Зельда Марш Чарльз Норрис

        Имя американского писателя Чарльза Норриса (1881 - 1945) вполне может быть знакомо читателям - в середине 20-х годов некоторые из его романов были опубликованы на русском языке. Среди них - «Филипп Болдуин» («Bross», 1921), «Кусок хлеба» («Bread», 1923) и «Зельда Марш» («Zelda Marsh», 1927).
        «Зельда Марш» - жизненная, трогательная, немного романтическая и, несомненно, увлекательная история. Ее героине, молодой, неопытной, беспечной в начале романа, выпадает в жизни немало испытаний, прежде чем к ней приходит житейская и женская мудрость.
        Роман представлен в новой редакции, сделанной по тексту издательства «Мысль», который был опубликован в Ленинграде в 1927 году.
        Чарльз Норрис
        Зельда Марш
        Часть первая
        Глава первая


1
        Над Сакраменто-стрит медленно поднимался сырой туман. Было около пяти часов вечера. Воскресный день заканчивался. И в угасающем его свете картина, на которую смотрела из окна столовой Зельда, казалась мрачной и унылой.
        Вот уже два часа Зельда добросовестно старалась выучить все, что задано на завтра,  - но дело подвигалось туго. Она терпеть не могла ни школу, ни ученье и в свои семнадцать лет была только в среднем классе Лоуэльской школы, да и то считалась одной из самых слабых учениц. На уроках была крайне невнимательна, а ее домашние работы поражали своей небрежностью. Но недавно она торжественно обещала дяде и мистеру Гортону, директору школы, «подтянуться» - и вот сегодня, пытаясь честно выполнить обещание, сидела за книгами, несмотря на выходной. Однако толку от усилий выходило мало - уж очень трудно было сосредоточиться на том, что следовало выучить.
        Наступление сумерек обрадовало ее, как предлог швырнуть растрепанного Вергилия на другой конец дивана,  - и высунуться в окошко. Во дворе у Годфри эвкалипты лениво роняли на землю тяжелые капли осевшей влаги. Большой белый дом Годфри окружала зеленая лужайка с каменными фигурами оленей и других животных. Дом соседей выглядел куда внушительнее, чем дом дяди Кейлеба. Впрочем и дядин - по мнению Зельды - тоже нельзя было назвать невзрачным, А когда тетя Мэри два года тому назад привезла ее сюда из Бэкерсфильда - он показался ей прямо-таки огромным: двухэтажный, с мезонином, с колоннами и портиком над главным входом. Дом, каких много появилось в Сан-Франциско за последнюю сотню лет. Вокруг был разбит довольно большой и красивый сад, предмет постоянного восхищения Зельды.
        В саду, за домом, были парники и обширная лужайка, посреди которой возвышалась горка, вся поросшая настурциями, Неподалеку от горки росла гигантская ива, под ее ветвями Зельда любила укрываться с какой-нибудь книгой, особенно из тех, что тетя Мэри запрещала ей читать. Вымощенная камнем извилистая садовая дорожка была окаймлена рядом красных лилий и папоротников и заканчивалась у соседского забора пышно цветущими фуксиями. Начиналась же дорожка у пруда, как раз под тем самым окном столовой, где сейчас стояла Зельда. В пруду плавали золотые рыбки и две Зельдины любимицы - ручные черепахи, Рубин и Геркулес, Гладкая черная головка одного из этих неуклюжих животных неожиданно показалась на поверхности воды.
        Листья плюша, густо покрывающие стены дома и забор, блестели от капелек тумана. Тихо плакали эвкалипты. Зельда обвела глазами всю картину, потом снова посмотрела на черепаху и лениво позавидовала ей, так мало чувствительной к перемене погоды, Ее же, Зельду, дождь, туман, тучи, даже наступающая темнота всегда ужасно угнетали. Она была весела только, когда сияло солнце, все золотя вокруг, Часто по утрам, еще не совсем проснувшись, не открыв глаза, но уже по тому настроению, в котором проснулась она безошибочно определяла, солнечный ли сегодня день или серый и дождливый.
        Угрюмо поглядев на скучную и пустынную улицу, Зельда со вздохом отвернулась от окна. Она терпеть не могла воскресений. Воскресенье было выходным днем каждого из слуг по очереди, и в этот день все, по мнению Зельды, шло шиворот-навыворот. Хонг, повар-китаец, отвратительно прислуживал за столом, а Нора, бог знает сколько лет служившая у Бэрджессов горничной, не умела как следует приготовить обед. Потому-то царившая в доме атмосфера подавленности и скуки по воскресеньям казалась Зельде особенно нестерпимой. Дядя Кейлеб целый день сидел дома. После обеда к нему неизменно приходил доктор Бойльстон играть в шахматы. Вот и сейчас их голоса доносились из гостиной, где они сидели за игрой, куря так ожесточенно, что дым их сигар волнами ходил по комнате. Доктор обыкновенно оставался ужинать, а после ужина они снова возвращались к шахматной доске и играли далеко за полночь. Что касается тети Мэри, то она по воскресеньям днем «отдыхала», а это означало, что наверху надо было соблюдать полнейшую тишину.
        Зельда снова вздохнула и соскользнула с подоконника. Вошла Нора и принялась раздвигать обеденный стол. Зельда, сжав губы, хмуро наблюдала за ней. Но даже это выражение не портило ее. Зельда была прехорошенькая девушка. Красота ее заключалась не столько в правильности черт, сколько в их живости и выразительности, в свежести и яркости красок. У нее были пышные рыжевато-каштановые волосы, которые она закручивала в тяжелый узел на затылке и которые красиво вились на висках. Тусклое золото этой гривы резко оттеняло черные брови и ресницы, теплую алость щек. Лицо девушки поминутно меняло выражение. Иные из этих перемен были тонки и для невнимательного глаза неуловимы. Но при всей своей живости и непосредственности, Зельда умела, когда захочет, быть непроницаемой; она в совершенстве владела своим лицом. Чуть не с десятилетнего возраста она сознавала, что красива и что эта ее красота тревожит и притягивает представителей другого пола.
        «Мальчики» были существенным фактором в жизни Зельды. Бросать кокетливые взгляды было для нее так же естественно и необходимо, как дышать. Она принадлежала к типу женщин, инстинктивно жаждущих поклонения. И круг ее поклонников вовсе не ограничивался мальчиками ее возраста или теми, кто был двумя-тремя годами старше. Взрослые молодые люди, мужчины средних лет, пожилые, седые и лысые, годившиеся ей в отцы, провожали Зельду пристальными жадными взглядами, неожиданно открывая для себя, что эта девочка, с равнодушным видом проходившая мимо, смогла разбудить в них темное волнение.

2
        Отчасти эти-то ранние победы и побудили отца Зельды, жившего в Бэкерсфильде, обратиться к сестре своей покойной жены, с просьбой взять девочку и поместить ее в более здоровую обстановку.
        Джо Марш кочевал когда-то по стране в качестве повара в степных поездах. Зельда смутно помнила те счастливые, беззаботные дни, когда они с матерью обитали в маленькой клетушке в конце поезда, когда все было в изобилии - мясо всех видов, фрукты, зелень. Помнила красоту степных просторов, среди которых плавно несся поезд; мрачно пламенеющие закаты; черный бархат ночей, когда тишину нарушал лишь отдаленный лай койотов. Помнила Зельда и женщину с милым лицом, нежным голосом, женщину, щедро расточавшую ей любовь и ласку, столь необходимые каждому ребенку. Перед Зельдой впоследствии часто вставал туманный образ этой женщины с милым лицом и мягкими руками. Что сталось с ней? Однажды девочка почему-то очутилась в семье железнодорожного агента, в глухом, затерянном в степи уголке. И только после того, как она провела там несколько недель, в ее сознание смутно вошло, что мамы больше нет, что мама умерла. Но когда и при каких обстоятельствах - этого она так и не узнала.
        В семье агента Зельда оставалась до тех пор, пока в один прекрасный день не явился отец и не увез ее с собой. Начались скитания по различным пансионам Сан-Франциско. Одно время Джо Марш служил поваром на пароходе, плававшем по реке Сакраменто, и, сменяясь с работы через каждые два дня, всегда проводил свободные часы на берегу, в парке, со своей маленькой дочкой.
        Когда Зельде пошел десятый год, отец поступил в бродячий цирк и взял ее с собой. Кухня помещалась в фургоне на колесах, там же находился и буфет, где среди сандвичей и бутылок царил Джо. Что за счастливые дни, полные веселого возбуждения! Суета, спешка, приготовления в дорогу; цирковая прислуга, то увязывающая, то развязывающая тюки с разным скарбом; большая палатка, с шумом развертывающая свои полотняные волны; фырканье и ржанье лошадей; запах конюшен, запах животных в клетках; толпа зрителей; мальчишки, гаеры, отец в колпаке и фартуке, крикливо предлагающий свои сандвичи наполняющей палатку публике…
        Но это восхитительное время кончилось слишком скоро. Цирк прекратил свое существование после пожара. Зельда помнила страшную ночь, столбы огня, дикую панику, вой животных. Что не сгорело, было разграблено. Цирка более не существовало, и Зельда с отцом поселилась в Бэкерсфильде.

3
        Кухня в поезде, семья агента на маленькой степной станции, пансионы Фриско[1 - Сан-Франциско. (Примеч. пер.)], месяцы странствования с цирком,  - все это было только прелюдией к настоящей жизни. Эта «настоящая жизнь» началась для Зельды в Бэкерсфильде. И когда она мысленно возвращалась к прошлому,  - исходным пунктом ее воспоминаний всегда оказывался «Гастрономический Отель» в Бэкерсфильде. Все же превратности ее раннего детства, казалось ей, переживала не она, а кто-то другой.
        Полуразвалившаяся гостиница, которую содержал отец; Мэтиа Гонзалес, старый дядюшка Трент со второго этажа, живший здесь со дня основания гостиницы; Рэгс, кудрявый пес их соседа - столяра, шотландца; мисс Свит, учительница Зельды; одноклассники…  - вот все, что вспоминала Зельда.
        «Гастрономический Отель» представлял собой двухэтажное здание на одной из боковых улиц Бэкерсфильда. Стены в столовой были покрыты пестрыми объявлениями и рекламами разных сортов пива, а с керосиновых ламп центральной люстры свешивались фестоны из цветной бумаги, назначением которых было привлекать мух.
        Джо Марш или руководил на кухне приготовлениями к очередной трапезе, или восседал за прилавком буфета - с торчавшей в углу рта зубочисткой, наблюдая за работой Зельды и Мэтии.
        Красивая дочка Джо Марша не могла точно сказать, когда именно она стала догадываться об истинном характере отношений между ее отцом и ласковой, смуглой, немного тяжеловесной мексиканкой. Зельда была привязана к Мэтии Гонзалес, и Мэтиа, в свою очередь, любила ее. Задолго до того, как девочка поняла смысл насмешливого замечания, брошенного кем-то в ее присутствии, она знала, что мексиканка и ее отец спят вместе. Но она принимала это, как должное, не задумываясь, точно так же, как принимала отношения между отцом и матерью, когда та была еще жива. Мэтиа была добрая женщина, всегда ласковая и нежная к ней и, по словам Джо, «работала, как лошадь». Она вставала в пять часов утра, разводила огонь в печке, снимала ставни, подметала кухню и столовую, делала тысячу вещей, которые нужно было сделать, предоставляя спать, сколько угодно, человеку, который не был ни ее хозяином, ни мужем, но который в их отношениях играл роль и того и другого.
        Жизнь в Бэкерсфильде текла лениво, беспечно. Главным занятием окрестного населения было скотоводство, главным интересом города - неразработанные прииски Голера и Рандсбурга. В гостинице Джо Марша в любое время можно было встретить какого-нибудь золотоискателя, остановившегося здесь, чтобы запастись всем необходимым для поездки в горы. Здесь останавливались переночевать и случайные проезжие, и бродяги, и гуртовщики. Единственным постоянным жильцом был «дядюшка Трент», молчаливый обтрепанный старичок, не плативший ровно ничего ни за комнату, ни за стол. Зельда так никогда и не узнала, чем объяснялось такое великодушие отца по отношению к Тренту.
        Время от времени с приисков возвращался какой-либо счастливец с мешком, полным самородков, которые надо было отдать на исследование, и с тысячью рассказов - и тогда начиналось веселье: кутежи, в салунах игра по-крупному, а из танцулек неслись топот, прищелкивание, звуки банджо, резкие крики, грубый хохот. Главным местом этого веселья являлся так называемый «Испанский город», от которого было рукой подать до самого респектабельного района Бэкерсфильда. Зельда знала обо всем, что делалось в «Испанском городе», знала в лицо кое-кого из его обитателей, в том числе и «Большую Берту», ходившую в развалку толстуху, известную всему Бэкерсфильду распутницу и сводню.
        Мэтиа, примечая, как расцветает красота Зельды, предостерегала девушку, говоря о грозящих ей опасностях. Но смелые и легкомысленные ответы Зельды заставляли мексиканку лишь сокрушенно качать головой. Тогда в воспитание вмешивался Джо, грозно увещевая дочь. Легко было предвидеть, на какой путь толкнут Зельду ее склонности. Жизнь в ней била ключом, и уже с юного возраста ее томила жажда сильных ощущений, сложных и заманчивых приключений. Мужчины засматривались на нее с восхищением и любопытством. А она в пятнадцать лет умела отвечать значительным и дразнящим взглядом из-под темных ресниц или усмешкой взрослой женщины. Зельда знала, чего хочет - «Испанский город» ее не привлекал. Мужчины же привлекали только потому, что ей нравилось пробовать на них силу своих чар.
        Но вот в это спокойное, несколько монотонное существование внезапно ворвались события, последовавшие друг за другом с поразительной быстротой и изменившие коренным образом налаженную жизнь Зельды. Прежде всего, однажды утром «дядюшка Трент» был найден в постели мертвым. Среди его вещей обнаружили фотографию отца Зельды, на которой было написано неуверенным почерком Трента: «все оставляю ему». Под этим следовала подпись. У старика не было никакого имущества,  - и фотография с этим «завещанием» была небрежно брошена в угол комода. Но прошло полгода - и оказалось, что бывшего жильца Джо разыскивают через Центральную Контору штата. Обнаружилось, что Тренту принадлежал доставшийся ему от родственников участок земли в сто шестьдесят акров близ Уиски-Флэт. Этот участок тогда ничего не стоил и много лет был заброшен. Теперь же какой-то золотоискатель неожиданно открыл там золотоносную жилу.
        Старая выцветшая фотография Джо Марша с надписью Трента была в спешном порядке извлечена из комода, пущена в ход, и отец Зельды, после длительных переговоров, согласился продать свое право на землю Трента за десять тысяч долларов наличными.
        Но за неожиданным богатством по пятам шло горе. Стряпая всю жизнь у жаркого огня, Джо испортил себе зрение. И теперь врачи объявили, что хозяину «Гастрономического Отеля» грозит полная слепота.
        Однако, если он совершенно оставит работу, будет беречь глаза и по двадцать часов в сутки проводить в темноте, то можно надеяться на частичное сохранение зрения.
        До тех пор Зельде никогда не говорили, что у нее есть тетка, сестра ее умершей матери. Она и не подозревала о существовании родственников. И вдруг в один прекрасный день экипаж привез со станции тетю Мэри Бэрджесс. Джо в порыве отчаяния написал ей. Он хотел позаботиться о Зельде раньше, чем слепота сделает его беспомощным. Гостиницу надо было продать. На деньги, вырученные от продажи земли Трента, и на то, что ему удалось скопить, Джо мог прожить остаток жизни. Пять же тысяч долларов он назначил на образование и содержание дочери до ее совершеннолетия.
        - Уверяю вас, Мэри,  - говорил Джо сестре покойной жены,  - девочка она славная, но у нее глупости в голове, и при этакой красоте они могут ее, бог знает, куда завести. Я не могу ее удержать. Она - как лошадка с норовом, но вы, вы-то сумеете забрать ее в руки! Вы будете ею руководить, а она уж постарается угодить вам: будет учиться и работать. У вас тихий семейный дом, и слуги, и прекрасная обстановка. Зельде это придется по вкусу. А здесь, в Бэкерсфильде, что она увидит, какие примеры? Компанию потаскушек в «Испанском городе»?.. Если вы не заберете отсюда Зельду, она рано или поздно станет такой же, как они. Сделайте это в память о Кэрри. Она была славная женщина, и вы ее когда-то крепко любили, Мэри.
        Зельда помогала на кухне Мэтии, когда ее позвали к отцу. Рядом с ним за одним из столиков сидела «важная дама», как определила Зельда, и они о чем-то серьезно беседовали. Тетя Мэри, низенькая толстушка, скрестила на пышной груди руки в черных перчатках и, сложив губы сердечком, молча рассматривала племянницу. Зельда стояла перед ней, остро чувствуя, что здесь сейчас совершается нечто необычное, и смущенно поглядывала то на незнакомку, то на отца. Ей было стыдно стоять такой оборванной и грязной перед этой тщательно одетой дамой. Передник у нее был весь в жирных пятнах и дырах, рукава платья засучены до локтя, руки черны, так как она только что чистила картошку. Зельда и не подозревала, как она была очаровательна даже в этом виде. Растрепавшиеся каштановые волосы светлым ореолом обрамляли разгоревшееся от смущения личико. Глаза, широко раскрытые, удивленные, словно спрашивали о чем-то. Черный бархат бровей подчеркивал белизну лба.
        - Зельда, это сестра твоей матери, тетя Мэри,  - объяснил, наконец, отец. Зельда с еще большей тревогой уставилась на тетку.
        - Дорогая моя!..  - сказала та и протянула к ней руки. Зельда охотно позволила поцеловать себя и в свою очередь коснулась губами холодной, шершавой щеки.

4
        Так произошло знакомство Зельды и тети Мэри, и вряд ли впоследствии им удалось узнать друг друга больше, почувствовать друг к другу хотя бы половину той симпатии, что при их первой встрече.
        Тетка Зельды была второй женой Кейлеба Бэрджесса. Он женился на ней спустя десять лет после смерти первой жены. Тете Мэри было тридцать лет, ее супругу - за пятьдесят. Когда Зельда появилась в их доме, они были женаты уже пятнадцать лет.
        Кейлеб Бэрджесс был высокий, тяжеловесный, молчаливый человек. Черная борода, прикрывавшая нижнюю часть лица и спускавшаяся ему на грудь, делала его похожим на какого-нибудь главу мормонов. Он был в полном смысле этого слова господином в своем доме. Всем распоряжался самолично и внушал всем подобострастный трепет. Он редко улыбался, еще реже разговаривал, обходясь короткими приказаниями. Режим в доме устанавливался дядей Кейлебом, блюда выбирались им. Он ходил по дому молча, тяжело ступая и зорко приглядываясь ко всему.
        Как уже говорилось, дом на Сакраменто-стрит был домом людей состоятельных; здесь было все, что полагалось в таких случаях: сад, два этажа, мезонин, окна с выступами, украшения на карнизах, портик над главным входом. Извне все внушительно и респектабельно, внутри - торжественно и мрачно. Темные обои, малиновые занавеси, большие зеркала в черных рамах, хмурый колорит картин, статуэтки крестоносцев в доспехах, высокие книжные шкафы, тяжелые портьеры на дверях и окнах,  - все создавало атмосферу чопорности и гнетущей тоски.
        Единственное, в чем тете Мэри удалось-таки проявить свой вкус, были всевозможные цветы, стоявшие в кадках и горшках в нише окна библиотеки. Садовник каждые два-три дня приносил из оранжереи свежие растения. Были тут бегонии, перистые аспарагусы, незабудки, волосатики, резеда, порою и кустики роз. Амбразура этого окна была единственным веселым уголком во всем доме. Здесь было красочно и свежо.
        Однако на Зельде совсем не отразились гнетущая атмосфера и строгие порядки в доме. Ее бурная жизнерадостность брала свое. Она быстро научилась уклоняться от «режима» и имела свои «убежища», куда спасалась от всего, что ей не нравилось.
        Об этих-то своих «отдушинах» она и думала в тот воскресный день, о котором идет речь, наблюдая, как Нора накрывает на стол. Мрачное настроение Зельды объяснялось скорее скверной погодой, чем унылой атмосферой дома. Ее убежищем, куда она пряталась от дяди и тетки, была прежде всего ее собственная комната наверху - просторная, красивая, полная света и воздуха. Зельда любила свою комнату. Одно из окон выходило в соседний двор, и она частенько наблюдала за Питером Годфри, младшим сыном соседей, купавшим своего белого фокс-терьера или игравшего с ним. Из другого окна был виден сад и горка из настурций. Под этим окном была крыша прачечной и окно комнаты, в которой ночевал Хонг.
        Другим ее убежищем был чердак, куда она тайком забиралась по высокой, отвесной лестнице из ванной. День, когда она догадалась, как открыть тяжелую подъемную дверь и опускать ее за собой, был для Зельды памятным днем, днем ее торжества.
        И в погребе, темном и пыльном, имелось отличное укромное местечко - в заброшенном чуланчике для вина. Зельда вычистила, вымела его, перетащила туда потихоньку с чердака кое-что из сломанной мебели. За этим чуланчиком, за подъемной дверью, начиналась неисследованная область, где можно было пробираться только ползком среди песка, обломков кирпича, разного хлама. Зельда, конечно, не преминула проделать это путешествие.
        Говоря о любимых убежищах Зельды, не следует забывать о зеленой беседке в саду. Хотя этот уголок не принадлежал исключительно ей, но и здесь ее редко кто беспокоил. Наконец, была еще ива, среди ветвей которой она чувствовала себя укрытой ото всех.
        Ленивые размышления Зельды прервал отдаленный свист, целая гамма звуков. Зельда сразу оживилась, этот свист словно наэлектризовал ее. Каждый мускул ее тела напрягся чуть не до боли, и, возбужденно-внимательная, вся обратившаяся в слух, она застыла на краешке дивана.
        Этот свист был ей хорошо знаком. То был сигнал со стороны группы молодых людей, годом-двумя старше Зельды, живших по соседству. Молодежь эта была другого сорта, чем та, с которой Зельда училась вместе в школе. Большинство из них были сыновья богатых людей, занимавших видное положение в обществе. Зельда встречала их иногда, когда шла в школу, и ей нравились их светски-учтивые поклоны. Она знала, что они следят за ней глазами и говорят о ней между собой. То были веселые юноши, немного ветреные и беспечные, чуточку экстравагантно одевавшиеся, слишком сорившие деньгами. Зельду тянуло к ним, но она и виду не подавала и глядела на них всегда свысока.
        Она ждала, не раздастся ли свист вторично, и гадала, к ней ли он относился. Не раз уж она попадала впросак: оказывалось, что свист был сигналом не для нее, а для Питера Годфри. Питер был старше всей этой ватаги, но состоял с ними в самой тесной дружбе. Если свист предназначался для нее,  - раздумывала Зельда,  - то это мог быть разве только Майкл Кирк. Но нет, это не Майкл: Майкл не такой мальчик, чтобы приходить под окна и свистом вызывать девушку.
        Звук повторился, чистый и резкий. Зельда вскочила, скользнула в переднюю, быстро и бесшумно пробежала через нее и прильнула к стеклу входной двери. Сквозь прозрачный узор виднелась фигура юноши на тротуаре. Опершись одной ногой на низенькую ступеньку перед изгородью, он внимательно изучал окна второго этажа. Зельда не стала больше медлить: если нетерпеливый Ромео свистнет еще раз, он рискует привлечь внимание негодующей тетки и тогда… Зельда стремительно нажала ручку двери и выглянула наружу. Ромео оказался Джеральдом Пэйджем. На нем был длинный дождевой плащ, и с опущенных полей его мягкой шляпы капала вода.
        - Хэлло!
        Зельда предостерегающе приложила палец к губам. Юноша поднялся по ступеням и очутился лицом к лицу с нею у двери, которую она захлопнула за собой, не выпуская однако ручки.
        - Хэлло, Зельда!
        - Чего вы хотите?  - Оба улыбались друг другу, и глаза их блестели от возбуждения.
        - Как вы, например, смотрите на то, чтобы покататься завтра утром в парке?
        - О, не думаю, чтоб я…
        - Погодите, послушайте: кучер наш заболел, а Бонни и Беллу надо прогуливать каждый день. Я запрягу и выеду в шесть, а в восемь уже доставлю вас обратно.
        - Меня не отпустят…
        - А я уверен, что пустят. Ступайте, попросите их!
        - Нет, не стоит, Джерри,  - говорю вам, мне не разрешат.
        - Но, господи, почему же?!
        - Видите ли… завтра понедельник, и мне надо в школу и… и я знаю, что тетя скажет «нельзя»!
        - Ну, что же, если так… Но как-нибудь в другой раз вы поедете со мной?
        Зельда покраснела.
        - Разумеется. С удовольствием.
        - В будущее воскресенье - ладно?
        - Вам придется попросить тетю…
        - Хорошо. Когда можно ее увидеть?
        - О, право, не знаю. Вам придется искать удобного случая… Мне не разрешается принимать гостей в будни…
        - Но не откажется же ваша тетя принять меня, если я явлюсь как-нибудь вечером?
        - Вы можете налететь на дядю…
        - Ну, так что же! Я не боюсь вашего дяди!..
        Зельда засмеялась. Румянец и оживление очень шли к ней.
        - Какая вы хорошенькая, Зельда!  - Молодой человек смотрел на нее с откровенным восхищением.
        - Молчите, молчите! Вы - старый льстец, вы говорите это всем знакомым девушкам.
        - Честное слово, нет!
        Они продолжали обмениваться шутками, бормотать банальности.
        - Вы пойдете на танцы в «Золотые ворота», Зельда?
        - Не думаю, чтобы тетя…
        - Да, к дьяволу ее, вашу тетю! С какой стати вас держат взаперти? На танцах будет превесело. Пойдете, если я достану вам билет?
        Зельда чувствовала, что опоздает к ужину и что ее каждую минуту могут застать на месте преступления - в беседе с молодым человеком в самой неподходящей обстановке. Но как прогнать такого милого юношу, который обещает покатать ее в будущее воскресенье и приглашает на танцы в «Золотые ворота»? Впрочем, нечего и думать, чтобы тетя дала согласие на то и другое.
        Зельда заранее знала, что та скажет: «Ты еще слишком молода, милочка! Дядя бы не одобрил такое времяпрепровождение. Успеешь еще!»
        - Пит Годфри отправляется на экскурсию на озеро Элинор и еще дальше, в Гетч Гетчи. Завидую ему!  - говорил между тем Джеральд.  - А мне нельзя. Я в будущем году еду учиться в Гарвард и зубрю, как окаянный - учитель мне передохнуть не дает.
        Зельда ждала, когда он, наконец, уйдет. Она знала, что ему хочется поцеловать ее, но она и не думала позволить это. Она инстинктивно понимала, как важно не продешевить себя. Никаких поблажек! Джеральд держал под мышкой вымокшую шляпу, а его кудрявые белокурые волосы густыми прядями обрамляли лоб. Глаза у него были голубые, и в них мерцал задорный огонек, но в линиях рта и подбородка было что-то слабое, детское.
        - Мне пора.
        - О, нет, не уходите еще, Зельда!
        - Надо!
        - Не выйдете ли вы ко мне попозже?
        - Конечно, нет!  - Девушка невольно выпрямилась.
        - До свидания,  - сказала она несколько холодно и переступила порог.
        - Зельда!…
        - В воскресенье - может быть,  - шепнула она в щель, обжигая его взглядом и улыбкой.
        Наверху раздался тоненький серебряный звонок к ужину. Она тихонько закрыла дверь, юркнула в библиотеку и последовала за дядей и доктором Бойльстоном в столовую.

5
        На ужин, как всегда по воскресеньям, в выходной день Хонга, были печеные бобы, чай с гренками и холодный пудинг. Тетя Мэри сошла вниз, еще розовая ото сна, жмурясь и подавляя зевоту. Темные завитушки над ее лбом слегка примялись. Зельда знала, что у тети Мэри имелось с полдюжины этих фальшивых «накладок» из локонов, которые она меняла по мере надобности. Раз в неделю три или четыре из них отсылались к Стразинскому, парикмахеру, и он причесывал и завивал их. Воссев на конце стола, тетушка принялась разливать чай. Ее молчаливый чернобородый супруг уселся напротив, за другим концом, а сбоку - доктор Бойльстон и Зельда.
        Зельда чувствовала расположение к доктору. Во-первых потому, что он был красив. Во-вторых, она знала, что нравится ему. Доктор Бойльстон был крупный мужчина, лет сорока, со свежим румяным лицом, с добрыми глазами, блестевшими из-под золотого пенсне. Он имел хорошую практику и жил круглый год в отеле «Калифорния» на Буш-стрит. С год тому назад Зельда как-то простудилась и слегла. Доктор Бойльстон дважды навестил ее и во время второго посещения, когда они на минутку остались одни, поцеловал и нежно погладил ее руку. Зельда этого не забыла, и знала, что доктор тоже не забыл. Говоря с нею или встречаясь глазами, он всегда дружелюбно и радостно улыбался. Он был единственный человек, дерзавший громко смеяться в этом мрачном доме. Иногда он хохотал прямо оглушительно, и Зельда подозревала, что эти взрывы веселости являются как бы тайным приглашением ей посмеяться вместе над тетей и дядей.
        - Ага! Как поживает мой калифорнийский цветочек?  - сказал он, увидев ее в дверях столовой.
        Он взял ее за плечи и шутливым жестом повернул к себе. Рядом с доктором Зельда казалась до смешного маленькой; он был такой огромный, широкоплечий, с могучей грудью и большими руками. Почти такой же высокий, как дядя Кейлеб.
        Усевшись за стол, они принялись за бобы. Мужчины продолжали обсуждать партию. Зельда неотступно думала о бале в «Золотых Воротах». Когда она очнулась и стала прислушиваться к разговору, доктор рассказывал какую-то историю об одном из своих пациентов. Она слушала без всякого интереса. Но, окончив, он залился смехом и невольно заразил ее своей веселостью. Нора ходила вокруг стола с салфеткой и стряхивала крошки, причем большая часть их попадала на ковер. Зельда заметила, что тетка с неодобрительным видом наблюдает за этим. Подали холодный пудинг. Дядя Кейлеб омочил кончик салфетки в своем стакане и вытер рот и руки, потом полез в карман жилетки за сигарами, встал, с грохотом оттолкнув стул, бросил одну из сигар гостю и, не сказав ни слова жене и племяннице, тяжелыми шагами направился в соседнюю комнату. Там он, заложив руки за спину, с сигарой во рту, остановился у стола с шахматами и стал изучать расположение фигур на доске. Доктор же продолжал болтать с миссис Бэрджесс и Зельдой. Тетя Мэри слушала с вежливым интересом, не отрывая своих серых глаз от лица собеседника, но Зельда знала, что ей мало
понятны речи доктора. И когда последний достал спички, чтобы зажечь сигару, тетушка облегченно вздохнула и поднялась.
        - Пожелаю вам покойной ночи, доктор, и не буду мешать вам и Кейлебу доканчивать игру. Пойдем, Зельда, я уверена, что у тебя еще не все уроки приготовлены!
        - Я только возьму книги, тетя.
        Миссис Бэрджесс, приподымая двумя пальцами свое синее вечернее платье, чтобы оно не мешало ей при ходьбе, проследовала наверх.
        Доктор положил свою руку на руку Зельды и притянул ее ближе к себе.
        - Вы - мой калифорнийский цветочек,  - сказал он, поглядывая на нее сквозь дым сигары.
        Она засмеялась, пытаясь высвободить руку. Но он не выпускал ее.
        - А, знаете, моя милая, из вас выйдет прехорошенькая и пресоблазнительная женщина!
        Она одарила его одним из тех снисходительно-удивленных взглядов, какие бросала какому-нибудь золотоискателю или гуртовщику, появлявшемуся в гостинице ее отца и пытавшемуся ухаживать за ней. Взгляд из полуопущенных ресниц, поднятые брови и пренебрежительно-развязная поза.
        Шутливая веселость вдруг исчезла с лица доктора.
        - Зельда,  - промолвил он серьезно.  - Вы будете удивительной женщиной, и жизнь у вас будет удивительная, но у вас еще нет души и раньше, чем вы ее обретете, вам придется много страдать!
        Она пожала плечами. Углы ее рта опустились.
        - Вы могли бы, если захотите, стать великой актрисой, но сначала вы должны научиться чувствовать, а потом уже изображать эти чувства.
        - Вы думаете, мне следует идти на сцену?  - спросила заинтересованная Зельда.
        Он утвердительно кивнул головой и улыбнулся.
        - Хотите как-нибудь пойти со мной в театр? Знаете, я ведь театральный врач и почти живу там, при театре «Калифорния». Непременно как-нибудь свезу вас туда.
        Кокетливая поза и взгляд моментально исчезли. Глаза девушки засверкали от радости.
        - Ну, конечно, хочу! Я обожаю театр и буду ужасно любить вас, если вы возьмете меня туда с собой, доктор! С вами меня отпустят, я уверена!
        Улыбка на лице доктора стала еще шире, и он сжал ее руки.
        - Что за восхитительный ребенок!
        В внезапном порыве она потянулась к нему и прижалась губами к его лбу, В ту же минуту доктор свободной рукой обхватил ее, прижал к себе и нежно поцеловал в губы. Она сопротивлялась, пытаясь оттолкнуть его. Это был первый мужчина, целовавший ее так. Ее целовали уже много юношей и мальчиков, но взрослый мужчина - никогда. Она почувствовала на лице его теплое дыхание, крепкий запах сигары. Грубость, с которой он обнял ее, возмутила ее. Она отшатнулась, но скрыла свое неудовольствие.
        - Эй, Бойльстон, придете вы, наконец, кончать партию, или намерены сидеть там всю ночь?  - крикнул из соседней комнаты дядя Кейлеб.
        - Иду, иду, сейчас, Кейлеб!  - Затем шепотом Зельде: - Пойдем в театр на этой неделе, ладно? Ну, хоть в субботу? В субботу утром?
        - Попросите дядю,  - также шепотом ответила Зельда. Схватила своего Вергилия с дивана, где он валялся, и торопливо убежала наверх.

6
        Ночь была темная. Черная, плотная завеса тумана мешала разглядеть что-нибудь. Зельда в своей ночной сорочке в складочках встала на колени у открытого окна. Можно было подумать, что она молится. Но она не умела молиться. За всю свою жизнь она один единственный раз была в церкви, когда одна из ее маленьких подруг в Бэкерсфильде затащила ее в католический храм поглядеть на крестины. Зельда ничего не знала о религии, о боге. Мэтиа иногда бормотала что-то вроде молитв, крестилась, но Зельда не обращала на это внимания. И сегодня, стоя на коленях в позе молящейся, она думала только о предстоящих в ближайшие дни волнующих событиях. Катанье с Джерри Пэйджем в Парке, танцевальный вечер, поездка с доктором в театр! Она трепетала от ожидания новых ощущений, захватывающих, изумительных! Она, Зельда Марш, на пороге нового, неизвестного мира. Что готовит этот мир Зельде Марш? Что может Зельда Марш дать этому миру? Она радостно вздохнула и с чувством блаженного довольства прилегла головой на свою гладкую полную руку.
        Глава вторая


1
        Майкл Кирк жил со своей матерью неподалеку от дома Бэрджессов, в маленьком коттедже между бакалейной лавкой и китайской прачечной.
        Миссис Кирк, мать Майкла, давала уроки музыки. Она слыла не только прекрасной учительницей, но и лучшей музыкантшей в городе, и все известные певцы, приезжавшие в Сан-Франциско, наперерыв приглашали ее аккомпанировать им. Живая, деятельная, миссис Кирк была женщина с энергичным лицом и тронутыми серебром волосами. Она овдовела много лет назад, и сын ее, Майкл, был для нее всем в жизни.
        Майклу было шестнадцать лет. Он оставил школу, чтобы изучать живопись и ваяние в частной студии, так как у него были задатки художника и мать усердно поощряла их.
        - Мне так хочется надеяться, что ты проявишь способности в какой-нибудь области искусства, Майкл,  - говорила она.  - Ведь это такое счастье, когда можешь заниматься тем, что тебе по душе, и необходимость зарабатывать свой хлеб не становится проклятием!
        - Да, конечно, мамочка,  - с готовностью соглашался Майкл. Он и теперь всегда во всем соглашался с матерью, как в детстве, когда она наряжала его в бархатные костюмчики с кружевными воротниками и терпеливо завивала каждый вечер его белокурые волосы. Майкл обожал свою мать.
        Хорошо сложенный, хотя и невысокого роста, он, по какой-то непонятной причине, казался однако слабым и хрупким. Может быть, это впечатление создавало его лицо, нервное, выразительное, по которому легко было угадать его впечатлительность и застенчивость. Он часто улыбался прелестной детской улыбкой и тогда все лицо оживлялось, сверкали ослепительные зубы, глаза превращались в две узенькие щелочки, так и искрившиеся весельем. Майкла любили все, в нем было что-то, сразу внушавшее симпатию. Он был добрый и любящий мальчик.
        У домика, где они жили, имелся огороженный забором садик «величиной с носовой платок», по выражению миссис Кирк. Но на этом маленьком пространстве росло множество фиалок, герани, лилий. Миссис Кирк очень заботилась о своих цветах. Обязанностью Майкла было поливать их утром и вечером, но подрезала, окапывала, подвязывала их всегда она сама.
        Во дворе за домом у Майкла имелась своя собственная «студия», отдельное строение вроде беседки, примыкавшее к забору. Деревянный пол в этом помещении скрипел немилосердно, и все оно сотрясалось от малейшего движения вблизи. Майкл очень любил этот уголок и проводил там все свободное время. Он сам сделал полочки, развесил по стенам свои рисунки углем. В «студии» имелся стол, диванчик, стулья и еще кое-какая старая мебель, а ковром служила ветхая зеленая скатерть. Окно заменяло отверстие в потолке - это была фантазия Майкла. По углам стояли мольберты с полотнами, повернутыми к стене. Лежали набитые эскизами папки.

2
        - Майкл, что тебе известно об этой девочке, что живет у Бэрджессов? Ее настоящая фамилия - Марш, не так ли?
        - Право, не знаю, мама… мы учились когда-то в одном классе… я говорил с нею раз-другой, не больше… Но отчего… Что именно тебе хочется знать о ней?
        - Я только что думала о ней… Живая девочка… И, кажется, совсем из другого теста, чем ее родственники… Мне, ты знаешь, никогда не нравилась эта миссис Бэрджесс.
        Прошло минуты две в молчании. Разговор этот происходил в кухне. Миссис Кирк вылавливала что-то длинной вилкой со дна кастрюли, а Майкл скреб ножом внутренность закоптелого горшка. Оба - и мать, и сын - думали, какую подать реплику. Миссис Кирк, наконец, первая спросила как бы между прочим:
        - Вы с нею встречаетесь иногда?
        - Нет.
        - А мне показалось, что я видела ее на днях у нашего дома: она как будто высматривала кого-то.
        - Я не виделся и не говорил с ней вот уж… несколько месяцев…
        Майкл усердно скреб и скреб кастрюлю. Это в первый раз он сознательно солгал матери. Да, в первый раз за много лет.

3
        Прошло добрых полтора года с тех пор, как Зельда и Майкл встретились в Лоуэльской школе. Девушке только что минуло тогда шестнадцать, а большинство ее одноклассников были годом-двумя моложе. Они переживали еще тот период юношеской целомудренной стыдливости, когда естественные порывы пробуждающейся плоти неясны им самим и тщательно скрываются от себя и других. Зельда была гораздо испорченнее других и вполне отдавала себе отчет в том, какое она производит впечатление на мальчиков постарше. Жизнь била в ней через край, кровь бурлила в жилах, но низменных инстинктов в ней не замечалось; она просто была нормальным молодым животным, в котором уже победно звучал голос пола. Все ее мысли были заняты мужчинами. Каждому из школьных товарищей - если она вообще находила его достойным внимания - отводилось в этих мыслях особое место. Она не упускала случая «делать глазки» и учителю алгебры, мистеру Кроссу, и даже самому директору, мистеру Хортону. На большинство мальчиков она смотрела презрительно с высоты своего опыта, приобретенного в дешевых пансионах, бродячем цирке и второсортной гостинице Бэкерсфильда,
где царили свободные нравы. Что они знали, эти глупые маменькины сынки?!
        Зельда не помнила, когда именно она впервые заметила Майкла. Но однажды, когда он был вызван к доске решать алгебраическую задачу и стал мишенью язвительных острот мистера Кросса, его унижение глубоко отозвалось в ее сердце. С этого дня она полюбила Майкла, но прошло много-много времени прежде, чем она поняла это. Как-то, когда она смотрела на него с другого конца класса, он поднял голову, их глаза встретились, и тотчас же лицо Майкла осветилось широкой улыбкой. Улыбка эта не была ни натянутой, ни самоуверенной, она была просто дружеским ответом на взгляд Зельды. Но Зельда повела себя как-то странно: вдруг порывисто отвернулась, опустила глаза на лежавшую перед ней раскрытую книгу и покраснела до корней волос. Ей даже жарко стало; никогда в жизни она раньше так не краснела. Она решила, что «ненавидит этого мальчишку Кирка». Она как будто избегала его, и в то же время ни на минуту в течение дня не переставала наблюдать за ним. Потом ей захотелось вновь испытать то смущение, что она испытала от взгляда Майкла. Это было мучительно - и вместе с тем ужасно приятно. Снова глаза их встретились, и снова
зубы Майкла засверкали в улыбке, а лицо собралось в морщинки - кровь снова прилила к щекам Зельды. На этот раз она решила, что он «славный мальчик» и что в нем «есть что-то милое и забавное». С этих пор они постоянно обменивались дружелюбными взглядами и улыбками, пока в один прекрасный день при возвращении из школы не обнаружилось, что Майкл живет в том же квартале, где и Зельда.
        Зельда, увидев его, пошла медленнее, но он по-прежнему шел в нескольких шагах от нее, не приближаясь. Она заметила, что он нарочно размерял для этого шаги. Тогда она вдруг сделала вид, будто у нее подвернулась нога, уронила на землю книги, схватилась за дерево, чтобы не упасть, и охнула, как от боли. Майклу ничего более не оставалось, как поспешить к ней на помощь.
        - Вы ушиблись?
        Она сделала гримасу и улыбнулась. Они смущенно стояли друг подле друга. Зельда - держась одной рукой за дерево, другой потирая лодыжку, а Майкл - весь участие и беспокойство. Он собрал с земли книги и, поддерживая прихрамывающую Зельду под локоть, проводил ее до самого дома. Это положило начало более близкому знакомству. Теперь Майкл по утрам делал крюк, чтобы пройти мимо ее дома, и нарочно замедлял шаги, поджидая ее. Иногда они вместе возвращались из школы и прощались у ворот дома ее дяди, поболтав несколько минут. Зельда отдавала себе отчет в той застенчивой нежности, которую она питала к Майклу: на языке других девочек ее возраста это называлось «обожать». Майкл же не анализировал своих чувств. Зельда Марш - удивительная девушка, она слишком хороша для него,  - вот все, что он знал. Ему и в голову не приходило, что она может разделять его чувства. Он ничего не говорил о ней матери, понимая, что не встретит сочувствия и одобрения.
        Шла зима - и все более разгоралась эта влюбленность мальчика и девочки. Они болтали и смеялись, посылали друг другу записочки через весь класс, с парты на парту. Майкл носил Зельдино колечко с бирюзой (подаренное ей отцом несколько лет назад), но не забывал, подходя к своему дому, снимать и прятать его. Они едва решались иной раз подержать друг друга за руки. Майкл был необыкновенно стыдлив и мучительно конфузился всякий раз после того, как это случалось. Зельда не хотела его отпугивать, он ей слишком нравился. Но было что-то в Майкле, в их отношениях, что расстраивало и беспокоило ее. Что-то было «не так»…
        Наступили летние каникулы. Майкл уехал. Зельда получила от него открытку со штемпелем «Руэдиннэн», потом коротенькое письмо и любительские снимки: Майкл верхом, он же на площадке для тенниса в компании товарищей, мальчиков его возраста и девушек, девушек в белых юбочках и корсажах с пышными рукавами. Зельда впервые почувствовала ревность. Она даже удивилась тому, что ей так больно. Да стоит ли Майкл Кирк того, чтобы так терзаться из-за него? Она удержалась от искушения и не ответила ему на письма.
        Возвратясь осенью в школу, она испытала настоящее разочарование, узнав, что Майкл не будет больше учиться вместе с ними. Говорили, будто он поступил в школу живописи и ваяния. Зельда сердито решила не думать о нем больше. Раз как-то встретила его на улице - и прошла мимо с холодным поклоном, тотчас пожалев об этом. После она всегда высматривала его, но, как только видела, сразу пряталась за угол или входила в какую-нибудь лавку, или просто ускоряла шаг. Она говорила себе, что это глупо, однако не имела мужества встретиться с ним лицом к лицу.
        Через месяц они столкнулись в аптеке. Оба несколько минут стояли рядом у прилавка, не замечая друг друга, когда же заметили наконец, у Зельды сильно забилось сердце и, сама того не сознавая, она ответила радостной улыбкой на широкую, удивленную улыбку Майкла. Они вместе вышли из аптеки со своими покупками, обернутыми в розовую бумагу.
        - Я думал, вы злитесь на меня,  - решился сказать Майкл, все еще радостно ухмыляясь.
        - О, нет,  - был ответ.  - Я вас давно не видала. Вы никогда не проходите мимо нас,  - добавила Зельда поспешно, чтобы предотвратить упреки.
        - Я вам писал нынче летом, а вы не ответили.
        - Не знала адреса…
        - Достаточно было адресовать «Руэдиннэн». Я ведь писал на бланке отеля.
        - А я не знала, что вы жили в этом отеле… Не была уверена.
        - Понравились вам фотографии?
        - Да. Вы, должно быть, превесело проводили время со всеми этими мальчиками и хорошенькими девочками.  - Она слегка подчеркнула слово «девочки».
        У Майкла лицо снова расплылось в улыбку.
        - Они - ужасные трусихи!  - констатировал он.
        - Нравится вам в студии?
        - Еще бы! Там замечательно славная публика. А профессор Вилльямс ужасно милый человек и хороший учитель.
        И он стал рассказывать о студии.
        - Там и девочки учатся?  - перебила она.
        - Конечно! Я думаю, там девочек вдвое больше, чем мальчиков.
        - О!  - слабо охнула Зельда. Снова раздражение овладело ею, и они некоторое время шли молча.
        - Зельда…  - порывисто шепнул Майкл.
        Но она не ответила. В ней боролись противоположные ощущения. Ей хотелось, чтобы он продолжал; высказал то, что выдавал его взволнованный, обрывающийся шепот. Но она не могла заставить себя поощрить его словом или взглядом. Резкий ветер дул им в лицо, зимнее солнце светило как-то уныло.
        - Не зайдете ли на минутку?  - предложил Майкл, когда они дошли до его дома.  - Мамы дома нет,  - добавил он.  - Мне бы ужасно хотелось показать вам свои работы.
        Она пошла за ним по цементной дорожке через двор к его «студии». Потом молча разглядывала рисунки, которые он ей показывал: этюды маслом, углем и карандашом. Тут были зарисовки полуобнаженных мужчин и женщин, наброски рук, ног, обнаженных торсов. Со странным чувством смотрела на все это Зельда. Она смутно угадывала, что для Майкла, изучавшего анатомию человеческого тела и находившегося вместе с существами другого пола в обстановке, где позировали полуголые мужчины и женщины, открылся мир новых ценностей, новых интересов. Она с любопытством вглядывалась в Майкла, а тот с увлечением показывал и объяснял рисунки. Вся его прежняя застенчивость и сдержанность куда-то исчезли, лицо сияло восторгом. У Зельды промелькнула мысль о женщине, которая когда-нибудь будет его… перехватило горло, полоснуло болью по сердцу. Сославшись на головокружение, она поспешила выйти на воздух.
        Через десять минут она была уже на улице, спешила домой, крепко сжимая в руке свой пакетик в розовой бумаге.
        - О, это ужасно, ужасно!  - твердила она себе.  - Так не может продолжаться!
        Добравшись до своей комнаты, она бросилась на кровать и спрятала в подушки пылавшее лицо. Она влюблена! Но, боже, что за дурак этот Майкл! Он ничего не замечает! Слепой дурак!
        Мужественно посмотрев в лицо этим фактам, она решила выкинуть из головы Майкла Кирка. Что-то мучило ее, будило неудовлетворенность и тревогу, и она инстинктивно стремилась избавиться от этого. Она постаралась не думать о Майкле. Но было так сладко вызывать в памяти его образ и воображать, что… давать полную волю воображению!.. Нелепый, маленький Майкл Кирк… глупенький Майкл Кирк… ничтожный, невзрачный Майкл Кирк… Как смешно, что она думает о нем!..
        Наступил декабрь, холодный и ветреный, и принес с собой снежную метель - редкое явление в этом крае, вызвавшее во всей Калифорнии веселое возбуждение. Первая половина учебного года окончилась, и мистер Хортон, директор школы, отослал Зельду домой с письменным предупреждением дяде, что, если она не будет учиться лучше, ее оставят на второй год. В письме говорилось еще, что Зельда - легкомысленная девчонка и деморализующе влияет на своих товарищей.
        По этому поводу дядя устроил ей сцену, оставившую в девушке горькое чувство возмущения. Угрюмый бородач Кейлеб принял на себя роль судьи и отчитал племянницу жены, как умел. Его гладко катившаяся речь глубоко врезалась в память Зельды, вызвав в ней яростное озлобление. Она жаждала свободы - свободы приходить и уходить, когда вздумается, делать то, что хочется. Она не знала сама, чего ей собственно хочется, но знала твердо, что для нее невыносимо: насилие над ее волей, подчинение, тюрьма. В глубочайших тайниках сердца она знала, что нужен ей - Майкл Кирк. Но она не хотела и думать об этом! Мальчишка, безбородый юнец, моложе ее на год - и без капли сообразительности!

4
        В тот вечер, когда доктор Бойльстон повез Зельду в театр, она резко заявила ему, если он хочет, чтобы они остались друзьями, он должен прекратить свое заигрыванье с нею. В театре она вся трепетала от возбуждения. Давали «Серенаду». Она нашла, что Евгений Каулис - лучший бас в мире, а Марсия Ван-Дрессер - изумительная красавица. Театр казался ей раем, и она напрягала глаза и уши, чтобы ничего не пропустить, все увидеть и услышать. А доктор невыносимо раздражал ее: он то касался коленом ее колена, то гладил украдкой кончиками пальцев ее плечо. Это было противно, Зельда так и сказала доктору. В конце вечера он оставил ее в покое, стал снова вести себя прилично, называть ее «калифорнийским цветочком» и после представления повел ее к Мэски и угостил мороженым. Прощаясь с ним у ворот, она подставила ему щеку, и доктор растаял от удовольствия и благодарности. Он долго держал ее руку в своих огромных лапах, тихонько поглаживая ее и бормоча все время: «Милая Зельдочка, вы так добры ко мне, старому греховоднику… ужасно добры, право… Я вас страх, как люблю, Зельда… Признайтесь, вы считаете меня порядочным
наглецом и старым дураком, а? Ничего не могу поделать! Но я вас ужасно, ужасно люблю, девочка…»

5
        Зельда-таки умудрилась в субботу днем «улизнуть» на прогулку с Джеральдом Пэйджом. «Улизнуть» на ее языке называлось уйти, обманувши тетку и дядю. На этот раз, например, предполагалось, что она делает покупки в городе. Между прочим, ей было поручено отнести к Стразинскому завить накладные локоны тетки. Зельда упросила одну из школьных товарок выполнить вместо нее все поручения, сама же встретилась в условленном месте с Джеральдом, и они поехали кататься на взморье в его щегольском экипаже. У Зельды сердце прыгало в груди от гордости и удовольствия. Джеральд имел такой внушительный вид, когда, держа вожжи в сильных, затянутых в перчатки руках, с веселой важностью поглядывал из-под полей шляпы на дорогу и объезжал встречные экипажи. Зельде казалось, никогда еще она не неслась так головокружительно быстро. У нее дух захватывало, а соленый морской ветер дул в лицо и играл ее волосами; когда они на обратном пути очутились на пустынной дороге в Парке, ее спутник перестал подгонять лошадей, взял вожжи в правую руку, а левую закинул за спинку сиденья, чтобы было удобнее «ухаживать» за Зельдой.
        «Ухаживать»? Все эти намеки, вопросы, бормотанье, жадные взгляды, жаркая рука, не смевшая обнять по-настоящему,  - может быть, все это и не следовало считать «ухаживаньем влюбленного»? Ведь ничего определенного, значительного, ничего такого, что выдавало бы его намерения,  - а все же это было «ухаживание», и Зельда это отлично понимала. Всякая другая девушка, не такая красивая и самоуверенная, как Зельда, была бы польщена вниманием этого вылощенного юнца. Но на Зельду это не производило никакого впечатления. Она обожала кататься. Быстрая езда кружила ей голову… А Джеральд Пэйдж? Хм, очень он ей нужен! Она мысленно пожала плечами.
        Тем не менее, раньше, чем он снова взялся за вожжи, чтобы везти ее домой, ему тоже, как доктору Бойльстону, милостиво подставили щеку для поцелуя. А так как он оказался смелее доктора, то поцеловал и уголок рта, и Зельде пришлось резко остановить его заявлением, что она выскочит из коляски и пойдет домой пешком, если он не будет вести себя прилично.
        Но не удовольствие провести тетку и дядю, не встреча и катанье с Джеральдом в его щегольском экипаже на зависть и удивление Гвендолен Кук, мимо которой они промчались, не всеобщее внимание, возбуждаемое ими, не ухаживание Джеральда сделали этот день памятным для Зельды. Самым драгоценным воспоминанием, самым важным эпизодом этого дня было то, что она увидела, проносясь в экипаже по набережной: две фигуры, медленно прохаживавшиеся по песчаному берегу у самой воды - мать и сын, гулявшие рука об руку.

6
        Зельда отложила вечернюю газету и задумчиво посмотрела перед собой. То, что она прочитала, разбудило мысли, целый вихрь мыслей. Это был отчет об очередном концерте кружка любителей музыки. Миссис Кирк тоже выступала, и рецензент с восторгом отзывался об ее игре. Картина за картиной проносились перед погруженной в грезы Зельдой. Она дала волю воображению. Внезапно сладостная трепетная волна захлестнула ее, прокатилась по всему телу, начавшись с кончиков пальцев - она закрыла глаза и судорожно вздохнула.
        На следующий день, в отсутствие дяди и тетки, она позвонила по телефону доктору Бойльстону. Доктор очень обрадовался, узнав ее голос. Зельда объяснила, что ей хотелось бы его видеть, так как у нее есть просьба к нему. Не может ли доктор под каким-нибудь предлогом прийти к ним в один из ближайших дней? И доктор явился в тот же вечер. Зельде удалось переговорить с ним до прихода дяди.
        - Я ужасно одинока, доктор,  - сказала она, просительно глядя ему в лицо своими темными глазами.  - И скучаю целые дни. Дядя все время отсутствует, тетя занята, а в этом старом доме так темно и уныло, что хочется бежать прямо отсюда без оглядки. От меня требуют, чтобы из школы я шла прямо домой, но после того, как просидишь целый день в классе, невозможно же сразу отправляться в эту клетку и снова приниматься за зубрежку! Хочется заняться чем-нибудь иным, повеселее. Мне не дают заводить друзей. Временами мне кажется, что я здесь сойду с ума!
        - Дорогая моя девочка, что за мысли!.. Но, разумеется, это безобразие с их стороны так притеснять вас! А в чем же должна заключаться моя помощь? Скажите - и я сделаю, что могу.
        - Я хочу брать уроки музыки.
        - Музыки?
        - Да. Хочу учиться играть на рояле.
        Доктор казался удивленным. Зельда продолжала атаку. Говорила о тоскливых часах в сумраке и тишине их дома, о том, как необходимо ей какое-нибудь разнообразие и как она любит музыку. В углу «задней гостиной» испокон веков стояло пианино, до клавишей которого никто не дотрагивался.
        - Как будет приятно разбудить это старенькое пианино, подумайте, доктор! Мне до смерти хочется начать поскорее!
        - Хорошо, но я-то что могу сделать, дорогая?
        - Попросите дядю, чтобы он позволил мне брать уроки! Пожалуйста! Уговорите его. И я сделаю для вас все, все, что вы захотите,  - и буду любить вас ужасно, ужасно!
        Он схватил ее за руку, но Зельда вырвалась и исчезла, так как шаги дяди уже слышались в соседней комнате.

7
        Добиться согласия сурового дяди было легче, чем думала Зельда. Должно быть, очень уж красноречивым оказался ее адвокат! Как бы там ни было, дядя сказал жене, что девочка может, если захочет, брать уроки музыки, и, по предложению Зельды, тетя Мэри отправилась к миссис Кирк для переговоров. Но неожиданно потерпела неудачу. Миссис Кирк отказалась обучать мисс Марш. У нее все часы заняты - объяснила она. Тетушка, еще в состоянии раздражения после этого свидания, сообщила ее ответ Зельде, и та пришла в отчаяние. Но по тону тетки она поняла, что обе дамы, по-видимому, остались не очень довольны друг другом. Тетушка умела иногда нестерпимо раздражать людей своим снисходительно-высокомерным тоном. И Зельда, решив взять дело в свои руки, отправилась сама к миссис Кирк.
        Чопорно выпрямившись, крепко сжав губы, учительница музыки бесстрастно слушала мольбы юной посетительницы.
        - Видите ли, миссис Кирк, это для меня единственная возможность и мне бы так хотелось использовать ее! Через год-два я должна буду вернуться в Бэкерсфильд, к отцу.  - Она кратко описала прежнюю свою жизнь и ужасную обстановку, из которой ее извлекла тетка. (Если она и преувеличивала немного, то, ведь, некому было уличить ее.)  - Я готова вернуться туда, когда придет время, и посвятить себя заботам о папе,  - добавила она,  - но мне бы хотелось, пока я здесь, поучиться музыке, тогда я смогу играть и для себя, и для него. Я с детства ужасно любила музыку, миссис Кирк, но у меня не было возможности учиться. Если вы согласитесь давать мне уроки, я буду стараться изо всех сил, буду упражняться и утром, и днем, и вечером. О миссис Кирк, пожалуйста, скажите «да», пожалуйста, не откажите! Вы не пожалеете об этом, вот увидите!
        - Но есть и другие опытные учительницы, мисс Марш. Я охотно рекомендую вам одну из них…
        - Но дядя может не согласиться отпустить меня к другой! Вы не знаете моего дядю, миссис Кирк. Это… это самый суровый, самый ужасный человек на свете, но он слышал вас в последнем концерте «Кружка» и…
        - Это в четверг?
        - Да, в прошлый четверг, и он был в восторге от вашей игры и хвалил вашу технику и туше, а я набралась храбрости и попросила позволить мне брать у вас уроки. Просто чудо, что он согласился. А если он услышит о другой учительнице…
        - Гм… Вы совсем еще не играете?
        - Нет. Но я пытаюсь подбирать разные мотивы. Я так обожаю музыку! Так вы согласны, да? О, благодарю вас, миссис Кирк, благодарю вас!
        - Я могу уделить вам только два часа в неделю, не больше, и то временно, пока не вернется одна из моих учениц.
        - Да, да, делайте, как вам удобно! Вы ужасно добры, миссис Кирк, благодарю вас!
        Зельда поднялась. На миг она решилась отвести глаза от лица хозяйки и испытующе осмотрела комнату, где ее принимали. Уютная, веселая комната. Изящество и домовитость во всем. А на пианино с фотографии в серебряной рамке глядело гладко выбритое приятное лицо со смеющимися глазами. Сердце Зельды странно рванулось при взгляде на эту фотографию.
        Глава третья


1
        С первого же дня Зельда проявила поразительное рвение к занятиям, скорее из желания расположить к себе учительницу, чем из любви к музыке. Миссис Кирк не скрывала своего удовольствия и начала уделять новой ученице больше внимания.
        А для Зельды уже было достаточно и того, что она два раза в неделю бывает в доме Майкла, может смотреть украдкой на милое лицо на фотографии в серебряной рамке. Но главное - она знала, что уроки неизбежно поведут к встречам с Майклом.
        Прошла неделя или больше, пока она, наконец, в первый раз уловила, как ей казалось, его шаги в другой части дома. Услыхала насвистывание, стук захлопнутой двери. В следующий урок она умышленно оставила у миссис Кирк свои ноты и в тот же день, часов в шесть вечера, отправилась за ними. Как она и рассчитывала, дверь открыл Майкл.
        - Я забыла у вас свои ноты.
        - Вы?!  - Он так взволновался, неожиданно увидев ее, что у Зельды радостно задрожало сердце: до этой минуты у нее не было уверенности в чувстве к ней Майкла, а теперь он выдал себя. Он вынес ей ноты, но оба продолжали нерешительно стоять на пороге. Из-за открытой двери мягкий свет лампы врывался в синеву сумерек. Слышно было, как в кухне возилась миссис Кирк.
        - Вы совсем перестали показываться,  - мягко упрекнула Зельда.
        - Я…  - Он запнулся.  - Так вы берете уроки у моей мамы?
        - Да, вот уж несколько недель.
        - А я и не знал. Она не упоминала об этом.
        - Я люблю музыку. А ваша мама - прямо-таки изумительна!
        Он покраснел и смущенно отвернул лицо.
        - О… Да, говорят, она хорошая преподавательница…
        - Спросите ее, какого она мнения о моих успехах.
        Пауза. Оба молчат.
        - Как идут ваши занятия в студии?
        - Да как будто бы хорошо.
        - Вы любите рисовать?
        - Ну, конечно!
        Снова молчание. По улице торопливо сновали прохожие, с шумом проехал автомобиль. Медленно спустилась Зельда со ступенек, медленно прошла к калитке, толкнула ее, шагнула на тротуар.
        Она не сказала ничего, не обернулась. Сердце ее было слишком полно. Она чувствовала волнение Майкла, он чувствовал ее волнение. Какая-то сила неодолимо влекла их друг к другу. Но застенчивость, непонятный страх приковал Майкла к месту, а Зельду заставил молча пройти два ярда, отделявшие ее от ворот, и выйти на улицу. Ноги у нее дрожали, она шла, как во сне.
        - До свидания,  - крикнула она, наконец, скрываясь в быстро сгущавшихся сумерках.
        Часы задумчивости, когда бродишь без цели и смотришь на звезды; часы странных грез, томления, надежд и страха; крепкий молодой сон после дня сладостных терзаний, а на утро - сверкающий, ликующий мир и ясное осознание счастья, какое бывает только в юности. Как чудесно жить на белом свете!
        С сильно бьющимся сердцем отправилась Зельда в следующую пятницу на урок, Но о Майкле ни слуху, ни духу. Снова сомнения, тревожные опасения. Неужели она ошиблась? Возможно ли, что он не думает о ней?
        С тяжестью на душе, она медленно шла домой. Но за углом ее ждал Майкл.
        - Зельда!
        - Ах, это вы!
        Вихрь безудержной, бурной радости, вихрь смутных, но сильных ощущений! Словно какой-то страшный ураган подхватил их обоих и понес, закружил, оглушил! Слова не нужны. Только стыдливые взгляды украдкой, из-под полуопущенных ресниц.
        - Я видел, как вы шли к нам,  - начал Майкл,  - и подумал, что лучше подожду, когда вы будете возвращаться с урока.
        Они пересекли улицу и медленно поднялись на холм, к дому, где жила Зельда. Волнение замкнуло им уста. Так как они шли рядом, руки их соприкоснулись и невольно сплелись. И радость от этого прикосновения была так остра, что у обоих перехватило дыхание.
        Девушка остановилась, не доходя до ворот: было бы неблагоразумно идти дальше вместе. Их легко могли увидеть из окон дома Бэрджессов.
        Долгую минуту они смотрели друг другу в глаза. Лицо юноши просияло улыбкой, и какой-то радостный звук, не то смех, не то счастливый вздох вырвался у него из груди.
        - Майкл!  - В ее глазах было целое море любви.
        - О!  - только и сказал он, и на этот раз его счастливый смех походил скорее на рыдание.
        Они все еще держались за руки. Время было расстаться. Но они не могли оторваться друг от друга. Они смотрели в глаза друг другу, лица у обоих сияли.
        - Никогда я не думала, что так будет!
        - Ты… ты - чудная!
        - Но, Майкл, что же это случилось с нами?
        - Не все ли равно? Ведь хорошо, правда?
        - Но отчего это пришло именно теперь? Ведь мы так давно знакомы!
        - Зельда… Ты - рада, да?
        - Да. Мне кажется, я всегда об этом думала.
        - Ты хочешь сказать - обо мне? Обо мне думала?!
        Она кивнула, серьезно и молча.
        - О… это слишком чудесно! Мне не верится! Не может быть, чтобы ты думала обо мне!
        - Говорю тебе, думала!
        - Зельда! Ведь, все мальчики, я знаю, сходят по тебе с ума!
        - Какие пустяки! Да и что мне за дело до них всех?
        - Ты не дурачишь меня, Зельда? Нет? О боже! Ведь ты бы не стала смеяться надо мною, не правда ли?
        - Не будь глупеньким. Ты отлично знаешь, что я тебя не дурачу.
        - Да, я вижу теперь. Но что же это, Зельда? Я так мучился, так мучился… Отчего?
        - И я тоже. Мне больно… вот здесь… Майкл, милый!
        - Зельда! Ты - самая удивительная и самая красивая из всех девушек на свете! И как ты могла думать о таком, как я? Кому такой нужен?
        - Мне нужен. Ужасно нужен.
        - Я - ничтожество.
        - Тсс, не говори таких вещей! Ты будешь когда-нибудь великим художником.
        - Глупости! Я никогда не смогу стать мастером. Я хожу в студию, чтобы доставить удовольствие маме. Но не будем об этом говорить. Давай поговорим о… о другом. Когда я тебя снова увижу? Скоро ли? О Зельда, сделай, чтобы поскорей! Я не смогу жить, если не буду знать, что скоро увижу тебя.
        - Не знаю, как это устроить. Дядя мне не позволяет выходить по вечерам.
        - А ты не могла бы улизнуть?
        - Боюсь. Если они меня поймают, меня съедят живьем!
        - Но, Зельда, я не могу ждать до завтра!
        - До завтра?!
        - Так неужели ты хотела, чтобы мы и завтра не увиделись?! Я буду ждать тебя у школы после занятий.
        - О, нет, не надо! Все ученики тебя знают, и, если нас увидят вместе, пойдут сплетни.
        - Но как же?..  - В голосе Майкла была настоящая тоска.
        - Ты подожди меня, но не очень близко от школы.
        - А, понимаю! На углу Буш-стрит и Франклин-стрит, ладно?
        - Нет, подальше, где меньше народу. И мы погуляем на Холлидэй-Хилл. До свидания! Ты будешь думать обо мне, Майкл?
        - Зельда, я… я… я люблю тебя. Всем сердцем, всей душой! Каждой жилкой! Я мог бы умереть ради тебя!
        Она крепче сжала его пальцы, все еще переплетенные с ее собственными. Но на миг радостный свет померк в ее глазах, лицо побледнело и стало печально. Усилием воли она стряхнула эту печаль и выпустила руку Майкла.
        - Пора! Тетя удивится, что меня так долго нет.
        - Зельда!
        - Что?
        - Ты вправду любишь меня?
        - Люблю… Боюсь, что слишком сильно.
        - О дорогая, а мне всегда будет казаться, что слишком мало!
        - Какой ты милый, Майкл! А ты, ты любишь меня?
        - Господи, как ты можешь спрашивать? Ведь ты же знаешь!
        - Так до завтра?
        - Да. Я буду ждать на углу Буш-стрит. Ты не опоздаешь, нет?
        - Нет. А теперь мне надо бежать, иначе нас застигнут здесь. Никто ничего не должен знать, понимаешь? Если это откроется, меня тотчас же отошлют к отцу, а твоя мама упадет в обморок от ужаса.
        - Я никому не скажу… Но я не могу отпустить тебя сейчас, Зельда!..
        - Надо!
        - Так скажи еще раз, что любишь меня.
        - Ну, Майкл, не будь же смешным!
        - Скажи!
        - Да ты ведь знаешь…
        - Нет, ты скажи: «Майкл, я тебя люблю».
        - Не могу…
        - Ну, скажи же! Я хочу!
        - Майкл, я люблю тебя… Покойной ночи!
        И она убежала. Промчалась по ступеням и остановилась у двери, ожидая, пока Нора откроет на звонок. Она не обернулась, не кинула взгляда Майклу, хотя знала, что тот стоит там внизу и ждет. В передней, едва Нора ушла, заперев двери, она прислонилась к вешалке, закрыв лицо руками. Боже, отчего так болит сердце? Словно огнем жжет внутри, словно душа с телом расстается! Боже, как избавиться от этой муки?!

