Завидные женихи (сборник) Доктор Нонна

        «Перевелись настоящие мужики!». Такие реплики часто можно слышать из уст женщин, обиженных судьбой. «Не перевелись, - хочется ответить им, - просто вам не встретились!» Рите, Идочке и Лере повезло: женихи достались отменные. Но чтобы семья оказалась счастливой, важна не только встреча с хорошим человеком. Рита не сумела разделить со своим мужем тяжести испытаний, посланных судьбой: устранилась от борьбы за жизнь больной дочки. Иде не хватило мудрости в строительстве брака с Гришей. А Лера натворила такое, что перевернуло жизнь многих.
        Доктор Нонна
        Завидные женихи
        Огромное спасибо моему мужу, первому читателю и издателю Мише за любовь и долготерпение.
        Завидные женихи

        Любовь и изжога - одно и то же!
        Только любовь не лечится.
    М. Шнеерсон
        Давняя дружба троих друзей началась в семидесятых годах двадцатого столетия в военном городке под Владивостоком. И было тогда Грише, Володе и Саше по двенадцать лет.

        Жилищный вопрос в военном гарнизоне решался просто: приезжают молодые одинокие лейтенанты по месту службы - их распределяют в общагу и поселяют в комнату на две персоны. Если лейтенант приехал с семьей или пошел на повышение, то предоставляют отдельную комнату того же общежития. Однокомнатная квартира в холодной и сырой «хрущобе» полагалась либо прапорщикам, бессменно служащим в гарнизоне больше десяти лет, либо старшим офицерам. При очередной смене офицерского состава в подъезде одного из гарнизонных домов, ближайшем к Японскому морю и оттого наиболее холодном, оказалось три семейства.
        Гришкина семья жила в этом доме уже седьмой год. Его отцу майору Сергею Ивановичу Степанцову не удавалось получить более комфортабельное жилье, как ни мечтала об этом его супруга Мария Леонидовна. Просто папаше было не до бытовых трудностей - он привык думать о вечном и возвышенном. Наедине с лучшими друзьями - граненым стаканом и бутылкой беленькой. Жена майора, бабенка, удивительно похожая на курицу - с маленькой головкой, словно прикрепленной к тучному телу худой и дряблой шеей, с пустыми, быстро бегающими глазками, близко поставленными к переносице, - с завидным упорством не желала признавать в муже алкоголика и постоянно закатывала скандалы. Припоминая в очередной ссоре все промахи и грешки, что велись за мужем с момента их знакомства, она, как хохлатка, клевала его и клевала. Гришка, привыкший к семейным разборкам, обычно прятался на чердаке, где соорудил себе штаб. Тихой сапой из ржавых кроватей он сделал стены, из двух чемоданов - диван, стол ему заменила катушка от кабеля. Старое солдатское одеяло было расстелено на столе подобно скатерти.
        Семья Володи Михайлова переехала в дом совсем недавно. Отец мальчика, капитан-связист, привез семью из Омска. Жилищные условия там были столь ужасны, что, зайдя в холодную, сырую, заросшую грибком квартиру, Володька прыгал от счастья, что жить ему можно в отдельной от родителей комнате и пользоваться не общественной - на девять семей - уборной. Отец - Олег Васильевич - тут же отправился в туалет. А Володькина мама - Галина Моисеевна, женщина величавая, с высокой прической из жгуче-черных волос и низким грудным голосом, - прошествовала на кухню, где недовольно скривила губы: тараканы от ее появления брызнули во все стороны. Из-за стен было слышно, чем занимаются соседи. Из-под тонких щербатых дверей доносились чужие запахи. Галина Моисеевна устало присела на табурет, но тут же поднялась, потому что услышала, чем занимается ее муж, сидя на унитазе. Легко снеся с петель дверь, она вошла в тесное для нее помещение, выдрала из правой руки муженька бутылку водки, а из левой - классический граненый стакан. Предчувствуя, чем сейчас закончится семейная разборка, и заранее жалея отца, Володька выскочил во
двор в поисках турника или боксерской груши. Он всегда, когда не хотел наблюдать за скандалами родителей, сбегал сжигать адреналин на солдатскую спортивную площадку. Комплекцией парень был в маму - высокий и мощный, в отличие от субтильного отца.
        А Сашку Бочкина родители «выписали» из Москвы. Все каникулы он проводил у своей бабушки Ольги Юрьевны в Первопрестольной. Константин Евгеньевич и Елена Станиславовна считали, что сыну и для здоровья полезнее более сухой климат средней полосы, и для развития лучше культурная среда столицы. Свою тещу, полковника полевой хирургии госпиталя имени Бурденко, Константин Евгеньевич побаивался. Все-таки он всего лишь майор медицинских войск! Поэтому не перечил, когда бабка оставляла на одну-две четверти Сашку при себе. Но периодически ворчал, что его сыну негоже получать «старушечье» образование. Когда Сашка стал подростком, Константин Евгеньевич решил, что мальчику необходима твердая отцовская рука, и решился воспротивиться власти Ольги Юрьевны.
        - У вас в городах сейчас по тридцать пять человек в классе, а у нас по семь-восемь. Каждого ученика спрашивают ежедневно на всех уроках, и вообще дети в гарнизоне постоянно на глазах.
        Елена Станиславовна поддерживала мужа. Обиженная с детства на невнимание вечно занятой матери, она полностью погрузилась в свою любовь к супругу, и муж стал для нее центром мира. Сашку мать тоже любила, но как-то по обязанности…


        Знакомство
        По пятницам мать Гриши пекла пироги. Это была самая экономная еда, разнообразившая рацион офицерской столовой. В тот день суетливая Мария Леонидовна, помимо большого, на весь противень, пирога, испекла двадцать пирожков. Начинкой стала любимая во Владике рыба нерка. Лососевый аромат пирожков перебивал все другие запахи и делал уютнее скудный быт обитателей подъезда.
        Гришка сидел тут же, на кухне. Он дочищал картошку и посматривал на мать. Дождавшись, когда она переложит пирожки на большую тарелку, мальчишка вскочил и покидал их штук пять в приготовленный газетный кулек.
        - Ма, я на улицу, насчет удочек пойду договорюсь.
        - Катись куда хочешь, - прокудахтала мать. - Два горе-мужика. Никакого с вас толку! Что отец ни доску, ни пакет крупы в дом не принесет, хотя заведует складами, что ты - никакой стоящей рыбешки не притащишь.
        Не обращая внимания на вечно недовольную мать, Гришка выскочил из квартиры на лестничную клетку и полез по железной лестнице на чердак. Упитанному мальчугану она была узка, поэтому он вымазался в побелке.

        В августе, казалось бы, должно быть еще тепло, тем более во Владивостоке, расположенном на одной параллели с Сочи, Торонто, Ниццей и Сухуми, ан нет, с Японского моря постоянно дул холодный ветер, а с неба сочился нудный дождик. Настроение от этого не улучшалось. По радио «Маяк» передавали то бравурные патриотические песни, то классическую музыку. И это однообразие усиливало тоску Сашки. В квартире Бочкиных от духоты запотели окна: мать шпатлевала стены третьим слоем. Было душно и першило в горле. Сашка провел рукой по окну и посмотрел сквозь образовавшийся подтек на промокших солдат, занимающихся на дальнем плацу строевой подготовкой. И тут взгляд его привлек долговязый паренек, крутящий «солнышко» на дворовом турнике. Саша открыл форточку. Тут же в кухню влетела мать.
        - Сашок, да что же ты делаешь? На улице такая мокрень, а ты окно открываешь - штукатурка кусками посыплется!
        - Ма-а, - сын поправил очки на переносице. - Пойду я воздухом подышу. А то голова кружится.
        - Правильно, - легко согласилась Елена. - Иди, подтянись пару раз на турнике, а то уткнешься в свои книжки и света белого не видишь.

        Через пять минут Сашка стоял на спортивной площадке и не то с легкой завистью, не то с пренебрежением смотрел, как парень на голову его выше и шире в плечах ловко подтягивался и нарочно напрягал мускулы.
        Соскочив на землю, мальчишка с сочувствием посмотрел на Сашку. Тот мог достать до перекладины только в прыжке.
        - Помочь?
        - Не надо. - Сашка обиженно отвернулся. - Меня отец тренирует, когда свободен.
        - А чего же ты тут делаешь? - с подколкой спросил Володя. - По грибы собрался?
        Незнакомый парень говорил надменно, и Сашка отвернулся.
        - Не смешно.
        Развернувшись, Сашка пошел к дому. Нюхать сырую штукатурку не хотелось, и он размышлял, чего бы такого придумать интересного. И тут, подняв глаза, он увидел в чердачном окошке, похожем на амбразуру, тусклый огонек электрической лампочки.
        «Если лампочка горит в том месте, где им вообще гореть не положено, значит, там есть помещение, где сидит человек, - логически рассудил он. - И я никогда не был на чердаке. Мой папа - майор, и меня ругать не будут», - сам себя настроил мальчишка и двинулся вперед.
        Проследив за взглядом мелкого очкастого пацана, Володька увидел на чердаке своего подъезда свет.
        - О! Там кто-то обитает, а я не знаю? - У Володьки проснулся исследовательский интерес. - Надо туда залезть и поглядеть.
        Второй раз Сашка и Володька встретились у узкой железной лестницы, поднимающейся с пятого этажа на чердак. Карабкающийся по ней пацанчик в очках на переносице смотрелся комично, и подошедший здоровяк Володька хмыкнул, подтолкнув Сашку под попу.
        - Лезешь? Давай-давай. А куда?
        Зацепившись руками за верхние ступени и балансируя ногами на нижних, Сашка попытался принять героическую позу. При этом говорил громко и отчетливо.
        - Меня заинтересовала единственная лампочка на всех чердаках здешних пятиэтажек. Я хочу посмотреть и сделать выводы.
        - Здешних? Ну и словечко. Ты че, такой грамотный, заморыш?
        - Я не заморыш. Просто невысокий и не такой физически сильный, как ты. Но я вырасту.
        Забравшись обезьянкой на чердак, Сашка захлопнул под собой люк-дверцу и сверху задвинул на нее лежащую рядом автомобильную покрышку.

        Жующий свой пирожок и читающий старый журнал Гришка с интересом наблюдал за копошением мелкого пацана.
        Для утяжеления веса Сашка сел на покрышку и целую минуту подпрыгивал на ней, пытаясь сдержать силушку стремящегося наверх Володьки.
        Последний тычок сильного подростка заставил Сашку отлететь в сторону и грохнуться об пол, застеленный старым рубероидом, ватными одеялами и медицинской клеенкой.
        - Слышь, заморыш! - ревел Вовка, по пояс появившийся в квадрате входа. - Я щас тебе глаз на жопу натяну!
        - Выбирай выражения, придурок! - кричал Сашка, кидая в Вовку то обрывок клеенки, то дырявый валенок. - Накачал мышцы и, думаешь, умным стал?
        Володька выскочил на чердак чертом из табакерки.
        - Сам дурак, мелочь очкастая!
        - Ой, я так испугался! - Швырнув изношенный солдатский сапог в Володьку, Сашка отполз в сторону стоящих на боку каркасов старых кроватей.
        Вовка нащупал под рукой ножку от старого стула.
        - Я щас тебе устрою, москвич недоделанный. Думаешь, не знаем, откуда тебя мамка с папкой с поезда встречали?
        - А ты, а ты… - Сашка задохнулся от возмущения. - Ты - «сила есть, ума не надо».
        - Я «ума не надо»? - Вовка отряхнул свои брюки от пыли. - Слышь, ты, очкарик, в попе шарик, я не дурак, я лучше всех в своем классе учусь!
        - А это мы еще посмотрим, кто лучше учится! - дал петуха Сашка.

        Сидя на своем диване из чемоданов, Гриша отложил ставший неинтересным журнал и принялся разглядывать двоих новых соседей.
        - Ребята, а хотите пирожков с неркой?
        - Чего? - отвлекся от созерцания «врага» Володька. - Очень жрать хочу.
        - Я тоже, - пропищал Сашка. - А то мама все ремонтом занимается, про обед забыла, в столовую гонит. А там совсем не вкусно.
        - Зажралися, - высказал свое мнение словами матери Володька. - Где там твои пирожки, пирожок толстый?
        Широким шагом Володька подошел к столу, освещенному нависающей над ним лампочкой. На газетке лежали четыре пирожка. Взяв один, парень откусил и закатил глаза, показывая удовольствие.
        - Вкуснота-то какая! - Он протянул руку «Пирожку». - Владимир.
        - Гриша. - Мальчишка приподнялся и пожал руку. - А ты кто? - обратился он к хилому пацаненку в очках.
        Поднявшийся с пола Сашка подошел и сначала протянул руку для знакомства, а потом за пирожком.
        - Александр. Саша Бочкин. Гриша, а чем тут ребята по вечерам занимаются?
        - Как чем? - удивился Гриша и кивнул в сторону тусклого окошка. - Осенью рыбу ловим, зимой на коньках катаемся и в кружках занимаемся. Выпиливаем, выжигаем, в теплицах рыбкомбината помогаем. Но там работы мало, там свои, комбинатовские, рулят и нас, гарнизонных, гоняют.
        - Это мы еще посмотрим. - пробурчал Вовка. - А как же тут рыбу ловить? Не речка, на бережку не отсидишься.
        - С пирса, рабята, с заброшенного пирса. Завтра океан будет спокойней, и все пойдут туда. Только нужно напяхтериться теплее и корзину для рыбы взять. А главное, тута удочки нужно наращивать, я свои к палкам от швабры привязываю и проволокой прикручиваю. Завтра научу.
        - Нелогично. - Жадно жуя пирожок, Саша поправил очки. - Очень вкусно. Нелогично. Если рядом есть рыбсовхоз, значит, есть недорогая рыба. Зачем ловить свою?
        Гришка и Вовка уставились на Сашку.
        - Ты чего, рыбачить не любишь или лишние деньги в кармане водятся? - с напряжением в голосе поинтересовался Вовка.
        - Я… - Сашка покраснел. - Никогда рыбу не ловил. А завтра обязательно? А то у меня удочек нет.
        - Завтра обязательно, - сурово сказал Гришка. - Кажный день на учете. А удочку мы тебе спроворим. У батяни их аж пять штук.
        - А нам прежние хозяева эти удочки-переростки оставили. Три штуки на балконе торчат. - Не замечая несправедливости со своей стороны, Володя взял еще один пирожок с газеты. - Только чего спешить? Рыба, она завсегда там и никуда не денется.
        - Нет, Вовка. - Григорий взял последний пирожок, разломил и протянул половину Сашке. - Это она сейчас тама, а через два месяца море встанет, и никакой свежей рыбы ты до весны не споймаешь.
        - Как это «встанет»? - не понял Володя.
        - Замерзнет, - пояснил Сашка. - Климат здесь муссонный, Амурские и Курильские заливы во льду с ноября по апрель. Я специально в учебнике по географии посмотрел. Хотя город стоит гораздо южнее Москвы и Ленинграда, примерно на параллели с Флоренцией.
        Гриша и Володька уставились на Сашку с уважением.

        Так трое ребят, разные по комплекции, по уровню образования и отношению к жизни, стали друзьями. Они учились в одном классе, вместе удили рыбу и дрались с ребятами из поселка Рыбсовхоза.
        Семьи друзей разительно отличались друг от друга. Если в квартире майора медицинской службы Бочкина было тепло и уютно, то в бетонных клетках капитана Михайлова, отца Володьки, и майора Степанцова ветер зимой проникал сквозь хлипкие, неутепленные стены и температура дома была не выше плюс шестнадцати, даже с обогревателем.
        Во всех квартирах гарнизона, без исключения, зимою женщины завешивали окна в детских комнатах ватными одеялами, и детям казалось, что растут они в шалаше.

        Учителя в школе не могли нарадоваться на троих друзей - они учились лучше всех. Сашка, самый худенький мальчик в классе, с голубыми добрыми глазами, прятавшимися за стеклами круглых очочков, с русыми вьющимися волосами, был похож на ангелочка, но обладал железным характером. Друзья, для начала поспорив, всегда делали так, как он советовал. Володя, здоровый, крепкий паренек, был физически самым сильным. Черноглазый брюнет, он был мечтою всех девчонок в классе. В драках он всегда побеждал, защищая своих корешей. А Гриша, веселый кудрявый увалень, стал душой компании. Он всегда смеялся, придумывал игры и подколки. Еще он очень любил поесть и в школу брал пирожки. Иногда друзья съедали их прямо по дороге, не снимая варежек, которые полностью пропитывались подсолнечным маслом.


        Выпили…
        Закрепил дружбу ребят неприятный случай. Им было по тринадцать лет, когда пацаны решили попробовать выпить.
        Гарнизон, как и вся страна, отмечая Новый год, начал гулять еще тридцатого декабря. Тридцать первого женщины разобрали своих офицеров по домам и готовили праздничные ужины.
        Праздновали шумно: ходили друг к другу в гости, запускали вместо петард сигнальные ракеты, закидывали в подъезды дымовые шашки.
        Первого января все поголовно спали либо в своих постелях, либо на ковриках в прихожих у друзей. Женщины вяло занимались хозяйством: перемывали посуду, выносили горы пустых бутылок на помойку. Мужья им были не подмога. Повезло только военврачу Бочкину: к нему на Новый год прилетела теща Ольга Юрьевна. Она-то и помогала дочери по хозяйству.
        Три пацана маялись бездельем и завидовали взрослым. Сидя в военных телогрейках на чердаке, они допивали початую бутылку «плодово-выгодного» вина за тридцать две копейки.
        Окошки на чердаке они забили фанерой и цветастыми платками, люки утеплили старыми одеялами, но все равно было холодно. Ледяной ветер с моря выл, проникая в щели, стены покрывались инеем. Ребята сидели в валенках и грели стаканы через рукавицы.
        - Папа спрятал на кухне бутылку водки, - поделился Сашка.
        - А у нас все попили, - невесело сверкнул черными очами Вовка. - Отец ушел к твоим, Сашок, и мать стесняется за ним идти.
        - Мои опять поругались, и мама выгнала отца. Батя у тебя, Сашка, я видел, спит. - Гришаня допил стакан с бормотухой. - Гадость какая!
        - Да, невкусно. Поэтому предлагаю попробовать что покрепче. - Саша засунул руку внутрь своего ватника, великоватому ему на десять размеров, и выставил на стол бутылку. - Я ее украл. Скорее всего, папа о ней забыл. Будем?
        - Немедля! - Пока друзья не передумали, Гриша перехватил бутылку, свернул пробку и разлил всем по полстакана.

        Последствия проявились через пять минут и были печальными: Сашка потерял сознание, Гришку скрючило и затрясло судорогами, Володю вывернуло наизнанку. Сидя на самодельном диване, держась за живот, боль в котором продолжала нарастать, он понял, что, если сейчас не придумает, как оказать помощь друзьям, они останутся здесь навсегда, замерзнув.
        Шатаясь, Вовка спустился на третий этаж и, ввалившись в незапертую квартиру Бочкиных, упал на колени в прихожей. На шум выбежала Ольга Юрьевна.
        - Там ребята… на чердаке… загибаются… помогите…
        И парень потерял сознание.
        Медик от бога, Ольга Юрьевна не потеряла ни секунды. Первым делом она набрала в ковшик холодной воды и окатила ею спящих дочь и зятя, а также двоих его друзей - отцов Гриши и Володи. Полковник медицины скомандовала:
        - Дети умирают, мужики! Приходите в себя! - И поспешила на кухню, где развела в ведре с водой марганцовку.
        Первой вскочила Лена, растормошила мужа и нахлопала по щекам остальным папашам.
        Ольга Юрьевна в это время приводила в себя Вовку, заставляя его пить воду с тремя каплями нашатыря на стакан. Вовку выворачивало прямо на линолеум.
        - Мальчик, милый, - нервно обращалась к Володе военврач, - ты скажи, чего такого вы пили? От чего спасать?
        - Водки… - Володю продолжало рвать. - Сашок нашел у Константина Евгеньевича бутылку водки, мы выпили…
        Теща посмотрела на подошедшего зятя так, что ему захотелось провалиться. Треклятая бутылка была принесена из солдатской казармы, где позавчера было зафиксировано отравление четырех бойцов. Солдаты признались, что с рук купили три бутылки водки для празднования Нового года. Но не утерпели - выпили две бутылки на четверых тридцатого. Завидующий им сослуживец заглянул в каптерку в надежде присоединиться к питию, но нашел не веселое застолье, а корчащихся от рвоты бойцов. Он тут же позвонил в медпункт.
        Бутылку, как доказательство «паленого» производства, майор Бочкин забрал на экспертизу. Когда он принес ее домой, теща выразила неудовольствие.
        - Не стоит держать в доме эту гадость. Надо было оставить в части.
        - Так найдут, Ольга Юрьевна. - Константин Евгеньевич поставил бутылку в кухонный шкаф. - Найдут и выпьют. Не удержатся. Я спирт подкрашиваю марганцовкой, бутыль ставлю в холодильник к другим медикаментам на самое видное место, и то эту гадость отливают и разбавляют. А тут бутылка! Да на ней хоть «яд» напиши, все равно к утру будет наполовину разбавленной.

        - Отцы, бегите детей спасать! Ленка, оденься теплее, возьми побольше тряпок полы от блевотины замывать. Костя, прихвати ведро с водой, я его на чердак не втащу.

        Парней Ольга Юрьевна спасла, отпоила своим фирменным похмельным «коктейлем» прямо там, на чердаке.
        Папаши разобрали сыновей по домам и даже не наказывали, понимая, насколько тем плохо.
        Утром у мальчишек болела голова. Галина Моисеевна и Мария Леонидовна то и дело бегали к Ольге Юрьевне за советами, как вывести из запоя мужей и привести в чувство мучающихся сыновей.
        Хуже всех было нежному Саше.
        - Бабуль, у меня внутри все горит, - жалобно плакал мальчик.
        - Это, мой дорогой, изжога. Некачественный спирт сжег слизистую желудочно-кишечного тракта. Выделяется кислота, как реакция… - бабушка увлеклась лекцией, отпаивая парня крепким бульоном.

        Болели ребята целую неделю. Питались только травяными отварами и мясными бульонами. Так что те зимние каникулы мальчики запомнили на всю жизнь.
        После этого случая, когда у ребят были какие-то неприятности, в ответ на вопрос: «Как дела?» - всегда звучало: «Сплошная изжога!» Это выражение стало паролем.


        Трепанги
        Случай с ловлей трепангов наделал много шума в гарнизоне. Нежное мясо медлительных животных, называемых здесь «морскими огурцами», ценили все. Похожие на огромных рогатых гусениц трепанги медленно передвигались меж камней бухты Золотого Рога. Ловить этих морских кубышек было очень легко. Главное, найти место их скопления, а после только нырять да собирать в корзину.
        Охотились за ними не коллективом, как бывало при рыбалке, а по два-три человека, чтобы не было конкуренции.
        В тот день мать отправила Гришку в очередь за сахаром, и он простоял в магазине до самого вечера. Поэтому за трепангами Вовка и Сашок отправились вдвоем. Долго плыли между островами, проверяя все прошлые места, где ползали «гусеницы». Искали долго, но все-таки нашли сборище морских животных. Сашка плавал плохо, и вся надежда была на Вовку, который мог нырять глубоко и долго обходиться без воздуха.
        Понимая, насколько друг физически силен, Сашка все же настоял, чтобы Володька обвязался веревкой, сам он тоже всегда страховался.
        Островочек, около которого пришвартовали лодку, одолженную со склада Гришкиного отца, отличался «дырявостью». Суши как таковой не было: из моря торчали скалы от полуметра до трех, на них росли редкая трава и деревья, непонятно как прицепившиеся к каменистым породам.
        После десятка нырков, когда сбилось дыхание и начала кружиться голова, ребята решили немного передохнуть. Сашка перекладывал трепангов со дна лодки в корзины, а Вовка лег на воду рядом с лодкой и, не шевелясь, наслаждался солнцем.
        Мальчишки не обратили внимания на легкое волнение моря, на усиливающийся ветер. Небольшая сосенка, из последних сил держащаяся за верхушку скалы, от очередного порыва ветра потеряла последние силы, и ее корни оторвались. Падая в море, деревце сбило несколько камней, и они покатились вниз, прямо на Володю. Захлебываясь, Володя попытался выплыть, но пришла высокая волна, полностью накрыла парня, и он стал тонуть.
        От ужаса Сашка сначала растерялся, а затем стал тянуть за страховочную веревку, наматывая ее на уключину весла. Вовку удалось вытащить из потемневшей воды, но он был без сознания.
        Спрыгнув за борт, Сашка напрягся и подтащил друга к лодке. Труднее всего оказалось перевалить тело Вовки за борт утлой посудины. Хлипкому парнишке это все-таки удалось, пусть и с третьего раза. При этом он ободрался о камни, поранил локоть правой руки. Минут пять он, не обращая внимания на кровь, сочащуюся из ран, приводил в себя Вовку, и тот наконец отрыгнул воду. Он долго рассматривал свой оцарапанный живот, потом в молчании перевел свой взгляд на разводы грязи и крови на Сашке.
        - Не понял, как это меня угораздило?
        - Камень тебя по башке шарахнул. - Сашка тер больную руку. - Грести будешь сам, я не смогу. Ну и здоровый же ты, я все жилы себе вытянул, пока тебя втащил в лодку.

        Мама Володи, узнав о происшедшем, зашла в медсанчасть, застала там пьющую чай Елену Станиславовну и всучила ей французские духи.
        - Это тебе, Лена, за Сашку! Хорошего парня воспитала.
        - Не поняла. - Лена автоматически взяла в руки подаренную коробочку. - А что случилось?
        В этот момент открылась дверь, и Володя подтолкнул через порог своего спасителя. Сашка держался за перебинтованный Галиной Моисеевной локоть - кровь не унималась. Елена Станиславовна от неожиданности закричала: «Костя, Костя, беги скорее! Наш сын заливается кровью!» Отец тут же появился в пролете соседней двери. Быстро обработал раны и стал накладывать повязку.

        Пять килограммов выловленных трепангов три семьи ели всю неделю. А о мужестве мелкого Сашки говорили целый год. Володька тогда поклялся, что всю жизнь будет помнить о самоотверженном поступке друга. И если у него когда-нибудь родится сын, то он обязательно назовет его в честь своего спасителя.


        Колбаса
        Из семей троих друзей семья Гришки была самая бедная. Отец пил не просыхая, чаще не дома, а в одном из своих складов. В армии, как ни странно, Сергея Ивановича Степанцова терпели. К работе он относился ревностно, обеспечивая военную часть формой и продуктами. Практически не воровал. Если не хватало на выпивку, тащил что-нибудь из дома или клянчил спирт у Константина Бочкина, который почти никогда не отказывал соседу, ценя в нем честность и оперативность в решении бытовых проблем медсанчасти гарнизона.
        Одетый в отцовские обноски, Гришка стыдился приходить на дни рождения или «огоньки» в школе, где приходилось раздеваться. У многих старшеклассников уже имелись костюмы и даже модные свитера и джинсы.
        А еще Гришка обожал сырокопченую колбасу. Ему, родившемуся во Владивостоке, набили оскомину рыба, икра и даже крабы. Колбасу парень попробовал случайно, на дне рождения у отца Сашки.
        Однажды Гришке мать поручила доставить запившего отца домой со склада. Паренек зашел в складское помещение и неожиданно унюхал копченую колбасу. Этого дефицитного продукта было несколько сортов, но слюни у парня потекли только от сырокопченой. В коробке оказалось двадцать тонких сухих темных батонов с выпуклыми жиринками. Аромат перебил угрызения совести Гриши, и он решил не беспокоить отца, а прихватить с собою десять колбасных палок.
        Первый батон Гришка съел тут же, откусывая крепкими зубами жесткое мясо, и почти урчал от удовольствия. Мысль о том, чтобы положить остальную колбасу обратно, спугнул кто-то вошедший на склад. Зная, где второй выход, Гриша быстренько убежал к себе, на чердак.
        Там его и нашел Володя. Первым делом он надкусил колбасу, затем достал из-за пазухи полбатона белого хлеба и половину отломил для Гришки.
        - Откуда богатство? - жуя, поинтересовался он.
        - Спер, - кратко объяснил Гриша. - Теперь переживаю.
        - Пережовываю, - засмеялся Володя. - На тряпки менять будешь или сам сожрешь?
        - Не, все не осилю! На тряпки. Джинсы хочу и кожаную жилетку.
        - Это я могу устроить, - обнадежил Вовка. - У отца тетка Шура недавно из-за границы получила посылку и распродает. А где Сашок?
        - На факультативе, язык зубрит. Не то немецкий, не то английский.
        - Молодца. Ты ему полбатона оставь.
        - Обязательно.

        Через день Гришка щеголял по поселку в джинсах и свитере, на жилетку денег не хватило. Увидев на друге модную одежду, Сашок побледнел.
        - Откуда?
        Краснея и заикаясь, Гришка и Володя честно рассказали о «гешефте».
        - Но никто ничего не узнает, - наивно заверил Володька.
        - Идиоты. Гришка, тебе жизнь надоела?
        Их разговор прервал тихо подошедший Сергей Иванович. Подхватив сына, он стащил его по лестнице и пинками погнал до квартиры. Обновки испачкались о побелку.
        Жили Степанцовы на первом этаже, и Сашка с Володей, немного подождав, спустились с чердака вниз.
        Из-за двери доносились глухие удары, стоны Гришки и причитания отца:
        - Чтобы я хоть валенок со склада украл! Опозорил на весь гарнизон! Тебя убить надо!
        - Он его точно убьет, - прошептал Сашка в сторону Володьки. - Значит, так, беги к своему отцу на пункт связи и уговаривай тетку Шуру сменить свои показания. Отцу я сейчас позвоню сам, вызову его или маму и сразу буду ломиться к Степанцовым.

        Гришку они спасли, оттащили от пьяного отца. У парня оказались сломанными два ребра, по лицу и голове были множественные гематомы, вывихнуто правое плечо и отбита задница. Если бы не действия родителей Сашки и Володи, пьяный капитан вполне мог забить пацана до смерти.
        Мария Леонидовна выгнала мужа жить в казарму. Она никак не могла понять, что же стало причиной свирепости мужа. Несколько раз спрашивала друзей, из-за чего чуть не был убит Гришка.
        - Значит, так, - вдохновенно врал Сашка, как всегда продумав все детали оправдательной речи. - На складе у Сергея Ивановича пропала сырокопченая колбаса. А мне как раз на прошлой неделе бабушка прислали из Москвы посылку с одеждой. Мне джинсы велики на три размера, как раз на Гришку, я ему и подарил. У него ведь через неделю день рождения? Да, Мария Леонидовна? - Дождавшись кивка женщины, Сашок продолжил: - А сотрудница отца Володьки, тетя Шура, привезла свитера. Володя взял себе один, он деньги с завтраков копил. А свитер оказался ему мал. Он тоже подарил его Гришке. На день рождения.
        Мало разбирающаяся в фирмах и лейблах, Мария слушала ребят, плача от счастья. Она поверила им безоговорочно.
        - Спасибо, ребята. Буду подавать на развод.
        Не ожидая настолько кардинального решения семейной проблемы, оба пацана начали убеждать, что дядю Сережу тоже можно понять: колбасу-то со склада украли, а тут обновки у сына, вот он и подумал на Гришку. А отец всегда в доме нужен. Не стоит разводиться из-за недоразумения!
        Через неделю после того, как Гриша отлежался, друзья встретились на чердаке.
        - Отец поверил? - в третий раз уточнил Сашка.
        - Теперь вроде бы да, а в первые дни грозился убить. Мать его приструнила. Сказала, что домой не пустит, если еще раз руку поднимет. А куда ему деваться? Скоро зима, по складам не побегаешь.
        - Логично, - согласился Сашка.
        - А ведь он нам с тобою по разу жизнь спас, - серьезно заметил Вовка. - Мы теперь по жизни перед ним в долгу.
        - Ерунда. - Сашка взял со стола пирожок от Леонидовны, надкусил его. - Вы бы так же поступили.
        - Это, конечно, так. - Вовка тоже взял пирожок. - Но на море мне тебя спасать было бы легче, а вот организовать алиби для Гришки - до этого я бы не додумался…

        Всегда приходили друг другу на помощь ребята, выручали из дрязг и потасовок.


        Армия
        Школьные годы пролетели быстро. В 1977 году пошли в армию. Служили во Владивостоке, но в разных родах войск.
        Хуже всех было Саше - он был по жизни «не от мира сего». Витал в мечтах, читал, строил планы, и проблемы сооружения очередной генеральской дачи или коптильного цеха рыбсовхоза его не волновали. Призывная комиссия не особо разглядывала его аттестат и анкету, где было указано не только то, что он получил серебряную медаль, но еще знает три иностранных языка, включая китайский, оценила его физические данные как слабенькие. Поэтому отправила его в стройбат.
        «Пирожку» Григорию было легче. Служа в ракетных войсках, он похудел и стал очень интересным юношей. Девочки млели, видя Гришу.
        Но больше всех производил впечатление Владимир. Он вымахал под два метра, разворот его плеч и мускулатура впечатляли слабый пол и вызывали зависть у сильного. Служил он в морской пехоте. При любом удобном случае сбегал не домой к выпивающему отцу и уставшей от тяжелой жизни матери, а к друзьям. То в казарму к Сашку, который организовал обмен неучтенной копченой рыбы на продукты питания, водку и папиросы. То ехал в гарнизон к Грише, где ракетчики старательно экономили спирт, выделяемый для аппаратуры, и регулярно его пропивали.
        Для компании Володя был кладом. Он, в отличие от Сашки и Гриши, так и не стал ни пить, ни курить.


        Разъезд
        В 1980 году ребятам исполнился двадцать один год.
        Саша уехал учиться в Москву. С детства насмотревшись на работу отца и бабушки, он не захотел стать врачом и поступил в Институт иностранных языков.
        Гришина мама, Мария Леонидовна, решила, что достойна большего, чем жить с пьяницей завхозом, хоть и военным. Она сама подала на развод и уехала вместе с сыном на свою родину в Минск. Там у нее жили мать и две сварливые сестрицы. Гришка не сопротивлялся - ему давно хотелось посмотреть на мир, а тут выпала такая возможность. В столице Белоруссии и с выбором образования, думал он, будет интереснее.
        В семье Михайловых тоже произошли изменения. Галина Моисеевна решила, что пора Володьку, на которого засматривались даже ее ровесницы-подружки, оженить. Выбором невесты занялась сама. Нашла-таки во Владивостоке еврейскую семью с дочкой на выданье. Девушку звали Ритой, а дома - Ривкой. Тоненькая, гибкая, невысокая - все в ней было миниатюрным и словно игрушечным. Надменно приподнятые брови, горделиво вздернутый подбородок вкупе с огромной гривой блестящих волос словно компенсировали ее хрупкость. Большие черные глаза сверкали из-под густой челки насмешливо и вызывающе. Разборчивая Ривка, знакомясь с Михайловыми, сначала внимательно оглядела самого Володю, смерила взглядом маму и особенно заострила свой взор на отце, Олеге Васильевиче. Несмотря на то что даже на смотрины он явился слегка подвыпившим, мужчина он был привлекательный. Значит, и Владимир с возрастом не потускнеет.
        - Я согласна, - заявила Ривка, хотя предложения ей пока никто не делал.
        Вовка против выбора матери не возражал. Видимо, сказывалась усталость от беспрерывных отцовских пьянок, от безнадеги, связанной с тем, что папашу больше не повышали, от раздраженности матери, стыдящейся своей неудачной судьбы. Да и девушка была симпатична, вызывала интерес.
        Через месяц состоялась свадьба, а через полгода Володя и Ривка улетели в Штаты вместе с семьей жены.
        Ни на свадьбе, ни на проводах не было ни Гриши, ни Сашки. Лететь во Владик из Минска или Москвы было дорого и долго. Оба друга прислали поздравления.

        В памяти троих друзей осталось детство: Тихий океан, накатывающий свои серые волны, потасовки со сверстниками, рыбалка и ловля трепангов, заигрывания с девочками, нелепая армия, полный моряков Владивосток и первая в жизни изжога.


        Владимир
        Крепкий и здоровый Володя ничего не боялся. Но неожиданно эмиграция стала для него тяжелым испытанием. Большой проблемой в первые дни было то, что приходилось жить в одной квартире с родителями Ривки. Через месяц им всем повезло - тестя по знакомству взяли на работу в крупный отель Нью-Йорка. Вместе с женой и тещей он переехал поближе к работе.
        В Штатах Володе нравилось изобилие. В то время, как в Союзе дефицитом было абсолютно все, в Америке ничего не нужно было доставать - все лежало на прилавках и словно просилось тебе в руки. Но и доступность всего и вся быстро приелась. Катастрофой для эмигрантской семьи стало открытие Ривкой такого явления, как распродажа. Молодой женщине нравилось все, что стоило в пределах пяти долларов. Постепенно квартира, которую снимали супруги, превратилась в склад ненужных вещей. Для Володи неприятностью стали обеды в фастфудах - американская жирная еда вызывала у него изжогу. Он терпеть не мог «Макдоналдс», пиццу и китайскую жареную рыбу в пакетах. Но другой альтернативы у него не было - Ривка терпеть не могла готовить. Работать Володя смог устроиться только таксистом, и то по знакомству. Для него потекли одинаковые дни и ночи, заполненные работой, невкусной едой, непонятными телепередачами. Ривка и Володя никогда не скандалили, поэтому им не приходилось мириться бессонными ночами. Сказывался маленький опыт семейной жизни, сложившийся у них без стадии влюбленности и сексуального притяжения.
        Поразмыслив о том, что быть таксистом всю жизнь - не предел его мечтаний, подсчитав отложенные на черный день деньги, Вовка принял решение пойти учиться на заочный факультет финансового колледжа. Кинулся в учебу с головой. С учебниками не расставался. В перерывах между рейсами, в выходные дни он вгрызался в науку так, словно только от нее зависит его жизнь.
        По выходным он бегал по берегу океана, подставляя лицо морскому ветру, и чувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой. Зимой ему особенно остро хотелось к Тихому океану, в бесшабашный Владивосток. Он безумно тосковал по общению со своими друзьями.

        Новость, что Ривка беременна, сломала ритм торопливой жизни. Володя безумно обрадовался. Он надеялся, что с рождением ребенка отношения с женой станут более близкими, душевными. Вовка решил, что он станет примером для своего сына. В том, что родится сын, он не сомневался. Вид Ривки, считающей калории своего рациона и дни беременности, выводил Владимира из себя. «Радоваться нужно этому времени», - говорил жене супруг. Но Ривке было не до радости. Для нее девять месяцев беременности длились как вечность. Она все время себя плохо чувствовала. Сначала был токсикоз, потом почечная недостаточность. Мать Ривки приезжала в Бруклин каждый день, чтобы поддержать дочь и прочитать нотацию зятю, мол, не слишком ли он расточителен, получая образование. Вовка за пять минут до ее визита чувствовал в желудке изжогу и тут же сбегал из дома.
        Когда у Ривки отошли воды, Вовка сидел за рулем своего такси. На счастье, не было пассажиров, и он сорвался домой. Примчался из Манхэттена за сорок минут, нарушая все правила дорожного движения. Влетел домой и с порога крикнул:
        - Как дела, Рива? Ты доктору позвонила?
        - Да! - Жена сидела в маленькой гостиной на стуле, широко расставив ноги. - Он уже едет в клинику. Схватки еще не начались.
        - Поехали, Ривка, поехали!
        - Я уже готова, - жена была удивительно спокойна.
        Доехали быстро. Ривку сразу подняли в родильное отделение. Володя остался ждать известий в машине и заснул. Через два часа он открыл глаза и долго не мог сообразить, где находится. Затем вспомнил, что ждет рождения своего сына. Выскочив из машины, зашел в регистратуру родильного отделения.
        - Что с Ривкой Михайловой? - Боясь, что не так произнесет имя жены, положил перед девушкой-медичкой листок с английским текстом.
        - Рожает. Все хорошо, - равнодушно ответила девушка. - Когда роды завершатся, вас позовут.
        - Отлично, - Володя измученно улыбнулся. - Я сижу в такси, за углом клиники, где у вас автомобильная стоянка.

        Через четыре часа в окошко «Форда» постучала медсестра.
        - Пойдемте быстрее, у вас проблемы.
        В секунду Володю сковало плохое предчувствие, отозвавшееся болью в желудке. Ощущая приступ изжоги, он пошел за медсестричкой, так похожей на русскую. В ординаторской Володя вглядывался в лицо пожилого доктора, ловя каждое слово.
        - Девочка очень слабенькая. Двойное обвитие пуповиной. Родилась с асфиксией.
        Несмотря на то что врач, найденный предусмотрительной тещей, говорил по-русски, Володя ничего не понимал.
        - Что это значит?
        - Пока не ясно, Владимир. Могут быть осложнения. Будьте готовы.

        Дочку назвали Дорой.
        Через неделю стало понятно, что девочка больна. Диагноз - детский церебральный паралич. Даже через полгода она не сидела, не брала игрушки. Сильное косоглазие создавало впечатление, что ребенок смотрит сразу на двоих.
        Началось хождение по детским клиникам. Ни один врач не обнадеживал, хотя деньги за обследования и анализы брались исправно.
        Средств на лечение не хватало. Родители Ривки продали почти все вывезенное золото и пару антикварных статуэток. Жене пришлось выйти на работу на полставки, по ночам она вставала за прилавок в мини-маркете. Володя решил приостановить свою учебу в колледже.
        При очередном посещении детской клиники несчастных родителей встретила русская массажистка. Час ее работы стоил столько, сколько Володя зарабатывал за день. Осматривая ребенка и делая осторожные упражнения, она сказала:
        - Только правильный массаж и постоянное внимание могут помочь вашей девочке.


        Гриша
        Гриша с детского сада слышал от всех знакомых и особенно от отца, что у его матери сложный характер, а точнее - склочный. Он думал, что если мама разведется с пьяницей-отцом и вернется в Минск, то среди родных она перестанет скандалить и будет больше обращать внимания на единственного сына.
        Все оказалось не так. Оказывается, в свое время мама сбежала из Белоруссии, выскочив замуж за отца, чтобы не жить с родными. Родные сестры, вынужденные жить с нею в квартире со смежными комнатами, до слез были рады отъезду Марии.
        Приезд ее с сыном восторга ни у кого не вызвал, Мария Леонидовна с Гришей стали жить на холодной даче под Минском. За три недели пребывания в дачном поселке мать успела перессориться со всеми соседками: из-за громко лающей собаки; из-за неправильно построенного гаража, на двадцать сантиметров захватившего ее участок; из-за высокой крыши соседнего дома, загораживающего матери солнце. Днем на даче было невыносимо: Мария Леонидовна нашла надомную работу и вязала на трещащей вязальной машине спортивные шапки. Вязала с азартом, по двадцать штук в день. Ни с вопросом обратиться, ни обеда попросить. Возможно, так немолодая женщина пыталась преодолеть возникшее после развода одиночество.
        Поняв, что чем дольше он находится рядом с мамой, тем сложнее обоим найти общий язык, Гриша решил жить отдельно - в общежитии или в съемной квартире. А для этого необходимо поступить в вуз. Институт Григорий выбрал медицинский. Частые приступы изжоги с самого раннего возраста невольно заставили интересоваться медициной. А еще у Гриши была с детства зависть. Зависть к благополучной семье своего друга Сашки, чей отец и бабушка были врачами. Гришке думалось, что именно в семействе медработников возможно здоровое отношение к соблазнам, рациональный подход к жизни. Сашкин папа, как и Гришкин отец, мог выпить, но всегда умеренно. Мама друга из-за высокого оклада мужа могла совсем не работать, отдавая силы домашнему хозяйству. Покой и порядок царили в их семье. И Грише хотелось, чтобы в его жизни было все так, как у Сашка. Движимый мечтою, Гриша успешно сдал экзамены и поступил в мед. Учился упорно, не жалея сил.
        Поначалу ему было сложно находить общий язык с сокурсниками - половине из них было по восемнадцать лет, пяти человекам по тридцать, ему, единственному, исполнилось двадцать один. В группе на Григория немедленно среагировали «свободные» студентки с первого по шестой курс. Но всех опередила Ида - пышнотелая девушка из Молодечно. При виде парня она не краснела, а бледнела. И ее золотистые веснушки становились еще заметнее на молочно-белом лице. Зеленоглазая, рыжеволосая, Ида была похожа на русалку. Она часто красиво, заливисто смеялась, демонстрируя ровный ряд жемчужных зубов, но как только разговор заходил о Гришке, немела и делалась задумчивой.
        Влюбившись, Идочка не стала скрывать своих чувств. Найдя предлог - занятия по химии, которую Григорий немного подзабыл за два армейских года, - девушка пригласила его к себе на съемную квартиру. Жила Ида одна. Судя по продуктам, выложенным из холодильника на стол во время трапезы, нужды не испытывала. На первом же совместном занятии Гриша почувствовал, что его тянет к этой сдобной белокожей красавице. Ему хотелось дотронуться до нее, если не ощутить, то хотя бы лицезреть ее мягкость и округлость. Поэтому Григорий, засидевшийся с Идой допоздна над учебниками, легко и с удовольствием согласился на предложение заночевать у нее. Подавляя в себе страсть к аппетитной уютной Иде, он отправился было спать на кухню. Но девушка давно для себя решила - он, и только он будет ее первым мужчиной. Молодым людям ночь показалась короткой. Гриша не мог оторваться от Иды, ему казалось, что даже самая пылкая страсть не способна утолить его потребности в обладании этой прекрасной девушкой. Он то в восхищении замирал перед бесстыдно торчащими в разные стороны полными грудями Иды, то кидался целовать поочередно каждую.
«Крем-брюле - ничто по сравнению со сладостью Идиных сосков» - такая мысль возникла у Гриши, когда он зарылся головой в золото русалочьих волос.
        Иду впечатлило, как серьезно Гриша отнесся к факту ее девственности. Но еще больше ее поразила взаимность чувства. «Неужели так бывает? Неужели можно пережить это счастье?» - думала девушка, накрывая стол для завтрака.
        Утром Григорий долго курил на балконе, пил кофе, не глядя на Иду. Перед тем как отправиться на занятия, он взял девушку за руку и, вглядываясь в ее глаза, взволнованно произнес:
        - Ида, солнышко мое, я не хочу, чтобы у тебя когда-нибудь был кто-нибудь, кроме меня. Выходи за меня замуж.
        Ида затрепетала. Молча вернулась в комнату, достала из письменного стола паспорт и протянула его Грише. В доказательство абсолютного согласия.
        - Знаешь, любимый, фиг с ним, с институтом! Поехали подавать заявление в загс.
        - Поехали! - с облегчением и восторгом закричал Григорий и закружил Идочку по комнате.

        Известие о женитьбе обе стороны родственников восприняли в штыки.
        - Еврейка? - визжала Мария Леонидовна, и ее худая шея с обвисшей, как у старых петухов, кожей дрожала от негодования. - Ты хочешь сделать меня бабушкой жидят? Да лучше негры!
        Разговор происходил на дачной кухне, больше похожей на большой курятник, чем на жилой дом.
        - Мама, - вновь обращался к родительнице Гриша, не обращая внимания на гадости, которые вырывались из нее. - Свадьба будет в январе. Ида - прекрасная девушка. Нашего решения тебе все равно не изменить, - монотонно убеждал Гриша свою мать. - Послезавтра поедем в совхоз Молодечный, в Молдавию, будем знакомиться с родителями и родственниками Иды.
        - Боже мой! Она еще и из деревни! Думает, наверно, за счет тебя в городе остаться! Куда же мы ее поселим? В твоей комнате поместится только ежик в коробке из-под обуви!

        В просторной кухне двухэтажного кирпичного дома, который редко встретишь в те времена в России, но не в Молодечном, мать Иды от известия резко села на стул, чуть не сломав его.
        - Что, не было мальчика из приличной еврейской семьи? - Белла Исхаковна в отчаянии трясла полными руками. - Мне страшно подумать, кто мог тебя совратить, одурачить! Ведь он наверняка хочет жениться на наших деньгах!
        - Мама, ты не знаешь Гришу. Он не совращал меня, это я его… Он приедет с мамой послезавтра.

        Через день Гриша с матерью подъехали к усадьбе семейства Давидовичей. Дом и хозяйство вокруг него произвели на Марию Леонидовну сильное впечатление.
        - Мне кажется, что твоя Ида неплохая девочка, а я погорячилась, - заявила Мария Леонидовна, выходя из машины, присланной к вокзалу папой Иды, Борисом Львовичем.
        - Ты же ее пока не видела, - усмехнулся Григорий.
        - Зато я вижу, что девушка из хорошей семьи. Если папа смог столько заработать и не сел в тюрьму, значит, он умный. Прислал за нами машину аж в Минск - внимательный.
        - Логично, - вспомнил любимое слово своего друга Гриша.
        Он помог выйти маме и достать подарки - несколько трикотажных спортивных комплектов, связанных матерью; литровую банку красной икры, несколько трепангов и вяленую рыбу, присланные отцом из Владивостока.
        Встреча прошла в дружественной обстановке. Мария Леонидовна пришлась по сердцу Белле Исхаковне тем, что непривлекательна и зловредна, поэтому не может понравиться супругу. Будущий зять очаровал Беллу красотой и молчаливостью.
        Борис Львович, фанатично любя дочь, готов был смириться с любым ее выбором. Тем радостнее ему было признать, что Григорий ему симпатичен. Отец - офицер, серьезная мама, не сидящая ни у кого на шее, сестры работают в администрации Минска. Приличная семья. Сам Григорий весьма красивый парень, что положительно должно сказаться на детях. Любимая Ида, если быть откровенным, на любителя. Сейчас пухленькие девушки не модны.
        В Молодечном Гриша с мамой гостили три дня и возвращались в Минск на машине, подаренной Иде отцом. За рулем сидел гордый Григорий, рядом - счастливая Ида, на заднем сиденье среди свертков с подарками и корзин с провизией громоздилась, как курица на насесте, Мария Леонидовна. Она пребывала в задумчивости. Всю жизнь ее учили, что евреи - враги. А ее новые родственники оказались милейшими людьми. Гостеприимными, хлебосольными, щедрыми. Вот и верь после этого сплетням.

        Через три месяца сыграли свадьбу, о которой в Молодечном шли пересуды целый год.
        На свадьбу родители Иды подарили молодоженам кооперативную квартиру. Именно от тестя, Бориса Львовича, коммуниста с тридцатилетним стажем, Гриша впервые услышал про Израиль.
        - Заканчивайте учебу и уезжайте отсюда, дети. Я-то примерно знаю, что ждет Белоруссию, мне известно, кто такие коммунисты. Это мы, старики, здесь и помрем, а вам надо строить будущее.

        Входя в семью с иным укладом жизни, особенно если она еще и другой национальности, поневоле начинаешь перенастраиваться в бытовых мелочах, в еде, в отношениях с родственниками. По настоянию Бориса Львовича Гриша стал интересоваться историей иудейского народа, начал читать про Израиль. Мария Леонидовна к новому увлечению сына относилась спокойно, хотя переезд считала блажью.
        Но вскоре начались жизненные сложности, потребовавшие усилий всей семьи. Ида забеременела. Григорию приходилось учиться за двоих - жена мучилась ранним токсикозом. Очень помогали деньги и продукты из Молодечного, а также забота Марии Леонидовны, которая приезжала к молодым через день и вела все домашнее хозяйство.
        В июле Ида благополучно родила девочку. Назвали Софьей.


        Сашка
        Родители Сашки остались в гарнизоне. Константин Евгеньевич Бочкин стал полковником. Радости жены не было предела. Им выделили дом с небольшим участком, и Елена Станиславовна занялась хозяйством, разбив огород и заведя кур. Отсутствие сына не омрачало их размеренного существования. Успехи сына в институте радовали их не больше и не меньше, чем новое яйцо у курицы-несушки.
        Между тем жизнь Сашки била ключом. Образованный молодой человек, умеющий дружить, не боящийся трудностей, он быстро завоевал авторитет у однокурсников. Четырехкомнатная квартира Ольги Юрьевны в доме сталинской постройки была всегда полна его друзей. Бабушка не возражала против того, чтобы некоторые ребята переселялись на время сессии в свободные комнаты. Так, Паше выпала честь жить в кабинете деда. Женьке - в бывшей маминой комнате. Ребята старались быть полезными Сашке и его бабушке. Павел приторговывал модными тряпками, пересылаемыми его родителями из Англии, подкидывал денег в общий бюджет. А Женя Валенштейн снабжал всю семью коньяком, колбасой и другими дефицитными продуктами. Приличной пенсии Ольги Юрьевны на подобные изыски все равно бы не хватило. Что уж говорить о Сашке, который хоть и получал повышенную стипендию, не мог равняться доходами с золотой молодежью, оккупировавшей институт имени Мориса Тореза.
        На половину бабушки приятели старались не заходить. Сама она почти все время пропадала в госпитале или на кафедре, разрешая внуку делать все, что захочется.
        - Время пройдет быстро, появится семья, а значит, проблемы. Гуляй, Сашок, пока есть возможность. Только учись хорошо и совесть не теряй, - наставляла внука Ольга Юрьевна. - Хотя ты, конечно, мною избалованный, излишне доверчивый, короче, настоящий бабушкин внучок.
        - Я? - удивился тогда Сашок. - Да меня никто обмануть не может! Ни в экзаменах, ни в долгах.
        - Не хотят пока, вот и не обманывают. Не становись сволочью, Сашка, не подводи меня.
        И внук не подводил. Прекрасно учился, в экономические преступления типа фарцовки или валютных махинаций не лез, спиртным не злоупотреблял.
        Хотя в отношениях с женщинами его совесть частенько помалкивала, а то и вовсе мурлыкала. В его кровати перебывали все студентки, решившие пожить красивой жизнью за чужой счет.
        Легко учась, легко добиваясь от женщин взаимности, он пока не встретил свою любовь.
        С четвертого курса стал работать переводчиком в одном закрытом московском клубе, куда часто наведывались иностранцы, и жизнь его заметно изменилась. Сашок считал, что к лучшему, бабушка - что к худшему.


        Новое амплуа
        Володя на время оставил учебу в финансовом колледже. В деньгах по-прежнему была нужда. Доходов таксиста и продавщицы для лечения Дорочки не хватало. Косоглазие ребенку исправили. Операция потребовала от родителей серьезных затрат. Но особенно дорого обходился супругам массаж для дочки. И тогда Володя решил, что можно серьезно сэкономить, если массажировать ребенка будет он сам. Убитый горем отец записался на курсы.
        С первого дня он понял, что массаж у него получается. У Володи оказались не только сильные руки, но и благоприятная северная энергетика.
        Используя рекомендации врача, Володя начал самостоятельно лечить свою Дорочку. Она, несмотря на болезненность, была очень красивой девочкой, ребенком с золотым характером.
        Иногда, просыпаясь по ночам, Володя думал: «Я такой здоровый и сильный, а она совсем крошечная и беззащитная. Господи, накажи лучше меня и дай малышке здоровья!» Слезы выступали на его глазах от отчаяния. Засыпая на мокрой подушке, он томился надеждой на лучшее.
        Семейная жизнь Володи катилась под гору.
        Если Ривка не устраивала вечером скандал, это значило лишь то, что ее нет дома. Она почему-то была уверена, что во всех ее бедах виноват муж. Несчастье заострило ее миниатюрные черты - в ее облике появилось что-то хищное. Ривка стала похожа на мелкого, но зубастого грызуна. И грызла она Володю неустанно. Кто виноват в их финансовых проблемах? Конечно, он! Кто виноват, что они до сих пор зависят от ее родителей? Без спору, он! Кто виноват, что девочка родилась больной? Несомненно, он! Иногда Володе казалось, что его мудрая, рациональная жена тронулась умом от горя. Желая забыть о несчастье, отодвинуть его подальше от себя, Ривка все чаще и чаще предлагала отдать Дорочку родителям, а самим начать новую жизнь, попробовать родить здорового ребенка, начать зарабатывать больше денег, не отвлекаясь на маленькую калеку.
        Молча выслушав жену, Володя шел в душ, затем переодевался и ехал к очередному клиенту делать массаж. Заказы ему искали педагоги на курсах, которые он окончил, желая помочь парню справиться с несчастьем в семье. Слава о Володиных руках волной покатилась по русскому Бруклину. Он еле успевал ездить на домашние визиты. С работы таксиста ушел. Денег получал в три раза больше, но и их все равно не хватало.
        Деловитый постоянный клиент, догадавшийся торговать в Бруклине бородинским хлебом и жареными семечками, предложил Володе оформить свой кабинет мануальной терапии. Идея Вовке понравилась. Тщательно посчитав свои возможности и затраты, он представил в банк технико-экономический план и получил ссуду. Помещение арендовал все на тех же курсах массажистов, где уже сам стал преподавать.
        Деньги дали возможность поместить двухлетнюю Дору в специализированный интернат. Там девочке жилось лучше, чем с истеричной Ривкой. Как только дочка покинула дом, Володя поселился в клинике. Отношения его с женой вконец разладились. Ему, пока он не получил грин-карту, нельзя было разводиться, иначе Дорочка осталась бы с мамой. А матери, как понял это Володя, больная дочка совсем не нужна. Трудности высветили в рафинированной Ривке злое, мелочное, сделали ее некрасивой. А в Володе, простецком парне из неблагополучной семьи, - благородное, доброе. От переживаемых страданий в его лице появилась аристократичность. Взгляд его черных глаз приобрел трагизм, который несведущие женщины воспринимали как загадочность. Но Володя не отчаивался, он был твердо уверен: судьба всегда на стороне настойчивых людей.

        Однажды на массаж к Владимиру пришла холеная дама лет пятидесяти. Сев за стол напротив, она улыбнулась хорошо отрепетированной улыбкой, ослепляя искусством современной стоматологии.
        - Здравствуйте. Мне вас рекомендовали хорошие знакомые.
        - Вас зовут?.. - Володя вгляделся в тщательно откорректированное пластическими хирургами лицо. - Ой, извините, замотался, не узнал, телеведущая Валентина Раскольникова? Канал «Русские в Америке»?
        - Да! Три месяца настраивалась вас посетить и вот пришла.
        - Раздевайтесь. Вам помочь?
        Оба встали. Валентина оказалась на полторы головы ниже Владимира. Она выразительно посмотрела на русского гиганта и, отложив сумочку, расстегнула верхнюю пуговку шелковой блузки.
        - Не надо. Это я еще могу делать сама.
        На сеанс Володя потратил два часа. Большую часть он колдовал над спиной пациентки, и Валентина сладко постанывала, иногда вскрикивала от секундных болевых ощущений.
        Встав с кушетки, телеведущая, не стесняясь наготы, наклонилась вперед, достала пальцами, не сгибая колен, до пола, повернулась в одну сторону, в другую и удивленно констатировала:
        - Ничего не болит. Вы - волшебник! - Неспешно надевая бюстгальтер, Валентина сделала какое-то кокетливое движение, отчего весьма объемная грудь заколыхалась, вызвав у Володи ужас. - Я такое количество таблеток принимаю, но ничего не помогает. А у тебя, - неожиданно перешла она на «ты», - золотые руки. Может, я смогу тебе чем-нибудь помочь?
        Пожав плечами, Владимир подал женщине брюки, и та, принимая их, дотронулась до пальцев массажиста.
        - Не стесняйся. За свое мастерство можешь просить что угодно.
        - Я развожусь. - Владимир отвернулся к окну, чтобы не наблюдать за пациенткой. Она, конечно, женщина эффектная, но все-таки пятьдесят с лишним лет, это уже не упругие ягодицы и ноги. - У меня еще нет никакого статуса, и после развода я буду вынужден вернуться в Советский Союз. Я бы с радостью возвратился, но у меня здесь остается двухлетняя малышка, больная ДЦП. Я ей нужен.
        Голос его дрогнул, и он замолчал.
        Привыкшая к повышенному вниманию Валентина поправляла макияж и пристально рассматривала красавца мужчину, в котором пульсировали здоровье, сила, талант.
        - Это просто, Володя. Я оформлю с тобой фиктивный брак, а ты за это будешь через день делать мне массаж… - заулыбалась телеведущая. - Стоит мне сказать по телевизору о тебе хоть одно предложение, и очередь на запись будет на много месяцев вперед.

        Так все и произошло. Володя развелся с Ривкой и оформил брак с Валентиной. У него не возникло ограничений в общении с ребенком, он мог ее видеть и приезжать к ней ежедневно. Иногда он забирал девочку к себе на работу. Там с Дорой с удовольствием возились медсестры, по очереди дежурившие в его медицинском кабинете. Девочка многое научилась делать самостоятельно и даже стала, хоть и медленно, ходить.
        Ривка забыла о больном ребенке. Только ее родители приезжали в интернат навестить внучку. Но Дора плакала, видя их. Володя попросил тестя и тещу не травмировать девочку, не приезжать к ней, и они с облегчением согласились с ним. Все их внимание снова переключилось на дочь. Вскоре Ривка снова вышла замуж и ждала второго ребенка.

        Дорочке исполнилось три годика. Володе очень не хотелось, чтобы малышка росла в интернате, но пока забрать к себе дочь он не мог. Целый день он работал, а вечерами учился, восстановившись в финансовом колледже.
        Для массажного кабинета он нанял четырех самых талантливых массажистов и массажисток с курсов, а также медсестер, секретаря и сестру-хозяйку. Теперь медицинский кабинет работал круглосуточно и без выходных. Поездки через день к Валентине домой или прямо на телевидение, где он массажировал ее перед эфиром, изматывали его. Но без помощи телеведущей его кабинет не был бы таким популярным. Именно после упоминания на русском канале массажиста Владимира Михайлова, делающего чудеса с телом и душой, к нему хлынул поток пациентов. Через три месяца после этого он открыл еще два кабинета, смог добавить физиотерапию, УВЧ, электрофорез, иглотерапию и грязелечение. Деньги на расширение дала Валентина с условием, что у нее будет доля в бизнесе. Михайлов согласился.
        Иметь в США свою клинику - это не каждому дано. Володя позвонил матери, сообщил о радостном известии и предложил переехать к нему. Но Галина Моисеевна бодро заявила, что погостить она готова с удовольствием, а вот жить она сможет только в России. Им с отцом наконец-то дали новую квартиру, ситуация в стране меняется, и матери не хочется покидать родину. Она просто уверена, что отец сопьется в Америке от недостатка общения. Им уже сообщали о подобных случаях.
        - Я тебя понимаю, мама. Мне здесь, если честно, тошно жить. Но Дора… Но клиника…
        Второй звонок был Грише. На вопрос Володи: «Как дела, Пирожок?» - Гриша ответил: «Пока еще не полная изжога, терпеть можно».
        Третий звонок был в Москву Сашке.
        - Привет, любитель морских огурцов. Приезжай, дружище, а то я тут пухну от скуки. Только работа и забота о дочери не дают мне скурвиться. Знаешь, у меня новости: я стал совладельцем клиники…
        - Поздравляю от души, Вовка. Рад за тебя. Твой успех логичен и закономерен, братан: ты не пасовал перед трудностями! Расти дальше, кореш!
        - Представляешь, Сашка, здесь что наша нерка, что трепанги - очень дорогие. А помнишь, как мы ими объедались?
        - Конечно, помню, - засмеялся Сашка. - Мать меня однажды этими деликатесами неделю кормила. Ведь пять килограммов трепангов тогда набрали, помнишь?
        - Да как забудешь, Сашок! Я тебе по гроб жизни обязан!
        - Да ладно ты, Вовка, я же не об этом!
        Общение с друзьями было для Владимира единственной отдушиной в то время.


        Переезд
        К окончанию института у Григория было уже двое детей - пятилетняя Софа и трехлетняя Марина. Софа была медлительная, но послушная девочка. Марина - полная противоположность: непоседа и хулиганка.
        Для многих советских евреев отъезд в Израиль был вынужденной мерой. Сказывался скрытый и явный антисемитизм: «зажимание» на работе по «пятому» пункту, то есть по национальности; негласная разнарядка в учебных институтах только на определенное количество студентов-евреев и даже ограничение при выезде на работу за границу.
        Для русского Гриши отъезд на Землю обетованную оказался некой игрой. Ему представлялась сказочная страна с умными и мудрыми жителями, лишенными недостатков. В таком духе Григорий настраивал и девочек.
        С ним активно была не согласна Ида, с детства знавшая как положительные, так и отрицательные черты характера евреев.
        - Все люди - живые и совсем не ангелы, не стоит себя обманывать. А уж среди чужих людей, какими бы они тебе хорошими ни казались, будет очень трудно.
        Но муж супругу, не желающую покидать насиженное место, не слушал и, поддерживаемый Борисом Львовичем, активно готовился к отъезду.
        На сторону невестки неожиданно встала Мария Леонидовна. Разговаривать о трудностях эмиграции она решила не с сыном, а с тестем. Взяв билеты на поезд, она самостоятельно добралась до Молодечного.
        - Чего так неожиданно? - удивленно рассматривала сваху Белла Исхаковна. - Случилось что?
        - Нет, пока ничего плохого не произошло, - успокоила ее Мария Леонидовна, проходя в дом. - Специально не звонила, чтобы Гришка не раскипятился. Дай водички, упарилась вся и горло с дороги пересохло.
        - Воды мало, есть молодое вино.
        - Давай!
        Главу семьи ждали до сумерек. Он, как обычно, пропадал на работе, пытаясь сохранить остатки совхозных завоеваний.

        - Боря, - волнуясь, мать Гриши говорила слишком громко, - они ведь жизни не знают. Пока учились, девочки были зимою у меня, а в каникулы у вас. Ида - девушка хорошая, но избалованная с детства. Она даже не понимает, сколько вы с Беллой и я тащим на себе забот о них.
        - Согласен, - миролюбиво произнес Борис Львович. - И шо вы конкретно хочете?
        - Поехать с ними, - уверенно заявила Мария Леонидовна. - Им необходима помощь, особенно первое время.
        - Как я понимаю, у вас есть к нам вопрос денег?
        - Да, - не стала стесняться Мария Леонидовна. - Мне неоткуда взять. Муж снова женился и не может помогать, а дача не только в моей собственности, но и сестер. Продать не могу.
        - Видал я ту дачу, - вздохнул Борис Львович. - Будка для собаки крупной породы.
        Проглотив обиду, Гришина мать подобострастно смотрела в глаза сыновнего тестя.
        Дальнейший разговор занял три часа, но было решено, что с детьми и внуками поедет и свекровь.

