Приворот Доктор Нонна
        Житейские истории
        Лариса уже определила для себя цель. Приглашения на работу попадались едва ли не на каждом углу, но требовались в основном маляры, слесари, дворники. Девушка с утра до ночи обходила московские учреждения, но — увы! Даже там, где обнаруживалась вакансия секретаря или хотя бы помощника делопроизводителя, в отделах кадров скептически поджимали губы: специального образования нет, опыта нет, московской прописки нет — извините, вы нам не подходите.
        Вечерами Лариса частенько плакала в подушку, но утром вновь бросалась на поиски. Недели через три уже и слез не осталось, одно упрямство. Ведь аттестат-то у нее почти «золотой», должно же когда-то повезти! Вернувшись «домой», она с наслаждением сбрасывала туфли, долго держала гудящие ноги в теплой воде и — проваливалась в сон, как в темную пропасть. Неля чуть не каждый вечер приводила каких-то «полезных» гостей, кокетничала, смеялась, очаровывала, но уставшая насмерть Лариса даже не слышала веселья в соседней комнате. Только часа через три она просыпалась от невыносимого голода и брела на кухню.

        Доктор Нонна
        Приворот
        Велика сила, присущая человеческой воле. Ибо воля является источником таких духов, с которыми разум ничего общего не имеет.
Парацельс

        Объект приворота теряет собственную волю в той степени, в какой этого желает лицо, накладывающее приворот. Наиболее распространены привороты на любовь. Ритуалы, направленные на создание дружеской, вассальной или военной верности встречаются значительно реже.
        …Как при любой магической манипуляции, негативные последствия приворота усиливаются, если ритуал, будь то по незнанию либо легкомыслию, совершается в период действия другого магического акта.
        …Поскольку приворот направлен на разрушение естественной связи объектов и событий, степень его негативных последствий не зависит от успешности акта, а лишь от силы задействованных в нем стихий, сильнейшей из которых является Огонь. Приворот, сделанный на крови, относится к необратимым.
        …Последствия приворота нередко уподобляют кругам на воде, постепенно захватывающим все большее количество людей, связанных как с объектом воздействия, так и с лицом, накладывающим приворот. В случае если это лицо — женщина, влияние распространяется также на последующие поколения тем далее, чем более сильные стихии были вовлечены в магический акт. Наиболее тяжелые последствия испытывает непосредственно объект приворота, постепенно утрачивая деньги, положение в обществе, здоровье, а зачастую и жизнь — в течение не более чем двенадцати лет с момента обращения к темным силам.
        …Единственным способом прекратить разрушительное воздействие необратимых магических актов является полная смена имени и судьбы. Так, лицо, непосредственно либо опосредованно попавшее под действие приворота, искренне и полно отдав себя во власть Всевышнего, тем самым освобождает от власти темных сил и себя, и тех, кто вовлечен в последствия совершенного некогда магического акта.
        Джозеф де Кюрнес.
        Путь Магдалины-Сивиллы фон Нейшютц.
        1732, Дрезден

        1.Осколки
        —Ну и пусть «детям до 16»! У тебя паспорт есть уже, у Борьки тоже. Прорвемся! Давай еще Ларку позовем, а? — Мишка дернул спутницу за рукав.
        Неля обернулась. Высокая длинноногая Лариса с неправдоподобно светлыми, как у Марины Влади в фильме «Колдунья» волосами и прозрачными «потусторонними» глазищами казалась отделенной от толпы одноклассников. Вот как у нее получается? Вроде и идут вместе, а она все равно наособицу. Как же, полковничья дочь! Фу ты, ну ты!
        —Мих, ты чего, совсем тупой? Мамочку ее не знаешь? «Учиться, учиться, учиться!» Как завещал великий Ленин, — Неля демонстративно выругалась и тряхнула головой так энергично, что прическа — черное блестящее «каре под Мирей Матье», на которую каждое утро уходила уйма импортного лака, едва выдержала.
        —Да ладно, Нель! Думаешь, Ларка обязательно Елене Александровне настучит?
        —К гадалке не ходи! А та директрисе нажалуется. Да зови кого хочешь, мне-то что! — Неля поджала ярко накрашенные губы. — Мне все равно ничего не будет.
        Неле действительно сходило с рук многое. В крошечном Красногвардейске одной из «достопримечательностей» был новый «Гастроном». Им гордились — не хуже, чем в Москве! — большой, весь стеклянный, с мраморными полами. Нелина мама Людмила Анатольевна была директором этого магазина. Учителя с охотой «прощали» девочке и прогулы, и грубость, и наплевательское отношение к учебе. Когда Неле случалось проштрафиться, мать тут же тащила директрисе «подарочек». Правда, срабатывало это все же не всегда. Иногда ни продуктовые наборы, ни даже деньги не помогали. В седьмом классе Неле пришлось просидеть два года, но и это ее не огорчало. Подумаешь, закончит школу на год позже. Зато потом явится Принц На Белом Коне и… Ведь главное в жизни — любовь, разве нет? Вот бы еще фигурку, как у Ларки, чтобы конфет можно было есть, сколько хочется. Неля очень любила шоколад.
        «И зачем отца из Германии перевели? — думала меж тем Лариса. — Вот там была жизнь!» И действительно: улицы чистенькие, люди вежливые, дом отдельный, мебель как из музея, на каминной доске — статуэтки дрезденского фарфора. Беленькая пастушка, вся в фарфоровых кружевах, была больше похожа на принцессу. Мама одевала Лару в такое же легкое, воздушное платье, и девочка кружилась, кружилась. В корзинке у пастушки-принцессы лежало кольцо с тремя бриллиантиками. Камушки сидели не на одной линии, а «врассыпную», как неизвестное созвездие или буква какого-то древнего алфавита. Мама кольцо не любила, надевала только в гости к бабушке. Бабушки нет давно, и Германия осталась где-то далеко, вместе с детством. Сейчас-то Лара уже совсем взрослая, до аттестата рукой подать. Ну зачем, зачем отца сюда назначили? И школа при военной части была не чета здешней…
        Вдруг перед глазами взметнулась быстрая тень. Лариса остановилась так резко, точно налетела на стену. Сердце бухало где-то в горле, пальцы похолодели…
        —Лар, ты чего? Вороны испугалась? Да она сама тебя испугалась, вон как взлетела! Ты ж на нее чуть не наступила. Мечтаешь, да?
        Лара вздохнула с облегчением — действительно, всего лишь ворона взлетела из-под ног. Повернула к дому и обрадовалась: у подъезда стоял «газик», значит, отец заехал пообедать. Знакомый солдатик — кажется, его звали Виктор, — старательно надраивал и так уже зеркально блестевшие железные бока. «Вот глупость-то! — подумалось Ларисе. — Через полчаса заедут в какую-нибудь лужу и опять по уши грязные будут».
        —Привет, красавица! — помахал ей Виктор. — Поторопи там Павла Ильича, а то опоздаем.
        Лариса взлетела на третий этаж, пританцовывая, вбежала в квартиру, бросила в угол портфель — мама опять будет сердиться, мол, все надо на место класть, ну и пусть!
        —Папуль! Я дома! Тебя там Виктор…
        Отец лежал посреди кухни, уткнувшись лицом в отвратительно красную лужу.
        —Папа?.. — Лариса упала на колени. Левую ногу пронзила острая боль. Ладонь попала в лужу, и Лариса с ужасом ее отдернула. Цвет был какой-то странный, остро пахло чесноком… Господи! Да это просто борщ!
        —Папа! Что случилось? — Лариса затормошила отца, его тело тяжело перевалилось на спину, глаза стеклянно уставились в потолок…
        Девочка в ужасе отшатнулась и закричала. Горло саднило, глаза заволокло каким-то туманом.
        Виктор, примчавшийся на крик, вызвал «Скорую», позвонил в часть, позвал на помощь соседку. Лариса точно окаменела, не замечая ничего: ни суеты Виктора, ни людей в белых халатах.
        —Девушка, у вас вся нога в крови! — санитар «Скорой» тряхнул ее за плечо и сказал кому-то за спиной: — Это она коленом на осколок тарелки угодила, вон кусочек торчит. Давай, солдат, помоги.
        Вместе с Виктором они промыли рану, остановили кровь, сделали перевязку, но шрам остался на всю жизнь.
        2.Пустота
        На похоронах мужа Елена Александровна была кукла куклой: подтолкнут — идет, остановят — застынет. Сослуживцы Николая Ильича бережно поддерживали ее под руки. Только когда солдаты приготовились к траурному салюту, она вырвалась и, увязая в разбросанной вокруг могилы глине, побежала к ним:
        —В меня стреляйте! В меня! В меня! В меня-а-а-а!..
        Светлая трехкомнатная квартира превратилась в склеп: в ней стало тихо, пусто и холодно. Военной пенсии вполне хватало на жизнь, но как раз жизнь из дома ушла. Вместе с отцом. Ушли радость, тепло, ушел смех, ушла душа. Елена Александровна двигалась по квартире, как сомнамбула, неожиданно застывая посреди прихожей или комнаты. Но чаще сидела, уставившись в одну точку. Когда Лара подсовывала ей тарелку с едой — ела, механически, без всякого выражения, роняла ложку и опять утыкалась взглядом в стену, комод или занавеску.
        «Такой молодой, и инфаркт! И мать плоха совсем», — слышала Лариса соседский шепот за спиной. Но только голову выше поднимала и плечи расправляла.
        Недели через три Елена Александровна начала как будто оживать, даже говорила «спасибо», когда Лара приносила ей чай. А возвращаясь из школы, девочка поднимала голову и видела в окне знакомый силуэт. Совсем как раньше.
        Но в этот день за темно-прозрачными стеклами было пусто.
        Елена Александровна лежала в ванне в самом красивом своем халате — пунцовом, с золотым шнуром по краям. От воды — такого же цвета, как халат! — поднимался пар, белый кафель тоже казался розовым, и только лицо матери было белым-белым. Как и рука, бессильно зацепившаяся за бортик ванны — на безжизненном пальце хищно блестели три бриллиантика.
        Лара не помнила, как вызвала «Скорую».
        После реанимации Елена Александровна уже никого не узнавала — даже дочь, — кидалась на стены и двери, выбила оконное стекло в палате. Медсестра в реанимации, утешая Ларису, говорила, что это временно, что нужно в стационар, что маме требуется специальная помощь…
        Помощь?! Впервые приехав к матери в этот самый «стационар» под угрожающим названием «психоневрологический диспансер», Лариса ужаснулась: липкая от старости и грязи синяя масляная краска на стенах, потолки в мутно-желтых разводах, резкий запах хлорки, смешанный с еще более мерзким запахом мочи и еще каким-то, совсем гадким, от которого мутилось в голове и темнело в глазах. Только много лет спустя Лариса поняла, что это был запах смерти.
        Директриса школы нажала на горисполкомовских чиновников — не ломайте девчонке жизнь, не ребенок уже, школу скоро заканчивает, да и мать, может, еще оправится — и в детдом Ларису не отправили. Иногда она думала — лучше бы отправили, там хоть люди вокруг. Квартира пугала своей мертвой тишиной, казалось, что и внутри, там, где раньше была душа, так же пусто.
        Серые пыльные будни — в школу, домой, опять в школу, опять домой, раз в неделю к маме — освещались только визитами Нели. Она вдруг зачастила к Ларисе — еще бы, такая квартира простаивает! Поначалу еще спрашивала: «Ничего, что я приглашу кого-нибудь?», но вскоре начала распоряжаться квартирой, как своей. Холодильник ломился — спасибо Людмиле Анатольевне! — от дефицитных продуктов, музыка гремела на весь подъезд, разъяренные соседи ломились в дверь и даже вызывали милицию. Но Ларисе было наплевать: все, что угодно, лишь бы не эта мертвая пустота. С Нелькой ярко, шумно, весело, конфликты с соседями и милицией решает всесильная Людмила Анатольевна, а к маме езди не езди, как бы там кумушки ни шушукались за спиной, — все равно не поможешь…

        —Девушка, что же вы трубку-то никогда не берете? — Визгливый голос вгрызался, кажется, в самую середину головы. — Это ваша мать, не наша!
        —Мама? — растерялась Лариса.
        —Ну да, Елена Александровна…
        —Мама… Что с ней?
        —Что-что! Кремировали, что с ней!
        —Как… кремировали?
        —Да вы что, пьяная, что ли? Или тоже не в себе? Я русским языком вам говорю! Как всех кремируют, так и ее. Вы на телефон не отвечаете, у больницы денег на похороны нет. Урну с прахом приедете, заберете, — и в трубке раздались короткие гудки.
        Урна? С прахом?! Это про… маму?!!
        Лариса задрала голову. Потолок. А выше? Небо? Они там, на небесах — что, совсем с ума сошли? Что я им сделала? За что у меня все отняли? Все-все. Все. Никакого неба — только потолок. И что теперь — повеситься? Некстати вдруг вспомнилось булгаковское «и вот сначала она долго плакала, потом стала злая-презлая». Разве я злая? — подумалось Ларисе. Хоть бы Нелька, что ли, поскорее пришла…
        3.Суженый
        Несмотря на Нелю и ее «вечный праздник», школу Лариса окончила почти отлично — всего с двумя четверками. Сказалась многолетняя привычка к учебе. Да и преподаватели ее жалели, не придирались. В Нелькином же аттестате клубились стада троек, слегка разбавленные редкими четверками.
        —Подумаешь! — фыркала Неля. — Я в ГИТИС буду поступать, зачем мне эти физики с историями? Зато я изобразить могу все, что угодно. Даже заплакать! — Неля обиженно выпятила губы, темные глаза заблестели, по щеке скатилась крупная слеза, другая, третья… — Ну как?
        —Да, впечатляет, — согласилась Лариса и вздохнула. — А я вроде и не знаю, куда хочу поступать. Понятно, что в Москву, но только не ГИТИС.
        —Да с твоей внешностью в ГИТИС самая дорога, ты что?
        Москва манила, как манит распахнутое в душной пыльной комнате окно: вроде бы в кресле сидеть и тепло, и привычно, а с улицы ветер холодный — но подойти тянет неудержимо. Подойти и дышать, и смотреть, и удивляться. Ведь два шага всего — до окна-то! Да и до Москвы не больше: автобусом или попуткой до станции, потом на электричку, потом еще на одну — в общем, всего ничего. А еще проще — попроситься в любой «проходящий» поезд, проводницы всегда попутчиков берут, тогда скучноватая дорога начинает казаться настоящим путешествием.
        Людмила Анатольевна сняла для девушек двухкомнатную квартиру на Ленинградском проспекте. Женщина надеялась, что рядом с Ларисой ее Неля хоть немного возьмется за ум. Для Ларисы мать подруги нашла хороших квартирантов, и денег как раз хватало на московское жилье.
        Впрочем, экзамены девушки завалили.
        —Нель, надо работу подыскивать, а на будущий год опять попробуем, да? Я решила наконец — в «Плехановку» буду пробиваться. Хорошо бы работу по профилю найти, легче поступать будет.
        —Да чего ты заладила — работу, работу. Денежек мамуля пришлет, а сейчас надо связи налаживать — «Мосфильм», телевидение и все такое, поняла? Может, еще и не придется год терять.
        Но Лариса уже определила для себя цель. Приглашения на работу попадались едва ли не на каждом углу, но требовались в основном маляры, слесари, дворники. Девушка с утра до ночи обходила московские учреждения, но — увы! Даже там, где обнаруживалась вакансия секретаря или хотя бы помощника делопроизводителя, в отделах кадров скептически поджимали губы: специального образования нет, опыта нет, московской прописки нет — извините, вы нам не подходите.
