Как я был Рычанчиком Андрей Неклюдов

        # Один из рассказов о жизни Андрея Неклюдова.
        Автор не призывает нас никому сочувствовать, или безумно радоваться чьему-то сказочному марьяжу и прочим вери-хепи-эндам.
        Андрей Неклюдов
        Как я был Рычанчиком



«Если слово не действительно и имя не реально… тогда…»

А.Ф. Лосев. Философия имени, 1927г.

«Налей безумия стаканчик
        Морфей по имени Рычанчик»

С. Коробков. Из неизданного, начало 80-ых гг.
        Когда я говорил кому-либо, что живу на Дворцовой площади, мне не сразу верили. Где там можно жить, в Эрмитаже, что ли?
        - В Александрийском столпе,- шутил я.- У меня в нем дупло!
        На самом же деле дворницкая находилась в дугообразном строении так называемого Главного штаба, два корпуса которого соединены Триумфальной аркой,- в левом его крыле, если стоять спиной к Зимнему.
        Попасть в дворницкую можно было двумя путям - либо через ведомственную поликлинику ГУВД (со стороны Мойки), проскочив сквозь нее во внутренние дворы, а оттуда, черным ходом,- в нужную часть здания; либо через главный вход некоего лишенного вывески законспирированного милицейского управления. Но так как поликлиника функционировала лишь до пяти часов вечера, то обычно приходилось звонить в массивную лакированную дверь (обращенную к площади), сквозь темные стекла которой можно было разглядеть вторую такую же дверь и ничего более.
        Спустя минуты три после звонка внутренняя дверь, блеснув стеклами, подавала по-служебному сухой голос, и в промежутке появлялась немая фигура милицейского старшины с глазами сомнамбулы. В этот момент следовало приложить к стеклу раскрытый пропуск, и тогда, после внушительных щелчков дверь приотворялась.
        Дальше путь пролегал по неровно освещенному, безлюдному, словно позаимствованному из области сновидений коридору. В пустоте под сводами гулко отдавались шаги по бетонному полу, запах сырости и ржавчины смешивался с запахами отхожего места и, как будто из пещеры, доносилось акустически усиленное журчание воды в туалете. И всякий раз возникало чувство, будто время в этом полуподвале остановилось.
        Покрытая пылью мраморная табличка, прикрепленная к стене в коротком аппендиксе коридора (здесь когда-то был вход), сурово сообщала, что 30 августа 1918 года на этом месте был убит «страж социалистической революции» Урицкий.
        В коридор выходило несколько дверей. Это и был отведенный дворникам угол. Кроме моего приятеля Кости Копьёва здесь обитали еще два дворника - коротконогий ушастый Щура Шайкин, давно отчисленный из университета за неуспеваемость, и неведомый читающей публике, но уже достаточно известный в органах ГБ поэт Сергей Коробков (со слов Кости, за свои диссидентские и авангардистские сочинения Коробков был изгнан с четвертого курса факультета журналистики).
        Из комнаты Шуры постоянно по вечерам доносилось стрекотанье швейной машинки: Шурик шил что-то из огромных кусков болоньи - не то палатки, не то парашюты - и где-то нелегально сбывал. У поэта же всегда было тихо. Зайдя к нему однажды вместе с Костей, я помимо хлама, старой кровати с железными спинками и самого поэта обнаружил россыпь стихов. Ими были исписаны все обои от пола и на высоту вытянутой руки. Из того, что я сумел прочесть, запомнились две строчки, наверное, благодаря их зловещему шипению и жужжанию при абсолютной, на первый взгляд, бессмысленности:
        «… И душит жизнь, как душный сон
        Отживших душ, чужих имен».
        В полуподвальные окна Костиной комнаты была великолепно видна Александровская колонна и бело-зеленые стены Зимнего дворца, бутафорски освещенные ночью.