        В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году семья Григория Степанцова переехала на постоянное место жительства в Израиль. Софье исполнилось восемь лет, Марине шесть.
        В Хайфе им предоставили двухкомнатную квартирку с картонными стенами и без горячей воды. Она сама собой нагревалась в баках, расположенных на крыше дома. Что, впрочем, было нормой для Израиля. После роскошной минской квартиры условия показались Степанцовым отвратительными.
        Григорий, Ида и Мария Леонидовна стали заниматься в ульпане, там они учили иврит, арамейский и знакомились с культурой древней страны. Образование, несомненно, вещь хорошая, но гораздо важнее на тот момент было устроиться на работу и получить подтверждение дипломов врачей, чем изучать мертвый арамейский язык.
        Девочки пошли в школу. Отношения там у них не складывались. Плохо говоря на иврите, они к тому же привыкли к повышенному вниманию и баловались на уроках. Их наказывали дополнительными уроками и нотациями, половину слов из которых они понимали с трудом.
        Стресс эмиграции сразу отразился на семейных отношениях.
        Избалованная Ида уставала от неопределенности. Жалея себя, она не хотела ежедневно готовить. Привыкшая к обильной еде, включавшей и баранину, и сало, и копченую свининку, Ида с удивлением узнала о запрете на некошерные продукты. Некошерными считались свинина, некоторые виды рыбы и любое разрешенное мясо, приготовленное в молоке или сметане. О бефстроганове не было и речи, употребление его грозило исключением из ульпана.
        Мало понимая язык, Мария Леонидовна немедленно нашла магазины с русскоговорящими продавщицами. Вместе они от души хаяли порядки и в Советском Союзе, и в Израиле. Марии Леонидовне шли навстречу, предупреждали о скидках на продовольствие и одежду, учили правилам поведения.
        А вот с невесткой взаимопонимание у свекрови улетучилось окончательно. Сдерживая себя в Минске, где молодая семья так зависела от помощи из Молодечного, в Израиле Мария Леонидовна высказала все, что накопилось за много лет. Разбуянившись, она могла стегануть нерадивую невестку мокрой половой тряпкой, обвиняя в лени. Ида ленилась учиться, готовить и даже ходить в школу за детьми.
        В те часы, когда Гриша мог бы отдыхать, ему частенько приходилось успокаивать мать и мирить ее с Идой.
        Отвратительное настроение переселенцев усугубилось погодой. Такой зимы никто не ожидал - неделями с неба, как из ведра, лил дождь. Во временной квартире не оказалось ни кондиционеров, ни обогревателей. Домочадцы надевали на себя все, что было в чемоданах и давали соседи. Бетонные полы и сырые стены наводили тоску. Девочки постоянно болели.
        По ночам слыша через стену кряхтение матери в комнате с дочками и чувствуя под боком тело располневшей жены, Гришка вспоминал о военном гарнизоне, о своих друзьях.

        Зима в Израиле длится всего три месяца, потом на смену дождям и пронизывающей сырости приходят хамсины - ветры из пустыни, несущие горячий воздух.
        Обжигающая жара с песчаными ветрами нахлынули внезапно, высушив дома и город за несколько дней. Дети перестали болеть. Скоро погода стала идеальной, солнце и тепло подняли настроение. Появились силы дальше жить и работать.
        Первый экзамен Ида завалила и пошла работать фельдшером в крупный госпиталь - Асаф Хорофе, хотя приходилось ехать в Ашкелон.
        Гриша тоже завалил экзамен, но не сдался. Через полгода он пересдал предмет и начал стажировку в той же больнице. К многочисленным сложностям эмигрантской жизни добавилась служба в армии. Гриша смеялся - мало кому выпадает на долю дважды служить в вооруженных силах. Но, как и все израильтяне, в армию пошел. Сборы давали ему передышку в тяжелых семейных отношениях. Не спеша Гриша осматривал военнообязанных, не ленился назначать все положенные анализы и читал в своей военной части лекции по предупреждению переохлаждения, солнечных ударов, натирания ног до крови, пищевых отравлений.
        Следующей зимой он сдал очередной экзамен и получил диплом, подтвердивший квалификацию гастроэнтеролога.

        Радость омрачила начавшаяся война в Персидском заливе. Гриша дежурил в ту ночь. Привозили раненых, в основном в состоянии шока. Когда он ассистировал профессору Перецу, на операционном столе умерла женщина двадцати семи лет. Уйдя в ординаторскую, Гриша долго сидел за своим шкафом. «Зачем я здесь? Я ведь не сионист, а простой русский парень, который решил примерить на себя жизнь другого народа. На самом деле я хочу на родину - на свой Дальний Восток».


        Чужая семья
        Работы стало невпроворот. Первая русско-язычная клиника по реабилитации, хиропрактике и иглоукалыванию в Бруклине приносила весомый доход.
        Володя самоустранился от массажа, делая его только в исключительных случаях. Теперь он взял на себя руководство клиникой, применяя знания, полученные в финансовом колледже.
        Дождавшись момента, когда Володя начал буквально падать по вечерам от усталости, Валентина предложила мужчине, от которого у нее кружилась голова, переехать к ней жить, а не маяться в клинике. Тем более что эмиграционная служба начала проявлять усиленное внимание к неравному браку, подозревая его фиктивность.
        Михайлов переехал, и тут же образовалась новая проблема.
        Валентина жила с единственной своей дочерью Сандрой. Избалована она была сверх меры отцом, живущим теперь в другой семье, и особенно матерью. Девушке исполнилось восемнадцать лет, и она почувствовала себя совершенно взрослой и независимой.
        Встретив Михайлова в коридоре или на кухне, Сандра пренебрежительно здоровалась сквозь зубы. Володя побаивался этой девицы. Жил он в бейсменте - полуподвальной однокомнатной мини-квартире для гостей, имеющей отдельный вход.
        Однажды ночью Сандра влезла к Володе под одеяло, разбудила его поцелуями в губы и шею. Проснувшийся Володя сдержал ее руки, тянущиеся к низу его живота, и, легко подняв девушку, поставил на пол.
        - Не надо, Сандра, не балуй. Пожалей меня. Мать узнает - выставит из дома, а мне сейчас деваться некуда.
        Опомнилась Сандра, когда ее голую ногу лизнул Шнурок, любимый кот породы сфинкс. Он везде ходил за Сандрой и спал у нее на подушке, грея своим горячим лысым тельцем голову хозяйки.
        Наутро Сандра сидела на кухне за утренним кофе злее обычного. Именно в это утро она заметила влюбленность матери. Та смотрела на Михайлова глазами больной собаки, зависящей от хозяина.
        Не замечая взглядов Валентины, Володя пил кофе и просчитывал, через какое время он будет у дочери в интернате. Отвлек его голос жены.
        - Володя, давай сегодня отменим вечерний массаж и сделаем его прямо сейчас, перед эфиром. Он придаст мне свежести.
        Отказать Валентине Володя не имел права и, отставив бокал с кофе, побрел к бассейну, рядом с которым телеведущая распорядилась поставить массажный стол.
        Страсть увядающей женщины к молодому мужчине, ежедневно дотрагивающемуся до нее крепкими умелыми руками, разгоралась с каждым днем. Разницу в двадцать с лишком лет она считала несущественной - и не такое случается в жизни.
        Через десять минут после начала массажа Валентина неожиданно схватила голову Володи и прижала к своей груди. Женщина тяжело дышала, щеки порозовели, и она впилась поцелуем в губы Михайлова. Володя инстинктивно оттолкнул ее.
        - Ну, что вы, Валентина… Не стоит. В доме дочь и кухарка, и вообще… я не готов.
        Через стеклянную стену кухни за ними наблюдала Сандра. Улыбка у нее была зловещая.
        Не сомневающаяся в своих женских чарах Валентина не ожидала отказа. Холодность какого-то эмигранта-массажиста стеганула по ее самолюбию. Ведь за нею постоянно ухаживали влиятельные и богатые люди Бруклина. Злость и раздражение перекосили ее лицо.
        - Что, щенок? Старая для тебя? А ведь ты мой законный муж!
        Володя одновременно сжал челюсти и кулаки. «Считай до десяти», - приказал он себе, а вслух произнес:
        - Мы ведь с вами обо всем договорились - никаких сексуальных отношений ни с одной стороны. Не будем усложнять себе жизнь!
        Спустившись с массажного стола, Валентина в одних тонких трусиках убежала в дом.

        Так Владимир попал в безвыходное положение: нелегальное пребывание, фиктивный брак, невозможность жить в другом месте, иначе брак признают недействительным и его вышлют из страны. Да еще и клиника наполовину принадлежала Валентине. В отчаянии он сел на край бассейна, свесил ноги в воду. Рядом с ним пристроился Шнурок и завороженно смотрел на переливающуюся воду. Тут же появилась Сандра.
        - Решил мамочку охмурить, стать поближе к денежкам?
        - Перестань, Сандра. Ты же видела, это она…
        - Видела. Но на суде, при разводе, я скажу совсем другое.
        Подхватив кота, девица прыгнула в бассейн. Шнурок истошно заголосил и сразу выпрыгнул из воды.
        Вновь досчитав про себя до десяти, Володя встал и пошел одеваться. Желудок сводило изжогой, но он терпел. Дочь ждала его с самого утра, и не стоило ее разочаровывать.

        Плача в своей комнате, Валентина наносила на лицо крем и корила себя за несдержанность. Как бы она ни была обижена на фиктивного мужа, все равно была готова терпеть даже его равнодушие, лишь бы он был рядом.
        Она быстро накинула халат и побежала к гаражам. Володя как раз собирался сесть в машину.
        - Михайлов! Прости меня, я погорячилась. Не уезжай, живи, сколько хочешь.
        Повернувшись к Вале, Володя обнял ее и легко поцеловал.
        - Конечно же, Валя. Я понимаю, как тебе обязан, но сделай еще одно хорошее дело. Я хочу забрать Дору сюда, в твой дом. Разрываюсь на работе и многого не успеваю.
        - Хорошо, - сразу успокоилась Валя. - Привози. Возьмем няню, будем вместе воспитывать девочку. Интернат не может пойти ребенку на пользу.

        Увидев обаятельную больную девочку, Валентина сразу пришла в себя и поехала в книжный магазин покупать педагогическую литературу. Она не зря стала знаменитой и богатой женщиной, понимала, что к любому делу нужно хорошо подготовиться.
        Сандра девочку не восприняла и, пытаясь задеть Володю, игнорировала ее.
        Зато Доре повезло с няней. К девочке сорокапятилетняя Марина искренне привязалась, одинокая, она отдавала ей всю свою любовь и тепло. Няня чувствовала напряжение в доме известной телеведущей, но никогда не лезла с расспросами или советами. В ее обязанности входили уход за Дорой, занятия с нею по особой системе, развивающие игры и, по особой договоренности, наблюдение за Шнурком.
        Кот принял Марину, как свою. Например, приходящую кухарку он не признавал, а около няни терся, когда любимой хозяйки не было дома. Марина должна была пресекать желание Шнурка заглотить все, что так или иначе похоже на шнурки. То есть веревки от жалюзи, нитки для вязания и шитья, тесемки зонтов, длинную бахрому скатертей.

        Сандра, лишившись доли материнского внимания и не видя со стороны Володи никакого интереса к своей персоне, решила все-таки соблазнить массажиста. Она нарочно ходила по дому в коротких шортиках или в мини-юбках, а ее топики заканчивались прямо над сосками. С Мариной она даже не здоровалась, Дору не видела в упор.
        Володю проблемы взаимоотношений женщин интересовали мало. Он сосредоточился на цели - вернуться в Россию. Для этого он должен был стать гражданином США и выиграть в суде право распоряжаться судьбой Доры. Без нее он не видел своего будущего, а без его заботы и любви дочка обязательно пропадет.
        Однажды ложась спать, он увидел капли засохшей крови на простыне. Менять белье не было сил, и он так и заснул, не выяснив, что же он порезал на себе.
        За утренним кофе Владимир читал отчеты специалистов клиники, Марина кормила Дору, Валентина просматривала текст сегодняшнего эфира.
        Торжественным шагом в кухню зашла Сандра и громко заявила:
        - Мамочка, я вчера стала женщиной!
        - Давно пора, - серьезно ответила мать. - Но почему ты об этом орешь, да еще при Марине и Володе?
        - Так это он сделал меня женщиной и теперь считается моим бойфрендом.
        Бумаги из рук Валентины разлетелись по полу. Она с таким отчаянием взглянула на Володю, что он готов был сквозь землю провалиться.
        - Она врет, Валя. Врет, как все подростки.
        - А ты посмотри на простынь в его кровати, мамочка! - перебила его Сандра.
        Отложив отчеты, Володя встал и вышел из кухни.
        У себя в комнате он, задыхаясь от негодования, содрал простынь и, свернув в бесформенный ком, вернулся с нею в кухню. Преодолевая такие долгие десять метров, он чувствовал боль в желудке и изматывающую изжогу. Он развернул простынь и показал пятна одновременно всем женщинам.
        - Это не вагинальная кровь. Заявляю как человек, имеющий отношение к медицине. Скорее всего, Сандра уколола себе палец.
        При этих словах Валентина ловко схватила левую руку дочери и увидела на безымянном пальце точку укола.
        - Дура ты, Сандра, - удовлетворенно заявила она. - Умнее надо действовать, аккуратнее и решительнее. А Володю не трогай, он мой муж, и не фиг на него разевать роток. - Повернувшись к Доре, Валя протянула к ней руки. - Правда, моя сладкая девочка? Иди к мамочке.
        Доверчиво улыбаясь, Дора позволила пересадить себя с колен няни на другие. Валя целовала девочку, нарочито не обращая внимания на злость родной дочери.

        Шепотом выругавшись сразу на двух языках, Сандра убежала к себе в комнату. И она, вероятно, продолжала бы дальше свою личную войну, совершенствуясь в создании пакостных ситуаций, но вмешался случай.
        Через пару дней после произошедшего, поздно вечером, в дверь комнаты Володи затарабанили, и он услышал голос Марины.
        - Помирает! Шнурок помирает! Володя, спасай, я не знаю, что делать!

        Лысый котяра умирал на кафельном полу кухни у всех на глазах. В этот раз он проглотил шнурок от кроссовок. Бедное животное лежало на спине, закатив глаза, и уже не мяукало. Рядом со Шнурком на полу сидела Сандра и плакала навзрыд, как плачут испуганные дети.
        Подойдя к коту, Володя засунул свои длинные пальцы ему в пасть и нащупал пластиковый кончик шнурка. Осторожно подергивая веревку, он вытащил его, отложил в сторону и стал ощупывать кота, который еле дышал. Что только он не делал со зверем: тряс его за задние лапы, стучал по спине, давил на живот. Кот был похож на мешок с песком. Сандра выла в голос и целовала любимца, но Михайлов резко отодвинул ее в сторону Марины.
        - Держи нашу сексуально озабоченную девушку, мешает.
        Сев на пол, хрупкая Марина обхватила Сандру за плечи и притянула к себе.
        Радости не было конца, когда после очередной манипуляции кот ожил. Его вырвало, и он, чувствуя вину, залез под кухонный диван.
        Со слезами благодарности Сандра протянула Володе руку:
        - В общем, для своих я - Александра. Для чужих я просто сократила имя на американский манер и оставила Сандра. А девственность я потеряла два года назад, просто проверяла тебя на вшивость. Ты меня тоже пойми, - Сандра всхлипнула и, не стесняясь, утерла хлюпающий нос. - Мать помешана на тебе, да еще твой ребенок, не совсем здоровый… Извини. А для меня Шнурок - мой ребенок. Парни меняются, а он самый верный. Мир?
        - Мир. - Засунув руку под диван, Володя вытащил кота и передал Сандре. - Держи свое сокровище.

        Время текло, все менялось, в России тоже… Когда Дорочке исполнилось шесть лет, в Советском Союзе вовсю гремела перестройка. У Володи к тому времени был американский паспорт, вторая степень по экономике и он мог вернуться в Россию вместе с дочерью.


        Крутой вираж
        В свои семьдесят шесть лет Ольга Юрьевна не хотела выходить на пенсию. Работала с прежним энтузиазмом, что и в молодые годы: по десять часов пять дней в неделю. После операции или защиты докторской степени, а чаще просто на ночь после ужина, она с удовольствием выпивала стопочку водки, выкуривала сигаретку. Ольга Юрьевна во всем предпочитала умеренность. Несмотря на жесткий график работы в госпитале и преподавательскую деятельность на кафедре мединститута, бабушка Сашки всегда была в приподнятом настроении. Болеть ей было некогда, и на старческие болячки Ольга Юрьевна внимания не обращала. Иногда пожилая женщина брала несколько выходных и ехала в подмосковный пансионат для ветеранов, где диетически питалась, играла в настольный теннис и плавала в бассейне. Отдых не мешал ей и в пансионате проводить консультации: всегда встречались либо коллеги, либо пациенты, нуждающиеся в ее советах.
        Терпеливо относясь к «слабостям» внука, Ольга Юрьевна вовремя заметила чрезмерную увлеченность Сашки ночной клубной жизнью, за которую ему как переводчику платили немного, зато предоставляли широкий выбор развлечений: от дегустации дармовых спиртных напитков, уединенного досуга с девушками «облегченного поведения» до забивания косячка марихуаны.
        Проведя ряд нравоучительных бесед, бабушка волевым решением устроила внука переводчиком в военную академию, дабы он не отрывался от реальной жизни и знакомился с влиятельными людьми. Сашка спорить не стал - решил уважить бабушкин выбор. Но путь военного его не прельщал. Да и скучно ему было заниматься крючкотворством.
        Но наступили 90-е годы. Армия стала нищать. Офицеры потеряли статус престижных женихов. Ольга Юрьевна, не обращая внимания на перемены, продолжала преподавать полевую хирургию и руководить отделением в госпитале Бурденко. Ее даже никто не подсиживал: денег докторам платили мало, взяток не давали, а ответственность с врачей никто не снимал. Зарплат бабушки и внука хватало только на оплату коммунальных услуг и скудное питание, раздобыть которое становилось с каждым днем все труднее и труднее. Сашка принял решение уйти из академии. Бабушка, видя, что творится в стране, препятствовать не стала.
        Сашок вернулся к прежней работе. На базе клубов появились вскоре казино. Российские бизнесмены, стремясь перенять зарубежный опыт, нуждались в услугах переводчиков. Сашка, знакомый со многими владельцами клубных центров, оказался нарасхват. Он полностью включился в бизнес, связанный с казино. Присутствовал на серьезных переговорах владельцев и управляющих увеселительных заведений, сопровождал встречи и договоры с поставщиками, организовывал визиты богатых западных клиентов. Постепенно он, как человек образованный и действенный, стал иметь долю в поставках спиртного, табака, профессионального оборудования из-за границы. Его ценили за честность и точность в расчетах, не говоря уже о высоком классе переводов. Через пять лет Александр стал работать напрямую с владельцем сети казино, человеком, всегда остающимся в тени, - Даниелем Валерьевичем.
        Атмосфера в игорных заведениях менялась с каждым годом. Увеличился оборот денег, стало больше кровавых «разборок». Новоиспеченные нувориши темной плесенью заполонили рестораны, развлекательные центры. Появились публичные дома, наркопритоны. Концентрацией всех низменных человеческих страстей стали казино. Со скоростью вращения рулетки менялся мир: сегодня выигрыш - и ты богат и счастлив, а завтра проигрыш - и ты нищ, и нет тебя несчастнее. Легкие деньги обесценили и жизнь человека: должники пускались на преступления, за долги убивали. Сашка, теперь Александр Константинович, прекрасно понимал, что противостоять игорной заразе бесполезно. Между ним и бабушкой часто возникали споры.
        - Одна беда от твоих казино! - возмущалась Ольга Юрьевна.
        - Во всем мире игорный бизнес есть, только у нас он имеет пока корявые формы. Вот разовьется и примет цивилизованный вид, - парировал ей Сашка.
        - Разовьется… Да лучше бы задохнулся он в самом своем начале!
        - Подожди, бабушка, все станет на свои места!
        - Дураков жалко: ладно сами себя обкрадывают - семьи страдают! Развели порок!
        - Бабушка, - не унимался внук, - в конце концов, играть или не играть - выбор каждого человека! Условия нынешние заставляют быть бдительными. Авось дураки поумнеют!
        Конечно, сомнения в правильности выбранного пути Сашку посещали. Но он надеялся, что его деятельность, деятельность разумного, образованного и в целом порядочного человека, позволит игорному бизнесу скорее приобрести цивилизованные формы.
        Сашка был против распространения наркотиков в казино. Докладывал о замеченных нарушениях Даниелю Валерьевичу, и тот принимал меры, проводя собственное внутреннее расследование. Попавшихся на продаже наркоты увольнял. Кому могли понравиться набеги милиции и постоянные выплаты взяток во «внутренние органы»!
        В целом жизнь референта при владельце сети казино Сашу устраивала. Он содержал себя и бабушку. Сделал ремонт в квартире, купил дорогую машину. Много денег уходило на любовниц. А еще Сашка не скупился на экстремальные виды спорта. Поначалу ездил в Австрию кататься на горных лыжах, потом увлекся прыжками с самолетов. Следующим этапом стал бейсджампинг. Александр, в отличие от своих друзей детства, не обладавший ярко выраженной брутальностью, радовался как ребенок возможности проявить свои силу и смелость. Ему доводилось прыгать с небоскребов, с водопада, с гор. Адреналин, получаемый Сашкой от дорогостоящего и опасного увлечения, стал компенсацией сомнительной деятельности на ниве игорного дела. В отличие от прыжка с парашютом из чрева самолета, прыжок, например, со Стены Троллей в Норвегии и по расстоянию, и по времени в полете значительно короче. Буквально за несколько секунд Сашке приходилось группироваться и раскрывать по особой технике парашют, чтобы не запутаться в стропах. Страх и радость, ужас и ликование, сомнение и вера - такой букет эмоций переполнял душу молодого мужчины. Правда, иногда
Сашка улавливал некоторую взаимосвязь между рулеткой и бейс-прыжком: и там, и там многое зависело от везения; и за карточным столом, и на макушке небоскреба приходилось подчас рисковать собственной жизнью и благополучием близких. Бабушке о своем новом увлечении Александр не рассказывал - зачем волновать старушку! Ольга Юрьевна пребывала в уверенности, что внук осваивает парашютный спорт. «Пусть хоть в этом продолжает военную династию! - вздыхала она. - Лишь бы только жив и здоров был!»

        Крутой поворот в жизни Сашки произошел, когда он в очередной раз прилетел по делам в Англию. В один из дней он приехал в недавно приобретенный дом Даниеля Валерьевича. Только мужчины поднесли к губам бокалы с виски, чтобы выпить за встречу, как услышали дворецкого:
        - Сэр, ваша дочь ждет вас в гостиной.
        Саша удивился: он не знал, что у босса есть дочь.
        - Александр Константинович, прошу меня извинить - я вынужден вас временно покинуть, - произнес Даниель Валерьевич и рукой показал, что гость может продолжать дегустировать крепкий напиток.
        Повинуясь жесту шефа, Александр отошел с бокалом к окну и попытался представить, как может выглядеть дочь Даниеля Валерьевича. Наверное, такая же высокая и полная, как отец. Через некоторое время в кабинет вошли в обнимку босс и его дочка. Движения девушки, в отличие от отца, были стремительными. Возникало ощущение, что Даниель Валерьевич, как медведь, словно сдерживает порывистость газели. Внешность дочери была необычна.
        Девушка была среднего роста. Темные блестящие, чуть вьющиеся волосы окаймляли узкое лицо с высокими скулами. Поражал персиковый цвет кожи, гладкой и тонкой. Но более всего удивляли раскосые лучистые карие глаза. Такими же подмигивали на импортных календариках советской поры прекрасные японки.
        Даниель Валерьевич поцеловал дочь в щечку. Таким ласковым и светящимся Саша своего босса никогда не видел.
        - Моя единственная дочь, Валерия, - сказал шеф.
        - Александр. - Саша поцеловал руку с тонкими холодными пальчиками.
        Если бы кто-нибудь спросил у Александра в тот момент, бывает ли любовь с первого взгляда, он бы не задумываясь ответил: да!
        - Как вы смотрите на то, чтобы вместе пообедать в центре Лондона? - спросила, словно пропела, Валерия, обращаясь к Саше. При этом она зажала ноготок мизинца в уголке губ. И этот ее жест, полный сомнения и детского очарования, поразил искушенного Сашку больше всего.
        - С удовольствием! - Александр был не в силах оторвать свой взгляд от ее мизинца.

        Принято было решение ехать всем в одной машине. Когда автомобиль вырулил в историческую часть города, Валерия взяла на себя роль гида:
        - Это музей восковых фигур… Это центральная улица города, Оксфорд-стрит…
        Не объясняя, что он был в Лондоне раз десять, Саша слушал милый голос, находясь под любовным гипнозом. Ему хотелось остаться с этой девушкой навсегда.
        В последующие дни встречи Александра и Валерии были частыми. Босс просил составить компанию за ужином, одаривал билетами то на мюзикл, то на театральную премьеру, то на выставку. От Сашки не ускользнуло желание Даниеля Валерьевича сосватать дочь своему напарнику. Молодой человек был доволен доверием шефа. А возможность ежедневно видеть и слышать Валерию воспринимал как незаслуженное счастье. Омрачало его лишь то, что за их спинами всегда присутствовал телохранитель Леры Дмитрий. Высокий, смазливый, вел он себя тихо, но самоуверенно. То в кафе вмешается во время разговора с просьбой пересесть от окна, то обернется в машине и попытается накинуть на Валерию ремень безопасности. Фамильярность, с которой этот туповатый и наглый парень обращался с Лерой, нарочитое игнорирование рядом с ней спутника раздражали Сашу. Но в целом никого и ничего, кроме Леры, молодой человек не замечал. Не тронули его в этот раз красоты старинного города, равнодушен он оказался и к увеселительным мероприятиям. Валерия - вот что занимало его больше всего. Она оказалась интересна не только своей экзотической внешностью -
незаурядность ее оценок, точность в наблюдениях, а главное, сплав мальчишеской порывистости и девчоночьей застенчивости поразили искушенного Сашку более всего.
        Неделя в Лондоне пролетела, как один сказочный день. На родину Александр возвращался вместе с боссом. Был выполнен практически весь задуманный объем работы, подписаны новые контракты с поставщиками, согласованы будущие сделки. Довольные сделанным, Сашка и Даниель Валерьевич лениво перекидывались словами. Но Александру хотелось уединения - образ Валерии все время был перед его глазами, и хотелось предаться воспоминаниям о чудесной девушке. Но Даниель Валерьевич вдруг выправил спину и изменившимся голосом, более бодрым и серьезным, чем до этого, произнес:
        - Я заметил, что Лерочка тебе приглянулась.
        - В такую девушку сложно не влюбиться, - ответил Саша.
        - Ты ей тоже понравился, я не возражаю против ваших отношений. - Даниель Валерьевич сделал жест стюардессе, и та скрылась за шторкой мини-кухни. - Валерии исполнился двадцать один год, и у вас, по восточному календарю, хорошая разница - тринадцать лет. - Стюардесса подкатила столик с напитками и закусками. - Мне виски, деточка. Ты, Саша, подумай.
        Саша в задумчивости отвернулся от босса.
        «О чем я должен думать? Что он от меня хочет? Неужели подталкивает к продолжению отношений?» Ответа Александр не знал.

        Когда Лера прилетела в Москву, встречи продолжились. Ужинали в ресторанах Даниеля Валерьевича, в выходные ходили на кинопремьеры, отмечающиеся в России с западным шиком, посещали дефиле модных кутюрье и участвовали в благотворительных акциях, проводимых в крупнейших музеях и галереях. Удивляло Сашку то, что Даниель Валерьевич совершенно не загружал его работой, но деньги выплачивал регулярно. Валерия же вела свою собственную женскую игру. Она то прижималась к Александру во время танца в ресторане, то демонстрировала отстраненность на светских тусовках. Ее поведение было непредсказуемым. Она могла купить картину за немыслимые деньги и тут же пожертвовать ее детскому дому. Однажды дала пощечину банкиру, не купившему ни одного рисунка детей-инвалидов. А при покупке очередного платья модного кутюрье торговалась с азартом одесситки, пришедшей на Привоз с последним рублем. Немного раздражали и вызывали недоумение перепады настроения Леры. От безразличия до раздражительности, от энергичности, граничащей с сумасшедшинкой, до сомнамбулического покоя. То она спала до двух часов дня, то звонила в пять утра и
требовала отвезти ее на аэродром, где стоял спортивный самолет отца, чтобы полетать над аэродромом в Тушине и прыгнуть с парашютом, попав в обозначенную цель.
        В двадцать один год Лера, как все женщины азиатского региона, выглядела моложе своих лет, и иногда в магазине ей отказывали в продаже сигарет и алкоголя.
        - Как же ты приобретала их раньше? - недоумевал Саша, в очередной раз расплачиваясь в дорогой табачной лавке.
        - Дмитрий, мой охранник, покупал, - пояснила Лера. - Но ты же заявил папе, что не терпишь его у нас за спиной.
        Внутренняя свобода на грани бесшабашности, экзотическая внешность, прекрасный вкус в одежде и еде и, что немаловажно, предполагаемое миллионное наследство Валерии вскружили голову Александра настолько, что он окончательно потерял разум. Отсутствие секса с желанной девушкой усугубляло возбуждение парня.
        Глядя на хрупкую Леру, Сашка понимал, что девушка бесится от того, что у нее нет гормонального выплеска, наличие регулярного секса после свадьбы, возможно, сведет на нет девичью «безбашенность». Душевное равновесие хорошо для семейной жизни, но вдруг убавит интерес к ней как к женщине? Хотя если воспитать в ней мастерство любви под свой вкус…

        Он сделал предложение руки и сердца в классическом варианте. Сначала спросил Леру. Она взяла три дня на раздумье. После ее звонка, когда она дала согласие на брак, Александр выскочил из дома, на ходу продумывая, какое купить кольцо и какие цветы выбрать для букета.
        - Ты хоть бы познакомил меня для начала со своей китаянкой! - крикнула вдогонку бабушка.
        - Она кореянка наполовину! - прокричал Саша, бегом спускаясь по лестнице, не желая дожидаться медлительного лифта.

        В этот же день Александр попросил о встрече Даниеля Валерьевича. Несмотря на то что босс не знал о цели визита, принял своего партнера в парадном костюме. Когда Сашка попросил у него руки дочери, Даниель просиял. Было видно, что намерения молодого человека были ожидаемы и приятны шефу. Лера оценила красоту бриллиантового кольца, восхитилась букетом из кремовых роз и флердоранжа. Торжественность обстановки, ритуальность подействовали на нее благотворно: она чинно вела себя рядом с отцом и новоиспеченным женихом. Под вечер Лера отозвала жениха в сторону. Тихо, но твердо попросила его не торопить события - отложить интимные отношения до свадьбы. Сашка даже умилился ее желанию стать женщиной только совместно с любимым мужчиной. Ему так надоели доступные в первое же свидание женщины. Свадьбу решили играть через три месяца.
        При знакомстве бабушке Валерия не понравилась.
        - Ой, дурят тебя, мой мальчик, - непривычно для внука по-бабьи запричитала Ольга Юрьевна. - Только не знаю пока, в чем. Наигранная радость у невесты, поверь мне! Я столько людей на своем веку повидала - могу отличить искренность от искусства.
        - Ты преувеличиваешь, ба! В тебе женская ревность клокочет, да?
        - Дурак ты, Сашка, хоть и взрослый уже кобель! Не беременна ли твоя невеста?
        - Ну что ты, бабушка! Я же порядочный человек!
        - Ты-то порядочный, а вот барышня твоя… не знаю. На свадьбу не приду - скажусь больной. Не обижайся!
        Родители Саши не могли прилететь в Москву: папа недомогал, а мама не хотела оставлять его одного.
        - Ты женись, Сашок. Потом приедете к нам во Владик. Жена - это навсегда или очень надолго. Мы подождем встречи.

        На торжество были приглашены деловые партнеры Даниеля Валерьевича и друзья Александра - Володя и Гриша. Гриша отказался - не смог взять отпуск. А вот Володя к этому времени уже давно находился с Дорочкой в Москве.
        Просматривая список приглашенных на свадьбу, Саша с неприятным удивлением отметил не меньше пятнадцати имен крупных наркодилеров, с которыми как бы боролся будущий тесть.
        Но отступать было поздно.
        Свадьбу решили сделать в самом роскошном казино, принадлежавшем Даниелю Валерьевичу.
        После регистрации в Грибоедовском загсе, где были только самые близкие люди, Ольга Юрьевна сразу же уехала домой, сославшись на давление.
        В ресторане новоарбатского казино триста гостей выглядели соответственно помпезной обстановке: мужчины в черных фраках с бабочками и драгоценными запонками, женщины в длинных вечерних платьях, увешанные дорогими украшениями. Лера была изысканнее всех: длинное платье подчеркивало высокую грудь, в декольте блистало ожерелье из сорока семи бриллиантов. Темные волосы были забраны в греческую прическу, выгодно оттеняющую диадему, в центре которой гармонично смотрелась живая орхидея. Бриллиантовый браслет на правой руке был тоже в виде орхидеи, таким же было крупное кольцо на левой руке.

        В числе гостей Александр с возмущением заметил телохранителя Леры, Дмитрия. Тот с особенной чувственностью поцеловал руку Валерии, когда она принимала поздравления.
        Через полчаса изысканного, немыслимо дорого застолья молодых вызвали на «королевский» парный танец. Все с восхищением смотрели на молодоженов. Да и сами они не могли насмотреться друг на друга. «Никто мне не нужен, кроме Леры! Только она смогла сделать меня счастливым, - такие мысли вертелись в голове у Сашки. - Но счастлива ли со мною она? Почему закусила ноготок на мизинце?»
        После танца, посадив немного запыхавшуюся Леру в центральное кресло за столом, Саша устроился рядом и наклонился к Володе, сидевшему возле него.
        - Как тебе моя девочка?
        - Хороша, чертовка! А ты чего скрывал, что невеста беременна? - пьяно-весело спросил друг.
        Сначала Саша не понял, о чем говорит Вовка. Но вдруг до него дошел смысл сказанного. Он со страхом опустил глаза на талию Леры. «Не может быть! Да нет, друг что-то перепутал. Но вот и бабушка тогда почему-то об этом речь завела…» - подумал он и нарочито хмыкнул.
        - Все успели, Володя, все, что смогли.
        Остальные часы торжества для Александра прошли как в тумане. И заздравные тосты, и коллективные танцы гостей, и «горячее» из мраморной китайской свинины и двухметровых осетров, и фейерверк на Арбате, и даже слюнявые лобызанья пьяненького Даниеля Валерьевича.
        Молодожены уехали со свадьбы раньше всех - Лера плохо себя почувствовала. Первую брачную ночь они должны были провести в загородном доме тестя.
        В спальне Александр устало сел на край супружеской кровати. Посмотрев на жену, он с сарказмом спросил:
        - Ты как, любимая? Тяжело, наверное, было?
        - Еле живая. - Лера села рядом и нежно обняла новоиспеченного мужа. - Помоги мне снять платье, не могу двигаться от усталости. Трудный день.
        С дрожью в руках Саша расстегнул замок на тонкой высокой шее, и платье упало к ногам Валерии. Когда жена обернулась к нему, мужчина увидел выпуклый животик.
        - Лера… - Сашка сглотнул комок разочарования. - Что это?
        - Я беременна, - спокойно заявила Лера. - Прости, не от тебя…
        Пересев с кровати в кресло, Саша снял галстук, расстегнул ворот рубашки и начал хохотать, закрыв лицо руками.
        - Ты чего? - не поняла веселья мужа Лера.
        - Я, - он трясся от смеха. - Я, такой опытный в женском вопросе, дожил холостяком почти до тридцати шести лет и женился на беременной девственнице!
        Он вытирал слезы и не мог отдышаться.
        - Да, нехорошо. А я думала, ты знаешь. - И Лера мелкими шажками ушла в ванную.

        В эту ночь Александр не прикоснулся к жене, спал в гостиной.
        Зато после празднования «второго дня», когда в дом тестя съехались пятьдесят вчерашних гостей, Александр настолько сильно выпил, что Лера легко смогла овладеть им. Секс был страстным и изумительным.
        - Бабушка! - кричал утром в телефонную трубку после состоявшейся брачной ночи Сашка. - Думаю, у нас скоро будет ребенок!
        - Господи, - вздыхала Ольга Юрьевна. - И ты такой же слабый на х… мужик, как и все кобели. Только не навязывай мне этого ребенка, я же знаю, что он не наш…
        Сашка решил скрыть ото всех свой позор. И позор Леры. Не будь страстной ночи, потрясшей опытного и искушенного мужчину, вряд ли он потерпел бы предательство и вероломство супруги. Александр решил во всем разобраться, не принимать скоропалительных решений, а для этого нужно было время. Пусть пока все думают, что беременность от него. Да и слишком оглушительным стало для него известие, слишком парадоксальным - поведение Валерии. «Ну не могу я ее сейчас бросить! Сам себя на посмешище выставлю! Не могу я свернуть с рельсов!» - такие мысли обуревали Александра, когда он отрешался от воспоминаний о любовных ласках своей жены.
        Чей ребенок, от кого залетела новоиспеченная супруга - эти вопросы мучили Сашку, и он страдал от противоречий, терзавших его душу. С одной стороны, ему хотелось знать, кто отец будущего ребенка Валерии, с другой стороны, ему было страшно, что это знание не облегчит его участи, а лишь усложнит. Обманутый супруг боялся очередного обмана. Поэтому решил не торопиться с поисками ответа на свой вопрос.


        Конец идиллии
        Гриша не приехал на свадьбу Сашка, потому что ехать на два дня не имело смысла - перелеты бы заняли сутки, а освободиться на большее время не позволяла работа и семейная обстановка.
        Два года назад все окончательно обрушилось в семье Григория. С Идой отношения разладились окончательно. Одних трудности объединяют, делают сплоченнее. Других, наоборот, разъединяют. Некоторым тяготы переживать в одиночку легче. Ида принадлежала ко второй категории людей. Она занималась только собой, забывая о девочках. Мария Леонидовна выбивалась из сил. В ее возрасте стало тяжело убирать четырехкомнатную квартиру, которую Григорий смог взять в кредит пару лет назад. На маме также лежала обязанность готовить обеды и ужины. Не видя поддержки со стороны невестки, Мария стала много плакать, особенно после того, как девочки повзрослели и стали меньше бывать дома.
        Когда ему позвонил Володя, то на вопрос: «Как дела?» - Гриша ответил: «Полная изжога».

        Однажды он услышал разговор медсестер в больнице, где теперь работал вместе с Идой. Девушки шушукались в своей комнате, попивая кофе.
        - А ты видела, жена Гриши-энтеролога крутит с санитаром, с Ароном?
        - Глупости, как можно поменять доктора на санитара, тем более что Гриша - красавец и у них двое детей?
        От услышанной сплетни в голове Гриши произошел взрыв, он, слава богу, не привел к инсульту, но отозвался в сердце. Необходимо было немедленно разобраться в унизительной ситуации. Гриша поменял график дежурств и утром сделал вид, что ушел на работу, а сам через час вернулся. Войдя в спальню, увидел классическую картину супружеской измены. На широкой кровати его милая пышная Ида, оседлав двадцатипятилетнего здоровячка Арона, под сопровождение музыки, звучащей из включенного телевизора, мерно скакала. Она обернулась на звук открывшейся двери и не сразу осознала, что на нее смотрит муж.
        Гриша повернулся и ушел, не произнеся ни слова. Сильная изжога скрутила его желудок.

        Григорий позвонил матери и предупредил, что будет отсутствовать два дня. Он поехал к морю. Гриша сидел на его теплом берегу и мечтал о бухте Золотого Рога, где вода была холоднее, жестче пахло морской солью.

        Развелся Гриша без скандалов. Собрал чемодан и переехал в съемную квартиру. Мама стала жить вместе с ним. Девочки в первые дни были счастливы, что над ними нет постоянного контроля, но через неделю поняли, как сложно жить в доме, где никто за ними не убирает, никто не готовит обеды и ужины, не перестилает постель и даже не моет посуду. Через месяц девочки больше проводили время рядом с бабушкой, чем с матерью.
        От Арона Ида забеременела и стала еще невыносимее. На работе ее попросили взять больничный, дабы не портить настроение сослуживцам и пациентам.
        Гриша решил забрать девочек к себе. Купил новую квартиру рядом с квартирой Иды, чтобы дети могли видеться с мамой. Бывшая жена родила мальчика. Ее любовник не развелся, а вернулся к жене.
        Без помощи Марии Леонидовны Ида совершенно опустилась. Два раза навестив бывшую невестку, Мария по собственному желанию стала приходить к ней через день и помогать по хозяйству. Мальчика Ида назвала Григорием, и это примирило двух женщин.
        Узнав о бедственном положении дочери, Борис Львович продал в своем колхозе мельницу, которую вовремя «прихватизировал», и отослал деньги своей девочке. Помощь пришла вовремя - Ида забыла заплатить за квартиру за полгода и ее собирались выселить.


        Прыжок
        После свадьбы прошла неделя. Однажды утром Саша спустился со второго этажа загородного дома тестя в кухню и неприятно удивился, увидев, что его жена и телохранитель Дмитрий вместе пьют кофе.
        - Что ты делаешь в моем доме? - резко спросил он.
        - Это дом Даниеля Валерьевича, - невозмутимо ответил Дмитрий. - Я привез вам официальное разрешение на пролет частного самолета до Тенерифе.
        - Надеюсь, ты не будешь нас сопровождать в свадебном путешествии? - Саша остановился около стола и пристально посмотрел на Дмитрия.
        - Не буду. - Встав, Дмитрий поклонился Валерии. - До свидания.
        Выйдя из кухни, он долго возился в коридоре, переобувая тапочки на туфли. От двери до въездных ворот шел медленно, втянув в плечи голову.
        - Не понял, - Саша обернулся к Валерии. - Почему он чувствует себя здесь как дома? Не он ли отец ребенка?
        Резко отставив чашку с кофе, Валерия изменилась в лице.
        - Давай не обсуждать больше эту тему, Саша. Отец - ты, и все!
        - Я уже согласился признать ребенка. Но не хочу воспитывать отпрыска Дмитрия.
        Встав, Валерия провела ладонью по щеке Саши.
        - Милый, я не рассказывала тебе, чтобы не травмировать. Был один студент в Англии, мы вместе учились. Между нами случился секс. Ни к чему не обязывающий. Мне казалось, что все условия для предохранения от беременности были соблюдены. Ан нет! - Валерия ненадолго замолчала. - Мне нельзя делать аборт. Моя бабушка смогла родить только одного ребенка, и то через кесарево сечение, мама умерла во время родов. Отец в ее смерти винит себя. Он только-только начинал свой бизнес в Москве и дома почти не бывал. Когда отошли воды, мама была дома одна, «Скорую» вызывать не торопилась, но вдруг началось сильное кровотечение. Врачи приехали поздно: я родилась, но маму спасти не удалось. И мне доктора не разрешили делать аборт. Кстати, у нас будет мальчик, я сделала УЗИ еще в Англии. - Лера погладила свой живот, а потом резко перевела взгляд на супруга. - Саша, давай больше не будем об этом говорить. В конце концов, ты стал моим мужем и зятем миллионера. Это многого стоит.
        - Ладно, мальчик так мальчик. - Саша обнял Валерию. - Мы воспитаем его хорошим человеком.
        На душе Александра стало немного светлей. «Ну, англичанин так англичанин. Ревновать к нему глупо - я его никогда не видел и вряд ли увижу. Вот ведь как получается: родной отец никогда не узнает о том, что у него есть ребенок, я, возможно, буду страдать оттого, что мальчик не мой сын, а вот женщине хоть бы хны - будет растить дитя, невзирая на отцовство!» - подумал про себя Сашка.
        Его размышления были прерваны Валерией.
        - Ты не передумал прыгать с парашюта в океан? - сказала и задумалась, закусив ноготок.
        - Конечно, нет. Есть возможность использовать самолет твоего отца, а я должен отказываться? Ни за что! - Поцеловав жену, Саша включил чайник. - Съезжу на пару часов на работу, а ты начинай собираться, хотя не думаю, что нам нужно много вещей. Тебе расклешенный сарафан для беременных, а мне шорты, футболку и парашют.

        По дороге на работу Саша позвонил из автомобиля бабушке, сообщил, что улетает. Пообещал, что заедет, расскажет поподробнее о путешествии, покажет Тенерифе на карте. После этого позвонил Володе.
        - Вовчик, я убываю в свадебное путешествие. Даниель Валерьевич разрешил пользоваться своим самолетом весь месяц. Напрыгаюсь от души.
        - Это здорово! Хорошо водить дружбу с богатыми людьми. Кстати, на твоей свадьбе я нашел спонсора для операционной в нашей больнице. Теперь вытащу Гришку в Россию, а то он с ума сходит в своем Израиле.
        - Классно, что вы будете в одном деле. Вернусь, присоединюсь к вам как менеджер, а то надоело мне смотреть на рожи игроков. Хочется заниматься достойным делом.
        - Отлично! - радостно прокричал в трубку Володя. - Как твоя красавица жена?
        - Беременность протекает нормально, - сдержанно ответил Саша. - Полсрока позади, полсрока впереди.
        - Сашка, ты же никогда не был таким скрытным! Чего молчал? Хотя детей давно было пора завести. Моей Дорочке уже четырнадцать, у Гришки девочки уже подростки. А ты только сейчас созрел. Ну, не буду тебя отвлекать. Счастливого полета!

        Синяя гладь моря качалась в иллюминаторе. «Как солнечно», - подумал Саша, надевая парашют. За его действиями наблюдали два пилота, стюардесса и любимая жена. Прежде чем открыть дверь самолета, Саша обернулся к Лере.
        - Поцелуй меня на удачу.
        - Обязательно. Держи коньяк, он расслабляет. - Женщина подала Саше бокал и, встав на цыпочки, поцеловала мужа в губы.
        Отодвинув от себя бокал, Саша взялся за рычаг самолетной двери и открыл ее.
        - В воздухе, Лера, сухой закон. Ну, до встречи на суше.
        Выпрыгнув, он полетел вниз, намереваясь приземлиться рядом с небольшим островком, куда за ним через два часа должен был бы приплыть катер.
        Лера наблюдала за мужем с тревогой. Парашют раскрылся вовремя, но тут же стал разрываться, затем свернулся, и Саша камнем полетел вниз, в океан.
        Прислонившись к иллюминатору, Лера тонко закричала, видя, как муж уходит под воду.
        Тут же отодвинулась штора, отделяющая помещение для стюардессы, но вместо нее показался Дмитрий.
        - Ну что, утонул? - спросил он шепотом.
        - Да. - Лера начала плакать. - Зря ты распорол его парашют.
        - Только не говори, что стала привыкать к нелюбимому мужу. - Дотянувшись рукой до столика, Дмитрий взял бокал и допил коньяк Саши, и это очень не понравилось Лере. - Теперь мы можем быть вместе всегда.
        - Только не в России. Отец тебя ненавидит. - Женщина вытирала слезу и старалась успокоиться.
        - Еще бы, я ведь знаю, откуда у него основные деньги. Сам перевозил наркотики. Перестань плакать, а то перепугаешь команду, и они поднимут тревогу.

        Через три дня бабушка позвонила Володе.
        - Тебе Сашенька звонил?
        - Нет, Ольга Юрьевна. У них же с Лерой медовый месяц, им не до нас.
        Через неделю начал волноваться и Володя. Он позвонил Даниелю Валерьевичу, чтобы выяснить, но тот сказал, что у молодых все в порядке, они звонили ему с Тенерифе.
        Через месяц Владимиру позвонила мама Саши.
        - Вова, у нас несчастье, Костя умер. Я не могу дозвониться до Саши, ему нужно прилететь на похороны, а ни один телефон не отвечает. Где он? Мама тоже беспокоится, но стесняется тебе звонить.
        - Какие могут быть стеснения? Я постараюсь его найти.

        Приехав в коттеджный поселок, где Саша и Лера жили несколько дней после свадьбы, Володя с изумлением узнал, что вилла Даниеля Валерьевича продана, а сам он переехал по неизвестному адресу.
        В казино на Арбате Владимир прошел к управляющему.
        - Даниель Валерьевич за границей, - ответил ему молодой мужчина с бегающими глазками. - У них в семье несчастье, зять погиб. Неудачно прыгнул с парашютом. У Леры нервный срыв, и она лежит на сохранении в роддоме в Англии.
        - Странно, - только и смог произнести Владимир после того, как осознал поразительную новость. Немного помолчав, Вовка все-таки озвучил вопрос: - Почему не сообщили мне или бабушке? Странно. А когда были похороны?
        - Не было. - Кругленький управляющий то поправлял бумаги, лежащие на столе, то зачем-то теребил компьютерную мышку. - Тело не нашли. Официально он считается пропавшим без вести.
        - Уже легче. А как мне узнать, где произошло несчастье? Как связаться с Даниелем Валерьевичем.
        - А никак. Он сам, когда ему надо, звонит. Связь односторонняя.
        Поняв, что от управляющего с глазами жулика он ничего не добьется, Владимир поехал в госпиталь Бурденко сообщить страшное известие Ольге Юрьевне.

        - Я чувствовала, - после того как немного пришла в себя после удара, прошептала бабушка Саши. Она стучала жилистым кулачком по столу и повторяла: - Не нравилась мне эта семейка миллионеров. Наживались на горестях людей. А на чужом несчастье счастья не построишь! Этой мудрости тысячи лет, и я Сашка предупреждала! Но знаешь что?.. - Ольга Юрьевна замерла и как будто прислушалась к себе. - Он жив. Может, память потерял, может, нарочно скрывается. Но он жив. Я бы его гибель обязательно почувствовала.
        - Во Владивосток полетите?
        - На похороны, что ли? - Женщина посмотрела на Владимира мутными от слез глазами. - Я своего зятя видела только на свадьбе, на Новый год, когда вы втроем траванулись, и на фотокарточках. Он был хорошим мужем, но средним отцом, наверное, потому, что из детского дома и не видел семейных отношений. Нет, я не поеду. А Гриша знает о Сашке?
        - Нет. Сейчас позвоню. - Володя стал набирать на своем мобильном номер и одновременно положил на стол конверт.
        - Это что, деньги? - поинтересовалась Ольга Юрьевна.
        - Да. Я знаю, что у вас очень дорогая квартира и вы ездите на работу на такси, Сашка рассказывал. Вашей зарплаты не хватает.
        - Ну что ты, Володенька, зачем! Тебе самому они нужны - Дорочке ведь особый уход требуется!
        - Не спорьте со мной, Ольга Юрьевна, пожалуйста. Возьмите. О Доре не беспокойтесь. Все, что ей необходимо, она имеет, - сказал Владимир и дал отбой на телефоне - номер Гриши не отвечал.
        - Не могу я, Вова, взять. На что мне они?! Без Сашки мне жизни нет!
        - Возьмите!
        Женщина смахнула конверт в ящик стола.
        - Володя! У меня же осталась карта! Сашка ее прямо тут составлял, чтобы представить на разрешение пролета их частного самолета. Может, пригодится?
        - Пригодится, Ольга Юрьевна, обязательно пригодится.

        Вечером из своего дома Володя позвонил Грише.
        - Сашка пропал.
        - Как пропал? - Григорий жевал пирожок с капустой. - Где?
        - Как в воду канул на Канарских островах, недалеко от Тенерифе. Тесть и жена его заочно похоронили, а бабушка верит, что он жив.
        - Что ты предлагаешь? Искать? А почему семья не шевелится? Похоронили и забыли?
        - Знаешь, все не так просто. На свадьбе я спросил Сашку, почему он скрывал, что невеста беременна. И мне показалось, что он сам не знал… В общем, сам я занят, стал главврачом в своем отделении и искать не смогу. Но думаю, что этим должен заниматься профессионал.
        - Правильно. Наймем частного сыщика. Я оплачу половину расходов.

        Через неделю домой к Володе приехал нанятый детектив - веселый мужчина пятидесяти лет. Он с гордостью за проделанную работу передал папку заказчику и с не меньшим удовольствием взял деньги.
        - Ну че, я полетел на Канары! Кому скажи - не поверят! Во работка! А то запарился я жен да мужей с голыми задами фотографировать. Здесь хоть настоящее расследование!
        После ухода здоровяка-детектива Владимир попросил Дору его не беспокоить и ушел к себе в спальню.
        В папке было два досье.
        «Даниель Валерьевич Зильберштейн - шестьдесят четыре года. Бывший номенклатурный работник в отделе культуры Моссовета. Привлекался к суду по делу взяточников, но оправдан, после падения СССР приватизировал несколько зданий, в том числе две библиотеки и помещение на Арбате. В помещениях открыл казино. Официальный миллионер. Привлекался по делу о наркотиках, был оправдан. Жена - Соня Пак - умерла при родах. Объект больше не женился. Есть ребенок - дочь Валерия. Замужем, имеет тройное подданство: Россия, Южная Корея, Англия.
        Есть уверенность, что казино связаны с наркобизнесом. Два года назад дочери поставили диагноз - наркотическое отравление. Ей был нанят телохранитель. С ним она и была отправлена на учебу в Англию, чтобы вырвать из среды наркозависимых друзей».
        Второе досье проливало свет на телохранителя Валерии.
        «Телохранитель - Дмитрий Борисович Шорохов. Майор запаса, бывший эмвэдэшник, сорок лет, детей нет… Был уволен из рядов милиции после ареста при рейде по отлову наркодилеров в казино на Новом Арбате. Был оправдан».


        Причуды судьбы
        Малыш сильно толкнул под ребро Валерию, и девушка отвлеклась от страшных мыслей. Она лежала в госпитале на сохранении, старалась не нервничать - читала сентиментальные романы и смотрела телевизор.
        Два месяца назад прилетев на Тенерифе, она позвонила папе, сказала, что у нее проблемы - пропал Саша, - и попросила срочно помощи.
        Выслушав версию, которую ему изложили Дмитрий с Валерией, суть которой сводилась к тому, что у Саши разорвался бракованный парашют, Даниель Валерьевич поморщился и приказал:
        - Ты, Лера, едешь в Лондон, а ты, Дима, - в Израиль. И чтобы я больше тебя никогда не видел возле моей семьи. Иначе - убью. Терплю твое присутствие на земле только из-за дочери. Ты совсем обнаглел. Думаешь, я не понимаю, что произошло на самом деле?

        Выполняя пожелание Даниеля Валерьевича, Дмитрий стал начальником охраны в одном из его игорных домов в Хайфе и даже женился на сотруднице казино. Неожиданно для себя он понял, что по-настоящему любит Валерию. Жена надоела через месяц совместной жизни. Она была очень хозяйственной, верной и скучной. Тоска по Валерии мешала Дмитрию жить счастливо, тем более что он знал о рождении сына. Дмитрий начал много пить.
        За полгода он довел себя до язвы, мучающей его страшной изжогой. Он обратился к семейному доктору, и тот направил его к русскому гастроэнтерологу Григорию Степанцову.
        Круг общения у Гриши был обширным, а вот Дмитрий в Израиле скучал. С начальником охраны мало кто хотел поговорить по душам.
        Сильно выпив, Дима прибыл на прием к Григорию. Морщась от перегара пациента, предложил ему зайти в другой раз. Но Дмитрий, соскучившийся по соотечественникам, желал поговорить по-русски.
        - Слышь, Гриша. А давай завалимся ко мне на работу? У нас отличный ресторан и даже есть свинина в меню. Поехали, попробуешь ребрышки в красном вине. За мой счет. Шеф, Даниель Валерьевич, специально завел славянскую кухню, чтобы привлекать в наше казино русских толстосумов.
        До этого Григорий обдумывал, как бы повежливее отказать пьяному пациенту, но имя шефа Дмитрия заставило его согласиться на предложение.
        - Хорошо, но ты, в свою очередь, не платишь мне за обследование, чтобы я не чувствовал себя должником.
        - Базара нет! - обрадовался Дмитрий. - Хочется поболтать с нормальным мужиком. Поехали!

        Целую неделю Гриша ездил ужинать в казино. Мама обижалась - готовила она лучше, чем в любом ресторане, но сын отговаривался тем, что пациент ему нужен в расследовании пропажи Сашка, и Мария Леонидовна скармливала ужины внучкам, Иде и ее сыну.
        Ровно через неделю, в субботу, когда жизнь в Израиле замирает, отмечая Шаббат, Гриша и Дима сидели в пустом казино, пили водку и ели блинчики с красной икрой. Начальник охраны был особенно пьян и, похлопывая Гришу по плечам, разоткровенничался.
        - Как же я его ненавидел, этого Сашку. Весь такой умный, порядочный, аж тошнит. Спал с Лерочкой, и даже мой сын носит его фамилию. Очень я хотел его самолично прирезать! Лера не разрешила. Я так скучаю по ней. Господи, ну почему я вынужден слушаться Даниеля!
        Пьяно расплакавшись, Дима сморкнулся в бумажную салфетку и щелкнул пальцами, подзывая официанта.
        - Еще по пятьдесят.
        - Дима, - Григорий встал из-за стола. - Извини, мне срочно нужно в больницу. А тебя жду у себя в кабинете в понедельник совершенно трезвым.


        Операция
        По дороге домой Гриша набрал телефон Володи.
        - Ты представляешь, мой пациент, ну, помнишь, я его назвал алкоголиком, - тот самый телохранитель, который не нравился Сашке! Я ему через три дня делаю гастроскопию. Совершенно не хочется лечить эту сволочь. Он сегодня признался, что хотел убить Сашку. Хочу добавить ему морфия в наркоз и поподробнее порасспрашивать. Как тебе моя идея?
        - Не упусти его, Гришаня! - Голос Володи был очень серьезен. - А это не опасно для тебя? Лицензии не лишат?
        - А кто заподозрит? - Гриша въехал на стоянку перед своим домом. - Прошло полгода, а мы до сих пор не можем найти место, где пропал Сашка. Надо поторопить детектива.

        После гастроскопии, прошедшей под наркозом с морфием, Гриша сел рядом с постелью Дмитрия.
        - Помнишь, ты говорил о Саше Бочкине, муже твоей любимой Леры. Что ты с ним сделал?
        - Выбросил! Парашют пропорол и смотрел, как он рвется. Высота была метров двести, не загуляешь.
        - А где это было?
        - А есть там такой островок, в десяти километрах от Тенерифе. Вот почти туда он и шмякнулся. Эй! - Дмитрий неожиданно открыл глаза. - Слышь, Гриша, а чего, обследование уже прошло?
        - Да. - Григорий похлопал по руке Дмитрия. - У тебя язва желудка. Срочно нужна операция, а то может быть прободение.
        - Не люблю я медицинские операции. - Дмитрий даже натянул до подбородка одеяло, как бы защищаясь. - Это опасно?
        - Даже удаление аппендицита может быть опасно. Придется потерпеть. - Григорий встал и вышел из палаты.

        Нарушив запрет Даниеля Валерьевича, Дмитрий позвонил Валерии.
        - У меня операция через три дня. Я так хочу тебя увидеть! И сына!

        Валерия родила. Сына назвала Александром, чтобы Даниель был уверен в том, что дочь скорбит по погибшему мужу. Из Лондона они недавно переехали в новую квартиру в Москве.
        После разговора с Дмитрием Валерия отложила телефон и прошла в кабинет отца.
        - Папа, ты ведь наполовину еврей, а я - на четверть. Хочу увидеть Израиль.
        - Любая другая страна, - сказал Даниель Валерьевич, не отрываясь от монитора компьютера.
        - Не, папа! У Сашеньки диатез, а лучшее средство в мире от золотухи - это воды Мертвого моря! И вообще, почему ты меня держишь взаперти? Надоела мне эта зимняя Москва. Хочу позагорать.
        Против интересов внука Даниель возражать не мог.
        - Ладно, закажу вам билеты! - Обернувшись на дочь, Даниель Валерьевич погрозил ей пальцем. - Но чтобы без глупостей. Не нужен тебе Дима, он дурак, причем с криминальным уклоном.

        Когда Валерия с малышом прилетела в Израиль, их встретило жгучее солнце. Уже спускаясь по трапу самолета, Лера почувствовала, что она словно зашла в разогретую сауну.
        Горячий воздух обжигал дыхание, и маленький Саша сразу начал плакать и не успокаивался, пока не оказался в номере гостиницы, где работали кондиционеры.
        Вечером приехал Дима. Он был бледный, и даже плечи у него поникли. Валерия вдруг ощутила, что не чувствует прежнего притяжения к этому мужчине. Полугодовалый малыш отталкивал незнакомого дядьку, капризничал и в конце концов закатил истерику.
        Когда Лера успокоила ребенка и уложила его спать, бывшие любовники остались наедине. Дима приоткрыл балконную дверь, и с моря потянуло ароматом соли. Мужчина, нежно обняв Валерию, начал ее раздевать.
        Страсть не вспыхнула - мешало ощущение напряженности и скованности. Валерия разочарованно накинула халат и неожиданно даже для себя сказала:
        - Не оставайся на ночь. Не удивлюсь, если отец послал кого-нибудь следить за мной, не будем рисковать.
        Дима разочарованно оделся, поцеловал Валерию и уехал из гостиницы.
        Валерия долго стояла на балконе и, не отрывая глаз, смотрела на море. Шум волн успокаивал и уносил туманные образы в прошлое. Дима ей больше не нужен.
        - Как жаль, что родителей мы слушаем слишком поздно! Он же пустой, как… как… - она не находила слов, - как пустой бочонок! - с горечью вздохнула Валерия. - Лучше бы я осталась с Сашей.

        Утром Диму готовили к операции.
        Григорий нервничал. Мысли о Саше, о «клятве Гиппократа» смешались. Полагаясь на случай, врач нашел для себя спасительную формулировку: «Будь что будет!»
        Все шло по плану: наркоз, разрез. Нашли язву, иссекли больное место и наложили швы.
        Григорию очень хотелось надсечь гастральную артерию, снабжающую кровью желудок, но врачебная этика взяла свое, и он наложил швы.
        - Все. Операция закончена, - сказал он анестезиологу. - Выводи из наркоза.

        После операции Дима, едва выйдя из-под наркоза, почему-то отправился в туалет. Там он потерял сознание, и пока его нашли, пока опять положили на операционный стол, умер.
        Патологоанатом констатировал внутреннее желудочное кровотечение. Анестезиолог винил себя в том, что дал неправильную порцию наркоза и у пациента «съехала крыша».
        - Я не буду назначать расследование, - спокойно заявил Григорий. А шепотом произнес: - Судьба распорядилась так, как нужно…
        Не совсем поняв Григория, анестезиолог посчитал себя обязанным и подарил хирургу дорогущий французский коньяк.

        Валерия вернулась с Сашей домой в Москву и сообщила отцу о смерти Дмитрия. Она пришла навестить любовника в больницу, а его уже не было в живых.
        Даниель Валерьевич вздохнул с нескрываемым облегчением.
        - Прими мои соболезнования, доченька.
        - Не соболезнуй. Жаль, что я тогда тебя не послушала, год назад.


        Курсы массажа
        Свободного времени у одинокой Валерии было много - с маленьким Сашей сидели няньки. Не зная, куда себя применить, она решила чем-то заняться. Совершенствоваться в языках или возвращаться к полученной в Лондоне профессии ей не хотелось. В результате она записалась на курсы массажистов. Курсы выбрала самые престижные, в модной клинике.
        Однажды во время перерыва она увидела, как из кабинета директора вышел смутно знакомый мужчина, облаченный в белый халат. Вернувшийся из отпуска Володя Михайлов, владелец модной клиники, как раз направился в отдел кадров, чтобы узнать, как прошел набор новых учеников на курс массажистов. Взгляды Валерии и Владимира встретились. Этого было достаточно, чтобы узнать в миловидной женщине жену погибшего друга.
        Володя дождался, когда начались занятия, взял пачку анкет и лихорадочно начал искать ее имя:
        - Ксения, Даша, Света, Марина… Валерия! Это она!
        Прочитав ее анкету, он убедился в правильности своей догадки. Когда Володя увидел ее в рекреации, то еще сомневался. Ведь год назад у нее была другая прическа, роскошное свадебное платье и длинные волосы. Теперь волосы были собраны в хвост и одета она была по-простому, как все - в джинсы, кроссовки и маечку.
        - Зачем ей учиться на массажистку? От скуки?
        Зайдя в класс, он спросил преподавателя, больше похожего на стриптизера:
        - Как тебе новая группа, Толя? Есть интересные ученики?
        - Да. - Массажист наносил крем на руки. - Есть очень неординарная девушка, лучшая ученица в моей группе, Валерия. И красавица. Думаю, нужно поближе с нею познакомиться.
        В тот же вечер Володя дождался окончания занятий и остановил Валерию, выходящую из класса.
        - Привет! Я - Володя, друг Саши. Конечно, со свадьбы ты меня не помнишь?
        - Нет! Я вас узнала! - Валерия смутилась и опустила глаза.
        Неожиданно для себя Володя спросил:
        - Я могу пригласить тебя на ужин?
        Валерия опустила глаза и тихо произнесла:
        - Да.

        Ресторан «Якимото» находился недалеко от клиники.
        - Как твой малыш? - спросил Володя после первой порции теплого саке.
        - Его зовут Саша, в честь пропавшего мужа. - Лера ловко ела палочками рол с семгой. - Сын такой смешной и заводной, няня еле справляется с ним!
        - А ты искала Александра после его падения? - спросил Володя.
        - Да. - Лера достала из сумочки шелковый носовой платок и промокнула лоб. - Я чувствую себя виноватой. Отец заплатил большие деньги за его поиски. Но тела не нашли… Если хочешь, можешь прочитать отчет, он есть у отца.
        - Нет, - решительно сказал Владимир. - Можно я тебе позвоню?
        - Можно, - улыбнулась Валерия.
        После ужина каждый сел в свое такси и уехал домой.

        Ночью Володя проснулся, вспомнив дурманящий взгляд Леры. Человек так устроен, что найдет тысячу оправданий человеку, если в него влюблен! Он вдруг почувствовал, что хочет Валерию так, как может только мужчина, страстно увлеченный женщиной.
        К вечеру Владимир понял, что не может сосредоточиться на работе. Он пришел в класс массажа и показал несколько приемов для позвоночника.
        Стоящая рядом с массажным столом Алевтина, эффектная высокая брюнетка, демонстративно расстегнула пуговицы на блузке.
        - Владимир Олегович, я готова немедленно лечь под ваши руки.
        - Я тоже готова, - сразу же отозвалась Валерия.
        - И я! - заявила еще одна ученица, делая вид, что снимает джемпер.
        Недоуменно оглянувшись, Владимир поймал веселый взгляд Толика.
        - Это они так шутят. Меня тоже разыграли на первом занятии.
        - Не соскучишься у тебя здесь.

