Требуются отдыхающие Ирина Николаевна Мясникова

        Люся Закревская, успешная деловая женщина, не сумела свети концы с концами в личной жизни. Вместо того чтобы держаться за любимого мужчину, она постоянно терзалась из-за того, что мух на семь лет моложе, и изводила себя и Юру разговорами, что тому нужна молодая женщина, которая родит ему ребенка… Юра не выдержал давления и отбыл в неизвестном направлении.
        Люсе оставалось только загрузить себя работой. Ее пригласили в неожиданное место. Отель «Альбатрос» давно переживал времена своей славы. Акционеры не могли найти общего языка, персонал разбегался. Великолепный управленец, героиня была призвана вернуть гостинице былое величие и придать новый шик. Людмила засучила рукава — и горе тому, кто попытается ей помешать, даже если это главный акционер Петр Сергеев…

        Ирина Мясникова
        Требуются отдыхающие

        Люська
        Люська Закревская лежала на операционном столе, как бабочка пришпиленная булавкой, и думала, что она непроходимый придурок! Хотя придурок — это уж очень ласково сказано. Идиотка! Вот, кто она такая. Настоящая круглая идиотка. Люся Закревская пошла к Айболитам и заплатила им кучу денег, чтобы они резали ее своими ножичками под общим наркозом, то есть в бессознательном состоянии! И не потому, что у нее жопа отваливается, ноги не ходят и сердце не работает, а для того, чтобы Люся Закревская стала просто помоложе. Минимум на десять лет, как у докторишек в рекламе написано. Будто она и так моложе своих лет не выглядит. Ну, не на десять лет, конечно, но лет на пять-то уж наверняка.
        «Кто его там знает, что со мной в этом самом наркозе случиться? Вдруг еще помру ненароком?»  — от таких мыслей Люське стало нестерпимо страшно, захотелось плюнуть на все и убежать.
        Если б не воспитание, давно уже дала бы деру. А так из-за дурацких условностей, вбитых в ее сознание еще в далеком детстве, даже дала себя на этот холодный стол выгрузить, да еще привязать! Ага! Люся Закревская — девочка из хорошей интеллигентной семьи. А девочкам из хорошей интеллигентной семьи не пристало убегать в последний момент, хотя бы и из-под скальпеля. Приличные люди так себя не ведут. Приличные люди уж если приняли решение, договор подписали, то выполняют его условия, хоть умри. И вот лежит теперь Людмила Владимировна Закревская совершенно беззащитная, приличия соблюдает, а дураки эти, ну, которые в руководстве, вместо того, чтобы нано — технологиями медицину усиливать, занимаются черт знает чем! Сколково какое-то, видите ли, строят! Лишь бы денег побольше в землю закопать! Во всем мире наука без техноградов развивается, и — ничего себе, а нашим надо всех умников в одно место согнать, чтоб им там думать лучше было. И о чем только эти умники думают? Давно бы уже им надо было придумать таблетку от старости. Съел — и опять здоровый красавчик! Правда, Айболиты тогда все разом разорятся, и
лекарственники, в смысле аптечники, по миру пойдут. Вот уж кто настоящие враги народа! Наверное, это они правительству нашему палки в колеса вставляют, не иначе. Аптечное лобби и заговор докторишек! Эти, похоже, даже почище нефтяников будут. Вон, электрические автомобили уже даже опытными образцами изготавливаются, а таблетки от старости ни фига, только в сладких мечтах. По всему выходит, что медицина за последние сто лет никуда не продвинулась, чуть что отрезают к чертям все лишнее. Неужели в организме так много лишнего, что хирургами практически все больницы забиты, под завязку. И все равно не хватает их, хирургов этих. Вон медицинские институты хирургов выпускают в огромных количествах и таких, и этаких, на любой вкус….
        Додумать эти интересные мысли Люське не удалось, ей дали наркоз и Люська увидела бога. Вернее не увидела, а почувствовала, и в голове у нее появилось твердое знание, что вот он пришел с ней поговорить. При этом Люська также откуда-то узнала, что говорить с ним на русском или английском и даже на китайском — совершенно бесполезно. Бог понимал мысли и мыслями же Люське отвечал. Это Люську очень даже устраивало, так как языками она категорически не владела, а вот вопросов к богу у Люськи была целая куча. Бог был светлым и очень добрым — это Люська тоже почувствовала. Из обмена мыслями с ним Люська поняла, что все люди в сущности своей прекрасны, как ангелы, но проблема в том, что прекрасная богоподобная душа вынуждена жить в теле обезьянообразного существа.
        И эта чертова обезьяна, которая согласно теории Дарвина эволюционировала из амебы, вечно выскакивает в самый неподходящий момент и смущает ни в чем не повинную ангельскую душу. У нее, видете ли, собственный опыт выживания имеется, скрытый где-то в спинном мозге! Люська, конечно, догадывалась, что бог создал небо и землю вовсе не за три дня, но в то, что люди произошли от обезьяны, ей никак верить не хотелось. Все-таки была большая надежда на таинственных космонавтов, путешествующих от звезды к звезде, но из беседы с богом следовало, что Люськина пра — пра — пра — ….бабка скакала с ветки на ветку и размахивала хвостом. Бог объяснил, что глупости люди вытворяют от того, что они с этой своей обезьяной управиться не могут. Бог даже показал Люське картины из ее жизни, где она ведет себя, как самая настоящая обезьяна. И даже в тех ситуациях, в которых Люська никогда не подумала бы, что поступает, как примитивная мартышка, с высоты своего общения с богом, она видела, что ее поступками руководит именно животное. Причем животное хитрое, но недалекое.
        «Господи! Неужели это я?»  — думала Люська, и ей было нестерпимо стыдно перед собеседником. Бог Люську не ругал, а нежно гладил по голове и улыбался. Вернее, это Люська чувствовала, что он улыбается так по-доброму и по голове ее гладит.
        Очнулась Люська в слезах, ее переполняло чувство вселенской любви ко всем окружающим. И к докторам, и к сестрам, и к нянечкам, и к другим пациентам клиники. Она ж теперь понимала, что они никакие не обезьяны, а самые настоящие богоподобные ангелы, вот только забыли об этом. Хотелось ко всем им прикоснуться и рассказать о своей чудесной беседе. Попросить их, чтобы они любили и берегли друг друга. Но больше всех Люська в этот момент захотела увидеть даже не маму с папой и не сына Ваньку, ей просто до физической боли необходимо было увидеть Юру Гвоздева, обнять его и никогда-никогда с ним больше не расставаться. Ведь с Гвоздевым она рассталась, действительно, как обезьяна, причем обезьяна довольно глупая.
        Конечно, когда после операции Люська поглядела на себя в зеркало, охота повидаться с Гвоздевым сразу же пропала. Из зеркала на Люську смотрела страшная отекшая рожа в жутких синяках. Люська в зеркале выглядела, как Страшила из сказки про волшебника изумрудного города. Только у Страшилы глаза были круглые, а у Люськи, наоборот, вместо глаз были маленькие щелочки по краям прошитые суровой ниткой, как грубые домотканые порты.
        Пришедшая навестить Люську лучшая подруга Аня Панкратьева долго ржала, а потом обозвала увиденное утром в китайской деревне. И, действительно, Люське казалось, что щеки ее вот-вот наползут на глаза и закроют от Люськи весь белый свет. Даже уже после выписки из клиники, когда Люська в черных очках и платочке заправляла свой автомобиль на ближайшей к дому заправке, к ней подошел пожилой охранник и жалостно так сказал:
        — Дочка! Бросай ты его к чертовой матери. Не в деньгах счастье, чтобы заради них такое вот терпеть!
        Люська поблагодарила дядьку за сочувствие, села в машину, поглядела в зеркальце на свои фиолетовые синяки, матюгнулась и поняла, что на работу пока выходить рано. Зато уже через две недели после операции, Люська Закревская стала выглядеть гораздо лучше, чем она выглядела лет пятнадцать назад, а через месяц желание увидеть Юру Гвоздева охватило ее с новой силой. Вот бы посмотрел на нее сейчас. Прямо картинка из модного журнала какая-то, звезда эстрады, а вовсе не финансовая мегера бальзаковского возраста. Или даже пост — бальзаковского? Кто его теперь знает, в каком возрасте у женщины начинается этот бальзаковский период. На Люськин взгляд, так у нее этот возраст наступил уже очень-очень давно. Пожалуй, еще тогда, когда она развелась со своим первым мужем. То есть, еще в прежней жизни, потому что новая жизнь у Люськи началась исключительно после знакомства с Юрой Гвоздевым.
        С Гвоздевым Люська познакомилась совершенно случайно. Вернее знала она Юру давно, видела у себя в офисе, где он бывал по делам своей компании неоднократно, но близко с ним никогда не общалась. Так только «здрасьте» и «до свидания». Той зимой Люське все-таки удалось уговорить Панкратьеву вместе полететь встречать Новый год на берегу океана под пальмой. Уговорилась Панкратьева только потому, что, наконец, рассталась со своим «как бы мужем». Так они с Анькой ласково именовали мужчин, которых в народе называли грубым словом «сожитель». Этот «как бы муж» Панкратьевой был настоящим придурком, впрочем, как и ее предыдущий вполне законный супруг. Ну, не везло им с Анькой ни с законными мужьями, ни с этими «как бы». Причем, придурковатость очередного встреченного подругой мужчины Люська определяла моментально, как говориться, влет, а вот своих встречных поперечных раскусить сразу ей было не по силам. Зато это прекрасно получалось у Панкратьевой. Так они и дружили, рассказывая друг другу, в какое очередное безобразие каждая из них опять вляпалась. При этом в своих периодах гордого одиночества, безо всяких
придурков, Люська с Панкратьевой до этого момента никогда не совпадали, поэтому, можно сказать, сам бог велел им в этом одиночестве поехать куда-нибудь вместе.
        Когда они покупали путевки под пальму, Панкратьева потребовала организовать ей под этой пальмой еще и папуаса, чтобы Новый год был по-настоящему веселый. В этом Люська была с подругой абсолютно согласна. Ну, какой Новый год без папуаса?! Мужики, хоть, и все подряд сволочи, но без них все-таки как-то скучновато.
        Пока они летели в чартере, организованном Люськиной транспортной компанией, она присматривалась к пассажирам в поисках подходящих папуасов. Экипаж Люська отмела сразу, так как знала пилотов, как облупленных. Все были женаты, но, несмотря на это, никогда не упускали случая покобелировать на стороне. Такие друзья им с Панкратьевой были не нужны. Остальные папуасы следовали к месту отдыха в сопровождении собственных самоваров. И это было естественно. Небось, Новый год люди летят встречать. А Новый год, как известно, семейный праздник. Люська поскучнела и начала философствовать.
        — Нет, Ань, ну скажи, почему все мужики кобелюки?
        — С чего это ты взяла?  — удивилась Панкратьева, отрываясь от дамского журнальчика.
        — Ну, вот смотри. Летит полный самолет народа. Экипаж даже рассматривать не будем, с ними давно все ясно. Но остальные! Все со своими бабцами. И надо сказать, бабцы эти вовсе на жаб не похожи. Некоторые так и вообще очень даже ничего.
        — Ну?
        — Ладно бы еще напились в полете, так они еще до посадки в самолет на нас с тобой глазенками своими шаловливыми зыркали. А ты вот недавно в сортир пошла, так я специально посмотрела! Сидят, и при живых бабцах, глядя на тебя, слюну пускают, чисто сенбернары.
        — Но из этого совсем не следует, что они кобелюки! Увидели красоту невозможную и восхитились. Чего тут особенного? Я вот, например, тоже, если женщину красивую вижу, то завсегда ей радуюсь. Вот тебе, например!
        — Ага, и слюни развешиваешь?
        — Слушай, ну где ты слюни-то разглядела? Не выдумывай!
        Панкратьева опять погрузилась в журнал. Люська помолчала секунды три, а потом не выдержала.
        — Ань! А у тебя был когда-нибудь роман с женатым кобелюкой?
        — С кобелюкой?  — Панкратьева задумалась.  — Хотя, кто его знает, если он женат и у него роман, выходит, что точно кобелюка. Тогда был.
        — Вот!!!
        — Что вот? Бывает же, наверное, что женатый человек встречает кого-то и влюбляется?
        — Ну да! Влюбляется. Только при этом с женой своей законной не разводится, а знаешь почему?  — у Люськи давно уже была на этот счет своя теория.
        — Из-за денег и совместно нажитого имущества?
        — Хрен там! Потому что жену свою он тоже любит. Но по-своему. И любовницу по-своему. Он так по-своему целый гарем любить может. А я вот уже хочу, чтобы меня кто-нибудь не по-своему полюбил, а по-настоящему!
        Люська мечтательно закатила глаза и представила такую чудесную картину. Она — во всем белом, а рядом с ней прекрасный такой принц. Нет, не принц, царь. Стоит перед ней на одном колене, а в руках букет красных роз и коробка с кольцом. Говорит: «Выходите за меня замуж, прекрасная красавица! Будем жить долго и счастливо».
        «Вот это правильно»,  — мысленно согласилась Люська со своим коленопреклоненным царем. Если уж любовь настоящая, то надо жениться, безо всяких там «как бы». Это раньше она ни в каких таких принцев, и тем более, царей ни фига не верила, а с возрастом Люське почему-то вдруг захотелось романтики. Или не вдруг? Наверное, люди просто без романтики устают очень. Вот и Люська в свои тридцать семь лет уже без романтики жить больше не хотела.
        — Хочешь, значит так и будет! Вот прилетим, папуасов встретим, и будет нам любовь большая и чистая,  — раздраженно вклинилась в ее прекрасные мысли Панкратьева. Люське захотелось рассказать ей про царя с кольцом, но Анька, похоже, совершенно не желала дальше развивать эту тему.
        — Обязательно! Только папуасы эти, явно, не нашим самолетом летят,  — после такого резонного замечания Люське все-таки пришлось заткнуться.
        Еще бы! Панкратьева нашла в журнале какую-то статью о значении мужских задниц и откровенно злилась, что Люська отвлекает ее от такого важного чтения. Конечно, как свою половину найти, не подковавшись, как следует, насчет размера ее задницы! Вот Люську почему-то мужские задницы ни капельки не волновали. Или волновали? Просто она над этим никогда не задумывалась. Ей хотелось, чтобы мужчина ее мечты, тот самый царь с кольцом и букетом, понимал Люську с полуслова, и чтоб с ним было весело, и чтобы на все Люськины страхи, «ахи» и «охи» он всегда спокойно говорил: «Решим проблемы!», и потом делал бы самое главное, а именно — эти проблемы решал. А уж какого там размера этот прекрасный царь будет — дело десятое. Хотя, если он будет, как мальчик с пальчик, это Люське тоже вряд ли понравится. Или, если задница у него будет, как у слона? Такие, правда, Люське никогда еще не попадались. Может, в этом как раз вся проблема и есть? Может, если б встретился Люське на жизненном пути мужик со здоровенной задницей, то была бы она сейчас замужем и счастливая летела бы встречать Новый год не с Панкратьевой, а с
любящим мужем. Люська представила на месте Панкратьевой мужчину с огромной задницей и тихонечко захихикала, чем вызвала недовольный взгляд Панкратьевой поверх журнала.
        В первый же день каникул, когда они во всем своем великолепии выкатились на роскошный океанский пляж, Люська, уже смирившаяся было с отсутствием нормальных папуасов, вдруг увидела Юру Гвоздева. Гвоздев тоже заметил Люську и радостно прибежал здороваться. Юра был чем-то похож на Люськиного сына Ваньку, и не только необъятными труселями в цветочек, как у волка из мультфильма «Ну, погоди!». Кстати, никакой такой здоровенной задницы в этих труселях даже в помине не было. Юра был худой, длинный, весь какой-то нескладный с прической домиком. Ванька в свое время долго добивался у Люськи, чтобы его подстригли таким домиком. Оказалось, что это невозможно модная прическа, как у сына Панкратьевой Федора и футболиста Дэвида Бэкхема. Люське, однако, эта стрижка напоминала прическу Пиноккио из старой детской книжки. Хотя, кто его знает, может быть во времена Пиноккио это как раз и была самая модная стрижка. Мода ведь все время по кругу ходит. Кто-то может подумать, что Пиноккио персонаж сказочный и мода к нему никакого отношения не имеет, а вот и неправда. Пиноккио изначально был хулиганом, а хулиган должен
иметь самую модную прическу, вот художник ее и нарисовал. Это уже потом Бэкхэм вспомнил, как его детский идеал в книжке был подстрижен, пошел и сделал себе такую же стрижку. Ведь все футболисты тоже, наверняка, хулиганы.
        Гвоздев познакомил Люську и Панкратьеву со своим лучшим другом и коллегой по работе Виктором Ивановичем Тимониным. Тимонин лежал под зонтом и явно ни с кем знакомиться не собирался. Однако, увидев Панкратьеву, в лице переменился, начал щелкать пятками, чуть не упал, снес пляжный зонтик, и тут всем стало ясно, что у Панкратьевой с этим самым Тимониным назревает серьезный роман. При этом все остальные пляжные персонажи должны отойти на задний план и создавать условия для развития этого большого и чистого чувства. Собственно, вот это Люська с Юрой Гвоздевым и сделали — отошли на задний план. Детская составляющая их делегации, а именно Ванька и сын Панкратьевой Федор, особо их не обременяли, и Люська с Юрой в основном общались друг с другом.
        Оказалось, что Юра младше Люськи на семь лет, но при этом, несомненно, является самым умным парнем из тех, кого она встречала в своей жизни. Люська буквально смотрела ему в рот. Такого она от себя никак не ожидала. Этого просто быть не могло, чтобы Люське Закревской стало нечего сказать! Она даже никак его не подкалывала и не надсмехалась над ним, как обычно она это делала при знакомстве с очередным мужчиной. А когда Юра появился в ресторане на праздничном ужине по поводу Нового года, Люська и вовсе обалдела. Гвоздев был одет не просто модно, он был по-настоящему стилен, и все дамочки, включая официанток, посворачивали себе шеи. Удивительно, как одежда все-таки меняет человека. Вся Юрина нескладность, отмеченная Люськой на пляже, разом куда-то подевалась и прическа эта хулиганская из детской сказки, почему-то оказалась идеально ему подходящей. Хоть сейчас на обложку модного журнала! Люська сразу вспомнила своего бывшего «как бы мужа» Ашота. Тот на пляже всегда выглядел красавчиком, но стоило ему надеть костюм, как всем становилось сразу понятно, что коровам седла ни к чему. А еще коровам
совершенно не шли галстуки, они постоянно съезжали куда-то на бок и все время пачкались. Юра был совершенно другой. Было видно, что это человек умственного труда, причем труда довольно успешного и высокооплачиваемого.
        Люська, конечно, на этом ужине и сама в грязь лицом не ударила. Это было видно по Юриным глазам. Юра смотрел на Люську с каким-то странным неведомым ей доселе обожанием. Так на Люську еще не смотрел никто. Никогда! Люська впервые почувствовала себя слабой, она вдруг вспомнила разговоры про широкую мужскую спину, за которую всегда хотели спрятаться от жизненных неурядиц все ее многочисленные приятельницы.
        Через полгода Гвоздев переехал к Люське и, чего там говорить, первое время жили они вместе просто отлично. Юра предлагал Люське пожениться и разменять их квартиры на одну большую в центре города. Люська все Юрины предложения всегда выслушивала внимательно, потом целовала его в нос и говорила, что из родного Купчино не уедет никогда. И не только в центр города, но даже и в центр мира — город Нью-Йорк. Выходить замуж Люська больше не хотела, аргументируя это тем, что и она, и Юра там уже побывали, но ничего хорошего из этого не вышло. На самом деле уж больно как-то по-будничному звал он ее замуж. На одно колено не вставал, букет и кольцо не дарил. Нет, конечно, Юра за все время совместного их проживания дарил ей и цветы, и кольца, и разные бриллиантовые бацацыры, но вот, когда замуж звал, почему-то никак не соответствовал Люськиной мечте о царе.
        Надо сказать, что с Юрой Люське было по-настоящему весело, и он понимал ее, как никто другой. Даже, когда Люська по своей старой дурацкой привычке, напившись, кидалась танцевать на столе, Юра всегда танцевал там вместе с ней.
        Гвоздев профессионально занимался маркетингом и вечно был переполнен какими-то идеями. Он рассказывал Люське, например, что в этом году просто необходимо открывать кофейни, а вот в следующем надо срочно организовывать золотые магазины. Люська смеялась, а потом удивлялась, как сбывались прогнозы Гвоздева. Он всегда опережал отечественный бизнес на год-другой. Гвоздев, как и сама Люська, прекрасно налаживал отношения с людьми и тоже никак не мог усидеть на месте. Ему всегда надо было куда-то бежать, что-то делать. Он на своем мотоцикле носился по городу со страшной скоростью. К этой скорости он приучил и Люську, купив ей такой же мотоцикл, как у себя, и они гонялись на этих мотоциклах по кольцевой дороге, вызывая опасения Панкратьевой и ее супруга. Ведь Панкратьева все-таки вышла за Тимонина замуж. Но так это же совсем другое дело! Тимонин еще, когда на пляже пятками щелкал, всем сразу было понятно, чем дело кончится. Так он вокруг Панкратьевой подпрыгивал, что Люська прямо представляла, как он на одном колене стоит с кольцом и букетом. Опять же корона царская на голове у Тимонина, можно сказать,
сразу была видна. Ну, если зажмуриться, как следует, конечно.
        Может быть, со временем отношение Люськи к замужеству и изменилось бы. Может, и разглядела бы она, в конце концов, на голове у Юры Гвоздева какую-никакую корону, как у Тимонина, но кроме всего прочего Люськину дурную голову терзали еще и комплексы насчет Юриного возраста. Ее волновал не столько его возраст, сколько отсутствие у Юры детей. Она понимала, что рано или поздно Юра захочет иметь ребенка, а она уже для этого дела старовата. Конечно, певица Мадонна родила ребенка на пятом десятке, но Люська-то, хоть и выглядит не хуже, но условия у нас для родов совсем не такие, как у капиталистов со стажем. Так потом ведь и растить ребенка надо, а Люська уже понимала, что ей и с единственным Ванькой управляться становится тяжеловато. Хорошо, папа с мамой помогают.
        Люська и сама не заметила, как просто зациклилась на идее, что Юре необходимо найти себе нормальную молодую женщину, чтобы организовать семью для рождения детей. Этой своей идеей она, в конце концов, просверлила Гвоздеву мозг. Не было дня, чтобы Люська не упоминала о том, что у Юры впереди вся жизнь, а ее Люськины дни, можно сказать, сочтены.
        Однажды Юра собрал свои вещи, чмокнул Люську куда-то в лоб и ушел. Она даже вначале не поняла, что произошло, а потом, когда врубилась, то почувствовала себя очень странно. Ее поведение нельзя было объяснить простой и незамысловатой глупостью. Во всей этой ситуации чувствовалось что-то такое очень болезненное, навроде заболевания мозга на всю голову.
        Неделю Люська просидела в прострации, тщетно пытаясь связаться с Гвоздевым по телефону и надеясь, что он одумается и вернется. Потом выпила бутылку водки и заснула на полу в кухне. В таком вот безобразном состоянии Люську и застал папа, привёзший Ваньку с дачи. Он развернулся, увез Ваньку к себе и позвонил Панкратьевой. Та примчалась и первым делом начала поливать Люську из чайника. Люська ругалась матом и пыталась драться, но потом пришла в себя и заскулила, честно рассказав подруге, какая она невозможная дура. Панкратьева в этом вопросе с ней согласилась.
        — Люська! Не может для мужчины ребенок значить больше, чем любимая женщина!  — ругалась Панкратьева.  — Иначе они б никогда детей своих не бросали. А тут и вовсе какие-то странные фантазии по поводу несуществующего ребенка, который ему почему-то нужен! Ты его-то спрашивала, нужен ему ребенок или нет?
        — А то не ясно, что он время теряет со старой теткой вместо того, чтобы себе молодую найти и строить с ней полноценную семью!
        — С какой такой старой теткой?  — не поняла Панкратьева.
        — Здравствуйте! С такой, с Закревской Людмилой Владимировной!  — обиделась Люська.
        — А! Ну, если ты такая старая, то сходи глаз себе на жопу натяни, что ли! Между прочим, хорошее дело, вместо того, чтобы окружающих своими комплексами мучить.
        — Ну, глаз-то я, допустим, натяну, куда надо, да рожать от этого лучше не стану!
        — А ты сама рожать-то хочешь?
        — Нет! Хватит, нарожалась!  — Люська вспомнила, как рожала Ваньку и аж вспотела.
        — Вот так и скажи, и нечего окружающим мозги пудрить! Себе-то хоть не ври. А то придумала — старая она, а ему дети нужны. Если б они ему нужны были, так они у него уже имелись, или ты б уже нянчила дитю, как миленькая!  — Панкратьева от злости даже шваркнула чайником о плиту.
        Люська задумалась, а ведь Анька-то, как всегда, права! Выходит, что она сама придумала себе, какую-то несуществующую реальность, сама в ней жила, да еще пыталась и Гвоздева туда перетащить. А все, оказывается, потому, что ей просто не хотелось рожать ребеночка, да плюс к этому комплексы по поводу возраста. Боялась, что рано или поздно Юра ее бросит. Семь лет разницы — это вам не хухры-мухры! Во как! Выходит, она сама боялась таких серьезных отношений с Гвоздевым, что вот взяла и разрушила их. Даже пургу какую-то придумала про то, что Юра на царя не похож. Конечно, не похож, ведь царь в представлении Люськи Закревской должен быть, как минимум, ее ровесником, а еще лучше, чтоб немного постарше был. Для солидности. Странная штука все-таки человеческая психология! Или это не человеческая, а именно женская? Не зря же в народе говорят, что баба дура не потому, что дура, а потому что баба!
        Через Тимонина удалось выяснить, что Юра продал свою квартиру, ранее купленную ему хозяином компании, в которой они вместе с Тимониным работали, отдал хозяину все вырученные деньги, несмотря на то, что квартира к тому моменту стоила уже раза в три дороже, и отбыл в неизвестном направлении. Ходили слухи, что он закрепился в Москве, а потом и вовсе переехал то ли в Куала-Лумпур, то ли в Камбоджу. Самое странное во всем этом деле было то, что даже лучший друг Юры Гвоздева Виктор Иванович Тимонин ничего толком в поступке Юры не понял и никаких подробностей не знал.
        Альбатрос
        Отель «Альбатрос» расположился на самом берегу Финского залива в престижном месте Курортного района города Санкт-Петербурга. Это совсем недавно он непонятным образом вдруг оказался на территории города, а раньше спокойно находился себе в Выборгском районе Ленинградской области, как и положено быть загородному отелю. Территория площадью в пять гектаров давно не давала покоя Питерским девелоперам, а уж когда отель оказался в городской черте, так и подавно стали тянуть они свои ручонки к этой соблазнительной собственности. Ах, как бы хорошо было построить на этом месте большой жилой комплекс! Но «Альбатрос» стоял незыблемо. Уж, если в смутные перестроечные годы выстоял, то и теперь как-нибудь справится.
        В советское время Альбатрос был базой отдыха военных моряков. И не какой-нибудь там заурядной базой, а предназначенной для отдыха высшего командного состава. Этот самый состав, измученный долгим походом, возвращался домой зачастую к своему коммунальному очагу, и тут путевка в Альбатрос со всеми его удобствами была, как нельзя, кстати. Удобства в Альбатросе были, дай бог каждому. И душ, и ванна, ну, и, соответственно, гальюн, как говорят моряки. Опять же кормили в Альбатросе, уж, если не как в ресторане «Метрополь», но и не как в столовке какого-нибудь НИИ Точной механики. Даже по субботам давали икру. Красную.
        На ужин жены командного состава собирались тщательно, для этого и к поездке готовились заранее, чтобы, не дай бог, не выйти в одном и том же платье два раза подряд. А уж, выйдя, наконец, к этому самому ужину, поражали воображение друг друга и всего командного состава в целом.
        Рядовому ленинградскому жителю попасть в Альбатрос не было никакой возможности. Разве что, если кто-нибудь из самого высокого командного состава приглашал в гости на один вечер. Для этого был специально выделен отдельный гостевой номер, очередь на который высший командный состав занимал сразу при заселении. В номер на одни сутки можно было пригласить друзей. Естественно, за дополнительную плату. Друзьям полагался завтрак, обед и ужин в ресторане Альбатроса. Также друзья могли посетить вместе с приглашающей стороной замечательную сауну Альбатроса и танцы, которые в Альбатросе проводились регулярно после ужина. Про сауну Альбатроса в городе Ленинграде ходили легенды. Мол, там и чай тебе с травами подают в самоваре, и, кому надо, пиво холодное, и бассейн там в этой сауне есть, хоть и небольшой, но удивительно чистый.
        В большой бассейн Альбатроса никаких друзей не допускали. Командный состав вместе со своими женами и то попадал в этот бассейн только по предъявлении справки от врачей, осмотра старшей медсестрой, и при наличии резиновой шапочки для плавания.
        Главный врач Альбатроса была невозможно строга и не терпела разную антисанитарию. Она бы и в сауну не стала пускать посторонних, но высший командный состав нажал на все возможные и невозможные рычаги, и главного врача усмирили. Мол, сауна с друзьями для командного состава — дело особое, без которого и отдых ему не отдых. Однако главный врач на то и главный, чтобы в предбаннике сауны посадить дежурную медсестру в белом халате, которая строгим придирчивым взглядом осматривала бы посторонних на предмет обнаружения у них каких-либо скрытых зараз. Типа, чесотки, лишаев и прочих бякостей. Эта же медсестра подавала и чай в самоваре, и пиво, следила за температурой нагрева сауны и временем банного сеанса. Но даже эта придирчивая медсестра не могла нарушить атмосферы благости, постигающей всякого, кто после сауны, закутавшись в белоснежные простыни с непонятным штампом, попивал травяной чаек в предбаннике Альбатроса.
        И так бы все это замечательно продолжалось, если бы не перестройка со своим новым мышлением и всеобщим разоружением. Деньги на содержание Альбатроса стали выделяться минимальные, да и те в соответствии с сумасшедшими инфляционными процессами, происходящими в стране, обесценивались моментально. Персонал потянулся к выходу, и Альбатрос стал для своего когда-то всесильного владельца большой обузой. В итоге, каким-то чудесным образом, причем совершенно законно, на основании закрытого тендера Альбатрос был продан в собственность частным лицам.
        Кто не знает, тендер — это нечто вроде конкурса, или аукциона, а закрытый тендер — это конкурс, в котором все участники дают свои предложения в тайном конверте. Потом в один момент специальная комиссия от продавца эти конверты вскрывает, и собственность переходит в руки того, кто дал наибольшую цену.
        Те частные лица, которые победили в этом закрытом тендере при покупке Альбатроса, в свою очередь, перепродали его другим частным лицам. Видать, тендер был хоть и закрытым, да не совсем. Кого-то в процессе перепродажи постреляли, кому-то морду набили, потом опять перепродали и в результате всех этих смутных и рядовому обывателю непонятных телодвижений Альбатрос оказался в руках очередной группы физических лиц, каждый из которых имел свое видение дальнейшего развития Альбатроса и пытался, как мог, повлиять на его руководство. Поэтому руководство Альбатроса периодически сменялось в зависимости от того, какая группировка брала верх на собрании акционеров. Надо сказать, что и девелоперы, и заинтересованные в них чиновники, и даже разные криминальные авторитеты могли тянуть руки к Альбатросу сколько угодно. Все документы отеля были оформлены безукоризненно, поэтому просто отнять его у владельцев не представлялось возможным. Можно было только купить, причем по рыночной стоимости, а вот это уже было никому не интересно. Сами понимаете, какая может быть рыночная стоимость отеля Альбатрос! Это вам не
шахер-махер на закрытом тендере. Тем более, что никто из владельцев продавать свои акции не собирался. Одно дело акции завода какого-нибудь, управлять которым скучно. Попробуй, поди, разберись там в производственном процессе! Совсем другое дело отель. Чего греха таить, ведь каждый знает, как нужно гостиницей управлять. Ну, ведь до чего кажется это дело совсем не хитрое! Сдавай себе номера, убирай, да корми людей. Тем более, что новым владельцам от Советской власти достались кроме отеля со всеми его удобствами, бассейнами, сауной, ресторанами, полностью оборудованной кухней, еще и скважины водозаборные, и система канализации, и котельная, и даже общежитие для персонала. Вот! Да еще ухоженная территория с парковкой и собственным пляжем. Согласитесь, есть ведь чем поруководить и где развернуться.
        Люська
        Люська Закревская по советским меркам родилась и выросла в очень обеспеченной семье. Папа Люськи был директором научно-исследовательского института, а мама начальником лаборатории в другом научно-исследовательском институте. То есть, семья Люськи на полном основании относилась к советской номенклатуре. Правда, к номенклатуре не совсем полноценной. Ведь интеллигенция согласно Марксу, Энгельсу и их большому другу Ленину общественным классом не являлась, а обзывалась обидным словом «прослойка». Прослойку эту ни рабочие, ни крестьяне всерьез не воспринимали и считали своим долгом над ней всячески подшучивать в стиле «А еще шляпу надел» и так далее. Поэтому интеллигенцию в номенклатуру не особо-то и допускали, ввиду отсутствия у нее классового сознания. Конечно, должность директора института требовала и членства в партии, и классового сознания, но пролетарий занять ее никак не мог, ввиду отстутсвия у него необходимой суммы знаний. Из-за этой вот незадачи интеллигенцию пришлось в номенклатуру допустить, но как-то с краешку. Может быть, именно поэтому принадлежность к этой самой номенклатуре никак не
отражалась на жилищном вопросе Люськиной семьи. Люськины родители, ее бабушка, сама Люська и английский бульдог Лютик ютились в маленькой двухкомнатной квартире в блочном девятиэтажном доме Ленинградской новостройки под названием Купчино.
        — Зато отдельная!  — радовалась мама, выросшая в огромной ленинградской коммуналке без горячей воды и центрального отопления.
        — Главное, чтобы не было войны!  — добавляла бабушка, пережившая блокаду и схоронившая во время войны двоих детей.
        — Погодите, девушки!  — говорил отец.  — Я вам всем еще шубы куплю.
        Действительно, какая же номенклатура без шубы. Люська ни минуты не сомневалась, что папа свое обещание выполнит. Он всегда все обещания выполнял. Даже, когда пообещал Люське купить собаку, из-за чего у мамы с ним случился скандал. Но потом, когда появился Лютик, мама поцеловала папу и потребовала от него клятвы, что больше в доме ни кошек, ни собак не будет. А когда Лютик сгрыз мамины итальянские туфли, купленные по большому блату во Фрунзенском универмаге, папа тут же достал ей туфли французские, ничуть не хуже и велел дорогую обувь убирать в шкаф, а не раскидывать по всей квартире. Мол, Лютик просто всех приучает класть вещи на место. Мама, конечно, успела расстроится, но углядела в этом инциденте положительные стороны. Туфли-то у нее в результате организовались совсем новые.
        Институт отца разрабатывал какой-то важный проект для меховой фабрики «Рот фронт» и никто, можно сказать, не удивился, когда по окончании этого проекта все девушки его семьи, действительно, оказались при шубах. Шубы были великолепны. Сшиты они были из лапок разных ценных зверюшек, поэтому стоили не так дорого, как шубы из шкурок, но смотрелись ничуть не хуже. Маме досталась шуба из норковых лапок, бабушке из лапок чернобурой лисы, а Люське из лапок песцовых. Люське завидовали все девчонки школы. Да и чему больше было завидовать? Шубе, да джинсам, которые мама купила у спекулянтов по сходной цене. Дело в том, что в эти джинсы никто не влезал, кроме маленькой и худющей Люски. Так что, красна изба, как говорится, углами, а Люська Закревская была хороша шубой, да джинсами. Дело в том, что от рождения Люська была похожа на моль бесцветную, серую мышь и голубя-альбиноса одновременно. Волосы жиденькие, какого-то невнятного серого цвета, глаза голубые водянистые, брови и ресницы бесцветные, молочно-белая кожа с легкой синевой, длинный нос, да еще очки от косоглазия.
        «Только скобок на зубах и не хватает»,  — думала про себя Люська, глядя в зеркало.
        Училась Люська неважно. Не было у нее к учебе никакого интереса. Этим она несказанно огорчала папу.
        — Люсенька! В тебе же на четверть еврейской крови,  — расстроено говорил отец.  — Ты должна быть талантливая.
        — Ага! И красивая,  — так же расстроено отвечала ему Люська.  — Ни того, ни другого!
        — Все равно я должен обеспечить тебе достойное образование!  — не сдавался папа и мучил Люську репетиторами. А еще ей купили пианино, и Люська регулярно занималась с учителем музыки, на смену которому приходил учитель английского языка. Самым большим музыкальным успехом Люськи Закревской было выступление с «Собачьим вальсом» на папином дне рожденья. Учителя, занимавшиеся с Люськой, регулярно рассказывали отцу о ее бесперспективности, после чего он повышал им оплату, и они продолжали мучиться сами, и мучить Люську. Дело увенчалось тем, что они таки Люську поступили в финансово-экономический институт на факультет бухгалтерского учета. Конечно, туда в те времена только дебил бы не поступил. Даже конкурса никакого не было. Однако папа сообщил всем членам семьи, что его еврейские предки могут теперь спать спокойно, раз у Людмилы будет все-таки высшее образование.
        Но не долго эта семейная радость продолжалась, Люська из института быстро вылетела, и папе пришлось прилагать массу усилий к тому, чтобы устроить ей академический отпуск. Он строго поговорил с Люськой и велел ей идти работать. Люська и пошла. Прямо напротив дома располагался Купчинский универмаг. Люська выбрала себе отдел галантереи и парфюмерии, чтобы быть поближе к дефицитной косметике, и устроилась туда учеником продавца, а потом и продавцом. В универмаге Люське понравилось. Она чувствовала себя там, как рыба в воде, и решила, что ее еврейские корни, видимо, ждали момента, чтобы дать знать, что могут замечательно себя показать в области советской торговли. У Люськи открылся большой талант к спекуляции. Ничего плохого и позорного она в этом не видела. Услугами спекулянтов пользовались все, да еще и благодарили, чуть ли не в пояс кланялись. Опять же деньги никогда никому еще не мешали. Деньги Люське нужны были на красивую жизнь. Как эта красивая жизнь выглядела, Люська понятия не имела, но твердо знала, что на нее нужны деньги, и не маленькие. Накоплением этих денег она и занялась.
        Возвращаться в финансово-экономический институт совершенно не хотелось. Папа поднял все свои связи, чтобы устроить Люську в институт советской торговли, но, оказалось, что папа не всесилен.
        — Ничего, деточка,  — сказал он Люське.  — В торговле тоже нужны свои бухгалтеры. Закончишь институт, а уж я тебя пристрою в хорошее место.
        И Люська, увидев перед собой конкретную цель, поняла, что будет дорабатывать в универмаге до конца академического отпуска и восстанавливаться в институте. Она даже начала почитывать конспекты, которые выпросила у одной своей бывшей сокурсницы в обмен на импортный лак для волос.
        На работу Люська обычно приходила с опозданием. Она категорически не могла приходить куда-то вовремя. Заведующая секцией, конечно, ругала Люську на чем свет стоит. Постоянно лишала ее квартальной премии и обещала уволить. Люська плевать хотела на все эти угрозы. Нашла чем пугать! Премию эту Люська видела в гробу в белых тапках, она на перепродаже французских духов эту премию делала легко с одного флакона, не забывая при этом делиться с заведующей. Та, разумеется, и сама могла бы этими духами торговать, и торговала, но посредники забирали львиную долю, а Люська делилась по-братски. Опять же часть духов обязательно нужно было выбросить в продажу, а там Люськины подружки, тут как тут. На Люськины деньги пробивают через кассу и потом всё тут же Люське сдают, ни один проверяющий не подкопается, а Люська все равно с заведующей делится. Бедовая девка, вредная, разгильдяйка, хамка и матершинница, но честная. Тут уж не убавить, не прибавить. Опять же Люська снабжала заведующую сигаретами Мальборо по цене дешевле отпускной. Где она их брала, заведующую не интересовало. В городе ходили слухи, что в порту
украли контейнер с этими самыми сигаретами. Слухи, слухами, но не могла же девочка из интеллигентной семьи воровать в порту сигареты контейнерами. Мало ли какие у человека связи. Вот за эти связи, предпринимательскую жилку и честность заведующая и терпела откровенное Люськино разгильдяйство. Нельзя сказать, чтобы Люська этим пользовалась, она просто жила, как получится. Очки от косоглазия она, слава богу, уже не носила, но близостью к дефицитной косметике пользовалась только заради наживы. Боже упаси намазать на себя французскую или итальянскую тушь. Это же товар! Нет, Люська обходилась обычной, советской тушью в картонной коробочке за сорок пять копеек. Для того, чтобы тушь намазать на глаза, необходимо было в эту самую коробочку, как следует поплевать. А пока на себя намажешь килограмм этой гадости, исплюешься весь и на работу точно опоздаешь. Красилась Люська полтора часа. Она относилось к рисованию лица, как художник, и не жалела красок. Угольно черные брови, ресницы, фиолетовые тени, ярко-малиновые щеки и сиреневая губная помада. Волосы Люська красила фиолетовой «Иридой». Только в таком виде она
могла позволить себе выйти из дома.
        В один из летних дней, когда Люська, как обычно, слегка опоздав, довольная собой, плыла по отделу с высоко поднятой фиолетовой головой, она вдруг наткнулась на необычайное явление в секции самообслуживания. Там, изогнувшись буквой «Зю», пытаясь пристроить свою задницу на прилавке, изнемогала необычайно длинная девица. Несмотря на свой рост, девица явно питала страсть к каблукам. На ней были надеты босоножки на гигантской платформе с огромными каблуками. Люська аж обзавидовалась. Она со своим маленьким ростом просто мечтала о таких шузах, но Люськин тридцать четвертый размер продавался только в детском отделе, фарцовщики тоже обувью такого размера не промышляли. Люське иногда удавалось покупать себе у спекулянтов кроссовки и сапоги тридцать пятого размера. Их можно было носить с носком, но туфли-то и босоножки с носком не наденешь! Босоножками невероятность девицы не ограничивалась. На голове у нее была сделана химическая завивка а’ля известная поборница прав чернокожего населения Америки Анжела Дэвис. В одном ухе у девицы была вставлена огромная серьга, символизирующая атом. Ядро с вьющимися
вокруг него электронами. Такой портрет атома Люська помнила из школьного учебника физики. Серьга при каждом движении девицы тихонько позвякивала. Из-под фирменного халата торчали длиннющие ноги одетые в модные джинсы-бананы. А еще девица, даже не смотря на чудовищную химию, была невероятно красивой. Такой, какой всегда мечтала быть Люська.
        «Где они еще халат-то нашли на такую длиннющую?»  — удивилась Люська.
        Девица с тоской посмотрела на проходящую мимо Люську и вежливо сказала:
        — Здрасьте.
        — Здрасьте,  — ответила Люська и прошествовала в свой галантерейный отдел, про себя жалея девицу. Стоять в самообслуживании было настоящей пыткой и полным отстоем. Туда обычно ставили новеньких. Люська потом еще несколько раз прошла мимо девицы, благо дверь в подсобку находилась прямо в отделе самообслуживания. Люське очень хотелось получше рассмотреть новенькую продавщицу, а та откровенно изнывала. Ближе к вечеру, когда Люська в очередной раз шла мимо, та вдруг обратилась к ней с просьбой:
        — Извините, вы не могли бы тут присмотреть, пока я в туалет сбегаю?
        — Валяй,  — ответила Люська. Девица убежала, а Люська разозлилась на заведующую. Ведь ни фига девчонке не объяснила, как она только еще тут не описалась! Небось, и не ела ничего.
        Когда девица вернулась, Люська спросила:
        — Есть хочешь?
        Та кивнула и сглотнула слюну.
        — Погоди немного, сейчас тебе беляш принесу. У меня остался.
        Люська сбегала в подсобку, достала из сумки беляш и вернулась в отдел. Девица схватила беляш обеими руками и жадно вцепилась в него.
        «Ну да!»  — подумала Люська.  — «Чтобы такую длинноту прокормить надо вагон с беляшами».
        Словно в подтверждение ее мыслям девица умяла беляш в мгновение ока.
        — Спасибо!  — сказала она, вытирая губы ладонью,  — Еще бы покурить!
        С этими словами девица мечтательно закатила глаза.
        — Сейчас научу, как курить в торговом зале,  — заверила ее Люська.  — Гляди.
        Люська открыла дверь в подсобку, затем достала из кармана халата пачку сигарет Ту-154 и зажигалку. Она наклонилась за дверь, прикурила и вышла в торговый зал, держа руку с сигаретой в помещении подсобки. Затягивалась она за дверью, дым выпускала в подсобку и в целом выглядела, как продавщица, следящая за происходящим в самообслуживании и беседующая с кем-то в подсобке.
        — Здорово!  — похвалила Люську девица.
        — А то!  — загордилась Люська.  — Сама придумала. Я в самообслуживании два месяца отстояла. Тебя как зовут-то.
        — Панкратьева,  — ответила девица и добавила.  — Аня.
        — А я Люся Закревская.
        — О! Так ты та самая Закревская, с которой мне заведующая не велела дружить.
        — С чего бы это?  — удивилась Люська.
        — А ты на всех оказываешь дурное влияние.
        — Это точно. Только лучше бы она тебе рассказала про распорядок дня. Кто и когда тебя подменяет, чтобы поесть и в туалет сходить. Еду всегда бери с собой. У тебя на то, чтобы поесть, минут пятнадцать — двадцать, так что на улице не успеешь. И держись меня — не пропадешь.
        Ближе к закрытию универмага Люська услышала громкий крик заведующей из отдела самообслуживания.
        — Закревская!  — ревела заведующая, как иерихонская труба. Люська попросила продавщицу из парфюмерии, находящуюся напротив ее галантерейного прилавка, присмотреть за отделом и кинулась в самообслуживание выяснять, в чем она еще провинилась.
        Оказалось, что заведующая обнаружила новенькую Панкратьеву, курящую сигареты «Родопи» прямо в торговом зале. Конечно, Панкратьева все делала правильно, как ее и научила Люська. Наполовину она находилась в отделе, наполовину в подсобке. То есть, курила именно та половина Панкратьевой, которая была в подсобке. Та же, что находилась в торговом зале, бдительно следила за дамочками, покупающими стиральный порошок. Справедливости ради надо сказать, что так поздно вечером, прямо перед закрытием никаких дамочек с порошком в самообслуживании не наблюдалось.
        К тому моменту, когда Люська появилась в самообслуживании, Панкратьева стояла, виновато опустив голову, а заведующая отчитывала ее.
        — Аня, я же говорила тебе не общаться с Закревской, она тебя ничему хорошему не научит!
        — При чем тут Закревская?! Я сама придумала. Тяжело же так целый день стоять. Курить очень хочется. А чего такого? Никто ж не видел.
        — Ты мне Закревскую не выгораживай! Сама она придумала! Да у нормального человека до этого голова никогда не додумается. Ей-богу, уволю засранку!  — гнула свое заведующая, глядя на появившуюся в отделе Люську.
        — Да не знаю я никакой Закревской! Я в глаза ее никогда не видела!  — настаивала на своем Панкратьева. Люська при этом делала круглые глаза и с интересом рассматривала заведующую.
        — Так, так! Не видела! А кому Закревская беляш давала?
        — О! Так эта добрая девушка и была Закревская? Она ж меня от голодного обморока спасла! У меня щитовидка барахлит, и бывают всплески инсулина. Если чего-нибудь в этот момент не съем, могу впасть в инсулиновую кому, как диабетик.
        — Ты чего? Правда, что ли?
        — Правда. Мне обязательно надо регулярно питаться.
        — А Светлана Антоновна знает?  — встревожено спросила заведующая.
        Люська знала, что Светланой Антоновной звали директрису их универмага. Ситуация становилась все интересней. Видать, Панкратьева-то блатная. Вон заведующая аж вся пятнами пошла.
        — Не знаю,  — Панкратьева пожала плечами.  — Они с мамой моей лучшие подружки, еще с детства. Может, и знает.
        Заведующая растерянно посмотрела на Люську.
        — Значит так, Панкратьева!  — строго сказала она.  — Вот это Люся Закревская. Назначаю ее твоим наставником. Она тебе все расскажет про распорядок дня, введет в курс дела и познакомит с коллективом.
        После этих слов заведующая развернулась и отправилась в свой кабинет. Люська с Панкратьевой переглянулись и захихикали.
        — Да она в целом-то тетка не плохая,  — сказала Люська.  — Только дура. Здорово ты ее напугала.
        — Я не хотела. У меня и правда бывают такие состояния, но только очень редко. Это наследственное. У меня и мама, и бабушка проблемы со щитовидкой имеют. Слушай, а откуда она узнала, что ты мне беляш дала?
        — Ой, а ты не с Луны случайно? Это ж нормальное дело. Советская торговля называется. Все друг на друга стучат и подставить стараются.
        — Бррр!  — Панкратьева передернула плечами.  — То-то я смотрю, та продавщица, которая с ключом приходит секцию открывать и с сигнализации снимать, никогда одна в помещение не заходит. Обязательно кого-нибудь дожидается. Это, чтобы свидетель был, что она ничего не сперла?
        — Ага. Вечером то же самое.
        — А если они сговорятся? Например, мы с тобой. Мы же все сможем стырить. Ну, не все, а немножко, чтоб никто не догадался.
        — Мы сможем. Только тырить тут особо нечего. Все ценное уже стырено, еще на подступах. Вот продавцы и страхуются на тот случай, чтобы стыренное на кого-то конкретно не повесили. А потом, когда ревизия придет, это стыренное на всех распишут и вычтут из зарплаты. Договор коллективной материальной ответственности называется.
        — А я не подписала. Мне давали, а я отказалась. Я временный работник, только на каникулы, и по трудовому кодексу они не имеют право меня обязать этот договор подписывать.
        — Ты на юриста что ли учишься?
        — Не, на инженера. Просто люблю законы изучать. Я в детстве мечтала стать адвокатом и выступать в суде с речью.
        — Это в каком таком суде с речью адвокаты выступают?
        — В американском, конечно! Кому интересно адвокатом быть в нашем суде? Вот я и пошла в инженеры.
        — А инженером у нас быть — самое клёвое дело, не иначе!  — Люська развеселилась от души. Ну, и смешная эта Панкратьева.
        — Ты сама-то продавцом чего заделалась?
        — Я на повторе. В финансово-экономическом учусь, на бухгалтера.
        Тут уже развеселилась Панкратьева.
        — Ну, да! Вот это уже точно клёвое дело!
        — Смейся, смейся! Я закончу институт, устроюсь бухгалтером в магазин и буду заниматься коммерцией.
        — В спекулянтки пойдешь? Хорошее дело. Только ты лучше в продуктовый. Я б к тебе за продуктами приходила!
        — Ну, да! Икру на инженерскую зарплату покупать, да колбасу копченую!
        Вот так Люська Закревская познакомилась с лучшей своей подругой Аней Панкратьевой. С этого самого момента они с Панкратьевой стали улучшать друг друга. Несмотря на всю свою эффектную внешность, Панкратьева отличалась огромной застенчивостью и неуверенностью в себе. Она даже в автобусе стеснялась передать деньги за проезд в то время, как Люська давно уже ездила бесплатно, пребывая в уверенности, что договорится и найдет общий язык с любым контролером. Кроме того, Панкратьева верила в социализм и коммунистические идеалы, и при этом патологически не терпела любую несправедливость. С этим надо было что-то делать, и Люська изо всех сил раскрывала Панкратьевой глаза на окружающий мир. Даже научила ее ругаться матом. Люська совершенно искренне полагала, что для выживания в окружающей действительности просто необходимо уметь ругаться матом. Сама Люська научилась этому в первый месяц своей работы в универмаге и поняла, что это своего рода тайный язык работников торговли, без знания которого своим в их среде никогда не будешь. Люська ругалась красиво, просто виртуозно, чему и научила Панкратьеву. Потом, уже
после Перестройки, Панкратьевой это здорово пригодилось, когда она стала работать с нефтяниками.
        Панкратьева, в свою очередь, изо всех сил билась над Люськиным внешним видом, уверяя, что Люська настоящая красавица, только ей надо срочно изменить прическу, макияж и манеру одеваться. Короче, полностью взять и все поменять.
        — Кто б говорил!  — возмущалась Люська.  — На себя посмотри, у тебя прическа, как у африканской деревенщины.
        — Совершенно верно,  — спокойно соглашалась Панкратьева.  — Признаю свою ошибку. У меня волос на голове очень мало, они тонкие и жидкие, вот я и решила увеличить их количество с помощью химической завивки. Кто ж знал, что такое получится? А тебе просто необходимо попасть к Марку Шеферу.
        Шефер был самым модным в Ленинграде парикмахером. К нему записывались в очередь за месяц, за стрижку он брал бешеные деньги — 15 рублей, но все равно пользовался огромной популярностью.
        — Вот еще! Деньги на ветер выбрасывать,  — не соглашалась с подругой Люська.  — Я, вон, и так к Ленке Евстратовой хожу. Она с ним вместе на конкурс в Венгрию ездила.
        — И что?
        — Ничего. Стрижет она очень хорошо.
        — Не спорю. Но твоя Евстратова хорошо стрижет то, что ты ей скажешь, а Шефер стрижет то, что тебе идет!
        В конце концов, Панкратьева все-таки уговорила Люську пойти к Шеферу. Запись к великому парикмахеру, как водится, организовал Люськин папа. В последний момент Люська, конечно, попыталась проспать и прикинуться больной, но Панкратьева приехала заранее, выволокла ее из постели и терпеливо ждала, пока Люська нарисует лицо, без которого она за порог не выходила.
        — Ты, Люся, даже не индеец на тропе войны,  — издевалась Панкратьева, пока Люська рисовала свой образ.  — Тебе с таким лицом в цирке выступать на пару с собакой Лютиком.
        — Вот сейчас обижусь и никуда не поеду!  — Люськиному возмущению не было предела.
        — Еще как поедешь! Ты ж не хочешь папу подвести. К Шеферу не так просто попасть, а тебя из уважения к твоему отцу пропихнули вне очереди!
        Последний раз Люська попыталась сбежать, когда они уже стояли перед обитой дерматином дверью в кирпичном двенадцатиэтажном доме в фешенебельной новостройке на проспекте Мориса Тореза. Но Панкратьева крепко держала Люську за руку и сказала, что даст ей в ухо, если она еще раз рыпнется. На звонок дверь открыл мужчина приятной наружности.
        — Мы по записи,  — сообщила Панкратьева.  — От Закревского.
        — Кто из вас Людмила?  — поинтересовался мужчина.  — У меня по записи один клиент, а не двое.
        — Вот эта,  — Панкратьева подтолкнула Люську к дверям.
        — Проходите, мадам,  — мужчина посторонился, приглашая Люську пройти внутрь.
