Когда тебя нет Валентина Вадимовна Назарова
        Страх. Надежда. Любовь. Гнев. Азарт. Безумие. Этот триллер перенесет вас туда, где слышны запахи и звуки европейского квартала, где ощущается холодный морской ветер и обжигающее тепло абсента…
        Валентина Назарова — кто она?
        • Автор, создающий между читателем и персонажем особую связь, основанную на чувственных образах.
        • Фанатка рока, перенесшая свою страсть на страницы книг — музыка звучит отовсюду.
        • Специалист IT, вскрывающая изнанку социальных медиа, IT-технологий и интернет-стартапов.
        • Лауреат премии «Рукопись года — 2016» и номинант российской национальной премии «Национальный бестселлер — 2016».
        • Один из немногих российских авторов, популярных в Европе — ее книги переведены на 8 иностранных языков.
        Лондон. Снова идет снег. Как и четыре года назад, когда страшная трагедия забрала все, ради чего жил Серж. Кислый кофе, еда из забегаловки, ненавистная работа, пустой дом — бесконечная жвачка, давно лишенная формы и вкуса, жалкие попытки поддерживать иллюзию жизни. Компьютерная игра и голос человека, скрывающегося под ником «Трон»,  — голос единственного друга, последняя возможность не раствориться в пустоте. Но однажды бесследно исчезает и он. Странно.
        Идя по виртуальному следу, Серж приезжает на продуваемый всеми ветрами северный берег Франции. Холодный атлантический ветер. Мрачный двухэтажный дом. Скрипучие лестницы и мрак захламленной комнаты. И Трон. Мертвый.
        А дальше… Попытка найти правду, азарт преследования, гнетущая тревога и постоянное напряжение, любовь, доведенная до отчаяния, и шокирующий непредсказуемый финал.
        Валентина Назарова
        Когда тебя нет
        Пролог
        Жизнь за секунду до взрыва накрепко впечатывается в память: какая песня играла по радио («Bruise Pristine»), что было на завтрак (хотдоги с горчицей и кисловатый фильтрованный кофе с заправки на трассе), погода (мокрый снег вперемешку с дождем), во что я был одет (куртка, та же, что и сегодня, черные джинсы, белые кеды, неудобные суперстары, она выбрала их для меня). Я могу назвать еще тысячу деталей, сделать картинку у себя в голове невыносимо живой и яркой, до невыносимого яркой. Но обычно, когда я вспоминаю тот день, я ограничиваюсь только этими вещами.
        Наверное, стоит уточнить, я использую слово «взрыв» в метафорическом смысле. Это просто точка, рычаг, с помощью которого переворачивается земля. Жгучее ощущение под ребрами и тяжесть в висках, будто случившееся никак не может уместиться в мозгу и он распухает до невероятных размеров и вот-вот потечет из ушей и носа. Мерзко, но именно так я ощущал все это в своей голове в ту ночь, сидя на снегу и глядя на отсветы синих и красных мигалок на верхушках заснеженных елей. Точнее описать у меня не получится, я плохой рассказчик, когда речь заходит о переживаниях и об эмоциях. Предпочитаю говорить о чем угодно, кроме того, что творится в моей голове. О погоде, например, или о том, что вчера ночью шло по телевизору.
        После Иды Линн мир навсегда перестал быть прежним. Первым из множества вещей, которые ушли вместе с ней, стал сон. Я всегда принимал его как данность — я кладу голову на подушку, закрываю глаза и отключаюсь, совсем как в шестнадцать лет, когда мне удаляли мениск: ты просто начинаешь считать от десяти в обратном порядке, доходишь до восьми и проваливаешься в темную глухую невесомость. Я не подозревал, что может быть по-другому. Я вообще о многом тогда не подозревал.
        Граница между бодрствованием и отключкой стала походить на долгую очередь в кассу, где ты стоишь позади семейной пары с тележкой, доверху набитой покупками на неделю, а у тебя в руках только тюбик зубной пасты. Раздражающее несправедливое ожидание. Но это еще не все. То, что приходит далее, тоже не слишком утешает. Раньше мне не снились сны, никогда.
        Сны были территорией Иды Линн, она любила записывать их, а потом расшифровывать по засаленной книжке, одной из немногих вещей ее матери, которые уцелели в огне. Она говорила, что все не случайно, ни сны, ни то, что именно эту книгу пламя решило выплюнуть и пощадить. Теперь, по дурацкой иронии, ей они больше не снятся, а вот ко мне приходят каждую ночь. Я никогда не помню их подробно, только отдельные кадры и вспышки, но, когда я просыпаюсь по утрам, моя голова тяжела и захламлена, как после трехчасовой беседы со скучным попутчиком в переполненном поезде. Я знаю, этот попутчик — я сам, но от этого не становится легче, только досаднее. Жаль, что нельзя сделать дефрагментацию собственного мозга, разложить все по тематическим разделам, так чтобы взмах чьих-то волос в свете ночных фонарей или вкус крови во рту от нечаянно прикушенной губы не украшал систему.
        Я не раз пытался анализировать эту мою проблему и пришел к выводу, что причина бессонницы банальна. Она совсем не в том, что теперь я сплю один, и не в том, что я перенес черепно-мозговую травму. Дело в вопросе, неотвеченном вопросе, который снова и снова, как бесконечно всплывающее окно, не дает мне производить другие операции. Я нажимаю на крестик в уголке, но оно всегда возвращается, вновь и вновь запрашивая у меня пароль, которого я не знаю.
        Чтобы уснуть, мне приходится посадить свою батарейку настолько, чтобы не осталось сил думать, или обмануть свой мозг, отвлечь его на что-то другое, что-то постороннее и очень конкретное. Даже у айфонов были такие хаки. Можно обойти пароль, если вызвать из меню другую функцию. Так же делаю и я, просто прибегаю к отвлекающим маневрам. Что угодно, лишь бы не эта очередь в кассу, это липкое потливое чистилище между бодрствованием и сном. Так я и начал играть в игры, сначала на телефоне, а потом онлайн. Ночи напролет. Однако бывают дни, когда мне не помогают даже они, и тогда я прибегаю к одному очень старому способу, о котором рассказала мне некогда мучимая бессонницей Ида Линн. Я начинаю рассказывать себе историю. Это самая скучная история на свете. История моей жизни. Каждый раз, каждый день, это как длинное письмо самому себе или сообщение на автоответчике, на номере, где никто никогда не поднимет трубку. Работает в тысячу раз лучше, чем овечки, прыгающие через забор, или ночной выпуск новостей, повествующий о пожарах и о суицидах спившихся рок-звезд.
        Лондон, 2 февраля
        Водитель автобуса нажимает на гудок. Звук протяжный и долгий, будто у ледокола где-то глубоко в Арктике. С высоты второго этажа мне отлично видно, как пробка уходит куда-то за угол. Вереница горящих стоп-сигналов наполняет морозную дымку холодным алым сиянием. Мы стоим уже минут десять, кажется, я даже успел задремать и теперь чувствую на нёбе кисловатый привкус сна и пустого желудка. Красные огни впереди расплываются перед глазами, накладываясь на отражение моего собственного лица в лобовом стекле, которое медленно плывет в воздухе, будто бы напоминая о чем-то давно забытом, каком-то кадре из фильма или фрагменте старого сна. Впрочем, я рад любому сну, даже такому, который оставляет обезвоженным и тупым посреди наполненного незнакомцами автобуса.
        — Вот так вот и проходит жизнь… сидишь и ждешь чего-то как дурак,  — ворчит на ухо своей подружке сидящий позади пассажир.  — И зачем я только тебя послушал, надо было пешком идти, уже б дома были.
        Пожалуй, он прав. Не стоило ехать на автобусе, мне идти-то тут всего двадцать минут. Это все холод, он заставил меня вскочить в закрывающиеся двери номера 29. Как у большинства жителей этого города, у меня нет одежды на такую погоду. Зимой я просто хожу быстрее, пью больше кофе, ношу больше толстовок, иногда, в самом крайнем случае, пристегиваю свой велосипед к столбу на маленькой площади возле офиса и прибегаю к помощи общественного транспорта.
        Февраль — это просто долгая ночь, которую надо пережить. Сегодня должен пойти снег, я подслушал разговор двух женщин из отдела кадров у кофемашины. Утром, возле лифтов, я видел экран телевизора. Город на карте, окруженный воронкой циклона, и руки ведущей, так точно предсказывающие направление стрелок. На секунду я даже остановился и, как завороженный, следил за ее белыми ладонями, когда она, словно Лора Палмер[1 - Лора Палмер — персонаж телесериала «Твин Пикс».] на фоне зеленого экрана, указывала нам, откуда ждать бурю. Интересно, что первично, картинка или ее руки? Они рисуют Лондон там, куда покажет ее палец, или это она должна точно знать его координаты в пустоте? Извечный конфликт случайности и системности.
        Сегодня я полдня провел в коридоре возле окна, ожидая обещанный снегопад, но он так и не начался. Другой на моем месте придумал бы какую-то чушь про нашу годовщину с Идой Линн и скрытый символизм этого внезапного циклона, но мой мозг устроен иначе. Это просто снег. Тем более что его нет.
        Мои часы показывают шесть сорок шесть вечера. Скинув ноги с подоконника, я слезаю с замызганного плюшевого сиденья, спускаюсь вниз по узкой лестнице даблдэкера и становлюсь у дверей. Вдалеке воет сирена, все ближе и ближе, на верхушках домов мелькают искристые отсветы, голубые и красные. Через пару минут автобус трогается, рывком сдвинувшись вперед на пару корпусов машин. Кто-то нажимает на кнопку стоп. Едва дотянув до козырька остановки, водитель распахивает двери. Вдохнув влажный вечерний город, я ступаю на тротуар.
        Сейчас около нуля, погода все никак не может решиться ни на мороз, ни на окончательную оттепель. Влажность, думаю, близится к ста процентам, я знаю это потому, что у меня во рту вкус речной воды. Застегнувшись и втянув голову в плечи, я шагаю вперед навстречу черной бесснежной ночи.
        Повернув за угол, я чуть не сталкиваюсь с крошечной женщиной-тайкой в светло-коричневой униформе массажного салона. Меня с головой обдает запахом кокосового масла и курительных палочек. Она стоит ко мне спиной, держа в вытянутой руке огромный планшет в розовом чехле из фальшивой кожи. Глянув туда, куда смотрит ее камера, я вижу черные клубы дыма и оранжевые всполохи, вырывавшиеся из разбитой витрины парикмахерской. Тут я замечаю, что и без того узенькую улицу наглухо перегородила машина пожарной бригады. Всполохи мигалки отражаются от низких облаков.
        Теперь понятно, откуда пробка. Бесчувственный к двум струям воды, бьющим прямо в черную пасть разбитой витрины, огонь лезет и лезет вверх, уже заглядывая в окна второго этажа. С визгом возле угла тормозит еще одна бригада, пожарные тщетно пытаются пробиться внутрь. В ноздрях у меня начинает колоть от гари, глаза наполняются слезами, но я не могу отвести взгляд. Толпа вокруг растет и галдит, я смотрю на объятый пламенем дом, транслирующийся на десятке экранов телефонов, направленных камерами прямо в огонь.
        — Там внутри кто-то остался?  — дотронувшись пальцами до моего рукава, спрашивает розовощекая беременная женщина в оранжевой униформе работника супермаркета.
        — Понятия не имею!  — зачем-то огрызаюсь на нее я.
        Я зажмуриваюсь и зажимаю руками уши, но даже так мне не заглушить этот упрямый вибрирующий звук — гул открытого пламени. Оттолкнув успевших собраться у меня за спиной зевак, я спешу прочь, к Камден Хай-стрит.
        Сегодня четверг, но в Камдене всегда пятница. Пожалуй, кроме понедельника. Когда мы с Идой Линн только переехали сюда, восемь лет назад, чувство праздника здесь было куда сильнее. Тут было больше злости, больше молодости, больше кайфа, будто мы жили в клипе «Sex Pistols»[2 - «Sex Pistols» — английская музыкальная группа.]. На Парквей было негде пожрать, когда после концерта вываливаешься из Даблин Кастл в полпервого ночи. На рынке в Камден Лок было столько неформалов, что люди в обычной одежде бросались в глаза хуже любого фрика.
        Бурлеск-дивы приходили сюда примерять красные лаковые корсеты, готы — плащи графа Дракулы, инди-девочки в стесненных обстоятельствах — поддельные футболки «Оазис» и «Блер»[3 - «Ocsis» и «Blur» — музыкальные группы.], где у Демьена Алборна и братьев Гэллахер на принте был румянец, как у тифозных больных. У входа в метро толпились панки, они настойчиво клянчили у прохожих мелочь, упивались дешевой водкой из супермаркета и блевали прямо под ноги. Тогда это место пугало обывателей.
        Сейчас здесь совсем по-другому, спокойнее, бесцветнее, буржуазнее. На смену неформалам пришли богатые хипстеры, которые смыли с улиц развеселую пьяную контркультуру тройным раствором баснословно дорогого карамельного макиато. Неизменными остались только музыкальные вечера в пабах да парочка халяльных закусочных.
        Я открываю дверь, над моей головой брякает охрипший колокольчик. Амир из «Роял Кебаба» уже ждет меня.
        — Привет, Серж. Опаздываешь,  — добродушно усмехается он, показываясь из подсобки.
        — Пробки.
        Он кивает в сторону завернутого в коричневую бумагу свертка — кебаб с двойным чили и картошкой фри — мой ужин по четвергам. Я кладу на прилавок деньги, ровно семь пятьдесят, без сдачи.
        — Приятного вечера, Серж.
        — И тебе, Амир.
        Стараясь не заглядывать внутрь, я скольжу вдоль вереницы блистающих теплыми огнями витрин пабов, потом сворачиваю в узкую боковую улочку. Мой дом — угловой, ступеньки прямо с улицы. Он похож на зарисовки в блокноте прогрессивного художника двадцатых годов прошлого века — именно так они представляли себе будущее. Выпуклые окна-иллюминаторы, болтающиеся туда-сюда на скрипучих петлях распашные двери, узенькие отвесные винтовые лестницы, по которым, по плану архитектора, будут беспечно скакать через ступеньку вечно молодые люди будущего. Но все сложилось немного иначе.
        Сейчас это дом социального жилья, по большей части. Здесь селят людей с душевными болезнями. Разумеется, только тех, которые не опасны для себя и общества. Не идеально, но хозяин квартиры, один из загоревших дочерна людей из поколения дауншифтеров, спешил порвать все связи со старым миром и вернуться в Азию, поэтому готов был скинуть сотню с ежемесячной ренты, если только мы сами возьмемся починить трубы в ванной. Прошло восемь лет, трубы все еще там, как и я. Все остальное изменилось безвозвратно.
        Поначалу место пугало Иду Линн — неприветливые новые соседи, отворачивающие лицо к стене в ответ на ее приветствия и бормочущие сами с собой, без конца орущий в квартире над нами кот, неистребимый запах плесени, усиливающийся от затяжных осенних дождей, шорохи и сквозняки старого здания, где давно не было капитального ремонта, валящий из решетки вытяжки липкий кухонный пар. Но это было только поначалу, потом она привыкла.
        Со временем она полюбила наш новый дом, развесила по стенам постеры из галереи «Саатчи», заставила меня смазать петли в двери на этаже, посадила в горшок проросшую косточку от авокадо.
        Гулкий коридор, предпоследняя дверь слева, наклейка номер «девять», окна во внутренний двор. Он крошечный и почти всегда пустой. У меня есть ключ, но я никогда там не бываю, разве что кроме того случая, когда Ида Линн уронила туда свой горшок с цветком, и мы ходили собирать с земли осколки. В тот вечер она придумала смотреть в окна домов напротив, сидя на подоконнике с выключенным светом, когда дожидалась меня с работы. Люди всегда вешают шторы со стороны улицы, но почти никогда — со стороны двора, не боясь глаз, которые могут наблюдать из глубин обманчивой пустоты. Иногда я до сих пор наблюдаю за ними, соседи напротив движутся в своих комнатах, курят, облокотившись локтями о подоконник, едят арахисовое масло пальцем прямо из банки, смотрят всякое дерьмо по телевизору, плачут, целуются. Живут.
        Я отпираю дверь, в очередной раз вспоминая о том, что хочу поменять замок. Этот совсем расшатался, его можно открыть, просто подковырнув язычок чем-то вроде проездного билета. Я захожу внутрь, поворачиваю защелку, разуваюсь, щелкаю выключателем. Скидываю рюкзак, вешаю на крючок куртку и толстовку. Потом иду в ванную, пуговица за пуговицей расстегиваю светло-голубую рубашку из «GAP», комкаю ее и кладу в стиральную машину. За ней следует белая футболка и носки. Стараясь не глядеть на себя в зеркало, я стаскиваю с волос резинку и позволяю им упасть на плечи. Это лучший момент моего дня — физическое ощущение спадающего напряжения.
        Я убираю джинсы в шкаф в спальне, надеваю треники и выцветшую футболку «Children of Bodem», купленную на концерте, куда мы с Идой Линн, тайком от взрослых, пробрались, когда еще учились в школе, перепрыгнув через высокий забор и приземлившись на задницы в мокрую траву. Быстро расправляюсь с кебабом и, прихватив из холодильника запотевшую баночку кока-колы, устраиваюсь за обеденным столом, за которым уже четыре года никто не обедает. Я залогиниваюсь и надеваю наушники. В них почти сразу же слышится знакомый хриплый голос.
        — Привет, Андерсон! Я уж думал, ты не придешь!  — обращается ко мне он, используя мой игровой ник. Настоящие имена друг друга мы не знаем.
        — Извини, адское движение, еле прорвался домой. Привет!
        — Да ничего, я прекрасно помню, что это такое, ходить в офис каждый день. Сочувствую тебе, мужик.
        TronGuy_18072 был моим партнером уже два с половиной года, но общаться голосом один на один мы стали всего одиннадцать месяцев назад, через «Дискорд»[4 - Дискорд (Discord)  — бесплатный мессенджер, изначально ориентированный на пользователей игр.]. Это до сих пор вызывает у меня чувство неловкости и вторжения в личное пространство. Я очень долго привыкаю к новым вещам, а уж к людям — и того дольше. А еще я из тех, кто никогда не звонит, только пишет. Но с Троном это было необходимое зло. Общение действительно ключ, по крайней мере в нашем случае. Наша статистика пошла в гору, вскоре мы стали топовыми игроками, несмотря на то что сейчас я стараюсь выходить онлайн не чаще четырех раз в неделю.
        — Трон, прикрой меня!  — Я перезаряжаю пушку и осторожно крадусь вперед по узкому коридору с облупившимися стенами, то и дело с опаской заглядывая в дверные проемы по бокам. Перебежав через перекресток, я останавливаюсь.
        — Я знаю эту карту, тут рельсы. Иду первым!  — кричу я, переключаясь в режим разговора со всей командой.
        В каком-то смысле многопользовательские онлайн-игры почти как жизнь,  — мало на кого можно положиться, а уж тем более доверить прикрыть тебе спину. Тем не менее в игре хотя бы есть алгоритм подбора, чего в жизни точно не бывает. Вселенная не подставляет тебе родственников, коллег и друзей согласно интеллекту или количеству ачивок. Ты должен делать это сам, если хочешь. И если хватает навыков общения. Что касается меня — мне лучше одному. Хотя я действительно благодарен тому парню, такому же, как я, одиночке, который написал алгоритм подбора в этой игре, что однажды поставил меня в команду с Троном. С тех пор мы — команда. Мы играем в разные игры: квесты, шутеры и мультиплееры, что угодно. Игры не так важны, как компания.
        Я подныриваю под ворота и оказываюсь на широком пустом дворе. Слева от меня что-то, похожее на курятники. Справа — невысокие жилые дома. Внезапно в паре метров от кончика моего дула с глухим хлопком разрывается дымовая шашка.
        — Йо, Мистер Андерсон, слева сверху!  — раздается в моих наушниках возглас Трона, через секунду после того, как я сам регистрирую угрозу. Аккуратная автоматная очередь молниеносно обезвреживает до зубов вооруженного террориста. Он падает к нашим ногам. Легко и чисто.  — Ни фига себе, вот так реакция у тебя, Мистер Андерсон! Или мне лучше звать тебя Нео?[5 - Нео (Neo)  — персонаж фильма «Матрица».]
        — Спасибо, Морфеус!
        — Смотри-ка, у него Р250. Чур, он мой! Блин, да у него еще и дымовух полные карманы. Бинго!
        Это была еще одна причина, почему с Троном было классно играть — он всегда радовался, как ребенок, хотя, судя по голосу и по мемам, ссылки на которые постоянно сыпались в наш чат, он по меньшей мере мой ровесник, а то и старше. Но каким бы ни был его возраст, в одном я уверен наверняка — Трон, как и я, один их тех, кого люди вроде моей матери называют «компьютерщик».
        Миссия идет неожиданно бодро, но я то и дело подлавливаю Трона на том, что он как будто зависает и реагирует на долю секунды медленнее, чем обычно. Надежно спрятавшись от перекрестного огня в укрытии, я все же решаюсь разузнать у него, в чем дело.
        — Трон, ты сегодня не в фокусе. Соберись и гоу в бой!  — бодрым голосом произношу я в микрофон, переключившись в приватный режим.
        — Блин, чувак, сегодня какой-то дерьмовый день.  — В моих наушниках слышится глубокий тяжелый вздох.
        — Согласен, но это не повод лажать.
        Я замолкаю. Он тоже хранит безмолвие. Это значит, что я должен сказать что-то еще.
        — Ты в порядке?  — осторожно спрашиваю я.
        — Что-то у меня разыгралась паранойя,  — раздается еще один вздох, тяжелее предыдущего.
        — На тему?
        По правде говоря, я не знаю о его жизни абсолютно ничего. То есть я отлично в курсе, чем он живет, но вот где и с кем — понятия не имею. Это наше безмолвное соглашение.
        — Не, не буду грузить тебя, это не на две минуты история.
        — О’кей, как скажешь. Но если что…
        — Я знаю. Спасибо.
        Какое-то время мы переговариваемся только по общему каналу связи, ограничиваясь возгласами и призывами к действию наших менее опытных товарищей по команде, которые никак не хотят умирать. Когда, наконец, наступает передышка, я снова слышу голос Трона, обращенный лично ко мне:
        — Андерсон, а у тебя бывает такое чувство, будто за тобой следят?
        — Ты что, наконец, послушал мой совет и посмотрел документалку про Сноудена?[6 - Эдвард Сноуден — американский технический специалист, бывший сотрудник ЦРУ, обнародовавший секретную информацию спецслужб.] За всеми следят, пора бы уже успокоиться на эту тему,  — отвечаю я, стараясь развеселить его хоть чуть-чуть.  — Никто не станет рассказывать твоей маме о том, что ты смотришь неприличные картинки. Просто алгоритм подбора рекламы будет чаще предлагать тебе сайты знакомств. Они следят с одной целью — заработать на тебе.
        Трон смеется, но делает это на секунду позже, чем если бы правда нашел мою шутку смешной.
        — Я не об этом.
        — А о чем тогда?
        — Да не, ерунда. Не важно.
        — О, смотри, кто это тут у нас?  — В глубине улицы мелькает одетая в черное фигура.
        Раздается короткая автоматная очередь — Трон прикрывает, как всегда. Я бросаюсь через проход.
        — Чисто сработано, чувак.
        В наушниках тишина.
        — Слушай, кстати, о Сноудене,  — продолжает он, после паузы, снова затаившись в укрытии.  — Если б у тебя были, скажем, записи разговоров ФБР или что-то наподобие, такое же… опасное, где б ты это хранил?
        — М-мм, ты что, хакнул «Куантико»?[7 - «Куантико» — американский телесериал о сотрудниках ФБР на секретной базе.]
        — Возможно.  — Сухой нервный смешок.  — Чисто теоретически, если б тебе в руки попали кое-какие чувствительные материалы.
        — Смотря о каком объеме данных идет речь,  — отвечаю я, перезаряжая пушку.
        — Несколько террабайт.
        Невольно мои губы сами складываются в трубочку, и я присвистываю.
        — Ты что, снял порнуху?
        — Ага, римейк оригинальной трилогии «Звездные войны» с моими частями тела в роли всех персонажей.
        — Блин, зачем ты вложил эту картинку мне в голову! Как ее теперь развидеть?
        — Ну ты ж даже не знаешь, как я выгляжу. Может, я — Райан Гослинг, и тебе понравится.
        — Чего-о-о?  — подняв брови, протягиваю я.  — Что за крипи-вайбы я ловлю от тебя сегодня? И, для справки, чтобы мне понравиться, ты должен оказаться минимум Скарлетт Йоханссон, чувак.
        — Это не те дроиды, которых ты ищешь[8 - Фраза из фильма «Звездные войны».],  — говорит он, изображая женский голос и срываясь в смех, а потом добавляет, уже серьезно:  — И все же, где б ты хранил данные?
        — Ну, я вряд ли на физическом носителе — слишком опасно. Скорее всего, залил бы куда-то, на один из хостингов[9 - Хостинг — услуга по предоставлению ресурсов для размещения информации на сервере, постоянно находящемся в сети Интернет.], которые используют для детского порно и пиратских фильмов, с серверами в какой-нибудь латиноамериканской стране и оплатой через биткойны[10 - Виртуальная криптовалюта.]. И запаролил бы доступ, конечно же. Как-то так…
        — Ну да, и я… сделал бы то же самое, если бы у меня были такие данные,  — отвечает Трон как-то слишком уж задумчиво.  — И кстати, о паранойе. Знаешь, кому всю жизнь казалось, что за ним следят люди в черном?
        — Кому же?
        — Эрнесту Хемингуэю. И знаешь что?
        — Что?
        — Он оказался прав.
        Я только смеюсь в ответ. Миссия закончилась. Я встаю и иду к холодильнику за еще одной банкой колы.
        — Ну что, еще по одной?  — спрашиваю я, взглянув на часы. Двенадцать ночи. Ну и что, что завтра будет не встать.
        — Мистер Андерсон, ты чего такой неугомонный? Спать совсем не хочешь?
        — Сон для слабаков.
        — Скажешь еще, ты один из тех, кто проходит игру сто раз, чтобы посмотреть все концовки?
        — А разве можно иначе?!
        Я вспоминаю вторую часть «Сайлент Хилла»[11 - Компьютерная игра.] и мои бесплодные попытки вернуть к жизни погибшую виртуальную жену. Сколько раз я прошел ее? Даже не вспомню. Одну из концовок, впрочем, самую лучшую, мне получить так и не удалось.
        — Значит, любишь побеждать?
        — Не то что побеждать, просто разбираться, в чем ошибка, и проходить заново, добиваясь лучшего результата.
        — Задрот…  — слышу я его тихий шепот.
        — Что?
        — Ничего, просто помехи.  — Трон заливается хохотом.
        Я улыбаюсь.
        Начинается загрузка. Я слышу в наушниках, как Трон шуршит какими-то фантиками.
        — Что ты там так жадно жрешь?
        — Энергетические батончики.
        — Это как «Ред Булл», только жевать нужно?
        — Типа того.
        — Класс, не знал, что бывают такие. Но это ж, наверное, прожигает дыры в желудке.
        — Наверняка,  — усмехается он.  — Завтра дойду до магазина, а сегодня это лучшее, что есть в моем меню.
        Я хмыкаю в ответ. Мне это знакомо. Если бы не Амир и его кебабы.
        — Ну что, погнали?
        — Да, ага…  — отзывается он немного рассеянно, будто прислушиваясь к чему-то вовне.  — Хотя, погоди минуту. Кто-то у двери… или мне кажется… повиси немного, ок?
        Он оставляет меня один на один с глухотой наушников. Немного погодя в глубине слышатся какие-то сдавленные голоса. А может, это просто помехи в эфире. Я жду еще пару минут.
        — Мистер Андерсон?  — наконец, в наушниках звучит знакомый хрипловатый голос Трона.  — Ты готов?
        — Это ты меня спрашиваешь? К тебе там кто-то пришел? Доставка пиццы? Девочки? Мне показалось, я слышал женский голос.
        — Это Алекса.
        — Кто?
        — Ассистент.
        — Трон, ты что, секретный миллионер?
        — Нет, она — робот.
        — А, тот новый дивайс от Амазона, Сири[12 - Сири (Siri)  — облачный персональный помощник, программное приложение компании Apple.] в коробке?
        — Ага, доставили пару дней назад. Ты же знаешь, я — маньяк до всяких новинок.
        — А ты не боишься, что она — посланник «Скайнет»?[13 - Скайнет (SkyNet (англ.)  — искусственный интеллект, главный антагонист фильмов о «Терминаторе».]
        — А я спросил,  — Трон снова хихикает.  — Она говорит, что нет.
        — И ты ей веришь?
        — А что мне остается? Она такая милашка, напоминает мне проверить утюг и плиту перед выходом из дома и составляет список покупок.
        — Утюг? Ты что, гладишь?  — ржу в голос я.
        — Нет, просто у меня паранойя.
        — О-уу.
        — Да-да, я — один из тех, кто должен кликнуть выключателем двадцать четыре раза перед выходом из дома, а иначе вся моя семья сгорит.
        — И давно это с тобой?
        — Около года.
        Трон — тот еще любитель черного юмора, это мне в нем очень нравится.
        — Жесть, тебе лечиться надо, чувак,  — отзываюсь я, подыгрывая.  — И я не думаю, что маленькая черная коробочка, которая слушает все, что ты говоришь, помогает твой паранойе. Может, из-за нее тебе кажется, что за тобой следят.
        — Да нет, Алекса тут ни при чем.
        — Кстати, а пиццу она заказывать умеет?
        — Не знаю, у меня тут нет доставок поблизости.
        — Ты что, на Марсе, что ль, живешь?
        — Типа того,  — отвечает Трон.  — Ладно, давай уже гоу в бой.
        Он наскоро меняет оружие, извлекает свой элитный трофейный автомат и заряжает его с приятным щелчком.
        — О да, крошка, иди к папочке…
        Когда несколько часов спустя мы попрощаемся и я, рухнув в кровать, закрываю глаза, в ушах у меня все еще трещат автоматные очереди. Мы — лидеры в игровом зачете. Улыбнувшись, я заставляю себя встать. Чищу зубы, выключаю свет и забираюсь под одеяло. Зимой в квартире промозгло и сыро, зато летом почти не бывает жарко.
        Я слушаю звуки дома, который только прикидывался спящим. За стенкой в пустоту звонит телефон. В комнате надо мной скребется и мяукает кот, тот самый, который когда-то не давал спать Иде Линн. Сколько же ему лет уже? А он все скребется. Поначалу, когда мы только въехали сюда, нас так и подмывало подняться выше этажом и позвонить в дверь — просто чтобы проверить, что обитатель квартиры жив и кот не пирует его останками, пригласив в гости компанию друзей с улицы. Наш поход закончился коротким недружелюбным разговором через закрытую дверь. Сегодня кот снова орет. Но соседка сверху была жива, я видел ее всего пару дней назад, она вызволяла хвостатого с одинокого развесистого дерева посреди двора, попутно поливая его проклятиями.
        Сон, такой близкий еще минуту назад, внезапно куда-то испаряется. Где-то скрипит половица. Затем следует плеск падающей воды, потом стон смывного бачка. Сбоку через стенку бубнит ночной магазин на диване. Через щель в занавесках мне виден треугольный отрезок черно-сиреневого неба. Табло древних электронных часов показывает три пятнадцать ночи. В голове мечется мысль, быстрая и тревожная, как кот по подоконнику, я не успеваю схватить ее за хвост. А ведь вот оно, еще одно второе февраля, закончилось уже, думаю я. Словно как по волшебству, низкие облака разрешаются от бремени — с неба на спящий двор начинает сыпать мелкий искристый снег. Я подхожу к окну, открываю его настежь, подставив лицо морозному воздуху, который все еще пахнет пожаром.
        Лондон, 4 февраля
        Я выключаю будильник, встаю с кровати и раздвигаю занавески. Ледяное утреннее солнце сочится сквозь низкие облака и заливает комнату безжалостным искрящимся светом. В воздухе медленно плывут пылинки. Я тру лицо руками, потом прижимаюсь лбом к оконному стеклу и позволяю себе просто постоять так, несколько секунд. Прошлой ночью мне снова снился пылающий дом, рыжие всполохи в черном небе.
        Когда мы только переехали в Камден, мы с Идой Линн почти каждый вечер ходили слушать музыку в «Блюз Китчен» или «Даблин Кастл», мы пили пиво и вино, гуляли по вонючей набережной канала, переступая через спящих бомжей, частенько приходя домой только на рассвете. Утро всегда было мукой для Иды Линн, потому что для нее оно означало возвращение в реальность, где нужно было собирать волосы в пучок, надевать не успевшую высохнуть с вечера униформу и идти на работу. Ее смена начиналась в шесть тридцать утра, она почти всегда опаздывала. Она работала в кофейне у метро «Морнингтон Крешент», делала капучино и латте для вечно спешащих горожан, опускала блестящий хромированный носик в маленький ковшик с молоком и наблюдала за тем, как струя скрипящего горячего пара превращает его в пену. Я помню этот звук, резкий и механический, помню ее лицо, сосредоточенное и отстраненное одновременно. А потом улыбку, когда она увидела меня, принесшего ей забытые ключи по дороге на работу.
        В нашем доме мало кто встает раньше десяти, так что в семь утра тут ни звука. Я прислушиваюсь к тишине вокруг. Ида Линн была такой шумной по утрам. Я помню, как сквозь опущенные веки наблюдал, как она прыгает по комнате на одной ноге, пытаясь засунуть вторую в колготки, стараясь не шуметь и опрокидывая все подряд, помню плеск воды в ванной, ее тихое ворчание на свою жизнь, затем хлопок входной двери, а после — тишина. Тогда я поворачивался на бок и блаженно засыпал, не подозревая о том, какой ненавистной может быть эта утренняя тишина. За стенкой снова звонит телефон.
        Сток в ванне опять засорился, и я стою по щиколотку в мутноватой мыльной воде, позволяя потоку просто падать на меня сверху, руки, как плети, вдоль тела, вкус шампуня и зубной пасты во рту. Постояв так минуту, я наклоняюсь и запускаю пальцы в дырку на дне, ожидая выловить оттуда склизкого волосатого монстра. Но сегодня решетка чиста, значит, засор где-то в трубах.
        Я одеваюсь — черные джинсы, белая футболка, голубая рубашка, застегнутая на все пуговицы, серая толстовка на молнии с капюшоном.
        На завтрак — шоколадные шарики с молоком, банан, большая чашка крепкого черного кофе. Потом дорога на работу — двадцать минут пешком, почти по прямой. Иногда они пролетают быстро, иногда тянутся медленно-медленно. Восприятие времени субъективно, это я понял уже давным-давно. Или только что? Это утро отличается от других только тем, что воздух особенно сильно пахнет рекой и асфальтом. К рассвету выпавший ночью снег исчез, будто его и не было вовсе.
        Дорога ведет меня на маленькую бетонную площадь, окруженную высокими по лондонским меркам, стеклянными домами. По сторонам площади, как кусочки лего, разбросаны маленькие прямоугольные скамейки, перемежающиеся треугольными деревьями в тяжелых кадках. Иногда я думаю о том, что надо бы рассмотреть рисунок этих серых прямоугольников и зеленых точек сверху, вдруг вместе они образуют какой-то символ. Я не могу поверить в то, что их расставили здесь в случайном хаотичном порядке. Но я всегда забываю об этом, когда доезжаю до своего этажа.
        Я работаю в айти-отделе онлайн-магазина, расположенном на десятом, одиннадцатом и двенадцатом этажах центрального здания на площади. А именно — одним из трех системных администраторов, которые обеспечивают работу внутренней сети, выдают новые клавиатуры и мыши и сбрасывают пароли. По сути, я просто слежу за тем, чтобы ничего никогда не ломалось. Как говорил мой коллега Шон, который два года назад перебрался жить в Барселону: у хорошего администратора всегда полно свободного времени. Это так, и даже больше. По счастью, с недавних пор у нас появился стажер, и я практически больше не занимаюсь восстановлением забытых паролей и настройкой почты.
        То, чем я занимаюсь,  — дно для любого человека, когда-то мечтавшего стать программистом. Впрочем, я не уверен в том, что когда-то действительно осознанно мечтал о чем-то. Я скорее позволял жизни, в лице вечно одержимой какой-то безумной целью Иды Линн, нести меня за собой.
        Тем не менее моя работа — тлен. Особенно четко я осознаю это, когда стеклянный лифт проезжает мимо этажей, где располагается лондонский офис одной крупной социальной сети. Лифт наполняется людьми, я чувствую их полные равнодушного презрения взгляды, скользящие по бейджу на моей груди. Имя: «Никто», должность: «Никто». Я смотрю на этих парней и девчонок на десять лет себя моложе. Они здесь не случайно, они — лучшие из лучших. Многим из них корпорация оплатила переезд сюда. Иногда я слушаю их негромкие увлеченные разговоры. Вижу, во сколько они уходят с работы. Некоторые даже ночуют тут. Говорят, на одном из этажей у них есть специальные капсулы для сна. Не представляю, чтобы мне когда-нибудь захотелось переночевать в офисе. Но тем не менее есть в моей работе и интересные аспекты.
        Онлайн-магазины знают о людях все. Даже больше, чем некоторые спецслужбы, потому как спецслужбы отслеживают только определенные виды деятельности, а маркетологи — все, какие могут. Где вы работаете и отдыхаете, какими болезнями болеете (или подозреваете, что болеете), что едите, от чего возбуждаетесь, с кем спите, а с кем хотели бы переспать и как именно хотели бы это сделать. Каждый новый девайс[14 - Девайс (device)  — техническое средство, приспособление или устройство, используемое в разных научных областях, а также в повседневной жизни.], каждый новый логин, каждая залитая в сеть фотография дорисовывает ваш портрет. Портрет потребителя. Наши маркетологи и специалисты по привлечению пользователей покупают эти данные у социальных сетей, таких, как та, что находится на пару этажей выше. Конечно, официально вы — голые данные, без имен, поделенные только на возрастные, половые, этнические и еще миллион разных групп. Но, при желании, имя тоже можно узнать, это не составит проблем. Мы покупаем вас. Не я конкретно, а наш отдел маркетинга. Я просто читаю их чат, когда мне нечего делать, этому научил
меня Шон.
        Например, сейчас, в преддверии 14 февраля, Карина, наш маркетинг-шеф, отдала указание покупать одиноких девушек и предлагать им регистрироваться в дейтинг-сервисе «Тиндер». Дело в том, что перед таким «парным» праздником одиночек можно купить куда дешевле и впарить им гораздо больше. Люди готовы тратить деньги на то, чтобы не чувствовать себя ущербными. Собственно, если я правильно понимаю этот мир, они только на это и готовы тратить. По слухам, отлично идут еще и селф-хелп[15 - Селф-хелп (Self-help)  — помоги себе сам.] книжки и подписки на онлайн-кинотеатры. Я думаю, это работает как-то так: сначала маркетологи убеждают вас в том, что всем нужна пара, а потом предлагают товары различных категорий в зависимости от того, повелись вы на эти разводки или нет. Поэтому нужно помнить, нет никаких импульсных покупок — просто вы не заметили того, как вас запрограммировали на то, что вам нужен именно этот портативный блендер со стаканом для смузи. Гениально! Мне даже почти не жаль тех, кто ведется на это.
        Люди доверяют интернет-сервисам такое, чего даже вслух произнести не могут, рассчитывая на анонимность и безопасность своих данных. Как же долго и с пеной у рта я убеждал Иду Линн не доверять так слепо социальным сетям, не заполнять о себе лишнюю информацию, не выкладывать слишком много фото. Есть такие ресурсы, где можно проверить, сколько раз и когда данные о вас сливали и похищали. Жаль, там не пишут, кто и за сколько вас купил. Но и это можно отыскать на просторах дарк-веба[16 - Дарк-веб (dark Web)  — скрытая от поисковых браузеров часть Интернета.]. Я снова и снова объяснял ей это, но Ида Линн только смеялась и называла меня хакером и параноиком.
        Но я не то и не другое. Я — простой сисадмин, сидящий в пропахшем раскаленным пластиком и ковролином офисе на одиннадцатом этаже стеклянной вышки на Брок-стрит и пялящийся в свои три монитора в ожидании перерыва на обед.
        Я тут так давно, что мог бы делать свою работу с закрытыми глазами. Это нетрудно, кто угодно бы справился. Каждая компания имеет внутреннюю сеть. Эта сеть состоит из компьютеров сотрудников и серверов, на которых хранятся данные, нужные организации для своей деятельности. Моя работа — следить за тем, чтобы ничего не падало и не отключалось, а еще выставлять каждому сотруднику компании уровень доступа, согласно директивам, которые я получаю от отдела кадров. Иногда, когда кого-то подозревают в злоупотреблениях, меня просят следить за этим человеком. Не буквально, а просто активировав на устройствах специальную программу, которая фиксирует его или ее действия. Раньше этим занимался Шон, мне кажется, он получал от этого удовольствие. Я же просто каждый раз удивляюсь, как однообразна жизнь, причем не только моя. Вот и все мои обязанности. Не пыльно, правда?
        Конечно, я делаю не только это. Но так было проще всего объяснить, чем я занимаюсь, моей маме, когда, в свой единственный за восемь лет нашей разлуки визит, она задала этот вопрос. Я сижу в комнате и смотрю в экран. Восемь часов в сутки с перерывом на обед, стараясь, по возможности, не вступать в контакт с другими обитателями офисного пространства, что бывает довольно сложно, учитывая что многие женщины считают, что одного тикета[17 - Здесь это задача, задание.] с просьбой о новой клавиатуре мало и нужно обязательно прийти ко мне лично и пытаться использовать то, что Шон называл «сила сисечного убеждения». В таких случаях я стараюсь притвориться, что очень занят, или спрятаться в серверной, куда у них попросту нет доступа.
        Я — одиночка. Это не значит, что мне плевать и что я не в курсе того, что происходит. Совсем наоборот. Я — ресивер, я получаю информацию, но она не идет дальше меня.
        Корпоративная жизнь донельзя похожа на школу. Здесь есть классные популярные ребята, например, отдел маркетинга, есть стукачи — отдел кадров, есть завучи — наш средний менеджмент. И есть я и подобные мне странные ребята в немодной одежде. Да, остальным приходится сохранять с нами приятный фасад, ведь от школы местные устои отличает только одно — теперь мы нужны им гораздо больше, чем они нам. Да и я не стал бы мерить косым взглядом человека, который точно знает, на каких сайтах и по скольку минут в день вы проводите, даже если у этого человека волосы по пояс и шрамы от пирсинга на лице. Они даже не подозревают, что на компьютеры абсолютно всех сотрудников установлено программное обеспечение, позволяющее снимать видеоролики того, что происходит на мониторе любого конкретно выбранного человека в любой момент времени. Даже если одновременно с онлайн-игрой или Фейсбуком у него открыт рабочий файл — я вижу, что они делают, и знаю, куда они ходят. Притом не только на своем корпоративном ноутбуке, но и на телефоне, если человек этот использует корпоративный вайфай.
        Большинство людей не понимает, что сисадмин обладает большей властью над ними, чем полицейский или руководитель. И что захоти он испортить кому-то жизнь или разоблачить чей-то секрет, его вряд ли что-то остановит. История Эдварда Сноудена никого ничему не научила. Никто не думает о своей онлайн-гигиене, никто не беспокоится о том, с кем и чем он делится, когда устанавливает новое приложение себе на телефон или заходит в аккаунт своей соц. сети с публичного вайфая. А потом они удивляются и подают жалобы. Но как можно жаловаться, если вы сами записали свой пароль в заметки в телефоне под заголовком «Мои пароли», а потом скачали какое-то приложение и дали ему доступ к вашим заметкам. Я не перестаю удивляться, недоумевать, порой угорать со смеху от всего, что творится вокруг. Только я делаю это молча, не отводя глаз от монитора и не меняя выражения лица.
        После переезда Шона в Барселону обедаю я тоже один. Обычно я ем в офисе, но сегодня мне хочется пройтись. Я застегиваю куртку, натягиваю капюшон и выхожу на улицу. Воздух сегодня влажный и густой. Холодновато для сезона. Низкие облака медленно ползут над крышами. Я дохожу до Риджентс-парка и, как турист, устраиваюсь на лавке на одной из аллей, жую неприятно влажный сэндвич с тунцом и кукурузой, который прихватил в супермаркете по дороге. Не в силах доесть, я крошу мякиш на асфальт. Толкая друг друга и хлопая крыльями, голуби начинают драться за еду. Я делаю глубокий вдох, позволяя влажному воздуху проникнуть глубоко в легкие. Там, где я вырос, было море. Ну, что-то вроде этого, так его называли местные.
        Это было в Санкт-Петербурге. Не в том, который во Флориде, и не в том придуманном, что у Марка Твена, а в том самом, где Зимний дворец и белые ночи. В моем свидетельстве о рождении стояло имя «Сяргей Филиппенко», но родители переехали из Минска в тогда еще Ленинград, когда мне было два, так произошла первая смена моего имени — я стал Сергеем. В Ленинграде папа преподавал математику в университете, в одной из таких аудиторий, которые часто показывают в кино, похожей на амфитеатр. Мы жили в коммуналке в центре города, пару минут хода от Невского, под арку, во внутреннем дворе внутреннего двора, с высокими потолками и длинным темным коридором. Я плохо помню то время, только какие-то обрывки. Соседка в едва запахнутом коротеньком халате ругается с матерью, и мать называет ее проституткой, вполне вероятно, заслуженно. Запах капусты и куриного бульона. Отец курит «Лаки Страйк» на лестничной площадке. Протечки, сжирающие заживо ветхую лепнину на потолке. Собака, огромная черная дворняга Брут, которая лежит у меня в ногах, поскуливая и перебирая лапами во сне. Окно в световой колодец, откуда просачивается
мутный серый луч. Скрип паркета. «Led Zeppelin» и «Боуи». Папа учит меня играть на гитаре. Мы с папой едем на электричке гулять на залив в лютый мороз с какой-то смеющейся девушкой в красном берете, и Брут то и дело убегает от нас по льду. Сигаретный дым в воздухе. Я помню, у нас всегда были гости, люди из университета, они пели, пили, курили, разговаривали о свободе и справедливости.
        Когда мне было двенадцать, папа влюбился в аспирантку, ту самую в красном берете, и ушел жить к ней, в спальный район. Моя мама не умела ничего, она всегда была просто при папе, как ассистент или музейный смотритель. Полгода она только и делала, что плакала, а потом познакомилась с какими-то людьми в темно-серых костюмах, стала приносить домой разноцветные брошюры, напечатанные на приятно пахнущей глянцевой бумаге, и ходить в комнату в старом доме культуры, которую она называла «церковь». Она и меня брала с собой, пока папа не запретил ей делать это. Вскоре в нашей жизни появился человек по имени Юкка Веналайнен. Высокий, бесцветный, с жирными щеками. Он был проповедником. Мама влюбилась в него, по крайней мере, так я думал. Она подала на развод, и через семь месяцев мы переехали жить в маленький город у моря в Финляндии. Меня забрали из школы с середины недели. Гитару и магнитофон мать продала соседке-проститутке, а собаку усыпила, потому что никто не хотел брать — слишком черный и слишком страшный. Она, конечно, врала мне, что отдала его подруге, и правда всплыла только много лет спустя, когда
рассказал Иде Линн о том, что Брут уехал жить к егерю в Гатчину, а она начала смеяться и плакать над моей наивностью. Тогда, тем вечером, я спросил мать, и она призналась мне. Я назвал ее сукой, она ударила меня по лицу.
        Переезд был шоком. Я не знал финского языка, и меня отправили в вечернюю гимназию. Именно там, год спустя, на автобусной остановке, я впервые увидел Иду Линн. У нее были черные волосы, розовый рюкзак и неправильный прикус.
        Над головой с резким тревожным криком проносится чайка, чуть не сбросив с моей головы капюшон размахом своего крыла и прервав мои мысли. Голуби разлетаются в стороны, как брызги, с этим особым чмокающим звуком голубиных крыльев. Чайка приземляется, склоняет голову набок и смотрит на меня своим выпуклым желтым глазом. Я бросаю ей остатки сэндвича и гляжу на часы — перерыв закончится через семь минут. Пора возвращаться на работу. Еще каких-то четыре часа, и можно будет ехать домой. Домой…
        Я захожу в чат чуть раньше, но Трон уже онлайн. Я не знаю, эксклюзивны ли наши отношения с его стороны, но я точно не играю ни с кем другим. Мне это просто не интересно.
        — Мистер Андерсон, я тут подумал, в продолжение нашего разговора позавчера,  — говорит Трон, пока мы ждем загрузки миссии.  — Знаешь, кто еще параноик?
        — Ты?
        Он добродушно ржет. Я улыбаюсь.
        — Эд Сноуден. Он думал, что на него смотрят через веб-камеру, и оказался прав.
        — Прекращай смотреть «Мистера Робота».
        — Я серьезно. Это же чистая паранойя, то, что он заметил это. Нормальному человеку никогда не пришло бы в голову, что это все всерьез и что… можно их разоблачить,  — в его голосе звучат резкие тревожные ноты.
        — Трон, я начинаю за тебя волноваться, правда…
        «Гоу гоу гоу!» — слышится в наушниках. Миссия загрузилась. Мы кидаемся вперед по темному коридору, Трон приотстает, потом догоняет меня. Мы бежим по лестнице на второй этаж невысокого здания и занимаем позицию у окна, оглядывая серые крыши нарисованного Багдада. Мимо моей головы свистит выстрел, но Трон прикрывает, как всегда.
        — Ты видел, что сделали эти русские?  — спрашивает он, перезаряжаясь.
        — Атомную бомбу?
        — Лучше! Знаешь, есть такой сайт знакомств, «Лавер»?
        — Не знаю.
        — Да ладно, живешь в большом городе и не пользуешься?
        — Не-а.
        — Ну не суть, в общем, это сайт для женатых людей, которые ищут интрижку на стороне, ну и просто для всех, кого романтика интересует в меньшей степени.
        — Типа «Тиндера»?
        — Не совсем. «Тиндер» не отрицает романтику, просто они понимают, что в сети ее вряд ли найдешь. А эти ребята, они с самого начала объявили, что их сайт — для развлечений, а не для поиска любви.  — Трон замолкает на минуту, сосредоточенно зачищая нам проход между домами.  — Так вот, помнишь ту утечку, когда какие-то хакеры взломали айклауд кучи знаменитостей и слили в сеть их личные фотографии?
        — Ну да, было что-то такое.
        — Во-первых, не прикидывайся, что не знаешь! Все видели Джен Ло!
        — Может, я не видел, может, я постеснялся… или она не в моем вкусе?
        Я видел Джен Ло, все ее видели. А еще ту малышку из «Аббатства Даунтон», не помню ее имя. Просто я никогда не признаю этого.
        — Ты меня удивляешь. Но я не об этом. Я хочу сказать, что, несмотря на то что фотографии принадлежали знаменитостям, это было грубейшее вторжение в частную жизнь, Андерсон! Значит, за ними следили, подбирали их пароли… А сейчас эти стартаперы собрали все эти фотографии на одном сайте, в открытом доступе, и весьма удобно поместили туда рекламу своего сервиса знакомств. Конечно, доказать никто ничего не может, но, блин, это так мерзко. Впрочем, я от них ничего другого и не ждал.
        — Мерзко? Почему же? Если для них это работает, то почему же нет, особенно если они не нарушают закона. Тем более у этого преступления, я имею в виду взлом, особо не было жертв. Подумаешь, фото задницы какой-то там актрисы оказалось онлайн. Знаменитости от этого стали только еще более знаменитыми, а народ развлекся.
        — А ты представь, если бы в открытом доступе очутились переписки и фотографии миллионов обычных людей? Что, если это фото твоей девушки с раздвинутыми ногами оказалось онлайн, и какие-то ушлепки используют его, чтобы нажиться?
        Я представил себе ноги Иды Линн, кожа такая бледная, что сквозь нее видны голубые линии вен. Одна из них закинута на мое плечо. Глаза полузакрыты, я вижу наше отражение, плывущее в отражении. Раздается выстрел, на этот раз Трон не успевает прикрыть меня. Геймовер[18 - Game over (англ.)  — конец игры.].
        — Ну, блин, люди должны понимать, чем они рискуют, когда делают такие фото. Нет ничего приватного. Все, что в твоем телефоне,  — потенциальная собственность всея Интернета,  — отвечаю я, пока грузится игра.  — Ты еще скажи, что студия «Сони» — тоже бедные несчастные жертвы, раз их фильмы слили в сеть ребята из Северной Кореи.
        — Андерсон, я никак не пойму, на чьей ты стороне. Ты то сам как северный кореец рассуждаешь, то как адепт корпорации зла. Конечно, есть жертвы. Когда десятки террабайтов приватной информации оказываются в сети, неизбежно кто-то страдает.
        — Ну да, убытки.
        — Да дело не в этом,  — в голосе Трона чувствуется искреннее раздражение.  — Там же личные данные, паспорта, пенсионные номера, банковские счета. Это делает людей уязвимыми, это делает их потенциальными жертвами мошенников и шантажистов.
        — Но опять же, это — сотрудники голливудской студии, топ-менеджеры и знаменитости,  — парирую я.  — Кстати, а ты смотрел фильм, из-за которого Северная Корея так обиделась?
        — Да, дело не в фильме. Только подумай, ну кто будет совершать преступление из-за фильма с Джеймсом Франко? Я думаю, это кто-то из своих, это — личная месть. Иначе зачем им было постить фотографию директора студии, горящего в аду, на десктоп всех сотрудников корпорации?
        — Ну не знаю… Я не думаю, что это так уж лично, тут же есть подпись группировки, которая взяла на себя ответственность за утечку,  — отвечаю я, рассматривая в окне поиска картинок жутковатые фотографии, которые увидели на экранах своих мониторов все сотрудники киностудии «Сони» 1 декабря 2014 года.
        — Такие взломы и утечки — самая большая угроза двадцать первого века, это — чистейший терроризм. Но почему-то я не верю, что в мире еще остались идеалисты, способные рискнуть приличным тюремным сроком ради того, чтобы наказать корпорацию. Всегда есть что-то личное, какой-то частный мотив. Месть или нажива. А ты что думаешь?
        Я улыбаюсь. За это я и люблю наше общение — он высказывает свое мнение и спрашивает мое. Это — настоящий разговор, а не обмен социальными условностями или товарами и услугами, к чему сводилось почти все мое взаимодействие с внешним миром. Мы болтаем еще о какой-то ерунде, попутно перебив еще пару десятков компьютерных террористов. Я гляжу на часы — уже полвторого ночи.
        — Трон, я, пожалуй, спать. Все-таки завтра в офис.
        — Давай, планктон. До выходных тогда?
        — Ага.
        Мне стало интересно, о каком сайте говорил Трон. Я вбиваю в поисковике слово «Лавер», но вместо сайта с украденными снимками старлеток натыкаюсь на свеженькую статью об их СЕО, который явно не скупится на эпатаж. Я не замечаю, как мои веки тяжелеют, и я погружаюсь в тяжелый беспокойный сон, лицом на рояле.
        Я просыпаюсь от крика и резко поднимаю голову, не сразу поняв, что заснул щекой на клавиатуре. Проклятый кот этажом выше, наверное, у него уже весна. На экране передо мной мигало новое сообщение в чате.
        «Кажется, опять кто-то в дверь стучит»,  — написал Трон тринадцать минут назад.
        «Трон, хватит параноить уже, спать иди».
        Он онлайн, но ничего не отвечает. Я жду еще несколько минут, потом выключаю комп и, едва дойдя до спальни, падаю на кровать лицом вниз. Последнее, что я слышу, перед тем как провалиться в сон, это шорох и скрип у себя над головой. Чертов кот.
        Лондон, 10 февраля
        Сегодня в офисе тихо и по-весеннему светло. После обеда тут так всегда, все как будто вымирает. Я сажусь за свой стол и, углубившись в составление отчета для одного из топ-менеджеров, я не замечаю, как день подходит к концу.
        Я иду пешком до кебабной Амира. На этот раз я немного раньше обычного, и мне приходится немного подождать, пока тот соберет мой заказ.
        У себя, расправившись с едой и выкинув упаковку в мусорный бак: бумага — отдельно, пластик — отдельно, я завариваю чашку пуэра и устраиваюсь у компьютера. Что-то беспокоит меня, свербит где-то в подкорке. Трон. Я захожу в чат — он не был онлайн уже три дня, что было странно, но не исключительно. Примерно десять месяцев назад он пропал на двое суток, а потом объяснил, что переезжал и был занят подключением оптоволоконного Интернета на новом месте. С тех пор он был онлайн почти всегда, я просто привык, что он там, ждет меня, когда бы я ни зашел в чат. Наверняка и сейчас было не о чем беспокоиться. Черт, паранойя заразна, кто бы мог подумать.
        — Куда ты делся, Трон?  — вслух произношу я, кликая на его аватар и увеличивая картинку — старинный мем из нулевых — Джей Мейнард, полноватый американский программист, прославившийся на весь Интернет своим светодиодным косплеем героя оригинального фильма «Трон» 1982 года выпуска.
        Что я вообще знал о нем? За годы совместных боев мы едва ли обменялись и парой слов на личные темы. Я открываю чистый файл блокнота и записываю все, что знаю о нем. Без конкретных целей, просто из спортивного интереса.
        1. Отлично говорит по-английски, но с акцентом. Акцент атрибутировать не могу — скорее всего человек, много живший в разных местах.
        2. Айтишник, раньше работавший в офисе.
        3. Определенно старше 30.
        4. Живет один? (Потому что у него нет еды.)
        5. У нас близкие часовые пояса.
        6. Переехал/ушел с работы десять месяцев назад. Живет в месте, куда доставляет «Амазон» (работает Алекса) и где есть хороший Интернет, но нет доставок пиццы.
        7. Хорошо образован.
        8. Параноик?
        Больше на Трона у меня ничего нет. Ничего очевидного. Я перечитываю список — он звучит как профайл неудачника на сайте знакомств. Я сосредоточенно думаю, прокручиваю все в голове. Его никнейм. Это часто бывает, и сам так делаю, когда используешь один и тот же ник в разных местах. Да, TronGuy это распространенное имя, но набор цифр в сочетании с ником образовывали редкую комбинацию. Но где еще он мог использовать его? В других играх? В социальных сетях? Тщетно, я посматриваю Твиттер и Инстаграм, лазаю по похожим аккаунтам, которые отличались только парой цифр,  — нет, все не то. Да и навряд ли у Трона есть там аккаунты, не похоже это на него.
        — Где ты прячешься, Трон?  — шепчу я, постукивая ногтями по столу.  — Ты — программист, ты работаешь из дома, ты постоянно онлайн. Но тебя нет в соцсетях для обычных людей. Но ты каким-то образом в курсе технических новинок и индустрии.
        Тут меня осенило. Есть такая штука — GitHub. Это что-то вроде закрытого клуба технарей, а на самом деле — репозиторий кода, песочница, в которой играют программисты, место, где можно меняться наработками и советами. Именно оттуда начались многие истории успеха. Или истории сделки с дьяволом, смотря на какой стороне баррикад в войне между плотоядными корпорациями и оголтелыми идеалистами находитесь вы. Я вот до сих пор не уверен в своей позиции. Наверное, это потому, что я особо ничего не добился за свои почти тридцать лет. По крайней мере, по общепринятым стандартам и мерилам успешности.
        Так или иначе, все эти истории начинаются с того, как ты выкладываешь свою поделку в GitHub, а утром раздается звонок из Фейсбука или Гугла с приглашением прийти на собеседование. Это случалось с некоторыми моими знакомыми, здесь и в Хельсинки. Когда ты смеешься и в шутку спрашиваешь их о том, каково это, стать частью корпорации, они с возмущением и пафосом заверяют, что все не всерьез, что переезд в Лондон/Нью-Йорк/Пало Альто их не изменит, а потом, год спустя, ты встречаешь их на улице, и они даже улыбаются по-другому.
        Люди вообще часто дают это обещание, даже когда их не просят: «Я не изменюсь». Но они меняются уже в тот момент, когда произносят эти слова. Хотя я не знаю наверняка, что происходит там с ними на самом деле. Я никогда не был в числе лучших умов, тех, которым звонит Цукерберг[19 - Цукерберг — основатель Фейсбука (Facebook)  — социальной сети.], хотя Ида Линн и уверяла меня в обратном. Не то чтобы я ждал, но, когда я выкладывал сюда свой код, мне никто не позвонил.
        Я ввожу свой логин и пароль, замечаю, что интерфейс успел поменяться, хипстеры сумели проникнуть даже сюда — все было раздражающе удобным, хотя настоящие технари не должны запариваться с милыми кнопочками. Я вбиваю в поисковой строке логин Трона из игры — TronGuy1807176. Тронов тут была целая пачка, с разными постфиксами и префиксами. А вот комбинация цифр встречается всего раз.
        IlayGGordon_1807176  — Илай Гордон. Кроме имени, информации тут почти нет, но я решаю покопаться в проектах, за которыми он следит. Все они, так или иначе, связаны с одной темой — безопасность данных. Вот откуда эта паранойя — он как минимум знает чего бояться.
        Я ввожу в поисковике «Илай Гордон» + «Безопасность данных» и кликаю на клавишу «Найти». После пятерки нерелевантных результатов идет что-то похожее на джекпот. Некто Илай Гордон, фаундер стартапа, разработки которого использовали у нас в офисе для слежения за персоналом, выступал на Всемирном мобильном конгрессе в Барселоне 25 февраля прошлого года с докладом на схожую тему. Я кликаю на ссылку с видео. Если это он — я точно узнаю его по голосу. Я немного волнуюсь, от этого посмеиваюсь и накручиваю волосы на палец. Видео грузится, затем я вижу его. У него одно из тех лиц, по которым невозможно с уверенностью определить возраст. Темные курчавые волосы, угадывающиеся залысины, неловкая полуулыбка, пытливый напряженный взгляд. Это он, я узнаю этот скрипучий смех и вечно вопросительную интонацию. Я чувствую прилив эндорфинов. При всей неловкости момента (формально поиски информации о нем в Интернете делают меня сталкером) я искренне рад увидеть, наконец, лицо человека, которого я, в общем-то, считаю своим, вполне вероятно, единственным другом вот уже несколько лет. Это было так просто. Я представляю
себе, как напугаю его, когда скину эту ссылку в наш чат, потом вспоминаю, зачем искал его.
        — О, где же ты, Трон?  — произношу я вслух, поставив видео с выступлением на паузу.
        Где-то над моей головой, будто в ответ, начинает орать чертов кот.
        Лондон, 14 февраля
        В зиме для меня самое главное испытание — это пережить первую половину февраля, с ее нежданными снежными рецидивами и тревожными мыслями, думал я, придерживая за руль свой прыгающий вниз по ступенькам велосипед. Теперь все позади. Почти что.
        Сегодня я проснулся пораньше, мне хочется провентилировать легкие, и я решаю проехать до офиса на велике вдоль канала. Мне нравится крутить педали и слышать в ушах ритм своего сердца, приятно чувствовать кожей ветер и вдыхать маслянистый запах воды. Мир проносится мимо, как будто я стою на месте, а набережная подо мной крутится по кругу, как декорация в компьютерной игре.
        Ида Линн заговорила со мной первая, так, будто мы были друзьями всю жизнь. Вот так вот, ничего особенного, никакой захватывающей истории. Она просто сказала мне «привет» и протянула замызганный розовый наушник.
        — Что там?  — спросил я, с опаской вертя в руках похожую на перламутровую ракушку пластмассу.
        Она кивнула, давая мне понять, что я должен вставить его в ухо. Я повиновался. Она внимательно следила за моим лицом, стряхнув с головы капюшон застиранного красного анорака.
        — «Bruise Pristine»,  — сказала она на английском, сплюнув мне под ноги шарик жвачки.  — Нравится?
        Она смотрела мне в глаза, не отрываясь, беззвучно, одними губами повторяя вслед за дребезжащим в крошечном наушнике голосом вокалиста:
        — In this matrix, it’s plain to see, it’s either you or me[20 - Строки песни группы «Placebo» — «В этой матрице легко увидеть тебя или меня».].
        Она склонила голову набок, тряхнув расчесанными на прямой пробор, крашенными в черный цвет волосами. Я немного расслабился, позволив барабанному биту проникнуть внутрь своей черепной коробки. Есть какая-то мышца возле виска, которая всегда напрягается, когда я слышу громкие звуки, и глушит их, спасая мой мозг. В тот момент меня не нужно было спасать. В тот момент я встретил сразу две любви: Ида Линн Брорсен и Брайан Молко[21 - Брайан Молко — солист группы «Placebo».]. Они обе были единственные и на всю жизнь.
        — Так что, нравится?
        Я на секунду задумался, позволяя биту проникнуть еще глубже внутрь, а глазам — привыкнуть к ее маленькому дерзкому лицу. Это было не похоже ни на что из того, что было раньше.
        — Ты кто?  — спросила она, не дожидаясь моего ответа.
        — В смысле?
        — Ну ты гот, металлист, сатанист?
        — Я… не знаю…
        — Я — альтернативщица.  — Она высунула язык и зажала между передними зубами маленький лиловый гвоздик, торчавший из его мягкой розовой середины, будто это было ее удостоверение личности. Мне захотелось спросить, альтернативщицей чему она была, но я только промолчал, возвращая ей наушник.
        — Как тебя зовут?
        — Сергей.
        — Дебильное имя, буду звать тебя Серж.
        Я только пожал плечами. Вдалеке показался мой автобус.
        — Играешь на гитаре?
        — Немного,  — соврал я, прежде чем успел сообразить, как легко она может поймать меня на этой лжи. Впрочем, это была не совсем ложь.
        — Круто, это очень круто. Я собираю группу.
        — Вот как?
        Юкка и мама заставляли меня молиться перед едой и слушать унылую душеспасительную музыку, в то время как все, кого я знал в Финляндии, слушали рок и носили толстовки с сердцами и пентаграммами. Несмотря на то что она красила волосы в черный цвет, Ида Линн недолюбливала готов и металлистов.
        «Слишком просто,  — говорила она,  — Сатана это не ответ, веря в Сатану, мы только подтверждаем их доктрину, надо развалить их мир с помощью любви».
        Ей нравилась другая музыка, та, в которой кроме рева гитар и басов были еще слышны слова. В начале нулевых такого было предостаточно. Ее любовь к «Placebo» доходила до культа личности и обожания, впрочем, я был готов разделить ее с ней. Собственно, я был готов разделить с ней все, что угодно — наушники, бутылку пива, диван, если мы оставались ночевать у кого-то из друзей.
        Нашей главной трагедией было то, что «Placebo» никогда не приезжали в Хельсинки, а денег на то, чтобы поехать вслед за ними в тур, как мечтала Ида Линн, у нас, у двух нищих подростков, конечно же, не было. Конечно, ходили легенды об их визите на музыкальный фестиваль в 1997 году, но тогда ей было всего девять лет, а меня и вовсе не было еще в Финляндии. Поэтому мы довольствовались блэк-метал гигами, которых было предостаточно, и на концерты кого, проявив ловкость, а иногда и хитрость, она всегда умудрялась протащить нас бесплатно.
        Мелодии и грохот концертов, теснота и близость ее тела, пот, свой, чужой, локти, головы и кулаки. Сначала я думал, что мне нужно защищать ее в мошпите, а потом я понял, что это от нее надо было спасаться — она не боялась никого. Мне оставалось только любоваться ее черными волосами, блистающими в сине-красных всполохах прожекторов, и крепко держать ее горячую влажную ладонь по дороге к бару, когда она тащила меня сквозь толпу. Она дала мне другую жизнь, отдельную и отличную от скудных радостей жизни обрюзгшего викинга и его истеричной христианки-жены.
        Я так и не понял, как она это сделала, но спустя месяц у нас была своя группа — «The Wicked Games», в которой я неумело играл на электрогитаре и, как мог, пел, каждый день преодолевая свою боязнь быть высмеянным за акцент, прическу, имя или еще что-нибудь, другие два парня пытались обуздать барабаны и бас. Ида Линн просто болталась вместе с нами дни напролет в гараже ее дяди и тети, с которыми она жила, рисуя огонь и черепа в огромном розовом альбоме, который она везде таскала за собой.
        Ида Линн Брорсен родилась в Швеции, где-то на севере, близко к Полярному кругу. Она была сиротой и жила по очереди с многочисленными братьями и сестрами своей матери, то тут, то там. В 2000 году это была тетя София и дядя Олаф в зажиточном пригороде Хельсинки. Когда мы познакомились, Иде Линн было тринадцать. Она была рокершей, лгуньей и художницей. Она рисовала повсюду: в блокнотах, на партах и на стенах. Но больше всего она любила рисовать прямо на мне, на спине, на груди, на животе, руках и ногах, растянувшись внутри старенького «Вольво» ее дяди, которое она брала покататься, пока он уезжал из города по делам. Но это все было потом, а пока она была загадочным черноволосым сфинксом, который сидел на перевернутом мусорном баке с блокнотом, болтал в воздухе обутыми в истертые конверсы ногами, обгрызал с ногтей лак и критически морщил нос в то время, как мы мучительно изрыгали из себя каверы «Placebo» и «HIM».
        Мы играли рок не потому, что поклонялись Сатане и хотели жечь церкви, как те парни в Норвегии начала девяностых, хотя, согласитесь, это было красиво. Дело было в том, что эта музыка давала ощущение принадлежности к чему-то важному и честному, что было полной противоположностью тому, чем жили и во что верили взрослые вокруг нас. Это был наш протест против «Икеи», против работы в корпорации, против кофе за два с половиной евро, машины в кредит и отпуска на пляже раз в год. Протест против всего, к чему нас подталкивала жизнь. Если нужно, мы готовы были поклясться на крови, что никогда не станем похожими на тех, кто принес нас в этот мир. Плюс к этому, играть готический панк ревайвал было куда веселее и проще, чем деф метал, да и английский я выучил благодаря текстам и разговорам с Идой Линн очень быстро, попутно довольно неплохо научившись копировать капризную бархатную интонацию Молко. Я приходил домой охрипший и потный, с остатками черной подводки на глазах. Юкка называл меня содомитом и дьяволопоклонником и грозился выгнать из дому. Но я ничего не боялся. У меня была настоящая семья — Ида Линн и
парни из группы. А перевернутые кресты и пентаграммы, которые я рисовал на задних страницах тетрадей у себя в комнате, были только моим способом проверить, копается ли мать в моих вещах.
        — Ослеп, бомж сраный!  — раздается громкий вопль, слившийся со свистом тормозов. Я оборачиваюсь вокруг — я прямо посреди перекрестка, горит красный, справа от меня размахивает кулаком и изрыгает проклятия на кокни водитель белого грузовика службы доставки. Я отворачиваюсь и еду дальше, не удостоив его даже своим средним пальцем. Хотя, конечно, это я виноват.
        В офисе сегодня опять ленивый день. Двое коллег заняты обучением стажера, мои отчеты для менеджмента закончены еще два дня назад. Я иду по коридору до кофемашины, не той, что стоит в нашем крыле, а другой, в холле, возле лифта. У той поновее насос, поэтому эспрессо получается менее горький. Мой кофе уже почти готов, я лишь жду, пока с носика в термокружку упадут последние несколько капель, когда ощущаю позади себя чье-то присутствие. Я осторожно сдвигаюсь на шаг в сторону, изучая отражение в хромированной панеле кофеварки, и обнаруживаю позади низенькую блондинку с острыми розовыми ногтями. Бекка из отдела персонала.
        — Серж, как дела?
        — Хорошо, спасибо.  — Я не знаю, что еще сказать ей, она перегораживает выход. Я переминаюсь с ноги на ногу, ожидая, когда она сдвинется вбок или уйдет.
        — Здорово, отлично. Я тоже не жалуюсь.  — Она улыбается, обнажив алюминиевую проволоку брекетов.  — Хорошо, что я тебя встретила. Мы тут составили отчет об отпусках, и в нем явно какая-то ошибка.
        «Отлично,  — думаю я.  — Придется помогать кадровикам разбираться с файлами-таблицами. Ну что ж, хоть какое-то дело».
        — Какая?  — спрашиваю я.
        — По отчету выходит, что ты не был в отпуске больше четырех лет.
        Она протягивает руку за чашкой, оказавшись так глубоко в моем личном пространстве, что мне в нос ударяет персиковый запах ее шампуня. Я делаю шаг в сторону, чуть не столкнув на пол корзину с фруктами.
        — Аккуратнее,  — спокойно произносит Бекка, одновременно нажимая на кнопку кофемашины и подхватывая летящее вниз яблоко.  — Так что?