        После занятий Владимир предложил подвезти Леру до дома.
        - Отлично, познакомишься с Сашенькой.
        - А мне ты тоже обещала показать сына, - заметила Аля.
        В квартире на звук открываемой двери показалась няня с ребенком на руках.
        - А вот и мама пришла, - заговорила она слащавым тоном, передавая мальчика на руки Валерии.
        Внимательно рассматривая мальчика, Володя не находил сходства со своим другом.
        Проигнорировав ребенка, Алевтина в упор рассматривала вышедшего из своего кабинета Даниеля Валерьевича.
        - Здравствуйте, я Алевтина. - Девушка первая подошла к мужчине и протянула руку для знакомства. - Мы вместе учимся с Лерой.
        Избалованный женским вниманием и безотказностью сотрудниц, Даниель Валерьевич все-таки был поражен эффектностью девушки в два с половиной раза его моложе, одного с ним роста, со жгучими черными локонами и яркими голубыми глазами.
        - А вас, молодой человек, - Даниель Валерьевич с трудом оторвал взгляд от Али и обратился к Володе, - я вспомнил. Вы были на свадьбе. Проходите, проходите…
        Пока накрывался стол для ужина, Даниель Валерьевич ходил за Алей по пятам, показывая ей шестикомнатную квартиру. Он даже разрешил подержать в руках коллекционное ружье с инкрустацией из серебра и драгоценных камней.
        Валерия с Володей, наблюдая за ним, переглядывались и улыбались. Валерии, как любящей дочке, хотелось, чтобы отец был счастлив. А Аля хотела во что бы то ни стало разбогатеть. Разница в возрасте - тридцать пять лет - ее не смущала.
        Алевтина приехала из Нижнего Тагила. Родители работали на металлургическом комбинате, занимаясь производством кокса. Она помнила с детства, как бурой пылью было покрыто не только все в городе, включая автомобили и деревья, но и все в доме. Пыль даже скрипела на зубах, если кому-то вздумалось скушать на улице беляш или выпить бутылку пива. Хотя там чаще пили водку.
        Аля мечтала вырваться из этого ада. В десять лет она стала заниматься бальными танцами и через три года стала чемпионкой среди юниоров. Затем поехала на чемпионат России и заняла второе место. Тогда Аля умудрялась танцевать, не забрасывая учебы в школе. После окончания школы она поехала в Москву поступать в педагогический институт, зная, что в нем самый маленький конкурс. Вечерами ей пришлось работать танцовщицей в ресторанах и престижных барах. В прошлом году она получила диплом преподавательницы русского языка и литературы и могла бы работать учителем, но она за ночь получала больше, чем была ставка преподавателя в Нижнем Тагиле.
        Основные деньги шли от «приватных» танцев. Для лучшего исполнения причуд клиентов Аля решила изучить массаж. Все равно стриптиз - в восьмидесяти процентах скрытая проституция, так, значит, нужно быть профессионалом высокого уровня и «рубить бабло» всеми возможными способами.
        У Али был свой собственный рай - ее неистовая сексуальность. Благодаря ей девушка и обвораживала мужчин. Она знала, что они чувствуют ее притяжение, и достаточно было одной близости, чтобы она могла манипулировать избранником. От знакомых она узнала о том, кто такой отец Валерии, что он вдовец и баснословно богат.
        Уже через неделю после знакомства Аля стала ночевать в доме Даника, как она стала называть Даниеля Валерьевича. Он выполнял все ее прихоти, не понимая, откуда у него столько сил для секса.
        Стараясь не мешать отцу, Лера почти каждый вечер проводила в обществе Володи, который влюблялся в нее с каждым днем все больше и больше.
        В скором времени Даниель Валерьевич сделал предложение неистовой Але. Девушка настояла на брачном контракте с внесением туда суммы в один миллион в случае развода или гибели супруга.
        Свадьбу было решено устроить на яхте во время круиза на Канарских островах. На этом маршруте настоял Владимир, которого Лера слушалась беспрекословно. Ей хотелось быть рядом с ним всегда. От него веяло уверенностью, силой. Его опытность и обаяние вкупе с образованностью и достижениями покорили Валерию. Но мужчина ее мечты тянул с предложением пожениться. Володя сомневался. Ему было и неловко, и стыдно, что страсть вспыхнула в нем к женщине, принадлежавшей раньше его лучшему другу. Между Владимиром и Лерой незримо стоял Саша. А еще он, заботливый и преданный отец, боялся реакции Дорочки, ведь девочки в ее возрасте очень ревнивы.
        При очередном разговоре с Гришей Владимир объяснил создавшееся положение и в конце добавил:
        - В общем, полная изжога. Не знаю, как поступить.
        - Скоро все выяснится, - успокоил его Григорий. - Потерпи неделю.


        Свадьба
        Предсвадебная эйфория захватила всех. Валерия, готовясь к предстоящему торжеству, заказала себе зеленое шелковое платье, изумрудные колье, серьги и кольцо. Но наряды и украшения не поднимали настроения. Внутренне Валерия противилась предстоящему бракосочетанию отца, не принимала Алю в качестве его спутницы жизни. Интуиция и нехорошее предчувствие не давали ей покоя. Чтобы укротить терзания, она обратилась за советом к Володе:
        - Как ты думаешь, на яхту стоит взять врача?
        - А я кто? - шутливо рассердился Владимир. - К тому же с нами будет Григорий. Ты его еще не видела, а он мой и Сашкин друг, отличный парень и известный хирург.

        Наступил день свадьбы. Гриша впервые прилетел в Москву. Володя повез его в клинику, показал кабинеты, продемонстрировал возможности новых аппаратов. Григория особенно поразил операционный блок и стационарное отделение.
        - Все, Володька, вот закончат девочки школу, и я вернусь в Россию. Все-таки Израиль не моя страна. У тебя хотя бы мама еврейка, а я-то воспитан в военном гарнизоне и вскормлен дальневосточной рыбой.
        - Можно подумать, что я все детство ел мацу и придерживался Шаббата, - отмахнулся Володя. - Поехали ко мне домой обедать, Дора сварит пельмени и настрогает салатику.

        Во время перелета в Испанию Григорий и Володя были напряжены, хотя старались выглядеть весело.
        - Что это с вами? В Москве веселились, упивались водкой, по кабакам с работы бегали, а сейчас присмирели, - удивлялась Лера.
        - Ты позже все поймешь, - отговаривался Володя, но при этом не целовал Леру, отстраняясь.

        Гостей на свадьбу набралось на половину самолета «Боинг». Были управляющие казино, поставщики всего, что требовалось для игорных домов, почти весь массажный класс, который закончили Лера и Аля. Из родственников Али никого не было. Она стеснялась простоты и нищеты родителей.
        Служащих загса для регистрации молодоженов привезли прямо к самолету. Они торжественно вручили паспорта с печатями, милостиво взяли деньги и ящик шампанского и отправились обратно, регистрировать браки менее избалованных людей.
        По прибытии в Испанию сразу же поехали в гостиницу «Ритц», в ресторане которой были накрыты столы для свадебного ужина.
        Переодевшись в кремовое платье с глубоким декольте, надев ожерелье и браслеты, Аля вошла королевой в праздничный зал. У нее было чувство, что она попала в сказку, о которой так долго мечтала. Сверкали бриллианты, горели свечи на столах с изумительной закуской, фраки на мужчинах сидели как влитые, бальные платья на женщинах поражали своей роскошью, скрипичная музыка вызывала в душе щемящее чувство. Муж, правда, староват, но это не помеха, можно потерпеть.
        Молодожены с гостями гуляли до шести часов утра и, не протрезвев, поехали на свою яхту, куда пригласили только самых близких людей. Остальным была предоставлена возможность еще два дня отдыхать в Испании, живя в арендованном отеле.
        Новоиспеченные супруги, Лера с Володей, Григорий и еще пятеро гостей взошли на палубу трехмиллионной яхты «Валерия». Сил ее оглядывать не было, и все легли спать.

        Утром Даниель Валерьевич проснулся испуганным. Он не чувствовал левую руку, левая сторона лица тоже была онемевшей.
        - Аля, - с трудом позвал он молодую жену.
        Алевтина стояла у иллюминатора, в руках ее был шприц.
        - С добрым утром, любимый, - саркастически сказала она и, перетянув вену резиновым жгутом, ввела себе в нее содержимое шприца.
        - Что это? - с испугом спросил пожилой мужчина.
        - Любимое развлечение в твоих казино - героин. Я наркоманка, Даня, и тебе придется с этим смириться. За что боролся, на то и напоролся! А будешь себя плохо вести, я подсажу на иглу твою дочь, а потом и внука.
        - Стерва, - прошептал Даниель.
        - Да. И горжусь этим. Я отомщу за тех девушек, которых вы используете у себя как сексуальных рабынь. За тех матерей и жен, сыновья и мужья которых проигрывают деньги в рулетку и карты. За подростков, не увидевших взрослой жизни, потому что умерли от передозировки… Я постараюсь устроить тебе райскую жизнь.
        - Мне плохо! Я не чувствую своего тела. Меня что, парализовало? - застонал Даниель.
        - Да, это я вколола тебе лекарство.

        Утром Валерия проснулась не в каюте, а в комнате с побеленными стенами, с дешевой мебелью. «Что со мной произошло? Где я? Это как же нужно было напиться, чтобы не помнить, что с тобой!» - эти мысли надолго задержали ее в постели. Лера пыталась восстановить в памяти картину вчерашней ночи и не могла. Тогда она спустила ноги с кровати, подошла к распахнутому окну. Невдалеке белел пляж, сверкало море. В задумчивости Лера закусила ноготок мизинца.
        - Это как же меня сюда занесло? - вслух подумала она. - Ау! Есть здесь кто-нибудь живой?
        На пороге появился высокий худощавый мужчина. Он стоял спиной к солнцу, которое ослепляло Валерию, поэтому черт лица не было видно, но, несмотря на это, Лера почувствовала, что они знакомы…
        - Ну, здравствуй, женушка!
        - Саша?!
        - Да, это я. Ничего не хочешь мне сказать?
        - Я не хотела, честное слово, Саша! Прости…
        - Да, да! «Прости, дорогой, я беременна, но не от тебя», - Саша усмехнулся и вошел в дом. - А ведь я так любил тебя, рассчитывал на долгую счастливую жизнь. Поговорим?
        - А где Володя? - жалостливо спросила Лера, надеясь, что любовник где-то рядом и сможет ее защитить.
        - На берегу, вместе с Гришей. Ждут, чем закончится наш разговор.
        - А чем он закончится? - спросила Лера, начиная плакать. - Я и так почти год живу в сплошном ужасе. Мы искали тебя, я надеялась…
        - Плохо надеялась, плохо искали. А вот ребята нашли. В местной больнице, где я лежал со сломанным позвоночником. Мучительные боли в течение многих месяцев. За что?
        - Саша, - Лера упала на колени перед мужем. - Прости, я была дурой и сволочью. Только не убивай меня, маленькому Сашеньке будет без меня плохо.
        - Да как ты могла подумать обо мне такое? Я нормальный человек. Иди, я все понял про тебя. Иди к Володе, я тебя прощаю.


        Эпилог
        Трое друзей сидели в ресторане «Бродвей» на Ленинградском проспекте. Все трое были одеты в потертые джинсы и растянутые джемпера, но выглядели при этом все равно успешными, деловыми, респектабельными. Пили виски, закусывали трепангами.
        - Ты, Вовка, обещал жениться и нарожать кучу детей! - Гриша закурил и откинулся к спинке удобного стула. - Как успехи?
        - Лера беременна, УЗИ показало двойню. Дора совсем невеста стала, того и гляди дедом могу стать. А как твои девочки?
        - Через неделю приезжают вместе с мамой и маленьким Гришкой. А Ида совсем с ума сошла, устроилась в хоспис, возится со смертельно больными, а о собственных детях забыла. А ты-то как, Сашка, как Ольга Юрьевна?
        - Бабушка ничего. Мое воскрешение ее, слава богу, не подкосило, а вернуло к жизни. Правда, уже не работает. Старенькая. А я, ребята, получил от Даниеля Валерьевича отступные после развода, вернее, от Алевтины, которая прибрала к рукам весь его бизнес. Еду в Китай представителем фармацевтической фирмы.
        - Ой, темнишь ты, Сашка, - засмеялся Григорий.
        - Ну, нравятся мне азиатки, - признался друг, отпивая виски. - И восточная кухня. Оторвусь на месяц и вернусь к вам. Будем вместе работать. О, мой бог, закусывай ваш виски, не закусывай - все равно изжога!
        - Изжогу я тебе, Сашка, вылечу, - уверил Гриша. - И тебе, Вовка, и себе.


        Мама, мамочка!
        Настоящая любовь не только исцеляет и обновляет нас, она дает нам безопасность и ощущение, что мы божественные создания!
        М. Шнеерсон
        Пролог
        - А ну-ка, девочки, приберитесь, давайте, давайте, не спать, сейчас обход начнется! Что вы тут всего накидали? - худенькая, вызывающе ярко накрашенная медсестра Даша врубила в еще спящей палате свет.
        Пациентки в ответ заворочались, кто-то застонал тихонько. Они обычно засыпали только под утро, и то с трудом, но ведь это, честное слово, не Даша придумала поднимать их в такую рань. Узкие каблучки звонко зацокали дальше по коридору онкологического центра им. Блохина. Абсолютно, или, как еще уклончиво выражаются осторожные медики, практически здоровая Даша чувствовала себя в гинекологическом отделении, переполненном несчастными, бесцветными женщинами, не в своей тарелке и вела себя, увы, тоже не лучшим образом. Ежедневные операции, агрессивные методы лечения… На слух, и то ужас пробирает до костей, а надо быть рядом, внушать надежду безнадежным, поддерживать слабых, не подавать вида, как все это страшно. Страшно, потому что слишком часто одни серые лица сменяются другими. Потому что кругом запах смерти. «Каширка» и есть, в сущности, один этот запах, хоть ее оптимистически и называют центром борьбы за жизнь…
        Мест не хватает. Пациенты прибывают ежедневно, со всей России. С единственной мольбой: ждать нельзя, спасите, пока не поздно! Время, их личное, родное, единственное, утекает сквозь пальцы, секунда за секундой. Они в испуге молят о помощи, предлагают последнее за койку, наркоз, анализы. Борьба за жизнь начинается не в операционной.
        Второй год двадцатилетняя Даша ходит по этому коридору. Видит, слышит, нюхает смерть и страх. Что, если они заразны? Что, если и она когда-нибудь вот так же?.. И когда наступит это «когда-нибудь»? Скоро? Или позже? Может, уже наступило, а она просто не знает? И за что вообще человеку, тем более женщине, такие муки? Неужто за первородный грех?..
        Она ходила в церковь, молилась, просила совета у батюшки, но тот, выслушав, сказал:
        - Много мудрствуешь, не для того голова.
        А для чего?
        На этот вопрос батюшка не ответил. Велел самой думать. У него тоже очередь.
        С тех пор Даша красится ярко, одевается не по-больничному, цокает по отделению неудобными каблуками, сбивая ноги. Защищается кричащими атрибутами сиюминутного бытия от пугающей вечности. Ее поругивают в ординаторской. Ворчат за спиной усталые пациентки. Таков, однако, ее ответ, личный, выстраданный, ее собственная борьба за жизнь.
        «Уволюсь, к чертовой матери! - утешает она себя, приступая к обычной суровой работе. - Вот только Коля вернется, и тут же уволюсь!»
        Так она говорит себе чуть ли не каждый день, но брат Коля, счастливчик Коля, при родительском разводе волею случая доставшийся отцу, тогда тоже нищему, а теперь совсем наоборот, вот уж три года в Америке, и, хоть обещал, вернувшись, помогать, одному богу ведомо, соберется ли вообще домой. Это ей, Даше, всю жизнь горбатиться за гроши, избавляя одинокую, стареющую, желчную мать от окончательной нищеты, а у Коли - призвание. Он программирует компьютерные игры для самых новых игровых автоматов, где человек, надев наушники и очки, полностью погружается в дорогостоящую виртуальную реальность, которая, по сути, ничем не лучше Дашиной, совершенно бесплатной. Такая же кровавая и безысходная, с неизменным «game over» после всех перипетий.
        «Коленька, мама в последнее время очень болеет, у нее то голова кружится, то в ушах звенит от высокого давления. Врачи рекомендуют капельницы, я бы их могла сама ей делать, но нужен препарат, немецкий, а на него деньги. Ты, может, скажешь папе, чтобы помог, а то я все никак не дозвонюсь, телефон, наверное, изменился…»
        С детства приученная гордой матерью ни у кого не одалживаться, и в первую очередь у отца, Даша еле заставила себя написать брату в электронную почту просительные слова. Отец, однако, сразу откликнулся, примчался чуть не в тот же день, денег привез вот прямо сюда, в больницу, и даже спрашивал, как еще облегчить им существование.
        Жизнью он это, видимо, назвать постеснялся.
        - Я вообще не представляю, как вы существуете! Цены растут, у нас с Лидушей не на все хватает, хоть мы, прямо скажем, неплохо устроены, - он заговорщически подмигнул дочке, - а на зарплату медсестры небось совсем не разгуляешься, тем более вдвоем?
        Возразить было нечего, но Даша все-таки возразила, вспоминая, как мать до последнего вкалывала на чужих, теряя драгоценное здоровье, пока отец, в дорогущих костюмах и галстуках, с экрана телевизора излагал ей, полумертвой от усталости, суть якобы неразрешимых проблем российского бизнеса:
        - Не беспокойся, нам как раз всего хватает, вот только бы лекарство, а так…
        - Счастливые вы! Как я иногда скучаю по той нашей, старой, жизни, ты себе даже вообразить не можешь! Как все тогда было просто! - Минут пять еще посетовав на тяготы богатства и оставив на столике две тысячи евро, холеный джентльмен, на вид лет всего тридцати пяти, с часами «Лонжин» на запястье, благополучно вернулся в кондиционированное нутро своего навороченного джипа и поехал обратно в свою новую, очень трудную жизнь, в трехэтажный особняк к хохотушке-фотомодельке Лидуше, хорошо, если совершеннолетней.
        Конечно, права была мама: ни у кого нельзя одалживаться, и в первую очередь у отца, но что поделать, если чертов препарат такой дорогой и так нужен?!

        В последней по коридору палате лежали всего четыре женщины. Кто-то в шутку прозвал ее VIP. Но ничем не отличалась она от других: перед утренним обходом во всех палатах висит одна и та же могильная тишина. Вот сейчас профессор Казаков - светило отечественной и даже, может быть, мировой онкологической науки - объявит приговор, суровый более или менее: кого на операционный стол, кого на облучение, кому химиотерапию. Света, Оксана, Инна и Лена шепотом уверяют друг друга, что все одно и то же, разница только в названиях, и бояться - по крайней мере сегодня, сейчас, при обходе, - в сущности, нечего. Почти. И все равно боятся. Подбадривая друг друга еле слышными «прорвемся, девочки» и «я точно знаю, все будет хорошо». Обижаться на неприветливую медсестру, бестактно пышущую завидным, крепким здоровьем, просто нет сил.
        Потому что все силы, каждую их крупицу, даже самую последнюю, отнимает чудовищная, неравная, убийственная борьба за жизнь.


        Света
        1
        «Таких сотрудников, как ты, я из своих ресторанов метлой выметаю…» - все-таки обращается мысленно Света к безучастной спине в белом халате. Тоже, впрочем, безучастно. Все теперь дается с трудом, даже недовольство окружающими.
        «Ночь, - думает она, - это ночь вынимает из меня душу…»
        Страшен утренний обход, но ночь - та еще страшнее. Кругом темно, тихо. Лежишь и невольно спрашиваешь себя, так ли будет под землей. И умирать ужас как не хочется. Нельзя ей умирать! Просто никак нельзя.
        «Ну должен же он понимать, этот Казаков!..»
        Что бы ни случилось, Свете надо остаться живой. Изуродованной, под страхом новых метастаз - неважно, лишь бы продолжать дышать, видеть, слышать… гнать, держать, вертеть, терпеть… и ненавидеть.
        «Ну и что? Кто не умеет ненавидеть, не умеет и любить!» - аргументирует она в свое оправдание, уже зная, что сейчас будет.
        «И много ты любила? - насмешливый голос Невидимого, как и ожидалось, тут же нагоняет ее, как «Мазерати» раздолбанную «девятку». - Кого, например?»
        Невидимый, пожалуй, еще пострашнее ночи. Он не проходит с восходом солнца. Хотя какое теперь солнце? Зима, сыро, промозгло, и потолок тяжелых облаков всего-навсего на пару метров выше замызганного потолка «Каширки».
        VIP…
        Ей и правда когда-то хотелось быть VIP.
        «Какая ж ты сволочь, господи! Шут гороховый!»
        Чуть приподняв опущенные веки, Света незаметно оглядывает своих соседок. Обломки былого великолепия. Кожа да кости. Острые носы, обтянутые землистой пергаментной бумагой. Чистый Освенцим. Не то что она сама: в ней и после изнуряющей болезни все еще солидные шестьдесят пять кило.
        «Ну, кто хочет посмеяться над моим брюхом? Над задницей? Над ляжками, которые не помещаются в штанины? Давайте, кабысдохи! Что, язык проглотили? Я-то теперь, поди, пошикарней вас выгляжу! Вот, хорошо смеется тот, кто смеется последним!»
        «Напоследок, ты хочешь сказать? - снова встревает Невидимый. - Ну да, будешь лежать в гробу красивая, настоящая VIP. Поздравляю».
        «Бог не допустит, чтоб мой Вовочка опять в сиротки!..»
        «И не допустит. Конечно, не допустит. Только ведь он, как ты выражаешься, сволочь, шут гороховый, с чего ж ты взяла, что о Вовочке твоем другие не позаботятся, да еще получше, чем ты? Вот, к примеру, Геннадий - чем не отец? Или Арина Михайловна? Тебя как-то вырастила, вырастит и внука».
        «Ну да, никчемный пьяница и жадная старуха! Я, я ему нужна! Мать! - Света под одеялом бьет себя кулаком в правую грудь и едва удерживается, чтобы не закричать от тут же проснувшейся боли. - Ненавижу! Ненавижу!»
        «Да, трудный ты случай, Светлана Васильевна, - Невидимый вздыхает, и Свете вдруг становится легче, будто кто-то очень любимый положил ей теплую руку на больное место, - ну ладно, давай еще раз, сначала…»

        - Вот, девочки, ешьте, - мать поставила перед подружками на стол тарелку с красивыми бутербродами, с которой Света уже ухитрилась стащить один с икрой и еще один с сервелатом, - и ты, Сашенька, тоже ешь, не стесняйся, а я сейчас вам еще чайку принесу. Только не шумите, а то у парткома заседание.
        Партком, заседание и «не шумите» - это Александре было ясно. Непонятно было, откуда на обед в будний день икра и сервелат. Такого просто не могло быть.
        - Поздравляю с днем рожденья, Арина Михайловна! Желаю вам счастья, здоровья, и большущее спасибо за угощение!
        - Ну, что ты, милая, у меня день рожденья только в августе, - Арина Михайловна улыбнулась и похлопала по спине дочь, со смеху подавившуюся третьим уже по счету бутербродом. - Не торопись, Светик, никто не гонится.
        - Извините, - прошептала, смутившись, Александра, опуская глаза, - я думала…
        - Ничего, ничего, ешьте.
        Смущенная, вероятно, не меньше гостьи, Арина Михайловна ретировалась в кухню.
        - С чего это ты надумала, будто у нее день рожденья? - с полным ртом промямлила Света.
        - А платье красивое у нее, - соврала Александра бойко.
        - Да, моя мама умеет одеваться! - с гордостью поддакнула Света. - Мой папа говорит, женщина вообще обязана уметь одеваться. Юбочка, блузочка, туфельки, сумочка - все должно быть в стиль и в цвет, иначе она не женщина, а инкубатор для производства будущих брошенок.
        Чувством такта подруга, конечно, не обладала. Александра невольно запрятала ноги в поношенных ботах подальше под стул и натянула на простенький свитерок синюю кофту ручной вязки - бабушкин новогодний подарок. Матери своей она не помнила, но, судя по фотографиям, та тоже никаким особым стилем похвастаться не могла, а жизнь свою и впрямь закончила одинокой.
        - Чего ты не ешь? Не голодная, что ли? - Света помешкала секунды две и потянулась за очередным бутербродом с лоснящейся черной икрой.
        Такие Александра вообще видела всего раз в жизни, в буфете Большого театра, куда отвел ее дядя, чтоб не пропал дефицитный билет: его невеста в тот день слегла с температурой. Видела, но не ела. И теперь вот тоже не судьба. Преодолевая стеснение, она все-таки взяла с тарелки аккуратный ломтик свежего белого хлеба с колбасой. Этот сорт был ей, как ни странно, знаком. Как раз на прошедший Новый год дядя с женой принесли им с бабушкой целый ящик продуктов - заказ, доставшийся старшему научному сотруднику в его научно-исследовательском институте. В основном консервы, не для праздника, но из печени трески дядина жена соорудила вкусный салат, а четвертинку батона сервелата нарезала бабушка на блюдо тонюсенькими ломтиками, чтобы хватило всем гостям.
        Арина Михайловна вернулась с чаем, разлила по стаканам с железными, как в поезде, подстаканниками, присела к столу третьей.
        - Сделать вам еще бутербродов?
        - Нет, спасибо, - вежливо отказалась Александра, - я уже сыта.
        - Я тоже, - Света согласно кивнула, присваивая себе самый последний бутерброд.

        Она с рождения не знала ни в чем отказа. Папа - завхоз при московском правительстве. Мама - буфетчица при парткоме. Понятно, что в доме у них не переводились ни дефицитный товар, ни обильные продовольственные пайки.
        «Такое уж было время, - говорит себе Света, все же краснея за свое тогдашнее поведение, - откуда я, двенадцатилетняя, должна была знать, как живут все остальные, хоть бы та же Сашка? У меня-то все было сам знаешь как! Что мне давали жрать, то я жрала! Сказали бы мне в детстве, что столько нельзя, я бы и послушалась».
        И действительно, обильные, высококалорийные пайки аукнулись ей потом самым неприятным образом. Лет в тринадцать Светлана, Светик, как нежно называли ее родители, без памяти влюбленные в единственную дочь, начала вдруг на глазах поправляться, и если еще в шестом классе она шумно и обидно осмеяла невзрачного одноклассника, избравшего ее королевой костюмированного новогоднего бала, наотрез отказавшись с ним танцевать, то уже через год раздобревшая «Пампушка» сама робко возложила бывшему обожателю на голову хлипкую бумажную корону.
        - Спасибо, - сказал тот, возмужавший и необыкновенно похорошевший за лето, и, к великому изумлению Светы, разряженной рукодельницей матерью в дорогие шелка двух благородных цветов, пригласил на танец Александру, кое-как завернутую в знакомые Свете старые кухонные занавески в цветочек.
        Александре, впрочем, досталась в конечном итоге не только бесформенная корона - окончив десятый класс и едва дождавшись, пока ей исполнится восемнадцать, верный рыцарь на ней женился и увез с собой учиться в сказочную ГДР. Оттуда Александра года четыре слала школьной подруге красочные открытки с видами полуразрушенных замков и пустынно-просторной Александерплатц.
        Света завидовала. Вернее, в ее случае правильнее было бы сказать - не понимала. Не понимала, как это может быть, что какая-то серая мышка, дурочка с тройками в аттестате, могла занять ее место. Сама Света всегда училась прекрасно - в этом смысле калории явно пошли ей впрок. Все дело в лишнем весе, утешала она себя, продолжая - зачастую в слезах - поглощать любимые конфеты «Грильяж». И пока вокруг нее бегали, хохотали, плескались в воде, обнимались и целовались ее приятели, сидела, тщательно задрапированная в складки очередной дорогой ткани, в сторонке, стараясь не шевелиться, чтобы никто ненароком не увидел лишние складки ее - еще более дорогостоящего - жира. Толстые никому не нравятся, над толстыми смеются, к толстым никто не относится всерьез, а значит, перед толстыми, по идее, решительно все виноваты: по достоинству их никто не ценит, только по внешности. Ах, ах, какой ужас! Кто-то не похож на безмозглую фотомодель!
        - Это ты виновата! Ты и твои проклятые бутерброды! - крикнула она как-то матери, обнаружив, что жених встречается с другой. - Лучше бы ты ими подавилась!
        Одиночество, как зимняя ночь, сгущалось вокруг нее слишком быстро. Во всяком случае, за целых пять лет педагогического института с ней, умницей и отличницей, так и не случилось того, на что, опуская длинные ресницы, за сигаретой, в перерыве намекали гораздо менее талантливые однокурсницы - все эти «тощие вешалки» и «проститутки».
        А потом и вовсе грянула перестройка, как кувалда по мейсенскому фарфору, которым была заставлена квартира воротившейся из ГДР Александры. Вернулась она, правда, одна, без мужа. Говорила, не сошлись характерами, слишком, мол, рано поженились, а теперь повзрослели оба, изменились. Плакала. Света, выслушивая ее жалобы со смешанным чувством жалости и удовлетворения, уверена была, что это просто справедливость наконец восторжествовала. В странной, правда, форме, потому что Свете она снова не принесла «давно заслуженного» личного счастья. Да и красный диплом, которым она прикрывалась, как щитом, от тревожных мыслей об истинных причинах своих неудач, оказался решительно никому не нужен. Правительство сменилось, ненавистные соблазнительные пайки иссякли, цены взлетели куда-то за пределы возможного, зарплаты докторов и профессоров превратились в злую шутку, в элитные школы пошли учителями дети других родителей, заранее успевших наворовать себе начальный капитал.
        Не то что ее незадачливые кормильцы.
        - Сидели на таких богатствах, а нажили один жир! - негодовала на них Света, понимая, что дорога в светлое будущее университетской завкафедрой зашла в тупик. - Что теперь, мне, что ли, вас кормить?
        Отец внезапных перемен не вынес, умер, не успев отпраздновать пятидесяти пяти. Мать, однако, не сдалась - взяла денег у знакомого «нового русского», схоронила мужа как положено и на фоне полного беспредела открыла продовольственный магазин.
        - Ничего лучше тебе в голову не пришло? - Света уже наслышана была о судьбе кое-кого из тех, кому не удалось в срок отдать такие же долги. - Хочешь, чтоб нам носы и уши отрезали?!
        Под грамотно построенной «крышей» доморощенный бизнес, однако, скоро расцвел, и в его густой тени Света благополучно пересидела самое трудное время, коротая его в основном за чтением сентиментальных романов с трагически-слезливым финалом.
        Счастливые концы ее раздражали, и, если бы не деятельная мама - Арина Михайловна, - все, возможно, так и закончилось бы синими чулками, мексиканскими сериалами и пятком беспородных кошек. Сомнительный кредит давно был отдан с процентами, дело шло. Но прозорливая Железная Леди, как прозвала ее дочь, без тени, впрочем, какого-либо уважения, на достигнутом останавливаться не собиралась.
        Свете было двадцать четыре, когда в доме у них появился Геннадий. Он был владельцем очень дорогого и совершенно убыточного ресторана с идиотским названием «Эскорт». Не очень красивый, не очень умный Гена был на восемь лет старше толстой, перезрелой девственницы, вечно чем-нибудь да недовольной. Опытный в делах любви, незнакомых Светлане, он не замечал недостатков ее фигуры.
        - Ты такая… сладкая! Ну, просто сдобная булочка, да и все тут! Сил нет, как мне тебя хочется! - признался он однажды, оставшись с ней наедине, пока Арина Михайловна, которую он нежно звал Аришенькой, готовила в недавно заново, по-современному, оборудованной кухне чай и свои знаменитые бутерброды.
        - Вы, Геннадий, в своем уме? - холодно осведомилась Света, отнюдь не желавшая себе новых сердечных травм.
        - Нет, - ответил горе-бизнесмен, доставая из кармана маленький бархатный футлярчик, - я от тебя давно без ума!
        Не за сногсшибательно дорогое кольцо, безвкусное, как все, что он приносил в дом, но за эти слова Света простила ему все несоответствия романтическому образу, успевшему сложиться у нее в голове. К любви ее чувство никакого отношения не имело, но брак у них получился если и не самый страстный, то в общем и целом все же счастливый. По большому счету, его не портили ни ковры с ухмыляющимися тиграми, ни тяжелая мебель, ни аляповатая посуда, которые Геннадий считал непременными символами благосостояния, ни тем более Светин лишний вес.
        Женушка-красавица
        Женушка-умница.
        Ненаглядная пышечка.
        Он совершенно искренне рассыпался в комплиментах и ласках, но удовольствия с ним она не получала, просто делала все, как он хотел, не высказывая собственных пожеланий и не проявляя инициативы, и старалась не замечать неприятных мелочей, запросто способных убить любое, даже самое сильное, сексуальное желание. Долг, как говорится, платежом красен: Свете, по-прежнему одевавшейся дорого и со вкусом, но не любившей смотреть на себя в зеркало, совестно было и намекнуть мужу на неприятную отрыжку после еды, дурной запах изо рта, потные подмышки, на давно вышедшие из моды яркие тренировочные костюмы.
        «Ничего, - думала она, - были бы дети, остальное уж как-нибудь».
        Детей, однако, все не было. Перед каждыми месячными Света ждала приятной новости, даже тесты в аптеке покупала заранее, но, хотя цикл у нее всегда был неровный, длинный, долгожданная вторая полосочка в окошке никак не проявлялась.
        - А ты пойди в церковь, попроси Святую Деву, она поможет, - посоветовала Александра, ни с того ни с сего вдруг ударившаяся в религию.
        - Еще чего! Что же это я, попрошайничать буду? - возмутилась Света, меряя ее презрительным взглядом с головы до ног: манера одеваться у «брошенки» была все та же, убогая. - На паперти пусть нищие стоят!
        Как и большинство бывших советских людей, Александра, после развода так и не нашедшая нового партнера, в перестроечные времена не разбогатела, а теперь, после дефолта, потеряв немудрящую работу, и вовсе распродавала за гроши свой ценный мейсенский фарфор с деревянного ящика у станции метро «Текстильщики». Очередная бестактность состоятельной подруги едва не ввела ее во грех.
        «Как тебя, паразитку, только земля носит?! Чтоб ты… Ой, нет, Господи, не слушай меня, не слушай! Глупость сморозила! Пусть себе живет. Таким, как она, в сто раз трудней, чем мне…»
        Может, как раз из жалости добрая Александра и дружила с ней до сих пор, а то кто еще гордячке и злюке без надобности слово скажет?

        Света ходила к врачам, сдавала бесконечные анализы, пила отвратительные на вкус минеральные воды - все без толку. Вроде и нет никакой патологии, а ребенок получаться не хочет. Рекомендовали проверить Гену, но Светлана отказалась оскорблять мужа унизительной процедурой. Мало интересуясь окружающими и тем, что они на самом деле думают, Света всех равняла в основном по себе, а потому была совершенно уверена, что Гена сразу же увильнет от супружеских обязанностей, если только будет повод.
        - Слушайте, в детском доме сотни сироток только и ждут, когда вы им руку протянете, - сказал как-то лечащий врач, приняв от Светы вместо спасибо очередную порцию попреков, - мы здесь, конечно, не упомянутая вами израильская медицина, способная на чудеса, но в деле своем все же кое-как кумекаем. Хотите быть матерью, хоть героиней, - будьте, возможность есть, а сюда больше не приходите, разве что по другому какому-нибудь поводу!
        «Генка виноват, он бесплодный! - С отвращением вспоминая все то, что муж любил регулярно делать с ней в постели, Света легко открестилась от неприятных слов врача. - Несправедливо это! Несправедливо, Господи! Куда ты смотришь?! Трудно тебе, что ли, помочь? Тоже мне, всемогущий называется!»
        Так Света впервые в жизни обратилась к Богу. Как, собственно, ко всем, к кому обращалась до сих пор, - со словами упрека.

        Похоже, прав Невидимый, с Богом ругаться ой как опасно… Пристраиваясь поудобнее на постели, Света в этот раз старается не потревожить грудь, которой, конечно, не спасет и Казаков. Спас бы жизнь, на том спасибо.

        Обещанное Александрой чудо между тем долго себя ждать не заставило.
        - У вас будет мальчик, - сказал другой, новый, врач.
        «Ну вот, так бы и сразу! Давно пора!» - удовлетворенно подумала Света. И блаженно расслабилась: справедливость снова восторжествовала.
        Надо отдать Светлане должное: избалованная и нетерпеливая, она без звука вынесла и жуткий токсикоз, и рвоту, и бессонницу, и боль в ногах, которым теперь приходилось носить не только ее, но и плод.
        Вот появится Вовочка…
        Давай купим для Вовочки…
        Вовочке понадобится то-то и то-то…
        Она, как волшебные заклинания, повторяла избранное сыну имя, и физические неудобства, связанные с его совершенно здоровым развитием и ростом, отходили на второй план, забывались и меркли.
        - Представляешь, Геночка, у нас будет сын!
        В этот, к сожалению совсем короткий, период их совместной жизни щедрый Гена, заранее полюбивший сына не меньше, чем она сама, казался ей очень нежным и очень любимым. Обои в детской с медвежатами и зайчиками, кроватка с голубыми рюшками, пеленальный комод, ванночка для купания, распашонки, ползунки, даже памперсы - все было куплено от души, расставлено и разложено загодя. Мальчику оставалось только появиться на свет, войти в этот мир, полный любви, и быть счастливым.

        «Если бы ты не вмешалась, все так и было бы! Зачем? Зачем ты вмешалась? - Света мысленно обращается к матери со всей силой былой ненависти. - Будь они прокляты, твои магазины!»
        Мать продолжала строить и расширять их давно уже общий с Геной бизнес, росло число супермаркетов, процветала сеть ресторанов для появившихся в России «белых воротничков». Когда у Светы на две недели раньше срока начались схватки, Арина Михайловна с Геннадием как раз открывали в Питере новый филиал.
        - Мама, Гена, что мне делать?! - стонала роженица в телефон. - Что делать?!
        - Вызывай «Скорую», - резонно сказала мать, - отопри дверь, сама сядь на диван и жди, а я предупрежу Александру, чтобы встречала тебя в роддоме.
        - Хорошо тебе говорить - жди! - завыла Света, корчась от следующей волны дикой боли. - Пока по пробкам «Скорая» доедет!
        - Что ты предлагаешь? - Арина Михайловна старалась сохранять хотя бы внешнее спокойствие. - Мы далеко. Звони в «Скорую», садись и жди. Объясни ситуацию, пусть тебя заранее положат в роддом.
        - Заранее?! Что значит - заранее?!
        - Первые схватки обычно проходят, сегодня ты, скорее всего, не родишь, а завтра мы с Геной приедем, но пусть, пусть они тебя отвезут, на всякий случай.
        Света не послушалась.
        Улучив момент между схватками, она спустилась на лифте с третьего этажа, остановила частника и, протянув ему пятьдесят долларов (другой наличности в доме не нашлось), сквозь слезы проговорила:
        - Будьте добры, в роддом, на улицу Победы.
        Сегодня, через одиннадцать лет, она с изумлением думает о своем тогдашнем легкомыслии. Время-то было какое! Девяносто девятый год! Тогда, после дефолта, за пятьдесят зеленых и убить могли…
        - Ну садись, - пожилой частник чуть скривил губы в не очень искренней улыбке и повез ее, плохо соображающую, прямиком в Измайловский парк.
        - Куда? Куда мы едем? - Дорогу до роддома Света знала хорошо, и непривычные улицы, по которым мчались старые «Жигули», вызывали у нее страх.
        - Так ближе, - отозвался водитель уже совсем без всякой улыбки и, остановив машину в пустом и незнакомом месте, приказал: - Выметайся, сучка жирная, снимай кольца, все золотые цацки, да побыстрей!
        Понимая, что попала в беду, Света кое-как выбралась наружу. Вытащила серьги из ушей, расстегнула цепочку дорогого кулона на шее, и только обручальное кольцо никак не снималось с отекшего пальца.
        - Я сейчас, сейчас… Вот, возьмите, все возьмите, только отвезите в роддом, я вас умоляю!
        - Ничего, сама родишь, - приняв из трясущихся, заледеневших рук добычу, грабитель сел обратно в «Жигули», - девки раньше и в поле рожали!
        Со страху у Светы начались самые настоящие родовые схватки. Опустившись на землю, мокрую после недавнего дождя, и почти забыв про боль, она с ужасом почувствовала, как отходят воды.
        «Девки… в поле… рожают… да…» - стаскивая с себя нижнее белье, Света пыталась вспомнить, чему учил врач на курсах рожениц, вдыхала, выдыхала, снова вдыхала, тужилась. И кричала. Громко кричала, в надежде, что августовский парк на самом деле не такой пустой, каким кажется.
        Ребенок был здоровый, крупный, сильный и за жизнь свою - вместе с теряющей сознание матерью - бился до последнего.


        2
        В себя она пришла только в больнице. Сознание возвращалось медленно, сначала будто заново погружая ее в сон, где она смотрела вслед быстро удаляющимся «Жигулям», ощущала холод травы, рези внизу живота и - потеряв следующие минуты (а может быть, часы или дни - тут у нее не было никакой уверенности) - горячий язык шоколадного лабрадора у себя на щеке.
        - Женщина, что с вами? Вы живы?
        Какая-то старушка, не исключено, что хозяйка веселого пса, радостно носившегося кругами, наклонялась над Светой, щупала пульс, то и дело выкрикивая в сторону не собачье имя:
        - Мишка, Мишка, ко мне! Мишка!
        - Вовочка… - прошептала Света ей прямо в сухонькое ухо, трогая свой увесистый живот. - Вовочка… помогите…
        До недогадливой бабушки наконец дошло, в чем дело.
        - Ой, милая, а я-то не поняла, думала, ты просто толстая такая! Поди разбери! - охая, она раздобыла из кармана плаща допотопный мобильный. - «Скорая»? «Скорая», тут женщина рожает, прямо в парке. Каком? В Измайловском, где ж еще? Я тут живу рядом… Ну да, да нет! С другой стороны! Что ты такая непонятливая? Нет, не там, где пруд!
        «Чертова бабка!» - с опозданием обругала ее Света.
        И пришла в себя.
        - Господи, горе-то какое!
        «Мама…»
        Сколько же прошло времени? Получается, чуть не сутки…
        «Вовочка…»
        Света открыла глаза и тут же снова зажмурилась от яркого света.
        - Арина Михайловна, смотрите, Светик проснулась!
        - Вовочка… Вовочка где? - Говорить было трудно, даже очень, поэтому Света расстроилась, что ни мама, ни Александра не услышали самого важного вопроса, занятые минутной радостью ее пробуждения.
        - Гена, - заорала мать как оглашенная, - Геночка, сюда! Светик проснулась!
        «Что я им, спящая красавица?! Чего она так развопилась?»
        - Вовочка! - повторила она настойчивее, разыскивая и не находя глазами молчащую Александру. - Вовочка где?
        - Ага, вижу, наша роженица проснулась. Ну, вот и славно. А теперь, будьте так любезны, выйдите все отсюда.
        На голос, незнакомый и все же странно знакомый, Света повернула тяжелую голову - и обомлела. Прямо над ней, в белом халате, с маленьким кулечком на руках, издающим непонятные, хрипящие звуки, стоял Юра, бывший Сашкин муж.

        Вместе с ним в жизнь молодой матери вошло страшное слово «асфиксия».
        - Что это? - спросила она и потянулась к недвижимому кулечку, продолжавшему нехорошо хрипеть. - Дай мне его, Юра, это ведь мой сын, да?
        - Подожди, - Юра отошел на шаг, - сначала выслушай, что я тебе должен сказать.
        - Дай мне моего сына! Немедленно!
        - Ну, как знаешь, - кулек перекочевал ей на грудь, - держи, не урони.
        Малыш показался ей настоящим ангелом. Глазки, носик, ротик - все такое миниатюрное, милое, теплое.
        - Вовочка, милый мой, мальчик… - умиленная, она гладила его по головке, поцеловала в лобик. Лобик был горячий. - Юр, а почему он такой горячий? И не шевелится совсем? Это нормально?
        Собираясь с духом, Юра присел на край ее кровати.
        - Он задохнулся, Света. Твой сын при родах задохнулся. Запутался в пуповине, застрял в родовых путях и, пока тебя искали…
        - Что за бред? Шутишь? Да ведь он дышит… дышит же…
        - Дышит, - подтвердил Юра тихо, и по выражению его лица Света поняла, что он, увы, не пошутил, - но это, собственно, и все.
        - Все? Что значит - все? Это мой сын, мой Вовочка, он жив - это главное! - Она просто не в состоянии была поверить в то, что происходит. - У нас с мужем достаточно денег, мы его вылечим, поедем в Израиль, в Америку, куда надо…
        - Света, - остановил ее Юра, дотрагиваясь до ее бледной руки своей, горячей и уверенной, - я учился и работал и в Израиле, и в Германии, можешь мне поверить, в мире нет ни таких врачей, ни таких лекарств.
        - Так что же мне делать? Выбросить его, что ли, на помойку?! Он живой же! Ну, пусть больной, пусть инвалид, но ведь живой! - Злость и обида кипели в ней, как вода в чайнике. - Чем молоть всякую чушь, лучше бы температурой его занялся! Врач называется!
        Юра вдруг посмотрел на нее так, как тогда, на новогоднем балу в шестом классе, когда она при всех отказалась выйти с ним вместе на танцплощадку.
        - У мальчика двусторонняя пневмония, - сказал он жестко, - откашливаться он не может, в легких уже полно жидкости, он опять задыхается. Только поэтому, кстати, я здесь. Как специалист. Меня Саша вызвала. Хотя… может быть, лучше бы она этого и не делала.
        Света снова взглянула на Вовочку. Маленькое симпатичное личико оставалось абсолютно неподвижным.
        - Для кого лучше?
        - Для всех, - Юра вздохнул, - ладно, давай его мне, пора.
        - Нет, нет, не надо! - Прижав Вовочку к себе, Света попыталась загородить его от Юры, разрыдалась. - Мама! Гена! Помогите!
        Первым в палату ворвался Геннадий, кинулся к обливающейся слезами жене.
        - Что, что такое? Что?
        - Он, - всхлипывала Света, кивая на Юру, - он… хочет убить Вовочку! Нашего мальчика… убить!
        - Да нет, Светик, нет, - вмешалась Арина Михайловна, обнимая дочь, - что ты! Он помочь хочет! Из Питера с нами приехал!.. Юрочка, не слушайте… Саша, скажи ей!
        - Да, скажи ей, Саша, что если она не отдаст мне ребенка прямо сейчас, часа через два сможет оплакать его по-настоящему, - проговорил Юра вполне спокойно, - всего два часа. Ее выбор.
        Мать смущенно молчала. Гена застыл. Всего два часа - и страшная ошибка (не ее - их!) если не исправлена, то стерта. И можно жить дальше, как будто ничего этого не было… Света могла бы поклясться, что именно в ту минуту впервые почувствовала такую теперь привычную боль в правой груди. Боль кольнула один раз, потом другой, тягуче заныла в подмышке. И прошла. На время уступив место другой, той, что в душе.
        - Спаси его, Юра, пожалуйста! - Протягивая ему свое несчастливое сокровище, Света уже знала, что Юра - его единственный шанс.
        Молока у нее было много, густого, жирного - только пей и расти, но Вовочка и выздоровев не пил. Не мог. Не мог держать голову. Не мог двигаться. Не теряя последней, горькой надежды на чудо, Света страдала, ища в бесчувственном теле своего мальчика проблески жизни, и, не находя, повторяла:
        - Зачем вы меня оставили одну на сносях? Зачем? Зачем?
        Очень мучил мастит. Долго и трудно заживал шов на животе. От таскания тяжелеющего, всегда расслабленного ребенка постоянно болела спина. Свете было все равно. Она видела, конечно, что Геннадий, растерянный, постаревший, заброшенный ею, как отслужившая вещь, начал пить. Понимала, что семейный бизнес рушится, потому что пожилая мать в одиночку уже не справляется со своей продуктовой империей. Можно было бы сказать мужу пару добрых слов, приласкать его, как он любит. Попросить его помочь матери с делами. Можно было бы даже, сняв у них лишний камень с души, нанять няню для мальчика и самой пройти обследование, как настоятельно советовал Юра, регулярно навещавший Вовочку, склонного к заболеваниям легких. Сегодня Света многое отдала бы за то, чтобы вовремя последовать Юриному совету. Однако тогда постигшая ее родных кара казалась ей вполне справедливой: для чего они хотели избавиться от Вовочки? Пусть теперь переживают вдвойне. И Света не шла к врачу, а снова и снова, день за днем смотрела в пустые, будто стеклянные глаза младенца, пела ему колыбельные, одевала в забавные ползунки, мало ела, плохо
спала.
        И каждый день, не отдавая себе в этом отчета, подспудно ждала Юру.
        Прожив почти три десятка лет, она так и не узнала, что значит желать мужчину. Не как трофей, доказательство собственной ценности, а всем телом, до жаркой боли в животе. Сексуальное желание представлялось ей исключительно мужской привилегией, и когда подружки с упоением описывали свои любовные игры, про себя называла их выдумщицами и лгуньями. Сомневаться в своей правоте она начала только теперь, когда от каждого Юриного прикосновения, самого невинного и случайного, внутри всякий раз будто прокатывалось цунами.
        Арина Михайловна на участившиеся визиты молодого врача смотрела скептически.
        - Зачем, Светик, он без конца к нам ходит? Вовочка-то вроде в последнее время не болеет совсем… Для чего ему лейб-медик? Только деньги даром переводить.
        - Ну конечно, чего на убогого тратиться! Пусть бы помер поскорее! Так? - злилась Света.
        - А хоть бы и так, - мать, как ни странно, даже не возразила, - ты к нему прилепилась, как к кукле, совсем с ума сошла, ничего не замечаешь, мне не поможешь и Генку вон до алкоголизма довела глупостями своими, да и жрать нам скоро тоже нечего будет!
        - Тебе бы только жрать! Жрать, жрать, жрать без конца! Да если бы не твои эти рестораны-магазины, был бы у меня здоровый сын! Кто меня на сносях одну оставил? А? Его болезнь - твоя вина! Твоя и Генкина. Жадные вы больно до прибылей! Юрка, между прочим, да будет тебе известно, за свои визиты ни копейки не взял!
        - Еще лучше! - ничуть не обрадовалась Арина Михайловна. - Ну, что ты у меня за дура? Права Саша, ничего не соображаешь!
        - Ах, это Сашка тебя против своего бывшего настраивает! Ну, понятно! Упустила мужика, теперь кобенится! Вот пусть она тебе и помогает, тунеядка эта безработная, постоянно в доме толчется! Только Юрку она во второй раз от меня не получит, пусть не надеется!
        - Ну, что ты, девочка, - мать аж побледнела, - ты же замужем! Зачем же с Геной-то так?
        - Плевала я на Гену, - честно призналась Света, испытывая новый прилив ненависти и к нему, и к матери, и к Александре, - ты мне его подсунула, сама с ним и разбирайся. У меня на эту жизнь другие планы!

        И в самом деле, недели не прошло, как они с Юрой стали любовниками. Она однажды, прощаясь, поцеловала его в гладко выбритую щеку. Он взял ее за руку, отвел в их с Геной спальню и сде-
        лал все так, как ей было надо. Потом они встречались в других местах. Прошли осень, зима, наступил май. Света теперь с нетерпением ждала одиннадцати часов утра, чтобы положить в коляску молчаливого Вовочку, дойти с ним до зазеленевшего парка и на лавочке дождаться Юры. Он приходил к двенадцати и оставался с ними до трех. Сначала всегда осматривал ребенка, слушал, проверял почти отсутствующие рефлексы, делал пометки в записной книжке. Потом наступало время Светы. Они шли в небольшую квартирку, которую Юра снял рядом с парком. Никаких признаний он Свете не делал, ничего не обещал, планов на будущее не касался, но любил так, что она, даже продолжая страдать за бессмысленно кряхтящего мальчика, чувствовала себя счастливой.
        Она влюбилась. И хотя поделиться нежданным-негаданным счастьем ей было не с кем, менее драгоценным оно от этого не становилось. Гена, мама, Александра… Живя с ними рядом, Света даже близко не представляла себе, как у них на самом деле дела. Гена продолжал запойно пить. Мать надрывалась, зарабатывая деньги. Александра стала ей помогать и даже, кажется, вошла в долю.
        «Интересно, с какими средствами?» - язвила Света, не уточняя.
        Все это не имело значения. Важен был Юра, один он.


        3
        Беда подкралась, как всегда, незаметно. Света помнит абсолютно точно: это был понедельник, 14 августа. Назавтра Вовочке исполнялся год.
        - Ну, вот и все, моя миссия окончена, - сказал Юра, улыбаясь, и положил мальчика обратно в коляску.
        - Какая миссия? - удивилась Света, начиная расстегивать пуговицы не блузке.
        - Научная, - непонятно пояснил Юра и снова улыбнулся. - Ах да, ты не раздевайся, нам надо кой-куда съездить.
        - Нам? - Света робко обрадовалась, потому что до этого они с Юрой никуда вдвоем не ездили. - А куда?
        Ей, впрочем, было не важно куда, лишь бы с ним.
        - Увидишь. - Немного недовольным жестом Юра оборвал ее расспросы. - Собирай ребенка, у нас мало времени.
        Спустились вниз, погрузили коляску в Юрин «Мерседес», поехали. Добираться пришлось довольно долго, стояли в пробках, но оба всю дорогу молчали. Света потому, что не хотела портить себе предполагаемый приятный сюрприз, Юра, вероятно, от неловкости.
        Наконец прибыли. Поднялись на лифте сталинского дома на шестой этаж, позвонили. Открыла им женщина неопределенного возраста, в бесформенном синем сарафане.
        - Здравствуйте, доктор! А мы вас сегодня не ждали…
        - Я ненадолго. - Юра почти по-хозяйски вошел в неопрятную квартиру, затягивая за собой Свету с неподвижно-тяжелым Вовочкой на руках. - Говорил тебе, оставь его в машине.
        Запахи перегорелого подсолнечного масла и затхлости ударили в нос.
        - Проходите, не разувайтесь, - засуетилась хозяйка, - не убирала я, сил что-то не хватает…
        - Ничего, не страшно, - Юра и не думал разуваться, - как там наш пациент?
        - Алешенька? Да так же, без изменений… - она открыла дверь в комнату, и Света увидела в инвалидном кресле того, кого бледная женщина нежно называла Алешенькой.
        Мальчика, нет, скорее мужчину лет двадцати. Большая голова свисала набок, слюни текли по щетинистому подбородку, искривленные руки, сведенные судорогой, напоминали клешни… Не сразу обратив внимание на вошедших, он издал какой-то короткий звук, похожий на мычание, и снова впал в прострацию. Юра подошел ближе, взял его за запястье.
        - Пульс учащенный. Он вас узнает, это хорошо.
        Женщина на радостную, казалось бы, новость не отреагировала никак.
        - Вот и все на сегодня, - Юра и ей улыбнулся так же, как за час до того Свете. - До пятницы, Полина Александровна.
        Только на лестничной клетке Света сумела заставить себя задать рвавшийся наружу вопрос:
        - Юрочка, а для чего мы сюда приезжали?
        - Не понимаешь? - В голосе любимого мужчины зазвучала то ли насмешка, то ли жалость.
        - Нет. - Почему-то Свете захотелось покрепче прижать к себе своего малыша.
        - Ну, хорошо, давай прямым текстом. - Юра взял ее за подбородок, заставив смотреть ему прямо в глаза, которые приобрели вдруг холодный стальной оттенок. - Тот кусок биомассы в каталке - будущее вот этого.
        Свободной рукой он ткнул Вовочке в спинку, так что мальчик проснулся и закряхтел.
        - Биомассы? Кусок? - Света попыталась высвободиться из незнакомо цепких пальцев. - Вовочка… А тогда зачем ты…
        - Зачем я трачу на него свое драгоценное время? Это ты хочешь спросить? - Юра теперь разговаривал и с ней, как с куском бессмысленной биомассы. - Диссертацию пишу, вернее, написал, статистики только не хватало. Раз уж ты все равно решила за его счет себя тешить до победного конца, пусть бедняга хоть науке послужит. В конце концов, есть же дети, пострадавшие, как и он, но не безнадежные. Ради них стараюсь. И ради таких, как ты. Полину видала? Годков через пять будешь такая же - полубезумная, нищая и одна.
        - А спал… спал ты со мной для чего? Тоже для статистики?
        У Светы даже не было сил ненавидеть, ругаться, кричать. Мир, только утром казавшийся почти светлым и притягательно надежным, дал трещину и утекал в нее, как вода в разлом скалы.
        - Ну, это старая история… - Юра все же опустил глаза и прикусил губу. - Знаешь, почему Саша от меня ушла?
        - Я думала, это ты ее бросил…
        Юра усмехнулся, прислоняясь спиной к стене.
        - Нет, она меня. Сказала, что ей обидно быть вторым сортом.
        - И кто же первый? - не то чтобы Свете действительно было интересно, подробности чужой личной жизни ее и в более счастливые моменты не занимали, но надо было говорить хоть что-то.
        Юра шумно выпустил воздух.
        - Ты, Прокофьева! Ты, курица слепая! Я из-за тебя с Сашкой связался. Ты меня обидела, вот мне, дураку гордому, и захотелось, чтоб ты к подруге поревновала немного, а ты!.. Ничего не видишь, не понимаешь, не замечаешь! Любишь свое горе, как конфеты! Ты хоть за что-нибудь когда-нибудь в этой жизни боролась? Толстая - и ладно, другие виноваты. С мужем в постели все не так - его вина. С ребенком несчастье - и то хлеб, за его кривой спиной разве жизнь тебя достанет? Ты о нем-то хоть минуту подумала? Вдруг он на каком-нибудь таком уровне, который современной медицине неведом, знает, что с ним? Знает, что заперт навсегда в этом своем гробу из плоти и крови? Ты из-за одного своего лишнего веса вон как страдаешь, а каково Вовочке твоему? Не думала? Конечно, нет! Когда ты о других думала, Светик-Семицветик?

        На обратном пути они снова молчали. Юра довез их до дома, помог разложить коляску, поздоровался с подвыпившим Геннадием, как раз вернувшимся из магазина с новой бутылкой водки.
        - Ну, Свет, пока. Надеюсь, у тебя все наладится, - сказал Юра, садясь в машину, - ах да, сходи все-таки к врачу, грудь проверь, это я тебе чисто по-дружески рекомендую.
        И уехал. Оставив Свету с Вовочкой и Геннадия стоять на тротуаре перед подъездом.
        - Ну надо же, какая скотина! - Света жалобно посмотрела на небритого мужа и горько расплакалась.

        Через неделю у Вовочки опять была пневмония.
        - Звонить Юрию? - спросил Гена, за все семь дней не выпивший ни капли и не сказавший жене ни слова.
        - Нет, не надо, - наклоняясь над колыбелькой, Света, прощаясь, ласкала взглядом любимые, но безжизненные черты младенческого лица, - не надо, я не хочу…


        4
        Профессор Казаков, как Юра когда-то, садится на край Светиной кровати.
        «Плохая примета, - думает она, - неважные, видать, мои дела…»
        И точно, к пациенткам профессор присаживается только в самых тяжелых случаях.
        - Вы, голубушка, знаете, что пришли очень поздно, кто-то, может быть, даже сказал бы слишком поздно, - начинает он, не вселяя надежды, - по результатам биопсии у вас инвазивный протоковый рак с поражением лимфоузлов. Будем делать операцию Пейти.
        В тяжелых случаях профессор предпочитает использовать в своей речи побольше медицинских терминов. Пациентов это обычно успокаивает, вселяет уверенность, что они в надежных руках.
        - Этот вид операции заключается в полном удалении молочной железы и подмышечных лимфоузлов. Дальнейшее лечение определим после. Через час к вам придет анестезиолог и будет готовить вас к наркозу. Остальное вам вот Дашенька объяснит.
        - Доктор, - говорит Света Казакову, ничуть не успокоенная, - у меня ребенок только что в школу пошел, я должна остаться живой!
        - Сделаю, что в моих силах, - отвечает он, - обещаю, но… после операции все зависит от вас. Девяносто девять процентов. Будете жить, если захотите.
        «Можно подумать, я не хочу!» - Внутри у Светы беззвучно взрывается злость.
        «Неважные твои дела, Светлана Васильевна, ой неважные… - Невидимый занимает рядом с ней освободившееся место Казакова. - У тебя всего час остался, не упрямься, думай! Думай, подобие Божье, пока не поздно».
        «Да о чем думать-то? О чем?»
        Но Невидимый, как назло, умолкает, прячется.
        «Именно теперь, когда мне наконец нужна твоя помощь?!»

        Когда схоронили Вовочку, Света с головой ушла в мамин бизнес. Про сына она вспоминала каждый день и плакала, но когда в памяти всплывало бессмысленное лицо Алешеньки - неутешное горе сменялось тихой, спокойной ясностью, как будто прозрачно-голубое небо проглядывало сквозь тучи.
        Так втроем с Геной и Ариной Михайловной дожили до Пасхи 2007 года. Мама с Александрой сходили в церковь, освятили куличи, принесли домой.
        - А поедемте-ка, девочки, на дачу, - предложил вдруг Гена, глядя, как теща накрывает праздничный стол. - По дороге мяса захватим, будем жарить шашлык, как вам такая идея?
        На даче они в последний раз были давным-давно, может быть, года два назад. Что там творится, на участке и в доме, представить себе было трудно.
        - Там такой бардак! - запротестовала Света. - К чему? И еще ехать! Здесь тоже хорошо!
        - Да, Геночка, пожалуй, поедем, - Арина Михайловна бросила на дочь недовольный взгляд и враз сложила обратно в пакет еще не распакованные куличи, - а кто не хочет, тот может оставаться, заставлять не станем.
        Света, задетая маминым неожиданным афронтом, в нерешительности уставилась в раскрытое окно. Погода стояла сказочная, свежий воздух так и манил наружу, но гордость удерживала от согласия на поездку.
        «Ну и пусть проваливают! Больно они мне нужны с их куличами!»
        Она уже почти собралась сказать что-то подобное вслух, когда почувствовала у себя на плечах Генины руки. Он подошел так тихо, что она не заметила, и обнял ее с такой нежностью, какую она помнила только с Юрой.
        - Нет, Аришенька Михайловна, я без Светика все-таки не поеду, мне без нее даже с вами, моя золотая, праздник не праздник будет…
        Продолжая глядеть в окно, Света не увидела, как мать утирает слезы. Постояв так еще немного, гордячка обернулась к Гене и примирительно сказала:
        - Ладно, раз хочешь - поехали.

        Запущенный сад покрыт был слоем прошлогодней листвы и сгнившими яблоками. Видно, урожай антоновки осенью был богатый, и Свете вдруг жаль стало не сваренного варенья, не испеченных пирогов, не выпитого компота. Собирая граблями жухлые остатки прошедшего времени, она вдруг и свои тридцать восемь лет ощутила не как цифру в ученической тетради, а как что-то, что действительно ушло. Гена уже разводил огонь в мангале, и легкий дымок, совсем не едкий, приятно щекотал ноздри.
        «Ах, если б Вовочка был с нами, здесь…»
        Она представила себе веселого третьеклассника, как он бегает, пристает к отцу, таскает у бабушки из-под рук что-нибудь вкусненькое. Улыбаясь своим мыслям, посмотрела на Гену. Он стоял над мангалом, подставляя дыму большие, широкие ладони.
        «У Вовочки, наверное, были бы такие же…»
        Приставив грабли к серому кривому стволу яблони, Света помахала мужу рукой.
        - Сейчас, Светик, уже скоро. Ты голодная?
        - Пока нет, - отозвалась она, раз в кои-то веки забыв обидеться на возможный скрытый намек, - и вообще, пойдем пройдемся.


        5
        Шли они, держась за руки, парой, как в детском саду. Сначала по проселку, потом по неширокой асфальтированной дороге, вздыбившейся посередине горбом, мимо длинного проволочного забора, окружавшего низкое мрачное здание из красного кирпича. Откуда-то Света помнила, что это местный детский дом. И действительно, в размокшем месиве весенней земли под выцветшей надписью «Стадион» гоняли мяч шесть или семь неулыбчивых подростков.
        - Это детский дом, мальчики? - обратилась к ним Света, неизвестно для чего.
        - Не-е, инкубатор для брошенных, - несмешно пошутил один из них, ногой лихо поддавая мяч в ее сторону вместе с комьями грязи.
        Красивый, стройный, белокурый, сирота был чем-то похож на Юру.
        «В детских домах сотни сироток только и ждут…» - всплыли в памяти давно забытые слова сердитого гинеколога.
        - Может, зайдем, Ген? - неуверенно попросила Света.
        - А что, давай…

        По нескончаемым коридорам сквозняками бродила тоска. Тусклые лампочки едва освещали облезлые стены. Пожилая женщина, точь-в-точь учительница начальных классов, но со шваброй в руках, удивленно вышла им навстречу из помещения то ли душевой, то ли туалета - Света не разглядела.
        - Вы кого-то ищете?
        - Еще не знаю, - ответила Света, - посмотрим.
        И тут услыхала детский плач.
        Там, где коридор заворачивал под девяносто градусов, в углу между стеной и разрушенным книжным шкафом стоял мальчик, лет, наверное, четырех. Лицо залито слезами. На глазу ячмень. Штаны размера на три больше, чем нужно…
        - Ах ты! - кинулась к нему женщина со шваброй. - Ну что ты будешь делать! Опять описался! Ну когда, когда это кончится?! Ты совсем, что ли, идиот?! Слов человеческих не понимаешь?! На меня смотри, когда я с тобой разговариваю!
        Ребенок зыркнул на нее ненавидящим взглядом и заорал еще громче.
        - Заткнись! - гаркнула та и отвесила ему звонкую затрещину прямо по затылку. - А ну, заткнись!
        - Сама заткнись, сука! Не то я тебе пасть порву и моргалы выколю! - грубо тявкнул мальчишка, в самом деле переставая плакать, и вызывающе посмотрел на обомлевших Свету с Геной.
        Первым в себя пришел Гена. Расхохотался, подошел к мальчику, сел рядом с ним на корточки.
        - Молодец ты, парень, не даешь себя в обиду! А что описался, так это не беда, с кем не бывало? Тебя как звать-то?
        - Володькой. - Пара вполне нахальных карих глаз, минуя Гену, впилась Свете прямо в переносицу.
        - Вовочкой, значит, - задумчиво проговорил Гена и в свою очередь тоже посмотрел на жену.

