Влюбленный скрипач (сборник) Доктор Нонна
        Житейские истории
        Саша, нежная и красивая еврейка-полукровка, воспитывала сына в одиночестве и уже не верила, что в ее жизни будет что-то хорошее. Но вдруг встретила этого трогательного мальчика. Лет на восемь младше ее, с тонкими запястьями и выразительными глазами, к тому же скрипача. Необыкновенный! Саша поняла это сразу же. Вот только откуда у этого юноши так много денег? Неужели он вмешался во что-то предосудительное?
        Доктор Нонна
        Влюбленный скрипач
        Блюдечко с голубой каемочкой
        Пролог
        Нары оказались железными. Этого Яна не ожидала.
        Нет, в отличие от большинства сверстниц она читала не только гламурные журнальчики. Точнее, гламурных журнальчиков она не читала вовсе - это было скучно, то ли дело - книжки. Герои некоторых книжек попадали в тюрьму, и там были нары: в Яночкиных представлениях - страшная угловатая конструкция из почти неструганных занозистых досок. Кажется, это называется «горбыль».
        В реальности конструкция оказалась действительно угловатой - сплошные выступы и ребра. Но не страшной, а вполне обыденной - вроде стеллажей в камере хранения. Но не деревянной, а железной. Крашенной какой-то унылой дешевой краской. И еще - очень холодной. Просто ледяной. Тонкая постель не спасала ни от углов, ни от холода. Девушке казалось, что за двое суток у нее промерз даже позвоночник.
        Наверное, если встать и подвигаться, станет теплее, но Яночка словно впала в какой-то ступор, поднимая себя с ледяного железного ложа только тогда, когда резь в мочевом пузыре становилась совсем нестерпимой, - по нужде. Раньше она встречала это выражение только в книжках, так не говорили ни мать, ни бабушка Женя. Но сейчас простая телесная потребность становилась именно нуждой, тянущей и неумолимой. Единственная потребность, которой тело сигнализировало, что оно еще живо.
        Еда Яну не интересовала. Плотный запах дезинфекции и мочи забивал горло, и от лязга алюминиевых ложек рот наполнялся вязкой горькой слюной. Когда сокамерницы звали девушку обедать, она только плотнее зажмуривалась, упершись лбом в сжатые кулачки.
        Впрочем, кроме как во время еды, ее не трогали: убийство - статья серьезная, да и следственный изолятор - не зона, тут нравы поспокойнее.
        - Эй, ваше высочество! Жрать принесли! - одна из сокамерниц, громогласная Ольга, стучала ей в спину. - Вставай уже, хватит голодовку устраивать, никто не оценит.
        Яна глубже вжалась в жесткий топчан, как будто спит, - только бы отстали. Но Ольга не унималась:
        - Может, тебе завтрак в постель требуется? Чего изволите, госпожа? Птичьего молока? На блюдечке с голубой каемочкой?
        С минуту Яночка крепилась, но слезы хлынули неудержимым потоком - неужели в человеке может быть столько слез? Она давилась ими, кусала кулаки - ничего не помогало.
        - Эй, чего завыла? - засмеялась Ольга. - Обиделась, что ли? Так тут тебе не санаторий, цирлих-манирлих некому разводить, тут всем несладко. Да не вой ты! И в тюрьме люди живут. Тьфу! - Ольга сплюнула и отошла, бросив напоследок: - Психованная!
        Яна до крови прокусила запястье, но рыдания продолжали сотрясать худенькое тело. Горло сводило судорогой. Да что же это? Да за что же это?! Если бы можно было заснуть, а проснуться уже, когда все кончится. Ведь должно же это кончиться! Что она, Яна, красивая и благополучная дочка успешной мамы, любящая и любимая, делает в этой холодной камере? Этого не может быть, вот она проснется и окажется дома, и все будет в порядке. А это просто страшный сон…


        Женя
        1. «Чтоб мы жили, как в кино!»
        Можно бы уже и домой - рабочий день закончился. Но дома - одинокая комната в коммуналке, тени по углам и стекла дребезжат от пролетающих мимо трамваев. Да еще Анька со второго этажа как начнет свои гаммы да арии распевать, так до ночи и не замолкает. На дверной табличке готическими буквами - Анна Берзин, певица. Прямо Анна Герман, фу-ты ну-ты! На самом деле Анька - Березкина, но что это за фамилия для артистки? Хотя какая она там артистка - поет где-то по кабакам, и то редко, все больше дома упражняется, соседям на радость. И в стенку стучали, и по батарее, даже участкового как-то вызывали - бесполезно. Она же музыкант, тьфу! Тощая, как змея, честное слово! И волосы черные, гладкие, на макушке блестят, а ниже распадаются на узкие, тоже змеиные, пряди. Как пройдет по подъезду, запах тяжелых, терпких духов потом чуть не сутки держится. Артистка с погорелого театра! У нее-то квартира хоть и маленькая, но отдельная: когда в послереволюционном Питере господские апартаменты разгораживали на жилье поменьше, Анькиным то ли родителям, то ли деду с бабкой повезло. Весь остальной подъезд с соседями живет:
где две семьи в квартире, а где и пять.
        У Жени, слава богу, только одна соседка, Валя. Родители Валины в блокаду погибли, замуж не вышла, так и кукует одна. О Жениной личной жизни все беспокоится: да как, да когда, да чего замуж не собираешься, у тебя там мужиков вокруг толпа, а ты все принца ждешь? Так и в девках недолго остаться.
        Не то чтобы Женя и вправду принца искала, но хотелось, чтоб как в кино, чтоб сердце вздрагивало и дыхание перехватывало. Так мама говорила - «чтоб мы жили, как в кино».
        Мамы не стало, когда Жене было четырнадцать: зимой, в гололед, поскользнулась - и виском о гранитный постамент, на котором до сих пор виднеются щербины от осколков и полустертая стрелка с едва заметной кривой надписью «бомбоубежище». Бабушка плакала: да как же это, блокаду пережили, войну пережили, Женечку-красавицу почти вырастили - и на тебе!
        Впрочем, классической красавицей Женя не была. Хорошенькая, кудрявая, пухленькая - в школе ее звали «Пончик». А она ни капельки не расстраивалась, Пончик так Пончик. Мальчикам нравится. Вон сколько желающих «портфель донести». То в кино зовут, то на танцы.
        Может, надо было сразу после школы замуж выходить? Но бабушка - она после похорон единственной дочери не прожила и полугода - перед смертью все твердила: учись, внучка! Когда Женя поступила в университет - пусть не в Московский, но Ленинградский ничуть не хуже, - она думала, как гордилась бы бабушка, и старалась, старалась, старалась. После детдома ей, как полагалось, выделили комнатку в коммуналке, вот эту самую, с соседкой Валей. Стипендии хватало разве что на макароны и серый хлеб, и Валя, у которой и самой-то золотых гор не было, частенько подкармливала «сиротку». Но ведь выучилась, справилась!
        Диплом экономиста Женя получала в седьмую годовщину бабушкиной смерти, день в день. И - как в память о ней, о ее словах «настоящий мужчина должен носить форму» - пошла работать в воинскую часть. Поближе к «настоящим мужчинам».
        На деле все оказалось не так романтично. Нет, Женя ни капельки не жалела о своем выборе: мужчина в форме - это… это правильно. И работа ей нравилась. И ухаживали за ней не меньше, чем в школе и университете. Но сердце все не вздрагивало, и дыхание не перехватывало.
        Чайник задребезжал крышкой, грозя залить старенькую электроплитку - Женя отыскала ее на нижней полке шкафа три, нет, почти четыре года назад, устраиваясь на первом в жизни рабочем месте. Надо же, когда это она успела чайник поставить, ведь домой собралась.
        Женя привычно заварила чай, вдохнула запах и зажмурилась от удовольствия. Чай был настоящий английский, в красивой жестяной коробке с хитрой двойной крышкой. Коробку подарил майор Виктор Петрович. И печенье, что вкусной горкой красуется в фарфоровой мисочке, ее любимое курабье - тоже.
        Она повертела в руках чайную коробочку и вздохнула. Наверное, надо было ему обратно все отдать, но и коробка уже початая, и от печенья половина осталась.
        Надо же, как глупо все вышло! Потому и домой не хочется, там Валя пристанет - расскажи да расскажи. А чего рассказывать! Женя его, майора, и всерьез-то никогда не воспринимала - он ведь старый! Ну… то есть… не то чтобы старый, ей и самой уже не семнадцать лет, но ему-то чуть не сорок! Вдовец, да еще с двумя мальчишками-погодками. Ну да, по три раза на дню норовит в ее кабинет заскочить, подарки всякие приносит вроде этого чая, в театр приглашает. Ну и что? Одинокий мужчина, скучно ему, почему бы не поболтать с красивой девушкой? Разве она против?
        Вот и доболталась.
        Вчера Виктор Петрович пригласил ее на ужин. К себе домой. Евгения уж теперь ругмя себя ругала, разве можно взрослой девке быть такой дурой - даже приглашение домой ее не насторожило: что такого, там же дети. Тем более, не совсем уже и дети, подростки, младшему двенадцать, старшему тринадцать, большие уже.
        Но Виктор Петрович сразу выставил мальчишек в детскую, и ужинали они вдвоем. Хозяин рассыпался перед гостьей мелким бесом: шутил, подкладывал кусочки повкуснее, подливал «Мукузани», гусарствовал - мол, жаль, шампанского не успел купить, вот бы сейчас из туфельки выпил…
        Очень романтично.
        После очередного тоста, едва утерев жирные губы, Виктор Петрович вдруг властно привлек Женю к себе. Она некстати подумала, что от ладони на блузке останется пятно, и - откуда и силы взялись - сумела бравого кавалера оттолкнуть:
        - Вы чего это?
        - Ты чего, дурочка? - возмутился кавалер. - Я тебе все на блюдечке с голубой каемочкой, а ты?!
        Схватив сумочку и плащ, Женя пулей выскочила из майорской квартиры. Дома она проскользнула в свою комнату тихонько, чтобы не услышала Валя - ей ведь непременно надо знать, как свидание прошло. А рассказывать не хочется. Вот совсем не хочется. И сегодня точно прицепится. Лучше уж в кабинете посидеть, чаю с курабье попить, потянуть время.
        В дверь тихонько постучали:
        - Разрешите?
        Два солдатика принесли позднюю почту. Один остался в коридоре, другой робко остановился у Жениного стола с тощенькой пачкой в руках: газеты, служебные письма, циркуляры. Коренастый, белобрысый - почему-то от армейской короткой стрижки у них у всех торчат уши, подумалось Жене - странно трогательный. Пока Женя разбирала почту и расписывалась в приходной книге, он делал равнодушное лицо, а сам все косился на мисочку с остатками курабье и сглатывал слюну.
        Глаза у солдатика были голубые, как будто эмалевые.
        - Звать-то тебя как?
        - Саша… Рядовой Александр… - он опять сглотнул, так что фамилию Женя не разобрала.
        Быстро завернув остатки печенья, она сунула их солдатику.
        - С-спасибо, - он смутился, попытался пожать ей руку, как будто она не печенье, а орден вручала. Для полноты впечатления не хватало только бодро ответить: «Служу Советскому Союзу».
        Ладонь у Саши была с твердыми бугорками мозолей, сухая и очень теплая.
        Назавтра Женя под Валиным руководством - про неудачный романтический ужин пришлось наплести какой-то ерунды - нажарила блинчиков с мясом. Когда она с самым независимым видом зашла в казарму, Саша мыл полы. В гимнастерке он выглядел просто крепким парнем, ничего особенного. Сейчас сильные мышцы переливались под блестящей от пота загорелой кожей, и Саша был похож на ожившую античную статую.
        Женя отчего-то смутилась, почувствовала, как запылали щеки, вдруг стало жарко. Она неловко сунула Саше еще теплый сверток с блинчиками и убежала.
        Под конец рабочего дня он постучал в ее кабинет.
        - Опять почта? - сухо, с безразличным видом спросила Женя, не поднимая головы от вороха бумаг на рабочем столе. - На тумбочку положите, я потом посмотрю.
        Теперь смутился Саша и, запинаясь, выговорил:
        - Нет, я… я спасибо сказать хотел. За блинчики. Очень вкусно.
        Женя, искоса поглядев на посетителя, увидела, что он залился краской, и улыбнулась легонечко, одними уголками губ - то-то же! Встала из-за стола, отошла к окну, потянулась - как будто забыла, что в кабинете еще кто-то есть. Но, почувствовав на плечах его ладони, почему-то не удивилась. От ладоней шло сухое тепло, в груди опять стало горячо, жар побежал по всему телу, покалывая кожу тонкими нежными иголочками. От тягучего, умелого поцелуя закружилась голова.


        2. Кухонный гарнитур
        Трамвай был старый и грохотал так, что Саше пришлось наклоняться к самому Жениному уху:
        - У нас никому увольнительную на сутки еще не давали. Ну два часа, ну четыре. Как тебе удалось?
        - Подумаешь! Я все-таки не последний человек в части, - Женя улыбалась, вспоминая, как вчера весь вечер чистила селедку, резала лук, тушила мясо с черносливом, возилась с тестом для «бабушкиного» пирога с капустой. Такой обед получился - от одних запахов с ума можно сойти.
        Впрочем, про еду они вспомнили только через несколько часов. Какая уж тут еда, когда от каждого прикосновения как током бьет! И оказалось, что «в первый раз» не страшно и не больно - ерунду девчонки-одногруппницы болтали! - а совсем наоборот: горячо, остро и сладко, так сладко, что замирало сердце и останавливалось дыхание.
        А через месяц Женя поняла, что беременна: по утрам накатывала противная липкая тошнота, весь день кружилась голова, и в глазах мелькали то искры, то черные круги. Хотелось лечь носом в стенку и не открывать глаз. Совсем. Ну ее, эту жизнь, глядеть на нее тошно. Окна серые, из туч какая-то невнятная морось сыплется, на подоконнике по утрам лужица собирается - рама подтекает.
        Вот ведь везение какое, думала Женя, бредя из женской консультации, куда пошла, чтоб окончательно проверить свои подозрения. Другие по три года забеременеть не могут, как Ульянка из параллельной группы, а тут - бац, с первого раза. Аборт? Страшно. Вдруг потом не родишь никогда. Детей-то хочется, но сейчас это как-то совсем неожиданно. Саше сказать? Стыдно, неловко. Он забегает минут на десять, и то редко. И, кажется, вовсе ничего не замечает: ни постоянной бледности, ни мрачного настроения.
        Саша зашел через два дня. Какой-то странно смущенный, как тогда, с блинчиками.
        - Жень… Я тут… Я хотел сказать…
        Господи! Сейчас скажет, что переводят в другую часть! И что всегда будет помнить, и… что там они обычно говорят? Мы разошлись, как в море корабли?
        - Жень, ты… это…
        Она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться - нет уж, не дождетесь, просить и жаловаться не стану, - и сухо передразнила:
        - Ну - я. Это. А это - ты. Ты да я да мы с тобой.
        - Ну да! - почему-то обрадовался Саша. - Я и говорю. - И он опять замолчал, ковыряя ногтем угол стола.
        - Пока ты ничего не говоришь, только мычишь.
        - Ну… я думал… замуж…
        - Что?!
        Выговорив самое страшное слово, он вдруг осмелел:
        - Замуж за меня выйдешь?
        Горло перехватило так, что Женя даже пискнуть не могла, только кивнула.
        - Да? Выйдешь? - он просиял.
        - Да, - еле слышно прошептала она, и слезы хлынули градом, как будто смывая и тошноту, и апатию, и страх последних недель.
        - Ну не плачь, пожалуйста. Смотри, даже солнышко улыбается, а ты плачешь.
        На сером осеннем небе действительно приоткрылось голубое окошечко, и оттуда ударил солнечный луч! Настоящий солнечный луч! Живой и теплый!
        В ЗАГСе, где они подавали заявление, им, как полагается, определили «два месяца на раздумье». Саша почему-то загрустил:
        - За два месяца ты передумаешь.
        Тут Женя совсем развеселилась:
        - А хочешь, нас через три дня распишут?
        - Как это? - не понял он.
        - Фокус-покус! Сейчас убедишься!
        Женя решительно зашла в кабинет заведующей ЗАГСом, рассказала про «большую-большую любовь», даже слезы очень кстати выступили, и в качестве решающего аргумента выложила на стол справку из женской консультации, подумав - как это я догадалась, что понадобится?
        Пожилая заведующая, зябко кутаясь в серый пуховый платок - из щелястого окна немилосердно дуло, - повздыхала, покачала головой:
        - Сама-то ленинградская? А он из Мурманска? И моложе тебя на сколько? На восемь лет? Ах, на семь. Ну смотри, тебе жить. Может, и вправду любовь. Всяко бывает.
        Расписали их и в самом деле через три дня. Тихо, без оркестра и толпы гостей с криками «горько». Да и откуда было взять толпу гостей? Сокурсников звать? Или из части кого? Вот еще!
        На крылечке ЗАГСа, любуясь новеньким обручальным кольцом, Женя наконец сообщила свежеиспеченному супругу, что он теперь не только муж, но и почти отец. Раньше как-то смущалась, то ли боязно было, то ли неловко. Ну а тут уж…
        - Правда? Когда?
        Она не успела даже сказать «сам подсчитай» - Саша подхватил ее на руки, закружил, кто-то из стоявших на крылечке зааплодировал, кто-то рассмеялся - «вот молодцы, счастливые какие».
        Когда Саша демобилизовался, до родов оставалось всего ничего. Он тут же устроился в ЖЭК плотником, да еще начал подрабатывать мелким ремонтом у жильцов. Дом старый, постоянно кому-то что-то нужно: кому дверь починить, кому бабушкин комод отреставрировать. Что-что, а руки у Саши были и впрямь золотые. Покосившуюся оконную раму, под которую текло при каждом дожде, а дуло вообще постоянно, он починил за один вечер, буркнув сердито - будет маленький, а тут сквозняк, безобразие.
        Анька-певица заказала кухонный гарнитур. Да не какой-нибудь, а «вот как на картинке, и чтобы трубы газовые закрыть, а то смотреть страшно». Едва перекусив после рабочего дня, Саша шел на второй этаж.
        - Саш, не ходил бы ты сегодня? - Женя держалась за поясницу и морщилась. - По-моему, скоро уже…
        - Ой, да ладно, тут же рядом, - он покровительственно чмокнул ее в макушку. - Если что, стучи по батарее, я мигом! - И убежал.
        Часа через два Женя почувствовала, что пора. Постучала в пол, подождала, стиснув зубы, - схватки накатывали уже каждые пять минут. Еще раз постучала. И еще раз. Пилит, наверное, что-нибудь и не слышит. И Валька на работе, позвать-то некого.
        Тяжело переваливаясь и замирая на каждом шаге - боль накатывала уже подряд, так что темнело в глазах, - Женя добрела до входной двери, цепляясь за стену - только бы не упасть, только бы не упасть, - спустилась, почти сползла по лестнице и позвонила в дверь с готической табличкой. Звонок не работал. От боли и слабости она навалилась на дверь и почувствовала, как та подается - не заперто. Женя сделала шаг в квартиру Аньки-певицы и остолбенела.
        За распахнутой дверью комнаты на ковре переплелись два обнаженных тела. Женя вскрикнула от ужаса и потеряла сознание.
        Она не слыхала, как голый Саша, натягивая штаны, орал на Аньку: «Дура, в «Скорую» звони, живо!» Как худой рыжий врач, осмотрев ребенка, устало пожал плечами:
        - Он уже родился мертвый, видите, пуповина обвилась? Так бывает. Если бы в роддоме?.. Ну, не знаю, может быть, и спасли бы, но думаю, что вряд ли.
        Очнувшись, Женя увидела потолок с зеленоватыми потеками и возвышавшуюся сбоку стойку капельницы. Скосила глаза вниз - живот был непривычно плоский.
        Возле капельницы появилась бесцветная, как будто бесплотная фигура: бледное лицо, прозрачные светло-серые глаза с белесыми ресницами, белый балахон. Как будто ангел.
        - Я умерла? - прошептала Женя.
        - Что вы! - слабо улыбнулась медсестра. - Вам уже лучше, вы скоро поправитесь.
        - А… а маленький?
        Медсестра опустила голову.
        Через три дня Саша встречал ее из больницы с огромным букетом. Дома царил необыкновенный порядок и чем-то вкусно пахло.
        - Вот… я тут приготовил… - муж бережно усадил Женю на диван и кинулся разворачивать укутанные в одеяло и старое пальто - чтоб не остыли к ее возвращению! - кастрюльки. Руки у него дрожали. Женя почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы - ну что тут скажешь, он ведь и сам все понял, он же не со зла, так, по мужской дурости, он же меня любит, вон как заботится…


        3. Второй шанс
        Весна выдалась ранняя и жаркая, как будто не в Ленинграде над стылой Балтикой, а в какой-нибудь Астрахани. На улице еще ничего, а в транспорте вздохнуть нечем. Женя специально поехала последней электричкой, чтоб попрохладнее и без толпы. Репино хоть и числится частью Ленинграда, а на самом деле - край географии.
        В Репино жил дядя Жени. Не то двоюродный, не то троюродный, она и видела-то его только на бабушкиных похоронах. Когда позвонила незнакомая женщина с сообщением о дядиной смерти, Женя даже не сразу сообразила: что за дядя, при чем тут Репино? Но потом решила на похороны все-таки съездить: какой-никакой, а родственник, последний родной человек.
        Последний? А как же Саша? Он-то - родной?
        Всю зиму Женя пыталась взглянуть на мужа прежними глазами, но - не получалось. Ее по-прежнему тянуло к Саше, по-прежнему от его прикосновений и даже просто от взглядов внутри начинал пылать жаркий костер. Но теперь в этом пламени была не только радость, но и боль. Так что возможности съездить в Репино - ну пусть хотя бы и на поминки - она даже обрадовалась.
        Похороны устроил трест, где дядя раньше работал. Народу собралось совсем немного: трое бывших сослуживцев да несколько соседей. Оказалось, что комната, где дядя жил, тоже трестовская, и надо бы ее побыстрее освободить. Соседи споро разобрали немудрящий дядин скарб, Жене как единственной родственнице досталась библиотека. И неплохая. Вся русская классика: Достоевский, трое Толстых, Куприн, Чехов - и среди них почему-то Гюго и Джек Лондон. Забрать все сразу было, конечно, совершенно невозможно. Женя взяла только десятитомник Пушкина. Соседка Галя - та, что звонила Жене, - согласилась подержать остальные книги у себя. После недолгих поминок Галя предлагала переночевать у нее - не в комнате же покойника, - но Женя, представив душный, битком набитый вагон, решила вдруг ехать последней электричкой: посвободнее и не так жарко. И Саша обрадуется - он-то думает, что она только завтра к обеду вернется.
        Женя глядела в темное стекло, и ей хотелось плакать. Сейчас маленькому было бы уже… Нет, нельзя об этом думать. Нельзя. Нель-зя, нель-зя, нель-зя, выстукивали колеса. Наверное, новая беременность, новая надежда помогла бы забыть и эти страшные роды в чужой прихожей, и белого ангела с трагически склоненной головой, и постоянную сосущую пустоту внутри. Но, хотя в больнице и заверяли, что никаких последствий, что можно еще десятерых родить, - все никак, ну никак не получается. Может быть, сегодня? Саша, должно быть, спит уже, но…
        На лестнице, как водится, было темно, Женя еле нащупала замочную скважину. Тихонько прокралась в комнату, пристроила в угол сетку с книгами, почти не дыша, разделась и скользнула под одеяло. Ну вот, опять на весь диван развалился!
        - Саш, подви… - она осеклась, дыхание перехватило от тяжелого, терпкого запаха. Женя вскочила и не глядя ударила по выключателю…
        «Муж неожиданно возвращается из командировки», - горько подумала она, вспомнив классический анекдотный сюжет. Ну, не муж и не из командировки, но… Господи, за что?!
        Анька-певица, мгновенно натянув валявшееся на полу черное шелковое кимоно с драконами и прижав к груди туфли, выскочила за дверь. Саша как сел в разоренной постели, так и сидел китайским болванчиком, уставившись на жену остановившимися глазами.
        - Ты тоже убирайся!
        - Я… Женечка… Я сейчас все… - он запинался на каждом слове.
        - Да-да, ты все сейчас объяснишь, а я все неправильно поняла, - сухо прервала его Женя. - Вы тут искусство обсуждали, да? Например, последнюю постановку в Мариинском. Я сказала - убирайся.
        - Куда же я… - лепетал Саша. - Ночь ведь.
        - Куда хочешь. Хочешь - к артистке своей, хочешь - к черту лысому.
        Захлопнув за мужем дверь, она опустилась прямо на пол - садиться на разоренный диван было мерзко - и разрыдалась наконец.
        Саша пытался просить прощения до самого суда, караулил Женю под дверью или сам заходил в квартиру - замки она так и не поменяла. Однажды, когда на город рухнула бурная майская гроза, даже остался ночевать. И ночь была такой же бурной и ослепительной, как гроза за окном.
        Утром Женя плакала в ванной, вспоминая Валину присказку: спать с ним хорошо - просыпаться плохо. Почему, ну почему нельзя все забыть, чтобы все было, как раньше?
        На суде Саша опять умолял его простить, пожилая судья, чем-то похожая на ту заведующую из ЗАГСа, вздыхала и сочувственно качала головой. Но Женя как закаменела.
        Выйдя из прохладного вестибюля в раскаленный, полный летучего пуха июньский город, она почувствовала неожиданную дурноту. Господи, неужели?
        - Женя, нельзя же так, я же только тебя люблю! - догнавший ее Саша забежал вперед, преграждая дорогу.
        Она посмотрела «сквозь» него, бросила равнодушно «отстань» и пошла по тополиным сугробам, легонько улыбаясь своим мыслям: Валька скажет, что я сумасшедшая, ну и пусть!
        Валя ждала ее дома, наготовив вкусностей, среди которых важно возвышались две бутылки: пузатая коньячная и рядом высокая, темно-зеленая, с серебряной головой - шампанское. А что? Развод - это вам не фунт изюму, надо же отметить свободу. Ну, или отвлечься, если грустно станет.
        Женя отщипнула семги, отломила кусок пирога, но, когда соседка начала обдирать серебряную фольгу, покачала головой - мол, мне не нужно.
        Валя ахнула:
        - Женька, ты - что? Беременная?
        Женя молча пожала плечами и улыбнулась. Ей было удивительно светло. Июнь, белые ночи - хорошо! Как будто она все это время жила за полярным кругом, в долгой-долгой темноте, и вдруг - никакой темноты! Белая ночь!
        - Ты с ума сошла! Да когда ж он успел-то, паразит?! Или ты его, кобеля, снова простить собралась?
        Женя покачала головой, даже руками помахала - нет, мол, не собралась и не соберусь.
        - А может, оно и лучше, - неожиданно согласилась соседка. - Мужики что? Мужиков на твой век хватит, вон какая красавица, еще набегут. А вот родить тебе надо.
        - Только бы девочка! - мечтательно протянула Женя.
        - Это уж точно!


        4. Во чужом пиру похмелье
        - Вроде говорили, ты развелась? - Виктор Петрович с любопытством косился на небольшой, но уже вполне заметный Женин животик.
        - Ну да, - она улыбнулась. - Давно уже.
        - А… - он замялся. - Как же… или… Как же тебя развели?
        Женя догадалась, что на самом деле он хотел спросить, чей же это ребенок, но постеснялся, конечно. Она засмеялась:
        - Я же говорю - давно, еще ничего видно не было.
        - И что, одна будешь растить? Без мужа? - как будто изумился он.
        - Ну и одна, - почему-то рассердилась Женя. - Меня же мама и бабушка вырастили.
        И подумала про себя - «почти вырастили», про детдом она старалась не вспоминать.
        - Фью-у-у! - присвистнул Виктор Петрович. - После войны совсем другое время было, сплошные матери-одиночки. А теперь… - он покачал головой. - В лицо, может, и не скажут, а за спиной шептаться станут. Да и ребеночка задразнят, не боишься?
        Он, конечно, был прав, Женя и сама это чувствовала. Даже в женской консультации с ней разговаривают, как с… в общем, недружелюбно разговаривают. Презрительно. Сверху вниз. Как будто она неполноценная и ребенок ее будущий - тоже неполноценный.
        - Да и тяжело это - в одиночку ребеночка растить, - сочувственно продолжал Виктор Петрович. - Им же много всего нужно: пеленки, одежки, игрушки, фрукты всякие. Чтоб не хуже, чем у других.
        И тут он тоже был прав. Зарплаты хватало только на самое необходимое. А ребеночку и впрямь много нужно - ох, хотелось ведь, чтоб у малыша было все-все-все. Женя рассердилась еще сильнее: чего он лезет не в свое дело?
        - Виктор Петрович! Я не инвалид и…
        Он не дал ей договорить:
        - Тихо-тихо, я ж не в обиду! И что ты все - «Виктор Петрович» да «Виктор Петрович»? И на «вы». Сто лет знакомы, пора уже и на «ты», а?
        С этой случайной встречи он начал Женю преследовать. Ну, «преследовать» - громко сказано. Но заходить стал часто, по два-три раза в неделю, а уж в выходные - непременно. Выводил ее гулять - «маленький, хоть и в животе, а ему нужно больше свежего воздуха», фрукты таскал - «маленькому витамины нужны», семгу, форель - у Жени вдруг проснулся зверский аппетит на красную рыбу.
        И намекал, намекал, намекал…
        Даже соседка Валя в конце концов встала на его сторону:
        - Вот чего ты упираешься? Он же не в любовницы тебя тащит, а замуж, все честь по чести. Молодой еще, бодрый, подтянутый. Не пьет, не курит, заботливый. Ну и обеспечит, конечно. Чего тебе еще? Любви неземной? Не накушалась?
        Женя и сама не знала - чего еще. Ведь прекрасный мужчина, прекрасный. А у нее от одного взгляда на этого «прекрасного» внутри скользко делается, точно лягушку проглотила. Или, может, это от беременности так? Вот родит, и Виктор Петрович симпатичным покажется?
        В одну из суббот он явился гордый, сияющий - в форме. С новенькими подполковничьими погонами!
        - И квартиру под звание выделили! На Васильевском острове! Трехкомнатную! Пойдем поглядим? Тебе все равно гулять надо.
        Раздеваясь после прогулки, Женя подняла глаза и похолодела от ужаса. Старый дом в очередной раз осел, и крошечная трещинка под потолком, справа от окна, появившаяся много лет назад, через месяц после Жениного вселения в квартиру, теперь разверзлась на полстены. То есть не то чтобы совсем разверзлась - Женя тяжело взобралась на стул, вгляделась, но улицы сквозь трещину, слава богу, видно не было, - однако холодом оттуда тянуло вполне ощутимо. А на полу валялись куски штукатурки. Господи! А зимой как же?! А если угол совсем начнет обваливаться? Как тут жить с грудным ребенком?
        «Квартирный вопрос» стал последним, решающим аргументом. Ну что ж, замуж так замуж, стерпится - слюбится.
        Свадьбу делать не стали - какая уж свадьба с таким животом. Расписались тихонько, Женя ушла в декрет и все время и силы тратила на обустройство нового «гнезда»: это убрать, это отмыть, то постирать. Да и готовка на троих мужчин - мальчишки еще подростки да аппетит, как у взрослых - тоже немало времени требует. От пацанов-то никакой помощи. Нет, она и не ждала помощи - лишь бы не мешали. А они ревновали, конечно, и постоянно подстраивали всякие каверзы. Пустяковые, но обидные. Женя очень хорошо понимала, что такое - расти без матери, и мальчишек жалела, изо всех сил стараясь найти с ними общий язык. Но старший, Леонид, каждый день изобретал какую-нибудь пакость, а младший, Игорь, во всем брату подражал.
        Одна радость - свекровь Наталья Михайловна приняла невестку как родную. Ну и что, что с пузом - ребенок есть ребенок. Да и то сказать - раньше-то заботы о сыне и подрастающих внуках на ней были, никаких сил не напасешься, а Женя почти все на себя взяла. Да и жалела Наталья Михайловна невестку - шутка ли, первого ребеночка родами потерять, теперь втрое беречься надо - и помогать старалась, забегала почти каждый день, благо с ее Петроградской стороны до Васильевского рукой подать.
        - Женечка, я вам курочку купила и картошки! - бухнув в прихожей тяжелые сумки, она незаметно потерла поясницу.
        - Наталья Михайловна! Ну зачем столько тащить? Вам же тяжело! За картошкой и мальчики могут сходить.
        - Да видела я, как они ходят, - отмахнулась свекровь. - Не допросишься! А картошечка-то глянь - сегодня в угловой завезли - гладкая, желтая, чисто масло! Батюшки, а у тебя уж и обед готов? А я-то подсобить хотела, борщ - дело небыстрое. А ты уж управилась. А запах-то, запах - хоть ложкой его ешь!
        - Ой, бабушка, а ты с нами обедать будешь? - почему-то удивился Игорь.
        - Что ж мне с вами не пообедать? Ну-ка, быстро за стол!
        Мальчики, все время переглядываясь и что-то друг другу шепча, вымыли руки и уселись чинно, как образцовые дети. Что это с ними, подумала Женя, опять каверзу какую-то затеяли?
        - А красный-то - прям генеральские лампасы! - Наталья Михайловна отправила в рот первую ложку и замерла с полураскрытым ртом.
        - Горячо? - с беспокойством спросила Женя, но свекровь отрицательно помотала головой, по-прежнему дыша раскрытым ртом.
        Игорь и Леонид все так же чинно сидели над нетронутыми тарелками в гробовом молчании. Только ходики на стене стучали беззаботно: так-так, так-так, так-так.
        Женя зачерпнула прямо из кастрюли, попробовала - и выплюнула мерзкую горькую жидкость в раковину. Господи! Что они туда насыпали? Соль? Перец? Или чего похуже? На глазах выступили слезы. Женя схватила кастрюлю со злополучным борщом - на помойку, немедленно - и тут же грохнула ее на плиту, так что крышка, звонко подпрыгнув, слетела на пол. Живот прорезала знакомая боль.
        Женя метнулась в спальню. Наталья Михайловна - за ней.
        - Ну не плачь, не плачь, - приговаривала она, присев на краешек кровати и гладя вздрагивающие плечи невестки. - Дети ведь еще! Ревнуют, терпение твое проверяют - сорвешься, не сорвешься.
        Но Жене было уже не до испорченного обеда:
        - Наталья Михайловна, «Скорую»! Рожаю!
        Свекровь выскочила из спальни, но тут же вернулась:
        - Господи, еще и телефон не работает! Я к соседям! Женечка, ты потерпи, девочка моя!
        Из прихожей раздался испуганный басок Игоря:
        - Бабушка, я починил телефон.
        «Это они вилку из розетки выдернули, - догадалась Женя. - Чтоб я отцу не позвонила, не нажаловалась. Господи, да я же никогда…» Она замычала от боли. Лица мальчиков, робко заглядывающих в спальню, виделись как в тумане.
        - Тетя Женя, простите, мы больше не будем. Простите, пожалуйста!
        «Испугались, бедные, - подумала Женя, - решили, что мне из-за борща плохо стало. Действительно, хоть и вымахали под притолоку, а дети еще совсем». Она нашла в себе силы улыбнуться и почти спокойно сказать:
        - Ничего-ничего, не бойтесь, просто срок подошел…
        Девочка родилась светленькая, голубоглазая.
        - Светик мой, - целовала ее Женя. - Никому ты, кроме меня, не нужна.
        Мальчики перестали ее изводить, даже помогали немного, но вот отношения с мужем становились все хуже и хуже. Поначалу Женя упрекала себя: он ко мне со всей душой, а я? Зря она надеялась, что после родов все наладится, - супружеские «ласки» вызывали только отвращение. Да и «ласки» становились все грубее: Виктор Петрович не мог не заметить ее холодности, а какой мужчина это стерпит? Муж должен властвовать, а жена подчиняться, разве не так? Вот он и властвовал. А на маленькую Светочку смотрел сперва равнодушно, а после - со все большей и большей злобой, как будто именно она была во всем виновата.
        Женя, гуляя с дочкой - каждый раз как магнитом ее тянуло, честное слово, - останавливалась на Тучковом мосту и долго смотрела в масляно-свинцовую воду. От ее тяжелого колыхания невозможно было оторвать взгляд - так бы и бросилась. Ведь сил никаких нет так жить!
        Наталью Михайловну разбил инсульт, пришлось забрать ее на Васильевский. Из-за ширмы, которой отгородили угол гостиной, полз острый и тяжелый запах лекарств, болезни, беспомощности. Стирка, готовка, уборка - к ночи Женя валилась с ног. Зато мужнины «ласки» практически перестали ее беспокоить - от усталости ей было все равно, что там делают с ее бессильным телом.
        - Тьфу, бревно! - злился Виктор Петрович и как-то раз, когда Женя вывернулась из супружеских объятий, чтобы подойти к проснувшейся Светочке, даже попытался ее ударить.
        - Ну бей, бей! Завтра же на развод подам! И твоему начальству свои синяки продемонстрирую! - пригрозила она.
        - У, тварь! - бессильно выругался «нежный супруг».
        - Тихо! Слышишь? - Женя замерла.
        - Ничего не слышу, - удивился Виктор Петрович.
        - Вот и я не слышу. Наталья Михайловна всегда во сне постанывает, а сейчас?
        Тишина в квартире действительно стояла мертвая.
        Женя набросила халат, но, открывая дверь гостиной, она уже знала - что увидит.
        - Мама?! - растерянно, как-то по-детски ахнул за спиной Виктор Петрович.
        После поминок он впервые в жизни напился. И на следующий вечер - тоже. И на следующий.
        «Господи, - думала Женя, - вот другие мужики пьют: зальет глаза и отключится, а этот!»
        Виктор Петрович пьянел быстро и страшно: уже с трех-четырех рюмок глаза наливались кровью, на шее натягивались синие жилы, и весь он становился похожим на разъяренного обезумевшего быка. Поначалу его злость выливалась только в потоки нецензурщины, но с каждым днем становилось все хуже и хуже.
        - Т-тварь! Я тебя брюхатую взял, а ты! И суп мерзкий! Уморить меня решила?! - тарелка, просвистев мимо Жениной головы, врезалась в угол, орошая стену жирными потеками.
        «Убьет сейчас», - подумала Женя, не в силах двинуться. Но влетевший на кухню Леонид точным ударом в солнечное сплетение отшвырнул отца от застывшей в ужасе Жени.
        - Ты, подонок! - рявкнул он на отца. - Додумался, на кого руку поднять? Кто мне всю жизнь про офицерскую честь долбил?
        Виктор Петрович, скорчившись на полу, только жалобно поскуливал.
        Женя, не помня себя, покидала в старую сумку детские вещи, одела Светочку и выскочила за дверь.


        5. Новогоднее волшебство
        - Вот ведь паразит, а таким приличным мужчиной казался! Ну и давно пора было! - приговаривала Валя, помогая соседке наводить чистоту в брошенной комнате. - Ничего, проживем. И стену починили, видишь? Какие-то стяжки, что ли, поставили. Все в порядке, ничего не рушится. Живи да радуйся, еще не хватало - пьянь всякую терпеть.
        - Да мальчиков жаль было, - улыбнулась Женя.
        - Ничего, они теперь и сами справятся, не маленькие уже, - Валя покачала головой. - Говоришь, старший тебя защищать кинулся?
        - Ну да, - Женя улыбнулась, вспоминая, как Леонид сквозь зубы цедил слова об офицерской чести. - Он так вытянулся, уже с отца ростом, и на бокс ходит.
        - Значит, и без тебя обойдутся, - подытожила соседка. - А то - жаль ей. Себя пожалей - ведь убил бы! Не сегодня, так вдругорядь. А у тебя дочка. Вон какая красавица. Я ж на пенсию вышла, и пригляжу, если что. На работу-то думаешь возвращаться?
        - Конечно. Жить-то надо на что-то, - вздохнула Женя.
        - Ничего, справимся. Не война небось, - Валя потрепала ее по плечу.
        За непрерывными заботами Женя и не заметила, как мимо пролетали зима, лето, осень, опять зима…
        - Сашку твоего давеча видела, - сообщила Валя, прилаживая к еловой лапе ватного снеговика.
        - Он разве к себе в Мурманск не вернулся? - с ненатуральным равнодушием спросила Женя, чувствуя, как предательски колотится сердце. Ох, хорошо, что тетя Валя стала немного глуховата, а то непременно услыхала бы. Если он все еще с Анькой-певицей живет… просто чудо, что за это время они ни разу не столкнулись.
        - А чего ему в Мурманске-то? - фыркнула соседка. - Тут у нас столица, почитай, а там что? Треска да белые медведи?
        Женя промолчала, опасаясь, что голос выдаст. Но проницательная тетя Валя все равно догадалась:
        - Да не трясись. Он в другой ЖЭК ушел. Тоже плотником, но там ему зато жилье выделили. С Анькой-то он быстро разбежался, стерва и есть стерва. А она теперь усвистала куда-то. В Латвию не то в Краснодар, вроде в театр тамошний пригласили, да наврала небось, кому она нужна, коза драная. Но уехать и впрямь уехала, давно не видать, не слыхать, - она отошла немного, удовлетворенно разглядывая наряженную елку. - А Сашка сейчас в другом районе, не боись, и захочешь, не встретишь. Да и на что он тебе? Ты, конечно, молодая, тебе мужика нужно, да на нем-то свет клином не сошелся. Вон лучше в часть на вечер новогодний сходи.
        - Чего я туда пойду? Там Виктор, опять напьется, скандал устроит. Да и кто я? Так, мелкая сошка.
        - Так звали же, - рассудительно заметила соседка. - Личное приглашение принесли. Женщин-то у них не хватает, а что за вечер без танцев. Вот и сходи, а на Виктора Петровича плевать, напьется так напьется, мужиков там хватит его укоротить.
        Может, вся жизнь повернулась бы по-другому, но назавтра, когда Женя совсем уже было решила ни на какой вечер не ходить, поздравить ее и Светочку с наступающим Новым годом забежали Игорь с Леонидом. Лица у мальчиков были таинственные и немного растерянные.
        Леонид протянул ей небольшой, заклеенный со всех сторон плоский пакет, на котором крупными, слегка дрожащими буквами было выведено «Для Женечки».
        - Мы вещи в бабушкиной квартире разбирали, и вот… нашли. Наверное, она на прошлый Новый год подарки готовила, но не успела, - он шмыгнул носом, совсем как маленький.
        Распрощавшись с мальчиками, Женя разрезала пакет. Внутри оказалась плоская квадратная коробочка из желтоватого глянцевого картона. С замирающим сердцем она сняла крышку…
        - Господи, что это? - ахнула из-за ее плеча Валя.
        - Блюдечко, - всхлипнула Женя. - Разве не видишь? Блюдечко. С голубой каемочкой.
        - Ничего себе блюдечко! Я такие только в Эрмитаже видела. И вензель посередине какой-то… прямо царский.
        - Не царский, а императорский. На екатерининский похож. Императорская посуда не только в Эрмитаже, ее и в антикварных магазинах хватает. Наверное, Наталья Михайловна его из-за буквы «Е» купила. Там Екатерина, тут Евгения.
        - Дай! - потянулась к блюдечку шустрая Светочка.
        - Ты что, вдруг разобьешь! - всполошилась Валя. - Такую красоту!
        - Дай! - требовательно повторила Светочка и топнула ножкой.
        - Светочка, это мамино. Пойдем, я тебе лучше мандаринчик почищу.
        На мандаринчик девочка милостиво согласилась.
        На дне коробочки обнаружилась карточка с красивой надписью:
        Пусть принесут тебе и радость, и любовь
        На блюдечке с каемкой голубой.
        И две буквы - Н и М. Наталья Михайловна.
        «Что это я, в самом деле, затворницу из себя изображаю, - думала Женя, бережно заворачивая коробочку с блюдцем и убирая на дальнюю полку. - Почему бы не сходить, не повеселиться? Правда… ох, наверное, ни в одно платье не влезу, корова. Разве что синее, с искрой, оно посвободнее. И цвет подходящий…»
        Синее с искрой платье пришлось идеально. Располневшая после родов фигура тем не менее не расплылась, талия по сравнению с пышным бюстом и бедрами казалась тонкой - в общем, что называется, «рубенсовские формы», а если попроще - «роскошная женщина». Искры на синей ткани напоминали сверкающие снежинки на фоне ночного неба.
        - И ничего не корова! - развеселившаяся вдруг Женя показала язык своему отражению. - Очень даже ничего! И румянец такой… завлекательный.
        Нежная, как у многих полных женщин, кожа казалась персиковой, глаза сияли, на щеках играли обворожительные ямочки.
        - Теть Валь! Ну что, отпустишь меня на вечер?
        - Да как же не отпустить такую красавицу? - всплеснула руками соседка.
        - Ну… мы же с тобой хотели курантов дождаться, шампанского выпить, наготовили вкусненького.
        - Ой, а то мы завтра шампанского не выпьем и вкусненького не съедим. Ступай, веселись! А Светочку я уж у себя уложу.
        Но Женя еще чувствовала какую-то неловкость:
        - Я веселиться пойду, а тебе с ребенком сидеть?
        - Да мне ж только в радость! Она меня бабушкой назвала, я ж для нее готова звезду с неба снять! - Валя украдкой вытерла непрошеную слезу. - Ступай-ступай! Да гляди, меньше, чем с генералами, не танцуй! - она шутливо погрозила Жене пальцем и подмигнула.
        - Слушаюсь, товарищ командир! - рассмеялась Женя.
        Какие уж нам генералы, думала она часа через два, поедая вкуснющий торт и наблюдая за танцующими. Тут бы хоть лейтенантиком каким завалящим разжиться, да и те все с женами. Взглядами-то прямо облизывают - ну как же, одинокая симпатичная женщина, а подойти пригласить - как можно, супруга обидится! Ну и ладно! Мне вкусно и весело, ну их.
        - Разрешите?
        От неожиданности Женя уронила ложечку. Возле нее стоял высокий подтянутый мужчина: яркие голубые глаза, крупный нос, полные чувственные губы и - абсолютно седой.
        - Я напугал вас? Извините. Вы танцуете?
        Он повел Женю в вальсе так уверенно, что она почувствовала себя легкой, как новогодняя снежинка.
        - А где ваш муж? Как же он такую очаровательную женщину одну оставил?
        - Бывший, - фыркнула Женя. - Подполковник Гудков Виктор Петрович. Вон сидит, уже лыка не вяжет.
        Виктор Петрович, тяжело навалившись на угол стола, безуспешно пытался почистить мандарин. Мандарин мячиком выскальзывал из непослушных пальцев, бравый подполковник некоторое время уныло глядел на пол и брал следующий. Под его стулом валялись уже три-четыре оранжевых «мячика».
        - Я тоже Петрович, - улыбнулся новый знакомый. - Только Семен. Полковник Гольдин. Неделю назад переведен из Германии. Трудно представить, что у вас муж, да еще и бывший, - вы такая молодая.
        - У меня еще и ребенок есть, - улыбнулась Женя. - Девочка. Правда, маленькая, еще и двух лет нет. Так что мне пора. Спасибо вам, вы прекрасно танцуете.
        - Я вас провожу, - не спросил, а сообщил Семен Петрович.
        Женя замялась, подумав: разговоров потом не оберешься, впрочем, ну и пусть. А полковник пояснил:
        - Вы же не можете одна ночью возвращаться, мало ли что.
        Женя все-таки спросила:
        - А ваша жена не будет недовольна, что вы посторонних женщин провожаете?
        - Моя жена… - начал было Семен Петрович, но замолчал, помог ей одеться и, бережно поддерживая под руку, повел по скользким, едва укрытым легким пушистым снежком тротуарам.
        Жене показалось, что своим вопросом она разбередила какую-то рану. Не ответил, молчит…
        - Женечка, - наконец заговорил Семен Петрович, - я же не искатель приключений. Вы очень красивая женщина, обаятельная, жизнерадостная. Но я, конечно, не стал бы за вами ухаживать, если бы… - он опять надолго замолчал. - Мою жену звали Анна, она преподавала в Дрезденском университете русский язык. В воскресенье мы возвращались от друзей, я был за рулем, она задремала. Дождь, скользкая дорога, меня вдруг ослепила встречная машина… Очнулся уже в госпитале. Анечка даже не успела ничего почувствовать, - он говорил с трудом, делая длинные паузы. - Но самое страшное… Она очень хотела детей, и я тоже, она много лет лечилась. А после аварии мне сказали, что она была беременна. Вот тогда я и поседел. В одну ночь. А мне ведь всего сорок пять, только выгляжу старше.
        Женя почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы:
        - Простите, Семен Петрович, я… я не хотела сделать вам больно.
        - Наоборот, - он покачал головой. - Это было два года назад, я впервые вот так кому-то рассказал. И как-то легче стало. Ты очень светлый человечек.
        Женя смутилась. Но не от того, что он назвал ее на «ты», а от неожиданного комплимента.
        - Да ну, самая обыкновенная. Дочь у меня от первого мужа, второго вы видели. В части работаю экономистом, после университета. Живу в коммуналке, соседка тетя Валя помогает за Светочкой присматривать. Вот мы уже почти и пришли, - сообщила она и неожиданно для себя самой предложила: - Вы, должно быть, замерзли? Пойдемте, я хоть чаем горячим вас напою. Или… - она взглянула на часы. - Ой, до Нового года двадцать минут осталось, тут не чай, пора шампанское открывать! Ну, зайдете?
        - Не боишься, что, с кем встретишь Новый год…
        - …с тем его и проведешь! - весело подхватила Женя. - Я не суеверная! Только тихо, Валя, наверное, Светочку уложила и сама с ней заснула.
        Елочная гирлянда освещала комнату зыбким, разноцветным, волшебным светом. Семен Петрович мастерски, без хлопка, откупорил шампанское.
        - С Новым годом! - прошептали они хором. - С новым счастьем!
        И, не сговариваясь, потянулись навстречу друг другу.
        Поцелуй длился, казалось, бесконечно. Оторвавшись от Жениных губ, Семен Петрович прижал ее к себе и замер. Только слышно было, как гулко бьется его сердце. Так, не размыкая объятий, они просидели несколько часов. Ничего не говорили, даже не поцеловались больше ни разу. Только время от времени пригубливали по глотку шампанского - Женя чувствовала, как от волнения все время пересыхает горло. В этих молчаливых объятиях под цветными елочными бликами была какая-то удивительная близость. Куда большая, чем в самых жарких, самых страстных любовных ласках.