        Костя Копьев учился на четвертом курсе истфака, то есть на курс впереди меня. В те времена иногородние студенты нередко устраивались дворниками, чтобы иметь свое жилье и какой-то доход вдобавок к стипендии (чаще - вместо стипендии). У меня же имелось и жилье, и стипендия, но к ним вдобавок - постоянные трения с родителями, и вот однажды Костя, по дружбе, предложил мне поселиться у него. Я согласился, предвкушая жизнь веселую и беззаботную.
        - Если что - говори, что ты Рычанчик,- предупредил он.
        За Рычанчика, Костиного сокурсника, фиктивно оформленного дворником, Костя получал дополнительную ставку, убирая соответственно два участка.
        - Это Рычанчик,- представил меня Копьев дежурному милиционеру,- ему еще не успели выписать пропуск.
        - Ничего, скоро примелькаешься,- уверил он меня наедине,- будут тебя и так пускать. Главное - держись понахальнее.
        Большим нахальством я никогда не отличался, однако чужое имя давало мне особые преимущества, подобные тем, что дает маска с прорезями для глаз.
        На второй или третий день, явившись без сопровождения, я смело нажал кнопку звонка и не убирал пальца, пока не заклацал запор. Едва дверь неуверенно приотворилась - я протиснулся внутрь и с развязным видом направился в сумеречную глубину здания. Опешивший старшина, заперев вход, вопросительно двинулся за мной.
        - Я Рычанчик, дворник,- обернувшись, небрежно бросил я и скрылся за поворотом, мысленно поздравляя себя с таким решительным вхождением в роль.
        Мое появление в качестве Рычанчика возымело, однако, совершенно неожиданные для меня последствия. Подошедший вскоре после меня Костя со смехом рассказал, что дежурный милиционер, пропуская его, доверительно положил ему руку на плечо и сообщил таинственным голосом:
        - Рычанчик здесь…
        Мы еще не перестали смеяться, как из коридора донесся пронзительный женский возглас:
        - Рычанчик здесь?! Мне сказали, Рычанчик здесь!
        - Это Шляпа,- шепнул друг.
        Погодя я узнал от него, что женщина по прозвищу Шляпа (по словам Кости, она в особо торжественных случаях надевала на себя широкополую розовую шляпу с тряпочным цветочком)- комендант несуществующего общежития. В прошлом здесь было общежитие, которое затем вытеснили милиционеры. Общежития давно уж нет, а комендант сохранилась, автоматически превратившись в коменданта дворницкой.
        - Хорошо сохранилась,- острил Костя.
        - Вы Рычанчик?- обратилась ко мне пышногрудая дама с ярко накрашенными губами и круглыми, как пуговицы, глазами.- Что-то я вас не узнаю.
        - Он бороду сбрил,- пояснил Копьев.
        - А-а, хорошо. Надо ему выписать пропуск. Мне на вас жаловались, Рычанчик. Говорят, вы отказываетесь убирать туалет.
        - Он осознал. Он будет убирать,- ответил за меня приятель.
        - Ха-ха! Рычанчик бороду сбрил!- потешался после ухода комендантши Костя.- До того глупая, что не сообразила, что Рычанчик вообще без бороды! Она сколько раз его видела! Он же деньги на меня приходит получать.
        - А что насчет туалета?- настороженно спросил я.
        - Да это она давно уж требует, чтобы мы мыли унитазы, в которые кроме нас все менты ходят. А мы всегда говорили: Рычанчика очередь, а он отказывается.
        - Понятно.
        - Не бери в голову. Урицкий тоже не моет туалет, хотя мы его избрали в почетные дворники. Посмертно.
        Урицкому отвертеться проще, подумалось мне.
        Утром, ни свет ни заря, Костя растолкал меня:
        - Лёха, вставай.
        - Зачем?- бормотал я спросонок.
        - Тебе надо сейчас выйти через вахту с совком и метлой. А то там орут, что Рычанчик появился, а на работу не выходит.
        Я тупо смотрел на приятеля, пытаясь взять в толк, почему я должен выходить на работу за Рычанчика.
        - Ты же теперь Рычанчик,- напомнил друг.- Понимаешь, эти старые клуши - комендантша с мастером - взялись от скуки отмечать, когда мы выходим на работу и во сколько возвращаемся. Щура Шайкин их просто посылает, но тебе еще рано так. Выйди покажись им, и сразу зайдешь через поликлинику обратно.
        Не умываясь, с большущим жестяным совком и метлой, стертой до древка, я отправился на Дворцовую площадь.
        Обратно я вернулся часа через полтора, когда вся панель перед зданием Росси была тщательно выметена. Все это время мастер ходила за мной по пятам и следила, чтобы я не пропустил ни одной соринки.
        - Ничего,- ободрял меня друг,- долго они не выдержат, неделю поотмечают и успокоятся.
        Он налил мне в чашку с отбитой ручкой и присохшими внутри чаинками бледного, отдающего водопроводной трубой чаю и отломил кусок сухого батона. Это был завтрак.
        Задумчиво я разглядывал помятый латунный чайник, на исцарапанной крышке которого с трудом проглядывали темные буквы: «М.С. отъ рабочих з-да Б. Розен…» и далее неразборчиво.
        - А ваша техник меня не разоблачит?- спросил я.
        - Елена, что ли?- отозвался Костя на мой вопрос.- Да она Рычанчика в глаза не видела. Для нее любой может быть Рычанчиком.