        Вечерами Лариса частенько плакала в подушку, но утром вновь бросалась на поиски. Недели через три уже и слез не осталось, одно упрямство. Ведь аттестат-то у нее почти «золотой», должно же когда-то повезти! Вернувшись «домой», она с наслаждением сбрасывала туфли, долго держала гудящие ноги в теплой воде и — проваливалась в сон, как в темную пропасть. Неля чуть не каждый вечер приводила каких-то «полезных» гостей, кокетничала, смеялась, очаровывала, но уставшая насмерть Лариса даже не слышала веселья в соседней комнате. Только часа через три она просыпалась от невыносимого голода и брела на кухню.
        —Какая тут, оказывается, красотка есть! — От мужчины, на которого Лариса наткнулась в коридоре, несло коньяком, табачным дымом, дорогим одеколоном. И п?том, перебивавшим все остальные запахи.
        —Отпустите!
        —Надо же, какая упрямая! А в кино сниматься хочешь, красавица? Давай поласковее, — он прижал ее к стене.
        —Неля!! — в отчаянии закричала Лариса.
        —Л-л-ларка! Н-не б-б-буянь! — Голос у выглянувшей из своей комнаты Нели заплетался, да и на ногах она держалась не слишком твердо. — Эт-т-то р-режиссер, кино снимает. Н-не об-бижай его!
        «Режиссер», обрадованный поддержкой, мгновенно втолкнул Ларису в ее комнату и повалил на кровать…

        Потом девушка долго стояла под душем и удивлялась, что ничего не чувствует. Совсем ничего. Даже отвращения. Ну вот, еще и это случилось. Такая полоса.
        А ведь так хочется чистоты, одежды от лучших модельеров, сверкающих автомобилей… бриллиантов. Да, бриллиантов, а что плохого? Лара поглядела на свой сжатый кулачок — после смерти матери девушка носила то самое кольцо, не снимая. Казалось, кольцо связывает ее с той «принцессой» в кружевах, которой она была когда-то давно-давно…
        На кухне громоздилась грязная посуда, из мандариновых корок торчали окурки, линолеум, облитый чем-то липким, противно чмокал при каждом шаге. Лариса, как робот, чистила, мыла, скребла — разве что окно мыть не стала. Как его мыть-то, в темноте?
        Утром растолкала ее Неля:
        —Лар, ну прости, что так получилось! Но Андрей Петрович — правда режиссер, он нам нужен. А уж тебя теперь точно сниматься возьмет.
        Вальяжно развалившийся на кухонном диванчике «режиссер», изящно отставив мизинец, мелкими глоточками прихлебывал кофе и, несмотря на вальяжность, казался несколько смущенным:
        —Чего ж ты не сказала, что девочка еще? Ладно, не горюй. Я подружке твоей адрес оставил. Приходите на студию, будем сниматься. Прямо сегодня и приходите, договорились?
        После ухода гостя Неля запрыгала на диване:
        —Ура! Сниматься! Лар, ты чего? Не рада, что ли?
        —Рада! — огрызнулась Лариса. — Не хочу я ни в какое кино!
        —С ума сошла! Может, тебе золотое приглашение нужно? Давай собирайся!
        Студию искали долго: кривые переулки, заборы, дома без номеров.
        —Вроде тут, — Неля показала на подвальную дверь.
        Накачанный бритоголовый охранник, услышав магическое «К Андрею Петровичу», буркнул «Раздевайтесь!» и показал на обшарпанный диван.
        —Ничего так фактурка, невинненькая, — он плотоядно осмотрел Ларису и подмигнул Неле: — А из тебя неплохая Госпожа выйдет, для тех, кто любит пожестче. Да раздевайтесь быстрее!
        Девушки недоуменно переглянулись: наряды их были еще по-летнему легки. Раздевайтесь?
        —Попочку, Оксана, завлекательнее поднимай! — донеслось из-за черной портьеры в углу. — И ляжки пошире разверни, не видно же ни черта! А ты, Максик, давай немного сбоку…
        —Ты понимаешь? — ошарашенная Лариса повернулась к подруге. — Это же…
        —Ну… — растерянно протянула Неля. — Но с чего-то надо же начинать!
        —С порнографии?! — Лариса рванулась к двери.
        —Куда, красотка? — перехватил ее охранник. — Отработаешь, тогда иди гуляй.
        Лариса почувствовала, как где-то внутри вдруг взрывается ярость. Самая настоящая, которая «вскипает, как волна» и затопляет все. Да сколько же можно?! Никаких мыслей, одни рефлексы. Те, что тренировал когда-то папин шофер Витька. Она покосилась на шрам, белым штрихом пересекавший круглое загорелое колено — повторяя: «Если придурок какой пристанет, сразу, не думая…»
        «Не думая», Лара острым каблучком со всего маху наступила на громадный черный ботинок. Охранник взвыл. И — «сразу, не думая» — локтем вбок и назад, повыше. Витька — ох, спасибо ему! — говорил: «Неважно, куда попадешь — по кадыку, по губам или по носу. Главное — повыше, там везде больно, придурок офонареет, а ты успеешь убежать».
        Лариса так и не поняла, куда она попала локтем, но Нелька уже отодвинула засов на входной двери…
        —Ну ты даешь! — выдохнула она уже на улице.
        —Приятели у тебя! — огрызнулась Лариса.
        —Ну, Ларка, ну откуда я знала, — заныла Неля. — Как еще пробьешься-то?
        —Давай быстрей отсюда, вдруг догонят.
        Никто их, конечно, не преследовал. Через пару кварталов девушки наконец замедлили шаг и осмотрели друг друга. Вроде целы. Только всклокоченные обе и красные, как помидоры.
        —Девушки, вам помочь? Или подвезти куда? — рядом тормознула сверкающая черная «Волга».
        Ой, нет, не «Волга», какая-то вовсе волшебная машина — как из заграничного кино, честное слово! Стекло с пассажирской стороны уехало совсем вниз, блеснули глаза в темных прямых ресницах, усмехнулись твердого очерка — тоже как из кино! — губы…
        —Спасибо-спасибо, мы сами, — хором сообщили испуганные до дрожи в коленках девушки.
        —Да пожалуйста!
        Длинный сверкающий автомобиль умчался, как и не было.
        —Дуры мы, дуры, — распричиталась Неля, добравшись домой. — Надо было попросить подвезти. Ты видела, какая тачка? Да еще и с шофером! Представляешь, какие у мужика связи!
        —Нель, уймись. Представляешь, куда эта тачка могла нас завезти? И не нашли бы никогда. Тебе мало приключений? Как хочешь. Только уж теперь без меня, ладно?
        С утра Лариса опять двинулась обходить московские тресты, управления, конторы. Транспортное управление «чего-то там газ» подвернулось ей через неделю, она поначалу и заходить-то туда не хотела. Транспортное? Значит, вагоны, бочки, мешки, грубые шоферы. Но дверь такая солидная, дубовая, с «золотыми» ручками. И на стенде «требуются» — вполне приличные специальности.
        Выйдя из отдела кадров, Лариса обошла громыхавшую ведром уборщицу и устало опустилась на подвернувшийся стул. Все то же самое: прописки нет, опыта нет, а ваш аттестат… извините, девушка, вы нам не подходите. «Ну вставай же, — подгоняла себя Лариса, — хватит рассиживаться!» Но так хотелось помечтать: вот ее приняли, и она каждое утро открывает эту дубовую дверь, поднимается по лестнице с такими же блестящими дубовыми перилами, и начальник у нее — вон как тот, что сейчас спускается. Молодой совсем, в идеальных ботинках, с мягким кожаным портфелем, в безукоризненном костюме, с модельной стрижкой. «Ой, директор!» — всполошилась уборщица и потащила громыхающее ведро в конец коридора.
        «Идеал» скользнул безразличным взглядом по фигурке возле отдела кадров — и у Ларисы вдруг оборвалось сердце: именно эти глаза в прямых темных ресницах и эти четко очерченные губы мелькнули за окном той сверкающей машины, что промчалась мимо них с Нелькой в прекрасную и богатую жизнь!
        «Он будет моим мужем, чего бы это мне ни стоило!»
        «Вот глупость-то какая в голову лезет», — оборвала себя Лариса. Но и в метро колеса выстукивали то же самое: «Он-будет-моим-мужем!» И по дороге к дому в голове на каждом шаге звенело: «Он — будет — моим — мужем!»
        Уже у двери к горлу вдруг подкатила такая тошнота, что Лариса едва успела ворваться в квартиру и добежать до туалета.
        —Лар, ты что? — всполошилась Неля.
        Лариса, пошатываясь, вышла из туалета, на подламывающихся ногах доковыляла до ванной, прилегла виском на гладкую, твердую, такую надежную раковину и застыла, ловя холодную тугую струю, чтобы избавиться от мерзкого кисло-горького вкуса.
        —Ты залетела, что ли? — ахнула Нелька.
        Лариса вяло отмахнулась, с подзеркальника посыпались зубные щетки, Нелькины кремы, щипчики и лопаточки.
        —Это… тогда? С Андрей Петровичем? И ты не предохранялась?!
        —Как?! Откуда я знала, что твои гости на меня полезут? — огрызнулась Лариса. Только бы лечь, закрыть глаза и отключиться. Потом, все потом. Зачем она тащит меня на кухню?
        Неля заставила ее выпить горячего сладкого чаю с лимоном, и Лара почувствовала, как дурнота потихоньку отпускает.
        —Господи! — охала Неля. — И в больницу тебя без прописки ни в одну не возьмут!
        —Зачем… в больницу?
        —А ты рожать, что ли, собралась? Ненормальная! Ни кола, ни двора. Вот, блин, угораздило! Ладно, знаю я одну бабку, хорошая бабка, все сделает.
        К бабке поехали в выходные. Далеко, на двух электричках, да еще на дребезжащем попутном грузовичке. Деревня Бобриха показалась Ларе заброшенным кладбищем: дряхлые, ушедшие в землю, почти черные от старости избы, вдали — маленькая серенькая церковка. Только дом бабки Ольги за крепким новым забором сиял свежевыкрашенными голубыми стенами и веселыми белыми наличниками. По двору шествовали важные толстые гуси и суетились пестрые куры, поодаль паслись три чистенькие кудрявые козочки, у крыльца развалился громадный рыжий котище.
        Маленькая смуглая бабка Оля сверкнула неожиданно яркими, почти небесной голубизны глазами и, прижав правую ладонь Ларисы к своей морщинистой щеке, жарко зашептала:
        —Кольцо твое сильное, но проклятое. Все в нем — и радость, и горе. Дитя от прохвоста носишь, да не выносишь, скинешь. Сама скинешь, без меня обойдется. Суженого своего ты видела уже. Бога-а-ат будет, на руках тебя носить станет, да только… ох, не твой он, хоть и суженый. Отдай мне кольцо, все у тебя будет!
        Лариса вырвала руку из ее цепких пальцев и спрятала ее за спину:
        —Это мамино…
        —Ма-амино? — протянула бабка и усмехнулась. — Ну гляди, тебе жить. За суженым ко мне придешь, да за ребеночком еще. Все, уходите, девоньки.
        Кот повернул к ним голову, потянулся — и одним махом взлетел на карниз крыши.
        4.Невеста
        —Лариска, иди сырье принимать!
        После визита к бабке Ольге Лариса решила, что дальше обивать конторские пороги нет никакого смысла, и по первому попавшемуся объявлению устроилась ученицей в швейную мастерскую. Все-таки не маляр и не уборщица. Правда, учили ее не слишком прилежно, больше гоняли «подай — принеси». Например, «сырье» с заведующей принимать. «Сырьем» назывались толстые разноцветные рулоны — ситец, шелк, сукно — и пакеты с пуговицами, молниями или кнопками. Заведующая сверяла накладные, а Лариса таскала товар, вспоминая дурацкую картину «Ленин на субботнике». Рулоны были похожи на бревна.
        Она подхватила длинное бирюзовое «бревно» — неудобно-то как! Низ живота как будто обхватило огненное кольцо. Лариса выронила «бревно» и почувствовала, как ногам становится мокро и горячо.
        —Господи! — ужаснулась заведующая. — Что ж мне так на дур-то беременных везет! Эй, девчонки! Вызывайте «Скорую», у нас, похоже, опять выкидыш. Да саму Лариску оттащите в сторону, пока она весь товар кровью не изгваздала, не расплатимся потом!
        Голос заведующей доносился глухо, как сквозь вату. От режущей боли потемнело в глазах…

        …Хватит вспоминать! — уговаривала себя Лариса, глядя в чистое стекло, на котором красивым полукругом было выведено «АБЖУЛС ЯАНЧОВАРПС», а по бокам — то же самое по-английски и по-французски. Она давно выучила эту надпись наизусть.
        «Посмотри, как сейчас хорошо», — твердила про себя девушка. Квартирка, конечно, крошечная и у черта на куличках — но ведь отдельная. Людмила Анатольевна вежливо объяснила, что деньги за красногвардейскую «трешку» по московским ценам — плюнуть и растереть. Пока они жили с Нелькой, имело смысл доплачивать, а теперь — извини. Нелька таки ухватила своего «прынца» и улетела с ним аж в Австралию, шлет теперь фотографии с кактусами, овцами и кенгуру. Все в порядке, шесть лет не зря прошли. Пусть не «Плехановка», а какой-то «дорожный» вуз, да еще и вечернее отделение, зато факультет экономический и диплом с отличием. Не зря же ее сюда взяли. Настоящий швейцарский банк! Ну… московский филиал, конечно, но таких… солидных на всю Москву раз-два и обчелся. Даже компьютеры на каждом столе — вот как все серьезно. И ничего, что взяли только в «справочную службу» («АБЖУЛС ЯАНЧОВАРПС»!) — ниже только уборщицы — но ведь взяли! Главное — начать. Правильно мама говорила — учиться, учиться, учиться. И никаких мужчин. Хватит.
        —Добрый день!
        Господи! Опять эти глаза в темных прямых ресницах и твердого очерка губы! Мерещится, что ли? Да какое там — мерещится. Это же Он! Он! И бабка Оля говорила: «Суженого своего уже знаешь».
        Лариса начала приподниматься со своего места, но Он уже прошел мимо, только безразличным взглядом скользнул — так же, как тогда, в своей транспортной конторе. Навстречу Ему спешил старший менеджер банка:
        —Добрый день, Геннадий Михайлович, Эрнест Германович вас ждет, проходите.
        Эрнестом Германовичем звали директора московского филиала. «Надо же! — подумала Лариса. — Знакомы, значит. А я почему-то никогда Его здесь не видела. Должно быть, они познакомились… например, в Швейцарии, куда Эрнест Германович летает на ежеквартальные совещания. Там чистые улицы, сверкающие автомобили, в зеркальных витринах отражаются красивые люди…»
        Лариса открыла список посетителей. Вот: Геннадий Михайлович Кириллов, генеральный директор. И название транспортного управления вроде то же самое, что пять лет назад. Только теперь перед названием красовалось «СП» — «совместное предприятие». Надо же! Они ведь только-только появились, уж Лариса-то знала. Конечно, Он ее не вспомнил! Кто она, и кто Он! Но ведь бабка Оля говорила…
        Или она говорила про кого-то другого? Ну уж нет!
        Лариса отыскала в справочнике нужное учреждение. Так, бухгалтерия — не надо, приемная — пожалуй, нет, отдел перевозок — тем более… Оглядевшись — не наблюдает ли кто — девушка набрала номер отдела кадров:
        —Здравствуйте, мне сказали, что у вас есть вакансия секретаря…
        Господи, а если нет у них такой вакансии? Ведь наугад брякнула! Бабка Оля, помоги! Пусть мне повезет!
        Лариса изо всех сил сжала свое кольцо.
        —Да, директору по развитию требуется секретарь-референт. Только… У вас образование-то какое?
        —Высшее.
        —Филфак? — недовольно уточнил голос в трубке.
        —Нет, экономическое, диплом с отличием. И разговорный английский, — добавила Лариса, мысленно благословляя руководство банка, заставившее всех сотрудников — даже охрану, не то что справочную службу — пройти языковые курсы.