2
        В самом центре лучшего квартала города возвышался пустынный песчаный холм, Холлидэй-Хилл. Старый дом, полуразрушенный и брошенный, стоял на самой его вершине, а вокруг дома густо разрослась эвкалиптовая роща. На песчаных дюнах кругом валялись заржавленные дырявые кружки, старые газеты, всякий хлам. Ненадежная полусгнившая деревянная кладка вела снизу, от городских улиц, к необитаемому дому на холме. Жуткое запустение царило в этом месте. В ясные дни сюда приходили няньки с детьми, делали набеги банды мальчишек. Но, когда серый туман поднимался от моря, окутывая растрепанные деревья вокруг пустого дома, скользя длинными прозрачными пальцами по склонам холма, придавая всему жуткие очертания,  - тогда Холлидэй-Хилл не привлекал никого.
        Именно в таком виде нашли его Майкл и Зельда, когда на закате дня пришли сюда, пробираясь рука об руку через песчаные насыпи и кучи мусора. Но им здесь не казалось жутко. Туман ласково укрывал их, опьяненных своим счастьем.

3
        В маленькой оранжерее в углу сада Бэрджессов всегда стоял запах сырой земли. Покатая крыша оранжереи упиралась в заднюю стену соседнего сарая. Внутри вдоль стен тянулись два ряда полок, на которых стояли красные глиняные горшки с растениями. В изобилии росли здесь бегонии, спадали изумрудным каскадом, цепляясь за протянутую от потолка проволоку, вьющиеся растения, а на полу, в больших цементных ящиках, зеленели кружевные аспарагусы.
        В этом уютном местечке хорошо было укрываться в воскресные дни. Садовник по воскресеньям уходил со двора, а, кроме него, сюда никто не заглядывал. В дальнем углу оранжереи стояла заржавленная, железная садовая скамейка. Сильный, одуряющий запах растений смешивался с запахом влажной земли. Было тепло, даже жарко, и цветы благоухали так, что кружилась голова.

4
        В Сан-Франциско прибыла знаменитая певица, и привезенный ею с собой аккомпаниатор неожиданно заболел. Заменять его была приглашена миссис Кирк. И певица пришла в такой восторг от ее игры, что после концерта в городе уговорила миссис Кирк поехать с нею в Лос-Анджелес. Миссис Кирк, скрепя сердце, отменила некоторые уроки и уехала из дому на три дня.
        В «студии» Майкла воцарилась атмосфера интимности и сладкого очарования. Матери не 6ыло, и можно было не опасаться ничьего вторжения. Маленькая хибарка скрипела, как будто жалуясь, и тряслась на шатких своих подпорках при каждом резком движении внутри, но никто этих жалоб не слышал, некому было поинтересоваться, что происходит там. Пестрые картинки на стенах придавали комнате веселый вид, а в отверстие на потолке лился золотыми потоками солнечный свет. Все здесь носило отпечаток личности юного хозяина, и все нравилось Зельде. Они с Майклом провели здесь три счастливых дня, болтая, веселясь, забавляясь тем, что наряжали стоявший в углу манекен в ее пальто и шляпу. Зельда позировала Майклу, и он изумительно похоже нарисовал ее голову углем. В последний день он устроил Зельде «парадный прием»: на колченогом столике было приготовлено мороженое и пирожное, а посредине красовалась большая ваза с душистыми фиалками, сорванными им в саду.
        Счастливые часы, хотя и омраченные первой борьбой с нарождавшейся страстью, неизвестностью впереди, боязнью старших, боязнью самих себя!

5
        - Что же нам делать, Майкл?  - спрашивала Зельда тревожно и грустно.
        - Не знаю…
        - Так дальше продолжаться не может.
        - Не может, нет. Это… это ужасно. Это убьет нас обоих.
        Длинная пауза, оба размышляют, напряженно и хмуро.
        - Я думаю, что нам надо распрощаться,  - сказала Зельда через некоторое время.
        - Ты хочешь сказать - отказаться друг от друга?!
        - Да.
        - Но…
        - Да, я знаю, что ты хочешь сказать…  - устало вздохнула девушка, нежно гладя его руку.
        - Зельда, я не могу согласиться на это!
        Она закрыла глаза и откинула голову на спинку дивана. Голова Майкла лежала на ее плече. От его светлых растрепавшихся волос исходил какой-то особый, его собственный запах.
        - Они высмеяли бы нас,  - сказала она с отчаянием.
        - Мама…  - начал было Майкл.
        - Знаю, знаю… Так что же мы будем делать?  - повторила она с новым взрывом горя.
        Он закрыл лицо руками и вцепился пальцами в волосы. Зельда притянула его голову к себе на колени и стала гладить взъерошенные кудри. Тоска, близкая к отчаянию, наполняла ее сердце. Слезы подступили к глазам, она не удерживала их. Он был ее, ее собственный, дорогой мальчик! Любовь душила ее, томила до боли. Она нежно баюкала в руках эту дорогую голову и низко нагнулась над нею, притягивая Майкла к себе.
        - О Майкл, Майкл, Майкл,  - жалобно бормотала она.
        - Не надо, Зельда… я не могу… не могу…
        Оба встали и прижались друг к другу мокрыми лицами.
        - А не убежать ли нам?  - предложила она.
        Он отвечал только беспомощным взглядом.
        - Или, может быть, прийти к ним,  - продолжала она без капли надежды в душе.  - Сначала к твоей матери, потом к моему дяде…  - Но очевидная нелепость этого проекта заставила ее остановиться.  - Или мне написать отцу?  - Она представила себе полуслепого старика и Мэтиу, суетившуюся в полуразрушенной кухоньке, и снова умолкла.
        Майкл охватил ее руками и крепко прижал к себе. О райское блаженство - быть так любимой и любимой тем, кого любишь сама, любишь так безумно, с таким отчаянием! Волна экстаза захлестнула ее. Но она вырвалась из объятий Майкла, оттолкнула его от себя. Это было больше, чем она могла вынести. Порыв страсти и горя совсем обессилил ее, и она в изнеможении снова упала на диван. Майкл подошел, коснулся ее. Собрав последние силы, она овладела собой и отстранилась.
        - Не надо,  - шепнула она, задыхаясь. Голос ее звучал почти свирепо, зубы были стиснуты, глаза сверкали.

6
        Долгая ночь бессонницы и тоска… Что это он сказал?.. Как твердо он глядел на нее, когда говорил… Неужели он вправду так любит ее?.. Да, в этом она уверена. И это лучше, чем если бы она, как когда-то, страдала одна… Полно, лучше ли? Есть ли что-либо хуже, чем это пугающее ее страстное томление, сжигающее душу и тело?
        - О Майкл, Майкл, Майкл!..
        Она то открывала, то закрывала глаза, стискивала руки, кусала губы, нетерпеливо сбрасывала одеяло, подходила к открытому окну и сжимала виски горячими руками… Внизу, как черное озеро, расстилался сад. Она различала рисовавшиеся на бледном небе ветви ивы, маячившие вдали очертания оранжереи. В последнее их свидание там они с Майклом чуть не попались. Доктор Бойльстон пришел в сад искать ее, они слышали, как он ее звал, но притаились в темном, грязном углу, прильнув друг к другу и дрожа от страха. Зельде казалось, что месяцы прошли с тех пор.
        Что ей делать? Что делать?! Снова и снова все тот же вопрос. Она не могла осуждать Майкла. Осуждать… за что? Да за то, что у него не хватало мужества взять их общую судьбу в свои руки и выступить вдвоем перед целым светом в качестве мужа и жены! Мужа и жены! Как странно представить себя и Майкла в этой роли. Но они должны непременно пожениться. Майкл еще молод для женитьбы,  - семнадцать лет! Он еще мальчик, просто очень выросший мальчик, но, боже мой, как она любит его! Отчего бы ему не найти работу в каком-нибудь городе или деревне, куда она могла бы приехать к нему, когда он будет в состоянии содержать себя и ее? Она не могла осуждать его за то, что он этого не делал. Но, будь она на его месте - о, она бы так поступила, она нашла бы выход, она бы вступила в борьбу с матерью, с теткой, с дядей, с целым светом, если бы понадобилось!

7
        Однажды вечером они сошлись в ее саду. Они уже виделись в тот день, но их больше не удовлетворяло только держать друг друга за руки. Их ненасытные взгляды говорили о жажде объятий и поцелуев.
        После обеда Зельде обыкновенно полагалось готовить уроки у себя в комнате. Однажды вечером, часов в девять, когда она «зубрила» Вергилия, что-то звонко шлепнулось о стекло окна. Она не стала дожидаться нового сигнала. Вмиг потушила газ и подняла окошко. Внизу, в саду, виднелась фигура Майкла.
        - Майкл!
        - Тсс! Все в порядке?
        - Да. Они не услышат, если ты не будешь говорить слишком громко.
        - Я не мог удержаться, чтобы не прийти!
        - Ты - прелесть! А как же мама?
        - О, я ей сказал, что иду в гости к товарищу. Она поверила… Ты не можешь сойти сюда?
        - Боюсь. Хонг каждый вечер уходит в китайский квартал и уносит с собой ключ от черного хода, а если я пойду через парадный, меня поймают.
        - Мне бы хоть на минутку повидать тебя!
        - А мне - тебя! Так хочется!
        - Ты любишь меня, Зельда?
        - Тсс!
        - Да? Скажи!..
        - Ах, Майкл!
        - Я не могу ни о чем больше думать, только о тебе. И в школе я постоянно рисую на всем твои портреты.
        - Ну, вот! Кто-нибудь увидит,  - и тогда все узнают нашу тайну!
        - Не бойся: я очень осторожен. Но неужели это всегда должно оставаться тайной?
        - Ты сам знаешь…
        - Я хочу тебя видеть. Нельзя ли проникнуть к тебе? Я уверен, что сумею забраться на этот выступ. А что под твоим окном?
        - Комната Хонга. А прямо под ней - крыша прачечной.
        - Хонга нет дома, ты сказала? Так я… попробую…
        - Нет, нет, я боюсь. Нас услышат… Постой! У меня идея!  - Она, казалось, колеблется.
        - Скажи же, что ты придумала,  - настаивал Майкл.
        За окном царило молчание. Потом снова послышался шепот: - «Погоди!»
        Она живо скользнула в ванную, смежную с ее комнатой. Сюда никто, кроме нее, не входил. Здесь стояла переносная лестница вышиной футов в пятнадцать, по которой взбирались на чердак. Лестница была громоздкая, но не тяжелая.
        Зельда ухватила ее обеими руками, сдвинула с подпорок, прислонила к стене. Затем, удостоверившись, что площадка пуста, она крадучись протащила лестницу через одну дверь, другую и, наконец, спустила ее из окна на крышу прачечной.
        - Я подымусь к тебе!
        - Нет,  - приказала Зельда.  - Не смей! Я сама спущусь.
        Майкл подхватил ее на руки, когда она прыгнула с крыши низенького строения. И в ту же минуту они очутились в объятиях друг друга.
        Первое их ночное свидание. Потом этих свиданий было множество. Они только ими и жили. Майкл сказал матери, что у него теперь сверх дневных еще вечерние занятия у профессора Вилльямса, по классу анатомии. Это Зельда придумала. И миссис Кирк поверила. Ей было грустно лишаться общества сына на два-три вечера в неделю, но, ведь он учился, чтобы стать художником,  - а она бредила искусством. Приходилось мириться с этим.
        Ни разу за все время, что Зельда жила здесь, ни дядя, ни тетка не заглядывали в ее комнату вечером после того, как она, простившись, уходила к себе. И можно было рассчитывать, что ее путешествия в саду останутся незамеченными.
        Любовь… Страсть… Юные сердца, бьющиеся в унисон… Юные тела, трепещущие в объятьи.
        «Нет, этого не надо…  - боролась с собою Зельда.  - Майкл еще мальчик. Ответственность падет на меня.»
        Но во время этих свиданий ее решимость ослабевала, она изнемогала от любви.
        И неизбежное произошло. Там, под ивой.
        Она думала до этого, что больше любить нельзя. Но теперь она любила его еще в тысячу раз сильнее.
        Снова борьба с собой. Ведь это - Безумие! Страх ее снедал. Этот путь грозил гибелью их любви. Теперь она скорее чем прежде рисковала потерять Майкла. Она не должна, не должна больше поддаваться! Но, когда с этим твердым решением она приходила на свидание, сила, над которой она была не властна, вливала истому в ее руки и ноги, толкала в ожидавшие ее объятья, заставляла идти за Майклом по темной улице крадучись, пробираться по узенькой дорожке между его домом и забором в уютный мрак его «студии». Миссис Кирк ничего не подозревала. Она была уверена, что сын, приходя с вечерних занятий в школе, сразу ложится спать.
        Глава четвертая


1
        Прошло три месяца, и вдруг Зельда получила из Бэкерсфильда известие о смерти отца. Смерть эта немного опечалила ее, но она была далека от того, чтобы горевать по-настоящему. С тех пор, как она переехала к дяде, она ничего не слышала ни об отце, ни о Мэтии. На ее редкие письма не было ответа. О смерти старого Джо телеграфировал столяр-шотландец, много лет живший по соседству с «Гастрономическим Отелем». Зельда с теткой поехали на похороны. Унылое зрелище! Больше всего запомнилась Зельде плачущая толстая Мэтиа, окутанная густой черной вуалью, ехавшая за катафалком в телеге.
        По завещанию отца Зельде досталось несколько сот долларов и она пожелала передать их этой женщине, которая заботилась о беспомощном, полуслепом старике все последние годы. Но дядя Кейлеб флегматично возразил: «нет!» По возвращении в Сан-Франциско он вдруг проявил усиленный интерес к вопросу об ее средствах и образовании. Было очевидно, что завещание его разочаровало. Он заявил Зельде весьма определенно, что, так как наследство ее оказалось совсем невелико, ей следует немедленно начать готовиться к тому, чтобы самой содержать себя. Он не намерен больше опекать ее. Дядя заставил ее бросить школу и поступить на курсы бухгалтерии и стенографии.
        Зельда и раньше чувствовала, что она не вполне желанная гостья в этом доме. Теперь же ее присутствие только терпели. Тетка посматривала на нее огорченно и озабоченно, словно считая в чем-то виноватой. Зельда всей душой жаждала уйти отсюда. Она решительно накинулась на занятия бухгалтерией, стремясь поскорее стать независимой. Она уже видела себя достигшей успеха, обеспеченной материально, в маленькой квартире, где она будет распоряжаться, как хозяйка; видела, как приходит к ней Майкл. Может быть, они поженятся. Во всяком случае они освободятся от надзора его эгоистической, требовательной матери, и ее, Зельды, холодных деспотов-родственников, и соединятся открыто. Улыбаясь во все лицо, Майкл соглашался, что это «блестящая идея». Однако он огорчал ее тем, что не любил заглядывать в будущее, не беспокоился о завтрашнем дне, живя только настоящим. А Зельда предвидела, что, если не предпринять что-нибудь сейчас, то дело может кончиться для них печально. Ее не удовлетворяло то, что было между ними. Она слишком любила Майкла. Он тоже любил ее, она не сомневалась в этом и ей как будто не в чем было
упрекнуть его. Но ей не нравились его легкомысленный оптимизм, его детская вера, что все уладится к общему удовлетворению: они с Зельдой будут принадлежать друг другу, мама будет довольна, родные Зельды благословят их, и все заживут в идиллической любви и согласии. Он не хотел тревожиться. Зельда тревожилась за двоих.
        Но любовь к Майклу, мысль о нем, воспоминание о их последнем свидании, трепетное ожидание новой встречи наполняли ее жизнь и заслоняли все: тяжелую атмосферу в доме дяди, чуждую обстановку курсов, грубость новых коллег, гораздо старше ее и в большинстве своем принадлежавших к совсем другому кругу, чем Зельда… Она ничего не замечала, и для нее было полнейшей неожиданностью, когда однажды тетушка открыла комнатку, где хранились платья Зельды, собрала все в узел и ушла, унося его с собой. Потом, воротясь, забрала обувь и шляпы. Оставила только ночной чепчик и капот. Зельда поняла, что все открылось и ее перевели на положение заключенной, пока не будет решено, как с ней поступить. Нора молча приносила еду на подносе. Три дня Зельда не видела никого, кроме горничной.
        Одиночество, беспомощность и беспокойство, растущее с каждым часом, были уже сами по себе наказанием, и суровый дядя был бы доволен, если бы знал, как тяжело это повлияло на племянницу. Сердце у нее болело; она тосковала по Майклу, но не было возможности послать ему хоть одно словечко, рассказать, как она рвется к нему, как заняты им все ее мысли. Несомненно, его мать так же сурово обошлась с ним, как дядя и тетка с ней, с Зельдой. Их хотят разлучить. Кого же из них отошлют отсюда? Майкла?.. Нет, скорее ее… Но куда?
        Наутро четвертого дня у ее двери послышались тяжелые шаги дяди Кейлеба. Он отпер дверь. Как ненавистны были Зельде его угрюмое лицо и эта черная борода мормона! Она боялась его, как и тетя Мэри, и Нора. А ему нравилось внушать трепет. Вот и сейчас он, стоя в ногах кровати, с явным удовлетворением изучал ее испуганное лицо. Потом потекли короткие, ужасные фразы, каждая ранила, как пуля. Он говорил о ней, об ее испорченности, бесчестности. Он употреблял выражения, как кнутом, хлеставшие Зельду. С презрением отзывался об ее отце, утверждая, что ничего другого нельзя было ожидать от дочери такого беспутного субъекта, Завтра утром - заявил он Зельде - он отвезет ее в приют Св. Катерины, исправительное заведение для падших девушек, и там ее запрут на три месяца. Он бы держал ее там дольше, но через три месяца ей минет восемнадцать лет, она будет совершеннолетней, а закон, к сожалению, не разрешает запирать совершеннолетних. После этого ей нечего рассчитывать на помощь, пускай устраивается, как знает. Он и его жена отказываются от нее навсегда.
        Но Зельда вовсе не была намерена позволить поместить себя в заведение Св. Катерины. Разом исчезли сомнения, нерешительность, угнетавшие ее эти три дня. После ухода дяди она вскочила на ноги и заметалась по комнате, мысли неслись стремительно, одна за другой.
        …Запереть ее насильно? Послать ее в исправительный приют?.. Если бы она знала… Она бы убежала в первый же день, в - платье или без платья, все равно!.. Есть лестница и окно! Но… Она убежит, а потом что? Они вернут ее обратно, найдут, где бы она ни спряталась. Нет. Надо придумать другое. Надо уйти туда, где ее никто не отыщет. Уехать? У нее нет денег. Нужно, чтобы кто-нибудь, кому она может довериться, пришел ей на помощь…
        Дождь стучал в окно весь день. Из сада доносился запах мокрой травы и земли. В четыре часа Хонг снес с чердака чемодан Зельды, и тетя Мэри пришла укладывать его. Появились снова все платья. Когда вещи Зельды были уложены, тетка заперла чемодан и унесла ключ. Пока она занималась укладкой, Зельда смотрела на нее с каким-то удивлением, словно впервые видела эту женщину. Ни следа какого-нибудь чувства к тетке не осталось в ее душе.
        Когда наступил час обеда, Зельда уже была совсем спокойна. Она сама удивилась этому. Выждав несколько минут, она на цыпочках пробралась на лестницу и, перегнувшись через перила, прислушалась. Снизу доносились голоса дяди и тетки, звяканье ножей и посуды. Тогда она спокойно вошла в гардеробную тети Мэри, взяла ее ботинки, старую юбку, жакетку и шляпу. Не забыла даже захватить зонтик. И все это спрятала в своей комнате. Через час Нора пришла убрать тарелки. В десять часов дядя и тетка поднялись по лестнице и прошли в свои спальни. Тишина наконец воцарилась в доме. Зельда перетащила и приладила лестницу, оделась в платье тетки и в последний раз проделала путешествие из окна вниз, в зияющий мрак сада.
        Но сегодня там не было Майкла, некому было подхватить ее на руки, когда она прыгнула с выступа окна Хонга. Крадучись, побежала она сквозь мрак и дождь по дорожке, миновала пруд и изгородь, где росли фуксии, отперла калитку и вышла на улицу. Еще несколько минут - и она остановилась перед домиком с закрытыми ставнями, где жил Майкл. Он и его мать уже, вероятно, спали. Было около полуночи. Она помедлила здесь минуту-другую, ухватившись руками за колья забора и глядя на закрытые темные окна. У нее мелькнула мысль взглянуть в последний раз на «студию», но она отогнала ее.
        Она не пошла в аптеку Валь-Шмидта, там ее знали. Надо найти другое место, откуда можно позвонить. Большая часть лавок была уже закрыта. Она надеялась застать открытой кондитерскую Робертса, но опоздала на несколько минут. Все было заперто. Улицы пустынны. Но, когда Зельда дошла до Кэрни-стрит, ей стали попадаться навстречу какие-то подозрительные субъекты с поднятыми воротниками, сардонически поглядывавшие на нее из-под полей шляп. С ней заговаривали, но она молча спешила мимо. Юбка тетушки была чересчур длинна, и она подколола ее булавками, но теперь одна из этих булавок выпала, и юбка волочилась за ней, намокшая, забрызганная грязью. Шляпа съехала и сидела на голове как-то странно. Швейцар отеля, к которому она обратилась с вопросом, как пройти к доктору Бойльстону, с любопытством оглядел ее. Голос ее обрывался от смущения, пришлось дважды повторить имя доктора прежде, чем швейцар понял, в чем дело.
        Глава пятая


1
        Дом Фуллера находился на Маркет-стрит. Это был темный старый дом, сверху донизу занятый конторами адвокатов, врачебными кабинетами, транспортными и страховыми конторами. С шумом и грохотом летал вверх и вниз лифт, громко скрипели деревянные полы в передних, дребезжала стеклянная входная дверь. На широкой лестнице не было ковра, все вокруг было голо и мрачно. Жилых квартир здесь не было.
        Днем Зельда не очень обращала внимание на это, но ночью, когда доктора не было рядом, она все время думала о том, что она одна-одинешенька в этой пугавшей ее огромной каменной коробке, где гулко перекатывается эхо. Привратник дежурил внизу только до двенадцати, потом скрывался куда-то в свою нору, а до этого ровно в шесть часов вечера появлялись женщины, убиравшие конторы, и часто запах пыли и мокрой швабры проникал в убежище Зельды. Около десяти уборщицы кончали и уходили - и наступала тишина, прерываемая лишь иногда внезапным выстрелом - громким стуком захлопнутой двери, торопливо удаляющимися шагами. Зельда часто просыпалась от странных звуков, гулко раздававшихся в мертвой тишине пустого дома. Она старалась побороть страх. Ее дверь запиралась при помощи тяжелого болта и какого-то специального замка, который доктор принес и приладил сам. Он снабдил Зельду маленьким револьвером, и она была уверена, что сумеет пустить его в ход, если понадобится. Доктор неоднократно доказывал ей - и с каждым разом все более убедительно - что для нее безопаснее укрыться в этом мрачном доме с его пустеющими к
вечеру конторами, чем в людной гостинице. Но все же по ночам здесь бывало жутко. В ту дождливую декабрьскую ночь, когда она убежала из дома дяди, доктор сразу привез ее сюда - тут они могли переговорить, никем не замеченные. Четыре маленькие комнатки его консультации, где пахло эфиром и йодоформом и стояли стеклянные шкафы с блестящими инструментами, показались тогда Зельде надежнейшим приютом,  - и она, наконец, дала волю своему отчаянию. Доктор Бойльстон ждал терпеливо и молча, понимая, что ей надо выплакаться.
        С той ночи все шло как-то автоматически. Доктор, как она и ожидала, проявил доброту, деликатность и участие. Он устроил ей постель на кожаном диване в приемной, достал одеяло, старое пальто, подушку и обещал прийти рано утром, чтобы обсудить положение и решить, что делать дальше. Он заверил ее, что ничего не скажет дяде и ни за что не допустит увезти ее в заведение Св. Катерины.
        - Дорогой мой калифорнийский цветочек, сказал он,  - вы в беде вспомнили обо мне, старом хрыче, и пришли за помощью, и я был бы последним из негодяев, если бы выдал вас!
        Доктор сдержал слово и часто смешил Зельду, рассказывая ей, как он с невинным видом приставал к дяде и тетке с расспросами, не напали ли они на след беглянки, не получили ли известия от нее. Старый Бэрджесс, в конце концов, попросил его не говорить с ним больше о племяннице.
        По утрам доктор являлся с булками, яйцами и всем прочим и принимался готовить завтрак на Вунзеновской горелке, и оба они хохотали, когда дело не шло на лад.
        - Не вижу причин, почему бы вам не оставаться здесь, Зельда. Это - последнее место во всем мире, где они стали бы вас искать.
        - А я думала ехать в Бэйкерсфилд,  - сказала она нерешительно.
        - Что вы там будете делать? Вас все знают, тотчас донесут дяде, и он пошлет за вами. Кейлеб - человек настойчивый. Он не успокоится, пока не найдет вас и не водворит в приют Св. Катерины. Я его хорошо знаю. Останьтесь здесь хотя бы на несколько дней, пока вас перестанут искать. Я доставлю вам сюда книги, все, что нужно, устрою, чтобы нам можно было обедать вместе. Они ни за что не догадаются, где вы.
        Зельда слушала, хмурясь, крепко сжимая руки. В эти минуты она так остро ощущала свою беспомощность и заброшенность.
        - Я бы хотела…  - начала она.
        - Да?
        - Доктор Бойльстон,  - продолжала она порывисто,  - вы были так добры ко мне, изумительно добры. Не окажете ли вы мне еще одну услугу?
        Он ждал, вопросительно глядя на нее.
        - Не перешлете ли вы весточку от меня Майклу Кирку?
        Он поджал губы и энергично покачал головой.
        - Вам хочется, чтобы открыли ваше убежище? Я делаю, что могу, чтобы вызволить вас, Зельда, а вы хотите все испортить! Лучше бы вы вообще с этим делом покончили, право!
        - Вы представления не имеете, как я люблю его, доктор!
        - Он, кажется, гораздо моложе вас?
        - Только на один год.
        - А выглядит совсем мальчиком!
        - Я хочу, я должна с ним увидеться!
        - Ладно, ладно!  - успокоительно промолвил ее собеседник.  - Все это со временем устроится. Но я бы вам советовал пока не писать и не встречаться с ним. Может обнаружиться, где вы прячетесь, и у меня тогда возникнет куча неприятностей. Вам надо продержаться как-нибудь только три месяца, а там вы станете совершеннолетней, и они ничего не смогут вам сделать.

2
        «Что за печальные, и вместе с тем занятные и полные событий три месяца!» - думала Зельда в один из мартовских дней, стоя у окна и глядя сквозь кружево занавесей на шумную и многолюдную Маркет-стрит. Трудно было теперь понять, как все это вышло, трудно проследить все те незначительные события, что день за днем подготовляли ее новое положение.
        Доктор позаботился, чтобы ей было уютно, чтобы она ни в чем не нуждалась во время своего заточения. Они обедали вместе в маленькой лаборатории, как добрые товарищи, болтали и смеялись. Выходить Зельда не решалась. В течение первых десяти дней она видела только доктора и уборщицу, приходившую по вечерам на один час. Каждый день доктор приносил ей какой-нибудь маленький подарок и в конце концов она просто снабдила его списком разных необходимых ей принадлежностей туалета. Но время шло - и это сиденье взаперти начало ужасно тяготить Зельду. Доктор Бойльстон принимал в консультации от двух до шести. Частенько пациенты являлись в семь и позже. По утрам, до двенадцати, он ездил по больным, а Зельда оставалась полной хозяйкой и могла расхаживать по всем комнатам, сколько захочется. Потом они весело готовили завтрак в лаборатории, а с первым звонком у двери Зельда пряталась в задней комнате до вечера, пока не уйдет последний пациент. Читала, шила, пока не устанет,  - или раздумывала о своем положении, лежа на диване. Из кабинета сюда доносилось каждое слово доктора и пациентов. Жуткие то бывали диалоги,
жуткие подробности узнавала Зельда! Иногда доносились стоны, крики, потом вздох облегчения и всхлипывание: «о, благодарю, благодарю вас, доктор!» Зельда затыкала уши пальцами, даже плакала иногда, и порою ей казалось, что она не выдержит дольше ни одного дня в этой консультации. Лучше убежать, рискуя снова попасть в ненавистный ей дом дяди, лучше даже приют Св. Катерины, чем эта тюрьма!.. Перед глазами ее неотступно стоял Майкл с его милым улыбающимся лицом и веселыми искорками в глазах. Что с ним сделали?.. Не думает ли он, что она его забыла?
        Бойльстон скоро обратил внимание на ее бледность и нервность и всполошился. Его цветочек скучает в заточении! Он стал еще чаще приносить подарки и лакомства. Наконец, в один прекрасный день принес густую синюю вуаль с широкой каймой, хорошо скрывающую лицо, и повез Зельду обедать в мало посещаемый ресторан, а оттуда на концерт. Это положило начало ряду вылазок. Доктор повел ее в один магазин, открытый по вечерам, и купил ей прелестное платье, строгий костюм для гулянья и шляпу к нему. Ездили они и к морю. Зельде нравилось наблюдать все вокруг сквозь синюю дымку вуали. Изредка доктору приходилось раскланиваться со знакомыми, но его спутницу никто не узнавал.
        Так они развлекались по вечерам. Дни же становились Зельде все более нестерпимы. Детали человеческих болезней, интимные тайны, сообщаемые пациентами доктору в уверенности, что их никто, кроме него, не слышит, все более и более нервировали ее. Она и не подозревала, что в жизни есть столько гадостей и ужасов. Бэкерсфильд с его пороками и беззаконием был Сионом в сравнении с Содомом и Гоморрой, откуда являлись отвратительные, пораженные болезнями люди за помощью к доктору Бойльстону. Однажды какое-то особенно омерзительное сообщение перевернуло всю душу Зельды. Больше она не могла выносить это. В тот же вечер, по уходе последнего больного, она объявила доктору, что хочет уйти.
        - Но, деточка, отчего же вы мне раньше не сказали? Конечно, я понимаю, что вам невмоготу сидеть под замком и слушать все эти гадости!
        - Не понимаю, как вы можете выносить это, доктор?
        - Но я этим кормлюсь, дорогая!
        - Мне придется вернуться к дяде Кейлебу…
        - Глупости! Ничего подобного вы не сделаете. Терпели же вы целых три недели - потерпите еще столько же месяцев - а потом вы будете свободны, как ветер!
        - Я не в состоянии больше торчать тут даже и одного дня! Не могли бы вы отыскать для меня пансионат? Когда я еще была маленькой девочкой, я жила у миссис Хэджерти на Шотуэлль-стрит.
        - Вы хотите, чтобы все тотчас заподозрили что-то неладное, увидев такую хорошенькую девушку и в вашем возрасте одну в пансионате? Чтобы толки дошли до полиции?
        - Полиции?!
        - Ну, да! Дядя известил полицию о вашем бегстве и обещал вознаграждение тому, кто сообщит что-нибудь о вас.
        - О господи!
        - Тревожиться вам нечего, мы с вами ловко их провели. Теперь придумаем выход, который бы вас устроил. Что до меня, то я буду вполне удовлетворен, если за это время вы немножко полюбите старого хрыча Бойльстона.
        - Вы же знаете, доктор, как я вам благодарна за все, что вы сделали…
        - Правда?
        - Ну, конечно! Вы это отлично видите!
        - Нет, не вижу. Вы никогда не бываете ласковы ко мне, никогда меня не поцелуете…
        - Может быть, когда я снова приду в себя…
        - Да, вы много пережили, бедняжка!
        - И потом, доктор, вы знаете, ведь… Майкл…
        Лицо доктора омрачилось.
        - Не особенно хорошо с вашей стороны продолжать думать об этом юном нахале!..  - Он проговорил это чуточку резко.
        Наступило натянутое молчание.
        - Ну, что же, я подожду,  - объявил, наконец, доктор, видимо, уже не раз размышлявший об их взаимоотношениях.
        - А теперь давайте подумаем, как быть с квартирой для вас,  - переменил он тон.  - Конечно, вы не можете долго оставаться в этой коробке. Надо будет подыскать что-нибудь более подходящее.
        В тот же день, вечером, он сообщил ей свой план.
        - Еще одна ночь здесь,  - он нежно погладил ее по плечу,  - а завтра вы можете перебраться в свое собственное жилище.
        Оказалось, что он снял для Зельды смежную с его консультацией квартирку, уже с месяц пустовавшую. В квартирке было больше приспособлений для хозяйства, чем в Бойльстоновской. И она даже соединялась дверью с этой последней.
        Наутро доктор и Зельда под своей вуалью отправились закупать все, что нужно, от коврика у двери до чайной ложки. Вечером он добыл ключ и повел Зельду осматривать новое ее жилище.
        - Вот тут вы можете устроить спальню, а здесь - мы будем обедать вместе, если вы пожелаете и впредь обедать со мной.  - Он многозначительно улыбнулся.
        Он стал рисовать в радужных красках жизнь, которую она будет вести в новой квартире, в полной безопасности от преследований дяди. Первый раз за все три недели у Зельды стало легко на душе.
        - Все это будет ваше, ваш собственный угол,  - говорил доктор.
        - Собственный угол!  - повторила она с восторгом.
        Промелькнули в памяти чердак, чулан в подвале, оранжерея, местечко меж ветвей ивы… Все места, где она пыталась создать себе этот «свой угол».
        - И мне можно будет завести щенка или кошку, чтобы не было скучно?  - спросила она со счастливым смехом.
        Доктор утвердительно кивнул и ласково поглядел на нее.
        - Вы очень добры ко мне,  - промолвила Зельда, и губы у ней задрожали.
        - Зельда, да для меня это самая большая радость, какую я когда-либо имел в жизни!  - сказал внезапно охрипшим голосом Бойльстон и обнял ее.
        В порыве признательности она припала головой к его плечу.
        - Зельда, девочка моя маленькая, мой цветочек!  - прошептал он.  - Так вы немножко любите старого Бойльстона, да?
        - Вы - такой добрый…
        - И мне можно будет когда-нибудь поцеловать вас, да?
        Глаза его сквозь стекла очков ярко сверкали, губы кривились от волнения. Он был до трогательности похож на голодного мальчика, и Зельда не могла отказать ему в поцелуе.
        - Ах, Зельда, Зельда!  - вскрикнул он, когда она высвободилась.  - Вы не знаете, как я вас люблю. Вы - изумительная девушка!
        На следующий день они снова отправились в поход по магазинам. Хорошенькая, крытая плюшем мебель для нового жилища, широкая кровать, одеяло, газовая печка, посуда, белье, зеркало, тысяча мелочей и, наконец, белый пушистый шарик, величиной с два кулака Зельды, с розовым носиком, розовым язычком и розовыми ушками, окрещенный «Джинджером».
        - Ах ты, прелесть, прелесть!  - шептала в пушистое ушко Зельда, подымая котенка к лицу и любуясь им.  - Что бы я стала делать без тебя? Ты - мой единственный товарищ.
        Ночью Джинджер спал на ее постели, свернувшись в клубочек, так что виднелся только розовый носик. А она зарывалась лицом в его белую шерсть и шептала: «Майкл!» И горячие слезы жгли ей щеки и капали на подушку.
        Первые дни прошли в хлопотах. Понемногу все было расставлено, прилажено, и наступил день, когда она объявила Бойльстону, что она уже совсем устроилась и надо отпраздновать новоселье. Зельда - дочь повара - стряпала прекрасно и приготовила пир на славу. У них с доктором вошло в обычай завтракать и обедать вместе. Зельда, стараясь угодить ему, проявляла чудеса кулинарной изобретательности. Доктор, разумеется, рассыпался в похвалах и, в свою очередь, баловал ее, принося постоянно сласти, вино, сыр и разные подарки - книгу, пару шелковых чулок, браслет. Каждую неделю Зельда находила на своем столе двадцать долларов. Она теперь, здороваясь и прощаясь, постоянно целовала доктора. Ее трогало смиренное обожание, которое она читала в его глазах. «Он такой простодушный и славный малый»,  - думала она.
        «Принцесса в башне» - называл он Зельду.
        Она жила одна в огромном доме, и о ее существовании здесь знала только старуха Гоббс, приходившая убирать консультацию. Но миссис Гоббс была воплощенная скромность и преданность, и ее нечего было опасаться.
        «Принцесса, заточенная в башню»… Это так романтично… Но в этом было щемящее душу одиночество… Глядя сквозь занавески на шумную, людную Маркет-стрит, Зельда воображала себя несчастной принцессой у окна тюремной башни. Жизнь - разочарование, жизнь - пуста и бесплодна. Такова, по крайней мере, ее жизнь. Она была узницей, находилась в зависимости от чужого человека. Этот человек, если она его чем-нибудь обидит, может выбросить ее на улицу. Следовало быть с ним любезной и милой.

3
        В тот мартовский день Зельда в первый раз хладнокровно и трезво посмотрела в глаза будущему. Все эти три месяца она жила без цели, с одним только желанием: поскорее бы проходили дни. Майкл занимал все ее мысли, наболевшее сердце рвалось к нему, тосковало по его голосу, прикосновениям, по его любящим объятиям. Она больше не смела надеяться на то, что они снова соединятся. Все обстоятельства были против этого, но главной помехой был сам Майкл. Она знала его. Знала, что, как ни любит он ее, все же он не решится пойти против матери, а миссис Кирк уж постарается внушить ему презрение к девушке, которую выгнали ее собственные родные. Майкл для нее потерян. Он уже - прошлое. А сердце не перестает мучительно тосковать о нем… Теперь она связана с Бойльстоном, связана благодарностью, связана всем, что тот делает для нее, и той тысячью обыденных вещей, что они каждый день переживают вместе. Зельда выпрямилась и судорожно стиснула маленькие руки. Ей внезапно стало ясно, как крепко и окончательно она связана с доктором.
        «Ну, и что такого, что она с ним связана! Он ей нравится. Он - простой, славный малый.»
        Но эта неопределенно-одобрительная характеристика не помогла делу: будущее оставалось все таким же неясным. Мысль о докторе, как любовнике, была отвратительна Зельде. Но она была ему признательна и искренне хотела чем-нибудь отплатить за его доброту.
        За ее спиной скрипнула дверь. Это Бойльстон пришел из своей консультации. Теперь входя, он никогда не стучал. Зельда отметила это про себя: еще один признак их все растущей близости.
        Доктор был в превосходном настроении и весело потирал руки. От него слегка пахло карболкой.
        - Ну-с, как поживает мой цветочек? Я выпроводил последнего больного и имею сильное желание запереть дверь и потушить свет, чтобы меня сегодня больше не беспокоили.
        Он подошел к окну и обнял Зельду одной рукой. Она внутренне съежилась от этого прикосновения, но не отодвинулась. Стетоскоп, забытый доктором и висевший на шнурке, больно надавил ей на щеку, когда доктор прижал к груди ее голову. Запах карболки вызывал тошноту. Черный сюртук доктора, помятые складки белой сорочки, его светло-синий галстук, все подробности его костюма как-то особенно навязчиво сегодня вошли в сознание Зельды. Она подняла глаза и увидела как будто в первый раз его широкие красные губы и влажный блеск зубов, так как он улыбался ей. Она невольно отстранилась и отвернулась к окну, пытаясь скрыть отвращение. На минуту показалось, что это - какой-то новый, незнакомый мужчина. Она слышала, что он за ее спиной тяжело опустился в кресло, и несколько минут продолжала стоять у окна, не оборачиваясь. Кресло было его, вся квартира была его, все, включая и ее, Зельду, принадлежало ему. Чувство неприязни и усталости охватило ее. Мысли путались. Джинджер - вот кто ее неотъемлемая собственность! Она обернулась, чтобы посмотреть, где котенок… Бойльстон сидел в кресле, согнувшись, опустив голову на
грудь. Зельда вгляделась - жалость проснулась в ней. Она подошла и ласково провела рукой по его волосам, но он не шевельнулся. В следующее мгновение она взяла обеими руками его большую руку и присела подле него на ручке кресла.
        - Вы очень добры, доктор. И я так ценю эту вашу доброту ко мне.
        Тот хмуро покачал головой.
        - Ах, не благодарность мне нужна! Я хочу большего.
        - Я даю вам все, что могу…
        - Гм!  - буркнул он и наступила многозначительная пауза.
        - Да ну же, не надо!  - нетерпеливо начала Зельда.  - Я не люблю, когда вы хмуритесь и смотрите недовольно.
        Она нагнулась и поцеловала доктора, и в тот же миг он обнял ее, стараясь заглянуть в лицо. Зельда слышала, как сильно билось его сердце.
        - Господи, до чего я люблю вас!  - сказал он страстно.  - И отчего вы не можете полюбить меня?
        - А что мы будем делать сегодня вечером?  - торопливо переменила она разговор, освобождаясь от его объятий. Поправляя волосы, она увидела в зеркале, что он следит за ней.
        - Поедем к Тортони или будем обедать здесь? Пойду, взгляну, что у меня есть в кладовой.  - И она выскользнула из комнаты.
        Когда она через пять минут воротилась, Бойльстон сидел в трагически-некрасивой позе, уронив голову на руки, с болтающимся на цепочке пенсне и нелепо торчащим над ухом стетоскопом. Зельда встала на колени у кресла и, отведя его руки от лица, увидела то, что ожидала: мокрые глаза и щеки.
        - Доктор!
        - Это ничего, Зельда, не обращайте внимания.
        - Но…
        - Я старый дурак, вот и все!
        - Не говорите так!
        - Я стар, стар, стар, Зельда,  - стар для такой, как вы!
        Она погладила его руку.
        - Вы любите этого котенка?  - спросил он, указывая на белый клубочек на постели.
        - Люблю, конечно. Вы мне подарили его: я люблю вас обоих.
        - А не появлялось у вас никогда желания, чтобы, когда вы гладите и ласкаете его, этот ваш любимец тоже стал ласкаться к вам, чтобы он научился любить вас так, как вы его любите?
        Зельда не отвечала. Сидя у его ног, она глядела в его угреватое лицо с мокрыми слипшимися ресницами,  - и снова жалость затопила ей сердце.
        - Но, ведь, я люблю вас,  - сказала она тихо.
        - Не так, не так, как я хотел бы! Вы это знаете.
        Минута молчания. Затем девушка поднялась и прильнула к нему, покоряясь его крепкому объятию, его жадным, горячим поцелуям.
        Через несколько минут он сидел на диване в соседней комнате и с довольным видом наблюдал, как Зельда суетилась, накрывая стол к обеду. Куда бы она ни пошла, что бы ни делала, она чувствовала на себе его влюбленный взгляд. И ей это не было неприятно.

4
        - Покойной ночи, Зельда.
        - Покойной ночи, доктор.
        - Отчего бы вам не называть меня «Ральф»?
        - Я всегда и в мыслях называю вас «доктор».
        - А вы не могли бы попробовать?..
        - Я попробую… Не знаю… Это будет так непривычно.
        Он улыбнулся и привлек ее к себе.
        - Нам было чудесно сегодня вечером, правда? Ты счастлива, цветочек?
        Она поежилась, отвечая несколько принужденной улыбкой.
        - А я так счастлив, благодаря тебе,  - продолжал доктор.  - Я весь день ни о чем не в состоянии думать - только о тебе и о том, чем бы тебя порадовать.
        - И вы всегда умеете это сделать.
        - Зельда!  - Она позволила ему снова обнять себя, и, прильнув головой к его груди, слышала, как бьется его сердце.
        - Лучше бы вы уже шли домой!
        - Но придет время, когда мне не надо будет уходить отсюда, правда?
        Она покачала головой.
        - В один прекрасный вечер ты скажешь: «да»!  - настаивал он.
        Но она все отрицательно качала головой.
        - Ну, покойной ночи, дорогая.
        - До свидания.
        - Ты все-таки любишь меня немножко?
        - Немножко…
        - И когда-нибудь будешь любить больше, девочка?
        - Надеюсь, что буду.
        - Поцелуй же меня.
        Ока снова подчинилась. Когда он, наконец, выпустил ее, шляпа его смялась и нелепо торчала на макушке. У него был пресмешной вид.
        - До свидания, моя радость! Так ты скоро позволишь мне остаться?
        - Покойной ночи!
        Заперев за ним дверь, она постояла, пока не затих на лестнице шум его шагов. Машинально вошла в комнату, остановилась у окна. Улица была почти пуста. Она следила глазами за редкими прохожими. Потом, отвернувшись, хмуро посмотрела на беспорядок на столе. Посуду можно вымыть и завтра утром. Она терпеть не могла мыть посуду…
        Впереди ночь. Свет уличных фонарей играл на потолке комнаты, рисовал отражение окна на белой стене напротив. Все предметы в комнате словно сторожили Зельду… Тишина… Над ней, под ней, вокруг нее… Молчание пустого дома… Подходящее место для привидений. Быть может, души умерших людей, что приходили сюда в течение двадцати-тридцати лет гнуть спину с утра до вечера, навещают в виде призраков этот старый дом? Мертвецы неслышно скользят по лестницам и конторам…
        Сделав над собой усилие, она отогнала эти жуткие представления, и мысли ее вернулись к Бойльстону. Он был так добр к ней, он любил ее… Он был трогателен… и стар… Она представила себе его редеющие волосы, белый жилет, немного засаленный у карманов… складочки на сорочке…
        О Майкл, Майкл, застенчивый, улыбающийся Майкл! Она вспомнила его сильные молодые руки, обнимающие ее, вспомнила его чистые, свежие губы… Горячие слезы обожгли ей щеки.
        - Майкл!
        Мертвая тишина вокруг давила на нее. Одна! Одна среди этих стороживших ее стен!
        - Майкл!!!
        Тихие, крадущиеся шаги у двери, ручка замка шевелится как будто…
        Зельда вскакивает, прижимая руки к дико стучащему сердцу.
        - Доктор, доктор, доктор,  - стонет она.
        Молчание. Никого. Потревоженный котенок шевелится подле нее.
        Она хватает его и прижимает к себе. Испуганная маленькая девочка средь зияющего мрака ночи, одна в огромном нежилом доме.

5
        В день, когда Зельде минуло восемнадцать лет, Бойльстон повез ее обедать в отдельном кабинете у Тортони, и Зельда в первый раз в жизни пила шампанское. Доктор был еще более обычного щедр и нежен в этот день. Он подарил ей золотые часы, золотую булавку в виде бантика, которую собственноручно приколол к ее шелковой блузке. Сверх того дал ей целую горсть золотых монет по двадцать долларов, чтобы она купила на них, что ей захочется. С этого дня она сама себе госпожа - сказал доктор. Дядя больше не имеет власти над ней.
        Эту ночь он оставался с нею до утра, под условием, что не тронет ее. Он сдержал слово, и они проболтали всю ночь, как добрые друзья. Через несколько дней он снова настоял на том, чтобы остаться у нее. На третью ночь она сдалась - и наутро чувствовала к себе ненависть и презрение. Весь день просидела на одном месте, судорожно сжимая пальцы и неподвижно глядя в пространство, а слезы текли и текли по ее щекам… Она чувствовала себя оскверненной, опозоренной навеки.
        - О Майкл, Майкл, Майкл,  - как я могла?! Как я могла быть такой мерзкой, недостойной твоей любви, как я могла изменить тебе?!
        Глава шестая


1
        Сан-Франциско - город холмов. По их склонам лепятся ряды словно игрушечных, нарядных домиков, красных, белых, коричневых; с громкими звонками ползут трамваи. Маркет-стрит перерезает по диагонали город от бухты до Твин-Пикс. Вдоль этой широкой и людной улицы, перемежаясь с деревянными лотками, на которых продают мясо и зелень, с «салунами», тирами, киосками, оклеенными пестрыми рекламами, перемежаясь с игорными домами, аптеками и банками, высятся кирпичные и каменные дома, в основном занятые торговыми предприятиями.
        Пыль, мусор, резкий ветер, насыщенный сырым туманом воздух, лавины пешеходов, торопящихся укрыться от порывов ветра, звонки, стук копыт, грязь, торопливое движение, серый колорит,  - вот каковы были впечатления Зельды, смотревшей на мир из окон дома Фуллера.
        Она вставала в десять часов и, накинув старенький, обтрепанный голубой халатик, принималась за свое несложное хозяйство. Она научилась от доктора курить и, едва проснувшись, уже тянулась за папиросой. После почти двухлетнего сожительства их отношения с Бойльстоном утратили всю свою новизну и остроту - по крайней мере, для Зельды. Бойльстон все еще любил ее, надоедал ей нежностями, мучил ее, домогаясь большей любви. Но он никогда и раньше не привлекал ее, а теперь она временами его просто ненавидела. Все его настроения так хорошо были изучены ею. Она только терпела его - не больше. Когда-то вначале она презирала себя за то, что он сумел подкупить ее своей добротой и щедростью. Но, быстро ожесточившись, она теперь соразмеряла свои милости с тем, что он давал ей, мало-помалу привыкнув кокетством добиваться от него еще большей щедрости. Она принимала близко к сердцу свою зависимость от Бойльстона, ее раздражала обстановка, в которой она жила, раздражал Бойльстон. Они ссорились. Зельда никогда не уступала. Она знала, что он первый будет искать примирения и сделает все, чего ока захочет. Но часто ей
становилось жаль доктора. Его страх перед приближающейся старостью имел в себе что-то глубоко трогательное. Он делал отчаянные усилия оставаться молодым и, так сказать, идти в ногу с Зельдой, так и сверкавшей молодостью и непосредственной жизнерадостностью.

2
        На второй год их сожительства, перед самым Рождеством, Бойльстон тяжело заболел и был на волосок от смерти. Он поранил руку во время операции, и у него сделалось заражение крови. Зельда узнала об этом только день спустя, когда положение его было признано опасным. Он попросил, чтобы за нею послали, но, когда Зельда приехала в больницу, ее не пустили к нему. Ей пришлось провести в ожидании несколько тревожных часов в душной маленькой приемной внизу. Кроме нее, здесь ожидали еще две дамы - полная и худая. Полная была миссис Ходжсон, сестра Бойльстона, худая - мисс Бойльстон, его кузина. Им обеим тоже дали знать о несчастии, и они приехали из Стоктона. Дамы явно не понимали, какое отношение имеет к доктору Зельда. Старшая спросила:
        - Вы сиделка при его консультации, мисс?
        - Нет, я его друг,  - отвечала Зельда несколько заносчиво.
        После этого обе дамы приняли чопорный вид и старались как можно меньше обращаться к ней. Во время этого долгого ожидания Зельде впервые ясно представилась вся двусмысленность и непрочность ее положения.
        Не в ее характере было смотреть на себя, как на «метрессу» доктора. Дочь Джо Марша, выросшая в соседстве с «Испанским кварталом» Бэкерсфильда, считала, что естественно со стороны доктора опекать и содержать ее,  - и в первый раз дело представилось ей в новом свете… А если Бойльстон умрет, что будет с нею?
        Эта мысль, как колесо в клетке белки, вертелась безостановочно в ее мозгу все время, пока она в тревожном ожидании сидела в приемной больницы на уголке узенького дивана.
        «Что будет с нею?.. Что будет?»
        Однако, когда страшные часы прошли, больной пожелал прежде всего увидеть не родственниц, а ее, Зельду. Зельда была поражена страшной переменой, происшедшей в нем за несколько дней болезни.
        - Зельдочка, родная, вы довольны, что старый хрыч не умер?  - сказал он слабым голосом.
        Весь тот день ей пришлось просидеть лицом к лицу с обеими дамами у его кровати.
        - Моя невеста,  - прошептал больной, представляя ее родственницам.  - Мы с нею намерены пожениться, как только я снова буду на ногах.
        Возник вопрос, куда переехать Бойльстону из больницы. Он хотел, чтобы Зельда была с ним, между тем дом Фуллера был неподходящим местом для выздоравливающего после тяжелой болезни. Взять же Зельду к себе в отель или куда-нибудь в санаторий, значило возбудить толки, а доктор до смерти боялся сплетен. Его приятель-врач, посвященный в тайну, предложил им свой загородный домик в качестве временного приюта. Это был просто-напросто заброшенный каретный сарай, приспособленный под жилье. Внутри - крохотные спаленки, нечто вроде нар, стул, стол, ржавая печка с протянутой под потолком трубой. Но этот импровизированный «коттедж» стоял на утесе, откуда открывался чудесный вид на Тихий океан.
        Зельда пришла в восторг при первом же взгляде на новое жилище. От Сан-Франциско до Кервилла было около мили по железной дороге и вдвое больше - от станции до их коттеджа. Они добрались сюда в тележке, увязавшей в глубоком светлом песке. Зельда была совсем очарована природой этих мест.
        - О, останемся здесь совсем, навсегда, доктор!  - умоляла она.  - Это - дивное место для выздоравливающего! Я буду так усердно ходить за вами! Увидите! А потом я останусь здесь, а вы будете навещать меня.
        - Но, дорогая, ведь здесь ни души вокруг. Ты будешь так одинока… и мало ли что может случиться!
        - Ничего не случится!
        - А как же с продуктами!
        - Не беспокойтесь. Я буду ежедневно, если понадобится, ходить в город, да и Бибо, я уверена, будет выполнять все мои поручения.
        И она добилась своего. В один прекрасный солнечный день они переехали в Кервилл. Природа, казалось, радушно их принимала. Наступил февраль и с ним - чудная ранняя калифорнийская весна, когда ни одно облачко тумана не заволакивает моря, когда небо лазурно днем и усеяно звездами ночью, когда благословенные солнечные лучи согревают землю, и она, благодарная, дает жизнь золотисто-алым макам, голубому люпину и диким звездочникам.
        По утрам, еще в ночной сорочке, Зельда выбегала на порог и с восторженным смехом широко раскрывала руки, словно желая заключить в объятия всю эту красоту вокруг, жадно вдыхая нежное благоухание, разлитое в теплом воздухе.
        В тридцати футах от их жилья утес круто обрывался к маленькому пляжу, закрытому со всех сторон. Днем и ночью волны Тихого океана ласкались к песчаному берегу или набегали с грозным рокотом, вздымая белые гребни, а, набежав, теряли всю свою грозность и расстилались веером по песку. Старый форт Золотые Ворота, царивший над скалистыми выступами Пойнт-Рейса, был далеко отсюда. На горизонте маячил его красный силуэт и серые очертания Фараллон.
        Кервилл лениво, как попало, разбросал по песку свои домики, в которых теперь никто не жил. Все здесь дышало каким-то очарованием, говорило о прошедшей счастливой поре, о веселых днях отдыха, что проводили здесь когда-то заботливые хозяева домиков… Тут какой-нибудь портик украшал вход, там - ваза с настурциями; дорожки были посыпаны песком и раковинками, а на клумбах кое-где уже цвели цветы. Никто не нарушал тишины и мирной прелести вокруг, которыми наслаждались Бойльстон и его подруга. Только свист поезда, пробегавшего в миле отсюда, напоминал им порой о мире, лежавшем за пределами этого рая. Люпин и мак оживляли яркими синими и оранжевыми пятнами светлый фон песка. Птицы наполняли щебетаньем воздух, по утрам радостно заливались в вышине жаворонки, чайки молча носились над водой. В полдень, когда солнце пригревало землю, в тростнике и зарослях мальвы начинали жужжать и стрекотать насекомые, заглушая даже шорох и плеск волн. Мир. Красота. Тишина.
        Зельда любила спускаться по изборожденной каменной груди утеса вниз, на белый пляж. Ее собственный пляж. Ничей нескромный взгляд не проникнет сюда. Ее тешила каждая песчинка, каждый кустик прибрежной травы, каждая раковинка. Она бродила по воде или строила крепости из песка. Раз как-то даже сбросила платье и решила искупаться, но вода была зверски холодна, да и Бойльстон, следивший за нею с вершины скалы, чуть с ума не сошел от испуга, что она утонет.
        Со всех сторон сторожили это местечко черные громады скал, вздымавшиеся из воды. Во время сильного прибоя волны перекатывались через них, но в тихую погоду Зельда любила бродить среди этих скал, слушая, как тихо журчит вода, вливаясь в маленькие озерца, служившие как бы аквариумами для мелкой морской твари. Она с восхищением смотрела на крабов, пробиравшихся в расселины, на морских звезд, расправлявших красные щупальца, пурпуровых морских ежей, изумрудных анемон и других причудливого вида маленьких животных, со своими домиками на спине медленно ползущих по каким-то своим таинственным делам. Целыми часами Зельда наблюдала жизнь в этих лужицах, полную для нее захватывающего интереса.
        Она вставала всегда с зарей. Постояв на пороге их жалкого жилья и насладившись тишиной и свежестью утра, она в ночных туфлях и халатике, со сбегавшими по спине волнами пышных каштановых волос, шла к маленькой жаровне, устроенной за сараем, и при помощи нескольких щепок живо разводила огонь и варила кофе. Завтрак приносился доктору в постель.
        Зельда обычно садилась подле него, и они завтракали вместе, болтая и обмениваясь шутками. Самыми неприятными были дни, когда ей приходилось отправляться в город и возвращаться нагруженной провизией. Остальное же время - она могла делать, что хотела. Пока она готовила обед, Бойльстон лениво одевался. Она торопилась окончить возню по хозяйству и уйти на скалы или на свой пляж. Доктор, который поправлялся медленно, но верно, сиживал обыкновенно в шезлонге на вершине утеса и следил, как Зельда пробирается к своему любимому месту, прыгая со скалы на скалу, или исследует новые уголки бухты или неподвижно лежит над какой-нибудь лужей, погруженная в созерцание морских тайн.
        В полдень она поднималась к нему наверх, тяжело дыша, веселая, возбужденная, принося всякий раз какую-нибудь новую, редкую по ее мнению, находку.
        После простого завтрака они гуляли вдвоем, не заходя далеко, так как доктор был еще слаб. То были лучшие часы в его жизни. Мягкая теплота воздуха, аромат диких цветов, смешивавшийся с соленым запахом моря, ленивый шелест прибоя, мирное жужжанье насекомых, и Зельда, его веселый товарищ,  - с ним.

3
        В один из таких дней Бойльстон стал уговаривать Зельду выйти за него замуж. Она должна стать его женой, она имеет право носить его имя. Что будет с нею, если он умрет? Пожалуй, им следует все-таки сохранить свой брак в тайне. Его практика пострадает, если узнают, что он женат. Зельда не совсем поняла, почему, но решила про себя, что, по-видимому, женщины известного типа предпочитают, чтобы их постоянный врач был холостяком. Так, значит, они находят Бойльстона привлекательным мужчиной? Зельда впервые с любопытством пригляделась к нему. Его внешность давно потеряла всякий интерес для нее. Она даже не могла сказать, нравится он ей или нет, но помнила, что когда-то он ей казался красивым.
        Но, красив он был или нет, она не желала выходить за него замуж. Физически он ей был противен. Он был слишком стар. Она не хотела иметь старого мужа. А раз доктор подчеркивал необходимость сохранить их брак в тайне,  - отпадало то единственное, ради чего она еще могла бы выйти за него. Ее немного соблазняла перспектива превратиться в «миссис Ральф Бойльстон» и в качестве супруги доктора занять подобающее место в кругу дам в отеле «Калифорния». Приятно было бы утереть нос его сестре и кузине. А, раз ей предстоит по-прежнему прятаться в унылых комнатах дома Фуллера и никто не узнает о ее браке с доктором, ей мало прибыли от того, что она станет его законной женой.
        И она пожимала плечами и качала головой, когда Бойльстон заводил об этом речь, и, отвечая уклончиво на его настойчивые вопросы, старалась поскорее укрыться в свое убежище на берегу между скал.