        На оформление документов ушло чуть ли не полгода, поэтому, когда Вовочка наконец переехал жить к приемным родителям, ему уже исполнилось пять. Опасаясь дурных примет, Света сменила в детской даже обои. Игрушки, кроватка, турник, ковры, одежда - все было добротное, красивое, яркое, вполне подходящее мальчику такого возраста, но Вовочка, казалось, терпит красочно-стерильную обстановку исключительно из благодарности. Послушный, как арестант, и, как арестант, себе на уме, в альбоме он толстым фломастером рисовал, подобно Малевичу, черные квадраты, замалевывая их густо, так что фломастера хватало максимум дня на два. Знакомые намекали, что неплохо было бы показать малолетнего маэстро психиатру, но у Светы уже был один неполноценный ребенок, нынешнего она постановила себе считать здоровым.
        - Ничего, он привыкнет, - говорила она и гладила Вовочку по курчавой головке, - правда, солнышко мое ненаглядное?
        - Правда, - отвечал он с готовностью и, улучив момент, когда взрослые, увлекшись разговорами, теряли его из виду, отправлялся в кухню на поиски еды.
        Страх остаться голодным преследовал его даже во сне.
        «Отдай мой хлеб! Отдай, гаденыш!»
        «Мой кусок, не дам!»
        «Я тоже хочу! Дайте мне! Мне тоже дайте!»
        Света ужасалась, уходила в их с Геной спальню и лежала до утра без сна, а Гена брал малыша за ручку, сжатую в кулак, ждал, пока тот расслабит побелевшие от напряжения пальцы, и тихо-тихо говорил ему на ухо всегда одну и ту же фразу:
        - Да пошли ты их, парень, на х…, вон там, за углом - глянь, - целый продуктовый магазин, твой собственный, запер за собой дверь, и ешь - не хочу.
        - Ну что за бред! Чему ты его учишь? Мало он матерится? - ворчала Света, больше, впрочем, из зависти, что не ей, а мужу удается успокоить мальчика.
        Мужнина нестандартная терапия, в отличие от ее дневных увещеваний, действовала безотказно. Более того, Вовочка Гену откровенно обожал.

        Если бы Света была внимательнее, непременно заметила бы, что маленький мужчина, который никак ни за что не хотел звать ее мамой и к которому, увы, не подходили ее умильные словечки вроде «кровиночка», «заинька» и «котеночек», и к ней тоже не равнодушен. Просто, пострадав, как взрослый, он и в нечаянном счастье желал оставаться с ними на равных. Однажды он собрался с духом и вместо черного квадрата на большом листе начертал силуэт женщины, белой, пышной, с прической как у Светы. У ее полных ног сидел человечек поменьше, явно мужского пола, глядя на нее снизу вверх с широкой улыбкой от уха до уха. Свой шедевр Вовочка преподнес ей ко дню рождения, с помпой, при гостях. Именинница глянула - и остолбенела: женщина на рисунке была совершенно голая, со всеми признаками женщины, как они есть.
        - Вот бесенок, черт! - в воцарившейся за столом тишине Гена не сумел сдержать скабрезного смешка, глядя на стушевавшегося мальчишку скорее уважительно, чем с укором.
        - Идиот! - пискнула Света, от смущения и обиды теряя голос. - Оба вы идиоты!
        После этого к психотерапевту стала ходить она сама: уж больно этот мальчик, ее Вовочка, отличался от идеального ребенка ее мечты - не ласковый, не миленький, грубый, словно извозчик, и к тому же без конца светкает, нормального слова «мама» в его бандитском лексиконе, кажется, вообще нет!..


        6
        - Прокофьева! Эй, Прокофьева! Проснитесь. Вам на клизму, - медсестра Даша трясет ее за плечо.
        Получается, Света все-таки задремала, несмотря на предоперационное волнение.
        «Клизма…»
        Света ненавидит эту во всех отношениях мерзкую процедуру, ее мутит от стен, облицованных белым кафелем, стеклянных шкафов с инструментами, банок с дезинфицирующим раствором, в котором, как живые змеи, плавают шланги и использованные наконечники. Оксана, соседка по палате, говорит, что клизма уравнивает в унижении молодых и старых, нищих и олигархов, больных и здоровых. Это, по ее мнению, должно утешать в самый момент санитарного надругательства над телом, и без того поруганным болезнью.
        Нет, Свету не утешает, но какая теперь разница, одним надругательством больше или меньше? Всего пара часов, и Светино тело изуродуют окончательно. Опять ей достался самый страшный удел. Удаление молочной железы… Звучит простенько, как будто что-то вырежут откуда-то изнутри - и всех дел, но нет, Света видела, во что превращает женщину такая операция. По сравнению с этим лишний вес, в любом количестве, не более чем укус комара на фоне выстрела в затылок. Казаков сказал: захотите - будете жить. Света ложится на клеенчатую кушетку, подтягивает колени к животу. И понимает, что вот это его последнее условие наиболее трудно выполнимо… Для того чтобы с отрезанной грудью хотеть жить, надо любить сам процесс, сам факт своего существования, вот как та же Оксана. Но разве может нормальный человек радоваться чему ни попадя? Недаром говорят, что смех без причины - признак сами знаете чего. Для радости нужен повод, настоящий, неопровержимый, а где он? Где? Нет его, хоть тресни. Может, в детстве когда-нибудь и был, но тогда все происходило само собой. По первым своим двенадцати годам она, во всяком случае,
промчалась, словно по лыжне на хорошо смазанных лыжах, и мало что помнит. По следующим двенадцати, до самого замужества - прокралась, пряча от окружающих то, что, если верить тогдашним фотографиям и Гене, прятать вовсе не стоило: ненавистная ей пухлая девочка не помещалась не столько в детские размеры, сколько в рамки собственного максимализма. Еще пять лет - в одной затянувшейся попытке забеременеть, еще два - в кромешном ужасе беременности и вымученного материнства, следующие семь - в пустоте никому не нужных дел. Получается, что всей жизни было у нее только два года. Всего два. Из сорока. Да и те она потратила в основном на неумелые попытки доказать Вовочке, что она ничем не хуже Гены…
        «Невеселый баланс…» - грустно соглашается с ней Невидимый.
        Когда он начал приходить к ней? Может быть, когда врач, тот самый гинеколог из районной поликлиники, что в девяносто восьмом прогнал ее из кабинета, щупая ей саднящую грудь, предположил рак? В тот день она со страху чуть не бросилась под пригородную электричку, удержала только мысль о приемном сыне - воспитательница в детском доме упоминала вскользь, что настоящая его мать выпрыгнула из окна. Свете не захотелось, чтобы мальчик когда-нибудь сравнил ее с той, никчемной, женщиной.
        «Эгоистка ты, Светлана Васильевна, каких свет не видывал!»
        Именно так он тогда сказал, Невидимый. Почти как Юра. «Когда ты, Светик-Семицветик, думала о других? Без твоей этой пошлой жалости к себе? Без тщеславия? Хотя бы о тех, кто тебя любит, о человечестве уж я и не говорю».
        «Да, правда, не нужна я им! И никому не нужна! Все сделала не так! А теперь у Вовочки есть его Гена и бабуля, у матери - ее Геночка, у Гены - Аришенька и Володька. Для чего им какая-то жирная, искромсанная уродина?» - думает Света напоследок, до конца оставаясь верной себе.

        Хотелось бы сказать, что она прозрела. Например, под наркозом. Или пока Казаков реанимировал ее почему-то вдруг отказавшее сердце. Поняла что-то важное, изменившее всю ее последующую жизнь. Но это не так. Укол, больничная рубашка, каталка, бахилы, операционный стол, невыносимо яркий свет ламп, безвременье наркоза, клиническая смерть…
        Женщина, проснувшаяся в кругу по-настоящему близких людей, такая счастливая, потому что они у нее есть, и такая несчастная, потому что этого не видит, - вряд ли когда-нибудь узнает, что сегодня осталась в живых исключительно потому, что семилетний Володька, спрятавшись с тетрадкой и фломастером среди мешков с использованным больничным бельем, роняя слезы на расплывающиеся черные квадраты, все три часа ради нее одной повторял непривычное, болезненное, горькое, с трудом помещающееся на язык:
        - Мама, мама, мама…
        И был услышан.


        Оксана
        1
        «Вот ведь мерзавка какая!» - думает медсестра Даша, проверяя Светину повязку.
        Нет, Даша не гордится тем, что приходит ей в голову, но, если бы было можно, она сейчас сделала бы завывающей дуре по-настоящему больно, чтобы той действительно было из-за чего убиваться.
        «Наркоз еще даже не отошел толком! Чего ж ты людей пугаешь?!»
        Даше обидно, очень обидно. За еле живого от усталости Казакова, который час назад вытащил эту плаксивую симулянтку с того света. За мужчину и двух женщин - пожилую и помоложе, - которые прячут от нее свою тревогу и мокрые глаза. За мальчика, который пристроился у нее в ногах и, уцепившись за краешек одеяла, повторяет, как стих, с выражением:
        - Мама, мама, мамочка, мама, мама, мамочка!

        - Да помолчите вы, Прокофьева, сил нет! Два года тут работаю, всякого насмотрелась, но еще никогда не видела, чтобы кто-то так орал, когда ему не больно!
        Даша сама не знает, зачем высказала свои мысли вслух. Никого не касается, что она думает, да и мнения ее никто, конечно, не спрашивал.
        - Ну что вы, Дашенька, - нарушает Оксана повисшее неловкое молчание, - это очень больно, очень… даже когда не больно.
        Светина соседка - полная ее противоположность. Худая, длинная, с вытянутым лицом в кругу морковно-рыжих волос, Вовочке она напоминает соленую соломку, и хотя его Света - сладкая плюшка с творогом - нравится ему больше, мягкость Оксаниной речи вызывает в нем симпатию. Поэтому и только поэтому он соскакивает на пол, пересекает палату наискосок и, протянув незнакомой улыбчивой женщине маленькую крепкую руку, звонко представляется:
        - Володька.
        Оксана отвечает на детское рукопожатие почти так же серьезно, как ответила бы на взрослое. Мальчишка ей нравится.

        Сына ей всегда хотелось, хочется и теперь, но ей уже сорок три - в таком возрасте, без мужа да после операции, о новых детях, конечно, смешно и думать. Смешно и грешно. Не дай бог, не успеет вырастить, нельзя же все на Анютку вешать! Анюта, старшая дочь, хорошая, работящая, безотказная, и так всю дорогу пестует младшую, Танечку, пока мать тут неделями баклуши бьет. А ей учиться надо, свою семью создавать. Девчонке-то уже двадцать, того и гляди сама родит.
        «Какая я все-таки везучая! - радуется Оксана, вспоминая своих девочек. - И с болезнью я тоже как-нибудь справлюсь!»
        Между тем от такой же точно опухоли в свое время умерла ее мать, и память о том, как долго и трудно она умирала, не изгладилась за все двадцать лет. Тогда, правда, и методы лечения были другие, а главное, обнаружили слишком поздно. Потому-то, случайно прощупав у себя уплотнение, Оксана немедленно побежала к врачу. Сидела в очереди и надеялась, что опухоль окажется доброкачественной - бывает же и такое. Ну, не сбылось. Зато грудь все-таки не отняли, только шрам остался, да и его не со всякой стороны видно. Умница этот Казаков, всегда старается сохранить женщине что можно. И взяток не берет, не то что остальные. Им не «подмажешь», так они тебе для клизмы вазелину пожалеют… Каламбур! Оксана хихикает, хотя денег лишних у нее отродясь не водилось, и про деловую скупость отдельно взятых наследников Гиппократа она знает не понаслышке. Все равно смешно.
        «Надо будет попросить Анютку купить профессору что-нибудь особенное в подарок…»
        Правда, чтобы купить, придется, наверное, что-нибудь продать, а продать - особенно теперь, после всех трат, связанных с ее затянувшейся болезнью, - вроде бы нечего.

        Прооперированная соседка между тем продолжает стонать, и родные сгрудились вокруг нее как безмолвные камни Стоунхенджа. На новые утешения у них, наверное, фантазии не хватает. Даша, конечно, права: не так ей больно. По крайней мере, ради мальчонки можно было бы взять себя в руки. Понятно, что не до смеха, но ребенок есть ребенок. Завела - имей в виду.
        В этом вопросе Оксана всегда была кремень. Неверные любовники, безденежье, безнадежье - как бы ни было плохо, все выстаивала, не ропща, ради дочерей. Дочери были для нее альфа и омега, за их благополучие, их счастье все была готова снести, все отдать. Себе во всем отказывала. Замуж не хотела выходить, чтобы отчим девочкам жизнь не испортил. Однажды даже своровала, думала, Бог простит, раз на благое дело, да, видно, недаром все же заповедано «не укради»… Грех есть грех, за него она болезнью платит. И благодарна: пусть так, лишь бы на детей не пал.
        «Разве что соседку по палате ты мог бы дать мне повеселее!» - в шутку обращается она к Богу, с которым с детства привыкла беседовать, когда захочется, без вмешательства церкви. Совершенно утомившись от Светиных причитаний, Оксана закрывает глаза, уплывает, как лодка по течению.


        2
        - Мам, а мам, скажи, Бог есть?
        - Не знаю. Зачем тебе? - устало отозвалась мать, не отрываясь от работы.
        Весной у учителей выпускного класса всегда бывала целая куча дел.
        - Ни за чем, просто так. - Оксана заглянула через плечо матери в строки сочинения по роману «Что делать?».
        Наиболее ярко квинтэссенция революционных идей Чернышевского воплощена в гвоздях, впивающихся в тело Рахметова…
        - Квинтэссенция в гвоздях? Что за бред? - ворча, мать принялась черкать и перекраивать заумно-корявые фразы. - Так что ты хотела, Оксаночка?
        - Нет, нет, ничего, не отвлекайся…
        - Как же ничего? Ты про Бога спрашивала… - мать в самом деле умела одновременно слушать, читать, писать и думать. - Для чего?
        На царство воинствующего атеизма надвигалась очередная Пасха, а с ней крестный ход. С пионерами и комсомольцами из года в год проводилась соответствующая агитационная работа, но каждый раз в жидкой кучке бабушек во главе с попом дружинникам попадалась парочка чересчур любопытных школьников. Это означало неприятности, проработку и, если не повезет, плохую характеристику, с которой о приличном вузе можно будет забыть.
        - Оксаночка, мы с тобой договаривались, что к церкви ты не подходишь, да?
        - А я и не подхожу…
        - Тогда с чего этот вопрос про Бога?
        - Я хотела его кое о чем попросить, но если его все равно нет, то…
        - Запомни, девочка, раз и навсегда, - мать отложила ручку и серьезно посмотрела на дочь, - твое счастье в твоих руках. Если тебе действительно что-то очень нужно, иди и возьми это, не дожидаясь подачек. Мы хоть и просто живем, но права имеем равные со всеми. Это и есть главное завоевание социализма. Поэтому наша страна самая лучшая в мире, и никакой Бог нам не нужен. Запомнила?
        - Запомнила.
        Шел 1979 год. Оксане только что исполнилось двенадцать - возраст романтический, полный несбыточных мечтаний и первых робких влюбленностей. Но желание, которое она собиралась поведать Богу, было вполне материально. Ей хотелось гитару. Семиструнную, как у цыган. Она вообще обожала цыганские романсы. Все кругом слушали Пугачеву, Леонтьева, Антонова, а она, Оксана, десять раз на дню крутила на стареньком магнитофоне в четырех местах оборванную и склеенную пиратскую запись Ляли Черной и трио «Ромэн» с Валентиной Пономаревой. В музыкальной школе бойкой шестикласснице объяснили, что инструмент - дело родителей, будет инструмент - добро пожаловать. Попросить у матери с отцом, едва сводивших концы с концами, для себя непрактичную дорогую вещь Оксане было совестно. Если бы не мамино «иди и возьми», вряд ли она теперь играла бы на гитаре. Предпринятый ею шаг был довольно сомнителен с моральной точки зрения, но вреда, по сути, никому не причинил. Более того, никто никогда не узнал, каким образом у нее все-таки появилась вожделенная семиструнка.
        А было вот как. Бога она все-таки тайком попросила, на всякий случай, но, поразмыслив дня два над имеющимися вариантами и ничего не надумав, снесла в ломбард отцовские серебряные запонки, свадебный подарок деда. Они были простенькие, почерневшие от времени, с двумя гранеными стекляшками на месте отклеившихся и потерянных топазов. Оценщик только потому дал ей за них четыре рубля, что разжалобился, слушая правдоподобную сказку о больной сестренке, которой прописано якобы усиленное питание. Язык у Оксаны всегда был подвешен неплохо.
        В музыкальной школе она сказала, будто инструмент купили родители, родителям - что гитару выдали в музыкальной школе. И опять ей поверили. Обман тем не менее наверняка вскрылся бы уже через месяц, потому что на защиту своей диссертации отец к единственной парадной белой рубашке точно надел бы единственные запонки. До защиты, однако, дело не дошло. За шесть дней до знаменательного события младшего научного сотрудника нашли мертвым в химической лаборатории его института. Неизвестно, как и почему в отцовском кофе очутился в большом количестве цианид. Следствие, правда, установило, что виноват был сам покойный: по не-внимательности использовал для питья грязный лабораторный стакан.
        Понятно, что на фоне такого горя о пропавших запонках больше никто не вспомнил. Не вспоминала и сама Оксана. Детский проступок перестал существовать сразу за дверьми ломбарда, как только родилась на свет невинная, все объясняющая выдумка. Осталось от него почему-то только чувство вины, неуловимое, как будущая мигрень, да загадочная, ни на чем не основанная уверенность, что Бог есть.

        После гибели отца жили еще скромней, хотя, казалось бы, куда скромнее? Маминой учительской зарплаты впритык хватало на макароны, жухлую магазинную картошку, хлеб да молоко. Ах да, и на гречку, конечно. Из нее мама делала их личный «деликатес» - крупеник: готовую гречневую кашу запекала в духовке по-особому, как пирог. При воспоминании о любимом блюде у Оксаны даже сегодня во рту собирается слюна. А салат? Салат из огурца и зеленого лука со сметаной? Свежие овощи появлялись у них дома редко, зато как они радовались - мама и Оксана! Нарежут дольками пару печальных огурчиков, покрошат лучку, зальют жидкой сметаной, сядут в кухне за столом и смакуют каждый кусочек. Мать часто по такому случаю даже меняла моющуюся клеенку на зеленую бабушкину скатерть, чтобы все было как в лучших домах Филадельфии. Так она говорила. Исключительно в шутку. Это Оксане грезились дальние страны, а мать даже в Сочи никогда не была. Вера в главное завоевание социализма не иссякла в ней даже в перестроечные времена, даже в больнице, где она умирала без обезболивающих три месяца на койке в продувном коридоре.
        - Ничего, дочка, все в порядке, не волнуйся. Больница, врач - что еще больному надо?
        Так и умерла, без единой капли морфия, без единого слова жалобы, с улыбкой.
        Глядя на себя в зеркало, Оксана иногда отмечает, что с годами становится все больше на нее похожа. И странно ли это, если вся жизнь проходила примерно в том же ключе? Кто-нибудь скажет, посмотреть не на что: китайские тапочки, видавший виды халатик, маникюра совсем никакого. Зато ни оптимизма, ни силы духа Оксане не занимать. Здесь, на «Каширке», среди безнадеги и страха, каждое утро она приветствует: «Доброе утро, девчонки!» И все улыбаются, даже Светлана. А ведь если задуматься, жизнь Оксане не уготовила никаких особенно приятных сюрпризов. Старшей дочери было меньше года, когда ее случайный отец, в прямом смысле этого слова, ушел за сигаретами и не вернулся. Так из нищеты собственного детства и юности Оксана плавно перекочевала в такую же убогую жизнь с грудным ребенком. После смерти мамы ей, правда, досталась двухкомнатная «хрущевка», настоящее - и единственное - состояние, которым она обладала. Между прочим, одна из всех своих подруг. Посидеть у Оксаны они любили очень, почти завидуя ее «двушке», хотя выглядела она чуть лучше сарая: лак с паркета давно сошел, обнажив скрипучие, совсем серые
досточки, подоконники заставлены цветами в горшках, заслоняющими и без того тусклый свет с северной стороны. Мебель примитивная, советская: трехстворчатый рассохшийся шкаф, у которого плотно не закрывается ни одна дверца, диван, впивающийся в спину упрямыми пружинами, пыльный ковер на стене, щербатая посуда из толстого фарфора, со следами плохо отмытой пищи, абажуры, похожие на подвешенные кастрюли. Оксана, однако, не унывала. Соберет гостей, возьмет гитару, приласкает, как своего мужчину, которого все нет и нет, и запоет несильным, но приятным голосом проникновенное цыганское:
        Ой, мама, мама, мама,
        Люблю цыгана Яна…
        Подтянут девчата нестройно, повспоминают каждая о своем, поплачут, выпьют сладкого вина по рюмочке - и снова все в порядке. По крайней мере, у Оксаны.
        После школы она сразу же пошла работать санитаркой в Боткинскую. Про вуз пришлось забыть. Учиться дальше, сидя у матери на шее, было невозможно. В Боткинской и работала до самой своей болезни, но уже медсестрой, параллельно закончив медицинское училище. Спасибо главврачу: поддержал, помог. И вообще, если б не он, в жизни не попала бы она теперь в эту VIP-палату! Позаботился, добрый человек, поговорил с кем надо.
        Работала, естественно, посменно, часто ночами, Анютку поэтому пришлось чуть не в год отдать в круглосуточные ясли. Забирала дочку домой только на выходные, но девчонка получилась такая же жизнерадостная, как она сама, всем была довольна и росла, слава богу, здоровой, несмотря на неполноценное питание. Ей тоже хватало праздников на кухонном столике, который никакая сила не могла заставить не качаться. Иногда, правда, Оксана выкраивала и на кино, и на театр. Не так, словом, плохо жили, хотя подруги не переставали удивляться, как это она даже после самого тяжелого рабочего дня и давки в метро полна жизни, как после отпуска. Гораздо удивительнее меж тем было, что ей, с ее-то судьбой, вообще удавалось вызывать чувства, похожие на зависть, тем более у друзей.
        Что же касается мужчин, то их у Оксаны было достаточно, но в основном женатых, хотя бы уже потому, что она распространяла вокруг себя сияющую ауру вечной радости, готовности полюбить, обогреть и утешить и, следовательно, так мало напоминала типичную жену. Не будучи записной красавицей, она провоцировала у обеспеченных и многодетных представителей противоположного пола нечто вроде экстатической эйфории.
        Так появилась Танюша, младшенькая.
        Оксана как-то в ночную смену присела минут на пять выпить чаю. Сидит, налила кипяток в блюдечко, пьет с сахаром вприкуску, а мимо как раз больной проходил, из тридцать второй палаты, язвенник, Виктор Потапченко. Залюбовался огненно-рыжими локонами, выбившимися из-под косынки, да у Оксаны еще случайно пуговка на груди расстегнулась, щеки от горячего разрумянились…
        - Вы, - говорит, - милая девушка, словно с картины Кустодиева «Чаепитие»! Глаз не оторвать, как хороши!
        Роман у них вышел недолгий, вроде пляжного, и, как раньше выражались, без отрыва от производства. Если бы не Танечка, можно было бы и вообще не вспоминать. За дочку, однако, Оксана была ему благодарна, хотя ни о своем отцовстве, ни о связанных с ним обязанностях Виктор так и не узнал. Через две недели уехал с хорошенькой женой в город под названием Борок, где-то на Рыбинском водохранилище. Получила, что хотелось, - не сетуй, как бы ни вышло, скажи спасибо и иди дальше, без претензий и не опуская глаз. Это было еще одно мамино правило.
        Почему-то Оксане в первые месяцы беременности, пока врач не внес окончательную ясность, казалось, что от Виктора непременно будет у нее сын. Она даже на секунду расстроилась, узнав, что в быстро растущем животе, вопреки предчувствиям и приметам, все-таки девочка. Расстроилась всего только на секунду, не больше, однако Танюшину болезненность - явную, хоть и не выходящую за рамки средне нормальной - относила на свой счет. Анюта, во всяком случае, за первые семь лет хорошо если трижды простужалась, а Танечка, та два дня в садике, две недели дома с температурой, вот уж пять лет. Так и цыганка-гадалка потом сказала: сглазили, мол, девочку еще до рождения или, может, не хотела ты, милая, ее вовсе?
        «Вот бы кому усиленное-то питание! Танечке бы моей…» - Оксана вздыхает, машинально наблюдая, как Светина мать разворачивает из фольги и дает внуку солидный бутерброд с чем-то таким вкусным и свежим, что аромат копченостей и огурца разносится по всей палате. Такие теперь, кажется, по-современному называют сэндвичами.
        - Кушай, Вовочка, кушай, только помедленнее, жуй, не торопись.
        Мальчик с готовностью берет у нее из рук двойной кусок черного хлеба с благоухающей начинкой, но, замечая пристальный Оксанин взгляд, медлит приняться за трапезу. «Соломка» смотрит на недоступную еду так, как еще недавно смотрел он сам - с горькой обидой. И с болью в пустом желудке. Сочувствие заставляет его снова спрыгнуть с материной постели и снова подойти к так и не представившейся ему женщине.
        - Вот, это тебе, - говорит он и протягивает ей нетронутый сэндвич, - бери, бери, ешь.
        - Ну что ты! Я… - Оксана хочет сказать, что не голодна, хочет вежливо отказаться: с какой стати забирать у ребенка, да еще такое дорогое, - что-то, однако, подсказывает ей, что взять надо. - Знаешь что, давай его разделим, - находится она наконец, - половину съешь ты, а половину я, после, согласен?
        - Идет, - соглашается тот, и за серьезностью на редкость взрослых черт мелькает едва различимая уважительная улыбка, - идет, только ты первая.
        «Надо же, маленький совсем, а какой настоящий мужик! Вот же повезет кому-то в жизни!..»
        В нерешительности оглядываясь на группку примолкших людей поодаль, Оксана с изумлением понимает, что они тоже на грани слез, а отец мальчика - немного запущенный с виду, но чрезвычайно приятный мужчина, с большими ладонями труженика, - и вовсе всхлипывает, рукавом утирая глаза.


        3
        Когда Казаков садится с ней рядом на кровать, разговоры в палате совсем затихают. Все знают, что это значит. Профессор между тем ничего не говорит, задумчиво перелистывая Оксанину историю болезни.
        - Ну, что, доктор, скоро ли мне на свободу? - Оксана, как всегда, бодрится, несмотря на вполне объяснимый страх.
        - Боюсь, что нет, - отвечает он, - судя по результатам анализов, операция прошла не так успешно, как мы думали, возможен рецидив.
        - Рецидив? - тихо переспрашивает Оксана, чувствуя, как покрывается холодным потом от ступней до самой макушки.
        До сих пор она убеждена была, что вовремя поставленный диагноз - гарантия полного выздоровления. Сколько она может быть сильной? Почти год каждодневного ужаса, и все с улыбкой, поддерживая детей вечно хорошим настроением, но сейчас, в эту минуту, когда их нет рядом, из нее словно воздух выпустили.
        - Неужели это еще не все?!
        - Боюсь, что нет, - повторяет Казаков, беря ее за дрогнувшую руку, - вам придется пройти лучевую терапию, примерно пять недель.
        - А потом?
        - Потом домой.
        Нет, не слышит она в его голосе никакой особенной надежды. Видно, совсем все плохо… Профессор, правда, еще чуть не с четверть часа разъяснял ей, что к чему, перемежая нормальную речь множеством непонятных терминов, но Оксана больше толком не слушала. Слишком уж неожиданно в этот раз рухнули ее надежды. Слишком много встало перед ней нерешенных проблем. Как обеспечить Анюте, только в сентябре поступившей в медицинский, еще пять лет спокойной учебы? Она и теперь вынуждена подрабатывать, а что будет, когда на нее свалится разом весь груз наследственной нищеты и заботы о пятилетней сестренке? Как пить дать, останется девка без образования и перспектив, а времена-то нынче другие, социализм давно упразднили вместе с его завоеваниями, нищим быть стыдно. Это значит, выскочит Анютка замуж за первого встречного нувориша, хоть бы ради Танечки, будет сама несчастной, и неизвестно еще, согласится ли практичный муж содержать не только жену, но и чужую маленькую девочку. Да и найдется ли вообще хоть какой-нибудь муж для нищенки с малым дитем? Анютка девочка золотая, умненькая, но внешности обыкновенной, роста
маленького и следить за собой как следует от простушки-матери, понятно, не научилась.
        Такой судьбы, как ее собственная, Оксана дочерям своим не хочет. Это одно. А еще есть квартира, которую теперь надо срочно приводить в порядок. И похороны… Нынче все дорого, яму на кладбище вырыть и то разоришься! Все изменилось, и только одно неизменно: нет у нее денег, нет, и все тут! Даже запонок в доме больше нет, чтоб заложить! Нет мужчин, нет и запонок - чему удивляться?..

        «Соломке», видно, совсем худо. Она вроде почернела вся, сидит на постели, коленки подтянула к груди, руками обхватила, как будто кувырок назад сделать собирается… Что врач ей сказал, Вовочка толком, конечно, не понял, да и разобрать трудно было - Светин «мясник» спиной стоял и нарочно говорил тихо. Одно первоклассник услышал и понял: кто-то к «Соломке» завтра прийти должен, квадратики рисовать. Радиолог. Да, кажется, так. Именно после этих слов она и расстроилась окончательно, губы прикусила, чуть не плачет.
        - Слушай, тетя, ты не бойся, - мальчик в третий раз подходит ближе, - я сам сто раз квадратики рисовал, не больно это вовсе…
        - Кончай, Володька, приставать, - останавливает его отец миролюбиво, но решительно, чуть виновато улыбаясь Оксане, - и вообще, собирайся, пора домой уроки делать.

        А ее девочки - безотцовщина! Танюшке никто так, как этому мальчику, не скажет, никто так не улыбнется, и никакая бабушка бутерброда не сделает… Эх, прогадала Оксана!
        Сейчас она укоряет себя за излишнюю осторожность: был бы у девчонок хоть отчим, не остались бы без нее совсем сиротами. С чего это она взяла когда-то, что будет он недобрым, глупым и жадным сексуальным маньяком? У нее самой тоже, поди, глаза имелись, могла бы и хорошего подыскать, ведь не кому-нибудь - себе любимой! А теперь, смертница, кому она нужна? Одна надежда - на Божью помощь. Хотя… мужчина, помогающий сынишке засунуть руки в рукава теплой куртки, женой своей, кажется, не то чтобы уж горячо любим. Заботится она о нем, во всяком случае, плохо. Она, конечно, и побогаче, и покрасивее, но болезнь, как клистир, всех давно причесала под одну гребенку, так что здесь и сейчас Оксана и Света точно на равных.
        «Прощальная ухмылка социализма!» - Оксана опять невольно хихикает, вспоминая покойницу мать.
        Уж если теперь не очень-очень нужно, то когда?..


        4
        С этим «нужно» хорошо бы, конечно, поосторожнее. Всю ночь, лежа без сна, Оксана борется с собой. Не отдала бы тогда, впопыхах, краденые серьги, можно было бы теперь за настоящую цену - на все бы хватило, и на ремонт, и на похороны, и на жизнь дочкам…
        «Ох, попутал меня черт! - в испуге обрывает она свою мысль. - Мало тебе, дуре, одной беды?! Не научилась?!»
        С серьгами действительно вышло нехорошо.
        Когда подросли дети, Оксана стала подрабатывать сиделкой у старушки Фаины Игнатьевны, восьмидесяти трех лет. Жила она одна, в шикарной, по Оксаниным понятиям, трехкомнатной квартире, с огромной кухней и потолками три восемьдесят. Ремонт там, правда, в последний раз делали, может быть, еще до революции, но состарившаяся роскошь все еще гордо смотрела с предметов старины: картины в золотых рамах, рояль с клавишами, пожелтевшими, как зубы курильщика, потускневшие зеркала со множеством родимых пятен и книги. Бесконечное множество книг.
        Из всех родственников у Фаины Игнатьевны был только сын Давид, где-то в Америке, да внук Левушка, его внебрачный сын, сотрудник швейцарской корпорации, без конца по командировкам. До обветшалой московской квартиры ни тому, ни другому не было никакого дела. Живет себе бабуля, и пусть живет. Одна только деятельная Оксана старалась, как могла, наводить порядок, то в одном шкафу разберет вековые завалы, то в другом.
        Вот так и наткнулась однажды на те серьги. На дне старинной сахарницы в глубине захламленного буфета. С виду они были вроде серебряные, с тяжелыми мутными камнями в центре и двенадцатью камушками, составлявшими обрамление. Анюта в тот год как раз заканчивала школу, близился выпускной бал, а у нее ни платья, приличного случаю, ни туфель, да еще хотелось девочке, сдав экзамены, с подружками хоть на недельку съездить на море. Денег, однако, в доме, как всегда, не было. Поэтому, должно быть, и пришла Оксане в голову дурная мысль взять чужое.
        Взять и продать.
        Завернула она свою находку в носовой платок, спрятала в бюстгальтер под левую грудь и поехала на Арбат к ювелиру. Он непонятную вещь крутил-вертел с полчаса, а все никак не соглашался дать запрошенные Оксаной наобум три тысячи долларов.
        - Откуда, - спросил потом, - у вас эти серьги? И давно ли?
        - С полгода, - соврала Оксана, - мне их за работу отдали.
        - Ну, вот себе и оставьте, - ювелир посмотрел на нее многозначительно, - мне неприятности ни к чему.
        - Какие такие неприятности? - испугалась Оксана. - Это не ворованное! Заработанное!
        - Да что там заработанное, когда не просто ворованное, а у самой английской королевы Елизаветы Первой из гробницы пропавшее, ровно сто пятьдесят три года назад? Газет вы, что ли, не читаете, голубушка? До этой вещи кто дотронется, уже, считай, нажил себе несчастья, не говоря уже про то, чтоб ее на себе носить! Проклятые они, серьги эти, кровь на них всех мучеников, убитых по королевскому приказу… А впрочем… тысячу дам, нравитесь вы мне, сразу видно, нелегко вам деньги достаются…
        Говорит, а сам бархатной тряпочкой камушки протирает, чтоб заиграли. Смотрит Оксана и думает: бриллианты. Два больших. Плюс мелкие. Да еще за старину. Ценности, словом, вещь необыкновенной. За нее, может, и пять тысяч не цена, но что с проклятьем-то делать? Ну, в конце концов со страху да второпях продала все-таки. Победило суеверие.
        На себя она из той суммы не потратила ничего - так решила: все девочкам. Анютке что собиралась. Танюшке одежек, игрушек и долгожданный велосипед. Вмиг разлетелась тысяча, а через три месяца Оксана, вытираясь после душа, нащупала у себя под левой грудью подозрительный узелок…

        Дело, однако, прошлое. Не воротишь. Уплыли серьги жадному барышнику. Оставили ей ее недуг. Надо обходиться тем, что есть.


        5
        Свете не по себе. Глядя, как соседка весело воркует с ее Вовочкой, она испытывает примерно то же самое, что в седьмом классе на новогоднем балу, - глубокое разочарование и настоятельный позыв отказаться от борьбы прежде, чем окружающим станет очевиден Светин проигрыш. Притворяясь, что занята просмотром раздобытого Александрой каталога с разными видами протезов молочной железы, от текстильных легких, послеоперационных, до настоящих силиконовых, годных для занятий плаванием и спортом, она краем глаза все-таки наблюдает за мальчиком, который как раз показывает Оксане свои рисунки.
        - Ну-ка, ну-ка, дай еще раз посмотреть вон тот, - Оксана заинтересованно вытягивает из маленьких ладошек один из мятых листков, - надо же, как интересно!
        - Что это у нас тут происходит? - встревает вернувшийся Гена в их милый междусобойчик. - Опять, негодник, пристаешь к тете?
        Что происходит, понятно, впрочем, без объяснений. Всем, наверное, кроме Гены. Это не Вовочка пристает к тете, а тетя к чужому мужу.
        «Паскудство!»
        - Да, у нашего сына несколько загадочное пристрастие к черным квадратам, - замечает Света как бы вскользь.
        - Вы, Геннадий Сергеевич, должны непременно развивать его талант. Володя очень талантлив. Я думаю, он будет художником, - говорит Оксана, делая вид, что не слышит.
        - Вы так думаете, Оксана Аркадьевна? - Гена, понятное дело, польщен.
        - Это не я, - разлучница скромно опускает рыжеватые ресницы, - так сказано в китайской книге Ицзин. Вот, посмотрите, видите эти черточки?
        И она протягивает и без того уже гордому отцу газетный лист, где - в рамках предновогоднего одурманивания - легковерному читателю при помощи трех монет предлагается разгадать, ни много ни мало, смысл своей жизни.
        - А хотите, я и вам погадаю? У меня рука добрая, не наврежу, мне так цыганка знакомая говорила…
        «Рука у тебя не столько добрая, сколько загребущая! - возмущается Света бурно, но про себя. - Замухрышка! А мой-то уши развесил… Позорище!»
        Наблюдать эту сцену ниже ее достоинства.
        - Пойдем, Вовочка, пройдемся. Проводишь маму? - С трудом, собрав в комок всю свою выдержку, Света спускает с кровати затекшие от неподвижности ноги.
        О том, чтобы нагнуться и достать тапочки, не может быть и речи, но сказано - сделано: она делает над собой еще одно усилие и встает босыми ногами на ледяной пол. Вовочка, слава богу, уже тут как тут, залез под высокую кровать, вытащил пару изящных меховых туфелек на танкетке.
        - Вот спасибо, солнышко! - Света благодарно гладит сына по голове. - Возьми только курточку, а то холодно в коридоре.
        Халат, не какой-нибудь, из тонкой фланели, темно-фиолетовый, с полосатым кантом, выигрышно облегает все округлости фигуры. Тапочки-черевички точно в тон. Даже лак на ногтях, и то светло-розовый, подходящий. Только вчера мать, Арина Михайловна, сделала дочери шикарный маникюр. Приплатила медсестрам и нянечкам, так никто слова не сказал, что ацетоном вся палата провоняла, Инночка вон, бедняга, всю ночь кашляла, с ее-то астмой… А волосы? Мягкие, густые, с пепельным отливом. Как с такой соперничать? Может, гитара помогла бы - недаром сладкоголосые сирены губили моряков, - но, если опять же никому не «подмазать», любимую семиструнку либо упрут, либо и вовсе пронести не позволят…
        «Господи, как стыдно! Но надо, Господи, надо…»
        Второй раз за два дня несгибаемая Оксана теряет присущее ей присутствие духа. Хорошо, что как раз теперь и к ней приходят гости: Анютка, встревоженная дурными вестями, тащит за руку капризничающую Танечку.
        - Мама, милая, ну что?
        - А что? - При детях Оксана привычно возрождается из пепла, как птица Феникс. - Ничего страшного, прорвемся! И не такое переживали! Подумаешь, лучевая терапия, тоже мне беда! Расскажи лучше, как вы, как твоя учеба? А ты, Татка, бестия непослушная, опять сестру изводишь?
        - Мы в садике стишок выучили, - гордо заявляет младшая, - про зайчика!
        - Читай!
        Память у Танечки хорошая, и стишок-песенку в четыре куплета она произносит, вернее, поет без единой запинки. Слухом и голосом бог ее тоже не обидел. Одно плохо, опять сопливится.
        - Геннадий Сергеевич, будьте так добры, подайте платочек, вон там, на столике…
        Гена, которого жена не пригласила с собой, так и сидел рядом на стуле, напряженно листая Оксанину газету и читая, конечно, не то, что про Ицзин, а спортивный раздел, что-то о новом тренере российской сборной по футболу.
        - Конечно, - сказал он, поднимаясь, - сейчас.
        Рука у него оказалась горячая, приятная, сильная.
        После того как Танечке совместными усилиями вытерли нос, обстановка разрядилась.
        - А ну-ка, девочки, давайте тихонечко споем, - предложила Оксана, пользуясь тем, что в палате, кроме них четверых, никого не было, - мое любимое…
        - Ой, дадоро миро,
        Ваш тукэ ило миро,
        Ваш тукэ трэ чявэ сарэ… - тут же радостно затянула Танечка, текста не понимавшая, но слова и мелодию запомнившая давно и правильно.
        - Нет, Танюш, давай сегодня лучше другое… «А напоследок я скажу: прощай, любить не обязуйся…»

        Они сидят обнявшись, Оксана, Анюта и Танечка, и на три голоса распевают красивый, грустный романс, а напротив них сидит Гена и чувствует именно то, что ему положено. Необоримое влечение к этой несчастной, одинокой, доброй женщине, на самом краю пропасти, называемой смертью, и к ее девочкам, таким хорошим, таким беззащитным.
        «Вот до чего докатилась! Нашу с девочками нежность, самое чистое, самое дорогое, как грошовые запонки, в ломбард на оценку!..»
        - Тяжело вам, наверное, Геннадий Сергеевич…
        - Мне? Почему?
        - Да потому, что про нас, болезных, все понимают, а кто пожалеет тех, кто рядом, здоровый? Вот девчонки мои больше меня страдают, каждый день сюда, в больницу, как на работу, подушки поправлять, печально подносить лекарства. И дома пусто, даже не пожалуешься никому, отца-то нет… Ваша-то жена счастливая. Только не ценит почему-то. Ни вас, ни Володеньку. Разве вам с ним такая нужна?
        «Вот змея!»
        Свете, давно уславшей Вовочку с бабушкой домой, аж кровь бросается в голову. Стоя за дверью, она слышит каждое Оксанино слово. Вот сейчас Гена, конечно же измученный до предела, заглотит хитрую наживку и уйдет к этой рыжей вешалке, которая только и ждет прибрать к рукам порядочного, богатого мужика.
        - Ну, зачем вы так, Оксана Аркадьевна? - Генин голос за дверью становится жестким. - Володьку все-таки не вмешивайте. Если помощь нужна, скажите, я помогу.


        6
        Теперь от стыда хоть сквозь землю провалиться. И не денешься ведь никуда из VIP этой чертовой! Мужчина, чьими добрыми чувствами она так грубо воспользовалась, ушел, дав понять, что и без Ицзин разгадал ее топорный маневр. Танечка продолжает щебетать, как птичка, детские песенки. Зато Анюта вот уж десять минут сидит молча. Наверное, ей теперь в первый раз в жизни стыдно за мать. Или не в первый?
        - Тебе за меня стыдно? - спрашивает Оксана, устав от молчания.
        - Извини. - Анюта, не умеющая врать, опускает глаза еще ниже.
        - Я, наверное, скоро умру, - говорит Оксана шепотом, убедившись, что Танечка не услышит, - я поэтому… Должен же кто-то о вас позаботиться.
        - Ну что ты, мам, не надо!..
        Оксане непонятно, к чему относится Анютино «не надо». Не надо умирать? Не надо заботиться?
        - Ты мне так и не рассказала, как у тебя с учебой…
        - С учебой? С учебой все в порядке.
        Оксане по интонации ясно, что Анюта чего-то недоговаривает.
        - А с чем не в порядке?
        - Да нет, все в порядке… просто… просто, мам, я… я выхожу замуж.
        Анюта выходит замуж. Вот оно! То, чего она опасалась. Скоропалительный брак. Окошко в лучшую жизнь. Оксане требуется время, чтобы прожевать и проглотить неожиданную новость.
        - За кого?
        - За Левушку.
        - Какого Левушку? - От волнения Оксана и правда не соображает.
        - Ну как за какого? За Фаининого!
        В самом деле, вспоминает Оксана, они ведь наверняка знакомы с тех пор, как Анюта ее подменяет у старушки. Внук хоть редко, но заезжает к бабушке.
        «Ну, еще лучше! За богача! С бухты-барахты! К тому же из странной этой семьи!»
        - Фаининого? - В суеверную Оксанину душу закрадывается нехорошее предчувствие. - А может, не надо?..
        В самом деле, велика ли ей радость - породниться с теми, кого обокрала!
        - Что значит не надо?! - Анюта смотрит на мать так, что у той на загривке волосы встают дыбом. - Почему не надо?!
        - Мезальянс…
        - Да что ты, мам, говоришь такое? Двадцать первый век на дворе! Все давно равны!

        Назавтра они пришли уже втроем, веселые, шумные, за руки втащили в палату Танечку, хохочущую и болтающую в воздухе ногами.
        За ночь Оксана отошла от первого шока, смирилась с предстоящим родством и теперь внимательно рассматривала мельком ей знакомого Левушку.
        - Мама, у нас для тебя такой сюрприз! В жизни не угадаешь! - не давая матери ответить, Анюта вытащила красивый футлярчик из кармана Левушкиных брюк. - Это наш тебе подарок! Чтоб ты у нас на свадьбе была красивее всех! Смотри, какая прелесть!
        - Прелесть, прелесть, прелесть, - пропела обезьянка Танечка на разные лады.
        Открыла Оксана коробочку и чуть не взвыла, еле удержалась: на черном бархате сверкали филигранным серебром и брильянтами великолепные антикварные серьги. Те самые, краденые, английской королевы Елизаветы Первой!
        - Это у тебя откуда, Левушка?
        В тот момент она бы нисколько не удивилась услышать, что заклятая вещь, как неразменный рубль, каждый раз возвращается в свою сахарницу, но будущий зять объяснил все материалистически. Были, мол, с бабушкой у ювелира, искали что-то достойное, и вот нашли. А с бабушкой потому, что ее отец до революции в мастерской Альфреда Тилемана в Санкт-Петербурге ювелирному делу учился, так что и дочь его с детства в украшениях разбирается не хуже специалистов. Вот только как она собственные серьги не узнала, этого Левушка не объяснил, а Оксана, конечно, не спросила.

        - Ты что же, мамуля, сегодня такая рассеянная? - спрашивает Анюта. - Чувствуешь себя неважно?
        - Сама не знаю, - врет Оксана не моргнув, - соскучилась я, наверное, тут. Иди сюда, Танечка, смотри, что у мамы для тебя есть…
        Ничего особенного у нее нет, всего-навсего половинка желтого, почти безвкусного яблока, оставшаяся после обеда, но Танечка девочка тоже непритязательная и рада.
        - Ты, мам, серьги примерь, а? Ужас как любопытно!
        - Ну что ты, Анют, до свадьбы не буду, примета плохая… - У Оксаны нет никакого плана, как избавиться от королевского сглаза, но хоть бы уж прямо сейчас не надевать, может, и придумается что-нибудь. - Вы их пока спрячьте куда-нибудь подальше, а я уж к свадьбе тогда и обновлю.
        - Не знал я, Оксана Аркадьевна, что вы, как Татьяна у Пушкина, верите во всякую муру! - Балагур Левушка изображает пугливую жеманницу. - Но чего не сделаешь ради любимой тещи!
        Он такой забавный, этот Левушка, такой остроумный, что перепуганная женщина понемногу забывает свои страхи и просто от всего сердца радуется за дочь. Одно плохо: когда они собираются уходить, Оксана вдруг замечает в походке у Левушки какую-то непонятную хромоту.


        7
        Думала Оксана, думала и все-таки решилась. Вызвала Левушку к себе, одного. Стыдно, конечно, было, еще похуже, чем с Геной, но, что ни говори, счастье дочери дороже собственного реноме. Левушка приехал под вечер, после работы, еле живой, а в палате, как назло, полный сбор - не поговоришь.
        Пошли в коридор, встали у окна.
        - Что такое, Оксана Аркадьевна? - спросил Левушка в тревоге. - Рассказывайте, только правду. Вам хуже?
        - Ой, Левушка, совсем плохо, - не подумав, выдохнула она, - не знаю даже, с чего начать…
        Подняла глаза на зятя и вовсе испугалась: лицо землистого цвета, осунулся. Ни дать ни взять раковый больной! Да еще правую ногу как-то странно держит почти на весу.
        - Что с ногой у тебя?
        - Это не важно, что у меня с ногой! Что с вами, скажите наконец!
        - Со мной? Да что со мной! - Оксана наконец поняла, о чем он думает. - Нет, милый, ты про болезнь мою забудь, не в ней дело. Воровка я, вот что!
        - Ну, слава богу! - Левушка облегченно вздохнул и уже спокойнее поинтересовался: - Это как?

        - За сколько продали? За тысячу?! - выслушав историю ее грехопадения, Левушка скорее развеселился. - Ну, вы даете!
        - Не хотела я, черт попутал…
        - Да, теперь я понимаю, почему бабушка всю дорогу ворчала: обманул, мол, папаша покойный! Говорил, уникальный шедевр, а оказалось - обычный ширпотреб.
        - А я не понимаю… - Оксана от стыда чуть не плакала. - Какой ширпотреб?
        - Оксана Аркадьевна, - Левушка обнял расстроенную женщину за плечи, - вы не переживайте. Красть нехорошо, конечно, но справедливость, как видите, восторжествовала.
        - Зачем так говоришь, Левушка? - все-таки обиделась Оксана. - Я хоть и плохо поступила, но ведь для детей своих старалась! А теперь вот умру молодой! Где ж тут справедливость?
        - Теща моя драгоценная, вы сейчас о чем? - Левушка воззрился на нее с изумлением.
        - А ты о чем?
        - Я о том, что бабушка за то, что вы ей помогали, вам по завещанию серьги отписала, старинной работы, позапрошлого века, а тут ей недавно плохо стало, «Скорую» вызывали, вот она и говорит: найти надо, а то помру, и с концами. Полезла в сахарницу, там пусто. Переложила, говорит, наверное, и не помню куда. Всю квартиру перерыли с ней, без толку. Тогда она сказала, что надо к ювелиру в антикварный, найти что-нибудь похожее. Приехали, а у него серьги точно как ее. Бабуля и решила: ширпотреб!
        - И что ж теперь? - Оксана так и не могла прийти в себя.
        - Теперь берите и носите в свое удовольствие! - Левушка улыбнулся. - Ваши.
        - А с проклятьем как?
        - С каким проклятьем?
        Будущая родственница, видно, собиралась добить усталого бизнесмена окончательно.
        - С королевским, Елизаветиным! С кровью мучеников, убитых по ее приказу?! Я взяла - у меня рак, ты подержал футляр в кармане - и тоже уже неделю хромаешь! Сходи к онкологу, не тяни, ранний диагноз завсегда лучше позднего. Страшно мне!
        - Шутите? - Левушка в самом деле ждал, что теща вот-вот расхохочется, но она по-прежнему чуть не плакала и, судя по мертвенной бледности, действительно умирала от страха. - Ну, хорошо, давайте по порядку. Бабушке моей сколько лет? Вот именно, восемьдесят пять. И не болела она никогда ничем, даже гриппом. Я на прошлой неделе в ванной наступил на осколок стакана, его рабочие при ремонте разбили. Рана точно под большим пальцем, глубокая, потому и хромаю, и долго заживает. Про вашу болезнь ничего не могу сказать. Одно только: эти серьги мой прадед делал в качестве экзамена, в 1925 году, а сделав, выкупил и подарил своей жене на рождение Фаины. Никакой крови на них не было и нет. Проклятий тоже. Утешил я вас?
        - Так что ж ювелир-то, обманул меня? Зачем?
        - Да цену сбивал, Оксана Аркадьевна. Вещь дорогая, он бы не то что королеве английской, он бы ее и Тутанхамону приписал не задумавшись.
        - Как же можно вот так людей обманывать?!
        - Это вам, тещенька, урок: не будьте суеверной, верьте по возможности во что положено и главное, снимите руку с пульса, а то вы, как мы видим, доходите в своих заботах до абсурда!
        - Ну, уж это ты брось, дети для матери - основное и единственное дело! - возмутилась Оксана, у которой заявление будущего зятя выбивало привычную почву из-под ног.
        - Ваше основное и единственное дело, Оксана Аркадьевна, жить как можно дольше, быть здоровой, счастливой, веселой и петь ваши романсы. У вас, между прочим, внук скоро будет, мальчик!


        8
        Перед входом в церковь Оксана на секунду останавливается в нерешительности. Оксаночка, мы договаривались, что к церкви ты не подходишь, да? Да. Но сегодня она чувствует, что должна и Богу подарить что-то особенное, как профессору Казакову. Слишком велика оказанная ей услуга, слишком похожа на чудо. Мужчина в доме, на которого можно опереться и ей, и девочкам, - вот он, их Левушка. Новоиспеченная теща с любовью смотрит на маленькое свадебное фото на брелке для ключей. И мальчик. Долгожданный, не получившийся у нее самой маленький мальчик. Он тоже тут, на фото, у Анюты в животе.
        «Как все просто, Господи! Просто и правильно. Спасибо!»
        Никаких религиозных навыков у нее нет. Куда встать? Когда креститься? Какие-то старушки в черных платочках шикают на ее неурочное «Аминь». Глядя в нарисованные глаза Бога сквозь огненную пелену горящих свечей, ей хочется верить, что тому, настоящему, Невидимому, это все равно…

        Сомнительный подарок Оксана на свадьбу все-таки не надела. Мудрый человек зять, да только на всякого мудреца довольно простоты. Чем, как говорится, черт не шутит? Дождалась выписки, выслушала более чем сдержанные профессорские прогнозы, убедилась, что Танечка в отремонтированной квартире у Фаины и молодых чувствует себя прекрасно, добыла из сахарницы проклятые серьги, снесла в знакомый ломбард и, получив, как в детстве, как раз столько, сколько стоила ее мечта, купила себе круиз по Средиземному морю: Турция, Израиль, Египет, Тунис, Алжир, Испания, Франция, Италия, Греция - три недели сказочного, абсолютного, ее личного счастья.
        Угрызения совести, правда, все-таки немножко мучили (еще бы, такую сумму, да на себя!), но слабо, неярко трепыхались, скорее как золотая рыбка, выпрыгнувшая из аквариума. Улыбнувшись, Оксана выпустила ее в сияющее море надежды.
        «Будет внук - куда я поеду?»


        Инна
        1
        В десять Инне снова сделалось плохо. Вырвало опять прямо на пододеяльник, и нянечка, стоявшая в двух шагах от ее постели, опять не успела подать тазик. Видно, тугой мешок сребреников, только вчера переданный Натаном, привязан был у нее к ногам. Или уже закончился. Или, может быть, слишком медленно приближающуюся смерть, как награду, надо еще заслужить ежедневным унижением. Кто знает? Натан не знает. Илья не знает. Тогда кто? Может быть, вон та девочка на койке у окна, совсем прозрачная от изнуряющей болезни? Она уже так далеко от мира живых. Может быть, она знает? Может быть, спросить?
        Нерасторопная нянечка, седая, согбенная, пораженная артрозом, наконец очухалась.
        - Сейчас, сейчас, милая, помогу.
        Возможно, они с Инной ровесницы. Обе послевоенного года рождения. Разве что выглядит Инна моложе лет на двадцать. Пока. Когда смерть, наглумившись вдоволь, тоже наконец доберется до ее заблеванной постели, фора, купленная за большие деньги у мастера пластической хирургии, сойдет на нет, и в гроб положат обычную мерзкую старуху.
        «Эй ты, пошевеливайся! - торопит Инна смерть, такую же медлительную, как персонал «Каширки». - Или мой мальчик должен будет там наверху вместо своей любимой мамочки довольствоваться какой-то сгнившей падалью?»
        - Леночка, вы спите?
        Прозрачная девочка, едва различимая под тонким одеялом, продолжала лежать молча и неподвижно. Может быть, спала. Или просто, как Инна, пряталась в полной неподвижности от нынешнего серого, вязкого зимнего дня.
        Двадцать лет. Саркома матки. Полная безнадега. Мужчины, семья, дети - все то, о чем она мечтает вслух, закатывая к потолку потухшие глаза, если отступают на полчаса тошнота и слабость, - никогда толком ничего не будет.
        «Нет уж, приходи сначала за ней, - Инна кажется себе великодушной, - но только потом за мной, не забудь…»
        Простая логика: есть для чего - живешь, нет - соответственно. И точка. Незачем жить, так и не надо. К чему человеку пустые надежды и глупые сантименты?

        Сентиментальной Инна никогда не была. За все свои шестьдесят четыре года она, пожалуй, только однажды пошла на поводу у нерационального чувства, в семьдесят четвертом, отказавшись готовить для учительской конференции разгромный доклад о нонконформистах. За месяц до «бульдозерной выставки» она узнала, что беременна, и случайно увиденные «Эмбрионы» Нагапетяна - Инна жила почти на углу Островитянова и Профсоюзной - произвели на нее особое впечатление. В то удивительное время, когда родители знакомились со своим ребенком только в день его появления на свет, разноцветные комочки плоти на картине, озаренные и одухотворенные теплым сиянием жизни и любви, показались ей добрым приветом от ее тогда еще почти незаметного малыша.
        «Он будет хорошим! Обязательно!»
        Тому, чтобы предписанными грубыми словами сровнять эту радость с землей, как уже через полчаса у нее на глазах ковшами бульдозеров сровняли саму выставку, воспротивились в ней разом дух и тело: паническим страхом за нерожденного ребенка и внезапным токсикозом. Пришлось взять больничный, а потом и вовсе уйти на полставки.
        От своей зарплаты Инна, впрочем, тогда не зависела. До замужества ее кормили родители, после - мужья, хотя это, конечно, еще не значит, что сама она ничего собой не представляла. Совсем наоборот. Закончив английскую спецшколу с золотой медалью, Инна поступила в иняз. Закончив вуз, благодаря прекрасным отцовским связям распределилась в свою же родную английскую спецшколу. Ей было всего двадцать пять, когда директор - возможно, имевший виды на крупную породистую львицу Инну, ничуть не похожую на задрипанную советскую училку, - предложил ей освободившуюся должность завуча.
        Она согласилась. Ей всегда нравилось чувствовать себя хотя бы немного сверху, хотя бы при минимальной власти и, конечно, при деньгах. Где-нибудь в Америке молодая, красивая, необыкновенно активная, прекрасно образованная женщина быстро добилась бы настоящего успеха со всеми его утешительными внешними атрибутами, но в советской школе, пусть даже не совсем обыкновенной, выше директорского кресла и звания заслуженного преподавателя все равно было не взлететь. Оставалось выгодно выйти замуж. Не за школьного директора, конечно, и не за партийного бонзу, но за человека, который мог бы обеспечить ей блестящее общество.
        Так на ее горизонте появились художник Натан и режиссер Илья, два брата-погодка, уже успевшие прочно закрепиться в кругу советской творческой элиты. Не испытывая никакого значимого влечения ни к тому, ни к другому, Инна выбирала чисто практически, по заранее разработанным критериям, но оба претендента не уступали друг другу ни в талантливости, ни в разнообразии круга общения, ни в эрудиции, ни даже внешне. Не любя сама, Инна с полгода пыталась разобраться, который из братьев любит ее сильнее, но и тут потерпела неудачу, потому что любовь никак не желала укладываться в сантиметры, граммы и джоули. В конечном итоге решающую роль сыграла совсем уж мелочь: представляя ее друзьям, Натан просто говорил «моя Инночка», а Илья громко хлопал в ладоши, призывая собравшихся к тишине, и помпезно провозглашал:
        - Внимание! Моя царица! Инна Первая! - и, взяв ее за холеную руку, добавлял чуть скромнее: - Она же и последняя, разумеется.
        Вот он и стал ее первым мужем. Но, разумеется, не последним. Довольно скоро, перезнакомившись со всеми звездами отечественного театра и кино и пресытившись шумными вечерами в артистическом мире, каждый раз уходящими в глубокую ночь, Инна, продолжавшая работать в школе, захотела спокойного восьмичасового сна и по возможности свежего воздуха. Густой сигаретный дым и ночные богемные бдения явно портили кожу, в особенности под глазами.
        Пристанище потише она нашла у все еще не женатого Натана, в Беляеве. Соцреалист, как все члены Союза художников, он рисовал любимую женщину скорее в экспрессионистической манере, чем-то неуловимо напоминавшей Гогена, полуобнаженную, откровенно эротичную, с гроздью винограда. Ночевать она теперь оставалась у него. Домой в мужнины Кропоткинские переулки после сеансов возвращаться все равно было поздно, а Илья, приходя под утро и не находя жену в супружеской постели, спокойно засыпал один. С ним они теперь виделись только тогда, когда ей начинал действовать на нервы неистребимый запах Натановых красок.
        Определенное внутреннее неудобство Инна, конечно, ощущала, простота нравов никогда ей не импонировала, но лакомиться сразу с двух разных спелых грядок оказалось гораздо приятнее, чем с одной-единственной. Чувственный Натан и циничный Илья как нельзя лучше дополняли друг друга, обхаживая свою царицу Инночку с двух разных сторон, и ей, воспитанной в коммунистически-пуританской строгости, неожиданно понравилась именно эта их ничуть не омрачаемая взаимной ревностью братская любовь.


        2
        Когда она забеременела, у Ильи и Натана были совершенно равные шансы на отцовство. Оба, впрочем, не возражали, и, если бы не ревнивая девчушка-актриса, с которой как раз в тот момент встречался Илья, Инне не пришлось бы даже оформлять развод. Окончательный переезд к Натану мало что изменил, если, конечно, не считать невольного знакомства с опальным творчеством нонконформистов, которое при других обстоятельствах, конечно, не состоялось бы. В результате Инна - ее теперь считали свободомыслящей — вынуждена была уйти на полставки и, конечно, в 1974 году не получила место директора в своей школе. Оно ей тогда, впрочем, было бы и не ко времени, потому что уже в апреле семьдесят пятого у нее родился сын, довольно хилый, с большими и внимательными серыми глазами.
        Бурно продебатировав всю ночь под окнами роддома, две вдохновленные творческие личности утром предложили назвать своего наследника Сережей, не слишком оригинально, в честь покойного деда Сергея Матвеевича.
        - Ну, что ж, мальчики, пусть будет Сереженькой, - без боя согласилась усталая от родов Инна.
        Самой ей больше нравилось имя Ярослав.

        Бессонными ночами, кормлениями, стиркой пеленок и прочими тяготами материнства молодая мать, не привыкшая отказывать себе в отдыхе, пресытилась еще быстрее, чем богемой, и, хотя два преуспевающих отца могли годами содержать и ее, и сына, и делали бы это с превеликим удовольствием, она, едва докормив беспокойного Сереженьку грудью до трех месяцев, потребовала для него няню-кормилицу, а сама снова выпорхнула на работу.
        - Инночка у нас трудоголик, - извиняющимся тоном объяснял Натан знакомым, - дома, без любимого дела, засыхает на корню.
        Может быть, ему и не нравилось, что жена норовит то и дело переложить на других неблагодарные заботы о надоедливо шумном ребенке, а потом о не слишком хорошо воспитанном подростке, того сорта, какой не без оснований называли трудным, но Натан никогда не высказывался при ней на эту тему.

        Место директора школы досталось ей в переломный год XXVII съезда партии. Вместе со страной, завороженно прильнувшей к экранам телевизоров, Инна впала в эйфорию. Проводила в жизнь какие-то реформы - мелкие, доступные в рамках еще функционировавшей системы. Продвигала молодых, прогрессивных специалистов. Поощряла старшие классы к самоуправлению. Словом, наконец-то перед ней распахнулся простор, где она могла приложить свой недюжинный, как выяснилось, организаторский талант.
        Следующие шесть лет пролетели, как те шесть дней, за которые Бог сотворил мир. Под Инниным руководством спецшкола стала частной, в руки директору поплыли огромные, как тогда казалось, деньги, а с ними новое оборудование, компьютеры, лингафонные кабинеты, американские и английские учебники английского языка и даже трое преподавателей Иллинойского университета, до крайности возбужденные идеей демократической России и согласившиеся поэтому в течение нескольких лет зарабатывать наравне с обычными российскими учителями.
        - Бесконечный Новый год! Бесконечное ожидание чудес в ярких обертках! - описывала Инна то время.
        Несколько омрачал его только Сережа своими двойками и многократными замечаниями в дневнике, но у Инны, не бывавшей на родительских собраниях, было твердое убеждение, что мальчик хороший, просто дурачится и все пройдет само собой. Учился он не в ее частной спецшколе, а в самой обыкновенной, районной, откуда Натану ближе было его забирать.
        - Возьми ты его к себе, ради бога! - просил он. - Достали его совсем, записали в двоечники и не отпускают. Жаль парня. Он же не наркоман, не вор. В нормальной обстановке, с нормальными учителями был бы не хуже других!
        - Что это за критерий такой - не хуже других? - возмущалась Инна. - И давай подарим ему что-нибудь за то, что он не ворует. Не хочет получать двойки, пусть уроки учит, как положено!

        В девяносто первом она вместе с другими вышла на баррикады. Под руку с восхищенным американцем, вопившим в экстазе «We shell over come!»[1 - «Все преодолеем» - одна из известных песен, сопровождающих политическую борьбу. Она стала полуофициальным гимном борцов за гражданские права и в США, и во всем мире.]. Теперь ей грустно и неловко вспоминать их тогдашние утопические иллюзии, тем более что ни Натан, ни Илья из чаши демократической благодати не испили ни глотка: выяснилось, что народу уже не нужны ни добротные картины, ни добротные фильмы, а нужно что-то другое, наскоро скроенное в духе времени, для платежеспособных новых русских.
        Безработные, нищающие на глазах братья пестовали шестнадцатилетнего Сереженьку, не способного к языкам и, конечно, попросту не желавшего учиться, ссорились с ним и между собой, снова мирились, брали с него невыполнимые обещания и упрямо торговались на рынке у метро за бессовестно подорожавшее мясо, хотя Инниных заработков вполне хватало на относительно безбедную жизнь.
        Наблюдая со стороны, как нянечка, кряхтя и явно намекая на доплату, возится со свежим постельным бельем, сегодняшняя Инна, разочарованная, больная и очень несчастная, вспоминала темнокожего американца Гордона с развевающимся российским триколором на вершине сваленного в кучу громоздкого мусора.
        До сорока пяти лет совершенно фригидная женщина знать не знала, что значит боготворить красивое мужское тело.