        —Опыт работы? — Голос немного потеплел.
        Лариса назвала банк.
        —Ну что же, — уже вполне дружелюбно произнес ее собеседник. — Неплохо. Подходите прямо завтра с утра, посмотрим.
        Лариса с ужасом подумала, что будет, если ее сразу заставят что-нибудь печатать — выгонят ведь моментально. Ладно, авось обойдется! Забинтую палец, а лучше два, а сама пока вечерами — да хоть бы и ночами! — буду учиться печатать. Невелика наука, справлюсь. Конечно, она-то хотела быть поближе к Геннадию, а не к какому-то «директору по развитию», но — там, на месте уже посмотрим. Лишь бы взяли.
        Конечно, ее взяли.
        Директор по развитию оказался угрюмым молодым парнем — ненамного старше самой Ларисы. Его совершенно не интересовали «печатные» навыки секретаря. От референта требовалось знание экономической терминологии — каждое утро Лариса готовила «выжимки» из специализированных изданий — и умение рассчитывать всякие торгово-финансовые коэффициенты.
        Но главное — он являлся правой рукой генерального директора, и приемная у них была общая. Секретарша Геннадия, сухопарая сорокалетняя грымза, глядя на длинноногую эффектную Ларису, каждый раз презрительно поджимала губы, но Ларисе было наплевать. Она сразу поняла, что секретарша генеральному директору нужна только «для порядка»: с утра до вечера грымза читала журнал «Здоровье», изредка отвлекаясь на приготовление чая или кофе. Гораздо больше Ларису задевало безразличие самого Геннадия. Ведь в мечтах она уже видела себя рядом с ним в роскошном белом платье, кружевной фате и высоких шелковых перчатках, подчеркивающих изящество длинных пальцев.
        Увы, Геннадий ее даже не замечал. Лариса меняла блузки и прически, старалась сесть так, чтобы из-за стола было видно изумительной формы ножку в изящной туфельке, улыбалась, сияя глазами и зубами, — бесполезно. Директор проходил через приемную, бросал куда-то в пространство «добрый день» и скрывался в своем кабинете.
        И что самое ужасное — он собирался жениться. Невеста, миниатюрная хорошенькая Наташа, казалась рядом с высоким Геннадием фарфоровой статуэткой. Грымза Наташу обожала, а Геннадий обращался с ней так нежно, словно она была единственной женщиной на земле. Правда, ходили слухи, что дело тут вовсе не в грандиозной любви, а в Наташином папе, который являлся какой-то крупной шишкой в министерстве внешней торговли и — об этом говорили совсем уж беззвучным шепотом — владел немалой собственностью «за бугром». Впрочем, Ларисе от того, что Гена женится не по любви, а по расчету, легче не становилось. До Нового года — Наташа, забегая к жениху в офис, щебетала, что непременно хочет церемонию «под бой курантов» — оставалось совсем немного: когда Лариса шла на работу, под ноги уже ложились первые опавшие листья.
        Геннадий Михайлович начал приходить на работу в шикарном светлом плаще — Лариса видела такой в каком-то французском фильме. Плащ директор снимал в приемной. Улучив момент, Лариса заглянула в шкаф. От плаща пахло чем-то свежим и горьковатым, а к воротнику прилип крошечный волосок. Холодея от страха, твердя себе: «Остановись, дура, что ты делаешь!», она спрятала волосок в аптечную склянку. Назад дороги нет, решила Лариса, и тридцатого сентября — на Веру, Надежду, Любовь — ухитрилась утащить у Гены носовой платок.
        5.Сокровище
        —Вернулась, красавица? — удивительно, но бабка Оля узнала ее сразу.
        Лариса, добираясь в субботу до нужной деревни, страшно боялась. Как объяснить, кто она и зачем приехала? Решила мужика приворожить?
        Но объяснять ничего не пришлось, бабка-то, похоже, и в самом деле все «видела».
        —За женихом приехала? Что-нибудь, что он в руках держал, догадалась привезти?
        Лариса кивнула и протянула платок с завернутой в него склянкой, чувствуя, как холодеет в животе и в затылке.
        —Ох, смотри, девка! — бабка покачала головой. — Приворот — страшная вещь. И сама платить станешь, и он, и дети твои, и невеста его. У него ведь невеста есть уже, так? А ты увести решила. Хоть и суженый он тебе, и невеста ему чужая, а судьбу торопить опасно. Не передумаешь?
        «Точно, она колдунья», — подумала Лариса и помотала головой. Голос пропал, в горле было сухо и горячо.
        —Ладно, — усмехнулась бабка. — Снимай кольцо-то. Али не помнишь?
        Лариса протянула ей кольцо и, привалившись к стене, закрыла глаза. Ей было очень страшно.
        —Глаза-то не закрывай, как ворожить-то станем? Сюда вот садись, гляди в огонь, не моргай, не отворачивайся, думай про своего суженого. И руку давай!
        Каким-то странным черным ножом бабка ткнула Ларису в левое запястье, собрала кровь на кусочек воска, положила туда же волосок, скатала в шарик, расстелила перед Ларисой платок и поставила на него медную жаровню, наполненную какими-то корешками. Огонь в жаровне то вспыхивал, то пригасал, глаза слезились от едкого дымка, но Лариса изо всех сил старалась не сморгнуть, представляя на фоне огоньков Геннадия за рулем сверкающего автомобиля, и рядом — себя.
        —Как воск плавится, так и сердце раба божия Геннадия бы плавилось от любви к рабе божией Ларисе, — бабка бросила в жаровню восковой шарик. — Как земля без дождя сохнет, так раб божий Геннадий сох бы без рабы божией Ларисы, — горячо шептала ведунья. — Как Солнцу и Огню ни помехи, ни остуды нет, так бы и привороту моему ни помехи, ни остуды не было ныне, и присно, и во веки веков…
        Очнулась Лариса нескоро. Жаровня давно погасла. Бабка Оля насыпала в платок щепотку пепла и отдала девушке:
        —Половину сама выпьешь сегодня вечером, как луна выйдет, половину ему подсыплешь, изловчишься. А чтобы крепче подействовало, положишь ему под подушку трусики свои — которые сегодня на тебе.
        —Да как же я смогу…
        —Ничего, исхитришься как-нибудь. Он теперь сам к тебе навстречу пойдет, так что случай подвернется. Только не вздумай их стирать, так сохрани. Платок потом отдашь самой бедной нищей возле церкви, да смотри, чтоб с дитем была. Может, и отведешь беду-то, — бабка развернулась и пошла в дом, бормоча себе под нос что-то неразборчивое.
        В понедельник Геннадий Михайлович, здороваясь, глядел уже не в потолок и не на шкаф, а на нее, на Ларису — и так удивленно глядел, точно впервые увидел. Даже улыбнулся ей ласково. Грымза опять поджимала губы, но уж теперь-то Ларисе точно было наплевать. Когда грымза начинала готовить чай для Геннадия, девушка изо всех сил сжимала кулачок и как будто гипнотизировала — выйди, ну выйди же хоть на минуту. На третий раз та, залив чайник кипятком, вдруг замерла, точно вспомнила что-то, и выскочила из приемной. Лариса метнулась к чайному столику, дрожащими руками высыпала в чайник остатки пепла, поболтала ложкой, чтобы утонул… успела!
        Во вторник стол напротив Ларисиного опустел — грымзу отправили на курсы повышения квалификации. Геннадий каждое утро отпускал Ларисе комплименты, преувеличенно бурно хвалил ее за то, как изумительно она справляется с двойной нагрузкой, и часто останавливался возле ее стола, как будто пытаясь что-то вспомнить. Лариса сжимала пакетик с трусиками, который носила в сумочке, и ждала, ждала, ждала. Ведь бабка Оля обещала, что случай непременно подвернется!
        Чудо произошло в пятницу.
        —Наташенька, ну я же не успею! — доносилось из-за приоткрытой двери кабинета. — Кого я пошлю? Шофера? Виталий, пожалуй, накупит. Помнишь, он перец перепутал? Ладно, ладно, не расстраивайся только, я что-нибудь придумаю.
        Геннадий вышел в приемную:
        —Лариса, вы в этом что-нибудь понимаете?
        Она быстро проглядела протянутый листок:
        —Конечно, Геннадий Михайлович. Тут продукты кое-какие, специи, благовония, цветы.
        —А вот это… — он ткнул в одну из строчек.
        —Это просто сорт хризантем, — ослепительно улыбнулась Лариса.
        —Вот-вот. Наталья вечеринку затеяла, говорит, последние ясные деньки, надо пользоваться. Придумала какую-то Ночь Хризантем. Сама отправилась красоту наводить, а мне вот это все надо купить. Обычно-то этим Тимофеевна, кухарка моя, занимается, а у нее третью неделю ноги болят. А у меня времени в обрез, — он взглянул на пустое запястье. — Тьфу, и часы еще сегодня забыл.
        —Если нужно, я могу…
        —То есть вы знаете, где все это купить?
        —Конечно, Геннадий Михайлович, без проблем. — Лариса улыбнулась еще ослепительнее.
        —Лариса, вы моя спасительница! Поедете с Виталием, он мне сейчас не нужен, потом отвезете все ко мне домой, отдадите Тимофеевне. Только смотрите, если будет что тяжелое, пусть Виталий носит, сами не поднимайте. Таких девушек надо беречь, — и опять глаза его приняли какое-то странное выражение, как будто Геннадий пытался что-то вспомнить и не мог.
        Кирпичный дом с просторными чистыми окнами, аккуратными башенками и плиточной террасой напоминал больше Европу, чем Подмосковье. Возле крыльца стояли «на страже» два пирамидальных кипариса. «Как тогда, в Германии», — подумала Лара и сжала похолодевшие пальцы.
        Тимофеевна оказалась пожилой, полной и очень дружелюбной:
        —Надо же, какие у Гены девушки работают — и красивые, и хозяйственные. Проходите, — ласково пригласила она. — Виталик, сумки на кухню неси, я сама разберу. Давайте я вас хоть чаем напою.
        —Нет-нет, — отказалась Лариса. — Нужно возвращаться. Только еще… Геннадий Михайлович часы сегодня забыл…
        —В спальне, должно быть. Он на тумбочку их кладет. Ты уж сама поднимись, тяжело мне. Справа от лестницы. Найдешь?
        В спальне, на тумбочке, действительно лежали часы. Лариса даже глазам не поверила: разве такое бывает?..
        Она быстро сунула под подушку — поглубже — согревшиеся в кулаке трусики и заколебалась: директор ведь не просил привезти забытые часы, но… Будь что будет, возьму! Вот такая вот я предупредительная секретарша! Настоящее сокровище! А что плохого?
        За привезенные часы Геннадий благодарил ее почему-то теми же самыми словами, что крутились у нее в голове, и так горячо, словно Лариса добыла их с риском для жизни из пещеры страшного дракона:
        —Лариса, вы просто сокровище! Я прямо завидую вашему будущему мужу. Может быть, — он замялся, — надо пригласить на эту вечеринку и вас? Правда, Наташа созвала уже миллион гостей…
        —Нет-нет, что вы, Геннадий Михайлович, ничего не нужно.
        —Да, пожалуй, вам там будет неловко. Тогда с меня — премия.
        «Зачем мне премия?» — думала Лариса, бродя после работы по сумеречным улицам. Пахло прелыми листьями и бензином. А возле дома Гены сейчас — россыпь хризантем, красивые девушки в заграничных нарядах элегантно пьют шампанское, хорошенькая Наташа заливисто смеется и нежно обнимает Его. Его, моего суженого! Хоть бы эта вечеринка провалилась!
        За очередным поворотом неожиданно открылась маленькая церковь. Лариса вспомнила, что бабка Оля говорила про платок. Несмотря на сгущающуюся темноту, несколько нищих еще сидели на паперти. Темные, страшные. Не поймешь, мужчины или женщины. Одна из фигур прижимала к себе хнычущий сверток. Лариса завернула в платок деньги — довольно много, почти все, что было в кармане — и сунула женщине. Та развернула и, перекрестив Ларису, закивала: «Благослови тебя Господь!»
        Девушка отошла в сторону и не видела, как нищенка, сунув деньги за пазуху, отбросила платок и злобно сплюнула: «Суют всякую грязь!»
        Лариса присела на лавочку в соседнем скверике, почему-то побоявшись зайти в церковь. «Господи, что я наделала! — стучало в голове. — Приворот какой-то выдумала, к колдунье ездила — как дура деревенская! Ладно, может, и обойдется еще, прислуга будет постель перестилать и выкинет трусики».
        6.Единственная
        Изрядно уставшая Наташа сладко потянулась, с удовольствием думая, что вечеринка удалась отлично. Все было красиво, изысканно, элегантно. А то к кому ни придешь — шашлыки да шашлыки. То ли дело она придумала — не хуже, чем в каком-нибудь посольстве. В общем, молодец — умница и красавица. Да еще и папуля для единственной дочки все сделает. Да, Гена рядом с ней многого добьется. Наташа улыбнулась своим мыслям, вспомнив про свой новый «секрет». Сказать, не сказать? А что? Вот прямо сегодня, сейчас. Восхитительный вечер, и еще более восхитительное завершение.
        —Генчик! — она заглянула в ванную. — Твоя малышка соскучилась! И устала! Меня надо лелеять и баюкать, я уже три дня у тебя не ночевала, я так старалась, так замечательно все устроила. Ведь правда?
        —Восхитительно, любовь моя, как все, что ты делаешь! Ложись, я сейчас, — нежно улыбнулся Гена, убирая со лба мокрые волосы. И подумал, что экзотические продукты, цветы и благовония покупала Лариса, а угощенье готовила Тимофеевна. Наташины «старания» ограничились многочасовым наведением красоты и разгуливанием среди гостей с бокалом шампанского. Да еще это тошнотворное «Генчик» — как будто «птенчик», тьфу!
        Наташа вытянулась на шелковых простынях, но окончательно расслабиться в ожидании страстных объятий — а уж после того, как она сообщит свою потрясающую новость, объятия станут еще более страстными! — мешал посторонний запах. Как будто воняет что-то. Да нет, мерещится, конечно. Ведь говорят, у женщин в некоторые моменты чувствительность к запахам обостряется. Она обхватила подушку, и рука, скользнув по гладкому шелку, наткнулась на какую-то складку. Попытавшись разгладить, Наташа откинула подушку — запах как будто усилился. Тряпка какая-то, что за странность! Уволю здешнюю прислугу к чертовой матери! Девушка брезгливо подцепила тряпичный комочек холеным ноготком…
        —Что это?! Какая мерзость! — она ошпаренной кошкой выскочила из постели и ткнула «добычу» в нос входящему в спальню Гене. — Мало того, что ты подобрал себе девицу на помойке — ты посмотри на это, фабрика «Большевичка», не иначе! Мало того, что ты таскаешь эту мразь сюда — она еще и бельишко свое не стирает! Понюхай, понюхай! — Наташа одной рукой натягивала брюки, а другой тыкала трусики Гене в лицо. Слабый запах на мгновение показался ему оглушительным — даже в глазах потемнело.
        —Наташенька, я не представляю…
        —Ах, не представляешь! А что такое «единственная» — представляешь?! Кто мне тут в вечной любви клялся?! Выгодную невесту себе выбрал? Связи папочки моего тебе спать не дают? Дрянь, дрянь, дрянь!
        Кое-как напялив измятую вечернюю блузку и брюки, Наташа вылетела из спальни. Грохот захлопнувшейся двери, казалось, потряс весь дом от крыши до подвала.
