Немачеха (сборник) Доктор Нонна

        Смерть матери Рита восприняла как предательство и, ожесточившись, закрылась от всего мира. Как ни старалась Полина заменить девочке мать, Рита упорно считала ее чужой, далекой, мачехой. Полина чувствовала: только любовь и безграничное терпение могут растопить этот лед, но порою так сложно отвечать любовью на грубость и откровенные провокации.
        Доктор Нонна
        Немачеха
        Огромное спасибо моему мужу, первому читателю и издателю Мише за любовь и долготерпение.
        Немачеха
        Дети простят вам все, что угодно, кроме вашей смерти.
    Рэй Брэдбери
        Холодные руки
        Плотная, наполненная дождевыми струями тьма, ложась на стекла, превращала их гладкость в подобие хрустальной грани: сливающиеся и разбегающиеся капли дробили отражения рекламных, фонарных, светофорных огней, точно в калейдоскопе. Когда Рита была маленькая, мама подарила ей картонную трубочку с цветными стеклышками. Сначала волшебные узоры увлекали, потом стало страшно. Мама высыпала стеклышки на ладонь - смотри, тут совсем нечего пугаться! Но маленькая Рита рассердилась, швырнула игрушку в угол, да еще и ножкой по ней топнула.
        Кажется, это было еще в России. Так далеко, как будто в другой жизни, от которой в памяти не осталось почти ничего. Только вот этот калейдоскоп, да еще сугроб возле дома. В шубе, шапке, валенках и еще миллионе одежек даже стоять было неловко и тяжело, не то что двигаться. Рита плюхалась в сугроб - он казался мягким и очень холодным, даже через рейтузы. Мама поднимала девочку, отряхивала и говорила, что на снегу сидеть нельзя, что она опять простудится, и вообще это очень вредно.
        Рите и сейчас иногда казалось, что она все еще сидит в том сугробе. Шуба тяжелая, неудобная, шарф кусает за подбородок, завязки шапки почему-то лезут в рот, сугроб мягкий, безопасный и очень, очень холодный.
        Хотя за двадцать лет Рита, пожалуй, уже и забыла, какие они - сугробы. В Израиле снега не бывает. Если зима - значит, дождь. Такой плотный, что даже при плюс десяти кажется ледяным. Рита поежилась. Может, заехать в какое-нибудь кафе? Спросить горячего чаю - не потому что хочется именно чаю, а потому что можно сидеть, обхватив чашку, и чувствовать, как понемногу оживают заледеневшие ладони.
        Руки мерзли всегда. Андрей, растирая их, всегда смеется - что за врач с холодными лапами? Раньше Рите нравилось чувствовать, как под его пальцами ладони наполняются живым теплом. Нравилось отшучиваться: руки холодные - сердце горячее. Сейчас стало все равно. Давно пора сказать - прости, дорогой, давай разойдемся, как цивилизованные люди, было и прошло - но все как-то неловко. Все-таки не один год вместе - хоть и живут порознь, но встречаются чуть не каждый день, и профессия общая, хотя Рите еще доучиваться. И не ссорятся никогда. Прямо образцово-показательная пара - как тут разойтись? Уж лучше бы поссорились!
        Ладно, не надо никакого кафе, до дома осталось совсем немного. Рита пошевелила пальцами на руле. Машину подарили на двадцатилетие родители. Хотя какие они родители? Девушка привычно усмехнулась. Ну вырастили, конечно, да. Но это ведь не потому что любили - выбора не было. Ребенок - не котенок, на помойку не выбросишь. Осудят. Вот и заботились. К тому же всегда изо всех сил подчеркивали, что между ней, Ритой, и Тамар - нет никакой разницы. Тамар - квартиру и машину, значит, и Рите тоже. Правда, Тамар решила, что ее призвание - армия, приезжает редко, так что квартира собирает пыль, а машина скучает в гараже, - мстительно подумала Рита. Но это ведь ничего не меняет: поровну - значит, поровну. Вот и устроили аттракцион неслыханной щедрости. Только ведь… им ради этого рубашку последнюю с себя снимать не пришлось.
        И все же, все же, все же… Если бы она, Рита, могла для них - даже не в ответ, а просто так - что-то сделать… Чтобы уже не думать: я - бесчувственная неблагодарная свинья. Но им не нужно ничего, у них все есть. Она сморгнула неожиданно набежавшую слезинку - вот еще фокусы!
        Машину мягко тряхнуло. Рита резко нажала на тормоз. Неужели сбила кого-то? Но ведь дорога пуста? Или кто-то был? Такой ливень, что и не разглядишь.
        Девушка выскочила из машины, огляделась и облегченно вздохнула: никого. Пустой асфальт зеркально блестел. Только… чуть сзади и ближе к обочине среди стеклянно-влажного блеска виднелась темная кучка.
        Мимо равнодушно пролетали нечастые в это время машины. В мгновенно налетающем и пропадающем свете их фар Рита разглядела широко раскрытый, мутноватый, очень мертвый глаз, оскаленную пасть, судорожно вытянутые лапы… «Кошка! Господи, я ее убила!»
        Дождь заливал глаза, нос, рот. Как слезы. Бегут, и не остановишь. Рита слизнула с губы каплю и удивилась - не соленая. Вместо того чтобы вернуться в машину, девушка почему-то опустилась на мокрый асфальт рядом с маленьким скорченным тельцем. Что-то тут было не так.
        Преодолевая ужас, она протянула руку и коснулась мокрой, слипшейся острыми «перьями» шерсти. Под «перьями» ощущалось что-то странное, деревянно-твердое, безнадежно окоченевшее. Рита, борясь с нахлынувшей тошнотой, судорожно сглотнула. Несчастная кошка была мертва уже давно, ее сбил кто-то другой, а Рита просто зацепила колесом уже застывшее тело.
        Сквозь плотный шелест ливня и шум пролетающих машин пробился слабый писк. Девушка зашарила руками по мокрому асфальту, попала в лужу, опять наткнулась на мокрые мертвые «перья». Вздрогнула, вытащила телефон - его слабого света не хватало. Писк повторился. В бардачке ведь должен быть фонарик! Рита метнулась к машине, щелкнула панелью, нащупала в нише увесистый металлический цилиндр, нажала кнопку…
        В метре от мертвой кошки копошился крошечный черно-белый комочек. Пытался подняться на подгибающихся лапках, беспомощно разевал розовый ротик и плакал. Жаловался? Звал на помощь?
        - Эх, малыш! - Рита сама уже чуть не плакала. - У вас тут гнездышко рядом, да? Мама ушла на промысел и не вернулась, а ты кинулся ее искать? А где твои братики и сестрички?
        Она посветила вокруг - нет, никого. Подхватила тощенькое, неожиданно горячее тельце, прижала к промокшей насквозь водолазке.
        - Ну что, поехали? - Рита неожиданно улыбнулась. Вот теперь у нее наконец-то есть семья. Есть кто-то, о ком ей нужно заботиться, кто без нее пропадет. - Ничего, малыш. Вместе не пропадем, да? Сейчас приедем, согреемся, поедим. Ты наверняка голодный.
        Кормить-то его чем? Совсем малютка, едва глазки открылись. Нужно молока купить. И лакать он, наверное, еще не умеет.
        Девушка кое-как обтерла малыша найденными в бардачке салфетками, свернула свою курточку на пассажирском сиденье, постелила туда валявшийся сзади платок - шелковый, скользкий, но сухой! - уложила в получившееся гнездышко котенка. Он снова запищал, пытаясь выбраться.
        - Холодно тебе так? Эх, бедолага! Ну давай по-другому.
        Рита завернула найденыша в платок, надела курточку, застегнула «молнию». Курточка была коротенькая, пояс плотно охватывал тонкую талию. Девушка сунула котенка за пазуху. Он завозился, устраиваясь поудобнее - крошечные коготки сквозь тонкую водолазку щекотно царапали кожу - но пищать сразу перестал.
        - Вот так-то лучше будет, да? И тепло, и не вывалишься, - она опять улыбнулась. - Только не возись сильно, мне машину надо вести, понял? Ты же хочешь побыстрее домой?
        Через несколько кварталов Рита заметила освещенную витрину небольшого магазинчика. Внутри было тепло. Немолодая продавщица подозрительно покосилась на вздувшуюся куртку. Рита не любила, когда на нее смотрели, сразу хотелось куда-нибудь спрятаться. Но беспомощный комочек за пазухой придавал уверенность. Девушка приоткрыла «молнию». Коготки опять царапнули кожу, из-за полы куртки показалось сперва крошечное ухо, потом любопытный глаз.
        - Ой! - заулыбалась продавщица. - Какой маленький!
        - На дороге был, - объяснила Рита. - Не бросать же. Только он, наверное, и есть-то сам еще не умеет.
        Она купила рулон бумажных полотенец - тонкий шелковый платок был уже насквозь мокрый, да и водолазку можно выжимать - и бутылку молока.
        Полотенца были толстые и мягкие, черно-белая шерстка перестала липнуть к тощенькому тельцу и даже слегка распушилась. Глазки у котенка еще по-младенчески голубели, а носик был наполовину черный, наполовину розовый. Пока Рита заново устраивала найденыша за пазухой, продавщица без умолку давала советы. Молоко надо обязательно водой развести, от цельного понос может быть, а еще лучше детскую смесь взять, тут за углом - она махнула куда-то в сторону - аптека, и пипетки там купить можно, сосок-то таких маленьких не бывает ведь, да?
        Рита поблагодарила словоохотливую продавщицу, нашла аптеку, купила детскую смесь и пипетки. И провизорша, и уборщица пялились на нее во все глаза, но странное чувство уверенности не пропадало. Пусть глядят, если им делать нечего. А ей нужно о малыше позаботиться.
        Дома Рита сбросила мокрую одежду, влезла в видавший виды махровый халат - котенок, временно ссаженный на диван, сразу запищал - и начала устраивать найденыша.
        - Сперва будем мыться, да? Ты ведь в грязной луже сидел, а там микробы, у-у-у, какие злые!
        Купаться малышу неожиданно понравилось. Он не только не пытался вырваться, но даже не пищал. Подхваченный под горячее пузечко, висел на ладони, подергивал спинкой и жмурился, пока Рита поливала его из душа. Обтерев малютку, девушка сунула его, чтоб не замерз, за пазуху халата. Разведя детскую смесь теплой водой, она попыталась «ребенка» накормить. Не тут-то было! Пипетка ему не понравилась сразу: твердая, холодная - фу! Клацнув по стеклу крошечными зубками раз-другой, малыш стал упрямо отворачиваться. Отчаявшись, девушка налила смесь в блюдечко, макнула в нее палец и мазнула котенка по носу. Котенок фыркнул, облизнулся, лизнул подставленный палец, потом еще раз. Палец был явно вкуснее пипетки.
        Посадив упрямца возле блюдечка, Рита стала кормить малыша с пальца. Котенок жадно слизывал смесь, явно недовольный - почему так мало! Повел носиком, ткнулся в блюдце, фыркнул - и начал лакать! Сам!
        Рита почувствовала, что у нее неожиданно защипало в носу. Да и в глазах, по правде говоря, тоже. Вот еще, заплакать не хватало!
        - Да ты же моя умница! Надо же, как жить хочешь! И правильно. Только так и нужно.
        Вздохнув с облегчением, она отыскала в шкафу электрогрелку, уложила на нее старый кашемировый свитер - получилось гнездышко. Котенок меж тем успел съесть все, что было в блюдце, зажмурился и повалился на бок, выставив надувшееся пузечко и сонно чмокая. Девушка осторожно переложила найденыша в приготовленное гнездышко.
        - Эх, ты! После еды мыться полагается, а ты сразу спать! - губы сами собой расползались в глупую счастливую улыбку. - У родителей Чампи, а у меня будешь ты. Надо тебе имя придумать. И, кстати, ты девочка или мальчик? - она осторожно повернула котенка на спину. - Девочка.
        Имя всплыло неожиданно:
        - Ты будешь Люба! Люба моя дорогая! - Рита смахнула все-таки навернувшуюся слезинку.


        Подарок на всю жизнь
        - Мам, а почему у нас нет папы? - спрашивала четырехлетняя Рита.
        Нет, конечно, ей не нужен был никакой папа, фу! Они все грубые, вонючие, волосатые! Просто у них с мамой как будто игра такая. В вопросы и ответы.
        Лена улыбалась и прижимала дочку к себе.
        - Потому что ты моя девочка. Только моя и ничья больше, да?
        - Прямо как Дюймовочка?
        - Гораздо лучше, чем Дюймовочка! Она была совсем маленькая, поэтому потерялась. А ты никуда не потеряешься, да? Ты моя люба!
        - Я же Рита!
        - Люба - потому что любимая! - в сотый раз повторяла Лена. - Люба моя дорогая!
        Любой звали маму. «Рожай! - торопила она. - Чтоб я успела хоть немного с внуками понянчиться». Сама она родила Лену в тридцать восемь.
        Лена все время думала, что ей здорово повезло - все получилось с первого раза. Мужчины ее пугали. Еще со школы, когда одноклассники затащили ее в пустой класс и стали лапать. Нет, ничего они ей не сделали, да и не собирались, наверное, просто буйствовали от молодой дурости. Но Лена на всю жизнь запомнила мерзкие жадные руки и жуткое обессиливающее чувство полной беспомощности. Какие уж тут «внуки»! Чтобы мама могла порадоваться «внукам» - хотя бы одному! - без этих грубых, вонючих, отвратительных тварей не обойтись. Нельзя же родить от ангела небесного! То есть Лена-то и рада бы - но где ж взять ангела?
        Да и не-ангела тоже. Вроде бы затащить в постель кого-то мужского пола не так и сложно - достаточно сначала слегка подпоить. Но пьяное зачатие… Спаси и сохрани от такого ужаса!
        С Богданом она познакомилась на дне рождения у бывшей школьной подруги. Он оказался в компании случайно и привлек Ленино внимание тем, что пил только минералку - мол, за рулем, и еще куда-то ехать нужно. Вспомнив советы опытных подруг, она напросилась к нему в машину и ухитрилась заполучить номер телефона. Через неделю, выпросив у однокурсницы ключ от комнаты в общежитии, Лена собрала все свое мужество и позвонила, придумав какую-то дурацкую просьбу - кажется, помочь повесить книжные полки. Как ни странно, Богдан не только ее вспомнил, но и в помощи не отказал.
        Выглядела Лена всегда моложе своих лет, ее даже за школьницу иногда принимали. Встретила гостя в легком халатике, который все время норовил распахнуться. Прижалась, как бы случайно, раз, другой… Кто же откажется, когда симпатичная девчонка сама на шею вешается?
        Потом Богдан, правда, изумился: «Что ж ты не сказала, что девочка еще? Я-то думал…» Но это было уже не важно. Вскоре стало ясно, что все получилось с первого раза, повторений не потребуется.
        Появление внучки практически совпало с маминым семидесятилетием. Она не отходила от кроватки, плакала и говорила, что это самый лучший подарок за всю жизнь.
        Правда, понянчиться с малышкой она почти не успела. Умерла, когда Рите едва исполнился годик. Лена утешала себя только тем, что ушла мама легко - просто уснула и не проснулась. Возраст, что поделать.
        Сразу после смерти бабушки Рита начала болеть: то горло красное, то нос хлюпает, то чихает без перерыва. Лена уже впадала в отчаянье - ну что это такое?! Ведь она делает все то же самое, как при маме. А Рита из простуд не вылезает - хоть головой о стенку бейся! Участковый педиатр, милейшая Татьяна Алексеевна, только вздыхала: «Надо же! Такая хорошая девочка! Как будто сглазили!» А однажды сказала: «Знаете, Леночка, мы уже все, что можно, проверили, нет никаких причин. Я думаю, вам нужно климат сменить. Уехать куда-нибудь, где много солнца. У вас в Израиле никого нет?»
        В Израиле жила Вера, мамина старшая сестра - отрезанный ломоть. Мама не любила о ней вспоминать, говорила, что та всегда эгоисткой была.
        Лена отыскала в сумке со старыми бумагами Верин адрес и написала ей, не особенно, впрочем, рассчитывая на ответ. Но Вера ответила. И вызов оформила быстро. Даже в аэропорту встретила - растолстевшая, сильно постаревшая, какая-то ободранная. Вылинявшая майка, бесформенная юбка с неровно свисающим подолом, красноватая нездоровая кожа. Скептически оглядев Лену и Риту, Вера тут же заявила: «Ну вот что, родственнички! Я свое дело сделала, нянчиться с вами больше не буду. Ясно?» Развернулась и ушла.
        - Ну, мам! - приставала Рита. - Теперь ты должна сказать, что долго-долго обо мне мечтала, потом я появилась, а потом мы приехали в Израиль, и теперь у нас все отлично!
        - Я долго-долго о тебе мечтала, потом ты появилась, потом мы приехали в Израиль, и теперь у нас все отлично! - послушно повторяла Лена, ероша нежные прямые волосы дочки.
        И стучала по дереву - чтобы не сглазить. Ведь после переезда все и вправду сложилось как нельзя лучше. Квартира, правда, государственная (матерям-одиночкам, не имеющим своей квартиры, в Израиле выдается государственная квартира), но это временно, и вообще не страшно. Работа - Лена устроилась в библиотеку - в пяти минутах от дома, и Риту туда можно приводить. Очень живая, упрямая, иногда почти неуправляемая девочка среди набитых книгами стеллажей затихала, завороженно глядя на уходящие ввысь и в стороны ряды. Медленно ходила вдоль полок, водила пальчиком по корешкам, даже разговаривала с ними.
        Но самое главное - после переезда Рита ни разу не простудилась. Вот ни разочка! В первую их израильскую осень Лена еще побаивалась - как дочка отреагирует на холодные зимние дожди. Оказалось, что никак. Наверное, Татьяна Алексеевна оказалась права, и дело было в климате. А может, в витаминах. Фрукты Рита могла поглощать круглосуточно. Усаживалась на пол, ставила рядом громадное блюдо, полное «вкусняшек» - от инжира до яблок - и, не отрываясь от разложенной на коленях книжки, успевала еще подсовывать кусочки черепахе Марте. В это время загорелая до индейской смуглости Рита была похожа на ожившую бронзовую статуэтку какого-то экзотического божка.
        Кроме Марты, они завели еще рыбок и вечерами подолгу наблюдали за таинственной водной жизнью.
        Правда, рыбки скоро умерли. То ли их вода не устраивала, то ли солнце, то ли, наоборот, тень. Но однажды они все сразу взяли и уснули. Хорошо, что Рита в школе была, не видела. Лена тихонько вынесла аквариум на помойку - подальше, за три квартала от своего дома, еле дотащила - и сочинила какую-то историю про незнакомую девочку, которой очень-очень нужны были именно эти рыбки. Ну в самом деле! У них ведь и рыбки, и черепаха. А у девочки - никого. Вот и пришлось ей рыбок отдать. А у них Марта осталась. Неуклюжая, смешная.
        Лена долго еще боялась нечаянно проговориться о судьбе рыбок. Но Рита так о них и не вспомнила - вокруг было столько интересного! Под балконом росла олива - на нее прилетали смешные зеленые попугаи! Да-да, настоящие попугаи - Рита обожала за ними наблюдать. А еще книжки, пальмы, трудный, но такой увлекательный новый язык - девочка начала болтать на иврите раньше самой Лены. Рита вообще любила все новое, загоралась мгновенно и сильно - я это хочу! Лене нравилось исполнять дочкины желания - она чувствовала себя настоящей волшебницей. Могущественной и всесильной.
        Незадолго перед тем как Рите исполнилось десять - первый юбилей! - она страстно захотела куклу Ферби. Все уши прожужжала. Лена сначала думала, что Ферби - это что-то вроде Барби. Платьица, домики, мебель и прочие игрушечные радости. Оказалось - ничего подобного.
        Ферби была не совсем кукла. Точнее, совсем не кукла. Удивительно притягательная и немножко страшная.
        Нет, тоже не так. Ферби была очень страшная. Какой-то Чебурашка-мутант. И при этом мистически притягательная. Очень живая. Как щенок или котенок. Или даже больше, потому что вдобавок к пушистости и подвижности умела еще и разговаривать. Рита увидела ее в какой-то рекламе - и как будто прикипела: мама, хочу такую! Лене кукла показалась жутковатой, но ведь дети смотрят по-другому.
        Торопливо распаковав подарок, Рита замерла:
        - Мам! Я ее боюсь!
        - Но ты же так хотела именно Ферби, - растерялась Лена.
        - Я не знала… она такая… такая…
        - Ну хорошо, давай ее кому-нибудь подарим.
        - Нет! Это моя! - Рита топнула ножкой.
        Лена меж тем с ужасом думала о том, что завтра будут готовы результаты обследования. Врач, который выписывал ей направление, смотрел так красноречиво, что женщина предчувствовала, какие это будут результаты.
        Завтра она все узнает. В Израиле диагноз говорят сразу. Не то, что в России, где прячут глаза, бормочут что-то утешительное, обнадеживающее. Берегут! Как будто человека с «диагнозом» еще можно от чего-то уберечь.
        Наутро после Ритиного дня рождения Лена почувствовала себя совсем плохо: низ живота крутило, нога подламывалась, в голове звенело, в глазах мелькали темные точки.
        Дочка, как назло, капризничала, требовала заплести косичку то повыше, то сбоку, торопила:
        - Мам, ну чего ты? Тамар сейчас уйдет!
        Тамар и ее мама, Полина, жили на том же этаже. Долгое время соседи едва здоровались при встречах, но, отдыхая в Эйлате, случайно столкнулись и с тех пор подружились. Подружились и девочки - бегали вместе в школу, в магазин, вместе выгуливали смешного соседского японского хина Чампи. Тамар была на год старше, и Рита старалась ей подражать.
        Когда дочь, подхватив ранец, торопливо выскочила за дверь - а вдруг Тамар уйдет без нее! - Лена впервые задумалась о том, что же будет дальше.
        «Надейся на лучшее и готовься к худшему», - говорила мама. А самое худшее - то, что Рита скоро останется одна. Что же делать? Разыскивать Веру? Страшно даже подумать о том, чтобы оставить с ней девочку. Нет, это не годится. Единственный близкий человек - Полина. Тем более она сама врач…


        Надейся на лучшее
        В больнице, когда худой суровый онколог, сокрушенно качая головой, что-то рассказывал о порядке предполагаемого лечения, Лена потеряла сознание. Очнулась она в сумерках.
        - Куда вы? - остановила ее молоденькая медсестра с ярко накрашенными губами. - Доктор велел до утра вас оставить. А утром оформлять начнем на лечение.
        - Я не могу - до утра. У меня ребенок дома один. Я завтра, честное слово… а сейчас мне нужно идти. Пожалуйста! - Лена говорила очень быстро, не давая вставить и слова возражения. - Где моя одежда? Я в халате уйду!
        Девушка неохотно принесла ее одежду.
        - А если на улице упадешь?
        - Не упаду, - твердо сказала Лена. - Я сильная. Мне нельзя.
        - Ладно, сильная, иди, - медсестра смотрела на нее скептически. - Что, ребенок совсем маленький?
        - Десять лет… - женщина загнала внутрь подступающие слезы, - вчера исполнилось.
        - Ладно, - повторила медсестра, с жалостью глядя на бледную до синевы Лену. - Иди. Но смотри - завтра же сюда, каждый день на счету.
        Лена плохо помнила, как добралась домой: как ловила такси, как мимо окон мелькали первые вечерние огни. Главное - добралась. Не упала. Она же сказала - не упаду.
        У двери женщина, привалившись от слабости к стене, долго копалась в сумке, не могла вытащить зацепившиеся за подкладку ключи.
        В квартире было темно и тихо. В прихожей валялся Ритин рюкзачок. Значит, из школы она пришла. Пришла и…
        На подламывающихся ногах Лена вышла на площадку и позвонила в соседскую дверь, из-за которой доносились звонкие детские голоса, заливистый лай Чампи, и как бы поверх - спокойное медленное контральто Полины.
        - Мама?! Где ты была? - недовольно спросила раскрасневшаяся возбужденная Рита, пританцовывая в дверном проеме. - Я тебя ждала, ждала… Ты что, про меня забыла?
        Полина принесла пачечку тетрадок, сунула девочке в руки, слегка шлепнула по затылку:
        - Беги домой. Видишь, мама устала, ей отдохнуть нужно. Лен, уроки они вместе делали, ужином я их обеих накормила.
        - Спасибо, Поль, - Лена попыталась улыбнуться.
        Полина только покачала головой, профессиональным взглядом оценив и бледность, и дрожащие ноги, и влажные от пота волосы на висках.
        Часа через полтора она постучала в соседскую дверь. Дверь шевельнулась - не заперто.
        Лена сидела в углу кухонного диванчика и как будто дремала.
        - Полина? - не то спросила, не то поздоровалась она, медленно, точно через силу приоткрыв глаза. - Хорошо, что ты зашла. Я сама хотела, да вот заставить себя никак не могу. Устала что-то.
        - Устала? Ну-ну. - Полина усмехнулась. - Лен, я же врач все-таки. Рассказывай.
        - Да что там рассказывать… В больницу мне нужно…
        - Это я и сама вижу. Анализы сделали уже?
        Лена вытащила из сумки папку со страшными бумагами. Полина быстро просмотрела все.
        - Операцию назначили?
        - Вроде через неделю. Но говорят, надо уже завтра ложиться. Поль, мне Риту не с кем оставить…
        - О чем ты говоришь? Конечно, я Риту к себе заберу пока, лечись спокойно.
        - Поленька, мне не «пока», мне вообще не с кем ее оставить. Ты ее возьмешь, когда… - она не смогла договорить.
        - Лен, ну чего ты в панику ударилась? Онкология - не подарок, конечно, но тысячи людей после такого диагноза нормально живут. Шейка матки отлично оперируется, ну еще химию, наверное, придется делать, радиологию, но… Знаешь, правильно говорят: бороться нужно до тех пор, пока тебя не закопали. Я тебе это как врач говорю, навидалась, как безнадежные встают. Так что соберись!
        - Полина! - восклицание, казалось, отняло у Лены последние силы, она откинулась на спинку дивана, прикрыла глаза и очень тихо проговорила: - Я не хочу, чтобы Риту в приют забрали.
        Подруга собралась было снова возразить, но не стала.
        - Ну в чем-то ты права. Лечение - дело долгое. И одну ее, конечно, не оставишь. Это Тамар моя сызмальства привыкла, самостоятельная почище многих взрослых. А Рита - да, ей еще пригляд ох как нужен. Я-то ее, понятное дело, не брошу, только… Лен, могут прицепиться, что я не замужем. И не отдадут.
        - А я думала, вы с Робертом собираетесь…
        - Думала она! Ох, извини. У него в той семье два сына. Почти взрослые, да, но я ведь не стану его торопить, ты же понимаешь.
        - Но он так на тебя смотрит… И по-моему, для простого опекунства не обязательно, чтобы ты непременно замужем была. Полина, пожалуйста!
        - Да что ты, Лен! Я разве отказываюсь? Просто не все же от меня зависит, что там еще юристы скажут. В любом случае развод - дело долгое. Но опекунство… Да, наверное, это можно будет сделать. Завтра с нашими больничными юристами посоветуюсь. Но это не твои заботы. Твое дело - думать о выздоровлении, поняла? Это я тебе повторяю как врач. Риту завтра сразу из школы заберу, а там… Не переживай, я сделаю все возможное. И даже немножко больше.
        Заснуть Полина не могла долго. Ворочалась, вставала, пила воду, заглядывала в детскую, прислушиваясь к дыханию дочери, опять ложилась и думала, думала, думала…
        Рита, конечно, избалована донельзя, но это полбеды. В конце концов, ей, Полине, всегда хотелось, чтобы дочерей у нее было две. Но вот Роберт…
        Ее бывший муж, отец Тамар, был уверен, что весь мир существует для его собственного удобства. Красавец, умница, обаяния море - его обожали все, начиная от знакомых девчонок и заканчивая преподавателями в университете. Полина страшно гордилась, что он выбрал именно ее. Ну да, как в «Белом солнце пустыни»: «Господин назначил меня любимой женой!» Правда, при ближайшем рассмотрении жизнь с «господином» оказалась совсем не такой радужной, как виделось в мечтах. Он приходил и уходил, когда вздумается, даже не удосуживаясь предупредить. Волнуется? Что за чушь! У нее «должность» такая - трепетно ждать, когда «господин» изволит появиться на пороге. Ну и ужин горячим держать к его явлению - это уж само собой. Он не признавал полуфабрикатов, сегодня ему хотелось кулебяки, завтра карпа в сметане, послезавтра - «простенькой» жареной курочки, хорошо хоть не утки по-пекински. Вы пробовали когда-нибудь сохранить горячей жареную курочку? Фу, опять разогревала, - недовольно кривился «господин». Так же, как кривился, когда рубашка оказывалась выглажена недостаточно, по его мнению, идеально. Да и ласками супружескими
он свою «любимую жену» одаривал не сказать чтобы часто. Так, под настроение.
        Поначалу Полина изо всех сил старалась «соответствовать»: чистила, готовила и ждала, ждала, ждала. Потом как-то надоело. Как говорила одна ее приятельница, «жданка сломалась». И когда «господину» зачем-то приспичило развестись, она не только не возражала - наоборот, вздохнула с облегчением. Быть матерью-одиночкой куда легче, чем подстраиваться под чужие капризы. А когда переехали в Израиль, и вовсе хорошо стало.
        А потом появился Роберт… Худой, некрасивый, с громадными «хирургическими» руками, старше ее почти на пятнадцать лет… Счастье мое…
        Рядом с ним Полина впервые в жизни почувствовала себя не «любимой женой», не приложением к «господину», а просто женщиной. Желанной, любимой, требующей постоянной заботы. Хотя «требующей» - это только так говорится. Конечно, Полина ничего не требовала. Но Роберт заботился о ней так, словно это было главным делом в его жизни. Шутил: «У мужчин плечи шире, значит, им и тащить больше». Угадывал желания так, как будто ее мысли и чувства были для него открытой книгой. И не просто открытой - самой увлекательной книгой.
        А два дня назад поставил перед фактом: «Хватит жить на два дома. Развод - дело долгое, пусть себе тянется. А я бы к тебе переехал уже. Если не возражаешь».
        Еще бы она возражала!
        Лене она об этом говорить не стала - боялась сглазить. Мало ли, как оно обернется. Ох, как это все не вовремя! Впрочем, разве такие вещи бывают вовремя?
        Полина боялась разговора с Робертом. Но его реакция оказалась неожиданно «практической»:
        - Черт! Как же это лучше сделать-то? - нахмурился он. - Я-то хотел к вам сразу переехать, может быть, даже сегодня. Но, если твоя Лена в больницу сейчас ложится, наверное, лучше дать девочке время освоиться? Или наоборот? Чтобы сразу привыкала. Как ты думаешь?
        - Ох, Роберт! - Полина ткнулась в его плечо и заплакала с таким облегчением, как будто долго-долго шла по пустыне, по камням, сбивая ноги, облизывая безнадежно пересохшие губы шершавым от жажды языком… И вдруг - оазис, прохладный блеск воды, густая тень под пышной листвой, чьи-то заботливые руки, снимающие с натертых до крови плеч непосильный мешок…
        - Ну, весь халат промочила, - он нежно прижал ее к себе, гладя по голове. - Не плачь, все наладится. Сейчас схожу с тобой к юристам, все объясню. На, у тебя небось опять платка нет? - он бережно вытер ее мокрые щеки. - Так что? Мне сегодня к вам или несколько дней подождем?
        Полина вздохнула.
        - Рядом с Леной никогда мужчин не было. Сколько рядом живу, они с Ритой всегда только вдвоем. Если ты сразу переедешь… Не много ли ей будет?
        - Ладно, значит, сначала пусть немного освоится, так и сделаем. Через неделю у нас дежурства совпадают, твою машину здесь оставим, вместе к вам приедем, договорились? А сейчас давай к юристам.
        Старенький седой адвокат выслушал Полину неодобрительно. Конечно, об их с Робертом романе знали все - это же больница, здесь ничего не скроешь. Но знать - это одно дело, а юридические документы - совсем другое. После объяснений Роберта он немного смягчился.
        - Конечно, лучше, если бы у вас, Полина, хоть какое-то свидетельство о браке было. Я-то все понимаю, но юридически вы не замужем. Но ладно. В конце концов, вы пока не удочерять девочку собрались, только опекунство оформить. Кстати, а зачем? Если вы соседки, ну поживет эта Рита у вас, пока мать в больнице. Или там все настолько плохо?
        Полина молча написала в блокноте несколько строк: результаты обследования, что вчера показывала Лена, словно стояли перед глазами.
        - Вот оно как, - юрист работал при этой больнице уже не первый десяток лет и диагнозы читал не хуже любого врача. - Ну что ж. Я готовлю документы на оформление опекунства. Нужно будет еще у лечащего врача взять подтверждение временной недееспособности. И от матери просьбу. Она подписать-то сможет, в сознании?
        Полина кивнула, сглотнув слезы.