        — Ошибки нет.  — Я достаю из кармана телефон и проверяю почту. Пришла заявка на новый кабель для ноутбука. У Лины из юридического слетел пароль.
        — Что значит нет?  — Бекка делает еще один шаг на меня.  — Ты хочешь сказать, что правда не был в отпуске четыре года?
        Она размешивает сахар и слизывает с ложки молочную пену. Я только пожимаю плечами.
        — Ну, так же нельзя, Серж. Ты доведешь себя до невроза от переутомления или еще чего похуже. И компания будет за это ответственна. Ты должен взять хотя бы неделю.
        — Хорошо. Это все, что ты хотела сказать?
        — Серж, я серьезно. Тебе нужно взять чертов отпуск. Не заставляй меня идти к твоему боссу.
        — Я понял. Тебе не придется, Бекка. Хорошего дня.
        Развернувшись, я начинаю шагать прочь, не дожидаясь ее ответа.
        — Знаешь что, Серж? Тебе не обязательно всегда быть таким высокомерным! Не нужно путать…
        Конец фразы я уже не слышу, я слишком далеко и напрягаю те самые мышцы в ушах, надо будет узнать их название, а еще посмотреть, что за узор у бетонных кубиков на площади, если смотреть на них с высоты.
        Высокомерным? О чем это она? Горячий кофе расплескивается на манжету моей рубашки.
        «Наплевать, куплю новую»,  — думаю я, прибавляя шагу и поворачивая за угол.
        «Инсайд Секьюрити» — так называется компания, от лица которой выступал на конференции с докладом Илай. Я почитал о них в сети и выяснил, что Илай в последний год отошел от дел. Компания была известной, в узких кругах конечно же. Я нахожу достаточно забавным то, что использовал в своей ежедневной работе разработанный Троном продукт. Сознание того, что он был бизнесменом и мог иметь дела, кроме зависания онлайн с грустными волосатыми парнями вроде меня, несколько поумерило мои опасения за его благополучие. Но тем не менее прошла уже неделя, день клонился к вечеру, а он так и не появлялся в чате.
        Я нашел телефон европейского офиса компании. Номер был лондонский, но с изобретением айпи-телефонии это ровно ничего не значило. Физически они могли находиться где угодно от Архангельска до Тимбукту. Я глотаю свой кофе, обдумывая варианты развития событий. Первый — к телефону позовут Илая, тогда я просто положу трубку, удостоверившись, что с ним все хорошо. Второй, Илая не будет на месте, и я оставлю для него сообщение. Третий вариант — Илай больше не работает на них, и мне придется импровизировать, что было абсолютно нежелательно, учитывая непрокаченный уровень моих навыков общения с людьми.
        Я набираю номер телефона и выслушиваю приветствие автоответчика, потом тридцатисекундный джингл, и трубку, наконец, берет писклявая секретарша:
        — «Инсайд Секьюрити», Виктория, чем могу помочь.
        — Добрый день, могу я поговорить с Илаем Гордоном?
        — А кто говорит?
        — У меня для него посылка. Я курьер,  — вру я, глядя на кипу коробок с логотипом магазина, пылящуюся в углу кабинета.
        — Мне очень жаль, но мистера Гордона нет в офисе.
        — А когда он появится?
        — Этого я не знаю, он… в отпуске.
        — О-у-у-у,  — протягиваю я с показным разочарованием.  — А другой адрес у вас есть? Или номер телефона?
        — Сожалею, но я не обладаю такой информацией,  — грустно отвечает секретарша, будто бы ей и правда жаль.  — Можете оставить посылку здесь.
        — Это невозможно, это личное, документы под расписку.
        — Мне очень жаль,  — она вешает трубку.
        Не сработало. Я жду около часа, развлекая себя чтением переписок отдела маркетинга в скайпе. Меня всегда немного будоражат эти фразы вроде: «Купить на пробу тысячу женщин до 35, желательно незамужних, но разведенки тоже подойдут». Потом прогуливаюсь до кофемашины возле лифта, впрочем, не решаюсь подойти близко, завидев Бекку, обсуждавшую с кем-то планы на вечер.
        Наивно полагать, что в наше время можно где-то спрятаться или сохранить собственную анонимность. Если у тебя есть имейл — ты есть в базе. Все, где этот имейл использовался, все сайты, магазины, соцсети — все это можно найти бесплатно и куда проще, чем кажется на первый взгляд.
        Я вбиваю название компании, где работает Трон, в поисковик на государственном сайте с реестром компаний. Если Трон был в совете директоров — его имя будет там, как и домашний адрес. Однако, к моему сожалению, его в списке нет.
        Я пролистываю список контактов внутреннего чата, пока не нахожу нужное.
        — Тебе пора обновлять прошивку,  — пишу я Алексу, парню, занимающемуся проверкой данных клиентов, которым наш магазин предоставляет кредитные карты.  — Занеси мне свой ноут, когда будешь уходить.
        — Я оставлю на столе. Сам забери, я спешу.
        — Ок.
        Два часа времени и пять корпоративных долларов спустя я смотрю на адрес для корреспонденции мистера Илая Гордона, программиста по профессии, 1983 года рождения. И живет он от меня в получасе ходьбы.
        Как же забавно, думаю я, все эти годы мой боевой товарищ был настолько близко. Получается, Интернет не только сближает, но и отдаляет людей.
        Уходя из офиса, я предупреждаю Бекку, что, вероятно, на следующий день задержусь на несколько часов. Она поднимает бровь и смотрит на меня с каким-то непонятным мне выражением.
        Лондон, 16 февраля
        Вчера Трон так и не появился онлайн. Я проверил еще раз утром, перед выходом на работу — все так же безрезультатно. Он офлайн уже пять дней.
        Мой план прост — прийти и позвонить в дверь. Если откроет Трон — скажу, что ошибся адресом. Если кто-то другой — снова представлюсь курьером. На всякий случай я даже захватил из офиса коробку с логотипом магазина. Все это кажется мне игрой, пока я думаю об этом так, выход из тесной и захламленной зоны моего комфорта представляется мне не более реальным, чем новая карта в онлайн-шутере.
        Я выхожу из метро и минут десять иду пешком по Кембридж Хит Роуд, вдыхая запахи Лондона. Разведенный рапсовым маслом бензин, картошка во фритюре, уксус, сигареты, вчерашний джин в дыхании прохожих, корица и кофе, марихуана и моча, сырость, плесень, асфальт, пыль, земля, река. Я сворачиваю налево на Хэкни Роуд, потом еще раз налево и дальше по улице, пока не оказываюсь у нужной двери. Она сиреневого цвета, с бронзовым номером и горшками с какими-то маленькими синими цветочками по сторонам от порога. Улочка тихая, по одну сторону бежит длинная линейка аккуратных домов из бурого кирпича, по другую — сквер, школа, пара китайских забегаловок с котиками, машущими прохожим рукой из окна на счастье. Мне нравится Бетнал Грин, когда мы только приехали в Лондон, я хотел поселиться здесь. Но Ида Линн и слышать не хотела — ее слишком манил своими музыкальными вечерами и пикниками в парке Примроуз Хилл легендарный Камден Таун.
        Нажав на звонок домофона, я прислушиваюсь к звукам по ту сторону. Все тихо. Я звоню еще раз, в надежде, что Трон — ночной житель — в девять тридцать утра еще попросту спит, но мне снова никто не открывает. Я хочу уйти, когда вдруг слышу за спиной учащенное дыхание. Обернувшись, я вижу девушку лет двадцати в беговых кроссовках и толстовке с красной надписью «New York Fire Department». Она стоит, уставившись на меня, стирая с лица капли пота тыльной стороной ладони, потом вытаскивает из уха наушник, явно ожидая, что я заговорю первым.
        — Доброе утро. Илай дома?  — спрашиваю я, стараясь изобразить любезное равнодушие.
        — Илай?  — Она слегка сдвигает брови.  — Нет, он во Франции.
        — А когда вернется?
        — А вы, собственно, кто такой?  — Она глядит на меня исподлобья, обматывая наушники вокруг крошечного розового айпода.
        — Я…  — Что угодно, кроме правды, прозвучит как заученная ложь, это я знаю наверняка. Одно дело — врать по телефону, когда никто не видит, как я напряженно сверлю стену взглядом и разрисовываю листок бумаги симметричными узорами. Но сейчас та, кого я должен был обмануть, стоит от меня в паре метров и не сводит с меня глаз.  — Я его старый друг… мы… вместе служили в… Багдаде.
        Я слежу за ее лицом. Морщинка меж бровей чуть разглаживается.
        — Он последнее время не отвечает на почту, телефона его у меня нет, вот я и решил зайти проверить,  — продолжаю я, входя во вкус.  — Мало ли что. А то работает из дома да только и играет в свои стрелялки.
        Она внимательно оглядывает меня с ног до головы: поношенные, но ухоженные кожаные ботинки, черные джинсы, толстовка с капюшоном, застегнутая до середины груди. Подстриженная борода, волосы убраны в аккуратный пучок. Из нагрудного кармана куртки торчит бейдж с логотипом магазина.
        — Он переехал на север Франции десять месяцев назад.
        — Вот как… А вы?..
        — Его квартирантка.
        Я стою в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. У меня нет идей, что сказать ей дальше.
        — Давайте поднимемся, у меня где-то должен быть адрес для пересылки кореспонденции,  — вдруг говорит она, отпирая входную дверь.
        Мы поднимаемся на второй этаж, и я останавливаюсь на пороге квартиры Трона. Его постоялица оставляет дверь приоткрытой, и сквозь щелку мне видна гостиная, залитая утренним светом, где посреди ковра валяется огромный черный кот. На секунду мы встречаемся глазами, и он с резким рывком отпрыгивает вон из поля моего зрения. Через несколько минут девушка появляется на пороге, у нее в руке ярко-розовый клейкий листочек.
        — Вот.
        Я тянусь за бумажкой, стараясь не прикоснуться нечаянно к ее коже, и пробегаю глазами по написанному: «Бретань, Франция».
        — Спасибо большое.
        — Пожалуйста,  — она пожимает плечами.  — Вы поедете к нему в гости?
        Она застала меня этим вопросом врасплох.
        — Да нет, вряд ли. Не знаю!
        — Если поедете, или если он еще как-то выйдет на связь, передайте ему, что в ванной плохо уходит вода. Я вызову мастера, но вычту затраты из арендной платы. Хорошо?
        — А? Да, да, конечно.  — Я рассеянно смотрю на листок бумаги в своих руках.  — А телефон он оставил?
        — Нет, только почту. Но вы же говорите, он вам на нее не отвечает. Вот и мне тоже.
        Я киваю.
        — Наверное, я пойду. Спасибо вам.
        Она легонько улыбается в ответ. На ее футболке проступает симметричное влажное пятно. Я сбегаю вниз по лестнице.
        — А вообще, странно, что он не сообщил никому свои контакты. Вы не первый, кто его ищет,  — кричит она мне вслед.
        На работу я опаздываю всего на час. Листок бумаги весь день лежит у меня на столе. Каждый раз, глядя на него, я думаю о бессмысленности и безумии того, на что я почти готов решиться.
        Я не верю в божественную природу человеческой души, и, уж тем более, я не верю в любовь. Есть химические реакции в мозгу, и только. Нет никакой дружбы, привязанности и всего прочего, только люди, с которыми нам удобно и только. Единственные две вещи, которые делают нас счастливыми — это серотонин и дофамин. Вот вам шутка из Интернета и один из постулатов мира, в котором я живу.
        Я не знаю, почему Ида Линн выбрала меня. Было вполне очевидно, что двое других парней из группы влюблены в нее не меньше моего. Я был готов на дружбу, да что там, я был более чем счастлив просто находиться с ней в одной комнате. В ней было что-то особенное, что-то такое, отчего этот непонятный резкий громкий враждебный мир вокруг переставал быть чужим. Как будто до этого я был совсем без кожи, а она, одно лишь ее присутствие, защищало меня от ледяных вихрей долгой финской зимы, делало их прикосновение успокаивающим и приятным, синхронизировало рев гитар в динамиках с моим дыханием и сердцем, давало мне чувство покоя. С ней у всего появился смысл. У отцовского ухода, у маминого обращения в христианство, у безвинно убитой собаки, у долгой петляющей дороги на пропахшем дизелем и соленой рыбой автобусе, у школы, в которой меня все ненавидели. Все превратилось в замкнутую систему, где вершиной, наивысшей точкой всего был момент, когда там, на автобусной остановке после уроков, она протянула мне свой наушник. А потом тот момент в старом «Вольво», когда она засунула мою руку себе под свитер и поцеловала
меня под только что вышедший «Sleeping With Ghosts»[22 - Песня группы «Placebo».], орущий на полную мощность их охрипшего динамика.
        Конечно, мама и Юкка ненавидели Иду и запретили нам общаться в тот же день, когда увидели ее в первый раз. Наивные, они не знали, с кем имели дело. Она научила меня врать. Ничего криминального, просто социальная инженерия, как у мошенников в торговом центре, которые предлагают купить лотерейный билет. Всю жизнь скитаясь от одной тетушки к другой, она лучше всех знала, когда и что надо говорить, а главное — кому. Как извлечь максимум из неприкрытой ненависти матери к отцу и его чувства вины, впрочем, довольно неглубокого.
        Это она придумала написать ему, рассказать о жизни с Юккой, молитвах и постах, о долгой черной зиме, о том, как меня не любят в школе. Это было гениально. И это даже не было ложью, просто альтернативная версия реальности. «Главное — самому верить в эту полуправду, тогда и другие поведутся»,  — так говорила мне Ида Линн.
        Я последовал ее словам, и вместо ответа отец стал присылать мне деньги, которые мы тратили на мятный ликер, сигареты и билеты на музыкальные фестивали, где все надеялись увидеть «Placebo». Тогда мне казалось, что мы — настоящие бунтари, что мы — пропащие, как ребята в том фильме из восьмидесятых, который обожала Ида Линн. Через год после переезда мама вышла замуж за Юкку официально, хотя в церкви они поженились еще давно. Я взял его фамилию, чтобы смешаться с толпой. Так я стал Сержем Веналайненом, человеком, чью национальность не угадать никому.
        После школы я поступил в университет в Хельсинки на технический факультет и получил свою первую работу системным администратором. Тетя Иды Линн, ветеринар, наняла еще двух сотрудников, и я настроил для них внутреннюю сеть. Потом появилось еще несколько клиентов. Ида Линн работала несколько часов в день мастером по пирсингу в торговом центре. Она не ходила в университет, она была свободным художником и часто принимала участие в протестах антиглобалистов возле здания вокзала. Я так и не понял связи между искусством и политикой, но она сказала мне, что я и не должен понимать, я человек науки, и в этом моя сильная сторона.
        Конечно, она была права. В юности, осознав, что рок-звезда из меня никакая, я задался целью стать программистом, а еще лучше — хакером. Они казались круче рокеров, точно умнее, и не надо столько общаться с людьми. В шестнадцать я прочитал книжку того странного русского парня, кажется, он недавно умер — Крис Касперски. Она называлась «Техника и философия хакерских атак». Там говорилось о том, что взлом — это разрушение, а разрушение — путь познания. Мне нравились эти слова, я тоже стал называть себя «кодокопателем». У Юкки был компьютер, и я часто ковырялся в нем тайком. К выпускному классу, не без помощи методик Иды Линн по манипуляции чувством вины отца и ненавистью матери, я накопил на собственный компьютер и занял программированием все свое свободное время, пока Ида Линн рисовала огонь и глаза тьмы или прокалывала пупки своим толстым подружкам.
        На обеде я снова иду в парк. Сидя на той же самой лавке, что и неделю назад, я еще раз удостоверяюсь в том, что Трон так и не был онлайн. Потом я вбиваю в поисковике сайт продажи авиабилетов.
        Это было той весной, когда я готовился к экзаменам на бакалавра. Именно тогда я впервые заметил золотистую полоску у нее в проборе — так я понял, что она решила избавиться от своих черных волос. Ей не хватило терпения, она была слишком порывистой для того, чтобы просто ждать. Сначала она пыталась смыть краску растворителем, и ее волосы почти истлели, стали тонкими и колючими, как корка на весеннем снегу. Тогда она взяла ножницы и отстригла их перед зеркалом в прихожей, вернувшись с работы, не снимая куртки и ботинок.
        Я помню пряди на полу, сметенные в кучу вместе с пылью и мусором, они так и остались там, пока я не вынес их в сад. Я решил, они могут пригодиться птицам для гнезд, и выбросил их во двор. Это был конец эпохи. Тогда я еще не знал, что вместе с этими волосами уйдет и ее любовь к «Placebo», которых теперь заменят какие-то более модные парни из Лондона во главе с татуированным черноглазым вокалистом. Впрочем, с ней это было не в первый и не в последний раз. Она любила разбиваться на части, каждый раз собирая заново немного измененную версию себя.
        Тем вечером, под одеялом, когда я уже почти спал, Ида Линн сказала, что Хельсинки — слишком маленький город, что она задыхается, что люди здесь узколобые, а мечтателям, таким как мы с ней, тут просто негде развернуть крылья. На свете есть места, где мы можем стать, кем захотим.
        «Какие?» — спросил я.
        «Лондон».
        Сквозь сон я помню, что сказал ей: «Да!» Я хотел быть только с ней, мне было все равно, в каком городе. Мы купили билеты в один конец и улетели, не дождавшись экзаменов. Тогда я не знал, что оставляю позади не только Хельсинки.
        Рядом со мной на лавку приземляется огромная чайка. Она смотрит на меня, моргая глазами. Может, эта птица, которая прилетает ко мне уже второй раз, один из знаков, которые ждала Ида Линн? Птица, самолет. Я поднимаю глаза в небо и вижу высоко над головой в просвете меж облаков длинный белый пунктир.
        Я не боюсь летать. Я знаю, как устроен двигатель самолета, что заставляет его лететь, а что — падать. И я совсем не боюсь смерти, потому что она — неизбежный химический процесс, который уже запущен в каждом из нас. А вот Ида Линн боялась. Не смерти, смерть не страшила ее, а именно летать, знать, что под ногами нет земли. Она крепко прижалась ко мне на посадке в Лондоне, до боли впилась в мое запястье своими влажными от нервной испарины острыми пальчиками. Было темно, били молнии, самолет здорово потряхивало. После паспортного контроля она сказала, что гроза — это знак. Что-то в темноте без конца манило ее. Она твердила о том, что мир — живой, он шевелится и дышит, пульсирует и выгибается, если нажать на него. А иногда ей снились кошмары, и она просыпалась, вся промокшая от пота, и бродила по квартире, тихонько вздыхая и думая, что я ее не слышу. То, от чего она пыталась бежать, когда мы покинули Скандинавию, последовало за ней.
        Зачем обманывать себя? По ту сторону нет ничего. Там, в темноте, не прячется никакого другого мира. Там только сама темнота. Впрочем, то, что по эту сторону, тоже не особо-то радует. Думаю, моя главная проблема с этим миром заключается в том, что в нем нет никакой системы, никакого высшего принципа, никакого порядка или тайного смысла, объясняющего все вещи. Есть только хаос, который вращает нас вверх ногами, пока мы пытаемся анализировать предметы, которые пролетают мимо нас в вихре смерча, выделить из них те, которые гармонично вписываются в наше видение мира. А я просто, как всегда, хочу докопаться до истины, разложить все по чертовым полочкам, расставить все точки. Увидеть все концовки. Как там еще это называют? Я не могу оставить вопрос неотвеченным, не терплю недосказанностей. Эта моя черта так отчаянно бесила Иду Линн с самого нашего детства.
        Я нажимаю кнопку «купить» на холодном стекле телефона. Собственно, даже не кнопку, а картинку, проекцию чьего-то воображения, которую создала какая-нибудь миловидная девушка графический дизайнер, сидя за большим монитором в светлом и просторном офисе без стен, с музыкой в наушниках и фотогеничным латте возле клавиатуры, обязательно слева, чтоб нечаянно не опрокинуть его локтем. Кнопка выполняет свое предназначение.
        Мой рейс до Рена отправляется в три пятнадцать в пятницу. Придется снова пораньше уйти с работы.
        Бретань, 17 февраля
        Я не помню, когда последний раз куда-то летал. Мне некуда, да и незачем. Семью я не навещаю. Мама с Юккой произвели на свет девочек-близняшек в тот год, когда я поступил в университет, и потеряли всякий интерес к моей дальнейшей судьбе. Отец звонил последний раз года три назад. Это был типичный разговор двух интровертов — мы просто поздоровались, а потом немного подышали в трубку. С тех пор он ограничивался только эсэмэской, которая приходила поздно вечером в мой день рождения. Иногда он был единственным, кто напоминал мне о нем.
        Я еду налегке, с рюкзаком и каким-то странным томительно-приятным ощущением, теснящимся у меня в груди. Крошечный самолет начинает трясти и подбрасывать в тот самый миг, когда его приплюснутый синий нос погружается в пепельно-серые облака над Нормандией. Когда несколько минут спустя мы выныриваем по другую сторону мглы, моим глазам открываются бескрайние бурые луга, кое-где все еще прикрытые подтаявшей глазурью заморозков. Маленький аэропорт пуст и гулок. Я кашлем бужу дремавшего клерка в окошке автопроката и арендую новенький «Ситроен» со встроенным навигатором.
        До Плугерну, деревеньки, где обитает Илай, два с небольшим часа хода, через промокшие поля, мимо одиноких домишек, выстроенных из добытого на прибрежных каменоломнях известняка. Кругом закрытые ставни, будто идешь через комнату, полную спящих людей.
        Огни фар встречных грузовиков расплываются в густой дымке. Я так давно не сидел за рулем, слишком давно.
        «Свуп-свуп, свуп-свуп»,  — с механическим присвистом скользят дворники, соскребая с теплого стекла тонкую пленку тумана. Вдоль дороги, которую явно проложили еще во времена римских завоеваний, то и дело встречаются выточенные из камня глыбы. Не такие, как друидские храмы в Сомерсете, но что-то похожее. Наверное, с их помощью древние бретонцы выражали преданность своим жестоким старым богам и просили их сберечь своих женщин и урожай.
        Внезапно мне вспоминается такой же серый день, лента шоссе перед глазами, стены из валунов по краям. Я — на пассажирском сиденье старенького «Вольво» ее дяди. Хрип Молко из колонок. Запах пыли, подгорающей в радиаторе, смешанный с почти выдохшейся ванильной «елочкой», болтающейся под зеркалом заднего вида и сигаретами. Ида Линн за рулем, мы съезжаем с моста, похожего на позвоночник мамонта, и тормозим на заправке. Я уже и не вспомню, куда мы ехали. Да и важно ли это?!
        Дождь усиливается в тот момент, когда я въезжаю в поселок. Тяжелые капли вдребезги бьются о лобовое стекло, как самоубийцы, летящие с вершины небоскреба. Боковым зрением я невольно слежу за отражением моего белого «Ситроена», скачущим по стеклам пустых витрин торговой улицы, не отстающим от меня ни на шаг. В воздухе витает то особое ощущение тленности, которое встретишь только в курортном городке в разгар зимы. Я сворачиваю в одну из боковых улиц и еду по направлению к морю, вдоль линии белоснежных домиков с черепичными крышами, законсервированными и терпеливо ждущими своего часа, как пластиковые рождественские ели в середине июля.
        Эта деревня — явно одно из тех мест, где пара тысяч человек местного населения выживает исключительно за счет курортного сезона, когда красивые и пустые дома с разноцветными ставнями, ступеньками, ведущими к морю, и лодочными гаражами оккупируют престарелые жители окрестных европейских государств, желающие тратить свои пенсионные евро на лобстеров и сидр в бутылках от шампанского.
        Я делаю еще один поворот, проезжаю через поле и оказываюсь на улочке аккуратных двухэтажных домов с окнами в мансардах. Опустив стекло, я безуспешно пытаюсь найти глазами нужный номер. Возле синего фасада с надписью «Буланжери» изящным курсивом навигатор приказывает мне остановиться. Я паркую машину прямо у дверей и выхожу, почесывая затылок под резинкой для волос.
        «Каковы шансы, что Трон поселился над булочной?» — думаю я, вытаскивая из багажника свой рюкзак.
        Я иду вниз по улице, всматриваясь в окна. Не знаю, что я хочу там увидеть, наверное, просто удостовериться, что в этом поселке есть хоть кто-то живой в этом «Сайлент Хилле».
        Впереди, на боковой стене немного выступающего вперед дома, нарисована недовольная русалка с синими морскими звездами вместо сосков и вывеской «Le Franc Bord» под мышкой. Позади нее распахнутая дверь.
        «Совсем как в игре»,  — думаю я, спеша вперед и, на всякий случай, оглядываясь кругом в поисках куска арматуры.
        Заведение оказывается гостиницей с занюханным баром внизу. По ноздрям сразу же бьет запах древесины, изъеденной жучками, сладковатый и омерзительный. За стойкой я вижу девушку, как две капли воды похожую на русалку со стены. Она читает книгу, облокотившись на бар.
        — Бонжур.  — Она бросает на меня быстрый взгляд выпуклых глаз, снизу вверх.
        — Бонжур… хэллоу,  — отвечаю я, смутившись от вида розовых веснушек на ее переносице.
        — Как я могу вам помочь?
        Впрочем, ее лицо говорит о том, что помогать она мне совершенно не хочет.
        — Я ищу один адрес, здесь, в деревне,  — я показываю ей сохраненный в телефоне маршрут.
        — Это два дома отсюда, булочная.  — Она переводит глаза на книгу, которая оказывается потрепанным изданием «Старика и моря».
        Внезапно в раскрытую дверь влетает порыв ветра, ледяной и влажный.
        — А вы не знаете, над магазином кто-нибудь живет? Например, мужчина, иностранец?
        Она встряхивает головой, будто отмахиваясь от назойливого насекомого. У меня уходит пара секунд на то, чтобы сообразить, этот жест означал, что ответ отрицательный.
        — Мерси,  — бормочу я, направляясь к выходу.
        Ветер усиливается. Крупные капли дождя несутся наискось, почти параллельно земле. Я прижимаюсь лбом к витрине, вглядываясь внутрь. Над прилавком горит лампочка. Я толкаю дверь и вхожу. Над моей головой брякает колокольчик. В этот момент из подсобки выходит не старая еще, но абсолютно седая дама в очках с изогнутой оправой, делавшей ее похожей на сиамскую кошку.
        — Bonjour, monsieur![23 - Добрый день, месье (перевод с французского).]  — мурлыкает она.
        Я снимаю капюшон, уронив на пол пригоршню дождинок.
        — Bonjour, Madame[24 - Добрый день, мадам (перевод с французского).],  — вежливо отвечаю я и перехожу на английский, произнося все слова медленно и громко, будто говорю с ребенком. Так делают все англичане в Европе.  — Я разыскиваю своего друга, он из Лондона. Переехал сюда десять месяцев назад. Такой брюнет, немного лысеет, большие глаза.  — Я ловлю себя на том, что показываю рукой зачесанные назад волосы и провожу рукой по глазам. Лицо моей собеседницы сохраняет недоуменное выражение.  — Месье Гордон? Илай Гордон? Мне сказали, что остановился здесь, по этому адресу. Я его старый друг.
        Продавщица склоняет голову набок, ни дать ни взять кошка на подоконнике. Я повторяю, громче и медленнее: «Месье Гордoн?», сделав ударение на второй слог.
        — Ah, oui![25 - О, да (перевод с французского).]  — Ее лицо расползается в изогнутой, как полумесяц, улыбке, и она объясняет мне, в основном знаками и жестами, что месье Гордон снимает коттедж на берегу моря, дом ее сестры, и что он заходит в булочную за продуктами и почтой два раза в неделю. Она роется за прилавком, затем достает сувенирную карту местности и обводит красным фломастером тупиковый конец переулка возле маленькой бухты. Я благодарю ее, сам не знаю зачем, покупаю несколько открыток с видами деревни, которые лежат возле кассы, и возвращаюсь в машину.
        В висках гулко отстукивает сердце — это адреналин, азарт охотника, как в компьютерных играх, которые свели нас с Троном.
        Я нашел, я выследил его, я победил.
        На секунду мне становится странно от того, как легко все это далось. Еще каких-то десять минут, пятнадцать, если будет сложно найти парковку, и моя миссия подойдет к концу.
        Какое-то время я просто сижу с заведенным двигателем в машине, всматриваясь сквозь запотевшее лобовое стекло в несуществующую границу между небом и морем в конце дороги. Я стараюсь не думать о том, что я делаю здесь, посреди этого странного места. И зачем поехал сюда. Щелкнув рычажком, я включаю дворники. «Свуп-свуп» — и картинка вновь обретает четкие контуры. Все очень просто — я ищу своего друга.
        Десять минут спустя я паркую машину на подъездной дорожке двухэтажного каменного дома с мансардой. Синие ставни наглухо закрыты. Взяв с пассажирского сиденья свой рюкзак, я тянусь назад за пакетом из дьюти-фри. Сам я не пью, но, если я правильно понимаю социальные нормы, нельзя явиться в гости без приглашения и с пустыми руками. Поскольку Трон был мужчиной, и мужчиной взрослым, я счел, что бутылка шотландского односолодового виски вполне подобает случаю.
        Я гашу двигатель и выхожу под дождь. Вдохнув пару раз терпкий йодистый ветер Атлантики, я ныряю под козырек крыльца и громко стучу в дверь. Потом я прикладываю ухо и задерживаю дыхание, стараясь не дать шуму дождя перекричать звуки дома. Но мне не слышно ничего, кроме завываний ветра и шелеста волн. Я снова стучу, без ответа. Потом возвращаюсь назад к машине и забираюсь на водительское сиденье. Наверное, Трона нет. Я решаю подождать, включаю журчащую французскую болтовню по радио и позволяю своим векам на секунду закрыться.
        Меня будит крик чайки, пронзительный и грубый, как матерная ругань из уст седой старухи. Дождь кончился. Небо сочится розовым предзакатным светом. Я поднимаю капюшон, выхожу из машины и снова стучу в дверь. На этот раз мне кажется, что изнутри доносятся какие-то голоса. Я оглядываюсь по сторонам. Соседний дом, брат-близнец коттеджа, где обитает Трон, построен почти вплотную, но между ними есть проход. Позади домов небольшая площадка, где стоит позеленевшая от мха лавка и каменный крест, обведенный в круг наподобие кельтской руны, посреди высоких зарослей засохшей травы. В нескольких шагах впереди шипит и бьется о скалистый берег Атлантика.
        Я гляжу вниз с обрыва и вижу тропинку, которая, извиваясь, струится вниз, к самой воде. У подножия белеет маленький пляж, дикий и безлюдный. Впереди справа, в километре от берега, трепещет в волнах крошечный островок, один из таких, пробраться куда из-за прибрежных скал можно только во время отлива. Посередине высится приземистый белый маяк, вокруг которого медленно кружатся чайки.
        «Я бы тоже хотел зимовать здесь»,  — думаю я, открывая щеколду незаметной калитки в живой изгороди.
        Газон нестриженый, но зеленый и влажный от дождя. Кеды моментально промокают. Приблизившись к дому, я прижимаюсь к стеклянной двери веранды и снова слушаю. Голоса доносятся откуда-то издалека, наверное, со второго этажа. Я стучусь, скорее из вежливости, чем вправду ожидая, что мне удастся привлечь внимание обитателей. Потом, секунду помедлив, в последний раз продумываю, что скажу Трону, который, вполне возможно, будет не рад меня видеть. А зная его склонность к паранойе, может даже узреть в моем визите что-то угрожающее его безопасности.
        Стеклянная дверь поддается мне с тихим сухим свистом. Я вхожу внутрь. Голоса становятся громче и кажутся какими-то смутно знакомыми.
        — Позволь дать один совет,  — говорит женщина с американским акцентом.  — Не лги, он знает практически все.
        В доме почти так же холодно, как на улице. Осмотревшись, я замечаю широкую деревянную лестницу в центре комнаты. Слева от нее находится гостиная с потертыми кожаными диванами и камином. Справа — заваленная грязной посудой кухня.
        — Догадываюсь, сейчас ты чувствуешь себя Алисой, падающей в кроличью нору,  — произносит мужчина.  — Ты выглядишь как человек, который уверен, что спит и вот-вот проснется.
        — Илай!  — зову я, перекрикивая незнакомца.
        Тишина.
        Не разуваясь, я поднимаюсь наверх. Над разделявшей лестницу на две части площадкой виднеется окно, из которого вниз глядят иссиня-серые грозовые облака, такие низкие, что, кажется, они просто лежат на крыше.
        — Илай, это Мистер Андерсон, который 666! Ты дома?
        — …Неприятно думать, что тобой манипулируют…  — разговор все ближе и ближе, я будто бы начинаю узнавать голоса.
        — Илай Гордон?
        Дойдя до верхней ступеньки, я вижу, что все двери, их было четыре, распахнуты настежь. Я иду на звук.
        — Эй, Трон! Только не говори мне, что у тебя там АК-47 и дымовухи. Это я, Мистер Андерсон, из… игры.
        Я вхожу в дверь в самом конце коридора.
        Я где-то читал, что на самом деле кровь ничем не пахнет. То, что мы принимаем за ее запах, лишь проекция нашего сознания, сформированная в ходе эволюционного развития. Кровь должна пугать, поэтому она пахнет, как железо, из которого сделано оружие, особенно при контакте с человеческой кожей.
        Я не знаю, соответствует ли это все истине, но первым, что я чувствую, перешагнув через порог, это запах. Такой, как когда разбиваешь копилку с мелочью. Металлический, сладковатый, резкий. Медленно вокруг начинают проступать контуры предметов.
        Ставни в спальне Трона наглухо закрыты. Единственный источник света — мерцающий в дальнем углу крошечный телевизор. На экране — двое мужчин, они сидят напротив друг друга в мрачной комнате с высоким потолком.
        — Я тебя прекрасно понимаю. Объясню, почему ты здесь. Потому, что ты что-то понял, ты не можешь выразить это, но ощущаешь. Ты всю жизнь чувствовал, что с миром что-то не так. Странная мысль, но ее никак не отогнать. Она как заноза в мозгу, она сводит с ума, не дает покоя. Это и привело тебя сюда,  — произносит Морфеус, пряча глаза позади зеркальных очков.
        Сейчас он выберет таблетку. Я наблюдаю за тем, как фигуры на экране отбрасывают мерцающий голубоватый свет прямо на кровать, туда, где, свесившись головой вниз почти до самого пола, лежит человек. Или правильнее сказать тело человека? В какой момент мы переходим эту грань?
        Одной рукой он будто прикрывает затылок, другая изогнута под неестественным углом у него под грудью. Он мертв.
        Лица его мне не видно, зато я вполне отчетливо вижу кровь на простынях, на паркете, запекшуюся толстой бурой коркой в его жиденьких кудрях. Она похожа на жижу, которая вытекает из старых батареек.
        Потом я замечаю бардак. Содержимое шкафов разбросано на полу: одежда, книги, газеты. Фантики от энергетических батончиков. Вокруг маленького письменного стола в углу, как капельницы, висят провода. Я атрибутирую их — Интернет, монитор, ноутбук, что-то еще, возможно, колонки или принтер. Самих устройств я нигде не вижу. Единственное, что осталось нетронутым в царящем кругом хаосе, был старенький пузатый телевизор на комоде напротив кровати.
        — …она повсюду, даже в этой самой комнате…  — продолжает Морфеус.
        Я делаю несколько шагов к кровати, стараясь не наступить на груду вещей, разметанных по полу, оборачиваю ладонь рукавом и поднимаю пульт, валяющийся у изголовья. Фигуры на экране исчезают в темноте.
        Я спускаюсь вниз, неслышно ступая по ковру на кухню, открываю кран с холодной водой, делаю несколько глотков ледяной воды и, глядя на проступающий сквозь туман контур маяка, прикидываю возможные варианты. Потом достаю из кармана телефон и делаю звонок.
        Копов двое. По крайней мере, сначала их двое. Тот, что помоложе, говорит на ломаном английском, это он принимает у меня заявление. Полицейский постарше осматривает меня долгим, полным недоверия взглядом, затем они оба поднимаются в комнату Трона. Я слышу, как они разговаривают между собой на бретонском. Минут двадцать спустя место уже напоминает берег Нормандии 6 июня 1944 года.
        «Скорая», судмедэксперт, еще двое копов, какие-то непонятные люди. В углу заливается слезами женщина-кошка, хозяйка булочной, и ее сестра, подоспевшая из Бреста. Судмедэксперт и бригада «Скорой помощи» констатируют факт смерти месье Илая Гордона, 1983 года рождения.
        Я невольно усмехаюсь тому, что для этого им потребовалось три человека. Коп постарше бросает на меня косой взгляд. Я сижу за столом и кручу в руках свой телефон, в ожидании, когда все это закончится. К тому времени, как Трона кладут в мешок и выносят из дома, уже совсем темно, и каждые пару секунд заросшие щетиной лица сидящих за столом напротив меня копов освещает беспристрастно-белый луч маяка.
        Я сверлю глазами дверцу холодильника позади одного из копов. На ней, прижатая за край большим керамическим магнитом в виде маяка, висит фотография. Четыре кадра из фотобудки, полоска, как фото на документы. На них Трон и две девушки, блондинка и брюнетка, и дата — 24 февраля.
        Кудри Трона на карточке стоят почти вертикально вверх и поблескивают, так, что я не могу отделаться от мысли, что он явно переборщил с гелем для волос. Отключившись от непонятного разговора, я придумываю, как пошутить над ним по поводу волос и залысин, которые он так ревностно пытается скрыть, в следующий раз, когда мы будем общаться…
        — Месье Веналайнен, поясните, пожалуйста, еще раз для моих только что прибывших коллег, что вы делали в доме мадам Руссо, который арендовал у нее месье Гордон?  — спрашивает молодой коп, коверкая мою фамилию сразу в двух местах.
        Я делаю глубокий вдох. Это уже третий раз. Я отхлебываю воду из стакана, который кто-то заботливо поставил передо мной. Разговор длится уже около часа, и я начинаю жалеть, что вообще позвонил в полицию. Хотя выбора у меня не было. Я слишком наследил по дороге сюда, слишком многие знали о том, что я разыскивал Трона: его бывшие коллеги, квартирантка, хозяйка булочной.
        Проходит еще около часа, полицейские снуют и снуют по дому, посыпают лестничные перила и дверные ручки черной графитовой пудрой, метут сверху маленькими метелками, то и дело щелкает затвор камеры и мерцает вспышка. Стакан воды передо мной сменяется бумажной чашкой эспрессо. А я все сижу за столом, наблюдая за лучом маяка и рассматривая фотографию с холодильника.
        Наконец ко мне подходит молодой коп.
        — Месье Винолайнен, информация о том, во сколько вы прилетели во Францию, подтвердилась. Также ваш работодатель заверяет, что вы были в офисе все предыдущие дни.
        Я киваю, ожидая, что он скажет дальше.
        — Сейчас вы можете идти, но мы попросим вас приехать в полицейский участок в Бресте завтра в девять часов утра. Нам нужно еще раз взять у вас показания.
        Я послушно киваю и встаю.
        — Когда это случилось?
        — Мы пока не знаем. Я очень сочувствую вашей утрате.  — Лицо молодого человека принимает подобающее случаю выражение — участливое, но формальное.
        — Что произошло?
        — Скорее всего ограбление,  — отвечает полицейский, легко пожав плечами и записывая что-то в блокнот.
        Мне нужно где-то переночевать. Из мутных вод моего подсознания тут же выныривает русалка. Сначала та, что нарисована на стене, а потом вторая, веснушчатая и неприветливая. Потом она превращается в Иду Линн, смеется и бежит куда-то к воде, которая внезапно вспыхивает длинными алыми лучами и течет куда-то вверх. Я открываю глаза и долго моргаю, давая себе привыкнуть к темноте.
        Я в машине, на парковке, напротив дома Илая. Невдалеке все еще переливаются мигалки полицейских машины. Я завожу двигатель, не понимая, как мне удалось отключиться вот так, только лишь сев в машину. Езды до гостиницы десять минут, но я делаю крюк и подбираюсь к морю с другой стороны бухты.
        Дождь закончился.
        Погасив двигатель и выйдя из автомобиля, я долго стою в темноте, следя взглядом за бродившим вдалеке лучом маяка, так долго, что глаза начинают слезиться от напряжения.
        Бретань, 18 февраля
        Я знаю о смерти все. Мне уже приходилось бывать здесь, на этих пустынных берегах, куда тебя выбрасывает после того, как она прикоснулась к тебе.
        Дом, который должен быть пустым, вспугнутый грабитель, возглас в темноте. Мужчина, засыпающий с сигаретой в зубах под жужжание ночного телеэфира. Поворот заснеженной дороги, слепящие огни встречки, свист тормозов и чувство невесомости. В смерти нет никакого собственного смысла, это всегда цепь трагических случайностей, еще один виток в ДНК хаоса.
        Не то место, не то время. Или, наоборот, то самое место и то самое время. Все зависит от того, веришь ли ты в судьбу. Хотя так ли это? В любом случае вера ничего не меняет. Конец всегда одинаков, по крайней мере, для тех, кто уходит. Это мы, оставшиеся позади, размышляем о том, было или не было в наших силах остановить этот механизм, и без конца разбираем ту самую, последнюю минуту до взрыва, до самых косточек. Обсессивно, компульсивно и абсолютно безнадежно.
        Я сажусь на краешек неприбранной гостиничной кровати и открываю ноутбук.
        Часы в уголке экрана показывают три утра, в комнате промозгло и зябко, мое дыхание повисает в воздухе и оседает влажной пленкой на мутных оконных стеклах. Набросив на плечи тонкое гостиничное одеяло, я тщетно пытаюсь согреться, растирая ладони. Одеяло, похожее больше на толстый верблюжий плед, покалывает сквозь футболку, от него исходит запах, едва уловимый, но узнаваемый,  — так пахнет средство для травли постельных клопов.
        Мне сразу вспоминается наша кровать, купленная в мебельной комиссионке в Криклвуд, созвездие малиновых укусов, растянувшееся вдоль ее позвоночника. Меня они ни разу не тронули, Ида Линн смеялась, что у меня, наверное, слишком холодная кровь.
        Я открываю ноутбук. История нашей переписки с Троном не такая уж и длинная, последние месяцы мы почти всегда общались голосом. Я прокручиваю чат вверх-вниз, тупо уставившись в экран: ссылки, мемы, песни.
        Что я буду делать без него?
        Трон был моим единственным поставщиком свежих сленговых словечек и шуток, которые потом можно пересказать ребятам в нашем закутке технарей.
        В моей голове звучит его голос, смеющийся, хриплый, совсем не вязавшийся с этим голубоватым бескровным лицом с закатившимися глазами, выглянувшим на секунду из черного пакета на молнии, когда полисмены выносили его вниз по лестнице. Я прокручиваю в голове наш последний разговор.
        Паранойя, сайт знакомств, голые знаменитости… Довольно типичный набор тем для парня из айти-отдела, если вдуматься. Но было что-то еще… что-то важное… Мне нужно вспомнить, сконцентрироваться. Можно пойти на пробежку, движение помогает думать, но я не могу даже помыслить о том, чтобы скинуть с себя одеяло.
        Я откидываюсь на кровати и закрываю глаза, позволив мыслям бесцельно плескаться под моими опущенными веками, набегая и откатываясь назад, как волны.
        Холод медленно отступает. В такие моменты ко мне часто приходит она, Ида Линн, но сегодня я зову не ее. Я позволяю себе провалиться чуть глубже в тишину и терпеливо жду. Внезапный резкий звук, как будто удар цимбал или взрыв, и вот оно, мое послание в бутылке, лежит на берегу, поблескивая в молочном сиянии луны. Я открываю глаза и сажусь на кровати.
        На часах без четверти четыре утра, темнота за окном стала почти кромешной, но это только мне на руку. Я бесшумно выскальзываю через заднюю дверь, оставив машину на парковке, и шагаю по ночной деревне. В темных окнах то и дело дробится луч маяка, который будто указывает мне путь до самого дома Трона.
        Если говорить честно, я ожидал увидеть там патрульную машину или полицейскую ленту, что-то, пусть даже символическое, но значимое, что могло бы помешать мне сделать то, что я задумал. Но дом темен и пуст. Уже знакомым жестом я втягиваю ладони в рукава и обхожу его по тропинке. Задняя дверь поддается с тихим скрипом — должно быть, копы оставили ее незапертой, потому что тут нечего больше красть. Я оставляю обувь на улице и переступаю через порог босиком, стараясь не дотрагиваться до разводов черной пыли на внутренней стороне стекла, там, где полицейские снимали отпечатки пальцев, которые потом будут сравнивать с моими.
        Остановившись посреди комнаты, я жду несколько минут, позволяя глазам привыкнуть к мраку, а ступням — к замогильному холоду. Из окна над кухонной раковиной струится мягкий ночной свет. Я подхожу ближе и, подсвечивая фонариком в телефоне, оглядываюсь по сторонам.
        Мой взгляд падает на дверь холодильника и то самое фото, которое я разглядывал, пока ждал своего допроса несколькими часами ранее. Не давая себе времени на раздумья, я вытаскиваю тонкую полоску фотобумаги из-под державшего ее магнита и сую в карман, потом возвращаюсь во мрак гостиной и продолжаю двигаться вперед. Вскоре из темноты материализуются перила, уходящие вверх под сорок пять градусов.
        Первая ступенька издает пронзительный скрип, через окно в крыше площадку наверху на миг топит молочным сиянием маяка. Я замечаю грязную дорожку следов, черно-белые фотографии в рамках с видами деревни поверх обоев в крупный цветочек. В лунном свете нельзя различить цвета, но разумом я знаю, они темно-красные. Через секунду луч маяка возвращается, и я делаю еще один шаг наверх, потом еще один и еще, пока не оказываюсь на пороге спальни Трона.
        — Алекса, ты меня слышишь?  — тихо зову я в темноту и прислушиваюсь.  — Алекса. Эй, Алекса! Какой сегодня день недели?
        — Сегодня суббота, 19 февраля,  — слышится приглушенный женский голос, уверенный и немного властный, как у завуча или несговорчивого клерка в аэропорту.
        — Алекса, а какой день недели завтра?
        Я двигаюсь на голос.
        — Воскресение, 21 февраля.
        Я опускаюсь на корточки и заглядываю под кровать.
        — Алекса, ты «Скайнет»?
        В глубине темноты загорается бледно-голубой круг, сантиметров десять в диаметре.
        — У меня нет ничего общего со «Скайнет», не волнуйся,  — отвечает робот-ассистент.
        Я пытаюсь дотянуться до него рукой, но мне не хватает пары сантиметров. У Трона широкая кровать. Обойдя с другой стороны, я включаю фонарик и свечу себе под ноги. Бурые потеки крови на полу по форме немного напоминают карту Америки. Я оглядываюсь вокруг — книги, одежда, провода. Никаких личных вещей — ни блокнотов, ни писем, ни фотографий. Опустившись на колени, я откидываю свисающий край одеяла.
        — Алекса, ты знаешь, кто убил Трона?
        Снова голубой нимб и голос из темноты:
        — Я сожалею, но я не поняла вопрос.
        Дотянувшись до устройства рукой, я вытаскиваю его наружу. Он, точнее — она, Алекса, тот самый виртуальный помощник, которым хвастался Трон в одной из последних наших бесед, искусственный интеллект, заключенный в круглый черный цилиндр из матового пластика на длинном шнурке. Я хочу положить штуковину в карман, но прибор оказался включенным в розетку. Что будет, если ее обесточить? Этого я не знаю. Она может перезагрузиться или запросить пароль.
        — Алекса, ты слушаешь все, что происходит в доме?
        — Да, мой микрофон работает постоянно,  — говорит голос из голубого круга.
        — Алекса, ты записываешь все, что слышишь?
        — Нет, я записываю только команды, которые звучат после слова, которое меня активирует. Я отправляю их на сервер.
        Трон говорил, что она помогает ему не забыть о разных важных вещах. Значит, она может что-то знать, надо только правильно ее спросить. Я вспоминаю статью, которую читал о чудо-ассистенте после нашего разговора с Троном,  — она не умеет распознавать голоса. Значит, она думает, что я — это он.
        — Алекса, какие у меня планы на сегодня?
        — У меня нет никаких сохраненных напоминаний на 20 февраля.
        — Алекса, какие у меня планы на завтра?
        Я не свожу глаз с мерцающего голубого круга.
        — Рейс номер 1148 «Эйр Франс». 23.00 Марселла, каррер да Сан Пау 65. Не забудь оплатить «Плакс».
        — Алекса, в какой город я лечу?
        — К сожалению, у меня нет такой информации.
        Черт, я опять неправильно спрашиваю.
        — Алекса, в какой город летит рейс 1148 «Эйр Франс».
        Голубой круг завибрировал, будто задумался.
        — Рейс номер 1148 «Эйр Франс» следует семь дней в неделю из Парижа в Барселону. Протяженность полета составляет…
        — Алекса, стоп.
        Снаружи слышится шелест колес по мокрой траве и звук мотора. Хлопок двери. Голоса.
        Дернув изо всех сил, я вытаскиваю Алексу из розетки, сую ее в карман куртки и бегом вылетаю вон из комнаты. Я уже где-то на середине лестницы, когда слышится скрип отворившейся двери. По полу на кухне пляшут лучи фонариков. Одним скачком перемахнув через все ступеньки вниз, я выскальзываю через приоткрытое окно веранды и, на бегу подхватив свои кеды, босиком лечу к калитке в дальнем углу живой изгороди. Дальше я почти на ощупь кидаюсь вниз по ступенькам, ведущим к воде, пару раз чуть не перелетев через голову, споткнувшись об острые края камней.
        Я торможу и синхронизирую свой спуск с лучом маяка, делаю следующий шаг только тогда, когда мне под ноги падает его сияние, каждый раз замирая, как животное в свете фар.
        Наконец, все девятнадцать ступенек оказываются позади. Мои зубы оглушительно стучат от холода. Присев на песок у самой стены, я дышу, глубоко и часто, затем стягиваю мокрые носки и надеваю кеды на босу ногу. Кажется, за мной никто не гонится, но на всякий случай я выжидаю час или около того, прежде чем вернуться в гостиницу. Когда я ложусь в кровать и укутываюсь в тонкий верблюжий плед, над деревней уже поднимается заря. Я никак не могу заснуть, все думаю и думаю о фразе, которую Алекса успела сказать мне до того, как я ее обесточил:
        — Не забудь оплатить «Плакс».
        Я знаю это название. «Плакс» — это черный хостинг, защищенное хранилище информации, излюбленное теми, кому есть что скрывать.
        Бретань, 20 февраля
        Девять утра, но небо такое низкое и серое, будто сейчас почти закат. Молодой коп уже ждет меня на пороге полицейского участка. Завидев его, я выкидываю стакан из-под кофе в мусорный бак и спешу к дверям.
        — Месье Веролайнен,  — говорит он, протягивая мне свою маленькую волосатую руку с никотиновым пятном на указательном пальце. Я не поправляю его, мое имя не имеет значения, тем более это и не мое имя вовсе.  — Спасибо, что зашли.
        Он жестом показывает мне следовать за ним. Я ожидал увидеть голую комнату с зеркалом вместо стены, стол серого цвета, прикрученный к полу, диктофон с магнитной катушкой, как в кино, но он проводит меня в большой зал, где стоят пять столов с компьютерами и аккуратными пачками бумажных документов в разноцветных папках, совсем как в офисе у страхового агента.
        — Удалось что-то выяснить?  — спрашиваю я, опустившись на потертый стул у стола молодого инспектора.
        — Расскажите еще раз: откуда вы знаете месье Гордона?  — спрашивает он, проигнорировав мой вопрос.
        Я в последний момент успеваю распознать и подавить в себе импульс закатить глаза. Эти ребята либо ленятся записывать ответы, либо у них слишком непонятные почерки, чтобы потом их разобрать.
        — Он мой друг из… Интернета.
        Правая бровь копа ползет вверх.
        — Какого рода была эта ваша… дружба?
        — В основном мы играли в онлайн-стрелялки.
        — Стре-лял-ки. И все?
        — Все.
        Он хмыкает и снова что-то записывает. Я хочу заглянуть и посмотреть, что такое он там конспектирует, но снова ловлю импульс, прежде чем он берет верх.
        — А вы были знакомы… в реальной жизни?
        Мне становится понятно, к чему он клонит. Я едва ухмыляюсь уголком рта.
        Ну да, это странновато выглядит со стороны — двадцативосьмилетний мужчина преодолевает сотни километров, чтобы проверить, почему его друг по играм-стрелялкам не выходит в сеть.
        Я гляжу в лицо копу и представляю, как буду объяснять ему, каким способом нашел Трона и скольким людям наврал по пути. Я представляю себе, как брови-гусеницы инспектора ползут все выше и выше вверх после каждого моего слова, пока не уползают на затылок.
        — Нет, мы общались только в сети,  — произношу я, глядя, как он медленно, двумя пальцами, печатает мои показания. Так медленно, что мне хочется предложить ему набрать текст самому. Все же я рад, что он отложил свой дурацкий блокнот.
        — Откуда у вас его адрес?
        — Он сам дал мне его.
        — М-мм.
        Щелк-щелк-щелк пальцы по клавишам.
        Я пытаюсь проследить, на какие клавиши он нажимает, чтобы понять, допечатывает он то, что я уже сказал ему, или это что-то новое. Но это французский, и все безнадежно.
        — Офицер, а сколько он так вот пролежал?
        — Коронер сказал, от шести до двенадцати часов до того, как поступил ваш звонок. А сколько дней он уже не выходит онлайн?
        — Пятнадцать дней.
        Я сглатываю комок и медленно подсчитываю в голове. Я прилетел в три часа. В четыре пятнадцать сел в прокатный «Ситроен». Дорога была долгой из-за тумана и отсутствия практики вождения. Я был в Плугерну в районе шести тридцати. Трон не открыл, и я уснул в своей машине. Сколько я спал?
        — Во сколько приземлился ваш рейс, месье Виноланен?
        — В три часа дня,  — машинально отвечаю я.  — На пятнадцать минут раньше расписания.
        — Дама из булочной говорит, что вы заходили к ней в без двадцати шесть, она уже собиралась закрываться.  — Он листает ломкие от чернил страницы своего блокнота с сухим шелестящим звуком.  — А звонок поступил в… семь пятьдесят одну. Что вы можете на это сказать?
        «А что тут скажешь»,  — думаю я.
        У меня потеют ладони. Коп поднимает свои маленькие выпуклые глаза. Паутинка капилляров выдает бессонную ночь. Могло ли быть, что он уже знал, что я вру ему? Могли ли они успеть показать мою фотографию девушке-бегунье из квартиры в Бентал Грин?
        — Вчера вы сказали, что это ограбление…
        — Я собираю информацию, месье Веналайнен, для протокола,  — теперь он глядит на меня исподлобья.  — Это похоже на ограбление, особенно учитывая, что мерзавцы вынесли практически все, что могли унести, включая хозяйский телевизор с нижнего этажа. Здесь зимой такое случается. Это не местные. Эмигранты, наркоманы, цыгане,  — произносит он, крутя между пальцев остро заточенный карандаш.  — Грабитель не знал, что в доме кто-то есть. Месье Гордон проснулся, начал кричать. Они испугались и убили его. А потом подчистую обнесли дом.
        Я молча впитываю информацию. Что-то не вяжется, но я слишком взволнован, чтобы заметить выбитый пиксель. Мой мозг плохо функционирует в стрессе. Я кашляю. Как по команде, сидящие за другими столами копы поворачивают на меня головы.
        — Может, вам воды?  — инспектор слегка склоняет голову набок и прищуривается.
        — Нет-нет, спасибо,  — качаю головой.  — Я просто не понимаю, если все так очевидно, зачем вы задаете мне эти вопросы еще раз? Я же вчера все вам рассказал.
        — Затем, что месье Гордон — гражданин иностранного государства, и расследование это мы, вероятнее всего, передадим в другое управление. Я просто собираю необходимые документы.
        Он издает полный усталости вздох и моментально превращается из героя Дешила Хэммета назад в страхового агента, расследующего царапину на капоте. Он получает от этого примерно столько же удовольствия, сколько я. Это просто его работа.
        — Вы можете оставить мне свои полные контакты для связи? Скорее всего с вами будет общаться уже другое управление.
        Наверное, сейчас тот самый момент, когда я должен рассказать ему про паранойю Илая Гордона, про «Плакс», на котором он хранил что-то секретное и скорее всего нелегальное, и наш разговор про ворованные данные, но, взглянув в красные глаза полисмена и стену с мотивационным плакатом у него за спиной, я решаю оставить все, как есть.
        Я киваю, пишу на бумажке свой лондонский адрес, телефон и электронную почту. Мы прощаемся за руку.
        Выйдя из участка, я сажусь в авто и еду по дороге вдоль моря, до тех пор, пока не замечаю таверну, которая выглядит открытой. Я захожу внутрь, занимаю место за столиком у окна, заказываю у похожей на спившуюся Веронику Лейк официантки черный кофе.
        Трон мертв.
        «Гейм овер»,  — вывожу я пальцем на влажном после уборки столе. Больше нет единственного человека, с которым я разговаривал потому, что хотел, а не был вынужден.
        Потери бывают разными, но переживаем мы их по одной схеме. У этого процесса есть несколько стадий. Сначала это шок, потом физическое ощущение боли, дальше — пустота. Затем ты хочешь заполнить ее чем-то, чем угодно, но ничего не выходит, и ты просто блокируешь ее. И все. Никакого принятия, никакого облегчения, ты просто отключаешь это место, как в фильмах про космические путешествия отрезают разгерметизированные отсеки корабля.
        Они все равно есть, но ты никогда не заходишь туда, потому что в них нет кислорода, и ты не продержишься там ни секунды.
        После таких событий весь мир делится на опасные и безопасные участки, зеленые и красные зоны на карте жизни. Места, вещи, фильмы, книги, даже еда и музыка — все делится на два списка. Особенно музыка. Есть то, что входило в контакт с вирусом скорби, и поэтому место ему под саркофагом, а есть то, что безопасно, что можно, что не убьет медленной мучительной смертью при контакте.
        Вскоре я понял, чем сильнее я пытаюсь заблокировать эти пораженные отсеки, тем шире и глубже становится брешь в обивке «Энтерпрайза»[26 - Космический корабль из фильма «Звездный путь».]. Поэтому я позволил вакууму заполнить все доступное пространство. Он не убил меня, но оставил балансировать где-то на грани между сознанием и коматозом, сном и реальностью, никогда до конца не отключаясь, позволяя мне поддерживать в себе жизнь.
        Через неделю после того, как это случилось с Идой Линн, пришла посылка — пакет платьев, которые она купила к лету. Я не знал, что с ними делать, не хотел разбираться с возвратом, выбросить не мог и поэтому просто отнес на работу. Там было много женщин, которые любят платья вроде этих. Я предложил их бесплатно Бекке, тогда она была стажером в отделе кадров. На вид у них с Идой Линн был один размер. Я помню выражение ее лица — отвращение и жалость. Как будто бы я предложил ей что-то совершенно непристойное. Потом по офису поползли слухи о том, что у меня не все в порядке с головой.
        Это парадоксально, но в те первые недели хуже всего мне делалось от наших общих друзей, которые, по правде, были ее друзьями и со временем отпали один за одним, не имея особого желания общаться со мной без нее. До этого я всегда шел в комплекте к ней, унылый бойфренд прекрасной женщины.
        Она была всем так дорога, но внезапно эти люди, так преданно любившие ее, не могли больше произнести вслух ее имени. Они думали, мне будет проще, если мы все притворимся, будто ее никогда и не было. Хотя на самом деле это кроме нее никогда не было ничего.
        Я делаю глоток пресного кисловатого кофе и смотрю на дрожащую в мутной дали линию горизонта. Нельзя думать об этом сейчас.
        Я вхожу в отель, ожидая увидеть там вчерашнюю угрюмую русалку, но вместо нее за стойкой сидит безбородый старик в растянутой вязаной кофте. Проходя мимо него, я надеюсь, что он не будет смотреть мне в глаза и мне не придется объяснять, что я — постоялец, но, кажется, он и так уже все знает — это очень маленькая деревня.
        В моем номере застелили кровать. Мне прекрасно известно, что так всегда делают в отелях, но мысль, что ключ есть у кого-то еще, вызывает смутную тревогу.
        Я прохожусь по комнате, отодвигаю занавеску и выглядываю в окно. Двор, мусорный бак, кусок боковой улицы. Рядом с моим арендованным «Ситроеном» припаркована еще одна машина, большая, черная. В ней разговаривает по телефону какой-то человек, лица мне не разглядеть.
        «Это такая редкость тут — черные автомобили, или я просто их не замечал раньше»,  — думаю я, пытаясь очистить свой мозг от навязчивых мыслей.
        Лучше всего мне думается в пассивном режиме, когда я бегу или еду на велосипеде. Мозг как бы отвлекается на базовую активность — следит за равновесием, не позволяет упасть или вывихнуть лодыжку, по очереди напрягает и расслабляет поддерживающие мышцы, а я тем временем размышляю о том, о чем думать сложнее всего.
        Я ложусь на пол, заложив ладони за голову и расставив локти, затем начинаю отрывать спину от пола, на счет три. Когда я поднимаюсь, мне видно ютящиеся вплотную друг к дружке дома и скошенные черепичные крыши. Когда опускаюсь — только потолок.
        Я представляю себе дом, в котором жила Ида Линн, двухэтажный, с покатой крышей с коньком и флюгером. Из высоких узких окон валит пламя. Она всегда рисовала его. Начинала с других вещей, животных, птиц, моря, меня, себя, старого «Вольво», а потом снова и снова я видел очертания того дома и огня, бьющего столбом до самого неба, с которого вниз смотрело чудовище с черными миндалевидными глазами.
        Я встаю с пола, подхожу к окну и прижимаюсь лбом к стеклу. Небо потемнело и опустилось вниз под тяжестью скопившейся в нем влаги, через двор проскакивает и скрывается под капотом моего «Ситроена» кошка.
        Что все это значит? Я вижу детали, но они упорно не складываются в узор. Трон что-то прятал и боялся, что за ним следят. Потом он исчез из сети совсем, а затем я нашел его труп. Еще эта Алекса с ее странными подсказками. Паранойя заразна, это факт. Мне нужно поспать, поесть, а еще согреться.
        Я гляжу на часы. Черт, я опоздал на самолет. Почти наверняка, мне не добраться туда за час.
        Ближайший рейс в Лондон из Ренн только во вторник. Я не могу столько ждать, да и не хочу, поэтому решаю лететь из Парижа рано утром в понедельник. В конце концов, я буду просто ждать звонка от инспектора.
        «Если смерть Илая — часть чего-то большего, это непременно вскроется»,  — думаю я.
        Забравшись в машину, я завожу двигатель и выруливаю на дорогу, идущую от моря. Ветер бьет в бок крошки «Ситроена» с такой силой, что мне приходится удерживать руль двумя руками, чтобы не вылететь на встречную полосу. Я сворачиваю на шоссе и прибавляю газа. Небо за моей спиной начинает раскалываться на части, я вижу, как в зеркале заднего вида сгущается тьма.
        Я сдаю ключи от машины равнодушному клерку в офисе автопроката. Круглое низенькое здание вокзала мерцает сквозь серую массу дождя розовой подсветкой, дробясь и качаясь в глубоких лужах на асфальте и взмывая вверх мириадой неоновых капель из-под колес проезжающих такси. Когда я захожу внутрь, часы на вокзальной башне показывают двадцать пять шестого.
        Минуту спустя терминал по продаже билетов выплевывает бледный прямоугольник бумаги с надписью: «Париж». Переночую в аэропорту, а завтра — уже дома, прикидываю я, закидывая рюкзак на багажную полку и поуютнее устраиваясь на голубом плюше сиденья. Я как раз собираюсь выключить телефон, чтобы сберечь батарейку, когда он начинает вибрировать в моей руке. Бекка из отдела кадров. Наверное, с ней говорила полиция. Сейчас придется объяснять ей, что случилось. Я оглядываю пустой вагон и со вздохом принимаю вызов.
        — Бекка.
        — Серж, боже мой, ты в порядке? Что случилось?  — тараторит она, я слышу тихий лязг железных ободков на ее маленьких блестящих зубах.  — Тут из полиции звонят и спрашивают про тебя!
        — Я в порядке, не о чем беспокоиться.
        — А что за расклад с копами? Они направили формальный запрос в отдел кадров на подтверждение дней и часов твоего пребывания в офисе. Но ты не волнуйся, я все им уже выслала,  — щебечет она на одном дыхании.  — Что случилось, Серж?
        — Я не волнуюсь. Просто моего друга… убили.
        — Кошмар какой…
        — Все нормально.
        — Нормально? Серьезно? Что… как это случилось?
        — Ограбление.
        Я стараюсь говорить медленно и спокойно, чтобы не разволновать ее еще сильнее.
        — Какой ужас. Бедный. Ты уже в городе?  — Ее голос теряет часть высоких нот и становится спокойнее.  — Я могу приехать, если хочешь, Серж… привезти что-нибудь поесть?
        — Нет, я во Франции, Бекка. Буду в офисе завтра.
        — Может быть, лучше тебе взять пару дней отгула?
        — Нет, Бекка, все в норме, правда. Завтра… увидимся.
        — Серж, блин, ты вообще когда-нибудь что-нибудь чувствуешь? Мне иногда кажется, что ты просто психопат.
        — До завтра, Бекка, мне пора идти.
        Я кладу трубку, не дожидаясь ответной реплики.
        Бекка странная. После того как она разнесла по офису слухи о том, что я тронулся умом, очевидно, ее начало мучить чувство вины и жалости ко мне. Она стала пересылать мне странные шутки и видео с котятами из Интернета. Иногда она подсаживалась ко мне на обеде. Я не знал, о чем разговаривать с ней, и почти все время молчал. А она щебетала о своем, делилась офисными сплетнями о людях, которых я не знал, пересказывала фильмы, которые я не смотрел.
        Наверное, этим и должны заниматься сотрудники отдела кадров — общаться с работниками, которые могут стать потенциальной проблемой из-за каких-то личных дел, подбадривать их и следить за тем, чтобы у них все было в порядке. Но навряд ли случившееся как-то сказалось на моей работе. Напротив, если что-то и изменилось, так это то, что я стал приходить раньше, а уходить позже, более не имея никаких интересов вне офиса.
        Эта дружба со стороны Бекки продолжалась до самой рождественской вечеринки в офисе три года назад, где она все уговаривала меня напиться с ней, но в итоге опьянела сама, причем куда больше меня. Все расходились, она попросила меня проводить ее до дома, и я согласился, просто потому, что не смог так быстро, как требовал того случай, придумать предлог, чтобы сказать ей «нет». Когда она, едва попав ключом в замочную скважину, открыла дверь крошечной квартирки, которую она делила с двумя другими девушками, я и не думал, что у нее на уме могло быть что-то еще. Она пригласила меня зайти на кофе. Поскольку мне нравится кофе, а ей он точно бы не повредил, я согласился. Но кофе не было, вместо него был ее горячий рот со вкусом водки прямо поверх моего, были пальцы, шарящие в моих пуговицах, а потом на моем теле, ледяные и влажные.
        В понедельник Шон из моего отдела спросил, как она в постели. Я послал его подальше, он сказал, что я — дурак, и начал смеяться. Бекка больше никогда не подсаживалась ко мне в кафетерии, но сохранила за собой право вторгаться в мою жизнь так, будто та не совсем удачная попытка благотворительного секса с ее стороны была равносильна бэкстейдж пассу на рок-фестивале.
        Я прислоняюсь щекой к холодному стеклу и позволяю глазам скользить по тонущему в сумерках миру, проносившемуся за окном. Капли дождя ползут по диагонали, как караваны, пересекающие пустыню.
        Я достаю телефон, включаю его и набираю номер. Мне отвечает мужской голос, по-французски, я не понимаю, что он говорит.
        — Инспектор, это Серж Веналайнен. Я хочу с вами кое-что обсудить, касаемо Илая Гордона и…
        — Месье Веналайнен, сейчас я не могу. Приезжайте завтра к девяти,  — снова этот озабоченный вздох.
        — Могу я хотя бы по телефону вам рассказать? Я уже в поезде. Мне кажется, что Тр… Илая убили не из-за ценностей в доме.
        — А из-за чего?  — понуро спрашивает полицейский. На заднем плане хнычет ребенок.
        — Понимаете, Илай считал, что за ним кто-то следит, он говорил мне об этом. Он чего-то боялся, даже переехал из Лондона в эту глушь, почти никому не сказав об этом. Я сбился с ног, разыскивая его адрес!
        Полицейский молчит, будто знает, что это заставляет меня говорить охотнее, заполняя неловкую паузу. Ребенок на заднем плане переходит в истошный вой.
        — Вы разыскивали его адрес?  — наконец, спрашивает он.
        — Да, мне пришлось искать, потому что я не знал, куда Илай переехал.
        — Ага, это надо добавить к протоколу,  — слышится шуршание карандаша по бумаге.  — Что-то еще?
        — Как что? Я же говорю вам, есть вероятность, что кто-то обставил смерть Илая как ограбление. Он хранил какую-то информацию на серверах…
        — Месье Веналайнен, я понял вашу мысль,  — перебивает меня он.  — Спасибо. Но я уверяю вас, иногда вещи именно такие, какими кажутся. Бритва Оккама, знаете ли. Мне буквально полчаса назад пришла информация, что в Бресте задержан человек при попытке сдать в комиссионный магазин вещь, похожую на одну из тех, что пропали из дома мадам Руссо. Так что не накручивайте себя, право же, и спасибо вам за звонок.
        — Вы даже не попросите меня остаться в городе до выяснения обстоятельств? Я уже пропустил свой обратный рейс…
        — Вы ведь в поезде. При чем тут рейс?
        — Это не важно, я могу вернуться. Я хочу помочь.
        — Мне очень жаль, что вы нашли его вот так,  — звучит усталый голос копа в трубке.  — Послушайте, месье Веналайнен, езжайте домой. Напейтесь как следует, поплачьте, нарвитесь на хулиганов и получите в морду… Обычно такие вещи помогают совладать с шоком. И я говорю это без всякой издевки, я сам вынужден справляться с этим каждый день, с чьей-то смертью и безнадегой. Потом будет легче. Не то чтобы совсем легко, но с каждым трупом, который приходится класть в мешок, становится чуть проще, чувствуешь себя все более и более смертным и отстраненным одновременно. В этом и заключается жизнь, месье… Серж, в том, что мы переживаем смерть.  — Он снова вздыхает. По шумному выдоху я понимаю, что он в стельку пьян.  — Буквально — переживаем ее. Вещи именно такие, какими мы их видим, нет никакого замысла. Ни-ка-ко-го… Совсем. Оставаться нет необходимости, у нас есть ваши контакты. Вы же не собираетесь исчезать и отключать телефон?
        — Нет.
        — Ну вот и славно. Мы позвоним вам, если вскроются новые обстоятельства. Всего хорошего.
        Он кладет трубку. Я снова прижимаюсь лицом к стеклу. Тридцать семь параллельных линий дождя бегут вдоль моей щеки.
        ПАРИЖ, 21 ФЕВРАЛЯ
        — Месье…  — Я чувствую легкое прикосновение к своему плечу и открываю глаза.  — Конечная станция, Монпарнас.
        — Конечно, извините,  — говорю я руке в перчатке, все еще тыкающей меня в плечо, лишь через секунду разобрав прилагающееся к ней лицо.  — Я уже выхожу.
        — Оревуар.
        Я хватаю рюкзак и делаю шаг на пустую платформу.
        Я спускаюсь в подземку. Тут же мне в лицо ударяет тревожный теплый ветер, принесший с собой запах паленой резины и чего-то органического, омерзительного и сладкого одновременно.
        Я пропускаю нужную станцию, пересаживаюсь на другую ветку и выхожу на станции «Сталинград». Дальше, мимо череды витрин с опущенными жалюзи, я иду по залитому желтым светом фонарей бульвару. Та же самая промасленная дизельным выхлопом вывеска с приземистыми розовыми буквами — «Отель де Пари». Как могу аккуратно, я переступаю через спящего на ступеньках клошара. Им оказывается пожилая китаянка. Ее лохматый маленький пес, одетый в розовую детскую распашонку, бросает на меня сердитый взгляд, но не издает ни звука. Я нажимаю на дверной звонок — в аэропорт я могу доехать с утра, надо будет только пораньше встать. Слышится жужжание домофона, я дергаю за ручку и оказываюсь внутри. Холл все такой же тесный, ковер — замызганно-синий. Возможно, даже парень-мигрант за стойкой регистрации тот же самый, только постарел на пять лет.
        — Скажите, у вас есть свободные номера?
        — Да, на сколько ночей?
        — На одну.
        — Шестьдесят евро, пожалуйста, и заполните анкету.