        Не помня себя, девушка доехала до своей квартиры, подаренной отцом на совершеннолетие, и первым делом закрылась в ванной. Три раза намыливалась, повторяя: «Он у меня еще попляшет!» Наполнив ванну — ее трясло так, что аж зубы стучали, — она с наслаждением опустилась в душистую воду. Но озноб не проходил, и Наташа все прибавляла и прибавляла «горяченькой», пока стены и зеркало не заволокло паром. Лежала она долго. Дрожь отпустила, мысли из коротких и злых стали нежными и тягучими: «Умолять будет, а я еще потяну, прежде чем простить. Хотя и прощать-то нечего — подумаешь, мужик какой-то плебейкой попользовался, было бы из-за чего нервничать. Впрочем, хороший скандал никогда не помешает, впредь выйдет наука. А нервничать не из-за чего. Да и не стоит, вредно… Господи! Вот дура-то! Нервничать вредно? А ванну, да еще такую горячую?» Наташа выдернула пробку, крутанула холодный кран и попыталась сесть. В глазах запрыгали разноцветные круги. Вода порозовела. Или показалось?
        Она ополоснулась прохладной водой — вот и голова не кружится — осторожно вылезла из ванны, набросила халатик, внимательно себя оглядела. Ничего, обойдется. Зато Генчик там небось локти кусает, придумывает, как прощение вымолить…

        «…Да что это с Наташкой? — думал Гена, наливая второй стакан виски. В голове уже приятно шумело, и давешняя ссора с невестой казалась почти смешной. — В самом деле, чего она взбеленилась? Из-за ерунды какой-то! Сама наприглашала кучу подружек, все шипят друг на друга, как змеи, — любая могла подняться в спальню и подсунуть трусики. Просто чтобы нагадить любимой подруге. И ничего эти трусики не плебейские, вполне миленькие. Правда, тут Наташке, конечно, лучше знать. Она же в этих правилах, как рыба в воде. Ах, вилочка такая, ножичек эдакий! Ах, белые бриллианты — такая пошлость! Четыре сорта духов на один выход: на запястья, за ушами, на грудь и не помню, куда еще. Да и льет их на себя бочками, вся изысканная-преизысканная. Если она сейчас такие концерты закатывает, что же дальше-то будет? Так и придется всю жизнь при ней «вторым сортом»? А я, между прочим, себя тоже не на помойке нашел. Пусть папа у меня был не из МИДа, а из Минтранса, но тоже, знаете, не дворник дядя Вася. И у меня самого положение вполне солидное. Собственное, кстати сказать! А она кто? Кроме того, что дочка своего папулечки?
Однако разговаривает со мной, как будто она герцогиня, а я лакей. Фу ты, ну ты, суп в кастрюльке из самого Парижу!..
        А не слетать ли, в самом деле, в Париж? Устроить себе отпуск. Наташка тут будет ждать, пока я на брюхе приползу, а я… мужик я или кто? Отдохнуть — это хорошая мысль. И Ларису эту с собой взять. Вот уж кто не станет передо мной герцогиню корчить. Как это я раньше ее не замечал? Ноги длиннющие, грудь — м-м-м, в глазищах утонуть можно. А уж пахнет как — дух захватывает!»
        Наутро он сухо распорядился:
        —Закажите два билета в Париж.
        —На чью фамилию?
        —На мою, естественно. — Гену вдруг бросило в жар, на лбу выступила испарина. Он облизнул пересохшие губы и хрипло спросил: — Полетишь со мной?
        —Я? Но… Наташа…
        Лариса растерялась: «Вот бабка Оля, и впрямь приворожила! Только мне-то теперь что делать? Прямо так и кинуться? Бери меня, долгожданный? Как будто он меня под забором подобрал. Вот если бы он встал на колени и сказал, что всегда меня любил, только сам не догадывался…»
        —Лариса… я… я всегда тебя любил… только сам не догадывался… — медленно, запинаясь, выговорил Гена и как-то неловко, как будто забыл, как действуют руки и ноги, начал опускаться на колени.
        —Не надо, что ты, встань сейчас же! — Ларисе стало так страшно, как не было еще никогда в жизни.
        Господи, что же теперь будет?!
        7.Идол
        После Парижа Лариса переселилась к Геннадию и на работу больше не вышла, наслаждаясь своим новым положением. Расписались они тихо, опасаясь мести Наташи или — что еще хуже — ее отца. Только за срочность пришлось дать изрядную взятку, но Гена даже не сморгнул: для ненаглядной Ларисы он готов был на все. На медовый месяц он, бросив все дела на заместителей, увез ее в Италию — как раз подходило католическое Рождество, и новобрачной вздумалось поглядеть, как празднуют его в Венеции. Ну и Новый год заодно. А Гена готов был исполнить любую прихоть Ларисы. Его нежность и предупредительность превосходили самые смелые ее мечты.
        Однажды в Венеции ей вдруг захотелось соленого огурчика. Но в Европе не солят огурцы! Только маринуют, вот ведь беда-то. Гена обегал весь город в поисках русских ресторанов, и только в третьем из них ему повезло.
        Когда он, гордясь собой, вручил Ларисе вожделенное «лакомство», она нежно улыбнулась:
        —Ты так меня балуешь, милый! Но тебя очень долго не было, мне даже стало грустно. Ты мог бы принести мне не соленый огурчик, а маринованный. Они гораздо вкуснее.
        Казалось, Ларисе нравится испытывать свою власть над Геной. Ей иногда казалось, что Гена воспринимает ее не как живого человека, а как идола, которого надо всячески ублажать. Это странное чувство и пугало Ларису, и доставляло ей удовольствие — она победила, победила!
        На Новый год Гена подарил ей норковое манто. Сидя в крошечном — на четыре столика — кафе, Лариса куталась в легкий нежный мех и не могла отвести взгляд от огня свечи.
        —Замерзла? — заботливо спросил Гена.
        —Нет-нет, просто мех такой ласковый…
        —Мама, когда болела, все время мерзла и так же куталась. Как будто пряталась.
        —Почему ты никогда не рассказываешь мне о своей семье?
        —Разве тебе интересно?
        —Я же люблю тебя, — пожала плечами Лариса. — Конечно, интересно, откуда ты такой… замечательный. Я же тебе все рассказала, — она улыбнулась и подумала: «Обо всем, кроме бабки Ольги».
        —Знаешь, я почему-то плохо помню маму. Хотя, когда она слегла, мне уже четырнадцать было. Наверное, я просто никогда не обращал на нее внимания. Ну вот как на Тимофеевну. Обед на столе, рубашки чистые — все в порядке. Какая разница, кто все это обеспечивает. Мама даже говорила: «Вот если бы у меня была дочка Дашенька, она всегда была бы со мной. А вам, мужикам, только подай-принеси».
        —Почему Дашенька?
        —Не знаю. Я никогда не спрашивал. Мало ли, что она там говорит — домохозяйка, и все. Вот отец совсем другой был. Как… как английский лорд, честное слово! Сколько себя помню, у него всегда была персональная машина с шофером, всегда был на руководящих постах: управления, главки, потом министерство. Он рано поседел, но его это не старило, наоборот. И — это я уж потом понял — ни одной юбки не пропускал. Я думаю, что мама — а она ведь в молодости настоящей красавицей была, я тебе потом фотографию покажу, — просто устала оставаться прислугой. Хотя отец и в «кремлевку» ее возил, и лекарства какие-то ему из-за границы присылали. Но все бесполезно. Мама просто угасала, и все. Из деревни откуда-то приехала мамина то ли детская подруга, то ли дальняя родственница. Полина, кажется. Да, Полина. Мне она очень старой казалась, хотя ей, наверное, лет сорок было. Настоящая старая дева: сухая, суровая, губы вечно поджаты, только глаза сверкают. Но за мамой она хорошо ухаживала. Только через полгода у нее живот появился. Она в каких-то балахонах все время ходила, сначала и заметно-то не было, а потом… Наверное, маму
это и подкосило — что вот прямо у нее дома, чуть не на глазах, да еще с такой страшилой… А может быть, и нет, не знаю. Отец быстро эту Полину куда-то сплавил, во всяком случае, на маминых похоронах ее не было.
        —Значит, у тебя где-то есть сводный брат?
        —Или сестра. Может быть. Я про эту Полю больше ничего не слышал. Потом отец опять женился, но я Милочку почти не помню — школу надо было заканчивать, в институт поступать. Ну, молодая, красивая, конечно. Они очень быстро разошлись. Мне даже кажется, что отец только маму и любил, а все эти «юбки» были так, для развлечения, что ли. У меня до сих пор сердце саднит, как подумаю: я ведь взрослый уже парень был, мог что-то понимать, надо было с мамой больше времени проводить, хоть внимание на нее обращать. А я… Знаешь, если у тебя родится девочка, давай назовем ее Дашей! Для мамы…
        —Конечно. Даша, Данюша — очень красиво. Только… ты не рано начал имя подбирать?
        —Ничего, в самый раз. Надеюсь, долго ждать не придется, — он улыбнулся.
        —А если мальчик будет?
        —Мальчик? — Гена как будто удивился. — Ну… Ты ведь Павловна? Давай Пашей — в честь твоего отца.
        «Он сказал «у тебя родится», а не «у нас», — думала Лариса. — Но ведь судьба же, и бабка Оля так говорила! Значит, мы — как две половинки, значит, должно быть «мы»!»
        «Ты его любишь, — спрашивала она себя. — Конечно. А он? Безумно любит. Но…»
        По правде сказать, Лариса немножко заскучала от всегдашнего послушания мужа. «Ну что это такое, в самом деле? — думалось ей. — Он все и всегда делает по-моему — хоть бы раз возразил».
        Так что возвращение в Москву Ларису даже обрадовало. Геннадий, приводя в порядок запущенные дела, пропадал на работе целыми днями, но она ждала его с наслаждением. Много гуляла, возилась на кухне, с удовольствием сочиняя вместе с Тимофеевной для мужа новые блюда повкуснее. Кухарка души не чаяла в молодой жене хозяина — мол, не то что эта вертихвостка Наташка, которой лишь бы ногти мазать да подолом вертеть. А Лариса вон какая хозяйственная. Теперь только родить — и совсем в доме счастье будет.
        Но «родить» все откладывалось и откладывалось. Видимо, сказались последствия того давнего выкидыша. Месяц, другой, третий — и ничего. Хотя лучшие московские гинекологи — Лариса обошла их всех — в один голос говорили, что все в порядке, но от их заверений ничего не менялось. «А ведь мне скоро двадцать пять», — с грустью думала Лариса. Эта дата ее почему-то пугала — все-таки четверть века, хотелось родить хоть чуть-чуть пораньше.
        «Надо ехать к бабке Ольге, — решила женщина. — Ведь она сама говорила — за ребеночком, мол, придешь». Остальное-то ведь все по ее словам исполнилось. Тем более дорога не такая уж дальняя, теперь-то не придется на двух электричках и попутке тащиться. Гена отдал в полное распоряжение жены «Мерседес» и Виталия. Тот был не только классным водителем, но и навыками рукопашного боя владел, так что при необходимости мог бы защитить от любых неприятностей.
        Бабка Ольга встретила Ларису неласково:
        —Чего приперлась? Нечего тебе тут делать, домой ступай, к мужу! Заполучила — вот и держись около.
        —Но баба Оля…
        —Я восемьдесят три года баба Оля! А тебе говорю — проваливай. Не надобна я тебе, ты и так с приплодом.
        —Как?!
        —Как-как? — передразнила ее бабка. — Али с мужем не вместе спишь? Али простынку не мнешь? От этого и детки случаются, не слыхала? Да не трясись ты, говорю — беременная, значит, беременная. — Бабка прищурилась. — С неделю уж будет. Ступай.
        Бабка махнула рукой — на пальце блеснуло кольцо с тремя бриллиантами. Лариса вдруг почувствовала, как ее затопляет волна неукротимого гнева:
        —Отдавай мое кольцо! — она схватила старуху за плечо.
        —Вот дура! — обернулась та. — Не совладаешь ты с ним. И сейчас это не ты говоришь, это оно говорит. А кольцо сильное, мне по руке, с ним ворожить легче.
        —Это мамино кольцо! А ты, а ты… ты… ведьма!
        —Да я-то ведьма, — спокойно согласилась бабка. — А ты лучше, что ли? Только силенок поменьше. Это кольцо твоей матери свекровь подарила, да наговорила знатно, чтоб со свету сжить, уж больно невестку ненавидела. Только и сына своего зацепила наговором-то. Муж и жена — одна плоть. Долго ли родители-то твои прожили? Потому и говорю — не совладаешь, погубит оно тебя, если ты сама себя уже не погубила.
        —Отдавай! А то шофера сейчас позову, он силой отнимет.
        —На! Дура, — бабка сунула Ларисе кольцо. — Не будет тебе пути ни на земле, ни на воде, ни в лесах, ни в горах, ни тебе, ни мужу, ни детям твоим. Разве что на небеса пробьетесь. Разожгла огонь — теперь не потушишь, — прошипела старуха, плюнула Ларисе под ноги и скрылась в доме.
        Кольцо и в самом деле показалось обжигающе горячим.
        «Дура я, дура, — думала Лариса по дороге домой. — Ну зачем мне это кольцо? Бриллиантов не хватает? Что мне помстилось вдруг? Старуха ведь и отомстить может. Как приворожила, так и отвернет. Неужели ей восемьдесят три года? Я думала, не больше шестидесяти, а то и меньше. Точно — ведьма. Ох, знобит-то как… Может, правду бабка сказала? Нет, не пойду сейчас ни к каким врачам, подожду. Через неделю должно быть… вот тогда…»
        Через неделю в душе затеплилась надежда, еще через две надежда превратилась в уверенность.
        Даша родилась в конце года.
        —Три с половиной килограмма, 52 сантиметра, идеальный ребенок, — медсестричка в расчете на «благодарность» улыбалась Геннадию, как лучшему другу, мгновенно оценив и дорогой костюм, и часы молодого папаши. — Через пять дней сможете их забрать.
        Гена отдал ей все деньги, что у него были с собой. Ему казалось, что он в чем-то виноват: рядом с ослепительной радостью в сердце угнездилась странная сосущая пустота.
        Он загружал себя делами, но вечером все равно приходилось возвращаться домой. Туда, где не было Ларисы. Он открывал гардероб, зарывался лицом в ее платья, но…
        На третий вечер Гена, почти не соображая, что делает, набрал знакомый номер.
        —Аллоу! Вас не слышно, что вы молчите? — раздался в трубке слегка гортанный, такой родной голос.
        —Наташа…
        —Ты?! Ты еще осмеливаешься мне звонить? После всего…
        —Наташенька! Я, наверное, виноват перед тобой…
        —Наверное? Ты говоришь «наверное»?! Я любила тебя без памяти, я все для тебя делала, я… я… я была беременна, а ты…
        —Беременна? Как же я не знал?
        —Конечно, не знал. Я в тот вечер собиралась тебе сказать. Потом угроза выкидыша, потом опять… — Наташин голос задрожал от рыданий. — Они сказали, что стресс слишком сильный был и… лучше прервать. Это ты! Ты убил нашего ребенка. А теперь у меня никогда не будет детей!
        —Наташа!
        —Ненавижу тебя! Забудь этот номер, слышишь?! Ты еще пожалеешь, что… — В трубке раздались короткие гудки.
        В этот вечер Гена напился так, что на следующий день смог приехать на работу лишь к обеду.
        Только встретив из роддома Ларису, он почувствовал, что пустота в сердце уменьшается. А вечером, слушая ее сонное дыхание, прижавшись к горячему атласному плечу, ощутил удивительный, сказочный покой.
        8.Пепе
        После родов Лариса почувствовала себя сломанной куклой. Внешне все было в порядке: она заботилась о дочери, так же, как раньше, возилась на кухне, но делала все это механически, по необходимости. Тимофеевна привела свою приятельницу Клару — отличную няню, и обычные для молодых мам недосыпание, нехватка времени и сил обошли Ларису стороной. Все тяготы материнства Клара взяла на себя, оставив Ларисе одни радости: первые улыбки Дашеньки, ее умилительный лепет, первые игрушки. Вот только никакой радости от этого Лариса не чувствовала.