        Оладьи с медом и вареньем
        Резкое пиликанье пейджера, казалось, воткнулось прямо в висок. Полина вздрогнула.
        - Опять? - Губы отказывались выговорить такое привычное и оттого еще более страшное слово «теракт».
        Роберт молча кивнул, высмотрел в плотном автомобильном потоке «окошко» и резко свернул в боковую улицу.
        - Много… народу?
        Он пожал плечами:
        - Все бригады вызывают, откладывается мой переезд, - он легонько сжал ее руку, как будто ободрил, покачал головой и снова свернул - назад, туда, где опять ждала работа.
        Из клиники Полина позвонила соседке, попросила присмотреть за девочками. Та привычно заохала:
        - Да когда же эти гады остановятся! Работай, Полиночка, я прослежу, не беспокойся. И завтрак сделаю. И в школу их провожу - если ты еще не вернешься.
        Дальше началась привычная суета. Полина оперировала девушку лет восемнадцати с раздробленным плечом и рваной раной на животе. Девушка была ненамного старше Риты и Тамар. Полина старалась даже случайно не взглянуть туда, где было ее лицо. Убирала бесконечные кровавые сгустки, собирала плечо, соединяла разорванные сосуды - осколок прошел через брюшную полость, совсем немного не дойдя до позвоночника.
        - Идите, Полина, мы сами зашьем, - сказал, наконец, ассистент.
        Женщина устало кивнула:
        - Поаккуратней только, чтобы шрамы поменьше получились. Девчонка-то молодая совсем.
        В ординаторской она нашла свою сумку, достала сигареты, подумала и бросила их обратно.
        Часы показывали что-то странное. Неужели восемь часов прошло?
        За окном стояла густая чернильная тьма. От этого белая ординаторская казалась еще белее, неприятно напоминая только что покинутую операционную. Только «немедицинский» шкаф, в котором оставляли сумки, зонты и запасную обувь, был веселый, желто-коричневый, солнечный. На торцевой стенке кто-то из практикантов года два назад нарисовал несколько шаржей. На одном из них Полина, сурово нахмурив брови, держала наперевес шприц размером с газовый баллон.
        Шкаф отгораживал закуток с раковиной и кушеткой. Сейчас оттуда доносились странные звуки - как будто вода в трубах стонала. Полина заглянула за шкаф.
        Кудрявый веселый стажер Рон, самый молодой в их отделении, скорчившись в углу, мерно бил себя кулаком по коленке и всхлипывал, как ребенок, что-то невнятно бормоча.
        В ординаторскую заглянула одна из операционных сестер, Берта. Полина прижала к губам палец и быстро вышла к ней в коридор.
        - Что с Роном? Он там рыдает.
        - Ох, Полина, - запричитала Берта, - первая самостоятельная операция у него была. Мальчика привезли лет десяти, с кровотечением. Его нашли, видать, не сразу. Пока довезли, уже не жилец был. Если бы пораньше, точно спасли бы. Повреждения не очень большие, но при такой кровопотере - безнадежно. На столе умер.
        - Берта! - ужаснулась Полина. - У Рона брату младшему десять лет. Да еще первая операция, он же еще стажер. Почему же ему-то пришлось?
        - Выбора не оказалось - вы все уже оперировали, - вздохнула Берта. - Уже легких начали привозить, и тут этот мальчик. Больше некому было.
        Полина кинулась назад в ординаторскую, присела рядом с Роном, обняла, прижала. Он выворачивался и все бил себя по коленке, повторяя:
        - Уйду, уйду! Я не могу ничего! Я его не спас!
        - Рон, Рон! - Полина прижимала парня к своему плечу, гладила по голове, так же, как утешала плачущую Тамар. - Его никто бы не спас. Так бывает, Рон. У нас просто такая работа. Ну подумай, как ты можешь уйти? Это совершенно точно твоя работа, ты все можешь, я-то вижу. Но - да, они иногда умирают. Мы, увы, не волшебники, мы только можем сделать, чтобы умирали меньше.
        - А… а у вас тоже умирали?
        Полина вздохнула, вспомнив первую «свою» смерть. Еще в России, сразу после института. Завотделением тогда чуть не силой влил в нее стакан разведенного спирта, приговаривая: «С бедой нужно переспать, вот сейчас поспишь, и все пройдет, и можно дальше жить, и работать можно…» Найти спирт, конечно, - не проблема, больница все-таки. Но оставлять несчастного парня здесь, на кушеточке - нет, это не дело. Решение пришло по-хирургически мгновенно. Полина заставила Рона подняться:
        - Пойдем отсюда!
        Берта помогла довести Рона до автостоянки. Он двигался механически, как кукла.
        - К себе повезешь?
        Полина кивнула:
        - Не оставлять же.
        - Водки бы ему сейчас, поспит, к утру полегче станет.
        - Да уж знаю, - Полина усмехнулась, подумав, что надо бы предупредить Роберта. Ладно, как-нибудь.
        Дома она вытянула из морозилки тяжеленную литровую бутылку, которую держала «на всякий случай». Щелкнула кнопкой чайника, открыла холодильник - бр-р-р, только не мясо! - достала сыр, зелень и какую-то рыбу. Рон послушно сидел на диване и на нее не смотрел, пялился остановившимся взглядом в свои коленки. Ну хоть не рыдал больше.
        Голубоватая от холода водка не лилась, а тянулась в стакан, мгновенно покрывшийся серебристой изморозью. Полина сунула стакан Рону:
        - Пей. До дна.
        Вытаращив глаза - не то от резкого вкуса, не то от усердия - он старательно глотал ледяную водку. Полина искоса взглянула на тяжело двигающийся кадык и отвела глаза. Бедный мальчик!
        Бодро и успокаивающе зашумел чайник. Рон поставил пустой стакан на стол и опять замер.
        Она тут же подсунула ему кружку с огненным, золотисто-красным, очень сладким чаем, в котором улыбалась толстая лимонная долька. Полина подержала в руках ледяную бутылку, подумала, налила полстакана и себе, искоса, чтобы не смущать, наблюдая за своим гостем. Хотя какой уж там гость! Это, может, в какой-нибудь строительной конторе - коллеги и сотрудники. А в клинике - родные люди.
        Рон прихлебывал чай осторожно, крошечными глотками. Плечи его постепенно обмякли, пальцы перестали напоминать мертвую куриную лапу и обнимали горячую кружку уверенно и надежно. Глаза подернулись туманом, парень откинулся на спинку дивана, задышал ровно и медленно, с каждым вдохом сползая вбок.
        Через две минуты он уже спал. Полина осторожно вытащила из сомкнутых ладоней пустую кружку, подсунула под голову подушку, накрыла легким пледом, влила в себя водку, зажевала куском сыра, побросала остатки трапезы в холодильник и поплелась в спальню.
        Разбудила ее долгая, заливистая трель дверного звонка. Натягивая на ходу халатик и яростно протирая кулаком слипающиеся глаза, Полина пошлепала к двери.
        На пороге стоял сияющий Роберт:
        - Привет, любимая! Вот и я! Хоть ты и раньше уехала, но, как договаривались, я вот, прибыл в полное распоря… - он вдруг осекся, глядя ей за спину. - Наверное, надо было сначала позвонить. Я от усталости плохо соображаю. Извини… Ну я попозже зайду.
        Ничего спросонья не понимающая Полина обернулась, проследив взгляд Роберта - в распахнутую дверь кухни был виден диван, на котором сладко спал Рон. Она посмотрела на растерянного, смущенного Роберта - и расхохоталась, усевшись прямо на пол и утирая сразу выступившие слезы.
        - Ой, не могу! Ты ненормальный, честное слово! Это же наш стажер, Рон, у него… - Она перестала смеяться так же резко, как и начала, и, тяжело поднявшись, привалилась к косяку. - У него первая самостоятельная операция вчера была. Мальчик, ровесник его младшего брата, умер на столе от кровопотери - привезли слишком поздно. Никто бы ничего не смог сделать. Ну, а Рон… сам понимаешь, что такое первая смерть. Он решил, что виноват, что в медицине ему не место, что жизнь кончена. Не бросать же его было. Привезла, водки заставила выпить, спать положила. А ты что подумал?
        Плохо завязанный халатик распахнулся. Роберт обхватил ее плечи, прижал к себе:
        - Полин, я идиот, да? Мне все время кажется, что я такой старый, страшный. А ты такая красивая, юная.
        - Да уж, прямо девочка-ромашка! - улыбнулась Полина. - У меня дочери одиннадцать лет, ты не забыл? А ты точно балбес. Старый и страшный балбес, - повторила она, поднялась на цыпочки и поцеловала его куда-то около глаза. - Самый старый, самый страшный… а главное - самый любимый. Понял уже?
        Он подхватил ее на руки и понес в спальню…
        Минут через сорок, когда Полина сладко размышляла, не подремать ли еще, в дверь заскреблись.
        - Ма, ты спишь?
        Полина, вскочив, вытащила из-под кровати скомканную простыню, расправила, накрыла Роберта, натянула халатик - все в одно мгновение - и выскочила за дверь. Но шустрая глазастая Тамар успела разглядеть гостя и возбужденно зашептала:
        - Ой, мам, а сколько дядей у нас ночевало? Там на диване еще один спит… Я зашла на кухню, а он даже не проснулся!
        - Это стажер из моего отделения, у нас вчера был очень трудный день. И вечер тоже.
        - Опять? - совсем по-взрослому вздохнула девочка. - Мы вечером в новостях видели. А там кто? - она показала на дверь спальни.
        - Это… - Полина смутилась. - Это мой друг. Он всю ночь оперировал, ему нужно отдохнуть.
        - А почему он у нас отдыхает? Почему не у себя дома? Он теперь тут будет жить?
        Полина вздохнула. Но что делать - рано или поздно все равно придется сказать.
        - Да, девочка моя, он будет жить с нами.
        - Ой, а я знаю, кто это! Дядя Роберт, да? Он к нам уже заходил. И так на тебя смотрел, так смотрел…
        - Привет! - Роберт, уже полностью одетый, стоял в дверях спальни. - Я знаю, тебя зовут Тамар, верно? А твоя мама - самая красивая женщина на свете. Поэтому я на нее «так смотрел», - он вдруг подмигнул. - Я бы вообще смотрел на нее круглые сутки. Не отрываясь. Но нужно еще и работать, никуда не денешься. А перед этим неплохо было бы позавтракать.
        - Тетя Оля вчера оладьев нажарила, я их разогревать поставила. И кофе сейчас сварится, - весело сообщила Тамар. - А Ритка валяется, говорит, что голова болит. У нее всегда голова болит, когда английский в расписании. А вы любите оладьи? Можно с медом, можно с вареньем.
        - Кто же не любит оладьи? - весело ответил Роберт. - Тем более с медом и с вареньем.
        Заспанный Рон курил на кухонном балконе. Полина потрепала его по взлохмаченной голове.
        - Хватит травить организм. Сейчас завтракать будем. Больше не собираешься медицину бросать?
        Он помотал головой:
        - Я дурак, да?
        - Да нет, что ты. Просто к смерти трудно привыкнуть. Мне и самой иногда хочется все бросить - кажется, что совсем ни на что не гожусь.
        - Вы?! - изумленно выдохнул Рон. - Да вы такой хирург…
        - И ты таким же будешь, даже, может, и лучше.
        - Спасибо вам. Иначе… Я вчера точно каких-нибудь глупостей наделал бы.
        - Ничего, все нормально.
        Полина, вздохнув, отправилась в детскую.
        Рита, накрывшись с головой, делала вид, что спит.
        - Вставай, солнышко!
        - Ну-у-у. Мне все равно надеть нечего, майка и шорты грязные уже.
        Сказать, что болит голова, она все-таки не рискнула - начнут мерить температуру, лечить. Чего хорошего?
        Полина покопалась в шкафу. Тамар была на голову выше Риты, и вещи ее оказались безнадежно велики. Ага, вот что-то позапрошлогоднее…
        - На! Это тебе подойдет.
        Но Рита фыркнула:
        - Я обноски не ношу!
        - Вечером что-нибудь купим, а сейчас уже некогда, надень пока эти.
        - Нет! - закричала Рита. - Мне мама купит! Мне ничего вашего не надо! И вообще, у меня куча одежды!
        - Почему же вы с Тамар вчера не зашли к тебе домой и не выбрали, что нужно? Или у тебя ключа нет?
        - Все у меня есть! - буркнула девочка.
        - Вот и хорошо. Пойдем быстренько все найдем. Нужно поторапливаться, пойдем, - Полина потянула Риту к двери, та с явной неохотой двинулась следом.
        В соседской квартире, быстро отбирая необходимые одежки, Полина думала, что с Ритой будет очень и очень непросто.
        - Я к маме хочу! - заявила вдруг девочка.
        - Хорошо, малыш, я узнаю…
        - Я не малыш! - закричала Рита. - Не смей меня так называть!
        Полина подумала, что она кричит как раз как трехлетний ребенок, не как десятилетний - ну не взрослый, конечно, но уже почти - подросток. Именно как малыш. Крошечный, впервые оставшийся без мамы. Жалость обожгла остро и пронзительно. Кто сказал, что жалость - это тепло и нежность? Это остро и очень больно. И, конечно, вряд ли стоит сейчас вести Риту к матери. Вид у послеоперационных больных, тем более тяжелых… Полина медленно и неслышно вздохнула.
        - Хорошо, не буду. Я узнаю, когда можно к маме прийти.
        - Я сейчас хочу! - взвизгнула Рита, и слезы брызнули у нее из глаз.
        Полина всегда считала, что «слезы брызнули» - это просто фраза такая. Фигура речи. Но они действительно - брызнули. Так что руке стало мокро и горячо. Она тихонько поднесла ладонь к губам - солоно.
        - Рита, - очень спокойно сказала она. - Маме сделали операцию, ей нужно время, чтобы прийти в себя. Я узнаю, пускают ли к ней посетителей. И… когда будет можно. Понимаешь?
        - Я сейчас хочу! - захлебывалась девочка.


        Ворон
        Седой больничный юрист сообщил, что документы на опекунство готовы, нужна только подпись самой Лены и ее лечащего врача.
        Перед тем как идти к подруге, Полина разыскала врача. В сердце трепыхался слабенький росточек надежды - а может быть, все еще наладится? Ведь бывало же - и совсем, казалось, безнадежные, поднимались. Здесь такая хорошая медицина, а Лена так хочет жить, так переживает за дочь…
        Но профессор только покачал головой:
        - В ней места живого нет от метастазов. Если она действительно в последний раз обследовалась год назад… Никогда не видел, чтобы процесс развивался настолько стремительно.
        - Профессор, ее дочери десять лет, она сейчас живет у меня. Я оформляю опекунство…
        - Да-да, конечно, я помню. Готовы документы?
        - Готовы. Сколько она…
        - Вы же врач, сами все понимаете. Какие тут могут быть прогнозы. Неделя? Месяц? Ну, может быть, месяца три… бывают же чудеса.
        Возле палаты Полина долго собиралась с духом, глядела на свое отражение в стекле коридорного шкафа, старалась улыбнуться. Улыбка получалась кривой, похожей на гримасу.
        Но Лене было как будто все равно, ее интересовал единственный вопрос - готовы ли документы на опекунство. Услышав, что все в порядке, она сразу успокоилась.
        - Ну вот и хорошо. Значит… - она запнулась. - Значит, Рита одна не останется. Спасибо тебе!
        - Да что ты, в самом деле! Все это временно, - Полина старалась очень тщательно контролировать свой голос. Говорят, ложь легко опознать на слух - горло сжимается, и голос выдает. Поэтому женщина следила за голосом очень старательно. - Ты же знаешь, какая здесь медицина. Ну и что, что диагноз! Да все онкологические больные в Израиль едут - потому что здесь их спасают. Операция хорошо прошла, теперь будешь поправляться.
        - Вряд ли, - губы Лены дрогнули. - Внутри так давит, как будто там удав громадный свернулся.
        - Это правильно, - Полина попыталась улыбнуться, про себя отлично понимая, что означает этот «удав». - После полостных операций всегда так. Надо перетерпеть. Скоро станет лучше. Вот попей, тебе уже можно.
        - Мне теперь все можно, - Лена горько усмехнулась. - Только недолго. Риту ко мне не пускай, ладно? Не надо ей этого видеть.
        Ночью Полине почему-то приснилась изба. Низкая, бревенчатая, темная - как на картине Сурикова «Меншиков в Березове». И пол, и стены, даже крошечное оконце - все покрыто копотью. Во сне Полина знала: нужно все отмыть, и тогда за окошком блеснет солнце, почерневшие половицы зазолотятся живым деревом, и вообще все будет хорошо. Она ползала на коленях, оттирая въевшуюся копоть от пола, от стен, от лавок и боялась - за спиной дышала жаром черная страшная печка, заденешь - и она выдохнет новое облако мертвой жирной сажи.
        Во сне Полина выгребла черноту изо всех углов, вычистила стол и стены, сумев ни разу не задеть страшную печку. Чувствуя, что не в силах больше двинуться, она присела на маленькую скамеечку. Вот сейчас в отмытое окошко блеснет солнечный луч, сейчас станет светло и тепло…
        Но оконце закрыла темная тень - на подоконнике сидел ворон. Громадный, черный, он косил на Полину злым блестящим глазом и каркал, каркал, каркал…
        Проснулась она в холодном поту, сердце колотилось где-то в горле, язык был сух, как наждачная бумага. Полина осторожно выбралась из постели, дошла до кухни, вылила в себя три стакана воды и долго-долго стояла под душем. «Надо же, - думала она, - какой медицинский сон! Как хорошо, что я не оперирую онкологию. Наверное, так чувствует себя хирург, вычищая метастазы. Да еще и помнит: все, что он вычистил, скорее всего, вернется. Если уж опухоль метастазирует, она метастазирует… Ну-ка, хватит, - прикрикнула женщина сама на себя. - Нашла время впадать в уныние! У тебя все в порядке, даже более того - у тебя Роберт и две дочери, чего тебе еще? Не гневи судьбу!»
        Вернувшись в спальню, Полина долго смотрела на спящего Роберта. За окном висела низкая луна, и в серебряном дрожащем свете его лицо казалось странно молодым. Полина гладила спящего на прикроватном коврике Чампи и старалась дышать медленно и размеренно - это усыпляет. Выспаться нужно непременно - завтра ночное дежурство. Она прижалась к горячему, такому родному плечу и задремала.
        Утром Тамар командовала сборами в школу и шикала на Риту:
        - Тише ты! У мамы сегодня ночное дежурство.
        - Ну и что?
        - Как - что? Ей нужно выспаться.
        - Подумаешь! Как будто в больнице кушеток нет? Ночью все равно никто ничего не делает, можно и там поспать.
        - Ты что, вообще ничего не понимаешь? Во-первых, надо следить за больными - вдруг кому-то хуже станет. Или могут привезти кого-нибудь - и сразу на стол. Как можно спать на дежурстве? Выспаться нужно заранее, а ты топочешь, как стадо слонов. Да еще и хихикаешь все время. Смешинка в рот попала?
        - Марта, - Рита опять хихикнула, - Роберту в сандалии нагадила.
        - И что в этом смешного? Иди сейчас же вымой сандалии!
        - Вот еще! - фыркнула Рита. - Может, он обидится и к себе уедет, ну, где он раньше жил. Чего он здесь-то приклеился, чего ему тут надо? И мама твоя… Роберт ах, Роберт ох.
        - Тебе три года, что ли? Или ты дура совсем? - Тамар разозлилась. - Они любят друг друга!
        - Да ладно! Лю-ю-ю-бят! Он же старый совсем!
        - Ну вот мама тебя еще должна была спросить, кого ей выбрать!
        - Моя мама всегда спрашивала… - опустив голову, буркнула Рита.
        - То-то у вас никогда никаких мужчин не было. Это, значит, она спрашивала, а тебе никто не нравился! А тетя Лена делала по-твоему. Кошмар! Иди, мой сандалии! Твоя черепаха, ты и убирай!
        - И не подумаю даже!
        - Значит, будешь косу сама плести, я тебе помогать не стану.
        - Подумаешь! - фыркнула Рита. - Я тетю Полину разбужу, она заплетет.
        Тамар поняла, что действительно разбудит, цаца балованная. Она вымыла сандалии, заплела Рите косу, сунула ей в ранец сверток с сандвичами.
        - Только попробуй не съешь! Мама и так устает, да еще успевает бутерброды для нас приготовить. А ты выбрасываешь, я видела.
        - Лучше бы денег дала, - буркнула Рита. - Мало ли, что мне захочется - может, булочку, может, пирожное. Мне мама всегда денег с собой давала!
        - Вот и избаловала так, что смотреть противно! Вечером будешь учиться заплетать косу.
        - С какой это стати? - изумилась Рита.
        - Потому что это твоя коса, и ты не безрукий инвалид. Пошли, опоздаем!
        Рита, надув губы, промолчала. Тамар нравилась ей ужасно: бойкая, самостоятельная, все умеет - и косу заплести, и обед приготовить, и не боится ничего. Да, она старше, привычно оправдалась Рита, но про себя понимала: подруга старше-то всего на год, это совсем немного. Вот если бы стать такой же независимой! Ведь Тамар в самом деле нигде не пропадет, а она, Рита? «Безрукий инвалид» - это было обидно. Но плести косу, готовить обед… Может, еще и полы мыть? Ведь гораздо интереснее посидеть книжку почитать или на компьютере поиграть, а обед и все такое пусть бы кто-нибудь другой сделал.
        За размышлениями Рита не заметила, как дошли до школы. В вестибюле она как-то сразу осталась одна. Так повторялось каждое утро: «Тамар, привет!», «Тамар, а к нам вчера попугайчик на балкон залетел, представляешь?», «Тамар, английский сделала? Дашь посмотреть?»
        Вот почему к подруге все кидаются? А к ней, Рите, подходили, только когда мама ей что-то эдакое покупала, чего ни у кого еще нет. Вроде той проклятой Ферби. Чертова, чертова, чертова Ферби! Это из-за нее все плохо стало! Зачем только мама ее купила!
        Полина проснулась часа через два после ухода девочек. Лежала, глядела искоса на Роберта и улыбалась. Видимо, почувствовав ее взгляд, он приоткрыл глаза и тоже улыбнулся. Полина подумала, что это невероятно - ну как можно проснуться от взгляда? Можно, если любишь, «прошептал» кто-то внутри. Она смутилась, как будто Роберт мог прочитать ее мысли. Он ведь на самом деле мог!
        - Вставай, соня! - улыбнулась Полина. - Все на свете проспишь. Девчонки давно в школу убежали.
        - Тогда зачем вставать? - он вытянул руку и привлек ее к себе.
        Телефонный звонок ударил, как выстрел - оглушительно и беспощадно.
        - Не вставай, ну их! Если что-то нужное, еще раз позвонят. Иди ко мне…
        Но Полина уже выскользнула из постели.
        - Да… да, понимаю… да, я… да, конечно, спасибо.
        Осторожно, точно боясь разбить, Полина положила трубку и тяжело опустилась на кровать. Роберт прижал ее к себе, словно хотел защитить. Защитить от того, от чего защитить было уже нельзя.
        Полине хотелось заплакать. Но не получалось.
        - Знаешь, она как будто дожидалась, пока я оформлю опекунство. Дождалась - и все.


        Это не кино
        Во время похорон Рите казалось, что все это не взаправду. Собрались зачем-то тупые тетки из маминой библиотеки, соседи, еще кто-то, на маму надели дурацкий белый балахон, а все стоят вокруг на сухой колючей земле и молчат. Жарко, и пить хочется ужасно. Но Полина сказала, что во время похорон пить нельзя. Глупость какая-то!
        Или нет. Это похоже на то, как снимают кино. Рита два раза видела. Тоже стоит толпа, тетка стучит черно-белой хлопушкой, потом в середине толпы какие-то люди что-то делают, потом тетка или дядька - почему-то непременно в кепке - говорит: «Снято! Всем спасибо», и все начинают расходиться в разные стороны. Наверное, сейчас тоже кто-то скажет «Снято!», мама встанет, и вообще все будет по-прежнему, и можно будет наконец-то попить!
        Но маму зачем-то опускают в яму, возле которой из земляной кучи торчит лопата. Могли бы и убрать. Что-то Полина еще дома про эту лопату говорила. Ну когда же можно будет уже попить!
        Полина тихонько подтолкнула ее вперед и зашептала в спину: «Нужно три лопаты земли бросить в могилу!» Рита оглянулась, но помогать ей никто не собирался, все стояли и ждали. Она неловко вытащила лопату, неумело копнула, высыпала землю в яму, где лежала мама. Еще раз. И еще. Опять обернулась, ища, кому отдать лопату, услышала Полинин шепот: «Воткни опять в землю!» Рита криво всадила лопату в земляную кучу и отшагнула назад. На ее место вышла Полина, вытащила лопату…
        Как глупо, подумала Рита. Зачем втыкать, когда все равно сразу вытаскивать? И этот, черный, зачем-то к нам идет.
        Полина подтолкнула Риту навстречу подходившему раввину. Он надрезал девочке кофту и что-то зашептал.
        Рита посмотрела на разрезанную кофту - хоть бы совсем ее снять! Жарко, сил нет. Как пить-то хочется! Так и кажется, что она сейчас просто упадет. Вот прямо в эту яму, к маме. Только, оказывается, ее уже засыпали. Как странно, она почему-то не заметила.
        Засыпали? Значит, это не кино? Мама не встанет и ничего уже не будет по-прежнему?
        Дома - да, да, да, теперь эта чужая квартира стала ее домом! - Рита сразу забилась в детскую. Прежняя жизнь кончилась. Жизнь, в которой они были вдвоем с мамой. Только вдвоем - и никаких волосатых вонючих мужиков рядом! Правда, Роберт на самом деле не такой уж и противный: замечаний почти не делает, не командует, и пахнет от него чем-то свежим. Полина духами почти не пользуется - Тамар сказала, что врачам посторонние запахи мешают. Какие запахи помешали им вылечить маму?! Ее духи были терпкими и сладковатыми - как хурма. А здесь все, все по-другому, и пахнет совсем не так!
        Рита вытащила из рюкзачка флакончик маминых духов. Она спрятала его, когда маму забрали в больницу, и каждый вечер потихоньку нюхала, нюхала. Если закрыть глаза, кажется, что все как раньше. Девочка резко открыла флакончик и начала яростно брызгать во все стороны - вот, вот, вот! И на подушку! И на матрас! «Лягу спать, и постель будет мамой пахнуть!»
        С кухни доносились голоса: «Тамар, уроки сделай на кухне, Рите сегодня, наверное, хочется одной побыть». - «Да ладно! Она литр воды выпила, сейчас в туалет захочет, потом есть. И вообще она не любит одна быть, всегда в компанию лезет!»
        «А вот и не пойду, - рассердилась Рита. Хотя и в туалет, и есть действительно хотелось. - Вот как Тамар всегда знает, что мне хочется есть или пить? Или в компанию? И вовсе не потому что я «не люблю» быть одна! Я люблю. Но мне страшно одной, я боюсь!»
        Сумерки были похожи на гречку-размазню: сплошь мутные, неровно-коричневые пятна, не поймешь, то ли рюкзак в углу, то ли притаился кто-то. Рита уткнулась в подушку, чтобы ничего больше не слышать и не чувствовать - только этот родной запах - и так задремала.
        Полина, заглянув тихонько в детскую, уложила Риту поудобнее, накрыла легким покрывалом и долго стояла в раздумьях. Бедная девочка, как же с ней быть? Избаловала ее Лена донельзя. Как приучить Риту к тому, что она - не пуп земли? Замечания делать? Жалко. Ох, как жалко! Ей ведь и так трудно. Здесь все чужое… Полина принюхалась: надо же, девочка тут, наверное, целый флакон материнских духов вылила. Чтобы хоть что-то было как раньше.
        Наутро она осторожно сказала Рите, что надо бы сходить в их квартиру, собрать вещи.
        - Я одна пойду! - угрюмо заявила девочка.
        Не было ее долго. Полина каждые десять минут подходила к соседской двери, но оттуда не доносилось ни звука. Ни плача, ни шороха - ничего. Понятно, что вещи Рита не собирает. Вспоминает, наверное, переживает. Но не до вечера же ей там сидеть?
        Полина осторожно вошла в соседскую квартиру. Тишина. Женщина сдернула простыню с зеркала в прихожей и тихонько заглянула в комнату. Рита сидела на ковре по-турецки, уперев локти в колени, уткнув подбородок в сжатые кулачки. Она глядела в пол и тихонько покачивалась. Рядом валялись ножницы и какие-то розовые «ватные» клочья. И еще что-то мелкое, поблескивающее, как разбитый будильник или телефон. Что-то блестело из-под стола. Полина пригляделась и вздрогнула - на нее смотрел глаз.
        Круглый, сверкающий, темный, с белым ободком, очень страшный. Ферби! - догадалась Полина, взглянув еще раз на розовые «ватные» ошметки. Она стремительно опустилась на колени, обняла Риту, прижала к себе:
        - Девочка моя! Зачем? Ты же так хотела эту игрушку?
        Рита разжала кулачки, вцепилась в Полинины плечи - сильно, как когтями - и зарыдала:
        - Она… маму… она убила маму!
        - Что ты, что ты, маленькая! Это же просто игрушка.
        - Нет! Она злая! Она… у нас все хорошо было… а потом… потом сразу…
        Полина почувствовала, что и сама сейчас расплачется. Риту было жаль до боли. Вот, уже слезы покатились - не остановишь. Только не рыдать! Слезы - ладно, пусть катятся, их не видно. Она прижала девочку покрепче и начала раскачиваться вместе с ней - баюкала, успокаивала, оберегала.


        «Золушка»
        Взглянув мимоходом в кухонное окно, Полина увидела у подъезда Риту. Раньше девочки ходили в школу и назад только вместе, но у Тамар, учившейся на класс старше, уроки обычно заканчивались позже, и в последнее время Рита все чаще и чаще не дожидалась, уходила домой одна.
        Но сейчас девочка была не одна, рядом с ней стояла странная, неприятного вида женщина. Небрежная и даже, кажется, не очень чистая одежда бесформенным балахоном висит на крупном рыхлом теле. Волосы торчат как попало, корни сантиметра на четыре пегие - лень закрашивать седину? Одутловатое отечное лицо - Полина профессионально подумала, что у женщины не в порядке почки, да и у нарколога ей, скорее всего, не помешало бы полечиться. Женщина что-то говорила, хватая Риту за руку, а девочка морщилась, дергала плечом и отступала назад. Помотала головой, как будто не соглашаясь с чем-то, что-то резкое, судя по выражению лица, сказала, даже ногой топнула! Развернулась и скрылась в подъезде. Незнакомка пожала плечами, махнула рукой и, тяжело переваливаясь на каждом шаге, поплелась в сторону дороги.
        Хлопнула входная дверь - Рита зашла в квартиру. Полина вышла в прихожую:
        - Риточка, кто это был?
        - Никто! - буркнула та.
        - Что, совершенно незнакомая женщина? - удивленно спросила Полина. - Зачем она с тобой заговорила? Рита, тебе не три года, а тринадцать, ты уже большая, ты понимаешь, что нужно быть осторожнее? Нельзя вот так запросто идти на контакт с кем попало. Это может быть опасно. Что эта женщина хотела?
        - Да ничего.
        - Но вы довольно долго разговаривали.
        Полина испугалась, что Рита сейчас огрызнется - мол, нечего за каждым моим шагом следить, не маленькая уже! - но странная женщина, похоже, сильно ее расстроила, так что скандалить девочка и не подумала.
        - Тетка это. Ну, моя тетка. Мамина сестра.
        - Погоди. Но у… - Полина осеклась. - У вас же никаких родных не было.
        - Да мама никогда с ней не встречалась. Я ее видела один раз в жизни, в аэропорту, когда мы сюда прилетели. Только она теперь еще толще стала. Как свинья. И воняет так же.
        - Свиньи не воняют, - автоматически уточнила Полина. - Но зачем она вдруг пришла?
        - Узнала откуда-то, что мама… что мамы нет. И заявилась.
        - Так ведь три года уже прошло! Что ей понадобилось вдруг?
        - Она только сейчас откуда-то узнала. Решила поживиться. Не осталось ли, говорит, каких-нибудь вещей от мамы, я же не чужой человек, я тоже право имею. Ну я и… в общем, объяснила ей, куда она может идти со своими правами. Да не переживай, - Рита усмехнулась совсем по-взрослому. - Тетка больше не придет, я ее хорошо послала. А мне наплевать на нее. На-пле-вать! - крикнула она и закрылась в ванной.
        Плачет, поняла Полина и долго еще стояла у окна, думая про страшную Ритину тетку, а больше - про саму Риту. Девочка окружила себя непробиваемой скорлупой - не подходите, мне никто не нужен! - в какой же это детской игре надо кричать «я в домике»? Вот Рита и выстроила для себя «домик», в который не то что зайти - заглянуть невозможно. Закрыт наглухо. Но ведь Рита знала, что у нее есть тетя - и, даже не заикнувшись о ее существовании, осталась у Полины. Значит, бесконечные попытки достучаться, пробиться, сломать это ледяное отчуждение - не безнадежны?
        Полина вспомнила, как, почти отчаявшись протянуть между собой и Ритой хоть самую тоненькую ниточку, ходила к психологу, вспомнила психологические наставления - только любовь, только забота - и усмехнулась. Уж чем-чем, а любовью и заботой Риту не обделяли. Полина и жалела ее, и страшно боялась показаться «злой мачехой». Девочка, конечно, это чувствовала - и пользовалась напропалую. Ведь это так просто - заявить: «Вы из меня Золушку хотите сделать!» И можно не ходить в магазин, не мыть посуду, не убираться - даже за собой. Тем более что она младшая, значит, с нее можно так строго не спрашивать. Да к тому же - сиротка.
        Сиротка! Полине вспомнилось, как Тамар однажды бросила в сердцах: «Да ты не ей, ты мне мачехой становишься! Может, мне в интернат уйти, чтобы не мешать?» Потом, правда, сама же и утешала плачущую Полину: «Ну не надо, мамочка, я знаю, что ты меня любишь! И я тебя очень люблю, просто обидно: Ритка видит, что ты боишься ей лишнее слово сказать, и пользуется этим вовсю, а ты ведешься, как… как первоклашка какая-то!»
        Роберт на масочку «бедной сиротки» не реагировал, только пожимал плечами и усмехался - мол, что за глупость! Так что в его присутствии Рита притихала, изображая «хорошую девочку»: разогревала ужин, приносила чай, хвасталась хорошими оценками и, уж конечно, не грубила, была, по выражению Тамар, «прям сахар в шоколаде».
        Но Роберт теперь дома бывал мало, все больше и больше погружаясь в работу. Началось все с того, что с одним из своих коллег, Алексом, он нащупал очень перспективную идею для омолаживающих косметических препаратов. Результаты первых испытаний казались чудом: не только кожа, но и подкожные мышцы, казалось, «вспоминали» юность, обретая силу, свежесть и упругость. И Роберт с Алексом решились открыть собственную клинику: косметология препаратная, косметология аппаратная, ну и пластическая медицина, само собой. Административные вопросы, исследования, подготовка документов для патентного бюро - все это занимало очень много времени.
        А без Роберта с Ритой было справиться трудно.
        Полина задумалась так глубоко, что заметила Роберта, лишь почувствовав его руки на своих плечах. Как это он ухитрился прийти в середине дня? Ох, хорошо-то как… Сердце привычно дрогнуло. Можно вдохнуть родной запах, прижаться и ни о чем не думать.
        - Любовь моя, давай купим дом! - он прижал Полину покрепче и зарылся лицом в ее волосы.
        Вот те на! Какое тут - не думать!
        - Ты с ума сошел! У тебя еще с клиникой дел непочатый край, кредиты висят, а ты дом собрался покупать. На какие деньги? Погоди, - Полина повернулась и внимательно взглянула на Роберта. - Ты сто лет уже не приходил в середине дня. И сияешь, как будто тебе Нобелевку дали…
        - Лучше! Лучше, любовь моя! В общем, у меня две новости. Хорошая и… - он подмигнул, - очень хорошая, прямо замечательная. С какой начинать?
        Полина растерялась.
        - С какой хочешь.
        - Тогда с просто хорошей. Чтобы подготовить, - Роберт улыбался так, что улыбка, кажется, не помещалась на лице. - Когда вдруг слишком хорошо, да еще и неожиданно… Ну ты как врач сама знаешь.
        - Ох, не томи уже. А то я не дождусь не только очень хорошей, но и просто хорошей новости, - подыграла Полина. - Скончаюсь от любопытства.
        - Значит, так, - он попытался сделать серьезное лицо, но безуспешно, радость освещала его так, словно внутри зажгли самую сильную лампу. - Во-первых, готовы первые патенты. Можно запускать серийное производство. Так что про дом я не просто так сказал. И тебе пора в нашу клинику переходить, хватит на чужого дядю работать.
        - Роберт, ну ты же знаешь, почему я… Больница - это надежный заработок, это стабильность. А у меня - девочки.
        - А вот и не у тебя! У нас! Понимаешь - у нас!
        - Н-нет, не понимаю, - очень медленно произнесла Полина.
        - Вот скажите, почему я так люблю эту женщину? - захохотал Роберт. - Упрямая, да еще и непонятливая. Полина, счастье мое! Развод! Все! Понимаешь - все!
        Он подхватил ее на руки и закружил. Чампи, всегда чутко реагировавший на хозяйские настроения, запрыгал вокруг, смешно мотая головой и заливисто взлаивая.
        - Ты сейчас что-нибудь уронишь, - дрожащим голосом еле выговорила Полина.
        Роберт остановился, прижал ее покрепче и прошептал:
        - Королева! Я прошу вашей руки! Выходите за меня замуж, а? Я буду носить вас на руках, я построю для вас бриллиантовый дворец, я…
        - В бриллиантовом глаза заболят от сверкания, - прошептала Полина, уже не очень хорошо соображая, что она, собственно, говорит.
        - А мы будем жить с закрытыми глазами, - его шепот почти обжигал ухо. - А впрочем, не хотите бриллиантовый - вам достаточно только пожелать. Любой каприз, моя королева!