        6. Антикварное серебро
        - Валюша! - Семен Петрович заглянул в кухню, где Валя возилась с обедом. - На нас не накрывайте, мы сейчас пойдем Жене подарок покупать.
        - Да как же это? - изумилась Валя. - Ведь день рожденья-то у вас…
        - Так разве я не могу на свой день рожденья сделать подарок жене Женечке? - подмигнул Семен Петрович. Ему очень нравилось это сочетание - «жена Женечка», - и он постоянно его повторял. - Так что вы уж со Светочкой без нас обедайте.
        - Да уж само собой, ребенку режим нужен.
        - Ну вот видите! А вы еще не хотели ко мне переезжать. Что бы мы тут без вас делали? Сидели бы одинокие, заброшенные, голо-о-одные! - он скорчил унылую и очень смешную рожу.
        - Па-па! И мне падаик! - потребовала Светочка.
        - И тебе, конечно! Как же наш Светик - и без подарка!
        - Семен, ты все-таки балуешь ее ужасно, - заметила Женя, когда они вышли на улицу. - Игрушками вся квартира завалена.
        - А ты не завидуй! - Он привлек ее к себе и ласково взъерошил волосы.
        - Фу, Семен, не хулигань! Как я с такой прической теперь пойду?
        - Гордо, - он чмокнул ее в нос. - Как самая красивая женщина этого города. А что нужно самой красивой женщине? Правильно, достойная оправа. Как хорошему бриллианту. Поэтому едем в Гостиный двор.
        - Но там же ужасно дорого…
        - Цыц! - он погрозил Жене пальцем. - Кто в доме хозяин?
        В Гостином дворе Семен Петрович уверенно повел ее в меховой отдел.
        - Зачем? Лето же на пороге, - растерялась Женя.
        - А кто старался похудеть к моему дню рождения? Думаешь, я ничего не замечал? Килограммов двадцать сбросила?
        - Шестнадцать, - она покраснела. Ей действительно казалось, что Семен не замечает ее усилий, только повторяет все время «ты самая красивая», а он, оказывается…
        - Шестнадцать, - повторил он. - Целый пуд. И, скажешь, не мечтала о шубе? Я ж по глазам видел.
        «Он как будто мысли мои читает, - подумала Женя. - Главное, не говорит ничего, не говорит, а сам видит все насквозь. Господи, за что мне такое счастье?» Но вслух она подхватила шутливый тон мужа:
        - Хитрюга! Боишься, что до зимы я опять разжирею?
        - Как можно - с новой-то шубой! - шутливо ужаснулся он. - Выбирай! - он, смеясь, подтолкнул ее к вешалкам.
        Перемерив невероятное количество шуб, Женя выбрала каракулевую, коричневую, с элегантной муфточкой.
        - Ну как?
        - Хороша! - зааплодировал Семен Петрович.
        Жене было ужасно жаль, что уже почти лето и нельзя надеть обновку сразу, чтобы идти, гордо ловя свое отражение в витринах - как в кино. Она поминутно заглядывала в пакет с шубой и все равно гордилась - заглядывала и гордилась.
        Только одно подтачивало Женину радость. Меряя шубы, она в какой-то момент взглянула на зеркальное отражение Семена: седина, глубокие горькие складки у рта и у глаз. И спит в последнее время что-то плохо. Господи, да здоров ли он?
        Назавтра она обзвонила десятка два знакомых, и фельдшер Яна Александровна, с которой Женя приятельствовала с начала своей работы в части, присоветовала частного гомеопата:
        - Это просто чудо что за доктор! У моей свекрови после климакса такие головные боли начались - ужас просто, она не то что из дому - она из спальни в ванную выйти не могла. Терапевты, невропатологи, эндокринологи - да все, все только руками разводили: мол, что вы хотите, классическая мигрень, терпите, темнота и покой - все, что можем посоветовать. Хотели уже инвалидность оформлять. Приступы-то чуть не каждый день. А после шариков этих гомеопатических - тишина и покой. Прямо волшебство! И сам он такой чудесный, ты в него сразу влюбишься! Ну… не в том смысле, что влюбишься, а… ладно, сама увидишь.
        Старенький профессор был удивительно похож на доктора Айболита: худенький, седенький, бородка клинышком, круглые очочки. Выслушав Женю, он нахмурился:
        - Ну, голубушка, как же я могу вашему мужу заочно лечебный курс составлять? Вот приходите с ним на прием, обследуем, подберем препараты…
        Но вытащить Семена к доктору, конечно же, не удалось. Мужчины! Пока пластом не лягут, ни за что не согласятся, что им помощь требуется. В конце концов Женя уговорила профессора выписать самые общие средства: для укрепления тонуса, снижения утомляемости и профилактики сердечных заболеваний.
        Маленькая бутылочка темного стекла, за которым таинственно пересыпались крохотные шарики, казалась ей волшебной. Но - слишком простой. У Семена должно быть все самое лучшее, решила она, сворачивая на Невский, к антикварному магазину. Когда-то Женя заходила сюда часто: аура старины, окутывавшая здесь даже самые простые предметы, делала их странно притягательными. В старых зеркалах, казалось, еще жили тени тех, кто смотрелся в них сто, а то и двести лет назад.
        Она выбрала маленькую серебряную коробочку с чеканными узорами и выпуклой буквой «С» на крышке. Кажется, это называется «бонбоньерка».
        Коробочка лежала в кармане, а Женя шла сквозь веселую пестроту Невского и соседних переулков и все гладила, гладила крышечку. Казалось, невозможно оторвать пальцы от этой теплой выпуклости: С - Семен, С - Судьба… С  —…
        - Женя?
        Она вздрогнула и обернулась. Воздух вдруг кончился, как будто под дых ударили: хочешь вздохнуть, а нечем. Колени стали ватными, в животе похолодело.
        - Саша?
        Едкий холод сменился знакомым жаром, щеки запылали, в горле пересохло. Он приобнял ее за плечи и повел к маленькой невзрачной кафешке. А Женя только послушно передвигала враз ослабевшие ноги, ни словом, ни движением возразить не могла. Да что же это, в самом-то деле!
        Саша усадил ее за дальний, в самом углу, столик, заказал чай - по-прежнему не отрывая взгляда от Жениного лица. Уж конечно, он прекрасно видел, что с ней творится - не в первый раз! Нежно взял ее безвольную руку и начал целовать ладошку - медленно, тягуче, неодолимо…
        - Ваш чай, пожалуйста, - официант появился так беззвучно, что Женя вздрогнула от неожиданности. Или не беззвучно? Или это она сама так провалилась в свой привычный пожар, что уже ничего вокруг не видит и не слышит? Да что она, марионетка, что ли?
        Коробочка лежала в одном кармане, бутылочка от «доктора Айболита» - в другом. Женя стиснула ее в кулаке: прикосновение холодного гладкого стекла словно вернуло ясность мысли.
        - Мне нужно идти, я…
        - Да ладно, посиди, не каждый день видимся. А ведь не чужие. - Саша опять попытался завладеть ее рукой, но Женя не позволила.
        - Чужие! Понял? Я замужем, и я его люблю! - она вскочила, едва не опрокинув стул.
        - Подумаешь! Я тоже женат, но я ее не люблю, - усмехнулся Саша и уверенно преградил ей дорогу.
        Ничего, ничегошеньки не осталось от того стеснительного солдатика: ни робости, ни неожиданного смущения - ничего! Только этот знакомый жар от его прикосновений и взглядов. Ну ничего, с этим она как-нибудь справится!
        Обойдя протянутую руку, Женя стремительно двинулась к выходу. И по улице летела так, точно Саша гнался следом, обжигая шею горячим обессиливающим дыханием.
        Дома она долго намыливала и терла руку, которую он целовал, - как будто на ней могли остаться грязные пятна. Почему-то было стыдно и этого жара, и этой внезапной слабости, словно она предала Семена. Хотя ведь ничего же не произошло! Ничего! Ничего?


        7. Что-то теряем, что-то находим
        - Ну, Светочка, пора. Беги к ребятам.
        - Не пойду.
        - Как - не пойду? - изумилась Женя. - Ты же так хотела в школу?
        - А теперь - не хочу, - Света упрямо набычилась, надула губы, даже пышный белый бант стал торчать как-то сердито. - Я домой хочу!
        Одной рукой она вцепилась в руку матери, другой - в руку отчима. И вжалась между ними, как будто спряталась. Семен Петрович присел перед ней на корточки:
        - Ты же только что скакала и радовалась, что уже большая. Что случилось?
        Женя отошла к ограде, предоставив уговоры Семену - почему-то Света тянулась к нему куда сильнее, чем к матери, обожала военные байки и слушалась с полуслова.
        - Она, - Света мотнула головой в сторону здания школы. - Она серая. И страшная. Как крокодил!
        - Вот те раз! Наш дом тоже вроде серый. Ты же не боишься в подъезд заходить?
        Девочка немного подумала и помотала головой, мол, не боюсь, потом обернулась на «страшную» школу и кивнула. Одернула пышный белый фартук, подтянула гольфы, потопала, даже подпрыгнула раза два - хорошо ли сидят новые туфельки? Смешно заскакали бомбошки на белых гольфах. Подняла новенький синий ранец, зачем-то понюхала. Женя дома и сама его нюхала, вспоминая детство, - ранец пах остро и незнакомо, но, в общем, вкусно.
        - Ладно. Только пусть бабушка пирожков испечет, - донеслось до Жени, заставив невольно улыбнуться. Бабушкой Светочка звала Валю.
        Как же, думала Женя, ей сказать-то, что недолго осталось «бабушкиными» пирожками лакомиться. У одинокой Вали неожиданно нашлась троюродная сестра. Да не в Ленинграде, а в какой-то астраханской деревне. Валя проплакала два дня, а потом решилась: мол, простите, я с вами, как с родными, жила, но все же - «как». А тут родная кровь, хоть и дальняя. Вот и будем вместе доживать, да и я старые косточки на южном солнышке погрею, и вы когда-никогда в отпуск приедете. Женя и радовалась за тетю Валю, и печалилась - как теперь без нее, сжились, сроднились.
        Первое сентября выдалось солнечным, почти жарким, и чугунная оградка - типично питерская, узорная, блестящая свежей черной краской - была почти горячей. От криков и пестроты кружилась голова и слегка подташнивало. Голову, что ли, напекло? Надо было хоть воды с собой взять. Что-то я совсем расклеилась, подумала Женя. В последнее время она постоянно чувствовала себя не в своей тарелке: не то чтобы больна, но как-то все время нехорошо. То слабость, то в сон клонит, то голова кружится.
        Улыбаясь, Женя следила, как Светочка, подхватив ранец, опять заскакала козленком. Семен пристрожил ее:
        - Ты уж, Светик, давай поспокойнее. Как за партой-то усидишь?
        - Не беспокойтесь, дедушка, - улыбнулась подошедшая учительница. - Все в порядке будет, привыкнет, полный ранец пятерок приносить будет. Да? - она наклонилась к Свете, но та, нахмурившись, отступила, прижалась к Семену Петровичу:
        - Это мой папа!
        - Ох, извините, пожалуйста! - смутилась учительница. - Ты Светлана? Ну, пойдем, Светлана, за пятерками?
        Женя отцепилась наконец от оградки - да что ж в голове-то так смутно? - подошла к ним и прижалась к плечу мужа, глядя, как Света уходит «в новую жизнь». Семен тоже глядел - и как-то печально.
        - Ты чего загрустил? - затормошила его Женя. - Расстроился, что дедушкой тебя назвали? Ну их всех, они ничего не понимают, а ты у меня самый красивый и самый молодой.
        - Да нет, ничего, - улыбнулся Семен. - Все в порядке. Так, подумалось. Выросла наша девочка. То все только наша была, а теперь - школа, потом институт, а там и замуж. Ну, ладно, это жизнь, все хорошо. А вот ты что-то бледненькая. Голова не кружится? Может, давление?
        - Сейчас в медпункт загляну, померяю.
        В части Женя сразу отправилась к Яне Александровне.
        - Сто двадцать на восемьдесят - хоть в космос, - улыбнулась фельдшерица, складывая старенький тонометр. - Чего это ты вдруг давление кинулась мерить?
        - Да голова что-то кружится в последнее время, не пойму, что за напасть.
        - Ну вот, сразу и напасть. Может, ты просто беременна?
        - Побойся бога, мне до сороковника уже рукой подать!
        - И что? Во-первых, еще не сорок, во-вторых, даже сорок - это еще не шестьдесят. Так что давай-ка ты, подруга, к гинекологу. И прямо сегодня, не тяни, все же не девочка, в самом-то деле. Иди у начальства отпрашивайся - я вот тебе направление в поликлинику выписала, чтобы не цеплялись, что в середине рабочего дня срываешься.
        Гинекологиня глядела на Женю довольно сурово:
        - Беременность семнадцать недель. Не понимаю вашего удивления. Вы вроде такая интеллигентная дама, не какая-нибудь, - она хмыкнула, - подзаборная. И беременность, - она заглянула в карточку, - не первая. А ведете себя, как девочка наивная, которая не понимает, что к чему. Что ж вы, не заметили? За менструациями не следили?
        Жене стало стыдно:
        - Следила, но… у меня цикл неровный, особенно летом, поэтому как-то… и я думала - наверное, возраст уже…
        - Возраст! - фыркнула врач. - Это вы про климакс, что ли?
        Женя кивнула.
        - Ну какой климакс, дама? Вы что, на пенсию собираетесь? Вам лет-то сколько?
        - Почти сорок.
        - Да вижу, вижу ваше «почти»! - Она снова зашелестела карточкой. - Нет, надо же! Вы это так говорите, как будто это бог знает какой возраст. И сразу - климакс! Нет, ну бывает, конечно, ранняя менопауза, и в тридцать пять даже бывает. Но, уверяю вас, очень и очень редко. У большинства - в пятьдесят, ну уж не раньше сорока пяти, так что вам до этих радостей далеко, еще пятерых родить успеете. Или еще какие-то симптомы заметили? - ее взгляд стал немного обеспокоенным. - Жар, зуд, в туалет чаще бегать стали? Потому что я пока никаких патологий не вижу, но всякое бывает.
        - Нет-нет, ничего такого. Ну, подташнивало, голова кружилась, в сон клонит…
        - Ох, дама, вы меня изумляете. Честное слово, с этой работой и цирка не надо! Ведь типичные симптомы первого триместра, а вы? Менструации прекратились - значит, климакс. Ладно, не обижайтесь, - она улыбнулась. - Не так уж поздно вы и пришли, все в порядке будет. Только с анализами все-таки не затягивайте. И за питанием последите, творога побольше, фруктов, витаминчиков попейте, не повредит. А телосложение у вас отличное, да и ребенок не первый, так что родите - и не заметите.


        8. Возвращенная молодость
        - Отдайте ее обратно в роддом! Зачем она нам?
        - Светочка, ну что ты такое говоришь? Это же сестренка твоя!
        - Не нужна мне никакая сестренка! Без нее так хорошо было!
        Привыкнув быть в центре всеобщего внимания, Светочка приняла появление маленькой Танечки в штыки, и Женя изо всех сил старалась смягчить ситуацию. Впрочем, почти безрезультатно.
        Сама же Танечка проблем не создавала вовсе: ела, спала, гулила, практически не плакала - чудо, а не ребенок, мечта любых родителей. Но Семен Петрович почему-то глядел на малышку почти равнодушно. Помогал, конечно, - погулять, искупать, - но как-то механически, безрадостно.
        Впрочем, он теперь все делал безрадостно. Уйдя в отставку сразу после рождения Танечки, бравый полковник как-то в одночасье постарел: погасли глаза, опустились плечи. Как будто вместе с работой закончилась и жизнь, как будто он решил, что никому теперь не нужен. Как ни старалась Женя расшевелить мужа - и готовила самые любимые блюда, и на прогулки вытаскивала, и пеньюары легкомысленные надевала, - Семена, казалось, ничто не трогало.
        «Да и чего удивляться? Мне все эти рюшечки, как корове седло», - думала Женя, грустно глядя в зеркало. После родов она опять изрядно растолстела, и если после Светочки лишние килограммы выглядели завлекательными округлостями, то теперь тело стало рыхлым, живот нависал фартуком - ужас, какие уж тут пеньюары. Семену же, кажется, было все равно: он уныло дотягивал очередной день, бухался в постель и отворачивался к стенке.
        Женя разрывалась между заботами о маленькой Тане и ревностью Светы, жалела себя и мужа, но придумать так ничего и не могла: как можно помочь человеку, который сам себе стал не нужен? Работу бы ему какую-нибудь найти, с тоской думала она, видя его безнадежные, как пеплом припорошенные глаза. Но как подсказать? В их доме все и всегда решал мужчина. Шесть лет, господи, шесть лет мы были так счастливы, что же делать? А вдруг еще и запьет, как Виктор?
        Семен Петрович, отставной полковник, сильный мужчина, привыкший жить по принципу «я отвечаю за все», винил во всем себя. Но от этого было только хуже. Он глядел на себя как будто со стороны: фу, размазня старая, совсем раскис - и еще глубже погружался в депрессию. В сторожа, что ли, пойти? Сидеть у заборчика в овчинном тулупе с ружьишком и собакой - и выть вместе с ней на луну!
        Объявление «требуется завхоз» висело на воротах школы в трех кварталах от дома. А что? Ну, завхоз. Все-таки не сторожем, да и на людях. Давай, Семен, прикрикнул он сам на себя, сделай уже хоть что-нибудь, пошевелись, пока жизнь совсем не развалилась!
        Директриса Галина Аркадьевна, статная суровая дама лет пятидесяти, взглянув на его документы, разахалась:
        - Полковник? Завхозом?
        - Что, не гожусь? - горько усмехнулся Семен Петрович.
        - Да что вы! - она всплеснула руками. - Просто неприлично как-то. Послушайте, Семен Петрович, вы ведь военную академию заканчивали?
        - Тю-у, когда это было! - присвистнул он.
        - Ну, навык, говорят, не пропьешь, - улыбнулась директриса. - А вы вроде и непьющий.
        - Чего нет, того нет, - согласился Семен Петрович, не понимая, куда она клонит.
        - Спасите меня, а? - дама глядела на него с непонятной надеждой.
        - В каком смысле? - растерялся он.
        - Математичка у меня, представляете, в декрет ушла! И не видно ничего было, а тут вдруг - раз, извольте радоваться! Посредине учебного года! Все классы по другим преподавателям распределили, а седьмые - два седьмых у нас - ну никто взять не может! Расписание-то не резиновое, учителей не сто человек. Я ж не могу седьмые классы к девятым подсадить! Или сделать им математику восьмым уроком - меня тогда гороно в Неве утопит.
        - Но я-то чем могу помочь? Математику им преподавать? - пошутил Семен Петрович.
        Но Галина Аркадьевна вовсе не думала, что это шутка:
        - Ну да! Образование у вас, хоть и военное, но техническое. А военное - так даже и лучше, вы же командовать умеете! У нас, конечно, дети, это совсем не то, что солдаты, но принцип-то тот же, а? И ведь всего-то седьмой класс, не десятый! Вот взгляните в учебник, - она споро вытащила откуда-то потертую книжку, распахнула и подсунула, глядя на него умоляющими глазами. - Это же для вас не трудно?
        Он полистал учебник:
        - Чего ж тут трудного? Детский сад.
        - Ну вот, - просияла директриса. - А управиться с ними вы точно сможете. Тем более у нас тут женское царство, а вы мужчина, да еще и полковник! Да они вам в рот глядеть станут и на цыпочках ходить! Выручайте, а?
        Работа увлекла Семена сразу. Через месяц он уже не понимал, как жил без этих горящих детских глаз, без неистощимых вопросов, без шалостей в конце концов. Семиклассники его обожали. А уж когда на базе старенького грузовичка, пятый год гнившего в пришкольном сарае, он с благословения Галины Аркадьевны организовал автокружок, даже независимые старшеклассники признали: новый учитель - мужик что надо!
        А вот находиться в «женском царстве» было нелегко. Семен Петрович воспринимал «коллектив» как многоголовую гидру с женскими лицами: молодыми, постарше, совсем пожилыми. И на каждом - сладкая улыбка! И все - готовы помочь: Семен Петрович, давайте покажу новые формы учебных планов, Семен Петрович, из роно методички прислали, я вам принесла, Семен Петрович…
        И еще - вечные пирожки: вот, мол, вчера напекла, не побрезгуйте, от чистого сердца. Ну почему, почему всегда пирожки?! В крайнем случае - печенье. Хоть бы одна принесла, к примеру, воблу!
        От пирожков он неизменно отказывался, на улыбки отвечал вежливо, но сдержанно - держал дистанцию. Хотя к концу рабочего дня от приторной внимательности коллег начинало немного подташнивать.
        Семен Петрович радовался, что хотя бы дома его не пичкают выпечкой: Женя мужнины вкусы знала хорошо и постоянно баловала его то запеченным судаком, то настоящей солянкой, то домашними пельменями. Хуже, что, уставая от «женского царства», он и Женю теперь воспринимал почти как его часть, как еще одно женское лицо. Впрочем, искренне увлекшись работой и чувствуя, что и в мысли, и в тело вместо надоевшей размягчающей депрессии возвращается привычная бодрость, Семен думал, что и дома все как-нибудь постепенно наладится. В конце концов, вал приторной любезности, так утомлявший его в первое время, пошел-таки на убыль: школьные дамы привыкли к «дистанции» и поуспокоились. Разве что две-три еще продолжали совершать «проверки боем». Особенно старалась Кира Григорьевна, преподаватель русского языка и литературы. Пирожков она, к счастью, не носила, но наряды меняла с редкой изобретательностью и на глаза попадалась как-то неправдоподобно часто. И все как будто с поводами, не просто так.
        - Семен Петрович, у Галины Аркадьевны день рожденья, останьтесь, посидите с нами! А то даже шампанское некому открыть!
        Он старался от таких приглашений отказываться, но к Галине Аркадьевне испытывал самое искреннее уважение и потому согласился. Директриса, однако, отсидев во главе стола ровно десять минут, сообщила, что ей еще справку для гороно готовить, сказала «повеселитесь за меня» и распрощалась.
        А его, конечно, уже не выпустили: Семен Петрович, надо стол еще немного подвинуть, Семен Петрович, надо шампанское открыть - и так далее, и тому подобное.
        Он устроился в самом углу, чтобы хоть как-то избежать всеобщего внимания, но не тут-то было. Кира Григорьевна - ой, да что вы, давайте просто Кира! - заняла соседний стул и повела осаду по всем правилам: подкладывала ему закуски, стреляла глазами, заливисто смеялась, демонстрируя нежную шею, сыпала комплиментами - ах, вы такой сильный, ах, настоящие мужчины нынче так редки, ах, ах и ах!
        Семен, непривычный к столь откровенным заигрываниям, чувствовал себя несколько странно - в военной части немногочисленные женщины, избалованные своей посреди мужского окружения избранностью, вели себя по-королевски и ничего подобного себе не позволяли. Да что греха таить, внимание юной - на вид не больше двадцати пяти - Киры льстило мужскому самолюбию. Льстило, но в то же время и коробило: ухаживать - дело мужское. И ладно бы еще одинокая была, а у нее муж и ребенок в личном деле указаны.
        Начав работать, Семен Петрович тут же по военной привычке «провел рекогносцировку» - изучил весь кадровый архив, все личные дела. Не положено, конечно, но директриса, понимая, насколько непросто будет новому преподавателю в «женском царстве», не возражала. Даже наоборот: пусть ознакомится, хоть будет знать, кто что собой представляет. Галина-то Аркадьевна вверенный ей коллектив представляла очень даже хорошо: сейчас все начнут губки выпячивать да глазки долу опускать, изображая принцесс на выданье - даже те, у кого уже чуть не внуки. Да еще и перессорятся все из-за «завидного жениха», и наплевать, что «жених» уже женат, что дети у него - зато «ка-а-акой мужчина!». Нет, она вовсе не осуждала своих «девочек», она их жалела: работа в чисто женском коллективе - физрук не в счет - порождает что-то вроде авитаминоза. Витамина «М» не хватает, как она это для себя называла. Но и проблем в школе не хочется. Нет уж, пусть «завидный жених» посмотрит личные дела и будет во всеоружии.
        Семен мысленно поблагодарил мудрую директрису и усмехнулся:
        - А мужа вы к настоящим мужчинам не причисляете?
        - Му-у-уж? - капризно протянула Кира. - Муж объелся груш. Тряпка, а не мужчина. И вообще алкоголик.
        - Вот как? - усмехнулся Семен Петрович. - Как же вы с ним живете, а за глаза так… ругаете?
        - Ну… - Кира картинно повела округлым плечиком. - Мама давно настаивает, чтобы мы развелись, но страшно как-то. Одной, без всякой поддержки оставаться, - она вздохнула, слегка откинувшись на спинку стула, так, чтобы грудь выделилась порельефнее. - Вот если бы рядом появился сильный мужчина, на которого можно положиться, - она придвинулась к Семену вплотную. - Надежное мужское плечо - это так важно, так необходимо…
        Семен, чувствуя, как к его «надежному мужскому плечу» все сильнее прижимается пышная грудь соседки, почти растерялся: и отодвинуть бы ее надо, и обижать не хочется. Да и приятно, что греха таить. Даже очень приятно. Давно уж он ничего такого «остренького» не чувствовал. Но «дистанцию» все-таки попытался удержать:
        - Кира Григорьевна, мы ведь просто вместе работаем, ничего больше.
        - Да ла-а-адно, - она томно прикрыла глаза. - Вы ведь без жены пришли, значит, с нами вам приятнее.
        Попытка сохранить официальность бесславно провалилась, подумал Семен Петрович и ушел в «глухую оборону»:
        - Ну, во-первых, вы сами меня приглашали, и очень настойчиво. Во-вторых, никто из вашего коллектива мужей тоже не привел, значит, здесь это не принято. А главное, я без жены, потому что нам просто не с кем маленькую оставить. У нас младшая еще грудная.
        Он намеренно повторял «нам», «у нас», но Кира старательно не обращала на это внимания:
        - Грудная? - она ненатурально распахнула глаза, как бы в изумлении. - Я думала, у вас дети моего возраста. Вы такой… взрослый, такой сильный.
        - Кира Григорьевна, - он старательно выговаривал имя-отчество, все пытался «держать дистанцию». - Мне домой пора.
        - Но ведь вы меня проводите? - «попросила» она тоном уверенной в себе соблазнительницы. - У нас такие темные дворы…
        Черт бы побрал и эту мужскую ответственность, и эти правила вечной игры, где женщина как бы слабая, а мужчина как бы защитник. Нельзя же сказать «сама дойдешь», он же «настоящий мужчина»!
        Когда Семен подавал ей пальто - еще одно дурацкое правило все той же игры, - Кира ухитрилась еще раз к нему прижаться - сильно, гибко, всем телом. И это опять было, черт побери, приятно. В голове замелькали жаркие непристойные картины. Свежая, молодая, и вульгарность только добавляет ей притягательности.
        На крыльце Кира демонстративно оступилась, вцепилась в его локоть, опять приникла, прилегла всем телом, как бы говоря: «Ну вот она я, совсем близко, совсем доступно, ты же мужчина, возьми».
        С Невы налетал холодный ветер, и в голове прояснело. Алкогольный жар развеялся, мысли обрели привычную ясность. И где-то в глубине сильной темной рыбиной прошла Кирина фраза: «Я думала, у вас дети моего возраста».
        Вот оно!
        Семен вспомнил ту давнюю новогоднюю ночь, вспомнил, как он обнимал Женю, и баюкал, и боялся потревожить. Как будто они были не мужчина и женщина, а отец и дочь…
        Кира все продолжала цепляться за его руку, прижималась, щебетала что-то с горловым соблазнительным хохотком, но Семен ее уже почти не замечал. Даже странно как-то было - кто эта почти незнакомая, неприятно настырная девица, что изо всех сил вешается ему на шею, и смеется призывно, и губки облизывает остреньким язычком? Семену вспомнилось, как во время службы в Германии приятель из посольства - культурой он, что ли, заведовал? - вытащил его из добропорядочно-социалистического Дрездена в Западный Берлин. Собственно, Западный Берлин тоже был вполне добропорядочен, но там имелся вполне буржуазный «квартал красных фонарей». Тамошние девицы вот так же хватали за локоть, прижимались, похохатывали, губки облизывали - завлекали. И пахло от них так же - до приторности сладко и душно. Тьфу, пакость! Семен тогда так никого и не выбрал - от врожденной брезгливости. А посольский приятель потом долго его поддразнивал за такое «пуританство».
        У Кириного дома Семен было приостановился, но пришлось провожать до квартиры - как же иначе, ах, у нас там вечно какие-то приблудные хулиганы, и соседи ужасные, страшно!
        Никого там, ясное дело, не оказалось. В подъезде Кира тут же полезла целоваться, как бы не в силах сдержать налетевшую страсть. Но Семен твердой рукой отстранил ее, довел до квартиры и попрощался вежливо и равнодушно:
        - До свидания, Кира Григорьевна!
        - Пока, папочка, - презрительно бросила она и хлопнула дверью.
        «Вот интересно, - подумал Семен, - она меня к себе тащила, а там же вроде муж должен наличествовать?» Как она себе это представляла - почти что на глазах у супруга? Или мужа уже куда-то сплавить успела? Впрочем, наплевать! Что ему Кира Григорьевна с ее страстями. Домой!
        В спальне было темно и тихо. Даже Жениного дыхания было не слышно. Спит?
        Скользнув под одеяло, Семен, против обыкновения, не отвернулся к стенке, а разлегся на спине, закинув руки за голову - широко, вольно, даже слегка задел Женины волосы, так что по коже пробежала тревожная дрожь.
        Уж конечно, она не спала. Легко, едва касаясь, провела пальцами по его шее. Семен слегка дрогнул плечом, как бы придвигаясь, но ничего не предпринял, предоставляя инициативу ей. Первые робкие ласки сменились более настойчивыми, к пальцам добавились губы, язык… Семен почувствовал, как пробуждается желание, как все, все тело наполняется жаркой силой, - но по-прежнему не шевелился, только принимал, только впитывал кожей, нервами, всем телом тот жар, которым она так щедро с ним делилась.
        Вот ведь какая штука-то! Он всегда считал, что атаковать - дело мужское, и ухаживать - дело мужское, и ласкать, и разжигать! А тут отдал это право ей - и оказалось, что это так сладко, так томительно и так остро! Подумаешь, лишние килограммы! Какие же они лишние - они делают ее тело таким мягким, таким родным, таким… своим! От нее пахло молоком и еще чем-то - тайным, темным, терпким.
        А она все трогала, и гладила, и целовала, и разжигала - и уже сил никаких не было терпеть дальше! А пожар все разгорался, все выше, все сильнее, все веселее гудело жаркое темное пламя!..
        Он достиг вершины чуть раньше и с незнакомым острым наслаждением еще следил за ее последними содроганиями.
        С коротким хриплым всхлипом Женя прижалась к его плечу. Плечу стало мокро. Любовный пот? Слезы?
        - Не плачь, родная! - Семен сильно прижал ее к себе и уловил еле слышный шепот:
        - Ты вернулся.
        Смутившись, он попытался отшутиться:
        - Да я вроде каждый день возвращаюсь, куда ж я денусь-то.
        Не отрываясь от его плеча, Женя помотала головой:
        - Нет. Ты давно уже… А я… я ничего не могу…
        - Ничего себе «ничего»! - Семен повел плечами, усмехнулся - все мышцы гудели сладкой истомой - и, приподнявшись, поцеловал ее грудь. Женя сдавленно ахнула:
        - Семен! Я… у меня сил больше нет!
        - Это у меня сил больше нет! - грозно зарычал он. - Потому что ты не дала своему старому мужу спокойно поспать. А муж у тебя уже старенький, его нужно холить, лелеять и беречь!
        Он прижал Женю еще крепче и захохотал от острого ослепительного счастья. Удивительно, но даже в далекие, почти забытые времена, когда он, двадцатилетний пацан, жадно глядел на проходивших мимо училища девчонок, - даже тогда он не чувствовал себя таким сильным и молодым!


        Света
        1. Не хуже других!
        В институт с первого раза она, конечно, не прошла. И, главное, никого в семье это, похоже, не взволновало. Ну конечно, всхлипывала Света, мать всегда говорила: «Танечка у нас беспроблемная!» Сперва Света еще переспрашивала: «А я, мамочка, проблемная?» - потом перестала. Поняла.
        Танечка росла красоткой. А она, Света… нет, не то чтобы совсем уродина, вроде Инны Чуриковой, но - никакая. Тонкие губы, покатый лоб, глаза какие-то невразумительные. Фигура не толстая, но квадратная, как будто не женская. Вот волосы только хороши: густые, пышные, по-настоящему роскошные. Зато ноги - она зло взглянула на ненавистные конечности - тридцать девятый размер с толстыми, как колонны, щиколотками. Широкая кость, черт бы ее побрал!
        Семен Петрович старался ее приласкать, повторял «ты моя умница», но от этого было только хуже. Умница! Будь хоть семи пядей во лбу, хоть двадцать раз отличницей, а кому это нужно с такой, с позволения сказать, внешностью? Тут не то что замуж - а воспитание приучило ее к тому, что женщина может быть полноценна только в браке, - тут на свидание-то никто не позовет.
        И что остается? Только доказывать, что она, умница, ничуть не хуже красавицы Таньки? Учиться, учиться и еще раз учиться? Умница! Даже в институт поступить не смогла!
        И Сергей, который подошел к ней, когда она плакала в институтском сквере после вступительных экзаменов, - он просто ее пожалел и, конечно, больше не позвонит. Тем более, он старше, зачем ему такая уродина, да еще и дура?
        Но он позвонил. И даже на свидание пригласил - невероятно! Может, жизнь еще и не кончена?
        На самом деле в Светиной внешности не было ничего такого, что нельзя было бы исправить умелым макияжем и грамотно подобранной одеждой - идеальных красавиц мало, остальные как-то так обходятся, и ничего, - но в семнадцать лет собственная некрасивость, даже надуманная, разрастается до масштабов вселенской катастрофы.
        Ведь что-то же Сергея в ней привлекло? Искренность? Порывистость? Благодарность за малейший знак внимания? Во всяком случае, роман их развивался стремительно, и ранней осенью Света привела его к себе домой, сообщив гордо:
        - Знакомьтесь, это Сергей, мой муж!
        Но, победив в брачной гонке - и я не хуже других, и я замужем! - она вовсе не собиралась прощаться с карьерными амбициями: днем работала, а по вечерам и в выходные сидела над учебниками, заставляя себя не замечать ни слипающихся от постоянного недосыпа глаз, ни гадкой, непрекращающейся тошноты…
        В институт она поступила на следующий год, сразу после родов, бегая на экзамены и консультации между кормлениями. Женя, как военнослужащая, вышедшая на пенсию рано, не отказывалась посидеть с крошечной Яночкой, но губы поджимала недовольно. А Сергей заявлял в открытую:
        - Куда рвешься? Посидела бы с ребенком хоть год!
        Света так гордилась, увидев свою фамилию в списке принятых, так надеялась, что дома услышит:
        - Умница наша! И работала, и беременная готовилась, и прошла!
        Но - увы! Домочадцы, хоть и не выражали своего неодобрения вслух, но молча поддержали Сергея. Только отец вечером, после семейного обеда, погладил ее по голове и прошептал, как раньше:
        - Умница моя!
        Но Семен Петрович уже сильно сдал, и семью фактически возглавляла Женя.
        Поплакав и стиснув зубы, Света опять с головой погрузилась в учебу. Да еще - зарплаты Сергея молодой семье не хватало - работала по ночам, вновь и вновь доказывая неизвестно кому, что она ничуть не хуже всеми любимой Таньки! «Я на работу собираюсь, а она только домой возвращается - вроде с подружками гуляла!» И хорошо еще, если с подружками: в Питере появились первые ночные клубы, а Свете пару раз показалось, что от сестры попахивает спиртным.
        Ну и хорошо, думала она, поглядим, до чего Танька со своей красотой докатится, если в таком возрасте уже к алкоголю прикладывается! Нет, Света вовсе не желала сестре зла. Но - и добра тоже. Разве можно желать добра тому, кто самим видом своим демонстрирует: ты - хуже!
        К счастью, вскоре им с Сергеем досталась - в наследство от какой-то его троюродной бабушки - квартира. Это было какое-то невероятное везение! Однокомнатная, крошечная, но своя собственная! Светлана, счастливая от того, что сестра больше не мозолит ей глаза, забыла о ней и думать, со страстью погрузившись в хозяйственные хлопоты. Впрочем, хватило ее ненадолго. Уже через месяц она заявила:
        - Все, хватит. Я не кухарка и не уборщица! Мне институт нужно закончить, и работа перспективная появилась. По специальности, не то что раньше.
        Сергей сперва опешил, но быстро почувствовал, что не удивляется. Как только Света доказала себе, что на брачном фронте она ничуть не хуже других - пожалуйста, вот муж, вот ребенок, все, как положено, - тут же главным и даже единственным ее интересом стала карьера, все прочее было в ее глазах второстепенным, незначимым.
        Если бы не помощь Жени, он бы не справился. Сергей называл свою тещу «самой самоотверженной бабушкой в мире», и это была вовсе не шутка. Женя готовила на две семьи, стирала, убирала, занималась с Яночкой. На ней держались оба дома. А Сергей все чаще и чаще задерживался на работе. То есть это так называлось - «на работе».