        Я киваю и вписываю свою фамилию в поле на коротеньком бланке.
        — А номер пятьсот пять свободен?
        — Сейчас посмотрю.  — Парень смотрит в экран древнего монитора, его лицо озаряет синеватое электрическое сияние, делающее его похожим на мертвеца.  — Да.
        Я протягиваю портье заполненную бумажку и наличные. Он делает копию моего паспорта, затем парень кладет на стойку магнитный ключ. Конечно, вряд ли это тот самый ключ, который держала в руках Ида Линн, но все же. Я зажимаю его в ладони.
        Говорят, телу нужно семь лет, чтобы обновить себя полностью. Это полная чушь. Я гляжу на ключ на своей ладони, потом на свои пальцы, никогда не прикасавшиеся ни к этому ключу, ни к самой Иде Линн. Кожа меняется каждые семь дней. Только кора мозга у нас одна на всю жизнь. Это значит, все, что осталось от нее — у меня в голове.
        Пока лифт со стоном ползет наверх, я представляю себе экран монитора, подключенный к аппарату МРТ, и желто-оранжевые всполохи в затылочной области, с которой соединены нейроны, посылающие зрительные сигналы в мои глаза, которые тоже никогда ее не видели. Я поднимаюсь на последний этаж, вставляю ключ в замок полосой вниз. Мигает зеленый глазок, я отворяю дверь комнаты номер 505.
        Мы провели здесь пять ночей. Днем она работала, а вечерами мы слушали джазистов с Берега Слоновой Кости в маленьком баре напротив, жутко напивались домашним вином, которое подавали в заляпанном жирными пальцами хрустальном графине, а потом катались на арендованных велосипедах или просто бродили, не зная, куда ведут нас ноги, пока не трезвели и не упирались в пахнущий тиной берег реки. На следующий день, в Экспоцентре, от Иды Линн все еще пахло выпитым, но это не смущало тех, кто раздевался перед ней и давал ей водить жужжащей электрической иглой по своей коже, навеки вживляя в нее видения из ее беспокойных снов.
        Я захожу в ванную и окатываю лицо холодной водой. На белой поверхности раковины я замечаю крошечный треугольный скол и провожу по нему пальцем — края затупились от времени. Она уронила туда стакан с зубными щетками, кругом было битое стекло, и она страшно боялась, что отель спишет с моей кредитки деньги за ущерб. Но они так ничего и не списали.
        Циферблат электронных часов на телевизоре напротив кровати показывает десять вечера. Сквозь открытое окно в комнату врывается запах гари, наверное, где-то под окнами подожгли мусорку. Я закрываю ставни и навзничь падаю на жесткую полутороспальную кровать, не снимая обуви.
        Кто бы знал, что я вернусь сюда?
        Здесь не случилось ничего особенного, ни плохого, ни хорошего, просто мы спали здесь когда-то. Я вспоминаю, как она лежала на боку, ладони зажаты между бедер, глаза полузакрыты, такая тихая, почти спящая. Я моргаю, отгоняя видение, и перещелкиваю каналы в поисках чего-нибудь не на французском. Наконец, перед глазами мелькает знакомая картинка.
        Темный дом, широкая уходящая вверх лестница. Парень останавливается в дверях, у его ног мелькает черная кошка, потом еще одна.
        — О, дежавю.
        — Что ты сказал?
        — Черная кошка, а за ней другая такая же.
        Кроме дежавю, есть еще одна штука, гораздо более странная, это стало случаться со мной после Иды Линн. Жаме векю, или как-то так. Ты делаешь что-то, что делал уже миллион раз, но тебе вдруг кажется, что это с тобой впервые, и ты болезненно концентрируешься на каждой мелочи, будто боишься упасть. Так бывает, когда я подношу к губам чашку с кофе или захожу в лифт. В Интернете написано, это последствие сильного потрясения. Оно и понятно.
        После смерти Иды Линн я не всегда узнаю себя в зеркале, думаю я, глядя на отражение чужого лица в оконном стекле.
        Я перевожу глаза на экран.
        — Дежавю означает сбой в матрице, когда кто-то меняет код,  — говорит Морфеус, и тут до меня, наконец, доходит.
        Телевизор. Это я выключил его. Вот что смутило меня в рассказе копа. Грабители не могли не заметить его звука, раз я услышал его с нижнего этажа. Значит, они знали, что в доме кто-то есть, когда зашли внутрь, значит, они пришли с намерением убить Илая.
        Я выключаю звук, вскакиваю с кровати и начинаю наматывать круги по комнате, потом выглядываю на улицу. В свете фонаря я вижу стоящую напротив входа в отель машину, черный автомобиль. Внутри мерцает огонек тлеющей сигареты.
        Я хватаю телефон, звоню по одному из номеров, вбитых в быстрый набор.
        — Амир?
        — Серж, привет! Как обычно? Куриный с двойной картошкой и чили-соусом?
        — Нет, Амир, я… мне надо, чтоб ты пошел ко мне домой и проверил.
        — Что проверил, Серж?
        — Был ли… запер ли я дверь. Я уехал на выходные, понимаешь, и тут вдруг… Ты ведь знаешь мой адрес, столько раз приносил мне доставку. Это всего за углом от тебя.
        — Конечно, я тебе перезвоню, жди.
        Он вешает трубку. Я ложусь на кровать и закрываю глаза. Мне надо просто поспать, это все переутомление. Так не может быть, так не бывает. Это бред, чушь, конспирология. Сейчас Амир перезвонит мне, и я сам посмеюсь. Минут тридцать спустя телефон вибрирует где-то под подушкой.
        — Серж,  — его голос прерывается, он переходит на сбивчивый шепот,  — Серж, квартира номер 9?
        — Да. Что там?
        — Черт…
        — Да что там?
        — Дверь приоткрыта. Тут кто-то был, думаю, только что, Серж. Такое чувство, будто это я их спугнул. Вызвать полицию?
        — Что внутри?
        — Сейчас загляну.  — В трубке слышатся шорохи.  — Бардак внутри. Вещи на полу, посуда битая. Кто-то тут был, Серж.  — Что делать?
        — Захлопни просто покрепче, хорошо? Я приеду, разберусь. Красть у меня нечего.
        Я кладу трубку. Мерцание телевизора в темноте усиливается, контуры фигур становятся яркими и плывут у меня перед глазами, дробясь на тысячу линий. Комната номер пятьсот пять становится тесной, размером со спичечный коробок, мне нечем дышать. Стены дрожат и рушатся куда-то вниз, в пустоту. Я стою посреди огромного белого пространства, как единственная точка в пустом поле ввода. Я нашел Трона. Они нашли меня. Они думают, что я знаю секрет Илая. Я — их мишень.
        Как давно они следят за мной? Что они знают? Приподняв край занавески, я вижу уголек сигареты, движущейся по параболе. Надо уходить. Я хватаю куртку и тут замечаю тяжесть в кармане — Алекса. Все ясно, они слушали все, что я говорил с помощью этой штуки! Как называл при ней полицейским свой адрес, имя и фамилию, как спрашивал ее про планы Илая. Его хостинг. Черт.
        Куда мне идти? Домой нельзя. Бежать. Что, если они убили Илая сейчас, потому что он не должен был лететь в Барселону? Марцелла? Марселла? Как называлось то место?
        Я втыкаю Алексу в розетку, ее нимб загорается зловещим красным светом. Нет сети. Нужно настроить ее через приложение, а для этого нужен телефон Илая или его логин и пароль. Ни того ни другого у меня нет.
        — Алекса, ты «Скайнет»?  — спрашиваю я, глядя а ее алый светодиодный глаз. Она только молчит в ответ. Я беру ее в руки и с силой швыряю в открытое окно. Внизу слышится тихий хлопок, вой сигнализации, а потом тявканье маленькой собачонки.
        Я чувствую себя Эдом Сноуденом, отключившим телефон из розетки в гонконгском отеле. И полным придурком. Мне страшно, но в то же время я чувствую странный прилив сил, такой, что у меня начинает белеть в глазах. Адреналин и отсутствие кислорода. Я высовываю голову в окно.
        Перед глазами возникает моя улица. Ступеньки вверх, дверь с окном-иллюминатором, серые стены коридора, сухой щелчок замка. Стол с кругами от горячей чашки. Блестящий монитор. Шкаф с одеждой Иды Линн. Окно во двор. Ночной крик соседского кота. Утро, дорога в офис, лицо Бекки из отдела кадров и горький вкус кофе. Мне нельзя домой Внезапно на меня находит что-то похожее на эйфорию.
        Мне нельзя домой.
        Барселона. 11 вечера, бар «Марселла». Мне нужно добраться туда завтра к 11 вечера. Но как? Самолетом я лететь не могу, поездом — тоже, у меня попросят паспорт. Лучше переоценить этих подонков, лучше предположить, что они могут отследить все: мои карты, паспорта, сим-карту. Если даже Илаю не удалось от них уйти, а он пытался. Перед глазами всплывает его бескровное лицо, шелест черной клеенки на сквозняке, голоса в телевизоре. Голоса в телевизоре… они настоящие. Я поворачиваюсь к нему лицом и тупо смотрю на мелькающие по экрану пиксели — зеленые клетки мироздания.
        Конечно! Есть же такой сервис попуток. Я нахожу сайт. Ближайшая машина до Барселоны отъезжает в шесть утра от Северного вокзала, отсюда он в пешей доступности. Это слишком удобно, слишком подозрительно. Разве так может быть? Я кликаю на профайл водителя — Карлос, без фотографии. Потом проверяю другие сайты — это единственный вариант. Тогда я отправляю ему сообщение, он отвечает в ту же секунду. Пятьдесят евро, он даже не спрашивает мою фамилию.
        Я собираю рюкзак и иду к вокзалу, сворачивая на каждом перекрестке так, что если смотреть на траекторию моего пути сверху, она будет представлять из себя череду угловатых, как на старых конвертах с почтовыми индексами, восьмерок. В зале ожидания я занимаю место в углу, такое, с которого мне видны все входы и выходы. Я достаю телефон и открываю папку с играми. Их немного, но я вспоминаю, что еще не пробовал одну, скачанную по совету Илая пару месяцев назад. Она начинается с того, что ты получаешь послание от незнакомца, который просит тебя о помощи.
        ФРАНЦИЯ, 21 ФЕВРАЛЯ
        Когда раздается телефонный звонок, под сводами потолка уже искрится нерешительный утренний свет. Я вызволял бедолагу с разбившегося на Марсе корабля почти до самого рассвета под грохот мусорной машины под окнами. Потом просто сидел, уставившись в потолок и закусив до крови кончик языка, чтобы выгнать из головы улыбающийся мешок с торчащей из него головой Илая, а потом Иду Линн, лежащую на боку и смотрящую на меня из-под тяжелых накладных ресниц.
        Номер незнакомый, с французским префиксом. С опаской я поднимаю трубку, ожидая услышать голос инспектора из Бретани.
        — Серж, привет!  — произносит голос с акцентом.  — Мы немного опоздаем, минут на двадцать, ты подождешь нас, это не проблема?
        Нет, не проблема. Это преимущество. Я закидываю рюкзак на плечо и выхожу на улицу. Утренний Париж встречает холодным ветром с запахом свежего хлеба и застарелой мочи. Я захожу в киоск и покупаю у красноглазого ночного продавца новую сим-карту, такую, которая не требует регистрации,  — просто клади на нее деньги. Свою старую я вытаскиваю и убираю на дно рюкзака, предварительно написав Бекке короткое сообщение, начинавшееся со слов, что она права, и мне правда потребуется пара дней отгула.
        Минуты через три мне приходит ответ: «Ок. Звони, если буду тебе нужна. Целую».
        Потом я нахожу банкомат и опустошаю свой накопительный счет — с этого момента надо пользоваться только наличными.
        Я все жду, когда бессонная ночь даст знать о себе чувством ненависти к миру или песком в глазах, но вместо этого я чувствую, как энергия бурлит во мне при каждом шаге по мокрой от ночной мороси мостовой.
        «Бей или беги» — так говорят. Мне угрожает опасность, я еду за сотни километров от дома в поисках человека, который, скорее всего, сочтет меня психом. Но, черт знает почему, мне почти хорошо.
        На стоянке у вокзала мигает фарами припаркованный вторым рядом маленький черный седан «Ситроен». Заросший кудрями парень в белой футболке с надписью «Республика Калифорния» курит, облокотившись на водительскую дверь, уставившись на носки своих ботинок. Я смотрю на него издали, считывая траекторию движения его руки — нет, не парабола, другая, резкая, как молния, разломленная в середине. Значит ночью в машине у ворот моей гостиницы сидел не он.
        — Серж, доброе утро,  — окликает вдруг он с вязнущим на кончике языка акцентом и протягивает мне руку.  — Я Хосе, это я звонил тебе. А Карлос сейчас придет, он пошел в туалет на вокзал. Кофе — враг любого роуд трипа. Ты пьешь кофе?
        Я смотрю на него в упор, отмечая, как он назвал имя водителя — Карлёс, по-каталонски. Значит, их двое. Как странно, в объявлении был указан только один водитель. Он будто слышит мои мысли.
        — Я должен был лететь через три дня, но в последний момент сменились планы.
        Я киваю. Через пару минут из боковой двери здания вокзала выскакивает невысокий розовощекий парень и бодрым шагом направляется к нам.
        — Серж, рад познакомиться,  — он улыбается, обнажив щербинку между передних зубов, какие бывают у детей.  — Ты такой длинный! В смысле высокий. Садись-ка лучше на переднее. Этим стартаперам надо дать совет — добавить параметры пассажира на свой сайт, вы не находите? Чтоб высокие и низкие могли рассчитывать, сколько места займут в машине, нет?
        Он открывает передо мной переднюю дверь. Второй парень забирается на заднее сиденье. Это слишком похоже на ловушку. Но тут я вижу под стеклом парковочный талон — вчера они были в Париже, они не могли быть там, в деревне в Бретани. Или они настолько хитры, что знали, что я подмечу эту деталь. Опускаясь на сиденье, я почти жду холодное дуло у своего виска, но вместо этого получаю лавину вопросов. Я думал, если платишь за поездку, не нужно развлекать водителя. Я ошибался.
        — Ну что, давайте знакомиться! Я — Карлёс из Барселоны, учусь в магистратуре на журналиста, у меня свой ютуб-канал, про айти. Хосе… мой давний друг, мы вместе снимаем квартиру. У Хосе несколько собственных проектов, в этой же сфере. Кстати, где ты сейчас работаешь?
        Хосе делает неопределенный взмах рукой. Карлос лопается от смеха. Все это кажется мне абсолютно нереальным и неадекватным. Мои пальцы тянутся к ручке двери, но как раз в этот момент машина входит в резкий поворот. Они оба из мира айти-технологий? Каковы шансы?
        — А ты чем занимаешься, Сержио? Ты, кстати, британец или итальянец, я так и не понял?
        — Я… отовсюду понемногу.
        — Что ж, справедливо. А где работаешь?
        Я смотрю перед собой, но боковым зрением чувствую его цепкий взгляд у себя на лице. Придется отвечать.
        — Работаю в айти, еду в Барселону в командировку.
        «Врать куда легче, если смешать ложь с правдой в разумных пропорциях»,  — напоминаю себе я.
        — На мобильный конгресс? Я тоже там буду,  — Карлос одобрительно кивает.
        — Конгресс, да.
        Какой, к чертям, конгресс?
        — Ага, я ж типа журналист,  — усмехается Карлос.
        — Влогер,  — поправляет его Хосе, очевидно, в качестве отмщения за вопрос о своей работе. Карлос недовольно кривится.
        — Влогер-шмлогер. Я — независимый журналист в поисках сенсации. А кем ты работаешь в айти?  — Карлос кидает на меня быстрый оценивающий взгляд.  — Может, я захочу взять у тебя интервью?
        — Это вряд ли. Я — никто,  — отзываюсь я, провожая глазами растворившийся в утренней дымке город.
        — Да ну, не скромничай. Расскажи о себе побольше, Серж, а то дорога длинная — десять часов езды. Ты уже бывал в Барсе? Надолго едешь? Один или с коллегами? Почему на машине, а не самолетом?  — закидывает вопросами Карлос.
        — Летать боюсь.
        — Бедолага!  — Он хлопает меня по плечу.  — Я тоже раньше боялся, а потом мы полетели в Таиланд и попали в такую турбулентность, что я правда думал, это конец. Я как раз в туалете был, когда случилась воздушная яма. Можешь себе представить, как это было. Неохота встречать свой конец со спущенными штанами.  — Карлос нервно смеется.  — А в какой сфере ты хоть работаешь? А то айти бывает всякое.
        — Безопасное хранение данных, если говорить в общем.
        — Значит, ты один из этих?  — щурит глаза водитель.
        — Из каких?
        — Помешанных. Хотя я это вполне уважаю — желание быть «никем» онлайн. Раз ты занимаешься данными.
        — Можно и так сказать.
        — Круто!  — Карлос вновь одобрительно кивает.  — У меня как раз недавно на канале было видео на схожую тему — по скайпу говорил с парнем, который даже лицо свое не показал. Раньше был хакером, а сейчас за деньги ищет уязвимости в серверах корпораций. Кстати, Фейсбук недавно отстегнул ему тридцать штук баксов за найденную брешь, ты прикинь. Хактивист! Повезло, что дядя в полиции Каталунии работает, он иногда подбрасывает мне хорошие наводки. Когда-нибудь я раскручу свой канал, у меня будут миллионы просмотров, я точно знаю. Сейчас чуть ли не половина преступлений, если это не драки по пьянке и не мелкие кражи, совершаются онлайн, это безумие какое-то просто. А люди даже не задумываются об этом!
        Я невольно провожу рукой по своим затянутым в тугой узел на макушке волосам.
        — А что за компания, где ты работаешь?
        — Магазин товаров для женщин.
        — Значит, ты хорошо разбираешь в том, чего они хотят.
        — Кто?
        — Женщины, конечно.
        — Это вряд ли,  — усмехаюсь я.
        За окном начинаются унылые пригороды, которые тянутся и тянутся, все ветшая и ветшая, пока не сменяются безграничными серыми промзонами. В зеркале заднего вида отражается уснувший головой на рюкзаках Хосе. Карлос насвистывает мелодию и набивает пальцами ритм. Он явно хочет что-то сказать, он из тех, кто никогда не затыкается.
        — Вот говорят, високосный год, точно он будет плохим,  — начинает он после короткого молчания.  — А я вот не верю в эти вещи. Это как будто ты заранее себя программируешь на провал, так нельзя жить. Я верю в успех, в свой, личный. Знаешь, у меня в семье все так запрограммированы, все выбирают практичные профессии, востребованные в кризис, рано заводят детей, покупают машины в кредит. А я… я влез в долги и пошел в магистратуру, потому что хочу быть кем-то, чтобы мое имя что-то значило. Знал бы ты, что мать сказала, когда узнала, что я потратил пятьсот евро на рекламу своего канала. Они все думают, я дурак, а потом сами придут ко мне, вот увидишь.
        Его слова гулко отдаются в моей голове, будто я не раз слышал все это раньше.
        Он болтает так еще часа три, о стартапах и хакерах, об утечках данных и новых технологиях, о погоде, университетской жизни, американских выборах, Париже и Барселоне. Потом, где-то на подъездах к Виши, слушая рассказ Карлоса о том, как известные косметические компании тестируют свои продукты на животных, я, наконец, понимаю, что если бы они правда хотели меня убить, я был бы уже мертв. Я знаю, они придут за мной, те люди, что убили Илая, но не сейчас. Одновременно с этой мыслью меня накрывает тяжелая черная волна — я проваливаюсь в глубокий беспокойный сон.
        БАРСЕЛОНА, 21 ФЕВРАЛЯ
        За окном уже смеркается. Через опущенное водительское окно в салон врывается ветер, липкий и тревожный, как будто мы глубоко в метро. За рулем Карлос, он держит руль двумя руками, в правой у него зажата сигарета. Он улыбается мне между затяжками и выдыхает дым в окно.
        — Ну, наконец-то, Белоснежка проснулась! А то Хосе запретил включать музыку, чтоб тебя не разбудить.
        Он поворачивает рычажок стереосистемы, слышится болтовня ведущего. Карлос с хрустом крутит колесико, пока не ловит нужную волну. Я гляжу в окно на пролетающие мимо огни, расфокусировав взгляд и углубившись в свои мысли.
        — Серж,  — сквозь толщу воды до меня доносится голос Карлоса.  — Серж, а ты в каком районе будешь жить в Барсе?
        — Не знаю еще,  — рассеянно отзываюсь я.  — Найду какое-нибудь жилье, когда доберемся.
        Сказать по правде, я не успел обдумать вопрос ночлега, я был слишком шокирован открытиями прошлой ночи, чтобы мыслить на столько шагов вперед. Удивительно, но отсутствие места, где спать, меня совершенно не пугает.
        — Серьезно? Ничего не забронировал?  — В голосе Карлоса сквозит удивление.  — Я думаю, с поиском жилья сейчас у тебя могут возникнуть проблемы.
        — Почему?
        — Так мобильный конгресс же! Двести тысяч гостей. Город забит под завязку, ничего не найти.
        — Конгресс…
        — Живи у нас!  — восклицает каталонец, сворачивая на большой, переполненный машинами круг.  — Мы снимаем квартиру в Эль Равал вместе с Хосе и еще двумя другими ребятами. Перекантуешься пару ночей, никто не будет против, уверен. Правда же?
        Как это может быть — предлагать ночлег незнакомцу?
        — Нет, спасибо.
        — Да брось ты,  — слышится голос Хосе с заднего сиденья.  — Почему нет? Отеля ты сегодня точно не найдешь, а мы, сказать тебе честно, сейчас позарез нуждаемся в деньгах. Недавно съехала одна из квартиранток, девушка Карлёса. Ну и мы оказались в достаточно отчаянном положении — либо найдем деньги до конца месяца, либо хозяин турнет нас с квартиры… Так что ты нам еще и одолжение сделаешь.
        Они просят у меня деньги. Деньги в обмен на ночлег, это я могу понять, в этом есть смысл, это не похоже на случайную щедрость, которая, в моем случае, может быть какой угодно, кроме как случайной. Карлос тушит сигарету и выкидывает в окно окурок, успев напоследок обдать меня запахом дыма. Я успеваю поймать глазами траекторию — перевернутая семерка.
        — Ну хорошо, уговорили.
        Что-то во всей этой попутке и их предложении напоминает мне тот день, когда я встретил Иду Линн на автобусной остановке. Вещи просто случаются, решения принимаются сами собой. Моей жизни грозит опасность, но в то же время я чувствую подъем и радостное волнение, ведь, наконец, самым странным образом, в хаосе вокруг начало появляться какое-то подобие смысла.
        Когда вижу Барселону впервые, она залита густым, как венозная кровь, закатным солнцем. Впрочем, ей куда больше к лицу тьма.
        Мостовая покрыта прыщами старых жвачек, мои кеды липнут к какой-то сладкой жиже. Почти сразу меня обдает волной уже знакомого теплого ветра, принесшего с собой запах серы и застоявшейся канализации, будто прямо из преисподней.
        Я захожусь кашлем, чтобы подавить скрутивший пищевод спазм.
        — Дыши ртом, Серж!  — смеется Карлос.  — Это местный аромат, Eau de Barcelona! Тут недалеко была римская канализация. В девятнадцатом веке испанцы построили новую, но, как оказалось, многого не учли, поэтому тут порой мерзейше воняет.
        Мы сворачиваем направо и оказываемся на маленькой прямоугольной площади, середина которой засажена толстыми голыми деревьями, торчавшими из земли, как гигантская буква «Y», если бы ее написал курсивом сам Сальвадор Дали. Кора слетает с них тонкими лоскутками, как обгоревшая в отпуске кожа с плеч.
        Дома нависают над головой, стараясь заглянуть мне в лицо блестящими глазами высоких окон. У дальней границы площади журчит фонтан, от желтоватой воды несет хлоркой и собачьим дерьмом. Мимо с визгом пролетает мотороллер, затем еще один. Я поднимаю глаза и пытаюсь прочесть название улицы, но оно замазано черной краской, поверх кривая надпись красным баллончиком — «Carrer de Vampira»[27 - Улица Вампира (исп.).]. Засохшие капли стекают вниз алой бахромой поверх черных разводов.
        Мне на макушку приземляется несколько ледяных капель, сорвавшихся с гирлянды детских распашонок на балконе, я делаю резкий шаг влево, лишь на сантиметр избегая столкновения с мотороллером. Я отмахиваюсь от роя каталонских ругательств, едва поспевая за Хосе и Карлосом вдоль вереницы раскрашенных неряшливыми граффити дверей подъездов, аптек и компьютерных кафе, заполненных дочерна загоревшими от работы под открытым небом мужчинами. На перекрестке я резко останавливаюсь, чтобы пропустить грузовик доставки. Поодаль стоит грязный старик с растрепанным седым хвостом и лысой макушкой. Из-под его расстегнутой кожанки виднеется застиранная эмблема «Роллинг Стоунс» — губы и высунутый розовый язык. Его круглые, как у слепого кота, темные очки, немного съехали вниз по переносице, и он нагло ловит мой взгляд своими желтыми глазами, лыбится, потом показывает пальцем через улицу, на бомжа в небесно-голубом пальто, который устраивается на ночлег в коконе из одеял. Бомж говорит будто бы по телефону, но, присмотревшись, я замечаю, что в его руках пластиковый стакан, который он прижимает к уху с озабоченным видом,
что-то объясняя в пустоту.
        — Локо,  — выкрикивает старик и оскаливается на меня беззубым ртом.  — Локо. Локолоколоко.
        Я оглядываюсь и смотрю через плечо, мне кажется, что я чувствую на затылке чей-то взгляд. В толпе позади мелькает что-то красное, шмыгает в подворотню.
        — Серж?  — окликает меня Карлос, и я прибавляю шагу.
        Из незавешенных окон льется липкий желтоватый свет, слышатся голоса, много голосов, говорящих невпопад, орущих и хохочущих. Из этого невыносимого шума вдруг выбивается один, который говорит со мной.
        — Кстати, забыл тебя предупредить.  — Карлос оборачивается ко мне и чуть приотстает от второго парня, ожидая, пока я поравняюсь с ним.  — Мы живем в доме с историей…
        Он таинственно улыбается и замолкает, явно ожидая от меня уточняющего вопроса.
        — С какой историей?
        — Очень темной и страшной! Му-ха-ха! А вот и он.
        Когда мы останавливаемся возле выкрашенного в популярный здесь грязно-песочный цвет здания с заляпанной пальцами узенькой дверью, на улице уже почти совсем темно. Я осматриваюсь по сторонам. Слева от входа овощная лавка. Похожие на сжатые кулаки ребристые тыквы и артишоки выставлены прямо на улицу в отсыревших картонных коробках. Слева — аптека, тяжелые ставни уже опущены на ночь.
        Пока Карлос роется в рюкзаке в поисках ключа, я рассматриваю остатки рисунков, проступающих из-под призывов заниматься сексом, а не войной. Кричащие дети, сползающие в огонь преисподней, над ними — смеющееся безобразное лицо в алых всполохах. Поверх — уголок афиши концерта «Placebo» в клубе «Razzmatazz», я узнаю лукавый глаз Брайна Молко, рядом — объявления о пропавших котах. Эта витрина похожа на содержимое моей головы — кошмары, обрывки воспоминаний, призывы к действию, без конца тонущие под слоями собственной апатии.
        — Знакомься,  — торжественно произносит Карлос, поймав мой блуждающий взгляд на рисунке,  — Энрикетта Марти, более известная как Барселонская Вампирша.
        — Она кто, художник?  — спрашиваю я, зайдя в дом вслед за парнями. Внутри густо пахнет подгоревшим вечерним уловом и марихуаной. Я следую за Карлосом вверх по почти отвесной лестнице, держась за шаткие перила.
        Рисунок все еще стоит у меня перед глазами во всем своем багровом великолепии.
        — Она — серийная убийца. Жила в этом доме,  — поясняет, наконец, Хосе.  — Лет эдак сто назад.
        — Не просто убийца, а детоубийца, людоед и порнограф,  — добавляет Карлос таким тоном, будто рассказывает о знаменитой родственнице. Мы останавливаемся возле темно-коричневой двери на третьем этаже.  — Днем она ходила в лохмотьях и собирала милостыню на Рамбле, а вечером надевала золото и алую парчу и отправлялась в театр «Лицеум», где знакомилась с богатыми извращенцами, которым потом поставляла детей. А когда с детьми наигрывались, она убивала их и делала из их крови, волос и костей эликсир от рака и туберкулеза…
        — Карлос просто недавно посмотрел документалку про криминальную Каталонию и теперь всем пересказывает,  — почти извинительным тоном произносит Хосе, поворачивая ручку двери.  — Добро пожаловать, Серж. Ми каса э су каса[28 - Мой дом — ваш дом (исп.).].
        Они пропускают меня вперед. Квартира оказывается просторной и неприбранной, в воздухе витает запах старых книг и то ли сигаретного, то ли лампадного дыма. На одной из стен, как тень, запечатлен узор резной полки, где когда-то, вероятно, стояла и смотрела печальным укоризненным взором на катящийся к чертям мир белоликая дева Мария. Бросив свой рюкзак в прихожей, я следую в гостиную вслед за парнями.
        — Твоя комната там,  — Карлос кивает на крайнюю дверь в коридоре.  — Тут — кухня.
        Башня из грязных чашек в раковине, переполненная пепельница, учебники и конспекты на столе, разноцветные бумажки с напоминаниями вынести мусор и заплатить за воду на холодильнике. Студенческая жизнь, одним словом. Я спрашиваю пароль от вайфая, плюхаюсь на диван и принимаюсь изучать карту города у себя в телефоне.
        Тем временем Карлос накрывает на стол простой ужин из хлеба и пасты с томатным соусом, Хосе откупоривает бутылку вина. Меня приглашают за стол; разговор снова заходит о стартапах.
        — А кто-нибудь знает, что такое «Марселла»?  — спрашиваю я, воспользовавшись паузой в разговоре.  — Далеко отсюда?
        — Недалеко. Но это довольно стремный старый бар, где крутится толпа туристов в надежде встретить дух Хемингуэя. Есть места гораздо круче. Зачем тебе туда?
        — Встреча,  — уклончиво бросаю я, промакивая губы салфеткой.  — Спасибо за ужин.
        Я встаю из-за стола и направляюсь в прихожую.
        — Тебе рассказать, как туда дойти?
        — У меня есть карта.
        — Ну, смотри сам, Барселона любит подшутить над теми, кто здесь впервые.
        — Ну, что ж, посмотрим, хорошее ли у нее чувство юмора.
        Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что приезд сюда — отчаянная попытка моего мозга ухватиться за соломинку, чтобы только не утонуть в этом море невероятных, не связанных друг с другом рандомных фактов, выстроить новую систему, упорядочить хаос, воссоздать тот утраченный четыре года назад идеально симметричный мир, только вокруг какой-то новой, еще неизведанной мною точки опоры. Пусть даже этой точкой будет смерть моего единственного друга.
        Ночное небо нависает над самой головой, блестящее и влажное, будто бы живое. Если смотреть на него достаточно долго, можно поймать во мраке чей-то взгляд.
        Мимо с грохотом проскакивает мопед, и я, испугавшись грохота, сворачиваю не туда, в одну боковую улочку, потом в другую. Мне кажется, я двигаюсь параллельно зеленой стрелке на дисплее телефона. Вокруг меня живет своей жизнью вечерняя Барселона.
        Одна старая женщина что-то твердит другой на каталонском, звонко постукивая по брусчатке клюкой. На крыльце магазина парочка студентов скручивают языки в поцелуе, тонкая нитка слюны между их ртами блестит в свете чьей-то фотовспышки серным сиянием ада. Я чуть не сбиваю прилавок, уставленный зеленовато-лиловыми пучками спаржи. Впереди показывается глухая стена. Я озираюсь вокруг. Подойдя ближе, я понимаю, что тупик — лишь иллюзия, свернув направо, я оказываюсь в гулком переулке.
        Надо мной шелестят на ветру гирлянды кружевных трусиков. Выхожу на перекресток. Скучающие проститутки заговаривают со мной вполголоса в ожидании светофора. Я ныряю в темноту переулков, двигаясь вслед гулкому эху чьих-то столетних шагов. Потом я почти не вспомню дорогу, останется только этот звук, как метроном, а еще запах моря и канализации в воздухе. В какой-то момент я прихожу в себя, чуть не споткнувшись о длинные ноги скейтерши, которые она лениво вытягивает прямо перед собой, сидя на мостовой и скручивая грязными пальцами самокрутку из коричневой бумаги.
        Зеленая стрелка дисплея ведет меня под арку средневековой библиотеки. Внутри, в саду, заполненном бэкпекерами и влюбленными тинэйджерами с бутылками дешевого вина в бумажных пакетах, я на миг теряю связь с Интернетом, и маршрут обнуляется.
        Я снова выставляю точку и выхожу с другой стороны ограды. Тут же я слышу арабский мотив из распахнутых дверей этнической цирюльни, беглым взглядом оцениваю эскизы татуировок с Иисусом в терновом венце в витрине салона под названием «Кровь и слезы» и сворачиваю в узкий проход между домами. Здесь я обруган пьяной женщиной на велосипеде, с вывалившейся из лосин задницей, затем я проталкиваюсь сквозь бездомных, толпящихся в очереди в благотворительную столовую, вдыхаю режущий ноздри запах тлеющих сигар стариков-шахматистов на площади возле огромного монструозного киноцентра. Я оказываюсь на перекрестке двух улиц, возле окон, завешанных выцветшими шторами. Я читаю вывеску, облупившаяся патина переплетенных букв — «Марселла». Я на месте.
        Я знаю, мне нужно туда, внутрь. Загвоздка лишь в том, что у заведения, кажется, нет дверей. Я тру глаза кулаком, чувствуя себя сказочным героем, стоящим у входа в пещеру чудес, шепчу себе под нос «сезам, откройся» и, как по волшебству, замечаю над одним из окон еле заметную табличку: «Entrada»[29 - Открыто (исп.).].
        Первым, что бьет по моим рецепторам, когда за мной закрывается скрипучая дверь, становится тишина. Никакой музыки, никаких голосов, только безмолвие, глухое и увесистое, будто я глубоко под водой, где аквалангисты общаются знаками: соедини большой и указательный палец — значит, все хорошо. Как сказать, что все плохо, я не знаю.
        В воздухе витает пещерный запах сырого камня и микстуры от кашля. Я оглядываю зал, два десятка пустующих столов отражаются в чуть подрагивающей от идущей под домом подземки мутной глубине зеркал. Вдоль стен на высоких полках ряды бутылок: виски, джин, ром, покрытые полувековым слоем пыли и гари. С потолка свисают пластины буро-кричневой краски, обнажая пожелтевшую от времени и табачного дыма штукатурку. Справа от входа, за стойкой, ветхий старик-бармен с равнодушным видом протирает полотенцем конусообразный бокал на тонкой ножке. Он поднимает на меня глаза и кивает с полуулыбкой, будто бы ждал меня весь вечер. Я прохожу через зал, слушая глухой незнакомый шелест собственных шагов. Зачем я здесь? Кого я ищу?
        — Колу со льдом, пожалуйста,  — говорю я, оглядывая комнату в зеркале над баром.
        Старик откладывает полотенце и извлекает из-за стойки какой-то предмет типа отвертки, с деревянной рукояткой и лезвием, похожим на спицу. Он скидывает тряпку со стоявшего рядом с ним ведерка, в нем глыба льда, размером с человеческую голову. Старик, размахнувшись, привычным движением глубоко вонзает лезвие. Раздается лязг, потом сухой хруст, затем шипение газировки.
        — Один евро, пожалуйста.
        Я занимаю столик в самом углу, сажусь спиной к стене и гляжу в одно из зеркал, на котором кто-то нарисовал женщину, танцовщицу в красном, скорбно запрокинувшую голову назад, как будто ей только что сообщили о смерти любимого.
        Проходит полчаса, ждать дольше бесполезно. Собственно, я даже не знаю, чего или кого жду. Дурацкое ощущение. Я допиваю свой напиток и поднимаюсь из-за столика.
        И тут я вижу ее, точнее, ее отражение в отражении в одной из зеркальных стен — она только что вошла, приглаживая руками волосы, растрепавшиеся от сквозняков в темных переулках. Мой мозг узнает ее раньше, чем я успеваю понять, где видел это лицо. Я роюсь у себя в рюкзаке и достаю тонкую полоску фотобумаги. Да. Те же глаза, те же скулы. Только волосы другие. Девушка со снимка, который я украл из дома Илая ночью. Вот кого он пришел встретить здесь.
        Я останавливаюсь у стойки, облокачиваюсь на нее локтями и заказываю бутылку пива, стараясь выглядеть так, как будто я здесь завсегдатай. Она останавливается у бара и углубляется в чтение чего-то важного у себя в телефоне. Ее брови сдвигаются вместе, образовав подобие буквы «Y» из тонких морщинок. Она выглядит уверенно и как-то отстраненно, будто мысленно она находится где-то очень далеко. Я бы сказал, ей лет двадцать пять, не больше, хотя я никогда не умел определять женский возраст, особенно в полумраке. На секунду она кажется мне похожей на фотографию из статьи о барселонской вампирше, которую я читал в ожидании ужина в доме Карлоса, что-то в этих ее смотрящих исподлобья глазах. Но это — иллюзия, игра светотени и моих нервов, через секунду сходство исчезает.
        Волосы до лопаток, в тусклом желтом свете ламп они кажутся угольно-черными, как у норвежского сатаниста. Джинсы с рваными коленками. Короткие обгрызанные ногти прыгают по экрану огромного телефона. Должно быть, я смотрю на нее слишком пристально, потому что она поднимает глаза. Она бросает на меня настороженный взгляд из-под тяжелых ресниц. Я тут же перевожу глаза на женщину в красном, танцующую в глубине зеркал, изучаю тревожный изгиб ее шеи, пытаюсь прочесть наполовину стертую подпись под рисунком. Внезапно дверь отворяется, и в зал вваливается толпа молодых американцев, на мгновение закрывающих мой обзор, как накатившая волна. В тот момент, когда они откатываются, как прибой, и, галдя, начинают сдвигать столы в середине зала, я чувствую на своем плече легкое прикосновение.
        — Привет!  — Она дотрагивается до моего рукава кончиками пальцев, отчего-то я знаю, что это она, не успев еще обернуться. От нее пахнет сигаретами и ночным городом.  — Куда ты смотришь?
        Она говорит с акцентом, нежным и колким одновременно, как и ее взгляд.
        — На тот рисунок,  — я указываю на танцовщицу.
        — О, дама в красном.  — Незнакомка склоняет голову набок.  — Красавица, правда? Она здесь специально, чтобы радовать глаз тех, кто одинок в этот вечер. Говорят, она — прототип одной из героинь Хемингуэя, только вот не помню, какой именно. А ты что думаешь о ней?
        — Она выглядит так, будто только что услышала плохую новость.
        — Думаешь?  — Она прищуривается.  — А мне кажется, она ни о чем не думает, просто танцует.
        — Да нет, посмотри на то, как она закрывает руками лицо.
        — Хмм… Возможно, она только что узнала о том, что началась война и ее возлюбленный уходит на фронт. Ты знал, что в честь ее назвали…  — Она смотрит на меня прищурившись.  — Мы ведь знакомы, да?
        Почему она спрашивает это? Очевидно, она ожидала, что я буду здесь.
        — В прошлом году познакомились, на какой-то вечеринке вроде, нас представил общий друг… Т… Илай Гордон,  — пробую подыграть я.
        Она хмурится, морщинка меж бровей из «Y» превращется в «Z», а потом ее глаза вспыхивают от радости, и она из барселонской вампирши превращается в маленькую девочку, которую маньячка тащит за руку в свое логово.
        — Ах, Илай! Так ты друг Илая? Привет!  — Прежде чем я успеваю сообразить, что происходит, она уже заключает меня в объятия и касается губами моей щеки.  — Только прости меня, ради всего святого, напомни, пожалуйста, свое имя. Эти конференции, это такое безумие.
        Она, наконец, отстраняется от меня, и я стою в облаке ее запаха, все еще ощущая отпечаток ее губ у себя на щеке.
        — Серж.
        — Как я могла забыть? Сер-джио,  — она медленно прокатывает мое имя на языке, будто смакуя его, как сахарную вишенку.  — Такое имя!
        — Какое?
        — Не знаю, богемное? У меня сразу с ним какие-то такие ассоциации.  — Она неопределенно взмахивает руками в воздухе и замолкает.
        — М-мм.
        — Ох, Серж,  — она хлопает себя ладонью по лбу.  — Я такая бестактная. Спрашиваю и спрашиваю, а ведь мы, наверное, в одной лодке. Я — Лиза.  — Она протягивает мне руку, и я осторожно дотрагиваюсь до ее маленькой горячей ладони. Это больше физических контактов за пять минут, чем у меня было за весь последний год, не считая визита к дантисту.
        — Я… помню,  — снова зачем-то вру я.
        — Тогда мне вдвойне неловко!  — Ее щеки вспыхивают румянцем, в этот момент я замечаю, какая она молодая, ей никак не может быть больше двадцати.  — Илай… Он такой забавный, обожаю, когда он напивается и объясняет, что будет с миром через десять лет, когда уровень моря поднимется на метр, Кремниевую долину затопит и выживут только те, кто запасся биткоинами и консервами. Он здесь?
        Я проглатываю комок в горле. Значит, она знает его лично, живого офлайнового Илая. Это с ним на встречу она пришла сюда сегодня.
        — Он умер,  — я хочу сказать мягче, но у меня выходит так, резко и прямо, как взрыв. Что-то подсказывает мне, она запомнит этот вечер, эти секунды до и глухоту после. Уголки ее маленького красного рта ползут вниз, губы дрожат.
        — О, Господи.  — Она закрывает лицо ладонями.  — Господи. Я думала…
        Она опускается на стул рядом со мной. Минуту или около того она просто молчит, уставившись в пол, потом поднимает на меня глаза.
        — Как это случилось?
        — Его убили,  — говорю я, стараясь не упустить ничего в ее лице, в том, как оно меняется каждую секунду, как картинка по телевизору, когда слишком часто переключаешь каналы.
        — Убили?  — Она обнимает голову руками.  — Нашего Илая?
        — Да. Это…
        — Погоди.  — Она накрывает мою руку своей.  — Я не могу говорить об этом вот так. Мне надо выпить.
        Она перегибается через стойку и подзывает бармена пальцем, говорит ему что-то на испанском, я слышу только «дос». Старик тянется за бутылкой, разливает янтарную жидкость по двум высоким, похожим на дебютанток на балу, рюмкам. «Иде Линн бы понравилось здесь, в этом зазеркалье»,  — проскальзывает у меня в голове.
        Бармен опускает рюмки на стойку, звук хрусталя о дерево похож на скептическое цоканье языка. Затем он приносит бутылку воды и прокалывает в крышке штопором маленькое отверстие. Лиза берет вилку и кладет сверху, накрывая рюмку, потом водружает сверху сахарный кубик. Я наблюдаю за тем, как она поливает сахар водой, и он медленно растворяется, роняя вниз тяжелые мутные капли. Жидкость на дне меняет цвет на глазах, из прозрачного янтаря становясь матово-зеленоватой.
        — Разве абсент не поджигают?  — удивляюсь я.
        — Только туристы.
        Я беру рюмку из ее рук и делаю осторожный глоток, ожидая огня и горечи, но вместо этого получаю только вкус лакричных конфет и приятное жжение. На секунду мне кажется, что в комнате мигает свет, я смотрю в дрожащую глубину зеркал.
        Мы пьем молча, каждый вспоминая своих мертвецов. Ей нужна пауза, время для того, чтобы вновь обрести зрение и слух после того, как улягутся обломки взрыва. Мне это знакомо. Наконец, она переводит на меня взгляд.
        — Ну что, видишь ее уже?
        — Кого?  — переспрашиваю я, почти физически ощущая, как мои спешащие куда-то мысли плавно опускаются вниз, как воздушные шары, в которых выдохся газ.
        — Фею.
        Я внимательно гляжу в ее невеселое лицо. Снова этот тяжелый взгляд.
        — Нет, только женщину в красном, там, на стене,  — спустя секунду отвечаю я, замечая, что зеркала будто бы стали чище, а свет — ярче.
        — Это и есть она,  — произносит Лиза, как наперсточник, передвигая и меняя местами наши рюмки, пока я не перестаю понимать, где ее и где моя.  — Как он умер?
        В этот раз я стараюсь быть мягче, я не упоминаю адский холод в доме, запекшуюся кровь в волосах Илая и неестественный угол, в котором закостенела его рука.
        Пока я говорю, Лиза достает зажигалку и начинает вертеть ее в руках, то и дело подкручивая колесико и вызывая искру. Она не смотрит мне в глаза, за это я ей благодарен. Когда я замолкаю, мы выпиваем еще, по-русски, не чокаясь. В этот момент я замечаю, что по ее щеке ползет вниз огромная маслянистая слеза, за ней другая, такая же, и еще. Она наклоняет голову и утирает лицо.
        Не знаю, как нужно вести себя в таких случаях, поэтому я просто кладу руку ей на затылок и, стараясь не думать о влажном пятне, которое ползет по моей коленке в том месте, куда приземляются ее слезинки, глажу и глажу ее по волосам. Когда она, наконец, поднимает голову, ее лицо все в красных пятнах с грязными потеками косметики. Мне кажется, что я не должен видеть этого, что сначала я должен узнать ее лучше, а уже потом она сможет вот так плакать при мне. Наверное, это написано у меня во взгляде, потому что она, не произнося ни слова, спрыгивает со стула и убегает в сторону туалета.
        Мои пальцы невольно тянутся к мокрому пятну на плече.
        «Получается, она знала Илая, и знала хорошо»,  — думаю я, проводя по влажному ободку, и тут же отдергиваю руку, потом беру бутылку и делаю большой глоток ледяной воды.
        Лиза возвращается и садится рядом, в полном безмолвии. Ее влажные ресницы слипаются. Она заказывает еще два абсента. Мне вспоминаются слова того французского копа, который все никак не мог запомнить мое имя: «напиться, пойти во все тяжкие»…
        — Прости за это.  — Она делает неопределенный жест рукой, оставивший меня только догадываться, имела она в виду свои слезы, абсент в понедельник, само это место или вообще что-то более общее, большое, зловещее и нам неподвластное.
        — Да ничего,  — пожимаю плечами я. Что бы это ни было, я не могу не принять извинений от заплаканной девочки, тем более ей не за что просить прощения, точно не у меня.  — Это ты извини, что обрушил все на тебя вот так. Ты давно Илая знала?
        — Нет,  — отвечает она, медитативно поливая сахар водой.  — На самом деле мы были едва знакомы, можно сказать, один день. Он был другом Риты Петровой.  — Она бросает на меня быстрый испытующий взгляд, так, будто я должен знать, о ком она говорит.
        Я отрицательно качаю головой, мои мысли слишком поглощены тем, что она только что проливала слезы по человеку, которого знала один день. Значит ли это, что, когда подонки, которые убили Илая, придут за мной, она будет рыдать и по мне?
        — Это она познакомила меня с Илаем, тут в Барсе, год назад, в этом самом баре, вон за тем столом,  — продолжает Лиза.  — Черт… в голове не укладывается, что его нет больше. Он был ужасно смешным, гомерически. Хотя вы же были друзьями, кому я рассказываю. Слушай, а на какой вечеринке мы с тобой познакомились?
        — В каком-то отеле,  — говорю я первое, что приходит мне в голову, и больно вжимаю ногти в ладонь в напряженном ожидании ее реакции.
        Она слегка сдвигает брови.
        — Наверное, в том, на берегу. Тогда понятно, почему я не помню.  — Она смеется, не поднимая на меня глаз.  — Безумная ночь. Может, самая безумная в моей жизни.
        В этот момент дверь позади нас с протяжным стоном отворяется, впуская внутрь вихрь ночного ветра и высокого парня в кофте с капюшоном и больших наушниках. Я замечаю, как Лиза поводит плечами, потом мечет в его сторону длинный косой взгляд и, не найдя его глаз, замирает в неловкой позе с бутылкой в руке.
        — Ты извинишь меня на минуту?  — произносит она после паузы, резко спрыгнув со стула и почти что опрокинув на меня свою рюмку.  — Ох, я такая неловкая…
        Слегка покачиваясь на огромных каблуках, осторожно, как эквилибрист, она шагает к дверям, покачивая взявшимися невесть откуда круглыми бедрами.
        — Оливер?  — Она берет пульсирующую низкую ноту, прикасаясь кончиком пальцев к его плечу.  — Олли? Ты что здесь делаешь? Тебя же не должно быть на конгрессе в этом году, ты же божился!
        Он оборачивается и глядит на нее с удивлением, почти разочарованием, потом, впрочем, улыбается и приобнимает ее за плечи.
        — Привет-привет. Так уж вышло. Коллега, которая должна была приехать, вчера слегла с мононуклеозом.
        — Надеюсь, ты ее не целовал!  — Лиза откидывает волосы с лица и склоняет голову набок, будто подставив шею для укуса.
        Он смотрит на нее как-то неласково, но она не замечает и только делает шаг к нему навстречу.
        — Серж, это Оливер,  — говорит она, подтащив его за руку к бару.  — Серж… тоже айтишник, если я еще не разучилась разбираться в людях, а Оливер…  — она долго смотрит на него из-под слипшихся ресниц.  — …Оливер — очень много разных вещей. Для начала, он работает в большой корпорации, ездит по всему свету с выступлениями, а еще он музыкант и, как выяснилось, ходит в злачные места, никого не предупредив о том, что приезжает в Барсу… Что ты делаешь в этом баре?
        Она легонько толкает его в плечо. Оливер оставляет ее вопрос без ответа.
        — Не верь этой девице, Серж. Ее послушать, так я просто рок-звезда какая-то.
        — Ну, на этом мероприятии ты вполне себе рок-звезда. Не хэдлайнер, конечно, но у тебя хороший сет. Ты же опять выступаешь?
        — Ага.
        — Выступаешь на сцене — значит, звезда.
        — Не слушай ее. Я — обычный гик[30 - Гик — человек, увлеченный чем-либо, фанатик.], которому каким-то невероятным образом удается жить в классных отелях за счет работодателя.
        У него британский акцент. Такой, в котором читается хороший университет, академическая гребля по четвергам и субботам, пара пойнтеров в большом заднем дворе и отсутствие карт постоянного покупателя в супермаркете, потому что такие, как он, не привыкли экономить.
        «Он — все, чем я не являюсь»,  — думаю я, пожимая протянутую руку Оливера.
        — Рад познакомиться.
        — Какие планы на вечер?  — спрашивает Лиза, и я чуть было не начинаю отвечать ей, вовремя заметив, на кого она смотрит.
        — Я жду друга,  — отвечает Оливер вполголоса.
        — Дру-га?  — Лиза вопросительно сдвигает брови.
        — Ну, вообще-то, я с ним договорился тут встретиться сегодня, а ты — пусть и прекрасное, но случайное дополнение к нашему вечеру,  — произносит Олли, допивая свой абсент.  — Так что давай уж дождемся его, прежде чем ты, как всегда, утащишь меня в пучину порока. А вот и он, кстати…
        Оливер машет рукой невысокому пареньку с рюкзаком, который только что вошел в дверь и сейчас стоит у входа, протирая запотевшие стекла очков рукавом толстовки.
        — Это — Роман, прямиком из…  — Англичанин взмахивает рукой.
        — Тель-Авива, там была конференция создателей видеоигр. А до этого — ужасный холодный безвылазный месяц в Париже.
        — Когда ты уже соблазнишься на Сан-Франциско?
        — Когда меня кто-нибудь соблазнит,  — ухмыляется француз.
        — Ну что, все в сборе?  — Лиза передает нам рюмки.  — Я предлагаю выпить и пойти в одно место, тут совсем недалеко, там сегодня живая музыка.
        Мы пьем. На этом этапе я уже не чувствую вкуса.
        — Ну что,  — обращается Лиза к Олли, с грохотом опустив на стойку пустую рюмку,  — какие еще забавные истории с тобой приключились в странствиях? Ты мог бы написать книгу, что-то типа «Дневник постоянного пассажира». Серж, представь себе, этот парень путешествует по двести дней в году.
        — В прошлом году — сто девяносто два дня, кстати, меньше, чем в позапрошлом!  — Олли добродушно ухмыляется, а потом поясняет, глядя на меня:  — Я что-то вроде странствующего коммивояжера, только вместо продажи пылесосов я рассказываю молодым разработчиками и стартаперам[31 - Стартаперы — это молодые люди, работающие над развитием новой кампании.] о технических возможностях нашей платформы. Например, если ты хочешь сделать свое приложение, совсем не обязательно арендовать собственный сервер и все такое, можно использовать наше решение и тем самым получить доступ к нашим пользователям, которых, между прочим, больше четырехсот миллионов. Мы с Романом когда-то этим вместе занимались, но потом его переманили в Долину. Эх ты, предатель!  — Олли шутливо пихает француза кулаком в плечо.  — Помнишь наши старые добрые времена? Мы ведь начинали как обычные разработчики, сидели в самом темном углу лондонского офиса и носа не казали ни на какие конференции.
        — Я помню, как-то раз нас с Олли отправили в Азию, кажется, в Бангкок, на какое-то мероприятие, и все в последний момент. Компания сняла для нас такой огромный люкс на высоком этаже, где в услуги был включен массаж и спа. Мы, конечно, решили сходить. А чем еще заняться двум ботаникам в дорогом отеле в десять вечера?
        — Ага,  — лицо Олли начинает краснеть от смеха,  — но я, будучи рыжим конопатым неспортивным британцем, конечно, стесняюсь раздеваться при своем подтянутом смуглом коллеге, поэтому попросил, чтоб мне массаж сделали приватно. Кто же знал, что даже в пятизвездочном отеле это у них воспримут как кодовое слово. Я забрался под простыню и стал ждать, когда придет массажистка, бабуля вроде той, что зашла в комнату к Роману. Но вместо старухи пришла девушка, которая меня просто поглаживала минут десять по спине, потом попросила перевернуться и как схватит… за это за самое место! А я как закричу! А она и не думает отпускать — говорит мне на ломаном английском — хеппи-энд просили — вот он. Еле отбился от нее.
        — А я бы вот, может, и не отказался от хеппи-энда, но бабка та намяла меня так своими старыми костями, что я на следующий день едва ходил. Теперь очень осторожно формулирую свои желания.
        Ребята заливаются хохотом. Лиза легонько потягивает Олли за рукав.
        — Пошли?
        — Ага,  — отвечает он, засовывая руки в рукава.  — Только я хочу купить бутылку с собой.
        Я застегиваю куртку.
        — Серж?  — Лиза смотрит на меня, выразительно подняв брови, пока Олли расплачивается.
        — Да я бы лучше домой…
        — Не глупи, будет классно…
        Я смотрю на ее склоненную набок голову, темные волосы, спадающие вниз на одно плечо. Пускай она улыбается, я прекрасно понимаю, что она спрашивает только из вежливости. Но мне плевать на этикет, у меня миссия.
        — О’кей, но я ненадолго.
        Я не понимаю, зачем им надо тащить меня с собой, но все равно соглашаюсь. Мне нужно взять у нее телефон, какой-то контакт, прежде чем ее взгляд совсем потеряет фокус, а слова превратятся в бесконечное мурлыканье на ухо Олли.
        Мы выходим на улицу. Приятель Оливера прикуривает сигарету у скучающей проститутки в переулке. Лиза мурлычет мелодию. Олли поднимает воротник, защищаясь от ветра. Я позволяю теплому ночному ветру, как соскучившемуся щенку, облизать себе лицо, медленно шагая по гулкому переулку на свет, к людям, к звукам голосов и шорохам ночного города.
        Я изучаю ее профиль, она движется параллельно мне вдоль по улице, на расстоянии вытянутой руки, но нас разделяет граница света и тени. Пока все сходится, она действительно встречала Илая, разговаривала с ним. Только зачем ему лететь на встречу с девушкой, с которой он знаком всего один день? В голове тревожно мечется мысль, что я что-то упускаю, я снова и снова прокручиваю про себя ее слова, но абсент делает мою голову такой легкой, а язык — тяжелым. Я должен поговорить с ней, но только не сейчас, сейчас я только все испорчу. Вместо этого я снова шагаю вслед за ней по темным улицам.
        Лиза и Олли вырываются вперед, слегка соприкасаясь плечами, я иду позади. Мы выворачиваем на бульвар с высокими деревьями и статуей жирного кота посередине, движемся дальше, до маленькой средневековой площади и ныряем в узкий петляющий проулок. Лиза тормозит возле незаметной двери, из-за которой слышатся звуки низких басовых струн и аплодисменты. Мы проходим через двойные двери, мимо лениво оглядывающего нас вышибалы и оказываемся в баре. Узкий и длинный, как вагон метро, он заканчивается маленькой сценой, где под одиноким синим софитом стоит пустой высокий стул.
        Что, если фотографию подложили? А напоминание, которое так вовремя подсунул мне виртуальный ассистент, тоже не случайное? Что, если эта девушка пришла в тот бар, чтобы встретить меня? Я смотрю на ее нервные пальцы и то, как она покусывает губу, заглядывая в бесцветные глаза Олли. Его я тоже уже видел раньше, вот только где?
        Лиза занимает нам столик и куда-то исчезает, его друг болтает с какой-то девицей у бара. По огромным белым зубам я предполагаю, что она — американка. Мы с Олли остаемся вдвоем, стоим, переминаясь с ноги на ногу, он копается в своем телефоне, я читаю меню коктейлей, из которого все равно не стану ничего заказывать. Наконец, я не выдерживаю и произношу вслух то, что гложет меня уже битый час:
        — Ты — Олли Ингланд?
        — Откуда ты знаешь Лизу…  — начинает Олли одновременно со мной, тут же замолкая и неловко улыбаясь.  — Извини. Так откуда?
        — Друг познакомил год назад. Сегодня случайно встретились.
        — Случайных встреч не бывает.
        Я пожимаю плечами, переводя взгляд на перечень ингредиентов кайпериньи.
        — И да, я — Олли Ингланд. Не знал, что кто-то может узнать меня вот так, в лицо.
        — Я читал твой код. И биографию.
        Он отводит глаза. Я достаю телефон и начинаю машинально перещелкивать папки. Зачем я показал ему, что знаю, кто он? Зачем он вообще здесь? Хакер-профессионал с огромным послужным списком. Он ведь запросто мог взломать виртуального ассистента Илая и слушать все, что происходило в том доме, до самого момента, пока я не обесточил эту штуку.
        — Неплохая игра,  — раздается голос Олли над моим ухом.
        Его глаза смотрят прямо в дисплей моего телефона, на лого.
        — Ага. Но создатели кое-что не продумали.
        — Правда? А я вот не играл еще.  — Он смотрит на меня с интересом.  — Но знаю ребят, которые ее создали. Они — клиенты.
        — Ого. Круто. Тогда передай им про баг[32 - Баг — ошибка в программе.], он разрывает игровой процесс.
        — А что за баг?
        — Это даже не баг, а косяк геймплея.
        — Эти ребята сейчас тут, на конференции, я тебя им представлю, если хочешь. Там сам им про все косяки и расскажешь. Они тебе будут очень благодарны, уверен.
        — Эм…
        — Подружились уже, значит?  — Лиза приземляется между нами, как истребитель, задевая меня бедром.
        — Конечно, Лиза, мы, айти-парни, всегда заводим друзей за пятнадцать минут. Социальные скиллы восьмидесятого уровня.
        Я замечаю, что он протягивает ее имя, искажая его почти до неузнаваемости, но она не спешит его поправлять.
        — Тихо тихо, начинается,  — она прикладывает палец к губам.
        Свет гаснет, весь, кроме синего прожектора над сценой, луч которого падает на высокий пустой стул в центре. Через минуту на сцене показывается кудрявый гитарист и занимает место возле укрытого покрывалом с африканским узором рояля. За ним следует черная девушка в красном платье. Я наблюдаю за тем, как тихо, будто в замедленной съемке, она ступает по ковру босыми ногами. Она садится на стул, откидывает волосы назад и закрывает глаза.
        — Смотри, это она,  — горячо шепчет мне в ухо Лиза, протягивая какой-то напиток со льдом. Снова этот запах жвачки.
        — Кто?
        — Женщина в красном! Фея! Смотри-смотри, сейчас она начнет заламывать руки.
        Девушка облизывает губы и начинает петь, медленно и объемно выводя гласные — «La Fie Verte». Я слушаю ее голос, почти заглушающий шепчущую что-то невпопад гитару, то взмывающий вверх, то срывающийся вниз. Песня заканчивается, и я чувствую, как на руках проступают колкие мурашки. Я смотрю на певицу так пристально, что ее контур начинает двоиться у меня в глазах, затем отвожу взгляд, моргаю, замечаю, что Роман и американка куда-то исчезли, а Лиза стоит вплотную к Олли, их лица почти соприкасаются. Губы Лизы шевелятся, сначала я думаю, что она подпевает, но она не попадает в строчки припева. О чем они говорят? Я чувствую, как звук голоса певицы проникает мне под кожу, сцена отъезжает куда-то в глубину зала. Это похоже на начало панической атаки. Пора уходить. Я поднимаю с пола рюкзак и направляюсь к выходу, ощущая затылком, как позади меня всколыхнулся воздух — кто-то встал со стула. Она следует за мной к выходу, хватает горячими пальцами за запястье и нашептывает что-то нечленораздельное.
        На улице прохладно, я дышу глубоко, расправив плечи, чувствуя, как кислород поступает в мозг. Ее липкая влажная ладонь, наконец, размыкается. Лиза чиркает зажигалкой и прислоняется к стене.
        — Постой со мной, пока я курю?
        Я рассматриваю разноцветный мусор, забившийся между булыжников мостовой — блестки, лепестки, окурки, бумажки. На секунду в этом орнаменте мелькает что-то красивое, какой-то узор, смысл, но только на секунду, и я тут же вспоминаю, что это всего лишь абсент.
        Лиза крутит сигарету между пальцев с ловкостью фокусника с монеткой. Я смотрю за рисунком, который выписывает в сумраке переулка тлеющий кончик ее сигареты — знак бесконечности. Мимо идут люди, они задевают меня, они смеются, свистят мотороллеры. Мы стоим и смотрим на гипнотическую красную точку.
        Воспоминания о ней почти всегда приходят неожиданно. Я всегда хочу их, хочу ее, даже такую, в виде картинки в своей голове и нескольких кадров диафильма с застывшими лицами. Но все мои обряды не имеют никакой власти над ее непокорным духом, она неподвластна мне даже сейчас. Она сама решает, когда навещать меня. Ей плевать, что я стою сейчас на барселонской улице рядом с девушкой, от волос которой пахнет сигаретами и фруктовой жвачкой и которая скорее всего связана с теми, кто хочет причинить мне вред. Нет, не сейчас, думаю я, часто моргая глазами, не мучь меня сейчас, Ида Линн.
        — Считаешь, я полная дура?  — слышится голос откуда-то издалека. Видение складывается, как карточный домик.
        — С чего это?  — отзываюсь я, не имея и малейшего понятия, о чем это Лиза.
        — Не знаю. Бабы-дуры. Нет разве?  — Она усмехается, выгнув рот дугой.  — Вы ведь с Олли там у бара меня обсуждали, верно?
        — Нет,  — качаю головой я.  — С чего ты взяла?
        Она пожимает плечами. Я рассматриваю ее украдкой, будто вижу впервые. Сейчас она кажется мне другой, под тонкой тканью футболки угадываются острые плечи девочки-подростка.
        — А о чем вам еще говорить?  — усмехается она.
        — Слушай, я пойду, наверное.
        — Давай.  — Она легонько обнимает меня за плечо.  — Хочешь завтра пообедать на конференции?
        — Можно.
        — Они были бы рады, что мы встретились, ты и я…  — произносит она, щелчком отправляя вдоль по мостовой до половины скуренную сигарету.
        — Кто это они?
        — Ну как? Илай и Рита.
        — Рита?
        — Рита…  — Лиза улыбается, размазывая кончиком пальца что-то похожее на клубничное желе по своим сухим розовым губам.  — Рита-Рита-Рита,  — повторяет она и исчезает за дверьми.
        У себя в комнате я заваливаюсь на кровать, не раздеваясь, и сразу же открываю ноутбук. Через стенку мне слышно, как Карлос рассказывает Хосе о том, как два месяца жил в поселении в джунглях Амазонки, за еду и ночлег работая вместе с племенем.
        Через секунду из-под заголовка статьи на Тех Кранч на меня смотрит знакомое лицо, вторая девушка с фотографии на холодильнике, с серебристо-пепельными, как у Халиси[33 - Халиси — персонаж популярного сериала «Игра престолов».], волосами.
        «Топ-менеджер скандального дейтинг-сервиса, королева вечеринок и гений маркетинга Рита Петрова найдена мертвой в Барселоне».
        Я пробегаю по статье глазами раза три, чтобы удостовериться в том, что мне это не снится. Потом перевожу взгляд на лицо Риты.
        В гостиной слышатся голоса, Карлос и Хосе, на каталонском, но, мне кажется, я могу выхватить из их речи бесконечно «ell» — «он». О ком они? Сколько я ни прислушиваюсь, я не могу понять смысла. Я встаю с кровати, стараясь ступать как можно тише, и подпираю дверь изнутри стулом. Так, по крайней мере, ни один из них не сможет зайти ко мне незамеченным.
        Лежа на кровати, я рассматриваю фотографии этой женщины, Риты Петровой. Вот она танцует на вечеринке, ее тело выгибается назад, лицо — в капельках пота. Рядом — снимок дома, откуда полицейские в форме вытаскивают на носилках гладкий черный мешок, брат-близнец того, в который упаковали Илая. В статье говорится, что смерть тридцатидвухлетней Риты Петровой была результатом трагического стечения обстоятельств. Тем не менее как именно она умерла, в статье не говорится. Про себя я отмечаю дату публикации — почти ровно год назад. Потом достаю из рюкзака фотографию. На ней стоит дата — 24 февраля прошлого года и место — отель «W», тот, который Лиза упоминала сегодня. Я рассматриваю снимок. Два из трех. На фото три человека, и двое из них мертвы. Я смотрю в лицо Риты Петровой. Вот она — точка отсчета. Первая косточка домино, которая спровоцировала цепную реакцию, приведшую меня сюда, в этот странный чужой город.
        БАРСЕЛОНА, 22 ФЕВРАЛЯ
        Я не сплю. Я просто на пару часов проваливаюсь в липкое тревожное междумирье, где из темноты на меня по очереди движутся какие-то образы и фигуры. Обычно это Ида Линн, в красной куртке с длинными пепельно-серыми волосами, усыпанными снегом, который отчего-то не тает от всполохов пламени. Сегодня это другие лица, впрочем, тоже мертвые. Илай и Рита.
        Вчера ночью я выяснил фамилию девушки из бара — Лиза Мироненко. После этого я без труда нашел ее в соцсетях, собрал нужную мне информацию: имена родителей, год рождения, любимые группы. С помощью этих данных и простенького скрипта я взломал ее Инстаграм и Фейсбук. Я не знал, что искал там, но не нашел ничего, никаких инкриминирующих переписок или контактов, сохраненных постов или еще чего-то подобного. Она — обычная девушка, ей двадцать четыре, коллекционирует винил и часто ходит на концерты.
        Впрочем, может, мне стоит обратить внимание на то, чего там нет? Нет переписок с Ритой, вообще никаких, ни одной. Как и с Олли, а с ним она, судя по утреннему снимку из номера того самого отеля «W», провела прошлую ночь. У нее вообще не было ни одного друга с таким именем. Зато я обнаружил в ее френд-листе обоих владельцев «Лавера», того самого сервиса знакомств. Она работала там вместе с Ритой Петровой, а точнее сказать, на нее, ассистентом, около двух лет.
        «Обед, сегодня у нас обед на конференции»,  — напоминаю я себе.
        Чтобы увидеть Лизу снова, мне нужно попасть на этот пресловутый мобильный конгресс, о котором, кажется, все только и говорят. Покупка билета требует предъявления удостоверения личности, что опасно и совершенно исключено после всех стараний, которые я приложил, чтобы приехать в Барселону инкогнито. Если только я не использую для этого свой российский паспорт. Мало кто знает о его существовании, да и имя там у меня другое — ошибка транслитерации моей многострадальной фамилии. Я невольно улыбаюсь тому, как легко, будто само собой, находится решение. Как будто так и нужно.
        — Эй, Серж,  — мои размышления прерывает грохот позади.  — Что это у тебя тут?
        Из щели в двери на меня выглядывает недоумевающее лицо Карлоса, который пытается отодвинуть рукой стул.
        — А, черт, забыл убрать, утром сим-карту уронил и по всему полу ползал, искал.
        — М-мм,  — хмыкает каталонец, облокотившись о дверной косяк.
        — Карлос, слушай, а ты ведь на конгресс?
        Он кивает, устремив на меня взгляд своих проницательных черных глаз.
        — Можно я составлю тебе компанию?
        Мы завтракаем тостами с маргарином и спускаемся на залитую солнцем влажную мостовую.
        — А на чем она попалась?
        — Кто?
        — Барселонская вампирша.
        — На том же, на чем и все убийцы.  — Карлос таинственно улыбается.  — Поверила в свою неуязвимость и совершила ошибку.
        Он докуривает сигарету на ходу и выкидывает окурок в мусорку возле станции метро.
        Урбанистическая транспортная система — любопытная штука. Начиная от того, есть ли у метро кольцевая линия, и заканчивая тем, как выглядят билеты,  — все это говорит о городе и о стране с ее культурой, менталитетом, экономикой и жителями гораздо больше, чем любой путеводитель.
        Спустившись вниз, мы обнаружили на перроне огромную толпу людей. Недоумевая о причинах происходящего, я решаю направиться к сотруднику метрополитена в салатовом жилете у дальнего края платформы. Но Карлос ухватывает меня за рукав.
        — Серж, все в порядке, это тут обычное дело — забастовка работников транспорта, они нарочно бунтуют, когда капиталисты в городе. Ты еще не опаздываешь?
        — Нет,  — отвечаю я, даже не взглянув на часы.  — А чего они хотят?
        — Профсоюз требует повышения почасовой оплаты. Единственный путь переговоров в этом капиталистическом мире — это шантаж.
        — И это работает?
        — Наверняка.
        Когда поезд, наконец, подползает к платформе и мы забираемся в душный вагон, все двадцать пять минут пути до Фира Гран Виа я слушаю разговоры своих попутчиков о предстоящих встречах и переговорах, о сделках и партнерах, о деньгах и вечеринках. Карлос листает ленту Фейсбука, то и дело хмурясь своим мыслям.
        — Можешь себе представить, еще один единорог растерзан пираньями.
        — Единорог?
        — Высокотехнологичные компании, которые оценивают в миллиард долларов или больше, хотя на деле они еще не окупили вложенных средств. В любом случае 99 % компаний создают с целью последующей продажи. Это — фабрика мыльных пузырей,  — он изображает губами звук лопающегося пузыря.  — Серж, приехали, наша станция.
        Деловитые волонтеры в красных футболках машут руками, обозначая движение на вход. Двинувшись между металлических ограждений, я засматриваюсь на небольшую группу людей за ограждением возле центрального входа. Первое, что я замечаю,  — их торчащие вверх от февральского холодка розовые соски. Все четыре протестующие с венками из пластиковых маков в волосах стоят по пояс голые, на груди и в руках у них какие-то лозунги, но я не успеваю прочитать содержание, сносимый толпой к дверям конгресс-центра.
        — Карлос, а кто эти женщины, там на улице?  — спрашиваю я, когда мы оказываемся внутри и встаем в конец длинной, как китайская стена, очереди на регистрацию.
        — С сиськами наружу? Это феминиды.
        — Феминиды?
        — От слов «феминизм» и «Фемида». Это международная группа политически активных молодых женщин, они протестуют против сексизма и нарушения прав женщин в разных индустриях и сферах жизни.
        — С помощью публичного обнажения?
        — Ну да. Их называют секстримисты. Они обнажают грудь, пишут слоганы, что-то типа «Бог женского пола», украшают волосы цветами. А потом внезапно объявляются на разных крупных мероприятиях, частенько саботируют их. Дикость. Хотя, знаешь, я думаю, мир не готов к равноправию полов, хоть на бумаге оно вроде как и существует. Это в головах, понимаешь, и лечится только шоковой терапией, такой, как пара сисек в лицо.
        — Но уж не в этом бизнесе. Я всегда думал, что в мире айти полное равноправие. Там, где работаю я, одни женщины, кроме айти-отдела, конечно.