        — Спасибо, но я не мадам, а мадемуазель. Приличные мадемуазели к мужчинам в квартиры по одиночке не ходят. Без нее не пойду,  — Люська довольно кивнула в сторону Панкратьевой, надеясь, что Шефер захлопнет дверь перед их носом.
        — Я мешать не буду,  — строго сказала Панкратьева, заталкивая Люську в квартиру и протискиваясь мимо Шефера.
        — Только из уважения, Людмила, к вашему отцу,  — со вздохом произнес тот. Он показал Панкратьевой на креслице в коридоре и велел ей сидеть тихо и не мешать. Люську он пригласил в небольшую комнату.
        Комната была переоборудована в настоящий парикмахерский салон с раковиной, креслом и столиком с различными красками и инструментами. Единственное, что в комнате отсутствовало, так это зеркало. Окна тоже были занавешены, но освещение было очень яркое. Даже настоящий софит присутствовал.
        Шефер предложил Люське сесть в кресло, включил полную иллюминацию и начал внимательно разглядывать Люську.
        — Срежьте там с нее все к чертовой матери!  — раздалось из-за двери.
        — Ваша подруга тоже мадемуазель?  — поинтересовался у Люськи Шефер.
        — В некотором роде,  — ответила Люська.
        — Мамзель, которая за дверью, вас я попрошу помолчать и не мешать. Вы бы лучше своей прической занялись. Вам самой не помешает срезать все к чертовой матери.
        — Согласна, ошибочка вышла, я бы давно сама срезала, да у меня голова маленькая, а плечи большие. Так что теперь только ждать пока отрастут.
        — Тогда завяжите на затылке в пучок.
        — А что? Хорошая идея,  — было слышно, как Панкратьева зашебуршилась за дверью, а Люська удивилась, как он все это заметил. Ведь видел же Панкратьеву от силы минут пять. Может, и правда мастер? На этой мысли Люська успокоилась и посмотрела Шеферу в глаза.
        — Ну что, мастер? Тяжелый случай?  — поинтересовалась она у задумчивого парикмахера,  — с моей рожей не так просто. Мне в пучок волосы не завяжешь!
        — Нормальный случай. Я бы даже сказал — обычный. Но рожа у вас не такая уж и пропащая. Кстати, местами даже ни чем не хуже, чем у вашей подруги.
        — Вот и я ей то же самое говорю!  — раздалось из-за двери.
        — Молчать, выгоню! Обеих!  — взревел Шефер, и Люська от страха аж подпрыгнула в кресле. Ей уже совсем не хотелось, чтоб он их выгнал.
        Шефер покопался на столе и протянул Люське ватный тампон и молочко для снятия макияжа.
        — Людмила, смойте, пожалуйста, с себя все это безобразие,  — сказал он, продолжая разглядывать Люську.
        — А вы не боитесь?  — поинтересовалась Люська.  — Я ведь практически альбинос.
        — Не боюсь. Мне необходимо увидеть ваш настоящий цвет лица.
        — Синий!  — вздохнула Люська и начала смывать с себя с таким трудом нанесенную раскраску. Конечно, одним тампоном она не обошлась.
        Когда с косметикой было покончено, Шефер начал крутить Люськину голову в разные стороны.
        — Ага!  — довольно сказал он и начал что-то замешивать у себя на столе.
        — Вот теперь можно разговаривать,  — заметил он в сторону двери. Из-за двери раздался тяжелый вздох.
        — А посмотреть можно?  — жалостно спросила Панкратьева.
        — Нет. Я терпеть не могу, когда смотрят.
        — Поэтому здесь и зеркала нет?  — догадалась Люська.
        — Ага!
        — А как же вы в салоне работаете?  — удивилась за дверью Панкратьева.
        — Я в салоне работаю мужским мастером. Стригу бокс, полубокс, косые височки и прочие неинтересные вещи. Женщин я стригу только здесь, у себя.
        — Интересно как! А как же вы с Евстратовой вместе на конкурс в Венгрию ездили?
        — С какой такой Евстратовой?  — было видно, что Шефер искренне удивлен.
        — Вот, зараза! Наврала! Евстратова Ленка — моя парикмахерша,  — пояснила Люська.
        — А я тебе говорила, что врет она все!  — мстительно добавила из-за двери Панкратьева.
        Шефер стал намазывать Люськину голову полученной смесью.
        — Перекись?  — принюхавшись спросила Люська.
        Ей уже нравилось у Шефера и хотелось, чтобы он занимался ей подольше.
        — Есть немного,  — ответил он.  — Только я вас попрошу, Людмила, никакой больше «Ириды». Категорически.
        За дверью хихикнула Панкратьева.
        Шефер замотал Люське голову и принялся мазать ей брови какой-то другой смесью.
        — Я вам сейчас брови и глаза покрашу, запишу на бумажке, какая нужна краска. Когда к своей Евстратовой пойдете, скажете ей, чем вас красить.
        — А голову?
        — Голову только у меня.
        — У вас дорого каждый месяц ходить.
        — Красота требует жертв.
        — Скупой платит дважды,  — раздалось из-за двери.
        После покраски Шефер начал Люську стричь, и она опять заволновалась. Казалось, что волос у нее на голове практически не осталось.
        — Людмила, вы должны выбросить всю вашу косметику. Она вам совершенно не идет,  — заявил Шефер, щелкая ножницами вокруг Люськиной головы.
        — Как же это?
        — А так. Вы женщина — лето.
        Люська захихикала, а Панкратьева из-за двери радостно добавила:
        — Ага! Только нос у нее синий.
        — Правильно, красный нос только у снежной бабы,  — заметил Шефер.  — Вы, кстати, мамзель, хоть и не снежная баба, а женщина — зима.
        — Да ну?  — удивилась Люська.  — Тогда почему у нее нос тоже синий? Или он с возрастом покраснеет?
        — Насчет носа не знаю, а вот кожа у вашей подруги совсем другого оттенка, нежели у вас. Ей ни в коем случае нельзя использовать в косметике теплые цвета. Никаких кирпичных и морковных оттенков. Только бледно розовые, сиреневые, фиолетовые.
        — Я это называю — покойницкие,  — раздалось из-за двери.  — Вы смотрели американский фильм «Зловещие мертвецы»? Там все покойнички явно такой косметикой намазаны. И губы у них синие.
        — Ага, прям, как у тебя с твоей перламутровой помадой!  — добавила Люська.
        — Пусть будут покойницкие,  — покладисто согласился Шефер.  — А вот вам, Людмила, наоборот, необходимы цвета теплые, а вы волосы фиолетовой «Иридой» красили и тени себе сиреневые рисовали.
        — Безобразие,  — раздалось из-за двери.  — Мы ее теперь кирпичиком перед выходом натирать будем.
        — Кирпичиком не надо. Я вот сейчас примерно набросаю палитру, а вы потом уже переймете,  — с этими словами Шефер открыл маленький плоский чемоданчик и у Люськи аж сперло дыханье. Чего там только не было! И тени, и пудра, и карандашики разные, и кисточки всевозможные, и куча еще всяческих прибамбасов, назначения которых Люська даже не могла себе представить. Вся эта роскошная красота еще и пахла при этом просто волшебно.
        — Ух ты! Где взяли?  — практично поинтересовалась она у Шефера, сразу прикидывая, сколько же вся эта красота может стоить.
        — Чего там?  — занервничала за дверью Панкратьева.
        — О! Анька, тут такой набор для раскраски физиономии, что я уже в обмороке валяюсь,  — пояснила Люська подружке.
        — Это мне родственник из Штатов прислал,  — Шефер задумчиво разглядывал все это несусветное богатство.  — Тут на любой вкус есть.
        — Хорошо тому, у кого родственники в Штатах!  — вздохнула из-за двери Панкратьева.
        — Молчи лучше! Тебе родственники в Штатах ни к чему. Ты светлое будущее и на родине дождешься. Коммунизм и все такое прочее, когда у каждой женщины будут французские духи, итальянские туфли и канадские дубленки.
        — А зачем коммунистам вся эта иностранная капиталистическая дребедень?  — поинтересовался Шефер.  — У них в светлом будущем все свое будет. Джинсы подольской швейной фабрики и косметика завода имени Ильича.
        — Хорош смеяться,  — обиделась за дверью Панкратьева.  — Я ж вам не ортодокс какой-нибудь, но иногда хочется верить, что все люди — братья и все такое.
        — Это точно! Особенно в автобусе, такое бывает «все такое», что даже и не знаешь, брат он мне или любовник,  — заржала Люська.
        Во время этой дискуссии Шефер старательно разрисовывал Люську, и было видно, что ему это занятие самому до жути нравится.
        — Ну вот!  — довольно отметил он, разглядывая Люську.  — Пользоваться автозагаром я вам категорически не советую. От него пигментация еще больше ухудшается. На туши не экономьте. Купите себе итальянскую, но много не наносите. Вам надо акцентировать глаза. Для этого хорошо подходит карандаш, но тени вам противопоказаны. Они удлиняют нос.
        — Поглядеть-то можно?  — спросила из-за двери Панкратьева.
        — Можно.
        Панкратьева открыла дверь и замерла с открытым ртом.
        — Светлана Светличная!  — выдохнула она имя известной кинематографической красавицы-блондинки.
        — Прям там!  — хмыкнула Люська, поднимаясь с кресла.  — А чегой-то у тебя на голове?
        Волосы Панкратьевой были собраны на затылке в пучок и перетянуты какой-то симпатичной клетчатой тряпочкой. Синие клетки хорошо гармонировали с голубой клетчатой ковбойской рубахой Панкратьевой.
        — А, носовой платок!  — радостно сообщила Панкратьева.
        — Миленько,  — заметил Шефер.  — Но это же мужской. Вы пользуетесь мужскими?
        — Конечно. Носовые платки для чего предназначены? Для сморканья! А в женский платок только раз и высморкаешься. Вот в мужской можно аж целых четыре раза!  — гордо сообщила Панкратьева.
        — Ну и мадемуазель!  — развеселился Шефер.
        — Не обзывайтесь,  — ответила Панкратьева.
        — Соплячка какая-то!  — заметила Люська.  — Покажите мне, наконец, меня в зеркале!
        — Смотри и балдей!  — Панкратьева отодвинулась, и взору Люськи предстало большое зеркало в прихожей Шефера. Люська с опаской заглянула в него и обомлела. Из зеркала на нее смотрела красивая блондинка с яркими, похожими на звезды глазами. Волосы Люськи стали совершенно белого цвета, причем их кончики были практически черные. Подстрижены они были очень коротко и стояли дыбом, от чего ее лицо приобрело задорное мальчишеское выражение. Новая Люська сама себе очень понравилась.
        — Сколько с меня?  — спросила она Шефера.
        — Десять рублей.
        — Вы ж вроде пятнадцать берете?
        — Тогда чего спрашиваете? Я вам даю студенческую скидку. Мне просто самому очень интересно было, что получится. Надеюсь, вы теперь ко мне все время ходить будете.
        — За десять рублей буду.
        — Спасибо вам, добрый человек!  — Панкратьева поклонилась Шеферу в пояс.
        — Не за что,  — Шефер присел в ответном книксене.  — Вы, кстати, тоже приходите.
        — Она не придет. Вы ж поняли, о светлом будущем мечтает и на инженера учится,  — объявила Люська.  — А инженерам ваши стрижки уж точно не по карману. Повяжет голову носовым платком и готово — богиня!
        — А вы на кого, Людмила, учитесь?
        — Я на спекулянтку, конечно! Вам духи французские не нужны?
        — Нет. Мне нужна мужская туалетная вода.
        — Так я вам устрою, говно вопрос!
        — Эх, мало я с вас, Людмила, денег взял,  — Шефер тяжело вздохнул.
        — Ничего не мало. Вы ни минуты не пожалеете! У меня еще и сигареты есть Мальборо по рублю.
        — Сигареты я бы тоже взял.
        — Блок возьмете?
        — Угу.
        Люська полезла в свою огромную сумку, пошурудила там и достала блок сигарет Мальборо.
        — Вот, и отлично, мы с вами в расчете!  — радостно отметила она, протягивая сигареты Шеферу.
        Шефер расхохотался. Однако сигареты взял.
        — А вам, Людмила, можно уже и не учиться. У вас и так все хорошо получается.
        — Марк, зовите меня просто Люся. Мы с вами подружимся, я уверена.
        — Ох! Люська,  — тяжело вздохнула Панкратьева.
        Люська послала Шеферу воздушный поцелуй и довольная собой выкатилась из квартиры. Всю дорогу до дома она ловила непривычные для нее заинтересованные взгляды мужчин и старалась увидеть свое отражение в витринах и окнах метро. То, что ей удавалось увидеть, Люське однозначно очень нравилось.
        А с Марком Шефером Люська действительно подружилась. И ничего странного в этом не было, потому что в городе Ленинграде не существовало человека, с которым не подружилась бы Люська Закревская, если бы того захотела.
        Вот только с личной жизнью у Люськи была полная беда. Сразу после восстановления в институте Люська решительно и бесповоротно влюбилась в студента четвертого курса Славика Виноградова. Она ходила за ним хвостом и буквально мельтешила перед глазами. Конечно, она с ним подружилась, уж это-то она могла делать лучше всех, а вот дальше дружбы дело никак не шло.
        Славик торговал иностранной техникой и поставил этот бизнес на широкую ногу. Люська была в полном восторге от его предпринимательского таланта, она понимала, что весь ее крутеж-вертеж импортной парфюмерией и ворованными сигаретами ни в какое сравнение не шел с размахом дел Славика. Славик, в отличие от Люськи, с учителями иностранного языка в детстве не занимался, однако свободно говорил по-английски, прилично изъяснялся по-немецки и почти освоил финский язык. Финны и немцы из ГДР везли ему американские джинсы, а импортную аппаратуру ему поставляли его чернокожие друзья, проживающие в общежитии финансово-экономического института. Славик и сам проживал в этом общежитии. В свободное от учебы и торговли время он сидел в наушниках и записывал модную музыку на аудиокассеты. Эти кассеты Славик продавал по три рубля. Времени на всякие амуры у него практически не было. Кроме того в общежитии родного института и амурные вопросы решались вполне примитивно и ни к чему не обязывали. Большим минусом общежития было то, что там периодически подворовывали и постоянно пытались влезть в комнату, которую Славик
занимал вместе со своим чернокожим напарником из Замбии. Кроме того, к этой комнате большой интерес имела и администрация общежития. Интерес администрации Славик гасил десятью рублями, а вот со взломщиками бороться было гораздо тяжелее. Плюс к этому Славику светило распределение в родной город, находящийся в самой глубокой дыре бескрайнего Казахстана. А тут Люська Закревская. Когда Люська смотрела на Славика своими влюбленными глазами, казалось, что она не только готова идти за ним на край света, пусть даже и в самую глубокую дыру Казахстана, но и готова отдать ему все вплоть до родительской жилплощади и собственных накоплений. И Славик, к большому огорчению Люськиного папы, от Люськиной любви отказываться не стал. Свадьба отгремела аккурат перед распределением. Славик остался в Ленинграде, а Люськин папа снял молодоженам отдельную квартиру недалеко от родительского дома. Это чтобы Люська могла чаще видеться со своим любимым Лютиком. Лютик Славика невзлюбил, и как оказалось в последствии, был абсолютно прав. Еще Славика невзлюбил Люськин папа, Люськина мама и лучшая Люськина подруга Панкратьева. А
Славик, в свою очередь, откровенно не любил Люську. Люська от этого душераздирающе страдала. Именно в тот ужасный период ее жизни у нее появились дурная привычка напиваться до беспамятства, бить в этом состоянии посуду и устраивать танцы на столе. Панкратьева, один раз присутствующая при всем этом безобразии заявила, что больше такое наблюдать не желает и готова даже положить их дружбе решительный конец, если Люська не одумается. Люська одумалась, но ненадолго. А как тут одумаешься, когда звонят тебе добрые люди и сообщают, в какой комнате институтского общежития можно обнаружить своего супруга, занимающегося той самой незамысловатой любовью, которой обычно в этих местах и занимаются молодые люди, не обремененные никакими обязательствами.
        Люська зажмуривала глаза и никак не реагировала на эти сигналы, считая, что таким образом злые завистники строят свои козни ее счастливой семейной жизни. Она старалась везде быть рядом со Славиком, однако, после того, как ее забрали из гостиницы «Европейская», в институт пришла бумага о том, что Люська мешала отдыху иностранных гостей путем безобразного к ним приставания. На самом деле они вместе со Славиком были у его американских друзей, но когда началась облава на проституток, он прикинулся иностранцем, благо отлично шпарил по-английски, а Люська уже со своим «читаю и перевожу со словарем» да с кошмарным произношением никак на иностранку не тянула. Американцы, правда, честно пытались Люську у «спецуры» отбить, однако этим еще больше органы разозлили.
        Проститутки от органов честно откупились, а у Люськи денег с собой не было. Хорошо в сумке оказался студенческий билет, иначе пришлось бы еще сидеть в ментовке до выяснения личности. Папе стоило больших трудов и нервов, чтобы не дать в институте хода этому милицейскому сигналу. Он сурово переговорил со Славиком, после чего Люська теперь сидела дома одна и ни на какие мероприятия не попадала. А Славик приходил с этих мероприятий довольный, пьяный и измазанный губной помадой.
        Конечно, такое безобразие Люська долго терпеть не смогла и при очередном звонке от злобных завистников помчалась по указанному адресу, в родное общежитие финансово-экономического института, где и обнаружила Славика, ползающего по непонятной бабе. Единственное, что спасло Люську в тот момент, так это то, что баба эта была совсем не похожа на Софи Лорен, а смахивала на доярку из совхоза «Заветы Ильича». Люська вместо того, чтобы выброситься с пятого этажа общежития прямо на асфальт, очень удивилась и даже в задумчивости доехала до института, где училась Панкратьева. Эта отличница занятия никогда не прогуливала, поэтому Люська была уверена, что Панкратьеву в институте найдет. И не ошиблась. Они устроились на скамейке в садике неподалеку от института, закурили Люськино Мальборо и обсудили сложившуюся ситуацию. По всему выходило, что Люське надо разводиться.
        — Люсенька!  — уговаривала Люську Панкратьева.  — В козьем болоте от шампанского пукают. Он вырос в Тьмутаракани, среди простых незамысловатых людей, и ты просто не можешь быть в его вкусе. Ему нужен большой бабец, который будет бить его сковородкой, чтоб не шлялся. От тебя Славик получил прописку и, слава богу, у тебя есть папа, который не допустит, чтобы он кроме этой прописки получил бы еще и жилплощадь. Разводись, не трать время. Ты еще встретишь человека, который тебя оценит по-настоящему.
        Конечно, такого человека Люська, как ни старалась, так и не встретила, но со Славиком развелась. Папа с мамой радовались, а Люська страдала. Меняла мужчин, как перчатки, периодически напивалась, а однажды, проснулась у себя в съемной квартире и обнаружила в своей кровати незнакомого мужика. После этого Люська с разгульной жизнью завязала. В этом помогла еще и начавшаяся в стране перестройка. Для Люськиных предпринимательских наклонностей началось настоящее раздолье. Люська работала бухгалтером сразу в трех кооперативах, зашибала на этом приличную денежку и участвовала во всех мероприятиях по переводу государственной собственности в частные руки. На одном из тендеров в исполкоме Люська познакомилась с Михаилом Семеновичем Кразманом. Кразман учредил транспортную компанию, занимался перевозками, как автомобильными, так и авиационными, экспедицией грузов и мечтал на тендере приобрести себе какой-нибудь недвижимости. Для этого у него был припасен целый чемодан ваучеров и маленькая барсетка с долларами. Но как не пытался Кразман прибарахлиться, ничего у него не получалось. А тут вездесущая Люська. Она к
тому моменту уже знала в тендерном комитете всех и могла в принципе купить что угодно, но у нее как раз не было того заветного чемодана с ваучерами, хотя небольшая долларовая барсетка тоже имелась. Чего уж тут удивляться, что они нашли друг друга. Кразман пообещал Люське долю в своем бизнесе, а Люська пообещала купить ему целое производственное объединение с промплощадкой и офисным центром. Обещания, данные друг другу, Люська с Кразманом выполнили в точности, и Люська стала компаньоном в транспортной компании. Конечно, она ушла из всех своих кооперативов и сосредоточилась на финансах частично собственного предприятия. Люськиным правилом по отношению с налоговыми органами было одно — «Шиш вам!». Она минимизировала налоги и выстроила жесткую финансовую дисциплину. Не хватало еще на штрафы попадать из-за того, что кто-то когда-то лопухнулся и вовремя бумажку не оформил. Вон сколько случаев, когда люди элементарный договор на обналичку нарисовать, да проштамповать забыли, поленились там, или на потом отложили, и все — пипец. Пришла проверка, и всех оштрафовали абсолютно на ровном месте, да еще в списки
неблагонадежных зачислили. И, потом, некоторые несознательные элементы пытались и вовсе налоги не платить. Вот уж глупость, так глупость. Это если у тебя недвижимости никакой на фирме нет, или лицензий, так это еще, куда ни шло. Не, Люськиному предприятию такая политика ни капельки не подходила. Поэтому Люська с государством налогами делилась, но в разумных пределах, очень разумных, исключительно только, чтобы правила игры соблюсти. Налоговики ходили вокруг Люськиного предприятия кругами, и только облизывались. Люська взяток не платила. Еще чего не хватало! При всех несправедливых наездах она тут же бежала в суд и, как ни странно, все эти суды выигрывала, причем быстро. Сказывалась ее способность налаживать отношения. В результате налоговая инспекция успокоилась и уразумела, что с Закревской ничего не снимешь, только замучаешься оправдываться перед вышестоящими органами, почему проверки ничего не выявили. Кразман был очень доволен своим новым компаньоном. Пару раз они с Люськой даже переспали, как бы закрепив этим достигнутые договоренности, но Кразман был человеком женатым, а Люське не нравились
мужики, годящиеся ей в отцы. Так что отношения между ними сложились дружеские, практически родственные, каждый занимался своим делом, причем успешно, и вырученные денежки позволяли им существовать безбедно.
        Со временем Люська настолько отладила свою работу, что могла бы уже там и не появляться, руководя своими подчиненными по телефону и через компьютер. Сбылась ее мечта и можно было уже себе позволить невозможное и так любимое Люськой разгильдяйство. Люська с детства видела, как родители ни свет ни заря мчались на работу и приходили оттуда поздно вечером, совершенно измученные, поэтому она мечтала о другой работе. Вставать не под рев полоумного будильника, а когда проснешься, работать спокойно, без надрыва, в свое удовольствие и в приятной атмосфере, а главное иметь от всего этого большие деньги и независимость. Конечно, можно было бы считать, что теперь ее мечты сбылись. Однако Люська регулярно являлась на работу к десяти часам, вводила подчиненных в трепет и отправлялась к себе в кабинет играть в компьютерные игры. Одно дело правила нарушать, а другое дело — правила устанавливать. Уж тут никакое разгильдяйство непозволительно.
        Наладив карьеру, Люська вспомнила о своем возрасте и решила родить ребенка. Еще немного, и рожать уже будет поздно, так что времени на то, чтобы найти своему ребенку достойного отца практически не оставалось. А бросать этот такой важный процесс на волю случая и предаваться мечтам о принце на белом коне, Люська себе позволить никак не могла. Она не Панкратьева, чтобы во всю эту романтическую дребедень верить. Поэтому Люська обратила свой взор на Ашота. Он работал охранником на автостоянке, где Люська хранила свой любимый ярко-красный автомобиль. Ашот регулярно звал Люську на свидания и зимой чистил ее машину от снега. Парень он был симпатичный, и Люська прикинула, что смесь ее на четверть еврейской крови с армянской кровью Ашота может дать очень интересный результат. Чего уж тут говорить, Ашоту, как и всякому нормальному кавказскому мужчине, очень нравились такие маленькие яркие блондиночки, как Люська Закревская. Так что заманить его в свои сети было, можно сказать, плевым делом.
        Оглядевшись в Люськином богатстве, Ашот слегка обалдел и долго не верил своему счастью. Потом расслабился и даже бросил работу на автостоянке. Не гоже спутнику такой важной барышни охранять чужие автомобили. Люська пристроила его на работу к одним из своих многочисленных знакомых, и Ашот стал ходить в офис в костюме. Он теперь гордо назывался офис-менеджер и занимался обеспечением этого самого офиса всяким барахлом, типа канцелярии, кофе, билетов и водопроводчиков. Ашот организовывал починку мебели, замену лампочек и размещение командированных в гостинице. Ашоту такая работа очень нравилась, она у него хорошо получалась, хозяева офиса были довольны и платили Ашоту премии. Он даже поменял свою машину, взяв у Люськи денег в долг. О тайных планах Людмилы Владимировны Закревской он не догадывался.
        Наконец, Люська забеременела, Ашот сначала до смерти перепугался, но потом взял себя в руки. Съездил к родственникам в Краснодар и, вернувшись, высказал готовность жениться. Однако, Люська, понадеявшаяся было на то, что из Краснодара Ашот уже не вернется, ему в женитьбе отказала. Хватит, прописали уже одного. Теперь у Люськи была собственная четырехкомнатная квартира в кирпичном доме недалеко от квартиры родителей. Да еще с евроремонтом и ванной джакузи. Люська этой квартирой очень гордилась и никого в ней прописывать не собиралась. У Ашота, ясное дело, Питерской прописки не было. Он был временно прописан в Ленинградской области в поселке Тайцы в общежитии совхозных рабочих.
        А уж, когда родив ребенка, Люся назвала его Ванькой, не посоветовавшись с Ашотом, и более того, записалась матерью-одиночкой, Ашот обиделся не на шутку. Он хотел назвать сына Самсоном и дать ему свою фамилию. Люське же даже в страшном сне не могло присниться, что она может быть матерью не Ивана Владимировича Закревского, отчество Ваньке она записала свое, а Самсона Ашотовича Вартаняна!
        Однако Люськин папа и в этот раз дочку свою не одобрил. Он считал, что Ашот, конечно, не принц Уэльский, но к Люське относится гораздо лучше, чем бывший ее Славик. А женщине нельзя быть одной, тем более растить мальчика без отца. Именно из-за папиного такого положительного отношения к Ашоту и вот этой вот всенародной жалости к мальчикам, выросшим без отцов, Люська и прожила с Ашотом практически десять лет. Все эти десять лет Ашот нестерпимо Люську раздражал, и она придумывала себе разные занятия только чтобы, как можно меньше бывать дома.
        Ашот понимал, что Люська его совершенно не любит, и долго носил эту обиду в себе, а потом то ли на зло Люське, то ли по своей горячей южной натуре, переспал с секретаршей того самого офиса, где служил офис-менеджером. Причем сделал это прямо в том самом офисе, не утруждаясь поиском более подходящего места. Конечно, в этой ситуации тайное стало явным просто-таки моментально. Когда Люська об этом узнала, то испытала странное облегчение и дала Ашоту большого пинка, правда, оставив ему машину, купленную практически на Люськины деньги, и уговорив своих знакомых Ашота не увольнять. Так что в этой истории больше всех пострадала уволенная секретарша.
        Андрей Федоров
        Андрей Иванович Федоров закончил Ленинградский инженерно-строительный институт и работал прорабом. Когда началась перестройка, Федоров организовал свой строительный кооператив. Начал он с ремонта крыш, а потом потихоньку полегоньку пролез на поляну промышленного строительства. Стройка сама по себе Федорова не интересовала. Ему очень понравился сам процесс создания и расширения предприятия. Работа с людьми, вопросы налогового законодательства, различные инструменты ведения бизнеса, кредитная политика предприятий, работа с банками, купля-продажа недвижимости. Все это было в новинку для советского человека. Федоров постоянно повышал свою квалификацию, посещал разные семинары и мечтал создать у себя строительную организацию на манер западной, чтоб и небоскреб собственный в центре города, и счастливый персонал, спешащий на работу через турникет. На одном из семинаров, устроенных налоговой инспекцией для разъяснения порядка взимания только что введенного налога на добавленную стоимость Федоров и познакомился с Люськой Закревской. Она сидела в том же ряду и сразу же понравилась Федорову своими толковыми
вопросами. Чувствовалось, что женщина зрит в корень, знает тему не понаслышке и хочет получить прямые ответы по существу. Некоторые ее вопросы ставили выступающих в тупик, и чувствовалось, что они и сами еще толком не разобрались в принципах исчисления этого самого НДС. При этом любознательная дамочка успокаивала организаторов семинара:
        — Да вы не волнуйтесь, давайте все вместе разберемся. Пока мне объясняете, глядишь, и сами все поймете.
        Конечно, Федоров не упустил случая, чтобы в перерыве не познакомиться с этой женщиной. Знакомство с Люськой переросло в крепкую дружбу. При выходе в свет какого-нибудь нового закона они всегда вместе пытались в нем разобраться, Федоров часто направлял своих бухгалтеров консультироваться по непонятным вопросам с Люськой, а Люська с его помощью обналичивала деньги и налаживала связи с его знакомыми банкирами. Марина, жена Федорова сначала отнеслась к Люське с подозрением, а потом и сама с ней задружилась и они вместе посещали фитнес-клуб. Хозяин фитнес-клуба тоже был хорошим приятелем Люськи Закревской. Вообще, приятели и приятельницы были у Люськи повсюду. И это очень нравилось Андрею Ивановичу. Он даже раздумывал над тем, как бы переманить Люську в свою фирму, но ничего у него из этой затеи не получилось. Люську от Миши Кразмана и от их совместной транспортной компании было клещами не отодрать.
        Погорел Федоров в девяносто восьмом году. С одной стороны он потерял деньги в пирамиде ГКО, а с другой стороны на нем висел кредит в иностранной валюте. С трудом рассчитавшись с кредитом, Федоров лишился своего предприятия.
        — Эх, Андрей Иванович! Дубина ты, дубина!  — жалела его Люська.  — А я ведь тебе про это сраное ГКО говорила. Государство оно ведь почище любого Мавроди будет. Вон, сбербанк еще когда всех пенсионеров обчистил! А они ему опять денежки несут, и хоть бы хны! Граждане! Храните деньги в чулках и матрасах. Слава богу, я женщина умная и Мишу Кразмана не послушалась. Тоже хотел с государством поиграться. Сейчас бы сидел, как ты, и лапу сосал, да и я вместе с ним. Куда ж я без Миши Кразмана? Нетушки! Я деньги по закромам прячу, да в зеленых красивых бумажках. Можно, кстати в английских фунтах хранить, или в иенах японских. Да мало ли разных способов деньги спрятать! Вы б еще каких-нибудь облигаций купили!
        — Люсь! Не сыпь соль на рану. Я теперь, как разбогатею, буду слитки золотые покупать и закапывать их у себя на участке,  — отвечал ей Федоров, страдая от своей глупости.
        — Ага! Государство придет, скажет, что это клад и в лучшем случае даст тебе за него 25 процентов,  — соглашалась Люська.  — Все, что в земле, принадлежит Родине. И картошка, и слитки. Только картошка ей не интересна, а вот слиточки твои золотые, да каменья самоцветные вынь да положь!
        — Люська, зараза! Какие каменья?  — возмущалась Марина.  — Мы с кредитом, чтобы рассчитаться, последнее отдали. Сейчас на мою зарплату живем.
        — Не попрекай мужика куском хлеба!  — строго сказала Люська.  — Твой работу быстро найдет, на диване не залежится.
        И, действительно, работу Андрей Иванович нашел быстро. Правда, не сам, а при помощи все той же Люськи. Недаром у нее в знакомых и приятелях числился весь город. Один из ее знакомых в свое время урвавший у страны в процессе приватизацииу завод медицинского оборудования совсем с этим заводом запутался и скис. Хотел даже, было, продавать, но тут вездесущая Люська посоветовала ему не торопиться, а попробовать взять на работу Управляющим толкового парня Федорова Андрея Ивановича. Люськин приятель и сам завод свой уже полюбил, так как намаялся с ним, как с малым дитем, поэтому за Люськино предложение ухватился. Для Федорова это было дело новое и интересное. Он опять начал всячески свою квалификацию повышать, для чего даже проучился в бизнес-школе, получив степень международного бизнес-образования, как говорится в народе обэмбиэелся! Тем самым Федоров перешел в разряд дорогих наемных топ-менеджеров.
        Когда он учился в бизнес-школе, Люська веселилась вовсю.
        — Они тебя, Андрюша, научат, как ежедневником пользоваться и с секретаршей управляться. Без этого настоящему бизнесмену никак. А потом будет у вас практика занесения отката.
        — Дура ты, Люся, при всей моей к тебе любви. Весь мир это бизнес-образование получает. Это только у тебя все просто, а бизнес на самом деле штука сложная и коварная.
        — Ну-ка, ну-ка! В чем коварство-то? Подешевле купить, да потом подороже продать — вот главный закон бизнеса, и чтоб это понять, конечно, надо кучу учебников перечитать.
        — То, о чем ты говоришь — это примитивная спекуляция.
        — Спекуляция, между прочим, тоже один из возможных вариантов извлечения денежных средств. Ну, если конечно, целью бизнеса стоит извлечение денежных средств, а не хождение с важным видом по кабинету в присутствии восхищенных подчиненных. Кроме того, любой даже самый примитивный спекулянт оказывает населению услугу. Он прикладывает к процессу свой труд, даже, если это перевозка товара с одного места в другое. Об этом, кстати, еще Маркс написал в своем учебнике под названием «Капитал». Прибавочная стоимость и все такое прочее.
        — Маркс твой — бухгалтер. Простой, как пробка!
        — Так, а я, по-твоему, кто? Кроме того, все гениальное просто.
        — Люсь! Ты все правильно говоришь,  — Федоров не находил слов, как объяснить ей то, что ему казалось волшебной и сложной системой.  — Но это все хорошо для продовольственного ларька, а для сложной корпорации все твои рассуждения не подходят.
        — Эх, Андрюша, тупая твоя башка! Любая корпорация складывается из огромного количества ларьков, Ну, или свечных заводиков, типа твоего медицинского.
        — А вот тут ты не права! Это ты про элементарную сеть говоришь!
        — Ага! А ты про корпорацию, которая добывает, производит и продает. Сеть ларьков-скважин при добыче, плюс сеть ларьков — заводов на переработке, плюс сеть ларьков — заправок и так далее.
        — Сказала тоже! Сравнила завод с ларьком!
        — Так, а в чем разница? В том, что у тебя незавершенное производство есть? Склады запчастей, деталей и сырья? Это просто сложности учета и управления персоналом, а на выходе у тебя все равно должна быть прибыль, хоть ты тресни. А что такое прибыль? Разница между твоими затратами и стоимостью готовой продукции для покупателя. То есть, в результате имеем, что купить детали, сырье, запчасти и рабочую силу надо подешевле, а продать то, что из этого получилось, подороже. Бизнес-образование — мать его за ногу! И как ты там эту свою прибыль по своей корпорации размазываешь, так это только вопрос опять же оптимизации с целью уменьшения налогового бремени.
        — А маркетинг, конкурентное окружение?
        — Вот тут ты прав!  — захихикала Люська.  — Тут без бизнес-образования никак нельзя! Без него ты начнешь своим заказчикам при покупке прибора для измерения давления дарить в качестве бонуса бесплатную клизму! А еще лучше презерватив! Пришла бабка в аптеку, а тут ты со своей акцией. «При покупке двух слуховых аппаратов, третий — в подарок!»
        Однако, не смотря, на все это Люськино безобразное веселье учиться Федорову нравилось, бизнес-образование расширило ему кругозор и дало четкое понятие, что применить свои знания на практике в русском бизнесе тоже можно. Но только не во всяком. Настоящий доходный бизнес, конечно, основан на личных отношениях и откатах. А вот бизнес, так сказать, честный и трудовой, ориентированный на широкие массы населения и не имеющий преференций от государства, просто обязан для собственного выживания эти знания на практике применять.
        В остальном Люська Закревская, безусловно, была права. Конечно, государственному банку повышать качество своего продукта совершенно не обязательно. И так вся страна в очередях мается, чтобы за квартиру заплатить. Такому банку и мелкий бизнес в свои сети завлекать ни к чему, когда весь городской бюджет у него в кармане хранится.
        «Вас много, а я одна!»  — думает операционистка, оглядывая очередь пенсионеров к своему окошку.
        «На фига нам этот Пупкин со своими грошами?»  — думают банковские менеджеры среднего звена.
        Менеджеры высшего звена вообще ни о чем таком не думают, летая на банковских самолетах туда-сюда. Им главное быть под рукой у самого большого начальства, потому как из этой руки, как из рога изобилия, в банк попадают по-настоящему серьезные деньги.
        Так что идите, учитесь, получайте степени этого бизнес-образования и руководите своими ресторанами, парикмахерскими, цветочными ларьками и сапожными мастерскими. Ну, или гостиницами, в конце концов.
        На заводе медицинского оборудования знания Федорова применялись частично, исключительно в рамках организации производства. В процессе же продвижения выпускаемого заводом товара и включения его в государственный заказ использовались уже совсем другие рычаги и инструменты. Федоров от этого слегка тосковал, но не настолько, чтобы кинуться во все тяжкие, искать себе новую работу.
        Альбатрос
        Совет директоров «Альбатроса» в последнем своем составе имел семерых участников, между которыми распределялся уставной капитал отеля. Основной акционер Петр Сергеев владел аж тридцатью пятью процентами акций, далее шел Семен Каменецкий, доля которого составляла ни много ни мало, а двадцать пять процентов. Лилия Андреевна Разумовская, которая в свое время рулила кадрами в военно-морском ведомстве, владевшем «Альбатросом» в советское время, имела в собственности десять процентов, также десять процентов акций «Альбатроса» принадлежали актрисе Таисии Каменевой. Эти десять процентов ей подарил один из ее больших почитателей в то время, когда Таисия была еще относительно молода и также относительно популярна. Этот же почитатель пристроил впоследствии Таисию в депутаты, Таисия переехала в Москву и на советы директоров не являлась. Она довольствовалась получением протоколов заседаний этих самых советов и дивидендов, которые ей полагались по акциям. Причем дивиденды Таисию интересовали больше. По семь с половиной процентов доли уставного капитала принадлежали братьям Федосеевым. Каким образом братья попали
в собственники «Альбатроса» никому из членов совета директоров было не известно. Зато им было хорошо понятно, что братья Федосеевы никогда единым фронтом со своими процентами выступать не будут. Братья обладали характерной внешностью типа «двое из ларца — одинаковы с лица», однако в отличие от персонажей всем известного мультфильма ругались постоянно. Присутствие на совете директоров обоих Федосеевых одновременно всегда грозило закончиться мордобитием. Оставшиеся пять процентов принадлежали тихому и милейшему старичку Севастьянову. Севастьянов давал всем желающим наличные деньги в долг под проценты, а в случае невозможности своевременного возврата забирал имуществом. Причем забирал жестко и решительно, почище какой-нибудь службы судебных приставов. Так у него и оказались эти пять процентов. Посетив как-то совет директоров Альбатроса, Севастьянов увлекся, и все время пытался предоставить «Альбатросу» наличный кредит. Видимо, решил таким образом увеличить свою долю в уставном капитале.
        Ясное дело, что все решения принимали Сергеев с Каменецким, называя промеж собой всех остальных членов совета директоров обидным словом — миноритарии. Однако они никогда не скидывали со счетов тот факт, что каждый из них может обойти другого, вступив в альянс с остальными акционерами. Формирование такого альянса дело кропотливое тяжелое и неблагодарное, но чем черт не шутит. Поэтому остальные акционеры всегда приглашались на совет, их мнение обязательно учитывалось, а Сергеев с Каменецким старались между собой придти к компромиссу. Конечно, председателем совета директоров, как самый крупный акционер, был Петр Сергеев.
        В этот раз совет был созван в связи с тем, что Сергеев задумал полномасштабную реконструкцию Альбатроса, и в этот такой важный момент директор Альбатроса вдруг взял да и уволился. Ему, видите ли, предложили руководство иностранным отелем в центре города. Совет собрался без уже привычно отсутствующей Таисии и старшего Федосеева.
        Сергеев бушевал и топал ногами.
        — Я этому козлу покажу иностранный отель, я ему устрою черную метку. То-то, сволочь, английский учил! Паскуда!
        Интеллигентная Лилия Андреевна сделала брови домиком и заметила:
        — А чего вы собственно, Петенька, разоряетесь! Это результат вашей необдуманной кадровой политики. У вас же совершенно отсутствуют мотивационные программы.
        — Не у вас, а у нас, Лилия Андреевна! Вы нам тут еще профсоюз организуйте! Вы про денежки как-то, матушка, забываете. На эти самые мотивационные программы. А денежки эти, между прочим, из нашей с вами прибыли идут!  — Сергеев с размаху шлепнулся в свое кожаное кресло во главе стола и провел рукой по волосам. Волосы у Петра, несмотря на его солидный возраст, были густыми с полным отсутствием какой-либо седины. Волосы эти, пожалуй, являлись единственным украшением неказистой внешности их владельца. Эти красивые волосы Петр гордо носил на себе совершенно неподобающим для начальника образом, а именно, длинными, до середины лопаток. Фигуру Петр Сергеев имел худощавую, практически юношескую, если не сказать тщедушную. Лицо его украшал большой нос, близко к переносице которого, располагались небольшие коричневые глаза. Рот у Петра был большой, губы тонкие, а щеки впалые. Короче, Петр Сергеев был далеко не красавец и терпеть не мог, когда его называли по отчеству. Одевался он в джинсы и свитера, любил дорогую обувь и дорогие автомобили.
        Лилия Андреевна всегда смотрела на Сергеева с явным осуждением. В ее представлении настоящий начальник наверняка должен был бы одеваться в костюм с галстуком, не выражаться и вести себя скромнее. Так, во всяком случае, выглядели начальники, с которыми ей приходилось иметь дело в молодости.
        Вот Семен Семенович Каменецкий уж точно выглядел, как настоящий начальник. Вальяжный, лысоватый, всегда в дорогом безукоризненном костюме. Поговаривали, что Каменецкий служит где-то то ли в «Газпроме», то ли в «Лукойле», и «Альбатрос» для него является чем-то вроде хобби. Такая вот любимая игрушка.
        — Да, ладно, Петя, не кипятись!  — Каменецкий попытался успокоить Сергеева.  — С людьми надо расставаться хорошо, без скандала и отрыжки. Петербург город маленький, никогда не знаешь, где тот или иной человек может проклюнуться и устроить тебе сильнейшую отдачу по голове.
        — Плевал я на его отдачу! Я его сразу урою по самую макушку, чтобы у него никакой возможности для отдачи не было.
        — Петя, ты не прав! Времена другие сейчас. Мы человеку руку пожмем, поблагодарим за работу и пожелаем удачи. Он не твоя собственность и не подписывался работать на тебя всю оставшуюся жизнь. А вместо него Толика Андреева поставим. Он же заместитель директора по отелю, парень толковый и для него это будет шанс повысить свою квалификацию.
        — Щас!  — Сергеев опять вскочил на ноги и забегал вокруг стола.  — Мы не можем себе позволить экспериментировать и выращивать кадры. Что?! -
        Он выразительно посмотрел на Лилию Андреевну.  — Нет! Времени у нас нет на эти глупости. Нам нужен хороший готовый специалист. Руководитель со стажем и надежный,  — продолжил он, теперь уже обращаясь непосредственно к Разумовской.
        — Мальчики, мне казалось, мы собрались по поводу реконструкции,  — подал свой голос старик Севастьянов.  — Я бы мог предложить хорошие условия кредитования.
        — Ну, если ваши условия будут выгоднее, чем условия, которые нам предлагает банк, то мы, безусловно, обратимся к вам,  — лицо Петра при этих словах стало прямо-таки медовым. Конечно, настолько, насколько это вообще применимо к такому неказистому лицу.
        — Хорошо,  — согласился Севастьянов, доставая из портфеля документ и протягивая его не Петру, а Каменецкому.  — Вот изучите, пожалуйста, но обратите внимание, что я предлагаю вам деньги наличные!
        Видимо, в глазах Севастьянова Каменецкий тоже больше походил на начальника, чем Сергеев.
        — Кстати,  — продолжил Севастьянов.  — Обращаю ваше внимание, что у нас абсолютно отсутствует какое-либо финансовое планирование, нет грамотного финансиста, а главный бухгалтер чрезвычайно слаба. В этих условиях категорически нельзя брать какие-либо кредиты. Даже у меня!
        Главный бухгалтер была креатурой Лилии Андреевны, и при этих словах Севастьянова Разумовская сразу же встрепенулась.
        — Позвольте! Главный бухгалтер человек надежный, а это в бухгалтере самое главное,  — строго заметила она.
        — Не спорю, но если у главного бухгалтера опыт и знания времен войны с Наполеоном, то такая надежность никому не нужна. От такого бухгалтера один вред,  — совершенно справедливо отрезал Севастьянов.
        — Ну, знаете ли!  — Лилия Андреевна поджала губы.
        Младший из братьев Федосеевых дал о себе знать молодецким «Гы-гы!». Он сидел, с трудом втиснувшись в кресло, и все совещание занимался тем, что расставлял на стеклянной столешнице свои отпечатки в виде замысловатого узора.
        — А подрядчик нашей реконструкции уже определен?  — вредный старик Севастьянов продолжал задавать каверзные вопросы.
        Все знали, что на реконструкцию Петр пропихивает своего подрядчика, в предприятии которого имеет долю. Это означало, что часть кредитных денег осядет в кармане Сергеева. Каменецкий смотрел на это, как на неизбежное зло, но считал, что этот процесс можно будет ограничить и проконтролировать, поставив на руководство отелем своего директора. Об этом он предварительно переговорил с Разумовской и Севастьяновым. Те согласились, однако, разговоры о главном бухгалтере вбивали между ними клин.
        — Мы провели тендер между пятью подрядными организациями. Перед всеми были поставлены одинаковые задачи, и всем было выдано одинаковое техническое задание,  — неожиданно занудным голосом вдруг забубнил Сергеев.
        Младший Федосеев громко зевнул:
        — Ну и чо?  — поинтересовался он, продолжая ляпать пальцами стол.  — Неужто, никто не ответил?
        — Почему?  — удивился Сергеев.  — Четверо подрядчиков прислали свои предложения. Мы выбрали самого достойного.
        — Кого?  — не унимался Федосеев.
        — Того, кто дал оптимальную цену!  — снисходительно разъяснил Сергеев.
        — Оптимальную, это как?  — Федосеев даже оторвался от стеклянной столешницы.
        — Самую низкую,  — Сергеев уже явно выходил из себя.
        — О! Значит, таджиков нагонят и будут из говна всякого позолоту изображать!  — пояснил всем Федосеев.
        Несмотря на свою бритую голову и узкий лоб, младший Федосеев, видимо, был не так уж и прост. Он, явно, сообразил, что присутствующие уже обо всем заранее сговорились, не посоветовавшись с ним, и, похоже, развлекался тем, что портил им всю игру.
        — Ничего не из говна!  — вдруг обиделся Сергеев и все поняли, что ему, как совладельцу фирмы-подрядчика обидно слышать такие слова.
        Действительно, а вдруг подрядчик будет экономить не на материалах и квалификации работников, а на норме прибыли, идущей в карман владельцев. Фантастика, конечно, но помечтать-то не вредно.
        — Ладно-ладно! Петр, мы все доверяем твоей квалификации и полагаемся на твой выбор. Если у кого-то есть другие предложения, пусть скажет …,  — миролюбиво заметил Каменецкий.
        — Или замолчит навеки! Аминь,  — закончил за него младший Федосеев. При этом он приложился бритой головой о стеклянный стол.
        Все посмотрели на него осуждающе, однако по лицу старика Севастьянова блуждала язвительная улыбочка.
        — Петенька! Хорошо, пусть будет тот подрядчик, которого вы выбрали,  — сладким голосом сказала Разумовская.  — Но мы в свою очередь, тогда хотели бы иметь независимого от вас директора. Согласитесь, это было бы справедливо.
        — У вас, Лилия Андреевна, есть конкретные предложения?  — Петр сразу взял быка за рога.
        Разумовская многозначительно посмотрела на Каменецкого.
        — Нет, разумеется, нет!  — продолжила она.  — Мы же были не готовы к тому, что наш директор нас покинет. Однако, сейчас, мы бы хотели сами, так же как и вы провести своеобразный тендер и выбрать нового директора «Альбатроса».
        — Знаю я ваш тендер, Лилия Андреевна!  — проворчал Сергеев.  — Опять подсунете мне какого-нибудь заплесневелого отставника.
        Разумовская обиженно надула губы и опять посмотрела на Каменецкого.
        — Я готов взять поиски директора на себя,  — со вздохом сказал Каменецкий, всем своим видом давая понять, что будет нести этот непосильный груз, раз уж все его так просят.
        Тут опять вмешался младший Федосеев:
        — Семен Семеныч! Вы человек занятой, вам некогда, давайте я нормального пацана для «Альбатроса» найду. В два счета.
        Старик Севастьянов противно захихикал.
        — Спасибо! Но нам нормальный пацан не подходит. Нам нормальный директор нужен,  — всегда невозмутимый Каменецкий, явно, завибрировал.  — Я вот сейчас вспомнил, есть у меня один хороший знакомый, очень грамотный специалист, с большим опытом и бизнес-образованием. Честнейший человек, давно его знаю. Он, кажется, сейчас директором завода по производству медицинского оборудования работает.
        — И чего это он вдруг со своего завода к нам в «Альбатрос» пойдет?  — не унимался Федосеев.
        — А мы его попросим и замотивируем.
        — Опять замотивируем!  — Сергеев закатил глаза к потолку.
        — А как вы хотели? Уж либо своего за дешево растить, на что у вас нет ни времени, ни желания, либо нормального за дорого к себе заманивать!  — язвительно заметила Разумовская.
        — Это точно!  — неожиданно согласился с ней Федосеев.  — Ни один нормальный пацан за три рубля тут впахивать не будет! А это целый директор! И не таджик какой-нибудь.
        Севастьянов опять захихикал.
        — Это вы, мальчик мой, прямо в корень смотрите!  — одобрил он Федосеева.  — Уж я бы точно без больших денег не согласился. Работа адова. С одной стороны председатель совета директоров Петр Сергеев, с другой стороны главный бухгалтер времен войны 812-го года, с третьей — налоговая инспекция и уголовная ответственность, реконструкция опять же, да еще отдыхающие эти, мать их, клиенты! Мы же с вами с директора этого прибыль требовать будем, чтоб дивиденды свои получать.
        — А ведь верно дед говорит!  — Федосеев рубанул рукой по стеклянной столешнице.
        — Вам, молодой человек, кредит случайно не нужен?  — на всякий случай поинтересовался у Федосеева Севастьянов. Он всегда заканчивал свою беседу с братьями Федосеевыми этим вопросом.
        — Не-а!  — ответил Федосеев.  — А вам? У меня, если что, свободные деньги есть. Обращайтесь, не стесняйтесь. Я ведь лично из уважения к вам и беспроцентно могу ссудить!
        — Спасибо! Ваше уважение дорогого стоит,  — поклонился Севастьянов.  — Тогда, может быть, вы беспроцентно на реконструкцию денег дадите?
        — Хватит уже, а?  — Сергеев постучал дорогой ручкой «Монблан» по стеклу стола.  — Давайте резюмируем. Итак, подрядчик ООО «Технострой» советом директоров утвержден. Каменецкому эс эс поручается представить на утверждение следующего совета директоров кандидатуру нового директора. Голосуем. Все ЗА. Заседание совета директоров объявляется закрытым. Следующее заседание через неделю. Сема! У тебя неделя, чтоб нового директора найти и уговорить. Да, кстати, на следующее заседание явится наша несравненная Таисия. Она хочет предложить увеличить долю прибыли, направляемую на дивиденды, что в условиях реконструкции, на мой взгляд, категорически недопустимо. Думаю, вы меня в этом вопросе поддержите.
        В коридоре после окончания совещания старик Севастьянов, взял Каменецкого под ручку и проводил его до машины.
        — А Петенька-то у нас умница. Смотрите, подрядчика своего пропихнул, а нам на поиски директора мало того, что неделю дал, так еще и Таисию к этому делу притянул,  — чисто змей прошипел Севастьянов в ухо Каменецкому.
        — Конечно, умница!  — согласился с ним Семен Семенович.  — Был бы не умный, не был бы владельцем «Альбатроса» и еще кучи разных предприятий. У Петра очень сильная энергетика. Он неугомонен, особенно, в части организации новых проектов. Любое его телодвижение со всех сторон обрастает выгодой, как елка. Замечательное качество — приращивать бизнес сопутствующими.
        — Надо же! А как обманчива внешность. Если бы он пришел ко мне с улицы, я бы ему ломаного гроша не дал, а сейчас хожу за ним и прошу взять мои деньги! Кстати, а вам…
        — Мне не надо!  — рассмеялся Каменецкий.  — А вот моему хорошему знакомому очень нужны наличные. Вы не возражаете, если я дам ваш телефон?
        — Буду весьма признателен.
        После этой обоюдоприятной беседы Каменецкий сел в новенький двухсотый «Лэнд Крузер» и велел шоферу ехать домой. Старик Севастьянов не спеша прошел на парковку и уселся в великолепный черный «Бентли». Он ездил за рулем сам, никогда не доверяя свою жизнь посторонним людям. Петр Сергеев тоже самостоятельно отбыл на ярко красном Мазерати, Лилия Андреевна Разумовская расположилась на заднем сидении БМВ седьмой модели и шофер повез ее на дачу, а младший Федосеев уселся в «Рэндж Ровер» и в сопровождении джипа с вооруженной до зубов охраной поехал в ресторан «Шаляпин» на День рождения своей дорогой мамы. Это был единственный день, в который братья Федосеевы морду друг другу не били. Депутат Таисия Каменева в этот час только-только проснулась в своей московской квартире. Накануне она была на какой-то презентации и напрезентировалась на всю катушку.
        Люська
        После ухода Гвоздева жизнь Люськи Закревской стала откровенно пустой и никчемной. Конечно, она, вспомнив совет Панкратьевой, первым делом отправилась по врачам, чтобы избавиться от своих комплексов по поводу возраста, то есть, говоря по-простому, глаз на жопу натянуть. В стремлении к совершенству Люська не только сделала омолаживающую пластику морды лица, но и подкорректировала задницу, абсолютно избавив ее от целлюлита, и даже учудила себе роскошные сиськи третьего размера. Панкратьева, хоть и радовалась, что Люська отвлеклась от своих страданий, но высказывала опасения, что после всех этих чудесных операций Люська не сможет самостоятельно передвигаться.
        — Люсь, а Люсь! Ты не боишься, что с такой маленькой задницей и большими сиськами, ты будешь все время падать лицом в асфальт?
        — Вижу я, Анюта, что завидуешь ты моей неземной красоте! Не волнуйся, сиськи мои легче пера, зато я теперь никогда не утону. Они при погружении в воду, всплывают вверх. Ведь только в бассейне можно определить настоящая у барышни грудь или нет. Настоящая никогда из воды не высовывается, а эта, зараза, лезет вперед, хоть ты тресни.
        На самом деле Люська не зря потратила на разных Айболитов такие чудовищные деньги. Она похорошела и помолодела капитально, даже сама собой любовалась, вот только вся эта ее красота никому не была нужна. Гвоздев был вне зоны действия сети.