        2. Татьянин день
        На дне тяжелого фирменного стакана - ресторан «Дива» был не из дешевых - тягуче переливалась лужица виски. Сергею нравился запах виски, нравилось глядеть, как бледно-желтая жидкость маслянисто обволакивает толстое стекло. Красиво. Как всегда. «Мне скучно, черт! - Что делать, Фауст?» Гётевская цитата, застрявшая в памяти со школьных времен, теперь приходила на ум с нудным постоянством. Даже странно. Вроде молодой здоровый мужик, с ногами, с руками, с головой, с образованием - и скучно.
        А что делать? Напиваться противно. Работа? Ну да, нормальная у него работа, и платят вполне прилично, но так, чтоб с головой захлестывало, чтоб не оторваться - чего нет, того нет. Карьеру делать? Пахать на износ, чтобы после работы только одна мысль - как побыстрее в койку упасть и заснуть вмертвую? А с утра - опять упираться, штурмовать карьерные высоты, цепляться ногтями и зубами? Вон как Светка? Банкирша, черт бы ее побрал! Диплом на год раньше защитила, по служебной лестнице через ступеньку шагает. Начала с пятого помощника младшего дворника, а теперь, глядишь, не сегодня завтра в совете директоров будет заседать, а там и совладелицей банка станет. Не женщина - танк в юбке. Хотя выглядеть стала не в пример лучше, тут не поспоришь. Как только поняла, что невзрачная серая мышка никого своими талантами - даже самыми-самыми - не заинтересует, тут же и одеваться научилась, и косметикой пользоваться. Не красавица, конечно, но - как это называется? - интересная женщина. Весьма интересная. В общем, selfmadewoman - сама себя сделала.
        Нет, Светку с ее упертостью все равно не переплюнешь.
        Да и то сказать, мужику хорошо карьеру делать, когда у него семья за плечами, когда дома ждут, когда там тепло и вкусно пахнет.
        Вообще-то грех жаловаться - пахнет дома вкусно, спасибо тещеньке Евгении Степановне. Золотая женщина! Как она со своей бегемотьей массой - небось скоро за сотню кило перевалит - на два дома управляется? Но управляется ведь! Чистота, красота, на плите борщ, из духовки пирогами пахнет. И с ребенком пообщаться успевает: Яночка с пяти лет читает, умница-разумница. А Светка уже какую-то супершколу для нее нашла. Ладно бы там английскую, это уж как водится. Нет, это нам слишком просто, нам подавай английский и французский параллельно, да чуть ли не с университетскими преподавателями. Да еще и математика по углубленной программе. Пока только в планах, но жена-то Сергею досталась - кремень: как запланирует, так и будет. Кто бы мог подумать, что из робкой девочки такой терминатор получится? Ведь в рот глядела, от трех чахлых астр на седьмом небе от счастья была. А теперь?
        Слова ей поперек не скажи. Евгения Степановна только заикнулась:
        - Не много ли ребенку нагрузок: и языки, и математика, и что ты там еще планируешь? Музыку? Детство-то у нее должно быть?
        Так Светка тут же на дыбы взвилась:
        - Детство? Зато я няньку и домработницу из нее не делаю! Вот у меня было детство - да! Светочка, посиди с Танечкой, Светочка, сбегай за питанием, Светочка, проверь у сестренки уроки. Нет уж! У Яночки будет самое лучшее образование, которое можно купить за деньги! С такой светлой головой грех время на баловство профукивать.
        Хорошо еще, в балет девчонку не взяли - какой-то там выворотности, оказывается, нет. Но голова у Янки и вправду светлая. Вон вчера просила в шахматы ее научить играть.
        Сергей вздохнул, еще покачал стакан, понюхал, сделал крошечный глоток. В шахматы с дочкой - это бы здорово. Вот только домой все равно не хочется. Пахнет-то там вкусно, да. Но теща - это ж не жена. И уют, наведенный тещиными руками, какой-то не слишком уютный.
        Вот и остается - с приятелями по кабакам посиживать. Дома уж привыкли, что он вроде как на работе задерживается. Собственно, бывает, что и вправду на работе, но ведь не станешь же торчать там каждый вечер. Хотя и в кабаках тоже скучно. Даже в таких вот недешевых, с беззвучными официантами и живой музыкой. Эх, какая фигурка у певицы…
        - Да это ж Танька! - от неожиданности Сергей едва не уронил стакан.
        - Какая Танька? - встрепенулся один из приятелей, который принял «на грудь» столько, что, кажется, успел уже и задремать. - Серег, ты чего? Подругу увидел? Где? Па-азнакомь!
        - Да нет, обознался, - отмахнулся Сергей, пристально разглядывая девушку с микрофоном.
        Ну точно - Танька! Сколько ж он ее не видел-то? Вон как выросла. Погоди-погоди, она моложе Светки на семь лет, значит, ей… семнадцать, что ли? Или восемнадцать уже? Вроде говорили, что школу-то она все-таки закончила.
        С того времени, как Женя начала вести хозяйство сразу на два дома, Таня осталась почти без присмотра. Семен Петрович сильно постарел, плохо слышал и по несколько раз в день ложился подремать. Женя, вымотавшись за день, спала как убитая. И Таня наловчилась вечером потихоньку ускользать из дому - потусоваться, как они с подругами это называли. Карманных денег едва хватало на входные билеты, но, во-первых, в большинстве клубов для девушек вход был бесплатный, а во-вторых, на билет хватило - и ладно, красавицу Таню угощали наперебой. Тут коктейль, там два - она частенько возвращалась навеселе, но этого никто не замечал. Школу не прогуливает, двоек не таскает, и ладно, вроде большая уже девочка.
        И ничего бы хорошего из такой жизни не вышло, если бы не Алексей - музыкант, с которым Таня познакомилась в одном из клубов. Он предложил ей место солистки в своей группе. Петь девушка всегда любила, да и умела тоже. Но выйдя в первый раз на сцену, почувствовав на себе перекрестье взглядов неравнодушной публики, поняла: вот оно, дело ее жизни. Ничего больше не нужно - только сцена, только микрофон, только видеть устремленные на тебя глаза, слышать тяжелое дыхание зала, крики, аплодисменты. И петь. Вот оно - счастье. Когда Алексей, увидев ее с бокалом коктейля, закатил скандал - «ты знаешь, что алкоголь с голосовыми связками делает?» - девушка послушалась тут же. Зачем ей еще какие-то стимуляторы, если у нее будет сцена, микрофон и публика.
        С присущим ей здравомыслием Таня понимала: прежде чем начинать обивать пороги музыкальных продюсеров - а вот не нужна ли вам молодая талантливая певица на роль будущей звезды? - прежде нужно заработать хоть какую-то, хоть минимальную известность, подготовить репертуар, накопить денег на приличную демозапись, чтобы было что продюсерам показывать. И - получить опыт. Значит, приглашают петь в крошечных заштатных клубах - будем петь в заштатных клубах. Работой в ресторане «Дива» она всерьез гордилась - первый постоянный контракт, на год, да еще и с перспективой продления!
        Аттестат Татьяна все-таки получила - Алексей заставил. Квартиру она начала снимать еще в середине выпускного класса - чтоб было где сценические костюмы хранить. И сразу после выпускных поставила родителей перед фактом: у вас своя жизнь, а у меня - своя, и я себе дорогу уже выбрала. Женя ахнула, но - не посадишь ведь на цепь вполне взрослую девицу. Женя поплакала и отпустила дочку с миром.
        Про Алексея Сергей, конечно, не знал, но про то, что младшая дочь выбрала себе карьеру певицы, теща им со Светланой рассказала. Со слезами, с охами и ахами - мол, уперлась девка, не остановишь. А ведь пропадет!
        Не пропала, подумал Сергей, с интересом наблюдая, как Татьяна справляется со сложным джазовым соло. И, похоже, дорогу себе правильно выбрала: и голос есть, и петь умеет, и внешность на высшем уровне, и держится отлично. Может, и вправду из нее звезда получится? Хороша, сил нет!
        Дождавшись окончания номера - Татьяна ушла со сцены, а крошечный оркестрик продолжал что-то наигрывать «вполголоса», - Сергей лениво поднялся, прошелся по залу, остановил одного из официантов:
        - Уважаемый, где ваша певица отдыхает?
        Хрусткая зеленая бумажка исчезла мгновенно - не официант, а прямо фокусник. С непроницаемым лицом «фокусник» двинулся в сторону служебных помещений, и через минуту Сергей уже стоял перед нужной дверью.
        Гримерка оказалась крошечная и очень чистая. Ни бутылок по углам, ни еще каких-нибудь следов традиционных «богемных» посиделок, оставляющих после себя неистребимый запах перегара, пота и табачного дыма с кислым привкусом «травки». Здесь пахло дорогой парфюмерией и кожей, да еще немного - хорошей едой, должно быть, с кухни.
        Татьяна неподвижно сидела перед зеркалом: локти на гримировальном столике, склоненная голова упирается в поднятые ладони. Сергей видел только затылок и узкую спину, обтянутую винного цвета шелком.
        - Дверь закройте с обратной стороны! - резко бросила девушка, даже не пошевельнувшись.
        Но он не смутился:
        - Ты чего это своих не узнаешь?
        Она подняла голову, увидела в зеркале Сергея, стремительно обернулась:
        - Ты как здесь?..
        Он пожал плечами:
        - Да вот, поужинать зашел, тебя увидел, решил засвидетельствовать почтение родственнице. Какая ты, однако, стала…
        - Ты просто внимания на меня никогда не обращал, - усмехнулась Татьяна. - Типа мелкая еще.
        - Да я не о том. Красивая ты всегда была, хотя сейчас, конечно, ух! - он демонстративно облизнулся и показал большой палец. - Но ты, оказывается, еще и талантище! Я заслушался, честное слово!
        - Спасибо, - похвала Сергея оказалась неожиданно приятна, гораздо приятнее дежурных комплиментов многочисленных приятелей. В груди потеплело.
        - А чего ты в консерваторию не пошла? Такой голос…
        Надо же, ему, похоже, и в самом деле интересно. Татьяна улыбнулась:
        - Пять лет жалко терять. Да и направленность там больше оперная. А зачем мне опера?
        - Да уж, - Сергей окинул сугубо мужским взглядом идеальное тело под переливами «винного» шелка. - До Монтсеррат Кабалье тебе надо растолстеть раза в три.
        - Надо?! Ах ты… - Татьяна шутливо замахнулась.
        - Не, я чего, - засмеялся Сергей. - «Надо» не в смысле иди толстей, а в смысле они ж, кто в опере поет, все как бочки. А тебе, - он прищурился, - нет, так, как сейчас, гораздо лучше.
        Почему-то это откровенно мужское разглядывание ее не покоробило. Наоборот. Потеплело не только в груди, но и в животе. В голове промелькнула крамольная мысль: а что, если? Ну да, он вроде как принадлежит Светке - что за слово такое дурацкое, «принадлежит»? Он что, вещь? Подумаешь - муж. Судя по тому, что мамуля торчит у них денно и нощно, Светке на семью наплевать. Вот и забавно было бы… Вы все время думаете, что я еще маленькая? А я вовсе даже большая. Татьяна усмехнулась собственным мыслям. Цинично? А вы попробуйте, что такое пробиваться на сцену: в этом мире, на этой дороге никакого благородства не напасешься, только цинизм и спасает. А с драгоценным благородством можно только в ресторанном сортире повеситься, больше ни на что оно не годится.
        - Ты чего смеешься? - Сергей продолжал с удовольствием ее разглядывать.
        - Да так, пустяки. Хочешь посмотреть, как я живу? У меня вкусностей полный холодильник со вчерашнего банкета.
        - Та-ань! Какие вкусности? Ты случайно не забыла, что тут ресторан? Это ты тут работаешь, а я вообще-то поужинать зашел, - в глазах Сергея прыгали озорные чертики. - Но поглядеть, как живет будущая звезда отечественной и зарубежной эстрады, - да неужели откажусь? Прославишься - буду продавать свои рассказы о трудном пути «к звездам» за большие деньги.
        - Шутишь? - Татьяна неожиданно погрустнела.
        - И не думаю даже. Я же тебя видел на сцене. И главное - слышал. По-моему, твоя слава - чисто вопрос времени. На тебе «звезда» написано во-о-от такими буквами, - он показал, какими, смешно растопырив руки.
        - Ох, твои бы слова да продюсерам в уши! Ладно. Мне еще два номера нужно отработать. Подождешь?
        - До пятницы я совершенно свободен, - процитировал он популярный мультик и шутовски раскланялся. - Светка в командировке опять, Янку бабушка с дедушкой - ну, родители ваши - забрали, дома пусто, как в выключенном холодильнике.
        Конечно, разглядывать, как живет «будущая звезда», Сергею и в голову не пришло. Чего там разглядывать? Съемная квартира, разномастная мебель. Единственное, что в этой конуре заслуживает внимания - ее хозяйка.
        Задремали они только под утро.


        3. Треугольник
        - Черт! Мне же на работу! - Сергей вывалился из-под одеяла и, смешно подскакивая на холодном полу, побежал в душ.
        На весь утренний туалет у него ушло не больше десяти минут, но когда он, натягивая на ходу штаны и путаясь в рукавах рубашки, появился на кухне, Татьяна стояла у плиты с независимо-сосредоточенным видом - варила кофе. Вообще-то она вовсе не собиралась за Сергеем ухаживать - еще чего! Максимум - томно протянуть: «Спасибо, милый! Дверь захлопни!» - и нырнуть обратно под одеяло. Не пристало роковой красавице обращать внимание на героя случайного приключения: было и прошло.
        Но… он так искренне интересовался ее карьерой - а не только телом. Впрочем, телом он тоже интересовался более чем искренне, ухитряясь быть и пылким, почти грубым, и в то же время невероятно нежным, баюкал, придумывал для нее какие-то удивительно милые прозвища…
        Несмотря на абсолютно независимое выражение лица девушки - «никого не трогаю, починяю примус!», - шелковый халатик был продуманно распахнут. Ну, вот забыла она его завязать, что такого!
        При виде этого распахнутого халатика Сергею мгновенно стало жарко. Он в один шаг оказался возле Татьяны, прижал ее так, что хрустнули кости, но тут же отстранил, запахнул халатик, подобрал болтающиеся концы пояса и старательно завязал.
        Она как бы удивленно приподняла брови:
        - Что, или не нравлюсь?
        - Балда! Если бы не нравилась, можно было наплевать и так оставить. Дошло? - Он нежно чмокнул ее в нос. - Тань! Мне правда на работу пора, а ты тут… я, конечно, взрослый мужик, должен себя в руках держать, но, на тебя глядя, пожалуй, удержишься… Поэтому будь паинькой и перестань меня соблазнять.
        Он схватил подсохший за ночь кусок батона, набросал на него колбасу, сыр, буженину - почти не глядя, так что углы торчали со всех сторон, как иглы у дикобраза, - и, не присаживаясь, начал поедать этот дикий бутерброд, почти не жуя, только захлебывая кофе и периодически шипя - кофе был огненный.
        Таня, которую всегда раздражало, как мужчины едят - жадно, как животные, тьфу! - глядела на это действо с замиранием сердца. Господи, он же совсем одинокий! Да, у него и Светка, и Яночка, и мама у них днюет и ночует. Но он никому там не нужен. Татьяна увидела это так ясно, словно на рубашке Сергея висело объявление из любимого с детства мультика: «Маладой кракодил хочет зависти себе друзей». Еще бы она не увидела! Она и сама иногда чувствовала себя таким «маладым кракодилом». Всегда одна, и никому нет дела до того, как трудно карабкаться к сияющей где-то далеко-далеко вершине. Трудно? Не карабкайся. А у нас свои дела. Ах, ну да, есть еще Алексей, которому - теоретически - она не совсем безразлична. Теоретически. А на практике выходит совсем по-другому. Татьяна давно уже поняла, что музыкант он, в общем, средний, а продюсер и вовсе никакой. Неинтересно ему куда-то пробиваться, его вполне устраивает стабильный «чес» по клубам и ресторанам. Денег хватает, а чего еще? Афиш на каждом столбе? Концертов в Кремлевском дворце? Тань, говорил он ей, я давно понял, что я не Луи Армстронг и не Элвис Пресли,
так что теперь, повеситься? Мне нравится делать музыку, и я ее делаю, а если за это еще и деньги платят - чего еще нужно для счастья?
        Но Татьяне хотелось и афиш на каждом столбе, и собственного голоса «из каждого утюга», и концертов в Кремлевском дворце - а почему нет? Ведь она может! Но, кроме нее самой, никто не верит, что она может. Нет, не так. Никого это попросту не интересует.
        А Сергей… Как он сказал? «Твоя слава - чисто вопрос времени» - таким тоном, как говорят: «Волга впадает в Каспийское море». И бутерброд этот несуразный. Она сама, торопясь на репетицию, частенько так перекусывает: стоя, обжигаясь кофе и не обращая внимания на то, что именно ест.
        Сергей проглотил последний кусок бутерброда и удовлетворенно вздохнул:
        - Ну вот, можно жить. Кофе ты варишь изумительный! Спасибо! Ну, до вечера?
        Татьяна хотела сказать, что на сегодня у нее другие планы, и вообще она очень занята. В самом деле - не нужны ей никакие долгоиграющие отношения. И не просто не нужны, а могут стать серьезной помехой. И силы душевные отбирают, и, главное, в имидж молодой прекрасной певицы муж совсем не вписывается. Уж настолько-то она научилась разбираться в пиар-технологиях. Так что, ночь была прекрасна, и - чао, бамбино, сорри!
        Но все это - как она варила кофе, а он прыгал на одной ножке, натягивая штаны, как старательно завязывал ее халатик, как кусал свой «лохматый» бутерброд и шипел, обжигаясь кофе, - все это было таким домашним, таким… спокойным? Жалко, если такое больше не повторится. В конце концов, чем она рискует? Светку Сергей, ясное дело, не бросит - там Яночка и обеспеченная жизнь. Да и карьеру Татьяне портить не захочет.
        И неожиданно для себя она быстро - чтоб не передумать? - выдернула из ящика запасные ключи и сунула их Сергею в карман:
        - Я сегодня буду поздно. А в ресторане лучше не светиться.
        - Ну надо же! - он восхищенно покрутил головой. - Ты, оказывается, не только красавица и талант, ты еще и большая умница! - а про себя подумал: «И на шею не вешаешься, что немаловажно. Все тут прекрасно - но не настолько, чтоб из-за этого всю жизнь ломать».
        Вот так.
        Не зря говорят, думал Сергей, что треугольник - самая устойчивая фигура. Все сложилось просто чудесно: у Татьяны - карьера и никаких таких «семейных» планов на ближайшие дцать лет, у него - идеальная (о да!) семья, Светка с ее - тоже! - карьерой, и главное - Яночка. Это тянулось не год, не два: минул двадцатый век, наступил двадцать первый, а ничего не менялось. Временами от этой устойчивой чудесности у Сергея сводило зубы и хотелось одним махом разрубить затянутый почти до невозможности дышать узел. Но - как же Яночка? Светка ведь тут же ей объяснит, что отец - мерзавец и сволочь и надо его попросту забыть. Да и других неприятностей не оберешься. Он работает в одном из Светкиных проектов, значит, тут же окажется на улице. Какую-нибудь работу он себе, конечно, найдет, но вероятно, что именно «какую-нибудь», то есть денег будет кот наплакал. У Татьяны тоже дела двигаются еле-еле - ни сверкающих афиш на каждом углу, ни прочей «звездной пыли», так что денег негусто. Да и вообще: жить на ее деньги - гадко.
        Ну что ж! Все прекрасно. Не он первый, не он последний: вот семья, а вот молодая прекрасная любовница. И хорошо, и чудесно, и пусть так и продолжается.
        Теща, «золотая женщина» Евгения Степановна, дай ей бог здоровья и долгих лет, догадывалась, похоже. Но - молчала, конечно. Золотая женщина, чего уж там!


        4. Ничего не хочу знать!
        Телефонный звонок как будто сверлил мозг. Сергей с трудом открыл глаза. На часах было что-то странное - а, надо их перевернуть, вот, оказывается, начало восьмого. «Кому я в такую рань понадобился? Светка, что ли, на своих переговорах удосужилась о муже вспомнить? Да нет, вряд ли».
        Голос в трубке был хриплым и почти незнакомым.
        - Евгения Степановна? Извините, не узнал.
        - Сережа, я… Ты сегодня Яночку из школы сам забери, хорошо? - казалось, она едва справляется с рыданиями.
        - Что случилось? - глупо спросил он, хотя все уже понял. - Семен Петрович?
        - Да, ночью «Скорая» увезла. Я сейчас в больнице, они делают все, что нужно, но…
        - Евгения Степановна, Янку я, конечно, и отвезу, и заберу, а вы не волнуйтесь, все будет хорошо.
        - Ох, Сереженька, - кажется, она опять заплакала, но опять справилась с собой. - Да нет, какое там - хорошо, давно уже к тому шло… Ты еще, - она замялась, - Свете сам позвони, ладно?
        Света была в очередной командировке - в Лимасоле. Вот какие деловые переговоры могут быть в Лимасоле, где теплое море - он взглянул на окно, заливаемое серым питерским дождем, - пальмы и беззаботные туристы в пестрых гавайках и штанах до колен?
        Сергей потыкал в кнопки телефона. Гудки накатывали, как, должно быть, прибой в этом самом Лимасоле: долгие, равномерные, бесконечные. Затем вежливый механический голос сообщил: «Аппарат вызываемого абонента не отвечает. Пожалуйста, перезвоните позже», - и повторил то же самое по-английски. Потом опять по-русски и опять по-английски… Он еще потыкал в кнопки: гудки и механический голос. На переговорах Светлана всегда отключала у телефона звук, чтобы не отвлекал. Может, и сейчас отключила? Он опять взглянул на часы и попытался сообразить: который же час сейчас на Кипре? Минус два часа? Раннее утро? Вряд ли переговоры начинаются в шесть утра?
        Глядя в залитое дождем стекло, он повторял и повторял вызов, и словно бы видел, как сигнал передается от антенны к антенне. Сергей плохо представлял, как выглядят вышки сотовой связи, и ему представлялись узкие серебристые конструкции с большими тарелками сверху, похожими на ладони. Вот они стоят и передают его сигнал - из ладони в ладонь, до самого Кипра.
        Он слушал однообразные, как прибой, гудки и считал их: почему-то не с каждого вызова, а подряд. Гудке на сто пятнадцатом - а может, на восемьсот пятнадцатом - в трубке что-то щелкнуло, и в ухо ввинтился раздраженный голос:
        - Ну чего названиваешь? У меня важные переговоры, мне нужно выспаться, чтобы голова была ясная, а тебе вдруг приспичило? Думаешь, я тут на пляже отдыхаю?
        - Свет, погоди. Семену Петровичу плохо. В больницу увезли.
        - И чем я могу помочь? Посидеть рядом и посчитать пульс? Капельницу ему поставить? Я не умею, а там есть кому. В конце концов отец болеет отнюдь не в первый раз. Ну, съезди в больницу, денег им дай, чтобы шевелились как следует.
        - Света…
        - Что - Света?! Мне все бросить и лететь в Питер, потому что ты вообще ничего сам сделать не можешь? Все, пока. Звони, если что.
        Потрясающая у него жена! «Если что» - это что?
        На похороны Светлана приехала прямо из Пулкова, едва успела. Окинула взглядом темную толпу и три фигуры чуть впереди: мать с закаменевшим лицом, Татьяна, совсем не похожая на всегдашнюю победительную красотку, и Сергей, бережно поддерживающий ее под локоть. Ну да, у матери принцип - сама справлюсь, а он же родственник, причастность демонстрирует!
        Каблуки вязли в раскисшей глине. Безукоризненный бледно-зеленый шелковый костюм выглядел в траурной толпе дико. Черт, разозлилась Светлана, ну что я за идиотка! Надо было перед вылетом что-нибудь темное купить и в самолете переодеться! Впрочем, вряд ли в кипрском аэропорту нашлось бы что-нибудь темное. Ладно, пусть думают, что хотят, а отцу - она сглотнула и повыше подняла голову, вот еще, заплакать тут не хватало! - отцу уже все равно.
        На поминках Сергей ничего не ел и как-то очень быстро напился: плакал, стучал кулаком по столу и мычал что-то невнятное. Когда Светлана попыталась его увести, он отшатнулся:
        - Никуда с тобой не поеду! Сама катись! У-хо-жу от тебя! Снежная королева! - И, подумав, добавил: - Полярная акула!.. М-м… Железная леди!
        Света быстро обвела всех глазами: никто, кажется, на пьяные вопли Сергея внимания не обратил. Татьяна сидела с безразличным лицом и сосредоточенно разглядывала скатерть.
        Вот оно что! Ну, сестрица, ну, змея!
        Женя крепко сжала ее руку - догадалась обо всем и теперь утешала?
        - Нам надо поговорить. Сергей…
        - Не нужно, мама, - голос Светы не дрожал, еще чего не хватало! - Не нужно, - повторила она. - Не хочу ничего ни слышать, ни знать.
        Она с помощью кого-то из сослуживцев отца все-таки дотащила мужа до машины - после бурного всплеска эмоций он сразу сник и впал в апатию. Ох, а дома-то? Ладно, там охрана, помогут.
        Когда они добрались до квартиры, Сергей уже вовсе ничего не соображал. Светлана уложила его в постель и начала не слишком умело ласкать - ну, давай же, ну, не может быть, чтоб он был настолько пьян! Ну наконец-то - безвольное тело начало подавать признаки жизни. По крайней мере, в нужном месте…
        - Танюшка! Девочка моя! - невнятно промычал он.
        Света от ненависти стиснула зубы. Ну уж нет, сестренка, ты его не получишь! Он обожает детей, достаточно поглядеть, как он с Янкой возится. Ну же!
        Утром она демонстрировала безграничное терпение и нежную заботу: приносила томатный сок, разводила шипучий аспирин с витамином C, грела бульон - Сереж, обязательно нужно что-то съесть, так быстрее оправишься, и хорошо бы горячий душ, давай, я помогу.
        Сам Сергей о вчерашнем «выступлении», казалось, ничего не помнил.
        Через месяц Светлана точно знала - она беременна. Получилось. И еще два месяца не решалась никому ничего сообщить. Только вела себя гораздо мягче, чем всегда: в ушах так и звенело - «полярная акула, железная леди».
        О своей беременности она сообщила домашним, когда пора уже было идти на УЗИ.
        Врач долго водил аппаратом по Светиному животу: так повернет, эдак, еще поводит. Свете уже хотелось вскочить с кушетки - вот почему, несмотря на все «космические» технологии, медицинские кушетки всегда холодные? И уйти бы побыстрей, какая, в конце концов, разница - мальчик там или девочка?
        - Ну что там, доктор?
        Лицо у него было озабоченное:
        - У вас мальчик. Но…
        - Ну что еще за «но»? - Света начинала злиться. Она вообще теперь часто злилась, кажется, именно потому, что вести себя стала мягче: снаружи - медовая улыбка, а внутри все кипит. Но этому… специалисту она улыбаться не обязана!
        - Наблюдается сильное утолщение воротниковой зоны, - врач вздохнул.
        - Это что значит? - голос ее звенел от раздражения.
        - Это значит, что высока вероятность, что у ребенка синдром Дауна. Нет, не обязательно, только вероятность, но… Вам бы поподробнее обследоваться, амниоцентез сделать.
        - Что? Объясните по-русски!
        - Амниоцентез - анализ околоплодных вод.
        - Поня-а-атно. Пункция, значит. А потом - внутриматочная инфекция или выкидыш!
        Врач поморщился:
        - Ну, вероятность осложнений есть, конечно, но небольшая - около одного процента. А вероятность синдрома Дауна достаточно высокая…
        - Но ведь такие дети бывают у позднородящих. Мне же не сорок лет!
        Он покачал головой:
        - Дети с синдромом Дауна бывают у матерей любого возраста, даже у восемнадцатилетних, просто после сорока такая вероятность увеличивается.
        - Идите вы… с вашей вероятностью! Заладили, как попугай! У меня подруга из Минфина, она мне рассказывала: тоже сказали, что синдром Дауна, давайте плодные воды исследовать и вообще беременность лучше прервать, она отказалась, конечно. Преотлично родила, ребенку два года, абсолютно здоров, никаких Даунов! Пойдем, Сережа! - она выскочила из кабинета, хлопнув дверью.
        Сергей стоял красный как рак. Ему было и ужасно жаль Свету, и стыдно за нее.
        - Вы извините нас, пожалуйста. Она очень много работает, устает, а тут еще беременность.
        Врач печально улыбнулся:
        - Да что вы! Мы тут к этому привыкли, ничего страшного, во время беременности психика у всех женщин нестабильна, взрываются от пустяков. А тут такое известие - конечно, она не хочет верить и злится. Но вы бы подействовали на нее как-то! Ребенок с синдромом Дауна - это ведь не только замедленное развитие, это бы еще полбеды, есть хорошие методики адаптации - ну, заниматься с ним специально нужно, но, в общем, при соответствующих усилиях подтянуть их к нормальному уровню удается. Беда в другом. Это изначально очень больные дети. Снижен иммунитет, пневмонии по два-три раза в год, про грипп и обычные детские болезни я уж и не говорю. И все болезни протекают гораздо тяжелее, чем у здоровых детей. По кардиологии у них тоже очень плохой прогноз, почти у половины - врожденный порок сердца. Разной степени тяжести, конечно, но - вы понимаете, что это такое?
        - Понимаю, - кивнул Сергей. - Я постараюсь.


        5. До последнего
        Мальчика назвали Георгием - в честь Георгия Победоносца. Свете хотелось надеяться, что сильный «покровитель» поможет ребенку. А иногда, когда надежда сходила почти на нет, наоборот, думалось, что для насквозь больного малыша такое имя - просто издевательство.
        Первую операцию ему сделали еще в роддоме - по жизненным показаниям, ВПС оказался одним из самых тяжелых. И следующие два года были насквозь пропитаны страхом: вдруг простудится, не тяжело ли дышит, не подворачивает ли ручку или ножку. Света боролась за сына буквально с остервенением: лучшие больницы, лучшие врачи, массаж, физиотерапия, лечебная гимнастика - и так далее, и тому подобное.
        Она как будто убедила себя: пока жив сын, Сергей останется в семье. И продолжала убеждать. До последнего.


        Яна
        1. Крокодил
        Отец, стиснув зубы и нахмурившись так, что брови сошлись в одну линию, швырял вещи в темное нутро большой угловатой сумки. Яночка видела такие в аэропорту, когда они с бабушкой Женей провожали маму в очередную командировку. Сумки были разноцветные, но все равно какие-то одинаковые. Они лежали грудами на скользком «мраморном» полу, а возле толпились крикливые люди с озабоченными лицами. Бабушка смешно называла их «челноки». Это было давно, Яночка тогда даже в школу еще не ходила. С провожаниями мать покончила быстро, сказав сурово, что это все дурацкие сантименты, и вообще - нечего таскать ребенка по вокзалам, где сплошная инфекция.
        Папина сумка была такая же большая и квадратная, как у «челноков», но черная, из дорогой «крокодиловой» кожи, вся в блестящих пряжках и замочках. Отец ездил с этой сумкой в отпуск. Долго стоял перед гардеробом, отбирая, что взять, бережно складывал в таинственное, вкусно пахнущее сумкино брюхо.
        Сейчас вывороченные из гардеробного нутра тряпочные груды мрачно громоздились на ковре. Пряжки и молнии на сумке блестели, как настоящие крокодильи зубы. Отец выдергивал из куч то майку, то джинсы, безжалостно комкал и зло швырял в хищно разинутую сумкину пасть. Точно это и в самом деле был крокодил, и нет ничего важнее, чем забить его прожорливую глотку. Замшевый пиджак лезть в крокодилью пасть никак не хотел, упирался. Отец на мгновение замер, слепо уставясь на металлический блеск за кофейно-седым воротником, выругался, выдернул из пиджака вешалку и, точно обжегшись, отшвырнул.
        Вешалка ударилась в стену и упала возле испуганно сжавшейся в углу Яночки.
        - Папа! Папочка!
        Отец даже не поднял головы, продолжая набивать ненасытную «крокодилью» утробу. Глаза у него были совершенно стеклянные.
        Ночью Яне приснилось, что, скормив прожорливому «крокодилу» все содержимое гардероба, отец растерянно обернулся, схватил бархатную табуретку с гнутыми позолоченными ножками - бабушка называла ее «музейный ампир» - и стал совать ее в темную пасть. Неловко повернулся, пошатнулся - и сам упал туда же.
        Сумка клацнула молнией, сыто вздохнула, приподнялась на толстых «крокодильих» ногах - и двинулась к Яночке…
        Девочка вскрикнула - и проснулась. Тихо, тихо. Никаких крокодилов, это сон, просто страшный сон. Но сердце колотилось - не унять, - и воздух застревал в горле. Лежать было почему-то неудобно, как будто простыни стали липкими. Неужели Георгий что-то подсунул ей в постель? Брата держали в его комнате, но, может, нянька не уследила?
        Яночка вылезла из кровати, дотянулась до выключателя - и вздрогнула: по ногам текла кровь. Это было так страшно - папа, папочка, зачем же ты ушел, я же умру, умру! - что она не сразу вспомнила, как переглядывались, хихикая, одноклассницы: у тебя уже было или ты еще маленькая? А у меня давно уже, с прошлого года. Некоторые, опасливо озираясь, как будто это что-то совсем неприличное, запретное, почти беззвучно шептали цокающее слово «менструация». Те, у кого «уже приходят», глядели на «еще маленьких» почему-то свысока.
        Вот и она теперь «большая». Взрослая. Самостоятельная. Как говорил отец? На блюдечке с голубой каемочкой никому ничего никогда в жизни не подают, все надо делать своими руками. Яна сглотнула слезы, содрала с кровати испачканную простыню и, тихонько всхлипывая «папа, папочка», побрела в ванную.


        2. Воскресный папа
        После развода мать как будто закаменела. Медсестру Еву Викентьевну, следившую за Георгием, она не трогала, но домработницы теперь сменялись с калейдоскопической скоростью. Вернувшись из банка или с каких-нибудь переговоров - вновь и вновь пытаясь доказать себе свою состоятельность, она затевала все новые и новые проекты, - Света находила какой-нибудь «непорядок» и нудно, с ледяным презрением в голосе и взгляде выговаривала очередной «помощнице по хозяйству». За слишком горячий или недостаточно крепкий кофе, за пульт от телевизора, лежащий не на той полке, за якобы пережаренное мясо - в общем, за все подряд. Некоторые увольнялись сразу, некоторые - через неделю. Больше месяца не выдерживала ни одна. Через два-три дня появлялась следующая «помощница», и все повторялось.
        Поначалу Яна в «перерывах» сидела на сухомятке - чего-чего, а сыр-колбаса-йогурты в холодильнике не переводились. Потом надоедало, хотелось «нормальной еды». Бабушка Женя после похорон Семена Петровича из дому почти не выходила, но Яна звонила ей регулярно:
        - Ба, что нужно для омлета?
        Прижимая телефонную трубку ухом, Яна под Жениным «дистанционным руководством» готовила омлет. Или куриный бульон. Или салат. Или даже блинчики. Оказалось, что все это совсем не сложно.
        Иногда на кухне появлялась Ева Викентьевна и тоже давала какой-нибудь полезный совет. Но редко: за Герой - так Яна привыкла называть брата - нужен был глаз да глаз. Он мог, например, выпить шампунь или средство для мытья посуды. Не потому что совсем не соображал, а потому что соображал «по-другому»: ведь в таких красивых бутылках должно быть что-то хорошее, нужно попробовать, тем более что изо рта потом лезут пузыри, и это очень смешно.
        Как ни странно, Света не пыталась настраивать дочь против Сергея и не возражала против их встреч. Они виделись по воскресеньям: поначалу - каждую неделю, потом все реже и реже. Сергей искренне радовался каждой встрече, расспрашивал Яну о школьных делах, о прочитанных книгах, о кино, о мыслях. А для нее главной была только одна мысль, только один вопрос - почему? Как он мог ее бросить? Однажды она даже попыталась его об этом спросить. Сергей не замялся, не ушел от ответа - мол, подрастешь, поймешь, - нет. Он просто не понял - о чем она спрашивает. Удивился:
        - Я тебя вовсе не бросил. Я все так же тебя люблю, мы видимся, встречаемся, разговариваем. Ну, может, немного меньше, чем раньше, но, в общем, ничего же не изменилось.
        Вот как, как можно объяснить ему, что изменилось все? Что весь теплый, уютный, привычный мир, который она считала таким незыблемым, рухнул в один момент. Как жить среди обломков?
        Может, Яна и привыкла бы понемногу к новому порядку вещей, притерпелась бы, приноровилась. Но Сергей не только расспрашивал - он рассказывал о своей жизни. А значит - о Татьяне. Нет, у него хватало такта не упоминать - или почти не упоминать - при дочери ее имя, но все его рассказы были так или иначе полны именно ею, потому что именно ей была теперь посвящена его жизнь.
        Сергей сам ушел с работы, не дожидаясь, пока его по указке Светланы выгонят или выживут. И даже не жалел об этом. Вот взял и радикально изменил все, в том числе и сферу деятельности. Вырвавшись из-под жесткого диктата Светланы, он вдруг почувствовал себя не ведомым, а ведущим, почувствовал, что за эту семью отвечает именно он. Татьяна пытается создать себе имя и известность, но, несмотря на все усилия, ничего не получается? Ладно - я сам стану продюсером. И окунулся с головой в то, что называется закулисьем шоу-бизнеса: изучал конъюнктуру, знакомился с нужными людьми, предлагал, уговаривал, придумывал рекламные ходы. И почти сразу увидел - получается! Достоинства Татьяны - голос, приобретший после замужества новую, удивительно притягательную глубину, внешность, умение «держать зал», - все это вдруг стали замечать, и новая звезда заняла наконец место на эстрадном небосклоне. И сияла с каждым месяцем все ярче и ярче.
        Он рассказывал о своих успехах Яне, а у нее в голове звучало только одно: ненавижу, ненавижу! Чтоб она сдохла!


        3. Янушка!
        Нет, вот честное слово, все получилось случайно!
        Яна собирала цветы и думала: как хорошо, что мы переехали наконец в собственный дом. Жить в пентхаусе - это, конечно, круто. Но эти постоянные сочувственные взгляды в спину… Георгий окреп немного, и ходить научился, и разговаривает уже, хотя и с запинкой. Но видно же, хотя бы по «монгольским» глазам видно, что даун! Соседи вежливые, молчат, но смотрят-то с жалостью - невыносимо! И дома его не запрешь - ему гулять нужно.
        А теперь - хорошо. Гуляет Гера в собственном дворе, куда ни один любопытный прохожий не заглянет. Да и нет в их элитном поселке никаких любопытных прохожих. И вообще хорошо тут: речка, лес рядом. Такое разнотравье - куда там тропикам! Вот опять набрала охапку, рук не хватает.
        - Разрешите, я вам помогу?
        Яна пожала плечами - нести и впрямь было неудобно - и позволила забрать у себя половину разнотравной охапки. Почему бы и нет? Парень вроде не навязчивый. К пятнадцати годам Яна своей точеной фигурой, дымчато-серыми громадными глазами и волной русых волос уже привлекала немало мужских взглядов, и уличные приставания иногда становились проблемой. А этот, кажется, ничего. Идет, молчит, с разговорами не лезет. Она искоса разглядывала «помощника». В его лице все было немного чересчур: немного слишком крупный нос, яркие чувственные губы, громадные глаза кажутся еще больше из-за сильных линз в очках. Худые, но тоже крупные, какие-то очень мужские руки с длинными подвижными пальцами. Если бы не очки, он выглядел бы пришельцем откуда-то из Средиземноморья. Или это впечатление создает белая просторная рубаха навыпуск? Или погода этим летом такая - южная?
        Воздух над узкой и почти горячей асфальтовой дорогой чуть-чуть дрожал.
        - Сейчас направо, - нарушила молчание Яна.
        - Да я знаю, - засмеялся ее спутник. - Я же вас вижу каждый день, вы в соседнем доме живете.
        Вот почему его лицо показалось знакомым - видела, должно быть, в магазине или на улице. Яна подумала, что, раз сосед, надо бы представиться, а то невежливо как-то. Но он ее опередил:
        - Меня Иосиф зовут.
        - Яна.
        - Красивое имя, - улыбнулся он. - А букет у вас странный, совсем на букет не похож.
        - Это не букет, - вырвалось у Яны, хотя она вовсе не собиралась ничего ему объяснять.
        - Не букет? - новый знакомый на мгновение нахмурился, как бы не понимая, но тут же лицо его просияло. - Вы травы изучаете, да?
        Яну тронуло это мгновенное понимание, и она заговорила более дружелюбно:
        - Пока только знакомлюсь. Как правильно собирать, как сушить, как готовить. Хорошей литературы по травам мало очень, везде только популярные книжки, в которых одно и то же.
        - Как интересно! Необычное хобби.
        Его интерес казался неподдельным. И Яна неожиданно для себя самой сказала:
        - Это не хобби. Я хочу стать фармацевтом. И изучать травы серьезно.
        - Надо же! - Иосиф покачал головой. - Этот интерес у вас, наверное, от какой-нибудь бабушки?
        Она усмехнулась:
        - Нет, моя бабушка - экономист. А я… У меня брат с синдромом Дауна. По многим генетическим нарушениям уже есть препараты, которые позволяют… ну… компенсировать, понимаете? А по синдрому Дауна - ничего, даже приблизительно. Лечат сопутствующие заболевания, и то плохо. Я думаю, если традиционная фармакология ничего не в силах сделать, то, может, травы? Вот я и хочу выучиться и придумать что-то, чтобы Геру вылечить. Ну, не вылечить - генетические нарушения не лечатся, - но как-то компенсировать эту лишнюю хромосому! Хотя бы иммунитет укрепить, Герочка ведь от малейшего ветерка простужается. И болеет всегда тяжело. Мне его так жалко…
        - Честное слово, вы самая удивительная девушка, которую я когда-нибудь встречал.
        Подходя к Яночкиному дому, они были уже на «ты».
        И тут непонятно откуда перед ними появилась невысокая коренастая девушка в розовых джинсах и розовой майке с блестками.
        - Иосиф! Помоги мне!
        Он почему-то ничего не ответил, просто молча стоял и ждал продолжения.
        - У меня машина не заводится! - сообщила она требовательным тоном.
        Юноша вздохнул:
        - Извини, я ничего не понимаю в автомобилях.
        - Ну что тебе стоит, - капризно протянула девушка. - Ты же мужчина!
        - Мужчина. Но не автослесарь, извини.
        Девушка окинула злым взглядом Яну, фыркнула и исчезла так же стремительно, как и появилась.
        - Соседка моя, - пояснил Иосиф. - Как поселились здесь, так каждый день что-нибудь: то серьгу в раковину уронила, то кошка на дерево забралась, то компьютер виснет, то вот машина не заводится. Что я ей - палочка-выручалочка?
        - Ну… мне же ты сам предложил помочь.
        - Вот именно - сам, - серьезно сказал он. - А Роза…
        Яне вдруг стало очень смешно:
        - Ее зовут Роза? Это поэтому она так странно одета?
        - Почему странно? Считается, что розовый цвет - это очень романтично и женственно.
        Яна засмеялась:
        - Ну да, если бы она была хрупкая блондинка, например. А ей же все это совершенно не идет.
        Иосиф поморщился:
        - Да ну ее, надоела хуже горькой редьки! Давай про что-нибудь другое поговорим. Вот ты какое кино любишь?..
        Нет, правда - вот как так получается? Живешь себе живешь, и вдруг на твоем пути попадается человек - и не красавец, и не супермен, - но почему-то все вокруг становится в миллион раз ярче и интереснее. Нет, он не носит твой портфель, какой может быть портфель, если тебя в школу и домой возит мамин водитель, а у него тоже своя жизнь.
        Ну да, он старше и с ним куда интереснее, чем с ровесниками, которых, кроме компьютерных стрелялок и рейтинга ночных клубов, ничто другое, кажется, не интересует. О чем с ними разговаривать? Да они и разговаривать-то не умеют: вау, круто, отстой - и ничего больше.
        Ну да, вы видитесь каждый день - ничего необыкновенного, соседи же. И разговариваете, разговариваете, разговариваете. О новой книжке Пелевина, о странной, очень нахальной синице, которая сегодня утром прилетела прямо на подоконник, о преимуществах кроссовок над сапогами, да хоть о погоде! Оказывается, погода - это тоже очень интересно. Если есть с кем о ней поговорить.
        Вы просто дружите!
        Но почему-то в голове, где-то на краю сознания постоянно присутствует легкая, почти незаметная мысль: вот об этом надо рассказать. И об этом. И об этом. И как-то получается, что человек этот начинает занимать в твоей жизни очень много места. Как будто стал самым главным. Тебе и в голову не приходит назвать ваши отношения романом - какой роман, мы просто разговариваем… по-соседски. Нет, конечно, ни о чем «таком» ты и думать не думаешь. Но однажды ты ловишь себя на странной мысли - почему он ни разу не пытался меня поцеловать? В другой раз ты вспоминаешь странную девицу, которая все время ходит в розовом, вот дура-то, и думаешь, что вы с Ним, конечно, «просто дружите», но интересно, а у Него с этой девицей что-то было? Что она, просто так его преследует с такой настырностью?
        Ты смотришь в зеркало и видишь, что за этот год - или два, или три, сколько вы уже «просто дружите»? - глаза стали туманными, загадочными, почти бездонными, и губы улыбаются совсем по-женски. И ты понимаешь, что выросла.
        И он это тоже, конечно, понимает. И вдруг называет тебя так, как никогда еще не называл:
        - Янушка!


        4. Ястреб
        Телевизор грянул каким-то ярким действом: не то шоу «Все звезды», не то чей-то очередной юбилей, не то столь же очередной всенародный День кого-нибудь там.
        - Выключи! Ненавижу! - Яна вылетела из холла на террасу, сбежала по широким ступеням и почти упала в плетеное садовое кресло возле такого же легкого столика.
        Иосиф подошел почти сразу - уже с подносом в руках. Когда успел? На подносе важно выпячивал вкусно запотевший стеклянный бок кувшин с ледяным зеленым чаем, рядом, как часовые, стояли два высоких стакана.
        - Ну что ты? Я новости хотел глянуть. Да выключил уже!
        - Она теперь каждый день в телевизоре! Я включать боюсь - везде Татьяна, во всех концертах, во всех шоу! Главная звезда! На интервью так вдохновенно заявляет: «Я люблю две вещи в жизни: музыку и скорость», имидж себе создает! «Ягуар» себе купила! Красный! Отец показывал - хвастался, как у них хорошо все складывается. У нее же ничего не было, по ресторанам пела, а когда отец, - Яна стукнула кулачком по смуглой гладкой коленке, - когда он… с ней… ей сразу все, все, все!
        Иосиф разлил по стаканам бледно-золотистую жидкость - кубики льда в кувшине прозвенели что-то нежное - и подсел поближе к девушке.
        - Янушка, за что ты так свою тетку ненавидишь? Нет, я понимаю - отец от твоей матери к ней ушел, это тяжело, но… Всякое в жизни бывает. Тебя-то он любит, сразу видно. А у них детей нет.
        - Она бесплодная! - злорадно процедила Яна. - Бабушка говорит, ее Бог наказал.
        - Ну вот видишь - уже наказал. А ты себя изводишь.
        - Я не могу! Я ненавижу ее, ненавижу! Если бы ее не стало, отец бы вернулся, и все было бы, как раньше. Надо, чтоб она сдохла! Чтоб она в лепешку расшиблась! А знаешь, - Яна вдруг усмехнулась, - я иногда думаю, думаю… Вот бы ей тормоза испортить? Или рулевую колонку? Это же совсем не трудно? И никто не догадается - ведь гоняет на своей тачке как сумасшедшая!
        - Янушка, перестань! Даже думать перестань! Пожалей свои нервы. Знаешь, ненависть еще никогда ни к чему хорошему не приводила. От нее только беды. Плюнь ты на Татьяну и забудь. Ну что тебе до нее?
        - Кто там? - Яна стремительно обернулась к живой изгороди, где мелькнуло что-то розовое.
        Иосиф успокаивающе обнял ее:
        - Ну кто там может быть, Янушка? За этой изгородью глухой переулок, тупик, там никто никогда не ходит. Лучше наверх посмотри - жаворонок! Вон, видишь?
        Яна прижалась к крепкому - такому надежному и успокаивающему - плечу:
        - Иось, я боюсь что-то. По-моему, это не жаворонок, а ястреб, просто очень высоко.
        - Ну даже если и ястреб, - улыбнулся он. - Он ведь не страшный, а очень красивый. Ничего не бойся, мы теперь всегда будем вместе, чего бояться?
        Ястреб - а это, конечно, был не жаворонок, а именно ястреб - медленно кружил в теплом восходящем потоке и зорко глядел вниз: не мелькнет ли где неосторожный суслик или хотя бы мышь. Он видел и Яну с Иосифом - просто люди, не добыча, - и глухой переулок, где девушка в розовом - еще одно из этих глупых человеческих существ, - заворачивая за угол, прятала в карман маленькую серебристую коробочку, похожую на пульт от телевизора. Ястреб, разумеется, никогда в жизни не видел пульта от телевизора. И уж тем более - не знал, что такое диктофон.