        — Именно так! В точку! Мир айти-технологий — это мир мужчин. Женщины в нем на девяносто девять процентов — обслуга. Девушек программистов — один процент от силы. И я даже представить себе не могу, со сколькими предубеждениями им приходится бороться каждый день. Бабы-дуры и все такое, понимаешь? Даже здесь, даже на этом мероприятии, женщины выполняют только одну роль.
        — Какую?
        — Приманка,  — продолжает Карлос, работая локтями сквозь кишащее людьми фойе.  — Этот бизнес принадлежит мальчикам, которых считали странными в школе. Знаешь, какие они сексисты? Ты удивишься! Айти-индустрия хуже, чем рок-музыка, там, по крайней мере, никто не лицемерит о месте женщин в пищевой цепочке.
        — А все-таки, что здесь делают те девушки, феминиды?  — спрашиваю я Карлоса у стойки регистрации.
        — Бунтуют против «Лавера».
        — А что в нем плохого?
        — Ты хочешь знать, что я думаю про этот поганый сайт?
        — Ха. Исчерпывающе.
        — Как блогер, думаю, да, но они пропагандируют потребительское отношение к женщинам. Это классическая история — парни сделали такой сервис, которым хотели бы пользоваться сами. А именно — знакомиться с женщинами, без обязательств. Феминистки ненавидят основателя Майкла Вилина.
        — А как не блогер?
        — Не как блогер — как-нибудь потом, о’кей?  — Карлос фыркает.  — Но в качестве тизера скажу тебе, что я на личном опыте знаю, как устроено это мерзкое приложение.
        Пару минут спустя я оплачиваю участие и получаю бейдж. Все происходит так быстро, что я даже не успеваю словить паническую атаку и прокрутить в голове десять тысяч сценариев того, что может пойти не так. Впрочем, я четко осознаю, что иду на огромный риск, поскольку понятия не имею о том, кто мой враг и на что он способен.
        На этом месте мы с Карлосом прощаемся.
        Пройдя внутрь и поднявшись по эскалатору, я оказываюсь на чем-то вроде широкого подвесного моста, который сплошным лучом проходит через все восемь павильонов выставки, каждый размером с футбольное поле. Внизу, подо мной, текут и переливаются один в другой человеческие потоки. С потолка свисают исполинские баннеры с иконическими логотипами — «Dell», «Samsung», «Huawei», «Sony», «Microsoft».
        Я не знаю, куда идти и на что смотреть, мне хочется прикрыть глаза рукой и свернуть в любой из боковых ходов, только чтобы сбежать от толпы. Но я не могу позволить социофобии взять верх, только не сейчас. Поэтому, чтобы прийти в себя и привыкнуть к обстановке, я просто брожу из павильона в павильон, заглядывая на стенды, где девушки, как спортсменки, одетые в фирменные цвета своих команд, демонстрируют продукты и раздают ручки, футболки и веревочки для солнечных очков в обмен на визитки.
        Кругом люди. Те самые люди, которые изменяли мир, пока я сидел в маленьком офисе за монитором и читал переписки Карины из отдела маркетинга, считая минуты до конца рабочего дня. Я думаю о том, в какой же момент упустил шанс быть одним из них.
        Я на полпути к центральному коридору, иду, держа в руке телефон и сверяясь с картой, когда мой путь преграждает стайка девушек в одинаковых красных платьях. В руках у одной из них поднос с засахаренными вишнями. Я хочу было проскользнуть мимо, но одна из них, маленькая блондинка, ловит мой взгляд и приближается ко мне, пока две другие загораживают дорогу назад.
        — Привет!  — произносит она, зажав между зубами ярко-розовую вишенку.  — Какие планы на вечер?
        Дежавю.
        — Дай мне свой телефон?  — Она делает шаг на меня.
        — Простите?
        — Просто дай мне его.  — Она протягивает мне навстречу раскрытую ладонь.
        — Зачем?
        — Я поставлю тебе приложение, «Лавер». Тут столько людей на конференции, почти двести тысяч. Все вдали от дома и хотят хорошо провести время. Многие из них не против завести новые знакомства. Нетворкинг, понимаешь?
        Я хмурюсь. Она продолжает свой питч.
        — Случайных встреч не бывает, ты же знаешь. Но иногда полезно немного подтасовать карты. Правда?  — Она вынимает вишенку изо рта и протягивает мне, я вижу, как в его темной глубине мелькает ее розовый язык.  — Я тоже там есть, в приложении.
        Ее пальцы смыкаются вокруг моего телефона, я отдергиваю руку.
        — Спасибо, я… нет.  — Я почти отталкиваю ее.
        — Эй, ты что!  — вопит она, вмиг сменив томность на истерику.
        Откуда ни возьмись, подлетает волонтер, и девица уже нашептывает ему что-то, пока я прячу в карман телефон и собираюсь уходить.
        Они что-то говорят мне вслед, но я не слышу, я напрягаю виски и блокирую все, я иду прямиком на стенд, где работает Лиза. То и дело на пути мне попадаются новые и новые стайки девушек в розовом и развешанные вдоль стен плакаты со слоганом #случайныхвстречнебывает#.
        Мне нужен номер G17. Пару раз пройдя мимо нужного места и чуть не столкнувшись с неожиданно низкорослым одетым с ног до головы во все черное Павлом Дуровым, я, наконец, замечаю нужный логотип. Стенд угловой и очень оживленный. Баристы в салатовых передниках варят посетителям кофе, свистит капучинизатор, кто-то смеется, у кого-то звонит телефон. Казалось, люди вокруг двигаются во всех направлениях одновременно и как-то умудряются стоять на месте. Я ловлю на себе взгляд парня в футболке с лого компании и тут же отвожу глаза, утыкаясь в свой мобильный телефон, боковым зрением ища ее глазами.
        Она здесь. Стоит неподалеку, поглощенная разговором с каким-то пожилым мужчиной. Он объясняет что-то сложное, разрезая ладонью воздух перед собой на ровные отрезки, Лиза смотрит на него и кивает, немного склонив голову набок. Я решаю отойти и вернуться позже, через час, но она ловит мой взгляд и подмигивает.
        Ее веки будто бы немного опухшие, впрочем, она выглядит хорошо, лучше, чем когда я видел ее вчера. Я стою поодаль, немного наискось от стенда, и до меня долетают обрывки их разговора: «Лиза, мы наняли тебя с определенной целью. Для того, чтобы улучшить продажи».  — «Я понимаю».  — «А мне вот кажется, что нет. Я не вижу цифры!» — «Я буду стараться».  — «Уж постарайся. У тебя есть два таких весомых аргумента». Он подносит свои ладони к груди и складывает их горстями. «Ты уж не стесняйся их использовать, ты же понимаешь, о чем я».
        Она кивает, закусив губу. Наконец, он отходит от нее, и она тут же подбегает ко мне и целует в обе щеки.
        — Привет! Ну что, пойдем обедать? Умираю с голоду!
        — Кто это был?
        — Мой босс.
        Я киваю и следую за ней.
        Мы двигаемся через проход между стендами, лавируя среди потоков людей.
        — Честное слово, в прошлом году я поклялась себе, что ни за что не приеду сюда снова,  — скривив рот, произносит Лиза, проталкиваясь через толпу бизнесменов в одинаковых серых костюмах.  — Поганое это место, как и вся эта индустрия.
        — Поганая? Отчего же? Здесь столько интересных идей и продуктов. Тут видно, как технологии изменяют мир к лучшему.
        Лиза закатывает глаза и прыскает от смеха.
        — Серж, ты говоришь так, будто в первый раз здесь, честное слово. Да посмотри вокруг, это же сборище торгашей и продажных задниц. Никто здесь не думает о том, чтобы изменить мир, разве что в худшую сторону.  — Я бросаю на нее полный недоверия взгляд.  — Здесь все на продажу, Серж. Здесь у всех есть корыстные цели и тайные помыслы. Деньги, тусовка, секс — вот приоритеты этих людей.
        Я сдвигаю брови, подумав, что она в чем-то права, ведь я тоже солгал ей и приехал сюда не просто так.
        — Ты мне не веришь?  — Лиза резко тормозит посреди прохода, напротив большого золотисто-желтого стенда, где будто в ожидании чего-то толпится народ.  — Давай я расскажу тебе про всех в павильоне мобильных приложений, я знаю их всех как облупленных.
        Она берет меня под руку и подводит ближе к толпе.
        — Вот эти ребята, смотри, какие они милые, правда? Такие улыбчивые, раздают блокнотики и леденцы. А через пару часов они тебя еще и пивом угостят! Знаешь, чем они занимаются? Как и я, они продают рекламу в Интернете. А знаешь, какую рекламу?  — Она цокает языком.  — Ты, конечно, продвинутый парень и с тобой такого не случается, но есть люди, которые при виде всплывающего окна с надписью: «Обновите немедленно ваше программное обеспечение» или «Ускорьте работу вашего устройства» сразу, как послушные зайчики, кликают на кнопку «Обновить». И знаешь, что происходит? Они устанавливают себе на комп кучу всякого дерьма, которое следит за ними, собирает их личные данные.
        — Я знаю, как это работает. Только что в этом такого? Это часть сделки — в Интернете нет ничего бесплатного. Просто зачастую ты расплачиваешься за слежку за соцсетями бывшей не деньгами, а своими персональными данными.
        — Серж, они же продают и покупают людей. Умещают все, что ты любишь, во что веришь, чем живешь, в информацию, в категории и ярлыки. Они еще называют это так цинично «трафик», прямо как работорговцы. Мы все товар, Серж! И сейчас мы на рынке, где нас же и продают!
        — Это работает, потому что большинство людей еще не осознали, что весь Интернет — это просто огромный супермаркет.
        — Пойдем поедим, пока я не убила тебя от голода.
        — Кофе или чай?  — спрашиваю я, когда подходит наша очередь.
        — Чай!  — произносит она так, будто я только что задал ей совершенно тупой вопрос.  — Ненавижу кофе!
        Мы садимся за маленький круглый столик посреди небольшого стеклянного куба под открытым небом, я озираюсь по сторонам. Интересно, почему из всех людей на этом конгрессе она спит именно с парнем, которого корпорации нанимали для того, чтобы он взламывал их за деньги? Парня, по коду которого учатся другие?
        — Я забыла, откуда ты знаешь Илая?  — спрашивает Лиза, подкрашивая губы, глядя в камеру своего телефона вместо зеркала.
        Вот он, этот момент, когда она покажет мне свои настоящие краски.
        — Он… мой боевой товарищ.
        — Служили вместе? В армии?
        — Нет, не совсем в армии. Это я так… образно,  — пытаюсь выкрутиться я.
        — А, ну о’кей, я понимаю. Есть люди, которых я тоже так могу назвать, после пережитого вместе.  — Она задумчиво кивает.
        — Лиза, я хочу тебе кое-что рассказать, я хотел еще вчера, но как-то не вышло.  — Я начинаю издалека, помня, как быстро она может заплакать.
        Она смотрит на часы.
        — Я могу побыть с тобой еще полчаса. Этого ведь хватит на то, чтобы поболтать?
        — Думаю, да,  — вновь обманываю я.  — Дело в том, что Илай… в общем, его убили не случайно.
        Ее глаза расширяются от изумления.
        — Ну да, это было ограбление, ты вчера говорил.  — Она хмурится удивленной «Y».
        — Я сказал так, потому что я не знал, на чьей ты стороне…
        — На чьей я стороне? О чем это ты?
        — Понимаешь, я почти уверен, что полиция ошибается. Когда я нашел Илая, у него был включен телевизор. Если бы люди, влезшие в дом, забрались туда, думая, что дом пуст, а именно так считают копы, то как объяснить тот факт, что телевизор было слышно с первого этажа, как только я зашел внутрь?  — Я заглядываю ей в лицо, чтобы удостовериться, что она следует за моей мыслью.  — Так вот, значит, тот, кто пришел к нему, прекрасно знал, что он дома, и даже планировал застать его там. Им нужно было кое-что, что было у него. Он хранил это на серверах в Латинской Америке.
        Пусть лучше думает, что я знаю о том, что там. Пусть думает, что они все у меня в руках. Если она за одно с ними. Я внимательно слежу за ее реакцией, но она просто хмурится.
        — Это уже теория заговора какая-то.  — Лиза ерзает на стуле.  — Зачем им его комп? Ну, в смысле, кроме как на продажу?
        — Он что-то скрывал, Лиза.
        — Что скрывал?
        — Я надеялся, ты можешь ответить на этот вопрос…
        — Я?  — Она резко подскакивает с места.
        — Вчера ты пришла в «Марселлу». Зачем?
        — Просто так.
        — Просто?
        — Это был любимый бар Риты. Она всегда приходила туда в свой первый вечер в Барсе.
        Я смотрю на нее, видимо, опять слишко долго, ее глаза искрятся гневом.
        — Что ты хочешь услышать? Что я пошла туда потому, что знала из Фейсбука приятеля Олли, что они встречаются там и я хотела застать его? Что я жалкая, да? Ты доволен?
        — Илай хотел встретиться там с тобой. Я пришел туда потому, что у него была назначена встреча с тобой в «Марселле».
        — Что? Ничего он не назначал мне, мы не общались около года, с похорон Риты.
        — Он писал тебе?
        — Нет, конечно.
        — Но ты плакала, когда я сказал тебе, что он умер.
        — Черт, Серж, конечно, я плакала. Я же живой человек, когда мне грустно, я плачу, когда весело — смеюсь. Я не психопатка какая-нибудь.
        — Но ты сказала, вы были знакомы всего один день?
        — Не один, он был здесь все время, пока полиция разбиралась с тем, что случилось с Ритой.
        — Почему ты не сказала мне?
        — А ты всегда рассказываешь всю правду о себе первому встречному?
        Она ставит меня в тупик.
        — Откуда Илай знал, что ты будешь там? Ты где-то постила это публично, о том, что собираешься пойти в этот бар?
        Лиза теребит прядку волос.
        — Может быть. Не помню. Почему он просто не написал мне, не попросил о встрече? Бред какой-то.
        — Я думаю, он считал, что за тобой следят. Я не знаю…  — Чувствуя, как мысли начинают разгоняться в голове, я сдавливаю ладонями виски. Разве могу я сказать ей об этом, зная, что она запросто может оказаться частью этой сети — единственная живая на фотографии с двумя мертвецами.  — Просто у него был билет в Барселону с возвратом в тот же день и единственная встреча в календаре в одиннадцать часов вечера в «Марселле». Я думал, что ты знаешь, что происходит, поэтому прилетел и пошел туда.
        — Я? Ну уж нет.
        Она выставляет вперед ладонь, как бы ограждая себя от меня.
        — Я вообще знаю тебя, Серж? Это знакомство в прошлом году, оно правда было? Я обычно хорошо помню лица. Ты точно был там, в «W»?
        Отчего-то я не могу сейчас соврать ей, только не сейчас, когда она так близко, что я снова чувствую этот сладкий запах, исходящий от ее черных волос.
        — Нет.
        — Я так и знала! Я бы запомнила такое имя!
        — Пойми, смерть Илая… ты — единственный ключ ко всему этому, Лиза.
        Мне не стоило этого говорить, но я понимаю это слишком поздно, когда она уже вскакивает со стула и делает шаг в сторону выхода.
        — Я, наверное, пойду, Серж.  — говорит Лиза, избегая моего взгляда.  — Все это как-то странно и так внезапно и… сразу столько всего. Я не могу, я правда не могу, Серж. Это ошибка какая-то. Ты извини, мне жаль, что тебе пришлось сюда приехать зря. Но я ничем не могу помочь тебе.
        — Лиза…
        — Ты вообще уверен, что это все по-настоящему?  — перебивает она меня.  — Почему ты решил, что тебе что-то грозит?
        — У меня дома кто-то был.
        — Ах, ну да, ну да.
        — Я думаю, что ты…
        Она делает еще один шаг в сторону, но я успеваю поймать ее за руку, прежде чем она ускользнет прочь. Будь она с ними заодно, сейчас она бы точно не стала убегать, она бы осталась здесь и выслушала все, что я знаю.
        — Постой.
        — Что ты делаешь?  — шипит девушка.
        — Лиза, я думаю, все это как-то связано со смертью Риты Петровой. И если я прав, то тебе грозит опасность.
        Я физически ощущаю, как силы покидают ее, рука в моей ладони повисает, словно плеть, а гневная буква «Z» меж бровей превращается в слезливую «Y».
        — Я ничего не понимаю…  — шепчет она, почти что падая мне в руки.  — Рита поскользнулась в ванной.
        — И я не понимаю, пока что не понимаю. Но ты просто послушай минутку. Хорошо? Может быть, все станет яснее, когда ты сама увидишь.
        Лиза послушно кивает и взбирается обратно на стул, скрутившись всем телом в виток напряженных мышц. Ее глаза устремляются на меня. Я достаю из рюкзака фотографию, взятую с холодильника из дома Илая, и протягиваю ее девушке.
        — Что это?  — Ее голос дрожит.
        — Это было у него дома. Единственная личная вещь, единственное фото. На нем три человека, и двое из них мертвы. Перед смертью Илай хотел увидеться с тобой.
        — Почему со мной?
        — Я не знаю.
        — А Рита? При чем тут она?
        — Смотри.  — Я беру в руки сахарницу и две чашки и ставлю их на одной прямой.  — Есть Рита, есть ты, и есть Илай. Тут, на фото. Так?
        — Так.
        — Рита мертва. Илай тоже.  — Я отодвигаю обе чашки в сторону.  — Кто остается?
        — Сахарница.
        — Правильно. Сахарница. Это единственная связующая точка между ними.
        — Да,  — печально отвечает Лиза.
        — Смерть Риты Петровой — это точка отсчета.
        Она недоуменно переводит глаза с меня на фото в моей руке, потом на одинокую сахарницу в центре стола.
        — Почему он хотел встретиться с тобой?  — спрашиваю я снова, стараясь говорить мягко, но она только моргает в ответ.  — Что он хранит на своем сервере в Аргентине?
        Лиза сдвигает брови, я вижу, как напрягается каждый мускул на ее лице.
        — На каком, на фиг, сервере? Ты что, больной? Это бред сумасшедшего!  — Она срывается в крик, люди вокруг сворачивают на нас головы.
        — Все просто, только ты попробуй успокоиться и взглянуть на все логически. Илай боится за свою безопасность, настолько сильно боится, что даже произносит свои опасения вслух и почти сразу погибает, причем насильственной смертью. И убивают его буквально за считаные часы до того, как он должен был лететь сюда, чтобы увидеться с тобой.
        — Но кому это все может быть нужно? Рита, Илай… Кому они могли сделать что-то плохое?
        — Вот это я и хочу выяснить. Они уже знают мое имя, были у меня дома. Я у них на крючке. А ты была здесь год назад, когда вся эта каша заварилась. Может, ты и сама не подозреваешь этого, но именно ты — ключ. Иначе Илай не привел бы меня к тебе. Расскажи мне о том, что случилось здесь год назад.
        — Я не могу помочь тебе, Серж,  — произносит Лиза после паузы, немного грустно и очень уверенно.  — Я не знаю, зачем он хотел меня видеть и что он прятал. Если это связано с Ритиной смертью — тем более. Я думала, что сама сдохну, когда потеряла ее. А ты заставляешь меня пережить все это снова. А я не могу… прости меня, пожалуйста.
        Она зачем-то достает из сумочки смятую двадцатку, бросает ее на стол и уходит быстрее, чем я успеваю придумать, как ее задержать. В недоумении я смотрю на смятую купюру. Мы уже расплатились.
        Вернувшись в квартиру на Каррер Хоакин Коста, первым делом я стучу в дверь комнаты Карлоса, только чтобы удостовериться, что его нет дома. Разочарованно вздохнув, я иду на кухню, включаю кофеварку и открываю окна на балкон.
        День уже клонится к закату, даже самые солнечные дни заканчиваются приходом тьмы. По углам узкой вымощенной камнем улочки собирается, как влага после ливня, сероватый сумрак. На секунду я представляю себе это место столетие назад — запах канализации и буйабез, подгорающий на буржуйках, гул голосов, глухой стук копыт по посыпанной опилками мостовой, мелодия патефона из окна напротив. Я представляю себе черноволосую женщину в замызганном платье, она тащит за руку маленькую девочку, открывает дверь парадной, украдкой озираясь по сторонам, поднимается по узкой лестнице, заходит в квартиру и запирает замок изнутри с сухим механическим щелчком «скруп-скруп».
        Видение прерывает шипение кофеварки за моей спиной. Я поворачиваюсь и вздрагиваю от неожиданности — в дверях стоит Карлос и чешет затылок.
        — Прости, старик, я не хотел тебя напугать.
        — Да все в норме,  — говорю я, наливая кофе.  — Я хотел спросить, твой дядюшка, он и правда полицейский? Я слышал что-то такое в машине.
        На самом деле я уже знаю, что его дядя по матери действительно служит и в довольно высоком чине. И ради этого мне даже не пришлось никого взламывать — это публичная информация. Кроме этого, я нашел, что у него не было никаких связей с сайтом знакомств или Илаем, никаких кроме одной — он до сих пор фолловил профиль покойной Риты Петровой в Инстаграме.
        — Ну, да. А что?
        — Это может показаться странным, но мне нужна услуга,  — отзываюсь я, сделав еще один маленький глоток кофе.
        — Во что ты влип?  — с ухмылкой вопрошает каталонец, закуривая и облокотившись на перила.
        — Я… расследую одно дело, частным образом. Есть подозрения на грязную игру, это связано с топовыми сотрудниками нескольких известных компаний, и все такое. Мне нужно взглянуть на одно досье, несчастный случай с летальным исходом, разумеется, неофициально. Это возможно?
        Карлос глубоко затягивается и выпускает струйку сизого дыма в такое же сизое небо.
        — А я знал, что ты не просто так на конференцию приехал,  — криво улыбается он.  — Я могу спросить, но, конечно же, гарантий тут быть не может. И это будет тебе стоить.
        — Сколько? У меня есть биткойны.
        Карлос прыскает от смеха.
        — Деньги меня не интересуют. Я хочу другое.
        — Боюсь, я играю в другой лиге.
        Он ржет над моей шуткой, глубоко затянувшись сигаретой.
        — Слава богу, Серж, слава богу, что ты играешь в другой лиге,  — произносит он, теребя в пальцах зажигалку.  — Я хочу эксклюзив. Что бы ты ни откопал, я хочу стать первым, кто расскажет об этом.
        — Если будет о чем рассказывать.
        — О, вот тут у меня никаких сомнений.
        Он протягивает мне ладонь.
        Прежде чем ответить на его рукопожатие, я на секунду задумываюсь. Чем мне грозит такое обещание? Да, наверное, ничем. Если я прав, а точнее, когда я докажу, что я прав, мне все равно, кто расскажет миру об этом чертовом заговоре.
        БАРСЕЛОНА, 23 ФЕВРАЛЯ
        Я опять не сплю, хотя и вижу сон. Это один из обычных моих сюжетов — заснеженная дорога в темноте и исчезающая где-то под капотом старого «Вольво» желтая разделительная полоса, будто бы делящая напополам весь мир. Я подскакиваю от звука вибрации мобильного телефона. На часах четыре шестнадцать ночи.
        — Алло…
        — Серж?  — Женский голос звучит гулко, будто из глубокого колодца.  — Где ты, Серж?
        — Я… дома, в смысле, в квартире, где я остановился. В Равале, в Барселоне… в Каталонии.  — На этом месте я, наконец, понимаю, с кем говорю.  — Что?
        — Понятно, я думала, может, ты еще не ложился…  — Лиза издает короткий всхлип.
        — С тобой все в порядке?
        — Нет.  — Она снова шмыгает носом.  — На меня напали, Серж.
        Я резко сажусь на кровати.
        — Что?
        Вот оно, началось. Двое из трех людей на фото мертвы, а теперь они идут за ней. Что, если это я привел их?
        — Ты не мог бы ко мне приехать, пожалуйста.  — Ее голос дрожит сильнее.  — Я очень тебя прошу.
        — Конечно,  — отвечаю я, уже натягивая футболку.  — Ты где?
        — Отель «Калифорния».
        Я хватаю рюкзак и бегу вниз по черной лестнице, пульс грохочет где-то в висках, на спине тут же выступает испарина. На Ронда Сан Антонио мне удается нагнать зеленый огонек ночного такси, я запрыгиваю на заднее сиденье, произношу название гостиницы, и мы ускоряемся в сторону Рамблы. В машине душно, по радио играет «Драм энд бейс», таксист ругается и ворчит на перегородивший дорогу гигантский переливающийся огнями, словно летающая тарелка из старого кино, мусоровоз. Пурпурная елочка под зеркалом заднего вида болтается из стороны в сторону на кочках и поворотах, как рыбачья лодка по океанским волнам.
        Такси тормозит на темной маленькой площади. Я протягиваю водителю скомканную десятку и выхожу на улицу. Над дверями мерцает красным неоном вывеска: «Отель «Калифорния». Отблески букв багровыми поцелуями отражаются в окнах отъезжающего по новому заказу такси. С вершины соседнего дома за мной наблюдает нахохлившийся от ночного холодка грифон с отбитым клювом, рядом с ним висит камера видеонаблюдения. Я захожу внутрь, сквозь пару вращающихся стеклянных дверей, и сворачиваю на узкую лестницу, прежде чем меня успевает окликнуть заспанный парень со стойки регистрации. На четвертом этаже я заношу руку, чтобы постучать в дверь ее номера, когда вдруг до меня доходит, что все это может быть ловушкой, в которую она заманивает меня — ночь, я пришел сюда один после звонка от девушки, которая послала меня к чертям и провозгласила опасным психом всего несколько часов назад. Я хочу уйти, но тут дверь передо мной медленно открывается и я вижу ее лицо. Она пропускает меня внутрь, комната пуста, если не считать раскрывшего огромную набитую пасть чемодана и пары туфель поодаль.
        — Серж,  — произносит она на выдохе.  — Ох, Серж.
        В ее комнате темно, в воздухе витает запах сигарет и ирисок.
        — Это номер для некурящих,  — зачем-то говорю я, уставившись на перечеркнутую красной чертой сигарету на обратной стороне входной двери.
        Лиза смеется, потом садится на краешек смятой постели. Мой взгляд падает на длинные стрелки на ее черных колготках, сквозь них сочится кровь.
        — Что произошло?
        Она откидывает волосы с лица и трет кулаком глаза, размазывая по щекам остатки косметики.
        — Я бежала и упала.
        — За тобой гнались?
        — Да,  — отвечает она, облизнув пересохшие розовые губы.  — Я шла домой, хотела немного проветрить голову перед сном. В наушниках, не услышала даже, как они подобрались ко мне.
        Она беспомощно разводит руками. Тут я замечаю глубокую красно-рыжую ссадину на ее правой ладони.
        — Они?
        — Ага. Два мужика. Один схватил меня за плечо и что-то говорил, а другой сидел в машине рядом. Я так испугалась, что ничего не поняла и просто дернулась и бросилась бежать. Они — за мной, но мне повезло — я увидела такси и стала кричать и махать руками. Ринулась вслед, свернула щиколотку и упала на асфальт.  — Лиза вытягивает вперед ноги, демонстрируя разбитые коленки.  — Как дура упала, телефон разбила.
        Она кивает в сторону стола, где блестит и переливается расколотой вдребезги панелью телефон.
        — Главное, ты сама цела, а телефон — это фигня,  — говорю я, как могу мягко.  — Может, тебе надо в больницу?
        — Да нет, ерунда, царапины. Смотри.
        Я включаю свет и склоняюсь над ней.
        — Обработать бы.
        Я достаю из мини-бара маленькую бутылочку «Столичной».
        — Отвернись,  — говорит она.
        Я повинуюсь, стараясь не глядеть в уголок зеркала, где отражаются ее руки, осторожно скатывающие вниз по бедрам изодранные колготки, как змея, меняющая кожу.
        — Готово.
        Когда я разворачиваюсь, она стоит прямо позади меня, зажав в пальцах подол своего черного платья. Взяв в руки смоченный в водке уголок полотенца, я опускаюсь перед ней на колени.
        — Будет больно.
        — Я знаю.
        — Почему ты позвала меня?  — спрашиваю я, осматривая симметричную круглую ссадину, из которой сочатся крошечные капельки крови. У нее на бедре татуировка: «Protuge-moi de mes dйsirs»[34 - Защити меня от моих желаний (из песни «Placebo»).]. Я кладу ладонь ей под колено, на случай, если она дернется от боли, и чувствую тонкую жилку, которая бьется от моего прикосновения.
        — Мой телефон сошел с ума, Серж, экран весь вытек, ничего не видно. Я просто тыкала и тыкала в кнопки, пока, наконец, не набрался хоть чей-то номер.
        Я прижимаю ткань к ее ране и тут же чувствую, как ее мышцы каменеют под моей ладонью. Она резко вдыхает, со свистом всасывая воздух через крепко стиснутые зубы.
        — Серж, ты давишь. Мне больно.
        — Прости.
        Я обрабатываю ее левое колено, потом ладонь. Затем я беру из мини-бара еще одну бутылку и протягиваю ей.
        — Выпьем?
        — Нет, приложи ко лбу, у тебя шишка будет.
        — И так уже есть, так что бесполезно.  — Впрочем, Лиза принимает бутылку из моих рук. Крышка проворачивается с сухим щелчком, она отбрасывает ее на пол. Я наблюдаю, как приходят в движение мышцы ее гортани, когда она делает глоток.  — Хочешь?
        Что-то тут не так. Мой номер набрался сам. За ней гнались. Но она так холодна, так спокойна, как будто репетировала все, что скажет, перед зеркалом. Да и помня о том, как они разделались с Илаем, мне трудно представить себе, что они бы дали пьяной девочке сбежать на пустых ночных улицах.
        — Да я пойду, наверное,  — говорю я, взглянув на часы.  — Скоро светать начнет. Вот,  — я вытаскиваю из рюкзака пачку пластырей,  — для твоих ладоней.
        — Ты такой милый.  — Девушка смотрит на меня через всю комнату, вертя в руках «Столичную».  — Сейчас даже и на психа не похож.
        Я бросаю коробку на стол.
        — Доброй ночи.
        — Серж, что случилось?
        — Ничего.  — Я двигаюсь по направлению к двери.  — Просто все и правда не так уж серьезно. Я не думаю, что это связано с тем… ну ты поняла. Наверное, какие-то пьяные придурки решили познакомиться с девушкой на улице, и все.
        — Думаешь?  — Она смыкает брови буквой «Z».
        — Предполагаю.
        — Но разве это может быть случайностью? Сначала Рита, потом Илай, затем твоя квартира, а теперь вот я?
        — Я думаю, эти люди не из тех, от кого можно вот так вот сбежать.
        — Ну ты же сбежал.
        Я только пожимаю плечами, натягивая на голову капюшон.
        — Дело в том, что я кое-что сделала сегодня.  — Лиза допивает остатки водки и со звоном швыряет бутылку в мусорное ведро.  — После того как ты рассказал мне все это, я поговорила с одним человеком.
        — С кем?
        — С Мишей. В смысле, с Майклом Вилиным. Я его знаю немного, еще с тех пор, как работала там.
        — И что ты ему сказала?
        — Ничего. Я просто поинтересовалась, в курсе ли он о том, что стало с Илаем.  — Она садится на кровать, подогнув под себя обе ноги.
        — А зачем ты спросила его об этом?
        — Потому что я кое-что узнала.
        — Что именно?
        — Миша и Саша очень хотели увидеться с Илаем в Барселоне.
        — Зачем?
        — Мишина помощница сказала, они хотели пригласить его поработать на них.
        — А что сказал Миша, когда ты упомянула о смерти Илая?
        — Он был удивлен. И расстроен. Наверное, так мне показалось.
        Я прохаживаюсь кругом по комнате, приподнимаю шторы и выглядываю на улицу. Площадь пуста, только алое марево вывески дрожит в темных витринах.
        — Майкл мог иметь что-то против Риты?
        — Не знаю. Они часто спорили, но это было частью рабочего процесса.
        — Подумай как следует, вдруг что вспомнишь? Вы же… лучшие друзья.
        — Это сарказм или какой-то намек?  — спрашивает Лиза, ощетинившись.
        — Нет, просто я думаю, что ты знаешь больше, чем отдаешь себе отчет.
        — Это как?
        — Да ладно, забудь.  — Я неловко переминаюсь с ноги на ногу.  — Раз ты в порядке, я, наверное, пойду.
        Я берусь за ручку двери.
        — Подожди, не уходи,  — окликает девушка.  — Мне ведь ничего не грозит?
        Пару секунд мы молча стоим в прихожей. Я прислушиваюсь к тихому гулу кондиционера, эхом разносящемуся по комнате. Где-то за окном проносится сирена.
        — Я не знаю.
        — Если ты правда хочешь, чтоб я рассказала тебе о том, что случилось год назад, тебе придется пить со мной.
        Она достает из мини-бара несколько маленьких бутылочек, перебирает их в руках, выбирает себе две и протягивает мне одну — джин. Потом включает телевизор, музыкальный канал, там женщина низким гортанным голосом поет на испанском. Может, в песне есть что-то еще, но я понимаю только одно слово — «соледад, соледад, соледад».
        Лиза сплетает руки вокруг коленок.
        — Когда мы познакомились, ей было тридцать один, и она была маркетинг-директором «Лавера». Она фактически рулила всем российским офисом, пока Саша и Миша строили из себя американцев где-то в Кремниевой долине и искали, кому бы подороже продаться. Это было золотое время. Тусовки в офисе, свободный график, встречи с партнерами, поездки. Рита была такой классной. Понимаешь, от девушки с такой внешностью, да еще и с таким статусом, ты ждешь только одного — что она окажется дрянью или пустышкой. Рита не была ни тем, ни другим. Она была прекрасна, добра, она любила жизнь, любила людей вокруг, искренне, без фиги в кармане. Наверное, у нее были недостатки. Она была слишком предана компании, но, в свою очередь, компания дала ей все, что у нее было.
        Лиза тяжело вздыхает и падает на спину, сминая безукоризненно застеленную постель.
        — Знаешь, у нее был довольно плохой английский,  — она говорит эту фразу нарочито коряво, пропуская предлоги и окончания и переставляя слова.  — Но общение, личный контакт все равно был ее сильной стороной. Я думаю, она изначально взяла меня на работу только из-за того, что ей нужен был толмач, говорящая голова, кто-то, кто бы не отвлекал на себя внимание, но был при ней на случай, если не хватало вокабуляра. Кто бы мог подумать, что мы станем друзьями? Принцесса и нищенка.
        Лиза усмехается.
        — Ее задачей было привлечение новых пользователей и поддержание образа сайта. А моей — организация ее встреч, звонков, билетов и трансферов, а еще, периодически, мне приходилось дотаскивать ее почти бездыханное тело до гостиничного номера, укладывать в кровать, смывать макияж и прочее в таком духе. Она была королевой вечеринок, она отрывалась на них по-настоящему, на всю катушку, работала «печенью», как это называла она сама. Рита отплясывала с партнерами, поила их текилой и шампанским, прыгала на спор в бассейн с ледяной водой, а потом мы получали лучшие условия. Для Риты не было границы между работой и личным временем. Она работала всегда, каждую минуту, с ноутбука или чаще всего с телефона. «Лавер» была ее детищем, ее домом, ее семьей. Мало кто знает, но именно она придумала внедрить приложение среди олимпийской сборной, сделать его уникальной возможностью пообщаться с крутыми молодыми спортсменами во время очередных игр. Так они набрали первые сто тысяч пользователей со всех стран мира. «Лавер» стала горячей новинкой. Интернет просто взорвался! Моралисты поносили «Лавер» за пропаганду
промискуитета. Но нам это было только на руку. Это ведь чистая правда, что черный пиар — самый лучший. Не удивлюсь, если Рита приплачивала проповедникам и святошам за то, чтобы они не забывали упомянуть «рассадник порока и инструмент развращения молодежи» в своих пышущих праведным гневом блогах.
        В ее глазах загорается азартный блеск.
        — Мы с Ритой покупали рекламу. Людей. В таких продуктах, как «Лавер», в сервисах знакомств, все деньги делаются за счет мужиков. Девочек надо только заманить туда, обещав им спортсменов олимпийской сборной, смайлы и дружеское общение. Их надо отвлечь от факта, что мы зарабатываем деньги на том, что мужики пытаются их трахнуть. Они не должны об этом догадываться, по меньшей мере не слишком быстро. В конце концов, как говорил Миша, в глубине души любой девушке приятно получить фотографию члена, что бы она ни говорила вслух подругам и как бы ни плевалась. Это дает женщинам чувство власти, то, чего у них нет в реальной жизни. Каждая баба хочет быть властительницей членов, но только в «Лавере» это возможно делать двадцать четыре часа в сутки. Мы намекали женщинам на возможность любви, которая так близко, за поворотом или за соседним столиком в кафе. Мы показывали им уик-энды в Париже, игру в снежки в Швейцарских Альпах, лабрадоров у камина, переплетающиеся пальцы и капучино с шоколадными сердечками. Мы даже сделали для них кнопку «Нет», которая позволяла заблокировать непонравившегося ухажера. Только
вот женщины были не в курсе того, что всего за два доллара можно было сменить это «нет» на «да», даже не спрашивая ее согласия. Еще они не догадывались о том, что мужчины платили за переписки с ними, за каждое сообщение, которое отправляли. А отправляли они много, потому что женщины на сайтах знакомств никогда не пишут первыми, да и вообще их куда меньше, чем мужчин. Но ты наверняка знаешь сам.
        Я отрицательно качаю головой.
        — Да ну, я не верю!
        — Твое право.
        — Тогда ты — гребаный уникум, Серж.  — Она приподнимает голову и заглядывает мне в глаза.  — Хотя я ни на грамм тебе не верю, просто спорить неохота. Я думаю, ты точно пробовал разок, не «Лавер», так «Тиндер», и тебя там послали и заблочили. Но ты должен знать, это мало у кого получается — действительно переспать с кем-нибудь из сети. Конечно, тебе может повезти, если ты пишешь правильные сообщения. А еще лучше, если шлешь одно и то же сообщение сотке женщин. Наш отдел аналитики подсчитал, что это — самый эффективный способ получить ответ. Плевать на индивидуальность, плевать на особый подход. Если хочешь десерт после ужина, просто заходи в раздел, где сидят девушки, которые онлайн прямо сейчас, и обрушь на весь список свое «Привет! Как дела?». Статистика не ошибается! Это работает. Уж мы-то точно знаем, ведь парни, которые хвастаются победами своим приятелям,  — это лучшая реклама для нас и вообще …  — Лиза осеклась.  — Для них. Это лучшая реклама для «Лавера». Я больше не работаю на них, вообще-то. Это все Рита.
        — Расскажи мне про то, что было год назад.
        — Это была просто очередная поездка, очередная конференция. Мы только что выкатили очень успешный апдейт в приложении и попали в топ-рейтинг американского аппстора. Это было настолько круто, что у нас у всех слегка кружилась голова. В США бизнес шел не так гладко, многие из наших рекламных методов, которые отлично срабатывали в Европе, вызвали бурую негодования у консервативных пуритан. Но мы справлялись со всем, мы были на вершине мира, весь офис готовился к переезду в Калифорнию. Это должен был быть очень хороший год. У нас было много встреч и приглашений на вечеринки, это должна была быть отличная неделя.
        Она замолкает, я молчу, решив не подгонять ее. Я отлично знаю по себе, каково это — анализировать все то, что было возможно и почти неизбежно, а потом оборвалось, не успев обрести форму или смысл. Перед глазами мелькает заснеженная дорога и свет фар впереди. Я чувствую холод кожей и отхлебываю из маленькой бутылочки, потом встаю и выключаю кондиционер. Она даже не подозревает, насколько хорошо я понимаю ее.
        — Это был понедельник. Вечер третьего дня. Ноги гудели, горло болело от бесконечной дневной говорильни, мы не ели с восьми утра и… это было прекрасно! Этот адреналин, звон в ушах — я обожала такие дни. Вечером нас пригласили на вечеринку, она была с претензией на роскошь, но на деле… Нам повезло, мы встретили там Илая. Он рассказывал нам армейские истории, и мы плакали от смеха. Потом они с Ритой отошли куда-то, долго болтали. Я прошла по залу, поела закусок — хамона и какого-то вонючего сыра. А Рита, как всегда, придерживалась своей обычной диеты — блеск для губ и «Мальборо Лайтс». На ней было черное платье и шпильки, они оттеняли ее новый цвет волос — гораздо темнее, чем ее обычный, почти платиновый. Я немного выпила, поболтала с барменом. А потом познакомилась с компанией стартаперов. Они были такие забавные, когда услышали, что я из «Лавера», начали спрашивать меня кучу всего про маркетинг-стратегию и привлечение пользователей. Это было так прикольно и так лестно. Они позвали меня в другой клуб, где-то в Равале. Я нашла Риту, она была уже изрядно пьяной, но меня это не беспокоило, она всегда
знала, что делает. Она отвергла мое предложение идти куда-то еще, но сказала, что я могу уезжать, если хочу. Рита уже собиралась домой, потому что человек, которого она искала, так и не появился, а нас ждал ранний старт — важная встреча в десять утра на следующее утро. Я дала ей связку ключей, мы договорились созвониться. Потом она обняла меня на прощание, и я ушла. Она как будто знала, что будет. Блин,  — Лизин голос переходит в бормотание, я почти не могу разобрать слов.  — Понимаешь, я так отчетливо помню тот момент, она прижала меня к себе и сказала: «Веселись, крошка!» И все. Только эти слова, но в них была вся она, Серж, вся ее личность. И я ушла с парнями. Я и подумать не могла, как все обернется.
        — Никто никогда не может предположить, что случится плохое. Наш мозг запрограммирован природой на то, чтобы не думать об этих вещах. Даже те, кто ждут пожара каждый день, сгорают дотла лишь в тот момент, когда забывают о нем.
        Она разворачивается и медленным шагом идет ко мне.
        — Мы гуляли часов до двух ночи,  — говорит девушка, опускаясь на ручку кресла.  — Парни показали мне Барсу, они приезжают сюда каждый год и знают все закоулки. Потом мы пошли к ним в отель, помню, мы ехали на такси. Там мы слушали музыку и курили. В какой-то момент я просто уснула, отключилась. В девять пятьдесят шесть я была уже на конгрессе, домой зайти я не успела — проспала. Я набрала Риту, но ее телефон был выключен. Вообще она частенько опаздывала, не сильно, но минут так на десять. Я извинилась перед партнером, и мы начали. Но она так и не появилась. Прошло минут тридцать, когда у меня зазвонил телефон. Это был какой-то испанский номер. Я сбросила. Но он все не унимался. Я попросила извинения и вышла.
        Она сглатывает комок и продолжает:
        — Звонила какая-то женщина. Я ничего не поняла, она говорила на испанском, потом мне перезвонила девушка из российского офиса и объяснила, в чем дело. В квартире прорвало трубу, и квартиру снизу затопило. Я сорвалась и побежала. Через полчаса, когда мое такси притормозило возле дома, я увидела там полицейскую машину и «Скорую». Я вбежала наверх по ступенькам на четвертый этаж. Дверь в квартиру была открыта настежь, кругом вода. Я проскочила внутрь, чуть не сбила копа. Возле входа в дальнюю ванную комнату толпились еще какие-то люди в форме. Я ринулась туда. Я не знала, что там, но меня просто влекло, понимаешь, тянуло именно туда.  — Лиза склоняет голову, ее волосы падают мне на лицо.  — В ванной повсюду была вода. Я поскользнулась, кто-то схватил меня за предплечье, больно, до синяков. Рита, на спине, ее тело покачивалось в воде. Волосы были похожи на перламутровую завесу. Тут кто-то вытолкнул меня вон, до того, как я увидела ее лицо. Это была женщина-коп. Она усадила меня на диван и принесла стакан воды. Хоть она плохо говорила по-английски, из ее слов я смогла понять, что Рита умерла, что она
упала, ударилась и утонула в ванной, что кран был открыт и соседей залило и поэтому вызвали копов.
        Она склоняет голову еще ниже, дотрагиваясь щекой до моей щеки. Я не мешаю ей, женщинам нельзя мешать, когда они плачут.
        — Кто мог хотеть ее смерти?
        — Я не знаю, правда… ходил слух, что у них с Мишей был роман, когда она только пришла работать в компанию. Но она никогда не упоминала об этом сама, просто сплетни возле кофемашины.
        — М-мм.
        — Ты останешься? Мне будет не уснуть одной, столько переживаний сегодня.
        Я смотрю на нее внимательнее, чем должен был бы, она чувствует мои сомнения.
        — Что не так?
        — Все хорошо.
        Она целует меня в щеку.
        Я кидаю рюкзак в угол, пододвигаю под ноги стул и закрываю глаза. Мне слышно, как Лиза ступает босыми ногами по ковру в ванную, как она полощет горло и выплевывает в раковину зубную пасту. Забытый звук — кто-то чистит зубы за неплотно прикрытой дверью ванной комнаты.
        Нет, так не может быть. Сначала она ничего не знает и не хочет знать, а потом это нападение, и теперь она готова мне помочь и даже настойчиво предлагает мне мотив и подозреваемого. Я достаю из рюкзака компьютер и открываю ее страницу в социальной сети.
        Я хочу уйти. Сбежать. Но если я сбегу, я никогда не узнаю, за что и почему они сделали это с моим единственным другом и что такого он хранил на этих серверах. Поэтому, уже у самых дверей, заслышав, что плеск воды в ванной комнате стих, я останавливаюсь и поворачиваюсь лицом к двери, из которой она вот-вот появится. Я хочу выглядеть устрашающе. Так, чтобы она поняла, что я знаю ее секрет, как только увидит мое лицо. Но когда она появляется на пороге, в ореоле из лавандового пара, она только улыбается мне и идет прямиком к кровати.
        — Я так устала. Выключим свет?
        — Майкл Вилин женат на твоей сестре.
        Она делает шаг назад, так, что край высокой гостиничной кровати приходится ей прямо под коленки. На секунду мне кажется, что она упадет, я протягиваю к ней руку, она отшатывается от меня еще сильнее, так, будто думает, я собрался ее ударить.
        — Это правда?
        — Это не имеет значения.
        — Почему ты не сказала мне сразу?
        — Потому что ты видишь во всех врагов. Может, у тебя даже есть на это причины, даже наверняка, я не спорю, ты пережил смерть друга,  — она со вздохом опускается на край кровати.  — Но, послушай, я не имею к этому отношения и понятия не имею, кто убил Илая. Да, Господи, я б сама убила тех, ко причинил ему зло. Сначала я думала, у Миши с Сашей не было никакого мотива, они его нанять на работу собирались, насколько я знаю. Но у них был мотив с Ритой. И если ты говоришь, что ее убили, то я скажу тебе — им была на руку ее смерть, она мешала им, их бизнесу, но просто уволить ее они не могли — она не хотела уходить, а на ней было слишком многое завязано, сам понимаешь. Не думаю, что они вели свои дела так уж кристально-чисто, значит, у нее был компромат. Они боялись ее, я думаю. Если они сделали это с ней, а я не могу представить себе никого еще, кто мог бы, и ты считаешь, что смерть твоего друга — дело рук тех же людей, и ты хочешь наказать их,  — то я с тобой. Я буду помогать тебе. Буду твоим гребаным Робином, если нужно.
        Она тянется рукой к тумбочке, берет пачку сигарет и закуривает.
        — А нападение?
        — Что нападение?
        — Сегодня, за тобой правда гнались?
        — Да. Все правда.
        — И телефон случайно позвонил мне?
        — Да.
        — Ты врешь.
        — Может быть.  — Она выдыхает в воздух струйку прозрачного дыма.
        — Это номер для некурящих.
        Ида Линн хотела умереть. Конечно, не осознанно, но отчаянно. В ней всегда жила эта голодная тьма. Танатос, так это называется. Антипод Эроса, мальчик с железным сердцем и погасшим факелом в руке. Непреодолимая тяга к саморазрушению, какой она бывает только у тех, кто бывал от нее на волоске. Ида Линн и ее чертов горящий дом.
        Когда семья Иды Линн погибла во время пожара, ей было шесть. Отец, мать и новорожденный брат сгорели заживо. Ида Линн спаслась, каким-то чудом выбежав на улицу. Пожарный нашел ее сидящей на снегу, ее правая ладонь была сильно обожжена, всю жизнь потом у нее были эти шрамы, почти невидимые глазу, но ощутимые, стоило только взять ее за руку.
        Она так и не смогла простить себе то, что осталась жива. Пока мы были подростками, ее боль была не такой сильной и легко гасилась алкоголем, громкой музыкой и моим телом. Но чем старше она становилась, тем больше пространства в ее голове занимала эта чернота. Наверное, я должен был понять, догадаться, глядя на то, с какой охотой она колола свои уши и губы иголкой, вставляя новые и новые гвоздики и кольца. Но тогда я видел это по-другому. Для меня она была воплощением силы, тем, кто мог перевернуть землю, я же всегда был слабаком, бредущим за ней по пятам, куда бы она ни шла.
        Может, было что-то еще, что я упустил? Что-то, что указывало на то, куда все идет и чем все закончится? Как мы окажемся там, где оказались, каким образом была приведена в действие та самая метафорическая бомба, не оставившая камня на камне от моей жизни? Я думаю в темноте, провожая глазами растворяющийся во мгле свет фар. Она никогда не резала себя, я слишком хорошо знал все ее шрамы. У нее был свой способ. Татуировки. Первую она сделала себе на заднем сиденье того самого «Вольво», в котором прошла, кажется, вся наша жизнь, на левой щиколотке, с помощью иголки и шариковой ручки, цифры 3.2.1  — дата нашего знакомства. Я вспоминаю ее тонкую белую кожу, испещренную синими линиями и точками.
        Уже светает, я откидываю покрывало, прокрадываюсь в ванную комнату, включаю свет и снимаю с себя одежду. Я давно не смотрел на себя вот так. Стоя перед зеркалом, я провожу кончиком пальца по тому месту на груди, где находится сердце. Горящий дом. От него дорога и поворот за деревьями. Все здесь, вся наша жизнь, вся ее история, на моем теле, от кончиков пальцев на ногах до запястий и ключиц. Каждая дата, каждая страница, которая была важной для девочки из горящего дома и мальчика без имени. Кроме одной, самой последней.
        Она оставила нетронутыми только кисти моих рук и шею потому, что я работал в офисе. Все остальное принадлежало ей. Покрытое синими нитями ее рисунков, как будто сеткой сосудов, мое тело не было моим, оно принадлежало ей, до сих пор. Я вспомнил ее руки в черных резиновых перчатках, чернила и собственную кровь, ее запах, текстуру. Красный и синий цвет, жужжание маленького движка машинки, боль, которую перестаешь чувствовать уже через пару минут после того, как иголка касается кожи в первый раз. Боль, которую хочешь пережить снова. Разве смогу я когда-нибудь забыть ее? У меня нет шансов, она сделала для этого все, будто знала, как все сложится.
        Я не замечаю, как в комнате за стеной шуршат простыни и скрипит дверь, но я чувствую горячие пальцы на своей коже.
        — О боже, Серж, как красиво…  — Лиза смотрит в зеркало поверх моего плеча, касаясь пальцами моих предплечий и ключиц.  — Это… невероятно.
        Она делает шаг назад и проводит кончиками пальцев вдоль моего позвоночника от основания шеи до поясницы, потом снова приближается, встает вплотную, ее волосы щекочат мне между лопаток. Я слышу, как она дышит, наши глаза встречаются в зеркале.
        — Я приму у тебя тут душ?  — говорю я, разворачиваясь к ней лицом.
        От нее пахнет сном, сигаретами и сладкой жвачкой. Она так близко. Я смотрю на нее сверху вниз, потом делаю шаг в сторону.
        БАРСЕЛОНА, 23 ФЕВРАЛЯ
        Этим утром меня выбрасывает из междумирья тревожный звук, а еще боль в шее. На полу возле кресла вибрирует мой телефон. Карлос.
        — Серж, ты уже уехал на конгресс?  — вопрошает он, проглатывая зевок.
        — Вроде того. А что?
        — Мой дядя достал… Ну, ты понимаешь, то, что ты просил. Сейчас перешлю тебе.
        — Спасибо.
        — Там адские фотки. Не открывай их в публичных местах.
        — О’кей.
        — На связи.
        Через пару минут мой телефон вибрирует вновь — Карлос скидывает мне фотографии, двенадцать штук, через мессенджер с шифрованием.
        Не знаю, он нарочно отправляет мне такие фото самыми первыми или так вышло случайно, но, когда я перекидываю картинки на ноутбук и кликаю на первую из них, первое, что я вижу — мертвое лицо Риты Петровой.
        Ванна полна мутноватой воды по самые бортики. Рита лежит лицом вверх. Ее кожа почти такого же цвета, что и эмаль на дне,  — бледно-голубая, ровная, без единого изъяна. Рот приоткрыт, цвет губ такой, будто она всю ночь пила красное вино. Глаза смотрят как будто сквозь сон, куда-то вперед и вниз, словно она рассматривает свои пальцы ног, покачиваясь в теплой мыльной воде. С одного века отклеился уголок накладных ресниц. Ее большие белые груди с выпуклыми сиреневыми сосками свисают по бокам, косясь, как два глаза. Руки ладонями вверх, она словно левитирует. Она была красивой, лучше, чем на тех фотографиях, что я видел в сети. Наверное, будь она живой, вид ее голой груди, острых ключиц и впадинки над диафрагмой вызвал бы у меня возбуждение. Но она мертва. Во всем безошибочно читается эта неловкость смерти, неправильные углы и неудобные изгибы, как у брошенного на полу в спальне платья, все еще хранящего форму носившего его тела.
        Я читаю следующее за фотографией медицинское заключение с помощью переводчика в браузере.
        «Тупая закрытая черепно-мозговая травма… удар правой височной частью о бортик ванной… легкие заполнены водой… концентрация алкоголя в крови погибшей более 2,2 %… анализ выявил наличие химических препаратов, в том числе алкалоидов тропанового ряда, в крови и волосяном покрове погибшей, что свидетельствует о систематическом приеме веществ… состояние печени подтверждает регулярный прием алкоголесодержащих напитков… смерть наступила в результате утопления… Черепно-мозговая травма и наличие токсичных веществ в организме Петровой способствовали наступлению смерти».
        Эта девушка была бомбой замедленного действия.
        В квартире она была одна, ее обнаружила аварийная служба, приехавшая по жалобе соседей снизу, у которых все утро с потолка капала вода. Заключение: несчастный случай, время смерти — около 6 часов утра 25 февраля. Из вещей не пропало ничего. У Петровой не было семьи, ее тело забрали ее работодатели Алекс Руденко и Майкл Вилин спустя шесть недель после наступления смерти.
        Снова они, Алекс и Майкл… Саша и Миша, как называет их Лиза. И почему им так долго не отдавали ее тело, если все было так очевидно? Я набираю номер Карлоса.
        — Привет.
        — Я хотел уточнить: а это все, что прислал твой дядя?
        — В смысле? А тебе что, мало? Там же все так подробно описано.  — Он понижает голос.  — Чувак, ты думаешь, Риту Петрову убили? А кто? Эти ублюдки, владельцы «Лавера»? Если так, то это просто бомба. Ты даже представить себе не можешь, с какой радостью я размажу по стенке этих засранцев. Кстати, насколько я знаю, они продались какой-то корпорации как раз после ее смерти, десять месяцев назад. Очевидно, все переговоры они проводили именно здесь, в Барсе.
        — Что? Они продали компанию?
        — Не компанию, часть акций.
        — А кому?
        — Они это не разглашали.
        Мои мысли вращаются как в центрифуге — им надо было избавиться от неугодного сотрудника, который имел свое мнение по поводу их бизнес-решений. Все сходится. Но как с этим связан Илай и его файлы на сервере в Южной Америке?
        — Ты еще там?
        — Ты не мог бы попросить своего дядю проверить, почему ее тело так долго держали здесь, в Барселоне?  — Я записываю и выделяю жирным шрифтом слово «переговоры».
        Майкл Вилин является на встречу первым. Я жду, что он будет одет во все черное, как киношный злодей, но вместо этого на нем блестящий сиреневый пиджак и кожаные туфли с заостренными, как акульи плавники, носами. Судя по выражению его лица и манерам, Майкл — один из тех людей, кто привык отдавать команды. Это очевидно по тому, как он говорит с официанткой, не сводя глаз с ее груди, небрежно держа в левой руке свой блестящий новеньким алюминиевым корпусом смартфон без чехла.
        Я успеваю отвести от него взгляд как раз вовремя, когда официантка подводит его к столику слева от меня с табличкой «зарезервировано». Майкл расстегивает нижнюю пуговицу пиджака, вальяжно разваливается на стуле спиной ко мне и кладет телефон слева от себя. Теперь дело за малым — он должен подключиться к вайфаю, причем не слабенькому выставочному, а хорошему и быстрому, который я транслировал радиусом десять метров вокруг своего рюкзака с помощью пары приспособлений, купленных в магазине радиотехники ранее этим утром. В наше время к вайфаю люди подключаются даже раньше, чем открывают меню в ресторане. Сейчас все мои надежды и упования на то, что жизнь еще не научила Майкла Вилина с осторожностью относиться к незапароленным сеткам. Я жду.
        То, что я собираюсь сделать, на сленге айтишников называется «злой двойник». По сути, нужно создать вайфай-точку, которая имитирует легитимную безопасную сеть, которой пользователь полностью доверяет. Далее, после подключения, с устройством можно делать все, что угодно — читать письма, устанавливать программы, блокировать доступ. Я никогда не делал этого раньше, но я знаю одного парня, который поймал свою девушку на измене с помощью этого приема — просто прочел ее переписки в телефоне, узнал, где они встречались, и пошел туда сам.
        Сердце стучит в висках — бух-бух-бух, я начинаю ощущать покалывание от капелек пота, медленно скатывающихся сзади под воротник моей толстовки. Наконец, Вилин берет в руки телефон. Мне отлично видно через его плечо — он залезает в меню настроек и просматривает список доступных сетей. Номером первым выскакивает моя сетка — «Публичный вайфай Конгресс-Центра», пять полосочек силы сигнала. Майкл без раздумий кликает коротким волосатым пальцем по первой строчке в списке доступных сетей. На экране закручивается цветик-семицветик, сигнализирующий о начале процесса подключения. Пару секунд спустя Майкл уже ковыряет в своем почтовом ящике, фыркая и недовольно пожимая плечами. Я жду, пока придет человек, которого он ждет, и он будет вынужден отложить телефон в сторону, если мне повезет, дисплеем вниз, но человека все нет и нет. Тем временем к моему столику подходит официантка, я показываю ей жестом повторить мой заказ — большой американо. Затем она приближается к столику Майкла и, немного наклонившись над ним, спрашивает, готов ли он сделать заказ.
        — Нет, я жду человека,  — отвечает он на корявом, но уверенном английском, не сводя глаз с контуров груди в вырезе ее футболки.  — Мы закажем вместе. Я о вас не забуду,  — добавляет он, скользнув глазами по бейджу с именем.  — Мария.
        Она кивает и удаляется. Майкл возвращается к своей почте. Наконец, минут семь спустя в дверях ресторана показывается высокий мужчина чуть за сорок в тесной пестрой рубашке, с белесыми волосами и поломанной переносицей — явно русский. По движению плеч Майкла я понимаю, что это — тот самый человек, с которым он собирается разделить трапезу. Вилин поднимается с места, откладывает телефон в сторону, экраном вниз, и приветствует вошедшего крепкими объятиями, однако.
        — Сашка, рад видеть,  — добродушно изрекает Вилин на русском языке.  — Садись скорее, а то я же жду, не заказываю.
        — Миш, да меня выловили наши же девчата на входе, телефон мой просили, проказницы,  — отвечает блондин, занимая место напротив Майкла.  — Это вы отлично придумали с маркетологами — рекламироваться здесь на мероприятии.
        — Ты ж помнишь, это Риткина идея была, в прошлом году не успели организовать, а в этом как раз в тему нам пришлось,  — отзывается Вилин, рассматривая листок с обеденными предложениями.
        — Талантливая девка она была все-таки.  — Алекс вздыхает.  — Но так пить, как она, для бабы это, конечно, приговор.
        — Если бы дело было только в этом, Сань. Ты ли не помнишь, что она устраивала, какую цыганочку с выходом, чего мне стоил этот… креатив ее… но, как говорится, о мертвых или хорошо, или ничего.
        Я уже почти успеваю запустить подключение, когда у Майкла пиликает телефон. Он подносит его к глазам.
        — Миш, отключи звонилку свою, а то нас задергают, а у меня всего час времени,  — ворчит Алекс, глядя на наручные часы.  — Улетаю в ночь сегодня.
        — Вот как? А я думал, останешься на вечеринку послезавтра. Мы ж вроде тебя там даже анонсировали.
        — Ну я еще подумаю. Достала меня эта Барса. Сплошное дежавю.
        Мне видно через плечо, как Майкл поворачивает боковой рычажок — отключение звука, потом он взмахивает рукой, подзывая официантку. Это — мой шанс. Я открываю нужную программу в ноутбуке и нахожу в сети устройство — телефон Майкла. Процедура должна занять не более десяти минут, если ничего не помешает загрузке.
        — Да кому интересен я, занудный партнер, который считает бабки и пишет код. Никакого скандала, никакого ажиотажа. То ли дело ты, Мишаня,  — Алекс ухмыляется.  — Ты только палку там не перегибай, а то наши американские друзья нервничают из-за твоих выкрутасов.
        — Обижаешь.
        — Конечно, очень эффективная эта придумка с баннерами и с девочками в розовом,  — продолжает Алекс, после того как официантка приняла у них заказ.  — Блестяще, чувствуется… ее рука. Только вот американцам нашим это не нравится, сейчас вот посадил в такси их, и они увидели этих девок снаружи, ну топлес, протестующих, и тут же заверещали про наш публичный имидж, и что надо быть поскромнее.
        — Да, вашу мать!  — Майкл ударяет кулаком по столу, дребезжит посуда.
        — Миша, ну тихо-тихо.  — Алекс похлопывает его по плечу.
        — Честное слово, они что, не понимают, что у нас за бизнес?
        — И не надо им понимать, Миш. Просто давай не раздражать их.
        — Саш, как мы дожили до такого? Что какие-то забугорные пенсионеры нам говорят, как нам вести наш бизнес, который мы с тобой начали из ничего, вдвоем, когда ты попросил найти тебе бабу, и я сказал, что для того, чтоб тебя, зануду, осчастливить, нам нужен будет научный алгоритм. Как дошли мы до жизни такой, Сань?
        — Ну, сам посуди, ты ж хотел быть американским гражданином и не летать больше никогда эконом-классом? Вот так и вышло.
        — Ну да, ну да, продали мы свои задницы.  — Майкл тяжело вздыхает.  — Но ты объяснил же этим тупоголовым, что, когда девушки пишут на груди твое имя, даже если делают это ради протеста, это, мать вашу, успех, самый настоящий успех. Потому что кроме нас, они пишут это для Трампа и Цукерберга, знаешь. Не для кого попало! Для Элвиса Пресли тоже наверняка писали. А этим чистюлям подавай рост в каждом квартале, и при этом не моги назвать вещи своими именами, не моги сказать людям честно: «Наше приложение для тех, кто ищет секс, как и все остальные сервисы знакомств». Если кто-то и находит там мужа — так это просто случайность.
        Майкл сжимает кулаки до белизны в костяшках.
        — Миш, да ладно тебе беситься, будто только что узнал, кто наши партнеры. Поэтому я и не беру тебя на переговоры — у тебя вечно через край эмоции.
        — Да они достали! Загоняли меня уже по журналистам, задолбался объяснять всем, что мы никому не навязываем такой образ жизни, что все и так трахаются друг с другом и без нас.  — Майкл тяжело вздыхает.  — Кругом, блин, враги, все так и ждут случая, чтобы нас закопать.
        — В телевизоре ты, между прочим, отлично смотришься. А по поводу врагов… Так всегда, когда большой успех. Завидуют. Но ты все равно осторожнее. Сейчас кто угодно может тебя снимать и записывать, а потом выложить в сеть и пиши пропало. Мы ведь еле отбили ту DDOS атаку в позапрошлый четверг. Жаль, что так вышло с тем израильтянином, конечно. Только добавило проблем. Есть ощущение, что кто-то хочет нас утопить, но пока им силенок маловато. Так что будь осмотрительнее, Миш. Русских никто сейчас не любит, а особенно таких, как мы с тобой, которые живут в Долине и учат америкосов, как грамотно баб снимать.
        — Не только баб, еще и бабло,  — невесело смеется Майкл. В этот момент прибывает официантка с их напитками — светлым пивом и зеленым чаем. Я запускаю удаленное подключение к аппарату Майкла, неотрывно следя за медленно ползущим вверх индикатором прогресса. До полного подключения остается минуты три, тогда я смогу установить ему на телефон программу-шпион.
        — Ладно, партнер, вообще нам с тобой грех жаловаться.  — Алекс салютует Майклу пивной бутылкой и делает жадный глоток.  — Давай о главном. Как там наш проект?
        Рука Майкла инстинктивно дергается к телефону. Когда его пальцы достигают хромированной задней панели, я физически ощущаю, как кислород перестает циркулировать в моих легких. Если Вилин заметит, что на его телефон устанавливают программу, он быстро сообразит, что к чему. В конце концов, я действовал из соображений, что Майкл — человек, способный на вспышку насилия, и пока что все эти его сжатые кулаки и стиснутые зубы это только подтверждают. Но меня пугает не боль и не смерть, я страшусь только провала миссии. Каким-то образом в моей голове это все — продолжение наших с Илаем ночных вылазок в стан врага.
        Это — наше последнее приключение, и мне никак нельзя попасться. Все это проносится у меня в голове за секунду, пока пальцы Майкла, словно в замедленной съемке, отпечатываются на корпусе телефона. Если он перевернет его, он увидит, что я разблокировал экран. Я подвожу курсор к кнопке «отбой», но тут миссию спасает официантка, подоспевшая с заказом. Пальцы Майкла отодвигают телефон подальше от себя, освобождая место для тарелки. В этот момент я, наконец, разрешаю себе выпустить из легких воздух и отвожу курсор в сторону. Три-два-один — прогресс-бар наполняется и распухает. Начинается загрузка. Я перевожу взгляд с окна загрузки на затылок Майкла, туда-обратно-туда-обратно, но Вилин так занят едой и беседой, что едва ли захочет прерваться на проверку почты.
        — Шикарно все, Саш, не бери даже в голову. Бизнес-модель оказалась рабочей. Естественно, все это спрятано в документах, никогда не подкопаться. Там несколько юридических лиц, и в Штатах и в Европе тоже. Как матрешки — одна в другой, и так до бесконечности.
        — Ну, и славненько.  — Собеседник Вилина вливает в себя остатки лагера и делает знак официантке повторить.
        Вилин отхлебывает зеленого чая. До завершения установки остается восемьдесят процентов.
        — А все-таки жалко Ритку,  — говорит Алекс, принимая бутылку из рук официантки.  — Красивая баба с головой на плечах…
        — …хуже, чем обезьяна с гранатой, Саш,  — мрачно отзывается Вилин.
        Семьдесят процентов.
        — Что вот ты не женился на ней, Мишка?
        — На таких, как она, не женятся.  — Майкл тянется рукой куда-то в середину стола. Я дергаю курсор, как раз в тот момент, когда его пальцы дотягиваются до деревянной подставки с зубочистками. Шестьдесят процентов.
        Он берет одну, срывает с нее пластиковую упаковку и неожиданно ломает пополам, надавив двумя пальцами.
        — Ритка была конченая, сама знала это и сама была во всем виновата.  — Вилин достает еще одну зубочистку, на этот раз использует ее по назначению.
        Пятьдесят пять процентов.
        — Зря ты так, Миш, зря. Она ничего плохого тебе уж точно не сделала. А для бизнеса… так бизнес — это другое дело.
        Вилин пожимает плечами и подзывает официантку. Неужели он собирается просить счет? Я чувствую растущее напряжение в своих глазах, безотрывно следящих за столбиком загрузки.
        Пятьдесят процентов.
        — А что у вас из десертов есть?  — спрашивает Майкл.  — Мария, меня так и тянет на сладкое сегодня, даже не знаю, что с собой поделать.
        Девушка, ничуть не смутившись его намеком, называет стандартный список — чизкейк, тирамису, что-то еще. Тут мое внимание отвлекает посторонний звук, механический и настырный, прямо позади меня. Я оборачиваюсь. За стеклянной стеной, отделявшей ресторанный зал от зоны конгресс-центра, стоит и с широченной улыбкой стучит по стеклу Карлос.
        — Уходи,  — произношу я одними губами, качая головой и показывая ему знаками, что заходить не нужно. Но он не понимает меня или не хочет понимать и уже заходит в открытые двери ресторана.
        Сорок процентов.
        — Серж, вот ты где прячешься!  — Он входит в обеденный зал с громогласным возгласом, на который тут же оборачиваются Вилин и его собеседник.  — Я звоню тебе, звоню, а ты трубку не берешь!
        Я встаю и делаю шаг навстречу каталонцу, все еще шепча «уходи».
        — Серж, я тебя не слышу,  — восклицает он, проходя мимо столика Майкла.  — Что ты там шепчешь? Мой дядя нашел еще один материал по делу о несчастном случае с той русской. Кстати, ты знал, что она работала на этом треклятом сайте знакомств? В «Лавере»? Так вот, в ночь, когда она умерла, она была не одна, она привела мужика. Они не отдавали ее тело потому, что надеялись найти парня, с которым Петрова была той ночью, она ж с кем-то переспала прям перед смертью, это эксперт сказал, а потом еще это видео…
        Я мечу взгляд в сторону Алекса и Майкла, Карлос следует за мной глазами, тут же замолкает, вытаращив на меня глаза, и плюхается на диван рядом со мной. Что он здесь делает? Это — саботаж. Точно, он — один из них.
        Тридцать процентов.
        — Что происходит?  — шепчет он.
        Но уже поздно. Вилин ерзает на сиденье, потом поворачивается ко мне и мерит долгим взглядом сощуренных глаз, потом тянется за своим телефоном. Я кликаю «отбой» и резко захлопываю ноутбук.
        — Выпусти меня,  — огрызаюсь я на Карлоса и проталкиваюсь мимо него, не дожидаясь реакции. Каталонец вскакивает, опрокинув мой рюкзак. Его содержимое оказывается на полу — мои паспорта, деньги, вещи. Я нагибаюсь, пытаясь собрать все как можно быстрее, не привлекая лишнего внимания. Когда я уже застегиваю рюкзак, поднимаюсь и делаю несколько шагов к выходу, позади меня раздается голос:
        — Вы, кажется, обронили.
        Майкл Вилин протягивает мне прямоугольный листок глянцевой фотобумаги. Рита, Илай, Лиза.
        — Не мое,  — я пожимаю плечами и выхожу из ресторана уверенной походкой, оставив недоумевающего Карлоса разбираться с моим счетом за кофе. Несколько раз я поворачиваю голову назад, чтобы удостовериться, что за мной никто не идет.
        Лизы на условленном месте не оказывается, как нет ее ни в курилке, ни возле нее. Я раз или два обвожу взглядом мельтешащую вокруг меня толпу, прежде чем мой глаз цепляется за знакомую фигуру. Олли Ингланд. Рядом с ним стоит и уже знакомым мне движением накручивает прядку волос на указательный палец Лиза. Я пытаюсь перехватить ее взгляд, но ее тяжелые влажные глаза сфокусированы только на Олли. Я достаю телефон и набираю ее номер, она не отвечает, даже не вытаскивает из сумочки свой мобильный, только дотрагивается пальцами до его плеча и склоняет голову набок, снова будто подставив ему свою сонную артерию. Набрав в легкие побольше воздуха, я пересекаю холл и приближаюсь к ним.
        Мне не слышно, о чем они говорят, только видно, как ее брови собираются в обиженную «Y». Олли скрещивает руки на груди. Лиза говорит ему что-то еще, подозрительно похожее на «пошел ты», и идет прочь, не дожидаясь ответа, почти натыкается на меня. Тут же в ее глазах зажигаются искорки.
        Она хватает меня за рукав и без слов тянет в одну из полупустых курилок.
        — Ну что, получилось?
        — Нет, провал.
        — Как провал?  — Снова эта «Y», потом «Z» и снова «Y».  — Тебе кто-то помешал?
        — Ага. А вот, собственно, и он,  — отвечал я, махнув рукой спешившему через холл Карлосу, который не обращает на меня ни малейшего внимания.  — Это Карлос, мой приятель, я живу у него тут в Барселоне. Он, можно сказать, вломился прямо посреди всего и начал… в общем, он все испортил, и мне пришлось спешно оттуда сваливать.