        Мудрость чистой воды
        Загнав машину в автосервис, Полина решила прогуляться пешком, благо до дома оставалось всего километра два. Она еще не совсем привыкла к тому, что у них теперь собственный дом - белый, утопающий в зелени, с мраморным бассейном во внутреннем дворике. Возвращаясь с работы, женщина всегда притормаживала перед последним поворотом - как будто за время ее отсутствия дом мог исчезнуть. Но он неизменно оказывался на месте, и от его вида каждый раз счастливо вздрагивало сердце.
        А сейчас Полина пойдет пешком, чтобы увидеть свое сокровище не из окна автомобиля, чтобы подойти медленно-медленно, чтобы как следует почувствовать…
        Проходя мимо небольшого скверика, женщина нахмурилась - из-за кустов доносился знакомый смех. Рита? Показалось? Полина решительно свернула на узкую дорожку…
        За кустами обнаружилась компания парней. Не то рокеры, не то байкеры - кто их разберет! Но не мальчишки, лет, пожалуй, по двадцать пять. В центре компании на низком заборчике сидела Рита… с сигаретой в руке. Полина сделала еще несколько шагов и почувствовала сладковатый «травяной» запах. Нет! Только не это! Правда, сигарета в руке дочери - ну не могла, не могла Полина назвать Риту падчерицей! - казалась обычной. Но кто их нынче знает?
        - Рита! Домой! - сурово приказала она.
        - Сейчас докурю и приду, - независимо покачивая ногой, дерзко отозвалась девушка.
        - Нет, ты погасишь сигарету сейчас же и пойдешь со мной, - холодным «операционным» голосом распорядилась Полина. Все-таки многолетняя «хирургическая» уверенность в беспрекословном послушании медсестер сделала свое дело. Девочка спрыгнула с заборчика, отшвырнула сигарету, подхватила рюкзачок, бросила в пространство «Пока!» и двинулась за Полиной. С самым независимым видом - вроде никто ей ничего не приказывал, она сама так решила - но пошла!
        Полина принюхалась - от Риты пахло только табаком, ничем больше. От сердца немного отлегло.
        - Рита… - одержав победу в первом раунде, Полина растерялась.
        - Что - Рита?! - вскинулась девочка. - Нотации будешь читать? Надоело!
        - Надоело? По-моему, я тебя не нагружаю никакими нотациями. Тебе скоро шестнадцать, мне казалось, что ты почти взрослая. Но сейчас ты ведешь себя, как ребенок. Ты переходишь границы…
        - Ах, границы! Кто их установил, границы? И вообще, это ты теперь вместе с Робертом только и делаешь, что через границы скачешь! - в запале Рита уже плохо соображала, что хочет сказать, и несла какую-то чушь. Но - обидную чушь. - Вот и летите в свою Японию! Или куда ты на этот раз собираешься?!
        «Вот бы сейчас действительно в Японию», - печально подумала Полина.
        Япония, куда они летали на очередные переговоры - ну и поглядеть, конечно, - вспоминалась, как чудесная сказка: таксисты в белых перчатках, цветочные автоматы на каждом углу, кукольно-одинаковые школьницы в клетчатых юбочках, неизменные цветы в специальной нише. Гид - маленькая улыбчивая японка - сказала, что эта ниша называется «токонома», рядом с ней сажают самых почетных гостей. Гида звали Юрико. Полине вспомнился русский «Юрик», и сразу стало весело. Но Юрико серьезно объяснила, что имя ее означает «дитя лилии», то есть благословенное, любимое богами дитя.
        Слушать объяснения Юрико было удивительно интересно. Начали туристы с одного из самых знаменитых храмов - Храма чистой воды - Киёмидзу-дэра. Это один из немногих храмов буддистской школы хоссо и посвящен одиннадцатиликой богине Каннон. Полина удивилась, услышав имя богини, а Юрико пояснила, что известная фотокомпания названа тоже в ее честь. Эта богиня - буддийское воплощение милосердия - всячески помогает людям. У нее тридцать три образа, и она посылает счастье тем, кто молится в ее храме. Правда, счастье это может доставаться дорогой ценой.
        В эпоху Эдо, это семнадцатый-девятнадцатый века, рассказывала Юрико, существовало поверье, что, если спрыгнуть с главной террасы Киёмидзу-дэра, то исполнится самое заветное желание. Высота террасы тринадцать метров, тем не менее находились смельчаки, которые действительно с нее прыгали и оставались живы. Но это было давно, сейчас от тех времен осталось только выражение «прыгнуть с террасы Киёмидзу» - так говорят, принимая какое-то серьезное решение, делая важный шаг. Примерно то же самое, что, по европейскому выражению, «перейти Рубикон». Террасу поддерживают сто тридцать девять гигантских деревянных колонн, очень красивых, посмотрите, и называется она Хонда - нет-нет, улыбнулась Юрико, это просто совпадение, автомобильная фирма названа по фамилии ее основателя.
        «Название «Храм чистой воды» дано в честь водопада, вокруг которого построен храм», - говорила Юрико, подводя их к прямоугольному каменному бассейну, в который с высоты падали три хрустально-прозрачные струи. К галерее над бассейном тянулась довольно длинная очередь. И все почему-то держали в руках чашки. Юрико объяснила, что вода из этих потоков, по общему поверью, способна уберечь от болезней, дать долгую жизнь и наделить мудростью. Но - предупредила она - выпить можно только из двух источников. Того, кто пожадничал и хлебнул изо всех трех, скорее всего, ожидают неудачи. Судьба не любит тех, кто требует у нее слишком многого.
        Полина задумалась: что выбрать? Долголетие? Вряд ли японская богиня - даже самая милосердная - сможет с другой стороны земного шара защитить от очередного террориста. Так что уж сколько отпущено судьбой, столько пусть и будет. А вот здоровье и - главное! - мудрость…
        Она маленькими глотками - да-да, эта богиня не любит жадных - пила удивительно вкусную воду и глядела на многовековые тяжелые стены. «Помоги мне, милосердная Каннон, - думала Полина, - помоги, мне очень нужно. Я ведь вырастила эту девочку, она уже почти взрослая, я сделала все, чтобы не быть для нее мачехой, - а она так и осталась чужой. Если ты вправду милостивая, помоги, дай мне мудрости, научи, как достучаться до ее сердца. Сделай так, чтобы Рита назвала меня мамой!»
        Еще раз Полина попросила того же возле синтоистской кумирни, где стояли два «камня любви». Юрико сказала, что, если, закрыв глаза, пройти от одного камня до другого - восемнадцать метров - получишь любовь того, кто тебе нужен. Полина поняла, что здесь просят любви супружеской, - но Юрико сказала, что вреда в любом случае не будет, а попробовать можно. И Полина, честно зажмурившись, прошла!
        У выхода из храмового комплекса они купили омикудзи - бумажные свитки с предсказаниями. Юрико перевела непонятные иероглифы на свитке Полины: терпение побеждает камень, было написано там, воздаяние за благо приходит не сразу.
        Полина бережно сохранила свой свиток. Когда она разворачивала его, ей казалось, что она опять слышит мелодичный плеск водопада и видит мудрую улыбку древней богини.
        Сейчас у нее не было в руках свитка, но мысленно женщина снова взмолилась: помоги мне, милосердная!
        Рита, казалось, сама почувствовала неловкость от собственной грубости:
        - Да ладно, Полин, чего ты так переживаешь? Ну покурила я с ними раза два, подумаешь!
        - Рита, девочка моя, пойми - я за тебя очень беспокоюсь. Вот сейчас нам в Гонконг нужно лететь, по делам, а как я тебя оставлю?
        - Ну прости меня, что нагрубила. Я не со зла, честное слово! Меня просто бесит, когда мной начинают руководить.
        - Никто не любит, чтобы им руководили, - осторожно начала Полина. - Но почему же ты позволяешь собой руководить вот этим, - она махнула рукой в сторону оставшейся на улице компании.
        - Как это? - удивилась Рита.
        - Риточка, я ж все-таки врач, - усмехнулась Полина. - И я в жизни не поверю, чтобы здоровый молодой организм вдруг сам потребовал отравы. Так не бывает. Это им хочется, чтобы ты хваталась за сигарету. Им, а не тебе самой.
        - Надо же, - медленно сказала Рита. - Никогда об этом не думала. А ведь и в самом деле. В первый раз, когда попробовала, вообще тошнило, да и сейчас еще противно. Значит, на самом деле не хочется? Хорошо, я больше не буду. Обещаю. Летите спокойно по вашим делам. А эти, - она тоже махнула в сторону оставленной компании, - могут катиться куда подальше… Да и Тамар они почему-то не нравятся…


        Свобода пуще неволи
        Проводив Полину с Робертом, девочки накупили мороженого и устроили «праздник свободы». А чтобы все было «по-взрослому», залезли в бар и намешали себе коктейлей. Понемножку, но все-таки! Мартини - очень сухой, и непременно с оливкой, джин с тоником, дайкири, пинаколада, сайдкар, мохито…
        Ночью Рита проснулась оттого, что страшно хотелось пить. Прошлепала на кухню, залпом выпила две большие кружки и, возвращаясь к себе, услышала в комнате Тамар странные звуки - не то разговор, не то смех, не то плач. Кино она, что ли, вздумала смотреть посреди ночи, подумала Рита, но заходить не стала - спать хотелось ужасно.
        Наутро, выглянув в окно, девушка с изумлением увидела, что от дома по подъездной дорожке удаляется какой-то парень: высокий, гибкий, с буйной шапкой смоляных волос… Ну ничего себе!
        Тамар стояла у кухонного окна.
        - Твой, что ли, уходил сейчас? - с жадным интересом спросила Рита.
        - Ты чего, подглядывала?
        - Вот еще! Он вроде и не скрывался. Проснулась, выглянула - идет, красавец. Прямо из Голливуда!
        - Ты… ну… ты язык-то за зубами держать можешь?
        - Думаешь, я совсем дура, что ли? Вот прямо сразу побегу всем докладывать, - обиженно фыркнула Рита.
        - Да нет, я так, - смутилась Тамар. - Ты, главное, пример с меня не торопись брать.
        - Поздно, сестренка! - Рита показала ей язык. - Чего ждать-то? Пока мхом все зарастет? Надо же попробовать, что это такое. Только, знаешь… Приятно, конечно, ничего так. Но почему вокруг этого столько шуму поднимают - не понимаю, честное слово! Оно того не стоит.
        - Ну вообще-то если только чтобы попробовать - наверное, действительно не стоит. Если на парня наплевать, какой кайф? Надо хоть чуть-чуть влюбиться.
        - Влюби-и-иться? - протянула Рита. - Ну уж нет! Ни за какие коврижки!
        - Можно подумать, кто-то сам решает, влюбиться ему или нет.
        - Идиоты всякие, может, и не решают. А если голова на плечах есть… - девушка выразительно пожала этими самыми плечами.
        - Ну-ну. Ты таблетки-то пьешь, головастая наша?
        - Не, - Рита помотала головой. - Говорят, вредно. И поправляются от них вроде. Чем тебя презервативы не устраивают? В каждой аптеке - какие хочешь, хоть с подсветкой.
        - Да ну их, резинки эти! Как нюхать цветы в противогазе.
        Впрочем, все это только казалось спором. Общая тайна сближала. Полина, вернувшись из Гонконга, порадовалась: остывшая было дружба Риты и Тамар явно возродилась. Девушки шушукались, бегали друг к другу в комнаты и вообще стали очевидно ближе. Правда, Полину к себе Рита по-прежнему не подпускала. Но ведь лиха беда начало! Пусть хотя бы у Тамар с ней общий язык найдется. Вон ведь каждый вечер вдвоем сидят, о девичьем шепчутся.
        - Рит, мама ничего не говорила, они опять уезжать не собираются?
        - А чего ты сама не спросишь?
        - Боюсь - догадается.
        - Чего - точно уже? Знаешь, говорят, тесты тоже, бывает, врут.
        Тамар, кусая губы, кивнула:
        - Три теста положительных, тут не ошибешься. А на УЗИ рано еще. Да точно, чего уж.
        Рита ободряюще сжала ее руку. Ей нравилось, что Тамар - всегда «старшая» - теперь как будто растерялась, как будто признала ее, Ритино, главенство. Презервативы ее не устраивают! Вот и доигралась со своими таблетками. Но говорить этого, конечно, не стоит. Лежачего не бьют. И вообще - Тамар очень жалко. Может, она просто забыла таблетку вовремя принять, с кем не бывает. А может, коктейли тогдашние помешали…
        - Ладно тебе, не реви, время есть еще. Вот уедут опять куда-нибудь, сделаешь аборт, ничего такого.
        - А если не уедут? Мама точно заметит, что со мной что-то не так.
        - Они теперь все время куда-нибудь ездят, не переживай. Я узнаю потихоньку.
        Через три недели Полина и Роберт действительно опять уехали. На этот раз «недалеко», всего-то в Испанию. Но главное - уехали.
        В больнице, когда Тамар увезли в операционную, Рита тупо разглядывала пол и думала, что ждать возле кабинета гинеколога, где Тамар выписывали направление, было куда легче. А тут все стены пропитаны страхом. Вязким, липким. Как кровь, которая сейчас там течет из Тамар. Вдруг что-то пойдет не так, вдруг она… Рита зажмурилась. Низ живота крутило тянущей, какой-то «резиновой» болью - как будто это у нее внутри копались страшными блестящими железками - рот наполнялся вязкой тошнотворной слюной. Страшно хотелось пить - как тогда, на кладбище. Рита покосилась на рюкзачок, где была припасена бутылка воды.
        Нет. Она не будет пить. Рите казалось, что этим она помогает Тамар. Она не станет пить, и у Тамар все будет хорошо. Вот когда все кончится, они попьют вместе, бутылка большая, им хватит. Она даже нагреться не успеет - Рита до самого выхода из дома держала бутыль в морозилке, да еще замотала ее махровым полотенцем. Его веселый оранжевый краешек чуть-чуть виднелся через незастегнутую рюкзачную «молнию». У Полины такой же оранжевый халат…
        А может быть, Полина так же переживает и за нее, и за Тамар? Рита привычно отогнала крамольную мысль. Нет, нет. Глупости. Полина просто делает вид, чтобы люди плохого про нее не сказали. Просто делает вид. Ничего другого не может быть. Вот так поверишь кому-нибудь, а он бросит тебя. Уйдет. Как… как мама. Обещала, что всегда будем вместе, а сама ушла. Бросила. Чем Полина лучше? Ведь они все старые совсем. Полине уже… дай подумать… почти сорок. Ужас!
        Но ведь Тамар - не «старая». А вдруг…
        Казалось, что ожидание тянулось миллион лет. Когда Тамар - уже в палате - отходила от наркоза, к Рите подошла пожилая медсестра:
        - Сестренка твоя там? Или подружка? Сколько ей?
        - С-семнадцать будет, - голос предательски дрогнул.
        - Ох, девчонки, что же вы с собой делаете! Прямо сердце надорвешь на вас глядеть! Да не трясись уже, сейчас она в себя придет, через неделю все забудете, начнете опять глупости творить, - сокрушенно качая головой, медсестра ушла.
        Сердце? Надрывается? Из-за нас? Какая глупость!


        Любить - это так просто!
        - Тебя прямо не узнать в последнее время! Влюбилась, что ли?
        Слыша от друзей такие вопросы, Рита только загадочно улыбалась и торопилась домой, где ждала ее Люба. Крошечный черно-белый комочек превратился в стройную грациозную красавицу. До взрослости кошке было еще далеко, но подростковая угловатость скорее придавала ей дополнительное обаяние, а юная игривость заставляла иногда хохотать почти до слез. «Как я жила без нее, - думала Рита. - Чампи - совсем не то. Тем более что он остался с Робертом и Полиной. Вот и хорошо. У них - Чампи, у меня - Люба».
        Перед тем как познакомить «Любу свою дорогую» с Андреем, Рита немного беспокоилась: кошки - существа своенравные, вдруг молодой человек Любе не понравится? Правда, тут же подумалось: все равно ведь хотела уже «расстаться, как цивилизованные люди» - вот и радуйся. Такой повод отличный подвернулся!
        Люба, однако, Андрея приняла сразу. Как только увидела. На нетвердых еще лапках увлеченно терлась у ног, мешая снимать ботинки, бодалась, мурчала. Когда гость уселся - тут же вскарабкалась на колени, потопталась, умащиваясь, свернулась и задремала. Устала от усилий.
        Чай, который раньше был «мужским делом», пришлось готовить и подавать Рите. Не сгонять же кошку!
        Разливая чай, девушка с изумлением обнаружила, что за все это время она так и не запомнила, сколько сахара Андрей кладет в свою чашку. Или просто не замечала? Оказалось - нисколько. Она налила ему другую чашку и почувствовала, что ей… стыдно? Разве можно ничегошеньки не знать о человеке, который рядом с тобой уже больше двух лет?
        И - так же ничего не знать о тех, кто столько лет растил ее и заботился о ней? Тамар любит очень сладкий чай. А Полина? А Роберт? Почему она никогда не задумывалась о том, что их радует, что печалит, что нравится, что раздражает? Пусть она никогда не звала их мамой и папой - только Полина и Роберт - но ведь они не роботы, которые существуют для ее удобства, - они живые люди.
        Рита искоса наблюдала за «незнакомцем», сидящим напротив, и не могла оторваться. Чашку он не держит все время в руке, а ставит после каждого глотка на столик. Потом берет, подносит к губам, делает длинный-длинный вдох, отхлебывает чуть-чуть, прикрывая от удовольствия глаза, потом еще глоток, опять долгий вдох, и чашка возвращается на столик.
        Это было интереснее самого увлекательного детектива, честное слово! И она собиралась «расставаться»? Как будто ей подарили самую интересную в мире книгу, а она думает, как от нее избавиться, - просто потому что лень перелистнуть странички.
        Когда Андрей ушел, Люба тщательно обследовала всю квартиру, особенно те места, где он сидел, выбрала кресло - видимо, там запах был самым сильным - и улеглась спать. В каждое посещение ритуал повторялся неукоснительно. Свой ритуал сопровождал и приход Андрея. Люба чувствовала его заранее, минут за двадцать. Бросала любые дела, садилась мыться. После тщательнейшего приведения себя в порядок шествовала в прихожую, устраивалась напротив входной двери и не сводила с нее глаз. Как будто гипнотизировала. Рита тоже начинала прислушиваться к звукам на лестнице. И, что самое удивительное, ей это нравилось!
        По вечерам, когда Рита собиралась ложиться спать, Люба обходила всю квартиру - не спрятался ли где враг. Особенно тщательно обнюхивала прихожую и почему-то стеллаж над письменным столом. Убедившись в своей и хозяйской безопасности, устраивалась у Риты в ногах - одна лапа обязательно сверху, чтобы хозяйка ночью никуда не делась - и начинала мурлыкать. Пела колыбельную. Под кошачьи «песни» почему-то хотелось придумывать подарки: Андрею, Полине, даже Роберту. Не к каким-то праздникам, а просто так. Рита даже на витрины в магазинах начала смотреть другими глазами. Вот эти серьги странной формы очень подошли бы Полине, правда, она, кажется, не носит серег… или носит?.. А вон тот галстук по цвету точь-в-точь как глаза Андрея… Под эти мысли и кошачью колыбельную сон приходил быстро. Даже раздражающий гул зимнего дождя казался теперь уютным и теплым.
        Впрочем, зима в этом году пролетела удивительно незаметно. Возвращаясь из университета, Рита как будто всей кожей впитывала жаркое весеннее буйство, краснея, вспоминала ласковые руки Андрея и думала, что, наверное, через год в это же время у них будет уже настоящая семья. И, может быть, даже маленький…
        Телефонный звонок она услышала, отпирая дверь. Голос в трубке звучал странно незнакомо:
        - Рита, девочка моя… - Полина судорожно всхлипывала. - Чампи…
        - Что случилось? Не плачь, пожалуйста, только не плачь!
        - Я пришла домой, а Чампи… Чампи… он умер, Рита!
        - А Роберт? Он с тобой?
        - Он в клинике, - донеслось сквозь рыдания. - У него операция. Как же… Рита, как же я без него буду?!
        Своим новым - «кошачьим» - чутьем Рита как-то сразу поняла, что «без него» - это «без Чампи». Конечно, пес был уже стареньким. Для японского хина пятнадцать лет - как для человека сто. Но Полина была так к нему привязана, что, кажется, отгоняла от себя самую мысль о том, что когда-нибудь придется расстаться. Просто придется, и ничего тут не поделаешь. И Роберта рядом с ней нет. Совсем плохо.
        - Я сейчас приеду, держись!
        Рита положила трубку и замерла, обводя взглядом комнату. Люба мягко вспрыгнула на стол, стукнула лапой по телефону - наказала зловредный аппарат, от которого одни неприятности, и боднула Риту в локоть. Раз, другой, третий… Рита погладила нежную шерстку, поцеловала кошку в нос.
        - Ну что, Люба моя дорогая? Выбора-то нет, да? Надо ей помочь, - почему-то она не смогла выговорить привычное «Полине». Вот не смогла, и все. - Ты ведь понимаешь?
        Люба коротко и звонко муркнула: мол, конечно, понимаю, помогать так помогать, поехали, что ли. Рита взяла свою любимицу на руки, прихватила с кресла любимый кошкин свитер и решительно вышла из квартиры.
        Через десять минут Рита уже входила в «родительский» дом. Люба спрыгнула на пол и медленно, осторожно, принюхиваясь, двинулась следом.
        Полина, рыдая, сидела на кухонном полу и гладила мертвого Чампи. Рита осторожно подняла ее, усадила на диванчик, налила воды:
        - Не плачь, мамочка, я тебе Любу привезла!
        Стакан покатился из разжавшихся пальцев Полины, слабо звякнул об пол, ткнулся в мертвый собачий бок. Рите показалось, что вырвавшееся у нее «мамочка» отразилось в распахнутых глазах и засияло ослепительным светом. «Какая же я была идиотка, - подумала она. - Ведь любить - это так просто!»
        Люба покосилась на мертвого Чампи, брезгливо тряся лапами, обошла разлитую воду и вспрыгнула Поле на колени. Поразмыслив мгновение, решила, что этого недостаточно, поставила передние лапы ей на грудь, дотянулась и лизнула в щеку. Боднула в подбородок - мол, поплакала, и хватит, давай дальше жить. Еще раз лизнула…
        Рита осторожно подняла Чампи - прикосновение влажной от пролитой воды, слипшейся «иглами» шерсти показалось странно знакомым, как будто это уже когда-то было - покосилась на Полину с Любой и вышла в сад. За домом, под любимым Чампиным кустом выкопала могилку, бережно опустила туда пса, погладила напоследок, сморгнула слезинку.
        - Прощай, Чампи! Ты самый хороший пес, которого я видела. Ты теперь будешь в своем специальном собачьем раю, правда? И станешь охранять нас сверху. Ты ведь теперь сверху, да? А тело тебе больше не нужно.
        Она быстро засыпала могилку, подумав, сходила к клумбе, которую пес так любил раскапывать, отделила несколько ирисов и пересадила их на маленький удлиненный холмик.
        Когда Рита вернулась, Полина уже не плакала. Глаза и нос у нее были красные, распухшие, но она… улыбалась? Слабо, робко, сквозь невысохшие слезы, одними уголками губ - но улыбалась! Люба стояла у нее на коленях и трогала лапкой мокрые щеки - вытирала слезы.
        Рита присела рядом, обняла Полину:
        - Вот вы уже и подружились. Видишь, мамочка, Люба не даст тебе грустить.
        Глаза Полины опять налились слезами, но улыбка, пусть слабая, не исчезла. Полина прижалась к Ритиному плечу:
        - Доченька моя!
        Люба удовлетворенно муркнула: глупые вы, люди, все вам нужно объяснять! Сложности всякие придумываете, нет бы обняться и помурлыкать. Ведь любить - это так просто.


        Приворот
        Велика сила, присущая человеческой воле. Ибо воля является источником таких духов, с которыми разум ничего общего не имеет.
    Парацельс
        Объект приворота теряет собственную волю в той степени, в какой этого желает лицо, накладывающее приворот. Наиболее распространены привороты на любовь. Ритуалы, направленные на создание дружеской, вассальной или военной верности встречаются значительно реже.
        …Как при любой магической манипуляции, негативные последствия приворота усиливаются, если ритуал, будь то по незнанию либо легкомыслию, совершается в период действия другого магического акта.
        …Поскольку приворот направлен на разрушение естественной связи объектов и событий, степень его негативных последствий не зависит от успешности акта, а лишь от силы задействованных в нем стихий, сильнейшей из которых является Огонь. Приворот, сделанный на крови, относится к необратимым.
        …Последствия приворота нередко уподобляют кругам на воде, постепенно захватывающим все большее количество людей, связанных как с объектом воздействия, так и с лицом, накладывающим приворот. В случае если это лицо - женщина, влияние распространяется также на последующие поколения тем далее, чем более сильные стихии были вовлечены в магический акт. Наиболее тяжелые последствия испытывает непосредственно объект приворота, постепенно утрачивая деньги, положение в обществе, здоровье, а зачастую и жизнь - в течение не более чем двенадцати лет с момента обращения к темным силам.
        …Единственным способом прекратить разрушительное воздействие необратимых магических актов является полная смена имени и судьбы. Так, лицо, непосредственно либо опосредованно попавшее под действие приворота, искренне и полно отдав себя во власть Всевышнего, тем самым освобождает от власти темных сил и себя, и тех, кто вовлечен в последствия совершенного некогда магического акта.
        Джозеф де Кюрнес.
        Путь Магдалины-Сивиллы фон Нейшютц.
        1732, Дрезден
        1. Осколки
        - Ну и пусть «детям до 16»! У тебя паспорт есть уже, у Борьки тоже. Прорвемся! Давай еще Ларку позовем, а? - Мишка дернул спутницу за рукав.
        Неля обернулась. Высокая длинноногая Лариса с неправдоподобно светлыми, как у Марины Влади в фильме «Колдунья» волосами и прозрачными «потусторонними» глазищами казалась отделенной от толпы одноклассников. Вот как у нее получается? Вроде и идут вместе, а она все равно наособицу. Как же, полковничья дочь! Фу ты, ну ты!
        - Мих, ты чего, совсем тупой? Мамочку ее не знаешь? «Учиться, учиться, учиться!» Как завещал великий Ленин, - Неля демонстративно выругалась и тряхнула головой так энергично, что прическа - черное блестящее «каре под Мирей Матье», на которую каждое утро уходила уйма импортного лака, едва выдержала.
        - Да ладно, Нель! Думаешь, Ларка обязательно Елене Александровне настучит?
        - К гадалке не ходи! А та директрисе нажалуется. Да зови кого хочешь, мне-то что! - Неля поджала ярко накрашенные губы. - Мне все равно ничего не будет.
        Неле действительно сходило с рук многое. В крошечном Красногвардейске одной из «достопримечательностей» был новый «Гастроном». Им гордились - не хуже, чем в Москве! - большой, весь стеклянный, с мраморными полами. Нелина мама Людмила Анатольевна была директором этого магазина. Учителя с охотой «прощали» девочке и прогулы, и грубость, и наплевательское отношение к учебе. Когда Неле случалось проштрафиться, мать тут же тащила директрисе «подарочек». Правда, срабатывало это все же не всегда. Иногда ни продуктовые наборы, ни даже деньги не помогали. В седьмом классе Неле пришлось просидеть два года, но и это ее не огорчало. Подумаешь, закончит школу на год позже. Зато потом явится Принц На Белом Коне и… Ведь главное в жизни - любовь, разве нет? Вот бы еще фигурку, как у Ларки, чтобы конфет можно было есть, сколько хочется. Неля очень любила шоколад.
        «И зачем отца из Германии перевели? - думала меж тем Лариса. - Вот там была жизнь!» И действительно: улицы чистенькие, люди вежливые, дом отдельный, мебель как из музея, на каминной доске - статуэтки дрезденского фарфора. Беленькая пастушка, вся в фарфоровых кружевах, была больше похожа на принцессу. Мама одевала Лару в такое же легкое, воздушное платье, и девочка кружилась, кружилась. В корзинке у пастушки-принцессы лежало кольцо с тремя бриллиантиками. Камушки сидели не на одной линии, а «врассыпную», как неизвестное созвездие или буква какого-то древнего алфавита. Мама кольцо не любила, надевала только в гости к бабушке. Бабушки нет давно, и Германия осталась где-то далеко, вместе с детством. Сейчас-то Лара уже совсем взрослая, до аттестата рукой подать. Ну зачем, зачем отца сюда назначили? И школа при военной части была не чета здешней…
        Вдруг перед глазами взметнулась быстрая тень. Лариса остановилась так резко, точно налетела на стену. Сердце бухало где-то в горле, пальцы похолодели…
        - Лар, ты чего? Вороны испугалась? Да она сама тебя испугалась, вон как взлетела! Ты ж на нее чуть не наступила. Мечтаешь, да?
        Лара вздохнула с облегчением - действительно, всего лишь ворона взлетела из-под ног. Повернула к дому и обрадовалась: у подъезда стоял «газик», значит, отец заехал пообедать. Знакомый солдатик - кажется, его звали Виктор, - старательно надраивал и так уже зеркально блестевшие железные бока. «Вот глупость-то! - подумалось Ларисе. - Через полчаса заедут в какую-нибудь лужу и опять по уши грязные будут».
        - Привет, красавица! - помахал ей Виктор. - Поторопи там Павла Ильича, а то опоздаем.
        Лариса взлетела на третий этаж, пританцовывая, вбежала в квартиру, бросила в угол портфель - мама опять будет сердиться, мол, все надо на место класть, ну и пусть!
        - Папуль! Я дома! Тебя там Виктор…
        Отец лежал посреди кухни, уткнувшись лицом в отвратительно красную лужу.
        - Папа?.. - Лариса упала на колени. Левую ногу пронзила острая боль. Ладонь попала в лужу, и Лариса с ужасом ее отдернула. Цвет был какой-то странный, остро пахло чесноком… Господи! Да это просто борщ!
        - Папа! Что случилось? - Лариса затормошила отца, его тело тяжело перевалилось на спину, глаза стеклянно уставились в потолок…
        Девочка в ужасе отшатнулась и закричала. Горло саднило, глаза заволокло каким-то туманом.
        Виктор, примчавшийся на крик, вызвал «Скорую», позвонил в часть, позвал на помощь соседку. Лариса точно окаменела, не замечая ничего: ни суеты Виктора, ни людей в белых халатах.
        - Девушка, у вас вся нога в крови! - санитар «Скорой» тряхнул ее за плечо и сказал кому-то за спиной: - Это она коленом на осколок тарелки угодила, вон кусочек торчит. Давай, солдат, помоги.
        Вместе с Виктором они промыли рану, остановили кровь, сделали перевязку, но шрам остался на всю жизнь.


        2. Пустота
        На похоронах мужа Елена Александровна была кукла куклой: подтолкнут - идет, остановят - застынет. Сослуживцы Николая Ильича бережно поддерживали ее под руки. Только когда солдаты приготовились к траурному салюту, она вырвалась и, увязая в разбросанной вокруг могилы глине, побежала к ним:
        - В меня стреляйте! В меня! В меня! В меня-а-а-а!..
        Светлая трехкомнатная квартира превратилась в склеп: в ней стало тихо, пусто и холодно. Военной пенсии вполне хватало на жизнь, но как раз жизнь из дома ушла. Вместе с отцом. Ушли радость, тепло, ушел смех, ушла душа. Елена Александровна двигалась по квартире, как сомнамбула, неожиданно застывая посреди прихожей или комнаты. Но чаще сидела, уставившись в одну точку. Когда Лара подсовывала ей тарелку с едой - ела, механически, без всякого выражения, роняла ложку и опять утыкалась взглядом в стену, комод или занавеску.
        «Такой молодой, и инфаркт! И мать плоха совсем», - слышала Лариса соседский шепот за спиной. Но только голову выше поднимала и плечи расправляла.
        Недели через три Елена Александровна начала как будто оживать, даже говорила «спасибо», когда Лара приносила ей чай. А возвращаясь из школы, девочка поднимала голову и видела в окне знакомый силуэт. Совсем как раньше.
        Но в этот день за темно-прозрачными стеклами было пусто.
        Елена Александровна лежала в ванне в самом красивом своем халате - пунцовом, с золотым шнуром по краям. От воды - такого же цвета, как халат! - поднимался пар, белый кафель тоже казался розовым, и только лицо матери было белым-белым. Как и рука, бессильно зацепившаяся за бортик ванны - на безжизненном пальце хищно блестели три бриллиантика.
        Лара не помнила, как вызвала «Скорую».
        После реанимации Елена Александровна уже никого не узнавала - даже дочь, - кидалась на стены и двери, выбила оконное стекло в палате. Медсестра в реанимации, утешая Ларису, говорила, что это временно, что нужно в стационар, что маме требуется специальная помощь…
        Помощь?! Впервые приехав к матери в этот самый «стационар» под угрожающим названием «психоневрологический диспансер», Лариса ужаснулась: липкая от старости и грязи синяя масляная краска на стенах, потолки в мутно-желтых разводах, резкий запах хлорки, смешанный с еще более мерзким запахом мочи и еще каким-то, совсем гадким, от которого мутилось в голове и темнело в глазах. Только много лет спустя Лариса поняла, что это был запах смерти.
        Директриса школы нажала на горисполкомовских чиновников - не ломайте девчонке жизнь, не ребенок уже, школу скоро заканчивает, да и мать, может, еще оправится - и в детдом Ларису не отправили. Иногда она думала - лучше бы отправили, там хоть люди вокруг. Квартира пугала своей мертвой тишиной, казалось, что и внутри, там, где раньше была душа, так же пусто.
        Серые пыльные будни - в школу, домой, опять в школу, опять домой, раз в неделю к маме - освещались только визитами Нели. Она вдруг зачастила к Ларисе - еще бы, такая квартира простаивает! Поначалу еще спрашивала: «Ничего, что я приглашу кого-нибудь?», но вскоре начала распоряжаться квартирой, как своей. Холодильник ломился - спасибо Людмиле Анатольевне! - от дефицитных продуктов, музыка гремела на весь подъезд, разъяренные соседи ломились в дверь и даже вызывали милицию. Но Ларисе было наплевать: все, что угодно, лишь бы не эта мертвая пустота. С Нелькой ярко, шумно, весело, конфликты с соседями и милицией решает всесильная Людмила Анатольевна, а к маме езди не езди, как бы там кумушки ни шушукались за спиной, - все равно не поможешь…

        - Девушка, что же вы трубку-то никогда не берете? - Визгливый голос вгрызался, кажется, в самую середину головы. - Это ваша мать, не наша!
        - Мама? - растерялась Лариса.
        - Ну да, Елена Александровна…
        - Мама… Что с ней?
        - Что-что! Кремировали, что с ней!
        - Как… кремировали?
        - Да вы что, пьяная, что ли? Или тоже не в себе? Я русским языком вам говорю! Как всех кремируют, так и ее. Вы на телефон не отвечаете, у больницы денег на похороны нет. Урну с прахом приедете, заберете, - и в трубке раздались короткие гудки.
        Урна? С прахом?! Это про… маму?!!
        Лариса задрала голову. Потолок. А выше? Небо? Они там, на небесах - что, совсем с ума сошли? Что я им сделала? За что у меня все отняли? Все-все. Все. Никакого неба - только потолок. И что теперь - повеситься? Некстати вдруг вспомнилось булгаковское «и вот сначала она долго плакала, потом стала злая-презлая». Разве я злая? - подумалось Ларисе. Хоть бы Нелька, что ли, поскорее пришла…


        3. Суженый
        Несмотря на Нелю и ее «вечный праздник», школу Лариса окончила почти отлично - всего с двумя четверками. Сказалась многолетняя привычка к учебе. Да и преподаватели ее жалели, не придирались. В Нелькином же аттестате клубились стада троек, слегка разбавленные редкими четверками.
        - Подумаешь! - фыркала Неля. - Я в ГИТИС буду поступать, зачем мне эти физики с историями? Зато я изобразить могу все, что угодно. Даже заплакать! - Неля обиженно выпятила губы, темные глаза заблестели, по щеке скатилась крупная слеза, другая, третья… - Ну как?
        - Да, впечатляет, - согласилась Лариса и вздохнула. - А я вроде и не знаю, куда хочу поступать. Понятно, что в Москву, но только не ГИТИС.
        - Да с твоей внешностью в ГИТИС самая дорога, ты что?
        Москва манила, как манит распахнутое в душной пыльной комнате окно: вроде бы в кресле сидеть и тепло, и привычно, а с улицы ветер холодный - но подойти тянет неудержимо. Подойти и дышать, и смотреть, и удивляться. Ведь два шага всего - до окна-то! Да и до Москвы не больше: автобусом или попуткой до станции, потом на электричку, потом еще на одну - в общем, всего ничего. А еще проще - попроситься в любой «проходящий» поезд, проводницы всегда попутчиков берут, тогда скучноватая дорога начинает казаться настоящим путешествием.
        Людмила Анатольевна сняла для девушек двухкомнатную квартиру на Ленинградском проспекте. Женщина надеялась, что рядом с Ларисой ее Неля хоть немного возьмется за ум. Для Ларисы мать подруги нашла хороших квартирантов, и денег как раз хватало на московское жилье.
        Впрочем, экзамены девушки завалили.
        - Нель, надо работу подыскивать, а на будущий год опять попробуем, да? Я решила наконец - в «Плехановку» буду пробиваться. Хорошо бы работу по профилю найти, легче поступать будет.
        - Да чего ты заладила - работу, работу. Денежек мамуля пришлет, а сейчас надо связи налаживать - «Мосфильм», телевидение и все такое, поняла? Может, еще и не придется год терять.
        Но Лариса уже определила для себя цель. Приглашения на работу попадались едва ли не на каждом углу, но требовались в основном маляры, слесари, дворники. Девушка с утра до ночи обходила московские учреждения, но - увы! Даже там, где обнаруживалась вакансия секретаря или хотя бы помощника делопроизводителя, в отделах кадров скептически поджимали губы: специального образования нет, опыта нет, московской прописки нет - извините, вы нам не подходите.
        Вечерами Лариса частенько плакала в подушку, но утром вновь бросалась на поиски. Недели через три уже и слез не осталось, одно упрямство. Ведь аттестат-то у нее почти «золотой», должно же когда-то повезти! Вернувшись «домой», она с наслаждением сбрасывала туфли, долго держала гудящие ноги в теплой воде и - проваливалась в сон, как в темную пропасть. Неля чуть не каждый вечер приводила каких-то «полезных» гостей, кокетничала, смеялась, очаровывала, но уставшая насмерть Лариса даже не слышала веселья в соседней комнате. Только часа через три она просыпалась от невыносимого голода и брела на кухню.
        - Какая тут, оказывается, красотка есть! - От мужчины, на которого Лариса наткнулась в коридоре, несло коньяком, табачным дымом, дорогим одеколоном. И потом, перебивавшим все остальные запахи.
        - Отпустите!
        - Надо же, какая упрямая! А в кино сниматься хочешь, красавица? Давай поласковее, - он прижал ее к стене.
        - Неля!! - в отчаянии закричала Лариса.
        - Л-л-ларка! Н-не б-б-буянь! - Голос у выглянувшей из своей комнаты Нели заплетался, да и на ногах она держалась не слишком твердо. - Эт-т-то р-режиссер, кино снимает. Н-не об-бижай его!
        «Режиссер», обрадованный поддержкой, мгновенно втолкнул Ларису в ее комнату и повалил на кровать…