        5. Самой лучшей девушке в мире!
        Едва открыв глаза, Яна тут же опять зажмурилась от какого-то сладкого предчувствия: мне сегодня девятнадцать, девятнадцать! Это число казалось ей таинственным, загадочным - волшебным. Сквозь ресницы спальня выглядела незнакомой - как будто это не ее собственная комната, а замок заколдованной принцессы. В углу возвышалось что-то легкое, воздушное, белое…
        Яна ахнула и мигом выбралась из постели - у меня же сегодня свадьба! А это легкое и воздушное - платье, мы вчера его мерили.
        Закутываясь после душа в нежный кружевной пеньюар, голубизна которого подчеркивала красоту волнистых русых волос и делала глаза особенно глубокими, туманными - тоже волшебными! - она неожиданно поцеловала собственное отражение в зеркале. И рассмеялась, вспомнив - так делала какая-то литературная героиня, но какая? «Не помню, не помню, и не нужно, мне сегодня девятнадцать лет, и у меня сегодня свадьба!»
        Кто-то стучит?
        - Ты с ума сошел! В день свадьбы жених не должен видеть невесту до самой церемонии!
        - Янушка, я не мог, - Иосифа было едва видно из-за громадной корзины роз. - Я должен был первым тебя поздравить.
        - Ой, красота какая! - Она на мгновение прижалась к его плечу.
        В середине корзины возвышалась серебристо-розовая открытка, похожая на еще один, самый прекрасный цветок. На открытке изящной вязью было выведено: «Моей Янушке в День Рождения и нашей свадьбы! Самой красивой, самой нежной, самой лучшей девушке в мире! Люблю, люблю, люблю!»
        - Поздравил? Теперь быстро уходи, пока тебя никто не видел.
        - Так я еще не поздравил! - непонятно и очень таинственно сказал Иосиф. - Закрой глаза.
        Яна почувствовала, как он нежно касается ее шеи, подталкивает к зеркалу…
        Вокруг стройной длинной шеи «бежал» сверкающий ручеек. Бриллианты!
        - Девятнадцать, по числу твоих лет, - прошептал Иосиф. - К свадебному платью. Померяй, а?
        - Да ты что! - притворно ужаснулась Яна. - Ну-ка отвернись, ты платье вообще видеть не должен, - она снова повернулась к зеркалу. - Ой, Иоська, это прямо волшебство, аж голова кружится!
        Голова кружилась весь день: парикмахер, стилист, негр в белом смокинге за рулем свадебного лимузина, невероятное количество цветов, Георгий, которого обрядили во фрачную пару, отчего он со своими короткими руками и ногами казался странно толстым…


        6. «Полет валькирий»
        Разгоряченная репетицией, Татьяна стремительно шла по автостоянке к своей машине, когда дорогу ей преградила невысокая девушка, коренастой фигурой напоминавшая Свету. Татьяна вздохнула: я до самой смерти, что ли, от нее не избавлюсь? Ладно, это небось очередная поклонница. Певица улыбнулась профессиональной улыбкой:
        - Чего тебе, девочка? Автограф? Блокнот есть?
        Девушка покачала головой, протягивая певице маленький серебристый диктофон, похожий на пульт от телевизора.
        - Что это? Зачем? Запись? Деточка, молодые исполнители - это к продюсерам. И потом, что это за форма? Сделай нормальный диск с нормальным качеством, а не такой детский сад, этим никто и заниматься не станет. И в любом случае это не ко мне, я не слушаю демозаписей.
        - Эту, - девушка усмехнулась, - вы выслушаете. Там всего две-три минуты. Я не молодой исполнитель, а это не демозапись.
        - А что…
        Но странная девушка сунула ей диктофон и скрылась за соседними машинами.
        Татьяна пожала плечами и нажала кнопку автобрелока. Алый «Ягуар» мигнул фарами и словно вздрогнул мощным стальным телом - проснулся. Татьяна его обожала. Да, такая машина ей пока не совсем по карману, даже пришлось из экономии сократить кое-какие расходы, но, в конце-то концов, звезда она или кто!
        Певица с наслаждением скользнула в кожаное машинное чрево и собралась было уже выехать со стоянки, как заметила, что в руке все еще зажат диктофончик. Она нажала кнопку воспроизведения…
        Отчетливо узнаваемый голос Яны произносил что-то невероятное:
        - Надо, чтоб она сдохла! Чтоб она в лепешку расшиблась!.. тормоза испортить… гоняет на своей тачке как сумасшедшая!
        Татьяна сперва смотрела на диктофон с ужасом, потом губы ее искривились в злорадной усмешке:
        - Ну я этой маленькой дряни покажу! Я ей такую свадьбу, такую дружбу с папочкой устрою! Пусть у Сергея наконец глаза откроются - что за тварь его доченька!
        Татьяна швырнула диктофон в бардачок, захлопнула дверь и со всей силы вдавила педаль газа, одновременно нажав на кнопку аудиосистемы. Машина рванулась со стоянки, как на гонках «Формулы 1», из колонок рванулся Вагнер - «Полет валькирий», разумеется.
        До поворота на поселок оставалось километров пятнадцать, когда навстречу ей попалась подвода с сеном.
        - Тьфу ты! Они б еще караван верблюдов на трассу вывели! Проселочных дорог не хватает, что ли?.. А надо бы еще притормозить. Если сено по асфальту разнесло, я…


        7. Горько!
        Яна, едва дыша от счастья, глядела на пеструю толпу гостей и крепко сжимала руку Иосифа. Окружающее казалось каким-то нереальным, как во сне. Только одна мысль мешала, царапала и сверлила: на торжестве должна появиться Татьяна. Ну почему, почему без нее нельзя было обойтись?! Но нельзя же отца обидеть. И организаторы шоу, естественно, не могли упустить такую возможность: звезда российской эстрады лично поздравляет молодых. Очень эффектно!
        Впрочем, успокаивала себя Яна, это будет недолго, можно и потерпеть. Хорошо хоть, отец пораньше приехал, без нее пока. А может, она еще и опоздает или вовсе не приедет: колесо спустит, гаишник остановит или еще что-нибудь случится.
        Дорогой конферансье, которого приглашали на торжества к самым известным звездам, поражал гостей все новыми изобретениями организаторов шоу:
        - А теперь…
        Выскочивший на сцену юноша что-то зашептал ему в ухо, так что привычный ко всему конферансье вдруг переменился в лице, но тут же справился с собой - профессионал!
        - А теперь - первый танец молодых!
        Яна с Иосифом закружились в венском вальсе. Под завершающие аккорды Иосиф подхватил ее на руки и закружил, целуя.
        - Горько! Горько! Горько!
        - Я люблю тебя! - сказали они в один голос.
        И тут в толпе гостей началось какое-то странное движение, как будто молодые никого уже не интересовали.
        - Какой ужас! - донесся до Яны чей-то жаркий шепот. - Прямо во время свадьбы…
        На крыльце ресторана она увидела отца: он дикими глазами смотрел на зажатый в руке телефон, и по щекам его катились неправдоподобно крупные слезы.
        Стоявшая рядом Света взяла дочь под руку, отвела немного в сторону и сухо сообщила:
        - Татьяна разбилась. Насмерть.
        Столпившиеся вокруг гости глядели на них с жадным любопытством. Но Яна их не замечала, чувствуя только неукротимую, почти звериную радость - сбылись ее мечты, ее молитвы! Улыбаясь, она подняла глаза к небу:
        - Господи! Спасибо тебе!


        8. «По факту смерти»
        Не будь Татьяна известной певицей, ничего бы и не было. Мало ли у нас ДТП, пусть даже и со смертельным исходом? И милиции, и следователям и без них работы хватает. Но журналисты, конечно, тут же подняли вокруг «трагической гибели звезды российской эстрады» невероятный шум, первые полосы таблоидов пестрели заголовками «Смерть на взлете», «Кто погасил звезду?» и так далее в том же духе. Телевидение не отставало: на ток-шоу с наслаждением копались в подробностях семейной жизни Татьяны и на все лады смаковали злополучную фразу Яны «спасибо тебе, господи».
        В общем, скандал вышел громкий. «По факту смерти» завели уголовное дело, которое тут же было «взято на контроль» какими-то министрами и чуть ли не Администрацией Президента. Само собой, ни о каком свадебном путешествии - а Яна так о нем мечтала! - уже и речи быть не могло. Дом осаждали журналисты, «представители правоохранительных органов» жаждали объяснений.
        Серенький невзрачный следователь был похож на гриб-дождевик. На очень старый гриб-дождевик - только тронь, и пыльное облако запорошит все вокруг. Нет, ну правда - что это за следователь? То ли дело красавец Домогаров в «Марше Турецкого» - от одного вида преступники в штабеля должны складываться. С повинными в зубах. А этот? Редкие мышиные волосики, мятое личико - и захочешь, не запомнишь, - пиджачок, обсыпанный перхотью. И росточку какого-то невразумительного, едва из-за стола видно. Натуральный гриб.
        «Гриб», однако, ухитрялся смотреть на длинноногую, стильную - от острых каблучков до дорогой, как бы небрежной «салонной» прически - Яну свысока. Снисходительно так, даже жалостливо.
        - Присаживайтесь. Ну-с, Яна, - он покопался в бумажных россыпях на ободранном столе, - Сергеевна, какие отношения были у вас с потерпевшей?
        Потерпевшая? А, это он про Татьяну.
        - Нормальные, - Яна повела совершенным плечом, обтянутым совершенной же шелковой блузкой.
        - Ай-яй-яй! А свидетели вот говорят, что вы ее ненавидели. Вам в детском саду не объясняли, что врать нехорошо? А вы врете. Да еще следователю. Да еще с первого же слова.
        - Я не ходила в детский сад, - вырвалось у Яны.
        - Ну да, ну да, - следователь закивал головой. - Бонны, гувернантки, да?
        «Зачем, ну зачем я это сказала, - подумала Яна. - Ведь он же откровенно издевается: мол, я такой серенький, а ты такая райская птичка, а хозяин-то положения я! Ладно, надо только перетерпеть этот допрос, а этот гриб пусть тешится своей властью, это недолго».
        - Значит, признаете, что вы погибшую ненавидели?
        - Ну, признаю. А что, мне ее обожать надо было? Она меня без отца оставила!
        - Понятно, понятно. Бедная сиротка, значит. - Следователь окинул скептическим взглядом ее безукоризненный наряд и усмехнулся. - Тормоза сами догадались испортить или подсказал кто?
        - Что?!! - Яна от изумления чуть со стула не свалилась.
        - Ну как же! Вы ее ненавидели и решили убить.
        - Да вы что? Ну да, я ее ненавидела, да, обрадовалась, когда сказали, что она погибла. Может, и нехорошо чужой смерти радоваться, но это же не преступление.
        - Радоваться чужой смерти - не преступление, - следователь… улыбался. Радостно так, с удовольствием. - А вот готовить чужую смерть - это уже преступление. Ну так? Я спросил, тормоза испортить сами догадались или подсказал кто?
        - Тормоза?! Да я к ее машине и близко не подходила!
        - Ай-яй-яй, опять врете. А свидетели говорят, что не только подходили, а и, - он опять радостно улыбнулся, - и как бы это сказать, посягали на нее.
        Яна вспомнила, как после визита к отцу долго стояла во дворе, разглядывая Танькин алый «Ягуар», как от ее пинка - ну не сдержалась, да - взревела «Ягуарова» сигнализация, и почувствовала, что ей не хватает воздуха. Как будто что-то медленно, но неумолимо сжимает ее горло. Черт! Он же просто издевается надо мной, играет, как кошка с мышкой!
        - Ну пнула я ее как-то раз. А тормоза не трогала! И вообще… Она ж гоняла на своей тачке как сумасшедшая! Что, не могла сама разбиться?
        - Могла, Яна Сергеевна, могла, конечно, - улыбка следователя стала уже настолько сладкой, что, казалось, с обвислых щечек сейчас закапает сахарный сироп. - А вот с этим что делать?
        Он ловко выхватил из-под вороха бумаг слегка помятый серебристый брусочек с кнопочками, нажал…
        - Надо, чтоб она сдохла! Чтоб она в лепешку расшиблась!.. Вот бы ей тормоза испортить? Или рулевую колонку? Это же совсем не трудно? И никто не догадается - ведь гоняет на своей тачке как сумасшедшая!
        - Ну как? Узнаете? Ваш голос?
        Яна глядела на серебристую коробочку - диктофон? откуда? - как на скорпиона.
        - Я… я ничего не делала…
        - Может, сами и не делали, - покладисто согласился следователь. - Как же такими ручками в грязных железках ковыряться? Можно ведь маникюрчик попортить. Жениха попросили?
        - Иосиф тут ни при чем!
        - А кто при чем? У такой… красотки, - почему-то это слово прозвучало так, словно означало что-то грязное, непристойное, - у такой красотки наверняка про запас десяток-другой поклонников имеется. И кто-нибудь, кто в машинах разбирается, среди них найдется. Чтобы испортить в нужной машинке тормоза. Или рулевое управление? За соответствующее вознаграждение, - он плотоядно облизнул губы.
        Яна сквозь душный тошнотворный ужас попыталась собрать бессвязные мысли:
        - Почему вы говорите «или»? Значит, вы сами не знаете? Может, и тормоза, и руль, и вообще вся машина была в порядке? Пусть ваши эксперты или кто там у вас, посмотрят и скажут - я ничего с ее машиной не делала!
        - Посмотрят, Яна Сергеевна, непременно посмотрят. Но у экспертов, знаете ли, очередь, а вы все время врете. А мотивчик-то у вас - ого-го какой! И возможностей - хоть отбавляй. И что нам с вами делать?
        Он замолчал, впившись взглядом в ее испуганное лицо. И молчал долго. Минуты три, наверное. Так что Яна в конце концов не выдержала:
        - Все? Я могу идти?
        - Можете, душенька, конечно, можете. И адвокатику перед этим можете позвонить - что же мы тут, звери какие, что ли? У вас же адвокатик на такой случай непременно имеется? А у нас все по закону, - улыбаясь, он подтолкнул к ней какую-то бумагу - с гербами, с печатями.
        Яна не сразу сумела прочитать разбегающиеся в глазах строчки: «…избрать мерой пресечения содержание…»
        - Что?!
        - Ну как же! - обрадовался следователь. - В соответствии с общественной опасностью. Я сперва-то ведь и не собирался вас задерживать, но как вас на свободе оставлять? Вы ведь такая шустрая девушка. Вдруг вы еще кого-нибудь убьете?
        Он улыбался. Улыбался, черт бы его побрал!
        Улыбался, всхлипывала Яна, облизывая разбитые о стену костяшки пальцев. Какая я дура! Зачем, ну зачем я вырядилась на этот допрос, как на вручение премии «Оскар»? Надо было прийти серенько, скромненько, в костюмчике а-ля сельская училка, без макияжа, без прически, пучок на затылке и очочки за двести рублей. Нет, решила прилично выглядеть! Зачем?! Он ведь меня возненавидел с первого взгляда: ты тут вся такая из себя красивенькая и богатенькая, а я, серенький, тебе жизнь-то отравлю. И отравил.
        Недаром мне тогда, когда мы с Иосифом про Таньку разговаривали, показалось, что нас кто-то подслушивает. Это точно соседка была, что на Иосифа облизывается. И подслушала, и записала. И следователю отдала. Или, может, самой Таньке? А диктофон в машине, наверное, нашли. Вот следователю счастье-то! Мало того что громкое дело в руках, так еще и подозреваемых не надо искать - вот она я, готовенькая. С этой записью больше никаких улик не надо, практически чистосердечное признание! Да еще и экспертам подскажет, они все, что надо, найдут. И свидетелей отыщет, которые собственными глазами видели, как я Танькину машину портила. Нет, погодите, машину я портить не могла - я же к свадьбе готовилась. Значит, у меня алиби? Или я могла ее накануне испортить? Или, как там следователь сказал, попросила поклонника? Господи, да было бы желание - доказать все, что угодно, можно! А желание у него есть.
        И на допрос больше ни разу не вызвал - маринует. Господи, что же делать! Я же умру тут, в этой камере!


        Эпилог
        Яна почувствовала, что в глазах темнеет, ноги стали какими-то ватными, звуки доносились глухо, как сквозь толстое одеяло:
        - Именем Российской Федерации… за отсутствием состава преступления…
        В ушах зазвенело, и она потеряла сознание…
        - Яна, Янушка! Очнись, пожалуйста!
        Конечно, ласковый голос Иосифа ей мерещится. Или она спит. А когда очнется, опять увидит унылые деревянные панели, которыми в России облицовывают стены, кажется, всех официальных учреждений, а уж залов суда - непременно. Или, хуже того, взгляд упрется в облупившуюся сизую краску на холодных ребрах нар. Но щеку грело явно солнечное тепло - нет, это не зал суда, тем более не камера.
        Яна осторожно взглянула сквозь ресницы - что-то зеленое. И еще кусочек голубого. И немножко белого. Это же небо! Небо и на нем облако!
        Может, все-таки открыть глаза?
        Скамейка. Кусты какие-то вокруг. За ними…
        - Нет! - она снова зажмурилась, чтобы не видеть это жуткое серое здание с золотыми буквами «СУД» на табличке цвета запекшейся крови.
        - Все позади, любимая! - Иосиф, сидевший рядом, крепче прижал ее к себе. - Следствие показало, что машина твоей тети была исправна. Это случайность. Ну не плачь же, любимая! Все позади!
        Яна открыла глаза. Рядом со скамейкой стояли мама и отец. Они улыбались, но лица у них были виноватые. А вон Георгий, и в руках что-то блестящее.
        - Я-ка! Тебе! - он передал ей плоский квадратный сверток.
        Непослушными пальцами Яна развернула блестящую бумагу, открыла глянцевую коробочку желтоватого картона… В коробке лежало блюдечко с голубой каемочкой и вензелем Екатерины Великой в центре. На плотной карточке с золотым обрезом дрожащими буквами было выведено: «Чтобы ты все в жизни получала на нем! Твоя бабушка Женя».


        Влюбленный скрипач
        1. Случайное знакомство
        - Выходи, красавица. - На лице далеко уже немолодого милиционера мелькнуло хмурое подобие улыбки. - И больше сюда не попадай. Не твое это дело, поняла?
        Саша кивнула - говорить она не могла: судорогой сжало горло так, что даже дышать было трудно.
        Господи, неужели все позади и сейчас она поедет домой, прочь из этого проклятого места? Домой, где ее ждут мама и маленький Павлик. Домой!
        Саша оглянулась. Покрытые ржавчиной и налетом белесой дорожной пыли ворота тюрьмы, где она провела три немыслимо долгих, страшных дня, закрылись. Вот уж точно: никогда не зарекайся ни от сумы, ни от вот этого, что, пожалуй, в десять раз страшнее самой унылой нищеты.
        Ничего! Все образуется. Все будет хорошо. В конце концов, уже должно прийти время для белой полосы… после стольких-то черных.
        Тополиный пух кружился в воздухе, садился на лицо и щекотал нос. Это было приятно. Очнувшись от раздумий, Саша поняла, что улыбается.
        - Ветер свободы будоражит и пьянит, так, что ли? - послышался рядом молодой насмешливый голос.
        Саша подняла глаза. В нескольких шагах от нее стоял высокий парень, светловолосый, плечистый, совсем юный. Он смотрел на нее с любопытством и… что-то еще было в его глазах, такое, от чего щеки Саши вдруг вспыхнули непрошеным румянцем. И она попыталась отвернуться, чтобы скрыть его.
        - Негоже прелестной барышне разгуливать одной в столь непотребном месте. Позволите вас подвезти? - не унимался веселый незнакомец, которого, похоже, ничуть не смущало ни Сашино молчание, ни ее холодный, настороженный взгляд.
        - На чем? На палочке верхом? Или из тыквы появится карета? - сухо осведомилась Саша, мимоходом подумав, что тыкву, которой здесь и в помине не было, приплела совсем некстати.
        - Боюсь разочаровать вас. Но все гораздо прозаичнее. Будем ловить попутку.
        Саша не успела ничего ответить, как ее рука уже оказалась в его горячей ладони. Удивительный незнакомец, почти мальчишка, который был лет на восемь моложе Саши, вел ее за собой с такой уверенностью, словно имел на это полное право, словно ничего особенного в том не было и быть не могло.
        - А вот и карета… То бишь попутка.
        Саше показалось, что он и руку-то не успел поднять, а возле них, окутанная облаком пыли, уже тормозила старенькая «Волга».
        - Подбросите нас… до центра? - Он вопросительно посмотрел на Сашу.
        Она кивнула и покорно села в машину. Этот странный парень так легко и спокойно управлял ситуацией, что уже казалось невозможным не подчиняться ему.
        В нагретом солнцем автомобиле Сашу разморило. Кажется, она даже задремала, потому что обрывки разговора сидевших впереди мужчин доносились до нее нечетко, словно уши ей заткнули ватой. Вроде бы водитель спросил у парня, не оттуда ли он, а тот ответил, что да, именно так, и ничего ужасного в этом нет, со всяким может случиться. Потом заговорили о рыбалке, а после настырный водитель опять вернулся к прежнему. Так напрямую и спросил: «За что сидел?» Саша, даже будучи в полудреме, слегка испугалась - разве можно так, с места в карьер? - и открыла глаза, готовясь, если что, ввязаться в ссору. Но никакого «если что» не случилось. Парень усмехнулся и коротко, очень спокойно ответил: «За то, что дурак».
        Денег с них владелец «Волги» не взял, нарочито ворчливо буркнув: «Ладно уж. Что с вас брать-то? Идите».
        - Стоящий мужик, - одобрительно заметил Сашин попутчик, провожая глазами сигнальные огни легковушки. - Получается, мы сэкономили, а значит, сейчас прямая дорога - в кафе. Тебе нужно выпить кофе и прийти в себя.
        - Мы уже перешли на «ты»? - нахмурилась Саша.
        - А разве нет? - искренне удивился он. - Точно. Мы даже не познакомились. Меня зовут Давид. Как иудейского царя, помнишь?
        А ведь он очень хорош, подумала вдруг Саша. Серые глаза, спокойные и чуть насмешливые; четкие черты лица; взлохмаченные волосы, придающие ему вид бесшабашный и неунывающий.
        - Редкое имя. Ну ты и выглядишь… прямо скажем, по-королевски. - Саша наконец улыбнулась Давиду, и снова внезапный румянец вспыхнул на ее щеках. Девушка даже рассердилась и мысленно прикрикнула на себя: хватит уже краснеть, как девчонка. Но он опять так странно смотрел на нее, что приводил в смятение… в недоумение…
        - Ну а как же зовут тебя?
        - Что ж, будем знакомы. Саша.
        - А, Шурочка. Тебе очень идет это имя.
        - Саша. Александра, - упрямо повторила она. - Только так и не иначе. Видишь ли, папа хотел мальчика, а родилась я.
        - И очень правильно сделала. Ну так мы идем пить кофе?

* * *
        - Случилось это со мной по глупости. Подруга предложила помадой поторговать. Она не первый год так зарабатывает. Ну а я тут же попалась. Спекулянтка.
        Он слушал ее очень внимательно и так… неравнодушно, что Саше захотелось рассказать ему все, всю свою жизнь, в которой было почему-то слишком мало радости.
        - Ну, меня пожалели, дело заводить не стали. Поверили, наверное, что я первый раз и больше уж - ни-ни. Правильно говорят: не в свои сани не садись. Очень хотелось семью побаловать. А на зарплату медсестры особо ведь не разбежишься. Маме лекарства постоянно нужны. Сынишка, Павлик, в школу пошел, опять расходы. Да и растет как на дрожжах.
        - А твой муж?
        - Объелся груш. Нет у меня мужа. Залетела девчонкой, семнадцати лет не было, но решила рожать. Отец умер, не вынес позора, - непрошеные слезы выступили на ее глазах, - внука так и не увидел.
        - Ничего, Саша. - Он накрыл своей ладонью ее руку. - Теперь у тебя все будет хорошо.
        Она промолчала. Что он может обещать ей, этот мальчик, с которым у нее не будет, просто не может быть ничего общего. А жаль. Хотя… глупости!
        Она высвободила руку из-под его ладони.
        - Спасибо за кофе. И за то, что выслушал. Мне пора. Дома ждут. Когда меня в милицию забрали, разрешили один звонок сделать. Ну, так положено, ты знаешь? Я сказала маме, что мне путевку в дом отдыха на работе дали. Боюсь, не очень-то она поверила.
        - А ты где живешь, Саша?
        Она машинально назвала адрес и тут же вспыхнула, опомнившись.
        - Тебе зачем?
        - Да ты не волнуйся. Ни за чем. Я просто так спросил. До свидания, Саша.
        Он бережно пожал ее протянутую руку и, повернувшись, зашагал прочь.


        2. Продуктовый набор
        Так и есть. Мария Александровна не поверила в байку про дом отдыха и, едва Саша открыла дверь, бросилась к дочери с причитаниями:
        - Ну разве так можно, Сашенька? Пропала на несколько дней. Я понимаю, ты молодая женщина, физиология требует, но… Павлик без тебя всегда так скучает.
        «Можно подумать, я то и дело пропадаю на несколько дней, чтобы удовлетворить физиологию», - устало подумала Саша, торопясь снять платье, пропитавшееся затхлым, прогорклым запахом тюрьмы. Мать шаркала за дочерью по пятам, продолжая бормотать что-то укоризненное. Впрочем, это было уже привычным, как и запах корвалола, после смерти отца мама пила лекарство постоянно.
        - А где Павлик? - удивилась Саша, заглянув в детскую.
        - В своем авиаклубе, где ж еще, - ворчливо отозвалась мать. - С утра до ночи там пропадает. Обедать не дождешься.
        - Так это ж хорошо, мам, - улыбнулась Саша, ласково погладив ее по плечу. - Другие без дела по улицам слоняются, а у него серьезное увлечение. Погоди, станет летчиком - гордиться будешь.
        - Ладно уж, заступница, - усмехнулась мать. - Есть-то хочешь? Я котлет нажарила.
        - Конечно. Ты же знаешь, я обожаю котлеты. Только сначала в душ.
        Она долго терлась мочалкой, словно так могла стереть из памяти воспоминания о прошедших днях. Какое счастье оказаться дома! Под ногами мягкий коврик, из-под крана весело журчит вода, полотенце пахнет свежестью и лавандой. Мать всегда сама стирала белье, отводя на это весь субботний день. А уже с вечера накануне расставляла в ванной пачки с порошком, крахмалом и синькой. «Милая мама, - с нежностью подумала Саша, - как она заботится о нас. Что бы мы без нее делали?» Эта мысль - мысль о том, что с матерью может что-то случиться и они с Павликом останутся совершенно одни, - посещала Сашу постоянно, пугая и мучая бессонницей по ночам. Когда был жив отец, надежный, уверенный, сильный, все было совсем по-другому. В их доме часто собирались гости. Мама много смеялась и выглядела такой счастливой. Саша очень гордилась отцом. Она знала, что в Кривой Рог он приехал сразу после школы, из деревни. Работал и учился заочно, год за годом поднимаясь по служебной лестнице все выше и выше. Без всяких там нужных знакомств, без обязательных взяток. Мать часто рассказывала Саше об этом, когда отец работал уже
директором металлургического комбината. И каждый раз с горечью добавляла, что он добился бы большего, если б удачно женился. Мария Александровна была еврейкой. И хотя в паспорте в графе «национальность» значилось, что она украинка, как и муж, никого это обмануть не могло - слишком яркими, характерными были внешние черты. Зато благодаря этому смешанному браку Саша родилась настоящей красавицей. Еще девочкой она притягивала к себе восхищенные взгляды: нежный ангел с волнами медных вьющихся волос, изумрудными глазами, аккуратным, задорно вздернутым носиком, пухлыми губами и ямочками на щеках. Миновав подростковый возраст, Саша похорошела еще больше. Тонкая высокая девушка с пышной грудью всегда оказывалась в центре внимания противоположного пола, который ей почему-то был безразличен. И та ее первая близость, после которой родился Павлик, не была следствием любовного влечения. Просто после выпускного все отправились на берег реки жечь костер. И Саша, неожиданно очутившись в компании одна без пары, почувствовала себя жутко несовременной, неправильной. Тогда казалось, что Колька Садовский, подсевший к ней
поближе, когда все подружки в сопровождении кавалеров разбрелись кто куда, выручает ее из неловкой ситуации. Может, Колька и сам так думал. Она ведь и правда обрадовалась тому, что как все, с ухажером. Теперь никто не скажет, что она воображает в ожидании «прынца» на белом коне или алых парусов. После той июньской ночи Саша Кольку больше не видела. Вместе со школьной порой закончилась ее детская беззаботная жизнь. Похороны отца, тяжелые роды, бессонные ночи. До трех лет Павлик плохо спал по ночам, просыпаясь от малейшего шороха. И тогда у Саши было только одно желание: выспаться. Впрочем, это не помешало ей закончить медучилище. И не кое-как, а с отличием. Потом стало легче. Павлик пошел в детский сад, а ей удалось устроиться операционной сестрой в городскую больницу. Главврач Николай Владимирович взял Сашу сразу, без испытательного срока. Она думала, благодаря красному диплому, оказалось - нет.
        Как-то после ночного дежурства, столкнувшись с Сашей в больничном коридоре, Николай Владимирович бросил мимоходом: «Через полчаса зайди ко мне, Александра». Тон у него был слишком уж категоричным, и все эти полчаса Саша мучилась, гадая, за что получит нагоняй от начальства.
        В указанное время, переминаясь с ноги на ногу, она нерешительно постучала в дверь его кабинета. Дверь открылась тут же, словно босс стоял возле нее и ждал Сашиного появления. Большая жилистая рука втянула молодую женщину внутрь. Хлопнула дверь, торопливо щелкнул замок. Влажные губы с сигаретным запахом жадно впились в Сашин рот. Она стояла в оцепенении, а главврач, подтолкнув молодую женщину к дивану, быстро сорвал с нее халатик, трусики и бюстгальтер. Саша очнулась, когда пружина старого дивана впилась ей в спину. Молодая женщина попыталась столкнуть с себя Николая Владимировича, но он был очень крупный мужчина, и ее беспомощное сопротивление только завело его еще больше. Через несколько минут, издав гортанное рычание, он сам скатился с нее, деловито посмотрел на часы, быстро оделся, сел за письменный стол и закурил, разглядывая растерзанное тело молодой сотрудницы.
        - Вон полотенце над раковиной. Смочи и… Сама знаешь.
        Саша дрожащими руками обтерлась и медленно оделась.
        - Я пойду?
        - Да, конечно. Возьми сумку с продуктами. По средам и пятницам ты у меня.
        Саша машинально взяла тяжелую сумку, даже не думая в тот момент о том, что в ней может быть. Дома она удивилась: соки, сухая колбаса, красная икра, банки с маслинами, коробка конфет, бутылка армянского коньяка… Она выставляла продукты на кухонный стол, а мама смотрела изумленными глазами.
        - Откуда это, Сашенька?
        - Из… - Саша нервно рассмеялась. - Тебе лучше и не знать, мамуля!
        Она долго не могла прийти в себя, бесцельно слоняясь по квартире, но уже вечером, ложась спать, вдруг подумала: «Он не противный! От него хорошо пахнет, и вообще…» - Саша почувствовала, что при воспоминании о Николае Владимировиче соски затвердели и потеплело внизу живота. Молодое тело хотело мужчину, и с этим ничего нельзя было поделать. «Отбить его, что ли? - пронеслась в голове другая мысль, удивившая Сашу своей неожиданностью и циничностью. - А что? - продолжала она разговаривать сама с собой. - Заживем как люди».
        Теперь каждую среду и пятницу Саша ходила за своей порцией счастья, что ждала ее в кабинете босса на холодном кожаном диване. И это все больше начинало ей нравиться, а еще Саше казалось, что мысль увести начальника из семьи вот-вот воплотится в жизнь. Но тут случилось непредвиденное.
        Вернувшись однажды домой после ночной смены, Саша увидела взволнованную маму, хлопочущую возле Павлика. Мальчик лежал на кровати, прижав ноги к животу, и громко, прерывисто стонал.
        - Мам, давно он так? - быстро спросила Саша, коснувшись ладонью горячего, покрытого испариной лба сынишки.
        - Да с вечера уже. Конфет, что ли, объелся. Я ведь много и не разрешала, так он разве слушает, - беспомощно оправдывалась мать. Саша поставила диагноз мгновенно: аппендицит! Вызвала такси, не стала ждать «Скорую» и уже через несколько минут с сыном на руках влетела в свое родное хирургическое отделение. На ее счастье, дежурил Николай Владимирович, который, осмотрев Павлика, подтвердил догадку Саши.
        - В операционную!
        - А кто ассистировать будет?
        - Как кто? Ты. Сегодня Юлька моя дежурит, но она не в форме. Я ее отпустил. Беременная она, тяжело ходит, возраст все-таки!
        - Но… я… как же… Я не смогу, - непослушными губами едва выговорила Саша.
        - Прекрати истерить! Включай профессионализм и отключай эмоции! Готовься! Быстро! - властно приказал он, тщательно намыливая руки.
        Саша подчинилась, ведь каждая минута была дорога. Она просто старалась не смотреть на лицо Павлика, не думать, что это он, ее мальчик, лежит на операционном столе.
        - Скальпель! Корнцанг! Зажим! Прижги! - привычно командовал Николай Владимирович. Саше казалось, что эти минуты будут длиться вечно. И когда главврач произнес: «Операция закончена! Всем спасибо!» - она даже вздрогнула. Неужели все? Слава богу!
        Когда все вышли и Саша расплакалась, он обнял ее и сказал:
        - Ну что ты, малышка! Все хорошо. Правда, если бы чуть позже…
        - Я плохая мать!
        - Нет! Это жизнь сейчас сложная. Спасибо тебе за Юлю, а то бы она нервничала. Она, когда детей оперирует, потом всегда не в себе.
        Тогда, занятая мыслями о сыне, Саша не придала значения последним словам начальника, а позже, вспомнив о них, поняла: семья для Николая Владимировича - это святое. А она, Саша, - отдушина, легкое, ни к чему не обязывающее развлечение. Это обстоятельство поставило точку над «и». Больше Саша не хотела увести начальника из семьи, но была признательна ему: ведь он спас ее сына.
        Теперь по средам и пятницам Саша отдавалась ему с благодарностью. Она чувствовала свою нужность, хотя все происходило по одному сценарию. Как-то девушка решила его поменять.
        - Давай сначала выпьем? - предложила она, увидев на столе коньяк и шоколад.
        - Нет у меня времени на сю-сю, пу-сю, Сашенька! - Николай Владимирович нервно передернул плечами и потом долго не мог возбудиться.
        Саша даже испугалась. Почему это произошло, она так и не узнала, но попытки что-то изменить больше не делала.
        Четкий график их встреч ее веселил. Девушка привыкла врать маме, принося домой пищевой паек. Конечно, Мария Александровна догадывалась, откуда продукты, но ей не хотелось проверить свои догадки. Так было удобно всем.


        3. Гость на пороге
        После тюрьмы прошел месяц. Жуткие дни понемногу уходили из памяти, но забыть Давида, его дымчато-серые глаза с длинными ресницами, растрепанные волосы, насмешливую улыбку она не могла. По вечерам, укладывая Павлика спать, Саша ловила себя на мысли, что сама тоже торопится в постель, где можно будет грезить в полусне, вспоминать, мечтать. Это было наваждением, безумием, от которого Саше ничуть не хотелось избавляться. К счастью, ее состояние не отражалось на работе. Да и среды с пятницами в кабинете у начальника проходили без сучка и без задоринки, все с той же деловитой, четкой монотонностью. Конечно, Николаю Владимировичу не было никакого дела до того, что мысленно Саша не здесь, не с ним. Да, даже в эти минуты она продолжала думать о Давиде, и порой ей казалось, что руки начальника, торопливо, жадно шарящие по ее телу, - это другие руки, ласковые, нежные, с длинными чуткими пальцами.
        Было уже около десяти вечера, когда тишину в квартире нарушил резкий, дребезжащий звук дверного звонка. После того как не стало отца, мать начала бояться таких вот поздних звонков, и Саша поторопилась открыть дверь, заранее досадуя на неизвестного гостя.
        - Здравствуй, Саша, - на пороге, смущенно улыбаясь, стоял Давид.
        - Ты? - ее голос предательски дрогнул. - Откуда… Как ты меня нашел?
        - Интуитивно, шел по следу, - в его интонации послышались знакомые насмешливые нотки. - Ты ведь сама мне адрес назвала, забыла?
        Саша молча смотрела на Давида. Да, она мечтала о нем по ночам, но даже не представляла, что будет, если когда-нибудь вдруг они встретятся.
        - Это тебе. - Только сейчас Саша заметила, что в руках Давид держит скрипку в черном потертом футляре.
        - Мне? Зачем? - удивленно засмеялась она. - Я не играю на скрипке. Я вообще ни на чем не играю. Мне с детства медведь на ухо наступил.
        - Я объясню. Можно войти?
        - Ой, ну конечно, - смутилась Саша. - Только тише, мама, наверное, уже спит.
        Она попыталась как можно осторожнее закрыть входную дверь, но только потом вспомнила, что пустое это занятие - без мужской руки все в квартире рано или поздно приходит в негодность: текут краны, сыпется штукатурка, а уж как скрипят двери! В общем, маскироваться было бесполезно.
        - Доченька, кто там? - В материной комнате зажегся свет, и Саша услышала шлепанье босых ног по полу.
        - Не беспокойся, мамуль, это ко мне. Ты лежи, лежи. - Саша глазами показала Давиду, где ее комната.
        Когда она закрывала дверь, мать уже стояла за ними. Саша, стараясь говорить как можно мягче, повторила:
        - Я же сказала, мамочка, что это ко мне!
        - А… Не буду мешать, - обиженным тоном произнесла она.
        Но Саша уже не слышала ее последних слов - сердце гулко и часто стучало в груди, щеки пылали, это она тоже чувствовала.
        - У тебя здорово. - Давид с удовольствием рассматривал ее комнату: добротную мебель, веселенький тюль в голубой цветочек, люстру с хрустальными подвесками - все это когда-то они могли себе позволить.
        - Когда был жив папа, мы ни в чем не нуждались, - сказала Саша. - А теперь его нет, давно уже нет, и настоящей жизни тоже нет. Знаешь, так бывает.
        - Не знаю, - неожиданно горько усмехнулся он. - Но… да, наверное, бывает. Подойди, пожалуйста, сюда.
        Он поставил футляр со скрипкой на письменный стол у окна и расстегнул молнию.
        - О господи! Ты что, магазин ограбил? - воскликнула Саша, увидев содержимое футляра.
        Тот был полон денег… «Давид, он ведь сидел в тюрьме. Он, наверное, вор. И снова совершил кражу», - заметались в голове Саши тревожные мысли.
        В это время в комнату, как ураганный ветер перед ливнем, ворвался Павлик. Совсем недавно из беспроблемного малыша он вдруг превратился в сеющего хаос мальчишку. Мать успокаивала, мол, перерастет. Обычно Саша терпеливо относилась к буйному поведению сына, не ругалась, но сейчас нервы ее дали сбой. Неожиданное появление Давида, футляр с деньгами…
        - Тебя не учили стучаться? Ты же видишь, я не одна, - напустилась она на Павлика.
        - Ничего страшного. Втроем еще веселее, правда? - Давид быстро захлопнул футляр и, улыбнувшись, протянул мальчику руку. - Привет. Меня зовут Давид. А тебя?
        - Павлуха, - с достоинством ответил тот. - Но мне больше нравятся индейские имена. Мое - Правдивый Язык. Так меня ребята зовут. Потому что я никогда не вру. А у тебя есть кликуха?
        - Есть, - серьезно кивнул Давид. - Скрипач.
        Павлик все-таки снял возникшее между ними нервное напряжение, и, когда сына наконец удалось выпроводить, Саша поняла, что за это время немного успокоилась.
        - Это тебе, - повторил Давид, положив руку на футляр от скрипки. - Ты теперь ни в чем не будешь нуждаться, Саша.
        - Я похожа на женщину, которая может взять это? - холодно поинтересовалась она, а сердце вопреки словам болезненно сжалось: сейчас Давид обидится и уйдет. И больше она его, уж конечно, никогда не увидит. Ну зачем, зачем он притащил с собой эти дурацкие деньги, пришел бы просто так, и тогда…
        - Я никого не грабил. Ты должна поверить мне, - спокойно, но твердо сказал Давид. - А если не возьмешь деньги, я прямо сейчас выброшу их в окно.
        Он подошел к Саше и положил руки ей на плечи. Какой высокий! Саша едва доставала подбородком до его груди. Да, она ни секунды не сомневалась, что Давид выполнит свое обещание. Такие не бросают слов на ветер.
        - Я должна хотя бы понять, почему ты делаешь это, - слабым голосом произнесла Саша. От его близости у нее сладко кружилась голова и на самом деле думать о чем бы то ни было совсем не хотелось.
        - Ну… я хочу, чтобы моя жена стала самой счастливой на свете. К сожалению, без денег это невозможно.
        В серьезность его намерений Саша поверила сразу и… да, она была готова идти за этим мальчиком на край земли. Однако приличия требовали изобразить хотя бы легкое, но удивление.
        - А при чем тут я?
        Он не ответил, подхватил хрупкую Сашу на руки и принялся пылко целовать ее, неловко тыкаясь губами в ее шею и щеки. «Совсем мальчишка, неопытный, горячий», - с нежностью подумала Саша и легонько толкнула его ладонью в грудь.
        - Не здесь и не сейчас.
        Он бережно опустил ее на пол, весь залившись краской.
        - Понял! До вечера!
        - Так уже вечер! - Саша вдруг испугалась того, что он уйдет сейчас и бог весть когда появится опять.
        - Я хотел сказать, до завтра, до завтрашнего вечера.
        - Хорошо, я буду ждать тебя. - Саша пригладила руками растрепавшиеся волосы, не отрывая взгляда от лица Давида.
        - Ты переложи деньги куда-нибудь, мне футляр нужен, - сказал он, слегка заикаясь от волнения.
        Саша достала наволочку в зеленый горошек и машинально стала выполнять его просьбу.
        - Никогда не видела столько денег сразу, - призналась девушка, разглаживая пальцами разноцветные купюры. - В детстве я собирала фантики. Так даже их у меня было меньше.
        - А я коллекционировал марки. - Ему явно не хотелось продолжать разговор о деньгах. - А еще книги о композиторах.
        - Так ты правда играешь на скрипке?
        Он кивнул.
        - Это то, ради чего я живу. Вернее, жил. Теперь я буду жить для тебя.
        Он закрыл футляр, теперь уже пустой. Улыбнулся и молча пошел к двери.
        Саша сунула наволочку с деньгами в шкаф и подбежала к окну. Наблюдая за удаляющейся фигурой Давида, она повторяла про себя: «Скрипач! Скрипач!»
        - Саша, иди чай пить. Я блины подогрела, - позвала ее мать.
        - Сейчас, мам, - нехотя откликнулась Саша. Ей так хотелось побыть наедине с собой, разобраться с чувствами, вызванными неумелыми поцелуями Давида. Но пришлось подчиниться привычным действиям.
        Сидя за столом, Саша не могла проглотить ни кусочка. Она размазывала ложкой сгущенку по маслянистой поверхности блина и думала о своем, невпопад отвечая на вопросы матери.
        - Что с тобой, доченька? Ты плохо себя чувствуешь? Может, открыть икру? - заволновалась наконец Мария Александровна, никогда еще не видевшая дочь такой рассеянной и отрешенной.
        - Мама, когда ты мне купишь новую модель самолета? - вдруг спросил Павлик. И Саша опустилась с небес на землю.
        - Завтра! - улыбнулась она, взъерошив сыну волосы.
        - Правда? - Мальчик вдруг притих и печально посмотрел ей в глаза. - Ты не обманываешь? Завтра же не день зарплаты.
        - Да, но мы пойдем в магазин завтра!

* * *
        С утра зарядил мелкий моросящий дождик, и сразу стало ясно, что вот теперь лето кончилось по-настоящему. Павлик как назло проснулся в семь часов и, торопливо позавтракав, принялся тормошить Сашу.
        - Мама, вставай! Ты же обещала новую модельку!
        - Ну почему дети не спят в выходные дни! - с отчаяньем воскликнула Саша. - Как в школу вставать - не добудишься!
        Она сунула ноги в растоптанные розовые домашние тапочки, накинула короткий, в рюшечках халатик и пошла на кухню.
        - Какой запах! Мам, я никогда не научусь готовить такие сырнички! - Саша схватила со сковороды сырник и сунула целиком в рот.
        - А зачем же тебе готовить. Я-то что буду делать? - насторожилась мать.
        Появление в их доме странного юноши со скрипкой ее встревожило. «Что их может связывать? Он же намного моложе Саши?» - думала она. Эта мысль не давала Марии Александровне покоя и ночью…
        - Сашенька, но почему ты завтракаешь стоя?
        - Привычка, мамочка! - Она поцеловала мать жирными от масла, на котором жарились сырники, губами, на что Мария Александровна не успела отреагировать - смеясь, как в детстве, дочь скрылась в ванной.
        С улыбкой покачав головой, пожилая женщина принялась убирать со стола. Внук стоял в дверях, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
        - Павлушка, пойдем пока уроки делать!
        - Нет, я после магазина! - начал отнекиваться мальчик.
        - После магазина ты будешь занят новой моделью! Я же тебя знаю!
        - Ну бабушка! - Он уже стоял на табуретке и доставал из кухонного шкафчика спрятанные в дальний угол конфеты.
        «Надо перепрятать», - подумала Мария Александровна.
        - Ты сколько конфет взял?
        - Две… - скроил невинную рожицу шалун.
        - Не две, а четыре!
        - Две себе и две маме!
        - Тебя не переговоришь. Ладно! Иди уже переодевайся.

        Придирчиво оглядев себя в зеркале, Саша подкрасила губы, поправила непослушную прядку надо лбом и осталась собою довольна. «Будь что будет, - пробормотала она, решительно сунув руку в спрятанную среди белья наволочку и вынув оттуда несколько купюр. - В конце концов, желание ребенка - это святое».
        - Паша, ты готов?
        - Давно, мамочка.
        - Ну тогда помчались. - Саша взяла сына за руку, и они, весело переговариваясь, вышли на улицу.