        Из-за этого и вышел курьез. В субботу меня не было (я устроил себе родительский день), зато Костю решил навестить наш общий знакомый Боча и, наткнувшись на Елену, тоже назвался Рычанчиком. Та пошла костить его за плохо убранный участок. Но тут прибежала Шляпа и объявила, что Рычанчика она знает хорошо и это не он. В конце концов позвали Копьева, и все отправились в отдел кадров разбираться, кто же настоящий Рычанчик.
        - В общем, я уже совсем запутался и заврался,- жаловался мне Костя в воскресенье (я отыскал его во внутреннем дворе за работой).- А как сейчас тебя впустили?- удивился он.- Сегодня же поликлиника закрыта.
        - Как обычно. Старшина пропустил без всяких слов.
        - Значит, менты тебя уже признают,- заключил Костя.- Видишь ли… мы с Бочей сказали в кадрах, что Рычанчик в больнице, у него желтуха… Но менты об этом не слышали. Так что для них ты Рычанчик, а для Елены не Рычанчик. В общем, я не знаю…
        - Ладно,- решил я,- в случае чего скажу, что Рычанчик попросил меня за него поработать, пока он в больнице.
        Я взял лом с приваренным к нему лезвием топора и стал помогать другу - бухать этим орудием по грязной корке льда, осыпая себя и напарника белыми и серыми крупицами. Эхо загрохотало по закоулкам тесных дворов-«колодцев».
        От глыб льда тянуло холодком, а над нашими головами тепло голубела замысловатая фигура, вырезанная из неба сложными контурами высоких стен и крыш.
        - Какие хитрые здесь дворы,- заметил я,- совершенно непонятных форм. А вон там что за башня?
        - Это у вояк что-то. Пусковая шахта!- усмехнулся Костя, желая, видимо, развеять пасмурное настроение.- Как только тревога, от нее отстреливается крышка… и падает сюда, во двор. И пошла ракета! Эс-эс-двадцать!
        - И всему дому - писец!- вставил я (ко мне стало помаленьку возвращаться состояние беззаботности).
        - А шахта стоит!- воскликнул Костя.- Кирпичи только осыпаются, а внутри она железная!- разговаривая, он продолжал колоть лед, и слова разлетались вперемешку с ледяными осколками.- И вояки тоже останутся целыми. Сейчас они, должно быть, заседают, и на доске - чертёж башни и ракеты. Какой-нибудь генерал спрашивает:
«Какие возможные издержки при запуске?» Ему отвечают: «Семьдесят пять процентов дворников». Генерал: «А нельзя ли уменьшить процент потерь?» - изменившимся от распиравшего его смеха голосом продолжал Копьев.- «Да, говорят, можно, но при этом пострадает боевая готовность - затянется время пуска. На полторы минуты!» - затрясся Костя.- «А почему семьдесят пять процентов?» - «Потому что установлено, отвечают, что Рычанчик ночует не каждую ночь».
        Наш хохот гремел, как в пустом концертном зале, тревожа на крышах голубей.
        - Между прочим,- перестал смеяться Костя,- Серега Коробков утверждает, что в этих башнях - их тут две - в первые годы советской власти держали арестованных. И что после убийства Урицкого за одну ночь было расстреляно полтыщи человек, вовсе к этому не причастных. Хотя возможно, эти сведения - из области Серегиного бреда.
        - Похоже,- согласился я.
        - Пойдем поколем у ментов под окнами,- предложил приятель,- чтоб они тебя видели.
        Однако едва мы принялись долбить в новом месте, так что в форточку полетела ледяная крошка, как из этой же форточки высунулась Шляпа, вытаращив на нас глаза.
        - Вы кто? Рычанчик?- обратилась она ко мне.
        - Я вместо него,- продолжая долбить, невнятно пробормотал я, не зная, кем лучше себя представить.
        - А у меня ваших данных нет?- сделала она еще более бестолковое лицо.
        - У меня студенческий Рычанчика,- протянул я ей в форточку студенческий билет настоящего Рычанчика. Им меня снабдил на время Копьев.
        - А мне сказали, что вы болеете… Вы уже выздоровели?
        - Да как вам сказать… Лечусь…- я понял, что придется оставаться Рычанчиком.
        - А я вижу: Рычанчик работает!- умильно заулыбалась комендантша.- А вчера тут кто-то другой назывался… Я и оказала: Рычанчика я хорошо знаю.
        - Да это Елена ошиблась,- вмешался Костя.- Вчера же в кадрах всё выяснили.
        - Да-да,- поспешно согласилась она.- Я сделаю вам пропуск, Рычанчик. Или завтра, или послезавтра.
        Я собрался ее поблагодарить, но в форточке уже никого не было, да и форточка была закрыта и даже, как мне показалось, закрашена по шву краской.