        3
        Инна тщится вспомнить также Сереженьку, того, еще мальчика, девятиклассника. Каким он был? Почему, активный по натуре, рос таким аутсайдером? Зачем водился бог знает с кем? Откуда взялась в нем эта изумительная, совершенно необоримая физическая и душевная лень? Заботились о нем хорошо, недостатка ни в чем он не испытывал. Вовремя возвращался домой вечерами, вдоволь ел, вдоволь спал. Были у Сережи и девочки. На одной из них выпускник десятого класса даже собрался жениться, помешал только недостаточный возраст. И конечно, вмешательство матери. Кто-то должен был вмешаться. Мягкотелые отцы бормотали что-то про «взрослый», «любит» и «все уладится», но Инне вовсе не хотелось, чтобы ее сын остался неучем и с семьей на шее.
        - Хочет, чтоб его считали взрослым, - пусть ведет себя как взрослый, а то развел тут детский сад! Не хочу учиться, а хочу жениться! Типичный случай!
        Поразмыслив над возникшей проблемой в перерыве между педсоветом и концертом школьного оркестра, она отправила Сережу в Украину, в тамошний иняз, за взятку. С его ярко выраженной антипатией к английскому сам он, конечно, в жизни не поступил бы.
        - Зря ты это делаешь, - сказал Илья. - Он не справится.
        - Ему без нас будет одиноко, - сказал Натан.
        - Слушайте, мальчики, я из сил выбиваюсь, работаю по двадцать часов в сутки, между прочим, за четверых. У меня нет времени на бессмысленные сантименты, - ответила Инна. - Сережа должен учиться, вот пусть и учится. Справится, все справляются. Ему еще повезло, что у его матери сегодня есть такая возможность.
        - Зато на Гордона у тебя время есть! - взвился вдруг тихий Натан без предупреждения. - Дура! Шлюха!
        - Я? Шлюха?! Илья, он что, спятил?!
        Инна никогда не считала себя мужней женой в том смысле, какой обычно вкладывается в это понятие, хотя бы потому, что мужей у нее, с их общего согласия, чуть не с первого дня было двое. С этой точки зрения заявление Натана казалось особенно диким. А если он имел в виду что-нибудь другое - что тоже, конечно, не исключено, - то он тогда сразу не уточнил, а потом Инну, приехавшую на обед, срочно вызвали на работу: из лингафонного кабинета пропали три пары дорогостоящих наушников.

        Из Киева меж тем уже через год с небольшим стали приходить совсем не радостные вести. Сережа институт бросил, устроился в какую-то подозрительную риелторскую компанию, влип в историю с убийством, правда, вроде бы как свидетель. Отпустить его, в конечном итоге, отпустили - у следователя и прокурора тоже были дети, а у детей потребности, - но в камере, куда, не разбираясь, на двое суток запихнули всех сотрудников разоблаченной фирмы, Сережу сильно избили, и, увы, не только избили.
        - Сереженька, сынок, ты должен вернуться в институт, надо учиться, - старательно избегая разговора на жуткую тему, поучала его бледная Инна в больничной палате.
        - А зачем, мама? Ротшильд не учился, - сын смотрел в сторону, с трудом, ради приличия, приподнимая тяжелые, опухшие веки, - и ничего, тоже разбогател.
        - Ну, деньги имеют свойство заканчиваться, а то, что в голове, остается…
        Инне, обладавшей достаточно развитым чувством стиля, ясно было, что слова ее, пустые, бесчувственные, по меньшей мере неуместны, но как и что сказать мальчику, мужчине, со швами на разбитом лице и зияющими ранами в душе, - этого она не знала. Ей хотелось верить, что пустопорожние рассуждения подействуют как пластырь и тогда, может быть, ни ему, ни ей не придется больше думать о том, что он пережил в битком набитой камере, полной озверевших уголовников.
        - Я хочу все забыть, мама, вообще… выбросить из головы, как не было…
        - Лучше бы, наоборот, хорошенько запомнил то, что случилось, и впредь не связывался с кем попало. Имеешь дело с криминальными элементами, понятно, что все закончится тюрьмой!
        Инна в тот момент была уверена, что здравая логика для Сережи - самое лучшее лекарство.
        - Да ладно, мам, не переживай, я как-нибудь. Ты только заплати там кому надо, чтоб мне палату отдельную, с удобствами, тебе ж не трудно, а то по ночам спать невозможно, храпят.
        Говорил он теперь с апломбом, развязно, так, как в дидактических произведениях некоторых авторов для детей говорили «плохие» мальчики и девочки, сыновья и дочери всеми презираемых советских мещан, и она поэтому не расслышала в его словах искренней, униженной просьбы: Сереже было стыдно того, что с ним сделали, и невыносимо больно сносить жалостливо-насмешливые взгляды соседей, от которых никто ничего не скрывал.
        «Это я виновата, - подумала Инна тогда, - я его избаловала благополучием и вседозволенностью…»
        - Ничего, - сказала она по-учительски жестко, не ко времени решая заняться запущенным воспитанием сына, - полежишь, как все, в общей, тоже мне барин!
        Отлежав три недели в киевской районной больнице, Сережа в самом деле больше ни разу не пожаловался, а выписавшись, даже вернулся в иняз с потерей всего одного семестра и уже на следующий год, поменявшись с кем-то местами, перевелся в Москву. Илья и Натан удивились. Инна осталась довольна.


        4
        Знойный негр Гордон тем временем собрался обратно в далекую Америку. Отсняв для внуков на видео пожар московского Белого дома, он купил себе билет на самолет и пригласил Инну на прощальный ужин. Не в ресторан, что удивительно, хоть их уже и расплодилось в столице достаточно, выбирай - не хочу, а к себе домой, на обычную московскую кухню, если не считать набора продуктов, приобретенных исключительно в валютном магазине «Айриш Хауз» на Новом Арбате. При всем своем восхищении Россией и происходящими - или не происходящими - в ней переменами, Гордон так и не научился доверять ни местным рынкам, ни тем более текущей из крана воде.
        В Иллинойсе Гордон читал студентам лекции по русской литературе девятнадцатого века, слишком, может быть, подробно вдаваясь в трудности перевода с русского на английский. Слушатели его русского языка не знали, читали Толстого и Достоевского в кратком переложении для вечно занятых и поэтому, конечно, не понимали, что имеет в виду их профессор, утверждая, будто Пушкина ни в коем случае нельзя переводить на английский пятистопным ямбом, и почему его так волнует именно эта, совершенно не насущная, проблема. Здесь, в России, с Инной Гордон впервые познал всю радость общности интересов. Талантливая бизнесвумен, красавица, к сорока семи не потерявшая ни капли своей изначальной женственности, понимала его языковые изыски с полуслова, соглашалась, поправляла, спорила - и отдавалась, вдоволь наговорившись, со сладострастным криком раскованной зрелости, лишенной и слабой тени феминизма, столь свойственного американкам.
        Уговорить Инну лететь с ним - вот что задумал не на шутку влюбленный Гордон, приглашая ее к себе.
        - В твоей стране больше нельзя оставаться, бэби, - начал он, как ему представлялось, издалека, - после того, что я видел в последние месяцы…
        - Идеал нельзя отрывать от почвы, - как всегда, с полуслова правильно поняла его Инна, - я с тобой не поеду, извини.
        Насмотревшийся вдоволь советских фильмов, Гордон знал, откуда эта фраза, и сначала принял Иннин отказ за удачную шутку, но ей действительно не улыбалось за пару лет до пенсии очутиться в чужой стране, без привычной работы, без коллег, друзей, без Натана, Ильи и Сереженьки, даже если в последнее время их отношения и оставляли желать много лучшего.
        Все четверо теперь жили вместе в небольшой квартире Натана в Беляеве, потому что Илья свою более шикарную продал и вложился в крупный кинопроект, который прогорел. Скученность на пятидесяти квадратных метрах жилой площади не улучшала внутрисемейного микроклимата.
        - Подумай, королева, я серьезно… я тебя люблю!
        - Не о чем тут думать! - отрезала Инна, раздражаясь и пугаясь его внезапной настойчивости. - Ты предлагаешь мне ради ваших тамошних дешевых джинсов и колбасы бросить сына на произвол судьбы. Я не согласна.
        - Обидно, что ты не даешь моей родине даже самого маленького шанса, - уязвленный Гордон натужно улыбнулся. - Когда-то давно мне, между прочим, тоже говорили, что Россия - гиблое место. Сплошные клише: тундра, арктический мороз, тоталитаризм, пьяные мужики и усатые бабы в телогрейках. Та еще нирвана, но однажды я собрал рюкзак и отправился посмотреть своими глазами, что правда, а что нет. И честное слово, не жалею. А Сережу… за кого ты меня принимаешь?.. Сережу мы, конечно, взяли бы с собой.

        В ту ночь Инне так и не удалось заснуть. Она лежала в постели рядом со своим темнокожим любовником и, по старой привычке, пыталась взвешивать незнакомые ей нежные чувства на весах здравого смысла. Снова с переменным успехом. Никакого удовольствия от физической близости с Гордоном она не испытывала. Стоны и крики были ее добровольной данью утомительному мужскому тщеславию - получив этот легко перевариваемый паек, партнер удовлетворенно расслаблялся и быстро оставлял ее в покое. С годами восьмичасовой сон и свежий воздух становились все важнее, тем более что свежего воздуха по месту ее жительства никогда не было. В этом ракурсе Америка представлялась не таким уж плохим вариантом. Трудно было вообразить себе, что какой-то заштатный университетский Блумингтон посреди прерий может быть более загажен выхлопами, чем Москва. Там ей, вероятно, удалось бы отсрочить неизбежную пластическую операцию еще на пару лет. С другой стороны, здесь, в зачумленной столице, в своем кругу, Инна - королева, номер один, все та же Инна Первая. Кем будет она там, в Блумингтоне? Никем. Потому что один специалист по русской
литературе и литературному переводу у них уже имеется. У второго наверняка нет шансов. Допустим, жить можно и за счет Гордона, но кто сказал, что постепенно стареющий профессор в ближайшее время не потеряет или уже не потерял свое теплое место? За четыре-то года? И сколько он зарабатывает? Хватит ли этого на приличную жизнь, такую, ради которой имело бы смысл начинать все сначала?
        Потом, есть ли в Блумингтоне интеллигентное общество? Сравнимого понятия, по крайней мере, в английском языке нет. Стоит ли надеяться, что то, чего нет даже в большом оксфордском словаре, существует в реальности?
        Ну и, наконец, семья. Как быть с сыном и двумя мужьями? Сережа, с подачи сердобольного Ильи, пробует себя на актерской ниве, но таланта у мальчишки, признаться, никакого, он даже в массовке выглядит чужеродным телом. Что он будет делать в Америке? Он даже английского толком не знает, так, на школьном уровне, несмотря на иняз. Сам Илья с бывшими сотрудниками киностудии пытается снимать рекламные ролики для телевидения, но они слишком умные для тех, кто согласен платить. Натан… Да, у Натана открылся настоящий талант, что-то среднее между ранним Глазуновым и сюрреализмом Дали, но здесь его картины не нужны вообще никому. В Америке… Инна снова взглядывает на спящего Гордона. Есть ли у него такие связи и такие деньги, чтобы организовать каталоги, выставки, рекламу? Скорее, нет.
        «Итого, - подытоживает она свои раздумья, видя, как за окном понемногу начинает брезжить серый рассвет, - мне, естественно, придется остаться и заботиться о них по-прежнему, чтобы они не сгинули совсем в этой чересчур радикально обновленной, ни на что больше не похожей стране…»

        Уже за завтраком, правда, ее снова стали мучить сомнения. Ей, от рождения любопытной и до сих пор не повидавшей в этом мире ничего, кроме отечественных курортов, запали в душу слова Гордона о том, чтобы посмотреть на Америку своими глазами, не через призму предрассудков холодной войны и в то же время без огульного восхищения конституционными свободами, сформировавшегося у забитой цензурой советской интеллигенции за непроницаемым железным занавесом.
        Гордону она об этом не сказала, но своим объявила, придя домой:
        - Я лечу в Штаты, мальчики!
        - Летишь с Гордоном, - уточнил Натан.
        - Зачем? Думаешь, тебя там очень ждут? - откликнулся практичный Илья из ванной.

        Все точки над «и» расставил сам Гордон, больше не повторив своего приглашения.


        5
        Тем не менее в Америку Инна все-таки попала, но позже, уже без него, и всего на месяц, которого ей, однако, хватило, чтобы понять, что дома она осталась не напрасно. В стране роскоши и блеска, где решительно каждый считал себя личностью, нескончаемые приемы, презентации и фуршеты, где она без выходных с утра до вечера переводила российскому бизнесмену Александру Лодыжинскому, сопровождали, как спутники, дела, связанные с деньгами. На русскую женщину, элегантно одетую, красивую, с манерами аристократки, внимание обратил только однажды официант, случайно уронив ей под ноги бокал с шампанским и многократно, витиевато извиняясь.
        Доктор Чен, глава крупной компании «Санрайдер», излагал присутствующим суть сетевого маркетинга. Вокруг Инны сидели и стояли люди явно состоятельные, серьезные.
        Может быть, поэтому или потому, что дела в спецшколе в последнее время шли не так уж хорошо и на четверых не всегда хватало, Инна стала вслушиваться еще внимательней, не только в целях точного перевода, но и для себя. К вечеру доктор Чен убедил ее окончательно, что будущее, в том числе ее собственное, именно за этой формой бизнеса, которая будто ковер-самолет из сказки, только садись и лети: предлагаемый товар сомнений не вызывал, а знакомых, чтобы выстроить необходимую сеть, у Инны, Ильи и Натана было более чем достаточно. Подогревала ее также мысль о сыне, которого, конечно, можно было бы пристроить к выгодному делу. По крайней мере, выглядеть солидным и убедительным Сережа умел не хуже своей матери.

        В тот вечер, совсем озверев от чужого языка, Александр Лодыжинский принял решение хорошенько расслабиться. Ресторан, сауна, массаж, бар - все, что предлагала гостям гостиница «Лексингтон» на Третьей авеню. Будущий официальный представитель компании «Санрайдер - Россия», он нуждался в светлой голове для предстоящих деловых переговоров о разделе намечающихся прибылей с доктором Ченом.
        - Готовьтесь, Инночка, сегодня вы всю ночь со мной, - предупредил он безапелляционно, полагая Иннино время своей собственностью.
        - За всю ночь наценка, двести долларов, - тоже без обиняков заявила измотанная перевод-чица, не представляя, как выдержит круглосуточный марафон.
        В ответ Александр, спонтанно меняя свои и ее планы, молча сунул ей пятисотенную зеленую бумажку прямо за бюстгальтер, в разрез белоснежной блузки, больно ухватил за запястье, затащил к себе в номер и, заперев дверь, швырнул на кровать.
        - Раздевайся, сучка продажная!
        С объяснимым ужасом и необъяснимым вожделением Инна увидала у него в руке брючный ремень.
        - Что вы, Александр!..
        Больше она ничего не говорила, только стонала. От боли, само собой. И от удовольствия. Грязного. Стыдного. Безумного.

        На следующее утро у российского бизнесмена голова была самая что ни на есть работоспособная, зато переводчица его переводила ему и Чену бог знает как, не в состоянии думать ни о чем, кроме слишком быстро пролетевшей ночи. Первой - и последней - в ее жизни ночи без сна, о которой она не пожалела.

        Результатами переговоров, опять затянувшихся дотемна, Александр тем не менее остался доволен. «Санрайдер - Россия» родилась.
        - Я буду ее первым дистрибьютором, - сказала Инна, заняв свое место в самолете, летевшем в Москву.
        - Вторым, - спокойно поправил Александр.
        В маркетинговой сети пирамидальной структуры, где доходы концентрировались на вершине и на порядок снижались на каждом следующем уровне, это имело значение.


        6
        Так Инна стала по-настоящему богатой. На новые, заоблачные, доходы она купила для своей странной семьи большой красивый дом в Барвихе, Натану - поддержку владельца модной художественной галереи, Илье - рекламу его нового фильма на двух ведущих каналах телевидения, Сереже… Она долго думала, что Сереже важнее всего, да так и не придумала, а потом вопрос этот отошел на второй план и забылся, потому что сын действительно оказался талантливым дистрибьютором и вскоре стал сам вполне прилично зарабатывать. Правда, под ее чутким руковод-ством и всегда на уровень ниже.
        Работать им приходилось много, но ежедневные встречи, поездки, множество людей вокруг - это было именно то, о чем Инна мечтала. Она без труда умела заразить любого своей идеей, так что на семинарах и тренингах будущие дистрибьюторы слушали ее затаив дыхание. Любила быть в центре, как актриса на сцене. Школа к тому же научила ее управлять подчиненными, организовывать, давать задания и проверять, как они выполнены. Никогда Инна не забывала ни вовремя пожурить, ни вовремя похвалить. Сомневающихся приглашала на собеседование в дорогой ресторан, угощала по-царски: посмотрите, мол, что я предлагаю вам взамен вашей постной нищеты. Самых лучших, гарантировавших ей постоянную прибыль, поощряла ценными подарками. Шли в ее бизнес, естественно, далеко не все, но в общем и целом инвестиции окупались.

        Новая волна неприятностей нахлынула за год до дефолта, когда Сережа непонятно по какой причине задумал купить себе отдельную квартиру.
        - Тебе что же, Сереженька, дома уже не хорошо? - Инна рассердилась, услыхав, что не слишком подходящий объект давно найден и строится, за ее спиной, без ее участия, за безумные деньги, под руководством какой-то девчонки, якобы дизайнера, очередной Сережиной пассии.
        - Ему двадцать два, Инночка, - попробовал успокоить ее Натан, - он уже самостоятельный.
        - Самостоятельный! Надо же! - Она окончательно разозлилась. - Где бы этот недоросль был без моей помощи? Заработал, видите ли, за мой счет пару копеек и воображает, что я ему теперь ни к чему! Это раньше, когда его, нищего, в тюрьме к стенке прижимали, мама с ее советами ему была ой как нужна!
        В ответ Сережа швырнул на массивный стол с инкрустациями из карельской березы ключи от только что купленного «БМВ» - Инниного последнего поощрительного подарка, вырвал с куском ткани из лацкана пиджака платиновый значок одной из высших ступеней «Санрайдер - Россия» и ушел, хлопнув дверью.
        - Ты хоть иногда думаешь, что говоришь? - Схватившись за левую сторону грудины, Натан опустился на стул.
        - Как тебе только в голову пришло, царица! - Рутинным движением Илья накапал каких-то резко пахнущих ментолом капель на кусок сахара и подал ему, одновременно щупая пульс.
        Инна смутилась. Мало того что она понятия не имела о Натановом ослабшем миокарде. Два брата - два ее лучших и единственных друга - смотрели на нее с одинаковым презрением.
        - А что такое? Я что, не имею права требовать от этого неблагодарного недоучки элементарного уважения?! Или…
        Она собиралась разразиться тирадой о своих заслугах перед сыном, о непосильной работе, которую выполняла все эти годы исключительно ради его блага, о бесчисленных ночах, проведенных без сна в тяжелых раздумьях о его будущем, и только тут поняла, что именно сказала Сереже в сердцах, позволив минутному раздражению взять над ней верх.

        - Сереженька, мальчик! Не сердись на меня, я старая, глупая баба! Пожалуйста, позвони мне!
        Эти слова или похожие Инна повторила Сережиному автоответчику раз, может быть, сто, но сын не откликнулся. Он пропал. Инна, Натан и Илья искали его по всему городу. Сначала сами, потом с милицией, потом с частным детективом. Безрезультатно.
        Потом, в девяносто восьмом, рухнул Иннин бизнес: недопоставки товара, недоплаты, отмена бонусов - доктор Чен рассудил здраво, что на российском нестабильном рынке ему пока больше делать нечего. Александр Лодыжинский заблаговременно выбыл из, казалось бы, бессмертной сети и через подставных лиц вложил нажитое в шикарные отели на швейцарских горнолыжных курортах. Звал, по старой памяти, и Инну в новую отрасль - ни английского, ни какого другого европейского языка удачливый бизнесмен так и не освоил, - но та, польстившись на небывалую российскую маржу, отказалась. Как выяснилось, зря. После дефолта поиски сына, расширенные до границ бывшего Советского Союза, пришлось совсем прекратить. В богатые времена экономить и откладывать на черный день Инне казалось крохоборством, поэтому оставшихся денег теперь едва хватало на продукты. Даже на экстрасенса, сулившего немедленный ответ, и то не нашлось двухсот у.е.
        Только в двухтысячном, когда вдруг в моду вошли Натановы картины, а Илья снял безвкусную комедию, имевшую чудовищный успех, в их общем хозяйстве снова появились средства, и вот тогда-то новый частный детектив наткнулся наконец на горячий след - в материалах по делу наркобаронов, разоблаченных еще в начале девяносто восьмого. Юноша, очень похожий на Сережу, под другим, правда, именем, фигурировал в нем как один из соучастников, курьер, перевозивший ценный товар и погибший в перестрелке при задержании преступной группы.
        - Господи! Почему? Почему он? Илья! Натан! Почему не я? Почему именно он?!
        Тупо перекладывая по столу откровенные фотографии, сделанные патологоанатомом, Инна вдруг увидела на плече у покойника безыскусную синюю татуировку: «Мамочка, я тебя люблю!»


        7
        Пусть никто не подумает, что Инна не любила своего сына. Конечно, она его любила, с того самого дня, когда нагапетяновские эмбрионы дали ей о нем первое наглядное представление. Просто ей казалось, что материнская любовь как таковая, лишенная материальной компоненты, для сына разумеется сама собой, ведь мать заботится о нем, балует его и желает ему добра. Конечно, добра, чего ж еще? Мать и сын не дистрибьюторы в маркетинговой сети, сына не надо хвалить, чтобы он верил в себя, не надо проявлять к нему ни особого внимания, ни сочувствия, ни уважения, чтобы он знал, что любим. Это совершенно естественно, что мать любит сына. Ее обидные «лоботряс», «неуч», «недоросль» и «неудачник» предназначались для слуха того настоящего Сережи, которого она всегда подразумевала под маской слабого, непутевого, заблудившегося мальчика. Хорошего Сережи, зачем-то спрятавшегося под этой некрасивой личиной. Ее Сереженьки, который из обидных нареканий непременно сделает одни только правильные выводы.
        А он не сделал, не сдюжил, сломался. Умер.
        Хороший, добрый, чистый мальчик, так и не показавший миру своего истинного лица.
        «Для чего мне теперь жить?»
        Стоя над его бедной, безликой и фактически безымянной могилой, между сильно постаревшими за несколько дней Натаном и Ильей, подпиравшими свою женщину с обеих сторон, чтобы она не упала в холодную скользкую грязь, Инна, тоже сломавшаяся, хотела плакать и не могла. Ни единой слезинки не проронила ни тогда, ни после. Что-то делала, как-то существовала, по инерции зарабатывала деньги, полагая, что это нужно, по инерции тратила, понимая, что оставить накопленное больше некому. Подчиняясь духу времени, перекроила стукнувшие шестьдесят на тридцать восемь. Красила длинные волосы в яркий черный цвет. Наводила на полные губы элегантный розовый лоск.
        Еще целое десятилетие.
        - Ты что-то исхудала, - как-то сказал Натан.
        Ей и правда в последнее время кусок в горло не лез.
        - Сходи, может быть, к врачу, - предложил Илья.
        Она все медлила, по привычке ссылаясь на занятость.
        Пока невыплаканное горе не пошло у нее кровью из груди.

        - Что же вы, моя дорогая, совсем на себя рукой махнули? - Казаков старается поймать отсутствующий взгляд женщины, нарочно отвернувшейся к стене. - Боритесь!
        - За что мне бороться, профессор?
        - За жизнь!
        - А для чего мне эта жизнь?
        - Ну что вы! У вас столько друзей, каждый день цветы, конфеты, фрукты! Наконец… - профессор задумывается на секунду, который из двух Инниных постоянных посетителей приходится ей мужем, и вспоминает, что вроде бы художник. - Наконец, Натан Захарович. Как он будет без вас?
        - Ах, профессор, ну чем я теперь могу им помочь? Раньше я зарабатывала, была нужна, а сегодня? Натан выставляется в Нью-Йорке, Илья возит свои фильмы в Канны… Обойдутся, - Инна в самом деле так думает, - а меня там, наверху, сынок ждет…

        «Подождет твой сынок!» - хочет крикнуть ей Даша, стоя за спиной у Казакова и вспоминая двух грустных мужчин, называющих эту снежную королеву ласковыми именами. Но история со Светой кое-чему ее научила: ну их, этих VIP, новых нареканий ей не надо, того и гляди выгонят, лучше держать язык за зубами.

        Выйдя за дверь, профессор берет у нее из рук историю Инниной болезни, листает, ищет что-то.
        - Что вы ищете, Максим Петрович? - Даша хочет помочь, но не знает как. - Давайте я найду.
        Профессор единственный во всей клинике вызывает у нее благоговение.
        - Найдите, - говорит он, - найдите мне телефон ее мужа, срочно. Я сделал что мог. Теперь очередь за ними.
        - Да как же помочь тому, кто не хочет, чтобы ему помогали?! - Даша опять думает об измотанных Инниных родственниках. - Она же спит и видит поскорее умереть!
        - Ну, так вот пусть и сделают, чтоб расхотела! В этом весь смысл и лучшее лекарство. А наплакаться по ней они еще успеют, когда повод появится.


        8
        - Хай, бэби! - Распахнув дверь палаты, шоколадный Гордон продемонстрировал присутствующим широкую белоснежную улыбку. - Как ты, моя королева?
        В одной руке - букет великолепных белых роз, в другой - какие-то пакеты с надписями «Chicago» и «Duty Free». Солнечный аромат дорогого одеколона перебивал невеселые больничные запахи.
        - Гляди, что я тебе привез!
        На столике у кровати выстроились глянцевые коробочки с самыми модными духами, упаковки со сладостями, бутылки с экзотическими ликерами. Все то, до чего его королева была охоча в далеком девяносто третьем. Он ничего не забыл, даже твердокопченые колбаски в белой сладковатой пудре, которые можно есть без хлеба, как конфеты.
        - Вставай! Сейчас к вам домой, переодеваться - и в ресторан!
        - В ресторан?.. Гордон! Как ты здесь?..
        Огорошенная Инна, изрезанная, с черными гнойными гематомами вокруг незаживающих ран, Инна, у которой никак не получается достойно уйти со сцены, смотрела на нежданного гостя глазами, полными слез. Ее американец был по-прежнему божественно красив, и никто, даже самый завзятый недоброжелатель, не дал бы ему тех шестидесяти семи, которые он недавно отпраздновал. Инна вспомнила, что день рождения у него как раз в декабре, вроде бы пятого, позавчера.
        - Happy birthday… - тихо проговорила она. - How are you?[2 - Как ты? (англ.)]
        - Без тебя? - Голливудская улыбка стала грустной. - Средне. Но теперь… теперь, я уверен, все будет хорошо.
        - Да, - согласилась Инна, чтобы его не расстраивать, - только вот по поводу ресторана…
        - Знаю, знаю, красавица, - Гордон набрал на мобильном чей-то номер, - начинаем, пора!

        Инна, как во сне, видела, что Илья и Натан закатывают в палату полностью накрытый стол на колесах и расставляют вокруг жесткие пластиковые табуретки. Словно в тумане, она в самом деле поднялась, накинула поверх больничной распашонки широкое праздничное платье, которое Натан протянул ей прямо на магазинной вешалке. Поправила давно сбившуюся прическу.
        - Садись, королева, - Гордон придвинул ей более удобный стул со спинкой, - садись сюда, во главу стола, сегодня твой день.
        «Может быть, мне повезет и вино окажется отравленным… - подумала Инна. - Хорошо бы… Умереть нормально одетой, надушенной, в кругу друзей, с бокалом вина все-таки лучше, чем лежа, как труп, в гнусных тряпках, пахнущих кровью…»
        Когда вся компания, включая разрумянившихся в мужском обществе соседок, разместилась за импровизированным столом, Инна отметила, что одно место, прямо напротив нее, осталось свободным. Наверное, ее мальчики пригласили и Казакова, но профессор, конечно, занят, поэтому не идет. Илья разлил темно-бордовую терпкую жидкость по бокалам, тоже принесенным с собой. Натан раздал хлеб, пустил по кругу блюда с нарезкой и овощами. После этого, чокнувшись за встречу, хозяева и гости принялись есть.
        - Как ты здесь очутился, Гордон? - Иннино любопытство понемногу взяло верх над привычной апатией. - Невероятно!
        - Да, это чудо, - негр кивнул, жуя, - представь себе, меня разыскал твой муж.
        - Натан?! - еще больше удивилась Инна. - Но как?
        - Через университет, - гордо пояснил Натан, - Интернет - великая вещь!
        - Понимаешь, - Гордон налил себе еще вина, - в том-то и чудо. Ни в каком университете я давно уже не работаю, да и живу не в Блумингтоне, а в Чикаго. Ректор сменился, бывшие коллеги уволились… И вдруг, позавчера, как раз в день моего рождения, мне в дверь звонит курьер и передает письмо из России. Оказывается, как раз в чикагском отделении DHL, где распределяется приходящая почта для доставки по штату, работает мой сосед, который знает меня лично. Вот он и исправил университетский адрес на правильный. Я прочел, что тебе нужна помощь, и тут же заказал два билета в Москву на ближайший рейс.
        - Два? Почему?
        Инна легко могла предположить, что Гордон хотел еще раз попытать счастья, пригласив ее в Америку. Он ведь помнил ее семнадцать лет назад, здоровую, веселую, и не мог знать, во что она превратилась после операции, что бы там ни написал ему Натан. Но для чего было покупать два билета в Москву?
        - А как ты сама думаешь? - Американец поглядел на нее с некоторым сомнением. - Сердце твой сын унаследовал не от тебя! Оно у него только снаружи черствое, а внутри… внутри доброе, как у его отца… прости, отцов…
        - Сережа?.. - Монотонные снимки патологоанатома снова встали у Инны перед глазами. - Не надо… это слишком! Я знаю, вы хотите помочь, но… не надо! Слишком больно!.. Я все сделала не так, я виновата перед ним, я не уследила, упустила, но… пожалуйста!
        - Да, Гордон, не надо, это действительно чересчур, - Илья встал, добывая из кармана сахар и капли для смертельно побледневшего Натана, - подарки, вино - хорошо, но про Сереженьку - это совершенно излишне. Это слишком большое горе. Для матери в первую очередь.
        Тоже поднимаясь с места, Гордон вынул из бумажника свернутый лист бумаги - распечатку авиакомпании.
        - Рейс Чикаго - Москва, седьмое декабря, Розман Сергей. Мы вместе летели. Инна, я понятия не имел… Он, конечно, упоминал, что вы поссорились и не общаетесь, но не говорил, что ты вообще ничего не знаешь…

        То, что поведал ей Гордон, когда улеглось первое смятение и Натан снова обрел способность дышать полной грудью, было чрезвычайно просто и совсем не похоже на романтическую сказку, даже если соседки и внимали таинственному иностранцу не дыша. Сережа, разозлившись на мать, всего-навсего, как многие его соотечественники в те годы, на хорошо ему знакомой Украине купил себе право на въезд в Германию, которая тогда еще без ограничения принимала бывших советских евреев, а получив немецкий вид на жительство, немедленно полетел в Нью-Йорк к доктору Чену. Платиновый уровень в российском отделении «Санрайдера» помог ему только назначить с недосягаемым китайцем десятиминутную встречу. Всего остального Сережа добивался без каких-либо привилегий, но Иннины гены быстро привели его в Чикаго, на вершину тамошней маркетинговой сети.
        Однажды Гордон попал на семинар «Санрайдера». Он увидел молодого человека с холодными серыми глазами, бойко излагавшего заученными английскими фразами Ченову волшебную модель с явным русским акцентом, тот напоминал Инну необъяснимой убедительностью каждого своего жеста - больше, чем лицом. Но Гордон все-таки решился и подошел к нему после семинара. Сережа, как ни странно, очень обрадовался, сказал, что отлично помнит маминого коллегу и был бы рад возобновить давнишнее знакомство. Гордон, естественно, не возражал.
        С тех пор они регулярно перезванивались и даже часто встречались. Своей семьи у Гордона не было, поэтому Сережа, в домашней обстановке ничуть не похожий на неумолимого дельца, помешавшегося на прибылях, стал ему вроде приемного сына. Он же помог бывшему любовнику своей матери выгодно опубликовать первое большое эссе о русско-английском литературном переводе. Оно продавалось как бестселлер, поэтому за второе, третье и четвертое издания алчные издатели каждый раз устраивали у Гордона дома настоящий аукцион. Сережа посоветовал растерявшемуся автору, привыкшему считать каждый цент, куда правильнее всего вложить накопленные деньги, нашел для него выгодный дом в фешенебельном пригороде, организовал уборщицу, кухарку и честного агента. Так что к тому моменту, как в дверь к Гордону позвонил курьер с письмом от Натана, неисправимый идеалист уже вполне мог назвать себя состоятельным человеком.
        Про Инну они с Сережей все эти годы практически не разговаривали. Во-первых, Сережа сразу дал ему понять, что такие разговоры ему неприятны - мать его слишком сильно обидела. Во-вторых, Гордону и самому было неловко.
        - И в-третьих, - докончила за него Инна, чувствуя жаркий прилив давно забытой энергии и под его воздействием становясь снова язвительной и резкой, какой Гордон знал ее в перестроечные годы, - после того, что я сделала с тобой, тебе, естественно, ничего не стоило оправдать его идиотское решение: в конце концов, ты в свое время поступил точно так же.
        - Может быть, - ответил он, - отпираться смешно.
        - Ладно, оставим ненужные сантименты, на них у меня никогда не было времени, а теперь и подавно нет. - Инна по-царски окинула взглядом примолкшее общество. - Скажи одно: где сейчас этот безмозглый трус?
        Похоже, она ошибалась: нет и не было никакого настоящего Сережи. Пусть Гордон говорит что хочет про сердце, мягкое изнутри. Все равно есть только тот Сережа, который за тринадцать лет не послал даже безвинно пострадавшим Илье с Натаном ни единой, даже самой краткой весточки. Потому что знал, что они слишком добрые и проговорятся… Какая дикая, непростительная жестокость! Когда, почему он таким стал? Кто виноват? Или, может быть, он уже был таким у нее в животе и только нереалистическая картина - случайное и неверное впечатление - тридцать шесть лет застила ей глаза?

        - Какая грустная история! - Леночка, ненадолго очнувшаяся от бесконечной дурноты, поглубже закапывается в тощее одеяло.
        Нечаянный праздник давно окончен, мужчины ушли.
        - Ну что вы, Леночка, типичный случай, - Инна, снова в невзрачной распашонке, чувствует неприятную, острую боль вокруг глубоких ран и еще более острое желание с кем-то поговорить, - одна глупость рождает другую, другая третью и так далее.
        Инна хочет рассказать ей все, что помнит, о Сереже, о себе, о Гордоне, Илье, Натане, даже об Александре Лодыжинском, о том, как она делала одну глупость за другой, а они видели и ничего не говорили, обижались и не прощали, уходили и не возвращались, но Леночка уже снова дремлет под гнетом своей больной, безнадежной жизни.


        9
        Инна умерла через четыре дня, одиннадцатого декабря, ближе к полуночи. К этому моменту Натан и Илья уже вторые сутки избегали смотреть ей в глаза. Ясно было, что Сережа остановился у них и только к матери не идет. Не хочет. Или боится. Или и то и другое. Жестокий, слабый, заблудившийся мальчик! А эти двое так счастливы, что не найдут в себе сил поставить дураку ультиматум: либо - либо. Либо пусть наконец научится вести себя как человек. Либо пусть не требует человеческого отношения. Что тут непонятного? Обычная здравая логика. Раз мальчик жив, значит, у него есть шанс. Он не безнадежен. Никто не безнадежен. Но Илья, Натан - они уедут с ним в Чикаго, будут любить, жалеть, жарить ему, как в детстве, гренки с сахаром в молоке. Будут принимать его таким, каков он есть, поощряя за хорошее и не журя за плохое.
        Один бог знает, чем это кончится!


        Леночка
        1
        Когда тебе всего двадцать, да и то неполных, смерть для тебя не существует. Ее нет, как нет морщин, таблеток на ночном столике и социального работника, приносящего тебе раз в неделю хлеб и молоко. Нет, как нет всего того, о чем никогда не думаешь. Вышел в соседнюю комнату - и забыл про стоящий там рояль. Какой философ это написал? В последнее время Леночкина память тоже функционирует выборочно, вполсилы, как у старушки-бабушки Марии Савельевны, иногда забывающей самые простые вещи.
        Леночка лежит на койке у самого окна, за которым сквозь сплошное одеяло снежных туч чуть просвечивает голубое небо. Совсем чуть-чуть, одна-две капли голубого - в целом море бело-серого. Наверное, скоро пойдет снег. Хочется взять бумагу, краски и рисовать. Снег Леночке нравится. Он чистый, холодный и спокойный. Как глаза мужчины, утром стоявшего у соседней кровати, где недавняя именинница - наверное, именинница, иначе почему вино и гости? - ждала похоронную команду.
        Наверное, это и был тот самый Сережа.
        Откуда ей знакомо его лицо?
        Леночка припоминает рассказ седого американца. Даже если бы он умолчал о своих книгах, по ясности изложения можно было бы угадать, что он человек пишущий. Грамотную, развитую речь - пережиток прошлого века - различишь и в толпе митингующих. Так, как он, говорили ее мать с отцом, и хотя их давным-давно нет, Леночка говорит так же. По крайней мере, старается не пускать в бытовую речь безобразный русский новояз. Он, выгнанный за дверь, все равно влезает в окно, достаточно включить компьютер, телевизор, радио, открыть газету или журнал. Даже книгу. Куда подевались редакторы, корректоры, куда, в конце концов, девалась нормальная, здравая цензура? Нельзя же печатать все, даже неприличное, даже за деньги! Это у них там, в Америке, за деньги можно все, как этому Сереже…
        Леночка ловит себя на том, что точь-в-точь с тем же пылом повторяет любимые бабушкины сентенции, и исправляется:
        «А у нас за деньги, дорогая бабуля, давно уже можно гораздо больше, чем частично законное и внешне нравственное американское все, и сыновья матерей здесь бросают точно так же, нам ли с тобой не знать?..»


        2
        Леночке было всего три с половиной года, когда на ее глазах бандиты, ворвавшись к ним в квартиру, убили сначала ее отца, а потом маму. Убили зверски, без всякого смысла: родители и не думали защищать свое имущество. Отец сам отпер сейф с деньгами и золотом и отдал ключи от двух дорогих машин, стоявших во дворе. Возможно, грабителям не понравилось, что очень ценная старорусская икона, за которой они, должно быть, и явились по чьей-то наводке, оказалась в другом месте, под книжным шкафом, внизу, под паркетом, и отцу пришлось слишком долго вытаскивать книги, полки и без инструмента отковыривать рассевшиеся деревяшки. Заполучив желаемое, один из трех бандитов стукнул его, все еще сидевшего на корточках, железным прутом по голове и бил до тех пор, пока вокруг не растеклась целая лужа крови, а второй ударил дико заоравшую мать кулаком в лицо, так что она без чувств рухнула на пол, и за ноги утащил в спальню. Больше Леночка матери не видела.
        Почему не тронули девчонку, метавшуюся, как тигренок, между решетками допотопного манежа, так и осталось загадкой. Может быть, потому, что она при этом молчала - она потом еще два года молчала, отходя от пережитого шока, - или же молодчики, убежденные в собственной безнаказанности, недооценили ее возраст: что она упомнит? Лица убийц тем не менее врезались ей в память до мельчайших подробностей, любого из них она и теперь опознала бы без труда. Бабушка Мария Савельевна утверждала, что это признак недюжинного художественного таланта.

        Милиция обнаружила уснувшую от изнеможения немую сироту только через сутки. Должно быть, кто-то из соседей обратил наконец внимание на распахнутую настежь дверь. Толстый злой мент (милиционер, поправляет себя Леночка) нехорошо ругался, диктуя в протокол про кровь, труп и раскиданные книги. Потом вышел в коридор, побыл там с минуту, вернулся и сказал соседям-понятым:
        - Эти буржуины сами виноваты, не надо было сигнализацию отключать!
        Только позже, через много лет, повзрослевшая Леночка расплакалась, невзначай вспомнив его слова. Ах, если бы отец или мать не забыли нажать какую-то глупую кнопку! Как бы тогда все было?! То, что милиционер, ничтоже сумняшеся, свел двойное убийство к халатности самих жертв, ускользнуло от детского понимания и теперь тоже не встревожило.
        В рамках спотыкающегося расследования молчавшей Леночке показывали фотографии подозреваемых, но тех, страшных, навсегда запомнившихся лиц среди них не было. Девчушке казалось, будто незнакомые черты через глаза затекают ей куда-то за затылок, а оттуда вниз, в живот, и там остаются, словно куски камней. Там они, должно быть, и остались, иначе откуда взялась в ней теперь, так рано, эта болезнь? Детскую психологию в расчет тогда не приняли, и трехлетней Леночке пришлось - на руках у дяди - пересмотреть, как взрослой, всю базу данных местного сыска.
        В отличие от своего младшего брата, отца Леночки, хозяина небольшого автосалона, дядя до того момента оставался рядовым бухгалтером. Раньше, до перестройки, они с отцом вместе работали в научно-исследовательском институте физики. Дядя - в бухгалтерии, отец - научным сотрудником. Потом папа решил попытать счастья в другой области, а дядя, побоявшись, что новые времена кончатся новыми репрессиями, предпочел «не дразнить гусей». Так рассказывала бабушка. Маленькая Леночка ничего этого, конечно, помнить не могла.
        Помнила она, как дядя сразу после разговора со следователем куда-то вез ее на своих дребезжащих «Жигулях» и, сунув в руку оплывающее мороженое, надолго оставил одну в запертой машине. Помнила, как он вернулся, радостно улыбаясь, с целлофановым пакетом под мышкой, протянул ей, и так перемазанной сладким молоком, еще один вафельный стаканчик, забыв, видно, про первый от избытка каких-то неизвестных чувств.
        А еще она помнила, как посмотрела на нее дядина жена, когда дядя спросил ее, что им делать с племянницей.
        - В детских домах тоже вырастают хорошие люди, - ответила она, - мы не обязаны.

        Из детского дома Леночку через две недели забрала Мария Савельевна. Сразу, как выяснила, куда старший сын сбыл не нужную ему и жене племянницу.
        - Не понимаю, в кого ты такой уродился! - Бабушка была вне себя и топала ногами. - Что вы вообще за люди?!
        - Люди как люди! - Дядина жена уперла руки в боки. - Нормальные! Не мать Тереза!
        - Об этом я даже не говорю! - не уступала бабушка. - Вам что, трудно было один междугородный звонок сделать?! Или дорого?!
        Так и не получив ответа, почему ей ничего не сообщили ни про гибель сына, ни про оставшуюся в живых Леночку, Мария Савельевна смачно плюнула под ноги невестке и увела девочку на вокзал.
        Так урожденная киевлянка стала москвичкой.


        3
        Бабушке тогда уже было семьдесят, жила она на мизерную пенсию театральной билетерши, но характер у нее был железный. После гибели Леночкиных родителей никто больше о ней не вспоминал и ей не помогал, хотя расходов, конечно, стало вдвое больше, но и пропитание, и какую-никакую одежду, и даже образование она внучке обеспечила. Дождавшись, пока та снова научится высказывать свои мысли вслух, устроилась консьержкой в дом побогаче. Дежурила через день, ночами, накормив девочку ужином и уложив спать.
        И следить за ней тоже не забывала. С кем Лена дружит, куда ходит, что читает - обо всем имела понятие. Внучка, впрочем, ничего и не скрывала. Даже когда влюбилась в самый первый раз, в третьем классе, сразу пришла к бабушке и созналась: хорош, мол, собою очень, все девчонки от него без ума, но вдруг все-таки не тот?.. Не принц из «Алых парусов»?
        - А приведи-ка его к нам на чай, детка, - посоветовала бабушка, - на улице одно, в четырех стенах другое.
        Пригласили, заварили крепкого черного чаю, поставили на стол небольшой тортик, а возлюбленный как накинулся на сладкое, так за пять минут почти все один и съел. Леночка от стыда чуть сквозь землю не провалилась. Зато сразу ясно стало, что он в самом деле не принц.
        По части мужского пола бабушка становилась тем строже, чем старше делалась внучка. Не из каких-то там соображений собственности, отнюдь, Мария Савельевна считала семью и детей главной жизненной целью любой женщины. Вокруг, однако, царила такая распущенность, что без стойких моральных принципов, действующих на уровне безусловного рефлекса, девушке любого склада грозило, по ее мнению, очутиться на панели.
        - Первая ночь с мужчиной для девушки важнее всего остального, она должна быть особенной, как сказка про «Синюю птицу», - говорила Мария Савельевна. - Какая у девушки первая ночь, такой и будет вся оставшаяся жизнь!
        Понятно, что в результате к двадцати двум годам романтичная, очень разборчивая Леночка не приобрела совершенно никакого практического опыта, и мужчины представлялись ей существами такими же бесполыми, как она сама.
        Многолетние занятия в балетной студии, которая находилась в доме напротив, превратили ее и без того тоненькое тело в сгусток твердых, красиво развитых мышц, не дали груди вырасти даже до того небольшого размера, который был запланирован природой. Танцевать ей нравилось, хотя лучшие роли всегда доставались детям спонсоров. Нравилось и учиться. И тут уж никто не мог перейти ей дорогу. Училась она прекрасно. И в школе, и в университете.
        Жаль, что теперь про диплом придется забыть.


        4
        Странные боли внизу живота сопровождали ее лет с двенадцати: поболит - пройдет, поболит - пройдет. Иногда, правда, болело день или два, как судорога, так что ни чихнуть, ни засмеяться. Тогда особенно трудно было не подавать вида, но стареющую бабушку, единственного родного человека на всем белом свете, волновать не хотелось ни в коем случае, и Леночка храбро терпела. Даже когда «Скорая помощь» неделю назад подобрала ее, потерявшую сознание, на улице, первое, что она сказала, придя в себя, было:
        - Пожалуйста, не сообщайте бабушке!
        Сообщить, однако, все-таки пришлось, потому что диагноз, который поставили Леночке на основании маточного кровотечения, совершенно исключал своевременное возвращение домой.
        По телефону бабушка страшную новость приняла стоически, как принимала все удары судьбы, выпавшие ей на долю, но в ту же ночь сама слегла в предынфактном состоянии. Теперь они с Леночкой дважды в день перезванивались по мобильному и старательно делали друг перед другом вид, что все вот-вот снова будет хорошо.
        О том, что тщательно хранимой девственности Леночку лишили за секунду в рамках необходимой биопсии, бабушка, конечно, не узнала.

        - Доктор, скажите, после операции я еще смогу иметь детей? - преодолевая ужасное смущение, Леночка все-таки решается спросить.
        - Нет, - честно отвечает Казаков и, обращаясь к медсестре, показывает на что-то в истории болезни: - Что это такое?
        - Результаты анализа, - говорит та.
        - Это я вижу, я вот про это, - уточняет профессор, тыча пальцем в конкретную строку. - Вот это что? Невнимательность?
        - Откуда я знаю!
        Казаков сильно жалеет, что у сообразительной Даши сегодня выходной. Валентина, хоть и операционная сестра, особыми талантами не блещет.
        - Повторить все анализы.
        - Все?! - Валентина вскидывает тонюсенькие брови. - Это деньги, профессор, у нее нет… Она и так бесплатно в VIP!..
        - В самом деле, доктор, мы с бабушкой… - Леночка, которой очень неловко, пытается вмешаться, но Казаков останавливает ее одним взглядом, далеко не кротким.
        - Повторить. Все. От начала до конца.
        Он и тихо ворчащая медсестра выходят из палаты, и тут Леночке становится еще неудобнее: за их широкими спинами и своими грустными мыслями о незадавшейся жизни она не заметила, что у соседней, еще пустой кровати опять стоит он. Блудный сын покойницы. Американец. Богатенький Буратино. И наверняка посмеивается и над ее теперь уже неизбежной женской неполноценностью, и над ее кричащей нищетой…

        Собирая в спортивную сумку оставшиеся Иннины вещи, Сережа действительно разглядывает испуганную девочку неприлично долго.
        - Что вы на меня так уставились? - Ее грубые слова нисколько не соответствуют ее же ангельскому тону. - Я все-таки не обезьяна в зоопарке!
        - Извини, ты мне просто нравишься, - поясняет он, как принято в Америке, без лишних реверансов.
        - Мы на «ты»? - В ответ на панибратство Леночка, наоборот, старается говорить чопорно, как английская королева.
        «Никогда! Никогда не будет у меня ни сказочной первой ночи, ни принца, ни даже ребеночка! Никогда!»
        - Тебе очень страшно? - спрашивает Сережа невпопад и, оставив раскрытую сумку стоять на полу, наклоняется к самому Леночкиному уху. - Хочешь, я все брошу и останусь с тобой?


        5
        Будем откровенны, Сережа не имел в виду «до гробовой доски», хотя ангелоподобная девочка ему в самом деле понравилась: тихая, скромная, но видно, что сильная, как говорят, с внутренним стержнем. И конечно, одинокая, потому что сейчас, когда ей нужны поддержка и тепло, никого нет рядом. А те, что есть и желают добра, наверняка говорят слова ненужные и, в принципе, жестокие. Никто не придет и не положит руку на руку, не помолчит с тобой вместе. Скажут: «Держись! Смотри вперед! Ты можешь!» А хочется просто тепла, без пионерских лозунгов.
        Он вспоминает себя, как сам лежал в заштатной киевской больнице и от стыда боялся поднять глаза, как будто и впрямь, как говорила мать, лично был виноват в том, что с ним случилось. Его тогда подняла на ноги мысль, что женщина, не способная на жалость, наверное, права. Что он своим позором заплатил за свою трусость, стоившую жизни двум молодым, здоровым людям, имевшим несчастье занимать квартиру, неожиданно выросшую в цене.
        Что с того, что он был еще моложе, чем эта девчонка, и ничего не знал наверняка? Разве он не догадывался, чем на самом деле занимается его ежедневно богатеющая фирма? Многое ли меняет тот факт, что у шефа-риелтора в милиции все были свои и идти к ним с заявлением означало самому нарваться на пулю или нож? Поэтому не сработала сигнализация. Поэтому следователь на пару с адвокатом всеми средствами понуждали его, самую мелкую сошку, к чистосердечному признанию, а не уговорив, отдали уголовникам. Поэтому настоящие убийцы до сих пор гуляют и останутся гулять на свободе.
        Он ни при чем. И все равно виноват. И правильно, что физическая расправа хотя бы над одним из десятка виновных состоялась еще тогда. Око за око, зуб за зуб. И хорошо, что мать вовремя навела его на эту мысль.
        Она не была плохой. Она была умной. Ей просто не хватало… чего? Теплоты, формулирует Сережа. Душевной теплоты. Зато она твердо верила, что сын не пустое место, не середнячок-троечник и всегда способен на большее, чего бы уже ни добился. Именно поэтому он тогда рванул за границу - собирался наглядно доказать ей, чего стоит. Именно поэтому не объявлялся: нечего было сообщить, американский бизнес развивался неплохо, но не лучше старого московского. Именно поэтому они теперь не встретились. Потому что в Шереметьево Сережу, получавшего багаж, по мобильному разыскал доктор Чен и предложил совершенно сногсшибательный новый русский гешефт. Ему лично, без посредников. Надо было только срочно на три дня слетать в Ниццу, поговорить с инвесторами, подписать готовые контракты. С этой новостью Сережа хотел прийти к матери - не с пустыми сантиментами вроде извинений и слез, а с фактами, неопровержимыми доказательствами ее правоты.
        Жаль, что она не дождалась.

        Этого уже не поправишь.
        «Ничего, - утешает себя Сережа, - общий баланс тоже имеет значение…»
        И задает чужой девочке вопросы, которые хотел бы задать матери:
        - Тебе страшно? О чем ты думаешь? Ты кого-нибудь любишь?

        А потом он отправляется прямиком к Казакову и, не застав его на месте, щедро оделяет деньгами обрадованную медсестру Валентину, обещая столько же за каждый необходимый Леночке шаг.
        - И будьте добры, не экономьте, пусть у нее будет все самое лучшее, а главное, переведите ее в отдельную палату. Разумеется, за мой счет.


        6
        Медсестра Валентина замерла в раздумьях. Как это может быть? Новые анализы не показывают онкологии. Вообще. Похоже, не зря Казаков сомневался: кто-то с самого начала все перепутал.
        - Вот страна! Сплошные уроды! Максим Пе… - громкий возглас замер у нее в гортани.
        «Что это я? А как же американские денежки?»
        Скажи она прямо сейчас профессору, что он прав и не понадобится девчонке из VIP никаких дополнительных «шагов», на ее место претендентов, слава богу, достаточно - выпишут, и поминай тогда как звали щедрого американца с его долларами.
        «Да только что делать-то?»
        Хоть и бардак кругом, а совсем уж что вздумается делать тоже нельзя, надо что-то придумать поумнее. Валентина снова посмотрела на напечатанную бумажку с результатами, прикидывая, сумеет ли незаметно переправить основные цифры и фразы. Конечно, нет. Зануда Казаков замечает даже забытые запятые, хотя кому они за дверями школы вообще нужны? Вот именно, никому. Она чуть обернулась, на всякий случай, но профессор, уставший после очередной операции, продолжал сидеть за столом в соседнем помещении, забыв про остывающий кофе.
        «Эврика!»
        Решение созрело внезапно, само собой, причем такое простое, что Валентина даже тихонько засмеялась.
        «Ну конечно! Авокян из двенадцатой!»
        В двенадцатой палате, относительно Леночкиной в другом конце коридора, уже месяц лежала пациентка профессора Малютина. Вот уж у нее точно была саркома матки, прооперированная, с самыми что ни на есть кошмарными показателями. Малютин говорил, не выживет. Небезопасное, конечно, мероприятие, но медсестре, да еще в ночную смену, которая как раз предстояла Валентине, добраться до ее истории болезни и, заменив имя, откопировать пару листков, было, если подумать, вовсе не так уж сложно.
        «А что? Пусть этот буржуй раскошеливается, раз все равно собрался. У моей дочки американских поклонников нет!»


        7
        От отдельной палаты Леночка отказалась наотрез. Нет, и все! Что вообразил себе этот ненормальный?! Сережины нуворишеские замашки, что и говорить, шли вразрез с бабушкиными правилами интеллигентного поведения. Как ни уговаривала медсестра Валентина, вдруг почему-то ставшая предупредительной и доброй, Леночка соблазну не поддалась.
        «Ясно почему! За деньги теперь все добрые!»
        Она представила себе, как бабушка, старенькая, больная, обходится в самой обыкновенной душегубке на десятерых и ползает в туалет в другой конец отделения. Таким, как она, а не Леночке, нужны отдельные комнаты с удобствами и расторопные медсестры.
        - Не обижайте нашего американского соотечественника, неудобно, - в голосе Валентины послышалась то ли просьба, то ли угроза.
        - Стыдно вам! - не смутилась Леночка. - Посмотрите кругом, я, что ли, тут самая больная?!
        Несмотря на пугающий диагноз и постоянную слабость, Леночка так и не сумела до сих пор адекватно оценить то, что с ней происходит, поэтому ей, по привычке, казалось, будто она в любом случае здоровее не только восьмидесятипятилетней старушки, но и своих соседок. Их, кстати, теперь уже снова было три.
        Разочаровал ее в этом смысле только Казаков, во время обхода присевший и к ней на постель.
        - Дела-то ваши хуже, чем мы думали, - сказал он грустно, - придется вам после полной гистеэктомии пройти еще курс химиотерапии, а затем дистанционное облучение.
        - Но… но я же чувствую себя вовсе… вовсе не так плохо… - робко заметила она. - Почти как всегда, можно сказать…
        - Как всегда? - профессор вроде бы удивился. - Ничего нового? А слабость? А дурнота? А кровотечение?
        - У меня с детства анемия, и рвота бывала, а кровь… не знаю… но сейчас ведь ее уже нет…
        - Да, я и сам несколько удивлен, но показатели резко ухудшились за последнюю неделю. Что ж поделать. Держитесь, операция послезавтра, в восемь утра.
        - Послезавтра? Уже? - У Леночки внутри будто затикала бомба, предназначенная взорвать ее будущую счастливую семейную жизнь, на которую она последние дни все равно продолжала надеяться.
        - Ждать, увы, нечего.
        «Ни мужа, ни ребеночка?.. Нет, не может быть!»
        - Может, еще раз проверить? Как-нибудь по-другому? Может быть, есть еще какие-то возможности? Дороже? - спросила она в отчаянии, умирая от стыда. - Скажите Сергею, он заплатит…

        - А ты быстро освоилась, молодчина, - получив от Валентины новую эсэмэску с цифрами и припиской «привет от вашей Леночки», Сережа еще раз навестил свою протеже.
        Бледненькая, она от его слов покраснела, как спелый помидор.
        - Это… я… поймите!..
        - Да ладно тебе, не совестись, все правильно, - Сережа чуть усмехнулся, принимая ее стыд за отлично разыгранную репризу. - Сказал - заплачу, значит, так и будет. Ты чего от отдельной-то отказалась? Думала, у меня на все не хватит?
        Взглядывая на него лишь украдкой, исподлобья, Леночка чувствовала себя точно как когда-то в третьем классе: этот принц тоже, кажется, способен был сожрать весь торт в одиночку! Хотя - и здесь ее житейская мудрость явственно давала сбой - как может бескорыстная щедрость равняться жадности? Какой у Сережи может быть к ней интерес? Не влюбился же он, в самом деле!
        «А если? - спрашивала она себя. - Если влюбился? Поедешь ты с ним хоть на край света?»
        Готовность идти за любимым на край света была ее личным и, может быть, главным критерием, даже если бабушка и возражала резонно против него.
        «Край света - это в нашем случае Америка? Тоже мне подвиг!»
        - Да, у вас на все хватит, - сказала она не слишком уверенно, - у таких, как вы, всегда на все хватает!
        - А какой я? Ты знаешь, конечно? - Сережа почти собрался уходить.
        Максималисты те же дураки, только с претензией. Иметь с ними дело бессмысленно, а в первую очередь скучно.
        - Так знаешь или нет?
        - Нет. - Леночка признается ему и себе, что он прав, ничего она, в сущности, о нем не знает.
        Что за женщина была его мать? Может быть, он не просто так сбежал от нее на другой континент. Что, если он своими деньгами помогает не только ей, Леночке, но и еще каким-нибудь сиротам по всему миру? Вдруг, если приглядеться внимательнее, богатство вообще не порок? Ее собственный отец тоже ведь был не беден, а разве повернется у нее язык даже в шутку назвать его нуворишем и тем более вором?
        - Рассказать? - спрашивает Сергей немного насмешливо.
        Леночка, впрочем, заметила, что с насмешкой он делает и говорит почти все. Красивый, богатый, удачливый, он почему-то кажется ей ужасно одиноким. Ей хочется его пожалеть. Даже если мудрая Мария Савельевна утверждает, что ореол одиночества для мужчины как для цветка сладкая пыльца, приманка, каприз эволюции, а для женщины жалость - основная причина разочарований.
        - Да, - отвечает она, - конечно, расскажите.


        8
        Решение жениться созрело у Сережи за полдня до Леночкиной операции. Собираясь в больницу, он разложил по пакетам термос с горячим куриным бульоном, свежесваренный клюквенный морс в бутылке из-под минеральной воды, пригласительные билеты на рождественский бал в Венскую оперу в следующем декабре и антикварное серебряное кольцо с изумрудами работы парижского ювелира.
        От двух своих воспитателей (в отличие от Инны он не считал своим настоящим отцом ни того, ни другого) Сережа в равной мере унаследовал простую заботливую нежность и пылкую театральность красивых жестов. Два противоположных начала иногда бились в нем не на жизнь, а на смерть, как разругавшиеся близнецы, и только теперь заключили - может быть, временное - перемирие, чтобы он в третий раз попытался стать счастливым. Теперь, когда у матери уже нет возможности ему помешать.
        Созерцая, как он - подобно Гордону - выметывает на прикроватную тумбочку свои разнокалиберные дары, Леночка невольно умилилась его мальчишеской наивности и секунд на пятнадцать даже забыла о скором крушении своих было вспыхнувших девичьих надежд.
        - Я выбираю бульон и морс, - сказала она, опомнившись, - но мне их перед наркозом, наверное, нельзя. И твоей быть я тоже не могу, это было бы несправедливо. Не нужна тебе жена-инвалид.
        - Много ты знаешь, кто мне нужен. - Сережа все-таки надел ей на безымянный палец сверкающий изумрудный цветок на серебряном стебельке.
        - У меня никогда не будет детей, это ты понимаешь? - Леночка залюбовалась чудесным подарком и не удержала пары горючих слезинок. - Да и как женщина я, скорее всего…
        - Ах, ты и о моих сексуальных пристрастиях тоже осведомлена лучше меня самого! Потрясающее самомнение! И вообще, скажи прямо, да или нет?
        Магическое и запретное слово «сексуальных» совсем выбило Леночку из колеи. Говорят разве такое вслух? Нет, нет и нет! Но от легкого прикосновения его губ к ее шее будто шумно забила крыльями бабушкина Синяя Птица…
        - Спроси меня еще раз, завтра, - увильнула от ответа затрепетавшая, но осторожная девочка, - когда я проснусь.

        Профессор Казаков призывает на помощь всю свою выдержку и весь свой опыт, но рука все равно предательски дрожит: в такой ситуации он никогда еще не был. Саркома матки - заболевание само по себе достаточно редкое, примерно два процента всех злокачественных маточных опухолей, и диагностируется, как правило, с огромным трудом. Далеко не каждое предоперационное обследование дает однозначный результат, так что зачастую правильный диагноз удается поставить только после удаления опухоли. Это нормальный ход событий. Здесь же с точностью до наоборот все анализы и тесты, какие только можно себе представить, не допускали альтернативных трактовок. Полное цитологическое обследование, гистерография, гистероскопия, соскоб и прочая и прочая… Решительно все. По крайней мере со второго захода.
        И что?
        Никакой опухоли у женщины, лежащей на столе, нет. Нет, если только Казаков еще может доверять своему зрению.
        - Валентина, взгляните, - он кивает медсестре, - видите вы что-нибудь?
        Под стерильной маской никому не заметно, как Валентина прикусывает губу.
        - По-моему, нет, хотя…
        - Даша, взгляните вы.
        У медсестры Даши сегодня особый день: профессор впервые позволил ей присутствовать в операционной.
        - А как выглядит то, что я должна увидеть?
        - Примерно как рассыпчатый кочан цветной капусты, растущий из стенок матки. - В решающие моменты Казаков привык говорить понятно и просто, не затрудняя чужих ушей сложной латинской премудростью.
        - Нет, ничего подобного я не вижу, - отвечает Даша тоже просто.
        - Ну, вот и я не вижу, - немного успокоенный, профессор снова поворачивается к Валентине. - Зашиваем.
        - То есть как - зашиваем, Максим Петрович? После всего?.. А если опухоль все-таки есть? - Валентина медлит подать необходимый инструмент.
        - Где? Покажите.
        - Ну, я не знаю, где-нибудь… Зачем вам рисковать своей репутацией? Пойдет слух, что вы при операции не заметили рака, все пациенты уйдут к Малютину…
        Перечить самому Казакову более чем легкомысленно, он шеф, корифей, почти бог, но на уме у Валентины сейчас только одно: что она будет делать, если рассерженный американец, заподозрив подвох, потребует назад свои деньги, уже вложенные ею в ремонт квартиры?
        - И что вы предлагаете? - Не то чтобы профессор в самом деле хотел узнать ее мнение, ему просто нужна пауза, роздых.
        - Давайте доведем операцию до конца, раз она уже все равно оплачена. Кто знает, найдется ли у бедной девочки в следующий раз такой щедрый спонсор?.. Даром он, что ли, потратился?
        - Вы так считаете? - Казаков обращается к проговорившейся Валентине, а смотрит на остолбеневшую Дашу. - А вы, Дашенька? Что выбираете вы? Выбирайте!
        - Я? - Ей совсем непонятно, почему выбор между жизнью и смертью, полноценностью и неполноценностью, счастьем и несчастьем двадцатилетней Леночки, о чьем сказочном романе с американским миллионером вот уже третьи сутки судачит весь персонал, должна осуществить именно она, понятия не имеющая, как выглядит саркома. - А почему я, Максим Петрович? Разве я имею право?
        - А Валентина имеет? - профессор испытующе сверлит ее взглядом. - Не кажется ли вам, Дашенька, что, если вы скромно промолчите, в конечном итоге обязательно выберет она?


        9
        Боль понемногу берет свое, ложится тяжелым камнем внизу живота, прорастает сквозь тело, как упрямый росток кипариса, распускается черно-белыми листочками незнакомых холодных лиц. Леночка все еще спит, и во сне потный толстый мент с пустыми глазами одну за другой подсовывает ей фотографии.
        - Смотри внимательно. Он или нет?
        Лица ложатся, как карты в пасьянсе, одно к другому, перемешиваются, снова складываются в узор.
        «Я не хочу! Не хочу!» - Леночка пытается крикнуть, но не может, язык словно приклеился к гортани, и из пересохшего горла не вырывается ни единого звука.
        - Смотри сюда, не отвлекайся! - Дядя силой разворачивает ее голову к столу. - От тебя зависит, поймают убийц или нет. Поняла? От тебя одной! Не поймают - ты будешь виновата!
        - Да перестаньте, честное слово! - Мент зыркает по сторонам свиными глазками. - Она-то тут при чем?
        - Ни при чем, ни при чем, - отмахивается дядя и шуршит новенькими купюрами в целлофановом пакете, - вот, это ваши. А ты смотри давай, смотри! Листайте, листайте, не два же дня мне тут с ней сидеть!
        «Мама! Папа!» - в испуге зовет Леночка, но голос снова отказывается повиноваться.
        - Посмотри вот эти, узнаешь кого-нибудь? - Мент подвигает ей еще несколько снимков. - Вот, вот, он убил, да? Вот этот, чернявый, нос прямой, глаза серые. Риелтор. Ну, узнавай давай! Он?..

        - Ну, что, Аленушка, выспалась? - Сережа целует ее в пересохшие губы. - Я тебя теперь буду так называть.
        Леночка судорожно сглатывает слюну. Свежие швы болят, как зуб.
        - Ничего, все пройдет, не бойся, я с тобой. - Он снова целует, и гладит, и опять целует. - Ты решила? Да или нет?
        Чернявый, нос прямой, глаза серые… Вот почему он с самого начала ей знаком… Невольная дрожь пробирает ее до костей, встряхивая, как зимнее пальто после лета. Нет, он не убийца, но дядя потом говорил бабушке, пытавшейся отстоять внучкины имущественные интересы, будто какие-то риелторы «совершенно легально» перекупили шикарную родительскую квартиру всего за день до их смерти…
        - Елена Дмитриевна! - громкий голос профессора Казакова, словно колокол, отдается в ушах, даря ей новую отсрочку. - Елена Дмитриевна! У меня для вас прекрасная новость!..
        «Господи, неужели в этом мире для меня есть еще прекрасные новости?!»