        Она бы с удовольствием погрузилась в работу, как это она сделала после того, как разошлась со Славиком, но работа была отлажена до автоматизма. Люська большее время своего рабочего дня играла на компьютере в карты или в шарики. Конечно, никто из подчиненных об этом не знал, но разве в подчиненных дело? Миша Кразман на работу уже практически не ходил, переложив все заботы о деле и завязав все деловые связи на своего сына Бориса. Борис относился к Людмиле Владимировне Закревской уважительно, но спал и видел, как бы посадить на ее место, какую-нибудь свою подругу. А Люська, в свою очередь, понимала, что если она хочет сохранить этот бизнес за собой и, более того, передать его по наследству Ваньке, то уйти со своего поста она сможет только, если на ее место сядет сам Ванька или Ванькина жена. Но для этого необходимо было вступить с Борисом в подковерную борьбу на несколько лет. Воевать Люська категорически не любила. Это было некомфортно и противоречило всем ее детским мечтам о непыльной и денежной работе. Слегка подумав, она отправилась к своему компаньону Кразману в его загородное владение.
        Миша Кразман Люськиному приезду явно обрадовался. В последнее время, отойдя от дел, он увлекся выращиванием различных огородных культур и учинил у себя в имении, раскинувшемся на двух гектарах престижной пригородной земли, огромный чудо-парник, похожий на городки колонистов безвоздушных планет из фантастических фильмов. Кразман был одет в синий рабочий комбинезон и соломенную шляпу, на носу у него чудом держались модные очки со стеклами без оправы, а на шее в лучших традициях огненных девяностых сверкала золотом толстенная цепь, но не с крестом, а с огромной звездой Давида.
        — Миша, Миша!  — запричитала Люська с еврейским акцентом, при этом она погладила наманикюренным пальчиком магендовид.  — Неужели, ты таки сделал обрезание?
        — Отстань, охальница!  — ответил Кразман, окидывая Люську одобрительным взглядом.  — Ты же знаешь, я русский в душе! Чего приперлась?
        Он поцеловал Люську в обе щеки и махнул рукой на лавочку у парника. Из парника выглянул узбекский рабочий с лицом восточного князя. Он увидел Люську, и вежливо поздоровался.
        — Иди, Фархад, продолжай без меня,  — сказал ему Кразман.  — Пришли тут ко мне.
        Узбекский князь Фархад исчез за матовыми стеклами теплицы.
        — Ходют и ходют, никакого от них покоя!  — заметила Люська, присаживаясь на лавочку.
        — Ты, деточка, никак съела чего? Я тебя, пожалуй, такой молодой и не видел никогда!  — Кразман, кряхтя уселся рядом.
        — Если б съела! Не все так просто, иначе все б такие хорошенькие были, как я! Оказывается, Миша, у докторов теперь есть секретные клизмы омолаживающие, да уколы! Процесс, скажу я тебе, очень неприятный, но эффективный.
        — Да ты что! Во, наука до чего дошла! Что, никак и сиськи тебе через клизму надули?
        — Миша! Разуйте взгляд, у меня такие роскошные сиськи были всегда!
        — Ну-ка, дай проверю,  — Кразман ухмыльнулся и потянул к Люське свои руки. Люська отклонилась.
        — А вот этого вот немытыми руками делать не надо, костюмчик у меня белый, измажете ненароком. Небось только что со своим Фархадом сельскохозяйственные культуры унавоживали! И вообще, Миша, я тут к тебе по делу, насчет Борюси,  — Люська закинула ногу на ногу, открывая через разрез на юбке взгляду компаньона свое безупречное бедро.
        — Чего напакостил?  — испуганно спросил Кразман, однако, глаз от Люськиной ноги не отвел.
        — Да, собственно говоря, ничего, только вот меня из бизнеса выживать пытается. Так, скажем, имеет большое желание.
        — А что ты?  — Кразман оторвался т созерцания Люськиного бедра и посмотрел ей в глаза.
        — А чего я? Вот, видишь к тебе приехала.
        — Хочешь, чтобы я ему дюлей навешал?  — Кразман с готовностью вытащил из нагрудного кармана телефон.
        — Не, ни минуты не хочу. Я, наоборот, хочу, чтоб мальчик ни в чем себе не отказывал.
        — Как это?  — Кразман замер, глядя на Люську во все глаза.
        — Легко и просто. Купи, Миша, мою долю, и всем нам будет «спокойно спать».
        — Сколько?  — ясно было, что Кразман ничуть не удивился, видимо, и сам подумывал о выкупе Люсиной доли.
        Люська достала из своей необъятной сумки папку с документами.
        — Вот,  — сказала она, потягивая Кразману бумагу.
        Кразман поправил очки и уставился в документ.
        — Это что?
        — Это справка из отчета об оценочной стоимости нашей компании. Я оценку для кредита заказывала. Здесь только чистые активы. На оборотку я не претендую.
        Кразман пошевелил бровями, прикинул что-то в уме и сказал:
        — Справедливо, но все равно дорого, хотя ты теперь по всему видать девушка дорогая,  — Кразман окинул Люську нахальным взглядом и плотоядно ухмыльнулся.  — Потужиться надо.
        — Да, я ж не говорю тебе: «Завтра деньги на бочку». Потужься, подумай.
        — Может недвижкой возьмешь? Квартирки там, ну, или коммерческая?
        — Нет. Только валютой, на счет и не у нас.
        — На это время надо.
        — Сколько?
        — Пару месяцев.
        — Договорились,  — Люська привстала с лавочки.
        — Чего договорились, чего договорились? А на потужиться?  — Кразман схватил ее за руку и усадил обратно.
        — Брось, Миша! Ты ж на самом деле до жопы доволен, что так от меня легко отделался!  — рассмеялась Люська.
        Кразман улыбнулся, сложил справку и спрятал ее в карман.
        — Никак, Люсь, сдриснуть собираешься?
        — Пока нет, но тревожный чемоданчик надо иметь под рукой, а в него, как известно, никакую недвижку не положишь!
        — Эх, вы, евреи! Вот я поэтому и говорю, что русский в душе, никуда ведь уезжать не собираюсь.
        — Все евреи уже давно уехали, сейчас русские тронутся. И те, кто в душе, и те, кто в натуре,  — Люська вздохнула, встала с лавочки, поцеловала Кразмана и добавила:
        — Буду, Миша, по тебе скучать.
        — Да я вроде бы не помер еще,  — удивился Кразман.
        — Как по компаньону!  — пояснила Люська и направилась к своей машине.
        — Да! Чуть не забыла,  — она развернулась на полпути к автомобилю.  — Я, Миша, прекрасно понимаю, что тебе гораздо дешевле меня кокнуть, чем долю мою покупать.
        — Отличная мысль! Хорошо, что подсказала. И, как я сам не догадался,  — Кразман упер руки в бока и поглядел на Люську бесовским взглядом. От этого взгляда Люське почему-то сделалось нехорошо. И, если сначала она предполагала обшутить с ним эту тему, то теперь поняла, что вопрос подняла правильный. По спине пробежали легкие мурашки, и она вспомнила свою беседу с богом. Конечно, сейчас она поступала, как та самая примитивная и хитрая обезьяна, которую так осуждала, преисполнившись любви ко всему человечеству. Но боженька поймет ее и не осудит, ведь перед ней, уперев руки в бока, стояла не менее хитрая обезьяна. Даже не обезьяна, а лев — царь зверей. И кроме модных очков у этого льва еще были силы и возможности, каких у Люськиной мелкой мартышки не было. Придется как-то изворачиваться. Люська приосанилась, задумчиво постучала себя пальцем по лбу и спросила:
        — Аньку Панкратьеву знаешь?
        — Ну!  — Кразман явно не понял, при чем тут Панкратьева.
        — Еённый муж…  — начала Люська.
        — Правильно говорить надо ейный!  — перебил ее Кразман.
        — Ага,  — согласилась с ним Люська.  — Он безопасник. Знает в случае чего, куда бежать и кого сажать.
        — Вот пусть и бежит,  — Кразман довольно ухмыльнулся.
        — Я ему на всякий случай конверт оставила. Там все. И стоимость моей доли, и документы, и бумага на опекунство Ваньки моего, ну, и кого в неприятностях моих надо винить.
        — И кого?  — поинтересовался Кразман.
        — Разумеется, Клаву Кэ. Помнишь, фильм такой был «В моей смерти прошу винить Клаву К.». И этой Клаве, мне кажется, очень выгодно, чтобы мне, пока мы с тобой не рассчитались, никакой камень на голову не свалился.
        — Ох уж она эта Клава! Слушай, тебе часом, когда сиськи через клизьму накачивали, в голову ничего не подкачали? Вали, давай, отсюда, и чтоб я тебя до момента нашего расчета больше не видел. Через наш юротдел общаться будем. Совсем сбрендила!  — Кразман развернулся и пошел в теплицу.
        Обиделся что ли? Вот как тут, спрашивается, в себе обезьяну побеждать, когда никогда не знаешь, правильно она выскочила или нет? Но, так или иначе, обезьяна из Люськи выскочила, поэтому теперь придется ей соответствовать.
        На следующий день, собрав нужные документы, Люська помчалась к Панкратьевой. Та находилась на каком-то очередном своем объекте, и Люська застукала ее, гуляющей в задумчивости по огромному застекленному ангару на верхнем этаже новомодного дома. Панкратьева в свое время ушла с работы и занялась собственным бизнесом. Она покупала квартиры, ремонтировала и перестраивала их, а потом продавала. К удивлению Люськи находились странные люди, которые эти квартиры с удовольствием покупали. Люське всегда казалось, что человеку гораздо интересней квартиру под свои цели приспосабливать, руководствуясь собственным вкусом. Оказалось, что некоторым это вовсе не интересно, да и заниматься этим некогда. Они приезжают, в большинстве своем из Москвы, смотрят Анькины квартиры, ахают, потом охают, в результате чего Панкратьева становится богаче и радостно бежит покупать новую квартиру, а то и не одну. Последнее время у нее в работе находилось, аж несколько квартир одновременно.
        — Так вот он какой элитный пентхауз!  — восхитилась Люська, разглядывая бетонный пол, с торчащими из него трубами. В помещении площадью не менее трехсот метров не было ни одной стенки, кроме небольшой, в которой находилась входная дверь. Остальные стены, отделявшие квартиру от улицы, были выполнены полностью из стекла от пола до потолка.
        — А ты говоришь, чтоб я из Купчино в ваш центр переезжала. У нас там хоть стены есть и горшки расставлены. И как тебя угораздило в такой сарай вляпаться?
        Люська подтянула свою узкую юбку повыше, изобразила два балетных прыжка и пропела «Люди гибнут за металл». По огромному помещению раскатилось гулкое эхо.
        — Тут прямо концерты можно устраивать, ты где рояль-то установишь? Ой! Да тут роялем не обойдешься, целый оркестр можно разместить. Яму для оркестра копать будешь?
        — Хорош прикалываться! Это не мой сарай, а моей клиентки,  — Панкратьева задумчиво подошла к окну и чего-то записала у себя в блокноте.
        — Клиентки? Вот оно как! Приплыли, называется. Ты ж клиентов не берешь. Неужто, так тебя гигантизм этот разобрал, что ты согласилась?  — удивлению Люськи не было предела. Ведь Панкратьева принципиально не работала на заказ, объясняя это тем, что не сможет вынести дурной вкус и страсть к позолоте, поразившую в последнее время большинство богатых людей страны.
        — Нет! Я человеку помогаю. Она подруга одной моей покупательницы. Тут свободная планировка предусмотрена, а она не знает, что с этим делать,  — Панкратьева пнула ногой, торчащую из пола трубу. На работу Анька одевалась в скромный брезентовый комбинезон с карманами и ботинки на толстой подошве. Берегла гардеробчик, потому что все время ходила перепачканная в мелу и цементной пыли.
        — У этой дамочки болезнь головы внезапно приключилась? В здравом уме такое прикупить — это постараться надо,  — Люська встала в третью балетную позицию и обвела рукой стеклянный сарай.
        — Да, ладно тебе. Тетка она хорошая, наш человек. Ее компаньон попутал. Ты ж знаешь, как эти компаньоны запутать могут.
        — Ой! Кстати про компаньона! Я ж к тебе по делу!  — за этими разговорами Люська чуть не забыла, зачем тащилась в столь ненавистный ею центр города.
        — Неужели!  — съязвила Панкратьева.  — А я думала, что ты поиздеваться надо мной явилась
        — Это я попутно, не могла удержаться, а дело вот какое — я от Кразмана ухожу.
        — С ума сошла! А как же твоя доля?  — удивленно поинтересовалась Панкратьева.
        — Все здесь,  — Люська достала из сумки толстую папку с документами.  — Здесь оригиналы учредительского договора, устав на всякий случай. Расчет оценочной стоимости активов, расчет моей доли. Все есть. Тут вот я еще сделала у нотариуса завещание. На, отдай все своему Тимонину.
        — Зачем это?
        — Я его Ванькиным опекуном назначила. Тут все написано.
        У Панкратьевой глаза полезли на лоб. Однако она послушно взяла папку и засунула ее себе в сумку.
        — Люсь, ты часом не заболела? Может это у тебя болезнь головы приключилась?
        — У меня наоборот приключилось прояснение рассудка. Теперь Кразману никакого смысла нет мне кердык делать. Я ему так и сказала, мол, у уважаемого человека будет вся информация, кто мне кирпич на голову положил, и сколько мне эта Клава Кэ должна денег.
        — А он что?
        — Обиделся.
        — Правильно сделал. По-моему, ты детективов начиталась.
        — Нет. Я телевизора насмотрелась, да на кладбище теперь на похороны разные хожу чаще, чем в молодости на свадьбы.
        — Дура! Кразман хороший и честный мужик. Вы же с ним вроде бы друзья-полюбовники были.
        — Ага. Пока делить нечего было.
        — Тогда чего он тебе раньше по башке твоей вредной не настучал? Давно б уже избавился.
        — Это точно. Только он про это ни фига не думал, а тут я сама ему эту мысль подкинула, на блюдечке с голубой каемочкой. Он так и сказал, что хорошая мысль. Язык мой — враг мой.
        — Это точно.
        — Да, ладно! Береженого бог бережет. А я, когда все закончится, у Миши прощенья попрошу, поцелую его. Он добрый и меня простит. Слушай, а ты не боишься, что эта твоя клиентка капризничать начнет, скажет, что хотела фонтан с русалками позолоченными, а ты ей бассейн с металлическими дельфинами учинила?
        — Это ты так разговор в сторону уводишь, не хочешь неприятные вещи про себя слушать,  — сказала Панкратьева с укоризной в голосе.
        — Ага. Не ругай меня, я сама переживаю, но что сделано, то сделано,  — повинилась Люська.  — Так как насчет русалок?
        — Ну, во-первых, клиентка моя баба нормальная, без прибамбасов, не то, что ты. А, во-вторых, у меня в контракте написано, что она мою фантазию никак не ограничивает. Бюджет, кстати, тоже полностью на моей совести.
        — Умеешь же ты, Нюра, устраиваться! Это ж надо! Ей бешеные деньги платят, чтоб она со своей фантазией в этом сарае изгалялась!
        — Просто, Люся, это говорит о том, что мои фантазии полезные, поэтому денег стоят, а вот твои, наоборот, все как-то против тебя работают. Вредные они у тебя какие-то. Что не фантазия, то все тебе через нее какашка какая-нибудь случается.
        — Это ты сейчас на Гвоздева намекаешь?
        — Почему только на Гвоздева? И на Кразмана тоже, и на Ашота, и на Славика. Придумываешь себе чего-то, а потом удивляешься, что мир твоей придумке не соответствует.
        — Славик-то тут при чем?
        — Как при чем? Ты ж придумала себе, что он тебя любит, а потом удивилась, что он все больше упитанных селянок предпочитает!
        — Не издевайся. Как там Гвоздев? Слышно что-нибудь про него?
        — Говорят, изумрудами торгует. Не бережет себя парень.
        — Это почему?
        — Потому что, Люся, это дело очень опасное. Контрабанда называется, или как говорят знающие люди — контрабас. Вот до чего ты нормального человека своими фантазиями довести можешь!
        — Правда, что ли? Тебе Тимонин сказал про изумруды?  — Люська захлопала глазами, пытаясь удержать навернувшуюся слезу. Последнее время любое упоминание о Гвоздеве вызывала у нее щекотку в носу.
        — Нет, неправда, это я выдумала для красного словца! Извини,  — Панкратьева обняла Люську и поцеловала ее в щеку.
        — Дура какая!
        — Такая же, как и ты!
        Андрей Федоров
        Когда к Федорову с предложением возглавить Альбатрос обратился его старый знакомый Сема Каменецкий, Андрей Иванович откровенно растерялся. С одной стороны вроде бы сбывалась его мечта о работе на предприятии сферы услуг, где он мог бы максимально использовать свое бизнес-образование, а с другой стороны существовало огромное искушение в виде спокойной и отлаженной работы на уже ставшем для Федорова родным заводе медицинского оборудования. Платили ему хорошо, отношения с владельцем были прекрасные, производственный процесс не требовал от директора сверхурочной работы, соответственно, он мог много времени посвящать семье. Маринка была довольна и привыкла уже два раза в год семейно отдыхать заграницей. Но Альбатрос в свое время был в городе Ленинграде очень престижным брендом, и слава эта сопутствовала ему до сих пор. Многие знакомые Федоровых отправляли туда детей вместе с бабушками и нянями на зимние и летние каникулы, многие организовывали там корпоративные праздники. То есть, Альбатрос, как был, так и остался Альбатросом, и стать его директором означало сделать себе имя. В результате взвешивания
всех этих «за» и «против» Федоров маялся и не спал ночами. Кроме того, в Альбатросе намечалась глобальная реконструкция, и Каменецкий намекал на то, что был бы заинтересован в том, чтобы Андрей Иванович, как бывший строитель, проследил за тем, чтобы деньги акционеров не ушли бы на сторону.
        — Андрюш, я понимаю, что срываю тебя с насиженного места, но мы вопрос с твоим хозяином решим. Он будет не в обиде, да и тебе достойную компенсацию организуем,  — уговаривал его Каменецкий.
        Больше всего Федорова волновало, что скажет Марина. Без ее согласия он с места не сдвинется. Однако, на семейном совете Маринка показала себя настоящим другом и бойцом.
        — Да, что я не вижу, Дюня, как ты маешься!  — сказала она.  — Мальчикам надо в мальчуковые игры играть, а не штаны просиживать. Тебе же на твоем заводе скучно уже до невозможности.
        — С чего это ты взяла?  — Федоров очень удивился. Интересно, откуда Марише это может быть известно, ведь он никогда ей ничего такого не говорил.
        — А ты всегда в курсе всех политических событий, знаешь прогноз погоды и пишешь статьи в интернет-сообщество шибко умных менеджеров.
        — И что?
        — А то, это значит, что ты в интернете пасешься, когда сидишь на своем рабочем месте. Это возможно только в том случае, если ты там уже все отладил, и оно само работает. Если б твой завод требовал твоего ежедневного напряжения, тебе б было не до умничанья на форумах,  — Марина чмокнула супруга в щеку.  — Иди уже, отлаживай все в этом Альбатросе. Это же твое любимое занятие — разгрести кучу, систематизировать ее и заставить работать в автономном режиме, чтобы можно было спокойно в интернете с такими же умниками общаться.
        После такого замечательного разговора с женой все сомнения Федорова отпали, и он принял предложение Каменецкого, согласившись быть представленным акционерам на ближайшем совете директоров.
        Совет директоров Альбатроса обычно собирался по субботам. Это несколько насторожило Федорова, так как означало, что его могут выдернуть из дома в любую субботу. А с другой стороны, ведь акционеры тоже занятые люди и вполне вероятно, что в другие дни недели они трудятся на своих предприятиях. Например, как Сема Каменецкий.
        Каменецкий встретил Федорова на парковке и повел в зал заседаний совета директоров.
        — Андрей, если тебе что-то не понравится, говори смело. Мы сейчас очень в тебе заинтересованы. Деньги я уже со всеми акционерами в рабочем порядке утряс, в том числе отступные владельцу твоего завода. Люди у нас в большинстве своем разумные, не смотря на странную внешность.
        Эти слова Каменецкого Андрея Ивановича очень озадачили, но их значение он сразу понял, когда увидел всех присутствующих в зале заседаний. Кроме известной в прошлом актрисы Таисии Каменевой, самого Каменецкого и милой дамы преклонного возраста все остальные акционеры Альбатроса выглядели странновато.
        Председатель совета директоров, представившийся Петром Сергеевым, выглядел, как престарелый мальчик, или даже как пожилой подросток. Особенно Андрея Ивановича потрясли его рваные джинсы со стразами. Далее команду странных личностей пополняли два откровенных бандюгана, которые были представлены, как братья Федосеевы старший и младший. Вот так просто безо всяких имен и отчеств — старший и младший. Затем следовал совершенно невозможный дедушка по фамилии Севастьянов. Дедушка имел замечательную седую бороду и всем своим видом напоминал Санта Клауса, или Деда Мороза, вот только щупленького и худенького. А вот милую даму с безукоризненной прической и маникюром, одетую в дорогой костюм, звали Лилия Андреевна Разумовская, но про нее-то как раз Каменецкий по дороге и сказал, что она страшная стерва, впрочем, как и ослепительная Таисия.
        Когда Каменецкий представил Федорова всем присутствующим, один из братьев Федосеевых, которого Федоров идентифицировал, как младшего, радостно хлопнул своей огромной ладонью по стеклянному столу и сказал:
        — А чо! Нормальный чувак. Я так и знал, что Семен Семеныч не подведет!
        Таисия громко вздохнула и закатила глаза к потолку.
        — Андрей Иванович, мы все прочитали ваше резюме,  — сказал восседающий во главе стола Сергеев.  — И надо признать, что оно нас впечатлило. Опять же владелец вашего завода очень вами доволен и совершенно не хочет расставаться. Мы очень надеемся на то, что и мы с вами сработаемся.
        — Я тоже надеюсь,  — ответил Федоров, про себя заметив, что своего окончательного согласия он вообще-то еще не дал.
        — Какие у вас будут вопросы?  — поинтересовался добрый дедушка Мороз-Севастьянов.
        — Я бы сначала хотел услышать от вас весь комплекс задач, стоящих перед директором, а так же ваши требования и ожидания,  — Федоров прекрасно понимал, что при постановке задачи директору, обязательно вылезут все скрытые проблемы предприятия и противоречия между его собственниками.
        — Надеюсь, Семен Семенович вам основные задачи описал, однако, некоторые наши акционеры хотят увеличить долю прибыли, направляемую на дивиденды,  — при этих словах Сергеев выразительно посмотрел на Таисию.  — Чего нам не хотелось бы делать ввиду затеваемой реконструкции, поэтому мы хотели бы просто увеличить размер нашей прибыли. И это основная задача, которую мы поставим перед вами.
        — Просто увеличить размер извлекаемой прибыли?  — удивился Федоров, делая ударение на слове «просто».
        — Ага!  — заржал Федосеев младший.  — Раз эдак в шесть, или семь! Таисия, тебе должно хватить!
        Федоров проникся к младшему бандюгану симпатией.
        — Ну, есть два пути для увеличения прибыли,  — Федоров решил учудить небольшой ликбез.  — Первый — это снижение издержек, а второй — увеличение объема продаж. И первый и второй пути, а также их комбинация на фоне планируемой реконструкции — вещь совершенно немыслимая. Я, безусловно, приложу максимум усилий для оптимизации всех процессов, но для этого мне необходимо посмотреть документы, например, бюджет доходов и расходов, побеседовать с финансовым директором.
        При этих словах старичок Севастьянов вдруг противно захихикал, а дама Разумовская засверкала в его сторону глазами. Семен Семенович Каменецкий тяжело вздохнул.
        — Я что-то не так сказал?  — поинтересовался Федоров.
        — Андрей Иванович, у нас с финансистами …э-э,  — задумчиво произнес Сергеев.
        — Полная жопа!  — радостно добавил младший Федосеев, за что получил подзатыльник от старшего.
        — Не бейте мальчика!  — возмутился Севастьянов.  — Он абсолютно прав. И бюджета никакого нет!
        — Оба-на! Как же это?  — растерялся Федоров.
        — Вы, как всегда, сгущаете краски!  — строго произнесла Разумовская, неодобрительно глядя на старика.  — У нас есть грамотный бухгалтер.
        — Но просто бухгалтера в условиях такого крупного отеля не достаточно, даже безо всякой реконструкции. Необходима четко выверенная финансовая политика, налоговое планирование, кредитный портфель,  — пояснил Федоров.
        — А зачем нам кредиты без реконструкции, она ж еще не началась?  — удивилась Разумовская.
        — Как, а овердрафт?
        Глаза Разумовской озадаченно разбежались в разные стороны.
        — Овер что?  — поинтересовался Федосеев старший.
        — Темнота!  — заметил Севастьянов.  — Это, когда денег на зарплату не хватает, на счете нет, а банк постоянному и надежному клиенту эти деньги дает под будущие поступления. Это вам, Лилия Андреевна, не советское время, когда есть выручка, нет ее, деньги из министерства широкой рекой текут.
        — Если денег на зарплату нет, она задерживается!  — строго сказала Таисия.  — Не заработали, значит.
        — Как это не заработали? А постоянные издержки? В мертвый сезон, например. Охрана на своих постах, повара на кухне, горничные, администраторы, электроэнергия, канализация, водопровод, отопление?  — Федоров посмотрел на Таисию, как на неразумное дитя.
        — У нас своя котельная и скважина!  — Таисия ввязалась в спор и, похоже, уже не могла остановиться.
        — А электроэнергия? Ведь здание в шестнадцать этажей как-то освещать надо! Воду опять же из скважены качать. А топливо для собственной котельной? Канализация? И потом, если людям зарплату задерживать, они быстро себе работу найдут. В Курортном-то районе! Сейчас отель на отеле строится.
        — Отель отелю рознь. У нас тут Альбатрос, между прочим!  — Таисия обиженно надула губки.
        — Дура ты, Таисия, хоть и депутат! Чувак все правильно говорит,  — поддержал Федорова Федосеев младший.
        — Верно!  — неожиданно подал голос его старший брат.
        Все присутствующие удивленно посмотрели в его сторону.
        — Конец света!  — произнес Каменецкий.  — Федосеевы выступают единым фронтом.
        — Семен Семеныч, мы знаем, что вы тут все нас за дебилов держите,  — строго заметил старший Федосеев,  — просто, когда вы свои интриги плетете, нам не интересно. Хватит уже кривляться. Лилия Андреевна, убирай на хрен свою бухгалтершу. Надоело уже.
        Разумовская сверкнула глазами, поджала губы, но промолчала.
        — Хорошо, в принципе все ясно. Андрей Иванович, вы нам подходите, а с финансовым блоком мы что-нибудь решим,  — резюмировал Сергеев.
        — Нет, Петр, извините, не знаю вашего отчества, но так не пойдет. У меня за спиной должен быть грамотный и независимый человек,  — Федоров даже несколько растерялся. Такой дремучести от владельцев он никак не ожидал. Ладно, Таисия, ей можно, она красавица, но как Каменецкий-то не понимает, что без нормального бюджетирования такой крупный отель существовать просто не может. «Интересно, как они прибыль свою исчисляют без бюджета?».
        — У вас есть кандидатура?  — поинтересовался Сергеев.
        — Кандидатура есть,  — в этот момент Федоров очень кстати вспомнил про Люську.  — Недавно продала свою долю в успешном бизнесе, сейчас свободна, как птица. Очень грамотный финансист. Людмила Владимировна Закревская. Можно попробовать ее уговорить.
        — Люсенька?  — удивленно произнесла Таисия.  — Я согласна.
        Она даже подняла руку вверх, как школьница.
        — Я Людмилу Владимировну давно знаю и уважаю,  — встрепенулся старик Севастьянов.  — Я с ней не раз консультировался. Очень, очень грамотный специалист. Если нам удастся ее заполучить, это будет большая удача.
        — А я не знал, что Люся сейчас свободна. Неужели ушла от Миши Кразмана? Это хорошо, нам просто повезло!  — заметил Каменецкий.
        Федоров рассмеялся. Да уж, вот что значит Люськина способность завязывать знакомства и дружить со всеми.
        — Есть ли в нашем городе человек, который не знает, Люсю Закревскую?  — спросил он присутствующих.
        — Я!  — хором сказали Федосеевы и Петр Сергеев.
        Все посмотрели на промолчавшую Разумовскую.
        — Ну, да! Знаю я ее,  — разражено произнесла Лилия Андреевна.  — В печенках она у меня сидит, эта ваша Закревская. Еще с советских времен.
        — Насколько я понимаю,  — заявил Сергеев.  — Кандидатуры генерального и финансового директоров утверждены единогласно.
        Зашумели отодвигаемые стулья.
        — Стоп, стоп!  — Сергеев замахал руками.  — Андрей Иванович, когда вы сможете приступить к работе?
        — А когда надо?
        — Позавчера.
        — Хорошо, беру неделю, чтобы утрясти все со своим владельцем и передать дела, а также, чтобы Людмилу Владимировну уговорить,  — Федоров пожал Сергееву руку и повернулся к Каменецкому.  — Семен Семенович, надеюсь, вы мне в этом вопросе поможете?
        — Обязательно! Общение с Людмилой Владимировной для меня всегда большая радость!  — ответил Каменецкий, потирая руки.
        В этот момент Федоров уловил в глазах Петра Сергеева какую-то странную насмешку.
        Альбатрос. Толик Андреев
        Жизнь в Альбатросе, несмотря на уход директора, текла своим чередом. Исполнять обязанности директора назначили заместителя по отелю Толика Андреева. Толик понимал, что это временно и постоянным директором Альбатроса его не назначат никогда, хотя бы в силу молодого возраста. Толику недавно исполнилось тридцать лет, но слабая надежда на чудо все-таки теплилась. Он про себя решил, что посмотрит на нового директора, и если тот окажется похож на Петю Сергеева, то Толик будет увольняться. Сергеев Толика достал. Он приезжал в отель внезапно и всегда норовил выявить какое-то безобразие. Раньше все свои претензии Сергеев высказывал директору, а последние две недели вместо директора все эти Сергеевские визги доставались непосредственно Толику. Толик хорошо знал свое дело и хорошо знал отель, самым слабым местом которого были бухгалтерия и кухня. В бухгалтерии заправляла дура, а в кухне воровали просто беззастенчиво. Толик понимал, что, как исполняющий обязанности, ни с дурой из бухгалтерии, ни с ворами из кухни, он не справится. С ними вообще никто не справится. Старый директор не смог, да и новому вряд ли
дадут. Бухгалтершу прикрывала старая стерва Разумовская, а с ворами бороться начальнику службы безопасности генералу КГБ в отставке Каемкину было не с руки. Не царское это дело. Каемкин выявлял в отеле врагов и вредителей, наладив систему барабанного стука. Все в отеле, включая Толика Андреева, стукачей Каемкина знали в лицо и вели себя с ними максимально осторожно. Тем не менее Каемкин всегда про всех все знал и не оставлял надежды завербовать в свои доносчики весь коллектив. Особенно хорошо вербовались нечистые на руку работники кухни. Так что, избавление от воров было совершенно не в интересах главы службы безопасности.
        Но больше всего за эти две недели, в течение которых Толик Андреев изображал из себя директора Альбатроса, его достал постоянный клиент по имени Станислав Павлович. Этот капризный постоялец всегда появлялся в отеле в самый неподходящий момент и изводил весь персонал своими придирками. То ему не нравилось постельное белье, то из его окна нестерпимо дуло, то еда в ресторане была говенная и так далее и тому подобное.
        В этот день Толик успокаивал девушку на рецепции, которой этот невозможный Станислав Павлович сунул под нос пучок волос, которые он якобы выловил из бассейна. Девушка плакала и жаловалась Толику на жизнь.
        — Это же несправедливо! Я-то чем виновата?  — сквозь слезы спрашивала она.
        Толик вздыхал и понимал, что сказать ему на это абсолютно нечего, потому что Станислав Павлович кругом прав. И насчет белья, и насчет сквозняков, и насчет питания, а особенно насчет грязи в бассейне. Понимать-то это все Толик понимал, но поделать ничего не мог, не имел ни средств, ни рычагов.
        В тот самый момент, когда администратор рецепции уже практически взяла себя в руки, к стойке решительным шагом направился грозного вида мужчина. Мужчина был широк плечами и абсолютно лыс. Толик уже было решил, что вот он и есть Станислав Павлович, однако, оказалось, что это не так.
        — Нет, это безобразие! Кто директор?  — вскричал мужчина, стукнув кулаком по стойке.
        У администратора автоматом брызнули из глаз слезы.
        — Я за него!  — смело выступил вперед Толик.  — Что случилось?
        — Покажите мне правила!  — требовательно сказал мужчина.
        — Какие правила?
        — Про бассейн.
        — А что с ним не так?
        — С ним все так. Только почему моего Масика в бассейн не пускают?
        — Какого Масика? Вообще-то у нас с собаками в бассейн нельзя. Это, по-моему, и без правил ясно,  — строго сказал Андреев. Как только он понял в чем дело, то сразу успокоился.
        «Совсем обалдели! Это надо придумать, с Масиком своим в бассейн полезть!»  — подумал он, глядя на свирепого мужика.
        — С какими такими собаками? Вы еще и оскорблять меня будете!  — мужик налился свекольным цветом.
        — А Масик — это кто? Кем он вам приходится?  — в душу Андреева закралось нехорошее подозрение.
        — А твое какое дело? Тебе может еще и паспорт показать надо?  — возмутился мужчина.
        Тут до Толика, наконец, дошло.
        — Так Масик — это девушка?  — на всякий случай поинтересовался он у мужчины.
        — А кто? Не собака же!  — мужчина замер, потом вдруг хлопнул Толика по плечу и заржал.  — А ты подумал, что собака, да? Ой, не могу!
        — Что случилось-то?  — Толик обрадовался, что мужчина уже не вопит, а наоборот смеется.
        Мужик моментально посуровел лицом.
        — Медсестра ваша, в белом халате привязалась. Справку требует. Без нее, говорит, в бассейн не пустит.
        — Какая медсестра? Какую справку?  — опешил Андреев. Никаких медсестер в штате Альбатроса не было предусмотрено, более того для пропуска в бассейн справок уже давно не требовалось.
        — Какую? Такую. Ты что не знаешь. От докторов Гены и Коли,  — мужик опять заржал.
        — Пойдемте, вы мне эту медсестру покажете. У нас, вообще-то справок никаких не надо.
        Толик очень удивился, неужели главврач Тамара Федоровна прицепилась к девице из вредности. Тамара Федоровна, конечно, была женщиной стервозной, как и любой главный санитарный врач, но не до такой же степени, чтобы к отдыхающим придираться. Да, и в белом халате Тамару Федоровну никто никогда не видел.
        В коридоре около бассейна они обнаружили зареванную блондинку эффектной, практически сногсшибательной внешности.
        — Масик!  — позвал мужчина.
        — Дусик!  — девица кинулась ему на шею и зарыдала,  — Она меня из раздевалки выгнала.
        Толику стало жаль и Масика, и Дусика.
        — Девушка, вы не плачьте. Сейчас все образуется. Она не имеет никакого права вас выгонять,  — сказал Андреев жалостно.
        — Ага!  — всхлипнула девица.  — Она мне еще такие гадости говорила!
        — Какие гадости?
        — Про инфекции, передающиеся половым путем, которые плавают в бассейне и всех заражают. И все из-за таких как я, которые без справки,  — при этих словах девушка зарыдала еще пуще.
        — Слушайте, не плачьте, сейчас все выясним. Только я же не могу в женскую раздевалку зайти. Вы загляните туда и скажите, чтоб она вышла. Скажите, зам. директора Андреев ее у дверей ждет.
        Дусик протянул Масику носовой платок. Масик громко высморкалась и кивнула головой.
        — Я этого так не оставлю!  — сурово сказал Дусик, глядя в глаза Андрееву.
        — Вы извините, я сам ничего не понимаю,  — ответил Толик честно, не отводя взгляда.
        Масик просунула голову в раздевалку и тут же вернулась назад.
        — Там никого нет!  — удивленно сказала она.
        — Может в бассейн прошла?  — задумчиво сказал Андреев.  — Давайте и мы пройдем, раз женщин там все равно нету.
        Он открыл дверь и решительно шагнул в раздевалку. Дусик и Масик последовали за ним.
        — Вот тут она сидела!  — сказала Масик, показывая на стол у входа в раздевалку.  — Тут еще табличка стояла «Дежурная».
        — Странно!  — удивился Толик. На его памяти никакой такой дежурной в раздевалке никогда не было.
        Всей делегацией они вышли к бассейну. Там плескалось несколько ребятишек. Сбоку скучал дежурный тренер в красном спортивном костюме.
        — Тамару Федоровну не видел?  — поинтересовался у него Андреев.
        Тренер помотал головой.
        — А медсестру в белом халате?  — поинтересовалась Масик.
        — Какую медсестру? У нас никаких медсестер нет,  — удивился тренер.  — У нас же только Тамара Федоровна. Так она вроде сегодня с утра в СЭС уехала.
        — Странные шляпки носила буржуазия,  — с задумчивым видом заметил Дусик.
        — Может у вас и правда там инфекции какие-нибудь?  — поинтересовалась Масик, с опаской глядя в бассейн.
        — Ага! А это была самая главная — бледная спирохета в белом халате!  — заржал Дусик.
        — Дурак!  — Масик надула губы.
        — Шли бы вы лучше в сауну,  — посоветовал им Андреев.  — Там бассейн проточный индивидуальный. Кроме ваших собственных инфекций никаких других уж точно не будет.
        — И вы туда же! Издеваетесь,  — Масик была готова уже опять разреветься.
        — Нет, что вы! Я от всей души. Не обижайтесь. А с этой медсестрой мы разберемся. Может, пошутил кто?
        — Ничего себе шуточки! Человека до слез довели,  — возмутился Дусик.
        — Я с вами абсолютно согласен и обещаю, что виновные будут строго наказаны,  — пообещал Дусику Толик. Чуть «честное пионерское» не добавил, хотя сам даже не предполагал с какой стороны подходить к этому странному делу. По большому счету надо бы к Каемкину обратиться. Он безопасность возглавляет, вот пусть и разбирается. Однако, с другой стороны фамилия главного санитарного врача Тамары Федоровны — Каемкина и является она генералу родной женой. Более того должность санитарного врача была в отеле совершенно не нужной и надуманной. Главный врач требовался в санаториях и пансионатах, где населению оказывались медицинские услуги. В свое время Петр Сергеев решил, что неплохо бы организовать в отеле СПА-салон и массажный кабинет, и ввел должность главврача. Каемкин тут же подсуетился со своей женой. Однако Тамара Федоровна ничего организовывать не умела, она могла только проверять и контролировать, чем измучила весь коллектив. Бывший директор от Тамары Федоровны избавиться не смог, и Толику со всей этой историей про медсестру грозило попасть в немилость к Каемкину.
        — Я заявление напишу,  — вдруг сказал Дусик.
        — Какое заявление?  — насторожился Толик.
        — Директору отеля. Нормальное такое официальное заявление с описанием событий и попрошу вас разобраться, а по результатам мне сообщить. Одно заявление вам дам, а копию Семе Каменецкому отправлю. И не надо на меня глаза таращить. Вы что думали, что я на помойке найденный?  — Дусик развернулся и пошел прочь из бассейна. Масик, шмыгая носом, последовала за ним.
        Люська
        После соблюдения всех необходимых формальностей по выкупу ее доли, Людмила Владимировна Закревская стала женщиной богатой, свободной и в некотором смысле независимой. Как и обещала Панкратьевой, она съездила к Кразману, чтобы попросить у него прощения. Кразман сначала ни в какую Люську видеть не хотел, но потом под ее натиском сдался. Они выпили водки, и Люска разрыдалась у Кразмана на плече, проклиная свою такую нелегкую женскую долю.
        — Я ж, Миша, все время одна! Не за кого мне спрятаться. Вот и подстраховываюсь, как могу. Веду себя, как мартышка чертова. Прости меня дуру!  — ныла Люська, размазывая тушь по щекам.
        Кразман гладил ее по голове, говорил, что все будет хорошо, и просил завсегда обращаться к нему за помощью, не стесняясь.
        Таким образом, ей все-таки удалось восстановить «мир, дружбу и жвачку», но в глубине души Люська четко понимала, что друга в лице Миши Кразмана, она потеряла навсегда.
        От нахлынувших на нее в результате этой операции свободы и безделья Люська быстро соскучилась. Она, было, попыталась помогать Панкратьевой в ее бизнесе, даже прикупила себе брезентовый комбинезон, но через месяц Люськиной помощи Панкратьева сказала, что как-нибудь обойдется без Люськиных руководящих указаний. Люська пригорюнилась и даже подумывала о том, что погорячилась, отказавшись брать у Кразмана недвижкой. Можно было бы хоть какую-нибудь парикмахерскую организовать. Люська купила бюллетень недвижимости и стала изучать, предлагаемые к продаже помещения. Помещения Люську совсем не воодушевили, и тут ей позвонил Андрюха Федоров. Он передал ей большой привет от Семы Каменецкого и сказал, что они оба надеются на ее помощь. В отличие от Панкратьевой Люська всегда помнила, с кем ей когда-либо удавалось познакомиться. Мало того, что помнила, она еще и всячески поддерживала эти связи. Про Сему Люська всегда понимала, что он пойдет далеко, и очень удивилась, что тот до сих пор в Питере, а не перебрался куда-нибудь в столицу. Когда Федоров рассказал ей про Альбатрос, Люська, не задумываясь, согласилась.
Во-первых, терять ей было нечего, в силу своей теперешней финансовой независимости, она в любой момент могла бы повернуться и уйти, во-вторых, Альбатрос — это Альбатрос, а не какая-нибудь третьеразрядная гостиница «Южная», а, в-третьих, с Андреем Федоровым в начальниках и с Семой Каменецким во владельцах работать можно было смело. Мужики они были конкретные, толковые, честные и ответственные. Правда, Андрей упомянул, что Каменецкий не единственный владелец. Он рассказал про Таисию Каменеву, даму по фамилии Разумовская, дедушку Севастьянова, братьев Федосеевых и некого Петра Сергеева.
        С Тайкой Люська дружила, можно сказать, с детства и в свое время весело проводила время в начале Перестройки. Таисия уже была известной актрисой, в кинобизнесе наступил полный абзац, Каменева сидела на мели и находилась в растерянности относительно своей дальнейшей жизни и карьеры. Именно Люська познакомила тогда Таисию с ее спонсором, который прикипел к Таисии всей душой. Конечно, как у этих кобелюк принято, прикипеть-то он прикипел, но разводиться со своей родной женой не стал. Однако Таисию всячески материально поддерживал и даже со временем определил ее в депутаты. Правильно, именно там актерам самое место. В парламенте с докладами кривляться или с умными рожами сидеть.
        Старую стерву Разумовскую Люська знала давно. В институте на производственную практику Люську направили почему-то не в бухгалтерию, а в отдел кадров, начальником которого была Разумовская. Два месяца они пили друг у друга кровь, и Люська никогда не любила вспоминать об этом периоде своей жизни.
        Дедушка Севастьянов был просто душкой. Люська знала о том, что он жесткий человек, но ей импонировали его знания и манера общения. Общих дел она с ним не имела, поэтому то, как он ведет свой бизнес, Люську совершенно не волновало. Зато себя он вел очень прилично, завсегда при встрече галантно целовал Люське ручку и, безусловно, был очень умен. Это Люська в людях, а особенно в мужчинах, очень уважала.
        С остальными фигурантами Совета директоров предстояло познакомиться и подружиться. Именно, подружиться, так как одного врага в лице Разумовской Люське среди владельцев вполне хватало.
        В Альбатросе Люська никогда не была, но слышала о нем много восторженных отзывов. Панкратьеву в свое время туда приглашала школьная подружка, муж которой был, не больше не меньше, а целый командир подводной лодки. Подружка с мужем жили в Мурманске, а в Альбатросе обязательно отдыхали между походами. Панкратьева вернулась из Альбатроса пораженная и целую неделю рассказывала Люське про тамошнюю красивую жизнь.
        В Альбатрос на встречу с Федоровым и Каменецким Люська надела красный костюм фирмы Эскада. Убивать, так наповал!
        Немного, конечно, Люську смущало то, что Альбатрос был расположен за городом, причем в стороне диаметрально противоположной ее любимому Купчино. Однако кольцевая автодорога разрешила все Люськины опасения. До места она добиралась меньше часа. Когда она подъехала к шлагбауму парковки и стала объяснять охраннику, кто она и к кому приехала, позади ее машины вдруг организовался красный Мазерати и начал истошно дудеть.
        «Псих какой-то»,  — подумала Люська, рассматривая придурка в зеркало заднего вида. Охранник при виде этого психа вдруг до смерти перепугался, открыл шлагбаум и попросил Люську посторониться. Люська отъехала в сторону, и Мазерати промчался мимо. Этот идиот несся по парковке с приличной скоростью, и Люська удивилась, как он еще никого не убил. Когда она припарковалась и выходила из машины, мимо нее проследовал странный длинноволосый тип в рваных джинсах со стразами. Он повернулся, одобрительно посмотрел на Люськин красный спортивный Мерседес, ее красный костюм, цокнул языком и пошел дальше. Люська поняла, что это был тот самый придурок из Мазерати, и пожалела, что надела красный костюм.
        «Умный любит ясное, а дурак красное!»  — думала Люська входя в холл Альбатроса.
        Альбатрос Люське не понравился. Это был самый настоящий советский шик конца шестидесятых — начала семидесятых. Из стекла и бетона. При этом шик этот был обшарпан до невозможности. Люська сразу представила, как завывает в окнах Альбатроса зимний ветер, постоянно дующий с залива. В директорском кабинете, где ее ждали Андрей и Сема, Люську разобрало настоящее веселье. Обстановка кабинета полностью соответствовала партийному стилю эпохи застоя. Богато, зажиточно, обшито деревом, но так же обшарпано, как и сам Альбатрос. Над креслом директора громоздилась огромная репродукция картины Айвазовского «Девятый вал».
        Люська расцеловалась с мужиками и поняла, что произвела на них неизгладимое впечатление.
        — Не понимаю, как вы женщины ухитряетесь с возрастом выглядеть все краше и моложе!  — высказал свое мнение Федоров.
        — Я тут уже Кразману объясняла,  — ответила Люська.  — Все дело в клизмах! А вы мужики клизмы боитесь, поэтому и стареете.
        — Люсь, ты мне адресочек этих чудодейственных клизм шепни, я туда свою жену отправлю,  — сказал Каменецкий.
        — Нет, Сема, клизмы — дело интимное, если б твоя жена хотела, давно б уже этот адресок имела. Ты мне лучше вот что скажи, сколько на твоей памяти сменилось директоров в этом вертепе?
        — Трое, а что?  — Каменецкий сделал брови домиком.
        — Тебя это разве не настораживает? Тут же налицо какая-то системная ошибка. Директор — это тебе не швейцар какой-нибудь, чтоб его каждый сезон менять.
        — Ты это к чему?  — поинтересовался Федоров.
        — Сема, Андрей! Картину эту надо срочно перевесить, а еще лучше выкинуть. Она же всех директоров этой волной смывает на хрен!
        Мужики засмеялись.
        — Да ладно тебе, Люся! Вечно вы тетки своим фэншуем все проблемы разрешить норовите,  — Федоров расположился за круглым столом для переговоров.  — Садись лучше. Обсудим твои условия.
        — Ну, смотри, Андрюша, ты ж директор, не я. И не говори потом, что я тебя не предупреждала. Я бы на твоем месте повесила бы портреты президента и премьера. Они бы на всех посетителей задушевно так поглядывали бы,  — при этих словах Люська лукаво подмигнула собеседникам.
        После того, как они уже обсудили условия Люськиной работы и проблемы, стоящие перед финансовым директором, дверь открылась, и на пороге нарисовался тот самый придурок в рваных джинсах. Люська поразилась, насколько отталкивающая внешность была у этого человека. Разве что волосы. Волосы были очень красивые, как в рекламе шампуня. Только в рекламе такие волосы обычно были у дамочек. А тут, здрасьте вам, мужик!
        — Познакомьтесь,  — сказал Каменецкий.  — Это наш председатель совета директоров Петр Сергеев, а это Людмила Владимировна Закревская — наш новый финансовый директор.
        Люська протянула Сергееву руку, тот тряхнул своими роскошными волосами, вяло пожал ее и спросил:
        — Людочка или Милочка?
        — Людмила Владимировна, если можно,  — вежливо ответила Люська.
        — Тогда Люсьен. Нет, лучше Люсинда! Тачка у вас хорошая,  — с этими словами придурок выкатился из директорского кабинета.
        — Что это было?  — поинтересовалась Люська у притихших мужиков.
        — Сам не знаю!  — удивленно сказал Каменецкий.  — Люсь, он вообще-то, хоть и странный с виду, но очень умный и ведет себя обычно довольно прилично. Не иначе, как он от тебя забалдел.
        — Вполне возможно, но если этот придурок от своего большого ко мне интереса будет бить меня портфелем, то я ни минуты здесь не задержусь.
        — Я с ним обязательно переговорю,  — заверил Люську Каменецкий.
        — Переговори и как можно быстрее! Завтра я на работу, так и быть, выйду, но учтите только из хорошего к вам обоим отношения. И картину все-таки перевесьте от греха!  — Люська встала и направилась к выходу.
        На парковке, привалившись к ее автомобилю, стоял Сергеев.
        — Люсинда!  — сказал он, раскинув руки в стороны. В это время у него зазвонил телефон.
        — Момент!  — Сергеев достал трубку из кармана рваных штанов.
        — Не торопитесь, я подожду,  — вежливо сказала Люська.
        Было слышно, как в трубке заурчал мужской голос.
        — Пардон!  — не отрывая уха от телефона, сказал Сергеев Люське и отошел от ее машины.
        — До свиданья,  — сказала Люська, усаживаясь в автомобиль. Выезжая со стоянки, она в зеркало заднего вида видела, как Сергеев все еще говорил по телефону. Люська помахала ему рукой. В ответ Сергеев послал ей воздушный поцелуй.
        Да, вовремя Каменецкий все-таки позвонил этому придурку. В том, что это звонил Сема, она ни минуты не сомневалась.
        Выйдя на работу, Люська ужаснулась состоянию, в котором находились финансы Альбатроса. Создавалось впечатление, что ветры перестройки никак не задели бухгалтерию отеля. Главного бухгалтера надо было увольнять и немедленно. И не только ее, но и всех уютно устроившихся в бухгалтерии теток. Люська предложила Федорову трех кандидаток в главные бухгалтеры. Он выбрал одну из них и через Каменецкого согласовал кандидатуру с Сергеевым. Сергеев больше в Люськином поле зрения не показывался.
        Люське выгородили из отдела продаж малюсенький, но отдельный кабинет. Люська оглядела этот загончик, вспомнила свой роскошный кабинет в фирме Кразмана и задумалась. Не слишком ли она поторопилась от скуки ввязаться в это сомнительное мероприятие. Хотя, если вспомнить, вначале Перестройки у них с Кразманом тоже был на двоих общий маленький кабинетик.
        Военные действия с бухгалтерией заняли у Люськи практически один день. Получив добро от руководства на свои действия, Люська пригласила главного бухгалтера к себе и предложила ей уволиться по-хорошему. Пришлось даже объяснить, что означает «по-хорошему» и «по-плохому». Главный бухгалтер в ответ высказала все, что про Люську думает, назвав Люську сопливой малолеткой. Будучи старше бухгалтерши на два года, Люська восприняла это оскорбление, как комплимент и, в свою очередь, предложила разгневанной тетке оплатить услуги аудиторов, если те найдут ошибки в постановке бухгалтерского и налогового учета отеля. Бухгалтерша хлопнула дверью и побежала жаловаться Разумовской. Разумовская развела руками. После этого вся бухгалтерия в полном составе покинула отель с гордо поднятой головой, в результате чего к Люське прибежал заместитель директора Толик Андреев и долго тряс Люське руку, называя ее волшебницей. Люська с Толиком согласилась, однако заметила, что укомплектовать бухгалтерию загородного отеля, находящегося в шестидесяти километрах от города, да еще в срочном порядке, будет очень нелегко. С этим Толик
спорить не стал.
        — У нас, Людмила Владимировна, вопрос с кадрами стоит не просто ребром. Отелей кругом полно, чуть, что не так, персонал плечиком дергает, дверью хлопает и уходит. Если б вы знали, как я с горничными намучился! В охране у нас, слава богу, ребята бывшие военные, тут у нас целый военный городок недалеко. На рецепцию тоже еще девчонок найти можно. Все-таки престижно, хотя работа у них адова, а вот с уборщицами полный абзац.
        — А узбекские друзья? У нас же здесь целое общежитие.
        — Да я так и выворачивался, но сейчас строителей туда хотят заселить и что делать, ума не приложу.
        — А Андрею Ивановичу говорили?
        — Да что он сделает, строители же знаете чьи?
        — Чьи?
        — Петюнины! Ой, в смысле Сергеева!
        — Ну и что?
        — Ох, Людмила Владимировна!  — Андреев почесал затылок.  — Нам всем очень хочется верить, что вы с Федоровым у нас тут измените чего-то. Можно сказать, с замиранием сердца ждем. Я, честно вам скажу, тоже увольняться хотел. И не только я. Потом Андрея Ивановича увидел, и надежда появилась.
        — Вы, Толик, надеяться-то заканчивайте, вы лучше Андрею Ивановичу помогите. Одному-то тяжело этот ваш караван-сарай во дворец превратить.
        — А я и помогаю, но он все же директор, у него и возможностей больше, и влияния.
        — Ну, да! Знаете, Толик, наемный директор — самая незавидная должность на предприятии. Наверное, поэтому хорошо и оплачивается.
        — Чего ж тут незавидного? Вот я бы очень даже хотел директором стать.
        — Не торопитесь,  — грустно улыбнулась Люська.  — С одной стороны у наемного директора хозяева, которые кричат «Прибыль давай!», а с другой стороны персонал, который требует, чтоб ему зарплату повысили, да еще при этом, чтоб он, персонал этот, на своей работе не переломился, а все больше под кусточком полеживал. И мечется директор между ними, как золотая рыбка. Да еще ко всему этому можно добавить какого-нибудь разгневанного клиента, которому этот персонал чем-нибудь не угодил и который побежал жаловаться непосредственно хозяевам. И что хозяева, по-вашему, сделают? Правильно, примчатся с проверкой и директору нашему по башке настучат.
        «Ах, ты, гад!»  — скажут.  — «Ты тут нам прибыль не даешь, мозги про зарплату для персонала пудришь, а у тебя самого этот персонал целыми днями под кустом лежит и клиентов наших не облизывает».
        Толик засмеялся.
        — Почему не облизывает? Еще как облизывает! Только те, которых облизывают, к хозяевам почему-то с благодарностью не бегут.
