу прекратился, сменившись довольным пофыркиванием.
        Я оглядела пол, но, кроме объекта на руках у Кирилла, никого не обнаружила. Клетка у окна, разумеется, была пуста.
        - Попрятались, сволочи, - вздохнула я.


* * *
        Вообще-то я равнодушна к детям и животным. Это качество в моей собственной системе ценностей обозначает категорическую недоразвитость и неполноценность человеческого экземпляра. Впрочем, до действий по этому поводу у меня никогда не доходило, так как законы природы и их требования - это, пожалуй, единственное, что я действительно уважаю. Как я уже упоминала, у меня есть взрослая дочь. А у окна, в большой и неистребимо вонючей клетке живут четыре морские свинки. Я их, разумеется, не люблю, но прилежно за ними ухаживаю, кормлю, рву свежую травку на витамины и слежу, чтобы у них всегда была чистая вода, хотя, кажется, хомяки и морские свинки в последнем не нуждаются, если едят достаточно сочную пищу. Но я не знаю наверняка и потому регулярно, с брезгливой гримасой на физиономии прочищаю поилку. Свинки, разумеется, завелись в комнате не по моей воле. Одна девочка три года назад умолила меня взять ее морскую свинку всего на две недели, пока она едет в отпуск на море. Прямые наезды на меня не действуют абсолютно, но вот если начать меня убеждать, что это необходимо, и только я могу помочь… Обычно я в
конце концов соглашаюсь.
        Девочку я больше никогда не видела, а подозрительно толстая, бело-рыжая свинья в положенный срок разродилась четырьмя маленькими уродливыми свинками. Один из детенышей к вечеру сдох, а три других выросли и превратились в точную копию мамаши. Я их не слишком-то различаю, хотя и дала из приличия имена. Свинок зовут Топси, Мопси, Хлопси и Флопси. Все они невероятно глупы, и имен своих, конечно же, не знают. Впрочем, Флопси (если я не ошибаюсь) кажется посмышленее остальных и где-то года за полтора научилась носом отодвигать задвижку в клетке, если я не запираю ее до самого упора. Увидев открытую Флопси дверцу, свинки расходятся по углам и там затаиваются. Вечером, обнаружив пропажу, я шарю под диваном и прочей мебелью шваброй и где-нибудь непременно натыкаюсь на испуганное пофыркиванье. Три свинки, будучи схваченными, висят покорно, как пыльная ветошь (грязи у меня в углах столько, что свинок после каждого похода приходится полоскать в тазу), а Флопси лягается короткими ножками и пытается укусить меня за руку. Понятно, что Флопси нравится мне больше других.
        Единственная видовая информация, которой я располагала на момент заведения своих домашних животных, относилась еще к той поре, когда я работала в научно-исследовательском институте. Там бытовала такая сексистская загадка:
«Угадай, что общего между морской свинкой и женщиной ученым?» Правильный ответ:
«Морская свинка по сути и не „морская“, и не „свинка“. А женщина-ученый - и не ученый, и не женщина».
        О прочих привычках своих постояльцев я не осведомлена, и даже не знаю, кто они по полу. Формальная логика подсказывает, что все - самки, иначе количество свинок в нашей квартире возрастало бы в геометрической прогрессии. Возможно, у морских свинок действует та же, что и у людей, закономерность: самцы менее живучи, и единственный представитель «сильного» пола в свинячьем семействе сдох сразу после рождения.


* * *
        Топси (Мопси, Хлопси) на руках Кирилла закатила глаза и приобрела вид еще более идиотский, чем обычно. Приблизительно такой вид почему-то имеют дамы в годах, появляющиеся «в обществе» с молодым кавалером.
        - Колян сказал, что за два дня до того папаша с каким-то хмырем базарил, который на «мерсе» приехал.
        - Но, может быть, хмырь просто дорогу спрашивал, или номер дома? - предположила я, решив пока не вдаваться в подробности и уточнения. Представить себе, что у Федора могли быть какие-то дела с владельцем «мерседеса» я не могла категорически.
        - Да! Как же! Он сказал, они как бы не час беседовали, Колян, пока ждал, всю водяру вылакал, папаша его потом сам чуть не убил…
        - А что же, Федор потом пересказал Коляну содержание разговора? - спросила я.
        - Нет! В том-то и дело! - торжествующе воскликнул Кирилл. - Колян и сейчас обижается, мол, рассказал бы мне, может, ничего дальше и не было бы. Он спрашивал его, конечно. А папаша уперся: секрет фирмы, говорит, и ухмыляется так паскудно…
        - Зачем это тебе? - спросила я.
        Кирилл бросил на меня быстрый взгляд, шевельнул губами и не ответил. Однако, я поняла. Пареньку очень хотелось, чтобы если не в жизни, то хотя бы в смерти отца было что-то значительное, превышающее масштаб квартальной рюмочной.
        - Хорошо, - сказала я. - Сведи меня с Коляном. Но как хочешь: сделай так, чтобы он был хотя бы относительно трезвым.
        Кирилл кивнул, встал, опустил Хлопси в кресло и вышел, ничего более не сказав. Я не обиделась, так как давно привыкла к тому, что говорить «спасибо» и вообще благодарить Кирилл, по-видимому, просто не умеет. Так же, как и приблизительно половина лиговских детей. Порою мне даже кажется, что проще было бы научить их выражать свои эмоции по-собачьи: кусаться или лизать руки - в зависимости от обстоятельств. Скорее всего это не так, просто я, как уже упоминалось, не люблю ни детей, ни животных.


* * *
        Иногда мне кажется, что на Лиговке всегда - поздняя осень. Впрочем, нет. Еще бывает середина жаркого пыльного лета. Все прочие времена года здесь куда-то деваются. Местный феномен. Флуктуация. В фантастике шестидесятых описывали что-то подобное.
        Многие говорили и писали об акварельности ленинградских и петербургских пейзажей. Я и сама знаю в городе такие места. Лиговка нацарапана на закопченном стекле. Или написана углем на картоне.
        Матово-желтое солнце на сером небе. Пейзаж несвежего яйца. Снег падает изредка и исчезает неизвестно куда, как гуманитарная помощь. Когда приходишь из ближайшего магазина домой, хочется выпить водки или почиститься щеткой. Хотя твердо известно, что это не поможет. Лиговка живет внутри. Излечиться от нее также трудно, как от гепатита.


* * *
        Колян был похож на телевизионную помеху в старом, черно-белом телевизоре. На нынешнем сленге его состояние называлось - «колбасит и плющит». Тоже довольно точно.
        На пальто моего собеседника виднелись следы вчерашней закуски. Кажется, это были сардины и бобы в томатном соусе. Из кармана торчало горлышко пустой бутылки. Дрожащие руки жили своей суетливой жизнью. Мозг умирал без литавров, панихид и чьих-либо ( в том числе и хозяина) сожалений.
        Чтобы поскорее извлечь нужные мне сведения, не терзать свое обоняние и сократить время мучений Коляна, я без зазрения совести использовала все известные мне и подходящие к случаю психотехники.
        Результат обескураживал.
        Получалось, что пьяница Колян действительно видел, как накануне смерти его друг Федор Кривцов встречался с явно заинтересованным именно в нем, Федоре, человеком. Человеку было около пятидесяти лет, он ни от кого не прятался и не скрывался, приехал на машине марки мерседес, был одет в кожаное длинное пальто и кожаную же кепку. Роста среднего, никаких особых примет не имеет. Когда незнакомец разговаривал с Федором, то показывал ему какую-то бумагу из папки, которую держал в руках. Может быть, текст, может быть, фотографию. Федор, глядя в раскрытую папку, отрицательно качал головой. Незнакомец вроде бы Федору ничем не угрожал и ничего от него не требовал, с начала до конца разговаривал вполне спокойно и даже уважительно. Последнее утверждение можно списать на гордыню Коляна, но первое - сомнений не вызывает. Разговор был спокойным. В этом Коляну можно верить. Алкаши чувствуют изменения окружающей эмоциональности внелогичным способом, как собаки и маленькие дети. Условие выживания.
        Напоследок Федор и незнакомец как будто бы о чем-то договорились и пожали друг другу руки. Потом последний сел в мерседес и уехал, а Федор пошел пить водку с Коляном, но, даже выпив, так ни о чем и не рассказал. Колян, разумеется, настаивал, но Федор только загадочно ухмылялся и говорил, что, мол, Лиговка еще себя покажет…
        Показала…
        Я спросила Коляна, почему он не рассказал всего этого милиционеру. Пьяница скорчил обиженную мину и сообщил, что его «ни о чем таком не спрашивали» и интересовались только тем, где был он сам в предполагаемое время убийства (у Коляна было железное рюмочное алиби), и еще: кто из их общих друзей мог по пьяни прикончить Федора Кривцова?


* * *
        Следующий вопрос: зачем мне это нужно?
        Никакого ража к играм в детективов я не испытывала в детстве и юности, и не испытываю теперь.
        Кирилла ввели в заблуждение книги, и это - неудивительно.
        С литературой мои отношения всегда были едва ли не сложнее, чем с реальной жизнью. Наследие советского интеллигента, в жизнь которого виртуальность входила чуть не с молоком матери и, во всяком случае, задолго до изобретения персональных компьютеров.
        Описание кровавого убийства и его расследование - верное, хотя и кратковременное средство от скудости эмоциональной жизни. Причем номер построен на контрастах. Не случайно действие самых изящных детективов разворачивается на максимально респектабельном фоне. Это закономерно. Представьте: вековая зализанность фамильного замка, вышколенная прислуга, тускло блеснувший в отблесках камина бок серебряного кофейника… Или: евроремонт, бежевая кожа пухлого дивана, тихая музыка, благородные очертания кухонной техники «Бош», отмытой «Комметом» и прочими абразивными изысками последнего поколения… Чтобы возникла разность потенциалов, действие пошло, - что напрашивается? Правильно - недвижное тело с медленно расползающейся из-под головы лужей отнюдь не кетчупа… И так далее - см. все бесчисленные современные детективы.
        А вот другая картинка: выщербленная мостовая, продавленная сетка кровати, обкрошившийся кирпич, осколок зеленого стекла с загустевшей в углублении каплей, грязная приглушенная ругань где-то вблизи сцены… Что должно произойти здесь, чтобы началась жизнь по законам литературы? Среди битого кирпича расцветает прекрасная роза, рождается удивительная и чистая любовь… И опять же тому подобное - см. нашу и зарубежную классику 19 и 20 века.
        Вышеприведенное рассуждение кажется мне таким очевидным и лежащим на поверхности, что трудно не удивляться тому, как последние лет десять по телевизору, в газетах, журналах и пр. неглупые вроде бы люди то и дело занудно спрашивают друг друга:
«Отчего это на наших экранах и в наших книгах так много насилия, убийств, крови и т.д.?» Потому что пытаемся строить общество потребления, а не чего-нибудь другого. А психологические законы дают свою отмашку. В том числе и в литературе. Что же в этом странного или непонятного? Все в соответствии с законом сохранения вещества и энергии, сформулированного еще Ломоносовым: «Если где-то что-то прибавится, то где-то непременно что-то убавится». Добавим еще сиропу в семейную рекламу йогурта
«Фруттис», получим еще поллитра экранной крови в следующем за рекламой боевике
«Убить и выжить».


* * *
        За последние дни лицо у Зои почти не изменилось, только покрылось темными пороховыми крапинками, как будто бы она только что вышла из боя. Кирилл шлялся дольше обычного. Машка из соображений такта еще не решалась в открытую хамить матери, и потому то и дело отыгрывалась на Кире. Кира ревела хриплым баритоном и била ногами по стенам. Прочие с явной неловкостью таскали по квартире траур, как шляпу, которую держат в руке и не знают, куда пристроить. Только Руслана почти в открытую торжествовала: каким бы ни был Федор, но раньше у детей Кривцовых было перед ней существенное преимущество - наличие отца. Теперь это преимущество исчезло.
        - Бог тебя накажет, - не выдержала как-то Фрося. - Нельзя перед лицом смерти злорадствовать…
        - Кто бы говорил! - презрительно фыркнула Руслана.
        Фрося пригорюнилась, видимо, и вправду задумалась о своих грехах.
        - Бросьте, Фрося, - сказала я. - Не обращайте внимания.
        Злости на Руслану не было - только раздражение, как от просыпавшейся на грязный пол крупы. Вошедшая в кухню Дашка вдруг всхлипнула непонятно над чем. Федора она не любила и в частых семейных разборках Кривцовых всегда грудью бросалась на защиту Зои и детей. Однако, Зоя как будто бы ждала сигнала: в суп начинающимся дождем закапали крупные слезы.
        - Федька добрый был и веселый, - в полный голос заявила вдова. - Мухи не обидит. Его через то и любили все. За что убивать-то?
        Руслана от неожиданности засмеялась, но тут же поняла, что переборщила, и закрыла себе рот ладонью.
        Комментариев Зоино заявление явно не требовало. Я вопросительно взглянула на Дашку.
        - Мужик из той квартиры к соседке клеится, - поспешно сообщила она. - А у самого ребеночек маленький и жена сердцем болеет.
        - С чего взяла? - с интересом спросила Фрося. Она сразу же поняла, что речь идет о
«сериале», который Дашка смотрит в чужом окне из своей комнаты.
        - Он ее на кухне лапал, - ответила Дашка. - Она сначала отбивалась, но все равно так… понарошку как бы…
        - А тебе жену жалко? - уточнила Фрося.
        - Конечно, - Дашка хлюпнула широким носом. - Маленькому-то у них едва два годика исполнилось… А она чуть не каждую ночь ходит из холодильника какие-то капли пить…
        - Вернее всего - валокордин, - вступила в разговор Зоя, прекратив плакать.
        Я облегченно вздохнула.
        - А может, и корвалол, - сказала Фрося. - Или настойку какую-нибудь.
        Фрося не пьет вообще никаких лекарств, но любит беседовать о различных способах лечения. Она помнит лечение кровопусканием, холодным и горячим обертыванием, скипидаром, касторкой и пирамидоном. Помнит, как все это «отменили». Придерживается довольно интересной мне, как бывшему биологу, теории. В самых общих чертах она доступна вербализации и заключается в следующем. Существование лекарственных веществ Фрося не отрицает вовсе, но полагает, что человеческий организм может сам синтезировать любое потребное лекарство из поступающей пищи и питья. В нужных именно ему и единственно правильных дозах и концентрациях. «А откуда они еще берутся-то?» - рассуждает она. Поэтому в медицине главное - скрупулезно подобрать диету и поддерживать в больном волю к жизни. Поскольку оба пункта стопроцентно совпадают с основными положениями медицины Гиппократа, я не могу мысленно Фросе не аплодировать.
        Заболев, Фрося лечится в полном соответствии со своей концепцией. Когда она плохо себя чувствует, всех навещающих ее просит рассказывать «истории» (предпочитая смешные, но не отказываясь и от страшных - «лишь бы не скучно было»), при этом ест мало и очень выборочно, и каждую трапезу заканчивает рюмкой водки (вероятно, для образования внутренней «настойки»). Когда в позапрошлом году участковый врач подозревал у старушки пневмонию (идти на рентген Фрося отказывалась), я, чувствуя себя полной идиоткой и мысленно готовясь к похоронам упрямой соседки, спрашивала:
«Ну что, Фрося, антибиотиков, если хотите, я могу нарастить вам сколько угодно в помойном ведре… Но в каком продукте, позвольте узнать, может располагаться аспирин, чтобы сбить вам температуру?!»

«Капустки и морковки сырой принеси, Анджа, если не трудно… - с трудом шевеля посиневшими губами, отвечала Фрося. - И бутылочку винца красненького… Вроде
„Медвежьей крови“ чего-нибудь…»
        Спустя три недели врач, навестивший и внимательно выслушавший больную, признаков пневмонии уже не слышал.
        Учитывая Фросин возраст, бодрость старушки и полное отсутствие маразма, полагаю, что к ее теориям можно было бы и прислушаться. В конце концов, я как специалист могу подтвердить, что ее концепция ничуть не глупее тех, что порою появляются на книжных прилавках, в твердых обложках и с разноцветными картинками.
        Еще о книжках. Два стеллажа детективов в коридоре нашей квартиры, в сущности, принадлежат мне. Теперь, правда, они стали как бы коллективной собственностью, но изначально были объектом именно моего интереса и исследования. Почему бы и нет?
        Мне не нравится, когда любое явление трактуют в стиле «или-или». Феномен массовой литературы заслуживает своих исследователей. Где они? О нынешних детективах, например, мне так и не удалось прочесть ни одной приличной критической статьи. Либо категорическое: «ЭТО - не литература!» (А что же тогда?); либо тот или иной ярлык-выкидыш англо-саксонского происхождения: «ЭТО - супербестселлер!» (Ну и что из этого следует? Как это объясняет суть или хотя бы происхождение явления?).
        Я тяжело живу. Не по обстоятельствам, а по ощущениям. И постоянно о чем-то думаю - то ли привычка, то ли врожденный дефект. В детстве и юности долго не могла поверить, что у других - не так. Чтобы уравновесить собственную тяжесть, мне нужно что-нибудь легкое, как объект размышлений. Почему не детективы? Поскольку «книгу не читал, но автора не одобряю» явно не метод, я стала покупать эти книжки, менять или забирать у знакомых уже прочитанные, так как им они были уже не нужны. Один из первых результатов проведенного исследования: мне еще не доводилось видеть ни одного человека, который сознательно перечитывал бы уже прочитанные им современные детективы. Слово «сознательно» принципиально в плане чистоты эксперимента. У меня есть знакомый старенький академик-зоолог и две пожилые подруги моей мамы, которые любят для развлечения пролистать детективчик-другой и отнюдь этого не скрывают. Так вот они, по их собственному признанию, многие детективы фактически перечитывали по два и даже по три раза, и только к последней трети по совокупности признаков догадывались о том, что они это уже читали.
        У моего исследования есть и другие результаты, но применения им я пока не нашла, да, если честно, и не искала. Писать статью в Литературную газету? Суета… Есть большой спорт и утренняя гимнастика. Первое - зрелище, второе - польза для здоровья. У меня, конечно, второе - гимнастика для мозгов, чтобы не слишком быстро усыхали.
        Когда разноцветных книжек стало слишком много, мы выбросили из коридора около кубометра какого-то коммунального барахла неопределенного происхождения (например, так никто и не признался к трем пальто, линзе от телевизора КВН и старинному репродуктору-тарелке), Семен по моей просьбе сколотил из досок два стеллажа, туда я и поместила книжки. Фрося и Семен распустили в квартале тщательно отредактированный мною слух и - дело пошло. Теперь читающие жители Лиговки по вторникам, во второй половине дня ходят к нам менять прочитанные ими детективы. Каждый обмен стоит три рубля. Квартирным «библиотекарем» состоит Семен под присмотром Фроси. Он почти всегда дома, а по вторникам не пьет до самого вечера. Семен принимает деньги и следит за соблюдением порядка. На вырученные от обмена рубли мы покупаем новые книжки. Мое начинание пользуется в квартале определенной популярностью.
        Когда раздался звонок, я вспомнила, что сегодня как раз вторник. Наверное, по случаю траура следовало бы отменить «прием», но я как-то не сообразила. Да и как, собственно, это можно было сделать? Давать всем приходящим от ворот поворот, объясняя ситуацию и отвечая на неизбежные вопросы? Пожалуй, проще позволить желающим быстренько поменять книжки…
        - Анджа, это к тебе, - позвал из коридора Семен.
        - Ко мне? - невольно насторожилась я. Я никого не ждала, а нежданные, без звонка, гости ко мне не ходят. Не тот возраст и не тот характер.
        В коридоре у моей двери стояли два милиционера, и с недоумением оглядывали Семена, который, опираясь подмышками на костыли, держал в руках пластиковую коробочку из-под майонеза, до половины наполненную тусклыми рублями, двухрублевиками и пятерками. По-видимому, милиционерам еще никогда не доводилось видеть калек, просящих милостыню в своей квартире. О нашей «библиотеке» они, разумеется, ничего не знали. Пожилой участковый о ней, напротив, хорошо осведомлен, и, с моего согласия, иногда использует этот своеобразный квартальный клуб в своих профессиональных целях.

«Старость наступает тогда, - читала я в мемуарах какой-то знаменитой советской дамы. - Когда понимаешь, что все милиционеры, в сущности, молодые люди…»
        Зачем-то явившиеся ко мне милиционеры были возмутительно молодыми. Я печально вздохнула и ждала процедуры предъявления удостоверений и какой-нибудь фразы насчет: «нам надо задать вам еще несколько вопросов…»
        Во всяком случае, именно так вели себя в телевизоре милиционеры, расследующие уголовное дело. Несколько удивляло, что они пришли вдвоем. Во всех детективах написано, что в милиции категорически не хватает людей. Не опасаются же они меня, в самом-то деле?!
        Удостоверений молодые менты предъявлять не стали, и вообще вели себя как-то необычно, как будто бы смущались.
        - Что ж, проходите, - сказала я, открывая дверь в комнату, проходя вперед и тапком отпихивая с дороги Флопси, опять находящуюся на вечном и бесперспективном пути к свободе.
        - Ой, это у вас что? - с явной опаской спросил тот милиционер, который выглядел постарше напарника. - Хомяк?
        - Да, только большой, - подтвердила я, не желая вдаваться в объяснения.
        - Ну ни черта себе! - милиционер прищелкнул языком. - А чего это он так вырос?
        - Флуктуации биополя. Мутация, - еще раз вздохнув, сказала я.
        Милиционеры, как и мои хомяки, тоже были особой породы. Зачастую перекинувшиеся из бывших трудных подростков, из социально неблагополучных семей. Так сказать, антиподы Братка Леши. Две расходящиеся мутации. Разновидность: мент лиговский, привокзальный…
        - Вот, вот! Вы сами сказали! - откровенно обрадовался тот милиционер, что помладше. - Мы же как раз за этим к вам и пришли! По личному, так сказать, вопросу…
        - Простите? - не поняла я. - За чем вы пришли?
        В голове промелькнуло сразу несколько одинаково диких и абсурдных мыслей. Милицейские криминалисты хотят о чем-то посоветоваться со мной, как с бывшим биологом. Федор был мутантом, и теперь, после вскрытия это выяснилось. Одна из современных мракобесных организаций занялась коррекцией лиговского биополя, и при этом каким-то образом заручилась поддержкой милиции… И так далее, по нарастающей. От мысли, что на сегодняшний день все вышеперечисленное в принципе возможно, по моим губам словно сама собой проползла улыбка и пощекотала их.
        Милиционеры синхронно улыбнулись в ответ - отраженными, почти робкими, мальчишескими улыбками. В этот момент я догадалась.
        - Ваше отделение находится под покровительством Сатурна, - заявила я. - У вас, - я бесцеремонно ткнула пальцем в того милиционера, который показался мне более бойким и по-мужски привлекательным. - Неопределенность в отношениях с женским полом, а у вас, - тут я указала на второго милиционера. - Уже давно неприятности с желудком. Вы подозреваете что-то нехорошее, но, по счастью, напрасно…
        И желудочные, и ипохондрические проблемы были очевидны внимательному наблюдателю, каковым, скажу без ложной скромности, я всегда являлась. «Да и чем они там, на работе, целый день питаются-то? В забегаловках, да при вокзале? - с сочувствием подумала я. - Регулярно, да еще без вреда для себя переваривать лиговско-вокзальные пирожки не легче, чем в причернобыльском лесу выжить…»
        Милиционеры смотрели на меня с животной выразительностью парочки Топси-Хлопси.
        - Отвечу на все ваши вопросы, но в обмен вы расскажете мне, как проходит расследование по делу убийства Федора Кривцова. Дальше меня эти сведения никуда не пойдут.
        Я старалась говорить отчетливо и отчужденно, как Никита из одноименного фильма. Расхохотаться посетителям в лицо хотелось, но умеренно. Кажется, я уже приняла решение.
        Милиционеры переглянулись и после паузы согласно кивнули.
        Психологическая консультация получилась продолжительной, но не слишком интересной. Любимец женщин на самом деле дорожил своей работой в органах охраны правопорядка, и власть любил больше, чем большую зарплату. Мечтал о карьере, звездочках на погонах. При этом оставался человеком достаточно легким, а значит - сравнительно безопасным. Искать более хлебных мест его подталкивали родители. Узнав, что иные звезды вполне благосклонны к его нынешнему трудоустройству и амбициям, он сразу же успокоился, расслабился и забалагурил. Второму - ненормированная и плохо оплачиваемая оперативная работа в самом прямом смысле стояла поперек глотки. Второй год он мучился постоянной тошнотой, бессонницей и запорами. Не мог пить вместе со всеми. Начал видеть жизнь и людей исключительно в черном цвете. Ему надо было уходить…

… Экспертиза сообщила, что Федора Кривцова били перед тем, как зарезать.
«Непрофессионально», - так выразился желудочник. Подумать только - значит, где-то есть и профессионалы! Живут среди нас. Не во времена Тайного сыска или Третьего рейха, а нынче… «Непрофессионально, но и не случайным образом, по-видимому, хотели что-то узнать…»
        Но что можно было узнать у несчастного Федора?! Где спиртное дешевле?
        И - следующий вопрос - удалось ли им это узнать?


        Глава 3. Попытка дедукции
        После ухода милиционеров я некоторое время пребывала в унынии. Даже бодрый коридорный скандал между Кирой, Русланой и вступившейся за сестру Машкой не сумел по-настоящему отвлечь меня. Вышагнув из комнаты, я, не теряя угрюмой флегматичности, растащила визжащих старших девчонок, отвесила оплеуху ушедшей в истерику Машке, погрозила кулаком Руслане и сунула Кире сохлый пряник, завалявшийся в кармане домашней секонд-хэндовской куртки. Девочка тут же позабыла обо всех обидах и принялась мусолить неожиданное угощение. Ничьих объяснений я слушать не стала, так как они были мне совершенно не интересны. Психологией тут и не пахло, а зоология меня в данный момент не слишком занимала. Очистив коридор от дарвиновской борьбы за существование, я отправилась в магазин, так как ничего съестного у меня дома попросту не осталось. «Анджа, ты в какой магазин идешь?» - спросил высунувшийся из своей комнаты Семен, увидев у меня в руках продуктовую кошелку. «Не знаю, - равнодушно откликнулась я. - А что вам надо?» - «Нет, но что ты собираешься покупать?» - настаивал Семен, отличавшийся своеобычной тактичностью. «Еду,» -
честно ответила я. Семен что-то прошипел себе под нос.
        Я прекрасно понимаю, что на фоне нынешнего этапа развития нашего общества смотрюсь почти уродом. Я действительно ем «еду», а ношу «одежду». Так меня воспитали в детстве, и с тех пор ничего для меня не изменилось. Обычно я храню это как тайну по двум причинам. Во-первых, никакому нормальному человеку не хочется выглядеть уродом в глазах окружающих, а во-вторых, я искренне рада тому, что большинство людей даже не подозревает, что разнообразные и лишние вещи настолько не имеют никакого значения. Нельзя не признать, что это незнание здорово украшает их жизнь, а иногда даже как бы наполняет ее смыслом. Но с собой-то ничего поделать нельзя, а притворяться - не вижу смысла.
        Итак, я никому об этом не говорю, но про себя искренне считаю, что у каждого человека должно быть: два повседневных костюма и один выходной, пальто зимнее и пальто осеннее, сапоги, туфли, босоножки и несколько смен белья. Из мебели в квартире обязательно должны иметься кровати или диваны по числу живущих, стол рабочий, стол кухонный, шкаф для одежды и для посуды, и достаточное количество стульев и табуреток. Всё. Наверное, я как раз и есть тот идеальный «советский человек», которого хотели вывести на предыдущем этапе нашей государственной эволюции. Все значительные и действительно занимавшие меня события моей жизни в общем-то происходили у меня в голове. Мне так безразлична мода во всех ее проявлениях и ухищрениях, что иногда это пугает даже меня саму. Случается, что я кажусь себе роботом из фантастики шестидесятых годов (меня можно хоть сейчас сажать в космический корабль, погружать в летаргический сон и отправлять к Альфе Центавра), и тогда я быстро напоминаю сама себе, что и у меня есть пристрастия - я люблю макароны с сыром, музыку композитора Альбинони, дешевую докторскую колбасу, песни
«Темная ночь» и «Под небом голубым есть город золотой…», пирожные с жирным кремом и живопись передвижников. Обычно мне легко удается себя успокоить.
        - Я не буду покупать вам пиво и сигареты, Семен, но могу купить что-то из продуктов, если вы четко сформулируете заказ, - сказала я.
        Семен, не отвечая, прикрыл дверь.


* * *
        Купив в ближайшем магазине две банки рыбных консервов, кусок сыра, помидоры, какие-то котлеты и батон, я, подходя обратно к дому, зачем-то подняла голову и взглянула на окна нашей квартиры. На весь обширный фасад имелся только один балкон - просторный, потемневший, с наполовину обвалившимся ограждением. Еще до моего вселения в квартиру в ней побывала какая-то архитектурная комиссия, которая признала наш балкон аварийным и опасным для пребывания на нем людей, но, разумеется, ничего не предприняла по этому поводу. Пока в комнате с балконом жила Фрося, вопросов не имелось. После переселения туда детей Кривцовых проблема встала в полный рост. Несмотря на все опасности, Машку и Кирилла тянуло туда как магнитом. Фрося и Зоя серьезно беспокоились за их жизнь. Подстрекаемый встревоженными женщинами и недолго думая, Федор попросту заколотил балконную дверь. Дети смирились. Но сам хозяин иногда, будучи в пропорциональном подпитии, отгибал или даже вытаскивал гвозди и выходил-таки на опасное для жизни архитектурное излишество. И сейчас, сумрачным ноябрьским днем, который незаметным и тихим слизняком
проползал от сумерек к сумеркам, глядя на наш балкон, я вдруг вспомнила совершенно другой день.
        Тогда стоял, кажется, апрель. Во всяком случае воробьи орали отчаянно, снег в городе уже сошел, зелени еще не было, а серые утесы домов начинали неуверенно нагреваться под длинными и эгоистично самодостаточными лучами молодого весеннего солнца. Должно быть, именно вся эта метеорологическая активность окружающей среды и выгнала Федора Кривцова на аварийный балкон. Он уверенно стоял в прогале отвалившейся ограды и снизу был виден весь: от стоптанных шлепанцев до взлохмаченных темных волос. Вытянутые на коленях спортивные штаны сползли по его животу почти до паха. На застиранной футболке дурацкой ухмылкой скалилась зубастая диснеевская утка. В одной руке Федор держал свернутый в трубочку лист газеты, в другой - огромную лиловую пластмассовую мыльницу.
        Периодически Федор окунал трубочку в мыльницу, некоторое время елозил ею там, а потом подносил узкий конец трубочки к губам, запрокидывал голову, смешно выпячивал щеки, и… на конце бумажного фунтика рождался такой огромный, такой радужный и сияющий мыльный пузырь, что просто захватывало дух. Видно было, что работает профессионал. Когда пузырь достигал размеров просто неправдоподобных, Федор по-кошачьи аккуратно встряхивал трубочку, пузырь отрывался и, осмысленно колыхаясь, медленно плыл над почерневшей за зиму Лиговкой, внося в окружающую убогую обстановку ноту истинного и непреложного чуда. В стенках пузыря отражались изогнутые дома, окна, вывески, два чахлых дерева, прохожие. Все это внутри его преображалось, приобретало цвет и привкус праздника. Потом пузырь лопался, а Федор тем временем приступал к изготовлению нового чуда… Полдюжины мальчишек, несколько совсем маленьких детей и их родителей и двое бомжей стояли внизу на тротуаре единой смеющейся кучкой и наблюдали за рождением и величественной, хотя и кратковременной жизнью федоровых пузырей. На их лицах, как на картинах Тулуз Лотрека, играли
цветные южные отблески, не часто встречающиеся в наших краях. То и дело рядом с ними останавливался кто-то еще и поднимал голову. Ребятишки заливисто смеялись. Молодые мамы ахали. На небе, вдруг, вопреки всему, блеснуло лимонное золото откуда-то прорвавшегося солнца. И в тот миг я, вместе со всеми собравшимися на тротуаре лиговцами, внезапно увидела, что Федор Кривцов невероятно импозантен и очень похож на американского артиста Джорджа Клуни в роли доктора Росса из сериала
«Скорая помощь». Вот он спас жизнь очередному ребенку и теперь развлекает на заднем дворе больницы его тревожащихся за жизнь товарища однокашников…
        Черт побери все на свете! - подумала я. - Больше никогда доктор Росс не выйдет на лиговский балкон…
        Потом я вспомнила слова Зои про то, что Федор был хорошим и добрым человеком и горячо приняла их. Потом запрокинула голову и загнала обратно выступившие слезы.


* * *
        Вернувшись из магазина, я огляделась, подошла к полкам, напрягла память и выбрала с десяток разноцветных книжек. «В конце концов, часть из них написана профессионалами, - уныло подумала я, венчая набранную стопку двумя томиками Александры Марининой под названиями „Смерть ради смерти“ и „Посмертный образ“. - И уж наверное они разбираются во всем этом лучше меня…»
        Вообще-то я никогда не могла пожаловаться на работу своих мозгов, но от темы нынешних размышлений их явно клинило. Подражая кому-то из героинь, смутными тенями маячивших на границе моего сознания, я включила компьютер, создала файл «Федор Кривцов» и записала:
        Причины убийства:

1) Федор оказался свидетелем какого-то ужасного преступления. Его и убрали как свидетеля, пока не проболтался.
        Подходит:
        Встреча с человеком из мерседеса - хотел убедиться в том, что Федор действительно что-то видел и понял.
        Не подходит:
        а) Что за ужасное преступление могло произойти в присутствии Федора Кривцова, между нашими распивочными, или в той жилконторе, где он в последнее время работал?
        б) Что пытались узнать или чего пытались добиться от Федора перед смертью?



2) Убийство с целью ограбления.
        Не подходит, так как красть у Федора было нечего. Говорят, что убивают и за сто рублей, и за бутылку водки. Наверное, но мне кажется, что это не тот случай. Тем более, что около ста рублей в кармане у Федора как раз и было. И никто на них не польстился.



3) Федор сам был замешан в каком-то криминале. Его убили подельники, не поделив доходы или еще что-нибудь в этом духе.
        Не подходит решительно ничего. Для того, кто наблюдал жизнь Федора и его семьи ежедневно (так, как это делала я) - совершенно абсурдное предположение.



4) Причины личного характера. Федора убил ревнивый муж его любовницы или сама любовница. Отчим внебрачного ребенка. Сам подросший ребенок и т.д. и т.п.
        Подходит:
        а) Хроническое пьянство Федора и его неполная, по-пьяни, вменяемость.
        б) Федора перед смертью избивали, возможно, за что-то мстили.
        Не подходит:
        а) Человек из мерседеса (ну не его же жену отбил пьянчужка Кривцов!)
        б) на свой лад Федор глубоко и верно любил свою жену и мать своих детей.
        в) вышеописанные действия все-таки более характерны для мексиканских сериалов, чем для реальной жизни.



5) Федор уже давно был хранителем какой-то тайны. Его убили из-за нее, при каком-то неожиданном повороте событий.
        Подходит:
        а) человек из мерседеса, пытавшийся что-то у Федора узнать.
        б) избиение Федора перед смертью.
        Не подходит:
        Никакая тайна не могла длительно храниться в насквозь проспиртованных мозгах Федора. Он бы ее либо позабыл, либо давно проболтался.



6) Федор погиб случайно, в результате трагического стечения лиговских обстоятельств. То ли подвернулся в чью-то пьяную разборку, то ли сам с кем-то по пьяни поссорился. В общем, все было так, как предполагает милиция.
        Подходит:
        все, кроме человека из мерседеса. Но тот мог быть совершенно отдельной случайностью, не имеющей никакого отношения к смерти Федора. Ведь разговор Федора с ним был, по утверждению Коляна, вовсе не угрожающим. Может быть, он просто просил Федора срочно заменить ему унитаз…

        Седьмой причины мне придумать не удалось. Понапрягавшись еще минут пять, я встала из-за компьютера, включила чайник и одновременно пришла к печальному умозаключению: единственным выводом из этой логически безупречной галиматьи является необходимость отыскать человека из мерседеса и выяснить, о чем именно он беседовал с Федором. Сделать это я, естественно, никаким образом не смогу. Но - более того! Даже если бы мне (или милиции, в которую я могла бы обратиться с данными Коляна) и удалось каким-нибудь образом узнать его имя и даже адрес, это все равно ничем не поможет. Если его разговор с Федором не имеет никакого отношения к смерти последнего, неизвестный респектабельный господин тут же все честно расскажет, что, разумеется, ни на сантиметр не приблизит расследование к настоящему убийце. А если он как-то связан со всем этим, то у него, конечно же, уже заготовлена какая-нибудь правдоподобная и подкрепленная материально версия вранья. Ведь человек из мерседеса встречался с Федором совершенно открыто и не мог не понимать, что тот же Колян его видел и, скорее всего, запомнил.

        К позднему вечеру от подобных размышлений я чувствовала себя не только разбитой, но даже и отчего-то униженной. Все-таки, - рассуждала я, недоброжелательно поглядывая на стопку женских детективов. - Каждому действительно свое. Чтобы проводить время подобным образом, пусть даже и выйдя из репродуктивного возраста, и страдая от безделья, надо явно обладать иным, отличным от моего характером.
        Потом мой взгляд наткнулся на Флопси, которая, привстав на задние лапки, с меланхолическим видом штурмовала батарею. Интересно, куда она хотела сквозь нее выйти? Какие мечты обуревали ее и какие картины вставали перед ее полузаплывшими от обильной кормежки глазками? Я еще раз посмотрела на разложенные на столе книги и подумала о том, что если бы я не только замахнулась на расследование убийства, но и написала об этом детектив, то, согласно традиции какого-то из издательств, на его обложке меня изобразили бы обсаженной морскими свинками. Эта мысль на несколько мгновений развлекла меня.
        Но почти тут же снова стало неловко. Иронический детектив! Князь Вяземский, кажется, писал о том, что на русской сцене мало смешат и мало смеются. Он же:
«литература не должна быть учреждением, параллельным уголовной палате». Извольте - сбылись смелые мечты князя. Над чем еще не посмеялись? И не есть ли это еще больший абсурд? В последнем ироническом детективе модной писательницы, который я просмотрела, неуклюжее расследование дебильноватой героини стоило жизни уличному подростку и юной девушке-продавщице. Богато и иронически живущую героиню это вовсе не обеспокоило…
        Тут я, наконец, разозлилась. Хуже нет, когда начинаешь обвинять других в собственной несостоятельности! Князь Вяземский, видите ли! Модные писатели! Что мне Гекуба и что я ей? И так далее на любом количестве страниц. Все вместе называется - постмодернизм. Или еще как-то. Бред!
        Приняв решение, следует сделать в данном направлении все возможное, и, если и после этого ничего не вышло, спокойно заняться чем-нибудь другим. Итак: все ли возможное я сделала?
        Разумеется, нет. Если мои убогие схемы не имеют практического выхода, то это еще ничего не значит.
        Вздохнув, я подошла к старинной облупившейся этажерке (она осталась мне от предыдущих жильцов комнаты) и взяла записную книжку.
        Не выходя из криминальной парадигмы, можно сказать, что полицейские следователи не зря так любят записные книжки жертв и предполагаемых преступников. По записной книжке можно узнать о человеке очень много. Даже если он не записывает туда секретные шифры, адреса явок и пр.
        Моя книжка - не исключение. Она стара (с надписью на обложке «Ленинград - город герой»), аккуратна и полупуста.
        На самом первом листочке - список из двадцати имен, дат и телефонов. Это люди, которых я поздравляю с днем рождения. Вовсе не все они мои близкие друзья. Я очень вежлива, но не социальна. Когда в детстве я ездила в пионерские лагеря, в конце смены все ритуально обменивались телефонами и адресами. Мне нравились многие девочки и ребята из моего отряда, но я никогда ничего не записывала, потому что знала - все равно никогда никому не позвоню. Двадцатью людьми на первой страничке фактически исчерпывается весь круг моих знакомств и моего общения. Все остальное - немногочисленные деловые контакты или просто случайности.
        Два имени обведены черным фломастером. Я думаю, это не надо объяснять. Если когда-нибудь я все-таки поменяю книжку, то перепишу туда эти имена и даты рождения. Это невозможно объяснить, но я чувствую, что надо сделать именно так.
        Еще две фамилии окружены зеленой рамкой. Их носители, слава богу, живы-здоровы, когда-то мы были дружны, но последние несколько лет я каждый год колеблюсь, надо ли мне их поздравлять. Если говорить коротко: после перестройки они ушли в другой слой. Случилось это уже давно: когда встречаемся или говорим по телефону, то не можем друг друга понять, так как живем в разных реальностях. Одними и теми же словами мы обозначаем разные предметы и состояния. «Жить в достатке» «достойные люди» «хорошо провести время» «дать детям хорошее образование» «следить за собой» и т.д. Каждый раз я все-таки звоню. Возможно, от моих звонков они испытывают неловкость, так как сами уже давно меня не поздравляют. Но мне безразлична и их неловкость, и их «непоздравления». Я поступаю так, как мне удобней, и , естественно, не осуждаю их за то, что они поступают так же. В их нынешней системе жизни и ценностей звонить в лиговскую коммуналку - явно «не комильфо». Флаг им в руки и барабан на шею.
        Моя рука уже потянулась к трубке телефона, стоящего все на той же этажерке. У меня у единственной есть свой аппарат в комнате. Все остальные насельники квартиры пользуются коридорным телефоном, и не возражают против этого. Только Наталья иногда втихомолку что-то шипит про то, что «некоторые слишком много о себе понимают». Она тоже могла бы поставить себе аппарат, но ей не звонит никто, кроме клиентов. Браток Леша последние два года общим телефоном не пользуется вообще и говорит только по мобильнику.
        Тут в дверь поскреблись, и на пороге появилась Дашка с тарелкой, на которой лежали четыре аккуратных, масляно поблескивающих пирожка. Я тут же вспомнила о том, что не ужинала, и облизнулась.
        - Ничего, что поздно? - спросила Дашка. - Вы ведь не спите еще?… Работаете? - Дашка отвесила нижнюю губу и уважительно повела глазами по включенному экрану компьютера и отпрепарированным на столе детективам, лежащим обложками вверх. Я взглянула на часы и отдернула руку от телефонной трубки. Совсем с ума сошла: звонить людям в половине двенадцатого!
        - Анатолий Мариенгоф, прекрасный писатель и друг Есенина, писал, что при слове
«сплетня» люди обычно корчат брезгливую гримасу, а при слове «литература» поднимают глаза к потолку… - ответила я. - Кстати, Даша, а почему пироги - сегодня? Ведь Виктор Николаевич по средам…
        - Сменщице ребенка завтра с утра к врачу вести, - объяснила Дашка. - Узлы у него распухли, а номерков - не достать. Уж она меня и просила… Я согласилась - до двух часов. Потом - голову помыть, на стол собрать, накраситься. Но уж пироги - не успеваю…
        - Даша, ты заслуживаешь большего, чем быть любовницей этой добросовестной моли! - злобно сказала я. - Надо тебе хорошего парня вровень, который бы все это по достоинству оценил, и…
        - Я знаю, - неожиданно спокойно сказала Дашка. - Меня один на рынке зовет. У него магазинчик крытый. Обувь и женский трикотаж. Иди, говорит, ко мне, ладно будет, все не на ветру промозглом стоять…
        - Так он тебя работать в свой магазинчик зовет или… ну… как женщиной тобой интересуется? - не поняла я.
        - Работать и как женщиной, - мотнула головой Дашка. - Это он говорит так, не умеет иначе… Только я, Анджа, не могу.
        - Почему же? … Да ты садись! Что ж ты стоишь-то? - спохватилась я.
        Дашка поставила тарелку с пирожками на стол и присела на стул у двери, аккуратно сдвинув колени.
        - Мне теперь деваться некуда. Пять лет. Я уже привыкла, чтобы говорить. Вроде окошка в мозгах, - тщательно подбирая слова, объяснила девушка. - Через него - мир видать. А ровня если - что ж они скажут? Я понятно…?
        - Абсолютно понятно, - вздохнула я. - Кого-то сажают на иглу, кого-то на разговоры
«об умном»… Но тогда хоть роди от него, что ли…
        - Я бы хотела, но Виктор Николаевич не позволяет, - тускловатые дашкины глаза блеснули серебряной селедочной болью. - Говорит, что он так не может, что это - непорядочно.
        - Черт знает что! - пробормотала я и замолчала.
        Дашке, я это видела, хотелось еще поговорить. Может быть, неспешно выпить чаю с пирожками, обмениваясь ночными женскими репликами, мутно взглядывая за окно, прислушиваясь к скрипу старых полов и шебуршению упорной Флопси. Окно в мир. Или внутрь себя? Но мне нынче не хотелось быть еще одним Виктором Николаевичем. И вообще ничего не хотелось. У нашего воображаемого разговора не было предмета. Дашка казалось похожей на пеструю домашнюю утку.
        - Спасибо за пирожки, Даша, - сказала я. - Они даже на вид просто восхитительны.
        - Ну, вы скажете, Анджа, - уныло прокрякала Дашка и ушла, тяжело шаркая тапками.
        Я включила чайник и нетерпеливо потянулась к пирожку.

«Я готов с пролетариатом вместе драться на одной баррикаде, но ужинать предпочел бы в разных ресторанах,» - это тоже Мариенгоф.
        Все детство и юность меня учили различать добро и зло. Ну почему же из меня не получилось хорошего человека?


        Глава 4. Свой круг
        На следующий день я позвонила-таки своей школьной подруге Ленке - единственному знакомому мне юристу и бывшему милиционеру. Закончив юрфак, Ленка много лет работала в милиции инспектором по делам несовершеннолетних, но в конце концов уступила напору мужа, родила второго ребенка и уволилась. Муж хотел, чтобы Ленка сидела дома, пекла пироги и вылизывала квартиру. На это моя подруга категорически не согласилась и теперь работает в администрации Московского района на какой-то бумажной должности. Идеальный маникюр, деловой костюм и мелирование поседевших русых волос идут ей обалденно. На новом рабочем месте Ленка выглядит приблизительно на десять лет моложе меня. В том же здании, в каких-то то ли выборных, то ли назначенных чинах подвизается и ее муж, которого я с самого начала нашего знакомства недолюбливала и прозвала Демократом.
        Ленка всегда умела слушать.
        История с пузырями, как я и ожидала, произвела на нее адекватное впечатление. Она не стала спрашивать: «а на хрена тебе это надо?» «А почему бы тебе вместо детективов не начать собирать любовные романы?» «А не записаться ли тебе на курсы росписи по ткани?» и т.д.
        - Ну разумеется, Анджа, я понимаю, - сказала Ленка. - Мыльные пузыри несчастного Федора - это так серьезно, что после такого ты просто не могла не ввязаться во все это. Чем я могу помочь?
        - Как мне найти человека из мерседеса?
        - Никак. Сдай Коляна милиционерам. Возможно, они сумеют его отыскать. Если, конечно, захотят.
        - Не захотят. У них есть готовая и удобная версия. Пьяные разборки. Ее они и будут разрабатывать. Мерседеса им только не хватало.
        - Скорее всего - так. Я подумаю. Если что-нибудь придет в голову, перезвоню.
        - Спасибо, Ленка, - с чувством поблагодарила я. - Ты меня выслушала, это уже много. А ощущение, что еще кто-то умный над этим же думает - вообще класс.
        - Стареешь, Анджа! - фыркнула Ленка. - В молодости от тебя лести ждать, что плодов от бесплодной смоковницы. А теперь, смотри-ка… Ну, здесь ясно. Давай лучше посплетничаем. Олег пишет? Что Антонина со своим? Бабкой-то тебя еще не сделали?


* * *
        Олег - отец моей дочери Антонины. Я любила его до радужных кругов в глазах. Он был ошеломительно красив и ярок, я - невзрачна на вид и умна тем умом, который раздражает окружающих. Мне хотелось ему нравиться. Я слушалась советов опытных подруг и пыталась устроить ту пошлую тысячу мелочей, про которую теперь можно прочесть в любом, навскидку купленном журнале или дамском романе. Свечи, шампанское, красивое белье, ароматические палочки, страшно дефицитная пена для ванны… От палочек он чихал, шампанское называл газированной водой с сиропом, а свечи напоминали ему только про свежеусопших старичков и старушек, выставленных в церкви для отпевания. Про пену и белье говорил одинаково: «Прости, а нельзя тебя оттуда э-э-э достать?»
        Интересовало его совсем другое. Любая самая бредовая историческая теория зажигала его зелено-голубые глаза таким нестерпимым блеском, что из них, как из фонариков били лучи, похожие на прожекторы черноморских пограничников. В них больно было смотреть, а на полу или на стенах, там, куда он смотрел, образовывались такие зелено-голубые кружочки. Вы скажете, что такого не может быть? Но я так помню. Помнит же каждый народ, что богатырь такой-то с корнем вырывал деревья и останавливал реки. Значит, так было. Попробуйте-ка возразить народу! Или женщине, когда она любит мужчину всем сердцем…
        Фоменко и компании тогда еще не было. Вот бы кто его позабавил-то. Был только Лев Гумилев (явление не науки, но - культуры), и мы бегали на какие-то полуофициальные встречи его и студентов Университета (тогда, слава всем богам, единственного - и можно было понять и определиться), где он излагал свои удивительные по тем временам теории, в которых одни непонятные вещи весьма изящным образом объяснялись еще более непонятными. Я слушала скрипучий голос потомка двух поэтов и почему-то вспоминала рассказы своей бабушки, как они в молодости в каком-то подвале слушали Маяковского в его знаменитой желтой кофте и… Отчего-то все и вправду выглядело тогда волнительным, и даже теперь воспоминания эмоционально окрашены, но…
        Но мы с Олегом никогда не были женаты. Не получилось. Олег - археолог и вот уже много лет живет в Мексике. Имеет широкую известность в узких профессиональных кругах и множество публикаций в малопопулярных научных журналах. Зато на большинстве европейских языков.
        Несколько лет назад Олег приезжал в Ленинград, познакомился с Антониной, и мы с ним даже пытались… Опять не получилось.
        Замужем я была за совсем другим человеком, по фамилии Карасев. Карасев работал в КБ, одевался в костюмы-тройки на работе и в синие хлопчатобумажные тренировочные костюмы дома. От пузырей на коленях его синих штанов я сатанела. «Давай купим тебе домашние трикотажные брюки, - предлагала я. - Они не мнутся и хорошо выглядят.» -
«Не стоит, потому что в них лавсан или другие синтетические добавки, - спокойно возражал Карасев. - А здесь - чистый хлопок. Дома тело должно дышать.» От тела Карасева всегда пахло, как от ящика с зимними овощами. Когда он жевал, то как-то странно щелкал челюстью. При этом имел весьма высокую самооценку и был скучен, как передовицы советских газет эпохи застоя. Зачем я вышла за Карасева замуж, никто (в том числе и я сама) так и не понял. Прожила с ним четыре года и развелась, испытав от развода единственное и тоже советское чувство - чувство глубокого удовлетворения.
        Олег, познакомившись с уже готовой четырнадцатилетней дочерью, немедленно преисполнился воодушевления и всяких планов относительно ее образования и дальнейшей жизни. По каким-то неизвестным мне причинам в Мексике Олег, который, разумеется, не жил все это время монахом, так и не обзавелся нормальной семьей и детьми. Я, конечно, не возражала против того, чтобы он принял участие в судьбе своей единственной дочери. Тем более, что его материальные возможности на пару порядков превосходили мои. Но через некоторое время выяснилось, что Антонина планов новоявленного отца совершенно не разделяет. Она вовсе не собиралась ехать учиться в Англию или Бразилию, немедленно и углубленно учить испанский и английский языки, смотреть под руководством Олега архитектурные достопримечательности старой Европы, читать отобранные им книги, становиться историком или менеджером от науки и т.д. и т.п. Олег обвинил во всем меня. Я, оказывается, не воспитала в дочери тягу к познанию. Я не возражала и этому, так как оправдываться казалось мне бессмысленным и унизительным. Да и вряд ли бы получилось. Олегу, который всю жизнь
имел дело с вполне молчаливыми пирамидами, горшками и черепами, довольно трудно было бы понять, что Антонина - это живой подросток, а не кусок пластилина.
        В конце концов Олег удовлетворился тем, что увез из России беспризорного подростка со сложной судьбой, ровесника Антонины, которому здесь угрожала нешуточная опасность. Мальчик имел серьезные интеллектуальные и прочие проблемы, но, возможно, со временем Олегу удастся сделать из него археолога и продолжателя своего дела.
        Антонина же учиться вообще не собиралась. Закончив среднюю школу с аттестатом, наполовину состоящим из троек, она не стала поступать ни в институт (что, по-видимому, было бы при ее уровне знаний и невозможно), ни в колледж (на чем я пыталась осторожно настаивать). Вместе с верной подружкой, существом настолько бесцветным, что ее имя я так и не смогла запомнить за много лет их дружбы с моей дочерью, Антонина отправилась на курсы секретарей, успешно закончила их, и вот уже четвертый год работает по специальности, поменяв за это время два места работы (каждый раз с повышением жалованья приблизительно на пятьдесят процентов). Думаю, что из нее получился неплохой секретарь. Креативность мышления у нее отсутствует, страстность и поисковость натуры - тоже. При этом она трусовата, исполнительна, довольно флегматична, молчалива, умеет слушать и имеет в активе очень хорошую зрительную и слуховую память.
        Красоту отца Антонина, к сожалению, не унаследовала, а от меня в этом плане наследовать было нечего. Но вместе с тем надо признать, что при росте 183 см наша с Олегом дочь весьма эффектна и обращает на себя внимание окружающих. У нее все очень большое - крупный нос, большие глаза, пышные волосы и бюст, крупные, довольно красивой формы кисти рук и сорок первый размер обуви. Два года назад, когда Антонина уже жила отдельно, у нее появился бойфренд, с которым они через некоторое (весьма короткое, по моим представлениям) время стали жить вместе, в ее квартире. Она называет его Виталиком, он ее - Тоником. Виталик ростом с Антонину и ее ровесник. Он работает продавцом в магазине современной радиоэлектроники, всегда улыбается идиотской американской улыбкой и тщательно следит за своими зубами. Иногда мне кажется, что бейджик он не снимает даже в постели, прицепляя его на какое-нибудь неожиданное место. Но, скорее всего, он просто надевает его, когда меня видит. Боится, что я позабуду, как его зовут. Это возможно. Когда в самом начале их знакомства я спросила у Антонины: «Чем увлекается твой друг?» - она
ответила: «Любит катать круглые предметы». Позже я поняла, что это было не шуткой, а правдой жизни. Виталик неплохо играет в бильярд, в футбол и баскетбол. Во время матчей «Зенита» он так переживает, что теряет до трех килограммов веса. Это проверено, так как одной из первых покупок, сделанных молодыми людьми в самом начале совместного проживания, были напольные весы - оба любят много и вкусно поесть, склонны к полноте и переживают по этому поводу. Почему Виталик не служил в армии, не знаю - в целом он кажется совершенно здоровым и уравновешенным человеком. Следует признать, что со стороны Тоник с Виталиком смотрятся как вполне гармоничная пара. После работы они вместе ходят играть в бильярд, в кино, в гости или просто сидят рядышком перед телевизором, грызут орешки и едят покорн. Виталик пьет пиво, а Антонина «севенап». И то, и другое Антонина наливает в высокие стаканы, а орешки высыпает на фарфоровую тарелочку с розочками. Когда я изредка прихожу к ним в гости, один из них открывает мне дверь, а другой быстро выкладывает на обеденный стол наугад раскрытую книжку обложкой вверх. Имитируют духовную
жизнь, чтобы сделать мне приятно, ведь оба - люди, в сущности, незлые. После проведенного у них вечера мне кажется, что я побывала в гостях у пары хемулей из романов Туве Янссон. Однажды я сказала об этом Антонине. «Ну а кто же из меня еще мог получиться, - пожала плечами дочь. - Если у меня оба родителя - ярко выраженные Снусмумрики? Согласно законам природы, только хемуль.»
        После года совместной жизни молодых людей я спросила у Антонины: «Если вы с Виталием подходите друг другу и вам хорошо вместе, не следует ли вам пожениться?» - «Зачем?» - искренне удивилась Антонина, а я сначала не нашла, что сказать. Потом все-таки сформулировала: «Ты в принципе против брака?» - «Нет, конечно!» - Антонина скорчила такую гримаску, как будто бы я сказала несусветную глупость. -
«Скажи, пожалуйста, а как современные молодые люди узнают, что им пора вступать в брак?» - продолжала настаивать я. Тема и вправду нешуточно меня заинтересовала. Действительно, как? Если ни влюбленность, ни поцелуй (по Сухомлинскому), ни интимная близость, ни даже совместное проживание для них не показатель - то что же? И при этом сам институт брака они отнюдь не отрицают…
        - Обычно, когда ребенка ждут, - вздохнула Антонина. - Залетели, тогда и в загс.
        - А вы…?
        - Мы ребенка пока не собираемся. Хотим еще для себя пожить.
        - Понятно. Но… - я переварила полученную информацию, и поняла, что мне далеко не все ясно. - Но ведь современная молодежь, в отличие от нас, умеет пользоваться противозачаточными средствами. Откуда же возьмется ребенок, который, в свою очередь, должен привести к браку?
        - Ты зануда, - сообщила дочь. - Но ты права. Это проблема. В сущности мы - потерянное поколение. У нас нет ориентиров.
        Когда я закончила смеяться, Антонина уже ушла.


* * *
        С начала самостоятельной жизни Антонине удалось сильно удивить меня всего один раз. Будучи у нее в гостях, я ожидала неизменного чая с датским шоколадным кексом и лениво пролистывала толстенький кирпичик-альбомчик с однообразными пестрыми фотографиями, в основном изображающими Тоника, Виталика и их друзей в процессе поглощения различного рода пищи и напитков: шашлыков и красного вина на пикнике, каких-то салатов и шампанского на чьем-то дне рождения, мороженого и коктейля в некоем кафе и т.д. Внезапно мне попалась выбивающаяся из ряда, чуть нерезкая фотография, на которой Антонина была сфотографирована со смутно знакомым мне мужчиной средних лет и двумя похожими на этого мужчину девочками лет десяти, по-видимому двойняшками или погодками. Одна из девочек доверчиво прислонилась щекой к плечу Антонины, другая держалась за рукав отца. Все четверо улыбались в объектив застывшими ретро-улыбками.
        - Антонина, что это за композиция? - крикнула я в сторону кухни.
        - Не узнаешь? - вопросом на вопрос ответила дочь, войдя в комнату, поставив чайник на стол и заглянув мне через плечо.
        - Это же… - я уже узнала, но так удивилась, что не сразу смогла выговорить. - Это же Карасев!
        - Да, - сказала Антонина. - Это Игорь Анатольевич. Дядя Игорь и две его дочери. Таня и Аня.
        - А… - я не сразу нашлась, что спросить дальше. - А где же их мать?
        - Марина нас всех фотографировала, - невозмутимо объяснила Антонина. - Поэтому ее здесь нет.
        - Так ты что же, общаешься с ним… с ними?
        Мне отчего-то стало неловко. Я даже не знала о том, что Карасев снова женился, не знала о рождении у него дочерей… Аня и Таня Карасевы. Тугие косички по бокам чуть сплюснутых головок, похожие на декоративные мышиные хвостики… Да почему я должна была об этом знать?! - одернула я сама себя.
        - Да, я с ними общаюсь, - ответила Антонина с явно напускной доброжелательностью. - Таня и Аня всегда приглашают меня на свой день рождения. Дядю Игоря я тоже всегда поздравляю… К нему приходят друзья из проектного института, и он, как выпьет, всегда говорит им, что у него три дочери: две родных и одна приемная. Один раз я болела, так дядя Игорь потом мне передал, что они все спрашивали: «Где же твоя потрясающая дочь-валькирия?» А Таня и Аня говорят, что хотели бы вырасти такими же красивыми, как я…
        С ума сойти! Единственный приблизительно мифический персонаж, с которым мне когда-либо хотелось сравнить свою дочь, это, пожалуй, кариатида… Черт побери, когда же день рождения у Карасева? Весной…, осенью? Ведь я должна же была когда-то это знать…
        - Это очень странно, - я пожала плечами. - Не понимаю, как такое могло получиться. Учитывая то, что ты фактически отказалась общаться со своим родным отцом, когда он хотел принять участие…
        - Я не знаю, чего он хотел, - антонинины широкие плечи отзеркалили мой жест. - Во всяком случае это явно было что-то, придуманное без учета меня. Моя роль была кушать, что дают и говорить «спасибо».
        - А что же Карасев? - не удержалась я.
        - Когда мой родной отец, - Антонина с едва заметной язвительностью выделила голосом слово «родной». - тебя и меня бросил, и уехал копать землю в Мексику, а ты занималась своей наукой и прочими умными вещами, дядя Игорь качал меня на ноге и играл со мной в шашки… В «Чапаева»… Больше меня никто и никогда на ноге не качал… - с какой-то пронзительной тоской закончила стовосьмидесятисантиметровая Антонина.
        - Замечательно… - помолчав, выговорила я. - Кто бы мог подумать. Оказывается, Карасев играл с тобой в шашки…
        - Вот именно! - подтвердила Антонина, отобрала у меня альбом, закрыла его и положила на полку.


* * *
        - В целом все по-прежнему, - сообщила я Ленке. - Олег потрошит пирамиды, Антонина с Виталиком грызут орешки у телевизора. А у тебя есть какая-нибудь сплетня?
        - Твоя Светка собирается разводиться с четвертым мужем, - с удовольствием сообщила Ленка. - Информация от третьего мужа, он с моим как-то по работе встречается. Но, может, конечно, врет, или передергивает в свою пользу, ведь он, по-моему, до сих пор на нее запавши…
        - Точно, - согласилась я. - Но Светка мне ничего не говорила. Впрочем, я с ней уже давненько не связывалась…
        - Может быть, на седьмое ноября - красный день календаря? - осторожно спросила Ленка. - У меня? Или у Любаши?
        При всей своей утонченности Ленка очень любит «простые» посиделки и вечно жалуется, что теперь за столом не поют, как пели ее родители и гости, которые приходили к дедушке. Мы с Ленкой росли в соседних домах на одной улице, и я хорошо помню ленкиного дедушку - инвалида Великой Отечественной войны. Помню, как ловко он со своего места на диване давил костылем клопов, обильно ползающих по выцветшим обоям их комнаты, и как, употребив «мерзавчик», веселым баритоном распевал при этом частушки времен гражданской войны: «Губчека, губчека, раздавило Колчака!» Гости к нему приходили с Металлического завода. По колориту все они напоминали картины передвижников, изображающие «людей труда», вкусно пахли нагретым металлом и совали подвернувшимся детям конфеты «раковая шейка».
        Мысль о том, чтобы теперь нам с Ленкой, Светкой, Иркой и Любашей посидеть рядком на диване и во весь голос поорать «Вечерний звон», кажется мне какой-то сомнительной. Но Ленкиной ностальгии я никогда не возражаю - любой человек многогранен, как стакан, а Ленка - в особенности.
        - У Любаши не хотелось бы… - промямлила я.
        - Я заметила: у тебя с ней последнее время что-то не ладится… - тут же сказала чуткая Ленка, не задавая при этом вопроса.
        - А у тебя? - я воспользовалась случаем.
        - Ты же знаешь, я никого не сужу. Моя бывшая работа - на всю жизнь прививка.
        - А мне моя отчего-то не помогает.
        - Ты всю жизнь жила страстями, а я - по расчету, - заметила Ленка.
        - Не наговаривай на себя! - прикрикнула я.
        - Не льсти себе, Анджа! - жестко отбила мяч Ленка. - Я довольна результатом. … Если не хочешь у Любаши, тогда давай у меня. Муж с коллегами по субботам ходит в баню, возвращается после двенадцати. Леночка сама уйдет к подругам, а Вася не помешает. Но Любашу я все равно позову…
        - Ну разумеется! Я и не думала! - воскликнула я с излишней поспешностью.


* * *
        Единственный Любашин сын Мишка все время чем-нибудь болел. Практически с самого рождения его постоянно где-нибудь обследовали или лечили каким-нибудь новым, современным методом. Надо признать, что все эти любашины заботы вовсе не были пустыми и надуманными, от нечего делать. У маленького Мишки имелись: тяжелая астма; ужасный, мокнущий по всему телу диатез; какие-то нарушения в работе почек; и это - не считая всяких мелких неприятностей типа плоскостопия, дальнозоркости, шумов в сердце и т.д. За постоянными хлопотами о мишкином здоровье Любаша как-то даже не заметила, куда подевался муж, отец Мишки. Мы, подруги, тоже этого не заметили и до сих пор ничего о его судьбе не знаем. Любаша, надо отдать ей должное, никогда на жизнь не жаловалась и своими проблемами окружающих не грузила. Разве что когда уж очень припрет - Мишка очередной раз попадет в реанимацию, решительно не хватает денег на срочно требующееся лекарство или еще что-нибудь в этом же духе. Работала Любаша после окончания института по специальности, инженером-технологом, и зарплату получала соответствующую. Но как-то всегда сводила концы с
концами и опять же никому не жаловалась. Хорошо, Любашина мама помогала, сидела с Мишкой, потому что в ясли и садик он, конечно же, не ходил. В детстве и юности Любаша много лет успешно занималась бальными танцами, имела безупречный вкус к одежде и иному декору, единственная из всей нашей компании была музыкальной, любила красивые наряды, театр, оперу и балет. Всю последующую жизнь ничего из этого ей не доставалось даже в виде крошек. Чтобы кормить и лечить Мишку на зарплату инженера, она отказывала себе не только в развлечениях и нарядах, но даже в самом необходимом. Осиная талия и летящая походка Любаши и сейчас вызывают завистливые вздохи не только раздобревших с годами Светки и Ирки, но и моей дочери Антонины. Мы с Ленкой молчим, как менее грузные по природной конституции, и более осведомленные об истории вопроса (я, Ленка и Любаша учились в одной школе, Ирка жила со мной в одном дворе, а со Светкой я училась в Университете). Между тем рецепт любашиной идеальной фигуры прост - мясо из супа и масло много лет съедал Мишка, а Любаше доставался бульончик с вареной морковкой и луковкой и кусочек
черного хлеба без масла. Не забыть и про витаминчики: для Мишки яблоки всегда чистили (так рекомендовал аллерголог), а кожура оставалась законной добычей Любаши.
        Когда Мишка пошел в школу, проблемы умножились многократно. Он был неплохим и неглупым мальчишкой, умел читать и писать (Любаша и ее мама много занимались с ним), но слишком слабеньким и ни к чему, кроме непрерывного лечения, не приспособленным. Его постоянно дразнили и обижали, отбирали вещи, били, прятали очки, совали в унитаз новенькие кроссовки, а портфель однажды выбросили с третьего этажа из окна девичьего туалета (как он туда попал - никто так и не понял). Мишка тоже ни на что не жаловался, не называл обидчиков и как-то в ноябре пришел из школы домой в носках (и тапки и ботинки куда-то таинственно исчезли). Разумеется, сразу после этого эпизода он на два месяца слег с тяжелым воспалением легких. Любаша просила, жаловалась и ругалась. Беседовала с учителями, директором, родителями и самими мишкиными одноклассниками и одношкольниками. За своего детеныша она готова была перегрызть глотку кому угодно. Дошла до ГорОНО. Все и везде в общем-то сочувствовали ей, но как-то вяло. Когда доходило до конкретики, пожимали плечами: «Ну что вы хотите? Это же обычная районная школа. Обычные дети, в том
числе и из социально неблагополучных семей. Да, они тупы и жестоки, но таков и мир вокруг них. Милосердие - абсолютно неведомое для них понятие. Мы не можем посадить вашего Мишу под колпак. Ищите частное образовательное учреждение, идите на домашнее обучение, или во вспомогательную школу. Там маленькие классы, больше педагогического персонала…»
        О вспомогательной школе в Любашиных представлениях о мишкиной судьбе не могло быть и речи. Да это и действительно было не рационально - по развитию общего интеллекта Мишка вполне соответствовал своему возрасту. Обучение в только что появившихся частных школах стоило немыслимых, запредельных в нашем понимании денег. Домашнему обучению неожиданно воспротивился сам Мишка: «Я не хочу больше дома сидеть. Мне здесь душно. Я с ребятами хочу.»
        Впервые за все годы Любаша заметалась в отчаянии.
        У Мишки обострились астма и нейродермит. Пятый класс он закончил с тремя неаттестациями и двойкой по физкультуре.
        Все подруги Любаши тоже суматошно искали выход из создавшегося положения и регулярно предлагали варианты, один кретиничнее другого. Так, например, однажды мы целых два вечера подряд на полном серьезе обсуждали идею о том, чтобы нам всем объединиться, самим организовать частную школу, набрать платных учеников и заодно бесплатно учить в ней Мишку. Любаша будет преподавать точные науки, Светка - предметы естественного цикла, Ирка - домоводство, а ее второй муж, тихий алкаш Володя - столярное дело или что там полагается в качестве труда для мальчиков. Мне в этом раскладе доставались история и литература, и я несколько часов серьезно думала о деталях и авторской программе по указанным предметам. Потом Светка посоветовалась по этому поводу со своим третьим мужем-бизнесменом, он нелицеприятно высказался о наших умственных способностях и спросил, что мы знаем о бухгалтерском учете, аренде помещений, лицензировании и санитарной и пожарной инспекциях. Идея частной школы тут же увяла прямо у нас на глазах. Однако, проникнувшись нашими метаниями, третий светкин муж великодушно предложил спонсировать мишкино
обучение в частной школе, что было бы, наверное, самым разумным выходом из положения. Любашина гордыня была на этом пути единственным, но непреодолимым препятствием. Со светкиной подачи я попыталась заикнуться об этом варианте, но тут же была обсыпана ледяной крошкой Любашиного ответа: «Я не имею чести близко знать мужа твоей подруги Светы, но прошу тебя передать ему мою искреннюю благодарность. Ты знаешь, что это невозможно, так как я никаким образом не сумею вернуть ему эти деньги».
        И все-таки выход из положения нашла именно Светка, с помощью своего второго мужа, с которым она сохранила прекрасные отношения. Светкин второй муж ювелир, и носит крайне звучное на мой вкус имя: Израэль Наумович Зоннершайн. Израэль Наумович старше моей подруги почти на двадцать лет. «За ним мудрость тысячелетий», - признавала Светка и когда выходила замуж, и после развода. Посоветовавшись с Израэлем Наумовичем о проблемах подруги, Светка позвонила Любаше в половине двенадцатого вечера, и с отчетливым местечковым акцентом объявила, что нашла, наконец, для Мишки тихую и совершенно бесплатную гавань. К этому времени Любаша готова была хвататься за любую соломинку.
        Так абсолютно, стопроцентно русский Мишка оказался в недавно организованной на средства международной диаспоры еврейской школе. Классы в этой школе, как и обещал Израэль Наумович, были маленькими, подход к каждому ребенку - индивидуальный, никакого особенного кровного еврейства от детей и родителей не требовалось. Среди учеников было довольно много ребят, которые, подобно любашиному сыну, не вписались в обычные школы. Впервые у Мишки появились друзья. Обучение ивриту, истории еврейского народа и еврейским обычаям не вызывало у любознательного мальчика никакого протеста и никаких затруднений. К концу седьмого класса он отмечал все еврейские праздники и потребовал от Любаши соблюдения законов кашрута хотя бы в плане приготовления пищи.
        Меня все это крайне забавляло и, пожалуй, радовало, потому что выглядел Мишка хорошо, быстро рос, и болеть стал гораздо меньше. Когда мы встречались, мальчик охотно объяснял мне, какая еда может считаться кошерной и как-то угостил им самим изготовленным, не слишком вкусным треугольным печеньем под смешным названием «уши Амана». Я не запомнила конкретный эпизод из истории евреев, который отмечался выпеканием и поеданием этих «ушей», но в шутку заметила что-то про кровожадность и ритуальный каннибализм, которые, по-видимому, были присущи всем древним народам без исключения. Мишка начал горячо возражать, логически опираясь на полученные в еврейской школе знания, а я весело смеялась до того мгновения, пока мой взгляд не упал на лицо наблюдающей за нашей перепалкой Любаши…
        - Любаша, в чем дело? - напрямик спросила я немедленно после того, как Мишка ушел в какой-то кружок, который он посещал все при той же школе. - Чем тебе не нравится еврейская история?
        - Мне все это не нравится, - медленно, не глядя на меня, произнесла Любаша. - Уже давно. Было бы куда, завтра забрала бы его оттуда…
        - Но мне казалось, Мишке в этой школе нравится, - обескуражено заметила я. - И здоровье лучше стало… Но что конкретно случилось-то?
        - Ты же психолог! Ты что, не видишь, что они их зомбируют?! - внезапно зашипела Любаша. Я вздрогнула от неожиданности.
        - Кто? Кого? - туповато поинтересовалась я, пытаясь отвернуться от очевидного и надеясь на какую-то ошибку восприятия.
        - Эти… детей. Своих… и наших тоже. Как будто бы ты не знала! Вот только не делай вид…
        Само собой. Все знают. Уже давно. Тысячу лет. Да какая там тысяча! Ксенофобии столько же лет, сколько человечеству. Я тоже должна была знать. Или, по крайней мере, догадаться. Эмоциональный Мишка увлекся еврейской культурой и религией. Любаша, в противовес этому, сделалась антисемиткой.
        - Какая глупость! - я не сумела сдержать досады и ударила кулаком по ладони. - Но послушай, Любаша. Он учится в этой школе, это же логично, что он… ну, проникся… И что в этом страшного? Это же не секта какая-нибудь. Белые братья или еще там что-нибудь подобное. Иудаизм - это же одна из древнейших систем знания, этики, морали… Ну, вот наша Ирка в последнее время обратилась к христианству, причащается, исповедуется, постится… Тебя же это не пугает и не возмущает, наоборот, ты сама говорила: если ей это помогает, пускай…
        - Причем тут Ирка?! - взвилась Любаша. - Христианство - это наша исконная религия!
        А они…
        Потом она говорила что-то еще, но я уже фактически ее не слушала. Ничего нового. Все это я слыхала и читала раньше. Но, черт побери все на свете, я и помыслить не могла, что когда-нибудь услышу такое от Любаши!…

        - Слушай, но это же ерунда какая-то! - заметила Светка, с которой я решилась поделиться своими переживаниями. Любашу она знала давно, но не близко. - По логике вещей она наоборот, должна быть им благодарна. За Мишку и за все…
        - По логике устроены компьютеры, а не живые люди, - напомнила я. - Живая жизнь асимметрична и алогична, и находится в состоянии устойчивого неравновесия - помнишь, нас в Университете учили?
        - Помню… - вздохнула Светка. - Только что же проку? Что с Любашей-то?
        - Увы! - я тоже вздохнула. - Наверное, Любаша просто обречена была стать фанатиком. Слишком аскетическую жизнь она прожила. Пусть это был ее собственный выбор, но все же, все же… Рано или поздно это должно было как-то аукнуться. Где-то должен был отыскаться тот, кто виноват…
        - Ужасно!… И что же, теперь уже ничего сделать нельзя?
        Я пожала плечами. Откуда мне было знать?