        4. Чужая женщина
        Оставшись одна, Мария Александровна принялась колдовать на кухне. «Сварю борщ, а мясо потушу с картошечкой!» - решила она и начала шинковать овощи. К приготовлению пищи Мария Александровна относилась очень серьезно, считая, что залог здоровья - это прежде всего правильное, полноценное питание. И утром, и в обед, и вечером она непременно стелила на стол белую накрахмаленную скатерть (их в кухонном шкафу хранилось около дюжины) и раскладывала льняные салфетки. Этот ритуал сохранялся даже тогда, когда после смерти мужа они с Сашей оказались в большой нужде и жили впроголодь.
        Внезапный звонок в дверь прервал мысли пожилой женщины, и она от неожиданности даже чуть не порезала палец. «Опять, наверное, что-то забыли».
        - Ну, безголовые, без зонта, что ли, ушли? - проворчала она, отпирая дверь, и удивленно вздрогнула.
        На пороге стоял тот же юноша, который приходил вчера.
        - Здравствуйте. Я могу увидеть Сашу?
        - Нет, она с сыном ушла гулять. - На слове «сын» женщина сделала особое ударение.
        Мария Александровна знала, что дочь выглядит очень молодо и многие принимают ее с Павликом за брата и сестру.
        - Тогда передайте ей, что я вынужден уехать, а деньгами пусть распоряжается по своему усмотрению. До свидания. - Он повернулся и, прыгая через две ступеньки, быстро спустился вниз.
        - Какими деньгами? - Мария Александровна смотрела вслед убегающему юноше, перегнувшись через перила.
        - Она знает! - крикнул тот уже с улицы.
        «Ничего не понимаю, деньги какие-то», - пробормотала Мария Александровна, возвращаясь на кухню. Она принялась было снова строгать овощи, но любопытство и прежде всего неясное беспокойство заставили ее оторваться от своего занятия. Вытерев руки о ветхое кухонное полотенце, женщина пошла в комнату дочки, достала «книжку-тайник», где они хранили деньги. Там было пусто. Просмотрела все ящики в письменном столе, все полки в прикроватной тумбочке - ничего! «Вот дура старая, нужно было пригласить его в дом и расспросить осторожненько! До седых волос дожила, а хитрости житейской не научилась». Она уже дошла с этой досадной мыслью до двери и вдруг решила посмотреть в шкафу среди белья. Мария Александровна сразу наткнулась на пухлую наволочку и, заглянув в нее, вскрикнула:
        - О господи! Да он же вор! Вот почему мне его морда не понравилась! Хотя… А скрипка-то доверие вызвала! Что же делать? - Она с опаской сунула наволочку назад в шкаф и беспомощно села на Сашину кровать. - Что же делать? Как уберечь дочь?
        «Боже, какое страшное время! Я так хотела бы быть сейчас с мужем…»
        Мария Александровна очень тосковала в одиночестве. Ей, по натуре зависимой женщине, так не хватало его, Павла Семеновича, ушедшего в пятьдесят шесть лет! Всегда деятельный, деловой, он был опорой, стеной, другом и преданным мужем. Так считала она, и когда ей кто-то из подруг нашептывал про его любовниц, на одну подругу у Марии Александровны становилось меньше. От любящей женщины эти сплетни отскакивали, как от поверхности стола теннисный мячик, за которым она наблюдала, когда водила Сашеньку на кружок по теннису.
        Они всегда жили в достатке: отдельная трехкомнатная квартира, служебная машина, хорошая зарплата, отдых в лучших санаториях Крыма… Все оборвалось со смертью мужа. Теперь Мария Александровна, не умевшая жить по-другому, зависела от Саши и даже не могла представить, что ее девочка захочет претендовать на самостоятельную жизнь. Конечно, Мария Александровна догадывалась, откуда те лакомства, что приносит два раза в неделю ее дочь. Но это было нормально, ведь домой она его ни разу не приводила! Догадки же можно спрятать внутрь сознания и не думать о них! А вот наволочка, набитая деньгами! Это было страшно! Просто жутко! Мария Александровна металась по квартире, подбирая раскиданные внуком игрушки. Когда она наткнулась на плюшевого мишку, теперь уже с одним глазом, так как второй откусил Павлик, будучи еще несмышленышем, и, слава богу, выплюнул, воспоминания окунули ее в прошлое…
        … - Паша, почему ты не позвонил, не предупредил, что вернешься раньше? Я бы кулебяку твою любимую испекла, - хлопотала она вокруг мужа. - Ты иди душ с дороги прими, а я вещи разберу.
        Павел обнял жену и крепко поцеловал.
        - Ты чего, медведь какой, больно же! - Она шутливо подтолкнула его к ванной.
        Муж часто бывал в командировках, и те дни, когда он возвращался домой, становились для Марии Александровны самыми радостными.
        Зная, что Павел любит понежиться в ванной, она начала разбирать вещи. И черт ее дернул заглянуть в коробочку, где всегда лежала дорожная бритва. Найдя там конверт с письмом, женщина не смогла не заглянуть внутрь.

        «Дорогой Пашенька!
        Я решила, что больше нам встречаться нельзя. Это может повредить твоей карьере. Я счастлива, что ношу под сердцем твоего ребенка. Хорошо, что ты подарил мне плюшевого мишку. Кто бы ни родился - эта игрушка подойдет и мальчику, и девочке.
        Не ищи меня.
        Нежно целую,
    твоя Антонина».
        Мария Александровна читала признания неизвестной женщины и не могла поверить собственным глазам. Руки ее дрожали, а слезы капали прямо на письмо…
        Впервые она не знала, что делать. Если бы об измене Павла рассказала подружка, то Мария Александровна, как всегда, просто бы отмахнулась от нее. Но это письмо, едва уловимо пахнущее незнакомыми духами, теперь закапанное слезами самой Марии Александровны, оно было реальным, в него нельзя было не поверить. Уничтожить его? Какой в этом толк, ведь Павел, конечно, давно прочел его. «Надо успокоиться! И вести себя как ни в чем не бывало!» - приказала Мария Александровна сама себе, быстро засунув злополучное письмо в коробку с дорожной бритвой.
        - Маруся! Принеси полотенце! - крикнул Павел.
        - Сейчас! Я же не знала, что ты приедешь сегодня, поэтому не повесила, - вдруг начала оправдываться Мария Александровна.
        - Все! Чистый и голодный! - объявил муж, выходя из ванной с голым торсом, обмотанный лишь полотенцем.
        - Обед уже на столе! - отозвалась она как ни в чем не бывало.
        - Да я в другом смысле голодный!
        Он обнял жену сзади, запрокинул ей голову и начал целовать, увлекая в спальню. Мария Александровна привычно подчинилась мужу, потом вскочила и начала одеваться.
        - Маша, давай еще раз… Я ведь очень соскучился, - попросил муж.
        И тут впервые за их совместную жизнь она отказала ему, но все же смягчила свой отказ выдуманным предлогом:
        - Голова что-то болит!
        - Ну, тогда пошли обедать. - Он тоже начал натягивать тренировочный костюм.
        - Через полчаса из школы Сашенька придет. Подождем ее.
        Эта фраза немного удивила Павла, так как его желания для жены были наиважнейшими.
        Он почувствовал холодок, идущий от нее, но не стал зацикливаться на этом.
        - Подождем так подождем. - Он взял газету, уселся в кресло и погрузился в чтение, а когда пришла Саша, весело сказал: - Ну, девочки, теперь подарки.
        И достал из сумки большого плюшевого мишку.
        Мария Александровна оправилась. Больше она не выдала своих чувств. Но обида осталась гноящейся раной на всю жизнь. Сегодня, вспоминая об этом письме, женщина подумала, что где-то есть его сын или дочь… Неприятное подозрение шевельнулось внутри: «Этот парень, кажется, похож на Павла. А вдруг?» Мария Александровна судорожно начала считать. «Приятелю Саши лет восемнадцать-девятнадцать. Нет, не сходится! - облегченно вздохнула она. И еще, Павел же остался со мной! А мог…» - Сердце забухало в груди.
        Наконец вернулась Саша с радостным Павлушей.
        - Бабушка, смотри! - Он поставил модель самолета перед ней.
        - Это же сколько стоило? - Мария Александровна покачала головой. - Ты, доченька, зря транжиришь!
        - Мам, ну ты посмотри, как Пашка счастлив! - Саша чмокнула мать в щеку и засмеялась.
        - А ты не хочешь мне рассказать, откуда у тебя такие деньги?
        Лицо дочери помрачнело:
        - Это долгая история, мам. И я не уверена, что она тебе понравится. Знаешь, я устала считать каждую копейку. Я хочу жить, нормально жить, понимаешь? И мне… ну почти все равно, откуда эти деньги. Если, конечно, они не в крови. А они не в крови, я знаю точно.
        Мария Александровна ошеломленно смотрела на дочь, узнавая и не узнавая ее. Эта, другая Саша немного ее пугала. И в то же время дочь казалась такой уверенной, что рядом с ней становилось… да-да, спокойно. Вот такое противоборство чувств. Что, оказывается, возможно.


        5. Тайна футляра для скрипки
        Увидев Сашу первый раз возле тюремных ворот, Давид сразу влюбился. Так, как влюбляются в юности, пылко, безоговорочно, восторженно. Да, он понимал, что шансов покорить сердце этой тоненькой медноволосой красавицы у него почти никаких. Он видел, что намного моложе ее. Знал, что ему с его двумя курсами музыкального училища нечего ей предложить. Однако он знал еще и то, что сделает все возможное, и невозможное тоже, чтобы быть рядом с ней и чтобы она с ним чувствовала себя счастливой. Это его стремление совпало с давним желанием уйти наконец из дома, где всегда царили беспросветность и мрачная рутина повседневности.
        Родители Давида были инженерами-строителями и всю жизнь проработали в стройтресте за зарплату. Отец попивал, мать скандалила. Давид никаких проблем родителям не доставлял, а вот младший брат, зачатый в алкогольном опьянении отца, родился умственно отсталым и болезненным. Мать, Циля Давидовна, яркая еврейка с красивыми густыми волосами и огромными карими, всегда грустными глазами, все время плакала и проклинала мужа. Дедушек и бабушек не было, чтобы помочь ей. После перестройки отец совсем спился, а матери пришлось «челночничать». Понимая, что ей в это сложное время просто не справиться одной, Давид по вечерам стал подрабатывать грузчиком.
        - Да выгони ты его! - говорил он матери про отца.
        - Давид! У тебя души нет. Куда выгнать? На улицу? Человек ведь.
        - Какой человек?! Алкаш! Мразь! Ты батрачишь, а он пьет! - с горечью возражал Давид.
        Мать начинала плакать, он обнимал ее и успокаивал:
        - Ну ладно, ладно. Это твоя жизнь! Пусть живет с нами, раз ты хочешь.
        Отдушиной его была скрипка. Стоило Давиду взять ее в руки, как забывались все проблемы, отступали на задний план нищета и грязь повседневности, и он словно парил в невесомости, между небом и землей, среди волнующих, завораживающих звуков музыки.
        Когда Давид заканчивал первый курс, он впервые увидел директора училища и дирижера городского оркестра Исаака Моисеевича, невысокого лысого мужчину с внушительным брюшком. Тот был председателем комиссии, принимавшей у первокурсников экзамены. После выступления Давида Исаак Моисеевич поднялся со своего места (что было более чем удивительно), подошел к юному музыканту и крепко его обнял.
        - Виртуозно! Браво, юноша! Я поставлю тебя первой скрипкой! - восторгался директор. - Вот как надо играть и чувствовать музыку! - Это уже адресовалось остальным студентам, не без зависти поглядывавшим на везунчика.
        Так Давид стал играть в городском оркестре. Но это было занятие больше, конечно, для души, поскольку доходы от концертов оставляли желать лучшего. И все труднее оказывалось выкручиваться материально - репетиции съедали все вечернее время, тратившееся прежде на подработку.
        Однажды Исаак Моисеевич буквально выловил Давида из потока студентов, расходившихся после занятий по домам.
        - Задержись, юноша. Мне необходимо с тобой поговорить.
        - Да, Исаак Моисеевич. - Давид очень торопился домой, ведь брата Вовочку нельзя было надолго оставлять одного, а мать на несколько дней уехала за товаром.
        - Не здесь, мой дорогой, не здесь. Разговор-то серьезный, - усмехнулся директор. - Пойдем-ка ко мне в кабинет, от лишних глаз подале.
        Давид впервые оказался в директорском кабинете с красивой офисной мебелью и мягким кожаным диваном, на который он даже не решился сесть. Толстенький Исаак Моисеевич очень органично вписывался в этот интерьер. От директора пахло деньгами: белоснежная рубашка, шейный платок и вязаный жакет непривычно смотрелись в то время. Давиду тоже хотелось так шикарно одеваться. В особенности приковывал взгляд королевский перстень с огромным бриллиантом. Раньше Давид не видел, чтобы мужчины носили перстни, да и где он мог такое увидеть.
        - Ты плохо одет! - Исаак Давидович пристально и бесцеремонно рассматривал Давида, его вытертые джинсы, старый пуловер, поношенные кроссовки. - Денег не хватает?
        Тот молча кивнул.
        - Хочешь заработать?
        - Ну еще бы!
        - Да, деньги всякие нужны, деньги всякие важны, - задумчиво проговорил Исаак Моисеевич, не спуская с юноши глаз. - Молчать умеешь?
        Давид снова кивнул.
        - На, вложи в футляр скрипки. - Директор протянул ему перевязанный бечевкой сверток. Давид смотрел огромными глазами, не решаясь что-либо сказать. - А скрипку оставь у меня! Вот ключи от кабинета. Постарайся зайти за своим инструментом так, чтобы тебя никто не видел. И еще… - Он протянул ошеломленному парню довольно толстую пачку денег. - Это тебе за начало работы. Гуляй, веселись, живи на полную. И купи себе что-нибудь из одежды. - Исаак Моисеевич снова брезгливо окинул Давида взглядом. - Вот адрес. Спросишь виолончелистку Диану. Передашь ей пакет, а она тебе тоже сверток даст. Вот и все.
        - Я могу идти?
        - Иди, мальчик. Да! У тебя будет кличка Скрипач. А я - Дирижер, значит. И, сам понимаешь, никому… - Он приложил указательный палец к губам.
        Так Давид стал курьером Дирижера, не зная, что он передает и кому. Каждый раз адрес менялся, а оплата за услуги увеличивалась… Опрометчивая юность не давала возможности задуматься, что же за поручения он выполняет: ему что-то вкладывали в футляр скрипки, а он выполнял роль почтальона.
        Так прошло несколько месяцев. Давид уже привык к этому занятию, легко и стабильно приносившему хорошие деньги. Матери он врал, что подписал выгодный контракт с кабаре-клубом, где требовался скрипач. Циля Давидовна верила сыну. Впрочем, у нее, замученной работой, заботами об инвалиде и муже-алкоголике, не было ни сил, ни времени сомневаться. Поначалу Давид уговаривал мать бросить торговлю, а потом понял, что ей просто необходимо хотя бы на несколько часов уходить из дома. Ведь он и сам мечтал уйти, вырваться из него и зажить наконец по-человечески. Но денег, которые Давид приносил, хватило пока только на то, чтобы купить приличную одежду для себя и матери и привести в порядок квартиру. Планов у юноши было громадье, однако осуществиться им не удалось…
        Возвращаясь как-то ночью со своего очередного тайного задания, Давид не обратил внимания на ничем не примечательного парня, который шагал вслед за ним по другой стороне улицы. Ну идет себе человек и пусть идет. Мало ли таких бродит по ночам. Миновав освещенную часть города, Давид свернул в пустынный парк - причем не осторожности ради, он любил бывать тут. Ночной парк привлекал его особенно: острее ощущался свежий смолистый запах сосен, мягко светила луна, как большая небесная лампочка, - и тишина вокруг. В этой тишине очень четко были слышны его шаги по гравийной дорожке. Как и все музыканты обладавший очень чутким слухом, Давид вскоре услышал посторонний шорох и, приглядевшись, заметил темную фигуру, крадущуюся среди кустов. Только тогда он понял, что его «ведут»… и, резко вильнув в сторону, побежал. Парк оказался заброшенный, заросший, в этом было и преимущество, и беда. Давид то и дело натыкался на поваленные деревья или тесно сплетенные ветки кустарников. Мешал бежать, конечно, и футляр от скрипки, который цеплялся за все что придется. Правда, шума погони Давид не слышал, однако продолжать
путь со своей таинственной поклажей посчитал опасным. Вполне может быть, что за ним следят не первый день и уже знают, куда он направляется. Приметив заросшее молодым кустарником большое дерево, на котором луна ярко высветила вырезанные ножом сердца, Давид, размахнувшись, бросил футляр, попав в самую гущу листвы. Да, это был правильный шаг. Преследователь и не думал исчезать. Похоже, он лучше Давида знал заброшенный парк и встретил юношу на самом выходе. Драться, а тем более пытаться снова убегать было бесполезно - преследователь имел преимущество: маленький пистолет, небрежно зажатый в руке. Впрочем, тон незнакомца оказался вполне миролюбив.
        - Ты чего убегаешь?
        - А что, нужно стоять и ждать, когда на тебя нападут? - буркнул Давид.
        - Где скрипка?
        - Потерял!
        - Ты мне сказки не рассказывай. Посидишь пару суток - вспомнишь.
        Действительно, его продержали почти неделю… и вдруг отпустили. Он даже не понял, что кто-то хлопотал об этом.
        Тогда и состоялась встреча Давида с Сашей у тюрьмы. И он благословил тот день, когда стал курьером у Дирижера, день, который приблизил час его свидания с ней. В груди Давида словно зажглась яркая лампочка, согревая душу теплым, ласкающим светом.
        В тот же вечер, не думая о возможной слежке, он отправился в парк. Футляр оказался на месте.
        Утром Давид принес его Дирижеру. Тот долго смотрел на юношу сквозь стекла очков и вдруг заявил:
        - Все содержимое - твое.
        - А что там?
        - Дома посмотришь. Только закройся в комнате, когда смотреть будешь! - усмехнулся Исаак Моисеевич.
        Давид думал, что догадывается о том, что носит в футляре от скрипки. Белый порошок в их городке входил в моду. Давид понимал, что передает смерть людям, но время было такое, когда выживали кто как мог. Однако он ошибался. Это были не наркотики…
        Давид открыл дверь своим ключом. Картина была безрадостно привычной: отец спал на диване, рука безжизненно свисала вниз, посинев от неудобной позы. Вовочка смотрел мультики и поедал зефир в шоколаде. К счастью, мамы дома не оказалось. Давид зашел в их с Вовой комнату, где царил беспорядок: журналы, книги, ноты, игрушки… Все валялось где попало.
        Он достал дорожную сумку на антресолях и принялся быстро забрасывать туда свои вещи. Затем вдруг остановился и начал выкидывать все на пол. «Зачем мне это?» Он ногой затолкал вещи под диван. Потом нашел тетрадку, вырвал лист и написал:

        «Мамочка! Не волнуйся. Я уехал в Киев. Позвоню тебе, когда смогу. Деньги на жизнь в нашем тайнике. Д.З.».
        В пустую сумку Давид сунул куртку, взял скрипку и, даже не взглянув еще раз на отца и брата, вышел. Он почти бежал к Исааку Моисеевичу. Давид знал, что Дирижер не любит, когда к нему обращаются с личными просьбами. Но, во-первых, нельзя же было просто исчезнуть, не объяснив директору, что он решил переехать в Киев. А во-вторых, на что жить, когда деньги закончатся?
        Исаак Моисеевич дирижировал виртуозно, оркестр выпускников играл как живой организм. Давид, застыв в дверях концертного зала училища, позабыв счет времени, заслушался. Звучала музыка Рихарда Вагнера, второе отделение оперы «Тристан и Изольда». Накал чувств, волнующих, невыразимо прекрасных, поглотил юношу. В такие моменты Давиду казалось, что он один на Земле… Нет, он и Господь. Юноша нервно сглотнул и сел в зале, ожидая перерыва.
        - Ты что здесь делаешь? - Вопрос задала секретарша Исаака Моисеевича, пышногрудая Лена.
        От неожиданности Давид вздрогнул.
        - Жду!
        - Не жди! - Она кокетливо засунула привычным жестом выбившуюся прядь гладких волос за ухо. - У него серьезные планы. Он пойдет со мной.
        - Но мне срочно нужно поговорить!
        В это время Исаак Моисеевич спустился со сцены в зал.
        - О чем спорите, молодежь?
        - Мне нужна аудиенция, это займет всего минуту!
        - Ну пошли, юноша. У меня сейчас небольшой перерыв. Лена, сбегай-ка в буфет, купи что-нибудь перекусить!
        Когда они зашли в его кабинет, Исаак Моисеевич закрыл дверь на ключ.
        - Давид! Забудь все, что ты делал! Ты молод, неискушен и… ты можешь стать отличным музыкантом. Не стоит играть с судьбой. Она ясно дала понять тебе, что ты был занят не тем.
        - Я уезжаю в Киев! И там я мог бы делать то же самое, - упрямо произнес Давид.
        - Забудь! - в голосе Исаака Моисеевича зазвучали металлические нотки.
        - А как мне зарабатывать на жизнь, у меня ведь семья? Я женюсь.
        Исаак Моисеевич долго смеялся, до слез, потом высморкался.
        - Я оформлю тебе академотпуск по семейным обстоятельствам. Училище нужно закончить. И поступить в консерваторию, ты понимаешь меня? Все! Разговор окончен! Держи телефон, если придется совсем плохо, звони! А вот и Леночка! - Он отпер дверь и заулыбался юной блондинке.
        Давид стиснул зубы и молча вышел.


        6. Новый дом
        Давид решил сначала снять квартиру в Киеве, найти работу и тогда уже, вернувшись в Кривой Рог, попытаться уговорить Сашу поехать с ним.
        В Киев Давид попал поздним вечером. Возле вокзала стояли упитанные тетушки и, перебивая друг друга, предлагали комнаты на одну-две ночи. Он выбрал наиболее ухоженную, похожую на учительницу женщину средних лет, которая не вписывалась в эту толпу.
        - Комната?
        - Нет, квартира.
        - Когда можно заезжать?
        Она с недоверием посмотрела на юношу, годившегося ей в сыновья.
        - Оплата за шесть месяцев вперед, три тысячи долларов.
        - Согласен. Но сначала я должен посмотреть.
        - Поехали. Это в центре. Рядом с Крещатиком.
        На маршрутке они добрались до места довольно быстро. Поднялись на третий этаж. Женщина дрожащими руками открыла дверь.
        - Вот, смотрите.
        Давид удивился, насколько квартира не соответствовала хозяйке: высокие потолки с лепниной, дорогие люстры, гобеленовые шторы, паркет. Во всех трех комнатах - добротная мебель. Одно мешало Давиду: он чувствовал, здесь что-то произошло. Откуда появилось это ощущение, юноша не знал, но холодок пробежал по спине.
        - А почему сдаете?
        - Мой муж… умер, - неуверенно сказала женщина, и слезы блеснули в ее глазах.
        «Убит?! - подумал Давид и тут же отмахнулся от этой мысли. - А мне какая разница! Квартира шикарная, для моей императрицы…»
        Он отсчитал три тысячи долларов и протянул хозяйке.
        - Вот договор. Подпишите здесь. Можно ваш паспорт? - смущенно спросила она.
        - Конечно! - Давид протянул паспорт.
        - Я так и думала. Вам только недавно исполнилось восемнадцать.
        - Но деньги у меня есть! Какая вам разница?
        - А если сбежишь и что-нибудь украдешь?
        - Самое дорогое вы уже потеряли. - Эта фраза так не соответствовала юному виду собеседника и так потрясла хозяйку, что она согласно кивнула, сложила подписанный договор и тихо вышла, даже не попрощавшись.
        Давид запер дверь и, как мальчишка, начал прыгать, хлопая в ладоши.
        - Молодец! Ай да молодец я! - приговаривал он, удивляясь и радуясь тому, как легко и быстро у него все получилось.
        Потом вдруг на него навалилась усталость. Он поставил скрипку рядом с диваном и, не раздеваясь, заснул в гостиной.
        Утром Давид все еще пребывал в восторге от того, что ему так повезло с квартирой. Обойдя ее еще раз, он увидел в кабинете пианино. Это был замечательный немецкий инструмент, стилизованный под старину. «Хороший знак», - решил Давид. Он поднял крышку, погладил матово блестевшие клавиши, с удовольствием сыграл гамму правой рукой, крутанулся на стульчике и подошел к книжному шкафу: Куприн, Чехов, Шолохов, Горький, Джек Лондон… «Сколько книг! Надо начать читать!» - подумал Давид. В детстве он так и не пристрастился к чтению. Ему хватало музыки, а так хотелось погонять в футбол. Хорошо, что способности позволяли не зубрить. Он все запоминал с первого раза. Особенно легко ему давалась математика…
        Прихватив с собой томик с рассказами Куприна, Давид отправился на кухню. Посуды здесь оказалось предостаточно, а вот продуктов, конечно, не было. Давид попил кипятка и, решив следовать данному себе обещанию, прочитал один рассказ. Им оказался «Тапер», что немало удивило юношу, которому подумалось: это сам писатель из глубины прошлого дает ему совет. Теперь Давид знал, что делать дальше.
        - Но сначала нужно заполнить продуктами и шкафы, и холодильник. Когда приедет Саша, все должно быть идеально.
        Он влюбленно улыбнулся и быстро вышел из квартиры.
        Состояние влюбленности теперь не покидало Давида ни на минуту. Ему казалось, что до встречи с Сашей он не жил, а существовал. Сегодняшняя жизнь представлялась ему совсем другой. Как будто художник взял и перекрасил все в новые, яркие цвета. Раньше Давид даже не замечал времени года, кроме лета, конечно, когда мама отвозила их с Вовкой в деревню. Циля Давидовна жила дня два с ними, а после уезжала, оставив бабе Ольге деньги на три месяца. Примерно неделю мальчишки отсыпались, а потом вставали с петухами, и трудолюбивый Давид помогал старой одинокой женщине справляться с хозяйством. Баба Ольга была подругой дальней родственницы отца, но ребята считали ее бабушкой. У нее не получилось создать семью, и всю невостребованную любовь женщина отдавала мальчикам. Баба Ольга научила Давида готовить нехитрую деревенскую еду: борщ, жареную картошку, уху из речной рыбешки и яичницу на сале. Сейчас, делая закупки, он вспоминал, что ему понадобится для готовки. Набив до отказа холодильник и кухонные шкафчики, Давид с нетерпением стал ждать вечера. А в шесть часов, взяв скрипку, завязав нарочито небрежным модным
узлом шейный платок, отправился искать работу. Выбрав один из дорогих ресторанов на Крещатике, Давид подошел к швейцару:
        - У меня здесь встреча!
        - Слушай, пацан, иди отсюда подобру-поздорову! - Огромный качок встал в позу.
        - Позови начальство!
        - Слушай, сынок! Я же прошу тебя!
        Тогда Давид достал скрипку и начал играть «Чардаш». На звуки музыки вышел метрдотель.
        - Здорово играет! - сказал он швейцару. - Наш пианист Данило опять в запое. Может, это вариант. - Он открыл дверь пошире и поманил Давида пальцем. - Слушай, а ну заходи! Поговорим!
        Давид знал, что скрипка - это его тайное оружие. Так он начал играть в ресторане.
        Вырваться к Саше получилось только через десять дней. Метрдотель никак не хотел отпускать талантливого музыканта, который буквально оживил вечернюю ресторанную жизнь.
        - Александр Федорович, - в конце концов не выдержал Давид, - разве будет лучше, если я уйду совсем. Мне нужно только два дня - в Кривой Рог и обратно.
        - Маму с папой привезти?
        - Нет, жену с сыном.
        Метрдотель, присвистнув, удивленно посмотрел на юношу:
        - Какой ты шустрый, оказывается. Ну хорошо, поезжай.


        7. Долгожданное счастье
        Давид не появлялся уже больше недели, и Саша не находила себе места. Теперь к ставшему постоянным сладкому томлению, возникавшему каждый раз при воспоминании о нем, примешивалось чувство тревоги. Не иначе как что-то случилось. «Нужно было сказать ему, чтобы не впутывался ни в какие авантюры. Что я вполне обойдусь и без денег, ведь главное для меня - это он сам», - мучилась она, отгоняя мысль о том, что Давид снова мог попасть в тюрьму. Саша выполняла привычные обязанности по дому, занималась с сыном, ходила на работу. Но делала все это механически, как заведенная машина. Хорошо, что главврач был в командировке. Теперь при воспоминании о том, что происходило с ней каждую неделю в кабинете начальника, Сашу передергивало от отвращения. Она не представляла, как вести себя дальше. И о скором возвращении босса старалась даже не думать.
        Николай Владимирович пробыл в командировке всего несколько дней. Однажды, забежав в ординаторскую после ночного дежурства, Саша услышала громкие голоса, доносившиеся из кабинета главврача, и с ужасом вспомнила, что сегодня среда. Она решила быстренько убежать из больницы, сделав вид, будто не знает о возвращении любовника. Однако через секунду голоса переместились в коридор, и, открыв дверь, Саша лицом к лицу столкнулась с начальником.
        - Жду тебя через полчаса, - шепнул он ей, проходя мимо.
        Каким же омерзительным показался теперь Саше этот похотливый, обрюзгший человек.
        Она зашла в его кабинет и остановилась возле стола, еще не решив, как поведет себя, но зная точно: больше между ними никаких интимностей не будет. Николай Владимирович, похоже, здорово истосковался в командировке по женским ласкам. Торопливо щелкнув дверной задвижкой, он быстро расстегнул и скинул на пол пиджак, рубашку, брюки и только потом изумленно взглянул на Сашу, продолжавшую неподвижно стоять на прежнем месте.
        - Ты чего застыла как столб. У меня мало времени. Бегом раздевайся.
        - Николай Владимирович, ничего не будет, ни сегодня, ни послезавтра. Никогда. Я сюда больше не приду.
        - Что?! В чем дело?
        - Я не хочу объяснять. Не приду, и все! - жестко ответила она.
        - Ты уволена! - Николай Владимирович принялся одеваться. Руки его дрожали от ярости, и пуговицы выскальзывали из пальцев.
        - Сексуальные отношения и работа не имеют ничего общего. - Она взяла со стола лист бумаги и под взглядом ошеломленного босса написала: «Прошу уволить по собственному желанию…»
        - А ты строптивая, жидовочка! - Эти слова прозвучали в адрес Саши впервые.
        У нее возникло странное чувство, будто кто-то выжигает клеймо на внутренней стороне руки, как в концлагере. Однако она, сжав кулаки, любезно улыбнулась:
        - Подавитесь своим продуктовым пайком. Я слишком дорога для вас!
        Хлопнув дверью, Саша бегом спустилась по лестнице. Внутри все клокотало. «Так тебе и надо. Вела себя, как продажная девка!» Слезы текли ручьем, но Саша даже не вытирала их и не обращала внимания на прохожих, поглядывавших на нее кто с сочувствием, кто с любопытством.
        Мать возилась на кухне.
        - Мам, я дома, - крикнула Саша и заперлась в ванной.
        Теперь нужно время, чтобы успокоиться и зря не нервировать мать, которая тут же увидит Сашины заплаканные глаза и примется пить корвалол. Саша включила воду, подождала, когда наполнится ванна, и вылила туда два колпачка душистой пены.
        Через полчаса она почувствовала себя вполне успокоившейся.
        - Ну вот и все! Завтра пойду заберу трудовую!
        Обмотавшись махровым полотенцем, Саша вышла из ванной, посвежевшая и разрумянившаяся.
        - А тебя тут мальчик ждет! - нелепо сказала мама, у которой за спиной возник пунцовый, улыбающийся Давид. В дверях, раскрыв от любопытства рот, стоял Павлик.
        - Здравствуй, Саша! А я за тобой!
        - Нет, вы никуда не пойдете. Сначала обед, - возмутилась Мария Александровна. - Я уже на стол накрыла.
        Саша счастливо рассмеялась. Он здесь, и значит, теперь уж точно все будет хорошо.
        - Мы уезжаем жить в Киев, - вдруг произнес Давид. И хотя фраза эта звучала утвердительно, в лице его было неуверенное, вопросительное выражение.
        Да, Саша не любила, когда за нее вот так решали, не спросив. Она сняла с головы шапочку для душа и взметнула медными волосами.
        - Кто тебе сказал, что…
        Давид не дал Саше ответить, поцеловав ее в губы на глазах у ошеломленной матери и сына.
        - Поехали, мамочка! Дядя Давид сказал, что теперь он мой папа! Это правда? - Павлик смотрел на Сашу широко раскрытыми голубыми глазами.
        - Да! То есть нет! Зачем ты голову ребенку морочишь? - рассердилась она.
        - Ну, не злись. Пойдем поговорим! - Давид умоляюще взглянул на нее, и Саша тут же остыла. Ведь она так ждала его, так волновалась. И в самом деле, зачем сердиться? Почему бы не позволить ему все решить за нее. Именно так всегда вел себя отец, и все были счастливы.
        - Я приехал за тобой. Я снял замечательную квартиру, нашел работу. У нас все будет хорошо. Поверь мне! - упрямо произнес Давид, когда они остались одни.
        - А вот возьму и поверю! - рассмеялась Саша, ласково взъерошив его волосы.
        - Вот и поверь!

        На коротком семейном совете, за обедом, решили, что Павлик пока останется здесь, доучится до конца года, а потом Давид и Саша заберут его в Киев. Мария Александровна согласно кивала, но глаза ее были полны тревоги и слез. Счастливые влюбленные, занятые друг другом, этого не замечали.
        Всю дорогу в автобусе они целовались, не обращая внимания на остальных пассажиров. Наконец добрались до съемной квартиры. Давид волновался, а вдруг Саше там не понравится.
        Саша разглядывала обстановку и удивлялась:
        - Как тебе удалось найти такое гнездышко?
        - Случайно. Я же везучий! Пойдем, спальню тебе покажу.
        Спальня с большой красивой кроватью и изящной белой мебелью была великолепна. Давид смотрел на Сашу, сияя улыбкой победителя, а она не могла вымолвить ни слова, почувствовав вдруг в теле необыкновенную слабость. Новая жизнь началась так внезапно, что даже осознать происходящее казалось нереально. Столько перемен за одни лишь сутки. Какой женщине под силу это выдержать? Саша покачнулась и, наверное, упала бы. Но Давид подхватил ее на руки и, нежно целуя, положил на кровать. Быстро снял с нее джинсы и майку. С его губ сорвался стон восторга. Не в состоянии преодолеть соблазн, он начал языком ласкать ее выпирающие соски, одновременно срывая с себя брюки, и Саша почувствовала, как он упирается своим горячим естеством в ее ложбинку между сжатых ног… Они потеряли счет времени. Медные волосы огнем развевались теперь над Давидом, который ритмично двигался вместе с ней. Саша довела его до критической точки на секунду раньше, чем пришла к апогею сама. Они полностью подчинились инстинкту природы… и очнулись только утром.
        - С пробуждением тебя, императрица!
        Саша, смущенная своей наготой, обмоталась простыней и побежала в ванную. Расчесывая перед зеркалом спутанные волосы, она увидела, что красная зубная щетка стоит в стаканчике рядом с синей.
        - Предусмотрительный какой! - восхитилась Саша и поняла, что впервые после смерти отца чувствует себя защищенной.


        8. Сигнал тревоги
        Саше казалось, что это какой-то эксперимент, как в медучилище: будто кто-то умирал, а они спасали жизнь. Ей представлялось, что она спасает Давида от смерти, а иногда - наоборот. Отдавшись первому в ее жизни сильному чувству, Саша забыла про сына и мать и позвонила им только через неделю, когда Мария Александровна, рисовавшая в своем воображении самые страшные картины, уже едва не лежала с сердечным приступом.
        - Але! Мамуля, - Саша осеклась, услышав чужой голос.
        - Это Олеся Петровна, ваша соседка.
        - А маму можно?
        Мария Александровна вырвала трубку и сквозь слезы отругала Сашу:
        - Ты бессовестная! Уехала, не позвонила! А если бы я… Если бы со мной… Ты самая жестокая дочь!
        - Мамочка, прости! Мне нечего сказать в свое оправдание. Я больше так не буду.
        Эта фраза была волшебной для Марии Александровны. Она сразу переставала сердиться на дочь, которая в такие минуты виделась ей пятилетней беспомощной девочкой. Однажды маленькая Саша искала конфеты, спрятанные в самом углу старинного буфета. Он был громоздкий и высокий, поэтому малышке пришлось встать на стул да еще и подняться на цыпочки. Увлеченная своим занятием, девочка не услышала шагов вошедшей на кухню матери.
        - Саша! - окликнула ее тогда Мария Александровна.
        Девочка, вздрогнув, выронила вазочку с конфетами, и та разбилась.
        - Прости, пожалуйста, мамочка, я больше так не буду! - Саша спрыгнула со стула и стала подбирать конфеты с пола. - На, мамочка, съешь! - Она протянула конфету, фантик которой стал алым от крови, так как Саша порезала ручку.
        Эта ситуация как-то особенно подействовала на Марию Александровну. С тех пор, если Саша говорила: «Мамочка, прости, я больше так не буду!» - она ее прощала сразу и безоговорочно.
        - Как ты там, доченька? Давид тебя не обижает?
        - Скажешь тоже, мам. Мы замечательно живем. А летом, когда будет тепло, поженимся. Обязательно свадьбу сыграем.
        - И?
        - И заберем Павлика, - сникла Саша. - Мы ведь уже говорили об этом, помнишь?
        - А обо мне ты подумала? Что я буду делать?
        - Мама, не начинай! Я взрослая женщина!
        - Безмозглая ты женщина! Ты хоть родителей этого своего Давида знаешь? И вообще, ты старше его почти на десять лет!
        - Какое это имеет значение?
        - Он еще мальчик!
        - Мамочка, я тебя тоже люблю!
        Положив трубку, Саша задумалась: «Он действительно мальчик, нет, он уже мужчина…» Она закрыла глаза и вспомнила их последнюю ночь. Его слова, ласки, признания…
        Саша не скучала в Киеве, она вила гнездышко, готовила обеды, убирала, стирала. Давид уходил на работу вечером, она смотрела сериалы и засыпала, не дожидаясь его. Саша знала, что ее мальчик-мужчина вернется, поцелует ее и прижмется к ней своим всегда горячим телом…
        Иногда они ездили в Кривой Рог. Давид убегал к себе домой и всегда повторял: «Санечка, пойдем я познакомлю тебя со своими!» Саша начинала хохотать.
        - Мама, познакомься - это моя невеста! Правда, ее сыну скоро будет девять лет! - Она вытирала выступившие от смеха слезы. - Ну как ты себе это представляешь, какая мать обрадуется такой невестке! Нет, давай в другой раз.
        Но другой раз так и не наступил!
        Они жили вместе уже больше полугода, а ощущение счастья не покидало обоих. Саша решила поступать в мединститут, а пока временно устроилась операционной сестрой в центр пластической хирургии под названием «Шагреневая кожа». Как женщин привлекало такое название, она не понимала, но работы у трех хирургов было хоть отбавляй. Часто они оперировали до двух-трех часов ночи. Давид очень сердился, если Саша задерживалась на работе. Однако в этот раз вернувшейся домой в третьем часу ночи Саше не перед кем было оправдываться. Квартира оказалась пуста. Иногда Давид возвращался с работы под утро, поэтому Саша ничуть не встревожилась: переоделась, приняла душ, зашла на кухню, чтобы вскипятить молока, и только тогда увидела записку:

        «Срочно уехал домой. Позвонила мама. У них случилось что-то серьезное… Не волнуйся, зайка, я скоро вернусь. Женщина моя единственная. Люблю, скучаю, целую.
        P.S. Деньги на нашем месте.
        Давид».
        Несмотря на то что Саша еле держалась на ногах, сон мгновенно слетел с нее. Она стояла и не могла пошевелиться. Предчувствие сковало тело, стало тяжело дышать. Немного придя в себя, она схватила телефон и начала звонить Давиду домой. С каждым гудком ей становилось все страшнее. Наконец на том конце провода ответили. Саша догадалась, что это мать Давида.
        - Але. Кто говорит?
        - Саша.
        - Я ждала твоего звонка. Давида посадили.
        - Этого не может быть. Что произошло? - едва не теряя сознание, прошептала Саша.
        В телефонной трубке послышалось приглушенное рыдание, а вслед за ним протяжные гудки.
        Еще примерно час Саша набирала негнущимися пальцами номер Цили Давидовны. Никто не ответил ей, но эти однообразные действия немного успокоили нервы и помогли внести в смятенье мыслей хоть какую-то ясность. Домашнего адреса Давида Саша не знала: ни район, ни улицу, ни тем более номер дома. Ругать себя за легкомыслие теперь было поздно, требовалось отдохнуть, а после… Утро покажет, оно мудренее вечера. Саша рухнула на кровать и тут же провалилась в удушающий сон. Очнулась она через два часа, быстро оделась, кинула в дорожную сумку самые необходимые вещи, не забыла для сына новую модель самолета, которую купил для Павлика Давид. Когда Саша вспомнила об этом, сердце болезненно сжалось, а руки стали деревянными. «Не думай о плохом! Все хорошо! Я люблю его!» - твердила она себе.
        Сев в маршрутку, Саша прикрыла глаза. Очень не хотелось общаться с попутчицей, разговорчивой теткой, которая беседами ни о чем рассчитывала скоротать дорогу. Саша же вырабатывала план. Куда идти? Адресов друзей Давида она, конечно, тоже не знала. Вдруг Саша вспомнила о директоре музыкального училища. «Кажется, его зовут Исаак Моисеевич, впрочем, это неважно. Ведь в училище есть адрес Давида, который мне может дать и секретарь». Она облегченно вздохнула и даже начала кивать соседке, правда, иногда невпопад.
        Выйдя из маршрутки, Саша поймала частную машину и быстро сказала:
        - Музыкальное училище!
        - Скрипачка?
        - Нет. - Она сделала недоступное, отстраненное лицо, говорить просто не было сил.
        Оказавшись в училище, Саша без труда нашла кабинет Исаака Моисеевича. Постучала.
        - Входите!
        Она резко и решительно открыла тяжелую дверь и увидела седовласого толстенького мужчину. Все в нем было так аккуратно, что почти не спавшей Саше захотелось дернуть его за рубашку и нарушить этот идеальный вид. Но она сдержалась, ведь то была ее последняя надежда найти Давида.
        - Я жена Давида, Александра!
        - Исаак Моисеевич! - Он взял ее руку и поднес к губам.
        - Мне нужен адрес… - она запнулась под жестким взглядом собеседника, - адрес Давида.
        - Деточка, вам не нужен его адрес. - Исаак Моисеевич сделал небольшую паузу и продолжил: - Давида посадили за убийство. Мой вам совет: забудьте о нем, у вас же сын, его надо поднимать!
        Саша схватилась за край стола, боясь упасть. Голова кружилась, а к горлу подступила тошнота. Вдруг, как вспышка, возникло яркое воспоминание: они обнаженные поедают сэндвичи в кровати и смеются над всякими мелочами… Саша взглянула на Исаака Моисеевича:
        - Он не мог никого убить!
        - Я понимаю ваше состояние, красавица, но факт остается фактом. Он убил отца!
        - Что же мне теперь делать?! - выкрикнула Саша в отчаянии, понимая, что не знает, как помочь, как вырвать любимого человека из страшной ситуации.
        Исаак Моисеевич подошел к книжному шкафу, где стояли ноты, а не книги, и откуда-то достал небольшой прямоугольный сверток.
        - Вот! Это деньги Давида. Я ему недоплачивал за его услуги, ну, работу, держал на черный день. Распоряжайтесь ими как хотите, только сюда больше не приходите!
        Мягко взяв Сашу за плечи, он подтолкнул ее к двери.
        Саша побродила по коридору, бесцельно рассматривая стенды с объявлениями и расписаниями занятий, а потом, судорожно вздохнув, снова направилась к кабинету Исаака Моисеевича. Она уже понимала, как нужно действовать. Заглянув в маленькую приемную, где, к счастью, находилась одна лишь секретарша, Саша приложила палец к губам. Девушка за столом удивленно подняла брови, но кивнула. Сунув ей купюру и шепотом изложив просьбу, Саша сразу получила адрес Давида. Вышла на улицу и тут же поймала машину. За рулем сидел сбитый как гиря качок. Саша не испугалась, а назвала нужную улицу и дом. Парень не приставал к ней, как это обычно происходит, а действительно отвез туда, куда она попросила. Когда Саша увидела дом, где жил Давид, на нее с новой силой накатилась волна отчаяния и тревоги. Ноги стали деревянными, ладони вспотели. С трудом Саша поднялась по лестнице на третий этаж. Сколько раз они планировали вместе с Давидом поехать к нему домой, а она все откладывала это. И вот сейчас его нет рядом с ней. И некому сказать: «Мама, это - моя невеста». Саша почувствовала, как горячие слезы застилают пеленой глаза,
текут по щекам, оставляя на губах соленый привкус. Наконец она остановилась перед нужной дверью и замерла, не решаясь позвонить. Вдруг дверь приоткрылась.
        - Заходите!
        Приятный женский голос заставил Сашу вздрогнуть и поднять глаза. Перед ней стояла женщина с огромными грустными карими глазами, блестевшими на бледном от бессонной ночи лице. Непослушные жесткие волосы хозяйки торчали во все стороны. Поймав взгляд Саши, она неловко попыталась их пригладить ладонями. Было видно, что женщина никого не ждала.
        - Заходите, прошу вас, - повторила она, и Саша шагнула за порог.
        Если бы она могла сейчас испытывать что-либо еще, кроме тревоги за Давида, вид прихожей поразил бы ее. Но теперь молодую женщину не смущало ничего: ни следы грязных сапог и битое стекло на полу, ни покрытое паутиной трещин зеркало на стене, ни разломанный шкаф с ворохом вещей рядом.
        - Тебя Сашенька зовут? Давид о тебе рассказывал. - Хозяйка квартиры нервно теребила подол старенькой кофточки. - А я Циля Давидовна, его мама. Пойдем на кухню. Я там уже немного прибралась…
        Саша села за круглый кухонный столик. Циля Давидовна поставила чайник.
        - Сейчас я тебя покормлю. Ты очень бледная, - грустно улыбнулась она, разглядывая Сашу.
        - Не беспокойтесь. Расскажите, что произошло?
        - Это я виновата, - медленно произнесла Циля Давидовна. - Не нужно было мне звонить Давиду. Он горячий, мальчишка ведь еще… вот и не сдержался…
        Она разрыдалась, уронив голову на руки, и долго не могла успокоиться. Саша молча сидела и смотрела на плачущую женщину, думая только о том, как бы не разреветься самой.
        - Отец наш последние дни пил по-черному, - вытерев глаза рукавом, продолжила Циля Давидовна. - Вещи из дома стал уносить, буянить. Всю квартиру вон разворотил. А когда Давид с нами жил, он немного его слушался, побаивался. Вот я и позвонила. Думала, приедет Давид, утихомирит его, и снова мало-мальски будем жить. Он и утихомирил, навсегда.
        - Как это случилось? - чужими, непослушными губами спросила Саша.
        - Ну, Давид приехал, я их оставила, побежала на работу, будь она неладна. Возвращаюсь - а тут уж милиция, понятые, Давид в наручниках и отец на полу с проломленной головой. Видно, опять дебоширить начал, Давид его и ударил молотком, а потом сам же милицию вызвал. Бедный мой сынок. Всю жизнь ирода этого терпел и вот…
        - А Давид, что он-то сказал?
        - Сказал: «Не верь, мама. Я не убийца». Еще говорил, что он тоже из дома уходил, за сигаретами, а пришел - отец мертвый. Говорил, следствие во всем разберется. Ну, это ведь он утешал меня. На молотке-то его отпечатки пальцев, я уже узнавала. Да и кому нужно было с улицы приходить убивать его, алкаша этого. Хорошо хоть Вова ничего не видел. Он как сидел на диване возле телевизора в комнате, когда я на работу уходила, так и не поднимался оттуда. Правда, потом, видимо, что-то все-таки понял, разволновался сильно, кричать стал, об стену головой биться. Пришлось даже в психбольницу его отправить. Ну, это ничего, его там подлечат. Что же мы с тобой теперь делать будем, а?
        - Надо искать адвоката. Хорошего. С именем, - твердо сказала Саша.
        - Это ведь очень дорого. У меня нет таких денег.
        - Я оплачу!
        Услышав это, вконец вымотанная Циля Давидовна снова разрыдалась.
        Девушка обняла ее за плечи, и теперь они плакали вместе.
        - Знаешь, Сашенька, я очень радовалась тому, что Давид встретил тебя. У него началась совсем другая жизнь. Как же быстро она закончилась!
        Саша резко поднялась из-за стола, не хватало сил слушать все это.
        - Не надо терять надежду, - произнесла она как можно тверже. - А сейчас прощайте, мне пора.
        - Уже уходишь? А чай?
        - Спасибо, как-нибудь в другой раз.
        Саша поцеловала Цилю Давидовну в мокрую от слез щеку и быстро вышла из дома, так безжалостно отнявшего у нее ее зыбкое счастье.