        — Правильно. Так, что ваша, Толик задача, как основного производственного зама, сплотить этот самый персонал и нести своему директору не проблемы, типа того, что горничных и уборщиц поселить негде, а решения. Мол, предлагаем то-то и то-то. Например, строительных рабочих из общежития потеснить. Проверить есть ли в смете на проведение строительных работ и в договоре какие-нибудь слова про обеспечение строителей жильем. И если нет, то поставить перед застройщиком вопрос об оплате проживания.
        — Да я ж вам, Людмила Владимировна, об том и талдычу, что строители-то Петюнечкины,  — Толик закатил глаза к потолку и тяжело вздохнул.
        — Толик! Да хоть, самого нашего главного человека Владимира Владимировича! Прости меня, господи,  — Люська троекратно перекрестилась.  — Они же все равно по договору работают и вашему, как вы говорите «Петюнечке», тоже не с руки, если они свои обязательства не выполнят, или своими действиями введут хозяев в убыток.
        Андрей Федоров
        Федоров уже четырежды пожалел, что согласился на предложение Каменецкого. Альбатрос постоянно выкидывал какие-то коленца. То рвались трубы отопления, то скважины барахлили, то насосы горели. Главный инженер практически дневал и ночевал на работе. Он постоянно прибегал к Федорову с просьбой выделить денег на те или иные ремонтные работы. Самое страшное заключалось в том, что зимний котел прошлый отопительный сезон отработал на последнем издыхании, и главный инженер поставил перед владельцами вопрос о его замене. Владельцы в лице Сергеева решили котел не менять, а купить новую более мощную модульную котельную. Естественно, пока выбирали подрядчика, пока торговались с ним по стоимости, пока котельную изготавливали, лето красное подошло к концу и тут всем стало ясно, что в этом отопительном сезоне новой котельной у Альбатроса не будет. Старый котел решили подлатать и понадеялись на русский «авось». Прошлая-то зима была теплой, глядишь, и эту как-нибудь на старом котле перекантуемся. Главный инженер собрался увольняться, но тут в отеле появился Федоров. Они друг другу сразу понравились, и Андрей
Иванович уговорил главного инженера пока не уходить. Правда, при этом для него пришлось выбить у Сергеева повышение оклада.
        А вот с подрядчиком отношения у Федорова не заладились сразу. Человек этот внешне чем-то смахивал на Петра Сергеева, недаром они были компаньонами, но ко всему прочему был еще чертовски жаден и имел о строительстве весьма поверхностное представление. Ясно было, что свой Технострой он учинил на базе косметического ремонта квартир и офисов. Об инженерной составляющей реконструкции он практически не имел никакого понятия. Этим и объяснялась относительная дешевизна его коммерческого предложения и сжатые сроки выполнения работ. Причем коммерческое предложение составлялось без дизайн-проекта и базировалось на самых дешевых отделочных материалах. Когда Федоров задал ему вопрос о рабочей документации проекта реконструкции, тот усмехнулся и заявил, что ничего, собственно, такого кардинального переделывать не будет. Федоров удивился и задал тот же вопрос уже Каменецкому.
        — Сема! Насколько я понимаю, котлы вот-вот прикажут долго жить, и есть договор на поставку современной модульной котельной с более мощными котлами.
        — Ну, да! А чего в этом плохого?
        — Ничего, кроме хорошего. Только коммуникации ведь тоже все перекладывать надо.
        — Надо.
        — А проект?
        — Зачем? Заменим существующие трубы на современные из пластика.
        — Сема! Котлы более мощные, батареи тоже ведь новые поставим, плюс впереди серьезная реконструкция бассейна и его мощности тоже надо учесть.
        — Ну?
        — А диаметр труб при этом менять не будем? У нас мало того, что перепады давления постоянные, так еще ведь вода до шестнадцатого этажа и при средней загрузке не доходит, а там Сергеев хочет люксовые пентхаузы учинить. Хороши пентхаузы без воды и отопления.
        — Согласен. Надо нанять грамотных людей, чтоб отопление и водоснабжение просчитали.
        — Да и стенки под эти пентхаузы тоже грамотно сносить не мешало бы, не ровен час несущую затронут, тогда и крыша может рухнуть. Опять же проект перепланировки необходим. И скважину бы новую не мешает сделать. Эта уже не справляется, песок иногда идет.
        — Хор!  — Каменецкий пометил себе в записной книжке.  — Еще что-то?
        — Еще. Кондиционирование делать бум?
        — Бум, бум!
        — Значит, тоже спецов нанять надо и скоординировать их действия с Техностроем. А это время и деньги.
        — Готовь предложения, а я с Петей все утрясу.
        — И еще, Сема! Без дизайн-проекта я смысла в начале строительных работ вообще не вижу. Они какую плитку будут класть? Какого цвета стеклопакеты устанавливать? Стены, как облицовывать, какую сантехнику ставить? Это ж не квартира трехкомнатная, где домохозяйка обои да плиточку выбирает. Дизайн-проект должен быть утвержден советом директоров по всем правилам. Там должно быть учтено все вплоть до цвета занавесок. И, вообще, необходимо выработать общую концепцию. Какое лицо должно быть у отеля.
        — Может маркетинговое исследование провести?
        — Может быть. Это вам решать. Но иначе немалые деньги окажутся выкинутыми на ветер. Я бы пока то, да се, начал с инженерного обеспечения. Котельная, скважины, канализация, электроснабжение. Ты ж понимаешь, отель строился в начале семидесятых. Капитальный ремонт уже давно по всем нормам необходим, и в первую очередь капитальный ремонт коммуникаций. Так что, на мой взгляд, отделочников запускать просто рано.
        — Представляю, что скажет Петр!  — Каменецкий ухмыльнулся, но вышло это у него как-то горестно.
        Кроме строительства Федорова очень беспокоил бюджет. Люся изо всех сил пыталась что-то изобразить при полном отсутствии каких-либо статистических данных. Она сидела, засунув свой нос в компьютер, и пыталась сгруппировать постоянные и переменные затраты и разнести их по месяцам. Уходила Люся с работы поздно и материлась на чем свет стоит. Данные бухгалтерской отчетности абсолютно не соответствовали реальному положению вещей. Создавалось впечатление, что главный бухгалтер просто рисовала красивые отчеты, а остальные тетки занимались начислением зарплаты, и ездили в банк сдавать и получать деньги. Не ясно было, как вообще начислялись и выплачивались дивиденды. Люся подозревала, что размер дивидендов просто обозначал Сергеев.
        Однако были в работе на новом месте и свои положительные стороны. Коллектив отеля встретил Андрея Ивановича очень хорошо. Он понимал, что люди на него смотрят с надеждой. Со многими ключевыми персонами Федоров быстро нашел общий язык. Кроме главного инженера и заместителя по отелю Толика Андреева, Федоров наладил хорошие отношения и с шеф-поваром. Тот был человеком крепко пьющим, но дело свое знал отлично и к работе и к своему коллективу относился с умом и уважением. Коллектив кухни был единственным в Альбатросе, в котором отсутствовала текучка кадров. И если еда в основном ресторане Альбатроса, питание в котором входило в стоимость путевки, мало чем отличалась от питания в столовке средней руки, то блюда других ресторанов и баров отеля были просто великолепны. Федоров понимал, что сам шеф-повар и весь его коллектив являются очень ценным конкурентным преимуществом Альбатроса. Федорову уже сообщили, что шеф-повара неоднократно пытались переманить в другие отели и рестораны Курортного района.
        — Ну что, Степан Васильевич, воруют?  — поинтересовался у шеф-повара Федоров после того, как Толик Андреев доложил ему обстановку.
        — Воруют, Андрей Иванович, а как же иначе? У них зарплата по теперешним временам мизерная, а у многих дети. Вот я глаза и зажмуриваю. Они ж не борзеют.
        — А зарплату прибавлять бесполезно,  — заметил Федоров.
        — Абсолютно точно, все равно понесут. Это ж привычка уже. С советских времен. У нас тут заместители директора по общепиту часто меняются, а мои все, как работали в Альбатросе до перестройки, так и работают.
        — А чего замы меняются?
        — А с воровством бороться пытаются,  — шеф-повар захихикал.  — Приходит каждый со своим поставщиком. Нам-то что, нам главное, чтобы все свежее было, а они со своими откатами в Петюнечкину разнарядку не умещаются. Вот и гонят пургу всякую, да при этом, чтоб сэкономить, кампанию по борьбе с воровством среди поварих учиняют. Тут девушки мои нашего генерала Каемкина зовут и согласно его инструкции ему все и докладывают, мол, так и так, сметана пошла говенная, консервы просроченные. И Каемкин бежит дальше по инстанции, после чего замы по общепиту, конечно, увольняются.
        Надо признаться, что от такой откровенности Федоров аж обомлел.
        — Степан Васильевич, а чего это вы мне всю кухню вашу кухонную в подробностях выдаете?
        — А я вижу, что ты, Андрей Иванович, мужик хороший основательный и если поперек тебя пойти, то ты от нашей кухни камня на камне не оставишь. И Каемкина не побоишься. Ты ж сам-то, небось, не воровал никогда.
        — Нет, и не собираюсь.
        — Ну, будь осторожней. Каемкин — настоящая сволочь, и если захочет, тебя подставит и безо всякого воровства.
        — Это ты меня, Степан Васильевич, пугаешь что ли?
        — Спаси боже! Что ты. Я супротив тебя не полезу никогда. Крест на пузе!  — при этих словах шеф-повар размашисто перекрестился.  — Тут у нас, кроме меня говна всякого — полная чаша!
        Федоров засмеялся, но этот разговор запомнил. Действительно, фигура Каемкина вызывала подозрения. Было непонятно, почему службой безопасности отеля руководит аж цельный отставной генерал. Хватило бы и начальника охраны. Это место занимал нормальный толковый мужик, военный подполковник в отставке. Дело свое он знал хорошо. Охрана была организована вполне прилично, и чем в отеле занимался Каемкин, было неясно. Кроме того, жена Каемкина главврач Тамара Федоровна в отсутствие в отеле медицинских услуг вообще была — не пришей, не пристегни. Она совала свой нос везде и терроризировала персонал своими придирками. Федоров попытался было узнать у Каменецкого на хрена козе баян, но Сема странно завращал глазами и сообщил, что Каемкины — люди Петра. Уволить их пытались все директора, но ничего не вышло. Петя стоит за них горой. Люся даже высказала предположение, что Каемкин со времен работы в КГБ имеет на Петра какой-то крюк. При этом лицо у Люси сделалось многозначительным и им с Семой стало сразу понятно, на какой такой крюк она намекает.
        С Тамарой Федоровной Каемкиной Андрею Ивановичу пришлось столкнуться совершенно случайно. Она вопила на несчастного вида горничную прямо в холле Альбатроса на глазах у отдыхающей публики. Федоров взял Тамару Федоровну под локоток, включил все свое обаяние и зашипел:
        — Шшшш! Девушки, вы тут так нам всех отдыхающих распугаете.
        Тамара Федоровна моментально заткнулась.
        — Пойдемте обе ко мне в кабинет и там выясним, что стряслось,  — он подхватил обеих под ручки и повлек к своему кабинету.
        Там он усадил их за стол для переговоров, попросил секретаря налить всем кофе и сам уселся в свое кресло под «Девятым валом».
        Горничная, неказистая узбекская девушка, опасливо покосилась на картину и вдруг разревелась. Тамара Федоровна пошла красными пятнами.
        — Прекратите истерику!  — взвизгнула она.
        Горничная зарыдала пуще прежнего.
        — Тамара Федоровна! Будьте любезны успокойтесь и расскажите, в чем дело,  — Андрей Иванович вскочил из-за стола и сунул горничной одноразовые носовые платки. У себя в кабинете он обнаружил целую упаковку и только теперь понял, для чего они предназначались. Тамара Федоровна выхватила из пачки платок и с чувством высморкалась.
        — Наши отдыхающие очень недовольны ее уборкой!  — она ткнула пальцем в сторону несчастной девушки.
        — В чем это заключается?
        — Ой! Вы бы видели! Мне наш постоянный клиент Станислав Павлович такую ржавчину в унитазе показал! И окна немытые. При этом он меня, как сопливую девчонку отчитывал. А я ведь главврач!
        — И вы решили обиду свою передать дальше по инстанции?
        — При чем тут моя обида? Да, я обиделась, но он ведь прав. Не дай бог, кому из владельцев нажалуется! Сергеев от нас с вами мокрого места не оставит.
        — Вы свободны,  — Федоров повернулся к горничной.  — Идите и работайте, мы тут без вас дальше разберемся.
        Горничная вскочила и кинулась к дверям.
        — Как это без нее? Это же ее этаж!  — засуетилась Тамара Федоровна, но горничная уже выскочила за дверь.
        Федоров нажал кнопку селектора и попросил секретаря вызвать к нему Андреева.
        — Тамара Федоровна! Вы правильно заметили, что вы главврач. Вы получили сигнал от клиента, пусть даже и в очень обидной форме. Вы не должны вступать в разборки с рядовым персоналом, особенно на виду у отдыхающих. Этот вопрос необходимо решать на вашем уровне, то есть, с руководителем подразделения.
        Тамара Федоровна захлопала глазами и приосанилась. Видимо она пыталась понять, отругал ее Федоров или, наоборот, сказал, что она большой начальник.
        В кабинет влетел перепуганный Андреев.
        — Чего у нас опять? Станислав Павлович заехал что ли?
        — Он что, известная фигура?  — поинтересовался Федоров.
        — Да всем уже печень проел. Если не нравится в Альбатросе, то зачем приезжать-то регулярно? Чего на этот раз?
        — Вот, Тамаре Федоровне выговор сделал за плохо вымытый унитаз и грязные окна.
        — Унитаз не плохо вымытый, а ржавый. Там течь постоянная, девчонки трут, а вода из нашей скважины с большим содержанием железа. Все моментально ржавеет,  — ясно было, что как хороший руководитель, Толик уже в курсе скандала. Этим он очень нравился Федорову.
        — А вы бы, Тамара Федоровна, прежде чем на девочку кричать, разобрались бы сначала,  — продолжил Толик.  — Окна мыть снаружи в ее обязанности не входит. Это бухгалтерия на осенней мойке окон в этом году сэкономила. Денег мне не дали.
        — И на ремонт унитаза денег не дали?  — Федоров сделал строгую рожу.
        — Там ремонтировать нечего. Таких унитазов уже не делают, их выбрасывать надо, а новые только в процессе общего ремонта устанавливать будут. И, вообще, Тамара Федоровна, я с вами давно поговорить хотел. То вы на горничных бросаетесь, то на отдыхающих. У меня заявление лежит от клиента нашего, а копию он Семен Семенычу Каменецкому отправил, они знакомые,  — при этих словах Толик дернул шеей и кивнул головой в сторону потолка.  — Он так и сказал «Я не на помойке найденный!».
        — И про что заявление?  — поинтересовалась Тамара Федоровна.
        — А про то, как вы девушку не пустили в бассейн на основании того, что у нее не было справки от гинеколога.
        Тамара Федоровна открыла рот и взялась за сердце.
        — Не было такого, Анатолий, как вам не стыдно!  — сказала она, глядя на Федорова, как бы ища у него поддержки.
        — Толик, ну-ка покажи заявление,  — распорядился Федоров.
        — Ща!  — Толик побежал к дверям.
        — Тамара Федоровна, не волнуйтесь, сейчас во всем разберемся,  — Федоров попытался успокоить Каемкину.
        Но Каемкина не даром была генеральская жена.
        — А я и не волнуюсь!  — отрезала она.  — Моя совесть чиста. Это пусть другие волнуются.
        В этот момент вернулся Андреев. Он положил на стол Федорова бумагу и с торжественным видом плюхнулся в кресло. Федоров стал внимательно читать заявление, отметив отличный стиль автора и красочность изложения. Прочитав, он передал его Тамаре Федоровне. Та небрежно взяла документ и стала читать. По мере прочтения лицо ее наливалось свекольным цветом.
        — Это грязный пасквиль и инсинуация!  — воскликнула она.
        — Пасквиль не содержал бы паспортных данных автора, его телефона и требования разобраться и сообщить ему,  — злорадно ответил ей Андреев.
        — Тамара Федоровна, как же так?  — поинтересовался Федоров.  — Поясните, пожалуйста.
        — Я ничего такого не делала! Ясно вам? Это все ваши интриги. Учтите, просто так это вам с рук не сойдет!  — Каемкина встала и гордо вышла из кабинета.
        — Генералу жаловаться побежала,  — заметил Толик.
        — Тебе надо было генералу сразу копию дать. Пусть бы разбирался.
        — Да он замял бы и все, а так я ее уел, и ему теперь придется своих агентов в ружье ставить и разбираться, кто приятелю Каменецкого испортил отдых.
        — А что Станислав Павлович?
        — Ой, вреднейший старик, но все правильно говорит. Я очень даже рад, что он в этот раз на нашу Каемкину наехал. Если ты главврачом назвалась, так и делай свою работу!
        — Эх, Толик, может быть, лучше было бы эту нашу Каемкину не трогать!
        — Ну, да! Тоже верно, не тронешь — не воняет!
        Альбатрос
        Совет директоров назначили, как обычно, на субботу. Основной темой было утверждение недавно сверстанного бюджета, концепция развития и план проведения строительных работ. На заседание собственники Альбатроса явились в полном составе, даже Таисия прикатила из Москвы. Еще бы! Ведь теперь на заседаниях решались такие важные вопросы, как цвет стен и плиточки. Ну, и разумеется, деньги. Это не то что, раньше. Выступит Петр Сергеев, занудным голосом какое-то «бу-бу-бу» про космические корабли бороздящие просторы вселенной изобразит, все единогласно проголосуют и разъедутся по домам. Чего собирались, спрашивается? Теперь же на Совете директоров обязательно выступал с докладом Федоров. Он по повестке дня все просто и доходчиво объяснял, и всем собственникам сразу становилось ясно, какие они раньше были дураки, ведь ни фига не понимали разных элементарных вещей. То есть, советы директоров теперь носили познавательный характер, и собственники постепенно проникались интересом к своему бизнесу, к бюджетированию и прочему планированию. Проект бюджета был заранее разослан всем членам совета директоров и,
разумеется, у каждого теперь имелись замечания. Для ответов на вопросы и устранения замечаний на Совет пригласили не только Федорова, но и автора бюджета — Людмилу Владимировну Закревскую. Закревская явилась на заседание во всем кожаном и обтягивающем с мотоциклетным шлемом под мышкой и рюкзаком за спиной.
        — Здрасьте, господа хозяева!  — кланяясь в пояс, сказала она.  — Извиняйте, что одета не по форме, но у меня сегодня выходной. Имею право на мотоциклетке своей прокатиться.
        К Закревской сразу же подскочила Таисия, и они расцеловались.
        — Класс!  — младший Федосеев разглядывал Закревскую с неподдельным интересом.
        Каменецкий вскочил и отодвинул для нее кресло рядом с собой. Закревская уселась, достала из рюкзака пачку документов и стала раскладывать их на столе.
        — Я вот все думаю,  — заметил Сергеев. Он сидел, развалившись в своем кожаном кресле во главе стола.  — Почему у администрации нашего отеля выходные дни в субботу и воскресенье, когда в отеле это дни самой пиковой загрузки?
        — Мы еще и по ночам домой спать ходим!  — Закревская ухмыльнулась.
        — А зря!  — Сергеев улыбнулся своей самой противной улыбкой.
        — На самом деле я составил график дежурства. И в выходные дни в отеле по очереди обязательно присутствует кто-нибудь из руководства. В том числе и Людмила Владимировна,  — объяснил всем присутствующим Федоров.
        Присутствующие одобрительно закивали.
        — Мне кажется, этого все-таки не достаточно,  — Сергеев явно упирался из вредности.
        — Можно администрацию на круглосуточное дежурство перевести,  — заметила Закревская.  — Сутки через трое, только тогда у вас будут три директора.
        — Четыре,  — поправил ее Каменецкий.
        — Или, как у моряков. Капитан с командой идут в поход, а потом в отпуск на полгода,  — развеселилась Таисия.
        — Все вам шуточки,  — Сергеев выпрямился в кресле и укоризненно посмотрел на Таисию.  — Давайте начинать. Объясните лучше, что это вы нам за хрень под названием бюджет изобразили!
        — Где же это вы хрень-то обнаружили?  — поинтересовалась Закревская, глядя в бюджет.
        — Действительно, что-то я насчет хрени, Петр, не совсем понимаю,  — поддержал ее старик Севастьянов.  — На мой взгляд, грамотная цифирь, которая прожектором высвечивает все наши проблемы. Может, вы наши проблемы хренью называете, тогда понятно.
        — А вы сумму посмотрите, которая выделена на закупку продуктов питания. Да я никогда на такие деньги не соглашусь!  — Сергеев ткнул пальцем в строчку бюджета и откинул назад свои роскошные волосы.
        — Да и не надо! Не соглашайтесь! Мне-то что!  — Закревская сделала губки бантиком и почесала свой практически бритый затылок.  — Просто вы не иначе, как неделю назад в столовке нашей ногами топали и кричали, что ни один нормальный фраер в наш отель с таким питанием не поедет. Было дело, или я придумала?
        — Было! Но..
        — Подождите!  — Закревская подняла руку ладонью вверх и странным нудным голосом, копируя Сергеева, продолжила:  — Наша задача оттянуть на себя тот контингент среднего класса, который на выходные ездит на своих автомобилях в соседнюю Финляндию. Это кто говорил? Кто ставил перед директором задачу привести отель в соответствие с иностранными отелями три звезды? А какие три звезды могут быть без нормального шведского стола?
        — А цифры для этого шведского стола вы откуда взяли? Из Финляндии? Так я вам напомню, что вы не в Чикаго!  — Сергеев с размаху откинулся на спинку кресла и победно поглядел на Закревскую.
        Кресло закачалось, и Закревская захихикала.
        — Точно не в Чикаго! А жаль! В Чикаго и в Финляндии наверняка все получилось бы гораздо дешевле. Поэтому я пошла к нашему шеф-повару Степану Васильевичу, и мы с ним уйму времени потратили на калькуляцию нашего шведского стола из наших продуктов, закупаемых по оптовым ценам у текущего поставщика. Даже поставщика успели запросить по ценам на те продукты, которых пока еще у нас в ассортименте нет. Вот, посмотрите примерное меню,  — с этими словами Закревская раздала всем листочки бумаги.
        — А почему тут семги слабой соли нет?  — ехидно поинтересовался младший Федосеев.  — Финны на шведском столе всегда семгу дают!
        — Ага! А испанцы хамон. Кто еще чего дельное предложит?  — Сергеев явно разозлился.
        — Степан Васильевич говорит, что и семгу, и форель организовать можно. Самим ловить и самим солить, тогда будет дешево. Главное с СЭС это дело утрясти. Но для этого у нас целый главврач имеется!  — проинформировала всех Закревская.
        — Завтра же на рыбалку поеду, я для родного отеля готов всю неделю с удочкой сидеть,  — Федосеев младший подмигнул Закревской и тоже захихикал.
        — Прекратите хихикать, цирк развели,  — возмутилась Разумовская.  — Я согласна с Петром, цифру надо снижать.
        — Как скажете, хозяин барин. Какую цифру поставить прикажете?  — Закревская взялась за карандаш.
        — А, может, ну его, это питание, вообще к чертям собачьим выкинем и шеф-повара уволим. Экономия получится колоссальная!  — в несвойственной ему резкой манере вдруг подал голос Каменецкий.
        Все присутствующие замерли. На щеках Каменецкого ходили желваки. Он встал, заложил руки за спину и подошел к окну.
        — Господи, как же мне надоело это ваше дилетантство. Разберитесь уже, чего хотите. Может лучше, вообще, отель продать. Вот вам, Лилия Андреевна, зачем весь этот геморрой? Или скучно?
        — А я что, по-вашему, Семен Семенович, абсолютное зло, что ли?  — Разумовская поджала губы.
        — Конечно, зло! А как же? Вам же судьба отеля по барабану, и дивиденды вас не особо интересуют. Вы упакованы, дай бог каждому! Вам время надо занять и замечание ваше нисколько с размером суммы, выделяемой на организацию нормального шведского стола, не связано. Вы чисто из вредности с Петром согласились, чтобы Людмиле Владимировне насолить. Но ей-то ваши козни не интересны. Она наемник, который хорошо свою работу делает.
        — Сема! Ты чего?  — в глазах Сергеева читался испуг.  — Я, собственно, могу и не возражать, только вы все потом меня живьем съедите, когда дивидендов своих не получите. Ты, допустим, не съешь, а вот Таисия. У нее вечно бриллианты мелковаты.
        — Чего Таисия, чего Таисия? Чуть что, сразу Таисия!  — бывшая актриса нервно вытащила из сумки сигареты и направилась к дверям.
        — Заседание не закончено и перекур еще никто не объявлял,  — заметил Сергеев.
        — Балаган какой-то!  — Каменецкий развел руками.  — Я вот что вам, господа хорошие, пытаюсь сказать. Меня переводят в Москву! Вплотную заниматься Альбатросом я больше не смогу. Тушить тут ваши пожары, уговаривать, состыковывать. Все. Так что, давайте уже цирк заканчивать.
        — Как в Москву?!  — хором воскликнули Закревская и Федоров.
        — Это они испугались, что им без умного Семен Семеныча с нами придурками работать придется,  — пояснил всем младший Федосеев.
        — В Москву для начала. Москва бы еще ничего, но через три месяца в Лондон,  — виновато сказал Каменецкий.
        — Мы так не договаривались!  — заметил Федоров.
        — Андрей, Люся! Вы же понимаете, что это форс-мажор. Не отказываться же мне?
        — А почему бы не отказаться?  — ехидно заметила Разумовская.  — Если вам уж так судьба отеля дорога, как вы нам тут только что докладывали.
        — Что-то я не понимаю, почему без Каменецкого у нас тут конец света может приключиться?  — обиженно сказал Сергеев.
        — Это потому, батенька, что вас без Семен Семеныча иногда малость заносит, а остальные несознательные элементы вам в этом потакают в силу своей зловредности,  — при этих словах старик Севастьянов строго посмотрел на Разумовскую.
        — Давайте к бюджету вернемся. Какие еще предложения есть, кроме того, чтобы урезать сумму, выделяемую на питание,  — устало сказал Каменецкий, усаживаясь обратно на свое место.
        — Не надо урезать. Я свое замечание снимаю,  — Сергеев постучал пальцами по стеклянной столешнице.  — Тем более, что сумма оказалась проработанной, а не взятой с потолка. Вам калькуляцию надо было в приложении дать.
        — Виновата, бес попутал,  — согласилась с ним Закревская.
        — А я не поняла, что с дивидендами?  — спросила Таисия тоже, как и Каменецкий, вернувшаяся на свое место.
        — Я рассчитала точку безубыточности. То есть, то количество номеров, при загрузке которых, наш отель окупается. Загрузка остального номерного фонда за вычетом переменных затрат на его непосредственное обслуживание будет давать нам прибыль. Какую долю этой прибыли вы направите на погашение тела строительного кредита, а какую возьмете дивидендами, решать, безусловно, вам. Примерную картину я нарисовала, исходя из загрузки номерного фонда в прошлом году. У вас это документ под номером два. Так сказать, план движения денежных средств. Обратите внимание на осенний и весенние кассовые разрывы, которые придется покрывать овердрафтом, и компенсировать из будущей прибыли,  — закончив свою умную речь, Закревская обвела всех строгим взглядом.
        Таисия хлопала глазами, старательно глядя в документ номер два.
        — Класс!  — опять заметил Федосеев младший.
        — Вы мне тоже нравитесь,  — очаровательно улыбаясь Федосееву, ответила Закревская.
        — А почему мы ориентируемся на цифры прошлого года? Почему не ставим перед собой задачу увеличить размер прибыли. То есть, загрузку повысить. Мы ж об этом уже говорили,  — сказал Сергеев.
        — Правильно, говорили!  — ответил Федоров.  — Но мы также говорили, что в условиях строительной площадки вряд ли нам удастся привлечь больше клиентов. Дай бог, тех же заполучить.
        — То есть, деньги на питание мы увеличиваем, значит, прибыль наша снижается!  — явно удивившись своей догадливости, произнесла Таисия.
        — Точно! Я всегда говорила, что у тебя голова дом советов, тебе пора уже в правительство идти,  — Закревская опять захихикала.
        — Может, подождем со шведским столом, пока стройка кончится?  — жалостно попросила Таисия.
        — Нет, Таисия, нельзя, потому что у наших соседей в отеле «Калевала» уже давно нормальный шведский стол,  — объяснил Федоров.  — Мы же не хотим им отдать наших отдыхающих.
        — Так у них хозяева пацаны из «Газпрома», те деньги не считают!  — возразил Федосеев младший.
        — И что вы предлагаете? Всей страной на работу в «Газпром» устроиться?  — поинтересовалась Закревская.
        — А что? Вот бы клево было!  — Федосеев мечтательно закатил глаза.
        — Но вы помните, что ваши бонусы исчисляются исключительно с превышения плана по прибыли?  — поинтересовался у Федорова Сергеев.
        — Помню, хотя не понимаю, почему это распространяется и на Людмилу Владимировну,  — сказал Федоров.  — Она вроде на размер прибыли никак не влияет.
        — Здравствуйте, приехали, Андрей Иванович! Да я на все подряд влияю, вон, как своей калькуляцией шведского стола все наши с вами бонусы моментально перечеркнула! Правда, тут я выполняла поставленную вами задачу. Зато своего знакомого банкира я на минимальный процент по нашему кредиту придушила. А проценты по кредитам, как известно, самые, что ни на есть затраты, снижающие прибыль владельцев!
        При этих словах Закревской Каменецкий рассмеялся.
        — Да уж! Некоторые финансовые директоры, особенно в больших окологосударственных структурах в такой альянс с банкирами входят, что часть процентов по кредитам регулярно на свой карман получают. И никто ведь не удивляется, почему у них в компании такие дорогие кредиты.
        — А я, наоборот, знаю некоторых владельцев, у которых финансовые директора не задерживаются и используются исключительно для организации кредитов через знакомых банкиров. Владелец зачастую такую пирамиду из кредитов выстроит, что для погашения одного ему необходимо взять еще два.
        — Не, все-таки лучше всем в «Газпром» идти!  — резюмировал Федосеев младший.
        — Вы по концепции реконструкции определились?  — поинтересовался у Сергеева Федоров.
        — Да! Это будет отель-корабль. Семен Семеныч хорошего дизайнера нашел, он с вами свяжется.
        — А нам-то расскажите! Вы там меж себя чего-то нарешали, а мы сидим, как массовка, башкой вертим,  — возмутилась Таисия.
        — Пардон!  — Каменецкий приложил руку к сердцу.  — Андрей Иванович правильный вопрос задал насчет единого стиля и разработки дизайн-проекта нашей реконструкции. Я нашел дизайнера, тот предложил нам, используя предыдущую славу и само название Альбатроса, акцентироваться на морской тематике. Интерьеры предлагает сделать, как на пассажирском лайнере.
        — Здорово! А горничных одеть в матросские костюмчики,  — глаза Таисии загорелись. Было видно, что эта тема ее интересует гораздо больше, чем умные слова про кассовые разрывы.
        — А это идея!  — Сергеев неожиданно поддержал Таисию.  — Весь персонал оденем в морскую форму.
        — Свистать всех наверх! Товарищи комбинаторы, вы про бюджет-то не забыли? Давайте утверждать уже, а то мне еще с ребенком своим повидаться хочется.  — Закревская поглядела на свои манерные часики и присвистнула.
        — Предлагаю утвердить!  — сказал Каменецкий.
        — В целом, как некую точку отсчета,  — заметил Сергеев.  — Бюджет еще сыроват.
        — Естественно, сыроват! Он же в вашем заведении первый. Следующий уже будет более приближен к действительности. Я для этого бюджета данные, можно сказать, с мира по нитке собирала,  — пояснила Закревская.
        — Кто за?  — спросил Сергеев.
        Все подняли руки.
        — Единогласно. А за реконструкцию под пассажирский лайнер?
        На этот раз руки вскинулись более энергично.
        — И шторки ярко синие повесим, как море!  — мечтательно воскликнула Таисия.
        — Это уж, как дизайнер скажет. Может быть белые, как паруса. На флоте, кстати, шторки белые,  — недовольно заметила Разумовская, глядя на Таисию с неодобрением.
        — Все свободны. Заседание объявляю закрытым!  — Сергеев встал из-за стола и откинул волосы назад.
        — Мальчики! А проводите-ка меня до мотоциклетки!  — тоном, не терпящим возражений, распорядилась Закревская, обращаясь к Каменецкому и Федорову. Она быстро засунула бумаги в рюкзак, закинула его на плечо, подхватила шлем и взяла Каменецкого под ручку.
        — Сема, ты жопа!  — сказала она, когда они вышли из зала заседаний.
        — Согласен!  — горько произнес Каменецкий.
        — Я тоже,  — заметил Федоров.  — Работать с Сергеевым без тебя ни мне, ни Люсе не улыбается. Ты нас подвел.
        — Да, ребята! Но не по своей вине, очень вас прошу, не бросайте Альбатрос! Я изо всех сил помогать буду, даже из Лондона.
        — Из Лондона, это все равно, что с Луны!  — сказала Закревская.  — Я, конечно, Андрея ни за что не брошу, но если он примет решение уходить, то сначала пусть уволит меня. А ты, Андрюша, пожалуй, ищи пока работу. Это я птица вольная, а у тебя ситуация другая и запасной аэродром должен быть.
        — Люся!  — воскликнул Каменецкий.  — Ну, зачем ты так со мной?!
        — А еще лучше! Сделаем так,  — как ни в чем не бывало, продолжила Закревская.  — Если этот урод чего-нибудь отчебучит, после чего Андрей будет вынужден уйти, то ты, Сема, торжественно поклянись, что сам ему работу найдешь. Хоть из Лондона, хоть из жопы мира! Клянись!
        — Люся!!!!
        — Я серьезно, Сема! Ты нас в это дело вовлек, ситуацию теперь не контролируешь, поэтому обещай, что если будет худо, то ты свою ошибку исправишь.
        — Обещаю,  — Каменецкий и тяжело вздохнул.
        — Вот и хорошо! Езжай в свой Лондон, и думай, как Андрюшку в случае чего из неприятностей вытащить,  — Закревская привстала на цыпочки и поцеловала Каменецкого в щеку, потом то же самое она проделала с Федоровым, села на мотоцикл и со страшным треском укатила.
        Петр Сергеев в это время стоял у окна в холле второго этажа и с интересом наблюдал за происходящим на стоянке.
        Люська
        Всю осень Люське казалось, что она устроилась на работу в дурдом, стоящий на вулкане. Альбатрос представлял из себя большую строительную площадку. Уборщицы отказывались работать без увеличения зарплаты, клиенты ругались, везде были следы мела, постоянно жужжали какие-то строительные инструменты, туда-сюда сновали работники с восточными лицами. Зловредный старик Станислав Павлович зачастил в Альбатрос и терроризировал персонал своими замечаниями. Плюс к этому в общежитии персонала опять объявилась загадочная медсестра и затребовала предъявить ей санитарные книжки. Тамара Федоровна клялась и божилась, что ничего об этом не знает, а потом вдруг сама побежала по всем службам, требуя эти самые санитарные книжки. А тут еще в соседнем Премьер-отеле выявился случай какого-то необычайно опасного гепатита.
        Зато в уже отремонтированной части Альбатроса находиться было очень приятно. Номера блестели свежей краской и новой мебелью, сантехника сверкала, в окна, благодаря стеклопакетам, совершенно не дуло, а холлы с новыми витринными стеклами до пола и стальными перилами, действительно, создавали впечатление палубы пассажирского судна. Новые лифты с зеркалами скользили бесшумно и быстро. Номера в отремонтированной части стоили гораздо дороже, но, несмотря на это, пользовались большим спросом, чем старые.
        Люська глядела, как Федоров убивается на этой своей директорской должности, и старалась ему помогать, как могла. Андрею буквально приходилось сражаться на нескольких фронтах. Больше всего нервы ему трепали строители, отдел продаж и председатель совета директоров Петр Сергеев. Строители постоянно срывали сроки и пытались сделать что-нибудь не в соответствии с дизайн-проектом, а Сергеев вопил по поводу тех же самых сорванных сроков и, кроме того, регулярно забывал то, что он сам согласовал и утвердил в дизайн-проекте. Ему постоянно что-то не нравилось и Федорову приходилось периодически тыкать Сергеева носом в дизайн-проект и его собственную утверждающую подпись.
        — Господи, Люся, слава богу, что я не согласился работать без утвержденного дизайн-проекта! Представляешь, как бы он из меня душу вынул,  — жаловался ей Федеров.
        Креативная мысль отдела продаж вообще дальше установки рекламного билборда у КПП на выезде из города идти категорически отказывалась. А уж лозунги на этом билборде предлагались один другого краше. То «Заходите к нам на огонек», то «Ваша работа от нашего отдыха недалеко». Кроме того, продажники постоянно пытались снизить цены и проводить какие-нибудь скидочные акции. Причем эти акции планировались почему-то в период самой пиковой загрузки отеля. Федоров воспитывал отдел продаж, пытаясь сохранить за этими людьми их рабочие места, но люди его категорически не желали понимать и воспринимали все предложения Андрея Ивановича в штыки. Люська даже тайком от Федорова ходила в отдел продаж и проводила там разъяснительную работу. Объясняла, что продавать за дешево и дурак сможет, а вот профессионал, он на то и профессионал, что может непродаваемое не просто продать, а продать его за дорого. Тем более, что Альбатрос не такая уж непродаваемая гостиница, и в наследство отделу продаж достался довольно раскрученный бренд, который этот отдел продаж своими усилиями пытается похоронить!
        Люська Федорова жалела и боялась, что долго в таком темпе и без поддержки Каменецкого он не протянет. Эта зараза Семка Каменецкий свалил в свой Лондон гораздо раньше, чем предполагалось, и оттуда только и делал, что умолял Люську с Андреем потерпеть еще немножко. Почему немножко, он не разъяснял, и Люська больше всего боялась, что это его «немножко» растянется на века.
        Так за всеми этими неурядицами осень, можно сказать, просто промелькнула в мгновение ока, и наступила зима. Весь декабрь был посвящен подготовке главного праздника Альбатроса — встрече Нового года. На планерке в директорском кабинете с жаром спорили о новогоднем меню, о концертных номерах и фейерверке. Арт-директор сбился с ног, удовлетворяя зачастую противоположные пожелания различных отельных служб. Люська наблюдала за всей этой кутерьмой и радовалась, что не она директор в этом бардаке. Ведь даже может себе позволить покапризничать и не выделить денег на то, или иное мероприятие.
        Несмотря на всю эту суету и нервотрепку, Люська предложила Панкратьевой и Тимонину отмечать Новый год в Альбатросе в компании с Андреем Федоровым и его женой Мариной. Во-первых, грех было не воспользоваться особым положением Люськи и Федорова. Во-вторых, Андрею все равно пришлось бы торчать в новогоднюю ночь на работе, слишком важным было это мероприятие в жизни Альбатроса. Бросать же Федорова в такой тяжелый момент одного было бы с Люськиной стороны не по-товарищески. Ну, и в-третьих, Панкратьева так давно мечтала посетить этот самый легендарный Альбатрос, чтобы посмотреть, как он изменился по сравнению с восторгами ее юности.
        Столик заказали в самом шикарном, уже отремонтированном, ресторане Альбатроса. Новогоднее меню в этом ресторане было самым дорогим и насыщенным. Шеф-повар Степан Васильевич расстарался от всей души. Кроме того, всем удалось забронировать номера в отремонтированной части отеля. Федорову, конечно, полагался дежурный директорский люкс, но отель был переполнен и в люкс заселили каких-то родственников Сергеева. Сам Петюнечка, как его за глаза называл весь персонал, слава богу, укатил в Бразилию. Правда Люська ни минуты не сомневалась, что и оттуда он их с Федоровым достанет.
        За две недели до праздника Люська с Панкратьевой отправились по магазинам закупать вечерние наряды. Однако в дорогих бутиках, как всегда, не было подходящих размеров.
        — Люсь, а Люсь! Ну, ты глянь!  — возмущалась Панкратьева, с трудом натянув на себя очередную кутюрскую одежку.  — Они, что, на глистов что ли это все производят?
        Люська заглянула в примерочную и заржала. Талия модного платья находилась у Панкратьевой где-то у подмышек, грудь вываливалась во все стороны, а попа была настолько обтянута, что казалось, вот-вот брызнет.
        — Мало того, что на глистов, так еще и шьют это все в Китае! Ты китаезов видела?  — поинтересовалась Люська, вытирая выступившие от смеха слезы.
        — Только по телеку!
        — А я однажды вживую любовалась, когда в Китай на переговоры ездила. Все ростом с меня, но ноги короткие, груди нет, жопы тоже. Только что улыбаются ласково и квакают так на своем китайском «Ква-ква». Они от французских и итальянских кутюров лекала получают, глаза свои раскосые таращат и думают, что где-то ошибка закралась, потому что не предполагают, что у женщин бывает нормальная фигура. Тут уменьшат, там ушьют. Глядь, а уже не только ты в свой размер не влезаешь, а даже я в вещи твоего размера не помещаюсь.
        — Нет, Люсь! Зря ты все на китайцев валишь. Со мной-то все понятно, я ходячий нестандарт метр восемьдесят. Такого ни китаезы, ни кутюры посреди простого народа предположить не могут. А вот с тобой незадача приключилась не природная, а рукотворная. Каким кутюрам заморским в голову придет, что дамочка твоего роста себе такую грудь огромную пришпандорит? Придется тебе теперь только на заказ шмотки шить.
        — Ни фига! Предлагаю завтра сесть в авто и сгонять к финским товарищам. Они русский не только природный, но и рукотворный размер прекрасно понимают, так как вся ихняя экономика от этого размера сейчас зависит. Прямо у границы лабазов понастроили, чтобы мы с тобой смогли туда-сюда засветло обернуться.
        — Идея богатая, а ты уверена, что у финнов вечерние платья в ассортименте предлагаются? Мне всегда казалось, что у них только свитера с оленями и лыжные костюмы производятся.
        — Свитера с оленями они производят для внутреннего потребления, а для наших дамочек шьют парадную вечернюю амуницию. В конце концов, хоть свитера закупим. Ты своему Тимонину что на Новый год дарить собираешься?
        — Точно! Я им с Федькой одинаковые свитера куплю!
        И действительно, в соседней Финляндии, прямо в приграничном городке им удалось купить все, что нужно. И платья с голой спиной и свитера с оленями в подарок своим мужчинам. Даже Федорову свитер купили. А Люська еще долго держала в руках большой свитер, подходящий Гвоздеву по размеру. Его совершенно не хотелось выпускать из рук.
        — Купи, не раздумывай! Пусть будет. Вдруг он почувствует и вернется!  — Панкратьева прямо прочитала Люськины мысли.
        — А и куплю!  — Люська потащила свитер к кассе, и всю дорогу до дома ее не покидало радостное настроение. Как будто полдела сделано, и Гвоздев уже мчится к ней, вот-вот на пороге нарисуется.
        Как ни странно, Гвоздев не нарисовался, а вот накануне праздничного мероприятия зимний котел отеля Альбатрос дал дуба. Отель перевели на летний маленький котел, мощности которого с трудом хватало на обеспечение горячего водоснабжения. Отопление Альбатроса было практически никаким. На ремонт котла срочно была брошена бригада ремонтников, которым были обещаны колоссальные сверхурочные. В довершение ко всем бедам погода подкинула руководству Альбатроса свой сюрприз в виде небывало сильных морозов. Столбик термометра неуклонно падал, и по ночам заморозки доходили до минус сорока градусов. На Федорова было страшно смотреть. Номерной фонд был распродан весь. В Новогоднюю ночь отелю грозила стопроцентная загрузка, что само по себе в отельном бизнесе считается обстоятельством форс-мажорным. По номерам не отремонтированной старой части распределили электронагреватели, в результате чего вылетели пробки. В новых номерах несмотря на стеклопакеты температура держалась в районе 14 градусов. Наконец, прямо перед основным новогодним заездом котел удалось запустить. Сильно его не грузили, пытаясь параллельно
задействовать летний котел. В отеле слегка потеплело, но не настолько, чтобы можно было считать проблему решенной. Дежурный электрик сидел перед щитом и периодически заменял сгоревшие предохранители на новые. Предохранителей закупили много, и Федоров надеялся, что до утра их хватит.
        Люська с ужасом смотрела на свое вечернее платье. Влезать в него в зябком номере совершенно не хотелось. В ресторане, рядом с витринными окнами температура была еще ниже. Наконец, Люська сделала над собой усилие и влезла в свое роскошное платье. Голые руки тотчас покрылись мурашками. Ванька нарядился в обтягивающую рубашку и джинсы. Глядя на него, Люська вспомнила молодость и подумала, что ничего не меняется и мода, действительно, идет по кругу. Хорошо, что на Новый год они придумали подарить мужикам свитера. Оставалось надеяться, что до торжественного момента вручения подарков Ванька простудиться не успеет.
        Когда они спустились в ресторан, женская часть публики завистливо поглядывала на Панкратьеву, которая в своем оголенном со всех сторон платье куталась в меховой палантин. Хитра Анька, ничего не скажешь. Жена Андрея Федорова Марина, как и Панкратьева, проявила смекалку. На ней было роскошное черное вязаное шерстяное платье. Мужики были в костюмах. За них можно было не беспокоиться, у них галстуки всегда кучу функций выполняют. И как слюнявчики, и как шарфики. Федька, как и Иван, был в одной тонкой белой рубашке, по нижнему полю которой струились нежные цветы.
        — Люсь, помнишь, когда мы в школе еще учились, мужики носили гипюровые рубахи в обтяжку? А сейчас, вот, с цветуями,  — сказала Панкратьева, нежно погладив Федьку по голове.
        — Ничего,  — заметил ее супруг Тимонин.  — Главное что у бойца внутри, под гипюром.
        — А что под гипюром у бойца?  — поинтересовалась Люська.
        — Под гипюром у настоящего бойца должна быть теплая кальсонная рубаха и храброе сердце!  — пояснил Тимонин. При этих его словах Люська сразу вспомнила их Новый год у теплого океана. Казалось, это было только вчера. Сердце при воспоминании о Гвоздеве нестерпимо заныло.
        — Нюр! А давай уже бойцам нашим подарки отдадим, пока они под гипюром своим не околели. Я так подозреваю, что теплые кальсонные рубахи никто из них не надел,  — предложила Люська.
        — А что за подарки? Небось, штаны с начесом,  — предположил Федька. В голосе его сквозил скепсис. Конечно, ведь мамаша-то в современной моде вряд ли чего понимает и может ребенку только глупость какую-нибудь подарить.
        — Свитера с оленями! Я видел,  — радостно сообщил Ванька.
        Федька переменился в лице.
        — Вы б еще со снежинками купили!  — надув губы, сказал он.
        — Вань! Ты опять по моей сумке лазил?  — Люська готова была отвесить детенышу хорошего пенделя.
        — Конечно! Мне ж интересно, чего ты мне подаришь. Федька, ты зря, свитера классные, я почти такой в журнале видел.
        Люська с Панкратьевой зашелестели пакетами.
        — Давайте надевайте, все! И ты, Андрей Иванович, не стесняйся!  — Панкратьева строго посмотрела на Тимонина и Федорова. Те нехотя сняли пиджаки.
        Однако рассмотрев подарки, все посветлели лицами. Свитера были жутко модные, длинные, в обтяжку, черные, из нежнейшего кашемира и только внизу сбоку маленькой серебряной строчкой сквозь снег бежали олени.
        — Ой, девчонки! Мне даже неудобно,  — Марина погладила кашемировое плечо супруга.  — Андрюш! Ты помолодел даже.
        Действительно, свитер Федорову очень шел. Серебряные олени сочетались с его серебристой сединой и стальными очками.
        Ванька чмокнул Люську в щеку.
        — Спасибо, ма! Мы теперь с Федькой оба, как большие. Давайте уже поедим, Новый год встретим, да мы на дискотеку пойдем.
        Федька закатил глаза. Он явно считал себя по сравнению с Иваном совсем взрослым.
        — Боец Иван! Какая дискотека?  — удивился Тимонин.  — А подарки прекрасным дамам?
        — Ой!  — Иван жалостно поглядел на Люську.
        — Неплатежеспособные бойцы должны всем своим видом показывать, как они любят и уважают свою мать, а также обещать ей свое примерное поведение и хорошую учебу.
        — Обещаю!  — обрадовался Иван.  — Федька, давай обещай скорей!
        — А я уже боец платежеспособный.  — Федька нырнул куда-то под стол и вытащил пакет, который вручил Панкратьевой. Та осторожно развернула и радостно пискнула.
        — Ой! Это же то, что нужно. Я все думала, какую бы картину у нас на кухне повесить.
        — А что это?  — поинтересовалась Люська, разглядывая творение Федора. Картина ей очень понравилась, только было непонятно, что на ней изображено. Люська никогда не была сильна в абстракциях.
        — Это яичный желток в полете!  — важно объяснил Федька.  — Я его сам сфотографировал, а потом специально обработал, чтоб получилась картина на холсте.
        — Ни фига себе!  — удивился Федоров.  — Федь, а подкидывал ты его тоже сам?
        — Не, мне девушка помогала. Мы тогда всю кухню умазали. Мыть пришлось.
        — Подозреваю, что кухню тоже девушка мыла!  — Панкратьева радостно поцеловала сына.  — Спасибо тебе, мой птенчик.
        — Боец Федор проявляет недюжинный талант, как и его мать!  — резюмировал Тимонин.
        — Ма! Ты не волнуйся, я тоже талант проявлю, вот только школу закончу,  — заверил Люську Иван. Люська засмеялась и чмокнула сына в щеку.
        — Ни минуты не сомневаюсь!
        — А теперь другие платежеспособные бойцы поздравят с праздником наших замечательных женщин!  — скомандовал Тимонин и они с Федоровым вскочили с мест, отбили чечетку и выложили из карманов брюк три одинаковые бархатные коробочки. Вся публика в ресторане оторвалась от своих тарелок и с интересом наблюдала за происходящим. Из кухни даже показался Степан Васильевич. Конечно, не каждый день директор в ресторане бьет чечетку, да еще так профессионально.
        Люська представила, как здорово было бы, если бы с ними чечетку отбивал и Гвоздев. Она тяжело вздохнула и открыла бархатную коробку. Там лежал золотой браслет с подвесками из разных ключиков, шариков и кубиков. Люська давно о таком мечтала. Ничего себе ребята потратились. А она ведь им совершенно посторонний человек. Люська заплакала.
        — Люсь! Ты чего?  — встревожилась Панкратьева.
        — Птичку жалко!
        — Ма! Какую такую птичку?  — удивился Иван, оглядываясь.
        — Это мама шутит,  — пояснила Панкратьева.
        Люська промокнула глаза салфеткой и улыбнулась.
        — Это я, сынок, от радости расплакалась. Давно такой браслетик хотела.
        — Ну, ты даешь! От радости не плачут, а смеются,  — Ванька, похоже, честно попытался разъяснить матери, в чем ее ошибка.
        — Спасибо вам, ребята, огромное,  — Люська надела браслет и зазвенела подвесками. Марина и Панкратьева сделали то же самое.
        — Ну, вот, наши прекрасные дамы стали еще прекраснее, да еще и звенят при движении. Теперь точно не затеряются,  — отметил Тимонин.
        — Да! Очень практично,  — согласился с ним Федоров.
        Подарки отметили шампанским, и в этот момент у Федорова зазвонил телефон.
        — Выключил бы ты его уже, небось, наш вампир Петюнечка Сергеев у себя в Бразилии голодный проснулся и решил, что пора директорской крови хлебануть,  — Люська вздохнула и поежилась. От воспоминаний о противной роже Сергеева ей сделалось еще холодней.
        Однако оказалось, что звонил совсем не Сергеев, а бригадир дежурной ремонтной бригады. Котел опять накрылся медным тазом. Федоров подхватился и убежал. Марина посмотрела на Люську несчастными глазами.
        — Люся! Будь проклят тот день, когда я согласилась, чтобы Андрюша шел сюда работать.
        — Мариш! Безусловно, мы с этим делом попали, причем оба. Я бы давно ушла, но Андрюшку не брошу.
        — По-моему, вы зря все драматизируете,  — заметила Панкратьева.  — Ну, да, неприятно, но это же форс-мажор. В городе все то же самое твориться, везде трубы рвутся. Погода же аномальная. Слава богу, обморожение никому тут пока еще не грозит.
        При этих словах Панкратьева еще больше закуталась в свой палантин.
        — А-а-а! Какого хрена я тут политес соблюдаю! Действительно, форс-мажор. Я сейчас быстро в номер сбегаю, утеплюсь. До Нового года как раз успею. Как кстати, что у меня еще один подарок невостребованным оказался,  — с этими словами Люська встала из-за стола и кинулась к дверям.
        В номере, казалось, стало еще холодней. Она быстро распаковала свитер, купленный Гвоздеву, и надела его прямо на вечернее платье. Рукава пришлось закатать, но в целом все выглядело очень даже миленько. Свитер доходил Люське до колен и полностью скрывал ее дорогущее платье. Она оглядела себя в зеркале и осталась довольна. Свитер ей шел. Когда она вернулась в ресторан, Федоров уже сидел за столом и с отрешенным видом поглощал салат с грибами.
        — Ну, что?  — поинтересовалась Люська.
        — ПЦ!  — ответил Федоров.
        — Андрюш! Не переживай, хуже уже не будет, давай веселиться. Там артисты приехали, в отделе продаж коньяком греются. Им там целый фуршет устроили. Хорошо, что мы у них в районе первые! Представляю, какие они будут, когда до Зеленогорска доберутся.
        В это время в ресторане появились клоуны, известный телеведущий и очень хороший певец, знаменитый в Ленинграде во времена Люськиной молодости, когда никто даже не знал, что такое «фанера» и как под нее можно петь. Сейчас таких хороших певцов уже не делали. Свое выступление артисты должны были повторить в трех ресторанах Альбатроса, чередуясь с девушками кордебалета и Дедом Морозом со Снегурочкой. Потом вся бригада следовала дальше в другие отели Приморского шоссе.
        После торжественной встречи Нового года народ разогрелся танцами и почти перестал замечать собачий холод, царящий в отеле. Конечно, недовольные все-таки были, и Федорова периодически дергали на рецепцию гасить очередной скандал или чью-то истерику.
        Петр Сергеев до Андрея все-таки дозвонился и визжал чего-то там обидное из Бразилии. Это обидное, как нельзя хорошо, отражалось на лице директора Альбатроса. Когда Сергеев иссяк, Андрей спокойным голосом сказал, что тоже его любит и поздравляет с Новым годом, потом он повесил трубку и сказал:
        — Похоже, Люся, пора нам с тобой все-таки увольняться.
        — Андрей! Как скажешь, ты главный. Я уверена, что Семка тебе с работой поможет, даже из Лондона.
        — Ребята! Да хрен с ней с этой работой, мне муж живой нужен,  — Марина потерлась головой о плечо супруга.