        Потом девушка долго стояла под душем и удивлялась, что ничего не чувствует. Совсем ничего. Даже отвращения. Ну вот, еще и это случилось. Такая полоса.
        А ведь так хочется чистоты, одежды от лучших модельеров, сверкающих автомобилей… бриллиантов. Да, бриллиантов, а что плохого? Лара поглядела на свой сжатый кулачок - после смерти матери девушка носила то самое кольцо, не снимая. Казалось, кольцо связывает ее с той «принцессой» в кружевах, которой она была когда-то давно-давно…
        На кухне громоздилась грязная посуда, из мандариновых корок торчали окурки, линолеум, облитый чем-то липким, противно чмокал при каждом шаге. Лариса, как робот, чистила, мыла, скребла - разве что окно мыть не стала. Как его мыть-то, в темноте?
        Утром растолкала ее Неля:
        - Лар, ну прости, что так получилось! Но Андрей Петрович - правда режиссер, он нам нужен. А уж тебя теперь точно сниматься возьмет.
        Вальяжно развалившийся на кухонном диванчике «режиссер», изящно отставив мизинец, мелкими глоточками прихлебывал кофе и, несмотря на вальяжность, казался несколько смущенным:
        - Чего ж ты не сказала, что девочка еще? Ладно, не горюй. Я подружке твоей адрес оставил. Приходите на студию, будем сниматься. Прямо сегодня и приходите, договорились?
        После ухода гостя Неля запрыгала на диване:
        - Ура! Сниматься! Лар, ты чего? Не рада, что ли?
        - Рада! - огрызнулась Лариса. - Не хочу я ни в какое кино!
        - С ума сошла! Может, тебе золотое приглашение нужно? Давай собирайся!
        Студию искали долго: кривые переулки, заборы, дома без номеров.
        - Вроде тут, - Неля показала на подвальную дверь.
        Накачанный бритоголовый охранник, услышав магическое «К Андрею Петровичу», буркнул «Раздевайтесь!» и показал на обшарпанный диван.
        - Ничего так фактурка, невинненькая, - он плотоядно осмотрел Ларису и подмигнул Неле: - А из тебя неплохая Госпожа выйдет, для тех, кто любит пожестче. Да раздевайтесь быстрее!
        Девушки недоуменно переглянулись: наряды их были еще по-летнему легки. Раздевайтесь?
        - Попочку, Оксана, завлекательнее поднимай! - донеслось из-за черной портьеры в углу. - И ляжки пошире разверни, не видно же ни черта! А ты, Максик, давай немного сбоку…
        - Ты понимаешь? - ошарашенная Лариса повернулась к подруге. - Это же…
        - Ну… - растерянно протянула Неля. - Но с чего-то надо же начинать!
        - С порнографии?! - Лариса рванулась к двери.
        - Куда, красотка? - перехватил ее охранник. - Отработаешь, тогда иди гуляй.
        Лариса почувствовала, как где-то внутри вдруг взрывается ярость. Самая настоящая, которая «вскипает, как волна» и затопляет все. Да сколько же можно?! Никаких мыслей, одни рефлексы. Те, что тренировал когда-то папин шофер Витька. Она покосилась на шрам, белым штрихом пересекавший круглое загорелое колено - повторяя: «Если придурок какой пристанет, сразу, не думая…»
        «Не думая», Лара острым каблучком со всего маху наступила на громадный черный ботинок. Охранник взвыл. И - «сразу, не думая» - локтем вбок и назад, повыше. Витька - ох, спасибо ему! - говорил: «Неважно, куда попадешь - по кадыку, по губам или по носу. Главное - повыше, там везде больно, придурок офонареет, а ты успеешь убежать».
        Лариса так и не поняла, куда она попала локтем, но Нелька уже отодвинула засов на входной двери…
        - Ну ты даешь! - выдохнула она уже на улице.
        - Приятели у тебя! - огрызнулась Лариса.
        - Ну, Ларка, ну откуда я знала, - заныла Неля. - Как еще пробьешься-то?
        - Давай быстрей отсюда, вдруг догонят.
        Никто их, конечно, не преследовал. Через пару кварталов девушки наконец замедлили шаг и осмотрели друг друга. Вроде целы. Только всклокоченные обе и красные, как помидоры.
        - Девушки, вам помочь? Или подвезти куда? - рядом тормознула сверкающая черная «Волга».
        Ой, нет, не «Волга», какая-то вовсе волшебная машина - как из заграничного кино, честное слово! Стекло с пассажирской стороны уехало совсем вниз, блеснули глаза в темных прямых ресницах, усмехнулись твердого очерка - тоже как из кино! - губы…
        - Спасибо-спасибо, мы сами, - хором сообщили испуганные до дрожи в коленках девушки.
        - Да пожалуйста!
        Длинный сверкающий автомобиль умчался, как и не было.
        - Дуры мы, дуры, - распричиталась Неля, добравшись домой. - Надо было попросить подвезти. Ты видела, какая тачка? Да еще и с шофером! Представляешь, какие у мужика связи!
        - Нель, уймись. Представляешь, куда эта тачка могла нас завезти? И не нашли бы никогда. Тебе мало приключений? Как хочешь. Только уж теперь без меня, ладно?
        С утра Лариса опять двинулась обходить московские тресты, управления, конторы. Транспортное управление «чего-то там газ» подвернулось ей через неделю, она поначалу и заходить-то туда не хотела. Транспортное? Значит, вагоны, бочки, мешки, грубые шоферы. Но дверь такая солидная, дубовая, с «золотыми» ручками. И на стенде «требуются» - вполне приличные специальности.
        Выйдя из отдела кадров, Лариса обошла громыхавшую ведром уборщицу и устало опустилась на подвернувшийся стул. Все то же самое: прописки нет, опыта нет, а ваш аттестат… извините, девушка, вы нам не подходите. «Ну вставай же, - подгоняла себя Лариса, - хватит рассиживаться!» Но так хотелось помечтать: вот ее приняли, и она каждое утро открывает эту дубовую дверь, поднимается по лестнице с такими же блестящими дубовыми перилами, и начальник у нее - вон как тот, что сейчас спускается. Молодой совсем, в идеальных ботинках, с мягким кожаным портфелем, в безукоризненном костюме, с модельной стрижкой. «Ой, директор!» - всполошилась уборщица и потащила громыхающее ведро в конец коридора.
        «Идеал» скользнул безразличным взглядом по фигурке возле отдела кадров - и у Ларисы вдруг оборвалось сердце: именно эти глаза в прямых темных ресницах и эти четко очерченные губы мелькнули за окном той сверкающей машины, что промчалась мимо них с Нелькой в прекрасную и богатую жизнь!
        «Он будет моим мужем, чего бы это мне ни стоило!»
        «Вот глупость-то какая в голову лезет», - оборвала себя Лариса. Но и в метро колеса выстукивали то же самое: «Он-будет-моим-мужем!» И по дороге к дому в голове на каждом шаге звенело: «Он - будет - моим - мужем!»
        Уже у двери к горлу вдруг подкатила такая тошнота, что Лариса едва успела ворваться в квартиру и добежать до туалета.
        - Лар, ты что? - всполошилась Неля.
        Лариса, пошатываясь, вышла из туалета, на подламывающихся ногах доковыляла до ванной, прилегла виском на гладкую, твердую, такую надежную раковину и застыла, ловя холодную тугую струю, чтобы избавиться от мерзкого кисло-горького вкуса.
        - Ты залетела, что ли? - ахнула Нелька.
        Лариса вяло отмахнулась, с подзеркальника посыпались зубные щетки, Нелькины кремы, щипчики и лопаточки.
        - Это… тогда? С Андрей Петровичем? И ты не предохранялась?!
        - Как?! Откуда я знала, что твои гости на меня полезут? - огрызнулась Лариса. Только бы лечь, закрыть глаза и отключиться. Потом, все потом. Зачем она тащит меня на кухню?
        Неля заставила ее выпить горячего сладкого чаю с лимоном, и Лара почувствовала, как дурнота потихоньку отпускает.
        - Господи! - охала Неля. - И в больницу тебя без прописки ни в одну не возьмут!
        - Зачем… в больницу?
        - А ты рожать, что ли, собралась? Ненормальная! Ни кола, ни двора. Вот, блин, угораздило! Ладно, знаю я одну бабку, хорошая бабка, все сделает.
        К бабке поехали в выходные. Далеко, на двух электричках, да еще на дребезжащем попутном грузовичке. Деревня Бобриха показалась Ларе заброшенным кладбищем: дряхлые, ушедшие в землю, почти черные от старости избы, вдали - маленькая серенькая церковка. Только дом бабки Ольги за крепким новым забором сиял свежевыкрашенными голубыми стенами и веселыми белыми наличниками. По двору шествовали важные толстые гуси и суетились пестрые куры, поодаль паслись три чистенькие кудрявые козочки, у крыльца развалился громадный рыжий котище.
        Маленькая смуглая бабка Оля сверкнула неожиданно яркими, почти небесной голубизны глазами и, прижав правую ладонь Ларисы к своей морщинистой щеке, жарко зашептала:
        - Кольцо твое сильное, но проклятое. Все в нем - и радость, и горе. Дитя от прохвоста носишь, да не выносишь, скинешь. Сама скинешь, без меня обойдется. Суженого своего ты видела уже. Бога-а-ат будет, на руках тебя носить станет, да только… ох, не твой он, хоть и суженый. Отдай мне кольцо, все у тебя будет!
        Лариса вырвала руку из ее цепких пальцев и спрятала ее за спину:
        - Это мамино…
        - Ма-амино? - протянула бабка и усмехнулась. - Ну гляди, тебе жить. За суженым ко мне придешь, да за ребеночком еще. Все, уходите, девоньки.
        Кот повернул к ним голову, потянулся - и одним махом взлетел на карниз крыши.


        4. Невеста
        - Лариска, иди сырье принимать!
        После визита к бабке Ольге Лариса решила, что дальше обивать конторские пороги нет никакого смысла, и по первому попавшемуся объявлению устроилась ученицей в швейную мастерскую. Все-таки не маляр и не уборщица. Правда, учили ее не слишком прилежно, больше гоняли «подай - принеси». Например, «сырье» с заведующей принимать. «Сырьем» назывались толстые разноцветные рулоны - ситец, шелк, сукно - и пакеты с пуговицами, молниями или кнопками. Заведующая сверяла накладные, а Лариса таскала товар, вспоминая дурацкую картину «Ленин на субботнике». Рулоны были похожи на бревна.
        Она подхватила длинное бирюзовое «бревно» - неудобно-то как! Низ живота как будто обхватило огненное кольцо. Лариса выронила «бревно» и почувствовала, как ногам становится мокро и горячо.
        - Господи! - ужаснулась заведующая. - Что ж мне так на дур-то беременных везет! Эй, девчонки! Вызывайте «Скорую», у нас, похоже, опять выкидыш. Да саму Лариску оттащите в сторону, пока она весь товар кровью не изгваздала, не расплатимся потом!
        Голос заведующей доносился глухо, как сквозь вату. От режущей боли потемнело в глазах…

        …Хватит вспоминать! - уговаривала себя Лариса, глядя в чистое стекло, на котором красивым полукругом было выведено «АБЖУЛС ЯАНЧОВАРПС», а по бокам - то же самое по-английски и по-французски. Она давно выучила эту надпись наизусть.
        «Посмотри, как сейчас хорошо», - твердила про себя девушка. Квартирка, конечно, крошечная и у черта на куличках - но ведь отдельная. Людмила Анатольевна вежливо объяснила, что деньги за красногвардейскую «трешку» по московским ценам - плюнуть и растереть. Пока они жили с Нелькой, имело смысл доплачивать, а теперь - извини. Нелька таки ухватила своего «прынца» и улетела с ним аж в Австралию, шлет теперь фотографии с кактусами, овцами и кенгуру. Все в порядке, шесть лет не зря прошли. Пусть не «Плехановка», а какой-то «дорожный» вуз, да еще и вечернее отделение, зато факультет экономический и диплом с отличием. Не зря же ее сюда взяли. Настоящий швейцарский банк! Ну… московский филиал, конечно, но таких… солидных на всю Москву раз-два и обчелся. Даже компьютеры на каждом столе - вот как все серьезно. И ничего, что взяли только в «справочную службу» («АБЖУЛС ЯАНЧОВАРПС»!) - ниже только уборщицы - но ведь взяли! Главное - начать. Правильно мама говорила - учиться, учиться, учиться. И никаких мужчин. Хватит.
        - Добрый день!
        Господи! Опять эти глаза в темных прямых ресницах и твердого очерка губы! Мерещится, что ли? Да какое там - мерещится. Это же Он! Он! И бабка Оля говорила: «Суженого своего уже знаешь».
        Лариса начала приподниматься со своего места, но Он уже прошел мимо, только безразличным взглядом скользнул - так же, как тогда, в своей транспортной конторе. Навстречу Ему спешил старший менеджер банка:
        - Добрый день, Геннадий Михайлович, Эрнест Германович вас ждет, проходите.
        Эрнестом Германовичем звали директора московского филиала. «Надо же! - подумала Лариса. - Знакомы, значит. А я почему-то никогда Его здесь не видела. Должно быть, они познакомились… например, в Швейцарии, куда Эрнест Германович летает на ежеквартальные совещания. Там чистые улицы, сверкающие автомобили, в зеркальных витринах отражаются красивые люди…»
        Лариса открыла список посетителей. Вот: Геннадий Михайлович Кириллов, генеральный директор. И название транспортного управления вроде то же самое, что пять лет назад. Только теперь перед названием красовалось «СП» - «совместное предприятие». Надо же! Они ведь только-только появились, уж Лариса-то знала. Конечно, Он ее не вспомнил! Кто она, и кто Он! Но ведь бабка Оля говорила…
        Или она говорила про кого-то другого? Ну уж нет!
        Лариса отыскала в справочнике нужное учреждение. Так, бухгалтерия - не надо, приемная - пожалуй, нет, отдел перевозок - тем более… Оглядевшись - не наблюдает ли кто - девушка набрала номер отдела кадров:
        - Здравствуйте, мне сказали, что у вас есть вакансия секретаря…
        Господи, а если нет у них такой вакансии? Ведь наугад брякнула! Бабка Оля, помоги! Пусть мне повезет!
        Лариса изо всех сил сжала свое кольцо.
        - Да, директору по развитию требуется секретарь-референт. Только… У вас образование-то какое?
        - Высшее.
        - Филфак? - недовольно уточнил голос в трубке.
        - Нет, экономическое, диплом с отличием. И разговорный английский, - добавила Лариса, мысленно благословляя руководство банка, заставившее всех сотрудников - даже охрану, не то что справочную службу - пройти языковые курсы.
        - Опыт работы? - Голос немного потеплел.
        Лариса назвала банк.
        - Ну что же, - уже вполне дружелюбно произнес ее собеседник. - Неплохо. Подходите прямо завтра с утра, посмотрим.
        Лариса с ужасом подумала, что будет, если ее сразу заставят что-нибудь печатать - выгонят ведь моментально. Ладно, авось обойдется! Забинтую палец, а лучше два, а сама пока вечерами - да хоть бы и ночами! - буду учиться печатать. Невелика наука, справлюсь. Конечно, она-то хотела быть поближе к Геннадию, а не к какому-то «директору по развитию», но - там, на месте уже посмотрим. Лишь бы взяли.
        Конечно, ее взяли.
        Директор по развитию оказался угрюмым молодым парнем - ненамного старше самой Ларисы. Его совершенно не интересовали «печатные» навыки секретаря. От референта требовалось знание экономической терминологии - каждое утро Лариса готовила «выжимки» из специализированных изданий - и умение рассчитывать всякие торгово-финансовые коэффициенты.
        Но главное - он являлся правой рукой генерального директора, и приемная у них была общая. Секретарша Геннадия, сухопарая сорокалетняя грымза, глядя на длинноногую эффектную Ларису, каждый раз презрительно поджимала губы, но Ларисе было наплевать. Она сразу поняла, что секретарша генеральному директору нужна только «для порядка»: с утра до вечера грымза читала журнал «Здоровье», изредка отвлекаясь на приготовление чая или кофе. Гораздо больше Ларису задевало безразличие самого Геннадия. Ведь в мечтах она уже видела себя рядом с ним в роскошном белом платье, кружевной фате и высоких шелковых перчатках, подчеркивающих изящество длинных пальцев.
        Увы, Геннадий ее даже не замечал. Лариса меняла блузки и прически, старалась сесть так, чтобы из-за стола было видно изумительной формы ножку в изящной туфельке, улыбалась, сияя глазами и зубами, - бесполезно. Директор проходил через приемную, бросал куда-то в пространство «добрый день» и скрывался в своем кабинете.
        И что самое ужасное - он собирался жениться. Невеста, миниатюрная хорошенькая Наташа, казалась рядом с высоким Геннадием фарфоровой статуэткой. Грымза Наташу обожала, а Геннадий обращался с ней так нежно, словно она была единственной женщиной на земле. Правда, ходили слухи, что дело тут вовсе не в грандиозной любви, а в Наташином папе, который являлся какой-то крупной шишкой в министерстве внешней торговли и - об этом говорили совсем уж беззвучным шепотом - владел немалой собственностью «за бугром». Впрочем, Ларисе от того, что Гена женится не по любви, а по расчету, легче не становилось. До Нового года - Наташа, забегая к жениху в офис, щебетала, что непременно хочет церемонию «под бой курантов» - оставалось совсем немного: когда Лариса шла на работу, под ноги уже ложились первые опавшие листья.
        Геннадий Михайлович начал приходить на работу в шикарном светлом плаще - Лариса видела такой в каком-то французском фильме. Плащ директор снимал в приемной. Улучив момент, Лариса заглянула в шкаф. От плаща пахло чем-то свежим и горьковатым, а к воротнику прилип крошечный волосок. Холодея от страха, твердя себе: «Остановись, дура, что ты делаешь!», она спрятала волосок в аптечную склянку. Назад дороги нет, решила Лариса, и тридцатого сентября - на Веру, Надежду, Любовь - ухитрилась утащить у Гены носовой платок.


        5. Сокровище
        - Вернулась, красавица? - удивительно, но бабка Оля узнала ее сразу.
        Лариса, добираясь в субботу до нужной деревни, страшно боялась. Как объяснить, кто она и зачем приехала? Решила мужика приворожить?
        Но объяснять ничего не пришлось, бабка-то, похоже, и в самом деле все «видела».
        - За женихом приехала? Что-нибудь, что он в руках держал, догадалась привезти?
        Лариса кивнула и протянула платок с завернутой в него склянкой, чувствуя, как холодеет в животе и в затылке.
        - Ох, смотри, девка! - бабка покачала головой. - Приворот - страшная вещь. И сама платить станешь, и он, и дети твои, и невеста его. У него ведь невеста есть уже, так? А ты увести решила. Хоть и суженый он тебе, и невеста ему чужая, а судьбу торопить опасно. Не передумаешь?
        «Точно, она колдунья», - подумала Лариса и помотала головой. Голос пропал, в горле было сухо и горячо.
        - Ладно, - усмехнулась бабка. - Снимай кольцо-то. Али не помнишь?
        Лариса протянула ей кольцо и, привалившись к стене, закрыла глаза. Ей было очень страшно.
        - Глаза-то не закрывай, как ворожить-то станем? Сюда вот садись, гляди в огонь, не моргай, не отворачивайся, думай про своего суженого. И руку давай!
        Каким-то странным черным ножом бабка ткнула Ларису в левое запястье, собрала кровь на кусочек воска, положила туда же волосок, скатала в шарик, расстелила перед Ларисой платок и поставила на него медную жаровню, наполненную какими-то корешками. Огонь в жаровне то вспыхивал, то пригасал, глаза слезились от едкого дымка, но Лариса изо всех сил старалась не сморгнуть, представляя на фоне огоньков Геннадия за рулем сверкающего автомобиля, и рядом - себя.
        - Как воск плавится, так и сердце раба божия Геннадия бы плавилось от любви к рабе божией Ларисе, - бабка бросила в жаровню восковой шарик. - Как земля без дождя сохнет, так раб божий Геннадий сох бы без рабы божией Ларисы, - горячо шептала ведунья. - Как Солнцу и Огню ни помехи, ни остуды нет, так бы и привороту моему ни помехи, ни остуды не было ныне, и присно, и во веки веков…
        Очнулась Лариса нескоро. Жаровня давно погасла. Бабка Оля насыпала в платок щепотку пепла и отдала девушке:
        - Половину сама выпьешь сегодня вечером, как луна выйдет, половину ему подсыплешь, изловчишься. А чтобы крепче подействовало, положишь ему под подушку трусики свои - которые сегодня на тебе.
        - Да как же я смогу…
        - Ничего, исхитришься как-нибудь. Он теперь сам к тебе навстречу пойдет, так что случай подвернется. Только не вздумай их стирать, так сохрани. Платок потом отдашь самой бедной нищей возле церкви, да смотри, чтоб с дитем была. Может, и отведешь беду-то, - бабка развернулась и пошла в дом, бормоча себе под нос что-то неразборчивое.
        В понедельник Геннадий Михайлович, здороваясь, глядел уже не в потолок и не на шкаф, а на нее, на Ларису - и так удивленно глядел, точно впервые увидел. Даже улыбнулся ей ласково. Грымза опять поджимала губы, но уж теперь-то Ларисе точно было наплевать. Когда грымза начинала готовить чай для Геннадия, девушка изо всех сил сжимала кулачок и как будто гипнотизировала - выйди, ну выйди же хоть на минуту. На третий раз та, залив чайник кипятком, вдруг замерла, точно вспомнила что-то, и выскочила из приемной. Лариса метнулась к чайному столику, дрожащими руками высыпала в чайник остатки пепла, поболтала ложкой, чтобы утонул… успела!
        Во вторник стол напротив Ларисиного опустел - грымзу отправили на курсы повышения квалификации. Геннадий каждое утро отпускал Ларисе комплименты, преувеличенно бурно хвалил ее за то, как изумительно она справляется с двойной нагрузкой, и часто останавливался возле ее стола, как будто пытаясь что-то вспомнить. Лариса сжимала пакетик с трусиками, который носила в сумочке, и ждала, ждала, ждала. Ведь бабка Оля обещала, что случай непременно подвернется!
        Чудо произошло в пятницу.
        - Наташенька, ну я же не успею! - доносилось из-за приоткрытой двери кабинета. - Кого я пошлю? Шофера? Виталий, пожалуй, накупит. Помнишь, он перец перепутал? Ладно, ладно, не расстраивайся только, я что-нибудь придумаю.
        Геннадий вышел в приемную:
        - Лариса, вы в этом что-нибудь понимаете?
        Она быстро проглядела протянутый листок:
        - Конечно, Геннадий Михайлович. Тут продукты кое-какие, специи, благовония, цветы.
        - А вот это… - он ткнул в одну из строчек.
        - Это просто сорт хризантем, - ослепительно улыбнулась Лариса.
        - Вот-вот. Наталья вечеринку затеяла, говорит, последние ясные деньки, надо пользоваться. Придумала какую-то Ночь Хризантем. Сама отправилась красоту наводить, а мне вот это все надо купить. Обычно-то этим Тимофеевна, кухарка моя, занимается, а у нее третью неделю ноги болят. А у меня времени в обрез, - он взглянул на пустое запястье. - Тьфу, и часы еще сегодня забыл.
        - Если нужно, я могу…
        - То есть вы знаете, где все это купить?
        - Конечно, Геннадий Михайлович, без проблем. - Лариса улыбнулась еще ослепительнее.
        - Лариса, вы моя спасительница! Поедете с Виталием, он мне сейчас не нужен, потом отвезете все ко мне домой, отдадите Тимофеевне. Только смотрите, если будет что тяжелое, пусть Виталий носит, сами не поднимайте. Таких девушек надо беречь, - и опять глаза его приняли какое-то странное выражение, как будто Геннадий пытался что-то вспомнить и не мог.
        Кирпичный дом с просторными чистыми окнами, аккуратными башенками и плиточной террасой напоминал больше Европу, чем Подмосковье. Возле крыльца стояли «на страже» два пирамидальных кипариса. «Как тогда, в Германии», - подумала Лара и сжала похолодевшие пальцы.
        Тимофеевна оказалась пожилой, полной и очень дружелюбной:
        - Надо же, какие у Гены девушки работают - и красивые, и хозяйственные. Проходите, - ласково пригласила она. - Виталик, сумки на кухню неси, я сама разберу. Давайте я вас хоть чаем напою.
        - Нет-нет, - отказалась Лариса. - Нужно возвращаться. Только еще… Геннадий Михайлович часы сегодня забыл…
        - В спальне, должно быть. Он на тумбочку их кладет. Ты уж сама поднимись, тяжело мне. Справа от лестницы. Найдешь?
        В спальне, на тумбочке, действительно лежали часы. Лариса даже глазам не поверила: разве такое бывает?..
        Она быстро сунула под подушку - поглубже - согревшиеся в кулаке трусики и заколебалась: директор ведь не просил привезти забытые часы, но… Будь что будет, возьму! Вот такая вот я предупредительная секретарша! Настоящее сокровище! А что плохого?
        За привезенные часы Геннадий благодарил ее почему-то теми же самыми словами, что крутились у нее в голове, и так горячо, словно Лариса добыла их с риском для жизни из пещеры страшного дракона:
        - Лариса, вы просто сокровище! Я прямо завидую вашему будущему мужу. Может быть, - он замялся, - надо пригласить на эту вечеринку и вас? Правда, Наташа созвала уже миллион гостей…
        - Нет-нет, что вы, Геннадий Михайлович, ничего не нужно.
        - Да, пожалуй, вам там будет неловко. Тогда с меня - премия.
        «Зачем мне премия?» - думала Лариса, бродя после работы по сумеречным улицам. Пахло прелыми листьями и бензином. А возле дома Гены сейчас - россыпь хризантем, красивые девушки в заграничных нарядах элегантно пьют шампанское, хорошенькая Наташа заливисто смеется и нежно обнимает Его. Его, моего суженого! Хоть бы эта вечеринка провалилась!
        За очередным поворотом неожиданно открылась маленькая церковь. Лариса вспомнила, что бабка Оля говорила про платок. Несмотря на сгущающуюся темноту, несколько нищих еще сидели на паперти. Темные, страшные. Не поймешь, мужчины или женщины. Одна из фигур прижимала к себе хнычущий сверток. Лариса завернула в платок деньги - довольно много, почти все, что было в кармане - и сунула женщине. Та развернула и, перекрестив Ларису, закивала: «Благослови тебя Господь!»
        Девушка отошла в сторону и не видела, как нищенка, сунув деньги за пазуху, отбросила платок и злобно сплюнула: «Суют всякую грязь!»
        Лариса присела на лавочку в соседнем скверике, почему-то побоявшись зайти в церковь. «Господи, что я наделала! - стучало в голове. - Приворот какой-то выдумала, к колдунье ездила - как дура деревенская! Ладно, может, и обойдется еще, прислуга будет постель перестилать и выкинет трусики».


        6. Единственная
        Изрядно уставшая Наташа сладко потянулась, с удовольствием думая, что вечеринка удалась отлично. Все было красиво, изысканно, элегантно. А то к кому ни придешь - шашлыки да шашлыки. То ли дело она придумала - не хуже, чем в каком-нибудь посольстве. В общем, молодец - умница и красавица. Да еще и папуля для единственной дочки все сделает. Да, Гена рядом с ней многого добьется. Наташа улыбнулась своим мыслям, вспомнив про свой новый «секрет». Сказать, не сказать? А что? Вот прямо сегодня, сейчас. Восхитительный вечер, и еще более восхитительное завершение.
        - Генчик! - она заглянула в ванную. - Твоя малышка соскучилась! И устала! Меня надо лелеять и баюкать, я уже три дня у тебя не ночевала, я так старалась, так замечательно все устроила. Ведь правда?
        - Восхитительно, любовь моя, как все, что ты делаешь! Ложись, я сейчас, - нежно улыбнулся Гена, убирая со лба мокрые волосы. И подумал, что экзотические продукты, цветы и благовония покупала Лариса, а угощенье готовила Тимофеевна. Наташины «старания» ограничились многочасовым наведением красоты и разгуливанием среди гостей с бокалом шампанского. Да еще это тошнотворное «Генчик» - как будто «птенчик», тьфу!
        Наташа вытянулась на шелковых простынях, но окончательно расслабиться в ожидании страстных объятий - а уж после того, как она сообщит свою потрясающую новость, объятия станут еще более страстными! - мешал посторонний запах. Как будто воняет что-то. Да нет, мерещится, конечно. Ведь говорят, у женщин в некоторые моменты чувствительность к запахам обостряется. Она обхватила подушку, и рука, скользнув по гладкому шелку, наткнулась на какую-то складку. Попытавшись разгладить, Наташа откинула подушку - запах как будто усилился. Тряпка какая-то, что за странность! Уволю здешнюю прислугу к чертовой матери! Девушка брезгливо подцепила тряпичный комочек холеным ноготком…
        - Что это?! Какая мерзость! - она ошпаренной кошкой выскочила из постели и ткнула «добычу» в нос входящему в спальню Гене. - Мало того, что ты подобрал себе девицу на помойке - ты посмотри на это, фабрика «Большевичка», не иначе! Мало того, что ты таскаешь эту мразь сюда - она еще и бельишко свое не стирает! Понюхай, понюхай! - Наташа одной рукой натягивала брюки, а другой тыкала трусики Гене в лицо. Слабый запах на мгновение показался ему оглушительным - даже в глазах потемнело.
        - Наташенька, я не представляю…
        - Ах, не представляешь! А что такое «единственная» - представляешь?! Кто мне тут в вечной любви клялся?! Выгодную невесту себе выбрал? Связи папочки моего тебе спать не дают? Дрянь, дрянь, дрянь!
        Кое-как напялив измятую вечернюю блузку и брюки, Наташа вылетела из спальни. Грохот захлопнувшейся двери, казалось, потряс весь дом от крыши до подвала.
        Не помня себя, девушка доехала до своей квартиры, подаренной отцом на совершеннолетие, и первым делом закрылась в ванной. Три раза намыливалась, повторяя: «Он у меня еще попляшет!» Наполнив ванну - ее трясло так, что аж зубы стучали, - она с наслаждением опустилась в душистую воду. Но озноб не проходил, и Наташа все прибавляла и прибавляла «горяченькой», пока стены и зеркало не заволокло паром. Лежала она долго. Дрожь отпустила, мысли из коротких и злых стали нежными и тягучими: «Умолять будет, а я еще потяну, прежде чем простить. Хотя и прощать-то нечего - подумаешь, мужик какой-то плебейкой попользовался, было бы из-за чего нервничать. Впрочем, хороший скандал никогда не помешает, впредь выйдет наука. А нервничать не из-за чего. Да и не стоит, вредно… Господи! Вот дура-то! Нервничать вредно? А ванну, да еще такую горячую?» Наташа выдернула пробку, крутанула холодный кран и попыталась сесть. В глазах запрыгали разноцветные круги. Вода порозовела. Или показалось?
        Она ополоснулась прохладной водой - вот и голова не кружится - осторожно вылезла из ванны, набросила халатик, внимательно себя оглядела. Ничего, обойдется. Зато Генчик там небось локти кусает, придумывает, как прощение вымолить…

        «…Да что это с Наташкой? - думал Гена, наливая второй стакан виски. В голове уже приятно шумело, и давешняя ссора с невестой казалась почти смешной. - В самом деле, чего она взбеленилась? Из-за ерунды какой-то! Сама наприглашала кучу подружек, все шипят друг на друга, как змеи, - любая могла подняться в спальню и подсунуть трусики. Просто чтобы нагадить любимой подруге. И ничего эти трусики не плебейские, вполне миленькие. Правда, тут Наташке, конечно, лучше знать. Она же в этих правилах, как рыба в воде. Ах, вилочка такая, ножичек эдакий! Ах, белые бриллианты - такая пошлость! Четыре сорта духов на один выход: на запястья, за ушами, на грудь и не помню, куда еще. Да и льет их на себя бочками, вся изысканная-преизысканная. Если она сейчас такие концерты закатывает, что же дальше-то будет? Так и придется всю жизнь при ней «вторым сортом»? А я, между прочим, себя тоже не на помойке нашел. Пусть папа у меня был не из МИДа, а из Минтранса, но тоже, знаете, не дворник дядя Вася. И у меня самого положение вполне солидное. Собственное, кстати сказать! А она кто? Кроме того, что дочка своего папулечки?
Однако разговаривает со мной, как будто она герцогиня, а я лакей. Фу ты, ну ты, суп в кастрюльке из самого Парижу!..
        А не слетать ли, в самом деле, в Париж? Устроить себе отпуск. Наташка тут будет ждать, пока я на брюхе приползу, а я… мужик я или кто? Отдохнуть - это хорошая мысль. И Ларису эту с собой взять. Вот уж кто не станет передо мной герцогиню корчить. Как это я раньше ее не замечал? Ноги длиннющие, грудь - м-м-м, в глазищах утонуть можно. А уж пахнет как - дух захватывает!»
        Наутро он сухо распорядился:
        - Закажите два билета в Париж.
        - На чью фамилию?
        - На мою, естественно. - Гену вдруг бросило в жар, на лбу выступила испарина. Он облизнул пересохшие губы и хрипло спросил: - Полетишь со мной?
        - Я? Но… Наташа…
        Лариса растерялась: «Вот бабка Оля, и впрямь приворожила! Только мне-то теперь что делать? Прямо так и кинуться? Бери меня, долгожданный? Как будто он меня под забором подобрал. Вот если бы он встал на колени и сказал, что всегда меня любил, только сам не догадывался…»
        - Лариса… я… я всегда тебя любил… только сам не догадывался… - медленно, запинаясь, выговорил Гена и как-то неловко, как будто забыл, как действуют руки и ноги, начал опускаться на колени.
        - Не надо, что ты, встань сейчас же! - Ларисе стало так страшно, как не было еще никогда в жизни.
        Господи, что же теперь будет?!


        7. Идол
        После Парижа Лариса переселилась к Геннадию и на работу больше не вышла, наслаждаясь своим новым положением. Расписались они тихо, опасаясь мести Наташи или - что еще хуже - ее отца. Только за срочность пришлось дать изрядную взятку, но Гена даже не сморгнул: для ненаглядной Ларисы он готов был на все. На медовый месяц он, бросив все дела на заместителей, увез ее в Италию - как раз подходило католическое Рождество, и новобрачной вздумалось поглядеть, как празднуют его в Венеции. Ну и Новый год заодно. А Гена готов был исполнить любую прихоть Ларисы. Его нежность и предупредительность превосходили самые смелые ее мечты.
        Однажды в Венеции ей вдруг захотелось соленого огурчика. Но в Европе не солят огурцы! Только маринуют, вот ведь беда-то. Гена обегал весь город в поисках русских ресторанов, и только в третьем из них ему повезло.
        Когда он, гордясь собой, вручил Ларисе вожделенное «лакомство», она нежно улыбнулась:
        - Ты так меня балуешь, милый! Но тебя очень долго не было, мне даже стало грустно. Ты мог бы принести мне не соленый огурчик, а маринованный. Они гораздо вкуснее.
        Казалось, Ларисе нравится испытывать свою власть над Геной. Ей иногда казалось, что Гена воспринимает ее не как живого человека, а как идола, которого надо всячески ублажать. Это странное чувство и пугало Ларису, и доставляло ей удовольствие - она победила, победила!
        На Новый год Гена подарил ей норковое манто. Сидя в крошечном - на четыре столика - кафе, Лариса куталась в легкий нежный мех и не могла отвести взгляд от огня свечи.
        - Замерзла? - заботливо спросил Гена.
        - Нет-нет, просто мех такой ласковый…
        - Мама, когда болела, все время мерзла и так же куталась. Как будто пряталась.
        - Почему ты никогда не рассказываешь мне о своей семье?
        - Разве тебе интересно?
        - Я же люблю тебя, - пожала плечами Лариса. - Конечно, интересно, откуда ты такой… замечательный. Я же тебе все рассказала, - она улыбнулась и подумала: «Обо всем, кроме бабки Ольги».
        - Знаешь, я почему-то плохо помню маму. Хотя, когда она слегла, мне уже четырнадцать было. Наверное, я просто никогда не обращал на нее внимания. Ну вот как на Тимофеевну. Обед на столе, рубашки чистые - все в порядке. Какая разница, кто все это обеспечивает. Мама даже говорила: «Вот если бы у меня была дочка Дашенька, она всегда была бы со мной. А вам, мужикам, только подай-принеси».
        - Почему Дашенька?
        - Не знаю. Я никогда не спрашивал. Мало ли, что она там говорит - домохозяйка, и все. Вот отец совсем другой был. Как… как английский лорд, честное слово! Сколько себя помню, у него всегда была персональная машина с шофером, всегда был на руководящих постах: управления, главки, потом министерство. Он рано поседел, но его это не старило, наоборот. И - это я уж потом понял - ни одной юбки не пропускал. Я думаю, что мама - а она ведь в молодости настоящей красавицей была, я тебе потом фотографию покажу, - просто устала оставаться прислугой. Хотя отец и в «кремлевку» ее возил, и лекарства какие-то ему из-за границы присылали. Но все бесполезно. Мама просто угасала, и все. Из деревни откуда-то приехала мамина то ли детская подруга, то ли дальняя родственница. Полина, кажется. Да, Полина. Мне она очень старой казалась, хотя ей, наверное, лет сорок было. Настоящая старая дева: сухая, суровая, губы вечно поджаты, только глаза сверкают. Но за мамой она хорошо ухаживала. Только через полгода у нее живот появился. Она в каких-то балахонах все время ходила, сначала и заметно-то не было, а потом… Наверное,
маму это и подкосило - что вот прямо у нее дома, чуть не на глазах, да еще с такой страшилой… А может быть, и нет, не знаю. Отец быстро эту Полину куда-то сплавил, во всяком случае, на маминых похоронах ее не было.
        - Значит, у тебя где-то есть сводный брат?
        - Или сестра. Может быть. Я про эту Полю больше ничего не слышал. Потом отец опять женился, но я Милочку почти не помню - школу надо было заканчивать, в институт поступать. Ну, молодая, красивая, конечно. Они очень быстро разошлись. Мне даже кажется, что отец только маму и любил, а все эти «юбки» были так, для развлечения, что ли. У меня до сих пор сердце саднит, как подумаю: я ведь взрослый уже парень был, мог что-то понимать, надо было с мамой больше времени проводить, хоть внимание на нее обращать. А я… Знаешь, если у тебя родится девочка, давай назовем ее Дашей! Для мамы…
        - Конечно. Даша, Данюша - очень красиво. Только… ты не рано начал имя подбирать?
        - Ничего, в самый раз. Надеюсь, долго ждать не придется, - он улыбнулся.
        - А если мальчик будет?
        - Мальчик? - Гена как будто удивился. - Ну… Ты ведь Павловна? Давай Пашей - в честь твоего отца.
        «Он сказал «у тебя родится», а не «у нас», - думала Лариса. - Но ведь судьба же, и бабка Оля так говорила! Значит, мы - как две половинки, значит, должно быть «мы»!»
        «Ты его любишь, - спрашивала она себя. - Конечно. А он? Безумно любит. Но…»
        По правде сказать, Лариса немножко заскучала от всегдашнего послушания мужа. «Ну что это такое, в самом деле? - думалось ей. - Он все и всегда делает по-моему - хоть бы раз возразил».
        Так что возвращение в Москву Ларису даже обрадовало. Геннадий, приводя в порядок запущенные дела, пропадал на работе целыми днями, но она ждала его с наслаждением. Много гуляла, возилась на кухне, с удовольствием сочиняя вместе с Тимофеевной для мужа новые блюда повкуснее. Кухарка души не чаяла в молодой жене хозяина - мол, не то что эта вертихвостка Наташка, которой лишь бы ногти мазать да подолом вертеть. А Лариса вон какая хозяйственная. Теперь только родить - и совсем в доме счастье будет.
        Но «родить» все откладывалось и откладывалось. Видимо, сказались последствия того давнего выкидыша. Месяц, другой, третий - и ничего. Хотя лучшие московские гинекологи - Лариса обошла их всех - в один голос говорили, что все в порядке, но от их заверений ничего не менялось. «А ведь мне скоро двадцать пять», - с грустью думала Лариса. Эта дата ее почему-то пугала - все-таки четверть века, хотелось родить хоть чуть-чуть пораньше.
        «Надо ехать к бабке Ольге, - решила женщина. - Ведь она сама говорила - за ребеночком, мол, придешь». Остальное-то ведь все по ее словам исполнилось. Тем более дорога не такая уж дальняя, теперь-то не придется на двух электричках и попутке тащиться. Гена отдал в полное распоряжение жены «Мерседес» и Виталия. Тот был не только классным водителем, но и навыками рукопашного боя владел, так что при необходимости мог бы защитить от любых неприятностей.
        Бабка Ольга встретила Ларису неласково:
        - Чего приперлась? Нечего тебе тут делать, домой ступай, к мужу! Заполучила - вот и держись около.
        - Но баба Оля…
        - Я восемьдесят три года баба Оля! А тебе говорю - проваливай. Не надобна я тебе, ты и так с приплодом.
        - Как?!
        - Как-как? - передразнила ее бабка. - Али с мужем не вместе спишь? Али простынку не мнешь? От этого и детки случаются, не слыхала? Да не трясись ты, говорю - беременная, значит, беременная. - Бабка прищурилась. - С неделю уж будет. Ступай.
        Бабка махнула рукой - на пальце блеснуло кольцо с тремя бриллиантами. Лариса вдруг почувствовала, как ее затопляет волна неукротимого гнева:
        - Отдавай мое кольцо! - она схватила старуху за плечо.
        - Вот дура! - обернулась та. - Не совладаешь ты с ним. И сейчас это не ты говоришь, это оно говорит. А кольцо сильное, мне по руке, с ним ворожить легче.
        - Это мамино кольцо! А ты, а ты… ты… ведьма!
        - Да я-то ведьма, - спокойно согласилась бабка. - А ты лучше, что ли? Только силенок поменьше. Это кольцо твоей матери свекровь подарила, да наговорила знатно, чтоб со свету сжить, уж больно невестку ненавидела. Только и сына своего зацепила наговором-то. Муж и жена - одна плоть. Долго ли родители-то твои прожили? Потому и говорю - не совладаешь, погубит оно тебя, если ты сама себя уже не погубила.
        - Отдавай! А то шофера сейчас позову, он силой отнимет.
        - На! Дура, - бабка сунула Ларисе кольцо. - Не будет тебе пути ни на земле, ни на воде, ни в лесах, ни в горах, ни тебе, ни мужу, ни детям твоим. Разве что на небеса пробьетесь. Разожгла огонь - теперь не потушишь, - прошипела старуха, плюнула Ларисе под ноги и скрылась в доме.
        Кольцо и в самом деле показалось обжигающе горячим.
        «Дура я, дура, - думала Лариса по дороге домой. - Ну зачем мне это кольцо? Бриллиантов не хватает? Что мне помстилось вдруг? Старуха ведь и отомстить может. Как приворожила, так и отвернет. Неужели ей восемьдесят три года? Я думала, не больше шестидесяти, а то и меньше. Точно - ведьма. Ох, знобит-то как… Может, правду бабка сказала? Нет, не пойду сейчас ни к каким врачам, подожду. Через неделю должно быть… вот тогда…»
        Через неделю в душе затеплилась надежда, еще через две надежда превратилась в уверенность.
        Даша родилась в конце года.
        - Три с половиной килограмма, 52 сантиметра, идеальный ребенок, - медсестричка в расчете на «благодарность» улыбалась Геннадию, как лучшему другу, мгновенно оценив и дорогой костюм, и часы молодого папаши. - Через пять дней сможете их забрать.
        Гена отдал ей все деньги, что у него были с собой. Ему казалось, что он в чем-то виноват: рядом с ослепительной радостью в сердце угнездилась странная сосущая пустота.
        Он загружал себя делами, но вечером все равно приходилось возвращаться домой. Туда, где не было Ларисы. Он открывал гардероб, зарывался лицом в ее платья, но…
        На третий вечер Гена, почти не соображая, что делает, набрал знакомый номер.
        - Аллоу! Вас не слышно, что вы молчите? - раздался в трубке слегка гортанный, такой родной голос.
        - Наташа…
        - Ты?! Ты еще осмеливаешься мне звонить? После всего…
        - Наташенька! Я, наверное, виноват перед тобой…
        - Наверное? Ты говоришь «наверное»?! Я любила тебя без памяти, я все для тебя делала, я… я… я была беременна, а ты…
        - Беременна? Как же я не знал?
        - Конечно, не знал. Я в тот вечер собиралась тебе сказать. Потом угроза выкидыша, потом опять… - Наташин голос задрожал от рыданий. - Они сказали, что стресс слишком сильный был и… лучше прервать. Это ты! Ты убил нашего ребенка. А теперь у меня никогда не будет детей!
        - Наташа!
        - Ненавижу тебя! Забудь этот номер, слышишь?! Ты еще пожалеешь, что… - В трубке раздались короткие гудки.
        В этот вечер Гена напился так, что на следующий день смог приехать на работу лишь к обеду.
        Только встретив из роддома Ларису, он почувствовал, что пустота в сердце уменьшается. А вечером, слушая ее сонное дыхание, прижавшись к горячему атласному плечу, ощутил удивительный, сказочный покой.