        10
        Через шесть дней Леночку выписывали домой, и забирать ее, конечно, приехал Сережа.
        - Едем за бабушкой? Или сначала ко мне? Так куда?
        Приходилось признать, что и терпением он не отличается…
        «Ах, если бы только это!»
        - Сереж, а ты когда-нибудь бывал в Киеве?
        - Да, только очень давно, - он помог ей обуть сапоги. - Я когда-то там учился.
        - А я там жила, - Леночка посмотрела в серые глаза, уже переставшие казаться холодными, - пока какие-то бандюги не убили моих родителей. В девяносто третьем. Восемнадцатого апреля. Приблизительно в семь часов вечера. Прямо у нас в квартире. При мне. Их было трое. Два блондина и один шатен. Они раскроили череп моему отцу, изнасиловали мою мать и перерезали ей горло вырванной струной от папиной гитары. Как ты себя чувствуешь, когда про это вспоминаешь?
        Даже сегодня, через семнадцать с лишним лет, каждая из сказанных фраз давалась ей с трудом. В этот раз Казаков, наверное, не ошибся, предположив причиной болей у нее в животе психогенный синдром: психические травмы, полученные в детстве, неизбежно в какой-нибудь форме выплывают на поверхность.
        Слушая Леночку, Сережа сравнивает себя именно с ним, со злополучным Казаковым, с чужой легкой руки чуть было не превратившим здоровую девчонку в калеку. С Казаковым, который вместо того, чтобы вымести Валентину, жадную тварь, поганой метлой, благородно покаялся от своего имени. Дочка у нее, видите ли, школьница, без отца растет…
        - Как я себя чувствую? - Сережа выдержал Леночкин взгляд. - Ужасно. А теперь и еще ужаснее. Но если ты хочешь, чтобы я из сентиментальных соображений взял на себя без остатка всю вину шатена и двух блондинов, то вынужден тебя разочаровать - таких амбиций у меня не было и нет.


        Эпилог
        Медсестра Даша идет по длинному больничному коридору. Из одной палаты в другую. Из другой в следующую. Делает свое дело. Старается, как умеет. Утешать безутешных. Обнадеживать безнадежных. Поддерживать отчаявшихся. Именно как умеет: после Леночкиной операции она без конца ощущает недостаток медицинского образования. Не так давно брат Коля все-таки навестил родину, сестру и мать. Навез подарков. Устроил им настоящий праздник. Вроде этого американца, который закатил пир для скончавшейся пациентки из VIP. Или того, второго, ее сына, которому дала от ворот поворот принципиальная девица-ипохондрик. Все отделение с месяц, наверное, не искало другой темы для разговоров, кроме их несостоявшейся любви…
        Думая про них, невольно осуждая эту чистенькую Леночку с ее бабулькиными принципами и восхищаясь хорошим, смелым мужчиной, пусть даже с немного сомнительным прошлым, Даша, не знающая всех подробностей, вдруг понимает, что мать, ее любимая мама, по сути, ничем не лучше: выбросила единственного человека, которого любила, как мусор, из своей жизни и из ее, Дашиной, тоже. И за что? За то, что оказался не до конца верен ее идеалам? За пару ошибок? И кому, спрашивается, от этого лучше? Мать всю жизнь одна. Отец женат на какой-то кукле. Брат без конца чувствует себя виноватым, а она сама… что сказать? Никто. Пустое место. Нищенка. И не потому, что жить не на что, а потому, что гордится тем, как несправедлива к ней эта яркая, интересная, разнообразная, словно для других предназначенная жизнь.
        Что это за глупость такая, будто ни у кого нельзя одалживаться? Можно. Надо только постараться вовремя отдавать свои долги. И главное, почему бы не дать тем, кто тебя любит, хоть какой-нибудь шанс исправить ошибки? Раз о любви так много говорят, значит, за нее имеет смысл бороться. Принципы, гордость и педагогика тут совершенно ни при чем.
        Окрыленная этим простеньким, в сущности, прозрением, Даша набирает отцовский номер.
        - Папа, - говорит она после того, как закончен обычный обмен вежливыми формальностями, - мне нужна твоя помощь.


        Лика
        Обстоятельства редко меняют характер человека. Скорее, они обнажают его суть.
    Михаил Шнеерсон
        Пролог
        У Лики начались схватки, но девушка не стала вызывать «Скорую», чтобы отправиться в роддом. Вместо этого она осторожно, придерживая рукой живот, пошла в сторону лестницы на второй этаж. Ей нужно было убедиться, что Роман не слышал того разговора, что состоялся между ней и гостьей несколько минут назад.
        Лика шла очень медленно, пытаясь победить страх, поселившийся в ее груди. Девушка вцепилась в перила, давая себе возможность перевести дыхание, и прислушалась - со второго этажа не доносилось ни звука…
        Лика поднималась по ступенькам, стараясь не обращать внимания на боль, хотя схватки становились все чаще. Наконец она, тяжело дыша, остановилась. Ей нужно было сделать последний шаг. Она знала, что через миг станет понятно, останется ли ее жизнь такой, какой была, или изменится навсегда. Девушка собралась с духом и прошла в коридор - прямо перед ней на полу лежал Рома…
        Мужчина был мертвенно бледен. Лика опустилась на пол, подняла полупустую бутылку виски и, помня предупреждения врача-нарколога, прошептала: «Что же ты наделал?»
        Ромочка умирал. Неимоверным усилием мужчина повернул голову к девушке и хрипло сказал:
        - Я люблю тебя… И я все слышал… И я не знаю, как жить дальше… Что мы с тобой наделали? Столько смертей… Я не могу без тебя… Я слишком слаб… Помоги мне, любимая…
        Изо рта Романа пошла пена. Лика, надеясь, что умирающего еще можно спасти, бросилась за телефоном, забыв про схватки. Она кричала в трубку, умоляя, чтобы тотчас на втором этаже их особняка появились люди в белых халатах и спасли ее Ромочку… Она кричала, сначала призывая на помощь, потом кричала на лежащего мужчину, уже не видя, что он мертв, а потом, когда начались потуги, кричала от физической боли.
        Когда приехала «Скорая помощь», врачи вбежали в настежь открытую дверь. На первом этаже никого не было, в доме стояла тишина. Они поднялись по лестнице и растерялись - перед ними лежала истекающая кровью молодая женщина, новорожденный младенец и мертвый мужчина.
        Буквально на несколько секунд врачи замерли в бездействии, но через мгновение бросились к телам - проверять, кому еще можно помочь. Трое медиков быстро, но осмысленно делали свое дело: щупали пульс, вводили в вену препараты, шлепали молчащего младенца… Они успели: после очередного шлепка личико новорожденной девочки исказила гримаска и раздался громкий плач, а мать приоткрыла глаза.
        Кричащую крошку положили на грудь приходящей в себя Лике, и первое, что увидела девушка, открыв глаза, - это ореол рыжих пушистых волос… Такой же, какой когда-то увидела ее мама.


        Глава 1
        Нина ждала ребенка… Как ни страшно было осознавать молодой девушке, не имеющей ни родных, ни подруг, готовых помочь, что через несколько месяцев она станет мамой, но рожать все-таки придется - срок уже большой, ни о каком аборте не может идти и речи. Молодой человек, с которым так прекрасны были жаркие ночи, окончил училище и уехал по распределению на Север, даже не зная о беременности подруги.
        - Срок - 21 неделя, - равнодушным тоном сказала врач-гинеколог, внося информацию в карту беременной.
        - Что? Какой срок? О чем вы? - бормотала девочка, испуганно моргая глазами. Конечно, она догадывалась о причинах недомогания, но как же ей хотелось, чтобы все оказалось ошибкой! Нина поймала себя на мысли, что, если ей сейчас поставят какой-нибудь страшный диагноз, она обрадуется ему больше, чем подтверждению своих страхов.
        - Какой срок? - насмешливо переспросила врач, наконец подняв глаза на пациентку. - Беременности, конечно… И судя по вашей реакции на мои слова, радости вы сейчас не испытываете, правильно я вас понимаю?
        Девушка смотрела огромными глазами на врача и не знала, что ответить. Мысли неслись с огромной скоростью: «Сказать, что хочу сделать аборт? Но это больно и страшно… И рожать страшно… А дальше я что буду делать? Как же я хочу повернуть время вспять! Как же я хочу, чтобы ничего этого не было!»
        - Милочка, если вы сейчас думаете о том, чтобы сказать мне про аборт, то можете даже не утруждаться: 21 неделя - слишком большой срок для прерывания беременности без медицинских показаний. Я направления не дам - не буду брать грех на душу. И вам, моя хорошая, не советую - убийство младенца еще никому с рук не сходило…
        Слова врача словно хлыстом ударили Нину, и, выйдя из женской консультации, она запретила себе даже думать про аборт. Теперь ее мысли были заняты предстоящими родами, конечно же ужасными и мучительными. Войдя в положение напуганной роженицы, Нину положили в роддом за неделю до предполагаемой даты, и, как оказалось, очень своевременно - вечером того же дня отошли воды.
        Роды были стремительными, и уже через четыре часа новорожденная издала свой первый в жизни крик. Молодую маму, которая достойно выдержала это испытание, отвезли в послеродовую отдыхать, а малышку забрали неонатологи.
        Утром всем принесли детей на кормление. Нине тоже протянули маленький кулек, который она недоверчиво приняла. Молодая мать заглянула внутрь - в этот момент палату осветило запоздалое осеннее солнышко и на головке ребенка вспыхнул золотисто-рыжий пушок, словно нимб. И тут же Нина поняла, как назовет дитя, - Лика. Лика - божественный лик…

        Шло время, Лика подрастала. Неказистая рыжеволосая девчушка с веснушками, заразительно хохочущая во дворе с подружками, к 12 годам превратилась в довольно миловидного подростка. Невысокая, стройненькая, ладненькая, она смотрела на мир ясными голубыми глазами и улыбалась всем встречным нежными губками. А когда Лика смущалась или неловко себя чувствовала, розовый румянец заливал ее щеки. Она была прелестна в этом девичьем смущении и стеснении.
        В отличие от сверстниц, Лика в этом возрасте не вертелась перед зеркалом, не экспериментировала с декоративной косметикой, не пыталась стать взрослее, чем она есть на самом деле. Наоборот, ей очень нравилось быть ребенком, ей нравилось быть дочкой, нежно прижимающейся к своей маме.
        Между Ниной и Ликой царили совершенно особые отношения - мать и дочь были словно единое целое. Всю свою любовь и нежность сирота Нина вылила на крошечное существо с рыжими волосиками, каждую свободную секунду она уделяла дочери, гуляла с ней, купала, занималась. Нина очень хотела, чтобы девочка выросла образованной, начитанной и самостоятельной, чтобы у нее была гораздо лучшая жизнь, чем у матери.
        Особенно Нина с Ликой любили лежать по вечерам в кровати, прижимаясь друг к другу, и читать книги. Пока Лика была совсем крошкой, Нина немного уставшим, но ласковым голосом читала дочери сказки и детские рассказы и повести, но как только девочка подросла и пошла в школу, почетная обязанность читать перед сном перешла к ней. Прижимаясь к матери и вдыхая ее знакомый с рождения запах, Лика тоненьким голоском складывала слоги в слова, стараясь при этом не потерять нить повествования. И даже сейчас, в свои 12 лет, Лика все так же читала при свете ночника маме книги, только теперь выбирая ту литературу, где хоть что-то говорилось о любви.
        А еще Лика любила смотреть, как собирается мама: как она выходит из душа, завернутая в старое махровое полотенце, как вытирает свое стройное тело, как надевает кружевное белье, тонкие чулки, трикотажное платье, так красиво обтягивающее фигуру… Лике нравилось, как мама расчесывает волосы, совсем не такие рыжие, как у дочки, как флакончиком духов легко касается запястья и шеи. В этом утреннем ритуале, по мнению Лики, было столько прекрасного, что у нее захватывало дух и она забывала о том, что ей самой надо собираться в школу.
        Но больше всего Лике нравилось просыпаться по выходным вместе с мамой. Еще не открывая глаз, Лика «вдыхала маму» - запах ее волос, кожи, духов, и это было самое прекрасное начало дня. Балансируя между сном и бодрствованием, она ждала, когда мама ласково крикнет из кухни: «Рыжик, просыпайся! Мы сейчас будем завтракать!», а потом резво вскакивала с кровати и бежала за стол в предвкушении удовольствия от маминых блюд.
        Это было простое детское счастье, и Лика даже представить не могла, что когда-нибудь в ее жизни что-то изменится.


        Глава 2
        Но изменения все-таки происходили. Мама все меньше и меньше времени проводила с дочерью, все позднее и позднее возвращалась домой. Всегда веселая Нина теперь чаще всего была погружена в какие-то одной ей известные мысли. Рыжик подсознательно чувствовала, что что-то происходит, но понять, «откуда дует ветер», пока не могла. А ведь все было очень просто - в жизни одинокой женщины появился мужчина.
        Роман Теньков был довольно известным телеведущим. Зрители прилипали к экранам телевизоров, когда подходило время ток-шоу «За закрытой дверью».
        Суть популярной передачи заключалась в моделировании семейных отношений и рассмотрении различных вариантов развития той или иной проблемы. Зритель таким образом мог «примерить» на себя любую ситуацию. Создатели ток-шоу сыграли на таком естественном для человека качестве, как любопытство. Они дали возможность заглянуть за закрытые двери столичных квартир и увидеть, как живут другие семьи. Напористо, лихо и немного беспардонно ведущий ток-шоу, молодой, яркий, по-мужски привлекательный Роман, влезал в самую гущу семейного конфликта, давая возможность зрителям насладиться «грязным бельем», а потом с приглашенными гостями разбирал проблему и искал единственно верный выход из ситуации. В ток-шоу «За закрытой дверью» выход всегда находился, и именно это создавало такую бешеную популярность передаче - ведь она вселяла веру людей в то, что неразрешимых проблем просто не существует, надо лишь во всем спокойно разобраться.
        Еще недавно Нина, сама не смотревшая телевизор, только слышала от соседок и бабушек на лавочке возле подъезда об известном ток-шоу «За закрытой дверью». А ее сотрудницы даже поговаривали, что будто бы в то время, когда передачу транслировали по телевизору, уличная преступность становилась меньше. Судить, насколько это соответствует истине, Нина, конечно, не могла, но вот слушала пересказы прошедших выпусков с удовольствием… И не могла даже представить, что однажды встретится глазами с черноглазым брюнетом с длинными ресницами, чувственным ртом и черной щетиной…

        - Привет, подружка, приглашаю тебя на день рождения! Мне муж такой сюрприз сделал! Он говорит мне: «Хватит стоять в свой праздник у плиты, а потом полночи мыть посуду, давай лучше в ресторан всех пригласим». Представляешь, у меня впервые будет день рождения в ресторане!
        - Машенька, это так здорово, но я, наверное, не приду. Ты прости, пожалуйста, но я с Ликой лучше побуду.
        - Ты что? Я на тебя обижусь-обижусь! Нинка, не дури, приходи! В кои-то веки мы можем погулять, натанцеваться! Я попрошу мужа, он тебе такси потом вызовет, чтобы ты к дочери поскорей приехала!
        - Ну, не знаю даже… Я подумаю, Марусь… Я подумаю…
        Нина положила трубку. Ей на самом деле не очень хотелось в ресторан, в шумное общество, она бы лучше посмотрела с Ликой мультфильмы, обсудила школьные дела, сходила бы в парк или приготовила бы вкусный ужин. Но, с другой стороны, Маша так радовалась тому, что будет принимать гостей в ресторане, что отказывать подруге совсем не хотелось. Нина приняла для себя решение и стала обдумывать, в чем пойти на торжество.

        Нина сразу поняла, что этот мужчина - особенный. Его лицо казалось смутно знакомым, но вспомнить, где именно она видела излучающего благополучие и достаток человека, она не могла. «Наверное, это кто-то известный», - подумала женщина, наблюдая за тем, как гости вереницей подходят к нему, здороваются, что-то говорят. Нина подходить не стала, она просто смотрела на красивого молодого мужчину и чувствовала, что в ней просыпается Женщина, которая когда-то давно уснула, уступив место Матери.
        - Нина, познакомься, это мой хороший знакомый, Роман Теньков, - мягким баритоном сказал Володя, Машенькин муж. - Хотя ты, наверное, уже и сама поняла. Разве сейчас есть человек, который не знает Романа Тенькова? - смеясь, продолжил Вова.
        - Есть, - покраснев, призналась Нина. От странного смущения она даже не знала, что сказать дальше. Ей очень хотелось заинтересовать этого красавца, но от волнения никак не могла найти нужных слов, поэтому просто молчала и улыбалась. Но именно это милое и трогательно молчание вместо обычных «дайте автограф» или «давайте познакомимся» зацепило известного телеведущего.
        Вечер в честь дня рождения Маши положил начало общению мужчины и женщины, которое через некоторое время переросло в любовь.
        Наконец наступил тот день, когда Роман впервые остался у Нины… Правда, первая ночь прошла на детском диванчике Лики, потому что девочка по-хозяйски расположилась на материнской кровати, раскидав руки и ноги во все стороны.

        Лика проснулась от запаха яблочного пирога с корицей. Весеннее солнышко светило в окно и зажигало ярким огнем рыжие волосы девочки, копной рассыпанные на подушке. Ласковая улыбка пробежала по губам: «Мама дома, сейчас мы с мамой будем завтракать». Она ловко выбежала на кухню в ночной рубашке, которая открывала стройные девичьи бедра, и остолбенела - рядом с мамой стоял мужчина.
        Впервые Лика видела мужчину на их с мамой кухне, а тем более ранним утром. Она вопросительно посмотрела на мать, неожиданно испытав ревность.
        - Доброе утро, мой Рыжик. Познакомься, это Роман, мой хороший друг, - сказала Нина, и Лика увидела, какой нежностью засветились глаза мамы.
        - Доброе утро, - буркнула Лика, пока еще не поняв, как надо реагировать на сегодняшнего гостя.
        - Ромочка, садись, позавтракаем все вместе, - сказала Нина, наливая чай в чашки и разрезая пирог.
        Лика хмуро смотрела в чашку и думала: «Ромочка… Имя-то какое дурацкое! Вон у Аньки попугая так зовут! Фу! Ромочка какой-то!» Двенадцатилетняя девочка не могла понять, откуда в ней столько злобы, она просто чувствовала, что мама теперь не будет принадлежать ей целиком и полностью, что этот чужой дядька всегда будет сидеть между ними на кухне и пить чай из их с мамой чашек. «А если он мужем маминым станет? - продолжала терзаться вопросами Лика. - И спать теперь я одна буду! И прогулок с мамой больше не будет! И читать на ночь книги мы с ней перестанем!»
        Лика ковыряла пирог пальцем и жалела себя: ей было очень страшно, она понимала, что грядут перемены, и казалось, что ничего хорошего они не принесут. Изредка дочь поднимала голову и смотрела на маму в надежде, что та увидит ее состояние и успокоит ее так, как умеет только она, но растревоженную душу девочки Нина не успокоила.
        Нина сама не очень понимала, как правильно объяснить ребенку появление этого мужчины в их жизни и что надо сказать, чтобы изменение привычного уклада прошло с меньшими потрясениями для подростка. Мать смотрела на дочь и надеялась, что со временем Лика полюбит Рому, ведь такого замечательного мужчину нельзя не полюбить. На этой радостной ноте женщина успокоилась.


        Глава 3
        Прошло полгода, и Лике исполнилось 13 лет. Роман, как и думала девочка во время первого знакомства, стал постоянным гостем, и она даже немного привыкла к присутствию этого красивого мужчины в их жизни. И хотя никаких родственных чувств дядя Рома не вызывал, но им можно было хвалиться в школе - все-таки ток-шоу Романа Тенькова знали почти все, а тех, кто оказывался не просвещенным в вопросах массовой информации, Лика с подругами тут же «наставляли на путь истинный». В общем-то такое знакомство иногда было даже полезным: Лика с Анькой, школьной подругой, были единственными в классе, кто побывал в Останкине, куда дядя Роман их возил, а еще дома появилось много вкусных фруктов и конфет, а еще они втроем иногда ужинали в хороших ресторанах.
        В общем, к своему тринадцатилетию Лика почти смирилась с тем, что этот мужчина отнял у нее маму, и даже перестала дичиться его и иногда называла просто по имени - Рома, показывая тем самым, что тот завоевал ее доверие. Жизнь потекла довольно спокойная: Лика ходила в школу, Нина работала, а Роман каждый вечер приезжал в эту небольшую, но уютную двухкомнатную квартиру и оставался до утра.
        Так было до тех пор, пока Лика не почувствовала тянущую боль внизу живота. Еле отсидев шесть уроков в школе, Лика поплелась домой. Ей так хотелось прижаться к маме, вдохнуть ее запах, рассказать, как ей больно и плохо, выпить теплого чаю. «Скорее бы мама с работы пришла, - думала несчастная Лика. - Что ж так тоскливо и больно? Может, это месячные, про которые рассказывают некоторые девчонки? А почему тогда я не истекаю кровью? А что мне делать, если кровь сейчас польется? А если это не они? А если я умираю?» Сотни вопросов терзали мозг Лики, и больше всего на свете она сейчас хотела, чтобы Рома сегодня не приезжал к ним, чтобы она побыла с мамой наедине.
        Открыв дверь, Лика была очень удивлена, увидев маму на кухне. Бросив портфель на пол, девочка кинулась к женщине, мечтая рассказать ей все-все, о чем думала по дороге из школы, но мама опередила дочь.
        - Рыжик, я должна тебе кое-что рассказать… Я жду ребеночка… У тебя будет братик или сестричка… Солнышко мое, ты рада?
        Лика кивнула и убежала в свою комнату, громко хлопнув дверью. От обиды, ревности и еще кучи совершенно новых для нее чувств девочка расплакалась. Она долго рыдала в подушку, жалея себя, пока не уснула… Лика не слышала, как мама стучалась и звала ее на ужин, как просила впустить и поговорить… Лика не слышала, как Роман звал девочку, чтобы сообщить важную новость… Лика не слышала, как мужчина сделал предложение женщине, носившей его ребенка… Лика крепко спала, а когда проснулась, обнаружила на простыне и трусиках кровь - у Лики началась первая менструация, о которой она так и не сказала матери, затаив на нее обиду.

        Нина и Роман расписались. Муж переехал жить к жене. Конечно, он хотел забрать новую семью в свою квартиру, но Нина настояла на том, чтобы остаться здесь - Лика в этом районе ходит в школу, у нее есть хорошие друзья и знакомые, и ломать жизнь старшей дочери, которой и так сейчас приходится нелегко, Нине не хотелось. Она очень любила дочь, своего милого Рыжика, но ослепленная счастьем, замужеством, которого у нее никогда не было, и желанной беременностью, она не замечала того, что дочка становилась все более хмурой, все больше и больше замыкалась в себе. Уже редко звучал ее веселый смех, уже не осталось ласковых объятий и поцелуев на ночь, и все чаще раздавалось бесстрастное «мам» вместо ласкового «мамуля»…

        - Не переживай, это просто переходный возраст, - со знанием дела говорила Маша, мама двух мальчишек-подростков. - Ты не представляешь даже, что творится у нас дома, - сплошное «мать, я жрать хочу!».
        - Маш, но она такая ласковая всегда была, - тревожилась Нина, - я не знаю, как к ней подойти. Что я ей скажу? Что люблю ее больше, чем дочку, которую ношу? Но это же неправда.
        - Нинок, успокойся, пройдет года два, у нее появятся ухажеры, и она перестанет так ревниво относиться к тебе… Потерпи…
        - Маш, ну я не виновата, что встретила свою любовь! Что жду ребеночка, которого очень хочу! Я же не виновата, правда?
        - Ты в своем уме? - возмутилась подруга. - Ты о чем вообще говоришь? Ты 12 лет отдала дочери, не видя ничего вокруг! Ты вырастила ее одна, без бабушек и дедушек, отдавая ей все, что у тебя было! Ты на долгих 12 лет забыла про себя и сейчас имеешь полное право вспомнить о том, что ты женщина! Не надо растить из дочери эгоистку, которая не видит ничего, кроме своих желаний!
        - Маша, не называй мою дочь эгоисткой! Она росла без отца, многого была лишена, а сейчас она просто ревнует к появлению сестренки, - тут же встала на защиту Лики Нина. - Просто поговорю с ней, и она все поймет…
        Разговор подруг на эту тему закончился - обе сошлись во мнении, что с Ликой надо просто серьезно поговорить и объяснить, что она такой же член семьи, как и не появившаяся пока на свет сестренка, что ее по-прежнему любят и очень в ней нуждаются. Но либо Нина не нашла нужных и правильных слов, либо Лика не захотела выслушать ее и попытаться понять, но Рыжик по-прежнему сторонилась матери и ее мужа и старалась как можно меньше времени проводить с ними.

        Малышка появилась на свет жарким июльским днем. До рождения сестренки Лика почти не виделась с мамой - девушка целыми днями гуляла на улице с оставшимися в городе друзьями. Потом Роман увез Нину в роддом, а Лика осталась одна. С одной стороны, у нее появилась возможность гулять со взрослыми ребятами допоздна, потому что Теньков целыми днями был занят на телевидении, а вечера просиживал с женой и крошечной дочкой, а с другой стороны, в те долгие летние дни Лика особенно чувствовала свое одиночество: мамы, пусть даже уже не такой близкой, как раньше, но все равно очень любимой, дома нет, Роме тоже нет дела до старшей девочки, подружку Аньку отправили на все лето в деревню, и никто не подумал о ней, Лике.
        - Эта маленькая дрянь отняла у меня маму, - твердила Лика по ночам, сидя на подоконнике и наматывая рыжий локон на палец. - Она только появилась, и все, моя любимая мамочка стала ее мамой, а я теперь буду совсем никому не нужна.
        С приездом мамы из роддома с крошечным розовым кулечком в руках жизнь старшей дочери не стала лучше: ей казалось, что все внимание и вся любовь доставались только малышке; подарки, покупки, заботы и тревоги - все было только для этого черноволосого лягушонка.

        - Ты представляешь, Ань, - жаловалась Лика своей подруге, когда та вернулась от бабушки в город, - шуметь нельзя, отвлекать маму нельзя, с вопросами приставать нельзя! А что тогда можно? Я только и слышу: «малышка спит», «малышку пора купать», «малышку надо кормить»! А про меня в этом доме вспомнят когда-нибудь?! Вот ты мне скажи, что мне надо сделать, чтобы на меня обратили внимание, а?
        Аня не понимала страданий подруги, ведь у самой был старший брат, с которым ей очень нравилось играть, гулять, даже ругаться и драться нравилось.
        - Как ты можешь не любить сестренку? - в недоумении спрашивала Аня. - Она же такая маленькая, такая хорошенькая. Она слабенькая, поэтому ей нужна твоя помощь.
        - Хватит ей помощи мамы и Романа! - огрызалась Лика. - Кто мне помощь окажет, я тебя спрашиваю?
        - Лика, так нельзя, - учила добрая Аня. - Вот я бы очень переживала, если бы мой брат так плохо ко мне относился. Вы же одна кровь, вы же семья!
        - Она не моя кровь и не моя семья! - закричала Лика и гордо пошла к дому. Рыжая девушка очень злилась на свою подругу за то, что та не поняла ее страданий и не поддержала их, но чем дальше она отходила от Ани, тем тревожней ей становилось - это была их первая ссора с самого детского сада.
        Уже жалея о своей несдержанности, Лика подошла к дверям квартиры и тут обнаружила, что ключи она забыла дома.
        - Вот ведь! - воскликнула девушка и пнула ногой дверь.
        Как ни странно, на стук никто не вышел. Тогда Лика нажала на дверной звонок - трель раздалась в глубине квартиры, но домой ее не пустили. Лика звонила и звонила, но безрезультатно. В конце концов она села на ступеньки и стала ждать… Не может же быть такого, что ее просто выгнали из дома?
        Через полчаса приехал Роман и открыл дверь, впустив злую и уставшую старшую дочь.
        - Мама! - закричала Лика. - Ты почему мне дверь не открывала?!
        - Тише, - зашептала уставшая Нина, - ты что так орешь?
        - Ты почему мне не открыла дверь? - с вызовом, но уже гораздо тише, снова спросила дочь.
        - Потому что купала малютку. Я даже не слышала, что ты звонила, - вода, наверное, шумела.
        - Черт, мама! Я из-за этой вашей малютки полчаса под дверью просидела! - опять перешла на крик Лика.
        - Сию секунду успокойся! - строго сказал Роман и, спасая семью от надвигающегося скандала, продолжил: - Сходи-ка лучше за детским питанием, помоги маме. Только ключи взять не забудь, а то опять просидишь под дверью.
        Лика хмуро побрела в магазин. «Вот, теперь мне вообще поговорить не с кем, - жалела себя девушка. - Мама все время с малявкой, Роме я вообще не нужна - я же не родная дочь, с Анькой поссорились… Как же я хочу, чтобы все было как раньше! Вот было бы здорово, если бы этого ребенка не было вообще: мама с Ромой меня бы одну любили, сильно-сильно!»
        Купив молочных смесей, Лика вышла из магазина и остановилась перед палаткой с мороженым. Летнее солнце уже уходило за горизонт, но от асфальта пекло. В такую жару очень хотелось, чтобы холодная сладкая вязкая масса оказалась во рту. Достав кошелек, Лика подошла к палатке и протянула деньги.
        - Фруктовый лед, пожалуйста, - грустно произнесла девушка.
        - Вот, пожалуйста. Только ешь осторожно, не спеша, потому что сейчас очень легко заболеть от холодного, - предостерегла сердобольная продавщица.
        Откусывая огромные куски мороженого, Лика чувствовала, как лед обжигает ей горло: «Да, так и правда заболеть недолго».

        Лике пришла в голову грандиозная идея - наесться льда, чтобы заболеть сильно-сильно, тогда мама и Рома будут сидеть рядом с ней, заботиться о ней и забудут про маленькую сестру… «А потом я умру, - думала девушка, - и они будут плакать, поняв, кого они потеряли. Мама будет безутешна, она даже начнет обвинять Рому и сестру, что по их вине погибла я, ее солнышко, ее Рыжик…»
        Однако следующая мысль Лики была уже не столь сладостной: «Да, пройдет много лет, меня они забудут, а вот сестра у них останется, и тогда они ее будут любить за двоих… Нет, так не пойдет. Надо, чтобы было наоборот, сестра случайно умерла, тогда они меня будут любить за двоих… Я же их утешать буду, заботиться о них…» Теперь Лика унеслась мыслями в мечты, когда она будет снова единственным ребенком, которого любят и мама, и папа…
        Через несколько дней Лика собралась гулять с новыми знакомыми, потому что с Аней они так и не помирились. Девушка намеревалась насладиться последними деньками перед школой, однако у мамы были совсем другие планы на старшую дочь.
        - Милая, будь добра, приди к обеду, - спокойно сказала Нина, выйдя в коридор с малышкой на руках.
        - Это зачем? - несколько дерзко спросила Лика. Она весь день сегодня была зла на весь мир: у нее болели живот и голова, сестренка рыдала полночи и не дала поспать, а Аню она сегодня видела из окна - та довольная и счастливая шла гулять со старшим братом и его компанией.
        - Рыжик, мне надо, чтобы ты посидела немного дома с сестричкой, пока она будет спать. Я хочу сбегать в парикмахерскую, хоть подстригусь немного, а то на чучело похожа, - объяснила Нина.
        - Ну мам! Я не хочу сидеть с мелкой! Я гулять хочу! - заканючила Лика.
        - Хорошо, солнышко, ты погуляй с ней. Я тебе вынесу коляску, и ты походишь с малышкой по району, - радостно согласилась мать.
        - Ой, нет! Не буду я позориться с ней! Ты хоть подумала, что обо мне друзья скажут, когда меня с коляской увидят?! - закричала Лика. Тут же заплакала Ариша, испугавшись крика сестры. Нина рассердилась - Лика опять дерзит, Арина опять плачет. Как ей надоело это!
        - Значит, так, юная леди! - строго, но спокойно сказала Нина, хотя внутри у нее все трепетало от злости на старшую дочь. - Ввиду того, что рассчитывать на твое своевременное возвращение не приходится, гулять ты никуда не идешь, ты остаешься дома и успокаиваешь сестру, которая по твоей милости снова плачет. Я ухожу сначала в магазин, потом в парикмахерскую.
        Нина передала Лике плачущую сестру и пошла в комнату одеваться. «Нехорошо, конечно, - думала Нина, надевая летнее платье, - но, с другой стороны, должна же у Лики быть хоть какая-то ответственность. Она ни секунды не провела с сестренкой, так тоже нельзя… Надо оставить ей бутылочку для Аришки, чтобы полегче было… Да показать, где памперсы лежат… Страшно-то как, я еще ни разу так надолго не оставляла ребенка…»
        Мысли скакали, но женщина продолжала одеваться - надо было довести задуманное до конца, тем более что в салон она все равно записалась. «Да, надо привести себя в порядок, - продолжала мысленно разговаривать сама с собой Нина. - Я такая неухоженная стала с этой беременностью, родами… Скоро Ромочка перестанет смотреть на меня как на женщину, там, на телевидении, все в гриме, ухоженные, красивые, а я… я потолстевшая, подурневшая, с отросшими корнями… Да, сегодня меня приведут в порядок, и мы с Ромочкой устроим себе романтическую ночь…»
        Пока Нина размышляла и одевалась, Лика положила сестру на свой диванчик и уставилась на нее: «Из-за тебя, маленькая дрянь, я не пойду гулять! Конечно, мама придет вся красивая, Рома будет крутиться вокруг нее, они все будут крутиться вокруг тебя, и никто не вспомнит, что это я, согласившись посидеть с тобой, устроила им праздник… Как бы было хорошо, если бы тебя не было»… Аришка, словно прочитав мысли старшей сестры, а может, из-за того, что родной запах мамы сменился на какой-то чужой, совсем новый, зашлась в новом приступе плача.
        Хлопнула дверь - это Нина ушла, и Лика, зажав уши от пронзительного крика сестры, выскочила в коридор. Мама все-таки бросила ее одну с этим гадким ребенком! «Как же я ненавижу это орущее чудовище!» - воскликнула Лика и, не отдавая отчета в своих действиях, бросилась к холодильнику. Со злостью вытащив кубики со льдом, она высыпала их в полиэтиленовый пакет, положила свое орудие мести прямо на крошечную грудку младенца, под распашонку, и вышла из комнаты, закрыв дверь, чтобы не слышать душераздирающие крики сестры.
        Лика сидела на кухне и смотрела в окно, пытаясь вернуться в состояние злобы и отчаяния, в котором она действовала. Девушка хотела оправдать свой поступок: мол, меня никто не любит, все заняты только сестренкой, но прежних чувств уже не было… «Мама по-прежнему любит меня, - думала Лика, - просто она Ариной занята. Это я уже большая, все сама могу, а эта мелочь же ничего не умеет. Мне кажется, что мама даже меня больше любит, чем ее, все же меня она знает уже 13 лет, а ее - только два месяца. Да и Рома ничего, вот любые шмотки мне покупает, я в прошлом году вообще самая модная в классе была. Да и на телевидение нас с Анькой возил… Анька… Анька была права… Кстати, надо будет с ней помириться… Да, Анька была права, это же моя сестра, надо же защищать друг друга… Ой, боже! Что же я натворила?!»
        Лика метнулась в свою комнату, где на ее диване лежала малышка с пакетом льда на тельце. Ариша уже не плакала. Ребенок вяло смотрел на старшую сестру. Девушка схватила малютку, вытащила пакет со льдом и бросилась с младенцем на руках в комнату родителей - искать что-то теплое. Укутав Аришу одеялом, Лика бросилась за бутылочкой со смесью и стала совать в рот крошке, надеясь, что это может как-то извинить ее, но Ариша отворачивала личико и соску в рот не брала… Через какое-то время утомленная малышка уснула, а Лика села перед кроваткой и смотрела на крошечные ручки сестренки, на ее маленький аккуратный носик, на нежные губки бантиком. Лика мучилась от угрызений совести: оказывается, она по-своему любит это крошечное существо, которое стало ей сестрой, и совсем не хочет, чтобы с ней что-то случилось.
        Когда Нина вернулась домой, она увидела Лику, сидящую перед детской кроваткой, и спящую Аришку. В доме была гробовая тишина… Лика повернула голову и затравленно посмотрела на маму - она не знала, рассказывать ей про случившееся или нет… А мама стояла в дверях такая красивая, помолодевшая и так нежно смотрела на своих дочерей, что у Лики просто не повернулся язык рассказать правду… «Дай бог, все обойдется», - подумала про себя Лика и крепко прижалась к матери.
        К вечеру у ребенка поднялась температура. Лика вместе с мамой и Ромой ухаживали за заболевшей девочкой, но Арине становилось все хуже и хуже. Через пять дней Нину вместе с младшей дочкой забрали в больницу с подозрением на пневмонию.
        Из больницы Нина вернулась одна - Ариша не выжила.

        Лика хорошо запомнила похороны сестры: убитая горем, разом постаревшая мама, посеревший от страданий Роман и маленький голубенький гробик, который опускали в холодную землю рабочие кладбища. Может, и были еще какие-то люди рядом, желавшие разделить горечь утраты, но Лика видела только своих близких, которым она принесла столько горя.


        Глава 4
        Свой 14-й день рождения Лика не отмечала. Смерть малышки так сильно потрясла маму и Рому, что каждый день для них был словно восхождение на Эверест. Роман был вынужден продолжать свое ток-шоу, причем делать это так, чтобы никто не узнал, какая трагедия случилась в его семье, а вот Нина на работу не вернулась. Выше ее сил было видеть сочувствующие взгляды подруг или торжествующие глаза завистниц. Рома съездил в отдел кадров жены и забрал трудовую книжку. Надо было что-то решать, тем более что и Лика, к удивлению мужчины, была сама не своя от горя - школу забросила, хотя подходил уже конец первой четверти, не гуляла, ни с кем не общалась. И мать, и дочь днем ходили тенями по квартире, смотрели на пустое место, где когда-то стояла кроватка Ариши, подходили к полочке, куда ставили детское питание… А по ночам горько плакали в подушку…
        И тогда Роман решил сменить место жительства. Продав свою квартиру и вложив все имеющиеся у него средства в покупку новой недвижимости, Теньков теперь имел довольно широкий диапазон вариантов.
        В итоге был куплен симпатичный особнячок в одном из элитных поселков ближайшего Подмосковья, и семья занялась переездом. Вынужденные хлопоты слегка взбодрили женщин, и Новый год Теньковы встречали уже на новом месте. Нина занялась устройством нового жилья, пытаясь создать уют и комфорт, а Лика готовилась снова пойти в школу, вернее, в лицей, где учатся дети состоятельных родителей. Жизнь постепенно приобретала светлые тона.
        Лика до сих пор помнит тот день, когда Роман привез их с мамой посмотреть новый дом. Кирпичный особняк стоял за высоким забором на зеленой лужайке, сзади был теннисный корт, огороженный сеткой, а через большие стеклянные окна первого этажа виднелась голубая гладь бассейна.
        - Мамочка, мы будем жить как принцессы! - воскликнула Лика, забыв на мгновение о своих мыслях, чувстве вины перед матерью и скорби по малышке, в смерти которой была виновата.
        - Да, Рыжик, как принцессы. Мы это заслужили, - согласилась Нина, и легкая улыбка впервые озарила ее лицо.

        Несмотря на то что Лика слишком много пропустила в начале школьного года, оценки за последнюю четверть были отличными. Помогли и репетиторы, которых нанял Роман для девушки, и природная сообразительность Лики, которой все давалось легко, и хороший преподавательский состав, которым славился этот элитный лицей. На два летних месяца почти весь класс обеспеченные родители отправили на Мальту, в летний лагерь с углубленным изучением английского языка. Естественно, Теньковы отправили и Лику: с одной стороны, они решили порадовать девочку - пусть не отрывается от коллектива, а с другой стороны, мужу и жене хотелось побыть вдвоем и насладиться своей любовью.
        Лика вернулась в начале августа. Она вышла в зал ожидания, где встречал ее Роман с мамой, - повзрослевшая, постройневшая и загорелая. Белая маечка обтягивала ее подростковую грудь и оттеняла шоколадный цвет кожи, рваные джинсы висели на бедрах и приковывали взгляды мужчин, рыжие волосы выгорели на солнце, и теперь то тут, то там мелькали белые локоны, придававшие девочке некую изысканность. Лика двигалась плавно и мягко, словно рысь, она была вся исполнена грации и изящества. Но в тот момент, когда девушка увидела маму с отчимом, она рванула к ним, словно маленький ребенок, бросив свой ярко-розовый чемодан. Миг - и она уже висит на маме, покрывая ее поцелуями, и в порыве счастья от встречи бросается на шею Роману. Вдруг наступила какая-то секундная неловкость, и смущенная Лика сползла с отчима и отвела глаза. Роман закашлялся и пошел поднимать чемодан падчерицы, а мама с дочкой, обнявшись, направились к машине, по дороге делясь своими новостями.
        Лика с восторгом рассказывала об уроках, о дискотеках и клубах, куда они ходили, об экскурсиях и даже, смутившись, рассказала о Владе, однокласснике, который стал за ней ухаживать. Мама слушала дочь и улыбалась - ее новость будет сказана попозже, когда выговорится Рыжик.
        - Солнышко, у нас тоже кое-что случилось, - осторожно начала Нина. - Я снова жду ребеночка…
        - Ммм… поздравляю, мама, - выдавила из себя Лика, прислушиваясь к своим ощущениям. - Это будет очень здорово, если у вас с Ромой будет ребенок.
        «Интересно, как теперь все это будет? - размышляла девушка, разбирая вещи в своей комнате. - Они опять про меня забудут? Или теперь я все-таки для них самая важная фигура? Они так радовались, когда увидели меня в аэропорту. Да, все-таки они меня очень любят, даже Рома… Кстати, Рома такой красивый мужчина… Я понимаю маму, почему она обратила на него свое внимание… Я бы тоже… Он потрясный, намного красивей и сексуальнее, чем Влад… Хотя Влад тоже очень хороший… Нет, Рома, безусловно, лучше…» С этими мыслями Лика спустилась вечером к ужину, и первое, что ей попалось на глаза, - это домработница, которой раньше не было.
        Вопросительно взглянув на маму, Лика ждала объяснения.
        - Солнышко, Ромочка освободил меня от всех домашних дел. Из-за беременности. Это Марья Владимировна, она теперь живет с нами в доме и взяла на себя все обязанности, - как-то суетливо объяснила Нина.
        - Здравствуйте, Марья Владимировна, - чинно сказала Лика, - очень приятно с вами познакомиться.
        - Здравствуйте, Лика, - в тон ответила домработница, - мне тоже приятно познакомиться. Прошу к столу.
        Лика наслаждалась домашней кухней, от которой отвыкла за два месяца. Марья Владимировна готовила очень вкусно, но Лика почему-то с грустью вспомнила мамины блюда: «Неужели я никогда больше не почувствую вкус маминых пирогов? Или курочки с хрустящей корочкой?». И тут девушке на глаза попалась бутылка виски. Отложив вилку, Лика с удивлением смотрела на Романа, рядом с которым стоял полупустой бокал. «У нас в доме никто никогда не пил. И Рома никогда не пил… Ну разве что шампанское на Новый год, - думала девочка, хмуря брови. - Да и не модно это теперь. Только слабаки пьют. Не ожидала такого от Ромы».
        А Роман Теньков действительно в последнее время редко когда ложился спать без двух-трех бокалов виски. Нина, которая в первые недели беременности рано чувствовала усталость и ложилась спать, не дождавшись мужа, даже не видела, что ее Ромочка по вечерам садится перед телевизором с бокалом в руке и расслабляется таким образом.

        Лика проснулась ночью со странным ощущением жара внизу живота. Ей снился сон, в котором Рома, ее отчим, нежно ласкает ее на какой-то залитой солнцем лужайке, а она без стеснения поддается этим ласкам, желая, чтобы мужчина снял с нее влажные трусики. Рома просунул руку между ног… и Лика проснулась. Сердце гулко стучало в груди, и было какое-то странное томление, которое юная леди еще не могла никак трактовать. Чтобы унять душевное волнение, Лика решила спуститься вниз и попить воды.
        В коротенькой шелковой пижамке розового цвета длинноногая красотка спустилась по лестнице и увидела на диване в гостиной Романа. Он полулежал перед телевизором и машинально вертел бокал с виски. Мужчина поднял глаза и увидел Лику, красивую, сонную, со спутанными волосами. Он не отрываясь смотрел на падчерицу и испытывал совсем не отеческие чувства к этой девочке. То ли алкоголь сыграл свою роль, то ли временное отсутствие близости с женой, но Роман желал Лику, которая как завороженная шла к мужчине, облизывая пересохшие губки. Лика сама не понимала, что творит, однако уверенно шла к отчиму. Она чувствовала, что соски напряглись и между ног стало влажно и горячо. Девчачьи стопы с тоненькими пальчиками оказались рядом с мужскими ногами и остановились. Через мгновение Лика сидела у Романа на коленях, расставив ноги, и жарко дышала ему в шею, а мужские руки страстно сжимали девичьи ягодицы, вминая податливое тело в себя.
        Ужас от происходящего мгновенно отрезвил Романа: он возжелал собственную падчерицу, пока ее беременная мать спит в их супружеской спальне. Он поднял девушку с себя, уронив тут же бокал с виски, и перекатил ее в сторону.
        - Сейчас же иди спать, - хрипло и грубо сказал Роман и, резко развернувшись, направился к лестнице, ведущей на второй этаж.
        Лика с пунцовыми щеками смотрела на уходящего отчима, и ее сердце сжималось от гаммы чувств: и стыд, и неведомое ей раньше желание, и обида за то, что ее отвергли, и страх перед чем-то неизведанным волновали девушку.
        Выпив воды, Лика поднялась в свою комнату и уставилась в потолок: «Как же это было чудесно, волнующе! Боже, я хочу, чтобы такое повторялось каждую ночь!»


        Глава 5
        Каждую ночь, как мечтала Лика, не получилось. Два следующих вечера отчим уходил в спальню сразу вместе с супругой, а на третий день, за ужином, состоялся важный разговор.
        - Лика, я тут подумал… В общем, не знаю, как ты воспримешь эту новость… - Рома не знал, как правильно начать разговор с девушкой, однако с женой он уже все обсудил и был ею поддержан. - Один из продюсеров моего шоу отправляет дочь учиться в Лондон, в колледж. Мне кажется, что тебе стоит учиться там же.
        - Вы меня хотите отправить подальше, чтобы я не мешала вашему счастью? - ошеломленно произнесла Лика.
        - Дочка, послушай. Образование - это твое будущее. Чем престижней у тебя будет образование, тем качественней будет твоя жизнь, - начала Нина.
        - Мама! Думаешь, я не понимаю, что вы просто хотите от меня избавиться?! - вскричала Лика.
        - Лика, успокойся, - очень тихо, но строго сказал Рома. - Насильно мы тебя отправлять никуда не будем. Не захочешь - не поедешь. Однако я тебе настоятельно рекомендую обдумать это предложение.
        - Рыжик мой, девочка моя, ну вспомни, как тебе было тяжело, когда родилась Ариша, - начала уговаривать Нина. - Ты очень нервничала, грубила и дерзила нам с Ромой, перестала учиться.
        - И что дальше? - дерзко спросила Лика. - То есть я вам создаю сплошные проблемы?
        - Ну что ты, малышка, мы тебя очень любим с Ромочкой, - успокаивала Нина.
        И тут, при этих словах, волна стыда и желания нахлынула на Лику с новой силой: «Да, может, Рома и прав и мне действительно лучше уехать… Или остаться и все-таки соблазнить Ромочку? Как было бы здорово, если бы он сделал меня женщиной!»
        - Я никуда не поеду, - перебила Лика маму, которая, оказывается, все это время что-то говорила. И тут взгляд упал на мамино лицо, по которому катилась слеза. «Видимо, мама про Аришу сейчас говорила, - подумала Лика. - Да, я своими руками отняла у нее ребенка. Теперь я хочу отнять мужа, которого она так любит. Что я творю? Надо скорее уезжать отсюда, прав Ромочка, прав! Что я творю? Бедная моя мамочка!»
        Нина уже вытерла слезы и горячо уговаривала дочь хотя бы подумать о Лондоне, а не отказываться сразу, Роман хмуро разглядывал руки и заметно нервничал.
        - Стоп, родители! - наигранно бодро сказала Лика. - Я уже подумала. Я согласна. Делайте визу и платите деньги - еду я в вашу Великую Британию получать иностранное образование. И кстати, Рома, может, ты поговоришь с родителями моих подруг - вдруг они тоже решат отправить своих отпрысков в английскую даль? Мне будет не так скучно.
        После этих слов Лика наигранно весело вскочила из-за стола, оставив ужин, и, промчавшись через гостиную, рывком открыла дверь и бросилась в бассейн прямо в одежде.

        Лика с двумя одноклассницами улетела в Лондон в середине сентября, потому что занятия в колледже начинались с 1 октября, дня рождения девушки. Свое пятнадцатилетие Лика отметила в общежитии английского колледжа с огромной компанией англо- и русскоговорящей молодежи, и после шумного начала нового учебного года потекла совсем другая жизнь.
        Первое время Лика очень скучала по маме, по ее нежному голосу, по ее запаху и ее слабой улыбке, которая нежно освещала родное лицо. «Я сделала все правильно, - говорила себе Лика, лежа по вечерам в кровати. - Я сделала это ради маминого счастья. Я ей доставила столько горя, что добавить еще и измену мужа было бы чудовищным». Дочь с матерью часто общались по телефону и электронной почте, обменивались фотографиями, и Лика, рассматривая вновь присланные файлы, с замиранием в груди ждала изображения Ромочки.
        Девушка очень скучала по мужчине - та сладостная ночь была ее почти постоянной темой для эротических подростковых фантазий. Лика всех сопоставляла с Романом, но никто даже близко не мог сравниться с ее идеалом. Иногда от безысходности Лика плакала в подушку, а ее соседки по комнате терпеливо успокаивали девушку либо начинали развлекать смешными рассказами, не травя душу ненужными расспросами.
        Прошло несколько месяцев, успешно были сданы экзамены за триместр, и молодежь распустили на каникулы. Лика предусмотрительно отказалась от поездки домой, хотя почти все студенты решили навестить родителей и близких. Девушка сказала маме, что тяжело перенесла перелет, поэтому еще дважды подвергать себя такому стрессу не хочет, тем более что ее новая подруга тоже тут остается, так что скучать она не будет. И хотя Лика откровенно врала про новую подружку, вечером в общежитии она оказалась не одна.
        Машенька - так звали девочку, которая жила на два этажа ниже. Украинская девчонка из обеспеченной семьи тоже не полетела домой, однако у нее была совсем другая причина.
        - Ты чего здесь делаешь? Дома не ждут, что ли? - спросила Лика по-английски улыбчивую незнакомку, которая заходила в общежитие поздно вечером вместе с ней.
        - А по-русски говоришь? - ответила вопросом на вопрос Маша.
        - О, так ты русская!
        - Нет, я с Украины, но предпочитаю говорить на русском языке. У меня вся семья по-русски говорит, слава богу.
        Девушки прошли на кухню, налили себе чай и увлеклись разговором, во время которого выяснилось, что Машенька учится тут второй год (сослали за плохое поведение), почти все про всех знает и влюблена в химика, поэтому и осталась здесь, чтобы увеличить шансы закрутить любовь. Она долго и очень подробно расписывала Лике свои «девичьи фантазии», перескакивая с темы на тему, из чего Рыжик сделала вывод: «Нужно присмотреться к преподавателю химии. Чем он так Машеньке понравился? Неужто лучше Ромочки? Так я, пожалуй, и посоревнуюсь с девушкой, все маме спокойнее».
        С этого дня учитель химии, с которым Маша познакомила девушку следующим же утром, каким-то непостижимым образом подстроив случайное столкновение с молодым человеком возле студенческого кафе, стал объектом пристального Ликиного наблюдения. «Ну что она в нем нашла? - размышляла девушка. - Высокий, молодой - это хорошо. Но у него же такая тяжелая нижняя челюсть, словно он профессиональный боксер. Это полбеды, но ведь он еще и зануда!»
        - Нет, перед этой гремучей смесью он не устоит, - сделала вывод Лика, глядя, как Маша, говорящая на великолепном английском языке, совершенно по-русски строит глазки чопорному англичанину и делает это с уникальным украинским задором. Однако сбрасывать со счетов мужчину Лика не стала, тем более что в компании со Стивом ей, видимо, предстояло провести все каникулы.
        И ничего удивительного не было в том, что в следующем триместре Лика выбрала в качестве дополнительного предмета химию и исправно посещала все занятия, слушая монотонные лекции и записывая химические формулы. Через некоторое время, уже искренне заинтересовавшись этой наукой, девушка стала часто приходить в лабораторию вне уроков, неизменно встречая там Машеньку с пылающими щеками.
        Новая подруга часто делилась тем, что происходит у нее с преподавателем, и у Лики совершенно естественно стали возникать фантазии на тему англичанина. То она представляла, как он силой берет ее прямо в аудитории, посадив на парту и задрав ей юбку, то грезила, как в центральном парке, лежа на пледе, он ласкает ее языком, а она сама отдается ему со всей своей страстностью. Но если у Лики все взаимоотношения с мужчиной происходили лишь в мечтах, то Машенька наслаждалась вполне реальным романом - по выходным она ночевала у учителя, который не только знал химию, но и был довольно искусным любовником, несмотря на внешнюю чопорность.
        По понедельникам на большой перемене Маша рассказывала Лике подробности своих постельных утех, а рыжеволосую девушку разъедала жгучая зависть: в свои почти 16 лет она была еще девственницей…

        Учебный год в Лондоне прошел быстро и весело. Экзамены сданы, авиабилеты куплены. Дома Лику ждали мама, отчим и трехмесячный братишка Ленечка, который родился чуть раньше срока, в конце марта.


        Глава 6
        В аэропорту родного города Лику никто не встретил, хотя она несколько раз передавала Марье Владимировне дату и время прилета.
        - Что ж, не маленькая, доберусь сама, - сказала себе Лика, уверенно направляясь к таксистам. Лике не терпелось увидеть мать, братика и Рому. Теперь, когда в ее грезах место занял Стив, отчим опять стал отчимом, мужем ее мамы, поэтому относилась она к нему вполне по-родственному.
        Дом встретил ее холодно: Марья Владимировна, поджав губы, открыла дверь и впустила девочку. Глаза домработницы были уставшими и красными, словно она недавно плакала, лицо осунулось и посерело, а от ее величавого образа не осталось и следа. Со второго этажа раздавался плач младенца… Он не прекращался ни на секунду, лишь в какой-то момент к нему присоединился голос Нины:
        - Ну сделайте вы с ним что-нибудь!
        Лика бросила чемодан и помчалась наверх. Открыв дверь в родительскую спальню, она остановилась на пороге, пораженная увиденным. Опухший и обросший Роман спал прямо в одежде на кровати, мама с грязными волосами и каким-то отсутствующим взглядом сидела на полу, прижав коленки к груди, и раскачивалась взад и вперед, а в кроватке надрывался младенец. Комната была наполнена отвратительным запахом перегара, пота, грязного тела.
        - Мамочка, это я. Я вернулась, - со слезами на глазах сказала Лика, присев рядом с мамой и взяв ее за руку. На худом пальце Нины блеснуло красивое кольцо - толстое, с двумя брильянтами, соединенными в виде сердца… «Наверное, это то кольцо, про которое рассказывала мама, - подумала девушка. - Она увидела его в антикварном магазине прямо перед рождением сына и просто влюбилась в него. Видимо, Рома купил. Наверное, в честь рождения наследника».
        Нина посмотрела на дочку, уткнулась в ее плечо и расплакалась. Лика растерялась: она не знала, что надо делать в такой ситуации. Девушка обняла маму и прижала к себе - это помогло, Нина стала успокаиваться и вскоре затихла, превратившись в безучастную фигуру.
        Взяв малыша на руки, Лика отправилась вниз, на поиски Марьи Владимировны, в надежде на то, что домработница объяснит, что здесь происходит.
        - Деточка, я не знаю, что делать. И жалко их, и сама устала, да не бросать же семью, - начала пожилая женщина. - Роман ваш пить начал. То вроде по чуть-чуть, но каждый день, а вот теперь уже частенько на работу не ходит. Мне тут постоянно телефоны обрывают, его разыскивают. Нет, он не постоянно не ходит, но бывает, что вот не смог с утра встать, так и не идет вообще. И что тут делать? Не гнать же его палками?
        - А с мамой, с мамочкой моей что? - взволнованно перебила Лика.
        - А у ней, видимо, послеродовая депрессия началась. Роды-то тяжелыми были какими! Леня раньше времени вздумал появиться. И крови много мать потеряла, и почти двое суток в схватках промаялась, и накололи ее потом всякой дрянью, что грудью кормить не смогла. Пацан орет, муж пьет - да кто угодно свихнется от такой жизни… Мы с хозяином-то говорим о том, что ее надо в клинику неврозов определить, да он то помнит об этом, то не помнит.
        - Понятно, - пробормотала Лика. - А с деньгами что, не знаете?
        - Откуда ж мне знать? - возмутилась домработница. - Я в эти дела не лезу, милочка.
        - Ой, вы меня извините, - встрепенулась Лика, - я имела в виду, есть ли деньги на хозяйство? Ну еда, одежда… Ну что там еще надо? Ой, а вам-то Рома платит нормально?
        - Да два месяца уже не получаю, но это ничего, я потерплю. Я скопила немного денег.
        - Так не пойдет, - уверенно сказала девушка. - Ладно, я попробую что-нибудь сделать.
        И Лика действительно начала делать: вечером того же дня, когда Роман пришел в более или менее адекватное состояние, девушка долго и серьезно говорила с ним о матери. Итогом этой беседы стал визит врача и госпитализация. Все заботы о ребенке Лика взяла на себя, надеясь, что теперь Роме будет легче, он станет меньше пить и всерьез займется работой.
        - Лика, ты не понимаешь! - орал Роман. - Рейтинг упал почти до нуля! Сейчас шоу закроют, и все - я останусь безработным!
        - Рома, ты в своем уме?! - тем же тоном говорила его падчерица. - У тебя на руках новорожденный сын и больная жена! Я про себя молчу - я сама разберусь со своей жизнью!
        - А я что могу сделать?! - не унимался Теньков. - Кому я нужен?! «За закрытой дверью» уже никто не смотрит!
        - И что? Это единственное, чем ты можешь заниматься?! В камеру улыбаться?! Ты же журналист! Иди в газету корреспондентом!
        - А жить мы на что будем? Может, на зарплату внештатного корреспондента?! Нам даже есть нечего будет, не то что платить за клинику Нины, твое обучение в Англии и прочие расходы!
        - Я никуда не еду! Ты еще не понял этого? Я тут явно нужнее, потому что кто-то не может справляться со своими обязанностями мужа и отца!
        Девушка развернулась и гордо вышла из гостиной, а Рома не придумал ничего лучше, как налить себе виски и залпом выпить.
        Лика ездила к матери каждую неделю, остальное время проводила с братишкой, но Нине лучше не становилось. Видя похожую на овощ мать, обколотую какими-то известными только врачам препаратами, Лика не находила себе места от беспокойства. Ей казалось, что они не лечат мать, а просто убивают в ней все живое.
        - Ром, - со слезами на глазах начала Лика, - может, заберем ее оттуда? Ей там плохо. Я сама буду за ней ухаживать, честно.
        - Лика, о чем ты думаешь? - перебил ее Рома, находясь в депрессивном состоянии из-за шоу. - Ты в школу ходить собираешься? А за Леней смотреть кто будет?
        - Ром, ну пожалуйста. Она там совсем никакая стала.
        - Давай, дружок, подождем еще месяц, - оттягивал решение вопроса Рома. Ему совсем не хотелось обременять себя еще и больной женой.
        Лика покорно согласилась - а что она могла сделать? Она затаила надежду на то, что все наладится, но дальше дела шли все хуже и хуже.
        В конце августа ток-шоу «За закрытой дверью» закрыли.


        Глава 7
        - Лика, - неуверенно начал Рома, - я не знаю, как ты к этому отнесешься, но нам надо что-то продать, чтобы жить дальше.
        - Что, на выпивку не хватает? - с издевкой спросила девушка. Она уже устала от бесконечного пьянства отчима.
        - Вообще-то на жизнь, - в таком же тоне ответил Теньков.
        - И какие предложения? Меня? В рабство?
        - Давай решим. Мы можем продать вашу с мамой квартиру и остаться жить здесь. А можем продать этот дом и переехать жить туда.
        - О нет, только не туда. Продаем квартиру.

        Началась долгая история с продажей квартиры Нины. Все оказалось намного сложнее, чем выглядело на первый взгляд. Жилье надо было оформить в собственность, но ответственный квартиросъемщик - Нина - была признана недееспособной, поэтому приходилось постоянно консультироваться с юристами, встречаться с нотариусами и риелторами. Из-за того что Рома был почти всегда в нетрезвом уме, Лика, прихватив с собой Ленечку, была вынуждена присутствовать при всех встречах. И вот на одной из них Теньковы встретили Александра.
        Александр Макаров давно и успешно занимался недвижимостью и все юридические вопросы поручал именно той организации, где сейчас сидели на консультации Роман и Лика с ребенком на руках.
        Взглянув на удивительной красоты девушку с ребенком, Александр вдруг почувствовал, что она должна стать его, - необъяснимое влечение возникло из ниоткуда и совершенно не хотело отпускать мужчину. Бросив несколько взглядов на странную пару, сидящую возле стола нотариуса, молодой предприниматель решил провести «разведку».
        - Добрый день, девушка. А это ваш ребенок? - с обаятельной улыбкой спросил Макаров.
        - Нет. Мне всего 16 лет… Скоро исполнится, - неуверенно сказала Лика, хотя ей очень хотелось назвать Леню сыном.
        - А с кем ты? - продолжил спрашивать Александр.
        - Это мой отчим, Роман Теньков, - ответила Лика, опустив глаза. И неожиданно для себя Лика рассказала Александру всю их историю. Мужчина очень внимательно слушал девушку и периодически задумывался о чем-то своем.
        - Знаешь, мне кажется, что у меня есть одна идея, - неожиданно перешел на «ты» Саша. - Пока рассказывать не буду, но мысли имеются. Можешь дать ваш телефон? Когда я смогу сказать что-то определенное, то я хотел бы позвонить тебе… ну и отчиму твоему. Правда, хотелось бы, чтобы он бросил пить, если это возможно…
        Лика потупилась. Она тоже очень хотела, чтобы Рома бросил пить, но пока до исполнения ее желания было очень далеко.