        Ванька с Федей убежали на дискотеку, однако прежде, чем уйти, Ванька поцеловал Люську и сказал:
        — Ма! Ты этот свитер Юре купила, я знаю. Он обязательно вернется, он же наш! Не переживай.
        — Правильно!  — Тимонин налил Люське шампанского,  — За это и выпьем. За здоровье и радостную встречу!
        Все чокнулись фужерами.
        В самый разгар веселья в ресторан ввалился главный инженер и сообщил Федорову, что прорвало подводящую трубу отопления. Андрей переменился в лице и кинулся на улицу.
        — Амба!  — Люська выхватила из пачки сигарету и нервно закурила. Похоже, бросить курить и в этот Новый год никак не получится.
        — Люсь, а чегой-то у вас тут все на ходу разваливается? Одно за другим,  — поинтересовалась Панкратьева.
        — Понимаете, бывший директор в процессе руководства отелем практически занимался только исполнением указаний председателя совета директоров Сергеева. У нас его за глаза все Петюнечкой зовут. А ему самое главное, чтобы все красиво было, поэтому ни про трубы, ни про электропроводку он ни фига не думает. Их же не видно. Плюс к этому у Сергеева еще семь пятниц на неделе. Вообще странный какой-то. Капризничает все время, ногами топает. Ни черта не помнит из того, что сам велел. Андрюша вот попытался его как-то структурировать, но, на мой взгляд, бесполезно это. Я вообще подозреваю, что у Петюнечки этого климакс. Бывает же у мужиков такое,  — Люська затянулась и многозначительно прищурилась.
        — А по мне так больше эти признаки на беременность смахивают,  — ухмыльнулся Тимонин.  — Эх, Люся, твой бы язык, да в мирных целях использовать.
        — Это конверты что ли заклеивать? Или марки к ним присобачивать?  — поинтересовалась Люська.
        — А хоть бы и так! Еще можно на радио работать, там тоже, чем больше слов в секунду тарахтелка выговаривает, тем выше у нее рейтинг. Пойду я, пожалуй, Андрюхе помогу, а вы тут пока языки потренируйте,  — с этими словами Тимонин встал из-за стола, чмокнул Панкратьеву в затылок и исчез за дверями.
        — Отличненько! Сейчас мы тут им кости-то и перемоем! Хотя Андрюхе кости мыть бесполезно, он тут у меня на глазах убивается. С ним все и так ясно,  — Люська посмотрела на Марину, та обреченно вздохнула и кивнула головой.  — А ты, подруга, давай колись, как у вас там с генералом твоим?
        — Да вроде все хорошо,  — Панкратьева закинула ногу на ногу.  — Вот только раньше он мне цветы дарил безо всякого повода. То хризантемы принесет, то ирисы, то тюльпанчики. Ну, смотря по сезону. А сейчас только по праздникам и исключительно большие букеты, которые обычно через секретаршу заказывают.
        — И чего плохого?  — поинтересовалась Марина.
        — Как чего?! Я, помнится мне, на прежней работе компаньону своему Дубову завсегда подарки для его жены и любовниц покупала, а секретарша наша Оля букеты эти огроменные им заказывала.
        — Тут необходимо разобраться! Нельзя твоего Тимонина с Дубовым одним аршином мерить,  — возмутилась Люська.  — Нашла с кем сравнить! Дубов он кто? Правильно! На всю страну известный кобелюка! А Тимонин? Он же настоящий полковник! Да что там полковник, он объединенными силами федерации командовать может! Межгалактический генералиссимус, нет у меня другого для него названия.
        — Ага, это ты правильно говоришь,  — согласилась с Люськой Панкратьева.  — Вот только мне больше нравится, когда он мне сам цветы покупает.
        — Не скажи! Он эти цветы всю жизнь бабам своим сам покупал,  — заявила Люська.
        — Каким таким бабам?  — удивилась Марина.
        — Ну, я имею в виду жену его бывшую, да девушек разных. Ведь были ж у него девушки?
        — Конечно, были! Чтобы у такого красавца, как мой муж, никаких девушек до меня не было, такого просто быть не может,  — с гордостью произнесла Панкратьева.
        — Вот! Я и говорю. Он им цветы сам покупал, когда был рядовым обыкновенным полковником. А вот большим начальником он только при тебе, Анька, заделался. Может, он тащится с того, что жене может самый дорогой букет через секретаршу заказать. Может, он об этом всю жизнь мечтал?  — довольная собой Люська схватила бутылку и стала разливать девчонкам вино.  — У меня, девочки, на разных придурков, что вокруг моих подруг вертятся, глаз — алмаз и я вам ответственно заявляю, что с мужиками вам обеим повезло! За это и выпьем!
        — Выпьем, Люся! И за то выпьем, чтобы тебе тоже, наконец, повезло,  — Панкратьева потянулась к Люське со своей рюмкой.
        — Ага, чтобы Гвоздев приехал,  — согласилась с ней Люська.
        — А может и не Гвоздев, что ты на нем зациклилась? Он уже вон скоро почти два года неизвестно где шляется. Может быть, счастье твое вовсе не в Гвоздеве, а где-то тут рядом, только ты его по своему обыкновению ни фига не видишь, и видеть не хочешь!
        — Нет, Нюра, я почему-то твердо понимаю, что без Юры мне кердык.
        — Ты также и про Славика своего думала.
        — Нет, сейчас уверенность во мне, спокойная такая, а со Славиком у меня внутри была истерика.
        — Если уверенность, да еще спокойная, то, значит, Люся права. Надо Гвоздева ждать,  — Марина залпом осушила свой бокал.
        Люська с Панкратьевой захохотали.
        — Ты б, Маринка, еще рукавом занюхала.
        — А чего мы все вино, да вино. Пора уже на более крепкие напитки переходить, а то ребята вернутся, а мы ни в одном глазу.
        И они перешли на крепкие. Стало теплее, из кухни показался шеф-повар Степан Васильевич, и Люська подхватила его с криком «Белый танец». Оказалось, что Степан Васильевич кое-чего смыслит в рок-н-ролле, и они с Люськой порадовали посетителей ресторана практически профессиональным танцем. Стало жарко, даже свитер Гвоздева пришлось снять.
        Утром, когда выяснилось, что постояльцы не могут выехать из отеля, потому что большинство машин из-за невероятных морозов не заводится, у Андрея Федорова случился сердечный приступ, и в предынфарктном состоянии его увезли в больницу.
        — Выручай,  — шепнул Люське Федоров, когда его грузили в машину скорой помощи. Марина ревела белугой, Люська поцеловала ее и попросила сразу сообщить, чего скажут врачи.
        Потом она побежала на парковку, где Тимонин вместе с главным инженером командовали трактором. Наконец, с помощью трактора удалось завести все машины желающих уехать. Люськину машину тоже на всякий случай завели, и она стояла потарахтывая недалеко от будки охраны.
        Последняя машина, которую завели, была машина Тимонина. Они с Панкратьевой и Федькой загрузились в автомобиль и отчалили домой, велев Люське сильно на амбразуре не залеживаться.
        Ненадолго в отеле воцарилась тишина, но персонал уже предвкушал заезд школьников на зимние каникулы. Ведь со школьниками приедут бабушки, а это будет почище зловредного Станислава Павловича. Люська отдала отделу продаж и рецепции команду обзвонить всех, купивших путевки в Альбатрос и предупредить о проблеме с отоплением. Потом она кинулась в котельную, где застала полупьяных работяг, сосредоточенно глядящих на разобранный котел.
        — Мужики! Выручайте. Сейчас к нам дети нагрянут. Андрей Иванович уже в больнице, пожалейте меня, а!  — Люська поглядела на мужиков жалостными глазами и брызнула на них слезой. Она не притворялась, ей на самом деле нестерпимо хотелось плакать.
        — Да, ладно вам, Людмила Владимировна, мы что не люди что ли? Все понимаем, детишки. И Андрея Ивановича нам тоже жалко, но мы даже не знаем уже с какой стороны нам к этому говну подходить. Ну, все уже полетело, что только возможно! И труба еще подводящая не выдержала. Там свищ и прорыв. Трубу чинить уже кого-нибудь из Сестрорецка вызывайте. Мы не управимся.
        — Хорошо, сейчас пойду найду кого-нибудь. Только вспомню, где и кого искать. А вы уж тут придумайте чего-нибудь.
        Люська вернулась в Альбатрос. В номере под одеялом сидел Ванька и щелкал пультом телевизора.
        — Ма! Мы домой, когда уже поедем?
        — Погоди, сынок, мне тут надо кое с чем разобраться.
        Люська достала из сумки свою огромную записную книжку. Она задумчиво перелистывала ее, пока не наткнулась на телефон Разумовской.
        «Вот никогда бы не подумала, что буду просить помощи у этой вражьей морды!»  — с этой мыслью Люська не спеша набрала номер. Несмотря на все еще сонное утро первого дня Нового года, Разумовская трубку взяла сразу.
        — Лилия Андреевна, это я, Люся Закревская! С Новым годом, у нас большие неприятности,  — для пущей убедительности Люська даже подобострастно заулыбалась и изогнула спину. Конечно, Разумовская ее не видит, но в роль войти необходимо, иначе та не оценит всю важность момента.
        — Закревская!!!  — в голосе Разумовской прозвучало большое удивление.  — Отель, что ли спалили? Или цунами? Уж, раз ты меня с Новым годом поздравить решила, значит, действительно, амба! Чего там у вас?
        — У нас, Лилия Андреевна, жуткая жуть! В самый разгар праздника котел приказал долго жить, подводящую трубу прорвало, машины не завелись, а утром у Андрея Ивановича случился сердечный приступ, он в больнице в предынфарктном состоянии. Выручайте, скоро дети на каникулы заедут.
        — Кошмар какой-то, полный апокалипсис, но я-то тебе, чем помочь могу?
        — Связями, Лилия Андреевна, связями! Вы же всех военных моряков знаете, как облупленных.
        — Ну, положим, не всех, а только высший командный состав,  — с гордостью заметила Разумовская.
        — Вот я и говорю, морское начальство теперешнее,  — согласилась Люська.  — А у нас Кронштад недалеко, можно сказать, практически рядом. Там моряков этих военных должно быть в ассортименте. От начальства до матросов. Может, пришлют кого из дизелистов нам в помощь? Наши ремонтники уже совсем не справляются. А мы отблагодарим.
        — Хорошая мысль, Люся. Я попробую. Жди,  — Разумовская повесила трубку, а Люська задумалась о том, как коварна судьба. Ведь с самой юности Разумовская казалась Люське олицетворением абсолютного зла. Они не совпадали во всем, и Люська ненавидела Разумовскую от всей души. Разумовская требовала от своих подчиненных железной дисциплины, скромности в одежде и косметике, а также была непримирима в отношения всякого вольнодумия. Кто бы мог подумать, что Люське когда-нибудь придется обращаться к ней за помощью? Надо же, и ведь не отказала, не послала подальше и глумиться не стала. А могла бы! Даже несмотря на свою долю в бизнесе отеля. Вон, Каменецкий сказал, что Разумовской эта доля нужна не для денег, а для развлечения. Вот и развлеклась бы, глядя, как Люська перед ней на брюхе ползает и боты ей лижет! Хотя неизвестно, может быть, еще все впереди.
        Однако уже через час к котельной на микроавтобусе подъехала группа товарищей в черных бушлатах. Тут Люська вспомнила свою встречу с богом и его рассказ о том, что все люди на самом деле ангелы. Получается, что вот в этот такой тяжелый момент Люськин личный ангел выглянул из ее безобразной мартышки и договорился с ангелом Разумовской, который, в свою очередь, тоже засиживаться в обезьяне Лилии Андреевны не стал.
        К вечеру прорыв удалось ликвидировать, а котел запустить. Кухня отблагодарила спасателей от всей души. К ним в автобус была загружена куча всяких деликатесов, а Люська при помощи охранников приволокла из директорского кабинета ящик представительской водки «Альбатрос». Попутно с изъятием водки, она попросила охранников снять злополучную картину «Девятый вал» и разместить ее в зале заседаний совета директоров прямо над креслом Сергеева. Может и вранье это все, как мужики говорят, про фэншуй и волшебство разное, вот и посмотрим. Вот и проверим. Чем черт не шутит? От этого действия на душе у Люськи сразу сделалось приятно.
        В отель, наконец, пошло тепло и Люська, подхватив сына, отправилась домой отсыпаться. Проснулась она от телефонного звонка. Телефон звонил, как ошалелый, и Люська сообразила, что этак настойчиво себя может вести только междугородний звонок. Странно, кто бы это мог быть? Каменецкий из своего Лондона звонил ей на мобильник и был уже в курсе всех событий. Сердце всколыхнулось в слабой надежде, что это может быть Гвоздев из далекого Куало-Лумпура. Хотя, он бы тоже позвонил на мобильник. Люська опасливо сняла трубку и сказала:
        — Але.
        — Але, але! Шалом! Здоровеньки булы! С Новым годом! Хеппи нью ир, как говорят у нас в Америке!  — вопил жизнерадостный мужской голос.
        — Ты кто?  — поинтересовалась Люська.
        — Кто, кто?! Люся, ты меня не узнала, и я буду совсем богатый! Хотя, я и так уже совсем богатый.
        — Если не скажешь, кто ты есть, то будешь еще богаче, а я трубку повешу!  — Люська была заинтригована, но ей хотелось спать, и радостный мужчина на том конце провода уже начал ее раздражать.
        — Марк меня зовут и фамилия моя Шефер!  — раздалось из трубки.
        — Ё!  — радостно завопила Люська.  — Где ты пропадал? Я соскучилась. У нас в Питере никто до сих пор так, как ты не стрижет!
        — А я уже тоже редко стрижками балуюсь, я теперь большой босс. Мне по штату не положено. Чего звоню-то…
        — Да, чего звонишь-то?
        — У меня юбилей скоро будет, пятьдесят.
        — Господи! Уже полтинник? Мать ети, как время-то бежит!
        — Бежит, Люся, как угорелое. Короче, я тут задумал своих друзей собрать. Яхту арендовал океанскую на Тенерифе. Соберемся там, а потом пойдем на Гран Канарию. Там пляжи — зашибись! Дюны и всё такое!
        Люська присвистнула. По всему видать дела у Марка действительно обстояли хорошо.
        — Приедешь? Могу тебе перелет оплатить.
        — О, Гран Канария!  — пропела Люська слова гимна острова, слышанного ею в свое время на Канарах.  — За меня платить не надо. Я девушка не бедная. А чего на Тенерифе, а не у вас там где-нибудь? В американских курортах. Багамы, Майами, Ки Вест — это же самая настоящая прекрасная музыка для русского уха.
        — Да, у меня, Люсь, друзья-то в основном все Питерские. А нашим Питерским до Тенерифе лететь удобней, ближе и сподручней. Чартеры-шмартеры разные, да и с визами шенгенскими там у вас, я слышал, за счет хорошего к вам финского отношения гораздо легче. Нашу американскую визу теперь получить трудновато.
        — Ой, Марк! Если б ты знал, как мне хочется и тебя повидать, и на Тенерифе прокатиться!
        — Так в чем дело?
        — Хорошо, дай мне свой мобильный, я тебе перезвоню. У меня тут на работе аврал приключился, но я постараюсь выбраться.
        — Уж постарайся, Люсь! Без тебя праздника не будет, сама знаешь!
        Люська распрощалась с Марком и задумалась. Ей просто нестерпимо захотелось слетать на Канары. Она там была очень давно, еще с Ашотом и маленьким Ванькой. А уж такое мероприятие, как юбилей Шефера пропускать и вовсе не хотелось. После ухода Юры праздников в жизни Люськи совсем не стало. Вот только отпустит ли ее теперь этот придурок Сергеев. Надо будет с Каменецким переговорить. Люська опять завалилась в кровать, но сон не шел. Она вдруг вспомнила, как уезжал Марк в начале девяностых. Его проводы напоминали похороны. Никто не верил, что открывшийся железный занавес не захлопнется вновь. Вот только Люська почему-то верила, что случившиеся перемены всерьез и надолго.
        — Люсь! Ты, как твоя Панкратьева!  — говорил ей Марк.  — Только та в светлое будущее при коммунистах верила, а ты в светлое будущее при комсомольцах веришь.
        — При чем тут комсомольцы?
        — При поколении, вот при чем! Только коммунисты своей партии боялись, а эти вовсе ничего не боятся. Лицемеры, вруны и приспособленцы.
        — Неправда! У нас все будет хорошо.
        — Ну, ну! У тебя-то точно все будет хорошо, ты при любом режиме выкрутишься, но лучше б ехала со всеми, и выкручиваться не пришлось бы!
        — Ты чего, Марк! Я ж по другому не умею. Я, можно сказать, с детства выкручиваюсь. Помести меня в среду, где выкручиваться не надо, я сразу загнусь.
        Люська вспомнила этот разговор и подумала, что действительно, сколько себя помнила, все время сопротивлялась системе. Даже когда и сопротивляться особо было ни к чему. У нее уже где-то в подкорке сидело, что любая государственная система безобразным образом ограничивает ее, Люськину, личную свободу и нацелена персонально против нее. Государство во всех его проявлениях с детства было для Люськи непримиримым врагом. Даже похуже, чем Разумовская. Да, что там Разумовская! Разумовская по сравнению с государством дите малое и добрейшей души человек!
        Государство, в отличие от Разумовской, присутствовало в Люськиной жизни всегда. И когда в детском саду Люську по часам кормили и высаживали на горшок, и когда на школьной перемене заставляли гулять парами по кругу, и когда, закрутив руки, выводили из номера американских друзей, и когда душили налогами их с Кразманом предприятие. Про гаишников с каменными рожами так и вовсе говорить нечего, как кормился верблюд на асфальте при Советах, так и до сих пор там же стоит. Конечно, понять людей можно, тоже выживают и выкручиваются, как могут, но являются при этом орудием в руках все того же государства. То есть, проявляют нелюбовь этого самого государства лично к Людмиле Владимировне Закревской. Ну, так и Люська тоже завсегда отвечала и продолжает отвечать этому государству взаимностью. Но уезжать пока не собиралась. Отъезд означал бы победу государства. Люське всегда представлялось, что государство основной своей целью поставило очистить страну от граждан. Дуля ему с маком! Уж если Люська из Купчино в другой район никогда не переедет, то о том, чтобы выжить ее из страны, государство может и не мечтать.
Люська из его железной руки наверняка выкрутится. Да еще с пользой для себя.
        Петюнечка
        Председатель совета директоров Петр Васильевич Сергеев, конечно, знал, что за глаза его все зовут Петюнечка. Каемкин, собака, не упустил возможности в очередной раз порадовать своего протеже подобной информацией. Ох уж этот Каемкин. Настоящий вурдалак, иначе и не скажешь.
        Каемкин в свое время Петю Сергеева вытащил из самого что ни на есть говна и с тех пор прицепился к нему, как настоящий клещ. Петины родители при Советах работали в Ленфинторге. Из самого названия этой организации следовало, что жил Петя Сергеев очень даже хорошо и ни в чем не нуждался. Учился Петя в Ленинградском университете на филологическом факультете. То есть, углубленно изучал языки, чтобы тоже пойти по стопам родителей. Ему даже место уже было присмотрено в той же самой организации. Но как все дети очень обеспеченных и успешных родителей, Петр изо всех сил стремился к самостоятельности, все хотел чего-то родителям доказать и вовсю общался с неформальной богемной молодежью. Посещал все эти сейшены в коммуналках, дворницких и кочегарках, слушал БГ на кухнях и пил портвейн. БГ Пете нравился местами, в части музыки, слова же казались ему иногда очень заумными с большой претензией. А уж вокальные данные БГ, вообще, по мнению Сергеева никуда не годились. Но народу нравилось, и Петя с народом не спорил. Народ, вообще, фанател тогда от странных, по мнению Пети, вещей. От фильмов Феллини и
Тарковского, от абстрактной живописи и заумной прозы. Кроме преклонения перед всем западным, люди тащились еще и от своего отечественного, но обязательно непонятного. Петя непонятное не любил. Уж если картина называется картиной, то она должна содержать в себе какое-то изображение. Вот, например, как у Репина. Но Репин был не в моде и Петя боялся вообще кому-либо сказать, что ему нравится Репин, а не какой-нибудь Малевич. Засмеют и в приличное общество пускать перестанут. Приличное общество собиралось обязательно с портвейном слушало хорошую музыку и плохой вокал БГ, а потом непременно философствовало о высоких материях. На одном из таких сейшенов Петя познакомился с Танькой. Танька была совсем не похожа на экзальтированных богемных барышень, глаза не закатывала, ногти не грызла в рванину не одевалась и о Сартре не рассуждала. Таких, как она, Петя видел только в иностранных журналах да в кино. У Таньки были прямые абсолютно белые волосы, глаза, как синие звезды, ярко-красная помада на пухлых губах и тонкие музыкальные пальцы. В этих пальцах замечательно смотрелись тонкие длинные иностранные сигареты.
Но больше всего Пете в душу запали отпечатки ее ярко-красной помады на этих самых сигаретах. Она была старше Пети, работала медсестрой в больнице имени Куйбышева и имела свою собственную комнату в коммуналке. Когда Петя ее увидел, он даже не мог мечтать о том, чтобы такая роскошная женщина обратила на него внимание. Однако Танька почему-то обалдела от Петиных длинных волос и его иностранных шмоток, и вопрос их совместного проживания к Петиному удивлению решился довольно-таки быстро. Родители сильно распереживались, но особо скандалить с сыном не стали. Мама решила, что если на мальчика надавить, то он и вовсе может назло родителям на этой Таньке жениться. Мама у Пети, вообще-то была очень умная женщина, даже Таньке джинсы из-за бугра привезла.
        В процессе совместного проживания с Танькой Петя обнаружил, что та тырит из своей больницы какую-то наркоту. Для домашнего мальчика Пети Сергеева было большим откровением, что в советской больнице для чего-то использовалась наркота, но тот факт, что Танька ее тырила, осуждения в Петиной душе никакого не вызвал. Ну, ни капельки! Конечно, родители учили Петю, что чужое брать нельзя. Нехорошо это. Такое знание сидело у Пети Сергеева практически в крови. Но так это же именно чужое! Чужое всегда принадлежало кому-то конкретному, а вот наркота эта никому конкретному не принадлежала. Вернее принадлежала она больнице, но больница-то была государственная, а не Ивана Ивановича Иванова, ну, или там Альберта Зосимовича Шнейдермана. Если б Танька у кого-то из этих приличных людей хоть копейку украла, Петя Сергеев ни секунды с ней не то, что жить вместе, здороваться бы никогда не стал. А так, какая-то бесхозная государственная наркота. Грех не воспользоваться!
        За наркотой к Таньке ходила вся их общая знакомая богема и какие-то типы, которых Танька отоваривала по-крупному для перепродажи. Петя в своем стремлении оторваться от материнского подола в свое время и курить начал, и портвейн выпивать, но в отношении наркоты у него сработало какое-то подсознательное чувство самосохранения. Петя наркоту даже пробовать не стал, и Таньке он этой наркотой баловаться не позволил. Поставил вопрос ребром, либо он, либо наркота. Наверное, Танька все-таки испытывала к Пете какие-то чувства, поэтому употреблять наркоту перестала. Во всяком случае Петя ее за этим делом больше никогда не видел. Однако бросать такой доходный бизнес Танька вовсе не собиралась. Она копила деньги на кооперативную квартиру и машину «Жигули». Против этого Петя Сергеев ничего не имел. Однако когда Таньку и всю компанию замели, Петя почему-то даже не удивился. Наверное, потому, что вместе с тем, что чужое брать не хорошо, родители научили его еще и тому, что все тайное рано или поздно становится явным. Удивился он только тому, что вместе с фигурантами, проходящими по делу, менты загребли и его. Он
со всеми Танькиными дилерами и наркошами замечательно вписывался в групповую преступную деятельность. Танька никаких показаний на Петю не давала, наоборот, пыталась ментам объяснить, что он тут совершенно ни при чем. Тем не менее, все — и потребители ее товара, и перекупщики Петю знали, чем и давали основание держать его под следствием. Он по ментовской разработке выходил чуть ли не тайным мозгом и организатором всей банды.
        Петины родители чуть не умерли от горя, поставили на уши все свои связи и, в конце концов, вышли на Каемкина. Каемкин тогда еще никаким генералом не был, но рычаги влияния на ментовские структуры имел. Он предпринял какие-то телодвижения, и Петя оказался на свободе. Однако помогать Таньке Каемкина никто из уважаемых людей не просил, и ее закрыли надолго. После этого инцидента Петя переехал жить обратно к родителям, подстригся и стал регулярно посещать своего спасителя Каемкина. Конечно, ни о каком таком барабанном стуке на своих сокурсников, а впоследствии и на сотрудников речи даже не было. Просто Петя информировал Каемкина об интересах и настроениях советской молодежи. Без каких-либо там конкретных фамилий. А чего, собственно говоря, в этом такого? Ну, нравятся советской молодежи иностранные джинсы и прочая дребедень, ну, слушает советская молодежь песни «Пинк флоид» и Юрия Шевчука. Это и так без информации от Пети Сергеева всем известно. Петя рассказывал Каемкину про Сартра, про непонятные философские разговоры и удивлялся, почему органы так переживают по поводу настроений этой самой молодежи.
Ведь советская молодежь ничего такого криминального не говорила и не делала. Ну, разве что анекдоты про Леонида Ильича рассказывали, так, кто их только тогда не рассказывал?
        Никто советскую власть не ругал, и свергать не собирался. Все были верные ленинцы — бывшие октябрята, пионеры и комсомольцы. Ну, было, конечно, некоторое преклонение перед ценностями западной культуры, но преклонение это в основном зиждилось на желании приобрести модные иностранные шмотки. И тексты-то, поэтому заумные сочинялись, что ничего конкретного в мыслях не было. Это органы там какой-то двойной смысл, супротивный советской власти углядеть пытались. Да, и работать особо никто не стремился. Чего работать-то, если все равно ничего не заработаешь? Сиди с восьми до пяти и делай умный вид за сто пятнадцать рублей в месяц. А если начнешь подпрыгивать, инициативу проявлять, то, глядишь, и повысят тебе зарплату до ста тридцати. Такую вот важную для органов информацию и выдавал Каемкину Петя Сергеев.
        В процессе такого вот безрадостного общения с Каемкиным Петя закончил университет, сделал какую-никакую карьеру в Ленфинторге и даже обзавелся семьей. О браке договорились родители, и Петя послушно женился на дочке важного внешторговского работника. В браке он вел себя прилежно, можно даже сказать, старательно, в результате чего обзавелся двумя дочерьми. Обеих он любил без памяти и всячески баловал.
        В начале Перестройки Каемкин из жизни Пети Сергеева исчез и Петя, наконец, вздохнул свободно. Начал заниматься бизнесом, благо внешнеторговые связи у него благодаря работе в Ленфинторге и хорошим отношениям с тестем были, дай бог каждому. Кое-какую копеечку Петя на этом деле заработал, очень собой гордился, опять отрастил волосы и даже приобрел себе свой первый спортивный автомобиль — ярко красный «Понтиак» со стеклянной съемной крышей.
        Первым делом, слегка только понюхав воздух свободы и денег, Петя развелся с женой и попытался разыскать Таньку, но та сгинула где-то на бескрайних российских просторах.
        И тут опять проявился Каемкин. Тот тоже времени даром не терял и даже повысился в звании. Каемкин предложил Петру приобрести акции Альбатроса. Целых тридцать пять процентов, двадцать из которых принадлежали бы Каемкину и находились бы у Пети в доверительном управлении, а пятнадцать принадлежали бы уже непосредственно лично Петру. Цена была названа смехотворная, и Петя согласился. А с другой стороны, попробовал бы он не согласиться! После Перестройки все вокруг страшным образом полюбили демократию, дружно забыли, как еще недавно скандировали «Ленин, партия, комсомол», и стали выявлять наймитов КГБ, стукачей и прочих подонков. Никто бы и разбираться не стал, какую там информацию и почему, Петя давал органам.
        С тех пор так и повелось. Каемкин вырастал у Сергеева на пороге, как усатый гриб, и предлагал приобрести практически за бесценок долю в каком-либо бизнесе. При этом Петру всегда перепадал небольшой процент, а основная часть принадлежала Каемкину. Конечно, все эти договоренности между Петей и Каемкиным носили неофициальный джентльменский характер, но гарантией этого джентльменства служили усы Каемкина, его должность и компромат, который он имел на Петра. А уж когда Каемкин вышел в отставку, его бывшая должность и связи поимели даже больший вес, так как Каемкин уже не был связан условностями своей конторы. Бывший генерал даже стал потихоньку выводить из тени свой бизнес, переоформляя документы с кассира, которым являлся для него Петр Сергеев, на самого себя.
        Долю в Технострое Петя тоже приобрел на пару с Каемкиным и с его подачи. Идея провести реконструкцию Альбатроса силами Техностроя принадлежала именно генералу. Петя знал, что Каемкин в свое время пытался выкупить акции Альбатроса практически у всех из имеющихся членов совета директоров, но, видимо, компромата у него не хватило. Все акционеры, как один, генерала недолюбливали, терпели его только из-за Сергеева, и то, только потому, что лично с ним в процессе руководства Альбатросом не соприкасались. Генерал в свою очередь тоже акционеров терпеть не мог. Больше всех Каемкина раздражал Сема Каменецкий. Во-первых, у него одного был целый блокирующий пакет, во-вторых, прихватить Каменецкого было не на чем, а, в-третьих, генерал подозревал, что Каменецкий чего-то пронюхал об их с Сергеевым альянсе. А вот Петру Каменецкий очень нравился. Петя сам всегда хотел быть таким, как Сема. Вальяжным барином. Но бог внешностью Петю обидел, и оставалось только любоваться со стороны, как Сема легко играючи рушит генеральские планы. Каждый раз, протягивая на совете директоров какую-нибудь очередную генеральскую идею,
Пете было стыдно и он чувствовал себя полным идиотом, а когда Каменецкий эту идею сводил на нет, Петя искренне наслаждался моментом.
        Так или иначе, но в некоторой степени благодаря стараниям Каемкина Петя Сергеев стал вполне даже богатым человеком. Конечно, у него был и свой отдельный от генерала бизнес. Сергеев торговал оборудованием для нефтегазодобывающей отрасли. Торговал по своим старым внешторговским каналам и каналам своего бывшего тестя, торговал практически монопольно, потому что чужих в этот бизнес не пускали, и имел на этом деле очень серьезный гешефт. Однако за постперестроечное время Петр Сергеев привык жить на широкую ногу, и доходов от торговли оборудованием ему на все-про-все было маловато. Поэтому, несмотря на то, что многие идеи генерала Каемкина Петю просто бесили, отказаться от его денег он никак не мог. Уж очень Петр Сергеев любил деньги. А кто же их, спрашивается, не любит?
        В результате альянса с генералом денег у Пети было достаточно, чтобы ни в чем себе не отказывать. Вот только с личной жизнью у него никак не складывалось. Он полностью содержал бывшую жену с дочерьми, чем заслужил большую благосклонность, дружбу и всяческую помощь от бывшего тестя. При первой же возможности Петр всегда ездил с дочками отдыхать за границу, или по-просту брал их к себе домой на выходные и праздники. Правда, брать девочек на выходные у него случалось редко, так как бывшая жена не горела желанием их ему отдавать. Вечно у них на выходных были какие-то танцы, секции, бассейны, теннисы и лошади. Лошадей Петя своим девчонкам тоже приобрел сам. И лошадей, и горные лыжи, и еще много всякой мутотени необходимой для полноценного развития детей. Ну, типа пианино и навороченных компьютеров. Именно занятостью девочек по выходным дням и объяснялись так любимые Петром заседания совета директоров Альбатроса, проводимые по субботам. Кроме Альбатроса у Пети была еще куча разных предприятий, так что различными заседаниями были заполнены все его выходные дни.
        Нельзя сказать, что Петя постоянно проживал одиноким бобылем. Иногда в его жизни появлялись разные девушки, преимущественно крашеные блондинки. Но девушки имели к Пете определенный интерес, а он чужую корысть чувствовал моментально, поэтому девушки у него не задерживались. Он честно пытался зажмурить глаза и не обращать внимания на меркантильность той или иной своей спутницы, но ничего с собой поделать не мог. Дамочка начинала его сильно раздражать, он покупал ей все, что она просила, и выставлял за дверь.
        А потом Каменецкий притащил в Альбатрос Люсинду, и Петя понял, что серьезно попал. Когда он впервые увидел ее на парковке около наглого красного спортивного «Мерседеса», в красном костюме с ярко-красной губной помадой на губах, он сразу вспомнил Таньку. У Люсинды, как и у Таньки были невозможно белые волосы, правда, они торчали на голове дыбом, как у рок-певицы, зато глаза были точь в точь Танькины — горячие синие звезды. Первой мыслью, посетившей Петра в тот момент, конечно, было: «Умный любит ясное, а дурак красное», но Люсинда ему невозможно понравилась. А когда Петру Сергееву девушка нравилась, он помимо своей воли начинал себя вести, как полный придурок. Подкалывал все время, докапывался. Видимо, сказывались его комплексы по поводу своей внешности, вот он и пытался как-то обратить на себя внимание, заинтересовать, что ли. Получалось это у него в большинстве случаев очень неловко, но ничего поделать с собой он не мог. Короче, первое впечатление о себе он у Люсинды оставил невозможно дурацкое, о чем ему и сообщил по телефону Сема Каменецкий. Даже запретил к ней близко подходить и иметь какие-то
дела. Петя и не спорил, сам понимал, что выглядит идиотом, но при виде Люсинды его накрывала странная волна, и он опять начинал нести всякую чушь. Ему нравилось в Люсинде все. Нравилось, как она одевается, как разговаривает, что никогда не поймешь, прикалывается или серьезно, нравилось даже, как она матюгается. Люсинду в Альбатросе полюбили все за исключением генерала. Он сразу нарыл на нее каких-то безобразий. По информации Каемкина Люсинда была обыкновенной шлюшкой, в юности не брезговала проституцией, в бизнес попала через койку со своим компаньоном Кразманом, имела кучу всяческих сожителей, а сейчас и вовсе неизвестно с кем спит. То ли с нынешним директором Альбатроса Федоровым, то ли с Семой Каменецким, а то и с обоими сразу. Эта информация Петю расстроила. Такая с виду замечательная женщина, и вдруг — шлюшка. Даже как-то обидно за себя стало, что так вот за здорово живешь запал на какую-то дешевую шлюшку. Когда Каменецкий, наконец, уехал, Петя решил, что больше с Люсиндой церемониться не будет. Однако Сема и из Лондона пытался свою полюбовницу оградить, а когда Федоров в больницу попал, так и
вовсе настоял, чтобы Люсинда стала И.О. директора. Этим он в очередной раз сильно задел генерала Каемкина. Каемкин орал на Петю, что тот ничего поделать с Каменецким не может, и что в собственном отеле он вынужден терпеть шлюху на руководстве. Петя слушал этот крик и думал, что Альбатрос, слава богу, пока еще Каемкину не принадлежит. Как же хорошо, что в Альбатросе есть Каменецкий и остальные, которые планы Каемкина не сильно жалуют. Даже старик этот зловредный из постояльцев, Станислав Павлович кажется, и тот генералу развернуться во всей красе не дает.
        Когда генерал пришел к Пете с идеей оснастить прослушкой и скрытыми видеокамерами задуманные Сергеевым ВИП-номера в пентхаусе Альбатроса, Пете захотелось придушить Каемкина своими руками. Он долго ломал себе башку придумывая, как бы заставить генерала отказаться от этого поганого плана. Тут как раз тот самый Станислав Павлович задержание гостиничного вора у себя на этаже и произвел. Крику было, шума, пару. Зато слова обидные, которые Станислав Павлович на рецепции орал, сразу в голове у всего персонала отпечатались.
        — Вашему унтеру Каемкину,  — вопил зловредный старик,  — Надо думать не о том, где бы в номерах скрытые камеры устанавливать, а о том, где в коридорах открытые камеры установить, чтобы гостиничные воры в отель сунуться боялись!
        Пете тогда особенно слова про унтера понравились, а Каемкин сразу вынужден был свою инициативу свернуть и заняться нормальным проектом видеонаблюдения. Злобу на старика генерал, как водится, затаил и попытался его разыскать да разъяснить деду, что к чему. Однако следов Станислава Павловича ему найти не удалось, чему генерал несказанно удивился и даже пожаловался Пете. Ни в одном из номеров Альбатроса человек с такими инициалами никогда не останавливался. Определить фамилию Станислава Павловича генералу тоже не удалось. Весь персонал знал этого зловредного постояльца исключительно по имени отчеству. По всему выходило, что Станислав Павлович посещает отель инкогнито, а это уже генерала Каемкина насторожило не на шутку. Одно дело, когда генерал идет по следу, вынюхивает и высматривает, а совсем другое дело, когда кто-то следит за самим генералом. Петя успокаивать генерала не стал, а в очередной раз задумался над предложением Каменецкого о продаже ему доли в бизнесе Альбатроса. Сема давно уговаривал Петра продать свою долю. Интересно, что скажет генерал, если Петя продаст Каменецкому свои личные
пятнадцать процентов, а двадцать Каемкина официально оставит за собой? Конечно, по закону Петя должен будет предложить свои акции всем акционерам, но он не сомневался, что Каменецкий со всеми остальными как-нибудь договорится. Лилия Андреевна, например, сама не купит, а вот приложит максимум усилий, чтобы Петины акции не достались братьям Федосеевым или Севастьянову. Тайка, вообще, насчет акций даже заморачиваться не будет, ей это не интересно. В результате такой операции у Семена Каменецкого может оказаться сорок процентов, а у Каемкина в лице Пети Сергеева не будет даже блокирующего пакета. При этом придется, наверное, вывести генерала из тени и предъявить его всем остальным акционерам. Наверняка вступать в альянс с генералом остальные собственники поостерегутся, в результате чего Каемкин окажется в изоляции простым миноритарием. И что дальше? Ни-че-го! Только дивиденды по акциям и никакого влияния на политику Альбатроса. Поэтому есть прямой резон уговорить Каемкина продать совместно весь пакет. На весь пакет ни Федосеевы, ни Севастьянов претендовать не будут. Разве что все с себя продадут до нитки,
и то вряд ли столько денег наберут. Но на совместную продажу генерал, конечно, может и не согласится. Ему с деньгами не интересно, ему надо человеческие души в кулаке держать. Хотя, какие там души при двадцати процентах акций, если Петр твердо решит продать свои пятнадцать? Каменецкий, да и все остальные ни на минуту не задумаются, сразу генерала уволят. Кроме того, если Станислав Павлович этот, действительно, вражеский агент, который на нашего генерала чего-то копает, то Каемкину пора уже всерьез задуматься! И медсестра эта фантомная. Не зря же она все время вокруг генеральши вьется. Интересно, что же это может быть за служба такая? Ясное дело, что люди не из бывшей генеральской конторы. Во-первых, генерал бы уже точно про них все знал, а, во-вторых, уж больно чисто работают. Все их видели, но кто они такие, никто не знает. Может, это разведка какая-нибудь, ну, как у немцев Абвер и Гестапо? Следят друг за другом и чуть что — за уши и на солнышко? А может быть, власти какую-то новую тайную канцелярию учудили. По надзору за коррупцией в органах. Хорошо бы! Органы, конечно, эту тайную канцелярию быстро
скоррумпируют, но пока разберутся, кто кому и чего заносить должен, много голов должно полететь. И в первую очередь головы отставные. Тут, выходит, самое время акции сливать, да сматывать удочки. И Петя решил серьезно поговорить с Каемкиным. Тот, конечно, может упереться, он же уже сколько лет неприкасаемый. Тогда остается пойти на принцип, ведь даже если генерал выложит на поверхность весь свой компромат, времена-то теперь другие настали. Кому сейчас интересно, на чем там Петя Сергеев в юности попался и чего в органах рассказывал про настроения советской молодежи? Господи, как же достала его вся эта ситуация. Сколько лет уже он не живет своей жизнью, а пляшет под генеральскую дудку. Деньги отрабатывает. Вот только перед Люсиндой неудобно, хотя это ж она проституцией занималась, а не он. Это ей должно быть стыдно!
        Альбатрос
        После событий Новогодней ночи, школьные каникулы показались персоналу Альбатроса просто легким неудобством. Директор лежал в больнице и, как сообщила его жена, врачи выпускать Федорова назад в Альбатрос категорически отказывались. Более того, после выписки ему настоятельно рекомендовано пройти курс реабилитации и посетить кардиологический санаторий. Все знали, что председатель совета директоров Сергеев, или как все его звали за глаза «Петюнечка», настаивал на том, чтобы директор либо выходил на работу, либо «на хрен увольнялся». Он так и сказал «на хрен увольнялся», и это моментально разнеслось по Альбатросу. Персонал был не доволен. Шеф-повар и главный инженер тут же довели до сведения генерала Каемкина, что тоже «на хрен уволятся», если Федорову не дадут поболеть по-человечески. Тем более, все понимали, что болезнью своей директор обязан Альбатросу. По категорическому требованию, прозвучавшему из далекого Лондона от Семена Каменецкого, поддержанному Таисией, Севастьяновым, Федосеевыми и даже Разумовской, короче большинством голосов общего собрания учредителей исполняющей обязанности в связи с
отсутствием основного работника назначили Закревскую Людмилу Владимировну. То есть, говоря русским языком, Закревская должна исполнять обязанности Федорова до полного его выздоровления. Со всеми вытекающими — ответственностью, в том числе и уголовной, нервотрепками разными, но и с соответствующей заработной платой.
        Людмила Владимировна этому назначению почему-то не обрадовалась, а по своему обыкновению ругалась матом и грозилась показать всем Кузькину мать. Однако персонал Кузькиной матери не испугался, а наоборот, успокоился и понял, что курс на реформы останется неизменным.
        После назначения Закревской реформы и вовсе проявили усиление с ускорением. Таджикские рабочие бегали по отелю, как заведенные, и перевыполняли план. При этом часть денег на оплату уже выполненных работ Закревская от фирмы Технострой зажала и кинула их на выполнение санитарных требований по содержанию бассейна. Директор Техностроя, как ни странно, ногами не топал и жаловаться Сергееву не обещал, а регулярно по утрам появлялся в директорском кабинете и прикладывался к ручке Людмилы Владимировны. Все дни недели директора Закревской по утрам были заполнены различными планерками. Планерка с участием строителей напоминала военный совет. На стене были развешены планы Альбатроса, где красными флажками были обозначены уже отремонтированные помещения. Розовыми — те, где проводился ремонт, а синими — те, в которых ремонт еще только предстоял. Даже председатель совета директоров всегда всем недовольный Петюнечка, увидев эти планы, высказал свое одобрение. Правда, он, было, начал пенять Людмиле Владимировне за нецелевое использование денежных средств при проведении технических мероприятий по обслуживанию
бассейна, ведь в бюджете, разработанном ранее Закревской данные средства не были предусмотрены, но наткнулся на совершенно неожиданный отпор. Отпор Сергееву устроила главврач Тамара Федоровна Каемкина, которая в свойственной ей манере кинулась в атаку. Она трясла перед носом Сергеева каким-то регламентом и угрожала уголовной ответственностью, если со здоровьем отдыхающих в этом бассейне что-либо произойдет. Выяснилось, что этот регламент был давно похоронен в архивных бумагах Альбатроса, а бывшая бухгалтерия, единожды зажав деньги на выполнение санитарных мероприятий, больше их не выделяла. Естественно, Закревская, как финансовый директор, смотревшая на Альбатрос исключительно через призму финансовых потоков и верставшая бюджет на основании данных о движении денежных средств, полученных от прежней бухгалтерии, ничего такого в новом бюджете не предусмотрела. Конечно, в отсутствии в бюджете данных мероприятий была вина и главного инженера, но он был занят стройкой и латанием дыр, поэтому о бассейне вспоминал только тогда, когда там что-то выходило из строя. В результате о санитарном обслуживании
бассейна вспомнили только после истории с неизвестной медсестрой, которая не пустила в бассейн Масика и Дусика. Оскорбленная недоверием руководства Каемкина вдруг сообразила, что Масику несказанно повезло, так как фильтры в системе очистки не менялись уже больше года. Каемкина сдала воду на анализ, и волосы у нее встали дыбом. Фильтры спешно поменяли перед школьными каникулами, но регламент требовал полной замены воды. Поэтому по окончании каникул в бассейне началась серьезная чистка. Толик Андреев так и вовсе высказал предположение, что та медсестра ангел или фантом, сохранившийся в Альбатросе с советских времен. Как видит непорядок, так сразу материализуется. Над Толиком тогда все посмеялись, но через некоторое время на кухне появилась медсестра в белом халате и отругала поварих за антисанитарию. Причем медсестра в своей ругани сыпала номерами разных постановлений и норм, согласно которым поварих можно было уже прямо сейчас увольнять. Выглядела медсестра совершенно натурально, слова говорила обидные. Естественно поварихи обиделись и уже собрались по своему обыкновению бежать жаловаться к Каемкину,
но тут прямо им навстречу вышла большая крыса, схватила пряник и уселась на видном месте этот пряник грызть. Поварихи завизжали и кинулись уже не к Каемкину, а к Тамаре Федоровне, чтоб она вызывала специальную службу по борьбе с грызунами. Грызунов удалось победить, но после этого идею Толика о фантоме советских времен уже никто не осмеивал. Просто знали, что если появилась медсестра, то пора принимать серьезные меры.
        И все бы было хорошо, если бы не эта дурацкая прибыль, которая утекала на всяческие незапланированные мероприятия, как вода сквозь пальцы. Даже предновогодние корпоративы и полная новогодняя загрузка положения Альбатроса не спасали. Требовалось срочно что-то придумывать, чтобы заманить отдыхающих в отель в столь низкий сезон, которыми были февраль, март и апрель. Закревская подняла все свои связи и в феврале завлекла в отель какие-то психологические семинары и курсы иностранных языков. Однако для курсов и семинаров новые цены Альбатроса оказались великоваты. Они радостно разместились в дешевой старой части отеля, но приехать на следующий год в новые номера отказались. Богатые нефтяники, несмотря на свою большую симпатию лично к Панкратьевой Анне Сергеевне и ее подруге Людмиле Владимировне Закревской, в отель не поехали, они предпочли со своими конференциями и «круглыми столами» тусоваться в городе поближе к магазинам и разным злачным местам. Закревская предлагала Каемкиной организовать отдельный этаж для любителей худеть с помощью очистительных клизм. Этими клизмами баловались многие пансионаты
курортного района. Каемкина прорыла землю носом и выяснила, что в большинстве случаев клизмы существуют на базе старых пансионатов и санаториев, и основная часть денег там идет мимо кассы определенной группе товарищей. И если клизмы учинить официально, то Альбатросу потребуется медицинская лицензия, приличный штат врачей, медсестер и массажистов, что при конкурентоспособных ценах съест большую часть выручки, остальное же надо будет отдать в налоги. Вообще, Тамара Федоровна Каемкина странным образом построилась под командование Людмилы Владимировны Закревской. Видимо, генеральская жена привыкла только мужчин ни во что не ставить, а со всеми требованиями Закревской соглашалась и исполняла ее просьбы и приказы тщательно и беспрекословно.
        Сергеев решил, что над проблемой загрузки отеля в низкий сезон можно поломать голову и остальным собственникам, и созвал совет директоров. Узнав повестку дня, явились все кроме старшего Федосеева и Каменецкого, застрявшего в своем Лондоне. Закревская на этот раз явилась не в мотоциклетном костюме, а в костюме от Шанель. Выглядела очень эффектно, однако лицо ее было недовольным, видимо, тащиться на работу в свой законный выходной она не хотела.
        Таисия, наоборот, излучала во все стороны радость. Накануне у поезда ее встречал старый друг и поклонник. Ночь, проведенная Таисией в родном городе, была просто волшебной, поэтому Таисия вся светилась, всем своим видом показывая, что она за мир во всем мире.
        Лилия Андреевна Разумовская, как всегда была безукоризненно одета и причесана, хотя большую часть ночи она изводила свою непутевую внучку воспитательным процессом. Внучка, как две капли воды была похожа на Закревскую в молодости. Не признавала авторитетов, хамила, плохо училась, да ко всему прочему еще и начала курить. Внучку привезли к Разумовской на две недели, родители ее отбыли отдыхать заграницу. Лилия Андреевна должна была проследить за внучкиным питанием и одеждой, а так же проконтролировать, чтобы та не забывала посещать институт. Девочка очень любила поспать по утрам, а по вечерам постоянно была на каких-то дискотеках. Вот и вчера явилась в два часа ночи, вся прокуренная и пьяная. Естественно, что родители побоялись оставлять ее одну. И у Разумовской была теперь только одна цель — дожить до приезда дочери с зятем, чтобы сбагрить непутевое дитя, как говорится, с рук на руки.
        Старик Севастьянов, как и Закревская, выглядел недовольным. У него были проблемы с возвратом одного из долгов. Должник проигрался, причем серьезно и кроме Севастьянова оказался должен еще одним очень влиятельным людям. Долги Севастьянов собирал всегда, но в этом случае взять, похоже, оказалось нечего. Движимое и недвижимое имущество должника уже было переписано на других людей.
        А вот младший Федосеев, как и Таисия, похоже, был всем доволен. Да и недовольным-то его почитай ни разу никто и не видел. Наверное, удалась жизнь у человека, чего тут скажешь!
        Кроме Закревской на совет директоров Сергеев зачем-то пригласил еще и генерала Каемкина. Генерал сидел с важным видом и топорщил усы, как таракан.
        Сергеев открыл совет директоров следующим заявлением:
        — Все вы знаете, что директор наш, наобещавший нам тут с три короба, в самый ответственный момент прикинулся больным, и нам самим теперь приходится руководить отелем.
        — Вам не стыдно?  — поинтересовалась Закревская.
        — А чего мне должно быть стыдно?
        — Того, что в тот самый момент, когда температура на улице приблизилась к минус сорока, и в переполненном нарядно одетыми людьми отеле рванул котел, пробило подводящую трубу, электрический щит поддерживался в рабочем состоянии в ручном режиме, вы, находясь в теплой Бразилии, устроили директору истерику по телефону! Кроме того, хочу напомнить, что Андрей Иванович никому с три короба ничего не обещал. А то за что брался, он сделал. Посмотрите на отель и выручку. Ни я, ни Федоров не виноваты, что вы своей предыдущей эксплуатацией довели отель до ручки. По всем параметрам и нормам вы уже давно должны были техническое перевооружение или капитальный ремонт сделать. Так вы в первую очередь кинулись косметику наводить. И почему это, интересно, вам приходится сейчас отелем руководить? А я, по-вашему, чем тут занимаюсь? Или то, что вы вчера крик устроили по поводу перегоревшего фонаря в парке, и есть руководство отелем?
        Во время этой речи Закревской глаза Лилии Андреевны Разумовской делались все круглее и круглее.
        — Людмила Владимировна! Как вы разговариваете с председателем совета директоров?  — голос Разумовской почти сорвался на визг. Наверное, сказалась бессонная ночь и воспитание Лилии Андреевны, которую с детства учили почтению к начальнику, каким бы придурком он не казался окружающим.
        — А как, по-вашему, с ним надо разговаривать? На колени встать или сапоги ему лизать?  — Закревская в отличие от Лилии Андреевны никаких авторитетов никогда не признавала.
        — Лучше сапоги, это так эротично!  — заржал Федосеев младший.
        — Почему я это все терплю?  — задал вопрос в пространство Сергеев.
        — Потому что не правы!  — проворчал Севастьянов.  — Давайте уже ближе к вопросу повестки дня. У всех дела.
        — По повестке дня у нас один вопрос — дополнительное привлечение отдыхающих. Мы должны придумать, чем мы можем заинтересовать людей, чтобы они к нам поехали,  — провозгласил Сергеев скучным голосом.
        — А еще лучше, пройдитесь по своим связям и подумайте, как их можно использовать с пользой для отеля?  — добавила Закревская.
        — Как мои связи могут отелю помочь?  — не поняла поставленной задачи Таисия.
        — Тая! Подумай, может, слет кинематографистов каких-нибудь устроить, фестиваль, ну или сессию депутатскую на выезде,  — Закревская постучала себя пальцем по лбу, как бы, давая Таисии понять, какие связи она имела в виду.
        — Да, но это же в Москве всё, связи мои, я ж теперь, считай, московская!  — объяснила Таисия, даже руками развела для убедительности.
        — В Москве, да на Красной площади, каждый может мероприятие устроить,  — с укоризной в голосе заметил Федосеев младший.
        — Я подумаю, честно обещаю. Насчет киношников хорошая идея, но они все летом любят, чтобы пляж,  — начала извиняться Таисия.
        — Летом на нашем пляже и без киношников тесно,  — резонно заметила Разумовская.
        — Лыжные соревнования надо устроить,  — предложил Федосеев младший.
        — Угу, только лыжни у нас нет. Хорошая лыжня — это целая история. Может быть, у вас есть какие-нибудь знакомые в школе бизнеса, где на степень МБА учат. Они любят семинары с глубоким погружением…  — фразу свою Закревская не закончила, видимо, сообразила, кому адресует свой вопрос.
        Федосеев ухмыльнулся и повертел пальцем у виска. Действительно, кому как не ему иметь знакомства в бизнес-школах.
        — Сейчас!  — старик Севастьянов выхватил телефон.  — Момент!
        Он вскочил, отбежал к окну и забурчал чего-то в телефонную трубку. Через несколько минут, с сияющим лицом он вернулся к столу.
        — Люсенька, записывайте телефон,  — Севастьянов задиктовал Закревской номер.  — Сергей Петрович человека зовут, руководит лучшей школой бизнеса в Питере. Ждет вашего звонка. Они сейчас как раз ищут отель подходящий для своих семинаров. Говорит, публика у них теперь солидная, в обшарпанные постсоветские пансионаты ехать не хотят. Вы им скидочку небольшую групповую устроите, так у вас на целых три дня отель будет заполнен. Минимум шестьдесят номеров, это только один курс!
        Закревская подскочила и чмокнула Севастьянова в седую щеку.
        — У меня тут еще есть одно предложение!  — заявил Сергеев.
        Все посмотрели в его сторону.
        — Я предлагаю организовать на базе нашего отеля службу эскорт-услуг!
        — Чего-чего?  — не поняла Разумовская.
        — Бля… пардон, проституток, продавать будем,  — радостно пояснил ей Федосеев младший.  — Петр! Дай пожму твою руку, торговля живым товаром, оружием и наркотиками — вот три кита, на которых держится бизнес, если у него нету своей скважины!
        Дамы, присутствующие на совещании, растерянно переглянулись.
        — Я пригласил нашего генерала, ему мы и поручим это важное дело!  — Сергеев сделал ручкой в сторону генерала Каемкина.
        — А Тамара Федоровна знает?  — поинтересовалась Закревская ехидным тоном.
        Генерал сверкнул в ее сторону грозным взглядом.
        — Я категорически возражаю,  — заявила Разумовская.  — У нас приличный загородный семейный отель. Здесь люди с детьми отдыхают. Какие проститутки? С ума посходили!
        — Я с Лилией Андреевной согласна,  — поддержала Разумовскую Таисия.