        Лиза цокает языком и издает глубокий, полный разочарования вздох. Я замечаю маленькие розовые веснушки у нее на кончике носа.
        — У тебя все хорошо?
        — У меня?  — Она улыбается какой-то деланой улыбкой и достает сигарету.  — У меня всегда все отлично.
        — Хорошо.  — Я неловко переступаю с ноги на ногу.  — Хорошо, что все хорошо.
        — Нам нужен новый план.  — Она чиркает колесиком зажигалки.  — Нужно сделать еще одну попытку, так чтоб точно все выгорело. Ублюдок должен поплатиться за все.
        — Это будет сложно.  — Я отступаю в сторону, прячась от дыма ее сигареты.  — Теперь он знает меня в лицо.
        — Думаешь?  — Она сдвигает брови.  — Мише насрать на то, что происходит вокруг, так что если ты не орал оскорбления ему в лицо, то он и не вспомнит, что видел тебя, даже под гипнозом. Уж поверь мне, он не знает в лицо даже тех, кто работает на него.
        Перед глазами промелькнул момент, когда глаза Майкла, протягивающего мне фотографию, встретились с моими. Он точно успел ее рассмотреть и узнал на ней Риту. Какой же я дурак, что таскаю ее с собой. Я не стану рассказывать об этом Лизе, я не хочу, чтобы она считала меня конченым тупицей. Мой взгляд падает на искусно замазанный синяк на ее виске, прикрытый отросшей челкой, я вспоминаю прошлую ночь, а потом какую-то другую ночь.
        — Так что будем делать?  — Лиза тушит сигарету в забытом кем-то стакане воды.  — Надо решать, а то вдруг он свалит.
        — Не свалит.
        — Откуда ты знаешь?  — Она смотрит на меня с сомнением.
        — Он говорил об этом Алексу. Послезавтра у них вечеринка в «W» — отеле.
        — Черт, у них что, нет других мест для вечеринок, почему всегда там.  — Лиза закатывает глаза.  — В прошлом году все пришлось отменить, но в этом Миша оторвется по полной. Надо будет достать туда пару пригласительных.
        Я только хмыкаю в ответ.
        — Они говорили о Рите.
        — Правда?  — Она тут же лезет в карман за пачкой сигарет.
        — Алекс сказал, что она была классной и что Миша должен был на ней жениться.
        Лиза прыскает со смеху, но в глазах ее тревога.
        — А Миша чего?
        — Что она была конченой и от нее было много проблем.
        — Сам он конченый.
        — Они не обсуждали… ну, ты сама понимаешь… то, что случилось в прошлом году.
        Она снова смеется.
        — Еще бы, Серж, двое убийц будут обсуждать свои преступления за ланчем. Они ж не совсем идиоты.  — Лиза делает глубокую затяжку и продолжает шепотом на выдохе:  — Я думаю, нужно попытаться еще раз, план хорош, и риск минимален, только если он поймает за руку. Я поговорила с его ассистенткой, мы с ней давно друг друга знаем, у него алиби, его не могло быть в доме Илая, он сюда прямо из Штатов прилетел, без пересадок и остановок. Его не могло быть в тот день в том доме. Это значит, что он нанял кого-то, что логично, если ты богатая мразь, которая хочет избавиться от кого-то, не пачкая рук. Так что тут мы ничего не докажем. Нам остается только одно — раскачивать лодку, Серж, раскачивать гребаную лодку, пока мы все не окажемся в воде.
        — А дальше?
        — Смотреть, кто выплывет.
        — М-хм.
        — И знаешь, я узнала кое-что еще. Миша с Сашей очень хотели увидеться с Илаем здесь, в Барсе. Вилин попросил свою помощницу назначить ему встречу две недели назад. Естественно, ничего не вышло, но просто сам факт…
        Она глубоко вздыхает, выбрасывает скуренную до половины сигарету в стакан и глядит на часы.
        — Черт, мне на встречу пора.  — Она чмокает меня в щеку, едва касаясь кожи. Я чувствую запах ее волос.  — Дурацкая у тебя борода, Серж, совсем не модная. Побрейся, что ли.
        Через секунду Лиза растворяется в толпе, как будто ее и не было вовсе. Выходя из курилки, я думаю над ее последними словами. Саша и Миша хотели увидеть Илая. Что это может означать? Этого я не знал, но сам факт отлично объяснял, почему спустя год после смерти его подруги ему начало казаться, что кольцо вокруг него сужается. Что ж, как Эрнест Хемингуэй, он тоже оказался прав.
        Я уже подхожу к выходу, когда мой телефон начинает яростно вибрировать.
        — Серж, какого хрена?!  — слышится в трубке возмущенный вопль каталонца.  — Десять с половиной евро за твой дурацкий кофе! Это что, тот самый сорт, который переваривают бурундуки?
        — Карлос, что ты там делал?
        — Где?
        — В ресторане.
        — У меня к тебе такой же вопрос — что там делал ты? Это было похоже на…
        — Карлос, давай обсудим это позже.
        — Этот придурок Вилин отчего-то вцепился в меня и начал орать, чтоб я не влезал в его личные дела. Ничего, мразь, погоди у меня, я еще не начинал влезать в твои дела,  — я слышу, как яростно раздуваются его ноздри.  — А ты мог бы и предупредить меня, что это связано с ними, зная…
        — Зная что? Ты мне ничего не рассказал. И вообще, все не так.
        — А как? Чувак, ты просишь у меня достать у копов досье на мертвую женщину, потом следишь за ее бывшими боссами. Что происходит? Кто ты, блин, вообще? Лучше бы тебе рассказать мне все раньше, потому что я не уверен, что хочу впускать тебя к себе домой ночевать, не зная, в чем ты замешан. Раз я тебе помогаю и раз эти двое, Вилин и Руденко, видели мое лицо вместе с твоим, я должен знать, во что я ввязался.
        — Ну в том, что они видели твое лицо рядом с моим, моей вины нет, уж согласись, Карлос.
        — Показывал он… Да пошел ты, Серж!  — орет он в трубку.  — Или ты рассказываешь мне все прямо сейчас, или на помощь мою больше не рассчитывай.
        Я заруливаю в ближайший туалет и облокачиваюсь спиной о холодную кафельную стену. Моя голова трещит от всех этих чужих эмоций, которые люди столь бесстыдно и безнаказанно изливают на меня.
        — Ладно. Встретимся возле выхода из восьмого павильона, возьмем такси до дома, и я тебе все расскажу. О’кей?
        — Хорошо.
        — Что ты там говорил насчет Риты Петровой? Почему ее тело держали так долго?
        — Петрова пришла той ночью не одна, с ней был мужчина, который вышел от нее час спустя. Его личность так и не установили.
        — Ничего себе.
        — Я уже у выхода, только где твою задницу носит, Серхио?
        — Дай мне три минуты.
        Я вешаю трубку и окатываю лицо ледяной водой из-под крана. Что-то подсказывает мне, это будет очень длинный день.
        Мы на заднем сиденье черно-желтого «Приуса», и я все еще не уверен, что верю ему и хочу рассказывать что-либо. Но в то же время я понимаю, что мне надо вести себя так, будто я доверяю ему целиком и полностью. Только так я смогу купить достаточно времени на то, чтобы понять, на чьей он стороне. Я выдаю ему версию правды, ничего более того, чем вещи, которые он может прочесть в сети, просто я предлагаю ему интерпретацию фактов, свою, все, как учила меня когда-то моя Ида Линн.
        — С Петровой в ночь смерти был мужчина?  — спрашиваю я, закончив рассказ.
        — А, точно.  — Карлос лезет в карман джинсов и извлекает оттуда свой телефон.  — Вот, смотри.
        Он нажимает на «play», и на маленьком экранчике появляется рябящая черно-белая картинка, где угадывается кусок проезжей части, фонарный столб и вход в какой-то магазин. Вдоль дверей, покачивая круглыми бедрами, проходит девушка в облегающем платье с маленькой сумочкой и каким-то предметом под мышкой.
        На секунду мне кажется, что я знаю ее, но я тут же замечаю разницу. Это не Лиза. Мимо проползает машина. Девушка останавливается и разворачивается на сто восемьдесят градусов, так что видно ее лицо — это Рита Петрова. Она стоит неподвижно несколько секунд, потом, под фонарем, ее настигает мужчина в черной куртке с капюшоном, лица не разобрать. Она подходит к нему вплотную и встает на цыпочки. Он поднимает руку к ее лицу и ведет тыльной стороной ладони по ее щеке, останавливаясь в ложбинке между ее ключиц. Рита делает шаг на него, ее бедра прижаты к нему, потом она смеется и тянет его за руку куда-то назад, за пределы поля зрения камеры.
        — Петрова и ее парень идут к ней, а вот он возвращается, пятьдесят семь минут спустя.  — Каталонец открывает следующее видео.
        Та же ночная улица, под камерой проходит мужчина в черном капюшоне, опустив голову и уставившись в телефон.
        — А можно увеличить, что у него на телефоне?
        — Не поверишь, это было первое, что я спросил дядю, когда он мне это прислал,  — с мрачноватой миной отвечает Карлос.  — Но он сказал мне, что полиция Каталонии — это нам не сериал «Место преступления».
        — Понятно.
        — Поэтому они так долго и искали его, этого парня в черном худи.  — Карлос разводит руками.  — Это может быть кто угодно. По видео они только поняли, что он был высоким и что он белый, потому что руки его мелькают. И все.
        — Может, они сохранили его отпечатки или ДНК?
        — Серж, это из области фантастики. Какие отпечатки, какая ДНК? Они просто хотели найти парня, чтоб тот подтвердил их версию, что Петрова продолжила пить после его ухода.
        — Значит, есть только это видео?  — переспрашиваю я, скорее для протокола, чем правда надеясь еще что-то узнать от Карлоса.
        — Типа того.
        Такси притормаживает, потом снова дергается вперед. Очевидно, мы увязли в вечернем трафике.
        — А что такое?  — задает вопрос Карлос.  — У тебя есть идея, кто это?
        — Все та же идея: Вилин.
        — Может быть. Только ты ж не можешь представить себе Вилина в худи?
        Его вопрос повисает в воздухе, потому что машина с лязгом тормозит перед перебегающими дорогу туристами. Водитель изрыгает череду комичных проклятий в опущенное окно. Впереди стоит огромная пробка.
        — Может, пройдем пешком?  — предлагает Карлос.
        — Давай. Я только хочу позвонить одному человеку.
        Я думаю позвонить Лизе, рассказать ей про видео, но мой телефон показывает уровень зарядки три процента, этого даже на то, чтоб набрать ее, не хватит, если она сразу же трубку не снимет. Тем временем Карлос расплачивается за такси моими деньгами и выходит на душную улицу.
        — Тут близко, направо надо повернуть, минут пять ходьбы, и мы дома. Только по пути надо зайти кое-куда на секундочку.
        Улица полна криков и локтей, толкающих меня под ребра. Небо над нами начинает приобретать закатную густоту.
        — Подожди здесь, я на минуту,  — говорит Карлос, свернув в узкий глухой переулок.
        Каталонец скрывается в подворотне, ведущей в продолговатый двор-колодец. Я остаюсь снаружи. Воспользовавшись ожиданием, я захожу в киоск. Мне нужно пополнить счет своего телефона. Когда я выхожу, Карлоса нигде нет, и я решаю пойти в подворотню вслед за ним, потому что из-за угла выворачивает пара туристов с картой, и они выглядят так, будто вот-вот спросят у меня дорогу. Приблизившись к арке, я слышу какой-то глухой хлопок, идущий из глубины двора, звук падения, так, когда переворачиваешь на другую сторону матрас, затем приглушенный стон. Я бросаюсь в темноту.
        Справа, в углу двое мужчин в черном пинают ногами что-то большое и упругое. Карлос. Одним прыжком я оказываюсь возле них, хватаю одного за воротник, но он отбрасывает меня, прежде чем я успеваю причинить ему урон. Тем не менее этой секунды Карлосу хватает на то, чтобы вскочить на ноги и толкнуть второго. Мы бросаемся бежать к дому, вверх по лестнице, и, только повернув защелку на три оборота, падаем на пол и, наконец, можем перевести дыхание.
        Я гляжу на Карлоса. Из рассеченной брови сочится тонкая струйка крови. Он пытается встать, хватается за бок и, пошатнувшись, облокачивается о стену. Отчего-то я чувствую странное облегчение, почти радость. Не потому, что избили его, а не меня, нет. Тут что-то еще. У меня уходит секунд тридцать на то, чтобы понять — Карлосу можно доверять. Если бы он был одним из них, Вилин не послал бы своих псов разбираться с пареньком-блогером таким жестоким способом.
        — Больно дышать?
        — Да, похоже, ребро треснуло.
        — Что они хотели?
        — Я понятия не имею. Не объясняли, просто в поддых и давай пинать.
        — А где рюкзак?
        — Забрали.
        Пару минут спустя Карлос сидит на диване, все еще тяжело дыша, пока я мою под краном стакан, чтобы дать ему пить.
        — Я думаю, это Вилин,  — говорит он, когда я протягиваю ему воду.  — Я знаю, что это он.
        — Откуда?
        — По лицам понял. Они — славяне.
        — Почему ты так решил?
        — У славян однотипные лица: носы картошкой, скулы, бесцветные глаза. Видел одного — видел всех, я их легко узнаю.
        Я только хмыкаю и невольно щупаю свой нос.
        — А зачем ты пошел в подворотню?
        — Купить травы. А ты где был вообще? Ты не видел, как они зашли вслед за мной?
        — Отошел денег на телефон положить.
        — Хмм, понятно.  — Карлос косо улыбается, видно, что ему больно, но он не хочет это показывать.  — И как, успешно?
        — Ага.
        — Ну хоть это хорошо.
        — Может, к врачу?
        — Да ну, на фиг врачей. Надо подумать, как быть. Как-то мне не по себе от этого. Кого еще они решат припугнуть в следующий раз?
        Я вспоминаю о Лизе, о ссадинах на ее коленках и о ее рваных колготках.
        — Будешь кофе? А то тебе спать нельзя.
        — Почему?
        — Если сотрясение мозга, то нельзя вырубаться, а то потом плохо будет.
        — Откуда такие познания?
        Перед моими глазами встает лицо врача, луч фонарика, пробивающийся сквозь тьму на дне моего зрачка.
        «Вы меня слышите? Сколько пальцев я показываю?»
        Та ночь, как демон, такая программа, бегущая в фоне, она всегда со мной.
        На автопилоте я завариваю две чашки кофе и несу их в гостиную. Карлос лежит на диване, прикрыв глаза, его лицо с каждой минутой все больше походит на мятую помидорину.
        — Карлос?  — тихонько зову я.  — Не спи. Вот твой кофе.
        — Спасибо.
        Каталонец открывает рот, чтобы еще что-то сказать, как вдруг под окнами раздается крик, кто-то вопит мое имя:
        — Се-е-е-ерж-ж! Эй, Серж!
        Карлос со стоном приподнимается с дивана и выглядывает на улицу в окно.
        — Там девушка какая-то. Тебя зовет.
        Я подхожу к окну, на мостовой стоит и машет руками Лиза.
        — Серж, открой дверь!
        — Погоди,  — Карлос достает из кармана связку ключей.  — Посторонись. Третий этаж.
        Ключи брякают об асфальт. Через две минуты девушка уже на пороге.
        — У тебя телефон выключен! Уже два часа! Я беспокоюсь, знаешь ли!
        — Как ты меня нашла?
        — Ты говорил, что живешь в доме маньячки, я погуглила.
        — Умно.
        — А то. Я тебе должна кое-что рассказать.
        Я провожаю ее в гостиную. Она косится на чинно покоящегося на диване Карлоса.
        — Все в порядке, Карлос в курсе.
        — Только Карлос не в курсе, с кем имеет честь.  — Каталонец с наглой ухмылкой чешет затылок.
        — Это Лиза,  — бормочу я.
        — Очень приятно. Я подруга Сержа. А что у тебя с лицом?  — спрашивает она.
        — Такова цена дружбы с Сержем,  — невесело смеется он.  — Я уверен, ты еще испытаешь все ее прелести.
        — О, я уже,  — Лиза смеется и показывает ему ссадину на ладони и синяк на лице.
        — Ничего себе. И кто тебя так?
        — Не знаю. Вчера возвращалась домой, и ко мне пристали двое каких-то упырей.
        — Звучит знакомо.  — Карлос бросает на меня косой взгляд.  — Славянский типаж?
        — Карлос, можешь показать ей видео?  — говорю, наконец, я.  — Лиза знала Риту Петрову.
        — Видео? Что за видео?  — Она сверлит меня напряженным взглядом.
        — Садись,  — я указываю на диван рядом с Карлосом.
        — Господи,  — шепчут ее губы, когда он нажимает на кнопку воспроизведения, и крошечный дисплей приходит в движение.  — Это она. Это Рита, моя Рита.
        — А кто с ней?  — спрашивает каталонец.
        — Понятия не имею. Я должна его знать?
        Она переводит глаза с меня на моего квартирного хозяина и обратно.
        — Ну, ты ж ее лучшая подруга.
        — Мы думаем, это Майкл Вилин.
        — Майкл?  — Меж ее бровями сворачивается хищная «Z».  — Миша шире в плечах и ниже. А здесь такой высокий парень, вроде тебя, Серж. Откуда это?
        — Из полиции,  — поясняет Карлос.
        — Они знают, кто это?
        — Нет.
        — Ясно,  — протягивает она со вздохом.
        — А что ты узнала?
        Она бросает на меня вопросительный взгляд.
        — Ну, когда ты орала под окном, ты сказала, что узнала что-то.
        — А, это!  — Она перемещается на подлокотник кресла и делает глоток из моей кружки кофе.  — У Риты был роман с Вилиным. И это Миша бросил Риту. Он познакомился с другой девушкой через «Лавера».
        — Вот что значит быть стартапером по призванию,  — ржет Карлос.  — Когда сам пользуешься собственным продуктом, смело можешь рекомендовать его всем и всюду.
        — Значит, ревность точно не могла быть его мотивом. Это точно деньги.
        — Выходит, так.  — Лиза поднимается с дивана.  — Ладно, парни, мне пора. Вечером мне нужно идти на одно мероприятие.
        — Проводить тебя?
        — Если хочешь.
        Мы спускаемся вниз по лестнице и выходим на улицу.
        — Ты чего такой мрачный?
        — Ничего, просто вся жизнь летит к чертям собачьим. Не то чтоб в ней было что-то ценное. Просто это обескураживает.
        — Послушай.  — Она проводит рукой по моей щеке.  — Моя жизнь летит к чертям собачьим уже какое-то время. Довольно долгое время, если говорить честно. Так, что я успела привыкнуть к этому чувству невесомости. Скажу больше, сейчас это начало обретать какой-то смысл… и я даже рада этому, немножечко. Это заставляет чувствовать себя живым, разве нет?
        — Что заставляет?
        — Когда есть враг, когда есть кого наказать и кого… винить.
        Я на секунду задумываюсь над ее словами. Может, она права, ведь я тоже ощущаю прилив сил с тех пор, как закрутилась вся эта история.
        — Расскажи мне свою историю.
        — Нечего рассказывать,  — пожимаю плечами я.
        — Да ладно, откуда-то же у тебя есть это странное имя и эта тоска в глазах.
        — Это очень скучная история.
        — Не верю.
        — Зря.
        — Однажды ты расскажешь мне ее.  — Она зловеще хохочет.  — Давай пройдемся немного. У меня есть еще пара часов.
        — А потом?
        Она загадочно улыбается.
        — Мне надо новый телефон купить, вместо разбитого.
        Плечом к плечу мы вступаем в лабиринт косых улочек, стараясь ступать подальше от влажных дорожек, оставленных сохнущим на веревках бельем. Через тянущиеся от дома к дому провода перекинуты и покачиваются на ветру пара побитых дождями и ветрами кед. В сантиметрах над нашими головами пикирует на мусорный бак голубь. Кругом витает дух гетто, но не такого, как в Лондоне, с высотками и парнями с кастетами и складными ножами, а какой-то другой, будто бы средневековый.
        «Здесь даже лица у людей будто со старых гравюр»,  — думаю я, поймав взгляд раскрашенного деревянного Иисуса, когда мы проходим мимо распахнутых дверей какой-то базилики.
        — У меня однажды был парень с таким лицом,  — будто подслушала мои мысли Лиза.  — Как у средневекового распятого Христа.
        — Это как?
        — Такие тонкие узкие черты и выражение лица… надменное страдание, что ли.
        — И как?
        — Что как?
        — Все закончилось? Ты сказала «был»?
        — Разве важно, как все заканчивается? В смысле, в любви. По-моему, только начало имеет значение,  — фыркает она, сдувая волосы с лица.
        — Мы пришли.
        Я прохожу вслед за ней в узенький зальчик, где вдоль выкрашенных синей краской стен ютятся витрины, уставленные подержанными мобильными телефонами. Продавец поднимает взгляд от газеты и следит за нами уголком своих темно-коричневых глаз.
        — Ты ведь понимаешь, что большинство этих телефонов — ворованные?  — шепчу я ей на ухо, вертя в руках запрещенную к провозу в самолете модель «Самсунга».
        — Ну и что, тут дешево. Все равно мне этот телефон на один раз.
        — Но, покупая ворованное, ты поддерживаешь преступность,  — говорю я, аккуратно возвращая аппарат на место.
        — Сказал человек, который сегодня пытался хакнуть чужой телефон и установить на него шпионскую программу.
        Я цокаю языком.
        — С твоего согласия и участия, между прочим.
        — Хватит уже, а то я заподозрю тебя в наличии двойных стандартов.  — Лиза косо улыбается и поднимает с полки один из аппаратов.
        Расплатившись, мы выходим из магазина.
        — Теперь надо взять каких-нибудь бутербродов и пойти посидеть на площади возле Центра современного искусства. Там собачий парк. Любишь собак?
        — Да.
        — У меня всю жизнь собаки. А у тебя?
        — Была, в детстве.
        Я вспоминаю Брута, его большую слюнявую морду у себя на коленях и, впервые за много лет, испытываю при этом нежность, вместо бессильной ярости.
        Лиза заходит в булочную, берет какие-то багеты и пару банок кока-колы и теперь несет еду в бумажном пакете, прижав к груди, как бесценное сокровище. Мы все идем и идем, мимо опущенных ставен, закрытых до вечера баров, разрисованных политическими призывами и признаниями в любви из баллончика, мимо попрошаек, растянувшихся возле банкоматов в преддверии ночного улова, сквозь музыку и свет из окон, потом сворачиваем в узкий проход между домами. За нами сворачивает какой-то мужчина в очках и с залысинами, он несет под мышкой потрепанный кожаный портфель и насвистывает какой-то смутно знакомый мотив. Звук эхом отдается от стен проулка и улетает ввысь, растворяясь в воздухе вместе с дымом Лизиных сигарет. Она провожает его долгим взглядом.
        — Знаешь его?
        — Нет, просто он похож на какого-то поэта.
        — Поэта?
        Она смотрит куда-то поверх крыш, медленно декламирует:
        — Никто не видел, как, взявшись за руки, мы шли в ночной тьме и любовались заревом заката. Огромный пылающий шар садился за далекими холмами, и порой я чувствовал его жар в своих ладонях. Я вспоминал тебя[35 - Стихи Пабло Неруды (чилийский поэт, публицист, политический деятель).].
        Мы выходим на площадь, с одной стороны окруженную высокой стеной, с другой — зданием арт-центра. Посредине, в сквере, длинноухий охотничий пес валяется в пыли на спине и дрыгает задней лапой, пока ему чешет пузо стайка детей. Рядом снует пара золотистых пуделей, то и дело тыкающихся носом в коленки своей престарелой хозяйке, которая болтает с продавцом газет. Мы прошли чуть дальше, Лиза забирается на краешек лавки. Я опускаюсь рядом с ней.
        Она откидывает волосы со лба и, порывшись в карманах, вытаскивает пачку сигарет.
        — Откуда ты знаешь имена писателей и стихи наизусть?  — спрашиваю ее я, откусывая от предложенного мне багета.
        — Тебе правда интересно?
        — Ну да.
        — Я — филолог по образованию.
        — Ого, а как же тебя занесло в айти?
        — Это уже вопрос не ко мне, а к устройству этого мира, в котором нет места гуманитарным наукам.  — Она прикуривает сигарету от дрожащего огонька. Почти у наших ног с грохотом тормозит парень-скейтер в клетчатой рубашке нараспашку, охотничий пес бежит к нему и облизывает лицо длинным лиловым языком.  — Люблю приходить сюда и смотреть на них. Тут видно настоящую любовь. А еще мне нравятся скейтеры,  — она кивает на парня с собакой, к которому присоединилось еще двое ребят с досками.
        — Ностальгия?
        — Да ну, мне всего-то двадцать четыре.
        — Тогда почему?  — Я откусываю еще кусок багета и запиваю сухую царапающую горло булку кока-колой.
        — Ну, просто мне нравится их жизнь, они, с одной стороны, свободны, а с другой — часть чего-то, они принадлежат чему-то большему, они никогда не одни, пока у них под ногами доска, а под доской — асфальт.
        Я задумываюсь над ее словами.
        — Я всю свою жизнь пыталась найти себя через разные вещи, понимаешь, типа, кто я, «Слизерин» или «Гриффиндор»[36 - Факультеты школы Магии Хогвартса из книги «Гарри Поттер».], тим Эдвард или тим Джейкоб[37 - Команда (team) Эдварда или команда (team) Джейкоба из книги «Сумерки».], «Оазис» или «Блер»[38 - Музыкальные группы.]. Или через других людей, друзей, начальников, учителей, кумиров, любовников, я пыталась увидеть себя в них, создать себя такую, которая была бы всем нужна и интересна, которую бы приняли в это самое «большее», как будто это какой-то закрытый клуб.  — Лиза ставит банку колы на землю и вытягивает ноги перед собой.  — Мне двадцать четыре года, а я все никак не выберусь из подростковых проблем. Вот скажи мне, поживший в разных странах мультикультурный человек, это нормально — задаваться вопросами самоидентификации в таком возрасте?
        — Думаешь, я знаю? Взгляни на меня. Я сисадмин в бегах, которого преследуют из-за файлов, которые какой-то чувак из Интернета хранил на секретных серверах.
        Лиза смеется, на этот раз я не сомневаюсь в ее искренности.
        — А кстати, есть идеи, что это за файлы?
        Я только пожимаю плечами.
        — Может, сервер можно взломать? Ты же компьютерщик…
        — Лиза, я не хакер, я — сисадмин. Я не умею взламывать пароли, я только их выдаю,  — вру я, вспоминая ее пароль — имя собаки + год рождения.
        — Не принижай себя.
        — Я не принижаю, я говорю тебе правду.
        — Ты слишком плохо о себе думаешь,  — говорит она, повернувшись ко мне вполоборота. Свет от фонаря бликует в ее черных волосах.
        — Так расскажи мне, как филолога занесло в мир айти?  — спрашиваю я ее, наблюдая, как парень на скейте, на вид не старше пятнадцати, подлетает выше своего роста и приземляется на доску. У Иды Линн был скейтборд в школе, вдруг вспоминаю я. Розовый с черными черепами. Возможно, он все еще лежит у нас в квартире, где-то в недрах шкафа, куда я не залезаю.
        — Я не знаю ни одного человека из моего выпуска, кто работал бы по профессии, если честно.
        — Прости, а какая у филолога профессия? Изучать стихи? Искать в них закономерности?
        — Ну вот, ты начинаешь меня троллить,  — она пребольно пихает меня локтем в бок.  — Я вообще почти что стыжусь своего образования, знаешь, особенно в этой индустрии, вы, технари, любите разводить холивары с людьми искусства.
        — Нет, только не я, никаких холиваров. Я одиннадцать лет был…  — я останавливаюсь на полуслове. Я никогда не говорю с людьми об Иде Линн, не знаю, откуда вдруг у меня это.
        — Одиннадцать лет что?
        — Не важно. Расскажи лучше про себя.
        — А что про меня? Скучная история!  — Лиза выдыхает дым в сиреневое вечернее небо, кажется, она вот-вот уснет.  — После универа я чувствовала себя печатной машинкой в эпоху макбуков. Одна бездушная офисная работа за другой, депрессия, жизнь с родителями, пустота. Не знаю, что было бы со мной, если бы моя двоюродная сестра не предложила мне сходить на это собеседование в «Лавер»…
        Скейтер взмывает вверх и приземляется на лодыжку, взвыв от боли. На секунду все на площади замирает, прохожие останавливаются и сворачивают головы. Секунда сострадания кончается так же внезапно, как началась, и жизнь продолжает свой ход, оставляя тех, кто не может идти, позади на обочине.
        — Знаешь, после того, как ее не стало, я держалась, как могла, потому что знала, что, если сдамся, если замедлю шаг хоть на секунду, больше уже не смогу сдвинуться с места, сдохну просто. И только сейчас, когда ко мне пришел ты и сказал, что ее убили, только сейчас, как ни странно, меня начало отпускать.  — Лиза прикрывает глаза, как будто для того, чтобы не позволить внешнему миру отвлечь себя от трудных мыслей, которые она, наконец, пытается оформить в слова внутри своей головы.  — Просто если все это случилось не просто так, а по чьей-то вине, то, выходит, жизнь не такое уж пустое беспроглядное бессмысленное дерьмо. Ты же понимаешь, о чем я, да?
        — Да, я…  — Но она перебивает меня, не давая закончить:
        — Если смерть не случайна и есть тот, кого можно винить, то, значит, мы не просто планктон в китовьем брюхе, значит, есть какой-то смысл и повод вставать по утрам. Чтобы бороться и уничтожить тех, кто причинил ей зло. На фиг стирать их с лица земли, поджигать заживо и смотреть, как они горят. Блин, я не хочу больше об этом!  — Лиза стискивает зубы.  — Сейчас опять рыдать начну, ты уже задолбался, наверное, сушить рубашки после встреч со мной. А сколько времени вообще?
        — Половина восьмого,  — отзываюсь я, взглянув на часы.
        — Ох, черт! У меня же концерт!  — Она выуживает из сумочки телефон и начинает что-то быстро печатать.  — Дойдешь со мной до Рамблы? Мне надо такси поймать.
        Я киваю. Скейтер, тот, что упал, вновь делает прыжок, на этот раз удачный.
        — Вот сукин сын!  — вдруг шипит Лиза. Сначала я думаю, это она про скейтера, но, повернув к ней голову, вижу, что она смотрит на экран своего телефона.
        — Что случилось?
        — О… человек, который должен был пойти со мной сегодня, только что написал, что не может, прикинь.  — Она издает тяжелый вздох и поднимается на ноги, отряхивая крошки пепла со своих блестящих черных лосин.  — Ну вот, как так можно. Что мне теперь делать?
        — Дорогие билеты?
        — Да нет, дело не в этом. Просто… просто я очень хотела пойти.
        — Давно вы вместе?
        — Кто?  — Лиза таращит на меня глаза.
        — Ты и… Олли?
        Она невольно краснеет.
        — О, нет, мы… Все не так, мы просто друзья.
        — Понимаю. И давно вы друзья?
        — Год.
        Она встает и шагает прочь от площади, в сторону оживленной улицы с ресторанами и магазинами, названия которой я не знаю.
        — Он тоже знал ее, Риту?
        — Нет,  — Лиза отрицательно качает головой.  — Олли ее совершенно не знал. Если б он знал ее, он ни за что не выбрал бы меня… в свои друзья.
        — Ну, что ж, мне жаль, что так вышло, правда,  — говорю я, когда мы подходим к Рамбле, проталкиваясь через толпу туристов.  — Вон, смотри, зеленый огонек, свободное такси.
        Я делаю взмах рукой. Машина тут же подлетает к нам, перегородив проезд. Я открываю ей дверь.
        — Серж, а поехали со мной на концерт!  — просит вдруг Лиза, накрепко вцепившись мне в рукав.  — Ты все равно не спишь по ночам.
        — Я не… не люблю музыку. Я даже не знаю, что за концерт,  — молю я, видя нетерпение на лице таксиста.
        — Да брось, все любят музыку. А ты, судя по этим дыркам от пирсинга, любишь как раз что-то подобное. Пожалуйста, Серж.
        Позади нас раздаются возгласы и гудки.
        — Серж, я прошу, пожалуйста, я так не хочу идти туда одна.
        Я вздыхаю.
        — Тогда двигайся.
        — Ты лучше всех,  — шепчет она мне в самое ухо, когда такси, ко всеобщему восторгу, наконец, трогается с места под аккомпанемент гудков, брани и шипения водителя. Снова этот запах ее шампуня, на этот раз почти неразличимый за запахом сигарет.
        — Что хоть за концерт?
        — О, ты оценишь, поверь! Твои соотечественники, если я правильно угадала твой паспорт по цвету.
        — А где ты успела увидеть мой паспорт?
        — У тебя на столе сегодня, в куче барахла. Британский?
        — Не угадала.
        — Ну вот. Я думала, ты британец, просто из экзотического региона, например, с каких-нибудь далеких маленьких островов.
        — Нет, просто давно там живу.
        — А родился где?
        — Ты лучше мне скажи, что за группа! А то вдруг я сойти решу, как раз сейчас на светофоре остановимся.
        — Не решишь, мы уже приехали почти что. Это клуб «Раззматазз», он тут недалеко.
        Я прислоняюсь виском к стеклу — архитектура меняется на глазах, как будто из старого города мы перемещаемся в какую-то портово-промышленную зону, перестроенную под офисы и хипстерские лофты. Лиза опускает стекло, и в салон врывается волна солоноватого морского ветра.
        — Мы что, в порту?
        Она зачем-то смеется. Такси останавливается возле огромного скопища людей, толпящихся возле продолговатого здания с подсвеченной сиреневым неоном вывеской «Раззматазз».
        Я рассматриваю разноцветную толпу. Мне интересно, за кого меня принимает Лиза. Мы встаем в самый конец длинной очереди.
        — Так ты скажешь мне, кто выступает?  — спрашиваю я, поеживаясь на ветру.
        Где-то в глубине здания слышались раскаты басов.
        — «Placebo»,  — отвечает она, нажимая на клавиши в своем телефоне.
        Первое, что я чувствую, это спазм. Сильный и больной, поднимающийся прямо из желудка. Я захожусь кашлем. Нет, только не они, не «Placebo». Я закрываю глаза, мне кажется, я начинаю узнавать мелодию басов, льющуюся из-за стен. «Bruise Pristine». Нет, не может быть, они больше не играют старых песен. Я вспоминаю лицо Иды Линн, когда я купил те билеты на сольный концерт в Стокгольме, ее глаза. Я думал, она заплачет, но она никогда не плакала. Те два билета, они так и остались в моем рюкзаке в ту ночь. Мы никогда не поехали на тот концерт, мы никогда не видели «Placebo».
        В этот момент подходит наша очередь. Быстрее, чем я успеваю уйти, она извлекает из сумочки два билета, и вот уже парень на входе с равнодушным видом закрепляет на моем запястье лиловый бумажный браслет.
        — Серж?
        По ту сторону дверей витает тот самый запах, которым пахнет в рок-клубах — душноватый, сладкий, вяжущий. Я останавливаюсь в дверях. Она идет к бару.
        — Все в порядке?
        — Я не уверен, что хочу на этот концерт.
        — Я готова поспорить, тебе они нравятся.
        — Почему?
        — Потому что они нравятся мне, а мы с тобой похожи.
        Она улыбается и дотрагивается своим стаканом до моего, оставив на запотевшем боку маленькое продолговатое пятнышко.
        — Спасибо за пиво.
        — Пожалуйста.
        Мы проходим через широкие черные двери и оказываемся в большом прямоугольном зале, почти битком набитом людьми. Снова знакомый запах — пот, пиво, пыль, какая-то сладкая липкость. Мы останавливаемся с краю по центру, переминаясь с ноги на ногу и рассматривая толпу девочек и мальчиков с раскрасневшимися щеками и отполированными алкоголем глазами. Свет мигает, потом медленно гаснет. На огромном экране над сценой бегут черно-белые помехи, зловеще оттеняя контуры барабанной стойки и отбрасывая блики на бледные щеки и лоб моей спутницы. По сцене движется темная фигура. Толпа исходится в стоне.
        — Вот дураки, это просто звукарь!  — кричит мне в ухо Лиза.  — Вначале всегда выходит чувак-технарь. Все всегда начинается с вас,  — она подмигивает мне.
        Мигает темно-синий свет, из-за кулис валит густой дым. Бас звучит, как метроном, он уже где-то внутри меня. Звон похоронного колокола. Я все еще не верю, что я здесь. Мое неверие продолжается ровно до того момента, как на сцену в полном безмолвии выходит высокий парень с хохолком на голове, похожий на тех, с кем запрещала мне общаться в школе мать. Он перекидывает через плечо гитару и лениво теребит ее пальцами. Искрящаяся экранами телефонов толпа приходит в движение, как поле спелой ржи на ветру. Нет, этого не может быть. Это как будто увидеть призрака. Их нет, их не может существовать на самом деле, все эти люди не могут видеть то же, что и я, они не могут присутствовать здесь. Они были только нашими, моими и Иды Линн. И если ее нет, то и меня нет, и их тоже больше не может быть.
        Я узнаю аккорды «Pure Morning».
        Брайан появляется из ниоткуда. У него короткие волосы и рубашка, расшитая цветами, он выглядит как учитель английского.
        — A friend in need is a friend indeed[39 - Друзья познаются в беде (англ.).].
        Лиза подпрыгивает и визжит, всплеснув руками. Свет снова мигает. Человек в костюме Брайана продолжает петь. Вступают барабаны, и теперь он изгибается, как будто ему стало так больно, что он не мог устоять на ногах. Тогда узнаю его, по-настоящему узнаю. И в этот момент я, наконец, верю, что я здесь. Что я — правда я, а он — правда он. И все остальное тут же отступает на второй план и становится совершенно неважным.
        Лиза прыгает и раскачивается в такт, черные прядки выбиваются из ее хвоста. Брайан подходит к самому краю сцены и замирает. Я вижу, как сотни рук тянутся к нему, пытаясь прикоснуться к полам его расстегнутой рубашки, к его пальцам и носкам его ботинок. Как будто он — единственный живой человек в этой комнате, полной зомби, и все хотят его крови и мяса.
        Я поворачиваюсь и гляжу на свою спутницу. На нее, кажется, тоже действует эта магия, она нашептывает слова одними губами, хотя, вполне возможно, она орет во все горло, я слишком оглушен, чтобы слышать, я чувствую только вибрации, волнами расходящиеся от сцены, как круги на воде.
        Я вспоминаю это ощущение, не мозгом, но телом. Как мы играли на школьном вечере, и мне пришлось напиться крепленого пива, которое Ида Линн украла из гаража своего дяди, я проглотил три банки, чтобы заглушить парализующий страх, превращающий ноги в лапшу перед микрофонной стойкой. Я вспомнил сцену и тридцать человек в зале, из которых только пятеро смотрели в нашу сторону. Она в узких блестящих штанах из латекса, волосы заколоты сверху, как будто ирокез, на футболке надпись — «Love Hurts». В тот день она набила себе новую татуировку, цитату из песни, в строчку вдоль ключицы. «Protect me from, what I want»[40 - Защити меня от моих желаний (англ.).].
        Мне, на том же самом месте, она написала другие слова — свое полное имя, Ида Линн Брорсен, немного заваленным детским курсивом. Я так любил ее имя, каждую его букву, сейчас я не могу даже сказать его вслух. Прикрыв глаза, я провожу рукой поверх своей футболки, будто снова чувствуя теребящее покалывание иголки под кожей и ее конфетное дыхание на своей коже. Когда барабанщик топнул по педали, я понял, что слышу музыку по-другому, внутри своей головы. Костный слух, это так называется.
        — О’кей,  — говорит со сцены Брайан.  — Мы сыграем старую, очень старую песню.
        Как молитву, я повторяю про себя два слова «Bruise Pristine». Но это не она, это не может быть она. С тех пор как больше нет Иды Линн, нет и этой песни, ее не может быть, она не имеет права звучать, никогда. Это другая.
        — I know… you love the song, but not the singer… I know[41 - Ты любишь песню, но не исполнителя (англ.).],  — его голос звучит гулко и как-то фальшиво, но это все равно он.
        Я чувствую, как глохну с каждым глотком пива, как мысли уходят куда-то вдаль, освобождая место, совсем как толпа перед сценой в ожидании мошинга. Только место для чего?
        В этот момент из глубины зала к выходу протискиваются два парня, на губах одного из них я вижу кровь, живую настоящую кровь. Мне почему-то вспоминаются слова того мужика, русского хакера, который сменил имя и уехал жить за тысячи километров от места, где родился: «Разрушение — это форма познания».
        Я чувствую Лизины горячие пальцы на своем плече. Она кричит мне в ухо, но окружающий рокот сжирает все высокие частоты ее диапазона, оставляя мне только хриплый горячий шепот.
        — Пойдем?
        Я бросаю на нее вопросительный взгляд. Она кивком растрепанной головы указывает вперед, туда, где толпа перед сценой бурлит и бесится в исступлении. Я с сомнением оглядываю ее хрупкую фигурку, искрящееся каплями пота в ослепляющих отсветах софитов лицо, острый профиль, веселые и как будто злые глаза. Она берет у меня из рук успевшее подогреться от ладоней пиво, приканчивает его залпом, прикрыв глаза. Из темноты ее приоткрытого рта на меня блестит полоска нижних зубов, маленьких и кривых, как у котенка. Она выбрасывает стакан куда-то через мое плечо и, обхватив мою ладонь своими горячими пальцами, тянет меня вперед.
        Мы проталкиваемся к сцене как раз в момент, когда вступает гитарное соло. Толпа взрывается. Лиза впрыгивает в круг, изо всех сил толкнув беснующегося там парня. Его глаза сверкают на нее удивленной вспышкой, она смеется, запрокинув голову назад, каждым прыжком попадая в разъяренный рык барабанов и басов. Я вижу, как она ударяется грудью в спины, как она толкает, и как толкают ее, и как блестят ее глаза, наполняясь гневом и жизнью.
        Ритм все нарастает и нарастает, пока я уже не мог отличить гитару от барабанов, от хрипов Брайана — «I know… I know… I know». Что ж, теперь и я знаю.
        Свет мигает красными и синими вспышками, каждый раз на долю секунды оставляя нас во мраке. Когда зал снова озаряется будто бы рассветным сиянием, Лиза стоит передо мной, ее лицо блестит каплями пота, как чешуя. Она склоняет голову набок, я наклоняюсь, думая, что она сейчас что-то скажет, но вместо этого она только толкает меня в грудь, изо всех своих сил, до боли. От неожиданности я чувствую вспышку ярости, такой яркой, почти ослепляющей, что я чуть было не толкаю ее в ответ. Она смеется и толкает меня снова, а потом тащит за собой.
        — I know… I know… I know[42 - Я знаю, я знаю, я знаю (англ.).],  — поет и поет она вместе со всем залом, сжимая руки в кулаки до побелевших костяшек и зажмуривая глаза. Начинается следующая песня, она звучит как шепот, она новая, и я не знаю слов, тем не менее мне точно известно, не понаслышке, такие песни как гроза: сначала шелест дождя и вспышка, а потом обязательно гром. С первым же раскатом я чувствую толчок в спину, потом в бок, гроза становилась штормом. Я толкаю в ответ, приоткрывая глаза и видя улыбающиеся лица, я трясу головой, чувствуя тела людей вокруг, чувствуя свой и чужой пот, а потом боль от удара чьей-то головы о свои зубы и вкус крови, соленый и опьяняющий. Подпрыгивая, я выхватываю легкими воздух и вновь погружаюсь в эпицентр, забыв про все, потому что в тот момент на свете не существует ничего, кроме этой комнаты, моего тела, которое двигается в такт, рядом с ее телом, вместе с сотней других таких же, как мы.
        Ничего, кроме мелодии, света, грохота и боли в разбитой губе. В этом и есть та самая простая правда, которую я позабыл когда-то очень давно. Я смотрю на нее, ее волосы, подлетающие вверх, рассыпающиеся в искрах софитов, потом на Брайана, такого невозможного и нереального. А потом снова на нее, до тех пор, пока все невозможное становится реальным, осязаемым, как удар, и совершенно неотвратимым.
        Когда мы оказываемся на улице, моя оглохшая голова заполнена долгими отзвуками толпы и барабанов. Я стою, задрав голову, я огорошен чернотой неба над крышами и хрустящей свежестью кислорода. Лиза чиркает зажигалкой и прикуривает сигарету, подставляя холодному морскому ветру свою влажную от пота спину, потом прислоняется к стене и осматривает меня долгим взглядом смеющихся глаз.
        — Что это вообще было там внутри?  — спрашиваю я, приглаживая волосы рукой и запахивая куртку.
        — Полегчало, да?  — Она швыряет недокуренную сигарету на мостовую и делает шаг в мою сторону.  — Я же говорила, мы похожи с тобой, Серж.
        Она делает еще шаг и, поймав ладонями шнурки, торчащие из капюшона моей куртки, тянет их на себя.
        — Мне кажется, без бороды ты был бы похож на него.
        — На кого это?  — Я позволяю ей придвинуться еще на шаг, теперь носки ее кед упираются в мои.  — На кого я похож?
        — На Брайана, конечно. Глаза, они у тебя такие же грустные и безумные. Это комплимент, если что.
        — Я понял,  — отвечаю я почему-то очень тихо.
        Она поднимается на цыпочки, будто хочет сказать еще что-то. Ее лицо так близко, что я не могу больше сфокусировать зрение, и она расплывается, превращаясь в огромный серый глаз. Она дотрагивается до меня, я почти чувствую вкус жвачки и пепла. Потом раздается сигнал телефона, короткий и требовательный.
        — Это мой.  — Лиза тут же отстраняется, выуживает из сумочки телефон, украдкой вытерев губы тыльной стороной ладони.
        Я наблюдаю за тем, как сдвигаются ее брови, а губы собираются в косую невеселую ухмылку. Холодный ветер пробирается мне под футболку, накинувшись на остывающее тело, как голубь на хлебные крошки.
        — Что случилось?
        — Да так.  — Она закатывает глаза.  — Теперь он пишет: «Приезжай ко мне».
        — Олли?
        Лиза кивает, прячась за мной от порыва ветра.
        — Ты поедешь?
        — Конечно, нет!  — Она сверкает на меня глазами и быстро стучит большим пальцем по клавиатуре, набирая ответ.
        — Что теперь?  — спрашиваю я, когда она сует телефон в карман и закуривает новую сигарету.
        — Не знаю, ты скажи,  — улыбается девушка поверх тлеющего огонька.
        Еще один «Приус» или какой-то из тех, что уже возили меня в один из этих странных февральских дней, подъезжает минут через семь. Снова резкие повороты и торможения, снова она не пристегивает ремень.
        — Куда мы едем?
        — Не знаю, я сказала ему, в центр, в Равал, а там найдем что-нибудь. Умираю с голоду. Прости, мне лень думать, голова забита.
        Она прислоняется лбом к стеклу и прикрывает глаза.
        — Все еще хочешь узнать, где я родился?  — говорю я, в надежде вернуть ее глазам хотя бы часть былого блеска.
        — У меня есть пара догадок.
        — Ну, давай, если угадаешь — ужин за мой счет.
        — Я думаю, ты какой-нибудь адский микс, из серии итало-финн, а родился в какой-нибудь дикой стране, вроде Намибии или Уганды.
        — Что?  — Я хохочу ей в лицо.  — Это почему?
        — Ну, у тебя темные волосы, глаза вообще не пойму какие, эта борода еще — явно ты представитель, как Рита их называла, «волосатых народов». Но ты сдержанный и холодный и ничего не говоришь о себе, вообще мало говоришь, что делает тебя каким-то скандинавом, плюс к твоей бледной коже.
        Она осматривает меня с ног до головы.
        — А при чем тут дикие страны?
        — Потому что у тебя навыки общения, как у золотой рыбки, Серж! Хотя тут, наверное, стоит винить твою профессию,  — она похлопывает меня по плечу.  — Ну что, холодно или горячо?
        Я ежусь и начинаю стучать и скрежетать зубами, едва сдерживая смех.
        — Да ну, не может быть! Ты врешь мне! Ну как ты можешь не быть скандинавом? У тебя же выражение лица как у маньяков из шведских сериалов, когда ты не улыбаешься!
        Я ухмыляюсь.
        — Ну, не томи же, Сержио,  — молит о пощаде Лиза.  — Давай уже, колись.
        — Ты удивишься…
        — Я удивляюсь тебе каждый день, поверь! Уже целых три дня!
        — Я вырос в Санкт-Петербурге.
        — Тот, который во Флориде?  — Она таращит на меня глаза и заморгала.  — Не говори мне, что…
        — Да,  — отвечаю я по-русски.
        — Да ну тебя.  — Она ударяет меня в плечо, кулаком, довольно-таки чувствительно.  — Иди на фиг! И все это время ты заставлял меня говорить на этом дурацком английском, когда мы могли говорить на родном языке!
        — Это тебе он родной.
        — А тебе — нет? Черт, какой у тебя по-русски дурацкий акцент.  — Она смеется, почти до слез.  — Скажи еще что-нибудь?
        Я отрицательно качаю головой.
        — Ну, Серж, ну, пожалуйста…  — Она складывает руки в мольбе.  — Ну хоть словечко.
        — Нет.
        Она снова хохочет, ее глаза искрятся светом фар со встречной полосы.
        — О!  — Она извлекает телефон и листает что-то пару секунд, потом перегибается вперед через сиденье и говорит, показывая таксисту экран своего мобильного.  — Другой адрес. Вот сюда, пожалуйста.
        — Куда едем?
        — Гулять едем! Пить водку, жрать селедку и танцевать на столе! Мы же русские, for fuck sake!
        Минуты через три такси останавливается возле здания, примечательного только тем, что на фасаде не было ни одной надписи баллончиком.
        — Где мы?  — спрашиваю я, озираясь по сторонам и не видя ни попрошаек со спящими у ног собаками, ни престарелых путан.
        — Эшампле[43 - Район Барселоны.].
        — И что мы тут делаем?
        — Пойдем.  — Лиза берет меня за руку и тянет куда-то в проем между домов. Мой указательный палец дотрагивается до ее запястья, я чувствую, как под тонкой кожей бьется крошечная жилка.  — Если только там еще открыто.
        Через минуту мы оказываемся внутри небольшого светлого зала, столов на восемь. Неудачно маскирующуюся под дерево фанеру на стенах украшают узоры из красных и желтых цветов.
        Я занимаю столик у окна, Лиза заказывает что-то у стойки, потом возвращается ко мне.
        — Придумал тоже имя себе, Серж… ты же Сережа! А что за странная фамилия?
        — Финская.
        — Вот!  — Ее ладонь звонко приземляется на стол, заставив скакнуть уже накрытые для нас приборы.  — Я же знала, что ты скандинав.
        — Я не скандинав, я просто там жил.
        — Понятно. Значит, ты — скиталец.
        К столу подходит официант и опускает перед нами запотевший графин, кувшин морса и пару стопок.
        — Водку любишь?  — Она разливает искрящуюся жидкость по хрустальным рюмкам.
        — А лед есть?
        — Ты че, больной? Может, еще оливку?  — Она корчит рожицу.  — Европеец.
        По-русски ее голос звучит увереннее, он ниже и кажется будто бы более прокуренным, на секунду мне даже неясно, как он может обитать в таком маленьком теле.
        — Европеец. Как будто это ругательство.
        — Здесь и сейчас — да.
        Официант возвращается, на этот раз в его руках было блюдо с чем-то дымящимся, что при ближайшем рассмотрении оказалось вареной картошкой, за ней следует тарелка поменьше с посыпанной зеленью рыбиной, которая смотрит на меня через стол, не сводя своих выпуклых мертвых глаз.
        — Знаешь, на видео это точно не Майкл,  — произносит Лиза, брякнув пустой рюмкой по столу.  — Но это может быть Саша. Он высокий и носит такие кофты, как у тебя.
        — Но что он мог делать ночью вдвоем с Ритой. У них были отношения?
        Она пожимает плечами.
        — Я думала, я знаю о ней все, но, оказалось, были вещи, которыми она не хотела со мной делиться.
        — Сегодня этот Саша говорил про нее с уважением, она нравилась ему.
        — Это ничего не означает, Сережа. Я ведь могу тебя так называть?
        — Называй, как хочешь.
        Я дотрагиваюсь рукой до ее беспокойно скачущих по скатерти пальцев, и они тут же замирают, как животное в свете фар. Она переворачивает руку, позволяя мне путешествовать по экватору ее ладони.
        — Кстати, а почему ты так не любишь говорить о том, что ты русский?
        — Да я как-то в принципе не люблю говорить. О себе и вообще. Да и к тому же я не русский на самом деле. Родители из Минска.
        — Оу, да ты тот еще винегрет. Ты же помнишь, что такое винегрет? Это не уксус!
        — Помню,  — киваю я с улыбкой.  — Гадость.
        — Вот тут я с тобой солидарна! Ну, а если серьезно, это ведь не потому, что ты стыдишься быть тем, кто ты есть?
        — Нет, совсем нет. Просто попробовать объяснить кому-нибудь свое происхождение — это как продраться через адскую чащу национальных предрассудков.
        — А как тебя занесло в Британию?
        Я не знаю, что ответить, но, видимо, все, что нужно, она и так читает у меня на лице.
        — Ты любишь ее, все еще. Ту девушку, из-за которой у тебя татуировки эти, которые ты все время прячешь.  — Лиза наливает нам еще по рюмке.  — За любовь?
        Она глотает водку, не поморщившись, как лекарство. В том, как она пьет, есть какой-то странный фатализм, как будто она одновременно хочет исцелить душу и уничтожить тело.
        У нее звонит телефон.
        — Да что ж такое.  — Девушка берет его со стола той самой рукой, которую только что обследовали мои пальцы. Я вижу, как меняется ее лицо, пока она читает сообщение, потом Лиза начинает ерзать на стуле, поворачивает голову через плечо и выглядывает в окно.
        — Что случилось?
        — Олли здесь. Я пойду выйду, скажу, чтоб валил отсюда.
        Лиза со скрежетом отодвигает стул и выходит за дверь. Ее нет всего минуты три, но, когда она возвращается внутрь, по ее смущенной полуулыбке и влажным губам я понимаю, что она скажет, еще до того, как она открывает рот.
        — Он подвезет меня домой, завтра рано вставать. Ты ведь не обидишься?  — бормочет Лиза, избегая моих глаз.
        — Все в порядке,  — говорю я, доставая из кармана остатки наличных денег.
        — Да брось ты, я тебя угощаю.
        — Ну нет, ты же угадала про Скандинавию, значит, я проспорил, и ужин на мне,  — отвечаю я, строя на карте маршрут до дома барселонской вампирши.
        — Спасибо. Завтра увидимся?
        Я пожимаю плечами.
        — Кстати, завтра Саша будет на вечеринке, мне написала его ассистент. Он любит выпить. Я могу заболтать его, а ты тем временем поставишь прослушку ему в телефон,  — говорит Лиза, застегивая пальто.  — Что скажешь?
        — Отличный план.  — Я комкаю салфетку и встаю из-за стола, не особо вслушиваясь в то, что она говорит.
        — Ты только не ходи сегодня один по улице,  — шепчет девушка, на мгновение прижавшись щекой к моей щеке.  — Я боюсь за тебя, Сереженька.
        Я даю им целых пять минут на то, чтобы уйти, но, когда я выхожу на улицу, они стоят на углу под фонарем. Мимо бесшумно проплывает ночное такси, подмигивая зеленым огоньком. Они стоят вполоборота, она смотрит на него снизу вверх, откинув голову назад и немного набок. Он дотрагивается до ее подбородка тыльной стороной ладони. И тут меня накрывает дежавю. Я уже видел это, этот фонарь, две фигуры, почти соприкасающиеся бедрами, ладонь, скользящую по подбородку вниз до самой ложбинки между ключиц. Я оглядываюсь вокруг — позади меня тяжелая резная дверь, сквозь окошко в мутном свете лампочки я вижу отвесную лестницу наверх, слева — почтовые ящики и звонки с подписанными фамилиями. Я смотрю вверх, на сверлящую злым красным глазком камеру, я стою как раз на кромке ее поля зрения. Я делаю шаг назад.
        — Поверните налево,  — раздается безжизненный женский голос где-то у меня прямо под ухом. Черт, навигатор в телефоне.
        — Серж?  — Олли отстраняется от Лизы и делает пару шагов в мою сторону.  — Привет. Прости, что украл ее у тебя.
        — Серж — милашка, он не обижается,  — ласково щебечет она, прячась от порыва ветра под курткой Олли.  — Да, Сережа?  — это она спрашивает по-русски, шепотом, глядя мне прямо в глаза.
        — Да чего уж там.  — Я пожимаю предложенную мне ладонь, пальцы, секунду назад касавшиеся ее горла.  — Хорошего вечера.
        — Ты же придешь завтра на ту тусовку, про которую я рассказывал, где будут разработчики игр?
        — Наше такси.  — Лиза тянет Олли за руку в сторону черно-желтого «Приуса», который притормаживает на углу.  — Спокойной ночи, Сережа.
        — Пока,  — бормочу я, но они меня уже не слышат, они сидят, касаясь друг друга, укрывшись от холодного ветра, в теплом коконе заднего сиденья.
        Я иду до самого моря, почти бегу. У воды, поодаль от шумной группы подростков, которые слушают каталонский хип-хоп по маленькому мощному динамику, я сажусь на землю и дышу, вдыхая и выдыхая на три счета, пока жжение в висках не уходит, сменившись эндорфиновым зарядом. Набирая горсти песка, я пересыпаю его из одной ладони в другую, чувствуя, как успокаивается мой пульс.
        Откровение приходит ко мне в пять пятнадцать утра, когда я расплачиваюсь за банку кока-колы с сонной ночной продавщицей маленького супермаркета на улице Сан-Антони. Войдя в квартиру, я иду прямиком в комнату Карлоса.
        — Эй, проснись. Я кое-что понял.
        БАРСЕЛОНА, 24 ФЕВРАЛЯ
        — Вообще, это логично,  — медленно чеканит слова Карлос, в задумчивости кроша пальцами кусок тоста.  — Раз эта Петрова была топ-менеджером в технической компании, наверняка она пользовалась приложениями для вызова такси. Да, у нас тут свои сервисы вместо «Убера», и девяносто процентов туристов о них не знает, но уж те, кто приезжает на мобильный конгресс, всяко в курсе.
        — Ну да.
        — Этим утром, пока ты спал, я нарыл кое-что интересное. План нумерации стендов восьмого павильона с прошлого года. Смотри.
        Он открывает длинный список участников мобильного конгресса, напротив каждого стоит цифра и несколько букв.
        — И что тут?
        — А вот,  — он тыкает пальцем в экран ноутбука.  — Видишь, кто сосед у «Лавера»?
        — «АйРайд»,  — читаю я вслух.  — Кто это?
        — Это служба такси.
        — Ого.
        — Ага. Они запустились год назад и активно рекламировались и всюду раздавали промокоды. Я сам загрузил их приложение только из-за этого кода. Теперь понимаешь?
        — Если Рита Петрова работала на стенде по соседству и ей дали промокод такси, она скорее всего воспользовалась им. Именно поэтому у обычных таксистов нет записей о ее поездках той ночью — она, вероятно, использовала приложение,  — резюмирую я.
        Прошлой ночью я заметил на видео одну деталь. Отъезжающую машину. Я не знаю, обратила ли на скользящий вдоль улицы на двадцать третьей секунде видеозаписи автомобиль полиция, но в отчете о нем точно ничего не говорилось. Ночью мы с Карлосом целый час пытались разглядеть номер машины, увеличивая картинку и усиливая резкость, но все тщетно. Все, что было видно наверняка,  — буква «А». Разумеется, этого было недостаточно. Утром Карлос позвонил дяде, и тот сообщил, что они отправляли запрос на поездку на этот адрес в службы такси, но не получили никакого результата.
        — Ты знаешь, что «АйРайд» в этом году — официальная служба такси конгресса?  — произносит Карлос, согнувшись над ноутбуком.
        — И что это значит?
        — То, что у них в офисе сегодня наверняка нет ни одного менеджера. Все в выставочном центре.
        — И что ты предлагаешь?
        — Пока просто думаю вслух.
        — А ты уверен, что хочешь продолжать помогать мне после вчерашнего?
        — Шутишь, что ли? Я только после вчерашнего и захотел тебе помогать. Чем сильнее сопротивление, тем больше куш, который достанется в конце. Миша с Сашей что-то прячут, и теперь, когда они имели неосторожность продемонстрировать, насколько это им важно, пролив мою кровь, я просто обязан разоблачить этих подонков.
        Я доедаю свой тост и отношу грязные тарелки в раковину.
        — Поехали!  — Карлос встает, громыхнув чашкой по столу.
        — Куда?
        — В офис «АйРайд».
        — А там что будем делать?
        — Не знаю. Что-то придумаем, сымпровизируем. У меня хорошее предчувствие.
        Хмыкнув, я закидываю рюкзак на спину и следую за ним. Импровизация не является моей самой сильной стороной, но что-то подсказывает, что для Карлоса это было обычным делом.
        Полчаса спустя я сижу на диване в просторном холле офисного здания и листаю фотографии из Инстаграма Лизы у себя в телефоне. В семь утра Лиза выложила фотографию рассвета с балкона, я узнаю интерьер «W» — отеля, хотя ни разу не был в номерах — минимализм, смятые белые простыни, ее ноги в синяках после мошпита, недопитая чашка чая, размытая панорама утренней Барселоны за окном. Значит, она осталась у Олли до самого рассвета.
        Интересно, они ложились вообще? Я пробегаю глазами по подписи: «Преступники всегда возвращаются на места своих преступлений».
        Я вспоминаю громыхающий бит, голос Брайана из колонок, ее походку в неудобных туфлях и синие и красные лучи прожектора, подсвечивающие контур ее обтянутых тесными кожаными штанами бедер, вкус жвачки и сигарет, татуировку на ее ключице. Защити меня от моих желаний.
        — Серж?  — раздается голос где-то над моей головой.  — Серж, дружище, ты, что ли?
        Я гляжу вверх на улыбающееся лицо в веснушках.
        — Вот это да!
        Я едва успеваю подняться с дивана, как он уже заключает меня в тесные объятия. Шон. Шон с моей старой работы. Шон, которого выгнала жена, и он уехал жить в Барселону.
        — Старик, что ты тут делаешь? Вот уж в жизни не думал, что тебя занесет в Барсу. Хоть бы написал, что едешь.
        — Да я… как-то и не планировал заранее.
        — Серж, я тебя не узнаю, ты ж домосед восьмидесятого уровня.  — Шон щурит на меня свои маленькие хитрые глаза.  — Не иначе, в твоей жизни появилась женщина. По-другому я не могу объяснить столь радикальные перемены. Я-то знаю, ты только на вид тихоня, а на самом деле ого-го. Я к Бекке год подкатывал, а ты взял и вдул ей.
        — Я не…
        — Да ладно тебе, не кокетничай,  — он хлопает меня по плечу.  — Собственно, что тут делаешь, я так и не понял.
        — Я… жду друга. У него встреча, наверху,  — я делаю неопределенный жест в сторону лифта.
        — Понятно, а пообедать не хочешь?
        — Боюсь, нет. Я должен его дождаться.
        — Ну, тогда смотри, давай потом, вечерком, по пиву? Расскажешь мне, как там наша Бекка поживает. Уж не с ней ли ты сошелся?  — Он достает из кармана телефон.  — Номер свой продиктуешь?
        Я даю ему свой номер, и когда он уже собирается уходить, я замечаю на его груди желтую ленточку с бейджем и логотипом «АйРайд».
        — Шон, так ты в «АйРайд»?
        — Ну да.  — Он останавливается, ловя мой взгляд на своем бейдже.  — Админ я. А что?
        — Круто, слышал, вы расширяетесь. Хорошая компания.
        — Не жалуюсь,  — он подмигивает одним глазом.  — Ладно, потом все обсудим. До вечера, Серж.
        Я сажусь обратно на диван, успевший нагреться от солнечных лучей. У меня звонит телефон.
        — Привет, как дела?
        — Хорошо. Как ты?  — Я представляю себе, как она говорит, прижав телефон к уху голым плечом.
        — Все тело болит. Но было классно.  — Я вижу руку Олли, скользящую по бедру.  — Надо будет сходить с тобой на еще какой-нибудь концерт. С тобой весело. Ты ведь на меня не сердишься?
        Я представляю себе ее тело, бледная кожа с узором из синяков.
        — Нет.
        — Идешь сегодня на ту штуку с Олли? Встречу с ребятами-игровиками.
        — Не знаю, еще не решил.
        — Они все снобы, Сережа. На твоем месте я б не ходила, заскучаешь там.
        — М-мм.
        В трубке послышался какой-то шорох.
        — Ладно, мне пора. Я позвоню тебе позже.
        — Пока.
        Она вешает трубку, я обхватываю голову руками. Надо обдумать, надо все обдумать, что-то тут не так, паттерн не складывается, будто я свернул в какой-то побочный квест и теперь не могу найти дорогу обратно в основной сюжет. Я не успеваю сформулировать мысль, потому что хромированные двери лифта открываются, и из них выходит одетый в мятую белую рубашку Карлос. По его лицу, которое за ночь приобрело оттенок свежего баклажана, видно, что миссия провалена.
        — Да ну их на фиг, я почти что инвалид, а они не могут мне дать возможность поговорить с кем-то из менеджмента. Даже в туалет меня не пустили! Возмутительно!
        — А тебе надо было?
        — Нет, я хотел поглазеть, что у них в офисе, но сам факт.  — Он взмахивает руками.  — Возмутителен сам факт того, что они не пустили инвалида в туалет. Точно сделаю о них сюжет.
        — А о чем ты их просил?
        — Поговорить с кем-то из топ-менеджмента на предмет информационного сотрудничества.
        — Но ты ведь сам сказал, что все руководители сейчас на конференции.
        — Ну да, в этом и был мой план. Их нет, значит, позовут кого-то из среднего звена, лучше девушку. Я попрошу рассказать о сервисе, потом уточню, как они хранят данные о поездках, упомяну, что в наши сложные времена безопасность хранения данных может стать серьезным маркетинговым преимуществом. Очарую, заболтаю и предложу, навскидку, по приколу, выдернуть данные о том, кто ехал на их такси год назад из одного района в другой, хотя бы узнаю, хранят ли они вообще все это.
        — Амбициозно.
        — Хватит издеваться над больным человеком, лучше скажи мне, что мы дальше делать будем. Есть идеи?
        — Одна имеется.
        Я рассказываю ему про Шона.
        — Блин, Серж, это же невероятное везение! Где он?
        — Обедает.
        — Надо срочно найти его.
        — И что, попросить совершить должностное преступление?
        — Нет, зачем. Попросить оказать услугу другу. Звони ему.
        — Да ну, подождем его здесь лучше. Только что я ему скажу, не стану же все объяснять?
        — Конечно, не надо объяснять. Придумай что-нибудь. Скажи, ты той ночью забыл важную вещь в такси или еще что-то. Подумай, в чем его слабое место, чем его можно привлечь?
        — Х-мм, кажется, есть одна вещь.
        Минут через двадцать, когда Шон заходит в фойе с группой коллег-технарей, я окликаю его у лифта.
        — Серж, ты все еще тут!  — Розовощекий англичанин приближается ко мне с добродушной улыбкой.
        — Шон, слушай, мне нужен твой совет. Это… касается женщины…
        — Вот я так и знал.  — Он радостно ухмыляется и, хлопнув себя по бедру, плюхается на диван рядом со мной.  — Выкладывай.
        — Есть одна девушка и…
        — Ты хочешь ей засадить?
        — Нет… не в этом дело…
        — Значит, хочешь.  — Шон довольно потирает руки.  — Тогда рассказывай, в чем проблема.
        — В мужчине.
        — Значит, есть конкурент?
        — М-ммм… можно сказать и так.
        — И чем тебе помочь?
        — Мне нужна… информация.
        Глаза Шона расширяются.
        — О чем, как заниматься сексом с девушкой или как нейтрализовать конкурента?
        — Нет… мне нужно знать… кто этот конкурент.
        — Ого, а вот это уже интересненько,  — он слегка присвистывает.  — И чем я могу помочь?
        — Я думаю, она вызывала такси с помощью вашего приложения. И я хочу знать… номер этой машины, чтобы поговорить с водителем.
        — Серж,  — Шон склоняет голову,  — это тянет на вторжение в частную жизнь, ты в курсе?
        Я обреченно киваю. Ну что ж, по крайней мере я попытался.
        — Вот это подход, вот это я понимаю.  — Англичанин шлепает меня по спине.  — А то вечно прятался за своими мониторами, строил из себя праведника, давшего обет молчания. Молодец, Серж! Так держать! Баб надо контролировать, иначе они такого натворят. И так совсем они от рук отбились. Давай имя и дату.
        — Спасибо,  — я не могу поверить в то, что слышу.  — Только… это конфиденциально, понимаешь.
        — Старик, ну за кого ты меня принимаешь. Мы с тобой пять лет пылились в мерзотной комнатушке вдвоем, ты столько всего обо мне знаешь, что этого хватит на парочку судебных исков.
        Я бросаю на него удивленный взгляд.
        — Ну то, что я взломал Фейсбук Карины из маркетинга и выкачал оттуда все фотки, которые она отправляла своему парню… Не помнишь, что ли?
        По правде, я даже не подозревал о том, что он это сделал, и если бы знал, наверное, донес бы на него. Я допускаю, что он мог рассказывать мне об этом и даже показывать те самые фото, был в моей жизни такой год, из которого я вообще почти ничего не помню.
        — Девушку зовут… Рита Петрова.
        — Ри-та Пет-рова!  — Он делает ударение на первый слог, Петрова.  — У-ля ля! Или лучше сказать «на здоровье»! И как ты находишь их, этих экзотических женщин, Серж? В чем твой секрет?
        Я хмыкаю.
        — Это все твое тихушничество. Я думаю, в нем что-то есть, что киски просто сходят от тебя с ума. Значит, Рита Петрова.  — Он записывает имя в телефон.  — И когда эта мисс Петрова каталась на нашем такси со своим любовником?
        — Год назад. 24 февраля.
        Шон складывает свои мясистые губы в трубочку и присвистывает.
        — Ого, глубоко ты копаешь!  — Его глаза сужаются.  — Значит, ты хочешь выяснить у таксиста, что за парень уехал в ту ночь домой с твоей подружкой? Я, конечно, не эксперт в женщинах, но не проще ли спросить у нее самому. Бабам нравится, когда мужики ревнуют.
        — Она не скажет.
        — Думаешь?
        — Уверен. Она… со мной не разговаривает.
        — Ох, Серж. Надеюсь, она того стоит.
        — Это было в четыре утра. Она ехала из «W» — отеля по этому адресу в Эшампле.
        Я пишу на уголке газеты улицу и номер дома и, оторвав его, протягиваю Шону.
        — И тебе нужен только номер машины?
        — Только он.
        — Надеюсь, ты уничтожишь этого конкурента, и тебя будет ждать бомбический примирительный трах, полный пакет, на меньшее не соглашайся,  — с причмоком произносит англичанин, поднимаясь с дивана и похлопывая меня по плечу.  — С тебя сегодня раунд пива. Я покопаюсь в логах и позвоню ближе к вечеру.
        — Хорошо.
        Когда широкую фигуру Шона проглотили хромированные двери лифта, Карлос отрывает глаза от газеты и таращится на меня.
        — Этот парень, он же… у меня нет слов… он же просто настоящий сексист, вуаерист и… маньяк. Он твой друг?
        — Бывший коллега.
        — И ты вместе с ним взламывал чужие фейсбук-страницы и пялился на интимные фотографии коллег?
        — Нет, конечно.
        — Спасибо, что обнадежил.
        — Главное, что он нам поможет.
        — Хорошо бы, если так.
        Я гляжу на часы. До встречи с Оливером оставался час, все еще достаточно времени, чтобы отправить ему эсэмэску и вежливо отказаться от приглашения. Но я выбираю пойти. Этот баг в игре про Марсианина, он такой досадный, его нужно исправить, разработчики должны о нем знать.
        Мы встречаемся час спустя в фойе восьмого павильона, на Олли бледно-голубая рубашка, брат-близнец тех, что я ношу в офис.
        — Серж,  — он с улыбкой протягивает мне руку.  — Рад видеть.
        — Привет.
        — Ну что, пошли?
        Он указывает рукой вперед, и я следую за ним, рассекая людское течение, стремившееся отнести нас назад к входу. Мы спускаемся вниз по эскалатору и оказываемся возле огромного павильона, по форме немного походившего на космический корабль. На гипсокартонных стенах изображена красная марсианская равнина и осколки обшивки звездолета. Внутри, в помещении, стремившемся изобразить собой обуглившуюся кабину пилота, уже толпятся люди в деловых костюмах и девушки в тугих футболках. В углу стоит маленький бар с разливным пивом.