        Любаша позвонила на второй день к вечеру, и совершенно обычным, знакомым много лет тоном сказала, что чувствует себя очень виноватой за то, что не сдержала своих чувств и тем выказала неуважение к моим принципам, которые, как она знает, мне очень дороги, на что она, разумеется, не имела никакого права … и т.д. и т.п. в том же духе еще минут на десять. Я не прерывала ее только потому, что не знала, что говорить самой. В конце концов Любаша, которая явно все продумала еще до того, как подошла к телефону, предложила вполне разумный компромисс. Наша многолетняя дружба ценна для обеих, рвать отношения по идеологическим мотивам в нашем возрасте - абсурд. Поэтому мы продолжаем дружить и общаться, как прежде, но не затрагиваем известную нам обеим тему. Я немедленно согласилась. «Спасибо тебе,» - тихо сказала Любаша и положила трубку.

        После девятого класса Мишка съездил на каникулы в Израиль. Священная земля чужих предков произвела на мальчишку колоссальное впечатление. Когда он показывал мне фотографии Масличной горы, Мертвого моря и пустыни Негев, глаза его сияли восторгом. Весь десятый класс он из кожи вон лез, чтобы завоевать право на повторение поездки. Здесь намечались некоторые сложности, так как в последнее школьное лето администрация школы старалась все же вывезти в Израиль настоящих евреев, с прицелом, естественно, на их последующую эмиграцию (те, кто давал деньги, имели в виду именно это, и ни от кого этого не скрывали).
        Мишкина успеваемость за десятый класс улучшилась едва ли не в два раза. Свою роль в этом сыграло и окрепшее здоровье, но главное было в другом. Мишка рос парнем неглупым, но абсолютно не честолюбивым, довольно вялым и в меру ленивым. Когда появился конкретный стимул, все изменилось в одночасье. Администрация не могла не оценить внезапно проснувшегося мишкиного рвения, и ему, единственному нееврею, удалось-таки оказаться в едущей в Израиль группе.
        Два месяца россияне жили в кибуце при заповеднике, где-то там даже работали и одновременно знакомились с обычаями страны. В так называемой Школе Природы, которая тоже имелась при заповеднике, Мишка познакомился с девушкой по имени Рахиль. Очаровательная Рахиль была старше Мишки на год и называлась сабром (родилась в Израиле), а ее родители приехали в Израиль из Франции. После окончания школы и службы в армии она собиралась посвятить свою жизнь охране животных пустыни. Девушка хорошо говорила на четырех языках, а после знакомства с Мишкой сразу же начала учить русский. Молодые люди полюбили друг друга. Для обоих это было первое серьезное чувство и первая душевная и физическая близость. В минуты нежности Мишка сравнивал Рахиль с изящной ящеркой, согревшейся на солнце. Рахиль же, лаская и целуя льняные мишкины волосы, говорила, что от Мишки веет прохладой и просторами его родной страны. В пределах разницы полученных образований им нравились одни и те же книги и фильмы. Во всех остальных областях они хорошо дополняли друг друга. В ночь перед неизбежным расставанием молодые люди решили, что они должны
быть вместе всегда. Мишка готов был после окончания школы эмигрировать в Израиль. Рахиль сказала, что до этого приедет сама, и они все решат. Оба плакали.
        Сразу после приезда Мишка, захлебываясь от волнения словами, рассказал обо всем Любаше. Каждый день добавлял подробностей. Жаркий образ ящерки Рахили царил в бедной и вымороженной декабрьскими морозами любашиной квартире. Мишка был ослепительно счастлив, избавился от юношеских прыщей и жил будущим. Довольно часто через каких-то еврейских знакомых передавали письма. Мишка бездумно сидел над ними ночами и целовал до тех пор, пока не расплывались чернила. Ответы писал высунув язык, с прилежностью второклассника, с черновиками и цитатами из русской и мировой классики. Любаша стала цвета земли и похудела на восемь килограммов. Даже малознакомые люди советовали ей проверить щитовидку. Мы с Ленкой все видели, все понимали, но молчали, не зная, что говорить. Сама Любаша, как всегда, ни на что не жаловалась.
        Рахиль приехала на еврейскую Пасху. С естественностью пустынной ящерки, как в норке, поселилась у Мишки в комнате. Расставила какие-то пузыречки на подоконнике, вокруг любашиных фиалок. Убегая на очередную экскурсию, забывала на стуле маленькие яркие тряпочки-наряды. По вечерам Мишка целомудренно раскладывал свою постель на раздвижном кресле, но очень быстро оказывался в кровати с Рахилью.
«Зачем ты стелишь на кресле? - искренне удивлялась практичная Рахиль. - Только белье зря пачкается…». Когда Любаша готовила, Мишка крутился рядом и тщательно следил за тем, чтобы пища, подаваемая гостье, была кошерной. Смысла это не имело никакого. Французские родители Рахили были людьми весьма светскими и дочь воспитывали достаточно свободно. Какую еду она ест в удивительной России, девушке было все равно - лишь бы вкусно.
        Рахиль привезла Любаше подарки - кофеварку и красивое ожерелье из каких-то полудрагоценных камней. Старалась понравиться - помогала накрывать на стол, хвалила русскую литературу и архитектуру Петербурга, на ломаном русском языке с французской непосредственностью и еврейской обстоятельностью беседовала о будущем:
        - Мы только не волновать вас, Любашья. Я слышала, вас так называют друзья. Я тоже буду - это ничего? Ведь я же люблю ваша Миша, значит, мы тоже друзья. Любашья - так красиво звучит, мягко, почти по-еврейски. Миша зовет меня - Рахилька. Это смешно. Вы тоже зовет меня так, если захотеть. Миша и я все будет хорошо. То, что Миша не еврей, - ничего не страшно. Есть родители - очень плохо, против, замуж только еврей. Мои родители все равно, ничего, лишь бы мне хорошо. Религия важно не очень, уважать закон - и все. А дети нас все равно будут евреи. Такой закон. В Израиль много разных людей живут - ничего. Даже арабы живут, вы знаете, наверное. Арабы - это хуже, чем русский, хуже, чем всё. Они стреляют, делают терракты, но если знать, как, то не очень опасно, можно жить. Израиль красивый. Как Петербург, как Париж, но по-другому. Вы бывала в Париже, Любашья? Нет? Жаль. Да, я помню, Миша говорил, ваша государства не заботится, чтобы его молодой граждан видел мир. В Израиль не так. Мы путешествуем, потом служим в армии. Нас в армии учат - как не опасно. Меня скоро научат. Вы, главное, не надо волновать…
        Перед отъездом гостьи состоялся прощальный, семейный, неисправимо кошерный ужин. Мишка, сверяясь с какой-то бумажкой, делал фаршированную рыбу. Всегда веселая Рахиль казалась маленькой и печальной. За столом серьезный, как-то разом повзрослевший Мишка сообщил матери, что они с Рахилью уже все решили касательно будущего. После окончания школы он уезжает в Израиль, где сразу же пойдет служить в армию вместе с любимой. Администрация школы и кто-то из родственников Рахили поможет ему с документами. Если это окажется необходимым, еще до того молодые люди зарегистрируют свой брак.
        Любаша подавилась рыбной костью и начала задыхаться. Пока Мишка бессмысленно таращил глаза, Рахиль вскочила, подбежала к Любаше и быстро и профессионально оказала первую помощь. Потом принесла из своей сумки красно-синий ингалятор и прыснула из него Любаше в рот. Когда дыхание у пострадавшей восстановилось, девушка велела Мишке принести самую яркую лампу, ложку с длинной ручкой и что-нибудь, похожее на пинцет. Обалдевший Мишка принес лампу-гуся со своего стола и пинцет из набора фотолюбителя, которым пятнадцать лет назад мы с Ленкой и Любашей перекладывали фотографии из ванночки с проявителем в закрепитель. Рахиль пожала плечами и велела Любаше открыть рот, а Мишке - держать свет. «Нас в школе учили, - объяснила она спустя пару минут, демонстрируя матери и сыну изогнутую в виде крючка, прозрачную косточку. - Я и от пули раны знаю, как делать, и если просто осколки, когда бомба или еще как. Ничего…»
        Потом Мишка уехал провожать Рахиль в аэропорт и не вернулся домой ночевать. Забыв позвонить матери, он, словно в забытьи, бесцельно бродил по улицам навеки заколдованного города, вспоминал цвета, звуки, движения, слова, вкус и запах своей уехавшей возлюбленной. Несмотря на временную разлуку, он, безусловно, был счастлив.
        В два часа ночи Любаша позвонила Ленке. Ленка позвонила мне. Через полчаса Светка, которая была в курсе всего, заехала за мной на своей машине. Ленке мы велели сидеть дома и пробить по своим милицейским каналам несчастные случаи, уличные правонарушения и прочее. Когда мы приехали, Любаша была уже почти невменяемой. Она кидалась на стены, разбила практически всю имеющуюся в доме посуду, остатки фаршированной рыбы висели на недавно поклеенных обоях. «Не варите ягненка в молоке матери его! - выла Любаша. - А сами-то! Сами!!!»
        Отчаявшись ее унять, мы вызвали «скорую помощь». Приехавшие врачи настаивали на психиатрической больнице. Мы стояли насмерть, так как я, как специалист, знала доподлинно, что психушка Любашу добьет. Светка вывернула кошелек и позвонила четвертому мужу. В конце концов, после трех уколов Любаша успокоилась, и ее по договоренности госпитализировали в неврологическое отделение. До утра Светка курила на лестнице и каждые пятнадцать минут звонила к Любаше или к Ленке домой по мобильному телефону. Я молча сидела на стуле рядом с Любашиной кроватью.
        Мишка вернулся в квартиру двадцать минут седьмого. Увидел рыбу на обоях и нашу записку. К семи он был уже в больнице.

«С лечащим врачом будешь беседовать сам,» - сказали мы. На педагогическом воздействии настаивала практичная Ленка. Светка и я пребывали в растерянности.
        - Я не знаю, что там у вас происходит, - сказал Мишке пожилой невропатолог с тиком на левой щеке и белыми пальцами, странно змеящимися по пластиковой поверхности стола. - Да и не мое это дело. Я Фрейда в институте не изучал, а теперь уж мой поезд в депо ушел. Но, если я правильно понял, кроме тебя, да тех подружек, что мать привезли, больше вокруг никого нету. Так?
        - Так, - кивнул Мишка.
        - Тогда вот что я тебе скажу, парень. Так скажу, чтоб ты понял. У матери твоей нервов, считай, вообще не осталось. И дефицит веса по возрасту килограммов пятнадцать. Любой ветерок, инфекция, стресс ее напрочь снести может. Умрет, заболеет чем-нибудь кромешным или с ума сойдет - тут уж неизвестно, что хуже, выбирать не из чего. Она дома вообще-то ест? Белки, жиры, углеводы… Питание сбалансированное?
        - Ест… Н-не знаю… - проблеял Мишка.
        - Вот то-то! - длинный палец невропатолога белым червем качнулся перед мишкиным носом. - А должен бы и знать. Она тебя, орясину, вырастила, теперь твой черед об ней позаботиться. Уяснил?
        Мишка молча кивнул еще раз. Невропатолог удовлетворенно хмыкнул и счел беседу с единственным родственником пациентки законченной.

        - Мама, что я должен сделать? Скажи, - Мишка стоял у кровати Любаши. Со стороны они смотрелись чужими людьми. Даже всегда и всем заметное внешнее сходство черт лица куда-то подевалось.
        - Я тебя никогда ни о чем не просила, - сказала Любаша и ее голос ядовито шелестел, как будто бы кто-то ногтем отковыривал серые чешуйки осиного гнезда. - Делала для тебя все и всегда. Ты сам знаешь, а чего не помнишь, спроси у моих подруг, они тебе расскажут, не соврут. Теперь прошу, первый и единственный раз: забудь эту Рахиль и всех остальных евреев тоже. Живи здесь, со мной, в своей стране, как все люди живут. Учись после школы на кого хочешь. Когда встретишь хорошую девушку, я тебе препятствовать не стану.
        - Я уже встретил, - прошептал Мишка.
        - Я сказала, - прошептала в ответ Любаша. - Заставить не могу. Решать тебе.

        Этой же ночью Мишка, словно боясь передумать, написал Рахили письмо, в котором он разрывал их помолвку. Я не знаю, имеется ли в еврейских брачных традициях помолвка, но, если ее и нету, то все равно по сути Мишка сделал именно это. И я не знаю, как назвать это по-другому. А главное, я не знаю, как все это оценить.
        Ящерка Рахиль написала еще пять писем. Мишка ни на одно из них не ответил. Тогда девушка тоже прекратила писать.

        После школы Мишка демонстративно не стал никуда поступать, работал грузчиком на вещевом рынке и ждал призыва. Любаша подняла все медицинские документы с рождения Мишки до его совершеннолетия, отсортировала их в четыре огромные, аккуратно подписанные папки, проконсультировалась с юристом, установила связи с организацией
«Солдатские матери России» и, как я понимаю, вполне официально и законно, по медицинским показаниям оформила Мишке белый билет.
        На следующий год Мишка поступил в недавно организованное училище МЧС России. Медицинскую комиссию абитуриенты проходили в Железнодорожной поликлинике. Большинство специалистов выправившийся, да еще и поднакачавшийся от грузщицкой работы Мишка проходил сам. Только к окулисту с мишкиной карточкой ходил одноклассник Фима Герцман, и он же спустя пару дней пописал в баночку, в которой надо было сдать анализ мочи. С глазами и почками у Мишки по-прежнему были проблемы.
        - Хотел бы я тоже, как ты, - сказал Фима - рыжий субтильный студент второго курса Математического факультета университета. - Окончить училище и спасать людей. И никакой тебе высшей математики…
        - Так подавай со мной документы, - пожал плечами Мишка.
        - Нельзя, - вздохнул Фима. - У наших уже все решено. Бабушка Цецилия сказала: вот закончит Фимочка учиться и - восходим. Пора. Хочу умереть на Святой земле. А вы потом, после моей смерти, в Канаду поедете. Там жизнь спокойная и семьи трех ее братьев-математиков… А на что мне Канада и Святая земля! Тебе я сказать могу: мне, между прочим, в православную церковь ходить нравится, а не в синагогу. Красиво там… И вообще, хотел бы я быть русским, как ты, - плюнешь на всех, и делаешь, что тебе самому по душе.
        - Само собой, - согласился Мишка и протянул однокласснику руку. - Счастливо тебе, Фима. Спасибо за окулиста и за мочу. И не переживай - может, тебе потом в Канаде еще понравится. Говорят, там тоже березы растут…


* * *
        Простившись с Ленкой, я положила трубку и, твердо решив отвлечься от проблем любашиной семьи и еврейского вопроса, вышла в коридор. Там я пробежала глазами по полкам и почти сразу же обнаружила новую книжку, недавно принесенную соседкой на обмен. Следующие два с половиной часа я с удовольствием читала детектив про
«Опасные удовольствия». Почти до самого конца я не знала, кто убийца, а в процессе чтения с удовлетворением отметила наличие в романе всех необходимых составляющих нормального современного детектива: напропалую кидающие друг друга бизнесмены, дорогие проститутки и их тяжелая судьба, больные СПИДом, доблестный сыщик, подробное (относительно всего остального) описание атрибутов «богатой» жизни, чистая девочка из провинции… В общем, все как положено. Потом я села к компьютеру, включила его, и в свой любимый файл под названием «Велик и могуч русский языка» занесла выходные данные книги и две запомнившиеся мне фразы из прочитанного:
«Котенок подхватил глисты» и «А в том, что это было именно убийство, натренированный детектив Пряжников определил безошибочно». Никакого недоброжелательства к автору, а уж тем более негодования я не испытывала. Конечно, с одной стороны, правильно сочетать между собой слова и части предложения должен уметь уже выпускник 9 класса общеобразовательной школы, а автор все-таки окончила факультет журналистики (я перевернула книжку и ознакомилась с ее краткой биографией). Но, с другой стороны, кто не ошибается?
        Поздно вечером позвонила Светка.
        - Из-за чего сыр-сбор? - спросила она. - Ленка опять петь хочет? Ирка поднакопила духовных прозрений? Будет уговаривать нас креститься, открывать чакры или пить мочу? Или это ты во что-то ввязалась?
        - Я ввязалась, - коротко подтвердила я.
        - Отлично, превосходно, замечательно, - прокомментировала Светка. - Трупы есть?
        - Да, один.
        - Тогда, может, лучше посиделки мужей? - став серьезной, спросила Светка. - Мудрость Израэля, опыт Сергея, креативность Романа, связи Леонида…
        - Спасибо, пока не надо, - поблагодарила я и, не удержавшись, наябедничала. - Ленка сказала, что ты собираешься с Леонидом разводиться.
        - Врет, - ответила Светка. - Или завидует. Мы просто ругаемся. Он хочет ребенка.
        - Черт! Черт! Черт! - выругалась я. - Или… он согласен усыновить?
        - Нет, он имеет в виду экстракорпоральное оплодотворение. И не у нас, а где-то в Германии.
        - Но… может быть…
        - Анджа! Мне, как и тебе, пятый десяток, ты помнишь? И ты-то, между прочим, не бесплодна, чему Антонина прекрасное доказательство. Не хочешь ли теперь родить?
        - У меня нет четырех мужей.
        - Можно подумать, именно это тебя останавливает.
        - Тебе будет трудно поверить, но и это тоже.
        - Анджа, если бы ты хоть вот на столечко захотела, мужики вокруг тебя в стаи собирались бы и между собой грызлись. Даже сейчас. Мне иногда просто придушить тебя хочется: за всю свою жизнь ты даже ни разу не попыталась!… В то время как всякие мымры…
        - Светка, прекрати! Чего мне серьезно не хватает в окружающей среде при моем возрасте и характере, так это расположившейся вокруг меня стаи грызущихся мужиков…
        - Не прекращу. Еще немного, и ты станешь, как те дамочки, которые у тебя на полках. Дурилки картонные. Начнешь сама детективы писать…
        - Не бойся, не начну. А ты… ты подумала бы над предложением Леонида…
        - Нечего мне думать. Мой трамвай давно ушел. Скоро буду внуков, Настькиных детей нянчить… Это у кобелей стареющих все понты вокруг постельных дел крутятся. Если не телку молоденькую завалить, так хоть родить кого, самому себе и окружающим доказать. Как ихний мужской климакс начинается, так с ума сходят почище баб!
        - В психологии принято считать, что мужчины в этом возрасте задумываются о смысле жизни, - сказала я. - Экзистенциальный кризис.
        - Щазз! - зло расхохоталась Светка. - О смысле жизни! Ты-то уж не свисти! Кто послюнтявистей - тот уже только о бутылке и думает. Кто посильнее - о фирме своей гребаной, о девках для престижу или о наследниках… Ты только представь: намедни подкатывает со мне Сергей и говорит - с Настей я был неправ, разрешите загладить, искупить, а если ты хочешь экстракорпорально, то я тоже согласен… Ну ладно, говорю, так и быть, рожу, пожалуй, от вас с Ленькой по близнецу из пробирки и пошлю вас обоих на …. .
        Потом я некоторое время держала трубку у уха и слушала светкины рыдания, похожие на рычание сумчатого тасманийского дьявола. Никаких утешений Светке не было нужно. Да их у меня и не было.

        Когда мы со Светкой учились на втором курсе Университета, она интересовалась восточными религиями, проводила часть свободного времени стоя на голове, по утрам шумно фыркала, разгоняя прану по меридианам, а по вечерам беседовала со своей Кундалини, уговаривая ее не то подняться из крестца наверх, не то распуститься на месте тысячелепестковым лотосом. В это же время Светка посещала какие-то соответствующие посиделки единомышленников, каковых насчитывалось много, ибо тогда все это считалось очень модным и прогрессивным. Свет с Востока. Меня она звала с собой неоднократно, но я находилась в беременном Антониной состоянии и имела серьезную аллергию на все восточные благовония, возжиганием которых оные посиделки непременно сопровождались. Потому при начале светкиной Любви я не присутствовала.
        Любовь звалась Романом и имела романтическую профессию свободного художника. А также - жену, тоже художницу, и трехлетнюю дочку Настю. Лет Роману было около тридцати. Светка сразу же заявила мне, что жену художник давно не любит и живет с ней только из жалости и из-за дочки, так как жена давно пьет и, кажется, даже употребляет наркотики. Про жену я ничего сказать не могла, так как никогда ее не видела, а вот сам Роман наверняка проделывал все вышеупомянутое, о чем я не преминула Светке сообщить.
        - Ему слишком тяжело живется! - воскликнула Светка. - Это у нас с тобой шкуры толстые. А он, как все таланты, вообще без кожи. Он так остро чувствует несправедливость этого мира!
        - Это Роман тебе сказал? - заинтересовалась я, ибо стиль высказывания светкиной обычной речи никак не соответствовал.
        - Какая разница! Я все про него знаю без слов! У нас - одна душа на двоих. Он будет писать мой портрет…
        Лицо Светки было как сад, полный цветов.
        - Тяжелый случай, - вздохнула я и больше сама к этой теме не возвращалась.
        Через три недели влюбленные поселились вместе в студии какого-то романова приятеля, непризнанного скульптора-авангардиста. Скульптуры этого друга, жутковато похожие на отходы прозекторской, спросом не пользовались, и, чтобы прокормиться, он попутно изготовлял дамские шляпы, которые, напротив, продавались очень хорошо. Шляпы были, как сказали бы теперь, - эксклюзив, и их покупали дамы из советской богемы.
        Почти полгода Светка прожила в этой мастерской, где гипсовые обрубки человеческих тел венчали в меру авангардные шляпы с широкими полями и украшениями из перьев, лент и пуговиц. Шляпы были похожи на лица, а мастерская в сумерках казалась местом сборища диковинных уродов и их теней. Я начинала слышать голоса и еще по-всякому сходить с ума через полчаса пребывания в этой обстановке. Но, может быть, это беременность как-то повышала мою чувствительность.
        Ванной и душа в мастерской не было, бачок в туалете сломан, и сливать унитаз приходилось из большой жестяной кружки. Вода, только холодная, текла тоненькой струйкой из проржавевшего крана, который открывался с помощью универсального гаечного ключа от велосипеда «Орленок». Еду готовили на электроплитке. Спали любовники на полу, на двух полосатых матрацах, в которых жили удивительные, размером с вишню клопы. Наверное, у Светки и впрямь была тогда толстая шкура. Или - для Любви нет преград! Кому как больше нравится…
        Денег у Романа никогда не было. Хотя вообще-то он, когда был трезв и не под кайфом, работал много и старательно. И иногда кое-что из написанного им даже удавалось продать. Иногда даже за доллары, так как в мире тогда как раз нарастал интерес к Советскому Союзу, и русское искусство кому-то там казалось интересным и перспективным с коммерческой точки зрения. Но всё заработанное Роман отдавал жене и дочке, перед которыми испытывал чувство вины. Перед Светкой он вины не испытывал. Она смешивала для него краски и стирала ему носки в ржавой раковине, похожей на внутренность сгнившего апельсина. В этой же мастерской устраивались попойки, курили анашу и жевали промокашки с ЛСД. Часто кто-нибудь, мужчины или женщины, приезжие или местные, которым негде было жить, зависали в мастерской на неделю или больше. Мужчинам Роман покупал курево и портвейн. Женщин утешал и согревал своим теплом. «Понимаешь, - объяснял он Светке. - Тебя я люблю. А их - просто жалею». - «У него совершенно особенная душа, - объясняла мне Светка. - Нам с тобой, обычным людям, никогда этого не понять, хоть наизнанку вывернись. Ты же сама
знаешь, гениев никогда не понимали плебеи…»
        Я имела по поводу всего этого свое собственное мнение, но держала его при себе. И только когда Светка забеременела, я, словно предчувствуя что-то, отчаянно советовала ей рожать несмотря ни на что.

«Это не сама Анджа, это ее живот тебе советует, - объяснил подруге Роман. - Ты рассуди сама. Сначала нам нужно что-то решить с жильем. Потом - наш с тобой ребенок должен родиться здоровым. А это значит, мы оба должны бросить курить и по крайней мере полгода соблюдать абсолютную трезвость. И мы обязательно сделаем это. Потом. У нашей любви впереди вечность - куда нам спешить?»
        Светка сделала неудачный аборт, который привел к осложнениям. Врачи сказали, что больше детей у нее не будет. Я посетила ее в больнице всего один раз. Подруга только взглянула на мой, к тому времени уже огромный живот и сказала: «Прости, Анджа, но я не хочу тебя видеть. Уходи.»
        Я, разумеется, ушла.
        За время, когда Светка лежала в больнице, Роман подал на развод с женой, продал три картины и, пока были деньги, снял двухкомнатную квартиру в Веселом Поселке, заплатив за год вперед. Из больницы он встречал ее с друзьями, машиной «Москвич», принадлежащей одному молодому, но перспективному писателю, шампанским и букетом белых роз. Светка, которая еще толком не поняла, что именно с ней произошло, была счастлива. Мне же казалось, что Роман похож на компас, в котором временно сместилась стрелка, показывающая направление чувства вины.
        Потом у меня родилась Антонина, а у Светки все еще была ее любовь. Потом я ушла в академический отпуск и потеряла ее из виду.
        Спустя три года, когда мы восстановили наши отношения, Светка все еще «боролась» за Романа и его талант. Почти каждый день они скандалили, дрались, расходились, сходились, рыдали друг у друга в объятиях, имели сумасшедший и изощренный секс, подогретый всем вышеперечисленным, и не могли жить друг без друга. Кроме того, Роман иногда исчезал по собственной инициативе и жил то ли у своей бывшей жены, то ли еще у кого-то. Стрелка его чувства вины теперь однозначно указывала на дочь, о которой окончательно опустившаяся бывшая жена совсем не заботилась. Светке надоедало слушать его похмельные рыдания и слюнявые рассказы про чужого ребенка. Чтобы выплеснуть собственную беду и будучи от природы несдержанной на язык, она оскорбляла и обзывала Романа и его бывшую жену всеми доступными ей способами. Роман не оставался в долгу и однажды в стычке выбил Светке зуб. После этого она две недели не пускала его на порог. Он взял себя в руки, расписал какое-то кафе и принес ей лилии и деньги на зубного протезиста. Светка приняла его обратно. Потом однажды, возвращаясь с работы, она увидела у своей двери худенькую
девочку в клетчатом замурзанном пальтишке, которое явно было ей мало. Девочка сидела на корточках и ела бублик. Большие, не по росту коленки торчали вперед. Грязно-розовые колготки порвались и сквозь дырку виднелась серая пупырчатая кожа.
        - Что тебе здесь надо? - спросила Светка.
        - Мама сказала, что я теперь буду здесь жить, - ответила девочка. - Меня зовут Настя.
        Адреса бывшей жены Романа Светка не знала. Она слышала, что существуют какие-то детприемники для брошенных детей, но не знала, где они находятся и как с ними связаться. Звонить в милицию по «02» показалось совестно, так как девочка все же не совсем чужая.
        Светка вымыла Настю в ванной, накормила ужином, дала ей переодеть свою футболку, и уложила спать на диване. Потом поела сама, зашила и выстирала колготки и прочую одежду девочки. Вычистила расползающиеся сапожки, достала коробку с пуговицами, подобрала и пришила недостающую пуговицу к Настиному пальто. Попыталась было смотреть ночные программы по телевизору, но быстро заметила, что ничего не понимает в происходящем на экране. Тогда же заметила, что Настя не спит, а смотрит на нее большими, блестящими, чуть раскосыми глазами. Откуда-то вспомнилось, что детям положено читать на ночь.
        - Хочешь, я тебе почитаю? - спросила Светка. Девочка молча кивнула.
        Из детских книжек в доме нашлись только сказки Пушкина. Светка прочитала Насте сначала про Руслана и Людмилу, а потом сказку о Золотом петушке. Когда начало светать, девочка заснула на диване, а Светка - в кресле.
        Роман в этот день домой так и не явился.
        Наутро Светка обзвонила всех, кого сочла возможным, начиная с собственной матери, и попросила совета.
        - Мне на работу идти, а у меня тут ребенок… Я прям и не знаю, чего делать! - так она начинала свой монолог.
        Все родные и знакомые в один голос ругали сволочь Романа и его мерзавку жену, велели Светке от девочки немедленно избавляться и предлагали для этого разные способы.
        Меня не было дома, я повела Антонину в садик, но Карасев, с которым мы тогда жили, внимательно Светку выслушал и присоединился к здравомыслящему большинству.
        Напоследок Светка позвонила Ирке, которая в это время сидела дома с заболевшим Никиткой.
        - Привози девочку ко мне и спокойно иди на работу, - бодро сказала Ирка. - Ни о чем не беспокойся. Я ее и накормлю, и погуляю, и игрушки у меня есть. Вдвоем-то им повеселее будет. А у Никитки бронхит, он не заразный, ты не волнуйся. Вечером приедешь и подумаем, что дальше делать.
        Вечером, когда Светка прибыла к Ирке после работы, Настя выглядела порозовевшей и довольной, показала Светке машинку без одного колеса, которую ей насовсем подарил Никитка, и спросила:
        - Тетя Света, вы с тетей Ирой чай будете пить? Я ей сама булочки помогала печь, с корицей. Или мы сразу домой поедем?
        - Куда домой? - оторопело переспросила Светка.
        - Ну, туда, - Настя помахала ладошкой в сторону стремительно темнеющего окна. - Ты мне сегодня опять книжку почитаешь?
        Светка отвернулась, саданула кулаком по притолоке и от души выругалась матом.
        - Я тоже так думаю, - неожиданно заметил вышедший в коридор Никитка.
        - Как ты думаешь?! - опешила Ирка.
        - Ну, как тетя Света сказала.
        - О чем ты мелешь?! - Ирка, не выдержав напряжения, сорвалась на визг.
        - Ну, Настька мне кое-что рассказала… - невозмутимо пояснил Никитка, неопределенно помахал рукой и ушел обратно в комнату. На пороге обернулся через плечо и сказал внимательно наблюдающей за ним Насте. - Ну, счастливо тебе. Не тушуйся, если что, в детдомах тоже люди живут.

        Еще через полтора года Светка и Роман расстались окончательно, исчерпав терпение друг друга. Настя осталась жить со Светкой. Об этом никто специально не договаривался, все получилось как-то само собой.

        - Как же ты теперь будешь? - с сочувствием спросила я, когда Светка зашла ко мне попить чаю вскоре после развода. - Даже и по документам непонятно.
        - Как-нибудь, - безразлично сказала Светка, похожая на манекен в витрине ДЛТ. - Я теперь вообще все устрою. Как не фиг делать.
        - Что ты устроишь? Как? - не поняла я.
        - Как захочу, так и устрою, - объяснила Светка. - Мне ведь теперь все равно. Значит, могу жить, ни на что не оглядываясь.
        - Я тебя не понимаю, - призналась я.
        Светка молчала, и я попыталась разобраться сама.
        - Сейчас ты переживаешь разрыв с Романом. Но ведь у вас уже давно было плохо. Да чего там - с самого начала можно было предположить… Ты его, конечно, любила, это я помню. А он об тебя разве что ноги не вытирал. Но теперь-то все кончилось. Только вот с Настей непонятно… Но и это как-нибудь решится, в конце концов. Ты молодая, красивая и энергичная, сделаешь карьеру, встретишь еще человека, которого сможешь полюбить…
        - А вот это - фигушки! - неожиданно взвизгнула Светка. - Не будет этого больше! Хватит мне этой любви, нахлебалась досыта на всю оставшуюся жизнь! Я теперь буду действовать, как мне мать с самого начала советовала: семь раз отмерь, один раз отрежь. И уж поверь мне: отмерю как следует, не ошибусь! Вот увидишь: стану богатой, спокойной и счастливой…
        - Света, это сейчас в тебе обида говорит… - попыталась возразить я.
        - Ничего подобного, Анджа, - холодно заметила Светка. - Никакой обиды уже не осталось. Вообще ничего не осталось. Да тебе этого все равно не понять, ты у нас идеалистка…
        Уж кем я себя никогда не считала, так это идеалисткой. Но Светке, жалея ее нервы, возражать не стала. И, как выяснилось чуть позже, правильно сделала. Потому что весь, впервые тогда озвученный план Светка в последующие годы полностью воплотила в жизнь.
        Вторым Светкиным мужем стал Израэль Наумович. Он дарил Светке изящные, собственного и чужого изготовления браслеты, кольца и кулоны с драгоценными камнями, приносил кофе в постель, мыл ее в ванне и вообще всячески баловал, относясь к ней скорее как дочери, чем как к жене. Впрочем и как женщина Светка его, по-видимому, не разочаровывала. Даже в гостях Израэль Наумович старался незаметно дотронуться коричневыми пальцами до белой кожи Светкиных полных и в самом деле красивых предплечий, а когда просто смотрел на нее, его небольшие, глубоко запавшие глазки как-то подозрительно, ювелирно светились. На Светкино двадцати пятилетие Израэль Наумович превратил в доллары почти все свои сбережения и купил молодой жене красную иномарку. Светка моментально закончила курсы вождения и как будто бы срослась с комфортной машинкой, которую сразу же ласково прозвала
«крокодильчиком». Ухаживала Светка за машиной легко, ловко и с удовольствием, и, к крайнему удивлению мужа и знакомых, даже научилась сама что-то в ней чинить и менять. Израэль Наумович водить автомобиль так и не научился, предпочитая ездить на метро или на трамвае.
        Приемную дочь жены немолодой ювелир воспринимал как внучку и, в отличие от Светки, легко находил с девочкой общий язык.
        Спустя два года, уходя от Израэля Наумовича к тридцатипятилетнему бизнесмену Сергею, Светка забрала с собой драгоценности, автомобиль, Настю и искренне поблагодарила ювелира за все хорошее. Попросила также прощения, если что было не так. Объяснила ему свой поступок просто и честно: пока жила с Израэлем Наумовичем, была всем довольна, никогда и ни с кем ему не изменяла. Сергей - очень богатый, с очень большими возможностями и перспективами. Светке хочется ездить за границу, бывать в свете, развлекаться. Сергей хочет Светку. Его на ней заклинило. Она дала ему понять, что для этого есть только один путь - развод и женитьба. Сергей согласился. Она с ним даже ни разу еще не спала, и никаких страстей по его поводу не испытывает, так что Израэль Наумович ни в какой мере не должен считать себя обманутым. Если Израэлю Наумовичу хочется, то автомобильчик-крокодильчик Светка может оставить ему. Сергей, конечно же, с удовольствием купит ей другую машину.
        - Зачем мне машина? Я лучше на трамвае, - сказал Израэль Наумович, сокрушенно качая большой седой головой. - Что ж теперь… Вы уж заходите ко мне, девочки, когда сложится. Не забывайте старого еврея…
        Впоследствии и Светка, и Настя охотно «заходили». Израэль Наумович всегда бывал им рад, и готовил к их приходу ту самую «рыбу-фиш», соплеменница которой спустя некоторое количество лет, в час Х, повиснет на обоях в квартире Любаши.
        Светка, как и было запланировано, ездила в Турцию, Грецию, Египет, Венецию, Париж и Лондон, проводила часы в косметологических кабинетах, принимала пять видов массажа и грязевые обертывания, занималась аэробикой и шейпингом. Посещала всевозможные светские и интеллектуальные тусовки и даже, незадолго до его смерти, успела побеседовать о Ведах и восточных религиях с академиком Лихачевым. Удачливый бизнесмен Сергей, который в течении нескольких лет до своего странного брака буквально отбивался от вешающихся на него девиц и теток, просто обалдел от светкиной равнодушной холодности. Сам он вырос в бараке на окраине города Стерлитамак, после армии приехал в Ленинград, по направлению поступил в институт холодильной промышленности, и потом много лет зубами прогрызал себе путь наверх среди таких же акул периода первоначального накопления капитала. Цитатой «У верблюда два горба, потому что жизнь - борьба» полностью исчерпывалась его жизненная философия. До встречи со Светкой Сергей был уверен, что женщины в этом мире делают то же самое, что и мужчины, только с помощью специальных, от природы доступных
именно им, женщинам, средств. С тех пор, как у него появились большие деньги, все окружавшие его женщины вели себя одинаково, чем только подтверждали его теорию. Коэффициент интеллекта у Сергея был такой, что в пору позавидовать, но недостаток образования его подвел: просчитать и разгадать Светку он не сумел. Она показалась ему ледяной леди из английских аристократических романов (ни одного из них он не читал, но слышал об их существовании). Обладание подобной женщиной на какой-то момент показалось парнишке из Стерлитамака (который благополучно продолжал жить внутри бизнесмена) целью и смыслом существования, и он рухнул к ее ногам.
        Отношения с Настей у Сергея не сложились с самого начала. Девочка была сильно привязана к Израэлю Наумовичу и не могла простить Светке того, что она называла предательством. Светка холодно игнорировала переживания падчерицы и позволяла одуревшему от любви к ней бизнесмену пытаться купить угрюмую девочку дорогими подарками, тряпками и развлечениями. На пике всего этого Сергей разрешил Насте оббить ее комнату черным шелком и купил ей отвратительного бультерьера, похожего на белый молоток с маленькими и злыми красными глазками. С черным шелком и белым бультерьером, возлежащим на широкой тахте, комната ребенка производила совершенно инфернальное впечатление. Когда Светка с циничным смешком продемонстрировала мне этот, с позволения сказать, интерьер детской, я впервые за много лет на нее наорала.
        - Ну скажи, как правильно, я сделаю, - не гася мерзкой улыбки, тут же согласилась Светка. - Вернуть ее Роману? Матери-наркоманке? Сдать в детдом? Поискать другого бизнесмена, который ей больше понравится? А хочешь, давай сейчас вместе сдерем эти обои и поклеим другие, бумажные, - в цветочках и овечках? Ты - психолог. У тебя есть своя дочь. Тебе виднее. Я слушаю.
        Светкино лицо было похоже на зал супермаркета - безликая готовность ко всему. Я вспомнила ее же лицо-сад и заскрипела зубами от бессилия. В ответ на тахте слюняво оскалился урод-бультерьер.
        Впрочем, Настя, богемное дитя алкоголиков и наркоманов, уж и вовсе не тянула на английскую леди. Однажды девочка не выдержала, ворвалась в Светкин будуар, где хозяйка комнаты колдовала над вечерним макияжем и, прямо на пороге разразившись судорожными рыданиями, заорала:
        - Сучка ты, тетя Света! Продалась за грош! Дядя Израэль добрый был и честный. А этот… Тебе его черной икрой глаза залепило!
        - Хорошо сказано, - похвалила Светка удачный пассаж и аккуратно положила на подставку щеточку для ресниц. - Только по сути не верно. Сучкой я была раньше, когда жила с твоим отцом. А теперь меня правильнее было бы назвать сволочью. Но это не имеет никакого значения. Я живу так, как хочу и как могу. Тебя, впрочем, ни к чему не принуждаю. Если хочешь, можешь вернуться к Израэлю. Мне кажется, он тебя не прогонит. Еще несколько лет и он даже сможет на тебе жениться. Такие, как Израэль, живут долго. Я от всей души пожелаю вам счастья. А хочешь - иди к отцу или к матери. Кажется, они оба еще живы. Учти: отсюда я тебя вовсе не гоню. Так что почувствовать себя брошенной и несчастненькой у тебя нет никаких оснований. Это называется - свобода. Многие за нее боролись и умирали. Веками.
        Шатаясь и хватаясь руками за стены, девочка ушла в свою комнату. А Светка позвонила мне.
        - Что происходит? Как мне следует себя вести? - спросила она.
        - Приласкай ее. Поговори с ней.
        - Ласкать я не могу и не хочу никого. Да и она, мне кажется, не допустит, чтобы я к ней даже притронулась. Пусть ласкается со своим бультерьером. Я читала в журнале, что животные в этом смысле очень полезны. А поговорить… Ну, мы, кажется, вот только что поговорили… Ерунда какая-то! Миллионы людей живут без ласки. Вот ты, например, или Ленка. Меня мать тоже никогда не ласкала… Мы с Сергеем заботимся о ней больше и лучше, чем когда-либо смогли бы ее родные родители. Чего ей не хватает?
        - Неправильно поставлен вопрос, - возразила я. - Что лишнее? - так будет правильно. Отвечаю: черные обои и белый бультерьер. Ты любишь грубый стиль, изволь: у тебя из попы все еще лезет пирожок, испеченный когда-то богемным Романом. А девочка проживает то, что ты заглушила в себе, не позволила себе пережить. Она - как бы твоя витрина. Носитель симптома твоей демонстративно пепелищной души. Боюсь, что ей это не по силам. Подумай: не слишком ли большая плата за стол и кров?
        - У меня - пепелищная душа? - задумчиво переспросила Светка. - Красиво. Ты, Анджа, все-таки всегда умела сказать… И пирожок…
        - Демонстративно пепелищная, - уточнила я. - Может быть, уже хватит себя жалеть? Попробуй для разнообразия пожалеть кого-нибудь другого. Например, ребенка.
        - Спасибо. Я обязательно подумаю над тем, что ты сказала.
        Чопорная вежливость Светки не вызвала у меня никаких радужных надежд относительно разрешения проблемы. Я знала: вежливостью подруга всегда отгораживалась от других, с ее помощью уходила в не жизнь. Живая Светка тяготела к молодежному сленгу, была не сдержана в словах и зачастую попросту вульгарна.
        В школе Настя всегда училась плохо, на слабую тройку. Причем эти тройки ее, по видимости, совершенно не огорчали. «И умом не блещет и не старается абсолютно,» - так, с профессиональной беспристрастностью, характеризовала девочку классная руководительница. Из книг Настя читала сказки, но предпочитала смотреть фильмы по видику. Телевизор же, на удивление, почти не включала. Единственным приблизительно творческим занятием, которому Настя могла предаваться по много часов подряд, было рисование. Рисовала она всегда одно и тоже - довольно изощренные орнаменты и цветы. Последние девочка тщательно срисовывала со старых поздравительных открыток, коллекцию которых подарил ей еще Израэль Наумович. С тех пор на Настином столе почти всегда лежала находящаяся в работе, чуть пожелтевшая с углов открытка с розами или гвоздиками и выцветшей надписью на обороте: «Дорогая тетя Сара! Поздравляем тебя с Великим международным Днем 1 мая…»
        Кроме бультерьера, в доме появились хомяки, попугайчики и ручной хорек. Удивительно, но урод-бультерьер относился ко всей этой живности вполне лояльно.
        По моему совету Светка пыталась пробудить в Насте хоть какую-нибудь познавательную активность, опираясь на ее любовь к животным и включая ей научно-популярные телепередачи из цикла «В мире животных», а также фильмы канала «Дискавери» с их удивительными съемками жизни природы. Как только Светка выходила из комнаты, Настя молча выключала телевизор или переключала его на другой канал.
        Спустя года два Светка услышала объяснения этому. Причем не от самой Насти, а от Израэля Наумовича, с которым девочка была, по-видимому, более откровенной. «Буду я еще смотреть, как они там друг друга по всякому жрут. Это тогда можно и новости смотреть, как дядя Сергей смотрит…»
        Со Светкой Настя легко разговаривала на бытовые темы, охотно обсуждала свой и мачехин гардероб, аксессуары и косметику, что с чем сочетается или нет. Они вместе следили за капризами текущей моды, рассматривали журналы, вместе ходили по нарождающимся бутикам и тщательно отбирали покупки. (Уже тогда мне казалось, что Настин вкус к вещам и чувство стиля тоньше и яснее светкиных. Причем Светка это знает и спокойно пользуется советами падчерицы. На мой прямой вопрос по этому поводу Светка не ответила ничего определенного, что только укрепило мои подозрения). О своих делах, и уж тем более переживаниях Настя со Светкой не разговаривала.
        С Сергеем девочка не общалась вообще, ограничиваясь «добрым утром» и «спокойной ночью».
        В эпоху подросткового кризиса Настя вступила относительно поздно, на пятнадцатом году жизни. Зато процесс сразу пошел излишне бурно, словно открылись какие-то шлюзы или прорвалась плотина. Из необщительной домоседки с ее цветами, орнаментами, сказками и журналами мод, Настя буквально за три месяца превратилась в типичную «современную» девицу с сигаретой в углу ярко накрашенного рта, крашеными патлами и банкой пива в руке. Круглое и вообще-то миловидное лицо выражало презрение ко всему на свете. Ее и без того небогатый язык деградировал до словаря Эллочки-людоедки. В критический период округлившийся в вышеупомянутом презрении рот девушки исторгал всего несколько слов, каждое из которых закономерно начиналось на букву «о»: «отпад», «отстой», «отвянь», «отвали» и «обрыдло».
        Раньше подруг у Насти не было. Влюбленностей тоже не замечалось. Теперь появилось все сразу, в каком-то явно избыточном объеме и недостаточном качестве. Несколько раз девушка не пришла домой ночевать.
        Светка склонна была ни на что не обращать внимания. Объяснялось ли это полным равнодушием к судьбе Насти или являлось каким-то ловким педагогическим приемом - никто, в том числе и сама падчерица, не мог разобрать. У Сергея, напротив, то и дело не выдерживали нервы. Настя, заметив это, практически перестала хамить Светке и сосредоточилась на Сергее. Несколько раз из дома пропадала довольно крупная денег. Из кабинета Сергея исчезла малахитовая подарочная ручка-зажигалка. Светка то и дело не досчитывалась дорогой косметики. Рассуждая о кражах, и Сергей, и Светка думали не о самой Насте, а о ее друзьях. В конце концов Сергей запретил девушке приводить домой кого бы то ни было. Настя по видимости подчинилась.
        Ходить в школу она практически перестала. Учиться, естественно, тоже. Допуски к экзаменам за девятый класс ей поставили за довольно большую взятку, которую Сергей отнес в школу и оформил как спонсорскую помощь в оснащении кабинета информатики. Для помощи в подготовке к экзаменам Светка наняла Насте репетиторшу и положила ей очень хорошие деньги за положительный результат, то есть за получение Настей аттестата об окончании неполной средней школы. Через неделю репетиторша уволилась со слезами, сказав, что не то что заниматься, но и видеть Настю больше не желает.
«Не можешь общаться с порядочными людьми, значит, будешь готовиться сама!» - перешел к решительным мерам Сергей, запер Настю дома и поставил у ее двери охранника из своей фирмы, который должен был караулить, чтобы девочка не сбежала из квартиры. Телевизор, компьютер и музыкальный центр из Настиной комнаты убрали, оставили только учебники и бультерьера. Вопреки предположениям приемных родителей, девочка не стала бушевать, объявлять голодовку и требовать освобождения. Переодевшись в трусы и длинную футболку, смыв с себя боевую раскраску, она спокойно вернулась к срисовыванию открыток.
        Спустя десять дней Сергей, неожиданно заехавший из офиса домой за бумагами, застал Настю и ее охранника в совершенно недвусмысленном, подчеркнуто животном положении. Любовники даже не удосужились раздеться. Семейный очаг увиделся Сергею безнадежно опороченным и испоганенным, и на мгновение ему даже показалось, что он снова вернулся в стерлитамаковский барак. Тонкий налет цивилизации слетел с бизнесмена в мгновение ока. Настя, которая как кошка бросилась на защиту любовника, отгребла по морде без всякого сожаления. В бараке, где родился и вырос Сергей, идея о неприкосновенности женщин казалась дикой и смешной обоим полам. В пьяной ленинградской богеме, где провела первые годы своей жизни Настя, - мыслили аналогично. Тем более, что на ее стороне был бультерьер…
        После окончания разборки ее участникам по совокупности наложили около двадцати швов. Охранника уволили. Бультерьера по светкиной версии отдали в питомник, а скорее всего - усыпили.
        Сергей предложил Светке серьезно поговорить о будущем. Светка согласилась.
«Очевидно, что дальше будет только хуже - сказал Сергей. - яблочко от яблони… И ничего с этим поделать нельзя. Мы ли не пытались. Согласен попытаться еще, но подальше от меня. Видеть ее больше не могу. Ты знаешь, что она и меня пыталась соблазнить?…»
        - Что ты предлагаешь? - спросила Светка.
        Сергей предложил отправить Настю в закрытую частную школу в Англии. Или отдать ее родным ублюдкам-родителям. Или любым другим образом убрать ее из их со Светкой жизни. Светка стояла у окна, отвернувшись и опершись обеими руками о каменный подоконник.
        - В семье должны быть дети, это правильно, - продолжил Сергей. - У тебя детей, к несчастью, быть не может. Но я уже все обдумал. Я найду простую, здоровую, вменяемую бабу, у которой уже есть свои здоровые дети, вдову или разведенку, заплачу ей тысяч десять-пятнадцать баксов или, еще лучше, пообещаю купить квартиру. Потом оттрахаю ее до того момента, пока она от меня не понесет. Надеюсь, ты не будешь к ней ревновать? Потом она родит ребенка и за деньги или за квартиру отдаст его мне, нам. Разумеется, все будет официально. Она от него откажется в роддоме из-за внебрачной беременности и тяжелых материальных условий жизни, а мы его или ее усыновим, потому что у нас с материальными условиями все в порядке. Проблем с этим, я думаю, никаких не возникнет. Ребенок получится нормальным, и хотя бы одному из нас будет родным.
        Так и не обернувшись, Светка велела Сергею убираться. Навсегда. Ошеломленный бизнесмен ушел как был, в брюках и домашнем джемпере, захватив с собой только паспорт и ключи от машины и офиса. Стоявшая у окна Светка видела, как он уходил.
        Развод оформили через полтора месяца. Сергей оставил бывшей жене шестикомнатную квартиру со всем содержимым, серебристую машину «ауди», дачу на берегу Лемболовского озера и акции какого-то металлургического комбината.
        Сказать, что круг, в котором в последнее время вращались Сергей и Светка, не понял происходящего - значит, не сказать ничего. Это не тянуло даже на скандал. Полный аут. Алиса в стране чудес. Всем было известно, что Светка абсолютно равнодушна к падчерице. Всем было известно, что Сергей исполнял любую Светкину прихоть. Сергей никому ничего не объяснял. Просто работал, снимал квартиру. Самые великодушные жалели Сергея. Прочие откровенно злорадствовали.
        Еще через месяц Светка устроилась на работу в Ленводоканал по специальности (после окончания университета она имела диплом гидробиолога), купила Насте аттестат и устроила ее на платное отделение Балтийского туристического колледжа. Через полгода Светка стала руководителем исследовательской группы по очистке сточных вод, и уехала на стажировку в Голландию, а Настю в это же время, накануне первой сессии, исключили из колледжа за прогулы и неуспеваемость. Пока Светки не было, в освободившейся квартире по полной программе гуляла молодежь. Вернувшись из Голландии и приехав из международного аэропорта Пулково-П в шесть часов утра в субботу, Светка первым делом разогнала всех лишних насельников бейсбольной битой Сергея, потом сунула пьяную Настю головой под холодную воду. После они уже вдвоем вынесли из квартиры шесть мешков с мусором и вымыли всю оставшуюся целой посуду. К вечеру воскресенья квартира приобрела почти приличный вид. Оставалось только переклеить обои и заменить несколько разбившихся плиток и люстру в одной из комнат. В понедельник Светка забрала из колледжа Настины документы и отнесла их в
швейное ПТУ. «Тоже специальность», - сказала она Насте. Настя ходила в ПТУ две недели, а потом сказала: «Это отстой. Больше я на эту тусу не выдвигаюсь.» - «А куда ты денешься?» - спросила Светка и ничего к этому не добавила. Еще неделю Настя сиднем сидела дома и почти постоянно лазала в холодильник - то поесть, то попить. Потом - забралась на крышу гаража и спрыгнула оттуда с высоты пяти метров на кучу песка. Подвернула обе лодыжки, но цели своей добилась - выкидыш случился уже к вечеру. В больнице Светка наняла сиделку на ночь и попросила ее выйти в холл. Сама села у постели падчерицы и глядя в пол, сказала: «Лучше б ты его родила и мне отдала.» - «Щазз! - окрысилась в ответ Настя, строптиво брыкнув перебинтованными ногами. - Ребенка тебе! Ты бы, тетя Света, лучше бультерьера себе завела!»
        Немолодая сиделка просидела в холле гинекологического отделения до шести часов утра, читая книжку и искренне недоумевая. Впрочем, деньги за ночь ей заплатили сполна и никаких претензий к странной работодательнице у нее не было. Читать детектив и дремать на диване казалось ей лучше, чем подносить судно и слушать однообразные девичьи исповеди.
        Мы все пытались давать Светке советы. Светка равнодушно благодарила.
        Добросердечная Ирка предложила забрать Настю из больницы к себе, пожить, пока все не успокоятся. «А ты знаешь, что с Никитой она тоже спала? - поинтересовалась Светка. - Стало быть, этот выкидыш вполне мог быть твоим внуком…» - Ирка молча прикрыла рот ладонью.
        - Ну скажи: что ты собираешься дальше делать? - допытывалась я.
        - Ничего специального не собираюсь. Что делала, то и буду делать.
        - А с Настей?
        - Она перебесится и все как-нибудь образуется, - отвечала Светка.
        - Ой ли?! - недоверчиво воскликнула я. Светка молча пожала плечами.
        Спустя еще полгода Светка пригласила нас с Иркой на свадьбу. Пятидесятипятилетний Леонид происходил из ленинградского партактива, после занимался нефтью и был достаточно богат, чтобы сочувствовать зеленым движениям. Со Светкой он познакомился на какой-то природоохранной конференции. На тот момент Леонид находился в процессе отвратительно-скандального развода со своей третьей женой, бывшей фотомоделью, и болезненно интересовался разводами чужими. Светкина история, услужливо рассказанная ему в виде только слегка преувеличенных сплетен, его крайне заинтриговала. На следующий день после конференции Леонид пригласил Светку в ресторан.
        - Если мы с вами теперь поженимся, Светлана, то я буду у вас четвертым мужем, а вы у меня - четвертой женой. Забавно, правда? - сказал Леонид, галантно провожая даму до подъезда и старомодно целуя ей на прощание руку. Седой ежик на его голове весело топорщился. Молодые карие глаза смотрели Светке в лицо искоса и лукаво. - Что вы думаете по поводу этого совпадения?
        - Я думаю об этом вполне положительно, - серьезно ответила Светка. - Но видите ли, Леонид Матвеевич, у меня есть приемная дочь, о которой вы, я думаю, уже слышали, так как наверняка наводили обо мне справки.
        - Господи ты боже мой! - темпераментно воскликнул Леонид. - У меня было целых два приемных сына от старой, первой жены, а потом подряд две молодые, безмозглые, вздорные модельки. Одна из них нюхала кокаин, а вторая просто падала перед любым встречным мужиком якобы без сознания, а потом, через некоторое время, удирала, зажав в потных ручонках его кошелек. Неужели вы думаете, что после всего этого меня еще можно чем-нибудь удивить?
        - Ваш жизненный опыт, Леонид Матвеевич, вызывает у меня уважение, - подумав, сказала Светка.
        Леонид расхохотался.
        - У меня лично он вызывает надежду на продолжение нашего с вами знакомства. А что вы думаете по этому поводу?
        - Все возможно, - ответила Светка.
        После свадьбы «молодые» отправились в тур по Европе.
        - Давай возьмем девочку с собой, - предложил Леонид. - Пусть она развеется и заодно присмотрится к европейским учебным заведениям. Вдруг что-то придется ей по душе?
        - Хватит ее душе и швейного ПТУ, - отрезала Светка. - Да и еще: если по дороге в Европу она тебя соблазнит, что мне тогда прикажешь делать?
        - Да ты что, Светлана, с ума сошла, что ли?! - возмущенно воскликнул Леонид, который никак не мог привыкнуть к смешанной светкиной манере выражать свои мысли и чувства, и никогда не мог быть уверен наверняка: в шутку или всерьез она сейчас говорит. - За кого ты меня принимаешь?!
        - А две твои модельки - разве не прецедент? - серьезно спросила Светка.
        Нового отчима Настя приняла вежливо и равнодушно. Жизнь после выписки из больницы вела скучную и умеренную. Время от времени посещала занятия в ПТУ. Часто, особенно в дождь, смотрела в окно и что-то рисовала пальцем на стекле. Когда пришло время получать паспорт, Настя тихой сапой оформила необходимые документы, отказалась от своей фамилии и взяла фамилию Зоннершайн. Первым, кому она показала свой новенький паспорт, был, естественно, Израэль Наумович, который сначала прослезился от неожиданности. Потом еще раз взглянул на страничку паспорта и громко и с выражением произнес: «Анастасия Романовна Зоннершайн! Таки звучит, а?!»
        - Я тоже так подумала, - согласилась Настя.
        - А ты знаешь, что означает наша фамилия? - озабоченно переспросил Израэль Наумович.
        - Конечно, знаю, - качнула головой Настя. - Солнце светит.
        - Сияет, девочка моя, - уточнил пожилой ювелир. - Правильный перевод на русский будет - солнце сияет.
        - Да. Сияет - это еще лучше, - сказала Настя и обняла Израэля Наумовича.
        За три года Настя с трудом закончила два из четырех курсов училища. Общеобразовательные предметы не шли у нее совершенно, специальность она кое-как сдавала.
        Однажды Светке домой позвонила молодая преподавательница из училища.
        - Светлана Александровна! Я нашла ваше имя-отчество и телефон в классном журнале, - сказала она. - Настя Зоннершайн - ваша дочь?
        - Да. Приемная. А что она еще натворила?
        - Ничего, ничего, не волнуйтесь. Просто я хотела с вами поговорить. О Насте. Понимаете, я случайно увидела орнаменты, которые она рисует. Спросила, есть ли у нее еще рисунки. Она принесла мне толстую папку. Я просмотрела их и могу сказать вам наверняка: у девочки врожденный талант. Причем сразу видно, что она нигде не училась. У вас в семье кто-нибудь рисует?
        - Родной отец Насти - профессиональный художник, - объяснила Светка. - Но она жила с ним очень недолго. Вы хотите мне что-нибудь предложить? Я слушаю вас.
        - Я - преподаватель дизайна. У нас сейчас при училище открываются платные курсы компьютерного дизайна. Для всех желающих, не только из училища. Планируется уклон в моделирование одежды, интерьеров…
        - Если Настя согласится ходить на ваши курсы, мы, разумеется все оплатим, - сказала Светка.
        - Мне кажется, это ее шанс, - заявила трубка. - Девочка просто киснет на стандартной училищной программе.
        - Ваши бы слова да Богу в уши, - пожелала Светка.
        Компьютерные дизайнерские курсы Настя посещала в течении полугода. На день рождения Леонид подарил ей самый современный компьютер, и теперь девушка проводила за ним долгие часы, терпеливо выращивая на экране причудливые цветочно-орнаментальные композиции, в которых Светка легко угадывала все тот же празднично торжественный и железобетонно оптимистичный стиль советских поздравительных открыток. Молоденькая дизайнерша, очарованная Настиными рисунками, создала ей рекламу и устроила на испытательный срок в фирму, производящую обивку для мебели. Там Настины творения сочли слишком яркими, демонстративными и не слишком пригодными для их производства, но по счастливой случайности именно к мебельщикам заглянул по делу директор другой фирмы, занимающейся разработкой интерьеров. Увидев Настины рисунки, он осторожно похвалил их, услышал сетования, уточнил суть претензий, убедился в том, что девочку не собираются брать на постоянную работу, получил от инспектора по кадрам номер настиного мобильного телефона и только тогда сказал, не скрывая своего торжества: это новый стиль! Как Кандинский и Филонов. Я давно
его искал. Я бы забрал ее у вас в любом случае. Но тем лучше, что вам, ренегатам, она не нужна…
        Спустя два года цветочный стиль интерьеров Анастасии Зоннершайн вошел в официальную моду. Вместе с Настей в команде работали еще трое дизайнеров, двое мужчин и женщина. Настя создавала тон, основную тему. Все остальное, включая ручки для мебели, подстраивали под нее. Экзотические и строгие цветы расцветали в квартирах, кафе, частных школах и детских садах, присутственных местах. Психологи выяснили, что помещения, оформленные в цветочном стиле по Зоннершайн, профилактируют стрессы, снимают синдром хронической усталости и способствуют успеху сложных переговоров. «Кругом одни евреи!» - вздохнул Сергей и заказал оформление своего нового офиса в новомодном стиле. Потом они со Светкой долго смеялись. Настя съехала от приемных родителей, купила небольшую, но уютную квартиру и сама оформила ее для себя. Когда я впервые побывала у Насти дома, у меня сердце защемило прямо на пороге.
        - Что с тобой, Анджа? - спросила Светка.
        - Отвечать честно? - спросила я.
        - Давай, - подумав, сказала Светка.
        - Ее квартира похожа на сад и на твое лицо, когда ты была влюблена в Романа.
        - Естественно, - согласилась Светка. - А как же иначе? Он, она и я - это же один стиль, одна душа - я думала, ты-то давно это знаешь…
        - Так ты… ты все это время держала при себе… растила… Настю? Воспоминания?…Свою любовь?!!
        - Знаешь, сколько Настька теперь за один заказ зарабатывает? Не скажу, чтоб ты от зависти не удавилась… - Светка пожала плечами. - Я же говорила тебе, что все образуется. А ты мне не верила…


        Глава 5. Алина
        Гости Аркадия собрались еще со вчерашнего вечера, но вели себя тихо и не нарывались. Мы все видели их, когда они поодиночке, осторожно ходили в туалет. На обратном пути в ванную - помыть руки - не заходил никто. Большинство гостей выглядели странно молодыми, почти детьми, только один мужик с гитарой был, пожалуй что, старше меня. Я даже подумала, что Аркадий пригласил к себе воспитанников интерната, в котором работает. Вот интересно, они не пришли в интернат ночевать и что же: никто там не спохватился? Или Аркадий как-то предупредил администрацию?
        До одиннадцати часов в комнате что-то негромко пели хором под гитару, повторяя одно и то же по несколько раз, как будто репетировали, а потом и вовсе затихли. Наталья в кухне поджимала губы, но сказать ей было нечего. Тем более, что главная боевая единица нашей квартиры - Браток Леша - был прошлым вечером слегка нетрезв и потому настроен к гостям Аркадия вполне благодушно. «Пусть ребятки поют. Нам песня строить и жить помогает. Умные люди сказали. Слыхала?» - объяснил он презрительно фыркнувшей Наталье.
        Умываться назавтра гости тоже не спешили. Зато поздним утром из-под двери Аркадия явственно пополз сладковатый дымок. У меня в этот день был вечерний прием, я проснулась довольно рано, но лежала с книжкой в постели и оттягивала момент, когда надо будет вставать и идти готовить завтрак. Наталья заколотилась об мою дверь так, как будто бы в нашей квартире случилось что-то из ряда вон выходящее. Интересно: я сама помню запах анаши со студенческих времен. Свобода, дети-цветы и все такое. А она-то - насквозь «положительная» Наталья - она-то откуда его опознает?
        - Наталья, чего вы от меня хотите? - я натянула через голову юбку, заправила под нее футболку, всунула ноги в шлепанцы. Не люблю, когда кто бы то ни было, пусть даже женщина, видит меня в неглиже. Светка говорит, что это ханжество. Возможно, но мне так удобней.
        - Я сейчас вызываю милицию и психушку! - явно заводя себя, взвизгнула Наталья. - Пусть наконец ликвидируют этот наркоманский притон! К тому же он еще и детей развращает! У тебя, Анджа, дочь отдельно живет, потому тебе и безразлично!
        Я умножила одно на другое и поняла, что для Аркадия и его гостей дело и впрямь может обернуться плохо. Жизнь в интернате для умственно отсталых, конечно, не сахар, но ведь в колонии для малолетних преступников - явно еще хуже! А про самого Аркадия я точно знала, что он никаких, даже самых легких наркотиков не употребляет.
        - Подождите звонить, Наталья! Сейчас я попрошу их уйти.
        - Так они тебя и послушают! Они же обкурившиеся все! Лешка на работу ушел, так…
        - Об чем крик с утра пораньше? - в коридор высунулась помятая физиономия Семена. Он придерживался за притолоку обеими руками и был одет в накинутый на голое тело камуфляж. - Опять Наталье поскандалить хотца?
        - Семен! - я почти обрадовалась неожиданной поддержке. - Вы не могли бы заглянуть к Аркадию и попросить убраться его гостей? Наталья, как вы видите, настроена очень решительно, и если милиционеры сегодня окажутся не очень загруженными… Ну, вы сами понимаете… Коробок анаши или несколько косяков, которые они там непременно найдут… И некоторые из гостей показались мне вчера явно несовершеннолетними…
        - Детей у вас нет! - явно греша против истины, завопила Наталья. - Потому и покрывать готовы эту шваль, сумасшедших, ублюдков этих! Их всех надо…
        - Что надо? Что? - неожиданно остро осведомился Семен. Я обратила внимание на то, что, несмотря на позднее утро, почти день, он все еще был совершенно трезв.
        - Стрелять - вот что! - не сумела затормозить Наталья.
        На несколько мгновений в коридоре воцарилось молчание, маленькое, серое и тяжелое, как рыболовное грузило.
        - Этих, значит, стрелять, чтобы другие, такие вот, как твоя Русланка… - забормотал Семен себе под нос.
        - Семен, если не хотите неприятностей, возьмите костыли и идите к Аркадию! - рявкнула я. - Объясните ему.
        На стук дверь с готовностью распахнулась. Два десятка разноцветных глаз и разноцветная же, никак не сочетающаяся между собой одежда. Дизайн палатки с секонд-хэндом. Аркадий с его наивными глазами и задорным хохолком, хлопочет вокруг чайника, раскладывает на тарелочки дешевое печенье. Гостеприимный хозяин. Он искренне любит всех своих посетителей и всегда старается, чтобы им было хорошо. Может быть, это все-таки не шизофрения, а что-нибудь другое? «Что в имени тебе моем?»
        - Аркадий, ты это… - говорит Семен. - Если не хотите неприятностей, расходитесь сейчас. Наталья милицию грозит вызвать.
        - А-а-а… воин! - добродушно осклабился самый старший из гостей, тот, который с гитарой. Он с ней, кажется, не расстается ни на минуту. Даже в туалет с ней ходил. - Заходи! Давай споем! С тобой. Конкретно. Ты - понимаешь!
        Зрачки у мужика расширенные, движения излишне размашистые. Однако, сильные аккорды зазвучали чисто. Гитару держит не глядя, как обнимают жену, с которой тридцать лет вместе. Бардовское дело, по-видимому, знает туго. Много лет практики на кухнях, у вечерних костров, «под крылом самолета о чем-то поет» и все такое. Знаем, помним.
        «Эта рота наступала по болоту,
        А потом ей приказали и она пошла назад.
        Эту роту расстрелял из пулеметов
        В сорок первом. Из засады. Заградительный отряд.
        Лежат они все двести
        Глазницами в рассвет.
        И было им всем вместе -
        Четыре тыщи лет.»
        Секонд-хэндовские ребятишки разевают рты, подхватывают припев, явно ничего не понимая по сути, но поют истово, четко улавливая мощную драматургию. Стиль - примитив, оттого доходчиво.
        Семен сереет сквозь щетину. Вся его небогатая эмоциональная жизнь настроена именно на эту волну. Ну нельзя же так! - хочется мне крикнуть обкурившемуся барду. Бесполезно. Афганский перевал Саланг вползает в нашу лиговскую квартиру вместе с голубоватым анашистым дымком. Становится трудно дышать от жары и мелкой известковой пыли. Где-то в районе сортира слышатся приглушенные разрывы снарядов. Даже Наталья примолкла за моим плечом.
        «И пока там эта рота погибала,
        Грызла снег, глотала лед и кровью харкала в снегу,
        Пожурили молодого генерала
        И сказали, что теперь он перед Родиной в долгу…»
        - Хватит! - сказала я. - Разошлись быстро. Траву, если осталась, унесли с собой. Иначе все быстро очутитесь в обезьяннике…
        «…С лейтенантами в строю и капитаном во главе,
        Лежат они подснежно и подзвездно,
        И подснежники цветут у старшины на голове…»
        - Аркадий с диагнозом, стало быть вы, певец, пойдете, как содержатель притона для несовершеннолетних. Я ясно выразилась?