        — Вот, бабье! Все им не так,  — возмутился Федосеев.
        — Можно я скажу?  — Закревская, как школьница, подняла руку.  — Я не член совета директоров, голоса не имею, но высказать свое мнение могу. Хотя бы, как И.О. директора.
        — Говорите, Люсенька,  — добродушно разрешил Севастьянов. При этом он тоже удостоился грозного генеральского взгляда.
        — Ни для кого не секрет,  — Закревская обвела взглядом Таисию и Разумовскую.  — Что подобные службы имеют место быть в большинстве городских отелей. И этим контингентом там, действительно, руководят специальные особые люди типа нашего уважаемого генерала. Однако! Это все нормально для городского отеля, куда приезжают командировочные кобелирующие личности. Мы же, как правильно сказала Лилия Андреевна, отель загородный, семейный. И к нам люди приезжают со своим самоваром! Жена ли это, полюбовница, не важно. Ее привозят с собой. Конечно, поэкспериментировать вы можете, но, на мой взгляд, это будет пустая трата времени и средств.
        — Ну, конечно, Людмила Владимировна Закревская большой эксперт в вопросе проституции. Еще с советских времен,  — генерал Каемкин многозначительно оглядел присутствующих.
        — Это генерал наш намекает на мое задержание в гостинице Европейская, ныне отель Европа, «за приставание к иностранным гражданам»,  — не моргнув глазом, пояснила всем Закревская.  — Так в той бумаге, которую мне в институт прислали, написано было.
        При этих ее словах Федосеев младший схватился за живот и начал хихикать.
        — Хочу вас огорчить, господин генерал, я к этим гражданам приставала исключительно с целью фарцовки и спекуляции. Вон, Лилия Андреевна соврать не даст,  — Закревская кивнула головой в сторону Разумовской.
        — Она тоже с вами там была?  — поинтересовался Севастьянов, с интересом наблюдая за Разумовской.
        — Еще чего не хватало!  — фыркнула Разумовская.  — Я у нее сигареты Мальборо покупала и джинсы для дочери. Конечно, кто Люсю Закревскую обидит, тот полдня не проживет, но тут, генерал, вы хватили лишнего. Людмила хоть и матерится, как извозчик, и авторитетов никаких не признает, и нервов мне в свое время потрепала, не приведи господь никому, но девушка она приличная, из очень интеллигентной семьи. И потом, видели бы вы ее в советские времена! Это она сейчас аленький цветочек, а раньше… -
        Лилия Андреевна устало махнула рукой.
        — Расскажите, расскажите!  — улыбаясь от уха до уха, затребовал Федосеев младший.
        — Чего рассказывать?  — ухмыльнулась Разумовская.  — Знаете, как в песне поется про даму легкого поведения? «Я черная моль, я летучая мышь». Так вот наша Людмила Владимировна в советские времена была моль бесцветная, мышь белая. Только что глаза не красные. А худющая! Мама дорогая! С такими данными, господин генерал, в проститутки не берут!
        — Я вас тоже, Лилия Андреевна, люблю!  — заулыбалась Закревская.
        — Зря бумагу органы по инстанциям не запустят!  — хмыкнул генерал и огладил свои усы.
        — Да что вы говорите!  — Закревская всплеснула руками.  — Именно зря, как раз и запустят! У кого денег с собой нет, чтобы откупиться от ваших распрекрасных органов, тому бумага и положена.
        — Ну, да! У фарцовщиков-то откуда деньги? Они этих денег с собой не носили-с. Все по банкам, наверное, держали, в сберкассах,  — заметил генерал.
        Закревская заржала.
        — Вот тут вы правы! Деньги у моего тогдашнего супруга с собой были, а он тогда америкашкой прикинулся, уж больно хорошо по-английски шпарил.
        — Неужели бросил вас один на один со службами?  — удивился Федосеев младший.
        — А что, по-вашему, ему надо было выйти вперед со своими баксами и сказать, что никакая я не проститутка? За валюту знаете, что тогда светило? Это ж статья расстрельная была. А, кроме того, органы ваши,  — Закревская строго посмотрела на генерала,  — и так прекрасно догадывались, что я не проститутка. Они этот контингент у себя в гостинице знали всех наперечет, как облупленных и любили, как родных. Кормилицы, как никак. А тут я, девушка посторонняя, просто подарок судьбы. Отчетность какая-никакая о проделанной работе.
        — Козлы поганые!  — Федосеев младший покрутил своей бритой башкой.  — Как были козлами, так и остались!
        — Опять балаган устроили!  — возмутился Сергеев.
        — Ну, вот что! В отсутствие Семен Семеныча, видимо, мне это сказать придется,  — старик Севастьянов крякнул и огладил бороду.  — Вы это дело бросайте, грязное белье тут развешивать. Сейчас время немножко другое.
        Он сурово посмотрел на генерала Каемкина.
        — Точно! Можно и по роже,  — поддержал Севастьянова Федосеев младший,  — Небось, на всех компромата нарыли?
        — Нарыл, не беспокойтесь,  — генерал Каемкин поджал губы.
        — Ну, тогда я против,  — Федосеев поднял обе руки вверх.
        — Против чего?  — поинтересовался Сергеев.
        — Против всего, особенно, против этой бл… пардон, службы! Мы все против. Не видно, что ли? И Семен Семеныч тоже, зуб даю. Так что, генерал может быть свободен.
        — Свободен, так свободен,  — Каемкин ухмыльнулся и вышел.
        — Петр, он и на вас какую-нибудь гадость имеет?  — спросил Севастьянов.
        — Нет,  — Сергеев вздохнул и уставился в окно.
        — А, давайте, его уволим!  — предложила Закревская.  — Между прочим, большая экономия получится.
        — Нет,  — Сергеев повернулся и зло посмотрел на Закревскую.
        — Значит, имеет,  — сделала вывод она.  — Я так понимаю, что тоже могу быть свободна?
        Люська
        Курилка, оборудованная на площадке служебной лестницы, без ущерба для прохода могла вместить в себя пару-тройку курильщиков и пепельницу на длинной ножке. На площадке никого не было, пепельница отвратительно воняла и Люська встала как можно дальше от нее, закурила, облокотилась на подоконник и стала смотреть в окно. Морозы отступили, и на улице царила обычная питерская хмарь с мокрым снегом и жижей под ногами, которую не выдерживали никакие сапоги. Люська думала про Федорова. Как он там? Марина сказала, что ему уже лучше, но о выходе на работу не может быть и речи. Скорей бы уже. Люське не терпелось послать все подальше, но она понимала, что даже когда Андрей выйдет на работу, ей придется некоторое время отработать вместе с ним. Бросать друга в таком состоянии она не могла. Интересно, почему разные неприятности случаются с хорошими людьми типа Андрея Федорова, а этим мерзавцам вроде Сергеева все, как с гуся вода. Ни одна зараза их не берет.
        На этой самой мысли Люська вдруг почувствовала чью-то руку у себя на бедре, она чисто рефлекторно ударила локтем в кого-то позади себя и развернулась, чтобы нанести окончательный удар кулаком в морду. На площадке, согнувшись пополам, стоял Сергеев и хватал ртом воздух. Люська рассмеялась. Миллионер хренов, придурок ненормальный. Тоже мне, владелец заводов, газет, пароходов!
        — Кто же это к женщине, воспитанной при Советах, так подкрадывается? У меня реакция автоматическая, могли бы еще и в глаз получить,  — сказала она, доставая из пачки новую сигарету. Предыдущая отлетела в сторону во время военных действий и лежала на полу, отмеченная Люськиной красной губной помадой.
        — Ну, Люсинда!  — прохрипел Сергеев, поднимая сигарету. Он сунул ее в пепельницу и уселся на подоконник. Люське ничего не оставалось, как стоять перед ним.
        — Ничего если я тут посижу?  — поинтересовался он у Люськи.  — Я теперь по вашей милости ранен, мне можно. А хотите, садитесь рядом?
        Сергеев похлопал по подоконнику рядом с собой.
        — Слушаю вас внимательно, Петр Васильевич, вы ж по делу, наверное, поговорить хотели. Не иначе,  — строго заметила Люська, игнорируя его предложение. Она закурила новую сигарету и выпустила дым в противоположную от Петюнечки сторону, хотя соблазн дунуть дымом ему в лицо был очень велик. Но, как правильно сказала Разумовская, Люська была девушкой воспитанной, из интеллигентной семьи.
        — Откуда вы знаете, что я Васильевич?  — на лице Сергеева было написано неподдельное удивление.
        — Здравствуйте, приехали!  — в свою очередь удивилась Люська.  — Я что, по-вашему, блондинка из телевизора? Я вообще-то бизнесом давно занимаюсь и прежде, чем к вам сюда на работу наниматься, сведения собрала, кто вы такой за человек, нет ли за вами разных делишек нехороших.
        — И как?
        — Что как? Вы сами разве не знаете?
        — Я про себя все знаю, не знаю только, что про меня можно нарыть из посторонних источников.
        — О! Так вам я теперь и сказала, пусть будет небольшая интрига.
        — Все вы женщины ….  — Сергеев устало потер лоб.
        — Кто? Сволочи — это мужики, а тетеньки, наверное, суки или того хуже лица легкого поведения?
        — Точно. Именно этого поведения,  — согласился Сергеев.
        — Как же вам дамочки-то насолили? Неужели все именно этого поведения попадались?
        — Поведение — полбеды! Основная беда — это ваша продажность, извиняюсь, склонность к проституции, потому как мы завсегда, так или иначе, вам платим!
        — Кто же это вы? Поясните, пожалуйста.
        — Мы, лица мужского пола.
        — Ага! Только эти лица, я вам скажу, почему-то у меня и моих приятельниц все норовят чего-нибудь оттяпать. Может, я на женщину не похожа вовсе?  — при этих словах Люська кокетливо поправила пиджачок. Это у нее получилось совершенно автоматически, ведь, чего-чего, а кокетничать с Петюнечкой Люська ни минуты не собиралась.
        — Еще как похожа! Неужели прямо так и оттяпать? И всю жизнь только такие сволочи вам и попадались?  — в словах Сергеева сквозило неподдельное удивление.
        Ага, небось думал, что она порхает, как настоящая блондинка, от одного богатого дядьки к другому, ни в чем не зная отказа.
        — Нет. Врать не буду. Один был нормальный. Мотоцикл мне даже подарил. Марки бэмэвэ, да вы видели. Только нормальные около меня почему-то надолго не задерживаются,  — печально заметила Люська, вспомнив Гвоздева.
        — Значит, тот, который чего-то дарит, тот нормальный?
        — Знаете, я только к сорока годам начала понимать, что мужчины и женщины — это совершенно разные люди и не только физиологически, а прежде всего психологически. В них природой заложены абсолютно противоположные, но при этом хорошо дополняющие друг друга, функции. Поэтому женщина по своей природе не должна биться на амбразуре за кусок хлеба, как я и мои подруги. Да, чего там, как большинство женщин нашей страны. Женщина должна вести дом и воспитывать детей, вернее не должна, она для этого создана, а мужчина уже ….
        — За все это обязан платить!  — перебил Люськину мысль Сергеев.
        — Нет, не обязан. Если он хочет иметь такой дом, он его обеспечивает. Он, как раз, создан в первую очередь именно для этого. Но когда дом обеспечивает женщина, да еще убирает за мужчиной раскиданные носки, сама привинчивает карнизы, вкручивает лампочки и орудует вантузом, то это явление противоестественное. Кстати то, что вы охотниц за состоятельными дядьками, стремящихся сесть к ним на шею и чего-нибудь оттяпать, называете проститутками, то это в корне неверно!
        — Почему это?
        — Вот скажите, чем проститутка отличается от шпалоукладчицы?
        — Всем?
        — Ответ неверный. Проститутка от шпалоукладчицы отличается исключительно прической и наличием маникюра. Ведь каждая делает, что умеет. Как вы говорите, торгует собой. Но исключительно с целью собственного выживания. Они заключают контракт с работодателем. Мол, за такие-то деньги, я сделаю для тебя то-то и то-то! Честно? Честно! А вот Мальвина с ангельским лицом и губками бантиком, которая насосом выкачивает из папика бабосики, и при этом спит со своим тренером по фитнесу, ни минуты не проститутка.
        — А кто же?
        — Это суровый воспитатель в этом самом папике его мужского начала. Контракт она не заключала, ничего ему не обещала. Она просто забирает его деньги, ничего не давая взамен. И будет делать это до тех пор, пока папик не перестанет бросаться на Мальвин, и не задумается, чего он хочет все-таки от женщины получить. То есть, я вам, Петр Васильевич, пытаюсь объяснить, что не все то плохо, что честно. Даже если это называется страшным словом проституция.
        — Но папик-то бросается на Мальвин, потому что хочет получить красоту и молодость.
        — А что Мальвина разве дает ему свою красоту? Красоту она дает тренеру по фитнесу. Так что по всему выходит, что никакая она не проститутка. Это вы ей комплимент сделали. Но с Мальвиной-то пример совсем простой. Вы поглядите кругом, сколько вполне приличных мужиков живут далеко не с Мальвинами, а со злобными и страшными мегерами, которые даже в молодом возрасте на колхозниц похожи. Они в лучшем случае кормят своего папика полуфабрикатами, да еще сверлят ему мозг какими-то бесконечными претензиями. Папик в большинстве случаев платит за пустоту. Понимаете? Они ему ничего не дают, кроме пустоты! И, тут мы с вами подходим к выводу, что причина не в плохих женщинах, а в самом папике! Это он себе таких выбирает. Не тех, которые хотят с ним строить семью и дом, а каких-то совсем других. Тех, которые просто хотят шубу, Мерседес и какаву с чаем. А с другой стороны сюжета находятся красивые, самодостаточные, добрые, работящие и несчастные женщины. Они тоже хотят шубу и Мерседес, только сами вынуждены на них зарабатывать. Опять же, потому что выбрали себе не того парня. Тоже пустоту себе отыскали. Он не
хочет обеспечивать тот дом и семью, которую эти женщины ему предлагают. Просто зеркальная проблема. Одни платят за пустоту, а другие за пустоту отдаются!
        — Хрень какая-то!  — Сергеев почесал затылок и слез с подоконника.  — Но теория очень интересная. Вы меня, Людмила Владимировна, простите, пожалуйста. И за Люсьен, и за Люсинду. Я как блондинку вижу — сам не свой делаюсь.
        — Между нами можно меня Люся называть, так и быть. Но если у вас такая реакция на блондинок, то самое время вам о контракте задуматься, чтобы больше пустоту не оплачивать. Согласитесь, что одного только факта наличия у женщины обесцвеченных перекисью волос для счастливой совместной жизни недостаточно.
        — Наверное.
        — Не наверное, а точно!
        — А как же любовь? Вот увидел, допустим, и влюбился?
        — А что такое любовь?
        — А что такое любовь?
        — Хорошо. Сейчас прямо на этом месте у нашей вонючей пепельницы мы с вами и выясним, что такое любовь. Я вот думаю, что любовь — это, когда вам очень хорошо с каким-то определенным человеком. И не только в кровати. Так?
        — Похоже.
        — Вдумайтесь в слова. Любовь — это, когда вам хорошо…ВАМ! То есть, любовь к кому-то, это на самом деле любовь к себе. И если вы мне скажете, что вам хорошо с любой блондинкой, то я не поверю и отвечу вам, что вы совсем не любите себя, и как следствие инвестируете пустоту. Понимаете, когда вы тратите свои деньги на любимого человека, то есть на того, с которым вам хорошо, вы их тратите на себя. И это самое правильное вложение денежных средств. Или вы просто жадина, и в магазине ждете, когда женщина быстрее вас выхватит кошелек?
        Сергеев рассмеялся и уже не казался Люське таким отвратительным.
        — Поужинаете со мной?  — спросил он, откидывая волосы назад.  — Обещаю выхватить кошелек быстрее вас.
        Люське стало весело. Ситуация, однако, принимает интересный оборот.
        — Я бы с удовольствием,  — ответила она.  — Но для меня неформальные отношения между коллегами по работе недопустимы. Мы же с вами в некотором роде пока коллеги.
        — А как же ваш друг Миша Кразман? Я тоже навел справки.
        — А что в отчете, который вам представили, есть неоспоримые доказательства моего прелюбодеяния? Генерал Каемкин, однако, фантазер, ему бы в писатели. То в проститутки меня определил, то в койку к Кразману засунул! Небось, еще и Федорова с Каменецким ко мне в полюбовники зачислил?
        — Это он себя аналитиком мнит. А почему вы сказали, что мы пока коллеги? Увольняться собрались?  — Сергеев явно попытался увести разговор в сторону.
        — Пока нет. Вот Федоров на работу выйдет, помогу ему, пока он окончательно придет в себя, и тогда уже на выход пойду.
        — Это из-за меня?
        — Конечно, вы иногда ведете себя, как полный придурок.
        — Люся! Не бросайте меня. Пожалуйста. Я вот сейчас только понял, что мне с вами очень хорошо. Ну, в смысле, когда вы у руля моего отеля.
        — Я подумаю. Это, в конце концов, вопрос контракта! Чтобы и мне тоже стало с вами хорошо, когда я у руля вашего отеля. Вот она как складывается любовь-то взаимная. Смотрите, Каемкин нас с вами быстро в прелюбодеянии заподозрит.
        — Я не против,  — ухмыльнулся Сергеев.  — Я готов, так сказать, на деле оправдать любые подозрения!
        Люська рассмеялась. Надо же! Петюнечка Сергеев ей начинал нравиться. За словом в карман не лезет, прямо как Закревская Людмила Владимировна!
        — Чуть не забыла, мне надо отъехать на недельку. У моего американского друга юбилей. Он на Канарах отмечает. Вы, как? Говняться по этому поводу сильно не будете?
        — Ни разу!
        — Даже если в парке фонарь перегорит?
        — Сам полезу и заменю, обещаю!
        — Вот самому как раз и не надо, для этого у вас целый главный инженер есть, только орать на него тоже ни к чему, он по-человечески вполне даже понимает. Просто затурканный и измученный стройкой нашей, да ремонтами бесконечными, вот за всем следить и не успевает. А за меня пусть Толик Андреев пока побегает. Ему полезно, уж очень в директора стремится. Молодой еще, не понимает, что это за маета!

        На Канары Люська решила лететь через Амстердам. И непременно бизнес-классом. Конечно, имелся прямой чартерный рейс из Питера до Тенерифе, но, во-первых, Люське не хотелось встречаться с кем-либо из своих бывших сотрудников, а, во-вторых, она посчитала себя уже женщиной достаточно богатой, которая может себе позволить путешествовать с комфортом. Заодно и на Амстердам не мешало бы взглянуть. А то только и слышишь со всех сторон «в Амстердаме то, да в Амстердаме се». Посмотрим, посмотрим на эту голландскую вседозволенность и демократию. Самолет в Амстердам прилетал в районе пяти часов вечера, а на следующий день рейс на Тенерифе стартовал в два часа дня. Так что времени на осмотр достопримечательностей у Люськи было предостаточно, тем более, что гостиницу она забронировала себе в центре. Так как ее багаж, сданный в аэропорту Пулково, следовал транзитом до самого Тенерифе, предусмотрительная Люська запихнула в свою необъятную дамскую сумочку все самое необходимое, включая купальник. Вон сколько разных случаев, когда человек прилетал на юга, а багаж его транзитом отправлялся в другую сторону. Чемоданы
же с самолета в самолет люди перегружают, а людям, как известно, свойственно ошибаться.
        Самолет компании КЛМ прибыл в Амстердам без опоздания, Люська взяла такси и по дороге в отель даже успела полюбоваться некоторыми голландскими красотами. Хотя, особых красот она не приметила. Погода стояла практически Питерская, зябкая с легким моросящим дождиком. Вот только в отличие от родного города под ногами не было месива из грязи, воды и снега. Люська порадовалась, что не послушалась Панкратьеву, и надела свою любимую кожаную куртку на норковом меху. Голубая норка, выглядывающая из-под черной кожи, замечательным образом подчеркивала Люськины голубые глаза. Панкратьева говорила, что Люську в таком виде побьют голландские защитники животных. Панкратьева вообще советовала ей надеть скромный пуховик и джинсы с кроссовками, чтобы удобно было передвигаться по брусчатке. Но Люська решила, что пусть уж лучше падет избитой любителями меховых зверюшек, чем отправится в вояж в таком туристическом виде. Она еще пока не пенсионерка какая-нибудь, чтобы по Европам в кроссовках бегать. К любимой меховушке Люська нацепила замечательные кожаные штаны с металлическими молниями сбоку. Эти штаны можно было
расстегивать сверху до низу и это Люське казалось очень крутым и сексуальным. А еще Люська надела свои любимые роскошные сапоги на огромной платформе со шпилькой. Панкратьева, отвозившая Люську в аэропорт, буквально ядовито шипела, осуждая такой замечательный гардеробчик.
        — Ты, Люсенька, меня не раз вспомнишь, когда будешь в своих каблуках по брусчатке от партии «Зеленых» убегать! Они тебя из баллончиков краской поливать будут и кричать «Позор!»
        — Да пусть их обкричатся, я все равно на ихнем иностранном языке ничего не понимаю. А за куртку свою замечательную я любому морду расквашу и горло перегрызу, ты меня знаешь! Так что еще неизвестно, кто от кого убегать по брусчатке будет! У меня сумка, вон, гляди какая! Если ей по башке кому-нибудь шандарахнуть, он икать потом всю жизнь будет.
        С этим Панкратьева спорить не стала и, закатив глаза, спровадила Люську за границу.
        За границей в самолете к Люське сразу же пристал какой-то подвыпивший тип, который стал утверждать, что она известная эстрадная певица. Он даже недавно видел ее фото в журналах, вот только имя никак вспомнить не мог. Люське пришлось согласиться и даже выпить с ним за свое здоровье.
        Хорошо, что ей не надо было получать багаж, это позволило Люське вовремя затеряться в толпе и отвязаться от почитателя эстрадных певиц.
        Отель, в который ее привез таксист, оказался, действительно, в центре, выглядел солидно, и Люська порадовалась обилию вокруг него разных ресторанов. Однако когда Люська вошла в дверь, на нее никто не обратил никакого внимания. В холле этого четырехзвездочного отеля все были полностью поглощены футбольным матчем, который транслировался на огромном плазменном телевизоре, размещенном сбоку от стойки рецепции практически под потолком. И швейцар, и несколько посетителей, и паренек за стойкой рецепции Люську в упор не видели. Рядом с этим пареньком, облокотясь о стойку, спиной к вошедшей Люське стоял еще один здоровенный мужик. Он громко что-то обсуждал с администратором рецепции и еще с одним посетителем, все не отрывались от телевизора и периодически вскрикивали или охали. Люську никто не замечал, как будто ее и не было вовсе, как будто она в своих кожаных штанах с молниями и роскошной куртке не была похожа на эстрадную звезду, как ее только что убеждали в самолете! Люська было пискнула что-то некоторым подобием иностранного «Хелло!», но ее писк утонул в шуме телевизора и увлекательном обсуждении
происходящего на экране. В конце концов Люська уловила момент, когда шум несколько затих, и гаркнула на чистом русском языке:
        — Эй! Дядьки, посмотрите на меня!
        Ничего другого ей в голову просто не пришло. Однако дядьки хором повернулись и уставились на Люську. У Люськи от изумления открылся рот и она так и замерла, стоя столбом. Перед ней во всей красе возвышался Гвоздев. Только этот Гвоздев был какой-то другой, совсем не тот, которого она знала. Этот Гвоздев был матерый, что ли. Другого слова при взгляде на него ей на ум никак не приходило. У этого Гвоздева совершенно исчезла худоба и нескладность, виски его были абсолютно седые, вокруг глаз на загорелом лице лучились морщинки. Этот Гвоздев выглядел старше нынешней Люськи лет на десять. Но какой же он был красавец!
        Администратор рецепции чего-то залопотал по-иностранному, и Люська не отрывая глаз от Гвоздева, сунула ему свой паспорт.
        — Люсь! Это ты?  — поинтересовался у нее Гвоздев.
        — Нет, это не я,  — проворчала Люська.
        Она вдруг вспомнила, как он ушел от нее, ничего толком не объяснив, и как она лежала на полу, напившись водки, а Панкратьева поливала ее из чайника. Захотелось тут же шарахнуть ему по башке своей замечательной сумкой.
        — Какая ты красивая!  — со вздохом произнес Гвоздев. Это его и спасло, иначе точно, уже икал бы с шишкой на голове.
        — Это точно!  — согласилась Люська.
        «Так-то вот. Смотри теперь и любуйся!»  — подумала она. Паренек за стойкой рецепции опять чего-то залопотал.
        — Чего ему надо?  — спросила Люська.
        — Он твою кредитку хочет.
        — Еще чего! А ключ от квартиры, где деньги лежат, ему не надо?  — возмутилась Люська.
        — Нет, он просто зарезервирует депозит, чтобы ты у них полотенце не сперла, или халат, ну, или не выпила все в мини-баре, а потом соскочила и ищи ветра в поле. Погоди, сейчас!  — с этими словами Гвоздев достал бумажник и протянул парню свою кредитку. Парень заулыбался, закланялся и опять чего-то залопотал.
        — Чего сказал?
        — Сказал, что такие постоянные клиенты, как я, пользуются огромным уважением, и мне просто надо было сказать, что ты моя знакомая.
        — А я твоя знакомая?  — у Люськи в этот момент появилось огромное желание, действительно, опустошить минибар и покрасть в номере все, что не приколочено.
        — Нет, ты моя любовь,  — серьезно сказал Гвоздев.
        Люська опешила и снова передумала бить его по голове.
        Администратор протянул Люське пластиковый ключ и начал чего-то объяснять.
        — О-о-о!  — простонала Люська,  — Моя твоя нифига не понимайт!
        — Завтрак, Люся, ты можешь получить с семи до одиннадцати часов утра в буфете ресторана, который находится позади тебя, номер освободить ты должна не позже двух часов дня, в номер попасть ты можешь на лифте, который находится перед тобой. Твой этаж пятый,  — объяснил ей Гвоздев.
        — Мерси,  — Люська присела в книксене, взяла ключ и гордо направилась к лифту, стараясь не зареветь. Хоть бы проводил, что ли? А то про любовь сказал и все. А что дальше? Дальше-то что?
        — Люсь, ты со мной поужинать не откажешься?  — раздалось у нее за спиной.
        — Нет, не откажусь, сейчас выйду, жди тут!  — проворчала она, не оборачиваясь.
        — Слушаюсь, товарищ генерал!
        — Тамбовский волк тебе товарищ,  — с этими словами довольная собой Люська скрылась в лифте. В зеркале лифта она увидела свою радостную рожу и подумала, что хорошо бы, чтобы Гвоздев этой ее щенячьей радости не заметил.
        В номере она скинула куртку, сняла дорожную кофточку и достала из сумки черный обтягивающий свитер, надела его, повертелась перед зеркалом и осталась собой довольна. Этот свитер, как ни что другое подчеркивал Люськину большую новую грудь. Она слегка обновила макияж, накрасила губы и опять надела куртку. Сумку она решила с собой не брать. Бить ею Гвоздева она передумала, а защитников животных в его компании можно было не опасаться. Кроме того таскать с собой на ужин весь свой багаж, включая трусы и купальник, было бы странно.
        Когда она спустилась в холл, Юра стоял и задумчиво смотрел в окно. К футбольному матчу он явно потерял всяческий интерес. Люська подошла к нему, посмотрела снизу вверх и спросила:
        — Пойдем, что ли?
        — Пойдем,  — Гвоздев пропустил Люську вперед и открыл перед ней дверь. Люська вышла из дверей и сунула руки в карманы. Раньше, когда они жили вместе, Юра всегда водил ее за руку. А сейчас после практически двухлетней разлуки, она не знала, как себя вести. Юра подошел к ней, решительно сунул руку в карман Люськиной куртки, достал оттуда ее руку и крепко зажал в своей.
        — Нам направо,  — сказал он и потащил Люську за собой.
        У Люськи по всему телу пробежали мурашки величиной с кулак.
        — Ты похожа на рок-звезду, вон на тебя, как люди смотрят.
        — Ага, мне сегодня это уже говорили.
        — Тебе на таких каблучищах удобно?
        — Конечно, они же с платформой сочетаются. Без платформы я бы уже валялась на этой брусчатке, как раненый комиссар.
        Юра уверенно шел по узеньким улочкам, чувствовалось, что он здесь все знает. Наконец, у маленького ресторанчика он затормозил и увлек Люську в дверь полутемного помещения, наполненного разными вкусными запахами. Из глубины заведения к Гвоздеву кинулся какой-то мужик и радостно запричитал по-иностранному. Гвоздев чего-то ему ответил, и они с Люськой подошли к уютному столику в углу. Юра протянул руку за Люськиной курткой. Он знал, что Люська всегда скидывает с себя верхнюю одежду молниеносно, никогда не заботясь, подхватил ее кто-нибудь или нет. И за всю Люськину жизнь еще не было раза, чтобы ее шубу кто-то не подхватил. Люська скинула куртку, Юра поймал ее и уставился на Люськину грудь.
        — Это чегой-то?  — спросил он.
        — Где?  — Люська стала оглядываться по сторонам.
        — Не придуривайся! Ты чего с собой сделала?
        — Ничего!
        — Как ничего? Я же вижу, у тебя сиськи в два раза больше стали.
        — А! Ты про это! Это они сами выросли, от горя. Ты ушел когда, они за тобой потянулись, вот и увеличились слегка.
        Люська делала операцию в очень дорогой клинике, и никаких швов на ее груди не было и в помине, поэтому она могла смело врать и рассказывать разные глупости. Однако никто вроде бы пока и не собирался проверять Люськины показания и изучать ее грудь на предмет швов. А даже если бы и собрался, так Люська еще должна сама раз десять подумать прежде, чем его к этим исследованием подпустить. Где он вообще шлялся эти два года? Может, он вообще теперь женат, а ей такие кобелюки ни минуты не нужны. Лучше уж тогда с Петром Сергеевым шуры-муры завести, чем с женатым Гвоздевым путаться! Как вовремя она все-таки вспомнила про Петра. Это почему-то придало ей уверенности.
        Люська заметила, что все посетители ресторана исподтишка наблюдают за ними с Юрой. Еще бы! Не часто такие красивые звезды спускаются с неба в амстердамские забегаловки! Небось, сидят и думают, в каком журнале они ее видели.
        Официант подал Люське раскрытое меню, она тут же закрыла его и попросила Гвоздева заказать ей что-нибудь на свой вкус.
        — Сигарету дай, я свои в номере забыла,  — попросила она у него.
        Юра протянул ей сигареты и сделал заказ. Официант заулыбался, поклонился Гвоздеву и достал из фартука зажигалку, он дал Люське прикурить и ускакал на кухню.
        — Юра, ты сволочь и скотина!  — заявила Люська, выпуская дым.
        — Местами, наверное,  — покорно согласился Гвоздев.
        — Местами?!  — Люськиному возмущению не было предела.  — Ты собрал свои трусы, ушел от меня, не говоря ни слова, и шляешься невесть где вот уже скоро два года! Может быть, ты даже женился, а я об этом ничего не знаю! И это ты называешь «Местами»!
        — Я не женился,  — Юра тоже засунул в рот сигарету и прикурил.
        — И на том спасибо!
        — А ты?
        — Что я?  — не поняла Люська.
        — Замуж не вышла?
        — А то ты не знаешь! Наверняка с Тимониным за нашей с Анькой спиной общаешься!
        — Нет, не общаюсь. Я ни с кем из прежней жизни не общаюсь.
        — Почему?
        — Люся! Мне надо было уйти. И от тебя и от Тимонина. Иначе, я бы как мужик не состоялся.
        — Почему это?
        — Потому что вы оба мне постоянно рассказывали, что я должен делать, куда бежать и за что хвататься. Я был младшим товарищем и бойцом Гвоздевым, а я быть младшим товарищем не хочу. Я теперь сам себе товарищ!
        Официант принес бутылку вина, и, соблюдая все положенные ритуалы, разлил вино по бокалам. Люська машинально хлебнула из своего бокала и замерла. Вино ей очень понравилось.
        — Что это?  — поинтересовалась она у Гвоздева.
        — Пино нуар, Бургундия. Мне нравится.
        — Вещь! А я от Кразмана ушла,  — сказала Люська неожиданно для самой себя.
        — Да ну! И что теперь делаешь?
        — Альбатросом рулю,  — гордо произнесла она, затягиваясь сигаретой.
        — Тем самым?
        — Ага!
        — Умница! Но там же, по-моему, все время какая-то чехарда с хозяевами и директорами.
        — Ну, хозяева в Альбатросе просто офигительные. Лебедь, рак и щука, по другому не скажешь, а самый главный среди них Петр Васильевич Сергеев. Собака редкостная, но я вроде бы и с ним общий язык нашла.
        — Не сомневаюсь, ты с любой собакой общий язык найдешь. А чего в Амстердаме делаешь?
        — Я проездом, к Марку Шеферу на юбилей. Ему пятьдесят, он яхту арендовал на Тенерифе, пригласил кучу друзей и хочет устроить большой бемц! Семь сорок и все такое.
        — Молодец какой!
        — А то! Он всегда молодцом был, даже при Советах. А ты чего тут делаешь?
        — Я по делам тут.
        — У тебя дела с голландцами?
        — Да.
        — Все голландцы разбойники!
        — Точно, но у меня с ними дела.
        — Я не спрашиваю, какие.
        — Правильно, не спрашивай.
        — А если спрошу?
        — Я тебе не отвечу.
        — Значит, разбойничьи.
        Официант принес еду, и Люська с жадностью накинулась на салат. Было вкусно. Когда только она успела так проголодаться, ведь в самолете кормили очень даже неплохо. Это, наверное, на нервной почве. Она ела и наблюдала за Юрой. Господи, как же он изменился. Ничего себе плечищи у него стали, не иначе, в тренажерке днюет и ночует.
        Когда они уже ели горячее, официант принес еще одну бутылку того же вина. Было очень вкусно, и Люська слегка захмелела.
        — Щас спою!  — сказала она.
        — Давай, а я буду танцевать.
        — Думаешь, тогда с нас денег за еду не возьмут?
        — Нет, не думаю. И денег возьмут, и наваляют еще, как следует, за нарушение общественного порядка. Пойдем-ка домой.
        — Домой?  — удивилась Люська.
        — Я имею в виду отель,  — строго сказал Гвоздев.
        Он достал из бумажника пачку денег, отсчитал требуемую сумму и помог Люське надеть куртку. Обратно они шли молча. Люська крепко держалась за руку Гвоздева и думала о том, что сейчас они расстанутся и больше никогда друг друга не увидят. У Люськи заболело сердце, в районе солнечного сплетения заныло, и она почувствовала, что ей стало нестерпимо страшно. Люська категорически не хотела выпускать Юрину руку.
        — Юра!  — позвала она перед входом в отель.
        — Молчи,  — ответил он и сжал ее руку еще крепче.
        Парень на рецепции, увидев их, заулыбался и чего-то сказал Гвоздеву. Юра помахал ему рукой. В лифте с ними ехала пожилая пара. Люська с Юрой вышли из лифта на пятом Люськином этаже.
        — Давай ключ,  — потребовал Гвоздев.
        Люська послушно протянула ему пластиковую карточку. Он открыл номер и буквально впихнул туда Люську.
        — Я сейчас сдохну, наверное!  — сказал он и поцеловал Люську. После этого они стали срывать друг с друга одежду и Люська очнулась только уже стоя в душе, крепко всем телом, прижавшись к Юре.
        Потом они лежали, обнявшись на кровати, и Люська ревела белугой, рассказывая Юре, какой он гадский гад, и как ей было без него плохо.
        — Поехали со мной к Марку,  — попросила она сквозь слезы.
        Юра погладил ее по голове и прошептал:
        — Не могу, солнышко мое, у меня важные переговоры.
        — А я обратно опять через Амстердам полечу, через три дня,  — сообщила Люська с надеждой в голосе.
        — Меня уже здесь не будет,  — грустно сообщил Юра, и ей опять захотелось стукнуть его по голове своей огромной сумкой.
        — Гад и скотина,  — Люська отвернулась и нырнула с головой под одеяло.
        Юра притянул ее к себе.
        — Люсь! Ты забыла, наверное, как ты любишь свое родное Купчино. У меня квартира в Москве, квартира в Куало-Лумпуре и дом в Камбодже. Честно тебе скажу, что в Купчино я не вернусь.
        Люська моментально вывернулась из рук Гвоздева, вынырнула из-под одеяла и уставилась на него.
        — Ты ограбил банк?
        — Нет, я давно свою поляну разрабатывал, так сказать, параллельно основной работе, где мы трудились вместе с Тимониным. Я был рядом с тобой, пока бизнес мой не потребовал моего плотного в нем участия. Ты же из своего Купчино выезжать ни за что не захотела бы.
        — Я и сейчас не хочу! Ни в Москву, ни тем более в Лумпур этот, прости господи. Ваньке же в школе надо учиться. Какой Лумпур?
        — Ну, как знаешь,  — Юра встал, подошел к окну и закурил.
        Люська смотрела на его красивую мускулистую спину и почему-то вспомнила рассуждения Панкратьевой о мужских задницах. Мол, каждой женщине соответствует исключительно определенный свыше мужчина. И эта его определенность заключается в форме его задницы. Женщина, как эту особую форму видит, так у нее включается внутри радар по типу «свой-чужой». Она тут же своего мужчину распознает и тащит его к себе в нору. Вот придумает же! Однако, глядя на задницу Гвоздева, Люське трудно было не согласиться с подругой. Хотелось в эту задницу вцепиться и искусать. Что он там про Лумпур свой говорил? Нельзя его с такой задницей никуда одного отпускать. Ни в коем случае!
        — Юр, я ж говорю, что «не хочу», а не «не поеду»! Куда я без тебя? Я ведь чуть не померла от горя. Вот только надо все обдумать и спланировать. Нельзя же так с бухты-барахты. Знаешь, а я тебе свитер купила на Новый год. Финский с оленями, очень красивый. Думала, что будет чудо, и ты приедешь.
        — Я хотел, очень хотел, но не смог. Я в это время в тюрьме сидел.
        Люська разинула рот.
        — Так и знала! Бизнес ведешь с разбойниками голландскими. Чего упер-то?
        — Ничего я не упер,  — Гвоздев рассмеялся, принес из ванной два стакана и плеснул в них виски из минибара. Один стакан он протянул Люське.
        — Было просто мелкое недопонимание с местными органами. Потом разобрались и меня выпустили. Но время ушло.
        Они молча выпили, еще покурили и опять накинулись друг на друга.
        Утром, когда Юра уже ушел к себе, Люська стояла под душем и думала, что наверное уже готова ехать за Гвоздевым на край света. Даже в Лумпур этот, прости господи!
        Она привела себя в порядок, поглядела в зеркало и осталась довольна увиденным. Может быть, ее бессмертная душа и находится в теле примитивной обезьяны, но сегодня эта обезьяна Люське особенно нравилась. Она вспомнила свои детские разочарования в себе и очки от косоглазия. Ха! К сорока годам Люськина обезьяна просто расцвела. Конечно, не без помощи докторов и чудодейственных препаратов. Но кто об этом знает? Главное результат. Люська вздыбила феном свои коротенькие волосы, как в свое время учил ее Шефер, и стала еще больше похожа на рок-звезду.
        Когда она спустилась к завтраку, Юра был уже в ресторане. Увидев Люську, он не мог скрыть своего восхищения, да и остальные туристы и командированные проявили к ее появлению неприкрытый интерес. Конечно, когда по телику футбол не показывают, мужикам ничего не остается, как замечать вокруг себя прекрасных женщин и оказывать им разные знаки внимания.
        — Я отвезу тебя в аэропорт,  — сказал Гвоздев.
        — Надеюсь,  — ответила Люська, поглощая яичницу с беконом.
        — Когда самолет?
        — В два часа.
        — Так у нас еще есть время,  — морда Гвоздева расплылась в плотоядной улыбке.
        — Есть немного,  — грустно согласилась с ним Люська.
        — Или ты хочешь посмотреть Амстердам? Я тебя прокачу,  — это было сказано предельно вежливо.
        — Нет, я хочу тебе эту яичницу положить на голову. Прекрати издеваться. Я уже по тебе соскучилась.
        — Тогда я быстренько принесу тебе кофе, и побежим.
        Они быстро выпили кофе и поднялись в Люськин номер. Конечно, ей было жаль наведенной красоты, но улетать от Гвоздева вот так просто, чинно осмотрев ненужные ей достопримечательности, было бы непростительной глупостью. И они опять любили друг друга, повесив на дверь табличку «Не беспокоить», а потом чуть было не опоздали к самолету. На парковке отеля у Юры был прокатный автомобиль, и пока они мчались на нем в аэропорт, Люська поняла, что Юра очень хорошо знает город.
        «Интересно, почему у него еще нет квартиры в Амстердаме? Не успел, наверное»  — думала Люська, разглядывая мелькающие за окном пейзажи. И тут же ужаснулась, представив, что будь у него здесь квартира, они бы ни за что не встретились! Или встретились? Ведь это ж надо было, чтобы он оказался именно в том отеле, который она забронировала. Да, и вообще, с таким вредным боссом, как Петр Сергеев, только чудо могло помочь Люське вырваться на юбилей к Марку.
        Люська разглядывала Юру, и ей нравилось в нем все. И как он вел машину, и как подмигивал ей. Единственное, что ей не нравилось и вызывало тревогу, так это то, что два года от него не было ни слуху ни духу, а сейчас, как ни в чем не бывало, он всем своим видом демонстрировал большую и чистую любовь к ней, к Люське Закревской. Как будто не было этих двух лет, и они расстались всего какую-нибудь неделю назад. Однако, несмотря на все эти душевные терзания, в глубине души Люська надеялась, что на самолет они все-таки опоздают. Но они успели. На прощанье Юра поцеловал ее, почесал ей затылок и сказал:
        — Лети, птичка моя! Развлекайся и не о чем не думай. Как-нибудь все образуется.
        — Только в тюрьму, пожалуйста, больше не попадай!  — Люська ткнулась носом ему в грудь и слезы сами собой потекли из глаз. Она развернулась и побежала к выходу на посадку. Ей совершенно не хотелось, чтобы он видел ее плачущей.
        Пассажиров в самолете было немного. Люська разглядывала немногочисленных пассажиров бизнес-класса и думала, что кто-то из них наверняка тоже летит на юбилей к Марку. И тут ее взгляд уткнулся в того самого типа, который домогался ее по дороге из Питера, рассказывая ей, что она эстрадная певица. Тип тоже узнал Люську и радостно кинулся к ней. К сожалению, место рядом с Люськой было свободно. Тип уселся и сказал:
        — Ну, и куда же вы запропастились? Я хотел вас поужинать пригласить. Погуляли бы по Амстердаму. Вдвоем-то всяко лучше, чем по одному.
        — С чего вы взяли, что я одна гуляла? Меня там муж встречал. Дела у него с голландцами,  — важно заявила Люська.
        — А-а-а! Вот оно что,  — мужик поскучнел лицом.  — А на Канары отдыхать летите или по делу?
        — И по делу, и отдохнуть. У друга моего юбилей. Он там справляет.
        — Не у Марка случайно?
        — У Марка,  — удивилась Люська, это становилось уже интересным.
        — Мир тесен,  — заметил мужик.  — Меня Сергеем зовут, мы с Марком вместе в школе учились. Дружили с первого класса. Он на мне тренировался со своими стрижками. На выпускной вечер меня так подстриг, что мать в обморок упала, зато девчонки тоже. Я стараниями Марка у нас на выпускном был первый парень! А вас как зовут?
        — Я Люся. Марк меня тоже стриг, а я его сигаретами Мальборо снабжала. Мы долго дружили, пока он не уехал. Он ведь из меня красавицу сделал!
        — Да, ладно?  — Сергей недоверчиво оглядел Люську.
        — Правда, правда! Как одна дама недавно сказала, это я сейчас аленький цветочек, а при советах была молью бесцветной!
        — Я вам, Люся, ни фига не верю! Вы красавица редкостная, только сироткой прикидываетесь,  — Сергей оглянулся по сторонам.  — Похоже, что в нашем самолете никого больше из друзей Марка нету. Остальные, наверное, чартером летят. Я знаю, что Марк из Питера много народа пригласил. А я решил, что не хочу 10 часов в самолете париться. Заодно, и Амстердам поглядел.
        Оказалось, что Сергей останавливался в том же самом отеле, что и Люська с Гвоздевым, но при этом там они ни разу не встретились. Действительно, чудесным совпадениям не было конца.
        В аэропорту прилета они долго ждали багаж, и Люська уже заволновалась о своем вечернем платье, но, в конце концов, на ленте показались их чемоданы.
        — Транзитные всегда в конце выгружают,  — пояснил Сергей.  — Их же первыми в самолет грузят, еще до начала регистрации.
        Он подхватил свой и Люськин чемоданы, и они выкатились в жаркий южный вечер. Хорошо, еще в самолете Люська переодела свитер, сменив его на черную майку. Но от сапог и кожаных штанов было избавиться не так-то просто. Марк прислал за ними машину, которая доставила их прямо в порт к трапу большой океанской яхты. У трапа стоял Марк в белоснежном льняном костюме. Они расцеловались. Марк потрепал Люскину прическу и одобрительно щелкнул языком.
        — Я, конечно, подстриг бы лучше, но неплохо, неплохо. Тебе никто не говорил, что ты в этом виде на рок-звезду смахиваешь?
        — Говорили, говорили!  — Люська мотнула головой в сторону Сергея.
        — Ну, иди, переодевайся, там стюард покажет тебе твою каюту. Сегодня у нас скромный ужин, а мероприятие назначено на завтра. С утра отчаливаем.
        Люська поковыляла в своих сапожищах по шаткому трапу. Наверху стоял ослепительно красивый загорелый парень в матросской форме, он подал Люське руку и улыбнулся, обнажив совершенно белоснежные крупные зубы. Каюта, в которую он ее проводил, Люське очень понравилась. Маленькая, но удобная. Все есть. Нет, все-таки Марк молодец. Такой праздник ребятам устроил. Ведь многим же и билеты оплатил. Интересно, что бы с ним было, если б не уехал. Было бы у него все то же самое только в России? Люська почему-то в этом сомневалась. Из телефонного разговора с Марком она поняла, что тот владеет не только сетью салонов красоты по всей Америке, но еще и научной лабораторией и фабрикой по производству лечебной косметики и аппаратов для безоперационного омоложения. И ведь не украл же ничего, не приватизировал. Тут же мысли ее вернулись к Юре. Было не ясно, каким образом тот стал преуспевающим бизнесменом с квартирами в Москве и разных Лумпурах. Не зря все-таки в тюрьме сидел. Конечно, нельзя сбрасывать со счету Юрин маркетинговый талант. Тимонин всегда говорил, что Юра чует деньги и выстраивает совершенно неожиданные
гениальные схемы их добычи и увеличения, но Люська все равно беспокоилась. Даже если ему тюрьмы не избежать, то уж пусть будет лучше голландская, только б не наша. И в этот самый момент, когда ее посетили такие мрачные и тревожные мысли, ей на мобильник пришло сообщение от Гвоздева. Он писал, что соскучился и завтра вылетает в Куало-Лумпур. Люська обрадовалась и ответила ему, что тоже очень соскучилась, уже прилетела на Тенерифе и примеряет вечернее платье. Настроение сразу улучшилось, она приняла душ и задумалась, что надеть на скромный, по словам Марка, ужин. Выходить в южную ночь во всем черном не годилось. В черном она выйдет завтра на официальный банкет. Люська надела ярко-синий сарафанчик и такие же шлепанцы на толстенной платформе. Платформа делала Люську выше ростом, а сарафан отлично гармонировал с ее глазами, подчеркивал новую большую Люськину грудь и оттенял загар, полученный за всю предыдущую неделю в солярии Альбатроса.
        Ужин прошел в дружеской веселой атмосфере. Все перезнакомились. Американские партнеры Марка, как оказалось, неплохо говорили по-русски и Люська чувствовала себя, как рыба в воде. Она со всех сторон была окружена мужским вниманием и ей это нравилось. Видел бы ее сейчас Гвоздев! Вот только американская жена Марка по имени Сьюзан посматривала на Люську неодобрительно. Надо сказать, что и Люська к этой девице любовью не воспылала, так что чувства были взаимными.
        На следующий день яхта вышла в океан, и взяла курс на Гран Канарию. Все гости загорали, выпивали и купались в бассейне. Люська в этом участия не принимала. Она знала, как можно обгореть на этом мягком солнышке и не хотела вечером пугать всех своей ярко-красной мордой. Она спряталась в тени под тентом и наблюдала за гостями Марка. Потом сама не заметила, как заснула, все-таки сдвиг по времени дал о себе знать. Когда Люська проснулась, то обнаружила рядом с собой самого юбиляра.
        — Привет,  — сказал он, протягивая ей стакан с минералкой.  — Я чувствую, что мы с тобой на банкете будем одни. Все сейчас напьются, сгорят на солнце и завалятся спать.
        — А мы с тобой тогда и съедим все самое вкусное,  — обрадовалась Люська.  — Знаешь, разные там креветки да лобстеры! Чего еще вкусного на океанских юбилеях едят?
        — Люся! Какие лобстеры и креветки? Темнота! Ты разве не знаешь, что евреи не едят членистоногих,  — при этих словах Марк так показал этих членистоногих пальцами, что Люське и самой расхотелось их есть.
        — Ты так говоришь, как будто это пауки!  — Люська даже сморщилась, ей на ум почему-то пришел здоровенный паук-крестовик, которого она видела как-то летом в пионерском лагере.
        — Ну, почти,  — согласился с ней Марк, всем своим видом демонстрируя, что пауки по сравнению с лобстерами просто прекрасны.
        — С ума сойдешь с вами! Жили себе, жили при Советах, ничего такого даже не знали. Все люди, как люди. А теперь! Обрезания себе понаделали, свинину не едят, да еще и креветок в пауки записали. Эх, евреи!
        — А ты сама-то кто? Неужто русская?
        — Я, к сожалению, еврейка только на четверть. Может, если б во мне этой крови побольше содержалось, то я не была бы такой ленивой, шпарила бы себе на иностранных языках, на пианино поигрывала, или вовсе заседала бы сейчас в Думе. Но это все ерунда, вон, компаньон мой бывший Миша Кразман, не смотря на всю свою еврейскую кровь, говорит, что он русский в душе. Так что, главное — кто ты в душе!
        — И кто ты в душе?
        — Я — итальянка, конечно!
        — С чего это ты взяла?  — рассмеялся Шефер.
        — А меня все время тянет на все яркое, красное и блестящее. Опять же люблю море, солнце, красное вино и темпераментных мужчин.
        — Тогда точно итальянка! Моя жена меня к тебе ревнует.
        — Марк, вот скажи, зачем ты женился на женщине в два раза младше тебя? Она же по определению не может быть умной.
        — Почему?
        — Да хотя бы потому, что ревнует тебя к сорокалетней тетке.
        — Ну! Такая сорокалетняя тетка, как ты, мечта любого мужчины. Так что жена моя вовсе не дура.
        — Тогда по всему выходит, что дурак это ты!
        — С чего это выходит?
        — А с того, что если ты считаешь такую женщину, как я, мечтой любого мужчины, то почему ты на такой мечте не женился? Я имею ввиду, не именно на мне, а на похожей на меня женщине-мечте?
        — На всех мечты не хватает,  — Марк засмеялся и нежно погладил Люську по руке. В этом его жесте было что-то такое очень дружеское и родное. Выходит, права Люська, и скучает Марк по родственной душе.
        — Неправда! Твоя мечта где-то, небось, сидит одна и думает, где же этот гадкий Марк! Почему не приходит, не спасает меня от дракона, не вызволяет из башни? Куда там! Марку не до этого, он занят, по американским девушкам скачет. Сколько ты на своей женат?
        — Скоро год.
        — А до этого?
        — До этого у меня была другая жена.
        — Ага! Дай-ка подумаю. Она была тоже американка, тоже в два раза тебя младше, ты с ней прожил лет пять, пока она не постарела и не начала говорить глупости.
        Марк заржал.
        — Практически так,  — согласился он с Люськой.
        — Видишь ли, глупости может говорить молодая девушка. Ты думаешь, что ей это простительно. Но когда она стареет и продолжает эти глупости говорить, то вот тут как раз время задуматься о женщине-мечте, которая в любом возрасте выглядит классно, да еще и умности разные изрекает,  — Люська похлопала Марка по плечу.
        — А ты как? Одна опять, или есть кто-нибудь, кто твои умности слушает?  — язвительно поинтересовался Марк.
        — И да, и нет!
        — Как это?
        — У меня, Марк, есть на примете один товарищ достойный мои умности выслушивать. Правда, для нашего с ним воссоединения необходимо преодолеть некоторые барьеры.
        — Ага, знаю! Перебрать крупу, посадить шесть розовых кустов и познать самое себя!
        — Ну, где-то так!  — расхохоталась Люська.
        — Жалко, а то партнер мой, Йен, мужчина одинокий и запал на тебя со вчерашнего вечера со страшной силой,  — при этих словах Марк махнул рукой в сторону упитанного мужика, лежащего у бассейна.
        Люська захихикала. Мужик был похож на сардельку, и Люська сразу вспомнила поджарое и мускулистое тело Гвоздева, а также теорию Панкратьевой о конфигурации мужских задниц.
        — Не, Марк, он не в моем вкусе. Я люблю мужчин стройных и подтянутых. Как ты, например!
        — Да, ладно тебе, зато он человек хороший.
        — Вот пусть и найдет себе американскую пышечку.
        Вечером, когда Люська вышла к банкету в своем черном вечернем платье, то сразу поняла, что в лице жены Марка приобрела себе непримиримого врага. Все мужчины смотрели на Люську, глаза которой преливались в темноте и сверкали точь в точь, как бриллианты у нее в ушах и на шее. Эти бриллианты ей в свое время подарил Юра, и она только сейчас задумалась о том, откуда он взял тогда такие деньги. Люську вдруг пронзила страшная догадка. Как там говорил младший Федосеев? Торговля живым товаром, наркотиками и оружием — вот три кита, на которых держится бизнес, если у него нет своей скважины. Если на эту формулу положить маршрут передвижения Гвоздева по миру — Камбоджа, Куало-Лумпур и Амстердам, то вывод напрашивался сам собой. Наркотики! У Люськи похолодело внутри, и она кинулась в свою каюту звонить Панкратьевой. Она просто не могла не поделиться своей страшной догадкой с лучшей подругой. Панкратьева внимательно выслушала Люську, радуясь встрече Люськи и Гвоздева в Амстердаме, а потом неожиданно притихла, когда Люська поделилась с ней своими соображениями по поводу бизнеса Юры.
        — Что скажешь?  — поинтересовалась Люська.
        — Выводы скоропалительные и необоснованные. В эту же схему прекрасно ложатся и торговля живым товаром, и торговля оружием,  — резонно заметила Панкратьева.
        — Уж лучше б оружием.
        — Угу.
        — Чего мне делать-то? Что посоветуешь?