        — Это ничего, что я вот так, без приглашения?
        — Да брось ты, я же тебя пригласил. Они будут рады. Я говорил Деву, парню, который основал компанию, что приведу человека, который может многое рассказать об игре с позиции пользователя. Так что все круто, не переживай.
        — О’кей.
        Я снова следую за Олли, который уверенно продвигается к бару, где стоят несколько парней в футболках с лого игры.
        — Дев, Мак,  — англичанин приветствует двух парней с бейджами с горделивой надписью «ко-фаундер»,  — знакомьтесь, Серж, тот самый парень, который может рассказать, что не так с вашим гейм-флоу в последней части «Марсианского Робинзона».
        — О, привет-привет,  — тот, что пониже и в очках, Дев, как я понял по бейджу, улыбается мне американской улыбкой.  — Я очень хочу послушать. Но сначала давайте мы вам что-нибудь нальем? Пиво? Кофе?
        — Кофе. Спасибо. Американо.
        Я оборачиваюсь, чтобы спросить, что будет пить Олли, но тот уже на другом конце павильона, обменивается визитками с блондинкой в красном пиджаке поверх короткого платья.
        Дев протягивает мне чашку и ждет, пока я сделаю первый глоток.
        — Так что не так с игрой?
        — Да нет, все так, игра отличная, только вот…
        — Только вот что?
        — Я начал играть потому, что не мог уснуть. Капитан прислал мне сообщение — ему угрожает опасность, я должен найти способ помочь ему. Это прекрасная идея, просто блестящая. Волею судьбы тебе приходит сообщение, тебя просит о помощи незнакомец в беде. Мне нравится то, как он говорит, слова ни разу не повторились. Признайтесь, у вас там сидят тысяча китайцев и всем отвечают на сообщения индивидуальным текстом?
        — Нет,  — Дев смеется,  — но мысль отличная.
        — А если серьезно? С кем это я переписываюсь?
        — Это искусственный интеллект, он прошел тест Тьюринга.
        — Кстати, о тесте Тьюринга,  — вмешивается в разговор подоспевший Олли. На его лице блуждает незнакомая мне до этого момента самодовольная ухмылка.  — Вон та девушка, только не вертите головами так очевидно, его бы явно не прошла. Мне кажется, с вендинговой машиной, когда она просит дать без сдачи, разговор вышел бы интереснее. Но, парни, как она хочет продать мне свою рекламу, вы бы знали.
        Дев покатывается от смеха и хлопает его по плечу.
        — Простите, что перебил вас. Серж рассказывал про баг?
        — Это не совсем баг.
        — Но ты расскажи уже, не томи.
        — Хорошо. Так вот, как я говорил, в игру быстро втягиваешься, потому что эта загадка прямо не дает думать ни о чем другом. Для меня проблемой стало то, что герой, капитан звездолета, уходит офлайн, когда я хочу продолжать с ним говорить. Он просто отключается, и это я должен ждать, когда он выйдет на связь. А я хочу знать ответ прямо сейчас.
        — Х-мм.  — Дев чешет затылок.  — Я понял твою мысль, она очень дельная. Мы сами разрываем игровую сессию, не давая пользователю выбора… Я не понял только одного. О какой загадке ты говоришь?
        Я гляжу на него с удивлением.
        — Как о какой? О главной, о том, почему я вообще начал играть.
        Дев склоняет голову набок. Видимо, я говорю что-то настолько очевидное, что у него не укладывается в голове тот факт, что я трачу на это его, ко-фаундера, время.
        — О загадке того, как капитан марсианского звездолета связан со мной. Почему он пишет именно мне, а не кому-то еще. Об этой загадке.
        Дев и Олли обмениваются недоуменными взглядами.
        — Серж, но ведь это ты скачиваешь игру на телефон. Это ты выбираешь играть в нее, а не она в тебя.
        Я хочу было что-то ответить, но его мысль кажется такой разумной: ты выбираешь играть в игру, а не она в тебя.
        — Так вот вы где,  — раздается голос за моим плечом. Сначала, на секунду раньше, чем звук достигает моих ушей, а мозг расшифровывает заключенное в словах послание, я чувствую фруктовый запах шампуня и сигарет.
        — Я просто забежала на минутку, поздороваться.  — Лиза приобнимает сначала меня, потом Олли, потом Дева.  — Отличный стенд! Ладно, мне пора, еще нужно купить платье на вечер.
        — Платье?  — Олли поднимает бровь.
        — Да, я иду на вечеринку в «W» — отель.  — Она переносит вес на одно бедро и смотрит на Олли из-под ресниц. У меня перед глазами встает вчерашняя она, с липкими от пота волосами, толкающая меня в грудь, настоящая, резкая и дерзкая.
        — Все-таки идешь?
        — Не все-таки, я — твой плюс один.
        — Вот как?
        — Ага,  — она поворачивается ко мне и говорит на русском:  — Позвони мне, когда закончишь тут с ними, Серж.
        Лиза исчезает так же быстро, как появилась, но я не помню ни одной своей мысли, которые были до. Тут Дева зовет поздороваться с кем-то еще его партнер с бейджем «ко-фаундер». Мы с Олли остаемся вдвоем у бара, я кручу в руках пустую кофейную чашку и размышляю над предлогом, чтобы поскорей уйти. Мне нравится Олли, в другой момент, наверное, я бы хотел провести с ним больше времени. Хотя кого я обманываю.
        — Хочешь, открою один секрет?  — Он разрывает молчание, наступившее после Лизиного ухода, первым.  — Я решил уволиться из корпорации.
        — Ничего себе,  — удивляюсь я, с благодарностью отдав проходившей мимо официантке пустую чашку.
        — Сегодня утром. Проснулся и понял, больше я так не могу. Отели, люди, лица. Все одноразовое. Я ведь понимаю, что это все не по-настоящему, вся эта корпоративная жизнь. Я, как рок-звезда, всегда в дороге. Только платинового альбома мне не получить, разве что корпоративную платиновую кредитку. Пора завязывать.
        — И какой у тебя план?
        — Год не выходить из дома, вообще никуда, придумать стоящий проект и сделать прототип, писать код, самому своими руками, потом набрать команду тех, кто верит в то же, что и я. Никаких конференций, питчей и всего прочего. Только я и мой ноут.
        — И долгая дорога, устланная упаковками от фастфуда, впереди.
        — Типа того,  — усмехается Олли.  — Я бы хотел работать с людьми вроде тебя, Серж. Ты не похож на этих корпоративных брехунов.
        — Но должно же быть в твоей жизни и хорошее?
        — Безусловно. Есть вещи, по которым я буду скучать.
        — Например?
        — По девочкам вроде нашей Лизы. Знаешь, когда твое имя в числе спикеров и ты представляешь одну из компаний из пяти сотен списка «Форбс», где все мечтают работать, это привлекает внимание. Ничего даже делать не нужно, они сами подходят к тебе, эти девушки. Они уже знают твое имя, не нужно даже пытаться. Это забавная штука. Вроде бы мир ай-ти такой высокотехнологичный, это мир будущего, все тут лояльные, у всех широкие взгляды, только посмей употребить в своем выступлении местоимение третьего лица мужского рода, сразу закидают камнями. Но на деле все равно девяносто процентов людей, с чьим мнением считаются в этом мире,  — мужики. Притом это такие же парни, как мы с тобой, ботаны, гики, только им удалось открыть собственную компанию, заработать миллионы, стать мировым брендом. Такие же парни, как те, что нарисовали Лару Крофт и заставили нас платить за то, чтобы обладать и управлять девушкой, которая в жизни вряд ли обратит внимание на таких, как мы. Они отлично знают, как впаривать свой товар таким же, как они сами,  — они нанимают женщин. Поэтому конференции — это страна чудес, старик. Ты не
представляешь, какие девушки уходили со мной домой после таких вот мероприятий.
        Он замолкает и смотрит на меня с ухмылкой. Я впервые замечаю серые мешки под его глазами и резкий запах лосьона после бритья. Отчего я решил, что он мой друг?
        — И тебе не мерзко?  — спрашиваю я после короткой паузы.
        — Мерзко? Отчего же! Все получают то, что хотели, никто не заставляет этих девиц заниматься продажами. Ты используешь их, они — тебя. Для них в этом тоже есть огромный азарт. Как мне рассказывала одна девушка — они считают нас за стадо боязливых животных, таких неловких, странных, но порой даже очень милых. Охота на нас — целое искусство, нас нельзя пугать, к нам нужно втереться в доверие, дать нам почувствовать себя сильными и умными. Эти девочки — менеджеры по продажам читают книжки по психологии и ходят на тренинги, будь уверен. Киска в поле from! Мы не можем ничего с собой поделать, когда видим, что перед нами женщина, мы начинаем вести себя иначе, мы позволяем им манипулировать собой, с удовольствием даже. Как не любить после такого капитализм.
        Это второй раз за три дня, когда я слышу это слово — «капитализм».
        — Кстати, скачай «Лавер». Это и правда замечательная штука,  — добавляет он после паузы.
        У меня в кармане вибрирует телефон.
        — Извини, я должен ответить.  — Я улыбаюсь Оливеру и отхожу в угол.  — Шон, привет!
        — Привет, старик. По поводу твоей просьбы. Я посмотрел логи за тот день.
        — И что?
        — Ничего. У Риты Петровой действительно есть аккаунт, она открыла его за два дня до той даты, но заказ делала только один, в день регистрации. Так что, увы, порадовать мне тебя нечем.
        — М-мм, понятно. Но все равно, спасибо тебе.
        — Не за что. Сегодня на вечер все в силе?
        — Да, конечно. Мне только нужно разобраться с одним делом. Я позвоню.
        — О’кей. Бывай.
        Он кладет трубку. Какое-то время я тупо смотрю вперед на стенд и стоящего посреди толпы Олли, вновь болтающего с какой-то женщиной. Похоже, мне придется позволить Лизе претворить в жизнь ее опасный безумный план. Если, конечно… мне в голову пришла одна идея. Илай говорил про файлы, несколько террабайтов, мы даже вскользь обсуждали с ним, где их можно хранить. Может быть, стоит начать с этого конца?
        Я подхожу к Олли, дожидаюсь, пока он закончит обмен любезностями и положит в конверт позади своего бейджа голубую визитную карточку какой-то блондинки.
        — Слушай, Олли, ты же всех и вся знаешь на этих мероприятиях. Скажи, есть тут кто-нибудь из…  — я говорю ему название хостинга, который упоминал Илай.
        — Хм,  — он сдвигает брови,  — не уверен. Эти ребята вообще не публичные. Они же хостят всякую дичь: пиратов, порнографов, хакеров. Такие парни не наденут на шею бейдж с именем и названием организации. А зачем они вдруг тебе?
        — Да тут такое дело, мой друг умер внезапно, остался неоплаченный счет за хостинг, как я понимаю, он платил им раз в год. Я хочу оплатить, только вот понятия не имею о том, какой у него был логин и все остальное. Даже не знаю, как к этому подступиться.  — Полуправда спасает в который раз, я отвечаю ему без запинки, не отводя глаз.
        — Ого. Мои соболезнования.
        — Спасибо.
        — Боюсь, утешительного ничего сказать я тебе не могу. У меня профессор в колледже вот так же умер, и его блог просто удалили за неуплату, и все. Мы писали в поддержку хостинга, просили как-то помочь, но они отказали нам. У них очень четкие правила на этот счет и, если человек не оставил никаких распоряжений, в течение месяца-двух после неуплаты они все сносят. Их можно понять… Сначала они позволят платить, потом начнут давать доступ полиции и ФБР. А у них самое ценное это репутация: секретность и анонимность. Люди за этим к ним идут.
        — Ну да, так и есть,  — с досадой соглашаюсь я.
        Если Олли прав, значит, мои шансы выяснить, что же прятал Илай, были равны нулю. Значит, нужно искать другой способ докопаться до истины и избавиться от тех, кто вломился в мою квартиру, нападал на моих друзей. План Лизы напоить Сашу и взломать его телефон выглядел все более и более привлекательным. Еще утром я хотел отказаться от него, потому что он был рискованным и слишком многое могло пойти не так. Но все и так было настолько не так, что дальше, кажется, уже совсем некуда.
        — Так что насчет того, о чем мы говорили. Пошел бы ты работать со мной?  — Олли протягивает мне бутылку пива.  — Я бы хотел иметь в партнерах такого человека, который позаботится о моих файлах на случай моей смерти.
        Он добродушно смеется.
        — Я ничего не умею, я — просто админ.
        — Это не так. Лиза многое рассказала о тебе.
        — Что именно?
        Неужели она выболтала ему про Илая и все остальное. Как она могла?
        — Мне кажется, она немного влюблена в тебя, ты знаешь.
        Он широко улыбается, так, будто для него это ничего не значит.
        — Я, наверное, пойду,  — я пытаюсь улыбнуться в ответ.  — Спасибо, что позвал меня сюда.
        — Да что там, дружище. Жаль, что так быстро уходишь, девочки из какой-то рекламной сетки приглашают с ними выпить, я думал тебя позвать.  — Он ухмыляется и кидает на меня испытующий взгляд.  — А вечером, на вечеринке у «Лавера» в «W» ты будешь?
        — Н-нет,  — вру я. Или говорю правду? Я уже не чувствую разницы.
        — Если хочешь, я могу попросить, чтоб тебя внесли в список.
        — Да нет, не нужно.
        — Ну, я попрошу на всякий случай, вдруг передумаешь. Расскажу тебе про свою идею.
        Я выхожу на улицу и, вместо того, чтоб ехать на метро, шагаю в центр пешком. Мне нужно все обдумать, мне нужен ветер и высокий пульс.
        Час спустя, в доме «Вампирши», я стою напротив кухонного окна и наблюдаю за погружающимся во тьму городом. Когда темнота становится полной, я решаюсь набрать ее номер. Лиза берет трубку после третьего гудка.
        — Привет,  — говорю я. Интересно, она сохранила мой номер?
        «Она немного влюблена в тебя».
        — Красное или черное?
        — Что?
        — Не важно.
        — Важно.
        — Платье.
        — Черное.
        — И я тоже так думаю.
        — Нам надо увидеться.
        — Чтобы ты еще раз сказал мне, какая фигня этот мой план?
        — Нет, чтобы мы смогли договориться о том, где я буду тебя ждать и что нам делать, если все пойдет не так.
        — Ах, вот как.
        — Ага. Ты где?
        — В примерочной.
        — Где?
        — У тебя. Через полчаса.
        — Пока.
        — Пока.
        Я сижу, беспомощно уставившись в экран ноутбука, откуда на меня смотрит улыбающееся лицо Илая. Вышел первый некролог. Возможно, он будет единственным, кто знает, он же не политик и не рок-звезда, а просто парень, написавший программу, которой пользуются время от времени несколько тысяч человек вроде меня. Просто парень, который помог мне если не пережить, то просто жить после Иды Линн. Парень, которого ударили по голове и оставили истекать кровью.
        Дверь скрипнула, на пороге стоит Карлос.
        — Привет, ты чего тут сидишь один в темноте?  — Он подходит к заваленному книгами письменному столу и включает лампу.  — Какие-то новости?
        — Ага. Шон ничего не нашел в логах. Значит, придется снова пытаться установить трояна, на этот раз Алексу.
        — Понятно.  — Он присаживается на краешек кресла, скинув с него груду книг, принадлежавших ее настоящему жильцу, и украдкой заглядывает в монитор моего ноута.  — Слушай, мне тут пришла в голову одна идея, теория, так сказать. Только прошу, не кидай в меня сразу камнями, о’кей?
        — Хорошо.
        — А что, если мужчина на пленке — это твой друг, Илай? Я посмотрел несколько видео с его выступлений на Ютубе, он как раз подходит по росту, и худи у него есть и… мотив, наверное. Представь, он пошел домой с девчонкой, что-то пошло не так, он убил ее.
        — Они были друзьями, зачем ему идти с ней домой?
        — А что, друзья, по-твоему, никогда не спят вместе?
        — Нет… не знаю.
        — А я — знаю.
        — А что же он на хостинге хранил?
        — Фотки? Порно? Ворованные данные? Какая разница. Его смерть может не иметь к хостингу вообще никакого отношения.
        — А кто убил его тогда?
        — Тот, кто хотел, чтобы он поплатился за то, что сделал.  — Каталонец смотрит на меня, прищурившись.  — Просто мне кажется, что твой друг тоже был замешан в ее смерти, понимаешь, и по-крупному, иначе зачем убивать его. А про тебя… они не знают, что именно ты знаешь, и поэтому смотрят, как ты себя поведешь. Я думаю, они наблюдают за тобой, навряд ли тебе удалось их обхитрить.
        — Илай не может быть замешан в ее смерти.
        Карлос пожимает плечами.
        — Ну, я ж получил по башке недавно и могу просто видеть, чего нет. Тебе виднее.
        Он шутливо косит глаза и высовывает язык.
        — Ладно, оставлю тебя тут одного. Мне пора собираться на вечеринку в «W», буду искать там грязь на миллиардеров, мне удалось получить приглашение.  — Он подходит к двери и, почесав затылок, добавляет:  — Ты обдумай все. Я понимаю, он — твой друг, но это не дает ему иммунитет.
        — Хорошо,  — соглашаюсь я, решив не спорить с пострадавшим от черепно-мозговой травмы.
        Когда дверь с тихим скрипом затворяется, я все-таки задумываюсь над его словами. Конечно, я ни на секунду не верю в причастность Илая. Но что, если в этих файлах, которые он прятал, действительно было нечто, фото, аудио или видео, каким-то образом инкриминирующее настоящего убийцу Риты Петровой, если таковой и правда был, и она в пьяном угаре сама не разбила голову о бортик ванной? Тогда его страх был вполне понятен. У него был враг, убийца, который знал, что совершил промах и…
        Под окном раздается знакомый возглас. Я высовываю голову и вижу Лизину маленькую фигурку далеко внизу в желтом свете фонарей, с большим бумажным пакетом в руке.
        Ключи летят вниз. Через секунду они брякают об асфальт, а еще через минуту она уже стоит на пороге моей комнаты. От нее пахнет ночным городом.
        — Привет.
        — Почему ты не позвонила?
        — Зачем? Кричать под окном гораздо веселей, не думаешь?  — Она бросает пакет в угол.  — Милая комнатка, прям вспоминаются студенческие годы.
        Она проводит пальцем по корешкам книг и сдувает с них пыль.
        — Чаю?
        — Воды.
        На кухне я набираю в стакан немного тепловатой воды и отношу ей. Она пьет жадно, прикрыв глаза, большими глотками, как животное после погони.
        — Спасибо. Как все прошло с Олли? Было весело?  — спрашивает она.
        — Ага. А у тебя?
        — Очень смешно.
        Она ставит стакан на стол и садится на краешек кровати, я так и остаюсь у окна, затягивая и расслабляя узелок на шнурке капюшона толстовки.
        — Здесь можно курить?
        — Не знаю. Наверное, лучше не стоит.
        — Ну да, тут столько книг. Не хотелось бы устроить тут пожар.
        Пожар.
        — На видео видно, как по улице проезжает машина службы такси.
        — И что, мало ли зачем там такси могло проехать.  — Она скидывает туфли и вытягивает ноги перед собой.  — Это совсем не обязательно их такси.
        — Ну да.  — Я облокачиваюсь о подоконник.  — А еще я узнал, что файлы Илая, те, что лежат на его секретном хостинге, будут удалены, если не будет оплачен его счет.
        — А ты не можешь оплатить?
        — Нет. Я не знаю адрес, на который он там все зарегистрировал. Зная Илая, можно предположить, что он создал ящик специально и использовал только для регистрации, то есть шансы угадать или подобрать его равны нулю.
        — Значит, наша единственная возможность — троян и провокация,  — говорит она, поднимаясь с кровати.
        — Провокация?
        — Ну да. Надо ведь расшевелить клубок гадюк, чтоб эти две мрази испугались и наделали ошибок. Иначе как ты узнаешь?
        — И как ты это сделаешь?
        — Что именно?
        — Отвлечешь его настолько, чтоб он потерял из виду свой мобильный. Александр показался мне очень собранным и рассудительным человеком.
        — Очень просто.  — Она нагибается и достает из бумажного пакета сверток.  — Отвернись.
        Я смотрю в окно, на двигающиеся темные силуэты в комнате в доме напротив. Схематичная жизнь, театр теней. Они и понятия не имеют, что кто-то за ними наблюдает в эту минуту.
        — Смотри.
        Лиза стоит посреди комнаты. На ней что-то красное, такое красное, что даже в тусклом свете лампы на заваленном книгами столе цвет режет мне глаза. Одной рукой она держит волосы кверху, другой — прихватывает лиф незастегнутого платья.
        — Ну как?  — Она вертится в разные стороны, как балерина из шкатулки.
        — Красное.
        — Да. Красное. Рита говорила, красный цвет, распущенные волосы и слезы — три самых страшных оружия.
        — Против кого?
        — Мужчин.
        — Значит, сегодня ты будешь плакать?
        — Нет, глупенький, сегодня только платье и волосы. Думаешь, его будет мало?  — Она поворачивается ко мне спиной.  — Помоги мне с молнией. Я буду флиртовать с Алексом и напою его. Может, подсмотрю его пароль, а ты будешь ждать меня внизу, на пляже. Я вынесу тебе телефон, а ты все сделаешь. Так ты застегнешь меня?
        Я ловлю между пальцев крошечную каретку молнии, холодную и гладкую, как маленькая рыбка. Поддавшись силе моего рывка, она едет вверх по рельсам медианы, сокращая площадь равностороннего треугольника ее бледно-розовой кожи, усыпанной созвездиями маленьких коричневых родинок.
        — Это опасно.
        — Что?
        — Быть там одной.
        — Со мной будет Олли.
        — Олли…
        — Ну да.
        — Он что-то знает?
        — О чем?
        — О том, зачем ты туда идешь.
        — Конечно, нет,  — Лиза фыркает.  — Что ты там возишься?
        — Ты видела, что они сделали с Карлосом? Будь осторожна.
        Каретка упирается в выпуклый шейный позвонок.
        — Все будет хорошо.  — Она разворачивается лицом ко мне и кладет ладони мне на плечи.  — Я знаю, что делаю. У меня был хороший учитель.
        — Рита? Девушка, которую убили, потому что она слишком много на себя брала?
        Она отталкивает меня.
        — Я не хотел тебя обидеть.
        — Думаешь, тебе под силу меня обидеть?
        — Должен быть какой-то другой выход.
        — Нет другого,  — она опускается на кровать.  — Завтра утром все уедут, и я не знаю, когда еще будет такая возможность, чтобы Саша и Миша были в одной комнате и в… прямом доступе. К тому же, ты подумал, куда поедешь сам? После того, как здесь все закончится? Они никогда не оставят тебя в покое.
        Я пожимаю плечами. Она достает из кармана валяющегося на полу пальто маленькую серебряную фляжку и делает глоток.
        — Будешь?
        — Что это?
        — Абсент из «Марселлы».
        — Нет, спасибо,  — я невольно улыбаюсь.
        — Чему улыбаешься?
        — Да так. Абсент и женщина в красном. Дежавю.
        Ее рот искривляется в косой усмешке.
        — У меня не укладывается в голове, почему Саша поехал к ней и… Почему не уволить ее, не дать ей золотой парашют такого размера, чтоб она согласилась подписать соглашение о секретности и что угодно еще. Они ведь могли себе это позволить.
        — Могли,  — ее глаза блестят.  — Но не стали. Они использовали ее. И убили. Потому что они мрази, Сережа, потребители и рабовладельцы-капиталисты.
        Она кладет в рот полоску жвачки, медленно жует и надувает маленький пузырик, уставившись на меня с таким видом, что я не могу понять, всерьез ли все это.
        Я устало опускаюсь в кресло.
        — Они виновны в ее смерти и во всем, что с ней было не так,  — продолжает она, прохаживаясь по комнате.
        Она садится рядом, на ручку кресла, перекинув ногу на ногу. Я чувствую запах шампуня, жвачки и сигарет.
        — Сегодня Олли сказал мне, что он может добавить меня в список гостей на вечеринку. Я могу прийти туда сам и… присмотреть за тобой. Тебе не придется рисковать, вынося телефон Саши за пределы зала. И вообще, ты не думала, что нужно рассказать обо всем Олли, узнать, что он думает?
        — То, что думает Олли, не имеет никакого значения.  — Лиза склоняет ко мне голову.  — Забудь про него.
        — А мне кажется, он может нам помочь. Он всех знает.
        — Он дурак.
        — Нет. Он далеко не дурак. Расскажи ему все. У него будет мотивация, раз вы с ним… вместе?
        — Вместе?  — шепчет она мне в ухо.  — Он мне никто.
        Она сползает вниз и садится на меня верхом, мои пальцы скользят по электризующей поверхности ее колготок. Лиза улыбается и целует меня, медленно ведя кончиком языка по моему небу, потом снимает с меня футболку. Ее жвачка — сладкая, я не могу понять, дынная или грушевая, у искусственных фруктов такие похожие вкусы.
        — Осторожно, платье,  — шепчет она, когда я кладу руки на ее талию.  — Расстегни молнию.
        Я ловлю между пальцев кусочек холодного металла и осторожно тяну каретку вниз, до самого конца, пока платье не соскальзывает с плеч вниз, к ее обтянутым матовым капроном ногам. Она встает и перешагивает через красную ткань, поднимает ее с пола и вешает на спинку стула. Потом, нагнувшись, знакомым мне жестом скатывает вниз колготки.
        — Кто-то может зайти.
        — Плевать,  — шепчет она, вынув жвачку изо рта и приклеивая к уголку стола.
        — Плевать,  — повторяю я мгновение спустя, чувствуя ее на себе, а себя — в ней.
        Лампа подсвечивает ореол ее растрепанных волос, ее лицо тонет в темноте. Одна ладонь зажата между бедер, второй она ведет по лунной дорожке, растянувшейся от низа моего живота к груди, останавливаясь на пороге горящего дома. По телу пробегает судорога. Я хочу ее, хочу скинуть с себя ее назойливую руку, перевернуть на спину, почувствовать вес ее лодыжек на своих плечах. Но кончик ее пальца дотрагивается до пожара, и, повернувшись ко мне, она говорит:
        — Я знаю, что горящий дом снится к переменам. Татуировка означает то же самое?
        Мне хочется сказать ей, что сны — чушь, но я одергиваю себя. Она не любит, когда во мне говорит скептик. Вместо этого я переворачиваю ее на спину.
        — Черт, уже девять,  — бормочет она, замечая часы над изголовьем, когда ее голова выгибается назад.  — Мне… ммм… пора идти, Серж.
        Я хочу удержать ее, но, вместо этого, молча наблюдаю за тем, как она подбирает с пола свою одежду.
        — Не хочу, чтобы ты шла туда.
        — Сережа.  — Она выпрямляется и замирает, абсолютно голая посреди залитой мутным светом настольной лампы неприбранной комнаты.  — Я теперь не одна больше.
        Я застегиваю ей молнию и вызываю такси. Меня тянет спросить ее, что будет дальше, после того, как закончится конференция, когда настанет время улетать, ей — домой, мне — в неизвестность. Но, конечно, я не спрашиваю. Вместо этого в безмолвии открываю перед ней дверцу такси и сажусь рядом.
        — У тебя все с собой? Ноутбук и все остальное?  — спрашивает Лиза, повернувшись ко мне, когда такси еле тащится в пробке на площади возле порта. На ее скулы и лоб падают синие и красные отсветы неоновых вывесок.
        — Конечно,  — отвечаю я.  — Я буду ждать тебя внизу, на пляже.
        Она дотягивается до моей покоившейся на сиденье между нами ладони.
        — Хорошо.
        Такси вырывается из пробки.
        — Я сойду здесь,  — говорю я, завидев лиловую «W» высоко над крышами.  — Чтоб нас не видели вместе.
        Она прижимается ко мне всем телом, всего на мгновение, и я выхожу в ночь.
        Черно-желтый «Приус» увозит ее в глубину темных улиц, туда, где у подножия башни в форме паруса блистает свет и слышатся голоса и музыка.
        Через секунду у меня звонит телефон. Сообщение: «Я поговорю с ним сегодня ночью, когда мы сделаем то, ради чего пришли», читаю я и чувствую что-то теплое, разливающееся внутри.
        Ожидание — страшный зверь.
        Аллея тянется до самого моря, тут я поворачиваю налево, вдоль пляжа, дохожу до залитой цементом площади с горсткой пальм в середине, черными силуэтами выступающих на фоне марева ночных огней. Я останавливаюсь на краю променада. Цветные лоскутки ткани на флагштоках трепещут на ветру. Вдалеке, на горизонте, медленно плывут огоньки яхт и грузовых судов. Справа, на противоположном конце бухты, я замечаю подсвеченное лиловыми огнями здание в форме паруса, целиком из стекла. На стене светится серебром и багрянцем огромная буква «W». Мне туда.
        Я поворачиваюсь к зданию и направляюсь вдоль моря по променаду, как корабль, идущий на маяк. На пляже людно, где-то неподалеку играют уличные музыканты, тут же африканские торговцы впаривают туристам палки для селфи, индийские сари со слонами и буддой и подбрасывают в небо разноцветные светодиодные штуки, похожие на медуз, которые со звуком пощечины приземляются на асфальт у моих ног. Тут же, на рампе, синхронно с ними, подлетают вверх одетые в бейсболки, козырьками назад скейтбордисты. Воздух тяжело пахнет морем и какой-то сладкой едой. Мимо меня, бесцеремонно щелкая язычками звонков, пролетает стайка туристов на тяжелых прокатных велосипедах. Я упрямо шагаю вперед, натянув на голову капюшон и опустив голову вниз.
        Чем плотнее я приближаюсь к похожему на парус зданию, тем больше неба оно закрывает. Я считаю этажи, несколько раз, всякий раз сбиваясь на двадцать шестом. Взбежав по ступенькам на широкую бетонную платформу, я оказываюсь прямо перед дверями «W» — отеля.
        Где-то сбоку бьется о высокую цементную стену море. Я подхожу к ограде и гляжу вниз, на испещренные граффити трехлапые волнорезы. На одном из них нарисован резной улыбающийся череп, чем-то похожий на портрет Энрикеты Марти на улице Хоакин Коста. Пару раз глубоко вдохнув и выдохнув, я поворачиваю назад, ко входу в небоскреб, по пути остановившись, чтобы оглядеть выпуклый изгиб его стеклянного паруса, выдававшийся навстречу волнам. Сзади все огорожено желтой лентой, она звонко шелестит на ветру. Двое мужчин в черных куртках закладывают у подножья паруса фейерверк. Кое-где в окнах горит свет, симметричные выгнутые вперед балконы рассечены пополам зигзагом пожарной лестницы, доходившим до самого верха, так высоко, что у меня кружится голова.
        Ступая кедами по вязкому влажному песку, я обхожу громадину отеля с другой стороны и оказываюсь под стеной, лицом к морю. Я готовлюсь ждать, затягиваю потуже капюшон и подставляю лицо холодному ветру.
        Проходит около часа. Я пишу ей сообщение, короткое, просто один знак вопроса, но она все равно не отвечает. Проходит еще полчаса. Надо мной, разбавляя ночную тьму лиловой дымкой, блестит башня. У ее подножия слышится гул голосов, там, на первом этаже, идет та самая вечеринка, куда обещал заехать Марк Цукерберг. Оставив надежду разобрать слова в доносящихся до меня обрывках фраз, я сажусь на корточки и швыряю в воду маленькие камушки.
        Еще сорок минут спустя я не выдерживаю и звоню ей. После седьмого гудка оператор перекидывает меня на голосовую почту, и я вешаю трубку. Тогда я набираю номер Олли.
        — Привет, старик,  — его голос звучит так радостно, что мне моментально становится гадко. В каком-то из древних европейских языков есть специальное слово, обозначающее ту особую степень родства, которая есть между нами сейчас, после того, как мы разделили одну женщину. Он еще не знает, она не сказала ему. А может, сказала и ему плевать?
        — Выдвигаешься на вечеринку?  — спрашивает Олли.
        — Думаю об этом.
        — А что думать, приходи, и все. Я тут один. Моя спутница гуляет где-то уже целый час, ко мне пристают разные странные люди, пытаются мне что-то продать. Я подумываю снять свой бейдж и уйти во все тяжкие.
        Он смеется.
        — Вообще-то, у меня планы.
        — Я не знал твою фамилию, поэтому ты в списке как Сержио Леоне. Неплохо, да?
        Он смеется.
        Я слышу женский голос.
        — О, тут тебе привет передают,  — со смехом добавляет Олли.  — Ладно, я пойду, а то меня тащат куда-то. Представляешь, на меня напала женщина в красном, как из «Матрицы».
        Он заливается смехом. Я вешаю трубку, стараясь не думать о том, как переплетаются их пальцы, пока она ведет его к лифту.
        Через секунду мой телефон снова звонит, я хватаю трубку быстрее, чем успеваю разглядеть имя звонящего. Я жду ее голос, который скажет мне о том, что с Олли все кончено, но вместо этого я слышу чужой, смутно знакомый, мужской.
        — Серж, привет, дружище,  — говорит Шон.
        Я обещал ему выпить, и теперь он требует сатисфакции.
        — Привет,  — говорю я почти шепотом.
        — Такой голос… я не разбудил?
        — Ага, вроде того. По поводу пива, давай, может, завтра? Я…
        — Завтра? Ну, давай завтра. Так и знал, что ты в последний момент откажешься, даже и не рассчитывал особенно.
        — Мне очень жаль, правда.
        — Да я вообще по другому поводу тебе звоню. Я кое-что нашел.
        — Я слушаю,  — говорю я, впрочем, уже прекрасно зная, что он скажет. Это Алекс или Миша, что-то связанное с ними, иначе и быть не может.
        — Серж, алё, ты там?
        — Ага.
        — Так вот, в ту ночь, ровно год назад, на тот адрес в Эшампле твоя подружка Рита такси не заказывала. Но вот с того адреса был один заказ, в 4.43 утра. Он не прошел отчет, потому что его отменили через пару секунд, но я вручную просмотрел все наши логи за ту ночь и нашел его.
        — А кто заказывал?
        Алекс Руденко или Майкл Вилин, я ожидаю услышать одно из этих двух имен.
        — Сейчас, погоди. Это мужик какой-то с именем как у шпиона, я где-то записал, сейчас,  — в трубке слышится шуршание клавиш.  — Вот. Нашел. Оливер Ингланд.
        Звезды над головой закручиваются в воронку. Тело становится мягким и осыпается на землю, как замок из песка. Оливер Ингланд. Рука в свете фонаря и скользящая замирающая в ложбинке между ее ключиц. Олли. Я чувствую, как в глубине моего солнечного сплетения взрывается медленная холодная бомба.
        — Спасибо.
        — Да не за что. А по поводу пива…
        Я не слушаю его, я просто не могу сейчас выдержать этот социальный контакт, я сбрасываю.
        «Это был Олли. Я иду к тебе. Будь осторожна»,  — отправляю я ей еще одно сообщение. Потом звоню, но ее телефон вне доступа.
        Я представляю себе ее, как она говорит ему, что между ними все кончено, и как его пальцы смыкаются на ее горле. Мне нужно найти ее, немедленно, где бы она ни была. Все это время мы шли по ложному следу, а теперь все сходится.
        Олли Ингланд убил Риту Петрову, потом сблизился с ее лучшей подругой, чтобы узнать, насколько хорошо та знала об их связи и событиях той ночи. Затем он понял, что у Илая было что-то на него, какие-то данные, что-то, что обличит его в его преступлении. Он следил за ним, он — хакер, ему ничего не стоит взломать Алексу и слушать все, что творится в доме Илая. Олли знает обо мне, он прилетел сюда из Лондона, он был у меня дома. Он притворился моим другом для того, чтобы узнать, что мне известно. Лиза сейчас с ним. Сняв с головы капюшон, я скручиваю волосы в пучок и взбегаю вверх по ступенькам.
        Вступив в розоватый кондиционированный сумрак фойе, я следую за стрелами «Закрытое мероприятие», снова и снова набирая ее номер. На входе в ресторан я называю девушке в тугом черном платье свое имя и фальшивую фамилию, и, к моему удивлению, она и правда находит меня в списке.
        Впереди, на другом конце широкого коридора с низким давящим потолком, сквозь распахнутые двери я вижу зал, полный людей. Кажется, кто-то вещает в микрофон со сцены, мерцают софиты. Мимо меня проносятся две девушки в деловых блузках, расстегнутых сверху на три пуговицы, одна из них успевает взглянуть на меня из-под длинных наклеенных ресниц. Я чувствую запах еды из ресторана — мясо с кровью и уксус. Кто-то смеется за моим плечом, громко и хрипло, так, как смеялся Илай в моих наушниках, но, конечно, это не он, а какой-то незнакомый человек, который разговаривает по телефону, прижавшись спиной к стене.
        Я ищу Лизу в толпе, божью коровку на ветреном отцветающем лугу, капельку крови на месте занозы, огонек спутника на небе, полном звезд. Пару раз я хватаю за плечи незнакомых женщин, и они устремляют на меня полные недоумения взгляды. Мне повезло, музыка слишком громкая, чтобы говорить, извиняться и объяснять. На сцене, в окружении толпы, фокусник глотает факелы, его сменяют эквилибристы в алых трико, которые идут навстречу друг другу, осторожно ступая по туго натянутому над нашими головами канату. В этот момент из высоких дверей на террасу показываются трое акробатов, ступающих между гостей на длинных шатающихся ходулях. Кто-то дает им пять, кто-то фотографирует со вспышкой. Музыка становится громче.
        Лизы нигде нет. Я выбегаю на террасу, боковым зрением заметив Алекса и Майкла, которые сидят, развалившись, в низких креслах в окружении девиц в барби-платьях и курят кальян. Я возвращаюсь внутрь. И тут я вижу ее. Она прямо передо мной, стоит в очереди в бар, переминаясь с ноги на ногу в неудобных туфлях.
        — Это я, не пугайся,  — говорю я, кладя ладонь на ее плечо. Она не пугается.  — Я звонил тебе.
        — У меня телефон умер.  — Она смотрит на меня, прищурившись.  — Серж, что ты здесь делаешь, по плану…
        — Забудь про план.
        — Как забудь?
        — Саша, Миша, «Лавер». Они не имеют к этому отношения. Я знаю, кто это сделал.
        — Господи, кто?  — Она впивается пальцами в мою ладонь.
        — Олли.
        — Олли? Мой Олли?
        — Твой?
        — Серж,  — она сдвигает брови напряженной «Z».  — Что ты узнал?
        — Это он был с Ритой в ту ночь.
        — Что?
        — Он вызывал такси через приложение. Он был у нее в квартире в полпятого утра.
        Она закрывает рот ладонями.
        — Олли Ингланд?
        — Оливер Ингланд.
        — Но…
        — Ты знала?
        — Как ты можешь так думать?!
        — Вы с Ритой были так близки.
        — Выходит, что нет.
        — Где он?
        — Я убью его,  — девушка сжимает кулаки.  — Сейчас я найду его и… сожгу.
        — Нет, слышишь, нет,  — я обхватываю ее за плечи.  — Давай уйдем. Поедем к тебе или ко мне и все обдумаем. У нас есть преимущество, он не знает о том, что нам все известно.
        — Серж, ты не понимаешь…  — Она выворачивается из моих рук.
        — Подожди!
        Но Лиза быстрее меня, она ловко лавирует между людьми в толпе, и через пару секунд я теряю ее из вида. Я обхожу зал вдоль и поперек, вновь и вновь ища глазами лоскуток красного атласа, но все тщетно. Глубоко вздохнув, я отхожу к стене и прикрываю глаза. Тут музыка резко стихает. Раздается звук — кто-то стучит в микрофон, привлекая внимание. Повернув голову к сцене, я вижу, что это Майкл Вилин. Все взгляды устремляются на него. По маске тщеславия, застывшей на его лоснящемся, гладковыбритом лице, видно, что он растворяется в этом моменте.
        — Добрый вечер,  — произносит он с интонацией дешевого двойника Элвиса Пресли.  — Как у вас дела? Все уже нашли, с кем сегодня уйдут с этой вечеринки?
        Он смеется, жирная складка его подбородка колышется в такт хрюкающим звукам. Толпа аплодирует. И тут я вижу их, Олли стоит ко мне лицом, его пальцы покоятся на ее шейных позвонках. Но там, где я ожидаю видеть красную ткань, сейчас виднеется полоска чего-то черного. Лиза надела пиджак, черный пиджак, поэтому я потерял ее в толпе, дурак. Она что-то говорит ему, склонив голову набок. Что она задумала? Олли смотрит на меня через всю комнату, похотливая торжествующая улыбка расползается по его лицу. Он берет ее под локоть и подталкивает к выходу. Я бросаюсь вперед, раскидывая толпу, и тут раздается визг, толпа приходит в движение. На секунду я теряю ориентацию в пространстве.
        Через пару секунд я, наконец, понимаю, что произошло. На сцене я вижу двух девушек в форме официанток, точнее, в юбках официанток. Одной уже скручивает руки мужчина в черном пиджаке службы безопасности, вторая пытается дотянуться до Майкла, который прячется за спиной другого охранника. На ее обнаженной груди надпись красной помадой: «Вилин — торговец живым товаром». Феминиды. Они настигли этого ублюдка. Я улыбаюсь и аплодирую, словив на себе несколько удивленных взглядов. Но мне плевать на все. Я ищу глазами Олли, но вижу только красный лоскуток, мелькнувший в глубине коридора, они уходят к лифту. Я уже почти у выхода из зала, когда кто-то дотрагивается до моего плеча. Это мужчина, рослый, одетый во все черное, с еле заметной гарнитурой в правом ухе.
        — Позвольте осмотреть ваш рюкзак,  — говорит он с акцентом.
        По его виду я понимаю, что быстрее будет, если я сделаю, как он просит.
        — Пожалуйста,  — я расстегиваю молнию.
        Он прижимает наушник пальцем и что-то бубнит в микрофон.
        — Пройдемте на улицу.
        — На улицу?
        — Не спорьте.
        — Я и не думал.
        Он выталкивает меня в незаметную боковую дверь, в маленькую темную комнату, похожую на кладовую, где стоит второй такой же человек в черном с наушником.
        — Что здесь происходит?
        — С вами хотят поговорить.
        — Кто?
        — Пойдемте.  — Я чувствую его руку у себя на локте, и меня прошибает пот.
        Они выталкивают меня на лестницу, потом к двери и на парковку. Я верчу головой в поисках камер наблюдения, но их здесь нет.
        — В машину,  — произносит один из людей в черном. Его голос эхом разносится под бетонными сводами пустого паркинга. Передо мной открывают заднюю дверь неприметной черной «Тойоты» с вмятиной на заднем бампере. Мой мозг цепляется за каждую деталь, стараясь сохранить картинку со всеми деталями. Марка покрышек, стертый рисунок протектора, ботинки второго охранника, новые, блестящие, зеленая елочка освежителя воздуха, болтающаяся под стеклом. Толчок в плечо. Я ожидаю увидеть на заднем сиденье кого-то еще, но там пусто, если не считать чего-то, похожего на покрывало или спальный мешок, в нос ударяет запах застарелого пота и горелого сцепления. Дверь захлопывается.
        Мы едем недолго, но мне кажется, они возят меня кругами. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть в окно, и в этот момент мне в висок с переднего сиденья прилетает первый удар, от которого глаза тут же застилает красной пеленой. Автомобиль с рывком останавливается, я изо всех сил дергаю ручку пассажирской двери, но она была заблокирована.
        — Что вам нужно?
        Молчание.
        — Чего вы хотите?
        Удар под дых, такой сильный, что я не могу дышать и вгрызаюсь в воздух зубами, будто он плотный, как резиновый шланг, который пациент прикусывает во время шоковой терапии. Через секунду меня вытаскивают из машины и за шиворот, как наделавшего в углу кота, волокут по песку. Я предпринимаю попытку схватить одного из них за руку, пнуть, но мои руки и ноги только беспомощно трепыхаются в воздухе. Человек в черном швыряет меня навзничь и пинает под ребра. На миг я теряю зрение, потом над головой начинают кружиться белые точки, как будто пошел снег, через миг они замирают на месте. В тот момент я понимаю, что надо мной небо, высокое и полное звезд, затем в небе появляется луна. Нет, это чье-то лицо. Не то, которое я ожидаю.
        — Ты самый липкий кусок дерьма из всех, что прилипали к моим ботинкам,  — говорит Майкл Вилин и сплевывает сквозь стиснутые зубы. Не на меня, но в сантиметре от моего лица.  — Теперь я объясню так, чтоб все поняли.
        Он размахивается, лакированный носок ботинка заходит мне прямо под ребра. Я кричу, сгибаясь пополам, как креветка, рвусь встать, но меня тут же валят на землю. Кто-то швыряет мне в лицо горсть песка. Дальше удары: один, другой, я уже не различаю, с каких сторон они сыпятся. В эту минуту меня заботит только одно — выжить, чтоб вернуться за ней, спасти Лизу, не дать ей умереть.
        Внезапно все прекращается. Где-то высоко надо мной слышатся приглушенные голоса, хлопает дверь машины, одна, вторая, третья, ревет движок. Дальше тишина, только тихий плеск волн невдалеке.
        Я открываю глаза. Надо мной звезды, большие и лучистые, небо высокое, как купол готического собора. Изо рта и из носа сочится кровь. Я переворачиваюсь на четвереньки и сплевываю в песок что-то похожее на осколок зуба вперемешку с густой бурой жижей.
        Почему они не убили меня?
        Где-то невдалеке слышится знакомый звук — жужжание. Мой телефон. Я оглядываюсь по сторонам. В свете звезд мне видно разбитый надвое ноутбук, валяющийся невдалеке, рюкзак, вывернутый наизнанку, куртка… я ползу на звук. Зжжжж-зжжжж-зжжжж.
        — Алло,  — хриплю я в трубку.
        — Серж, ты где? Тут на вечеринке начался такой беспредел,  — говорит Карлос.  — На Майкла…
        — Карлос, подожди,  — я стараюсь говорить, как можно четче, потому что, мне кажется, у меня распухает верхняя губа.  — Ты видел ее?
        — Твою подругу? Была здесь минуту назад. А потом, погоди… она с Олли, они пьют в лобби-баре. Тут полиция, на Вилина напали, а ты все пропустил. Ты где?
        — Я иду… по пляжу. Иди к ней, не дай ей уйти с ним.
        — Оуу, боюсь, они уже садятся в лифт. А что случилось?
        — Это он на пленке.
        — Вилин?
        — Олли. Там Олли Ингланд.
        — Мать честная. Это точно?
        — Шон звонил.
        — Он нашел его в логах?
        — Да. Лиза в опасности.
        — Я…
        — Иди за ними, Карлос, пожалуйста, не дай ей уйти с Олли.
        Я кладу трубку и бросаюсь вперед, почти бегом, почти не ощущая боли. Минут через двадцать мне удается добраться до стены, отделяющей пляж от территории отеля. Я осматриваю себя — грязь, кровь и песок, порванный рюкзак. В таком виде нечего было и надеяться, что меня пропустят внутрь через парадный вход.
        Тут я вспоминаю — есть же черная лестница. Я двигаюсь чуть ближе к входу — у дверей толпится народ, кого-то с тряпкой, наброшенной поверх головы, сажают в полицейскую машину, спиной ко мне стоит мужчина в черном пиджаке и, прижимая наушник указательным пальцем, что-то говорит по радио. Невдалеке я замечаю еще пару патрульных машин. Нет, мимо них пройти незамеченным я точно не смогу, не с таким лицом и не в такой одежде.
        Остается пожарная лестница. Только как я узнаю, куда мне, на какой этаж. Тут их двадцать пять или даже больше, как мне узнать, в каком номере живет Олли? Вдруг перед глазами возникает красная стена и длинный темный коридор, упирающийся в дверцы лифта. Позади дверцы лифта, а сбоку от них мерцает номер этажа, двузначный. Где я видел это? Инстаграм, ее пост пару дней назад.
        Спрятавшись от посторонних глаз у кромки воды, я достаю телефон и пролистываю ее фид, пока не нахожу нужный снимок — двадцать четвертый этаж. За этим следует другой. Тут она сидит на краешке неприбранной кровати, на щеке отпечаток подушки, позади, за спиной, балкон с укутанными в белые саваны шезлонгами и сливающееся с небом море. Его комната выходит на воду, она угловая. Я встряхиваю головой, отгоняя мысль о том, что происходит сейчас в той комнате.
        Осторожно двигаясь вдоль воды по направлению к парившей на высоте почти сто метров над землей, как улыбка чеширского кота, гигантской букве «W», я стараюсь не концентрироваться на том, какой болью отдается каждое движение где-то у меня в позвоночнике. Левый глаз начинает заплывать, настолько, что мне сложно держать его открытым. Ритм басов с террасы сливается с пульсом в моей голове, перемежаясь с то и дело накатывающими волнами тошноты и головокружения. В этот момент на ногах меня держит только адреналин. Наконец, я оказываюсь у подножия груды волнорезов, похожих на гигантские бетонные кубики, которые какой-то нерадивый ребенок оставил вечером на пляже.
        Я поднимаю глаза на вырисовывавшуюся впереди, будто выточенную из гладкого блестящего льда фигуру небоскреба. С одной стороны здание кажется прямым и отвесным, с той, что была обращена к морю, оно изогнуто, как зазубренное лезвие. Я карабкаюсь вверх по волнорезам, это не трудно, мои ноги пострадали куда меньше туловища и головы. Куда сложнее мне нагибаться, ведь Вилин прицелился носком своего лакированного ботинка аккурат мне в печень. Я двигаюсь на полусогнутых ногах, стараясь не спешить и не думать о том, чего стоит мое промедление. Наконец, я оказываюсь возле стены. Она выглядит совсем невысокой, и, чуть подпрыгнув, я цепляюсь руками за краешек и, подтянувшись, оказываюсь на вершине. В ту же секунду спрыгнув вниз, я бегу в сторону темного угла, подальше от любопытных глаз собравшихся на вечерний променад гостей.
        Подойдя к зданию отеля вплотную, я поднимаю глаза вверх, туда, где заостренная верхушка небоскреба теряется в ночной дымке. Первый уровень пожарной лестницы огорожен металлическими дверями, по счастью, вблизи они оказываются плотной решеткой. Это похоже на игру — если представить себе, что гейм-дизайнер дал тебе все необходимое для того, чтобы выполнить миссию и тебе просто надо вычислить, что из инвентаря можно использовать в помощь своему персонажу. Рядом валяется несколько деревянных поддонов и обломок строительных лесов. Я складываю их один на другой, втыкаю кусок арматуры между прутьев сетки и, собрав все свои силы, подпрыгиваю, стараясь уцепиться за верхний край двери и поставить ногу на точку опоры.
        В первый раз мои руки соскальзывают, я царапаю ладонь о кусок металлической проволоки, выступает кровь, но я не чувствую никакой боли. Адреналин поддерживает меня, наделяя сверхспособностью превозмогать собственное поломанное тело. Я делаю еще одну попытку, наконец, цепляюсь за край решетки, подтягиваюсь на руках, оттолкнувшись ногой от куска арматуры, потом встаю на дверную раму, которая предательски дрожит под моим весом, и перекидываюсь головой вперед через перила лестницы. Не самое изящное прохождение, но я, увы, не могу вернуться к ближайшему сохранению и все переиграть. Пару минут я корчусь от боли, сжимая в зубах веревки от худи, чтобы не закричать. Переведя дыхание, я кидаюсь вверх.
        Третий, четвертый, девятый, четырнадцатый.
        Вскоре я теряю счет, у меня чернеет в глазах, тело ведет куда-то в сторону, я еле успеваю уцепиться за край ограды, прежде чем сползаю вниз, прислонившись к холодным перилам на лестничной площадке.
        Я закрываю глаза. Она приходит неожиданно, как заставка перед новой миссией. Но картинка такая яркая и прорисованная, что от волнения у меня перегревается видеокарта.
        Она шла по парковке, мурлыкая что-то себе под нос. На ней куртка с большим меховым капюшоном, расстегнутая, та самая, которую она носила еще в школе, и черные джинсы, такие узкие, что потом их пришлось срезать ножницами прямо с ее ног. Под носком ее сапога скрипнул снег. Я шел за ней следом.
        — Я поведу, ты не против,  — говорит она, отпирая дверь «Вольво», того самого, в котором когда-то, на заднем сиденье, задыхаясь и шепча мне в ухо строчки из песен, она стала моей первой девушкой.  — Я скучала по этой старой гробине.
        Я подождал, пока она откроет мне пассажирскую дверь, она была сломана еще с тех давних времен или даже раньше. Внутри меня тут же окутал запах сигарет и освежителя воздуха, дынного или грушевого, я никак не мог понять, у фруктовых ароматизаторов такие похожие ароматы. Мы дома. Теперь все должно быть хорошо.
        Открыв глаза, я обнаруживаю себя практически парящим в воздухе. С двух сторон от меня высятся заостренные, будто свисающие снизу вверх, сосульки террасы президентских люксов, такие большие, что на них уместился бы целый теннисный корт. Начинает накрапывать дождь. Я близко, уже на экваторе, в том месте, где похожее формой на парус здание изгибается дугой, устремившись к своей острой вершине. Сосчитав до десяти, я поднимаюсь на ноги и двигаюсь вверх, уже не бегом, а медленнее, но все же не останавливаясь. Наконец, передо мной дверь двадцать четвертого этажа.
        Я подхожу вплотную и берусь за ручку. Она поддается легко, почти без усилия. Это значит, я иду по рельсам, так, как задумывал создатель этой игры. Значит, впереди будут враги, а может, даже почти наверняка, самый главный босс. За дверью тянется длинный красный коридор. На алом ковролине будто следы от плоского камня, скользящего по недвижной глади озерной воды, виднеются круги света от крошечных, спрятанных в потолке светодиодов. Где-то вдалеке раздается перезвон лифта, слышится смех. Я делаю шаг вперед, оказавшись прямо под мигающим глазком камеры наблюдения. Еще одно движение, и о том, что я здесь, узнает пост охраны — они увидят меня на мониторах в пункте наблюдения, вторгшегося туда, где меня быть не должно.
        Я прислушиваюсь. Где-то справа слышится звук, похожий на звон битого стекла. Немного помедлив, я тихо закрываю дверь, вновь оказавшись на ледяном краю зазубренного лезвия. Ветер усиливается.
        Она завела двигатель. Зажужжала печка, запахло жженой пылью. «Вольво», кашлянув, тронулся с места. Через секунду из охрипшего динамика радио послышался голос диктора, прогноз погоды — снова метель. Она засунула руку в бардачок и извлекла оттуда стопку кассет. Я смотрел, как она, не глядя, скормила первую попавшуюся в открытый рот стерео. Послышался глотательный звук, потом шелест. Песня началась хрипло и оглушительно, с полуслова.
        — It’s either you or me… bruise… pristine… serene.
        Она сделала погромче.
        — Как раньше, да?  — Она улыбнулась, обнажив свои маленькие острые зубы и провела тыльной стороной ладони по моей небритой щеке. Как раньше?
        Я поймал ее холодную влажную руку в свою, не поворачивая головы, наблюдая за исчезающей под длинным облезлым капотом желтой разделительной полосой.
        — We were born to lose.
        Двадцать четвертый этаж на несколько уровней выше больших террас президентских люксов. Если я упаду, то только на одну из этих террас, если повезет — на укрытый матрасом шезлонг, а если нет, если меня подхватит порывом штормового ветра, я могу свалиться вниз и встретить свою смерть вниз головой, недоумевая, почему море наполнено огнями звезд. Ни то, ни другое меня особо не пугает.
        Я перевешиваюсь через перила и заглядываю в окна номера Олли. Из-под штор сочится пепельно-серое мерцание телеэкрана. Они там, внутри. Мне кажется, я слышу всхлип. Мимо пикирует чайка. Я перевешиваю одну ногу, хватаюсь рукой за ограждение балкона, превозмогая режущую боль в боку, подтягиваюсь и шлепаюсь на холодный бетон по ту сторону перил, как пакет объедков на дно мусоропровода.
        Адреналиновая анестезия стремительно покидает мое тело, уступая место судорожной агонии. Несмотря на холод и дождь, я чувствую проступающую испарину. Я смутно ожидаю, что в любой момент меня снова могут схватить, засунуть на заднее сиденье черной машины, только в этот раз я уже не увижу никаких звезд над головой. Я жду, минуту, две, три, но ничего не происходит, только чайка орет где-то надо мной. Притаившись за укрытой клеенчатым чехлом махиной джакузи, я прижимаюсь спиной к холодной стене и закрываю глаза. Мне нужна еще минута, одна минута, прежде чем красный индикатор здоровья сменится на желтый, и я смогу пойти дальше.
        Она что-то говорила. О чем? Я не помню, наверное, я слушал не так внимательно, как мне следовало. Но разве кто-нибудь мог знать? Я — нет. Наверное, это было что-то будничное, обычное, неважное. Моя старая кассета все еще крутилась внутри недовольно покашливающего стерео. В машине, наконец, стало тепло. Значит, ее дядя починил печку, потому что в нашем детстве всегда надо было выбирать между музыкой и теплом, нельзя было включить и то, и другое одновременно.
        Крупные снежинки падали на лобовое стекло и тут же разметались дворниками в разные стороны с коротким уютным скрипом старой иссохшейся резины о такое же древнее стекло: «свуп-свуп, свуп-свуп».
        — Наш поворот,  — сказал я, указывая на залепленный снегом синий щит указателя.
        Заиграл новый трек. Эта кассета, сборник, один из тех, что она записывала и отдавала мне, когда мама и ее муж-пастор в очередной раз сжигали всю мою фонотеку.
        — Harder faster, forever after…  — прошептала она одними губами вместе с Брайаном и прибавила звук. Она всегда так умело имитировала эти его движения губ, такие классные и грязные одновременно. Я так хотел ее в ту минуту. Я всегда хочу ее.  — Harder, faster.
        Раздался щелчок поворотника: «клоск-клоск-клоск», машина двинулась вправо.
        Где-то внутри слышится голос, женский. Я приподнимаюсь с пола и на полусогнутых ногах делаю несколько шагов вперед, затем прижимаюсь к оконному стеклу в том месте, где сквозь распахнутые полы штор наружу льется электрическое сияние.
        Зеркала обманывают глаз, искажают пространство. Первым я вижу экран, широкий и плоский, на нем в длинном косом луче света двигается фигура женщины. Потом мой взгляд падает на ее лицо, отражение отражения, парившее в мутных стеклах. Пустые распахнутые глаза. Ее лодыжка закинута ему на плечо. Мышцы его торчащего из-под приспущенных штанов зада сокращаются при каждом движении, как часовой механизм. Сначала мне кажется, что она мертвая, но тут она поворачивается к нему и что-то говорит, ее дыхание ровное, лицо равнодушное, как у плохой порноактрисы. Стекло съедает звук, оставив мне только движения ее губ.
        Снова дежавю. Я пытаюсь вспомнить, где уже видел это. Точно видел. Комната за стеклом, два человека. Ее лицо, плывущее в отражении, глаза раскрыты, но в них нет ничего, они будто нарисованы поверх век. Капли пота, мерцающие в серебряных бликах экрана. Огни, плывущие в темноте, красно-желтое марево, медленно падающие и растворяющиеся в нем снежинки. В голове раздается какой-то монотонный треск, похожий сразу на тиканье часов или песню цикады, только намного быстрее и громче.
        Мне хочется уйти, но идти некуда. Единственный выход с этой террасы через дверь, к ним, или вниз, с балкона. Я возвращаюсь в свое укрытие, прислоняюсь спиной к холодной стене и закрываю глаза.
        Наскрутилональду.
        — Shoulders toes and knees — I’m thirty six degrees.
        Сначала я увидел огни, идущие прямо на нас, и только потом понял, что мы оказались на встречке. Один поворот, другой, как в рулетке, я крутанул руль, но ничего не помогло. Удар, хлопок, запах гари. Горькое битое стекло и снег во рту. Я откашлялся. Стерео все еще играло. Кто-то кричал, потом меня дернули из машины, подхватили и бросили на снег. В этот момент адреналин, наконец, попал в кровь, вернув мне способность мыслить. Я рванул к машине, чьи устремленные в небо колеса все еще вращались с головокружительной быстротой, как колесо фортуны. Она была внутри, с неестественно склоненной набок головой, рот открыт, глаза зажмурены, будто она кричала без звука. Я хотел открыть дверцу, протянул руку к ручке, но ее больше не было, только вмятина, будто кто-то откусил от старого «Вольво» кусок, как раз там, где инженером подразумевалась дверь. Кто-то дернул меня назад. Я упал. Чей-то незнакомый голос кричал мне в ухо, вдалеке послышался вой сирен. И тут я заметил искру.
        Я не знаю, сколько прошло, минута или час, но в какой-то момент дверь на балкон отворяется, и она выходит наружу. Ее босые ступни шлепают по мокрым доскам, слышится щелчок зажигалки и глубокий вдох.
        Он следует за ней через пару минут, наверное, он ходил в ванну смыть следы своего недавнего присутствия в ее теле. Я слышу его шаги, потом на журнальный столик бутылка, за ней — два стакана.
        — Во сколько твой самолет?  — спрашивает он после второго щелчка зажигалки. Я чувствую сладко-соленый, как попкорн, вкус дыма в воздухе.
        — Вечером.
        — А мой — в семь утра.
        — Сочувствую.
        — Я надеялся немного поспать. С тобой.
        — Ха.
        — Ты останешься?
        — Нет.
        — Почему?
        — Не хочу.
        — Почему?
        — Пошел ты, Олли.
        Шорох, шаги.
        — Знаешь, ты мне очень ее напоминаешь, особенно сейчас, когда устраиваешь драму на пустом месте,  — говорит ей Олли, пьяно сглатывая окончания слов.  — Чокнутая сучка.
        — Гори в аду,  — бросает она.
        — Гори я? Ого, как мы заговорили! А разве это не ты таскаешься за мной, как маленькая шавка, куда бы я ни поехал? Зачем я тебе? Почему ты здесь? Я думал, у тебя теперь есть новый парень.
        — Заткнись.
        — Ты ничем не лучше, чем эта дура Рита. Разве что моложе лет на десять. Но и это преимущество не делает тебя чем-то особенным, потому что всегда найдется кто-то моложе, понимаешь. Моложе и с меньшими проблемами в башке.
        Раздается звук пощечины, кожа о кожу, что-то падает на пол. Я вскакиваю на ноги. Олли держит ее за локти, прижав ее маленькую фигурку спиной к стеклянному ограждению и напирая на нее всем телом.
        — Ты понимаешь, что ты ведешь себя неадекватно?  — мягко произносит он.  — Ты говоришь какие-то странные вещи. Давай завязывай, не порти вечер.
        — Я знаю, что ты с ней сделал, урод. Ты ее уничтожил.
        Она пытается извернуться.
        — О, пожалуйста, давай обойдемся без драмы.
        — Ты мне больно делаешь.
        — Будто тебе это не нравится.
        Она ударяет коленом его прямо между ног. Он ревет и отбрасывает ее на пол.
        — Ты что творишь, дура?
        — Ты уничтожил Риту, мою Риту.
        — Тебе надо перестать говорить такие вещи…
        Он подходит к ней и, склонившись, то ли замахнувшись, то ли протягивая ей руку, я не успеваю разобрать, да и не хочу, только хватаю его за воротник махрового халата и дергаю в сторону. Он спотыкается о столик и валится на пол. Он пьян.
        — Какого черта? Серж?  — Он глядит на меня с изумлением, стараясь подняться на локтях. Но я не обращаю на него внимания, я протягиваю ей руку и помогаю подняться.
        Секунду спустя я чувствую его руки, схватившие меня за капюшон сзади. Обернувшись и размахнувшись, я бью его под дых, наугад, прямо по голому, поросшему влажными рыжими волосками телу, видневшемуся в распахнутых полах халата, но он оказывается быстрее, он выворачивает мне руку и толкает назад. Я ударяюсь спиной о балконные перила, где-то в моем мозгу проносится сигнал, что мне больно, но боль из телесной становится какой-то метафизической, отложенной, ненастоящей. Олли напирает на меня всем телом, яростно дыша водкой мне прямо в лицо. Я прикидываю, в нем килограммов на двадцать больше веса, а я не дрался с седьмого класса, мошпит не в счет.
        Я чувствую, как ограда впивается в мой позвоночник, я все больше прогибаюсь назад, почти теряя равновесие.
        — Какого черта ты тут делаешь?
        Я только хриплю в ответ, пытаясь нащупать что-нибудь, чтобы ударить его.
        — Серж, какого здесь вообще происходит?  — повторяет он.
        — Я знаю, что ты был с Ритой Петровой и что ты убил ее. И не только ее.
        — Что ты несешь?
        Наконец, мне удается ухватить пальцами какой-то предмет, ведро для льда, и я с силой бью его по корпусу сбоку. Его хватка сразу слабнет, но лишь на мгновение, в следующий момент он размахивается и ударяет меня головой прямо в лицо. Значит, его акцент мальчика из хорошего района — фальшивка, проносится у меня в голове. Так дерутся гопники. Я слышу, как с глухим щелчком ломается моя переносица, рот заливает кровью. Мое тело умоляет меня сдаться и сложиться, как карточный домик, но Олли держит меня за грудки, прижав к стеклянным перилам.
        — Мать твою…  — я не слышу его слов, в моих глазах все белеет от яркой вспышки. Внизу, двадцать четыре этажа под нами, вывалившие на террасу гости ликуют при виде праздничного фейерверка. Тут, наверху, я наблюдаю за разливающимися искрящимися иглами, не понимая, наяву ли все.
        — Уходи отсюда,  — успеваю прошептать я в перерыве между залпами, увидев позади Олли мечущуюся фигуру. Я бью его коленом куда-то в живот.
        Потом, уже в полицейском участке на дознании, мне сказали, что ничего нельзя было сделать. Сначала была искра. А потом огонь. Пламя внутри и снаружи. Она горела, а я стоял и смотрел, не в силах сдвинуться с места. Ветра не было. Снег падал вертикально вниз, медленно, как пунктирные линии, по которым нужно что-то отрывать.
        Парень в хоккейной кофте помог мне сесть. Его дыхание пахло мятой и пирогом с лососем, когда он, заливаясь слезами, говорил, как ему жаль. Я потрепал его по плечу.
        Я жду, когда придет еще один удар, у меня больше нет сил сопротивляться, я почти хочу его, я жду эту пустую черноту, которая обнимет меня и проглотит после красной вспышки боли. И вот он приходит, этот удар, только я его совсем не чувствую, потому что он приходится куда-то в висок Оливера. Он воет, пятится, выпустив из рук лацканы моей куртки. В этот момент адреналиновая мощь, наконец, покидает меня, и я съезжаю на пол, на дрожащих немеющих ногах, наблюдая снизу вверх, а потом — сверху вниз за тем, как взмывает ввысь, а потом снова и снова обрушивается на его голову с глухим хлюпающим ударом предмет, который Лиза зажимает в руках до синевы в костяшках. Бутылка, полная абсента, которую Олли купил в «Марселле» всего пару дней назад.
        «В кино они бьются так быстро»,  — думаю я, слушая, как его крики утопают в оглушительных залпах. С каждым взрывом все кругом на секунду становится белым, потом красным. Затем раздается еще один звук, похожий на то, как снег сползает с крыши в первую оттепель. И все затихает.
        Наверное, я потерял сознание, а может, мой мозг попросту блокирует последовавшие за этим минуты, чтобы сохранить в целостности мой рассудок. Следующее, что я помню,  — слабый свет, пробивающийся из-под занавесок и распростертое, похожее на распятие, тело. Распахнутый махровый халат словно гигантские крылья по бокам. Мне вспоминаются ее слова про парня, который был похож на средневекового мертвого Иисуса.
        Спина Олли покоится на крытом на зиму белым саваном шезлонге, голова свисает на пол, распахнутые глаза заливает дождем. Под ним, как нимб, по лакированным доскам расползается бурое пятно, по форме похожее чем-то на карту Южной Америки. Или силуэт горящего дома. Я делаю шаг в сторону, под ногами хрустят осколки.
        Внутри, в комнате, Лиза сидит у стены, поджав ноги, зажимая в руке горлышко бутылки, с которого лениво падают вниз длинные черные капли. Ее розовая, влажная от дождя кожа мерцает в сиянии телевизора.
        «Как жемчужина в устричной раковине»,  — думаю я, глядя на мраморно-серый узор ковра.
        Подняв ее на руки, я сажаю ее на бортик ванны и открываю кран с теплой водой. Тогда она, наконец, разжимает пальцы, и горлышко бутылки с тихим стуком падает к ее ногам. Все повторяется, мы снова вдвоем в комнате в отеле, я снова прижигаю ее раны, порезы на ладони, на том месте, где разбилось стекло. Она снова изгибается от боли, когда я прижимаю пропитанное водкой полотенце к ссадине на ее ладони. Она смотрит куда-то вниз, под ноги, совершенно отсутствующим взглядом. А я все думаю и думаю об этих бесконечных рефренах, а еще о том, какая после всего этого нас может ожидать концовка.
        — Я… я убила его, да?  — говорит она, взглянув на свои руки.
        — Ты не виновата.
        Она отворачивается к стенке. Откуда-то снизу доносится радостное улюлюканье толпы.
        — Что он сделал с тобой?
        — О чем ты?  — Она снова рассматривает свои руки.  — Он? Со мной? Ты что, не видел, что я с ним сделала?
        Ее голова опускается мне на плечо.
        — Я думаю, он с самого начала знал, кто ты такой и зачем приехал сюда.
        Я вспоминаю его блестящую от испарины спину, сокращающиеся мышцы, потом звук ломающейся кости и вкус крови во рту.
        — У меня не укладывается в голове…
        Где-то в комнате начинает звонить телефон.
        — Это его, я пойду посмотрю, кто звонит,  — говорит Лиза, проскользнув мимо меня, как маленькая холодная рыбка.
        — Хорошо.
        Я остаюсь стоять у окна, глядя на свое отражение, плывущее в ночном небе. Мне кажется, я вот-вот вспомню, где видел все это раньше, но мысль улетучивается, как только за моей спиной раздается шорох. Она стоит посреди комнаты с сигаретой во рту, стараясь дотянуться руками до поясницы и зацепить каретку молнии своего красного платья.
        — Это номер для некурящих,  — говорю я, приближаясь к ней.
        — Плевать.
        — Если сработает сигнализация, сюда придут.
        — Сюда и так придут.  — Девушка выдыхает тонкую струйку дыма и поворачивается ко мне спиной.  — Он должен выступать сегодня на вечеринке… Должен был выступать…
        Я цепляю металл пальцами и тяну вверх.
        — Но зачем ему выступать на вечеринке «Лавера»?
        — Корпорация, на которую он работает… работал. Это они купили «Лавер».
        — Что?
        — Тогда, год назад, та большая сделка. Это они купили контрольный пакет. Не совсем они, но у них одни хозяева.
        Я тру лицо руками и думаю о том, как странно и абсурдно то, что все проясняется именно сейчас, в самый темный и трудный из моментов.
        — Ты понимаешь, что это значит?  — она будто читает мои мысли.  — У меня все никак не укладывалось в голове, если Олли убил ее из каких-то личных причин, что так яростно стережет Миша. Но теперь… теперь мне ясно. Она мешала им всем.
        Поежившись, она выходит на балкон, аккуратно ступая босыми ногами меж осколков, нагибается и внимательно смотрит на распростертое тело Олли.
        — Мне не жаль,  — произносит она.  — Я рада, что он умер.
        — Не говори так.
        — Но это правда. Он уничтожил мою Риту.  — Лиза стряхивает пепел на пол.  — Что теперь делать? Надо вызывать полицию.
        — Полицию? Ты бы слышала их, когда я попытался рассказать им о своих подозрениях по поводу Илая. Они решили, что я псих.
        — Мне страшно, Серж. Я рада, что он сдох, но мне страшно, что теперь со мной будет.
        Кончики ее пальцев касаются моей ладони.
        — Все будет хорошо. Мы справимся.
        — Мы? Я не могу впутывать тебя. Я… Что нам делать?
        — Бежать. Мы можем быть очень далеко, прежде чем они поймут, кого искать. У меня есть деньги и…
        — Мы?  — Она моргает, глядя мне через плечо. В ее глазах играет отражение телеэкрана, по которому медленно ползут титры.
        — Конечно. Я тебя не оставлю.
        — Я все расскажу копам. Они поймут. Они должны.