        С пропуском я стал полноценным Рычанчиком. Я уже не пасовал перед комендантшей и ругался не хуже Шуры Шайкина, когда та пыталась заставить меня мыть туалет.
        - Еще чего! Буду я за ментов очки драить!- возмущался я.- Пусть Моисей Соломонович моет! Его очередь.
        Моисеем Соломоновичем звали председателя Петроградского ЧК Урицкого.
        Однажды Шляпа заявилась к нам в сопровождении двух милиционеров.
        - Вот здесь они живут,- в ее голосе звучали предательские нотки. Впервые я заметал на ней пресловутую розовую шляпу. (Очень похожую шляпу, между прочим, я видел в Музее революции, куда нас водили как-то всем курсом. Шляпа та принадлежала некогда революционерке Коллонтай.)

…Кости не было. Не знаю, таскал ли он во дворе мусорные бачки или же отправился в Общий читальный зал Публичной библиотеки, где он собирал материалы для курсовой работы.
        - Рычанчик?- кивнул на меня голубым подбородком один из стражей порядка.
        - Он,- угодливо подтвердила Шляпа.
        Милиционер подошел и опустил ладонь мне на плечо:
        - Пройдемте.
        - А в чем дело? Что такое?!- возвысил я голос (вероятно, чтобы скрыть испуг: мне подумалось, что меня пришли разоблачать как Лжерычанчика).
        - Узнаете.
        Под конвоем меня повели по коридору. Мне вдруг пришла в голову фантастическая мысль, будто я угодил в 1918 год, и меня ведут на допрос к самому Урицкому.
        Возле дверей туалета стояло ведро с водой и тряпкой. Оно тотчас вернуло меня к действительности.
        - Вот оно что!- дернулся я было обратно, но крепкие милицейские руки сжали мои локти.
        - Я вам говорила, Рычанчик,- донесся из-за моей спины голос комендантши.
        - Идите к черту! Никакой я вам не Рычанчик!- бушевал я, но никто меня не слушал. Меня втолкнули внутрь известного помещения и не выпускали, пока я не отдраил все три унитаза - за себя, за настоящего Рычанчика и за Моисея Соломоновича. Похоже, их не мыли с октября семнадцатого.