        — Ничего не делать. Что ты сейчас сделать можешь? Веселись и Марку праздник не смей портить. Привет ему от меня передавай. Вернешься, покумекаем. С супружником моим поговорим. Уж он-то Юру должен знать, да и про китов этих, на которых успешный бизнес зиждиться, получше нас с тобой соображает!
        На этом и порешили. Люська пошла обратно на банкет, но настроение у нее уже было испорчено.
        Альбатрос. Раиса
        Раиса работала в Альбатросе старшей медицинской сестрой с самого открытия пансионата. Она считала, что ей повезло. Многие из жителей Зеленогорска мечтали бы оказаться на ее месте. Это вам не сезонная работа в каком-нибудь выездном детском саду, и не в Сестрорецкой городской больнице с болящими разными, и не в санатории «Белые ночи», где полно капризных клиентов и целый штат медицинского персонала со своими кознями и трениями. В Альбатросе Раису окружали военные моряки. Все, как на подбор, красавцы, а кроме того люди воспитанные и дисциплинированные. Если моряку скажешь, что без шапочки и резиновых тапочек в бассейн нельзя, он спорить не будет. Мало того, что сам будет все правила соблюдать, так еще и жену свою заставит уважать медицинский персонал. Жен военных моряков Раиса недолюбливала. Все, на одно лицо — фифы галантерейные. Каждая ведет себя так, как будто не муж у нее лодкой подводной командует, а она сама. Ходят, нос задравши, и друг перед другом туфлями да платьями хвастаются. Каждый божий день во всем новом к ужину выходят. Сколько же у них этого шмотья! А вот капитаны ихние все скромно
одеты, прямо как сама Раиса. Она ведь, что ни день, всё в белом накрахмаленном халате. Халат у Раисы всегда был туго накрахмален и слепил своей белизной.
        Раису в Альбатросе ценили. И не только местное начальство, но и самый главный проверяющий из министерства Станислав Павлович. Тот всегда приезжал с проверкой внезапно и обязательно, встретившись с Раисой, целовал ей ручку.
        — Вот, в ком я абсолютно уверен, так это в вас, Раечка. Вы никогда не подведете и не допустите до наших отдыхающих никакую заразу.
        — Микроб не пройдет, Станислав Павлович, не извольте беспокоиться!  — каждый раз отвечала ему Раиса.
        Конечно, когда началась Перестройка, весь выстроенный в Альбатросе порядок рухнул, с ним же полетела в тартарары и безукоризненная чистота, и вся медицинская служба. По новым правилам, ни главный врач, ни медсестры в отеле оказались не нужны, тем более, что большинство из них уже благополучно приблизилось к своему пенсионному возрасту. Раисе до пенсии не хватало нескольких лет и ее попросту уволили по сокращению штатов. Работы не было и ей пришлось выкручиваться, чтобы как-то выжить. Слава богу, дом у нее был с земельным участком. Не какая-нибудь квартира. В свое время Раиса определенно завидовала всем Зеленогорским, которые получили квартиры в центре. Там тебе и отопление, и вода горячая. Зато после Перестройки стало ясно, что с отопления и горячей воды не прокормишься. А вот с участка, с участка жить можно было. Тут тебе и картошка, и огурцы с помидорами, клубника опять же, малина и смородина. Все это замечательным образом продавалось на рынке. Чернику Раиса тоже в лесу собирала ведрами и продавала у универсама в Репино. И хотя с весны до поздней осени Раиса ломалась на своем участке, мыслями
своими она была с Альбатросом. Конечно, со своего участка, Альбатрос Раисе был совсем не виден, но она твердо знала, что стоит он неподалеку прямо на берегу залива, устремившись своими белыми стенами ввысь аж на целых шестнадцать этажей. Красота! Правда, Раиса ни минуты не сомневалась, что внутри этих белоснежных стен царит самый настоящий бардак и антисанитария.
        От тяжелого физического труда у Раисы как-то вошел в привычку дневной сон после обеда. Она, как испанский крестьянин, пахала на участке с раннего утра, потом в самую жару уходила в дом, обедала и ложилась вздремнуть, а потом опять выходила к земле и шебуршилась там по хозяйству аж до поздней ночи. Такая вот сиеста, мать ее в печень!
        Поначалу в свой дневной сон Раиса сваливалась, как убитая, и спала совершенно без сновидений. Со временем, однако, она стала видеть цветные сны. Сны были настолько убедительными, что проснувшись, Раиса зачастую не могла понять, где находится. А снился Раисе Альбатрос. Причем со всеми подробностями и совершенно незнакомыми ей людьми, за исключением, конечно, некоторых, хорошо известных ей личностей из кухни пансионата. Раиса в этих снах всегда присутствовала в своем белоснежном хрустящем накрахмаленном халате. Во сне она изо всех сил боролась с антисанитарией и делала это хорошо. А то ишь, чего удумали, в бассейн без справки и без шапочки всех подряд пускать! На работу понабрали разных азиатов, цельное общежитие ими забили, а санитарные книжки на них оформлять, кто будет? Или они без этих книжек свои южные болезни в северной столице распространять приехали? Ничего, Раисе еще будет благодарность от губернатора! И совсем ей стало хорошо, когда в своем сне она встретила Станислава Павловича. Тот, как и Раиса, боролся всеми своими силами и средствами с беспорядками, царившими в Альбатросе. Станислав
Павлович, как водится, поцеловал Раисе ручку, и сказал, что теперь спокоен, так как вдвоем они уже всяко безобразия разные осилят. Станислав Павлович даже назначил Раисе место и время их постоянных встреч для обсуждения совместной стратегии. Так и сказал «совместной стратегии», чем вызвал в Раисе чувство гордости и собственной значимости. Встречались они теперь раз в месяц на крыше Альбатроса среди всяческих антенн. На крыше имелся уютный уголок, недоступный чужому вражескому взору. Там Станислав Павлович ставил Раисе задачи и советовался с ней по разным вопросам. Вместе они пришли к выводу, что новое руководство Альбатроса в целом одобряют, а вот с Петюнечкой, главным хозяином отеля, необходимо было что-то делать, причем срочно. Директора нового, мужчину со всех сторон положительного и основательного, этот Петюнечка своим зловредным характером уже извел, а теперь нацелился на «нашу Люсеньку». Люсенька своими действиями заслужила хорошее отношение и Станислава Павловича, и самой Раисы. Правда, Раиса несколько осуждала Люсенькину прическу и привычку курить, но в целом Людмила Владимировна Закревская
была женщиной решительной и конкретной. У такой не забалуешь. Уж если Закревская кому-либо Кузькину мать обещала, то будьте уверены, она эту мать пренепременно устроит. В целом Люсенька напоминала Раисе настоящего военного моряка. И не какого-нибудь простого, или там боцмана, а капитана из высшего командного состава. Вон, даже кикимора эта генеральская под нее построилась. Главврач называется! Недоразумение ходячее. Только и может, что генералом своим командовать, а санэпидемстанции, как огня, боится. Небось, при бывшем главвраче Альбатрос с санэпидемстанцией лучшими друзьями были. А эта, чуть что, сю-сю-сю, ой-ой-ой! Надо бы в СЭС конфеток, да коньячку снести, да денег в конвертике. Ага! И делать ничего не надо. С конвертиком-то! Как говорится, с конвертиком и дурак управится. Ты без конвертика свою работу сделай, чтоб ни одна собака не подкопалась. А то получишь дизентерию на объекте, тут тебя никакой конвертик не спасет. А отвечать, кто будет? Уголовно? Генеральша что ли? Как бы не так! Закревская отвечать будет, она ж за директора сейчас, Люсенька наша. Так что генеральшу Раиса постоянно держала в
тонусе. И поварих. Тех она еще с советских времен недолюбливала. Только и знали, что голову себе ломали постоянно, как бы копченую колбасу стырить. А тут, ишь, устроились! Генерала себе крышевать поставили. Хитры, палочки дизентерийные, сальмонеллы унылые. Вот пусть генеральша со своим генералом по поводу крыс на кухне разбирается. Распустил всю эту шушеру, теперь отвечай перед женой, почему на кухне бардак творится.
        Генерала же сам Станислав Павлович постоянно в тонусе держал. Вон, давеча вора гостиничного поймал. Тот ночью, собака, в номер полез, когда все нормальные постояльцы уже спят. Открыл дверку, да прихватил дамскую сумочку из прихожей, а тут, откуда ни возьмись, Станислав Павлович. Настоящий герой! Вот, что значит старая закалка. Мало того, что вора того обнаружил, так еще шум поднял, всех разбудил, и мужика этого с поличным постояльцы сами на рецепцию доставили и сдали охране. А Станислав Павлович и рецепции и охране все объяснил, чего про генерала думает, и где тому камеры надо устанавливать, чтобы это воровство гостиничное пресечь. Действительно, позор какой! В нашем Альбатросе и воры! Да раньше в Альбатрос без путевки и документов мышь бы не проскочила! Генерал, конечно, после того случая забегал, как ужаленный, и теперь по всем коридорам камеры стоят, а охранники сидят и кино целыми днями смотрят. Ну, что за люди! Всему их учить надо.
        Такие вот замечательные сны снились Раисе время от времени. Настоящий детектив, многосерийный. Интересно только, где-то сейчас на самом деле Станислав Павлович, да кто в Альбатросе директор? Наверняка никакая не Люсенька. Кто ж бабу таким объектом командовать назначит? Разве что Петюнечка какой-нибудь. Вот уж кто самый фантастический персонаж, так это он. Откуда, спрашивается, у этакого придурка может быть такая куча денег, чтоб иметь себе целый Альбатрос да машину марки «Мазерати».
        «Интересно, а вообще такие машины в природе существуют или нет? Может, это она сама такое название замысловатое во сне придумала?»  — думала Раиса, копаясь в огороде.
        Люська
        Из Амстердама Люська прилетела в субботу ближе к вечеру, в очереди на паспортный контроль она вызвала себе такси и уже через полчаса была дома. В родном Купчино все-таки были свои преимущества, а именно — непосредственная близость к аэропорту Пулково. Ванька был у родителей, и Люська решила забрать его завтра. Завтра с утра она поедет в магазин за продуктами, потом заберет Ваньку, приготовит поесть и вечером они вместе сядут у телевизора смотреть какой-нибудь хороший семейный фильм.
        Первое чувство, на котором Люська себя поймала, когда открыла дверь в квартиру, было ощущение, что потолок лежит у нее на голове. В квартире царил идеальный порядок, в пятницу приходила домработница Оля, но все равно Люське почему-то не хватало воздуха. Она даже вспомнила стеклянный сарай на верхнем этаже модного дома, который Панкратьева пыталась приспособить для жизни своей клиентки. Там несмотря на всю, казалось бы, функциональную непригодность помещения для жилья, дышалось очень хорошо и свободно. Люська открыла окно, и на нее пахнуло влажным весенним воздухом. Снег местами уже подтаял и обнажил всю неприглядность купчинских газонов. Некоторые несознательные личности выкидывали мусор прямо из окон, и этот мусор, скрытый ранее снегом, теперь нагло валялся у всех на глазах. Картину дополняло собачье дерьмо, причудливо расположенное среди этого мусора. Люська закрыла окно и оглядела свою любимую квартиру. Конечно, в середине девяностых, когда она купила эту четырехкомнатную квартиру в кирпичном доме неподалеку от блочной девятиэтажки своих родителей, это казалось пределом мечтаний. Да, еще и евро
ремонт сделала, да купила ванну джакузи. Настоящий шик девяностых, даже платная стоянка прямо под окном. Люська вспомнила Ашота и представила эту квартиру и себя его глазами. Вот оно что получается. Чего там Марк говорил про женщину-мечту? Выходит, что она женщина-мечта для Ашота со стоянки. Люська вдруг всей кожей почувствовала, как тяжело здесь было Гвоздеву. Как он звал ее дальше, а она упиралась и цеплялась за свою прежнюю жизнь, олицетворением которой и была эта квартира. А чего, спрашивается, такого хорошего в прежней жизни Люськи Закревской было? Ни-че-го! Кроме, конечно, Ваньки. Так она ж и его в этом своем прошлом законсервировала! Она вспомнила, как они с Юрой ругались по поводу Ванькиного образования, как он хотел устроить его на учебу в престижную гимназию в центре города и даже готов был его туда возить.
        — Люся! Проснись, это при Советской власти в обычных средних школах в новостройках давали приличное образование. И то, оно ни в какое сравнение не шло с образованием в специальных школах. Английских, немецких или физико-математических! Ты же при всех своих доходах засунула ребенка в обычную школу около дома! Главное, по-твоему, чтобы недалеко ходить!
        — Никакая она не обычная, эта школа. Она с уклоном!  — спорила Люська с Гвоздевым.
        — С каким таким уклоном?
        — С эстетическим!
        — Дура! Ты Ваньку что, в эстеты готовишь? Поздравляю!
        Действительно, дура, в этом с Юрой трудно не согласиться. Если б не Люськины родители, которые регулярно занимались с Ванькой, то из ребенка точно бы какой-нибудь эстет безмозглый получился. Чего, спрашивается, упиралась?
        Вон и Панкратьева все время над Люськой и ее любовью к родному Купчино потешается. Говорит, что дай Люське волю, так та на работу будет ходить в соседнюю парадную. Люська с подругой спорила, но в определенный момент обнаружила, что приложила максимум усилий к тому, чтобы головной офис их с Кразманом компании располагался неподалеку от ее дома.
        Как вовремя все-таки на ее жизненном пути организовался Альбатрос! Если б не он, сидела бы сейчас Люська квашней в четырех стенах с потолком на голове, изредка выбираясь за покупками в соседний крытый рынок под названием «Железка». В «Железке» в лучших традициях девяностых продавалось все от трусов до самолета. Тут тебе и «Версачи», и «Пьер Карден», и какава с чаем. Юра только один раз эту «Железку» посетил, посмотрел на Люську строго, да еще пальцем у виска покрутил.
        Правда Люська ни минуты не сомневалась, что в московских новостройках обязательно такая «железка» присутствует, да и вид из окна ни чем не лучше ее родного Купчинского. Такой вид открывается из окон любой новостройки, хоть в Нижневартовске, хоть в Самаре. Неизвестно, чего еще там на газоне в Куало-Лумпуре этом понакидано. Вот если б свой дом иметь, да со своим газоном, чтоб ни одна собака мусор на него выкинуть не могла, и не только мусор, а и нагадить, чтобы никому постороннему было невозможно. Чего там Юра говорил про дом в Камбодже? С ума сойти. Кому он там нужен этот дом? Последний Рэмбо, где геройствовал? Или Люська чего-то напутала, или в фильме про Рэмбо все переврали. В Купчино хотя бы никто не стреляет и не квакает на таком противном языке, как в том фильме. Хотя китаезы уже и в Купчино имеются.
        Люська прислонилась лбом к холодному оконному стеклу. Да, похоже, Людмила Владимировна Закревская за последние два года серьезно выросла. Сейчас она уже ни за что не согласилась бы жить с Ашотом со стоянки, никогда не стала бы убиваться по Славику из самых глубин Казахстана, но и за великолепным Юрой Гвоздевым на край света ей почему-то бежать тоже расхотелось. Конечно, она ему от большой любви в ажиотаже продемонстрировала свою готовность следовать к нему в Лумпуры, но сейчас, дома, она поняла, что не по возрасту ей и не по рангу кидаться куда-то сломя голову и начинать жизнь с нуля, с чемоданов и очередной новостройки. А вот из Купчино выбираться давно пора.
        До вечера еще была куча времени, и она решила поехать к Панкратьевой посоветоваться обо всем. Она набрала номер телефона подруги, та оказалась дома и готовила своему Тимонину какие-то изыски на ужин.
        — На меня тоже приготовь,  — безапелляционно заявила Люська и уже через сорок минут стояла перед дверью Панкратьевой. Та открыла ей дверь и побежала назад на кухню. В квартире чудесно пахло чесноком и жареным мясом. Люська зашла, сняла сапоги, нацепила тапки и пошла следом за Панкратьевой. Вот уж где потолок на голове никак не лежал, так это в ее квартире. Особенно в двухэтажной гостиной, где он находился на высоте семи метров и был выполнен из стекла. Летом в этом потолке видно было небо, а сейчас там лежал грязный снег. Гостиная у Панкратьевой была совмещена с кухней. В центре за белым столом восседал Тимонин и ждал, когда Аня накроет на стол. Та суетилась у плиты.
        — Здравствуй Люся! Выглядишь прекрасно. Встреча с бойцом Гвоздевым, несомненно, пошла тебе на пользу. Докладывай, как было дело, и что из всего этого вытекает?  — Тимонин выключил телевизор и строго посмотрел на Люську.
        Люська устроилась за столом напротив него и стала рассказывать. Панкратьева разложила еду по тарелкам и тоже уселась рядом с Тимониным напротив Люськи. Оба внимательно слушали Люську, не прикасаясь к еде. От тарелок шел просто восхитительный запах.
        — Ребята, давайте есть, а то остынет!  — Люська запихнула себе в рот кусок мяса и замычала. Вот ведь Панкратьева, как вышла за Тимонина замуж, так и готовить откуда-то так здорово научилась. Тимонин разлил всем вина.
        — Правильно ли я тебя понял, что с того момента, как боец Гвоздев бесследно исчез из твоей квартиры и до того момента, когда ты случайно встретила его в отеле славного города Амстердам, прошло почти два года?  — поинтересовался Тимонин.
        Люська вздохнула.
        — Правда твоя, товарищ генерал.
        — Вот это-то мне и не нравится больше всего,  — заметила Панкратьева, поджав губы.
        — Да уж! Приличные бойцы так не поступают,  — добавил Тимонин.
        — Витя! Я и сама в полном расстройстве, чего, думаешь, к вам примчалась. Ты же знаешь, баба сильна задним умом. Сначала в любовном угаре я, ясное дело, на Гвоздева набросилась со своей любовью неземной, а потом призадумалась. Во-первых, бизнес этот его странный, а, во-вторых, помните, я вам про нашего хозяина Петра Сергеева рассказывала?
        — Это тот, у которого климакс, или тот, который беременный?  — уточнил Тимонин.
        — Да ладно тебе, никакой он не беременный, он тестостероном переполненный. От одиночества. Так вот, а Юра в этом плане какой-то был, я бы даже сказала, сытый.
        — Ничего удивительного, он же в Амстердаме был, а в Амстердаме…  — Панкратьева закатила глаза.
        — Ничего такого в Амстердаме для Гвоздева нет. Я этого бойца давно знаю, он продажную любовь не жалует,  — строго заметил Тимонин.
        — Да, ладно вам. Мало ли был у него кто-то, слава богу, два года прошло, а тут увидел он нашу Люсю, да такую роскошную после всех ее операций, и прибалдел. А сейчас помчался со своей девушкой отношения выяснять. Скоро примчится в обратный зад и припадет к Люськиным ногам,  — высказала предположение Панкратьева. Чувствовалось, что ей самой эта версия очень понравилась.
        — Очень даже может быть, насколько я помню, Юрий всегда был человеком увлекающимся. Сначала в одну сторону увлекся, потом в другую, делов-то!  — ухмыльнулся Тимонин.
        — Вить, а бизнес? Как думаешь, мог он в криминал ввязаться? По всему видать было, что он ни в чем себе не отказывает.
        — В криминал Юрий ввязаться, безусловно, мог, но не в тот, который ты тут себе со страху нафантазировала. Он парень умный, всегда ходит где-то на грани с запретным. Я знаю, что у него доля в какой-то большой социальной сети в Интернете. Он туда вписался, когда никто даже предположить не мог, что это может приносить доход. Не сомневаюсь, что он завязан на многие успешные бизнес-проекты. Ты сама знаешь, как у него башка устроена. Причем он везде поступает грамотно — работает не за деньги, а за долю. Он и с нашим владельцем ухитрился в долю вписаться. Знаю, что консультирует его постоянно. Так что, насчет денег будь спокойна никакой там торговли наркотой или оружием нет и в помине. Мне другое не нравится.
        — Чего?
        — Того, что он тебя ни с одним праздником ни разу не поздравил.
        — Он хотел на Новый год приехать, но не смог, сидел в тюряге голландской. Сказал, что из-за недоразумения.
        — Ага! А он там, что из-за недоразумения все два года просидел?  — Тимонин удивленно приподнял брови.
        — Не, я так поняла, что всего неделю.
        — А ты не помнишь, что с того момента, как вы расстались целых два новогодних праздника было. Интересно, это он на который из них так стремился приехать? А после Нового года еще был Валентинов день. Две штуки. Да что там Валентин заморский, у тебя ж, Люся, день рождения был! Да не простой, а юбилейный. Его, конечно, отмечать не принято, примета плохая, но поздравить — то можно было? Открытку прислать, или там эсэмэску на худой конец. Эх! Сорок лет ума нет, и точно уже не будет. Небось, лапши тебе про любовь навешал. Нет, Люся, когда любят по-настоящему, на два года не пропадают.
        Люська горестно шмыгнула носом. Витя Тимонин был прав по всем пунктам. Это она, как страус, от очевидных фактов голову в песок спрятала и размечталась.
        — Да, ладно тебе, Вить, чего Люсю расстраиваешь?  — Панкратьева жалостно поглядела на Люську.  — Поживем — увидим. Не надо с выводами торопиться.
        — Это ты права! Вот скажи, Люся, почему моя жена всегда права?  — Тимонин обнял Панкратьеву за плечи и чмокнул в щеку.
        — Это, Витя, потому, что она замужем за таким прекрасным парнем, как ты!  — со вздохом сообщила Люська.
        — Правильно, в корень смотришь. Вот и тебе надо найти прекрасного парня, с которым ты будешь всегда права.
        Они доели вкусный Анин ужин, и Люська помчалась обратно домой. От Гвоздева никаких вестей не было. Сама Люська ему решила не звонить и не писать, справедливо подумав, что если она ему нужна, то Гвоздев непременно объявится.
        В понедельник Люська вышла на работу и начала разгребать накопившиеся в Альбатросе дела. Ближе к середине дня в ее кабинете неожиданно нарисовался Петр Сергеев. Он уселся на диване напротив директорского стола и откинул волосы назад. Это его движение странным образом не вызвало в Люське обычного раздражения.
        — Я разговаривал с Федоровым по телефону, он идет на поправку, говорит, что скоро будет готов выйти на работу.
        — Это хорошо,  — искренне обрадовалась Люська.
        — Вы здорово выглядите. Чувствуется, что хорошо провели время.
        — Есть немного.
        — Вам подарили новый мотоцикл?
        Люська разинула рот. Как он, интересно, просек, что она встречалась с Гвоздевым? Не иначе у нее на морде написано, что она занималась любовью со своим бывшим.
        — Нет, с чего вы взяли?  — еще не хватало с Петюнечкой обсуждать свою личную жизнь.
        — У вас очень счастливое лицо, я такой вас еще никогда не видел.
        — Просто отдохнула.
        — Люся, могу я вас пригласить в театр?
        — В театр?
        — Да, в театр. Это не в ресторан или в баню. Ничего криминального. Обещаю сзади к вам не подкрадываться. Могут же коллеги по работе пойти вместе в театр?
        — Наверное, могут,  — Люська вспомнила, как заехала Петюнечке под-дых, и решила быть снисходительней.  — Смотря, правда, в какой?
        — «Квартет И» приехал с новым спектаклем.
        — Ой, как здорово! Давайте, приглашайте меня скорей. На «Квартет И» меня всегда можно приглашать, а вот в филармонию не стоит.
        — Лады. Тогда я сегодня за вами заеду вечером. Вы где живете?
        — В Купчино.
        — В Купчино?!
        — А чего вы так удивляетесь? Вы ж мое личное дело, наверняка, читали. Там и адрес есть.
        — Мало ли, какой там адрес в личном деле нарисован. Я вот тоже, например, на Гражданке прописан, а живу недалеко отсюда в Репино в своем доме.
        — А я живу в Купчино, в своей квартире с сыном Иваном,  — Люська опять обиделась за родное Купчино.
        — Давайте адрес.
        Люська написала на бумажке адрес и нарисовала, где поставить машину.
        — Только вы во двор не заезжайте, там на Мазерати не проехать. Разобьете подвеску. На улице встаньте, мне позвоните, я и выйду.
        — Хорошо. Правда, у меня кроме Мазерати еще Рэндж Ровер есть.
        — Все равно не надо. Зачем колеса ломать?  — резонно заметила Люська.
        — Как скажете. Значит, сегодня вечером в семь часов,  — Петюнечка поднялся, опять встряхнул волосами и выкатился из Люськиного кабинета.
        Люська задумалась. Надо же! Собралась с Петюнечкой в театр идти. Надо будет Федорову рассказать, вот он обхохочется.
        Вечером Люська задумчиво смотрела на себя в зеркало и думала, что надеть. Сначала хотела надеть платье, но вовремя сообразила, что они идут не в Мариинку, а в совершенно демократичный дом культуры, где обычно выступают гастролеры. Она натянула свои любимые кожаные штаны с молниями и черный свитер. Уж, если Гвоздева она своим видом уложила наповал, то от Петюнечки и вовсе мокрого места не останется.
        Сергеев, как и договаривались, приехал ровно в семь и встал на том месте, которое Люська обозначила ему на плане. Когда Люська подошла к машине, он стоял, распахнув пассажирскую дверцу.
        — Люся, вы сногсшибательно выглядите. Вам говорили, что вы похожи на рок-звезду?
        — Последнее время все только этим и занимаются,  — Люська уселась на пассажирское сиденье. Сергеев закрыл дверцу, обошел машину и сел за руль. Люська окинула его взглядом.
        — Надо сказать, Петр, что вы тоже некоторым образом смахиваете на рок-музыканта. Особенно штаны эти ваши рваные со стразами.
        — Это мои любимые, выходные,  — с гордостью произнес Сергеев, погладив свою коленку.
        Люська захихикала.
        — И прическа у вас, как у гитариста.
        — Да я, вообще, красавец, мне только очков от косоглазия не хватает и скобок на зубах.
        Люська опять захихикала и подумала, что Сергеев ей начинает нравиться. Кого-то он ей напоминал, очень знакомого и очень хорошего. Неужели Люсю Закревскую?
        В гардеробе, когда Люська обычным образом скинула свою куртку, он ее не поймал. Куртка упала на пол, прямо норковым мехом в грязь. Сергеев наклонился, поднял ее и начал отряхивать.
        — Люся, а вы не пробовали ее еще и попинать. Интересный лапсердак может получиться. Дизайнерский.
        — Ладно уже, очки от косоглазия не надели, так и скажите. Это ж надо, куртку поймать не смог!  — возмутилась Люська, в жизни которой еще не было случая, чтобы ее верхнюю одежду кто-то не поймал. Уж даже если посторонние люди вроде официантов и то всегда подхватывали за Люськой куртки и шубы! Нет, в этом деле Петюнечка облажался!
        — Не смог и вовсе не от косоглазия! Во-первых, по известным причинам побаиваюсь находиться сзади вас, а, во-вторых, думал мы сначала все-таки к гардеробу подойдем. Кто ж знал, что вы привыкли на ходу раздеваться. Вы штаны тоже скинете или как?  — поинтересовался Сергеев, продолжая отряхивать Люськину куртку.
        — Или как! Сдавайте мою куртку в гардероб, да пойдем.
        — Нет, ни в коем случае! Куда же я такую чумазую куртку сдам? Мне неудобно. Подумают еще, что валялись мы с вами где-то. Я ее лучше с собой возьму. Вдруг в зале холодно будет, накроюсь.
        — Ну, возьмите. Вы по улице в одном свитере передвигаетесь, а в помещении под курткой сидеть будете. Очень логично.
        — Вот когда спектакль закончится, и все кинутся в очередь в гардероб, вот тут вы как раз и поймете, что имея теплую машину, в театр можно пойти в свитере.
        — Опять логично.
        — В следующий раз никаких курток! А я подъеду прямо к вашей парадной.
        — В следующий раз?  — удивилась Люська. Он еще после этого надеется, что будет следующий раз!
        — Конечно. Я теперь буду расширять ваш кругозор. Возить вас по театрам, музеям и выставочным залам,  — безапелляционно заявил Сергеев и двинулся в зал, подталкивая перед собой возмущенную Люську.
        Спектакль Люське очень понравился, она хохотала до упаду. Потом Сергеев привез ее к дому. Во двор заезжать на Мазерати все-таки не рискнул, но пошел ее провожать до парадной. Все Люськины возражения он решительно отмел.
        — Не надейтесь, Люся, я к вам в гости набиваться не собираюсь, но до дверей парадной доведу, а потом вы еще мне из окна помашете. Это ж Купчино! Еще не хватало, чтоб вам по башке дали!
        — Да у нас тут вообще-то спокойно. Когда в начале девяностых у народа денежки появились, все кинулись квартиры покупать. Элитных домов тогда еще не строили, охрану в подъездах не ставили. Мы уже потом скинулись и консьержку посадили.
        — Но вы же от стоянки до дома по улице идете. Неужели не страшно? От вас же деньгами пахнет. В смысле, духами дорогими. Короче, видно сразу, что вы девушка не бедная.
        — А у меня оралка есть.
        — Какая оралка?
        Люська достала из кармана брелок с кнопкой.
        — Орет так, что просто жуть берет.
        Сергеев рассмеялся.
        — Сразу вспомнил, как вы мне под-дых дали. Вы очень опасная женщина.
        — А то!
        У парадной Люська еще раз поблагодарила Сергеева за приятный вечер и неожиданно для самой себя чмокнула его в щеку. Ей, действительно, понравился вечер, проведенный с Петюнечкой, даже не смотря на все неприятности с курткой. Ведь за весь вечер Люська про Юру Гвоздева так ни разу и не вспомнила. Щека Сергеева оказалась гладко выбритой и вкусно пахла.
        Дома ее ждал Ванька.
        — Ты почему не спишь?  — поинтересовалась у него Люська.
        — Не мог заснуть, волновался. Родную мать какой-то волосатик на модной машине увез. Я все в окно видел! Как я могу в этой ситуации спокойно спать?
        — Это не волосатик, а мой начальник. Мы ходили в театр.
        — А! Понятно, он теперь тебе зарплату повысит?
        — Почему?
        — Ну, шуры-муры и все такое,  — Ванька хитро подмигнул матери и захихикал.
        — Не говори глупости. Мы на «Квартет И» ходили.
        — Везет же некоторым!
        — Вот и я не могла отказаться. Марш спать!

        Надо сказать, что на посещении театра Петюнечка Сергеев в процессе охмурения Люськи Закревской останавливаться, явно, не собирался. Через неделю он опять нарисовался у нее в кабинете, уселся на диване и, откинув волосы с лица, поинтересовался:
        — В прошлый раз, как мне помнится, вы, Люся, недобрым словом поминали филармонию. Отчего бы это?
        — Это, Петр, от того, что в детстве меня мучили пианино. Я с тех пор терпеть не могу классическую музыку.
        — Угу! А мне повезло, мои родители делали акцент на языки. Музыкой я заинтересовался сам и с тех пор терпеть не могу музыку современную. Начиная от советской эстрады, рока советского и иностранного, и заканчивая современной попсой.
        — Ну, я тоже советскую эстраду никогда не жаловала, как вспомню «Малиновки заслышав голосок, припомню я заветное свиданье», так меня аж наизнанку выворачивает всю. Бррр!
        — Хорошо, что мы с вами в этом похожи. Однако по поводу классической музыки я с вами согласиться никак не могу, поэтому хочу вас позвать завтра в филармонию на концерт.
        Люська замахала руками и затопала ногами под столом.
        — Нет, Петр, ни за что!  — это было уже слишком. Чего греха таить, Люське поход в театр с Сергеевым определенно понравился, и она была бы не прочь повторить это мероприятие, но филармония!
        — «Виртуозы Москвы», Люся,  — со вздохом произнес Петр.  — Это вам не унылый фраер со скрипкой и роялем.
        Люська вспомнила свою приятельницу, которая не пропускала ни одного концерта «виртуозов». Правда, та последнее время жаловалась, что билеты стали безумно дорогими. Пойти, что ли? Она поглядела на Сергеева, тот сидел насупившись. Люське вдруг захотелось погладить его по голове.
        — Хорошо, так и быть! Но если мне не понравится, сразу уйдем.
        Сергеев посветлел лицом.
        — Конечно, уйдем, только шубу в этот раз не надевайте. Я приеду на «Рэндж Ровере» с водителем, прямо к вашей парадной, и он нас потом непосредственно ко входу в филармонию подвезет. Замерзнуть вы не успеете.
        — Хорошо. А что надевать-то?
        — Ну, не знаю. Это ж филармония. Наверное, платье надо. У вас платье-то есть?
        — Поищу. А вы сами опять в праздничных джинсах пойдете?
        — Нет, в филармонию даже в таких красивых джинсах, как мои, ходить нельзя.
        — Точно, вас бабушки в бархатных платьях веерами забьют.
        Люське очень хотелось надеть свое красное платье, и она вечером долго вертелась в нем перед зеркалом, но потом решила, что «виртуозы» не смогут спокойно играть, если она пойдет в таком виде. Все-таки филармония учреждение культурное. В результате Люська надела узенькое скромное черное платьице и обернулась сверху в большой газово-шифоновый дымчатый шарф. Это было шикарно. Опять же сверкающие камни в ушах. Единственное неудобство состояло в том, что этот наряд комплектовался маленькой узкой сумочкой. Взять же с собой свою любимую огромную сумку не представлялось возможным. Она совершенно не гармонировала с Люськиным нарядом и парадными лакировнными туфлями. В театральную же живопырку влезал только кошелек и губная помада. Такие полезные вещи, как книжечка с водительским удостоверением и документами на машину, косметичка, записная книжка, паспорт, ручки, калькулятор, отвертка и рулетка в театральную сумочку никак не помещались. Отвертку и рулетку Люська последнее время таскала с собой из-за строительных работ в Альбатросе. Опять же, если что, театральной сумкой по башке никого не шандарахнешь. Так
только, пыль с ушей стряхнуть можно. Совершенно бесполезная вещь!
        То, что Люська со своим нарядом угадала, она поняла сразу, как только увидела лицо Петюнечкиного шофера. Тот стоял, открыв перед ней дверцу заднего сиденья огромного черного автомобиля. При этом рот водителя тоже был открыт. Правда, при посадке в автомобиль с Люськой случился небольшой конфуз. Платье было узкое, автомобильная ступенька находилась высоко и у Люськи никак не получалось закинуть туда ногу в туфле на астрономической шпильке. Наконец, всеобщими усилиями Люську удалось запихнуть на сиденье рядом с Петюнечкой. Петр, как и обещал, джинсы свои надевать не стал, а был принаряжен в замечательный темно-синий костюм. Галстука, однако, на нем не наблюдалось. Просто обычная костюмная рубашка с расстегнутым воротником.
        — А где галстук?  — сразу спросила Люська.
        — Галстук — это уже слишком. С меня и костюма довольно.
        — Зря. Вам идет.
        — Люся, у меня в жизни был очень поганый период, когда я ходил в костюме и галстуке. Мне неприятно об этом периоде вспоминать, но я когда-нибудь вам о нем расскажу. С тех пор я терпеть не могу костюмы.
        — Вам, Петр, действительно, идет. Особенно с вашими волосами. Понимаете, волосы и драные джинсы — это достаточно тривиальный образ. А вот хороший дорогой костюм в сочетании с вашими волосами превращает вас в некую загадку. Во всяком случае, для женщины. Женщины очень любопытны, как кошки, и любят всяческие загадки.
        При этих Люськиных словах Петюнечка внимательно посмотрел на нее, но говорить ничего не стал.
        Этот автомобиль Сергеева в отличие от Мазерати своими размерами и большими окнами был похож на павильон «Соки-Воды» или автолавку. Хорошо, что кроме Люськи с Петром там находился еще и водитель с внешностью громилы, иначе в такой огромной машине Люська, привыкшая к маленьким спортивным автомобилям, боялась бы потеряться. Наконец, они приехали к филармонии, встали у входа прямо посередине дороги, включив аварийные огни, и Петр пошел ловить Люську на выходе из машины. Такое важное дело он водителю не доверил. Естественно, что в узком платье, да на шпильках спуститься с высокой ступеньки автомобиля было еще труднее, чем туда залезть. Оставалось только спрыгнуть. И если Люськину куртку Петр в свое время не поймал, то Люську он замечательным образом словил, да еще и подержал в руках минуту-другую. Люська смутилась, Сергеев, похоже, тоже был слегка смущен.
        В филармонии Люське понравилось. Конечно, концерт был просто замечательный, но больше всего ей понравилось, что на них с Петром все обращали внимание. И это внимание было не просто таким, каким люди смотрят на клоунов. Нет, внимание было очень почтительным. После концерта Петр предложил заехать куда-нибудь выпить вина. Люська попыталась было отказаться, сославшись, что ей назавтра на работу. Это он, как хозяин, может себе позволить являться в Альбатрос, когда захочется, а ей надо быть к десяти. Вот вернется Федоров, она перейдет обратно в финансисты и будет тоже посещать Альбатрос по свободному графику.
        — И, вообще, Петр, не вы ли недавно еще требовали, чтобы руководство работало в Альбатросе в круглосуточном режиме?  — язвительно поинтересовалась она у Сергеева. И тут он выдал такое, после чего Люська уже не стала отказываться пойти в бар выпить вина. Да какого там вина! Тут в пору пить чего-нибудь покрепче.
        — Я, Люся, решил продавать свои акции.
        — Опаньки! Поехали, где тут по близости наливают? Такое дело без поллитры не уразуметь.
        Они расположились в небольшом баре на Итальянской улице. Сергеев заказал им коньяка, и Люська приготовилась слушать. Однако Петюнечка помалкивал и потихонечку пил свой коньяк.
        — Ну?  — спросила его Люська.
        — Чего ну? Хочу акции свои Семе продать. Если удастся, то целый пакет. У него тогда будет шестьдесят процентов, и он станет настоящим полноценным хозяином Альбатроса.
        — А от чего это зависит?
        — Что?
        — Целый или не целый?
        — Не от меня.
        — Понятно,  — сказала Люська, хотя ей было совершенно не понятно. Ничегошеньки!
        — Петь, а почему вы вдруг решили такое отчебучить?
        — Это не вдруг. Это давно. Ну, и потом вы же мне сказали, что не будете амуры крутить с коллегой по работе.
        — Так это, оказывается, из-за меня все! Вон оно что! А я, знаете ли, так сразу и подумала. Ну, из-за кого ж еще Петр Васильевич Сергеев будет свои тридцать пять процентов акций продавать! Знамо дело из-за Закревской Люси. Она во всем виноватая.
        Сергеев улыбнулся и взял Люську за руку.
        — Люся, я пока вам ничего толком объяснить не могу, но обязательно это сделаю. Со временем. Но поверьте! Альбатрос наш у меня давно в печенках сидит. А, кроме того, разве не вы «Девятый вал» у меня в зале заседаний над креслом присобачили? Вы же спите и видите, когда меня этой волной смоет на хрен.
        Люська внимательно посмотрела Сергееву в глаза. Получается, что он ее сразу раскусил вместе с феншуем. Не так-то прост этот Петюнечка, как выглядит. Она тяжело вздохнула и решила сказать ему правду. Правду о том, что это раньше она думала, что он полный придурок, а сейчас вовсе наоборот, думает, что он очень даже неплохой парень.
        — Кругом выходит, опять Закревская виновата! Петя, я «Девятый вал» там присобачила еще тогда, когда не знала, что вы нормальный человек. Вы ж на людях иногда ведете себя совершенно странным образом.
        — Вынужден.
        — Ага! Каемкин. Мне, Петя, и без ваших объяснений все ясно и понятно. Вас этот скорпион повязал со всех сторон. Но я буду рада, если вы из-под него вывернетесь, пускай даже путем продажи ваших акций. Заметьте, я не спрашиваю, что он на вас имеет.
        — И не спрашивайте!
        — Я и не спрашиваю!
        — Вот и хорошо.
        — А что?
        — Не скажу. Люся, дело не во мне и не в Каемкине. Дело в Альбатросе. Он проводит определенную политику. И, надо сказать, его действия довольно успешны.
        — Как это?  — у Люськи от удивления глаза стали совсем круглые. Фэншуй фэншуем, а вот это уже что-то новенькое.
        — Любой отель находится как бы на перекрестке огромного количества разнонаправленных энергий. Я имею в виду человеческую энергетику. И из-за этого гостиничное оборудование очень быстро изнашивается и отель становиться обшарпанным. Замечали такое?
        — Видела, особенно в Турции.
        — Вот-вот. Разнонаправленная человеческая энергетика является серьезным разрушителем. Особенно негативная. Альбатрос изначально был пансионатом для определенного круга людей. Их энергетика, безусловно, тоже была разнонаправленной, но все эти люди избрали себе определенную профессию. То есть, имели схожие наклонности.
        — Ага! Любовь к дисциплине, например.
        — Хотя бы и так. Но не только. Вы же знаете, что военно-морской флот Советского союза всегда стоял несколько особняком от остальных вооруженных сил. Там сохранились традиции прежних времен, опять же командный состав флота отличался серьезным образованием. Говоря по-простому, дураков среди командиров не держали. Это было смертельно опасно. Альбатрос к этому вектору энергии приспособился и вошел с ним в гармоничное состояние, таким образом, снизив риск собственного разрушения. Своего рода выстроил защиту своей системы от обшарпанности.
        А после нашей Перестройки это гармоничное состояние Альбатроса стало со всех сторон нарушаться. Соответственно, он начал защищаться.
        — Вы говорите, как будто Альбатрос живой.
        — Конечно, живой!  — Сергеев огляделся по сторонам, сделал страшную рожу и, понизив голос, спросил:  — Про домового слыхали?
        Люська зажмурилась, потом приоткрыла один глаз и попросила:
        — Петя! Не делайте так больше, я боюсь.
        — Извините, забыл, что у меня и так личико, как у домового.
        — Это вы сейчас скромничаете. Продолжайте, пожалуйста, вашу лекцию. Мне интересно.
        — Ну, да. Так вот, наш Альбатрос, будучи в некотором роде живым хочет жить дальше, поэтому любую энергию, которая угрожает его организму, он отторгает. Конечно, он тоже слегка перестроился и уже не так заточен на дисциплированных интеллигентных людей. Тем не менее, он просто физически отторгает от себя противную ему энергетику. И использует для этого разнообразные средства, типа той самой картины «Девятый вал», фантомной медсестры и никому неизвестного Станислава Павловича.
        — А чем ему Андрей Иванович Федоров не угодил? Или вы хотите сказать, что генерал Каемкин, наоборот, Альбатросу лучший друг?
        — Нет, Люся. Просто Альбатрос — очень сложная и громоздкая система. Конечно, она имеет определенную инерцию. И то, что произошло с Андреем Ивановичем, нацелено было вовсе не на него.
        — На вас что ли?
        — В том числе и на меня, потому что я не делаю выбора, к которому Альбатрос меня вот уже несколько лет призывает. Я всегда испытывал в Альбатросе дискомфорт и точно знаю, что ему не нравлюсь. А вот вы ему очень даже симпатичны.
        — Думаете, он тоже маленьких блондинок любит? Или я похожа на жену командира подводной лодки?
        — Нет, Люся! Я думаю, что вы больше похожи на самого командира, а не на его жену. Поэтому Альбатрос и позволяет вам им руководить.
        — Ага! Я, как любой военный моряк, люблю с утра поспать подольше. Нет, Петр, тут вы дали маху. Дисциплина и я — понятия несовместимые.
        — Из вас, Люся, военный моряк, конечно, никудышный, а вот моряк торгового флота очень даже мог бы получиться. Я вас даже представляю в бескозырке на затылке и брюках клеш. «Моряк вразвалочку сошел на берег»,  — с чувством пропел Сергеев. Получилось у него довольно неплохо.
        Люська представила себя в нарисованной им картине и развеселилась.
        — Точно! Только у меня еще должен быть хабарик на нижней губе и большой тюк с колониальными товарами за спиной. Эх! Если бы в советские времена женщин брали в тороговый флот, пошла бы не задумываясь. Я ведь так мечтала спекулянткой стать! Талант у меня.
        — У вас, Люся, совсем другой талант. Более важный. Вы — разрешатель проблем.
        — Это как?
        — Вы замечательно гасите все скандалы. Можно сказать, пресекаете их в зародыше. Поэтому вас домовой и любит. Во время скандала в пространство поступает негативная энергия. Она-то больше всего и разрушает материю. Никогда не видели, как выглядит квартира, в которой живут супруги, которые все время ругаются?
        Люська задумалась и вспомнила, как Панкратьева ругалась с первым мужем.
        — Помойка,  — со вздохом сказала она.
        — Вот-вот! А если это в масштабах большого отеля?
        — Бедный Альбатрос.
        — О!  — Сергеев поднял вверх указательный палец.  — О чем и речь! Вы же его чувствуете, недаром «Девятый вал» в зал заседаний отволокли.
        — Да, я, вообще, как увидела эту страсть над креслом Федорова, сразу снять хотела, а Андрей не дал, еще и посмеялись надо мной вместе с Семой Каменецким!
        — Вот именно, это и говорит о том, что вы с Альбатросом на одной волне. В полной гармонии.
        — Все равно теперь буду дома одна бояться. Вдруг наш местный домовой появится. Наверное, он квартирник называется. А если ночью?
        — Ну, я, конечно, могу вас посторожить,  — Сергеев стал внимательно разглядывать потолок.
        — Еще чего! Хотите, чтобы у меня сразу два домовых было? Ни за что! Так и описаться от страха можно,  — Люська непроизвольно зевнула.
        — Как хотите. Я человек воспитанный, поэтому должен был предложить. Воспитанные люди девушек в беде не бросают. Поехали, я вас отвезу.
        Когда они подъехали к Люськиному дому, Сергеев опять поймал ее в процессе вылезания из автомобиля и тот короткий миг, что он держал ее в руках прежде, чем поставить на асфальт, Люське очень даже понравился. Она уже традиционно поцеловала его в щеку, поблагодарила и поковыляла на своих каблуках домой.
        С тех пор они посещали разные концерты, постановки и выставки чуть ли не каждую неделю.
        Гвоздев не объявлялся, и Люська по совету Панкратьевой все-таки решила объявиться сама. Она послала ему СМС с вопросом «Как дела?». В ответ она получила одно слово:
        — Нормально.
        Люська, конечно, хотела было уже заплакать, но тут ей позвонил Сергеев и позвал на концерт Элтона Джона. Петя купил за бешеные деньги билеты на какие-то ВИП-диваны, и Люське очень захотелось посмотреть, что это за диваны такие, за что дерут огромные деньги, ну, и на Элтона Джона тоже было интересно взглянуть. И вместо того, чтобы плакать над эсэмэской от Гвоздева, она помчалась в магазин покупать себе какой-нибудь новый наряд. Ведь весь ее красивый гардероб Петя уже видел. Даже красное платье.
        Альбатрос
        Наконец-то всему персоналу пошили морскую форму. Горничные сновали туда-сюда в матросских костюмчиках, радуя глаз постояльцев и руководства. Однако самая настоящая красота воцарилась на рецепции. Девушки в ослепительно белых кителях с золотыми позументами производили на гостей неизгладимое впечатление. Конечно, белые костюмы им полагалось надевать только в праздничные и выходные дни, в остальное время они поражали окружающих черными кителями. На совете директоров долго спорили по поводу головных уборов работников рецепции. Таисии очень хотелось, чтобы это были пилотки. Разумовская стучала кулаком по лбу и говорила, что пилотки только на военных кораблях и подводных лодках, а на пассажирах никаких пилоток быть не должно. Исключительно фуражки. Фуражки стоили дороже пилоток, но Петюнечка сказал, что скупой платит дважды и на рецепцию заказали фуражки. И не пожалели. Текучка кадров на рецепции прекратилась, более того, если кто-либо вдруг уходил, то на освободившееся место тут же организовывался конкурс. Еще бы! В такой красивой форме, да в отремонтированном отеле, сама рецепция которого отвечала
теперь уже самым высоким гостиничным требованиям, работать желали все. И не только местные — из Сестрорецка, или Зеленогорска, но и даже Питерские девушки участвовали в этих конкурсах.
        Сам отель все больше и больше напоминал пассажирский лайнер. Даже внутреннее убранство номеров было в точности, как на больших пассажирских кораблях. С белыми шторами и белоснежным постельным бельем. В столовой окна были сделаны виде огромных иллюминаторов, а главный ресторан питания «а’ля карт» был выполнен в виде кают-компании с белыми скатертями, красивой посудой и хрусталем.
        Людмила Владимировна Закревская явно вошла во вкус и капитанила на всю катушку. Директор Федоров шел на поправку и персонал с интересом ждал его появления. Как теперь будут они с Закревской делить власть? Ведь за время болезни Федорова Альбатрос полностью настроился на Закревскую. Даже Петюнечка перестал на людей бросаться, ходит теперь добрый и задумчивый. Причем, ходит он в основном вокруг кабинета Закревской.
        Заместитель директора по отелю Толик Андреев переменам, происходящим в Альбатросе прямо нарадоваться не мог. Во-первых, в отеле перестало все подряд ломаться, во-вторых, прекратились жалобы на питание, даже Станислав Павлович в последнее время поутих. А, может, и вовсе перестал приезжать. В-третьих, у Толика теперь появилось время для работы с персоналом, проведения разных тренингов и обучения. Рецепция ежемесячно слушала курс лекций по работе фронт-офиса и разрешению конфликтных ситуаций. Толик теперь знал, как надо себя вести, когда клиент орет, как потерпевший, и топает ногами. В Альбатросе была выработана целая пошаговая методика, что с этим клиентом делать и как его успокаивать. Девочки на рецепции больше не рыдали. А горничные в матросских костюмах вообще старались попадаться на глаза отдыхающим, как можно меньше. Они тоже проходили специальные курсы с настоящей профессиональной методикой скоростной уборки.
        Даже Дусику Закревская отписала на его жалобу вполне такой грамотный ответ, мол, старшая медсестра не допустила Масика в бассейн исключительно исходя из заботы о ее, Масика, здоровье. Мол, санитарные мероприятия на тот момент в полном объеме проведены не были. А уж то, что Масик старшую медсестру плохо поняла, то за это медсестре сделали выговор и велели изъясняться попонятней.
        Строители фирмы Технострой тоже как-то перестали путаться под ногами. Конечно, они еще чего-то там сверлили своими дрелями, но это происходило где-то на периферии. Кроме того, наконец, привезли новую котельную и приступили к ее монтажу. Закревской к великой радости главного инженера сразу удалось замкнуть поставщиков котельной на директора Техностроя, и они там ругались меж собой, на чем свет стоит, выясняя, кто из них крутой специалист, а кто лох перестроечный. В той же каше варились и проектировщики нового комплекса бань и бассейнов. Закревская периодически собирала общие совещания, всех ругала, обозначала план работ и устанавливала сроки. Мало помалу дело двигалось, трубы прокладывались, оборудование монтировалось, и Альбатрос плыл белым лебедем по житейским волнам. Даже прибыль давал. Красота. Однако на фоне всей этой красоты вдруг между Петюнечкой и генералом Каемкиным разразился страшный скандал. Чего там они не поделили, никто не знал, но шум стоял страшный, а в результате этого шума произошло большое чудо. Генерал собрал манатки, подхватил под руку генеральшу и исчез в неизвестном
направлении. Закревская прыгала на одной ноге. Правда, Петюнечка, наоборот, ходил, как пришибленный. Он стал все реже и реже появляться в Альбатросе.
        Практически на следующий день после ухода семьи Каемкиных со своих позиций, в холле Альбатроса вдруг нарисовалась дамочка приятной наружности и попросила отвести ее к директору. При этом она старательно прятала за спину свои руки, изъеденные земельными работами. Охранник сам был парень деревенский и знал, как выглядят руки после систематической работы в грядках. Руки дамочки совершенно не соответствовали ее приятной внешности и кокетливой беретке из голубой норки. Однако охранник все-таки отвел дамочку в кабинет Закревской, и вместе с секретаршей стал подслушивать под дверью. Дамочка зашла в кабинет, увидела Закревскую и сказала «Ой!»
        — Что бы это значило?  — поинтересовалась у нее директриса.
        — Раиса Сергеевна Зайцева!  — представилась дамочка.  — Старшая медсестра Альбатроса. В советские годы. А ойкнула я, потому что думала, что директором в Альбатросе мужчина работает.
        — Так и есть, только он болеет сейчас, а я исполняю его обязанности. Людмила Владимировна Закревская,  — в свою очередь представилась дамочке Закревская.  — Ну, и чего же вы от меня хотите, Раиса Сергеевна?
        Раиса Сергеевна открыла рот, хлопнула глазами и уставилась на Закревскую, как на приведение.
        — Раиса Сергеевна?  — позвала Закревская.
        — Вам медсестра случайно не нужна?  — спросила Раиса Сергеевна странным хриплым голосом. После чего закашлялась.
        О чем там подумала в этот момент Закревская, никому не известно. Наверное, в голове у нее пронеслись картины того, как она ублажает СЭС, или, того хлеще, бегает за сотрудниками проверяя санитарные книжки. Вполне может быть. Но, так или иначе, Закревская сказала:
        — Оформляйтесь, но только, чтоб без самодеятельности. У нас для бассейна никакие справки теперь не нужны. В вашей сфере ответственности санитарное состояние, то бишь, чистота, здоровье персонала и отношения с СЭС. И не просто указания персоналу давать надо, а полностью организовать процесс. Потянете?
        — Потяну, это дело мне хорошо знакомо,  — Раиса Сергеевна приятно улыбнулась Закревской и отправилась в кадры. А на следующий день она уже царила в Альбатросе в крахмально белом халате. Правда, первое время руки свои она прятала в карманы. С тех пор про коньячок и конфеточки для СЭС руководство Альбатроса больше не слышало. Постельное белье в номерах и скатерти в ресторане стали иссиня белыми и хрустели, как халат Раисы Сергеевны, в общежитии для персонала воцарилась идеальная чистота, а в бассейне установили датчики, сигнализирующие о необходимости профилактических работ. Правда, с кухни все-таки уволились две поварихи, но шеф-повар Степан Васильевич только посмеялся в усы и сказал, что сам давно хотел от них избавиться. Однако Раиса Сергеевна, похоже, ему не поверила, погрозила пальчиком, и каждый день утром и вечером посещала кухню на предмет чистоты. Надо сказать, что после этого даже простые стаканы в столовой Альбатроса стали сверкать, как хрустальные. Что уж тут говорить про настоящий хрусталь!
        В субботу, как обычно, собрался совет директоров. Даже Каменецкий зачем-то из Лондона прилетел. Закревскую на заседание не позвали, однако всех членов совета непременно попросили быть. Даже Федосеева старшего.
        Совет по обыкновению открыл Петр Сергеев и сообщил, что на повестке дня один вопрос — продажа акций Альбатроса. Все присутствующие зашушукались, подозрительно поглядывая на странного мужичка в костюме и с большим портфелем.
        — Почему посторонние в зале?  — поинтересовался у Сергеева Федосеев младший.
        — Это нотариус,  — пояснил Петр.  — В соответствии с действующим законодательством он сейчас зафиксирует ваш отказ от преимущественной покупки акций.