        — Тебе никто не поверит. Ты же знаешь, это мир мужиков, и он не сильно изменился с тех пор, как они придумали сжигать ведьм. Тебя посадят.
        — Кстати об огне, может, устроим здесь пожар? Абсент хорошо горит, у него есть еще бутылка, там, в холодильнике.
        Она щелкает зажигалкой, в ее пальцах трепещет лепесток пламени.
        — Не глупи.  — Я забираю зажигалку из ее рук.
        — Я знаю, только туристы поджигают абсент и вызывают копов,  — отвечает Лиза, улыбаясь мне спокойно и как-то холодно.  — А мы не такие, да?
        — Нам пора идти.
        Она мерит меня долгим пустым взглядом.
        — Значит, вот так? Уйдем из этой комнаты, и все, мы вне закона? Ты уверен? Ты ведь можешь просто сдать меня и жить дальше. Твой друг отомщен, тайна разгадана. Ты сделаешь это ради меня? Выбросишь все, всю свою жизнь, ради девушки? Просто уходи, Серж.
        — Нет.
        Я хочу сказать ей, что у меня нет никакой жизни, но вместо этого заправляю ей за ухо прядку волос. Она прижимается ко мне.
        — Мы сбежим?
        — Да. Но нам нельзя уходить вместе.
        — Ты прав. Никто не знает, что ты тут был, а меня заснял по меньшей мере десяток камер по дороге наверх. Тебе надо уходить, как пришел, Серж.
        — Мы встретимся возле дома моего друга, через час.
        — Ты обещаешь мне?
        — Да.
        Она целует меня в уголок губ, собирает с пола свои вещи и сумку, обувается и выходит из комнаты. Я смотрю на медленно закрывающуюся дверь. Мне кажется, что мы больше никогда не увидимся.
        Я беру полотенце, то самое, которым обработал ее раны, вытираю кран в ванной, дверную ручку и пузырек от водки, который взял из мини-бара. Потом нахожу бутылочное горлышко, заворачиваю его в салфетки и убираю в карман.
        На балконе я осторожно забираюсь на краешек джакузи, перекидываю ногу и встаю на поребрик. Терраса президентского люкса на три этажа подо мной. Если я прыгну точно по центру и успею сгруппироваться, все будет хорошо. Если нет, если меня подхватит порывом ветра, я упаду на груду волнорезов или толпу людей внизу, захватив с собой на тот свет парочку инвесторов и стартаперов. Я шагаю вниз.
        Секунду спустя я приземляюсь на скользкую террасу, лишь немного задев боком один из укрытых белым саваном шезлонгов. Я открываю дверь и шагаю в темноту пустого номера, потом, натянув до бровей капюшон куртки, выхожу в коридор и иду до лифтов, глядя на свои ступающие по алому ковролину кроссовки. Двери лифта открываются через пару секунд, внутри пусто. Я добираюсь до первого этажа и выскальзываю из оживленного фойе на улицу, краем уха услышав, как Майкл Вилин со сцены призывает Оливера Ингланда выйти и сказать пару слов. Дальше, в обход здания, на пляж, мимо музыки и голосов, мимо вечеринки, которая еще в самом разгаре.
        Я иду и иду, я уже у самой Барселонеты, когда где-то позади раздается вой сирен. Тогда, как жена библейского Лота, я позволяю себе повернуться назад, только чтобы увидеть яркий свет, сияющий из окон двадцать четвертого этажа, и крутящийся над тонущей в ночной дымке верхушкой здания вертолет. Удивительно, но я не обращаюсь в камень, а только ускоряю шаг, переходя на бег. Потом я останавливаюсь и беру большой плоский камень. Положив остатки орудия убийства на парапет, с силой ударяю сверху, еще и еще, пока осколок не обращается в пыль и не смешивается с песком.
        Мысли жужжат и роятся в голове, сливаясь со стрекотом вертолета и шелестом волн. Я двигаюсь дальше, прочь от шума, в ночную мглу. Каждый шаг отдается болью, но мне было легко, будто я вышел на улицу после долгих часов в душной прокуренной комнате. Наверное, в этот момент я счастлив. Мне все равно, что будет дальше. Даже если это значит, что я больше никогда не смогу вернуться домой. Особенно если это значит, что я никогда не смогу вернуться домой.
        Шесть часов спустя я стою в центре зала ожидания. Море людей вокруг бьется и распадается о волнорезы турникетов. Я не знаю, придет ли Лиза. Мы привели себя в порядок в доме Карлоса, вышли из него разными дорогами и решили встретиться на вокзале. Я купил билет в кассе, у усталого служителя в форменном блейзере, который даже не взглянул на меня, когда брал у меня из рук наличные. Мы едем в Мадрид, оттуда — в Париж на машине, а потом — домой.
        В какой-то момент я понимаю, что понятия не имею, какого цвета будет ее одежда. Я стараюсь визуализировать ее фигуру, бедра, обтянутые узкими джинсами, волосы в пучке на макушке, торчащие из ушей наушники. Инстинктивно я ищу в толпе что-то красное, но когда я, наконец, вижу ее, она в голубом. Выцветшая джинсовая куртка, от которой пахнуло спреем от вшей, которым обливают вещи в секонд-хендах Равала.
        Я чувствую, как она прижимается ко мне плечом, всего на секунду, будто случайно, проходя мимо в толпе. Она улыбается, широко и ясно, хотя мы и условились под пристальным взглядом полицейских и камер наблюдения вести себя как незнакомцы. Я смотрю на свою потертую черную кожанку, которую дал мне, как прощальный подарок, так ничего и не спросивший у меня Карлос. Мне вспоминаются слова, которые она сказала мне, когда мы только познакомились, и я улыбаюсь ей в ответ. Это все очень волнительно.
        Я захожу в полупустой вагон и занимаю место возле окна, прислонившись к холодному стеклу виском. Поезд трогается и с рывком начинает движение вперед. Позади слышится какое-то шуршание, потом кто-то касается моего плеча.
        — Привет,  — шепчет она по-русски.  — Мы как шпионы.
        — Ага.
        — Я до последнего думала, что меня схватят те два копа с автоматами посреди платформы.
        — Ты как купила билет?
        — В автомате, за наличные.
        — Хорошо.
        — Нам надо придумать себе новые имена. Ты можешь быть Томом, парнем из Глазго. Ты ведь сможешь делать шотландский акцент? А я буду Гретой из Кейптауна. Мы познакомились на рейве в Хорватии и путешествуем по Европе с рюкзаками. Как тебе?
        Я улыбаюсь.
        — Привет, Грета.
        — Привет, Том.
        — Все ведь будет хорошо?
        — Конечно.
        — Думаешь, они меня уже ищут?
        — Не думай об этом, и все будет хорошо.
        Мы оба знаем, что я лгу, но это не важно.
        — Я рада, что он умер. Знаю, мне плохо и мерзко, и я уже раз сто вымыла руки, но он… заслуживал смерти. Ты бы знал, как она плакала тогда. Он точно заслужил… все.
        — Наверное.
        — Наверное?
        — Я не успел спросить его.
        — Что?
        — Про файлы. Что было в них, почему Илай должен был умереть.
        — Это не важно. Теперь мы этого никогда не узнаем. Знаешь, Илай был особенным. Лучше бы Рита выбрала его. Эти его шуточки и знаки внимания. Ну кто еще подарит девушке, да еще такой, как Рита, книгу? Это был ужасно милый жест.
        — Книгу?
        — Да, там на вечеринке в «W» — отеле. Разве я не говорила, он принес ей подарок.
        — Нет.
        — Я думала, это не важно.
        — Что за книга?
        — Что-то из классики. Кажется, Стейнбек или Хемингуэй, на испанском. Мило и странно, как и сам Илай.
        — Мило,  — эхом отзываюсь я,  — рассматривая пробивавшийся сквозь мелькающие силуэты домов рассвет.  — И странно.
        Голос диктора объявляет остановку — какая-то деревня в пригороде Барселоны. Поезд начинает снижать скорость.
        — Знаешь, что Хемингуэй считал, что за ним следят?
        — Серьезно?
        — Ага. Он из-за этого спился и вышиб себе мозги. А знаешь, что самое забавное?
        — Его фанаты считают, что это — дело рук Кортни Лав?
        — Нет. Он оказался прав, за ним и правда следили.
        — Серьезно?
        — Ох, черт!
        Меня прошибает холодный пот. Я вскакиваю с места.
        — Это точно был Хемингуэй?
        — Что Хемингуэй?
        — Та книга, подарок?
        — По-моему, да. А что?
        — Я потом объясню.
        — Ты куда?  — Лиза тянется ко мне, цепляясь пальцами за мой рукав.
        — Поезжай в Милан, а оттуда в Париж, все, как мы говорили. Купи новый телефон.
        — Когда ты приедешь?
        Я едва успеваю выскочить из уже закрывающихся дверей поезда. На перроне я набираю номер.
        — Мы останавливались в вашей квартире. Моя девушка забыла у вас свою книгу. У нее коллекция винтажных изданий Хемингуэя, она — филолог.
        — Что?  — отзывается женский голос в трубке.  — Я… если по-английски, то давайте медленнее.
        — Давайте. У вас моя книга. Эрнест Хемингуэй. Эрнесто… Хемингуэй. Понимаете?
        Ее вздох я принимаю за согласие. Кроме согласия я ничего не готов сейчас принять.
        — Какого черта, Серж?  — спрашивает Карлос, паркуя свой маленький белый «Ситроен» возле закрытых ставен витрины ресторана.
        — Просто не спрашивай.
        — Ну, знаешь что!  — Карлос с силой ударяет ладонями по рулю, машина издает протяжный вопль.
        Но у меня нет на него времени. Идея, та самая, которая толкнула меня с движущегося поезда, нарушив то хрупкое подобие плана, которое мы смогли сочинить за остаток бессонной ночи, делает мое израненное уставшее тело быстрым, а голос — уверенным.
        Я выхожу из машины и приближаюсь к прячущейся между двумя витринами двери в жилую часть здания. Я нажимаю на кнопку домофона, зуммер гудит, отсчитывая секунды и глухие удары моего сердца. Наконец, я слышу заспанный женский голос:
        — Кто?
        — Мы говорили по телефону…
        — Я пыталась вам дозвониться. Я ничего не нашла, простите.
        — Вы можете впустить меня на минуту? Я хотел бы убедиться…
        — Откуда мне знать, что вы не маньяк?
        — Вы можете держать палец на кнопке вызова экстренной службы все время, пока я там.
        Из спикера слышится глубокий хриплый вздох.
        — Я сейчас позову соседа, если он дома.
        Она отключается, я остаюсь ждать, переминаясь с ноги на ногу на сыром ветру, стараясь игнорировать Карлоса, жестами спрашивающего меня из машины свой извечный вопрос: какого черта вообще происходит? Секунды тянутся так медленно, мне кажется, я чувствую, как, пролетая мимо, они дотрагиваются до моего лица. Но это только сквозняк в переулке.
        — Ты меня уже просто достал! Ты вообще в курсе, что Олли Ингланд мертв? Дядя сказал, его ударили по башке бутылкой, не меньше десяти раз,  — Карлос не выдерживает и высовывает, наконец, голову из машины.
        — Карлос, я прошу.
        Он закатывает глаза. В этот момент раздается щелчок зуммера и я дергаю ручку двери на себя, она поддается. Я толкаю ее назад со всей силой, оставшейся в моих руках, отрезая Карлоса, и бегу вверх по ступеням. Хозяйка, девушка лет двадцати пяти, наклоняет голову через перила.
        — Вы один?
        — Да.
        Запыхавшись, я влетаю на площадку, чуть не напоровшись на рослого мужчину лет шестидесяти, кутающегося в застиранный велюровый халат.
        — Слева в гостиной.  — Девушка пропускает меня в дверях.  — Но там ничего нет. Я уже… ну что же вы делаете?  — всплескивает руками она, когда я сваливаю с полки книги и перетрясаю их, срывая суперобложки, одну за другой.  — Вы ж все порвете здесь. Ну не заставляйте меня вас выгонять, я же по-хорошему, раз эта книга так дорога вашему другу.
        Я проношусь мимо нее по коридору. Как мне помнится из полицейского отчета, здесь налево должна быть спальня. Иногда люди хранят в них книги. Но эта квартира и эта комната, после того как здесь умерла Рита Петрова, откуда мне знать, может, владелица жгла здесь все напалмом. В конце коридора я толкаю дверь справа от себя — ванная комната. Нет, она не делала ремонт, думаю я, оглядывая белые контуры ванной на львиных лапах и черно-белую плитку, затем вбегаю в хозяйскую спальню.
        — Я вызываю полицию.
        — Дайте мне одну минуту!
        Как только она исчезает за дверью, я кидаюсь к этажерке возле окна и принимаюсь перебирать небольшую стопку книг, покоившуюся на верхней полке. Впустую, ни одна из них не оказалась тем, что я искал — сплошной Гауди. В ванной напротив слышится звук плещущейся воды. Я бросаюсь к платяному шкафу и по очереди выдвигаю ящики — снова ничего. Мой последний шанс — массивная прикроватная тумба. Я опускаюсь на кровать и открываю ящик, но внутри только пыль, да еще пульт от кондиционера и черная резинка для волос с несколькими серовато-белыми волосинками, замотавшимися вокруг. Я задвигаю ящик. Мой взгляд падает ниже, туда, где изголовье уходит за матрас. Внезапно я замечаю какой-то предмет, в глубине, под кроватью. Я наклоняюсь и просовываю руку в пыльную щель. Это книга, открытая на середине! Хемингуэй был немногословным, это всем известно, поэтому неизвестный доброжелатель, хозяйка квартиры, уборщица или кто-то из гостей, выбрал именно ее для того, чтобы принять на себя вес кровати, расшатавшейся за полвека использования. Я дергаю на себя, томик поддается и выскальзывает из-под ножки.
        — Они уже в пути,  — слышится голос из-за двери, но это уже не важно.
        — Простите меня. Вы очень помогли,  — выкрикиваю я, проносясь мимо оторопевшего соседа и вниз по лестнице, набирая по дороге номер Карлоса.
        — Заводи мотор.  — Я впрыгиваю на сиденье, и мы срываемся с места под перезвон мигалок полицейской машины, несущийся с другого конца проулка.
        — Серж, я думаю, точка невозврата уже пройдена. Я знаю, с кем Олли был у себя в номере. Это он был с Петровой? Это он замочил твоего друга? Олли, мать его, Ингланд?
        — До тебя только дошло?
        — Ну, конечно!  — Карлос снова бьет по рулю.  — Только я смонтировал видео о нем, хотел залить, вчера таки удалось поболтать с ним на вечеринке, а тут на тебе. Хотя,  — задумчиво продолжил каталонец,  — я все равно могу залить видео. Ведь наверняка в ближайшие пару дней народ будет искать в сети информацию об Олли. В конце концов, он не последний человек в индустрии, и его просто вот так… Назову «Последнее интервью».
        — Ага,  — машинально бормочу я, поглядывая на часы. Еще час, и она будет в Мадриде.
        — Я так понимаю, ничего больше ты рассказывать мне не намерен? Типа, получил свою сенсацию и отвали, да? Что ты делал там в квартире и откуда такая спешка?
        Я сжимаю губы.
        — Ладно, сукин ты сын, я этого так не оставлю.
        — Мне просто нужно переночевать где-то. Я заплачу.
        — У меня дежавю?  — цокает языком он, въезжая в крошечное парковочное место неподалеку от улицы Вампира.  — Тысячу евро. Столько будет стоить одна ночь. Биткойнами. Понял?
        Я киваю. Мы поднимаемся по лестнице в полном безмолвии.
        Закрывшись в уже знакомой мне комнате, я смотрю и смотрю, пролистывая книгу от начала до конца снова и снова. Никаких записок, надписей на полях, подчеркиваний. Это даже странно — она старая, но как будто ни разу никем не прочитанная, будто бы мои пальцы — первое, что касается этой серо-желтой бумаги. Но я знаю, это не так, это не может быть так. Трон не так прост — он не стал бы вкладывать записку в книгу, потому что тогда уж куда проще послать сообщение в зашифрованном «Телеграме». У записки есть адресат и получатель, так же, как и у сообщения. Это слишком опасно. Поэтому ключ — это и есть книга. Я смотрю страницы на просвет, пробую смочить их водой, глажу утюгом, вспоминая про трюк с лимонной кислотой из какого-то из конан-дойловских рассказов. Но нет, книга нема, она не раскрывает мне ничего, кроме истории старика и моря, да и ту я не могу понять на испанском. В какой-то момент я почти поджигаю ее, пламя зажигалки лижет уголок страницы, и я быстро тушу тлеющую бумагу, лизнув пальцы.
        Надо поспать. Во сне разрозненные части сложатся в узор. Я ложусь на кровать и закрываю глаза. Под моими закрытыми веками тут же танцует молния красного платья, ползущая вниз и открывающая треугольник розовой кожи, усыпанной родинками…
        Я вскакиваю и хватаю в руки книгу. Внизу подгоревшей страницы, возле самого номера, я вижу маленькую точку, сделанную простым карандашом. Наверное, мой глаз заметил ее раньше, но мозгу потребовалось время на то, чтобы проиндексировать входящую информацию.
        Конечно, я отлично отдаю себе отчет в том, что книге 50 лет и это может быть простая случайность или результат небрежного чтения. Я листаю дальше, концентрируясь на зоне с номером страницы, и нахожу еще точки, большие и маленькие, жирные и еле заметные. Мне кажется, в них есть система. Немного погодя, я выписываю все на бумажку. Если я правильно понимаю логику, то передо мной были четыре числа. Единица и три трехзначных.
        Все они разделены точками, и каждое из них не больше 225. Черт, это же айпи-адрес.
        Я ввожу последовательность в адресную строку браузера. Загрузка… 1, 17, 39, 55, 93 %. На экране появляется что-то вроде оглавления. В нем три раздела: пользователи, менеджмент, разное. Я кликаю на первый раздел и оказываюсь в начале чего-то, похожего на длинный алфавитный список, будто копированный откуда-то и вставленный прямо в код страницы,  — длинная простыня черного текста на белом фоне.
        «Сколько она тянется? Наверное, километры»,  — думаю я, отматывая вниз.
        Мне в голову приходит одна идея, и, чтобы проверить ее на правильность, я вызываю строку поиска и ввожу туда электронный адрес.
        Пару секунд спустя я смотрю на ее имя, выделенное желтым цветом в огромной простыне текста. Я пролистываю немного дальше и чувствую, как на лбу у меня проступает испарина. После этого я нажимаю на кнопку «назад» и просматриваю остальные два раздела. Не знаю, сколько проходит времени. У меня болят глаза, во рту пересохло, я чувствую проступивший на небе омерзительный вкус выпитого вчера алкоголя. За окном слышится грохот грузовика с доставкой, прибывшего в лавку на углу, занимается рассвет. Я встаю, прохожусь по комнате, потом сажусь на кровать и достаю мобильный телефон. Текст, который я отправляю, совсем короткий. Скорее всего, Лиза спит и увидит его только завтра, но мне нужно сказать ей об этом сейчас.
        «Я знаю, почему они убили Илая».
        БАРСЕЛОНА, 25 ФЕВРАЛЯ
        Наверное, так чувствует себя человек, случайно раскопавший у себя на заднем дворе неразорвавшуюся бомбу времен Второй мировой. Потеют руки, учащается пульс, боишься пошевелиться или вздохнуть. Что угодно, только бы не детонировать ее. Я не готов умереть. Не так, не сейчас.
        С каждым последующим часом, проведенным за копанием данных, у меня в голове все четче и четче вырисовывается картина того, что случилось год назад. Рита Петрова чувствует, что от нее хотят избавиться. Ей нужно что-то, какое-то преимущество, рычаг давления, чтобы либо создать свой собственный сервис на базе этих наработок, либо уничтожить Сашу и Мишу и весь их бизнес. Я никогда не узнаю, каким был ее мотив и что она хотела сделать с этими данными, доподлинно мне известно одно — она уговорила Илая помочь ей выкрасть информацию. Передо мной было все, что когда-либо хранилось на серверах «Лавера»: имена, адреса, данные кредитных карточек, переписки и детальные описания сексуальных фантазий всех, кто когда-либо регистрировался на сайте, личные и рабочие письма сотрудников, финансовые отчеты, планы этажей офиса, исходный код мобильного приложения.
        Немудрено, что Илай боялся за свою жизнь. Ведь, насколько я могу судить, это он выкачал эти данные для Риты, используя ее логин и пароль. Именно поэтому компания даже не заметила утечку такого размера — данные копировались постепенно, изнутри. И делал это человек, который прославился в мире компьютерных технологий тем, что предотвращал такие утечки.
        Ох, Илай, что же ты натворил? На твоем месте я бы прятался не во Франции, а где-нибудь в дебрях амазонских джунглей или на Северном полюсе.
        И это еще не все. Пользовательские данные были вишенкой на этом торте из тротила.
        Самое страшное, настоящий мотив убийства, я раскапываю не сразу, а только на шестой час копания в данных.
        Поднявшись из-за стола, я иду на кухню и завариваю себе чашку кофе. За окном уже совсем светло. Я отворяю ставни и высовываюсь на улицу. Шелестящий в проводах ветер приносит в комнату запах сгнивших фруктов и мокрой мостовой.
        Я думаю о Рите Петровой, представляю себе, как она шаткой походкой на высоких каблуках поднимается на последний этаж. Хихикая, одеревеневшими от ночного холода и водки пальцами роется в сумочке в поисках ключа. Руки Олли обвивают ее сзади, она разворачивается к нему лицом и вваливается спиной вперед в отворившуюся позади них дверь. Книжка, маленький томик в голубоватой мягкой обложке, падает на пол в прихожей. Потом его поставит на полку уборщица, хорватка или румынка, которую наняла хозяйка квартиры для того, чтобы смыть со стен следы черного графита и как следует обеззаразить ванную комнату. Ей не скажут про труп, только что тут произошло ограбление.
        Я ставлю пустую чашку в раковину и иду по коридору в ванную комнату. Знала ли Рита о том, что на самом деле творилось в «Лавере»? Шантажировала ли она их? Могла ли она рассказать ему о том, что было у нее в руках? Доверяла ли она Олли настолько? Мне думается, что могла.
        Я умываюсь холодной водой и гляжу на себя в зеркало. Синяк из фиолетового становился буро-зеленым, но зато из-под него начинает проклевываться мой правый глаз. Где-то в глубине дома хлопает дверь, я вздрагиваю. Мне жутко. Даже не от того, что теперь, когда я знаю все, мне угрожает опасность и меня могут убить. Все, что было до этого,  — детские пугалки. Теперь все всерьез. Но это не важно. Меня страшит осознание того, что всякая история обречена повторять саму себя снова и снова. Я думал, что, открыв секрет Илая, я стану свободным, но, по правде говоря, теперь я — раб этого знания. Я прижимаю кончик указательного пальца к холодной поверхности зеркала. Где-то я слышал, что, если между пальцем и его отражением есть зазор, это значит, из зеркала кто-то смотрит наружу.
        Заварив еще кофе, я возвращаюсь в свою комнату и вновь перечитываю цепочку электронных писем, которую Михаил Вилин начал около трех лет назад под темой: «Легкая жизнь».
        — Какая легкая жизнь? Это что, какой-то фильм Феллини? Ты вообще спал?  — Карлос, нахмурившись, изучает исписанные мною листы бумаги.  — Ты взял мой нуоутбук? Не хочешь мне ничего объяснить?
        — Что ты здесь делаешь?
        — Живу, забыл?
        — Дай мне одну минуту.
        — Серж, ты окончательно сбрендил?
        — Нет, просто устал. Сколько времени?
        — Десять утра. А что?
        — Просто интересно.
        Карлос фыркает.
        — А что это?  — он указывает на россыпь бумаг.
        — Да так, фигня всякая. Надо выкинуть.  — Я принимаюсь сгребать бумажки со стола.
        — Ты уверен, что ничего не хочешь мне рассказать?
        — Что рассказать?
        — Ничего,  — каталонец пожимает плечами.  — Просто я рассчитывал, что после всего, через что мы прошли вместе, я имею право знать, что на этих гребаных серверах.
        — Я бы и сам рад разобраться в этом.
        У меня звонит телефон, уже знакомый номер с французским префиксом.
        — Привет!
        — Здравствуй. Я получила твое сообщение. Что ты нашел?
        — Ничего,  — отвечаю я вслух, глядя в лицо Карлоса.  — Это была ложная тревога. Все впустую.
        — Вот как? Ну что ж, наверное, это к лучшему. А вдруг то, что Илай спрятал, подвергло бы тебя еще большей опасности. Я и так спать не могу, Серж, мне так страшно.
        — Ну да.
        — Ты скоро приедешь?
        — Да. Скоро.
        Когда она вешает трубку, Карлос глубоко вздыхает и хлопает меня по плечу. Он явно хочет сказать мне что-то, возможно, дать какой-то совет, но вместо этого обходится простым вопросом:
        — Кофе будешь?
        — С каких пор такая щедрость?
        — Завтрак входит в стоимость номера. Але, Серж, ты в порядке?
        Он щелкает пальцами у меня перед носом.
        — Я просто не спал почти сорок часов. Ну и обезболивающие тоже не помогают ясности рассудка.
        — Ну, класс. Серж, так нельзя, ты понимаешь? Пора успокоиться. Конференция окончена, Саша и Миша уехали, Олли мертв. Тебе ничего не угрожает.
        Я бросаю на него долгий взгляд, в надежде, что мне не придется произносить вслух то, что было и так очевидно.
        — Ах, черт возьми,  — он хлопает себя по лбу,  — девушка. Ты волнуешься за свою девушку и за то, что эти упыри могут сделать с ней, узнай они, что она как-то причастна ко всей этой истории. Только погоди минутку, Серж, они ведь уже знают об этом! Помнишь, за ней гнались?
        — Это не то, тогда они просто предупреждали ее, что нельзя задавать лишних вопросов.
        — А она задавала?
        — Нет.
        — Ну да, она только ударила парня по голове? Сколько раз? Десять? Милая безобидная девушка, таких приводят домой знакомиться с мамой. Серж, ты в своем уме?
        — Пошел ты.
        — Я на твоей стороне.
        — Ты на своей стороне. Мне пора уезжать.
        — Опять дежавю. Сейчас? Но ты совсем не спал.
        — Высплюсь в пути. Я должен ехать, правда.
        — Все-таки ты придурок, Серджио. Куда ты теперь едешь?
        — В Брюссель.
        Я ухожу. Внизу, на еще толком не проснувшейся каррер Хоакин Коста, я оборачиваюсь и в последний раз окидываю взглядом дом номер двадцать семь.
        Такой обычный, ничем не примечательный. Овощная лавка и аптека на первом этаже, распускающиеся в висячих горшках цветы и разноцветные флажки носков, развешанных на маленьких балкончиках. Если бы я не знал, ни за что не поверил бы, что в этом доме однажды жил серийный убийца.
        На самом деле в Брюссель я не еду. Прошлой ночью я нашел попутку до Парижа. На этот раз я постарался выбрать такую, где точно не встречу никого, кто мог бы стать моим другом. Не думаю, что смогу справиться с новыми социальными контактами в ближайшее время. В последнее время я начал отчетливо ощущать, что израсходовал количество валентностей, отведенное на тех, кого я готов был впустить в свою жизнь.
        Водителем оказывается мужчина неопределенного возраста, испанец, который даже если и хотел завязать со мной беседу, не мог сделать этого просто в силу языкового барьера. Вместо этого мы слушаем разговоры о футболе по субботнему радио, то и дело он с досадой хлопает ладонью по рулю или шепчет проклятия. Где-то возле Тулузы мы останавливаемся на автобусной остановке и подбираем второго попутчика, молодого парня в наушниках, который явно возвращается домой после рейва и не настроен говорить или снимать темные очки. В какой-то момент я засыпаю с телефоном в руке и открываю глаза только много часов спустя, когда за окном глухая ночь, а мое плечо с раздражением трясет водитель-испанец.
        — Salido, el terminal,  — ворчит он, его дыхание кислое от растворимого кофе и голода.
        Я расплачиваюсь с ним и выхожу на залитую желтым сиянием фонарей улицу. Накрапывает дождь. Вдоль по знакомой улице, лавируя между зияющих в асфальте луж и раскиданных ветром мусорных пакетов. Бездомная китаянка спит на том же месте, прямо на ступеньках, только спальный мешок у нее новый, розовый, под цвет курточки ее маленького пса. Я аккуратно переступаю через нее, стараясь не задеть.
        Клерк узнает меня сразу, как только я кладу на стойку пару купюр. Он протягивает мне ключ, и, крепко зажав его в ладони, я шагаю к лифту. Дребезжа и кашляя, он дотягивает меня до последнего этажа. Двери открываются с тихим скрипом, я ступаю в сумрачный коридор и сворачиваю направо, остановившись у двери с покосившимся номером пятьсот пять над маленьким глазком. Я не хочу использовать ключ, вместо этого негромко стучу. Никто не отвечает.
        Я прижимаюсь лицом к двери, глазок мигает перламутровым сиянием ночного телеэфира, внутри все тихо. Разжав ладонь с ключом, я прикладываю его к замку. Раздается щелчок. Дверь тяжело ползет внутрь.
        Лиза лежит на боку, лицом к двери. Ее руки зажаты между коленей, будто она замерзла во сне и не знала, как согреться. Глаза закрыты. Я поднимаю с пола краешек одеяла и накрываю ее сверху. На секунду мне кажется, что этого не может быть, что, наверное, она умерла, пока ждала меня здесь, в комнате пятьсот пять, столько времени, а я все не ехал. Но она только спит, ее веки подрагивают. Я сажусь рядом и устало гляжу в мерцающий экран телевизора.
        Снова «Матрица», только сцена, которой я совсем не помню. Парень с лицом подлеца сидит за устланным белой скатертью столиком вместе с агентом. Он рассказывает ему, какой хотел бы видеть свою жизнь, когда проснется. То есть уснет.
        — Ты правда здесь?
        — Здесь.
        — Я столько ждала.  — Лиза приподнимается на локтях и прижимается лицом к моей куртке.  — Не нужно было тебе вообще возвращаться туда.
        — Я соврал тебе по телефону.
        — В книге что-то было?
        — Да.
        Я рассказываю ей про аккаунты, про данные, про фотоснимки людей. Я молчу о том, что видел ее снимки, которые она отправляла Олли и которые он посылал ей в ответ. Олли мертв, это больше не имеет значения.
        — Ты понимаешь, что то, что сделали Илай и Рита,  — преступление?  — спрашивает она, поднявшись с кровати.  — И эти данные представляют угрозу для того, у кого они, так ведь?
        — Ты не знаешь главного,  — говорю я, поймав ее за руку и заставив остановиться.  — За время, что эти данные были в моем распоряжении, я как мог изучил их содержимое и пришел к выводу, что сайт «Лавер» являлся ширмой для совершенно другого бизнеса. Мне удалось вычислить схему, создав несколько аккаунтов самому и прочитав переписки топ-менеджмента компании, с ведома и согласия которого велась эта деятельность. Агрессивная реклама завлекала на сайт мужчин, далее к ним в друзья добавлялись женские аккаунты, более пятидесяти процентов которых, по моему разумению, являются не чем иным, как продуктом работы искусственного интеллекта, имитировавшим человеческие беседы. Это достаточно сложный механизм, но вполне реальный, учитывая узость спектра тематик, которые обсуждаются в приватном чате подобного сервиса.
        Стоит заметить, что пользователи-мужчины, которых, по моим подсчетам, на сайте около восьмидесяти одного процента, после исключения всех фальшивых женских аккаунтов, оплачивали каждое сообщение, отправленное в рамках беседы со своей кредитной карты. В первые несколько минут беседы происходила оценка пользователя алгоритмом сервиса и распределение его в одну из категорий. Могу предположить, что эти категории зависят от платежеспособности мужчины, а также определенных ключевых слов, которые он использует в беседе с чат-роботом. Определенной группе мужчин, продемонстрировавших паттерны в поведении и платежеспособность, предлагалось перейти на сторонние ресурсы, где происходил обмен информацией, ведущий к прямым и косвенным предложениям секса за деньги. Иными словами, пользователи «Лавера», привлеченные рекламной компанией, обещавшей возможность встретить сексуального партнера без обязательств и со схожими вкусами, часто перенаправляются на сайты интернет-проституции. Этими сайтами владеет ряд подставных компаний, часть которых зарегистрирована на Вилина и Руденко, часть — на других менеджеров и
партнеров «Лавера».
        — Ох, ничего ж себе. А Рита?
        — Ее имени в этих переписках я не нашел.
        — Значит, Рита не знала! Конечно, не знала,  — у Лизы на глазах выступают слезы.  — А вот Олли, видимо, знал. И был в деле с Мишей и Сашей.
        — Его имени там не фигурировало.
        — Нет? Я не верю. Он говорил мне, что хочет бросить работу и делать свой проект. Откуда еще у него могут быть деньги? Конечно, он был с ними в доле.
        — Там нет никаких указаний на это.
        — Ты просто не знал его, Серж, не знал, на что он был способен.
        Я вспоминаю спину, всю в капельках пота, блестящих в свете без толку мигающего телеэкрана. Глубокие ритмичные движения, ее лицо, плывущее в отражении.
        — Если у тебя есть доказательство того, что они преступники, надо пойти в полицию и все рассказать!
        — Все совсем не так просто. Тебя, наверное, уже разыскивают за убийство. А меня никто слушать не станет, а если и станет, то у них уйдут месяцы, если не годы на то, чтобы разобраться в этих переписках и названиях. К тому же не забывай, что я не имею права доступа к этой информации, а значит, они не смогут использовать ее против них. Поэтому идти с этим в полицию — суицид.
        — Черт! Черт, черт, черт!  — Лиза сжимает кулаки.  — Они всегда побеждают. Даже сейчас, даже после того, как он сдох.
        — Нам надо переждать, спрятать тебя где-то, все обдумать.
        — Мы можем остаться здесь. Портье не спросил мой паспорт, он сказал, что разберется с документами при выселении.
        — Нам нужно будет съехать, завтра утром. Нельзя долго задерживаться на одном месте.
        — Хорошо.
        Я скидываю кроссовки и растягиваюсь на кровати. На потолке играют тени фигур в черном, Нео, наконец, понимает, кто он, его ждет бой.
        Лиза сворачивается рядом, положив голову мне на грудь. Я позволяю своим векам тяжелеть и ползти вниз, я не сопротивляюсь, я весь — эти свинцовые закрывающиеся веки, волшебные доспехи, отгораживающие меня от этого дикого странного мира.
        ПАРИЖ, 27 ФЕВРАЛЯ
        — Сережа! Господи, Сереженька, пожалуйста, проснись!  — кричит и кричит она над моим ухом, сливаясь с беловолосой девочкой из моих снов, которая что-то говорит мне одними губами, стоя на пороге рассыпающегося на части горящего дома.
        Я открываю глаза. В комнате светло, на полу раскиданы вещи.
        — Серж, ты должен это видеть.
        — Что?  — спрашиваю я, пытаясь прикрыть лицо от испепеляющего утреннего света.
        — Новости, Сережа, гребаные, мать их, новости.
        Я смотрю в экран, она делает звук громче и громче, пока динамик старенького телевизора не начинает хрипеть. Карлос. Я не понимаю по-французски и едва успеваю читать субтитры: «Крупнейшая утечка данных в истории социальных медиа. Дейтинг сайт «Лавер» отказался комментировать произошедшее. Вчера ночью испанский блогер Карлос Мартинез рассказал корреспонденту новостей удивительную историю, которая приключилась с ним накануне. Блогер утверждает, что в два часа ночи его разбудила нотификация о новом входящем сообщении. Мартинез открыл письмо от неизвестного отправителя, и в нем оказался айпи-адрес и письмо от неизвестной до сегодняшнего дня группы хактивистов «День справедливости». В письме от них содержалась ссылка, где в форме текста хранились огромные объемы личных данных, переписки финансовые и бизнес-детали ста двадцати семи миллионов пользователей сервиса, а также личные письма руководства и другая информация.
        Мартинез, не раз посвящавший свои видеообзоры уязвимостям социальных сетей, посчитал своим долгом донести информацию до общественности, опубликовав ссылку на хранилище данных в своем видео. На вопрос, почему хакеры выбрали именно его, Мартинез ответил, что он, вероятнее всего, не первый блогер, к кому обратились хактивисты. Однако он — первый из тех, кто не «продался» и не поддался уговорам топ-менеджмента и юристов сайта знакомств удалить ссылку в обмен на большое денежное вознаграждение. По заверению Мартинеза, к нему уже обращались представители сервиса, но он отказался от сделанного ему щедрого предложения в обмен на молчание.
        На экране появился одетый в мятую белую рубашку Карлос.
        «У этих людей нет совести. Совершенно очевидно, что их система хранения данных очень уязвима, раз мимо них совершенно незамеченной прошла утечка такого масштаба. Хотя, зная их методы работы, можно предположить, что они давно в курсе утечки, но безопасность личной и весьма интимной информации их пользователей для них является менее ценным ресурсом, чем имидж и деньги. К сожалению, это урок, который нам всем придется выучить по-плохому. У меня у самого был там аккаунт, мои личные переписки вы можете найти в сети, как и фотографии моей бывшей девушки, которую шесть месяцев назад я застал с мужчиной, которого она встретила через этот сервис».
        Бегущая строка продолжилась: блогер предоставил копию переписки с юрисконсультом корпорации-владельца «Лавера», датированную этим утром, где ему предлагается шестизначная сумма в обмен на удаление видеоматериалов с Youtube. С момента публикации видео посмотрело уже около тридцати миллионов человек, и цифра продолжает расти.
        — Черт,  — я выключаю телевизор и падаю на кровать.
        — Я не знаю, плохо это или хорошо…
        — А что тут знать? Это ужасно. Сто двадцать семь миллионов аккаунтов. Даже если настоящих из них только половина, это все равно огромное число. Представь, эти люди оказались под ударом. Кто угодно может узнать о них интимную информацию.
        — Ты там есть?
        — Нет.
        — Тогда что ты волнуешься? Я там есть, и мне наплевать. Можешь прочитать.
        Я читал.
        — Будут разбиты семьи.
        — Где тонко — там и рвется, Серж. Расслабься, ты не виноват.
        — Я как раз виноват. Мне следовало догадаться, что Карлос этого так не оставит. А я, дурак, не проследил за тем, чтобы уничтожить книгу.
        Дотянувшись до телефона, я набираю номер каталонца.
        — Я ждал, когда ты позвонишь,  — отвечает тот без тени смущения в голосе.
        — Что ты натворил?!
        — Сделал то, что должен был, это был мой долг как журналиста.
        — Ты совершил преступление.
        — Я только рассказал о чужих преступлениях, я ничего не взламывал.
        — Двуличный подонок. Я знаю, что ты сам знакомился там с женщинами.
        — Поверь, я заплатил свою цену. Ты же слышал, моя бывшая, полгода назад. Она переписывалась там с тремя мужиками.
        Я молчу. Что тут скажешь, для него это дело принципа.
        — Они этого так не оставят. Зачем ты придумал байку про хакеров?
        — Ну, а как иначе? Не мог же я сказать, что нашел в мусорном баке позади своего дома книгу, в которой был зашифрован маленький секрет. К тому же, помнится, ты обещал мне историю, если я помогу с расследованием. И обманул. Ну, и я помог себе сам.
        — Сто двадцать семь миллионов аккаунтов.
        — И что? Главное, что эти уроды Вилин и Руденко потеряли свой иммунитет и свой бизнес. Ведь ты же не думаешь, что Олли замочил свою подружку из ревности и потом убил твоего друга, потому что тот его подозревал? Конечно, нет! Это все из-за денег. Сраные капиталисты, Серж, это все из-за них. Знаешь, сколько людей теперь задумаются над тем, как их покупают и продают такие, как Майкл и Алекс?
        — То есть ты — гребаный Робин Гуд?
        — Типа того.
        — Правда? А тридцать миллионов просмотров твоего видео — просто приятный бонус?
        — Уже семьдесят,  — усмехается он.  — Я журналист, не забывай. Я прежде всего журналист.
        — Ты прежде всего дурак.
        — Да брось ты, втайне ты мне благодарен, я уверен. Ну и что, что твоя подружка отсылала Олли свои сиськи? Ты же не ревнуешь ее к мертвецу? Да и к тому же, неужели тебе никто никогда не изменял? Не спал с кем-то за твоей спиной? Не верю! Такие люди, кто способен на такое… Они заслужили это.
        — Никто не может заслужить такого наказания, никто. Ты не понимаешь всех последствий…
        — О, поверь, как пострадавший от этого дерьма, я отлично понимаю. И ликую.
        — Это низко.
        — Не более низко, чем прятать свою подружку-убийцу, Серджио. Я знаю, ты меня не выдашь. Иначе мне придется рассказать копам, кого искать. Теперь же уже все равно, джинн выпущен из бутылки, назад ты это не заберешь.
        — Не выдам.
        — Ну и славно,  — он заходится смехом конченого психа.  — Потому что, если ты выдашь меня — я выдам тебя.
        Я кладу трубку.
        — Так получается, он прав и нам надо радоваться?  — спрашивает Лиза, взглянув на меня с надеждой.
        — Нам надо ехать. Они могут отслеживать звонки этого идиота Карлоса.
        — Но ты же не звонил ему по телефону?
        — Нет, через мессенджер.
        — Ну, тогда нечего волноваться.
        — Собирайся, пожалуйста.
        Я встаю с кровати, беру полотенце и прохожусь им по всем поверхностям комнаты, стирая ее отпечатки пальцев. Видимо, такой теперь будет моя жизнь. Надо привыкать.
        — Куда мы поедем?
        Я смотрю на нее долго и пристально. Внезапно в моей голове все проясняется, я улыбаюсь ей, а она — мне.
        ГАМБУРГ, 4 МАРТА
        Наш план прост: мы едем на поездах и сходим на маленьких станциях, границы пересекаем на попутках, которые ловим на выезде из города, всегда расплачиваясь наличными и не называя своих имен.
        Наверное, опытному беглецу этот метод показался бы полной уязвимостей чепухой, но ничего лучшего для нас я придумать так и не смог. Лиза не спрашивает, куда мы едем, только, будто маленькая девочка, улыбается и радуется всему. Проносящимся за окном монохромным пейзажам, горячему шоколаду из вагона-ресторана, сигаретам, до половины скуренным на остановках поезда в крошечных спящих городках, ночевкам в маленьких комнатах, пропахших пылью и хвойным освежителем для туалетов, моим прикосновениям. Иногда и я почти забываю о том, куда мы едем и от чего бежим, порой мне кажется, что она — Грета, а я — Том, мы встретились на рейве в Хорватии. Мы путешествуем уже так давно, что я не могу вспомнить никого из прошлой жизни, только лица попутчиков, их имена, желтую разделительную полосу и ее дыхание рядом. Мы живем в пустоте, на фоне нарисованного пейзажа, как в одном из тех черно-белых фильмов, которые показывают в четыре утра, чтобы чем-то забить ночной телеэфир. Понемногу я начинаю привыкать к дороге.
        Мы стараемся не смотреть новости, но история про утечку в «Лавере» со временем заполняет все медиаканалы, так что достаточно только мельком взглянуть на заголовки газет или взглянуть на экран телевизора в баре или над кассой бензоколонки, чтобы узнать, что Карлос не остановился на блоге. Он теперь знаменит, дает интервью, о нем говорят и пишут. Он и его маленький канал стали воплощением фразы: «Я знал, что так и будет», ведь именно это он вещал в эфире несколько лет, то и дело провозглашая Интернет небезопасным местом для хранения личной информации.
        В этом я с ним согласен, в остальном я считаю его ничем не лучше капиталистов, с которыми он воюет, чудовищем, возможно, даже более страшным, чем мы.
        Мы едем, все вперед и вперед. Гостиницы, вокзалы, города. Солнце, туман, дождь. Бедра, грудь, губы. Дорога. Мы останавливаемся только для того, чтобы проверить, не идут ли за нами, не припарковано ли возле наших окон черных машин с зеркальными стеклами, не встречают ли нас незнакомцы в черных костюмах.
        Я прихожу в себя от этого сна, когда мы уже в Роттердаме.
        Когда я говорю «прихожу в себя», это буквально. Такое бывает со мной. С тех пор как ее теплое обмякшее от крепкого сна тело стало частью моей жизни, такой же неотъемлемой, как наличные деньги и новое место для ночлега каждую ночь, я стал легче засыпать. Только вот просыпаюсь я теперь всегда с рассветом. Что-то снова и снова будит меня в эти дни, звук или вспышка, что-то неуловимое, исчезающее в ту же секунду, как только я открываю глаза.
        Мы останавливаемся в маленькой съемной квартире на севере города, одной из тех, где все белого цвета и нет телевизора, только стена с огромной картой Америки и маршрут Нила Кессиди и Джека Керуака, выложенный цветными булавками.
        Я приподнимаюсь в кровати и оглядываюсь по сторонам. Все вокруг тихо. Серый северный свет чертит узоры на стене. На севере нет занавесок, солнце слишком дорого, чтобы растрачивать его впустую. Я выбираюсь из-под одеяла, спускаю ноги на холодный шершавый пол и подхожу к окну. Все эти дни мы упорно продвигаемся с юга на север, догоняя зиму, все ближе и ближе приближаясь к точке нуля.
        На этот раз разбудивший меня звук вполне реален. Это было уведомление о новом письме, от Карлоса. Я пробегаю глазами по трем строчкам текста и возвращаю телефон обратно на стол.
        За окном дождь. Густой и непроглядный, напомнивший отчего-то вкус супа из моркови с кореандром, который в высоких пластиковых банках продают в супермаркете возле моей станции метро. Какого метро? Откуда-то из памяти всплыла пустая ветреная платформа станции Кайсаниеми в Хельсинки и ощущение рук, потеющих в шерстяных варежках.
        Я отхожу от окна, добредаю до ванной, открываю кран и делаю несколько глотков ледяной воды. Вернувшись в комнату, я сажусь на уголок кровати и осторожно дотрагиваюсь до Лизиного плеча.
        — М-ммм, уже пора вставать? А почему так темно?  — Она шевелится, заставляя пуховое одеяло шуршать, как груда опавших листьев.
        — Там дождь.
        — В дождь приятно ехать в поезде,  — она улыбается, зажмурив глаза,  — и пить какао с зефирками из бумажного стаканчика. Куда мы едем дальше?
        — За что Майкл Вилин переводил тебе деньги?
        — Какие деньги? Ты имеешь в виду зарплату?
        — Нет. В украденных файлах, там есть упоминания платежей.
        Она вскакивает с кровати.
        — Оденься, тут холодно,  — я протягиваю ей свою куртку.
        — Нет, я не оденусь!  — Лиза выбивает ее из моих рук.  — Не оденусь и буду замерзать до смерти, пока ты не объяснишь мне, в чем ты меня обвиняешь сейчас! Ты думаешь, раз я — семья этой мрази, значит, у меня был мотив, личная выгода причинить зло своему самому близкому человеку на свете, да, Сережа?
        — Я просто хочу разобраться…
        — Ты и твое желание во всем разобраться!
        Я невольно улыбаюсь, вспомнив, как она всегда ненавидела эту мою черту — желание докопаться до истины.
        — Чему улыбаешься?
        — Поди сюда.  — Я ловлю ее запястье и сажаю к себе на колено.  — Ты дрожишь, тут слишком холодно, чтобы бегать голой.
        Она отворачивается от меня, поджав губы.
        — Зачем он платил тебе? Зачем устроил к себе в офис?
        — Потому что ему был нужен человек, которому можно доверять.
        — Доверять в чем?
        — Ну, как тебе еще это объяснить?  — Лиза закрывает лицо руками.  — Хочешь, чтоб я назвала все своими именами.
        — Хочу.
        — Хорошо. Мише было надо, чтобы я следила за Ритой.
        — Он подозревал ее в чем-то?
        — Нет, просто хотел больше контроля над ней, вот и все.
        — И ты следила?
        — Поначалу — да, а потом мы с ней подружились, я… увидела мир ее глазами и, конечно, послала Мишу.
        — И что он?
        — А что он мог? Уволить меня? Моя сестра бы так проехалась ему по мозгам, что будь здоров. Он просто сказал, что разочарован во мне, что во мне нет того, что требуется, чтобы быть лидером. Он намекнул, что хотел поставить меня на ее место. Но, знаешь, я никогда не понимала этой их одержимости лидерством. Ну да, это круто, горстка русских парней создала сайт знакомств, который свел с ума весь мир, о них говорили, они получили кучу денег и грин-карты, но отдаться этому настолько, чтоб ничего другого не имело значения? Я сказала Мише, чтоб он шел на фиг. Моя дружба с Ритой была мне дороже всего этого.
        — Правда?
        — Ты даже представить себе не можешь! Я, правда, любила ее. Больше всех на свете. Сама того не зная, она вытащила меня из такой черной дыры, из которой, я думала, мне никогда не выбраться. У меня была депрессия. Причем не такая, которая наступает, когда бросает парень или предает друг, а одна из тех, которые подкрадываются незаметно, постепенно, день ото дня замутняя и замутняя краски, сильнее и сильнее отгораживая тебя от мира, пока жизнь не становится похожей на поездку в пропахшем ссаниной ночном автобусе, где все, что ты видишь — это размытые огни через стекло. А потом появилась она. Бам! Яркая вспышка. И все изменилось, у еды появился вкус, я начала крепче спать, а когда просыпалась, из меня била ключом энергия.
        Я киваю. Она даже понятия не имеет о том, насколько хорошо я понимаю ее в этот момент.
        — Наверное, это было не круто с моей стороны, по отношению к Мише, ведь изначально он взял меня только лишь потому, что считал своим доверенным лицом. Гори он в аду!  — продолжает она после короткой паузы.  — Тогда, я помню, он сказал, что ему плевать, что Рита все равно не жилец в компании, и он просто найдет другого человека на ее место, не истеричную девочку, как я. Тогда я так хотела сказать обо всем Рите, но не могла. Она была так счастлива на конфе, я давно не видела ее такой счастливой, беззаботной, полной надежд. Если бы я только знала, Серж, если бы я знала, я бы никогда не поехала в Барселону.
        Лиза всхлипнула и, сорвавшись с моих колен, встала у окна, прислонившись щекой к стеклу.
        — Что случилось в Барселоне?
        — Ничего! Все было отлично, здорово, пока она не привела домой этого урода, и он не… сделал то, что сделал,  — она вытерла слезы гнева рукавом.  — Ты мне веришь?
        — Послушай, мне важно, что случилось там, в Барселоне,  — говорю я, стараясь не думать о всплывшей из памяти картине. Отражение ее лица в стекле, мерцание телевизора, голос Олли.  — Мы никогда не вернемся туда.
        — Никогда-никогда?
        — Никогда.
        Она прижимается ко мне так крепко, что делает мне больно. Тем временем все, что она сказала, занимает свое место у меня в голове, как картина, наконец, становится ясной и полной. Никаких больше секретов. Мне не важно, что она сделала. Мне плевать, что случилось там, в Барсе. Теперь круг замкнулся, я нашел ее, а она — меня. Это — лучшая из концовок.
        Она идет на кухню, я остаюсь сидеть на кровати, смотреть на дождь и слушать грохот чашек и рокот кофемашины. Наверное, нам стоит замедлить скорость, не бежать так быстро, остановиться и подумать, куда ведет нас это мокрое от дождя шоссе, но мне слишком хорошо, чтобы останавливаться. Если нас никто не ищет, мы можем просто сесть на «Евростар» и уехать в Лондон, туда, где, если верить письмам Бекки, меня все еще ждет работа. Наверняка я знаю одно: я не могу дать ей догадаться, что мы идем наугад.
        После того как Карлос сделал краденые данные «Лавера» достоянием общественности, я сомневаюсь, что кто-то продолжил идти по моим следам. Если им и было о чем беспокоиться сейчас, так это о сохранности своих собственных задниц и расследовании, которое было заведено против них самих. Возможно, они придут к Карлосу, но я сомневаюсь, что он раскроет свой источник, ведь он преступник, даже в большей степени, чем я сам. Он мерзавец и предатель, но я благодарен ему за то, что он освободил меня от мишени на моей спине. А может, он был прав с самого начала, и все эти люди, пользователи сайта, просто получили по заслугам за свое безрассудное доверие.
        Я бросил Лизин телефон в залив еще в Барселоне, я запретил ей выходить в сеть и проверять входящие сообщения. Я думал, она будет страдать, но она, похоже, счастлива. Она больше не пьет и почти не курит, правда, все еще иногда плачет. А еще она попросила меня купить ей камеру, вроде «Полароида», и несколько кассет пленки, на которой она снимает дождь, дорогу, города, иногда — пальцы наших ног, торчащие из-под белых гостиничных одеял, мои татуированные руки поверх ее белой покрытой мурашками кожи.
        Карлос обещал дать мне знать, если полиция найдет ее след. Пока он прислал мне только пару строчек о том, что она была не тем, за кого себя выдавала.
        «А разве кто-то из нас тот, за кого себя выдает, оказавшись рядом с человеком, от которого зависит твоя жизнь»,  — думал я, читая его письмо тем утром.
        Меня вполне устраивает Лизино объяснение. Может, потому, что я хочу ей верить, а может, потому, что по правде мне все равно. Пока я чувствую в себе силы двигаться дальше, я буду двигаться. Мы вернемся в Лондон. Она посадит новые растения на окне. Повесит в шкаф свои вещи. Я буду ходить на работу.
        — У нас совсем ничего нет,  — раздается ее голос.  — В смысле никакой еды, Сережа.
        Она стоит в дверях с двумя кружками кофе, над которыми клубился сероватый дымок.
        — Я даже кофе, можно сказать, украла. Он был так надежно спрятан, в коробку и в пакет, в самом верхнем ящике. Думаю, это хозяйский.
        — Ничего, никто не заметит.
        — Пойдем поедим.  — Лиза плюхается рядом на кровать и протягивает мне кружку.  — Я жутко голодная.
        Мы бросаем вещи в рюкзаки, споласкиваем грязные кружки ледяной водой из-под крана и выходим под дождь. На часах восемь тридцать утра, единственным местом, где кроме кофе и булок подавали горячую еду на тарелках, оказывается пустое, пропахшее беконом и корицей заведение в американском стиле на одной из боковых улочек по пути к вокзалу. Мы заказываем еду: яичницу с кофе для меня, омлет с тостами для нее. Она отправляется в туалет, посушить феном волосы после дождя. Официантка включает телевизор над баром. Международные новости BBC, как всегда, муссируют тему предвыборной гонки и бомбежек на Ближнем Востоке.
        Потом картинка меняется. Какая-то женщина плачет, красное сопливое лицо на весь экран и бегущая строка: пастор в штате Юта совершил самоубийство после того, как жена нашла его данные в списках пользователей скандального дейтинг-сервиса «Лавер».
        — Что случилось?  — спрашивает она, вернувшись из дамской комнаты.  — Что там?
        Я жестом показываю официантке сделать погромче звук.
        — О, черт!
        — Пастор Беттани оставил без отца четырех детей,  — говорит диктор.  — И он не единственный из тех, чьи проблемы начались после утечки данных сайта знакомств.
        — Черт, как же так?
        — Блогер, впервые опубликовавший ссылку на базу данных сервиса знакомств, создал интерактивный сайт с поисковой системой, которая по электронному адресу или имени пользователя может найти среди всего огромного множества аккаунтов совпадение. К настоящему моменту среди пользователей сайта обнаружены люди с электронными адресами на доменах правительства США и Канады, учителя, священнослужители, общественные деятели и даже несколько знаменитостей. Сегодня вечером блогер, создавший этот сайт, нацеленный, по его словам, прежде всего на отслеживание того, не стали ли ваши данные частью утечки, будет давать интервью в прямом эфире каналу Блумберг.
        Диктор новостей продолжает говорить, с невозмутимой улыбкой глядя в камеру, но я не слушаю.
        — Ты не виноват,  — говорит Лиза, накрыв мою ладонь своей.  — Ты ни в чем не виноват. Это Карлос, он хотел этого — славы, сенсаций, разоблачений.
        Картинка снова меняется. Я сжимаю ее руку, и она вскрикивает от боли, на нас таращится официантка, но наши глаза устремлены в экран.
        — Полиция Барселоны совместно со Скотленд-Ярдом продолжает расследование обстоятельств смерти скоропостижно скончавшегося в одном из отелей каталонской столицы гражданина Великобритании известного айти-специалиста Оливера Ингланда. Согласно некоторым данным, его смерть имеет отношение к деятельности группы, ответственной за утечку данных дейтинг-сайта «Лавер». Согласно источнику, близкому к полиции, Ингланд может стоять за взломом сайта знакомств. В выпущенном час назад пресс-релизе полиция Каталонии объявила о розыске гражданки России Елизаветы Мироненко, бывшей сотрудницы «Лавера» и вероятной соучастницы Ингланда.
        В правом верхнем углу экрана мелькает фотография Олли, потом ее сменяет другое лицо, снимок из инстаграма на террасе его номера в «W», на том самом месте, где он умер.
        Лиза издает короткий вздох. Официантка, подоспевшая с тарелками, бросает на нас долгий пристальный взгляд, потом переводит глаза на экран.
        — Простите,  — бросаю я, пытаясь улыбнуться.
        — Пойдем отсюда,  — шепчет Лиза, когда официантка поворачивается к нам спиной.  — Она узнала меня.
        — Нельзя. Надо сидеть спокойно и есть свой завтрак.
        Ее лицо становится белым.
        — Они меня ищут, Сереженька,  — она издает короткий истеричный смешок.
        — Тихо, ешь завтрак,  — сказал я, проводя рукой по ее щеке.  — Мы — туристы, мы путешествуем. Все хорошо. Ты только ешь, ешь, пожалуйста. На нас смотрят.
        Она склоняет голову над тарелкой и, захватив вилкой большой кусок омлета, принимается жевать, прикрывая рот рукой. Две слезинки, большая и немного поменьше, срываются вниз и впитываются в еще теплый пшеничный тост.
        Я расплачиваюсь наличными, оставив чаевые, не большие и не маленькие, чтоб не давать официантке лишних поводов запоминать нас. Держа ее маленькую холодную руку в своей, я шагаю вдоль по улице, уклоняясь от косых брызг дождя. Я улыбаюсь, шучу и смеюсь над прохожими — женщиной в дождевике поверх песцовой шубы и велосипедистом, коленки которого поднимаются выше руля. Я не знаю, что сделать, чтоб она перестала плакать.
        Самолеты и поезда отпадают. Нам остаются только попутки, и я нахожу одну, подходящую, которая отъезжает всего через полчаса. Забираясь на заднее сиденье древнего трехдверного «Ауди», она даже не спрашивает меня, куда мы едем.
        — Вы слышали, из-за проклятых террористов снова хотят выставить полицейские кордоны на границах?  — произносит водитель, мужчина средних лет с большими седыми усами, по-шведски, когда мы выворачиваем на трассу A20, ведущую на северо-восток.
        — Что он сказал?  — шепчет Лиза, просунув голову между подголовником и стеклом и впившись ногтями в мякоть моего предплечья.
        — Да так, о погоде.
        — Сережа, не ври мне, пожалуйста. Я слышала, он сказал: террористы, полиция. Это про нас?  — ее голос срывается.
        — Тише, тише. Не про нас. Просто я не хотел тебя тревожить.
        Я накрываю ее ладонь своей. За окном проносятся, сливаясь в одну линию, влажные огни встречки. Водитель смеряет нас долгим настороженным взглядом из-под очков.
        — Она вдруг вспомнила, что забыла положить зубные щетки,  — с улыбкой обращаюсь я к мужчине.  — Женщины…
        Он переводит взгляд в зеркало заднего вида, рассматривая отражающееся в мутном стекле лицо моей спутницы, потом снова пялится на меня.
        — Нам надо бы заправиться,  — говорит он, наконец, когда мы минуем знак, извещающий о приближающейся бензоколонке.
        — Что он сказал, Сережа?
        — Что нам надо заправиться.
        — Но у него еще полбака, смотри,  — она указывает на бензиновый датчик на приборной панели. Она права.
        Водитель перехватывает мой взгляд.
        — Сломан! Я отсчитываю по километражу. Перед трассой хорошо бы заправиться, нам пятьсот километров хода еще.
        Я киваю, следя за тем, как мужчина нажимает рычажок поворотника «клок-клок-клок». Шурша покрышками о шумовую полосу, машина начинает плавно смещаться вправо, по направлению к разлившемуся по ту сторону дождя мареву неоновых огней.
        — Сереженька, что он делает?
        — Заезжает на заправку. Тише, спокойней, не кричи.
        Водитель паркует машину возле средней колонки.
        — Вы посидите, да?  — бросает он, даже не глядя в мою сторону, и выходит, не дождавшись моих возражений.
        — Сереж, он узнал меня, он наверняка звонит сейчас в полицию.
        Я прижимаюсь к стеклу, пытаясь разглядеть, что происходит в ярко-желтом аквариуме за дверями киоска.
        — Давай просто уйдем?
        — Уйдем? Куда? Здесь ничего нет, кроме трассы и дождя.
        — Поймаем попутку. Я… я могу состроить глазки какому-нибудь дальнобойщику.
        Я вижу, как внутри, возле касс, водитель достает из кармана телефон и набирает какой-то номер.
        — Пойдем,  — резко выкрикиваю я.
        Я оказываюсь на улице первым, потом отгибаю переднее сиденье и подаю ей руку. Она выходит под дождь и тут же тянет за собой на трассу. Тут я вспоминаю о рюкзаках в багажнике. Мои пальцы скользят по холодному мокрому металлу в поисках кнопки или ручки, открывающей багажник. Внезапно, машина мигает габаритами, и сразу за этим раздается что-то среднее между визгом и вздохом.
        Я оборачиваюсь. Водитель смотрит на меня, озабоченно сдвинув брови. Через секунду его лицо расплывается в улыбке.
        — Не переживай, я купил вам новые, две по цене одной,  — он сует что-то мне в руку.  — Нельзя так расстраивать девушку.
        Я гляжу вниз в свою раскрытую ладонь — зубные щетки, зеленая и желтая, средней жесткости.
        — Я…
        — Потом поблагодаришь,  — продолжает мужчина,  — давайте забирайтесь обратно в машину, хочу добраться домой до темноты.
        Ни слова не говоря, мы садимся обратно в «Ауди», только на этот раз я залезаю на заднее сиденье вместе с ней и всю дорогу до Гамбурга сжимаю ее руку в своей, будто гранату без чеки. Через час безмолвного наблюдения за призраками деревень, проносившимися мимо пассажирского окна, она показывает пальцем на огромный дорожный знак и с улыбкой говорит:
        — Смотри, город называется Гауда, прямо, как сыр.
        Она улыбается, впервые с тех пор, как мы видели по телевизору ее фото, она улыбается мне.
        После этого она кладет голову мне на плечо и засыпает беспокойным сном, то и дело вздрагивая и шепча какие-то непонятные слова, похожие на названия каких-то растений на латыни. Мы подъезжаем к Гамбургу уже в темноте. Дождь прекратился, на небе показываются низкие тусклые звезды.
        — Куда вас?  — спрашивает водитель, когда мы едем по мосту через канал.
        Я называю ему адрес — возле Центрального вокзала, так, чтоб он не знал, куда мы идем на самом деле. Она открыла глаза, как только я дотронулся губами до ее виска, с тяжелым вздохом, будто не хотела возвращаться в этот мир.
        — Это Гамбург?
        — Ага.
        — Ты знаешь, что здесь «The Beatles» убили своего первого бассиста?  — бормочет она сонным голосом, вылезая с заднего сиденья машины и потягиваясь.
        — Они принесли его в жертву сатане?  — спрашиваю я, поблагодарив водителя и расплатившись с ним за дорогу.
        — Да. Поэтому они прославились.  — Она берет меня под руку.  — Ты ведь играл в группе?
        — Ну да.
        — Надо было и вам убить кого-то. Я бы ходила на твои концерты и ждала тебя в лобби-баре твоего отеля, как Пенни Лейн.
        Я гляжу на нее с удивлением, но она только улыбается в ответ.
        — Ты ведь знаешь, что на самом деле они никого не убили, в смысле «Битлы»?
        — Я бы не была так в этом уверена.
        Мы идем, вдыхая вечерний воздух, густо пахнущий восточным фастфудом, выхлопом и талой водой. Я снял номер в мотеле с почасовой оплатой для дальнобойщиков на выезде из города. Внутри тесно и воняет хлоркой, но мы так устали, что нам все равно. Когда она садится на кровать, под простыней шуршит полиэтиленовый наматрасник.
        — Знаешь, никогда не думала, что скажу это, но, оказывается, мне очень нравится запах хлорки,  — говорит она, с брезгливой усмешкой на лице рассматривая черные скрученные волосинки, прилипшие к кафелю в душевой.
        Мы заказываем пиццу, «Маргариту» и «Гавайскую», и едим ее, сидя на кровати и щелкая каналами на маленьком телевизоре, свисающем с потолка в углу.
        — Серж,  — называет мое имя она, когда мы не можем съесть больше ни кусочка и просто сидим на кровати, откинувшись на подушках.  — Наверное, мне стоит подстричься или перекрасить волосы?
        Я гляжу на ее профиль, черные волосы, спадающие на плечи, и тонкую полоску светлых корней.
        — Я люблю твои волосы.
        — Они отрастут.  — она поворачивается ко мне лицом.  — Ты ведь будешь со мной? В смысле достаточно долго, чтобы увидеть это?
        — Конечно.
        — Когда я увидела тебя в первый раз, я подумала, что ты маньяк,  — Лизин голос звучит шутливо, но глаза серьезные.  — А сейчас посмотри на нас — лежим под одеялом, кругом коробки от пиццы, смотрим по телевизору всякий шлак. Следующим шагом мы уснем под какой-нибудь старый боевик, даже не почистив зубы.
        — А у нас новые щетки.
        — О да, чур моя — желтая.
        Ее пальцы дотрагиваются до моей щеки. Я тянусь к выключателю и гашу свет. Голубое мерцание телеэкрана отражается в ее глазах, когда я беру ее лицо в свои руки.
        ЛОНДОН, 9 МАРТА
        — Что ты там делаешь?  — Я резко сажусь на кровати.
        В комнате еще темно. Она сидит ко мне спиной, склонившись над дисплеем моего мобильного телефона. Его голубоватый свет бликует на ее волосах, оттеняя все четче проступающую из-под низа темную полосу.
        — Дай сюда.  — Я хочу просто выхватить его, но нечаянно выбиваю телефон у нее из рук, и он с грохотом катится по полу.  — Что ты делала? Проверяла свои дурацкие аккаунты? Я говорил тебе…
        — Успокойся, Сереж,  — отзывается она, с обиженным видом потирая пальцы.  — Я не дура, я просто читала новости.
        — Новости? И что там пишут?
        — Тот мужик, водила, похоже, он все-таки сдал нас. Там, на сайте, сказано, что я в Германии.
        Я свешиваюсь с кровати и нащупываю упавший телефон. Через весь экран тянется длинная угловатая трещина. Я пробегаю глазами по заголовкам в сводке новостей.
        — Тут говорится, что они подозревают, что ты скрываешься в Германии. Только подозревают. Это ничего не значит,  — говорю я, надеясь, что она не заметит, как дрожит моя рука.
        — Думаешь, они знают, что я не одна?
        — Что ты хочешь на завтрак?  — спрашиваю я, дочитывая статью, в которой говорилось, что полиция Каталонии начала активное сотрудничество с Интерполом в поимке подозреваемой в убийстве Олли Ингланда.  — Как насчет блинчиков? Или лучше бургер? Мы же в Гамбурге, в конце концов.
        Я убираю телефон на дно своего рюкзака. Без него нам лучше, спокойнее. Внешний мир — наш враг.
        Меня не оставляет мысль, что я должен остановиться. Хотя бы на минуту, чтобы собраться с мыслями, записать все на доске или в текстовом файле, вычленить знаменатель, паттерн, ключ. Мне кажется, что стоит мне задуматься обо всем по-настоящему, подойти к делу с холодной головой, как я найду решение, построю на карте маршрут до точки нашего назначения. Но вот беда, именно этого я сделать как раз не могу. Ее присутствие рядом, ее прикосновения, запах, вкус, они работают, как раздражитель, перебивая все другие рецепторы. Она сбивает все, как антенна, глушащая GSM-сигнал, она заглушает мои мысли.
        Я не дурак. Я хочу верить в то, что я не дурак, и я прекрасно знаю, что все должно закончиться плохо. Я почти слышу стук в дверь, вижу лица копов, которые войдут внутрь, стряхивая с себя дождь и, как в кино, зачитывая нам наши права, вдыхаю затхлую вонь комнат, похожих на офис местечкового страхового агента, куда нас приведут и где будут спрашивать о том, что случилось в Барселоне. Поэтому я наслаждаюсь каждой мелочью, каждым прикосновением, каждой чашкой шоколада в вагоне-ресторане, каждым второсортным боевиком с субтитрами в эфире ночного телевидения.
        Мы больше не могли рисковать с попутками, поэтому, оставив ее в маленькой кофейне у вокзала, я отправился на Баллиндам, на место, которое указал мне парень, которого я нашел в дарквебе. Я вспомнил то, что рассказывал о покупке нелегальных товаров Карлос. Все оказалось даже проще, чем я думал. У меня есть биткойны. Когда-то мне досталось сто с лишним штук, бесплатно, я обменял на них снаряжение в игре, просто ради прикола. Наверное, тот парень, который купил у меня винтовку, сейчас сильно кусает локти. Но какое мне до него дело. Главное, что деньги теперь больше не проблема, по меньшей мере пока. Они были моей свинкой-копилкой на черный день, и вот он настал. Я нашел машину припаркованной ровно там, где на карте была поставлена точка, ключи торчали в замке зажигания. Это стоило мне чуть больше биткойна, включая бак бензина и атлас «Мишлен» в бардачке.
        Через час я возвращаюсь к кафе на углу за рулем длинного, как катафалк, «Фольксвагена» с велюровым салоном и древним CD-проигрывателем. Завидев меня, Лиза с улыбкой подскакивает с места и выбегает на улицу.
        — Ничего себе тачка!  — Она с хохотом вваливается на переднее сиденье.  — Мы должны заняться в ней сексом, Серж, прямо сейчас.
        — Относись с уважением. Эта машина наверняка старше тебя!
        Она включает радио и крутит волну, пока ухо не цепляется за знакомую песню.
        Внезапно я знаю, куда мы поедем. Все становится таким понятным и простым, как слова припева, если пропеть их тысячу раз. Я гляжу на нее, стараясь запомнить, как шевелятся ее губы, беззвучно повторяя знакомые слова.
        Я веду весь день и всю ночь, останавливаясь в зонах отдыха для дальнобойщиков, чтобы поспать пару часов, и снова отправляясь в дорогу. Когда мы въезжаем на мост, длинный и гладкий, как хребет мамонта, Лиза опускает стекло и подставляет ладонь кусачему, как пиранья, морскому ветру.
        Мы пьем кока-колу и едим хот-доги с заправок, крутим колесико радио в поисках знакомых песен, читаем нараспев дорожные знаки на сменяющих друг друга незнакомых ей языках, играем в города, целуемся в зонах отдыха. Она фотографирует мой профиль, говорит мне, что любит меня, потом засыпает, закинув обутые в стоптанные кеды ноги на приборную панель. На заправке на выезде из Мальмо она просит у меня двадцатку и покупает нам пару вязаных шапок с кривобокими оленями и красными снежинками. По обочинам дороги то и дело мелькают подтаявшие, как горелый зефир, сугробы, ветер приносит забытый запах хвойного леса и мороза. Я включаю печку, она гудит, заглушая болтовню по радио, не принося, впрочем, никакого тепла. Вопреки советам приложения с картами, я съезжаю с шоссе, и мы двигаемся вверх по побережью, мимо спящих хуторов, березовых рощ, укрытых сугробами, протестантских кладбищ и неоновых чудищ гипермаркетов, дремлющих в глубине парковок.
        Я рад, что она проспала Готенбург и не просила меня остановиться хоть на час, чтобы посмотреть город. Она дремлет, когда я тихонько торможу возле сельской лавки и покупаю нам куртки, с большими капюшонами, отороченными полосой искусственного меха, две по цене одной, потому что скоро весна. Зеленую мне и красную ей.
        Чем дальше на север мы продвигаемся, тем выше становятся звезды и прозрачней воздух. В последнюю ночь пути, почти двое суток после того, как мы выехали из Гамбурга и полторы недели после отъезда из Барселоны, я останавливаюсь на холме посреди снежной пустоши и выключаю фары.
        — Что ты делаешь?
        — Смотри,  — я выхожу из машины и указываю ей на усыпанное звездами небо — одно из северных чудес, по которым я так никогда и не перестал скучать.  — Это Млечный Путь.