        8. Пепе
        После родов Лариса почувствовала себя сломанной куклой. Внешне все было в порядке: она заботилась о дочери, так же, как раньше, возилась на кухне, но делала все это механически, по необходимости. Тимофеевна привела свою приятельницу Клару - отличную няню, и обычные для молодых мам недосыпание, нехватка времени и сил обошли Ларису стороной. Все тяготы материнства Клара взяла на себя, оставив Ларисе одни радости: первые улыбки Дашеньки, ее умилительный лепет, первые игрушки. Вот только никакой радости от этого Лариса не чувствовала.
        - Обычная послеродовая депрессия, - пожала плечами наблюдающая их докторша. - Больше гуляйте, вообще больше двигайтесь, принимайте ванны с маслом лимона, бергамота или мелиссы, ешьте бананы. Хотя что я говорю, где вы сейчас возьмете бананы и эфирные масла, не купишь же ничего. Но постарайтесь, достаньте где-нибудь…
        - Да нет, бананы-то как раз не проблема, и масла тоже…
        «Бананы, надо же! - размышляла Лара, сидя перед зеркалом. - Да Гена мне птичьего молока привезет, если понадобится! Говорят, с появлением ребенка у многих наступает охлаждение, а он как будто еще сильней привязался. Только мне от этого еще хуже. Нежный, горячий, страстный, на руках носит - а мне все равно. Но ведь я же его действительно любила, у меня сердце, как заяц, дрожало, когда я его видела. А сейчас? Привязался… - Лариса автоматически взглянула на свою руку… - Кольцо! Это оно во всем виновато! Зачем, дура, забрала, вот ведь бес попутал. В Бобриху!»
        - Пришла? - бабка Ольга смотрела на нее устало и как будто даже с сочувствием.
        - Возьмите, - Лариса протянула ей кольцо.
        - Поздно, - старуха покачала головой. - Теперь оно для той, у кого ты жениха забрала. Чуть не из-под венца, - бабка усмехнулась. - Много счастья-то хлебнуть успела?
        - Но как же… Я должна к ней пойти? - с ужасом спросила Лариса.
        - Нет. Придет время, оно само к ней попадет. Ты теперь уже ничего не сделаешь. Разожгла огонь-то. Уходи с богом! Да молись…
        По дороге домой Лариса заехала в придорожную церковь. Только зайти - так же, как и в тот день, после приворота - не смогла, ноги не шли. Но пустота и безразличие исчезли, как по волшебству. Их место заняла горячая нежность. Как будто тоненькие жгучие ниточки связывали ее теперь с Геной и Дашенькой.
        Лариса наряжала худенькую большеглазую Дашу как принцессу, рассказывала ей сказки, возила в балет, на английский и в бассейн. Девочка как будто не знала, что такое усталость - ей все было интересно. Читать она выучилась в четыре года, словно бы сама по себе. Школу выбрали, конечно, английскую.
        После первого класса Лариса повезла дочку на Крит. Ведь там можно было не только наслаждаться пляжным бездельем - там каждый камень был наполнен Древней Историей. Впрочем, и на пляже они проводили изрядное количество времени. Даша плавала как рыбка - Лариса называла ее «мой маленький дельфинчик», а плескавшиеся рядом дети - «sea girl», «морская девочка». Детей в трех небольших и уютных отелях было много. Большинство говорили по-английски, и Лариса радовалась - для Даши дополнительная практика. Прибегая к дремлющей в шезлонге маме, Даша хвасталась - еще и по-испански два слова выучила, а в соседний отель сегодня приехали шведы, и тоже с двумя детьми!

        - Sea girl, sea girl! - крик разорвал нежную дремоту, как ржавый гвоздь раздирает муслиновое платье.
        Вскочив, Лариса увидела у воды собравшуюся плотным кольцом группу людей. Она метнулась туда, прорвалась в середину…
        Кто-то из служащих отеля делал искусственное дыхание лежащей на песке Даше. Мгновения, пролетевшие до того момента, как девочка задышала сама, показались Ларисе вечностью. Врач отеля, от волнения мешая английские и греческие слова, успокоил побелевшую от ужаса мать:
        - Она не успела наглотаться воды. Сейчас приедет «Скорая» и как следует посмотрит. Но не волнуйтесь, опасности нет, девочку быстро вытащили.
        - Но почему, почему? Она ведь плавает как рыба!
        - Sea girl, sea girl! - загалдели вокруг, подтверждая слова Ларисы.
        Врач пожал плечами:
        - Судорога, может быть. Или о камень зацепилась. Правда, тут нет камней…
        Пока врачи «Скорой» осматривали Дашу - она быстро пришла в себя, но молчала, цепляясь за мамину руку, - Лариса почти невидящим взглядом смотрела в море. Неподалеку от берега виднелась лысина толстяка из соседнего номера. Он никогда не плавал: сперва плескался на мелководье, потом заходил «по шейку» и долго так стоял, уставившись в горизонт. Вдруг лысина исчезла. Лариса удивилась, но как-то равнодушно - какая разница, ну исчезла и исчезла.
        - Дашенька, я здесь, все хорошо.
        Но девочка ничего не ответила, только крепче сжала мамину руку.
        Лариса опять взглянула на море: лысина появилась, но почему-то красная. И быстро двигается к берегу, только как-то странно, как будто держит что-то внизу. Толстяк был виден уже по пояс, рядом появилось что-то темное, как будто лохматая голова. Еще один утопленник? Господи спаси!
        - Бандит! - толстяк швырнул на песок скрюченного парнишку лет шестнадцати.
        - Пепе, это Пепе! - сказал кто-то рядом.
        - Ваш Пепе схватил меня за ногу и утащил под воду! - кричал толстяк. - Что за шутки!
        Пепе вдруг засмеялся и бросился бежать. Но тут же остановился, оглядываясь, - дескать, что же вы меня не ловите, это же так весело! Глаза у него оказались неожиданно светлые и совершенно безумные.
        - У вас на пляже бандит! Да еще и сумасшедший! - бушевал толстяк.
        - Что вы, что вы, - утихомиривал его прибежавший управляющий. - Это же Пепе, он рыбакам помогает. Он да, немножко… немножко крейзи, но он безобидный, добрый, веселый.
        Пепе опять засмеялся и, сложив перед собой руки - локоть к локтю, запястье к запястью - скрючил пальцы и начал быстро-быстро ими «клацать», как зубастой пастью.
        - Вчера по телевизору фильм про акул показывали, - сказал кто-то у Ларисы за спиной. - Вот он теперь и играет.
        Пепе закивал, упал боком на песок и снова застучал своими «челюстями», пытаясь ухватить какую-нибудь из близко стоящих ног, - явно изображал рыбу.
        «Действительно, совсем сумасшедший», - подумала Лариса. Ей хотелось придушить и Пепе, и этого угодливого до приторности управляющего. Но что толку?
        Она прижала к себе дочь:
        - Ничего, маленькая, уже все в порядке.
        Только «в порядке» - это ведь как посмотреть. Терапевты, кардиологи, пульмонологи в один голос твердили, что Даша - удивительно здоровый ребенок, никаких последствий несчастного случая. Но при попытке хоть что-нибудь сказать «удивительно здоровый ребенок» начинал синеть и задыхаться. Даша хотела говорить - и не могла.
        - Последствия шока, - пожимали плечами невропатологи. - Слышит-то она отлично и все понимает. Ждите. Нервная система пластична, особенно детская. Все наладится. Главное - дайте девочке почувствовать, что ничего особенного не происходит, что немота временная, все бывает. Ну… гипноз попробуйте, он в таких случаях дает удивительный эффект.
        Но и гипноз не помог.
        Отчаявшись, Лариса отправилась в Бобриху. Дом бабки Ольги все так же голубел среди угрюмых серых соседей, так же улыбался чистыми стеклами и белыми кружевными наличниками. Только боковое окно зияло черной пустотой из обугленной рамы. По «белым» наличникам змеились корявые следы копоти.
        - Дак померла бабка Ольга-то! - объяснила словоохотливая соседка. - Должно быть, свечку уронила. Электричества-то не признавала ни в какую. Вроде и заметили, и вытащили ее быстро, и потушили - только одна комната и обгорела, видите окошко? Вытащили, а она уж и там, - соседка подняла глаза к небу и быстро-быстро трижды перекрестилась.
        Из школы Дашеньку пришлось, конечно, забрать, учителя приходили на дом. Девочка очень скоро выучилась объясняться жестами, легко освоила азбуку глухонемых - Гена и Лариса, разумеется, тоже - и старательно занималась, чтобы писать не «как первоклашка», а быстро-быстро - и разборчиво! Чтобы понимали! «Разговаривать» жестами Даше не нравилось. Много ли так объяснишь!
        По всему дому развесили рулоны веселой разноцветной бумаги с наборами фломастеров - для «разговоров». Гена и Лариса старательно делали вид, что все в порядке, что просто вот такая у нас небольшая - нет, не ущербность, боже упаси - особенность. Дашеньку же ее «особенность», кажется, вовсе не тяготила. Бумага очень скоро начала, кроме слов, покрываться многочисленными рисунками: то ежик над блюдцем с молоком, то окошко в морозных узорах, то сказочный замок с драконом у ворот. Становилось ясно - у девочки большой талант.
        Но самое удивительное - нередко, набрасывая свои рисунки, Даша что-то напевала. Тихонечко, без слов, но голос был отчетливо слышен!


        9. Катастрофа
        Маленький Паша родился 18 августа 1998 года - на следующее утро после объявленного в России дефолта. Находясь в роддоме - как в отдельном государстве - Лариса, конечно, ничего не знала об экономической катастрофе в стране. Но чувствовала - что-то не так: Гена даже цветов не прислал, а ведь, когда родилась Дашка, заваливал ее палату роскошными букетами. Ничего-ничего, успокаивала себя Лариса, мало ли какие проблемы в бизнесе. Вот встретит ее из роддома, будет страшно извиняться.
        Но - не встретил. За ней приехал мрачный Виталий, который за всю дорогу до дома не сказал ни слова. Лариса прижимала к себе голубой атласный сверток, и страх холодными щупальцами трогал сердце: что-то случилось.
        Геннадий улыбнулся жене одними губами, пожал руку Виталию - он никогда раньше этого не делал:
        - Спасибо, что выручил. Пока, - и машина умчалась.
        - Почему ты отпустил Виталия? - Лариса недовольно надула губы. - Сейчас столько всего понадобится, а то и послать некого. И сам - даже не встретил меня с маленьким! Шофера прислал, как…
        - Виталий у меня больше не работает. За тобой он съездил по дружбе, - сухо сообщил муж.
        - Что случилось, Гена? - он никогда не посвящал ее в дела, и Лариса жила, как принцесса в заколдованном замке. Правда, приятельницы в фитнес-центре иногда шептались о том, что кого-то «поставили на счетчик», а кого-то даже - страшно подумать! - убили. Но это были чьи-то очень далекие проблемы, конечно, они не имели никакого отношения к самой Ларисе.
        - Дефолт, Лара! - резко ответил Гена. - Наше драгоценное государство отказалось от своих обязательств, а Центробанк перестал поддерживать курс рубля. А у меня…
        - Ты кому-то должен? - наивно спросила она.
        - Очень много. И, уж конечно, не в рублях.
        - Но ведь западные инвесторы, конечно, понимают, что это форс-мажор, что придется подождать?
        - Кой черт западные инвесторы! Это даже не кредиты, обычные долги по поставкам. Все здесь, а в долларах - потому что все так считали, так удобнее. Обычная практика, никто же не предполагал, что… Черт, черт, черт!..
        - Но ведь… - она обвела глазами холл, который украшала с такой любовью: наборный паркет, дрезденские фарфоровые статуэтки на мраморной каминной доске, итальянские шторы ручной работы - спокойная, неброская роскошь.
        - Если ты про наше… богатство, то все это, - он махнул рукой, - стоит три копейки. Лара, я совсем не бедный человек, я никогда ничего не жалел для тебя с Дашкой: каникулы на Лазурном берегу, уикенд в Париже, неделя моды в Милане. А как иначе? Бриллианту нужна достойная оправа. Но у меня нет нефтяной скважины во дворе. Есть хороший налаженный бизнес, но это значит, что свободных денег нет, все внутри: товары, активы, ценные бумаги. Государственные, черт бы их побрал! Можно в унитаз спустить, больше они ни на что не годятся!
        - Но, Гена, сейчас ведь многие в таком положении. Значит…
        - Значит, труп одного из должников послужит хорошей демонстрацией для остальных.
        - Труп?!
        - Именно труп, - безжалостно подтвердил Гена. - И желательно со следами… воздействия. А еще лучше - всей семьи. Доллар теперь до небес взлетит, если прямо сейчас не расплатиться, хотя бы частично… страшно подумать. Лара, я всю неделю, пока ты была в роддоме, крутился как безумный. Я - видишь? - даже прислугу всю уволил. Пытался продать дом, отдать в обеспечение фирму. Бесполезно. Фирма по официальным документам практически ничего не стоит. Тоже обычная практика, чтобы с проверками не цеплялись. Ее и так заберут. А этот дом - не вилла в Майами или хотя бы на Рублевке. Да и кто сейчас покупает? Тем более - недвижимость. Денег нет ни у кого. Понимаешь?!
        - Мама, почему вы так кричите? - на лестнице стояла Даша.
        Лариса стремительно положила спящего сына на диван и бросилась к дочери:
        - Дашенька, солнышко мое! Ты заговорила! Ничего, все будет хорошо, мы не станем больше кричать. Посиди с братиком, ладно?
        - А если он проснется? - Даша с интересом заглянула в «кулек».
        - Позовешь меня.
        Значит, бриллианту нужна достойная оправа? Лариса закусила губу, и глаза ее сверкнули. Она взлетела по лестнице, метнулась в спальню, открыла сейф, с натугой - тяжело! - вытащила узорный венецианский ларец. Расстелила на кровати персидский платок с вытканными на нем фениксами - ничего, мы тоже, как фениксы, прорвемся через любое пламя - и высыпала на него многочисленные футляры с ожерельями, кольцами, браслетами. Ох, многовато получается! Повынимала драгоценности из коробочек, задержавшись взглядом на кольце с тремя бриллиантами. Сверкающая кучка выглядела внушительно. Лариса завернула все поаккуратнее и с узелком, как нищенка, - хороша нищенка, подумалось ей, с узелком на миллион баксов! - кинулась вниз.
        - Вот. Это стоит гораздо дороже дома. И реализовать легче.
        - Я же велел тебе драгоценности в банковской ячейке держать, - растерянно сказал Гена. - А банки сейчас… Я думал, что все это пропало.
        - Не пропало, как видишь.
        - Но, Лара, все равно сейчас ни у кого денег нет.
        - Ни у кого? - Лариса усмехнулась. - Вот ты сказал «наше драгоценное государство». Но ведь за всем этим стоят люди? Кто-то знал, что будет дефолт, и готовился. И сейчас они, как стервятники, должны скупать все подряд. И ты наверняка таких людей знаешь. Не предприниматели, не твои товарищи по несчастью, а те, кто все это устроил.
        Она сунула узелок с фениксами в мятый пакет из супермаркета - чтоб никто не догадался! - и вручила его мужу:
        - Держи. Тут наше спасение.
        Он не вернулся ни вечером, ни на следующий день, ни даже через день. Лариса обзвонила все больницы и справочные несчастных случаев - ничего. Она пыталась держать себя в руках, но беспокойство постепенно превращалось в панический ужас. На четвертые сутки, попытавшись покормить Павлика, Лара обнаружила, что у нее пропало молоко. Господи, что же делать?!
        Лариса обшарила все углы и все карманы - ну зачем, зачем ей было столько одежды? - набралась небольшая кучка денег. Еще месяц назад кучка показалась бы ей ничтожной, но сейчас это была сама жизнь. Можно купить детское питание и кое-какую еду для себя и Даши. Что будет потом, женщина боялась и думать. Оставив малыша на попечение Дашеньки, она двинулась за «добычей».
        До ближайшего магазина было километра два. Раньше - на машине - она пролетела бы это расстояние за три минуты, но сейчас… Лара купила две коробки молочной смеси, хлеба, сыра, еще какой-то скучной еды.
        У дома стояли два громадных, хищно блестевших черных джипа. Вокруг - несколько одинаковых бритоголовых «качков» в черной коже. Один из них сплюнул окурок на чистенькую плиточную дорожку.
        - Привет, хозяйка! - он загоготал, протягивая ей какие-то бумаги. - Подписывай, и вали отсюда.
        - Да как вы…
        - Ты чо, дура, что ли? Себя не жалко, детей пожалей, - он махнул толстой, как бревно, ручищей в сторону дома, где стояла мертвенно бледная Даша с Павликом на руках.
        Очнулась Лариса в машине.
        - Куда везти? - спрашивал угрюмый седоватый шофер.
        Она обернулась: на заднем сиденье лежал спеленатый Павлик, рядом пристроилась Дашенька, прижимавшая к себе два пакета.
        - Мама, я кое-какие вещи собрала, но мало. Они… они меня выгнали, сказали - сейчас новый хозяин приедет, - она заплакала.
        - На вокзал, пожалуйста, - попросила Лариса.
        - На вокза-а-ал? Ты откуда такая темная… - водитель оглядел ее, обернулся на детей. - Понятно. Ой, дефолт, дефолт, ты широк, могуч! - пропел он на мотив «Днипро». - Муж-то где?
        - Он… пропал.
        - Вот оно что… Ладно, не конец света еще. Сама жива, дети тоже. Это главное. На какой вокзал-то? Если у тебя от переживаний память отшибло, так их в Москве девять штук. Не считая аэропортов.
        - На… на Ярославский. Только… - Лариса вдруг испугалась, не потеряла ли остаток денег. Копейки, конечно, но все-таки.
        - Да ладно, так довезу. Что ж я, зверь, что ли?


        10. Старая дружба не ржавеет
        Самыми страшными подозрениями Гена с Ларисой не поделился. Пока он всеми силами пытался замедлить крах, ему казалось, что он разговаривает не с людьми, а с куклами. С марионетками. Геннадий боялся признаться сам себе: скорее всего, все его обязательства находятся в одних и тех же руках. И руках очень сильных. Не долги из него выбивают - кто-то стремится его раздавить. Он знал только одного человека, у которого хватило бы на это и желания, и возможностей.
        Наташа.
        Точнее - ее отец. Но с ним самим, конечно, разговаривать бесполезно, он старается ради дочери. Значит, надо кланяться ей. Да что там кланяться! Геннадий готов был ползать на коленях, да хоть землю лизать, если прикажет. Ведь десять лет прошло - неужели не сжалится?
        В городской квартире на звонок никто не отвечал. Гена поехал в Барвиху, разыскал среди высоченных заборов дом Наташиного отца, остановился у глухих ворот, над которыми ехидно щурилась камера наблюдения. Пока он собирался с духом, чтобы выйти из машины и позвонить, ворота поползли в стороны, пропуская машину внутрь.
        Навстречу вышла Наташа. Она похорошела, так что в черных брючках и рубашке с закатанными рукавами казалась почти девочкой. Непривычно короткая стрижка придавала ей задорный и озорной вид. За спиной Наташи маячил высокий улыбчивый парень. Гена неловко вылез из машины.
        - Ну здравствуй, бывшенький! - несмотря на миниатюрность, Наташа ухитрялась глядеть на него сверху вниз и улыбалась, как сытая кошка, явно наслаждаясь ситуацией. - Как мило, что ты решил меня проведать. А я вот замуж вышла, - она махнула куда-то за спину, в сторону высокого парня. - Надо было на свадьбу тебя пригласить, но мы в Израиле венчались, а ты же занятой мальчик, да? Где ж тебе время найти на свадьбу старой подружки. Извини, в дом не приглашаю, ты без предупреждения. - Она пощелкала по крылу «Мерседеса». - Неприлично, Генчик. Все большие мальчики давно на «Хаммерах» ездят или на «Бентли».
        - Наташа! - не выдержал Гена.
        - Что - Наташа? Ты, значит, по старой дружбе решил денежек у меня попросить?
        - Это ведь твой отец на меня охоту устроил?
        - С чего ты взял? Сейчас, кажется, у многих проблемы. Хотя… он бы мог… Он меня любит, - она прищурилась. - Но ты же знаешь, я девочка глупенькая, в делах ничего не понимаю…
        - Я ведь не просто так, - Геннадий развернул перед ней платок с драгоценностями.
        - Батюшки святы! Ты никак секретаршины побрякушки распродаешь? Какое убожество! - она брезгливо покопалась в сверкающей кучке и вдруг подцепила ноготком колечко с тремя бриллиантами. - Что, детишкам на молочишко не хватает?
        - Наташа, пощади! У меня сын только что родился! - вырвалось у Геннадия. Он мгновенно пожалел об этом, но было уже поздно.
        - Сы-ын? - протянула Наташа и надела кольцо на безымянный палец. Глаза ее сузились, улыбка исчезла, состарив женщину лет на двадцать. - Хорошо. Я скажу отцу, чтобы оставил тебя в покое. И денег дам, чтобы от кредиторов отбиться.
        - Наташа! - не веря своему счастью, воскликнул Гена.
        - Не за «так», конечно.
        - Вот, забери все.
        - Зачем мне этот мусор? Отдашь мне то, что отнял десять лет назад. Сына.
        - К-как?!
        - Ну, это не твоя забота. Я отцу скажу, он все сделает, все документы выправит. Все понял? Вот и езжай, сообщи своей… секретарше радостную весть. И забери свою… бижутерию.
        Гена сунул платок с драгоценностями в тот же пакет, сел в машину. Что-то сдавило грудь…
        - Ну! Ты уедешь, наконец, или в землю врос? От счастья остолбенел? - нетерпеливо фыркнула Наташа и вдруг нахмурилась. - Макс! Посмотри!
        Улыбчивый парень подошел, открыл дверцу - бездыханное тело Геннадия вывалилось им под ноги.
        - Вот черт! Гадость какая! - передернула плечами Наташа. - Скажешь охране - тело сжечь и в воду, машину на запчасти. Чтоб и следов не осталось. Быстро!


        11. Дома
        Лариса никогда потом не могла вспомнить, как добралась до Красногвардейска. Заплеванный вокзал, бесконечные очереди, пьяные дембеля в обшарпанном вагоне, потом местный автобус, еле трясущийся по пыльной проселочной дороге… С автостанции она сразу отправилась к Людмиле Анатольевне - за ключами от квартиры. Надо было жить дальше.
        - Ларочка! - всхлипнула мать бывшей подруги. - И с детками. А я, видишь, теперь плачу все время. Без Нелечки-то.
        - А что такое? - механически спросила Лариса, подумав, что, когда Нелька укатила с мужем в Австралию, Людмила Анатольевна очень даже радовалась, что дочка хорошо пристроена.
        - Так ведь утонула Нелечка-то в этой Австралии проклятой! Уж два года как. Вчера годовщина была, вот я и успокоиться не могу. Да вы заходите, заходите. Нелечку помянем.
        - Людмила Анатольевна, я… я потом, ладно? Я только за ключами. Или там сейчас живет кто-то?
        - Да господи! Нелечка-то разве не писала тебе? Забрали квартиру-то, она ж от военной части была. Вот как начали все распродавать, так и позабирали квартиры. У вдов офицерских, у детей. Кто тут жил, им взамен какие-то метры в бараках выделили, а тебя-то не было. Да я и не сообщала, ты ж за богатого вышла, зачем тебе?
        Лариса почувствовала, что силы кончились, и села прямо на грязный подъездный пол. Дашенька бросилась ее поднимать.
        - Меня Даша зовут, - сообщила она заплаканной женщине. - Папа пропал, и какие-то дяди нас из дома выгнали. А это Паша, мой братик.
        - Господи, бедные детки! - запричитала Людмила Анатольевна. - Да заходите же, что ж теперь. Ларочка, поднимайся, нельзя на камне сидеть. Тебе детишек растить нужно. Заходи, будешь мне вместо Нелечки. Ничего, справимся.
        «Справляться» было нелегко. Павлик рос беспокойным, спал плохо, утихомиривался только на руках. Лариса, укачивая сына, ночи напролет ходила из угла в угол и днем просто валилась с ног. Худенькая серьезная Даша изо всех сил старалась помочь маме. Однажды Людмила Анатольевна, вернувшись раньше обычного, застала Дашу за купанием Павлика.
        - Господи, сама дите - дите моет! - испуганная женщина выхватила малыша из Дашиных рук. Павлик мгновенно завопил и потянулся к сестре.
        - Я умею! - упрямо заявила Даша. - Он у меня и не плачет никогда.
        - А мать-то где?
        - Спит. Она же ночь напролет с ним ходит и ходит, иначе он весь дом поднимет.
        - Ох, а я-то после снотворного как бревно сплю. Без него-то никак, все Нелечка снится, сразу поднимаюсь и плачу, плачу, - женщина вздохнула. - Кормить-то крикуна не пора?
        - У меня уже все готово, - гордо сообщила Даша. - Питание в бутылочке, бутылочка в теплой воде.
        - Надо же! - Людмила Анатольевна потрепала девочку по голове, поцеловала в макушку и тихонько всхлипнула.
        С тех пор она по вечерам нередко отправляла Ларису спать:
        - Иди, отдохни. Я все равно бессонницей маюсь.
        Даша вечера с «бабушкой Людой» обожала. Иногда они смотрели фотографии из «той» жизни - собирая вещи, Даша зачем-то сунула в пакет один из фотоальбомов. Самый маленький, но так жалко было оставлять! Они перелистывали карточки - вот на море, вот с лошадьми, а тут Новый год, все хохочут, а папа надел поролоновый нос и изображает клоуна! - и казалось, что «та» жизнь не кончилась, что все вернется.
        На одном из снимков люди были совсем незнакомые: седой моложавый красавец обнимал хрупкую темноволосую женщину и мальчика лет двенадцати с таксой на руках.
        - Мама говорит, что это мои дедушка и бабушка. И папа, только маленький.
        - Не такой уж маленький, постарше, чем ты сейчас.
        Но чаще Даша приносила Людмиле Анатольевне чай, а себе молоко с печеньем и просила:
        - Бабушка Люда, расскажи сказку!
        - Такая большая девочка - и сказку?
        - Да! Ну пожалуйста!
        Сказка всегда начиналась одинаково:
        - В одном маленьком городке у одной хорошей женщины родилась девочка. Звали ее Неля. Она была похожа на всех маленьких детей, но… - тут Даша всегда замирала, а глаза у нее становились огромные-огромные, - …но она пахла розами. А когда грустила - ландышами. А уж если запахло фиалками - значит, девочка рассердилась. Но сердилась она редко…
        Потом с удивительной девочкой начинали происходить всякие чудеса. Людмила Анатольевна рассказывала и чувствовала, что место ушедшей безнадежно далеко дочери уже не пусто - его занимает Дашенька. Внучка.


        12. Кольцо
        Директор банка - Максим Михайлович - был неприлично молод и невероятно оперативен.
        А за шесть лет работы с Людмилой Анатольевной Лариса повидала всяких. Иногда она с гордостью думала, что, хотя «бабушка Люда» в торговле - абсолютный ас, но и ее, Ларисы, экономическое образование пригодилось. Их «Универсам» был открыт «совместно» с городской администрацией, но в маленьком городке по-другому не выйдет, сомнут. И все же он оказался не хуже, чем в каком-нибудь Гамбурге. И не потому, что единственный такой на весь город. Он и правда по-европейски хорош: обширный ассортимент, предупредительный персонал, простой, но изысканный интерьер. И Лариса - правая рука Людмилы Анатольевны. Да что там! И правая, и левая, и главное - ноги. Обе.
        В Москву, скажем, к поставщикам или с документами какими-то ездила только Лариса. Людмиле Анатольевне было уже тяжеловато. Хотя вот этот банк - «персональные клиентские программы», «вы можете работать лично с директором» и все такое - выбрала именно она:
        - Банк, конечно, небольшой, но нам ведь для резервных счетов гигантов и не надо. Да, Ларочка? А личный контакт - это самое главное.
        «Личный контакт» с директором, включая «разработку персональной клиентской программы», занял не больше пяти минут. «Вот и славно», - подумала Лариса. Значит, есть время не только забежать в гостиницу, но и полежать в душистой ванне - чтобы вечером замечательно выглядеть. Приезжая в Москву по делам, Лариса всегда старалась попасть на какой-нибудь интересный спектакль, концерт или выставку. Как сегодня. Частная художественная галерея, закрытый просмотр. В общем, «только для своих». Лариса получила пригласительный от одного из крупных поставщиков, который упорно пытался перевести отношения из разряда деловых в личную плоскость. Но - нет. Все. Эта часть жизни для нее закончилась.
        Женщина внимательно оглядела себя в зеркале: строгое платье, элегантные туфли на высоченных тоненьких каблуках, неброский макияж и - ни одной драгоценности. Дела шли хорошо, она вполне могла позволить себе и жемчуг, и даже бриллианты - но после того как пропал Гена, даже подойти к ювелирной витрине было страшно, не то чтобы что-то купить. Ничего, она и без бриллиантов хороша.
        Выставка, как водится на подобных мероприятиях, сопровождалась фуршетом. Разумеется, никаких столиков - как можно! Только разбросанные там и сям банкетки, диванчики и прочая легкомысленная мебель, меж которой скользили бесшумные официанты с подносами. Лариса присела на краешек бархатной скамеечки - ноги гудели от каблуков - и пригубила шампанское. Да, действительно, как и обещали, тут собрался «весь свет» - она кивнула, отвечая на приветствие проходившего мимо директора банка Максима Михайловича. Он нежно поддерживал под локоть маленькую темноволосую женщину.
        Господи! Наташа! Не может быть!
        Впрочем, почему не может? Наташа и в прежние времена никогда не пропускала «закрытых» мероприятий, тем более - таких изысканных. Остается надеяться, что Ларису она не узнает. Все-таки больше пятнадцати лет прошло, да и не смотрела «невеста» никогда в ее сторону - еще не хватало обращать внимания на какую-то секретаршу!
        Лариса осторожно повернулась, чтобы видеть остановившуюся неподалеку пару. Явно супруги, хотя Максим Михайлович и моложе лет на десять, если не больше. «Значит, папочка все-таки купил тебе мужа», - подумала Лариса и сама испугалась этой неожиданной злости. Это ведь ты у нее Гену увела, а не наоборот, одернула она себя. Да и молодой муж не слишком походил на «купленного». Смотрит нежно, улыбается искренне. А Наташа смеется от души, даже голову закидывает, демонстрируя гладкую не по возрасту шею. Кокетничает. Наташа подняла руки, поправляя и так безукоризненную прическу…
        На тонком пальце сверкнули три бриллианта…
        У Ларисы потемнело в глазах: как?!!
        Бокал выскользнул из помертвевших пальцев и слабо звякнул о дорогой паркет.
        Встревоженные голоса вокруг сливались в неразборчивый гул: «Женщине плохо!», «Да где же «Скорая»?», «Я ее знаю», «Помогите, нужно ее положить»…
        Очнувшись, Лариса увидела над собой белый потолок, сбоку какие-то трубки и еще что-то блестящее, металлическое, а прямо перед собой - лицо Максима Михайловича.
        - Не двигайтесь, вам нужно отдохнуть. Они подозревают микроинсульт, придется полежать. Не волнуйтесь, это хорошая больница.
        - Максим Ми…
        - Просто Максим. Но вам лучше не разговаривать.
        - Мне нужно… Максим, кольцо с бриллиантами - откуда оно у вашей жены? В последний раз я его видела в руках у своего мужа, шесть лет назад, перед тем как он пропал.
        - Лариса, вам нельзя волноваться.
        - Скажите мне! Он… мертв? Его… убили? Да?
        Максим покачал головой:
        - Он… он сам умер. Сердце не выдержало.
        Телефон Ларисы, лежавший на тумбочке возле изголовья, взорвался яростной трелью.
        - Лара, деточка, что с тобой? Почему ты не отвечала на звонки?
        - Людмила Анатольевна, я… мне пришлось задержаться, - Лариса почувствовала, что не может вот так вдруг рассказать, что надежды больше нет…
        - Деточка, возвращайся быстрей! Тут…
        - Что-то случилось? Дети?!
        - С ними все хорошо. Но у нас… неприятности. Тебе нужно быть здесь.
        - Да, конечно, я скоро.
        Лариса попыталась подняться:
        - Мне нужно домой. Там что-то случилось. А дети с пожилой… с мамой, - запнувшись, с трудом выговорила она.
        - Нет-нет, вам нельзя. Я… я съезжу к ним, все объясню.
        - Но это не в Москве!
        - Я знаю, - улыбнулся Максим. - Мы же документы подписывали, там адрес. Отдыхайте, я все устрою.
        В коридоре на него набросилась Наталья:
        - Я все слышала! Ты поедешь к детям этой дряни? Да я ей глаза выцарапаю! Это она, она! Она мне жизнь сломала!
        - Наташа! Тебе не кажется, что ты давно с ней за все расплатилась? Ее муж - да, я помню, это твой бывший жених, которого она увела, а ты с тех пор бездетна - но он умер после разговора с тобой. А ты даже не сообщила…
        - Чтобы я?!
        - Наташа, я все понимаю. Но эта женщина шесть лет жила в полной неизвестности. Ты не думаешь, что это достаточное наказание за все? А уж дети и вовсе ни в чем перед тобой не виноваты.
        - Это должны были быть мои дети!
        - И если бы они были твои, ты бы их тоже ненавидела?
        - Черт! Ты прав, Макс. Если эти дети должны были быть моими - как я могу их ненавидеть?! Да еще и мешок этот - с бриллиантами, черт бы их побрал! Они мне не нужны, но получается, что я их украла? Господи, ну почему все так сложно?