        Как будто мне в утешение, Шура Шайкин в тот вечер принес в дворницкую целый рюкзак марокканских апельсинов, не то наворованных им, не то полученных в качестве вознаграждения за разгрузку вагона с фруктами (он иногда подрабатывал грузчиком). Шурик вывалил пахучие солнечные плоды в углу нашей мрачноватой комнаты с единственным пожеланием: чтобы ему их больше не показывали.
        Когда мы с Костей принесли Сереге Коробкову его долю (пришлось сложить апельсины в продырявленный цинковый тазик), поэт лежал на своей кровати, отвернувшись к стене, словно весь его жизненный интерес сосредоточился отныне на испещренных стихами обоях. Наше появление и обращенные к нему слова не вызвали в нем никакого отклика.
        - Что это он?- шепнул я Косте.
        - С ним бывает,- ответил тот.
        Мы поставили таз возле кровати и вышли.
        - Наверное, опять с кем-то беседует,- проговорил Костя в коридоре и, очевидно, предвидя мое недоумение, пояснил: - Да тут Серега начитался каких-то нелегальных книжек и расширял сознание при помощи мухоморов. Сушил и ел их. И после этого признался мне, что беседовал с Каннегисером.
        - С кем?- не понял я.
        - Да с тем эсером, что Урицкого грохнул. Впрочем, Серега уверяет, что Каннегисер никакой не эсер. Будто бы он поэт и классный к тому же. Я специально покопался в публичке: везде пищу т, что эсер. Представляешь!- хохотнул Костя, проходя в нашу комнату.- Каннегисер даже читал Коробкову свои стихи! Он мне пересказывал: что-то там про Керенского, битву и предсмертный радостный сон… Я не запомнил.
        - Бред,- сказал я.
        - Наверное,- как-то не очень твердо согласился приятель.
        Через какое-то время, проходя по коридору, я снова заглянул в комнату Коробкова, откуда на меня пахнуло волной цитрусовых ароматов. В положении поэта ровно ничего не изменилось. Он так же точно был обращен лицом к стене и не выказывал признаков жизнедеятельности. Между тем, тазик пустовал, а вся комната и в особенности кровать, одеяло и сам Коробков - всё было в оранжевых апельсиновых корках. Невозможно было подставить, чтобы один человек, да еще в таком состоянии и за такое короткое время поглотил столько апельсинов. Но ломать голову над этой загадкой мне было некогда: дело происходило накануне праздников, и Костя торопил меня получить зарплату (теперь уже я расписывался в бухгалтерии за Рычанчика).

        По великим праздникам, кстати, наши окна загораживались снаружи гигантским щитом плаката, изображавшим толпу рабочих или Владимира Ильича. Правда, мы лицезрели лишь изнанку - деревянные ребра остова и тусклую серую ткань. Но если погасить электричество, которое в эти дни горело и днем, то в комнату сочился через окно густо-красный революционный свет.
        Такая закулисная жизнь таила в себе определенные выгоды. В одном из окошек вынимались два вертикальных трехгранных прута решетки, и через образовавшуюся щель мы протаскивали к себе, минуя вахту, своих подружек. Единственный минус состоял в том, что во время митинга (грохот музыки, раскатистые речи, взрывы народного ликования) демонстранты нередко заворачивали за стенд-плакат помочиться. И приходилось с руганью прогонять их прочь.
        Однажды между щитом и стеной протиснулись две незнакомых девчонки, и мы их тоже затащили к себе.
        К слову сказать, я заметил, что, будучи Рычанчиком, я обхожусь с представительницами прекрасного пола куда непринужденнее, чем прежде.
        - Вы что, здесь живете?- озирались гостьи так, будто угодили в подземелье к гномам.
        - Работаем. С 1918 года,- весомо изрек Костя.- Знакомьтесь: председатель Петроградского ЧК и одновременно комиссар Наркомата внутренних дел Северной Коммуны товарищ Урицкий,- указал Копьев на размякшего прежде времени Серегу Коробкова (насколько мне было известно, как раз в эти дни Костя писал курсовую работу об Урицком).- Это,- повернулся он ко мне,- Леонид Каннегисер, убийца товарища Урицкого.
        - Я убийца Урицкого,- чинно приподнялся я со стула.- Могу продемонстрировать, как я это сделал.
        - Попозже,- жестом остановил меня друг.- Вот этот,- продолжал он, кивнув на маленького ушастого Шайкина,- комендант революционной охраны Петрограда Шатов. Это он задержал упомянутого террориста.
        - Меня,- снова привстал я.
        - Не ушел,- погрозил мне пальцем Шайкин-Шатов.
        - А вы, надо думать, врач-психиатр,- обратилась к Косте одна из подружек, переняв его официальный тон.- Или тоже пациент?
        - Нет, я медсестра, сейчас я накапаю вам лекарства,- потянулся Костя к бутылке.
        Словом, все шло, как надо - весело и беззаботно. Один лишь Коробков оставался ко всему безучастным. В конце концов он встал и, задевая стулья, вышел из комнаты.
        - Он всегда такой некомпанейский?- спросил я Костю, после того как все разошлись.
        - Серега? Он больше с духами общается. Ну, иногда еще с Рычанчиком.
        Я не сразу сообразил, что имя Рычанчик относится в данном случае к кому-то другому, а не ко мне, и даже показалось странным, что где-то существует еще один Рычанчик, причем, надо признать, более законный, чем я.
        - Он что, тут появляется?- мне почему-то было неприятно сознавать, что я могу столкнуться с настоящим Рычанчиком.
        - Изредка,- ответил приятель.- Приносит Сереге какие-то зелья. Для расширения сознания.