        Она закутывается в парку и приоткрывает дверцу машины.
        — Млечный Путь?  — переспрашивает она, глядя на растянувшуюся над нашими головами искристую ленту.  — Настоящий? Похож на пепел.
        Лиза пританцовывает от холода, переминаясь с ноги на ногу на снегу, не сводя глаз с мерцающей галактики над нашими головами.
        — Поехали?  — наконец, говорю я, зная, впрочем, что я буду жалеть о том, что не дал этому моменту продлиться чуть дольше.
        — Нам далеко еще?
        — Нет, к утру будем.
        — М-мм,  — она смотрит на меня с полуулыбкой и снова берется за колесико радиоприемника. Мне нравится, что между теплом и музыкой она всегда выбирает второе.
        Я прав, мы въезжаем в деревню на рассвете. Ночью был снег. Указатель на нужный нам съезд с дороги утопает в сугробе, я чуть было не пропускаю наш поворот. Лысые шины «Фольксвагена» проскальзывают по белой пыльце, оставляя за собой длинные параллельные линии. Я выезжаю на главную улицу как раз в тот момент, когда из-за пригорка показывается ядовито-рыжий нимб солнечных лучей, тут же заставляя пустые черные витрины магазинов искриться не хуже Млечного Пути. Лавка со снаряжением для охоты и рыбалки, кофейня, церковь, школа. За школой дорога уходит влево и вверх, на другой берег озера, тут домов мало, и все они одинаковые двухэтажные, обшитые серо-голубыми рейками с остроконечными крышами. Я сворачиваю еще раз, налево, и еду вниз, почти к самому озеру, еще километр или около того, ища глазами маленькую пристань. Она вросла в лед озера и покосилась, но она тут. Я подъезжаю почти к самой воде и мягко торможу.
        Хрустя свежим снегом, я взбегаю по ступенькам и заглядываю внутрь, сквозь мерзлое окно террасы. Дом пуст. Посреди гостиной одиноко пылится низкий темно-серый диван, чуть поодаль — обеденный стол ждет, пока его накроют к обеду для четырех человек. Я оборачиваюсь и смотрю в сад. Хромые рассохшиеся яблони и низко склонившиеся над водой ивы. Поодаль — лодочный сарай из красно-бурых реек с бронзовой чайкой на флюгере. Это здесь, мы на месте.
        Конечно, ключей у меня нет, но я легко вспоминаю, как мы делали это, когда учились в школе. Утопая в свежем снегу, я пробираюсь на задний двор и дергаю ручку веранды. В моем, в нашем детстве они почти всегда были открыты, и можно было пробраться внутрь летнего коттеджа у озера, отыскать среди кухонных шкафов бар с пыльными полупустыми бутылками джина и вина из черной смородины, пить до тех пор, пока комната не начнет медленно вращаться по кругу, а потом целоваться, превозмогая поднимающуюся из желудка кислую волну рвоты, переплетаясь ногами на укрытом лоскутным покрывалом диване.
        На этот раз дверь оказывается запертой. Я мог бы потратить еще пару минут на то, чтобы дойти до лодочного сарая и поискать ключ, который, без сомнения, спрятан где-то там, но я слышу скрип отворяющейся дверцы мастодонта «Фольксвагена». Отойдя на пару шагов назад, я разбегаюсь и бью в замок ногой. Дверь, содрогнувшись, распахивается, ей не нужны долгие уговоры.
        — Эй, ты что там делаешь?  — спрашивает Лиза, выйдя из-за угла и сонно потирая глаза кулаком.
        — Проветриваю дом. Тут давно никого не было, и воздух пропах сыростью.
        — А кто здесь живет?
        — Мы.
        — Это наш дом?
        — Я должен был давно привезти тебя сюда.
        — Тут мило,  — говорит девушка, остановившись посреди пустой белой гостиной.  — Но как-то совсем пусто.
        — Сейчас разведем огонь.
        Я иду в машину за нашими вещами и пакетом еды, купленной на круглосуточной заправке, последней за пятьдесят километров отсюда, беру лопату и чищу тропинку до лодочного сарая. Отодвинув засов, я отворяю ворота и оказываюсь в пропахшем бензином и пылью сумраке. Там, возле спящей под белым саваном моторной лодки, я нахожу связку ключей и пару вязанок сыроватых березовых дров.
        На завтрак я купил шоколадные шарики, которые шипят и лопаются в молоке, превращая его в слабенькое подобие какао. Я делаю кофе, растворимый, подкрашиваю его густыми сливками.
        — Фу, что это?  — Лиза морщится после первого глотка.
        — Кофе.
        — Ненавижу кофе.
        Телевизор не показывал ничего, кроме помех. Вскоре тепло и сорок часов в дороге берут свое, и мои веки начинают смыкаться еще до того, как я успеваю допить свой чай. Я ложусь на диван и, положив щеку на подлокотник, закрываю глаза. Я представляю себе нашу жизнь в этом доме. Вещи, которые она купит и расставит на полках, цветы, отрывной календарь. Может быть, мы даже заведем кота, чтобы он, мурлыкая, ходил по подоконникам, аккуратно перешагивая через стопки книг и пустые кофейные чашки. Я думаю о платьях, которые она повесит в шкафу. О голубом велосипеде с женской рамой и корзинкой под рулем. О том, что мы поставим на крыше тарелку и сможем смотреть фильмы, засыпая и просыпаясь, допридумывая во сне сюжет. Она будет писать длинные списки покупок, по-русски, на листочках разлинованной бумаги, а я буду ездить в город и возвращаться домой с пакетами в руках, такими тяжелыми, что они режут ладони.
        Меня будит хлопок двери. За окном стоят серые сумерки, небо выглядит так, будто вот-вот пойдет снег.
        — Ты где?  — зову я.
        — Здесь.
        — Ты нарочно хлопаешь дверьми?
        — Да, потому что пора тебе перестать спать,  — говорит Лиза, растягивая слова.
        Я сажусь на диване и оборачиваюсь к ней. Она стоит спиной ко мне и смотрит на огонь.
        — Я затопила печку.
        — Что-то случилось?
        — Серж, я знаю, что мы влезли в чужой дом и наутро нам опять придется бежать. А я не могу больше… бежать. Я хочу остановиться.
        В ее руке блестит стакан с какой-то янтарной жидкостью.
        — Что это?
        — Виски.
        — Тут нашла?
        — Нет, сходила в деревню в лавку.
        — Если ты хотела выпить, могла бы разбудить меня. Тебе опасно выходить, тебя ведь могут узнать.
        — И пусть.
        — Что с тобой?
        — Я же сказала, я не могу больше бежать. Не могу жертвовать тобой и твоей жизнью. Это… это не честно с моей стороны, Серж. Есть вещи, о которых ты не знаешь.
        — Мне все равно, что случилось там, в Барселоне. Ты можешь ничего мне не рассказывать.
        В ее бледных глазах сверкнуло разряженное сияние сумерек.
        — Я любила ее, больше всех на свете, почти так же сильно, как люблю тебя.  — Лиза сползает по стене и садится на пол, обняв колени.
        — Я знаю.
        — Нет, ты не знаешь. Понятия не имеешь.
        — Правда, можешь не говорить…
        — Нет, Серж, все наоборот. Я не могу не… не могу не сказать об этом. Сейчас или никогда, и плевать, что будет.  — Она ложится на пол, растянувшись на спине и не мигая смотрит в потолок, потом, пару секунд спустя, начинает говорить уже каким-то другим голосом, хрипловатым и спокойным, будто звук шел со дна колодца.  — На той вечеринке, в наш с ней последний вечер, Рита кого-то ждала. Я знала, потому что она все смотрела и смотрела на дверь. А еще потому, что она покрасила волосы за неделю до поездки, перестала быть платиновой блондинкой, стала темнее на несколько тонов и начала по-другому красить глаза. Мужчина, дело было в мужчине, и я должна была это понять. Но куда мне!
        Она допивает остатки виски и морщится.
        — Это оказался чертов бурбон. Ненавижу бурбон. Хотя нет,  — она закусывает губу.  — Это Рита ненавидит бурбон.
        — Пожалуйста, не надо ничего говорить, мне не важно. Да и я… я знаю, уже знаю все, что ты хочешь мне сказать, милая. Я все понял, еще тогда, в поезде. Это ничего не меняет, абсолютно.
        — Мы поссорились из-за парня, можешь себе представить?  — говорит она, прикрыв глаза. Ей плевать на мои возражения.  — Обидно вдвойне, ведь я не знала, что у нее он был, хотя считала себя ее лучшей подругой. Мне нужно было быть внимательнее, читать между строк, но я не сильна в этом. Обычно я не замечаю правды, пока она не оскаливается мне прямо в лицо. Сначала я болтала с теми ребятами, стартаперами, помню, мы загружали какие-то глупости в Снэпчат и пили пиво. Потом мне стало скучно, я решила пойти домой. Одна секунда, понимаешь, все решает одна секунда. Не то время, не то место. Я спустилась и вышла на улицу, вдохнула этот безумный барселонский ветер, подняла глаза на небо, там, поверх звезд, мигали огоньки самолетов, а может, просто двоилось в глазах. Я открыла «Убер», позабыв на минуту, что барселонским таксистам удалось победить гиганта из кремниевой долины, и он там не работает. Такой он меня и увидел, пялящейся в телефон и чешущей затылок, в дешевых туфлях. Он сразу понял, что я спустилась с вечеринки. Может, сними я идиотский браслет, который мне выдали на входе, он бы не заговорил со мной
и ничего этого бы никогда не случилось. Но какой смысл думать об этом теперь. Олли спросил, где лифт, улыбнулся этой своей улыбкой, которой его научили в Америке. Я объяснила ему, как пройти, заметив только, что вечеринка так себе. Он предложил мне сигарету. Я согласилась, хотя и не курила тогда. Я просто так хотела быть ею, понимаешь, красивой и бесстрашной, девушкой, которая курит сигареты на ветру вместе с незнакомцем и не боится улыбаться, глядя ему в глаза и облизывая губы. Я была ею, Ритой, ты понимаешь? Не собой, не скучной неудачницей со стоптанными пятками, а ею, той, к которой тянулись все.  — Лиза вздыхает, потом продолжает:  — Знаешь, он показался мне милым, таким стеснительным и наглым одновременно, и очень умным. Обезоруживающим. Он как-то незаметно уговорил меня вернуться с ним на вечеринку, вел себя так, будто мы знакомы сто лет. Когда мы вышли из лифта наверху, мы почти столкнулись с Илаем, он уже уходил. Риты нигде не было видно. Илай прошел мимо нас, уставившись в телефон. Мы оказались внутри. Тут-то я поняла, что Олли был не просто парнем. Его знали все, это было похоже на то, как,
если б я зашла в бар вместе с Миком Джаггером, никак не меньше. Мы сели у бара, пили и болтали. Обо мне, он хотел знать, где я жила, что научилась так хорошо говорить на английском. Это было приятно, пусть я и знала, что он просто хочет переспать со мной. Может быть, я даже была готова пойти с ним домой, я не знаю. Я, помню, думала о том, какие на мне трусики, и не могла вспомнить. Я взвешивала эту идею у себя в голове, пока он заказывал нам выпить, повернувшись ко мне вполоборота. Рита появилась неожиданно, откуда-то из-за моей спины. Я представила их друг другу. Еще тогда мне показалось, что она отреагировала как-то странно, резко, без улыбки, но я списала это на то, что она попросту устала улыбаться. Олли пожал ей руку, но остался со мной. Минут двадцать спустя я пошла в туалет, я хотела убедиться, что на мне новые черные, а не старые серые, но я не успела даже закрыть дверь в кабинку, как туда влетела Рита. Она сказала мне, что мне нужно идти домой и что она взяла меня не для того, чтобы я терлась возле деловых партнеров Миши и Саши. Я была в шоке, помню, я даже возразить ничего ей не смогла,
просто взяла свою куртку из гардероба и убежала оттуда, не оглядываясь. В очереди на такси я встретила парней, стартаперов. Они позвали меня гулять по ночной Барсе.
        Лиза замолкает. Я тоже молчу, просто сижу, глядя поверх ее головы, глядя на падающий снег.
        — Серж, ты должен понимать, в каком мире мы живем. Это ваш мир, мир мужчин. Это вы делаете из нас врагов. А я… я любила ее всем сердцем. Все, что случилось тем вечером,  — вина мужчин. Таких, как Олли, как Миша и Саша. Не таких, как ты. И не таких, как Илай. Но таких, как они.
        Ее дыхание заметно учащается.
        — Я… меня никто не может винить в том, что случилось той ночью, Серж. Ты же не станешь винить ураган в том, что он сносит дом, стоящий на краю обрыва? Тут нет моей вины.
        Она наливает еще выпить.
        — Я задремала в квартире тех парней. Когда я проснулась, было где-то три утра, и я решила пойти домой. Помню, я шла по темным теплым улицам, мои шпильки отстукивали по мостовой, и я так надеялась, что все наладится, что все решится, что завтра будет новый день и она не вспомнит, как зла на меня была. Я подошла к дому по аллее. Квартира была пустой. С Ритой так бывало, она могла прийти домой на рассвете, поводов волноваться не было. Я разделась и набрала ванну. Я… я пошла в ванну только потому, что так любила делать Рита, у нее была теория, что перед сном нужно как следует отмокнуть. Если бы ты видел ее, какой перламутровой была ее кожа, ты бы тоже последовал ее советам. Она ввалилась в квартиру минут двадцать спустя, не одна. Я узнала голос Оливера. Тогда я решила, что они познакомились только тем вечером. Мне было стыдно, что я слушаю их, слушаю, как он приказывает ей повернуться спиной, произносит с этим своим акцентом, смакуя каждый слог, называет ее грязными словами. Я хотела дать им знать, что я там, что я… что они должны остановиться, но вместо этого я слушала, как он говорил с ней, а она
отвечала, а потом не отвечала, как шурша соскользнуло на пол ее красное платье, как стонали пуговицы, едва пролезая в петли, как кто-то из них вздохнул, почти вскрикнул, а потом раздался звук тела, мертвым грузом падающего на кровать. Пару минут спустя послышался его голос. «У тебя другие волосы»,  — сказал он, и тогда я сразу поняла, что они были знакомы раньше. «Блондинок больше никто не воспринимает всерьез»,  — ответила она. Я помню, он спросил ее, так ли это, и Рита сказала ему, что даже он не принимает ее всерьез. А Олли ответил ей: «Неправда, я всегда воспринимаю всерьез голых женщин». Потом кто-то из них закурил, я почувствовала, как потянуло сигаретным дымом. А затем она сказал ему, что любит его, на выдохе, после длинной затяжки. А он, на вдохе, со смехом сказал ей не быть дурой. Рита продолжила говорить, о Барселоне и о новой жизни, и о том, куда они пойдут завтракать утром. Он пытался отшутиться, потом они замолчали, снова начали трахаться. Видимо, только так он и мог отвлечь ее от темы безответной любви. Поэтому бросил ее, едва успев вытащить из нее свой член. Я стояла, прислонив ухо к
двери, но когда послышался звук босых ног по полу, я ринулась в ванную и залезла в воду, с головой. Он зашел всего на секунду и, увидев меня, смотрящую на него широко открытыми глазами из-под тяжелого одеяла мутной от мыла воды, он тут же свалил, ничего не сказав. Когда он вышел, Рита сразу же начала нести какую-то унизительную чушь, умолять его остаться. Он сказал, что ей надо выпить воды и проблеваться, потом ушел. Я слышала, как она всхлипывала в прихожей. Это был первый раз, когда она плакала при мне. И это было из-за него.
        — Ты можешь не говорить дальше.
        — Да?
        — Да.
        Она закусывает губу.
        — Когда она открыла дверь в ванную комнату и я увидела ее опухшее от усталости и слез лицо, отклеившийся уголок ресниц, я так хотела обнять ее, прижать к себе, сказать, что все будет хорошо. Она была рада мне, так сильно, что полезла ко мне в остывшую воду. Рита попросила сделать погорячей и, смеясь сквозь слезы, говорила мне, что любит меня больше всех на свете. А потом ее лицо почернело от злости — она вспомнила. Вспомнила о том, как Олли флиртовал со мной в баре. Я увидела это у нее в глазах. Она ударила меня по лицу, наотмашь, безо всякого предупреждения. У меня из глаз сразу покатились слезы, это был рефлекс, мне было их не остановить. И тут она начала говорить. Оказалось, она знала, кто я, в смысле, что Миша — мой родственник. И что я ничтожество, которое подослали, чтобы стать ее заменой. Я не могу сказать тебе, как она называла меня, что говорила. И я готова была все стерпеть, если бы только не этот холод в ее голосе, будто мы чужие.
        — Рита сказала, что все смеются надо мной за моей спиной и называют маньячкой, влюбленной в нее. Потом она приказала мне встать в полный рост, и я зачем-то послушалась ее. Тогда она начала смеяться над моим телом, моими толстыми бедрами и маленькой грудью. Говорить мне, что Олли никогда бы не стал спать с такой жалкой тупой уродиной. Я хотела, чтобы она замолчала, просто перестала, просто закрыла рот, понимаешь. Я думала, она любила меня, а Рита сказала, что это все было не по-настоящему. Она… врала мне, притворялась. Имитировала все, чтобы держать врага ближе. Она смеялась, так истерично и так гадко, а я умоляла ее замолчать и дать мне уйти, а она не отпускала меня. Тогда я толкнула ее в грудь, изо всех сил, а потом схватила свою одежду и убежала. Я забыла ключи в квартире. Как оказалось, я вышла с другой стороны и меня не видела камера над магазином по соседству. Поэтому они и решили, что в квартире не было больше никого, только Рита и мужчина, которого она привела с собой. Но его не смогли опознать, никто, кроме тебя.  — Лиза крепче обнимает колени, ежась на холодном полу.
        — Вот так вот,  — усмехается она, минуту спустя.  — А теперь ты решаешь, звонить копам сейчас или ждать утра. Мне все равно.
        — Мне тоже.
        — После я вернулась обратно к парням из стартапа. Один из них, тот, с которым ты больше всех разговаривал тогда в баре, где играл Олли, видел, как я возвращалась. Он выходил покурить. То место, что-то вроде апарт-отеля, поэтому он не удивился, когда я сказала ему, что ходила за льдом в автомат, но он оказался выключенным. Я выпила полбутылки виски и уснула на диване в гостиной. Наутро я проснулась и пошла на встречу, по пути купила чистую рубашку в «Заре», потому что не успевала зайти в квартиру. Мне было плохо, виски гудели, голова раскалывалась, я даже не вспомнила ничего, только удивилась, что Риты не было,  — она издает короткий смешок.  — Я ведь не думала, что она могла взять и умереть, понимаешь. Я ведь не убийца, я просто хотела, чтоб она прекратила меня обижать. Мне было больно.
        — Помню, когда я приехала, кругом были копы и «Скорая», мимо меня прошел парень в форме парамедика, со щелчком стаскивающий с руки латексную перчатку. Почему-то в память врезался этот звук — сухой хлопок резины о кожу и то, как он на секунду скривил лицо от боли. Странно, да? Такая случайная деталь так глубоко засела в голову.
        Лиза встает с места, проходит круг по комнате, потом останавливается, глядя куда-то сквозь влажную снежную мглу.
        — Я пыталась научиться с этим жить. Стоит ли говорить, я немного съехала с катушек, Серж. Я поняла это только тогда, когда встретила тебя. До этого, целый год, я просто жила, как биологический организм, вся моя деятельность сводилась к немногим инстинктам, основным из которых была какая-то необъяснимая тяга ко всему, что связано с ней и с тем, что случилось той ночью. У нее не было семьи, а у меня был ключ от ее квартиры. Она сама дала мне его, еще давно. В первый раз я пришла туда для того, чтобы выбрать платье, в котором ее можно было похоронить. Потом — чтобы найти какие-то документы. Мне казалось, что если в ее туфлях кто-то ходит, это как будто бы делает ее чуть менее мертвой, если кто-то красит губы ее помадой, курит ее сигареты, спит в ее кровати… она как будто продолжает жить, какая-то часть ее, реинкарнация. Но это не касалось ее работы, занимать ее должность я не могла, это было бы предательством.
        — Я уволилась из «Лавера», я не могла там быть, особенно глядя на то, как в Ритин офис за Ритин стол посадили каких-то людей, как засохли на подоконнике ее фиалки. Я нашла работу в продажах и стала ездить по конференциям. На одной из них я столкнулась с Оливером. Ну, может, не совсем столкнулась. Я… мне хотелось увидеть его снова, чтобы понять, такой ли он монстр, каким он рисовался в моей голове после той ночи. Ведь если бы не он, Рита была бы жива. Плюс ко всему, он видел меня той ночью в квартире. Одно его неосторожное слово могло означать конец всего. Нет, я не стремилась избежать наказания, просто я уже была наказана, тем, что лишилась ее, понимаешь? Я следила за ним в соцсетях, я пришла туда, где он был. Он был опасен для меня, я не знала, что с ним делать. Зато он отлично знал, что делать со мной. В ту ночь я пила абсент и трахалась с ним, даже не снимая обуви. Мы стали спать друг с другом от случая к случаю, немного общаясь на отвлеченные темы в перерывах. Иногда он писал мне по ночам, тогда я присылала ему фотки своих трусиков. Я говорила себе, что делаю это потому, что так хотела бы
Рита, что это она, она делает это через меня, через мое тело. Что мне нужно продолжать чувствовать его в себе для того, чтобы она не умирала до конца. Понимаешь? Как будто так я смогу быть ближе к ней, к моей любимой, единственной, к той, ради которой только и можно жить. Я стала гребаной жрицей богини Риты.
        Я слушаю ее, не перебивая. Слова текут и текут из нее, воздух в комнате становится вязким и скользким, как вода, выходящая из легких утопленницы. Как объяснить ей, что мне правда плевать, что она убила ее и убила Олли? Я жду, пока она дойдет до этого сама. Наконец, она замолкает.
        — На самом деле это все ложь,  — Лизин голос снова меняется, теперь он больше похож на знакомый и родной, смеющийся.  — Я была с ним потому, что это был единственный способ держать его близко. А пока Олли близко, я могла хоть как-то контролировать его и быть уверенной в том, что он никому ничего не скажет. Впрочем, он даже не задумывался над тем, что видел. В ту ночь, когда ты написал мне, что все знаешь, что Олли был с ней, я не могла допустить, чтобы вы встретились. Вы так хорошо поладили, это пугало меня, вдвоем вы бы легко докопались до истины. Поэтому я увела его наверх.
        Лиза сжимает пальцами виски.
        — Когда он умер, я простила ее. И себя. Это все мужчины, Серж. Мужчины сделали из нее монстра. Это они убивали Риту, долго и методично разрушая до самого основания. Так было и со мной, после нее. Эта работа, где нужно продавать себя, каждый день. У Олли была интересная теория на этот счет, не знаю, успел ли он тебе ее рассказать. Что девочки делают в этом бизнесе,  — Лиза улыбается отсутствующей улыбкой.  — Мне не следовало сближаться с ним. От его прикосновений я, сама я, только чувствовала себя еще более мертвой. Я давала жизнь Рите, но убивала себя. Впрочем, наверное, я просто хотела умереть, поэтому так. Пока не появился ты. Поэтому я не могла дать тебе догадаться о том, кто я есть на самом деле. Глупая, грязная, конченая, фанатично одержимая своей начальницей дура. Но ты оказался умнее меня, ты заставил меня во всем признаться.
        — Я не заставлял,  — пытаюсь возразить ей я, но она остается глухой к моим словам.
        — Знаешь, тогда в твоей комнате, когда ты застегивал молнию на Ритином платье, я почувствовала, что могу рассказать тебе все, и ты не сдашь меня. Наверное, я просто влюбилась в тебя.
        Лиза говорит что-то еще, но я уже не слышу.
        — Там, в комнате,  — перебиваю ее я.  — Он и ты…  — хочу спросить ее прямо, но не могу, мои губы отказываются повиноваться, вместо этого я снова и снова вижу перед собой их вдвоем по ту сторону мутного стекла, мыльный блеск их тел, ритм движений.
        — Серж, послушай меня,  — внезапно она рядом и берет мое лицо в свои ладони,  — я не спала с ним в ту ночь, я бы не сделала этого. Я твоя.
        — Но я видел.
        — Ты не мог видеть, этого не было.
        Я смотрю в окно. Снег, наконец, перестал валить. Не тронутая нашими следами лужайка искрится в свете звезд. Мои виски начинает сдавливать.
        — Обещай мне одну вещь.
        — Какую, милый?
        — Что ты не планировала все это. Что я приду за тобой туда, что я найду Олли и тебя?
        — Конечно же, нет.
        Виски сдавливает еще сильнее. Где-то внутри черепной коробки раздается тиканье, знакомое и громкое. Что это? Метроном? Часовая бомба?
        Несколько минут мы молчим, я позволяю потопу из сказанных ею слов впитаться в себя. Я тру голову руками, тщетно силясь прогнать звук метронома из головы. «Клоск-клоск-клоск». Нет, это не метроном, это что-то еще. Я поднимаю на нее глаза.
        — Зачем ты сблизилась со мной? Чтобы держать меня близко и знать, куда я копаю?  — спрашиваю я, впрочем, уже зная ответ.
        — Это не так, уже давно не так.
        — А Илай?
        — Что Илай?
        — Почему он хотел с тобой встретиться?
        — Я не знаю!  — Лиза мечется по комнате.  — Я ничего не знаю о его смерти. Наверное, он хотел рассказать мне о том, что они украли данные. А Миша просто не мог допустить, чтобы такое случилось, и нанял кого-то.
        — Ты веришь в то, что Миша способен заказать кого-то? Он ведь твоя семья.
        — Особенно потому, что он моя семья! Миша способен на все, когда речь идет о деньгах. А здесь… ты видишь, чем он рисковал. Наверное, Илай дал им понять, что винит их в смерти Риты и знает мотив.
        — Почему они напали на меня?
        — Потому что они виновны, и ты знаешь об этом. Все ведь вскрылось.
        — Но почему не убили?
        — Серж, ты что думаешь, если моя дура сестра когда-то вышла замуж за Мишу, я должна знать, чем он руководствуется, когда решает сломать кому-то парочку ребер? Может, ты хочешь, чтоб я ему позвонила и спросила?  — она бросает на меня полный ярости взгляд.  — Я здесь перед тобой признаюсь в страшных вещах, а ты, ты только хочешь закрыть все клеточки своего пазла. Собрать все гребаные ачивки и получить лучшую концовку! Иногда мне кажется, что для тебя разгадка важнее, чем сама жизнь.
        — Это не так.
        Она фыркает.
        — Почему они знали, что я приду в «W»?
        — Ладно, ладно, раз тебе это так важно. Я сказала Мише, что вы с Карлосом копаете под него, что вам известна какая-то грязь о нем и его бизнесе. Я показала ему твою фотку. Мне нужно было, чтоб они остановили тебя, если ты придешь на вечеринку, до того, как ты найдешь там Олли. Я не думала, что они будут бить тебя, только припугнут. Прости меня, пожалуйста, если можешь. Серж, я… прости меня… наверное, мне стоит просто уйти.
        — Нет.
        Я ловлю ее за руку.
        Тиканье в голове понемногу начинает стихать. Я скольжу ладонями по ее телу, целую ее в выпуклый шейный позвонок.
        — Я должна уйти,  — шепчет Лиза, стягивая с меня свитер.
        — Нет. Не говори глупости.  — Я кладу ее на спину.
        — Это мы с тобой, запертые в горящем доме,  — произносит она, прижавшись губами к наколке поверх моего сердца.  — Он горит, а мы внутри.
        — Да.
        — Мы с тобой будем жить, как рок-звезды в туре, Серж, каждый день будет новый город, новые люди, новые песни, мы никогда не вернемся назад. Когда я увидела тебя впервые, я подумала, что ты точно играешь в рок-группе.
        В голове снова начинает тикать. Я зажмуриваюсь, пытаясь не думать ни о чем, кроме ее рук и губ. А потом я открываю глаза. Она лежит на спине, я в ней, так глубоко, насколько только могу. Тут я вижу ее лицо с широко распахнутыми глазами, плывущее в отражении. Ее нога, увитая дорожкой черных татуированных звезд, закинута мне на плечо. Кожа блестит от капелек пота.
        — Ты спала с ним.
        Она моргает пустыми кукольными глазами. Я вижу полоску светлых корней, пробивающуюся вдоль ее лба. Я беру телефон, чтобы проверить время, но вместо этого мои пальцы сами лезут в альбом, открывают фотографии, те, что она слала ему. Розовые соски, прозрачное кружево поверх белой кожи.
        — Ты спала с ним,  — повторяю я.
        — Ты хочешь знать, нравилось ли мне это?
        Она приподнимается и касается своими губами моих.
        — Я видел вас там, за стеклом.
        — О чем ты? За каким стеклом?
        — Ты лежала на спине на кровати, а он… Там в комнате.
        — Серж, я бы никогда…
        — Никогда?
        — Никогда.
        Я глубоко вдыхаю и выдыхаю, чувствуя, как виски сжимаются все сильнее. Я снова пролистываю в голове снимки: ее голое татуированное тело в зеркале, она гладит себя, раздвинув ноги. Она отправила это все ему. А сейчас она лжет. Но она хочет, чтобы я верил ей. Полуправда. Я не могу понять, что важнее. К горлу подступает жгучий кислый спазм, я захожусь в кашле, будто от дыма. Клоск-клоск-клоск-клоск.
        Поворотник. Она включила поворотник, потому что хотела съехать с дороги и о чем-то поговорить. Было что-то важное, что не могло ждать до тех пор, пока мы вернемся домой.
        Я зажмуриваюсь крепче. Стекло, мутное стекло, в котором плывет отражение огней. Каких огней, это было на двадцать четвертом этаже? Каких-то других огней. Они растворяются во тьме красными и желтыми всполохами. Я открываю глаза.
        — Я видел тебя с ним.
        — Да нет же. Нечего там было видеть. Мы просто выпили у него в номере, а потом он начал говорить про нее.
        — Но ты сняла свое платье, я застегивал тебе молнию.
        — Оно было в крови, я смывала пятно.
        Я опускаю глаза вниз.
        — Где твоя татуировка со звездами и остальные?
        — Какие? У меня только одна,  — она показывает мне надпись на бедре, что-то по-французски.  — Серж, ты пугаешь меня сейчас. Я… я пойду налью воды, пить хочу.
        Я наклоняюсь над ней, не давая подняться с пола.
        — Зачем ты мне врешь?
        — Да не вру я.
        — Ты и он…
        — Нет же, нет. Мне больно, отпусти, пожалуйста.
        — Ты и он…
        — Ты не понимаешь этого, Серж, ты никогда этого не понимал,  — сказала Ида Линн, грустно улыбнувшись и по привычке крутанув колесико радиоприемника.
        — I know, you love the song and not the singer…  — прошепталаонаоднимигубамивместесБрайаномМолко.
        — You’ve got me wrapped around your finger,  — невольно повторил я. Мы так давно не слушали их вместе. Может быть, пять лет.
        Я гляжу на двойную желтую полосу, разделяющую меня и ее, запрещающую мне пересекать ее даже прикосновением. Пунктирные снежинки пикируют в морозном воздухе.
        — Ты не знаешь, каково это — быть мной, каково знать, что тебя не должно быть, что ты живешь какую-то одолженную жизнь. Я должна была умереть в том пожаре. Серж, моя жизнь — это горящий дом. Он во мне, а я в нем. Я думала, я смогу все забыть, если мы уедем, я даже забыла. Но все вернулось.
        — Почему ты не сказала мне, что тебе снова плохо?
        — Да как с тобой говорить, ты все время молчишь и смотришь в стену!  — Она ударила ладонью по рулю.
        — Осторожнее, дорога скользкая.
        — Вот видишь, в этом весь ты. Осторожный. Цельный. А я не такая! Неужели ты не видишь?
        — Ида Линн, прости меня.
        — Да я не злюсь. Я просто хочу объяснить тебе все, и чтоб ты послушал хоть раз.
        — Тогда давай остановимся.
        — Что? Давай. Если тебе так проще.
        — Серж, отпусти меня,  — повторяет Лиза, пытаясь провернуть запястье.  — Какая разница, было или не было, ведь я с тобой, а его больше нет. Ты ведь не станешь спрашивать, с кем мне было лучше? Ведь не станешь? Ты ведь не из тех, кому нужно знать, с кем и сколько раз? Ты не такой.
        — Откуда ты знаешь, какой я?  — спрашиваю я, нависая над ней, вдавливая плечи в пол своими руками.  — Ведь я все время молчу, уставившись в стену.
        — Ты этого никогда не поймешь, Серж. С ним все было по-другому, я чувствовала, как эта тьма внутри разрастается и заполняет всю меня, это было похоже на смерть, но это давало мне какое-то подобие свободы от самой себя и того, что я сделала…
        — Замолчи.
        — Но ведь ты хотел знать.
        — Я не хотел.
        Я роняю голову ей на плечо.
        — Ты не можешь это понять, и это нормально. Ты — чистый цельный человек, которого влечет правда и справедливость. Поэтому я должна уйти. Ты достоин лучшего.
        — Нет,  — я мотаю головой, не отрывая лица от ее ключицы.  — Я достоин тебя, а ты — меня.
        — Думаю, мне нужно просто пойти в полицию и рассказать им все. Все-все. Потому что я знаю, ты не сможешь быть с таким человеком, как я.
        — Хочешь кофе?  — спрашиваю я, приподнявшись над ней.  — Ты пьяная, кофе тебе поможет.
        — Кофе? Нет, Серж. Я не пью кофе. И я серьезно. Я должна уйти.
        — Завтра я куплю кофеварку, если не нравится растворимый.
        Лиза встает, подходит к своему рюкзаку, попутно подбирая с пола разбросанные вещи. Я сижу на полу, наблюдая за тем, как она пакует свою зубную щетку и крем и надевает на голову вязаную шапку с оленем.
        Я бью ее не сильно, просто для того, чтобы она пришла в себя, прекратила истерику. Но она теряет равновесие и, вскрикнув, падает навзничь, разбросав по полу баночки с косметикой.
        — Серж? Что ты делаешь?
        — Ты не можешь принимать никаких решений, ты должна выспаться, ты полдня пила. Куда ты пойдешь?
        — Зачем ты ударил меня?  — Лиза даже не пытается подняться с пола.
        — Потому что ты в истерике и не слушаешь меня.
        — Ты ударил меня, чтобы привлечь внимание?
        — Я не знаю.
        — Ты пугаешь меня.
        — Сядь!
        Она поднимается с пола и, прихрамывая, направляется к рюкзаку.
        — Давай ты хотя бы поспишь немного, а завтра мы все решим?  — говорю я, пытаясь придать голосу мягкие успокаивающие ноты.
        Но я слышу себя и понимаю: такими голосами правду не говорят. Однако каким-то чудом это действует, и она садится на краешек дивана и принимается с тупым жертвенным выражением на лице рассматривать свои облупившиеся ногти. Я делаю нам кофе, и она принимает чашку из моих рук со смущенной полуулыбкой, будто мы семиклассники и она случайно увидела меня голым.
        — У тебя что-то с волосами.
        — Что?  — она ловит прядку и подносит к глазам.  — Все нормально вроде бы.
        — Там, у корней.
        — А, так это просто краска отрастает.
        — Какая краска?
        — Это не мой настоящий цвет. Я покрасилась… после Риты. Так у меня русые волосы.
        — Русые?
        — Мышиные.  — Она отхлебывает из чашки и морщится.  — Фу! Я думала, это чай.
        — Но ты любишь кофе.
        — Нет, я чай люблю, ты что, забыл?
        Она снова врет, я не могу понять, зачем.
        — Серж, давай посмотрим правде в глаза. Нам не убежать, они поймают меня, рано или поздно. Я должна пойти к ним и рассказать все, все-все. Это… смягчающие обстоятельства. Я тебя спасала от него, в конце концов. Может, меня вообще оправдают.
        — А если нет?
        — Я думаю, это риск, который мне придется взять.
        — Ида Линн…
        — Серж,  — ее лицо приняло какое-то виноватое выражение, брови сложились буквой «Y».  — Я должна признаться тебе, я погуглила ее, я знаю, что случилось тогда. Авария и… ты ведь не виноват, милый мой. Это не ты был за рулем. Мне кажется, ты никак не можешь отпустить ее и все думаешь и думаешь о ней. Может, даже видишь ее во мне. Но ты знай, хороший мой, что бы у вас там ни произошло, я — не она. Я люблю тебя, Серж.
        Клоск-клоск-клоск-клоск.
        — Я люблю тебя, Серж, но…  — она не дождалась остановки.  — Ты всегда будешь моим другом, Серж, моим братом. Мы можем даже жить вместе, но я не могу больше быть с тобой. Мне нужен огонь, я хочу гореть, Серж. Ты не можешь это понять. Я знаю, ты очень хочешь, но не можешь. Просто ты совсем не такой. И я знаю, что это все неожиданное, и мне жаль, но если я сейчас все это не скажу тебе, то мне проще просто с крыши прыгнуть будет, чем еще один день так прожить.
        Это не сюрприз. Я видел их, я шел за ней по ночным улицам, следил за тем, как она входила в дом, в ту комнату.
        — Смотри, через семьсот метров будет зона отдыха, мы можем съехать туда.
        — Серж, я думаю, твоя проблема в том, что ты все еще любишь ее. Поэтому ты так странно себя ведешь. Поэтому ты называешь меня ее именем, когда мы вместе.
        — Я встретила одного человека. Он такой же, как я, у него есть эта тьма внутри, Серж. Он — музыкант, играет в рок-группе. Я делала ему наколку на шее и… у него такие глаза, я вижу в них ад. И себя.
        Я прикрыл глаза и увидел плывущее в стекле отражение огней. Комната, освещенная тусклой лампой. Запрокинутая голова и пустые, полные слез глаза, которыми она смотрела на меня через окно, пока он закидывал ее увитую орнаментом из черных звезд лодыжку себе на плечо, чтобы войти в нее еще глубже. Она смотрела на меня, двигаясь вместе с ним. Рисунки, иллюстрации преисподней на их телах ожили и заплясали, демоны улыбались мне беззубыми улыбками. Дом горел.
        — Я не нужна тебе, отпусти меня.
        Я смотрю на нее, силясь продраться через чащу картинок и звуков в моей голове, туда, к смыслу того, что происходит здесь и сейчас.
        — Серж, пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.
        — Ты слышишь меня? Почему ты молчишь?
        Вдалеке мелькнул и скрылся за холмом огонек встречных фар.
        — Я… все кончено Серж. Я люблю тебя и поэтому должна отпустить тебя. Иначе я просто уничтожу нас обоих.
        — Замолчи.
        — Что?
        Песня закончилась, включился следующий трек.
        — Bruise pristine serene — we were born to lose.
        — Пожалуйста, не говори ничего, Ида Линн. Сейчас мы съедем в зону отдыха, и там мы сможем все обсудить.
        — Нечего обсуждать. Я все сказала. Надеюсь, ты сможешь меня простить. Просто, когда я с ним, я…
        Я крутанул колесико звука до максимума.
        — …он видит мою тьму, он не отрицает ее, как ты. Когда он…  — она перекрикивала музыку.
        — Еще триста метров.
        Клоск-клоск-клоск-клоск.
        — …он заставляет меня забыть, он знает, как заставить меня забыть. А с тобой я всегда помню. Ты как ожог на моей ладони, Серж, я…
        — Серж, я… прости, что начала говорить об этом. Это совершенно не мое дело. Я — не она.
        — Ты — не она,  — произношу я, внимательно осматривая ее лицо и тело, замечая незнакомые шрамы, родинки и веснушки.  — Ты — не она.
        — Да. Я — не Ида Линн.  — Она касается меня рукой.  — Я не знаю, зачем я говорила всю эту чушь про то, что хочу уйти. Я никогда не уйду. Ты — единственное, что осталось в моей жизни. Ты и есть моя жизнь теперь.
        Ее лицо приближается к моему. Она проводит кончиком языка по моим губам, я приоткрываю рот и позволяю ей поцеловать себя.
        — Ты — не она.
        — Я здесь.
        — Ты здесь,  — бормочу я, отстраняясь.
        Клоск-клоск-клоск.
        Заснеженные деревья стояли вдоль дороги как мертвецы, поднятые из могил светом фар нашего старого «Вольво». Я старался отключиться, не слушать ее. Но она все говорила и говорила. Я взглянул на нее и увидел какое-то незнакомое лицо. Откуда взялись эти линии вокруг глаз, этот истеричный изгиб рта, эта прическа с забритыми наголо висками? Куда делись ее длинные черные волосы? Я вспомнил, как они падали на пол в прихожей. Вспомнил отражение ее лица через стекло. Она видела меня, она смотрела прямо мне в глаза.
        — Я знаю, что ты спишь с ним. Я видел вас, можешь не врать. Даже если ты любишь его, тебе не обязательно уходить вот так,  — шепчу я, сжав в ладонях ее все еще влажное от слез лицо.  — Я могу просто не знать. Забыть. Только не уходи, хорошо?
        — Серж, мне страшно. Ты ведь знаешь, что он умер? И она, твоя Ида Линн умерла? Что все они умерли, и есть только мы с тобой?
        — Зачем ты рассказала мне?
        — Про Риту?
        — Про него, Ида Линн.
        — Серж, я не знаю, что с тобой происходит, но ты, ты… устал и у тебя все смешалось в голове. Я… не Ида Линн, я — Лиза, мы встретились в Барселоне, помнишь? А Олли…
        — Пожалуйста, не говори ничего больше. Я знаю, теперь ты отрежешь волосы и будешь вести себя так, будто мы — брат и сестра. Но мы не брат и сестра, я люблю тебя. Помнишь «Вольво» твоего дяди, и концерты, и репетиции в гараже? Я сделал все, что ты хотела, я сделал все, чтобы ты была счастлива. А ты, ты рассказываешь мне, что чувствуешь, когда спишь с ним, и хочешь бросить меня одного в чужом городе, куда я переехал только из-за тебя?
        Я сжимаю ее лицо в своих ладонях. Картинка меняется, как будто передо мной гиф. «Клоск-клоск-клоск».
        — Серж, милый, очнись. Мне больно.
        — Молчи. Ты… ты не имеешь права ничего говорить. Ты потеряла это право.
        — Господи, Серж… ты ни в чем не виноват. Ведь не виноват?
        — Тогда, в машине, я просил тебя просто замолчать. Но ты не могла. Я видел, как в кайф тебе было говорить об этом, описывать в деталях, как именно он заставляет тебя забыть… Я просто хотел, чтоб ты замолчала. Мне было все равно, что будет, но я не мог больше слышать тебя.
        — И что ты сделал, Серж? Что ты сделал с Идой Линн?
        Она повернулась ко мне и посмотрела в глаза, будто каялась в том, что переехала зайца на сельской дороге.
        — Ты простишь меня?
        Я протянул руку и, схватив ее за волосы на затылке, ударил лицом об руль. Она в оцепенении взглянула мне в лицо, потом вперед. У нее из носа потекла кровь, она успела промокнуть ее рукавом. Впереди мелькнула вспышка света. Я крутанул руль.
        — Серж, что ты делаешь, это же встречка… ты же… ты нас убьешь!
        — Просто замолчи.
        Клоск-клоск-клоск-клоск.
        В лицо ударило два ослепляющих огня, потом все завертелось.
        We were born to lose.
        — Господи, ты убил ее. Ты ведь убил ее? Ты хотел умереть сам, а убил ее!
        — Зачем ты так со мной?
        — Серж, милый, любимый мой, ты не представляешь, как хорошо я тебя понимаю. Как я знаю, как я знаю это чувство, когда ты просто не можешь больше слушать, когда твой мир, весь твой мир горит дотла прямо на твоих глазах.  — Ее губы дрожат.  — Отпусти меня, отпусти, и мы сможем все обсудить.
        Я сжимаю ее лицо еще сильнее, пока она не вскрикивает, пытаясь вырваться у меня из рук. Я опрокидываю ее на диван.
        — Вот так ты лежала.  — Я раздвигаю ее ноги и встаю между ними, слегка приподняв ее над подушками и закинув левую ногу себе на плечо.  — Ты смотрела на меня, ты видела меня через стекло.
        — Я не видела, ничего не видела. Это была не я. Отпусти меня, пожалуйста.
        — Ты убила меня. Я не могу позволить тебе сделать это еще раз, понимаешь,  — я обхватываю руками ее талию и нагибаюсь ниже, почти дотрагиваясь до ее лица. Это она. Если не смотреть на отросшие корни волос на висках и закрыть рукой этот непохожий, чужой, слишком пухлый рот — она достаточно похожа для того, чтобы обмануться. Ее глаза расширяются, на них проступает красная сеточка капилляров.
        — Ты заставила меня поверить в то, что, кроме нас, во вселенной больше никого нет,  — произношу я, убрав волосы с ее лица.  — Впрочем, сейчас так и есть. Скажи мне, дом похож на тот, в котором вы жили? Я знаю, он новый, но это то самое место, ведь так? Я хотел отвезти тебя сюда еще тогда, когда узнал про вас с ним. Я думал, тебе станет лучше, что ты поправишься. Но ты не сможешь поправиться, Ида Линн. Даже он, даже его знаменитый огромный татуированный член не заставит тебя забыть. Это ты сожгла их, да? Маму, папу и маленького брата! Ты чиркнула спичкой, ведь так? Поэтому ты сходишь с ума. Впрочем, это не важно. Ты сама учила меня, правда не имеет значения. Важна только та ее версия, в которую мы верим. И ты верила в ту, где ты должна была сгореть вместе со своей семьей. Поэтому я дам тебе это, милая, я дам тебе то, чего ты по-настоящему хочешь. Ведь я всегда делаю то, что ты хочешь, даже если ты не говоришь мне этого вслух. А ты… ты всегда хотела этого, даже там, на той дороге, в машине. Ты всегда хотела только огня — гореть!
        Я говорю, прижавшись к ее уху, пытаясь не думать о незнакомом запахе дынной жвачки, исходившем от ее влажных от слез и пота волос. С каждым словом я чувствую, как что-то прекрасное и дикое разливается у меня в грудной клетке. Мне хорошо. Она похожа на рыбку, плоскую, блестящую, бьющуюся на дне лодки. Ее зубы тщетно пытаются впиться в мою ладонь, в надежде причинить мне боль. Но я знаю, это просто шоу, это ее способ показать мне, что ей это нравится, что я все делаю правильно.
        — Я люблю тебя, Ида Линн,  — говорю я, немного отстранившись.  — Soulmates never die.
        В этот момент она изворачивается и ударяет меня ногой. На секунду у меня темнеет в глазах. Она вскакивает, хватает какой-то предмет, бутылку, и бьет меня, целясь в голову, но я уворачиваюсь. Удар приходится мне в ключицу. Я корчусь от боли, падаю на пол. Ее босые ноги пробегают прямо перед моими глазами, потом раздается хлопок двери и комнату заполняет холодным порывом ночного ветра.
        Я поднимаюсь с пола, опираясь правой рукой о подлокотник дивана, и выхожу на крыльцо. Ключи у меня в кармане, ей не уйти далеко. В свете фонаря мне видна дорожка следов ее босых ног на снегу.
        — Ты ведь босая, куда ты пошла?  — кричу я.  — Ты простудишься.
        В ответ тишина. Я сажусь в машину и включаю радио, я не трогаю педаль газа, пока не нахожу песню, которую знаю. Я настигаю ее почти на повороте к проселочной дороге. Бегает она довольно быстро, но силы покидают ее, и она просто бредет по щиколотку в снегу, обнимая свое бледное голое тело руками. Я притормаживаю и открываю окно.
        — Куда ты бежишь? Садись в машину.
        Она упрямо идет вперед. Я нажимаю на педаль газа и двигаюсь чуть быстрее.
        — Пожалуйста, остановись. Не уходи.
        Она оборачивается на меня, всем телом, как животное на трассе, ее лицо бледное, до синевы, оно так красиво в свете фар. Она делает шаг спиной вперед.
        — Ты жалкий. Ты можешь только упрашивать. Я понимаю, почему она ушла. А ведь она успела бросить тебя до того, как ты ее убил!
        — Замолчи.
        — Нет, я не замолчу. Что ты сделаешь? Музыку погромче?  — Она смеется.  — Или убьешь? Надеюсь, ты понимаешь, что я никогда не любила тебя. Что тебе некого любить! Я использовала тебя, я хотела твоими руками избавиться от Миши, Саши и этой мрази Олли Ингланда. А ты даже этого не смог.
        — Заткнись.
        — Ты ничтожество, Серж, поэтому тебя все бросают. Даже твоя мама, которая забила на тебя и завела других детей и другую семью. Настолько ты безнадежен, Серж. А я… я люблю Риту. И только ее. Всегда.
        Она останавливается и смотрит на меня с вызовом.
        — Ну, что ты сделаешь?
        Внезапно, до меня доходит, к чему она клонит, и я послушно нажимаю на газ. Удар получается не сильный, но он заставляет ее замолчать.
        В доме я кладу ее на диван и укрываю паркой, целую в висок, где бьется тонкая ниточка пульса. На улице холодает, на стеклах проступает морозный орнамент, похожий на карту дорог. Это — последний след ее дыхания, который остается в этом мире. Но и он растает, очень скоро. Снег превращается в искрящуюся белую пыльцу, которая сыпет и сыпет с неба. Я знал, что хочу закончить все так, еще там, в Гамбурге, просто не мог произнести это вслух. У меня снова не вышло, не получилось. Где-то в ходе игры я совершил ошибку, не там повернул. Хорошо, что я могу вернуться в точку последнего сохранения и начать миссию заново. Может быть, в следующий раз моя концовка будет более светлой. А она… Я подарю ей то, чего она всегда хотела, чего она желала больше, чем меня или того другого мужчину, то, что никогда не переставало манить ее и всегда брало вверх.
        Я захожу в ванную комнату и гляжу на себя в зеркало, рассматриваю рисунки, которыми она украсила меня в порывах своей черной меланхолии. Гитары, цветы, черепа, черные звезды, река, Лондон, Хельсинки, автобусная остановка, наш старый «Вольво» и дорога, которая всегда вела нас только сюда. Да, дом другой, но это то самое место. Я узнал сарай и вид на озеро с ее рисунков и долго искал его, пока, наконец, не нашел. Я хотел отвезти ее сюда после того, как узнал, куда она ходит по вечерам. Я думаю о куртке, той, что была на ней в тот день, когда мы познакомились. Я нахожу это забавным. Для меня этот цвет был красный. Для нее — шарлах и сольферино. Для меня все было простым — я любил ее. Ей же всегда нужно было что-то еще.
        Я заглядываю в свои глаза, большие, зелено-карие, полные чего-то такого, о чем я и сам не подозревал. Мне хорошо, свободно и спокойно. Я улыбаюсь самому себе.
        В ящике на кухне я нахожу ножницы, они новые, мне приходится перекусить зубами пластиковую нитку, которая связывает рукоятку. Вернувшись к зеркалу, я принимаюсь срезать свои волосы, прядь за прядью, каждый волосок, до которого дотрагивались ее вечно грязные от чернил пальцы. В ее вещах я нахожу маленькую розовую бритву с плоской ручкой. Я взбиваю немного мыльной пены, мажу лицо и аккуратно провожу лезвием по своей щеке. Моя кожа под бородой оказывается белой и гладкой.
        Закончив, я выхожу в гостиную, подбираю с пола брошенную ею футболку и свитер, зашнуровываю кроссовки и надеваю куртку.
        Все, что мне нужно из лодочного сарая, я приношу с собой за одну ходку. Остатки бензина, дрова, спички и жидкость для розжига.
        Я укладываю ее на бок, ладони между бедер, потом расчесываю ее волосы, раскладывая их вокруг ее головы наподобие черного пламени, одну прядь я кладу поверх ее губ, так она еще больше похожа на оригинал. Это красиво. Мне хочется сфотографировать ее, но я запрещаю себе это делать — это улика. Вместо этого я рассматриваю ее в деталях, стараясь запомнить каждую мелочь. В жизни ее черты никогда не были такими спокойными. Пальцем я разглаживаю запавшую меж ее бровей гневливую «Z». Сюда же, сверху, я складываю свои волосы, ведь они отлично горят, а я опасаюсь, что дом построен из пожаропрочных материалов и бензина, который я нашел, будет недостаточно.
        Пододвинув диван ближе к камину, я разжигаю огонь, аккуратно сложив дрова башенкой, приятно удивившись, что я все еще помнил, как это делал когда-то мой отец. Рядом с камином я ставлю две канистры бензина и аккуратно складываю вокруг ее вещи, наподобие погребального костра викингов, потом чиркаю зажигалкой, прикуриваю последнюю «Мальборо» из скомканной пачки и кладу перед ней на пол.
        Я выхожу на улицу, сажусь в машину и наблюдаю за дымом, уютным столбом идущим из трубы. Морозный воздух пахнет огнем. Потом, минут тридцать спустя, в доме слышится хлопок — это канистра с бензином. Я завожу машину и еду прочь от города, остановившись только в зоне отдыха на другом берегу озера, откуда открывался отличный вид на спящий у подножия заснеженной дюны поселок. Я подъезжаю как раз вовремя, чтобы увидеть красноватое сияние, которое на моих глазах превращается в вибрирующий и гудящий треугольник пламени. Я представляю себе, как настоящее пламя соединяется с тем, что нарисовано на ее тонкой белой коже, как одно плавит другое, поглощает, очищает, исцеляет.
        Девочка с белыми волосами вернулась домой, навсегда. Теперь она всегда здесь, и я всегда знаю, где мне ее искать, стоит мне начать скучать по ней. Ей больше никогда не будет больно, ей больше никогда не будут сниться страшные сны. Она останется в этом доме навсегда и никогда меня не покинет. Багровое зарево отражается в свинцовых облаках, испаряя снежинки до того, как они достигают земли. Вскоре вдалеке слышится вой сирен, и в просветах между деревьев сверкают красные и синие отсветы. Я включаю радио и кручу колесико по кругу, силясь найти гармонию в море помех.
        Минут через тридцать я трогаюсь с места и по петляющей заснеженной дороге съезжаю вниз с горы. Где-то в середине пути дорогу мне перебегает бурая лисица, недовольно сверкнув горящими глазами мне в лицо.
        К тому моменту, как я подъехал, стены уже ввалились внутрь, но я могу опознать кусочек входной двери и ступеньки, ведущие к крыльцу. Я оставляю машину у поворота и пешком шагаю по подъездной дорожке.
        — Что здесь случилось?  — спрашиваю я по-шведски у одетого в красную куртку пожарного.
        — Дом сгорел.
        — Ужас. А был кто внутри?
        — Один человек. Похоже, бродяга, уснул на диване с сигаретой в руке.
        — Бедолага.
        Я смотрю на груду дымящихся досок. Я стараюсь запомнить каждую мелочь.
        Потом, когда глаза начинают слезиться от гари, я разворачиваюсь и устремляюсь обратно к машине, попутно нагнувшись и зачерпнув с земли горсть пепла.
        К утру я уже в Хельсинки. Я бросаю машину в лесной чаще на подъездах к северным окраинам и ловлю попутку на трассе. Семья — отец и двое сыновей-подростков, спешащих на семейное торжество, подвозят меня до метро. В Кампи я захожу в Хесбургер и заказываю большой обед с кока-колой без льда. Усевшись за липкий от разлитой газировки столик, я вхожу в свою почту через безопасное соединение. Писем немного, в основном от Бекки, которая сообщает мне, что они все еще ждут моего возвращения. Я пролистываю немного дальше и среди спама обнаруживаю незнакомое имя отправителя. Это послание от французской полиции, того копа, который расследовал гибель Илая. Он просит меня выйти с ним на связь.
        Я набираю его номер с виртуальной сим-карты и терпеливо жду ответ.
        — Бонжур,  — звучит в трубке усталый голос, на заднем фоне надрывается от плача маленький ребенок.
        — Это Серж Винолайнен. По поводу вашего сообщения про мистера Гордона.
        — О, месье Веролайнен, спасибо, что позвонили.  — Коп замолкает, слышится женский голос, потом детский плач усиливается.  — Простите, извините, я выйду на балкон.
        Раздается щелчок зажигалки и долгий выход.
        — Я не знаю, в курсе ли вы, но мы получили анонимную наводку, что среди похищенных вещей из дома вашего друга был… как это называется… умный ассистент, что-то типа маленького компьютера, который слушает все, что происходит в доме, и записывает некоторые вещи. Нам удалось получить записи с нужных дат.
        Он вновь замолкает, в фоне я слышу чей-то недовольный шепот.
        — И что на них?
        — О, простите, меня снова отвлекли. Сегодня я не на службе, у меня отгул.
        — Может, мне стоит вам перезвонить?
        — Да нет, что вы. Это не займет много времени. На одной из последних записей слышно, как месье Гордон говорит: «Алекса, вызови полицию, в доме кто-то есть», но получает отказ от робота, который не умеет звонить. Далее месье Гордон спрашивает номер экстренной службы, но воспользоваться выданным ответом ему так и не удается. В этот момент на записи слышны посторонние голоса, язык румынский.
        — Вот как?
        — Да-да, помните, я говорил вам, что в этих вещах, в них нет смысла? Я был прав. Впрочем, это не удивительно, учитывая, что я уже двенадцать лет служу в полиции. Они думали обокрасть его, пока он спал. Ваш друг поднял шум, им нужно было, чтобы он замолчал, вот и все.
        — Откуда вы это знаете?  — спрашиваю я, проваливаясь в воронку вертиго.
        — Одного из грабителей удалось схватить при попытке продажи ворованных товаров, среди которых нашелся и компьютер месье Гордона. Преступник оказался смышленым,  — коп смеется,  — насколько это возможно для такого отморозка, и уже сотрудничает с нами. Он рассказал все детали и клянется, что убийство совершил его подельник, на след которого они вышли совместно с полицией Бухареста.
        — А что нашли из вещей Илая?
        — М-мм, как я понимаю, нашелся его телефон, компьютер, планшет, часы, камера… практически все, кроме одной вещи.
        — Какой?
        — Этого самого умного помощника. Этот прибор так и не был обнаружен. Вы… ничего о нем не знаете?
        — Я? Нет. Я даже не знал, что Илай пользовался такими штуками. Это же… небезопасно, когда тебя все время слушают. Я не понимаю, зачем он мог понадобиться ему.
        — Ну, знаете ли, человек, мужчина, живущий отшельником, может почувствовать себя одиноко. А у нее, у этой Алексы, чертовски приятный голос. Мне нравятся американки. А вам? Я даже,  — он кашляет и понижает голос,  — подружился с одной, когда мы с товарищем путешествовали по Европе в одно лето после школы. Хотя что это я, вы должны меня простить. Семейная жизнь кого хочешь сведет с ума.
        — Ничего страшного.
        — Так вот, резюмируя, хочу вам сказать, что дело раскрыто. Ваш друг пал жертвой трагической случайности. Не то время, не то место, плюс два упыря, которые поддались панике. Все просто, так просто, что иногда мне кажется, что слово «детектив» в моем звании добавили в шутку. Это такой рудимент, как свадебный генерал или королева Англии. В настоящей жизни нет маньяков. По крайней мере мне ни один не встречался. А вам?
        — И мне.
        — Ну вот и я об этом же. Хорошего дня, месье Винолайнен. Я позвоню вам, если будут еще новости.
        — Лучше пришлите мне письмо, я собираюсь путешествовать и не уверен в том, что мой телефон будет всегда включен.
        — Хорошо, месье Винолайнен.
        — Для вас — просто Серж.
        Коп вешает трубку.
        Я убираю телефон в карман, доедаю свой бургер и выхожу на улицу.
        Когда четыре часа спустя мой самолет набирает нужную высоту над землей и командир разрешает отстегнуть ремни, мы пролетаем над Швецией. До дома всего три часа. Я срываю пластик с купленных в дьюти-фри киоске дешевых наушников и делаю то, чего не делал уже много лет: включаю музыку. Старую, новую, любую, все, что слабенький вайфай на борту позволяет мне стримить без задержек.
        Я пью жидкий кисловатый кофе, дожевывая черничный маффин из самолетного обеда. Потом пробую уснуть, но что-то щиплет и жжется, как москитный укус, где-то в глубине моего черепа. Если это она сказала Мише и Саше о том, что я копаю под них, и подставила меня, то кто побывал в моей квартире тогда, в день, когда я давал показания в полицейском участке?
        Остаток полета я провожу за игрой в спасение парня, застрявшего на Марсе, и трижды сжигаю его заживо в турбине двигателя.
        Я знаю, что оставил много следов. Но если все копы такие, как тот француз, то никто никогда не сопоставит факты. Миша и Саша не знают моей фамилии, а если поднимут базу посетителей конференции, то увидят только то, что я — какой-то русский. Карлос будет молчать, потому что в каком-то смысле он еще более преступник, чем я. Шон нарушил закон о защите личных данных. Без его показаний навряд ли в Олли Ингланде когда-нибудь опознают парня Риты Петровой. Остальные свидетели моего путешествия — просто попутчики, которые видели парня в худи с длинными немытыми волосами и черной бородой. Парня, которого больше не существует. Теперь мне нужно только разобраться с квартирой.
        Я окончательно понимаю, что прежний Серж мертв, в момент, когда выхожу из метро. Знакомая дорога, шесть блоков от метро Камден Таун и поворот направо, кажется мне незнакомой и интересной. Я чувствую себя как турист, впервые приехавший в город, в лучшей одежде и с полными карманами денег. Мне хочется зайти в Блюз Китчен, заказать пиво и слушать усталую певицу, исполняющую слезоточивые каверы Эми Уайнхаус. Мне нестерпимо хочется почувствовать вкус воздуха за дверями, все еще пахнущего пивом и полиролью для паркета, как когда я был тут последний раз. На перекрестке я ловлю на себе взгляд двух девчонок. Я улыбаюсь им в ответ, когда они, хихикая, идут мимом меня по пешеходному переходу.
        Приближаясь к дому, я не могу отделаться от чувства, что я не был тут так давно, что кто-то, наверное, давно сменил замки и мой ключ не откроет парадную дверь. Но замок открывается легко. Я захожу в освещенный тусклой лампочкой холл и иду вверх по лестнице. Первый, второй, третий этаж. Восемнадцать шагов по коридору, и моя дверь. Я останавливаюсь в нерешительности, потом легонько толкаю дверь вперед. Она поддается.
        Я захожу внутрь, поворачиваю защелку, разуваюсь, щелкаю выключателем. Скидываю рюкзак, вешаю на крючок куртку и толстовку. Потом иду в ванную, пуговица за пуговицей расстегиваю светло-голубую рубашку, комкаю ее и кладу в стиральную машину. За ней следуют футболка и носки. Потом я осторожно выхожу и осматриваюсь. Окно приоткрыто, на полу валялись вещи, с кровати кто-то стащил одеяло. Но это был не тот бардак, который видишь в кино, когда в квартире обыск и по полу разбросано содержимое всех твоих ящиков и шкафов. И тут я замечаю их — следы. Они повсюду: на простынях, на кровати, в ванной и на кухонном столе. Я останавливаюсь посреди комнаты и начинаю смеяться. Сначала тихо, потом громче и громче, пока мне не перекрывает дыхание и я не начинаю кашлять, согнувшись вдвое. Кот, чертов кот и его сумасшедшая хозяйка. Он пролез в квартиру, а старая летучая мышь вскрыла дверь и достала его, как всегда грозилась сделать.
        Я чувствую себя идиотом, а еще — гением. И все это за одну миллисекунду. Как удивительно все сложилось. То, что я принял за главную сюжетную линию, было всего лишь дополнительным квестом. Мир как будто распадается на пиксели, они сыпятся с потолка прямо к моим ногам, маленькие огни мироздания. Но только это не распад, это — его истинное лицо, которое всегда пряталось за этим симулякром. Теперь все-по-настоящему, теперь я — в игре.
        Илай украл данные, выкачал их с серверов «Лавера» по просьбе Риты Петровой и используя ее логин и пароль. Он передал их ей в ночь ее смерти внутри той самой книги. Рита вернулась к себе вместе с Оливером. Он видел Лизу в ванной комнате, знал, что она осталась в квартире после того, как он ушел. Дальше случилось то, что случилось,  — ванная, полная мутной воды, ничего не видящие широко распахнутые глаза, смотрящие в потолок. Я точно не знаю, что подумал Илай, когда узнал о смерти Риты, но он точно не мог допустить, что ее смерть — случайность. Так же, как и я, он был рабом логики, он искал ее там, где ее нет. Поэтому он сбежал из Лондона и спрятался в деревне на краю света, а когда Саша и Миша вышли с ним на связь год спустя, чтобы договориться о встрече, он сделал только один вывод — они все знают и ему грозит опасность. Дальше к нему в дом вламываются какие-то залетные грабители, он пытается сопротивляться, и все идет не так. А потом появляюсь я. Паранойя заразна. Иногда один и один и один это не три, а просто последовательность несвязанных чисел. Я чувствую, как по моему лицу расползается
улыбка. Один и один и один и один…
        Кто бы мог подумать, что истина может прийти в такой форме, слететь с уст какого-то сельского копа, который печатает двумя пальцами, сидя в душном кабинете, и каждый вечер возвращается домой к недовольной жене и орущему младенцу. Нет никакой системы, никакого замысла, никакого паттерна. Все идет из головы, от желания найти эту систему.
        Это обман, это баг, заложенный в нас при сборке. Как заложенная в мозг программа отыскивать человеческое лицо в любом случайном рисунке — две точки и полоска, глаза и рот. Как в игре, когда каждый сделанный тобой выбор определит твою концовку. Которая из них досталась мне? Я не знаю и никогда не узнаю, потому что я никогда не видел других. Вдруг огонь — это и есть самая лучшая? Вдруг она вообще всего одна?
        В этот момент, стоя посреди комнаты, усыпанной следами маленького мохнатого зассанца, я почти уверен, что эта концовка — самая лучшая. Я больше не ищу себя через других. Через тех, кого люблю я и кто любит меня. Через язык, национальность, профессию или место жительства. Я свободен от этого. И к этому моменту меня привела вся эта череда случайных комбинаций. Внезапно я вижу за всем этим что-то большее, прекрасное и пугающее. А потом я понимаю, что это большее, этот божественный промысел — это я сам. Это я обрушил первую косточку домино.
        Если на миг отказаться искать точку отсчета и вообразить, что в центре всего — ты сам, трехсотшестидесятипятигранный кристалл, который отбрасывает блики на все, что вращается вокруг него с бешеной скоростью. Нельзя искать вовне, все внутри, я всегда знал ответ на собственный вопрос. Я никогда не был заперт в горящем доме, я и есть тот самый горящий дом. У меня начинает кружиться голова. Краски становятся ярче. Страха больше нет. Сомнений нет. Только я. Теперь я знаю все точно. Это она, моя новая точка невозврата. Моя самая лучшая концовка, прямо по сценарию.
        Я включаю музыку на полную, достаю из-под раковины рулон мусорных мешков и иду к шкафу в спальню. Я собираю все ее вещи в четыре пакета и несу их по два зараз вниз по лестнице, а потом через улицу в благотворительный магазин. Платья, кеды, пальто, шарфы, альбомы, рисунки, карандаши, тюбик с засохшим кремом для рук с запахом огурца и лайма. Я собираю все, пока в квартире не остается и следа того, что она жила здесь когда-то. Самое простое всегда самое верное. Никакой вины, никакого сожаления. Внезапно я чувствую сильный голод.
        Я возвращаюсь обратно в квартиру после последней ходки с мешками, вдыхая ночной воздух и обдумывая то, в какой паб пойду и что буду есть на ужин. Дома я беру в руки телефон и захожу в апстор. Я скачиваю приложение, не «Лавер», конечно, другое, похожее. То, что заняло место растерзанного конкурента. Король умер — да здравствует король. Затем я фотографирую себя. Так, чтоб было видно только часть лица и никаких татуировок. Я загружаю фотографию и красивое придуманное имя — Оливер Брорсен. Дальше, я листаю. У меня не слишком взыскательный вкус, но я ищу в женщинах особые черты — высокие скулы, длинные черные волосы, отчаяние в глазах. Вскоре я нахожу одну такую, посылаю ей короткое «Привет» и ухожу, не дожидаясь ответа, чувствуя мурашки по коже в тот момент, когда приложение оповещает меня о том, что она онлайн.
        Я уже на крыльце, когда замечаю на крыльце невысокую фигурку, закутанную в коротенькое пальто. На секунду меня охватывает дежавю. Сначала я не узнаю ее, ее волосы совсем другие, они темные и забраны в лохматый пучок на самой макушке. Бедра обтянуты узкими джинсами. Странно, как я раньше не замечал эти бедра.
        — Бекка, ты покрасилась.
        — Серж?  — Она улыбается, ее волосы искрятся в свете фонарей.  — Господи, Серж, да ты… ты без бороды. Тебе так идет.
        — Ты что-то хотела?
        — Да,  — она кажется растерянной,  — я хотела проверить, как ты, ведь ты совсем пропал. Я устала прикрывать тебя на работе, ты знаешь.
        — Все в порядке, не нужно меня прикрывать.
        — Это почему? Тебя могут уволить.
        — Пускай, мне все равно.
        — Как все равно?
        — Я… больше не вернусь.
        — Понятно,  — она цокает языком.  — Мог бы сказать, я же твой друг, ты ведь помнишь об этом, надеюсь.
        Она переминается с ноги на ногу, потом достает из кармана пачку сигарет и закуривает, прикрыв огонек ладонями. Я сглатываю, потом смотрю в ее глупые голубые глаза и оглядываюсь по сторонам. Улица пуста.
        — Пойдем куда-нибудь?
        Я провожу тыльной стороной ладони по ее шее, останавливаясь в ложбинке между ключицами. Где-то вдалеке начинает протяжно выть сирена — пожар.
        notes
        Сноски
        1
        Лора Палмер — персонаж телесериала «Твин Пикс».
        2
        «Sex Pistols» — английская музыкальная группа.
        3
        «Ocsis» и «Blur» — музыкальные группы.
        4
        Дискорд (Discord)  — бесплатный мессенджер, изначально ориентированный на пользователей игр.
        5
        Нео (Neo)  — персонаж фильма «Матрица».
        6
        Эдвард Сноуден — американский технический специалист, бывший сотрудник ЦРУ, обнародовавший секретную информацию спецслужб.
        7
        «Куантико» — американский телесериал о сотрудниках ФБР на секретной базе.
        8
        Фраза из фильма «Звездные войны».
        9
        Хостинг — услуга по предоставлению ресурсов для размещения информации на сервере, постоянно находящемся в сети Интернет.
        10
        Виртуальная криптовалюта.
        11
        Компьютерная игра.
        12
        Сири (Siri)  — облачный персональный помощник, программное приложение компании Apple.
        13
        Скайнет (SkyNet (англ.)  — искусственный интеллект, главный антагонист фильмов о «Терминаторе».
        14
        Девайс (device)  — техническое средство, приспособление или устройство, используемое в разных научных областях, а также в повседневной жизни.
        15
        Селф-хелп (Self-help)  — помоги себе сам.
        16
        Дарк-веб (dark Web)  — скрытая от поисковых браузеров часть Интернета.
        17
        Здесь это задача, задание.
        18
        Game over (англ.)  — конец игры.
        19
        Цукерберг — основатель Фейсбука (Facebook)  — социальной сети.
        20
        Строки песни группы «Placebo» — «В этой матрице легко увидеть тебя или меня».
        21
        Брайан Молко — солист группы «Placebo».
        22
        Песня группы «Placebo».
        23
        Добрый день, месье (перевод с французского).
        24
        Добрый день, мадам (перевод с французского).
        25
        О, да (перевод с французского).
        26
        Космический корабль из фильма «Звездный путь».
        27
        Улица Вампира (исп.).
        28
        Мой дом — ваш дом (исп.).
        29
        Открыто (исп.).
        30
        Гик — человек, увлеченный чем-либо, фанатик.
        31
        Стартаперы — это молодые люди, работающие над развитием новой кампании.
        32
        Баг — ошибка в программе.
        33
        Халиси — персонаж популярного сериала «Игра престолов».
        34
        Защити меня от моих желаний (из песни «Placebo»).
        35
        Стихи Пабло Неруды (чилийский поэт, публицист, политический деятель).
        36
        Факультеты школы Магии Хогвартса из книги «Гарри Поттер».
        37
        Команда (team) Эдварда или команда (team) Джейкоба из книги «Сумерки».
        38
        Музыкальные группы.
        39
        Друзья познаются в беде (англ.).
        40
        Защити меня от моих желаний (англ.).
        41
        Ты любишь песню, но не исполнителя (англ.).
        42
        Я знаю, я знаю, я знаю (англ.).
        43
        Район Барселоны.