4
        Последние дни их пребывания в Кервилле Зельда с утра до ночи проводила на берегу. Волны настигали ее, окатывали до колен, она прыгала по скользким скалам, бесстрашно карабкалась по отвесным склонам, смеясь и визжа от удовольствия, когда не удавалось убежать вовремя и волны холодными руками хватали ее за ноги. Она с наслаждением подставляла морскому ветру лицо, а он играл ее волосами, трепал и надувал, как флаг, ее платье. Она любила петь и кричать, следя, как каждый звук тонет в шуме прибоя.
        Однажды утром она решила посмотреть, что же находится за черной скалой, закрывающей пляж с одной из сторон. Это была опасная затея, так как один неверный шаг - и она могла слететь вниз на острые камки или в бурное море.
        Когда она добралась до вершины скалы, перед ней открылся другой пляж - длинная песчаная полоса, тянувшаяся на расстояние мили или больше. Но этот пляж был далеко не таким красивым и укромным, который она считала «своим собственным». Она стала спускаться.
        Там, внизу, она увидела человека в старенькой бархатной куртке, в надвинутой на глаза шляпе, рисовавшего на квадратном куске холста, прислоненном к скале. Услышав шум сыплющихся камешков человек обернулся, и Зельда оказалась лицом к лицу с Майклом Кирком.
        С минуту они, остолбенев, смотрели друг другу в глаза, потом знакомая широкая улыбка осветила его лицо, собрала морщинки вокруг глаз.
        - Здорово!
        У Зельды сердце толкнулось в груди и замерло.
        «Майкл!» - Ей вдруг сдавило горло и стало трудно дышать.
        - Откуда ты взялась?
        - Из-за тех вон скал…  - Теперь вся кровь вдруг бросилась ей в лицо.  - А ты?
        - Я рисую здесь иногда. Видишь, я уже начал писать масляными красками.
        - И часто ты приходишь сюда?
        - Нет, я был тут всего несколько раз. Чудесные стоят дни, не правда ли?
        Они говорили наперебой, боясь, чтобы не наступило молчание.
        - Покажи, что ты рисовал… О, как славно!.. Эти мокрые блестящие скалы у тебя очень хорошо вышли… и тени на песке тоже.
        - Как ты очутилась здесь? Ведь от города досюда мили три.
        Она видела, что его удивляет ее костюм - простое ситцевое платье, кое-где разорванное, туфли для тенниса, отсутствие шляпы. Сжавшееся, испуганное сердце подсказывало ей, что не следует допускать вопросов.
        Ветер, дувший в спину, обвивал платье вокруг ее ног, трепал пряди волос. Волны стеной вздымались и разбивались о скалы, обливая камни белой пеной и стекая потоками обратно в море. Из-за грохота прибоя не было слышно слов. Зельде и Майклу приходилось кричать.
        - Зайдем за эти скалы,  - предложил Майкл.  - Там, ниже этой площадки, есть что-то вроде грота, и мы сможем поговорить.
        - Мне нельзя. Я должна идти обратно.  - Она твердила себе, что надо уйти скорее, скорее, под каким угодно предлогом… Это безумие! Ей нельзя оставаться… Надо прекратить это.
        Майкл за руку провел ее на место, закрытое от ветра. Прикосновение его пальцев обжигало, как пламя… О боже, она думала, что все кончено, что она исцелилась,  - а теперь сама позволила старому огню вспыхнуть, охватить ее снова!
        - Зельда…
        - Что?
        - Что с тобой произошло? Ты исчезла, как будто сквозь землю провалилась.
        - Расскажи мне про себя. Обо мне - после. (Надо во что бы то ни стало отвлечь его! Она не может отвечать на его вопросы.)
        - Да у меня все то же: посещаю школу живописи. Мама поговаривает о том, чтобы отправить меня в Париж на будущий год.
        - А как поживает твоя мама?
        - О, отлично.
        - Вы живете все там же?
        - Конечно! Я думаю, мы там всегда будем жить.
        Пауза грозила перейти в долгое молчание. Глаза их встретились, и тут же потупились, снова встретились. Чтобы скрыть внезапную дрожь, Зельда наклонилась, делая вид, что заинтересована каким-то осколком раковины у ее ног.
        - Что ты там нашла?
        - Да так, ничего.
        Он тоже нагнулся рядом с ней, чтобы посмотреть. Близость заставила их сердца забиться учащенно. Руки их столкнулись.
        - Зельда…  - начал он как-то по-детски.
        - Что?
        - Я так скучал по тебе…
        - Вправду скучал, Майкл?
        - А ты еще иногда думаешь обо мне?
        - А ты обо мне?
        - Как ты можешь спрашивать?
        - А я не была в этом уверена…
        - Что с тобой было, Зельда? Что они тебе сделали?
        - Дядя запер меня и хотел отвезти в исправительный приют.
        - Не может быть!
        - Да. А я не хотела… И спустилась по лестнице…
        - По той самой?!
        - Да. И убежала.
        - Но куда же?
        - О, к одной подруге по школе.
        - А потом?
        - Я нашла работу… службу… Ну, да что интересного во всем этом! Давай говорить о тебе.
        - Мне нечего рассказывать. Все по-старому. Но я часто думаю о прежних временах, Зельда… Никто не занял твоего места!
        Она посмотрела на него снизу вверх, и волна нежности затопила ее сердце.
        - И твоего тоже… вот тут,  - прошептала она, указывая себе на грудь.
        Снова глаза их встретились и на этот раз надолго. Медленно, словно толкаемые какой-то посторонней силой, они потянулись друг к другу, руки их сошлись, губы слились. Весь мир закружился вокруг Зельды, блаженство обессилило ее. Она с отчаянием прильнула к Майклу, и они целовались и целовались, жадно, стремительно.
        - Милая, милая, милая,  - шептал он.
        - Мой любимый,  - отвечала она, и ресницы ее трепетали.
        - Зельда, прелесть моя!
        - Нам никогда, никогда не следовало бы разлучаться, Майкл. Ты и я - мы оба должны быть вместе, быть мужем и женой, а другие пусть себе думают, что хотят.
        - Но мы не могли. Мне нельзя было. Я был несовершеннолетний, и мама не дала бы согласия. Она заставила бы расторгнуть наш брак.
        - А теперь, Майкл?  - Она не сказала, а выдохнула эти слова, обвив руками шею Майкла, лаская пальцами его волосы.
        - Теперь?..
        - Да. Теперь мы могли бы пожениться?..
        - Дорогая, я бы так этого хотел, но ты знаешь, что у меня нет ни цента.
        - Ах, к чему нам деньги!
        - Но…
        - А ты не мог бы работать в газете, например, или стать артистом или чем-нибудь в этом роде…
        - Да, конечно, мог бы…
        - О Майкл, Майкл,  - она в диком порыве притянула его к себе, осыпая его бешеными поцелуями.
        - Я не могу отказаться от тебя снова, не могу, не могу!
        Все его лицо собралось в морщинки от счастливой улыбки.
        - О Зельда, до чего я тебя люблю!
        - Скажи мне это еще раз… еще… тысячу раз!
        - Я никогда не переставал любить тебя, никогда в моей жизни не было другой девушки, кроме тебя. То есть были, ты знаешь, но ни одна не была похожа на тебя.
        - Так обвенчаемся же и убежим вместе, убежим ото всех.
        - Да, конечно, давай убежим!
        - Ты найдешь работу, Майкл?
        - Найду, попытаюсь во всяком случае.
        - Что бы ни случилось, не будем расставаться больше!
        - Да, да, мы будем держаться друг друга. О, Зельда, какая ты прелесть! Мы обвенчаемся и потом скажем маме.
        - Да, маме мы скажем после…
        Они снова обнялись, сгорая от страсти.
        - Где ты живешь, Зельда, не в этих местах?
        - О, нет, я случайно очутилась здесь у друзей, вот и все. У них дачка среди дюн.
        - Как хорошо, что ты вздумала перебраться через скалу! Подумай, если бы не это, я бы никогда больше не увидел тебя! Ты, верно, так и не дала бы знать о себе никогда, если бы мы не встретились случайно?
        - Н-нет… пожалуй, не дала бы.
        - Но почему? Разве ты не знала, что я сойду с ума от радости?
        - Я уже сказала тебе, почему.
        - Но я не понимаю…
        Его лицо омрачилось. Зельда отодвинулась и встала.
        - Мне пора,  - сказала она глухо.
        - О, нет!
        - Надо. Я не могу больше ни минуты оставаться… Они… они подумают, что со мной что-нибудь случилось.
        - Так пойдем вместе!
        - Нет, это не годится. Я пойду одна.
        - Когда же мы снова увидимся?
        - Да право же…
        - Завтра?
        - Ну, хорошо, пускай завтра.
        - Здесь? И в это же время?
        - Хорошо… Майкл!
        - Что, дорогая?
        - Ты вправду меня любишь? Самым настоящим образом?
        Он только улыбнулся и укоризненно покачал головой.
        - Так повтори же мне это еще раз. Ты молчишь?.. Ты не говоришь этого!
        Он снова обхватил ее руками, она - его. Они никак не могли перестать целоваться.
        Отодвинув ее на минуту, он пытливо всмотрелся в ее лицо.
        - Никого, кроме меня, Зельда?
        - Никого.
        - И ты любила меня все время так же точно, как я тебя?
        - Так же точно.
        - Солнышко!
        - Ну, теперь мне надо идти, право же. Не удерживай меня, милый, мне и так трудно…
        - Но ты придешь завтра?
        - Непременно.
        - Я буду ждать… Ну, еще разок, пожалуйста!

5
        Неутомимый прибой шумел всю ночь. Ветер завывал и его порывы потрясали маленький сарай. Бойльстон, растянувшись на узкой кушетке, свистел носом и похрапывал, а Зельда металась, не засыпая.
        «Никого, кроме меня, Зельда?.. Ты любила меня точно так же, как я тебя?»
        В ее ушах еще звучали все интонации голоса Майкла, каждое его слово. Она видела его милое, морщившееся от улыбки лицо, его жадный взгляд, ощущала сильные, мускулистые молодые объятия… О, боже!
        Он не должен узнать, никогда, никогда! Она не может причинить ему боль, а это ранило бы его глубоко. Он был еще так молод, так чист, а она огрубела, опустилась… О, это гнилое дыхание мрачных, грязноватых комнат в доме Фуллера!
        Бойльстон никогда ее не отпустит. Он будет преследовать ее, расскажет Майклу… Но она вовсе не хочет обманывать Майкла. Она бы не могла прийти к нему с ложью на устах.
        …Если она уйдет к нему окончательно, она сама ему расскажет.
        …Нет!.. Майкл, любящий, страстный, доверчивый Майкл с его молодыми иллюзиями и верой в нее… Она не может убить его, убить его любовь… Что делать? Что делать?..
        Море ревело все сильнее. Который час? Около четырех. Хижина так и ходила ходуном под порывами ветра. Будет ли конец этой ночи?
        Майкл - Бойльстон… Бойльстон - Майкл, Одного она любила, другого ненавидела… Боже, как ненавидела! И душа его ей была ненавистна, не только тело! Пленница! Царевна в башне!  - Бедная царевна!
        Но что ей за дело до Бойльстона? Она знала, что у нее достанет твердости оставить его, она и глазом не моргнет. Он не страх, а презрение возбуждал в ней. Но оставить его - а дальше?.. Только не к Майклу, доверчивому Майклу! Она спорила сама с собой, ворочаясь до изнеможения. Нет, не может она сознаться ему в своем позоре!
        Грохот. Плеск. Вой ветра. Посвистыванье и храп в комнате. Только четверть пятого… Ветер громко заплакал и вдруг утих. Потом снова поднялся и с дикими стенаниями, с воем и хохотом, понесся над низкими песчаными дюнами.

6
        - Доктор, я думаю, нам лучше уехать сегодня. Погода испортилась. Возьмем только саквояж. За тяжелыми вещами можем прислать потом.
        - Который час, милуша?
        - Уже половина восьмого. Никак не могу развести огонь в печке, ветер слишком сильный…
        - У тебя усталый вид, родная.
        - Я не спала ночь.
        - Ты не больна, боже упаси?!
        - Нет, просто ветер мешал спать.
        - И ты так-таки и не уснула всю ночь? Бедняжечка! Поди сюда, Зельда…
        - Нет, пожалуйста, оставь меня. Я устала ото всего. Пора ехать домой!
        Бойльстон встал на колени на кушетке и выглянул в окошко.
        - Я думаю, погода переменится. Видишь, туч уже нет и на море так красиво! Ты непременно хочешь ехать сегодня? Я уверен, что сегодня здесь будет великолепно. И мы могли бы пробыть хотя бы до завтра…
        Никакого ответа.
        - Так ты решительно не хочешь остаться до завтра? Но отчего же?..
        Зельда возилась у печки, выгребая золу. При последних словах Бойльстона она вдруг выпрямилась, швырнула кофейник на пол и закричала, яростно стуча кочергой о печку:
        - Оттого, что я хочу уехать сегодня, сегодня, понимаете?! И уеду сегодня! Сейчас же, как только уложу самое необходимое в чемодан! А, если вам не угодно ехать со мной, можете оставаться! Я ненавижу это место! Лучше бы я никогда не приезжала сюда!
        - Что ты, Зельда, что с тобой, дорогая? Ты больна! Что так расстроило мою маленькую девочку?
        Одно мгновение она стояла неподвижно, глядя на него сверкающим взглядом. Потом выронила из рук кочергу и упала на колени, закрыв лицо руками.
        - Девочка, родная, да что же это?! Он нежно дотронулся до ее плеча.
        - Оставьте меня в покое!  - простонала она.  - Оставьте меня!.. Если вы еще раз дотронетесь до меня хоть пальцем, я убью вас, слышите?!
        Глава седьмая


1
        Снова дом Фуллера, гулкие шаги и дребезжание дверей днем, жуткая тишина и пустота ночью. Но ночи, когда Бойльстон оставался с нею, были бесконечно страшнее и невыносимее ночей ее одиночества.
        Снова та же унылая рутина. Вставанье, приготовление завтрака, папиросы, газета… Бойльстон больше не приходил завтракать с нею. Зельда ему прямо объявила, что ей слишком много хлопот с этим и она не успевает утром убрать квартиру. Ей надоело возиться с едой. Но по вечерам они продолжали обедать вместе либо дома, либо в ресторане.
        Покончив с уборкой и завтраком, она, лениво потягиваясь, раздумывала, как провести день. По получасу простаивала у окон, глядя из-за кружевных занавесок на уличное движение. Книги, которые она читала - слащавые романы и потрясающие приключения - надоели ей. Она была очень искусна в шитье, но терпеть не могла сидеть за иголкой. Она придумывала прекрасные фасоны, загоралась, увлеченно и с усердием шила день-другой, а потом работа валялась месяцами, пока она снова бралась за нее.
        Она выходила в библиотеку или в магазины. Всегда нарядная, элегантная, шла с высоко поднятой головой, и ее красота и шуршанье ее шелковых юбок привлекали внимание прохожих. Ее туалеты были, быть может, немного ярки и вычурны, но она умела носить их, и от нее не укрывалось откровенное восхищение мужчин и зависть женщин. Она никогда не заводила далеко своего кокетства и, если к ней приставали, умела холодным взглядом смутить и вместе покорить себе дерзкого. Не даром она выросла под сенью «Испанского города»! Мужчины всегда ее интересовали, и у нее постоянно бывало три-четыре безобидных флирта с полузнакомыми.
        Но больше всего Зельда любила, когда сырой туман или сильный ветер прогоняли ее с прогулки. Тогда, прихватив в магазине какое-нибудь лакомство, она спешила домой. Войдя в квартиру, раздевалась, надевала домашние туфли и капот, готовила себе чай и, удобно устроившись в большом кресле с Джинджером на коленях, читала или занималась шитьем. Так она блаженствовала, пока Бойльстон не приходил из консультации.
        Зельда страстно любила театр. Она часто бывала на концертах и спектаклях и знала в лицо всех актеров и актрис. Бойльстон всегда доставал ей билеты, когда приезжала на гастроли какая-нибудь труппа из восточных штатов, но никогда не показывался в театре вместе с нею. «Это опасно, милочка, слишком опасно» - твердил он, не объясняя, почему. Ей было решительно все равно, сопровождает он ее или нет, но было неприятно ходить в театр одной, сидеть одной и одной возвращаться поздно ночью в темный и пустынный дом.
        Она ненавидела вечера, скучные, данные, бессмысленные вечера вдвоем с доктором, который нестерпимо надоел ей. Надоела его манера потирать руки, входить с газетой под мышкой, надоел запах карболки, надоела болтающаяся цепочка пенсне…
        - Да, это недурно,  - говаривал он, раскрывая газету и собираясь читать, пока Зельда одевалась для выхода или готовила обед.  - Недурно, черт возьми, после хорошего трудового дня отдохнуть вечерком со славной и хорошенькой подружкой!
        Всегда одно и то же. Зельде порою хотелось крикнуть:
        - Ради бога, не говорите этого сегодня, хотя бы только сегодня!
        Но она заставляла себя не обращать внимания на то, что ее раздражало, и сохраняла выдержку.
        Она любила красиво одеваться, да и Бойльстону нравилось видеть ее нарядной, когда они выезжали вместе. Они обедали чаще всего у Зинкэнда, так как Зельда любила игру герра Стэрка. Она старалась скоротать за обедом часть предстоящего ей вечера с Бойльстоном. Но тут ей неизменно представлялась дилемма: либо продлить обед - но тогда Бойльстон выпивал слишком много кларета и становился потом чересчур нежен, либо быстро закончить его - и тогда весь остальной вечер доктор утомлял бы ее своими разговорами и хождением взад и вперед по комнате.

2
        Однажды в субботу вечером, когда они вошли к Зинкэнду немного позже обычного, за одним из столов Зельда увидела Майкла в компании молодых людей, очевидно, студентов, обедавших здесь перед тем, как отправиться в театр. У Зельды замерло сердце. Она видела, что Майкл узнал ее, но вовремя отвела глаза и, наклонив голову так, чтобы большая шляпа с цветами заслонила ее лицо, прошла за Бойльстоном к их обычному месту. Она села за стол, сняла перчатки, выбрала меню, ровным голосом ответила на замечания доктора. Все, как всегда… Но вдруг почувствовала, что слезы начинают капать в тарелку. Она низко надвинула шляпу, чтобы скрыть сероватую бледность лица, и поспешила встать, сказав, что идет поправить волосы. Только в уборной она перевела дух и попыталась овладеть собой.
        В продолжение обеда она ни разу не взглянула в сторону Майкла. Она часто наполняла стакан доктора и свой собственный и, когда бутылка кларета опустела, спросила другую. Она как будто надеялась в вине почерпнуть необходимое ей мужество. Но она чувствовала, что Майкл сидит там и смотрит на нее, смотрит, смотрит. Она не смела представить себе, что он думает… Бойльстон, с масляными глазками, красный от выпитого вина, наклонился к ней через стол и влюбленно пробормотал:
        - Сегодня вечером ты хороша, как никогда, Зельда! Твой старик ослеплен! И отчего бы тебе не быть всегда такой милой со мной, как сегодня, а, Зельда, цветочек?
        Налево от нее находилось большое зеркало, и она могла видеть в нем ту часть зала, где сидел Майкл и его товарищи. Она решилась кинуть туда быстрый взгляд. Так и есть! Повернувшись на стуле, он не сводил с нее глаз. Зельде показалось, что она сейчас упадет в обморок. Она залпом выпила свое вино. Улыбаясь доктору, делая вид, что ее занимают его остроты, и даже отвечая на них, она уголком глаза не переставала следить за тем столом… на другом конце зала и теми четырьмя молодыми людьми, сидевшими там. Один раз ей даже показалось, что она различает голос Майкла.
        Наконец, он поднялся, надел пальто… Зельда продолжала оживленно болтать с доктором. И только много времени спустя снова взглянула в ту сторону. На месте Майкла уже сидел какой-то пожилой господин. Тогда нервный смех вырвался из ее горла, а за смехом - короткое рыданье. Бойльстон подумал, что она захлебнулась, и стал настоятельно советовать ей выпить поскорее еще вина.

3
        Двумя часами позже - мучительная ночь с Бойльстоном, ласкавшим, нашептывавшим, раздражавшим ее нестерпимо. Ни сна, ни отдыха. И только это животное рядом с ней, которому она нужна для его мерзких утех и которое не выпустит ее!
        Утром, разбитая, она написала:
        «Дорогой Майкл! Мне нужно тебя видеть, я больше не могу выносить свою жалкую жизнь. Я, конечно, заметила тебя вчера вечером, не хотела только показать этого. Но сердце мое звало тебя все время, Любимый, где и когда мы встретимся? На этот раз я не обману. Мне нужна твоя поддержка и твоя любовь.
        Зельда.»

4
        Два дня спустя они встретились в читальне и вместе вышли на улицу. Резкий ветер, взметавший пыль и мусор, казался им летним зефиром, шумная улица - пустынным лугом, в воздухе носился запах полевых цветов, и где-то над их головами звучала трепетная музыка.
        - О Майкл, милый, я так несчастна!
        - Зельда, Зельда, что я могу? Как мне помочь тебе?
        - Ты так добр, что пришел, что захотел видеть меня!
        - Но, дорогая, ты не знаешь, как я тосковал по тебе. Я бы пришел с другого конца света!
        Нежные слова. Бессвязные уверения. Они снова вместе - вот что главное. Вместе. И теперь,  - твердили они друг другу,  - теперь ничто не разлучит их.
        Они бродили по улицам, не замечая ничего вокруг, видя только друг друга. У фонтана Лотты он купил ей букетик фиалок за десять центов. Они незаметно пришли в Китайский Город, и на маленьком балконе над узкой, вонючей улочкой сонный китаец подал им чай и рисовый пудинг.
        И здесь Зельда рассказала Майклу всю свою историю, рассказала со страстными слезами, со сбивчивыми объяснениями сквозь всхлипыванья, не щадя себя. Она не смела смотреть на него, пока говорила, боясь, что выражение его лица отнимет у нее мужество рассказать все до конца. Когда она кончила, Майкл не проронил ни звука. Молчание длилось долго. Наконец, Зельда решилась поднять глаза. Случилось то, чего она и опасалась. Он сидел, как убитый, уставясь на свои руки каким-то тупым, стеклянным взглядом. Ни следа обычного веселья не осталось на его вмиг осунувшемся лице. У Зельды снова вырвалось рыданье: со страшной ясностью она поняла вдруг, что потеряла его, поняла, как глубоко она его ранила, глубже, чем опасалась.
        О, он должен простить ее, они снова должны стать друзьями! Чего бы это ни стоило, он должен снова быть ее Майклом, ее товарищем, самым близким и любимым. Только его дружба и любовь вернут ее душе мир и счастье.
        Они были одни на маленькой террасе. Тяжелые вышитые золотом занавеси отделяли их от соседней комнаты, а лакированная решетка защищала от взглядов редких прохожих.
        Зельда встала, обошла стол, упала перед Майклом на колени и обхватила его руками.
        - Майкл, Майкл,  - шептала она жалобно.
        Гримаса острого горя исказила лицо юноши. Он отшатнулся. Губы его дрожали. Но она торопливо, как бы стараясь унять эту дрожь, прижалась к ним своими губами.
        - Не отворачивайся от меня, милый! Я не могу жить без тебя. Одного тебя я люблю во всем мире, только одного тебя, и я не могу больше… Для чего мне жить, если ты не захочешь простить меня?.. Только люби меня, Майкл,  - больше мне ничего не надо. Я лишилась твоего уважения, я знаю, но разве ты не можешь, не уважая все же любить меня? Майкл, ты должен простить! Говорю тебе, я не смогу жить, если ты не простишь меня! Я снова заслужу твое доверие, дай мне только заслужить его! О Майкл, ты должен, должен дать мне возможность искупить все!
        Она притянула его голову к себе и целовала его глаза, лоб, щеки и губы, и от ее слез стало мокрым все лицо Майкла. И вдруг он крепко обнял ее, отдал поцелуй. Они в отчаянии прильнули друг к другу. Сердца их бешено колотились, боль и желание боролись в них.

5
        В эту ночь Зельда была одна. Тьма и шорохи в пустых комнатах окружали ее. Из окна лился свет уличных фонарей.
        Она не чувствовала удовлетворения. Этот вопрошающий, остановившийся взгляд Майкла, с которым он ушел от нее, его неподвижность и молчаливость после порыва страсти… Он пытался быть таким же нежным и веселым, как всегда, но за этим чувствовалась скрытая боль. Ни слова упрека, ни слова осуждения… но он был так сдержан! Он не принял ее снова в свое сердце. Он не чувствовал к ней больше того, что прежде!
        Слезы текли по лицу Зельды, она кусала руки, шепча его имя в темноте.
        - Майкл, Майкл! О боже, хоть бы мне умереть!..
        Кровать, на которой она лежала,  - кровать Бойльстона - жгла ее тело. Она сбросила одеяло, вскочила… Съежившись в кресле у окна, в своей тонкой сорочке, она просидела так до утра, выглядывая на улицу, прислушиваясь к шагам случайных прохожих, нарушавшим тишину ночи.

6
        Два дня тоскливого беспокойства и ожидания, потом записка:
        «Сегодня днем, в три, в библиотеке, если тебе удобно.
        Майкл.»
        Снова любовная горячка. Тайные встречи, краденые часы, упоение и плен страсти.
        Но что-то изменилось. Майкл был уже не тот, прежний, веселый и милый мальчик, что жил с матерью на Сакраменто-стрит. Зельда боялась вдумываться в эту перемену. Может быть, он просто стал старше? Больше знал теперь о жизни, о людях?.. Наивный, любящий мальчик, которого она знала два года назад, превратился в мужчину. Но все это не объясняло до конца перемены в нем. Зельда теперь часто плакала - плакала от избытка любви к нему. А он часто, не сознавая того, унижал ее, это ее-то, которая считалась всегда такой гордой! Он был добр и ласков, он был неспособен на сознательную грубость,  - и тем не менее постоянно причинял ей боль, и чем дальше, тем сильнее.
        Прошли дни, недели, месяцы, пока Зельда, наконец, заставила себя посмотреть правде в лицо: Майкл «снисходил» до нее, бессознательно смотрел на нее сверху вниз. Она больше не была Зельдой Марш, племянницей Бэрджессов, его товаркой по школе, его «девочкой», его «милой». Теперь она - «Бойльстонова любовница», «содержанка», одна из тех, к кому мужчина приходит украдкой «развлечься на часок».
        Зельда мучительно переживала свой позор, но жила только теми часами, что проводила с Майклом: она приносила ему маленькие подарки, сделанные ею самой, и коротала дни, придумывая новые, вспоминая все, что говорил Майкл: его взгляды, все-все мелочи, показывавшие, что он думает о ней и любит ее.
        Промежутки между свиданиями были для нее адом. Бойльстон с его приторными нежностями, с надоевшими разговорами о своих делах, его хныканьем и упреками, его похотливыми ласками, возмущавшими и унижавшими ее, становился ей с каждым днем противнее. Но она чувствовала, что надо быть покорной, и подставляла ему губы, еще трепетавшие от поцелуев Майкла, терпела его ненавистные объятия, когда всеми фибрами души призывала того, кого она любила!
        Какая мука! Она видела ясно, что мечты о браке, о своем очаге, о жизни с Майклом, как страстно он ни желал этого раньше,  - все погибло. Он любил ее, но любил не так сильно, как когда-то, не так, как она надеялась.
        Ей нечего рассчитывать, что он поможет ей вырваться из тупика, куда загнала ее жизнь. Ей нечего надеяться даже на его сочувствие. Ни слова Бойльстону о Майкле, ни слова Майклу о Бойльстоне! И, внутренне одинокая, она «переползала» из одного дня в другой, лгала, жила в этой лжи, притворялась и играла роль с болью в душе, потеряв уважение к самой себе, деля себя между обоими и чувствуя себя оскверненной, утонувшей в грязи,  - ибо натура у Зельды была честная. Любовь, властная, ненасытная любовь гнала ее вперед, не давая остановиться.
        С первого же дня возобновления отношений с Майклом она говорила о бегстве от доктора, но в душе знала, что осуществление этого зависит не от нее одной. Труд. Независимость. Свобода. Путь был ясен. И она понимала, что это единственно возможный путь. Но ей было только двадцать лет - и во многих отношениях она была еще совсем девочкой, взрослой девочкой - не больше. Искать службы? Она может быть продавщицей, может поступить мастерицей к портнихе или кельнершей в ресторан… А сумеет ли она?.. Сомнения, опасения ее одолевали. Три года жизни с Бойльстоном оставили след. Унизительная близость, нездоровая, нечистая атмосфера этого жалкого суррогата «домашнего очага» в нежилом доме, сознание, что она «содержанка»,  - все это не могло пройти даром. Она стала «любовницей», вряд ли сознавая, что это за роль, а когда поняла, отнеслась к этому со спокойным безразличием. Бойльстон был добрый человек,  - и она жалела его. Ей легче было переносить его ласки, чем причинять ему боль, отталкивая его. Но теперь, когда весь ужас положения представился ей, в душе поднялась буря отвращения к себе. Вместе с отвращением
пришли сомнения, страх, недоверие к своим силам. Три года она жила, ни о чем не заботясь, находя на своем столе столько золотых, сколько ей было нужно. Все ее желания исполнялись по первому намеку.
        - Боже!  - всхлипывала она.  - Во что я превратилась!
        Она сидела одна в сумерках. Этот день, как всякий день, когда они не виделись с Майклом, прошел пусто, бесцельно. Через час или два придет Бойльстон, и снова ей придется выслушивать рассказы о том, что было сегодня в клинике, что сказал доктор Гумфри ему, что он ответил доктору Гумфри. Потом обед. А потом - горячее дыхание, запах вина и эти мягкие ладони, ползающие по ней, ползающие, ползающие!
        Крик вырвался из ее груди. Боже, она не может больше!
        Она прижалась лбом к холодному стеклу и посмотрела вниз, на спешащих прохожих, на женщин, счастливых, бегущих из магазинов и контор, где они зарабатывают свой хлеб, уважающих себя, независимых.
        - Я должна сама сделать это,  - твердила она себе.  - Мне никто не поможет. Я должна покончить с этим, наконец!

7
        И тем не менее она продолжала терпеть Бойльстона, презирая себя за ложь. «Что бы он сделал, если бы узнал?» - задумывалась она.
        - Зельда, маленькая моя, отчего ты сегодня такая сердитая? Ты раньше была такой добренькой и ласковой к своему старику! Поди сюда, милуша, поцелуй меня. Да ну же, будь понежнее, сядь ко мне!
        «Если бы Майкл мог вообразить себе, в каком аду я живу, он взял бы меня отсюда»,  - говорила себе Зельда двадцать раз на дню. Ей надо быть уверенной в его любви, тогда она во всем ему признается и будет умолять его взять ее отсюда. Ей не брак нужен, это для нее не имело теперь значения, ей был нужен Майкл. Убежать вместе? Но для этого необходимы деньги… Всегда этот проклятый вопрос о деньгах! Бежать… О боже, вечно ей приходится бежать от чего-нибудь! Из Бэкерсфильда… Потом из дома дяди… Теперь от этого…
        Она развивала свои планы бегства на корабле куда-нибудь в далекие страны, а Майкл слушал с мечтательным выражением и заражался ее энтузиазмом. Ожидая его в читальне, она спрашивала книги о южном архипелаге, читала о Таити, Маркизовых островах и приходила в какой-то лихорадочный восторг. Солнце, купанье, рыбная ловля! Майкл будет рисовать, а она - заботиться о нем. Оба мечтали вслух, обсуждали малейшие подробности их жизни вместе где-нибудь на острове.
        Мечты, разговоры,  - ничего больше.
        - О Майкл, разве мы не можем на самом деле уехать? Я выручу две-три сотни долларов, продав все те украшения, что мне подарил доктор. Ведь они - моя собственность…
        Она прикусила губу. Не следовало упоминать о Бойльстоне. Лицо Майкла омрачилось. Она поторопилась закончить:
        - Ты мог бы узнать насчет парохода, сколько это будет стоить…
        - Да, да,  - вяло обещал Майкл,  - я… я спрошу у кого-нибудь.
        И этим дело кончалось. Зельда знала, что ничего Майкл не сделает. За ним стояла мать, распоряжавшаяся его жизнью… Его мать - и Бойльстон! Она-то могла, когда придет время, освободиться от последнего, но Майкл не в силах освободиться от влияния матери.

8
        Лето медленно вступало в свои права. Сырой май сменился дождливым июнем. Дождь, дождь - без конца дождь. Зельда не замечала погоды, не замечала ничего и никого, кроме Майкла. Только бы видеть его хоть два-три раза в неделю - и пускай будет лето или зима, солнце или ливень, ей все равно. Бойльстон был очень занят, так как в городе свирепствовал грипп. Сам он тоже не избег этой болезни. Днем он ездил по больным, а ночи проводил у себя в отеле.
        Был вторник. По вторникам Зельда и Майкл встречались и до вечера проводили время вместе. Зельда поджидала его в читальне, каждую минуту поглядывая на часы. Он всегда приходил позже ее, но она этим не тяготилась: так радостно было смотреть, как он входит, снимает шляпу, как его лицо расцветает, видя ее, как он спешит подойти, взять ее руку. Милый Майкл! Часто, думая о нем, она ощущала щемящую боль в сердце.
        Сеял дождик и мимо окна читальни, у которого сидела Зельда, двигались ряды зонтиков, блестевших от воды. Зельда дрожала от сырости, ноги и руки у нее заледенели. Она не сводила глаз с девушки за стойкой и думала о ее жизни, о часах, проводимых регулярно здесь на службе, о регулярном заработке. За столом неподалеку другая девушка, студентка, списывала что-то из толстой книги. Три года тому назад она, Зельда, тоже была такой. А кажется, будто прошло не три, а тридцать лет с тех пор!
        Половина четвертого. Майкл опаздывал, как обычно. Она снова принялась думать, что будет с ними обоими. Ах, если бы его мать умерла! Но нет, она молода и здорова. Если бы она, Зельда, была уверена в Майкле, она решилась бы потребовать, чтобы он выбрал между ними двумя! Но она хорошо знала Майкла. Он неспособен к решительным действиям. Компромиссы казались ему легче, чем твердое «да» или «нет». Бедный! Жизнь не станет щадить его! Ах, если бы ей можно было посвятить себя заботам о нем, защищать его!.. Она нужна Майклу, ужасно нужна! Рано или поздно умрет мать - и что будет с ним тогда?.. Как глупо со стороны миссис Кирк препятствовать ему жениться на единственной из всех девушек, которая была бы для него идеальной женой, такой, какой она только могла желать для сына.
        В глубине души Зельды жила уверенность: она предназначена Майклу судьбой. Она может дать ему больше, чем он ей. У нее было все, что недоставало ему: смелость, решительность, сила воли, бесконечное терпение и способность к самопожертвованию в любви. Майкл, любящий, нежный и милый, был артистом не только по профессии - он не был создан для жизненной борьбы. Мать избаловала его, всегда грудью закрывая от лишений, помогая ему стать тем, чем он стал. Но Зельда даже недостатки его любила. Он слаб,  - зато она сильная, и ей больше ничего не нужно, только бы ей позволили быть ему опорой, какой была до сих пор ему мать. Таков уж Майкл: люди всегда будут его баловать и нянчиться с ним. Люди, да. Но жизнь? Жизнь - жестока, требовательна, неумолима.
        Три четверти четвертого. Тревога начала закрадываться в душу Зельды. Майкла все не было. Когда часы показали четыре, она медленно поднялась и, с трудом передвигая ноги, направилась к выходу.
        На следующий день ни строчки от него. Но она все-таки снова пошла в читальню в обычный час их встречи и сидела там, надеясь, что он вот-вот войдет. То же повторилось и на второй, и на третий день. Майкл не приходил и не присылал вестей.
        Это было тяжелым ударом для Зельды. Серая тень заволокла ее жизнь. Бойльстон с беспокойством замечал, как дрожат ее руки и губы, как туп и неподвижен ее взгляд. Она не слушала, не замечала его, он для нее как будто не существовал, и только, когда он осмеливался дотронуться до нее, она с яростью дикой кошки обращала к нему сверкающие глаза и, стиснув зубы, судорожно сжимала кулаки.
        Дни шли за днями. Дождь прекратился и солнечное сияние заливало золотом город. Холмы над бухтой зазеленели, улицы оживились и в корзинах продавцов ярко запестрели цветы. Парки наполнились нарядными гуляющими и няньками с детьми, по мостовой засновали переполненные автомобили.
        В воскресенье днем ясная, солнечная тишина царила на пустых улицах. Обыватели уезжали отдыхать за город. Только стук одинокого экипажа раздавался порою на мостовой. Зельда, нарядно одетая, не торопясь шла по тротуару. Дойдя до угла Сакраменто-стрит, она остановилась со сжавшимся сердцем. Потом медленно перешла улицу, направляясь к маленькому домику. Вот уже и овощная на углу, потом забор, садик и, наконец, дверь, у которой она так часто звонила, приходя на урок музыки. Шторы опущены, все заперто. На окне записка: «Сдается с мебелью».
        Она довольно долго стояла неподвижно, потом вдруг толкнула калитку… Среди темной зелени нашла несколько запоздалых фиалок, последним взглядом окинула все вокруг и медленно пошла обратно на Маркет-стрит…
        Прошла неделя, тянувшаяся бесконечно. Доктор первый сообщил ей новость, обронил ее небрежно, мельком, как стряхивают пепел с сигары. Он читал газету, а Зельда накрывала на стол.
        - А эта твоя старая учительница музыки, миссис Кирк, оказывается, уехала с сыном в Европу! Он будет там учиться живописи три года. Кстати, отчего ты забросила музыку? Я бы мог взять напрокат пианино, и было бы очень мило, если бы ты вечерком играла разные веселые вещицы для твоего старика. Ну, так как же? Улыбается тебе это, а?
        Майкл знал все время, что он уедет, и боялся сказать ей! Он знал… и не сказал!
        Теперь он напишет ей и объяснит все. Он будет просить у нее прощения и в нежных словах говорить о своей верности и вечной любви…
        Но Зельда ошиблась. Он так никогда и не написал ей.
        Часть вторая
        Глава первая


1
        Зельда подняла из мыльной воды свою единственную шелковую блузку посмотреть, отмылась ли грязь с воротника. Потом снова опустила блузку в воду и принялась тереть мягкую ткань. За спиной Зельды, обжигая затылок, пылал огонь в спиртовой печке, на которой грелся утюг. Капли пота покрывали лоб и шею и по временам струйками стекали между грудей. Сегодня был душный день, один из самых душных дней, какие бывают в Нью-Йорке.
        Но все же Зельда находила, что жара таит в себе что-то приятно возбуждающее. Кроме того, она создает некоторую интимность между людьми: все окна открыты настежь, соседи переговариваются между собой, жалуясь на жару, или кричат из окон на своих отпрысков, играющих на улице; все ходят полуодетые. К вечеру на ступеньках лестниц собираются группы - женщины в тонких белых платьях, мужчины без пиджаков и жилетов; слышен смех, добродушные пререкания; бас мужчин и тоненькие голоса девушек звучат как-то особенно легко и весело; откуда-то доносятся звуки рояля, слышны песни; крики детей иголками вонзаются в тишину сумерек. Зельде нравились эти мирные картины. Она любила кипевшую вокруг нее жизнь, любила Нью-Йорк, радовалась, что живет в этом городе.
        Вот уже два месяца она здесь. Нью-Йорк сразу стал ей родным. Сан-Франциско? Странное место, где она жила тысячу лет тому назад, где она была в плену, где страдала и была унижена. Неужели только год прошел с тех пор, как она покинула его?..
        Осторожно отжав блузку, она разостлала ее на окне на чистой бумаге. Там уже сушились ее чулки и перчатки. Сняв их, она взялась за утюг. Боже, как жарко! Капли пота падали с шипением на раскаленное железо. Мадам Буланже, боясь пожара, не разрешала зажигать в комнатах ни керосинок, ни спиртовых печек. Но жильцы не слушали доброй женщины, а иные даже готовили у себя на этих печках три раза в день. Какие запахи тогда распространялись по всему дому!
        Несмотря на ужасающую жару и духоту в комнате, Зельда весело напевала за работой. У нее были все основания чувствовать уныние и усталость, но она не ощущала ни того, ни другого. Более двух месяцев она без работы и без надежды найти ее, и, однако, на душе легко. Это Нью-Йорк так влиял на нее - с первого дня, с той самой первой минуты, когда она вышла на палубу парохода и, стоя между Джорджем и Ниной, увидела берег и насколько хватало глаз серую громаду домов, тянувшуюся вдоль реки.

2
        После бегства Майкла была полоса черного отчаяния. Она никогда не сможет думать об этом без раздирающей боли в сердце. Недели, месяцы… она не помнит, сколько времени, ей казалось невозможным жить дальше. Для чего жить? Она пыталась одурманить себя разными способами, доходила иногда до эксцессов. Но они только утомляли ее, делали больной. Ей нужен был Майкл, только Майкл! Ей не было никакого дела до Бойльстона - только бы он не трогал ее! Она не переносила даже его приближения, готова была ударить его!
        Они ссорились. Бойльстон после ссор долго дулся, а Зельда, стараясь забыться, глотала дешевые романы, объедалась шоколадом, карамелью. В конце концов, Бойльстон закрыл для нее свой кошелек и перестал приходить. Нужда заставила Зельду встряхнуться: теперь она скорее дала бы разрезать себя на куски, чем снова примирилась бы с Бойльстоном.
        Ее страстная любовь к театру и советы окружающих придали ей смелость. И она отправилась в контору Макса Мееровича в «Альказаре», чтобы попросить хоть самого ничтожного местечка. Меерович принял ее лучше, чем она ожидала, но объяснил, что ей нужна тренировка, нужно развить голос и поучиться сценическому искусству. Она должна пройти шестимесячный курс у мисс Больтэ. Это стоит двести долларов. Зельда отнесла в ломбард все мало-мальски ценные подарки Бойльстона: кольца, броши, часы, даже свои красивые платья… Вырученной суммы хватило на то, чтобы уплатить мисс Больтэ и просуществовать некоторое время. Затем судьба помогла ей: ее пригласили выступать в Рождественских пантомимах в «Тиволи». До конца февраля она зарабатывала двенадцать долларов в неделю. А потом наступил тот головокружительный день, когда Меерович по телефону заявил, что ему нужна «сверхштатная» - и мисс Больтэ послала к нему Зельду. Ей дали роль горничной с репликой в две строчки, но Меерович скоро нашел ее способной и выпустил в двух своих пьесах.
        Бойльстон стал искать примирения. Предлагал ей деньги, соглашался на какие угодно условия, уговаривал выйти за него замуж. Но сцены, упреки, мольбы ни к чему не привели. Он смешно плакал, ползал перед ней на коленях, умолял не покидать его - напрасно. Он возбуждал в ней только отвращение. Она не хотела его унижать или сделать ему больно, она жалела его - но жить с ним больше не могла, самая мысль об этом оскорбляла ее. В ее жизни появились новые интересы.
        Грязноватая, мрачная квартира в доме Фуллера стала ей невыносима. Она постоянно напоминала о том, что утрачено: о Майкле, о юности. И наступил день, когда она решила больше не входить туда. К этому времени у нее уже имелись небольшие сбережения. Она сняла темную комнатку в старом доме на Эллис-стрит у старой Кэссиди, служившей горничной при театре. Произошла ужасная сцена с Бойльстоном и - окончательный разрыв.
        А спустя три месяца приехала чета Мизерв, Генри и Оливия, и Зельда получила ангажемент в театре «Калифорния». Волшебный сон! Недостижимая мечта стала явью!
        Генри Мизерв в молодости был кумиром Бродвея. Зельда видела его портреты во всех журналах и газетах. Теперь, когда он был женат на Оливии, а годы посеребрили виски и мужа и жены, они набрали труппу и разъезжали с нею по городам. Генри был уже стар для романтических ролей, и больше не выступал. Но он был прекрасным организатором и дельным режиссером.
        В Сан-Франциско ему понадобились люди, и он попросил Мееровича прислать на испытание, сколько возможно, молодых актеров и актрис. Зельда попала в их число. У нее кружилась голова от надежд и возбуждения. Всех их собрали на сцену и устроили экзамен. Зельду вызвали вторично и предложили прочесть еще что-нибудь. Мистер Мизерв, одобрительно прищурив глаза, поговорил с нею, задал несколько вопросов и велел прийти «на работу» завтра утром.
        Ей обещали ангажемент на неделю-другую, но потом Мизерв решил поставить ту же пьесу в Лос-Анджелесе и пригласил Зельду отправиться с ними.
        За эти две недели она познакомилась со всеми членами труппы; каждый из них был для нее предметом восхищения и поклонения. Она гордилась благосклонным вниманием к ней Оливии Мизерв, настроенной на высокий лад, темпераментной дамы, и молчаливым одобрением строгого судьи - Генри Мизерва, а к Нине Чэмберлен, черноволосой субретке, ее потянуло с первой встречи. Нина была простодушная, приветливая болтушка, всегда готовая помочь советом и делом неопытному новичку. Нравилась Зельде и Сусанна - красавица Сусанна Блэйк, с холодным лицом и золотыми волосами. Сусанна! Оглядываясь на прошлое, Зельда могла с чистой совестью сказать: она ничем не заслужила злобной вражды и ревности Сусанны, ей в то время совсем не нравился Джордж Сельби, настолько не нравился, что она даже избегала его.
        И вот в ноябре Зельда приехала в Лос-Анджелес, вся труппа встретила ее так тепло, что она совсем расчувствовалась. Оливия проявила настоящий энтузиазм. Но Нина предупредила Зельду, что эта благосклонность всегда бывает мимолетной и быстро сменяется равнодушием, а иногда даже враждебностью.
        Оливия была ослепительная женщина, и Зельда просто влюбилась в нее. Никто не мог устоять против ее очаровательной любезности. Она приглашала Зельду завтракать, знакомила с непривычным для нее миром. После того унылого существования, какое она вела до сих пор, эта кипучая жизнь невыразимо привлекала Зельду. Она считала себя умудренной опытом, утратившей все иллюзии, а между тем, ее шокировали, пугали признания Нины и Сусанны, которые были не замужем и, по их словам, не переживали еще серьезных романов. Еще совсем недавно она была на волосок от самоубийства, а теперь каждое мгновение было для нее полно такой потрясающей новизны, таких удивительных неизведанных ощущений! Она жадно набрасывалась на каждое интересное предложение, с удовольствием сближалась с новыми людьми, стремилась к успехам и славе.
        Но среди всех этих новых переживаний, среди этого нового мира она не забывала о Майкле. Он продолжал жить в ее сердце. Боль потеряла, пожалуй, свою остроту, или, может быть, Зельда просто притерпелась к ней, но чувство ее не изменилось под влиянием времени.

3
        Джордж Сельби был на ролях «юношей». Он обладал романтической наружностью. Черные, красиво вьющиеся надо лбом волосы, прямые брови, глубокие темные глаза, правильная, строгая линия носа, чувственный рот и твердый подбородок - да, несомненно, он был красавцем. Но все же для юношеских ролей Джордж был тяжеловат, да и вообще его нельзя было назвать хорошим актером. Генри Мизерв изводил его на репетициях, заставляя бесконечное количество раз повторять одни и те же реплики.
        Вначале Зельда испытывала к Сельби антипатию, считая его пустым и самонадеянным малым. Но как-то раз, когда она учила роль в темном углу за кулисами, Джордж подошел к ней. Его первые слова были:
        - Отчего это вы не хотите меня знать? И он стал явно искать ее общества, при всяком удобном случае заговаривая с ней. Правда, никто, кроме самой Зельды, не обращал на это внимания. Зельду же его поведение скорее раздражало, чем радовало, ведь до этого времени Джордж считался поклонником Сусанны - и у нее, у «новенькой», не было никакого желания «отбивать» его. Все ее мысли принадлежали Майклу. Никто другой ей не был нужен. Тем более Сельби, которого она слегка презирала.
        Но Джордж Сельби был человек совсем другого сорта, чем те мужчины, с которыми Зельду до сих пор сталкивала судьба. При всей его самонадеянности и ограниченности он был очаровательный собеседник и весельчак. К тому же он прекрасно пел, играл на рояле и у него всегда имелся запас песенок и анекдотов. Он постоянно старался рассмешить людей и чаще всего это ему удавалось. Бурный темперамент Джорджа проявлялся то в безудержном веселье и смехе, то в бившей через край жизнерадостности и в тысяче экстравагантностей, то в мрачных порывах разочарования, в разговорах о самоубийстве. Его увлечения походили на какой-то вихрь, и центром этого вихря стала неожиданно для себя Зельда.
        Не успев перевести дух после признания в любви, он предложил ей выйти за него замуж. Зельда была польщена, в особенности, когда он начал в восторженных выражениях говорить о ней и о своей любви к ней каждому члену труппы в отдельности. Фарфоровая куколка Сусанна была очень расстроена этим, но что же Зельда могла сделать? Пошли перешептыванья, толки, ей стало неприятно. Она отказала Джорджу, и в Новом Орлеане он закутил напропалую, афишируя свою связь с какой-то девчонкой из хора. Грязь, мерзость! Зельда презирала его, она не хотела больше даже говорить о нем.
        Джордж пытался утопить горе в вине. Каждую ночь после представления он напивался до бесчувствия и на утро являлся охрипший, с помятым, опухшим лицом и стеклянным взглядом, объявляя всем и каждому, что директор, конечно, уволит его, и тогда ему придется отправиться ко всем чертям, а ему только этого и хочется. Зельда от всей души желала, чтобы Мизерв доставил ему это удовольствие. Но в разгаре сезона было трудно найти другого актера на его роли, и надо было попытаться образумить Джорджа. Оливия, даже Нина умоляли Зельду быть поласковее с Джорджем, но она не могла - он был ей противен. Директор ходил злой и придирался к Зельде на каждом шагу. Дело чуть не кончилось катастрофой: Джордж покушался на самоубийство. Но запах газа в его комнате заметили вовремя. Джорджа спасли и отправили в больницу.
        В труппе царило волнение и суматоха. Генри телеграфировал в Нью-Йорк, чтобы прислали замену Джорджу. Говорили, что Сельби умирает. Зельда в сопровождении Нины отправилась проведать его. Ей пришлось выслушать длинную, бессвязную, слезную историю, слова раскаяния, страстные уверения, что он станет другим человеком, если она захочет быть его другом. Все это не могло не подействовать на нее.
        Ей не оставалось ничего другого, как помириться с ним, хотя она не верила, чтобы дружба эта дала какие-нибудь хорошие результаты.
        Что за нелепый, смешной малый был этот Джордж! Совершенный ребенок! Невозможно было долго сердиться на него и серьезно относиться к его проступкам. Он способен был обидеть ее и в следующую же минуту измучить бурным раскаянием. Он так трогательно старался угодить ей во всем, что она невольно почувствовала к нему нежность.
        Через два дня он вышел из больницы, словно возродившись, горя желанием снова подняться в глазах товарищей и доказать, что он достоин расположения «этой чудной девушки». Зельда смеялась, остальные улыбались. Это так же мало обескураживало Джорджа, как раньше всеобщее осуждение. Он вошел в роль безупречного молодого человека, не брал в рот ни капли вина, бросил даже курить, горячо и серьезно принялся за работу, после спектакля шел прямо домой и был предан Зельде, как собака, был благодарен ей за каждый ласковый взгляд, за невольную улыбку в ответ на его дурачества. И это - Джордж Сельби!
        Труппа кочевала из города в город. Питтсбург, Гаррисберг, Вашингтон, Балтимора, Филадельфия. Прошел февраль, март, зацвела вишня, зазеленели сады и парки. И все это время Джордж оставался смиренным, преданным, пылким поклонником Зельды. Он все так же стойко боролся с искушениями и, если изредка не выдерживал, то горько раскаивался и всеми силами старался загладить прегрешение.
        Между ними неизбежно должна была установиться близость. Он ходил за нею по пятам, заботился о ее удобствах во время переездов, отвозил ее с вокзала в гостиницу, часами ожидал у выхода. В городах, которые труппа посещала, им представлялось много развлечений, их чествовали в литературных и драматических кружках и клубах, богатые холостяки устраивали ужины после спектаклей… На всех этих вечерах бывала и Зельда. Она жаждала все увидеть, все испытать. Джордж был ее неизменным спутником. Он был бесконечно опытнее ее. Он просвещал и опекал ее.
        Гримировка, разговоры о пьесах, театральные сплетни, часы ожидания своей реплики в тесной, надушенной уборной, ссоры с Оливией, беседы по душам с Ниной, отели, поезда, ночные ужины, танцы, новые лица, новые друзья, успехи, неудачи, волнения из-за рецензий в газетах,  - странный, чуждый мир, где на пошлые пустяки как будто обращается так много внимания, а на явления значительные - так мало! И Джордж, Джордж Сельби всегда тут, подле, трогательно влюбленный и покорный, занимавший и развлекавший ее.
        Вот какой жизнью жила Зельда Марш с тех пор, как покинула Сан-Франциско, И теперь, через полтора года, лежа в постели в своей комнатке, в Нью-Йорке, она сравнивала себя с той девушкой, что стояла когда-то перед опустевшим домиком с надписью «Сдается в наем». Она изменилась, но в сердце ее по-прежнему царил тот мальчик, любивший и покинувший ее. Она думала о нем неустанно и не расставалась с его письмами и выцветшей фотографией, с которой он улыбался ей знакомой улыбкой, собрав морщинки у глаз.
        Глава вторая


1
        Меблированные комнаты мадам Буланже находились на Вест-Форти в старом мрачном доме, ничем не отличавшемся от соседних. Француженка представляла собою полную, широкобедрую даму, с высоко зачесанной, кудрявой седой шевелюрой, усатую, бородатую и распространявшую вокруг себя сильный запах чеснока. Джон Чепмэн, ближайший сосед Зельды, говорил, что их хозяйка - женщина с золотым сердцем. Мадам Буланже любили все жильцы.
        И дом, и улица были заселены актерами, хористами, куплетистами, акробатами и прочей публикой подобного рода. Все это приходило, уходило, смеялось, бранилось, сплетничало, флиртовало… Церемонно кланяясь друг другу, проходили местные старожилы в немного потертых, блестевших от старости костюмах.
        Нижние этажи были заняты портными, костюмерами, парикмахерами, здесь же разместились рестораны и прачечные.
        Зельде нравились обитатели Вест-Форти, ее интересовало и то, что ей о них рассказывали, и те маленькие драмы, что она наблюдала сама: какое-то очарование романтизма было в дешевой и пестрой мишурности их жизни.
        Мадам Буланже, перевидавшая в своем доме множество разных людей, обладала неистощимым запасом житейских историй, ну, а Зельда была внимательной слушательницей. В сумерки они усаживались пить шоколад внизу, в столовой хозяйки, и тут-то начинались рассказы.
        Джон Чепмэн особенно интересовал Зельду. Но мадам знала о нем немного. Славный молодой человек, впрочем, не очень молодой, так лет за тридцать - вот все, что она могла сообщить. Он жил у нее уже два года. Когда поселился, сказал, что актер. Но когда и где играл - неизвестно. Она могла бы поклясться, что с тех пор, как он живет здесь, он без работы. Впрочем, кому какое дело? Жилец он спокойный, платит аккуратно… Конечно, людям кажется, что в его жизни есть какая-то тайна… Мадам пожимала плечами.
        Зельде очень нравился Джон Чэпмэн, но, увы, его общество наводило скуку. Не прошло и трех недель с начала их знакомства, как Джон воспылал к ней безнадежной любовью. Она заметила это в один из вечеров, когда они сидели вдвоем на крылечке. В тот день Зельда проводила Нину, которая укатила в Европу, и ее томило одиночество. Джорджа не было, он где-то выступал, а мадам уехала к морю на два дня праздника. Зельда чувствовала себя брошенной, одинокой, думала о Майкле, и даже о Бойльстоне. Они с Джоном сидели на ступеньках. Было тепло и душно, круглая луна смотрела на них. И как-то так вышло, что Зельда рассказала о себе все. В первый раз она заговорила о Майкле. Никто из ее товарищей никогда не слышал до этого ни его имени, ни имени Бойльстона. А тут вдруг она просто, как-то помимо своей воли, рассказала о них чужому, малознакомому человеку. Но ни тогда, ни позже не пожалела о том. Ведь этим человеком был Джон Чэпмэн! Он был неспособен обмануть чье-либо доверие. Зельду тревожило другое: то впечатление, какое произвела на него ее история. Сама Зельда не видела в ней ничего особенно трагического или
трогательного, но Джон… Джон с той ночи полюбил ее.
        С тех пор Зельда, выйдя из дому для обычного обхода контор в поисках места, каждое утро встречала Джона Чэпмэна. Молчаливое обожание выражалось в каждой черточке его широкого лица, во взгляде круглых темных глаз, в каждом движении его громадного, неповоротливого тела. Он видел ее часто с Джорджем Сельби. И ни одного намека, ни одного слова о своей любви ни разу не сорвалось с губ Джона. Он никогда не навязывал Зельде своего общества. А ей было жаль его, она дорожила его преданностью. Он был ей как старший брат, к которому можно прибегнуть в горе или затруднении. Но ум его казался таким же тяжеловесным, как тело, речи были медленны и бессвязны. Ей было с ним нестерпимо скучно.

2
        Джордж Сельби приходил раза два в неделю, а, кроме того, в субботу и воскресенье они вдвоем ездили за город. Но наступали будни - и вновь утомление и унижение, вновь эти дерзкие и равнодушные чиновники в конторах, лаконические отказы… Стиснув зубы, она заставляла себя обходить все театральные бюро.
        - А что, если я так и не найду никакой работы?  - сказала она как-то Джорджу с отчаянием в голосе. Была суббота. Они сидели в поезде воздушной железной дороги, уносившем их в Кони-Айлэнд.
        - Ну, так что же, вы всегда можете выйти за меня замуж,  - ответил Джордж весело.
        - Не говорите глупостей!
        - Еще только середина августа,  - переменил он тон на более серьезный.  - Боже мой, Зель, неужели вы рассчитывали так просто, без борьбы и усилий, сделать сценическую карьеру?
        Зельда только вздохнула в ответ. Впервые с тех пор, как она приехала в Нью-Йорк, ею овладело чувство настоящей тоски и безнадежности.
        - Ну, котеночек, вам еще рано унывать!  - утешал ее Джордж.  - Вот Гарри Бульджер будет набирать людей - отчего бы вам не толкнуться к нему?
        - Нет. Кто поступает в такие места, тот - конченый человек. Это мне и Оливия говорила, и Нина. Я уж лучше вернусь во Фриско…
        - Терпение, Зель, терпение! Найдете что-нибудь! Я на днях говорил с Стэкпулем…
        - Да?  - оживилась Зельда.  - И что же он?
        - Советует поступить в «Мерри-Мерри», если вы согласны петь и танцевать.
        - Нет,  - рассердилась Зельда.  - И лучше вы мне об этом не заикайтесь!
        - Он говорит, что у него есть для меня отличный ангажемент. Я потребовал сотню в месяц. Он, кажется, склонен согласиться.
        Зельда хмуро смотрела в окно.
        - Мне нет смысла уступать,  - продолжал Джордж.  - К тому же Стрингер передавал, что Вебер и Фильде тоже просили меня зайти. «Если я им нужен,  - отвечал я ему,  - они могут написать мне. Мне нет надобности бегать по конторам просить заработка.»
        Зельда вдруг резко повернулась к нему.
        - Перестаньте. Вы мне делаете больно,  - сказала она просто.

3
        Больше всего она любила поездки на Кони-Айлэнд. Здесь было море, веселый шум волн, купанье, танцы в сумерки. Они оба любили танцевать. Прекрасные были дни, и Джордж был славным, веселым и искренним товарищем.
        - Зельда, вы сегодня восхитительны!
        - Ах, Джордж, ради бога!..
        - Я теряю голову! Купальный костюм к вам удивительно идет. С такой фигурой…
        - Джордж! Вы же знаете, я терпеть не могу подобных разговоров!
        - Когда же вы выйдете за меня, Зель?
        - Джордж, если вы не перестанете, я сейчас же уйду.
        Он нашел ее руку, сдул с нее песок и поцеловал.
        - Но я говорю серьезно, котеночек! Это - самое чудное лето в моей жизни. Благодаря вам, я стал человеком, Зель… О боже, вы понятия не имеете, как я вас полюбил!
        - Это вам только так кажется, Джордж.
        - Как вы можете говорить такие вещи! Как можете сомневаться! Да я с радостью отдал бы за вас жизнь, бросился бы с завязанными глазами со скалы, чтобы заслужить ласковый взгляд… я…
        - Довольно вам, наконец!
        - Нет! Не довольно! Я умираю от любви, а вы заявляете, что мне «кажется»! Да что вы знаете о любви?! Вы, вероятно, никогда не любили по-настоящему, ледышка вы этакая! И сомневаюсь, чтобы когда-нибудь вы поняли, что такое любовь! О господи, и надо же было мне, с моей безграничной способностью любить и страдать, привязаться к девушке без капли чувства, к девушке, которая не умеет и никогда не научится любить!..
        - Джордж, вы мне до смерти надоели!
        - Вот вы какая! Человек изливает перед вами душу, валяется у вас в ногах, предлагает вам сердце, руку, всю жизнь свою,  - а вы заявляете, что он вам наскучил!
        - Да, наскучил, и я ухожу одеваться!
        - Зельда, милая, не надо!
        - Не могу больше! Где мой гребень? И зачем вы портите такой чудный день этими глупостями?
        - Зель, вы меня убиваете! Я люблю вас…
        - Если бы вправду любили, вы бы меня не сердили.
        - Так вас сердит, когда я говорю о своей любви! Значит, вы меня не любите?
        - Нет - и вам это известно.
        - Но это будет! Вы научитесь меня любить!
        - Никогда!
        - О, где ты, смерть?! Скорей мне чашу с ядом! Кинжал!.. Привет тебе, Харон!
        - Сумасшедший! Я уезжаю!
        - Нет, Зельда, нет, не уходите от меня! Клянусь, я буду пай-мальчиком. Честное слово, Зель!

4
        Перед Мэнхэттен-Бич-Отелем играл военный оркестр. Узкий бульвар, тянувшийся вдоль пляжа, был почти пуст в этот час. Только дети, устав от игр, копались в песке, да кое-где на скамейках сидели отдыхающие пары. Зато на дорожке перед отелем постукивали о камни каблуки тысячной толпы, прохаживающейся взад и вперед, и стук этот и громкие звуки музыки заглушали тихий плеск волн. На террасе отеля яблоку негде было упасть.
        Джордж и Зельда сидели за столиком у самой балюстрады. Был седьмой час, день медленно переходил в сумерки, и бледный диск луны уже стоял в небе. Соленый запах моря смешивался с тем запахом, что приносит с собой вечер после жаркого дня. Кругом звучали приглушенный говор, смех, музыка…
        Джордж, подогретый коктейлем, был в приподнятом настроении и сыпал рассказами о жизни за кулисами. Зельда чувствовала себя совсем новичком в этом мире, так хорошо знакомом ему. Джордж был фантазер, враль, вдохновенный выдумщик. Зельда знала это, но ей нравились его свободная болтовня и интимная близость к тому миру, который неотразимо привлекал ее. В этот вечер он склонен был смотреть на жизнь и будущее сквозь розовые очки. Он весь так и искрился оживлением.
        Зельда смотрела, как он осушает свой бокал. Ее вдруг кольнуло воспоминание о других обедах, когда она вот так же сидела в ресторане, против Бойльстона, пившего свой кларет.
        - Не пейте так много, Джордж! Вы гораздо более занимательный собеседник, когда вы трезвый.
        - Не беспокойтесь, котеночек, я не хмелею. Мы с вами только допьем эту бутылку и пойдем танцевать… Чудесно провели день, правда? Отвечайте же, Зель! Самый проклятый день становится хорошим, если вы со мной. И скоро мы будем всегда вместе. Мы не будем расставаться после такого дня, как сегодня… Вы будете моей женой и…
        - Я не буду ничьей женой, Джордж, пока не добьюсь чего-нибудь на сцене.
        - О, это будет раньше, чем вы успеете оглянуться.
        - Почему вы так думаете?
        - Потому что вы красивы и у вас чертова уйма таланта. Вам нужен только опыт. Послушали бы вы, что говорил про вас Генри Мизерв…
        - Что же он говорил?
        - Как-то вечером он говорил Билли Виншип - они пили вместе - помнится, это было в баре на Форт Питт…
        - Да ну же, Джордж!
        - Да, так он сказал, что у вас задатки крупной актрисы, но вам нужна школа… Зель, выходите за меня - и я сделаю из вас то, чем вы хотите стать. У меня большой опыт и школа - и я буду вас учить.
        - А потом, когда выучите?..  - спросила она с иронией.
        - А потом, когда вы станете звездой Бродвея и все будут толпиться у входа в театр, чтобы взглянуть на Зельду Марш,  - вы, я думаю, вышвырнете меня вон,  - Джордж нахмурился, только сейчас сообразив, что она смеется над ним.
        Но в глазах Зельды мерцал какой-то странный свет. Она не видела ни сумерек, ни луны, ни людей, ни сверкавшего внизу моря. Ей чудился сияющий огнями театр и над входом - залитая электрическим светом надпись: «Зельда Марш». Она видела экипажи и автомобили, подкатывающие к подъезду, толпу, вливающуюся в двери театра.
        - Боже, Зель, о чем это вы так задумались? О нашей свадьбе, нет?
        Она перевела взгляд на него и мечтательно усмехнулась.
        - Нет, Джордж, я не думаю ни о каких свадьбах. Я никогда не выйду замуж. У меня другая цель - я хочу стать настоящей актрисой.