        Ночью мне снилось, будто я - Леонид Каннегисер. Под именем Рычанчика я проник в здание Народного комиссариата, чтобы застрелить председателя Петроградского ЧК. Во сне я понимал, что убивать нехорошо, и что мне, Рычанчику, после этого конец, но в то же время я знал (из курса истории), что акт этот точно был совершен, а следовательно, и мне от него никак не отвертеться.
        Да и поздно: высокая фигура Урицкого уже входит в вестибюль. Собственно, это я вхожу в вестибюль, так как, по прихоти сна, теперь я - Урицкий. И значит, это меня поджидает здесь Каннегисер.
        Не оборачиваясь, я быстро шагаю вглубь здания. И слышу, что кто-то следует за мной. Я ожидаю, что за спиной у меня интеллигентный молодой человек поэтической внешности, но повернувшись, вижу круглую ушастую рожу в кожаной кепке со звездочкой. Как будто сама собой звучит фамилия: Шатов. Комендант революционной охраны Петрограда. Какого черта он здесь?! Ведь он - соратник Урицкого, он не должен меня убивать! Это неправильно!
        - И всё же я должен вас застрелить,- хладнокровно возражает комендант.
        - За что?!- вскрикиваю я.
        - За то, что вы отказываетесь убирать туалет,- звучит приговор.
        Я просыпаюсь в темноте и в первые секунды не могу вспомнить, кто же я на самом деле - Урицкий, Каннегисер, дворник Рычанчик или кто-либо еще. Приподнявшись, я вижу в зарешеченном окне повисшего в лиловом небе крылатого ангела с крестом, и мне чудится, будто всё еще длится сон.

        С настоящим Рычанчиком я так и не столкнулся. Говорили, он наведывался сразу после праздников, пытался попасть в дворницкую, к Коробкову, но его не впустили. Явившаяся на его призыва Шляпа также его не признала: «Это не Рычанчик, Рычанчика я знаю хорошо». Так что пришлось ему прокрадываться через поликлинику.
        - Ты уже в большей степени Рычанчик, чем сам Рычанчик,- заключил по этому случаю Костя.
        Я спохватился, что и студенческий билет Рычанчика находится у меня. И еще почему-то подумалось, что мое разоблачение близко…

        В тот день в нашем злосчастном туалете дала течь труба, и Елена (техник), суровая длинноносая женщина в неизменной фуфайке и сапогах, послала нас с Костей за сантехником. Сантехника того никто никогда в глаза не видел, хотя знали, что он существует, поскольку зарплату в бухгалтерии кто-то аккуратно получал, и несколько раз слышали, как он стучит по батарейной трубе.