        —Обычная послеродовая депрессия, — пожала плечами наблюдающая их докторша. — Больше гуляйте, вообще больше двигайтесь, принимайте ванны с маслом лимона, бергамота или мелиссы, ешьте бананы. Хотя что я говорю, где вы сейчас возьмете бананы и эфирные масла, не купишь же ничего. Но постарайтесь, достаньте где-нибудь…
        —Да нет, бананы-то как раз не проблема, и масла тоже…
        «Бананы, надо же! — размышляла Лара, сидя перед зеркалом. — Да Гена мне птичьего молока привезет, если понадобится! Говорят, с появлением ребенка у многих наступает охлаждение, а он как будто еще сильней привязался. Только мне от этого еще хуже. Нежный, горячий, страстный, на руках носит — а мне все равно. Но ведь я же его действительно любила, у меня сердце, как заяц, дрожало, когда я его видела. А сейчас? Привязался… — Лариса автоматически взглянула на свою руку… — Кольцо! Это оно во всем виновато! Зачем, дура, забрала, вот ведь бес попутал. В Бобриху!»
        —Пришла? — бабка Ольга смотрела на нее устало и как будто даже с сочувствием.
        —Возьмите, — Лариса протянула ей кольцо.
        —Поздно, — старуха покачала головой. — Теперь оно для той, у кого ты жениха забрала. Чуть не из-под венца, — бабка усмехнулась. — Много счастья-то хлебнуть успела?
        —Но как же… Я должна к ней пойти? — с ужасом спросила Лариса.
        —Нет. Придет время, оно само к ней попадет. Ты теперь уже ничего не сделаешь. Разожгла огонь-то. Уходи с богом! Да молись…
        По дороге домой Лариса заехала в придорожную церковь. Только зайти — так же, как и в тот день, после приворота — не смогла, ноги не шли. Но пустота и безразличие исчезли, как по волшебству. Их место заняла горячая нежность. Как будто тоненькие жгучие ниточки связывали ее теперь с Геной и Дашенькой.
        Лариса наряжала худенькую большеглазую Дашу как принцессу, рассказывала ей сказки, возила в балет, на английский и в бассейн. Девочка как будто не знала, что такое усталость — ей все было интересно. Читать она выучилась в четыре года, словно бы сама по себе. Школу выбрали, конечно, английскую.
        После первого класса Лариса повезла дочку на Крит. Ведь там можно было не только наслаждаться пляжным бездельем — там каждый камень был наполнен Древней Историей. Впрочем, и на пляже они проводили изрядное количество времени. Даша плавала как рыбка — Лариса называла ее «мой маленький дельфинчик», а плескавшиеся рядом дети — «sea girl», «морская девочка». Детей в трех небольших и уютных отелях было много. Большинство говорили по-английски, и Лариса радовалась — для Даши дополнительная практика. Прибегая к дремлющей в шезлонге маме, Даша хвасталась — еще и по-испански два слова выучила, а в соседний отель сегодня приехали шведы, и тоже с двумя детьми!

        —Sea girl, sea girl! — крик разорвал нежную дремоту, как ржавый гвоздь раздирает муслиновое платье.
        Вскочив, Лариса увидела у воды собравшуюся плотным кольцом группу людей. Она метнулась туда, прорвалась в середину…
        Кто-то из служащих отеля делал искусственное дыхание лежащей на песке Даше. Мгновения, пролетевшие до того момента, как девочка задышала сама, показались Ларисе вечностью. Врач отеля, от волнения мешая английские и греческие слова, успокоил побелевшую от ужаса мать:
        —Она не успела наглотаться воды. Сейчас приедет «Скорая» и как следует посмотрит. Но не волнуйтесь, опасности нет, девочку быстро вытащили.
        —Но почему, почему? Она ведь плавает как рыба!
        —Sea girl, sea girl! — загалдели вокруг, подтверждая слова Ларисы.
        Врач пожал плечами:
        —Судорога, может быть. Или о камень зацепилась. Правда, тут нет камней…
        Пока врачи «Скорой» осматривали Дашу — она быстро пришла в себя, но молчала, цепляясь за мамину руку, — Лариса почти невидящим взглядом смотрела в море. Неподалеку от берега виднелась лысина толстяка из соседнего номера. Он никогда не плавал: сперва плескался на мелководье, потом заходил «по шейку» и долго так стоял, уставившись в горизонт. Вдруг лысина исчезла. Лариса удивилась, но как-то равнодушно — какая разница, ну исчезла и исчезла.
        —Дашенька, я здесь, все хорошо.
        Но девочка ничего не ответила, только крепче сжала мамину руку.
        Лариса опять взглянула на море: лысина появилась, но почему-то красная. И быстро двигается к берегу, только как-то странно, как будто держит что-то внизу. Толстяк был виден уже по пояс, рядом появилось что-то темное, как будто лохматая голова. Еще один утопленник? Господи спаси!
        —Бандит! — толстяк швырнул на песок скрюченного парнишку лет шестнадцати.
        —Пепе, это Пепе! — сказал кто-то рядом.
        —Ваш Пепе схватил меня за ногу и утащил под воду! — кричал толстяк. — Что за шутки!
        Пепе вдруг засмеялся и бросился бежать. Но тут же остановился, оглядываясь, — дескать, что же вы меня не ловите, это же так весело! Глаза у него оказались неожиданно светлые и совершенно безумные.
        —У вас на пляже бандит! Да еще и сумасшедший! — бушевал толстяк.
        —Что вы, что вы, — утихомиривал его прибежавший управляющий. — Это же Пепе, он рыбакам помогает. Он да, немножко… немножко крейзи, но он безобидный, добрый, веселый.
        Пепе опять засмеялся и, сложив перед собой руки — локоть к локтю, запястье к запястью — скрючил пальцы и начал быстро-быстро ими «клацать», как зубастой пастью.
        —Вчера по телевизору фильм про акул показывали, — сказал кто-то у Ларисы за спиной. — Вот он теперь и играет.
        Пепе закивал, упал боком на песок и снова застучал своими «челюстями», пытаясь ухватить какую-нибудь из близко стоящих ног, — явно изображал рыбу.
        «Действительно, совсем сумасшедший», — подумала Лариса. Ей хотелось придушить и Пепе, и этого угодливого до приторности управляющего. Но что толку?
        Она прижала к себе дочь:
        —Ничего, маленькая, уже все в порядке.
        Только «в порядке» — это ведь как посмотреть. Терапевты, кардиологи, пульмонологи в один голос твердили, что Даша — удивительно здоровый ребенок, никаких последствий несчастного случая. Но при попытке хоть что-нибудь сказать «удивительно здоровый ребенок» начинал синеть и задыхаться. Даша хотела говорить — и не могла.
        —Последствия шока, — пожимали плечами невропатологи. — Слышит-то она отлично и все понимает. Ждите. Нервная система пластична, особенно детская. Все наладится. Главное — дайте девочке почувствовать, что ничего особенного не происходит, что немота временная, все бывает. Ну… гипноз попробуйте, он в таких случаях дает удивительный эффект.
        Но и гипноз не помог.
        Отчаявшись, Лариса отправилась в Бобриху. Дом бабки Ольги все так же голубел среди угрюмых серых соседей, так же улыбался чистыми стеклами и белыми кружевными наличниками. Только боковое окно зияло черной пустотой из обугленной рамы. По «белым» наличникам змеились корявые следы копоти.
        —Дак померла бабка Ольга-то! — объяснила словоохотливая соседка. — Должно быть, свечку уронила. Электричества-то не признавала ни в какую. Вроде и заметили, и вытащили ее быстро, и потушили — только одна комната и обгорела, видите окошко? Вытащили, а она уж и там, — соседка подняла глаза к небу и быстро-быстро трижды перекрестилась.
        Из школы Дашеньку пришлось, конечно, забрать, учителя приходили на дом. Девочка очень скоро выучилась объясняться жестами, легко освоила азбуку глухонемых — Гена и Лариса, разумеется, тоже — и старательно занималась, чтобы писать не «как первоклашка», а быстро-быстро — и разборчиво! Чтобы понимали! «Разговаривать» жестами Даше не нравилось. Много ли так объяснишь!
        По всему дому развесили рулоны веселой разноцветной бумаги с наборами фломастеров — для «разговоров». Гена и Лариса старательно делали вид, что все в порядке, что просто вот такая у нас небольшая — нет, не ущербность, боже упаси — особенность. Дашеньку же ее «особенность», кажется, вовсе не тяготила. Бумага очень скоро начала, кроме слов, покрываться многочисленными рисунками: то ежик над блюдцем с молоком, то окошко в морозных узорах, то сказочный замок с драконом у ворот. Становилось ясно — у девочки большой талант.
        Но самое удивительное — нередко, набрасывая свои рисунки, Даша что-то напевала. Тихонечко, без слов, но голос был отчетливо слышен!
        9.Катастрофа
        Маленький Паша родился 18 августа 1998 года — на следующее утро после объявленного в России дефолта. Находясь в роддоме — как в отдельном государстве — Лариса, конечно, ничего не знала об экономической катастрофе в стране. Но чувствовала — что-то не так: Гена даже цветов не прислал, а ведь, когда родилась Дашка, заваливал ее палату роскошными букетами. Ничего-ничего, успокаивала себя Лариса, мало ли какие проблемы в бизнесе. Вот встретит ее из роддома, будет страшно извиняться.
        Но — не встретил. За ней приехал мрачный Виталий, который за всю дорогу до дома не сказал ни слова. Лариса прижимала к себе голубой атласный сверток, и страх холодными щупальцами трогал сердце: что-то случилось.
        Геннадий улыбнулся жене одними губами, пожал руку Виталию — он никогда раньше этого не делал:
        —Спасибо, что выручил. Пока, — и машина умчалась.
        —Почему ты отпустил Виталия? — Лариса недовольно надула губы. — Сейчас столько всего понадобится, а то и послать некого. И сам — даже не встретил меня с маленьким! Шофера прислал, как…
        —Виталий у меня больше не работает. За тобой он съездил по дружбе, — сухо сообщил муж.
        —Что случилось, Гена? — он никогда не посвящал ее в дела, и Лариса жила, как принцесса в заколдованном замке. Правда, приятельницы в фитнес-центре иногда шептались о том, что кого-то «поставили на счетчик», а кого-то даже — страшно подумать! — убили. Но это были чьи-то очень далекие проблемы, конечно, они не имели никакого отношения к самой Ларисе.
        —Дефолт, Лара! — резко ответил Гена. — Наше драгоценное государство отказалось от своих обязательств, а Центробанк перестал поддерживать курс рубля. А у меня…
        —Ты кому-то должен? — наивно спросила она.
        —Очень много. И, уж конечно, не в рублях.
        —Но ведь западные инвесторы, конечно, понимают, что это форс-мажор, что придется подождать?
        —Кой черт западные инвесторы! Это даже не кредиты, обычные долги по поставкам. Все здесь, а в долларах — потому что все так считали, так удобнее. Обычная практика, никто же не предполагал, что… Черт, черт, черт!..
        —Но ведь… — она обвела глазами холл, который украшала с такой любовью: наборный паркет, дрезденские фарфоровые статуэтки на мраморной каминной доске, итальянские шторы ручной работы — спокойная, неброская роскошь.
        —Если ты про наше… богатство, то все это, — он махнул рукой, — стоит три копейки. Лара, я совсем не бедный человек, я никогда ничего не жалел для тебя с Дашкой: каникулы на Лазурном берегу, уикенд в Париже, неделя моды в Милане. А как иначе? Бриллианту нужна достойная оправа. Но у меня нет нефтяной скважины во дворе. Есть хороший налаженный бизнес, но это значит, что свободных денег нет, все внутри: товары, активы, ценные бумаги. Государственные, черт бы их побрал! Можно в унитаз спустить, больше они ни на что не годятся!
        —Но, Гена, сейчас ведь многие в таком положении. Значит…
        —Значит, труп одного из должников послужит хорошей демонстрацией для остальных.
        —Труп?!
        —Именно труп, — безжалостно подтвердил Гена. — И желательно со следами… воздействия. А еще лучше — всей семьи. Доллар теперь до небес взлетит, если прямо сейчас не расплатиться, хотя бы частично… страшно подумать. Лара, я всю неделю, пока ты была в роддоме, крутился как безумный. Я — видишь? — даже прислугу всю уволил. Пытался продать дом, отдать в обеспечение фирму. Бесполезно. Фирма по официальным документам практически ничего не стоит. Тоже обычная практика, чтобы с проверками не цеплялись. Ее и так заберут. А этот дом — не вилла в Майами или хотя бы на Рублевке. Да и кто сейчас покупает? Тем более — недвижимость. Денег нет ни у кого. Понимаешь?!
        —Мама, почему вы так кричите? — на лестнице стояла Даша.
        Лариса стремительно положила спящего сына на диван и бросилась к дочери:
        —Дашенька, солнышко мое! Ты заговорила! Ничего, все будет хорошо, мы не станем больше кричать. Посиди с братиком, ладно?
        —А если он проснется? — Даша с интересом заглянула в «кулек».
        —Позовешь меня.
        Значит, бриллианту нужна достойная оправа? Лариса закусила губу, и глаза ее сверкнули. Она взлетела по лестнице, метнулась в спальню, открыла сейф, с натугой — тяжело! — вытащила узорный венецианский ларец. Расстелила на кровати персидский платок с вытканными на нем фениксами — ничего, мы тоже, как фениксы, прорвемся через любое пламя — и высыпала на него многочисленные футляры с ожерельями, кольцами, браслетами. Ох, многовато получается! Повынимала драгоценности из коробочек, задержавшись взглядом на кольце с тремя бриллиантами. Сверкающая кучка выглядела внушительно. Лариса завернула все поаккуратнее и с узелком, как нищенка, — хороша нищенка, подумалось ей, с узелком на миллион баксов! — кинулась вниз.
        —Вот. Это стоит гораздо дороже дома. И реализовать легче.
        —Я же велел тебе драгоценности в банковской ячейке держать, — растерянно сказал Гена. — А банки сейчас… Я думал, что все это пропало.
        —Не пропало, как видишь.
        —Но, Лара, все равно сейчас ни у кого денег нет.
        —Ни у кого? — Лариса усмехнулась. — Вот ты сказал «наше драгоценное государство». Но ведь за всем этим стоят люди? Кто-то знал, что будет дефолт, и готовился. И сейчас они, как стервятники, должны скупать все подряд. И ты наверняка таких людей знаешь. Не предприниматели, не твои товарищи по несчастью, а те, кто все это устроил.
        Она сунула узелок с фениксами в мятый пакет из супермаркета — чтоб никто не догадался! — и вручила его мужу:
        —Держи. Тут наше спасение.
        Он не вернулся ни вечером, ни на следующий день, ни даже через день. Лариса обзвонила все больницы и справочные несчастных случаев — ничего. Она пыталась держать себя в руках, но беспокойство постепенно превращалось в панический ужас. На четвертые сутки, попытавшись покормить Павлика, Лара обнаружила, что у нее пропало молоко. Господи, что же делать?!
        Лариса обшарила все углы и все карманы — ну зачем, зачем ей было столько одежды? — набралась небольшая кучка денег. Еще месяц назад кучка показалась бы ей ничтожной, но сейчас это была сама жизнь. Можно купить детское питание и кое-какую еду для себя и Даши. Что будет потом, женщина боялась и думать. Оставив малыша на попечение Дашеньки, она двинулась за «добычей».
        До ближайшего магазина было километра два. Раньше — на машине — она пролетела бы это расстояние за три минуты, но сейчас… Лара купила две коробки молочной смеси, хлеба, сыра, еще какой-то скучной еды.
        У дома стояли два громадных, хищно блестевших черных джипа. Вокруг — несколько одинаковых бритоголовых «качков» в черной коже. Один из них сплюнул окурок на чистенькую плиточную дорожку.