        13. Даша
        Дом щерился и хлопал обшарпанными покосившимися дверями. Только один подъезд приветливо улыбался: аккуратное крылечко, добротная дверь, над кнопками домофона - список жильцов. Максим повозился в кармане, отыскивая листок с адресом - какой же там номер квартиры? Почему-то он был уверен, что ухоженный подъезд - именно тот, что ему нужен.
        Дверь распахнулась, едва не стукнув Максима по лбу, и на крыльцо выскочил парень. Впрочем, нет, «парень» - только по возрасту. Предельно аккуратная и столь же невзрачная стрижка, из-под строгого пальто выглядывает не менее строгий костюм, безукоризненные ботинки скучны, как бетонный забор, - наверняка чиновник, подумал Максим. Откуда-нибудь из мэрии. «Чиновник» был явно рассержен.
        - А вы, конечно, адвокат, - буркнул он, окинув Максима взглядом.
        - Людмила Анатольевна… - начал было тот, намереваясь уточнить, здесь ли живут те, кого он ищет.
        Но «чиновник» не дал ему договорить.
        - Так втолкуйте ей, что универсам открыт по инициативе и на средства администрации! И нечего права качать - хозяйка, надо же! Совсем на бобах останется. Это как минимум. Можно ведь и нарушения какие-нибудь раскопать. Был бы человек, а статья найдется, - хохотнул он.
        - Простите, это вы мне? - Максим продемонстрировал вежливое непонимание.
        - Вы разве не адвокат?
        - Вовсе нет.
        - Извините, - буркнул «чиновник» и скрылся в тумане ранних сумерек.
        «Знакомая история», - подумал Максим.
        Маленький городок, где приходится открывать свое дело совместно с администрацией - через какое-нибудь левое «муниципальное предприятие». Отважный предприниматель берет на себя всю работу - поставщики, транспорт, гарантии - и весь риск, кстати, а администрация в обмен, так сказать, на свое доброе отношение забирает львиную долю прибыли. В городской бюджет отстегивается три копейки, на остальное можно кататься по разным Гавайям. Если предприниматель успешен - а Ларисина «бабушка», похоже, вполне успешна, - то магазин процветает. Но вот вдруг кому-то из административных детей, зятьев или племянников понадобилось теплое местечко, и предпринимателю, раскрутившему предприятие, говорят - гуляй, Вася! Потому что по официальным документам магазин - собственность муниципального предприятия, а Васину долю и под микроскопом не разглядишь. Таких историй Максим, понимавший не только в банковском деле, но и в юриспруденции, видел немало. И ведь ничего не поделаешь. Ибо никого не интересует, кто на самом деле создал этот магазин или клуб. Официальные документы - великая сила. Тьфу!
        Дверь ему открыла какая-то распатланная старая бабка. Если бы Людмилу Анатольевну сейчас увидела Лариса, она не поверила бы своим глазам. Три дня назад это была подтянутая моложавая женщина «слегка за», сейчас - старая развалина.
        - Людмила Анатольевна здесь живет?
        - Ну я это, - сурово сообщила «бабка».
        «Неужели это и есть глава фирмы? - изумился Максим. - Ей бы редиской на станции торговать, а тут громадный универсам. Впрочем, если разгневанный «чиновник» приходил к ней - а к кому же еще? - тогда все понятно. Подобные проблемы - в одночасье потерять созданное собственными руками дело - могут и молодого человека из седла выбить. А ей - что там в документах было написано? - уже шестьдесят четыре, кажется».
        Из-под руки «бабки» сверкал глазенками пацан лет шести.
        Максим представился и объяснил, что Лариса в больнице, ничего страшного - ему хотелось хоть чуть-чуть успокоить старую женщину, - но придется немного полежать. Людмила Анатольевна, вздохнув, провела его в комнату.
        - Дашенька, ты где там?
        - Бабушка Люба, я чай приготовила, - на пороге комнаты появилась светловолосая девушка, очень юная, скорее даже девочка: нежный овал лица, голубоватые тени под глазами, тонкие руки.
        Сентиментальности в Максиме не было ни на грош. Жизнь и мяла, и крутила, и грызла его жестоко - откуда сентиментальность? Жесткий, хищный, уверенный в себе. И жена у него красавица. Да и прочих красоток вокруг - директор банка все-таки! - только руку протяни. Но в этой девочке было что-то… что-то… Максим потер виски. Хрупкая и в то же время излучающая какую-то удивительную силу и притягательность. Глаза, какие бывают, наверное, у монашек или даже у ангелов - и губы, на которые даже взглянуть нельзя, сразу пересыхает горло, в позвоночнике становится горячо и… Нет, об этом даже думать нельзя, ты с ума сошел!
        Он пил чай и, осторожно подбирая слова, рассказывал о случившемся. И боялся повернуть голову, чувствуя виском обжигающий Дашин взгляд.
        - А к ней можно? - спросил Павлик.
        - Да, к ней пускают, я могу вас отвезти, конечно.
        - Завтра, - властно сказала Людмила Анатольевна. - Пока приедете, ночь будет. Дашенька, постели Максиму Михайловичу в кабинете.
        Он почти не удивился - как будто заранее знал! - когда ночью тихонько отворилась дверь и в комнату беззвучно скользнула светлая тень.
        - Даша?
        Она вдруг оказалась совсем рядом - все так же молча. Стиснув до боли зубы - ведь вот же она, только руку протяни, и в голове уже мутится от желания! но нельзя, нельзя, она ребенок совсем! - Максим вскочил, отстранил девушку.
        - Даша, сядь!
        - Максим, я…
        - Сядь, - сухо сказал он, пытаясь понять, да где же у этих чертовых джинсов штанины! - Тихо. Бабушку не надо беспокоить, ей и так сейчас несладко.
        Это подействовало. Даша села на стул: прямая, как струнка, кулачки сжаты, глаза светятся. «Почему светятся? - подумалось Максиму. - Ведь темно же».
        - Максим, ну почему, почему? Ведь я же вижу - ты тоже ко мне тянешься. Это судьба. Что тебе мешает?
        - Даша, пойми, нельзя так. Судьба или не судьба, но… Наталья, жена моя, меня старше, мне иногда кажется, что я для нее больше сын, чем муж. Я очень им обязан - ей и ее отцу. Можно сказать - жизнью. И всем, что у меня есть. Я мать свою почти не помню. Она поздно меня родила, лет в сорок, что ли. Без мужа, конечно. И болела долго потом. Всегда была худая и очень скучная. Мне шесть лет было, когда она умерла. Даже фотографии ни одной не осталось. И от отца только один снимок, но без матери. Он там со своей семьей, с женой и сыном. А мама с отцом расписана не была, она у него домработницей, кажется, служила. Я даже не знаю, действительно ли его Михаилом звали - я-то Михайлович - или это мама придумала. Меня после ее смерти сразу в детский дом отправили, а я оттуда сбежал. Ловили, назад привозили. Как зверей ловят. Потом научился не попадаться. Милостыню просил. У церкви какой-то, там хорошо подавали. Однажды к храму приехал отец Натальи. Меня забрали в машину, привезли на дачу, в баню. Там еще двое его приятелей были. Они хотели… Они так развлекались, понимаешь? Девушки по вызову - это скучно. А
малолетний беспризорник, практически ребенок, которого нужно только отмыть - и делай с ним все, что вздумается, хоть зажарь и съешь. Потому что никто и никогда его не хватится! - он почти кричал.
        - Максим, - прошептала Даша, кладя ладошку на его запястье.
        - Да я… Все нормально, не пугайся. Наташин отец спас меня тогда. Я не знаю, сколько таких пацанов им уже привозили. Может, сто, а может, я первый был. Я не знаю, почему он меня вдруг пожалел. Он тяжелый человек был, ему всегда на всех было наплевать - кроме Наташи, конечно, - а меня вдруг пожалел. Спас. Прикрикнул на приятелей своих, сказал - девками обойдетесь, отстаньте от пацана. И на улицу не выгнал, в доме оставил. Отмыл, усадил за книжки, потом в Англию учиться отправил… Когда я из Англии вернулся, Наташе очень плохо было. У нее… Ну, в общем, трагедия в жизни случилась. Поэтому и детей у нас нет.
        - У нее мальчик родится, - неожиданно перебила его Даша.
        - Что? С чего ты взяла?
        - Знаю, и все. У меня… так бывает. Я когда маленькая была, тонула, потом очень долго говорить не могла. И с тех пор иногда я как будто вижу что-то. И сбывается! У нее будет мальчик.
        - Почему же ты тогда ко мне пришла?
        - Я только сейчас - увидела. Да и все равно. Ничего уже нельзя изменить. Это судьба. Иди ко мне. Не бойся.
        - Нет, Даша. Ты ребенок еще.
        - Я не ребенок, - упрямо сказала девушка. - Мне пятнадцать лет, почти шестнадцать. У меня и паспорт есть.
        - Даша! Пятнадцать - не восемнадцать.
        - Ну… можно ведь подождать. Ты меня подождешь? - наивно спросила она, и Максим почувствовал вдруг такую невыносимую нежность, что даже в глазах защипало.


        14. Невозможное
        Лечащий врач, которого Максим разыскал в ординаторской, сообщил, что беспокоиться не о чем, Лариса восстанавливается нормально, хотя и медленнее, чем хотелось бы.
        - Мам! - завопил Павлик. - Ты чего лежишь? А нас дядя Максим привез! У него такая машина - улет!
        Людмила Анатольевна тут же увела мальчишку в коридор, сурово выговаривая ему, что в больнице нельзя так кричать, нужно вести себя тихо, никого не беспокоить.
        Максим и Даша остались у Ларисиной кровати вдвоем.
        - Мамочка, ты выздоравливай быстрей. Теперь все хорошо будет. Это Максим, я его люблю.
        - Даша! Что ты несешь? Извините, Максим Михайлович, она вечно фантазирует.
        - Ничего я не фантазирую! - упрямо заявила Даша. - Я его люблю, и он меня любит. Когда мне будет восемнадцать, мы поженимся. И все будет хорошо.
        Лариса попыталась сесть, но тут же опустилась на подушку и закрыла глаза. «Господи, ведь он Наташин муж! - стучало у нее в голове. - Сначала я увела у нее жениха, а теперь моя собственная дочь хочет увести мужа. Ныне, и присно, и во веки веков?! Бабка Ольга, что же ты наделала!»
        Под сомкнутыми веками как будто замелькали язычки того давнего пламени. На их фоне почему-то появилось почти забытое лицо матери. Ах да, ее же сожгли, равнодушно подумала Лариса. И меня тоже сожгут, да, бабка Ольга?..
        - Мама, что с тобой?! - Даша плакала и, упав возле кровати на колени, целовала безвольно висящую Ларисину руку.
        - Объективно она здорова. Она в сознании, она видит и слышит, но… - объяснял через неделю лечащий врач. - Мы сделали все, что могли. Стимуляторы не действуют. Она просто не хочет возвращаться. Как будто прячется от какого-то потрясения. Возможно, со временем она придет в себя, а пока…
        Поговорив с врачом, Максим заметил в конце больничного коридора хрупкую фигурку жены.
        - Наташа? Зачем ты здесь? Не нужно.
        В поперечном коридоре располагался небольшой холл с чахлой пальмой и двумя диванчиками. Максим отвел супругу туда.
        - Зачем?
        - Я должна ее увидеть! Ты что, не понимаешь? Я не могу, не могу, она…
        - Я понимаю. Но не нужно. Она… Врачи говорят, что это от сильного потрясения.
        - Она сдохла?! - В глазах Наташи сверкнуло неукротимое звериное торжество. Женщина рванулась, чтобы встать, Максим едва успел ее удержать.
        - Перестань. Опомнись. Она в каком-то странном ступоре. В сознании, но ни на что не реагирует. Лежит и смотрит в стену. Сажают - сидит. Кормят - глотает. Как автомат. Когда придет в себя - неизвестно. Ее переводят в интернат для инвалидов. Наташа! Ее компаньонка, совладелица предприятия - пожилая женщина и сама плохо себя чувствует. Мы должны что-то сделать для детей.
        Наташа как-то враз обмякла.
        - Да, Макс. Ты думаешь, я совсем змея? Дети, конечно, ни в чем не виноваты. Кстати, я… я тебе не говорила. Тогда, шесть лет назад, я ведь Генкины побрякушки сразу продала - они мне руки жгли. А когда ты в этот… ну к детям ее поехал, я документы все отыскала. В общем, я эту сумму - там довольно много, но мы от этого точно не обеднеем, - Наташа усмехнулась, - разложила на два счета. Именных. Так что не беспокойся, нищета детям не грозит.
        - Да я не об этом. Они и сейчас не нищие.
        - Ну давай мы их к себе заберем! Ты этого от меня хочешь?
        - Наташ, сейчас я хочу, чтобы ты поехала домой. Потом все обсудим. Дети с этой их… как бы бабушкой, Ларисиной компаньонкой, забирать их не нужно. А счета - это ты молодец. Просто я вижу, что тебе самой от этой ненависти плохо. Поезжай домой, ладно?
        Проводив Наташу, Максим вернулся к Людмиле Анатольевне.
        - Вас отвезти домой? - предложил он.
        Но женщина отказалась.
        - Спасибо за заботу, но не нужно. Мы еще дня два в Москве побудем, у меня тут подруга неподалеку живет. В универсаме теперь мэрский зять заправляет, я там без надобности. Да пусть подавятся! Ничего, справимся. Все-таки не нищие. И тяжелее бывало.
        - Я помогу, если что.
        - С какой это стати? - она взглянула на него возмущенно, даже с подозрением.
        - Я… - Максим запнулся. «Неужели я должен перед ней душу выворачивать?!» - мелькнуло в голове. - Я… так получилось, что я видел, как умер ее муж. Шесть лет назад.
        - Вот оно как… А она, бедная, все надеялась. Уж лучше бы сразу. Ладно, что уж теперь.
        Недели через три ранним воскресным утром Максима разбудил телефонный звонок. Хриплый незнакомый голос в трубке, задыхаясь, проговорил:
        - Максим Михайлович… Приезжайте…
        - Кто это?
        - Ма… Максим, это Людмила… Анатольевна… Лариса… в новостях… интернат… Приезжайте! Позаботьтесь о детях, я не… - в трубке что-то загремело, и связь оборвалась.
        Максим попытался перезвонить, но безрезультатно. Слушая гудки, он вышел на кухню, потыкал в кнопки телевизионного пульта.
        «…из-под завалов извлечено тело одной из пациенток, Ларисы… - Максим, вздрогнув, перескочил на соседний канал, резко вернулся назад, - …среди пациентов и персонала нет. Напоминаем, что пожар произошел накануне. Причины возгорания выясняются. На месте работает…»
        Он отбросил телефонную трубку вместе с накатывавшими оттуда гудками.
        - Максим, ты чего? Сколько времени? - на пороге кухни появилась заспанная Наташа.
        - Восьмой час. Мне нужно уехать.
        - Что случилось? - недовольно спросила она.
        - Звонила Людмила Анатольевна. Пожар в интернате. Лариса… погибла.
        Наташа вдруг побледнела, прижала руки к горлу, и ее стошнило прямо на пол.
        - Я… не знаю… что это… наверное, вчерашняя рыба…
        - Сейчас я вызову «Скорую» и домработницу.
        - Она сегодня выходная.
        - Я помню. Но нужно, чтобы кто-то с тобой побыл. Наташенька, мне действительно нужно ехать. Людмила Анатольевна… по-моему, ей стало плохо во время разговора. И теперь телефон не отвечает. А там дети…
        «Скорая» подъехала быстрее, чем полагали.
        - Все в порядке, - улыбаясь, сообщил врач, осмотрев Наташу. - Обычный токсикоз.
        - Этого не может быть, - прошептала женщина. - Мне… мне сорок два года. И двадцать лет назад мне сказали, что детей у меня никогда не будет.
        - Ну… мало ли, что было двадцать лет назад, - врач продолжал улыбаться. - Так что завтра давайте сразу в консультацию, анализы, наблюдение, витамины. Все-таки сорок два года для первых родов поздновато. Но не волнуйтесь, у вас все показатели, - он постучал по чемоданчику с приборами, - как у космонавта. Все в порядке будет.
        - Максим, - Наташа слабо улыбнулась. - Если там… если что-то… в общем, детей сюда привози.
        Оставив жену на попечении вызванной домработницы, Максим рванулся в Красногвардейск.
        В стоящую у подъезда «Скорую» садились врач и медсестра. «Да какое там! Смерть до прибытия», - донеслось до Максима.
        Дверь квартиры была распахнута. В одной комнате толпились незнакомые женщины, за ними Максим разглядел Людмилу Анатольевну, лежавшую на диване. Тело Людмилы Анатольевны, внезапно осознал он.
        В кабинете плачущий Павлик прижимался к Даше, каменным изваянием застывшей в углу дивана…
        Когда Максим привез их к себе, Наташа уже приготовила комнаты и вообще постаралась обеспечить гостям все мыслимые удобства. Но «гости» точно не замечали ее стараний. Павлик постоянно капризничал, а Даша как будто старалась стать как можно незаметнее: не выходила из своей комнаты и рисовала, рисовала, рисовала. После смерти матери ее словно накрыло тенью. Девушка таяла на глазах, хотя врачи не находили никаких нарушений, только твердили: стресс, переживания, нервы, постарайтесь сменить обстановку. Посоветовавшись, Максим с Наташей решили отправить Дашу учиться в Италию - ведь рисование оставалось единственным, что еще вызывало в ней хоть какой-то интерес. И действительно - услышав о такой возможности, девушка словно ожила.
        После отъезда сестры Павлик принялся капризничать еще сильнее, закатывая скандалы по десять раз на дню. Но Наташа не теряла самообладания даже от самых диких выходок озлобленного в своем несчастье мальчика. Ее выдержка казалась Максиму невероятной.
        «Или это не выдержка…» - думал он. С того момента, как Наташа узнала о своей беременности, она словно стала другим человеком. Раньше суховатая, жесткая, почти холодная, теперь она излучала тепло и нежность ко всему, что ее окружало. Так человек, неожиданно избавившийся от давней и мучительной болезни, вдруг видит, оглянувшись, весь яркий, светлый и радостный мир - тот самый, что раньше казался унылым, мрачным и бессмысленным.
        Максим, опасаясь нарушить столь неожиданно обретенное равновесие, старался не заговаривать с Наташей ни о прошлом, ни о будущем. Только однажды, почувствовав в ее животе толчки младенца, осторожно спросил:
        - Как мы его назовем? - он не знал, ходила ли Наташа на УЗИ, но помнил, что Даша сказала «будет мальчик» еще тогда, когда сама мысль о беременности жены казалась невероятной.
        - Гена, - твердо, как что-то давно решенное и уже очевидное, сообщила Наташа.
        Максиму стало ясно: он всегда был для жены всего лишь бледным и не очень нужным «заместителем», любовь к потерянному Геннадию не гасла в Наташином сердце ни на мгновение. И острое чувство вины за «недозволенную» тягу к Даше стало постепенно слабеть. Ну что же поделать, если он не любит Наташу? Ведь и она его не любит, и тоже в этом не виновата. Не виновата, а мучилась всю жизнь - за что?
        Чтобы помочь Наташе, Максим пытался подружиться с Павликом, но мальчик, кажется, решил, что во всех бедах виноват именно «дядя Максим» - ведь несчастья начались после его появления.
        - Оставь его пока в покое, - мягко посоветовала Наташа. - Мальчику нужно время, чтобы привыкнуть.
        - Но он ведь как будто издевается! А тебе нельзя нервничать.
        - Я не нервничаю, Максим. Мне просто его очень жалко. Представь: у него была своя жизнь, были мама, бабушка и сестра, и вдруг все сломалось. Павлу очень плохо, поэтому он старается всем сделать плохо.
        - Но ты ведь не виновата, что ему плохо.
        - Я и не думаю, что виновата. Я просто хочу ему помочь. Не беспокойся за меня. Все будет хорошо.
        По вечерам, перед сном, Наташа неизменно читала Павлику какую-нибудь сказку. Он кричал «уходи!», «ненавижу!», надрывно плакал, накрывался подушкой, чтобы показать, что ему не нужны все на свете сказки - но Наташа продолжала читать. Рыдания постепенно стихали, из-под подушки появлялось маленькое загорелое ухо, потом блестящий от недавних слез глаз… Наташа, как будто не замечая этого, продолжала читать. Павлик, делая вид, что все это его не касается, укладывался носом к стенке и постепенно засыпал. А однажды, едва выглянув из-под подушки, буркнул:
        - Сядь сюда. Мне не слышно, - и хлопнул худенькой ручонкой по кровати.


        15. Дорога к храму
        Италия - благодатный край для художника. Даша впервые за долгое время почувствовала себя счастливой. Преподаватели ее явно выделяли: талантливых много, но такая фантастическая работоспособность! И разносторонность - казалось, этой девочке подвластны любые жанры: пейзажи, портреты, натюрморты, жанровые сцены. Правда, в пейзажах все чаще и чаще возникали не блеск и пышность жаркой итальянской природы, а совсем другие образы. Узенькая тропка, вьющаяся меж высоких сугробов к покосившемуся заснеженному крылечку, теплое оранжевое окошко в рамке резных наличников, окаймленных бахромой искрящихся сосулек, подернутый льдом пруд с темной прорубью. А в последний год Даша сильно увлеклась иконописью.
        Когда пришло время возвращаться, для многочисленных работ пришлось заказывать контейнер.
        В аэропорту ее встречала вся семья. Изрядно подросший Павлик, похоже, успел отвыкнуть от сестры и немного дичился. Помолодевшая Наташа, прижимая к себе двухлетнего Гену, радушно улыбалась:
        - Дашенька, мы перестроили дом и отвели для тебя целое крыло. Ведь тебе нужно много места.
        Дом был похож на замок. Но не мрачный, средневековый, а сказочный, где живут принцы и принцессы. Дашины комнаты дышали светлым деревом и громадными «венецианскими» окнами. Полукруглая стена мастерской состояла из них целиком. Но Максим видел, что в «замке» Даше неуютно. Она нередко говорила, что продолжать учебу нужно в Санкт-Петербурге.
        В день рождения Даша проснулась поздно - и не узнала своей комнаты: все вокруг было заполнено цветами. Две узкие чеканные вазы с лилиями и крупными лиловыми колокольчиками «несли караул» возле постели, каминную доску увенчивали чернофигурные «антики» с розами и ромашками, на полу стояли низкие «корытца» с нарциссами, головками подсолнухов и мелкими астрами.
        Еще более пышный цветник встретил ее в мастерской.
        За завтраком Максим вручил девушке алую коробочку от Tiffany. Дашино сердце дрогнуло. От волнения она закусила губу - неужели кольцо, неужели Максим решился? Ведь они договаривались подождать до ее восемнадцатилетия…
        Даша осторожно подняла глаза - Наташа безмятежно улыбалась.
        В коробочке лежал ажурный платиновый ключик с бриллиантовой осыпью. За колечко к нему цеплялся еще один ключ, совершенно обычного вида.
        - Это твоя квартира в Питере, - улыбнулся Максим. - Ты же хотела учиться?
        - Дашка! - Павлик влетел в столовую с такой скоростью, что едва не растянулся на скользком полу. Он прижимал к себе какую-то странную конструкцию из потемневших от старости брусков и реек. - Вот. Это тебе. Если антиквар не соврал, то это мольберт, ну, один из мольбертов, говорят, у каждого художника их бывает несколько, вот этот самого Васнецова. Который Виктор. Ну, который еще Иван Царевича нарисовал. Говорят, он еще и для церквей что-то делал. Прямо как ты.
        - У меня тоже есть подарок для тебя. - Наташа протягивала ей коробочку. Только не алую, а темно-багровую, как запекшаяся кровь.
        В коробочке лежало кольцо: платина и три бриллианта россыпью.
        - Нет! - Даша отшатнулась.
        - Что с тобой?
        - Не дотрагивайтесь до него! Это… это… - девушку трясло, как в лихорадке.
        - Макс, что с ней?
        - Нат, на твоем месте я бы послушался. Даша иногда видит то, чего не видят другие. И притом удивительно точно. Если ее так пугает это кольцо…
        - По правде сказать, оно меня саму иногда пугает. А иногда - притягивает.
        - Его нельзя трогать! Его нельзя держать в доме!
        - Ну… ты всегда можешь его продать, - предложила Наташа.
        - Нет! Господи, ну как же вы не видите!
        Даша не успокоилась до тех пор, пока Максим не отвез ее к Москве-реке. Они легко отыскали незамерзающее место, и злополучное кольцо кануло в черную зимнюю воду.
        Вечером Даша уехала в Питер.
        Максим поехал с ней - помочь обустроиться на новом месте. Он опасался, что Наташа его не отпустит, но она только улыбнулась. Максиму даже показалось, что она давно обо всем догадалась - только слепой не увидел бы, как их с Дашей тянет друг к другу, - но молчит, не желая ничего менять. Пусть идет как идет, жизнь большая…
        Однажды, прилетев в Петербург на выходные, Максим застал Дашу над россыпью фотографий.
        - Вот думаю, на кого он будет похож. Или она…
        - Кто? - растерялся Максим. - Ты задумала новую картину и ищешь центрального героя?
        Даша улыбнулась:
        - По-моему, это будет героиня. Уже шесть недель.
        Он опустился на пол и приник к ногам девушки:
        - Дашенька! Что же нам делать? Я не могу, не могу их оставить. И Павлик к Наташе так привязался, мамой называет. Что же делать, что же делать?
        - Ну что ты так страдаешь? Не надо ничего делать. Будешь приходящим папой, сейчас многие так живут.
        В россыпи фотографий Максим вдруг заметил одну, удивительно знакомую. Нет, не может быть!
        - Кто это?
        - Это мой папа. Только маленький еще - видишь, мальчишка совсем. И его родители. Так странно, да? Они мои бабушка и дедушка, а я их никогда не видела, только на снимке.
        Максим пригляделся: ну да, точно. Изо всех сил стараясь сохранить безразличный вид - только бы Даша не заметила! - он весело сказал:
        - Даш, я балбес. Как увижу тебя, вообще соображать перестаю. Даже руки не помыл, грязнуля!
        Он прихватил из кармана пиджака бумажник и закрылся в ванной. Положил на стиральную машину фотографию «Дашиного папы», рядом - другую. Единственную, оставшуюся у него от матери, ту, где был его отец со своей семьей. Как Максим ухитрился ее сохранить в своих беспризорных скитаниях, он и сам уже не понимал. Грязная, с обтертыми, обломанными краями. А вот Дашина фотография была чистая, даже не поцарапанная - в альбоме хранилась.
        Максим переводил взгляд с одного снимка на другой: седой красавец, худенькая темноволосая женщина и мальчишка с таксой на руках.
        Эти две фотографии неоспоримо свидетельствовали: он, Максим, младший брат Дашиного отца, Гены. Геннадия Михайловича. И его, Максима, мать записала Михайловичем - ведь не просто так? И фотографию сохранила. Матери у них разные, но как ни крути, Даше он, Максим, приходится дядей. Да, сводным - бывают ли сводные дяди? - и все же, все же. Брак между родственниками - плохо по всем канонам, человеческим и божеским. Если даже наплевать на моральную дикость такого союза, страшно подумать, какие генетические нарушения могут обнаружиться у их детей.
        Или родство все-таки не настолько близкое? Максим понимал, что решение нужно принимать очень быстро. Дашина беременность все фантастически усложнила.
        И он обратился к специалисту.
        «Специалист по генетике» - доктор медицинских наук, профессор, все, как полагается, - оказался суровой седовласой дамой с очень молодым лицом. При первом же взгляде на нее Максим почему-то почувствовал неожиданное спокойствие: да ничего страшного не случилось, чего он переполошился?
        - Это довольно далекое родство, - размеренно, как на лекции, объясняла дама. - Можно, конечно, сделать соответствующие анализы, но я вам даже без анализов скажу: вероятность генетических отклонений в вашем случае ничтожно мала. Практически как если бы вы были абсолютно чужими людьми. Какая-то степень родства так или иначе всегда присутствует у людей одной национальности, живущих на одной территории. Не зря ведь говорят, что все мы родственники по Адаму, - она улыбнулась. - Не огорчайтесь так. Даже браки между кузенами дают негативный эффект только в случае, когда они повторяются из поколения в поколение. А в вашем случае доля общих генов значительно меньше. Ну а если вас беспокоит моральный аспект… Боюсь, тут я вам не помощник. Сходите в какой-нибудь храм, поговорите с батюшкой. Но мне думается, что вас и там успокоят.
        Выйдя из генетической лаборатории, Максим долго бродил по сумрачным питерским улицам, почти не замечая окружающего. Только часа через два он остановился и, оглядевшись, понял, что ноги принесли его к Свято-Троицкой Александро-Невской лавре. «Поговорите с батюшкой» - вспомнился ему совет дамы-профессора.
        Максим вздохнул - кажется, здесь даже воздух другой - поднял глаза к бледному питерскому небу, по которому стремительно неслись вытянутые лохматые облака, и сделал шаг…


        Эпилог
        После того как Максим принял постриг, Даша и Наталья неожиданно сблизились. У обеих женщин хватило сил и мудрости, чтобы отбросить все прошлые конфликты и антипатии - отбросить, как то злополучное кольцо. Жизнь должна продолжаться, невзирая ни на что.
        Отправляясь в Питер, Наталья всегда берет с собой Павлика и маленького Гену. Даша с радостью встречает их у себя, одевает дочку - почему-то она гораздо больше похожа на Ларису, чем на Максима, - и они идут в Свято-Троицкий собор к поздней литургии. Глядят на мерцающие огоньки свечей, слушают божественной красоты пение, и им кажется, что Максим тоже стоит рядом, благословляя своих женщин и детей.


        Жизни и судьбы
        Наташа
        Дежурство начиналось в семь, но Фрида старалась приходить пораньше - чтобы и самой спокойно во все вникнуть, и никого из предыдущей смены не задерживать.
        - Как сегодня, много? - спросила она у высокой белокожей Карен, собиравшейся домой.
        - Часа полтора назад русскую привезли с обширным инсультом.
        Фрида подумала, что раз инсульт, да еще и обширный - наверняка килограммов двадцать у дамы лишних. А то и шестьдесят. Значит, и дыхание плохое, и вообще. Если что, санитаров на помощь звать придется. А Фрида любила управляться самостоятельно.
        - Очень толстая?
        - Да нет, молодая и красивая, тридцать шесть лет всего, - Карен на мгновение перестала переплетать свою роскошную косу. Такой косы не было не то что во всей их больнице, а, пожалуй, во всем Тель-Авиве. - Да сама посмотри.
        Фрида приникла к стеклянному «иллюминатору» бокса интенсивной терапии. Неподготовленный человек в такой обстановке вряд ли отличил бы старую ведьму от юной красотки. Может, и вовсе не понял бы, человек перед ним или часть сложной системы: трубочки, катетеры, датчики, провода и главенствующие над всем «космические» приборы с экранчиками - какие побольше, какие поменьше. Но Фрида наметанным взглядом тут же оценила все, что требовалось.
        - Действительно, молодая и красивая. И фигура отличная. Тридцать шесть лет? Странно. С чего бы там инсульту быть. Говоришь, русская? - обратилась она к Карен, уже стоявшей на пороге.
        - Да откуда я знаю! Наталья Потеха. Может, русская, может, с Украины или из Белоруссии. А может, вообще из Канады или из Австралии, там их тоже навалом. В приемном покое дочь ее сидит, можешь у нее спросить.
        Худенькая, нахохлившаяся, как воробышек, девчонка в мини-юбке издали показалась Фриде очень юной, лет пятнадцати-шестнадцати. Однако, подойдя поближе, медсестра решила, что девушке уже хорошо за двадцать: вполне взрослая грудь, и шея не первой свежести, и гусиные лапки у глаз уже наметились. Понятно, что все это пропадет, стоит девчонке выспаться, но сейчас, после бессонной ночи - наверное, с матерью на «Скорой» приехала - все возрастные признаки очень заметны. Очень странно.
        - Вы дочь Натальи Потехи?
        - Ой, вы по-русски говорите? Какое счастье! А то они меня спрашивают, а я ж не понимаю! Я только-только к маме приехала. Как она?
        Фрида пожала плечами:
        - Пока трудно сказать. Состояние стабильное, но тяжелое. Сейчас нужно в причинах разобраться. Ваша мама - гипертоник?
        - Да нет, - девушка пожала плечами. - Она всегда здорова была, и следила за собой, и зарядку делала. Только здесь, у вас, наверное, уже нет. Она ведь на заработки приехала. У меня дочка родилась с пороком сердца. Да еще диагноз поздно поставили. Одну операцию сделали, но неудачно. Она прям синеет, представляете? Надо срочно ее оперировать, в Германию везти, а это дорого очень. А ведь у нас даже в Киеве не заработки, а слезы. Вот мама сюда и приехала. Ну да, уставала она сильно, но ведь не из-за этого же? - Девушка уже чуть не плакала.
        - Из-за климата уставала? - суховато поинтересовалась Фрида. - Или все-таки еще что-то было? Понимаете, ваша мама совсем не похожа на человека, у которого может вдруг случиться инсульт.
        - Ну да, наверное, из-за климата. Она жаловалась, что очень жарко. И… - девушка вдруг смутилась, опустила глаза и залилась краской. - Она климакс тяжело переносила.
        Фрида задумалась. Ну да, конечно, климакс бывает и очень ранний. Но все-таки тридцать шесть лет… И у «девушки» этой у самой ребенок уже. Во сколько же лет она рожала? Да и мать тоже…
        - Погодите. Вам сколько лет?
        - Двадцать четыре.
        - У вашей мамы в карточке написано, что ей тридцать шесть лет. Поэтому я и удивилась - такой ранний климакс бывает очень редко.
        - Ну… - девушка опустила глаза. - На самом деле… Смешно, конечно: мне двадцать четыре, Наденьке скоро пять будет, а маме по паспорту тридцать шесть… А на самом деле…
        Медсестра кивнула, отметив это проскользнувшее «по паспорту».
        - Понимаете, - продолжала девушка, - мама всегда красивая была и старалась выглядеть… ну… она всегда очень молодо выглядела. Старалась, в общем. А когда мне пятнадцать было, она с Юрой познакомилась. Ему всего двадцать пять было, а она… в общем, это была какая-то сумасшедшая любовь. Но мама очень из-за возраста переживала. Сделала пластику - очень удачно, говорят, потому что первый раз - и даже паспорт поменяла из-за даты рождения. Они ведь жениться собрались, тут мало выглядеть на двадцать пять, там же возраст-то пишут… боялась она, что Юра увидит. Ну, знаете, если заплатить, кому надо, все, что хочешь, сделают.
        - Так сколько же ей на самом деле?
        - Через месяц пятьдесят будет.
        - Понятно. И что же дальше?
        - Ну… потом… потом у меня Наденька родилась. И… вот… деньги понадобились. А у мамы с Юрой как-то уже прошла любовь, завяли помидоры, в общем, не очень было. Они скандалили все время. Вот она и поехала сюда. Чтобы заработать. Но все равно недостаточно денег получалось. Мы решили, что вдвоем быстрее накопим. Я две недели назад прилетела, Наденьку с Юрой оставила, но с работой все не получалось, и вчера мы с мамой… мы из-за этого повздорили. Ей вдруг плохо стало, на «Скорой» увезли. А тут сказали - инсульт.
        - Понятно, - повторила Фрида. - Вы сейчас идите, нечего тут сидеть. Если что, я вам позвоню, договорились? И вот вам мой номер.
        - Спасибо. Меня Марина зовут.
        - Только… Марина, я вас пугать не хочу, вы надейтесь, молитесь, да, но…
        - Все плохо, да? - Марина всхлипнула.
        - Не слишком хорошо.
        Фрида смотрела в удаляющуюся от нее худенькую спину и думала, что эта самая Марина чего-то явно недоговаривает. Повздорили они, надо же! Впрочем, картина и без того достаточно ясная. Хорошо, что она с этой дочерью поговорила, все выяснила. А то - тридцать шесть лет, подумайте!
        Марина осторожно закрыла за собой сверкающую в лучах еще низкого утреннего солнца стеклянную дверь и боязливо оглянулась: в просторном зале было пусто. То есть там, конечно, находились какие-то люди, но - посторонние. Марина разжала кулачки - на ладонях остались глубокие красные следы - и облегченно вздохнула. Ей казалось, что эта ужасная медсестра с непроницаемыми черными глазами сейчас бросится вслед, потому что видит ее, Марину, насквозь и точно знает: в том, что случилось с мамой, виновата она, Марина…
        …Юра был хорош. Сказочно хорош. Марина искренне гордилась, что у мамы такой красивый муж. Высокий, сильный, подтянутый, он совсем не походил на отцов и отчимов ее подруг - с их залысинами, пивными животиками и тощими ногами; да еще эта мода на гавайские шорты! Кошмар.
        Безумной любви хватило года на три. Потом у мамы появился новый поклонник - как обычно, очень солидный, значительно старше ее. Потом еще один, и еще. Нет, ничего «такого», не подумайте! Наташа никогда не доводила своих поклонников до постели, виртуозно удерживая их на приличном расстоянии. Просто она жить не могла без мужского внимания. Ей нужно было, чтобы кто-то ею восхищался, ухаживал, носил на руках. Букеты, приглашения на закрытые концерты… Мама просто развлекалась, а Юра впадал в бешенство.
        Очередной скандал - мама опять отправлялась на какой-то концерт - разразился, когда Марина собиралась в гости к подруге. Вечеринка намечалась на даче, без взрослой опеки - а что, все совершеннолетние, почему не погулять?
        Юра догнал ее возле такси, буркнул «я провожу», уселся рядом - не драться же с ним! - и угрюмо промолчал всю дорогу. Марине не очень хотелось тащить его на Людкину дачу, но отвязаться от нежеланного сопровождающего она так и не смогла.
        Шампанское оказалось очень коварным напитком. Вроде слабенькое, а в голове сразу - приятный звон, и на все наплевать. К тому же от танцев все время хотелось пить, а соки и минералка очень быстро кончились… Как она оказалась в постели, Марина толком не помнила.
        Проснувшись утром, девушка почувствовала, что рядом кто-то есть. И этот «кто-то» сильно прижимает ее к себе. С трудом отпихнув тяжелую мужскую руку, Марина вылезла из постели и с ужасом увидела, что ее «сосед» - Юра.
        - Как ты мог? Мама… - она лихорадочно натягивала на себя разбросанную по углам одежду.
        - Да ладно, - едва проснувшийся Юра был явно смущен. - Наташка сама…
        - Что - сама? Да мама никогда!..
        - Марин, ну прости, ну бес попутал. Злой я был очень. Я ж и подумать не мог, что ты еще девственница.
        - С-скотина! - Марина отшвырнула его брюки, путавшиеся в ногах, и разрыдалась.
        Матери она, конечно, ничего не сказала, постаравшись забыть о происшедшем.
        Марина никогда не следила за своим «календарем», и когда она поняла, что беременна, что-то предпринимать было уже поздно, все сроки прошли. Наташа приняла известие о беременности дочери без восторга, но и без особого гнева: ну нагуляла, ну не говорит, кто отец ребенка, - ничего страшного, сами вырастим.
        Зато Юра догадался сразу. Когда родилась Наденька, он еще больше отдалился от жены, но и к Марине не приблизился, все свое свободное время посвящая малышке. Впрочем, казалось, что Наташу безразличие мужа ничуть не задевает.
        «Значит, только казалось, - думала Марина. - Какая же я все-таки скотина! Ну повздорили, ну обиделась - можно подумать, мы с ней в первый раз ссорились. Ну кто меня за язык тянул? А она побелела, покраснела и…»