5
        Но одно дело - говорить о сцене, верить непоколебимо в осуществление заветной мечты, другое - взбираться по первым ступеням лестницы, ведущей к славе. В тот миг, когда Зельда отвечала Джорджу, ей казалось все так просто: нужно усердно трудиться, быть строгой к себе, не падать духом, не флиртовать, не пить… Вчера все казалось легким и радостным. Чудесный день! Купанье, обед, вино, танцы, медленное приятное путешествие домой, луна, пустынные улицы, последние минуты беспечной болтовни у ворот дома. Джордж поцеловал ее на прощанье,  - и в первый раз за время их знакомства она ответила ему на поцелуй…
        А сегодня у нее вышел весь кольд-крем и не на что было купить новый. Стоя перед зеркалом, она мысленно подсчитывала свои капиталы… Если сократить расходы на еду, можно протянуть еще недели две. Но ей нельзя голодать, это отразится на внешности. Мадам Буланже не будет торопить ее с платой за комнату… Но что, если она не получит ангажемента?..
        В десять, как всегда, она отправилась в свой утомительный обход театральных агентств. Перед дверью конторы миссис Бриан стояла уже целая группа девушек; какие-то подозрительные молодые люди с испитыми порочными лицами болтали с ними, и все они провожали Зельду глазами, когда она поднималась по лестнице. В конторе тоже было много актеров и актрис, ожидавших с тоскою в глазах. Кое-кто кивнул Зельде: они знали ее, постоянно встречаясь во время поисков работы. Зельда подошла к конторке.
        Безучастная физиономия дамы за конторкой сегодня при виде ее несколько оживилась.
        - Марш, да? Я не ошиблась? Присядьте, мисс. Миссис Бриан хотела видеть вас.
        Сердце Зельды внезапно забилось, и она присела на стул, который уступил ей высокий лысый мужчина. Руки у нее дрожали, в горле пересохло от волнения. Надежды, радужные виденья дико плясали в голове, ей хотелось уже бежать домой, поделиться поскорее новостью с кем-нибудь, все равно с кем - с мадам Буланже, Джорджем, Джоном…
        Мальчик распахнул дверь и крикнул:
        - Мисс Марш!
        Миссис Бриан быстро и незаметно оглядела вошедшую Зельду.
        - Входите, входите, моя милая. Я, кажется, наконец, могу вас порадовать кое-чем…
        Зельда минуты две слушала, едва дыша. Потом сердце ее начало медленно падать, падать… Миссис Бриан продолжала убеждать ее. Место, которое она ей предлагает, «прелакомый кусочек». И ничего общего с кафе-шантаном. Напряженно слушая, Зельда поняла, что это - нечто гораздо худшее.
        - Но это что-то вроде балагана, не так ли?  - спросила она, запинаясь.
        - Ну, не совсем. Забриский обиделся бы, услышав такое определение.
        - И представления будут даваться в разных местах?
        - Да, он, вероятно, будет кочевать.
        Зельда медленно покачала головой, не отрывая глаз от собеседницы.
        - Ну, что же? Это хороший заработок. Множество девушек с радостью ухватятся за него.
        - Возможно, но мне это не подходит, миссис Бриан. Я хочу создать себе имя. Я хочу на настоящую сцену.
        Миссис Бриан кивнула, уже не слушая ее.
        Зельда встала, бормоча извинения.
        Снова на улице. Сегодня еще жарче, чем вчера. Она медленно шла, с вожделением заглядывая в раскрытые двери кондитерских, где на прилавке шипела сельтерская вода в запотевших от холода стаканах.
        У Джозефсона брюзгливый клерк скользнул по ней коротким безучастным взглядом и пробурчал:
        - Ничего нет… приходите завтра.
        Зельда пошла дальше, к Гамильтону. У него сидело много народу: были здесь актеры и актрисы с именами. Зельда была потрясена, увидев среди них Вальдо Лазаро. Когда-то она вырезала из журналов его портреты и прикалывала их к стене. А теперь он - тут, ждет, как и все остальные. Чего? Неожиданных предложений? Словечка от мистера Гамильтона? Может быть, им всем просто нравится сидеть здесь, лениво сплетничая и передавая друг другу новости театрального мира?..
        При малейшем звуке все головы обращались к заветной двери, за которой только что скрылся мистер Гамильтон, и в глазах проступало выражение беспокойства и надежды.
        Зельда смотрела на фотографии с надписями, покрывавшие стены. Многие из тех, кто был теперь знаменит, начинали с ожидания в этой самой комнате. Но сегодня даже эта мысль не ободряла. Зельда была голодна. Половина первого, а она с утра ничего не ела, У нее разболелась голова. Как глупо приходить к Гамильтону так поздно, когда уже полно народу!
        Она собиралась было уйти, но дверь из передней распахнулась и в комнату вплыла дама в великолепно расшитом полотняном костюме, в огромной шляпе с красными перьями; вошедшая, надменно оглядев присутствующих, проследовала к двери в соседний кабинет и исчезла за нею. По ее уходе поднялся говор.
        - Анна Фернандец! Анна Фернандец!
        Кто-то свистнул от удивления. Зельда, тяжело ступая, вышла из приемной…
        Анна Фернандец, премьерша труппы Вебера и Фильдса! Для Зельды Марш увидеть этот кумир Бродвея было то же, что для какой-нибудь благочестивой послушницы - увидеть близко епископа.
        Она машинально шла среди кипучего движения и шума улицы, Трамваи, кэбы, автомобили неслись по всем направлениям. По тротуару катилась лавина пешеходов, озабоченных, спешащих, потных, толкающих друг друга. Зельда с завистью глядела на них. Ее до боли томило желание быть одной из них, принять участие в этой торопливой трудовой жизни. Губы ее дрожали… Она должна добиться успеха! Каким бы то ни было путем она должна завоевать себе место в жизни!
        Глава третья


1
        Жизнь огромного города, так нравившаяся Зельде вначале,  - людская толпа, дома, гигантские размеры всего, что окружало - теперь немного устрашала ее. Словно тяжесть какая-то легла ей на плечи. Дни проходили в одиночестве, в бесплодном хождении по мрачным конторам. Надо было запастись терпением и ждать - больше ничего не оставалось. Она жила одной только мыслью - получить место, дебют, маленькую роль, хотя бы роль горничной… Она рвалась на сцену!
        Деньги таяли быстро. Задолжав мадам Буланже, она давно перебралась в крошечную комнату, на четвертом этаже. Оставались последние десять долларов. Ушли и они. Но она тщательно скрывала свое уныние. Старалась казаться веселой, смеялась. Никто не должен подозревать, что она голодает. Она, пожалуй, немного похудела, никогда еще она не весила так мало, но это ничего. Бойльстон когда-то говорил, что худой быть здоровее, чем полной. Мало ли женщин, нарочно голодает? Так что - решила Зельда - ей не на что жаловаться. Будет и на ее улице праздник! Не найдет места в театре, так будет стряпать! Отчего бы ей, дочери повара, не вернуться к профессии своего отца?!
        Весь сентябрь она была все больше одна. Джордж получил ангажемент в музыкальной комедии, где выступал в качестве солиста. Три недели он был с утра до ночи занят репетициями, а теперь уехал с труппой в Филадельфию. Вернется не раньше ноября. Он часто посылал ей открытки, телеграммы. Раз даже вызывал из Филадельфии к телефону. Как всегда говорливый, веселый, поверхностный, полный самим собою, своими делами, Джордж горячо уверял, что тоскует о ней, но - ни одного вопроса о ее здоровье, о том, есть ли у нее работа и деньги…
        Однако Зельда была немного удивлена открытием: она успела порядком привязаться к Джорджу. Она ловила себя на том, что считает дни, оставшиеся до его возвращения. Джордж Сельби!.. Нет, нет, у нее к нему нет серьезного чувства… но он так развлекает ее, ободряет… и потом - он так ее любит. Хвастливый, шумливый, легкомысленный, часто раздражавший ее до крайности, он все же был ее лучшим другом все это время и был так предан ей.
        Правда, был еще Джон. И Зельда часто спрашивала себя, что сталось бы с нею, если бы и Джон уехал… Пожалуй, ей пришлось бы выйти замуж или воспользоваться гостеприимством того юркого, маленького, прилизанного человечка, лысого и морщинистого, который жил через дорогу и, встречая ее, смотрел так умильно, что, вероятно, малейшим поощрением его легко можно было бы подтолкнуть к более близкому знакомству.
        Но Джон оставался с нею, верный, честный друг Джон, весь лучившийся добротой, добротой, доходящей до нелепости! И именно эта-то доброта, казалось иногда Зельде, подогревает в ней надежду, веру в себя, удерживает ее от безрассудств в минуты отчаяния. Ведь Джон знал о ней все, все темные страницы ее жизни - и все же любил ее, восхищался ею, верил в нее!
        - У вас усталый вид, мисс Зельда. Это, верно, от жары.
        - О, я здорова, Джон. Утомляет только эта беготня в поисках работы. Но, ей, кажется, скоро конец. Миссис Бриан снова вызывала меня, и вчера меня экзаменовал Феркверсен. А сегодня я получила от Оливии приглашение приехать к ним в Мэйн. Поеду, если здесь в Нью-Йорке ничего не выйдет.
        Но она совсем не собиралась принять это приглашение. У нее не было ни необходимого для такого визита платья, ни денег на проезд, Обещания Бриан и Феркверсона ничего не стоили. Это было две недели назад и с тех пор - ни слуху ни духу. Зельда забыла, что уже говорила об этом Джону. Она все больше слабела. Ей по временам было страшно выходить за порог дома, так у нее кружилась голова.
        - Ну, я надеюсь, что вам скоро повезет,  - утешал Джон.  - Профессия актера - самая неверная в мире. Человек всегда точно на качелях. То вы взлетаете вверх, то…
        Они стояли у подъезда. Зельда возвращалась из безрезультатного обхода контор, Джон только что вышел из дома, по обыкновению, с большим черным чемоданом в руках. Зельду давно интересовало, что это Джон постоянно таскает из дома и в дом. Чемодан выглядел тяжелым. Сегодня она спросила его об этом - и он ужасно смутился и покраснел.
        - Так, кое-какие старые книги,  - пояснил он неохотно.  - Своды законов… Я списываю кое-что для… для одного моего приятеля, адвоката.
        Он принялся бессвязно излагать, в чем состоит его работа и как он получил ее. Но девушка не могла следить за этим пространным объяснением, оно действовало ей на нервы, приводило в нетерпение. Голова болела невыносимо, перед глазами все как-то странно кружилось. Она думала о чае, который приготовит себе, как только придет домой. Представляла как войдет, затопит печку, поставит чайник… как достанет чай в бумажке, как польется в чашку горячая струя… Вдруг ей почудился аромат чая, крепкого, горячего, восхитительного и…
        Джон подхватил ее, иначе она бы упала. Глупо и смешно так распускаться! И на глазах у всех. А Джон, славный, уютный Джон уставился на нее с таким ужасом, как будто она в самом деле в обмороке.
        - Мисс Зельда!.. Мисс Зельда!..
        - Тсс, Джон, со мною ровно ничего.  - Она говорила своим обычным веселым тоном.  - Ну, чего вы всполошились? У меня попросту голова болит - вот и все.
        - Вы… вы… вы…
        - Тише! Вы обращаете на себя внимание.
        - Можно мне пойти за доктором?
        - Что за ерунда!
        - Давайте, я отведу вас наверх. И побегу в аптеку. Нашатырный спирт или…
        - Да со мною ровно ничего, повторяю вам!
        - Неправда… вы… вы упали в обморок только что, у меня на глазах.
        - Да глупости же! Я пойду к себе и лягу. Не валяйте дурака, Джон!
        - Но, мисс Зельда…
        - Ей богу, Джон, если я заболею - то только благодаря вам.
        - Но я знаю…
        - Что вы знаете?!
        - Что вы… что вы…
        Она ждала, все более раздражаясь. Оба с минуту пытливо смотрели друг другу в глаза. Затем Зельда ласково дотронулась до руки Джона.
        - Джон, милый,  - промолвила она.  - Я, правда, немного устала, и голова у меня готова треснуть от боли… Хотите, пойдем куда-нибудь чай пить? Уже два часа, а я еще сегодня ничего не ела и голодна, как волк. Я думаю, оттого у меня и голова закружилась…
        Было трогательно видеть действие ее слов на Джона.
        Его лицо просветлело от радости. Она торопливо взяла его за руку.
        - Так, пойдем, Джон, да? У вас есть время? Я хочу чаю, и ветчины, и сандвичей… о Джон, это будет чудесно! Оставьте свой чемодан дома и идем!

2
        Джон дал ей взаймы денег, девять долларов. Она подозревала, что это был весь его наличный капитал. Этого хватило, чтобы уплатить за прошедшую неделю хозяйке и едва-едва прокормиться несколько дней. Ее платье и башмаки износились, она все еще ходила в соломенной шляпе. Она знала, какое впечатление это производит в конторах.
        Однажды она решила быть благоразумной и, перейдя улицу, вошла в ресторан Маццини и спросила хозяина. Вышла его жена, широкобедрая, пышная особа. Она холодно, с недоброжелательностью осматривала Зельду, пока та предлагала свои услуги. Нет, она не нужна. Хозяйка повернулась к ней спиной.
        В других ресторанах ей повезло не больше. Ей объяснили, что места предоставляются преимущественно мужчинам, окончившим школу поваров. Она может, если принесет рекомендации и если за нее поручатся два видных лица, поступить в кельнерши. Но сейчас как раз нет свободных мест.
        Она просматривала объявления в газетах. Кухарки требовались все больше в частные дома. Но уезжать отсюда ей не хотелось. Портнихи… мастерицы… Она знает, что это такое: гнуть спину с утра до ночи над машинкой на чердаке, в мастерских готового платья…
        «Что же делать в Нью-Йорке девушке без денег и без друзей?  - спрашивала себя Зельда.  - Никто ведь не умирает от голода.» В газетах и журналах усердно обсуждали волновавший ее вопрос: может ли девушка жить на пять-шесть долларов в неделю и не сбиться с пути? Хм, это она увидит позже, сначала надо найти пять-шесть долларов!
        Надо, надо искать работу. Работы она никогда не боялась.
        Набравшись храбрости, она пошла в одно, другое бюро… Но настойчивые расспросы и требования рекомендаций испугали ее.
        По ночам в своей комнатушке под крышей она часами лежала без сна, прислушиваясь к ночным звукам в доме. Когда пустота в желудке начинала мучить слишком сильно, она пила холодную воду, чтобы заглушить ноющую боль.

3
        Но вот в одно воскресное утро, когда в воздухе уже сильно чувствовалась осень, неожиданно возвратился Джордж Сельби.
        - Мы провалились вчера в Атлантик-Сити,  - рассказывал он.  - Кинион, директор,  - старый осел! Я предупреждал их, что так будет и что пора вернуться в Нью-Йорк, но они не видят дальше своего носа… Зель, деточка, в чем дело?.. У вас ужасный вид!
        Было так приятно снова увидеть Джорджа! Когда Ронни, горничная, прокричала снизу, что пришел мистер Сельби, Зельда, не успев даже поправить волосы и напудрить нос, сбежала с лестницы и кинулась к нему на шею. Она и не думала, что так ему обрадуется.
        Он рассказывал о своей поездке, не выпуская ее из объятий. И эти объятия были так крепки и успокоительны. Щека, к которой она прижималась своей щекой,  - такая здоровая и прохладная. От него так приятно пахло, его губы целовали так нежно.
        - О деточка, мне вас так недоставало!
        - Правда, Джордж?
        - О господи, что я говорю - недоставало! Я тосковал! Вы мне снились каждую ночь, а днем каждую минуту я думал о вас. Я умираю от любви к вам, Зель.
        - Джордж!
        - Я не могу без вас. В ту же минуту, как нам выдали расчет, я помчался в гостиницу, уложил чемодан и уехал к вам. Поедем в Клэрмонт завтракать, хорошо? Я нарочно прибежал так рано, чтобы вы не успели позавтракать одна. Вы еще не завтракали?
        - Завтракала?  - Она покачала головой и усмехнулась, но, посмотрев в его молодое, ласковое, красивое лицо, неожиданно разрыдалась.
        - Зель?!
        Она попыталась улыбнуться.
        - Что случилось, котеночек?
        - Ничего… Просто я рада, что вы вернулись.
        - Значит, вы любите меня? Немножко, а, Зель? Ну, скажите же «да», скажите, что привязались ко мне немножко!
        - Я не знаю, Джордж… я… не знаю. Но я, кажется, еще никогда никому не была так рада, как вам сейчас!
        - Зельда!
        Он чуть не раздавил ее в объятиях, прильнул губами к ее губам, и Зельда, охваченная порывом счастья, не сопротивлялась больше.

4
        Ресторан был почти пуст, только кое-где по углам сидели за столиками несколько человек, да неподалеку от Джорджа и Зельды трое мужчин вполголоса вели какой-то деловой разговор. Столы сверкали хрусталем, серебром, белыми, как снег, салфетками. В высоких вазах увядали астры.
        - О Джордж, здесь должно быть дорого? Не лучше ли…
        - Ни-ни-ни! Я теперь богат, как Крез, котеночек! И для вас ничто не может быть слишком дорого…
        Они заняли столик у окна, выходившего на реку. За голубой ее гладью, на Джерсейском берегу, пылали пышные краски осени - красные, бронзовые и золотые. По реке весело сновали плоскодонки, развевались флаги, палубы чернели от толп пассажиров. Во всем чувствовалось праздничное оживление.
        - Дыню, Зель? Или предпочитаете виноград?  - Джордж отдавал приказания лакею.  - И коктейль прежде всего, да, Зель?
        - Все равно, Джордж, как хотите.
        Она не отводила глаз от залитой солнцем реки. Снова туман прошел перед ее глазами, Джордж, рассказывавший о последнем своем выступлении, вдруг остановился на полуслове:
        - Что с тобой, деточка? Погляди на меня… Да ты плачешь!
        Она торопливо отерла слезы и счастливо улыбнулась ему. Лакей только что поставил перед ним тарелку с булочками, и она потянулась за одной из них. Рука, державшая нож, когда она намазывала булочку маслом, сильно дрожала, и Джордж не отводил глаз от этой руки. Но на его заботливые расспросы она отвечала неохотно и уклончиво.
        И он снова пустился в рассказы. Лакей между тем принес яйца и кофе, горячий, вкусный, подкрепляющий, живительный кофе, каждый глоток которого так чудесно согревал! Кофе, сливки, сахар - какое блаженство!
        Ощущение спокойного благополучия охватило Зельду. Солнце играло на белой скатерти и так славно пригревало спину. А напротив за столом сидел Джордж, следя за дымом своей папиросы и оживленно повествуя о какой-то ссоре с антрепренером. Милый, красивый Джордж, щедрейший из людей, предмет зависти всех ее знакомых. Человек, кому необходимо только мягкое женское влияние, чтобы разбудить все хорошее в его натуре,  - и тогда он далеко пойдет.
        - Но не находите ли вы, что это было глупо, Джордж?  - перебила она его рассказ.  - Никогда не следует настраивать против себя антрепренера. Ведь актер всецело зависит он него. Теперь вам нечего и надеяться получить какой-нибудь ангажемент от Феркверсона.
        - Пожалуй, вы правы. И ведь все дело выеденного яйца не стоило! Нет, что я за проклятый осел!
        - Вы осел, но ужасно милый осел,  - спокойно вставила Зельда.
        - Ну и пускай себе буду осел, только бы вы находили меня милым!
        - А что же вы теперь будете делать зимой?
        - О, мало ли новых театров? Все антрепренеры меня знают. Прибегут, не беспокойтесь! Не пройдет и недели, как я получу предложение.
        Несомненно, он был прав. Он сумеет устроиться где-нибудь. Возможно, снова уедет на гастроли… А она? Она снова останется одна, одна будет, как умеет, бороться за существование…
        Джордж догадался, о чем она думает, и, перегнувшись через стол, схватил ее за руку.
        - Зель, голубчик, отчего вы не выходите за меня замуж? Я всегда заработаю на двоих, а вы будете учить меня беречь деньги и удерживать от этих проклятых глупостей. Если я уеду, вы поедете со мной и, может быть, мы будем играть вместе, а если я останусь в Нью-Йорке, снимем маленькую квартирку…
        Широкая, теплая рука все еще покрывала ее руку. Глаза изучали выражение ее лица. Зельда избегала его взгляда, сердце в ней дрожало, к горлу подступил комок. Она думала о том, как отрадно, что, вот, будет к кому прибегнуть в горе, что Джордж, уедет ли он или останется в Нью-Йорке, будет принадлежать ей, будет делить с нею и радости, и тревоги. А она удовлетворится тем, что станет принимать участие в его делах, станет советовать, поддерживать его. Их ровные, приятные товарищеские отношения закрепятся навсегда… Джордж и она - супруги! Добрые друзья. Согласная чета. Она так устала от борьбы! Безумием было надеяться на сценический успех. Таких девушек, как она,  - тысячи… и каждая стремится к тому же, к чему она, Зельда, и верит, что поймает жар-птицу…
        - Послушайте, Зель, у меня есть одна идея. Думали вы когда-нибудь о водевиле?  - Он придвинул свой стул поближе и, все еще не выпуская ее руки, принялся объяснять. Конечно, это нельзя назвать настоящим искусством, но, раз этот жанр имеет свою публику… Он давно придумал одну пьеску, в которой участвуют только двое актеров и кошка с собакой… Очень веселая, и ничего в ней нет грубого и неприличного!
        Джордж принялся рассказывать содержание водевиля, развивать планы его постановки, все более и более воодушевляясь.
        - Клянусь богом, Зель, это блестящая идея, и я завтра же продам ее Проктору и Кею или Уильямсу! Вы не знаете, как они платят за хорошую пьесу! Двести, двести пятьдесят, триста! Когда мы были в Филли, один парень говорил мне…
        Зельда делала вид, что слушает, но половина того, что говорил Джордж, проходила мимо ее сознания. «Джордж и я,  - думала она.  - Отчего бы и нет? Это было бы выходом и для меня, и для него тоже. Он нужен мне, но и я ему нужна. Мы друг другу нравимся, нам вдвоем весело, мы бываем так много времени вместе - отчего бы не быть постоянно?.. Все говорит за то, что мы будем очень счастливы.»
        - Вы не находите, что это замечательная идея, Зель?
        - Да, пожалуй, она будет иметь успех.
        - Конечно, это не «Гамлет», не «Парижский роман», но увидите, девочка, вы выбьетесь на настоящую дорогу…
        - Разъезжать по провинции не так плохо, Зель,  - продолжал он.  - Мы хорошо заработаем - и потом сможем прокатиться хотя бы в Испанию, возьмем с собой велосипеды… Мадрид, Гренада, старые мавританские дворцы, а потом, летом, может быть, махнем и в Италию или побродим в Альпах…
        - Размечтался,  - засмеялась Зельда.
        Джордж присоединился к ее смеху.
        - Что ж, Зель, отчего и не помечтать, кому от этого вред? И мы можем приступить к осуществлению этих мечтаний, обвенчавшись завтра же.
        - Ого!
        - Конечно! Отчего бы и нет?
        - Я вообще не собираюсь выходить замуж, так что вряд ли я обвенчаюсь с вами завтра.
        - Но когда-нибудь обвенчаетесь, Зель?
        - Не знаю, право. Мы уже не раз говорили об этом, и вы знаете, что я думаю.
        - Но, будь я проклят, если…
        - Тсс! Не клянитесь и не говорите так громко!
        - Но ведь вы сказали мне, что теперь все иначе, что чертовски скучали без меня, что я стал вам дорог?..
        - Разве я, действительно, это говорила?
        - Вы отлично знаете, что говорили. Господи, что это за женщина! Вы можете свести человека с ума! Я сижу здесь и говорю о водевиле и готов отказаться ради нее от возможности устроиться в Нью-Йорке, а она…
        - Послушайте, Джордж, если вы намерены разговаривать в подобном тоне…
        - Нет, нет, Зель, это я так… К черту театр и все остальное, мне нужны вы одна, без вас я пропаду!
        Он жестикулировал, молил, убеждал, протестовал. Зельда любила его таким. Она знала лучше, чем он сам, что необходима ему. А между тем - какой он был сегодня сильный, властный, уверенный, когда примчался так неожиданно и заключил ее в объятия!
        - Зель, скажите «да»! Мы завтра же возьмем разрешение и обвенчаемся. Потом отпразднуем головокружительным обедом и отправимся в отель… О, скажите же скорее, что вы согласны, Зельда!
        Сказать ли? Один голос шептал ей «да», другой протестовал. Хорошо было бы спросить мнение Джона. Но Джон, конечно, сказал бы «нет», а ей хотелось услышать другое… Ей уже трудно было уйти от Джорджа.

5
        Было далеко за полночь, когда она вернулась в свою плохо проветриваемую конурку. Живо разделась и легла.
        Они не расставались с Джорджем весь день. Катались в парке по усыпанным листьями дорожкам, побывали в «казино», обедали вечером в «Кафе-Мартин» и говорили, говорили… В каждом неосвещенном месте Джордж останавливался и, обнимая, целовал ее. Ласки его были нежны и властны, и та сила и уверенность, что чувствовалась в нем, нашли сегодня путь к сердцу Зельды. Но теперь, оставшись одна, она могла обдумать все спокойно.
        Выходить ли ей замуж за Джорджа?
        Он должен был прийти завтра утром, и они отправятся в Сити-Холл за необходимыми документами. До венчания еще два дня… Джордж считал дело решенным, она молча согласилась, но ведь отказаться можно и в последнюю минуту! Правда, отказавшись, она потеряет его навсегда! А она очень сожалела бы,  - о, очень!  - если бы он ушел из ее жизни. Да, но может случиться так, что, выйдя за него замуж, она когда-нибудь сильно пожалеет об этом? Джордж на всю жизнь! Джордж - навсегда!.. Эта перспектива ее смущала.
        Вдруг она вскочила с постели, зажгла лампочку и при ее жалком свете вгляделась в лицо, улыбающееся с фотографии в потертой кожаной рамке. Сняла фотографию со стены, села на постель и, держа карточку в руках, долго сидела так, унесясь в мыслях далеко, далеко… Потом, крепко сжав губы, медленно вытащила портрет из рамки… Стекло упало и разбилось, зазвенев, а на полу остались лежать клочки разорванной фотографии. Зельда, тяжело дыша, быстрым движением потушила свет и скользнула обратно под одеяло. Но то чувство, на которое она надеялась, не пришло. Она оставалась странно спокойной. Снова тот же неотвязный вопрос встал перед нею: выходить ли за Джорджа?.. Майкл? Майкл - прошлое. Она не хотела больше шевелить в душе это прошлое. Теперь есть Джордж, который хочет, чтобы она стала его женой. А если она это сделает, сказать ли ему о тех, других? Он ничего не знает. Вероятно, он стал бы иначе относиться к ней, если бы знал. Но она не считала нужным открывать ему свое прошлое. У него самого было множество любовных историй. Он любил рассказывать о дамах, которые «сходили по нему с ума», посылали ему письма в
театр… Зельда не придавала этому особенного значения. Она знала, что теперь Джордж любил ее одну со всей пылкостью, на какую был способен.
        Нет, ее прежние отношения с Майклом и Бойльстоном не касаются Джорджа Сельби. Выходя за него замуж, она дает ему так много, гораздо больше, чем он ей. Если тут кто-нибудь из них приносит жертву, то уж во всяком случае не Джордж!
        Ее последняя мысль, когда она уже засыпала, была не о Майкле, не о Бойльстоне, даже не о Джордже. Она думала о Джоне… Ей было неприятно думать о Джоне… Бедняга Джон!..

6
        Она проснулась с радостным ощущением: в десять придет Джордж. Надо заняться своим ветхим гардеробом. У нее нет ни одного приличного платья, а завтра, возможно, ее свадьба! Неужели это будет? А отчего же нет? Что ей еще остается делать?
        Она усердно работала иголкой - и напевала. Напевала и тогда, когда пыталась старой перчаткой навести блеск на свои изношенные башмаки. Часы пробили десять,  - Джордж не появился, и страх закрался в ее сердце. Может быть, он передумал? Может быть… Когда же, наконец, ей крикнули снизу, что он пришел, она испытала такую радость, что у нее не осталось сомнений: она любит его.
        Веселые, сияющие, они почти бежали по улице. Сначала к агенту Бенни переговорить о пьесе Джорджа, потом в Сити-Холл. Солнце сияло ослепительно, осенний холодок бодрил и быстрее гнал молодую кровь по жилам.
        Сидя в вагоне воздушной дороги, Зельда и Джордж, радостные, возбужденные, потихоньку от окружающих сжимали друг другу руки. «Нет, до чего это ново и весело!» - думала Зельда, Когда они подымались по ступенькам Сити-Холла, ей казалось, что все глядят на молодую пару и знают, зачем они идут туда. Сегодня день их свадьбы! Зельда посмотрела сбоку на чистое, гладкое, с правильными чертами лицо Джорджа - и порыв любви и восхищения охватил ее.
        В бюро записи браков все было проделано очень быстро. Они ответили на вопросы: имя? адрес? где и когда родились? И только в это утро Зельда узнала, что настоящее имя Джорджа - Эмиль Петерсен.
        - Мой дед был датчанин,  - пояснил он.  - Я уже много лет не назывался своим настоящим именем. Терпеть его не могу! И тебя будут называть «миссис Сельби». Но на сцене ты, конечно, останешься «Зельдой Марш».
        - Ну, а теперь за кольцами!  - заявил он, похлопывая рукой по карману, где лежало разрешение.  - Никогда еще не проделывал ничего подобного. Но это довольно занятно!.. А ты уже была когда-нибудь замужем, Зель?
        Сердце ее на минуту сжалось, но она ответила шутливо:
        - О, раза два-три, не больше!
        За завтраком у Вальдорфа ей вдруг взгрустнулось. Нарядные дамы за соседними столами напомнили ей, что у нее нет ни приличной шляпы, ни платья, а завтра она идет под венец. Не взять ли денег у мадам Буланже? Или у Джона?.. Завтра она будет женой этого человека, что сидит напротив нее, будет зависеть от него и позволит ему одевать себя…
        - В чем дело, котеночек?
        Но она промолчала. Когда в магазине ей примеряли обручальное кольцо, она внезапно покраснела. Она не подымала глаз, пока Джордж объяснял хозяину, какую вырезать надпись.
        - Завтра утром я заеду за ними. Пораньше, ладно? Мы непременно хотим завтра обвенчаться.
        Какой-то неизъяснимый ужас охватил Зельду. Она, как во сне, пошла к двери, Джордж за нею. Он что-то толковал о священнике, но она не слушала. Она остановилась на ступеньках, прижав руки к груди.
        О, она не хочет выходить замуж! Совсем не хочет! Ведь это навсегда!.. «Миссис Петерсен»!..
        - Ты ведь можешь пойти один, Джордж,  - пролепетала она.  - Устрой все и позвони мне по телефону завтра, когда все будет готово. Мне еще надо кое-что купить и сделать массу вещей… У меня сегодня не будет ни минуты свободной… Нет, и вечером не приходи, Джордж!
        У Джорджа вытянулось лицо. Он пытался протестовать, но она оставалась неумолима. Ей надо было побыть одной и подумать… Что за безумие нашло на нее, когда она согласилась выйти замуж? За Джорджа Сельби! За «Эмиля Петерсена»!
        Через минуту она торопливо уходила от него, ни разу не оглянувшись. Он стоял у магазина, с шляпой в руке и ждал прощальной улыбки или кивка. Но она не могла… Она убегала, поспешно убегала от Джорджа, от всех людей… Куда? Где спрятаться так, чтобы никто не отыскал ее?

7
        Джордж стоял рядом с ней очень прямо и торжественно, чисто выбритый, с белым цветком в петлице парадного сюртука. Свидетелями были Билли Виншип, их славный, веселый товарищ по труппе Мизерва, и сияющая от гордости мадам Буланже.
        «Любезные чада…»
        «И к чему это? Ведь он не знает нас, не знает даже наших имен»,  - с досадой думала Зельда.
        «И бормочет он все это, точно школьник - заученный урок! Забавная процедура - венчание.»
        «…И помните, что будете отвечать в день Страшного Суда…»
        «Джордж такой смешной в этом тесном сюртуке. Он, должно быть, взял его у кого-нибудь из приятелей. Милый Джордж! Он так серьезно хмурится, отвечая священнику!»
        За нею слышалось громкое сопение мадам Буланже. Старая француженка, кажется, готова была заплакать. А вот ей, Зельде, хотелось смеяться, громко хохотать. Как нелепо все это!
        «…Навеки вечные, в этой и будущей жизни. Аминь!»
        - Позвольте вас поздравить и пожелать вам счастья, миссис Петерсен!  - Лицо священника неожиданно утратило торжественность и собралось в морщинки от улыбки.
        Джордж обнял ее, шепча: «моя женушка!» и поцеловал в лоб, смяв шляпу.
        - Ну, Зельда, поздравляю! Будьте счастливы, девочка! Если Джордж окажется плохим супругом, бросьте его и возьмите меня номером вторым!..
        Вот она и замужняя женщина… Жена… Удивительно это, если вдуматься… Навсегда, до конца дней - женщина… и нельзя вернуть назад, снова стать девушкой.

8
        После шумного и веселого завтрака у Шерри они вернулись к мадам Буланже. Зельде надо было уложить свой сундук. Билли простился с ними у ворот - они стояли на тротуаре все трое. Билли поцеловал ее в щеку, потряс руку Джорджу и удалился, размахивая шляпой.
        Зельда, улыбаясь, повернулась к мужу.
        - Итак?..
        - Дорогая, ты довольна? Довольна, что ты - моя жена?  - Он с нежностью глядел на нее.
        Она хотела уже ответить, как вдруг в окне третьего этажа зашевелилась занавеска, и какая-то фигура, стоявшая за нею, отошла в глубь комнаты.
        Слова, которые собиралась сказать Зельда, замерли у нее на устах.
        - Да,  - промолвила она лаконично и последовала за мадам Буланже в дом.
        Глава четвертая


1
        Когда они приехали в Виннипег, шел проливной дождь, и пришлось от вокзала взять извозчика.
        Зельда подсчитала, что от пятидесяти долларов, которые они взяли у Билли Виншипа, останется только пять.
        - И о чем ты беспокоишься?  - сказал Джордж ворчливо.  - В субботу вечером у нас будет шестьдесят.
        - Да, но пять процентов надо отдать Бенни, пять - кассиру, и надо же отложить что-нибудь для уплаты долга Билли…
        Джордж, не отвечая, смотрел на залитую водой улицу.
        Экипаж скоро остановился перед жалкой на вид второразрядной гостиницей. Над входом было написано по синему фону белыми буквами: «Эссинибойн Отель».
        - Что за трущобы,  - пробормотал Джордж.
        - Бенни говорил, что это в двух шагах от театра,  - возразила Зельда и, взяв корзинку, торопливо побежала под навес. Извозчик стал перетаскивать их багаж, Джордж прикрикнул на него, чтобы он обращался осторожнее с новым чемоданом.
        В передней было сыро, накурено; на линолеуме - следы мокрых ног. У стены под окнами, выходившими на улицу, стояли рядышком плетеные стулья, и какие-то мужчины со сдвинутыми на затылок шляпами и сигарами в зубах внезапно замолчали при входе новоприбывших и с бесцеремонным любопытством оглядели их. Зельда, чтобы скрыть смущение, сделала вид, что рассматривает висевшую на стене железнодорожную карту. Ей в эту минуту хотелось, чтобы Джордж не был одет так вычурно и модно. Он обращал на себя всеобщее внимание, разговаривая с видом важного господина с молодым клерком за конторкой.
        - Мы выступаем на будущей неделе в «Мэджестик». Видите ли, мой друг, я из Нью-Йорка, и мы давно странствуем, так что устройте нас получше. Я не желаю получить какой-нибудь чулан над кухней.
        - Это у вас самый лучший номер? Ну что же, придется удовлетвориться им.  - Потом, обращаясь, к Зельде: - Ведь это только на одну неделю, дорогая.  - И снова клерку скучающим тоном: - А швейцара у вас тут не имеется, чтобы втащить вещи?  - Зельда незаметно дернула его за рукав.
        Молодой конторщик внес багаж, и они последовали за ним по узкой лестнице.
        Комната, куда он их ввел, была маленькая, темная и затхлая. Двухспальная кровать с высокой спинкой, деревянные стулья, фарфоровый рукомойник в углу, квадратный столик с пепельницей - больше ничего. Спущенные зеленые шторы были ветхи и изорваны и пропускали свет. Молодой человек с трудом их поднял и удалился. Серый туман, серые потоки дождя, серый вид из окна… Бросив в сторону шляпу, Джордж тяжело шлепнулся на кровать. Зельда открыла корзинку, и «Королева» (кошка, участвовавшая в их водевиле) выпрыгнула, выгибая спину и мурлыча.
        - Проклятое животное!  - процедил Джордж сквозь зубы.
        Его жена ничего не сказала. Будучи замужем только несколько недель, она уже имела некоторый опыт. Она знала, что, если пытаться смягчить Джорджа, когда он в таком настроении, он только выместит раздражение на ней.
        - Боже, что за дураки, что за отпетые дураки!  - бурчал он, сидя на кровати в своем намокшем от дождя пальто, глубоко засунув руки в карманы. Зельда знала, что это он говорит о них обоих. Она подавила искушение подать реплику и молча продолжала распаковывать вещи.
        - К черту! Я этого не потерплю!  - Джордж вдруг вскочил.  - Я не останусь в этой конуре! Мне завтра выступать! А ты можешь оставаться здесь, если тебе нравится! Тебе все хорошо! Я беспокоюсь о тебе, твоих удобствах, а ты молчишь, как немая! Ты предоставляешь мне со всеми скандалить, добиваться,  - а сама… Разве не о тебе я хлопочу? Разве это комната для слабой и хрупкой женщины, спрашиваю я тебя? Брр! Я иду вниз и выскажу этому тупоголовому неучу с прыщавой физиономией все, что думаю о нем и его комнатах! Мы найдем другую гостиницу… Скажи, как мы можем хорошо играть завтра после ночи, проведенной в такой норе?
        - Ах, Джордж…  - начала было Зельда, сидя на корточках перед открытым чемоданом. Но не докончила. Она и сама была утомлена и расстроена.
        - Ну вот, так ты всегда! Всякий дрянной трактирщик может издеваться над тобой и морозить тебя в подобной комнате, а ты и слова не скажешь! Но я, славу богу, из другого теста! Джордж Сельби требует, чтобы к нему относились, как к джентльмену, потому что он и есть джентльмен! И я не позволю…
        Последние слова он прокричал уже за дверью, и голос его раздавался по всему коридору.
        С минуту она беспомощно стояла на месте, раздумывая, продолжать ли ей распаковывать чемодан или начать снова укладывать вынутое. Никогда нельзя предвидеть, что Джордж способен выкинуть. Она прилегла на кровать в ожидании. Дождь хлестал по стеклам. Боже, как она устала!
        Прошло полчаса, час, Джорджа все не было. Она лежала в полудреме, съежившись от холода.
        Шесть недель она замужем. А кажется, что уже шесть месяцев. Однако это были удивительные недели. Возбуждение, новые лица, новые места, приключения. После первых дней счастья, смеха, радостной интимности, Зельда в изнеможении, со слезами на глазах стала умолять мужа бросить свое шутовство, иначе он уморит ее. И в один прекрасный день он вдруг стал серьезен, решительно взъерошил свою густую черную шевелюру и засел работать. Он работал до трех часов ночи, исписывая страницу за страницей. Скоро водевиль был готов.
        - Ну, и важная вышла штука, Зель, старушка! У меня ее с руками оторвут, вот увидишь!
        Он как будто был прав. Бенни одобрил пьесу, предложил позаботиться о постановке и достать кошку и собаку,  - участников пьесы, а когда все будет готово, «позвонить» ему.
        Добыли белого с черным терьера и белую ангорскую кошку. Но из-за этих новых членов семейства пришлось выехать из «Империала». Приятель Джорджа приютил их. Наконец, Бенни явился с предложением:
        - Мюзик-Холл в Харлеме!
        - Ничего, ничего, девочка, это не худо!  - убеждал ее Джордж.
        Однако, когда она увидела этот «театр» с его дешевым великолепием, залом для кинематографа, зазывателем в длинном пиджаке, торчавшим у кассы, где за десять центов покупалось право входа на представление - все ее мрачные предчувствия вернулись. Но публика принимала их хорошо. Правда, смех раздавался в самые неподходящие моменты, но смеялись искренне, от души. Зельда видела, что аплодисменты частично относятся и к ней, что она нравится публике своею живостью и миловидностью.
        Джордж, разумеется, весь успех приписывал себе.
        Это не задевало Зельду; угнетало ее только то, что Джордж после каждого представления напивался до безобразного состояния и приставал к ней с любовными нежностями, которые ей претили. Потом, в один страшный вечер, с торжественными обещаниями отныне взять себя в руки, он признался жене, что проиграл все их деньги до последнего цента. Зельда долго помнила эту ночь тоскливого ужаса. Что они будут делать? Но наступило утро, солнечное, бодрящее,  - и пришло известие от Бенни, что Салливан и К° предлагают им трехмесячный ангажемент на линии от Виннипега до Сиэтла с прибавкой восьми процентов.
        И вот они в Виннипеге, в плохонькой гостинице, весь их капитал - пять долларов, и Джордж в одном из своих капризных настроений, когда все не по нем и совершенно невозможно предвидеть, что он выкинет в следующую минуту и в какие новые неприятности вовлечет их!
        День угасал, в комнате было почти темно. Ярость ливня истощилась; капли падали медленно, лениво. Сырость пронизывала все тело. В углу жалобно мяукала Королева.
        Голоса, шаги, движение в коридоре, звучный хохот Джорджа. Дверь распахнулась, и желтый свет газа упал в комнату. Зельда испуганно приподнялась, поправила сбившиеся волосы и отерла ладонью слезу со щеки.
        - Зель, девочка! Отчего так темно?  - шумно влетел Джордж. За ним на пороге стояло двое мужчин.
        - Это мистер Легг, хозяин, дорогая, и он готов перевести нас в гораздо лучший номер - в брачный покой, ха-ха-ха! А вот этот дядя перетащит наши вещи на новое место! Мистер Легг,  - моя жена!
        Джордж зажег газ, и Зельда заметила, что ее муж уже под хмельком. Она схватила и набросила на себя пальто, чтобы скрыть беспорядок в туалете, и улыбнулась, как могла любезнее, мистеру Леггу, жирному, веселому, краснолицему человеку, рассыпавшемуся в извинениях.
        - Я не знал, что вы артисты, миссис Сельби. Артисты, да еще такие, как вы и ваш супруг, могут рассчитывать на самый лучший прием в нашей гостинице! У нас останавливаются все гастролеры из Нью-Йорка.
        Джордж потирал руки в самом приятном расположении духа.
        - Мистер Легг - король всех содержателей гостиниц, Зельда! Он по-царски меня принял и угостил! Лучший буфет в Мэнитобе, лучшие вина Канады! И я познакомился с мистером Промберджером, он тоже славный малый. Дал мне парочку билетов в «Мэджестик» на сегодня. А предварительно мы отобедаем с мистером Леггом.
        Он вытащил билеты и бросил их жене. Веселость его была так заразительна, что Зельда, только что бывшая в совершенном унынии, воспряла духом. Смеясь, она пошла за мужем и слугой, перетаскивавшим их чемоданы в новую комнату. Комната была просторнее, но вся заставлена тяжелой мебелью. Рядом имелась ванная. Здесь, пока Зельда разбиралась в вещах, мылась и переодевалась для неожиданного обеда в гостях, Джордж, развалясь на кушетке и куря одну папиросу за другой, с увлечением рассказывал ей, как он отыскал Легга в буфете, как сумел произвести на него впечатление, довел чуть не до слез раскаяния по поводу ужасной комнаты, как они выпили в заключении, чтобы спрыснуть «мировую», как пришел Зак Промберджер, и они снова выпили по стаканчику, и так далее.
        Зельда едва слушала, занятая мыслью, сколько он истратил в буфете из их скудного запаса. Наконец, она решилась спросить его об этом. Джордж залился смехом и потер колени.
        - Так ты боишься, что я прокутил все? Ну-ка, погляди сюда!  - Он вытащил из кармана пачку ассигнаций и мелочь.  - Я успел перекинуться в картишки с мистером Леггом и тем другим и выиграл десятку с лишним. Что, молодец, мальчик, правда?
        - Да неужели, Джордж,  - Зельда против воли обрадовалась.  - Но что бы ты сделал, если бы проиграл?
        Улыбка сразу исчезла с лица Джорджа, он насупился и посмотрел на нее с явным раздражением.
        - Что бы сделал? Залез бы к Леггу в карман или сделал налет на кассу в буфете! Что бы я мог еще сделать, черт побери?  - Его радужное настроение сразу исчезло. Он резким движением поднялся с дивана и стал переодеваться.

2
        Кроме них, за обедом у мистера Легга оказалось еще четверо приглашенных, и Зельда скоро поняла из разговора за столом, что все это - такие же, как они, разъезжающие с каким-нибудь «номером» актеры, и маршрут у них тот же - до Сиэтла.
        Тогда она с новым интересом присмотрелась к ним. Прямо против нее сидела крупная, грубоватая женщина с глубоко сидящими глазами и длинным носом. Зельда подумала, что такую странную особу она видит впервые. У нее были огромные красные руки, из-под широчайшей шляпы выглядывали подстриженные завитые волосы. За весь вечер она едва ли проронила дюжину слов,  - и те с ужаснейшим немецким акцентом. Все, включая и Джорджа, называли ее попросту «Мэйбл». Зельда полюбопытствовала, какого рода амплуа у этой оригинальной особы, и хозяин, заслонив рот жирной ладонью, объяснил шепотом:
        - Это Мэйбл-атлетка… Знаете, кольца, трапеции и прочее. Она раньше много лет выступала в водевилях…
        Кроме Мэйбл, были здесь мистер и миссис Гейден, милые простые люди. Она - с розовым кукольным личиком - болтала все время о разных незначительных вещах и заявляла, что никогда еще не встречала никого занятнее Джорджа. Из разговора выяснилось, что она и ее муж - танцоры. Третий член их маленькой компании должен был приехать завтра утром из Чикаго. Наконец, последний, просивший Зельду называть его просто «Ван», был известен публике, как «человек с чудодейственными руками». Его настоящее имя было Евстас Ван Зандт, и он подвизался на сцене в качестве фокусника.
        Зельда была рада, когда обед кончился. Однако не легко было уговорить Джорджа встать из-за стола и идти в театр. Пока Зельда ходила наверх кормить кошку и собаку, Джордж усердно прикладывался к бутылке, отдавая честь брэнди мистера Легга, в результате чего по дороге в театр язык у него начал заплетаться, походка стала нетвердой, а во время представления он сладко уснул, так что приходилось периодически расталкивать его, чтобы он не храпел.

3
        На следующее утро, в десять часов, состоялась первая репетиция в театре. За ночь сильно похолодало и сквозь тучи изредка проглядывало солнце. Театр напоминал ледяную пустыню. Зельда в костюме и гриме, сидя на каком-то ящике за кулисами, держала на коленях терьера Бастера, стараясь укрыть его от холода. Джордж сегодня проснулся с головной болью и в прескверном настроении, как всегда после излишне выпитого. Он сидел подле Зельды, подпирая голову руками и стараясь не касаться при этом грима, и время от времени тихо стонал и покачивался.
        Вокруг царили беспорядок и суматоха. Мистер Зак Промберджер сердито выкрикивал распоряжения плотникам, устанавливавшим декорации. В оркестре пианист тихо наигрывал какую-то мелодию, а контральто Мод Де-Решке, перегнувшись к нему со сцены, давала указания, сильно жестикулируя. Атлетка Мэйбл неожиданно обнаружила дар речи и яростно ругала механика за какую-то неисправность в аппарате, поддерживавшем ее трапеции и кольца. Чета Гейден была в волнении: «Тутс Бендер» не приехал до сих пор.
        Только к полудню репетиция, наконец, началась. Когда очередь дошла до Джорджа и Зельды, первый кое-как промямлил свои реплики. Ему недоставало обычной веселой живости и легкости движений. Даже терьер Бастер был апатичен, и Зельда боялась, не болен ли он. Зловещее молчание немногочисленных зрителей наполнило ее душу отчаянием.
        Дневное представление началось в два, первым шел номер Мэйбл. Снова полил дождь, и Джордж не пожелал разгримировываться и идти отдыхать в отель, как предлагала Зельда. Они остались дожидаться вечера.
        Несмотря на неприятные впечатления от утренней репетиции, на усталость и голод, Зельда ощущала возбуждение. Пусть в холодном, мрачном, похожем на сарай, театре, пусть в жалком водевиле - но все же это первое выступление перед незнакомой публикой. Ей казалось, что даже суетившаяся на сцене прислуга заражена этим возбуждением. Голоса начинавших собираться зрителей громко раздавались в пустом зале, гул и движение постепенно нарастали. Росло и волнение напряженно прислушивавшейся Зельды.
        Спектакль сошел немногим лучше, чем репетиция, зал был полон только наполовину. Ряды пустых мест…
        Мяуканье, раздававшееся временами с галереи… Свистки со всех сторон, когда с вопросительным выражением появился Бастер, и восторг публики, когда он, повернув голову в ту сторону, откуда раздавались свистки, вдруг принялся лаем выражать свое смятение. Но все же им с Джорджем довольно дружно хлопали. После легкого ужина в соседнем ресторане они воротились в гостиницу, и Джордж совсем растрогал жену своими похвалами, раскаянием во вчерашней неумеренности и горячими уверениями, что этого никогда больше не случится.

4
        Утомительная неделя привыкания к новым требованиям, к разным переменам и перестановкам. Тяжелые условия труда. Три представления в день: одно днем, два - вечером. Из театра они возвращались не раньше одиннадцати и сразу ложились спать. Животные требовали ухода. Зельде приходилось вставать в шесть утра, чтобы накормить их. Джорджа она будила около двенадцати, они одевались, завтракали… в три надо было быть уже в театре.
        - И так будет в течение трех месяцев!  - вздохнула как-то Зельда, когда, после особенно трудного дня, они с Джорджем, разбитые, собирались лечь.
        - Если только не сбежим,  - обронил ее супруг.
        - О, нет! Как бы трудно не было, а надо довести до конца на этот раз. Надо, Джордж! Выносят же другие!
        - Ну, шестьдесят в неделю, это - не заработок! Погоди, мы с тобой будем получать двести или триста. Я надеюсь попасть во Фриско. Вот там в «Орфее» здорово платят: десять месяцев и триста в неделю. Это я называю заработком!
        - Мы должны откладывать и из того, что получаем теперь, Джордж. По меньшей мере двадцать пять… Джордж, ты должен помочь мне в этом. Необходимо поскорее вернуть Билли пятьдесят долларов. Ты поможешь мне экономить, да, Джордж?
        - Конечно, дорогая. Клянусь! Ты - чудо, Зель! Боже, не знаю, что бы я делал без тебя! Ты будишь во мне все хорошее. Ведь в каждом из нас, мужчин, борются животное и душа. О Зель, если бы ты знала, какой страшной бывает эта борьба! До встречи с тобой во мне всегда побеждал зверь. А теперь мое лучшее «я» с каждым днем становится все сильнее и - кто знает?  - может быть, восторжествует окончательно над зверем.
        Он говорил это, уже лежа в постели, опершись на локоть и обращаясь скорее к потолку, чем к жене. Зельда потушила свет, открыла окно, подошла в темноте погладить Бастера и, наконец, легла подле мужа. Он притянул ее к себе свободной рукой, и она положила голову ему на плечо. Она любила твердое, гладкое тело Джорджа. От него исходил какой-то здоровый, приятный запах, запах чистого целомудренного человека.
        - …Я читал когда-то о докторе, который продал душу дьяволу, и дьявол постоянно боролся с лучшей стороной его натуры за полное обладание им. Совершенно то же происходит со мной. Мне кажется, что я родился с каким-то тяготением ко злу. Я сознаю, что хорошо и что дурно, но иногда, будто кто-то толкает меня - и я хочу быть дурным… А ты… ты указываешь мне спасительный путь, Зель. Теперь я чувствую, что стоит быть хорошим. И разве не удивительно, что… Ты спишь? О господи!

5
        В следующую субботу они уехали из Виннипега. Ни в каком отношении неделю эту нельзя было назвать удачной. Полупустой зрительный зал, жидкие хлопки. Джордж объяснил это дурной погодой. Промберджер - неуспехом пьесы. Было ясно, какого рода аттестацию он пошлет в Сиэтл.
        - Не знаю, что мы будем делать с Бастером,  - сказала Джорджу Зельда, когда они пытались разместить весь свой зверинец и багаж в переполненном спальном вагоне.  - Его нельзя оставлять здесь, в вагоне…
        - Попрошу проводника привязать его в мужской уборной, а потом перевести в товарный вагон… Когда мы приедем в Миннеаполис?
        Их ехало тринадцать человек, и Мод Де-Решке категорически отказывалась сесть в поезд, пока ее не успокоили, сказав, что проводник Бэрнс - четырнадцатый.
        Зельда легла на свою койку и с наслаждением вытянулась. Неожиданное спокойствие и умиротворение сошли на нее. Она так устала и так рада была, что можно лежать и отдыхать, не двигаясь, без сна, час за часом! До нее доносились разговоры. Она различала резкий голос Мильдред Гейден, глухой - Ван Занда. Они, очевидно, пили в буфете на станции, потому что все вошли с шумом и хохотом. Де-Решке призывала небо в свидетели, что никогда ей еще не приходилось путешествовать в таких ужасных условиях. Она, мол, выступала на трех континентах и всегда ездила в отдельном купе. А здесь ей негде отдохнуть - и как она будет петь после этого? Она выкрикивала свои жалобы в уши терпеливому Бэрнсу, сочувственно поддакивавшему: - Да, конечно, мэм!
        Чей-то голос запротестовал:
        - Эй, Мод, заткните глотку и ложитесь спать!  - Смех Гейденов. Даже Зельда улыбалась в темноте. Сладкая дрема начинала овладевать ею. Скоро она уснула крепким сном.
        Но около пяти утра она вдруг проснулась. Поезд ровно постукивал. На разъезде пронзительно свистнул локомотив. Но не это ее разбудило. Что-то другое - но что? Она лежала, напрягая слух. Джордж спит наверху. Но отчего так тихо? Ни звука во всем вагоне. Полно - так ли? Вот донеслось какое-то щелканье и приглушенный голос. «Джордж!» - позвала она тихонько. Нет ответа. Она снова вслушалась. Какое-то движение чувствовалось за перегородкой. Подавленный смех, потом ясно послышалось: «Черт! Вам везет, как жирному испанскому падре!» - любимая фраза Джорджа. Зельда раздвинула занавеску и выглянула. В отделении напротив было светло и белели сорочки мужчин. Она заметила Гейдена прямо перед собой. Остальных не было видно… Карты на столике… Покер!
        Джордж играл в карты всю ночь! И, наверно, проиграл весь недельный заработок!.. А завтра три представления!
        Она упала на жесткую подушку и стиснула зубы в бессильном отчаянии.
        Глава пятая


1
        То был первый удар по ее доверию к Джорджу. Инцидент был улажен и, если и не забыт, то, во всяком случае, о нем не упоминали. На утро после той ночи, когда они приехали в Миннеаполис, Джордж проявил такое раскаяние, что большего нельзя было требовать. Он плакал крупными слезами, потрясал кулаками, рвал на себе волосы, зарывался лицом в ее колени, рыдая самым настоящим образом,  - словом, изображал раскаяние по всем правилам драматического искусства. Он проиграл накануне все деньги, и пришлось взять взаймы пять долларов, чтобы просуществовать неделю. Зельда слушала Джорджа и спрашивала себя, раскаивался бы он так бурно, если бы не проиграл, а выиграл? Но она его простила. Посыпались обещания, клятвы, поцелуи, уверения, что она лучшая женщина в мире. Когда этот большой тяжеловесный мужчина валялся у нее в ногах, терзая свой носовой платок и давая клятвы исправиться, Зельда вдруг впервые увидела его в настоящем свете. Распущенный эгоист, тщеславный позер, ветрогон, на которого нельзя ни в чем положиться,  - вот каков на самом деле ее муж, вот с кем она навсегда связала свою судьбу! Зачем она это
сделала?! Как могла она быть так слепа?!
        Она не то чтобы разлюбила Джорджа. Она все еще любила его, вернее, чувствовала к нему привязанность. Да, именно привязанность и никогда ничего больше. Теперь она это ясно видела. Она относилась к нему, как старшая сестра - к маленькому мальчику… Испорченный, капризный, себялюбивый мальчик!
        Он часто огорчал и оскорблял ее,  - и все же ей бывало ужасно жаль его. Но любовь? Нет, любви не было и нет… И снова неотвязная мысль: вот кому она вверила свою судьбу, вот кого избрала среди всех, чтобы жить с ним до самой смерти!.. О, где ты, Майкл? Милый, беспечный и ласковый, забавно щурившийся Майкл?
        Несколько дней и ночей она все размышляла о их браке, о себе и своем месте в жизни - и, в конце концов, решила, что эти размышления - ни к чему. Один трудный день сменялся другим. Сон, театр, снова сон. Скудный завтрак, пятидесятицентовый обед - и еще, слава богу, что не хуже. Когда приходил вечер, она с вожделением думала о своей жесткой постели. Ах, поскорее вытянуться спокойно и спать, спать, спать! Сегодня в убогом номере гостиницы, завтра - на койке в поезде,  - все равно!
        Она больше не интересовалась, куда они едут, долго ли там будут оставаться. Часто она ловила себя на том, что не помнит, в каком городе они в настоящее время находятся. Бютт, Майлс, Сити, Чийэн,  - она потеряла счет всем этим местам, которые были так похожи друг на друга. Те же запахи, то же красное кирпичное здание банка, школа, Сити-Холл, та же дешевая нарядность «театра-варьете» с огромными пестрыми изображениями широкобедрых, ухмыляющихся хористок в розовых трико, которые должны были служить приманкой для публики. Те же важные вопросы: какая из дешевых гостиниц лучшая? Сколько там берут за номер? Далеко ли это от театра?
        Бастер и Королева были ее постоянными товарищами. Надо было их купать, выгуливать, кормить. Собака была очень привязана к Зельде, и это трогало ее до слез. Бастер всегда угадывал ее настроение, сидел, часами не шевелясь, подле нее, когда она была печальна, и всегда готов был поиграть с нею, когда она была весела. Если она иной раз и проспит, он вскакивал на кровать и тыкался в ее лицо холодным носом до тех пор, пока Зельда не вставала.
        Как-то Джордж воротился поздно ночью, отяжелев от выпитого пива, и, споткнувшись в темноте о Бастера, с проклятьем дал ему пинка ногой. В тот же миг Зельда вскочила с кровати и, дрожа от бешенства, остановилась перед мужем.
        - Не смей бить собаку,  - произнесла она угрожающе сквозь стиснутые зубы.
        Джордж раскричался, расшумелся, ругая пса за то, что он вечно попадается под ноги.
        - Говорю тебе: не смей - никогда - бить - эту - собаку!  - повторила она раздельно.
        Он взглянул на нее, пораженный ее тоном, бледностью ее лица, на которое падал свет из коридора.
        - Ах, отстань ты!..  - начал он было неуверенно и отстранил ее, желая пройти зажечь газ. Но Зельда яростно схватила его за рукав.
        - Ты слышал, что я сказала?!
        Она сама испугалась своей ярости. В таком состоянии человек способен убить.
        - Слышал, конечно. Чего ты взъелась, Зель? Ну, толкнул пса, эка важность! Я ведь не мог видеть его в темноте…
        - Если ты еще когда-нибудь хотя бы пальцем дотронешься до него,  - я уйду, и ты меня больше не увидишь.  - Она говорила тихо и ровно, но в тоне звучала неумолимость, и Джордж растерянно посмотрел на жену.
        «Бастер,  - думала подчас Зельда,  - единственный, кто немного скрашивает мое существование.» Джордж по временам бывал все тем же прежним славным товарищем: остроумным, дурашливым, смешившим ее до слез. Этого Джорджа она любила, когда выходила замуж. Он был искренне нежен, покорен, говорил о том благотворном влиянии, какое она имеет на его жизнь. Но другие люди становились между ними, нарушали покой Зельды, отнимали у нее этого Джорджа, превращая его в человека, к которому она могла питать лишь презрение и отвращение. Достаточно было присутствия какого-нибудь зрителя, пусть это была всего лишь барышня, выдававшая справки в отеле, или какой-нибудь мальчишка за кулисами, чтобы Джордж моментально преображался и начинал унижать жену, обращаясь с нею, как с какой-нибудь рабыней, приставленной для чистки его сапог. В обществе Гейденов, Вана и других кочующих с ними актеров он чувствовал себя прекрасно - и тогда Зельда для него не существовала. Какой-нибудь предлог, чтобы посмеяться; буффонада, чтобы обратить на себя всеобщее внимание; еда, выпивка, карты - больше ему ничего не было нужно. Каждый вечер
Зельда оставляла его в веселой компании и уходила наверх к Бастеру и Королеве, в унылый номер гостиницы. Джордж даже не замечал ее ухода. Через два-три часа он будил ее своим шумным вторжением, раздевался, закуривал папиросу и валился на кровать рядом с нею.
        - Зель! Спишь, девочка?  - он нащупывал в темноте ее плечо или руку и иногда целовал сквозь сорочку. Но она притворялась крепко спящей и не откликалась. От Джорджа пахло вином и табаком. Несколько минут он ворочался, бормотал что-то, потом раздавалось ровное похрапывание.

2
        Предметом постоянных тревог Зельды была расточительность мужа. Деньги уходили у него, как вода сквозь пальцы. Когда они бывали у него, он сорил ими с видом важного барина, когда их не было, он становился подавлен, угрюм, раздражителен. Из каждого города они уезжали без гроша в кармане. Если Зельда, бывало, не устережет Джорджа, он садился за игру - в карты, кости, во что угодно. Он давал обещания и постоянно обманывал Зельду. Иногда выигрывал, чаще же спускал все до последнего цента. Он не замечал, куда уходят деньги. По вечерам, раздеваясь, он вытряхивал все карманы, удивляясь, что в них ничего нет.
        - Зель, не найдется ли у тебя полдоллара?
        - Джордж, неужели ты уже истратил все деньги, что были у тебя сегодня утром?! Ты опять играл?!
        - Нет, честное слово, Зель, я не брал в руки карт с самого Майлз-Сити!
        - Так куда же делись деньги?
        - Будь я проклят, если знаю. На завтрак я истратил шестьдесят… или семьдесят пять, не помню, потом молоко для Королевы, газета…
        Более удовлетворительного объяснения от него нечего было ждать. Зельда лучше его знала, куда девались деньги. Она старалась экономить, заказывая себе на завтрак яйца и гренки, тогда как Джордж ел бифштекс с картофелем и давал на чай кельнерше вчетверо больше того, что Зельда сэкономила на своем завтраке. Она понимала, что им следовало бы откладывать хотя бы половину заработка, но к Рождеству, когда они добрались до Спокана, в труппе не было человека, которому Джордж не задолжал бы.
        - Ах, Зель, есть из-за чего огорчаться! Наша братия - актеры - всегда занимают друг у друга. Вот заработаю пару сотен - и все эти парни будут у меня занимать. Они отлично знают, что я никогда в жизни не отказывал актеру, что готов вытряхнуть все до последнего цента, если товарищ в нужде… И рано или поздно они всегда отдают. Вот, когда я ездил в Атлантик-Сити, мне сразу трое вернули долги - один даже из Техаса прислал триста, которые он два года не отдавал. Оттого-то я и явился тогда в Нью-Йорк таким капиталистом… Скажи, Зель, ты ведь подумала, что я всегда так купаюсь в деньгах? Не это ли отчасти заставило тебя сказать «да»?
        Он, разумеется, шутил, хотел просто подразнить, ее, но Зельда потом задала себе этот вопрос не в шутку, а серьезно.
        Каждую неделю появлялась на столике у кровати и таяла с быстротой, угнетавшей Зельду, кучка ассигнаций. Она вспоминала иногда золотые, что клал ей на стол Бойльстон. Каким глупым ребенком она была! О, с тех пор она узнала цену деньгам.
        Джордж был человек совсем иного сорта, чем Бойльстон. Эти деньги клались на стол не для нее. Правда, он давал ей, если имел, всякий раз, как она просила - он был по отношению к ней так же щедр, как и по отношению к другим… Но приходил вечер - и деньги со стола исчезали, неизвестно куда. Тогда она начала потихоньку брать из кучки то четверть, то полдоллара, а однажды, когда там было много серебра и ассигнаций, решилась «выудить» (так она это называла) целый доллар. В другой раз взяла два, и так к концу месяца она к своему изумлению оказалась обладательницей тридцати долларов.
        - Я отдам ему все до последнего цента,  - успокаивала она свою совесть.  - Отдам, когда он будет в них нуждаться. Как он удивится! Я должна скопить пятьдесят раньше, чем мы приедем в Сиэтл… В конце концов я имею право на половину всего, что мы зарабатываем.
        И все же она была немножко недовольна собой. Ее мучило, что она брала деньги потихоньку.
        - А он в один вечер,  - сказала она вслух, прерывая свои размышления,  - в один вечер прокутит все, что я с таким трудом скопила, и бросит лакею пятидолларовую бумажку за то, что тот подаст ему стакан воды.