        —Привет, хозяйка! — он загоготал, протягивая ей какие-то бумаги. — Подписывай, и вали отсюда.
        —Да как вы…
        —Ты чо, дура, что ли? Себя не жалко, детей пожалей, — он махнул толстой, как бревно, ручищей в сторону дома, где стояла мертвенно бледная Даша с Павликом на руках.
        Очнулась Лариса в машине.
        —Куда везти? — спрашивал угрюмый седоватый шофер.
        Она обернулась: на заднем сиденье лежал спеленатый Павлик, рядом пристроилась Дашенька, прижимавшая к себе два пакета.
        —Мама, я кое-какие вещи собрала, но мало. Они… они меня выгнали, сказали — сейчас новый хозяин приедет, — она заплакала.
        —На вокзал, пожалуйста, — попросила Лариса.
        —На вокза-а-ал? Ты откуда такая темная… — водитель оглядел ее, обернулся на детей. — Понятно. Ой, дефолт, дефолт, ты широк, могуч! — пропел он на мотив «Днипро». — Муж-то где?
        —Он… пропал.
        —Вот оно что… Ладно, не конец света еще. Сама жива, дети тоже. Это главное. На какой вокзал-то? Если у тебя от переживаний память отшибло, так их в Москве девять штук. Не считая аэропортов.
        —На… на Ярославский. Только… — Лариса вдруг испугалась, не потеряла ли остаток денег. Копейки, конечно, но все-таки.
        —Да ладно, так довезу. Что ж я, зверь, что ли?
        10.Старая дружба не ржавеет
        Самыми страшными подозрениями Гена с Ларисой не поделился. Пока он всеми силами пытался замедлить крах, ему казалось, что он разговаривает не с людьми, а с куклами. С марионетками. Геннадий боялся признаться сам себе: скорее всего, все его обязательства находятся в одних и тех же руках. И руках очень сильных. Не долги из него выбивают — кто-то стремится его раздавить. Он знал только одного человека, у которого хватило бы на это и желания, и возможностей.
        Наташа.
        Точнее — ее отец. Но с ним самим, конечно, разговаривать бесполезно, он старается ради дочери. Значит, надо кланяться ей. Да что там кланяться! Геннадий готов был ползать на коленях, да хоть землю лизать, если прикажет. Ведь десять лет прошло — неужели не сжалится?
        В городской квартире на звонок никто не отвечал. Гена поехал в Барвиху, разыскал среди высоченных заборов дом Наташиного отца, остановился у глухих ворот, над которыми ехидно щурилась камера наблюдения. Пока он собирался с духом, чтобы выйти из машины и позвонить, ворота поползли в стороны, пропуская машину внутрь.
        Навстречу вышла Наташа. Она похорошела, так что в черных брючках и рубашке с закатанными рукавами казалась почти девочкой. Непривычно короткая стрижка придавала ей задорный и озорной вид. За спиной Наташи маячил высокий улыбчивый парень. Гена неловко вылез из машины.
        —Ну здравствуй, бывшенький! — несмотря на миниатюрность, Наташа ухитрялась глядеть на него сверху вниз и улыбалась, как сытая кошка, явно наслаждаясь ситуацией. — Как мило, что ты решил меня проведать. А я вот замуж вышла, — она махнула куда-то за спину, в сторону высокого парня. — Надо было на свадьбу тебя пригласить, но мы в Израиле венчались, а ты же занятой мальчик, да? Где ж тебе время найти на свадьбу старой подружки. Извини, в дом не приглашаю, ты без предупреждения. — Она пощелкала по крылу «Мерседеса». — Неприлично, Генчик. Все большие мальчики давно на «Хаммерах» ездят или на «Бентли».
        —Наташа! — не выдержал Гена.
        —Что — Наташа? Ты, значит, по старой дружбе решил денежек у меня попросить?
        —Это ведь твой отец на меня охоту устроил?
        —С чего ты взял? Сейчас, кажется, у многих проблемы. Хотя… он бы мог… Он меня любит, — она прищурилась. — Но ты же знаешь, я девочка глупенькая, в делах ничего не понимаю…
        —Я ведь не просто так, — Геннадий развернул перед ней платок с драгоценностями.
        —Батюшки святы! Ты никак секретаршины побрякушки распродаешь? Какое убожество! — она брезгливо покопалась в сверкающей кучке и вдруг подцепила ноготком колечко с тремя бриллиантами. — Что, детишкам на молочишко не хватает?
        —Наташа, пощади! У меня сын только что родился! — вырвалось у Геннадия. Он мгновенно пожалел об этом, но было уже поздно.
        —Сы-ын? — протянула Наташа и надела кольцо на безымянный палец. Глаза ее сузились, улыбка исчезла, состарив женщину лет на двадцать. — Хорошо. Я скажу отцу, чтобы оставил тебя в покое. И денег дам, чтобы от кредиторов отбиться.
        —Наташа! — не веря своему счастью, воскликнул Гена.
        —Не за «так», конечно.
        —Вот, забери все.
        —Зачем мне этот мусор? Отдашь мне то, что отнял десять лет назад. Сына.
        —К-как?!
        —Ну, это не твоя забота. Я отцу скажу, он все сделает, все документы выправит. Все понял? Вот и езжай, сообщи своей… секретарше радостную весть. И забери свою… бижутерию.
        Гена сунул платок с драгоценностями в тот же пакет, сел в машину. Что-то сдавило грудь…
        —Ну! Ты уедешь, наконец, или в землю врос? От счастья остолбенел? — нетерпеливо фыркнула Наташа и вдруг нахмурилась. — Макс! Посмотри!
        Улыбчивый парень подошел, открыл дверцу — бездыханное тело Геннадия вывалилось им под ноги.
        —Вот черт! Гадость какая! — передернула плечами Наташа. — Скажешь охране — тело сжечь и в воду, машину на запчасти. Чтоб и следов не осталось. Быстро!
        11.Дома
        Лариса никогда потом не могла вспомнить, как добралась до Красногвардейска. Заплеванный вокзал, бесконечные очереди, пьяные дембеля в обшарпанном вагоне, потом местный автобус, еле трясущийся по пыльной проселочной дороге… С автостанции она сразу отправилась к Людмиле Анатольевне — за ключами от квартиры. Надо было жить дальше.
        —Ларочка! — всхлипнула мать бывшей подруги. — И с детками. А я, видишь, теперь плачу все время. Без Нелечки-то.
        —А что такое? — механически спросила Лариса, подумав, что, когда Нелька укатила с мужем в Австралию, Людмила Анатольевна очень даже радовалась, что дочка хорошо пристроена.
        —Так ведь утонула Нелечка-то в этой Австралии проклятой! Уж два года как. Вчера годовщина была, вот я и успокоиться не могу. Да вы заходите, заходите. Нелечку помянем.
        —Людмила Анатольевна, я… я потом, ладно? Я только за ключами. Или там сейчас живет кто-то?
        —Да господи! Нелечка-то разве не писала тебе? Забрали квартиру-то, она ж от военной части была. Вот как начали все распродавать, так и позабирали квартиры. У вдов офицерских, у детей. Кто тут жил, им взамен какие-то метры в бараках выделили, а тебя-то не было. Да я и не сообщала, ты ж за богатого вышла, зачем тебе?
        Лариса почувствовала, что силы кончились, и села прямо на грязный подъездный пол. Дашенька бросилась ее поднимать.
        —Меня Даша зовут, — сообщила она заплаканной женщине. — Папа пропал, и какие-то дяди нас из дома выгнали. А это Паша, мой братик.
        —Господи, бедные детки! — запричитала Людмила Анатольевна. — Да заходите же, что ж теперь. Ларочка, поднимайся, нельзя на камне сидеть. Тебе детишек растить нужно. Заходи, будешь мне вместо Нелечки. Ничего, справимся.
        «Справляться» было нелегко. Павлик рос беспокойным, спал плохо, утихомиривался только на руках. Лариса, укачивая сына, ночи напролет ходила из угла в угол и днем просто валилась с ног. Худенькая серьезная Даша изо всех сил старалась помочь маме. Однажды Людмила Анатольевна, вернувшись раньше обычного, застала Дашу за купанием Павлика.
        —Господи, сама дите — дите моет! — испуганная женщина выхватила малыша из Дашиных рук. Павлик мгновенно завопил и потянулся к сестре.
        —Я умею! — упрямо заявила Даша. — Он у меня и не плачет никогда.
        —А мать-то где?
        —Спит. Она же ночь напролет с ним ходит и ходит, иначе он весь дом поднимет.
        —Ох, а я-то после снотворного как бревно сплю. Без него-то никак, все Нелечка снится, сразу поднимаюсь и плачу, плачу, — женщина вздохнула. — Кормить-то крикуна не пора?
        —У меня уже все готово, — гордо сообщила Даша. — Питание в бутылочке, бутылочка в теплой воде.
        —Надо же! — Людмила Анатольевна потрепала девочку по голове, поцеловала в макушку и тихонько всхлипнула.
        С тех пор она по вечерам нередко отправляла Ларису спать:
        —Иди, отдохни. Я все равно бессонницей маюсь.
        Даша вечера с «бабушкой Людой» обожала. Иногда они смотрели фотографии из «той» жизни — собирая вещи, Даша зачем-то сунула в пакет один из фотоальбомов. Самый маленький, но так жалко было оставлять! Они перелистывали карточки — вот на море, вот с лошадьми, а тут Новый год, все хохочут, а папа надел поролоновый нос и изображает клоуна! — и казалось, что «та» жизнь не кончилась, что все вернется.
        На одном из снимков люди были совсем незнакомые: седой моложавый красавец обнимал хрупкую темноволосую женщину и мальчика лет двенадцати с таксой на руках.
        —Мама говорит, что это мои дедушка и бабушка. И папа, только маленький.
        —Не такой уж маленький, постарше, чем ты сейчас.
        Но чаще Даша приносила Людмиле Анатольевне чай, а себе молоко с печеньем и просила:
        —Бабушка Люда, расскажи сказку!
        —Такая большая девочка — и сказку?
        —Да! Ну пожалуйста!
        Сказка всегда начиналась одинаково:
        —В одном маленьком городке у одной хорошей женщины родилась девочка. Звали ее Неля. Она была похожа на всех маленьких детей, но… — тут Даша всегда замирала, а глаза у нее становились огромные-огромные, — …но она пахла розами. А когда грустила — ландышами. А уж если запахло фиалками — значит, девочка рассердилась. Но сердилась она редко…
        Потом с удивительной девочкой начинали происходить всякие чудеса. Людмила Анатольевна рассказывала и чувствовала, что место ушедшей безнадежно далеко дочери уже не пусто — его занимает Дашенька. Внучка.
        12.Кольцо
        Директор банка — Максим Михайлович — был неприлично молод и невероятно оперативен.
        А за шесть лет работы с Людмилой Анатольевной Лариса повидала всяких. Иногда она с гордостью думала, что, хотя «бабушка Люда» в торговле — абсолютный ас, но и ее, Ларисы, экономическое образование пригодилось. Их «Универсам» был открыт «совместно» с городской администрацией, но в маленьком городке по-другому не выйдет, сомнут. И все же он оказался не хуже, чем в каком-нибудь Гамбурге. И не потому, что единственный такой на весь город. Он и правда по-европейски хорош: обширный ассортимент, предупредительный персонал, простой, но изысканный интерьер. И Лариса — правая рука Людмилы Анатольевны. Да что там! И правая, и левая, и главное — ноги. Обе.
        В Москву, скажем, к поставщикам или с документами какими-то ездила только Лариса. Людмиле Анатольевне было уже тяжеловато. Хотя вот этот банк — «персональные клиентские программы», «вы можете работать лично с директором» и все такое — выбрала именно она:
        —Банк, конечно, небольшой, но нам ведь для резервных счетов гигантов и не надо. Да, Ларочка? А личный контакт — это самое главное.
        «Личный контакт» с директором, включая «разработку персональной клиентской программы», занял не больше пяти минут. «Вот и славно», — подумала Лариса. Значит, есть время не только забежать в гостиницу, но и полежать в душистой ванне — чтобы вечером замечательно выглядеть. Приезжая в Москву по делам, Лариса всегда старалась попасть на какой-нибудь интересный спектакль, концерт или выставку. Как сегодня. Частная художественная галерея, закрытый просмотр. В общем, «только для своих». Лариса получила пригласительный от одного из крупных поставщиков, который упорно пытался перевести отношения из разряда деловых в личную плоскость. Но — нет. Все. Эта часть жизни для нее закончилась.
        Женщина внимательно оглядела себя в зеркале: строгое платье, элегантные туфли на высоченных тоненьких каблуках, неброский макияж и — ни одной драгоценности. Дела шли хорошо, она вполне могла позволить себе и жемчуг, и даже бриллианты — но после того как пропал Гена, даже подойти к ювелирной витрине было страшно, не то чтобы что-то купить. Ничего, она и без бриллиантов хороша.
        Выставка, как водится на подобных мероприятиях, сопровождалась фуршетом. Разумеется, никаких столиков — как можно! Только разбросанные там и сям банкетки, диванчики и прочая легкомысленная мебель, меж которой скользили бесшумные официанты с подносами. Лариса присела на краешек бархатной скамеечки — ноги гудели от каблуков — и пригубила шампанское. Да, действительно, как и обещали, тут собрался «весь свет» — она кивнула, отвечая на приветствие проходившего мимо директора банка Максима Михайловича. Он нежно поддерживал под локоть маленькую темноволосую женщину.
        Господи! Наташа! Не может быть!
        Впрочем, почему не может? Наташа и в прежние времена никогда не пропускала «закрытых» мероприятий, тем более — таких изысканных. Остается надеяться, что Ларису она не узнает. Все-таки больше пятнадцати лет прошло, да и не смотрела «невеста» никогда в ее сторону — еще не хватало обращать внимания на какую-то секретаршу!
        Лариса осторожно повернулась, чтобы видеть остановившуюся неподалеку пару. Явно супруги, хотя Максим Михайлович и моложе лет на десять, если не больше. «Значит, папочка все-таки купил тебе мужа», — подумала Лариса и сама испугалась этой неожиданной злости. Это ведь ты у нее Гену увела, а не наоборот, одернула она себя. Да и молодой муж не слишком походил на «купленного». Смотрит нежно, улыбается искренне. А Наташа смеется от души, даже голову закидывает, демонстрируя гладкую не по возрасту шею. Кокетничает. Наташа подняла руки, поправляя и так безукоризненную прическу…
        На тонком пальце сверкнули три бриллианта…
        У Ларисы потемнело в глазах: как?!!
        Бокал выскользнул из помертвевших пальцев и слабо звякнул о дорогой паркет.
        Встревоженные голоса вокруг сливались в неразборчивый гул: «Женщине плохо!», «Да где же «Скорая»?», «Я ее знаю», «Помогите, нужно ее положить»…
        Очнувшись, Лариса увидела над собой белый потолок, сбоку какие-то трубки и еще что-то блестящее, металлическое, а прямо перед собой — лицо Максима Михайловича.
        —Не двигайтесь, вам нужно отдохнуть. Они подозревают микроинсульт, придется полежать. Не волнуйтесь, это хорошая больница.
        —Максим Ми…
        —Просто Максим. Но вам лучше не разговаривать.
        —Мне нужно… Максим, кольцо с бриллиантами — откуда оно у вашей жены? В последний раз я его видела в руках у своего мужа, шесть лет назад, перед тем как он пропал.
        —Лариса, вам нельзя волноваться.
        —Скажите мне! Он… мертв? Его… убили? Да?
        Максим покачал головой:
        —Он… он сам умер. Сердце не выдержало.
        Телефон Ларисы, лежавший на тумбочке возле изголовья, взорвался яростной трелью.
        —Лара, деточка, что с тобой? Почему ты не отвечала на звонки?