        - Все, Анджа, все! - замахал руками Аркадий. - Мы уже и сами собирались. Расходимся без вопросов! Все, все! Андрей, бери гитару и пошел. Остальные тоже быстренько встали, сказали: До свидания, Аркадий Николаевич и пошли…
        - До свидания, Аркадий Николаевич! - хором сказали ребятишки к моему и Натальиному глубочайшему изумлению. «Точно, из приюта для дефективных!» - решила я.


* * *
        Семен стоял в темном коридоре и трясся крупной дрожью. Костыли ходили ходуном. Я прошла мимо него к себе в комнату, достала из буфета начатую бутылку коньяку (еще весной ее на какой-то праздник принесла Ирка), налила полстакана.
        - Выпейте, Семен!
        Афганец выпил не медля и не глядя в стакан. У меня на мгновение возникла идиотская мысль: если бы я подала ему мышьяк или стрихнин, он был бы мне признателен. Дрожь унялась практически сразу.
        - Теперь идите и лягте. Включите телевизор. Если найдете комедию - прекрасно.
        Костыли мерно постукивали по коридору. На ступенях, как и следовало ожидать, раздался грохот.
        - Помочь? - крикнула я в темноту.
        - Пошла на ….! - пришел сдавленный ответ.
        Я пожала плечами и вернулась в комнату, прихватив с полки первый попавшийся нечитанный детектив. До ухода на работу оставалось еще около двух часов. За это время я прочитала книжечку под названием «Любовница на двоих» и с удовольствием занесла в файл «Велик и могуч…» несколько отрывков оттуда:

«Дочитав до конца, я вдруг почувствовала, как у меня сильно прокололо сердце»

«Я с тобой получила настоящее возбуждение»

«- У тебя больное сердце?
        - Невыносимая боль прямо разрывает мне грудь!»

        Уже уходя на работу, я остановилась возле двери семеновой комнаты и прислушалась. Оттуда не доносилось ни одного звука. «Наверное, заснул», - подумала я, успокаивая себя. Тратить нервные клетки не хотелось. Право же, я не имею никакого отношения ни к одной из войн, которые когда-либо вело наше государство. Я всегда была против войны, это каждый скажет. И какое мне, в сущности, дело?

        Прямо на лестнице, где-то в районе второго этажа и корявой надписи «Продиджи - отстой» меня отловил Кирилл. Целеустремленно прыгая наверх через две ступеньки, подросток едва не сбил меня с ног.
        - Анджа!… То есть, Анжелика Андреевна! Вы куда?! - прошипел он, когда ему удалось меня опознать. Это произошло не сразу - слишком велико было непонятное мне возбуждение мальчишки. Я даже успела с грустью подумать про алкогольную наследственность. Но напрасно - Кирилл был абсолютно трезв.
        - Я иду на работу, Кирюша, - как можно спокойнее сказала я. - По четвергам я всегда работаю с четырех часов. Тебя что-то в этом удивляет?
        - Анжелика Андреевна! Не надо на работу! Надо туда пойти! Он - там! - голос Кирилла едва не сорвался на визг.
        - Куда надо пойти? Кто - он? - уточнила я.
        Не ходить или даже опаздывать на службу я не могла категорически - ко мне на прием были записаны люди. Но, согласно устройству собственной личности, я всегда выходила на работу заранее, минут на пятнадцать пораньше. На всякий случай. Так мне было удобнее и спокойнее. Может быть, теперь как раз и настал «всякий случай»?
        - Мерседес - вот кто! - выпалил между тем подросток. - Тот самый!
        - Какой мерседес? - удивилась я.
        - Тот, из которого с папашей мужик разговаривал. Колян его узнал!
        - Кого? Мужика? - внешне я все еще продолжала недоумевать, но в голове моей уже выстроилась стройная и успокаивающая расстроенные нервы картина. Ну конечно! Загадочный мужик из мерседеса из каких-то своих, не имеющих касательства к делу, обстоятельств договорился с Федором об исполнении сантехнических или иных работ, может быть, даже оставил денежный задаток, а теперь, ничего, разумеется, не зная о гибели рабочего, приехал узнать…
        - Да нет, Колян машину узнал!
        - О Господи! - вздохнула я. - Кирилл, ну рассуди сам. Все мерседесы сходят с конвейера, они одинаковые, понимаешь? А Колян давно пропил последние мозги…
        - Там номер круглый, тридцать-тридцать, вот он и запомнил. Еще в прошлый раз, - упрямо выпятив губу, заявил подросток.
        - А что же мужик, водитель мерседеса? Его-то твой Колян узнал?
        - Там теперь баба сидит, - сообщил Кирилл. - Тоже крутая. На сто тыщ баксов. А мужика нету.
        - Час от часу не легче, - сказала я. - Ну ладно. В том самом мерседесе теперь ездит женщина. Может быть, тот мужчина ей его продал. Может быть, она его жена или дочь. А может быть, Колян все же ошибся. С любым может случиться. А чего же ты от меня-то хочешь?
        Подросток замешкался. Видимо, он и сам слабо представлял себе ответ на этот вопрос.
        - Да вы хоть поглядите на нее, Анжелика Андреевна! - взмолился, наконец, Кирилл.
        - Как поглядеть? - снова удивилась я. - Она что же, сидит в своем мерседесе где-то в расположении Коляна, и ждет, пока я приду ее навестить?
        - Ага! - радостно воскликнул мальчишка. - Сидит в машине. На том же месте. Не выходит. Как будто и вправду ждет чего-то.

«Странно, - подумала я. - Если мерседес действительно тот самый, то что бы все это могло значить? Легче всего предположить, что у хозяев машины имеется в районе нашего дома какой-то иной, не связанный с Федором интерес. Например, где-то здесь живут их знакомые или родственники. Или компаньоны. А Федор - так, случайно подвернулся. Но это, пожалуй, можно и проверить. Раз уж все так сложилось…»
        - Ладно, - решилась я. - Мне все равно мимо идти. Пойдем взглянем на бабу из мерседеса.
        - Ага, - сказал Кирилл, развернулся и побежал вниз.

«Научить его, что ли, в каких случаях люди говорят „спасибо“ и „пожалуйста“? - лениво подумала я. - Может ведь потом и пригодиться где-нибудь…»
        Девушке, сидящей в мерседесе на месте водителя, я бы дала лет двадцать пять. Это значит, что ей вполне могло быть и двадцать, и тридцать. Успехи современной косметологии совершенно сбили меня с толку - возраст одетых и накрашенных девушек и женщин я разучилась определять уже довольно давно.
        Девушка была одета во что-то меховое и, медленно поводя накрашенными глазами, оглядывалась по сторонам - вот все, что я сумела рассмотреть через стекло машины.
        - Ну, что дальше? - шепотом спросила я у Кирилла, когда мы с ним миновали припаркованную у тротуара машину. - Мне на работу надо.
        - Я не знаю, - подросток оглянулся через плечо, сжал кулаки и сплюнул сквозь зубы. Именно эту последовательность жестов я не раз видела в зоопарке, у чем-то обиженных или разочарованных обезьян.
        - Знаешь, что? - я вспомнила книги, которые читала в детстве. - Я сейчас пойду на работу, а тебе оставляю задание: проследить, кого, собственно, ждет эта девушка. Если она с кем-нибудь здесь встретится, то этот кто-то скорее всего где-нибудь поблизости и живет. Постарайся узнать, где именно. И запомни его или ее хорошенько. А потом мы подумаем, как нам про них все выяснить. Понятно?
        - Ага, сделаю, - удовлетворенно кивнул Кирилл и сразу же отошел к подворотне, из которой было удобно наблюдать за машиной.


* * *
        - Она просидела еще пятьдесят минут, - докладывал вечером Кирилл, развалившись в кресле у меня в комнате и поглаживая кого-то из морских свинок. - Ни с кем не встречалась и не говорила. Потом позвонила по телефону, быстро, одну минуту. Потом вышла, зашла в магазин, купила банку колы. Я вошел за ней. В магазине она тоже ни с кем, кроме продавщицы, не базарила. Потом села в машину и уехала. В сторону Невского.
        В дверь просунулась Машка. Ей было обидно, что у Кирилла со мной какие-то дела.
        - Кирилка, мать есть зовет! - сказала она.
        - Исчезни, селедка! - Кирилл скорчил свирепую гримасу.
        Машка скрылась, но тут же в качестве мести подослала вместо себя младшую сестру. Она знала, что я не позволю ее обидеть.
        - Синка! - сказала Кира, входя в комнату, и потянулась к морской свинке на коленях брата.
        - На! - тут же сказал Кирилл. - На и иди!
        Хлопси или Мопси вырвалась из неуклюжих ручонок девочки и шлепнулась на пол, как кусок теста. С трудом перевернулась и, виляя задом, побежала под шкаф. Кира, сопя, полезла за ней. Из коридора снова просунулась лукавая веснушчатая физиономия Машки.
        - Прибью! - с тихой угрозой сказал Кирилл.
        - А я папе скажу, - на удивление чисто пригрозила в ответ Кира, выгребая ладонями пригоршни пыли и мусора из-под шкафа.
        Я отвернулась к окну. Кирилл скрипнул зубами. Умственно отсталая Кира так и не смогла понять, что отец умер. Каждое утро, просыпаясь, она спрашивала: «А сёдня папа пидет?»
        - Забери Киру и идите есть, - сказала я. - Почему-то мне кажется, что этот мерседес мы еще увидим.


* * *
        Ночью мне приснился знакомый сон. Он, почти без изменений, время от времени снится мне уж и не помню с каких годов. Кажется, я видела его еще прежде, чем стала осознавать себя как личность, хотя и совершенно невозможно представить, как такое может быть. Наверняка в координатах моего внутреннего пространства он кодирует что-то весьма важное. Проснувшись ночью и глядя в высокий и загадочный как небо потолок, который то и дело накрест перечеркивали фары проезжающих автомобилей, я вспомнила, что не видела этого сна уже лет десять. К чему бы теперь?
        Сон такой: я пробираюсь сквозь кусты по сильно заболоченному лесу. Время года - позднее лето или ранняя осень. В шевелюрах берез уже проглядывает золотая седина. Черника поспела, а жесткие листочки на ее кустиках кое-где покраснели. Я иду по лесу не просто так, у меня есть цель. Я иду к реке. И вот наконец - тяжелый свинцовый проблеск между стволами деревьев, вода. Выхожу на низкий берег, раздвигая кусты, смотрю на широко разлитую водную гладь. Ветра нет и солнца нет тоже. Все вокруг молчит, чего-то ожидая.
        Откуда-то я точно знаю, что река, расстилающаяся передо мной, - Нева.

«Ага! - заинтересованно думаю я. - Так вот, значит, как здесь все выглядело до того, как на ее берегах был построен Петербург!»
        Кусты мешают обзору, и я решаю пройти вперед по стволу толстого дерева, упавшего прямо в воду. Когда-то оно было высокой елью и росло прямо на берегу. Придерживаясь за обглоданные временем и водой сучья, осторожно ступаю по скользкому зеленоватому стволу, внимательно глядя себе под ноги. Но вот - дальше идти некуда. Я выпрямляюсь и оглядываю открывшиеся горизонты. По берегам - подтопленный лес, кусты, упавшие деревья. В небе тучи, округлые, как хорошо взбитые подушки. А прямо передо мной, в воде, неведомым образом опрокинутые навзничь - отражаются всем известные дворцы, арки, купола и шпили блистательного Санкт-Петербурга.
        Озноб мгновенно пробирает меня до самых костей. Становится нестерпимо тревожно. Хочется куда-то бежать, кого-то звать, что-то делать. Но бежать некуда. Нелепая, нарушающая все законы мироздания картина - дикий лес на берегу и отражение имперской столицы в воде - лежит передо мной в многозначительном безмолвии.
        Когда я просыпаюсь после этого сна, сердце у меня бешено колотится и не сразу возвращается к своему обычному ритму. Что я вижу в нем? Прошлое или… будущее моего города? Или он означает что-то совсем иное?
        Полученное мною психологическое образование и знакомство с трактовкой сновидений по Юнгу, Фрейду, Пёрлзу и иже с ними, увы!, ни на сантиметр не приблизило меня к разгадке…


* * *
        Последующая неделя не ознаменовалась никакими значительными событиями в моей жизни. Заходили еще несколько милиционеров из ближайшего отделения, и, отдельно, их подружки и жены. Хотели видеть потомственную колдунью, то есть меня. Откуда-то было изначально известно, что денег я не беру, поэтому женщины приносили мне цветы и конфеты, как носят их учителям, зубным врачам и гинекологам. Милиционеры не приносили ничего, но держали меня в курсе того, как продвигается (то есть не продвигается вообще) расследование убийства Федора. Я восприняла это неожиданное паломничество философски, так как давно знала, что любые шутки так же вовлечены в кармические законы причины и следствий, как и все остальное. Подшутил над людьми, получил удовольствие от своего, якобы, превосходства, теперь изволь - расплачивайся.
        Насельники квартиры реагировали на посетителей и тематику их запросов по-разному. В основном - опасливо-настороженно. Дашка, стесняясь, спросила, не умею ли я гадать на суженого на картах Таро, или хоть на обычных. Машка, скорее всего по наущению Кирилла, предложила у нас в кладовке вызвать дух покойного Федора и напрямую спросить, кто его убил. Зоя поинтересовалась, нельзя ли хоть колдовством вылечить Киру. Я повторила свой стандартный монолог о том, как именно и в каком объеме нужно заниматься с девочкой, чтобы добиться прогресса в развитии. Как всегда предложила свою методическую помощь и список литературы. Зоя фыркнула и удалилась, обидевшись. Видимо, решила, что мне для Киры жаль колдовства. Наталья в кухне во всеуслышанье заявила свою позицию почти прямой цитатой из фильма
«Обыкновенное чудо» - «Предупреждать надо!». Я, не выдержав, попыталась объяснить, что предупреждать-то было просто не о чем - обычная хохма с продолжением, но меня, кажется, даже не дослушали до конца.
        В пятницу я утомилась последствиями своей неудачной шутки и подробно проинструктировала соседей. Всем посетителям «потомственной колдуньи» было велено сообщать, что волшебница временно не принимает, так как звезды Сад-аль-Забих нынче находятся в положении, не благорасположенном к предсказаниям, и надобно ждать, пока их расположение поменяется. Тех, кто засмеется после данного сообщения, - пропускать ко мне без дальнейших расспросов. (История про звезды Сад-аль-Забих излагается в талантливейшей книге Соловьева «Ходжа Насреддин», в том месте, где Насреддин заделался прорицателем.)


* * *
        Утром в воскресенье к Фросе явилась гостья. Сгорбленная старуха, с лицом темным, твердым и заскорузлым, как пятка индейца. Вместо платочка на почти лысой голове - индийский шелковый шарф. На левой руке стершееся едва не до прозрачности кольцо - вдова. Встретившись со мной в коридоре (Фрося впереди несла вскипевший чайник), глянула исподлобья зорко, почти по-молодому.
        - Здравствуйте, - вежливо сказала я.
        - И тебе. Полина, - представилась, протянула руку. Рукопожатие, как сушка с маком - твердое и с крапинками.
        Я подумала: неужели Полина с Фросей вместе работали в ЧК? Как интересно…
        После меня звали пить чай с профитролями и протертой малиной, которую принесла Полина. Я не пошла.
        Еще позже, на кухне, Фрося начала сама:
        - Полина жила здесь, в соседней квартире. Мы тогда дружили. Потом она кооператив построила, на Гражданке. Теперь прощаться приезжала, девяносто лет ей исполнилось.
        - Да, это возраст, - согласилась я.
        - Она в дом престарелых решила. Трудно уже одной.
        - Разумеется. А что же, родных совсем нет? - вежливо-равнодушно поинтересовалась я.
        - Отчего же? Есть - внучка, сын-то помер годов уж десять как. Та звонит иногда, спрашивает: а что, бабка Поля, ты не померла еще? Ну ладно. Квартиру ждет…
        - Н-да… - я не нашлась с комментариями, да Фрося их, кажется, и не ждала.
        При таком стаже жизни и прихотливости жизненного пути, должно быть, уже вообще ничего не представляется удивительным. Как-то Фрося призналась мне, что последний раз она сильно удивилась в 1961 году, когда Гагарин полетел в космос. Все никак не могла себе этого представить…
        - … тоже понять. Сын у нее, Полинин правнук, пьет страшно, бьет ее смертным боем. А пожить-то хочется еще…
        - Ага, - в духе Кирилла высказалась я. - Только в доме престарелых-то тоже, я слышала, не сахар… Может быть, лучше уж внучку к себе взять, чтобы ухаживала? И от сына-пьянчужки ее избавить?
        - Нет, - Фрося помотала головой. - У Полины характер тяжелый. Ей надо, чтобы самой. А в дом престарелых, ты не думай, она в хороший пойдет. Там уход, кормежка четыре раза и, она говорила, даже бассейн есть с подогревом. Как теперь: все для тебя - только денежки плати.
        - А откуда же у вашей Полины деньги? - искренне удивилась я.
        - А скопила, - пояснила Фрося. - Она себя знаешь, как называет?
«Бабка-бизнесменка». Смешно?
        - Пожалуй. А почему так?
        - Полина, как из деревни приехала, на «Красном треугольнике» работала. Изделия из резины. Платили хорошо, правда, работа вредная была. Дочка у нее, может, через то и умерла в шесть неполных годков. Да кто теперь разберет? Сын остался. В эвакуации она тоже работала, а уж после войны, к шестидесятым, скопила деньги на кооператив. И на пенсию рано вышла - на «Треугольнике» по вредности давали. Тогда же и с мужчиной жить стала. Он - тоже пенсионер, но с руками, непьющий, краснодеревщик по специальности. Так они на свалках всякое собирали, лоскуты, кожу, дерево, резину опять же. С тачкой такой за город ездили, и из того - многое делали. Сумки, коврики, подушки, табуретки, рамки, полочки, сиденья в ванну. Тогда же не было ничего такого - ты, Анджа, может, и сама помнишь. Полина, как знала, денег в сберкассу не несла и в горшке не хранила, покупала золото и всякие другие вещи, которые мужчина ее укажет. Потом он умер, она уж одна продолжала. А когда вся эта катавасия с перестройкой началась, Полина, не в пример многим, не только своего не потеряла, а даже и выиграть как-то смогла. Вот так-то оно…
        - Ну что ж, это хорошо, - подытожила я. - Полина всю жизнь честно трудилась, достойно проживет остаток жизни…
        - Это ты правильно сказала… - внезапно пригорюнилась Фрося. - А вот я-то…
        - Бросьте, Фрося! - решительно прервала старушку я. Заниматься психоанализом событий полувековой давности мне не хотелось категорически. - Время все подровняло. Вы еще монголо-татарское нашествие вспомните!
        - А чего это? - Большинство стариков имеют так называемое «застревающее» мышление. Фрося, наоборот, невероятно легко для своих лет переключалась. Иногда, вот как сейчас, я этим сознательно пользовалась. - Татары разве когда с нами воевали? По-моему, нет. Или это не с нами?
        - Лев Гумилев думал так же, как и вы, Фрося, - уверила старушку я, и тут же кстати заметила дочку Натальи, которая обедала за своим столом. - Руслана! - окликнула я. - Объясни, пожалуйста, Фросе про монголо-татарское нашествие и Золотую Орду. Вы это, насколько я понимаю, как раз недавно проходили. Кратко, буквально в двух словах.
        Фрося, заинтересованно поблескивая глазками, обернулась к Руслане.
        Я поспешно ретировалась.


* * *
        Утренний снег выглядел таким непривычно чистым, как будто бы на Лиговке внезапно, за ночь, сделали евроремонт. Мне не слишком нужны были продукты, но я специально вышла из дома в магазин, чтобы хоть так прикоснуться к подарку природы. Пока я собиралась, снег, естественно, затоптали, превратив его в обычную грязную кашу, лениво сползающую с тротуара на проезжую часть, где бешено вращающиеся колеса куда-то спешащих машин возгоняли ее к низкому нечистому небу, похожему на одутловатое серое лицо. Когда я проходила вышеописанный процесс в третьем классе на уроках природоведения, он назывался «Круговорот воды в природе». Помню, что тогда он представлялся мне как-то иначе…
        Двое людей, разговаривавших в почти непроглядном сумраке подворотни, ведущей к молочному магазину, судя по всему, никуда не спешили. Со стороны их беседа выглядела обстоятельной и абсурдной одновременно. Абсурд состоял в заведомой несовместимости собеседников, из которых оба были мне условно знакомы. Колян и девушка из мерседеса.
        От такого сочетания обстоятельств мое вполне среднее по общим меркам любопытство сделало свечку, и я шагнула в подворотню, не имея при этом решительно никаких планов относительно своих дальнейших действий.
        Первым из собеседников меня заметил Колян, который беспорядочно оглядывался по сторонам, переступал ногами и мелко трясся от возбуждения и хронического похмельного синдрома. Несмотря на глубокие сумерки, алкоголик меня узнал и явно обрадовался моему неожиданному появлению.
        - Во! - сказал он, уставив в мою сторону тонкий грязный палец. - Вот она с Федькой в одной квартире жила. Эта тетка… то есть эта женщ-щина… она тебе все обскажет…
        - Да-а? - продолговато удивилась девушка. - Ну ла-адно…
        Говорила она с едва заметным, но все же откровенно не питерским акцентом. Ее внимательный карий взгляд тут же исключил Коляна из своего поля зрения и сосредоточился на мне. Алкаш заволновался.
        - А я? А я-то как же?! Это ж я тебе сказал… Ты ж обещала…
        - На! - девушка брезгливо поморщилась, заглянула в сумочку и быстрым беличьим движением сунула что-то Коляну. Тот схватил подачку и так же проворно потрусил прочь. Ручаюсь, что не к молочному магазину. Вся сцена напомнила мне взаимодействие некрупных зверьков разных видов, случайно столкнувшихся в лесу в процессе кормежки.
        Не обладая абсолютно никакой информацией по поводу происходящего, я решила подержать паузу, поддерживая при этом контакт взглядов. Иногда это помогает и информация начинает поступать сама, по закону сообщающихся сосудов.
        - Меня зовут Алина, - сказала девушка.
        - А меня - Анжелика Андреевна, - сообщила я и улыбнулась.
        - Очень приятно, - мне показалось, что еще лет пять назад она шаркнула бы ножкой. - Скажите, а вы действительно жили в одной квартире с … с тем человеком, которого убили… его Федор звали?
        - Да, действительно, - согласилась я.
        - Я… мы могли бы с вами сейчас поговорить? Анжелика Андреевна?
        - Не вижу никаких препятствий. Где? Здесь?
        Алина отрицательно помотала головой.
        Я ожидала, что она позовет меня в мерседес или предложит посидеть в кафе, как принято у нынешнего молодого поколения.
        - Скажите, а мы… - девушка смущенно улыбнулась и глянула на меня исподлобья. - Мы не могли бы пойти к вам? Вы ведь здесь рядом живете?
        Вот это было действительно необычно. Хорошо упакованная молоденькая дамочка сходу напрашивается в гости к незнакомой тетке в лиговскую коммуналку? За этим непременно что-то стояло и никаким случайностям места не оставалось.
        - Если у вас нельзя, занято, мы могли бы на кухне посидеть, - добавила Алина, просительно заглядывая мне в лицо. - У нас дома гости всегда на кухне сидели…
        - На кухне гости сидят в отдельных квартирах, - объяснила я. - А у нас - коммуналка.
        Девушка откровенно понурилась.
        - Но ничего, - приободрила ее я. - У меня дома никого нет, кроме морских свинок, так что вполне можем зайти. Но сначала я должна купить еду, за которой, собственно, и из дома-то вышла.
        - Да, конечно! - обрадовалась Алина. - Я подожду… Или, хотите, я сама сбегаю, куплю, что вам надо, а вы пока…

«Странная девушка, как будто бы сшитая из разных кусков,» - подумала я, а вслух сказала:
        - Уймитесь, Алина. Я же не старушка-инвалид.
        - Да, конечно, - Алина вмиг погасила ненужную экзальтацию.
        В магазине она вполне естественно купила небольшой тортик и бутылку вина, о котором довольно долго совещалась с девушкой продавщицей. Я в винах не разбираюсь, предпочитаю те, что послаще и химией не отдают. Однако отметила, что со мной, в отличие от продавщицы, Алина по поводу вина не советовалась.
        В коридоре Алина крутила головой и как будто бы принюхивалась. Ее сходство со зверюшкой стало еще отчетливее. Сумку я велела ей взять с собой, в комнату. Нечего подвергать наших местных зверюшек лишним соблазнам. Дураку понятно, что в такой сумке вполне могут оказаться какие-нибудь денежки или еще чего-нибудь привлекательное…
        В комнате я вскипятила чайник, насыпала в вазочку печенье и порезала торт. Когда Мопси или Хлопси подошла, чтобы понюхать туфельку Алины, девушка поджала ноги.
        - Морские свинки вообще-то не кусаются, - сообщила я.
        - Да, спасибо, - ответила Алина.
        На вид я старше Алины приблизительно в два раза, Джулия Ламберт из моэмовского
«Театра» - одна из моих любимых литературных героинь, так что пауза давалась мне без особого труда. Алина же ерзала на стуле, кусала губы и уронила кусочек взбитых сливок на скатерть.
        - Вы только не обижайтесь, Анжелика Андреевна, но ведь я правда не знаю, могу ли вам доверять…
        - Если вы ожидаете, что я сейчас начну уверять вас: можно, можно! - то вы ошибаетесь, - усмехнулась я. - Не начну. Вам решать, Алина.
        - Знаете, если вы не очень торопитесь, то я вам сначала расскажу свою жизнь, чтобы вы понять могли, - заявила Алина. - Я понимаю, это вам странно, что я вот так…
        - Не волнуйтесь, Алина. Я работаю психологом. Для меня как раз обыкновенное дело, когда люди прямо с порога рассказывают мне свою жизнь.
        - Вот как хорошо! - радостно воскликнула Алина. - Значит, вы сразу все поймете.
        Снаружи она тщательно изображала радость, а в глазах ее между тем мелькнуло нечто совсем иное. Словно белочка-тревога, взмахнув рыжим хвостом, перепрыгнула с ветки на ветку. Я не удивилась. Алина не выглядит особенно образованной, может быть, она, как и половина населения, не очень отличает психолога от психиатра и побаивается последних. Хотя обычно молодежь в этом плане более информирована, так как обожает читать комментарии каких-нибудь деятелей от психологии в газетах и отвечать на вопросы псевдо психологических тестов в журналах. «Что вы знаете о качественном супружеском сексе?» «Хороший ли вы родитель?» «Стоит ли вам заняться бизнесом?» и т.д.
        - Я не в Питере родилась, а в Рязанской области, - начала свой рассказ Алина. - Городок называется Соловей, вы никогда, наверное, о таком и не слышали…
        - Это странно, но как будто бы слышала, - медленно возразила я. - Но вот не могу вспомнить, когда и по какому поводу…
        - У нас только название красивое, а вообще-то там такой… заповедник гоблинов. Когда-то был большой комбинат пластмасс, пять шестых жителей на нем работали. Пили всегда. Водку и… всякое другое. Воровали с комбината, очищали и… травились химией, едва ли не каждый день в больнице помирал кто-нибудь. Отец у меня так помер, мама рассказывала. Потом комбинат встал, и все вообще непонятно стало. Когда я росла, мама в больнице уборщицей работала, а сестра ее, которая с нами жила - в прачечной, приемщицей. Только тогда уже люди белье в прачечную не несли, дома стирали, поэтому она и не зарабатывала почти ничего. Но другой работы все равно не было. Мы с сестрой, сколько себя помнили, уехать хотели. Сестра моя старшая, Наташка, вообще-то хорошая, только глупая. Я себя более крутой считала. В школе она училась так себе, а я - очень хорошо, меня все учителя хвалили. А потом вдруг Наташка взяла и в Петербург поехала. Я ее, помню, зауважала сразу, и перед матерью всегда заступалась, когда она ее перед нами с теткой честить начинала. Наташка сначала писала, что все хорошо - на работу на фабрику устроилась, в
общежитие, потом даже комнату где-то сняла, несколько раз деньги нам присылала и посылки. Я, помню, шоколадные конфеты трескала, каких и не видела никогда, и уж прикидывала, как подрасту еще немного и - сразу к Наташке. А тут и письма прекратились. Мать с лица спала, ночами не спала, все нитроглицерин пила. Я тоже ревела в подушку, телевизор-то все смотрят, а там - сплошной криминал, «600 секунд» и всякое такое, вот я и решила, что убили Наташку в Питере. Хотя, если б подумать могла: кому она нужна-то? Никому, как потом-то выяснилось… В общем, прошло еще время и Наташка нашлась: приехала обратно в Соловей, да не одна, а с дитем: девочкой Дуняшей. Мать-то с теткой так обрадовались, что жива-здорова, что и ругаться не стали. А мне, помню, обидно было до слез, как-то даже не выдержала, накричала на нее: «Вот дура-то! Идиотка кромешная! Все же путем у тебя было! Не могла подумать хоть немного, уберечься! Шлюха ты! Привезла из Питера прибыток в подоле! Хоть бы обо мне подумала, дождалась, пока я к тебе приеду! Кто меня теперь отпустит? И куда мне деваться, после такого-то? В омут головой?!» Наташка
плакала, уговаривала меня. Но я нос задрала, и с той поры с ней больше не дружилась. Тоже дура была, конечно, - Алина вздохнула. - Почему она мне должна?… В общем, стали жить дальше, впятером. Дуняша болела все время, орала по ночам, грудь не брала. Врачиха из поликлиники придет, наговорит чего-то, напишет, а лекарств-то в аптеке нет. Достать-то можно было, конечно, да за такие деньги, что и подумать страшно. Наташка через все это стала на смерть похожа, молоко у ней пропало окончательно. А мне ее и не жалко почему-то. И Дуняшу тоже. Иногда иду в школу после ночи-то бессонной, ноги заплетаются, голова не варит… иду и думаю: хоть бы она сдохла поскорее. Наташка бы на работу пошла, в семью - не убыток, а прибыток. Потом ловлю себя: чего ж это я такого желаю-то! Кошмар какой! Это я ли? Или чудище какое из страшилок? Даже в церковь пару раз ходила, от страха-то. Думала, может бог мне себя найти поможет, поддержит, наставит как-то. Не помог. А потом… Потом, где-то через полгода, к Наташке-то, хотите верьте, хотите нет, мужик из Питера приехал. Старый уже, испитой весь, потасканый, плешивый, Володей зовут.
Я даже и после не поняла, кто он вообще такой - отец Дуняшкин или еще какой-то сбоку-припеку - отдельный сестрин обожатель петербургских времен. Но, черт возьми все на свете, - приехал он красиво. Вошел в дом (Наташка как раз Дуняшу кормила) - нам всем поклонился, цветы какие-то квелые на стол положил, встал на колени, обнял Наташкины ноги, посмотрел ей снизу вверх в глаза и говорит: «Я нашел вас. Прогонишь - сейчас уйду. Позволишь - насовсем останусь, тебя, Наташа, с дочкой беречь буду.» У Наташки-то от потрясения ужасного и прекрасного челюсть отвалилась. Сидит, коленки вместе, глаза в кучку и молчит. Володю этого трясет крупной дрожью. Хорошо, тетка спохватилась, засуетилась вокруг: «Да вы встаньте, да пройдите, да вот тапки, да вот чаю с дороги…». Потом уж и Наташка отмерла, ревмя заревела… А я - вот удивительно-то! - на все это смотрела и завидовала. Странно все-таки: мне этот плешивый Володя и тогда, и навечно с приплатой не нужен был. Предложи - отказалась бы сразу. Но все-таки, в тот момент - завидовала Наташке аж до злых слез. К ней, к дуре с ребенком пригулянным, расхристанной, на смерть с
косой похожей, из самого Петербурга - и на колени, а я - умница, красавица, пропадаю ни за грош… А-а-а!
        И опять стали жить. Володя никого у нас не знал, и на работу, конечно, устроиться не мог - своим мест нету. Но руки у него, надо признать, оказались, как говорят, золотые - там это починит, здесь то поправит, сначала в нашем дому, потом окрест, и все, считай, за копейки. Слышали, говорят: «будь проще - и люди к тебе потянутся». Вот Володя у нас был совсем простой, люди и потянулись. Потом они участок взяли, стали там картошку сажать и всякое такое прочее. Мать-то с теткой давно хотели, но без мужика - никак. А тут - Володя. Пашет в охотку, будку какую-то из отходов сколотил… Иногда там ночевать оставался - в двух комнатах вшестером, сами понимаете… Однако, Наташка от всего похорошела даже, а Дуняша спать стала лучше. Потом, конечно, сущность-то володина запойная о себе вспомнила - но тут уж мать себя проявила - так над ним хлопотала, что будьте-нате. Сама по утрам рассол подносила, ботинки стаскивала, блевотину подтирала, Наташку уговаривала. Боялась, видать, что сестра выгонит его, и опять семья без мужика останется. Собака и то хорошее отношение ценит, а Володя все же человек. Ответственность
понимал, старался держаться, да и пьяным - ему не в укор, не злым был, рук не распускал и не хамил, а наоборот - песенки какие-то детские пел, про пионеров, истории рассказывал, как на Кубу ездил, а потом - спать до утра ложился и все. Воняло только у них в комнате, да и храпел он по пьяни так, что даже я в другой комнате просыпалась. А уж как там Наташка с Дуняшей… Впрочем, у меня мама с теткой тоже на два голоса выводили…
        В общем, жизнь наладилась. По вечерам они Дуняшу купали, а потом мы все вместе за стол садились и ели картошку с огурцами или макароны с выменем. Раньше-то по вечерам хлебом с молоком обходились, а теперь как же - мужчина в доме, ему настоящая еда нужна. Обсуждали погоду и виды на урожай. Иногда мне указания давали: «Ты давай учись, учись, Ленка, это в жизни завсегда полезно…». Володя говорил, а мать с теткой так важно головами кивали - соглашались. После ужина я уроки на кухне делала, а они телевизор смотрели и в домино резались. Или в карты, в подкидного дурака. Мать с Володей такие азартные оказались, а Наташка по глупости своей даже в дурака всегда проигрывала. Володя ее потом утешал, по головке гладил и конфетки совал. А потом они спать шли, а у Наташки была такая коротенькая рубашечка ночная, синяя в желтую горошку и с кружавчиками, не то Володя ей подарил, не то сама для красоты купила. Спрашивала у меня: «Мне идет?», а у самой ножонки такие тоненькие, кривенькие из-под рубашки торчат, коленки круглые, а ниже все желтой шерсткой поросло, в цвет горошкам. Меня, помню, чуть не вытошнило…
        Я уже в десятом классе училась, вытянулась, расцвела по-женски - это все говорили. Парни всё норовили в углу зажать и полапать - нравы у нас в Соловье простые. Мать тоже на меня опытным глазом глядела и приговаривала: «ну вот, Леночка, беды-то наши вроде кончились, хорошая полоса пошла, тьфу, тьфу, тьфу, плюнуть три раза - чтоб не сглазить, может и ты теперь хорошего человека встретишь, будет и у тебя…»
        ЧТО будет у меня? Откуда ОНО возьмется? У меня даже в голове мутилось, как подумаю. Если мне, значит, повезет, то я проведу свою жизнь вот так, как Наташка? От таких мыслей иногда из окна хотелось выпрыгнуть.
        Тогда, если вы помните, везде всякие конкурсы устраивали. От скуки, да от общей тошнотности жизни. Ну, я о себе всегда много понимала, и, когда узнала, - сразу пошла. Представьте, выиграла без вопросов. Можете не верить, но другие-то девочки мне и в подметки не годились. Я и двигаться могла (в детстве в кружке гимнастики занималась), и книжки читала, и тетка моя из журналов мод мне всегда одежку на машинке шила. А вкус у меня и свой есть. Стала я «мисс Соловей». Потом меня в Рязань послали, на такой же конкурс. Там я тоже второе место заняла… Потом в клипе снялась, который крем рекламировал…
        Это уже совсем другая жизнь получалась. Не сказать, чтобы уж очень приятная, но обратно в Соловей я не собиралась. Экзамены за одиннадцатый класс сдала экстерном, поступила в Рязани в колледж, учиться на модельера. Продолжала в конкурсах участвовать, в Москву ездила, там, правда, никакого места не заняла… Потом замуж вышла…
        Внезапно Алина резко встала и одернула кофточку, прикрыв ею пупок с маленьким аккуратным камушком.
        - Вы знаете, мне сейчас идти надо, - не глядя на меня, сказала она. - Вы извините, я, можно, потом еще загляну, когда вам будет удобно. Или, может быть, в кафе?
        - Да, разумеется, - согласилась я, внутренне недоумевая. Что за сигнал и откуда она его получила? На руке у Алины нет часов, и у меня в комнате, в пределах ее видимости - тоже. Наверняка у нее есть мобильный телефон, но он не звонил. Телепатия?
        - Вы… - девушка заколебалась. - Вы, Анжелика Андреевна, наверное, и вправду хороший психолог. Это странно…
        - Что ж странного? - улыбнулась я. - Почему бы мне не быть хорошим психологом? Но я не понимаю, к чему вы…
        - Я рассказала вам про свою жизнь намного больше, чем собиралась, - почти обвиняюще выпалила Алина. - И сейчас не понимаю, как это вышло. Ведь вы фактически ни разу меня не перебили. Вообще ни одного слова не сказали…
        - Все психологи - профессиональные слушатели, - успокаивающе сказала я.
        Девушка сама заметила это. Значит, она весьма не глупа. Но только чего же она испугалась настолько, что сейчас убегает? Побоялась проговориться? О чем?
        - Теперь мне уходить надо, - упрямо повторила Алина. - Я вам потом еще расскажу. Можно?
        - Думаю, да. Запишите мой телефон…
        Я вышла ее проводить. В коридоре мы буквально столкнулись с Любочкой, которая, по-видимому, только что пришла к Дашке. Девушки внимательно посмотрели друг на друга. Потом Любочка прошла дальше по коридору, а Алина протянула руку к своей шикарной шубке. Шубка висела на общей вешалке и была похожа на холеную породистую кошку, волею судьбы затесавшуюся в компанию бродячих помойных котов. Ни Любочка, ни Алина не произнесли ни слова, но мне отчего-то показалось, что они друг друга узнали. Не сказать, чтоб это предположение меня порадовало.


        Глава 6. Совет в Филях
        Судили да рядили, перезванивались как бы не сто раз, а в конце концов собрались у меня - в коммуналке. Светка, которой это было более всего не по ранжиру, выглядела при том решительнее всех:
        - А чего? Какие проблемы?! - агрессивно полемизировала она непонятно с кем. - Еду готовую сейчас купить можно где угодно - хоть нарезки, хоть салатики, в общей кухне толпиться не надо…
        Теперь Светка стояла возле стола и выгружала на него лоточки, мисочки и контейнеры из двух огромных бумажных пакетов.
        Неугомонная Ирка, нарезав зеленый лук и заправив его сметаной, своими короткими пальцами доставала из трехлитровой банки огурчики домашнего засола и солнышком выкладывала их на тарелке.
        - В середину что-нибудь копчененькое положишь, а вот сюда - ту остренькую морковку, - распорядилась она. Светка молча кивнула.
        Любаша почти незаметно вела носиком в сторону Светкиных разносолов - видно было, что такое великолепие на ее собственном столе оказывается нечасто. Да чего там - вообще никогда не оказывается.
        Ленка сидела в кресле, пыталась поддеть тапком кого-то из морских свинок и в открытую облизывалась.
        - Вот и ладненько, - удовлетворенно сказала Светка, оглядывая внушительную кучу выложенных на стол припасов.
        Меня в последнее время старые добрые славянские традиции стали откровенно раздражать. Почему, собственно, собравшись для общения, надо непременно усесться за стол и жрать в три горла до отрыжки? Объяснений у такой смены позиции могло быть два. Благородное: по складу души я тяготею к Европе и аристократической сдержанности. Прозаическое: к старости стал хуже работать желудок и традиционная славянская обжираловка организму уже в тягость.
        - Селедочница у тебя где? - спросила Ирка.
        - В шкафу снизу, слева. И да чего вы суетитесь? - в такт своим мыслям я не удержалась от брюзжания. - Мы чего, жрать сюда собрались, что ли? Вполне можно было бы обойтись сухим тортиком, коробкой сока и бутылкой вина.
        - Ну не скажи! - вступила в разговор Ленка, не принимавшая в организации стола никакого участия. С собой она принесла бутылку шампанского, коробку кофе и торт из взбитых сливок. - Кто у нас психолог? Ты же понимать должна: традиции - великая сила. У нас, знаешь ли, с прежних времен установки остались и организмы так устроены: пока оливьюшечки в миску не насыпали - процесс общения не начался. А организм - он един, все связано. Пока команда не поступила, ничего работать не станет. Никакого тебе мозгового штурма…
        - Ой, не надо! Твои дилетантские выкладки, почерпнутые из дешевых эклектических книжонок… - начала я, но на помощь Ленке неожиданно ринулась Светка, вообще-то теоретических споров избегающая давно и категорически.
        - Лена права! - заявила она. - Мы все зомби с единой базовой программой. Стол с оливьюшечкой - ее часть. И изменить этого никто в силах. Только время, да и то не у нас уже, а у следующего поколения. А нас, как бы жизнь ни вертела, но на некоторые ключи, включающие программу, мы реагируем одинаково, даже против сознательной воли. Хочешь, Анджа, докажу прямо сейчас?
        Я кивнула. Как исследователю по природе и воспитанию, мне стало интересно.
        - Покажи ей! - сказала Ленка.
        - Это вы про чего? - Ирка заинтересованно подняла голову от тарелок. - Опыты, что ли, делать хотите? Так может закусим сперва, а потом…
        - Смотрите, - начала Светка. - Вот мы здесь и теперь все разные по жизни и убеждениям. Любаша - социалистка и твердая государственница. Я - проклятая буржуинка. Анджа - наблюдатель и циник, обезьяна вне иерархии. Ленка - вечная диссидентка, ни социализм ее не устраивал, ни демократия. Ирина - православная христианка, церковь за последнюю утеху почитает. И вот я вам теперь, ничего не скрывая, говорю: полет Юрия Гагарина - ерунда собачья и богопротивная. Никому он ни тогда, ни уж тем более теперь, когда холодная война окончилась, не нужен. Чистый пропагандистский ход - запихали паренька в консервную банку с электроникой, прополоскали над землей и обратно скинули. Пустая трата народных денег и никакого смысла. В колхозах в те времена люди досыта не ели…
        На лицах Ирки и Ленки практически одновременно появились возмущенно-недовольные гримасы, надо думать, повторяющие мою собственную. Любаша выпрямилась на стуле и звонко произнесла:
        - Что ты говоришь, Света? Космическая программа имела большое научное значение…
        Светка расхохоталась.
        - Попались! - в унисон сказали мы с ней.
        - Это шутка, что ли? - Ирка неуверенно улыбнулась.
        Любаша и Ленка продолжали хмуриться еще довольно долго.
        - Все зомби не любят, когда попусту ковыряются в их замочных скважинах, - пояснила Светка.
        - … Так давайте же кушать скорее! - Ирка по-своему очень хорошо понимала идею об универсальных программах.
        Все, наконец, уселись за стол. Ленка сидела рядом со мной, держала на коленях морскую свинку и по очереди совала ей ингредиенты салатов. Свинка либо съедала предложенное, либо отказывалась. «Отказные» кусочки Ленка выкладывала в ряд, на салфетку возле тарелки. Вид у обеих при этом был крайне сосредоточенный - как в научной лаборатории.
        - Это которая из них? - спросила меня Ленка.
        - Я думаю, Флопси, - ответила я. - Она тебе явно подыгрывает.


* * *
        Когда я ознакомила всех с «материалами дела», включая несложившуюся беседу с Алиной и компьютерную распечатку моих собственных классификаций, на некоторое время за столом воцарилась тишина. Слышно было только довольное пофыркивание Флопси и бурчание в чьем-то, кажется Иркином животе.
        - Я думаю, надо все-таки обратиться в милицию, - нарушила молчание Любаша. - Пусть они найдут этого «человека из мерседеса» и допросят его.
        - Если я это сделаю, никто и никогда не узнает того, о чем хотела рассказать мне Алина, - сказала я. Вроде бы никакой логики, но почему-то я была в этом твердо уверена.
        - Я думаю, что ты ее так и так больше не увидишь, - заметила Светка. - Она испугалась твоих психологических приемов. Если она сама выбирает: что сказать, о чем умолчать - это одно дело, а если выбираешь ты - на это она никогда не пойдет.
        - А что она собиралась дальше тебе рассказать, как ты думаешь, Анджа? - спросила Ирка. - Ты же с ней долго говорила. Что она за человек?
        - Алина - типичный утешительный приз для мужика, слегка преуспевшего в жизненной гонке, - ответила я. - Так когда-то определял подобных женщин один наш с Любашей знакомый.
        - Вадим? - полуутвердительно сказала Любаша.
        Восемь лет назад бывший сослуживец Любаши Вадим проявился в моей жизни одним из тех немногих мужчин, с которыми у меня могло бы что-то случиться. Но ничего не случилось. Можно считать, что ни моей, ни Вадима вины в этом не было. Кто из нас не лгал ближним, а уж тем более дальним своим? Так, чуть-чуть, для их же пользы? И откуда Вадиму было знать, что я так неадекватно на это отреагирую?… Тогда Вадим работал в органах, а о его теперешней судьбе мне было ровным счетом ничего не известно. Я совершенно не вспоминала о нем уже несколько лет. Отчего же теперь? Какая-то не уловленная сознанием ассоциация? Странно, можно будет потом подумать об этом на досуге…
        - Именно, - кивнула я. - Именно Вадим… Я думаю, дальше Алина рассказала бы мне о том, как ее приметил и купил на аукционе красоток какой-нибудь немолодой папик не самого высокого звена…
        - Почему не самого высокого? - уточнила Ленка.
        - Потому что сама девушка довольно умна и мила, но - не высший класс.
        - А ты почем знаешь? - с какой-то непонятной ревностью в голосе осведомилась Светка.
        - Не столичный выговор, чуть-чуть ударное следование за модой, неумение скрывать свои подлинные чувства, очень поверхностная воспитанность, о правилах которой надо постоянно себе напоминать… Достаточно?
        - Вполне, - согласилась Ленка. - И дальше?…
        - Дальше она должна была поделиться со мной своими подозрениями касательно убийства Федора, тщательно дозируя то, что она действительно знает, и то, что она может и хочет мне сообщить. Вероятно, во всей этой истории есть какая-то опасность и для самой Алины. Я не верю, что такая девушка стала бы суетиться из-за убитого алкаша. Но что у нее за информация по содержанию - я не могу себе даже представить.
        - Кто же все-таки беседовал с Федором? Муж Алины?
        - Не знаю. Но все время помню, что тот человек ни от кого не скрывался.
        - Да, это важно, - согласилась Ленка. - Значит, он либо ни при чем, либо ситуация обострилась уже после этого разговора.
        - Мне интересно другое, - заметила Светка. - Кого, собственно, эта Алина ждала, сидя в мерседесе. Коляна? Анджу? Еще кого-то? Какая у нее была цель?
        - Узнать, видели ли ее мужа вместе с Федором, - предположила Любаша.
        - Нет, скорее всего, она хотела поговорить с кем-то, кто Федора знал и в курсе всей этой истории, а потом - либо опровергнуть свои подозрения, либо укрепиться в них.
        - Попасть в квартиру, - неожиданно сказала Ирка. - Она хотела попасть в квартиру.
        Все замолчали, как будто дискуссию обрезали ножом.


* * *
        У каждого человека в жизни есть свой талант. Хорошо, если он находит применение, плохо, если, согласно библейской притче, его зарывают в землю.
        Иркин талант заключается в том, чтобы - верить. Как все талантливые люди, которые никуда свой талант не зарывали, а, напротив, десятилетиями неустанно развивали его, Ирка верит виртуозно. Во что угодно.
        Многолетнее наблюдение за ней могло бы поразить воображение неподготовленного человека. Когда мы учились в третьем классе, Ирка верила в то, что во всех книжках написана только правда и так, как написано, все и было. Она рыдала над судьбой погибающих положительных героев с таким отчаянием, как будто все они были ее родственники. Читать Ирку приучила я, и потому чувствовала свою ответственность. Но моих сил не хватало, чтобы убедить ее, что в книжках все понарошку, и однажды я даже тайком просила библиотекаршу в районной библиотеке не давать Ирке книг с плохим концом.
        В последующие годы Иркин талант развертывался и совершенствовался в основном в реальной жизни.
        Жоре, отцу своего сына Никитки, она верила беззаветно, хотя он был прохиндей и мошенник. Весьма, впрочем, обаятельный. Когда он попал в тюрьму, он уже три года как бросил Ирку беременной его сыном. Она доучивалась в вечерней школе, работала мотальщицей на фабрике «Возрождение» и каждую свободную минутку бегала навещать Никитку в ведомственные ясли-пятидневку. Бывший возлюбленный написал ей из тюрьмы, что невиновен, она, естественно, ему поверила и полгода тратила ползарплаты на передачи, стояла в очередях, обивала пороги, и, говорят, даже судью почти убедила в том, что он - не причем и его оговорили. Талант, что тут поделаешь. Жалко, что у нас тогда еще не было суда присяжных. Полагаю, они бы не устояли.
        Если бы Жора не погиб в тюрьме, кто знает, как бы все обернулось. Может быть, она взялась бы его ждать и все такое… Но Жора умер от перитонита, развившегося после удара ножом в живот. Ирка до сих пор считает его невинной жертвой, обихаживает могилку, плачет на ней светлыми слезами и зачем-то таскает туда Никитку. С Никиткой я никогда на эту тему не говорила, но мне кажется, что он имеет по поводу абсолютной безгрешности кровного отца какое-то свое мнение.
        Удивительно, но почти параллельно с историей с жориным заключением за решетку развивалась история с Володей. Он трудился тогда на той же фабрике, что и Ирка. Был молод, кудряв, прозрачен взором, происходил из семьи потомственных рабочих, и был алкоголиком по крайней мере в третьем колене. Отец его к тому времени уже сгинул где-то под забором, но Ирка застала еще в живых Володиного деда, трясущегося маразматического старичка, который расхаживал голым по коридору коммунальной квартиры и просил у всех встречных полтинник на опохмелку. В Ирку Володя влюбился еще до начала жориных тюремных злоключений. Влюбился застенчиво и нежно, долго не решался подойти, обнять, поцеловать. Замотанная работой, учебой и ребенком Ирка очень долго попросту не замечала его чувств. Потом заметила, взяла инициативу в свои руки и у них начались «отношения». Тут как раз посадили Жору. С тревогой и парадоксальным сочувствием Володя наблюдал за тем, как хлопочет о другом мужике его возлюбленная, внимательно выслушивал все ее рассказы, давал советы, сидел с Никитой и иногда даже сам стоял вместо нее в бесконечных очередях.
        Через полгода после смерти Жоры Ирка с Володей поженились. На свадьбе Ирка почему-то была в зеленом платье. «Ирка, давай сошьем белое! - умоляли мы с Любашей. - Давай мы тебе денег дадим, давай сами материал купим…» Ирка так и не согласилась, купила только белые босоножки. Володя в новом песочном костюме казался импозантным и счастливым. Новобрачная напоминала молодой, упругий кочан капусты. Никитка, за которым никто не приглядывал, слизал розы с праздничного торта и зачем-то, наверное, в знак протеста, написал в миску с заливным.
        Выпивал Володя всегда, сколько себя помнил. Где-то к рождению Люськи стал настоящим кондовым алкоголиком, а на пятилетний юбилей дочери словил первую
«белочку».
        Он постоянно обещал, что «завяжет», и Ирка ему, естественно, верила.
        После особенно отвратительных запоев Володя испытывал сжигающее его чувство вины, целовал Ирке ноги, плакал и просил: «Спаси меня!»
        И Ирка его спасала. Сначала лечила, подшивала, кодировала. Потом снимала порчь и родовое проклятие. Потом корректировала карму и латала дыры в биополе. В каждую следующую панацею она верила так, как будто не было двух десятков предыдущих. Володя, заражаясь ее верой, некоторое время верил вместе с ней. И, кажется, только поэтому окончательно не сходил с катушек.
        Некоторые эпизоды этой отчаянной и безнадежной борьбы вызывали оторопь у плохо знавших Ирку людей. Например, такой, из начальных этапов. В молодости, наряду со всем прочим, Ирка верила в грядущее построение коммунизма, о котором ей говорили со всей сторон, и, имея шесть лет рабочего стажа, единственная из всей нашей компании легко вступила в коммунистическую партию Советского Союза. Некоторое время спустя она заставила вступить в партию и Володю, искренне веря в то, что ответственность перед грядущими коммунистическими поколениями может удержать от пьянства наследственного алкоголика и привести его к полной и счастливой трезвости. Когда Ирка на голубом глазу излагала все это мне, я старалась смотреть в сторону и даже зажимала себе рот рукой.
        К тому времени я уже знала, что иркина вера - неколебима ничем, даже самой реальностью.
        Кроме всего прочего, Ирка, по-видимому, была судьбой обречена на параллели. Довольно скоро вместе с Володей она начала «спасать» Никитку, который отчетливо тяготел к асоциальному подростковому поведению и с 12 лет стоял на учете в детской комнате милиции. Учился он из рук вон плохо, школу прогуливал, но мать свою знал на пять с плюсом. Накуролесив очередной раз, он снисходительно принимал все материнские хлопоты и обещал, что это в самый последний раз, и он немедленно, вот прямо сейчас, не сходя с места, берется за ум. Ирка, как вы, конечно, уже поняли, каждый раз ему верила. Ленка тогда работала инспектором по делам несовершеннолетних и много раз пыталась объяснить Ирке действительное положение вещей. Ирка в ответ объясняла Ленке, что душа у Никитки добрая и нежная. Тогда мы с Ленкой буквально сатанели от иркиной непробиваемости, но сейчас мне кажется, что если что-то и уберегло Никитку от каких-то действительно страшных и необратимых вещей, типа решетки и наркотиков, так вот именно эта упрямая иркина уверенность в том, что в нем есть что-то хорошее. Даже против своей воли, Никитка все время
помнил об этом и удерживался на краю…
        Так же безусловно Ирка верила всем остальным. Сколько раз ее надували и обманывали, по мелочи и по-крупному, сосчитать нельзя. «Ну, наверное, у них случилось что-то, - невозмутимо рассуждала Ирка после очередного „кидка“. - Всякое же у людей бывает. Страшное даже. И предупредить не смогли. Мне-то что? Я жива, здорова. А вот у них как?»
        Понятно, что при таком положении вещей иркин, в общем-то вполне приличный интеллект являлся плохим помощником в ее повседневной жизни. Выживала она только благодаря великолепно развитой интуиции…
        Когда-то меня все это попросту бесило, а теперь я думаю, что безбрежная иркина вера за много лет спасла не меньше людей, чем знаменитый сенбернар Барри.


* * *
        Раздался осторожный стук и сразу вслед за этим в дверь комнаты просунулась взлохмаченная голова Аркадия.
        - Анджа, у тебя соли нету? Извини, что беспокою, но Наталья с Русланой ушли куда-то, а Фрося, видать, заснула… Ой, у тебя гости?! Прости…
        Светка, которая понаслышке знала всех насельников моей коммуналки, тепло улыбнулась Аркадию.
        - Я думаю, что, несмотря на гостей, Анджа легко может ссудить вас солью, - сказала она.
        Я тяжело вздохнула и вышла из-за стола, а отзывчивый сумасшедший радостно заулыбался в ответ.
        - И как это всё такие красивые женщины, и сидят одни, без мужчин? - кокетливо заметил он.
        - А у нас тут, понимаете, военный совет, - продолжила беседу Светка.
        - Для военного совета нужен хоть один стратег, - весьма логично заметил Аркадий. - Стало быть, мужчина.
        Интересно, это он себя, что ли, предлагает? - мысленно ухмыльнулась я. Все-таки Светка необыкновенно ловко это делает… Наверное, потому, что тренируется постоянно, оттачивает навык…
        - В нашем совете в Филях стратег - Анджа. У нее ум как раз мужской, - вполне серьезно объяснила Светка.
        - Это точно, - с ноткой угодливости согласился Аркадий, и его немедленное согласие восовокупе со светкиными словами почему-то вызвали во мне довольно сильное раздражение. Которое, в свою очередь, указывало на ум женского типа, и вышеупомянутое утверждение опровергало начисто.
        От промелькнувшей в голове казуистики я ухмыльнулась и стратегически успокоилась.
        - Аркадий, вот соль, забирайте, - сказала я.
        Квартирный сумасшедший намеки понимал хорошо, и немедленно испарился.
        - Ну чего ты с ним так, - сказала Светка. - Он милый и забавный.
        - У него шизофрения, - объяснила я. - Если бы он сейчас сел и начал говорить, то вошел бы в поток. А мы бы его потом все равно обязательно прервали и выгнали. А у него осталось бы возбуждение, которое могло привести к обострению. Ты этого хочешь?
        - Нет, конечно! - возмущенно открестилась Светка и добавила. - Ну до чего ты все-таки логическая, тошно даже. Если всегда рассчитывать, какая пакость из чего может проистечь, то вообще ничего делать не станешь.
        - Я и не делаю. Ты же знаешь, - заметила я.
        - Ужасно! Умная, красивая баба, а живешь, как шуба в нафталине, - передернула плечами Светка. - Я тебя иногда жалею, иногда бешусь.
        - Брось, - предложила я. - Побереги цветы своей селезенки…
        - Девочки не ссорьтесь! - воскликнула почуявшая конфликт Ирка. - Мы же собирались про эту Алину говорить и про бедного Федора!
        - Правильно! - поддержала Ленка. - Ира! Как ты думаешь, зачем Алине нужно было попасть в квартиру?
        - А я почем знаю?! - искренне удивилась Ирка.
        Ее интуиция с интеллектом почти никогда не сцеплялись между собой, что тоже создавало определенные затруднения. На практике ее поступки чередовались таким причудливым образом, что сторонний наблюдатель никогда не мог решить наверняка, умная Ирка или круглая дура. Эта неравномерность очень помешала ей в карьере. Ирка была прекрасным специалистом, и по своим знаниям и возможностям давно могла бы стать главным бухгалтером какой-нибудь фирмы и получать весьма приличные деньги. Но начальники, собирая сопутствующую информацию и наблюдая ее в жизни, просто не решались доверить ей этот пост.
        - Я думаю, она хотела посмотреть, где жил Федор, может быть, поговорить с его женой, - предположила Любаша.
        - Никаких попыток в этом направлении, - проинформировала я.
        - Может быть, все-таки при следующей встрече? В этот раз ты ее напугала, а теперь она подготовится, все продумает…
        - Ну в любом случае это регулирую не я. Если Алина захочет, она сможет меня отыскать.
        - Но ведь и ты сможешь - ее, - заметила Ленка. - Номер-то мерседеса наверняка запомнила.
        - Разумеется, - кивнула я.
        - Ну вот, первый шаг есть, - сказала Ленка. - Про мерседес я узнаю. А значит, и про девушку тоже. И, возможно, про мужика, если он там, конечно, один.
        - Милиционеры держат меня в курсе расследования, - сказала я.
        - С чего это?! - удивилась Любаша.
        - Я им колдую, - невозмутимо пояснила я.
        - Как это?! - Ирка щелкнула челюстью, а Любаша поглядела на меня с явным подозрением.
        - Да, ерунда, потом объясню, к делу никакого касательства не имеет, - отмахнулась я. - Издержки времени… Но там, в милиции, все глухо, как я понимаю. Опросили окрестных алкашей, бабушек, которые бутылки собирают. Никто ничего якобы не видел. Но если уж мерседес от них ускользнул, то чего тут… Зою опрашивали всего один раз, с детьми, как я понимаю, вообще не разговаривали.
        - Да, - сказала Любаша. - Если бы Федор депутатом был, или хоть толстосумом каким, они бы землю рыли…
        - Да что-то и толстосумных убийц не вдруг находят, - возразила Светка. - Просто шуму больше. А от шума - какой толк?
        - Надо узнать, куда Федор ходил в последние дни перед смертью, и что там делал, - сказала Ирка, явно руководствуясь последним просмотренным по телевизору детективом.
        - Я тебе и так могу сказать, - заметила я. - В жилконтору на работу и в магазин за выпивкой. Ну и домой, естественно. Пару раз, может быть, на балкон выходил.
        - Все равно надо поспрашивать у Зои, у Коляна, у Кирилла, - согласилась с Иркой Светка. - Вдруг чего-то упустили?
        - Зоя на работе, а Кирилла можно хоть сейчас, - сказала я. - Он - лицо, в расследовании заинтересованное. Только сидите тихо, все равно он с вами разговаривать не будет.
        - Стесняется, да? - понимающе спросила Ирка.
        Стеснительной росла младшая дочь Ирки - Люся. Никитка с самого рождения никогда и никого не стеснялся.
        - Нет, просто не обучен разговаривать, - я шагнула в коридор и притворила за собой дверь, намереваясь отыскать и позвать Кирилла.
        Внезапно дверь комнаты Натальи слегка приоткрылась и оттуда выскользнула Машка, прижимающая к груди какой-то небольшой пестрый сверток.
        - Ой! - пискнула она, увидев меня, застывшую в изумлении.
        - Маша! - отчеканила я. - Немедленно положи на место!
        Вместо того, чтобы послушаться, Машка стремительно прошмыгнула по коридору и скрылась из моих глаз вместе со свертком. Я тяжело вздохнула. Воровства в нашей квартире доселе не водилось. Но… подрастает новое поколение, все когда-то происходит в первый раз… Странно, что Наталья, уходя, не заперла комнату. Обычно она не забывает это сделать, а у Русланы есть свой ключ. Ну что ж…
        Я вздохнула еще раз. Ловить Машку и искать в огромной квартире уже припрятанный непонятный сверток я не собиралась. Конечно, когда Наталья вернется и обнаружит пропажу, все равно придется устроить громкое разбирательство. Не могу же я промолчать о том, что видела своими глазами. Бедная Зоя, мало ей всего…
        В комнатах Кривцовых Машки, естественно, не было. Наверняка прячется в одной из кладовок. Кирилл в одиночестве слушал музыку и после короткого объяснения охотно пошел за мной. Проходя вместе с ним мимо комнаты Натальи, я дернула за ручку. Дверь была заперта на ключ. Все страньше и страньше… Но об этом я подумаю завтра… В крайнем случае, сегодня вечером.
        Из кратких ответов Кирилла неожиданно удалось выловить нечто вроде бы интересное. За несколько дней до разговора с человеком из мерседеса, свидетелем которому был Колян, Федор зачем-то ездил или ходил пешком на Сенную площадь. Кирилл знает об этом потому, что накануне просил у отца денег на кассету с записями какой-то музыкальной группы. «Напиши на бумажке, - велел Федор. - Вот буду завтра на Сенной, если все сложится, сам тебе куплю. А то дашь тебе, стервецу, денег, ты опять все на сигареты потратишь. А мать меня потом пилить будет…»
        Сенная площадь - это такое место в Петербурге, где издавна, еще с начала 19 века продают все и вся. Ее уже много раз пытались реконструировать, пытаются и сейчас. Но суть Сенной от этого не меняется.
        - Ну и что же, купил отец тебе нужную кассету? - спросила я.
        - Даже три, - сглотнув, ответил Кирилл. - Все, какие они вообще записали. Я удивился. Батя не жадный был, но у него просто денег никогда не было.
        - Помнишь что-то еще? - спросила я, внимательно глядя на мальчика.
        - Да. Батя с Сенной трезвый пришел. Ну, почти.
        - Ну что ж, спасибо. Я думаю, то, что ты сказал, это важно, - сказала я и отпустила мальчишку.
        - Что бы ни делал Федор на Сенной, это ему удалось, - сказала Светка. - У него появились деньги, и он купил сыну не только заказанную кассету, но и еще две.
        - На Сенной не нанимаются на работу, - уточнила Ленка. - Там только продают и покупают. Федор - продавал.
        - Точно. Но что он мог продать? У него ничего не было, - сказала я. - А если бы и было, он продал бы это и пропил гораздо раньше.
        - Я знаю! В вашей квартире хранится древнее знание! - вдруг вскрикнула Ирка. По видимому, ей на ум пришел еще один просмотренный по телевизору детектив. На этот раз - мистический. - А Федор его нашел!
        - И продал на Сенной площади, - закончила я. - Ирка! Немедленно влезь обратно на то дерево, с которого ты упала, и не говори ерунды.
        - Почему это ерунда?! - обиделась Ирка. - Вот я в одном журнале читала…
        - Ириша, в древности действительно существовало тайное знание. Но теперь его проходят в старших классах школы и на первых курсах институтов.
        - Как это? - удивилась Ирка.
        - А вот так. Тайным знанием египетских жрецов было умение предсказывать солнечные и лунные затмения, вычислять время разлива Нила. Жрецы греческих тайных культов знали о бесплодном периоде в женском менструальном цикле. Карлу Густаву Юнгу индуистский жрец под большим секретом рассказал, что камни на подъездной аллее к храму символизируют фаллос Шивы. Юнг, приехавший как раз за тайным знанием, очень удивился, так как изучал эту «тайную» символику, обучаясь в университете в Европе. И так далее… Понимаешь? К тому же наш дом был построен в 1902 году. Какое здесь может быть тайное знание?
        - И все равно… - упрямо начала Ирка.
        - Это придется тебе, - сказала Ленка, наставив на Ирку указующий палец.
        - Чего - мне?
        - Идти на Сенную площадь и пытаться узнать, что именно продавал Федор. Там множество завсегдатаев, а Федор был всего один раз, его могли заметить. Так что у нас есть шанс.
        - А почему именно Ирка? - удивилась я.
        - Потому что тебе, мне или Светке никто ничего не скажет. От меня до сих пор ментовкой несет. Ты с народом говорить не умеешь, Любаша не умеет врать, а Светка уже слишком пропиталась своим богатством, чтобы ей кто-то поверил. А вот Ирка придет с такой легендой: муж-алкаш снес на Сенную любимые сережки от прабабушки. Память рода, хранила для дочки, тайное знание, несчастье принесут… В общем, чем глупее, тем лучше. Хочу вернуть во что бы то ни стало! А-а-а! Помогите, люди добрые! Ирке поверят. Может быть, даже постараются помочь.
        - Что-то этом есть, - согласилась я.
        - А откуда сережки-то возьмутся? - спросила Ирка. - У меня сроду дорогих не было. Да и уши уже заросли…
        Любаша хмыкнула и пожала плечами.
        - Ирочка, я тебе потом отдельно все объясню, - проворковала Светка.
        - Мне кажется, что все это какая-то ненужная и глупая игра, - сказала Любаша. - Чтобы искать преступников, существует милиция. Ты же, Анджа, не возьмешься вместо меня за чертежи и расчеты, а я не возьмусь вместо Иры за бухгалтерский учет. Почему же вы думаете, что Ира справится с работой оперативного сотрудника милиции лучше самих сотрудников?
        В словах Любаши несомненно присутствовала определенная логика. И все, даже Ирка, это понимали.
        - Вы всегда упрекаете меня в излишней рассудочности, - сказала я. - Ну так вот: сейчас, если хотите, меня ведет чувство. «Делай, что должно, и будь, что будет».
        - Странные у тебя, однако, чувства, подруга, - заметила Светка.
        - Да уж какие есть, не обессудьте, - я пожала плечами.
        - Кажется, это английская пословица, - сказала Ленка.
        - Скорее, девиз одного из английских рыцарских домов, - уточнила Любаша.
        - Послушайте, а кто-нибудь из вас помнит: кто были родители Джульетты - Монтекки или Капулетти? - спросила Светка.
        - Скажите, девочки, а мы чай пить будем? - почти жалобно сказала Ирка. - А то торт, смотрите, уже заветрился…


* * *
        Когда подруги взялись расходиться, уже давно стемнело. Светка обещала развезти всех по домам на машине. Я вышла их проводить. В коридоре придержала Светку за рукав.
        - Послушай, - сказала я. - Вот ты говорила про установки. Это здраво. А как ты думаешь, не может ли все это, - я большим пальцем указала себе за спину на полки с детективами. - Не может ли оно незаметно сформировать еще одну установку и по механизму обратной связи начать действовать на саму жизнь? И тогда Любаша права - мы сами, не замечая того, начинаем жить, действовать, говорить в атмосфере легкой и непринужденной дебильности, поневоле подражая вот этим героям и героиням… Ведь, право, наш сегодняшний разговор органично вписывается как сцена в любой из стоящих здесь романов…
        - Не знаю, - Светка пожала плечами. - Но если признать твою правоту и одновременно вспомнить, что последовало за серьезной и качественной литературой критического реализма 19 века, то нам, кажется, можно особенно не волноваться. Лучше уж легкая дебильность…


* * *
        Вернувшись в комнату, я попыталась читать свежую газету, которую оставила мне Ленка. Наткнувшись на объявление: «Ясновидящий психолог структурирует судьбу и исправляет карму», отложила ее в сторону. Обожравшаяся за ужином Флопси сосредоточенно тошнилась под этажеркой. Я решила не беспокоить ее, пока не закончит. Долго смотрела в беспросветное окно, а потом, сдавшись, снова вышла в коридор и взяла первую попавшуюся книжицу, привлекшую внимание романтичностью названия: «Танцующая в одиночестве». Хотелось читать о любви.
        После первых же страниц я включила компьютер. Десятая занесенная в файл цитата выглядела так:

«Она начала стрелять глазами в хозяина гостеприимного дома».
        Остальное тоже было о любви. Настроение немного улучшилось.


* * *
        До самой ночи я с замирающим сердцем ждала скандала в исполнении давно вернувшейся домой Натальи. Все было тихо. Применяя метод дедукции по Шерлоку Холмсу, я восстановила события следующим образом. Наталья, уходя, заперла дверь и забыла в ней ключ. Машка не удержалась от соблазна, вытащила ключ и, дождавшись подходящего момента, проникла в комнату. Украла она, вероятнее всего, какую-нибудь шмотку Русланы или самой Натальи. Будучи пойманной на месте преступления, девчонка испугалась, вернула все на место, а ключ бросила под дверь или даже отдала в руки забывчивой Наталье.
        Понимая, что теперь можно никому ни о чем не рассказывать, я испытывала сильное облегчение. Будем надеяться, что Машка получила достаточный урок.