3
        По субботам и воскресеньям в Спокане и Сиэтле давалось пять представлений в день, и Зельда, и все остальные не снимали костюмов и грима с утра до вечера. Между одним сеансом и другим проходил час-полтора, не больше. Ван Зандт, Джордж, Билли Гейден, которые могли быстрее переодеться, делали вылазки из театра и приносили пиво, сандвичи, пироги и даже горячий кофе. Все собирались в одной из уборных попросторнее, где было накурено и жарко, и делили между собой принесенное. Но Зельду приятно возбуждали долгие часы работы вместе и веселые сборища в уборной. Мужчины сидели на корточках на полу, пили пиво прямо из бутылок, жевали сандвичи; девушки - на краю туалетного стола, на поломанных стульях; все курили, чесали языки, рассказывали неприличные истории, хохотали, в ожидании, когда их позовут на сцену. Вульгарная, распущенная, но веселая и дружная компания!
        Однажды вечером, когда пришла очередь выходить Зельде и ее мужу, Джорджа нигде не могли найти. Зельда стояла у кулис, ожидая, что он появится с противоположной стороны. Она не знала, в театре он или нет. Оркестр сыграл прелюдию, повторил ее - Джорджа все не было. С громко стучавшим сердцем Зельда, как слепая, вышла на сцену с Королевой и попыталась играть одна, подавая реплики Джорджа, меняя свои. Она чуяла катастрофу и пыталась отвратить ее. Появление Бастера и находчивость его хозяйки спасли положение. Зельда затеяла «диалог» с терьером и ей казалось, что умное животное понимает все, что она говорит ему; когда она, наконец, убежала со сцены, подхватив Бастера на руки, ее проводил гром аплодисментов.
        Но что случилось с Джорджем? Зельда, еще дрожавшая от пережитого на сцене волнения (ведь не так просто экспромтом выступить одной!), задавала и себе, и другим этот вопрос. Джордж нашелся, наконец, в своей уборной, где спешно переодевался для выхода. Рус Гейден помогал ему. Оказалось, что они зашли вдвоем к Джимини выпить стаканчик, и Джордж забыл, что их выступление начинается в половине восьмого.
        - Что, очень было страшно, девочка? Черт, никогда в жизни не случалось со мной ничего подобного!.. Этакая неприятность! Если Моэ Хаас пронюхает об этом - боюсь, что он не захочет возобновить контракт!

4
        Опасения Джорджа не оправдались - и им с Зельдой предложили еще два месяца играть в Ванкувере, Виктории, Портленде, Сакраменто и дальше вдоль берега до самого Фриско.
        Фриско! У Зельды задрожало сердце от мысли, что она снова очутится в своем дорогом «Городе на холмах». Дорогим он стал ей за эти полтора года, проведенные вдали от него. Она уже видела мысленно бухту, холмы, улицы. Она будет дома! Там ее дядя и тетка, там - Бойльстон. Да, будет приятно увидеть даже его: только крикнуть «Алло!», спросить, как он поживает… А может быть… может быть, и Майкл там! Он, должно быть, уже возвратился, Майкл! Но, нет! Нет, не надо начинать сначала.
        Перспектива снова увидеть Сан-Франциско внесла интерес в существование, придала ей сил переносить невзгоды. Публика водевилей капризна. Никогда не знаешь, понравится ей сегодня представление или нет. Она хочет, чтобы ее непрерывно забавляли и давали ей повод посмеяться. Еще труднее угодить предпринимателям, в театрах которых они выступали. У каждого были свои требования и своя точка зрения, иногда весьма неожиданная. Но теперь все это как-то меньше волновало Зельду. К выходкам Джорджа она стала относиться также спокойнее. Шумливый, всегда позировавший, то в бурном воодушевлении, то в полной депрессии, он все же по-своему любил ее и после очередного безрассудства, всегда смиренно вымаливал у нее прощение и искренне обещал, что больше не будет.
        В Сиэтле он сильно простудился (во время их пребывания постоянно лил дождь) и три недели его мучили кашель и боль в груди. Карты, ночные бдения, выпивка с товарищами больше не соблазняли его. Он не отпускал от себя Зельду и упивался ее вниманием и заботами.
        - Ну, девочка, надо отдать тебе справедливость, ты умеешь ходить за больными! Ах, господи, хоть бы мне продержаться до Фриско, а там я отдохну, как следует… А вдруг у меня туберкулез, Зель?
        - О, нет, дорогой. Просто сильная простуда,  - ничего больше.
        - Может быть позвать другого врача, как ты думаешь?
        - К чему, Джордж? Это - хороший врач, его рекомендовал Хаас. А звать еще одного - это значит отдать еще пятерку…
        - Дело идет о моем здоровье, а ты думаешь о деньгах! Ну и жена!
        - Да нет же, мне не жаль денег, ты знаешь это. Но ведь тебе гораздо лучше…
        - А если бы я умер, что было бы с тобой? Страшно подумать! Прошлую ночь я не мог уснуть и все глядел на тебя. Ты спала подле меня так крепко, а у меня слезы катились градом, и я говорил себе: «Я не должен поддаваться, я должен поправиться, чтобы оберегать и защищать ее против целого мира»… О, Зель, я так тебя люблю! Ты так добра ко мне! Ты - ангел, тихий ангел, а я себялюбивое животное…
        Она откинула назад его спутанные черные волосы и нежно поцеловала в лоб.
        - Не расстраивайся, родной. Ты скоро поправишься.
        - Три выступления в день - да это никакая лошадь не выдержит! А я больной человек, очень больной, Зель!
        Она охотно ходила за ним, хотя он был очень требовательный больной. Его капризам и мнительности не было конца. Он готов был целый день пичкать себя лекарствами и советоваться с врачом. Но зато он теперь был всегда с нею. Она была спокойна за него. И денег уходило меньше, несмотря на все расходы, связанные с болезнью.
        Они попали в Калифорнию ранней весной, когда в садах по склонам гор цвели фруктовые деревья, белыми и розовыми гирляндами спускаясь от темной линии горных елей вниз, в долины. Фермы, луга, скот на пастбищах, черепичные крыши, красные пасти оврагов, где когда-то находили золото, дикие цветы, пестревшие в полях, у дорог, всюду… Потоки солнечного света, чистая лазурь неба…
        Зельде, стоявшей на площадке вагона, хотелось широко распахнуть объятия и кричать от счастья, что она снова в родной Калифорнии.
        Ей так хотелось, чтобы Джордж увидел всю эту красоту, почувствовал ее, как она. Но когда она вошла в вагон, ее радость разом померкла. Джордж сидел с Бендером, Гейденом и Ваном и играл в покер.
        - Мы только немного, Зель,  - виновато обратился он к ней, избегая ее взгляда.  - Не сидеть же тут весь день, помирая от скуки. Когда мы будем в Сакраменто, Ван?
        Но Зельда видела, что Джорджа уже снова захватила старая страсть и теперь конец ее влиянию. Снова начнется все сначала. Он ведь теперь здоров, она ему больше не нужна…

5
        - Милочка, вы никогда не пожалеете, что согласились! Вы станете в тысячу раз лучше! Боитесь, что вас будут называть «крашеной»? Но мужчины не обращают внимания, крашеные у вас волосы или нет, лишь бы вы были хорошенькой.
        - Я бы на вашем месте сделала это, Зельда. Мильдред совершенно права: в нашей работе главное - наружность, и надо стараться выглядеть как можно красивее.
        - Голубушка, вы будете - прелесть! Золотые волосы и черные брови! А для Джорджа какой сюрприз!
        Мод де Решке лежала на постели в рваном, в пятнах, голубом шелковом капоте, а Мильдред, тоже в неглиже, сидела, поджав босые ноги, в старом плюшевом кресле и курила, стряхивая пепел на вытертый ковер. А за окном тонула в утреннем тумане Мишн-стрит.
        Зельда стояла перед зеркалом, разглядывая свои длинные каштановые волосы, распущенные по плечам. Красивые волосы, жаль их красить. Но так они не привлекают ничьего внимания.
        - В нашем деле только и важна наружность,  - повторяла Милли.  - И первые ряды, и вторые, и задние - все только на это и смотрят. А когда вы приходите искать работу, эти типы, что сидят в бюро, сначала рассмотрят вас своими свиными глазками, а потом уже спросят, какое у вас амплуа.
        Это была правда. И скоро им с Джорджем придется искать место. Наступала последняя неделя их работы у Салливана и К°.
        Она подумала о грязном, жалком, второразрядном театре, о котором никогда не слыхала, когда жила в Сан-Франциско, о дешевых меблированных комнатах, где остановилась вся их компания, о предстоящей, быть может, встрече с Бойльстоном или с кем-нибудь из ее прежних знакомых…
        Когда она покидала Сан-Франциско, она рисовала себе не такое возвращение. Глядя в зеркало, она думала о перемене, происшедшей в ней за эти полтора года. Она выглядела более зрелой, тень жесткости появилась в глазах и у губ, но теперь она стала самоувереннее и соблазнительнее.
        - И огрубела,  - пронеслось в ее голове,  - Что же, этого следовало ожидать! Сомнительные театры, сомнительные гостиницы, сомнительные приключения.
        Нет, никто из старых знакомых не увидит ее усталой и разочарованной! Она скажет Джорджу о тех деньгах, что отложила, и истратит половину на новые платья, новую шляпу. И при встрече со знакомыми будет говорить:
        - Да, я теперь в водевиле. Это гораздо выгоднее, чем серьезный театр. Мы с мужем здесь проездом, только на неделю. О, мне отлично живется. Превесело быть на сцене, особенно в водевиле, где работаешь только несколько минут вечером, да порою на дневных сеансах…
        И вдруг она промолвила вслух:
        - Ладно, девочки, тащите все, что надо, и давайте проделаем это!

6
        Перемена была разительна. Милли оказалась права: блондинкой Зельда выглядела в тысячу раз красивее.
        Все восторгались, пели ей дифирамбы, а пуще всех - Джордж.
        - О девочка, ты просто сногсшибательна! Приятно будет показать тебя парням и сказать: «Вот, глядите, это - моя жена!» И слава богу, что кончилась эта канитель с Сэлливаном. С этакой женушкой можно метить выше. Завтра же повидаюсь с Моррисоном! Нет, ты слушай: я знаю, что говорю. Все эти Ваны, и Мэйбел, и Гейдены - нам не компания. Моррисон с радостью даст нам две сотни. Довольно мы наработались, как негры, давая по пяти представлений в день! Я желаю жить, как белый! Я думал, что ты-то больше всех поддержишь меня в стремлении к лучшей жизни. А, если ты этого не хочешь, то лучше бы тебе вернуться к своей Буланже и предоставить мне снова играть «юнцов» в театре…
        Его слова больно жалили, но Зельда не отвечала на них. Что толку говорить? Если Джордж находит, что она его связывает, пусть идет своей дорогой… Но нет, это глупости! Она нужна ему. Без нее он ничего не добьется. Если он не знает этого, то знает она. Она никогда не покинет его, хотя бы он и был с нею груб и безрассуден.
        - Я только сомневаюсь,  - сказала она примирительно,  - имеет ли Моррисон право…
        - Это уж ты предоставь мне! Что ж, раз он один из главных акционеров «Орфея», неужели он не может делать, что хочет?
        - Но ведь ангажементы в Чикаго… Ведь может быть, что…
        - Ах, Зельда, ты иной раз можешь вывести человека из терпения! «Может быть!» А может быть мы умрем сегодня, а может быть Вандербильд телеграфно предложит нам приехать развлекать его отпрысков, а может быть мы очутимся на луне!.. Нет, ты способна довести человека до полного уныния, право!

7
        Для Зельды расставаться с товарищами было тяжело, тяжелее, чем она ожидала. Они собрались ехать в следующее воскресенье. Решено было перед расставанием устроить прощальный обед, и Зельда повела всех в итальянский ресторан в Латинском квартале, куда ее когда-то возил Бойльстон. Там Джордж, выпив много коктейлей перед обедом и слишком много красного вина за обедом, уснул так крепко, что его не могли растолкать. Он сидел за столом, уткнув подбородок в грудь, бледный, как смерть, и странно-неподвижный.
        - Вы уверены, что с ним ничего худого?  - спросила Ван Зандта встревоженная Зельда. Она много раз видела мужа пьяным, но никогда еще таким странным, как сегодня.
        - Уверен, конечно,  - сказал Ван легким тоном,  - Джорджи нализался слишком быстро, вот и все. Это красное Даго - коварная штука. Ну что, Зельда, когда же нас с вами снова столкнет судьба? Неужели никогда? Поверите, я не встречал другой такой женщины, как вы, право. Вы честно ведете игру. Джордж немного недооценил вас. Он вас не стоит, Зель. Надо знать свет и женщин, как я, чтобы оценить вас. И я бы знал, как с вами обращаться, будь вы моей женой… Я ведь без ума от вас, Зель, с той самой ночи в Виннипеге, когда впервые увидел вас. Скажите, Зельда, если вы когда-нибудь вздумаете бросить Джорджа…
        - Ведите себя, как следует, Ван, или я пересяду к Мод!
        «Все они сегодня пили слишком много»,  - сказала себе Зельда. Но, как ни неотесанны, как ни вульгарны были эти люди, она успела всей душой привязаться к ним. Она видела их простодушие, доброту, щедрость. Память о пережитых вместе хороших и худых временах связала их с нею навсегда.
        - Как жаль, что я не могу ехать с вами,  - промолвила она, когда пришло время прощаться.  - Пиши мне иногда, Милли, я не хочу терять вас с Русом из виду… О, ради бога, Мод, не плачьте! Вы расстраиваете всех. Не навеки же мы расстаемся!
        - Будьте паинькой, Рус, берегите Милли и не втягивайтесь в эту проклятую игру в карты… До свиданья, Тутс. До свиданья, Ван, я не забуду вас. Пишите, если надумаете, но на ответ не рассчитывайте. Женитесь, вот вам мой совет… А теперь помогите мне усадить Джорджа на извозчика, и я увезу его домой… Кланяйтесь Мэйбл. Ну, счастливого пути… Прощайте, друзья!
        Переполненный кэб отъехал, из окон его махали платками, а Рус и Гейден - своими шляпами. Но вот кэб завернул за угол и исчез из виду. Зельда стояла подле ожидавшего ее экипажа, прижав руки к груди крепко сжав губы. Потом, овладев собой, сказала адрес извозчику и села рядом с неподвижным телом пьяного Джорджа.
        Глава шестая


1
        Зельда перестала рассеянно теребить шнурок от шторы, испустила глубокий вздох и сказала вслух:
        - О боже, что за жизнь, что за жизнь!
        Бастер, думая, что она обращается к нему, поднял голову и насторожил уши. Но хозяйка, не обращая на него внимание, продолжала хмуро смотреть на толпы людей, сновавших по Пауэл-стрит,  - Зельда и Джордж вот уже месяц жили в «Голден Вест Отеле». Ужасное место - думала Зельда. Неплотно прикрывавшиеся двери, тонкие перегородки, самая подозрительная публика, шум и грохот такие, что Зельде казалось, будто дом рушится. Но Джордж не желал переезжать. Здесь, по его словам, был центр, где можно узнавать все новости театрального мира, а им это и нужно. Но Зельда знала истинную причину: здесь у него была подходящая компания для игры.
        Как только уехали их товарищи, они перебрались из своей дешевой комнаты в этот караван-сарай, где царил шумный разгул. Джордж заявил, что им важно «произвести впечатление» на Моррисона и поэтому надо жить во всем известной гостинице, в центре города, а «Голден-Вест» был излюбленным местом всех главных актеров водевилей.
        - Вопрос только в том, по средствам ли нам это,  - сказала равнодушно Зельда.
        - О, это уж предоставь знать мне. Да и проживем-то мы здесь недельки две, не больше.
        Джордж так был уверен в успехе, так верил в готовность Моррисона пригласить их играть в «Орфее», что когда он, после бесплодной попытки увидеть эту важную особу, возвратился домой пораженный, растерянный, глубоко задетый, у Зельды при взгляде на него душа заболела - никогда еще ей никого так не было жалко.
        - Он не пожелал даже видеть меня,  - объяснял Джордж, глядя на нее круглыми от изумления глазами с выражением обиженного ребенка.  - Не захотел и видеть! Я сказал мальчику: доложите о мистере Сельби из Нью-Йорка, а он меня спрашивает: «По какому вы делу, мистер Сельби?» Черт побери, не объяснять же мальчишке, что у нас собака и кошка и что мы…  - Голос у Джорджа оборвался. Зельда не разделяла его разочарования, так как с самого начала понимала истинное положение дел. Но ей хотелось взять в руки голову мужа и качать ее, баюкать, унимая боль, которая, она знала, терзает его. Он стоял перед ней в новенькой коричневой шляпе «Дерби», надетой немного набекрень, в перчатках, которые так старательно застегнул, отправляясь завоевывать Моррисона,  - трогательно жалкий и смешной в своей растерянности.
        - Я говорю ему… я говорю: «Мистер Сельби, мистер Сельби из Нью-Йорка»,  - повторял Джордж, и губы у него дрожали,  - а он отвечает: «К сожалению, мистер Моррисон занят. Вы можете ему написать».  - Написать! «Уважаемый мистер Моррисон, у нас имеются кошка и собака, и мы хотели бы играть у вас в театре. Собака умеет ходить на задних лапах, а кошка…»
        - Да перестань, Джордж!..
        - Написать! Как будто кто-нибудь обращает внимание на письменные предложения!.. Я говорю мальчику: может быть, мне прийти завтра, когда мистер Моррисон будет не так занят? А он свое: «напишите ему» - и баста.
        И так Джордж долго изливал свое отчаяние в длинных тирадах. Бросившись на кровать, он рыдал, метался, проклинал все на свете… В сердце Зельды сменяли друг друга стыд за него, жалость, сочувствие. Она не могла видеть его слез, у нее начинали гореть щеки.
        Все это было месяц тому назад. Мучительный месяц. Они истощили все средства, пытаясь найти работу, и свели прочное знакомство с Койновским «Бюро увеселений».
        - Я не желаю иметь дела с подобным субъектом и подобным учреждением!  - кипятился Джордж, когда из разговора с другой четой водевильных актеров, точно так же сидевшей на мели в «Голден Весте», выяснился характер деятельности мистера Койна.  - Я не стану связываться с такой сволочью. Так низко я еще, слава богу, не пал!
        - Ну, хорошо, а на что же мы будем жить?  - холодно спросила Зельда.
        Койновское «Бюро увеселений» поставляло актеров для сельских ярмарок, праздничных представлений, для вечеринок в мужских клубах и так далее. Клоуны, акробаты, певцы, фокусники, проделыватели трюков на велосипедах, декламаторы, канатные плясуны, театр марионеток, жонглеры, фигляры - все, что угодно, можно было получить через бюро Койна. Вся эта шумная, пестрая, нечестивая компания толпилась постоянно в его конторе. Испитые, прыщавые, опухшие физиономии при первом взгляде на них внушали Зельде отвращение. Она, знавшая так хорошо Сан-Франциско, не могла бы сказать, с каких окраин, из каких темных убежищ порока явились эти ужасные люди. Желтолицые, наглые юноши, девушки-подростки, уже отмеченные печатью вырождения, жирные, пышногрудые женщины со сладенькими голосами, мужчины с хитрыми лицами и нервными жестами. Очутившись среди них, Зельда впервые с тех пор, как выкрасила волосы, почувствовала, что в этом есть что-то непорядочное, роднящее ее с посетителями Койна. Она невольно потрогала пальцами пряди, выбившиеся из-под шляпы, точно желая спрятать их от взоров людей. Джордж в своей коричневой шляпе
«Дерби», заломленной набекрень, в желтом модном пальто был так же жалок, как эти ярмарочные гаеры.
        В первый свой приход в бюро Койка Зельда испытала чувство глубокого унижения. Не помешала этому и высокомерная манера Джорджа, который даже сесть не пожелал и стоял, не снимая шляпы, делая вид, что погружен в чтение газеты и сбрасывая пепел с сигары, куда попало, не подымая глаз.
        Койн направил их сначала в Санта-Круз, и в этом шумном местечке у моря они должны были выступать по три раза в день по пятницам, субботам и воскресеньям в местной биргалле, где актеры, играя в нелепых водевилях, рассчитанных на самые грубые вкусы, отчаянно ломались, сыпали отсебятину. После Санта-Круз снова утомительное путешествие со множеством остановок. Два дня в Уотсенвилле, три - в Сан-Джозе, полнедели - в Питэлуме. Жалкая жизнь: тащиться с животными и багажом, ночевать в неудобных провинциальных гостиницах, потом - обратно в Сан-Франциско, снова «Голден-Вест», пока бюро Койна не посылало их опять куда-нибудь.
        Зельда думала, что дошла до последнего предела, когда они таскались из города в город со странствующей труппой, но теперь было гораздо хуже, хуже, чем она могла себе когда-либо вообразить. Джорджа тоже подавляли эти дикие, некультурные места, ряды пыльных телег, повозки фермеров на единственной мощеной улице, мужчины в соломенных шляпах с опущенными полями, в вылинявших шароварах на помочах, их жены в корсетах и безобразных ситцевых платьях, взиравшие на Зельду и Джорджа как на выходцев из какого-то другого, неправедного мира.
        Но это все же лучше, чем сидеть без дела в «Голден-Весте». Вот уже больше недели не было вызова из Бюро. Джордж, скучая от безделья, стал ходить на набережную - наблюдать скачки в Эмервилле. Сначала он не имел денег, чтобы платить за переезд на тот берег и за вход в Парк. Потом, перехватывая иной раз у торговца сигарами парочку долларов, он начал посещать скачки. Иногда выигрывал шесть-восемь долларов. Этого хватало на скудное пропитание и на то, чтобы уплатить по счету гостиницы. Вначале Зельда с интересом следила за его операциями. Читала каждое утро отчеты в газетах, узнала даже клички всех лошадей, на которых ставил Джордж, любила, когда он посвящал ее в свои соображения о достоинстве той или другой из них.
        - А если «Королева бриллиантов» выиграет, что ты сделаешь, Джордж?
        - Почем я знаю!  - обрывал он сердито. Или говорил: - Придумывай сама.
        Зельда искренно не видела в этом новом увлечении Джорджа ничего дурного или опасного. Да, это была игра, да, она знала, как склонен к азарту ее супруг, но его первые скромные выигрыши были такой поддержкой! Без них не хватало бы и на то жалкое существование, какое они вели. Джордж почти всегда выигрывал и приносил от десяти до двадцати долларов в неделю.
        А потом, так как у них все еще не было ангажемента, он стал ходить на скачки каждый день, и Зельда с ним. Ей было весело рано утром переезжать на лодке в Эмервилль, наблюдать возбужденную толпу, чувствовать себя ее частью, любоваться солнечным апрельским днем, кустами роз, прелестными лужайками парка, напряженно следить за возвращающейся под гром аплодисментов победительницей-лошадью, а потом ехать домой под звон выигранных долларов в кармане Джорджа.
        Так недавно все это было! А теперь… Зельда, вздохнув, оторвалась от окна. Как она зла на себя за то, что поощряла Джорджа!
        Теперь он объявил, что навсегда покончил с мистером Джэком Койном и его бюро.
        - Нет, мне больше нечего там делать. Я могу заработать больше на скачках и, честное слово, это веселее!
        Слишком поздно удерживать его - надо было это сделать с самого начала. Сейчас ее предостережения вызывали лишь гнев и брань. А бранился он все чаще и чаще.
        Да, это самое худшее - перемена в нем. «Трудно узнать,  - думала Зельда,  - в этом угрюмом, рассеянном человеке, не расстающимся со своей черной записной книжкой, того жизнерадостного живого любителя шуток, за которого я вышла замуж!» Боже, как ей ненавистна эта черная кожаная книжка! Вечно в его руках, вечно перед его глазами! Во время завтрака, обеда он вытаскивал ее из кармана и забывал обо всем вокруг. Такая-то лошадь опередила такую-то на пять стадий в январе, а такая-то пришла первой тогда-то. Не значит ли это, что она должна победить сегодня? Вечные предположения, выводы, догадки, предсказания… Зельде это надоело. Что ей до того - выиграет или проиграет Джордж? Он редко рассказывал ей о результатах скачек. Вообще редко говорил ей что-нибудь. Он молчал в ее обществе и внимательно изучал страницы своей записной книжки или делал в ней пометки карандашом. А вот с тем, кто сделал из игры на скачках профессию и кого всегда можно встретить в вестибюле гостиницы, он готов был разговаривать часами, с увлечением, жестикулируя, бегая взад и вперед и напоминая прежнего Джорджа.
        Он теперь играл по-крупному. Ставил по нескольку сотен. Но выигрывал ли он или терял - его озабоченность и угрюмость оставались неизменны. Вся его веселость, казалось, исчезла. Он оживлялся еще иной раз после исключительно удачного дня на скачках или изрядно выпив во время хорошего обеда в шумной распущенной компании своих новых приятелей. Зельда с горьким стыдом сознавалась себе, что ее больше не раздражала пьяная болтливость Джорджа: ее так измучило постоянное его брюзжание и скверное настроение, что она рада была, когда он под влиянием выпитого вина становился благодушен.
        - И мне даже теперь решительно все равно,  - сказала она вдруг вслух в приливе жалости к самой себе,  - пускай делает глупости и срамит себя!..
        Скучные, тревожные, пустые дни. Бессмысленное существование…
        Джордж теперь не брал ее с собой в Эмервилль, да она и сама предпочитала оставаться дома. Денег у нее было много (Джордж время от времени швырял ей двадцати, а то и пятидесятидолларовый билет), и она их тратила, не задумываясь. Покупала себе платья и сознавала с удовлетворением, что никогда еще она не одевалась так хорошо и не выглядела такой красивой. Ее провожали взглядами и мужчины, и женщины, когда она выходила гулять с Бастером. Иногда мужчины на улице преследовали ее. А на разгульных сборищах, носивших название обедов и ужинов, на которые она иногда сопровождала Джорджа, полупьяные, громкоголосые его собутыльники откровенно пытались ухаживать за нею. Такого рода успехи мало льстили Зельде, да и жены этих субъектов или их случайные подруги обменивались язвительными замечаниями на ее счет так, чтобы она слышала. Утро она проводила в постели, днем гуляла с Бастером, ходила по магазинам, вечера проводила в обществе хмурого и молчаливого Джорджа, заносившего в книжку результаты сегодняшних скачек и занятого какими-то вычислениями до поздней ночи или в компании его невежественных, неотесанных
приятелей с их грубыми разговорами и наглыми любезностями.
        Вот отчего она плакала громко, стоя у окна комнаты и повторяя сквозь всхлипывания:
        - Что за жизнь! Боже, что за жизнь!

2
        Как-то нарядившись в свое новое пальто и черную бархатную шляпу, с которой свисало длинное страусовое перо, оттеняя золото волос, она вышла с Бастером и направилась к месту, которое для нее было полно воспоминаний. Чем ближе подходила она к своей тюрьме, тем ярче вспоминалось то воскресное утро три года назад, когда она в последний раз проделала это паломничество. Как и тогда, сердце ее усиленно забилось и мелкой дрожью задрожали руки и губы при виде знакомых домов, знакомых улиц, переулков, мест, где прошла ее юность. Она остановилась на углу, там, где Сакраменто-стрит пересекает Ван-Несс-Авеню, и, посмотрев вниз на дом дяди с вечными кустиками маргариток перед входом, пошла дальше с чувством горького сожаления. И снова так же, как и тогда, она медленно перешла улицу и приблизилась к белому домику между китайской прачечной и бакалейной лавкой. Маленький садик, клумбы с фиалками и лилиями - все как виделось ей в мечтах… Только на окне нет уже наклейки «сдается». И занавески на окнах новые, незнакомые ей. Больше никакой перемены. На вытертых ступеньках (трех деревянных ступеньках, что вели от
вымощенной дорожки на низкое крыльцо, к входной двери с железной ручкой) лежала свернутая в трубку свежая газета, положенная сюда, вероятно, разносчиком.
        Зельда прохаживалась взад и вперед по улице, спрашивая себя, что она сделает, что скажет, если вдруг распахнется дверь коттеджа и Майкл выйдет к ней, перепрыгнув, как бывало, сразу через все три ступеньки. И пока она так размышляла, дверь на самом деле широко раскрылась… У Зельды перехватило дыхание, сердце больно забилось у самого горла. Но то был только сгорбленный старик с большим свертком бумаг под мышкой. Он остановился, поднял газету, сунул ее в карман. Застыв на месте, удерживая собаку за ошейник, Зельда смотрела, смотрела, пока старик не завернул за угол у пресвитерианской церкви и не исчез из виду.
        Постояв еще немного, она воротилась на перекресток, где шумела и волновалась Полк-стрит. Глаза ее перебегали с предмета на предмет, находили все те же старые имена на вывесках, знакомые магазины, склады, куда она столько раз входила девочкой. Вот аптека Валь-Шмидта, овощная Бибо, магазин игрушек миссис Гугенхейм, прачечная Фэррэна, кондитерская…
        Она с грустью повторяла вполголоса все эти имена, потом, когда Бастер побежал, пошла за ним. Вошла в аптеку Валь-Шмидта, нашла старого аптекаря все на том же месте за прилавком, где она его так часто видела заворачивающим коробочки и склянки в бледно-зеленую бумагу, и спросила, силясь придать твердость голосу, не может ли он сказать ей, живет ли еще по соседству учительница музыки, миссис Кирк.
        - Кирк? Кирк? Как же, помню,  - отвечал аптекарь.  - Она жила на Сакраменто-стрит, рядом с бакалейной лавкой. О, о ней уже много лет ничего не слыхали в наших местах.
        - А домик, где она жила, все еще принадлежит ей?
        - Не могу вам сказать. В настоящее время там живет мистер Густав Кнутцен. Он - токарь, мастерская у него во дворе, во флигельке (во флигельке! О, это место ей знакомо!). Отличный мастер!
        Уже открывая дверь, Зельда помедлила минуту, хотела было задать еще вопрос о Кейлебе Бэрджессе и его жене, но не решилась и, пробормотав «благодарю вас», вышла. Звякнул знакомый звонок у двери и еще долго провожал ее этот звук, пока она шла в свете умирающего дня, навстречу шуму и суете «Голден-Веста».
        А в неубранной комнате, где были разбросаны ее платья и вещи Джорджа, где колыхались волны табачного дыма, она застала Джорджа, склоненного над своей записной книжкой в лоснящемся черном переплете.

3
        Как-то в другой день она сушила волосы после мытья и, расчесывая золотой их поток, завешивавший ей лицо, как занавеской, думала о прошлых днях и старых знакомых. Вдруг она вскочила, под влиянием внезапной мысли, отбросила волосы за спину, позвонила и попросила явившегося на звонок мальчика принести ей телефонную книжку.
        Через минуту она, с раскрытой книжкой на коленях, медленно водила пальцем по списку фамилий.
        - Баульс - Бостон - Бойд - Бойль - Бойльстон! Вот оно! «Доктор Ральф Бойльстон - Отель Сент-Дунстан.» Уже не дом Фуллера и не отель «Калифорния»! Она записала номер на уголке страницы, оторвала его и через час с бьющимся сердцем вошла в телефонную будку и поднесла трубку к уху.
        Ее прямо-таки потряс его голос, такой удивительно знакомый и близкий. Казалось, вчера только она слышала его.
        - Кто говорит?
        - Зельда.
        - Кто-кто?
        - Зельда. Зельда Марш. Помните вы меня?  - Она слабо засмеялась. Молчание. Какое-то неясное бормотание с той стороны.
        - Я здесь вот уже несколько недель,  - продолжала она.  - И решила сказать вам «здравствуйте»… Знаете, я ведь замужем.  - Все еще никакой реплики со стороны доктора. Но вот слышно, как он кашляет, прочищая горло, и, чтобы выиграть время, переспрашивает:
        - Что? Что вы сказали?
        - Я замужем. Я здесь с мужем.
        Снова молчание. В темноте будки она улыбается, представляя себе изумление доктора.
        - Где вы находитесь?  - спросил он после паузы.  - Можно мне позвонить вам через несколько минут? Сейчас я очень занят. Скажите ваш номер, я позвоню, как только освобожусь.
        Как ей это знакомо! Он хочет собраться с мыслями. А впрочем, может быть, у него кто-нибудь сидит. Она сказала номер и добавила удовлетворенно:
        - Вызовите миссис Сельби. Я теперь Сельби, доктор.
        Только что она успела дойти до лотка, на котором продавали газеты, как ее позвали обратно, к телефону.
        В голосе доктора теперь была теплота, сердечность. Зельда здесь. Какой приятный сюрприз! Как она поживает? Замужем? Он в восторге, он рад за нее и непременно хочет ее повидать. Прийти к ней или она предпочитает встретиться где-нибудь?..
        Потом:
        - Знаете, и я женат.
        - Да неужели?!
        Смущенный кашель и смешок.
        - Да, да, и старики иной раз способны выкинуть такую штуку. Я - новобрачный. Только второй месяц женат.
        - Да не может быть!
        - Да, женат на моей кузине. Вы ее, должно быть, помните - кажется, встречали ее, а? Мария Бойльстон из Стоктона.
        - Никак не могу поверить! А я замужем давно. Мы оба - на сцене. Рассчитывали выступить здесь в «Орфее»… Да, в водевиле. Это гораздо выгоднее…
        - И долго вы пробудете здесь?
        - Несколько дней, вероятно.
        - Хорошо, но когда же и где я вас увижу?
        - Пойдемте куда-нибудь чай пить.
        - Отлично. Куда?
        - Как вы насчет «Паласа»? Я люблю это старое заведение. И не была еще там с приезда.
        - Ну-ну… Я думаю… пожалуй… там слишком людно. А мне хочется поболтать с вами на свободе.
        - Так, может быть, к Зинкэнду?
        - Вот, вот, это самое подходящее место! Там в этот час ни души. Приятно будет снова побывать там с вами. Когда же? Завтра?
        Назавтра, оглядывая себя в зеркало, Зельда улыбалась от удовольствия. Ее старания не пропали даром. Никогда - казалось ей - она еще не была так эффектна. Новый костюм, матово-черный, обрисовывавший ее изящную фигуру, черная шляпа с пером на золотой короне волос, белые перчатки, букет фиалок… Пока она шла к месту встречи с доктором, все оглядывались на нее, и она видела это.
        В тускло освещенном ресторане, где она так часто слушала оркестр Стэрка, встретил ее показавшийся чужим, седой господин, прилизанный, с брюшком. Зельда остолбенела, узнав в нем Бойльстона. Он был и тот - и не тот. Зельда не ожидала увидеть в нем такую перемену. Но изменилась и она, внутренне и внешне, и видела, что доктор поражен этой переменой не меньше чем она - переменой в нем.
        - Боже, Зельда, какая вы стали красавица! Вы теперь - женщина, ослепительная женщина! Милочка, да вы - сногсшибательны!
        Зельда искала этой встречи отчасти из любопытства, отчасти чтобы развлечься. Но говорил в ней и искренний дружеский интерес. Она эти полтора года вспоминала доктора с каким-то смутным раскаянием. Она воображала его одиноким, постаревшим, тоскующим по ней. Первый же взгляд рассеял ее заблуждение.
        Она рассказала ему о себе, как можно короче и в самых неопределенных выражениях. Она счастлива, довольна своей жизнью, делает карьеру. Ее муж - хорош собой, умен, написал пьесу, в которой они оба выступают, любимец публики и товарищей. Ей хотелось узнать, чем объясняется перемена в докторе, его благополучный вид. Женитьбой, вероятно? Он несколько смущенно отвечал на ее вопросы.
        Его жену - Марию Бойльстон - Зельда не может не помнить, она видела ее и сестру его: обе приезжали из Стоктона, когда он был так опасно болен. Эта кузина унаследовала значительное состояние, переселилась в Сан-Франциско, была очень внимательна к нему и у него вошло в привычку видеть ее ежедневно. «Просто от того, что я был так одинок, Зельда.» Но он не скрывал, что на его решение жениться повлияли и деньги кузины. Отчего же нет? Мария не знала, что с ними делать, не умела их использовать. Он же утратил интерес к своей практике, да и вкус к жизни тоже после бегства Зельды. Кузина и он оба уже в том возрасте, когда осталось мало радостей в жизни и женитьба - благоразумный шаг. Через год они отпраздновали свадьбу, устроились в великолепной квартире в отеле «Сент-Дунстан». Он закрыл свою консультацию, продал практику и теперь только изредка ездит на консилиумы.
        - И это - начало последней главы в истории одного ничтожного существования,  - заключил доктор.  - Боюсь, я виноват перед вами, Зельда… Ну что же, я расплатился за это. Я во всю мою жизнь только и был счастлив, когда мы с вами проводили вечера в вашей квартирке в доме Фуллера и вы были такая милая и так весело хозяйничали… Я сам испортил все… Но вы, надеюсь, счастливы, довольны, да, Зельда?  - сказал он, быстро меняя тон. И когда повернулся к ней, Зельда заметила предательскую влагу под очками. Ее радужное настроение исчезло. Она пришла, чтобы показаться в полном блеске старому поклоннику, но сейчас волна горечи поднялась в ней при мысли о том, как предательски, как эгоистично поступил с ней этот человек, сидящий перед нею с мокрыми от слез глазами, жирный, хорошо одетый, достигший благополучия. Под видом дружеского участия он держал ее взаперти, лгал, морочил ей голову и с холодной расчетливостью совратил ее. А теперь он проливает слезы от жалости к себе! Озлобление вспыхнуло в ней, мелькнула мысль о мести. Как легко нарушить его мирное житие! Разнести в щепки приют, где он благодушествует со
своей Марией! Чтобы испытать свою силу, она медленно подняла на него глаза и усмехнулась. Больше ничего. И в тот же миг его лицо вспыхнуло, руки потянулись к ее рукам и схватили их.
        - Зельда,  - прошептал он хрипло.  - Зельда, вы - изумительны! Все та же моя Зельда, мой маленький калифорнийский цветочек!
        Но она с глубоким вздохом вырвала руку и встала. Ей вдруг показалось очень скучно и бесцельно снова терпеть его приставания.
        - Мне пора к мужу,  - подчеркнула она последнее слово.
        - Ах, да,  - залепетал он,  - да… понимаю… конечно… все это кончено.
        Старая страсть в нем снова вырвалась наружу. Он сгорбился на стуле, с печальным, посеревшим лицом. Зельда, стоя, холодно смотрела на него с высоты своего роста.
        Ее любопытство удовлетворено. Он может идти к своей Марии, деньгам, великолепной квартире и умирать там в роскоши и в жалости к самому себе.
        - Животное…  - мысленно говорила она с презрением, возвращаясь домой.  - Животное,  - повторила она, входя в гостиницу и подымаясь в лифте на второй этаж. И с этими словами на устах она толкнула незапертую дверь и вошла в номер.
        В номере повсюду валялись ее платья, тускло горело электричество сквозь волны табачного дыма, и Джордж что-то озабоченно записывал в свою черную кожаную книжку.
        Глава седьмая


1
        Однажды она забрела в «Альказар» на дневное представление. Прошло более двух лет с тех пор, как она в последний раз была в этом театре, но Меерович сразу узнал ее, обрадовался и усадил в ложу.
        Игра показалась ей хуже, чем в прежнее время. Многие из тех актеров, которыми она так восхищалась, перебрались на Бродвей или в другие места. Покидая театр, она спросила себя, не оттого ли ей все кажется иным, что изменились ее собственные вкусы.
        Было сыро и пасмурно. Она чувствовала усталость. Казалось, в Сан-Франциско не осталось ничего интересного для нее. Друзья исчезли. Все было не такое, как прежде.
        Она уныло направилась в «Голден-Вест». Вдруг какой-то хорошо одетый господин остановил ее.
        - Простите,  - сказал он, сняв шляпу,  - вы Зельда Марш?
        Она посмотрела на его кудрявую белокурую голову, бледно-голубые глаза - и воспоминание зашевелилось в ней.
        Она знает его - знала когда-то… он…
        - Джерри Пэйдж!  - вскричала она дрогнувшим голосом.
        - Ну, конечно, Джерри Пэйдж! Я увидел вас в театре и поразился. Вы как будто та же, но я не был уверен из-за… из-за…
        - …Нового цвета моих волос,  - закончила она весело.
        - Вот именно,  - сказал он с облегчением. Его смеющиеся голубые глаза изучали ее.  - Вы стали просто ослепительны. И, вероятно, это знаете.
        - О, приходится заботиться о своей внешности,  - ответила легким тоном Зельда.  - Я ведь теперь на сцене. Вы, может быть, не знали этого? И я замужем. Мой муж и я играем в водевилях, это, знаете, гораздо выгоднее. Мы здесь проездом.
        - Так вы предпочитаете водевиль серьезному театру?
        - Это не так утомительно. Вы заняты каких-нибудь двадцать минут вечером и три дневных представления в неделю. Остается много свободного времени.
        - Я и сам люблю водевиль. Скучаю на серьезных пьесах. Каждые две недели я бываю в «Орфее». А в чем вы выступаете?
        - А это, знаете ли, одноактная вещица. Муж сочинил ее. Она очень остроумна.
        - Как бы мне хотелось увидеть вас в ней!
        - Приезжайте в Лос-Анджелес…
        - Непременно. А когда вы там будете играть?
        - Мы… мы ожидаем назначения из Чикаго. Не знаю, когда они нас пошлют туда…
        - Так, значит, вы пробудете здесь некоторое время? Я хотел бы повидать вас еще раз, поболтать о былом…
        - Это можно.
        Разговаривая, они машинально отошли от дверей отеля и прохаживались по улице среди спешащей толпы. Порою Джерри легонько брал ее за локоть, помогая пробраться. Ей нравилось его вежливость, его элегантность. Все на нем было дорогое, добротное. Не похоже на сомнительную, дешевую щеголеватость Джорджа. Сразу виден настоящий джентльмен.
        - Ужасно приятно видеть вас снова, Зельда. Я часто о вас думал. Помните, как мы катались в парке.
        - Очень хорошо помню.
        - Я уехал в Гарвард, но долго там не задержался. Должен признаться, меня оттуда выставили. Родитель был в отчаянии. Приказал вернуться и взяться за дело. Я теперь работаю у него «Пэйдж, Годфри и К°» Помните Фила Годфри? Соседа вашего? Его отец и мой теперь компаньоны. Фил - управляющий, а я - его главный помощник… Скажите, Зельда что это тогда случилось с вами? Я вернулся из колледжа - и мне рассказали, что вы убежали. Правда это?
        - Да, дядя меня притеснял - вот я и убежала.
        - Из-за маленького Кирка, не так ли? Помню, я что-то такое слышал. Скажите, что с ним сталось?
        - Не имею ни малейшего понятия.
        - Кажется, Фил говорил, что мать увезла его в Европу… Да, так что же было с вами? Куда вы убежали.
        - Я жила у одних друзей.
        - А я слыхал, что вы… вышли замуж за старого доктора Бойльстона.
        - Нет,  - фыркнула она пренебрежительно,  - я не вышла за него замуж. Я нашла работу и поступила на сцену. Все это - сплетни… Но, скажите, Джерри, что сталось с моими дядей и теткой? Я все эти годы ничего о них не слыхала. Мне бы хотелось знать…
        - Старый Бэрджесс страдает подагрой. Его совсем скрючило, он не может ходить, и день и ночь брюзжит и изводит вашу тетку, Фил рассказывал… Он видит его часто в кресле на колесах в саду… А, так вот где вы живете?
        Зельда машинально остановилась у «Голден-Вест-Отеля». Джерри бегло окинул взглядом фасад. Она почувствовала, что впечатление не в пользу гостиницы и начала было какое-то объяснение, но он перебил ее с мягким нетерпением:
        - О, это пустое. Мне все равно, где вы живете. Все, что я хочу знать, это - когда мы снова увидимся. Я непременно хочу… нам о многом еще надо поболтать… Вы очень заняты?
        - Нет, не особенно.
        - Так не позволите ли прийти к вам? Или лучше мы куда-нибудь отправимся вместе? Ваш супруг не будет против?
        Зельде это не особенно улыбалось.
        - Не думаю,  - сказала она нерешительно.
        - А что, если завтра?  - настаивал Джерри.  - Можно позвонить вам? Ну, пожалуйста, скажите «да»! Нам будет превесело!
        Она раздумывала. Образ Джорджа с его записной книжкой, Джорджа, не обращавшего на нее никакого внимания, встал перед нею.
        - Хорошо. Я буду готова в первом часу.

2
        - Я сегодня завтракаю вне дома, с одним старым приятелем,  - сказала она Джорджу на следующее утро.  - Мы встретились вчера в «Альказаре», и он пригласил меня. Я решила, что ты ничего не будешь иметь против, потому что ты ведь уедешь на скачки рано утром. Его имя Джерри Пэйдж, отец его, кажется, миллионер. Они когда-то жили через дорогу от нас.
        Джордж брился в крошечной, грязной ванне, смежной с их спальней. В эту минуту он порезал подбородок и с проклятием бросил бритву.
        - Мне решительно наплевать, с кем ты завтракаешь - только бы не разговаривала со мной, когда я бреюсь!  - Он прижал к порезанному месту кончик полотенца, продолжая что-то ворчать про себя.
        Зельда не ответила. Она знала, что вчера он много потерял на скачках и оттого так скверно настроен. Последнее время он был очень груб и почти не разговаривал. Она глубоко перевела дух и повернулась к нему с внезапной решительностью:
        - Джордж, это долго будет продолжаться?
        - Что?
        - Эта игра на скачках.
        - Почем я знаю?
        - Я не хочу таких ответов. Я не намерена долго терпеть. Мне это осточертело. Ты… ты совсем переменился. Ты стал совсем чужой, новый для меня человек. Ты обращаешься со мной так, как будто я ничего не значу для тебя, как будто я кошка или Бастер или что-нибудь в этом роде.
        - Чего это ты так разошлась?  - спросил он резко, глядя на нее во все глаза и все еще прижимая полотенце к лицу.
        - Я тебе скажу, отчего я разошлась,  - закричала она, внезапно вскипая.  - Я не думала, что выхожу замуж за низкого игрока. Я ненавижу твои скачки и твою записную книжку! Ты мне просто отвратителен, когда играешь! Это тебя превращает черт знает в кого - и я не желаю больше так жить! Это убивает меня и портит ту каплю удовольствия, какое твое общество в лучшем случае может мне дать!
        - Так… И что же ты намерена делать?  - спросил Джордж злобно.
        - Делать? Делать?  - ее голос стал пронзительным.  - Я сию минуту уйду от тебя, вот что я сделаю! Я найду работу, не беспокойся!
        Он насупился. Горячность Зельды поразила его. Никогда еще она не говорила с ним таким тоном.
        - Послушай,  - сказал он кисло, но с оттенком увещевания в голосе.  - Я и сам стараюсь поскорее разделаться с этим. Мне нужно только дождаться, пока повезет. Один удачный день - и все! Две недели назад у меня была такая полоса удачи - я выигрывал каждый раз. Если бы у меня тогда была сотня - я шутя сделал бы из нее три тысячи! Послушай, Зель, я ведь для тебя стараюсь не меньше, чем для себя. Ты, может быть, думаешь, что это забава - все время следить и вычислять и стараться угадать, какая лошадь выиграет? А это - страшное напряжение, скажу тебе. Я совсем измучился. Ты права, я переменился. Я - больной человек. Я совсем истрепался. Мне надо бы пожить в санатории. Но я не могу сейчас бросить это. Я должен продержаться, пока снова повезет. И это - ради тебя. Помнишь нашу мечту объездить Испанию на велосипедах и посмотреть все старые дворцы и все такое? Вот это мы и сделаем нынче летом, когда я сорву большой куш. Один удачный день - и я встану на ноги.
        - Но этого никогда не будет, Джордж,  - сказала она печально.
        - Нет, будет, если ты прекратишь каркать!  - закричал он раздраженно.  - Боже, с ума можно сойти от такой жены! Каркает, каркает постоянно! Я надрываюсь день и ночь, жертвую карьерой и всем, чтобы выиграть и покатать ее по Европе, а она, вместо того, чтобы ободрять меня и помогать мне, только и знает, что каркать. Как тут не превратиться в дьявола, я вас спрашиваю?!

3
        Зельда в назначенный час встретилась с Джерри Пэйджем, и он повел ее в прекрасное кафе, о котором она раньше никогда не слыхала, заказал превосходный завтрак и после завтрака повез ее в своем большом автомобиле на взморье. Это была первая поездка Зельды в автомобиле - и она была в упоении.
        - Это автомобиль отца, но мне разрешается ездить, когда захочу,  - сказал Джерри.
        - А как это вышло, что вы свободны в будни? Вы, кажется, говорили, что работаете в отцовской компании.
        - Да, работаю. Но видите ли… Предполагается, что сегодня я охочусь за одним клиентом. Так оно и есть - да только клиент-то - мой личный.
        - Что вы хотите этим сказать?
        - Ах, господи, да разве мы с вами не старинные приятели?
        Она подняла глаза, но, встретившись со взглядом сидевшего рядом Джерри, поспешно отвела их. Ей был хорошо знаком этот взгляд: так смотрели на нее мужчины, так смотрели и Майкл, и Бойльстон, и Джон, и Джордж.
        «Лучше бы это прекратить сразу,  - подумала она,  - я теперь замужняя женщина.»
        Но она отложила это «на после». У нее не хватило духу перестать встречаться с Джерри: он был так мил, так стремился развлечь ее, а ее дни проходили так скучно. Его явное восхищение подкупало Зельду. Стоило ей на миг посмотреть на Джерри пристально - и его белая кожа розовела, а голубые глаза темнели. Это ее занимало и вызывало странное волнение. Было приятно, что она нравится, и она не пыталась разбираться, какого рода чувства волновали Джерри. Она немного хмурилась при мысли о Джордже. Она не любила обманывать Джорджа, но раз нет другого выхода… Ведь если быть с ним откровенной, он станет придавать значение тому, что они с Джерри часто встречаются, а в этом не было решительно ничего дурного! И она находила более удобным придумывать разные предлоги, нежели говорить мужу правду.

4
        - О Зельда, Зельда, вы заставили меня потерять голову, честное слово. Я все эти дни только и думал, что о вас.
        - Перестаньте, Джерри, не глупите. Я - вполне счастлива в браке и обожаю своего мужа.
        Недоверчивое: «Да?!» - со стороны Джерри.
        - Да,  - твердо подтвердила Зельда.
        - Но он вас ни в грош не ставит! Насколько я заметил, он никогда не бывает с вами, никуда не берет вас с собой и только и знает, что свои скачки.
        - Но он это делает ради меня. Он намерен повезти меня в Европу нынче летом.
        - Да, как же, дожидайтесь!.. А знаете ли вы, Зельда, что у меня есть свой отдельный капитал в сто тысяч?
        - Так что же из этого?
        - Я мог бы хорошо устроить вас, обеспечить…
        - Джерри! Так вы предлагаете бросить Джорджа и пойти к вам в содержанки?!  - Она была искренне возмущена и изумлена.
        - Ну, зачем же так грубо? Я не совсем то хотел сказать.
        - Да какое право имели вы предлагать мне такие вещи?
        - Я не думал, Зельда… я просто хотел сказать, что был бы так рад заботиться о вас, покупать вам все, что вам нужно, и что, будь я вашим мужем, я бы… я бы…
        - Вы бы проломили голову тому, кто сделал бы такое гнусное предложение вашей жене!
        - Ну, ну, забудьте мои слова! Я, право, не подумал о вашем муже и…
        - Советую вам подумать о нем! Джордж вдвое сильнее вас…
        - О, не говорите таких вульгарных вещей! Я не собираюсь украсть вас у него. Я заметил только, что он с вами недостаточно… ну, скажем, внимателен, и что я бы иначе обращался с такой восхитительной женщиной, как вы… Пусть меня повесят, если я понимаю, что за удовольствие вы находите, живя с ним. Да он никогда и не бывает с вами.
        - Это мое дело.
        - Ну, ладно, забудьте, что я говорил, и скажите, что вы не сердитесь на меня за мою любовь.
        Она пытливо смотрела на него целую минуту.
        - Это не честная любовь, Джерри - вот в чем беда!  - не то сказала, не то подумала она вслух.
        - Ошибаетесь. Честная, настоящая. Я люблю вас так, как прежде не любил ни одну из девушек. Я люблю вас больше, чем отца и мать и всех своих друзей, какие у меня были и есть. Я люблю вас больше, чем…
        - Тише, тише! Терпеть не могу преувеличений!
        - Но я вас вправду, люблю, Зельда. Я вам дам все, что вы пожелаете, все, понимаете, если вы будете хоть капельку ласковы со мной.
        В следующее свидание он, вытащив из кармана плюшевый футляр, открыл его и, вынув оттуда великолепный браслет с бриллиантами и изумрудами, попытался надеть его на руку Зельды. Но она отдернула руку.
        - Что за идея, Джерри?  - сказала она с нетерпением и досадой.  - Вы хотите покупать мои милости, так что ли? Пробуете добрыми, старыми способами соблазнить меня? Право, Джерри, вы… Вы меня удивляете. Не надо мне вашего браслета, и не надо никаких подарков от вас - и не надо вас самого! Можете отложить ваши заботы. Я больше не желаю с вами встречаться.
        На другое же утро она получила огромный букет белых фиалок с запиской: «Простите меня! Я - круглый дурак!» Джордж был дома, когда принесли цветы.
        Она с готовностью рассказала ему все. Теперь, когда с Джерри все кончено, можно быть откровенной. Она искренне не желала больше видеть его. Он в самом деле дурак - сделал грубейшую ошибку; он очень дурного мнения о ней.
        - Он часто ищет встречи со мной,  - сказала она мужу,  - и, кажется, неравнодушен ко мне. Он бегал за мной, когда я была еще девчонкой, а он мальчишкой. Уж чересчур он стал любезен! Я намерена «отшить» его.
        Она разорвала записку Джерри, а фиалки отнесла в ванную. Ее слова звучали искренне, и в ту минуту она думала так, как говорила. Но в тот же день, когда Джордж ушел и ее позвали к телефону, она уже через полчаса ожидала Джерри на условленном месте.

5
        Ресторан Родони расположен среди дубовой рощи; стены «столового» павильона увиты виноградом, из окон видны деревья, дальние крыши домов, а за всем этим - пурпуровые склоны одной из Береговых гор, напоминающей отдыхающего могучего льва. Ресторан этот - место, где собирается элегантная публика - находится по другую сторону бухты и, чтобы добраться до него, надо ехать сначала на пароме, потом поездом, а потом по извилистой дороге, каменистой и пыльной, которая, начинаясь от железнодорожной станции, приводит вас, наконец, в благословенный оазис дубовой рощи, лужаек, клумб герани…  - словом - к Родони. В юности Зельда слыхала об этом месте. Винный погреб Родони, его цыплята, равиоли и таллерини славились в Сан-Франциско.
        Джерри давно проектировал поездку туда, но Зельда затруднялась, как объяснить Джорджу такую долгую отлучку, и все оттягивала под разными предлогами это путешествие, до того самого дня, когда Джордж особенно обидел ее.
        В тот день она была с Джерри на дневном представлении в «Орфее», потом он помчал ее в автомобиле на набережную, и они провели чудесный часок в Клифф-Хаузе. Ей ужасно не хотелось возвращаться домой, да и Джерри умолял ее остаться и пообедать с ним, однако она считала своим долгом вернуться в «Голден-Вест» вовремя, чтобы отобедать с мужем, как ни тягостны были для нее в последнее время эти мрачные трапезы. Но когда она, мужественно устояв против уговоров Джерри, поднялась в свой номер, оказалось, что ее жертва напрасна - Джорджа дома не было.
        Обыкновенно, уйдя утром на скачки, он приходил домой обедать не позже шести. Но на этот раз пробило семь, восемь, а его все не было. Зельда, праздно скучавшая в ожидании, заказала суп и чай для себя, молоко для Королевы и провела вечер в одиночестве, если не считать общества кошки. Бастера они больше не держали в комнате, он был отдан на попечение истопнику и жил в подвале - весь почерневший от грязи и угольной пыли, пес весело бегал на свободе и чувствовал себя счастливым.
        Стрелка приближалась к одиннадцати. Зельда решила лечь, не дожидаясь Джорджа. Но только она стала раздеваться, как услышала мужские шаги и возню в коридоре и, сразу догадавшись, что там происходит, широко распахнула дверь. Мальчик снизу и лифтер волокли, поддерживая под руки, большое, качавшееся из стороны в сторону тело Джорджа.
        С трудом они полувнесли, полувтащили его сквозь узкую дверь и, как мешок с мукой, свалили на кровать. Шляпа куда-то исчезла, щека и подбородок были оцарапаны, костюм разорван и в грязи. С отвращением и возмущением в душе Зельда обмыла мужу лицо, раздела, перекатывая его с боку на бок, несмотря на сопротивление. Оставив на нем только сорочку, она укрыла Джорджа одеялом, а сама провела ночь на полу. Утром в комнате стоял отвратительный запах винного перегара, а Джорджа беспрерывно рвало, но рвота не приносила облегчения. Ни одного слова не было произнесено между ним и Зельдой. Встав, наконец, он прошел, пошатываясь, в ванную и, воротясь оттуда в самом жалком состоянии, снова повалился на кровать и тотчас уснул, наполняя комнату храпом. Зельда выносила это до тех пор, пока ей стало невмоготу, потом вдруг тщательно принарядилась, подрумянила лицо и, посмотрев в зеркало на свое сияющее отражение, сошла вниз в вестибюль и позвонила по телефону в «Пэйдж, Годфри и К°».
        - Угодно вам улизнуть из конторы?
        - Конечно, вполне…
        - Может быть отправимся куда-нибудь подальше за город? У меня головная боль и хандра, и мне хочется развлечься.
        - Через пятнадцать минут буду у вас. Не поехать ли нам, наконец, к Родони? Мы еще поспеем к двенадцатичасовому поезду…
        Два часа спустя они мчались по пыльной, окаймленной деревьями дороге, где пахло смолкой и выжженной стерней, где сонно перекликались сойки, и все нежилось в лучах жаркого солнца.
        - О!  - промолвила с глубоким вздохом Зельда.  - Как я люблю степь, деревню… Я хотела бы умереть здесь. Когда я состарюсь и в этом мире все для меня будет кончено, я непременно поселюсь в какой-нибудь из этих хижин, что лепятся вон по тем склонам, стану возиться в садике и, пожалуй, заведу собаку вроде Бастера, для компании.
        Случайно упомянув Бастера, она вдруг с беспокойством подумала; куда он мог деться. Сегодня, ожидая Джерри, она сошла в подвал проверить собаку, но не нашла ни Бастера, ни кого-либо из угрюмых, грязных субъектов, обитателей подвала.
        - Вы и сейчас можете получить в собственность хижину и садик,  - сказал Джерри, беспечно усмехаясь и глядя на нее.
        - Пожалуйста, перестаньте,  - сдвинула брови Зельда.  - Не портите мне этого чудного дня подобными разговорами… я их терпеть не могу - и вы это знаете.
        - Не сердитесь. Я так влюблен, что готов преподнести вам весь мир в подарок за одну улыбку.
        - Мне не надо ничего от вас - и от меня тоже не ждите ничего,  - возразила Зельда и продолжала со все возрастающим одушевлением:
        - Знаете, если бы я захотела вдуматься в смысл ваших слов и вашего обращения со мною, я бы должна была тотчас же выскочить из автомобиля, дойти до ближайшей станции - и никогда больше не видеться с вами… Но - (она вздохнула и пожала плечами)  - мне не хочется ссориться с вами, Джерри. Я сегодня так несчастна и измучена, что мне хочется только одного - без мыслей наслаждаться всем вокруг.
        - А что случилось? Чем вы расстроены?
        Но она не могла говорить с ним о Джордже. Ее муж и его проступки никого, кроме нее, не касались.
        У Родони было пусто. Они устроились под большим дубом, и встретивший их лакей побежал выполнять заказ. По краям тенистого двора томно благоухала лаванда, ярко алели герани. Над цветами сонно жужжали пчелы, на грядке у самой дороги какая-то забредшая сюда курица рылась в сухой земле. Царили тишина, покой, сладкие ароматы лета.
        Прямо перед ними, за павильоном, на фоне пурпурных склонов гор высились деревья, за которыми мелькали трубы далеких крыш. Зельда, опершись подбородком на руки, засмотрелась на эту картину, пока официант хлопотал вокруг и Джерри совещался с ним. Ощущение безмятежной радости проникло ей в душу. А когда появились коктейли, восхитительный завтрак и, наконец, вино, красное, терпкое, коварное вино,  - сладкая истома разлилась по всему ее телу. Она больше не думала о Джордже, о его себялюбии и упрямстве, об их жалкой жизни. Она не думала ни о своем спутнике, ни о том, что ее окружало. Было приятно сидеть, опершись щекой на руку, глядеть на лиловеющие горы, неопределенно, туманно грезя о чем-то; было приятно попивать маленькими глотками вино, с наслаждением втягивать в себя дым папиросы, слушая то, что без конца нашептывает ей Джерри. Она не пыталась вникнуть в его слова. Кажется, он все время спрашивал:
        - Ну, разве здесь не чудесно, душенька? Разве не изумительно красиво? А что вы скажете о завтраке?
        А она на все отвечала машинально:
        - Да, замечательно хорошо!..
        Через некоторое время она, очнувшись, обнаружила, что Джерри сидит рядом с нею и, обняв, целует ее в губы. Она позволила ему снять с нее шляпу, притянуть еще ближе к себе. Ей было приятно прикосновение его свежей кожи, его трепетные стремительные поцелуи. Мягкое, чувственное упоение овладело ею. Казалось, все плавно качается вокруг нее: вверх-вниз, вверх-вниз… Было так тихо, так тепло, так сладко благоухали цветы, так мирно жужжали пчелы… ей стало очень жарко.
        С усилием она высвободилась из объятий Джерри и выпрямилась, глубоко переводя дух.
        - Это невозможно, Джерри… Нам надо взять себя в руки… Такой чудный день… Не будем его портить.
        Он бессвязно молил ее о чем-то, пытаясь снова обнять ее. Но Зельда уже овладела собой.
        - Зельда, Зельда! Я люблю вас, не будьте жестоки… Я готов целовать землю, по которой вы ходите… О солнышко, не бросайте меня… Другой такой нет во всем мире… Зельда…
        - Будет вам, Джерри. Или вы хотите стать мне противным? Пора домой…
        Ей ярко представился этот «дом»: неряшливая комната, большое неподвижное тело на кровати.
        - О Зельда, вы не можете уйти теперь, оставить меня сейчас! Отчего вы не хотите закончить вместе этот изумительный день?..
        - Не глупите, Джерри. Вы отлично знаете, чем это может кончиться.
        - Знаю, да… Но отчего же нет? Отчего нет? Я влюблен в вас. Вы - в меня.
        - Мы бы оба пожалели потом…
        - Никогда!
        - Ну, а я бы пожалела…
        - Но отчего? Кому от этого вред? Кто будет знать?
        Мольбы, уговоры продолжались. Зельда стояла у его колен, он обхватил руками ее талию и не пускал. Она откинула со лба его светлые кудри, заглянула в молящие голубые глаза, словно мысленно оценивая своего спутника… Да, она может увлечь этого молодого человека, если захочет; может опутать его жизнь так, что он никогда не освободится от этих пут, и сто тысяч, которыми он хвастался, а потом и отцовские миллионы будут принадлежать ей. Да, она может иметь свой собственный домик, на склоне Тэмплпайса, садик,  - в общем, все, что пожелает. А если вздумает снова пойти на сцену, то Джерри станет ей солидной поддержкой, обеспечит ей успех. Не то, чтобы она рассчитывала на продолжительность его увлечения,  - но она знала, что, скомпрометировав Джерри в обществе, она сумеет заставить его жениться, когда Джордж будет устранен с дороги. Многие женщины в Калифорнии именно таким способом приобрели себе мужей и состояние и теперь приняты в лучшем обществе Сан-Франциско. Она когда-то слышала, как об этом толковали дядя и тетка. Да и все об этом говорят. Да, стоит ей сказать слово - и она обеспечена до конца своих
дней. Конец заботам, волнениям, лишениям.
        Она наклонилась и поцеловала Джерри в лоб коротким холодным поцелуем, потом высвободилась, стала собирать сумочку, шляпу, перчатки.
        - Я пойду в дамскую комнату, поправлю волосы, Джерри, а потом мы поедем.
        - Зельда, вы - злая, эгоистичная женщина! Скверная женщина!
        - Не такая уж скверная. Могла оказаться хуже,  - бросила она легким тоном, уходя.