        — Это почему же отказ?  — удивился старик Севастьянов.  — А вдруг я захочу купить?
        — Действительно!  — впервые в жизни согласилась с Севастьяновым Разумовская.
        — Нет, не захотите.  — Семен Семенович Каменецкий встал из-за стола, сунул руки в карманы и подошел к окну.  — Речь идет о продаже полного пакета акций Петра Сергеева. Тридцать пять процентов.
        Таисия ахнула и прикрыла рот рукой.
        — Петр, что случилось?  — спросила она Сергеева.
        — Ничего. Надоело разбрасываться. Я сконцентрируюсь на основном своем бизнесе. Он мне нравится и дает мне вполне приличный доход. Остальное же только отвлекает меня, требует моих душевных сил, а выгода так себе.  — Сергеев отъехал на своем кресле от стола, закинул ногу на ногу, радостно улыбнулся, и закрутился волчком.  — Всегда хотел это сделать!
        Каменецкий довольно заулыбался.
        — Позвольте полюбопытствовать, прежде, чем отказы писать,  — вредным голосом поинтересовался старик Севастьянов.  — Кто покупатель и какова цена?
        Каменецкий сел за стол, придвинул к себе лист бумаги, написал на нем цифру и передал бумагу Севастьянову.
        — Покупатель я,  — добавил он, продолжая улыбаться.
        Севастьянов, увидев цифру, присвистнул.
        — Вопрос снимается, что подписывать?  — он поднял обе руки вверх.
        Нотариус вскочил и подсунул Севастьянову заранее отпечатанный документ.
        Таисия взяла в руки бумагу, закатила глаза и со стоном передала лист Федосеевым. Нотариус тут же протянул ей отказные документы. Таисия чиркнула, не читая.
        — Позвольте, ваши паспорта, господа и дамы,  — сказал нотариус.  — Нужно их сверить с имеющимися данными.
        Братья Федосеевы молча глядели в бумагу с цифрой стоимости пакета Сергеева, затем они переглянулись и хором крякнули.
        — Нет, если, конечно, скинуться и еще продать твой дом!  — сказал Федосеев младший.
        — Ага! Накося выкуси! Чуть что мой дом продавать!  — Федосеев старший сунул под нос брату большую дулю.
        — Господа, вы отказ подписывать будете?  — Каменецкий явно испугался, что между братьями Федосеевыми возникнет традиционная драка.
        — Будем!  — буркнул Федосеев старший и полез в карман за паспортом.
        — Давайте ваши бумаги, голубчик,  — Разумовская щелкнула пальцами.  — Даже не собираюсь я на эти ваши цифры глядеть. Одно знаю, честным трудом таких денег не заработать.
        — А я, Лилия Андреевна, знамо дело, в свободное от работы время банки граблю, да наркодилеров.
        — Вот-вот! Тут одними банками не обойдешься!  — заметила Разумовская.
        Нотариус быстро раздал всем документы и начал переписывать паспортные данные присутствующих в журнал.
        — Когда состоится сделка?  — поинтересовался Севастьянов.
        — Прямо сейчас по окончании нашего собрания,  — ответил Каменецкий.
        — Правильно, куй железо пока горячо!  — одобрил Каменецкого Федосеев младший.  — Петр, поздравляю! И куда ты эту невозможную кучу денег определишь?
        — В банк положу, под проценты. Погляжу, может, у меня от этого дивидендов больше будет, чем мне Альбатрос дает. Уж, головняка-то точно будет гораздо меньше. Ну, или, спущу все на женщин, еще не знаю!  — Сергеев закинул руки за голову и мечтательно посмотрел в потолок.
        — Лучше на женщин,  — посоветовал Федосеев младший.  — Хоть будет, что вспомнить.
        — И кто теперь председателем совета директоров будет?  — Таисия задала вопрос и тут же покраснела, видимо, сообразив, что спросила глупость.
        Федосеев младший покрутил пальцем у виска.
        — Председателем, конечно, буду я. У меня ведь теперь все шестьдесят процентов голосов,  — довольным голосом сообщил Каменецкий.  — Однако если есть другие желающие, мы можем рассмотреть кандидатуру.
        Разумовская замахала руками.
        — Да, бросьте, Семен Семенович! Я вас поздравляю, от души,  — Севастьянов встал и пожал Каменецкому руку.  — Как часто теперь собираться будем?
        — Не чаще, чем раз в квартал. Дивиденды ведь надо как-то делить?
        Таисия радостно закивала.
        — И что, Семен Семеныч, ты будешь раз в квартал к нам сюда ездить из своего Лондону?  — ухмыльнулся Федосеев младший.
        — Зачем? Мы с вами будем по интернету заседания проводить. Так сказать, модернизацию у себя организуем.
        — А дивиденды тоже по интернету?  — захихикала Таисия.
        Разумовская тяжело вздохнула.
        — Темнота!  — заметил Федосеев младший.  — Даром что депутат! Конечно по интернету, по системе банк-клиент!
        — А-а-а!  — Таисия изумленно хлопала своими глазищами.
        — А скажите, Семен Семеныч, если вот я, например, сам по себе приеду в Альбатрос,  — Федосеев младший шлепнул своими лапищами по стеклянной столешнице.  — И увижу какое-то безобразие. Я смогу ногами затопать, ну, или там заорать дурным голосом «Где Закревская? Подать ее сюда!»?
        Петр Сергеев при этих словах Федосеева радостно заржал.
        — Лучше все-таки этого не делать,  — как к малому ребенку стал объяснять Федосееву Каменецкий.  — Если вы безобразие увидели, то зайдите за угол, наберите телефон Людмилы Владимировны или Федорова, он, кстати, скоро на работу выйдет, и сообщите тихонечко об этом безобразии им. Они люди адекватные и сразу любую безобразную гадость искоренят.
        — То есть, получается, что директор у нас теперь бесконтрольный, рассчитывать будем только на его порядочность и адекватность,  — поджав губы, заметила Разумовская.
        — Ну почему же? Если вам вдруг покажется, что Федоров на ваши замечания не реагирует, то на этот случай есть председатель совета директоров, то есть я. И мне всегда можно на директора пожаловаться. Еще вопросы есть?  — поинтересовался Каменецкий.
        Все присутствующие переглянулись и промолчали.
        — Тогда не смею вас больше задерживать.
        Андрей Федоров
        Когда в новогоднее утро Андрей оказался в больнице, он не на шутку перепугался. Помирать ему совершенно не хотелось, особенно из-за чужого головотяпства. Уж чего-чего, а вины Андрея Федорова в том, что старый зимний котел Альбатроса не выдержал нагрузки, не было ни грамма. Ни грамулечки! Становиться инвалидом, потому что Сергеев слишком долго торговался с подрядчиком, изготавливающим новую котельную, а этот подрядчик потом еще сорвал все сроки, Андрей Федоров не собирался. Врачи сказали, что он находился в миллиметре от инфаркта. Ситуацию усугубляла Марина, постоянно ревущая около его кровати. И Федоров решил увольняться. Как-нибудь они на старых подкожных запасах перекантуются. На золоте в слитках и каменьях самоцветных, как говорила когда-то Люся Закревская. Не зря же он после краха своей фирмы в девяносто восьмом году столько лет успешно работал и зарабатывал. Так что отложения в семье были. Главное сейчас подлечиться, восстановить здоровье, а потом уже можно будет и работу себе подыскать. Кроме того Каменецкий обещал в случае чего помочь. Сема мужик порядочный, с голоду умереть не даст.
        Однако как только Люся Закревская узнала о его планах, так тут же примчалась в больницу и сунула ему под нос свой смешной маленький кулачок.
        — Федоров! Я тебе говорила не раз, что ты дубина. Когда ты уже меня слушаться начнешь? Ишь, чего удумал. Уволится он! Сирота казанская! Сейчас заплачу!
        — Люся! Ты чего говоришь-то?  — Маринка даже реветь перестала.  — Значит, пусть помирает на своей амбразуре?
        — Сам дубина и жена у тебя тоже дубина. Вы в своем уме оба? О какой амбразуре речь? О той, на которой я благодаря Семе Каменецкому вместо тебя валяюсь? Так я на ней, можно сказать, уже приспособилась. Еще полежу, сколько надо, пока ты в себя придешь. Или ты хочешь, чтобы братва, которая тебя до больнички довела еще и денег на этом сэкономила? Шиш им!  — Люська сделала из своего кулачка дулю и покрутила ей сначала перед носом Федорова, а потом перед носом Марины. Маринка захлопала глазами.
        — Люся, поясни свою мысль,  — сказала она, утирая слезы.
        — Для придурков поясняю. У нас больничные листы в стране никто не отменял. Лежи себе и болей за свою приличную зарплату. Уж без бонусов пока придется как-нибудь обойтись! Лечись спокойно. Лекарства-то недешевые. Это, слава богу, всем известно. Или нет?  — при этих словах Люська строго посмотрела на Маринку.
        — А они чего скажут?  — поинтересовался у Люськи Федоров.  — Сергеев, например!
        — А чего бы не сказали, им деваться некуда. У нас на стороне Каменецкий и трудовой кодекс. Ну, получат дивидендов слегка поменьше из-за двойных затрат на директорскую зарплату. Мне ж тоже теперь твой оклад платят за директорство. Опять же, все понимают, что сами виноваты в твоем таком положении. Они местами не совсем люди конченые. Кроме Сергеева, конечно. Этот упырь просто отмороженный. А вот Разумовская мне тут даже котел отремонтировать помогла. Ты ж знаешь, как она меня обожает. Так что выздоравливай, а потом обязательно отдохни. В санатории. Потом поглядим, и решения принимать будем, когда ты полностью оклемаешься. Такое мое последнее слово. Командирская зарука,  — Люська рубанула воздух рукой, изображая Чапаева.
        — Действительно!  — Маринка аж заулыбалась.  — Подумаешь, купит себе этот ваш Сергеев на дивиденды бриллиантов чутка поменьше, чем обычно.
        — Вот! Правильно, наконец-то слышу разумную речь!  — Люська явно была собой довольна.
        Федоров представил, как Петюнечка Сергеев, оглядываясь по сторонам, закапывает у себя на огороде бриллианты, и тоже пришел в хорошее расположение духа.
        Однако, несмотря на то, что бог его с инфарктом миловал, выписали Федорова не скоро. Врачам его сердце совершенно не нравилось. После выписки ему настоятельно рекомендовали курс реабилитации и кардиологический санаторий. В санаторий Федоров решил отправляться, оформив отпуск за свой счет. Надо ведь и честь знать. Ему самому, как директору, в свое время очень не нравились сотрудники долго и со вкусом болеющие. Однако к его огромному удивлению Петюнечка Сергеев за собственный счет оплатил и ему, и Марине путевки в лучший кардиологический санаторий. И не просто, а в номер категории «люкс». Тогда Федоров решил, что Сергеева замучила совесть и отказываться не стал.
        К тому моменту, когда он полностью пришел в себя и вышел на работу, в Альбатросе произошли кардинальные перемены, так что необходимость увольнения отпала сама собой.
        Андрей принимал у Люськи дела и поражался, какой огромный объем работ она выполнила за время его отсутствия. Ему даже стало неудобно. Получалось, что пока он валялся больной, маленькая хрупкая женщина разрешила массу тяжелейших проблем и теперь передавала ему результаты своего труда на блюдечке с голубой каемочкой. Он даже спросил у Люськи, не хотела бы она остаться на руководстве Альбатросом. Та закричала что-то вроде «чур меня!», матюгнулась, потом перекрестилась и поплевала через левое плечо.
        — Андрюша! Я наверно повторюсь, если скажу, что ты дубина и все гораздо проще, чем ты думаешь,  — сказала Люська, заговорщицки ему подмигнув.  — Феншуй, мать перемать! И всего делов. Перевесила картинку с места на место — и извольте бриться! Где Сергеев Петр Васильевич? Нету! А где Федоров Андрей Иванович? Вот он, дорогой, как новенький! Можно сказать полированный.
        — Ага! И реконструкцию в отеле практически провернула, и котельную новую монтируют, и персонал бегает, как заведенный, и народ говенный поувольнялся, и доходная часть растет тоже из-за Феншуя? Нет, Люсенька, как специалист со стажем я тебе скажу, что ты прирожденный директор. Очень хороший.
        — Может быть, только я, Андрюша, в директоры не стремлюсь. Я уже тетенька взрослая. Это вон Толик наш Андреев все мечтает директором быть, а мне эти геморрои во где!  — Люська провела ребром ладони по горлу.  — Я буду тихонечко на финансах сидеть. Даже ногу на ногу положу!
        — Ну, хорошо,  — Федоров знал, что с Люськой спорить бесполезно.  — Зато ты, Люся, дрессировщик классный. Петюнечку нашего просто не узнать.
        Это, пожалуй, было самым большим сюрпризом, который ждал его в Альбатросе. Еще во время своей болезни Федоров был сильно озадачен звонком от Петюнечки, который извинялся за свой новогодний наезд и просил спокойно выздоравливать и ни о чем не думать. Потом оплата санатория. Теперь Федоров понимал, что это звенья одной цепи и результат той самой Люськиной дрессировки. В Альбатросе Петюнечка Сергеев появлялся сейчас исключительно, чтобы повидаться с Люськой. При этом он лучезарно улыбался и вежливо здоровался. Лучезарная улыбка Сергеева делала его лицо весьма даже приятным, но Федоров прекрасно помнил, сколько он от Петюнечки натерпелся. Руку он Сергееву, конечно, пожимал, в ответ улыбался, но в душе ждал от Петюнечки какой-нибудь очередной пакости. Он представлял Сергеева тигром на тумбе в цирке. Ап! Люська щелкает пальцами, и тигр улыбается. Ап! И Сергеев прыгает сквозь горящее кольцо. Красота, вот только поворачиваться к этому тигру спиной чрезвычайно опасно, сразу схватит за задницу.
        — Никакая это не дрессировка, Андрюша!  — Люська странно ухмыльнулась.  — Он очень даже неплохой парень. Я с ним дружу. Мы вот тут недавно на концерте Элтона Джона были. На вип-диванах сидели.
        И Люська кинулась ему объяснять, как это было клево, и что это за диваны такие, билеты на которые стоят больше двадцати тысяч рублей.
        Андрей смотрел на Люську, и в душу его закрадывалось смутное предчувствие. Нет, тут, пожалуй, дрессировкой, действительно, не пахнет. Но и на дружбу что-то это не очень похоже. Да уж!
        Люська
        Андрей Федоров наконец-то вышел на работу. Люська радостно освободила ему кабинет и стала посещать Альбатрос по свободному графику. Это она вполне могла в качестве директора обходиться без финансиста, а нормальному директору, каким был Федоров, без грамотного финансиста в лице Люськи Закревской было никак нельзя. При этом нагрузка на Люську сразу уменьшилась в несколько раз. Персонал, конечно, по привычке первое время все еще кидался со своими проблемами к Люське, но вскоре быстро перестроился. Люська понимала, что она, все это время вынужденно руководя Альбатросом, все-таки решала конкретные текущие задачи. Андрей же Федоров смотрел вдаль и выстраивал систему, которой никакой форс-мажор был бы не страшен.
        Исключенный из совета директоров Сергеев теперь посещал Альбатрос только для того, чтобы повидаться с Люсей и позвать ее на какое-нибудь очередное мероприятие. Федоров, похоже, никак не мог взять в толк, как такое могло случиться, чтобы Люська вдруг подружилась с Сергеевым, которого сама же называла придурком, вампиром и упыпем. Но на все его вопросы Люська пыталась объяснить, что Сергеев не такой уж и пропащий человек. Люськины объяснения Андрея Федорова явно не убеждали, и Люська понимала, что, наверное, не убедят никогда. Уж слишком Федоров от Петра натерпелся.
        Вскоре после выхода Андрея на работу, к Люське в ее маленький финансовый кабинетик завалилась старшая медсестра Раиса Сергеевна.
        — Людмила Владимировна! Я к вам по делу,  — радостно сообщила она с порога.
        — Все дела, Раиса Сергеевна, теперь к Андрею Ивановичу. Он директор, вот пусть теперь дела разные и расхлебывает! А я устала. Так сказать, заслужила отдых. То есть, не отдых, а спокойную работу в нормальной обстановке,  — Люська замахала на Раису руками.
        — Ой, Людмила Владимировна! Вы же этих мужиков знаете. Они ни во что не верят, ни в бога, ни в феншуй, ни в привидения, а потом удивляются, почему с ними разные катаклизмы происходят.
        — Так! Тогда давайте поподробнее,  — Люська заинтересовалась, чего там опять за катаклизмы грозят Альбатросу через мужское недоверие к разному волшебству.
        Раиса с трудом втиснулась в креслице рядом с Люськиным столом и достала откуда-то из халата пачку финского резинового мармелада в виде медведей «Гамми».
        — Это что?  — поинтересовалась Люська, глядя на мармелад.
        — Так это, чай давайте пить. У нас тут финский челнок на кухню повадился, вкусности всякие привозит. Вот я и подумала, что вы ж не обедаете, да курите, как паровозка. Вам можно, ни за что не растолстеете, а мне уже и терять нечего. Так зачем себе в такой малости, как мармеладные резиновые медведи, отказывать!
        Люська засмеялась, сгребла в сторону бумаги, поставила на стол чашки и включила чайник.
        — А с секретарем все-таки гораздо удобней было,  — заметила она, усаживаясь на место.
        — Тю! Да вы только свисните, она вам будет и чай, и кофе носить. Хоть сама сварит, хоть из бара. Вас в Альбатросе все любят.
        — Вы чего хотели то, Раиса Сергеевна?
        — Я про картину, про «Девятый вал». Знаете такую?
        — Знаю. Айвазовский. Чудом выживших в кораблекрушении людей накрывает смертельной волной под названием «Девятый вал». Страсть несусветная.
        — Ага! Так она ж у нас в совете директоров висит. Ну, в зале заседаний.
        — Знаю. Я сама ее туда повесила,  — Люська разлила по чашкам чай и положила в рот мармеладину. Было вкусно.
        — Надо срочно снимать!
        — Почему?
        — Ну как же!  — Раиса тоже прихлебнула чаю из чашки.  — Петюнечку, ой, извините, Сергеева же смыло. Вы хотите, чтобы и Семен Семеныча тоже, того?
        — Не, совсем не хочу. Каменецкий в Альбатросе на своем месте.
        — Вот! Я и говорю, надо срочно снимать.
        — Хорошо. Сейчас чай допьем и прямо вместе с вами пойдем снимем.
        — Отлично.
        Они допили чай, съев практически весь мармелад, позвали с собой охранника и пошли в зал заседаний. «Девятый вал» грозно нависал над переговорным столом, грозя смыть не только председателя совета директоров, но и весь совет полностью. Картину с трудом сняли и отволокли в кладовку.
        — Не надо ее нигде вешать,  — задумчиво сказала Раиса.
        — А где она при советской власти висела?  — поинтересовалась Люська.
        — А при советской власти, Людмила Владимировна, в Альбатросе сроду такой картины не было!  — Раиса округлила глаза и посмотрела по сторонам.
        — Раиса Сергеевна! А кто такой Станислав Павлович?  — Люська давно хотела задать Раисе этот вопрос, чувствовала, что та почему-то знает на него ответ.
        — Так, Тополев! Проверяющий из министерства. Он все объекты проверял, типа внутренней ревизии. Приедет, всех на уши поставит, и укатит довольный. Ох, его все боялись. И главврач, и директор, и шеф-повар. А больше всех его завхоз наш боялся. Еще бы! У Палыча не поворуешь!  — Раиса тяжело вздохнула.
        — А вы когда с ним последний раз встречались?
        — Ой, давно, Людмила Владимировна! Очень давно, месяца два назад, не иначе. Ну, когда воров гостиничных повязали, помните?  — Раиса испуганно посмотрела на Люську.  — Ручку мне поцеловал, как водится, а после этого от него ни слуху, ни духу!
        Люська сделала вид, что не обратила внимания на то, что в момент поимки гостиничных воров сама Раиса в Альбатросе еще не работала. Глаза Раисы странным образом налились слезами, и Люська прекратила свои распросы.
        После этого случая Люська стала регулярно попивать чаи с Раисой, и как это обычно у Люськи бывает, крепко с ней подружилась.
        Через Тимонина Люська навела справки о Тополеве. Оказывается, что тот вот уже скоро год, как лежит в госпитале военно-медицинской академии в странном пограничном состоянии. То есть, одной ногой уже как бы там, а другой все еще тут. Поэтому никаким образом Станислав Павлович Тополев в этот период времени оказаться в Альбатросе не мог. Соответственно, и Раиса видеть его месяца два назад тоже никак не могла. Ни Раиса, ни охранники, ни девушки с рецепции, ни воры гостиничные. Этими своими знаниями Люська делиться ни с кем не стала, даже с Раисой. Мало ли в природе разных загадок существует, а люди вполне могут подумать, что Люська Закревская рассудком подвинулась.
        В следующую субботу после продажи акций Петр Сергеев пригласил Люську вместе с Иваном отметить это событие в модном загородном ресторане и прислал за ними свою огромную машину. Люська долго думала, как нарядится, а потом надела новые сапоги «уги». Она эти сапоги купила еще год назад, поддавшись модным веяниям, и с тех пор ни разу не надевала. Сапоги были светло бежевые, их очень приятно было держать в руках, и ходить в них по квартире, однако носить их в городе было просто невозможно. Одна дорога от парадной до стоянки по снежной питерской каше, щедро сдобренной реагентами, убивала эти сапоги навсегда. К этим замечательным сапогам очень подходила новая дубленка, купленная Люськой в Амстердаме на обратном пути со дня рождения Шефера. Оказалось, что светлая овчинка, как нельзя лучше сочетается с Люськиными ярко белыми волосами. Люська посмотрела на себя в зеркало, и порадовалась, что народная мудрость права, и маленькая собачка, действительно, до старости — щенок. Издали так вообще Ванькина подружка!
        Без каблуков и в джинсах она легко залезла в автомобиль. Ванька упросил пустить его на переднее сиденье.
        — Ма! А почему ты не купишь такую машину?  — поинтересовался Иван, устроившись и пристегнув ремень.  — Смотри, как здорово. Высоко и видно все.
        — Ага! Как в автобусе,  — согласилась с сыном Люська.
        — Не скажите!  — возразил шофер.  — Скорость-то совсем другая!
        Они выехали на проспект, шофер дал по газам и машина, рыча, помчалась в сторону кольцевой дороги.
        — Здорово!  — с одобрением в голосе сказал Ванька и похлопал торпеду автомобиля.
        — Я, Ваня, в такой машине могу запросто потеряться, маловата я,  — заметила Люська.
        Шофер хмыкнул.
        Дорога пролетела незаметно и, подъехав к ресторану, они увидели Сергеева. Тот стоял в одном свитере толстой вязки и в своих рваных джинсах, подставив лицо теплому апрельскому солнышку. Кругом лежал чистейший снег, который не был страшен Люськиным новым сапогам. Сергеев помог Люське выбраться из машины, и она представила его Ваньке. Иван, во всем берущий пример со своего старшего друга Феди Панкратьева, с важным видом пожал Сергееву руку. Оказалось, что в сапогах без каблуков, Люська намного ниже Сергеева.
        — У вас новая хорошенькая курточка!  — сделал ей комплимент Сергеев.  — Практически беленькая. На пол будем кидать?
        — Даже не надейтесь!
        — Иван, вы знаете, что ваша мама очень любит на ходу скидывать с себя верхнюю одежду?
        — Нет! Я ни разу не видел. Она дома все на плечики вешает и убирает в гардеробную. Еще и меня ругает, если я куртку кину в прихожей. Мамочка моя чистоту просто обожает. Даже собаку мне не купит!
        — Опять двадцать пять! Ваня, какая собака? С собакой заниматься надо. Или мы ей специального дрессировщика наймем?
        — А такие есть?  — удивился Иван.
        — Сейчас все есть,  — сказал Сергеев.  — И няни для детей, и дрессировщики для собак.
        — Ага! Только не понятно, чей это в результате ребенок будет — няни или дрессировщика!  — Люська пресекла неприятную ей тему. Она и сама про собаку не раз задумывалась. Все Лютика своего вспоминала.
        В гардеробе они благополучно разделись и уселись за столик у большого панорамного окна. Круглый ресторан всеми своими огромными окнами выходил на Финский залив. Залив был покрыт льдом, светило солнце, снег сверкал, вдалеке на льду сидели рыбаки.
        Официанты буквально подпрыгивали вокруг Сергеева, чувствовалось, что его тут все знают.
        — Это ресторан моих хороших знакомых,  — пояснил Петр.
        Они вкусно поели, особенно Люське понравился вишневый штрюдель, который подали на десерт. Ванька сидел довольный и гладил себя по животу.
        — Объелся я,  — сообщил он Люське и Сергееву.
        — А пойдемте гулять,  — предложил Сергеев.  — Сейчас на солнышке очень тепло.
        Они вышли из ресторана и пошли по пляжу вдоль залива.
        — О! Я знаю, тут недалеко Альбатрос,  — радостно сказал Иван.  — Мы тут Новый год отмечали! А вы где были в Новый год?
        — Я был в Бразилии!  — Сергеев взял комок снега и начал лепить из него снежок.
        — А! Так вы и есть тот самый вампир, который из дяди Андрея всю кровь выпил? Или вурдалак? Они чем отличаются?  — при этих словах Ванька получил снежком в живот.
        — Сейчас, мальчик, ты узнаешь!  — страшным голосом сказал Сергеев и пошел на Ваньку, изображая зловещего мертвеца.
        — Мамочка! Боюсь, боюсь!  — взвизгнул Иван и спрятался за Люську. Оттуда в Сергеева полетели комья снега.
        В результате этой баталии Люська была повалена в снег, за ней полетел Сергеев, следом грохнулся Ванька.
        — С нами, вампирами и вурдалаками, шутки плохи!  — заявил Сергеев, поднимая Люську и отряхивая ее.  — Иван, а не хотите ли прокатиться на снегоходе? Вон в той сарайке работает прокат. Сбегайте, узнайте, что почем.
        — О! На снегоходе хочу!  — Ванька радостно помчался к ларьку.
        — Люсь! А у вас в роду евреи или армяне были?  — спросил Сергеев, когда Ванька отбежал на приличное расстояние.
        — У меня в роду только евреи. А вот у Ваньки евреев всего осьмушка, зато армян аж целая половина.
        — Так его отец армянин! Надо же! Я смотрю, лицо у ребенка совершенно армянское, а глаза голубые и волосы белые. Очень красивый парень будет. А почему его фамилия Закревский?
        — А вы откуда знаете?
        — Люся!
        — Что, опять Каемкин?
        — Не опять, а давно еще.
        — Ну, тогда, ладно, так и быть расскажу. Мне двадцать семь лет было. Все подруги уже при детях. В наше время двадцать семь лет для деторождения считалось чуть ли не преклонным возрастом. Опять же был в моей бурной молодости инцидент с абортом. Первый муж мой ни за что детей не хотел. Мне говорили, что если срочно не рожу, то потом детей у меня не будет никогда. Я решила, что буду рожать, а там разберемся. Тут подруга моя развелась и начала с бывшим мужем ребенка делить. Чуть на части не порвали. Вот я и решила, что буду матерью-одиночкой, чтоб ни одна сволочь не посмела ни мне, ни ребенку моему руки выкручивать. Я ж тогда глупая была и думала, что все мужики сволочи.
        — А Ванькин отец не сволочью оказался?
        — Нет, что вы! Он хороший человек! Только не для меня. Я ведь его не любила совершенно. Понимаю, что по-свински с ним поступила. Он очень хотел Ваньку Самсоном назвать. Но что сделано, то сделано.
        В этот момент от ларька примчался Иван и сообщил расценки. Люська полезла за кошельком. Сергеев рассмеялся.
        — Люсь! Мы же с вами уже обсуждали, я все равно быстрее вас кошелек выхвачу,  — он выдал Ваньке требуемую сумму и обнял Люську за талию.
        Люська выворачиваться не стала.
        — А вы в Бразилии на Новый год чего делали?  — ехидно спросила она.
        Сергеев тяжело вздохнул и нахмурил брови:
        — Мучился.
        — Отчего же?
        — От блондинки.
        Люська засмеялась. Они уселись на лавочке и грелись на солнышке, пока Ванька катался на снегоходе.
        — Петр Васильевич, а у вас снегоход есть?  — первым делом спросил Ванька, когда вернулся.
        — Есть. У нас, вурдалаков и вампиров, все есть. Даже квадрацикл. Вот снег сойдет, дороги подсохнут, я вас с мамой приглашу на квадрацикле по нашей деревне кататься.
        — А вы в деревне живете?
        — Да, тут недалеко.
        — А дети у вас есть?
        — Есть, у меня две дочки. Они взрослые уже. В институте учатся.
        — О! Так вы совсем старый!
        — Никакой я не старый. Мне всего 48 лет.
        — Ничего себе не старый!
        — Конечно не старый, видал, какие джинсы у меня?
        — Джинсы хорошие, и прическа, тут я не спорю.
        — Ну, хоть с этим повезло, а то сначала вампиром и вурдалаком обозвал, а потом старым. Вы уж разберитесь, Иван. Как это может быть? Вампиры ведь совершенно бессмертные, а значит, вечно молодые. Так что либо старик, либо вампир.
        — Хорошо! Пусть будет вампир! Мне эти ребята больше нравятся, чем старики. Старики, обычно, занудные. «Делай уроки, телевизор смотреть нельзя!» И вообще чуть что, сразу шнур из компьютера выдергивают.
        — Вот и хорошо! А раз я никакой не старик, то зовите меня, пожалуйста, просто Петр. Без Васильича.
        — Хорошо. Так и буду звать — Петр Вампирович!
        — Ваня!  — Люська щелкнула Ваньку по лбу.  — Вот обидится теперь и не позовет нас на квадрацикле кататься.
        — Точно!  — Сергеев вскочил, схватил Ваньку в охапку и кинул его рядом со скамейкой.
        В ответ Ванька засунул ему за шиворот большой ком снега. Сергеев заверещал, пытаясь этот снег из-под свитера вытряхнуть. При этом Люська, конечно, заметила, что живот у него под этим свитером загорелый и плоский.
        — Все!  — Люська вскочила со скамейки и топнула ногой.  — Сейчас же едем домой пока никто не заболел!
        После чего она тоже была опрокинута в общую кучу малу.
        На обратной дороге Ванька уселся сзади рядом с матерью.
        — А Вампирыч-то ничего! Веселый дядька,  — он сладко зевнул, привалился к Люське и вскоре заснул. Люська подумала, что кличка Ввампирыч вполне может прилепиться к Петру Сергееву. Это, пожалуй, посолидней будет, чем Петюнечка.
        После этой прогулки Сергеев заболел и еще долго мучился соплями и кашлем. Люська думала, что так ему и надо. Будет теперь знать, как в одном свитере на снегу перед барышнями красоваться. Голым пузом своим сверкать.
        На майские праздники Люська отправила Ваньку с родителями в Прагу. Думала поехать с ними сама, но потом решила, что в Праге бывала не раз, поэтому лучше остаться дома, почистить перья и устроить генеральную уборку с перетряхиванием шкафов. Но самое главное, конечно, было то, что Петр Сергеев наконец пригласил ее в гости к себе домой. Как он сказал, на пикник. На самом деле Люське уже давно хотелось посмотреть на его дом, узнать, как он живет.
        Пригласить его к себе попить чайку после очередного их совместного концертно-театрального мероприятия Люська так и не решилась. Впервые в жизни она стеснялась своей квартиры, с каждым днем все больше ощущая тот самый потолок у себя на голове. Иногда, особенно по ночам, ей даже казалось, что этот потолок уже упал к ней на грудь и мешает дышать. Странное дело, но Люська Закревская вдруг начала задыхаться в своей любимой квартире и в своем бесценном Купчино. Ее раздражали грязные газоны, нечищеные тротуары, покореженный асфальт в проездах между домами. Уж даже в их приличной парадной, где среди горшков с цветами сидели консьержки, и то на стенах и в лифте красовались непристойные надписи. Люська с удивлением заметила, что стала уставать от большого скопления людей, от соседок, любящих зайти к ней выпить кофейку, или чего покрепче. Она сама в свое время приучила людей к тому, что к Люське Закревской всегда можно запросто завалиться в любое время дня и ночи. Она напоит, накормит, пожалеет и спать уложит. А как же? Теперь это все ее раздражало. Она видела, что люди жалуются ей на свои проблемы, а сами
при этом ничего в своей жизни менять не собираются. Хотелось общаться с людьми, которые несут за себя ответственность, а не ноют и не проклинают злой рок, плохую карму и судьбу-злодейку. Таких среди Люськиных близких друзей было не так уж и много. Панкратьева с Тимониным, Андрей Федоров, Юра Гвоздев и вот теперь еще и Петр Сергеев.
        Сергеев сказал, что, кроме Люськи, на пикник приедут его друзья, которых он регулярно на майские праздники приглашает на барбекю. Обещал, что будет вкусно, и выразил готовность заехать за Люськой в Купчино. Однако Люська решила ехать сама. Одно дело поехать на машине Сергеева с Ванькой в цивильный ресторан, а совсем другое дело отправиться одной в какую-то деревню, в дом к одинокому мужчине. Конечно, она этого мужчину уже, можно сказать, хорошо знает, но мало ли, вдруг ей что-нибудь не понравится? Всегда надо иметь возможность и средства к отступлению. Села в машину — и всем привет, пишите письма! Можно было, конечно, выпендриться и поехать на мотоциклетке, но Люська представила, как ее сначала обольют грязью грузовики на кольцевой дороге, а потом ей придется потеть на солнце в своей утепленной кожаной мотоциклетной амуниции. И Люська поехала на машине, она надела новый ярко синий свитерок, джинсы и кроссовки на здоровенной платформе, которыми очень гордилась, ведь в них можно было запросто топать по лужам.
        Сергеев жил недалеко от Репино и «Альбатроса» в том же самом поселке, что и Миша Кразман. Там же жили и многие другие новоявленные питерские барыги. Нечто навроде московской Рублевки, только попроще и подемократичней. Это объяснялось тем, что все питерские элитные поселки образовывались на месте обычных советских бидонвилей или рядом с ними. Публика поэтому в таких местах присутствовала самая разношерстная. А кроме того, питерские олигархи иногда не брезговали выходить из-за своего забора в пролетарских трениках «адидас» безо всякой охраны и мигалок, самолично посещая поселковый магазин в поисках приличной выпивки. В магазинах таких поселков товары тоже были весьма разнообразные. Вино, например, варьировалось от полусладкого чилийского, до коллекционных марок в деревянных номерных ящиках. У Панкратьевой дача была как раз неподалеку от такого поселка, поэтому Люська имела некоторое представление о царящих там порядках.
        Сергеев нарисовал ей план заезда, и Люська очень быстро нашла его дом среди гигантских заборов. Участок у Петра был большой, хотя, может быть, слегка поменьше, чем у Миши Кразмана, но зато безо всяких парников. Газоны, сосны и большой пруд с огромными валунами на берегу. На лужайках, несмотря на очень теплый день, местами еще лежал снег, но на проталинах уже вовсю цвели разноцветные крокусы и тюльпаны. Дом Сергеева понравился Люське сразу, он очень органично вписывался в природу участка и был частично каменный, а частично деревянный из клееного бруса. Очень захотелось посмотреть, что же там внутри.
        Люську у машины встретил сторож и провел ее к беседке для барбекю. Там Сергеев в переднике и с волосами, забранными под косынку, колдовал над мясом, вкусно пахло, а из беседки в дом и обратно сновала пожилая женщина со строгим лицом. Она накрывала на стол, носила посуду, какие-то закуски и все время спрашивала Петра, не нужно ли чего еще. На диване в обнимку сидели мужчина и женщина возраста Петра, вторая парочка ребят помоложе с хохотом пыталась угнездиться в гамаке.
        Люська развеселилась, увидев Сергеева в платочке.
        Петр представил всем Люську, она вежливо поздоровалась и спросила у пожилой женщины, чем помочь. Та зыркнула на Люську недобрым глазом и фальшиво-ласковым голосом пропела:
        — Что вы, что вы! Ничего не надо, я сама, у нас же все почти готово.
        — Кто это?  — поинтересовалась Люська у Петра, когда тетка в очередной раз убежала в дом. Он ее почему-то не представил, и Люське очень не хотелось, чтобы это вдруг оказалась мама Сергеева.
        — Это моя помощница по хозяйству, в доме убирается и готовит чего-нибудь, если я попрошу. Она жена сторожа, они вон в том домике живут.  — Петр указал на черепичную крышу в дальнем конце участка. Домик размерами напоминал дачный дом Панкратьевой, привезенный из Финляндии. Люська подумала, что сторож со своей зловредной женой неплохо устроились.
        — Вам налить чего-нибудь?  — спросил мужчина с дивана.
        К своему стыду, Люська почему-то не запомнила его имени. Прямо как Панкратьева. Та сколько раз ей рассказывала, что знакомится с человеком, а через минуту ни фига не помнит, как его зовут.
        — Нет, спасибо, я за рулем,  — отказалась Люська.
        — Люся, бросьте вы этот руль, вас мой шофер отвезет,  — предложил Сергеев.
        — Нет, я уж сама, как наш Севастьянов. Не хочу вверять свою бесценную жизнь в чужие руки.
        — Ну и зря!  — сказал Петр.  — У меня вино итальянское отличное.
        — Рюмку выпью, так и быть,  — согласилась Люська, решив, что к тому моменту, как она поедет домой, бокал вина уже определенно выветрится из ее организма. Да и гаишники вряд ли кинутся ее обнюхивать. Они все больше на мужичков заточены.
        — Вот и славно.  — Мужчина с дивана подхватился и наполнил Люське бокал.
        Вино действительно оказалось отличным. Так же как и мясо, которое приготовил Петр. Выяснилось, что он очень любит готовить, особенно на углях, для чего и выстроил специальную беседку. Люська наелась, и ей стало немного скучно. Присутствующие говорили о каких-то общих делах и знакомых. Люська в разговорах участия не принимала и рассеяно курила. Однако было тепло, она уютно устроилась в кресле на солнышке и сама не заметила, как заснула. Проснулась она, когда солнце уже спряталась за соснами. Кто-то заботливо укрыл ее теплым пледом. Наверное, Сергеев. Люське категорически не хотелось шевелиться и выбираться из-под этого пледа. Однако Петр уже прощался с гостями и собрался их провожать. Люська засуетилась и сказала, что ей тоже пора ехать. Пришлось вылезти из своего уютного гнезда.
        — Люся, погодите, я же вам дом еще не показал. Сейчас, я быстро вернусь.  — Петр пошел по дорожке следом за гостями, а Люська бухнулась обратно в кресло, завернулась в плед и задумалась.
        Ситуация получалась несколько щекотливая. Хорошо еще, суровой тетки, помощницы по хозяйству, которую Люська про себя уже окрестила боцманом, нигде не было видно. Но, в конце концов, Люська же действительно очень хотела посмотреть его интересный дом. Спрашивается, чего в этом такого уж криминального? Посмотрит, что там внутри, да поедет в Купчино свое, а завтра генеральную уборку устроит.
        Петр вернулся и подал Люське руку, поднимая ее из кресла. Рука была теплая и сильная.
        — Пойдемте, мне очень интересно ваше мнение. Я этот дом сам проектировал. В части планировок, конечно. Хотелось, чтобы он был ни на что не похож. Ну, в смысле на квартиру обычную или дачу. Ну а расчеты все, конструктив, конечно уже делали специально обученные люди. Отделку я тоже сам придумал. Люблю дерево и камень. Обои не люблю и плитку кафельную.
        Они пошли по дорожке к дому. Петр открыл перед ней дверь в дом, Люська зашла и замерла. Вот уж где был объем и воздух. А еще медового цвета деревянные полы, по которым захотелось пройтись босиком. Люська скинула свои кроссовки, Петр было запротестовал, а потом тоже скинул ботинки и повел ее по дому.
        — Я сам летом иногда люблю по дому босиком прогуляться.
        Дом был большой, но очень уютный и Люське изнутри все понравилось даже больше, чем снаружи. В гостиной на втором этаже она залюбовалась видом из окна. Окно было огромным — до пола, и что самое главное, Люська нигде в доме не заметила треугольных окон, которыми дизайнеры так любят дополнять фронтальные стены мансардных этажей. Эти треугольные окна, по мнению Люськи, сводили на нет всю красоту скандинавских домов. Опять же с точки зрения фен-шуя острые углы этих окон ничего хорошего в дом не приносили. Кроме того, Люське очень понравилось, что из всех окон дома Сергеева никаких соседних домов видно не было. Видимо, и большой участок, и грамотная планировка, создавали впечатление, что дом находится не в поселке, а в сосновом бору на берегу пруда.
        Из окна на втором этаже открывалась замечательная картина. Пруд, сосны и заходящее солнце. Казалось, оно прямо в этих соснах запуталось. Люська остановилась и смотрела, как зачарованная. Сразу вспомнился вид из окна ее квартиры, и она слегка приуныла.
        — Люся, я к вам сейчас со спины приближаюсь, ногами даже топаю, чтоб вы не сказали, что я к вам подкрался. Не бейте меня, ладно?  — Вкрадчивый голос Сергеева вывел ее из задумчивости.
        — Так и быть,  — хмыкнула Люська.
        Петр подошел сзади и потерся лбом о Люськин затылок. Неожиданно это оказалось очень приятно. Люська замерла, боясь пошевелиться. И тут он поцеловал ее в шею. Это было еще приятней. Люська развернулась, и они начали целоваться. Кто бы ей сказал, что она когда-нибудь будет целоваться с Петром Сергеевым! Да, уж. Маленький, худенький, страшненький и характер у него говнистый. Зато, как целуется! Хотя не такой уж он и маленький, да и не страшненький вовсе, а даже обаятельный, особенно когда улыбается.
        От поцелуев они быстро перешли ко всему остальному, и это Люське тоже очень понравилось. Петр был необычайно нежен.
        Проснулась Люська в спальне на втором этаже в огромной кровати. Она помнила, что они с Петром всю ночь пили его замечательное итальянское вино и испытывали на прочность все горизонтальные поверхности в доме. Как они оказались в этой спальне, Люська ни фига не помнила. Дожили! Не дай бог, еще на столе плясала. Что о ней теперь Петр подумает? Надо быстро привести себя в порядок да убираться восвояси.
        Люська села в кровати и огляделась. Комната была в деревянной части дома, обставлена с большим вкусом и имела такой же замечательный пол, как и в гостиной первого этажа. Окно, как и везде в доме, тоже было большим и доходило до самого пола, а из окна сквозь полупрозрачные белые занавески открывался все тот же замечательный вид на сосны. Рядом с окном стоял маленький столик и два небольших уютных кресла. Петра нигде не было видно. Из приоткрытой двери виднелась раковина.
        «Ага,  — подумала Люська.  — Вот молодец, открыл дверь, чтоб я сориентировалась, где удобства».
        Люська встала и пошла в ванную. Там на вешалке висел белоснежный махровый халат, а на столешнице у раковины, кроме всяческих туалетных принадлежностей, лежала одноразовая зубная щетка в целлофане. Пожалуй, Петя Сергеев в своей предусмотрительности переплюнул всех ее бывших кавалеров. Ванная комната сверкала чистотой, стеклянные перегородки напоминали хрусталь «Альбатроса», а хромированные детали аж светились. Видать, Петин боцман на чистоте так же повернут, как и Раиса. Люська посмотрела на себя в зеркало. Оттуда на нее глядела совершенно счастливая лохматая рожа.
        «Да!  — подумала Люська.  — Если не красить каждый месяц брови и ресницы, не стричь и не красить волосы, то со временем из нее вполне даже может получиться Петр Сергеев. Только у него нос, пожалуй, слегка подлинней, да волосы погуще»
        Когда она вышла из ванной, в кресле у окна уже сидел Петр, облаченный в такой же махровый халат, только черный. На столике стоял поднос с кофейником и двумя чашками. Пахло восхитительно.
        — Ты сам сварил, или твой боцман?  — поинтересовалась Люська.
        — Сам, обижаешь! Боцману предоставлен выходной. Нечего ей тут под ногами путаться. Пей, а то остынет.
        Люська уселась в кресло напротив Сергеева и отхлебнула кофе из своей чашки. На вкус кофе оказался таким же замечательным, как и на запах.
        Люська достала из сумки сигареты.
        — Я покурю, можно?  — спросила она, оглядываясь по сторонам. На самом деле как-то рука не поднималась во всей этой хрустальной чистоте и прозрачности дымить и портить воздух. По-другому и не скажешь, но пить кофе без сигарет Люська не могла.
        — Конечно!  — Сергеев полез в прикроватную тумбочку и достал оттуда пепельницу с зажигалкой.
        Люська закурила.
        — Красота! Спасибо. Ничего нет лучше хорошего кофе с сигаретой на завтрак.
        — Люсь, а зачем тебе домой ехать-то?  — спросил Петр, отодвигая штору и открывая окно.
        — Ну! Надо зачем-то,  — Люська пожала плечами. Мысль о том, чтобы остаться, почему-то даже не приходила ей в голову.
        — Зачем?
        — Петя, так вообще положено.
        — Кем положено? У тебя сын с родителями в отъезде. Дома никого нет, кота кормить не надо, собаку выгуливать тоже.
        — А рыбки?
        — У тебя есть рыбки?
        — Нет. Так, для порядка спросила.
        — У тебя четыре дня выходных. Законных.
        — Угу!
        — Я требую, чтобы ты их провела со мной.
        — Ты уже не председатель совета директоров. Ишь растребовался!
        — Ну, Люсь!  — Петр подошел к ее креслу сзади, наклонился и потерся лбом о Люськин затылок. Это был серьезный аргумент. Против этого, как оказалось, Люська устоять не могла.
        — Хор. Что будем делать? Огласите, пожалуйста, список!
        — Как что? Как что? То, что до сих пор делали, то и будем.
        — Четыре дня?!!!
        — Ну, съездим пообедаем куда-нибудь. Но это только, если вдруг проголодаемся.
        И они стали целоваться.
        На третий день этого сумасшествия Люське позвонил Гвоздев. Они с Петром в тот момент загорали на лужайке, пили вино и ели клубнику, которую домработница закупила в поселковом магазине. Люська как-то странным образом поняла, что звонит именно Гвоздев, еще когда только услышала звонок.
        — Люсь, у меня тут окошко в делах образовалось, может, прилетишь ко мне в Амстердам?  — раздалось из телефона. Вот так, с места — в карьер, даже не поздоровался. Она ему что, девочка по вызову?
        Люська посмотрела на Петра. Тот взял сигарету, закурил и с отсутствующим видом отвернулся от Люськи. Наверное, тоже понял, кто звонит. Однако уходить никуда не собирался.
        — Нет, я не могу,  — Люська тоже вставила в рот сигарету. Петр щелкнул зажигалкой и она затянулась.
        — А хочешь, я к тебе прилечу?  — поинтересовался из телефона Гвоздев.
        — Нет, не хочу,  — Люська прислушалась к себе и поняла, что действительно не хочет. Она вообще теперь хочет только одного — быть рядом с Сергеевым.
        — Что-то случилось?  — в голосе Гвоздева почувствовалось замешательство.
        — Ага, случилось. Ты опоздал слегка,  — Люська нажала на отбой. Потом посмотрела на трубку и выключила телефон.
        Петр встал со своего шезлонга, подошел к Люське и присел около нее на корточки.
        — Люся! Мы с тобой взрослые люди,  — сказал он, глядя Люське в глаза.
        — Угу!  — согласилась она.  — Очень взрослые. Ты вон вообще старик. Ванька тебя раскусил сразу. Как говорится, устами младенца…
        — Переезжай ко мне.
        — С ума сошел!
        — Почему?
        — Вот так ни с того ни с сего? Это же неприлично.
        — Здравствуйте! Чего неприличного? И почему, ни с того ни с сего? Очень даже с того! Очень даже с сего!
        — Ну, положено ухаживать, встречаться, ну, всяко-разно.
        — Я за тобой уже почти полгода ухаживал. Или ты не заметила?
        — Заметила.
        — Цветы, правда, не дарил еще ни разу, но это я наверстаю. Сама знаешь, повода не было. Еще чего придумаешь?
        — Ванька. Сын мой.
        — С нами будет.
        — Ему в школу надо ходить.
        — Ерунда какая! Сейчас он приедет и доучится до конца года. Там две недели осталось. Мой водитель его будет в школу и из школы возить. А с сентября пойдет здесь в нашу местную супер-пупер-наворочанную школу. У него как с языками?
        — Получше, чем у меня, но немного.
        — Понятно. Школа в Купчино. Я ему на лето найму репетиторов. Люся, это все такие глупости. Решим проблемы.
        И тут Люська заревела. Вот это его «решим проблемы». Вот оно! Самое главное, чего ей не хватало всю жизнь.
        — Чего ты?  — испуганно спросил Петр.
        — От радости.
        — Напугала меня.
        Он взял Люську за руку и потащил в дом. Обцеловал ее всю, после чего они опять не удержались и любили друг друга, как настоящие двадцатилетние молодожены, а не какие-нибудь там старперы после сорока.
        Потом Петр хриплым голосом сказал:
        — Люсь, я тебе должен рассказать кое-что очень важное!
        — Валяй,  — ответила Люська и устроилась на кровати поудобней.
        И он ей все рассказал. И про Таньку, и про свою любовь, и про наркоту, и про Каемкина, и про настроения советской молодежи. Во время его рассказа брови Люськи поползли наверх, и она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Конечно, ей было жаль Сергеева и незнакомую ей Таньку, но все это было так давно… И было удивительно, что Петр до сих пор сильно переживал из-за этих событий, вон даже не решался Люське о них рассказывать. Наверное, боялся, что она заклеймит его позором и уйдет навсегда. Люська даже представила, как она, оскорбленная моральным обликом своего любимого, бежит по пшеничному полю с развевающимися волосами. И на весь экран ее голубые глаза, заполненные слезами. Стоп. Снято!
        — Бедный, мой, бедный!  — жалостно сказала Люська, когда Петя закончил свой рассказ. Она погладила его по голове.  — Слушай, чтоб тебе было не так обидно, я тебе тоже расскажу кое-что важное и секретное! У меня сиськи искусственные. В смысле, частично не настоящие.
        Петя уставился на Люську круглыми глазами, разинув рот, потом он заржал, как ненормальный, и уткнулся носом Люське в грудь. Прямо в ее искусственные сиськи.
        На следующий день они перевезли к Петру все Люськины шмотки и Ванькины вещи. Ваньку из аэропорта тоже привезли в Репино. Он, конечно, поначалу вредничал, говнялся всячески, но потом вошел во вкус загородной жизни. Ну, кого еще, спрашивается, на «Рэндж Ровере» в школу возят? А на квадрацикле кого катают? Опять же дружки у Ваньки в поселке завелись и речка рядом. С Петром Ванька подружился, правда, не сразу, тоже повыпендривался слегка, а потом Вампирыча зауважал. Еще бы! Ведь тот свободно разговаривал и на английском, и на немецком, и на французском языках. Нанял Ваньке репетиторов, да и сам с ним все лето занимался.
        Через год Люська с Петром Сергеевым поженились, а еще через полгода Люська удивила всех своих знакомых, родив Сергееву дочку. Сергеева она, правда, этим ничуть не удивила. Уж если у мужчины девочки одна за другой родятся, то чего тут удивляться, что Люська родила не мальчика. Девочку назвали Надеждой в честь Люськиной бабушки, той самой, которая все время просила, лишь бы не было войны. Ванька сестренке обрадовался. Сказал, что если б мама родила братика, то он бы этого братика сразу тихонечко придушил. Чего тут скажешь? Обыкновенная ревность. А тут девочка, это ж совсем другое дело. О ней Ванька будет заботиться. А недавно Петр Сергеев купил английского бульдога. Назвали Лютиком. Он уже Люськины сапоги «уги» сожрал и все стразы с любимых джинсов Вампирыча пооткусывал. Правильно! Вещи надо на место убирать.
        Аня Панкратьева по-прежнему счастлива со своим Виктором Ивановичем Тимониным. Целуются, обнимаются. Короче, сплошное сю-сю и муси-пуси. Вон недавно даже кота себе купили британской породы. Федя Панкратьев учится в институте на медиа-дизайнера. Говорят, что он очень талантлив. Ну, а в кого ему быть бесталанным-то? Это ж от осины апельсины не родятся, а от нормальной ананасовой пальмы вроде Панкратьевой исключительно ананасы получаются. Панкратьева закончила ремонт стеклянного пентхауса, и ее клиентка осталась очень довольна. Фонтана там с русалками, конечно, никакого нет! И бассейна с дельфинами тоже. И оркестровой ямы. Зато есть пультик, с помощью которого стеклянные стеночки закрываются белыми занавесочками. Туда-сюда, туда-сюда. Опять же горшков там понапихано, в каждой спальне по две штуки. Уж тут Панкратьева расстаралась. Знамо дело, клиент за все платит! Себе-то небось на горшках сэкономила, да и Федьке ванну с пузырями так и не устроила.
        Андрей Иванович Федоров руководит «Альбатросом». «Альбатросу», похоже, это нравится, поэтому последнее время в интернет-сообществе важных топ-менеджеров все чаще и чаще стали появляться статьи Федорова о том, как надо руководить предприятием, а также его разные умные посты во всевозможных дискуссиях. То есть время для разных умностей у Федорова появилось, а это значит только одно: что во вверенном ему предприятии все в полном порядке. Марина радуется за мужа и за себя. Они опять ездят отдыхать всей семьей два раза в год.
        Марк Шефер развелся со своей американской дурочкой и женился на женщине-мечте Алевтине из Детройта. Алевтина, будучи слегка постарше Люськи Закревской, пошла в одну из клиник Шефера чего-то там себе аппаратно подтягивать и повышать упругость во всем теле. Уж очень ей хотелось вернуть себе молодость безо всяких скальпелей. Тут ей навстречу и попался Марк Шефер собственной персоной. Он в эту клинику какой-то новый модный аппарат привез. Хорошо еще, Алевтина его сумкой своей не побила, ведь сумка у нее побольше Люськиной будет. Обозвала она Марка шарлатаном и велела ему все его аппараты сами знаете куда засунуть, потому что после курса разных процедур по возвращению упругости, упругость эта к Алевтине ни капельки не вернулась! Марк на Алевтину обиделся и предложил ей самолично эту упругость возвернуть на новом аппарате, причем исключительно за счет его, Марка, фирмы. И так они, знаете ли, этой процедурой увлеклись, что в результате случилась промеж ними свадьба. А упругость к Алевтине действительно вернулась с помощью аппаратов в клинике Шефера. Она ж теперь с бесплатных процедур по повышению
упругости просто не вылезает. На свадьбу позвали Люську вместе с мужем. Люська Алевтину одобрила, подружилась с ней, и теперь они дружат семьями и ездят друг другу в гости.
        Генерал Каемкин получил от Пети Сергеева причитающуюся ему кучу денег и отвалил в неизвестном направлении. Про Юру Гвоздева никто ничего с тех пор не слышал.
        А вот Станислав Павлович Тополев умер. Тихонечко так, во сне, совершенно не приходя в сознание.