        —Людмила Анатольевна, я… мне пришлось задержаться, — Лариса почувствовала, что не может вот так вдруг рассказать, что надежды больше нет…
        —Деточка, возвращайся быстрей! Тут…
        —Что-то случилось? Дети?!
        —С ними все хорошо. Но у нас… неприятности. Тебе нужно быть здесь.
        —Да, конечно, я скоро.
        Лариса попыталась подняться:
        —Мне нужно домой. Там что-то случилось. А дети с пожилой… с мамой, — запнувшись, с трудом выговорила она.
        —Нет-нет, вам нельзя. Я… я съезжу к ним, все объясню.
        —Но это не в Москве!
        —Я знаю, — улыбнулся Максим. — Мы же документы подписывали, там адрес. Отдыхайте, я все устрою.
        В коридоре на него набросилась Наталья:
        —Я все слышала! Ты поедешь к детям этой дряни? Да я ей глаза выцарапаю! Это она, она! Она мне жизнь сломала!
        —Наташа! Тебе не кажется, что ты давно с ней за все расплатилась? Ее муж — да, я помню, это твой бывший жених, которого она увела, а ты с тех пор бездетна — но он умер после разговора с тобой. А ты даже не сообщила…
        —Чтобы я?!
        —Наташа, я все понимаю. Но эта женщина шесть лет жила в полной неизвестности. Ты не думаешь, что это достаточное наказание за все? А уж дети и вовсе ни в чем перед тобой не виноваты.
        —Это должны были быть мои дети!
        —И если бы они были твои, ты бы их тоже ненавидела?
        —Черт! Ты прав, Макс. Если эти дети должны были быть моими — как я могу их ненавидеть?! Да еще и мешок этот — с бриллиантами, черт бы их побрал! Они мне не нужны, но получается, что я их украла? Господи, ну почему все так сложно?
        13.Даша
        Дом щерился и хлопал обшарпанными покосившимися дверями. Только один подъезд приветливо улыбался: аккуратное крылечко, добротная дверь, над кнопками домофона — список жильцов. Максим повозился в кармане, отыскивая листок с адресом — какой же там номер квартиры? Почему-то он был уверен, что ухоженный подъезд — именно тот, что ему нужен.
        Дверь распахнулась, едва не стукнув Максима по лбу, и на крыльцо выскочил парень. Впрочем, нет, «парень» — только по возрасту. Предельно аккуратная и столь же невзрачная стрижка, из-под строгого пальто выглядывает не менее строгий костюм, безукоризненные ботинки скучны, как бетонный забор, — наверняка чиновник, подумал Максим. Откуда-нибудь из мэрии. «Чиновник» был явно рассержен.
        —А вы, конечно, адвокат, — буркнул он, окинув Максима взглядом.
        —Людмила Анатольевна… — начал было тот, намереваясь уточнить, здесь ли живут те, кого он ищет.
        Но «чиновник» не дал ему договорить.
        —Так втолкуйте ей, что универсам открыт по инициативе и на средства администрации! И нечего права качать — хозяйка, надо же! Совсем на бобах останется. Это как минимум. Можно ведь и нарушения какие-нибудь раскопать. Был бы человек, а статья найдется, — хохотнул он.
        —Простите, это вы мне? — Максим продемонстрировал вежливое непонимание.
        —Вы разве не адвокат?
        —Вовсе нет.
        —Извините, — буркнул «чиновник» и скрылся в тумане ранних сумерек.
        «Знакомая история», — подумал Максим.
        Маленький городок, где приходится открывать свое дело совместно с администрацией — через какое-нибудь левое «муниципальное предприятие». Отважный предприниматель берет на себя всю работу — поставщики, транспорт, гарантии — и весь риск, кстати, а администрация в обмен, так сказать, на свое доброе отношение забирает львиную долю прибыли. В городской бюджет отстегивается три копейки, на остальное можно кататься по разным Гавайям. Если предприниматель успешен — а Ларисина «бабушка», похоже, вполне успешна, — то магазин процветает. Но вот вдруг кому-то из административных детей, зятьев или племянников понадобилось теплое местечко, и предпринимателю, раскрутившему предприятие, говорят — гуляй, Вася! Потому что по официальным документам магазин — собственность муниципального предприятия, а Васину долю и под микроскопом не разглядишь. Таких историй Максим, понимавший не только в банковском деле, но и в юриспруденции, видел немало. И ведь ничего не поделаешь. Ибо никого не интересует, кто на самом деле создал этот магазин или клуб. Официальные документы — великая сила. Тьфу!
        Дверь ему открыла какая-то распатланная старая бабка. Если бы Людмилу Анатольевну сейчас увидела Лариса, она не поверила бы своим глазам. Три дня назад это была подтянутая моложавая женщина «слегка за», сейчас — старая развалина.
        —Людмила Анатольевна здесь живет?
        —Ну я это, — сурово сообщила «бабка».
        «Неужели это и есть глава фирмы? — изумился Максим. — Ей бы редиской на станции торговать, а тут громадный универсам. Впрочем, если разгневанный «чиновник» приходил к ней — а к кому же еще? — тогда все понятно. Подобные проблемы — в одночасье потерять созданное собственными руками дело — могут и молодого человека из седла выбить. А ей — что там в документах было написано? — уже шестьдесят четыре, кажется».
        Из-под руки «бабки» сверкал глазенками пацан лет шести.
        Максим представился и объяснил, что Лариса в больнице, ничего страшного — ему хотелось хоть чуть-чуть успокоить старую женщину, — но придется немного полежать. Людмила Анатольевна, вздохнув, провела его в комнату.
        —Дашенька, ты где там?
        —Бабушка Люба, я чай приготовила, — на пороге комнаты появилась светловолосая девушка, очень юная, скорее даже девочка: нежный овал лица, голубоватые тени под глазами, тонкие руки.
        Сентиментальности в Максиме не было ни на грош. Жизнь и мяла, и крутила, и грызла его жестоко — откуда сентиментальность? Жесткий, хищный, уверенный в себе. И жена у него красавица. Да и прочих красоток вокруг — директор банка все-таки! — только руку протяни. Но в этой девочке было что-то… что-то… Максим потер виски. Хрупкая и в то же время излучающая какую-то удивительную силу и притягательность. Глаза, какие бывают, наверное, у монашек или даже у ангелов — и губы, на которые даже взглянуть нельзя, сразу пересыхает горло, в позвоночнике становится горячо и… Нет, об этом даже думать нельзя, ты с ума сошел!
        Он пил чай и, осторожно подбирая слова, рассказывал о случившемся. И боялся повернуть голову, чувствуя виском обжигающий Дашин взгляд.
        —А к ней можно? — спросил Павлик.
        —Да, к ней пускают, я могу вас отвезти, конечно.
        —Завтра, — властно сказала Людмила Анатольевна. — Пока приедете, ночь будет. Дашенька, постели Максиму Михайловичу в кабинете.
        Он почти не удивился — как будто заранее знал! — когда ночью тихонько отворилась дверь и в комнату беззвучно скользнула светлая тень.
        —Даша?
        Она вдруг оказалась совсем рядом — все так же молча. Стиснув до боли зубы — ведь вот же она, только руку протяни, и в голове уже мутится от желания! но нельзя, нельзя, она ребенок совсем! — Максим вскочил, отстранил девушку.
        —Даша, сядь!
        —Максим, я…
        —Сядь, — сухо сказал он, пытаясь понять, да где же у этих чертовых джинсов штанины! — Тихо. Бабушку не надо беспокоить, ей и так сейчас несладко.
        Это подействовало. Даша села на стул: прямая, как струнка, кулачки сжаты, глаза светятся. «Почему светятся? — подумалось Максиму. — Ведь темно же».
        —Максим, ну почему, почему? Ведь я же вижу — ты тоже ко мне тянешься. Это судьба. Что тебе мешает?
        —Даша, пойми, нельзя так. Судьба или не судьба, но… Наталья, жена моя, меня старше, мне иногда кажется, что я для нее больше сын, чем муж. Я очень им обязан — ей и ее отцу. Можно сказать — жизнью. И всем, что у меня есть. Я мать свою почти не помню. Она поздно меня родила, лет в сорок, что ли. Без мужа, конечно. И болела долго потом. Всегда была худая и очень скучная. Мне шесть лет было, когда она умерла. Даже фотографии ни одной не осталось. И от отца только один снимок, но без матери. Он там со своей семьей, с женой и сыном. А мама с отцом расписана не была, она у него домработницей, кажется, служила. Я даже не знаю, действительно ли его Михаилом звали — я-то Михайлович — или это мама придумала. Меня после ее смерти сразу в детский дом отправили, а я оттуда сбежал. Ловили, назад привозили. Как зверей ловят. Потом научился не попадаться. Милостыню просил. У церкви какой-то, там хорошо подавали. Однажды к храму приехал отец Натальи. Меня забрали в машину, привезли на дачу, в баню. Там еще двое его приятелей были. Они хотели… Они так развлекались, понимаешь? Девушки по вызову — это скучно. А
малолетний беспризорник, практически ребенок, которого нужно только отмыть — и делай с ним все, что вздумается, хоть зажарь и съешь. Потому что никто и никогда его не хватится! — он почти кричал.
        —Максим, — прошептала Даша, кладя ладошку на его запястье.
        —Да я… Все нормально, не пугайся. Наташин отец спас меня тогда. Я не знаю, сколько таких пацанов им уже привозили. Может, сто, а может, я первый был. Я не знаю, почему он меня вдруг пожалел. Он тяжелый человек был, ему всегда на всех было наплевать — кроме Наташи, конечно, — а меня вдруг пожалел. Спас. Прикрикнул на приятелей своих, сказал — девками обойдетесь, отстаньте от пацана. И на улицу не выгнал, в доме оставил. Отмыл, усадил за книжки, потом в Англию учиться отправил… Когда я из Англии вернулся, Наташе очень плохо было. У нее… Ну, в общем, трагедия в жизни случилась. Поэтому и детей у нас нет.
        —У нее мальчик родится, — неожиданно перебила его Даша.
        —Что? С чего ты взяла?
        —Знаю, и все. У меня… так бывает. Я когда маленькая была, тонула, потом очень долго говорить не могла. И с тех пор иногда я как будто вижу что-то. И сбывается! У нее будет мальчик.
        —Почему же ты тогда ко мне пришла?
        —Я только сейчас — увидела. Да и все равно. Ничего уже нельзя изменить. Это судьба. Иди ко мне. Не бойся.
        —Нет, Даша. Ты ребенок еще.
        —Я не ребенок, — упрямо сказала девушка. — Мне пятнадцать лет, почти шестнадцать. У меня и паспорт есть.
        —Даша! Пятнадцать — не восемнадцать.
        —Ну… можно ведь подождать. Ты меня подождешь? — наивно спросила она, и Максим почувствовал вдруг такую невыносимую нежность, что даже в глазах защипало.
        14.Невозможное
        Лечащий врач, которого Максим разыскал в ординаторской, сообщил, что беспокоиться не о чем, Лариса восстанавливается нормально, хотя и медленнее, чем хотелось бы.
        —Мам! — завопил Павлик. — Ты чего лежишь? А нас дядя Максим привез! У него такая машина — улет!
        Людмила Анатольевна тут же увела мальчишку в коридор, сурово выговаривая ему, что в больнице нельзя так кричать, нужно вести себя тихо, никого не беспокоить.
        Максим и Даша остались у Ларисиной кровати вдвоем.
        —Мамочка, ты выздоравливай быстрей. Теперь все хорошо будет. Это Максим, я его люблю.
        —Даша! Что ты несешь? Извините, Максим Михайлович, она вечно фантазирует.
        —Ничего я не фантазирую! — упрямо заявила Даша. — Я его люблю, и он меня любит. Когда мне будет восемнадцать, мы поженимся. И все будет хорошо.
        Лариса попыталась сесть, но тут же опустилась на подушку и закрыла глаза. «Господи, ведь он Наташин муж! — стучало у нее в голове. — Сначала я увела у нее жениха, а теперь моя собственная дочь хочет увести мужа. Ныне, и присно, и во веки веков?! Бабка Ольга, что же ты наделала!»
        Под сомкнутыми веками как будто замелькали язычки того давнего пламени. На их фоне почему-то появилось почти забытое лицо матери. Ах да, ее же сожгли, равнодушно подумала Лариса. И меня тоже сожгут, да, бабка Ольга?..
        —Мама, что с тобой?! — Даша плакала и, упав возле кровати на колени, целовала безвольно висящую Ларисину руку.
        —Объективно она здорова. Она в сознании, она видит и слышит, но… — объяснял через неделю лечащий врач. — Мы сделали все, что могли. Стимуляторы не действуют. Она просто не хочет возвращаться. Как будто прячется от какого-то потрясения. Возможно, со временем она придет в себя, а пока…
        Поговорив с врачом, Максим заметил в конце больничного коридора хрупкую фигурку жены.
        —Наташа? Зачем ты здесь? Не нужно.
        В поперечном коридоре располагался небольшой холл с чахлой пальмой и двумя диванчиками. Максим отвел супругу туда.
        —Зачем?
        —Я должна ее увидеть! Ты что, не понимаешь? Я не могу, не могу, она…
        —Я понимаю. Но не нужно. Она… Врачи говорят, что это от сильного потрясения.
        —Она сдохла?! — В глазах Наташи сверкнуло неукротимое звериное торжество. Женщина рванулась, чтобы встать, Максим едва успел ее удержать.
        —Перестань. Опомнись. Она в каком-то странном ступоре. В сознании, но ни на что не реагирует. Лежит и смотрит в стену. Сажают — сидит. Кормят — глотает. Как автомат. Когда придет в себя — неизвестно. Ее переводят в интернат для инвалидов. Наташа! Ее компаньонка, совладелица предприятия — пожилая женщина и сама плохо себя чувствует. Мы должны что-то сделать для детей.
        Наташа как-то враз обмякла.
        —Да, Макс. Ты думаешь, я совсем змея? Дети, конечно, ни в чем не виноваты. Кстати, я… я тебе не говорила. Тогда, шесть лет назад, я ведь Генкины побрякушки сразу продала — они мне руки жгли. А когда ты в этот… ну к детям ее поехал, я документы все отыскала. В общем, я эту сумму — там довольно много, но мы от этого точно не обеднеем, — Наташа усмехнулась, — разложила на два счета. Именных. Так что не беспокойся, нищета детям не грозит.
        —Да я не об этом. Они и сейчас не нищие.
        —Ну давай мы их к себе заберем! Ты этого от меня хочешь?
        —Наташ, сейчас я хочу, чтобы ты поехала домой. Потом все обсудим. Дети с этой их… как бы бабушкой, Ларисиной компаньонкой, забирать их не нужно. А счета — это ты молодец. Просто я вижу, что тебе самой от этой ненависти плохо. Поезжай домой, ладно?
        Проводив Наташу, Максим вернулся к Людмиле Анатольевне.
        —Вас отвезти домой? — предложил он.
        Но женщина отказалась.
        —Спасибо за заботу, но не нужно. Мы еще дня два в Москве побудем, у меня тут подруга неподалеку живет. В универсаме теперь мэрский зять заправляет, я там без надобности. Да пусть подавятся! Ничего, справимся. Все-таки не нищие. И тяжелее бывало.
        —Я помогу, если что.
        —С какой это стати? — она взглянула на него возмущенно, даже с подозрением.
        —Я… — Максим запнулся. «Неужели я должен перед ней душу выворачивать?!» — мелькнуло в голове. — Я… так получилось, что я видел, как умер ее муж. Шесть лет назад.
        —Вот оно как… А она, бедная, все надеялась. Уж лучше бы сразу. Ладно, что уж теперь.
        Недели через три ранним воскресным утром Максима разбудил телефонный звонок. Хриплый незнакомый голос в трубке, задыхаясь, проговорил:
        —Максим Михайлович… Приезжайте…
        —Кто это?