        9. Безнадежность
        Узнав о том, что случилось с Давидом, Мария Александровна долго охала и всплескивала руками. Ей очень хотелось напомнить дочери о ее легкомыслии, о беспечности, с которой та бросилась в новую жизнь, в объятия практически незнакомого человека. Но в глазах Саши была такая тоска и вместе с тем такая непреклонная решимость бороться до конца, что Мария Александровна промолчала. Да и что, собственно, могли изменить теперь ее слова?
        Через несколько дней Саша встретилась с адвокатом. Ей удалось узнать, что он выиграл несколько громких дел и что его услуги многим не по карману. Но последний факт не пугал ее, а, напротив, обнадеживал. Если человек знает себе цену, несомненно, ему есть что предложить. Внешне адвокат тоже понравился Саше: высокий, стройный, гладко выбритый, благоухающий дорогим парфюмом. Выслушав девушку и сделав несколько телефонных звонков, он внимательно взглянул на собеседницу и буднично произнес:
        - Мне очень жаль, но дело явно проигрышное.
        - Как же так? - опешила Саша. - Разве нельзя сыграть на его молодости, на его таланте, учесть состояние аффекта, в котором он находился, наконец?
        - Это все мелочи, барышня, - скучно протянул адвокат. - Я, конечно, могу попытаться, но… Короче - это очень много денег.
        - Сколько? - коротко спросила Саша, жестко взглянув на него.
        - Ну, для начала - пять тысяч зеленых.
        - Мне можно будет прийти на суд?
        - Конечно, - ответил адвокат с профессиональной безликой вежливостью.
        - Я сейчас живу в Киеве. Вот мой телефон.
        - Обязательно сообщу. Только, знаете ли, деньги нужны уже сегодня.
        - Хорошо. Куда принести?
        Он назвал адрес.
        Саша почувствовала, что не очень-то верит этому человеку, но другого выхода не было. Отдав нужную сумму, она спрятала оставшиеся деньги дома, не сказав об этом матери, и уже вечером возвращалась в Киев, в их с Давидом опустевшее гнездышко. Ощущение было как после смерти отца, даже, пожалуй, тяжелее. Саша понимала, что теперь на ней лежит ответственность за две семьи: за маму с Павликом и Цилю Давидовну. А еще надо выручать Давида. «Завтра начну работать на полторы ставки».
        Когда она сказала об этом, в клинике очень обрадовались. Саша была блестящей операционной сестрой.
        Она регулярно ездила в Кривой Рог, но Давида так и не увидела. «Нет оснований», - говорили ей. Адвокат каждый раз требовал деньги. Сумма, которую дал Исаак Моисеевич, таяла как снег от весеннего солнца. Когда она закончилась, Саша решила обратиться к Петру Ивановичу Сомову, своему начальнику в клинике.
        Тот, не спрашивая, отсчитал ей тысячу долларов.
        - Отдашь, работай!
        - Нет, мне нужно в десять раз больше.
        Отчаяние довело ее уже до такого состояния, когда не испытывают смущения от бесцеремонных просьб.
        - Послушай, кажется, есть вариант… - Петр Иванович задумался.
        Похоже, он все понимал правильно. Когда у человека проблемы, ему не до условностей. Саша знала, что у начальника тоже серьезные неприятности. Недавно в их клинике на операционном столе умерла пациентка. По происхождению русская, ныне гражданка Швейцарии, тайно от мужа приехавшая на пластическую операцию подтяжки лица. В больнице это был первый летальный исход.
        - Я дам тебе необходимую сумму, если ты встретишь мужа погибшей пациентки. Я… не могу делать такие сообщения. Не могу, и все! - вдруг крикнул Петр Иванович, в голосе его была паника.
        - Только за то, что я ему сообщу о смерти жены, вы дадите мне десять тысяч долларов? - Брови Саши удивленно поползли вверх.
        - Ну, ты еще будешь сопровождать его при оформлении документов и так далее.
        - Я согласна! - не задумываясь, сказала Саша.
        Однако, когда Петр Иванович, услышав ее ответ, вдруг побледнел, она почувствовала безотчетный ужас, такой, что даже мурашки побежали по спине.
        - Задержись сегодня в клинике. Мы не знаем, когда он прилетит: может, вечером или ночью, а может…
        - Так этот человек знает, что его жена умерла?
        - Да нет же, - с досадой ответил Петр Иванович, - мы сказали ему, что она в критическом состоянии.
        Саша почувствовала, что начальник что-то недоговаривает. Но это не остановило ее, ведь ей нужны были деньги, чтобы спасти Давида. Вернее, она хотела вернуть его для себя. Мы редко признаемся, что делаем что-то во имя себя, ища оправдание в том, будто заботимся о благе других. Так у нас заложено в генах.
        Саша, опустив глаза, шагнула к двери, тут Петр Иванович дотронулся до ее плеча:
        - Спасибо тебе, Саша.
        - Пока не за что! - Она тряхнула медными волосами и, стараясь больше не смотреть в лицо начальника, быстро вышла из ординаторской.


        10. Подмена
        Муж пациентки прилетел только через сутки. «Это надо же, ему сказали, что жена в критическом состоянии, а он и не торопится», - подумала Саша, когда ей сообщили, что муж умершей Александры Степановны Куйнеко находится в клинике. «Какое совпадение, тоже Александра…» - Предчувствие остро кольнуло в солнечное сплетение. Саша бежала вниз по лестнице, на ходу поправляя волосы. Она была в медицинском халате, так как сообщать о смерти имеет право только врач. На всякий случай к нагрудному карману прикрепили бейджик: «Доктор Александра». В другое время ей даже понравилось бы «примерить» на себя звание доктора, ведь это было ее мечтой. Вступительные экзамены в мединститут Саша сдала блестяще. Правда, после всего случившегося она не думала, что сможет учиться, теперь надо было много работать, чтобы обеспечивать семью и выручать Давида. В этих ставших уже почти привычными размышлениях Саша пробежала мимо мужа погибшей женщины и, оказавшись у входной двери, стала озираться по сторонам.
        - Саша?! Что ты с собой сделала?!
        К ней направился мужчина лет тридцати пяти, с седыми висками.
        При виде таких мужчин все красавицы обычно замирают, а потом в спешке начинают припудривать носик. Он был невысокий, коренастый, одет в дорогой костюм, белоснежную рубашку с галстуком, в котором поблескивала золотая булавка с бриллиантом. Отличать стекло от настоящих драгоценностей Сашу научила мама, которая знала в этом толк. Мужчина был зол на «жену». Он схватил Сашу за плечи и начал трясти.
        - Дурочка, как ты меня напугала! Мне позвонили, сказали, что ты в критическом состоянии, а погода была нелетная, еле добрался!
        Мужчина посмотрел в широко раскрытые глаза Саши и вдруг замолчал.
        - Да что с тобой? - Он схватил Сашу за руку, потянул молодую женщину к себе и внезапно вздрогнул. - Саша? - испуганно произнес он.
        - Да… Но я не ваша жена. - Тут пришло время испугаться Саше. - Юрий Андреевич, давайте пройдем в ординаторскую.
        - Нет уж, извольте мне объяснить, где… - голос его прервался.
        - Пойдемте! - Саша решительно взяла его за руку, как брала Павлика, когда тот не слушался, и мужчина ей подчинился.
        Казалось, что путь до ординаторской они никогда не преодолеют. Оба шли молча, а Саша так и вела его за руку, которая стала влажной и липкой.
        В ординаторской было прохладно, с улицы доносился терпкий запах влажной листвы.
        - Садитесь, пожалуйста.
        Он послушно сел, не отрывая глаз от Саши.
        - Ваша жена умерла во время операции, - с трудом проговорила она.
        Мужчина тупо смотрел на нее, словно не понимая смысла сказанного.
        - Кто ее оперировал? Вы? - наконец севшим голосом спросил он.
        - Нет. Александру Степановну оперировал очень хороший специалист. Он лучший хирург нашей клиники, Петр Иванович…
        - Кому, кроме меня, сообщили о смерти моей жены? - Он сдвинул брови.
        «Странный вопрос. Какое это имеет значение?» - удивилась Саша.
        - Я не знаю!
        - А кто знает? - гневно крикнул он.
        - Вы посидите, пожалуйста. Вот коньяк. Выпейте, чтобы стресс снять. Я сейчас все выясню!
        Врачи сидели в сестринской. Когда Саша вошла туда, они уже были навеселе.
        - Петр Иванович, кому еще сообщили о смерти пациентки? - спросила девушка, отозвав хирурга в сторону.
        - Ни-ко-му! - по слогам, запинаясь, ответил он.
        Поняв, что начальник не в состоянии сказать что-либо еще, Саша окинула его ненавидящим взглядом и поспешила обратно.
        Юрий Андреевич, распустив галстук и расстегнув ворот рубашки, быстро ходил из угла в угол ординаторской. «Он ведет себя как загнанный зверь. Правда, я никогда не видела загнанного зверя, но, наверное, тот именно так мечется, когда оказывается в западне», - промелькнула в голове Саши неожиданная мысль.
        - Никому! - без предисловий заявила она.
        - Хорошо. - Он устало потер рукой лоб. - Что вы сегодня делаете?
        - Я? - растерялась Саша. - Ничего!
        - Поужинайте со мной. Пожалуйста!
        - Ну… ладно. А похороны?
        - Я распоряжусь… позже.
        Саша сняла халат, еще раз посмотрела на бейджик с надписью «Доктор Александра» и, вздохнув, повесила халат в шкаф.
        - Я готова.
        Возле дверей клиники стоял шикарный черный «Мерседес». Юрий Андреевич открыл дверь и помог Саше сесть.
        - В «Царский двор», - бросил он водителю.
        - Александра Степановна, вы выглядите как девочка! - произнес вдруг водитель, посмотрев в зеркало заднего вида.
        Саша открыла было рот, чтобы возразить, но Юрий Андреевич резко сжал ее руку и глазами показал: молчите.
        - Слушай, Вова, не забывайся! Твое дело рулить! - прикрикнул он на водителя.
        Саша вырвала руку из цепких пальцев Юрия Андреевича и крепко сжала губы. «Неужели я так похожа на его покойную жену? - с удивлением и некоторым страхом подумала она. - Ну да, ведь сначала он сам меня за нее принял…»
        …Хоть Давид неплохо зарабатывал, но в таком богатом ресторане Саша еще никогда не была. Лепнина на стенах сверкала позолотой, огромные хрустальные люстры и светильники искрились разноцветными огоньками, отражаясь в зеркалах, тяжелые бархатные портьеры мягкими складками спускались вниз. Метрдотель проводил гостей к столику в отдельной комнате.
        - Можно я закурю? - нервно спросила Саша, окидывая взглядом бьющую в глаза роскошь ресторана.
        - Конечно! Саша тоже курила, - задумчиво произнес он.
        Саша достала пачку «Мальборо» и зажигалку.
        - Моя жена курила «Вог»…
        И тут он, перегнувшись через стол так, что его лицо оказалось совсем рядом с Сашиным, заговорил быстро и отрывисто:
        - Саша не должна умереть. Мы жили с ней на деньги тестя. Он, жирная свинья, коммунист бывший, наворовал столько, что маленькому городу на сто тысяч населения хватит… Если он узнает, что Сашенька умерла, то лишит меня всего… У меня банк в Швейцарии. Он субсидировал. Вам сколько лет?
        - Двадцать девять.
        - Неважно, после пластической операции… Понимаете, вы очень похожи на Сашу: рост, фигура, волосы, глаза… Есть, конечно, различия, но их можно подкорректировать. Она почти на десять лет старше вас. Ей должно было в октябре исполниться тридцать девять.
        - А вам сколько лет? - неожиданно прервала этот бред Саша.
        - Мне? Тридцать два. Она вбила себе в голову, что семь лет - это огромная разница. Ее отец требует наследника, а Саша никак не могла забеременеть. Какие только специалисты не лечили ее от бесплодия! Мне она сказала, что одна «шаманка» велела ей поставить свечи в Киево-Печерской лавре, после чего наступит беременность… Что она наделала? Зачем ей нужно было оперироваться здесь? В Швейцарии такие специалисты!
        - Она, наверное, не хотела, чтобы вы ее видели сразу после пластической операции. Ведь это зрелище не для слабонервных, - попыталась оправдать покойную Саша.
        - Да, может быть… Что вы будете кушать: рыбу или мясо?
        - Салат и кофе. Можно пирожное. После нашего разговора я больше ничего не осилю.
        Он подозвал официанта и принялся делать заказ. Саша, ошеломленная, невидящими глазами смотрела перед собой. Она догадалась, что любви к погибшей жене у Юрия Андреевича не было, один расчет! Ей стало так больно за ту Сашу, которая делала все, только бы удержать этого расчетливого мужчину. Она также догадалась, что за предложение последует дальше. Но Юрий Андреевич сделал паузу на еду.
        У него были хорошие манеры: он отрезал бифштекс с кровью маленькими кусочками, отрезанный кусочек клал в рот и медленно пережевывал его, запивая красным французским вином. Саша вспомнила, как учила Давида, что мясо, поданное на тарелке, не надо сразу все нарезать на кусочки, а потом, перекладывая вилку в правую руку, быстро засовывать в рот, помогая куском хлеба… Ей до слез захотелось, чтобы вместо этого чужого мужчины здесь оказался Давид. И пусть бы он ел, как умеет, и громко смеялся, не обращая внимания на неодобрительные взгляды посторонних. Она, Саша, больше не сердилась бы за это. Только бы он был рядом с ней, веселый, нежный, любящий.
        Когда принесли десерт и кофе, источающий аромат восточной роскоши, Юрий Андреевич начал свое бизнес-предложение:
        - Саша, вы не подумайте, что я бездушное чудовище. Просто жизнь такая, понимаете? Посудите сами, у нас на коне те, кто разграбил страну и поделил ее. Бизнесмены, предприниматели, вот как их называют, хотя тут налицо преступления, и не мелкие, бытовые, - государственные. А я, молодой, трудолюбивый, с двумя высшими образованиями, должен быть клерком у этого «жирного куска мяса»! И что же здесь аморального, если я хочу попытаться изменить свою судьбу?
        «Как же он ненавидит тестя!» - подумала Саша, но промолчала.
        - Саша, для начала давайте перейдем на «ты».
        - А вы… то есть ты… даже не сомневаешься, что начало будет?
        Перед ее глазами бледной тенью мелькнуло лицо Давида, и Саша вдруг поняла, что почти не верит в благоприятный исход дела. А значит, еще понадобятся деньги. Много денег. «Вот так люди изменяют себе!» - пронеслась в ее голове страшная мысль.
        - Я завтра кремирую Сашу и, заплатив кому надо, оставлю ее «живой». Ею станешь ты!
        Глаза Саши расширились от ужаса. Очень жутко это прозвучало. А мужчина накрыл ее ладонь своей и посмотрел так, что у Саши что-то дрогнуло внутри.
        - Ты будешь дочерью миллиардера! Не рублевого, а долларового! Ты даже не знаешь, какой богатой станешь! - Девушка вырвала свою ладонь. - Я даю тебе на раздумья три дня! Умоляю, не отказывайся от фортуны!
        - Ну а если я соглашусь, какие обязанности у меня будут? - сама не ожидая от себя, спросила Саша.
        - Купаться в роскоши и… родить мальчика.
        - А если девочка?
        - Ну, пусть девочка, но потом все равно нужен сын. Это желание папочки, - с сарказмом произнес он.
        - Юра, у меня есть семья! Мама и сын.
        - Мы заберем их в Швейцарию. У тебя три дня. А сейчас ты поедешь со мной. Ну как я объясню своему шоферу исчезновение жены? Ничего не должно быть подозрительным для тех, кто меня знает.
        - А голос? Голос тоже похож?
        - Не знаю. Вроде да, но ты говоришь как хохлушка. Ничего. Возьмем спичтерапевта, поработаем, а пока молчи, мол, горло после наркоза болит, говори шепотом, не так будет чувствоваться акцент! Подкорректируем привычки, поведение, манеры. Ты робкая, тихая, спокойная, что ли, а Саша была резкая, порывистая, иногда скандальная…
        Они встали после того, как Юрий Андреевич расплатился. Он взял ее под руку и шепнул:
        - Спасибо. Я надеюсь. А вообще ты мне нравишься. У меня даже…
        Она не дала ему договорить:
        - Три дня!
        …Они приехали в апартаменты Юрия Андреевича, которые тот снимал постоянно, так как часто летал по вопросам бизнеса в Киев.
        - Свободны! - кивнул он сопровождавшим их телохранителям. Оказывается, те все время ехали позади «Мерседеса». Вот почему Саша только сейчас заметила, что ее спутник был с охраной.
        - Прошу! - Юрий Андреевич галантным жестом указал на дверь.
        Они зашли в дом. Это был шикарный пентхаус, обставленный в стиле хай-тек: никель, мрамор, серебро… Никаких «завитушек», все ровно - изысканно просто, удобно. Обстановка характеризовала хозяина, в меру холодного, в меру расчетливого.
        - Я что, должна остаться здесь?
        - Нет, они уедут, и через час я тебя отвезу. А может, останешься? - из его голоса исчезли металлические нотки.
        Перед ней стоял уставший чужой мужчина, который, как и все, нуждался в ласке.
        - Ладно, - мягко сказала Саша. - Но утром я должна поехать домой. У меня ведь своя жизнь.
        Он согласно кивнул.
        - Пойдем, покажу твою комнату. Еще чуть-чуть, и я рухну на пол от усталости.
        Саша шла и смотрела на причудливые скульптуры из металла. Очень трудно было разобраться, что они изображают: то ли животных, то ли людей. Некоторые напоминали экзотические деревья или цветы, красивые, но… какие-то совсем неживые. «Никакого уюта», - подумала она. Юрий Андреевич, будто услышав ее мысли, сказал:
        - Саша тоже не любила эту квартиру. Вот твоя комната.
        Белая мебель контрастировала с черным деревянным полом.
        - Она здесь спала? - со страхом в голосе, почувствовав тяжесть во всем теле от нервного напряжения, накопившегося за судьбоносный день, спросила Саша.
        - Нет. Спокойной ночи.
        Саша осталась одна. Оглядев еще раз строгую, холодную обстановку комнаты, она подошла к окну. Огни ночного Киева, ставшего Саше знакомым и родным, немного ее успокоили. Она разделась и легла в чужую постель. Но как только голова ее коснулась подушки, сон улетучился.
        «Я почти согласилась. Неужели? Выходит, я и правда не верю в наше с Давидом будущее. Нет! Я должна верить! Должна! К черту этого бизнесмена с его тестем-миллионщиком. Послезавтра у Давида решающий день. Послезавтра… все станет ясно». Мысли скакали, как летучие мыши: цепкие и страшные. Наконец сон сморил ее.
        Проснувшись в шесть утра, быстро приняв душ, она вышла из комнаты. В квартире стояла могильная тишина. Передернув плечами, Саша выбежала на улицу.


        11. Беда не приходит одна
        Саша попала в Кривой Рог, когда ее маленькие наручные часики, подаренные Давидом, показывали шесть вечера. Саша решила сначала заехать к Циле Давидовне. Вчера той должны были разрешить свидание с Давидом.
        Быстро добравшись до квартиры, Саша позвонила в дверь, еще раз, и еще. Ей не открыли. «Может, Циля Давидовна уехала в тюрьму с передачей? Так поздно уже, должна бы вернуться». Саша достала ключи с брелоком-«черепом», которые Давид оставил дома, и покрутила их на ладони. «Конечно, только мальчишка мог прицепить такую гадость!» - подумала она с улыбкой и приоткрыла дверь, которая уперлась во что-то, мешавшее открыть ее полностью. Саша пролезла в образовавшуюся щель.
        Циля Давидовна лежала на полу, прямо возле двери. Видимо, упала ничком. Повернув голову женщины набок, Саша увидела, что глаза ее закрыты, а изо рта течет слюна. Пощупав пульс, девушка побежала в спальню, взяла подушку, подсунула под голову больной, накрыла пледом лежащую женщину и вызвала «Скорую».
        Замученная врач «Скорой» долго возилась с Цилей Давидовной, а потом неожиданно сказала:
        - Я тоже полежала бы так хоть на полу, если бы мне кто-то положил подушку.
        - Что, инсульт? - отрывисто спросила Саша.
        - Да, а ты никак медик?
        - Медсестра.
        - Тогда слушай, девонька, купи лекарства, шприцы… и действуй сама. Нет смысла везти ее в больницу. Время-то какое. Лекарств нет, врачам не платят! - Женщина махнула рукой. - Ты кто ей?
        - Я? Невестка.
        - Тогда решай.
        - Сегодня я останусь, а завтра… - начала вслух размышлять Саша.
        - Меня завтра уже не волнует, - перебила ее врач. - На, подпиши заявление, что от госпитализации отказалась.
        Проводив врача, Саша быстро помыла руки и села на табурет рядом с больной, которая продолжала лежать на полу. Поднять ее Саша сама не могла.
        - Что же делать? - Она пошла в гостиную, где на полке рядом с телефоном лежала записная книжка.

        «Рая - подруга,
        Тетя Лиля - тетка,
        Веня - однокурсник…»
        Саша торопливо листала замусоленные страницы, судорожно пытаясь решить эту новую, свалившуюся на нее проблему.
        Так ничего и не придумав, она отправилась на кухню. Вскипятила чайник, нашла заварку и заварила чай прямо в кружке, предварительно отмыв ее до хруста содой. Еще с детства такие простые действия включали Сашин мозг в работу.
        «Надо Галку разыскать!» - вдруг появилась спасительная мысль.
        Саша бросилась к телефону, сама не заметив, как на автомате вместо нужного номера набирает домашний.
        - Але! Кто это? - раздался в трубке звонкий детский голос.
        - Ой, сынок, - опешила Саша. - Это я, мама!
        - Мамочка, бабушка заболела, - тревожно затараторил Павлик. - Приходила участковая и сказала, что у нее воспаление чего-то. Бабушка так сильно кашляет, почти все время. Я ей чай с малиной даю, а за лекарствами еще не ходил.
        - Сиди дома, милый! Я… скоро буду!
        «Ну вот, пришла беда - отворяй ворота!» - рассеянно подумала она, набрав наконец-то правильный номер.
        - Галочка, выручай!
        - Всегда так, о Галочке вспоминают, только когда что-то нужно, - добродушно проворчала та.
        Они с Сашей не общались уже год.
        - Слушай, записывай адрес, лови машину и скорей приезжай!
        - Нет, ну это надо же! Человек сидит, сериал смотрит про любовь!.. Ладно, ладно, уже еду, видно, не судьба.
        Галя была однокурсницей Саши в медучилище. Толстая сладкоежка всегда излучала доброту, всем с готовностью помогала, и девчонки ее просто обожали. Как-то Саша сказала подруге:
        - Ты бы похудела, мужики б за тобой табунами бегали.
        - Знаешь, по секрету, я так не люблю свое тело! - Галка заговорщицки посмотрела на Сашу. - Особенно это место. - Она показала у себя между ног. - Фу, как котлета недожаренная…
        - Дура ты, Галка! Себя надо любить. К тому же от таких, как ты, аппетитных пышечек некоторые мужчины просто млеют.
        Подруга покраснела, но больше с Сашей не откровенничала.
        …Не зная, чем себя занять, пока не приедет Галка, Саша вновь принялась листать телефонную книжку и вдруг наткнулась на запись, сделанную рукой Давида: «Толик Сысойкин», далее следовал номер. Она вспомнила, что Давид несколько раз рассказывал ей о своем друге Толяне. «Это мой единственный надежный товарищ», - говорил он. «Наверное, тот самый», - подумала Саша и, даже не решив для себя, зачем это делает, набрала номер.
        - Конечно, приду. Мне тут пять минут дойти, - тут же ответили на другом конце провода.
        И действительно, Толик появился очень быстро. Высокий, плечистый, казалось, он сразу заполнил собой всю маленькую квартиру.
        - Чего это Циля на полу? - окинув удивленным взглядом прихожую, неуместно хохотнул Толик.
        - У нее инсульт.
        И тут произошло то, чего оба не ожидали. Они начали хохотать, доходя до истерики, вытирали слезы, пытаясь остановиться, а потом снова смотрели друг на друга, и все продолжалось до тех пор, пока в дверь не позвонила Галя.
        - Вы что, придурки! А ну взяли и перенесли больную на кровать! - скомандовала она.
        Конечно, без Толика сделать это не удалось бы. Почему-то парализованное тело тяжелее вдвое.
        - Тут нужен круглосуточный уход, - сказала Галя, задумчиво почесав в затылке, - полторы тысячи баксов, и я согласна!
        - Ты что, охренела, подруга?! - грубо усмехнулся Толик. - Таких расценок нет!
        - Значит, будут! - отрезала Галина.
        - Хорошо! Вот задаток. - Саша протянула подруге пятьсот долларов, с грустью подумав, что жизнь, похоже, летит к чертям, если даже такие люди, как Галка, в первую очередь говорят о цене. - Я позабочусь о деньгах.
        - Завтра суд! Ты придешь? - Почему-то в голосе Толика не было надежды.
        - Ну, разумеется, приду, - сухо ответила Саша. - По-моему, было глупо задавать мне такой вопрос.

* * *
        Как Саша и предположила, у матери оказалось воспаление легких. Павлик весь день самоотверженно сидел возле больной и менял на ее лбу компрессы.
        Увидев дочь, Мария Александровна расплакалась:
        - Пашка голодный. А я даже не могу подняться с постели, чтобы сготовить обед. Как же мы станем жить дальше? Я ведь не молодею.
        - Все будет хорошо, мамочка! Я что-нибудь придумаю.
        - Лучше возвращайся домой. Давида точно посадят!
        - Не каркай, мама! - вспылила Саша, но слова матери вернули ее в реальность. Надежды было очень мало.

* * *
        Суд длился шесть часов. Когда судья читал приговор, все замерли: «…виновен в смерти отца… Лишается свободы на пятнадцать лет…» В голове у Саши звучали только эти две фразы, остальное было как в тумане. «Виновен… Пятнадцать лет…»
        Она догнала адвоката и вцепилась в его рукав:
        - Как же так?! Вы ничего не сделали! Я столько вам заплатила!
        - Милочка, иногда деньги не помогают! - Он стряхнул Сашину руку, как прилипшую крошку, и сел в машину.
        - Подонок! Сволочь! - Саша брела по улице, а перед глазами стояла улыбка недоумения на лице Давида и недоверие к ней в его сразу ставших стальными глазах.
        Она смотрела на него сквозь решетку и ждала каких-нибудь слов, но Давид повернулся и молча вышел из зала суда.
        - Я все сделаю! Тебя выпустят! - крикнула ему в спину Саша без веры в сказанное.
        Он ничего не ответил. «Раз любовь теперь за решеткой, надо жить без любви!» - ее подхватила черная туча отчаяния и тоски.


        12. Сговор
        Пятнадцать лет - это почти что целая жизнь. Она, Саша, к тому времени уже постареет. А каким станет Давид? Пятнадцать лет за решеткой наверняка сломают его неокрепшую душу. И домой вернется совсем другой человек. Да и вернется ли? Если верить газетам и слухам, в тюрьме выживают сильнейшие. Точнее, наглейшие. А Давид… он такой юный, доверчивый, мягкий…
        Хотелось выть, кричать в полный голос, рыдать, а слез не было. Жизнь закончена, твердила себе Саша, но есть еще мама и Павлик. Жить надо для них, ради них. Пусть хотя бы ее самые близкие родные будут счастливы. Итак, она решилась.
        Поздним вечером, через три данных ей на размышление дня, Саша позвонила в двери той, чужой квартиры. Юрий щелкнул замком, безмолвно впуская ее в другую, новую, неизвестную жизнь.
        Он взял Сашу под руку и провел в гостиную, куда она в прошлый раз не заходила. Там царил такой же строгий офисный неуют. Единственным, на чем мог остановиться взгляд, была скульптура из черного мрамора, изображающая обнаженных мужчину и женщину, соединившихся в объятии. Впрочем, здесь это произведение искусства казалось неуместным. Девушка коснулась рукой холодного камня и поежилась - так же холодно и неуютно было у нее в душе. В этот момент стоявший рядом Юрий внезапно повернул Сашу к себе и впился твердыми губами в ее рот, протискивая в поцелуе свой язык между ее зубами. Напряжение последних дней внезапно отступило, и вдруг проснулся изначально ей присущий, но глубоко спрятанный темперамент, который с Давидом так и не находил выхода: ведь Саша боялась, что это будет вульгарно. Два чужих человека, Юрий и Саша, одновременно почувствовали необходимость этой парадоксальной в данный момент близости.
        Он, как пушинку, подхватил ее на руки и понес к себе в спальню. Саша, почему-то ничуть не удивившись происходящему, краем глаза отметила необычность этой комнаты: скошенный потолок, так как спальня располагалась под крышей, серые деревянные балки, металлическая люстра, огромные окна от пола до потолка без штор, матрас прямо на полу, множество подушек… Матрас оказался упругим, но удобным и мягким. Саша прогнулась, ей хотелось ощущать тяжесть мужского тела каждой своей клеточкой…
        …Юрий лежал на спине и курил. Потом широкой жесткой ладонью коснулся волос и щеки Саши.
        - Дай мне, пожалуйста, сигарету, - находясь еще в истоме после секса, попросила она.
        - Нет! Саша не курила в постели. По окурку можно определить…
        - Я еще не Саша.
        - Не хотелось мне начинать этот разговор сегодня, но… Послушай! Тебе уже сейчас, то есть прежде чем мы полетим в Швейцарию, придется начать перевоплощение в… Сашу. Единственное место, где ты можешь быть собой, - это спальня. Но и тут об осторожности забывать не следует. Завтра ты перекрасишься в брюнетку и срежешь свои прекрасные кудри. - Он еще раз дотронулся до ее волос. - Я отвезу тебя к Сашиному стилисту. Моя жена в каждом городе имела личного парикмахера, потому что терпеть не могла, когда голова не в порядке. Пока старайся меньше разговаривать, прикинься, что ты не в духе и… убери свою напористость во взгляде. Теперь все решаю я! Расслабься. Я подобрал тебе семейные альбомы. Саше было тринадцать, когда умерла ее мама. Воспитанием дочери занимался отец. Представляешь, пока ей не исполнилось двадцать лет, он не приводил женщин домой. Сейчас наверстывает упущенное… Жрет «Виагру» и трахается, как… - Саша вновь почувствовала, насколько сильно Юрий ненавидит своего тестя. - Ты за неделю должна выучить все видеоматериалы, чтобы уловить интонации и манеры Саши. В Швейцарии я найму тебе учителей
французского и английского. Манерами займусь сам. Следи за речью. - Глаза Саши округлились, ей опять стало страшно. - Я помогу тебе! Ведь я эгоист! Я это делаю для себя. - Он вновь закурил. - Кредитку оставлю на столе. И… гардероб. Зайди утром в гардеробную и подбери себе одежду.
        Саша яростно замотала головой.
        - Я не буду носить вещи покойницы!
        - Я и не прошу об этом. Там три четверти вещей еще с магазинными бирками. Проблема с обувью. У тебя очень маленькая ножка! - Он взял ее ступню в руку и провел по ней кончиками пальцев. - Да! Придется обновить! Но этого никто не заметит.
        - Никто, кроме отца!
        - Придумаем что-нибудь. Например… слетаем в Японию, и ты скажешь, что уменьшила ступню!
        - Гениально! Но колодки надевали растущим девочкам, а не женщинам.
        - Да… Образованная моя! Значит, закажем обувь ее размера с внутренней вкладкой. Пока возьми Сашины сапоги, и…
        - Хорошо!
        - И еще. Надо сделать шов на запястье. Я договорился с Петром Ивановичем…
        - Только не он!
        - А вот спорить не советую! И еще, я хочу, чтобы мы заключили брачный контракт.
        - Что? О чем ты?
        - Да, брачный контракт. Знаю я хватку хохлушек! Потом, когда папочки не будет, тебе двадцать процентов.
        - Это же мой папа! - вступила в игру Саша.
        - Ну нет! Меня не устраивает такое начало действий.
        - Хорошо. Но будущих детей обеспечишь ты!
        - Лады! - Он снова опрокинул ее на спину и начал целовать…

* * *
        Оказавшись впервые в огромной гардеробной, Саша застыла как изваяние. И даже рот открыла от удивления. Если бы она могла видеть себя со стороны, то наверняка бы рассмеялась. Простояв так несколько минут, девушка принялась ощупывать вещи. Шелк ласкал пальцы, шифон струился, кашемир обволакивал руки. Она взяла кофточку, на которой была несрезанная бирка: «Шанель». Иксообразные пуговицы, черный бант на кипельно-белой ткани. Такая изысканно-скромная модель. Быстро надев кофточку, Саша посмотрелась в зеркало. Она имела врожденный вкус и всегда очень искусно подбирала наряды, отличаясь этим от сверстниц. На ее идеальной фигуре даже простое платье сидело великолепно, а дорогие наряды, которых, впрочем, у Саши давно уже не было, - тем более.
        - Что же надеть на обед?
        Задумавшись, она принялась постукивать указательным пальцем по нижней губе. Это была одна из маленьких Сашиных привычек, от которой теперь следовало избавляться.
        Остановив свой выбор на деловом брючном костюме от Армани цвета «асфальт», она дополнила его кремовой шифоновой блузкой. Выбрала Саша этот костюм, потому что ее замшевые сапожки тоже были серо-стального цвета. Их ей подарил Давид. Это была единственная фирменная обувь, которая у Саши имелась.
        Взглянув на себя в зеркало, она увидела другую, чужую, незнакомую женщину: тщательно уложенные феном короткие каштановые волосы, бледная кожа без веснушек, которые ей так шли… И только ее, Сашины, изумрудные глаза. Она взглянула на трюмо, где лежали очки, которые ей купил Юрий. Именно они дополняли новый образ, благодаря дымчатым стеклам скрывая ее неуверенность. Из украшений Саша выбрала нитку жемчуга, обвив ее дважды вокруг шеи. Долго смотрела на часики «Картье», так и не решившись их надеть. Сразу вспомнилось видео, которое она недавно смотрела, впитывая жесты, походку, интонации той Саши. Природный артистический дар и наблюдательность помогли ей освоить все это и уловить нюансы. На видео она заметила эти самые часики на руке покойной, что, конечно, мешало теперь их надеть.
        - Саша! Время! - услышала она голос новоявленного супруга.
        Выйдя из гардеробной, молодая женщина заставила себя улыбнуться.
        - Ну вот, я готова!
        Юрий обошел вокруг нее.
        - Ты прекрасно выглядишь, но, не обижайся, Саша на обед никогда не надела бы делового костюма!
        - А что бы она надела? На видео были только вечеринки и юбилеи.
        - Ну, например, джинсы и… блузку или тонкий кашемировый свитер.
        - У меня нет соответствующей обуви, а в ее сапогах… я так неуверенна, что моя походка похожа…
        - Ладно! Сойдет! - нетерпеливо перебил ее Юрий. - Мы опаздываем!
        - А кто там будет?
        - Мой партнер с женой. - Он увидел, как Саша побледнела. - Они не были знакомы, не волнуйся. Но образ надо оттачивать! Скоро мы вылетаем в Женеву.
        - А Паша с мамой?
        - Мы найдем для них подходящий домик, и потом… - Он ласково обнял ее за плечи, увидев слезы, которые текли из-под очков.
        - Тогда я завтра съезжу в Кривой Рог.
        - Нет! И это не обсуждается!
        Саша сжала зубы. Только сейчас она осознала, что похоронили не жену Юрия, а ее, Сашу. Теперь она не имела права ни на свои чувства, ни на свои мысли, ни на свои поступки. Саша дотронулась до свежего, еще красного, рубца на руке, чтобы убедиться, что назад дороги нет.
        …Когда они подъехали к ресторану «Ноев ковчег», метрдотель сказал, что их уже ждут.
        - Ты, главное, улыбайся и молчи, - подбодрил ее Юрий.
        Саша кивнула и, поправив дрожащими руками волосы, шагнула в зал.
        Молодая, но уже располневшая женщина приветливо улыбнулась, поднявшись навстречу вошедшим.
        - Наташа! - Она первая протянула руку сначала Саше, а потом Юрию.
        - Зиновий! - Мужчина лет пятидесяти тоже встал из-за стола.
        - Александра и Юрий! - Он, похоже, все-таки волновался, Саша заметила, как напряглась его поданная для приветствия рука.
        - Ну, что ты, Юрий, мы знаем! - засмеялся Зиновий.
        - У вас очень редкое имя, - тихо сказала Саша.
        - А, имя! Так мама хотела Зину, а получился я.
        - У меня тоже: ждали мальчика, а… - Саша замялась. Ей стало очень страшно ляпнуть вдруг что-то такое, что сразу выдаст ее с головой.
        - Я заказал обед на свое усмотрение: уху, салатики и стерлядь. Это царская рыба! Но, может, вы хотите еще что-нибудь?
        - Нет! Спасибо!
        - Выпьем? - Зиновий взял графин с водкой.
        - Моя жена любит шампанское! - возразил Юрий, хотя Саша его терпеть не могла.
        - Даме - шампанское! - махнул он возникшему за спиной официанту.
        Потек разговор ни о чем. Наташа, Зиновий и Юрий ловко орудовали многочисленными столовыми приборами, а Саша, боясь что-нибудь сделать не так, отговорилась диетой и сидела, не притрагиваясь к еде, потягивая лишь шампанское. Естественно, на голодный желудок она быстро захмелела, но все же держала контроль над ситуацией, пока Наташа не вспомнила о своих детях.
        - Вот мой девятилетний оболтус. - Она достала из сумочки фотографии. - А это - Анечка. Ей скоро годик. Такая хитрющая девчонка!
        - Моему сыну тоже девять лет, - выпалила Саша.
        Брови Наташи удивленно подпрыгнули вверх, а Юрий больно ущипнул «жену» за предплечье.
        - Это Сашенька племянника так называет, - выкрутился он.
        Тут Зиновий угрожающе посмотрел на свою жену и прошептал ей на ухо так, что всем было слышно: «Я же просил про детей не рассказывать!» Теперь уже испугалась и побледнела Наташа.
        Наконец подали десерт: меренги с мороженым, и все увлеклись едой. Простились дружески.
        Всю обратную дорогу они молчали. Едва переступив порог квартиры, Юрий схватил Сашу за плечи и начал трясти, крича в исступлении:
        - Ты рехнулась! Неужели нельзя было следить за тем, что говоришь? Ты просто напилась! Теперь я запрещаю тебе пить на встречах!
        - Убери руки, мне больно! - вспыхнула Саша, отталкивая его. - И не повышай голос. Я что, твоя заложница?
        - Нет! Ты - заложница денег! Больших денег!
        - Не нужны мне твои деньги, слышишь?! Я не стану больше играть эту комедию. Ищи другую актрису.
        Похоже, Юрий понял, что перегнул палку.
        - Пойдем, милая, ты устала… - Он нежно обнял ее и повел в спальню.
        Утром Юрий сделал вид, что никакого инцидента не было. Он даже принес ей кофе в постель и подарок - сережки и кольцо с изумрудами, так идущими к ярким зеленым глазам девушки.
        - Я еду на встречу. Необходимо еще кое-что уладить, а ты прогуляйся по магазинам. Купи что тебе нужно в дорогу.
        - Зачем? Мы же улетаем в Женеву только через неделю.
        - Нет. Мы улетаем завтра! - Он внимательно посмотрел на побледневшую Сашу. - И не вздумай ехать в свой Кривой Рог!
        - Но мне хоть деньги надо оставить маме…
        - Я позабочусь обо всем!
        - А позвонить можно?
        - Вот тебе сотовый, только постарайся, чтобы никто не услышал!
        Проводив Юрия, Саша в раздумье принялась ходить по пустой квартире. Домработница еще не пришла. Саша уже научилась ценить эти утренние часы одиночества, так как могла быть сама собой. Ей очень хотелось сбежать отсюда, но она понимала, что погрязла в долговых обязательствах: сын, мама, Циля Давидовна и… Давид. Саше удалось встретиться с «нужными» людьми, которые за более чем приличное вознаграждение пообещали устроить Давида в хорошую камеру и регулярно снабжать продуктами. Думать о нем было тягостно и больно. Эту боль Саша ощущала почти физически, чувствуя к тому же некое раздвоение: она и та, другая Саша. Но - оценивая сложившуюся ситуацию, она понимала это - другого выхода не было.
        Раздвинув шторы в гостиной, Саша увидела, что утро, умытое ранним дождем, уже вовсю сияет солнечным светом. Скоро, с приходом домработницы, тишина и одиночество в квартире будут нарушены. Решив не тянуть больше время, Саша позвонила домой, а потом, подумав, набрала номер Толика.
        - Привет! Это Саша!
        - Ну здравствуй! - Она сразу уловила в его голосе раздражение.
        - Что нового?
        - Да ничего. Я пытался передать Давиду записку - не получилось. Свидание с ним могут дать только через месяц, да и то лишь матери. Циле Давидовне чуть лучше: потихоньку ходит, волоча за собой левую ногу. Рука почти не работает, согнута, как крючок. Галя молодец, хорошо за больной смотрит.
        - А Вова?
        - Да кому же он теперь нужен? Вова по-прежнему в психушке. Выглядит как статуя. Совсем закололи парня. Если Галя согласится за ним присматривать, скоро заберу его оттуда.
        - Толик, я улетаю за границу. Так нужно. Другого выхода нет. Не говори пока об этом Давиду…
        Она проглотила комок в горле. Слезы брызнули из глаз. Саша знала, что не скоро увидит людей из своей прошлой жизни, а может, больше и не увидит никогда.
        - Я понимаю, - ровным голосом произнес Толик. - И догадываюсь, что ты не захочешь назвать свой новый адрес. А кто теперь будет платить Гале?
        - Я передам деньги. Ты… не волнуйся!
        - И действительно, из-за чего бы мне волноваться? - вдруг насмешливо проговорил он и зло добавил: - Разве только лишь из-за того, что моему другу попалась баба-сволочь!
        - Но ведь я делаю это и из-за Давида тоже, - прошептала Саша в телефонную трубку, ответившую ей резкими короткими гудками.
        Все внезапно поплыло у нее перед глазами. Саша едва успела прислониться к стене и медленно осела на пол. Очнулась она от того, что домработница Света трясла ее за плечи и кричала:
        - Александра Степановна! Что случилось?! Что с вами?! Что?!
        - Не знаю! Наверное, слишком крепкий кофе выпила, - спокойным слабым голосом ответила Саша, хотя догадалась, что в ее организме зародилась новая жизнь. Ах, какое было бы счастье, если б этот малыш оказался ребенком Давида… Почему у них ничего не получилось?
        Она поднялась на ноги и, покачиваясь, пошла в ванную. На полдороге остановилась.
        - Света! Пожалуйста, не говорите никому, что я теряла сознание.
        - И Юрию Андреевичу тоже? - заискивающим тоном спросила та, с тревогой глядя на хозяйку.
        - Ему я сама скажу. - Саша знала, что домработница обо всем докладывает Юрию.