* * *
        Уже совсем ночью по жестяному подоконнику что-то забарабанило. Я решила, что это зимний петербургский дождь, обрадовалась, встала, подошла к окну. Оказалось, два жирных голубя просто решили переночевать у меня на подоконнике, и теперь переминаются с ноги на ногу, устраиваясь поудобнее.
        Я подошла к своему книжному шкафу, вытащила тесненный золотом том, и начала листать, неудержимо застревая то на одной, то на другой строчке. «Боже мой! Боже мой! - думала я, начисто позабыв о своем атеизме. - Это же было полтысячи лет назад! И как это вообще можно ТАК писать?!»
        Тишину разорвал звонок телефона.
        - Капулетти. Это были Капулетти, - хрипло сказал в трубке нетрезвый Светкин голос.
        - Сама знаю, - огрызнулась я. - И у меня, между прочим, коммунальная квартира. Соображай, когда звонишь.
        - Извини, подруга, - сказала Светка и отключилась.


        Глава 7. «Она была в Париже»
        В кухне у Дашкиного стола сидели Дашка с Любочкой и пили чай. У окна Наталья развешивала на веревках постельное белье, складывая каждую вещь в четыре раза, чтобы не очень мешало передвигаться. Кирилл ждал, пока разогреется картошка на сковородке, и с помощью той же вилки, которой мешал картошку, пытался загнать в огонь бегающего по облупившейся плите таракана. Увидев меня, Любочка мило улыбнулась и поздоровалась. Пиджак у нее был длиннее, чем платье, а длинные ногти покрыты зеленым перламутровым лаком. В нашей кухне она смотрелась как яркая конфетная обертка, выброшенная в помойку. Разговор шел о Турции, в которой Любочка не то только что отдыхала, не то еще собиралась отдохнуть. В ход обильно шла восточная экзотика. Дашка шумно вздыхала, по кусочку откусывая «Баунти», а потом вдруг сказала:
        - А Анджа у нас в Париже была!
        - Правда? - вежливо-равнодушно осведомилась Любочка, и я сразу поняла, что в Париже ей бывать не доводилось. - И как вам Париж, Анжелика Андреевна?
        Менее всего мне хотелось рассказывать Любочке о Париже. Но Дашка смотрела умоляющими телушечьими глазами, и я сказала:
        - Нормально. Везде стоят Жанны Д,Арк, в доспехах, похожи на изящные кастрюльки. А клошар, нищий, сидящий на углу улицы, на которой стоял наш отель, носил длинный шарф и был отчего-то жутко похож на постаревшего Остапа Бендера из старого, еще до Миронова фильма про двенадцать стульев. Я как-то сразу себе представила, что он не погиб тогда в Советском Союзе, но и до Рио де Жанейро добраться не сумел. Осел в Париже, устраивал всякие аферы, был то богатым, то нищим, а потом понял, что все суета сует… Я не знаю никаких языков, и поэтому каждый день, отправляясь в город и проходя мимо, говорила ему по-русски: «Доброе утро, Остап» - и бросала в коробку монетку.
        Когда наступил последний день, я вышла из отеля с сумкой, кинула монетку и сказала: «До свидания. Мы больше не увидимся. Сегодня я уезжаю домой, в Россию»
        Он приподнял свой головной убор (я затруднилась бы причислить его к какому-нибудь классу. Во всяком случае, это нельзя было назвать ни шляпой, ни кепкой. Может быть, картуз?), улыбнулся и ответил по-французски, но я отчего-то поняла все, до последнего слова.
        - Счастливого вам пути, русская мадам. Ваш Остап прощается с вами…

«Мой круг», несомненно, оценил бы такое видение Парижа. Присутствовавшие в кухне просто вылупили глаза. У Кирилла пригорала картошка. Я чувствовала себя дурой и злилась. Лучше бы уж рассказала про зеркальный зал в Версале (я там не была, но видела на картинках).
        - Надо же, - сказала Любочка. - А я за границей на нищих никогда внимания не обращаю. Они такие наглые и приставучие… В Париже я бы в Версаль пошла, - подумав, добавила она.
        - У каждого - свой Париж, - холодно произнесла я.
        Наталья пробормотала себе под нос какое-то не матерное, но весьма сочное ругательство.
        Я вспомнила, как Светка накануне обвинила меня в том, что я не умею разговаривать с народом. Разумеется, она была права.


* * *
        - Анджа, отчего вы иногда такая недобрая? - спросила Дашка, проводив Любочку. - Любочка… она…
        - Мне не нравится видеть, как она пошло самоутверждается за ваш счет, - отчеканила я. - А вы чуть ли не благодарите ее за это. Да, я недобрая и не особенно это скрываю. Но вы-то как раз - добрая, порядочная и трудолюбивая девушка…
        Я как будто цитировала что-то из классики 19 века. Дашке, которая под моим чутким руководством прочитала не только «Унесенные ветром», но и «Джейн Эйр», и
«Гранатовый браслет», и «Грозовой перевал», - тоже, наверное, так показалось. Глаза у нее стали, как у мороженного карпа.
        Так сложилось, что до меня Дашку никто никогда не воспитывал. Бабушка, которая ее растила, была слишком старенькая и торговала сигаретами вразнос на Московском вокзале, чтобы прокормить и одеть себя и внучку в нелегкие перестроечные годы. Поздно вечером она приходила домой, выпивала рюмочку, чтобы согреться, и ложилась спать. Дашка укрывала ее старым одеялом с цветными заплатками и готовила ужин и завтрашний обед из принесенных бабушкой продуктов. В школе Дашка была мало смышленой, но старательной. Поэтому учителя ее не хвалили и не ругали. Попросту не обращали внимания. Иногда годами не могли запомнить, как ее зовут (это мне сама Дашка рассказывала). То, что Дашка действительно получилась доброй и порядочной - целиком ее собственная заслуга. Она сделала сама себя - как герои «американской мечты». Теперь я занималась ерундой. А Дашка, как могла, защищалась.
        Если бы я действительно была потомственной колдуньей в семнадцатом поколении, я, наверное, вполне могла бы наслать на Любочку порчь. Ну, например, чтобы она начисто забыла наш адрес. Или разбила себе лоб об шест для стриптиза…
        - Любочка немного поживет у меня, - сказала между тем Дашка. - Ей надо, она с мужем поссорилась.
        Не могу сказать, чтобы это известие меня обрадовало.
        - Одна поживет? - спросила я, думая о любочкином сыне.
        - Одна, - кивнула Дашка и внезапно помрачнела. Видимо, тоже задумалась о ребенке, которого Любочка оставила неизвестно где. Хорошо, если отцу.
        А я уже думала о том, как же Дашка будет теперь встречаться с Виктором Николаевичем. Но, может быть, Любочка по средам допоздна работает в клубе?


* * *
        Когда я вышла из дома, стояло уже позднее утро. Сизоликие бомжи выползали на свой ежеутренний честный промысел, имеющий промежуточную цель у вагончика по приему вторсырья, и окончательно заканчивающийся поздним вечером у ларька с поддельной водкой. Зажав в руках утренние жестянки с пивом, куда-то деловито следовали молодые люди с дебильными лицами и неугасшим сосательным рефлексом. В магазине, куда я зашла купить себе кефир и кекс на обед, на кафельном полу под ногами покупателей валялись одинаковые, затоптанные в грязь газеты. Люди ходили по портретам мудро улыбающегося Явлинского. Под портретом можно было прочесть крупную надпись: «Яблоко приведет вас к свободе!»

«Интересно, как это может быть?» - лениво удивилась я, и отметила про себя, что приближаются очередные выборы.
        Снег падал, как замерзшее молоко, - голубоватый и жидкий.
        Все люди, мужчины, женщины, дети, старики - выглядели слегка больными. Я давно знала эту болезнь и про себя называла ее авитаминозом недолюбленности.
        - Анжелика Андреевна! Простите…
        Я оглянулась в поисках знакомого мерседеса и наткнулась взглядом на маленькую аккуратную машинку, марка которой была мне неизвестна. Переднее стекло опущено.
        - Да, разумеется, - сказала я. - Только должна сразу и честно предупредить: у меня всего двадцать минут и препоганое настроение.
        - Конечно, - тут же деловито согласилась Алина. - Тогда может быть, вы, пожалуйста, сядете в машину?
        - В этом случае идеально подошел бы слегка устаревший, но вполне приемлемый оборот - «не будете ли вы так любезны», - заметила я.
        - Точно! А я и не догадалась, - обрадовалась Алина, подумав несколько секунд, в течении которых я успела весьма удобно устроиться на переднем сидении. Парадоксальным образом внутри машинка казалась просторнее, чем снаружи. Я вспомнила о нехорошей квартире мессира Воланда, и подумала о том, что на подсознательном уровне современный многоцветный вещный мир кажется мне, заядлому совку, слегка колдовским. И это закономерно. Наверняка та же Алина особенностям собственной машинки ничуть не удивляется.
        Во время нижеследующего разговора мы обе глядели прямо перед собой и едва разжимали губы, как будто были разведчиками из глупых черно-белых фильмов. Я не хотела еще раз испугать Алину, а она, по-видимому, хотела сосредоточиться.
        - Анжелика Андреевна, я вообще-то замужем, чтоб вы знали. Я потому говорю, что это важно для того, что дальше будет. Мой муж намного старше меня. Он занимается бизнесом. Я его бизнес не очень хорошо знаю, но не потому, что не интересуюсь, поверьте. Он меня туда просто не подпускает, потому что думает, что я - кромешная провинциальная дура.
        - А это - не так? - безжалостно уточнила я. Алина позволяла себе быть навязчивой, следовательно, я тоже кое-что могла себе позволить. Иначе она не поняла бы ситуации и, пожалуй, опять насторожилась. К тому же, сегодня я предусмотрительно выдала себе некий карт-бланш в виде плохого настроения (что, надо сказать, полностью соответствовало действительности).
        - Теперь - не так, - исчерпывающе ответила девушка. - Мне - двадцать пять лет.
        - Угу, - кивнула я, отметив, что сегодня Алина выглядит, пожалуй, моложе своего возраста. - Александр Македонский в вашем возрасте армией командовал и полмира прошел.
        - Да, я знаю про Александра. («Неужели примеривалась?!» - внутренне ахнула я и немедленно зауважала свою визави.) Вообще-то у мужа что-то вроде конторы по подготовке охранников. Он их потом продает в разные фирмы, на предприятия и вообще - кому надо. Но мне кажется, он и еще что-то делает, потому что, я это почти сразу заметила, - у него больше денег, чем от такой конторы получить можно.
        - Вы считали или вам кажется?
        - Сначала казалось, потом я посчитала.
        Я мысленно посочувствовала мужу Алины. Он сам, наверное, жук еще тот, но все же - старой формации. Новое американизировано-компьютеризированное поколение мелких хищников для него… Сюрприз! Сюрприз!
        - Где вы познакомились?
        - Естественно, на конкурсе красоты! - фыркнула Алина. - Где еще папики себе девочек присматривают? Он там был каким-то спонсором, потом пригласил в ресторан, потом… Я не буду рассказывать, чтобы ваше время не тратить, ладно?
        - Ладно, - согласилась я. - Только скажите, у него до вас семья была?
        - Да, но к тому времени он уже давно был в разводе. Сын взрослый, старше меня, кажется. Я его не видала, а вот старую жену - несколько раз. Он ей вроде бы деньги давал, на лечение. Она… она чем-то на вас похожа, только еще старше и выглядит куда хуже.
        - Спасибо, - слегка поклонилась я.
        Картина представлялась вполне выпуклой, знакомой и понятной. Жили были в СССР два инженера-ровесника. Полюбили друг друга еще студентами, поженились. Потом жили дальше, умеренно, как все, тужили и радовались, растили сына. Потом грянула перестройка. Разбогатев на охранном (или еще каком-то? Может быть, оружием приторговывает?) бизнесе, стареющий дядечка бросил верную, но основательно поблекшую, больную и старую жену и прикупил себе на конкурсе красоты новую - молодую, свежую и красивую. Однако, и старой в трудную минуту готов помочь - значит, сволочь не окончательная.
        - Вы не думайте, что там чего-то обманом было или еще как-то не так, - честно предупредила Алина. - Я сама к нему бегом побежала. Мне к тому времени эти конкурсы красоты уже вот где сидели, - она осторожно провела длинным накладным ногтем под подбородком. - Я вам опять же рассказывать не буду, потому что все, что про них в желтых газетах пишут - все так и есть.
        - Я не читаю желтые газеты, - предупредила я. - Так что, если что-то оттуда тянется, придется рассказать.
        - Ничего! - решительно открестилась Алина. - Ушла и забыла. Первый год я, если честно, просто отсыпалась. Потом уже как-то оглядываться начала.
        - И что? - мне, если честно, уже давно стало как-то скучно. Страдания молодой бездельничающей жены пожилого охранного нувориша - ну совсем не моя тема! То есть, я знаю, конечно, что страдают они по-настоящему. Тяжелее безделья вообще ничего на свете нет. Но слушать и рассуждать об этом… Многие мои знакомые психологи, кстати, на этом сознательно подвизаются и неплохие деньги зарабатывают. Дам-ка я, пожалуй, сейчас этой Алине телефончик…
        - Мы с Сережей думаем, что вашего Федора убил мой муж. И я не знаю, что мне теперь делать! - выпалила Алина. - Я не могу жить с убийцей!
        - Так! - я щелкнула челюстью и минуты полторы молчала, приводя мысли в порядок. Алина в это время изображала тихий плач. Не плакала, а именно изображала, что плачет. Получалось у нее не очень хорошо, но мне она не мешала - и на том спасибо.
        - И за что же он его, по-вашему, убил? - спросила я наконец. - Что может быть общего между слесарем-алкашом и владельцем охранного бизнеса?
        - Не знаю, - всхлипнула Алина. - Может быть, тот про мужа, про его бизнес чего-нибудь узнал… такое…?
        - Каким, интересно, образом… - начала я и тут же оборвала сама себя. - Чепуха! Так мы ни до чего не договоримся. И времени у меня больше нет. Сейчас я скажу вам, Алина, адрес медико-психологической консультации, где я работаю. Подъезжайте туда к шести. К этому времени подготовьте в голове все факты и все взаимосвязи, которые у вас есть. Можете их даже на бумажке записать. Потом мы ее, естественно, уничтожим («Что ты несешь?! - ханжески воскликнул внутренний голос. - Ты кем себя вообразила?!»). Для милиции, насколько я понимаю, факты слабоваты?
        - Не зна-аю, - плачущим голосом произнесла Алина, напрашиваясь на психологическую поддержку.
        - Слушайте адрес, - сказала я. Поддержки я ей не обещала. Но что-то другое, кажется, - уже. На черта мне все это надо?!


* * *
        Утро началось с убийства.
        С апреля по ноябрь по утрам в моей комнате появляется муха. Откуда она берется, я отчаялась понять. Дверь в коридор у меня закрыта всю ночь. Форточка по большей части - тоже. Чтобы не слышать грохотания транспорта на проспекте. Да и какие мухи на улице в апреле или ноябре!
        Муха небольшая, но очень навязчивая. И одна. Каждое утро - одна. Как символ чего-то низменно-непостижимого. У нас в квартире потолки четыре метра, и общая площадь комнаты - двадцать восемь. Могла бы, кажется, разместиться, вовсе меня не беспокоя. Однако, утренняя муха жужжит именно вокруг моей кровати и противно садится на мое лицо и руки. Я вскакиваю и начинаю в голом безобразии за ней гоняться, размахивая припасенной с вечера газетой. В конце концов я ее убиваю и выбрасываю в форточку. В этом ежеутреннем убийстве есть что-то ритуальное. Привет от всех эпосов мира вместе взятых. Просыпаясь от омерзительных прикосновений мушиных лапок и хоботка, я думаю об этом, чтобы не стервенеть. Когда я выбрасываю в форточку изувеченный трупик, я чувствую себя победительницей. Секунд пять. Потом мне становится стыдно. Обычно именно в этот момент я впервые за день замечаю в зеркале свою опухшую со сна физиономию.
        На следующее утро муха появляется снова. Наверное, они разводятся в клетке у морских свинок, несмотря на то, что я регулярно ее чищу.
        Когда в ноябре муха перестает быть, несколько дней по утрам мне как будто бы чего-то не хватает. Потом ощущение проходит.
        Звонок в прихожей застал меня бессильно сидящей в кресле и рефлектирующей по поводу совершенного убийства. Кто-то, должно быть Дашка или Семен, открыл входную дверь.
        - Заходи, Ленка! - сказала я в ответ на стук.
        - Ленке отгул не дали, она прислала меня, - объяснила Светка, проходя в комнату, затворяя за собой дверь и присаживаясь в кресло напротив. - Сказала, что я все равно тунеядка, и потому могу снять с тебя тяжелую ношу раздобытой информации. Сама она позвонит или заглянет после работы. У Ирки тоже есть какая-то информация, но у нее балансовый отчет, и освободится она только после восьми…
        - А по телефону? - спросила я.
        - Она говорит: нельзя! Вдруг телефон прослушивается врагами?… И не корчи, пожалуйста, такую рожу - мы сами во всем виноваты, нечего было Ирку заставлять в детектива играть! Как будто заранее непонятно было…
        - Чей телефон прослушивается врагами? - на всякий случай уточнила я. - У Ирки в бухгалтерии или у меня в комнате?
        - Наверное, прямо на линии, - подумав, предположила Светка. - Кто-нибудь сидит в люке и слушает через телефонный кабель.
        - Ну ладно, пускай пока посидит, - вздохнула я. - Чайник поставить? У меня печенье есть и колбаса…
        - Не надо. Я, когда нервничаю, ем раз в пять больше обычного. А сейчас мне любопытно - так я у тебя зараз все съем и сразу растолстею. Потом придется в зале лишнее железо тягать. Лень. Рассказывай.
        - … Когда молоденькой Алине надоел ее старый муж, она решила заняться самообразованием. И пошла для этого не куда-нибудь, а в Публичную библиотеку…
        - Бред! За лоха тебя держит!
        - За что купила - за то продаю. Слушай дальше. Как уж она там, в библиотеке, самообразовывалась - об этом история умалчивает. Но только именно там она и познакомилась с Сережей - студентом исторического факультета Большого Университета.
        - И они, конечно, полюбили друг друга! - с насквозь фальшивым пафосом воскликнула Светка, скорчив при этом препоганейшую гримасу.
        - Ты правильно догадалась, - мирно согласилась я. - Именно полюбили и именно друг друга. Родство душ, родство тел и все такое. Алина настаивает на том, что это ее первая и единственная настоящая любовь. К мужу она даже в самые лучшие дни не испытывала ничего, кроме благодарности за предоставленные возможности. После взаимных признаний и объяснений ребята, конечно же, стали мечтать о совместном будущем. Но на пути их счастья стояло несколько препятствий. Одно из них - деньги. Как ты знаешь, рай в шалаше сейчас среди молодежи не моден. А Сережа - студент, человек совсем небогатый. Его родители - отец-инженер и мать-контролер ОТК. Денег он от них не берет, живет на стипендию плюс то, что зарабатывает небольшими спекуляциями на Сенном рынке…
        - На Сенном рынке?! - встрепенулась Светка.
        - Именно! Ты знаешь, на Сенном еще с прошлых времен продают все на свете, а то, что он историк, позволило ему там какую-то свою нишу занять… И вот однажды прикупил этот Сережа у захожего алкаша не совсем обычную вещь…
        - Алкаш - это Федор, что ли?
        - Можно из дальнейшего предположить. Скажу сразу: откуда у Федора эта вещь взялась - Алина и Сережа не знают, и вот тут она, кажется, не врет совершенно. Сережа показал странную штуку своей возлюбленной, и объяснил, что прежде, чем ее перепродавать, неплохо было получше понять, что она такое. Чтобы с ценой определиться и вообще - интересно, дескать. А для этого нужна вот такая специальная книга, и надо бы ее в библиотеках-каталогах поискать… А тут Алина и вспомнила, что именно такая книга стоит на полке в кабинете ее мужа. Дальше и рассказывать нечего…
        - Она взяла у студента его покупку, забралась в кабинет, достала книгу, раскрыла ее на нужной странице, а тут как раз входит муж и…
        - Совершенно верно! - обрадовалась я. - Слишком по-книжному получается, чтобы быть правдой, не так ли? Что-то такое из английских романов? Мне тоже показалось… Но тем не менее, тем или иным способом - в игру вступает муж. Застигнутая врасплох Алина, естественно, ничего толком не может ему объяснить - ни происхождение вещи, ни свой интерес к ней, ни наводку на нужную книгу. Поэтому врет грубо и прямо: проходила мимо, увидела, заинтересовалась, купила, сходила на факультет, проконсультировалась, вспомнила, что видела название на полке… Муж, помня потуги молодой жены к самообразованию, сразу поверил.
        - Дурак, что ли?
        - Этого мы пока не знаем, но из вводных получается, что вроде бы нет - не дурак. Однако таинственным предметом он тоже заинтересовался нешуточно, у молодой жены его немедленно отнял, а ей взамен подарил заколку с изумрудом. Она, само собой, в этой ситуации не могла и пикнуть. Немедленно побежала к Сереже, во всем призналась, поплакалась в жилетку. Он, конечно, расстроился, но в целом тогда, по словам Алины, отнесся к происшествию философски. И возлюбленную легко простил: кто его знает, удалось бы ту вещь продать или нет, а заморочки с ней, судя по всему, ожидались. Так и не к лучшему ли, что с глаз пропала? Упорная Алина подобной философичностью характера не обладала и успокоиться никак не могла. Какой-то темный след за всем этим ей с самого начала мерещился, по ночам спать перестала, к утру сердце колотилось - в общем, следует весьма грамотное клиническое описание начинающегося невроза. Здесь опять верю: на чем только не зацикливаются скучающие дамочки! Подробно расспросив Сережу, Алина попыталась сама отыскать Федора, но, естественно, потерпела неудачу. Спустя приблизительно дней десять
осторожно осведомилась у мужа: что, мол, про штуку-то ту выяснил чего-нибудь? На ответ она, в общем-то, и не рассчитывала, но тот вдруг ответил: «странная история. И адрес лиговский странный, я о нем еще прежде слыхал, тогда же и книгу эту по случаю приобрел. Настоящая „нехорошая квартира“, даже целый дом, если разобраться… Но других хвостов, как и раньше, нигде не торчит, так что… дразнилка и есть дразнилка… мало ли таких в истории…» В ответ на эту малопонятную тираду Алина покивала головой, а потом равнодушно, между делом, задала еще пару вопросов касательно расположения «нехорошей квартиры». Узнала приблизительно дом и, уже не в силах остановиться, отправилась на разведку. Во время третьего визита услышала об убийстве человека, приметы которого во всем совпадали с теми, что сообщил ей Сережа. Потом встретилась с Коляном, который узнал мерседес и еще раз рассказал ей всю историю. Естественно, девушка испытала сильнейший шок. С тех пор не может отделаться от мысли, что ее муж - убийца. Совсем перестала спать, боится находиться с ним в одной комнате, иногда, при определенном освещении кажется, что у
него западают и светятся глаза и вырастают клыки. Любимый кот мужа странно на нее смотрит. Уже ходила в церковь и к психоаналитику - не помогает…
        - Опять английский роман? - Светка вопросительно подняла бровь.
        - Не знаю. Девушка кажется вполне психически уравновешенной, но… Если она действительно уверена, что живет вдвоем с убийцей… Все может быть…


* * *
        Ирка притащилась прямо с работы к половине десятого, едва передвигая ноги. К этому времени все уже было съедено, и я буквально локтем отпихивала нервничающую Светку от последнего куска принесенного Ленкой торта, сберегая его для Ирки. Увидев запавшие и светящиеся (как у загадочного алининого мужа-вампира) голодные иркины глаза, Любаша молча поднялась со стула и пошла в кухню жарить дополнительную порцию картошки (благо, чистить ее было не надо - я покупала мороженую, в пакетах).
        - Ну, тетки, вы меня и втравили! - выдохнула Ирка, вытянув вперед опухшие ступни и медленно шевеля пальцами.
        - Рассказывай подробно, - велела Ленка. - И не перескакивай с одного на другое.
        По дороге на Сенную Ирка очень нервничала, заводила себя и все время повторяла в уме текст «конспиративного задания», опасаясь по бестолковости что-нибудь перепутать. Поэтому, когда дошло до дела, подлинность ее волнения и расстройства ни у кого сомнения не вызвала. Даже играть ничего особенно не пришлось. С всклокоченной химией на голове, в стоптанных на одну сторону сапожках (на одном из них все время расходилась молния) Ирка металась по площади, кидалась наугад к разным людям и разыскивала мифические сережки, сообщая всем подлинные приметы погибшего Федора. Только один раз за все время она сбилась, когда сообщила продающей варежки сердобольной старушке, что непутевого мужа зовут Володя. Уже в процессе обсуждения животрепещущего вопроса о том, к какой из петербургских икон и в каком храме лучше всего ставить свечи об избавлении от пьянства (у старушки тяжело пили сразу оба сына) Ирка неожиданно вспомнила о своей «легенде», охнула и убежала, тяжело хлопая голенищем снова разошедшегося сапога. «Эх, бесы-то как крутят! - тяжело вздохнула старушка ей вслед. - Ну да может, ничего. Молодая ишшо,
сердечная…»
        В общем и целом спекулянты Сенной площади Ирке, как и ожидалось, сочувствовали. Посылали от одного к другому, даже пару раз звонили с вопросами отсутствующим напарникам по мобильным телефонам. Но помочь не могли. Никто из присутствующих не помнил ни прабабушкиных сережек (еще бы!), ни торгующего Федора. Ирка, отчаявшись, уже хотела уходить, но тут невзрачный и нетрезвый мужичок, торгующий
«командирскими» часами с какой-то неясной гравировкой, потянул ее за рукав.
        - Давай, тетка, отойдем!
        - Чего тебе? - брезгливо дернулась Ирка, но тут же спохватилась и переиграла. - Неужто знаешь чего про сережки?! Расскажи, соколик, не обижу…
        - Как бы тебя, дура-тетка, не обидели! - решительно сказал мужичок, затаскивая Ирку в какой-то сомнительный парадняк и пугливо оглядываясь, как будто ожидал погони. - Что ты там про сережки говоришь, я не знаю, и куда они делись - понятия не имею. Может, твой мужик их где в другом месте загнал. А здесь, на Сенной, он совсем другую вещь торговал.
        - Какую ж? - ахнула Ирка.
        - Вот такую плоскую штуку, - мужичок развернул грязную ладонь и пригнул большой палец, демонстрируя размер товара. - Как бы не из золота и значки на ней.
        - Чего ж это такое-то?! - оторопела Ирка.
        - Не знаю. У мужика своего и спроси…
        - Убили его! - от неожиданности выпалила Ирка и вполне настоящие слезы брызнули у нее из глаз. - Убили Федора! Не спросишь теперь!
        - Ах ты, …. ! - мужичок отшатнулся и грязно выругался.
        Ирка продолжала реветь. Мужичок между тем пришел в себя, пожевал губами и на что-то решился.
        - Кончай воду лить, тетка, и слушай сюда! - зашептал он, снова схватив Ирку за рукав. - Дети-то у тебя есть?
        - Есть, двое, - кивнула Ирка. - Мальчик и девочка.
        - Так вот, лучше бы вам с детьми затихориться пока где-нибудь и не показываться. В деревню уехать или еще куда-нибудь, к родственникам.
        - Это зачем же?! - от изумления слезы у Ирки мигом высохли.
        - А затем! - мужичок наставительно поднял кривой палец и поводил им перед рассопливившимся от слез Иркиным носом. - Муж твой, даром, что алканавт беспамятный, а в какую-то порядочную дрянь ввязался. Через то и погиб. Купил евонную штуку Студент - старожил здешний. Я появился, он уж здесь, совсем мальчонкой, промышлял. Купил, так все, помню, плечами пожимал, говорил: уточнить надо. Как ты думаешь? С того раза Студента никто и не видал. Рассуди: живой ли он теперь, если у него сама эта штука на руках была, а твоего мужа за так, как муху, прихлопнули…
        - Так, может, этот Студент и навел? - деловито предположила Ирка. К этому времени она уже немного опомнилась от неожиданности и включила мозги.
        - Как бы не так! - усмехнулся мужичок. - Недели не прошло, как появились на рынке оч-чень серьезные люди, не чета нашей шантрапе. И всех, кто в деле, расспрашивали: и о муже твоем, Федоре, и о Студенте, и о штуке той… Ты сегодня-то голову всем ентими сережками заморочила, никто и не связал… А я сразу распознал! И вот что тебе скажу, тетка: лучше бы тебе пока сгинуть куда-нибудь. Никто ведь доподлинно не знает: в курсе ты мужниных дел, не в курсе…
        - Да он мне никогда не говорил ничего! - вскрикнула Ирка.
        - Да чего ты меня-то убеждаешь? - пожал плечами мужичок. - Я тебе, тетка, верю. Да только там другие люди. У них, как у зверя в лесу, никому веры нет. И как бы тебе здесь не сережек, жизни не лишиться. И детки у тебя… В общем, думай сама, тетка, а я теперь пошел… И уж будь добра, как бы ни решила, никому про то, что я тебе сейчас сказал, не рассказывай. Про ментовку я уж не говорю. Да и я, если что, отопрусь. Жаль мне тебя, но своя-то душа, сама знаешь, всегда ближе к телу…

        - Вот такие дела получаются, девочки! - темпераментно закончила Ирка и набросилась на тарелку с дымящейся картошкой и двумя солеными огурцами ее же собственной засолки (подаренная летом, уже открытая банка стояла у меня в холодильнике. Предусмотрительная Любаша достала ее и подала на стол). - Ужасные дела! - добавила она уже с набитым ртом. - Водки бы сейчас выпить!
        - Точно! - подхватила Светка. - С устатку да с расстройства!
        - Может, мне сейчас в ларек сбегать? - спросила я. - Принесу пузырь, разопьем его, сразу горизонты станут яснее…
        - Не заводись, - попросила Ленка. - Итак. Что мы имеем с гуся?
        - Да все же ясно! - воскликнула Любаша. - Непонятно только одно - откуда Федор достал этот странный предмет. Ну, да это сейчас дело второстепенное. Предмет, назовем его золотой пластинкой, явно имеет какую-то серьезную ценность, о которой Федор, конечно же, ничего не знал. Может быть, как произведение искусства, может быть, как научное достояние. Студент (по всем признакам это алинин любовник Сережа), напротив, сразу о чем-то догадался. Но использовать пластинку самостоятельно у любовников не получилось. Ее каким-то образом перехватил муж Алины, который, по словам жены, так или иначе связан с криминалом. Оценив пластинку, он устроил собственное расследование на рынке, а потом отыскал и убил Федора. Теперь уж надо точно идти в милицию, потому что…
        - Зачем? - спросила я, оборвав Любашины рассуждения, и по учительской привычке постучала по столу перевернутым карандашом. - Зачем он искал и убил Федора, если пластинка была уже у него в руках?
        - Скорее всего, хотел через него выйти на еще какие-нибудь, столь же ценные вещи, - логично объяснила Любаша. - Убедился, что Федор ничего не знает и… это… убрал его…
        - И он недр-рогнувшей р-рукой убрал свидетеля со словами: ты слишком много знаешь, Гар-ри! - продекламировала циничная Светка.
        - Но откуда у Федора… - начала Ленка.
        - Этого мы не знаем, и даже гипотезы строить бесполезно, - заметила я. - Нет информации. Зато в других областях дела ее даже слишком много. На что стоит обратить внимание? Любые несостыковки в Любашиной рабочей гипотезе и вообще…
        - Алина, как уже было отмечено, врет по схеме хороших английских романов, - сказала Светка. - А вроде бы по статусу должна была руководствоваться теми, которые у тебя, Анджа, в коридоре. Стало быть - либо говорит чистую правду, либо она не совсем то, за что себя выдает.
        - Ну ты, подруга, загнула, - с уважением заметила Ленка. - Мы - попроще будем. Заметьте: муж Алины ведет себя слишком спокойно для убийцы. Открыто встречается с Федором, открыто, хотя и туманно, рассуждает о лиговском адресе в присутствии жены. Что это значит?
        - Возможны два варианта, - ответила я. - Либо он тут совершенно не при чем, либо настолько уверен в себе, что просто ничего не боится.
        - А если Алина проболтается… да, собственно, уже проболталась! - сказала Любаша.
        - Ой, девочки! - Ирка оторвалась от тарелки с картошкой. - А вдруг он уже все про нее и Студента знает (ведь на рынке-то ему сказали, кто пластинку купил!), и он специально, потому что она ему неверна, решил ее тоже… того… Ой!
        - «Бритвой по горлу и в колодец»? - уточнила я.
        - Да ну вас совсем! - Ирка наклонилась и три раза стукнула по ножке стула, на котором сидела.
        - Надо в милицию! - с упорством известного недоброжелателя Карфагена повторила Любаша.
        - Почему Студент перестал появляться на рынке сразу после покупки пластинки? - задала очередной вопрос Светка. - Ведь загадочные расследователи появились только через неделю. Он что, с самого начала предвидел их появление?
        - Может быть, у него просто другие дела были? - нерешительно предположила я.
        - Может быть, - качнула головой Светка. - И вообще надо проверить по календарю: мне кажется, что по срокам здесь что-то не сходится. «Человек из мерседеса» и его разговор с Федором, бандиты на рынке, смерть Федора…
        - Да, ты права, я посмотрю, - согласилась я.
        - Помнишь, Анджа, ты со слов милиционеров говорила, что Федора били
«непрофессионалы», - задумчиво сказала Любаша. - И здесь не сходится. Если бы это были охранники Алининого мужа… они-то как раз профессионалы… И все-таки надо идти в милицию! В уголовный розыск!
        - Хорошо, Любаша, - вздохнула я. - Давай смотреть… Если мы, то есть я, иду в милицию и рассказываю следователю все до корки (иначе нет смысла и идти), то у нас получается следующее… Первое: все поведение мужа Алины говорит за то, что у него на этот случай есть алиби и все, что нужно. Наличие у него этой самой пластинки, если только он не носит ее с собой в кармане, доказать невозможно. Второе: своим рассказом мы с потрохами выдаем любовников Алину и Сережу на милость того же самого мужа, так как иначе все эту историю объяснить просто невозможно. Третье: мужичок с рынка, если милиции и удастся его разыскать, отрекается, как и обещал Ирке, от всех своих рассказов - ничего и никого не видел и не слышал, и опознавать не буду. Так же поступят и все остальные спекулянты Сенного. Своя безопасность дороже. Четвертое: ни мы, ни кто-либо другой не знает, откуда у Федора взялась пластинка. Очень похоже на то, что он унес эту тайну с собой в могилу. И вообще существование золотой пластинки для милиции - одна сплошная фантазия. Даже непонятно чья, учитывая вероятный отказ сенных насельников давать показания
против
«серьезных людей». Пятое: мы не знаем, что подтвердит и что опровергнет Студент. Вообще ничего не знаем о его позиции. Вдруг он от страха совсем отречется от этой истории, и от Алины заодно…
        - Но с ним-то, наверное, можно поговорить, - наевшаяся Ирка рыгнула в ладошку и откинулась на спинку стула. Глаза ее явно слипались. - Он же у нас живой… Пока…
        - Гм-м! - сказала Любаша.
        - Слушай, Анджа, а чего эта Алина от тебя-то хотела? - засыпающий иркин мозг, как всегда, зрил в корень на уровне интуиции. - Зачем все это тебе рассказала?
        - Не знаю, - честно призналась я. - Но есть варианты.
        - Излагай, - велела Ленка.
        - Первый: у девушки накипело и просто захотелось выговориться. Синдром случайно подвернувшегося попутчика.
        - Слабо! - заметила Светка и я кивнула ей, соглашаясь.
        - Вариант второй: Алина хотела, чтобы кто-нибудь умный и взрослый переубедил ее - все это чепуха, старый муж ни в чем не виноват, можно спокойно жить дальше, наслаждаясь материальным благополучием и молодым любовником.
        - Тогда ей не надо было проводить свое расследование, - сказала Ленка. - Меньше знаешь, крепче спишь.
        Я помотала головой.
        - Не согласна. Ей скучно жить. Ввязавшись во все это, Алина уже не могла остановиться, к тому же она - девушка жадная ко всему, и пропавшая загадочная пластинка тревожила ее воображение. Да еще и вина за пропажу ценной вещи, которую она, наверное, чувствовала перед любовником. Откуда же она могла заранее знать, что на конце ниточки - жестокое убийство?… Теперь вариант третий, самый, на мой взгляд, вероятный: Алина рассказала мне не все. Что-то во всей этой истории с пластинкой угрожает ей самой. А может быть, ее любовнику, Студенту. Легко допустить, что умный муж не так уж поверил ее на скорую руку сварганенным объяснениям, что-то заподозрил, выставил какие-то условия… Теперь, используя меня наполовину втемную, она пытается найти выход из сложившейся ситуации… Ирка, а что ты сама-то думаешь?
        - Она, как Любаша… - пробормотала Ирка, откровенно засыпая.
        - Что - Любаша?! - хором удивились мы со Светкой.
        - Хочет, чтобы ты пошла в милицию, - с трудом шевеля губами, сказала Ирка. - И мужа сдала. Она сама не может, он же бандит, он их раньше кончит. А так его посадят, а им все достанется. А пластинка и Федор тут вообще не при чем. Может он его правда убил, а может и не знал вообще. Может, она его специально к Федору послала, унитаз поставить или еще чего починить. Чтобы их вместе видели…
        - Блеск! - воскликнула Ленка. - Ирка, не спи - замерзнешь! Тебе с Анджей напополам надо детективы писать. Ты будешь сюжет придумывать, а Анджа - литературную часть, у нее слог хороший. Заработаете славу и деньги…
        - Не-а, я не могу детективы, у меня балансы… - неразборчиво пробормотала Ирка. - Спасибо, Лен, мне не холодно…
        - В девятнадцатом веке из Иры получился бы неплохой медиум, - заметила Любаша. - Глупость все это - то, чем мы здесь с твоей, Анджа, подачи занимаемся…
        Однако, про милицию не сказала. Проняло, значит.
        - Точно, глупость! - подтвердила Светка. - Расследования какие-то. Это у нас, как Анджа говорит, от недолюбленности. Хочется же, женщины, совсем другого…
        - Любви? - предположила я. - Водки? Или секса?
        - Понимания, - строго сказала Любаша.
        - Надежности и опоры, - шевельнув в полусне губами, влезла Ирка.
        - А мне, когда фиброму вырезали, заодно и все остальное удалили, - безмятежно сказала Ленка. - Для профилактики онкологии. Поэтому ничего не хочется и живу спокойно.


        Глава 8. Вадим
        - Анжелика Андреевна, он засмеялся и я его пустила. Как вы велели, - сказала Дашка и протяжно шмыгнула носом. - Он теперь под вешалкой сидит, ждет, когда вы его примете.
        Недавно на улице похолодало прямо в течении дня. Дашка утром ушла на работу на рынок в осенней куртке и в тонких носках и к концу смены застыла до полусмерти. Долго-долго отогревалась в ванне, пила по совету Фроси чай с протертой клюквой, но, по-видимому, горячая вода и витамины так и не вытянули скопившийся в организме холод, о чем на следующий утро возвестил Дашкин оглушительный чих и трубный простуженный бас.
        - Что-о? - по утрам рядовая иррациональность бытия иногда застает меня врасплох. Ригидность мышления нарастает с годами - никуда от этого не денешься. - Кого приму? Куда?
        Почему-то подумалось о приеме в комсомол и о красной книжечке - комсомольском билете, которая до сих пор лежала у меня в папке вместе с остальными документами. Но принимать в комсомол кого-то, кто сидит под вешалкой…
        - Даша, войди и объясни, пожалуйста, подробнее, - почти жалобно попросила я.
        - Пришел человек, мужчина, на вид приличный, пальто дорогое и шапка, - Дашка добросовестно начала выгребать подробности из доступного ей пласта реальности. - И портфель. Все - не у нас на рынке купленное. И ботинки тонкие и чистые - видать, по Лиговке не шел, на своей машине приехал. Спрашивал про колдунью Анжелику Аполлонскую. Мол, очень надо повидаться. Я ему сказала про звезды Сад-аль-Забих, что колдунья из-за них не принимает. Он сразу же стал хохотать, я еще и договорить-то не успела. И потом сказал, что тоже любит и уважает Ходжу Насреддина, но увидеть вас ему все равно непременно надо. Я говорю: да спит она! - но в коридор пустила, как вы и велели, кто смеяться станет. Он говорит: готов ждать, пока Анжелика Андреевна соблаговолит меня принять. Так и выразился культурно, я не сама придумала. И сел под вешалкой. А я решила вам все же сказать, потому что чего он там сидит: Семен уже выпивши к нему приглядывается и Наталья шипит. Как бы после чего не вышло!
        - О, Господи! - я спустила ноги с кровати и на ощупь сунула их в тапки. Один из тапков, естественно, оказался Хлопси или Мопси. Придавленная свинка истошно завизжала и спряталась под кровать. Дашка сочувственно хлюпнула носом, но мне некогда было жалеть обиженное животное. Я лихорадочно соображала.
        Какой-то незнакомый мужик с утра в субботу явился ко мне по делу, причем не нашел ничего лучшего, чем спросить про колдунью Анжелику. Стало быть, мой адрес он разыскивал через… через опрос соседей? Через районное отделение милиции? Зачем же я ему сдалась?… Ну это я, положим, прямо сейчас и узнаю, но… Но он сидит под вешалкой в коридоре, черт его побери совсем! А это значит, что я до встречи с ним даже умыться не смогу! И в туалет сходить! Да еще Дашка здесь маячит, и выгнать ее нельзя, потому что он сразу же ее спросит… Стало быть, придется сейчас при ней одеваться и… Боже мой, а что это такое в зеркале отражается? Да это же моя рожа!
        И тут Дашка меня добила.
        - Наверное, мне не надо было… - опустив голову и ковыряя тапком потемневший паркет, сказала она. - Но к вам, Анжелика Андреевна, так редко мужчины ходют. Хоть вы же умница редкая и собой еще вполне. А этот такой весь из себя подходящий. И по возрасту. Вот мы с Фросей и подумали… Вы уж простите меня, дуру, если что…
        Я тихо и злобно зашипела. Оказывается, здесь не чистая Дашкина самодеятельность, здесь, изволите ли видеть, - заговор. Шерочка с машерочкой - Дашка с Фросей.
        Я натянула джемпер и подвернувшиеся мятые, но вроде бы чистые брюки и, тяжело вздохнув, сказала:
        - Ладно, Даша, проехали. Зови сюда этого подходящего мужчину. Хватит ему уже под вешалкой сидеть.
        Дашка не сдвинулась с места. На лице ее, как сопли под носом, застыло выражение тупого упорства, которое обычно можно увидеть на физиономиях региональных лидеров радикальных партий и мордах зрелых собак-боксеров.
        - Что еще? - спросила я.
        - Вы, Анжелика Андреевна, волосы расчешите и - вот.
        - Что - вот?! - чувствуя, что закипаю, осведомилась я. Честное слово, даже жалко этого незнакомого мужика. Сейчас ведь попадет под холодный душ моего отрицательного обаяния и совершенно ни за что, ни про что.
        - Вот, я вам косметическую салфетку последнего поколения принесла. У нас девочки на рынке прямо из Франции продавали. Освежает, мгновенный эффект плюс виртуальный лифтинг.
        - Хорошо, Даша, спасибо. А что с ней делать-то? - спросила я, так как слово
«лифтинг» ассоциировалось у меня только с «лифчиком». Благодаря телерекламе вспомнились также прокладки с крылышками.
        - Просто протрите лицо.
        Кивнув, я провела щеткой по волосам и разорвала красивую плотную упаковку салфетки последнего поколения.
        - Теперь все? - осведомилась я. - Или еще что-нибудь?
        - Брюки бы еще подгладить, - деловито оглядела меня Дашка, не заметившая моего сарказма. - Но в целом - гораздо лучше.
        - Иди, Даша… - понизив голос почти до инфразвука, произнесла я. Подействовало. Ушла.


* * *
        Когда он вошел, я стояла на стуле к нему спиной и открывала форточку. Форточки в нашем доме под стать всему остальному: давно рассохлись, открываются не сразу, а потом - решительно не закрываются. Ручки же их похожи на краники от старых самоваров и, если сунуться не глядя, могут защемить палец. Так что - процесс.
        - Здравствуйте, Анджа, - послышалось от двери.
        - Доброе утро. Проходите, я сейчас, - сказала я, открыла наконец форточку, поймала лицом несколько залетевших в окно крупных ноябрьских снежинок и обернулась на стуле, придерживаясь за ручку на раме.
        Так мы и стояли некоторое время - он держался за дверную ручку, а я - за ручку на окне. В затылок летел снег, а босые ступни стремительно замерзали. Его же наоборот, по-видимому, пробила испарина. Свободной рукой он достал из кармана аккуратно сложенный платочек и вытер им лоб. Я прекрасно помнила этот умилительно торчащий платочек и знала, что в том же кармане должна лежать и маленькая пластмассовая расчесочка. Разменяв пятый десяток, люди не отказываются от подобных привычек. Должно быть, он расчесался ею раньше, сидя под вешалкой.
        Анекдот: «У армянского радио спрашивают: Можно ли спать с открытой форточкой? Ответ: Можно, если больше не с кем.»
        - Здравствуйте, Вадим. Мы с вами давно не виделись.
        - Да. Семь лет.
        К его чести - я знала, он не будет врать о том, что за эти годы я совершенно не изменилась. Он - не изменился действительно. Сколько ему сейчас лет? Наверное, около пятидесяти. Если вспомнить и сравнить, пожалуй, ему даже похорошело. Стал холеней и спокойней.
        Семь лет назад (недавно я почему-то вспоминала об этом времени. Где и когда?) у нас с Вадимом, пожалуй, могло что-нибудь получиться. Если бы он меньше врал мне. Если бы в это же время отец Антонины не приехал знакомиться с дочерью. И еще десяток других «если бы»…
        - Как вы нашли меня, Вадим?
        - Очень просто. Как в нашей стране ищут людей? Через милицию, конечно. Должен вам сказать, что на этой «земле» вы - довольно известный человек, - он позволил себе улыбнуться.
        - Ну да, вы же когда-то работали в органах. Старые связи?
        - Давно нет. Гораздо проще.
        Я не стала больше расспрашивать. Показалось - глупо. Какая разница? Он наконец оторвался от ручки, прикрыл дверь и подошел ко мне. Церемонно протянул руку, помогая сойти со стула. Удивленно пошевелил тонким носом.
        - Косметическая салфетка последнего поколения, - вежливо объяснила я. - Свежесть и виртуальный лифтинг.
        - Простите меня, Анджа, я сейчас уйду, - сказал Вадим. - Я понимаю, что вам надо умыться и все такое. Могу ли я пригласить вас сегодня вечером в ресторан?

«Зачем?» - хотелось поинтересоваться мне. Но я не стала этого делать, потому что есть правила этикета воспитанных людей, и они такого лобового вопроса не предусматривают. Можно вежливо отказаться, можно поблагодарить и согласиться. Любопытство мое было разбужено, и меня уже давно не приглашали в ресторан. Я поблагодарила и согласилась. Вадим сказал, что заедет за мной ровно в семь часов. Уходя, с удивлением взглянул на тупорылые бело-рыжие мордочки выглядывавших из-под кровати Хлопси и Топси, но ничего не сказал.


* * *
        - Анджа, вы что, его выгнали?! - трагически вопросила из темноты Дашка, дождавшись меня из ванной. В свете дверной щели маячил голубоватый носик Фроси и носок ее же туфли. Тяжело загруженная вешалка семьи Кривцовых и кружащиеся в луче света пылинки придавали всему эпизоду повышенную сценичность.
        - Нет, наоборот, - сказала я. - Он пригласил меня в ресторан. Сегодня вечером.
        - Ой! - удивилась Дашка. - А как это вы так быстро договорились?
        Видимо, даже на рынке у мужчин и женщин, встречающихся после долгой разлуки, принято чуть больше рефлектировать, чем вышло у нас с Вадимом. Я усмехнулась и не ответила. Дашка смутилась.
        - Женщину ту, которая с сердцем, в больницу увезли, - помолчав, пожаловалась она. - Я врачей в кухне видела, как они руки мыли, и мужа ее с авоськой. Как ребятенок-то с мужиком остался?
        - Да ничего страшного, - утешила я. - Некоторые мужчины с детьми не хуже женщин справляются. Да и соседка поможет.
        - Не дай-то Бог! - с ужасом воскликнула Дашка, прижав ладони к щекам.


* * *
        Светка немного полнее меня, и грудь у нее больше, но мы одного роста и потому большинство ее нарядов на мне смотрелось бы неплохо. Особенно учитывая, что в нашем возрасте нормальные женщины без задвигов на молодость уже ничего в обтяжку не носят.
        Минут пятнадцать я размышляла о том, что можно было бы позвонить Светке на мобильник. Потом отбросила эту мысль, как недостойную. Вымыла голову, нашла почти нетронутый тюбик с помадой, коробочку с пудрой «Перламутровая», засохшую махровую тушь и успокоилась. На все случаи жизни у меня есть вполне приличный деловой костюм - брюки, жилет и пиджак. Куплен у Дашки на рынке два года назад, но и сейчас смотрится неплохо. А блузок целых три - на выбор. Я выбрала кремовую, из натурального шелка. Пока ее погладишь - и время придет.
        Расчет оказался точным. Последнюю складку на упрямой блузке я уничтожила в восемнадцать пятнадцать. Еще полчаса ушло на окончательное умывание, расчесывание волос и макияж. Нельзя сказать, что результат в зеркале меня удовлетворил, но все же без отпечатка складок от наволочки на щеке я смотрелась несомненно лучше.
        Не зная, чем занять себя в оставшиеся четверть часа, я включила телевизор и некоторое время с одобрением наблюдала, как мечется по экрану черноглазая героиня одного из бесчисленных латиноамериканских сериалов, разрываясь между возможностью отыскать потерянную двадцать лет назад дочь и лежащим в коме возлюбленным. В предложенных сценаристами обстоятельствах она вела себя вполне достойно.
        Ровно в девятнадцать ноль-ноль в дверь позвонил Вадим.
        Такое впечатление, что на улице он ожидал от меня каких-то вопросов или даже восклицаний и был разочарован тем, что их не последовало. Его машины я в темноте не разглядела. В салоне пахло деньгами, но на этот приятный и притягательный для многих запах я никогда не делала стойки. Наверное, я слишком труслива, ведь всю мою молодость и зрелость запах денег прочно связывался в окружающем мире с запахом опасности. Новое поколение, по идее, должно воспринимать сегодняшний мир и деньги, как его основополагающую часть, по-другому, более позитивно. И это правильно. Так в молодости я не понимала людей, которые заявляли, что ненавидят социализм. Презирать и уж тем более ненавидеть общественно-экономическую формацию, в которой тебе выпало жить, - как-то это странно и глуповато получается.
        Сам Вадим явно готовился сказать мне комплимент, но, будучи человеком по-своему честным, лишь пробормотал что-то невразумительное. Заявлять, что я прекрасно выгляжу в моем возрасте, дешевом макияже и рыночном костюме - для этого Вадим был слишком умен и слишком хорошо меня знал. Говорят, что самые умные люди, не моргнув глазом, глотают самую глупую лесть, но мне кажется, что это все же не совсем так. Хотя, может быть, я и ошибаюсь - мне в жизни не так уж много льстили. А чтобы льстила я сама - вообще не припомню.
        Ресторан был небольшим и достаточно уютным. Народу было немного. Музыка играла тихо и была мне абсолютно незнакома. На столиках стояли букетики каких-то цветов и не зажженные свечи. Официант, который принес нам меню, зажег свечу от зажигалки. Это показалось мне нарушением стиля - он должен был чиркнуть спичкой о коробок.
        Мы с Вадимом немного светски поговорили о погоде и видах на урожай, а потом - заказ делал Вадим - начали приносить еду, которую я начала с удовольствием есть. И тут у Вадима, который как-то неопределенно ковырял вилкой в своей тарелке, появился долгожданный повод для комплимента.
        - Анджа, я помню это еще с прежних времен - вас удивительно приятно кормить, и вообще - есть вместе с вами. Большинство так называемых воспитанных женщин за официальной, так сказать, едой откровенно жеманничают, а теперь еще - соблюдают посты или какие-то диеты. В общем - не еда, а маета какая-то. А вы просто получаете удовольствие и самим видом своим предлагаете его разделить.
        - Конечно, - добродушно согласилась я. - Я такая. «Митьки», как известно, могут вообще не есть, но на халяву - едят много и жадно. Спасибо, Вадим, все очень вкусно.
        - Это противоречие в вас - вы умеете получать удовольствие от жизни, и одновременно как-то сторонитесь всего… Ведь вы, как я понимаю, теперь живете одна?
        - Да, мама умерла, Антонина выросла. Но я не страдаю от одиночества, если вы об этом. Со мной живут четыре морские свинки. И соседи.
        - Да, эта потрясающая коммуналка… Старушка в восточных туфлях и какой-то заросший тип на костылях в тельняшке, как из черно-белого фильма… Именно с вами, Анджа, это как-то не связывается совсем. Вы ведь всегда были сугубой индивидуалисткой.
        - Да, я всегда хотела, чтобы вокруг было тихо. Не выносила приемников, радио, громких разговоров. Желала, чтобы от меня отстали. Все. Весь мир. Но одновременно всегда знала: если он когда-нибудь это сделает, я тут же перестану существовать. Умру. Исчезну. Сольюсь с абсолютом. В этом смысле коммунальное бытие меня тонизирует.
        Он подождал, пока я задам вопрос. Я молчала, и тем набирала очки. Он это понимал и досадовал. Я не могла и не хотела ему помогать.
        - А я, знаете ли, давно бросил служить государству и занялся бизнесом, сказал, наконец, Вадим. - В некотором смысле даже преуспел, хотя, пожалуй, стать «новым русским» у меня так и не получилось. Вы ведь, должно быть, презираете «новых русских», Анджа?
        - Господь с вами, Вадим! Я им, наоборот, в общем симпатизирую. У них есть кураж, энергия, желание делать. Построить дом, например. Последнее время даже интересные с архитектурной точки зрения проекты появились. Только отчего-то они всегда начинают стройку с огромного, и какого-то совершенно избыточного забора. Дом для поросенка должен быть крепостью! Бедные Наф-Нафы и Нуф-Нуфы, все боятся, что кто-то придет и отберет… Мне их искренне жаль, и я совершенно уверена, что так же искренне они пожалели бы меня, лишь одним взглядом окинув мое коммунальное житье. Бедная тетка, сказали бы они, не сумела вылезти, пока была молодая, отхватить себе богатого папика, вот и злобится теперь… Жаль ее! Так что можно сказать, что мы с новыми русскими заочно в приятственных отношениях.
        - А на самом деле?
        - А на самом деле если человек не может найти равновесия в себе, снаружи ему тоже обустроить его не удастся. Скорее всего. Но большинство неустанно пробует. Любой строительный супермаркет - тому иллюстрация…
        И еще некоторое время мы вот так пикировались ни о чем - тонкие и полупрозрачные, как молодые астрофизики из научно-фантастических романов шестидесятых годов двадцатого века. Стругацкие и Ханлайн - господи, как давно это было! Давно и неправда, но звезды тогда все-таки были удивительно близко к земле… Потом, наконец, мы наелись и отяжелели. Вадиму надоело первому - он прикрыл глаза тяжелыми, не по росту и лицу, веками и опустил на колени, под скатерть кисти рук.
        По его сценарию я должна была спросить: «Вадим, может быть, теперь вы объясните мне, зачем вы появились в моей жизни спустя почти восемь лет после нашей последней встречи?»
        А что мне до его сценария? Я наелась и неплохо провела субботний вечер. Можно было бы еще потанцевать, но из прошлого я помнила, что танцевать с Вадимом мне не очень удобно: когда я даже на небольших каблуках, он получается ниже меня ростом. Сейчас, кажется, это не имеет вообще никакого значения, но я-то, как личность, формировалась не «сейчас». А чтобы кто-то другой, незнакомый, подошел и пригласил меня в ресторане или на танцплощадке - такого со мной и в молодости не случалось. Внешность не располагает. Даже на школьных вечерах мальчишки приглашали меня по договоренности между собой - в очередь, чтобы я не скучала и не злилась. Никаким особым гуманизмом они не страдали - просто я давала им списывать конспекты и решала задачи для всего класса.
        Забавно будет, если он теперь отвезет меня домой, поблагодарит за прекрасный вечер и, по своему прежнему обычаю, поцелует на прощание руку у парадной…
        В ресторанном гардеробе Вадим достал расчесочку, а я посмотрела на вешалку и подумала об одном из упущений в своей жизни - у меня никогда не было шубы.
«Анжелика, купи себе шубу, - помню, просила меня мать. - Ведь ты уже взрослая женщина. У женщины должна быть шуба.» - «Шубу (читай, шкуру убитого им зверя!) женщине должен набросить на плечи мужчина. А иначе получается профанация!» - я смеялась в ответ и тратила деньги на путешествия. В слякотные ленинградские зимы шуба тяжела и нерациональна. Особенно, если ездить на общественном транспорте. Но разве жизнь женщины в целом - имеет какое-то отношение к рациональности?
        На стоянке Вадим открыл дверцу машины и приглашающе смотрел на меня. Я смотрела на машину. Она была большая и черная, похожая на модерновую резиновую калошу. Обычная бизнесменская машина: «мерседес в России - народный автомобиль». Но я вдруг почему-то насторожилась, еще пригляделась к ней и в тот же миг догадалась. Именно на этой машине в первый раз приезжала Алина. Ошибок быть не могло - Колян вслух назвал номера машины, и я их не то, чтобы запомнила, но узнала теперь. «Если машина та самая, - медленно, словами подумала я. - Стало быть Вадим… стало быть Вадим не мог быть никем иным, кроме как „человеком из мерседеса“».


* * *
        - Нет, это все-таки ужасно! - Ирка перед зеркалом ручкой расчески гоняла по невысокому лбу челку, исполненную в стиле «блондаколор».
        - Что именно ужасно, Ирочка? - спросила я, засыпая крупу и мелко покрошенную старую булку в кормушку для свинок.
        - Ну, я, конечно, редко гляжусь в зеркало, мне некогда, но когда приходится, просто пугаюсь и себя ненавижу. Отвратительно! Не говорю про морщины, и про тусклые глаза, и про все это. Но ведь еще и как будто вся рожа медленно сползает с черепа вниз, и провисает внизу складками. И под глазами, как у собак сенбернаров. Так ведь когда-нибудь проснешься, поднимешь голову, а рожа на подушке останется. Смятая такая, серо-желтая…
        Ирка, не будучи художником-сюрреалистом в душе, иногда из-за особенностей своего мышления выдает потрясающе сильные образы. Я легко представила только что описанное, поежилась и решила возразить, хотя вообще-то возражать такому не в моих правилах.
        - Но, Ира, это же как раз обычно - не нравиться себе. Исключение - наоборот.
        - Почему это - обычно?! - возмутилась Ирка. - Вот твоя Светка себе всегда нравится.
        Про Светку я все знала, но Ирке объяснять не стала. Потому что неэтично. Объяснила по-другому.
        - Ну смотри, Ирка, вот предположим человек, женщина, живет в среднем семьдесят лет. Первые десять лет жизни любой человечек так занят наблюдением за окружающим его миром и овладением потребными навыками, что о своей внешности практически не думает. Недосуг ему и ни к чему. Потом начинается подростковый период и годам к пятнадцати мнение о своей внешности уже сформировано. Оно есть, но какое оно? Вспомни!
        - Ой, я себе тогда ужасно не нравилась! - быстро сказала Ирка. - Мне казалось, что у меня глаза как пуговицы, бюста нет, и волосы как пакля. Мне твои кудри нравились и любашина фигура…
        - Ну вот, а мне не нравился мой нос с горбинкой и высокий рост. Любаша же считала себя слишком маленькой и толстой.
        - Толстой?! - ахнула Ирка.
        - Ну да. Кто-то на танцах сказал ей, что для ее роста у нее четыре килограмма лишних. Она все пыталась их согнать, но никак не получалось… Ну вот потом где-то годам к шестнадцати-восемнадцати некоторые девочки (но далеко не все!) начинают себе нравиться. У тебя это когда было?
        - Ну, после Никитки… - Ирка даже слегка зарделась от смущения. - На меня тогда многие мужчины на фабрике внимание обращали. И старые, и молодые. Комплименты говорили, норовили пощупать, прижать где-нибудь в подсобке или на складе… И я сама понимала, что я, ну… ничего себе смотрюсь…
        - Отлично! Значит, где-то ближе к двадцати годам нормальная женщина обретает некую уверенность в своей внешней привлекательности. Потом обычно до тридцати все нормально. Потом?
        - Ой, после Люськи у меня почти сразу грудь обвисла и на животе складка появилась. Я даже пластинку с аэробикой купила. Помнишь, тогда продавалась? Там все в таких полосатых чулках? Ты еще смеялась, и говорила, что я и аэробика совместимы как корова и седло. Я обиделась, а ты сказала, что это комплимент, потому что с седлом великолепно совмещается лошадь, а корова, мол, гораздо более полезное и милое животное, а в Индии - вообще священное. И еще у них красивые глаза. А лошадей ты всегда боялась…
        - Не помню… - с удивлением протянула я. Вот и думай после этого, когда говоришь: через сколько лет твое самое пустое слово отзовется?
        - Ну, в общем, как я теперь понимаю, ты ляпнула с плеча, - мудро заметила Ирка. - А после, как ты всегда умеешь, зубы мне и заговорила… Но аэробикой этой я и вправду, как ты предсказывала, не занималась ни разу. А пластинку только недавно на антресолях видела…
        - Прости, Ира, по-видимому, все так и было, - покаянно созналась я и поторопилась вернуться к прежней теме. - Но смотри дальше - после тридцати у обычной женщины опять начинаются тревоги: морщины, седые волосы, с фигурой что-то не так, то есть никакого удовольствия от смотрения в зеркало. Дальше опять же никто не молодеет. Можно также предположить, что с шестидесяти до семидесяти старушек волнует нечто иное, чем свой вид в зеркале. Хотя с теперешними тенденциями поручиться трудно… Ну и подведем баланс: из семидесяти прожитых лет женщина двадцать лет своей внешностью не интересуется, пятнадцать - более или менее ею удовлетворена, а остальные тридцать пять - категорически недовольна. Так что, получается, норма, а что - исключение?
        - Умеешь ты, Анджа, мозги запудрить! - с раздражением воскликнула Ирка. - Тебя послушать, так все наперекосяк и выходит. Помню, как ты еще в детстве меня с толку сбивала, доказывала, что какой-то там бегун нипочем черепаху не перегонит…
        - Это не я, Ирка, это Зенон, - вздохнула я. - Парадокс Зенона, «Геркулес и черепаха».
        - Ну вот и я говорю: тебе про конкретное дело, а ты про черепаху какую-то! - Ирка в последний раз взбила челку и решительно отвернулась от зеркала. - Зачем звала-то, помнишь? Вот и давай, говори. Сам-то он тебе объяснил как-то? Ну, зачем вдруг придумал тебя в ресторан пригласить?
        - Объяснил, - вздохнула я. Подобные объяснения только на Ирке с ее патологической доверчивостью и обкатывать. Потому я и позвала именно ее. - Он сказал, что случайно услышал в случайном разговоре, как называл мое полное имя какой-то его знакомый или знакомая. Анжелика Андреевна Аполлонская - и он сразу решил, что вряд ли в городе живут две женщины приблизительно одних лет с подобным набором, и подумал, что речь идет именно обо мне. Тут на него, понимаешь ли, нахлынули воспоминания, и ему ужасно захотелось меня увидеть. У него у самого сейчас в жизни не легкий период, но не в материальном, а в духовном смысле. И вот на этом фоне он вспомнил обо мне, как о цельном человеке, который всегда умел все разложить по полкам, и воспринял это как знак судьбы… Отыскать же мое нынешнее местопребывание, пользуясь наводкой знакомого, было делом техники. В общем, чушь, не выдерживающая никакой критики.
        - Почему же чушь? - запрограммированным образом отреагировала Ирка. - Он и тогда, семь лет назад, был на тебя серьезно запавши. И теперь… Вадиму сейчас сколько? Около пятидесяти, да? Это же у мужиков действительно сложный возраст. Вроде еще по виду мужик, а вроде… вот уже и кончилось все. Они знаешь как переживают!… И… Какая ты все-таки холодная, Анджа! Можно же хотя бы иногда мужика понять и пожалеть!
        - Угу, - сказала я. В общем-то, ничего другого от Ирки и не ожидалось. - А все эти совпадения - Федор, Алина, мерседес - тебя ни на какую мысль не наводят?
        - Наводят, конечно! - удивилась Ирка. - Так же и должно быть. Называется
«параллельные энергетические потоки». Это у вас с Вадимом. Закон кармы - не слыхала, что ли? И в книжке про «фэншуй» я читала, что…
        - Ирка! Ты теперь - православная христианка, - строго напомнила я. - Фэншуй, карма и прочие потоки для тебя - бесовщина.
        - А тебе-то какое дело?! - огрызнулась Ирка. - Ты - вообще некрещеная.
        - Совершенно верно, - подтвердила я. - И как законченный вульгарный материалист, склонна все происходящее объяснять вполне посюсторонними причинами. И мне, понимаешь ли, странно, что тоска по мне и обострение экзистенциального кризиса случились у Вадима именно в эти дни - когда на меня вышла Алина, а мы организовали свое в меру дурацкое расследование гибели Федора. Не неделей раньше и не месяцем позже. Сдается мне, что одной кармой тут не обошлось… Зачем он, к примеру, встречался с Федором?
        - А сам-то он что говорит? - поинтересовалась Ирка.
        - Ничего, - вздохнула я.
        - А ты его что, не спросила?! - вылупилась на меня подруга.
        - Господи, Ирка! - воскликнула я. - Да, рассуди сама, как я его могла спросить, не выдавая всей истории?! Он-то ведь мне все про свою тоску загибал…
        - Да, ты права, - задумчиво согласилась Ирка. - Наверное, не так уж ему хорошо с этой Алиной… Нынешние молодые девки, они ведь только с виду да на ощупь мягкие… А душа-то у них жесткая, как наждак…
        Я едва слышно простонала сквозь стиснутые зубы. Иногда, чтобы общаться с Иркой, приходится весьма сильно напрягать волевые механизмы.
        - Ира! - серьезно сказала я. - Вспомни факты. Тоскующий ныне Вадим бросил свою старую и, судя по всему, не очень здоровую жену почти сразу после смерти их общей дочери от передозировки наркотиков. Потом он ушел из органов, успешно занялся бизнесом, разбогател и на вырученные деньги прикупил себе в постель молоденькую провинциальную модельку Алину. Наверняка по поводу ее ума и тонкости духовного устройства он не обольщался с самого начала. Думаю даже, что Алина в результате оказалась более смышленой и обучаемой, чем он предполагал. Тебе все еще его жалко?
        - Гм-м… нет, пожалуй… Ты так все обернула… - Ирка почесала нос и с подкупающей откровенностью спросила. - Так кого же тут по-твоему надо жалеть? Эту твою Алину, что ли?
        - А жалеть - обязательно? - обреченно поинтересовалась я.
        - Ну это только ты можешь совсем без чувств жить, - отпарировала Ирка. - Другие не могут.
        - Тогда жалей детей Федора, - разрешила я.
        - Хорошо, - согласилась Ирка. - А теперь объясни мне, как ты сама все это понимаешь.
        - Я думаю, что Вадим для начала хотел узнать, что мне известно.
        - А он вместе с женой действует или врозь?
        - Полагаю, что врозь. Алина, скорее всего, ничего о его визите ко мне не знает.
        - А ты ей расскажешь? Ты вообще собираешься еще с ними обоими встречаться?
        - Вадим, расставаясь, просил о встрече. Алина тоже прощалась так, как будто собиралась проявиться еще раз. Наверное, мне пока удобно общаться с ними поврозь. В случае чего, устрою им очную ставку…
        - Анджа, а это не опасно? - подумав, спросила Ирка. - Федора-то убили. И на рынке я так и не поняла, кто это был… Кого мужик-то испугался?
        - Ну, Ирочка, жизнь вообще опасная штука, - я пожала плечами. - Абсолютно смертельная к тому же. И раз уж я сказала «а»…
        - Ну - тогда с Богом! Дети ведь и вправду не виноваты! - сказала Ирка и перекрестилась на репродукцию картины Врубеля «Сирень», которая висела у меня на стене.
        Я сделала спокойное лицо и заставила себя промолчать.


* * *
        В дальнейшем события некоторое время развивались почти пасторально по форме и странно муторно по ощущениям. Вадим приглашал меня в театр или в филармонию, пару раз мы ужинали в ресторанах. Обычно, заезжая за мной, он ждал в прихожей, а после проведенного вместе вечера провожал меня до парадной. Несколько раз, по моему приглашению, поднимался наверх и оставался на чашку кофе. Мы разговаривали, как пишут в книгах - «обо всем на свете». В наших разговорах было много позавчерашней правды и много слов, липучих, как собачьи слюни.
        Дашка, внимательно и даже истово наблюдавшая за развитием моей «личной жизни», из самых добрых чувств предложила мне небольшое мошенничество: она, Дашка, испечет пироги, а я приглашу Вадима и выдам их за свое произведение. Когда я отказалась предстать перед Вадимом великой кулинаркой, девушка искренне расстроилась и почти два дня со мной не заговаривала. Наталья и Зоя от души сплетничали за моей спиной и пытались вытащить из Дашки и Фроси, которых считали моими доверенными лицами, какие-нибудь подробности. Семен один раз предложил Вадиму в коридоре выпить «за счастье всех людей». Вадим вежливо отказался, умудрившись при этом не вызвать агрессии инвалида, а в следующий раз принес бутылку хорошей водки и попросил меня передать ее Семену «в знак крепкой мужской солидарности». Я своей волей решила, что Семен без вадимовой солидарности вполне обойдется, и убрала бутылку в шкаф в своей комнате. Ведь не Вадиму же потом с пьяным афганцем общаться… Браток Леша не имел вербальных возможностей, чтобы обсудить новости моей жизни, но иногда в кухне почти весело подмигивал мне. Кажется, происходящее ему
нравилось. Круче всех насельников неожиданно оказался Аркадий. За пятнадцать минут беседы он сумел снять с Вадима спонсорскую помощь на покупку новой ударной установки для его интернатского ансамбля из нервно-больных детей. Когда он после отдал мне товарный чек и какую-то мутную расписку на бланке интерната: «Передайте Вадиму Викторовичу…
        - я просто рот раскрыла от изумления.
        - А зачем ему этот чек? - начерно уяснив происходящее, поинтересовалась я.
        - Как же! - удивился Аркадий. - Благотворительность фирмы важна для начисления налогообложения. Чем больше подтвержденная документами сумма, тем меньше налоги.
        Услышав такое, я в который уже раз подумала, что, может, с диагнозом Аркадия кто-то и погорячился…
        Любочка, которая все еще жила у Дашки, вела себя на удивление тихо, и даже одеваться старалась так, чтобы не бросаться в глаза в коммунальном коридоре. Она делилась с Зоей какими-то кулинарными рецептами и со знанием дела рассуждала о болезнях детей. Сделав умные комплименты портновскому мастерству Натальи, заказала ей блузку и юбку вполне классического покроя. Однажды я встретила Любочку возле ванной в дашкиной футболке с утятами (на миниатюрной молодой женщине эта футболка смотрелась платьем-миди), без косметики и залитой лаком прически, и в первый раз увидела, что без налета древнейшей профессии она могла бы быть очень даже милой и привлекательной. Браток, возможно, повеселел именно с вселением Любочки, а Семен стал бриться почти каждый день и регулярно менять носки. Только Фрося и Аркадий остались равнодушны к Любочкиным чарам. Аркадий, подозреваю, был голубоват по природе, а старушка зыркала в сторону подселенки неодобрительным оком, однако, молчала.
        Дашка, как и следовало ожидать, не могла долго дуться, и вскоре снова приступила ко мне с осторожными расспросами. Ей явно очень хотелось свести меня с Вадимом. В ее мозгу возникали и явственно отпечатывались на плосковатой физиономии уютные картины истинно коммунарского бытия: она встречается с Виктором Николаевичем, я - с Вадимом Викторовичем, возможно, мы даже по вечерам вчетвером пьем чай с Дашкиными пирогами и говорим «об умном»…
        Впервые со времени моего вселения в лиговскую коммуналку мне стало душно. Что-то такое неопределенное висело внутри ее полутемных пространств и мешало дышать полной грудью. Кроме меня, это по-видимому чувствовали еще Машка и Кирилл, которые почти совсем перестали бывать дома и после школы пропадали неизвестно где. Впрочем, однажды, выходя из комнаты, я опять боковым зрением заметила Машку, выскальзывающую из комнаты Натальи и прижимающую к груди какую-то тряпку. На разборки у меня просто не хватило куража. Наталья молчит, а мне что - больше всех надо?
        Материальное воплощение этих соллогубовских «недотыкомок» проявилось на поверхности сущностью глупой и почти комичной. Однажды, когда я собиралась «на свидание» с Вадимом, оказалось, что полы моего единственного пальто, висящего в коридоре на вешалке, неаккуратно изрезаны на узкие полосы портновскими ножницами. Кто это сделал? Я просто терялась в догадках. Дети? Любочка? Рехнувшаяся Наталья? Аркадий в никем не замеченном обострении? Никому ничего не сказав, я отменила поход в театр с Вадимом, сославшись на головную боль, и на следующий день купила себе новое пальто, которое стала вешать в платяной шкаф у себя в комнате. После некоторое время с интересом заглядывала в сапоги и переворачивала их перед тем, как надеть. Ожидала чего-нибудь вроде лягушки или вбитого гвоздя. Но - почему?