        Прошло два месяца. Лика так и не пошла учиться, проводя все время с братом и отчимом, которым постоянно нужна была помощь. Добрая Марья Владимировна, не получая зарплату, оставалась в семье, жалея девочку, которая так самоотверженно сражалась за своих родных. Наконец-то квартира была продана и деньги получены. Первым делом Лика расплатилась с домработницей и заплатила еще за год вперед, на всякий случай. Второе, что сделала юная хранительница очага, - привела в порядок любимый дом, в котором за год успело многое поломаться и попортиться. Третье и самое важное - забрала маму домой, наняв постоянную сиделку, потому что маме лучше не становилось. И только после этого накупила одежды малышу, себе и маме. Теперь пора было подумать и о школе.
        - Рома, договорись, пожалуйста, с той школой, в которой я училась. Пусть возьмут меня со второго полугодия. Я быстро догоню своих, - попросила Лика.
        - Лик, договорись сама, - нетрезво сказал Роман. - Мне стыдно в таком виде идти к директору. Я приду - тебя точно не возьмут.
        - Это еще почему? - удивилась девушка.
        - Потому что я теперь кто?
        - И кто же?
        - Не-у-дач-ник!
        - Хватит пить - будешь удачником! - быстро парировала Лика.
        - Опять ты начинаешь?! - грозно спросил Роман, готовый начать скандал.
        Разговор был прерван телефонным звонком - это был Александр.
        - Лика, здравствуй, это Александр Макаров. У меня есть идея. Мой друг - довольно известный продюсер на телевидении. И у него давно зреет мысль сделать ток-шоу под названием «Жизнь в розовых очках». А ведущим он, по моей подсказке, хочет сделать именно Романа Тенькова.
        - Александр, это безумно интересно не только мне, но и Роме. Можете приехать к нам в гости? Расскажете не по телефону нам обоим, - перебила Лика. - Заодно, может, подскажете, что делать с ним, чтобы он протрезвел, - понизив голос, продолжила девушка.
        В семь вечера того же дня Александр Макаров сидел в гостиной Теньковых и, не отрывая взгляда от Лики, держащей на руках круглолицего карапуза, очень похожего на Романа, рассказывал о шоу.
        - Люди мечтают надеть «розовые очки», чтобы их жизнь не казалась им такой беспросветной. Эти «розовые очки» они ищут в алкоголе, - тут Александр перевел взгляд на Романа и сделал паузу. Не дождавшись ответа мужчины, он продолжил: - наркотиках, но есть и другие способы расслабляться и получать удовольствие. И именно эти «другие способы» мы планируем показать телезрителям. Надо объяснить людям, как пагубные привычки заменять на что-то более безопасное и интересное. Например, можно пригласить психолога, который даст легкие практические упражнения на поиск и укрепление «позитивного якоря», запрограммирует на здоровый образ жизни. А в конце передачи дать какие-то координаты зрителям, чтобы они могли обратиться куда-нибудь за помощью или задать волнующие их вопросы. Или можно показать, как интересны путешествия, рассказать, куда и как можно поехать, имея небольшой бюджет. Надо прилагать все усилия, чтобы человек стремился побороть лень, чтобы хотел работать и зарабатывать. Для пожилых людей мы планируем в прямом эфире обучение компьютерной грамоте. Хотелось бы открыть им огромный мир возможностей
техники, во-первых, а во-вторых, допустить их в виртуальный мир, который сейчас заняли подростки. Тогда ограниченные в движении старики смогут общаться с такими же, как они, создадут свои сообщества и победят одиночество, которое владеет их сердцами. Мне кажется, если человеку показать цель, он обязательно пойдет к ней!
        Роман подался вперед: он заинтересовался проектом, у него впервые за долгое время загорелись глаза.
        Александр, не дождавшись ответа, продолжал:
        - Мне очень хочется научить людей мыслить позитивно, чтобы жизнь приносила им радость. Потому что спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Надо только дать им толчок.
        Сам того не ведая, Александр сейчас дал толчок Роману. Мужчина загорелся новым проектом и очень хотел снова войти в жестокий мир телевидения. Но для этого надо было бросить пить.
        Вечер закончился в дружеской обстановке, а утро началось с того, что Теньков обзванивал наркологические клиники и врачей, занимающихся лечением алкоголизма, - он искал наиболее эффективный способ борьбы со своим недугом. Деньги творили чудеса - помочь бывшему известному телеведущему готовы были все и в любое время. Наконец, посоветовавшись с Ликой, как это было всегда в последнее время, Роман выбрал клинику, собрал вещи, вызвал такси и уехал. Срок лечения составлял 40 дней.
        Девушка осталась с братом, Марьей Владимировной, мамой и ее сиделкой. К ним часто приезжал Александр, привозя какие-нибудь деликатесы к столу и игрушки для мальчика. Лика, которой уже исполнилось 16 лет, понимала интерес этого импозантного молодого мужчины к себе, и этот факт ей очень нравился. Ей было хорошо с Александром, спокойно, она чувствовала себя защищенной, нежной, слабой и маленькой, с одной стороны, и уверенной в себе, умудренной опытом и умеющей держать мужчину на расстоянии. Лика менялась на глазах - она становилась все взрослее, умнее и сексуальнее. Невзгоды не сломили ее, а, наоборот, придали ей какого-то шарма, которым мало кто в 16 лет мог похвастаться. Визиты Александра благотворно влияли и на Нину - она стала чаще вставать с постели, с аппетитом ела, много проводила времени с сыном и дочерью. К ней стало возвращаться желание хорошо выглядеть: Нина долго могла стоять перед зеркалом, изучать свое отражение, расчесывать длинные волосы, чуть тронутые серебристой паутинкой седины. Женщина всегда спускалась к ужину, когда приезжал в гости Макаров, и сидела рядом с дочерью, машинально
вертя старинное кольцо с двумя брильянтами в форме сердца, а Александр делился новостями о Романе, с которым держал постоянную связь.
        - Ромка уверенно идет на поправку, - докладывал Макаров, сидя в глубоком кожаном кресле и держа на руках Ленечку, который уже привык к новому персонажу в своей недолгой пока жизни. - Не знаю уж, что там с ним сделали - то ли гипноз какой, то ли вшили ему что-то, - но твердит, что если он выпьет хоть один глоток, то умрет. Верить? Не верить? Поди пойми…
        - А как он сейчас выглядит? А что говорит? - расспрашивала Лика.
        - Знаешь, гораздо лучше. Конечно, еще на известного Романа Тенькова не очень похож, но все-таки результаты налицо: порозовел, немного поправился наконец-то, но меня радует другое - у него фонтан идей по поводу шоу. Я боялся, что как ведущий он потерян, но, слава богу, я ошибся.
        - Значит, шоу все-таки будет? - не унималась Лика.
        - Я надеюсь, что да. Все-таки я в этом очень заинтересован.
        - Каким образом? Почему? - продолжала расспрашивать девушка.
        - Ну хотя бы потому, что часть бюджета этого проекта принадлежит мне - я вложил достаточно в это ток-шоу, чтобы рассчитывать на высокий рейтинг и, соответственно, неплохой доход, - объяснил Александр, немного свысока посмотрев на семью, которая очень многим оказалась ему обязанной. Лика каким-то внутренним женским чутьем уловила характер взгляда, и ей очень не понравилось, что кто-то позволяет смотреть на нее свысока. Она дерзко и нагло уставилась на мужчину, закинув ногу на ногу и обнажив стройное бедро. Расчет удался - Александр покраснел и отвел взгляд. «Да, девочка не так и проста, - подумал он. - Крепкий орешек. Такой брильянт должен быть только моим. Никому не отдам эту красотку».

        За неделю до возвращения Романа домой Лика поехала в свою московскую школу, чтобы поговорить с директором о восстановлении в десятом классе. Девушка долго собиралась, готовилась к этой встрече - она должна была найти нужные аргументы, чтобы восстановиться с середины года. Ленечку девушка оставила на попечение Марьи Владимировны и сиделки.
        Встреча прошла удачно - Лика со второго полугодия начинала снова учиться в московском элитном лицее. Довольная девушка поймала машину, назвала адрес и отправилась домой, мечтая, как она снова войдет в класс, сядет за парту, откроет учебники и станет обычной девушкой. Лике очень хотелось забыть на время обо всем, что случилось с ней с тех пор, как она обложила льдом свою маленькую сестричку, но призрак убитой ею девочки до сих пор не отпускал. Часто по ночам, укачивая Ленечку, у которого начали резаться зубки, Лика думала о том, что все, что происходит сейчас в ее семье, - это кара за тот грех, который она взяла на свою душу, за убийство ни в чем не повинного младенца.
        С этими мыслями Лика подъехала к своему дому, возле которого стояла «Скорая помощь». Выскочив из машины и сунув какую-то купюру водителю, девушка бросилась к суетившимся врачам.
        - Что случилось? - закричала Лика.
        - Нина… она погибла… девочка моя… - заплакала Марья Владимировна.
        Сиделка, которая должна была смотреть за больной, рыдала в гостиной:
        - Это я виновата! Это я недоглядела!
        - Это я во всем виновата, - шептала Лика, пребывавшая в шоке. - Мама! Мамочка, прости меня! Как я могла?!

        Роман Теньков вернулся из клиники сразу, как только ему сообщили о смерти жены, и тут же взял на себя организацию похорон. У него сжималось сердце, когда он смотрел на падчерицу, которая перестала есть, плохо спала и передвигалась по дому как тень, но он не знал, что сказать этой самоотверженной девочке, которая так упрямо билась с болезнью матери, с его пьянством и нянчила Ленечку. Именно по той причине, что не мог облегчить страдания Лики, Роман полностью погрузился в похоронные хлопоты и организацию поминок, отдалившись от девочки. Место рядом с убитой горем юной девушкой занял Александр:
        - Не отчаивайся, милая. Я всегда буду рядом с тобой. Слышишь, всегда? - говорил мужчина, сжимая холодную ручку Лики. А девушка смотрела на него полными слез глазами и шептала:
        - Это я во всем виновата… Бедная моя мамочка… Это за мой грех она расплачивается…
        - Какой грех? Что ты такое говоришь? Ты ни в чем не виновата, малышка, - успокаивал Александр, гладя Лику по густым рыжим волосам.

        Страдал и Роман. Он угрюмо убирал снег с участка вокруг дома, гулял с сыном, готовился к новому шоу, но голова была занята смертью жены.
        - Лика, это я во всем виноват, - говорил иногда отчим девушке. - Если бы я не начал пить, у нее бы не начались преждевременные роды, она бы не страдала так, как страдала. Если бы я не отправил тебя в Лондон, ты была бы рядом и помогла ей. Я виноват во всем. Я не уделял ей столько внимания, сколько она заслуживала в тот ужасный год, когда ты училась в Англии.
        - Рома, прекрати, - обрывала Лика, которую тоже терзало чувство вины, в том числе и за ту злополучную ночь, когда она хотела отдаться своему отчиму. - Недолюбил маму - долюби сына.
        После Нового года вышло ток-шоу «Жизнь в розовых очках» с ведущим Романом Теньковым, а Лика снова пошла в школу, оставив Ленечку на попечение бессменной Марьи Владимировны. Жизнь налаживалась.


        Глава 8
        Прошло полтора года. Ток-шоу Романа Тенькова стало довольно популярным, он воспрял духом и был похож на того ухоженного сексуального мужчину, о котором когда-то мечтала Лика. Он очень заботился о своем сыне и падчерице, проводя с ними все свободное от работы время, больше не брал в рот ни капли спиртного, не заводил никаких романов на стороне. Лика же заканчивала 11-й класс школы, готовилась поступать в институт иностранных языков, тепло относилась к отчиму и брату и продолжала общаться с Александром.
        - Малыш, ну зачем тебе этот вуз? - в очередной раз спрашивал Макаров свою избранницу. - Я легко могу устроить тебя в архитектурный институт на факультет дизайна. Я возьму тебя в свой бизнес - будешь заниматься у меня дизайном интерьеров.
        - Саш, я подумаю, спасибо, - каждый раз отвечала Лика, но с каждым разом все неуверенней и неуверенней.
        - Ликусь, подумай. Ты умница, ты творческая натура. Мы вместе - такая сила! - продолжал уговаривать Макаров.
        - Хорошо, Саша. Давай так - я подам документы в оба вуза, а дальше решу. Но обещай мне, что больше не будешь со мной говорить на эту тему.
        - Хорошо, договорились, - поднимая руки в знак поражения, со смехом пообещал мужчина.

        Направляясь к очередной любовнице, Александр думал о Лике. Он очень хотел эту девочку, но решил подождать и сначала сделать ей предложение. Ему не хотелось давить на нее, тем более что ей пришлось пережить за этот год такие страшные события. Но в день своего восемнадцатилетия Лика должна будет дать ему ответ на самый важный для него вопрос - станет ли она его женой. Саша чувствовал, что небезразличен девушке, поэтому вполне ожидал услышать заветное «да», и для этого торжественного момента он планировал отправиться в Ниццу.
        - Рома, как ты смотришь на то, чтобы отметить день рождения Лики в Ницце? - спросил как-то Александр, заходя в студию, где Роман с редактором обсуждали вопросы, связанные со следующим выпуском.
        - В Ницце? В октябре? Саша, у меня съемки, контракт. Это огромная неустойка, если я перенесу съемочный день, - начал Теньков. - Одну ее не отпущу. Она - моя семья. И день ее совершеннолетия мы должны отмечать вместе, тем более что так много ее праздников мы пропустили по разным причинам.
        - Спокойно, друг, - улыбаясь, продолжил Макаров. - Ты, наверное, забыл, что твой продюсер - мой очень старинный приятель, да и я в этом проекте играю далеко не последнюю роль. Мы все устроим. Вот, например, такой вариант - увлечем наших телезрителей дайвингом. Для этого снимем в Ницце несколько сюжетов, а Лике можно будет подарить пару уроков с инструктором в качестве презента.
        - Ну, презент для Лики у меня уже есть, - улыбаясь, ответил Теньков, - но твое предложение мне очень нравится. Я целиком и полностью тебя поддерживаю. Сам скажешь красотке или мне достанется эта честь?
        - Не забывайся, Теньков, - с какой-то внутренней угрозой сказал Александр. - Я скажу ей сам и тогда, когда сочту нужным. Ты молчи об этом.
        - Как скажешь, господин, - попытался пошутить Рома, но сердце сжалось от ревности.

        Лика одевалась к выпускному, Ленечка крутился рядом, хватая ее косметику, заколки, чулки… Девушка глазами следила за малышом, чтобы он ничем не поранился, а сама продолжала наносить макияж. «Мама!» - ежеминутно кричал мальчик, протягивая девушке очередную свою находку, а Лика ласково трепала по головке братика.
        Александр ждал девушку в гостиной, Роман по этому случаю спешил с работы, чтобы присутствовать на вручении аттестата. Лика спустилась вниз тогда, когда оба мужчины были в гостиной и обсуждали насущные дела. Александр встал при виде умопомрачительной красотки в изумрудно-зеленом шелковом платье в пол. Мягкий материал ниспадал легкими волнами, закрывая длинные ноги, лиф с глубоким вырезом переходил в бант, перекинутый за шею, спина была полностью открыта. Из-за тонкого материала и откровенного фасона на Лике не было нижнего белья, поэтому ее упругая девичья грудь была свободна и волновала мужчин. Роман, сидя в кресле, смотрел на падчерицу и чувствовал ту же по силе страсть, которую испытал, когда юная девочка прижалась своим почти обнаженным телом к нему в гостиной.
        Галантный Александр пришел в себя первым, он подал руку Лике и сказал:
        - Позвольте проводить вас на ваш первый взрослый бал, прекрасная принцесса.
        - Будьте так любезны, милостивый государь, - приняла правила игры Лика.
        И Александр вывел девушку во двор, где ждала его машина. Роман, подхватив одетого Марьей Владимировной Леню и пригласив домработницу, направился к своей машине. Его взрослая девочка ехала отдельно от него, с этим красавцем Александром. «Надо будет подарить ей машину и купить права, - подумал Роман. - Ездить научу ее сам. Нечего ей мотаться с этим ловеласом».
        Тем временем в машине Александр говорил обворожительной Лике:
        - У меня для тебя сюрприз, милая. Это будет подарок на день рождения, но скажу о нем я сейчас, в этот торжественный день, когда ты попрощалась с детством.
        - Какой сюрприз? Ты говоришь загадками, Саша, - кокетливо произнесла Лика, наслаждаясь своей очередной женской победой.
        - Твой день рождения мы отметим в Ницце, - торжественно произнес Александр.
        - Мы? Мы с тобой? А Рома с Леней? А Марья Владимировна? - взволновалась Лика. Ей совсем не хотелось день своего совершеннолетия отмечать без своей семьи, хотя Саша, безусловно, ей очень нравился. Она даже иногда мечтала, как выйдет за него замуж и родит ему прекрасных детей.
        - Тихо ты, неугомонная, - засмеялся Макаров. - Вот всполошилась-то. Никто твою семью не отнимает у тебя. Мы едем все вместе. У Романа там будут съемки. Какие, пока не скажу, это тоже часть сюрприза для тебя. Леня с Марьей Владимировной, естественно, летят с нами.
        - Саша, ты мой герой, - выдохнула Лика, приблизив губы к губам Александра. - Я же знаю, это ты все устроил… Все для меня…
        - Да, красавица, я все для тебя готов сделать… И мне кажется, что ты прекрасно об этом знаешь и так же прекрасно этим пользуешься.
        - Может, ты и прав. Но и у меня для тебя сюрприз, мой рыцарь. Раз ты у меня такой замечательный, то я решила пойти по твоим стопам и стать для тебя партнером в будущем.
        - Что-то я не понял, - нахмурился Макаров. - Что за загадки?
        - Ну что тут непонятного? - рассмеялась Лика. - Я пойду учиться на факультет дизайна. Я уже все точно решила. Так что подаем документы только в один вуз, архитектурный.
        - Девочка моя, это самые прекрасные слова, которые я слышал в последнее время. Спасибо тебе за доверие и готовность разделить со мной тяготы взрослого мира.
        - Да будет тебе, - продолжала смеяться Лика. - Это тебе спасибо за то, что готов устроить меня в вуз. Я, конечно, все равно бы поступила, но когда кто-то прикрывает со спины, оно надежнее.
        - Это мелочи, - заговорил оживленно Александр. - Вот послушай, какой у меня есть проект. Я пока только думаю о нем, примеряюсь, размышляю, но когда ты получишь диплом о высшем образовании, мы с тобой вдвоем воплотим мою мечту в жизнь.
        - О, интересненько, - воскликнула Лика, - что за проект?
        - Я размышляю над созданием проекта «умного города». «Умный город» - это такой микрорайон, огороженный забором и охраняемый спецсилами. В нем должна быть вся инфраструктура: детские сады, школы, бассейны, магазины, кафе, кинотеатры и прочее, ну то есть все, что есть в каждом городе. На охраняемую территорию этого микрорайона можно попасть, только имея специальный чип. Это позволит решить массу проблем, связанных с криминалом…
        Так за увлекательным рассказом Александр с Ликой доехали до лицея, где преподаватели готовы были отправить своих выпускников во взрослую жизнь.


        Глава 9
        С сентября Лика начала учебу в архитектурном институте, как и обещала Александру. Девушка очень уставала от нагрузки вуза, занятий с братиком, который упорно звал ее мамой, но при этом находила время встречаться с Сашей: он регулярно водил ее в кино, театры, рестораны. Жизнь была бы сказочна, если бы по ночам Лике не снилась утопившаяся мама с Аришей на руках. Лика просыпалась в слезах и до утра уже не могла уснуть, мысленно прося у матери и сестренки прощение.
        За два дня до дня рождения исхудавшая и измученная ночными кошмарами и невозможностью с кем-либо их обсудить Лика собирала вещи. Несомненно, путешествие в Ниццу было прекрасным способом сменить обстановку и прийти в себя. Лика понимала, что, несмотря на страшный грех, она должна жить дальше - ради Ленечки, у которого, кроме нее и Ромы, никого больше нет. И ради Ромы, кстати, тоже - он стал для нее очень родным и близким человеком.
        Самолет приземлился в Ницце в пять часов пополудни. Выйдя из аэропорта с братишкой на руках, девушка подумала, что она попала в сказку. Лика обернулась и поймала взгляд Александра. «Это он, мой герой, сделал эту сказку для меня былью, - с благодарностью подумала Лика. - Как хорошо, что он у меня есть».
        Лика с семьей и Александр поселились в прекрасной гостинице «Негреско», а съемочная группа, с которой Рома должен был работать, поехала в отель попроще. Увидев великолепие, в котором им предстояло жить, девушка подумала: «Ох, что-то будет! Александр не так просто поселил нас в этом дворце». И ее сердце запело от восторга.
        Девушка стала приводить себя в порядок, чтобы к ужину выйти во всем великолепии. Завтра она станет совершеннолетней, завтра все изменится, завтра она официально войдет в новую жизнь. Это все будет завтра, а сегодня Лика с семьей и любимым молодым человеком будет ужинать, любуясь на закатное море.
        В дверь постучали, когда девушка заканчивала вечерний макияж. Оглядев себя еще раз в зеркале, Лика осталась довольна внешним видом: откровенное белое платье с открытыми плечами обтягивало стройную фигурку, длинные ноги казались еще длинней от высоких шпилек серебристых босоножек, рыжие волосы рассыпались густым каскадом по спине. Подмигнув своему отражению, она подошла к двери. Перед ней стоял Александр.
        Мужчина тоже был в белом - легкий костюм был элегантен и делал и без того эффектного мужчину просто неотразимым. С легкой улыбкой протянув букет белоснежных роз ошеломленной девушке, Александр сказал:
        - Принцесса, позвольте пригласить вас на ужин.
        - С удовольствием принимаю ваше предложение, прекрасный принц, - в тон ответила Лика.
        Она прошла в комнату, чтобы поставить розы в вазу, Александр проследовал за ней. Мужчина подошел к девушке со спины и положил горячие руки ей на талию. Сердце Лики сжалось от ожидания чего-то важного и долгожданного. Мужские руки медленно повернули девушку - теперь Лика и Александр стояли напротив друг друга, чувствуя горячее дыхание. Макаров с замиранием сердца провел руками по юному девичьему телу, слегка коснулся упругой груди, от чего оба резко дернулись, словно от разряда тока, а потом запустил ладонь в густые рыжие волосы. Лика и Александр на какое-то время замерли, глядя друг другу в глаза, а потом соприкоснулись губами, издав глубокий стон желания. Это был их первый поцелуй.
        Нежность и осторожность ушли, оставив место страсти, которая охватила мужчину и девушку. Они неистово терзали губы друг друга, жадно ласкали руками каждый миллиметр тела и поэтому не слышали, как в комнату вошел Роман. Теньков с изумлением смотрел на представшую перед ним картину, потом резко развернулся и вышел, хлопнув дверью.
        От глухого звука Александр и Лика пришли в себя. Они с изумлением смотрели друг на друга и не понимали, что только что случилось с ними, однако были счастливы и очень хотели повторить.
        - Нас ждут, - хрипло произнес Александр.
        - Сейчас приведу себя в порядок, - смущенно ответила Лика и отправилась расчесывать растрепанные волосы и наносить блеск на распухшие покрасневшие губы.
        За столом сидели непоседливый Ленечка под присмотром Марьи Владимировны и грустный Роман, который что-то крутил в руках. Увидев Лику, он тут же убрал в карман маленький предмет, который захватил его внимание, и привстал, чтобы отодвинуть стул для падчерицы. Предпраздничный ужин начался…
        В десять вечера домработница повела мальчика спать, а Роман, Александр и Лика решили продолжить этот прекрасный вечер. Девушка настаивала на ночном клубе или хотя бы местной дискотеке, Александр планировал еще посидеть в ресторане, а Роман предложил прогуляться по набережной. На это все ответили согласием, и странная троица отправилась гулять, делясь впечатлениями и смеясь от восторга. Лика с Сашей иногда целовались, не в силах сдержать своих эмоций, а Роман, видя, как другой мужчина трогает его нежную маленькую девочку, страдал от невыносимой ревности. Он крутил в руке золотое кольцо с двумя бриллиантами, соединенными в форме сердца, и ждал удобного момента, чтобы подарить его девушке. Когда-то он купил это антикварное произведение ювелирного мастерства для Нины, когда она носила под сердцем его сына. Сейчас, считал мужчина, это кольцо по праву должно перейти к Лике, потому что для Ленечки она стала настоящей мамой, а для него - самой желанной женщиной. Однако сейчас, видя, как счастлива его крошка, он не мог найти в себе силы перейти дорогу Александру. Роман решил отойти в сторону, не рассказав
Лике о своих чувствах и не попробовав завоевать сердце любимой девочки.
        Стрелки на часах показали 12.00, а значит, наступил день рождения Лики Теньковой. В тот же миг Александр встал на одно колено перед ошеломленной девушкой, достал маленькую бархатную коробочку и открыл ее. На подушечке лежало красивое золотое кольцо.
        - Лика, окажи мне честь, стань моей женой, - торжественно произнес мужчина и замер в ожидании.
        Лика от изумления открыла рот и оглянулась на отчима, ища у него поддержки. Роман отвернулся - что он мог сказать той, которую любил больше всех на свете?
        - Я согласна, - наконец тихо произнесла девушка и счастливо рассмеялась.
        На тоненьком пальчике появилось колечко в честь помолвки, молодые люди взялись за руки и отправились дальше по набережной, навстречу своей новой жизни.

        На утро были запланированы съемки передачи, в которой ведущий должен был рассказать про дайвинг. Лике на день рождения подарили уроки подводного плавания, и она под камерами должна была изображать новичка в этом деле и обучаться у инструктора. Изображать, конечно, не пришлось - Лика и была новичком, однако камер девушка совершенно не стеснялась, получалась очень естественной и красивой, поэтому вся съемочная группа любовалась рыжеволосой русалкой, которая бороздила под чутким руководством инструктора просторы лазурного моря.
        К обеду несколько сюжетов было снято, и группа расположилась на отдых, чтобы через несколько часов продолжить съемки на закате. Непоседливая Лика стала просить жениха, чтобы он спустился под воду вместе с ней. Александр не смог отказать этой восхитительной девочке, которая занимает все его мысли и мечты, и пошел просить для себя снаряжение.
        Через несколько минут Лика и Александр, взявшись за руки, плыли в синей толще воды. Иногда они обнимались и проводили руками по телам друг друга, а иногда замирали на месте, смотря на какую-нибудь красивую рыбу. Все было прекрасно, пока Александр не стал вдруг задыхаться… Лику охватила паника - здесь, под водой, Саше никто не поможет, надо срочно подниматься наверх, но ведь быстро это делать нельзя - это очень опасно. Собрав всю свою волю в кулак, Лика подхватила тело мужчины, который уже был без сознания, и осторожно стала толкаться наверх. Ей казалось, что эти секунды превратились в часы…
        Наконец сверкнуло солнце, и оба тела вынырнули на поверхность. Роман каким-то непостижимым образом почувствовал, что что-то произошло, поэтому кинулся к девушке, зовя людей на помощь. Что было дальше, Лика почти не помнила: искусственное дыхание, «Скорая помощь», врачи, аппараты ИВЛ, капельницы и Роман, который всегда находился рядом.
        - Вы ему кто? - спросил уставший врач по-французски. Вовремя подоспевший переводчик обратился к Лике и Роману с этим же вопросом.
        - Я его невеста, - глухо сказала Лика. - Что с ним?
        - Я ничего не могу вам сказать. Если он переживет эту ночь, значит, есть шанс, что пойдет на поправку. И тогда мы с вами обо всем поговорим.
        - Я могу к нему пройти?
        - Он без сознания, однако можете побыть рядом.

        Лика прошла в палату интенсивной терапии. Александр лежал неподвижно, опутанный какими-то проводами и датчиками. Его лицо было синеватого оттенка, под глазами черные круги - мужчина совсем не был похож на того рыцаря, который вчера сделал ей предложение.
        - Сашенька, любимый, только живи, - шептала Лика. - Это я во всем виновата, это за мой грех расплачиваются жизнями люди, которых я люблю. Господи, прости меня, пожалуйста, за смерть сестренки! Господи, сделай так, чтобы Сашенька остался жив! Я вынесу что угодно, только не забирай жизнь у этого человека. Он ни в чем не виноват! Господи! Прости меня за то, что убила Аришу! Накажи меня, но оставь в живых Сашу.
        Лика просидела всю ночь у постели жениха, молясь Богу и разговаривая с Александром. Под утро она задремала, склонив голову к груди.
        Рыжика разбудили громкие голоса - несколько докторов стояли возле Александра и что-то обсуждали. Девушка заговорила с ними по-английски - и ей на английском языке стали рассказывать про состояние здоровья Макарова Александра.
        Лика поняла не все: ее уровень языка был хорош для общения, но не для бесед на медицинские темы, богатые различными терминами и названиями, но общую суть она уловила: что-то случилось в голове мужчины, когда он был на глубине, и сейчас, когда состояние стабилизировалось и жизни уже ничто не угрожает, он, по идее, должен снова стать нормальным человеком, однако у пациента нарушены почти все рефлексы организма. То есть он не может ни ходить, ни говорить, ни сидеть… Но все не так плохо, как кажется на первый взгляд: молодой человек может самостоятельно глотать, а значит, его можно будет кормить орально жидкой пищей, он может моргать, может контролировать остальные естественные процессы своего организма. Это внушает докторам надежду на то, что рано или поздно все процессы будут восстановлены.
        Через три недели Александра разрешили транспортировать в Россию. Лика, не спрашивая мнения Романа, забрала жениха домой, хотя отчим советовал девушке определить мужчину в больницу и навещать его. Лика была непреклонна:
        - Я забираю его к нам. Он мой жених, и я должна быть всегда рядом. А ты, смею тебе напомнить, очень многим обязан Саше.
        - Лика, я прекрасно помню. Я очень уважаю твоего жениха, просто я думаю, для вашего общего блага было бы хорошо определить его в больницу, где за ним будет надлежащий уход.
        - Надлежащий уход мы обеспечим ему и дома - можно нанять сиделку, как я нанимала когда-то для мамы. А вот подарить ему ту любовь и заботу, которую могу подарить я, ни в одной больнице не смогут.
        На это Роме возразить было нечего, и Александра перевезли в дом Теньковых. Больному нужна была отдельная комната, поэтому Лика уступила ему свою, переместившись спать к братику в детскую, однако все равно все свободное время девушка проводила со своим несчастным Сашей. Рома и Ленечка отошли на второй план - у Лики просто не было на них времени. Рано утром Лика приходила к Саше, умывала его, разговаривала с ним, подносила утку, кормила, несмотря на то что у больного была постоянная сиделка. Лике нравилось делать это самостоятельно. Потом девушка уезжала в институт, так как всегда помнила об обещании стать для будущего мужа надежным партнером, а сразу после занятий она неслась домой, чтобы покормить обедом любимого, рассказать ему студенческие новости, а потом сидеть рядом и готовиться к семинарам и коллоквиумам.
        Рома, видя, как выматывается девушка, выполнил свою давнюю задумку - подарил ей маленькую иномарку «Пежо 206» рыжего цвета - и купил права. Жаль только, что не мог научить девушку водить - она все свободное время проводила у постели Саши.


        Глава 10
        Вот уже наступил долгожданный Новый год, который Лика встретила со своей семьей дома. Приближалась первая в жизни студентки сессия.
        Лика сидела возле постели уснувшего Александра и читала конспекты лекций. Марья Владимировна уложила спать Ленечку, хотя тот плакал и звал маму, а Роман только что приехал домой после очередной презентации, на которую его пригласили в качестве ведущего. Мужчина был взбудоражен после работы: вокруг него толпами ходили красотки в откровенных нарядах, кипела жизнь, звучал смех. Рома смотрел на женщин и вспоминал свою милую Лику, которая добровольно заточила себя в домашнее рабство. Ему было жаль, что такая яркая и красивая девушка не живет полной жизнью, хотя он мог бы выводить ее в свет, знакомить с известными людьми. Лика смогла бы стать очень известной и популярной, потому что она уникальная, живая и настоящая, не то что эти силиконовые красавицы.
        Рома осторожно открыл дверь в комнату Лики, где теперь поселился парализованный Александр, - как и предполагалось, девушка была там. Сиделка, увидев мужчину, осторожно вышла из спальни.
        - Малыш, давай поговорим, - шепотом произнес Роман, присаживаясь рядом с Ликой.
        Девушка повернула голову, и ее губы оказались рядом с губами отчима. Стареющий мужчина и юная девушка впились друг в друга истосковавшимися по ласке губами, страсть охватила тела как пламя, и мужчина и женщина, не разжимая объятий, повалились на пол. Роман стонал и сдирал от нетерпения одежду с девушки - слишком долго он мечтал об этом юном теле, чтобы сейчас пытаться сдерживать свой пыл. Лика не сопротивлялась - в ней в один миг проснулись все чувства, которые она испытывала к этому мужчине, - и давнее сексуальное влечение, и уважение, и нежная любовь, и привязанность. Отдаваясь в первый раз в жизни мужчине, девушка вдруг поняла, что ее чувства к Роме гораздо глубже, чем к жениху.
        «Наверное, это и есть любовь», - успела подумать девушка перед тем, как Роман вошел в нее.
        Утомленные любовью, мужчина и теперь уже женщина лежали на полу. Вокруг валялась одежда.
        - Родная моя, я не сделал тебе больно? - шептал Роман, гладя свою любимую.
        - Мне было так хорошо, Ромочка, - шептала в ответ Лика…

        С той ночи Лика перебралась в спальню Романа, находящуюся за стенкой от своей бывшей комнаты, где продолжал лежать неподвижно Александр.
        Внешне в жизни дома Теньковых ничего не изменилось: Лика все так же училась в институте, заботилась об Александре, уже потеряв надежду на то, что тот когда-нибудь пойдет на поправку, занималась с Ленечкой и даже иногда помогала Марье Владимировне по хозяйству. Но атмосфера в семье стала совсем другой - Лика летала от счастья, была мила и улыбчива, Роман много смеялся, часто проводил время с сыном и девушкой, дом словно посветлел и ожил. Лишь в комнате Макарова было по-прежнему тихо, пустынно и темно.
        Каждую ночь Лика и Роман предавались любви, совершенно не стесняясь своих эмоций; жаркие стоны и крики заполняли уснувшее пространство, а по выходным теперь пара часто отсутствовала - Роман учил любимую управлять автомобилем. Сначала девушка под пристальным руководством Ромочки осваивала необходимые ей маршруты, а потом они искали укромный уголок и на заднем сиденье машины до изнеможения любили друг друга.


        Глава 11
        В июле случилось непредвиденное: однажды ночью, когда Лика и Роман лежали на смятых и влажных простынях, приходя в себя после акта страстной любви, дверь в их спальню открылась и вошел… Александр.
        Мужчина неуверенно держался на ногах, но он все-таки стоял, опираясь о косяк. Его лицо перекосило от ненависти.
        - Сука! Я убью тебя! - страшным голосом произнес мужчина и занес руку над Романом. Сверкнул какой-то металлический предмет. Лика, защищая любимого, бросилась перед Сашей на колени, обхватив его ноги руками. Слабые, атрофированные мышцы почти год лежавшего мужчины не выдержали Ликиного нападения, и Александр осел. Из руки выпал металлический крючок для вязания.
        - Я все видел, - злобно смотрел на Лику Макаров. - Вы, твари, не стесняясь, занимались сексом прямо на моих глазах. Вы все это время трахались у меня за стенкой, пользуясь тем, что я беспомощен. Я ненавижу тебя, дрянь! Слышишь, ненавижу тебя…
        Роман, обмотавшись простыней, бросился звонить доктору, который наблюдал больного. Через 15 минут Александра уже выносили на носилках - ему необходимо было полное обследование. Машина «Скорой помощи» неслась в Институт нейрохирургии.
        А Лика так и сидела на полу их с Ромой спальни и тихонько плакала. «Господи, ну почему я причиняю только страдания?! Я не хотела сделать больно Саше, но ничего не могу поделать со своими чувствами - я люблю Ромочку, я люблю его, наверное, с тех самых пор, когда увидела на пороге нашей с мамой спальни…»
        Ромочка подошел к любимой, присел рядом и обнял. Он не знал, о чем сейчас думает Лика, и не знал, что надо сказать, чтобы ей не было так больно. Все, что он мог сделать, это быть рядом.

        Александр больше не появлялся в доме Теньковых, ушел из проекта «Жизнь в розовых очках» и сменил все контакты. Любовь, которая когда-то была смыслом его жизни, вдруг превратилась в ненависть и поглотила весь мир. Александр, когда разрешили врачи, уехал в Лондон к матери, которая даже и не знала, что случилось с ее сыном, потому что Лика не догадалась поставить кого-то в известность, но и там, вдалеке от бывшей невесты, продолжал ее ненавидеть лютой ненавистью.

        Пока Александр ненавидел Лику, та носила под сердцем ребенка Романа.
        - Ромочка, - покраснев, начала Лика, - у меня задержка…
        - Что? - не понял Теньков. - Задержка? Ты о чем?
        - Ммм… Мне кажется, что я беременна…
        - Лика, Ликуся! Девочка моя! Родная! Любимая! - начал кричать Рома, прижимая к себе Лику. - Боже, я даже и не мечтал об этом! Как это получилось?! Мы же были так осторожны! Хотя не важно… Завтра же едем к врачу!
        - Ты рад? - застенчиво спросила Лика. Она сама пока не могла понять своих чувств. Слишком много свалилось на нее.
        - Милая, ну конечно, я рад, - уверенно ответил мужчина.
        - Тогда пусть это будет дочка.

        Шло время. Лика продолжала учиться, несмотря на беременность. На втором курсе предметы стали еще интересней, и сейчас девушка была очень благодарна бывшему жениху за то, что настоял именно на этом вузе. Подходило время ее 19-го дня рождения. Лика мучилась от токсикоза, быстро уставала и часто была раздражительна. Шумный Ленечка, которому уже исполнилось три года, часто вызывал в ней бурю негативных эмоций, однако Лика все равно любила мальчика - просто сказывалась гормональная перестройка организма. И лишь по ночам, в их спальне с Ромочкой, девушка снова становилась самой собой - нежной, ласковой, страстной, уверенной в себе.
        - С днем рождения, любовь моя, - нежно прошептал Роман, целуя еще спящую Лику. Мужчина осторожно выбрался из кровати и подошел к комоду, порылся там и вытащил кольцо с двумя бриллиантами в форме сердца. Камни сверкнули на солнце, и Теньков, счастливо улыбаясь, вернулся к своей любимой. Он осторожно вытащил ее руку из-под подушки и надел на безымянный палец правой руки колечко - оно пришлось впору. Роман начал целовать округлившийся животик Лики, потом набухшую грудь, потом нежную шею и опухшие от вчерашней ночи губы. Лика медленно просыпалась, улыбаясь новому дню, в котором она снова была со своим любимым. Девушка запустила руку в черные, покрытые сединой волосы Романа и вдруг увидела кольцо, то самое кольцо, которое носила ее мама.
        - Будь моей женой, - опередил ее вопрос Рома. - Это кольцо по праву принадлежит тебе - ты мать моих детей, любимая женщина и лучший друг. Даже если ты скажешь «нет», это кольцо все равно принадлежит тебе.
        - Ромочка, любимый, это лучший подарок на день рождения, который я когда-либо получала. Я и так твоя жена, милый, я мать твоих детей, я делю с тобой постель, - при этих словах Лика покраснела, - и я ношу твою фамилию. Но если тебе очень хочется, чтобы нас еще связывал штамп в паспорте, то я согласна.
        После этих слов Роман и Лика занялись страстной любовью.

        Через два месяца, в тот день, когда Лика узнала, что у них с Ромочкой будет дочь, Теньковы официально узаконили свои отношения под недоуменным взглядом работницы загса, и Лика смогла усыновить Ленечку, теперь официально
        став его мамой. Жизнь обрела смысл, стала красочной и яркой. Лика решила, что Бог простил ее за смерть сестренки.

        В марте, когда уже подходил срок Лике рожать, раздался звонок в дверь.
        - Марья Владимировна, кто бы это мог быть? - спросила Лика, тяжело поднимаясь.
        - Ликуся, я открою, - быстро вскочила домработница, но Лика ее остановила.
        - Спасибо, я сама. Вы лучше посмотрите за Ленечкой, а то он сейчас подавится запеканкой.

        На пороге стояла высокая, стройная пожилая женщина. У девушки сразу возникла ассоциация, что это преподаватель из Лондона.
        - Я мать Александра, - представилась дама. - И я пришла посмотреть на женщину, которая убила свою сестру и искалечила жизнь моему сыну.
        Лика онемела - впервые обвинение в смерти Ариши было сказано другим человеком, вслух. Девушка повернула голову. На мгновение ей показалось, что на втором этаже дома мелькнул Роман. Сердце сжалось от тревожного предчувствия.
        - Марья Владимировна, будьте добры, заберите Ленечку и погуляйте с ним. Не задавайте вопросов.
        - Лика, не переживай. Мы с Леней сходим в гости к соседям - посидим у них.
        - Спасибо.
        Как только домработница с ребенком вышли за ограду, Лика взглядом позволила даме продолжить.
        - Сын рассказал мне, что вы признались ему в убийстве новорожденной сестры, так как ревновали мать к отчиму. Еще он рассказал, как вы заставили его в тот злополучный день спуститься под воду, хотя он этого не хотел. Вы это сделали для того, чтобы мой сын не мешал вашим грязным отношениям с отцом. Вместо того чтобы определить Сашу в больницу, вы забрали его домой, видимо, чтобы он так и не пришел в себя, а погиб, глядя на ваши бесстыдные оргии. Что вы скажете?
        - Я скажу, что эти сведения, видимо, являются следствием расстройства нервной системы вашего сына. Никаких доказательств ни у него, ни у вас нет.
        - Ваш огромный живот является лучшим доказательством, - с насмешкой произнесла дама. - Я легко могу сделать эту историю достоянием общественности, и ваши дети будут страдать точно так же, как сейчас страдает мой сын.
        - Мне жаль, что я не смогла ответить вашему сыну взаимностью, но тем не менее я сделала все, что от меня зависело, для спасения его жизни.
        - Ты убийца! И ты еще пожалеешь о том, что ты сделала!
        - Покиньте мой дом!
        - Ты очень пожалеешь о том, что вообще родилась! - закричала женщина и выскочила из дома, оставив дверь открытой.
        В этот момент у Лики начались схватки, но девушка не стала вызывать «Скорую», чтобы отправиться в роддом. Вместо этого она осторожно, придерживая рукой живот, пошла в сторону лестницы на второй этаж. Ей нужно было убедиться, что Роман не слышал того разговора, что состоялся между ней и гостьей несколько минут назад.
        Лика шла очень медленно, пытаясь победить страх, поселившийся в ее груди. Девушка вцепилась в перила, давая себе возможность перевести дыхание, и прислушалась - со второго этажа не доносилось ни звука…
        Девушка поднималась по ступенькам, стараясь не обращать внимания на боль, хотя схватки становились все чаще. Наконец она, тяжело дыша, остановилась. Ей нужно было сделать последний шаг. Она знала, что через миг станет понятно, останется ли ее жизнь такой, какой была, или изменится навсегда. Девушка собралась с духом и прошла в коридор - прямо перед ней на полу лежал Рома…
        Мужчина был мертвенно бледен. Лика опустилась на пол, подняла полупустую бутылку виски и, помня предупреждения врача-нарколога, прошептала: «Что же ты наделал?»
        Ромочка умирал. Неимоверным усилием мужчина повернул голову к девушке и хрипло сказал:
        - Я люблю тебя… И я все слышал… И я не знаю, как жить дальше… Что мы с тобой наделали? Столько смертей… Я не могу без тебя… Я слишком слаб… Помоги мне, любимая…
        Изо рта Романа пошла пена. Лика, надеясь, что умирающего еще можно спасти, бросилась за телефоном, забыв про схватки. Она кричала в трубку, умоляя, чтобы тотчас на втором этаже их особняка появились люди в белых халатах и спасли ее Ромочку… Она кричала, сначала призывая на помощь, потом кричала на лежащего мужчину, уже не видя, что он мертв, а потом, когда начались потуги, кричала от физической боли.
        Когда приехала «Скорая помощь», врачи вбежали в настежь открытую дверь. На первом этаже никого не было, в доме стояла тишина. Они поднялись по лестнице и растерялись - перед ними лежали истекающая кровью молодая женщина, новорожденный младенец и мертвый мужчина.
        Буквально на несколько секунд врачи замерли в бездействии, но через мгновение бросились к телам - проверять, кому еще можно помочь. Трое медиков быстро, но осмысленно делали свое дело: щупали пульс, вводили в вену препараты, шлепали молчащего младенца… Они успели: после очередного шлепка личико новорожденной девочки исказила гримаска и раздался громкий плач, а мать приоткрыла глаза.


        Глава 12
        Через неделю Лика вместе с дочкой вернулась из роддома… Свет померк для девятнадцатилетней девушки со смертью мужа, ей совсем не хотелось жить дальше, но жить было необходимо - у нее на руках остались двое детей, старший Ленечка и младшая Рина. Это необычное имя Лика дала дочке в момент отчаяния, когда рыдала в своей палате, вспоминая Ромочку, маму, Арину… Люди, которых она искренне любила, ушли из жизни, но осталась маленькая крошка, в которой течет та же кровь, что и в близких ей людях. Имена Нина, Роман, Арина слились для Лики воедино в лаконичном «Рина».
        Лика не успела на похороны мужа - к моменту выписки телеканал уже похоронил Романа Тенькова, скоропостижно скончавшегося в спальне своего дома. Лике, как вдове и матери его двоих детей, выплатили довольно крупную материальную помощь, а также заплатили вперед за те выпуски, которые уже были отсняты, но еще не прошли в эфире. Надо было жить дальше. Понимая, что одна она точно не справится, Лика из имеющихся денег выдала Марье Владимировне зарплату еще за один год вперед.
        - Марья Владимировна, возьмите, пожалуйста, деньги, - настойчиво сказала Лика. - Я без вас сейчас просто не справлюсь с двумя детьми.
        - Ликуся, о чем ты говоришь? - возмутилась пожилая женщина. - Неужели ты подумала, что я тебя брошу?
        - Я бы вас поняла, если бы вы приняли решение уйти, - спокойно сказала Лика, покачивая люльку с малышкой. - Как сложится наша дальнейшая жизнь - неизвестно.
        - Милая, вы для меня давно стали семьей. Ленечка - мой внучок, моя радость. Да и малышку Рину я уже люблю как свою.
        - Все равно, пусть у вас будут эти деньги. Ситуации могут быть разные, - настаивала девушка.
        - Хорошо, милая. Я возьму, - согласилась наконец Марья Владимировна. - Но знай, что ты всегда на меня можешь рассчитывать, независимо от твоего материального благосостояния.
        - Спасибо вам большое. Для меня это очень много значит.
        - А для меня много значит твое образование, - продолжила Марья Владимировна. - Давай-ка начинай снова ездить на занятия и готовиться к сессии. Она не за горами.
        И Лика согласилась. Так как молоко у девушки не появилось, то Рину кормили детскими смесями, а следовательно, молодая мать не была сильно привязана к дочери. Она понимала, что рано или поздно деньги закончатся и лишь хорошее образование поможет ей поднять на ноги детей. Благодаря Марье Владимировне, ее помощи по хозяйству и с детьми Лика успешно сдала летнюю сессию и перешла на третий курс института.
        Осенью девушка стала понимать, что средства, оставшиеся ей после смерти мужа, подходят к концу. Надо было что-то делать. И Лика решила: она дала объявление о своих услугах. Девушка прекрасно понимала, что устроиться на полноценный рабочий день она не сможет - все-таки она учится на дневном отделении и у нее новорожденная дочка на руках, однако у нее есть хорошие знания языка, которому она готова обучать тех, кто сможет приехать к ней на дом. А также, набравшись смелости, Лика заявила о своей готовности работать над дизайн-проектами желающих обновить свое жилье. Как ни странно, но посыпался такой шквал звонков, что девушка просто не могла справиться со всеми, кто хотел работать именно с ней. И тогда ей пришла в голову мысль собрать команду людей, которые будут вместе выполнять проекты. Так у нее в доме появились Ренат, Андрей и Ольга. У каждого из них был свой конек и свои слабые места, но, объединенные удачной идеей Лики, ребята превратились в сильную профессиональную команду. Все заказы и встречи проводились в Ликином особняке, где из бывшей комнаты девушки сделали кабинет.
        Там, в комнате, где когда-то Лика стала женщиной, она обнаружила сейф - маленький и плоский. «Сейф здесь? Откуда? - удивилась Лика. - Неужели Ромочка что-то скрывал от меня? Нет, я знаю, что он любил меня больше всех на свете. Это помощь от него даже с того света. Он не перестает любить меня». Лика уверенным жестом набрала свою дату рождения и была права - сейф легко открылся. В нем лежали деньги, довольно крупная сумма, и записка от Ромочки.
        «Любимая моя девочка, если ты читаешь это письмо, значит, мы до сих пор не можем быть вместе. Да и как? Я женат на твоей матери, а ты… Ты так молода и прекрасна, тебя ждет впереди увлекательная жизнь. Эти деньги остались от продажи вашей с Ниной квартиры. Часть суммы я специально оставил для тебя и спрятал в сейф в твоей комнате, чтобы когда-нибудь, когда меня не будет рядом и тебе некому будет помочь, у тебя всегда были средства к существованию. Спасибо тебе за то, что ты спасла меня от гибели на дне бутылки. Я обязан тебе всем на свете. Люблю тебя. Роман».
        Лика читала письмо, написанное мужчиной еще тогда, когда мама была жива, правда, уже болела, когда сам Роман боролся с алкоголизмом, депрессией и профессиональным крахом, и слезы катились из ее глаз - никто никогда не будет ее так любить, как этот человек, который даже после своей смерти продолжает заботиться о ней.
        Почти всю сумму Лика положила в банк, разделив на три счета - для себя, для Лени и для Рины, - оставив наличными небольшую сумму - просто на жизнь, тем более что сейчас ребята начали зарабатывать свои собственные, пусть и небольшие, деньги.


        Глава 13
        Дела у ребят продвигались довольно бодро. Учеба на третьем курсе была довольно интересна, но при этом хорошо совмещалась с работой. День за днем открывались все новые и новые перспективы.
        - В Женеве в следующем месяце пройдет симпозиум по дизайну интерьеров, - сказал Ренат, раскачиваясь на стуле. - Вот если бы мы могли поучаствовать!
        - Ага, - подхватил Андрей. - Это огромный шаг вперед. Нет, Лика, ты подумай, если у нас появится сертификат о том, что мы были участниками этого мероприятия, это поднимет нас совсем на другой уровень.
        - Ты видел, сколько стоит взнос за участие? - с вызовом спросила Ольга. - И это без перелета и отеля! Других-то организации отправляют, а нам самим придется все оплачивать.
        - Ребят, деньги не проблема, - спокойно сказала Лика, присаживаясь в соседнее кресло. - Вы лучше объясните мне все очень-очень подробно, и мы решим, надо нам или нет и как все организовать…

        Лика сидела в кресле бизнес-класса на борту «Боинга 767», держащего курс на Женеву. Дети остались дома вместе с Марьей Владимировной. Андрей, Ренат и Ольга заканчивали проекты. Представлять их студенческую общину будет Лика, и сейчас она, вытянув ноги в элегантных туфельках, думала о том, как все пройдет.
        - Куда летит одна такая красивая девушка? - обратился к ней мужчина на английском.
        В Лике впервые за последнее время проснулось женское кокетство.
        - Не девушка, а мать двоих детей, - ответила она с игривой улыбкой, не поворачивая головы и не открывая глаз.
        - В каком же городе мира живут такие героические женщины?
        - Ну, например, в Москве живут такие, - смеясь, ответила Лика. Голос мужчины - низкий, с хрипотцой - ей очень нравился. Она наслаждалась этим тембром, и в ней снова просыпалась женщина.
        Лика открыла глаза и тут же пожалела об этом - мужчина был, мягко говоря, не симпатичен: на вид лет 30, абсолютно лысый, с огромным носом и в очках. «Хм, это преступление - награждать таким великолепным голосом такого Квазимодо», - усмехнулась Лика. Но когда мужчина улыбнулся, рыжеволосая красавица растаяла - настолько обворожительным и добрым он ей показался.
        Разговор прервался, потому что по салону прошла стюардесса:
        - Пристегните ремни, пожалуйста. Наш самолет вошел в зону турбулентности.
        Пассажиры повиновались призыву бортпроводницы и пристегнулись. Лика тревожно поежилась - там, в Москве, остались двое малышей, которым она очень нужна живой и невредимой.
        - Прекрасная незнакомка, не беспокойтесь. С нами ничего не случится, - произнес мужчина, уловив страх в глазах молодой женщины. - Такое интересное знакомство просто обязано стать началом великой дружбы, так что самолет благополучно приземлится в аэропорту Женевы.
        - Хотелось бы вам верить, галантный незнакомец, - с вымученной улыбкой ответила Лика.
        - Давайте познакомимся. Меня зовут Джордж. Я живу в Штатах.
        - А я Лика. Живу в Москве, - уже спокойней сказала девушка. К ее удивлению и облегчению, в этот момент «Боинг» выровнялся, и оставшийся путь прошел спокойно.
        Как только самолет приземлился, девушка тут же включила мобильный телефон - она обещала позвонить Марье Владимировне и Ленечке, чтобы они не волновались. Однако она не успела набрать домашний номер, как посыпались сообщения о поступавших звонках. У Лики расширились глаза, когда она увидела, что домработница звонила 11 раз. «Боже, что случилось дома?» - в панике подумала Лика. Дрожащей рукой она нажала на кнопку «вызов». Марья Владимировна ответила тут же.
        - Лика, Рина пропала! - рыдала в трубку пожилая женщина. - Я не знаю, как это случилось! Здесь записка! Девочки нет! Я на секунду отвернулась, а она исчезла! Прости меня! Прости, Лика!
        - Марья Владимировна, успокойтесь. Я вылетаю обратно. Следите за Леней. В милицию не звоните, - ровным, как у робота, голосом произнесла побелевшая Лика. Но как только разговор закончился, она запаниковала: вскочила с кресла и метнулась к выходу, потом бросилась обратно за сумочкой, которую оставила в кресле. Джордж крепкой рукой остановил Лику.
        - Что случилось? - очень твердо спросил мужчина.
        - У меня дочь похитили. Только что! Мне нужно лететь обратно! Нужно что-то делать!
        - Лика, успокойтесь, - властно произнес мужчина. - Мне нужно пару часов, чтобы уладить некоторые формальности, и мы с вами полетим в Москву.
        - Как? Что? Почему? - ничего не понимала обезумевшая от горя Лика.
        - Предоставьте все мне, - спокойно сказал мужчина и взял девушку за локоть.
        Джордж оставил Лику в зале ожидания и ушел, пообещав вернуться через час-полтора, девушка послушно кивнула головой и погрузилась в свои мысли: «Боже, я никогда не смогу искупить свой грех? Сколько еще близких и родных людей мне надо потерять, чтобы смерть Ариши была смыта кровью?! Я же не хотела! Я не со зла тогда! Я совершила ошибку! Я быстро убрала лед, почему она не выжила?» Потом думы приняли другое направление: «А вдруг этот мужчина обманул? Чего я жду? Надо бежать менять билеты, а я жду какого-то незнакомца, который, возможно, уже уехал по своим делам и забыл про меня и мою беду». Но сил встать почему-то не было. Лика так и продолжала сидеть, утирая слезы.
        Но Джордж не обманул - через три часа Лика вместе с новым знакомым летела в Москву.


        Глава 14
        Из аэропорта мужчина и женщина рванули на такси и добрались до дома ближе к полуночи.
        Лика взлетела на крыльцо, распахнула дверь и бросилась в спальню детей - Ленечка крепко спал, кроватка Рины была пуста. «Боже, - в отчаянии подумала девушка, - я так надеялась, что это глупая шутка».
        В гостиной пахло валокордином и валерианой, бедная Марья Владимировна сидела сама не своя и держала в руках записку - на белом листе бумаги были наклеены вырезанные из газет и журналов буквы, гласившие: «Не вздумай звонить в милицию!»

        - Кто имел доступ в дом? - по-деловому начал Джордж.
        - Никто, только свои. Я, Марья Владимировна, и всё, - задумчиво произнесла Лика. - А, ну еще ребята, с которыми я работаю. Они часто работают в кабинете на втором этаже.
        - А сегодня они были? - продолжал допрос американец.
        - Надо спросить Марью Владимировну. Когда я уезжала в аэропорт, никого еще не было.
        Домработница сказала, что около десяти утра пришел Ренат, который решил прогулять учебу, а к двум часам дня приехал Андрей. Ольгу Марья Владимировна сегодня не видела, но она занималась детьми, поэтому не сможет сказать уверенно, что Ольга так и не пришла. После похищения Рины студенты уехали, так как не хотели в такой тяжелый для семьи момент мешать.
        - Звони Ольге, - уверенно скомандовал Джордж.
        Лика набрала номер однокурсницы. Долгое время в трубке были слышны только длинные гудки. Наконец Ольга ответила:
        - Мне нужен миллион. У тебя времени до семи утра. Если опоздаешь - дочь больше не увидишь. Если позвонишь в милицию - тоже. Все.
        - Оля, подожди! - закричала Лика, но было уже поздно - девушка положила трубку.
        Лика обернулась к американцу и Марье Владимировне, которая присутствовала при этом разговоре:
        - Деньги есть, надо снимать со счета.
        - А что, в России банки работают по ночам? - удивился Джордж.
        - Боже! Я не подумала об этом! - простонала девушка. - Надо просить отсрочку. Хотя бы до девяти часов утра.
        Лика снова и снова набирала номер Оли, но ответа не было. Наконец она в отчаянии отбросила трубку: «Что же мне делать? Как спасти дочь?»
        - Кто-нибудь может дать в долг миллион рублей ночью, наличными? - спросил Джордж, пытаясь сообразить, как выйти из этой ситуации с наименьшими потерями. - Мы же вернем эти деньги уже к обеду.
        - Раньше у Александра была такая возможность, - произнесла Лика, - но мы так нехорошо расстались, что я даже не знаю, можно ли ему звонить, тем более в час ночи.
        Девушка задумалась: «Да, другого выхода, видимо, нет. Придется опять взглянуть своему прошлому в глаза».
        Лика подняла на уши всех знакомых с телевидения, чтобы сказали, как сейчас можно связаться с Александром. Наконец номер телефона был найден.
        Сердце сжалось от гаммы чувств, когда девушка услышала голос того, в кого когда-то была влюблена.
        - Саша, - начала Лика, - мне нужна твоя помощь. Мою дочь похитили. Требуют выкуп к семи утра. Мне нужен миллион рублей сейчас. Я отдам сегодня же, когда будут открыты банки.
        - Здравствуй, Лика, - холодно начал Александр. - Я тебе дам миллион. Возвращать не надо. А ты мне отдашь кольцо, которое тебе подарил твой любовник. Навсегда.
        - Хорошо, - легко согласилась девушка. - Где и когда?
        - Возле памятника Пушкину, через полтора часа, - сказал Макаров и положил трубку.
        Пока Лика собиралась - искала детские вещи, питание для Рины - и прощалась со своим кольцом, символом их с Ромой бесконечной любви, Макаров набирал номер Ольги.
        - Послушай, ты, переиграть меня захотела? - угрожающе начал Александр. - Если с ребенком что-то случится, считай, что ты труп. Я не шучу. Деньги Лика привезет. Мы с тобой еще поговорим.
        «И откуда только эта наглая девица узнала, что у Лики есть деньги? - думал Макаров. - И вот мало же ей было. Я этой Ольге и так отстегиваю порядочно за то, что она следит за моей бывшей невестой. Теперь Ольгу после ее выходки придется убрать с игрового поля. И как я тогда буду следить за Ликой? Нет, жадных и наглых девиц надо давить».


        Глава 15
        Лика вместе с Джорджем выехали в сторону центра Москвы. Девушка смотрела на свое колечко и вспоминала их с Ромочкой любовь, плодом которой стала Рина. «Не надо мне никакого кольца, - размышляла Лика. - Мой Рома всегда со мной, он в моем сердце и в нашей дочери».
        Встреча с Макаровым прошла как в бреду. Если бы Лика не была так напугана, то увидела бы, как изменился тот рыцарь, которому она когда-то сказала «да». Перед ней с чемоданчиком в руках стоял исхудавший мужчина, его глаза ввалились, чернота вокруг них говорила о том, что у человека проблемы со сном, губы были плотно сжаты, отчего лицо выглядело суровым, подбородок выдвинут вперед. Джордж видел, что перед Ликой сейчас стоял человек, который до сих пор борется с душевной болью, а вот рыжеволосая красавица этой боли не видела - она слишком была занята своими переживаниями.
        Молча Лика сняла кольцо и протянула Александру, а взамен получила деньги. Глухо сказав «спасибо», девушка развернулась и пошла к своей машине - слишком много переживаний было для одного дня. «Я подумаю об этом тогда, когда моя дочь будет у меня на руках», - решила Лика и вместе с новым другом отправилась к Ольге.

        К дому однокурсницы машина подъехала в половине четвертого ночи.
        - Деньги привезла? - коротко спросила Ольга.
        - Да.
        - Сейчас спущусь.
        Ольга взяла малышку на руки и вышла. Спускаясь вниз по лестнице, она несколько раз выглядывала в окно на лестничном марше, чтобы убедиться в том, что ей ничто не угрожает. «Нет, сейчас Лика мне ничего не сделает, - размышляла девушка, - у меня ее ребенок. А если завтра она заявит в милицию, то будет уже поздно - днем я уже улечу из этой страны».
        Ольга осторожно передала малютку матери, не говоря ни слова, и взяла чемоданчик. Рина расплакалась, оказавшись на руках Лики, Ольга ненадолго замешкалась из-за этого, и в этот момент из-за угла вышел темный силуэт и двинулся к шантажистке. Ольга дернулась, но Александр - а это был он - схватил ее за руку, перехватил чемодан с деньгами и вошел в подъезд, таща девушку.
        - Я больше не хочу знать этого человека. Я не хочу больше никогда его видеть, слышать. Я хочу забыть обо всем, что связано с ним, - шептала Лика, усаживаясь в машину.
        Захлопнув дверцу, Лика наконец-то перевела дыхание - ее доченька жива, лежит у нее на руках и кричит от голода. Девушка уступила водительское место Джорджу, а сама села кормить дочь из бутылочки, которую захватила с собой из дома. Рина поела и успокоилась, и только тогда разрыдалась Лика, освобождаясь от стресса, который испытала.
        Джордж остановил машину и прижал рыдающую мать с малюткой к себе. Мужчина гладил рыжие волосы и напевал какую-то песенку, но не успокаивал женщину, он понимал, что эти слезы ей сейчас необходимы.


        Глава 16
        Весь следующий день Лика проспала. Ближе к вечеру спустившись вниз, она с удивлением увидела Джорджа, распивающего чай вместе с Марьей Владимировной. Ленечка рядом играл с конструктором, а Рина сидела на руках у американца и щипала его за большой нос. Картина была настолько мирной, что с трудом можно было представить, как вчера ночью они мотались по городу, пытаясь найти дочь.
        - Вы любите детей, Джордж? - спросила Лика, присаживаясь к столу и наливая себе чаю. - А у вас есть дети?
        - Я очень люблю детей, - ответил мужчина, - но, к сожалению, не могу их иметь. В юности я перенес операцию, результатом которой стало бесплодие. Тогда мне было все равно - лишь бы остаться в живых, а сейчас я, конечно, очень жалею об этом.
        - Мне очень жаль, - произнесла Лика и сочувственно накрыла тяжелую мужскую руку своей ладошкой.

        Утро началось с новой проблемы.
        - Ликуся, я не могу больше работать у тебя, - со слезами на глазах сказала Марья Владимировна. - Я как вспомню, что по моей вине с Риной случилось такое, так у меня прям сердце останавливается. Я никогда себе не прощу этого.
        - Марья Владимировна, ну что вы… - успокаивала Лика, - вашей вины в этом абсолютно нет. Это я виновата во всем, не надо было чужих пускать, да и вас с двумя детьми не надо было оставлять.
        - Нет, Ликуся, - стояла на своем Марья Владимировна. - Не могу я простить себе этого. Тебе в глаза смотреть не могу, Ленечке, Риночке…
        Домработница в этом вопросе оказалась непреклонна - работать на Лику она больше не может, - сломалась Марья Владимировна под грузом такой ответственности.
        Лика и пожилая женщина договорились, что временно Марья Владимировна поживет отдельно, отдохнет, придет в себя, а через месяц или два они снова поговорят на эту тему, но приезжать в гости она может тогда, когда пожелает.

        - И что мне делать? - спросила Лика Джорджа. Похоже, что за последние два дня этот мужчина постоянно решал проблемы семьи Теньковых. - Я не могу без домработницы, я просто не справлюсь - у меня институт, работа, дети. Как быть?
        - Лика, может, тебе это покажется странным, но я предлагаю тебе такое решение - выходи за меня замуж. Я хочу взять на себя ответственность за тебя и твоих малышей, хочу усыновить их и стать отцом. Ты можешь мне подарить счастье быть мужем и папой. Ты согласна?
        - Джордж, ты очень многого обо мне не знаешь, - начала Лика. Девушка искренне боялась причинить зло этому доброму человеку, который появился словно ангел в ее жизни и помогал ей во всех сложных ситуациях. Если с ним что-нибудь случится, она точно этого не переживет. - Я не так хороша, как кажется на первый взгляд.
        - Лика, мне все равно, что было в твоем прошлом. Мне нравится твое настоящее, в котором есть ты и двое прекрасных детей. И я хочу, чтобы так было всегда.
        Лика зажмурилась. Она слышала эти слова третий раз в жизни и помнила, чем закончились два предыдущих. Ей было очень-очень страшно делать еще один шаг в неизвестность и расставаться с московской жизнью, с таким трудом налаженной. У нее перед глазами промчались картины прошлого: вот Александр предлагает ей стать его женой, а она оборачивается на Рому в поисках поддержки; вот любимый Ромочка произносит те же слова, а ей все равно - штамп в паспорте ничего поменять в ее чувствах к этому человеку не может. И теперь она стоит перед совершенно чужим человеком, который искренне хочет ей помочь, а она не знает, что сказать.
        Наконец Лика прошептала: «Да».
        Джордж улыбнулся: «Спасибо, милая. Ты не пожалеешь».


        Глава 17
        Пока не были решены все формальности, Джордж оставался в России, хотя дела настойчиво требовали его присутствия в США. Но не мог мужчина бросить свое рыжеволосое счастье в одиночестве, поэтому старался решать проблемы посредством Интернета и телефона. Джордж и Лика расписались в обычном московском загсе, без гостей и свидетелей - присутствовали только Марья Владимировна и дети, а вечером дома устроили семейный ужин, тихий, добрый и очень душевный. Страдая от предстоящей разлуки, домработница, которую Леня называл бабушкой, снова перебралась в особняк и наслаждалась общением с малышами, полностью освободив Лику от забот.
        После ужина настало время первой брачной ночи. Не сговариваясь, мужчина и женщина поднялись в спальню и остановились у кровати. Через мгновение горячая, неистовая Лика и уравновешенный, спокойный Джордж слились в поцелуе. Лика не ожидала, что Джордж окажется таким темпераментным мужчиной, и наслаждалась каждой минутой своего женского счастья. В тот миг, когда они вместе достигли высшей точки наслаждения, они стали по-настоящему мужем и женой.
        Джордж официально усыновил детей Лики после долгих хождений по различным инстанциям, и началось оформление виз для выезда в Соединенные Штаты Америки. Времени до отлета оставалось все меньше и меньше. Лика взяла академический отпуск в вузе, пока не решив, что дальше делать с высшим образованием, передала все дела Ренату и Андрею. Теперь она прощалась с домом, где была счастлива, где жила мама, где они с Ромой любили друг друга, где родилась Риночка. Девушка не верила, что через несколько дней она уедет из этого дома и, может быть, никогда сюда больше не вернется. Лика решила не продавать дом - он слишком много для нее значил, поэтому она предложила Марье Владимировне пожить в нем, оставив ей довольно крупную сумму денег на его содержание. Кроме того, они открыли на имя женщины счет, чтобы можно было пересылать ей деньги из Америки.

        Наконец, все дела были решены, вещи собраны - впереди ждала Америка.
        «Пусть все плохое останется там, в России, - думала Лика, глядя в иллюминатор на желтые огни большого города, который не спал даже в четыре часа утра, когда их самолет пошел на посадку. - Хочется верить, что я искупила свой грех. И никто из моих близких больше не пострадает».


        Глава 18
        Лика с мужем и детьми поселились в большой квартире в самом центре Нью-Йорка. Первую неделю женщина и дети переходили на новое время, поэтому много спали, были вялыми и апатичными. Это дало возможность Джорджу почти безвылазно сидеть в офисе, решая проблемы, которые возникли за время его долгого отсутствия. Через неделю бывшие москвичи начали оживать, и теперь их интересовало все вокруг. Джордж много возил Лику и Ленечку по Нью-Йорку, оставляя Риночку с нанятой специально для нее няней. Семья смотрела достопримечательности города, посещала выставки, концерты, спектакли, ходила в дорогие магазины и рестораны, а по ночам муж с женой страстно занимались любовью, поэтому на сон времени ни мужчине, ни женщине не хватало. Все заботы, к которым Лика привыкла на родине, заботливый Джордж отодвинул, казалось, навсегда.
        Прошло полгода, в течение которых вся семья была абсолютно счастлива: и Лика, и дети искренне полюбили Джорджа, а Ленечка даже стал называть его папой, уже довольно сносно говоря по-английски. И когда девушка полностью успокоилась и забыла все тревоги, по запросу российского Министерства внутренних дел она была задержана по обвинению в убийстве сестры, матери и отчима. Россия требовала экстрадиции.
        - Это Александр… - прошептала Лика, когда ей назвали причину ее ареста. - Он меня так и не простил…
        Джорджу сообщили о случившемся, и он тут же примчался на встречу с женой, но толком они ни о чем поговорить не могли.
        - Береги детей, прошу тебя, - твердила девушка мужу. - Они - самое дорогое, что у меня есть. Не говори им правду, они не должны знать о том, как жесток бывает мир.
        - Я помогу тебе, милая, - отвечал американский муж, уже планируя, как и кого он подключит к спасению своей любимой.
        - Забудь обо мне, береги детей, прошу тебя, - не унималась Лика.
        Слезы катились из глаз, так много слов не было сказано, столько всего оставалось в сердцах и голове, но разве можно рассказать обо всем, когда за спиной стоит надзиратель, а твоя жизнь рушится и ты не знаешь, что в первую очередь надо спасать?
        Свидание закончилось. Лика села на жесткую кровать и обхватила голову руками: «Что делать? Что же делать? Только Александр знал правду об Арише, ну и его мать тоже… Значит, спасти меня может тоже только он… Боже, неужели мне придется снова обращаться к нему? Что ж, смертью близких я расплатилась за смерть сестры. Теперь разбитыми сердцами моей семьи я буду платить за разбитое сердце Александра. Логично… И даже справедливо по отношению ко мне… Но за что страдать им, тем, кто меня любит и кто во мне нуждается?»
        После юридической процедуры передачи Лику отправили в Москву, а дети остались с новым папой в США.