6
        Джерри довез ее до дверей гостиницы, и, остановив автомобиль, удержал на минутку быстрой речью и сверкающим, жадным взглядом.
        - Когда же я опять увижу вас, солнышко? Завтра? Завтра днем, хорошо? О милая, скажите «да»! Я покажу вам еще одно новое местечко. Это - итальянская вилла, интересный старый уголок, совершенно как в Сорренто или Амальфи. Завтра, да? Я позвоню вам в час или чуточку позже. О Зельда, солнышко, я, кажется, счастливейший в мире человек - и вместе с тем несчастнейший! Вы начинаете привязываться ко мне - и я добьюсь, что полюбите, увидите!
        - Джерри, вы - настоящий сумасброд! Да дайте же мне выйти!
        - Так завтра?
        - Не знаю, посмотрим. Это «завтра» меня пугает. Может быть, проснувшись утром, я решу никогда больше не встречаться с вами.
        - К чему вы это говорите! Вы отлично знаете, что не сделаете этого.
        - А вдруг сделаю…
        - И слушать не хочу!.. Так я позвоню…
        - До свиданья. Спасибо за чудную прогулку.
        - Как бы мне хотелось поцеловать вас!
        Она выскочила из автомобиля, кивнула Джерри и вошла в отель. Когда тень от дверей упала на нее, на душу надвинулось чувство виноватости. Джордж - наверху, может быть, еще больной… или неужели он снова на скачках? Отвращение и скука овладели ею при мысли о повторении вчерашнего. А рядом с этим мелькнуло в памяти разгоряченное, молящее лицо Джерри, белокурая голова, голубые глаза… Нет, надо кончать! Довольно с нее Джерри Пэйджа! Джордж поможет ей стряхнуть с себя это…
        С такими мыслями она поднялась в лифте, пересекла коридор… Дверь их комнаты была на замке, но ключ Зельды не вошел в скважину. Очевидно, изнутри торчит другой ключ. Джордж спит. Она тихонько окликнула его. Вдруг острый запах сжал ей сердце. Она зажгла свет и сильно нажала кнопку звонка у лифта.
        Минуты сводящего с ума ожидания. Наконец, появились люди. Позванный снизу слесарь стал открывать дверь отмычкой. Келли, полицейский, и О'Шофнесси, младший конторщик, стояли подле Зельды, прислонившейся к стене с судорожно сжатыми руками… Слава богу, дверь распахнулась! Джордж в своем ветхом халате лежал на постели, с запрокинутой головой, растрепанными волосами, с белым, как мел, лицом. Как страшно тихо он лежал! Келли нагнулся над ним.
        - Дышит ровно!
        Пытаясь приподнять его, он задел и сбросил на пол пустую бутылочку.
        - Ага!  - воскликнул он, поднимая ее и глядя на ярлычок. Это были «сонные капли».
        - Не бойтесь. Он не умер. Может быть, еще удастся спасти. Бегите за доктором Томпсоном, живо!
        Служащие отеля тревожно засуетились. Какие-то растерзанные женщины в халатах входили, выбегали, толкались в коридоре. Появился врач с черным чемоданчиком в руке.
        Взгляд на распростертое тело, на пустую бутылочку. Ухо - к обнаженной груди.
        - Не умер. Пока ничего нельзя сказать. Вызовите «скорую помощь», мы его перевезем… Вы - его жена? Есть надежда, не отчаивайтесь. Вы можете поехать с ним.
        - Вот тут письмо, миссис Сельби! Должно быть, от него. Я нашел на бюро…
        - Очистите коридор! Зачем все эти люди здесь толпятся? Бутылку сберегите, Майк, она может понадобиться следователю.
        - Что с вами, миссис Сельби? Выпейте виски. Доктор, подите-ка сюда! Миссис…
        - Нет, нет, со мною ничего,  - выпрямилась Зельда.  - Не беспокойтесь, спасибо… Но отчего так долго, боже мой?.. Когда же они приедут, наконец?!

7
        Она вместе с доктором привезла Джорджа на станцию скорой помощи. Стиснув зубы, окаменелая, смотрела, как переносят неподвижное тело, потом поднялась вместе с ним и санитарами на лифте. Таинственные коридоры, площадки, двери мелькали в полумраке. Из-за одной из этих дверей донесся звонкий женский хохот. Веселье в таком месте!  - подумала Зельда.
        Доктор Томпсон оставил ее одну в приемной, сказав несколько ободряющих слов. Сонные капли, конечно, опасная штука, в них большой процент опия. Но ее муж, видно, крепкий малый и, по-видимому, времени прошло немного, так что… Но слова доктора доносились до Зельды как будто издалека и не производили никакого впечатления. Закусив губу, сидела она очень прямо в маленькой приемной и твердила себе: он не может, не должен умереть! Не может, не должен умереть теперь, пока я не… Она не кончала мысли… Джерри, их поездка, ее поведение терзали душу. Она должка искупить, загладить грех… Кто это сказал ей однажды, что она «честно ведет игру»?.. Боже мой, эти мысли доведут ее до сумасшествия… Джордж не должен умереть, не должен!
        Боже, как долго никто не идет! Разве они забыли, что она здесь. Что же, они хотят увидеть два трупа,  - и мужа, и жены? Тревога убьет ее… Отчего он сделал это? Отчего? Она вспомнила его первое покушение на самоубийство в Сен-Луи. Неврастеник! Всегда - посреди депрессии - безумный порыв. Подозревал ли он ее и Джерри? Знал ли все - и это толкнуло его на самоубийство?.. О Джордж, Джордж, ты должен остаться в живых и дать мне возможность загладить все!..
        Игрок, пьяница, мот, хвастливый буян, посредственный актеришка!.. Но она видела в нем сейчас только того, кого любила: капризного, скверного мальчика, порывистого, нежного, любящего, щедрого, которого любовь к ней могла подвигнуть на все… Она прижала к губам письмо, которое бессознательно мяла в руках. И тут вспомнила, что не прочла его еще. На измятом конверте надпись: «Моей жене». Разорвав его, она прочла при свете газа:
        «Дорогая моя, милая девочка!
        Я пытался написать тебе что-нибудь связное, но не выходит. Я три раза начинал и рвал написанное… Какая польза анализировать, объяснять? Мне не для чего больше жить. Я много думал об этом. Ничего не осталось, решительно ничего. Я пытался выиграть, чтобы мы могли провести лето в Испании. Клянусь богом, Зельда, я вправду хотел этого и верил, что удастся. Но сорвалось. Меня обчистили до нитки. Ты это предсказывала. Я не оставляю тебе ничего, кроме памяти о моей жалкой слабости и испорченности. Мне так жаль, дорогая моя девочка! Лучше бы я никогда не уговаривал тебя выйти за меня замуж. Ты была бы счастливее с другим. И богаче. Я тебе принес только позор и горе. Лучше всего освободить тебя. О Зельда, дорогая моя жена, я плачу, когда пишу это. Ты лучшая из женщин, каких я знал в своей жизни. И слишком хороша для меня.
        Я должен огорчить тебя сообщением, что я продал Бастера, чтобы иметь возможность еще раз сыграть - я был уверен, что на этот раз выиграю. Я не мог сказать тебе это, зная, как ты была привязана к нему. Я разорен, в долгах. Я только мертвое бремя у тебя на шее.
        Выходи замуж за какого-нибудь богатого малого и будь умнее на этот раз. Меня спасти уже не может ничто, даже ты. Я растоптал ногами твою любовь и веру в меня, и дружбу - все. Цена мне - грош ломаный. Так долой со сцены, Сельби!
        Если бы мне можно было обнять тебя в последний раз!
        Прощай, ты знаешь, что я всегда любил тебя.
        Дай знать о моей смерти Матильде Петерсен из Линкольна, если она еще жива. Это - моя сестра».
        Теперь только хлынули слезы, крупные, прозрачные… Спазмы сжимали горло, не давали дышать. Зельда упала на скамью, комкая листок в руке.
        - Он не должен умереть, не должен, не должен!
        Дверь открылась - Зельда тут же поднялась. Какой-то мужчина в белой куртке, незнакомый ей.
        - Все благополучно, миссис, он пришел в себя. Сейчас главное не дать ему уснуть.
        Боль утихла на миг, но потом снова пронзила насквозь, и она с громким стоном опустилась на скамью.

8
        Около одиннадцати вечера ее допустили к Джорджу. Он представлял собою зрелище трогательное, трагическое и смешное одновременно. Волосы - в диком беспорядке, лицо - мертвенно-бледное, глаза жутко чернели в впадинах. Грубая больничная рубаха не закрывала волосатых ног. Санитар сидел у кровати с мокрым полотенцем, и Зельда с содроганием поняла, что его задача - не давать Джорджу уснуть ни на секунду.
        Джордж дико уставился на нее, но не видел ни протянутых рук, ни любви в ее затуманенном слезами взгляде. Потом отвел глаза и облизал сухие губы.
        - Да что это?  - сказал он слабым хриплым голосом.  - Не дают покоя ни на миг!
        Наутро она увезла его домой. Под любопытными взглядами прислуги провела по передней, поднялась с ним на том самом лифте, на котором недавно еще спускали вниз его неподвижное тело.

9
        - Мы начнем жизнь сначала,  - говорила Зельда.  - Ты не знал, что у меня есть деньги…
        - Каким образом? Откуда?
        - Я таскала у тебя понемножку, как тогда, во время наших гастролей. Ты разбрасывал деньги, а я подбирала и прятала. Никогда не тратила их, все сберегла. Я знала, что когда-нибудь произойдет крах, и они тебе понадобятся.
        - Зельда!
        - А теперь я первым долгом хочу знать, за сколько ты продал Бастера?
        - За двадцать пять. Но тот человек дал мне слово, что за тридцать вернет его обратно. Он не станет, разумеется, держать его до бесконечности, но…
        - Понимаю… Сколько у тебя долгу?
        - Не… не так уж много, но, видишь ли, на меня свалилось это сразу и…
        - Да сколько же? Возьми карандаш и подсчитай. У кого ты занимал?
        - У Эда Больмана. Знаешь, того, который играет с Анитой Ашер? Я встретил его вблизи «Орфея», наплел ему с три короба, и он дал мне двадцать пять.
        Зельда записала.
        - Еще кто?
        - Чип Сильва.
        - Не знаю, кто такой. И сколько же ты набрал у него?
        - Кажется, около двадцати.
        - Еще у кого?
        - У Чарли Тэнбаума. У него я не занимал, но я ему должен… около десяти.
        - Дальше? Я хочу знать обо всех.
        - И тут, в гостинице… вот уже недели две…
        - Ладно. У меня хватит денег, не беспокойся… Сорок, ну, для верности напишем пятьдесят? Еще есть?
        - Леви, на углу… знаешь, закладчик. Я заложил пальто, часы и пару запонок.
        - Сколько?
        - Восемнадцать.
        - Все?
        - Да, больше не припомню.
        - Накинем двадцать пять за счет того, что ты забыл. Сколько же это выходит всего?.. Сто восемьдесят пять. Странно,  - добавила она, грызя карандаш,  - у меня скоплено приблизительно столько же, двести с чем-то долларов. Надо будет сходить в банк. Да, у меня текущий счет в банке. Я опасалась держать деньги в доме, чтобы ты не нашел их, негодный мальчишка!
        - А теперь, Джордж, все по-новому!  - говорила она ему в другой раз.  - Ни игры, ни пьянства! Надо будет снова обратиться к Джеку Койну. Куда он нас пошлет, туда мы и поедем. Это даст нам возможность прокормиться, пока наступят лучшие времена. И мы переедем из Голден-Веста, слышишь, Джордж?
        - Да, да, котеночек. Все, что ты хочешь. Я готов идти в преисподнюю по твоему приказу.
        - Ну, ты уже был на пути туда и без моего приказа.
        - Не надо, Зель, даже шутить этим не надо!
        Он поймал ее руку, поцеловал и прижал к своей щеке.
        - Погоди. Слушай: здесь живет одна старушка, Кэсрин Кассиди, которая уже двадцать лет служит горничной в «Альказаре». Я когда-то у нее жила. У нее мы можем снять комнату за три доллара в неделю. Завтра же переедем. Мы должны урезать себя во всем, беречь каждый цент и выбраться поскорее из Фриско.
        - Это ты дело говоришь. Здесь мы варимся в собственном соку. Если бы мне только вернуться в Нью-Йорк, где меня знают, я пошел бы прямо в бюро к Фарли Фроман, или Беласко, или к Марку Кло, где каждый обо мне слыхал…
        - Ну, довольно этого, Джордж! Я намерена забрать тебя в руки и сделать из тебя смирного, скромного мальчика, который делает, что мама велит. Ни Фроман, ни Беласко, ни Марк Кло никогда о тебе не слыхали.
        - Но…  - начал было Джордж, надувшись. Но она не дала ему продолжать.
        - Ну, ладно. Не буду. Я валял дурака, я - дрянцо, ничтожество… Я ничего не сумел добиться… Надо теперь дать тебе действовать. Я буду послушен… только…
        - Только что?
        - Если бы тебе удалось уговорить их оставить меня в покое, мы бы сохранили деньги…
        - Джордж!
        - Я идиот! Прости… Зельда, девочка, ты - чудо!
        Когда она уходила, он брился, желая принять благообразный вид для визита к Джеку Койну. Выспавшись, он совсем оправился от потрясения и болезни.
        Зельде предстояла неприятная миссия. Но она приготовилась. Это сделать необходимо. Она все обдумала. Другого выхода не было.
        Она вошла в телефонную будку и позвонила в контору «Пэйдж и К°».
        - Алло! Джерри! Я свободна. Он только что отправился на скачки… Вчера нельзя было, он был нездоров и сидел дома, О Джерри, я так несчастна! Мне опротивело все это. Хочу видеть вас. Мне только с вами хорошо. Не можете ли вы прийти сегодня? Помните, вы говорили об итальянской вилле… Поедем?.. О, вы такой милый!.. Да, я тоже вчера скучала… Джерри, только не приходите в гостиницу… Мы встретимся, ну, хоть у Мэски на Кэрни-стрит.
        Солнце сквозь серую завесу тумана казалось серебряным диском. Поверхность залива была испещрена пятнами пены и мелкими суденышками, качавшимися на волнах. Пароход с красным тентом нырял носом в гребни волн, направляясь к белой отмели, приютившейся у подножия гор. Сизый дымок из его трубы тянулся над уступом Тэмплпайса и тонким кружевным шарфом извивался между темных сосновых рощ. Маленький остров Алькатрас гордо и вызывающе, как утесы Гибралтара, глядел в лицо надвигавшейся стене тумана.
        - Ну, разве это не похоже на наступающие полчища?  - заметила Зельда, опершись локтями о перила и глядя на море.
        Они сидели на балконе, закрытом ветвями перечника, и наслаждались вином, печеньем и ореховым тортом.
        - В тумане есть что-то таинственное и ласковое. Красиво, правда?
        - Но самое красивое здесь - вы,  - сказал Джерри, стоя за нею и положив ей руки на плечи.
        - Нет, до чего здесь хорошо! И как это вы умудряетесь отыскивать такие места?
        Полутрактир, полуресторан, где они находились, был расположен на крутом уступе горы, над веселой теснотой крыш, пакгаузов, судов. То было излюбленное место живших в соседстве итальянцев, и от всего здесь веяло какой-то старомодной прелестью и уютом. Маленькая спальня, примыкавшая к балкону, была тесно уставлена старой мебелью деревенской работы. Кружевные занавески на окнах, образа, статуэтки Пресвятой Девы, безделушки, на стенах сушеные травы - все это создавало какую-то веселую домовитость. Вино и сласти подала им сюда Карлотта, старая итальянка, смуглое, изрытое морщинами лицо которой напоминало скорлупу ореха.
        - Рад, что вам здесь нравится. Я этого и ожидал.
        - Какая чудная картина! Отсюда видно все по ту сторону залива. Вот там мы были третьего дня?..
        - Да. Этот день я никогда не забуду.
        - А сегодняшний?
        - Как вы можете спрашивать? Я так ждал его. Я тосковал по вас все эти дни, часы, каждую минуту.
        Она долгим взглядом посмотрела на него и медленно опустила ресницы, когда он обнял ее. Губы Джерри нашли ее щеку, уголок рта…
        - Зельда… я люблю… я обожаю вас.
        - Правда?
        - Вы знаете, что правда… Солнышко, я не могу жить без вас. Вы должны быть моей… я… вы понимаете… я хочу вас…
        - Слушайте, Джерри. У меня к вам просьба.
        - Я не могу больше… понимаете…
        - Да слушайте же, прошу вас. Вы хотите, чтобы я была ласкова к вам, да?
        - О дорогая!
        - Хорошо, я приму это во внимание, но вы должны мне оказать услугу. Вы пытались мне делать подарки и я всегда отказывалась, так?
        - Да.
        - Ну, вот, а теперь я… мне нужны новые платья. Мне до смерти надоели те, что у меня, и хочется чего-нибудь нового. Лето близко, а мне нечего надеть.
        - Вы хотите, чтобы я подарил вам что-нибудь красивое?
        - Мне нужны деньги, Джерри. Может быть, вы…
        - Милая! Конечно! Сколько вам надо?
        - Не знаю, покажется это вам много или мало… мне нужно две сотни.
        - Всего-то? Какая вы забавная! Я дам вам в десять раз больше, если вы скажете то слово, которого я жду…
        - Нет, мне больше не надо. Двести. Я видела одну вещь, которая мне ужасно понравилась. Никогда мне ничего так не хотелось…
        - Зельда! Я так рад, что могу… Я сию минуту выпишу вам чек.
        Он достал из кармана вечное перо и чековую книжку и, готовясь писать, повернулся к Зельде.
        - Я напишу на пятьсот, хорошо?
        - Нет, нет, я не возьму столько.
        - Ну, триста.
        - Нет, Джерри, мне надо двести и ни цента больше.
        Она смотрела, как он вписал цифру и подписался, потом взяла бумажку в руки и, еле дождавшись, пока обсохнут чернила, засунула ее поглубже в чулок.
        Часы текли. Надо было играть взятую на себя роль, отвечать улыбкой на улыбку, взглядом на взгляд, покоряться горячим объятиям и поцелуям, кокетничать, дурманить, баюкать обещаниями, пока, наконец, она не очутилась на улице с драгоценной бумажкой в чулке и решением навсегда прекратить эти вольности. Она ненавидела себя, когда Джерри обнимал ее, когда она отвечала на его жадные взгляды, когда притворялась, что скоро согласится на то, чего он добивался.
        - Ну, прощайте, Джерри, прощайте, милый. Спасибо за чек! Завтра увидимся, непременно. Проведем вместе день, а, может быть, скоро и вечер… До свиданья!
        Автомобиль скрылся из виду, и она с тяжелым сердцем торопливо направилась в гостиницу. Там разменяла чек, уплатила по счету, и, сунув остальное в перчатку, пошла к человеку, купившему Бастера.
        Глава восьмая


1
        Комната миссис Кассиди походила на хозяйку: такая же обтрепанная, унылая и запущенная. Колченогая, ломаная мебель, вытертый до основания ковер, темнота, пыльный пол. Засаленные занавеси на высоких окнах, выходивших на какую-то свалку битых бутылок и пустых ящиков. Высокая стена напротив закрывала доступ солнцу.
        Но Зельда была довольна. Купила керосинку, кастрюли и сковородки и готовилась стряпать для Джорджа и себя. Жизнь приобрела для нее новый интерес. Ее не пугала перспектива существования в таких условиях. Джордж в своем покаянном настроении был снова Джорджем прежних дней, когда только началась их дружба. С таким кротким и веселым товарищем было приятно проводить время. Помогать же ему, быть ему советчицей - еще приятнее. Она увлекалась этой новой ролью, строила планы, собирала деньги. Благодарность и смирение Джорджа трогали ее. Он старался шутками смешить ее до слез. Иногда, когда он сам веселился не меньше, чем она, Зельда глядела на него и думала: «Если бы ты был всегда таким, я могла бы любить тебя, любить по-настоящему».
        Она не говорила этого вслух. К чему? Их тесная близость, дружеские беседы, то, как она вдруг начинала ерошить ему волосы или в порыве нежности прижимать к себе его большую голову, говорили красноречивее слов, что она все забыла и привязалась к нему сильнее прежнего.
        И постоянной ее мыслью, сознательной или бессознательной было: «Я сказала, что искуплю вину перед ним, и искуплю!»

2
        Джордж сделал первый шаг к примирению с Джеком Койном, а Зельда окончательно уладила все. В летнее время бывал большой спрос в городках и поселках на гимнастов, жонглеров, водевильных актеров. Был сезон ярмарок, местных праздников. И Койн, хотя еще и не совсем простил Джорджу его высокомерный разрыв с ним, согласился возобновить отношения. Зельда откровенно объяснила ему их положение, сумела подкупить его любезностью, и в первую же неделю Джек послал их на четыре дня в Салинас. Зельду радовало, что она снова работает, честно зарабатывает свой хлеб. Она снова чувствовала почву под ногами.
        - Если Джекки даст нам возможность выступить во Фриско,  - сказала она однажды Джорджу,  - тебе следует написать Моррисону и попросить его прийти посмотреть нас.
        - Жалко денег на марки,  - покачал головой Джордж,  - Это не Нью-Йорк и не Чикаго. Письмо не дойдет: первый попавшийся мальчишка бросит его в сорную корзину… Нам одна дорога: скопить денег и махнуть снова на восток.
        - А ты все-таки попытайся,  - настаивала Зельда.  - Когда-то ты говорил мне, что я каркаю. А теперь ты делаешь то же самое.
        - Ну, хорошо. Напишу, раз ты хочешь, малыш… Подумать только, недавно я хотел умереть - но сейчас, благодаря тебе, мне кажется, что жить очень даже стоит.
        Они стояли у открытого окна своей комнаты в гостинице того местечка, где выступали в эти дни. Была поздняя ночь, они давно воротились из театра и собирались лечь. В теплом воздухе пахло зреющими плодами, хлевом, свежескошенной травой и остывающей от дневного жара землей. Городок блистал огнями: был субботний вечер, и со всех окрестных ранчо съехались повеселиться фермеры. Салуны и игорные дома вдоль главной улицы кишели людьми. Издалека, из какой-то танцульки доносились звуки музыки и молодые голоса пели:
        Далеко на берегах Бабаша
        Блестят сквозь сикоморы огни…
        - Понять не могу,  - промолвил Джордж, обнимая одной рукой жену,  - как я мог тяготиться прежде этими поездками. Теперь у меня так ясно на душе… Вокруг так хорошо и ты со мной. Эти скачки - это было вроде помешательства, право. Но поверь, Зель, как ни груб я был с тобою, я не переставал любить тебя. У меня засела в голове эта поездка в Испанию… Но мы еще побываем там когда-нибудь! В августе или сентябре мы вернемся в Нью-Йорк и снова подпишем ангажемент с той же фирмой, будем копить да откладывать и через какой-нибудь год, смотришь - мы в Андалузии.
        Зельда заглянула ему в лицо смеющимися глазами. Знала, что этого не будет, но так хотелось верить.
        - Ах, Джордж, если бы!..  - счастливо вздохнула она.
        Он нежно притянул ее к себе.
        - Ну, конечно же, будет, девочка. Я больше не сорвусь, не бойся!
        Звуки аккордеона раздались под самым окном и растаяли в воздухе. Молодой веселый голос крикнул:
        - Хелло, Скотти!
        И радостно прозвенело в ответ:
        - Хелло, Дэйви!
        - Хелло, Зельда!  - шепнул Джордж чуть слышно.
        - Хелло, муженек!  - отозвалась она так же тихо.

3
        Зельда заблуждалась, воображая, что покончила с Джерри Пэйджем. Уезжая с Джорджем из «Голден Веста», она предусмотрительно не оставила их нового адреса, сказав, что она или Джордж придут за письмами. Она понимала, что Джерри будет пытаться отыскать ее, что он будет писать. И предполагала, когда они окажутся с Джорджем в провинции, подальше от Сан-Франциско, написать оттуда Джерри, объяснить, что они с мужем помирились, что двести долларов были ей необходимы для уплаты неотложных долгов и она их вернет при первой возможности. Иногородний штемпель на конверте должен был парализовать намерения Джерри преследовать ее. Но из Салинас написать не удалось и она возвращалась в Сан-Франциско с тревожным чувством, ожидая неприятностей.
        Действительно, у миссис Кассиди ее ждала записка от Джерри. Не объясняя, каким образом узнал он новый ее адрес, Джерри засыпал ее тревожными вопросами, уверениями в любви и молил встретиться с ним поскорее. Записку эту он лично вручил Кассиди в субботу и приходил снова в воскресенье.
        - Я ему говорила, что вы приедете не раньше понедельника,  - докладывала Касси своим обычным заискивающим тоном,  - но он не поверил и приходил вчера.
        - Кто это такой?  - спросил равнодушно Джордж.
        - Мой портной, что шил мне этот костюм. Он требует денег.
        - Сколько ты ему должна?
        - Двадцать пять.
        - Что же, ты не можешь уплатить сейчас?
        - Нет. Может быть, на будущей неделе. Если этот господин придет снова,  - обратилась она к Касси,  - вы ему скажете, что меня нет дома. Меня никогда нет дома для него, понимаете?
        Но в тот же вечер, выйдя из дому вместе с мужем, она с замиранием сердца увидела поджидавшего на углу Джерри. Уличные фонари еще не были зажжены. Пламенеющий июньский закат озарял город, отражаясь в тысячах стекол. Отблеск этого сияния играл на лице Джерри, и Зельда могла ясно видеть мрачное выражение его глаз, когда он поднял шляпу и поклонился.
        - Что это за птица?  - осведомился Джордж.  - Отчего у него такой грозный вид?
        - Это - Джерри Пэйдж,  - отвечала небрежно Зельда.  - Помнишь, я тебе говорила о нем. Я иногда завтракала с ним, когда ты уезжал в Эмервилль. Грозен? Не заметила. Может быть, он выпил лишнее.
        Тон ее был спокоен, но через несколько минут, когда они уже сидели с Джорджем за столиком ресторана и беседа перешла на другие темы, она заметила, что руки ее дрожат, а зубы стучат о край стакана.
        Когда они воротились домой, в щели меж двух половинок входной двери торчало письмо: хозяйка была в театре и некому было, очевидно, открыть на звонок принесшему письмо. Предвидевшая все это Зельда постаралась пройти вперед, торопливо схватила и спрятала письмо раньше, чем подошел Джордж.
        Письмо было полно упреков, излияний. Джерри писал, что он должен увидеться с нею, разъяснить недоразумение; ему надо сообщить ей нечто важное для ее и его счастья.
        - Господи, что за белиберда!  - нетерпеливо вздохнула Зельда, разрывая письмо на мелкие клочки и выбрасывая их через окно ванной, куда она укрылась, чтобы прочитать его.  - Чего мне бояться? Я не сделала ничего постыдного. Этот человек не имеет на меня никаких прав, и я пальцем не шевельну для него. Я - замужем и люблю мужа.
        Но на следующее утро, гуляя с Бастером, она разыскала почтовое отделение и послала Джерри следующую телеграмму:
        «Могу увидеться с вами только через некоторое время. Скоро напишу. Будьте терпеливы. 3.».
        Всю последнюю неделю июля они провели в Напе, и Зельде удалось написать оттуда Джерри обещанное письмо. Она не умела сочинять и написала правду, рассказала все, что произошло, обещая возвратить деньги как только можно будет, и прося Джерри не делать попыток увидеться с нею, простить и забыть ее поскорее.
        Она ломала голову над вопросом, у кого бы занять эти двести долларов, чтобы вернуть их Джерри. Бойльстон? Ни за что! Оливия Мизерв? Но как обратиться к человеку, которому вот уже год не писала ни строчки и ничего о ней не слыхала? Мод де Решке? Да, эта бы дала, но Зельда понятия не имела, где она… Джон? От Джона она часто получала письма. Джон бы с радостью откликнулся, но откуда у него может быть такая сумма? Что-нибудь надо придумать. Джерри придется подождать, вот и все. Он в деньгах не нуждается. Чего ради ломать голову? Но она чувствовала, что должна вернуть ему долг поскорее.
        В самый день их возвращения в город он явился. Касси впустила его и сказала, что мисс Марш - дома. Не подкупил ли он старуху, чтобы получить от нее сведения? К счастью, Джорджа не было. Зельда надела пальто и шляпу и вышла к Джерри в убогую гостиную хозяйки.
        Произошла неприятная сцена. Джерри сразу начал с упреков. Что он сделал, что она так обращается с ним? Она дала ему повод думать, что разделяет его чувства. Отчего же она вдруг переменилась? Как, после всего, что было, она бросит его, как старую перчатку?!
        Зельда долго слушала, не отвечая. Ее разбирало гневное нетерпение, но какой-то страх сковывал ей язык. Надо успокоить его, заставить понять, что никакое общение между ними вперед невозможно. Нелегкая задача! Он бешено желал ее; он выглядел похудевшим и истомленным, веки у него были красны. Никогда раньше она не замечала у него таких горьких складок у рта. От него так просто не отделаешься! Нужно время, свидания, уговоры.
        Стоя в нише окна и глядя на грязную улицу, она размышляла обо всем этом, едва слушая стоявшего за нею человека. Когда же Джерри подошел к ней вплотную и хотел обнять ее, она вывернулась и с трудом заставила себя быть хладнокровной.
        - Пойдемте! Если вы настаиваете на объяснении, уйдем отсюда. Джордж может прийти каждую минуту.
        Они прошли несколько шагов по улице и вошли в пустой ресторан. Здесь Джерри начал все сначала. Он предлагал деньги, подарки. Он принес с собой тот же браслет с бриллиантами и изумрудами, говорил, что будет еще много украшений и денег, если она…
        В Зельде закипела ненависть к нему. Она молча смотрела на пузыри в углах его рта, пока он торопливо убеждал ее.
        - Нет, нет, солнышко, я и слушать не хочу! Вы должны быть моею, поймите же. Я ни спать, ни жить не могу! Вы должны оставить его и уйти ко мне.
        Гнев ее, наконец, прорвался.
        - Будем говорить начистоту, Джерри,  - начала она резко.  - У нас был легкий флирт, и ничего больше. Если я зашла дальше, чем хотела, могу только пожалеть об этом. Я вам искренне благодарна за все: за катанье, завтраки и так дальше. Я думаю, это делалось столько же для моего удовольствия, сколько и для вашего. Но оставим это! Спасибо за приятные часы, за деньги, которые я вам скоро верну. Если и было маленькое отчуждение между мною и мужем, все это позади. Он пережил тяжелое время, и теперь я всецело посвятила себя ему. Если бы я тогда была ему лучшей женой, с ним бы не случилось того, что случилось. Ужасно сожалею, если нечаянно ввела вас в заблуждение. Мне жизнь опостылела тогда, а вы были так добры ко мне, я никогда этого не забуду. Но у вас ложное представление обо мне, Джерри, если вы хоть на минуту могли допустить, что я изменю мужу. Как бы он ни поступал и что бы ни случилось, я останусь честной и верной по отношению к нему. Не тратьте понапрасну времени и слов. Я отдала бы бог знает что, лишь бы не было и того немногого, что произошло между нами, но теперь уже ничего не поделаешь… Поймите
раз и навсегда: между нами ничего не может быть. Я знаю, чего вы добиваетесь - и вы этого не получите!
        - Ах, напрасно вы из себя разыгрываете добродетельную особу,  - злобно сказал Джерри.  - Вам не удастся меня одурачить! Вы это уже раз сделали, чтобы выманить двести долларов, но больше меня не проведете!
        Он весь дрожал. Выражение его лица вдруг заставило и Зельду задрожать. Ее охватило недоброе предчувствие. Долгий миг они смотрели друг другу в глаза, потом Джерри отвел свои и продолжал резко:
        - Мне все относительно вас известно, Зельда. И об этом мальчишке Кирке, и о докторе Бойльстоне. Когда я встретил вас, то постарался все разузнать, я не терял времени даром. И напрасно вы притворяетесь, будто вы - чисты, как первый снег, меня не обманете. Вы были легкого поведения еще до того, как вышли замуж за эту свинью-актера, и я не вижу, отчего вам не подарить и меня своими милостями. Я уже дал вам две сотни и могу дать еще гораздо больше. Это для вас хорошая сделка. Вас от этого не убудет, а супруг ничего не узнает, если вы будете осторожны.
        - Так,  - сказала она, тяжело переводя дух. Вся кровь отхлынула от ее лица, пальцы судорожно сжимались.  - Так!
        С минуту она сидела неподвижно; голос Джерри что-то говорил, говорил, она не слышала что. Когда туман перед ее глазами немного рассеялся и она могла уже ясно видеть дверь, она поднялась и, не оглядываясь, осторожно ступая, вышла из ресторана и зашагала по улице. Свет заката отражался в ее зрачках.
        Джордж возвратился от Койна в великолепном настроении. Джекки обещал отрядить их в «Оберон», немецкую биргалле тут же в городе, играть две недели подряд. А «Оберон» находился в двух шагах от «Орфея» и можно было надеяться, что Моррисон зайдет посмотреть на них!
        - Так напишем ему, ладно, Зель? Вот точно так, как ты говорила. Кто знает - а вдруг!..
        Он обхватил жену за талию, поднял на воздух и закружился с ней по комнате.
        - Перестань, Джордж, мне нехорошо. Не знаю, что такое со мной? С утра голова болит.
        - О, извини, родная, я не знал. Ты просто переутомилась. Брось на сегодня эту стряпню, покутим, хорошо? Я чувствую, что нам начинает везти! Имея ангажемент на две недели, можно…
        - А сколько мы будем получать?  - перебила его Зельда.
        - Сорок.
        - В неделю?!
        - Ничего, девочка, зато нас, наверно, увидит Моррисон!

4
        Долгая, долгая ночь тревоги и размышлений. Прошлое снова подняло свою уродливую голову, нагло ухмыляясь, требовало своих прав. Снова и снова вспоминались слова Джерри: «Вы были женщиной легкого поведения еще до брака с этим свиньей-актером. Почему бы вам и меня не подарить своими милостями?» Щеки ее горели в темноте. Она ударила сжатым кулаком по губам. О, двести долларов, чтобы заткнуть ему глотку!.. Двести долларов, чтобы швырнуть ему в лицо! Неужели он расскажет?.. Она знала, чем можно купить его молчание, но такой ценой - никогда! Ни за что! Будь что будет! Он может сделать так, что Джордж отвернется от нее, он может разрушить их брак, погубить ее, но она никогда не отдастся ему… Джордж спал рядом спокойно и крепко. Он не знает. А Джерри знает, все знает, и все соседи знают - из уст ее тетки, вероятно. И она, Зельда, привезла мужа в место, где о ней все чесали языки. Боже, что за идиотство! Надо уехать отсюда, уехать поскорее.
        Она не могла уснуть. Сползла с кровати, встала на колени у открытого окна, глядя на груды битых бутылок, обломки ящиков, на серую стену напротив.
        «Вы были легкого поведения еще до замужества. Отчего бы вам не подарить и меня своими милостями?»
        Она воротилась в постель. Темнота давила, ползала по ней тысячью жадных пальцев. Снова потянулись томительные думы. Только к утру она забылась, лежа на спине, со скрещенными на груди руками.

5
        Зельда проснулась как всегда в семь часов и не успела открыть глаза, как ночные мысли, словно стая голодных ястребов, только и ожидавших ее пробуждения, накинулась на нее. Кроме того, она уже не первый день чувствовала какое-то физическое недомогание: головную боль, расслабленность во всем теле. Она поднялась с постели - и комната закружилась перед глазами.
        - Господи, неужели я заболею?!
        Напялив кое-как одежду, она вышла с Бастером на лестницу, но ей было так худо, что она не решилась спуститься вниз. Ее знобило. Она выпустила Бастера и присела на верхней ступеньке.
        - Просто не выспалась,  - сказала она вслух.  - Горячий кофе меня подкрепит.  - Но мысль о кофе вызвала приступ тошноты.
        Она позвала собаку и, вернувшись в комнату, легла снова. Головная боль все усиливалась.
        - Нет, надо встать и взять себя в руки. Иначе я в самом деле заболею.
        Накинув старый рваный капот, она с трудом зажгла керосинку и стала готовить завтрак. Но каждую минуту ей приходилось оставлять работу и садиться.
        - Это - пустяки,  - твердила она себе.  - Это смешно, наконец!
        Джордж все еще спал, возвышаясь горой на постели, громко похрапывая. Она хмуро поглядела на него. Как он может спать, когда ей так худо! Потрясла его за плечо, но он не проснулся. Разбудить Джорджа было делом нелегким, и у нее сегодня не было сил для этого. Надо поесть, чтобы улеглась тупая боль в голове. Но когда она открыла крышку кофейника, острый запах кофе заставил ее откинуться назад. Нестерпимая тошнота снова подступила к горлу.
        - О,  - вскрикнула она.  - О!
        Тяжело опустившись на стул, прислонив голову к прямой его спинке, она оставалась так несколько минут, пока ей не стало полегче.
        Начала перебирать мысленно, что ж она такого съела - и вдруг ее осенила догадка. Страх отразился в широко открытых глазах. Она невольно прижала руки к сердцу. Минуты шли одна за другой.
        Кофе давно кипел, тек в керосинку, тушил огонь. Зельда не шевелилась. Глаза ее словно чего-то искали на потолке, сухие губы раскрылись для тихого стона.
        - Нет, нет, не может быть!  - бормотала она с тоской и страхом.

6
        Когда она днем вышла за покупками, она нашла несколько писем на подзеркальнике в передней, где Касси всегда клала почту. Письмо от Джона, открытка с видом Аламо от Мильдред и длинное письмо от Джерри. Оно гласило:
        «Чем я виноват, что люблю вас? Я всегда смеялся над этой болтовней о любви, историями разных Ромео и т. д. Я считал, что если мужчине понравится девушка, он женится на ней - вот и все. Но теперь я узнал и другое, дорогая. День, когда у меня нет надежды увидеть вас, для меня - ад. Я теперь знаю, что значит весь день ждать звонка телефона, и сердце мое готово выскочить из груди, когда я слышу ваш голос в трубке. Я знаю, что значит лежать без сна час за часом и говорить себе, что, если я не могу добиться вашей любви, то жить не стоит. Почему этот необузданный эгоист, неспособный оценить вас и те жертвы, которые вы ему приносите, почему он должен обладать вами, а не я, который мог бы окружить вас достатком, роскошью, я, обожающий землю, по которой вы ступаете, и готовый мир перевернуть, чтобы сделать вас счастливой? Я люблю вас, он - нет. Я оскорбил вас, я вел себя, как осел, но, если бы вы знали, как мучит меня совесть! Я готов убить себя…
        Солнышко, попытайтесь найти для меня в вашем сердце прощение. Я ничего не буду требовать, ничего не буду просить, даже прикосновения вашего мизинца. Но позвольте мне видеть вас. Как-нибудь днем, когда вы найдете это удобным, позвоните мне и поедем куда-нибудь вместе, и я расскажу вам лучше, чем это выходит в письме, как безмерно я вас люблю».

7
        Джордж паясничал напропалую в так называемой «зеленой комнате» за кулисами «Оберона». Остальные, выступавшие в той же программе актеры стояли вокруг, хохоча и подстрекая его. «Ужасная публика,  - думала Зельда,  - эти Койновские «козыри»: чернокожий тенор, фокусник, плясуны, пара немцев-комедиантов, один - толстый, другой - тонкий.» Зельде было неприятно, что у Джорджа так мало собственного достоинства. И это тот самый человек, что месяц назад выпил яд, предпочитая смерть позору! Сегодня вечером он был в одном из самых бурных своих настроений: вероятно выпил, ничем больше не могла Зельда объяснить его необузданной веселости. Она ушла к себе в уборную и стала натирать кремом лицо. Невыносимая тяжесть лежала у нее на сердце. Что скажет ее неуравновешенный супруг, когда узнает новость? Она хотела подождать еще немного, дать ему натешиться новым ангажементом раньше, чем разделить с ним тревогу. Зельда понимала, что ее новость сразит Джорджа. Он не мог желать ребенка. Это - конец всем их планам: поездке в августе в Нью-Йорк, гастролям в провинции зимой, путешествию в Европу. Иметь ребенка, значит, ей
застрять в Нью-Йорке, если они туда выберутся, а Джорджу ехать одному с какой-нибудь компанией. Но она знает, какой образ жизни будет вести Джордж, когда ее не будет рядом. Начнет играть, пить, кутить. В первую неделю еще, может быть, пошлет ей денег, во вторую - тоже, а там одни только извинения, или и совсем писать перестанет. Не за себя она беспокоилась. Ребенок, их ребенок, вот о ком надо было подумать раньше, чем рожать его… Разве ей можно иметь ребенка? Девять месяцев она будет обезображена, нездорова, не сможет выступать. А после этого - живой ребенок, которому нужна ее грудь, ее руки, ее сердце каждую минуту дня и ночи! Еще потерянный год, а то, может быть, и два!.. Так попадаются многие женщины. Нет исхода. Она - связана, беспомощна…
        - О Бастер, Бастер!  - вскрикнула она с отчаянием.  - Что я буду делать?!  - Собака, свернувшаяся у ее ног, тотчас подняла голову и наставила уши.
        Дверь с треском распахнулась. Это был Джордж, красный, сияющий, размахивающий белой карточкой.
        - Зельда, Зельда, котеночек, погляди-ка! Вот оно, наконец! Удача, дорогая, удача! Смотри, что принес капельдинер…
        Она взяла из его рук визитную карточку. «Мистер Вильям Моррисон.» А поперек было написано карандашом: «Загляните ко мне в контору завтра. В. М.».

8
        - Это вы, доктор?.. Говорит Зельда. Мне нужен ваш совет как врача. Я знаю, вы бросили практику, но это очень важно, мне нужно увидеться с вами. Можно мне прийти?
        Смущенное покашливание. Доктор, чтобы выиграть время, притворяется, что не расслышал. Она терпеливо повторяет. Наконец:
        - Нет, лучше я к вам зайду. Скажите адрес.
        - Сегодня же, доктор, пожалуйста.  - Она назвала улицу и номер дома.
        Повесив трубку, она медленно направилась домой. В густом тумане солнечный свет принял какой-то медный оттенок. Устало взобралась Зельда наверх, останавливаясь на каждой ступеньке, как старуха.
        Джордж ушел, оставив ей записку:
        «Моррисон сказал, что сегодня ожидает телеграммы из Чикаго. Я иду к нему - и сразу же обратно домой. Молись, девочка, чтобы удалось! Джордж».
        И под этим нарисована какая-то карикатура.
        Не снимая шляпы, Зельда упала на стул и с морщиной боли меж бровей читала и перечитывала записку.
        Потом, раздевшись, легла на кровать, ожидая, когда мучительное состояние пройдет. Но миновал час, другой, ей не становилось легче. Тогда она с трудом поднялась и, примостившись у окна, принялась писать Джону.

9
        Бойльстон явился ровно в три. В первый раз Зельда видела его таким франтом: в перчатках, с тростью, с гвоздикой в петлице. Даже стекла пенсне и толстая цепочка за ухом, казалось, блестели как-то особенно. Но Зельде было не до любования им. Впустив его в убогую гостиную Касси, она заперла дверь и приступила прямо к делу.
        Пока она говорила, в докторе произошла перемена: на лице проступило профессиональное выражение, он сложил губы, как бы готовясь засвистеть, покачивал головой, слушая Зельду, и потирал руки знакомым ей жестом.
        - О дорогая моя, дорогая,  - сказал он сочувственно,  - это ужасная неприятность. Я понимаю ваше положение.
        - А это серьезная операция, доктор?
        - Да как вам сказать… Главное - очень рискованная. Это - не разрешается законом, вы знаете.
        - Да, знаю. Оттого-то я и обратилась к вам.
        - Ко мне?!
        - Я никого не знаю, кроме вас. А вы - я помню - когда-то проделывали эти вещи.
        - О, много лет назад… Много лет…
        - Но ведь вы это сделаете ради меня, доктор? Что со мной будет, если вы мне не поможете?
        - Видите ли, Зельда, я боюсь… Это противозаконно. У меня нет больше кабинета, где я мог бы сделать вам операцию…
        - Но ведь это немного времени займет, доктор? Вы говорили, что полчаса - и потом мне придется часа два полежать, вот и все. Сделайте это для меня! Мы - старые друзья. У меня нет ни одной близкой души во всем городе. Мужу я ничего не сказала, даже он меня не поддержит…
        Доктор в смятении ерзал на стуле. Цветок выпал из петлицы на пол. Он не поднял его.
        - К сожалению, дорогая Зельда, это невозможно. Закон не разрешает… я больше не практикую… мне негде проделать эту операцию…  - повторял он все те же аргументы. Зельда, наконец, поняла. Без единого слова с застывшей на лице любезной улыбкой слушала его лепет. Потом задала еще один последний вопрос, зная наперед ответ:
        - А не можете ли вы направить меня к кому-нибудь, доктор? К врачу, которому можно довериться?
        - Гм… гм… боюсь, что нет, Зельда. Я не знаю никого, кто занимался бы этим… это запрещено, вы знаете…
        - Да, да, я знаю, Ну, что же, не буду вас больше задерживать. Очень мило с вашей стороны навестить меня… О, смотрите-ка, вы уронили вашу гвоздику!..
        Она подняла ее и снова воткнула ему в петлицу.

10
        - У меня есть для вас записка, мисс Марш. Он велел передать вам, а мужу ни слова не говорить об этом…
        Зельда сунула конверт под жакетку.
        - Послушайте, Касси, мне надо поговорить с вами. Я пройду к вам на минуту.
        Она пошла за старухой в ее грязную берлогу. Присела на угол колченогой кушетки и рассказала о своей беременности.
        - Моррисон пригласил нас,  - объясняла она,  - и на целых четыре месяца! Я не могу играть в таком состоянии. Потом будет поздно… И мистер Сельби не должен ничего подозревать, что толку его огорчать? Эти вещи проделываются утром или днем. Я ускользну, и никто ничего не заметит. Научите меня, к кому идти. Я помню, девушки в «Альказаре» говорили, что вы всегда им помогали, когда с ними случалась беда.
        Старуха осклабилась и хитро подмигнула.
        - Чей он?
        - Чей?  - повторила Зельда в недоумении.  - О чем вы спрашиваете, не понимаю.
        - От кого он?  - Касси с гримасой показала пальцем на живот Зельды.  - От того, белобрысого?
        У Зельды дрожь отвращения прошла по телу.
        - Он славный парень. И вам бы от него больше пользы было, чем от Сельби. Он - щедрый человек и без ума от вас.
        - Не смейте!  - вскрикнула Зельда. Ей хотелось схватить Касси за горло, но она сделала над собой усилие и уже спокойнее объяснила старухе, что она ошибается.
        Миссис Кассиди слушала, подняв одну бровь, с явной недоверчивостью. Потом порылась в комоде среди грязных бумаг, достала какую-то карточку, списала адрес и протянула Зельде.
        - Лучший в мире,  - шепнула она убедительно,  - и за все возьмет с вас каких-нибудь десять долларов… желаю успеха!..
        Спускаясь вниз, к себе, Зельда остановилась на площадке у окна, чтобы прочитать письмо Джерри.
        «Я все надеялся получить хоть словечко от вас. Вы жестоки, дорогая, вы не хотите простить. Я прошу так мало: только увидеть вас на час, полчаса, десять минут. Я схожу с ума. Говорят, у меня ужасный вид. Я не сплю, я брежу вами, слышу ваш голос, вижу ваше лицо… и только этим живу. Я хожу вокруг вашего дома, чтобы хоть издали взглянуть на вас. Третьего дня я видел, как вы вышли с мужем, и три часа дожидался вашего возвращения, надеясь, что вы будете одна и мне удастся услышать от вас хоть словечко… О Зельда, я не могу поверить, что потерял вас и что вы ушли от меня с воспоминанием о том ужасном вечере, которого я буду стыдиться до конца жизни…
        Но я не это, главным образом, хотел сказать вам. Я хотел сказать, что, если вы когда-нибудь очутитесь в беде, будете нуждаться в друге, который ни о чем не спросит и ничего не потребует - вспомните обо мне. Родная, я не хочу вас задевать, но позвольте мне сказать: у вас уже бывали нелады с мужем, это может повториться… Он - беспутный человек, вы сами говорили. И, если вам понадобится помощь, дайте мне возможность доказать вам мою преданность и загладить обиду, которую я нанес вам… Адрес мой вы знаете. Одно слово - и я буду у вас.»

11
        Зельда позвонила у двери с дощечкой: «Людвиг Коппель, доктор». Открыла сморщенная старая мегера вроде Касси, с той только разницей, что у этой все было белое: белые волосы, белое, как мел, лицо, белые, хотя и сомнительной белизны, халат и юбка. Она производила жуткое впечатление. Оглядев посетительницу, она проводила ее в затхлую приемную.
        Вся квартира пропахла какими-то тревожащими запахами, среди которых преобладал запах карболки.
        Зельда начала нервничать. Руки у нее похолодели, ладони стали влажными, и она принялась тереть их друг о дружку. Губы дрожали все сильнее. Она уже жалела, зачем не сказала Джорджу, зачем не пришла с кем-нибудь… хотя бы с этой ужасной Касси, только бы не одна. Она было на цыпочках подошла к двери, чтобы убежать, но в эту минуту вошла старуха и повела ее в глубину квартиры.
        Первый взгляд на доктора Коппеля не развеял страха. Это был крупный рыжий мужчина с огромными волосатыми руками. Зельда назвалась миссис Спрингер и сказала, что пришла от Касси. Доктор словно не замечал ее волнения, задал один-два вопроса и пошел впереди нее в свою операционную.
        Когда все было кончено, старуха проводила измученную, близкую к обмороку Зельду в маленькую комнату, где на кровати с серым одеялом ей предстояло лежать час-другой. Затем принесла ее вещи, накрыла одеялом и вышла. А Зельда, оставшись одна, горько заплакала, зажимая рот руками.

12
        Около четырех Зельда встала и приготовилась идти домой. Коппель похлопал ее по плечу и посоветовал взять извозчика, но она предпочла идти пешком, говоря, что чувствует себя хорошо. Однако по дороге ей раз или два делалось дурно, и она хваталась за все попадавшиеся предметы, боясь упасть. Она собиралась, как придет, рассказать Джорджу о том, что сделала. Теперь не было больше надобности скрывать, и ей, вероятно, понадобятся его заботы в первые дни. Выступления в «Обероне» окончились, предстояла неделя безработицы, а там - выступление в «Орфее»!
        Никогда еще лестница в доме Касси не казалась ей такой крутой и бесконечной. Наконец, она добралась до двери, нажала ручку и вошла. Джордж сидел, нагнувшись вперед, опираясь локтями о колени и запустив пальцы в свои черные вихры. Когда Зельда вошла, он поднял голову и посмотрел на нее. Выражение его лица так потрясло молодую женщину, что она еле удержалась от крика. Он был так же мертвенно бледен, как в ту ночь после отравления. Зельда окликнула его, подошла, но он не шевельнулся и только смотрел на нее. Какая-то мучительная работа происходила в нем, это было видно по лицу.
        Вдруг он вскочил, схватил ее за плечи, потащил, нет, почти понес к окну и повернул лицом к свету. Там он стал внимательно вглядываться в ее лицо, стиснув зубы и до боли сжимая ей руки.
        - Да что такое, Джордж? Джордж? Что случилось?
        Она торопливо соображала: Моррисон передумал, не подписал контракта?.. Джордж вдруг принялся ее трясти и острая боль резанула ее внутри.
        - Говори! Правду говори!  - прокричал он сквозь стиснутые зубы.
        - Оставь меня, Джордж, ты делаешь мне больно! Я нездорова…
        - Скажи правду!  - повторил он.
        - Да какую правду?  - спросила Зельда слабеющим голосом. Голова у нее кружилась, черные пятна пошли перед глазами.
        - Скажи…  - начал он, но тут же грубо оттолкнул ее. Она упала. Не оборачиваясь, не видя этого, Джордж закрыл лицо руками.
        - О бо-оже!  - застонал он.  - Я знаю и так, что это правда, знаю…
        - Что знаешь?  - переспросила Зельда с усилием.
        Он снова кинулся к ней, поставил ее на колени, сорвал с нее шляпу, причем длинные шпильки больно оцарапали ей кожу.
        - Сколько их было до меня? Кирк, Бойльстон - еще кто? Отвечай, проклятая шлюха, отвечай, пока я не убил тебя!
        Первой мыслью Зельды было, что это - дело рук Джерри. Первым чувством - острая жалость к мужу, который свирепо тряс ее за плечи, причиняя сильную боль.
        - Ну, что же? Правда это?  - крикнул он и, снова отшвырнув жену, бросился в кресло и застонал. В комнате долго было тихо. Потом собака завизжала и, подойдя к Зельде, принялась лизать ей руки. Зельда, приподнявшись с пола, прислонилась к стене. Желтые волосы упали ей на плечи, шпильки рассыпались. Ее мысли от Джорджа перешли на Джерри - Джерри, который способен был одной рукой писать умоляющие любовные письма, другой - нанести такой гнусный удар. Цель была ясна. Так вот зачем он писал ей: если вы будете нуждаться в друге, позовите меня! Он рассчитывал, что Джордж прогонит ее и она пойдет к нему, Джерри… Оценив только теперь это гнусное лицемерие, Зельда в первый раз в жизни поняла, как можно ненавидеть человека.
        - Это он тебе сказал?  - спросила она глухо.
        - Он? Кто?.. О ком ты говоришь?  - В голосе Джорджа послышалось что-то новое.
        - От кого ты слышал эти… эту ложь?
        - Ложь? Я так и знал, что ты будешь отрицать… Но я могу узнать правду! Я проверю все, что мне было сказано, или вырву у тебя правду! Это - самое простое.
        - Джордж, послушай, кто тебе сказал?
        - Это решительно все равно.
        - Но я имею право знать, кто порочит меня.
        - Порочит?  - Его голос стал пронзительным.  - Порочит?! Так ты отпираешься?  - Он схватил со стола какую-то бумагу.  - Ты можешь отрицать, что имела любовника Майкла Кирка с 1897 до 1899 года и что его мать вас накрыла; что ты убежала из дому, стала содержанкой Ральфа Бойльстона, врача, и жила с ним в открытом сожительстве с 1900 до 1903 года? Ты посмеешь сказать, что все это ложь?
        - Он даже дал тебе письменную справку,  - сказала она с горечью.  - Уж не заплатил ли ты ему за нее?
        - Кому? Какого дьявола ты все время говоришь «он»? Это Касси, если хочешь знать. Тут, в твоем родном городе, все это, оказывается, знают. Старая карга пришла со своими гнусными сообщениями, хотела, чтобы я заплатил ей. Боже, я думаю, я мог это узнать от любого уличного мальчишки! Эта бумага - ее. Она хотела ее продать мне, но я просто отнял. Ты найдешь старую ведьму там, где я ее оставил - если она еще жива!
        - Это он… он подкупил Касси, чтобы она тебе сказала…
        На этот раз Джордж схватил жену за горло.
        - Кто это «он»?!  - Зельда не сопротивлялась, хотя он почти душил ее. Когда Джордж, наконец, отпустил ее и она могла говорить, она ответила на его вопрос.
        - Пэйдж? Еще один? Сколько их еще, говори!
        Она ухватилась за его руки, пытаясь оторвать их от себя. Все, что она сделала и выстрадала ради этого человека, вспомнилось ей в эту минуту. Ее ребенок, ребенок, которым она тоже пожертвовала! Ослепленная бешенством, она поднялась, шатаясь.
        - Нет! Он - нет! Никогда он не был моим любовником! Но ты… ты - зверь! Я от всего отказалась ради тебя, на все была готова! Когда я вышла за тебя замуж, ты был не лучше меня. У тебя в прошлом не любовь была, тебя не обманули, как меня; ты просто гнался за наслаждениями, развратничал, как все такие мужчины, как ты. А я тебя, беспутного, приняла, забыла твое прошлое. Я думала, что знаю все о тебе, но я не имела понятия о твоем себялюбии. Все и всех ты готов принести в жертву своему тщеславию, своим мелким нуждам и желаниям, своим удобствам. Я больше знать тебя не хочу, слышишь ты? Все вы, мужчины, одинаковы! Ни одного среди вас нет порядочного во всем мире!.. Мой ребенок, ребенок мой!..  - Голос ее оборвался. Мелькнула мысль, что если этот ребенок был мужского пола, то нечего и жалеть, что она не родила его на свет. Джордж не понял ее и зарычал:
        - И ребенок еще тоже? Ты и ребенка еще имела? А я ничего не знал и ты на мои деньги растила это отродье, что прижила с другим? Боже, есть ли позор, через который ты не прошла? Ты меня всегда обманывала! Лгала, дурачила, погубила меня! Из-за тебя я отказался от карьеры, перешел на гнусный водевиль, пал так же низко, как ты,  - а теперь ты, проклятая, заявляешь, что не хочешь меня знать. И что нет ни одного порядочного мужчины! Покажи мне хоть одну порядочную женщину - покажи, найди, хоть одну! Ты меня знать не хочешь? Нет, это я тебя выгоняю! Ступай вон и поищи другого дурака! Ты мне не нужна, я найду двадцать других на твое место и буду играть у Моррисона. Я учил ее, сделал из нее актрису, а теперь я оказываюсь себялюбивым! Убирайся вон и ищи себе заработка на улице. Это тебе знакомое ремесло! Можешь умереть с голоду или сгнить - мне все равно! Убирайся, слышишь? Ступай вон!
        И даже в эту минуту, держась за окно, чтобы не упасть от головокружения, она еще размышляла, уйти ей или остаться. Она знала, что если уйдет, то никогда уже больше не вернется, а она нужна ему, страшно нужна. Он погибнет без нее. Через пять минут он опомнится, ослабеет, будет рыдать и призывать ее, раскаиваться… Зельда колебалась. Но она предвидела бесконечный ряд новых сцен, когда при малейшем раздражении, малейшем протесте с ее стороны, ей будут бросать в лицо ее прошлое. И так будет всегда, до конца жизни.
        И она повернулась, механически подобрала с пола шляпу, сумочку, пошла к двери и вышла в переднюю. Какая-то фигура испуганно метнулась наверх: это была Касси, подслушивавшая под дверьми. Зельда не взглянула на нее. У входной двери она поправила волосы, приколола шляпу. Мелькнула мысль о Бастере, и короткое рыданье вырвалось у нее. В последний раз остановилась - и вышла, медленно, но решительно, закрыв за собой дверь.
        Часть третья
        Глава первая


1
        В городской больнице все называли ее просто «Марш». И только изредка какая-нибудь из выздоравливающих, слоняясь по палате, прочитав табличку, висевшую в ногах постели, спрашивала с ленивым интересом: - Вас зовут Зельда? Какое оригинальное имя!  - У Зельды при этом возникало ощущение, будто с нее кто-то стаскивает одеяло. В том, что в больнице знали ее настоящее имя, виноват был доктор Бойльстон. Сама она предпочла бы называться хотя бы «Спрингер» - половина лежавших здесь женщин лечились под вымышленными именами. Впрочем, Зельду мало трогало и это, и все остальное. Она была слишком несчастна и слишком слаба!
        Вот уже три месяца лежала она в больнице, и ей часто казалось, что никакой другой жизни она никогда и не знала. За стенами палаты № 35 был город, люди, среди них человек, которого звали Джордж Сельби, и который был ее мужем, играл в водевиле… Но Джордж Сельби, как и весь мир за пределами больницы, стал чем-то чуждым и далеким. Гораздо больше интересовало ее теперь, что доктор Зелиг, например, опоздал, что в палату № 35 назначен новый врач, что мисс Кэрмоди, старшая сестра, сегодня сердитая, потому что у нее болит голова, что на десерт будут сливы, что «старой тыкве» (таково было прозвище больной с койки № 19) хуже и она, вероятно, снова ночью не даст спать соседям,  - и так далее, и так далее.
        Три месяца между жизнью и смертью. Ее поместили сюда в последних числах июля, а сейчас - конец октября. Жар и озноб сменяли друг друга много дней подряд, и постепенно от полнейшей апатии измученная Зельда перешла к страстному желанию умереть. Да, она желала смерти. Самая мысль о каком-нибудь усилии утомляла ее. Только неподвижность и тишина и чтобы никто ее не замечал, чтобы оставили ее в покое.
        - Вам придется помогать медсестрам, Марш,  - сказала ей однажды мисс Кэрмоди.  - Вы уже несколько месяцев здесь и, если хотите оставаться и дальше, надо работать, надо быть полезной.
        Хочет ли она остаться? Конечно! Куда же ей идти?
        В палате было тридцать коек - все хирургические больные, один случай ужаснее другого. Молодых, как Зельда, было немного, все больше - седые старухи. Эти изможденные пугала тупо бродили по комнате в грязно-желтых фланелевых халатах, ссорились из-за места у окна, куда по утрам заглядывал солнечный луч, сплетничали. Однако Зельду это не трогало. Не трогал ее и вид этих несчастных: их впалые щеки, увядшие рты, их жуткие лица; не трогали их грязные бессмыслицы, с которыми они к ней приставали, их крики во время перевязок; перестала она замечать и белые ширмы, что регулярно появлялись у постелей умирающих; не волновали ее и обернутые в белые простыни тела, что вскоре выносились на носилках. Все прошло. Впечатлительность ее притупилась за эти три месяца, и часто, будучи свидетельницей отчаяния матери или мужа только что потерявших близкого им человека, она смотрела на них сухими спокойными глазами.
        «Помогать медсестрам»… Это было чистейшим коварством со стороны мисс Кэрмоди, имевшей на нее зуб; она хладнокровно рассчитывала этим или ускорить смерть ее, Зельды, или раньше времени выписать ее из больницы. Каждый лишний шаг, казалось, отнимал последние силы; поднос дрожал и колебался в руках - суп расплескивался. Мисс Кэрмоди бранилась, больные жаловались, а некоторые осыпали ее проклятиями. Зельда не смела протестовать. Было бы хуже, если бы ее вышвырнули на улицу - ей некуда было идти.