* * *
        Иногда я выхожу из квартиры и просто иду куда-нибудь. На улицах - самое темное время года - расцветает холодный ноябрьский цветок почти сплошных петербургских сумерек, подсвеченный изнутри искрами неоновых реклам. Словно гигантская хищная росянка, Лиговка приспосабливается к меняющимся временам и, с туповатой медлительностью поворачивая венчик, ведет учет комарам, которых ей предстоит переварить.
        Ложась вечером спать, я подолгу не могу заснуть или, наоборот, просыпаюсь задолго до позднего рассвета и лежа слушаю, как шебуршатся в своей клетке свинки, ветер играет жестью подоконника или проезжают по проспекту ночные машины. Потом я встаю, убираю занавеску, впускаю в окно Луну. Она входит не торопясь, по праву. Лиговка - лунная окраина. Тени на ее улицах прочерчены сажей. У многих лиговских жителей под утро - бессонница. Они лежат во тьме и думают свою думу. И от их мыслей взъерошивается ледяная вода залива, падают звезды и седеет и покрывается испариной тяжелый невский камень.


        Глава 9. Сплошная неловкость
        - Вам скучно со мной, Анджа, - грустно сказал Вадим, отпуская мою руку и надевая свою дурацкую кепку.
        - В общем-то да, - согласилась я. - Но все-таки с вами я чувствую себя немного живой. Мы разговариваем…
        - Вам интересно? - так мог бы спросить подросток. Ирка на моем месте непременно растрогалась бы и купилась. Я подавила зевок.
        - Не уверена. Но, кончая с собой, нельзя оставлять посмертное письмо на шести страницах. Если еще не договорил - останься жить. В этом смысле…
        - Вы, Анджа, живете словно в замороженной пустыне, и я никак не могу понять, кто вас туда поселил… Еще раньше…
        - Земля королевы Мод! - внезапно вспомнила я.
        - Простите?
        - Пустое. Так уж получилось. Наверное, я всегда была слишком рациональна для каких-либо чувств. К тому же: что рассуждать об этом теперь?
        - Артист Карпов говорил своим студийцам: «Если вас убивают в четвертом акте, не следует выходить на сцену в первом с уже убитым видом.»
        - Изящно, - улыбнулась я. - Молодец, артист Карпов.


* * *
        Алина с каждой встречей ощутимо теряла приобретенный в северной столице лоск. Из-под неопределенной мешанины слов, жестов и гримасок все явственнее проглядывала простая и жесткая как проволока провинциальная молодая женщина, которая чего-то дико боялась. Чего?
        Этого я, как ни старалась, не могла выяснить. Концы упорно не сходились с концами. Скрывая от меня какую-то правду, Алина должна была вовсе перестать со мной общаться. Однако, ничего подобного не происходило. Пару раз она пожаловалась на жизнь словами Вадима, и это не было даже смешно.
        Подобные запутанные ситуации завлекательны и динамичны на сцене, предпочтительно в музыкальной комедии. В жизни они по большей части весьма тягостны. По складу собственного характера мне очень хотелось поставить все точки над «ё» и перевернуть страницу.
        - Ну и сделай так! - советовала мне Ленка. - Что за странный «пепел Клааса» стучит в твое сердце? Беднягу Федора, наверное, даже его жена уже забыла. Я уж не говорю про доблестную милицию… Если тебе хочется их всех разом послать, сделай это и живи спокойно…
        - А почему бы тебе не увести этого Вадима у этой Алины? - задумчиво вопрошала Светка. - Они по всем признакам не пара, а у вас все-таки - история отношений. В конце концов, она же тоже не на улице останется. Вадим наверняка ее как-нибудь обеспечит. К тому же у нее есть ее любовь - студент Сережа. Ты выберешься из коммуналки, Вадим преодолеет свой кризис, Алина поневоле воссоединится со своим любовником… Все получаются в выигрыше…
        - Анджа, прежде всего надо выполнить свой долг - без этого ты, как порядочный человек, все равно не сможешь спать спокойно, - вещала Любаша. - Ты должна подробно изложить все, что тебе известно, в письменном виде и передать следствию. Из абсолютно ложных этических соображений - не причинять лишних хлопот любовникам, бомжу Коляну и безымянному рыночному спекулянту - ты, возможно, помогаешь убийце уйти от наказания за совершенное преступление!
        - Любаша! - удивлялась я. - Да ведь ты же когда-то дружила с Вадимом. Он тебе Мишку помогал лечить. Ты же его со мной и познакомила…
        - Ну и что?! - напористо изумлялась в свою очередь Любаша. - Во-первых, люди меняются с годами. С тех пор, как мы с Вадимом вместе работали в проектном институте, прошло очень-очень много лет. А во-вторых, совершенно необязательно, что сам Вадим в чем-нибудь замешан. Может быть, речь идет о ком-то из его окружения, может быть, о его жене или ее любовнике. В любом случае ты не должна скрывать известные тебе сведения от правоохранительных органов…
        В трубке, поверх любашиного голоса, слышались потрескивания эфира. Когда я была маленькая, мой дедушка всегда слушал по радио трансляцию парада на Красной площади
7 ноября - в честь годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Так вот там были такие же помехи. Интересно, что когда мне звонили Светка или Ленка, эфир вел себя гораздо тише. Как сказала бы Ирка - «параллельные энергетические потоки»…
        - Послушай, а он тебе хоть чуть-чуть нравится? - тихо спрашивала Ирка. - Ну, как мужик, я имею в виду…
        - Чуть-чуть нравится, - я старалась быть честной.
        - А ты с ним… ну… как у вас это…
        - Никак. Чистая пионерская дружба.
        - Н-да… Ужасно, если подумать. Как это все-таки трагично получается!
        - Что именно, Ирочка?
        - Ну, вот если он уже этого слесаря убил, а потом опять тебя встретил и полюбил от всего сердца…

«У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса…»
        Все, естественно, закончилось плохо…


* * *
        Дашка рыдала на толчке, за закрытыми дверями. Я, конечно, и не узнала бы об этом, но Фрося молча взяла меня за руку и привела к туалету.
        - Даша, выходи! - неуверенно позвала я. Переговариваться с человеком, сидящим на унитазе, казалось мне весьма неловким. Ну пусть она там не делом занимается, а оплакивает свою жизнь, но все равно как-то…
        Дашка на мгновение затихла, а потом зарыдала еще пуще.
        - Когда успокоишься немного, зайди ко мне. Я буду тебя ждать, - решительно произнесла я, желая как можно скорее прервать странную сцену, и тут же вспомнила
«учительскую» часть своей биографии: «Иванов, после урока зайдешь в кабинет завуча!»
        Зачем я лезу в чужую жизнь? И главное - что я могу в ней разрешить? Уж, наверное, не больше, чем завуч в жизни хулигана Иванова…

        Дашка постучалась ко мне где-то через полчаса. Глаза у нее были чуть-чуть припухшие, но в целом она выглядела вполне для себя обычно - то есть так, как будто ее достали из-под подушки и повесили сушиться на ветру. И там забыли.
        - Я сказала ему… то есть Виктору Николаевичу, что хочу ребенка родить. Он опять сказал: невозможно, потому что он мне помогать не сможет. Я сказала: все равно, сама воспитаю. Вот вы же, Анжелика Андреевна, Антонину вырастили и ничего. И бабушка - меня. Я тоже сумею - отчего же нет? Руки, ноги есть, не пьяница, не гулящая… - говоря, Дашка все более распалялась и румянилась, а потом вдруг словно споткнулась и сникла, как проколотый воздушный шарик. - А он мне знаете что сказал?
        Я отрицательно помотала головой. «В чужую шкуру не влезешь» «Чужая душа - потемки» - и прочая народная мудрость. Заглядывать же в душу Виктора Николаевича мне не хотелось изначально. Даже если бы предложили.
        - Он сказал: зачем нам ребенок? Ну, родится на свет еще одна такая же добропорядочная моль, как я, или квашня с коровьими глазами, как ты. И все ею в жизни помыкать будут. Вот если бы у меня такая солнечная, энергичная девочка родилась, как твоя Любочка, тогда я, пожалуй, и рискнул бы… - на последних словах Дашкин нос угрожающе напух и покраснел, а глаза остались сухими, как будто бы фабрика по производству слез находилась у нее именно в носу.
        - Гм-м… - я даже не сразу нашлась, что сказать. - А вот что, Даша… Хочешь, я прямо сейчас возьму твою Любочку за шкварник и спущу ее с лестницы? А когда в следующий раз придет твой Виктор Николаевич, подговорю Аркадия или Семена (Братка нельзя, убьет), чтобы они его подкараулили за дверью и треснули как следует стулом по плешивой голове. Как тебе такое, а?
        Дашка, как я и ожидала, слабо улыбнулась на такое вполне пролетарское предложение, исходящее из моих уст. Опухоль на ее носу чуть-чуть спала, по лицу прошла тень интеллектуальной деятельности и последовали возражения.
        - Анджа, ну что вы такое говорите! Ведь Любочка же не виновата, что она всем нравится. За что ее с лестницы? А я и вправду - корова-коровой, хоть бы и в зеркало взглянуть. А у Виктора Николаевича никакой плеши вообще нет. Наоборот, у него волосы очень даже для мужчины густые.
        - А еще лучше, знаешь что? - я продолжала нагнетать иррациональность, зная, что объем оперативной сообразительности у Дашки очень невелик. Думать сразу о трех вещах, а уж тем более переживать по их поводу она просто физически не может. - Плюнь ты на этого Виктора Николаевича. Не хочет - не надо. Роди ребенка от Братка. Смотри: он молод, здоров, не пьет, не курит. Да и ребенка своего никогда без поддержки не оставит. Помнишь, как он с племянницей возился? А что вы не слишком образованные оба, так что ж - это же от тебя во многом будет зависеть, какое ты образование ребенку дашь. Возможностей-то в Петербурге, слава богу, хватает. Вырастет, образуется, и станешь с ним «об умном» говорить, без всяких там викторов николаевичей…
        Я, разумеется, несла чушь. Сам Браток ведет вполне аскетический образ жизни, но гены его предков-алкоголиков никуда не делись. И как, интересно, я могла повлиять на образование Антонины? И, если могла, то почему этого не сделала?
        Впрочем, для Дашки все это не имело никакого значения.
        Пытаясь разом охватить все противоречивые потоки мыслей и чувств, сталкивающиеся в ее голове, она оттопырила нижнюю губу и автоматически сжевала кусок булки, лежащий у меня на столе. Булка была последняя, оставленная на ужин. Я решила, что в магазин сегодня уже не пойду, а на ужин попрошу кусок у Фроси или Зои. Или просто обойдусь колбасой. В конце концов, от булки полнеют.
        - Вы знаете, Анджа, я, конечно, понимаю, что у меня вообще-то все есть и жаловаться не на что, - Дашка опять виновато шмыгнула носом, а я тяжело вздохнула. - Но я и не жалуюсь. Просто иногда… хочется чего-то… совсем другого… Даже не знаю…
        - Но ведь не как у Любочки? - требовательно спросила я. Напор вопроса не имел значения - Дашка все равно ответит честно, это я знала наверняка. Ей недоступна ложь чувств, даже из вежливости, и в этом ее уникальность.
        - Нет, конечно, - Дашка даже не взмахнула, а просто отрицающе повела полной рукой. Мне захотелось ей зааплодировать.
        - Но…
        Дашка выжидающе смотрела на меня: в нашей квартире монополия на вербализацию чувств и одевание их в образ принадлежит мне. Это давно установилось. Сегодня я не могла ей отказать.
        - Ночной портье раскрыл большой черный зонт и проводил их до лимузина. Капли осевшей на город влаги и бриллианты в ее колье почти одинаково сверкали в свете неоновых вывесок. В воздухе пахло дождем и пороком, но с ним она чувствовала себя защищенной от всего сразу… Приблизительно так?…
        - Ах, Анджа… - протяжно вздохнула Дашка и закатила глаза, сделавшись похожей на героиню картины Марии Башкирцевой «Весна». Не хватало грубых башмаков и расцветающей яблони. - Отчего вы романов не пишете? Я бы хоть их читала…
        - Не складывается как-то… А вообще-то… Бросьте, Даша! Поверьте: антураж не имеет значения. Она - вы. И потому, несмотря на лимузин и бриллианты, спустя некоторое время она также смотрит ему вслед, как вы - своему Виктору Николаевичу. И сжимает пальцами тонкую ножку хрустального бокала…
        - Правда?! - с моей же напористой требовательностью спросила Дашка, грудью подавшись в мою сторону. Возможность принять мой ответ явно имела для нее мировоззренческое значение. - Это и вправду так, Анджа?
        - Да, - твердо сказала я.
        - Но почему? - она приоткрыла губы и наполовину отвернулась.
        - А потому! - я положила руку на толстое дашкино плечо и развернула ее к себе. Голос мой зазвучал жестко и профессионально. - Даша, вы знаете, я практический психолог. Современная психология со всеми ее бесчисленными методиками - манипуляция на пять шестых, если не больше. Я этого стараюсь избегать, но это для вас не важно. Важно другое: сейчас я готова ради вашего счастья наплевать на свои принципы. Я могу научить вас, как увести Виктора Николаевича из семьи, заставить его бросить жену и детей и прийти к вам, остаться с вами. Если вы будете делать абсолютно все, что я скажу, успех практически гарантирован… Ну что, согласны?
        Ветровой Дашкин румянец заштриховало серостью. Прошла минута. Она осторожно, чтобы не обидеть, вывернулась из-под моей руки и медленно покачала головой.
        - Нет. Спасибо вам, но - нет.
        - Вот! - сразу же сказала я. - Вот ответ на ваше «почему». Бывают хищные животные, бывают - травоядные. Человек - не то и не другое. Он всеяден, может есть все. С поправками можно перенести и на психологию. Каждый - что-то предпочитает. Один - больше хищник. Другой - не хищник вовсе. Сытое существование в условно «высших» классах, кажется, способствует развитию «травоядности». Борьба «внизу» не располагает к сантиментам. Вы, Даша, - исключение.
        Когда внизу становится слишком много «хищников», а наверху - «травоядных», пищевая пирамида переворачивается в соответствии с биологическим законом. При этом часто проливается много крови. Но я искренне надеюсь, что до следующего переворота мы с вами не доживем. У нас только-только обустроились свежие хищники…
        - Анджа! - с отчаянием сказала Дашка. - Я опять вас не понимаю!
        - Простите, - сказала я. - Меня, бывает, заносит, вы же знаете. Вы - не хищник, и в этом все дело. Типичный низовой хищник - ваша подружка.
        - А Виктор Николаевич? - подумав и пожевав губу, спросила Дашка. - Он что, тоже хищник, что ли?
        - Нет, он сапрофит, - честно ответила я. - Есть, к примеру, в тропиках такие папоротники. Они живут не на земле, а на других деревьях. На лосиные рога похожи. Питаются тем, что им эти деревья предоставляют. Они не хищники, сами отгрызть кусок не могут. Как бы спрашивают разрешения, понимаете? Их в ботаническом саду в оранжереях показывают…
        - Я помню, - к моему удивлению, сказала Дашка. - Мы со школой ходили, на экскурсию…
        Когда Дашка уходила, у нее на лице было выражение, которое у меня прочно ассоциировалось с названием популярного негритянски-молодежного фильма: «Матрица - перезагрузка». Оставалось надеяться, что Дашка сумеет успешно перезагрузиться.
        Еще позже я вспомнила хамскую реплику милейшего Виктора Николаевича и вдруг поняла, что еще раньше тишайшая Дашка дословно передала ему мое определение его личности - «добропорядочная моль». Совпадения исключались. В этот же миг я подумала, что у Дашки обязательно будет ребенок. И если она так решит - именно от Виктора Николаевича.


* * *
        Я начала подозревать его еще до того, как он произнес свою первую реплику. Почему-то до очной встречи любовник Алины представлялся мне интеллигентным мальчиком-блондином в непременных сильных очках. Хотя, имея в виду Сенную площадь, я, взяв на себя труд подумать, могла бы внести в этот образ существенные коррективы.
        Он оказался вообще не похож на студента Университета, хотя скорее всего не врал и действительно учился на Историческом факультете. У него были бегающие темные глазки, плоские, серые, какие-то бумажные пальцы и судорожные движения жука-вертячки. По первому впечатлению он показался мне устроенным проще, чем Алина. Своим первым впечатлениям я никогда не доверяю. Из собственного страха перед незнакомыми людьми я часто спешу побыстрее впихнуть их многогранные как стакан личности в какую-нибудь более-менее подходящую ячейку своего плосковатого мировоззрения. И повесить ярлык. То, что не влезает в ячейку, я просто игнорирую. Так мне кажется удобнее и безопаснее.
        По словам Алины, Сережа сам хотел встретиться со мной. Я ей не поверила. Это ей зачем-то нужно было меня с ним «встретить». Вполне может быть, что молодой женщине просто хотелось знать мое мнение об ее избраннике. Ведь, будучи женой Вадима, она мало с кем могла обсудить личность своего любовника. Я могла показаться ей вполне подходящим кандидатом.
        Удивило, что они отказались встретиться втроем. Думая об этом, я не могла отказать себе в мысленной стервозинке - с удовольствием представила, как приглашаю на встречу четвертое заинтересованное лицо - Вадима. И мы все вместе деловито обсуждаем сложившуюся ситуацию.
        Погода была тяжелая, снежная и душная, как грязное ватное одеяло, которое уже не греет, а только давит на тело. Мне не хотелось никуда выходить из дома и я сказала: Пусть Сергей приходит ко мне! Они согласились, но за полчаса до назначенного времени он вдруг позвонил и с паническими нотками в голосе сказал, что дико извиняется, но не может, никак не может прийти ко мне в квартиру и готов встретиться где угодно, только не там.
        - Опасаетесь погони? Встроенных микрофонов? - с откровенной издевкой спросила я.
        - Нет, не то, не то! - пробормотал Сережа на том конце линии. - Пожалуйста, Анжелика Андреевна!
        - Ладно, - не считая нужным скрывать раздражение, сказала я. - Через полчаса в кафе, на углу Лиговки и Роменской улицы. Если вы опоздаете, я не буду даже садиться. Закажите мне фруктовый чай.
        - Хорошо, Анжелика Андреевна. Но, может быть, лучше кофе?
        - Я не пью кофе.
        - Хорошо, хорошо…


* * *
        За первые десять минут нашей беседы я узнала, что Алина мне доверяет и уважает меня безмерно, а также, что за короткое время нашего знакомства я стала ей чем-то вроде старшей подруги или даже матери. Сергей, в свою очередь, так же безмерно привязан к Алине, считает ее умной и удивительной женщиной, и потому доверяет безгранично ее мнению… Поскольку удочерять Алину я не собиралась, а безмерность и безграничность меня быстро утомила, на этом комплиментарная часть нашего разговора была моей волей закончена.
        Дальше последовала часть, которую можно было условно назвать философской. Вроде бы объясняя мне свое призвание историка, Сережа сообщил, что его буквально с детства удивляла несоразмерность сиюминутной и исторической ценности разных предметов.
        - Вот, была какая-нибудь статуэтка, или кувшин, или перстень, или табличка какая - в свое время грош им всем была цена. В кувшине вино держали, перстеньки связками продавали, на табличке долги или там указы записывали. Никому и в голову не приходило, что в этих вещах какая-то особая ценность есть. А потом и вовсе все это выбросили или в землю зарыли. Прошло время - и вот, за все это люди готовы огромные деньги платить…
        - Вообще-то, археологические находки обычно выставляются в музеях, - напомнила я.
        - Да что вы, Анжелика Андреевна! - небрежно махнул бумажными пальцами Сережа. - По сравнению с тем, что хранится сейчас во всем мире в составе частных коллекций, любой музей беден. Если, конечно, не говорить о вещах просто огромных по размеру…
        - Так что же все-таки привело вас на истфак? - решила уточнить я. - Правильно ли я поняла, что вы хотите получить специальное образование, раскопать что-нибудь действительно ценное в составе государственной археологической экспедиции, украсть это, а затем продать частному коллекционеру? Или вы мечтаете о собственной коллекции?
        - Как вы все оборачиваете… - с печальной укоризной сказал Сережа.
        - А как будет правильно? Объясните.
        Я заставляла себя слушать и старалась избавиться от предвзятости, но механизм его души казался мне простым, как автоматическое помойное ведро времен моего детства. Нажимаешь ногой на педаль, крышка ведра откидывается, отпускаешь педаль - закрывается. Все приспособление - чтобы руки не пачкать. Сережина педаль - деньги, богатство. Интересно, а что бы он стал делать, если бы у него вдруг оказалось очень-очень много денег? На казанову он не похож, пьянки-гулянки его тоже вряд ли привлекают… Наверное, он стал бы игроком, - вдруг подумалось мне. - Завсегдатаем ночных казино. Что-то такое достоевское в нем проглядывало. Бегающие глаза, едва слышный шелест рулетки…
        - Сережа, вы ленинградец, то есть петербуржец? - спросила я.
        - Да, конечно, - он недоуменно мотнул головой, прерванный моим вопросом на середине фразы. - Живу с родителями и братом на Петроградской.

«Но чего же он, собственно, от меня хочет?» - только этот вопрос не давал мне попрощаться и уйти. В каком-то смысле я чувствовала себя даже уязвленной. Алина, Вадим, теперь вот Сережа - что все они делают в моей жизни? И почему я, такая умная, не могу разгрызть до конца этот вроде бы незамысловатый орех?
        - Анжелика Андреевна, а вы? Что вы бы стали делать, если бы вдруг… ну, нашли клад? - диковинным образом угадав мои недавние мысли, спросил вдруг Сережа.
        - Не знаю, - я пожала плечами. - Простите, но в моем возрасте уже не ищут кладов. Даже моя дочь уже давно вышла из возраста Тома Сойера… Когда однажды, много лет назад, мне пришлось иметь дело с чем-то подобным, я предполагала передать все ценности государству…
        - Алина рассказывала мне, что отец вашей дочери известный археолог, работает в Мексике…

«Так вот оно что! - я искренне обрадовалась сказанному. - Он, будущий историк, просто хочет через меня выйти на Олега. Потому и пришел без Алины. Зачем здесь она? Связи за рубежом, может быть, стажировка, может быть, отзыв известного в их мире человека на какую-то работу. Ну конечно! Такой молодой человек и должен быть карьеристом. А я-то, дура, напридумывала себе криминально-достоевские страсти! И впрямь пора послушать Любашу и завязать с этими детективами. Классики, что ли, на свете мало? Да и нынешние писатели вовсе не все муру пишут…»
        - Сережа, - я улыбнулась молодому человеку почти с симпатией. - Я дам вам электронный адрес Олега. Вы пишете и читаете по-английски? Вот и хорошо, а то его компьютер не читает русский текст. Записывайте, да хоть на салфетке. Вот вам ручка. В ближайшем же письме к Олегу я упомяну о вас, как о молодом историке, чтобы он не удивлялся личному обращению. Олег весьма лоялен и внимателен к молодым коллегам из России, так что если у вас есть к нему какие-то вопросы, проблемы, которые вы хотели бы обсудить…
        - Да, Анжелика Андреевна, спасибо… - Сережа торопливо начирикал на салфетке продиктованные мной значки. - Да, конечно…
        - А теперь до свидания. Приятно было познакомиться, передавайте привет Алине, - я отодвинула пустую чашку и с облегчением поднялась из-за стола.
        Он вежливо привстал, но даже не сделал попытки меня проводить.

«Спасибо, юноша, вы все поняли правильно, - мысленно одобрила его поведение я. - На сегодня мне вполне достаточно вашего общества.»
        Уже одевшись и выйдя из кафе, я почему-то не пошла сразу домой, а сделала несколько шагов назад вдоль обледенелого тротуара, и, укрывшись за неким архитектурным излишеством старого дома, осторожно заглянула из темноты в одно из окон только что покинутого заведения. Сережа, сгорбившись, сидел за столом вполоборота ко мне. Лицо его казалось смятым. На столе перед ним стоял графинчик с водкой, а пальцы механически рвали на мелкие клочки салфетку, на которой был записан адрес электронной почты Олега.


        Глава 10
        - На свете нет вообще ничего, кроме одиночества, - сказала Светка. - Но оно бывает разным. Твое одиночество какое-то вышколенное, как старый английский дворецкий или, скорее, чеховский слуга из «Вишневого сада». Тот, который с «многоуважаемым шкапом». Никакого протеста, никакой классовой ненависти… Мне жаль…
        - По существу вопроса ты что-нибудь сказать можешь? - осведомилась я.
        - Молодые люди дергаются и нервничают, в то время как Вадим - спокоен и благородно печален. По всем детективным законам злодей именно он.
        - Слушай, а реальный мир может быть устроен не по детективным законам?
        - Наверное, может. Но зачем же нас тогда в школе учили, что литература - зеркало жизни?
        - Не литература, а Лев Толстой, - огрызнулась я. - И не жизни, а русской революции.
        - Ну как знаешь, подруга, - Светка пожала плечами. - Я-то что? Я же сразу предлагала тебе его прикарманить.
        - Кого, Льва Толстого?
        - «Ты сердишься, и значит ты не прав» - это кто-то из антиков сказал, а уж они - не спорь! - никогда не ошибались.


* * *
        С годами на картинах реальности оседает какая-то дымка или пленка, которая делается все более и более плотной. Сквозь нее все труднее видеть, действовать и чувствовать. Чтобы воспринимать все всерьез, приходится каждое утро рвать ее и выкарабкиваться наружу. Маленький Принц называл эту процедуру «полоть баобабы». Разрываемая пленка трещит как выбеленный на солнце старый брезент. Я слышу этот треск каждое утро.
        В это утро он смешивался с бодрым потрескиванием тыквенных оладий, которые жарила Зоя на огромной чугунной сковородке. Сковородка напоминала о блокадных репродукторах и культе личности. За окном шел снег пополам с дождем, похожий на протянувшиеся с неба до земли грязные, размахрившиеся веревки.
        Внезапно мне захотелось оказаться среди цветущих магнолий. Когда-то, подростком, я была с мамой на южном побережье Крыма и тогда видела их впервые. Они произвели на меня сильное впечатление.
        - Наталья! - окликнула я соседку, которая пробовала с другой стороны готовность гречневой каши. - Вы хотели бы теперь увидеть цветы магнолий?
        - Чего это?! - женщина резко обернулась на пятке и потеряла тапок.
        - Они - огромные, - попыталась объяснить я. - Для наших широт просто невероятные, размером с суповую тарелку. Вспыхивают в сумерках словно плавающие в воздухе лампионы. У них тяжелый, завораживающий, можно сказать, эротический аромат.
        Наталья нащупывала тапок с выражением тупой обиды на лице. На изгибе ее подбородка лежала гречневая крупинка. Вторая прилипла к пухлой нижней губе.
        - Ну ты, Анджа, скажешь тоже! - протянула она. - Монголии какие-то…
        Я подумала о том, что мое нынешнее озорство - отдает откровенной низостью. Но вместе с тем не лишен забавности тот факт, что Наталья и прочие соседи из-за моей речи и образа мышления считают меня существом другой породы, почти инопланетянкой. Несмотря на то, что я хожу с ними по одним улицам, и посещаю общий ватерклозет.
        Из-за примитивности собственного устройства и тяжелой жизни все мои соседи - жуткие ксенофобы. Кто-то не любит «черных», кто-то - евреев, кто-то - депутатов. Интересно, распространяется ли их ксенофобия на меня? А я сама?
        - Нет. У меня точно нет никакой ксенофобии по поводу своих соседей. Честное слово, - прислушавшись к себе, пробормотала я. - хотя я и не люблю пролетариат…
        Наталья явно с трудом удержалась от того, чтобы не повертеть пальцем возле виска и в сердцах прихлопнула крышкой кастрюлю с кашей. Я подала ей старый, дырявый гобелен, в который она заворачивала гречку, чтобы не остыла до прихода дочери. У меня в семье, когда была жива бабушка, тоже так делали. Сверху завернутую кастрюлю еще накрывали подушкой. Вероятно, это пережиток тех времен, когда плиту топили дровами и разжечь ее и разогреть кашу было делом долгим и трудным. Я хотела рассказать Наталье на примере гречневой каши о том, как пережитки сознания отстают от уходящего вперед технологического бытия, но вовремя остановила себя.
        Наталья ждала, когда я уйду. Следующий же заглянувший на кухню или иным образом встреченный ею человек услышит рассказ об очередной причуде Анджи. Вечная тема. Вроде содержания снов. Интересно, как, какими словами они пересказывают друг другу мои монологи? Вот бы послушать… В общем-то, в нашей квартире при обилии тупичков, кладовок и закоулков сделать это весьма просто. Жаль, что еще в детстве мне объяснили, что подслушивать - некрасиво, и унижает человеческое достоинство. Того, кто подслушивает, естественно…


* * *
        Говорят, что существует некая логика развития отношений между мужчиной и женщиной. Всякие там этапы, закономерности и прочее. Я об этом неоднократно читала, да и оба мои образования подсказывают - есть непременно. Те отношения, которые мне довелось наблюдать со стороны, тоже вроде бы в какую-никакую схему укладываются. Но вот в моей собственной жизни - увы! - ни разу никакой закономерности, а значит и предвидения грядущих событий… Может быть, просто изнутри не видно?
        Поколебавшись, я спросила у Ленки. Из всех моих подруг только она одна исполнена в стиле критического реализма.
        - А что, у тебя когда-нибудь были какие-нибудь отношения с мужчинами? - удивилась Ленка. - У которых была история? И как это я пропустила самое интересное?
        - Послушай, а Антонина? - обиделась я. - Я ее что, в капусте нашла?
        - Ну, вроде того, - Ленка пожала плечами. - С Антониной тебе просто повезло, так я считаю.
        Каким бы странным это ни показалось, но Ленкино объяснение, скорее похожее на отповедь, меня успокоило. Если не было историй, значит и закономерностей тоже быть не могло. Нет и взять неоткуда. Будут отношения - и закономерности проявятся. Все правильно, все совпадает.
        - Как у тебя вообще? - спросила я, подавляя зевок. После того, как Ленка ушла из ментовки и родила Васю, все ее новости напоминали импортный шоколад - красивая обертка и какой-то неопределенно сладкий вкус. То есть, в административном коллективе, где она теперь работала, разумеется, закручивались свои интриги и кипели свои страсти. Их придумывали и исполняли хорошо одетые тетки и дядьки средних лет. Где-то там крутились какие-то деньги, строились и рушились какие-то карьеры. Ленка вначале даже пыталась мне об этом рассказывать, но сама начинала зевать на середине собственного повествования.

«Почему так?» - требовательно спрашивала она.

«Понимаешь, Ленка, - отвечала я. - Буржуазная демократия, в сущности, очень удобная и в чем-то прогрессивная форма общественного устройства. Но она совершенно, совершенно, совершенно не будит воображения…»

«Да, действительно, - вроде бы удивлялась Ленка. - Я, представляешь, стала теперь фэнтези читать. А ведь в детстве, в отличие от тебя, фантастику не читала. Мне реализм нравился… Может, в детство впадаю?»

«Буржуазный реализм никому нравиться не может, - замечала я. - В нем жить более-менее удобно, а вот песню о нем, хоть убей, не сложишь. Хотя нельзя же все время песни петь. Когда-то и помолчать надо…»
        - Вообще-то я ремонт в квартире закончила, - сообщила Ленка.
        - Поздравляю! - я честно постаралась придать своему голосу хоть какую-нибудь энергичность.
        - Сколько мы туда денег вгрохали, страшно даже подумать. Ты бы сказала: можно полгода по Индии всей семьей путешествовать. Кому из моей семьи нужно в Индию? - не спрашивай, я сама могу за тебя спросить. И ответить. Короче, сделали - евроконфетка. А теперь ты мне объясни, как психолог, - агрессивно продолжила Ленка. - Там в одном довольно видном месте, в коридоре, обои чуть-чуть отстали. Всего-то дел - взять тюбик с клеем, разок мазнуть и пришлепнуть. Так я зачем-то подцепила ногтем и оторвала целую полосу - сантиметров пятнадцать. Теперь там газеты видны, которые под обои клеят. Кусочек заголовка рекламы про простатит. Муж с работы пришел - обалдел просто. Кто посмел?!! Я говорю: я лично. Он ничего не понял, но скандала поднимать не стал, сейчас, говорит, переоденусь, найду остатки обоев и приклею. Я говорю: не надо! Он: ты что, с ума сошла?! Дети смотрят и слушают. Вечером Вася взял шариковую ручку и нарисовал там на газете и обоях не то дракончика, не то динозавра, не то крокодила, как будто он из этого самого простатита выглядывает. И язык торчит. И вот теперь я хожу, смотрю на все это
безобразие и потихоньку радуюсь. Чего это такое? Климактерический психоз или как?
        - Это тема фигуры и фона, - подумав, ответила я. - К климаксу никакого отношения не имеет. К евроремонту - самое прямое.
        - Объясни, - потребовала Ленка. - Что за фигура и фон?
        - Любую картину можно рассматривать с этой точки зрения, - сказала я. - Черный квадрат на белом фоне. Квадрат - фигура. Белое - фон. Квадратная дырка в белом круге. Здесь наоборот. Белое - фигура, черное - фон. Когда обычные люди живут в обычной квартире, там как?
        - Люди - фигуры, квартира - фон, - моментально врубилась Ленка. Дальше можно было бы и не продолжать, но я - зануда. К тому же - педагогический стаж.
        - Правильно. Обычная квартира - где-то потолки протекли, где-то обои отклеились, где-то паук паутину сплел. Обычные люди - тапочки стоптались, под глазами мешки, начальника и детей - иногда убила бы нафиг. Евроремонт предъявляет другие требования: на морду - подтяжку, тапочки новые купить, да не в метрошном ларьке… А с неидеальной душой что делать будем? Нормальный человек на рекламную картинку никак не тянет. И вот: какой-то дурацкий интерьер начинает претендовать на то, что он - фигура, а ты при нем - фон. Можешь ты, Ленка, такое перетерпеть?
        - Никак не могу! - торжествующе хихикнула Ленка. - И Васька не может.
        - И правильно, - энергично поддакнула я.
        - Ага, а ты, значит, живешь в своей занюханной коммуналке, никаких ремонтов и подтяжек не делаешь, и без всяких затрат чувствуешь себя та-акой фигурой?…
        - Точно!
        - А как же стремление к совершенству?
        - История показывает, что можно по-разному к нему стремиться…
        - Не заговаривай мне зубы.
        - Хорошо. Я - тупиковый путь эволюции. А евроремонт - на магистрали цивилизации. Передавай привет крокодильчику.


* * *
        Вадим вел себя так, как будто молодой жены Алины у него не было и в помине. При этом носил, не снимая, обручальное кольцо. Наверное, я слишком старомодна, но иногда мне хотелось его об этом спросить. В последний момент я останавливала себя, не желая множить неловкости. Лицемерие - одна из обычных приспособительных реакций. А я - обычная женщина: подозреваю мужчину в убийстве, а сама думаю про его донжуанское легкомыслие. Ощущать себя обычной женщиной было приятно, но задержаться надолго в этом состоянии у меня не получалось.
        В ранней юности романы происходят стремительно и вязко одновременно, и непременно сопровождаются нелепыми обвинениями, немотивированными обидами, неуклюжими примирениями и прочими проявлениями еще несбалансированных жизнью страстей. Именно поэтому, описанные честно, они в литературе просто скучны, а описанные гениально дают Шекспира, у которого все молодые влюбленные люди в лучшем случае безумны, а в худшем - откровенно слабоумны.
        Романы не молодых, но молодящихся людей всегда выглядят пошловато и годятся только для колонок из жизни шоу-бизнеса.
        Романы людей немолодых и не молодящихся тоже имеют свои странности. Единственная общая черта и тех, и других, и третьих - говорится много ненужных слов и почти не произносятся слова, единственно нужные. Во всех случаях причина одна - неуверенность в себе и страх открыться.
        Короче - все хорошо вовремя.
        Поймав себя на подобных размышлениях, я нехорошо удивилась: разве у нас с Вадимом - роман? Как это вообще может рассматриваться в сложившихся обстоятельствах?
        Я очередной раз попыталась убедить себя, что жизнь устроена в противовес законам формальной логики, и, как и всегда, потерпела неудачу. Те, кому подобные фокусы удаются, наверняка живут гораздо веселее и разнообразнее, чем я. Но все-таки я не хотела бы с ними поменяться. Привычка - великое дело.
        Вадим на меня смотрел. Разумеется, не в упор - как можно-с! - смотрел тогда, когда полагал, что я этого не замечаю. Или, точнее, имею возможность сделать вид, что не заметила. Так, как он смотрел на меня, смотрят на красоту природы. Паустовский, Пришвин, Красный яр, Бежин луг, осенний метеорный дождь над скошенными полями, подернутые сизой дымкой лесные дали.
        Я прожила свою жизнь без мужских взглядов. Ни на улице, ни в метро никто мне не подмигивал, никто не заигрывал, никто не смотрел вслед. Ни в юности, ни когда была молодой. Всегда и везде, где я оказывалась, смотрели не на меня.
        Позже ко мне не подходили даже иеговисты и адвентисты седьмого дня.
        И это при том, что у меня совершенно обычная внешность, высокий рост и пышные волосы - то есть, статистически и теоретически, особи мужского пола должны были хотя бы иногда обращать на меня внимание. Видимо, какой-то дефект, не имеющий отношения к внешности, расположен где-то в глубине моей личности, и вместе с тем очевиден для окружающих.
        До сих пор удивляюсь, как, хотя бы и ненадолго, разглядел меня Олег.
        Светка объясняет все это просто: «Какой смысл заигрывать с холодильником? Ведь он - всего лишь шкаф для хранения продуктов. В твоем случае - хранения информации. Согласись, что за информацией к тебе обращались многие. Даже на улицах.»
        Светка права и ее правота мне слегка льстит. Приезжие с «культурными» интересами всегда выделяли меня из толпы и обращались с вопросами, как им пройти или проехать на Мойку, в Эрмитаж, к музею Ахматовой и т.д. Иногда я чего-то не знала, очень стеснялась своей необразованности и даже, помню, просматривала по этому поводу книжицу «Тысяча вопросов и ответов о Ленинграде». Про почту (телеграф, мосты, телефон) меня тоже часто спрашивали и спрашивают.
        Любаша, законодатель хорошего вкуса в нашей компании, говорит, что я всегда очень странно одевалась. На вопрос, в чем странность, она отвечала приблизительно так:
«Ты как будто бы одеваешься по утрам не проснувшись, наощупь, берешь первые попавшиеся вещи в любом сочетании и выходишь из дома, не взглянув на себя в зеркало. Все твои вещи приглушенных тонов и покроев, поэтому они почти идеально сочетаются между собой и идеально ретушируют и твою личность, и твою фигуру. Причем тебе совершенно все равно, идешь ли ты выносить мусорное ведро или собираешься в театр. Стратегия и тактика выбора остается одной и той же… У женщины же, на которую смотрят, всегда что-нибудь сознательно подчеркнуто…»

«Ага, как у Любочки. Все сразу,» - лениво думала я. Любашина правота меня слегка раздражает. В качестве возражения я даже сообщила ей, что регулярно, по крайней мере, раз в день гляжу в зеркало, и подвела под эту привычку рациональную базу:
        - Еще Гиппократ говорил, что даже мудрецу полезно смотреться в зеркало. Если лицо его окажется безобразным, пусть он не добавляет к этому безобразию еще своих отвратительных поступков. Если же лицо окажется красивым, пусть не оскверняет красоты неблаговидными действиями и поступками.
        - Замечательно, - похвалила Любаша. - Боюсь тебя разочаровать, но абсолютное большинство людей смотрятся в зеркало вовсе не по упомянутой тобой причине.

«Смотрины» Вадима казались мне странными. На красивый пейзаж я не тянула даже в юности. Что же он во мне видит теперь?


* * *
        После концерта в Филармонии мы зашли ко мне «выпить кофе». Уже почти привычно. Я поймала себя на том, что эта привычка мне нравится и действительно как-то растушевывает четкие до тошноты границы моей жизни.
        Я отперла комнату и замешкалась в коридоре, соображая, как объяснить Вадиму (он всегда галантно помогал мне раздеться), почему я не вешаю пальто на вешалку у входа, а тащу его с собой в комнату. Под вешалкой Кривцовых я заметила что-то необычно яркое. Сначала мне показалось, что Зоя купила детям новые пушистые тапки со звериными мордами. Я наклонилась, чтобы разглядеть обновку поближе. Каково же было мое удивление, когда рыже-белый тапок попытался от меня удрать! Спустя мгновение я поняла, что кто-то случайно выпустил в коридор морских свинок.
        - Будем ловить? - спросил подошедший Вадим.
        - Конечно! - ответила я. - Квартира огромная. Черт их знает, куда они заползут. Передохнут где-нибудь, потом вонять будут…
        Вадим кивнул и мы дружно принялись шарить под вешалками. Минут через пять отыскали и отловили троих. Неуловимой, конечно, осталась свободолюбивая Флопси. Когда я вернулась к себе в комнату, нагруженная морскими свинками, то поняла, что никаких случайностей не было и в помине. Я имела дело с разветвленной, тщательно спланированной интригой. За истекшие пять-семь минут обстановка в моей комнате кардинальным образом изменилась и приобрела совершенно неожиданные черты, которые довольно точно выражаются словосочетанием «незамысловатая радость жизни». На моем столе материализовалась старинная фросина тарелка размером с крышку десятилитрового ведра, полная аппетитных, смазанных маслом пирожков. Еще один пирог - по-видимому, фруктовый, лежал на моей собственной квадратной селедочнице и был прикрыт кружевной салфеткой, на которой уже проступали фиолетовые пятна. В довершение эстетически-своднического замысла соседей на этажерке стояла Зоина ваза с ядовито-красным цветком герани (отломан из горшка в комнате Натальи), а на столе - бутылка портвейна (неужели Семен расщедрился?!) и два высоких хрустальных
бокала, которые Дашка обычно брала напрокат у Фроси для приема Виктора Николаевича. Обстановка в целом неожиданно напомнила мне жанровые картины передвижников. Особенно фиолетовые пятна на салфетке и их перекличка с геранью. Это было сильное и живое сочетание цветов, которых моя комната в норме избегала категорически.
        Вадим выглядел столь же категорически обескураженным. Я предоставила ему осваивать изменившееся пространство, а сама занялась водворением в клетку морских свинок. Минуты три в комнате слышалось только попеременное (мое и свинок) сопение. Потом Вадим сказал:
        - Простите, Анджа, я должен был сам подумать…
        - Надеюсь, вы не считаете, что это, - я сделала рукой обводящий жест. - гм-м… подумала я?
        - Ваши соседи - очаровательные люди.
        - Вероятно, вы единственный, кто так считает. Да они и сами никогда бы так себя не обозначили.
        - Я выразился неуместно?
        - Абсолютно. Но именно сию минуту я впервые с нашей встречи почувствовала, что вы действительно сделались новым русским бизнесменом.
        - Мне жаль…
        - Чего же? До этого от вас попеременно несло то органами, то советским проектным институтом. Чем это лучше? К тому же еще и давно неправда…


* * *
        Вадим смотрел на портвейн со странным выражением на лице. Может быть, вспоминал юность.
        - Давайте не будем его трогать, - предложила я. - У меня есть начатая бутылка коньяка, думаю, этого будет достаточно.
        Пить коньяк из огромных Фросиных бокалов казалось весьма сомнительным деянием, но я отчего-то не стала искать имеющиеся у меня, аккуратные и вполне симпатичные рюмки, доставшиеся в наследство от бабушки. Вадим согласно кивнул и разлил напиток, цвет которого всегда напоминал мне о жидкой мастике в школьных коридорах времен моего детства. Впрочем, традиционного, многократно описанного в литературе запаха клопов я не почувствовала. И на том спасибо.
        Наш застольный разговор «обо всем на свете» был необычно острым для нас (наверное, действовал коньяк) и это мне, пожалуй, нравилось. Так разговаривают в молодости, когда еще надеются что-то выяснить до конца, и не понимают, что это в принципе невозможно.
        - Анджа, что вы хотите разглядеть во мне?
        - Шопенгауэр писал, что у каждого человека после пятидесяти появляется в уголках рта горькая складка разочарования…
        - Вы видите ее?
        - Безусловно.
        - А я, наконец, понял, отчего вы, Анджа, спрятались в эту дыру.
        - Отчего же?
        - Вы просто не умеете жить в стране вежливых продавцов и чистых общественных туалетов. И за пятнадцать лет не удосужились научиться, не приложили к этому никаких усилий. Должно быть, так вам легче сохранить свою особость. Буржуазная окружающая среда вас до сих пор пугает. Вам мерещится в ней какой-то подвох…
        - А вам не мерещится?
        - Я еще на заре перестройки по настоянию первой жены покрестился в Александро-Невской лавре и теперь спокоен. Мне ничего не мерещится.
        - Исполать вам…
        - Но случившийся переход от демократического централизма к буржуазной демократии - это всего лишь повод, Анджа. Что - причина?
        - Все мои мечты давно умерли, а я до сих пор жива. Это странно.
        Он не продолжил случайно (коньяк!) поднятую мной тему, за что я ему была признательна почти до слез. Стенограммы «душещипательных» разговоров я охотно читаю в хороших романах, но в жизни - меня от них сразу же начинает вполне физиологически тошнить. Вспомнив об этом, я посмотрела на стол и удивилась.
        За разговором мы съели почти все пирожки и весь пирог с черной смородиной и орехами. Я думала, мне их теперь хватит как минимум дня на три. Поразительно. Вадим - худощав, я, хотя и крупная женщина, но тоже обычно ем не особенно много. Куда же все это поместилось? Неужели вот так прямо переработалось в нервную энергию?
        За окном погасли фонари. Полвторого. Лиговка с присущим ей пролетарским тактом осторожно поскреблась в окно, напоминая, что пора определяться.
        - Коньяк кончился, - улыбнулся Вадим. - Я пойду?
        Я молчала.
        - Осталось еще два пирожка… Я останусь? - спросил он.
        Я сразу же прикинула самую большую неловкость сложившегося положения. Поход в коммунальную ванну под бдительным оком переживающих за меня соседей. По крайней мере - Фрося и Дашка. Может быть, кто-то еще. Ванна - до. И ванна - после. Идти почти через всю квартиру. Полная засада - как говорит Семен.
        - В девятнадцатом веке в каждой спальне стоял кувшин с водой и таз, - заметил Вадим. - В чем-то это было даже удобно.
        Я облегченно улыбнулась.
        - Вы пойдете первым? - спросила я. - Сейчас я дам вам полотенце и все объясню.
        Проводив Вадима (двери Фросиной комнаты буквально сочились вниманием к происходящему. Возможно, Дашка и Фрося коротали там время вдвоем), я, махнув на все рукой, включила в коридоре свет, и выбрала себе на полке книжку, чтобы настроиться соответствующим образом. Детектив в моем случае явно не годился, и потому я взяла любовный роман под выразительным названием «Однолюб». На задней обложке прочитала отзыв о том, что писательницу «все чаще называют российской Дафной дю Морье». Дафну дю Морье я любила давно, ее чудесный роман «Ребекка» перечитывала, наверное, раза три. Разложила постель, постелила чистое белье, устроилась в кресле. Компьютер включила почти автоматически. Роман оказался действительно о любви. Занесла в файл чудесный оборот: «забрюхатившая буфетчица Галина», а потом и вовсе остановилась. Мужик средних лет, ужасный подлец, бросивший парализованную жену с дочерью и уехавший от них на север, забрал с собой
«ровно половину кастрюлей». Не говоря уже о психологической достоверности эпизода… Не веря себе, я машинально зашевелила губами: «именительный падеж - кастрюли; родительный падеж - нет - кого? чего? - кастрюль… Ну, слава богу!»
        Как раз в этот момент вернулся Вадим. Я отправилась в ванную, предвидя, что в разобранную постель он ни за что не ляжет, а будет дожидаться меня, сидя в кресле и медитируя все над той же «половиной кастрюлей». Надо было убрать эту «российскую Дафну дю Морье» и положить на этажерку хоть «Унесенные ветром», что ли… Ага, как Антонина с Виталиком к моему приходу!
        Интересно, будет ли Вадим, пока меня нет, звонить Алине и предупреждать ее о том, что не придет домой ночевать? Выходить в коридор ему не надо, у него есть мобильный телефон - так что никаких дополнительных неудобств от этого звонка не проистечет. Но все равно интересно было бы знать. Может быть, он предупредил ее заранее, предвидя развитие событий? Ну, это вряд ли…
        Вообще, довольно нетривиальная складывается у Вадима ситуация: иметь молодую жену и любовницу на пятнадцать лет старше. Обычно бывает наоборот. Сексопатологи пишут, что пожилых мужчин ровесницы просто не возбуждают… Интересно, как мне следует вести себя, если у него ничего не получится? Обидеться? Утешать? Или просто не обратить внимания?

        Близость двоих - интимный процесс. Но, если бы все-таки наблюдатель нашелся, он был бы явно обескуражен происходящим. В полной темноте не слышалось ни одного звука, кроме постепенно изменяющегося ритма дыхания. Да и дышало как будто бы только одно существо.

        - Ты хочешь меня о чем-то спросить? - прошептал Вадим. Я молчала и он уточнил. - Про мою теперешнюю жену?
        Это было смешно и где-то даже трогательно. Про теперешнюю жену Вадима я знала как бы не больше его самого. «А не убил ли ты моего соседа Федора Кривцова?» - вот это я пожалуй спросила бы. Но что, интересно, я стала бы делать с ответом?

        Когда Вадим снова ушел в ванную, а я осталась одна, в дверь постучали.
        - Войдите! - не придумав ничего лучшего, сказала я.
        На пороге появился Кирилл - босиком и в одних трусах. На руках он держал Флопси.
        - Вот! - сказал он. - Она в машкины игрушки забралась и там шебуршится. Машка визжит и боится. Я ее поймал. Хотел в ванной до утра запереть, но там мужик какой-то. Дашкин, Любкин или Аркашкин - я уж не знаю. Возьмите ее теперь.
        - Будь так любезен, сам посади ее в клетку к остальным, - сказала я.
        - Ладно, - согласился Кирилл и зашлепал в угол. По обратном пути он незаметно прихватил один из двух оставшихся на тарелке пирожков и надкусил его еще до того, как закрыл за собой дверь.
        - Спокойной ночи, Кирилл, - сказала я закрывшейся двери. - А как, интересно, ты узнал, что в ванной - мужчина?
        - Да он поет чего-то, - снова просунулась в дверь сонно-кудлатая голова. - Мужицким голосом. Спокойной ночи, Анжелика Андреевна…

        Моя тахта удобная, но не слишком широкая. Для тех весьма нечастых случаев, когда кто-то остается ночевать, имеется еще раскладное кресло.
        - Тебе завтра с утра на работу? - спросила я. - Или ты, как глава фирмы, можешь приходить когда захочешь?
        - Вообще-то я обычно подъезжаю к половине десятого, - ответил Вадим. - Но, если ты хочешь, могу отменить все к чертям собачьим.
        Это «к чертям собачьим» прозвучало очень по-киношному, как будто он снимался в современном российском боевике, где экономный режиссер желал выразить одной репликой свою озабоченность психологическими мотивировками и одновременно некую бесшабашность героя, исходя из чего и дал актеру соответствующие инструкции.
        - Не надо ничего отменять, - сказала я. - Мне самой на службу к девяти. А если тебе надо выспаться, могу постелить на кресле.
        - Можно, я лучше тут, с тобой?
        Мысленно проанализировав и эту реплику, я весьма неодобрительно подумала о себе самой. Интересно, могу ли я еще воспринимать жизнь и людей как они есть, без всяких вывертов и многосложных аналитических конструкций? Если бы на моем месте оказалась, допустим, Ирка, то она бы просто тихо радовалась жизни. Впрочем, Ирки на моем месте быть не могло, потому что она честная женщина и верна Володе, а он в последнее время, кажется, не очень балует ее этим самым… короче, пить меньше надо… Да что за черт! Могу я хоть на минуту прекратить жевать эту жвачку?!
        - Анджа, у тебя в комнате очень тихо, - промолвил Вадим. - Такая большая тишина бывает только в старых домах и просторных комнатах с высокими потолками. В малометражках и тишина как-то масштабом поменьше…
        - Правда… - благодарно откликнулась я, легко настраиваясь на предложенную им тему.
        - И в этой большой тишине отчетливо слышен скрип твоих мозговых шестеренок, - невозмутимо закончил Вадим.
        - Тьфу на тебя! - выругалась я.
        - И даже смутно видна в темноте многомерная конструкция, которую ты выстраиваешь. Такая, похожая на школьную модель атома или неполярной ковалентной связи… Ты уже просчитала, можно ли мне сегодня остаться на тахте? Или по результатам твоих расчетов я должен теперь убраться на жесткое, холодное и одинокое ложе?
        - По результатам моих расчетов где-то сейчас ты должен спросить что-то вроде:
«тебе было хорошо?» - съязвила я. - Или, на крайний случай, сообщить что-нибудь о своих ощущениях.
        - Мне хорошо с тобой, - спокойно сказал Вадим. - Несмотря на то, что ты больше всего на свете похожа на старый ершик для мойки бутылок. Помнишь, были такие жесткие, с ручкой из скрученной проволоки?
        - Помню, - согласилась я. - В старом дворе-колодце, на дно которого никогда не попадал солнечный свет, в живописной стене с разноцветными потеками было зарешеченное обшарпанное окошко, похожее на окно для тюремных передач из стихов Ахматовой. В нем принимали молочные бутылки толстого голубоватого стекла. Моя бабушка мыла их в раковине помянутым ершиком и складывала в сетчатую авоську. Моей обязанностью было их сдавать. За каждую бутылку давали пятнадцать копеек… А когда состарятся моя дочь Антонина и твой сын, они будут говорить друг другу: «А ты помнишь „Коммет“ (или „Сникерс“), в такой старой желтой упаковке?»
        - Разве мы уже состарились? - печально спросил Вадим.
        - А ты что, не заметил? - удивилась я.
        Все-таки мужчины проживают жизнь совсем в иных ритмах, нежели женщины. Нормальная женщина уже после 25 лет начинает тревожиться о возрасте, мазать кремом под глазами и искать седые волосы. Двадцатипятилетний парень иногда и взрослым-то себя не считает. И при этом женщины в нашей стране в среднем живут почти на двадцать лет дольше мужчин. Оська, герой «Кондуита и „Швамбрании“» говорил про «кошкино время». Я бы, пожалуй, могла многое сказать о времени «мужском» и «женском». Например, о том, что «женское» время растянуто, как резинка. О том, что женщинам отведено гораздо меньше времени на ошибки. О том, что мужское время не только короче, но и гораздо жестче, и на ощупь напоминает наждачную бумагу («женское» время в рамках данной метафоры похоже на рулон бумаги туалетной - мягкой и незаметно разматывающейся). Но кому говорить? Ирке или Светке? Они и сами все это знают. Написать статью в журнал «Вопросы психологии»? Если вставить побольше мутных слов, то ее, наверное, даже напечатали бы. Но зачем мне это надо?
        Ну вот, опять закрутилась пластинка…
        - Гибель любви и есть та трещина, которая останавливает биологические часы личности, - тихо сказал Вадим мне в волосы. - Спасения нет: сам мир обездушен, жить невозможно. Тем более невозможно действовать.

«Ну и ни черта же себе!» - радостно подумала я.
        Невидимая рука, протянувшаяся из вечности, поменяла пластинку на вселенском граммофоне. Стало тепло и тихо. Как в белом свете спрятаны все цвета спектра, так и в тишине спрятаны все звуки и мелодии на свете.


        Глава 11. О пользе иронических детективов
        Никаких предчувствий и интуиций у меня сроду не бывало. Для человека с таким стопроцентно рациональным мышлением, как у меня, это никого, естественно, не удивляло. Утром я с аппетитом позавтракала, почистила свинячью клетку, собралась на работу, в коридоре ответила на два вопроса специально дожидавшегося меня Братка: «Авантюра - это что?» «Медичи - это кто?». Леша, как и все насельники нашей квартиры, читает книги из коридорных шкафов, и довольно часто спрашивает у меня значение каких-нибудь слов. Отсутствие у него обычной информированности могло бы поразить меня до глубины души, если бы я не знала, в каких условиях он рос и формировался как личность. «Надо будет узнать, когда у Братка день рождения, и подарить ему „толковый словарь“» - подумала я в этот раз.
        По дороге с работы я купила сливочный творожный крем, хлеб и сок, решив, что готовить обед сегодня не буду, а доем вчерашние макароны.
        Лиговка была полна зимне-гриппозной бодростью, практически неотличимой от лихорадки. Я медленно шла и размышляла о том, что все дело, как всегда, в несовпадении внешнего и внутреннего. Снаружи Лиговка стала пестро-буржуазной. Но ее внутренняя жизнь по-прежнему написана в две краски, как плакаты «Окон РОСТа» с подписями Маяковского. Красный и черный. Желтый и серый. Скрытая до времени сила рыцарских романов и гражданских войн. Жители Лиговки часто видят все это во сне. Я - и наяву легко различаю боковым зрением полустертые силуэты, мелькающие между аквариумными витринами бутиков и скрывающиеся в подворотнях.
        Уже на подходе к дому в голове возникла какая-то изящная мысль. Промелькнула, вспыхнула как свеча, оплыла и развоплотилась…
        И прямо на лестнице как будто набросили сверху пыльную ткань, щедро посыпанную стиральным порошком. Сразу запершило в глазах, в носу и в горле и одновременно заложило уши. Я остановилась между вторым и третьим этажом, крепко вцепившись пальцами в перила. Перемоглась и двинулась дальше. Но уже знала о том, что мир разбился на множество осколков.
        В коридоре было натоптано и накурено, где-то (казалось, что везде и нигде одновременно) шершавились наждачные мужские голоса.
        Откуда-то из сгустившейся пелены вынырнуло знакомое молодое лицо.
        - Анжелика Андреевна, здравствуйте! Пройдите. Вы с работы? Во сколько вы ушли? А что вы делали сегодня утром?
        - Полола баобабы, - сквозь обморочную дурь ответила я, еще на что-то надеясь.
        - Простите, вы о чем?
        - А вы о чем?
        Откуда-то сбоку просунулась Наталья, серая, как застиранная простыня.
        - Анджа, ужас-то какой! Зою убили! - шепотом прокричала она.


* * *
        По одному звонку (Ленке) подруги приехали все, почти одновременно, не переваливая по обычаю друг на друга. Вроде бы Светка заехала за Любашей, которая жила довольно далеко от метро. Кажется, всем хотелось сбиться в кучку в углу, залезть поперек друг на друга, как делают мои морские свинки в холодные зимние дни. Сбиваются и сидят, спрятав тупые мордочки в где-то в районе чужого, но теплого и жирного крупа. Видимо, из каких-то биологически параллельных соображений Светка приволокла с собой чертову кучу всякой еды и выпивки, и теперь точными непрерывными движениями наливала сок и вино в приготовленные мной стаканы и сооружала огромные многослойные бутерброды из всякой нарезки. И тут же, не медля, поглощала все приготовленное. На бутербродах вперемешку встречались красная рыба, колбаса, оливки, сыр с плесенью, паштет, икра и прочие, мало совместимые между собой вещи.
        Иногда Ирка отбирала у Светки из пальцев ее чудовищный бутерброд, приблизительно разбирала его на составные части, делала маленькие сэндвичи и скармливала их Кире, которая сидела у нее на коленях и тыкала пальцем в книжку, которую Ирка взяла у меня на этажерке и вот уже второй час читала вслух ребенку. Кажется, это была книжка по истории товарищества передвижников. Но, по крайней мере, в ней было много картинок. Кире же, по всей видимости, было все равно, что слушать.
        Ленка сидела на телефоне и, используя свои старые связи среди инспекторов по делам несовершеннолетних, пыталась прояснить что-нибудь относительно дальнейшей судьбы Кирилла. Подросток убежал из дома еще позавчера, сразу после того, как от оперативников узнал об убийстве матери, и с тех пор нигде не проявлялся.
        Я вышла в коридор и на всякий случай заглянула к Дашке. Дашка и Машка сидели, склонившись над столом и, кажется, что-то вместе ели или мастерили. Услышали стук открывающейся двери и взглянули на меня в четыре одинаково больных глаза. Как будто бы смотрело одно существо. Четырехглазое, фантастическое, жвачное, несчастное. Я не выдержала и опустила глаза. Спросила про Кирилла. Не появлялся. На обратном пути мой взгляд задержался на шкафах с детективами. Вот тут, на этих полках, рассказы о том, как поубивали много десятков, если не сотен людей. И все это так одинаково и обыденно, скучно, по большей части малохудожественно… А часть этих рассказов о чужих смертях вообще называется ироническими детективами! Ироническими! У Зои был розовый атласный халатик, который давно стал ей мал, но она считала его шикарным и никак не хотела с ним расставаться. Тогда она спорола с него карманы, и сделала из них клинья, которые вшила под мышками и на талии. И еще она жарила тыквенные оладьи. А Федор выдувал радужные пузыри на всю Лиговку… Можно ли убить никому не нужную старуху-процентщицу? Что скажут нам эти шкафы?…
Жуткая злость внезапно перехватила мне горло, запретила дышать. «Не переваливай с больной головы на здоровую!» - велела я себе, насильно отрывая взгляд от пестрых корешков и сознательным усилием переставляя ноги в сторону своей комнаты и стараясь не вспоминать О.Хаксли и его «дивный, новый мир». (Анжелика вспоминает эпизод из популярного фантастического романа Олдоса Хаксли «О, этот новый, дивный мир!», в котором группы клонированных детей приучают к зрелищу реальной смерти, чтобы они впоследствии воспринимали смерть человека, как нечто естественное, лишенное тайны и трагичности. - прим. авт.).
        - Если Бога нет, то все позволено, - деловито сказала Ирка, взглядом встретив меня на пороге.


* * *
        - Послушай, Анджа, а почему они двух своих детей назвали одинаково? - спросила Любаша. - Кира и Кирилл. Я такого никогда не встречала.
        - Они думали, что это разные имена, - объяснила я. - Как Алена и Алина, или Андрей и Алексей. Им казалось - красиво и единообразно.
        - Но - почему?! - Любаша прикрыла лицо ладонями, и из-за этого ее голос прозвучал не только надтреснуто, но и весьма гнусаво. - Кому мешала эта бедная женщина?!!
        - Зою убили случайно, - устало сказала я. Ощущение после эпизода чувств в коридоре было таким, как будто бы я пару часов бегом носила туда-сюда кирпичи. Все-таки злость, а уж тем более ненависть - жутко изматывающее чувство. Интересно, как живут на свете иногда встречавшиеся мне субъекты, которые большинство окружающих их людей считают дураками и/или негодяями? А может, и нет таких вообще, и они просто прикидывались эдакими человеконенавистниками? Но - зачем?
        - Откуда ты знаешь? - Ленка положила трубку.
        - Молодые менты мне все рассказали.
        - С какой радости?
        - Их отделение находится под покровительством Сатурна. И моим. Если ты еще не знаешь, я - колдунья в восемнадцатом поколении.
        - Как Гиппократ? - спросила Светка.
        - Он был в семнадцатом, - возразила я. - И врачом.
        - Что за бред, Анджа?! - удивилась Любаша. - В каком это смысле - колдунья?!
        - Это они так думают, - пояснила я. - В смысле - менты.
        - Рассказывай, - сказала Ленка. - И не про твои игры с ментами, а про Зою.
        У меня вдруг возникло в виде точки и мгновенно раскинулось и разрослось внутри белое тоскливое чувство бесполезности всего на свете. Рассказывай, не рассказывай… Делай, не делай… В чем-то оно, это самое чувство, было даже парадоксально комфортным и уютным. И как будто бы отвечало на какой-то наболевший вопрос. Но как психолог и просто как человек, я знала доподлинно: стоит хоть раз поддаться ему и начать сочувствовать самой себе, спасения не будет - душа станет окончательно гладкой и ровной, как заснеженное поле.
        - Зоя была на работе. В квартире вообще никого не было и не должно было быть. Аркадий и Браток - на службе. Наталья уехала покупать какую-то свою швейную фурнитуру. Дашка - на рынке. Дети в школе, Кира - в садике. У Семена кончилась выпивка и он ушел пить портвейн к приятелю на второй этаж. Фрося тоже отправилась по магазинам, а у нее на это уходит никак не меньше двух часов. И вот как раз в это время у Зои на работе заболела не то голова, не то живот. Там все, конечно, знали о ее несчастье, переживали, сочувствовали, как могли, и начальник бригады велел ей ехать домой, отлежаться. Все эти маляры-штукатуры подробно ментам отчитались, и никаких сомнений здесь быть не может: совпадение в чистом виде. Потом Зоя приехала домой на троллейбусе, по пути зашла в аптеку, там ее тоже запомнили, потому что она советовалась с аптекаршей насчет выбора препаратов. В квартире она успела раздеться, снять сапоги, надеть тапочки… Когда вошла в комнату, убийца уже ждал ее сбоку от двери с подвернувшимся под руку тяжелым предметом - обычным утюгом, который Зоя оставила на подставке, когда уходила на работу. Ударил ее
утюгом по голове, оглушил, а потом задушил руками в перчатках…
        - То есть, убивать он сначала не собирался, - сделала вывод Ирка. - А что же он вообще у вас делал?
        - Менты уверены, что это был грабитель, - ответила я.
        - Почему? У кого-то что-то пропало? - поинтересовалась Ленка.
        - Нет вроде. Но он явно что-то искал.
        - Так почему же он не спрятался, когда Зоя пришла? Ведь у вас такая квартира огромная. Мог бы потом и убежать - никто не заметил бы. Зачем убивать-то было? - с почти детской обидой воскликнула Любаша. Как будто грабитель-убийца нарушил правила какой-то игры, о которой предварительно договорился с Любашей.
        - Да, - кивнула я в сторону коридора. - Я тоже читала в детективах, что квартирные воры избегают «мокрых» дел. Но, видимо, в жизни так бывает не всегда. К тому же он искал что-то именно в Зоиной комнате и, когда она вошла в квартиру, прятаться ему было попросту некуда. Разве что выпрыгнуть с балкона прямо на Лиговку. Но тогда у него было бы немного шансов уцелеть. Да и выход на балкон заколочен.
        - Почему же он тогда просто не оглушил ее? - настаивала Любаша, которой, видимо, все не давали покоя вычитанные где-то или подсмотренные в кино стереотипы преступлений и преступников.
        - Вероятно, убийца был весьма хладнокровным человеком, так как, по словам милиционеров, уже после убийства он продолжил обыск. Его задачей было что-то найти. Я заглянула туда. В комнате, где убили Зою, не просто все перевернуто, там даже обои со стенки содраны в трех местах…
        - Что же он искал? Неужели ту золотую пластинку?! - воскликнула Ирка, а я, осознав и приняв ее слова, вдруг почувствовала необыкновенную легкость во всех членах.
        Ну, разумеется! Убийца искал золотую пластинку Федора, которая теперь находится у Вадима, о чем последний, разумеется, знает, а убийца - наоборот. И значит Вадим никак, ну никаким боком не может быть замешан в это убийство!
        - А может быть, и не пластинку, а еще что-то, из этой же серии, - задумчиво сказала Ленка, снова повергая меня в черную меланхолию. - Но вот в чем загадка: откуда он наверняка знал, что Зоя - не в курсе всех этих дел? Почему даже не попытался допросить ее, а сразу - убил? И еще: неужели Зоя, когда пришла, не заметила, что дверь - взломана?
        - Дверь не взламывали - в том-то и дело! - вспомнила я. - Ее просто открыли, потом убийца, уходя, закрыл ее за собой.
        - То есть как это «открыли»? - удивилась Светка. - Кто открыл? Или у убийцы был ключ?
        - Сие никому не известно, - вздохнула я. - Ждут результатов экспертизы. Если дверь все-таки вскрывали отмычкой, то это, насколько я понимаю, обязательно будет установлено. А вот уж если ключ или кто-то открыл…
        - Так тогда получается, что бедную Зою кто-то из своих убил? - жалобно спросила Ирка. - Так, что ли?… - Она помолчала, скорбно поджав губы и о чем-то напряженно размышляя. - Анджа, ты знаешь что… Давай ты пока ко мне переедешь, а? Или к Свете, если у меня тебе тесно и с Никиткой не хочешь… Ну, пока все здесь выяснится… Как хотите, но как-то мне это все с самого начала не понравилось. С рынка еще.
        - Успокойся, Ирочка, - сказала я. - Убийства вообще мало кому нравятся. Но я не думаю, что Зою убил кто-нибудь из соседей. Так что мне здесь ничего не угрожает.
        - Но откуда он знал, что в квартире никого не осталось? - задумчиво спросила Ленка, которая по старой, укоренившейся привычке все продолжала собирать информацию.
        - Ну, это просто, - сразу же ответила я. - Если знал, кто живет в квартире, мог просто с утра проследить, что все вышли.
        - Ерунда! - решительно отмела Ленка мои соображения. - Квартира многонаселенная, пустой бывает крайне редко. Просто так следить никакого смысла не имеет. Можно прождать в засаде месяц. Никто не мог заранее предположить, что именно в этот момент все срастется… Грабителю нужно было наверняка знать, что Фрося не выскочила на пять минут за булкой, ведь он планировал подробный, и отнюдь не бесшумный обыск. А чтобы узнать, что Семен ушел к соседу, вообще надо было находиться внутри парадной. Что, этот грабитель у вас на площадке живет, в виде привидения? Да еще и мысли читает?… Кто, кстати, обнаружил труп… я имею в виду, убитую Зою?
        - Семен, - ответила я. - Он, судя по всему, вернулся вскоре после убийства, но пошел к себе, так как полагал, что в квартире никого нет. Там задремал, но быстро проснулся, почувствовал жажду и пошел по соседям, искать, не пожалеет ли кто и не даст ли выпить. У Зои дверь оказалась открытой… Он сначала пытался ее оживить, долго, потому что у нее не было никаких ран и еще после Афгана у него есть какие-то представления о том, что надо делать, а уже потом вызвал скорую помощь. Милицию вызывали врачи. Семен был пьян и никак не хотел верить, что Зоя умерла насовсем. Даже пытался драться с врачами, потом, кажется, и с милиционерами тоже. Во всяком случае, ему вкололи какой-то укол и отобрали костыли…
        - А он сам не мог ее…? - осторожно спросила Светка. - Ну, допустим, она выпить ему не дала, или обидела как-то… Он же афганец, ему уже людей приходилось убивать. А потом, как понял, что натворил…
        - А обыск? - напомнила я. - Обои он зачем срывал? Искал спрятанные под ними бутылки?
        - Ну, чего с белой горячки не сделаешь! - пожав плечами, философски заметила Светка с таким видом, как будто белая горячка была обычным текущим состоянием ее самой или окружавших ее людей.
        - Думаю, такое развитие событий все же невозможно, - деловито, ментовским тоном сказала Ленка. - Я, конечно, не очень представляю себе состояние здоровья Семена, но, кажется, он просто физически не мог отбросить костыли и душить кого-то двумя руками…
        Все присутствующие погрузились в глубокомысленное молчание, вспоминая свои коридорные встречи с Семеном и явно пытаясь воспроизвести в воображении соответствующую ленкиному заявлению картину. Меня замутило. Я встала с тахты и вышла из комнаты, провожаемая иркиным сочувствующим взглядом.
        В верхней половине кухни стоял фиолетовый чад от какого-то пригоревшего блюда. Вывешенные на просушку простыни сюрреалистически извивались от сквозняка. Семен сидел на подоконнике, прислонив рядом с собой костыли и, распахнув широкую форточку, методично махал в ее сторону кухонным, замаслившимся полотенцем. Наталья мыла плиту. Руслана с брезгливой миной на физиономии ела с тарелки что-то неопределенное. Фрося, выпрямившись, стояла у стены и была похожа на только что откопанный археологами барельеф. Черты ее лица, казалось, были присыпаны пылью веков. «Или вечности», - внезапно подумала я и силой отогнала дурацкую мысль. Разговор, естественно, шел все на ту же тему.
        - Никто подгадать не мог, - покачал головой Семен. - Как ни крути. Может, это у Аркашки опять обострение, а? Натворил делов и убежал, а? Алиби-то его менты проверили, как ты думаешь?
        - Небось, у всех проверят, - проворчала Наталья. - Даже меня спросили, в каких магазинах отоваривалась, просили адреса назвать. Хотя уж куда мне-то против Зои!… Да и разве я знаю адреса-то эти? По памяти ведь хожу… Но только, как хочешь, Семен, но Аркашка тут не причем!
        Семен удивленно вскинул глаза на Наталью и даже перестал махать полотенцем. Защищает Аркадия - невиданное дело.
        А Наталья между тем решительно продолжила свою мысль:
        - Он и вообще-то тихий, и мышеловки, что я ставила, собирал потихоньку, чтобы тварей этих не убивать. А если бы уж и раздухарился вдруг, от головы-то скорбной, то уж никак не Зою, а скорее меня бы придушил. Я ведь ему кровь-то пью…
        Семен явно не нашелся, что сказать, и в кухне повисло молчание, такое же фиолетовое, как чад от пригоревшего блюда. Слышно было, как чавкает Руслана, и потрескивает от влетающего через форточку холода старая рама.
        - А ты, Анджа, что скажешь? - вдруг чужим, археологическим голосом поинтересовалась Фрося. - Откуда беда?
        - Я бы очень хотела знать, что, собственно, он тут искал, - подумав, сказала я. - Я думаю, в этом вся соль.
        - Точно! - словно вколотив гвоздь, воскликнула Фрося и сразу же ушла, тяжело волоча ноги в шлепанцах и свои не считанные года. Непрошенная мысль вернулась, но я снова отогнала ее.