        Григорий
        Едва сев в кровати, Григорий услыхал знакомое звяканье: Буря, мгновенно уловив, что хозяин проснулся, сдернула поводок с крючка - готовится к прогулке. Он привычно подумал: интересно, какого она цвета? Буря, как большинство собак-поводырей, - лабрадор. Но они бывают и черные, и палевые, и даже золотистые. Можно, конечно, спросить у помощницы, но услышать название цвета и увидеть его - две большие разницы, как говорят в Одессе. Впрочем, в Одессе Григорий никогда не был, а теперь, наверное, уже и не побывает.
        Помощница приходила дважды в неделю. Могла бы и каждый день, но Григорий упрямо отстаивал свое право оставаться самостоятельным. Не оттого, что ему мешало присутствие посторонней женщины, а для себя, чтобы самому не чувствовать себя беспомощным калекой.
        Так. Кофеварка уже булькает, творог достал, нужно переложить его в тарелку и - да, еще апельсин почистить. Ну и зачем ему помощница каждый день? Он и сам отлично справляется. Двадцатилетний опыт хирурга - и хорошего хирурга! - помогает и в этой темноте, в которой Григорий вынужден теперь жить. Как хирург, он прекрасно знал, что технически трансплантация, в том числе и трансплантация роговицы, сегодня не представляет никаких сложностей, все давно отработано. Основная трудность - в подборе донора. За этот год возможность появлялась не единожды, но каждый раз что-то не подходило.
        Неужели эта темнота на всю жизнь?
        «Стоп! - оборвал он сам себя. - Так нельзя. Вспомни закон хирургии: если заранее считать операцию провальной - она и окажется неудачной. Значит, нужно сосредоточиться на вере в успех и не давать воли мрачным настроениям».
        Виновники тяжелых мыслей - темнота и тишина. Совсем не страшные по отдельности, но когда они вместе, это жутковатые спутники. Буря, несмотря на кличку, соседка очень тихая. Вот Валентина все время что-то напевала, чем-то звенела… «Прекрати, - еще суровее сказал Григорий себе. - Нет у тебя жены. Нет. И не было никогда, понял? Чего тебя сегодня в мрачность понесло? Возьми себя в руки!»
        С темнотой пока придется смириться, а вот терпеть тишину совершенно необязательно. Григорий включил радио: «В Хайфе предотвращен теракт…», «Экологические проблемы Мертвого моря становятся…», «Руководство движения ХАМАС заявило…», «Батальон «Алия» просится в бой…», «Госбанк Израиля снижает кредитные ставки…», «Задержана партия наркотиков на сто миллионов шекелей…».
        Все как обычно, в общем.
        Буря, клацая когтями по полу, подошла, шумно вздохнула, ткнулась в ладонь мокрым холодным носом - утешала. Григорий потрепал ее по загривку - ничего, «будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней!»[1 - Н.М. Языков. Пловец.].
        - Помужествуем, Буря? Сейчас кофе выпьем и гулять пойдем.
        Псина еще раз ткнулась в ладонь и легла, привалившись к ногам.
        Григорий отхлебнул из чашки. Надо же, сахар забыл положить. Он потянулся к шкафчику, нащупал сахарницу и замер.
        Бабушка всегда пила без сахара - и кофе, и чай. Говорила, что с сахаром - это уже какой-то компот. Настоящий кофе должен быть с папиросой. Или с сигаретой хотя бы. Курила она непрерывно, прикуривая одну папиросу от другой. Ну, почти непрерывно. Невозможно ведь представить врача на обходе с папиросой. На операции - тем более. Но уж едва размывшись, Евгения Марковна отводила душу. Устраивалась в ординаторской с кружкой крепчайшего чая и, пуская клубы дыма, проводила «разбор полетов». «Дракон», - шептались за спиной санитарки.
        Много лет спустя, незадолго до отъезда в Израиль, Григорий впервые посмотрел фильм «Покровские ворота». Погруженный в работу, он не любил телевизор - скучал, засыпал. Но Валентина была уже беременна, он старался потакать жене, вот и уговорила: «Ну посиди со мной за компанию!» Когда на экране появилась Римма Маркова - в хирургической шапочке, с папиросой и незабываемым: «Резать к чертовой матери! Не дожидаясь перитонита!» - у Григория перехватило горло: бабушка! Весь остаток фильма он просидел, как приклеенный, ожидая появления «бабушки», даже не вытирал неудержимо льющихся слез. «Покровские ворота» он потом смотрел раз двадцать - и каждый раз плакал, и каждый раз казалось - вот выйдет сейчас на кухню, а там бабушка с неизменной папиросой и кружкой крепчайшего чая.
        В больнице Евгения Марковна проводила куда больше времени, чем дома, считая, что выходные придумали бездари и лодыри. Да и дома, обложившись книгами, специальными журналами и толстыми, «лохматыми» от обилия бумаг папками, все рисовала какие-то новые операционные схемы, иногда обращаясь к возившемуся возле книжного шкафа маленькому Грише:
        - Как вы считаете, коллега? Сработает?
        - Сработает, - важно отвечал он.
        В углу кабинета стоял скелет, а в нижнем отделении книжного шкафа - драный заяц, три грузовика, кубики, еще какая-то детсадовская ерунда и - кости. В большинстве своем - настоящие. Гриша уже в пять лет запросто отличал плечевую от большой берцовой. Да и читать выучился по медицинским справочникам. Ужас домработницы Нюры перед «мертвяками» его веселил. Нюра вообще была смешная, боялась даже салюта на День Победы - он напоминал ей войну и бомбежки - и почему-то ворон, считая их предвестниками всяческих несчастий. «Гринечку» Нюра обожала и даже пыталась спорить с Евгенией Марковной, когда та требовала:
        - Оставь мальчишку в покое, что ты его кутаешь! Он не старая бабка, а нормальный здоровый пацан.
        Ему было четыре года, когда родители уехали по распределению в Североморск, практически на край света. Гришу оставили с бабушкой и Нюрой. Временно, пока не обживутся.
        Ну да, временно. Мать приехала через десять лет.
        Из-за непрерывного курения и большой нагрузки на ноги - у хирургов работа стоячая, никуда не денешься - у Евгении Марковны развился тотальный тромбоз, и ей отняли левую ступню. Вот тогда мать и приехала - «поддержать». Еще молодая, но почти чужая женщина, даже странно было, что она называется «мама». Сильно пополневшая, громогласная, она тискала Гришу, причитала над бабушкой, рыдала и вообще производила невероятное количество шума и беспокойства. Четырнадцатилетний Гриша страшно боялся, что она заберет его с собой. Но, к счастью, обошлось. Бабушка сказала, что Гриша - вполне взрослый парень, а менять хорошую московскую школу на какой-то райцентр - невероятная глупость, и мать подчинилась. Евгения Марковна всегда умела настоять на своем.
        Она довольно быстро выучилась вполне сносно ковылять на протезе, называла себя «Маресьевым в юбке», но оперировать уже не могла. К тому же из-за прогрессирующего диабета у бабушки стало ухудшаться зрение. Однако на все увещевания коллег - «Евгения Марковна, вы же понимаете, что курить вам категорически нельзя!» - она отвечала:
        - Хватит меня учить! Я фаталистка. Сколько отпущено, столько и проживу. Да и что за жизнь - без операционной? Лекции? Консультации? Скучно, коллеги. Отстаньте, в общем. Стара я слишком, чтобы привычки менять.
        Вторую ногу отняли, когда Григорий поступил в медицинский институт. Евгения Марковна освоила инвалидную коляску, но с лекциями и консультациями тоже пришлось проститься. А через полгода умерла Нюра. Григорий крутился, как белка в колесе: институт, магазины, уборка. Готовку бабушка взяла на себя, заявив - мне все равно целый день делать нечего! - но поддерживать в квартире привычную хирургическую чистоту, конечно, не могла. Нельзя сказать, чтобы ей требовался такой уж глобальный уход - Евгения Марковна упрямо держалась за остатки самостоятельности. Но Григорий старался посвящать ей как можно больше времени. С потерей любимой работы бабушка как будто утратила внутренний стержень, и внуку становилось до слез ее жаль. И главное было - не показать этой жалости, сделать вид, что все в порядке.
        Разговоры «за жизнь» начинались всегда одинаково.
        - Коллега, - теперь бабушка называла его «коллегой» вполне серьезно, - мне сегодня звонил профессор Тихоновский. Хотя теперь он профессор и членкор, без пяти минут академик, а был ведь просто Коля, ассистентом у меня начинал. Вот, позвонил по старой памяти, уважил. Говорил, что ты у него самый блестящий студент, и после диплома добро пожаловать к нему в клинику. В общем, ты уже совсем большой мальчик. И хватит тебе все время со старухой сидеть.
        - Бабушка!
        - Что - бабушка? Что, девушек вокруг нет? Ну ладно, ты не ходишь никуда, но у вас же не одни парни учатся. Когда уже подругу приведешь?
        - Мне с тобой интереснее, - честно отвечал Григорий.
        Бабушка хмыкала:
        - Лестно, конечно. Но ты же не собрался переписать мужскую физиологию? Пора уже найти кого-нибудь.
        - Да они скучные все! В головах пустота, аж звенит.
        - Дорогой мой! - восклицала Евгения Марковна. - Девушка - это не библиотека, у нее немного другие… функции. И голова тут практически без надобности.
        Впрочем, девушек «на хирургии» было действительно немного, и большинство уже «заняты». А две даже замужем. И вообще, перспектива начинать ухаживания - дарить цветы, приглашать в кино - казалась Григорию глупой и несколько пугающей. Хотя насчет мужской физиологии бабушка была, конечно, права. Валентина, которая норовила в каждой аудитории сесть рядом с ним, несколько раз снилась Григорию в таких откровенных снах, что приходилось бежать в ванную и совать голову под холодную воду. Училась девушка так себе, по два хвоста в каждую сессию, да и красавицей не была. Но плотная ладная фигурка, пышная грудь, которую не могли скрыть даже самые просторные халаты, и невероятной белизны зубы с крошечной щербинкой придавали ей странную притягательность, вызывая совсем не «библиотечные» чувства.
        После госэкзаменов - сданных, разумеется, столь же блестяще, как и все предыдущие, - Григорий решил все же сходить на вечеринку к однокурсникам: все же скоро расставание, надо хоть однажды попробовать «гульнуть». Но предполагаемое «веселье» оказалось тягостнее, чем лекция по марксизму-ленинизму: общепитовские тарелки и консервные банки в острых хищных заусенцах, небрежно расставленные на жирной клеенке, торопливые беспорядочные тосты, плоские однообразные шутки «ниже пояса». Он вовсе не был брезглив - хирург все-таки! - но бессмысленная «грязь» его раздражала. Григорий хватил рюмку водки - не помогло. Не то чтобы он считал, что водка - это всегда плохо. На бабушкин день рожденья собирались ее коллеги, и Григорий с шестнадцати лет допускался за общий стол без каких-то ограничений. И выпить ему не возбранялось - хоть рюмку, хоть десять, если бы вздумалось. Водку наливали не в мутные разномастные стопки, а в странные вишневого стекла рюмки, сверкающие хрустальной гранью. И гораздо интереснее было не пить, а слушать. Разговоры быстро сворачивали на медицину, тосты предлагали за виртуозно сделанные
операции и «особо сложные случаи», да и шутили о том же. Выпивка ради мутного бессмысленного «веселья» казалась дикой.
        «Обмывать» экзамены Григорию наскучило уже часа через полтора. Наскучило настолько, что он начал потихоньку пробираться к выходу - тихо, по-английски, не прощаясь.
        Но в темной прихожей наткнулся на Валентину.
        - Уже уходишь? - удивилась девушка.
        То ли она стояла совсем близко, и резковатый дурманящий запах туманил голову, то ли глаза ее в темноте блестели как-то особенно призывно, то ли сработала та единственная рюмка водки… Григорий привлек девушку к себе и потянулся к ее губам. Валентина прильнула к нему таким гибким движением, словно в теле ее не было ни одной косточки. Хотя Григорий даже спросонья мог бы перечислить составляющие скелета - что по-русски, что по-латыни. «Действительно, - подумал он, - голова тут совсем без надобности».
        - Ну что, расслабился? - улыбнувшись, поинтересовалась Валентина, когда он восстанавливал дыхание, и потянула его в комнату. - Пойдем танцевать!
        - Нет. Я домой, - отказался Григорий. Возвращаться в дымный скучный сумбур «празднования» совсем не хотелось.
        - Ну вот еще! - недовольно протянула девушка. - Что еще за фокусы?
        - Там бабушка… одна. Я пойду.
        - Я с тобой! - решительно заявила Валентина и, подумав, робко добавила: - Можно? А то, правда, разъедемся все скоро. Знаешь, меня в Муром направляют. Я так боюсь, жуть. Хорошо хоть, в поликлинику, а не в практическую хирургию. А то я бы им там такого наоперировала…
        Они целовались всю дорогу - в метро, на улице, на лестнице - и в квартиру вошли, не размыкая объятий.
        - Бабуль, я дома! - сообщил Григорий, но ответа не дождался.
        - Давай тише, - шепнул он Валентине. - Она заснула, наверное. Я посмотрю.
        Но уже возле бабушкиной двери он знал, что именно увидит.
        Часа через три - после телефонных звонков, «Скорой» и прочей тупой суеты - Григорий обнаружил, что Валентина вовсе не ушла, а сидит, скрючившись, в дальнем углу его комнаты.
        - Извини. Мне показалось, что нехорошо сейчас бросать тебя одного, - смущенно объяснила она.
        Нет, конечно, Григорий ничего себе не позволил в эту ночь. Да он и не смог бы - как, когда перед глазами еще стояла бабушка, ставшая… телом. Таким же, какие он вскрывал в анатомическом театре.
        Они молчали, только Валентина сильно прижималась к нему. Такая горячая, такая живая, что потом Григорий думал, что, если бы не она, к утру он точно потерял бы рассудок.
        - Ты можешь остаться еще? - спросил Григорий, когда в шторы начали бить первые солнечные лучи. - Ничего делать не нужно, просто… просто рядом побыть. Можешь?
        - Конечно. Что ж ты один-то будешь. Вдвоем легче, - она осторожно погладила его пальцы.
        Мать с отцом прилетели к самым похоронам. Среди толпы бабушкиных коллег они смотрелись диковато - как папуасы на литургии.
        После поминок, пока Валентина перемывала гору грязной посуды, мать утащила Григория в его комнату, прикрыла дверь и зашипела:
        - Ты где эту… эту нашел? На ней же пробы ставить негде! Лимита лимитой! Ясное дело, на квартиру нацелилась, но ты-то включи уже голову, а не другое место!
        - Мам, ты чего? - изумился Григорий.
        - Мы там гнием на этом Баренцевом море, я уже все, что можно, себе застудила, а эта… нате, приперлась на готовенькое! Гони ее, чтоб сейчас же и духу тут не было! Да присмотри, чтоб не стащила чего!
        Григорий посмотрел на чужую женщину, которая почему-то называлась его матерью, раза три глубоко вздохнул…
        - Ты можешь располагать этой квартирой, как тебе вздумается. Ты ведь ближайшая родственница? Родная дочь! - он сплюнул прямо на пол. - То есть прямая наследница. Вот и наследуй. Посуду сама домоешь. Валентина! Пойдем отсюда.
        В комиссии по распределению чуть со стульев не попадали, когда Григорий - лучший студент, надежда курса! - попросил распределить его в Муром.
        - Как же так?! Сам профессор Тихоновский просил направить вас к нему в клинику!
        Но Григорий стоял, как скала. У него… семейные обстоятельства, и вообще он пока не чувствует себя достаточно уверенно, вот наберется практического опыта, тогда можно и к профессору Тихоновскому попытаться. А опыт лучше всего набирать в глубинке.
        Расписался Григорий с Валентиной перед отъездом - без всякой торжественности, без гостей, лишь бы побыстрее. Муром ему неожиданно понравился: зеленый, тихий, патриархальный, уютно разлегшийся на Окском левобережье. И городская больница на первый взгляд показалась вполне приличной. В общем, все бы ничего, если бы не быт. Григорий, конечно, не ждал московского комфорта, но, горожанин до мозга костей, почти с ужасом глядел на выделенное молодоженам жилье: печка, во дворе - поленница, за ней щелястая дощатая будочка - «удобства».
        - Да ты что! - радовалась Валентина. - Зато водопровод есть! Подумаешь - дров наколоть. Вот воду с колодца таскать - это и впрямь умаешься. Особенно зимой. Да ты не беспокойся, я ж деревенская, я все это умею. И ничего страшного, обживемся.
        И Валентина безропотно, даже радостно взяла на себя все бытовые проблемы: она же не терапевт, по вызовам не ходит, провела прием в поликлинике, можно и своим хозяйством заняться, ей совсем не трудно. Да и учебники надо все заново перечитать, а то Гришенька как начнет операции обсуждать, она лишь глазами хлопает, дура необразованная - только и славы, что с дипломом. Нет уж, раз такого завидного мужа отхватила, надо соответствовать. Она даже стол научилась сервировать «как в лучших домах». Ну и что, что салфетки и скатерти пачкаются со страшной скоростью, а грязной посуды при этом получается в три раза больше - Гришенька ведь из профессорской семьи, он так привык, а ей воды нагреть, постирать и лишние приборы перемыть совсем не трудно, правда-правда.
        Григорий, ничего этого не замечая, почти поселился в больнице - и оперировал с утра до ночи, и с послеоперационными пациентами, бывало, сидел. Медсестры, конечно, свое дело знают, но пациентов много, а на санитарок надежда плохая. Недоглядишь - они и кровать толкнуть могут, а то и капельницу зацепят. Одной из них Григорий устроил разнос, увидев, как та моет пол - повозила шваброй в центре палаты, и все. Да как так можно, поражался он, это же больница, а не вокзал!
        - Вот и мыл бы сам! - провинившаяся с грохотом швырнула швабру. - За такую зарплату дураков нет надрываться! Приперся из своей Москвы и будет тут еще правила устанавливать!
        Медсестры Григория тоже недолюбливали. Не операционные, конечно, те его боготворили, а палатные. Подумаешь, задремала на дежурстве - так на ночных все так делают, чего такого. Но он сам выкладывался по полной - это помогало забыть и о бабушке, и о блестящих возможностях, от которых он отказался, - и не желал делать скидок никому: медицина не терпит расхлябанности, не можешь работать как следует - уходи семечками торговать.
        - Вы бы помягче с ними, коллега, - увещевала его анестезиолог Берта Семеновна. - Работать-то и так некому, зарплаты у них копеечные, а на двух ставках, сами знаете, каково. Устают они, да и семьи почти у всех. Вот у вас сыночек родится, тоже небось дневать и ночевать тут перестанете.
        - Откуда вы знаете? Вы что, ясновидящая? - изумился Григорий.
        - Да вы что, коллега! - она засмеялась. - Городок-то крошечный, мы тут все друг про друга знаем.
        - Но с чего вы взяли, что мальчик будет?
        - Да ладно вам! У нашей Алевтины, ну, из гинекологии, глаз - рентген. Только-только сердечко у маленького начнет прослушиваться - а она их слышит рано-рано, - и тут же определяет, девочка или мальчик. И всегда в точку. Она вашу Валечку недели две назад смотрела, сказала - сын у вашего гения будет.
        - Какого гения? - недоуменно переспросил Григорий.
        - Так это про вас так говорят, - усмехнулась Берта Семеновна. - Эх, коллега, ваши бы руки да в хорошую клинику, вы такие чудеса творить могли бы. Уезжать вам надо.
        - Куда… уезжать? - не понял Григорий. - Мне вроде некуда.
        - Да на историческую родину, вы там мировой знаменитостью станете, это я вам точно говорю.
        - Вы же не уезжаете, - возразил он.
        - У меня и семья большая, и прочих родственников батальон, куда ж я поеду. А вам надо. Съедят вас тут. Съедят и не подавятся.
        Вечером Валентина усадила мужа смотреть «Покровские ворота». Григорий сквозь слезы смотрел на экран и вспоминал Евгению Марковну.
        Родился действительно мальчик. Назвали его Евгением, в честь бабушки. Григорий уже не ночевал в больнице и старался побольше бывать дома - Валентине нужно было помогать. Она, правда, говорила, что сама отлично справляется, но хлопот, конечно, сильно прибавилось.
        Как-то Григорий шел по темной улице и вспоминал бабушкины слова: «Ты должен пойти дальше меня. Я не стала великим хирургом. Не женское это дело. А ты сможешь». И вот, значит, кто-то его «гением» называет. Но что толку? Что толку в таланте хирурга, если для послеоперационных пациентов не хватает не то что нужных лекарств, а просто чистых простыней! Будь ты хоть трижды гением, а кого спасешь в таких условиях?!
        Неподалеку от дома он наткнулся на компанию не совсем трезвых подростков. Кто-то толкнул его в плечо, кто-то сделал подсечку. Быстро обшарив карманы и обозлившись от скудости «добычи», парни избили Григория - просто так, чтобы хоть какое-то удовольствие получить.
        Убедившись, что кости целы, он кое-как обтер снегом кровь с разбитой губы, с ужасом думая: «А если бы повредили руки? Я же умру без своей профессии! Да, права Берта Семеновна, - надо уезжать».
        В Израиле ему повезло. Оказалось, что профессор Тихоновский перебрался сюда уже два года назад. Григорий успешно пересдал необходимые экзамены и начал работать у своего бывшего учителя. Сперва, как положено, стажером, а затем и полноправным хирургом. К его изумлению, Валя тоже сдала экзамены и устроилась в поликлинику. Они даже смогли купить небольшую квартиру неподалеку от клиники, в которой работал Григорий. Действительно неподалеку - путь от дома до больницы занимал у него минут пятнадцать, а то и десять, очень удобно. Сперва, конечно, чтобы ипотеку выплатить, подрабатывать пришлось, ну и что? Работы Валентина никогда не боялась. Это же счастье, что у нее все так чудесно сложилось: самый замечательный в мире муж, прекрасный сын и квартира своя. Что еще нужно?!
        Впервые она взорвалась через семнадцать лет:
        - Ты даже для сына ничего сделать не хочешь! Его скоро в армию заберут, а тебе наплевать! И на меня всегда было наплевать! Я подстриглась по-новому, покрасилась - ты заметил? Да ты на меня вообще не глядишь! Работа у тебя, видите ли! Она тебе и жена, и любовница, и семья. Хоть бы раз спросил: Валя, чего тебе хочется, Валя, как ты себя чувствуешь? Мне сорок два года, а мы в отпуск вместе ни разу не съездили! - Валентина со злостью швырнула вилку. Та, звеня, упала на пол и укатилась под раковину.
        - Мам, ты чего это? - изумился Женя.
        - Женечка, сыночек, я очень боюсь за тебя. Тебе ведь в армию скоро.
        - Да ладно, мам, - отмахнулся Женя. - Всех призывают.
        - А вдруг… - Валентина разрыдалась.
        - Да ну тебя! Можно подумать, прямо всех убивают. Это и без всякой армии можно на небеса угодить, взрывы вон чуть не каждую неделю. И под машину можно попасть. Не бойся, ничего там, в этой армии, страшного нет. Все служат, и я отслужу.
        Он погиб через полгода после начала службы.
        Валентина не рыдала, не билась в истерике. Только сказала после похорон - тихо и устало:
        - Не был бы ты евреем - наш сын остался бы жив!
        В квартире воцарилась тишина. Валентина больше не напевала вполголоса свои любимые песни, не гремела посудой. Возвращаясь из своей поликлиники, она закрывалась в комнате сына и сидела так тихо, как будто ее вообще не было.
        Может быть, если бы Григорий подошел к ней, обнял, прижал - как она прижимала его в ту ночь после бабушкиной смерти, - да, наверное, ледяная тишина и растаяла бы. Но Григорий знал только одно спасение от непрекращающейся боли - работу.
        Он пропадал в клинике с утра до ночи. Иногда привозили мальчиков, таких же, как Женя. Он оперировал, и ему казалось, что он спасает сына.
        …Буря, вздыхая, опять процокала в прихожую и заскулила под дверью. Тут же раздался звонок, и знакомый голос произнес:
        - Григорий, это я, Кармит. Пожалуйста! Я же слышу, что ты дома. Может быть, ты сегодня меня впустишь? Григорий! Я знаю, я виновата… Прости меня! И Арону опять плохо. Легкие сохнуть начали. Совсем плохо. Они говорят, только трансплантация…
        Григорий подошел к двери, постоял, кусая губы, но не открыл:
        - Ты ни в чем не виновата. Уходи. Пожалуйста. Арону я сейчас помочь не смогу.
        - Я тебе продукты привезла. Возьми?
        - Мне ничего не нужно. У меня все есть.
        - Вот. Я на дверную ручку повешу, потом возьмешь. Прости меня.
        Познакомились они в больнице.
        …Кармит была маленькой и худой. Копна жгуче-черных кудрей казалась неправдоподобно тяжелой для ее хрупкого тела. Женщине очень подходило ее имя - Кармит - «виноградник»: тонкая гибкая лоза и тяжелые блестящие грозди. Кармит все время сидела у палаты сына, с надеждой вскидывая блестящие от слез, похожие на мокрые виноградины темные глаза, едва в коридоре появлялся Григорий. Сперва он лишь слегка улыбался ей, не сбавляя шага - мол, с мальчиком все в порядке - потом начал ненадолго, на минуту-две, останавливаться. Она не сразу понимала сплошь состоящие из медицинских терминов пояснения, и он терпеливо объяснял еще раз, попроще.
        Все говорили, что пострадавшего в теракте Арона может спасти только чудо: сломанные ребра ранили оба легких и повредили какие-то сосуды, так что сгустки крови создавали дополнительное давление. И вот этот высокий худой человек с большими руками совершил то самое чудо - Арон остался жив и даже поправляется. Ведь правда, он поправляется? Кармит хотелось все время говорить о своем сыне, хотелось, чтобы его спаситель, совсем не похожий на врача, снова и снова повторял ей, что «динамика положительная» и «оснований для беспокойства нет». Чтобы не отнимать у «спасителя» драгоценное время, она стала провожать Григория из клиники до дома. Он рассказывал, как проходит восстановление, и Кармит хотелось плакать и смеяться одновременно.
        Валентина смотрела из окна на тонкую фигурку, идущую рядом с мужем, и чувствовала, как в груди поднимается жгучая черная ярость: как он может?! Значит, ему действительно на все наплевать - на… на… на Женечку… И на нее, на Валентину, наплевать. Наплевать, что она не может ни есть, ни спать, ни вообще жить. А эта черноволосая дрянь - да как она смеет!
        Валя купила кислоту для чистки засорившихся труб, перелила в пульверизатор, из которого опрыскивала цветы, подумав, добавила туда еще хлорной извести - вспомнила, как в деревне баба Дуся плеснула в лицо соседке, что зарилась на Дусиного мужа.
        Валентина долго стояла за выступом стены, вглядываясь в прохожих. Солнце уже легло на горизонт, когда она их увидела - Григория и эту тварь. Ничего, сейчас развратница за все расплатится!
        Валентина покрепче сжала скользкий пластиковый флакон и подняла руку…
        Григорий еще успел отодвинуть Кармит к себе за спину, а отвернуться не успел: Валентина уже нажимала на рычаг. Она в ужасе увидела, как муж прижимает к лицу руки, услышала крик Кармит - и безвольной куклой опустилась на тротуар, ничего больше вокруг не замечая. Приехавшие полицейские затолкали ее в машину. Женщина молча подчинилась. На следствии ей задавали какие-то вопросы - она не отвечала ни слова, перевели ее к психиатрам - она продолжала молчать, почти ничего не чувствуя. Только сердце как будто разрасталось, занимало в груди все больше места и давило вокруг, давило так, что в глазах чернело от боли.


        Марина
        Марина металась по съемной Наташиной квартире, бессмысленно хватая и роняя все подряд: сумку, зеркало, одежду, какие-то грязные чашки.
        Экономя деньги на операцию Наденьки, женщина сняла самую убогую квартиру из тех, что можно было найти. А постоянная усталость не позволяла ей хоть немного привести временное жилье в порядок. Да и зачем? Оно же временное. Ободранные стены, липкий от старости линолеум в отвратительных пятнах, подтекающие краны, выщербленная раковина.
        Что же делать? Даже если врачи совершат чудо, неизвестно, сколько займет восстановительный период. Медицинская страховка у Наташи минимальная, значит, на содержание ее в больнице опять потребуются деньги.
        Марина обессиленно опустилась на грязный продавленный диван с выпирающими отовсюду пружинами и услышала, как в замке скрежещет ключ.
        Вошедший в квартиру мужчина, коренастый, седоватый, на вид лет пятидесяти, совсем не походил на грабителя или тем более на бандита, но Марина испугалась:
        - Вы кто? Что вы тут делаете? Откуда у вас ключ?
        - Я хозяин, - мужчина, похоже, удивился. - Моя квартира. Ты кто? - он говорил медленно, с трудом подбирая русские слова.
        - Я дочь Натальи. Она в больнице, - сообщила Марина и подумала, что хозяин - это еще хуже, чем грабитель. Вдруг он ее сейчас выгонит?
        - Больница - нехорошо. Завтра за квартиру нужно платить. Завтра, - он почему-то посмотрел на часы, подтянув вверх засаленный рукав обвислого джемпера, и постучал по циферблату. - Завтра. Или платить, или уходить. Понятно?
        - Да, да. - Марина уцепилась за слово «завтра», как за спасительную соломинку. - Завтра, да.
        - Платить? - мужчина неодобрительно покосился на ее распахнутую сумку, торчащую из-под стола.
        - Да, да. - Марина изо всех сил закивала и даже попыталась улыбнуться. - Завтра.
        Хозяин пожал плечами и ушел.
        Какое-то время Марина бесчувственно следила за движением секундной стрелки: круг, еще один, и еще. Каждый казался бесконечным, отодвигая «завтра» в почти неразличимое «когда-то потом». Так успокоительно далеко, можно ничего не предпринимать, а главное - ничего не решать.
        Сколько-то кругов спустя - десять? сто? - женщина отвела взгляд от циферблата. Нестерпимо горячее солнце, которое не могли удержать грязные стекла давно не мытого окна, заливало почти всю комнату: диван, стул, угол стола, сумка… Время из неспешно-медлительного, почти неподвижного, стало вдруг неудержимо-стремительным. Показалось, что к «завтра» тянется тугая, дрожащая от напряжения резинка - и сокращается, неумолимо сокращается. Никакого успокоительного «потом». «Завтра» вот-вот обрушится на Марину и раздавит. Потому что она не может - не может! - ничего решить, ничего придумать. Она в ловушке, и ловушка вот-вот захлопнется.
        Вот если бы найти - ну хотя бы под диваном! - чемодан денег! Пусть он будет совсем небольшой, пусть не чемодан, а портфель - как тот, с которым она когда-то ходила в школу…
        Женщина так ясно представила себе этот портфель, что даже заглянула под диван: дохлые мухи, сломанный карандаш, какие-то осколки.
        Марина схватилась за телефон. Денег на счете почти не оставалось, но выхода не было. Она не может ничего придумать, не может никого спасти - ни маму, ни… Наденьку. Она, Марина, совсем одна сейчас, а ей так нужна поддержка. Ну хоть чья-нибудь!
        - Юра! У мамы инсульт. Обширный. Она в больнице, состояние тяжелое, - торопливо говорила Марина, словно видела, как каждое слово сокращает остаток денег на счете. - И хозяин сейчас приходил, завтра за квартиру нужно платить. Юра! Я не знаю, что делать.
        - Ч-черт! Работу ты не нашла?
        - Нет. Не получается. И денег у меня только на обратный билет.
        - Бросай все и прилетай. Наденька… ей… У нас очень мало времени. Будем здесь пытаться. Может быть, я в банке сумею ссуду взять или кого-то из старых друзей уговорю. Квартиру заложим, в конце концов!
        - Но как же мама? Я же не могу ее так бросить.
        - Марина! - он почти кричал. - Наташе ты сейчас не поможешь. Ты хоть представляешь себе, что такое обширный инсульт? Она наверняка только на приборах и держится. Вот с тебя завтра потребуют денег за содержание в больнице или вообще выдадут парализованное тело - и что ты делать будешь? Если медики родственников не найдут, то на улицу-то Наташу не выкинут, это все-таки больница. Возвращайся! Времени совсем не…
        Из трубки покатились короткие гудки - связь прервалась. Марина попыталась еще раз набрать номер, но механический голос безразлично сообщал: «Сумма на вашем счете недостаточна для совершения звонка». «Обычного» телефона в этой убогой конуре, именуемой «квартирой», разумеется, не было.
        Может быть, Юра сам перезвонит? Но Марина понимала, что ждать этого бессмысленно. Он уже все сказал, а ей остается только подчиниться.
        И маму придется оставить в полной неизвестности. Что с ней будет? Что, если она завтра умрет? Позвонить перед отлетом в клинику? Нет, страшно. И что толку? Что Марина может сделать?