2
        В тот день, когда Зельда, уйдя от Джорджа, решительно закрыла за собой дверь дома Касси, она бесцельно пошла по улице, занятая лишь одной мыслью, как бы не упасть - голова кружилась, и во всем теле была странная слабость. Какой-то бессознательный инстинкт толкал ее к читальне, где они порой встречались с Майклом, но в нескольких шагах от нее ей стало так худо, что она, осторожно нащупывая дорогу, как слепая, вошла в «семейное отделение» близлежащего салуна. Почти упав на свободный стул в углу у окна, она заказала чашку черного кофе; но кофе показался ей некрепким, и она послала лакея за виски. В кошельке было пятнадцать долларов и несколько центов. Это и платье на ней - вот все, что у нее осталось. Даже гребня и зубной щетки с собой не захватила. Вся надежда на Мееровича. Он всегда выказывал сердечность по отношению к ней. Узнав, в какой она крайности, он непременно устроит ее куда-нибудь. Обратиться к Бойльстону или Джерри ей и в голову не приходило. «Завтра утром - к Мееровичу,  - говорила она себе,  - а сейчас первым делом отдохнуть! Вытянуться на постели! Быть одной и собраться с мыслями.»
        Меблированные комнаты, где они жили с Джорджем до переезда в «Голден Вест», показались, ей надежным приютом. Там ее знают. Ее не будут слишком расспрашивать и не обратят внимания на отсутствие багажа. Впрочем, по дороге можно купить дешевенький саквояж и кое-какие необходимые мелочи.
        В эту ночь сон так и не пришел к ней. Она лежала тихо и неподвижно, глядя в темноту, и думала о событиях минувшего ужасного дня; думала о Джордже, о себе, о их жизни с первой минуты; думала обо всем, что пережито вместе… нет, она нужна ему! Что будет с ним без нее? С мучительным чувством она воображала себе женщину, которая будет играть вместе с Джорджем, будет стараться «использовать» его, поощрять его дурные наклонности, женщину, которая станет хозяйкой Бастера! Точно нож повернулся в сердце Зельды от этих мыслей.
        На другое утро, собрав все силы, она отправилась в контору Мееровича. Он был с нею очень любезен, как она и ожидала, но сказал, что в ближайшие две-три недели для нее роли не найдется.
        - А что, дела очень плохи, Зельда?  - спросил он шутливо.
        - Да, очень,  - печально улыбнулась она в ответ.
        - Разве вот взять вас в помощницы Кассиди - помните нашу старую уборщицу. Но вы сочтете это ниже своего достоинства…
        Зельда с минуту была в нерешительности.
        - Да, я бы предпочла что-нибудь другое…
        Меерович огорченно развел руками.
        - Ну, хорошо,  - заторопилась она.  - Я согласна помогать Касси. Надо же чем-нибудь жить…
        - Вот умница!  - одобрительно похлопал ее по плечу директор.  - Старая карга последнее время не справляется с работой. Боюсь, что придется ее заменить. Вы поможете ей недельки две-три, а там я вас приткну куда-нибудь. Так приходите в понедельник к десяти часам, договорились!
        Но в понедельник к этому часу Зельда была уже в больнице. В субботу у нее начался жар и озноб. В воскресенье ей стало совсем плохо, и она сообразила, что это последствия операции, проделанной Коппелем. Миссис Конбой, хозяйка меблированных комнат, испуганная состоянием Зельды, настаивала на вызове врача. Пришлось дать адрес Бойльстона - больше не к кому было обратиться. Он приехал в тот же вечер, и его явный испуг сказал Зельде лучше всяких слов, что положение ее очень серьезно. Бойльстон поторопился выгородить себя, оставил хозяйке золотой и адрес другого врача и уехал. Час спустя явился указанный им врач, измучил Зельду вопросами, на которые она не желала отвечать, прописал что-то… а на другое утро ее увезли в городскую больницу и положили в палату № 35.
        Началась долгая, мучительная борьба со смертью. Как-то раз, очнувшись на минуту, она услышала слова доктора Зелига, говорившего мисс Кэрмоди:
        - Скверная штука… черт бы побрал этих нерях докторов… Что, у нее нет ни друзей, ни родных? Она протянет еще день-два не больше. Тут ничем уж не поможешь, все надо предоставить природе.
        Это было три месяца тому назад! Первые недели она покорно ждала смерти. Потом медленно, словно утомленная собственной яростью, устав ожидать сигнала, который все не приходил, стала спадать лихорадка, и Зельда начала понемногу принимать участие в окружающей жизни. Пробуждающийся в ней интерес ко всему огорчал и пугал ее, она пыталась вернуться к прежнему безучастию, когда она не отличала дня от ночи. Покой, тишина, забвение - вот все, что ей было нужно!
        А вместо этого пришлось «помогать медсестрам».
        Страх очутиться за стенами этой вонючей палаты был сильнее всех других ощущений. У Зельды не хватало мужества снова нести бремя жизни. Грубость больных, жестокость мисс Кэрмоди - что угодно, только бы ее не отослали отсюда! Но ее колени и руки тряслись, капли пота стекали со лба, когда она разносила тяжелые подносы по палатам… При малейшей возможности она забиралась в свою постель и лежала часами, не открывая глаз, думая о прожитой жизни, охотнее всего вспоминая то время, когда маленькой девочкой жила в семье железнодорожного агента в прерии - в прерии, просыпавшейся с первыми алыми лучами зари и засыпавшей, когда последние отблески солнца угасали на западе… Что сталось с той девочкой? Позади - грязь жизни, которая будет тянуться за ней, как тянется за кораблем длинная полоса грязной пены; впереди - мрак, пустота, страх перед неизвестным.
        Глава вторая


1
        Круглое, как луна, лицо Джона с крупными чертами и широкой улыбкой, обнажившей крупные зубы, показалось Зельде почти прекрасным, когда она увидела его в толпе ожидавших на Центральном Вокзале. Дорога через туннель была бесконечной, чемодан - страшно тяжелым. Она с досадой убедилась, что еще очень слаба. Наконец, она добралась до Джона, опустила свою ношу на землю, кинулась к нему на шею, и не то смех, не то рыданье вырвалось, казалось, прямо из глубины ее сердца.
        - Мисс Зельда! Ах, мисс Зельда!..
        Все тот же прежний неуклюжий, косноязычный Джон. Как отрадно прижаться к его широкой груди! Она подняла глаза и увидела по его лицу, насколько он потрясен переменой в ней.
        - О Джон, не беспокойтесь обо мне. Я уже совсем здорова.
        Джон шевелил губами, пытаясь найти подходящие слова. Зельда вспомнила, что это ее когда-то раздражало. Поток пассажиров несся вперед, и их с Джоном толкали со всех сторон.
        - Давайте выберемся отсюда, Джон. Возьмите мой чемодан, хорошо? Брр, какой холод!
        Он заговорил о погоде. Зима нынче рано началась, недавно даже шел снег… А его огорченный взгляд украдкой скользил по исхудавшему, бескровному лицу Зельды.
        - Разве я такой урод, Джон?
        - Нет, мисс Зельда, нет. Вы… Вы всегда останетесь красивой, но вы так… У вас такой болезненный вид!..
        Целые недели, месяцы Зельда считала, что ей теперь решительно все равно, будет она нравиться или нет и что мужчины больше для нее не существуют. А тут вдруг простодушное разочарование Джона вызвало в ней смутное огорчение.
        - Это ничего!  - сказала она, скорее самой себе, чем Джону.  - Главное,  - что я вырвалась из тюрьмы и снова здесь, куда так стремилась. Увидите, как скоро я поправлюсь… Ах, Джон, вы понятия не имеете, от чего вы меня спасли! Я была уже на дне, Джон, понимаете - на дне, а теперь я снова выплыла, снова живу, снова в Нью-Йорке, и только благодаря вам…
        - И благодаря мадам.
        - Да, конечно, и мадам. Как она поживает?
        - Да приблизительно также, как и прежде. Правда, ходит она теперь с трудом, и только по комнате, и ни читать, ни шить не может - слишком слабое зрение. Сидит целые дни в кресле и волнуется, что в доме беспорядок.
        - Да что такое с нею, Джон?
        - Не пойму. Доктор называет это «тромбоз».
        - А, знаю! За три месяца в больнице я кое-чему научилась… Боже мой, Джон, кто там не был, не знает, что такое ад!
        - Но отчего вы раньше не написали? Столько времени от вас не было ни строчки, а мои письма возвращались обратно, и мы с мадам не могли понять, что с вами случилось, и я представлял себе всякие ужасные вещи…
        - Какие именно, Джон?  - спросила Зельда с тенью прежнего лукавства.
        Он покраснел и замялся. Джона всегда было очень легко сконфузить.
        - Ну, идем,  - сказала Зельда, повиснув на его руке.  - Я хочу поскорее увидеть мадам. Кстати, что за работу она намерена мне поручить?
        Джон стал объяснять. Тем временем они вышли на покрытую снегом улицу и, несмотря на настойчивые уверения Зельды, что она дойдет пешком, Джон подозвал кэб.
        - Нет, нет, мисс Зельда, это дальше, чем вам кажется. И вы… вы еще не совсем окрепли, садитесь.
        Было так приятно, что есть кто-то, кто беспокоится о тебе. Она нежно погладила руку Джона.
        - Какой вы милый, Джон.
        Он побагровел еще больше, но она не обратила на это внимания.
        - Послушайте, Джон… Вы, должно быть, все, что имели, отослали мне на дорогу?
        - Большую часть этих денег дала мадам. И потом… вы же знаете, у меня есть богатая сестра.
        - Хорошо, но, кто бы ни дал эти деньги, я хочу, чтобы вы знали: я намерена работать до потери сил, чтобы вернуть их.
        - Вы… вы никому ничего не должны, мисс Зельда. Это был… под-д-арок. Вы нам нужны здесь. Вот мы вас и выписали. Мадам готова была расцеловать меня, когда я предложил это. Она давно хотела взять кого-нибудь, чтобы присматривать за всем в доме. Вам следовало сразу написать нам… Я говорю - нам, потому что я очень подружился с мадам. Я восхищаюсь ею! Это - великодушная женщина. Каждый день я навещаю ее. И мы беседуем. Если бы вы приехали раньше, жильцы бы не разбежались. Ведь некому было следить за порядком! Уже с прошлого августа пустует много комнат. Все поживут недельку-другую, а потом… вы же знаете, как близко она принимает это к сердцу. Когда уехал Мэсис, она даже плакала, больно было на нее смотреть.
        - Ронни еще служит?
        - Нет, ушла. С тех пор у нас перебывало много девушек. Мадам говорит, что они обкрадывали и ее, и жильцов.
        - А вы все в той же комнате, Джон? И по-прежнему занимаетесь каким-то таинственным делом за запертой дверью?
        Лицо Джона снова залилось краской и даже перекосилось от смущения.
        - Ну, не будьте старым дуралеем, Джон. Никого не касается, чем вы заняты. Вы, вероятно, фальшивомонетчик, и в один прекрасный день полиция накроет вас и нам все станет известно… О, как приятно возвратиться сюда, Джон! Нью-Йорк! Как я его люблю! И я первый раз вижу его в снегу. Красиво, правда?
        На Шестой авеню они пересели в вагон воздушной дороги.
        - Что… что сталось с Джорджем, мисс Зельда?  - с усилием спросил Джон.  - Где он теперь?
        - Понятия не имею. Он, верно, выступает с какой-нибудь другой женщиной… Но не в «Орфее». Я купила на вокзале «Театральное обозрение» и в поезде прочитала его от начала до конца, но нигде не встретила его имени.
        - А вы… вам тяжело думать о нем, Зельда?
        Тон, каким были произнесены эти слова, заставил Зельду бегло взглянуть на Джона. Бедный Джон! Он все так же любит ее.
        - Не могу сказать, чтоб тяжело,  - ответила она задумчиво.  - Но я все еще тревожусь за него, беспокоюсь, думаю, не нужна ли ему… Уверена, что порой и он тоскует обо мне и, когда я думаю об этом, у меня болит душа. Мне бы очень хотелось, чтобы Джордж выпрямился. Очень! Вот все, что я чувствую к Джорджу Сельби. Да, я желаю ему удачи и счастья, но… не со мною. Он навсегда ушел из моей жизни. И никогда, никогда я не захочу, чтобы он вернулся. Нет, Джон, теперь я буду жить своей, отдельной жизнью. Это мое единственное стремление. Год назад у меня были мечты о настоящем театре, но это прошло. Теперь я хочу просто работать, ни от кого не зависеть, быть самой себе хозяйкой. Мужчины…  - Она остановилась, тряхнула головой и не докончила фразы.  - Вы - единственный порядочный мужчина из всех, которых я знаю. Я всегда буду ценить вашу дружбу и вспоминать о вас хорошо, что бы со мной ни случилось.

2
        С бьющимся сердцем очутилась Зельда перед старым домом мадам Буланже и, подняв глаза, осмотрела его весь, до труб на крыше. Потом вошла за Джоном внутрь.
        В низенькой гостиной первого этажа она нашла мадам в кресле у окна, с одеялом на коленях, с вязаным мешком через плечо. Седая, усатая, мрачно сведя густые брови, она смотрела на входившую Зельду. Та подбежала и встала на колени у кресла. Обе, вдруг лишившись слов, только какими-то звуками и могли выразить свои чувства. От старой француженки по-прежнему пахло чесноком, но Зельда не нашла в этом ничего неприятного. Порывисто поцеловала она жесткую, со вздутыми венами, старую руку.
        - Все еще нездоровы, да, мадемуазель? Когда человек заболеет, он только тогда понимает, какое это счастье быть здоровым - не так ли? Вы еще очень плохо выглядите. Но хорошо, что вы приехали сюда. У maman Буланже, вы - дома. Все мои дети возвращаются сюда, чтобы забыть прошлое и начать все сначала. Скажите мне, мадемуазель… нет, теперь ведь вы - мадам…
        - Зовите меня просто Зельдой,  - попросила молодая женщина.
        - Хорошо, моя девочка. Так у вас были неприятности?
        - Все уже позади. Я так благодарна вам, что вы выписали меня сюда! Я бы умерла от болезни и нужды, если бы осталась в Сан-Франциско. И я буду работать для вас, как никто до сих пор не работал…
        - Ну, ну, оставим это. А что с вашим мужем?
        Зельда покачала головой.
        - Не знаю, мадам. Мы разошлись. А потом три месяца я была в больнице.
        - Да, Джон мне говорил. Вы мне все расскажете как-нибудь потом. Но где же Джон? Позовите его, детка. Зачем он ушел?
        Джон оказался за дверью, на узкой темной лестнице, и немедленно был извлечен оттуда. Он принялся готовить шоколад на маленькой плите, отказавшись от помощи Зельды. Мадам Буланже, кивая головой в его сторону, шепотом поведала о том, что он каждый день приходит готовить ей шоколад, а потом они беседуют, чаще всего о Зельде. Многозначительные ужимки старой женщины показывали, что она отгадала тайну Джона.
        Скоро все трое пили дымящийся ароматный напиток, и Зельда стала рассказывать о больнице.
        - Долгие месяцы, что я провела среди этих ужасов, и мое собственное горе совсем меня сломили. Все мое мужество исчезло и, когда мисс Кэрмоди сказала, что мне пора выписываться, я плакала, как ребенок, и умоляла ее не выгонять меня. Но она ответила, что у них больница, а не богадельня, дала мне двадцать пять центов из собственного кармана и посоветовала обратиться в Благотворительное Общество и попросить какой-нибудь работы…
        Зельда тихонько покачала головой и продолжала:
        - Пожалуй, мисс Кэрмоди хорошо сделала, что прогнала меня, иначе я не очутилась бы здесь. Больница мне была ненавистна, но еще более ненавистной была мысль выйти из нее, снова начать жить… Должно быть, у меня от болезни и всего остального помутилось в голове…  - добавила она с грустным недоумением.
        Дальше Зельда описала, как, запуганная, дрожащая, чуть не падая от слабости, бродила она по городу, и, наконец, добралась до Благотворительного Общества.
        Там, когда она попросила снабдить ее небольшой суммой, чтобы добраться до Нью-Йорка, ее подвергли строжайшему перекрестному допросу, забросали такими дерзкими и назойливыми вопросами, будто она просила помочь ей вступить на путь порока. Им надо было знать, на какого рода заработки она рассчитывает в Нью-Йорке, а когда она чистосердечно призналась, что ей это еще самой неясно, но она надеется, что ее друг, мистер Чепмэн, найдет ей какую-нибудь работу,  - мистер Гиббоне, секретарь, стал весьма подробно выспрашивать о Джоне, кто он, чем занимается, как давно они знакомы и почему она рассчитывает на его помощь.
        Несмотря на свою подавленность, Зельда еще сохранила достаточно уважения к себе, чтобы возмутиться этой бесцеремонно выказываемой подозрительностью. Уйдя оттуда, она отправилась на телеграф и упросила чиновника послать телеграмму Джону на общественный счет. Ответ пришел в тот же час - и самый утешительный. Джон звал ее в Нью-Йорк, обещал сердечный прием со стороны мадам Буланже и уведомлял, что деньги высланы.
        Эта телеграмма, вместо того, чтобы уничтожить подозрения мистера Гиббонса и его коллег, убедила их, что Зельда возвращается на путь греха. И ей весьма быстро указали на дверь.
        - И я так легко могла бы оправдать все их подозрения,  - с болью сказала Зельда.  - Мне стоило только подойти к ближайшему телефону и вызвать Джерри.

3
        Зельда поселилась в своей прежней комнате под крышей, и жизнь ее в доме мадам Буланже потекла обычным порядком. Кое-кто из оставшихся старых жильцов ласково приветствовал ее. К новым она скоро привыкла. Половина комнат теперь пустовала, и, как с огорчением отметила Зельда, все было страшно запущено. Мадам предложила ей за комнату и десять долларов в неделю присматривать за горничной и истопником, ведать сдачей комнат, следить, чтобы в доме было все в порядке и чтобы нужды жильцов удовлетворялись. Зельда охотно согласилась и рьяно принялась за дело. Ей именно хотелось «начать с самой нижней ступени» и самостоятельно проложить себе дорогу. Мечты о сцене были пока далеки и туманны. Остался лишь отвлеченный интерес к театру. Главное же - ей страстно хотелось доказать себе самой, что она чего-нибудь да стоит.
        Прошлое как будто перестало для нее существовать. Все, что осталось от него - нежность к мальчику, возлюбленному ее юности. Доктор и Джордж вспоминались, как дурной сон. Они исчезли из ее жизни и с ними все чувства, добрые и злые, нежные и горькие, которые они когда-то вызывали в ее душе. Старая, скрюченная болезнью, пахнущая чесноком француженка, Джон, славный преданный друг, работа по дому - вот что теперь составляло содержание ее жизни.
        Она и внешне изменилась. Исчезла яркая красота молодости, которой она раньше так гордилась и которая привлекала мужские взоры. Здоровый румянец, алость губ, блеск глаз - все исчезло. На всем облике теперь лежала печать хрупкости, болезненности. И самое поразительное было то, что Зельду это ничуть не трогало.
        А в доме было над чем потрудиться: грязь во всех комнатах - невообразимая; мебель, шторы, занавеси нуждались в ремонте; полотенца, одеяла, простыни - ветхи и все в дырах; крыша во многих местах протекала.
        Мадам Буланже знала обо всем этом и, прикованная к своему креслу, кипятилась и тревожилась, не имея возможности что-нибудь сделать сама. Зельда старалась изо всех сил, чтобы угодить старой хозяйке, и мало-помалу ей удалось установить какое-то подобие порядка и благоустройства в запущенном доме. Мадам часто жаловалась и ворчала, но это не смущало Зельду. Она любила старую женщину, охотно ходила за ней и спокойно переносила ее капризы. По вечерам приходил Джон, но теперь уже Зельда готовила шоколад и гренки и накрывала на стол.
        Ее глубоко трогал этот слонообразный мужчина, с поэтической душой артиста, любивший ее такой терпеливой и застенчивой любовью и желавший только одного: чтобы она позволила ему служить ей и терпела его присутствие. Добрый, честный, кроткий, он как-то не находил себе места в жизни…
        Зельда скоро открыла его секрет. Занятие Джона состояло в том, что он разрисовывал посуду, карточки для парадных обедов и приемов, рождественские поздравительные открытки. Работы его были очень недурны, но он ужасно стыдился своего занятия. Чаще всего он рисовал по фарфору - на вазах, чашках, тарелках, на пивных кружках появлялись хорошенькие обезьянки, написанные в теплых, коричневых тонах, толстые веселые монахи с розовыми лицами и кубком в руке, яркие розы; когда же он работал с хрусталем, то на флаконах для духов, рюмках и графинах возникали золотые узоры и тонкие рисунки. Все это Джон делал, запершись в своей комнате, а потом относил готовую работу в своем черном чемодане комиссионщику, который сбывал все эти вещи. Комиссионщик, конечно же, наживался, а Джон, получая от него маленькие авансы, всегда был у него в долгу и не решался обратиться к другому. Так что заработок его работа давала небольшой.

4
        Холода миновали, появились первые признаки весны. Зельда и не заметила, как прошла зима. Во дворе за окном с решеткой, перед которым всегда сидела мадам Буланже, рос какой-то куст, он тянулся к небу своими черными обнаженными сучьями. Однажды утром, выглянув в окно, Зельда вдруг заметила, что куст выглядит как-то по-новому.
        - Поглядите, мадам,  - воскликнула она,  - что такое случилось с нашим кустом?
        Француженка медленно, с трудом повернулась в кресле и презрительно фыркнула:
        - Это - весна, глупая! Апрель на дворе. Скоро настанут по-настоящему теплые дни.
        - Апрель? Уже!  - Широко раскрытыми тазами Зельда смотрела на зеленые почки, на ветки куста, уже не черные, а коричневато-красные, налитые соком… В первый раз заметила, как не по-зимнему голубеет небо, как ярко светит солнце. Канарейки мадам заливались в клетках, а внизу, на камнях двора, суетились воробьи.
        Глава третья


1
        В дверь громко постучали.
        - Это я - Миранда, мисс Марш. Пришла какая-то дама снимать комнату.
        Зельда подождала, пока шаги горничной затихнут на лестнице.
        - Вот это мне только и осталось,  - сказала она мамаше Буланже.  - Миранда делает все сама. Эта девушка - чудо. Не знаю, почему бы вам не увеличить ей жалованье и не возложить на нее и эту часть работы? А я бы поискала себе что-нибудь другое…
        Мадам сделала протестующий жест.
        - Вот уже год, как я здесь,  - продолжала настойчиво Зельда.  - Все налажено, и я чувствую себя лишней.
        - Что за глупости вы мелете!
        - Совсем не глупости!  - Зельда поцеловала ее в седую голову.  - Сдавать комнаты можете и вы. А если вы назначите Миранде приличное жалованье, она отлично справится одна и не уйдет от вас…
        - А вот вам, видимо, очень хочется уйти от меня! Мамаша Буланже вам наскучила, а? Стала болтливой, ворчливой, больной старухой, не так ли?
        Зельда возмущенно запротестовала, но, спускаясь по лестнице, подумала, что мадам отчасти права: ей хотелось - не уйти, конечно, но поискать занятие поинтересней.
        В передней ожидала высокая, красивая и нарядная дама. Сразу было видно, что это - актриса.
        - Мадам Буланже…  - начала было посетительница и остановилась.
        - Я - ее экономка,  - объяснила Зельда.
        - Мне нужна комната. Можете вы приютить меня на две-три недели, а, возможно, и на дольше? Я здесь когда-то жила. Моя фамилия Чемберлен, мисс Нина Чемберлен. Я уверена, что madame Буланже меня помнит.
        - Нина!  - вскрикнула Зельда.
        Та вгляделась в нее в полутьме передней.
        - Ты меня не узнаешь?  - продолжала стремительно Зельда.  - Помнишь Зельду Марш? Мы вместе служили у Мизерва.
        - Боже!  - Нина кинулась ей на шею.  - Но как ты переменилась! Где же узнать тебя? Ты здесь и жила все это время?
        - О, нет. Многое с тех пор произошло. Бывали и худые, и хорошие времена. А ты как?
        - Эту зиму я сидела дома. А летом у меня был ангажемент. Но есть ли что более неверное, чем наша профессия? И вот я снова здесь. А ты? Совсем бросила сцену?
        - Я долго болела. А с тех пор, как вернулась в Нью-Йорк, помогаю мадам Буланже. Да я и не искала другой работы!
        - Последний сезон был ужасно плохой. Я ни гроша не отложила… О милочка моя, нам столько надо порассказать друг другу!
        - Ты поселишься здесь, да?
        - Если у вас найдется свободная комната…
        - О, не одна! Пойдем, я покажу тебе.

2
        Появление Нины раздуло тот огонь, который, как казалось Зельде, потух в ней совершенно. Нина переехала в дом Буланже, и каждый вечер, когда она возвращалась из театра, они с Зельдой болтали, пока первые проблески зари не заглядывали в окно.
        Мадам ревновала, и никакие усилия Зельды не могли вывести ее из состояния надутой молчаливости. Недовольство старой дамы огорчало Зельду, но (как она объясняла Джону) не могла же она отказаться от общения со старой приятельницей, которая из всех женщин - одна разделяла ее вкусы и настроения.
        Нина усердно искала места в театре. Бегала по всем бюро, ездила либо на «читку» к авторам, либо к антрепренерам, и директорам, либо к композиторам. У нее было много знакомств и ее часто приглашали на веселые вечеринки, где ожидались видные в театральном мире лица.
        Она рассказывала Зельде об интервью, завтраках, ужинах после спектакля, о встречах со знаменитостями, о своих женских успехах. Конечно, все это было изукрашено фантазией Нины, Зельда понимала это… и все же со стыдом сознавалась себе, что завидует ей, тем более, что часть рассказов, несомненно - правда. За эти годы Нина из тоненькой девочки, с которой Зельда жила в одной комнате и часто менялась платьями, превратилась в эффектную, красивую женщину, уверенную в себе - что называется «развернувшуюся». Зельда и восхищалась подругой, и не одобряла ее. То ей казалось, что та стала тем, чем ей, Зельде, больше всего хотелось бы стать, то - что она пуста и что стыдно жить такой жизнью. Во всяком случае Нина была красива, великолепно одевалась, имела успех, и, несомненно, дела ее шли отлично. Она уже пренебрегла несколькими хорошими предложениями, от которых, по мнению Зельды, было безумием отказываться. Но Нина говорила, что ждет приглашения в театр на Бродвей и что у нее есть все шансы получить его.
        В Зельде происходила тяжелая душевная борьба. Она пыталась с корнем вырвать тоску по сцене, снова разраставшуюся в ней. С таким трудом достигнутый душевный покой, вся ее новая философия оказывались шаткими и непрочными. Она, конечно, предвидела, что ее тихое существование между мамашей Буланже и Джоном не будет длиться бесконечно и что рано или поздно водоворот жизни подхватит и унесет ее. Но хоть бы еще полгода, год передохнуть! Во всяком случае - не сцена!  - горячо говорила она себе. Только не сцена, где успех был случайностью или последствиями фаворитизма, где все - притворство, все - напоказ, где мелочная зависть, предрассудки, соперничество сеяли горечь в душе. Сцена - это значит снова агентства, бюро, набитые людьми приемные, где волнуются, ждут, смотрят друг на друга как на конкурентов - нет, только не это!..
        Но, наперекор всем доводам рассудка, в ней росла голодная тоска по огням рампы, гриму, репетициям, по взрывам аплодисментов, охватывающим толпу, как пожар охватывает степь. И с этим ощущением острого голода она ничего не могла поделать.

3
        Как-то вечером Зельда взбежала наверх к Нине в нарядном, взятом у приятельницы, платье. Сердце Зельды учащенно билось, она давно не была в таком возбуждении. Было только десять часов, а вечер, по словам Нины, начнется не раньше половины двенадцатого. Норман Кэйрус и его жена устраивали сегодня пирушку после спектакля, и Нина просила разрешения привезти подругу. Однако убедить Зельду пойти оказалось делом нелегким. Она приводила одно возражение за другим: ей нечего надеть, она не в настроении, мадам будет сердиться на нее целую неделю…
        Но Нина предложила ей свое новое, только что сшитое платье и отвергла все остальные доводы. Невозможно было противиться столь горячим и ласковым уговорам. Нина уверяла, что это будет чудесный вечер, что Зельда будет веселиться вовсю, что Норман Кэйрус - прелесть, Ральф Мартингэйл - еще лучше, и что этот известный покоритель сердец обещал даже заехать за ними. И стосковавшаяся по обществу людей экономка мадам Буланже - сдалась. Теперь трепеща, как дебютантка, от волнения и радости, она ожидала вечера.
        Вот она, уже одетая, в комнате Нины. Нина - ослепительна в длинном, с глубоким вырезом платье из шумящего зеленого шелка, с обнаженными великолепными руками, оживленная, жизнерадостная.
        Но Нина забыла о себе, глядя на стоявшую перед нею в тусклом свете газа подругу. Платье Зельды, черное шелковое, вышитое золотом, свободными складками падало вокруг ее тонкой фигуры, и по выражению лица его владелицы Зельда поняла, что оно очень идет к ней.
        - Прелесть, как хорошо, милочка!  - сказала убежденно Нина, критически оглядывая лицо и волосы Зельды.  - Но тебе надо вдвое больше накраситься и переменить прическу, сейчас такую никто не носит! Ты никогда не умела причесываться! Садись-ка сюда, я посмотрю, что можно сделать. У меня давно руки чешутся взяться за твою гриву! Она - самое красивое в тебе, а ты не умеешь этого использовать!
        Нина подкрасила Зельде губы и щеки, положила тени под глазами. Потом взялась за пышные волосы.
        - Ну, вот, теперь лучше,  - заявила она, удовлетворенно глядя на свою работу.
        Зельда посмотрела в зеркало. Еще бы не лучше! Нина - молодец! Да, в этом новом виде она, Зельда, красива, так же красива, как Нина. «Красива на одну ночь»,  - мелькнуло в ее голове. Ну, что же, пусть на одну ночь! С бьющимся сердцем Зельда смотрела на свое отражение. Для нее не было ново сознание своей красоты. Но она увидела теперь, какая разница между прежней задорной, румяной девушкой с крашеными золотыми волосами - и ясной, строгой, почти суровой красотой женщины, глядевшей на нее из глубины зеркала. В ней было теперь что-то сдержанное, величавое, была одухотворенность, которой не хватало прежде.
        Сердце ее пело, когда она, накинув одно из Нининых манто, спускалась с подругой в переднюю, где их уже ждал Ральф Мартингэйл.

4
        В гостиной Кэйрусов царила веселая теснота. Зельда сразу увидела несколько знакомых лиц. Ральф Мартингэйл подвел своих дам к Стелле Кэйрус, которая встретила их с очаровательной любезностью. Темные, лукавые глаза ее супруга встретились с глазами Зельды. Норман оказался именно таким, как описывала его Нина: красивый дон-жуан, с великолепными черными глазами и бровями, полным чувственным ртом и шапкой седых кудрей. Он наклонился к Зельде с явным желанием пофлиртовать, но она, равнодушно отвернувшись, пошла за Ниной. Впрочем, через несколько минут, когда ее представляли пожилой даме, матери хозяйки, он снова оказался подле нее.
        Комнаты быстро наполнялись. После полуночи появились знаменитости. Лакеи разносили шампанское и сандвичи. Образовались группы, стоял гул голосов, звенел женский смех и ему вторил низкий мужской. Норман Кэйрус бормотал над ухом Зельды.
        - И где вы прятались до сих пор?! Отчего я никогда не слыхал о вас и не встречал вас? Что вы делаете?
        - Работаю, чтобы прокормиться.
        - Да, да, я не то хотел спросить. Поете вы или играете? В каких вещах?
        - Я - экономка меблированных комнат на Вест-Форти, где живут все больше люди вашей профессии, мистер Кэйрус.
        Он, прищурившись, пристально посмотрел на нее. Поняв, наконец, что она говорит правду, стал сдержаннее. Нина издали делала знаки Зельде, и она, прощаясь, протянула руку Норману.
        - Буду рада показать вам лучшие наши комнаты, если вам когда-нибудь это понадобится, мистер Кэйрус,  - сказала она с вызовом. Он нахмурился и долго еще следил за нею глазами. Зельда знала, что скоро увидит его снова.
        Знакомая фигура мелькнула в толпе. Зельда всмотрелась в завитки цвета меди, в золотую повязку, полные белые руки со звенящими на них браслетами и схватила Нину за локоть.
        - Ведь это как будто Оливия?  - шепнула она с волнением.
        - Да, конечно, она.
        Зельда протолкалась вперед. Оливия Мизерв обернулась, взглянула. Вторично обернулась. Зельда, улыбаясь, подошла. В лице Оливии попеременно выразились удивление, восхищение. Она простерла руки театральным жестом.
        - О боже! Ведь это наша малютка из Сан-Франциско!
        - Да, Зельда Марш,  - подсказала та, сияя.
        - Зельда Марш, да, да! Милочка, как приятно вас увидеть! Отчего вы не являлись ко мне, не писали, гадкая девочка? Я слышала, что вы вышли за Сельби. Ну, как поживает ваш романтический Джордж?
        - Я знаю об этом не больше, чем вы. К сожалению, мы с ним разошлись.
        - Ах, какая жалость! А я считала, что вы - очень подходящая пара. Что вы делаете теперь? Выступаете?
        - Нет. Помогаю приятельнице хозяйничать в меблированных комнатах. Но я решила снова попробовать свои силы в театре. Говорят, кто хоть раз наложил грим на лицо, заражен навеки страстью к сцене.
        - Да, правда. Так приходите завтра ко мне часам к одиннадцати. Мы играем в Мэнхэттене, этом противном старом месте. Я постараюсь не забыть предупредить, чтобы вас пропустили ко мне, но, если я забуду, будьте настойчивы, не уходите, поняли? О, вы должны рассказать мне все, все что с вами случилось за это время! Генри тоже вам обрадуется. Он не пришел сюда, он, вы знаете (она понизила голос), терпеть не может такого рода сборищ. Да, так значит - завтра. В половине одиннадцатого… нет, в одиннадцать. До одиннадцати Мамми и самому господу богу не позволит меня беспокоить… Знаете, малютка, в вас теперь что-то новое, вы стали как-то изысканнее. А вот и вездесущий Норман! Вы знакомы с мисс Марш, Норман? Это - мое протеже. Я ее подобрала в Сан-Франциско и сделаю из нее когда-нибудь великую актрису.
        Норман Кэйрус сардонически усмехнулся:
        - Да она и сейчас уже недурная актриса! Минуту назад она заставила меня поверить, что она - какая-то экономка или что-то в этом роде!

5
        Как Золушка, лишенная волшебного наряда, стояла Зельда на следующее утро в своей комнате. Все то же простенькое синее платье и соломенная шляпа «экономки». Ни следа краски на лице, ни следа вчерашнего оживления.
        Сходя вниз, она по дороге постучалась к Нине. Нина, зевая, отперла и снова забралась в постель. Сонно поглядела на подругу.
        Зельда коротко рассказала о приглашении Оливии. Нина, окончательно проснувшись, широко открыла глаза.
        - Но зачем же ты оделась, как какой-нибудь старый синий чулок? Отчего не взяла что-нибудь из моих вещей? Ты знаешь, как Оливия требовательна на этот счет. Надень хоть мое пальто, ради бога!
        - Нет, Нина, этого больше не будет! Вчерашний вечер - не в счет. Это было что-то вроде маскарада. Повеселились и довольно! Я хочу быть сама собою и, если я вернусь на сцену, это будет подлинная Зельда Марш, а не поддельная. Пускай Оливия увидит меня такой, какая я на самом деле, а не куклой в чужом платье. Я уверена, что это ей больше понравится.
        Но уверенность Зельды несколько ослабела, когда она очутилась перед Оливией Мизерв, лежавшей в постели среди кружев и лент и попивавшей свой утренний кофе.
        Улыбка, с которой та ее встретила, медленно-медленно исчезала, пока Зельда усаживалась у постели. Странным взглядом осмотрела Оливия лицо и костюм гостьи.
        - Вы очень изменились, милочка. Видно, круто вам приходилось. Были больны, не так ли? Как это грустно! Вчера я этого не заметила. Вчера вы казались просто ослепительной. Все меня расспрашивали о вас. А Нормана вы совсем пленили. Я думаю, Стелла в большой тревоге. Вам бы следовало побывать у нее утром, чтобы она успокоилась!..
        - Вы хотите сказать, что у меня такой жалкий вид сегодня?  - спросила благодушно Зельда. Оливия покраснела.
        - Нет, нет, я этого не думала, но вчера вечером я была прямо ошеломлена. Мне не терпелось поделиться с Генри, но я его еще до сих пор не видела. Да, так как же обстоит дело с вами? Нина Чемберлен (как она расцвела, правда?) говорила, что вы бросили сцену. Я вас не осуждаю. Нужно быть крупкой личностью, чтобы проложить себе дорогу в театре. В противном случае лучше заниматься чем-нибудь другим.
        Ни капли поощрения, которого так жаждала Зельда! Она с усилием проговорила:
        - Я подумываю о том, чтобы попытаться снова…
        - О милочка, не стоит! Держитесь за свое настоящее занятие… я забыла, в чем оно состоит,  - но если оно дает кусок хлеба, не бросайте его ради сцены.
        Зельда медленно сжала губы и хмуро уставилась на свои сложенные на коленях руки. Оливия перешла к своим планам. Генри купил новую пьесу в Лондоне, они в сентябре будут ее ставить, начнут вероятно, с Хартфорда, а после привезут в Нью-Йорк. Генри занят приготовлениями.
        - Это комедия какого-то Блюма, и я лично мало верю в ее успех. Одно название чего стоит! «Дженни, которая чистит полы» - ужас! И в ней нет подходящей для меня роли… так, болтовня… Однако, расскажите-ка о себе и о том, что произошло между вами и этим Сельби…
        Зельда сдержанно рассказала о своем браке и игре в водевиле. Ей не хотелось рассказывать, она остро чувствовала, что в обращении актрисы с нею не было вчерашней сердечности, что интерес к ней пропал и слушают ее рассеянно.
        - Мамми, принеси газеты… Продолжайте, продолжайте, милочка. Мне надо еще раз посмотреть заметку этого несносного критика из «Солнца». Да, так вы попали в Сан-Франциско - что же дальше?
        В соседней комнате зазвонил телефон. Мамми вошла и шепнула что-то своей госпоже.
        - Извините меня, мне необходимо переговорить… переведи сюда, Мамми!
        Потом в трубку:
        - Так вы этого не сделали?.. Что же она сказала?.. А я бы на вашем месте… Нет, конечно, не следовало!..
        Пока Оливия, улыбаясь, слушала и отвечала, Зельда уныло смотрела в окно. Крыши, крыши, безобразные дымовые трубы, серые стены - все неприветливое, некрасивое, какое-то угрожающее…
        Принесли большую корзину роз. Оливия с загадочной усмешкой прочитала записочку и разорвала ее на мелкие кусочки.
        - Да, так на чем вы остановились?  - повернулась она, наконец, к Зельде, все еще улыбаясь своим мыслям.
        - О, я кончила. И мне пора…
        - Нет, милая, и не думайте! Я вас целый век не видала и нам надо поболтать как следует. Так что же вы теперь делаете? Вы еще ни слова не сказали мне об этом…
        - Да, право, не о чем рассказывать. Я временно помогаю одной приятельнице, хозяйке меблированных комнат,  - вот и все.
        - Вы всегда отличались сердечностью. А как прекрасно вы умели передразнивать всех, помните? Вы меня очень развлекали во время этих ужасных переездов… Мы с Генри тогда все ссорились, он не только не наживал, он терял деньги и, кроме того, я терпеть не могу кочевать. Слава богу, что эта комедия Блюма даст нам возможность посидеть на месте. Но если мы снова пустимся в дорогу, я заставлю Генри взять вас с собой. Вы меня снова будете развлекать… Кто там, Мамми? Ах, как ты меня испугал, Генри! Входи, входи! Здесь только мисс Марш. Ты ее помнишь, конечно?
        Вошел мистер Мизерв, по-прежнему красивый, крепкий, широкоплечий, может быть, только чуточку поседевший и отяжелевший. Зельда всегда и восхищалась им, и немного его побаивалась. В узкой комнате отеля, посреди дамских тряпок и безделушек, он казался огромным. Зельда встала, прощаясь, но Мизерв удержал ее за руку.
        - Ну, ну, куда вы так спешите, Зельда? Боже, уже два года, не правда ли, Нэд, как мы были в Калифорнии?.. Как вы поживали все это время?
        - Она вышла замуж за Сельби. Помнишь этого романтического шалопая, с которым мы имели столько хлопот? Они поженились и играли в водевиле, а когда вернулись во Фриско, он бросил ее…
        - Та-та-та, не много она потеряла,  - сказал Генри, не отводя глаз от лица Зельды.  - Вам, должно быть, пришлось пережить трудное время?
        - Он возмутительно с ней обращался!  - снова вмешалась Оливия.
        - А чем вы занимаетесь теперь?  - спросил ее муж у Зельды.
        - Она оставила сцену,  - продолжала отвечать за Зельду Оливия.  - Она говорит, что никогда не вернется на нее снова. И я то же ей советую…
        - Да замолчи ты, ради бога, Нэд, и дай ей самой отвечать!
        Зельда засмеялась и рассказала о себе, как можно короче.
        - Но Оливия не совсем права. Я очень серьезно подумываю о возвращении на сцену. Мне кажется, что это мое истинное призвание…
        - О, гримируется она великолепно, Генри,  - снова стремительно вставила Оливия.  - Тебе бы надо было видеть ее вчера! Этот дон-жуан, Кэйрус, совсем потерял голову… не суди по ее сегодняшнему виду.
        Мизерв повернулся к жене с таким скучающим выражением на лице, что та тотчас замолчала.
        - Не снимете ли шляпу?  - предложил он Зельде. Она повиновалась. Генри подошел к окну, поднял штору и еще раз всмотрелся в ее лицо.
        - Теперь повернитесь!  - скомандовал он.  - Так, теперь с другой стороны…
        - Вы, кажется, были хороши в диалогах, насколько я помню?  - сказал он, окончив этот осмотр.
        - Не знаю, право… Я не пробовала выступать в чем-нибудь трудном…
        - А вы пробовали имитировать «кокней»?
        - Я… не знаю, что это такое - «кокни».
        - Это - жаргон лондонской черни, на котором говорят прислуга, рабочие и так далее. «Кокнями» называют обитателей Ист-Энда…
        - Я попробую…
        - И вы будете работать усердно?
        - О, да. Я не боюсь работы.
        - Днем и ночью, а? Обещаете?
        - Да, конечно.
        Генри повернулся к Оливии.
        - Я думаю, наша задача разрешена… если она поработает над собой.
        - О чем ты толкуешь, не разберу?
        - Нам именно этого типа женщина и нужна: женщина, которую сшибли с ног, у которой в лице печаль и одухотворенность, которая изголодалась по чему-то, чего она лишена… уверяю тебя, Нэд, она создана для этой роли, она как раз то, что нам нужно.
        - Нужно для чего?  - вскричала его жена.  - Понятия не имею, о чем ты говоришь…
        - Ах, господи, для роли Дженни.
        - Какой Дженни?
        - Да для «Дженни-Поломойки», идиотка ты этакая!
        Глава четвертая


1
        «…Роль Дженни в пьесе напоминает немного роль хора в греческой трагедии. Ее речи, в которых отразился тонкий юмор мистера Блюма, являются как бы комментариями автора к развертывающейся драме. Для исполнения роли Дженни очень удачно выбрана актриса, которая, как мы слышали, является новичком на нашей сцене,  - некая Зельда Марш. Она сумела создать живой и трогательный образ…»

        «…Безмерных похвал заслуживает мисс Марш за ее тонкое и умное исполнение маленькой роли Дженни. Впрочем, неправильно называть эту роль маленькой, так как на ней держится вся пьеса, и очаровательные реплики Дженни во все время действия вызывают веселый смех зрителей…»

        «…Нельзя не поздравить мистера Мизерва с выбором Зельды Марш для роли «женщины, которая вычистит полы…»»

        «…Суммируя впечатления от вчерашнего блестящего спектакля, мы должны сказать, что особенный успех имела мисс Зельда Марш, выступившая в роли Дженни. Не знаем, какого рода стаж у мисс Марш, но, но нашему мнению, это тонкая, талантливая актриса, которая далеко пойдет, если не оставит своей профессии…»

        «…Новые лавры в венок мистера Мизерва вплела выбранная им для роли Дженни Зельда Марш. Она создала трогательный и прелестный образ, который в менее талантливом исполнении показался бы сентиментальным и банальным…»

        «…B театре «Лицей» дебютирует молодая артистка, о которой до сих пор никто не слышал. Можно спорить о том, удовлетворяют ли тонкости авторской философии широкую публику; понята или не понята этой последней интерпретация Генри Мизерва и находил ли ценителей комедийный талант его супруги Оливии. Но одно не подлежит ни малейшему сомнению: то, что все театралы нашего города с восторгом отзовутся о прекрасном исполнении роли Дженни молодой дебютанткой Зельдой Марш.»

2
        Кипу газет с отзывами Нина принесла часов в девять утра. Она нарочно встала пораньше, чтобы, добежав до киоска на углу, закупить все утренние газеты и отнести их на четвертый этаж к Зельде. Но каково было ее разочарование, когда она увидела, что Джон опередил ее, и постель подруги засыпана газетами, а сама Зельда, прислонив голову к подушке, немного растерянная, с горящими щеками, глядит на нее с легкой улыбкой.
        - О, а я не успела прочесть ни слова!  - прокричала огорченно Нина.  - Ну, что? Хорошие отзывы? Ах, Зельда, скажи же, я не могу больше ждать!
        Она схватила с постели развернутую газету, шлепнулась на стул и принялась за чтение.
        - Опять цветы, мисс Марш!  - сказала Миранда с порога.  - И телеграммы - целых три.
        - Давайте сюда телеграммы и карточку, что прислана с цветами, а сами цветы отнесите вниз, в комнату мадам. Скажите ей, что я сейчас приду и принесу ей все газеты.
        Она распечатала телеграммы.
        «Самые сердечные поздравления с ошеломляющим успехом. Норман Кэйрус.»
        «Горжусь знакомством с вами, Зельда. Заставьте их удвоить ваше жалованье. Уилльям С. Уиншип.»
        «Имею для вас блестящее предложение. Разрешите повидаться с вами. Уверена, что вас заинтересует то, что я предложу. Поздравляю с успехом. Маргарет Шильдс Брайан.»
        Зельда сдвинула брови, силясь вспомнить, кто же эта Брайан. И вдруг вспомнила: дверь конторы, на матовом стекле черные буквы «Театральное Агентство миссис Брайан».
        На карточке, вложенной в корзину цветов, имя Генри Мизерва. На обороте его красивым почерком:
        «Больше всего вчерашним успехом мы обязаны вам. Поздравляю и горячо благодарю, Отзывы в сегодняшних газетах вполне заслужены вами. Я рад, что мое мнение о вас оправдалось. Г. М.».

3
        Какая радость! Какое удовлетворение! Признание.
        Зельда широко распахнула все «двери» и «окна» своего изголодавшегося сердца, и золотое сияние славы ворвалось туда, согрело его так, как ничто еще никогда не согревало.
        «Что-нибудь непременно случится и все испортит!  - суеверно думала она.  - И я снова стану тем, чем была до сих пор.»
        - Наконец-то я достигла этого!  - тут же шептала она, стискивая руки.  - Достигла того, что мне было дороже всего в мире. Нет, теперь удержу! Не дам ему ни исчезнуть, ни вскружить мне голову.
        Переполох среди друзей и знакомых. Оливия едва скрывала свое раздражение. Главная женская роль в пьесе, если можно было назвать это главной ролью, исполнялась ею, но «Дженни» решительно затмила «леди Мильроз». Оливию сердила и пьеса, и триумф ее недавней «протеже».
        Но искренний восторг мужа с избытком вознаграждал Зельду за утрату расположения жены. Генри улыбался ей, льстил, окружал ее поклонением и дружбой. А дружбой Генри Мизерва пренебрегать не стоило. Тем более, что дружба несомненно была искренней: благодаря Зельде, его барыши сильно возросли, но и помимо этого он был очень к ней расположен. Она же, со своей стороны, глубоко уважала этого великого директора и режиссера, сделавшего из нее актрису. Благодарность ее не имела границ. Она немедленно возобновила с ним контракт, по которому он обязался платить ей сто долларов в неделю. Иные из ее друзей подстрекали требовать больше, но Зельде было довольно и этого. Только месяц тому назад и четверть этой суммы удовлетворила бы ее вполне!
        Горячее участие Нины, искренне желавшей Зельде добра и честно помогавшей ей, несколько остыло - довольно трудно помогать с прежним бескорыстным энтузиазмом после столь головокружительного успеха. Зеленоглазое чудовище - зависть подымало голову. Нина не могла бороться с ним, и Зельда не очень ее осуждала за это. В их отношениях было заметно некоторое охлаждение, отчего во всех дружеских авансах Зельды ее менее счастливая товарка усматривала только обидное для себя «покровительство».
        Зато мадам Буланже от всей души радовалась успеху своей «экономки». Она не переставала петь дифирамбы Зельде, но, когда та пыталась проявить нежность, ворчала и трясла головой.
        - Пфф! Это - кончено!  - говорила она, шумно дыша, как всегда, когда волновалась.  - Вот так всегда: мы помогаем детям переходить опасные места, а когда они почувствуют под ногами твердую почву - поминай, как звали! И мы остаемся одни. Тсс, нечего спорить! Maman Буланже знает… Сколько их приходило сюда и уходило, а, если кто-то из них делал карьеру,  - он никогда не возвращался. Я очень горжусь вами, Зельдочка, бог свидетель, я всегда предвидела, что вы далеко пойдете. Но и вы забудете старую Буланже…
        - Никогда, никогда!  - протестовала Зельда, целуя сморщенную щеку. Она знала, что, какова бы ни была ее дальнейшая жизнь, никто не займет в ее сердце места этой ворчливой старой женщины.
        После первого же успеха у Зельды появились новые друзья; все они желали узнать ее поближе, увидеть ее в своем кружке. Среди них - Ральф Мартингэйл, Норман Кэйрус, даже его жена Стелла.
        Мужчин было больше, чем женщин. Но мужское внимание больше не трогало Зельду. Какое ей было дело до их богатства, положения в обществе, до их наружности, наконец? Они засыпали ее приглашениями на вечера, ужины, танцы, на ночные пирушки - но она неизменно отказывалась. Ее гораздо больше тянуло к Джону и мамаше Буланже.
        Теперь она жила на втором этаже, в комнате с камином и ванной. Зельда настояла на том, чтобы ее жалованье перешло к Миранде. А через три недели после первого выступления выплатила Джону свой долг полностью, несмотря на все его протесты.
        Как только ей удалось отложить следующие двести долларов, она принесла их Джону и сказала:
        - Я хочу вас попросить переслать это одному человеку в Сан-Франциско. Я взяла их у него взаймы, когда надо было поставить на ноги Джорджа и выкупить собаку - помните, я вам рассказывала? Я хочу, чтобы вы послали ему деньги, как бы от себя, не упоминая моего имени. Пошлите с обратной распиской. Напишите, что лицо, занявшее у него некогда эту сумму, просило вас возвратить ее владельцу.
        Зельду непрерывно интервьюировали, фотографировали, она стала объектом постоянного внимания публики и часто тяготилась этим. Особенно старался ее рекламировать агент Генри Мизерва, предприимчивый молодой еврей. Он даже предлагал ей устроить бесплатный отпуск всевозможных, косметических средств и туалетных принадлежностей, если она разрешит магазинам, торгующим подобным товаром, объявить ее своей клиенткой. Но такого рода реклама была противна Зельде. Другое дело - сниматься. Это она любила. Все газеты и журналы помещали ее портреты. Однако в конце концов и от этого она устала. Она еще не утратила любви к нарядам, но одевалась теперь со строгой простотой, без прежней пестроты, отчего ее красота только выигрывала.

4
        Из всех, кто интересовался судьбой Зельды, один только Джон Чепмэн радовался ее счастью, не завидуя и не ревнуя. Он буквально приходил в экстаз от каждого нового ее успеха, весь трепетал, от наплыва чувств. В первые недели он не пропускал ни одного представления и, не имея возможности купить место в партере, стоял где-то на галерке. Выходя из театра после спектакля, Зельда часто замечала его высокую фигуру в толпе зевак у подъезда. Он поджидал ее здесь, конечно, для того, чтобы проводить домой, но Зельда чувствовала себя слишком усталой, чтобы выносить чье-либо общество; кроме того, хотелось домчаться домой в таксомоторе, но с Джоном это было невозможно: Зельда не могла позволить ему платить, если же она платила сама, Джон обижался, начинал говорить длинно и утомительно, и надо было делать над собой усилие, чтобы слушать и отвечать. Зельда прекратила это раз и навсегда, наняв автомобиль, который каждый вечер отвозил ее домой. Она выходила через боковую дверь, вскакивала в автомобиль, захлопывала дверцу - и через семь минут оказывалась у себя в комнате, а еще через десять - в постели.
        Джон же брел домой один. Как Зельде ни жаль его было, но позволить ему провожать себя было выше ее сил.
        Однажды он напомнил ей об обещании сходить с ним в гости к его сестре и племяннику. И в ближайшее воскресенье они отправились пить чай к миссис Харни в «Нидерландский отель», Зельде было любопытно посмотреть на родственников Джона. Сестра его была состоятельная вдова, а ее сын получил образование в Европе, откуда они оба недавно вернулись. Миссис Харни оказалась хорошо и со вкусом одетой седовласой дамой, обладавшей глубоким и мягким голосом, простыми и милыми манерами. Она встретила Зельду очень тепло и сразу ее очаровала. Никогда еще приятельница Джона не встречала такой культурной, утонченной и привлекательной особы. Миссис Харни, конечно, видела «Дженни» и была в восторге от пьесы и от игры Зельды.
        - Мы смотрели эту вещь в Лондоне перед отъездом,  - заметила она.  - И Тому, и мне было интересно сравнить обе постановки. Нам обоим больше нравится американская, хотя в Лондоне сам мистер Блюм руководил всем. Пожалуй, Фицджибон дает более законченный образ Нильса, чем здешний актер, но Дженни в вашем исполнении неизмеримо лучше. Том (он сейчас придет) три раза ходил смотреть вас.
        Зельда, держа чашку у губ, переводила глаза с хозяйки на Джона. Трудно было поверить, что они - брат и сестра. Миссис Харни (очевидно старшая), в отличие от Джона, была изящная, миниатюрная женщина с правильными чертами лица и красивыми руками (Зельда обратила на них внимание, когда та разливала чай).
        - Мой сын увлекается театром - продолжала миссис Харни.  - Одно время он специально изучал технику драмы и, кажется, собирается стать драматургом. Том находит, что пьеса Блюма…  - а, впрочем, вот и он, пускай сам вам скажет свое мнение.
        В гостиную вошел высокий молодой человек, с правильными, как у матери, приятными чертами лица. Зельда с первого взгляда нашла, что у него красивая и интеллигентная наружность.
        Том Харни направился прямо к гостье и, дружески улыбаясь, поцеловал ее руку. Зельде не в первый раз целовали руку и ей очень понравилось то, как Том это сделал.
        - Я в восторге, что вижу вас, мисс Марш,  - сказал он, не ожидая, чтобы его представили.  - Мы с мамой так ждали вашего прихода!
        Он говорил с легким английским акцентом и вообще походил на англичанина. Его откровенность и раскованность немного смущали Зельду. Она искоса поглядела на сидевшего рядом, сиявшего от удовольствия Джона. Нет, ей решительно нравились его родственники - и мать, и сын,  - но она ощущала какое-то стеснение. Эти люди принадлежали к другому, более культурному кругу. И она старалась держаться настороже, боясь уронить себя каким-нибудь неловким словом или жестом.
        Но они ничем не показывали, что замечают это, в их обращении не было и следа снисходительности или высокомерия. Нельзя было быть внимательнее и предупредительнее. Несколько раз Зельде даже казалось, что они тайно потешаются над нею. Но, несмотря на это, она принялась разбирать пьесу Блюма так непринужденно, как будто много лет уже знакома с миссис Харни и Томом. Последний проявил большое знание театра.
        - А вы, видимо, изучали эти вопросы,  - заметила она.
        - Да, немножко, и в Принстауне, и в Оксфорде, да и с тех пор, как окончил университет, тоже.
        - О, вы, должно быть, очень ученый человек!
        - Совсем нет. Технику современного театрального искусства не проходят в колледжах и университетах, а между тем это единственное, что меня интересует.
        - Вы сочиняете пьесы?
        Том покраснел. Краска залила его лицо до самых корней кудрявых темных волос.
        - Ей богу, не знаю, почему я так смутился от вашего вопроса, мисс Марш - засмеялся он.  - Может быть, оттого, что вы - актриса… Но я говорил со множеством актрис… Правда, ни одну из них я не находил такой…
        Зельда, заинтересованная, поощрила его улыбкой. Ей очень нравился этот молодой человек. В нем было что-то свежее, неиспорченное.
        - Ну, какой же?  - спросила она.
        - Такой… способной,  - докончил он немного неуклюже.
        - О, только-то!  - невольно вырвалось у Зельды. Она тотчас поймала себя на том, что флиртует с Томом. Это непозволительно! Ведь она поклялась, что с флиртом навсегда покончено.
        - Я не смею сказать большего. Вы бы сочли меня самоуверенным, а я очень хочу понравиться вам.
        Серьезность его тона поразила Зельду. Она окинула Тома быстрым взглядом, как бы мысленно оценивая его. Еще взгляд - и заключение готово. И, вполне владея собой, она с безразличной любезной улыбкой повернулась к его матери.
        - Боюсь, что, прожив так долго за границей, вы здесь скоро станете скучать по Европе, миссис Харни!
        - Нет, не думаю. Мы с Томом устали странствовать и хотим навсегда остаться на родине. Весною мы переберемся на старую ферму в Пенсильвании, там, на берегах Саскианне, мой муж провел детство. Эта ферма больше ста лет принадлежит их семье, и дом, вероятно, порядком обветшал. Но мы его отремонтируем и попробуем заняться хозяйством. Вот только Том находит, что это слишком далеко от Бродвея и от театров.
        - Но вы, очевидно, будете проводить там только самое жаркое время - четыре-пять месяцев в году, а в эту пору в Нью-Йорке нет ничего интересного.
        - Пожалуй, вы правы. Но мне хотелось бы быть там, где можно встречаться с нужными мне людьми,  - туманно объяснил Том и переменил тему.  - А показывала вам мама прелестные вещицы, что мы привезли из путешествия?
        В квартире было много очень красивых вещей. Зельда обратила внимание на старинные гобелены, на античные вазы, флорентийскую мебель, картины в рамах темного золота.
        - Я бы хотел показать вам этот ящичек - настоящее чудо искусства!
        Но Зельда сочла благоразумным остаться подле его матери и сделала вид, что не слышит.
        - Вы были очень добры к моему великану-брату,  - сказала миссис Харни, положив свою маленькую ручку на широкое колено Джона.
        - О, нет, миссис Харни, это он был добр ко мне.
        - Ну, значит, вы оба одинаково довольны друг другом. Он писал мне о вас с такой нежностью и благодарностью. Что ни говорите, а я вам очень обязана… Ваши родители живы, мисс Марш?
        - Нет, давно умерли.
        - И у вас нет родственников?
        - Н-нет, никого.
        - Джон говорил, что ваша родина - Калифорния. Мы с мистером Харни провели там свой медовый месяц. Помнится, мы жили в Палас-отеле. Чудное место!
        - Да, все, кто побывал в Сан-Франциско, сохраняют очень теплое воспоминание о нем.
        - Не хотите ли полюбоваться на парк, мисс Марш?  - снова начал Том.  - Из этого окна он весь, как на ладони. Чудесный вид!
        - Дай же мисс Марш допить чай, Том!  - вступилась за Зельду его мать.  - Я надеюсь, мисс Марш, что вы как-нибудь на днях приедете ко мне завтракать и мы побеседуем без помехи. Я хочу узнать покороче ту, что была так добра к нашему Джону.  - Она наклонилась ближе к Зельде и сказала шепотом.  - Он на вас попросту молится, и я начинаю понимать, почему.
        Теперь пришла очередь покраснеть Зельде. Как они все любезны, как очаровательно сердечны! Ищут ее дружбы… Это ее поражало.
        - Так вы приедете, да?  - говорила между тем хозяйка.  - Скажем, во вторник, хорошо? И, пожалуйста, не назначайте ничего другого на этот день, потому что я рассчитываю на продолжительный визит… Ну, а теперь сделайте удовольствие Тому и поглядите на парк…
        Зельде ничего больше не оставалось, как подойти к окну, где ждал Том.
        - Видели вы что-нибудь великолепнее? Это - лучше Гайд-Парка и Булонского леса. Поглядите на то пурпурно-красное дерево на фоне всей этой желтизны… Оно - как язык пламени, правда?
        - Прелесть! Я люблю время листопада. По-моему ранняя осень - лучшее время года.
        - В самом деле? А я больше люблю зиму и всякий зимний спорт. Вы любите кататься на санях, мисс Марш?
        - О, вы забываете, что я выросла в Калифорнии!  - улыбнулась она.  - У нас не бывает снега. Я никогда в жизни не ездила на санях.
        - Не ездили на санях?! Так вы покатаетесь со мной, когда будет санный путь? Это будет такой радостью для меня…
        Зельда остановила его, слегка нахмурив брови, и повернулась к Джону:
        - Седьмой час, Джон,  - сказала она с ударением.
        - Прошу вас, не уходите! Ведь вы совсем недавно пришли…
        - К восьми мне надо быть в театре.
        - Но…
        - Не будь же так настойчив, Том. Мисс Марш выступает каждый вечер и, вероятно, очень устает. Так я жду вас во вторник, дорогая,  - и вы будете считать нас своими друзьями, не правда ли, и уделять нам немножко своего досуга?
        Том принес ее пальто и помог ей одеться.
        - Что за счастливец этот дядя Джон!  - пробормотал он.
        - Почему?  - не поняла Зельда.
        - Он часто видит вас.
        Она промолчала. Ей не понравились его слова.
        Последние восклицания, общий кивок матери и сыну. Взгляд, которым отвечал Том, был достаточно выразителен…
        - О господи!  - вздохнула Зельда, спеша по широкому коридору отеля к лифту. И в этом вздохе была непритворная досада.
        Глава пятая


1
        Как внезапно налетевший порыв ветра, ворвались в жизнь Зельды оба Харни, мать и сын, и грозили возмутить ее покой.
        Том влюбился в нее чуть не с первого взгляда. Это знали и Джон, и мать Тома, знала и Зельда. Она спрашивала себя, способен был бы Том увлечься так же сильно, если бы познакомился с ней несколькими неделями раньше, когда она была убого одетой скромной экономкой, носившейся вверх и вниз по лестнице и работавшей наравне с Мирандой? Она очень в этом сомневалась. Ее успех и то, что имя ее было у всех на устах; ее принадлежность к миру артистов, который так привлекал Тома,  - вот что послужило толчком, что придало ей ореол в его глазах. Но, чем бы ни было вызвано чувство Тома, оно было сильным и бурным.
        Зельду это глубоко огорчало. Конечно, с одной стороны, ей льстила любовь красивого славного молодого человека - она честно сознавалась себе в этом. Но с другой стороны - она многое отдала бы, чтобы Том не любил ее. Она сердилась на Джона, слепого, глупого Джона, с некоторых пор надеявшегося, что она и его племянник поженятся. Что за безумная идея! Оказывается, он давно подготавливал эту встречу, считая, что его любимый племянник - блестящий, богатый, красивый - достоин этой «удивительной девушки» (как он называл Зельду в письмах к сестре). Джон приносил высшую жертву любви. Письма его к сестре были полны похвал Зельде. Он говорил о ее доброте, о ее любящем самоотверженном сердце, о тяжких испытаниях, из которых она вышла еще более сильной и чистой. Миссис Харни в простоте души как-то показала Зельде некоторые из этих посланий: ни в одном из них Джон не обмолвился ни словом, ни намеком о том, что она замужем. И нежная мать, горячо желавшая для сына достойной жены, стала находить, что лучшего выбора он не смог бы сделать. Она всегда боялась худшего. Она говорила об этом Зельде с обезоруживающей
простотой.
        - Видите ли, дорогая, Том такой выдающийся молодой человек, и люди быстро сходятся с ним. В Лондоне, Париже, даже в Риме - повсюду его приглашали наперебой. Ходили преувеличенные слухи о его богатстве и видах на будущее, а вы знаете этих маменек, у которых дочери на выданье! Поверите ли, я краснела за некоторых из них, они просто-напросто навязывали своих девиц Тому, и, я уверена, желали, чтобы Том их скомпрометировал и его на этом основании можно было бы женить. Этакая низость! Я предостерегала Тома - да он и сам не дурак. Не было дня за все то время, пока мы были в Европе, чтобы я не дрожала от страха, что какой-нибудь из этих девушек удастся изловить его. Некоторые из них были с титулами. У Тома был богатый выбор. Но что бы из этого вышло? Я бы лишилась моего мальчика. Им завладела бы целиком - и душой, и телом - женщина другой национальности, другой религии, с совершенно иными традициями; она и ее родные постарались бы переделать моего мальчика на свой лад. Я не уставала твердить сыну, что ему следует жениться только на американке. Однако, когда мы вернулись, начались новые страхи: сколько
есть женщин распущенных, безнравственных, всяких там хористок, которые охотятся на таких, как Том. Такие юноши - их естественная добыча. Но не менее опасный тип (во всяком случае, для меня нежелательный)  - это «светская барышня». А мне хотелось бы иметь невесткой девушку совсем иного сорта. Я сама была трудящейся, независимой девушкой, мисс Марш, когда выходила за отца Тома,  - школьной учительницей. И я предпочитаю таких женщин, которые имеют профессию и любят ее. И молю бога, чтобы Том женился именно на такой.
        На следующий день после этого разговора Зельда направилась прямо в комнату Джона. Вошла, закрыла за собой дверь и, чересчур взволнованная, чтобы щадить Джона, разразилась негодующей тирадой:
        - Почему? Почему?  - кричала она.  - Почему вы скрыли от них, что я замужем? Чего ради? На что вы надеялись? Джон, Джон, что вы за неисправимый осел, и какую кашу вы заварили!
        После некоторой душевной борьбы она продолжала:
        - Вы знаете, к какому сорту женщин я принадлежу, вам известна моя история,  - и несмотря на это, вы подготовили и поддерживаете такое положение вещей, которое принесет всем нам одно лишь горе.
        - Нет, слушайте,  - приказала она, когда Джон зашевелился и открыл было рот,  - вы должны дать мне выговориться до конца! Так вот. Мне уж иной не быть и прошлого изменить нельзя. Мой брак окончился крушением оттого, что я не сказала мужу всей правды о себе - того, что он имел право знать…
        - Ну, имел право, или нет - не все ли равно?  - обронила она, заметив протестующий жест Джона.  - Факт то, что, узнав все, Джордж бросил меня. Я не жаловалась, не роптала - это было для меня горьким лекарством. Но я не желаю повторять снова ту же ошибку, слышите - не желаю. Вы уберете куда-нибудь своего племянника! Сделаете так, чтобы он ушел с моей дороги! Я не хочу больше видеться с ним. Если я еще раз встречу его, я ему скажу, что супруг мой живет и здравствует и может появиться каждую минуту… Черт бы вас побрал, Джон!  - Зельда все более и более свирепела.  - Вы отлично знаете, что я - неподходящая невестка для вашей сестры. Узнай она всю правду обо мне,  - ее бы это убило! Она никогда бы в жизни не подняла больше головы! И теперь уж это порядком расстроит обоих… а мне они…так симпатичны! Надо положить этому конец!..
        Ее голос задрожал и оборвался. Она медленно подошла к окну, и стала спиной к Джону. Некоторое время оба молчали, потом Джон заговорил хрипло и заикаясь, скрывая лицо в своих широких ладонях.
        - Я… я… мне все равно, что д-думают люди… о вас, Зельда. Мне все равно, что вы делали и будете делать. Для меня - вы лучшая, благороднейшая из женщин. У вас никогда не было ни единой низкой мысли, вы не сделали в жизни ни единой подлости - а это только и важно. Вы - чисты, как ангел. Вы еще слишком, с-слишком хороши для Тома Харни, если хотите знать мое мнение. Грэйс м-могла бы на коленях б-благодарить бога за такую невестку. Вы замужем - но что от этого меняется? Вы никогда не любили Джорджа Сельби, никогда по-настоящему не принадлежали ему, а, если бы и любили - этот человек умер, перестал для вас существовать, вы все равно что вдова. Может быть, я и осел, и неисправимый осел, как вы говорите, но вы… вы слишком еще хороши для Тома. Пожалуйста, прошу вас, Зельда, не говорите ему, что вы замужем, не говорите ему ничего! Позвольте сначала мне поговорить с Грэйс!