* * *
        В золотисто-сером небе как будто бы плавали гигантские сардины. Воздух дрожал и плавился. Крупные снежинки пробирались к земле по-партизански - скрытно и супротивно, многократно меняя направление и путая след. На Стрелке дул местного значения ветер, который иногда порождался самим городом для разгона зевак и туристов. В начале декабря - совсем не сезон, и Петербург мог себе это позволить с экономической точки зрения.
        Я обошла Северный пакгауз и мимо Пушкинского дома, по Таможенной улице вышла к Биржевому проезду. В воскресенье здесь, в самом что ни на есть центре города, можно иметь сколько угодно одиночества - нет никого: ни студентов, ни местных трудящихся интеллектуалов, ни туристов. Институт Отта чернел за оградой среди деревьев, в музее почвоведения горело несколько окон. Черная кошка спокойно, наискосок, пересекала пустую и широкую проезжую часть. Время от времени она перепрыгивала налитые водой, разъезженные в снежной каше колеи. Делала она это не торопясь и едва ли не зависая в воздухе. При этом грациозно изгибалась и становилась похожей на маленький петербургский мостик. Вокруг не было ни одного неонового огня. В одной из налитых водой колей я вдруг, к своему изумлению, увидела мерцающее, словно ежащееся от холода отражение месяца. Кошка как будто тоже его увидела и тронула лапой. Потом замерла и прислушалась.
        Тишина была такой плотной и осязаемой, что ее хотелось взять в сумку и унести с собой для личного употребления по мере надобности. Я и кошка - мы обе ощущали свою соразмерность холодному и почти убийственному одиночеству Города. Между собой нас ничего не роднило. Не знаю, как другие города, но этот Город содержит своих жителей (и людей, и кошек, и призраков), как дорогие апельсины времен моего детства - каждый в своей ячейке, и каждый завернут в отдельную бумажку. Шуршание извне своей бумажки любой воспринимает в первую очередь как угрозу. Так устроено. Город эгоистичен - ему нужно все или ничего. Чужим он улыбается улыбкой до того широкой и холодной, что стынут руки и ноют зубы. Многие находят его красивым. В этом слове нет ничего, кроме фунтика с балтийским ветром. Все прочее ощущается лишь специально выращенными рецепторами.
        Подавившись попавшим в рот снежным сквозняком, я закашлялась. Кошка в два прыжка преодолела оставшийся путь, просочилась сквозь решетку и скрылась среди черных и мокрых кустов.


* * *
        Вадим позвонил вечером третьего дня и некоторое время что-то говорил. Я все слышала и не поняла ни слова.
        - Анджа, ты что, заболела?! - наконец, почти закричал он.
        Из моих мозгов как будто бы вылетели пробки.
        - Нет, - сказала я. - Спасибо, я здорова.
        - Когда мы сможем с тобой встретиться?
        - Сможем встретиться? - удивилась я. Идея о том, что в общем-то совершенно чужие друг другу люди могут встречаться и специально договариваться об этом, вдруг показалась мне странной почти до смешного. Но воспитанная годами вежливость победила. - Ах да, конечно. Наверное, позже. Когда-нибудь.
        Облегченно вздохнув, я аккуратно положила трубку.
        Подняв взгляд, я увидела на пороге комнаты Кирилла. Его рыжеватые, помноженные на полумрак волосы приобрели какой-то неземной, розоватый оттенок. Не в силах смотреть в его глаза, я смотрела на его губы, обметанные серым налетом горя. Губы не шевелились.


        Глава 12. Ксения
        Вообще-то я происхожу из тех людей, которые воспринимают мир через подробности. Желтый лист на черном асфальте, капля воды на острие осоки, паук, плетущий паутину в открытой форточке, и прочие подобные вещи играли большую роль в моем детстве и юности. Я до сих пор отчетливо помню забавно-злобную физиономию, которую видела в старой сплющенной банке из-под гуталина, набитой песком. Банка принадлежала мне лично, но использовалась всем петроградским двором в качестве битки для игры в классики (в те годы в классики играли много, и практически весь ровный асфальт был расчерчен на квадраты. Причем играли не только девочки, но и мальчики). В моем тогдашнем мире было очень мало вещей. Подробности с лихвой восполняли их.
        С тех пор вещи вокруг размножились почти нестерпимо. Они многословно и навязчиво рассказывают о себе по всем возможным каналам, и заткнуть уши получается не всегда. Сегодняшний мир вещей и подробностей утомляет меня. Иногда мне хочется обменять его на пачку отретушированных черно-белых фотографий, которые никуда не торопясь перелистывает невидимая рука.
        Я чувствую течение времени, потому что почти никогда никуда не спешу. Оно вполне ощутимо течет через меня и иногда я даже слышу вкрадчивое шуршание его потока, похожее на шелест старых газет. Время дружелюбно ко мне и у меня всегда было его очень много. В молодости неизвестно откуда берущийся избыток свободного времени слегка тревожил меня, потому что все вокруг куда-то торопились и ничего не успевали. Мне казалось, что я, возможно, не участвую в чем-то важном. Я удивлялась тому, что в упор этого важного не вижу, и даже пыталась справляться об упущенном у окружающих. Окружающие, не особенно вдумываясь в суть моего запроса, как всегда куда-то спешили и молча крутили пальцем у виска. Теперь эта же особенность мне, пожалуй, нравится. Она позволяет слышать время. Тех из моих сверстников, кто проживет долго и не впадет при этом в маразм, будут когда-нибудь называть людьми, помнящими эпоху социализма. Лет через тридцать кто-нибудь из них напишет воспоминания, сухие и знаковые, как стариковская кожа и печенье «Мария». Потом, уже после смерти автора, какой-нибудь средних лет исследователь проанализирует
их с точки зрения других источников, структурной лингвистики и герменевтики, и круг замкнется.


* * *
        Тем временем в нашей квартире происходило много довольно важных по сути событий, но все они, как всегда, проходили как-то мимо меня. Единственным заметным изменением в моем быту стало то, что я совсем перестала читать коридорные детективы. Даже просто проходя мимо полок с разноцветными корешками, я испытывала какое-то вполне физиологическое чувство, напоминающее озноб, который очередной раз убеждал меня в том, что любая книга - весьма мощный энергетический субстрат. Дашка в эти дни, напротив, почти не выпускала книжки из рук и все время держала ее полураскрытой, как будто бы надеялась в случае чего спрятаться между страниц.
        Откуда-то из Пензенской области приехала на похороны единственная Зоина родня - все та же огромная тетка Зина, которая когда-то спала в нашей ванной на полосатом матрасе. По утрам она мазала губы лиловой помадой и все время что-то бормотала себе под нос. На обед себе и детям варила кашу с салом и овощами. Машка и Кира, стоически примирившись со всем, ели ее стряпню, более всего напоминавшую хряпу для поросенка (так, как я ее себе представляла по русской классической литературе), а Кирилл отказывался и питался вообще неизвестно как, где и чем. Иногда, кажется, его подкармливал консервами Аркадий.
        Сбивчиво и смурно поговорив с большим количеством людей, среди которых были соответствующие печальному случаю чиновники, тетка Зина приняла и озвучила на коммунальной кухне свое, надо сказать, весьма неожиданное для меня решение.
        - Кирочку в деревню возьму, - прогундосила Зина. - Буду тянуть, пока могу. Я бабка старая, жирная, больная, но сколько-то еще, Бог даст, проживу. Хозяйство у меня плохое стало - у старой уже тех сил нет. Одну только прокормить смогу. Старших пусть государство поднимает.
        Огромная женщина замолчала, явно ожидая возражений, может быть, даже гласного осуждения коммунальных насельников. Все присутствующие, естественно, смотрели на меня.
        - Зина, вы уверены? - помолчав, осмелилась спросить я. - Ведь Кира, понимаете, она… я не знаю, что вам там объясняли все эти люди, но… может быть, как раз ей будет лучше в специальном учреждении, ведь ей нужна специальная программа развития… Мы понимаем, что с мальчиком-подростком вам трудно, но Маша… она как раз могла бы вам и по хозяйству…
        - Машка с Кирилкой и на государственных харчах не помрут, - отрезала Зина. - Не медом намазано, конечно, ну так потом в мир пойдут, на других отыграются. А Кирочке тоже доля от Господа положена. Потом уж, после смерти моей, пойдет, убогая, по казенкам горе мыкать. Небось, эти-то к себе сестру-дурочку не возьмут.
        В словах Зины была крестьянская жестоковыйная справедливость. Я склонила голову. Дашка судорожно, сминая обложку, прижимала к себе очередной детектив. В детективе осиротевших детей, собачек и прочих забирали к себе в шикарную усадьбу добрые богатые герои или, в крайнем случае, отправляли их за границу к другим добрым и богатым людям.
        По словам Зины, на улаживание всех дел уйдет еще около месяца, который ей придется провести в Петербурге. Ей это было в тягость, и она каждый день волновалась и бормотала за свое хозяйство, хотя я, если честно, не очень понимала, что именно нужно делать в крестьянском хозяйстве в декабре месяце, учитывая, что куриц и петуха она оставила соседке, а пятерых кошек раздала по людям до своего приезда. Кошек взяли охотно, так как четверо из пяти были еще матерью притравлены на крыс. Я всегда думала, что притравливают только охотничьих собак. Зина объяснила мне, что на матерую крысу не каждая сельская кошка выйдет, а только одна из десяти. А из городских и вовсе - одна из ста, потому что амбарная крыса - это зверь. Сильный и опасный. Прищурившись и приглядевшись к моим свинкам, Зина презрительно цыкнула зубом и сказала:
        - Пустое. Даром, что здоровые. Барсик с Пушком вмиг бы передушили.
        Когда день спустя Машка предложила Зине погладить свинку, сидящую у нее на коленях, и тетка протянула было руку, Флопси укусила ее за палец.


* * *
        - Зина, чтобы время в Петербурге не пропадало, возьмите детей, хотя бы Машу и Киру, и сводите их в Эрмитаж или хоть в Кунскамеру. Заодно сами посмотрите. Третий четверг месяца пускают бесплатно, - предложила я.
        - Благодарствуйте, - ответила Зина и отвернулась к плите.


* * *
        К середине декабря слегла Фрося. На прямой вопрос, что именно у нее болит, она отвечала: «Ничего». В повествовательной интонации этого ответа, не слишком скрываясь, жила какая-то безнадежная окончательность. Возможно, у нее действительно ничего не болело. Но она практически не вставала и не ела. Пила только воду, в которую Дашка крошила тронутые ржавчиной осенние яблоки, мешок которых еще в начале ноября прикупила по случаю у кого-то на рынке.
        На третий день я вызвала по телефону участкового доктора. Пусть хоть давление померит и легкие послушает - решила я. Нельзя же вообще ничего не делать! Накануне его прихода ко мне в комнату поскреблась Дашка.
        - Заходи, Даша, - пригласила я.
        - Анжелика Андреевна, вы сами с ним поговорите, ладно? - с порога попросила она. - В смысле, с врачом. У вас лучше… Спросить и все такое…
        - Конечно, конечно, - согласилась я. - Но только в том случае, если он или она придут до трех. Позже мне на работу.
        Я почти дословно могла поведать Дашке все то, что скажет о Фросе участковый врач, но мне не хотелось раньше времени лишать девушку иллюзий. В конце концов - я же сама зачем-то его вызвала!
        - Хорошо бы раньше трех, - пробормотала Дашка. - И еще, Анджа, вы вот знаете что… Вы спросите у нее так… Ну, чтобы она правду про лекарства… Я, знаете, слышала, что они вот таким одиноким старикам новые, хорошие лекарства даже и не прописывают, потому что, мол, у них все равно денег нет. Пропишут ерунду какую-нибудь дешевую и все. А теперь всякие лекарства есть - мне-то ни к чему, как бабуленька умерла, но я от девочек на рынке наслушалась… И… я вас уже запутала, да? Это я к тому говорю, что вы врача-то попросите, пусть она ей нормальные, дорогие лекарства выпишет, я, это… куплю… у меня деньги есть…
        - Дашенька, дорогая, - искренне растрогалась я. - Я тебя прекрасно понимаю, и, разумеется, все скажу врачу, но, видишь ли, от старости лекарства пока не придумали. А Фрося, к сожалению, уже очень, очень старая…
        - Все равно! - Дашка упрямо выпятила нижнюю губу, вмиг сделавшись похожей на большого карася. - Пусть лекарства скажет, - помолчав, она добавила. - Я, если хотите, для себя стараюсь. Как вы, Анджа говорили: «позиция разумного эгоизма». Пока Фрося есть, мне все кажется, что и бабуленька моя не до конца умерла…

«Позиция разумного эгоизма» - надо же! Я удержала в себе неуместную по теме улыбку. Вот уж не угадаешь, где Чернышевский отзовется! Но, в общем-то, все сходится. Бедная лиговская Дашка, судьбой загнанная на боковые пути огромного вокзала жизни, попросту стесняется в себе высоких и чистых порывов души, и, как и герои Чернышевского, ищет им какие-то рациональные объяснения. Ей кажется, что все высокое и чистое в этой жизни предназначено для книжных, киношных или уж рекламных героев.
        Смотреть на тусклое лицо пришедшей врачихи было скучно и я смотрела на ее руки - руки профессионала. Словно отдельно от хозяйки, они ловко простукивали почти отсутствующую Фросину плоть, мерили давление в замедляющей свой бег крови, считали пульс, потом достали из чемоданчика какую-то ампулу, одноразовый шприц и быстро, почти незаметно сделали укол. Руки были поистине умелыми. Врачиха носила на пальце толстое и потертое обручальное кольцо и, кажется, зубами обгрызала заусенцы.
        Я честно выполнила Дашкину просьбу, а врачиха в ответ также честно прописала Фросе какое-то неизвестное мне, явно современное средство для поддержания сердечной деятельности.
        В коридор я вышла вместе с ней, оставив Дашку у Фросиной постели.
        - Может быть, еще что-то надо сделать? - спросила я. - Может, в больницу, обследование?
        - И-и-и, милая! - врачиха залихватски и почти весело взмахнула рукой, в которой мне вдруг помстился клетчатый платочек. - Что в той больнице, если человек себя пережил? Да только у меня на участке, здесь, по коммуналкам, с десяток таких одиноких лежат - смертушки ждут. А всего?… Но если внучке тяжело будет, уход, все такое, - врачиха снова стала деловитой и серьезной. - Тогда вызывайте, конечно, будем оформлять…
        Я не стала объяснять врачихе, что Дашка не родственница Фросе, и не стала спрашивать, кого, куда и зачем оформлять. Надо будет - разберемся, - решила я. У нас в квартире уже и без того на текущий момент много всего «оформлялось». Два уголовных дела, опека над сиротами… Пока достаточно!
        Огромная Зина как бы не с удовольствием вместе с Дашкой взяла на себя заботу о почти невесомой и с каждым днем тающей Фросе. Ходить за больной казалось ей гораздо естественнее, чем ходить в Эрмитаж. На каком-то уровне сознания я не могла с ней не согласиться.


* * *
        Звонок сначала робко позвонил один раз (к Фросе), потом еще один, потом два (Кривцовы), потом три раза подряд (ко мне). Слегка удивившись, я отложила книгу, слезла с кресла, в котором сидела с ногами, надела тапки и пошла открывать, зная, что Зины и детей дома нет.
        На пороге стояла довольно молодая женщина в наброшенном на плечи сером пальто и матерчатых туфлях, на которых темнели мокрые пятна. Усталое лицо женщины показалось мне смутно знакомым. Я решила, что она уже приходила к нам менять книги, и я мельком видела ее в коридоре. Но сегодня был отнюдь не вторник, а наша
«библиотека» работала строго по расписанию - таково было мое изначальное условие.
        - Здравствуйте, - ответила я на осторожное приветствие. - Кто вам нужен? Что вам угодно?
        - Я… я вообще-то не знаю… Может быть, у вас тут девушка живет… Такая… крепко сложенная…
        - Даша? - догадалась я. - Вы хотели позвонить к ней? Ее фамилия Смирнова, но сейчас ее нет дома. Она на работе, на рынке. Может быть, что-нибудь ей передать?
        - Да нет. Мы с ней, с… Дашей, даже не знакомы… Хотя знакомы, конечно… То есть, я опять не так выразилась. Я просто не знаю, кому сказать. Вот, прибежала, пока ребенок спит, а получается - глупость вышла. Может быть, вам?
        В моих мозгах что-то смутно забрезжило. Какая-то едва ощутимая ассоциативная цепочка протянулась сквозь невнятные намеки загадочной незнакомки.
        - Пройдите сюда, - решительно сказала я. - Снимите мокрые туфли и оденьте вот эти тапки. Заходите в комнату. А теперь сядьте вот здесь и скажите мне то, что собирались сказать неизвестно кому. Мое имя - Анжелика Андреевна Аполлонская. Я психолог.
        - Очень хорошо! - обрадовалась женщина и улыбнулась. Улыбка у нее была удивительно хороша - свеча и родник. Она осветила и умыла лицо - в остальном простенькое и незначительное. - Меня Ксенией зовут.
        - Очень приятно, - кивнула я. - Рассказывайте, Ксения.
        (Я торопилась, потому что ни на мгновение не забывала о спящем где-то ребенке. Надеюсь, она не у парадной в коляске его оставила? Может быть, следовало попросить ее принести ребенка с собой? Чем бы нам помешал спящий ребенок? Или он уже большой, лет пяти, и спит дома?)
        - Я от соседок слышала, у вас тут женщину убили, - сказала Ксения и секунд пять помолчала, скорбно поджав губы и выражая тем самым уважение к случившейся смерти. - В квартире, говорят, никого не было, а потом она с работы пришла, тут ее и… А я ее видела - вот что сказать хочу.
        - Кого вы видели, Ксения? Где? Когда? - переспросила я.
        Молодая женщина снова смутилась. По ее лицу видно было, что вообще-то она совсем не глупа, и может быть, даже получила какое-то образование. Сейчас она вполне отчетливо рефлектирует ситуацию, и ей попросту стыдно за свое нынешнее косноязычие и невозможность внятно объяснить мне какую-то очень простую, но важную с ее точки зрения вещь. «Что же ее так затюкало-то?» - невольно подумала я.
        - Ксения, давайте попробуем еще раз и с начала, - предложила я. - С самого начала, понимаете? В конечном итоге так наверняка выйдет быстрее, поверьте моему профессиональному опыту, и… где, в конце концов, ваш ребенок?!
        - Дома спит, в комнате, запертый, - тут же откликнулась женщина. - Если заплачет, я бабушке-соседке ключ оставила. Она хоть и старая, да слышит хорошо, и к двери подойти послушать не поленится. Он ее хорошо знает, не сильно напугается. Но вообще-то он днем крепко спит, не просыпаясь, до четырех, иногда до половины пятого даже. Ночью - хуже почему-то.
        - Отлично, - выяснив все про ребенка, я немного расслабилась и откинулась в кресле. - Так. Значит, давайте сначала.
        Ксения нахмурила брови и собралась с мыслями.
        - Я живу в соседнем с вами доме, - начала она. - Флигель во дворе, корпус два. Квартира тоже коммунальная, только жильцов поменьше, четверо всего. Окна нашей кухни выходят как раз напротив окна комнаты, где живет эта девушка, вы ее Дашей назвали. Я не знала, и про себя ее всегда Машей звала. Видите - даже не очень ошиблась, на одну букву всего, - Ксения снова улыбнулась.
        - Ах вот оно что! - воскликнула я.
        Ну конечно же! Французское окно и молодая женщина с ребенком из дашкиного сериала, муж которой клеится к соседке. И разумеется, Ксения прекрасно знает Дашу. Даже лучше, чем я, потому что наверняка неоднократно наблюдала то, что Дашка делает за закрытыми дверьми своей комнаты - ложится и встает с постели, зевает, смотрится в зеркало, одевается и раздевается, плачет, ковыряет в носу. Ведь женщина, имеющая маленького ребенка, может оказаться на кухне в самое неожиданное время суток. Налить воды, подогреть детское питание, повесить что-то сушиться… Можно было легко догадаться, что для кого-то в том французском окне дашкина жизнь - это такая же немая многосерийная кинолента. Даже странно, что подобное никогда не приходило мне в голову. Видимо, оттого, что я сама совершенно не любопытна.
        - Я поняла, - повторила я вслух. - Окно вашей кухни выходит напротив дашиной комнаты и нашей кухни. Вы давно заочно знаете Дашу и, может быть, поневоле в курсе многих событий ее жизни.
        - Да я вас всех знаю, - смущенно потупившись, сказала Ксения. - На кухне же все бывают.
        - Ну разумеется, - согласилась я.
        Ничего такого особенного я в коммунальной кухне никогда не делала, но при мысли о неучтенных мною соглядатаях отчего-то стало неприятно.
        Ксения явно уловила мое чувство и прикрылась улыбкой. «Кажется, она знает ее силу, - подумала я. - Интересно, действует ли улыбка на неверного мужа? Или он уже привык и не обращает внимания? Или ей с ребенком просто некогда ему улыбаться?»
        - Так что же вы увидели в нашей квартире такого, о чем хотели рассказать? - я решила немного ускорить дело.
        - В тот день и час, когда убили женщину, в квартире была та девушка, которая в последнее время живет с Дашей, - четко, глядя мне в глаза и больше не улыбаясь, произнесла Ксения. - Я видела ее и в кухне, и в Дашиной комнате. По-видимому, она ушла из квартиры уже после убийства, но точно до того, как вернулся инвалид и приехали врачи.
        - Любочка! - тихо сказала я и стиснула руками подлокотники кресла.


* * *
        - Почему же она не сказала об этом оперативникам? - изумилась Ленка. - Ведь они же должны были делать поквартирный обход дома!
        - Ксения живет в другом доме. Она говорит, что к ним никто не приходил и ее никто ни о чем не спрашивал, - я старалась говорить спокойно. - Ты в ментовке сто лет работала. Как ты думаешь, какая у них там теперь версия? Федора убили друзья-алкоголики, а Зоя стала жертвой грабителя, который зачем-то зашел в нищую многонаселенную квартиру, случайно не застал никого дома и решил поживиться?! Такое стечение случайностей. А может быть, даже патогенная геомагнитная зона - по книжке какого-нибудь из популярных ныне шарлатанов.
        - Я думаю, что Ксении надо самой обратиться в милицию и все рассказать.
        - У нее врожденный порок сердца, изменяющий ей муж и сыну полтора года. Лекарства она не пьет, потому что до сих пор кормит сына грудью.
        - Все равно…
        - Она пойдет в милицию и что? Они сразу арестуют убийцу? Любочку? Ежику понятно, что Зою она собственноручно не убивала. Кого-то впустила в квартиру? А как это доказать? Никто, в том числе и Ксения, этого не видел. Любочкиных отпечатков пальцев в квартире, разумеется, полно, но на утюге и в комнате Зои их нет. Она была в квартире в момент убийства? А разве Ксения не могла перепутать время? Скрыла от милиции, что вообще заходила? Это объяснить еще проще - испугалась, что заподозрят. Учитывая любочкин бизнес, ей какие-либо контакты, а уж тем более неприятности с милицией - совершенно ни к чему.
        - Все равно…
        - Ленка, тебе кто-нибудь говорил, что ты упряма, как осел?
        - Да, мама и еще потом - многие. И все равно…


* * *
        На следующий день из находящегося под покровительством Сатурна отделения милиции я получила вполне достоверные сведения - результаты экспертизы: в замке нашей квартиры кто-то ковырялся каким-то железным предметом, предположительно, отмычкой. Стало быть, сделали вывод милиционеры, дверь была вскрыта снаружи, изнутри ее никто не открывал. Также не подтвердилось и предположение о том, что у грабителя был ключ.


        Глава 13. «Весело, весело, встретим новый год!»
        Я уже давно купила многоразовую искусственную елку, так давно, что даже не помню, когда именно это произошло. Может быть, еще тогда, когда Антонина была подростком. Настоящая, живая елка создает ощущение зимнего праздника в тысячу раз сильнее - кто станет с этим спорить! Хвойный аромат, упругость шершавых ветвей и глянец иголок… Но вот беда - по традиции, сохранившейся еще от бабушки, я всегда ставила елку в банку с водой и укутывала подножие белой тряпкой и ватой. В импровизированные сугробы сажали ватно-бумажного деда Мороза и пластмассовую Снегурочку, похожую на дорогой голубой леденец. А потом, уже после Нового года, несколько недель подряд каждый день я собиралась все это разобрать, сложить игрушки в коробку, а елку - выкинуть на помойку. Но дело было несрочное, и конечно же, каждый день мне что-нибудь мешало. И однажды, в один далеко не прекрасный момент я замечала, что в тепле и уюте зимней петербургской квартиры на концах веточек обреченного на смерть деревца уже распустились нежно-зеленые метелки молодых иголок. Да и сама елочка как-то приободрялась, тянулась ветвями к свету и как будто
бы уже узнавала населяющих квартиру людей… Теперь на помойку предстояло нести сущность ожившую и одухотворенную всей многотысячелетней историей праздника возрождения солнечного бога. Абсолютно безразлично для большинства и достаточно душераздирающе для тех, кто понимает.
        Искусственные елки с темно-зеленой пластмассовой хвоей меня не вдохновляли совершенно. Вне зависимости от достоверности исполнения в них присутствовала какая-то откровенно кладбищенская мрачность. Поэтому я выбрала елочку из стальной проволоки и серебристой мишуры, которая легко собиралась и разбиралась, и смотрелась весьма празднично. Единственная проблема - к ней совершенно не подходили старые немецкие елочные игрушки, которые сохранились у нас в семье с неведомых времен. Матовые, словно присыпанные золотой и серебряной пылью, с поющими от звона курантов тончайшими боками, они явились из трубки стеклодува в те времена, когда рождественская симфония просто не могла быть исполнена искусственной елкой.
        При разъезде и разделе вещей я предложила Антонине взять себе лучшее из семейного новогоднего оснащения - игрушки.
        - Ну уж нет! - сказала дочь. - Чего мне с ними делать? Думаешь, я буду себе живую елку покупать? И смотреть, как она прорастает?!
        - Можешь выбрасывать ее сразу после Нового года, - пожала плечами я.
        - Будто я забыть смогу! - огрызнулась Антонина. - Ты у меня навсегда охоту отбила! Давай сюда елку! А игрушки я к ней сама куплю.
        Разумеется, родители всегда виноваты. Игрушки поехали ко мне.
        В первый же Новый год после разъезда я купила себе на праздничных развалах точно такую же елочку, как у нас и была, и простенькие блестящие шары к ней - голубые и розовые. Получилось очень нарядно.
        В Новый год я всегда наряжаю елочку, покупаю или готовлю нечто не повседневное и смотрю по телевизору что-нибудь вроде Голубого Огонька - это традиционно. Не то, чтобы все это было мне зачем-то нужно - просто на преодоление инерции мышления у меня ушло бы гораздо больше сил, чем на послушное следование новогодним традициям. Кто-нибудь из подруг (а иногда и все они разом, кроме Светки - она уже много лет проводит новогоднюю ночь «в свете», т.е. в питерском или зарубежном кабаке) обязательно приглашает меня к себе на Новый год. Иногда я соглашаюсь и спокойно провожу ночь за неизменным салатом оливье в квартире Ирки, Ленки или Любаши. Иногда - отказываюсь и тогда угощаюсь Дашкиным или Зоиным салатом. Впрочем, Зоя уже никогда больше никаких салатов не приготовит…
        Дней за пять до Нового года Браток приволок в квартиру два огромных разлапистых дерева. Когда я вернулась с работы, деревья стояли в коридоре, прислонившись к стенам по обе стороны от входа, и обтекали лужами и запахом с замерзших ветвей. В одной из луж с абсолютно офонаревшим видом, закатив глаза, сидели Хлопси и Мопси. Что они себе воображали - трудно сказать. Кажется, там, где они изначально обитают, совершенно нет еловых лесов.
        Я разделась, забрала промокших свиней, водворила их в клетку, передвинула ее поближе к батарее, выяснила у Семена происхождение елок и заглянула к Братку узнать, что он планирует делать с ними дальше.
        - Одну - детям, - быстро, как о чем-то продуманном сказал Браток. - Другую - Фросе поставим. Пускай.
        - Пускай, - согласилась я. - Но все это придется делать вам, Леша. Никто в квартире, кроме вас, ни поднять, ни даже передвинуть эти деревья не сможет. Хорошо, что у нас потолки четыре метра.
        - Ага. Правда, - подумав, согласился Браток и улыбнулся мне, по-видимому, приняв мое высказывание за комплимент в свой адрес. - Я - чего? Никаких вопросов.
        К вечеру елки были водворены на места и установлены в ведрах с водой. Нижние ветви у них пришлось отпилить, чтобы выровнять комли. Зина вызвала меня в коридор и кивнула на внушительную охапку, расположившуюся у выхода.
        - Может возьмешь чего, Анджа? - кутаясь в овчинную безрукавку, спросила она. - Мы в деревне завсегда ветки в кувшин ставили. Красиво, чтоб с шишками. Которую елку с шишками ветром повалило, мы со старухами еще с лета приметим, а потом, ближе к делу, и нарежем. Но эти тоже ничего. Наталья-то не взяла, гляди, обиделась, что не ейной дочке елка…
        - Ну уж… - я возмущенно вскинула брови.
        - Да нет, ты не подумай, она не к сироткам приревновала! Чего уж тут, - заступилась за соседку Зина. - Зачем, мол, старухе, коли она одной ногой в могиле…
        Я молча наклонилась и выбрала три длинные ветки. Кивнула Зине в знак благодарности. Зина всунула босые распухшие ноги в валенки с калошами, которые она привезла из деревни, распахнула дверь и также молча подхватила оставшееся.
        Высокая ваза давно стояла в шкафу без дела. Я не отношусь к тем людям, которые едва ли не ежедневно украшают свое жилище срезанными цветами. А также к тем, кому часто дарят цветы. Иногда, весной, я приношу домой и ставлю в вазу ветку цветущей черемухи. Ее запах завораживает меня и напоминает о школьных годах, белых кружевных воротничках и черных передниках. Мы ходили сдавать выпускные экзамены сквозь заполненный облаками черемухового аромата город и с нетерпением ждали момента, когда же, наконец, школа и экзамены останутся позади, и начнется наша настоящая жизнь.
        Настоящая жизнь, разумеется, виделась нам счастливой и победоносной.


* * *
        Серебристой искусственной елочке этот год придется пропустить, отдохнуть в своей уютной коробке на антресолях. А вот немецкие игрушки, которые уже много лет не видели света, наоборот, должны в этот раз явиться на люди.
        Я не торопясь открываю старую коробку с почти не потускневшей подробной новогодней картинкой на крышке. Заглядываю внутрь. Игрушки невредимо и тихо лежат в своих квадратных, ватных гнездышках. Когда я осторожно беру первую из них за ниточку, которая привязана к железной петельке, по комнате как будто проносится едва слышный удивленный вздох.
        Я вешаю на ветки два шара - серебряный и бледно-салатный. На третью ветку сажаю голубую стеклянную птичку с шелковым радужным хвостом. Опутываю все вместе ниткой золотой мишуры.
        Потом аккуратно подхватываю коробку и иду в комнату к Фросе.
        На вершине Фросиной елки красуется огромная глазированная красная звезда - память о советских временах, явно водруженная на высоту трех с половиной метров неугомонным Братком. Я никогда не видела у Фроси этой игрушки. Впрочем, и таких исполинских елок в нашей квартире не бывало, возможно, с дореволюционных времен.
        Пока я украшаю елку своими игрушками, Фрося молчит, хотя и следит за мной глазами с кровати. Заметив, что она не спит, я спрашиваю, не надо ли ей что-нибудь подать. Старушка отрицательно качает головой, а потом, видя, что я собираюсь уходить, вдруг четко произносит:
        - Грех на мне. И Федькина, и Зоина смерть.
        Я понимаю, что она бредит, но все-таки зачем-то пытаюсь ее разубедить.
        - Бросьте, Фрося. Не говорите ерунды. Какое вы можете иметь ко всему этому отношение?!
        - Надо было отдать… - голос Фроси становится шелестящим и невнятным. - Раньше отдать. Но - кому? Не пришел…
        - Кто не пришел? Куда? Что отдать?
        Невольно поддавшись бредовой логике умирающей, я оставляю игрушки и подхожу ближе к кровати. Но Фрося уже бормочет что-то совсем неразборчивое. Я подношу ей поильник, она пьет приготовленный Зиной морс и затихает.


* * *
        У себя в комнате, не включая свет, долго смотрю на то, как играют неоновые отсветы в стеклянных шарах и гаснут, пропадают в таинственной черноте тяжелых еловых ветвей. По далекому потолку проносятся причудливые тени и переломанные лепниной лучи света. Странно, но неон и старинные игрушки, оказывается, прекрасно сочетаются между собой.
        Подхожу к компьютеру, включаю его и добавляю к эклектике пространства его чуть подрагивающий, неярко освещенный экран.
        Файл «велик и могуч…» я по понятным причинам забросила. Раньше он всегда был наготове, первой строчкой, а теперь его нет даже в перечне из десяти в ближайшее время вызывавшихся файлов. Ляпы и стилистические ошибки в детективах меня больше не забавляют. Может быть, стереть его вообще? Поколебавшись несколько секунд, я решаю пока оставить и перещелкиваю мышкой: файл… создать…
        На появившемся белом пространстве тупо выписываю в столбик все странности и трагедии, возникшие в последнее время вокруг нашей квартиры.



1. Смерть Федора.

2. Убийство Зои.

3. «Золотая пластинка», которая была у Федора, а теперь (предположительно) находится у Вадима.

4. О чем Вадим разговаривал с Федором накануне смерти последнего?

5. Внезапный, через восемь лет перерыва, интерес Вадима ко мне.

6. Появление Алины и ее интерес к происходящему. Противоречия в ее объяснениях.

7. Непонятная «дружба» Алины со мной. Знает ли она о моих возобновившихся отношениях с ее мужем?

8. Кто еще, кроме Ирки, спрашивал про Федора на рынке? Кто-то, кого боится иркин информатор. Люди Вадима или кто-то неизвестный?

9. Любочка, возможно, была в квартире, когда убили Зою. В пользу кого она шпионила? Кому открыла дверь?

10. Почему Фрося считает себя виноватой в смерти соседей? Пусть извращенная болезнью, но какая-то логика в этом непременно должна быть.

11. Почему Ксения пришла со своим рассказом к нам в квартиру, а не в ту же милицию? На что она рассчитывала и чего хотела добиться?

12. Кто и зачем испортил мое пальто?

13. Что делала Машка в комнате Натальи?

        Странности и трагедии закончились на несчастливой тринадцатой цифре. Больше, как назло, в голову ничего не приходило. В общую картину тоже, как я ни старалась, не связывалось. Надо признать, что до гениальных аналитиков из карманных детективов мои мозги явно не дотягивали. Но, может быть, книжки все же немного отличаются от жизни? Многие авторы детективов, судя по их опубликованным биографиям, раньше работали в милиции и следственных органах, стало быть, принимали самое непосредственное участие в раскрытии конкретных преступлений. Но даже в самых апокрифических статьях о нынешних детективщиках мне не доводилось читать, что они как-то существенно прославили себя на прежнем месте работы. А придумывать, как раскрывают преступления, это, как ни крути, совсем не то, что действительно их раскрывать…
        Успокоив себя таким образом, я решила взглянуть на дело со своей профессиональной точки зрения. Ведь психологических мотивов для спланированных преступлений на самом деле не так уж и много.
        а) Деньги или любые другие материальные ценности;
        б) Месть;
        в) Страх разоблачения;
        г) «Высокая идея» и что-то, ей угрожающее.
        Всё! Разумеется, если речь идет о психически больном человеке, то просчитать его мотивацию практически не возможно, так как каждый сходит с ума по своему. Но, кажется, мы все-таки имеем дело с людьми, условно (по крайней мере, в юридическом смысле) психически здоровыми. Значит… Пункты б) в) и г) мы можем смело отбросить. Мстить Зое было просто некому, вообразить Федора, угрожающего чьей-то «высокой идее» или супругов Кривцовых, желающих кого-то в чем-то разоблачить - ерунда на палке!
        Значит - что-то вполне материальное. Это же подтверждает и история о золотой пластинке (которую, надо признать, никто, кроме Алины и Сережи, не видел - а стопроцентно им доверять у меня нет никаких оснований). Но что такое эта пластинка, если она тем не менее существует?
        Ничего не понимая в сокровищах и кладоискателях, я все же попыталась вообразить себе максимальную ценность пластинки. Ну пусть она будет… из гробницы египетских фараонов! Достаточно ли этого, чтобы убить двух человек?
        Минут через пять я со всей очевидностью поняла, что и в этом направлении зашла в тупик. Мои «психологические» рассуждения оказались так же бесплодны, как и попытки выстроить аналитическую схему.
        Тем более, что все упиралось в одно, нерешаемое совершенно: пластинка или не пластинка, сокровище или не сокровище - но где Федор его взял?!!
        Все говорило за то, что никто из оставшихся в живых участников событий этого не знает.
        Одну случившуюся в моей жизни историю все это, конечно, очень даже напоминало, но я отогнала эти мысли, как неуместные. Понятно, зачем и почему - чтобы не думать об Олеге, Кешке… в первую очередь, конечно, о Вадиме. (События, о которых вспоминает Анжелика, описаны в романе «Забывший имя Луны» - прим. авт.)


* * *
        Возвращаясь с работы, я всегда прохожу мимо цветочного киоска, ярко освещенного и похожего на телевизор, в котором показывают фильм про жизнь кораллового рифа. Толстая, густо накрашенная продавщица с двумя цепочками и медальоном на шее до смешного похожа на глуповатую, совершенно не хищную рыбу. Но запах у киоска совсем не морской. Когда стеклянная дверь распахивается в зиму, оттуда, толкаясь, вылетают клубы субтропически-попугайного воздуха. Все вместе почему-то напоминает мне об острове Робинзона Крузо. И еще - когда настроение попроще - о том, что кто-то кому-то покупает в этом киоске строгие изысканные лилии и шуршащие аляповатые букеты, безвкусные и искренние, как пожелание на открытке: «Люби меня, как я тебя». Каждый раз я получаю удовольствие от созерцания этого островка и стараюсь не думать о том, что моя жизнь по факту совершенно не пересекается с его ассортиментом. Обычно у меня получается. Если не получается, то я начинаю весело смеяться, так как сразу же вспоминаю Жана Вальжана, Козетту и дорогую магазинную куклу, которую первый купил последней. Представить себя, Анжелику Андреевну
Аполлонскую, в виде бедняжки Козетты - что может быть забавнее? И кто, интересно, мог бы быть моим Вальжаном?
        Светкин звонок прозвучал сразу, как только я вошла в комнату. Возможно, она подгадала, а возможно, звонила и раньше, но не заставала.
        - Мне вот интересно, - сказала Светка. - Что думают о подвиге декабристок коренные жительницы города Нерчинска? Ну, понимаешь, те женщины, которые там родились, выросли и прожили всю жизнь? Вместе с мужьями, а?
        - А в простоте можешь? - спросила я. - Я только что с работы и жрать хочу.
        - Я сегодня была в фитнес-клубе и видела там твою Любочку.
        - Угу, - сказала я. - Понятно. Но ничего удивительного. Она, кажется, в каком-то клубе работает. Инструктором. Наверное, как раз в том, в котором ты была.
        - Ага, - согласилась Светка. - Прекрасно. Именно инструктором. Я купила абонемент. Себе и тебе.
        - Светка, я не хожу в фитнес-клубы. Ты же знаешь - у меня с юности отвращение к не спровоцированной физической активности. Мне все это кажется идиотизмом. Я лучше на тахте с книжкой полежу.
        - Любочка меня не узнала. Что не удивительно. Когда я подвязываю волосы, смываю косметику и переодеваюсь на тренировку, так я сама себя в зеркале не узнаю. А вот она разговаривала о чем-то с длинноногой девицей по имени Алина. Точнее, даже не разговаривала, а шепталась. И вовсе не об упражнениях на тренажерах, и не об аэробике, насколько я сумела понять.
        Некоторое время я молчала, переваривая информацию. Потом спросила:
        - И ты уже вообразила себе, как мы с тобой, пара престарелых шпионок, будем в фитнес-клубе следить за парой молодых злоумышленниц? Добывать улики, подслушивать разговоры, прятаться между зеркалами и т.д.?… Хочешь, я подарю тебе свою коридорную библиотеку? Это займет тебя на некоторое время…
        - Не хочешь - не надо! - обиделась Светка.
        - Не хочу, - подтвердила я. - Мне все это обрыдло. Любаша права, а мы - идиотки. Пусть обо всем этом милиционеры голову ломают. Под покровительством Сатурна. Я буду консультировать в консультации, Ирка - заниматься бухгалтерией, а ты - фитнесом. Так будет правильно.
        - Но послушай, Анджа, - отбросив ернический тон, попыталась убедить меня Светка. - Это же уже цепочка получается. Пластинка - Сережа - Алина - ее муж - Любочка - убийства… Нельзя же так просто отмахнуться. Все-таки люди погибли…
        - Кто, по-твоему, убил? - напрямую спросила я. - Вадим?
        - Ну, вряд ли он сам… - замялась Светка. - Но его люди…
        - ТО есть, по-твоему получается, Вадим изначально с Алиной заодно, несмотря на любовника Сережу. Впрочем, может быть, Сережа и не любовник, а «человек Вадима». Прекрасно. Любочка - их шпионка. Но в чем моя роль? Зачем они меня-то обихаживают?
        - Потому что ты - путь к тому, что им нужно.
        - А что им нужно? И почему я-то, если я путь, об этом не в курсе?
        - Если бы мы это знали, я уверена, все встало бы на свои места, - вздохнула Светка. - Может быть, тебе написать подробное анонимное письмо и подбросить его следователю? Как ты думаешь?
        - Я думаю, что у тебя последнее, перед климаксом, обострение романтизма.
        - Ты специально хочешь меня обидеть, - заявила Светка. - Во-первых, чтобы фитнесом не заниматься, а во-вторых - чтобы про Вадима ничего не узнать.
        - Поменяй пункты местами, и я распишусь.
        - Ага-а! - обрадовалась Светка. - Значит, у тебя к нему что-то есть! Признавайся!
        Если бы я могла сформулировать для себя, что у меня «есть к Вадиму», я бы непременно Светке в этом призналась. Но, к сожалению, никаких внятных формулировок у меня не было и в помине. Мямлить же, катать на языке какие-то ничего не значащие, захватанные слова так, как будто никто их до тебя не говорил, и они - твое личное открытие в сфере чувств, - это привилегия молодежи. Ей и оставим.
        - А ты уже решила насчет экстракорпорального оплодотворения? - отпарировала я.
        - Ну и как хочешь! - тут же отыграла назад Светка. - Все равно из твоей головы, как из Швейцарского банка, ничего не пропадает. Как бы тебе ни обрыдло, не сможешь ты забыть…
        - Посмотрим, - возразила я, зная, что Светка права на все сто процентов.


* * *
        - Анджа, прошу, не бросай трубку, выслушай меня. Я не понимаю, что происходит, но если я в чем-то виноват - прости. («А если в двух убийствах, то тоже - простить?» - думаю я.) Скоро Новый год. Я бы хотел, чтобы мы с тобой… как-то встретили, отметили… Или, если хочешь, Рождество… («Интересно, а если я предложу слетать на Рождество на Канары, как он отреагирует?») При встрече мы могли бы обсудить… Я совершенно не понимаю, почему ты меня избегаешь…
        - Действительно не понимаешь? Но мне почему-то не хочется объяснять. Новый Год? Вместе? Видишь ли, я всегда считала, что это - семейный праздник. Или мое мнение устарело и перекинулось вместе с нашим государством, общественным строем и прочей шелухой?
        - Государственный строй… - оторопело повторил Вадим. - К чему ты, Анджа? Я тебя не понимаю.
        - Хорошо, - вздохнула я. - Я думаю, что Новый год тебе разумнее и приличнее всего встретить с молодой женой. Если не хочешь с молодой, наверное, можно и со старой, если она еще свободна. Может быть, ты, как человек современный, и находишь вполне естественным, чтобы твоя жена встречала Новый год с любовником. Исполать. Но я в эти игры не играю…
        - А ты, Анджа, ханжа, - трубка откликнулась нервным смешком.
        - Безусловно, - я энергично кивнула, как будто бы он мог меня видеть.
        - Разве я когда-нибудь скрывал от тебя, что женат? Разве ты не знала об этом, когда… - Вадим запнулся.
        - Когда ложилась с тобой в постель? - невозмутимо продолжила я. - Ты это хотел спросить? Конечно, знала. Но хотела бы я знать, что в этот момент было известно тебе…
        - О чем ты? О моих чувствах - к тебе и моей жене? Я могу сказать…
        - Уволь! - я подняла руку в защитно-отрицающем жесте, снова позабыв о том, что собеседник не может меня видеть. - Уволь, пожалуйста.
        Если он и притворялся, то делал это мастерски. Но может быть, в КГБ или ФСБ ему преподавали актерское мастерство?
        Мне опять стало скучно - и я ничего не могла с этим поделать.


* * *
        Вежливо и дружелюбно отказав Ирке, Ленке и Любаше, я решила встречать Новый Год в обществе Флопси, Мопси, Топси и Хлопси. Разумеется, такая формулировка моего решения в практике нашего коммунального бытия оставалась не более, чем кокетством.
        Действительно в одиночестве встречает Новый Год Любаша. Мишка еще днем 31 уходит в компанию своих крутых менов-спасателей, а после боя курантов звонит домой, сухо говорит: «Мама, поздравляю тебя с Новым годом. Желаю всего самого хорошего» - и вешает трубку. Что после этого делает Любаша - бог весть. К Ирке и Ленке она на праздники не ходит, потому что зрелище чужого семейного счастья действует на нее угнетающе. Не знаю, почему я не пригласила ее к себе. Можно было бы проанализировать, но отчего-то не хочется.
        Ирка после моего отказа наверняка испытала сложное чувство - смесь искреннего огорчения и облегчения. Дело тут в том, что, несмотря на симпатию ко мне всего иркиного семейства, в моем присутствии им всегда приходится «напрягаться», а без меня праздник пойдет в комфортной для Ирки атмосфере «без галстуков». Будет много вкусной и сытной еды, Володя будет лежать на диване в вытянутых на коленях, но удобных тренировочных штанах и футболке (при мне он надел бы рубашку и брюки и сидел на стуле), Ирка - бегать из комнаты в кухню и обратно в чистом, но стареньком халате. Выпив, Никитка и отец семейства начнут с удовольствием матерно комментировать происходящее на голубом экране (в моем присутствии нецензурных слов не употребляет никто из моих знакомых - стало быть, Володе пришлось бы больше молчать, а Никитке - все время контролировать себя). Ирка в конце концов перестанет суетиться, тоже выпьет пару-тройку бокалов и стопок за то, чтоб «в новом году все было», и уютно примостится на диване возле мужниного отросшего с годами живота. Володя повернется набок, согнет колени, чтобы ей было удобнее опереться, и
заснет, Никитке посигналят под окнами и он упорхнет продолжать праздновать к приятелям, а Ирка с тихой Люсей еще долго станут пялиться слипающимися от усталости глазами на мерцающий экран и согласными голосами, охая и одинаково покачивая головами, будут обсуждать личную жизнь участвующих в новогоднем коктейле артистов. В общем-то, как я понимаю, это и есть семейное счастье, которое никогда и никому не дается бесплатно. К сорока годам Ирка, на мой взгляд, оплатила абсолютно все свои векселя.
        В нашей квартире есть свои ритуалы, связанные с главным из оставшихся после падения Советского Союза праздником. Из насельников квартиры на Новый Год уходит из дома только Браток. По природе он нелюдим и избегает шумных сборищ, но из деловых соображений неизменно принимает участие в корпоративной новогодней вечеринке в каком-то ресторане. Все остальные остаются дома. К Аркадию приходит его неопределенно психопатологическая, относительно тихая молодежь. К Дашке не приходит никто, так как Виктор Николаевич встречает Новый год с семьей. Где-то между 12 и часом ночи он звонит Дашке по телефону и приглушенным голосом (чтобы не услышала жена) официально поздравляет подругу с Новым Годом. Дашка поздравляет его в ответ, но лицо у нее при этом печальное и вытянувшееся, как старый носок. Любочка вроде бы каждый раз приглашает Дашку на Новый Год к себе, но Дашка отказывается, чтобы не пропустить звонок Виктора Николаевича. Как будет в этом году - не знаю.
        Даже если никто не спрашивает о ее планах, Наталья накануне праздника с плаксиво-агрессивным лицом каждый раз заявляет в кухне одно и то же:
        - Ну куда я пойду?! Кому мы нужны-то?!
        Руслана вот уже пару лет пытается уйти на новогоднюю ночь к подружкам, где она, по-видимому, все-таки кому-то нужна, но Наталья ее на всякий случай не пускает. Подружки Русланы, которые живут где-то по соседству, всю ночь звонят по телефону, зовут, подключают своих родителей, Наталья упорствует (по ее мнению, эти подружки и их родители-пролетарии - неподходящая компания для дочки), Руслана визжит и воет в переменном диапазоне, в общем, праздник в их семье проходит в бодром непрерывном скандале.
        Кирилл обычно встречал сам Новый год с семьей, а потом - незаметно куда-то утекал.
        Семен серьезно и продуманно поздравляет всех присутствующих в квартире с наступившим праздником (в последний раз он пожелал Аркадию в новом году крепкой, стопроцентной ремиссии его заболевания, а мне - защитить диссертацию, удовлетворив тем самым мою тягу к познанию мира), а потом - дисциплинированно напивается в своей комнате, чокаясь с телевизором. Иногда, уже под утро, он звонит кому-то, по-видимому, однополчанам, и тогда из коридора несется приглушенный, мужской, отборный и тяжелый мат, сдобренный какими-то военными терминами.


* * *
        - Даша, ты будешь печь пироги! - императивно сказала я. - Много. Чтобы на всех хватило. Если надо, я могу поучаствовать финансово.
        Дашка пожевала губами, вспоминая, что означает слово «финансово», а потом отрицательно покачала головой.
        Огромная Зина отвернулась от плиты и взглянула на меня вопросительно. Расстановку сил в нашей квартире она уловила еще в свой прошлый приезд. В тех редких случаях, когда я начинаю командовать, со мной не спорят.
        - Зина, если вы попробуете приготовить детям на праздник свой вечный кулеш с салом, я надену кастрюлю вам на голову.
        - Я еще картошку могу, кисель, кашу, кулебяку, запеканку, щи, окрошку… - подумав, начала перечислять Зина, все глубже погружаясь воспоминаниями.
        - Окрошка, - сказала я. - Это ведь холодное, из кваса и прочего, да?
        - Угу, - кивнула Зина. - Мужики любят. Так на нее много всего надо, летом только…
        - В городе теперь все есть, зимой и летом, это называется «общество потребления», напишите список, я куплю… Зина, вы грамотны? - с внезапным подозрением спросила я.
        - А то! Семь классов в райцентре на четверки с пятерками окончила! За брата уроки делала, он сам разобрать не мог. Скажешь тоже! - Зина сочла нужным обидеться.
        - Простите, - извинилась я.
        Наталья сметывала на весу что-то воздушное, наверное, к празднику. Перед ней, около стола, на котором были разложены журналы и выкройки, стояла в кружевном объемистом неглиже соседка из нижней квартиры. Я помнила ее как прилежную читательницу детективов с любовной интригой. Когда Наталья подняла голову, во рту у нее веером были зажаты булавки, смотревшиеся как аллегория.
        - Наталья, как человек с наиболее развитой эстетической компонентой, вы отвечаете за салаты. Руслана и Маша помогут вам их нарезать. Вы сделаете красиво.
        Наталья не сразу сумела освободиться от булавок.
        - Чего это я буду… - понеслось мне вслед, но я уже вышла и прикрыла за собой дверь.
        Семен, естественно, ни с чем не стал спорить, и даже творчески развил полученное задание. Полил уксусом лук, посыпал сваренную картошку укропом, а селедку так и вовсе, проконсультировавшись с Дашкой, покрыл полноценной свекольно-майонезной шубой.
        Аркадий проявил себя эстетом и вместе со своими психопатическими друзьями на двух фросиных огромных тарелках за пять часов работы изготовил многослойный рыбный салат под названием «мимоза». Все компоненты салата сначала варились, потом натирались на разных терках, мариновались и т.д., но результат оказался потрясающим: удивительно тонкий вкус и запах, красивый вид - блюдо, которым мог бы гордиться любой ресторан.
        Я испекла большой кефирный торт по рецепту моей мамы - с безе, желе и черникой. Потом прикинула и испекла еще один точно такой же. Дашка очень нервничала, так как ей все время нужна была духовка, а мои торты можно было выпекать только послойно - три лепешки на один торт.
        Стол накрыли в большой комнате Кривцовых. Наталья, Зина и даже Семен сомневались насчет траура и прочих таких вещей, как это согласуется с народными обычаями. Я сказала, что, поскольку народных обычаев все равно никто из нас, даже крестьянка Зина, толком не знает, нужно делать так, как удобно и логично. К тому же Федору и Зое это наверняка бы понравилось. Они оба любили гостей и большие столы, и если сейчас их души на нас смотрят, то, конечно же, радуются и одобряют. Последний аргумент оказался решающим, так как в нашей квартире материалисткой и атеисткой являюсь только я. Все остальные, даже «красная проститутка» Фрося, почему-то полагают себя верующими. Браток, Наталья и Руслана носят кресты. Дашка иногда ходит в ближайшую церковь и ставит там свечки, стараясь не обидеть никого из святых. На Пасху все, кроме Братка и Семена, красят яйца и говорят друг другу:
«Христос воскрес!»
        Для детей были устроены конкурсы с призами, викторины и состязания. Во всех них принимали активное участие гости Аркадия - явные выпускники коррекционных школ. Вопросы для викторин составляла я, поэтому ориентироваться приходилось на ходу. Когда на вопрос: «Кто открыл Берингов пролив?» - у аудитории не оказалось даже гипотез, пришлось вспомнить санаторий времен моего детства и предложить желающим побегать в мешках по коридору. В этом состязании неожиданно для всех победила Кира.
        Браток, уходя вечером, передал мне «для общества» бутылку шампанского, и сказал, тупя по обыкновению взгляд: «Я б, Анджа, остался…Вы это, того, - здорово придумали».
        - Отметьтесь, Леша, и возвращайтесь сразу, - сказала я, подделываясь под своеобразный лексический строй речи Братка. - Никому вас там не надо, а здесь - наоборот.
        Браток кивнул коротко стриженной головой, действительно приехал домой на такси сорок минут первого, и сразу же на свой лад включился в веселье - съел четыре тарелки окрошки, пустил Киру посидеть на его личном, комнатном унитазе и отдал имеющийся у него синтезатор на растерзание музыкальным гостям Аркадия.
        Потом, выпив с Семеном и расслабившись, вдруг сам ударил по клавишам и залихватски, с каким-то одесским акцентом, пропел несильным, но верным баритоном:
        - Это было у моря, где ажурная пена,
        Где встречается редко городской экипаж
        Королева играла в башне замка Шопена
        И, внимая Шопену,
        полюбил ее паж
        Эх-ма!
        Я, не удержавшись, расхохоталась.
        - Леша, откуда вы знаете… это?
        - Эту песню? - удивился Браток. - Так это… давно… ну, блатная… мне нравится…
        - Леша, это не блатная песня. Это стихотворение Игоря Северянина, - все еще смеясь, пояснила я. - Прекрасное стихотворение.
        - Ну так тем лучше, раз вам в тему, - кивнул Браток, который явно никогда не слыхал ни о каком Северянине.

        С Фросей сидели в основном Зина и Дашка. Им удалось даже накормить старушку салатом «мимоза» и уговорить съесть маленький кусочек моего торта. Потом Зина вышла в кухню, утирая толстым пальцем слезу.
        - Преставится скоро, - сказала она.
        - Откуда вы знаете? - возразила я, чтобы что-то сказать. - Такие старушки обыкновенно - крепкий орешек.
        - Виденья у нее - верный знак, - пояснила Зина.
        - Какие виденья?
        - Говорит, поляну видит, - прижмурив глаза, откликнулась Зина. - Солнышко только встало, на поляне - елка, пушистая, высокая, вся в росе - серебряная, а вокруг тысяча цветов - красные, синие, желтые, лиловые…
        - Красиво, - согласилась я.
        - Зовут ее, - вздохнула Зина. - Всех нас в свой черед позовут, - думая о чем-то своем, добавила она и ушла, тяжело переставляя опухшие ноги.
        В квартире тем временем стало еще более шумно. Я пересчитала мелькающих и почему-то здоровающихся со мной детей и обнаружила, что их - прибавилось. Кажется, Руслана позвала на коллективное веселье своих пролетарских подружек. Тех легко отпустили. Поразительно, но и рядом с Кириллом обретался какой-то сумрачный, темный, похожий на него самого подросток в спущенных по моде штанах и рваных кроссовках. Наверное, морально поддерживал приятеля.

        Когда веселье разгорелось и стало вполне автономным и самоподдерживающимся, я уложила хныкающую и уставшую Киру в маленькой комнате, чтобы она не мешалась под ногами нетрезвых взрослых. Она, естественно, попросила «читать казку». Кира почти не понимает смысла прочитанных ей сказок, но любит слушать голос взрослого человека. Особенно ей нравятся ритмичные стихи, но слово «стихи» пока слишком сложно для ее произношения. Она готова по три раза подряд слушать одну и ту же сказку в течении недели, но ответить на вопрос «О ком эта сказка?» - не в состоянии. Когда чтение прекращают, Кира всегда плачет от огорчения. Если мне доводится по случаю ее развлекать, я обычно использую «Чайльд Гарольда» Байрона. Ей очень нравится, потому что я с детства хорошо читаю стихи - громко и с выражением. В новогоднюю ночь моего благородства на Байрона для Киры не хватило. Вместо этого я выдала девочке в постель Хлопси и Топси, чтобы ей было чем заняться до момента засыпания. Удивительно, но свиньи в руках слабоумной Киры подвергаются гораздо меньшим опасностям, чем у Машки или Русланы. Последние отчего-то совершенно не
чувствуют живое, не понимают, когда причиняют боль или неудобство. Может быть, это оттого, что никто никогда толком не чувствовал их самих.
        Оставив Киру в обществе свинок, я, наконец, с удовольствием и облегчением ушла в свою комнату, притворив за собой дверь. Уверена, что после моего ухода остальным стало намного проще и сподручнее веселиться.
        Ложиться спать еще не слишком хотелось, сперва надо было как-то погасить остаточное возбуждение. От привычной мысли о коридорном детективе меня отчетливо замутило. «Вредно наедаться по ночам!» - назидательно сказала я себе. Потом все же разложила постель, села в кресло, включила телевизор без звука (там показывали какой-то старый, по-хорошему знакомый фильм) и смотрела то на его экран, то на фиолетовые взблески на елочных игрушках. Где-то взрывали петарды, небо то и дело освещалось огнем ракет и фейерверков. Кажется, Браток говорил о том, что тоже прикупил пиротехники и собирался вести детей квартиры ее взрывать. Кира уже не увидит, впрочем, это даже к лучшему - она все равно боится громких и резких звуков.
        Все-таки поразительно, сколько одиночества в одной, отдельно взятой квартире, - медленно и лениво размышляла я. - Ну ладно, я - человек тяжелый и неудобный. Но ведь все остальные тоже живут в своих скорлупках и даже не пытаются разбить явно тяготящий их лед. Посреди шумного мегаполиса - такая вечная вымороженная пустыня, Земля королевы Мод из времен моего детства. И ведь вроде бы уже не осталось никаких препятствий, никаких формальных устоев. Ни религия, ни государство, ни даже общественная мораль никому ничего не запрещают. Милая, хозяйственная Дашка могла бы составить счастье, принести тепло и уют в жизнь основательного, но глубоко несчастного Братка, удовлетворить свою женскую потребность опекать, заботиться. Хоть на один день, на любой основе. Наталья смотрится коммунальной стервой тоже по причине махрового, несмываемого одиночества. Что бы ей не третировать безобидного Аркадия, а наоборот? Что бы ему пусть не разумом («сумасшедший, что возьмешь?»), а сердцем понять причину, по которой она кидается на него как злобная собачонка? Достаточно было бы хоть кому-нибудь протянуть руку и ласково
погладить Семена по всклокоченной, полуседой голове, и он наверняка перестал бы пить без просыху, и сумел бы быть полезным, и служил верно и предано, как старый пес служит хозяину… Отчего умница Фрося доживает свой век в лиловом, безнадежном одиночестве старости? Отчего так одинока огромная крестьянка Зина, приехавшая усыновить слабоумную внучатую племянницу? Единственными не одинокими людьми в нашей большой квартире были несчастные супруги Кривцовы… Где же теперь на самом деле находятся их души, оставившие на этом свете троих душераздирающе одиноких сирот? Ведь у них же наверняка были какие-то души… или хотя бы одна душа на двоих…
        В Новогоднюю ночь мне звонили едва ли не больше, чем всем остальным насельникам, вместе взятым. Ирка, Любаша, Светка - абсолютно пьяным голосом. Светкина приемная дочь Настя. Антонина: «В эту знаменательную ночь мы с Виталиком желаем тебе большого счастья в личной жизни!» - острят, паразиты! Ленке по установившейся традиции я позвонила сама.
        - Как крокодильчик? - спросила я, имея в виду ее младшего сына.
        - Спит, слава богу. Как ты относишься к пиротехнике? - спросила она.
        - Ты права, - я решила для разнообразия поддакнуть подруге. - Ужас! Просто на улицу выйти страшно! И детей наверняка не уложить…
        - Да нет! - я как будто увидела ленкин упрямый жест: прижать к груди подбородок и мотнуть головой. - Я имею в виду пойти куда-нибудь и что-нибудь взорвать к чертовой матери.
        - Вот так рождаются террористы… - вздохнула я.
        Вадим позвонил десять минут второго.
        - Анджа, я хочу вас поздравить.
        - Что ж, поздравляйте, - разрешила я.
        - Пусть все недоразумения останутся в старом году.
        - Пусть.
        - ВЫ решительно не желаете со мной разговаривать?
        - Не говорите ерунды. Я уже с вами разговариваю. Спасибо за поздравление. Вас также. Передавайте привет родным и близким.
        - А вы жестоки…
        - Разумеется. Но разве вы не знали об этом, когда…
        Молчание на том конце провода. Кажется, он действительно удивлен. Восемь лет назад я не была лучше, как человек, но была более психически уравновешена и не позволяла себе… Что поделаешь, возрастные гормональные изменения и все такое! Удобное оправдание для коммунальных стерв всех видов и родов, не правда ли?
        Звонок в дверь прозвучал, когда я уже собиралась ложиться и даже начала расстегивать блузку.
        Пришли еще какие-нибудь дети? Браток ушел-таки взрывать петарды и забыл ключ?
        Звонили мне.
        Я застегнула две пуговицы, зевнула, поправила руками волосы и пошла открывать. Почему-то подумала, что это пришел Вадим, и сейчас меня ждет еще одно тягучее, ни к чему не ведущее объяснение в стиле: «Онегин, я тогда моложе и лучше качеством была…». Как раз сегодня по телефону пьяная Светка пророчествовала: «Знаешь, подруга, он так просто от тебя не отстанет…» - Да и Дашка спрашивала: «А почему Вадим Викторович не пришел? И давно его не видно…» - Вот - повидаются…
        На пороге стояла Алина. На лице ее почти не было косметики, красивая рыжая шуба небрежно наброшена на плечи. Улыбку она держала в зубах, как фальшивый рубль.

«Ага, значит они все-таки встречают Новый год врозь, - подумала я и испытала какое-то вполне плебейское удовлетворение от этого факта. - Если же она пришла выяснить со мной отношения, то тут из нас двоих я позабавлюсь несравненно больше,» - мне неожиданно стало почти весело.
        - Проходите, Алина, - я широко махнула рукой. - Можете не разуваться, у нас сегодня везде грязно.
        Цокая каблуками и оглядываясь, Алина прошла в комнату.
        - Хотите что-нибудь съесть, выпить? - предложила я. - У меня тут ничего нет, но там… - я опять махнула рукой с какой-то избыточной широтой, наверное, сказывались три выпитых мною бокала с шампанским. - Там много всего. Я могу принести.
        - Спасибо, ничего не надо, Анжелика Андреевна, - едва разжимая губы, вымолвила Алина. Только тут я заметила, что девушку бьет нервная дрожь.
        - Что случилось?
        - Ничего… Вот заехала, поздравить… С Новым годом вас… - объяснения звучали жалко.
        - Где Сережа? Где ваш муж? - напрямик спросила я. - Что вы здесь делаете, Алина?
        Я уже чувствовала, что дурацкая и трагическая история, как и предсказывала Светка (разрази ее гром! - кто здесь потомственная колдунья: я или она?!), продолжалась и не отпускала меня из своих цепких лапок.
        - Анжелика Андреевна, я боюсь.
        - Вам кто-то угрожает?
        - Нет!… Да… Сережа…
        - Вам угрожает ваш муж? Чего он от вас хочет?
        - Я ничего не знаю!! - Алина явно хотела бы разрыдаться и тем сбросить нервное напряжение, но от перевозбуждения не могла этого сделать, и только кусала губы.
        - Где сейчас Сережа?
        - Не знаю… я не могу… мы с ним… он уехал… все кончено… то есть, просто мы расстались… потому что…
        - Расскажите все по порядку.
        - Не могу, не могу… Не знаю…
        Я так и не смогла добиться от нее чего-нибудь более-менее членораздельного. Весь мой профессионализм разбивался об ее отупляющий страх. Я так и не поняла, чего или кого она боится.
        Потом она вдруг засобиралась так же неожиданно, как и возникла на моем пороге.
        - Я пойду, пойду… пойду…
        Мне ничего не оставалось, как пожать плечами и проводить ее к выходу. Она диковато взглянула на продолжающийся в коридоре праздник. Дети играли в жмурки, роняли с вешалки пальто и оглушительно визжали. Водил Аркадий и явно подглядывал из-под шарфа, который был повязан у него на глазах.
        Самая правдоподобная рационализация, которая пришла мне в голову к этому моменту: Алина знает о моих отношениях с Вадимом и приехала выяснить, не у меня ли он встречает Новый Год.
        В коридоре меня увидела Дашка и улыбнулась своей слегка сонной улыбкой.
        - Анджа, я вам сказать хотела. У этих, в окне - видать, помирились они под Новый год-то. Муж-то ее обнимал так ласково, и она к нему… И ребенок тут же…
        Я мимолетно порадовалась за Ксению и подумала, что Дашка, в сущности, уникально счастливый человек. Умеет искренне радоваться за других тому, чего сама лишена. Много ли таких найдется?
        Когда я вернулась в комнату, то сразу увидела на столе аккуратно упакованную в цветную блестящую бумагу коробочку с бумажным цветком на боку. Легко понять, что Алина оставила мне новогодний презент. Очень мило. Интересно, что там внутри? В таких коробочках обычно бывают духи или туалетная вода. Вдруг, неожиданно, я почувствовала настоящее здоровое женское любопытство. После того, как двадцать лет назад кончились бабушкины духи «Белая сирень», я никогда духами не пользовалась. Как-то не видела в этом особого смысла. Интересно, какой запах считает для меня подходящим Алина - девушка из модельно-современного мира?
        Достав ножницы из маминой шкатулки, я аккуратно срезала бумажную розу (завтра отдам ее Кире играть) и развернула металлически шелестящую бумажку. Внутри была явно вскрытая упаковка из-под мыла. Сначала мне показалось, что упаковка пуста, но для этого она была слишком тяжелой. Ничего не понимая, я перевернула коробочку и потрясла ее. С глухим загадочным звуком на скатерть выпала небольшая, меньше ладони пластинка с какими-то знаками на ней. Машинально я подняла ее и повертела в пальцах. Желтый металл казался тусклым и невидным, но никаких сомнений в том, что это такое, у меня почему-то не возникло.
        Таинственная золотая пластинка по совершенно непонятным причинам оказалась в моих руках.