… Мы побродили безрезультатно по всем пяти внутренним дворикам и остановились у дверей черного хода. Без всякого повода на нас вдруг накатило дурашливое настроение.
        - Представь: сантехник-невидимка!- фантазировал Костя.- Мы сейчас разговариваем, а он, невидимый, стоит рядом и посмеивается.
        - С вантозом на голове!- подхватил я.- Вместо шапки-невидимки.
        - Или сидит на дереве с разводным ключом!
        - Или на крыше! И швыряет оттуда сосульки…
        - Вот вы где!- раздался в этот момент яростный возглас.- Я их жду, туалет заливает, а они лясы точат! Уволить вас пора!
        Продолжая извергать проклятия по нашему адресу, суровая техник отправилась дальше через дворы на поиски мифического сантехника, но через минуту воздух потряс крик и женский плач, настоящие рыдания. Мы с Костей бросились на шум.
        Техник сидела на канализационном люке, вытянув ноги, и ревела. Рядом валялись осколки здоровенной сосульки.
        Пока Костя помогал пострадавшей доковылять до дворницкой, я на всякий случай поспешил на вахту, чтобы вызвать «скорую».
        Странно… Впервые за время моего проживания на Дворцовой обе парадные двери были распахнуты настежь. За ними в свете беззаботного весеннего солнышка стояла задом машина скорой помощи с раскинутыми, словно для объятия, дверцами.

«Я еще и позвонить не успел…» - поразился я. Но тут двое облаченных в саван санитаров пронесли носилки, покрытые простыню. Следом понуро брел Шура Шайкин. Откуда-то из темноты возникла безмолвная фигура милицейского старшины. За спиной у него топталась Шляпа.
        - …А я думаю, что это Коробков целый день свой участок не убирает,- больше обычного округляя глазки, тараторила она.- Может, думаю, заболел? Тут, знаете, у Рычанчика была желтуха… Я давай к нему стучаться, а он молчит…
        - Шурик, что здесь происходит?- подошел я к Шайкину.
        - Серега-чмо!- процедил тот и выругался матом.- Мухоморов, видать, пережрал.
        - И что?- недоверчиво спросил я.- Что с ним?
        - Кони бросил, вот что,- зажав одну ноздрю, Шурик яростно сморкнулся и попал старшине на ботинок.
        В эту минуту простынь зашевелилась, и покойник сел. Подбежавшая медсестра принялась его укладывать, так как сидя он не проходил внутрь машины. Но он уперся в край крыши руками и заорал, запрокинув голову:
        - «И душит жизнь, как душный сон отживших душ!..»

«… промывание желудка»,- расслышал я слова одного из санитаров.
        - Зачем мне ваше промывание?!- закричал Коробков.- Прочтите мне Дудина - и меня сразу вырвет! Меня всегда тошнит от вашего суперреализма?- и он закатился в хохоте.
        Из коридора, ведущего в дворницкую, появилась группа милиционеров - двое, а за ними еще один, сумрачный, в очках, с каким-то пакетом в руке. Они подошли к Шляпе.
        - Что, наркотики?!- с преувеличенным ужасом и одновременно любопытством прошипела та.
        - Разберемся,- коротко бросил очкастый и о чем-то с ней негромко заговорил (я разобрал только слово «Рычанчик»). Комендантша, выкатив глаза, кивнула в мою сторону.
        Двое с безразличными скучающими лицами приблизились ко мне и вдруг, молниеносно схватив меня за руки и едва не выдернув их из суставов, защелкнули на моих запястьях наручники. От потрясения и страха я не мог вымолвить ни слова.
        Когда меня вывели наружу и протащили мимо «скорой», из которой все еще доносился безумный хохот поэта, я увидел в сторонке желтый милицейский «воронок».

… И меня повезли. Немного придя в себя, я стал озираться. На переднем сидении рядом с шофером, в очках, горбоносый, сидел Урицкий, каким я его видел во сне. А расположившийся напротив меня в полутьме круглоголовый низкорослый милиционер точь-в-точь походил на приснившегося мне коменданта революционной охраны Петрограда Шатова.
        - Вы уверены, что взяли того, кого надо?- слабым голосом спросил я.
        - Молчать!- рявкнул Шатов и поправил на голове черную кожаную кепку со звездочкой.- Еще одно слово, Рычанчик, и я угощу тебя вот чем!- и он сунул мне под нос вонючую резиновую дубинку.
        В зарешеченном заднем оконце без стекла промелькнула вдали Александровская колонна, и мне показалось, что на ней нет ни ангела, ни креста.