        —Ма… Максим, это Людмила… Анатольевна… Лариса… в новостях… интернат… Приезжайте! Позаботьтесь о детях, я не… — в трубке что-то загремело, и связь оборвалась.
        Максим попытался перезвонить, но безрезультатно. Слушая гудки, он вышел на кухню, потыкал в кнопки телевизионного пульта.
        «…из-под завалов извлечено тело одной из пациенток, Ларисы… — Максим, вздрогнув, перескочил на соседний канал, резко вернулся назад, — …среди пациентов и персонала нет. Напоминаем, что пожар произошел накануне. Причины возгорания выясняются. На месте работает…»
        Он отбросил телефонную трубку вместе с накатывавшими оттуда гудками.
        —Максим, ты чего? Сколько времени? — на пороге кухни появилась заспанная Наташа.
        —Восьмой час. Мне нужно уехать.
        —Что случилось? — недовольно спросила она.
        —Звонила Людмила Анатольевна. Пожар в интернате. Лариса… погибла.
        Наташа вдруг побледнела, прижала руки к горлу, и ее стошнило прямо на пол.
        —Я… не знаю… что это… наверное, вчерашняя рыба…
        —Сейчас я вызову «Скорую» и домработницу.
        —Она сегодня выходная.
        —Я помню. Но нужно, чтобы кто-то с тобой побыл. Наташенька, мне действительно нужно ехать. Людмила Анатольевна… по-моему, ей стало плохо во время разговора. И теперь телефон не отвечает. А там дети…
        «Скорая» подъехала быстрее, чем полагали.
        —Все в порядке, — улыбаясь, сообщил врач, осмотрев Наташу. — Обычный токсикоз.
        —Этого не может быть, — прошептала женщина. — Мне… мне сорок два года. И двадцать лет назад мне сказали, что детей у меня никогда не будет.
        —Ну… мало ли, что было двадцать лет назад, — врач продолжал улыбаться. — Так что завтра давайте сразу в консультацию, анализы, наблюдение, витамины. Все-таки сорок два года для первых родов поздновато. Но не волнуйтесь, у вас все показатели, — он постучал по чемоданчику с приборами, — как у космонавта. Все в порядке будет.
        —Максим, — Наташа слабо улыбнулась. — Если там… если что-то… в общем, детей сюда привози.
        Оставив жену на попечении вызванной домработницы, Максим рванулся в Красногвардейск.
        В стоящую у подъезда «Скорую» садились врач и медсестра. «Да какое там! Смерть до прибытия», — донеслось до Максима.
        Дверь квартиры была распахнута. В одной комнате толпились незнакомые женщины, за ними Максим разглядел Людмилу Анатольевну, лежавшую на диване. Тело Людмилы Анатольевны, внезапно осознал он.
        В кабинете плачущий Павлик прижимался к Даше, каменным изваянием застывшей в углу дивана…
        Когда Максим привез их к себе, Наташа уже приготовила комнаты и вообще постаралась обеспечить гостям все мыслимые удобства. Но «гости» точно не замечали ее стараний. Павлик постоянно капризничал, а Даша как будто старалась стать как можно незаметнее: не выходила из своей комнаты и рисовала, рисовала, рисовала. После смерти матери ее словно накрыло тенью. Девушка таяла на глазах, хотя врачи не находили никаких нарушений, только твердили: стресс, переживания, нервы, постарайтесь сменить обстановку. Посоветовавшись, Максим с Наташей решили отправить Дашу учиться в Италию — ведь рисование оставалось единственным, что еще вызывало в ней хоть какой-то интерес. И действительно — услышав о такой возможности, девушка словно ожила.
        После отъезда сестры Павлик принялся капризничать еще сильнее, закатывая скандалы по десять раз на дню. Но Наташа не теряла самообладания даже от самых диких выходок озлобленного в своем несчастье мальчика. Ее выдержка казалась Максиму невероятной.
        «Или это не выдержка…» — думал он. С того момента, как Наташа узнала о своей беременности, она словно стала другим человеком. Раньше суховатая, жесткая, почти холодная, теперь она излучала тепло и нежность ко всему, что ее окружало. Так человек, неожиданно избавившийся от давней и мучительной болезни, вдруг видит, оглянувшись, весь яркий, светлый и радостный мир — тот самый, что раньше казался унылым, мрачным и бессмысленным.
        Максим, опасаясь нарушить столь неожиданно обретенное равновесие, старался не заговаривать с Наташей ни о прошлом, ни о будущем. Только однажды, почувствовав в ее животе толчки младенца, осторожно спросил:
        —Как мы его назовем? — он не знал, ходила ли Наташа на УЗИ, но помнил, что Даша сказала «будет мальчик» еще тогда, когда сама мысль о беременности жены казалась невероятной.
        —Гена, — твердо, как что-то давно решенное и уже очевидное, сообщила Наташа.
        Максиму стало ясно: он всегда был для жены всего лишь бледным и не очень нужным «заместителем», любовь к потерянному Геннадию не гасла в Наташином сердце ни на мгновение. И острое чувство вины за «недозволенную» тягу к Даше стало постепенно слабеть. Ну что же поделать, если он не любит Наташу? Ведь и она его не любит, и тоже в этом не виновата. Не виновата, а мучилась всю жизнь — за что?
        Чтобы помочь Наташе, Максим пытался подружиться с Павликом, но мальчик, кажется, решил, что во всех бедах виноват именно «дядя Максим» — ведь несчастья начались после его появления.
        —Оставь его пока в покое, — мягко посоветовала Наташа. — Мальчику нужно время, чтобы привыкнуть.
        —Но он ведь как будто издевается! А тебе нельзя нервничать.
        —Я не нервничаю, Максим. Мне просто его очень жалко. Представь: у него была своя жизнь, были мама, бабушка и сестра, и вдруг все сломалось. Павлу очень плохо, поэтому он старается всем сделать плохо.
        —Но ты ведь не виновата, что ему плохо.
        —Я и не думаю, что виновата. Я просто хочу ему помочь. Не беспокойся за меня. Все будет хорошо.
        По вечерам, перед сном, Наташа неизменно читала Павлику какую-нибудь сказку. Он кричал «уходи!», «ненавижу!», надрывно плакал, накрывался подушкой, чтобы показать, что ему не нужны все на свете сказки — но Наташа продолжала читать. Рыдания постепенно стихали, из-под подушки появлялось маленькое загорелое ухо, потом блестящий от недавних слез глаз… Наташа, как будто не замечая этого, продолжала читать. Павлик, делая вид, что все это его не касается, укладывался носом к стенке и постепенно засыпал. А однажды, едва выглянув из-под подушки, буркнул:
        —Сядь сюда. Мне не слышно, — и хлопнул худенькой ручонкой по кровати.
        15.Дорога к храму
        Италия — благодатный край для художника. Даша впервые за долгое время почувствовала себя счастливой. Преподаватели ее явно выделяли: талантливых много, но такая фантастическая работоспособность! И разносторонность — казалось, этой девочке подвластны любые жанры: пейзажи, портреты, натюрморты, жанровые сцены. Правда, в пейзажах все чаще и чаще возникали не блеск и пышность жаркой итальянской природы, а совсем другие образы. Узенькая тропка, вьющаяся меж высоких сугробов к покосившемуся заснеженному крылечку, теплое оранжевое окошко в рамке резных наличников, окаймленных бахромой искрящихся сосулек, подернутый льдом пруд с темной прорубью. А в последний год Даша сильно увлеклась иконописью.
        Когда пришло время возвращаться, для многочисленных работ пришлось заказывать контейнер.
        В аэропорту ее встречала вся семья. Изрядно подросший Павлик, похоже, успел отвыкнуть от сестры и немного дичился. Помолодевшая Наташа, прижимая к себе двухлетнего Гену, радушно улыбалась:
        —Дашенька, мы перестроили дом и отвели для тебя целое крыло. Ведь тебе нужно много места.
        Дом был похож на замок. Но не мрачный, средневековый, а сказочный, где живут принцы и принцессы. Дашины комнаты дышали светлым деревом и громадными «венецианскими» окнами. Полукруглая стена мастерской состояла из них целиком. Но Максим видел, что в «замке» Даше неуютно. Она нередко говорила, что продолжать учебу нужно в Санкт-Петербурге.
        В день рождения Даша проснулась поздно — и не узнала своей комнаты: все вокруг было заполнено цветами. Две узкие чеканные вазы с лилиями и крупными лиловыми колокольчиками «несли караул» возле постели, каминную доску увенчивали чернофигурные «антики» с розами и ромашками, на полу стояли низкие «корытца» с нарциссами, головками подсолнухов и мелкими астрами.
        Еще более пышный цветник встретил ее в мастерской.
        За завтраком Максим вручил девушке алую коробочку от Tiffany. Дашино сердце дрогнуло. От волнения она закусила губу — неужели кольцо, неужели Максим решился? Ведь они договаривались подождать до ее восемнадцатилетия…
        Даша осторожно подняла глаза — Наташа безмятежно улыбалась.
        В коробочке лежал ажурный платиновый ключик с бриллиантовой осыпью. За колечко к нему цеплялся еще один ключ, совершенно обычного вида.
        —Это твоя квартира в Питере, — улыбнулся Максим. — Ты же хотела учиться?
        —Дашка! — Павлик влетел в столовую с такой скоростью, что едва не растянулся на скользком полу. Он прижимал к себе какую-то странную конструкцию из потемневших от старости брусков и реек. — Вот. Это тебе. Если антиквар не соврал, то это мольберт, ну, один из мольбертов, говорят, у каждого художника их бывает несколько, вот этот самого Васнецова. Который Виктор. Ну, который еще Иван Царевича нарисовал. Говорят, он еще и для церквей что-то делал. Прямо как ты.
        —У меня тоже есть подарок для тебя. — Наташа протягивала ей коробочку. Только не алую, а темно-багровую, как запекшаяся кровь.
        В коробочке лежало кольцо: платина и три бриллианта россыпью.
        —Нет! — Даша отшатнулась.
        —Что с тобой?
        —Не дотрагивайтесь до него! Это… это… — девушку трясло, как в лихорадке.
        —Макс, что с ней?
        —Нат, на твоем месте я бы послушался. Даша иногда видит то, чего не видят другие. И притом удивительно точно. Если ее так пугает это кольцо…
        —По правде сказать, оно меня саму иногда пугает. А иногда — притягивает.
        —Его нельзя трогать! Его нельзя держать в доме!
        —Ну… ты всегда можешь его продать, — предложила Наташа.
        —Нет! Господи, ну как же вы не видите!
        Даша не успокоилась до тех пор, пока Максим не отвез ее к Москве-реке. Они легко отыскали незамерзающее место, и злополучное кольцо кануло в черную зимнюю воду.
        Вечером Даша уехала в Питер.
        Максим поехал с ней — помочь обустроиться на новом месте. Он опасался, что Наташа его не отпустит, но она только улыбнулась. Максиму даже показалось, что она давно обо всем догадалась — только слепой не увидел бы, как их с Дашей тянет друг к другу, — но молчит, не желая ничего менять. Пусть идет как идет, жизнь большая…
        Однажды, прилетев в Петербург на выходные, Максим застал Дашу над россыпью фотографий.
        —Вот думаю, на кого он будет похож. Или она…
        —Кто? — растерялся Максим. — Ты задумала новую картину и ищешь центрального героя?
        Даша улыбнулась:
        —По-моему, это будет героиня. Уже шесть недель.
        Он опустился на пол и приник к ногам девушки:
        —Дашенька! Что же нам делать? Я не могу, не могу их оставить. И Павлик к Наташе так привязался, мамой называет. Что же делать, что же делать?
        —Ну что ты так страдаешь? Не надо ничего делать. Будешь приходящим папой, сейчас многие так живут.
        В россыпи фотографий Максим вдруг заметил одну, удивительно знакомую. Нет, не может быть!
        —Кто это?
        —Это мой папа. Только маленький еще — видишь, мальчишка совсем. И его родители. Так странно, да? Они мои бабушка и дедушка, а я их никогда не видела, только на снимке.
        Максим пригляделся: ну да, точно. Изо всех сил стараясь сохранить безразличный вид — только бы Даша не заметила! — он весело сказал:
        —Даш, я балбес. Как увижу тебя, вообще соображать перестаю. Даже руки не помыл, грязнуля!
        Он прихватил из кармана пиджака бумажник и закрылся в ванной. Положил на стиральную машину фотографию «Дашиного папы», рядом — другую. Единственную, оставшуюся у него от матери, ту, где был его отец со своей семьей. Как Максим ухитрился ее сохранить в своих беспризорных скитаниях, он и сам уже не понимал. Грязная, с обтертыми, обломанными краями. А вот Дашина фотография была чистая, даже не поцарапанная — в альбоме хранилась.
        Максим переводил взгляд с одного снимка на другой: седой красавец, худенькая темноволосая женщина и мальчишка с таксой на руках.
        Эти две фотографии неоспоримо свидетельствовали: он, Максим, младший брат Дашиного отца, Гены. Геннадия Михайловича. И его, Максима, мать записала Михайловичем — ведь не просто так? И фотографию сохранила. Матери у них разные, но как ни крути, Даше он, Максим, приходится дядей. Да, сводным — бывают ли сводные дяди? — и все же, все же. Брак между родственниками — плохо по всем канонам, человеческим и божеским. Если даже наплевать на моральную дикость такого союза, страшно подумать, какие генетические нарушения могут обнаружиться у их детей.
        Или родство все-таки не настолько близкое? Максим понимал, что решение нужно принимать очень быстро. Дашина беременность все фантастически усложнила.
        И он обратился к специалисту.
        «Специалист по генетике» — доктор медицинских наук, профессор, все, как полагается, — оказался суровой седовласой дамой с очень молодым лицом. При первом же взгляде на нее Максим почему-то почувствовал неожиданное спокойствие: да ничего страшного не случилось, чего он переполошился?
        —Это довольно далекое родство, — размеренно, как на лекции, объясняла дама. — Можно, конечно, сделать соответствующие анализы, но я вам даже без анализов скажу: вероятность генетических отклонений в вашем случае ничтожно мала. Практически как если бы вы были абсолютно чужими людьми. Какая-то степень родства так или иначе всегда присутствует у людей одной национальности, живущих на одной территории. Не зря ведь говорят, что все мы родственники по Адаму, — она улыбнулась. — Не огорчайтесь так. Даже браки между кузенами дают негативный эффект только в случае, когда они повторяются из поколения в поколение. А в вашем случае доля общих генов значительно меньше. Ну а если вас беспокоит моральный аспект… Боюсь, тут я вам не помощник. Сходите в какой-нибудь храм, поговорите с батюшкой. Но мне думается, что вас и там успокоят.
        Выйдя из генетической лаборатории, Максим долго бродил по сумрачным питерским улицам, почти не замечая окружающего. Только часа через два он остановился и, оглядевшись, понял, что ноги принесли его к Свято-Троицкой Александро-Невской лавре. «Поговорите с батюшкой» — вспомнился ему совет дамы-профессора.
        Максим вздохнул — кажется, здесь даже воздух другой — поднял глаза к бледному питерскому небу, по которому стремительно неслись вытянутые лохматые облака, и сделал шаг…
        Эпилог
        После того как Максим принял постриг, Даша и Наталья неожиданно сблизились. У обеих женщин хватило сил и мудрости, чтобы отбросить все прошлые конфликты и антипатии — отбросить, как то злополучное кольцо. Жизнь должна продолжаться, невзирая ни на что.
        Отправляясь в Питер, Наталья всегда берет с собой Павлика и маленького Гену. Даша с радостью встречает их у себя, одевает дочку — почему-то она гораздо больше похожа на Ларису, чем на Максима, — и они идут в Свято-Троицкий собор к поздней литургии. Глядят на мерцающие огоньки свечей, слушают божественной красоты пение, и им кажется, что Максим тоже стоит рядом, благословляя своих женщин и детей.