        Глава 14. Встречи
        Осознавая данную привычку как недостаток, я при малейшей возможности и этической допустимости действую прямо и незамысловато. Тонкие многоходовые интриги мне не то, чтобы недоступны, скорее - излишне психически тягомотны. Выигрыш, как кажется, не слишком велик, а игра ради самой игры мне не очень понятна в применении к реальности. О блестящих интригах и интриганах я предпочитаю читать в хороших исторических романах или уж в мемуарной литературе.
        На верхней полочке этажерки у меня лежит старый кошелек со сломанной молнией, в котором я храню презентованные мне визитные карточки. Достав из него визитную карточку Вадима, я присела к телефону и набрала номер, написанный от руки, с пометкой «дом.» Мне повезло и трубку сразу взяла Алина.
        - Здравствуйте, Алина! Это Анжелика Андреевна. Мне хотелось бы знать, что значит сувенир, оставленный вами у меня на столе в новогоднюю ночь.
        - А-аа… А откуда вы знаете мой номер? - заблеяла Алина. В голосе ее явно слышались испуг и растерянность.
        - Вопросы тут задаю я, - я позволила себе саркастически усмехнуться. Девушку мне в общем было даже жалко, но уж очень меня достали все эти тайны, которые к тому же стоили жизни двум ни в чем не повинным (я уверена в этом!) людям. - Так что же? Я жду.
        - Анжелика Андреевна! Я вас очень прошу! - помолчав и посопев в трубку, воскликнула Алина. - Пусть она обратно… пусть она у вас пока полежит! Она ведь вам не очень помешает, она же маленькая совсем…
        - Алина! - строго сказала я. - Не изображайте из себя маленькую девочку. Что значит: не помешает?! Эта вещь, если я правильно все поняла, представляет собой какую-то вполне определенную научную ценность, она сделана из золота, а к тому же - улика в деле об убийстве. Либо вы мне прямо сейчас объясняете, что все это значит, либо я немедленно иду в ближайшее отделение милиции, и пусть уж профессионалы как смогут разбираются…
        - Не надо, не надо в милицию! Анжелика Андреевна!
        - Я слушаю вас. Если я правильно помню, вы утверждали, что пластинка - в руках вашего мужа. Что же произошло? Вы ее украли? Или это он велел вам передать ее мне?
        - Я врала вам, - сказала Алина. - Думала, вы скажете: покажи, а я не смогу. Пластинка все это время была у Сережи. А теперь он отдал ее мне. А я боюсь.
        - Кого вы боитесь?
        - Я не знаю, но чувствую… Если она будет у меня или Сережи, нас убьют. Она - зло. Анжелика Андреевна, вы верите в потусторонние силы?
        - Никогда не думала об этом. Слишком много сил взаимодействует по эту сторону - в них бы разобраться. Так что же мы имеем в сухом остатке? Опасаясь за свою жизнь и жизнь любовника, вы решили отдать пластинку мне и тем самым натравить на меня эти загадочные силы? А почему бы вам было не отдать ее мужу? В самом плохом варианте решили бы сразу две свои проблемы…
        Алина некоторое время молча думала над моими словами, а когда поняла, что я, собственно, сказала, по-видимому, окончательно потеряла самообладание. Ее нервическая дрожь передавалась даже по телефонным проводам:
        - Анжелика Андреевна! Пожалуйста! Я не… Я прошу вас… Умоляю…
        Дрожь пространства еще усилилась и связь с Алиной прервалась. Я растерянно смотрела на лежащую на столе золотую вещицу. Выглядела она весьма невзрачно и на воплощение зла не тянула ни при каком воображении.


* * *
        - Я буду думать и тебе перезвоню, - сказала Ленка. - Или приеду.
        Доверяя профессионализму подруги, я позвонила именно ей.
        - Мне кажется, что теперь у нас уже все есть на руках. Надо только еще раз подумать и связать концы с концами.
        - А потом?
        - Потом надо будет идти к следователю.
        - Имеет смысл?
        - Разумеется. Как-никак два убийства. Если дать им непротиворечивую качественную версию, менты вцепятся в нее как хорошие бультерьеры, включат свою машину, всех допросят, проверят алиби, может быть, даже нароют еще улик…
        - Хорошо, Ленка, - согласилась я. - Я буду ждать, пока ты свяжешь концы. У меня, как на грех, мозги в криминальном направлении не работают.
        - Большая удача для наших правоохранительных органов, - усмехнулась Ленка. - И вот еще что: скажи пока соседям, чтобы к телефону тебя не звали, и… ты на работе больничный взять не можешь?
        - Ленка, а тебя не заносит? - поинтересовалась я. - Неужели ты думаешь…
        - Я думаю, - подтвердила Ленка. - И прошу мне пока не мешать. А тебе я все сказала. Но когда будешь решать, заносит меня или нет, помни: из нас двоих ментом была именно я…


* * *
        Для своих медитативных упражнений Ленка выбрала, кажется, Хлопси. А может быть, Топси или Мопси. Во всяком случае, сидящая у подруги на коленях свинка совершенно не возражала против мерных поглаживаний и не пыталась убежать.
        Я налила кофе в большую кружку, положив туда две полные ложки порошка и три полные ложки сахара. Размешала и поднесла Ленке. Подруга благодарно кивнула и поднесла кружку к губам свободной рукой. С дурацкой бело-рыжей свиньей на коленях и с дешевой кружкой дешевого кофе в руках Ленка выглядела так, как будто бы отправляла чайную церемонию в императорском дворце у подножия Фудзиямы. Тридцать лет не могу понять: как ей это удается?
        - Знаешь, выводы у меня получились довольно печальные, - вздохнула Ленка.
        - Ну, в сложившихся обстоятельствах ничего веселого ожидать не приходилось, - я пожала плечами.
        - Нет только одного звена - того, из-за чего весь сыр-бор и разгорелся, но его уж пусть милиция ищет.
        - Давай, излагай, - поторопила я. Вообще-то, не в Ленкиных привычках ходить вокруг да около - в этом мы с ней схожи. Что же она там напридумывала? Вместе с понятным интересом я испытывала и вполне понятную тревогу.
        - Видишь ли, подруга, - Ленка отчего-то участливо улыбалась и смотрела на меня так, как обыкновенно смотрят на людей тяжело больных. - На самом деле можно было и с самого начала все разгадать…
        - Ну да, конечно, - согласилась я. - Если бы кто-нибудь из нас был комиссаром Мэгре или, на худой конец, Шерлоком Холмсом. Тебе, как менту со стажем, кстати, не кажется, что мозги нормальной женщины просто не приспособлены для разгадывания убийств и прочих тяжких преступлений против личности? Дело даже не в устройстве мозгов, а в том, что все это сразу вступает в тяжелый подсознательный конфликт с ее, женщины природным предназначением и просто вытесняется?
        - Я никогда не думала об этом в таком ключе, - сказала Ленка. - Но, кажется, это довольно глубокая мысль. Если вспомнить мой опыт, то действительно - самые эффективные расследователи - все-таки мужчины. Если, конечно, не считать прочитанные мною детективы из твоих шкафов.
        - Не считай, - сказала я. - Лучше рассказывай.
        - Понимаю. Мы тянем время. Итак. С самого начала нам казалось, что в деле есть как минимум три стороны. Двумя: Федор с его пластинкой и Алина с Сережей - все известные нам факты никак не объяснялись. Но задумайся: кто поставлял нам эти факты, кто их организовывал?… Причем третья сторона в деле действительно есть. И эта сторона - ты, Анджа.
        Давай рассмотрим все с самого начала. Несчастный Федор каким-то образом получает на руки известную тебе вещь. Способ, очевидно, сомнительный, потому что пьяница ничего и никому об этом эпизоде своей жизни не рассказывает. Если бы он просто нашел ее на улице, то не удержался и непременно поделился бы с кем-нибудь нежданно привалившей удачей. Не с женой (может отобрать!), так с приятелем-собутыльником или с соседом-инвалидом. Сама пластинка ему, понятное дело, без надобности и он несет ее продавать. Там сразу же натыкается на историка-спекулянта Сережу, мечтающего о быстром обогащении. Сережа покупает у него пластинку, потом с помощью специальной литературы или каких-то консультаций выясняет ее происхождение (нам бы тоже надо было это сделать - тогда мы поймем, откуда у всего этого ноги растут) и почему-то сразу бросается искать Федора. Возможно, и даже наверняка - к пластинке в историческом контексте должно было прилагаться что-то еще, и Сережа вознамерился это что-то найти и заполучить. Пьяница Федор вряд ли был в курсе - за что впоследствии и поплатился жизнью.
        Сережа в отличии от Федора хвалится своей находкой - рассказывает о ней любовнице Алине. Молодые люди, естественно, начинают мечтать о будущем и одновременно вдвоем искать Федора. Сережа ищет его через рынок, одновременно (на будущее) заметая следы. Нанять пару качков, чтобы они последили на рынке и пробовали выяснить у завсегдатаев что-нибудь о Федоре - не представляет собой никакой сложности. Ты сама знаешь - после окончания перестройки фактически без работы осталось много сравнительно молодых людей, трудовые навыки которых весьма ограничены. Алина ищет Федора какими-то другими путями и, по-видимому, находит его именно она. Может быть, использует связи Вадима.
        А дальше Сережа заманивает Федора в подвал, пытается что-то узнать у него, это ему не удается, и он вполне непрофессионально его убивает.
        - Ленка, не сходится! - воскликнула я. - Вадим, а не Сережа встречался с Федором уже после рынка - ты забыла?
        - Не забыла. Эту встречу могла подстроить Алина, не случайно она потом приезжала не на своей машине, а на мерседесе мужа, используя его в качестве приманки.
        Сережа, естественно, рассказывает обо всем любовнице-сообщнице. Дальше начинается паника. Только в твоих детективах неподготовленные к тому люди могут убить человека и спокойно жить дальше. Обычный реальный человек, не спецназовец и не психопат, случайно или намеренно убив другого человека, переживает случившееся близко к известному роману господина Достоевского. Я это тысячу раз в ментуре видела. Когда Алина описывала тебе свое состояние - она говорила правду. Когда Сережа с истерикой отказался прийти в твою квартиру, это тоже была не пустая придурь - он боялся увидеть детей убитого им Федора или еще чего-нибудь в этом же духе.
        Постепенно время все же берет свое. Истерика прекращается. Молодые люди просто не могут сидеть на месте и ничего не делать. Спокойно лечь на дно и ждать, когда утихнет волна - это тоже удел профессионалов. Убийца, возвращающийся на место преступления - такая же психологическая реальность, как и рефлексия Раскольникова. Алина выходит на тебя, попадает с твоей помощью в квартиру и выясняет много для себя полезного. На каком-то этапе молодые люди приходят к выводу, что что-то так нами и неопознанное должно храниться у вас в квартире. Алина устраивает Сереже встречу с тобой, на которой молодой человек аккуратно выясняет, не согласишься ли ты вступить в их клуб кладоискателей. Ответ категорически отрицательный.
        Надо искать другие возможности. Дорогу подсказывает случай. В вашей же квартире Алина встречает Любочку, знакомого ей инструктора из фитнесс-клуба. Посвящает ее в часть истории. Трудно наверняка предположить, что именно Алина сказала, и что не сказала этой мелкой шлюшке. Но об открывающихся перспективах, несомненно, упомянула. Любочка придумывает какую-то легенду, поселяется у Дашки и делает слепок с ключей от входной двери.
        - Но ведь экспертиза подтвердила, что дверь вскрывали отмычкой! - вспомнила я.
        - Ерунда, - ответила Ленка. - Достаточно вставить в замочную скважину какую-нибудь железку и там несколько секунд поковыряться. Останутся царапины. Раньше о подобных отводящих глаза приемах знали только менты, да в воровской касте они передавались из рук в руки от учителя к ученику, а теперь прочтешь десяток детективов и все узнаешь. Профанация тайного знания… Потом Любочка изучает привычки и расписание жизни насельников квартиры, караулит момент, когда все уйдут (здесь ее из окна видит Ксения), сигналит Сереже, а сама уходит из квартиры. Когда обыск только начат, внезапно возвращается с работы Зоя. Похоже, у Студента уже вырабатывается привычка к убийствам - во всяком случае, по словам оперативников, обыск продолжался еще и после того, как Зоя умерла. Но если Сережа постепенно становится все более матерым преступником, нервы его любовницы не выдерживают напряжения. Алина не просто боится - она теряет всякий контроль над собой. По-видимому, пластинка все это время хранилась у нее (предусмотрительный Сережа не хотел иметь на руках улику против себя). Возможно, Алине, которая днем и ночью думает над
ужасными событиями, пришло в голову, что теперь Сережа может убить и ее тоже. Может быть, он даже действительно запугивал ее чем-то (соучастием в убийстве, например). В порыве отчаяния Алина решает избавиться от пластинки, то есть вернуть ее приблизительно туда, откуда она и была взята. Этот полумагический поступок, по мысли Алины, может отвести опасность от нее самой. Отсюда ее рассуждения о потусторонних силах, о зле, которое заключено в пластинке.
        Ленка замолчала и выжидательно глядела на меня. Наэлектризованная ее энергичными поглаживаниями шерсть Топси или Мопси стояла дыбом.
        - Знаешь, Ленка, - медленно сказала я. - Все, что ты сказала, это действительно логично. Но чего-то здесь не хватает… Как-то трудно себе представить, что они сами…
        - Ты права, - согласно кивнула Ленка.
        - Что-то еще?
        - Конечно.
        - Ты думаешь, что Вадим снова появился в моей жизни не случайно?
        - Конечно. Жизнь полна случайных совпадений. Например, встреча Любочки и Алины в вашем коридоре - это, я уверена, случайность. Но таких случайностей, как у вас с Вадимом, просто не бывает.
        - Так какова же его роль во всем этом?
        - Он всем руководит.
        Некоторое время я молчала. Потом спросила.
        - Почему ты не сказала мне с самого начала?
        - Ты бы не стала слушать остальное. Не уловила моей логики вообще. Сидела бы, хлопала глазами и мысленно подыскивала несоответствия, которые могли бы оправдать Вадима. Не так?
        - Так, - подумав, согласилась я. - И что же теперь?
        - То самое, что я говорила тебе по телефону, - пожала плечами Ленка. - А Любаша - с самого начала. Идти к следователю. Если ты не хочешь или не можешь, пойду я. Сережу надо нейтрализовать как можно быстрее. После двух убийств, в психически нестабильном состоянии, расставшись с Алиной… Он смертельно опасен.
        - А Вадим?
        - Что же Вадим? - вопросом на вопрос ответила Ленка и цинично усмехнулась. - Если захочешь, будешь носить ему передачи.
        Я не смотрела Ленке в лицо. Я смотрела на свои руки, лежащие на столе. И вдруг увидела, как они сами собой сжались в кулаки. И увидела, что Ленка тоже это заметила. Льщу себе надеждой, что я усмехнулась вдогонку ситуации не менее цинично.
        Какие страсти, боже ты мой!


* * *
        Несмотря на высокий коэффициент интеллекта и хорошо развитое логическое мышление я, как уже упоминалось, человек простой и незамысловатый. При любой возможности действовать напрямую, я так и действую.
        Открыв записную книжку на странице «Светка», я последовательно позвонила ее первому и второму мужьям. У Светки есть много полезных «светских» (и от слова
«свет» и от слова «Светка») контактов, поэтому у меня для нее отведена специальная страничка. Все ее мужья аккуратно пронумерованы. Пустого места на страничке осталось еще приблизительно на три замужества. Если учитывать, что теперь у всех деловых людей есть мобильники, то, пожалуй, на два. С обоими Светкиными бывшими мужьями я договорилась об одном и том же: я встречусь с ними на удобной для них территории и покажу одну вещь как бы из мира искусства. Они скажут мне, что думают по этому поводу или, может быть, посоветуют человека, который сможет разобраться. Израэль Наумович, естественно, пригласил меня к себе, а с Романом я договорилась встретиться в кафе в центре города.
        Потом я опять достала из кошелька недавно использовавшуюся карточку и, так как была середина дня, позвонила по рабочему телефону. Назвалась секретарше и она меня сразу же любезно соединила с шефом.
        - Вадим Викторович, здравствуйте, это Анжелика Андреевна вас беспокоит. Не могли бы вы ответить мне на один вопрос? - я допускала, что секретарша могла слушать наш разговор. Вадим, наверное, тоже это допускал, потому что быстро предложил:
        - Анжелика Андреевна, мы могли бы встретиться в удобное для вас…
        - Нет смысла отнимать ваше время. Всего один вопрос: зачем, по какому поводу вы встречались с Федором Кривцовым за несколько дней до его гибели?
        Вадим молчал очень долго и глубоко. У меня даже возникла абсурдная мысль о том, что он куда-то ушел от телефона и вообще из своего кабинета, не положив трубки.
        Когда он наконец ответил, голос его прозвучал глухо и устало.
        - Анджа, я никогда не встречался с Федором Кривцовым. Вы сами что-то такое себе придумали и поставили это между нами, как предлог и повод, чтобы расстаться. Потому что на самом деле вы просто боитесь. Боитесь жить, боитесь чувствовать. Вы мне очень нравитесь, Анджа, уже много лет, но с этой вашей особенностью я, увы! - ничего не мог и не могу поделать.
        Если он не думает о секретарше, то я уж и тем более могу о ней забыть - решила я.
        - Все это звучит очень красиво и благородно, Вадим, но, мне кажется, вам следует знать, что вас вместе с Федором и вашу машину видел и запомнил приятель Федора… И не вздумайте его искать и пытаться заткнуть ему рот, он успел многим рассказать о своих наблюдениях, так что это не поможет… К тому же события развивались и дальше!
        - Анджа, мне жаль! - с прежним выражением повторил Вадим. - Я не знаю, что за чепуху вы сейчас городите, но - мне жаль! Вас… да и себя тоже. Всего доброго.
        Он положил трубку, а я сидела у телефона и смотрела на кнопки с черными цифрами. Если Вадим играет, то в нем умер гениальный артист.
        Настроение у меня улучшилось. Ну почему Ленка считает, что Алина и Сережа не могли провернуть все это самостоятельно, а Вадима - просто аккуратно подставить? В конце концов, всегда и везде выясняется, что старшее поколение недооценивает молодежь…


* * *
        - Никаких дел, пока вы, Анжеликочка, не выпьете моего чая с кексиком.
        Израэль Наумович полагает, что так, как заваривает чай он, его не заваривает больше никто на свете.

«Евреи! Не жалейте заварки!» - цитирует по этому поводу Светка.
        Я охотно верю в исключительные заварочные способности доброго старика, но, к сожалению, не могу их оценить. К заварке у меня всего одно требование: чтобы окрашивала кипяченую воду в желтый, не переходящий в коричневый (горько!) цвет. Тот же Израэль Наумович презрительно называет предпочитаемый мною напиток - «писи сиротки Хаси».
        Разумеется, у меня и мысли не было нарушить предложенный ритуал. «Чай с кексиком» для Израэля Наумовича - возможность поговорить, что-то узнать о Светке, что-то рассказать о себе профессионально внимательному и вполне доброжелательному слушателю.
        За чашкой чая я, как могла подробно, рассказала Израэлю Наумовичу о текущей Светкиной жизни. Не обошла и проблему экстракорпорального оплодотворения. Никаких угрызений совести по поводу своей болтливости я не испытывала, так как Израэль Наумович - полноценный член Светкиной «семьи», и к тому же ничего и никому не перескажет. Всяческие тайны и секреты хранятся в его седой голове надежно, как в сейфе.
        - Ох, ох! Что это вы такое говорите, Анжеликочка! Разве ж это теперь так можно?! - заволновался Израэль Наумович. - А не опасно для Светочки? А ребеночек с двумя головами не выйдет? Какая задача… какая ответственность… и все на девочку! Разве ж можно такое решить?!
        - Израэль Наумович! - я помахала пальцами перед носом старика. - Девочке - пятый десяток! Основная проблема в том, что она - стара, чтобы рожать…
        - Ох, ох! Значит, все-таки опасно… Но… Ох, ох!
        Я сидела и ждала, пока он выговорится. Потом он еще долго будет обо всем этом думать, волноваться, справляться у тети Сары и кузины Цили, которые вообще родились до Куликовской битвы, и в экстракорпоральном оплодотворении такие же специалисты, как я - в балетном искусстве. И они тоже, в свою очередь, будут нервничать, ничего не понимая, и даже найдут какого-нибудь старого профессора-еврея-гинеколога на пенсии, который им, наконец, объяснит суть, а потом сам тоже начнет сомневаться и смотреть литературу… Но все это правильно. Я считаю, что старикам полезно волноваться. Они от этого чувствуют себя живыми.
        После обсуждения Светкиных проблем Израэль Наумович дежурно посетовал на одиночество в стиле «если что - воды никто не подаст», и рассказал мне, что родственники предлагают ему подобрать невесту через синагогу, чтобы скрасить старость. Но вот он думает: если через синагогу, так она же будет кашрут соблюдать и все такое. А он-то неверующий, и вроде бы уже поздно что-то менять…
        Я ритмично киваю, потому что слышу эту историю с невестой из синагоги уже не в первый раз. Кроме того, я доподлинно знаю, что Израэлю Наумовичу вовсе не плохо живется одному с двумя сибирскими котами, что женщины ему нравятся - молоденькие дородные блондинки, намного моложе его самого, по характеру он до сих пор ловелас и дамский угодник, и вообще после Светки ни о ком никогда серьезно не думал. Естественно, вслух я говорю, что он, безусловно, жених хоть куда, любая будет счастлива, и в синагоге знают, что говорят. Да я сама, будь хоть чуть-чуть более семейным по натуре человеком, непременно взяла бы его в оборот, и вообще - только между нами - ни с кем Светке не было так хорошо и спокойно, как с ним. Про Настеньку я уж и вообще молчу…
        В конце концов все ритуалы соблюдены, Израэль Наумович удовлетворен и обласкан, и мы переходим к делу.
        Он долго гладит пластинку высохшими коричневыми пальцами, рассматривает значки через увеличительное стекло, водит над ней из стороны в сторону крючковатым носом, шевелит кустистыми бровями, кажется, даже лижет металл. Потом достает с полки два пыльных тома. Я молчу и не мешаю ему. Старый ювелир листает страницы и на лице его выражение недовольства.
        В конце концов он возвращает пластинку мне. Я заворачиваю ее в тряпочку для протирки мониторов и убираю в полиэтиленовый мешочек.
        Израэль Наумович молчит и смотрит укоризненно.
        - Честное слово, я ее ни у кого не просила, - говорю я. - Сами принесли и дали. Как у Булгакова.
        - Анжеликочка, дайте мне слово, - проникновенно говорит ювелир. - Что вы ни во что такое страшное не впутались. Светочка рассказывала мне, что с вами бывает…
        - Израэль Наумович…
        - Молчу, молчу, молчу… Вы - порядочный человек, Анжеликочка, я сто раз знаю, но ведь любого можно обмануть, запутать… Молчу, молчу… Вот вам ответ: эта вещь - не из моей епархии. Я, извольте верить, - без малого шестьдесят лет ювелир. Любое человеческое украшательство в моих руках говорить начинает. А эта молчит и… она даже пахнет по-другому. Ей положено в горячем песке зарытой лежать, под солнцем и луной, или уж на витрине под стеклом в тихом месте…
        - То есть, надо искать в епархии археологической? - уточнила я.
        - По-видимому, да… А всего лучше бы вам, Анжеликочка, и вовсе от нее избавиться… - тон старика сделался почти просительным.
        - Не волнуйтесь, Израэль Наумович, - сказала я. - В самое ближайшее время избавлюсь непременно.


* * *
        Романа я прождала в кафе полтора часа - он так и не явился. Не сказать, чтобы я была особенно этим удивлена. Не было даже особого смысла гадать о причинах, ибо они могли быть самыми разнообразными: заболел, напился, попросту забыл о встрече, перепутал кафе и сейчас, чертыхаясь в мой адрес, ждет меня за каким-нибудь другим столиком… Наконец, самое обычное - опоздал. Опаздывал Роман виртуозно. Мог, например, опоздать в гости на неделю. Или, назначив свидание на утро, явиться на него вечером.
        Даже злиться на него за это было как-то расточительно.
        Роман позвонил вечером после девяти и, противу обычного, не стал придумывать себе в оправдание душераздирающих историй в стиле «Денискиных рассказов».
        - Понимаешь, Анжелика, встать не смог, - проникновенно сказал он. - Вчера вечером с двумя скульпторами отметили день танкиста. Ведь и выпили-то немного… Здоровье уже не то. Анекдот помнишь? «В двадцать лет всю ночь пил-гулял, утром встаешь - ничего не видно. В тридцать пять лет всю ночь пил-гулял, утром встаешь - ну и видно, что пил-гулял. В пятьдесят лет всю ночь спал в своей постели, утром встаешь, вид такой, как будто всю ночь пил-гулял…» Грустно… Ты не находишь, Анджа, что жизнь - грустная в своей основе штука?
        - Нахожу, - согласилась я. - Что делать будем?
        - А что у тебя там есть-то, я забыл? Картина? Или литография?
        - Золотая пластинка с какими-то каракулями, - сказала я, почему-то вспомнив про злоумышленника, сидящего в люке и прослушивающего телефонную линию. - Кажется, по линии археологии.
        - Ну, по линии археологии я - пас, - облегченно вздохнул Роман.
        - Задумайся, - попросила я. - Очень надо.
        Роман послушно задумался у телефона.
        - Так ты чего, загнать ее хочешь, что ли? - спросил он наконец. - Деньги нужны?
        - Нет, - терпеливо объяснила я. - Я хочу узнать, что она такое, ее происхождение, стоимость и возможную область применения.
        Роман подумал еще. Задал несколько уточняющих вопросов.
        - Ну, а хоть из какого она золота, ты знаешь? - спросил он в конце концов. - Новгород? Античность? Скифское золото? Израэль тебе не сказал? Я думаю, он должен был хоть приблизительно понять. Что можно наверняка исключить, это важно, - они же там все узкие специалисты, ты понимаешь?
        - Я не догадалась спросить, - объяснила я. - Но могу сейчас узнать и тебе перезвонить.
        - Давай, - согласился Роман. - Я жду.
        Пока я созванивалась с Израэлем Наумовичем, выслушивала его настороженные и достаточно неопределенные комментарии по сути предмета, и вполне определенные советы «послушать старого еврея и не связываться с этим делом», голос у Романа значительно повеселел, а произношение приобрело отчетливый прононс. Я поняла, что на подходе следующий праздник и заторопилась, резонно полагая, что могу просто не успеть получить интересующую меня информацию.
        Однако, чувство вины передо мной пересилило надвигающуюся умственную неопределенность. Взяв себя в руки, Роман довольно резво обзвонил каких-то своих знакомых, и через третьи руки нашел для меня пригодного для моих целей человека из Этнографического музея. По словам Романа получалось, что это даже лучше, чем из Эрмитажа, потому что в Эрмитаже все «с-нобы и с-кобари и слова в простоте не скажут». К тому же «стучат все почем зря».
        - Кому стучат? О чем? - удивилась я.
        - О том, - значительно сказал Роман и с сознанием исполненного долга, мгновенно расслабившись, провалился в гостеприимно раскрывшуюся щель между мирами и временами.


* * *
        Я помню, что в детстве Этнографический музей (он же - музей этнографии народов СССР), нравился мне гораздо больше расположенного рядом с ним Русского музея Мое детское воображение легко оживляло жутковатых, пестро одетых кукол, которые наполняли его просторные залы, а мастерски воссозданный работниками музея этнографический контекст вызывал восторг и восхищение.
        Но уже поход в Этнографический музей с маленькой Антониной привел мой разум и чувства в некоторое смущение.
        Появившись в музее теперь и пробегая по залам, я старалась не заглядывать в знакомую с детства ярангу, где все так же невозмутимо сидело вокруг очага северное семейство. Что я боялась прочесть на их лицах? Бог весть. И даже анализировать это не стоит. С окончанием детства некоторым людям лучше не заглядывать в музеи - вот как я думаю. Впрочем, Русский музей до сих пор доставляет мне некоторое удовольствие. Расписанные красками холсты достаточно условны для этого. Больше всего я люблю, естественно, пейзажи. Где-то во время получения мною какого-то из образований (должно быть, еще в средней школе) меня учили, что произведения искусства, в т.ч. картины, выражают мысли и чувства автора. Большинство знаменитых картин, которые мне доводилось видеть в музеях разных стран, выражают эти самые чувства, на мой вкус, как-то слишком натужно и демонстративно. Все пейзажи лишены этого недостатка. (Разумеется, ни в чьем присутствии я такой, с позволения сказать, «анализ» изобразительного искусства никогда не озвучу).
        Дверь в нужную мне комнату была настоящая, без дураков - потемневшая, деревянная и скрипучая, с латунной ручкой. Я постучалась и сразу вошла, так как еще со времен своей собственной научной карьеры помнила, что помещения за подобными дверями могут быть как угодно обширны, да еще и перегорожены книжными или лабораторными шкафами. Стука, скорее всего, просто никто не услышит.
        Кабинет оказался небольшим, с двумя высокими узкими окнами, и действительно был перегорожен шкафом от стены к двери. По обе стороны шкафа стояли два одинаковых стола, заваленных бумагами, книгами и какими-то коробками. Сводчатый потолок терялся в лиловых сумерках. На свободных стенах висели какие-то старые карты с писанными тушью розами ветров. Пахло так, что человеку, которого воспитывали как ученого (то есть мне), хотелось встать на колени и заплакать от умиления.
        За одним из столов никого не было, возле другого, низко склонившись, сидел человек в толстой вязаной кофте, с красно-коричневым шарфом на шее, и что-то писал. От руки. Лица я не видела, но не сомневалась в том, что на носу у персонажа - постоянно сползающие по переносице очки.
        - Здравствуйте, - сказала я. - Простите. Могу ли я увидеть Петра Григорьевича?
        Он поднял голову, снял очки и положил их поверх стопки бумаг. Потом поднял брови и снова надел очки. Опять снял и теперь оставил их в левой руке, как будто бы на всякий случай. Несколько мгновений дружелюбно и необидно разглядывал меня, а потом сказал:
        - Здравствуйте, милая девочка! Где же вы были так долго? Я ждал вас раньше.

«Так, - подумала я. - Приехали.»
        По возрасту дядечка совершенно не тянул на старческий маразм - ему не было еще и семидесяти. К тому же всем известно, что ученые как профессиональная каста сохраняют здравость мышления до самых преклонных лет. В чем же дело? Он с кем-то меня спутал? Но с кем? Чтобы так обратиться к человеку, нужно очень неплохо его знать. «Милой девочкой» меня не называли уже лет тридцать, если не больше. А может быть, и вовсе никогда не называли - на определение «милая» я, кажется, даже в самом счастливом возрасте не тянула.
        - Простите… - нерешительно сказала я, позволив себе легкий намек на вопросительную интонацию.
        - Вы почти не изменились, - охотно пояснил визави. - Такие лица, знаете ли, почему-то совсем не меняются со временем. Сколько бы не прошло лет. Тот же взгляд исподлобья, то же несокрушимое упрямство во взгляде. «Через два часа? Я буду стоять - тут,» - и палец, указующий в мраморный пол… Ну? Вы не вспомнили?
        - Земля королевы Мод! - не сдержавшись, вскрикнула я. - Неужели… Неужели это вы?! - поверить в такое совпадение было почти невозможно, но я уже и сама видела… - И вы действительно сразу меня узнали?!
        - Конечно, - невозмутимо кивнул Петр Григорьевич. - Я всегда знал, что когда-нибудь наши пути опять пересекутся, и был готов к этому. Желающие знать ходят по одним дорогам и всегда встречаются - разве вы не знали?
        Он улыбнулся мне улыбкой сообщника и… на одно короткое мгновение мне захотелось забыть сразу обо всем: о золотой пластинке, о пролетарской коммуналке, о своей психологической консультации - и провести остаток дней в этом пыльном кабинете с высоким потолком и окнами в старый Петербург, среди книг и бумаг, брести под голубым с золотом небом или под звездным шатром по не отмеченным на обычных картах дорогам, на которых легко можно встретить Аристотеля, Паскаля и прочих интересных людей, неспешно беседовать с ними о вечном, и снова расходиться в неустанном поиске истины…
        Мгновение, естественно, минуло, но я была благодарна ему за то, что оно - случилось.
        - Я рада, - сказала я. - Верьте. Я не очень умею и люблю выражать свои чувства, но я действительно рада, что встретила вас… что это оказались - вы. Это важно для меня… Петр Григорьевич, мне нужна ваша помощь…
        - Разумеется, чем могу, - кивнул пожилой ученый. - Но сначала вы присядете вот сюда, рядом со мной, я поставлю чай, а вы мне расскажете, что с вами стало за эти годы, и, может быть, наконец, скажете, как вас зовут…
        - Простите, - окончательно сконфузилась я. - Конечно. Простите. Меня зовут Анжелика. Анжелика Андреевна Аполлонская. К сожалению, это мое подлинное имя.
        - Ну надо же! - рассмеялся Петр Григорьевич и глаза его весело блеснули. - Как шикарно и неожиданно вас одарили! Наверняка к такому имени прилагается удивительная судьба…
        - Увы! - я подняла обе руки с открытыми к собеседнику ладонями.
        Я психолог и потому кое-что понимаю в языке жестов. Жесты такой степени открытости для меня столь нехарактерны, что на секунду мне сделалось просто страшно. Петр Григорьевич серьезно кивнул, стоя у порыжевшей раковины и набирая воду в никелированный электрический чайник.
        - Ничего страшного, - негромко сказал он. - Внешняя жизнь тела почти никогда не совпадает с внутренней жизнью души. В этом интрига личности. Вы ведь побывали на Земле королевы Мод?
        - Да всю жизнь там и прожила! - вырвалось у меня.
        - Садитесь, садитесь пожалуйста, Анжелика.
        Я смотрела ему прямо в лицо, чего тоже никогда не делаю. У Петра Григорьевича были глаза цвета винограда, с тяжелыми коричневыми веками.
        - У меня, к сожалению ничего к чаю нет, но у коллеги, я знаю, в верхнем ящике припрятаны сушки… Не от нас припрятаны, не беспокойтесь, - от мышей. Они у нас тут прямо оглоеды какие-то, ходят даже при свете, никого не боятся, только что бутерброды из пальцев не выхватывают…
        О мышах он говорил с любовью и пониманием. О сушках и коллеге - тоже. На его столе стоял в глиняном горшке какой-то капризно-кучерявый цветок.

«Господи! - горячо взмолилась я. - Я не знаю, как он жил все эти годы. Я вообще ничего про него не знаю. Но пусть он жил счастливо и у него было все то, что ему нужно! И пусть также будет и дальше, до конца дней его. Мне так этого хочется!»
        - Вы успокоились немного? - спросил Петр Григорьевич. - Конечно, я понимаю. Такая неожиданная встреча с детством, с собой на самом пороге осознанного бытия… Это очень волнительно… Ну, а теперь рассказывайте всё. Я так хочу вас слушать…
        Сушка в моей руке громко хрустнула и сломалась. Не могу сказать наверняка, но мне кажется, что в тот день и час я плакала впервые за последние двадцать лет.


        Глава 15. Булыжник - оружие пролетариата
        - Это просто с ума сойти! Нет, ну это просто с ума сойти! - с нескрываемым восхищением повторила Ирка и плотоядно облизнулась. - Расскажи мне еще раз, а то я вот знаю, что ты мне не врешь, но все равно поверить не могу! То есть он тебя всего один раз видел и узнал через тридцать лет? И ты его тоже узнала? И… как он сказал - «хотящие знать всегда встречаются»? Желающие? Ну это все равно… Расскажи еще, какой он. Похож на прожившего жизнь Маленького Принца? С шарфом и Розой? И выпалывает по утрам баобабы? Как ты? Он не выпалывает? Почему?… Удивительно! Просто потрясающе удивительно!… Анджа! Ну вот объясни мне, почему с тобой все время такие удивительные, прямо волшебные вещи происходят? Олег твой в Мексике живет, где индейцы и эти… конквистадоры… Потом вся эта история с диким мальчиком… золотые пластинки… теперь вот этот человек, который тебя тридцать лет помнил после одной встречи… Жалко, конечно, что он уже такой старенький, а то бы вы с ним…
        - Ирка, что ты несешь?! - возмутилась я. - Я его вообще не знаю. И он меня - тоже. У него, наверное, уже внуки взрослые…
        - Так вот и я про это же самое и говорю, - пожала плечами Ирка. - В таком уже возрасте главное - родство душ… И как красиво… как, ты говоришь, этот остров называется - земля принцессы какой? Земля королевы Мод? Потрясающе удивительно! Ну почему у нас в бухгалтерии никогда ничего такого не происходит, а? Вот смотри… - Ирка подняла ладонь и растопырила короткие пальцы с неровным, но обильным маникюром. - Все наши новости за месяц. Раз, - она начала загибать пальцы. - Верочка с мужем разводится, никак не могут с квартирой решить. Ей с дочкой две трети положено - верно? Но трехкомнатную хрущевку больше чем на две однокомнатные никак не разделить, и он хочет, чтобы одну - ему. Она решила в суд подавать… Так… Два - у Галины Тимофеевны сын возвращался из гостей пьяненький, его толкнули, он упал, шапку дорогую, меховую снесли. Три - у начальницы дача в садоводстве сгорела… Да что это я все про гадости? - природная позитивность иркиного мышления явно заявила протест. - Вот - четыре - о хорошем. Раисиной свекрови наконец-то гипс сняли, так она теперь хоть до туалета сама дойти может, Раисе не надо судно
туда-сюда носить…
        Я таращила глаза и покусывала губы, стараясь выглядеть серьезной. Ирка вообще-то любит не только слушать, но и рассказывать «про жизнь», и обижается, когда я (или кто-нибудь другой) при этом смеюсь. Она искренне полагает, что жизнь в общем и целом - штука серьезная, а смеяться над ней, конечно, можно и даже нужно, но только в специально отведенных для этого местах. Уже в детстве Ирка обожала КВНы и сатирический журнал «Крокодил». Теперь она с удовольствием смотрит по телевизору выступления сатириков и пародистов, и заливисто хохочет в такт каждой их шутке. Она единственная из всех моих знакомых любит «ситкомы» - ситуационные комедии, в которых за кадром периодически раздается записанный на пленку дебильноватый смех невидимой аудитории. Ирке этот смех не только не мешает, но даже помогает - она понимает, в каком месте надо смеяться и послушно сосредотачивается, чтобы уловить юмор представленной актерами ситуации.
        Через некоторое время Ирка спохватилась:
        - Слушай, а он тебе по существу-то сказал что-нибудь? Ну то, про что ты его спрашивала?
        - Обещал в ближайшее время выяснить все, что можно, - ответила я.
        - Ага, это хорошо, - Ирка задумалась, подвязывая концы с концами. - Да, а зачем ты меня-то позвала? Чего тебе от меня-то понадобилось?
        - Ира, ты можешь отказаться, - сказала я. - Тебе это ни к чему, и я, честное слово, не обижусь совершенно…
        - Зато я обижусь! - категорически заявила Ирка. - Ты можешь со мной серьезно говорить, ну вот как с Ленкой или со Светкой своей? Или все за дуру держишь?
        - Ира, я никогда не держала тебя за дуру, - честно сказала я. - Наоборот, я всегда думала, что в чем-то ты умнее нас всех, вместе взятых… Я хочу попросить тебя еще раз сходить на рынок… И, кстати, согласишься ты или откажешься, пожалуйста, не говори пока ничего Ленке.
        - Ага, - тут же сказала Ирка, энергично тряхнув обесцвеченным каре. - А что я на этот раз покупать буду? Или продавать? И кого надо изобразить?
        - Ирка, - вздохнула я. - Ты в юности в самодеятельности не доиграла…
        - Точно! - подруга наставила на меня указательный палец. - Но не всем же, Анджа, везет, как тебе. Вокруг меня почему-то Шекспира не играют…
        - Слава тебе, Господи! - воскликнула я, испытывая отчетливое желание перекреститься.
        Перекрестилась, естественно, Ирка.


* * *
        Отыскать меня по телефону на рабочем месте практически невозможно. Телефон у нас в консультации только один, внизу, в регистратуре. Женщина, которая там сидит, отвечает на звонки, записывает на прием, но звать кого-либо из специалистов к телефону отказывается категорически. Ее можно понять: среди наших клиентов много людей… ну, мягко скажем, не очень психически стабильных. Не знаю, чем убедила ее Дашка, как доказала свою полную вменяемость и подлинную необходимость услышать меня немедленно.
        Однако, женщина из регистратуры поднялась-таки на второй этаж и постучала в мой кабинет. Я извинилась перед клиентом и вышла в коридор.
        - Говорит, из дома, - проворчала регистраторша, не глядя на меня. - Говорит, очень срочно. А я вам что - нанялась, что ли?
        - Большое вам спасибо, - сказала я. - Извините за доставленное беспокойство.
        Я быстро спустилась по лестнице к стойке регистратуры. Если конфузливая Даша отыскала меня на работе, значит, дело действительно не терпит отлагательства.
        Бедная Даша старалась говорить логически. Я сама когда-то учила ее этому. Объясняла, что бессвязная чушь неизбежно раздражает собеседника, и куда лучше произнести одну осмысленную фразу, выстроенную по законам языка, чем десять - незаконченных и малоосмысленных.
        - Анджа, Фрося… Фрося умирает. Доктора вызвали. Доктор сказал: агония и в больницу смысла нет. Везти в больницу нет смысла. Она вас зовет и какого-то Лёву. Отчетливо так говорит: позови Анджу, а не то будет еще хуже. Еще говорит: надо остановить. Я не понимаю, что… Что надо остановить? Может быть, часы? Я слышала: последнее желание… Последнее желание надо исполнять. Лёва, наверное, умер уже. Тем более, она его ругает. А вы-то, Анджа, пока живы, вот я и подумала… Я подумала, что вам надо про это узнать…
        Дашкино отчаяние выглядело (точнее слышалось) жалким и трогательным. От волнения она все перепутала - традиционно исполняют последнее желание приговоренных к казни. Но, в конце концов, какая разница?
        - Хорошо, Даша, я все поняла, - сказала я. - Я приеду так скоро, как только смогу.
        Последний прием я, естественно, скомкала. Клиент не виноват, но ведь и я - не робот. В следующий раз уделю ему больше внимания.
        Заведующей пришлось соврать, что умирает родственница. Она, конечно, вошла в положение.
        На улице я легко и быстро поймала машину, но, к сожалению, водитель попался неопытный и поехал по Невскому, где мы, разумеется, попали в дневную пробку, которая уже становится традиционной. Тем более, что на Дворцовом мосту опять что-то ремонтируют. Почему-то зимой.
        По лестнице я бежала бегом, задыхаясь и понимая, что в этом нет никакого смысла.
        Дверь открыл Семен. Он еще ничего не успел сказать, как по его лицу и запаху я поняла, что все кончилось. Пока в Семене есть (или ему мнится) какая-то нужда, он всегда держится в некоторых своеобычных рамках. Теперь он уже практически падал: впустить меня в квартиру и первому сообщить мне скорбную весть явно было последним из запланированным им на сегодня сознательных деяний.
        - Она тебе все скажет, - вымолвил Семен, с трудом оторвал одну руку от перекладины костыля и указал пальцем куда-то в пространство.
        Я вздохнула и стала раздеваться. Потом еще минут пять посидела в кресле, растирая виски. Никто меня не беспокоил, только опять сбежавшая из клетки и вышедшая встречать хозяйку Флопси задумчиво жевала помпон на моем тапке. Ее интерес к помпону был прост и понятен - несколько дней назад я капнула на него овсяной кашей. Потом я встала, водворила Флопси обратно в клетку (с трудом удержавшись от желания снять и положить туда вместе с ней и тапок) и вышла из комнаты.
        Дашка сидела возле Фроси и тихо плакала.
        При виде меня она подняла голову, и судорожно попыталась всшмыргнуть слезы обратно в нос.
        Фрося, до подбородка накрытая тяжелым ватным одеялом, на удивление маленькая, казалась не останками еще недавно живого человека, а забытой на кровати под одеялом старой куклой.
        - Правда, хорошо, что я сегодня на рынке не работаю? - жалобно спросила она. - А то, может, никто и не узнал бы… И врача вызвать… Или Семен… Он ей глаза закрыл, я сама боялась. Бабуленька-то в больнице умерла, там врачи были…
        Мне все это казалось вполне равноположенным, но я, естественно, не стала разочаровывать Дашку и подтвердила, что да, конечно, - большая удача. Потом вспомнила, что сегодня среда и, стало быть, к Дашке должен придти Виктор Николаевич. Интересно, отменит ли она его визит в знак траура (ведь он, как всегда, позвонит перед выходом с работы)? Спросить напрямую в сложившихся обстоятельствах мне показалось неуместным, но мысль почему-то засела в голове, и никак не хотела раствориться, забыться или иным образом куда-нибудь исчезнуть. Защитная реакция, - решила я. - Чтобы не думать о смерти. Дашкины отношения с Виктором Николаевичем, это, как ни крути, - «Всюду жизнь» ( картина Ярошенко Н.А., одного из любимых мною передвижников).
        - А теперь что же? Милицию вызывать? - спросила между тем Дашка.
        Я вздрогнула от неожиданности.
        - Почему милицию? Фрося же, слава богу, своей смертью умерла. Наверное, надо вызвать «скорую помощь» или еще кого-то, чтобы зафиксировали смерть. А где, кстати, Зина?
        - Она с утра в какую-то контору за справкой пошла, да так и нету. Машке с Русланой я велела тихо в своих комнатах сидеть, а Кирилла за Кирой в садик послала, раз Зины-то нету. Скоро должны уже подойти… Наталья к заказчице уехала. А так мы с Семеном… Да, еще нам Ксения помогала, пока… пока все не кончилось. Сейчас-то она к сынишке ушла…
        - Ксения? - изумилась я. - А как же она… Вы познакомились? И вы, Даша…
        Неужели Ксения рассказала Даше о Любочке? Зачем? И как же Дашка это приняла?… Или нет, скорее, все было не так. Ксения в окно увидела Дашу днем на кухне, пришла поговорить, застала Фросино умирание в самом разгаре и, естественно, позабыла обо всем, включилась, как женщина и просто как человек, в неотложные хлопоты…
        - Да, представляете, оказалось, что она мою жизнь не хуже знает, чем я - ее. Вот чудно… А познакомились - только теперь… Анджа! Я же вам самое главное не сказала! - Дашка вскочила, прижала ладони к опухшим, покрасневшим щекам и отошла к окну.
        - Того не легче, - вздохнула я. - Ну и что же у нас теперь самое главное?
        - Я же вас почему разыскивать-то решилась? Телефон консультации по 09 узнавала и все такое. Потому что Фрося просила очень. Беспокоилась. Вынь ей Анджу да положь. Я бы и не стала, может, так Семен мне велел. Видишь, говорит, взаправду ей надо, не попусту. Когда я ей сказала, что вас вызвала, она, вроде, уже и не узнавала никого. Все как будто с тем Лёвой разговаривала, винила его за что-то. И себя тоже винила. Потом молчала долго. И вдруг перед самым концом открыла глаза, как будто бы в здравой памяти, посмотрела и говорит: «Дашенька, скажи Андже: Полина все знает». А дальше еще что-то было, но мы уж не сумели разобрать. То ли «нельзя оставить», то ли наоборот: «надо оставить». Семен говорит: «нельзя остановить». Не знаю, и точно уж никто не скажет. А вот про Полину мы все одинаково слышали. Кто она такая-то, вы знаете? Может, как Лёва, умерла давно?
        - Нет, - задумавшись, я ответила не сразу. - Полина еще недавно была вполне живой и относительно здоровой. Но причем тут она?
        - Этого я уж не знаю, - выпятила губу Дашка. - Я вам последнюю Фросины слова передала, камень с души сняла, а там вы уж как хотите считайте. Хоть - ерунда, хоть - есть в этом что. Слава богу, Полина эта вам известна…
        Кажется, Дашка все-таки еще держала на меня обиду за то, что я не успела застать Фросю живой и получить ее последние наставления лично.
        - Ладно, - еще раз тяжело вздохнула я. - Об этом я подумаю завтра.
        Тайны и смерти в любых сочетаниях меня как-то достали в последнее время.
        Молча простившись с Фросей, я отправилась к себе. В связи с печальным событием следовало проделать ряд формальных вещей. Проделать их, по всей видимости, должна была именно я.
        Когда я уселась в кресле с телефоном, из-под кресла, вихляя задом, вышла Флопси и, как ни в чем не бывало, занялась тапком. В коридоре послышался стук захлопнувшейся двери, бодрый визгливый голосок Киры и шиканье Кирилла.

        Петр Григорьевич позвонил на следующий день после похорон Фроси и поминок, на которых присутствовали все насельники квартиры, три старушки-соседки из нашей парадной, которые приятельствовали с Фросей более сорока лет, и бледная, молчаливая Ксения, которую, кажется, пригласила Даша. К удивлению всех, на поминках безобразно напились не только Семен, которому как бы и положено, но и Браток, и даже Аркадий. Пьяный Браток выглядел настолько пугающе, что дети забились по углам, а мы с Дашкой в какой-то момент растерялись и почти запаниковали. Ситуацию спасла одна из старушек-соседок, которая заявила, что пьяный Браток-Леша - вылитый ее муж в золотые годы их супружества, и она знает, что делать. Мы с облегчением предоставили ей уговаривать Братка, и у нее действительно получилось: она сидела и ворковала с ним в уголке кухни, живо обсуждая тему о том, что на нашей квартире лежит проклятие и надо, мол, срочно позвать попа из ближайшей церкви, который должен все здесь освятить, и еще что-то такое специфически конфессиональное сотворить. Браток кивал, крестился, утирал пьяные слезы и обнимал щуплую старушку
за плечи.
        Оповестить Полину о смерти подруги мы так и не сумели. В Фросином блокноте отыскался ее телефон, я звонила по нему утром, днем и поздно вечером, но никто не брал трубку.


* * *
        - Анжелика, девочка дорогая, я идентифицировал вашу пластинку. Это изумительно хорошо!
        - Ой ли? - чем дальше, тем менее «изумительно хорошей» казалась мне вся эта история.
        - Нет, ну я имел в виду с точки зрения профессионала… - смутился Петр Григорьевич. - Об этической стороне я… покорно прошу простить…
        - Ладно, ладно, Петр Григорьевич, - я поспешила отыграть назад. - Это вы меня простите. Вы хлопотали, узнавали, а я позволяю себе…
        - Анжелика, о чем разговор?! После всего случившегося и пережитого вы имеете законное право…
        Обмен напыщенными интеллигентскими любезностями начал меня утомлять. По-видимому, я слишком долго прожила среди пролетариата.
        - Хорошо, оставим, Петр Григорьевич, - сказала я. - Чем же оказалась наша пресловутая пластинка?
        - Понимаете, Анжелика, это Помпейское золото. То, что вы принимали за надпись, на самом деле остатки узора. Может быть, инкрустация, может быть, какое-то украшение или вооружение. Надо исследовать… Золото, вопреки распространенному мнению, довольно мягкий металл. Особенно, если речь идет о веках и высоких температурах…
        - Я н-не понимаю, - несколько ошеломленно сказала я. - Помпейское - это в смысле Италии, Везувия и Брюллова? И она, эта пластинка, что - оплавилась при извержении?
        - Не могу вам пока ничего точно сказать, не хочу «гнать туфту», как выражается современная молодежь, - захихикал Петр Григорьевич. - Но Помпеи - именно те самые. Надо смотреть, надо исследовать, работы впереди - море… Но не это главное!
        - А что же? - я вспомнила, что совсем недавно слышала почти такую же реплику около Фросиного смертного одра, и невольно поежилась.
        - Скажите, Анжелика, вы так и не знаете, откуда эта пластинка появилась здесь и сейчас?
        - Увы! Первая достоверная информация о ней такая: ее продавал на Сенном рынке пролетарий и пьяница Федор Кривцов. Сейчас его нет в живых и спросить у него ничего нельзя.
        - Пролета-арий? - задумчиво протянул Петр Григорьевич. - А разве они теперь еще есть? Я как-то специально об этом не задумывался, но почему-то полагал, что пролетариат отменили как класс вместе с Советским Союзом. И теперь у нас, как в Европе и Штатах - средний класс, белые воротнички, синие воротнички, фермеры, программисты…
        Я зажмурилась и потрясла головой у телефона, словно отгоняя морок. Разумеется, Петр Григорьевич специально не думал о пролетариате - он историк-медиевист, и его, кроме пыли веков, воплощенной в том или ином объекте или фолианте, по определению ничего не интересует. А остальные?
        К тому же он прав по сути: пролетариат действительно отменили. А люди остались. Вон они ходят за стенами, живут в проходных дворах, в коммуналках, похожих на нашу, едят, но больше - пьют, рожают детей, которые с рождения получаются детьми тех, кого формально и идеологически в социуме не существует… Раньше в анкетах обязательно был пункт: происхождение. «Из крестьян, из рабочих, из служащих, из дворян, из семьи служителей церкви…» Теперь этот пункт, скорее всего, отменили ( я не знаю наверняка, так как давно не заполняла никаких анкет). Но точно знаю, что в душах людей он остался. Из каких я? Кто мы? Откуда? - это сначала. И только потом - «Камо грядеши?» Куда идем?
        - Петр Григорьевич, мне жаль вас разочаровывать, но вы, как и многие, зависли между временами и газетными заголовками, - сказала я вслух. - Фермерское движение давно задавили налогами. Пролетариат отменили. А средний класс у нас еще не сформировался. Только не спрашивайте меня: из кого же теперь состоит наше общество? Я, увы, некомпетентна. В качестве рабочей гипотезы могу предположить, что преобладают - программисты всех сортов. И потребители их виртуальной продукции…
        С минуту Петр Григорьевич молчал. Потом решительно продолжил:
        - Ладно, Анжелика, я чувствую как вас уносит. Мировые проблемы мы с вами сейчас все равно не решим, поэтому давайте поговорим о насущном. Насущное же заключается в том, что этой помпейской пластинкой дело, похоже, далеко не исчерпывается…
        - Я и сама давно уже это чувствую, - тяжело вздохнула я. - Рассказывайте, Петр Григорьевич.


* * *
        Отделение милиции, к которому принадлежала «земля» с нашим домом, располагалось во втором дворе. На крыльце под низким козырьком курили два милиционера и неопределенного вида мужичок в сером пальто, вышедшем из моды в конце семидесятых годов.
        Уже прочитав вывеску и потянув на себя дверь я сообразила, что не помню ни имени, ни фамилии нашего участкового. Решив, что это наверняка можно каким-нибудь образом выяснить в самой милицейской конторе, я зашла внутрь. Внутри пахло людьми. Просто людьми, без различия их пола, возраста и социального статуса. Как-то ощущалось, что именно с ними, людьми, тут работали. В косметическом салоне, школе или магазине тоже работают с людьми, но иначе и с какой-то вполне определенной стороны. Здесь явно имелся элемент целостности, который в психологии красиво называется «холистическим подходом». Мне вдруг подумалось, что внутри данного заведения все посетители и сотрудники должны обращаться друг к другу не
«гражданин», как показывают в милицейских фильмах, а скорее - «человек», как в фильмах научно-фантастических.
        Первые мои попытки прояснить ситуацию, естественно, ничего не дали, так как опыта обращения с данной конструкцией я практически не имела. - «Вы хотите оставить заявление?» «Кто вас вызывал?» «По какому вопросу?» «Выписки в восьмой комнате» и т.д.
        Кроме милиционеров, по двум этажам ходило, сидело в очередях и иным образом распространялось еще довольно много людей. Все они были не то что бы плохо или бедно, но как-то равнодушно одеты, как будто бы им всем было абсолютно наплевать, что с ними еще в этой жизни будет, и единственное, что им осталось сделать, это получить какую-то справку в отделении милиции. Лица у большинства людей были темные и округлые, как сковородки. Может быть, все это только казалось мне из-за мертвенно-синего, мигающего освещения в коридорах.
        Совершенно случайно я вдруг увидела спускающегося по лестнице знакомого молодого милиционера, того самого, у которого запутанные отношения с женским полом. Про него я точно помнила, что его зовут Андрей.
        - Андрей! - окликнула я. - Здравствуйте. Можно вас на минутку?
        Парень огляделся, узнал меня, улыбнулся и сразу же погасил улыбку, напустив на себя профессиональную серьезность.
        - Здравствуйте, Анжелика Андреевна.
        - Как хорошо, что я вас встретила, - искренне заметила я.
        - Я тоже рад вас видеть, - дипломатично ответил милиционер. - Вениамин, кстати, (помните его? - он в аналитический отдел ушел) при случае просил вам передать привет и благодарность. У него там пока все хорошо складывается.
        - Спасибо. Я рада за Вениамина. А у вас хотела узнать вот что: как зовут нашего участкового? Мне нужно его отыскать, а я, как на грех, ни имени ни фамилии не могу вспомнить.
        - Карп Савельевич Спиридонов, - ответил Андрей.
        - Спасибо.
        Что-то в этом духе я и предполагала. Все-таки имя и его носитель, несомненно, связаны между собой больше, чем принято полагать в постиндустриальном обществе. Если тебя сорок лет зовут Карп Савельевич Спиридонов, то хочешь, не хочешь, на тебе это отразится. Интересно, как выгляжу со стороны я, без малого полвека проносив имя, похожее на пародию, и кличку, напоминающую о породистых лошадях?
        - А что, Анжелика Андреевна, случилось? - напомнил о себе Андрей. - Зачем вам Карп Савельевич понадобился?
        - Да, знаете, звезды нашептали… - рассеянно отмахнулась я. - Надо посоветоваться с земным человеком…
        - Надеюсь, не еще одно убийство? - Андрей оставался серьезным.
        - Тьфу, тьфу, тьфу! - искренне сказала я.
        - Карпа Савельевича я сегодня не видел. Может быть, я на что сгожусь?
        Я задумалась. Потом решила, что все-таки я, как и все старшее поколение, не доверяю молодежи. Карп Савельевич надежнее.
        - Может быть. Как повернется. Хотелось бы надеяться, что милиционеры мне вообще не понадобятся, - я попробовала обернуть дело в шутку.
        Андрей вежливо улыбнулся, но видно было, что моя острота его не впечатлила.


* * *
        Карпа Савельевича я отыскала «на земле», недалеко от своего собственного дома. Сцена выглядела удивительно кинематографичной, правда, была исполнена несколько в стиле «ретро». Милиционер только что закончил «проработку» какого-то пацана, по виду - ровесника и духовного родственника Кирилла. Пацан шмыгал простуженным носом и чаял поскорее удрать. В моем обращении к участковому пацан видел нежданное избавление, и потому бросил на меня взгляд, исполненный почти обожания.
        Карп Савельевич сразу меня узнал и даже, кажется, мне обрадовался. Впрочем, вполне возможно, что я лично тут ни при чем. Я допускаю, что немолодого милиционера, всю профессиональную жизнь проработавшего в низовых правоохранительных структурах, может радовать вид любого человека, дожившего до зрелого возраста, и тем не менее ни разу не нарушившего не только закон, но и правила общественного поведения. А я, несомненно, представлялась Карпу Савельевичу именно таким человеком.
        - А, интеллихенция! - дружелюбно приветствовал он меня. - Как дела? А я - вот, веду профилактическую работу. Когда начинал, меня учили, что профилактика правонарушений - основа безопасности граждан. А как вот прикажешь с этими?… - он выразительно потряс подведомственного пацана. - Еще паспорт не получили, а уже половина уголовного кодекса, считай, в кармане. Безотцовщина, беспризорщина…
        - У меня батя есть, - неожиданно возразил пацан. - Законный.
        - И где ж он? - переспросил Карп Савельевич, выразительно глядя на меня.
        - В тюрьме сидит, - будто вы не знаете! - огрызнулся мальчишка. - Мать сказала: оговорили его…
        - Ага, - вздохнул Карп Савельевич. - Всех оговорили… Ладно уж, беги. И запомни: ты один у матери, больше никого нету. Одна ее надежда. Хоть восемь классов закончишь, в училище возьмут. На автомеханика пойдешь - будто я не знаю, как ты ловко машины разбираешь! А со специальностью и в армии полегче выйдет. Вернешься целым и живым, с руками, с ногами, с мозгами - будешь как человек жить. Может, тогда и мать на радостях от бутылки избавится…
        Мальчишка, освободившись от сжимающей его плечо руки, мигом скрылся в подворотне, и последние напутственные слова участковый говорил уже в спину растворившейся в ранних сумерках фигурке.
        - Охо-хонюшки, хо-хо! - Карп Савельевич потянулся и посмотрел на часы. Потом перевел взгляд на меня. - А у вас до меня дело, что ли? Чего ж? Опять по месту жительства? Да теперь у вас вроде и скандалить некому… прости, господи! А если вы насчет освободившейся жилплощади, так этим не я занимаюсь…
        - Карп Савельевич, то, о чем я хочу с вами поговорить, не имеет отношения к жилплощади или коммунальным скандалам. Где мы могли бы…
        - Ну да, ну да, ну да… - закивал головой милиционер. - Ты ж у нас человек серьезный, не станешь по пустякам… Ну, пошли вон в шашлычную, что ли. Я сам с утра не ел…
        Увидев Карпа Савельевича, усатый, узкий, похожий на таракана человек, приплясывая, вышел из-за стойки и вытер вафельным полотенцем стол, за который мы присели.
        Внимательно оглядев заведение, я заказала сок в коробочке и печенье в пачке (на мой взгляд, одно из важнейших завоеваний нашего капитализма - возможность не есть там и то, где и что кажется тебе неаппетитным. Раньше это не всегда удавалось, взять хоть больницы, столовые в отпуске, пионерские лагеря…). Карп Савельевич заказал шашлык.
        - Прежде всего, Карп Савельевич, скажите мне вот какую вещь… Я, видите ли, в устройстве вашего ведомства ничего не понимаю, не знаю даже, в каком вы звании…
        - Майор, - усмехнулся участковый. - Майор Спиридонов.

«Интересно, майор - это много или мало? - подумала я. - А может быть, в самый раз?
        - Никаких сравнительных сведений в голову, как назло, не приходило. Потом я вспомнила, что, кажется, именно майором была Анастасия Каменская - бессменная героиня детективов Александры Марининой, но как применить эту информацию на практике, так и не сообразила.
        - Понятно, - вполне по-дурацки откликнулась я. - А скажите, Карп Савельевич, я вот понимаю, что преступления в норме раскрывают другие люди - следователи, оперативные работники, эксперты, кто-то там еще - я в книжках читала и по телевизору смотрела… - Карп Савельевич уже откровенно усмехался в седоватые - соль с перцем - усы. Мой рейтинг в его глазах падал стремительно и неудержимо. - А вот если вы сами, то есть участковый преступление раскроет… я имею в виду серьезное преступление… ему что-нибудь за это будет? Ну, я хочу сказать, кроме благодарности в приказе?
        Несмотря на уже возникшие сомнения в моей умственной дееспособности, участковый оставался человеком основательным, и потому серьезно задумался над моим предположением. Потом вдруг лицо его просветлело, а морщина между бровями почти разгладилась. Окунув жилистый кусок мяса в ярко-алый кетчуп, размазанный по краю одноразовой тарелки, он неторопливо положил его в рот, прожевал, потом подмигнул мне и спросил:
        - А состав-то какой?
        - Убийство… даже два… и еще - предотвратить следующее, - ответила я, надеясь, что правильно поняла вопрос.
        - Серийное, что ли? - деловито продолжал допрос Карп Савельевич. - Маньяк там у тебя, так? А кого убивает-то? Блондинок? Или, лучше, пусть вон, мальчишек-подростков, беспризорников…
        - Ч-что?! - опешила я. - В каком это смысле - лучше?!
        - Да на жалость больше бьет. Дети все-таки. А блондинки - чего их жалеть?
        Я подавилась печеньем, закашлялась, затрясла головой, попыталась высосать через соломинку сока, но только еще больше задохнулась. Карп Савельевич встал, деловито обошел стол и сильно постучал по моей спине жесткой, тяжелой ладонью. Удивительно, но кашлять я перестала. Участковый вернулся на место, я проводила его настороженным взглядом. На сумасшедшего маньяка немолодой милиционер не походил совершенно.
        - Ну так чего, - Карп Савельевич прожевал еще один кусок шашлыка, шумно отхлебнул пива из кружки и потер ладони одна об другую. - Кого убивать-то будем? И какова, согласно замыслу, роль участкового?
        - П-простите, Карп Савельевич, - выговорила я, с трудом отведя взгляд от его сильных рук, поросших рыжими волосками. - Я что-то не понимаю…
        - Чего ты не понимаешь? - удивился в свою очередь Карп Савельевич. - Как я тебе сказать могу, пока этого… сюжета не знаю?
        - Какого сюжета?! - воскликнула я, кажется, впрочем, начиная о чем-то догадываться.
        - Ну ты же книжку пишешь, правильно я понял? - сказал участковый. - Ничего такого - я одобряю. Человек ты умный, одинокий, образованный, книжек этих из вашего коридора перечитала чертову уйму. Вполне можешь и свою написать, ничуть не хуже. Я, если хочешь знать, в тебя верю. И молодежь наша из отделения тебя уважает, не знаю уж, чем ты их там приворожила, они темнят что-то… А! - Карп Савельевич хитро улыбнулся в усы. - Догадался! Ты у них тоже чего-нито выспрашивала и обещала потом в книжку включить. Так? Признавайся - я старая ищейка, меня не обманешь!
        Я жалко улыбнулась и сильно растерла ладонями виски и надбровные дуги. Очень хотелось просто молча встать и уйти. Обижать участкового не хотелось совсем.
        - Карп Савельевич, я не собираюсь писать детектив про маньяка. И вообще ни про что. И сейчас я спрашиваю вас абсолютно серьезно и без всякого подвоха: выгодно ли участковому милиционеру самому раскрыть серьезное уголовное преступление, совершенное на его «земле»? Или, кроме хлопот, ничего не будет, а вся благодарность ограничится грамотой и отметкой в приказе?
        Карп Савельевич надолго задумался. Видно было, как в его голове тяжело ворочаются булыжники готовых схем. Наблюдая за ним, я почему-то вспоминала, как, готовясь к конференции, носили информационные стенды по коридорам научно-исследовательского института, в котором я когда-то работала.
        - Почему же ограничится? - размышляя вслух, сказал наконец Карп Савельевич. - Такое редко бывает, конечно, потому что там все-таки бригада, и все такое… Но… звание могут дать… или жилищные условия улучшить… Что еще?
        - А вам что нужно, Карп Савельевич? Звание или жилищные условия? - быстро спросила я.
        - Полуполковником мне уж не бывать, наверное… Майора только недавно, считай, дали… Старый я и не карьерист… А вот квартирку нам с женой на старость… Дочки-то взрослые уже… - вздохнул Карп Савельевич. Как я и надеялась, оперативная сообразительность участкового не сильно отличалась от таковой у Дашки. Думая о чем-то одном, важном для него, он не мог одновременно анализировать другое и удивляться третьему. - Да… Мечтать, как говорится, не вредно…
        - Карп Савельевич, если вы меня теперь выслушаете и мне поможете, то квартирка от вашего Управления - не мечты, а вполне возможна. И не на старость, а прямо сейчас.
        - Чего это ты, интеллихенция, несешь? - строго спросил участковый, нахмурив брови. Выпав из розово-мечтательных сфер и осознав весь наш дурацкий разговор разом, он, как я и ожидала, сразу рассердился.
        - Карп Савельевич, вам, наверное, надо будет кое-что записать, - предупредила я.
        Милиционер, продолжая хмуриться, достал потрепанный блокнот, обернулся в сторону таракана за стойкой и крикнул:
        - Равен, еще пива! И сока для женщины!