        Родина встретила девушку раскаленным асфальтом и духотой следственного изолятора. Здесь, в тюремной камере, наполненной смрадом и грязью, начинался новый российский этап в жизни юной девушки, на чью долю уже выпало столько испытаний.
        Лика впала в состояние оцепенения: она ни с кем не разговаривала, ничего не ела, не спала. Даже соседки по камере не стали трогать «эту сумасшедшую», потому что просто не знали, как надо себя вести с юной красивой женщиной, которая сидит на нарах, обняв руками колени, и смотрит в одну точку. А эта юная красавица в это же самое время обдумывала свою дальнейшую жизнь: «Сможет ли Джордж спасти меня? Наверное, нет. Откуда у него связи в российских правоохранительных органах? Даже если он прилетит сюда со всеми своими деньгами, он ничего не добьется - он здесь никто. Лучше бы он оставался в Америке, с детьми. Им сейчас так будет нужен близкий человек. Кроме Джорджа, у них никого нет. Детки мои любимые! Простите, не уберегла я вас! Как же вы там без меня?» Мысли сбивались, перескакивали с одной на другую: «Если это Александр, то он точно знает, как меня отсюда вытащить. Он бы не стал глупо мстить. Уверена, что у него есть план. За свое спасение я буду должна ему заплатить. Да, точно. За спасение дочери я должна была расстаться с кольцом Ромочки, символом нашей с ним любви. За спасение себя я тоже буду
должна отдать ему что-то, напоминающее ему о прошлом. Но что? Дом, где мы с Ромой были счастливы и зачали нашего ребенка? Я готова. Я отдам ему этот дом…»

        На третий день пришла надзирательница, ткнула в Лику пальцем и сказала:
        - Ты! На допрос!
        Лика встала и с достоинством вышла из камеры. В этот момент она лишь думала о том, как узнать, кто причастен к ее аресту.
        В кабинете следователя она первым делом спросила:
        - Мне положен адвокат?
        - Да.
        - А звонок?
        - Только один!
        - Предоставьте мне его, пожалуйста. Мне есть кому позвонить.
        Лика действовала наудачу - она набирала номер Александра. «Если причастен он, то я спасена, правда, пока не знаю, какой ценой. Если это не его рук дело, то я хотя бы буду знать, что искать спасения надо где-то в другом месте».
        - Слушаю, - в трубке прозвучал хорошо знакомый голос.
        - Это Лика. Я в Москве… Я арестована…
        - Ты где?
        Лика назвала все, что она знала, по своему делу, ежась под взглядом надзирателей.
        - Я понял. Пока, - коротко произнес Макаров и положил трубку.
        По щекам Лики потекли слезы - она интуитивно поняла, что Саша имеет отношение к случившемуся и, судя по его тону, цена будет очень высока.

        Через две недели состоялось свидание Александра и Лики.
        - Здравствуй! - сухо сказал мужчина, глядя на осунувшуюся, померкшую Лику.
        Лика молчала.
        Тогда Александр продолжил:
        - Я вытащу тебя отсюда, но мне будет это стоить очень и очень дорого. Просто так тратить средства - не в моих правилах. Поэтому от тебя мне тоже будет кое-что нужно. Готова платить за свою свободу?
        - Назови цену, - коротко произнесла девушка.
        - Ты разводишься с Джорджем. Кстати, не переживай, все формальности я беру на себя. И оставляешь ему детей. Вот и все, что мне от тебя нужно.
        Лика молча смотрела на мужчину, которому когда-то сказала «да». Как она могла согласиться выйти замуж за этого жесткого и хладнокровного человека?
        - Молчишь? - продолжил Александр. - У тебя не так много времени на раздумья. Через несколько минут наше свидание закончится, и я второй раз приходить не буду. Ответ ты должна дать сейчас.
        Лика лихорадочно соображала: «Если я откажусь, то он просто сгноит меня за решеткой. Так я никогда не увижу своих малышей и похороню себя здесь, в камере. Тогда смерти моих близких будут просто напрасными. Если я соглашусь, я потеряю Риночку и Леню. Хотя лучше выйти на волю, а потом решить, что делать». Лика готова была снова ответить «да» Александру.
        - И пока ты молчишь, я продолжу, с твоего позволения, - с усмешкой продолжал мужчина. Он уже чувствовал, что Лика согласна, поэтому мог позволить себе продолжать ставить условия. - С Джорджем ты свяжешься сама и сделаешь так, чтобы никогда этот мужчина не искал встречи с тобой. Что ты скажешь, мне все равно, но если он сделает хоть полшажка в сторону тебя, ты опять окажешься за решеткой, на этот раз навсегда. Про детей тоже можешь забыть - ничего из твоего прошлого не должно прийти в нашу с тобой жизнь. Совместную, кстати, если ты еще не поняла.
        - Я согласна, - обреченно произнесла Лика.
        - Хорошо, - удовлетворенно улыбнулся Макаров. - Остальные условия ты узнаешь, когда выйдешь из тюрьмы.
        С этими словами он спокойно развернулся и вышел, а Лика дала волю слезам.


        Глава 19
        Через месяц, когда жара наконец оставила столицу России, Лика и Александр ехали в джипе с затемненными стеклами из следственного изолятора.
        Девушка не испытывала никаких эмоций по поводу своего освобождения, ею овладела безысходность, поэтому она даже не пыталась смотреть в окно и радоваться улицам родного города. Да и чему радоваться? Она сменила одно заключение на другое. И еще непонятно, какое хуже. Лика зло смотрела в затылок Александру.
        - Не сверли меня глазами, - холодно сказал мужчина, даже не обернувшись. - Ты сама все решила.
        Девушка ничего не ответила, а Александр, несмотря на присутствие водителя, продолжил, уже глядя ей в глаза:
        - Ты должна быть моей. Я тебя выстрадал. Я хочу стереть твое прошлое, хочу, чтобы ты забыла Романа, Джорджа, детей, которые родились не от меня! Если у тебя и будут еще дети, то только мои!
        Машину тряхнуло, и Александр закричал на водителя:
        - Смотри на дорогу, урод! Уши развесил он! Тебя это не касается!

        Машина выехала за пределы города и направилась по шоссе. Через полчаса джип подъехал к элитному поселку - впереди, сквозь высокие ели, просматривались красивые двух- и трехэтажные особняки. Машина остановилась у шлагбаума. По широкой улыбке дюжего охранника Лика поняла, что здесь Александр у себя дома. Хозяин.
        Машина двинулась дальше, и Лика приникла к окну. Особняки, которые они проезжали, были ей очень-очень знакомы. «У меня дежавю, - рассеянно думала Лика, глядя на стоящие по обеим сторонам дома. - Почему мне кажется, что все это я уже видела?» Девушка внимательно рассматривала то, что успевала увидеть, в надежде найти ту самую деталь, которая даст ей разгадку, однако ответ постоянно ускользал от нее. Наконец джип стал снижать скорость, и тут Лика увидела дом, который проектировала когда-то с ребятами. Это был единственный заказ из огромного количества ею выполненных, где они делали полный проект - от фундамента и расположения дома на участке до мельчайших деталей декора. Ее осенило.
        «Вот откуда мне знакомы все дома, которые мы проехали! Мы работали с каждым из них, внося какие-то изменения и улучшения! Все клиенты нашей студенческой фирмы - жители этого поселка», - обрадовалась Лика, наконец объяснив для себя феномен дежавю. Девушка снова посмотрела на Александра, но на этот раз с благодарностью - без его молчаливой помощи она бы тогда просто не выжила, имея на руках двоих детей.
        Из дома, накинув шаль на плечи, вышла мать Александра. Ее поджатые губы сразу напомнили Лике о той ужасной трагедии, которая разыгралась в ее доме, и от недавней благодарности не осталось и следа: «Если бы не вы, мой муж был бы жив, а у моих детей был бы отец. А теперь из-за вас у них нет никого». Девушку снова охватило отчаяние, и она замкнулась.
        Александр помог Лике выйти из машины и, поддерживая ее за локоть, повел к дому. Она шла и осматривала каждый сантиметр - она помнила этот проект как сейчас. Над ним все четверо сидели не разгибая спины, по сто раз перечерчивая, пересчитывая, перечитывая. Они проштудировали кипы учебников и прочей литературы, выпили тонны кофе, миллион раз поругались между собой и столько же раз помирились. Это был самый крупный и серьезный проект, и в него было вложено столько сил и эмоций, что теперь Лике как специалисту хотелось увидеть, каким образом их мысли претворились в действительность. Девушка рассматривала здание: вот три ступеньки, ведущие ко входу, вот там белый мраморный бассейн неправильной овальной формы под высоким стеклянным куполом… Внешне в доме не было ни одного отклонения от того, что было спланировано ребятами. Лика вошла внутрь - дом сиял чистотой. Теперь можно было обратить внимание на внутренний дизайн, который был коньком Лики. Именно она настаивала на цветах в огромных японских горшках, на множестве аквариумов, превалирующем белом цвете в убранстве дома, на широких лестницах и проемах…
Здесь все было так, как в ее мечте, которую она когда-то переносила на бумагу для очень солидного заказчика, пожелавшего остаться неизвестным.
        Лика улыбнулась - она почувствовала себя дома, где знала каждый закуток, каждую комнату. Александр улыбнулся ей в ответ - впервые за все время, что они провели вместе после ее освобождения.


        Глава 20
        Вечером того же дня Лика звонила в Америку, Джорджу. Мужчина ответил сразу же:
        - Алло!
        - Джордж, это я, Лика. Слушай меня внимательно и не перебивай. Меня выпустили. Я вернулась к Александру и сейчас у него дома. Никогда не ищи меня и не звони. Заботься о детях - у них, кроме тебя, теперь никого нет.
        - Милая, дорогая, как ты? - захлебывался от эмоций Джордж, но жена не давала ему сказать ни слова.
        - Джордж, мы с тобой разводимся. Так что не удивляйся, когда придут документы. Просто подпиши их. Так будет лучше.
        - Постой! Как разводимся? - не унимался Джордж.
        - Прошу тебя, слушай и запоминай. Я сейчас говорю очень серьезно. Мы с тобой разводимся. Я остаюсь в России и никогда больше не приеду в США. Если ты найдешь хорошую девушку, которая сможет заменить Рине и Лене меня, я буду очень рада, но будь внимателен - она должна искренне любить моих малышей, - Лика заплакала. - Передай им, что я очень люблю их и никогда не забуду, - уже взахлеб рыдала девушка. - Я люблю тебя, мой дорогой…
        На этой фразе Александр вырвал трубку из рук девушки и дал отбой.
        - Ты больше никогда не свяжешься с этим человеком, а уж тем более не будешь признаваться ему в любви! - яростно выкрикнул мужчина. - И телефон ты никогда больше не получишь, поняла меня?!
        Лика замерла. Ей показалось, что все вокруг окрасилось в черные тона, а воздух стал гуще. Депрессия накрыла девушку плотным покрывалом.
        - В семь часов мы ждем тебя к ужину. Прими душ и переоденься. Все найдешь у себя в комнате, - уже теплее, чем раньше, сказал Александр.
        Мужчина вышел из спальни, оставив девушку в одиночестве. Она скинула с себя несвежую одежду, зашла в ванную, сняла с обогревателя теплое полотенце, зачем-то понюхала его и встала под душ. Вода действовала умиротворяюще.

        Простояв под теплыми струями полчаса, Лика услышала резкий голос матери Александра:
        - Эй, ты там умерла, что ли?
        - Да, я умерла, - прошептала Лика. - Я давно умерла.
        «Может, правда умереть? - думала девушка, не слыша, как открылась дверь в ванную. - Взять и закончить эти мучения одним движением бритвы? Как когда-то сделала моя мама, нырнув в голубую воду и увидев для себя там спасение. Или как сделал Ромочка, глотнув губительного для себя алкоголя. Он просто отошел в сторону, предоставив мне одной справляться дальше со всеми трудностями. И сейчас я проведу плавно лезвием по вене и буду смотреть, как вместе с кровью из меня уходит жизнь. И все закончится, не будет больше Александра, детей, Джорджа…» И вдруг от легкого ветерка, залетевшего в заполненную паром ванную, молодая женщина встрепенулась: «Нет, я должна жить. Ради своих детей, ради памяти Ромочки и мамы».
        С этими мыслями Лика вылезла из ванны, встала на коврик и обернулась. На нее смотрела мать Александра, Надежда Дмитриевна.


        Глава 21
        Пожилая женщина любовалась этой нимфой: рыжая грива, чуть покатые плечи, маленькие ступни с остатками педикюра… «Она действительно красива, эта маленькая женщина, похожая на эльфа, - думала она. - И как отважна… Как защищала свою семью тогда, когда я увидела ее в первый раз. Если бы я была хоть немного похожа на нее, у меня была бы совсем другая судьба».
        Опустив голову, хозяйка дома вышла из ванной комнаты. Она вспоминала свою неудачно сложившуюся жизнь.
        Надежда с мужем жили в Лондоне и растили сына Сашу, когда в дом пришла беда - муж скоропостижно скончался. Надя осталась одна в чужой стране, и лишь десятилетный сын был для нее отрадой. Она долго тосковала по мужу, но время лечит, и, когда Сашеньке исполнилось 15 лет, у Надежды появился мужчина. Душа возродилась, выросли крылья, и счастье было так близко, но сын настолько яростно отрицал новые отношения матери, что ей пришлось отступить. Шло время, Саша рос, молодость уходила, и вот уже сын перебрался в Россию, предоставив матери свободу действий, но теперь уже любовь не спешила снова посетить женщину. Так шли годы. Без мужской ласки, без сыновней заботы, без подруг душа Надежды Дмитриевны увядала. Она превратилась в суровую старуху, страдающую от одиночества. Лишь из-за несчастья, случившегося с сыном, Надежда Дмитриевна снова оказалась рядом с Сашей.
        «Если бы я тогда смогла дать сыну отпор, как дала отпор мне эта юная девочка, находящаяся на последнем месяце беременности, - размышляла Надежда Дмитриевна, - я бы сейчас была счастлива в браке и, возможно, имела бы дочь, о которой всегда мечтала. И возможно, она была бы похожа на это юное рыжее создание, что сейчас мылось в ванной нашего дома».
        - Я хочу, чтобы эта девочка снова ожила и стала самой собой, - решительно произнесла мать Александра, спускаясь вниз. - Я хочу, чтобы она была счастлива, и я сделаю все, чтобы помочь ей в этом.


        Глава 22
        Первый ужин прошел скованно и скучно, а потом наступила ночь.
        Лика лежала в комнате с открытыми глазами и ждала, что придет Александр. Она оказалась права - мужчина пришел через полчаса. Он был только что из душа, от него пахло свежестью, мокрые волосы роняли капли на темно-синий бархатный халат. Мужчина скинул свое роскошное одеяние и лег рядом с Ликой. Девушка лежала не двигаясь, готовясь, что этот чужой ей человек резко войдет в нее. Но ничего не происходило - Александр целовал и гладил женщину, ласкал ей грудь и клал руку между ног. Лика не возбуждалась, но, что самое страшное, не возбуждался и Александр. Через час бесплодных попыток, когда стало понятно, что эрекция так и не возникнет, он надел халат и, не сказав ни слова, вышел.
        Это действо продолжалось каждую ночь на протяжении двух месяцев, превратившись в ненавистный Лике ритуал. Наконец она не выдержала:
        - Ты же меня не хочешь! Не мучай ни меня, ни себя!
        - Нет! - коротко ответил Александр. - Рано или поздно это произойдет, а пока этого так и не случилось, ты мне родишь ребенка.
        - И каким образом ты собираешься это провернуть? - иронично спросила Лика.
        - Я сдам сперму, ее введут тебе во время овуляции, и все. Но перед этим ты пройдешь полное обследование и гормональную подготовку к процедуре.
        - Зачем тебе это, Саша? - тихо спросила Лика.
        Александр долго смотрел на девушку, а потом вышел. Ответом на вопрос стал звук хлопнувшей двери.

        Лика сдала все анализы, и ее начали готовить к процедуре, вводя в организм гормональные препараты. Так врачи повышали шанс на зачатие. В день рождения, когда Лике исполнялся 21 год, ей ввели сперму Александра. Оставалось ждать результата.
        Через месяц тест показал две долгожданные полоски, а УЗИ - две оплодотворенные яйцеклетки.
        - Лика, дорогая, спасибо! - радовался Александр. - Я очень рад, я счастлив, что наконец стану отцом. Девочка моя, наконец-то ты будешь матерью моих детей.
        Лика рассеянно смотрела на ликующего мужчину и прислушивалась к себе, но понять свои эмоции она не могла. В ее голове все смешалось: и тоска по детям и Джорджу, и воспоминания о счастливой любви с Ромой, и страх перед будущим. Лика даже не знала, ненавидит ли она Александра, или в ней проснулась жалость к нему, или все-таки была когда-то любовь у них и сейчас просыпаются ее отголоски, а может, она просто привыкла к этому мужчине, который хоть и посадил ее под домашний арест, но тем не менее заботится о ней, как умеет.
        Надежда Дмитриевна пыталась развлекать Лику, которая все больше и больше уходила в себя: она возила девушку на театральные премьеры, концерты, выставки, водила по магазинам, но рыжеволосая куколка так и оставалась безучастной. Тогда женщина решила пойти против сына: она тайком принесла Лике ноутбук с возможностью выхода в Интернет. Глаза девушки загорелись - она полезла искать хоть какое-то упоминание в Сети о бывшем муже. Лика надеялась узнать хоть что-нибудь о своих детках. Наконец девушка нашла сайт, на котором зарегистрирован ее муж, и быстро написала сообщение: «Здравствуй. Очень скучаю по детям. Покажи их мне».
        Через несколько минут пришел ответ: «Высылаю две фотографии. Смотри. Им очень плохо без тебя. Мне тоже».
        Лика смотрела на родные мордашки, и ее сердце разрывалось от тоски.
        «Они прекрасны. Спасибо тебе, Джордж», - написала в ответ Лика. И тут же получила новое сообщение: «Как ты?» Девушка смотрела на экран и думала, что ей ответить. Она была благодарна Джорджу за заботу о детях, но если она напишет правду, то этот благородный рыцарь тут же бросится на ее спасение, и как на это отреагирует Александр - непонятно. «Я рискую не только собой, - размышляла девушка. - Меня он не тронет, скорее всего, потому что я ношу его детей, причем двоих. Но могут пострадать Джордж и Рина с Леней. А этого нельзя допустить. И Надежда Дмитриевна пострадает - ей сын не простит эту самодеятельность. Она сильно рискует, давая мне возможность общаться с бывшим мужем. Нет, надо обезопасить всех, кто может пострадать». И тогда Лика написала всего несколько слов: «Я беременна. Двойня».
        Для Джорджа, который очень переживал из-за своего бесплодия, это был сильнейший удар. Лика еще долго сидела перед ноутбуком, но больше от Джорджа не пришло ни слова.

        Перед возвращением сына Надежда Дмитриевна забрала у Лики ноутбук, пообещав принести его завтра. Девушка благодарно улыбнулась женщине.
        На следующий день Лика снова писала Джорджу - она понимала его боль, поэтому хотела успокоить его душу.
        «Джордж, я знаю, что ты чувствуешь, но ты не прав. Это искусственное оплодотворение. У меня нет другого мужчины».
        «Зачем?» - тут же пришел ответ.
        «Я не знаю. Это было сделано помимо моего желания», - ответила Лика, а потом, подумав, послала еще одно сообщение: «Я не знаю, что сейчас ты думаешь, но спасать меня не надо. Просто береги детей».
        «Я их берегу, Лика. Но нам очень больно. До сих пор», - ответил Джордж спустя какое-то время.
        «Покажи мне их, прошу. Включи веб-камеру, я хочу увидеть Ленечку и Риночку, сказать им, как люблю их», - попросила о самом главном Лика.
        «Нет. Я не хочу видеть слезы детей и снова слышать, как по ночам они кричат «мама»! У тебя скоро будут другие дети, забудь о Леоне и Рине, раз ты не хочешь возвращаться к нам», - Джордж был категоричен.
        Надежда Дмитриевна вошла в спальню Лики в тот момент, когда девушка читала последнее сообщение. Женщина увидела, как в одно мгновение погасли глаза девушки, словно выключили в ней внутренний свет. Лика безучастно отдала ноутбук и попросила больше его не приносить. Надежда на то, что она когда-нибудь увидит своих малышей, исчезла.


        Глава 23
        Первый триместр беременности остался позади, и молодость и сила духа стали брать свое - Лика начала оживать. В тот день она впервые пошла в бассейн. Изумрудная вода ласкала тело, мысли отходили в сторону, давая возможность просто наслаждаться моментом покоя и умиротворенности. На мгновение Лика почувствовала себя снова той маленькой девочкой, которая так любила просыпаться по выходным рядом с мамой, а потом лакомиться ее яблочным пирогом. Девушка вернулась в свое счастливое детство и пребывала там, пока не услышала какие-то голоса. Она вышла из воды, завернулась в полотенце и осторожно пошла на звуки. Дверь в массажную комнату была открыта, и Лика увидела, как Александр яростно занимается сексом с какой-то незнакомой девушкой. Сначала она оцепенела от увиденного, а потом развернулась и пошла в свою комнату. К ужину в тот вечер Лика не спустилась.
        «В жизни больше не пойду в этот бассейн, - думала Лика, сидя в кресле и листая журналы. - Какое это унижение - видеть, как мужчина, который бессилен с тобой, так сексуально активен с другой. Неужели я настолько несексуальна, что не вызываю никакого интереса?» Однако любопытство, а может, ревность или какое-то другое чувство через несколько дней заставило Лику снова спуститься к бассейну. На этот раз девушка вовсе не собиралась купаться, она даже купальник с собой не брала. Лика искала Александра, хотела снова увидеть ту животную страсть, на которую способен этот мужчина. И она ее увидела: Александр грубо входил в стройную девушку с короткой стрижкой, на его лице вожделение было смешано с яростью, его стоны иногда походили на рык раненого льва. Лика смотрела округлившимися глазами на происходящее и прижимала руки к груди. Ей было больно…
        Лика снова погружалась в депрессию, она чувствовала себя одинокой, никому не нужной, лишней на этом свете. Ее не радовали ни дети, которых она вынашивала, ни безбедная жизнь, ни покупки… «Зачем я ему? - думала про себя девушка. - Он может спать с любой девицей, кроме меня. Он имеет у меня на глазах каких-то шлюх, а я вынашиваю его отпрысков! Я что, инкубатор, что ли?»
        Надежда Дмитриевна сочувствовала маленькой героической женщине и искренне хотела ей хоть чем-нибудь помочь, но что она могла сделать?
        - Может, отправить Лику куда-нибудь за границу? - сделала очередную попытку «оживить» девочку Надежда Дмитриевна. - В Лондон, в Прагу?
        - Хорошая идея, мама. Я спрошу у Лики, - спокойно ответил Александр. Он выглядел в этот день довольным.
        - Спросишь у Лики? - удивилась мать. - Ей же все безразлично!
        - Не все, - с ухмылкой сказал Александр. - Я видел, как она смотрела на меня, когда я трахал проститутку возле бассейна.
        - Ты с ума сошел, сын?! - Впервые за долгие годы Надежда Дмитриевна повысила голос на Александра. - Ты не видишь, что ей плохо?! Зачем ты над ней издеваешься?
        - У меня есть причины, мама, - жестко ответил сын. - Она мне заплатит за всю боль, что мне причинила.
        И Александр отправился в спальню к Лике.


        Глава 24
        - Давай поговорим, - спокойно произнес Макаров. Пока он поднимался на второй этаж, он успел о многом подумать. - Я знаю, что ты видела меня там, возле бассейна. И судя по твоей реакции, тебе больно. А теперь представь, что испытал я, когда моя невеста на моих глазах занимается любовью - заметь, не сексом, а любовью - со своим отчимом, с человеком, который обязан мне почти всем, что он имел в своей жизни. Представила? А теперь представь, что в отличие от тебя, развернувшейся и вышедшей из комнаты, я не мог пошевелить даже пальцем. Я просто смотрел на то, как любовь всей моей жизни, полгода назад сказавшая мне «да», становится женщиной с другим мужчиной, а сердце выскакивало из груди. Представила? А теперь представь, что в отличие от тебя, которая имела возможность удовлетворить свое любопытство (назовем это так) и спуститься к бассейну второй раз, я этой возможности не имел. Я просто лежал один в твоей комнате и представлял, как ты в этот момент отдаешься другому мужчине. Наверное, именно благодаря вам с Романом я встал, потому что лежать в соседней комнате и слышать ваши стоны было выше моих сил.
Тебе сейчас больно, но я именно этого и добивался - я хотел, чтобы ты хоть отдаленно поняла, каково было мне в те полгода, когда я потерял свободу, здоровье и любовь. Но знаешь, я передумал - я больше не хочу причинять тебе боль. Мне кажется, что нам сейчас будет лучше не видеться несколько месяцев. За это время мы оба придем в себя, обдумаем наши чувства и снова поговорим.
        Лика изумленно молчала. Тогда Александр продолжил:
        - Я предлагаю тебе отправиться в Прагу, где у меня есть дом, и пожить несколько месяцев там. Скорее всего, моя мама решит поехать с тобой. Я останусь здесь. Когда мы оба придем в себя, ты вернешься. Ты согласна?
        Девушка продолжала хранить молчание, но в глазах появились слезы. Тогда Александр присел рядом с ней на корточки, взял ее холодные маленькие ладошки в свои большие горячие руки и произнес:
        - Лика, я очень люблю тебя. Очень-очень сильно. Я хочу, чтобы ты это знала.
        Потом он нежно поцеловал худенькие пальчики и вышел, а Лика легла на кровать и расплакалась. Она плакала об Александре, который страдал от измены своей невесты, о себе, которая влюбилась в отчима и разделила с ним жизнь, о Ромочке, который так рано ушел из жизни, потому что не вынес гнета их преступной любви, о ее детях, которые остались без отца и матери. Она плакала и чувствовала, как камень прошлого уходит из ее души. Она знала, что Александр простил ее, а значит, и этот грех она смыла со своих рук.

        Через месяц Лика, Надежда Дмитриевна и Александр летели в Прагу.
        - Я полечу с Ликой, - твердо сказала пожилая женщина, когда решался вопрос о поездке. - Ей может понадобиться помощь, да и вообще, ей будет одиноко в чужой стране.
        Лика благодарно улыбнулась: «Спасибо вам, Надежда Дмитриевна».
        - Хорошо, мама, я не против, - спокойно ответил сын. Сейчас, когда они с Ликой поговорили, мир снова стал обретать краски. Обиды, боль, ненависть, страх - все ушло, оставив только надежду на счастливое будущее. - Я полечу с вами, но останусь только на три дня: покажу достопримечательности, познакомлю с местным бытом, чтобы потом не возникло трудностей, прогуляемся по магазинам и походим по ресторанам. Потом ты будешь делать это все без меня.
        Лика улыбнулась этой трогательной заботе сурового мужчины. «Что ж, Прага так Прага, - подумала девушка, поглаживая живот. - Будем приучать малышей к чешской кухне».

        Александр не обманул: все три дня, что он провел в Праге, он посвятил Лике и матери. Они гуляли по Карлову мосту, который напомнил девушке Старый Арбат, любовались волнами Влтавы, бродили по старинным замкам города, а по вечерам наслаждались великолепной чешской кухней в маленьких милых ресторанчиках, где подавали местное пиво, известное на весь мир. Даже беременная Лика делала несколько глотков этого вкуснейшего напитка из большой кружки Александра и зажмуривалась от удовольствия.
        Напоследок Александр отвез своих женщин в Карловы Вары, где и Лика, и Надежда Дмитриевна припадали к витринам ювелирных лавок, которых там великое множество, и перебирали великолепные украшения с гранатом, которым славится Чехия. Наконец Лика, по настоянию Александра, выбрала себе гранатовый браслет тончайшей ручной работы, а Надежда Дмитриевна получила от сына в подарок очень красивый гарнитур - серьги, перстень и кулон на толстой серебряной цепочке. Теперь можно было идти обедать - естественно, в кафе «Элефант» - то самое кафе, где у Штирлица была короткая встреча со своей женой.
        Макаров смотрел на Лику и удивлялся ее красоте - девушка заметно округлилась, но от этого стала еще красивее. Все мужчины смотрели на его спутницу, которая в данный момент осторожно ела пирожное и что-то увлекательно рассказывала его матери. Александр был очень доволен.
        На следующий день Макаров улетел в Москву, а женщины остались в этом чудесном европейском городке.


        Глава 25
        Через два месяца Лика с Надеждой Дмитриевной летели в Москву. Еще в аэропорту у девушки разболелся живот, однако она решила не придавать этому значения. «Просто повышенный тонус матки», - подумала Лика, но все оказалось намного серьезнее. Во время полета у Лики начались преждевременные роды, и она кричала от боли и страха на высоте более 1000 километров. Пилоты не знали, что делать с этой пассажиркой, поэтому связались с землей. «Летите штатно. В Москве прямо возле трапа ее будет ждать «Скорая помощь», - пришел ответ, и самолет продолжил путь к столице России.
        Служба аэропорта не обманула - возле трапа уже ждали врачи с носилками, готовые везти женщину в ближайшую больницу. Все сработали оперативно: и трап подали в течение нескольких минут, и Лику, корчившуюся от боли, быстро и легко перенесли в машину, и паспортный контроль Надежда Дмитриевна вместе с больной прошли прямо там, на посадочной полосе, чтобы не терять время, но девушке становилось все хуже и хуже. Через несколько минут она потеряла сознание…

        Лика открыла глаза. Поникший, осунувшийся Александр сидел рядом с ней и гладил ее по рыжим волосам:
        - Ничего, любимая, у нас еще будут дети…
        - Что? - с трудом проговорила Лика.
        - Ты очнулась! Милая! - обрадовался Александр и начал судорожно целовать тонкую ручку, из которой торчала игла капельницы. - Я позову доктора!
        - Что со мной?
        - Ты в больнице, - начал мужчина, отводя глаза в сторону.
        - Что с детьми?
        - Их не удалось спасти. Мне пришлось выбирать между ними и тобой, и я выбрал тебя.
        Лика обреченно закрыла глаза…
        Врачи, которые вошли через несколько минут в палату по зову мужчины, осмотрели женщину и сделали свое заключение:
        - Слишком большая кровопотеря. Угроза жизни еще не миновала.
        - Я прошу, спасите ее! - снова начал Александр. Эти слова он произносил за прошедшие двое суток уже тысячи раз и тысячи раз слышал ответ: «Мы делаем все, что в наших силах».

        Под вечер Лика снова открыла глаза. Александр так и сидел рядом с ней.
        - Я умираю, - прошептала девушка. - Свяжись с Джорджем. Я должна попрощаться с детьми. Адрес электронной почты в ноутбуке, который мне приносила Надежда Дмитриевна.
        На такое длинное сообщение ушли все силы молодой женщины, и она снова погрузилась в беспамятство. Александр вышел в коридор, чтобы позвонить матери - та должна связаться с Джорджем и уговорить привезти детей.


        Глава 26
        Джордж прилетел через три дня. Сначала он встретился с Александром, который вкратце описал положение дел, а потом зашел в палату. Дети остались в гостинице с его невестой Сарой - мужчина не хотел рисковать их психическим состоянием. Лика лежала на постели, опутанная трубочками, окруженная капельницами и мониторами. «Совсем ничего не осталось от той яркой Лики, которую я когда-то полюбил, - грустно подумал американец. - Даже волосы потускнели и больше не сияют золотом при свете дня». Он присел рядом с больной и участливо погладил ее руку, Лика открыла глаза.
        - Приведи детей. Я должна на них посмотреть, - с трудом проговорила Лика.
        Джордж растерялся. Ему было страшно вести сюда Леона и Рину - слишком долго они привыкали жить без нее, слишком горько они плакали, когда их мама исчезла, слишком хрупко сейчас их спокойствие. Но с другой стороны, если Лика умирает и это ее последнее желание, то он не может не выполнить его. Мужчина встал и пошел искать врача, желательно англоговорящего.
        Джордж нашел профессора в ординаторской - тот разговаривал с Александром и Надеждой Дмитриевной. «Каковы прогнозы у Лики, доктор?» - спросил Джордж по-английски, и профессор, уверенно объясняясь на языке Шекспира, начал рассказывать о подробностях операции, результатах анализов, особенности лечения. «Что с ней будет?» - повторил свой вопрос американец. Его не устроил расплывчатый ответ этого светилы медицины.
        - Она умирает, - сухо начал профессор. - Я не знаю, что вам еще сказать. Мне жаль. Ее анализы неплохие, по крайней мере, в ее ситуации - видимо, молодой организм еще способен бороться с болезнями. Однако она умирает, словно сама не хочет жить дальше. Хотя ее можно понять - она потеряла двоих детей только что…
        Александр переводил матери слова врача, и женщина не отрывая глаз смотрела на профессора. Часть ее сознания улавливала значение слов, произнесенных этим мужчиной и переведенных сыном, но основные мысли женщины текли совсем в другом направлении: «Какой холеный и ухоженный мужчина! А ведь он старше меня лет на восемь примерно. Боже, я никогда не встречала таких притягательных людей. Он словно гипнотизирует, завораживает. Интересно, а у него есть семья? Наверное, есть…» Смысл сказанного профессором вдруг дошел до женщины: «Боже, о чем я думаю?! Моя девочка умирает, а я мечтаю о мужчине, которого вижу второй раз в жизни!»
        - Может, отправить ее за границу? - спросила Надежда Дмитриевна. Она свято верила, что смена декораций всегда идет на пользу человеку, у которого больна душа.
        - Может, и помогло бы, - ответил профессор. - Только она не перенесет транспортировки.
        На этих словах мужчина жестом попросил посетителей освободить ординаторскую. Надежда Дмитриевна выходила последней. Возле двери она остановилась, обернулась и снова посмотрела на того, кто ненароком напомнил ей о том, что она женщина. «Я бы отдалась ему прямо на столе, здесь, в ординаторской», - подумала Надежда Дмитриевна совершенно неожиданно для себя, а потом покраснела и выскочила в коридор.


        Глава 27
        Вечером снова пришел Джордж. На руках он держал маленькую Рину, Леон шел самостоятельно. Сара осталась во дворе больницы, чтобы никак не волновать больную и не нервировать детей. Ее время придет позже, а пока детям надо попрощаться со своей настоящей мамой, которая почему-то от них отказалась почти год назад.
        Лика повернула голову и увидела родные мордашки ее деток, так похожих на Ромочку. Они испуганно жались к Джорджу, а не бежали к ней, крича: «Мама!» «Я потеряла их навсегда», - подумала женщина и закрыла глаза. Все приборы, к которым она была подключена, тревожно запищали, кардиомонитор показал прямую линию - остановка сердца…
        Реаниматологи, анестезиолог и профессор, с которым говорили родные больной, оказались на этаже; лечащий врач Лики бежал из соседнего отделения, перепрыгивая через две ступеньки. Джордж, дети и Надежда Дмитриевна, которые были в палате в тот момент, в оцепенении смотрели на происходящее, пока медсестра не вывела их из палаты. В коридоре были слышны крики, доносящиеся из палаты:
        - Дефибриллятор! Разряд! Еще! Разряд!
        Сердце заработало, и на мониторе показалась слабенькая кривая. Анестезиолог вытер пот со лба и тихо сказал, ни к кому не обращаясь:
        - Успели…
        Реанимационная бригада вышла из палаты, и с Ликой остались профессор и лечащий врач. Они вносили какие-то записи, о чем-то говорили и проверяли капельницы больной. Надежда Дмитриевна наблюдала за мужчинами из коридора, поэтому не обратила внимания, что Джордж тихо вывел детей из больницы и уехал.

        Александр не видел того, что случилось сегодня в больнице, но уже все знал - Надежда Дмитриевна позвонила ему на работу, когда состояние Лики стабилизировали. Александру было страшно: когда-то он испытывал дикую ненависть к девушке, и у него были на то причины - его предали. Он хотел отомстить Лике, и он отомстил. Но сейчас Александр понимал, что преступление и наказание несоразмерны. Лика отняла у него любовь, а они с матерью отняли у Лики мужа, которого она любила, потом свободу, потом детей. И вот сейчас Лика потеряла желание жить. «И правда, - думал мужчина, - для чего ей жить? Двоих детей она потеряла во время перелета. Еще двоих она потеряла почти год назад, но только сейчас поняла это. Она устала от несчастий и ненависти, и смерть ей кажется единственным выходом».
        Александр заехал в московскую квартиру, открыл комод и достал маленький пакетик. Удовлетворенно кивнув самому себе, мужчина отправился в больницу.
        «Я не хочу ее терять, - думал по дороге Макаров. - Я люблю ее. Или не люблю, а просто держусь за прошлое и не хочу его отпускать? Разве так любят женщин? Разве хотят принести боль и страдания? Я должен отпустить ее ради ее счастья… Если нам суждено быть вместе, мы будем, но только по доброй воле…»

        Мужчина медленно поднимался в отделение, он не спешил - через несколько минут он отпустит Лику, а ему очень-очень не хотелось этого делать. В коридоре никого не было, однако дверь в ординаторскую была приоткрыта, а там за столом с чашкой чая сидела Надежда Дмитриевна. Александр замер - его мать, которая сегодня рано утром была в потертых джинсах и свитере, сейчас сидела в брючном костюмчике и с хорошо уложенными волосами. Мужчина резко вошел в кабинет и заметил, что при его появлении оба смутились. «Я запрещаю матери общаться с этим человеком! - подумал Александр. - Больше в больницу она не приедет!» Он открыл рот, чтобы произнести что-то резкое, и осекся… «Я погубил женщину, которую люблю, и сейчас готов точно так же карать мать, которая отдала мне всю жизнь, - подумал он. - Пусть хоть она будет счастлива».
        Александр опустился на стул рядом с матерью и, не глядя на профессора, произнес:
        - Если Лика останется жива, я отпущу ее.
        - Спасибо тебе, сынок, - тихо прошептала мать. Она благодарила сына не только за Лику, но и за себя, и Александр это понял. Он нежно погладил уже немолодую руку матери и вышел. Ему предстояло самое сложное - попрощаться с любовью.

        Александр вошел в палату интенсивной терапии. Девушка лежала без движения, казалось, она даже не дышит. Мужчина перевел взгляд на медсестру, которая стояла рядом с Ликой, - она не проявляла признаков беспокойства. «Значит, Лика еще жива», - с облегчением подумал Макаров. У приборов застыл молодой врач: он что-то фиксировал в карте пациентки. «Он же совсем молодой, моего возраста, наверное, - рассматривал врача Александр. - Но совсем седой».
        - Выйдите из палаты, пожалуйста, - произнесла медсестра.
        - Мне нужно всего несколько минут, - торопливо прошептал Александр.
        - Больную нельзя тревожить! - седой врач вступил в разговор.
        - Понимаете, я хочу кое-что ей вернуть, - сбивчиво объяснял Александр. - Она выживет, если эта вещь снова будет у нее…
        Врач смотрел на него, ничего не понимая.
        Александр продолжил:
        - Пожалуйста, дайте мне побыть с ней наедине пять минут, - сдержанно проговорил мужчина. - Я не причиню ей зла. Я очень ее люблю.
        - Только под моим присмотром, - поставил ультиматум врач.
        Александр помялся, но потом согласился. Седой врач жестом попросил медсестру выйти, а сам отошел к окну, предоставив посетителю возможность спокойно поговорить.
        Александр вытащил из кармана небольшой пакетик - в нем оказалось золотое старинное кольцо с двумя бриллиантами, соединенными в форме сердца. Мужчина осторожно приподнял безжизненную руку Лики и надел на безымянный пальчик кольцо, принадлежащее по праву ей.
        - Лика, прости меня, пожалуйста. Прости за каждую слезинку, которая пролилась из твоих глаз по моей вине. Это кольцо, которое когда-то надел тебе Роман, должно быть всегда с тобой, потому что пока оно на тебе, любовь этого мужчины защищает и оберегает тебя. Я возвращаю его тебе. Пожалуйста, собери всю свою силу и живи, ради него, ради меня, ради себя… Я люблю тебя…
        Больше мужчине сказать было нечего, и он, еще раз взглянув на женщину, вышел из палаты, и скупые мужские слезы покатились по его заросшему щетиной лицу.


        Глава 28
        Седого доктора звали Семен. Он наблюдал, как этот суровый мужчина разговаривает с лежащей без сознания девушкой и вытирает непрошеные слезы. Теперь, когда посетитель вышел, Семен снова подошел к мониторам и хотел продолжить записывать показания больной, но его внимание привлек яркий предмет, блеснувший на пальце девушки. Доктор подошел поближе - блестело старинное кольцо.
        «Наверное, этот человек очень любит ее, - подумал Семен, - и ее жизнь ему дороже всего на свете. А у меня никогда не было такой любви. А жаль…»
        Семен подвинул стул к постели больной и принялся ей рассказывать про свою жизнь.
        - Я стал врачом не потому, что это мое призвание, если честно. Просто не знаю другой жизни - у меня и мать, и отец врачи, и их родители тоже врачи. Я был обязан продолжить их династию, тем более что большую часть своей жизни я провел в больницах, когда родным не с кем меня было оставить. Я легко поступил в медицинский институт, туда же поступила и моя одноклассница Марина. Как-то незаметно для нас самих мы стали встречаться, а на третьем курсе она забеременела. Мы расписались и стали ждать появления ребенка. Любил ли я ее? Не знаю. Может, и любил, но явно не так, как вас любит ваш мужчина. Но когда родился Женя, мой сын, от любви не осталось и следа - мне мешали жена и ребенок. Ужасно звучит, да? Может быть. Но у меня четвертый курс мединститута был - вы не представляете, какие это нагрузки, сколько всего надо выучить, запомнить, прочитать, изучить… В общем, я вернулся к родителям, чтобы спокойно заниматься, и оставил жену одну с ребенком на руках. Я даже не подумал о ней, а она заболела: температура под сорок, орущий младенец на руках, и никого нет рядом. Марина успела вызвать «Скорую», но потом
потеряла сознание. Дверь-то выломали (соседка вызвала милицию, когда увидела, что врачам никто не открывает дверь, а младенец продолжает орать за тонкой стенкой), жену забрали в больницу, а сыном пришлось заниматься мне. Неделю я промучился с ним, а потом попросил помощи у родителей, однако они ответили отказом. Хотя в чем их винить? Был самый пик их карьеры, они были профессионалами, в них нуждались пациенты. В общем, как-то так получилось, что Софья, моя двоюродная сестра, взяла заботы о Жене на себя, чтобы я мог продолжать образование, и с тех пор этим и занимается… Марина мне не простила того, что меня не было рядом с ней, когда ей было так плохо. И конечно, она права… И Женька для нее стал обузой, а не желанным ребенком, вот и остался пацан с Софьей. Даже мамой ее зовет, хотя знает всю правду. А я… я закончил институт и стал блестящим специалистом, что, правда, не спасло меня от командировок в горячие точки. Там и поседел за один день, когда в плен попали… Да не важно все это… И зачем это я вам рассказываю? У вас свое несчастье - вы детей потеряли… Вы страдаете, а я сам отказался от своего
ребенка…

        Семен смотрел на тонкие, прозрачные после большой кровопотери пальчики женщины, любовался кольцом, которое сегодня появилось у пациентки, и ему вдруг захотелось отдать всю свою кровь этой спящей красавице, только чтобы она осталась жива.
        Следующим утром случилось чудо - Лика открыла глаза… Она поискала глазами кого-нибудь из персонала и, увидев седого врача, произнесла:
        - Пить…
        - Потерпите, вам пока нельзя, - услышала она в ответ. - Сейчас вас осмотрят, возьмут анализы, тогда я вас напою.
        Доктор с седыми волосами улыбнулся пациентке так, будто они были знакомы всю жизнь, и погладил по руке… Лика неожиданно ощутила знакомую тяжесть на пальце. «Неужели это оно? - с изумлением подумала девушка. - Не может быть! Я хочу увидеть его, я хочу убедиться в том, что это то самое кольцо… Как тяжело шевелиться! У меня нет сил!»
        - Доктор, - прошептала Лика, - поднимите мне руку.
        Семен тут же понял, о какой руке идет речь. Он осторожно поднес кисть к лицу девушки, чтобы она могла рассмотреть пальцы.
        - Ромочка, любимый… Спасибо тебе… - Из глаз Лики полились слезы…


        Глава 29
        Через неделю Лика уже уверенно сидела в кровати, много читала, послушно выполняла все рекомендации врачей, однако интереса к жизни так и не проявляла, и это тревожило и Александра, и Надежду Дмитриевну, и Семена…
        - Надо что-то придумать, - размышлял молодой врач, привязываясь к молчаливой печальной пациентке все больше и больше. - Вернуть ей детей я не в силах, однако ей нужен кто-то, о ком она бы заботилась, кого бы она любила, кто-то маленький и беззащитный… Хм… Кажется, у меня есть идея.
        Когда пришла Надежда Дмитриевна, Семен помчался реализовывать свою идею.
        - Ликуся, покушай, - уговаривала мать Александра. - Тебе нужны силы. Скоро ты выйдешь из больницы и начнешь новую жизнь.
        - Да, Надежда Дмитриевна, начну новую жизнь, - соглашалась девушка.
        - Поэтому надо хорошо питаться. Я сама для тебя готовила.
        - Спасибо вам, - мило улыбалась Лика. Ей была очень приятна забота женщины, которая поддерживала ее все время, наперекор сыну. - И Саше спасибо передайте. За кольцо.
        - Передам, - обещала женщина. - Он очень переживает за тебя. И скучает тоже. Каждый день меня расспрашивает.
        - Я пока не готова встретиться с ним лицом к лицу. Я не таю обиду, просто слишком тяжело. Слишком много потерь, слишком много боли.
        - Я понимаю, дорогая, понимаю, но рано или поздно тебе придется вернуться домой.
        - Надежда Дмитриевна, - твердым голосом сказала девушка, - я вам очень благодарна за все-все, вы мне стали почти мамой, которую я потеряла так рано. Прошу, правильно поймите то, что я вам сейчас скажу. Я не вернусь к вам, я поеду к себе домой. Мое место там.
        - Но, девочка, как ты там будешь жить? - заволновалась растроганная словами Лики Надежда Дмитриевна. - Ты еще так слаба… И мне без тебя будет одиноко…
        - Ну полно вам, - улыбнулась Лика. - Ближайшие несколько лет одиночество вам не грозит.
        - О чем ты? - недоуменно воскликнула та.
        - Думаете, никто не знает про ваш роман с Михаилом Александровичем? - подмигнула девушка. - Вы просто сногсшибательно выглядите! И потом, мы с вами не прекращаем общение - будем ездить друг к другу в гости, - просто жить я должна самостоятельно.
        - Хорошо, доченька, как скажешь…
        Надежда Дмитриевна хотела сказать что-то еще, но в этот момент открылась дверь и в палату заглянул Семен.
        - К вам посетитель, - радостно провозгласил доктор. - Вернее, посетительница. Знакомьтесь.
        Семен занес сумку для переноски животных, поставил ее на пол и вытащил на свет божий щенка йоркширского терьера.
        - Ее зовут Графиня. У нее нет хозяина, и она бы хотела, чтобы вы, Лика, взяли ее домой, когда вас выпишут.
        - Какая красавица! - воскликнула девушка, прижимая к себе маленькое дрожащее тельце. - Это правда мне?
        - Да, если вы не против маленькой дармоедки, - смеясь, ответил Семен. Он видел, что подарок понравился молодой женщине.
        - Я только «за», - уверенно произнесла Лика и стала устраивать собачку рядом с собой в кровати.
        - Вообще-то в больнице нельзя держать собак, так что Графине мы временно найдем другое местожительство, - строгим голосом произнес Семен, - а вы должны как можно быстрее приходить в себя, чтобы забрать малышку домой.
        - Я возьму Графиню и буду приезжать с ней каждый день, - успокоила расстроившуюся Лику Надежда Дмитриевна. - Но обещай, что ты поправишься очень и очень быстро, а то потом я к ней привяжусь и уже тебе не отдам.
        Лика рассмеялась, чмокнула песика в холодный носик и громко попросила ужин. Теперь у нее появилась цель - как можно быстрее встать на ноги.

        С этого дня Лика уверенно стала поправляться, и уже через две недели Михаил Александрович и Семен готовили пациентку к выписке. Встречать больную приехали Надежда Дмитриевна с Графиней в новой гламурной розовой сумочке-переноске и Александр с огромным букетом цветов.
        Лика вышла на крыльцо и глубоко вдохнула свежий воздух - родной московский дух наполнил ее легкие, немного закружилась голова. Лика покрепче прижала забавную Графиню, одетую в симпатичное платьице, и спустилась со ступенек вниз. Александр открыл перед ней дверцу своего автомобиля.
        - Саша, прости, - тихо произнесла Лика, - но с тобой я никуда не поеду. С этого момента я буду жить своей жизнью. Думаю, мы с тобой в расчете.
        Александр грустно отступил назад.
        - Возьми хотя бы цветы. Они для тебя, - сказал мужчина.
        - Спасибо тебе, Саша. И за цветы спасибо, - с улыбкой ответила Лика, принимая огромный букет. - Все хорошо. Все будет хорошо.
        Надежда Дмитриевна, которая задержалась в отделении, так как они с Мишей никак не могли договориться, кто и когда к кому приедет, не застала этого разговора, но поняла, что Лика уверенно стоит на своем - к ним домой она больше не вернется. Женщина спешно подбежала к худенькой бледной девушке, взяла цветы и открыла дверцу своего маленького автомобильчика:
        - Садись, дочка, я отвезу тебя домой. Только давай быстро - мой принц заканчивает смену через два часа. Надеюсь, до твоего поселка и обратно я успею смотаться.
        Лика рассмеялась и села в машину к Надежде Дмитриевне. Она была благодарна женщине за понимание и поддержку. Машина тронулась, и ей вслед смотрели трое мужчин: Александр с грустью прощался со своей любовью, Семен радостно махал рукой и надеялся на скорую встречу с милой пациенткой, а Михаил Александрович нежно смотрел вслед своей нежданной любви, своей Наденьке…


        Глава 30
        Марья Владимировна открыла дверь и ахнула - перед ней стояла худая, бледная Лика, одна, без детей, но с собакой.
        - Ликуся, что случилось? Как ты? Где дети? Ты почему не предупредила? Ты где пропадала? - На девушку сыпались вопросы.
        Лика медленно поставила сумку с Графиней на пол и бросилась на шею Марье Владимировне со смехом и слезами. За хозяйкой полетела собачка, оглушая пространство своим заливистым лаем.
        «Наконец-то я дома, - подумала Лика, обнимая милую старушку, оберегавшую ее покой так много лет, - теперь все будет хорошо».

        Прошел месяц. Лика под чутким присмотром домработницы постепенно приходила в себя, она крепла не только физически, что, несомненно, было для нее важно после такой тяжелой болезни, но и душевно - уже исчезло чувство безысходности из взгляда, перестали по ночам сниться кошмары, связанные с детьми, уже не бродила она тенью по дому. Природа брала свое - Лика становилась все больше и больше похожа на ту солнечную девочку, которой была когда-то.
        Пора было возвращаться к жизни.
        - Жаль, не успела я восстановиться в институте, - делилась своими планами на жизнь Лика, завтракая с Марьей Владимировной. - Могла бы начать учебный год вместе со всеми. А вот теперь что делать?
        - Вот неуемная, - смеялась домработница, подкладывая оладушков в тарелку девушке. - Посиди дома, погуляй, займись собой…
        - Нет, - перебила Лика, - не могу пойти учиться - значит, надо начать работать. Хм… К ребятам не пойду: они либо без меня выплыли - тогда просто нечестно сейчас будет возвращаться, либо потонули без заказов, которые нам давал Александр, - тогда нет смысла возвращаться… Значит, остается язык!

        Сразу же после завтрака девушка обновила когда-то поданное объявление о том, что она предоставляет свои услуги в качестве переводчика и репетитора, посмотрела вакансии, отмечая для себя наиболее интересные, чтобы подумать о них позднее, и так увлеклась этим, что не слышала, как пришли гости.
        А гости в этом доме с момента возвращения девушки были почти ежедневно: то одна Надежда Дмитриевна приедет, чтобы поболтать с девушкой или поехать с ней по магазинам, в салоны, в фитнес-клуб, то вместе с Михаилом Александровичем прибудут - в этом случае будет обязательный медицинский осмотр и сытный ужин в гостиной. Сегодня появился Семен. Он тоже часто, насколько это позволяла работа, навещал Лику - то цветы ей привезет, то в театр пригласит, то для Графини ошейник подарит…

        - Лика, как ты себя чувствуешь? - галантно спросил доктор у своей бывшей пациентки.
        - Интересно, долго я буду слышать этот вопрос вместо приветствия? - смеясь, сказала девушка. - Хорошо я себя чувствую.
        Рассмеялся и Семен:
        - Долго, раз нашла себе друзей в больнице: это же профессиональная особенность - спрашивать людей о состоянии здоровья вместо приветствия.
        - Ладно вы с Михаилом Александровичем, но ведь Надежда Дмитриевна туда же, - со смехом продолжала жаловаться Лика.
        - Ну так ей теперь это по рангу положено, - в тон ответил Семен. - Честь быть дамой сердца великого профессора Смирнова имеет побочные эффекты.
        - Почему?
        - Да потому что эта милая женщина проводит в больнице почти столько же времени, сколько и профессор Смирнов. И смею тебя уверить, уже не просто в ординаторской, ожидая, когда тот освободится, но и реально помогает.
        - Вот молодец. Пора и мне заняться делом, - уже серьезнее произнесла Лика. - Я как раз сегодня разместила объявление.
        - Какое объявление? - заинтересовался Семен.
        - Написала, что хорошо знаю английский язык, обучалась в Лондоне. Могу работать переводчиком или преподавать.
        Семен на секунду задумался, а потом рассмеялся:
        - К тебе только что пришла твоя новая работа.
        - О чем ты?
        - Я еду на симпозиум по хирургии на Кипр. И мне нужен переводчик.
        - Ты шутишь! - не веря своим ушам, произнесла Лика.
        - Нет, я абсолютно серьезно. Можешь спросить у профессора, когда он снова заявится к тебе в гости.
        - Нет, я тебе верю. И я согласна.
        - Тогда пойдем обсудим условия этой сделки, - уверенно произнес мужчина и увлек за собой Лику. За ними бросилась Графиня.

        Вечером накануне отъезда Семен приехал к Лике. Девушка грустно собирала вещи.
        - Ты что, не хочешь ехать? - тревожно спросил доктор.
        - Не в этом дело, просто вспомнила, как когда-то собирала вещи и мы с детьми отправлялись в новую жизнь, в Америку. А теперь вот детей нет.
        - С детьми? - не понял Семен. Он думал, что Лика тоскует о неродившихся детях, но сейчас девушка явно говорила про других детей.
        Лика подняла глаза на мужчину - в них блестели слезы. Сделав глубокий вздох, она неожиданно для себя стала все рассказывать Семену: про убитую сестренку, про Леню, про Рину…
        - Я не знал, прости меня. - Мужчина был потрясен.
        - Ты и не мог знать, ты не виноват, - тихо ответила молодая женщина.
        - Когда ты была без сознания, я тебе рассказывал о своем сыне, - почему-то сказал Семен. - Ты помнишь?
        - Нет, я ничего не помню, - неуверенно ответила Лика.
        И тогда Семен снова рассказал ей всю историю: «…Как будто и не мой ребенок. Вот сейчас Софья уезжает с ним в Израиль (мы с Мариной дали разрешение на выезд), а я даже не очень переживаю по этому поводу».
        Лика помолчала, а потом сказала:
        - Наверное, когда он родился, ты был еще не готов к отцовству. А потом, когда твоя сестра занялась им, ты с радостью забыл про него. Но все-таки найди возможность пообщаться с сыном. Мне кажется, это пойдет на пользу и тебе, и ему.
        - Спасибо тебе за поддержку, Лика. И за то, что не осудила. Думаю, в век новых технологий мы с сыном найдем возможность общаться.
        - Вот и хорошо, - улыбнулась девушка и продолжила собирать вещи.


        Глава 31
        Самолет приземлился в аэропорту, где группу медиков встречали организаторы симпозиума. После всех необходимых процедур с документами молодой врач со своей переводчицей наконец оказались возле отеля.
        - Я думала, это будет огромный отель в центре города, - с недоверием посмотрела на Семена Лика.
        - Ты не сердись, пожалуйста, - виновато начал мужчина. - Другие участники действительно живут в отеле в центре города - оттуда удобно ездить на конференции. Но мне захотелось подарить тебе неделю отдыха возле моря.
        - Спасибо, - нежно улыбнулась ему Лика. - Но где же мы теперь будем жить?
        - В бунгало, - осторожно ответил Семен. - Тебе понравится. Там две комнаты и свой выход на пляж.
        - Ладно, пошли смотреть твое бунгало, - рассмеялась Лика. Она чувствовала себя свободной и раскованной, и это осторожное ухаживание ее веселило. Доктор ей нравился, и она с интересом наблюдала, как этот мужчина осторожно пытается завоевать ее сердце.

        В бунгало было все автоматизировано и электрифицировано, чего по внешнему виду сооружения сказать было абсолютно нельзя, но больше всего девушку изумили электромассажеры, встроенные в кровати. Лика тут же легла и щелкнула пультом - кровать зажужжала и начала массировать ей спину. Девушка блаженно вытянулась и закрыла глаза.
        - И вам нравится это подобие массажа? - насмешливо спросил Семен.
        - Не очень, но альтернативы-то нет, - открыв один глаз, ответила Лика.
        Тогда мужчина подошел вплотную к девушке, выключил жужжащую кровать и присел рядом. Лика почувствовала, как крепкое мужское бедро касается ее тела, и от этого возбудилась. Горячие крепкие руки легли ей на плечи и нажали на усталые мышцы. Девушка застонала. Семен начал массаж, который постепенно стал походить на любовную игру. Лика сгорала от желания, но шаг навстречу не делала - она замерла, как кошка, выжидая удобного момента. Мужчина осторожно коснулся груди молодой женщины и услышал стон - он понял, что Лика дает разрешение на то, о чем он мечтал долгими ночами. Мужчина коснулся губами ее губ - Лика подалась навстречу. В этот момент мир перестал существовать - страсть с неистовой силой захлестнула мужчину и женщину, и они слились в едином порыве.
        Уставшие, но довольные, Лика и Семен лежали на кровати и смотрели на море, которое было видно из окна. Не было сил ни переодеваться, ни идти на пляж - они все выплеснули несколько минут назад, когда впивались друг в друга. Семен повернулся лицом к засыпающей Лике и произнес:
        - Я люблю тебя.
        - Я знаю, - ответила девушка. - И мне нравится это.
        Лика погрузилась в сон, и счастливая улыбка застыла на ее лице.


        Эпилог
        Прошло три года. Лика и Семен были счастливо женаты, жили в особняке девушки, с которым она ни при каких условиях не хотела расставаться, и были бы абсолютно довольны жизнью, если бы у них родился ребенок. Но пока все попытки заканчивались неудачей.
        - Мне достаточно тебя и твоей любви, - успокаивал Семен мрачневшую Лику. - Главное, что мы вместе.
        - Но ведь можно что-то сделать! Ты же врач! - настаивала молодая женщина.
        Но сделать «что-то» не удавалось - врачи разводили руками и не видели причин, по которым девушка не беременеет.
        - Будут дети, когда Бог даст, - сказали друг другу муж с женой, когда очередные анализы не показали никаких отклонений, и в этот момент раздался телефонный звонок. Семен ушел говорить в другую комнату, а когда вернулся, сказал:
        - Мы улетаем в Израиль. За Женей. Софья тяжело больна, ее кладут в больницу. Я не знаю, сколько мы там пробудем, так что постарайся закончить все наиболее важные дела.
        Лика подошла к мужу и крепко обняла его.
        - Все будет хорошо, милый. Все будет хорошо. Мы увидим твоего сына. Хорошо бы и моих детей когда-нибудь тоже увидеть.
        - Давай их позовем в Израиль. Конечно, плохо, что сестра будет в это время в больнице, но у нас может появиться возможность познакомиться.
        - Джордж не согласится, - грустно ответила Лика.
        - А мы все же попробуем, - настаивал Семен и поцеловал жену.
        В Израиле встретилась вся семья: Семен, Лика, Женя, Софья, которую на выходные отпускали к родным, Джордж и Сара с Леоном и Риной. Дети бодро болтали по-английски, совершенно не зная русского языка, но Лике было все равно - она прижимала к себе родное тельце дочери, ласково говорила с Ленечкой, который терпеть не мог «телячьи нежности» и уверял, что он взрослый мужчина. Женя заново знакомился с отцом, и между ними возникал контакт.
        Наконец Софья вышла из больницы, и можно было возвращаться в Москву. Отец и сын искренне грустили из-за предстоящей разлуки, и тогда мудрая тетя весело сказала:
        - Что ж, пришло время вернуться на родину. Мы едем в Россию, Женя, собирайся. И собирайся нормально, ничего не забывай, потому что жить ты, по всей видимости, будешь с отцом.
        На лицах двух дорогих ей мальчиков застыло изумление.
        - Ну а что такого? - шутливо возмутилась Софья. - Дайте мне хоть для себя пожить. Взамен обещайте, что раз в неделю мы будем ходить друг к другу в гости.
        - Софья, у нас же такой большой дом, - ласково сказала Лика. - Мне бы хотелось, чтобы под его крышей жила вся семья. А вы - часть нашей семьи, поэтому должны жить с нами.
        - Спасибо, Лика, - благодарно произнесла Софья и обняла девушку. А Лика смотрела на женщину и думала: «Я знаю, что чувствует женщина, которая теряет детей. И мне бы не хотелось, чтобы мои близкие испытывали такую же боль».

        Джордж с семьей улетел в Америку, а Лика с мужем, сыном и Софьей вернулась в Москву. Начиналась новая жизнь, новые лица появились в большом особняке Лики и Семена, а у Марьи Владимировны прибавилось хлопот, но она этому была только рада.
        Лика, взяв Графиню на руки, вышла на улицу - за домом отец и сын играли в большой теннис и звали ее поболеть за них. Она постояла на ступеньках и прислушалась - из-за ограды доносились какие-то странные звуки. Решив проверить, женщина подошла к воротам и распахнула их - прямо перед ней стояли Ленечка и Рина, а позади Джордж с Сарой.
        - Принимай детей, - не давая опомниться, произнес Джордж.
        Дальше все происходило как в тумане: маленькая Рина обняла Лику и сказала свое первое слово по-русски - «мама», Ленечка бросился в дом к Марье Владимировне, которую до сих пор помнил, старушка утирала катившиеся слезы, Семен помогал Джорджу переносить вещи, а Сара рассказывала Лике про детей, про их болезни, пристрастия, привычки, особенности…
        Когда наконец суета сошла на нет, взрослые члены семьи сели за стол в гостиной, а детей под присмотром Жени отправили гулять.
        - Лика, мы рассказали детям правду, - начал Джордж. - Опустив некоторые детали.
        - Джордж, я вообще не понимаю, что происходит, - перебила его Лика.
        - Дети теперь будут жить с тобой, - твердо сказал Джордж. - Ты их мать.
        - А вы? - растерянно спросила Лика.
        - Вокруг так много детей-сирот, - ответила Сара. - Мы с Джорджем поняли, что поступаем неправильно, разлучая малышей с настоящей мамой. Мы дарили тепло тем, кому может его подарить родная мать, и лишали этого тепла тех, у кого нет в этом мире никого.
        - Мы решили взять детей из приюта, - продолжил речь жены Джордж. - Так будет честнее и правильнее.
        - Спасибо тебе, Джордж, - со слезами сказала Лика. - Ты только что сделал мне самый большой в жизни подарок.
        - И мне тоже, - добавил Семен, посмотрев нежно на жену.
        - А тебе, милый, школу отцовства придется проходить экстерном, - сказала Лика, и все взрослые рассмеялись.
        Дружескую обстановку нарушил звонок телефона.
        - Ликуся, мы с Мишей подали заявление, - счастливым голосом вещала из трубки Надежда Дмитриевна.
        - Поздравляю вас, - радовалась Лика за ставшую ей родной пару.
        - Приезжайте к нам - мы хотим отметить, - уговаривала Надежда Дмитриевна.
        Лика окинула взглядом свою огромную семью и рассмеялась:
        - Нет уж, лучше вы к нам. Нас теперь ни один ресторан не уместит.
        - Почему? - удивилась женщина.
        - Сюрприз! - рассмеялась Лика. - Мы ждем вас! Срочно приезжайте.

        Когда через два часа к особняку подъехал джип, в котором сидели Надежда Дмитриевна с Михаилом Александровичем и Саша со своей невестой Машей, на крыльце их встречала огромная семья. Дети кидали рис в профессора и его изумленную невесту, а взрослые хлопали в ладоши.
        Александр прижал к себе свою Машеньку, закрыл ворота и произнес:
        - Пойдем, я познакомлю тебя со своей семьей.
        notes

        Примечания
        1
        «Все преодолеем» - одна из известных песен, сопровождающих политическую борьбу. Она стала полуофициальным гимном борцов за гражданские права и в США, и во всем мире.


        2
        Как ты? (англ.)