        13. Чужая жизнь
        Юрий не задал Саше вопросов по поводу ее самочувствия, и она поняла, что Света, вопреки обыкновению, ничего ему не рассказала. Это было странно. «Неужели она поняла, что я - не та Саша? Может, настоящая хозяйка больше общалась с ней? Делилась проблемами? Я пропаду, пропаду», - в смятении думала Саша, и сердце стучало в такт ее мыслям, часто и тревожно.
        Этим утром они улетали в Женеву на личном самолете Юрия. Удивляться данному факту у Саши не было сил, ее мутило еще больше, чем накануне: наверное, сказались последние переживания.
        Когда самолет оторвался от взлетной полосы, ей стало совсем плохо. К физическому дискомфорту примешивался болезненный, сосущий страх. Саша боялась авиакатастрофы, боялась своего разоблачения, боялась незнакомой страны, неизвестного будущего и того, что она уже никогда теперь не вернется в прежнюю жизнь.
        Именно сейчас, в чужом мире, с чужим мужем, оставляя сына, мать и любимого, она часто думала о Давиде, особенно поняв, что опять ждет ребенка. Мысли метались от прошлого к будущему, и порой происходящее казалось ей нереальным, словно она смотрела остросюжетный фильм с собой в главной роли.
        Самолет набирал скорость и высоту. Саша закрыла глаза. Юрий положил горячую ладонь на ее руку и шепнул:
        - Не бойся! Со мной ничего не бойся!
        Она благодарно кивнула, догадываясь, что на самом деле страх быть разоблаченным преследует и его. Саша понимала, что прислуга в Швейцарии знает «ее» гораздо лучше, чем Света в Киеве, и там нельзя совершить ошибки в поведении, манерах, привычках.
        Когда стюард пошел разогревать обед, она попросила Юрия:
        - Ты не оставляй меня одну, хотя бы пару дней. Я же ничего не знаю… - Она сжала его руку.
        - Главное, не волнуйся! Ты хозяйка и моя королева! - Он улыбнулся бледной Саше.
        - Я постараюсь! - дрожащим голосом ответила она.
        Стюард поставил салаты и налил белое сухое вино «Шабли», даже не спрашивая, зная привычки хозяйки.
        - Спасибо! - Саша поднесла бокал к губам.
        Стюард сделал большие глаза, кивнул и пошел за хлебом.
        - Моя жена никогда не говорила обслуживающим ее людям «спасибо», она кивала головой.
        - Ну вот видишь, я обязательно проколюсь!
        - Смотри на меня, я тебя выручу! - Он чокнулся с Сашей и отпил вино.
        …Женева встретила их солнцем и яркими летними красками. За границей Саша оказалась впервые, но у нее возникло ощущение, что она здесь уже бывала. Лишь потом девушка догадалась, что видела все это в любительских фильмах Юрия.
        Внутри «Мерседеса» пахло кожей и роскошью.
        - Вот водичка! Попей, - ласково сказал Юрий, протягивая ей маленькую пластиковую бутылку, покрытую капельками влаги.
        - Здесь что, холодильник? - удивилась Саша.
        Он рассмеялся:
        - Здесь? Здесь все «как в лучших домах Лондона и Парижа»! Поехали!
        Саша смотрела в окно и не могла оторвать глаз от окружавшего ее пейзажа: затейливых цветников, бегущих вдоль дороги, дымчатой кромки леса на горизонте, пронзительно-белых, подсвеченных солнцем облаков.
        Через час они подъехали к дому, который уместнее было бы назвать дворцом. Ухоженные клумбы, фонтанчики, даже маленькое озеро и огромные деревья, среди которых виднелись беседки, - все говорило о стабильности и достатке. К парадному входу вела великолепная мраморная лестница. Саша с улыбкой подумала о том, как обрадуется Павлик, когда она привезет его сюда и, взяв за руку, поведет вверх по этим белоснежным ступеням, но потом вспомнила, что здесь Павлику побывать не суждено. Мысли о сыне нарушили едва установившуюся в ее душе гармонию, и в дом Саша вошла с уже привычным ей настроением, в котором мешались тоска, отчаяние и страх.
        В огромном холле был такой высокий потолок, что у нее закружилась голова и, если бы не вовремя подставленная рука «мужа», Саша наверняка бы грохнулась на пол.
        - Добрый день, Варенька! - бодро поприветствовал Юрий молодую ухоженную женщину в белоснежном кружевном фартуке, которую назвать служанкой можно было разве только лишь с большой натяжкой. - Госпожа устала, да и не очень хорошо себя еще чувствует после операции. Проводи ее, а то не дай бог упадет!
        Варенька, потупив глазки, кокетливо улыбнулась, и Саша поняла, что Юрия и эту девушку связывают отношения отнюдь не невинные. «Надо быть осторожной!» - подумала она, едва успевая за шустрой служанкой. Боковым зрением Саша отметила, что на стенах много картин в золотых рамах: шедевры экспрессионистов вперемешку с классицизмом. Интересно, это дань моде или действительно увлечение?
        Поднявшись наверх и завернув за угол, Варя распахнула двери.
        - Все, как вы любите, госпожа! - Саша кивнула. - Вещи принести сейчас или позже? - Она пытливо посмотрела на резко помолодевшую хозяйку.
        Саша махнула рукой, давая понять, что ей все равно. На интуитивном уровне она догадалась, что поступила правильно. Как только дверь бесшумно закрылась, Саша вздохнула. Она не знала, что ей сейчас делать, и в растерянности принялась ходить по спальне, разглядывая и трогая дорогую мебель, словно безжизненное дерево могло дать ей какую-нибудь подсказку. Вдруг дверь распахнулась, и Саша увидела Юрия, а за его спиной раскрасневшуюся Варвару, в руках которой были чемоданы. Юрий глазами показал девушке, где их поставить, и, когда она, выполнив это, ушла, крепко обнял Сашу.
        - Спасибо, что ты зашел. Я не знала, переодеваться или…
        - Саша, веди себя естественно, поменьше думай! Если хочешь принять ванну - прими! Хочешь поваляться - валяйся! Ну что ты застыла?
        Он снова прижал ее к себе и поцеловал в шею. Саша уловила идущий от него сладкий аромат изысканных женских духов, мешающийся с терпким запахом одеколона. «Значит, она действительно его любовница и он ей делает дорогие подарки! А я должна теперь жить в этой грязи и лжи!» И снова Саше безумно захотелось, чтобы рядом оказался Давид, чистый и честный по отношению к ней. Она прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться.
        - Я устала!
        - Отдыхай! - Он, этот чужой человек, конечно, не заметил ничего. - Прими ванну и поспи. Я зайду часа через два.
        - А вам с Варенькой хватит этого времени? - неожиданно для себя спросила она.
        - Не в твоих интересах выставлять колючки, Саша! Ты же хочешь увидеть сына и маму?
        Она кивнула:
        - Извини, это действительно не мое дело!
        Юрий погладил ее по щеке и молча вышел из комнаты.
        «Вот дура! - поругала себя Саша. - «Язык мой - враг мой!» - как говорит мама». Она побрела в ванную и ахнула от увиденной роскоши. Все было в стиле Версаче. Присутствовали два цвета: черный и золотой. Открыв золотые краны, девушка наполнила черную мраморную купель. Скинула с себя одежду и легла в горячую воду, прикрыв от удовольствия глаза. Потом добавила пенку, источавшую мускатно-ванильный аромат, который снова вернул ее в воспоминания…
        …Она лежала в ванной, а Давид сидел на бортике и мыл ее, как ребенка, мочалкой. Его руки начали ласкать ее грудь, а потом он, прямо в брюках, нырнул к ней. Вода выплеснулась на пол, но они, целуя друг друга, не обратили на это внимания…


        14. Освобождение
        Давид не имел никакой связи с внешним миром целых три месяца. И когда ему объявили, что на завтра у него назначено свидание, он готов был плясать от радости. Конечно, Давид рассчитывал на встречу с матерью, о Саше он вообще старался не думать. Пятнадцать лет - слишком большой срок для того, чтобы на что-то надеяться. Но даже если Саша вдруг решила его ждать, никто не даст ей свидание. Жаль, что они не успели пожениться. Хотя… очень хорошо. Это бы усложнило и без того нелегкую Сашину жизнь.
        … - Толян?!
        Увидеть его в комнате для свиданий Давид не ожидал никак.
        - Толян, Толян. Собственной персоной. За деньги и не такое можно устроить, - усмехнулся тот и, оглядев друга с головы до ног, притянул его к себе. - Вас что, совсем паршиво кормят? Ты худющий, как дистрофан.
        - Да нормально кормят, почти как в ресторане, - отмахнулся Давид. - Давай лучше рассказывай, как мама, как Саша?
        Еще перед встречей Толик долго думал, что говорить другу, а о чем умолчать, но, когда увидел его, решил ничего не утаивать. Лучше сразу рассеять все иллюзии - и дело с концом.
        - Ну! Как там Саша? - глаза Давида заблестели, желваки на скулах задвигались от нетерпения.
        - А что Саша? - нехотя ответил Толик. - Она теперь живет с другим мужиком в Швейцарии.
        - Ты точно знаешь? - Давид присел на стул с облупленной краской.
        - Точно. Она сама мне сказала. Только ты не кисни, Димыч. Послушай, все бабы…
        - Не смей! - Давид исподлобья посмотрел на друга.
        - Но, конечно, она многое сделала… - пошел на попятную Толик. - Ты знаешь, Цилю Давидовну ведь парализовало, как раз за день до твоего суда, так Саша сиделку, свою однокурсницу, нашла. Платит ей, и та хорошо ухаживает за твоей матерью. Циле Давидовне сейчас намного лучше, она даже по дому уже ходит.
        - А мама Саши и Павлик?
        - Они дома, в Кривом…
        - Значит… - Давид замолчал. - А Вова?
        - Его выписывают из психушки… Сиделка Цили Давидовны согласилась за ним присматривать.
        - Спасибо тебе! - Давид с чувством пожал руку друга. - И Сашке, если сможешь, передай…
        - Свидание окончено! - равнодушно оборвал их разговор толстый тюремный охранник с потным лицом. - Руки за спину!
        …Давид вернулся в камеру. В серый каменный мешок, где он должен был провести столько лет… Ему повезло, если можно так сказать. Власть в камере, где сидел Давид, принадлежала вору в законе - Ефиму Марковичу, который сразу понял, что в новичке течет еврейская кровь, и взял его под свою опеку.
        В той жизни Ефим Маркович был директором мебельной фабрики. Он привез чешских специалистов и выпускал «чешские гарнитуры» в Харькове. Мебель была нарасхват. Заложил его заместитель, которого Ефим Маркович считал другом. Узнав о предательстве, предприниматель пырнул иуду ножом, хотел напугать, но нечаянно убил. Так Ефим Маркович получил нехилый срок. К счастью, за время работы он обзавелся колоссальными связями и поэтому даже в тюрьме у него были особые условия. Оказавшись под защитой, Давид не испытал и сотой доли унижений и избиений, которые иначе обязательно пришлись бы на его долю. И еще… Ефим Маркович занимался с юношей английским, который знал прекрасно, так как его мать была учительницей. Когда, вернувшись со свидания, Давид поделился с Ефимом Марковичем новостями, тот сказал:
        - Теперь мы займемся еще французским, потому что в Швейцарии говорят на этом языке.
        - За пятнадцать лет я точно выучу и французский, - усмехнулся Давид.
        - Нет, мальчик, будем выбираться отсюда! - бывший директор потеребил свою ухоженную бородку.
        А через четыре месяца произошло событие, которое ускорило процесс освобождения Давида…


        15. Убийца
        Вовочка вернулся домой, и Галя сразу поняла, что это уже не тот несчастный паренек, о котором говорил Толик, а вполне сформировавшийся взрослый мужчина, хоть и ненормальный. Гормоны, видимо, кипели в нем слишком бурно, и, конечно, объектом его внимания стала первая попавшаяся на глаза женщина - Галя. Он буквально не давал ей прохода: увидев утром, радостно хлопал в ладоши, пожирал влюбленными глазами, пытался обнять и бесцеремонно лез рукой за воротник блузки или под юбку. Вовочка изменился. Галю он обожал, а резко постаревшая, больная мать его раздражала. Она невнятно говорила, и от нее сильно пахло лекарствами. Но самое главное, как думал Вова, именно она мешала Гале ответить ему взаимностью. И в голове душевнобольного постепенно зрел план. А может, страшное решение пришло спонтанно, как это часто бывает с психически нездоровыми людьми.
        Когда Галя пошла в магазин за продуктами, а Циля Давидовна задремала, Вовочка подошел к кровати матери и спокойно, даже хладнокровно, как могут, наверное, только душевнобольные, накрыл ее подушкой, навалившись на задергавшееся в конвульсиях тело всей своей тяжестью. Он так увлекся, что не слышал, как Галя вернулась. Молодая женщина, будучи медсестрой, сразу поняла, что Вовочка в состоянии аффекта. Она быстро выскочила из квартиры и позвонила соседке, с которой поддерживала дружеские отношения.
        - Рая, это я! - Она задыхалась и несколько секунд больше не могла вымолвить ни слова.
        Картина убийства стояла у нее перед глазами. Когда соседка показалась на пороге, Галя втолкнула ее внутрь квартиры и захлопнула за собой дверь.
        - Что случилось?
        - Он… убил ее! - выпалила медсестра.
        - Кто? Кого?
        Галя остекленевшими от ужаса глазами посмотрела на соседку, и та догадалась обо всем.
        - В милицию?
        Галя только кивнула.
        Когда приехала милиция, Вовочка сидел на кухне и снова казался послушным, тихим, несчастным пареньком. Но, увидев появившуюся в дверях квартиры Галю, резко переменился.
        - Я люблю тебя, люблю, - исступленно твердил он, протягивая к ней руки, а потом сказал то, что перевернуло его собственную жизнь и жизнь Давида с ног на голову: - Они мешали мне: и отец, и мать. Я отправил их на небо, там много места.
        Через несколько дней картина двух убийств полностью прояснилась. Вовочка с необычной для душевнобольного точностью рассказал о том, как задушил мать и отправил на тот свет отца. Оказалось, парень давно мечтал попробовать отцовский напиток, который делает того таким веселым. Естественно, желания отца и сына не совпали. Так завязалась потасовка, закончившаяся столь трагически. К разочарованию Вовы, бутылка из-под водки оказалась пуста. Тогда он вытер носовым платком древко молотка, чтобы стереть отпечатки пальцев (по телевизору такое часто показывали), отыскал в шкафу коробку зефира в шоколаде и отправился смотреть мультики.
        …После полного выяснения обстоятельств дела Давида, наконец, отпустили. Он до конца дней помнил напутствие Ефима Марковича: «Самое главное - знать, зачем ты живешь, сынок! Сохрани любовь к людям - это источник энергии, без нее ты станешь мертвецом, которого еще не похоронили…»
        Следовать мудрому совету было непросто. Оказавшись на свободе, Давид остро почувствовал, насколько он теперь одинок: нет ни любимой, ни матери, ни отца, ни брата.
        Вернувшись домой, он ахнул: все было перевернуто вверх дном. Кровать, где умерла насильственной смертью мать, оказалась не заправлена, а на подушке осталась вмятина от головы. Запах лекарств и больного человека до сих пор не выветрился и мешал дышать. Давид распахнул все окна и застыл, глядя во двор. Их старый двор не менялся с тех пор, как они сюда переехали: песочницы, где гадили кошки и потому не играли дети, сломанные качели, пьяный Василий на пеньке и стайка гоняющих мяч мальчишек…
        - Я так не хочу! - Злость волной поднялась из груди и вырвалась наружу этим воплем.
        Не трогая ничего, Давид отправился в душ, тщательно вымылся, нашел чистые джинсы и рубашку, которые после тюрьмы висели на нем как на вешалке. Заглянул на кухню. Отыскал сухари, которые любил Вовка, вскипятил чайник. Перебив немного голод, парень вышел из дома. Находиться здесь было невыносимо.
        Бездумно шагая по улице, он вдруг понял, что ноги несут его к дому Толика. Ноги лучше самого Давида знали, что делать. Ведь действительно, куда еще идти? Толик - единственный человек, который его не оставил.
        Дверь открыла незнакомая девушка, похожая на мальчика-подростка: длинные ноги, выгодно подчеркнутые коротенькими шортами, плоская грудь, почти не выделяющаяся из-под трикотажной обтягивающей майки, тонкая шейка и короткая мальчишеская стрижка. Приковывали к себе внимание огромные детские глаза серого цвета, как небо перед грозой.
        - Вы кто? - с любопытством глядя на Давида, спросила она.
        - Давид, друг Толика. - Он пожал длинные, холодные пальцы.
        - Томка! - представилась девушка, улыбнувшись.
        - Почему не Тамара?
        - Вы же к Толику, а он меня так называет. Проходите. - Девушка повернулась к нему коротко стриженным затылком, и Давид понял, почему его друг с ней.
        Она манила к себе этой детскостью и, одновременно, изяществом.
        - Есть хотите? Толик, наверное, не скоро вернется. У меня борщик и картошечка с лисичками.
        - Угу! - только и смог произнести Давид, у которого рот наполнился слюной от предвкушения пищи.
        Они сели. Томка поставила покрытую изморозью бутылку ледяной водки, налила по рюмке.
        - Ну, за знакомство! - быстро выпила до дна.
        Давид насторожился, слишком долго он наблюдал, как это делал его отец. Тем временем, не закусывая, Тома налила еще. Давид молча принялся за домашний борщ.
        - А где тетя Лариса? - Он любил маму Толика.
        - К тетке в деревню поехала! - Томка залпом выпила вторую рюмку и сразу опьянела.
        «Алкоголизм, причем запущенный», - подумал Давид. Тамара закурила, выпуская клубы дыма прямо ему в лицо. Торопливо доев борщ, он отодвинул тарелку.
        - Спасибо! Очень вкусно! Ну, я, пожалуй, пойду. До свидания, Тома.
        Давид вышел не оглядываясь, поначалу он очень разозлился на друга за его выбор.
        Холодный ветер остудил его мысли. «Я ведь тоже выбрал женщину, которая явно была не для меня. Так и вышло, она меня бросила! Толик просто влюбился в эту Тамару. А вдруг ее можно еще вылечить? Она молодая, как мы с Толиком». Давид сорвал травинку и начал жевать, погрузившись в воспоминания. «Мама тоже вкусно готовила, особенно куриные котлетки и… салат «Оливье». Все же какая-никакая была семья, а теперь…» Грустные мысли прервал рев мотора. Это была роскошная спортивная «BMW». Машина остановилась, и из нее вышел довольный жизнью Толик.
        - Толян! - окликнул его Давид.
        - Димыч!
        Друзья обнялись и стояли молча несколько минут.
        - Ну, пошли ко мне! - Толик толкнул друга в спину. - Там Томка что-то вкусное приготовила!
        - Я уже был у вас! - мрачно ответил Давид.
        Конечно, Толик догадался, что Томка уже навеселе.
        - Люблю я ее! - с надрывом сказал он. - И вылечу обязательно. И дети у нас будут!
        - Послушай, это твоя жизнь. Я помогу, если что!
        Они зашли домой. Бутылка была пуста, а Томка спала, сидя на табуретке в кухне. Толик взял девушку на руки и отнес на диван в свою комнату.
        - Ты борщ будешь?
        - Да я его уже поел! Вкусный.
        - Тогда посиди со мной!
        Толик принялся жадно есть, опустив глаза в тарелку.
        - Мне нужна работа, - помолчав немного, сказал Давид. - Ты чем сейчас занимаешься?
        - Я - рэкетом, - усмехнулся друг.
        - Что это такое? - Вот теперь, услышав незнакомое слово, Давид понял, что, сидя в тюрьме, он словно раз за разом проживал один и тот же день, в то время как настоящая жизнь неутомимо и быстро текла вперед.
        - По-русски - вымогательство. Мы отбираем бабки у зажравшихся бизнесменов и даем им «крышу» от других бандитов.
        - Кто это «мы»? Ты бандит?
        - Нет, до этого, надеюсь, не дойдет. Я никого не убивал. У нас создана группировка «Артем». Сегодня весь Кривой крышуем. Готов?
        - Да! - тут же согласился Давид. - Мне нужны бабки. Много бабок.
        - Хорошо! Завтра познакомлю тебя с Головой.
        - Ну, тогда до завтра?
        Друзья обнялись, и Давид пошел к двери.
        - На! - остановил его Толик, протянув несколько крупных купюр. - Это на первое время. Отдашь, когда сможешь.
        - Спасибо. - Давид сунул деньги в карман джинсов.
        Утром он стал членом бандитской группировки «Артем».


        16. Семейная жизнь
        Саша вживалась в две роли одновременно, и это ее спасло. Беременность, которая меняет привычки и фигуру, скрывала промахи в поведении «новой» Саши.
        - Надо же, я чувствую себя совсем другим человеком. Словно заново родилась, - весело говорила она в присутствии прислуги, надеясь, что эти слова объяснят все недоразумения, если таковые возникнут.
        Женева ей нравилась: здесь было чисто, ухоженно, красиво; во всем чувствовался крепкий, надежный достаток.
        Юрий слово сдержал: Мария Александровна с Павликом через пару месяцев тоже прилетели в Швейцарию и поселились недалеко от них, на другом берегу озера. Это известие, которое супруг торжественно преподнес ей за завтраком, так взволновало Сашу, что она не смогла проглотить ни кусочка, а потом и вовсе почувствовала себя нехорошо.
        - Послушай, твое состояние может отразиться на ребенке! - укладывая бледную Сашу на диван, недовольно проговорил Юрий. - Держи себя в руках. Иначе я просто запрещу тебе видеться с сыном и матерью.
        - Ты считаешь, что я не должна волноваться после такой долгой разлуки с самыми дорогими мне людьми?
        - Ты, конечно, права, - смягчился он, погладив ее по руке. - Но все-таки старайся беречь себя.
        После того как Саша рассказала Юрию о беременности, между ними больше не случалось близости, и вообще он очень часто стал пропадать вне дома. Саша была очень одинока, да еще под постоянным прессингом наблюдавшей за ней прислуги. После Сашиного визита к гинекологу и всех проверок, когда Юрий узнал, что все нормально, он решился позвонить тестю.
        - Степан Олегович! Здравствуйте, дорогой!
        - Почему Саша мне так долго не звонила, а только писала по электронке? - вместо приветствия брюзгливо спросил тесть.
        - Ну вы же знаете эти женские заморочки. Она сделала пластическую операцию и выглядит на двадцать лет!
        - Вот дуреха! Я против всех этих операций! Ну, дай ей трубочку.
        - У меня для вас еще один сюрприз! - радостно сообщил Юрий.
        - Мне уже достаточно ваших сюрпризов!
        - Мы ждем наследника или… наследницу!
        - Я вылетаю, дети, к вам… - Он помолчал. - Фу ты, черт! Ну, где-то через месяц.
        - Не торопитесь, а то опять начнете спорить с Сашей. Понимаете, ей нервничать сейчас никак нельзя.
        - Ты прав! - в голосе тестя слышалось облегчение. Степану Олеговичу явно не хотелось менять свои планы. - Так ты позовешь мою единственную наследницу? - сквозь шутливый тон слышалась угроза.
        - Да! Сейчас! - Юрий повернулся к Саше. - Говори шепотом, мол, простудилась, - прошептал он жене, прикрыв рукой трубку.
        - Привет, папуля! - Азы общения с отцом дал ей Юрий.
        - Что с голосом?
        - Ларингит! Ерунда! Чувствую себя прекрасно!
        - Береги себя и наследника, но я очень недоволен, что ты с собой что-то сделала.
        - Ну, не сердись! Люблю, обнимаю. Мне тяжело говорить.
        - Ладно, не пропадай, звони. Целую тебя, королева. - Степан Олегович положил трубку, он явно куда-то спешил.
        - Все прошло отлично, ты умница, - с довольной улыбкой проговорил Юрий. - Этот жиртрест повелся на наш обман как младенец.
        - А если он приедет? Я еще ни французский, ни английский не знаю. Даже разговорную речь, - со страхом сказала Саша.
        - Есть время! До родов он точно не соберется!
        …Сейчас волнение перед встречей с мамой и сыном вытеснило из головы Саши все мысли. Юрий вел машину сам, чтобы не давать водителю повода для досужих разговоров.
        Едва «Мерседес» затормозил возле небольшого, но симпатичного, уютного домика, как с крыльца навстречу приехавшим метнулась тонкая мальчишеская фигурка. Саша инстинктивно прикрыла руками уже обозначившийся животик.
        - Тише, тише! Здравствуй, мой родной! - Она начала целовать смутившегося подростка в лоб, нос, губы, в пахнущую детским мылом макушку.
        Павлик сильно вытянулся и от этого казался каким-то трогательно растерянным. Саша поймала взгляд сына, он смотрел на животик.
        - Да! У тебя будет сестричка!
        - Или братик! - сказал улыбающийся Юрий.
        Наконец на крыльцо вышла явно помолодевшая мать.
        - Мамулечка, ты просто красавица! - Саша кинулась обнимать Марию Александровну, которая, как ни старалась, не смогла удержать счастливых слез.
        - Ну, пойдемте в дом!
        - Мама, познакомься, это мой муж, - выпалила Саша, кивая головой на Юрия.
        - Юра! - Он протянул пожилой женщине руку, не зная, как себя вести, ведь тещи у него не было.
        - Мария Александровна! - смутилась она. - Пойдемте, я пирогов напекла, с маком, как Санечка любит.
        - У вас же кухарка есть!
        - Наташа-то? Ну что вы, - весело рассмеялась Мария Александровна. - Я пока еще только учу ее готовить.
        Саша обняла сына и почувствовала, что тот стесняется ее объятий. «Неужели отвык?» - с разочарованием и жалостью подумала она.
        Первым делом гости принялись осматривать дом, и Павлик немного оттаял.
        - Мамочка, я хочу поехать к тебе, ну хоть на недельку!
        Саша вопросительно посмотрела на Юрия, заранее зная ответ.
        Он едва заметно покачал головой.
        - Нельзя, мой милый! - тихо сказала она.
        Лицо ребенка сделалось таким потерянным и несчастным, что сердце Саши зашлось от боли.
        - У меня здесь даже друзей нет!
        - Солнышко, выучишь французский и пойдешь в школу, потерпи чуть-чуть.
        Конечно, Саша понимала, что это «чуть-чуть» растянется даже не на год. Разве так просто выучить чужой язык? Пока Павлик находился на частном обучении. «Как же ему, бедному, тоскливо и грустно, - с отчаянием подумала Саша. - Ни матери рядом, ни друзей, ни даже просто знакомых». Почувствовав ее настроение, Павлик захлюпал носом, превратившись в прежнего родного, маленького мальчугана. Саша кусала губы, боясь расплакаться, и с тревогой поглядывала на недовольно хмурившегося Юрия.
        Выручила, как всегда, мама.
        - Чайку? Кофейку? Пошли-пошли за стол. Павлуша, помоги! - засуетилась она. - А там, в сумке, что? Никак подарки?
        - Бабушка, посмотри, сколько моделей они привезли! - повеселел Павлик, увидев наконец содержимое сумки.
        - Не «они», а мама и… Юрий! - улыбнулась Мария Александровна. - Ребенок остается ребенком. - Она обняла дочь. - Рожать-то когда?
        - В ноябре.
        - Дай-то бог, чтобы все было хорошо!
        Уехали они, когда стемнело, а Павлуша заснул. Весь вечер взрослые пытались создавать иллюзию благополучной семьи.
        Вытянув отекшие ноги в удобной машине и прикрыв глаза, Саша спросила:
        - А Павлик будет видеться с нашим ребенком?
        - Не знаю. Как бы потом малыш не заложил нас дедушке.
        - Да. Я не подумала. А он на роды точно приедет?
        - Наверняка! Но ты молодчина, вжилась в роль.
        - Отец все равно может…
        - Не думай так! Мысль - она материальна. Чем позже «твой папочка» приедет, тем выгоднее для нас…

* * *
        Анастасия родилась восемнадцатого ноября. Роды, длившиеся более двух суток, были очень тяжелыми. Саша так тужилась, выталкивая девочку, которая не хотела появляться на свет, что сосуды на лице и в глазах полопались. Хорошо, что происходило это в Швейцарии, где все было на высочайшем уровне. Девочка родилась с весом четыре с половиной килограмма и ростом пятьдесят два сантиметра. Об этом сразу сообщили дедушке, но, ко всеобщей радости, он не приехал.
        - Когда сына родишь - вырвусь обязательно! Не обижайся - бизнес! - сослался на свою занятость он, а сам улетел в Австралию на какую-то особенную рыбалку.
        - Ну, Сашка, ты везучая! Пронесло! - Юрий поцеловал ее и стал разглядывать крохотную девочку: рыжий пушок на головке, длинные реснички, маленькие розовые ушки и чавкающий ротик. Это был первый ребенок Юрия, но новоиспеченный папаша ничего не почувствовал к дочери.
        - Она похожа на тебя! Скажем, что малышка - вылитая бабушка Вера! Тесть никогда не видел мою маму даже на фото.
        Саша кивнула, соглашаясь. Она была еще очень слаба, и ей сильнее, чем когда-либо, хотелось настоящего домашнего тепла и ласки.
        - До двух лет детки не помнят ничего. Может, мы с Настюшей хотя бы несколько дней в неделю будем жить у моих? Очень хочется к маме, прямо сейчас.
        - Знаешь, сначала вернемся, чтобы все увидели вас, а потом… короче, я разрешаю!
        - Спасибо!
        - Теперь, как очухаешься, мальчика будем делать! - новоявленный отец был полон планов.
        Саша благоразумно промолчала, думая о тех счастливых днях, которые она проведет с Павликом и мамой. Ей стало так спокойно!
        - Кормить будете? - заглянула в палату круглолицая, улыбчивая медсестра.
        Саша закивала, собираясь сказать, что молоко уже пришло, но неожиданно услышала резкий, категоричный голос Юрия:
        - Нет. Мы решили, что искусственное вскармливание лучше.
        Саша растерянно захлопала глазами. Когда был маленьким Павлик, кормление всегда доставляло ей особенное удовольствие. Такая горячая волна ни с чем не сравнимой любви и нежности захлестывала ее, когда сын, раскрыв ротик, тыкался крошечным личиком в грудь, ища сосок, а отыскав, начинал самозабвенно чмокать губками. Именно тогда Саша понимала, какое это счастье - быть матерью.
        - Я бы…
        - Мы так решили! - жестко повторил Юрий.
        Девочку унесли на кормление.
        - Послушай, Саша! Она никогда бы не портила грудь ради ребенка.
        - Но ведь отец не увидит меня голую!
        - Зато прислуга расскажет, вернее, доложит ему обо всем!
        …Неожиданно после рождения Анастасии в доме среди слуг у Саши появилась подруга. Это была тридцатидевятилетняя женщина, домоправительница Елена Викторовна. Выяснилось, что за сухой, невыразительной внешностью скрыта тонкая, отзывчивая душа. Впоследствии Елена Викторовна рассказала Саше, что ее дочь умерла в восемь лет от лейкоза. С мужем женщина развелась, когда девочке было три года. Много лет назад Елена Викторовна работала переводчицей. А после перестройки, когда жизнь в России перевернулась с ног на голову, вынуждена была оставить любимую профессию. Сначала она устроилась на должность домоправительницы у отца Александры Степановны, а потом, когда та вышла замуж, отправилась вслед за хозяйкой.
        Конечно, Елена Викторовна поняла, что из Киева с Юрием приехала другая женщина, но домоправительнице нужна была хорошая работа, как и другим, служащим в этом доме. Потому, если кто-то и догадался о подмене хозяйки, то все молчали. Юрий хорошо платил, а после приезда Саши увеличил всем оклад. Когда Саша вернулась домой с Настенькой, Елена Викторовна окончательно оттаяла. Она обняла Сашу и поцеловала.
        - Поздравляю вас! Если что-то понадобится, я готова все время - двадцать четыре часа в сутки!
        Конечно, Саша была очень растрогана этим порывом, но даже не предполагала, что житейский опыт и знания Елены Викторовны действительно ей помогут.
        Когда Насте исполнилось восемь месяцев, у нее случился ложный круп. Няня, сама Саша и все остальные в доме растерялись. Ребенок начал синеть и задыхаться. Только Елена Викторовна не поддалась всеобщей панике. Она взяла девочку на руки, подошла к окну и распахнула его настежь. Холодный ночной воздух спас ребенка. Потом приехала «Скорая»…
        Когда опасность миновала, Саша, шатающаяся от усталости и пережитого волнения, подошла к Елене Викторовне и крепко ее обняла.
        - Спасибо!
        - Я свою дочь не спасла…
        Они проговорили всю ночь. Елена рассказала о своей жизни, Саша тоже открылась новой подруге.
        - У нас с тобой много общего. - Женщины перешли на «ты».
        - Что именно? - удивилась Саша.
        - Мы обе живем чужими жизнями. Я - вашей, а ты - жизнью Александры Степановны.
        С тех пор тайн у Саши от Лены не было, и это скрашивало ее одинокую, несмотря на появление дочери, жизнь. Именно Лена разворошила воспоминания о Давиде, а однажды сказала:
        - Ты до сих пор любишь этого человека, Сашенька. Найди его!
        - Он в тюрьме, Лена.
        - Не факт. За любовь надо бороться.
        - Поздно. Юра не позволит мне этого сделать… Он теперь легко может манипулировать мной. У нас ведь дочь.
        - Ну а если все-таки попытаться? Знаешь, подруга, живем один раз!
        - Нет, мой папа говорил: «Умираем один раз, а живем каждый день!»
        Но мысли о Давиде по-прежнему грызли Сашу, как черви сладкую, переспевшую грушу. И однажды она решилась позвонить Толику.
        - Привет, Анатолий! Не узнал меня? Я… Саша.
        - Здравствуйте! - Саша почувствовала, что он не хочет с ней говорить.
        - Я не вовремя?
        - Да!
        - Понимаю. Не буду вас отвлекать, скажите только, Давид здоров?
        - Да, - на другом конце провода положили трубку.
        После этого звонка Саша долго находилась в депрессии. Она бесцельно бродила по дому, часто непричесанная и кое-как одетая. Лена пыталась ее растормошить, боясь, что подругой в конце концов заинтересуются психиатры. Юрий много разъезжал по командировкам, и часто не один. Саша знала, что у него появилась любовница. Но это молодую женщину не волновало, ведь она не была ему женой, а лишь выполняла договор. Кстати, супружеский долг Юрий выполнял отменно. Иногда Саше казалось, что он ее мужчина и судьба, ей хотелось так думать, но мысли сами возвращались к Давиду…
        Из депрессии ее вырвала очередная беременность.
        - Саша, ты почему не кушаешь? - спросила как-то Лена за завтраком, когда кухарка ушла за овсянкой.
        - Не хочется что-то. Да и мутит меня…
        - Слушай, дорогая, а ты, случаем, не беременна?
        Саша схватилась за щеку, отбросила со лба непослушную прядь волос.
        - Лена, кажется, да! У меня задержка - три недели! А может, и больше…
        - Заказать очередь к гинекологу? Хочешь, я с тобой поеду? Юрий Андреевич еще не скоро из командировки вернется. Он звонил сегодня.
        - Боже! Как я не хочу…
        - Не говори так! Посмотри на Настеньку! В два года девочка говорит на двух языках… А красавица какая! Нет, дети - это святое! Если бы я могла рожать… - Она печально вздохнула.
        - Ладно. Сегодня все прояснится.
        Осмотрев Сашу, гинеколог подтвердил:
        - Мадам, поздравляю, вы беременны. Десять недель.
        - Не может быть!
        - По размерам плода - десять недель! Я не ошибаюсь. Никогда!
        - Извините, доктор! Это русские эмоции, - выручила Лена.
        По дороге домой Лена попросила:
        - Давай заедем в банк. Мне надо подруге деньги перевести.
        Саша согласно кивнула:
        - И покушаем там в кафе. Мне так хочется лягушачьих лапок отведать!
        - Во время беременности это не лучшая еда!
        - Так они же, как цыпленок, нежные!
        - Ладно, с тобой сейчас спорить бесполезно. Ты со мной зайдешь или в машине посидишь?
        - В машине посижу! - Саша открыла окно и стала наблюдать за прохожими.
        Вдруг ее взгляд привлекла группа молодых мужчин. Если бы Саша не услышала обрывки русской речи, то приняла бы их за немцев: все в длинных черных пальто, в шляпах, галстуках и дорогой обуви.
        Один из мужчин, садясь в «Мерседес», исподлобья взглянул на нее.
        - Давид! - Саше казалось, что она выкрикнула его имя, но она только прошептала его.
        Когда Лена вернулась из банка, Саша сидела, откинув голову на спинку сиденья, и ловила ртом воздух, она задыхалась.
        - Тебе плохо, Сашенька? «Скорую»?
        - Нет. Я видела его!
        - Господи, кого?
        - Давида! Это был он! Я не ошиблась! Лена, он на свободе!
        - Успокойся! Это же замечательно! Теперь ты его найдешь!
        - Я не хочу рожать этого ребенка!
        - Прекрати! Это… не обсуждается. - Лена вдруг превратилась в холодную, расчетливую домоправительницу. - Послушай, Саша, как только ты родишь мальчика, отец перепишет на тебя все состояние!
        - Мне нужен Давид, а не эта проклятая Швейцария с деньгами, без души!
        - И все же тебе понадобятся деньги. Не забывай: Павлик, мама и Анастасия - это твое приданое.
        Больше к тому разговору они не возвращались. Столько лет играя роль, проживая чужую жизнь, Саша решила, что заработала эти деньги. Вечером она сообщила Юрию о своей беременности, тот находился в очередной командировке где-то на юге Швейцарии.
        - Позвони папочке, обрадуй! - Юрий был навеселе и, похоже, не один, Саша сразу почувствовала нотки бравады, которые всегда появлялись в его голосе в присутствии женщин.
        - Ты вернешься, и мы вместе ему сообщим.
        - Ладно. Я устал. Целую тебя и Настюшу!
        Саша смотрела на телефон, как на гадюку. Потом бросила трубку и долго мыла руки горячей водой и мылом.
        «Где ты, мой любимый, где?» - взывала она длинными швейцарскими ночами.


        17. Боевое крещение
        - С боевым крещением! - Толик похлопал друга по плечу. - Ты был асом в этой разборке! Как ты его подстрелил!
        - Я убил человека! - Давид покрылся холодным потом и побледнел.
        - Лучше было бы, чтобы он убил тебя? Мы на тропе войны. Побеждает тот, у кого рука не дрогнет. Совсем не вижу повода для душевных мук. Кстати, ты знаешь, ребята сообщили, что у Артема инфаркт. Может не выкарабкаться. Поехали!
        Они сели в джип. Толик лихо вел машину, искоса поглядывая на мрачного, кусающего губы Давида.
        - Слушай, Димыч, Томка сказала, что ты Ирке очень понравился, - не зная, как еще отвлечь друга от одолевших его тяжелых мыслей, произнес он.
        - Какой еще Ирке? - нехотя поднял глаза Давид.
        - Ну, подруге ее. Длинноногой модели. Может, покутим вместе?
        - Томка давно не пила? Всего месяц прошел. Если ты будешь таскаться с ней по ресторанам - она сорвется.
        - Да, это верно, - задумчиво проговорил Толик. - А давайте на выходные в Киев махнем!
        - Ну давай…
        Давид витал в своих тягостных мыслях. Он убил человека, и совершенно ясно, что рано или поздно это должно было произойти. До сих пор в ушах Давида звучал приглушенный хлопок пистолетного выстрела и резкий, короткий вскрик за ним. Перед глазами стояло нелепо распластавшееся на земле тело, лужа бурой крови на асфальте и закатившиеся, остекленевшие глаза на искаженном болью лице. «Нет, такая жизнь не для меня, - стискивая зубы, думал Давид. - И почему, почему я совсем один? Родных уже нет, любимая с другим. Я, конечно, знаю теперь, где она живет, и могу ее найти. Но зачем? Я ведь ей не нужен!»
        - Слушай, Толян, а возьми в Киев Ирку вашу! - согласился он.
        - Не вопрос. Договорились, Димыч!
        Но в Киев на выходные они так и не поехали. Умер Артем. Перед смертью он сказал: «Меня заменит Скрипач».
        Провожали Артема в последний путь со всей пышностью, и непосвященные даже думали, что хоронят какую-то знаменитость. Шагая за гробом, Давид вспоминал, как они с Артемом познакомились.
        Толик привел друга на банкет, который устраивал по случаю своего дня рождения один из членов группировки. Во главе стола, рядом с виновником торжества, восседал крупный седовласый мужчина с красивым благородным лицом. Увидев друзей, он сразу поманил пальцем Давида.
        - Наслышан о тебе. Кличка есть?
        - Скрипач, - ответил тот.
        - На скрипке играешь?
        - Да!
        - Исполни…
        Давид сыграл «Мурку».
        - Нет, - брезгливо поморщился Артем. - Что-нибудь классическое.
        И тогда он заиграл Паганини. С тех пор все в банде звали Давида Скрипачом. Он быстро заслужил признание и уважение, но сам не чувствовал себя своим среди этих людей. Он хотел строить бизнес и зарабатывать по-другому. И вот теперь, когда не стало Артема, Давид вдруг понял, что нужно делать. «Надо пойти к Исааку Моисеевичу». Уже сидя в тюрьме, Давид узнал, что переносил бриллианты и другие «камешки». Узнал он это случайно, потому что тот парень, который заменил его в этом деле, тоже спустя несколько месяцев попался… «Камешки» он бросил в канализационный люк, и их не нашли. Он все время говорил: «Вот выйду отсюда и буду самым богатым!» В отличие от Давида этот парень знал, что передает.
        Нашел Давид Исаака Моисеевича в плачевном состоянии. У того развилась болезнь Паркинсона. Тремор рук был такой ужасный, что бывший директор музыкального училища не мог держать даже ложку. Исаак Моисеевич почти не ходил, так как походка стала тоже скованная, поэтому он семенил мелкими шажочками. Но этот мужественный человек не утратил самоиронии и часто подшучивал над собой, сидя в своем бархатном темно-зеленом кресле. За несчастным ухаживал молодой медбрат Геннадий, который стал его руками и ногами, но не головой.
        - Здравствуйте, Исаак Моисеевич!
        - Приветствую тебя, Скрипач. Вон как ты повзрослел. Молодцом! А я знал, что ты придешь за должком.
        - За каким должком? - опешил Давид.
        - Ну, я тебе откладывал деньги, а когда тебя посадили, отдал их твоей женщине.
        - Моей женщине?
        - Да. Ее Саша, кажется, зовут?
        Давид залился краской, и его бросило в жар, как почти всегда случалось, когда он вспоминал о ней.
        - Нет. Я посоветоваться пришел. В общем, я ступил на бандитскую тропу, а теперь хочу организовать свой бизнес. Рэкетом больше заниматься не буду. Правильно вы говорили, это все не мое. Но я хочу быть состоятельным человеком. Вы мне поможете?
        Исаак Моисеевич, забыв о болезни, хотел встать, но, едва приподнявшись, беспомощно упал в кресло. Руки предательски дрожали.
        - Да, сынок. Я помогу тебе. Детей-то у меня нет. Не возражаешь, если я тебя усыновлю? - в его голосе зазвучала надежда и радость от осознания своей нужности хоть кому-то.
        - Да! - Давид кивнул, ему действительно не хватало родной души.
        - Так вот. Бизнес - это как оркестр. Если плохо дирижируешь - все: музыки не будет…
        Так Исаак Моисеевич посвящал в тайны бизнеса своего приемного сына, а Давид был хорошим учеником. Он занялся ювелирным бизнесом. Буквально через год филиалы компании «ДМ & Co» были выстроены по всему миру. Ювелирные изделия компании пользовались популярностью в Америке. Особенно Давид гордился несколькими редкими бриллиантами: один был в двенадцать карат, а еще имелся голубой бриллиант в шестнадцать карат. Конечно, все они хранились в сейфе швейцарского банка.
        Бывшие члены банды рэкетиров теперь тоже работали на него. Толик был правой рукой Давида. Друзья часто сидели допоздна: обсуждали деловые вопросы и просто разговаривали, иногда выпивали. Толик никогда не спешил домой. Это удивляло Давида. И он как-то спросил друга:
        - Почему ты домой не торопишься?
        Тот потер бритую голову и вздохнул.
        - Ну?
        - Понимаешь, после того, как Томка завязала, она как потухшая лампочка. И еще… Я думал, детки родятся, она оживет. Но детки не получаются.
        - А к врачу ходили? Может, на лечение в Швейцарию ее повезти?
        - Ну, повезу. Сам не знаю, хочу ли я теперь этого. Ушла любовь…
        - Послушай, когда в семье нет детей, всегда возникает пустота. А может, взять ребенка из детского дома?
        - Нет. На это я не решусь. Полюбить чужого ребенка… Я хочу найти суррогатную мать.
        - Какую?
        - Ну, чтобы выносила нашего ребеночка. Как инкубатор.
        - Я даже не знал, что такое существует, - изумился Давид.
        - Слушай, а пойдем с тобой к Ирке. У нее есть подруга. Может, она согласится родить от меня?
        - А я при чем?
        - Тебе тоже надо заканчивать с холостой жизнью.
        - Мне и так хорошо!
        - Хорошо-то хорошо, но не нормально. Ты во главе холдинга, должен быть примером во всем. А у тебя нет семьи, неправильно это!
        - Мне никто не нужен, кроме Саши!
        - Не хотел тебе говорить, но она тут недавно звонила мне… Я не стал с ней разговаривать.
        - Ну и кому лучше сделал? Ты же понимаешь, как много она значит для меня! - едва сдерживая дрожь в голосе, выкрикнул Давид.
        - Ну врежь мне, врежь, - уныло проговорил Толик. - Наверное, я это заслужил.
        - Да иди ты, - отмахнулся Давид и через минуту тишины вдруг сказал: - Ты знаешь, а я ее видел. Тогда в Женеве, она сидела в машине у банка.
        - Так почему ты ее не окликнул?
        - Я был не готов.
        - А сейчас?
        - Еще чуть-чуть. Я должен быть богаче, чем…
        - Чем кто?
        Давид промолчал. Он не хотел рассказывать Толику о том, что выяснил в клинике «Шагреневая кожа», применив к Петру Ивановичу не совсем лояльные методы. До сих пор Давид не понимал, зачем Саша подменила погибшую женщину. А еще родила девочку… «Неужели Саша любит его, того мужчину?» - этот вопрос не давал Давиду покоя.
        - Ты знаешь, а давай встретимся с девчатами! - отчаянно сказал он.
        - Так поехали?
        - Поехали!
        Толик позвонил Ирине, договорился о встрече в ресторане «Мариус». Они изрядно выпили. Давид пил для смелости, а Толик - от тоски. После ужина Давид поехал к Ирине. Скромная, но чистая квартирка говорила о том, что потенциальная любовница - хорошая хозяйка.
        - Хочешь чайку?
        - Пожалуй!
        Давид неожиданно быстро протрезвел, но отступать было неудобно. Ирина приняла душ и вышла в коротеньком халатике в горошек. Потом села к Давиду на колени и начала страстно его целовать. Давид, с удивлением прислушиваясь к себе, вдруг понял, что ему это совсем не надо. Ну не волновала его эта женщина, совсем не волновала. Он мягко снял Ирину с колен и встал.
        - Ну, я пойду! Спасибо за чай. Извини меня. - Он быстрым шагом, не оглядываясь, вышел за дверь.
        Уже на лестнице, прыгая через ступеньку, Давид почувствовал, что ему не хватает воздуха. Наверное, это было предчувствие. Когда он стал пересекать двор, торопясь к машине, раздались выстрелы. Боль пронзила его, и Давид упал лицом в покрошившийся за зиму асфальт. Приподняв голову, увидел, как некто в черном сел на мотоцикл и с ревом рванул со двора. Давид запомнил номер и потерял сознание.
        Очнулся он в больнице. В палате на восемь человек Давид лежал один. Как только он открыл глаза, сразу услышал знакомый голос.
        - Как ты нас напугал! - голос друга дрожал. - Спасибо Ирке, она услышала рев мотоцикла и выглянула в окно. Увидела тебя, лежащего в странной позе. Вызвала «Скорую» и позвонила мне. Кто это был? Ты разглядел?
        - Пиши… - Давид, превозмогая боль, продиктовал номер мотоцикла. - И еще… Найди Сашу, - он замолчал. Продолжил через несколько минут: - Если со мной что-то случится, а это начало охоты… - он внимательно посмотрел на друга, - все ей, Саше.
        - Я усилил охрану. Ты теперь один никуда ходить не будешь, - хрипло сказал Толик.
        - Позови доктора!
        - Я здесь! - пожилая, совершенно седая женщина улыбалась за спиной Толика.
        Теплой рукой она дотронулась до лица Давида, вернее, до той части, которая была без повязки.
        - Ну, в рубашке родился, дорогой ты мой! - ласково сказала женщина.
        - Что болит в животе? - Давид испытывающе посмотрел на нее.
        - Была полостная операция. Почку, которую задела пуля, мы удалили. Не пугайся! С одной живут. Селезенку тоже. А остальное зашили… И лицо тебе подпортили. Шрам глубокий на правой щеке, хорошо, что глаз не задело.
        Давид закрыл глаза.
        - Ты не думай ни о чем плохом, милый, все хорошо теперь!
        Почему-то присутствие этой женщины успокоило Давида, и он, не в силах справиться со сном, провалился в темноту.
        - Вы идите, он должен сейчас поспать, - сказала доктор Толику.
        - С ним все в порядке?
        - Да. Мы ему снотворное вкололи, чтобы меньше боль чувствовал.
        Толик сунул доктору пачку купюр. Женщина кивнула вместо «спасибо» и, тяжело ступая, вышла из палаты.
        Толик поспешил следом.
        - Так, усилить охрану. Один - в палату, трое - здесь! И докладывать мне!
        В больничной столовой Толя выпил кофе и, немного успокоившись, поехал домой. Тома, худая, даже изможденная, распатланная, в старом спортивном костюме, лежала на диване, перещелкивая программы телевизора.
        - Я пришел!
        - Слышу! Кушать будешь? На плите, - равнодушно проговорила она, продолжая свое бессмысленное занятие.
        - Том! Посиди со мной!
        Она нехотя встала и босиком прошлепала вслед за мужем на кухню. Увидев жену, Толик вдруг окончательно понял, что их брак идет трещинами, как глиняный кувшин, который не был обожжен в печи и высох…
        Не став ужинать, он взял дорожную сумку, кинул туда самое необходимое, прихватил черный плащ и молча вышел. Тома даже не окликнула мужа, ей было все равно…
        Сев в машину, он поехал в Киев, а потом улетел в Женеву.