* * *
        Мягкий снег падал на деревья и дорожки. На двух легковых машинах и одном микроавтобусе, припаркованных по краю аллеи, лежали толстенькие пушистые одеяльца. Молодые елочки поуютнее укутывались в снежные пелеринки. Перед крыльцом маленькая дворняжка кружилась в такт снежинкам и пыталась поймать себя за хвост.
        Пасторальность пейзажа отнюдь не гармонировала с моим внутренним состоянием. Состояние было напряженное и взвинченное. Я сама себе не нравилась.
        Толстая, добродушная и умеренно пропитушная на вид нянечка вежливо поздоровалась в ответ на мое приветствие. Смотрела она на меня с явным любопытством - случайные люди сюда не забредали, а постоянных посетителей знали наперечет.
        - Могу ли я увидеть Полину Прохоровну Нестерову? - спросила я.
        - Полину-то? Как же, как же… - женщина захлопотала и смешно зашевелила курносым носом, прячущимся между округлых, с прожилками, щек и напоминающим пятачок. - А вы, простите за любопытство, кем же ей приходиться станете?
        - Я ее знакомая, - объяснила я. - Не уверена даже, что Полина меня помнит. Но у меня к ней поручение…
        - Сейчас дохтура позову, - нянечка ощутимо насторожилась. - С ним говорите. Сюда вот пройти можно, здесь - пальто-шапку… И сумку… Гостинцы здесь? Спиртное у нас нельзя, знаете?
        - У меня нет спиртного, - я представила, что действительно привезла в дом престарелых бутылку водки в подарок девяностолетней Полине и улыбнулась. - Сладкое и фрукты.
        - У нас тут кормят до отвала, - проворчала нянечка. - И добавку - бери не хочу.
        - Не сомневаюсь, - заверила я. - Я просто как знак внимания…
        - Ишь ты… - нянечка тяжело поднялась и прошлепала куда-то вглубь здания.
        Я присела на кресло под фикус, у которого был какой-то непостижимо казенный вид. Хотя как казенный вид может быть у комнатного растения? Но так и было.
        Через некоторое время ко мне спустился по лестнице высокий, худощавый мужчина в белом, расстегнутом халате. На шее у него висел стетоскоп.
        - Это вы насчет Нестеровой? - строго спросил он, хотя, кроме меня, не только в холле дома престарелых, но и, наверное, в километре вокруг не было ни одного незнакомого ему человека.
        - Да, - покладисто кивнула я и привстала ему навстречу. - Как чувствует себя Полина Прохоровна?
        - Ну как… - окинув меня быстрым и цепким взглядом, врач немного расслабился и опустился в кресло напротив. - Как вы думаете, если человеку десятый десяток? - он позволил себе слегка улыбнуться краешком хорошо очерченных губ. - Альцгеймер, конечно, ишемия, остеопороз, катаракта на левом глазу… Хотите дальше слушать? Вы ведь не врач?
        - Не врач, - подтвердила я.
        - А кто? - требовательно спросил мужчина, подавшись вперед и уцепившись обеими руками за отвороты халата.
        - Я - соседка подруги Полины, - честно объяснила я. - Полина и Фрося дружили больше полувека. Теперь Фрося умерла и перед смертью просила меня известить об этом Полину. Я хотела позвать ее на похороны, но не сумела вовремя разыскать. У меня был только телефон, он не отвечал, и ушло время…
        - Вот еще не хватало - на похороны! - недовольно поморщился врач. Я пригляделась и увидела, что он значительно моложе меня. Стетоскоп, халат и профессиональная гримаса добавляли ему лет десять. Интересно, что он делает в доме для престарелых? Какие здесь возможности для карьерного роста? Или научные интересы? Или, проще, - платежеспособные старички и приличная зарплата?
        - Вы можете с ней повидаться, - принял между тем решение врач. - Но, честно сказать, не знаю, как она вас встретит, и захочет ли вообще с вами разговаривать. Характер у Полины Прохоровны - не сахар. Например, родную внучку она и вовсе не пускает. К тому же Альцгеймер, сами понимаете. Может быть, она сегодня эту самую Фросю и вовсе не вспомнит. Хоть и дружила с ней от царя Гороха…
        - Ну что ж, - философски заметила я, пожав плечами. - Попытка - не пытка.
        - Это - да, - согласился молодой врач и покосился на мою сумку. - Тяжелой пищи у вас там никакой нет? Сами понимаете, в таком возрасте желудок и кишки уже почти не работают… Недавно вот, приехали старичка навестить молодые родственники из Сибири, привезли от всей души что-то тамошнее - какое-то мясо, рыбный пирог, соленую рыбу, кедровые орехи. Дедушка раздухарился, даже песни с ними пел… Через три дня в нашей часовенке отпевали. Не выдержал желудок. У нас-то здесь специальная диета…
        - Да ладно вам страшилки рассказывать! - отмахнулась я. - Ничего у меня там нет, кроме печенья и фруктов.
        - Ну, тогда проходите наверх. Второй этаж, комната 204. Сейчас у нас как бы тихий час, так что Полина Прохоровна наверняка у себя.
        На стук откликнулся тот же скрипучий голос, который я помнила.
        - Зайдите.
        Я вошла. Полина, подложив под спину три больших подушки, полусидела на аккуратно застеленной кровати и смотрела телевизор. В небольшой, довольно уютной комнате еще присутствовали столик, кресло, стул и стенной шкафчик для вещей и одежды. Неплотно затворенная дверь вела, должно быть, в санузел.
        На столике стояло красивое старинное зеркало в металлической, может быть, бронзовой раме. «Неужели Полина в него смотрится?!» - мысленно ахнула я.
        - Здравствуйте, Полина Прохоровна, - вежливо произнесла я. - Простите, что я вас побеспокоила… Не знаю, помните ли вы меня…
        - Что, Фроська концы отдала? - ворчливо осведомилась Полина. - Так ее мать, … , не могла меня дождаться, …
        Мат в устах старухи слышался каким-то на удивление органичным. Однако, эпитафия Фросе получалась достаточно оригинальной.
        - Да ты присядь, - велела между тем Полина. - Чайник поставь. Вон он, на подоконнике, за занавеской, вода там есть. Ветчины не догадала принесть?
        - Нет, простите, - удивилась я.
        - Ну, - утвердила Полина. - Где тебе с пониманием. Здесь врачи кормят поносом каким-то и говорят: диета, диета… Сами бы ели… Но водки-то хоть принесла? Фроську помянуть?
        - Нет, только сок.
        - Тьфу на тебя! Кто это покойницу, да еще шлюху - соком поминает?!
        Я окончательно смутилась. Мне вдруг показалось, что Полина в чем-то по большому счету права, а я - ни черта не понимаю в жизни.
        - Ладно, - смилостивилась старуха. - Я же вижу, ты не из тех, у кого шкалик всегда с собой для жизни припасен. Но могла бы и догадать… Рассказывай.
        - Что? - в разговоре с Полиной я никак не могла поймать нужный тон. Наверное, она все-таки слишком старая - подумала я.
        - Как - что? - удивилась Полина. - Как Фроська помирала. Чего говорила, чего врачи. Как потом. Чего в гроб надели. Как вообще все прошло… Ты ж понимать должна - это для меня теперь самая важная тема осталась. Мы тут со стариками только о том и беседы ведем…
        Мне тут же вспомнился молодой врач и его - «сами понимаете». Я вздохнула. Ну что ж, если я должна все за всех понимать, значит, так тому и быть.
        - Ну что ж, слушайте, Полина Прохоровна…
        По окончании моего рассказа Полина велела налить ей в пластиковый стаканчик апельсинового сока и истово, в одиночку, глядя вглубь себя, выпила его. Занюхала печенюшкой.
        Помолчали.
        - Полина Прохоровна, - осторожно начала я, ожидая немедленного наступления предсказанного молодым врачом Альцгеймера. - Фрося перед смертью сказала, что вы, якобы, знаете о ней что-то важное. Что, о чем - никто из нас ничего не понял. Вполне может быть, что это было уже предсмертным бредом… Простите… То есть, я хотела сказать…
        Говорить о смерти в присутствии такой глубокой старухи казалось мне просто вопиюще неприличным. Почти как о веревке в доме повешенного.
        - Да ладно тебе приседать, я-то жива покуда, - Полина с досадой отмахнулась от моей рефлексии. - Никакой это не бред, конечно. Да только не знаю я, что ты с этим делать станешь…
        - С чем, простите?
        - Да с тем! - Полина, кажется, не на шутку разволновалась и разозлилась. Я сразу вспомнила про ишемию. - Если я тебе теперича все расскажу… Зачем оно? Кому на пользу… Хотя она, конечно, именно тебе и велела. Сказала: в тебе корысти нет. Вот, Фроська!… Сучка … ! … …! Втравила меня, сама смылась, и решай сейчас, когда мне уже о червяках думать надо!
        Я не выдержала и улыбнулась.
        - Но вы все-таки решите, Полина Прохоровна! - сказала я. - Раз уж Фрося назначила вас своим душеприказчиком, надо думать, у нее были для этого какие-то основания…
        На самом деле, я уже поняла, что не буду дальше настаивать. Обе старушки - материалистки и атеистки. Жизнь Фроси не была гладкой. Желание нравственно очиститься перед смертью присуще материалистам также, как и верующим людям. Фрося облегчила душу - рассказала Полине. Теперь Полина сохраняет какую-нибудь «ужасную тайну» Фроси, которую обычно говорят попу на исповеди. Если она решит унести ее с собой в могилу, исполать ей. Непонятно только, причем тут мое бескорыстие…
        - Да я не сегодня-завтра в ящик сыграю! - рявкнула Полина, явно нешуточно взбеленившись. - И ты сама ентим… приказчиком останешься.
        - Ну-у… - я пожала плечами.
        - Так, - Полина внезапно успокоилась и, потянувшись, сама налила себе еще сока. Рука ее, серая, похожая на высохшую ветку, почти не дрожала. - У тебя, значит, образование серьезное?
        - Да, два высших, оба - в Университете, - я решила не вдаваться в подробности.
        - Изрядно. Грамотная, небось. Не то, что у меня - два класса и коридор. Значит, по сути - чего там, кому, куда - разберешься.
        - Чего? Кому? Куда? - переспросила я.
        - А тому, - передразнила Фрося. - Что в вашей квартире еще с войны золото лежит!
        - Как лежит? - тихо спросила я, слыша не только свой голос, но и стук собственного сердца. - Где?
        - На балконе, в старой Фроськиной комнате, - сказала Полина, откинулась на подушки и прикрыла глаза.


* * *
        В коридоре под вешалкой Кривцовых незнакомый мне ребенок лет двух отроду играл в мяч с Кирой. Кира катила к нему большой мяч с ярким рисунком, а потом сама же отнимала. Ребенок почему-то соглашался и отдавал.
        Раздевшись, я прошла на кухню. На кухне Дашка и Ксения пили чай с пирогами.
        - Здравствуйте, Анжелика Андреевна! - Ксения со знакомой улыбкой поднялась мне навстречу.
        - Здравствуйте, Ксения, - откликнулась я. - Как у вас дела?
        - Спасибо, хорошо, - улыбнулась женщина.
        - Это ваш сын?
        - Да, его Пашка зовут, - Ксения кивнула.
        Я перевела взгляд на Дашку и поразилась. Ее улыбка по обаянию и жизнерадостности едва ли не перешибала ксенину. Интересно, что произошло?
        - Даша, а я что-то давно Любу не видела? - со значением спросила я. - Вы что, поссорились?
        - Нет, что вы! - Дашка повела рукой, потом поднялась, подошла к плите и налила себе в тарелку супа. Мне показалось, что и ее пластика как-то изменилась. - Просто у Любочки сейчас дел много. Она, вроде бы, клуб решила поменять, в квартире ремонт и все такое…
        - Ах, вот как… - протянула я.
        - Ага! Анжелика Андреевна, можно я к вам потом загляну?
        Нет, ну в чем дело-то?! Как будто бы Дашка слопала чью-то сметану!
        - Конечно, Даша. Заходи, я буду дома весь вечер.
        - Анжелика Андреевна! Я все забываю… - крикнула Дашка мне в спину. - Вы Полину-то нашли? Сказали ей про Фросю?
        - Да, Даша, - машинально ответила я. - Нашла. Сказала. И она сама рассказала мне много всего интересного…
        В комнате я включила компьютер, вошла в рисовальную программу и попыталась мышкой нарисовать нужную мне схему. Ничего у меня, естественно, не получилось. Тогда я взяла лист бумаги и карандаш.
        Теперь вроде бы все сходилось.


* * *
        - Здравствуйте, Вадим…
        - Мы разве опять на «вы»?
        - Как хочешь, можно на ты. Хотя ты знаешь, что мне на «вы» удобней.
        - Мне, если честно, тоже. Но Анджа, это же смешно… после…
        - Конечно, ты прав… Может, мы куда-нибудь сходим?
        Безмерное, прямо таки безбрежное удивление на том конце провода. За все время своего знакомства с Вадимом я никогда не выступала инициатором наших встреч. Все инициативы исходили от него. Обычно в таких положениях я дико стесняюсь и испытываю сильную неловкость. Сейчас - только спокойствие и сосредоточенность.
        - Разумеется, Анджа. Когда, куда? Я могу взять билеты… Назначай время… Я… я безумно соскучился по тебе.
        Неужели он и вправду хочет только меня видеть? Ничего, скоро все станет ясным. Не сегодня-завтра, как сказала бы Полина, рыбка должна была клюнуть. Живцом была я сама, и это казалось мне вполне справедливым.


* * *
        Тяжелый театральный занавес медленно пополз вниз, актеры, взявшись за руки, вышли на поклон на авансцену. Кто-то бросил букет к ногам главной героини. Я смотрела на их лица, мигом позабыв и название, и сюжет просмотренного спектакля. Лица актеров все еще сияли вдохновением только что законченной игры. Их движения были излишне порывисты, как будто невидимый кукловод где-то под потолком дергал за нитки.
        - Все те же вечные персонажи - Коломбина, Арлекин, Пьеро… - прошептал Вадим мне на ухо и сжал мою руку.
        - Угу, - прошептала я в ответ, поражаясь тому, что он опять угадал мои мысли. - Игра…
        На улице пахло весной. Проходящий мимо трамвай весело раскачивался, как будто бы приплясывал на бегу.
        - Что у вас нового, Вадим?
        - Можно сказать, ничего. Скучные дела, никакого полета фантазии. А вы, Анджа? Чем вы занимались все это время?
        - О! - я попыталась изобразить лукавство. Не думаю, что у меня получилось что-нибудь достойное. - Вы просто не поверите, Вадим, но я опять, как и восемь лет назад, ищу сокровища…
        - Да неужели? - его удивление выглядело несколько наигранным. - Какое трогательное постоянство увлечений. И что же - нашли?
        - Да нет пока, но все говорит за то, что вот-вот…
        Мерседес приветственно вякнул, завидев хозяина.
        Всю дорогу до моего дома Вадим был молчалив. Зайти выпить кофе отказался, неубедительно сославшись на головную боль. Мне казалось, что я угадала действительную причину его отказа. Она была смешной и неприличной.
        В комнате я, отпихнув Флопси, надела тапки и увидела, что свинка сожрала половину помпона. От этого незначительного события меня разобрал почти истерический смех. Услышав, что я смеюсь, в дверь поскреблась Дашка, которая, должно быть, отслеживала мое возвращение из театра, но тактично не вылезала в коридор, дожидаясь, пока я разденусь, вымою руки, переоденусь и так далее.
        - Анжелика Андреевна, можно? Вы «смехопанораму» смотрите, да? Мне тоже нравится…
        - Входи, Даша. Я ничего не смотрю, просто так…
        Дашка вошла и застыла на пороге, глядя на меня с нескрываемым торжеством. Ее обычная униженная заторможенность куда-то подевалась. Увеличившиеся как бы не в два раза глаза сияли прохладным бирюзовым огнем.
        - Даша, что? - уже догадавшись, спросила я.
        - У меня будет ребенок! - сказала Дашка.
        - Я тебя поздравляю! - искренне ответила я, поискала еще каких-нибудь торжественных слов, не нашла и добавила. - Постарайся теперь не простужаться на рынке.
        - Уж постараюсь! Не беспокойтесь!
        - А как ты себя чувствуешь?
        - Уж лучше и некуда! - рассмеялась Дашка и я впервые увидела, какие у нее ровные - один к одному - зубы.
        Я видела, как Дашке хочется все обсудить, и хотя буквально валилась с ног, да и голова у меня была забиты совсем другими вещами, не решилась отправить ее восвояси. Беременных женщин нужно баловать, тогда ребенок родится здоровым и веселым. А кто будет баловать Дашку?
        Некоторое время мы беседовали. Дашка, увлеченная своим новым состоянием, по-видимому, не замечала того, что я отвечаю ей практически на автопилоте.
        - Ксения мне все обсказала, и вещички Пашины обещала отдать, прямо в коробке. Она их туда сложила, и теперь…
        - Хорошо…
        - В консультации так и сказали: хорошо, что у тебя таз широкий, рожать будет легко…
        - Это да, это важно…
        - Булки сказали есть поменьше, налегать на витамины. А как же я без пирогов…
        - Это хорошо… То есть - раз надо, как-нибудь полгода обойдетесь… А Виктор Николаевич-то знает? - наконец сосредоточилась я.
        - Не-а, - безмятежно ответила Дашка. - А зачем ему знать?
        Впервые за все время я пожалела не Дашку, а Виктора Николаевича. Хорошо, если он так никогда и не поймет, что упустил в своей жизни. А если поймет?


* * *
        Я бы хотела напоминать сама себе военного стратега - того самого, о котором говорила Светка Аркадию. И про свой мужской ум тоже себе напоминала. И про собственную «замороженность», и про жизнь на Земле королевы Мод. Но люди, их чувства и поступки, даже самым трезвым и холодным расчетам поддаются лишь до какого-то, вполне определенного предела. Дальше - нет. Дальше вступает в действие фактор неопределенности. Вроде бы тысячу раз все проверила и перепроверила. Но чувствовала себя все равно препаскудно - последней дурой.
        И, как оказалось, не напрасно.


* * *
        Телефон зазвонил где-то в первой половине дня, и я его на свой счет сначала не приняла совершенно, и даже не шевельнулась поднять трубку. Сидела за компьютером и медитировала над своими, гроша не стоящими, выкладками.
        - Анджа, тебя! Возьми трубку! - крикнула Зина из коридора, приоткрыв дверь.
        В коридоре громко звучало радио. С самого своего приезда Зина непрерывно слушала радиостанцию «Маяк». Приемник она привезла с собой из деревни. И когда выходила на кухню готовить еду, брала его с собой.
        Пожав по привычке плечами, я подошла к телефону, который примостился на моей универсальной этажерке.
        Едва я подняла трубку, как она брызнула словесным кипятком. Я не успела сказать ни слова, даже «алло».
        - Анжелика Андреевна! Сережу убили!!!
        Несколько секунд я переваривала информацию, соображая, насколько это событие все меняет. Все это время трубка однообразно визжала возле моего уха. Наконец я обрела дар речи.
        - Как? Кто? Когда? Говорите четко и коротко.
        - Вчера… Вчера нашли…
        - Как вы об этом узнали?
        - Мне его приятель позвонил, с которым он учился. Мы знакомы, ходили вместе в клуб, в бильярд… К нему из милиции приходили.
        - Где нашли… Сергея?
        - Где-то за городом, он не запомнил.
        Я снова замолчала, обдумывая уже полученные сведения.
        - Анжелика Андреевна, они меня тоже убьют! Я чувствую! Сейчас! Я боюсь!!!
        - Алина, слушайте меня, - руки у меня тряслись так, что я с трудом удерживала трубку. - Кто такие - они? Вы что-нибудь о них знаете? Они - это ваш муж и его люди?
        - Нет! - взвизгнула Алина. - Нет! Причем тут Вадим! Нет!
        - Почему вы уверены? Ведь вы говорили мне…
        - Потому что! Это я, я сама… Я врала вам!
        - Какое отношение ко всему этому имеет Люба, инструктор из спортивного клуба?
        - Откуда вы знаете?… А… Анжелика Андреевна! Меня же убьют! Ладно… Это она ваше пальто…
        - Господи! Причем тут мое пальто?! С кем она связана, кроме вас?
        - Да ни с кем она не связана!… Ну… с этой толстой дурой, которая у вас… Они с Любой, кажется, в одном классе учились… Да про что вы! Вас же тоже убьют! Я потому и хотела… Но я же не зна-ала-а!
        - Алина! - я изо всех сил пыталась сдерживать себя. На фоне непрерывной истерики на том конце провода это давалось мне не слишком легко. Если бы она стояла рядом со мной, я могла бы успокоить ее хорошей оплеухой. Но сейчас такой возможности у меня не было. - «Это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко городской экипаж. Королева играла в башне замка Шопена и, внимая Шопену, полюбил ее паж»…
        - Что?!! Что вы говорите?!
        - То самое. Перестаньте орать. Теперь слушайте меня. Возьмите денег, сколько у вас есть, совсем немного вещей и немедленно, первым же поездом или самолетом уезжайте в ваш рязанский Соловей, к маме, сестре и ее семье. Скажете, что соскучились, приехали погостить. Сидите тихо по крайней мере две недели. Понятно?… Тогда - собралась и поехала! Не визжать, не орать, не плакать! Не терять ни минуты!
        - Хорошо, - почти спокойно ответила Алина. - Только вот что я вам скажу, Анжелика Андреевна: вы тоже спрячьтесь. А то и вас убьют.
        Положив трубку, я опустилась на стул и несколько минут сидела неподвижно, стараясь дышать глубоко и равномерно. Но даже в хорошо проветренные мозги не приходило ни одной связной, и, главное, полезной мысли.
        В общем-то, в сложившихся обстоятельствах совет, который я дала Алине (а потом она вернула мне), представлялся самым разумным. Благо, мне было где спрятаться, скрыться, отсидеться и так далее, и тому подобное.
        Закавыка оставалась только одна. Квартира и ее насельники. И это многое меняло. А если совсем честно, то это меняло абсолютно все.
        Подумав еще, я позвонила в отделение милиции. Там мне сказали, что майора Спиридонова нет на месте и посоветовали перезвонить в районе пяти часов, когда он, скорее всего, «забежит на минутку».
        Потом я позвонила Светке, втайне рассчитывая застать Леонида. Леонид оказался в Польше на переговорах.
        - Что-то случилось? - спросила Светка.
        - Ничего срочного, - ответила я. - Хотела посоветоваться по одному юридическому вопросу.
        Браток должен был вернуться с работы где-то около семи. Если, конечно, где-нибудь не задержится, что с ним, естественно, случалось, так как дома его никто и никогда не ждал.
        Самым разумным было бы надеть пальто, сапоги и уйти.
        Вместо этого я сидела в кресле и ломала пальцы. А еще говорят, что во мне нет ничего женского!
        Уже потом, много позже, я сообразила, что можно было бы просто велеть соседям не открывать никому дверь. Хотя… из школы приходили дети, они вечно теряют ключи… приятели Семена… И, самое главное, - ведь мне пришлось бы им всем что-то объяснять…


* * *
        Трудно объяснить словами, какое именно решение я приняла. Но к тому моменту, когда в дверь позвонили, решение было уже принято и никакому обжалованию не подлежало. Кажется, я вычитала его в каком-то приключенческом романе. Но не из современных (там подобные решения были не в чести), а в романе классическом.
        Дверь открыла я сама, так как не сомневалась, что в случае чего они ее просто сломают. Одного из четверых людей, которые сразу же, оттеснив меня, прошли в коридор, я узнала почти сразу. Мы с ним уже встречались восемь лет назад. Высокая, странная, как будто бы сломанная по линии талии фигура. Бандит, то ли по имени, то ли по кличке Алекс - охотник за сокровищами. В общем-то, могла догадаться и раньше, когда на сцене появился Вадим. Все те же люди снова стягиваются в круг…
        Но теперь все это было уже неважным. Главная моя задача - убедить их и увести из квартиры. Естественно, они уйдут только вместе со мной. Но это - нормальная плата за мои самонадеянность и скудоумие. В конце концов, даже если все обернется самым плачевным образом - в чем беда? Антонина давно взрослый, самостоятельный человек. В моей собственной жизни вроде бы уже случилось все основное и значительное - и радости, и беды. Что остается? Стареть, с каждым годом что-то теряя, и, как в зеркале, наблюдать эти потери в друзьях и знакомых? Такая ли это великая ценность?
        Главное, чтобы в коридор сейчас не вылез кто-нибудь из детей. К счастью Зинин
«Маяк» почти заглушает все, даже звонки и голоса. По «Маяку» передают старые песни композитора Александры Пахмутовой. Наверное, это ее юбилей, или юбилей ее мужа, поэта Добронравова, который писал стихи к ее песням. Главное, чтобы не вышли дети. Сколько их там, за моей спиной? Лучше не вспоминать… да, еще же есть Дашкин неродившийся ребенок, которого она вымаливала у всех святых во всех церквях. Если кто-нибудь из них выйдет, интересно, смогут ли эти отморозки догадаться, что… что за безопасность любого ребенка… Не думать!!! Я не знаю, как устроен этот мир, но вполне допускаю, что в некоторых обстоятельствах человеческие мысли имеют тенденцию материализоваться. Лучше всего думать о том, что я человек холодный и равнодушный. Я не люблю людей вообще и особенно - пролетариат. Эти дети для меня - абсолютно чужие. Их в любом случае не ждет ничего хорошего в этой жизни, для них не предусмотрено в ней места, так как уже их родителей отменили как класс, а до следующей революции еще далеко. Я выросла на Земле королевы Мод, среди вечных сиреневых ледяных гор, под серебряным яблоком равнодушной Луны. Мне плевать
на всех и на все, включая мою собственную жизнь…
        - Ну вот и встретились, - сказал Алекс. - А я ведь знал…
        - Показывай быстро, где, тогда останешься живая, - сказал второй, широкоплечий, с бегающими глазками. Удивительно, но мне показалось, что и его я тоже откуда-то знаю. - Если будешь молчать, конечно.
        Разумеется, я знала, что он врет. Оставлять в живых меня нельзя было ни в каком случае. Когда речь идет о таких деньгах, живые и хорошо информированные свидетели попросту исключаются.
        По счастью, оба бандита говорили приглушенно.
        - Здесь, в квартире ничего нет, - негромко сказала я. - Не думаете же вы, что я такая дура… А пластинка вообще - у специалиста из Эрмитажа (я не думала, что они станут искать помпейскую пластинку, но на всякий случай поменяла место работы Петра Григорьевича).
        - Где остальное? - быстро спросил Алекс.
        - В надежном месте, - усмехнулась я. Кажется, именно так отвечали бандитам многочисленные герои многочисленных прочитанных мною детективов.
        - Сейчас ты быстро что-нибудь накинешь, поедешь с нами и это место покажешь…
        - Мне надо сначала позвонить.
        - Обойдешься.
        - Там закрыто…
        - Сломаем!
        - Там люди.
        - Будут молчать, как и ты, и не станут рыпаться, останутся живы.
        Я вдруг осознала, что тяну время. Зачем? На что я надеюсь? Ведь ничего не произойдет. Не прибежит отряд доблестных спецназовцев. Не приедет на газике родная милиция. Увы! Все подобные вещи случаются только в дешевых потрепанных детективах, стоящих на полках наших коридорных шкафов. Даже пожилой, доверившийся мне участковый Карп Савельевич Спиридонов узнает обо всем только сегодня вечером. Да и что он смог бы один против четверых? Еще, чего доброго, получил бы пулю в лоб вместо обещанной «квартирки на старость»! Нет, все правильно. В конце концов, каждый платит по своим счетам.
        - Хорошо, едем, - сказала я.
        - Давай оборачивайся поживее!

…
        Лица вошедших в квартиру отморозков менялись, должно быть, на протяжении минуты, но я этого не заметила, так как в комнату они меня не пустили, и я рылась на вешалке в поисках старой куртки.
        - Это куда это вы ее везти собрались? Никуда она с вами не поедет!
        - Это вы?!!
        Оба возгласа прозвучали одновременно. Я обернулась и, уронив найденную наконец-то куртку, выпрямилась во весь рост.
        Прямо за моей спиной, в коридоре, сгрудившись, как на старой фотографии, стояли все имеющиеся в наличии насельники нашей коммуналки. Причем, что самое потрясающее, они все были вооружены!
        Зина, занимавшая большую часть ширины коридора, держала в руках молоток для разделки мяса. Аркадий сжимал побелевшими пальцами ручку топора, который, как я знала, хранился в кладовке, и принадлежал покойному Федору Кривцову. Дашка там же вооружилась новенькой ножовкой. Машка стояла рядом с огромным гвоздем. У Натальи были в руках великанские портновские ножницы, Руслана сжимала тяжелую раковину, которую я же и привезла ей в подарок из Италии. А Семен, опираясь одной рукой на костыль, держал в другой, вытянутой вперед руке пистолет (или револьвер, или маузер - я совершенно ничего не понимаю в оружии!).

«Булыжник - оружие пролетариата!» - вспомнила я и едва удержалась от улыбки.
        Некоторое время длилась немая сцена, а потом между ног Зины протиснулась вперед Кира и звонко и чисто произнесла:
        - Пошли вон, суки позорные!
        Из комнаты летел и мелодическими Пахмутовскими клубами завивался вокруг всей сцены
«Маяк»:
        «Пока я ходить умею,
        Пока любить я умею,
        Пока я дышать умею
        Я буду идти вперед!
        И снег, и ветер, синих звезд ночной полет,
        Меня мое сердце в тревожную даль зовет.»


        Глава 16
        - Анджа, это было потрясающе! - сказал Вадим.
        Он сидел в кресле, а я лежала на тахте, опираясь на локоть и подогнув колени. Глаза у меня слипались. Очень хотелось чая с лимоном и с вишневым вареньем. Да где же его взять!
        - Просто великолепно! Хоть сейчас снимай художественный фильм. Вы… и все эти люди за вами… вы смотрелись просто как агитационный плакат времен Советского Союза - интеллигенция ведет пролетариат и крестьянство к светлому будущему.
        - Ага, особенно уместны в этом контексте были пистолет и костыли Семена, - проворчала я. - Откуда, кстати, он его взял? Кажется, у нас хранение оружия запрещено. Или я чего-то не отследила в российском законодательстве?
        - Большинство бывших афганцев имеют оружие. Все, кому надо, об этом знают.
        - Замечательно. А сколько у нас в стране бывших афганцев? И, еще раз кстати: вы-то откуда здесь взялись?
        - Моя жена Алина, убегая в спешке по вашему совету, оставила мне сообщение на автоответчике, из которого я понял только то, что вам, Анджа, угрожает какая-то опасность. Я взял пару своих охранников, которые подвернулись, и поехал сюда.
        - То есть, милицию вызывали не вы? Ведь Карп Савельевич должен был позвонить мне только вечером…
        - Разумеется, не я. Я же ничего не знал. Что я мог им сказать? Милицию вызвал мальчик из вашей квартиры, который спустился из окна кухни по веревке и водосточной трубе. Они вместе с каким-то другим мальчиком (который уже стоит на учете в милиции и все там знает) прибежали в отделение, и подняли там большой шухер. Сначала им не очень-то поверили (бандиты, пистолеты, похищение и все такое! , но когда они назвали адрес, по которому уже числилось два убийства… Почти одновременно сюда подоспел и участковый, который, по-видимому, нюхом что-то почуял… ну, есть же у старых милиционеров какая-то интуиция, вполне материально обоснованная. Как у пожилых врачей, или ученых, или спасателей…
        - Их арестовали?
        - Ну разумеется! Другое дело, как все повернется на суде. Тут все будет зависеть от доказательной базы… Кстати, ваш участковый настроен очень решительно, ходит гоголем, у него, как я понял, масса какой-то информации, которой почему-то не располагает следствие…
        - Угу, эту информацию он получил от меня.
        - От вас, Анджа?!
        - Да. А мы с вами опять на «вы»? … Нет, нет, не трудитесь! Мне тоже так удобнее. А все-таки скажите, Вадим: зачем вы виделись с Федором Кривцовым?
        - Я отыскал его по просьбе жены и узнавал у него насчет золотой пластинки. Он сказал мне, что выменял ее на бутылку у кого-то из собутыльников. Обещал поспрашивать и рассказать мне. Я хотел оставить ему визитную карточку, но он сказал: не надо, жена найдет, и запомнил мой телефон наизусть. Я, помню, еще тогда посмеялся. Но я ничего не знал о том, что Федор погиб практически сразу же после разговора со мной! …
        - Почему вы не сказали мне?
        - Я не хотел впутывать вас в это дело, не хотел усложнять наши и без того непростые отношения. Я же не знал, что вы и без того увязли в нем по уши. Не знал, что вы встречаетесь с Алиной… Я нашел ваше имя в списках жильцов тогда же, когда искал продавца пластинки. И, право, эта находка заинтересовала меня куда больше, чем все золото на свете…
        - Вадим, умерьте, пожалуйста пафос, - скромно попросила я. - А то как-то…
        - Хорошо, пожалуйста, - вежливо согласился он. - … На меня сразу же нахлынули воспоминания. Я понял, что должен увидеть вас, но долго не решался, не мог сообразить, как это сделать. Боялся быть неуместным. Ведь я же не знал - одна вы или не одна. Сами понимаете, по прописке это не выяснишь…
        - Но ведь вы-то не один, Вадим.
        - Вы знаете, мой второй брак давно, почти сразу, превратился во что-то такое, чему даже я сам затрудняюсь дать наименование. Наверное, я сам виноват в том, что это случилось, потому что с самого начала я Алину не любил. И она меня, кажется, тоже. Теперь во всех пособиях по супружеским отношениям пишут, что это - не проблема, вот, мол, в позапрошлом веке все так женились, и ничего - жили прекрасно. Стерпится-слюбится. Может быть, это и так, но в нашем случае как-то не сработало. Возможно, надо было развестись, но я как-то не видел в этом смысла. В каком-то смысле я за нее отвечал. Разведемся - и куда она пойдет? На что будет жить? И что делать мне? Искать следующую жену? Доживать жизнь одному? Вот вы общались с ней, с Алиной, и вы - психолог, Анджа. Что вы мне скажете? Почему так получилось?
        - По первому образованию я биолог, Вадим. Нет вашей вины и (в этом! о других вещах умолчим.) нет Алининой. Вы оказались - вполне успешный самец, биология предписывает вам иметь как можно больше самок, находящихся в репродуктивном периоде. Это выгодно для процветания вида. Почему у вас с Алиной не было детей?
        - Я не хотел. Помнил про Гуттиэре и боялся. (см. «Забывший имя Луны»)
        - Тогда вина все-таки - на вас. Ребенок, дети могли бы все изменить. Хотя… Кроме всего прочего, есть и еще одна причина - тоже отчасти биологическая. Есть старые люди, Вадим, и есть молодые. Мы с вами - старые, а Алина и ее погибший любовник Сережа - молодые. Одним не понять других. Мы говорим цитатами из других книг и кинофильмов, по-другому двигаемся, по-другому развлекаемся, едим и любим. В конце концов, от вас пахнет по-другому, чем от юноши. Все это можно простить за талант, за творчество, за полет - поэтому у артистов, певцов, талантливых ученых и прочих творцов никогда не будет недостатка в искренних молоденьких любовницах, поклонницах, аспирантках и т.д. Но вот за деньги, квартиру, машину, косметические салоны и пр. позабыть обо всем этом, увы, нельзя. Смириться да, можно, но внутреннее ощущение «купилась» всегда имеет оборотную сторону - презрение к тому, кто купил. И это утверждение я бы включила в памятку для немолодых бизнесменов, которые бросают старую жену и женятся на молодых и красивых…
        - Вы меня, можно сказать, уничтожили, - Вадим опустил голову. - Особенно про запах… Вообще-то я и сам думал приблизительно об этом, но как-то, видимо, не решался сформулировать…
        - Ну что ж, я сделала это за вас. Ведь вы сами называли меня жестокой.
        - Тогда вы думали, что Федора убил я?
        - Да, каюсь, именно так я и думала.
        - А теперь, как в старом еврейском анекдоте: «То ли он украл, то ли у него украли, но… нехороший душок остался».
        - Увы, да, Вадим. Вы не могли довериться мне, я не могла - вам. И это уже не в первый раз. И, разумеется, неспроста. Мир устроен довольно рационально, и все, происходящее с нами, - его послания. Надо только уметь их читать…
        - А вы никогда не делали ошибок при чтении?
        - Вообще-то нет. Когда я пошла в школу, то читала лучше всех в классе…
        - Обидно. Вы… вы сожалеете о том, что между нами…?
        - Нет! Разумеется, нет! - искренне воскликнула я. - Все было замечательно. И не думаете же вы, в конце концов, что моей жизни много таких… приключений…
        Вадим грустно улыбнулся и покачал головой.
        - Вы дрожите, Анджа. Можно, я накрою вас пледом?
        - Наверное, это нервное… Пожалуйста!
        - Я слышал, что человек вполне осознает произошедшее с ним только через некоторое время. И тогда наступает реакция.
        - Да.
        - Может быть, мне остаться с вами, Анджа? Хотя бы на эту ночь? Я буду сидеть здесь, на кресле…
        - Нет, Вадим. Простите, но - нет. Все дело в том, что вы… вы со мной еще происходите, а мне уже пора перейти в это самое последействие, в реакцию, как вы выразились. Сейчас я выпью чая и усну. Вы позволите?
        - Разумеется. Простите, - Вадим встал и церемонно поклонился мне. - Не вставайте, Анджа. Я сам оденусь и найду выход.
        - Да, - сказала я и зажмурилась, чтобы не видеть, как он уходит. - Вы его обязательно найдете.
        Когда хлопнула входная дверь, я поднялась, разобрала кровать, надела ночную рубашку, шерстяные носки, выключила свет и свернулась под одеялом, подтянув колени к груди. Какое-то шебуршение внизу, возле кровати привлекло мое внимание. Я высунула голову и с трудом разглядела в сумерках Флопси, которая стояла на задних лапках и скребла передними по ножке тахты. Я взяла ее за мягкий загривок и посадила к себе на постель.


* * *
        - По совести говоря, отныне я должна была бы прервать с тобой всяческие отношения, не подавать руки, и все такое, - мрачно заявила Ленка.
        - Так прерви, если считаешь нужным, - вяло отозвалась я. - А чтобы ты мне когда-нибудь руку подавала, так я как-то и не припомню…
        - Лена, ты что, хочешь с Анджей сейчас поссориться? - тревожно спросила Ирка, отрываясь от доски, на которой она резала принесенную Светкой сырокопченую колбасу. - Как тебе не стыдно! Человек такое перенес…
        - Если бы у нее в голове были мозги, а не опилки, как у Винни-Пуха, ей бы и не пришлось ничего переносить! - прошипела Ленка.
        - Ну, это же от самого человека не зависит, - тут же отпарировала Ирка. - Кому чего в голову положили, у того то и лежит.
        Ленка буквально зашлась в бессильном шипении.
        - Хватит вам собачиться, - лениво сказала Светка, покачалась на стуле, потом выхватила у Ирки из-под ножа сразу несколько кусочков колбасы, свернула их в трубочку и засунула себе в рот. Следующие ее слова прозвучали несколько невнятно. - Неужели вам не интересно, что это все-таки было? Анджа, ты не обращай на них внимания и рассказывай.
        - Сейчас, я только колбасу дорежу, - попросила Ирка.
        - Ты ее никогда не дорежешь, - философски возразила Светка. - Так и будешь - резать и резать… колбасу. Знаете, в филологии есть такое понятие: частотность сочетания слов. Так вот, если отбросить всяческий милитаризм, то в письменной речи глагол «резать» в восьмидесяти процентах случаев употребляется со словом
«колбаса».
        - Интересно, - заметила Любаша, которая в последние годы декларировала свою тягу к вегетарианству.
        - Так вы будете слушать или резать колбасу? - спросила я.
        - Конечно, слушать, - сказала Ирка, присела на стул и сложила руки на коленях. Зная Ирку чертову бездну лет, я увидела, что Светкино замечание про филологическую частотность почему-то очень сильно подругу задело.
        Ленка взяла первую подвернувшуюся под руку свинку, села на тахту и демонстративно отвернулась к окну.
        - Вся эта история началась в 1941 году, - сказала я. - Накануне установления блокады Ленинграда. В нашу квартиру, к «красной проститутке» Фросе неожиданно явился один из ее многочисленных возлюбленных по имени Лев Шеин. Внизу его ждал грузовик, в кузове которого лежало что-то, укрытое брезентом. Фрося в то время колебалась, не зная, уезжать ей из уже осажденного города или нет. Явление Льва Шеина и его неожиданная просьба перевесили чашу весов в пользу - остаться. Просьба заключалась в следующем: приютить до лучших времен («до нашей победы над проклятым фашистским отродьем!» - так патетически сказал молодой Фросе молодой Лева.) то, что лежало в кузове грузовика. Лева и еще один человек, который за все время не сказал ни одного слова («может быть, он немой был?» - думала Фрося впоследствии.), быстро перетаскали в опустевшую - большинство соседей уехали в эвакуацию - квартиру несколько деревянных, оббитых железной лентой ящиков. Под конец принесли еще один - железный и вроде бы даже запаянный. Фрося никогда не была болтливой и многие годы жила по принципу: «меньше знаешь, дольше проживешь». К тому
же времена тогда были достаточно сложные, да и еще и война. В общем, она даже ничего у Левы не спросила и удовлетворилась его задыхающейся скороговоркой. В самом общем виде инструкция выглядела так: «Ящики не вскрывать, отдать самому Леве, когда он вернется, или его брату Илье Шеину, если предъявит документы, да он, вообще-то, и так похож, но документы все-таки спросить. Если за ящиками не явятся ни Лев, ни Илья, нужно просто забыть о них и жить дальше. Может быть, когда-нибудь потом их востребует человек, у которого будет вот такая татуировка (тут Лев показал Фросе хорошую фотографию довольно странного шестиконечного креста).» Надо сказать, что грамотная Фрося прочитала довольно много приключенческих романов, и очень любила ходить в кино, не пропуская ни одного нового фильма. Кое-какие, в том числе и западные фильмы ей удавалось посмотреть и на закрытых просмотрах. То есть, воображение у Фроси было вполне инициировано. После слов о татуировке и демонстрации необычного креста она почему-то сразу решила, что Лева - член какой-то религиозной секты и теперь спасает от фашистов принадлежащие ей сокровища.
Скажем сразу: никакими тайными обществами, религиозными сектами и ничем подобным дело не пахло. До начала войны все сокровища хранились в Могилевском обкоме партии. После войны считалось, что они попали к немцам и исчезли. Видимо, на что-то подобное и рассчитывал Лев Шеин.
        Но ни блокады Ленинграда, ни собственной гибели он, конечно, предвидеть не мог.
        Во время блокады Фрося сожгла в буржуйке деревянные ящики и, по-видимому, обменяла кое-что из ценностей на еду. Запаянный металлический ящик она не трогала, а прочее обернула клеенкой, плотно зашила в брезент и хранила сначала в кладовке, а потом, уже после войны, когда после снятия блокады в Ленинград начали возвращаться выжившие насельники квартиры, догадалась спрятать свертки на балконе. Когда-то там было лепное украшение, потом оно отвалилось, а еще позже на его месте образовалась довольно обширная ниша. Фрося спрятала туда все, что поместилось, а снаружи заложила кирпичами. Балконом давно никто не пользовался, а ни о каком наружном ремонте уцелевшего после бомбежек дома речь, естественно, не шла.
        После войны ни Лев, ни Илья Шеины за своим имуществом так и не явились. И Фрося выполнила инструкцию бывшего возлюбленного буквально - попросту забыла о сокровище.
        - Почему же она сама им не воспользовалась? - спросила Ирка.
        - Дело было после войны, - попробовала объяснить я. - Никто не знал, кто и на кого стучит. Как бы Фрося, в случае чего, объяснила соответствующим органам происхождение этих ценностей? А если бы она попробовала реализовать что-то через воровские структуры, то, конечно же, рассталась бы и со всем остальным и не прожила бы после этого больше недели. Нет, Фрося была слишком умна и слишком любила жизнь, чтобы со всем этим связываться. Сокровище не беспокоило ее совесть. Оно тихо лежало на балконе. Ящик из оцинкованного железа стоял под кроватью. И однажды за ним пришли…
        - Да ты что! - не удержавшись, воскликнула Ирка. - Неужели Лева все-таки выжил? А, поняла! Наверное, он был в плену или в лагере!
        - Нет, Ирочка. За ящиком пришли спустя почти четверть века после окончания войны. Но это уже совсем другая история (см. «Забывший имя Луны»). По-видимому, верительные грамоты пришедшего к ней человека не вызвали у Фроси никаких вопросов. По-прежнему чувствуя себя хранительницей тайн какой-то секты, она, не словом ни возразив, отдала пришельцу железный ящик (так и не узнав, что в нем находилось).
«А как же то, другое?» - спросила она, указывая пальцем на балкон. - «Все сразу взять не могу, слишком опасно. За тем потом придут,» - уклончиво ответил незнакомец. - «Кто придет-то? - решила все же уточнить Фрося. - Ты сам или кто другой?» - «Крест видела? - Пришелец указал пальцем себе на грудь. Фрося утвердительно кивнула. - Вот у кого такой будет, тому и отдашь.» - «А коли я раньше помру?» - «Значит, так Богом суждено. Сокровища сами свой путь найдут». -
«Точно - секта», - окончательно уверилась Фрося.
        Можно сказать, что хранящиеся на балконе таинственные свертки даже украшали жизнь одинокой, стареющей, а потом и дряхлеющей женщины, делали ее какой-то значительной, вносили в нее интригу и загадку.
        Чем больше проходило лет, тем более Фрося уверялась в том, что сокровища так никто и не востребует при ее жизни. Только один раз, восемь лет назад, ей что-то такое показалось… Да, видно, не склеилось, не сошлись нитки-дорожки… Что там будет дальше, после ее смерти, Фросю не слишком волновало, так как она была материалисткой, а пока она уже по праву считала загадочные свертки своими, а себя и свою жизнь - причастной к удивительной тайне.
        Отдавая разросшейся семье Кривцовых свою комнату, Фрося с самого начала настояла на том, чтобы выход на балкон заколотили наглухо. Она легко убедила Зою, не чаявшую получить большую светлую комнату вместо маленькой и темной, что это необходимо для обеспечения безопасности детей.
        Единственное, чего не учла Фрося, так это неуемной лени и предприимчивости Федора Кривцова. Курить в комнате Зоя ему не разрешала, да и к тому же он быстро сообразил, что балкон - лучшее место для хранения «заначек», совершенно необходимых в быту каждого действующего алкоголика.
        Таким образом, Федор посещал балкон, когда считал необходимым, а Зоя закрывала на это глаза, так как детей на балкон по-прежнему не пускали.
        Брезент и клеенка, как всем известно, материал отнюдь не вечный. Неизвестно, приходило ли это в голову Фросе, и что она предпринимала по этому поводу, но…
        В общем, однажды Федор по своему обычаю курил на балконе, или прятал от Зои очередную чекушку и вдруг увидел на грязном полу балкона какую-то тускло блеснувшую штуку. Не знаю, что он подумал о ее происхождении. Но мысли про клад на балконе в его голову не приходили. Квартира, в которой жила семья Кривцовых, не место для клада - это Федор знал наверняка. Скорее всего, он решил, что пластинка каким-то образом упала на балкон откуда-нибудь сверху или, наоборот, ее забросили снизу. Припрятав находку, Федор некоторое время выжидал и обдумывал ситуацию. Он владел несколькими рабочими специальностями и, я думаю, легко мог отличить золото от других металлов. В конце концов, самым безопасным местом для прояснения обстановки показался ему Сенной рынок. Там много народа, там продают и покупают все, что угодно, в том числе и золото.
        На рынке Федор обратился за советом к завсегдатаям. Ему, конечно, давали самые противоречивые заключения и рекомендации. Он никуда не торопился, потому что не знал, что на рынке всегда присутствуют люди от средних и даже крупных криминальных структур. Эти люди могут что-нибудь понарошку продавать или покупать, но главной их задачей является наблюдение и доклад наверх обо всех неожиданностях и непонятностях, которые происходят на рынке или вокруг него.
        Естественно, что Федора с его загадочной золотой пластинкой заметили сразу. Однако, случай, как это часто бывает, решил все. Сережа по кличке Студент, нищий сын нищих родителей, едва ли не с детства, со времен прочтения «Тома Сойера», бредил идеей найти клад и разом разбогатеть. Именно эта мечта привела его на исторический факультет Университета. Сережа с детства подвизался на рынке и, едва увидев, купил у Федора его пластинку. Он нюхом почуял в ней свой шанс!
        В отличие от Федора, Студент прекрасно знал о существовании «наблюдателей» и после покупки пластинки на рынке не появлялся. Будучи хоть хилым, но все-таки профи, он зарылся в литературу, пытаясь понять, что именно попало ему в руки.
        Единственным человеком, которому Студент решился доверить свою находку, а вместе с ней свои мечты и надежды, была его любовница - Алина. Алина, судя по всему, действительно была в него влюблена, а ему лишь льстила ее влюбленность - она была старше, она была красивой, в конце концов, она была замужней женщиной. Во всяком случае, приводить ее в коммуналку на Петроградской, где он сам жил с родителями, Сережа не собирался категорически. Алине же, в первую очередь, было ужасно скучно. Роман с Сережей придавал ее жизни хоть какую-то остроту. В общем, можно считать, что на каком-то этапе молодые люди нашли друг друга.
        За дальнейшее мне трудно поручиться, так как я не знаю доподлинно, кто и сколько мне врал и врет сейчас. К тому же дальше психология в общем и целом заканчивается и начинается сплошная уголовщина, в рамках которой все рассказы превращаются в показания, а это тоже, согласитесь, накладывает свой отпечаток.
        Где-то в литературе или в собственной интуиции Студент отыскал намек на то, что пластинка существует в истории не сама по себе, а является частью довольно обширного списка пропавших в Великую Отечественную могилевских ценностей. После этого он поставил Алину в известность о том, что осуществление их совместных мечтаний стремительно приближается и попросил Алину помочь ему отыскать Федора. Впрямую об этом не говорилось, но подразумевалось, что Алина использует для этого связи своего мужа. Совместными интеллектуальными усилиями любовников для Вадима была сфабрикована какая-то легенда. Я думаю, что он на раз раскусил бы ее и непременно насторожился больше, чем это произошло в действительности, если бы в процессе поисков не наткнулся на ФИО вашей покорной слуги, проживающей в той же квартире, где и искомый им Федор Кривцов. Это мистическое совпадение восовокупе с мужским климаксом выбило его из колеи и несколько ослабило способность мыслить логически. На какой-то момент времени ему на полном серьезе казалось, что вся эта история с пластинкой существует во времени и пространстве только для того, чтобы
снова свести нас вместе. Считается, что испытываемые чувства поглощают и ослепляют людей молодых. Но, если учитывать нарастающую с годами вязкость мышления, склонность к пустому «рассуждательству» и образованию псевдологических взаимосвязей между предметами и явлениями, то следует признать, что с людьми немолодыми это случается не реже, а, пожалуй, и чаще. Просто это меньше заметно в практике жизни, так как люди немолодые не так склонны к ярким поступкам.
        Отыскав Федора и встретившись с ним по просьбе Алины и из собственного любопытства, Вадим довольно рассеянно расспросил пьяницу о проданной им пластинке. Федор сначала вообще все отрицал, а потом, когда со слов Вадима понял, что его вещица оказалась в руках жены этого вполне респектабельного господина, сочинил (кстати, не выдав любовников и согласившись с тем, что пластинку у него покупала дама) в меру невнятный ответ: досталась, дескать, случайно, по пьяни, выменял на бутылку, а поскольку самому не надо, пошел продавать. Для очистки совести Вадим попросил Федора отыскать того, у кого он якобы выменял пластинку, и спросить, нет ли у того еще чего-нибудь в этом роде. Оставил свои координаты и ушел.
        Вадим рассказал все Алине, Алине - Сереже, и все это вместе стоило жизни несчастному Федору.
        Трудно сказать, насколько изощренными с самого начала были планы, родившиеся в голове Студента. Собирался ли он убить Федора или, наоборот, надеялся с ним договориться? Или хотел его просто запугать? Имел ли он в виду в случае чего подставить правоохранительным органам Вадима или даже Алину? Одно можно сказать наверняка: Студент очень торопился и нервничал, прекрасно понимая, что подобный шанс дается человеку только раз в жизни. Но в отличие от Алины, Вадима, меня и Федора он точно знал, что по следу пластинки могут двинуться куда более серьезные, чем он, люди. Настоящие сокровища никогда не исчезают, не оставив никаких следов. Всегда где-нибудь обязательно имеется пиратская карта с черепом и костями в углу листа и крестиком на месте клада. Еще со времен человека, забравшего у Фроси железный ящик, имелся такой след и такой крестик и среди питерских воров, бандитов и прочей шушеры. Известно было даже и то, что крестик стоит где-то в районе Лиговки.
        И вот пока Студент искал Федора, другие люди, с намерениями весьма недоброжелательными, искали не только Федора, но и самого Студента.
        Как сложился, а точнее не сложился, последний разговор Студента и Федора, мы теперь не узнаем никогда. Скорее всего, Студент все-таки не планировал убийство заранее, но подсознательно был готов к нему. Может быть, тут присутствовал аффект, может быть, наоборот - трезвый расчет (пьяница, оставшись в живых, наверняка разболтает обо всем). Понятно только одно: Студент ничего не узнал о сокровищах, так как и сам Федор ничего о них не знал. Но из полученных сведений опытный теоретик кладоискательства Студент сделал вывод: если сокровища и существуют, то они находятся в квартире, где жил Федор.
        И здесь в игру опять вступает Алина.
        Знала ли она с самого начала о том, что Федора убил ее любовник? Здесь - ключевой момент психологической интриги, но это же, как ни странно, ничего не меняет с точки зрения фактологии. Не знаю, как обойдется со всем этим следствие. Алина, естественно, утверждает, что ничего не знала. Сережа даже не сказал ей, что встречался с Кривцовым, продолжая настаивать на том, что ему нельзя показываться Федору на глаза, чтобы не насторожить последнего. Но при этом сообщил любовнице свое умозаключение относительно расположения сокровищ и призвал ее действовать. Действовать, означало - проникнуть в квартиру. И только потом, по словам Алины, она узнала, что Федор убит, и ужасное подозрение закралось в ее душу. Она кинулась к любовнику за объяснениями, а Сережа ни в чем не признался, но намекнул ей, что Федора зачем-то убил Вадим. Все это выглядит в достаточной степени шитым белыми нитками. Гораздо проще допустить, что Алина, хотя и испугалась содеянного любовником (подобный исход явно не оговаривался), но узнала об убийстве от Сережи и сразу после того, как оно было совершено. Ее невроз по поводу близких
отношений с убийцей выглядел вполне подлинным с моей (то есть профессионала) точки зрения.
        Итак, Алина знакомится со мной и начинает со мной «дружить». И неожиданно встречает в нашей квартире знакомого человека: Любочку, подругу Даши. Любочка работает инструктором в спортивном клубе, который посещает Алина. Сначала Алина собирается использовать Любочку в своих и Сережиных целях и интересах, но понимает, что та весьма себе на уме и отказывается от этого плана. Слишком опасно, ведь Любочка легко может сопоставить два и два и - обо всем догадаться. Однако, контакт уже установлен. Смышленая Любочка догадывается, что ее куда-то не пустили, и со временем со злорадным удовольствием доносит Алине о моем романе с ее мужем Вадимом.
        - А разве не Любочка открыла дверь убийцам Зои? - спросила Любаша.
        - А разве был роман? - спросила Светка.
        Проигнорировав оба вопроса, я продолжила свой рассказ.
        - Тем временем бандит Алекс, идущий по следу наших сокровищ, тоже проводит свое расследование и тоже ищет «своих людей» в ближайшем окружении. В самой нашей квартире он их не находит (Браток уже давно и благополучно выскользнул из объятий этих структур), но зато… Теперь, после смерти Федора Алекс рассматривает всего два варианта. Первый - сокровища уже у Студента. Задача: найти Студента и отобрать у него все ценности. Второй - Студенту не удалось ничего выяснить у Федора, потому что последний сам ничего не знал. Задача: попасть в квартиру, обыскать ее и забрать сокровища. Чтобы ее выполнить, необходимо хорошо знать привычки насельников квартиры и точно уловить момент, когда в квартире никого не будет. Идеальным человеком для отработки обоих пунктов оказалась наша соседка Ксения.
        - Ксения?! - ахнула Ирка. - Но у нее же ребеночек!
        - Если бы наличие детей гарантировало человека от совершения противоправных поступков, в милиции никого бы не осталось, кроме инспекторов по делам несовершеннолетних, - вздохнула Ленка. В процессе моего рассказа она перестала смотреть в окно и развернулась к нам лицом. Свинка на ее коленях от интенсивного поглаживания впала в транс и теперь лежала на боку, закатив глаза.
        - Муж Ксении, механик автобазы, в течении многих лет имел какие-то криминальные приработки от группировки Алекса. Перекрашивал краденые машины, перебивал номера - я не знаю, что там еще делают по этому поводу. Деньги он зарабатывал очень неплохие, но пил и много тратил на женщин. Его брак с Ксенией и раньше трудно было назвать счастливым. Но когда родился не совсем здоровый ребенок, и Ксения занялась им, ее муж вообще перестал себя сдерживать. Ксения не знала, куда податься и кому жаловаться (она приезжая и живет на его площади, кажется, их брак даже не зарегистрирован). От переживаний у нее обострилась хроническая болезнь сердца. «На хрена мне больная баба с больным ребенком!» - высказался любящий муж.
        В этот момент на горизонте разваливающегося семейства появился Алекс. Он обещал механику, механик обещал Ксении. Если она согласится поставлять по данному ей телефону сведения о жизни и так хорошо известной ей квартиры, то - любовь и верность мужа и отдельная квартира в перспективе. Как она могла поверить в такое - не спрашивайте. Отчаявшиеся женщины, всем известно, хватаются за соломинку. Тем более, что по твердому наущению Алекса, муж начал проявлять внимание сразу же после того, как Ксения дала согласие следить за тем, что у нас происходит. Здесь надо отметить то обстоятельство, о котором я сама долго не могла догадаться: окна собственной комнаты Ксении выходят на Лиговский проспект и из своего окна она хорошо видела всех тех, кто выходил из подъезда…
        - Так, значит, квартиру действительно открывали отмычкой? - поинтересовалась Любаша.
        - А как же Семен? - спросила Светка. - Откуда она могла знать, что он тоже ушел?
        - Семену просто повезло, - объяснила я. - Он остался в живых случайно. Его в расчет не брали. Что взять с одинокого пьяницы-инвалида? Стукнули бы головой об стенку - и все.
        - А насчет Любочки как же? - снова влезла Светка. - Зачем она потом пришла о ней докладывать?
        - При обыске убийца никаких сокровищ не нашел. Включился следующий виток плана. Ксении велели втереться в доверие к Дашке или к кому-нибудь другому из жильцов квартиры. Что она и проделала довольно успешно. Действительно ли в тот день она видела забегавшую в квартиру Любочку или все это ее импровизация (посеять недоверие между Дашкой и ее ближайшей подругой) - бог весть. Если честно, я даже не хочу об этом думать.
        - Но как же она могла? Уже после того, как узнала, что Зою убили… - не унималась Ирка.
        - Я не знаю, Ира, - честно ответила я. - Для меня это самое темное пятно во всей истории. Остальные, даже бандиты, все-таки действовали в рамках предписанного. А то, что вот такая, самая обычная женщина… чтобы вернуть внимание своего никчемного самца… может пойти на…
        Кроме всего прочего, Ксения вместе с Дашкой сидела у постели умирающей Фроси и поняла, и доложила, что все стрелки квартирной загадки (о ее сути Ксения, конечно, ничего не знала) Фрося хотела, но не успела перевести на меня. Удачно, что, кроме меня, никто ничего не знал о Полине. Ксения пыталась выспросить о ней у Дашки, но та во время последнего визита старухи была на работе, и ничего не смогла ей рассказать.
        В новогоднюю ночь пластинка оказалась у меня. Сережа отдал ее Алине. Теперь ему уже не надо было ничего изображать, он действительно чувствовал, что по его следу кто-то идет и смертельно боялся. Его страх передался Алине и еще умножился через ее уже развившийся невроз. Пластинка в прямом смысле жгла ей руки. Руководствуясь какими-то полумагическими соображениями, она решила отдать ее мне, то есть фактически вернуть на то место, где она была изначально… А может быть, магией тут и не пахло, и парочка просто избавлялась от улик, намереваясь подставить меня заодно с Вадимом.
        Тем временем Ленка помогла мне составить приемлемую историю событий, в которой был только один серьезный провал - мы не знали, с чего все началось. Сама по себе пластинка ничего не объясняла, это мы уже четко понимали.
        В нашей с Ленкой версии главным злодеем выходил Студент. Ленка полагала, что руководил операцией Вадим, а я, к тому времени сойдясь с ним достаточно близко, в том сомневалась.
        - Как близко? - спросила Светка. - Совсем?
        - Мне было удобно думать, что все злодейства - дело рук Сережи и Алины. Ленка тоже говорила, что Сережа после двух убийств крайне опасен и его следует остановить. Ну, я и решила это сделать, по минимуму напрягая окружающих и попутно собрав достаточно доказательств.
        - Идиотка! - фыркнула Ленка. - Самонадеянная идиотка!
        - Не без того, - самокритично согласилась я. - Но в тот момент мой план казался мне безукоризненным. Сережу я видела лично и, на что он способен морально и физически, как мне казалось, представляла достаточно хорошо. Вадима (на случай, если он все-таки в этом участвует) я тоже знала неплохо.
        Первое, что мне требовалось, это узнать правду о первоисточнике всех несчастий. Ниточек у меня в руках было две. Я потянула за обе и на обоих концах выловила одну и ту же рыбку. Чудесный человек, ученый, сотрудник Этнографического музея, идентифицировал пластинку и объяснил мне, что она существует в соответствующих каталогах не сама по себе, а как часть пропавшего могилевского клада. Девяностолетняя старуха Полина, нецензурно ругаясь, рассказала мне поведанную ей Фросей в последнюю встречу историю про Леву и таинственную секту, сокровища которой всю жизнь хранила ее подруга. Она же сообщила мне и местоположение клада.
        Теперь я знала все, что мне было нужно. И я стала расставлять сеть, в которую должен был попасться Сережа. Я позвала Ирку…
        - Две идиотки! - немедленно откликнулась Ленка. - Две клинически-климактерические идиотки!
        - Ира тут ни при чем, - я привыкла говорить эту фразу еще со школьных лет. И это была чистая правда, так как все наши общие дворовые проказы и каверзы придумывала именно я. - Мне нужно было отыскать Студента и передать ему некую информацию. И я попросила Иру еще раз сходить на рынок и сообщить всем, кто захочет услышать: все ценности ее покойного мужа прикарманила ловкая соседка, и теперь, сволочь, не отдает! Я полагала, что у Сережи могут быть «уши» на рынке. Об участии в игре тех, у кого там действительно были «уши», я и не подозревала. Можно себе представить, как удивился бандит Алекс, получив эти сведения якобы от покойной Зои!
        - Неужели ты не понимаешь, какой опасности подвергала Ирку?! - возмущенно воскликнула Ленка.
        - Теперь, задним числом, понимаю и трясусь от страха и раскаяния, - сказала я. - Но тогда мне подобное и в голову не могло придти. Сережа и даже Вадим Ирке были совершенно не опасны. Им, по плану, нужна была только я сама, а точнее - могилевский клад, наследство ловкого Левы.
        Вадиму я, естественно, тоже подбросила ту же наживку: сообщила между делом, что клад уже практически у меня в руках. Если он не при чем, то вполне мог принять это за неуклюжую шутку.
        Далее я задействовала нашего участкового Карпа Савельевича Спиридонова. Сначала спросила напрямик: хочет ли он самостоятельно раскрыть два убийства, совершенные на его участке, и сдать убийцу прямо на руки следствию? Он, конечно, хотел. Я объяснила ему свой, точнее Ленкин (без сокровищ и Левы, но с пластинкой, Сережей и, может быть, Вадимом) план, и в качестве живца для скрывающегося невесть где убийцы предложила себя. Карп Савельевич сначала колебался, но убеждать я, как все присутствующие знают, умею.
        - Две идиотки и один старый идиот, - монотонно продолжала вести свой счет Ленка.
        - Карп Савельевич взялся меня подстраховать. Мы с ним как-то не сомневались, что ни Вадим, ни уж тем более Сережа не станут меня похищать, хватать на улице и увозить в лес и все такое. Поскольку оба были со мной знакомы, то, скорее всего, они просто назначат мне какую-нибудь встречу. Я сообщу об этой встрече Карпу Савельевичу, а он - обеспечит мне милицейское прикрытие и наблюдение. Чтобы не возбуждать подозрений (я все еще считала Любочку агентом Алины и Сережи), договорились, что участковый будет сам звонить мне каждый вечер и выяснять, не проявилось ли что подозрительное. На всякий крайний случай я купила диктофон и баллончик со слезоточивым газом.
        Ленка демонстративным и малоприличным жестом показала, что ей надоело пересчитывать идиотов.
        - Когда Алина позвонила мне и сообщила об убийстве Сережи, я сразу поняла, что все мои расчеты гроша ломаного не стоят. В деле - какая-то третья сила, о которой я ничего не знаю, и которую мы с Ленкой и Карпом Савельевичем не предусмотрели абсолютно…
        - Попрошу меня не впутывать! - строго сказала Ленка. - Если бы ты делала то, что я тебе сказала, или хотя бы позвонила мне сразу…
        - Я позвонила всем, кому смогла, но никого не застала. Уйти из квартиры я просто не имела морального права, так как уже знала, что эти люди ни перед чем не остановятся, а здесь было слишком много женщин и детей…
        - А ты - им защита! - издевательски хихикнула Ленка. - С диктофоном и баллончиком…
        - Хватит издеваться, - вполне миролюбиво сказала я. - Тем более, что дальше вы все знаете. Давайте лучше чай пить.
        - Так я так и не поняла: роман - был или не был? - спросила Светка. - Или все это были только стратегические перетусовки?
        - Слушай, Анджа, - возвращаясь к медитации на колбасе, сказала Ирка. - А вот из этого твоего плана загадок… я двенадцать пунктов поняла, а тринадцатый - нет. Зачем Машка ходила в комнату к Наталье?
        - Это выяснилось позже, - вздохнула я. - Когда Зина с Кирой уезжали в деревню, а Машка с Кириллом переселялись в интернат. Кстати, Дашка просила оставить Машку ей, но какой-то там орган опеки пока не позволил. Дашка собирается дальше выяснять… Когда Машка уже собрала свои вещи, Руслана вдруг вынесла ей свою серебряную сумочку, со стразами и стеклярусом, которой Машка всегда завидовала. В сумочке лежали для Машкиной куклы всякие вещи - пальто с настоящим меховым воротником, шапочка, кофточки, платья, даже рубашечки, носочки и трусики. Все такое трогательное, как настоящее - Наталья вообще высокого класса портниха, и с фантазией. Руслана сказала: «Это тебе, Маша, от нас с мамой, на память.» - Я спросила: «А где Наталья?» - «Там, плачет!» - ответила Руслана и мотнула головой в сторону кухни. Я пошла в кухню. Наталья сидела на табуретке и смотрела в окно. -
«Очень красивые одежки, - сказала я. - Машке понравились.» - «Она это любит, я знаю, - в нос сказала Наталья и кивнула, не оборачиваясь. - Все время у меня тряпочки, обрезки от кроя таскала, еще при Зое. Даша шила ей на ее куклу. У Даши и своя есть, я подглядела как-то, она уже после смерти бабки купила… А потом обе - игрались.» - «Вы знали?» - удивилась я. - «Конечно, знала, - сказала Наталья. - Специально ключ в двери оставляла, и обрезки на столе. А они - тайком, чтоб я не увидала. Думали, наверное, что я жадная - не дам. А я б и научить могла, и сшить… Дашка тоже, хоть возрастом велика, а умом…»
        Вот такие дела с тринадцатым пунктом…
        Ирка шмыгнула носом и вытерла костяшками указательных пальцев выступившие слезы. Ленка энергично массировала свинью. Светка ела колбасу. Пальцами и без хлеба.


        Эпилог
        Когда Светка увезла на своей машине Ирку и Ленку, я сложила остатки светкиных закусок в пластиковый контейнер, положила его в мешочек и протянула Любаше:
        - Возьми, тебе Мишку кормить, а у меня от всего этого печенка болит.
        - Спасибо, Анджа! - Любаша кивнула и поставила мешок рядом со стулом, на котором сидела. Получилось удивительно по-сиротски.

«Как будто я ее прогоняю!» - упрекнула я себя.
        - Скажи, Анджа, а что стало с этими самыми сокровищами? - спросила Любаша. - Ведь милиция, как я поняла, так про них и не узнала? Они что, так и лежат у вас на балконе?
        Забавно, - подумала я. - Именно Любаша и должна была спросить. А почему не спросила Ирка? Ленка? Не сообразили? Или им неинтересно?
        - Нет, конечно, на балконе их давно нет, - сказала я. - Когда сюда приходили бандиты, уже не было. Я аккуратно все вывезла и спрятала. Насколько я поняла, самая ценная часть клада находилась в том металлическом ящике, который у Фроси забрали раньше. А что касается оставшегося… Все, имеющее историческую или художественную ценность, я так же, как и пластинку, отдала Петру Григорьевичу. А прочее с помощью Израэля Наумовича и прочих светкиных мужей обратила в деньги и скоро, бог даст, с помощью Леонида размещу за рубежом, на счетах детей Кривцовых. Мне показалось, что это будет справедливо, ведь они больше всех пострадали от этого проклятого клада. Машке и Кириллу - на образование и житье, пока они будут это образование получать. Кире - на лечение, социальную реабилитацию или уж хороший интернат - что ей там понадобится.
        - А Вадим? - еще помолчав, спросила Любаша. - У тебя с ним… что?
        - У меня с ним ничего…
        Любаша смотрела куда-то мимо меня. Мне показалось, что она за что-то на меня злится. Неужели переживает за получившего отставку Вадима?
        - Анджа, скажи, почему ты от себя все отталкиваешь? Сокровища, внимание, помощь, любовь? В чем смысл? …
        - Давай не будем, Любаша, - попросила я.
        - Нет! - она упрямо помотала головой. - Мне надо понять, потому что я сама такая… И Светка, и Ленка - тоже. Только Ира у нас другая…
        - Придешь домой, посмотри на карту мира, - сказала я. - Там, в самом низу, есть Земля королевы Мод…
        - И что? - требовательно спросила Любаша.
        Честное слово, я не знала, что ей ответить.

        Оставшись в одиночестве, я долго искала Флопси. В какой-то момент мне даже показалось, что свинка забралась в мешок с закусками и Любаша унесла ее с собой. В конце концов Флопси нашлась под батареей, замаскированная под грязную тряпку для вытирания пыли. В этот момент позвонила Светка.
        - Послушай, ты, - взвинчено сказала она. - Я понимаю, что все эти гребаные сокровища ты уже пожертвовала в фонд помощи голодающим собакам Аргентины. Плевать! Но может быть теперь, после всего, ты все-таки уберешься из этой своей гребаной коммуналки?! Я понимаю, что ты обожаешь свою инфернальную Лиговку и ее пролетариат! Но ты сама ему противопоказана, понимаешь?! У пролетариата от тебя начинается несварение желудка! Петербург Анжелики Аполлонской! Тьфу! Возьми у меня денег, или у Настьки и купи себе отдельную квартиру. Если хочешь, я дам тебе денег взаймы. Ты мне их потом вернешь. Когда-нибудь. Продай свою комнату Братку, пусть они с Дашей поженятся и воспитывают всяких детей - тех, которые уже есть у нее в брюхе, тех, которые остались от Кривцовых, и того, который останется от Ксении, когда ее посадят, и тех, которые еще у них там случатся! Это будет достойная смена…
        - Светка! Светка! - крикнула я. - Замолчи сейчас! - она замолчала. - С этим… экстракорпоральным оплодотворением … ничего не вышло, да?… Ну и черт с ним! Неизвестно еще, что бы там родилось! Кому это вообще надо! Не мышонка, не лягушка, а неведома зверюшка…
        - Ты со своей гребаной психологией ничего не понимаешь! - всхлипнула в трубке Светка. - Ничего…


* * *
        На следующий день утром я вышла в коридор и взгляд мой как всегда упал на полки, заставленные разноцветными книжками. «Убить и умереть»; «Смерть прекрасна»; ироническое - «Концерт для мумии с оркестром»…
        - Аркадий! - я постучалась в комнату соседа. - Вы не могли бы мне немного помочь?
        - Для вас - все что угодно, Анжелика Андреевна, - как всегда учтиво откликнулся наш квартирный псих.
        - Аркадий, сейчас мы с вами возьмем все это, - я пальцем указала на полки с книгами. - И вынесем их отсюда к чертовой матери!
        - Куда? - по виду ничуть не удивившись, спросил Аркадий.
        На мгновение мне представился разожженный посреди нашего двора-колодца веселый костер. Но я тут же осадила себя. Это уже получалось совсем какое-то мракобесие и помутнение сознания. Испанская инквизиция, книги еретиков, Рэй Бредбери, «451 по Фаренгейту». Все это уже было. Мы - цивилизованные люди.
        - Мы оставим их возле продуктового магазина, Аркадий, - спокойно сказала я. - И аккуратно разложим. Те, кто захочет почитать, - возьмет.