        Наоми
        Прижавшись в угол автобусной остановки, Наоми пыталась хоть чуть-чуть согреться. Но промокшее насквозь платье совсем не защищало, и ветер, казалось, выдувал из худенького тельца остатки тепла. Соседские дети в такую погоду надевали плотные курточки, но у Наоми никакой куртки не было. Отец считал, что это пустая трата денег - в Израиле не бывает холодно. Наоми поежилась, с тоской вспоминая летнюю жару. Впрочем, пустая трата или не пустая, а денег все равно не было. Отец, поглощенный изучением Торы, зарабатывал мало. Зато холодильников у них было целых два - для мясного и для молочного. Не разные полки, как у соседей, а два разных холодильника - чтобы никаких случайностей! Холодильники, правда, были старенькие. Мать, конечно, не работала - заповедь «плодитесь и размножайтесь» отец чтил, и новые братья и сестры появлялись у Наоми часто. Сейчас в семье кроме нее еще семеро, и мать снова беременна.
        От холода привычно заныла поясница. Лет в десять Наоми нашла на улице щенка. В общине собак никто не держал, и, конечно, девочка знала, что собака - нечистое животное, но щеночек был такой маленький, такой несчастный! Ей хотелось всего лишь покормить щенка и отнести в безопасное место. И кто же мог подумать, что гнев отца будет настолько ужасен. Пережидая домашний «шторм», Наоми тогда, как и сейчас, попала под зимний дождь с ветром. На следующий день у нее поднялась температура, а еще через неделю стало совсем плохо. В больнице пришлось пролежать месяц, а при выписке предупредили: нужно соблюдать диету и вообще беречься - почки застужены сильно.
        А два дня назад Наоми узнала, что отец собрался выдать ее замуж. Жених был высок, костляв и сутул, землистую кожу усеивала россыпь вулканических прыщей.
        В этот момент в душе привыкшей к безоговорочному послушанию Наоми что-то как будто взорвалось: как? Вот этот урод - зато «из хорошей семьи» - будет теперь командовать ею так же, как отец командует матерью? А ей останется - рожать, мыть, готовить, убирать? Да еще поминутно опасаться что-нибудь нарушить. На территории общины даже тротуары недавно «поделили», установив таблички: «Тротуар для мужчин, женщин просим не задерживаться». И так - всю жизнь? Да и сколько она будет продолжаться, эта жизнь? Наоми вспомнила больницу и врача, который рассказывал матери про почечную недостаточность.
        Улучив момент, когда отец ушел в ешиву, а мать задремала, Наоми выскользнула из дома. Денег было мало - «карманными» детей не баловали, а взять тайком она не смогла бы даже под страхом смерти. Ничего, главное - заплатить за автобус и уехать куда-нибудь, где отец ее не найдет. Дальше она не загадывала.
        Пассажиров в автобусе было немного, но они разительно отличались от тех, кого Наоми привыкла видеть вокруг себя. На боковом сиденье оживленно болтали две женщины - ровесницы ее матери. С непокрытыми волосами! Неужели обе незамужем? «Ничего, - успокаивала себя Наоми, - это и есть другая жизнь». Девушка забилась на заднее сиденье - женщины проводили ее сочувственными взглядами - и начала потихоньку успокаиваться. Дождь и ветер больше не терзали ее, да и вообще в автобусе было теплее, чем на улице. Сперва Наоми жадно глядела в окно, на чужой, яркий и чудесный мир, но вскоре усталость взяла свое. Мелькание пестрых заоконных картин, размеренное покачивание автобуса и мягкое уютное тепло расслабляли и убаюкивали. Она не заметила, как ее сморил сон.
        - Девушка, мы уже в парк приехали! Автобус дальше не идет, просыпайтесь!
        Наоми с трудом открыла глаза: молодой парень, улыбаясь, осторожно тряс ее за плечо. Этого нельзя, ужаснулась Наоми, мужчина не может касаться посторонней женщины! Неужели этот… не знает таких простых вещей? Она осторожно отодвинулась.
        - Где мы? - прошептала она.
        - В Тель-Авиве. А ты куда собиралась? - окинув ее взглядом, парень нахмурился. - Ты же девчонка совсем! - худенькая большеглазая Наоми действительно выглядела куда моложе своих шестнадцати. - Да еще и из… этих, праведных. Где твои родители? Тебе же домой нужно, да? Может, тебя отвезти?
        - Нет-нет, - испугалась Наоми. - Мне нельзя домой, я там умру. Не надо домой!
        Парень немного помолчал.
        - И что ты собираешься делать?
        - Не знаю. - Наоми казалось, что автобус продолжает качаться, а перед глазами все плывет.
        - Эй! - парень коснулся ее лба, но на этот раз она даже не вздрогнула. - Да ты горишь вся! Вот что. Моя мама - медсестра. Поедем к нам, она тебя посмотрит, а там уж решим. Не бросать же тебя тут больную.
        Наоми действительно едва держалась на ногах. Парень бережно вывел ее из автобуса - она, смирившись, уже не шарахалась от каждого прикосновения - и усадил на переднее сиденье старенькой «Мицубиси».
        - Тебя точно не надо домой отвезти? Лет-то тебе сколько?
        - Не надо домой! Мне шестнадцать уже.
        - Надо же, никогда бы не подумал. А зовут как?
        - Наоми.
        - А меня - Шай.
        - Где ты учишься?
        - Пока нигде. Я демобилизовался недавно. Вот видишь, дальний автобус вожу, мне нравится. Но вообще собираюсь в университет поступать, хочу быть биологом.
        - Биологом? - удивилась Наоми. - Какая странная профессия. Ведь мужчины изучают Тору, разве нет?
        - Ну… Если все будут изучать Тору, кто же будет, например, новые лекарства изобретать? Поэтому некоторые изучают, некоторые нет. Ваши, наверное, изучают… - Шай скосил глаза: длинное, закрытое, почти бесформенное платье, гладко затянутые волосы. - Ты ведь из харедим, верно?
        Наоми кивнула, не в силах отвести глаз от смуглых мускулистых рук, свободно лежащих на руле. Шай вел машину легко, как будто не замечая ни дороги, ни плотного автомобильного потока, без труда перестраиваясь из ряда в ряд, - но двигались они очень быстро.
        - Понял! - вдруг воскликнул он. - Ты села где-то возле Иерусалима. Значит, ты, наверное, из Бейт-Шемеша, да? Там большая община.
        Наоми испуганно замотала головой.
        - Нет-нет, я…
        - Да не бойся ты! Я не собираюсь возвращать тебя родителям. Сбежала и сбежала. Так часто бывает. С мамой работает девушка, она тоже когда-то из общины ушла. И ничего, освоилась, выучилась, сейчас медсестра, хочет дальше учиться, чтобы врачом стать. Только твоей семье надо все-таки позвонить, что ты жива, чтобы не беспокоились.
        - Да, наверное. Только у нас телефона нет. Можно в ешиву позвонить, отец почти всегда там.
        - Ладно, придумаем что-нибудь. А то правда нехорошо, будут тебя разыскивать.
        - Не будут, - угрюмо прошептала Наоми. - Им все равно. Они… молятся. А вы… совсем не молитесь?
        - Ну почему - совсем? Что ж мы - не евреи, что ли? И Хануку, и Пурим отмечаем, как положено. И в шаббат свечи зажигаем. Правда, - он покрутил головой, - не всегда.
        - Почему? - Наоми изумилась так, словно новый знакомый сообщил, что не всегда снимает штаны перед тем, как сходить в туалет. Шаббат - это… это же… Да нет, не может быть! Он, наверное, пошутил.
        - Не всегда - потому что не всегда получается, - объяснил Шай. - Ну вот представь: человеку стало плохо, его в больницу привезли. А врачи и медсестры вдруг говорят - шаббат. Больной-то умрет тем временем. В общем, у мамы дежурства бывают, да и я работаю. Так что стараемся, но уж как получится.
        - А твой отец? Он тоже работает?
        - Отец погиб. Давно уже, я маленький был, я его не помню почти.
        - Прости, пожалуйста. Вы с мамой вдвоем живете?
        - Ну… у нее есть… - Шай засмеялся. - Приходящий муж. Алекс. Он ничего, славный такой. Врач.
        - Как это - приходящий? Почему они не поженятся?
        - Вот уж не мое дело! Им так удобнее. Встречаются, когда настроение есть. Мама говорит, что она старая уже, чтобы что-то в жизни менять. Но это она шутит так. Какая она старая - молодая совсем.
        Маму Шая звали Рут. Действительно очень молодая - Наоми вспомнила свою мать, рядом с Рут она показалась бы старухой. И очень веселая.
        - Надо же! Сынок родственницу привез!
        - Почему… родственницу? - удивилась Наоми.
        - Да ты что! Библейская Руфь и Наоми, ну? Неужели не знаешь? Не поверю!
        - Наоми была свекровью Руфи. Только правильнее Ноеминь, - робко сообщила девушка.
        - Ну, это все равно, - засмеялась Рут. - Так. Раз ты мне почти родственница, значит, надо о тебе позаботиться, - она оценивающе оглядела девушку. - Мыться, греться, ужинать и лечиться. Будем?
        Наоми кивнула. Она почти перестала бояться, точно увидела вдруг - здесь ей ничего плохого не сделают. Второй в жизни самостоятельный поступок как будто отнял у нее все силы. Тем более что совсем непонятно - что нужно делать в этой новой, непривычной и незнакомой жизни. А эти веселые люди, казалось, точно знают - что делать и как дальше жить. Как-то незаметно для себя, она рассказала обо всем - и об отце, и о щенке, и о женихе…
        Рут слушала правильно - она словно сама участвовала в рассказе.
        - Мам, я пойду? - спросил Шай, когда Наоми закончила. - Меня Ривка ждет.
        - Иди-иди. Ты тут без надобности, мы уж сами. Да, будете гулять, зайдете в аптеку, вот, возьми список. Пока, сынок. Ривке привет передавай. Ах да, про самое главное забыла, - она начала быстро что-то писать в блокноте, вырвала лист и отдала Шаю. - Но это уж пусть Ривка, ладно? А то девочку даже переодеть не во что, в мои-то одежки ее два раза можно завернуть, и еще останется. Ну, там уж сами сообразите. Беги!
        Наоми облегченно вздохнула. Шай, конечно, очень добрый, но он все-таки мужчина - посторонний мужчина. Всю жизнь Наоми знала - так нельзя, не полагается.
        Вот его мама - это совсем другое дело. С ней так… безопасно.
        Ухаживая за Наоми, Рут непрерывно говорила что-то веселое и очень успокаивающее.
        - Мы тебя согреем, подлечим, откормим, а то прямо как воробышек, все ребрышки наружу. Будешь умница и красавица. Ты ведь красавица - вон глазищи какие! А волосы? Чудо, а не волосы! Совершенно незачем их так стягивать, и про всякие правила не надо выдумывать. Суламифь ничего не стягивала, вспомни: «волосы твои, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской». Где вы видали прилизанных коз? А дальше помнишь? - «волосы на голове твоей, как пурпур; царь увлечен твоими кудрями». Ты ведь такая же рыжая, как Суламифь, и кудри у тебя не хуже. Красавица! А то выдумали тоже - сразу замуж! Вырастешь, выучишься, у тебя этих женихов будет - только выбирай! Учиться-то будешь?
        - Буду, - шепотом согласилась Наоми.
        - Правда, наверное, нагонять много придется. Говорят, в ваших школах ничему, кроме Торы, и не учат.
        - Почему это? - возразила Наоми. - Просто Тора - главное. Но у нас и математику преподают, и географию, и вообще все.
        - Ну вот и славно, - с некоторым сомнением в голосе похвалила Рут. - А вот звонить твоему отцу мы, пожалуй, не будем. Надо ведь, чтобы ты сама с ним поговорила, а ты испугаешься, так? Наверное, лучше ему письмо написать. Он ведь твой почерк знает?
        - Конечно. - Наоми уже почти успокоилась. Да, невозможно не сообщить о себе - «чти отца своего и мать», но звонить, разговаривать с отцом? Даже подумать страшно. А письмо, как предлагает эта заботливая женщина, - это замечательно придумано.
        - И отлично. Напишешь, что жива-здорова, чтобы не искали. А письмо Шай из Иерусалима отправит. Чтобы следы замести, - Рут хитро подмигнула и расхохоталась. - В самом деле, нельзя же тебя опять в общину на съедение бросить. Ты ведь не хочешь туда возвращаться?
        - Нет-нет! - Наоми чуть не заплакала.
        - Ну-ну, все хорошо. Никто тебя и не гонит. Ты только жить начинаешь, тебе учиться надо.
        Учиться пришлось всему: включать телевизор - у Наоми дома, конечно, никакого телевизора не было, готовить на электроплите, пользоваться сотовым телефоном и посудомоечной машиной. Страшнее всего оказалось выйти на улицу в новой одежде. Шай, впервые увидев Наоми в джинсах и маечке, аж присвистнул:
        - Вот это да!
        - Может, лучше длинную юбку надеть? И майка без рукавов, нехорошо, неприлично…
        - Такую фигурку прятать - ишь чего выдумала! Да ты к зеркалу подойди - все фотомодели от зависти под диван уползут. Давай, поторапливайся, в школу пора.
        В школе, конечно, пришлось нелегко. Но, к удивлению Наоми, никто над ней не смеялся - мало ли почему люди в учебе отстают. И она занималась почти с ожесточением, просиживая над учебниками дни и ночи, - Рут с трудом загоняла ее спать. Шай охотно помогал разобраться с самыми сложными разделами физики или химии. Он обращался с Наоми, как с младшей сестренкой: развлекал, заботился, опекал. Уходя вечером на свидание с Ривкой, легонько щелкал по носу и смешно подмигивал:
        - Не шали без меня!
        А Наоми почему-то становилось грустно. Иногда она специально говорила, что опять «вот тут и вот тут» что-то не понимает. И Шай оставался дома. Да-да! Звонил Ривке, извинялся - и садился рядом с Наоми за учебники. Заявлял - мол, ему тоже не вредно освежить в памяти все, что учил в школе. А то из университета выгонят. Шутил, конечно.
        - Для тебя эта религиозная дурочка важнее меня! - однажды вспылила Ривка.
        - Как ты можешь? - удивился Шай. - Ей нужно помочь. Она очень старается, но ведь ей так трудно ко всему привыкать.
        - Вот видишь - ей трудно. А мне? И вообще! - окончательно разозлилась Ривка. - Ты думаешь, ты единственный парень на свете?
        Шай посмотрел на нее задумчиво и печально:
        - Вообще-то я довольно долго именно так и думал. Потому что если не так, то зачем встречаться?
        - Ну и целуйся со своей смиренницей! И не звони мне больше! - Ривка схватила сумочку и выскочила из кафе, где они любили встречаться. «Раньше любили, - подумалось ей. - Может, не надо было ссориться?.. А, наплевать! Парней много, Шай, конечно, и добрый, и заботливый, но на нем свет клином не сошелся».
        А Шай долго еще сидел за опустевшим столиком и пытался понять собственное сердце. Оказывается, эта смешная малышка Наоми заняла там очень много места. Впрочем, какая она теперь малышка… Когда по улице идет, встречные парни головы сворачивают. А она как будто и не замечает. Или вправду не замечает? Вроде и привыкла к новой жизни, а все равно другая. Решительная - из дома сбежала! - и в то же время удивительно робкая, стеснительная. Инопланетянка.
        - Ой, как ты рано сегодня! - Наоми буквально засияла, увидев его. - Я ужин приготовила, а кормить некого: Рут на дежурстве, ты гулять ушел.
        «Где были мои глаза?» - подумал Шай.
        - Я уже пришел, можешь меня кормить.
        Наоми ринулась на кухню. Шай почему-то, вместо того чтобы идти мыть руки, двинулся туда же - и они столкнулись в узком дверном проеме…
        Как же так? В небольшой квартире Шая и Рут они так сталкивались уже миллион раз. И над учебниками сидели плечом к плечу. Что изменилось? Никто не знает, когда и где ударит молния.
        Наоми, кажется, совсем ничего не боялась - какая там «робкая»… А вот Шай в какой-то момент испугался:
        - Ты… ты правда хочешь?
        - Да… да… - хрипло прошептала она.
        Зато она испугалась потом - и совсем не того, чего, как казалось Шаю, можно было сейчас бояться:
        - Ой, я же тебя так и не накормила! Ты же голодный наверняка!
        «Вот на какой планете таких выводят?» - подумал Шай, чувствуя, как губы сами собой неудержимо расползаются в бессмысленную счастливую улыбку.
        На кухне Наоми хлопотала возле стола.
        - Благослови еду, - попросила она. - Пожалуйста! Сегодня - самый важный день в моей жизни.
        Шай смутился:
        - Наоми! Я… я не знаю эту молитву.
        - Тогда давай вместе. Хорошо?
        Рут, вернувшись утром с дежурства, по сияющим глазам Наоми сразу обо всем догадалась. Но промолчала, только подумала: наконец-то сыночек распознал, какое сокровище ему судьба подбросила! Все-таки до мужчин иногда все ужасно долго доходит!
        А некоторое время спустя она заметила и еще кое-что - кажется, даже раньше, чем сама Наоми. «Как ей помочь? - думала Рут. - Может, намекнуть Шаю?»
        Но Наоми справилась сама. Ей, с ее воспитанием, и в голову не пришло бояться или огорчаться: ведь основное назначение женщины - продолжать род.
        - Шай, у меня будет маленький, - сообщила она, светясь от счастья.
        - Ты же в университет хотела поступать, - растерялся он.
        - Дети - это благословение! - сказала Наоми очень серьезно, а ее глаза искрились улыбкой.
        И только тут до Шая наконец дошло, что это их общий «маленький».
        - Наоми! Любовь моя! Я просто идиот! А ты - чудо! Сокровище мое!
        Вечером он надел ей на палец колечко.
        - Какое красивое! - совсем по-детски обрадовалась девушка. - У меня никогда не было никаких украшений. Спасибо!
        Спасибо - ну надо же! Точно - инопланетянка!
        - Ты… ты выйдешь за меня замуж? - покраснев от смущения, как рак, с трудом выговорил Шай.
        - Конечно, - улыбнулась Наоми. - Какой ты глупый. А как же иначе?
        Рут отвела ее на обследование в свою больницу, к самому лучшему профессору.
        - Я бы рекомендовал прервать беременность, - сурово сообщил тот.
        - Что?! - ужаснулась Наоми.
        Рут только вздохнула и побледнела.
        - Конечно, первый триместр у вас почти прошел, и прошел, в общем, благополучно. Но видите - уже отеки начались, и цвет лица серый. Анализы тоже не очень хорошие. Посмотрите, коллега? - он повернулся к Рут. - Почечная недостаточность будет непрерывно развиваться. Даже если удастся более-менее благополучно доносить ребенка, во время родов может случиться всякое. Нет, беременность лучше прервать, подлечиться, даже, наверное, сделать пересадку почки - и тогда рожайте на здоровье!
        - А… маленький, что с ним?
        - С ним все в порядке, - печально улыбнулся профессор. - А вот с вами…
        - Я буду рожать! - тихо, но очень твердо сказала Наоми.
        - Ну что, коллега, - профессор понял, что у этой «девочки» железный характер, так что никакие доводы не подействуют, и опять повернулся к Рут: - Значит, стационар, гемодиализ, медикаментозная коррекция и… И будем молиться, чтобы все обошлось, - он ободряюще улыбнулся Наоми. - Крепитесь. Больница - это, конечно, не райское место, но раз уж вы решили рожать, мы постараемся вам помочь.

        Рут стала забегать к Наоми каждый день, и даже по несколько раз: кормила, развлекала, разговаривала с врачами. Дела шли не лучшим, но и не худшим образом. Шай днем учился и работал, поэтому приходил только к вечеру. Зато он выпросил разрешение ночевать поблизости от Наоми, на кушеточке в углу. Он вымотался, похудел и чувствовал, что уже почти ненавидит этого ребенка, который вот-вот отнимет у Шая любимую. Ему было очень страшно.
        Сама Наоми, хотя и чувствовала себя неважно, кажется, ничего не боялась: у нее будет дочка, и это счастье. Единственное, что ее мучило, - это разрыв с прежней семьей. Почтение к родителям, впитанное буквально с молоком матери, заставляло остро чувствовать собственную вину. Нет, она не жалела, что сбежала из дома - но простит ли ее отец? Шаю она о своих терзаниях не говорила, оберегая от страданий, но он с проницательностью истинно любящего видел все и сам.
        Роды начались рано, на тридцать второй неделе. Шай, оглушенный страхом, метался по залу ожидания и даже, кажется, молился. Когда появилась Рут, он кинулся к ней и разрыдался.
        - Ничего, сынок, все будет хорошо, - успокаивала его мать. - Здесь лучшее отделение для недоношенных детей. Будет у вас дочка, такая же славная, как наша Наоми, а у меня - внучка.
        - Да плевать мне на детей! Если с Наоми что-то случится, я жить не смогу, понимаешь? Кретин, идиот, почему я не предохранялся! Я должен был ее беречь, Наоми - лучший человек на земле. За что ей такие мучения?
        Когда к ним вывезли новорожденную девочку в инкубаторе, Шай, тупо глядя на сморщенный красный комочек в каких-то трубочках, думал только о Наоми.
        - Состояние критическое. Мы пока поддерживаем состав крови, но долго так продолжаться не может. Необходима пересадка почки. Нужно ждать подходящего донора.
        Наоми почти не приходила в себя. В бреду звала Шая - и отца.
        Истерзанный ожиданием Шай ринулся в Бейт-Шемеш. После сумбурных расспросов в ешиве он разыскал отца Наоми, упал перед ним на колени и разрыдался.
        - Наоми умирает! Умоляю, поедемте со мной в больницу! Она умрет, если вы ее не простите!
        В больнице, едва взглянув на исхудавшую, до синевы бледную дочь, отец опустился на колени и зашептал слова молитвы. По щекам его катились слезы:
        - Я прощаю тебя! Только живи, девочка моя!


        Марина
        Профессор Штерн сокрушенно покачал головой.
        - Безнадежно. Даже если мы вытащим ее из комы, она уже не человек - растение. Жалко. Такая красавица. Ужасно. Ведь абсолютно здоровая женщина. - Он вздохнул. - Надо вызывать родственников и отключать ее от системы. И… Фрида! Ткани на совместимость проверяли?
        - Конечно, профессор. Из тех, кто ожидает трансплантации, ее ткани подходят четверым: почки, легкие, сердце и роговица. Вот карточки.
        - Да-да, я посмотрю. Погодите. У нас же на сердце только мужчины были запланированы. А тут женская карточка. Валентина…
        - Совместимость, профессор. Нашим очередникам-сердечникам ткани не подходят. А эту женщину с обширным инфарктом привезли, она только на системе и держится. Кстати, сама врач, в поликлинике работает.
        - Ну хорошо. Пусть так и будет. Можно бы начинать готовить их всех к операциям, но… Связывайтесь с родственниками. Кто у нее?
        - Дочь. - Фрида уже набирала номер. После бесконечных гудков в трубке наконец послышалось «алло». - Марина? Я должна вам сказать…
        - Мама? Что? Она…
        - Ей хуже. Вам нужно приехать в больницу.
        - Но я… я не могу. Мне срочно нужно домой, там… Я уже в аэропорту. У меня самолет через два часа.
        Фрида приняла решение мгновенно. Через полчаса она уже была в Бен-Гурионе. Марина нашлась в одном из залов ожидания: изжелта-бледная, с глубокими серыми тенями вокруг запавших глаз, она абсолютно неподвижно сидела на краешке кресла и казалась скорее восковой фигурой из музея мадам Тюссо, нежели живым человеком.
        - Марина!
        - Фрида… извините, я сейчас плохо соображаю, я не перепутала имя? Фрида, так?
        - Да-да, все правильно. Марина, вашей маме совсем плохо. Она держится только на системе жизнеобеспечения, и шансов, что удастся вывести ее из комы, никаких.
        - Ну что вы от меня хотите? - взвилась Марина. - Чтобы я согласилась ее отключить? Давайте, я подпишу все, что нужно.
        Фрида вздохнула. Предстояло самое трудное.
        - Марина, поверьте, я вам очень сочувствую. Но я должна вам сказать еще кое-что. У нас в клинике большой список очередников на трансплантацию. Это умирающие люди, которых может спасти только своевременная пересадка. Ваша мама, вы правы, действительно очень здоровая женщина. Ее ткани, - Фрида постаралась избежать отталкивающего слова «органы», - подходят четверым. Если вы разрешите, это спасет четыре жизни.
        - Вы… вы! - Марина попыталась вскочить, но не удержалась, ноги подломились, и она снова рухнула в кресло. - Вы думаете, я совсем чудовище? Что вы мне предлагаете? Чтобы я… Ведь это моя мама! Мама! - Марина почти кричала, так что на них уже оглядывались, но ей было все равно. - Как вы можете?!
        - Могу, Марина, - твердо сказала Фрида. - Потому что те люди тоже умирают. Но вашей маме уже не помочь, а их еще можно спасти. Одна из тех, кто сейчас ждет пересадки - совсем юная девушка, почти ребенок, едва школу закончила. Она только что родила. Малышку мы выходили, но если матери срочно не пересадить почку, она умрет, и девочка - у нее тоже девочка, как и у вас, - останется сиротой. Марина, вы тоже мать…
        - Да… - очень медленно и бесконечно устало выговорила Марина. - Только у меня все наоборот. Я уже смирилась с тем, что мама умирает, и я даже похоронить ее по-человечески не могу! Потому что у меня нет денег, чтобы перевезти тело домой. Но как смириться с тем, что может умереть моя дочь?! Я сто раз вам повторила, что ей нужна срочная операция, а вы мне предлагаете переживать о том, что осиротеет чей-то чужой ребенок!
        - Но, Марина, послушайте…
        - Да что слушать! - Марина вскочила и попыталась подхватить сумку, чтобы немедленно убежать от этой страшной женщины, которая требует от нее чего-то запредельно ужасного.
        Но Фрида схватила ее за руку:
        - Остановитесь. И слушайте. Вашу маму действительно уже не спасти. Но вашу дочь - еще можно, поймите это. За разрешение использовать органы вы получите деньги. И немалые. Тысяч сорок, кажется. Этого вам должно вполне хватить и на операцию вашей девочки, и на восстановительный период.
        - Что?!! - Марина пошатнулась и, чтобы не упасть, привалилась к холодной мраморной стене. - Что вы сказали? Деньги? Наденька не умрет?
        - Деньги, - улыбнулась Фрида. - А ты не знала? - она вдруг перешла на «ты». - И еще четыре спасенных жизни. Пять, если считать твою девочку. А может быть, и больше. Одному из четверых ты спасешь больше, чем жизнь - ты спасешь ему зрение. А он хирург. И такой хирург… Он столько людей вытащил буквально с того света. И стольких еще может вытащить…
        - Мне… мне нужно вернуться с вами в больницу? - растерялась Марина.
        Фрида профессиональным взглядом оценила зеленоватую бледность, крупные капли пота на лбу… Приобняв Марину, она осторожно усадила ее в ближайшее кресло.
        - Не надо тебе никуда ехать, посиди спокойно. Я сейчас позвоню, юрист приедет с нужными бумагами, нотариуса привезет, чтобы подпись заверить. И… ты можешь не беспокоиться насчет похорон. Тело перевезут за счет клиники. Только твой билет придется поменять на более поздний рейс. Давай, я все сделаю.
        Марина плохо помнила, как разговаривала с юристами клиники, как Фрида проводила ее до самолета, как долетели до Киева, как добиралась от Борисполя - из международного аэропорта - до дома. Входя в подъезд, она обернулась - низкое закатное солнце, почти лежавшее на соседних крышах, било сквозь потемневшую листву оранжевыми лучами.
        Осторожно повернув ключ, женщина толкнула дверь, шагнула в прихожую и обессиленно опустилась на пол.
        Из кухни доносился голос Юры:
        - …и тогда принц поцеловал Спящую Красавицу…
        - Ну, папочка! Рассказывай дальше! Что ты все время останавливаешься?!

        Посреди ночи Марина проснулась от острой боли в сердце. Ледяными пальцами женщина сжала мокрые от пота виски, повторяя: это просто сон. Страшный сон, и ничего больше.
        Ей приснился белый человек. Нет, даже не человек, просто похожая на человека фигура. Высокая, на две головы выше Марины. Вся мертвенно-белая, от макушки до кончиков пальцев и, что самое жуткое - у фигуры не было лица, только глаза. Пронзительные, сверкающие. Великан подошел к ней, протянул руку, коснулся груди - Марина отчетливо видела, как белые пальцы погружаются в ее тело, но не могла ни шевельнуться, ни даже закричать - и вытащил дрожащий кровавый комок. Сердце. Отвернулся и начал удаляться. Марина во сне помнила, что без сердца жить нельзя, но помнила как-то отстраненно, наверное, потому что продолжала видеть и слышать и даже могла двигаться. Чувствуя в груди болезненно саднящую пустоту, она сделала следом за белым великаном шаг, другой, третий… Гигант вошел в ослепительно освещенную комнату, Марина - за ним. В центре сияющего помещения спала Наденька. Марина рванулась к дочери, но великан отстранил ее движением руки. В другой руке он нес сердце. Положил свою жуткую ношу на грудь девочки - и исчез. Марина, застыв, смотрела, как кровавый комок как будто растворяется в Наденькином теле и
наконец исчезает совсем, не оставив на белой рубашонке даже крошечного пятнышка. Марина подхватила девочку на руки и увидела перед собой зеркало: там, в глубине, женщина в ее ночной рубашке держала на руках спящую Наденьку. Но у женщины было мамино лицо!
        В этот момент Марина и проснулась. Сердце болело невыносимо, как будто в грудь загнали громадный ржавый гвоздь. Марина подышала широко раскрытым ртом, как выброшенная на берег рыба, - боль немного отпустила. Подошла к кроватке дочери - девочка спала.
        На неверных ногах Марина с трудом добрела до ванной - гвоздь в груди постепенно таял - плеснула в лицо холодной водой и долго собиралась с духом, прежде чем поднять глаза к зеркалу.
        В зеркале отражалась она, Марина. И еще какая-то неясная фигура за плечом.
        - Ты что? - Юра повернул ее к себе.
        - Мама… умерла.
        - Откуда ты… - начал он, но увидев ее мертвенно-белое лицо, осекся.
        Обнял, прижал - впервые с той ночи на чужой даче. И как будто рухнула стеклянная стена, безжалостно разделявшая их все эти годы. У Марины подламывались ноги. Юра бережно подхватил ее, на руках отнес на кухню, устроил на диванчике, накапал валокордину. Острый «аптечный» запах прояснял мысли, разгоняя клубившийся в голове туман. Юра обнимал ее и баюкал, как ребенка:
        - Все будет хорошо. Все. Будет. Хорошо. Все… Будет… Хорошо…


        Шир - значит «песня»
        Очнувшись после операции, Наоми привычно потянулась рукой к животу и вздрогнула от ужаса, почувствовав под ладонью плоскую - пустую! - поверхность:
        - Что? Где?
        - Тихо, тихо, - подбежавшая медсестра поправила катетер. - Пришла в себя, вот умница, только не шевелись и не нервничай. У тебя теперь хорошая новая почка, теперь все будет хорошо. Меня зовут Фрида, я слежу за твоей палатой.
        - Где Шай?
        Фрида, неодобрительно покосившись на приборы, покачала головой:
        - Да тут твой Шай, тут, надоел всем. Ну хорошо, хорошо, только не нервничай, тебе нельзя. Пять минут, не больше. - Она впустила в палату Шая и строго предупредила: - Близко не подходить, говорить и дышать только через маску. Она на иммунодепрессантах, ей сейчас любая инфекция смертельно опасна.
        Шай кивнул, не в силах выговорить ни слова.
        - Шай, что с малышкой?
        - Все в порядке, она уже дома, - голос через маску звучал как-то непривычно.
        - А как мы ее назовем?
        - Мама зовет ее Шир.
        - Песня… Красивое имя. Как же вы с ней управляетесь?
        - Легко! Она такая спокойная, не капризничает и улыбается все время. Мама, конечно, отпуск взяла. И… ты знаешь… - он покосился на суровую медсестру. - Ей помогает твоя мама, она специально приехала.
        - Мама?! - от изумления глаза Наоми стали совсем громадными.
        - Я же вас предупредила, что ей нельзя волноваться! - вмешалась Фрида.
        - Простите! Для Наоми это очень важно. Это ее успокоит.
        - Мама приехала? А как же…
        - Отец простил тебя, простил. Я разыскал его, когда… когда тебе было совсем плохо. Привез его сюда, он все время за тебя молился. Как только тебя выпишут, сыграем настоящую свадьбу.


        Женя
        - Шалом, коллега! - сочный рокочущий баритон заполнил всю палату. - Судя по показаниям приборов, вы давно проснулись. Я профессор Леви. Сделали мы вам кератопластику на оба глаза…
        - А какой… - перебил было профессора Григорий, но договорить не смог, горло перехватило от волнения.
        - Какой прогноз? Ну, боюсь сглазить, - профессор засмеялся. - Но мне думается, что все у нас будет в порядке. Конечно, всякое бывает - и осложнения, и все прочее. Да вы сами знаете. Но это редко, и, честное слово, вот я лично к этому оснований не вижу. Так что будем надеяться на лучшее. Если воспаления не будет, недели через две попробуем снять повязку. Будете привыкать. И знаете, коллега, я даже рискнул бы предположить, что вы сможете вернуться в профессию. Не сразу, конечно. Вот швы снимем, месяцев через восемь, вероятно, тогда ясно будет. В общем, наберитесь терпения и думайте о хорошем. Сами знаете, как это влияет на успех. Теперь все зависит от вас.
        После операции Григорий постоянно думал о Валентине. Целый год он запрещал себе вспоминать о ней, как дверь захлопнул. А сейчас - нахлынуло, как будто какие-то шлюзы прорвало. Вот она греет воду на дровяной плите, чтобы купать маленького Женьку. Вот, едва начав смотреть какой-то фильм, выключает раздражающий мужа телевизор. Гладит его рубашки. Чистит ботинки! Как же! Ему ведь нужно отдохнуть, у него операции! Двадцать с лишним лет она оберегала его своей заботой и любовью, а он только принимал. Как надо было довести любящую женщину своим равнодушием, чтобы она решилась на тот страшный поступок?! Это не она перед ним виновата, это он виноват!
        «Вот встану, - думал Григорий, - подключу любые связи, чтобы с нее сняли все обвинения».
        Когда разбинтовали повязку, он начал заново учиться ходить. Осторожно, с палочкой, еще не доверяя вновь обретенному зрению.
        - Гриша! Уже починили тебя? - радостно воскликнул один из коллег, встреченный в коридоре. - А твоя бывшая тут… - он замялся.
        - Валентина? Она в больнице? Что с ней?
        - Так у нее сердце от того же донора, что у тебя глаза! Инфаркт у нее случился, обширный. Вам в один и тот же день операции делали.
        - Как она?
        - Да не очень, Гриш. Ты же знаешь, как у нас. То безнадежные выживают, то вроде все в порядке, а пациент уходит, хоть ты тресни! Она совсем не борется. По-моему, ей все равно, как будто жить не хочет.
        - Проводи меня к ней.
        Возле нужного бокса Григорий на мгновение помедлил - ему было страшно. Но привычная хирургическая решительность победила.
        - Валюша! Выздоравливай, пожалуйста! Возьми себя в руки!
        Она смотрела на него равнодушно, как на чужого.
        - Валя! Я… мне сказали… в общем, с тебя сняли все обвинения.
        В ее глазах мелькнула какая-то искра.
        - И… Валюш! Прости меня! Давай попробуем начать сначала! Ты только поднимайся! Пожалуйста!
        И Валентина, хоть и медленно, начала понемногу поправляться.
        Григорий еще в больнице понял, что не в силах вернуться в свою квартиру. Туда, где стены пропитаны самыми горькими воспоминаниями: смерть сына, собственная слепота… Нет, квартиру нужно продать и купить дом. Да и Буре - кстати, она оказалась изумительно красивого, палево-коричневого цвета - лучше будет во дворе, чем в каменной клетке.
        Когда Валентину выписали, Григорий привез ее сразу в новый дом. И неважно, что там еще не хватало мебели. Мебель - дело наживное. Главное, чтобы горел семейный очаг.
        - Сразу надо было жилье сменить, чтобы не терзать себя воспоминаниями. Правда, Валюш?
        - Да, Гришенька, - тихо, почти шепотом, согласилась она.
        Однако и новые стены не очень помогали «начать сначала». Внешне все было в порядке: жизнь текла размеренно и спокойно. Григорий начал оперировать. Валентина тоже вернулась на работу. Но в доме было пусто и холодно. Странно говорить о холоде посреди израильской жары, но в «семейном очаге» вместо живого веселого огня были лишь пыль и пепел.
        Однажды, вернувшись из клиники едва ли не в полночь, Григорий отказался от ужина и долго сидел в кресле, бездумно гладя Бурю, которая упрямо, но безрезультатно пыталась его утешить.
        - Тяжелый день? - спросила Валентина. - В новостях говорили - опять теракт, опять жертвы.
        - Да. Валюша… - он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова и злясь на себя за то, что не получается. А ведь когда-то она понимала его вовсе без слов… - Валюша, я сегодня оперировал мальчика. Девять лет ему, родители погибли, родственников нет.
        - И… - Валентина подошла и погладила его по плечу. Совсем как когда-то.
        - Его Женя зовут…
        Валентина молчала долго. Только рука, лежавшая на плече Григория, сжималась все сильнее и сильнее.
        - Ты хочешь его…
        - Да. Если у тебя хватит сил.
        - Хватит, - без паузы и очень твердо ответила она.
        Теперь их опять было трое: Гриша, Валя и Женя.


        Наденька
        - Надя, не беги!
        Но девочка, как будто не слыша материнского оклика, вприпрыжку поскакала по узкой дорожке между низеньких ажурных оградок. Юра легонько сжал руку Марины:
        - Оставь ее, она ребенок, пусть бегает.
        - Ей же нельзя!
        - Марин! Ей давно уже все можно. И тебе все на свете врачи уже сто раз об этом говорили.
        - Все равно страшно.
        - Да ты только погляди на нее - и ничего больше не бойся. Настоящая маленькая разбойница! Вчера она мне заявила, что желает заниматься акробатикой. В крайнем случае - балетом. А ты говоришь - нельзя.
        - Неужели мамы уже год нет? Господи, спаси ее душу! - Марина тихо заплакала.
        Блестя глазами и смешно, по-жеребячьи мотая головой, разрумянившаяся от бега Наденька подлетела к заросшему плотной темно-зеленой «муравой» холмику. Остановилась, пригладила рассыпавшиеся кудряшки, положила на могилу букет крупных лохматых ромашек. Подумала, присела рядом и начала гладить траву - как поправляют одеяло на больничной постели - шепотом приговаривая:
        - Бабушка, ты спи, ладно? Пусть тебе сны хорошие-хорошие снятся, чтобы не скучно было. А мы еще придем, скоро. И всегда-всегда будем приходить. Ты не скучай без нас, ладно?


        Живые окна
        После дежурства Фрида заметила в холле у бокового входа маленькую хрупкую женщину с тяжелой гривой черных вьющихся волос. К женщине быстрыми шагами подходил высокий худой парень. Фрида решительно двинулась к ним:
        - Неужели опять какие-то осложнения?
        - Нет, что вы! - женщина засияла улыбкой. - Я вас помню, вас Фрида зовут, да? У нас все хорошо, просто у Арона сегодня был плановый осмотр, - она с нежностью взглянула на сына. - Спасибо вам!
        Фрида попрощалась и пошла к выходу. Уже на улице она обернулась, окинув взглядом здание больницы. Закатное солнце играло в чистых стеклах. За каждым билась чья-то жизнь.
        Фрида отыскала взглядом «свои» окна и улыбнулась. Завтра она опять дежурит с семи утра.
        notes

        Примечания
        1
        Н.М. Языков. Пловец.