        18. Встреча с «отцом»
        Срок беременности перевалил за половину. Ребенок стучал ножками, постоянно напоминая о себе. До сих пор гинекологу не удавалось рассмотреть пол малыша, но теперь, когда тот устраивал чуть ли не дискотеки в мамином животе, шансов увидеть все, что необходимо, было, конечно, больше.
        - Юра! А давай сделаем как в Америке.
        - Что именно, дорогая? - Он собирался в очередную поездку и, разговаривая с Сашей, без конца поглядывал на часы.
        Юрию все тяжелее было играть роль заботливого мужа. Он встретил девушку-студентку, которая практиковалась в гостинице в Цюрихе. Родом она была из Тюмени: узкоглазая жгучая брюнетка, с фигуркой статуэтки немецкого фарфора «Розенталь», со смуглой кожей… Анна зажгла в нем огонь страсти так неожиданно, как это случается у зрелых мужчин, которые избалованы женщинами и которым уже приелся флирт. Он ждал, когда Саша родит, и очень надеялся, что будет мальчик…
        - В Америке гинеколог определяет пол ребенка, ответ кладет в конверт и запечатывает, а когда собираются гости, то читают пол ребенка вслух.
        - И ты тоже не будешь знать?
        - Ну конечно! Правда, я чувствую, что это мальчик. - Саша ойкнула и прижала руки к животу.
        - Ты по-прежнему хочешь, чтобы на эту вечеринку прилетел твой «папа»!
        - Да… Это лучше, чем после родов. Во время беременности женщины меняются, и мне будет легче скрыть отличия.
        - Хорошо! Только давай через недельку! - Он чмокнул ее в щеку и улетел на встречу с Анной.
        Впервые Юрию было почти безразлично, достанется ему наследство или нет…

* * *
        Саша очень волновалась. Она уже жалела, что затеяла все это. Но менять что-либо было уже поздно. Утром обещал прилететь «отец» со своей новой любовницей. Еще Саша с Юрием пригласили нескольких друзей: банкира Алекса с женой Дарьей, владельца косметического салона Джозефа, тоже с супругой, и пару из артистического мира: он - продюсер, который дружил с отцом хозяйки дома, а она - бывшая балерина.
        Гости уже собрались и ходили по залу с бокалами шампанского, а «отец» задерживался. Сашино напряжение достигло апогея, даже легкие схватки начались. Она дыханием старалась погасить волнение.
        - Еще рожу сейчас! - неудачно пошутила она.
        Юрий, витавший в мыслях совсем не здесь, рассеянно переспросил:
        - Что ты сказала, дорогая?
        - Ничего! - с досадой бросила Саша.
        В это время парадная дверь распахнулась, и зашел он - хозяин жизни. Чтобы как-то помочь Саше, хотя бы дать ей прийти в себя, Юрий ринулся навстречу:
        - Степан Олегович! Здравствуйте, родной! - Он поцеловал тестя.
        - Отойди, - недовольно поморщился тот, - дай мне дочь обнять!
        - Как вы похудели! - не унимался Юрий.
        Саша проглотила комок в горле и пошла навстречу.
        - Папуля! - Она нежно обняла и поцеловала его в щеку, почти так же, как видела это на видеопленке.
        - Ты такая кругленькая!
        - Ну, еще все впереди! - Голос ее слегка дрожал от волнения.
        Юрий снова попытался взять инициативу в свои руки.
        - Минуточку внимания! Сейчас узнаем, кто у нас будет: наследник или наследница?
        В это время в зал влетела трехлетняя Анастасия. Рыжие кудри развевались во все стороны, зеленые глаза блестели. Она споткнулась о подол своего длинного шелкового платья и упала на скользком паркете. Детский рев мгновенно разрядил обстановку.
        - Вот она, будущая королева! - Степан Олегович подскочил к «внучке» и поднял ее на руки. Его спутница криво улыбнулась: у нее имелись свои планы на деньги любовника.
        - Итак! Распечатывай конверт, дорогая!
        Саша вскрыла конверт, достала сложенный вдвое листок, развернула его, сначала прочла про себя, а потом объявила:
        - Пол ребенка - мужской!
        Тут же раздались громкие аплодисменты и звон бокалов. «Отец» кинулся первым целовать Сашу. Он замер рядом и разглядывал ее, пока звучали поздравления. Саша, рассеянно кивая гостям, чувствовала, что этот человек неотрывно, пристально смотрит на нее. Потом он наклонился к ней и тихо, но зловеще сказал:
        - А ты очень изменилась!
        - Да, папуля, - как можно беспечнее отозвалась она, - женщины меняются во время беременности.
        - Мы остановились в гостинице, ты не будешь возражать?
        - Нет, я понимаю. Это твоя новая пассия?
        - Откуда такой цинизм, доченька?
        И тут Саше пришлось собрать всю свою волю в кулак.
        - От тебя, папочка! - Скрывая отвращение, она еще раз поцеловала этого чужого холеного мужчину. - Но утром мы вас ждем на завтрак!
        - Нет, не надо! Мы придем на чашечку чая, часов в двенадцать.
        …Наконец гости разошлись. Юрий отправился провожать тестя, а Саша, добравшись до спальни, в изнеможении опустилась на кровать. Сердце по-прежнему стучало часто и сильно, и ребенок беспокойно шевелился в животе. Саша принялась прокручивать в голове события прошедшего вечера, как тут в дверь постучали.
        - Выпей. Это поможет тебе расслабиться. - На пороге с подносом в руках стояла Лена. Она уже приучила Сашу пить на ночь «молочный» чай с медом. - Присядь на кушетку, я сделаю тебе массаж ножек.
        - Спасибо, Леночка! - Саша вытянула отекшие ноги. - Ты думаешь, он ничего не заподозрил?
        - Не знаю, - озабоченно проговорила Лена. - Пару раз мне казалось: все сорвалось, что-то он почувствовал. Не будем ничего предполагать, время покажет.
        Конечно, эти слова не могли успокоить Сашу. Она со страхом готовилась к бессонной ночи, но едва легла в постель, как сон одолел ее.
        …Это было судьбоносное утро. Саша проснулась от детского смеха. Анастасия играла с пуделем Авоном и заливисто хохотала. Накинув халат, Саша выглянула в коридор. Но смех уже доносился с первого этажа. Она приняла душ. Тщательно уложила волосы, которые отросли до плеч, надела сарафан с белой блузкой (когда-то Юрий сказал, что белый цвет был любимым у той Саши). Постояла у шкатулки с украшениями и нехотя надела не свои бриллианты.
        Степан Олегович, сцепив руки за спиной, задумчиво мерил шагами столовую.
        - Доброе утро, папа!
        - Здравствуй, доченька! Как поздно ты завтракаешь.
        - Вчера устала очень. А почему ты один?
        - Она еще спит. Соня, такая же, как ты.
        Стол был накрыт белоснежной скатертью. Голубые чашки из тончайшего фарфора ждали, пока их наполнят кофе. Золотистый мед стоял в хрустальном бочонке.
        - Вам яйцо всмятку? Как всегда? - Лена хотела выручить подругу.
        Степан Олегович не ответил. Его внимание было приковано к рукам Саши.
        - Оставьте нас одних! - вдруг властно приказал он.
        Юрий на завтрак еще не спустился. Прислуга бесшумно исчезла. В столовой повисла удушающая тишина.
        - Кто ты? - вдруг спросил Степан Олегович, пронзительно взглянув на женщину.
        - Я? - беспомощно пролепетала она. - Саша.
        - Нет. Моя дочь никогда не ходила без маникюра после того, как прищемила ноготь на безымянном пальце.
        Саша, побледнев, посмотрела на свои дрожащие руки.
        - Вот так нелепо проколоться… - почти беззвучно произнесла она, в то время как Степан Олегович, синея, вдруг начал сползать со стула.
        Он покрылся потом и стал ловить воздух ртом. Саша, будучи медсестрой и проработав столько лет в реанимации, сразу поняла: это конец. Она бросилась было к нему, но, сделав только шаг, почувствовала резкую, горячую боль внизу живота и схватилась за него. Все происходило как в замедленной съемке. В это время в столовую, весело насвистывая, вошел Юрий.
        - Вот и я… Что случилось? Саша? Степан Олегович?
        Саша, сцепив от боли зубы, ползком подобралась к лежащему возле стола мужчине и взяла его безжизненную руку, проверяя пульс.
        - Все. Он умер. - Она подняла к Юрию залитое слезами лицо. - Мы его убили.
        - Что ты несешь? При чем тут мы? - зло зашептал Юрий. - Или… Ты… Что ты ему подсыпала?
        - Я? Ничего! Он увидел мои ногти без маникюра и сказал, что у Саши был перебит ноготь… короче, он все понял, и у него сердце… не выдержало.
        Юрий вытер сложенным носовым платком пот со лба.
        - Я не знаю, что теперь будет… - с тревогой проговорил он. - Надо позвать прислугу. Елена! Дарья! Где вы все, черт побери! Степан Олегович умер!
        Прислуга сбежалась мгновенно. Все молчали и только переглядывались.
        - Надо вызвать «Скорую» и полицию. - Лена взяла себя в руки первая. - Пойди, Сашенька, приляг. На тебе лица нет.
        Слезы текли по щекам Саши, ее всю трясло. Она пыталась что-то сказать, но, всхлипывая, глотая слезы, не могла членораздельно ничего произнести.
        - Уведите ее, Юрий Андреевич! - Лена с пониманием ситуации посмотрела на него.
        Юрий отвел Сашу в спальню, уложил на кровать.
        - Конечно, жаль, что все так случилось! Но, знаешь, никто не виноват! У Степана Олеговича давно были проблемы с сердцем, только он лечиться не хотел. Не вини себя. Теперь мы оба баснословно богаты! И… каждый пойдет своей дорогой! - Он дотронулся до ее дрожащей, холодной руки. - Спасибо тебе, Саша!
        Он вышел и прикрыл дверь. Саша слышала, как подъехала полиция и «Скорая», но не могла пошевелиться. В какой-то момент ей показалось, что ребенок тоже не шевелится. Она обхватила живот двумя руками и прислушалась. Ощутив легкое движение внутри, Саша успокоилась.
        «Да! Что бы Юра ни говорил, я стала причиной смерти человека. Из-за денег! Из-за богатства! Как же мне теперь с этим жить? Какой дорогой идти? Бежать отсюда? Вернуться с тремя детьми в Кривой Рог? Нет, это невозможно!» - Ее мысли прервал стук в дверь. Лена принесла успокоительное.
        В течение недели велись допросы в полиции. Свидетели, в числе которых были и друзья покойного, и слуги, подтвердили слова Юрия о том, что Степан Олегович часто жаловался на сердце. Ясности картине добавило вскрытие. Следуя последней воле умершего, о которой говорилось в завещании, хоронить Степана Олеговича решили в Москве. К счастью, если можно так сказать, Саше акушер-гинеколог запретил туда лететь. На похороны отправился один Юрий.


        19. Нежданный гость
        Все утро Саша слонялась по притихшему дому. Даже Настя не шумела и не баловалась, как будто понимала, что случилось несчастье. Лена заварила кофе, аромат которого разбудил Сашин аппетит.
        - Знаешь, я бы чего-нибудь пожевала.
        - Ну наконец-то! Я уже не знала, чем тебя соблазнить. Даже попросила кухарку испечь твой любимый пирог с манкой и изюмом.
        - О! Его-то я и съем! - После пирога настроение Саши улучшилось. - А давай поедем к моим!
        - Сейчас отдам распоряжения по дому и поедем!
        В машине поставили любимый диск - шлягеры Аллы Пугачевой. Саша тихо подпевала, а Лена улыбалась: ведь все складывалось как нельзя лучше. За исключением, конечно, смерти Степана Олеговича. Хотя, честно говоря, его кончина мало кого огорчила по-настоящему. Лена радовалась тому, что Саша скоро получит наследство и возьмет ее к себе на работу. Обе знали, что у Юрия есть любовница и что, скорее всего, он уйдет из дома. Саша настолько вжилась в роль, что порой ревновала мнимого супруга, хотя и не любила.
        Швейцарская дорога была такой идеальной, что обе женщины даже не заметили, как очутились на месте. Саша посигналила, Лена засмеялась:
        - Ты всегда их оповещаешь, что приехала, таким способом?
        - Мамочка! Наконец-то! - долговязый, прыщавый от переедания сладостей подросток выбежал навстречу.
        - Ты почему не в школе? - пряча улыбку, строго спросила Саша.
        - У нас гости, и бабушка мне разрешила! - обиделся Павлик.
        - Какие гости?
        - Пойдем, увидишь!
        Сердце Саши тревожно забилось. Зажав рот рукой, она отгоняла предчувствие, которое чуть-чуть ее обмануло. Когда Саша вошла в дом, мужчина говорил по телефону, но тут же повернулся к ней.
        - Я перезвоню! - Он нажал отбой.
        - Здравствуй, Толик, - разочарованно сказала Саша. - Что ты тут делаешь? Специально прилетел, чтобы напомнить мне, какая я плохая?
        - Сашенька, доченька, зачем же ты так? - вступилась за гостя Мария Александровна. - Он тебя искал.
        - Здравствуйте, Саша! - Толик протянул руку, и она рассеянно подала ему свою. - Я тогда был не прав. Простите меня. Я искал вас, чтобы сказать о Давиде. Он в тяжелом состоянии в больнице. В него стреляли! Но сейчас опасность позади.
        - Он на свободе? - Ее глаза наполнились слезами. - Значит, это его я видела тогда, у банка. А мне уж думалось, что померещилось… Но почему же Давид меня не искал?
        - Он искал! И нашел! Но…
        - И что вы хотите теперь? Сказать ему, что у меня дочь трех лет и я опять жду ребенка? - Точно подтверждая эти слова, не родившийся еще мальчик уперся в ее бок ножкой. - Я ему не нужна! Он молод и справится с ранами.
        - Он любит вас! Я это знаю. Он хранил верность вашей любви!
        Толик напряг все мышцы и сжал кулаки. Глядя на беззащитную беременную женщину, он понял, за что Давид ее любил. Толик внезапно испытал, как когда-то Давид, желание прикоснуться к ней… Оторвав взгляд от Саши, он попросил:
        - Вернитесь к нему! Прошу вас!
        Тут вмешалась Лена:
        - Ей нельзя сейчас лететь в Москву! Она только оправилась от сильнейшего стресса.
        - Мама! Собирайтесь, мы уезжаем! - Саша начала носиться по дому.
        - Дочка! Послушай меня! Куда ты собралась, в нищету? В нашу хрущевку? - заволновалась мать, которой очень нравился и этот домик, и озеро рядом, и яркая, праздничная Женева…
        - Бабушка! Поехали отсюда! - вмешался Павлик.
        - Сашенька, давай хоть спланируем переезд! У Павлика сейчас тяжелый возраст. Ты не имеешь права срывать его с учебы!
        Именно эти слова подействовали на Сашу. Она села в кресло и опустила голову на колени.
        - Мама права. Толик! Ты должен рассказать Давиду… О господи, я так и не спросила, что с ним?
        - Была полостная операция, - осторожно произнес Толик. - Почку удалили и селезенку. Он еле выкарабкался… И лицо…
        Саша встала, не вытирая бегущих по щекам слез:
        - Бедный мой мальчик! Спасибо, Толик! Ты настоящий друг! А Давид знает, что ты здесь?
        - Нет! - честно ответил он.
        - Я все равно пока лететь не могу. - Она помолчала, а потом добавила: - Но мне очень хочется его увидеть. Лена, ты поезжай, я останусь здесь! Утром приеду, завтра.
        - Вас куда отвезти, Анатолий? - осведомилась Лена, доставая из сумочки ключи от машины.
        - В аэропорт. Правда, у меня еще шесть часов до самолета…
        - Ну тогда я покажу вам Женеву, а потом в аэропорт.
        - Спасибо.
        Он попрощался с Павликом, потом с Марией Александровной и подошел к Саше.
        - Вы его любите?
        Она кивнула.
        - Тогда сделайте все, чтобы вернуться. Он нуждается в вас.
        Саша ничего не сказала. Повисла тишина, было слышно, как тикают каминные часы. С той минуты Саша ждала встречи с Давидом…


        20. Возвращение на родину
        До родов оставалось два месяца. Все было решено: они едут домой. Мария Александровна быстро смирилась с этим, поняв вдруг, что на самом деле ей очень тоскливо в сытой Швейцарии. Столько раз она говорила Саше, что дома сразу побежит на базар, купит кровяной колбаски, солений, зелени…
        - Мама, ты здесь живешь в такой роскоши, а говоришь о кровяной колбасе! - возмущалась Саша.
        - В скуке я живу, доченька! - отвечала та, вздыхая. - Неужели ты не понимаешь?
        Саша хорошо понимала мать. Ей тоже не хватало дорогих сердцу улиц, привычных яблонь под окнами, соседок, каждый день забегавших по делу и просто так.
        Павлика решили отправить в Англию. Уже оформили все документы и нашли подходящий лицей. Вначале мальчик бунтовал, а потом смирился.
        …Кривой Рог встретил их такой серостью, что радость от приезда домой слегка померкла. Только одна Лена не скрывала восторга от того, что вырвалась из Швейцарии. Ей было не важно, в каком городе жить, главное - дома, в России. Еще, об этом Лена не рассказала даже подруге, она мечтала увидеть Толика. Когда они катались по Женеве и болтали о всякой всячине так, словно были давно знакомы, ей показалось, что между ними пробежала искра. Лена понимала, что намного старше Толика, и все же надеялась, встретив его, снова зажечь эту искорку…
        Лену поселили в комнате Павлика. Но это, как уверяла всех Саша, было временно. Она хотела построить дом и ни капли не сомневалась, что у нее все получится. В 1996 году это уже было реально.
        Короче говоря, и Мария Александровна, и Саша, и Лена чувствовали себя счастливыми. Только Настенька капризничала все время. «Наверное, перевозбудилась», - решили женщины. Но вечером, дотронувшись до пылающей щечки девочки, Саша забеспокоилась. Когда измерили температуру, то ахнули - тридцать девять.
        - Надо «Скорую» вызвать! - воскликнула Лена, винившая себя за то, что недосмотрела за ребенком.
        - Нет! Я вызову врача, который лечил Павлика!
        Саша подошла к стенке в прихожей, где был приклеен листок с телефонами, и набрала забытый номер. Мария Павловна приехала через полчаса. В это время Лена уже дала малышке жаропонижающее, которое предусмотрительно купила в Швейцарии.
        - Горлышко красное. Ангина! Нужны антибиотики, - сказала вечно уставшая врач. - Вот рецепт. Лечите девочку. Я приду завтра.
        Только когда Мария Павловна ушла, женщины опомнились: поздний вечер, все аптеки закрыты, а ждать до завтра…
        - Ни в коем случае нельзя ждать, - устало проговорила Саша. - Надо съездить в дежурную аптеку, она где-то в центре. Такси, что ли, вызвать…
        - Давай позвоним Толику, попросим его, - сообразила Лена, убеждая себя, что в предложении ее нет ни капли корысти.
        Толик примчался так быстро, словно ждал их звонка и уже держал наготове машину.
        - Не волнуйтесь, девочки, я мигом! - ободрил он встревоженных женщин, взял рецепт и исчез за дверью, не успев выслушать тройное «спасибо».
        Вернулся он не один. Открыв дверь, Лена увидела за плечом Толика высокую мужскую фигуру и, конечно, сразу догадалась, кто это.
        - Сашеньке очень вредно волноваться, - шепнула она Давиду, услышав торопливые Сашины шаги.

* * *
        Отправив Толика за лекарством, Саша села в кресло у окна и задумалась. Какое-то сладкое предчувствие томило ее, странным образом накладываясь на мысли о больной дочери. Потом Саша услышала звук щелкнувшего замка, скрип открывающейся двери, осторожный голос Лены и вдруг, сама не зная почему, резко поднявшись с кресла и раскинув руки, почти бегом бросилась в прихожую. Она уже чувствовала, знала, что увидит там… Давид шагнул навстречу и нежно прижал ее к себе. Да, он готов был принять ее, свою родную, милую красавицу Сашу, с еще не родившимся ребенком, с трехлетней Настенькой и, конечно, Павлом. К тому же только сегодня Давид узнал от врачей, что после трех перенесенных им операций он никогда не сможет стать отцом.
        Лена взяла у Толика лекарство, а потом, едва скрывая волнение и радость, за руку повела молодого человека к себе, где дремала больная Настенька. Мария Александровна не без некоторого, правда, сожаления тоже пошла в свою комнату. А Давид и Саша, обнявшись, стояли в прихожей…
        Саша вдыхала забытый запах любимого и хотела выбросить из памяти все, что с ней произошло за эти годы. Она даже растерялась, почувствовав движение в животе. Первым из состояния оцепенения вышел Давид.
        - Смотри-ка, все уже по комнатам разошлись, пойдем и мы с тобой, - улыбнулся он и ласково взял ее под руку.
        Они сели на диван, поначалу боясь прикоснуться друг к другу, а потом Давид дотронулся до ее волос, Саша повернулась, и их губы слились в жарком поцелуе. Слияние душ произошло одновременно со слиянием истосковавшихся друг по другу тел.
        - Я люблю тебя! - эту фразу они произнесли одновременно.
        …Саша проснулась ночью, осторожно вытащила свою руку из-под головы Давида. Сквозь тонкие шторы в комнату пробивался бледный свет фонаря. Она с нежностью посмотрела на спящего: гримаса боли искажала лицо любимого. Саша уже догадалась, что его лечение идет не совсем успешно, что Давида мучают постоянные боли, хоть он и старается не показывать этого.
        - Надо бы в Швейцарию! И поскорее! Ладно, утром поговорим. - Она села на край дивана, ища босыми ногами тапочки. Всегда, когда дети болели, Саша просыпалась среди ночи и шла посмотреть, нет ли у них жара, не забит ли носик. Она встала и вдруг почувствовала, как что-то горячее течет по ногам.
        - Господи! Началось! - пронеслось в голове, но страха эта мысль почему-то не вызвала.
        - Давид! - Саша дотронулась до его плеча.
        Он молниеносно вскочил на ноги, точно как распрямившаяся пружина.
        - Что случилось, Санечка?
        - Я, кажется, рожу сегодня! - спокойно сказала она.
        Давид включил свет, посмотрел на ее ноги и едва слышно охнул.
        - Саша! Это кровь! Что, так рожают?! Мария Александровна! Лена! - закричал он, разрывая ночную тишину. - Саша рожает!
        Она растерянно смотрела на свои ноги, по которым стекала кровь, собираясь в лужицу.
        - Боже, что это? Да и рано еще… - Она сразу почувствовала ужасную слабость и почти упала на диван.
        - «Скорую» надо вызвать! Быстрее! - вопреки обыкновению потеряв самообладание, исступленно крикнула Лена.
        - Не успеют! Это тебе не Швейцария. - Толик, вбежавший в комнату вслед за Леной, в два прыжка подскочил к дивану и бережно поднял Сашу на руки, отрывисто бросив побледневшему Давиду:
        - Брюки надень!
        Друзья бежали по лестнице, понимая, что сейчас все зависит от их быстроты. Спасла ночь, по безлюдным улицам они доехали до больницы за пятнадцать минут.
        - Кровотечение! Беременность семь месяцев, наверное, рожает! - быстро объяснил дежурному врачу Давид.
        - Гинеколога сюда! - крикнула медсестре принимающая доктор.
        - Спасите ее, за любые… - Давид вдруг побледнел и, чувствуя, что теряет сознание, схватился рукой за стену.
        - Молодой человек, мы все сделаем… - Она не договорила, повернувшись на грохот падающего тела.
        Толик не успел подхватить друга, так как перекладывал на каталку Сашу. Она закатывала глаза и стонала. Начались схватки.
        - Господи, нам только нервных обмороков тут не хватало, - врач покачала седой головой и укоризненно посмотрела на Толика. - Ваш приятель прямо как чувствительная институтка из Смольного.
        - Он недавно перенес несколько сложнейших операций. А это - его… жена! - Толик кинулся к другу, которому медсестра сунула под нос нашатырь. Давид закашлялся и открыл глаза.
        - Тихо, тихо! Все под контролем! - Толик помог другу встать.
        - Саша! Что с ней? Она не умрет? - прерывающимся голосом спросил Давид, с мольбой глядя на доктора.
        - Бог ты мой, да с чего бы ей умирать? Заполошный какой, - рассердилась женщина и обратилась к Толику: - Молодой человек, выведите его! Он мешает работать!
        В это время зашел заспанный гинеколог.
        - Предлежание плаценты. Сильное кровотечение. Открытия нет, а схватки начались, - четко объяснила ему дежурная.
        - Готовьте операционную! - Он скинул с себя остатки сна и сразу включился в спасение роженицы.
        Сашу бегом повезли в операционную. Давид и Толик поспешили следом. Каталку с Сашей завезли в операционный блок, захлопнув металлическую дверь перед носом у взволнованных мужчин.
        - Господи! Не забирай ее у меня! - Давид присел на корточки у стены и, прижав руки к вискам, застонал: - Я встретил ее, чтобы потерять?
        - Все будет хорошо, слышишь? - успокаивал его Толик. - Тебе нужно отдохнуть. Пойдем в машину.
        - Нет, я буду ждать здесь! - Он прикусил сжатый кулак. - Спасибо, друг!
        Прошло сорок минут. Из операционной никто еще не выходил…
        …- Уже полтора часа! Что там? - Давид с тревогой смотрел на друга, ища поддержки.
        Толик сжал зубы, желваки забегали. Даже он не мог скрыть волнение.
        Через два с половиной часа вышла медсестра.
        - Поздравляю, папаша! У вас сын! Правда, ребенок недоношен, слабенький, кило восемьсот всего, но орал как положено.
        - А роженица? - вместо Давида спросил Толик.
        - Не могу вас обрадовать, есть серьезные осложнения… Врач выйдет и все объяснит. Извините, мне пора. - Она повернулась, чтобы уйти.
        Давид, подскочив к девушке, схватил ее за плечи и начал трясти:
        - Что с ней? Она точно жива? Скажите правду!
        - Да отпустите меня! Сумасшедший какой-то! - Медсестра стряхнула его руки и юркнула в дверь операционной.
        Давид, закусив губы, принялся нервно ходить по коридору. Это мучительное ожидание казалось уже невыносимым.
        - Толик! - наконец не выдержал он. - Надо дать денег! Может, лекарств нет?
        Ответить ему друг не успел. Из операционной вышел врач и, предотвращая расспросы, показал рукой знак «стоп».
        - Жива! Состояние критическое: она потеряла много крови, и мы удалили матку. Нужна кровь!
        - У меня вторая группа, резус положительный, - сказал Давид.
        - Нужна первая.
        - Толик, а у тебя какая кровь?
        - Черт ее знает! Я же в больнице никогда не лежал!
        - Обзвони всех ребят! Быстро!
        Через час приехал парень-телохранитель с нужной кровью.
        Неделя прошла в борьбе за Сашину жизнь. Давид забыл, что тоже недавно перенес столько операций. О себе он не думал. «Только бы Саша выжила!» Его не пускали в реанимацию, и он ночевал в коридоре. Не зная, как еще поддержать любимую, Давид решил под окнами ее палаты устроить свой сольный концерт. Ему принесли скрипку, так как сам он даже на несколько минут не решался выйти из больницы. «Я все время должен быть здесь, рядом!» Утром, после того как закончился обход, Давид встал под окнами и заиграл Шумана, концерт для скрипки.
        И тут случилось чудо. Саша, лежавшая в забытьи, вдруг пришла в сознание и открыла глаза.
        - Это Давид! Он здесь! Позовите моего скрипача!
        - Доктор, она очнулась! - засуетилась находившаяся рядом с больной нянечка.
        - Слава богу! Тогда, конечно, нужно привести сюда ее воскресителя.
        Так Давид отвоевал право находиться рядом с Сашей и в радости, и в горе.
        - Здравствуй, родная. - Он присел на краешек кровати и, чтобы скрыть слезы, которые наверняка испугали бы Сашу, зарылся лицом в ее разметавшиеся по подушке волосы.
        - Здравствуй, милый!
        Они держались за руки и смотрели друг другу в глаза, говоря о своей любви без слов.
        - Ты видел ребенка?
        - Ну конечно. Классный пацан, - улыбнулся Давид.
        - С ним все нормально? - Саша рывком села и тут же снова упала на подушки, у нее закружилась голова.
        - Доктор сказал, что все отлично. Ребенка завтра выписывают.
        - Как ты хочешь назвать сына?
        - Я? - немного растерялся Давид. - Наверное, Тёмой!
        - Артем? Замечательное имя, мне нравится, - согласилась она.
        Зашел доктор.
        - Что-то случилось? - спросил Давид, увидев его нахмуренное, озабоченное лицо.
        - Почечные показатели совсем плохие. Нужна срочная операция по удалению почки! Прямо сегодня, сейчас.
        Давид осторожно сжал Сашину руку:
        - Это судьба. У нас с тобой все одинаково: ты без почки, и я тоже. - Он пытался шутить, чтобы она не успела подумать о плохом, не успела испугаться. - Не бойся! Я с тобой, любимая!
        - У меня к тебе просьба… - Она вздохнула. - Если…
        Давид не дал Саше договорить, закрыв ее рот поцелуем.
        - Даже не думай об этом. Все будет хорошо! Мы должны вместе поднять троих детей.
        Слабо улыбнувшись, Саша кивнула.
        - Как скажешь, милый.
        - Операционная готова! - раздался за дверью голос медсестры.
        Давид опять шел за каталкой, на которой везли любимую. Он уже не чувствовал боли, постоянно мучившей его последние месяцы. Ему просто некогда было думать о ней, и она сдалась, отступила.


        21. Осенняя нежность
        После отъезда Саши, когда дом затих, точно вымер, Юрий словно проснулся от спячки. Ему теперь не нужна была его Анна, которая, как и все предыдущие любовницы, хотела только его денег.
        Он вспоминал, как вела себя Саша в той или иной ситуации, как она улыбалась, шутила, как звонко смеялась, играя с Настенькой. «Какой же я идиот! Саша была настоящая, живая, и иногда даже казалось, что она меня любит… - твердил Юрий, расхаживая по опустевшему дому. - А скоро родится наш сын… И я его не увижу. - Он налил себе виски, кинул в стакан два кусочка льда. - Может, полететь к ней?» Эта мысль взбудоражила воображение мужчины. Ему не хватало Саши и детского лепета дочери. Только сейчас Юрий понял, что был счастлив со своей новой, пусть и не совсем настоящей, семьей.

        Приехав ночью в Кривой Рог, Юрий поселился в местной гостинице, в номере с выцветшими обоями и неимоверно грязными шторами. Он давно не жил в таких условиях, но усталость взяла верх над брезгливостью, и Юрий быстро уснул.
        Утром он поехал к Марии Александровне, адрес которой, к счастью, сохранился в его записной книжке. Накануне Юрий безуспешно пытался дозвониться Саше. Она не отвечала, и Юрий, вспомнив, что Саша повсюду таскала за собой телефон, всерьез забеспокоился.
        Позвонив в дверь, Юрий услышал топот детских ножек, а потом из квартиры выглянуло румяное личико.
        - Папочка пиехал! - расцвела улыбкой девочка и бросилась к отцу на шею.
        Юрий подхватил дочку на руки и перевел взгляд на осунувшееся, бледное лицо «тещи».
        - Что случилось? - без предисловий спросил он.
        - Саша… - Пожилая женщина всхлипнула и разрыдалась.
        Он опустил дочку на пол и взял за обе руки Марию Александровну.
        - Жива?!
        - Тьфу на тебя! Жива, только тяжелая очень. В больнице она сейчас.
        - В какой?
        - Здесь. - Мария Александровна протянула ему бумажку с адресом.
        - Ты к маме? Я с тобой! - заявила раскрасневшаяся Настя.
        - Я скоро вернусь, доченька. К маме нельзя, маленьких не пускают. А смотри, какого я тебе зайца привез!
        Но уговоры были бесполезны. Девочка топала ногами, плакала и кричала свое: «С тобой! С тобой! К маме!»
        И Юрий сдался.
        - Можно я ее возьму? Она посидит в машине, у меня там еще игрушки есть, и печенье, которое Настя любит.
        Мария Александровна устало кивнула.

        Когда Юрий зашел в палату, где лежала после удаления почки Саша, то увидел, как Давид, склонившись над больной, целует ее безжизненную руку. Появление здесь этого парня, о котором Юрий мимоходом слышал от Саши, стало для него очень неприятной неожиданностью. На борьбу с соперником он не рассчитывал.
        Давид поднял красные от бессонницы глаза на вошедшего.
        - Чем обязан? Моя жена без сознания.
        - Ну, допустим, она еще моя жена, так как официально мы не разведены, - холодно возразил Юрий.
        - Пошел вон! - вдруг резко бросил Давид и, приподнявшись, сжал кулаки.
        В это время Саша открыла глаза.
        - Я здесь! - хором сказали оба.
        - Что со мной?
        - Все хорошо! - через силу улыбнувшись, ответил Давид. - Теперь все хорошо.
        Она глубоко вздохнула, опустила ресницы и опять провалилась в сон.
        - Выйдем? - спокойно предложил Юрий. - Я не могу долго здесь оставаться. У меня дочь в машине.
        - Ты не имеешь права! - вспыхнул Давид. - Настя - Сашина дочь. И… и моя тоже.
        - Послушайте, - продолжил, не теряя самообладания Юрий, - сейчас самое важное для нас обоих - здоровье Саши.
        - Ну?
        - Я предлагаю вызвать частный самолет и увезти ее в Швейцарию. Там Сашу наверняка спасут.
        - Я могу сделать это без тебя! - грубо ответил Давид.
        - Можешь, но я это организую быстрее, ведь я иностранец.
        Давид сжал зубы: Юрий был прав. Ночью доктор сказал, что состояние Саши ухудшилось: начался гидронефроз второй почки, а аппарат гемодиализа в больнице один.
        - Хорошо! Вызывай! - Давид повернулся и пошел назад в палату.
        Когда Саша очнулась, он сказал ей, что Юрий вызвал частный самолет и она летит в Швейцарию, максимум через сутки. У них нет времени на раздумья, надо спасать вторую почку.
        - Я полечу только с детьми!
        - Хорошо, родная…
        Он знал, что его не возьмут в этот самолет. Требовалась по крайней мере неделя, чтобы оформить визу. Но об этом Саша узнает потом.

        Сутки промчались в суматохе. Решили, что Лена полетит тоже, у нее ведь был иностранный паспорт и виза. Настя капризничала:
        - А бабушка? А Давид?
        - Они… прилетят потом, - успокаивала малышку Лена.
        Толик сидел на кухне и курил. Это было единственное место, где ему разрешили браться за сигареты. Юрий, стоя в дверях, поторапливал женщин:
        - Ну, быстрее! Не берите много. Не навсегда ведь.
        Когда они выходили, то на лестнице неожиданно столкнулись с Томой.
        - Толик, вот ты где! - обрадовалась она, увидев его. - Возвращайся домой, я люблю тебя! Правда!
        - Оставь, тебе это кажется. - Он отмахнулся от бывшей жены, словно хотел стереть ее из своей памяти.
        Тома качнулась и чуть не упала с лестницы. Юрий успел подхватить молодую женщину на руки. Тело ее показалось ему невесомым. Она прижалась к груди нежданного спасителя и вздохнула:
        - Поздно! Я потеряла его любовь! И никому теперь не нужна…
        - Вы такая молодая! У вас все впереди! - попытался успокоить ее Юрий, ставя на ноги.
        Толик прошел мимо и даже не замедлил шаг. Юрию стало безумно жаль эту брошенную и отвергнутую женщину. Она запала ему в душу, но в ту минуту он думал только о спасении Саши.
        Когда шасси самолета оторвались от земли, Юрий вздохнул:
        - Ну, слава богу! В Швейцарии тебя спасут! - Он наклонился к Саше и легко поцеловал ее в губы.
        Тёма спал на руках у Лены. Настенька тоже задремала в кресле.
        - Послушай, Юра! Я выполнила контракт. Ты теперь богат. Я тоже… Но я люблю Давида… Отпусти меня! Очень прошу!
        - Не волнуйся, пожалуйста! - Он погладил Сашу по голове. - Я сделаю все, что ты захочешь, только позволь мне иногда видеть детей. Знаешь, я лишь сейчас по-настоящему почувствовал себя отцом и понял, как это замечательно.


        22. Секреты счастья
        Прошло полгода с тех страшных дней, когда Саша боролась за свою жизнь. Они с Давидом остались в Швейцарии и поселились в доме, где раньше жила Мария Александровна. Тёме уже исполнилось шесть с половиной месяцев. Малыш рос веселым и, несмотря на все события, которые произошли во время Сашиной беременности, очень спокойным. Настя теперь называла Давида папой, а когда приходил Юрий - и его тоже.
        - Доченька, ты реши, кого хочешь называть папой. Не бывает у детей двух пап, - пыталась объяснить малышке Саша.
        - А у меня будет! - Характер у девочки оказался доминантный.
        Где бы Настя ни появлялась, все внимание тут же переключалось на нее. Она была очень непоседливым, шаловливым ребенком, и иногда Давиду приходилось даже повышать на нее голос. Обоих пап Настенька слушалась беспрекословно. Павлик по-прежнему учился в Англии. Лена уехала в Кривой Рог, и они с Толиком поженились. Единственное, чего не хватало в их семье, - это детских голосов, что порой очень удручало Лену.
        И вот однажды Толик, придя домой, с загадочным видом сказал:
        - Я хочу взять тебя с собой в одно место.
        - Во-первых, согласна, во-вторых, куда? - Они жили душа в душу.
        - Приедем - увидишь! - хитро улыбнулся муж.
        Приехали они в какой-то провинциальный городок, название которого Лена не успела прочитать. Здесь было уныло, безлюдно и грязно. У одного из домов сталинской постройки они остановились. Лена прочла: «Городская больница».
        - Что, кто-то из друзей болен?
        - Нет. Сейчас все поймешь!
        Он взял ее за руку и повел к дверям больницы.
        Их встретила пожилая женщина с уложенными в пучок седыми волосами и с улыбкой сказала:
        - Все же решили!
        - Да! Это моя жена - Елена Викторовна.
        Женщина теплой сухой рукой дотронулась до протянутой Лениной руки.
        - Ну пойдемте. А то малышке уже скоро спать надо! - Лена удивленно посмотрела на мужа. - Сашу тоже уже привезли, он в ординаторской сейчас живет!
        Пока они шли длинными коридорами, выкрашенными в унылый оливковый цвет, Толик сказал Лене:
        - Мама этих детей умерла от туберкулеза. Мае только восемь месяцев, а Саше - пять лет. Ты полюбишь их, я знаю!
        Когда Лена увидела девочку, слезы выступили у нее на глазах.
        - Ну здравствуй, доченька! - Она протянула руки к девочке, а та в ответ - тоже.
        Взяв малышку на руки, Лена прижала ее к себе. В это время привели Сашу: большеглазый, со стриженым затылком, с цыпками на руках, он казался трогательным и беззащитным.
        - Здравствуй, сынок! - Толик тоже подхватил мальчика на руки. - Ну вот и вся семья в сборе! Документы я уже оформил. Можем ехать.
        Ольга Николаевна перекрестила удаляющуюся машину.
        - Ну, слава богу! - вздохнула она.

        Мария Александровна после отъезда дочери как-то быстро сдала, стала грустной и, вопреки обыкновению, малоразговорчивой. Это сразу заметили однажды навестившие ее Толик и Лена.
        - Вы себя плохо чувствуете? - спросила Лена.
        - Жизнь прожита, а теперь я одна, никому не нужная старуха.
        - Ну что вы! Вы всем нам очень нужны!
        - Спасибо, деточка, - грустно улыбнулась она. - Толик, я знаю, ты все можешь! Мне хочется побывать в Израиле. Устрой мне поездку.
        - Не вопрос. Исаак Моисеевич теперь в Израиле живет! Я ему сегодня позвоню, и мы все обсудим…

        Жара и ослепительное солнце Израиля быстро развеяли тоску Марии Александровны. В аэропорту ее встретил Исаак Моисеевич.
        - Я очень рад вас видеть, голубушка! - От его недавней болезни не осталось и следа, только глаза подернулись печалью, словно выцвели.
        Он тоже был очень, очень одинок.
        Исаак Моисеевич, привезя гостью в свой шикарный особняк, заявил, сияя улыбкой, что выделяет для нее целый этаж.
        - Ну что вы! Это слишком, - засмущалась Мария Александровна. - Мне бы только комнатку!
        - Для тещи моего сына я готов на все!
        Утром он спустился на кухню и застал Марию Александровну у плиты. Пахло домом и уютом. Это было впервые за много лет. Дом ожил. А через год они поженились.

* * *
        Вернувшись в Женеву, в свой опустевший дом, Юрий почувствовал, что теперь не сможет больше оставаться один, а также понял, что Саша уже не его… А еще ему часто вспоминалась стройная, большеглазая женщина, хрупкая и легкая, почти невесомая. Она снилась ему ночами и занимала все мысли днем.
        Через месяц, поняв, что от этого наваждения ему не избавиться, Юрий позвонил Лене.
        - Ты не знаешь, кто эта женщина, которую мы видели там, в Кривом, когда собирались в аэропорт. Она еще что-то говорила Толику… - Юрию не хотелось повторять, что именно.
        - А, это Тома, - сразу сообразила, о ком идет речь, Лена, - его бывшая жена.
        - Ты можешь узнать ее адрес.
        - Да, конечно, но… она лечилась от алкоголизма и… Впрочем, я попробую.
        К вечеру листок с адресом Томы был у него в кармане, а через пару дней Юрий уже летел в Россию.

        Он долго выбирал букет для Томы, придирчиво осматривая каждый цветок. Молоденькие продавщицы, как ни странно, не злились на настырного покупателя, а только переглядывались и тихонько хихикали. Букет получился огромным: тридцать семь нежно-розовых роз, готовых вот-вот раскрыть свои бутоны.
        Стоя под дверью Томиной квартиры, Юрий волновался как мальчишка и несколько минут собирался с духом, не решаясь позвонить. Увидев Тому на пороге, мужчина почувствовал, как у него перехватывает дыхание. Освещенная ярким электрическим светом, она показалась ему еще красивее. Тома была в рабочем халате, кое-где перепачканном краской, а в руке держала акварельную кисть.
        - Здравствуй! Это тебе! - Он протянул ей букет.
        Тома сразу вспомнила то свое падение на лестнице и сильные, ласковые руки, которые подхватили ее. Тогда еще она вдруг подумала, что за этим мужчиной пошла бы на край света.
        Пристальный взгляд Томы и ее молчание вконец смутили Юрия.
        - Ты рисуешь? - спросил он только для того, чтобы что-то спросить.
        - Да! Увлеклась… - Она переминалась с ноги на ногу, похоже, тоже не зная, как продолжить их разговор. - Проходите! Чаю выпьем.
        Смешная, да разве смог бы Юрий сейчас сделать хотя бы один глоток.
        - Нет, - решительно произнес он. - Я за тобой! Мы улетаем в Швейцарию, если ты, конечно, согласна.
        Улыбка осветила ее бледное тонкое лицо.
        - Я согласна. А как твое имя?
        После оформления документов они улетели в Женеву, и через год у них родился сын.


        Эпилог
        Тёма был одет во фрак с бабочкой. На первое выступление юного музыканта собралась вся семья и, конечно, гости: бабушка с Исааком Моисеевичем, Лена с детьми и Толиком, Юрий с Томой и сыном. Тёма играл на скрипке концерт Шумана. Смычок в маленьких, сильных пальцах мальчика казался продолжением его руки, рождая музыку, от которой хотелось смеяться и плакать одновременно. Так мог играть только настоящий скрипач!