2
        В тот же вечер представился случай открыть Тому глаза - и Зельда не преминула им воспользоваться. В ее уборную принесли корзину фиалок с визитной карточкой Тома. На последней было написано:
        «Жду на улице, у пакгауза. Могу ли я проводить вас домой?»
        Когда она вышла на опустевшую улицу, он выступил из тени ей навстречу - стройный, улыбающийся, красивый. Зельде на минуту стало грустно, что он исчезнет из ее жизни.
        - Пойдем пешком,  - предложила она.  - Я люблю такие морозные ночи.
        Они шли медленно рука об руку, и Том оживленно излагал ей содержание своей будущей пьесы. Пьеса будет называться «Горемыка», и заглавную роль в ней должна исполнить Зельда. Это, по словам Тома, больше всего его вдохновляет.
        - Вам непременно понравится,  - горячо уверял он.  - Я набросаю вчерне и покажу вам. Я хочу, чтобы вы просматривали вместе со мной сцену за сценой и указывали технические недостатки…
        - Вот подходящий момент!  - сказала себе Зельда.  - Не надо колебаться!
        - Мой муж всегда, бывало, советовался со мной, когда сочинял водевили,  - перебила она Тома.  - Да, вы ведь не знаете, что мы с ним играли в водевилях!..
        Молчание. Они продолжали идти рука об руку, не замедляя шаг. Зельда заговорила снова, чтобы дать ему оправиться. Ей казалось, что она слышит мучительное биение его сердца, в которое она только что нанесла удар.
        - Особенный успех имела пьеска «Кот и собака». Мы разъезжали с ней по всему западу до самого Сиэтла, а потом ставили и в Сан-Франциско…
        И так далее, и так далее.
        Наконец, Том откашлялся и спросил глухо;
        - Ваш муж жив?
        - О, разумеется!
        - Так, значит, вы разведены?
        - Разумеется, нет.  - Зельда отвечала небрежно, как бы вскользь, зная в то же время, что каждое слово делает рану в сердце Тома все шире и глубже. Она даже смеялась с каким-то наглым вызовом. А, пусть думает о ней самое худшее! Великодушнее всего с ее стороны сделать так, чтобы он ушел разочарованный и больно уязвленный.
        - Мы с Джорджем просто расстались - и все. Мы не поладили и решили, что лучше каждому идти своей дорогой. Не знаю, где он и что с ним… Вероятно, все так же играет в. водевиле.
        Наконец-то дошли! Она взбежала по ступенькам…
        - Ну, до скорого свидания. Привет вашей маме. Покойной ночи! Спасибо за цветы и за то, что проводили меня. Какая славная ночь, правда?.. Прощайте!
        Дверь открылась… захлопнулась… Она одна в тускло освещенной передней. На миг остановилась, все еще держась за ручку двери, и тяжело перевела дух, словно ей трудно было дышать.
        - Ну, вот, все и кончено!  - вслух сказала она и пошла к себе наверх.

3
        Но Зельда ошиблась: далеко не все было кончено.
        Прошло несколько дней, неделя. Джон избегал ее. Он знал, что она недовольна им, и не смел показываться ей на глаза, не приходил даже пить чай к мадам Буланже. Зельда рассказала старушке всю историю от начала до конца, и мадам заклеймила Джона одним коротким и резким словом:
        - Идиот!
        Наконец, он решился подойти к Зельде. Он был чуть не в эпилептическом припадке от волнения, так что даже испугал ее. Лицо у него подергивалось, глаза бегали. Наконец, он набрался духу и изложил поручение, с которым явился. Не согласится ли Зельда повидаться с его сестрой? Миссис Харни хотела бы переговорить с ней. Он вручил Зельде записку:
        «Будьте великодушны к старой женщине и навестите меня, когда вам это будет удобно. Любящая вас Грэйс Чепмэн-Харни».
        - Но к чему это, Джон?  - Сердито спросила Зельда.  - Это только ухудшит дело. Тут ничем не поможешь.
        - Может быть, не знаю. Но все-таки сходите, Зельда. Грэйс говорила… я… Вы пойдете, да? Это ей очень нужно.
        - А Том будет?
        - Конечно, нет… Во всяком случае, Грэйс сказала, что хочет говорить с вами наедине. Мне неизвестно, о чем именно.
        - Лжете вы!  - сказала неумолимо Зельда.  - Вам все отлично известно. Вы могли бы избавить меня от этого, если бы у вас была хоть капля рассудка… Ведь только лишнее мучение. Хорошо, я пойду - не потому, чтоб верила, что от этого будет какой-нибудь толк, но потому, что ваша сестра - милая и достойная женщина и я не хочу ее обижать.

4
        На другой день она пришла к миссис Харни.
        - Очень мило с вашей стороны навестить меня, мисс Марш. Я чувствую, что мы с вами друзья и, как два друга, мы должны обсудить положение и решить, как лучше поступить, если вообще можно что-нибудь сделать. Могу себе представить, как вам тяжело. Я отчасти и для того хотела вас видеть, чтобы сказать вам, что ни Том, ни я ни капельки не ставим вам в вину произошедшее недоразумение. Он меня умолял сказать вам это. Бедный мальчик совсем сломлен, но и он, и я считаем, что вся вина за эту печальную ошибку падает на нас. Вы знаете, что мой сын страстно полюбил вас, и я раньше радовалась этому. Джон пришел совсем убитый и сказал мне, что это он виноват во всем и что вы ужасно на него сердиты. Конечно, ему не следовало скрывать от нас рокового факта, но я не могу осуждать Джони. Я знаю его так хорошо! Я ведь почти вдвое старше его! Он думал, что так будет лучше. Он рассказывал мне, как вы настрадались в жизни. Дорогая моя девочка, у меня душа болит за вас, я так хотела бы чем-нибудь помочь делу…
        Это теплое участие нашло путь к сердцу Зельды. Никто еще не говорил с ней так. Она не могла удержать слез.
        - Мне жаль и сына,  - продолжала миссис Харни, гладя руку Зельды и серьезно глядя ей в глаза.  - Разве нет возможности помочь вам обоим?
        Зельда отрицательно покачала головой.
        - Расскажите мне о вашем браке, милочка. Вы любили этого человека?
        Снова то же отрицательное движение.
        - Так почему вы вышли за него?
        - Потому что я голодала,  - вырвалось у молодой женщины, и в ту же минуту она почувствовала презрение к себе за то, что сказала это.
        Медленно, неохотно, она рассказала о разрыве с Джорджем. Теперь уже слезы стояли в глазах старшей из собеседниц.
        - Я ушла, потому что он говорил вещи, которых я не могла простить, и я знала, что, если останусь с ним, то он всю жизнь будет попрекать меня. С тех пор я ничего о нем не знаю.
        - И не захотите больше никогда вернуться к нему?
        - Никогда. Я хочу жить своей отдельной жизнью: ни от кого не зависеть и ни в чем никому не отдавать отчета. Мне больше не нужно ни Джорджа, ни кого бы то ни было другого. С мужчинами у меня кончено. Один Джон из них всех был добр и бескорыстен ко мне.
        - Если бы вы могли понять чувства матери…  - проронила миссис Харни. Потом медленно, как бы подбирая слова, продолжила: - Понимаете, мой сын сильно привязался к вам. Он никогда еще не был так… так… влюблен, и он в ужасном горе. Я думаю только о нем и его счастии. С момента его рождения у меня нет другой заботы в жизни.  - Она помолчала и наконец после некоторого колебания предложила: - Что если бы вам официально развестись и быть свободной?..
        Слова растаяли в воздухе, а мысли Зельды с лихорадочной быстротой устремились в пробитую этими словами брешь.
        …Развестись с Джорджем, знать, что он больше не будет иметь никаких прав на нее, не придет больше мучить ее и приставать к ней?! Да, это было бы хорошо… Но стать затем женой Тома? Ведь это хотела сказать миссис Харни… Нет, она не хочет выходить за Тома! Она не может!
        - Вы подумайте над этим,  - мягко, но убедительно сказала миссис Харни.  - Судья Чизбро - мой большой приятель - охотно займется вашим делом. Я могу устроить, чтобы вы встретились с ним здесь у меня и переговорили обо всем.

5
        Зельда снова получила розы от Тома. Только его карточка - никакой записки. И так каждый вечер. Она поговорила с Джоном. Это безумие - тратить так деньги. Она терпеть не может получать цветы в театре, у нее начинает жутко болеть голова, когда в ее маленькой уборной столько цветов. После этого розы больше не присылались. Через несколько дней - записка от Тома:
        «Дорогая мисс Марш! Не могу ли я повидать вас, когда вам это будет удобно, чтобы переговорить о моей пьесе? Она почти окончена, и мне бы хотелось знать ваше мнение. Если разрешите, я зайду к вам в воскресенье днем и отвезу к маме пить чай? Она сердечно вам кланяется.
        Ваш Том Харни».
        Она ответила, называя его просто «Том». Написала, что лучше не притворяться друг перед другом, будто ничего не случилось. Что при данных обстоятельствах будет благоразумнее не встречаться более, и она надеется, что он и его мать поймут это и не будут в обиде на нее.
        После этого она как-то вечером, выходя из театра, видела Тома в толпе у подъезда. Когда она вошла в автомобиль, он быстро прошел мимо. Значит, он ожидал только взгляда!.. Ей тяжело было сознавать, что он так сильно увлечен ею.
        А наутро она услышала его голос в комнате Джона. Что же, значит, невозможно избежать встречи с ним! Ей было не по себе от сознания, что он - здесь, близко. Две закутанные в пальто фигуры в полутьме на лестнице отодвинулись в сторону, давая ей дорогу, когда она отправилась в театр. Когда же в обычный час она встретилась лицом к лицу с Джоном на чаепитии у мадам, в его огорченном взгляде Зельде почудился упрек.
        Нет, в конце концов, это постоянное напоминание о страдающем по ее милости человеке невыносимо! Ей всегда бывало мучительно причинять кому-нибудь боль.
        Однажды, открыв дверь на улицу, она увидела Тома у соседнего подъезда. При первом же взгляде на его лицо ее раздражение исчезло. Том выглядел больным и убитым. Он был похож на мальчика, которого обидели старшие. Даже сердце заныло, когда она встретила его печальный взгляд.
        Она подошла к нему, положила руку на его плечо и потянула за собой.
        - Идем,  - скомандовала она и двинулась по улице к пустынному садику соседнего дома.
        - Ну, что же, Том, говорите, в чем дело?
        - Нужно ли это?  - усмехнулся он уныло.
        Она досадливо повела плечами.
        - Я никого не хочу огорчать, мисс Марш. А если вам мое присутствие неприятно, я уйду.
        Такое смирение ее обезоружило.
        - Неужели вы не понимаете, Том,  - сказала она мягче,  - что я только пытаюсь избавить вас от лишней боли?
        - Знаю.
        - И я убеждена, что для вас и для меня будет лучше, если мы не будем встречаться.
        - Я был бы доволен самой малостью.
        - Дружба между нами немыслима.
        - Я на это и не претендую.
        - Если вы узнаете меня ближе, вы только разочаруетесь…
        - Дядя Джон, по-видимому, другого мнения.
        - Ваш дядя Джон…  - она хотела сказать: «старый осел», но остановилась. Том не поймет, почему.
        - Мисс Марш, если я обещаю не надоедать вам…
        Она со вздохом пожала плечами.
        - Выслушайте меня, умоляю вас,  - промолвил Том серьезно.  - Я прошу так мало. Вы не будете иметь повода упрекнуть меня. Я не буду навязывать вам ни своего общества, ни знаков внимания.
        Он вдруг заторопился, в словах его зазвучала горячая мольба.
        - Выслушайте меня, мисс Марш, выслушайте… Дядя Джон любит вас, он влюблен в вас (он сам мне сказал), с первого же дня, как вы поселились в одном доме с ним. А между тем вы ведь дружны с ним, терпите его общество. Отчего вы лишаете меня того, что даете ему? Я не стыжусь своего чувства к вам, любовь - не грех, и мы над ней не властны… За что же меня наказывать? Если я вам надоем, утомлю вас,  - прогоните. Но отчего вы не можете относиться ко мне так же хорошо, как к дяде Джону? Не будьте же злой, мисс Марш,  - голос Тома упал и он должен был сделать над собой усилие, чтобы продолжить: - Мне нужна ваша дружба и ваше содействие тоже - это я говорю о моей пьесе. Я писал ее для вас и, если вы не интересуетесь ею больше, я не в состоянии ее кончить… Капелька вашей дружбы, и работа, которую я стану делать для вас (о, я уверен, что она вам понравится!)  - больше ничего мне не надо. Пусть я буду для вас - просто автор пьесы, в которой вы выступите в будущем сезоне. А если вы не дадите мне возможности изредка видеть вас, читать вам мою пьесу, если отнимете у меня надежду, что вы будете играть в ней,  - я
погибший человек. Мне ни работать, ни жить - ничего не захочется…
        Он вдруг закрыл лицо руками.
        - Думаю, нет ничего смешнее безнадежно влюбленного мужчины. Когда-то я подсмеивался над другими, но тогда я еще не знал, какое это страдание. Я не могу вас разлюбить - и не хочу. Но обещаю не надоедать вам. Быть может, я привыкну к этой муке… Испытайте меня, смотрите как на случайного знакомого, больше я ничего не прошу…
        Зельда долго смотрела на него с растерянным озабоченным видом. Заметила и синие круги у него под глазами, и складку боли у губ,  - и живо вспомнились ей собственные переживания, когда-то давно. Пока ее взгляд скользил по искаженным чертам Тома, губы ее беззвучно прошептали «Майкл». Потом, покорно вздохнув, она сказала:
        - Хорошо. И начнем с того, что вы можете называть меня просто Зельдой.

6
        Хорошо ли она поступила? Не будет ли когда-нибудь горько каяться, что согласилась поддерживать дружеские отношения с Томом? В последующие недели отношения эти быстро приобрели оттенок интимности, и Зельду мучили опасения и сомнения.
        Она предполагала, что будет встречаться с Томом изредка, будет с ним любезна - и только. Но это было невозможно. Невозможно из-за пьесы Тома, которая к ее удивлению оказалась замечательным произведением. При всей неопытности Зельды и литературной ее необразованности она чутьем угадала ее достоинства. Когда однажды вечером в гостиной матери Том прочитал черновой набросок, Зельда долго сидела неподвижно, охваченная волнением.
        - У меня давно мелькала эта идея,  - сказал ей Том.  - А когда я смотрел на вас в роли «Дженни», то почувствовал, что идея эта стала конкретным образом. В моей пьесе будут смешиваться правдивая история жизни героини и ее мечты. И в конце зрители уже не будут знать, что - действительность, а что - фантазия, и дойдут до того, что не захотят узнать. Я надеюсь, мне удастся добиться этого.
        - Том, Том!  - вскричала Зельда,  - Генри Мизерв продаст душу дьяволу за такую пьесу! Я - невежда, но и я чувствую - это нечто потрясающее.
        Молодой драматург просиял.
        - Не знаю, возьмет Мизерв мою пьесу или нет, но никто кроме вас не будет играть героиню, Зельда! Обещайте мне это - иначе я и кончать не стану…
        - Да, обещаю, Том, милый! Господи, да я готова проползти на коленях весь Бродвей, чтобы получить такую роль. Только бы мне суметь сыграть ее как следует! Только бы суметь!
        - Суметь? Но ведь это написано для вас, о вас, это вы меня вдохновили…
        Так было положено начало их близости, которая все росла и росла, понемногу, незаметно…
        К Рождеству - письмо с целым снопом «американских красавиц» от сына и букет от матери. Через неделю - случайно или намеренно - Том оказался у театра, когда она выходила, и с триумфом сообщил ей, что первый акт окончательно готов. Под Новый год Мизервы устроили ужин после спектакля, и Зельде обязательно надо было быть на этом ужине. В провожатые она могла выбрать Ральфа Мартингэйла или молодого англичанина, исполнявшего небольшую роль в «Дженни», или Тома Харни. Она предпочла Тома. Она знала, что Норман Кэйрус будет на этом вечере, что он будет пить слишком много и приставать к ней с любезностями. Если она приедет с Томом, этого не произойдет. Так Том оказался на вечере у Мизервов и очаровал всех, а пуще всего - Оливию. Она завлекла его в уголок и, задавая вопросы самого интимного свойства, изучала его лицо из-под опущенных век, а перед глазами Тома все время плавно двигались белые обнаженные руки со звенящими браслетами.
        - Божественный юноша!  - шептала Оливия Зельде.  - Адонис! Привезите его как-нибудь ко мне!..
        Генри был тоже очень любезен с Томом. Зельда сказала, представляя его:
        - Это - автор моей будущей пьесы, мистер Мизерв,  - и Генри ответил с самой обаятельной из своих улыбок:
        - В таком случае надеюсь, что я - ее режиссер!
        Вскоре после этого вечера Зельда обедала у Харни вместе с Джоном. Потом - уже без Джона - наверху, в комнатах Тома слушала чтение второго акта «Горемыки». Он показался ей даже сильнее первого. Она уже воображала, как играет в нем, и волновалась чуть не до слез. Казалось, какой-то огонь сжигал их обоих в тот вечер,  - то был огонь творчества. Зельда не замечала, что все время бегает по комнате, к тому же она совершенно забыла о недавнем решении сохранять барьер между собой и Томом. Том в эти минуты был ей так мил и близок!
        - Безумие!  - говорила она себе через час, сидя в своей комнате.  - Ты не имеешь права быть так нежна с ним! У этой дружбы, как у всякой дружбы с мужчиной, может быть только один конец… К чему тратить время понапрасну? К чему снова мучиться из-за мужчины? Ты начинаешь слишком тепло к нему относиться, ты не сможешь ни лукавить с ним, ни причинить ему боль. Что же будет?
        Но, засыпая в этот вечер, она думала не о себе, и не о Томе, она думала о его произведении.
        - Что за пьеса! Что за пьеса! Только бы он, боже упаси, не испортил конец!

7
        Том, по-видимому, пьесы не «испортил». Оставалось написать лишь заключительную сцену. И тут произошла заминка. Том был в отчаянии, собирался даже отдать все написанное какому-нибудь более опытному драматургу, но Зельда запротестовала. Ей казалось это чуть ли не святотатством. «Горемыка» была их общим детищем, да, немножко и ее, не только Тома! Она уже мысленно перевоплощалась в эту новую роль, хотя и продолжала выступать в «Дженни» каждый вечер. Ее мысли часто теперь возвращались к палате № 35, к старым ведьмам, которых она там видела. Внешностью она должна будет напоминать одну из них… Она уже до мелочей обдумала костюм и даже грим.
        У Тома, совсем как у Джорджа, часы подъема сменялись часами уныния. Зельда, как когда-то мужа, участливо ободряла Тома и беззастенчивой лестью и похвалами, старалась изо всех сил поднять в нем упавший дух. Но какая разница была между двумя этими людьми! Том был настоящий джентльмен и никогда не обижал ее, никогда не слышала она от него худого слова, не видела некрасивого поступка. Ни намека на обычное вульгарное «ухаживанье». Он теперь ничем не выдавал своей страсти. И Зельда наслаждалась его дружбой, нежным вниманием, глубоко товарищеским отношением. Мать его тоже все больше ей нравилась.
        В конце марта в афишах было объявлено, что в субботу «Дженни» идет в Нью-Йорке последний раз и что труппа выезжает с пьесой в Бостон, где в понедельник на пасхальной неделе откроет сезон в Парк-Театре.
        Перспектива отъезда открыла Зельде, насколько она успела привязаться к своим новым друзьям. Ей было тягостно расставаться с ними. Она привыкла ежедневно видеться то с матерью, то с сыном. Том был ее неизменным спутником на всех выставках, концертах, на всех спектаклях в других театрах. Он часто поджидал ее после представления и, отпустив автомобиль, она шла с ним домой пешком. А тут вдруг надо ехать в холодный скучный Бостон. Зельда утешалась только тем, что получит возможность проверить, не слишком ли возросла ее близость с Томом. Ее это очень тревожило. Пьеса, в которой она будет играть в следующем сезоне и которая несомненно будет иметь исключительный успех, еще крепче свяжет ее с Харни. Ну и чем все это кончится? Браком с Томом? Немыслимо! Во-первых, она не любит его, как полагается любить будущего мужа. Во-вторых, она ему не пара. Да, есть над чем подумать на досуге в Бостоне.
        Но Бостон делу не помог.
        После первого спектакля поднялась такая же буря восторга, как в Нью-Йорке. Критики расточали похвалы и автору, и Зельде. Она стала «звездой» труппы, и Оливия откровенно завидовала и злилась. Однако молодая премьерша чувствовала себя одинокой и несчастной, ее отчаянно тянуло «домой».
        Четыре недели пробыли они в Бостоне, и все четыре воскресенья Том провел с нею, приезжая из Нью-Йорка под предлогом переговоров о постановке пьесы.
        В мае труппа переехала в Чикаго, но в этом западном городе было еще более неприютней, чем в Бостоне. Снова громкий успех - и открытое объявление войны со стороны Оливии. Она дерзко осматривала Зельду при встречах, отпускала на ее счет обидные замечания и, играя в двух сценах вместе с ней, делала все, что могла, чтобы смутить и сбить партнершу. Зельда была вынуждена пожаловаться Мизерву. Она просила найти ей заместительницу, но Мизерв и слышать не хотел об этом, уверяя, что роль «Дженни» слилась в представлении публики с именем Зельды Марш и выпустить другую актрису - значит провалить пьесу… Ссориться с Генри Мизервом, который один из всех мог поставить как следует «Горемыку», было неблагоразумно. Зельда, скрепя сердце, согласилась остаться до конца лета. Между Генри и Оливией произошла страшная сцена. Все это было неприятно, и Зельда жаждала поскорее покончить с «Дженни» и вернуться под кров мамаши Буланже, к тем, кто любил ее.
        Но ей не суждено было вернуться в старый дом. В первых числах июня, за две недели до конца сезона, она получила следующую телеграмму от Джона:
        «Нашего старого друга нет больше в живых. Я нашел ее сегодня утром мертвой в постели. Накануне она ни на что не жаловалась и не предчувствовала конца. Похороны - в пятницу, в церкви Павлистов на Пятьдесят Девятой улице. Дом предложено немедленно очистить. Я уверен, что вам так же тяжело, как и мне. Том и Грейс сердечно кланяются и выражают вам сочувствие.
        Джон».
        Глава шестая


1
        Мамонтовые дубы, стволы которых поросли серым мхом, старый кирпичный дом, выкрашенный в бледно-желтый цвет со странными веерообразными дверями и окнами со множеством мелких стекол; полуразрушенный амбар, пахнущий известкой, сеном и лошадьми; старомодный сад с кустами роз и недавно посаженными левкоями и флоксом; в нескольких шагах от дома, лениво дремлющая Саскианна - вот какова была усадьба Харни, где проводила лето Зельда, Джон, Том и его мать.
        Зельда попыталась было уклониться от приглашения, но не могла придумать предлога и довольно легко дала себя уговорить. Измученная, с расстроенными нервами, она жаждала отдыха и деревенского покоя. Эти люди любили ее и она их тоже. Как тут было не согласиться? К тому же, Мизерв, принявший к постановке «Горемыку», настаивал на внесении некоторых поправок в третий акт (всех было четыре), а Том уверял, что без указаний и советов Зельды у него ничего не выйдет.
        Так Зельда очутилась среди жаркой и благоуханной тишины деревенского уголка. Никогда еще она не переживала такого чудесного времени. Одна только тень омрачала блаженство этих летних месяцев - Том. Том, смиренный и восторженный, преданный и нежный, обожающий ее Том! Она так привязалась к нему! Возможно, то была не любовь, не иссушающая страсть, которую она знала когда-то, но настоящее глубокое чувство. Она смотрела в эти полные обожания глаза с нежной тревогой. Ей иногда хотелось обхватить руками его голову и прижать ее к груди. Но нет! Чтобы избавить его от сердечных мук, надо держаться подальше! Она боялась малейших ласк, которые неминуемо привели бы к несчастью и Тома, и ее. Том был слишком хорош, добр, а дружба их слишком прекрасна, чтобы рисковать испортить ее. По утрам она просыпалась в своей обтянутой пестрым ситцем, залитой солнцем веселой комнатке с чувством блаженного упоения жизнью. За окном звенели ведра, лаял Шеп, насвистывал Иона, сгребая сено, жужжали пчелы над жимолостью и виноградом, увивавшими фасад дома. Иногда слышался голос Тома или Джона и удаляющийся стук повозки.
        В девять часов Миранда тихонько отворяла дверь и приносила кофе. Обе они с миссис Харни окружали Зельду нежнейшими заботами.
        Однажды вечером приехал к обеду гость.
        - Один друг нашей семьи,  - объяснила хозяйка.
        Но когда Зельда, принарядившись, вошла в гостиную и ей представили седовласого господина с чопорными манерами, у нее замерло сердце: гость оказался судьей Чизбро.
        Во время обеда она старалась сохранять непринужденность, но как только он окончился, сослалась на головную боль, спустилась в свою комнату и заперлась.
        - Что же это?  - спросила она у стен.
        Хитрая миссис Харни! Предусмотрительная мамаша! Нет, это нехорошо с ее стороны. Она думает только о сыне, об удовлетворении его желания, и судье Чизбро предстоит устранить формальные препятствия.
        Развод… Освобождение от Джорджа… Она больше не будет «миссис Петерсен». Полгода свободы, а там новый брак… «миссис Томас Мэтью Харни» - и вечный страх, что призрак прошлого снова ворвется в ее жизнь, страх, который все будет отравлять!
        Нет, довольно лжи, довольно зависимости и тревог! Но где же выход?
        К десяти часам выплыла луна, выткала серебряные узоры на плитах двора. У реки звонко кричали лягушки, где-то в лесу гукал филин. Зельда слышала, как мужчины вышли из дома и, скрипя сапогами по гравию, пошли по дорожке. Послышался мягкий голос миссис Харни, желавший им доброй ночи, стук захлопнутой двери и потом тишина. Только по-прежнему кричали лягушки.
        Долгие бессонные часы… Полоса серебряного света на полу комнаты становилась понемногу уже, уже, вот она превратилась в совсем узенькую полоску и исчезла наконец при первом бледно-розовом мерцании утренней зари.

2
        Бессонная ночь послужила ей предлогом не выходить из комнаты до самого полудня, когда Миранда сообщила, что судья Чизбро уехал обратно в Нью-Йорк, так и не дождавшись ее появления.
        День прошел, наступил вечер, еще лучше вчерашнего. Обедали поздно, при свечах, на террасе, где было прохладнее и где тяжело и сладко благоухали каприфоли. Ночные бабочки бились об абажур. Стол сверкал серебром и хрусталем, нежные краски фарфора соперничали с нежнейшими тонами роз в вазах. Когда допивали кофе, на небе стоял уже круглый диск луны, мерцавший сквозь черную листву дубов.
        Том был в прекрасном настроении: он получил телеграмму от Генри Мизерва, что поправки в третьем акте его вполне удовлетворили, «Горемыка» принята и присутствие автора необходимо, так как репетиции начнутся через неделю.
        - Это значит,  - весело и громко сказал Том, прочитав телеграмму,  - что я отправляюсь в Нью-Йорк завтра, и «Харни-Кул» не скоро увидит меня снова.
        - Мне, очевидно, тоже надо будет ехать,  - заметила Зельда.  - С трудом верится, что лето уже кончилось.
        - Ну нет, далеко еще не кончилось,  - возразил Джон.  - Еще месяц-другой простоит чудная погода.
        - Так ты оставайся здесь и наслаждайся ею, дядюшка.
        - Нет, нет, скоро придется подумать о переезде. Пятого октября - премьера. Но как грустно покидать эти места, не правда ли?  - сказала миссис Харни.
        - Да,  - подхватила Зельда,  - это было самое лучшее лето в моей жизни.
        - И в моей,  - как эхо откликнулся Том, глядя ей в глаза.
        - И в моей,  - тем же тоном повторил Джон, и все засмеялись. Однако в этом смехе пряталась какая-то печаль.
        Когда встали из-за стола, Том сошел по ступенькам в сад.
        - Как здесь чудесно!
        Но его услышала одна только Зельда, так как остальные перешли в гостиную. Она сошла к Тому, и оба, стоя рядом, смотрели на луну, показавшуюся из-за деревьев.
        - Сентябрьская луна… Ведь в этом месяце - сбор урожая?
        - Откуда мне знать?  - засмеялась Зельда.  - Не спрашивайте жителя Калифорнии, когда сбор урожая. Он собирает его круглый год.  - А помолчав, добавила: - Сентябрь оказался счастливым месяцем для вас. Вы должны теперь чувствовать себя счастливейшим человеком в мире.
        Том не ответил, но его молчание говорило, что он другого мнения. Зельде вспомнились долгие томительные часы прошлой ночи - и она тоже стала молчалива. Они вошли в тень дубов и медленно побрели по запущенному саду мимо розовых кустов и дальше вдоль полуразрушенного забора. Царственное сияние лилось с неба, теплая ночь была полна ароматов. Молодые люди присели на скамейку у пруда. Ни один из них не нарушил зачарованного молчания. Грустные мысли занимали обоих, и каждый понимал настроение другого.
        После долгой паузы Том спросил:
        - Почему вы ушли к себе?
        Она затаила дыхание и ничего не ответила.
        - Почему?  - настаивал Том.
        И так как ответа по-прежнему не было, добавил угрюмо:
        - Это значит, что всем моим надеждам - конец?
        Пущенный им камешек упал на середину мелкого пруда, и холодный луч луны заиграл на расходившихся по воде кругах. Ветерок шевельнул розовые кусты.
        - Том,  - со вздохом шепнула Зельда,  - неужели вы не можете раз и навсегда отказаться от меня.
        Теперь была очередь Тома не отвечать.
        - Я - неподходящая для вас жена… даже если бы я была свободна.
        - Глупости!  - резко сказал он. Минута напряженного молчания, потом - взрыв!  - Зельда, Зельда! Я не могу жить без вас! Вы для меня - начало и конец всего. Почему, почему, почему вы не можете забыть прошлое и вместе со мной пойти навстречу будущему?  - Он порывисто наклонился к самому лицу молчавшей Зельды.  - Я был послушен, я не надоедал вам. А теперь мы оба вернемся в город, и тысяча людей и забот встанут между нами. Я подолгу не буду видеть вас. Вас засосет одно, меня другое. Нет, не могу я отказаться от вас!.. Не могу!.. Эти несколько недель, что мы были вместе, я жил как в раю. Разве и вы не испытывали то же, Зельда, скажите?
        - Скажите же,  - настаивал он, придвигаясь еще ближе. Его рука нашла плечо Зельды, и он притянул ее к себе, обжигая щеку своим дыханием.  - Дорогая, скажите, что и вы были счастливы!.. Ведь я вам немножко дорог… Отчего нам не пойти дальше вместе? В вас есть все, о чем я мечтал - я чувствую, что мы созданы друг для друга… а вы так упорно не хотите этого видеть… не хотите сделать счастливым меня, обрадовать маму, Джона… Что еще стоит между нами, кроме тени этого человека, который, может быть, уже и умер или так же хочет освободиться от вас, как вы от него!
        Она медленно покачала головой.
        - Это невозможно, Том.
        - Я говорил с Чизбро, сказал ему то немногое, что мне известно. Я знаю, развод - неприятная процедура, но надо же пройти через это… Мы находимся в Пенсильвании, а законы этого штата снисходительнее к разводу, чем где-либо в другом месте. Пропишитесь здесь и предоставьте остальное Чизбро. Ведь это так просто!..
        Он замолчал, видя, что Зельда снова нетерпеливо качает головой. Вгляделся в нее внимательнее и спросил вдруг:
        - Скажите, вы еще любите этого человека?
        Ему пришлось наклониться почти к самым ее губам, чтобы расслышать ответ:
        - Он для меня - меньше, чем ничто.
        - У вас есть какая-нибудь причина не желать развода?
        - Никакой.
        - Так дело не в нем, а в вашем нежелании выйти за меня?
        Утвердительный кивок.
        - Вы недостаточно ко мне расположены?
        Ее шепот был едва слышен.
        - Боюсь, что слишком расположена.
        - Зельда!  - Он заключил ее в объятия. Она попыталась вырваться, но Том держал крепко. Лица их почти соприкасались, глаза не отрывались от глаз. Он коснулся губами уголков ее губ, но Зельда сопротивлялась.
        - Нет, пожалуйста, не надо,  - умоляла она.
        Но он закрыл ей рот поцелуем. Она невольно покорилась этим сильным рукам, этим губам, дрожавшим на ее губах; она слышала, как бешено бьется его сердце.
        - Нет, нет, я слишком люблю вас для этого, Том.  - Она с силой оттолкнула его.  - Я не хочу портить нашей дружбы! Мы пережили вместе так много хорошего - а сколько еще впереди… Побед или поражений? Я думаю - побед! Вы будете писать, я - играть в написанных вами пьесах. Мы…
        - Но почему же нам не стать мужем и женой?
        - Потому… потому…  - Она спрятала лицо в ладонях.  - Я неподходящая жена ни для вас… ни для другого мужчины.
        - Зельда?!
        - Правда. До моего брака с Джорджем были… были и другие.
        - Зельда…
        - И когда он узнал это, он меня прогнал…
        Она открыла лицо - оно было мокрое от слез.
        - Мне очень жаль, что дошло до этого разговора, но кажется, я не виновата, я старалась избежать его… Судьба, должно быть, против нас… или, может быть, я обманываю себя, я еще недостаточно старалась отойти от вас…
        …Джону известно обо мне все. Не знаю, как это вышло, но я рассказала ему всю свою жизнь однажды вечером - мы сидели вместе с ним на ступеньках дома мадам Буланже, мне было очень одиноко… Ему было легко рассказывать… А вот вам… трудно…
        …Когда мне было семнадцать лет, рядом с нами в Сан-Франциско жил один мальчик на год моложе меня… Мы учились вместе в школе.
        …Я его полюбила, Том. Так, как никогда в жизни потом ни одного человека не любила… И он меня тоже… Мы были дети, ничего не знавшие о жизни… и мы так жаждали друг друга…
        Медленно текли слова. Зельда, не щадя себя, рассказывала все. О Майкле, о Бойльстоне. Закрыв глаза, рассказала, как делила себя между ними обоими. Потом - о бегстве Майкла, о своем уходе от доктора, о Джордже, о безобразной обстановке жизни во время странствований с водевилем; рассказала и о последнем этапе - скачках, игре в карты, голодном существовании; рассказала о Джерри, о пожертвовании ребенком, об ужасной последней сцене с мужем, о болезни…
        - Это была болезнь не только тела, но и души,  - закончила она.  - Я дошла до последнего предела… до последней черты, и, когда переболела, что-то новое родилось во мне. Я решила стать другой, жить по-другому… мне казалось, что все, с кем сводила меня судьба, были несчастны из-за меня и приносили несчастье мне. И что отныне надо жить одной, не вымаливать любви и не любить никого… Я не хочу, чтобы мужчина вмешивался в мои дела… Это принесет страдание и ему, и мне.
        Она замолчала, и некоторое время слышались только ночные звуки: шептались листья над их головами, жалобно и звонко болтали лягушки. Том сидел, согнувшись, подпирая голову руками, глядя на черный пруд у своих ног.
        - Теперь вы сами видите, милый, что я не могу стать вашей женой. Из этого не вышло бы добра. Не будем говорить: «достойна» - «недостойна», это неподходящие слова. Просто вам не такая жена нужна. Я - человек из другого мира. Разведусь я с Джорджем или нет - это дела не меняет. Я связана не этими, а старыми цепями. Только на минутку подумайте о вашей матери… впрочем нет, это не из-за нее и не из-за того, что когда-нибудь гадкие сплетни о моем прошлом причинят вам муку. Я не хочу выходить за вас, зная, что внесу только горечь и разлад в вашу жизнь. А я не хочу этого, Том, я вас слишком по-хорошему люблю, вы слишком мне дороги…
        Голос резко оборвался - и в тот же миг Том очутился на коленях перед нею.
        - Не говорите мне, что любите, раз вы не хотите стать моей! Какое мне дело до того, кем вы были, какую жизнь вели! Я не ту женщину, какой вы были, люблю, я люблю вас такую, какая вы сейчас!
        - Тсс! Нет, нет!  - Она мешала ему говорить, но он не обращал на это внимание.
        - Никто из нас не святой, Зельда. И я грешил, и в моем прошлом есть позорные, презренные страницы, и я бы многое отдал, чтобы исправить то, что сделано, и забыть о нем… А между тем это вас не беспокоит? Вы не судите меня, почему же я должен судить вас? Я вас люблю, вы нужны мне…
        - Том, погодите! Послушайте…
        - Нет, я достаточно слушал вас! Теперь вы послушайте меня!..
        Они смотрели друг на друга чуть не со злобой.
        - Я не дам себя отуманить словами… Это все - ерунда - то, что вы тут наговорили… то есть я хочу сказать, не может иметь решительно никакого влияния на вопрос о нашем браке. Вы сами сказали только что, что любите меня. Это все, что мне надо. Зачем вы тут приплели мою мать, мнение людей?.. Я вас люблю. Разве этого недостаточно? Вы мне сказали все о себе, а теперь я вам говорю, что я хочу вас в жены!
        Она закрыла ему рот рукой и держала до тех пор, пока он не замолчал.
        - Помолчите, Том, не говорите мне таких вещей. Вы - рыцарь, Том. Я поняла значение этого слова только с тех пор, как узнала вас. И рыцарство внушает вам эти слова, о которых потом, может быть, вы пожалеете… Тсс, милый, дайте мне кончить! Зачем мучить и себя, и меня? Луна, этот запах цветов, наша близость - ведь так легко обезуметь от всего этого! И ни один из нас не может быть ответственным за то, что скажет сегодня ночью. Завтра подумайте, вспомните все, что услышали… и вы поймете, согласитесь со мной, что лучше нам остаться только друзьями. Тише! Погодите… Ведь вы не хотите, чтобы я была несчастна? Чтобы жалела потом, что вышла за Вас? А мы оба пожалеем, поверьте мне. Я цепляюсь изо всех сил за ту новую жизнь, что принесла мне душевный покой. Не врывайтесь же в нее, Том, не лишайте меня того, что мне дороже даже вашей любви! Я хочу быть сама собою, жить своей жизнью, быть свободной…
        - Зельда, ответьте мне на один вопрос - только на один. Но честно! Я имею право это знать… Вы меня любите?
        Она всматривалась в его лицо, и в то же время всматривалась в глубину своего сердца, ища там правдивого ответа.
        - Не знаю,  - сказала она наконец.
        - Ну, а я знаю!  - Он обнял ее.
        - Нет, Том, нет, не хочу! Ради бога, только не сегодня! Сегодня я не верю никаким словам о любви. Вы молоды, ночь так хороша… я не позволю вам связать себя из-за минутного безумия. Том, родной, да погодите же, слушайте… Докажите, что любите меня. Дайте мне уйти сию минуту… Никаких прощаний не надо. Завтра, потом… когда-нибудь… каждый из нас разберется в себе и…
        - Но завтра я уезжаю!
        - Так что же, мы скоро увидимся.
        - Но обещайте мне перед расставанием…
        - Ничего! Никаких обещаний!
        - Я готов ждать год, два, целую вечность, если нужно…
        - Не в этом дело…
        - А в чем же?
        - Я… я вас недостаточно люблю.
        - Неправда! Меня чутье не обманывает.
        - Мне не хочется выходить за вас замуж…
        - Неправда, хочется!
        - Нет!
        - Да!
        Они стояли лицом к лицу, держа друг друга за плечи, тяжело дыша, словно два борца после состязания.
        - Вы меня убиваете… Этак никаких сил не хватит,  - промолвила вдруг Зельда упавшим голосом, и такая была в этом голосе усталость и мука, что Том моментально отпустил ее и упал на скамью, сжав голову руками.
        Одно мгновение она любовно и жалостливо смотрела на него. Потом повернулась и торопливо, не оглядываясь, пошла к дому.
        Глава седьмая


1
        - О Генри, Генри!.. Нет, подумайте - вдруг я назвала вас Генри!
        - Зовите меня, как хотите. Сегодня вечером вам все разрешается!
        - Ну, что вы думаете?..
        - А вы что думаете?
        - Понравилось им?
        - Да вы только прислушайтесь!..
        Из зала снова донесся гром аплодисментов. Было похоже на рев водопада. Крики «Автора! Автора!» раздавались среди шума.
        - Ах, господи, да где же Том?  - простонала Зельда.
        - Занавес снова, Стефенс!.. Свет! Да не будьте же таким разиней, живее!  - кричал Мизерв.
        Занавес поднялся с громким шуршаньем.
        - Опять меня?
        - Погодите, пусть еще покричат…
        Крики перешли в рев.
        - Они не хотят ждать!  - воскликнула испуганно Зельда.
        - Подождут!  - сказал Мизерв, удерживая ее.  - Ну вот, теперь идите!..
        Она вышла на сцену и остановилась, ослепленная ярким светом, лившимся сверху, снизу, со всех сторон. Публика неистовствовала от восторга.
        - Автора! Автора!  - кричали и с галерки, и из партера.
        Зельда, улыбаясь в смятении, сделала неуверенный шаг вперед, ища глазами Тома. Она знала, что он сидит где-то на балконе.
        - Автора!  - вопила толпа. Но Тома нигде не было.
        Зельда послала воздушный поцелуй сиявшей от радости седой женщине, сидевшей в ложе, и Джону, который был там же и оглушительно хлопал своими огромными ручищами. Третьим в ложе был судья Чизбро. В проходе театра стоял сам великий Фэркхэрсон с какой-то дамой в серебристой накидке, и оба усердно аплодировали. Зельда кланялась на все стороны.
        Убежав, наконец, за кулисы, она, изнемогая, упала в раскрытые ей навстречу объятия Генри Мизерва.
        - О господи,  - задыхалась она,  - они… они все слишком снисходительны!
        - Ничуть. Это заслуженные овации. Ну, бегите вас снова вызывают.
        - О нет, не могу больше!..
        - Надо, пока можно поддерживать это.  - Он дал знак Стефенсу.
        - Пойдемте со мною,  - попросила Зельда.
        - Выйдите еще на этот вызов, а потом и я выйду с вами.
        Она вышла одна. На перилах повсюду уже висели пальто, накидки дам, меха. Шум достиг апогея.
        Зельду мучило сознание того, что она принимает и ту долю восторженных оваций, которая относится к Тому. Он ей говорил, что спрячется. Но все же он должен показаться, должен! Зельда снова поискала его глазами, но яркий свет ее ослеплял. Наконец она вытащила на сцену директора. Он уже выходил один раз - после третьего акта держал речь о пьесе, о новых драматургах, о Зельде Марш. Новый взрыв аплодисментов. Директор и «звезда» улыбаются, кланяются публике, улыбаясь, кланяются друг другу. Снова и снова.
        - Автора! Автора!
        Мизерв сделал шаг вперед и поднял руку. Зрители замолчали.
        - Автора не могут найти.  - Его спокойный голос прозвучал так странно, так буднично среди всеобщего энтузиазма.  - Он седел где-то в зале и теперь, вероятно, уже ушел из театра. Но я благодарю вас от его имени за теплый прием, оказанный его произведению. Мы можем поздравить друг друга с тем, что сегодня вечером видели великую актрису в великой пьесе.
        Снова взрыв восторга. Но вот театр понемногу пустеет, хотя часть публики медлит, толпится в рядах, перегибаясь через барьер, машет шляпами, платками.
        - Ну и довольно!  - сказал Мизерв, когда занавес снова упал.  - Пусть идут домой! Дорогая, ведь это - небывалый успех!
        Она закинула ему руки на шею и порывисто поцеловала его. Генри поднял ее на воздух и вернул поцелуй.
        - О, посмотрите!  - Она указала на запачканную пудрой и гримом щеку и пальто Мизерва.
        - Горжусь этим, милая! Вы меня сегодня просто осчастливили. Вы всегда приносите мне удачу!
        - Нет, это я решительно всем обязана вам!
        На минуту оба обменялись взглядом взаимного понимания и симпатии.
        - Ага, вот и почитатели… Я исчезаю.
        - Но где же Том?!
        - А бог его знает. Покойной ночи, девочка. Вы будете знаменитостью первой величины, запомните мои слова.
        Он поспешил к выходу, отмахиваясь от тех, кто пытался задержать его. Миранда очутилась подле Зельды с ее пальто в руках.
        - Вот спасибо, Миранда, я этого только и хотела… Если бы мне удалось отдохнуть хоть пять минут в уборной!..
        Она не успела кончить фразу. Вокруг нее уже теснились с поздравлениями коллеги, друзья, рецензенты - и впереди всех Нина с раскрытыми объятиями.
        - Дорогая, чудесно, изумительно! Какой успех!
        Ральф, Кэйрус, Вилли Виншип, старая Киттредж, Поль и Гортензия Мэси, сам великий Фэркхэрсон, десятки других…  - все что-то говорили, жали ей руки, представляли ей новых лиц, поздравляли… Она начинала разговор с одним и, не окончив, обращалась к другому. Капли пота проступили сквозь грим, голова взмокла под париком.
        За толпою она заметила высокую фигуру судьи, а рядом с ним Джона и его сестру.
        - О!  - вырвалось у Зельды. Она протолкалась к ним, и обе женщины молча обняли друг друга, слишком взволнованные, чтобы говорить.
        - Я не могу поцеловать вас из-за грима,  - шепнула, наконец, Зельда.  - А где он?
        Мать покачала головой, улыбаясь сквозь туман слез. Джон растерянно и словно ослепленный взял руку Зельды в свою лапищу.
        Толпа разделила их. Словно вихрь какой-то крутился вокруг Зельды. В узких проходах возникали все новые и новые лица, многие она видела впервые. Театральная прислуга, жаждавшая уйти поскорее, суетилась, убирая реквизит. Зельду прижали к стене, окружили полукольцом. Старые, новые друзья, весь мир, кажется, сегодня хотел пожать ей руку и поздравить с успехом.
        Голова кружилась. День сегодня был такой утомительный. Ни минуты отдыха. Она беспомощно оглядывалась, ища спасения. Лица, лица, протянутые руки… Некому освободить ее…
        - Честь и слава вам, Зельда Марш! Вы сегодня были великолепны!
        - Замечательно, мисс Марш! Предсказываю, что вы станете любимицей Нью-Йорка!
        - Позвольте представить вам мистера Лерой Гилльспи, который желает предложить вам ангажемент…
        - Прекрасно, Зельда, удивительно!
        - Зельда, голубушка, это - мистер Блюм…
        - Я в восторге, мисс Марш! Много слышал о вашем исполнении роли «Дженни» и ужасно сожалею, что не смог приехать в прошлом сезоне. Вы нас просто захватили своей игрой сегодня…
        Среди других лиц - лицо, которого она не видела много лет…
        - Надеюсь, вы меня помните, Зельда? Фил Годфри, ваш сосед в Сан-Франциско. Оказался случайно в Нью-Йорке, и вот удалось попасть на премьеру… Замечательный спектакль, да…
        О боже, неужели никто не поможет!
        - Да, да,  - почти простонала она.  - Вы все очень добры, но вы должны извинить меня. Я еле держусь на ногах. Миранда!.. Не видел ли кто моей горничной?
        Толпа раздалась. Озабоченное лицо Миранды. Ее сильная рука. Кольцо лиц заколыхалось, как в тумане. Миранда почти внесла ее по ступенькам в уборную. Яркий свет. Цветы, цветы… Их аромат еще больше усилил слабость и головокружение.
        - О, уберите их скорее отсюда и закройте дверь.
        Она упала на узкую низкую кушетку, свесив голову чуть не до пола.
        - Эти цветы… Выбросьте их скорее, мне нехорошо от них…
        Она закрыла глаза рукой, защищаясь от яркого электрического света. Миранда торопливо двигалась по тесной и душной комнате, убирая букеты, корзины, целые охапки цветов. Зельда слышала, как она приказала кому-то снести их в автомобиль и отослать в отель, а шоферу затем немедленно вернуться. Что за прелесть эта Миранда! Ловкие пальцы уже расстегивали старые рваные ботинки, которые она надела для роли «Горемыки».
        - Ну, теперь вставайте, вот вам вода, я помогу смыть это все, и можно ехать домой. Вам надо тотчас же в постель. Завтра - дневное представление, не забывайте!
        Когда был смыт грим и мягкое полотенце коснулось щек, она вздохнула свободнее. Распустила волосы и спросила:
        - Что, все ушли?
        - Я их метлой выгоню, если не ушли!  - негодовала Миранда.
        Ну все - наконец она в своем платье, в длинном плаще с мехом. С трудом сошла по узкой железной лесенке, пожелала доброй ночи однорукому сторожу, добралась до автомобиля. Слава богу, улица пуста, толпа разошлась. Миранда вскочила за ней в машину и захлопнула дверцу. Зельда прислонила голову к кожаным подушкам и закрыла утомленные глаза.
        Вот и позади сегодняшний вечер, которого она ожидала с таким волнением. Исторический для нее вечер. Никогда она не забудет этого первого представления «Горемыки»! Будут и другие «премьеры», но такого трепета больше не будет. Она сознавала с гордым удовлетворением, что играла хорошо. Весь спектакль она помнила, что Том смотрит на нее, Генри смотрит, что оба волнуются и за себя, и за нее. Это придавало ей сил, а напряженное внимание зрителей вызывало острое возбуждение, придавало особую выразительность каждой ее реплике, каждому движению. Сегодня не было той нервозности, той неуверенности, какие она испытывала на премьере «Дженни». Вспомнились напряжение последних трех недель: непрерывная работа, репетиции, перемены в тексте и волнения… Вчера они репетировали весь день, и Генри совсем замучил ее, а сегодня до спектакля она ничего не могла есть от волнения и не отдыхала ни минуты. И сейчас она чувствовала себя такой усталой, такой усталой… Боялась, что не в состоянии будет уснуть. А завтра два спектакля - утром и вечером! Как выдерживают это другие актеры?
        Войдя в опустевший вестибюль отеля, она взглянула на часы на камине и с огорчением заметила, что уже второй час. Она торопливо пошла к лифту, но высокая фигура преградила ей дорогу. Том! Она радостно ахнула.
        - Я должен был увидеть вас сегодня хотя бы на минутку,  - сказал он.  - Но где вы так задержались?
        - Я прямо из театра. Не могла вырваться раньше. Меня просто осаждали, Том.
        - Что говорит Мизерв?
        - Да то, что все.
        - Что же именно?
        - Но где же вы были, Том? Неужели вы не досмотрели пьесу? И не слышали, как вас вызывали?
        - Я ушел, не дождавшись конца. Я не мог больше…
        - О господи…
        Забыв об усталости, она повела его в уголок за пальмами. Подумать только, Том не видел финала, не присутствовал на общем их триумфе! И как можно точнее принялась описывать все, что происходило в театре: вызовы, речь Мизерва, восторги зрителей, поздравления за кулисами…
        - Ваша мама была там, и Джон, и судья, и сам Фэркхэрсон, и Бэйтс из «Солнца», и все, все требовали вас и спрашивали о вас. Ах, Том, зачем вы ушли?
        - Говорю вам, что я не мог дольше вынести этого, я должен был уйти.
        - Но чего, чего вы не могли вынести? Том наклонился к ней, охватил голову руками:
        - Зельда, вы не знаете, как велики вы были сегодня!  - Голос его дрожал и обрывался.  - Я смотрел свою пьесу, но это была не она, это была чья-то чужая пьеса. Я видел только вас, вас, «Горемыку», вас, несчастное создание, раздавленное жизнью, но сохранившее свои мечты и иллюзии, которых у нее никто не мог отнять… Клянусь вам, Зельда, я дрожал, как будто в первый раз слышал все эти слова, как будто не сам я их сочинил! Вы были просто изумительны, и я так… я недостоин вас, Зельда!
        Он упал перед нею на колени и уткнулся лицом в ее платье. Рука Зельды коснулась его кудрявых волос и тихонько погладила их - в глазах стояли слезы.
        - Я рада, что вам понравилось, Том.
        - Разве это могло не понравиться!
        - Но ведь, в конце концов, это - ваше создание. Я только пыталась верно передать образ вашей героини.
        - Нет, это не так!  - страстно возразил Том, все еще оставаясь на коленях.  - Говорю вам, это не я, а вы создали ее! Я больше ни одной пьесы не напишу без вас! Вы должны выйти за меня замуж! Должны обещать мне это, Зельда! Вы для меня - пища и воздух, без вас я - ничто.
        - Тсс!  - Она приложила пальцы к губам Тома.
        - Скажите «да», скажите, что будете моей женой! Сегодня вечер первого представления моей первой пьесы и вечер вашего успеха - пусть же он будет и вечером нашего обручения!
        Она улыбалась его горячности. Но при последних словах лицо ее стало холодно и замкнуто.
        - Том, вы же знаете мое решение.
        - Ах, я знаю все, но сегодня, когда я сидел и слушал, как вы вкладывали жизнь, красоту, правду в мертвые слова, я почувствовал, что люблю вас больше всего на свете! О Зельда, возьмите меня!..
        - Но, Том…
        - Нет, нет, довольно этих «но». Согласны вы или нет? Обещайте, что будете моей женой!
        - Я - жена другого человека.
        - Ну этого скоро не будет. Что значит год ожидания, если вы будете моей невестой?
        - Не употребляйте таких слов.
        - Отчего? Два часа тому назад, потрясенный, я убежал из театра и все ходил по улице, поджидая вас, и твердо решил, что не уйду сегодня отсюда, пока не добьюсь обещания. Я не допущу больше, чтобы вы прогнали меня или убежали сами, как тогда в деревне!..
        - Да обдумали вы…
        - К черту обдумывания! Я не обдумывал, а прочувствовал все, что говорю!
        Она заглянула в его ясные карие глаза и неожиданно все опасения и сомнения этого долгого года потеряли свою убедительность. Она слегка наклонилась к нему, и Том обнял ее и поцеловал в губы долгим и крепким поцелуем.
        Глава восьмая


1
        - Я, кажется, никогда к этому не привыкну,  - сказала Зельда, глядя из окна автомобиля на заполненную людьми улицу.
        - К чему не привыкнете?  - спросил Том.
        - К моему имени на световой рекламе.
        - Вы бы лучше поторопились. Успеете насмотреться. Ваше имя сияет здесь уже три месяца, и не будет ни одного театрального сезона, когда бы оно не появилось на Бродвее.
        Зельда недоверчиво засмеялась, хотя ей были приятны слова Тома.
        - В нашей профессии всякое бывает,  - напомнила она ему.  - Как говорит ваш дядюшка Джон: «сегодня вы наверху, завтра - внизу». Во всяком случае у меня уже никогда не будет роли лучше, чем «Горемыка».
        - А «Лисица»?
        - Мне не нравится это название, Том. По-моему, то, другое, что вы придумали вчера, гораздо лучше.
        - Генри его забраковал…
        - Генри вы предоставьте мне. Вы имеете право называть свои произведения как хотите, как считаете нужным… Который час, Том? Как бы мне и в самом деле не опоздать!
        Том посмотрел на часы:
        - Три четверти восьмого.
        - О, еще уйма времени. Стефенс никогда не дает звонка раньше половины девятого… Смотрите, смотрите, вот опять! Разве не красивое зрелище?
        Он перегнулся через ее плечо, чтобы увидеть ярко сверкавшие буквы над входом в театр: «Зельда Марш в «Горемыке»».
        - Когда-то давно мне снилось это,  - подумала вслух Зельда,  - автомобили и кареты, подкатывающие к подъезду, толпы народа… Но я не думала, что этот сон может стать явью, да и теперь все еще не могу привыкнуть. Только… Одно нехорошо…
        - Что?
        - Несправедливо, что и ваше имя не сверкает там наверху.
        - Бедные авторы всегда в загоне,  - весело засмеялся Том.
        - Но что стоит актер без хорошей пьесы?
        - Но что стоит хорошая пьеса без талантливого актера?  - передразнил он ее. И прибавил уже серьезно и тихо:
        - Как видите, мы не можем обойтись друг без друга. Представляете, с каким чувством я смотрю на имя своей будущей жены, блистающее там наверху у всех перед глазами?  - Он указал на сиявшую как раз над ними надпись. Их автомобиль успел уже подъехать к самому театру.
        Зельде всегда становилось не по себе, когда Том заговаривал о их будущем. Он так верил в него - а ей оно казалось зыбким, неверным, хотя она и уполномочила судью Чизбро начать хлопоты о разводе с Джорджем. Порвать последнюю связь с Джорджем она очень хотела, но ее смущал вопрос о Томе. Она любила Тома, ставила его выше других, но почему-то ей было жутко думать о браке с ним.
        Наклонясь вперед, чтобы получше рассмотреть сверкающую надпись, Том на лету поцеловал Зельду в щеку. Но в эту минуту ее внимание привлек какой-то обтрепанный субъект. Он стоял, глубоко засунув руки в карманы старенького пальто, и усердно разглядывал ее портреты в залитой светом витрине. Жалкая одинокая фигура - и такая знакомая! Неужели это?..
        - Подождите, Тони,  - вдруг крикнула она шоферу,  - да остановитесь же!
        - Что случилось, Зельда?
        - Не слышите вы, что ли?  - продолжала кричать она.  - Да велите же Тони остановиться!
        - Но зачем, в чем дело? Он не может здесь останавливаться.
        - Должен, слышите?!
        Она рванула дверцу и выпрыгнула бы на мостовую, если бы Том не удержал ее. Он сильно постучал в стеклянную перегородку, разделявшую салон автомобиля.
        - К подъезду, Тони!
        Зельда, прижав лицо к стеклу, так и впилась глазами в жалкую фигуру человека, все еще стоявшего у театра. Автомобиль обогнул угол и остановился. Она снова рванула дверцу.
        - Зельда, Зельда, да что с вами? Зачем вы хотите выйти? На кого вы смотрите? Что надо сделать?
        - Тот мужчина - вон там, у витрины с моими фотографиями, видите вы его? Приведите его ко мне, Том, приведите, не давайте ему уйти! Я подожду у входа за кулисы.
        Том выскочил на тротуар, захлопнул дверцы, автомобиль двинулся вперед. Зельда, скорчившись на сиденьи, вцепившись ногтями в кожаные подушки, не отрываясь смотрела в маленькое окошко. Она видела Тома, спешившего ко входу в театр, видела того человека на залитом светом парадном подъезде, видела, как он двинулся было снова на улицу, а Том бросился ему наперерез. Но тут какой-то автомобиль проехал мимо и закрыл от нее обоих.
        Тони свернул в боковую улицу, обогнул здание театра и, подкатив ко входу за кулисы, выскочил и открыл дверцу. Но Зельда не выходила. Она только высунулась, не сводя глаз с угла, откуда должны были появиться Том и человек в обтрепанном пальто. Секунды казались часами, сердце бешено стучало. Но вот, наконец, и они. Запахнув поплотнее свое манто, она сошла на тротуар и ждала. Оба сняли шляпы, увидев ее. Том помахал своею ловко и с некоторой грацией, а его спутник - мял свою в руках и глядел на Зельду с тенью прежней, знакомой ей улыбки.
        - Майкл!
        Все то же немного растерянное, изменчивое лицо, все те же морщинки у глаз! Но как он похудел, постарел!
        - Майкл!
        Улица, потоки пешеходов, яркие огни Бродвея, в двух шагах автомобиль, шофер в выжидательной позе, Том, автор «Горемыки» и ее жених, театр, где ее ждут - все заволоклось какой-то дымкой, перестало быть реальностью. Она видела только это лицо со впалыми щеками, эти поникшие плечи, эти улыбающиеся, дрожащие губы, искавшие и не находившие слов: она ощущала его холодные, негнущиеся пальцы в своей руке.
        - Я увидела вас у театра,  - сказала она с усилием,  - вы рассматривали мои фотографии…
        Он кивнул, сузив глаза в щелочки.
        - И мне не хотелось снова потерять вас из виду…
        Молчит и улыбается по-прежнему.
        - Я попросила мистера Харни остановить вас. Мне хотелось бы повидаться, поговорить…
        Майкл не отвечал. Да и что он мог ответить? Она вспомнила о Томе.
        - Том, это - мой давнишний знакомый, старинный друг из Сан-Франциско, Майкл Кирк… Вы видели эту пьесу, Майкл?
        Он покачал головой. Она нахмурилась от внезапной догадки. Потом снова обратилась к Тому:
        - Вы достанете ему билет, Том, да? Скажите в кассе, что я прошу предоставить ему место где-нибудь. И приходите после спектакля ко мне, Майкл. Я буду ждать вас у себя в уборной, предупрежу горничную. Мы поедем куда-нибудь и поболтаем.
        Она торопливо вошла в театр. В узком коридоре уже ожидала Миранда.
        - Скорее, скорее, как вы сегодня поздно, мисс Марш!
        Через минуту Зельда уже сидела раздетая перед зеркалом и торопливо накладывала грим. Но в то время как руки механически делали привычное дело, сердце неотступно твердило:
        - Майкл, маленький Майкл снова… Как постарел, какой больной и утомленный у него вид!

2
        - Ну, каково ваше мнение о пьесе?
        - Чудесно!
        - Понравилось вам?
        - Кон-нечно.
        Она думала, что он заговорит об ее игре, и ждала. Нет, молчит. Это несколько разочаровало ее.
        - Понравилась вам моя роль? Моя игра?
        - О, конечно. Вы… Вы великая актриса.
        Майклу явно было не по себе. Смятение сказывалось в бессвязности его реплик, во всем его поведении. Зельда переменила тему.
        - Расскажите мне о себе. Я хочу знать все, что произошло с вами с тех пор, как вы уехали из Сан-Франциско.
        - Хм, ничего особенно потрясающего не произошло,  - сказал он с нервной усмешкой.
        Они сидели друг против друга за столиком в одном из погребков Бродвея в дальнем углу, где музыка не мешала разговаривать. Зельда заказала ужин - Майкл выглядел голодным. Она хорошо знала, что значит голодать в Нью-Йорке. Она видела синие потрескавшиеся губы Майкла, а в глубине смеющихся сощуренных глаз читала муку и усталость. Сердце ее сжималось от боли.
        - Рассказывайте же!
        - Мы уехали в Париж, мама и я…
        - Да, это я знаю.
        - Мы прожили там два года, я учился в одном из художественных ателье. Мама хотела, чтобы я стал художником, помните?
        Она утвердительно кивнула.
        - Сначала все шло очень хорошо. Мы занимали маленькую мансарду в Латинском квартале, мама вела хозяйство, я посещал студию. Мама рассчитывала давать уроки музыки и была ужасно расстроена, когда из этого ничего не вышло. В Париже не верят, чтоб американка могла понимать что-нибудь в музыке. А мама так любила свое искусство… Ну, вот, жили мы в Париже, а потом поехали как-то посмотреть Мюнхен, и там я заболел, заболела и мама, ухаживая за мной…  - Майкл остановился, и не сходившая с его лица улыбка стала похожа на трагическую маску.  - И она не выздоровела… Я вернулся в Париж один. У меня еще оставались кое-какие деньги. Я не знал, много это или мало. Занятия живописью потеряли вдруг для меня всякий интерес… Я болтался без дела, переползал из дня в день. У меня было много товарищей, и мы весело проводили время… Ну, а когда деньги все вышли, я вернулся в Америку - и вот с тех пор я здесь.
        - Давно ли?
        - Два… нет, три года назад.
        - И что же вы делаете здесь?
        - Иллюстрации, плакаты… что придется.
        - Но этим много не заработаешь, не правда ли?
        - Ничего, мне хватает.
        Разговор прервался на минуту. Зельда внимательно посмотрела на собеседника. Она видела, что Майкл лжет - беспомощность в борьбе с жизнью, неумение этого мужчины, который для нее так и остался мальчиком, постоять за себя, внушали ей мучительное сострадание.
        - Майкл, где вы живете?
        - Внизу, на Чарльз-стрит.  - (Он назвал номер дома). Трудно найти район гнуснее этого.
        - Вы живете один?
        Он усмехнулся.
        - Вы не женились, Майкл, нет?
        - О, нет. Сначала мы делили комнату с одним моим товарищем, но теперь он уехал.
        - Вы уверены, что это «товарищ»?
        - Ну, кон-нечно!  - Лицо Майкла собралось в морщинки.
        - Не мое дело, как и с кем вы живете, но меня беспокоит ваш вид. Мне кажется, что вы больны.
        - Простудился, вот и все.
        - Вы правду говорите?
        - Кон-нечно.
        Но это не убедило Зельду. Она чувствовала, что с ним неблагополучно. Она смотрела на его руки, синие от холода, жуткие руки с обломанными ногтями, костлявые, не совсем чистые… оглядела костюм: мягкий воротничок был засален, сорочка - совсем изношена, из-под порыжевшего черного галстука выглядывала дыра…
        - Ешьте же свой ужин,  - приказала Зельда,  - а не то он остынет. Больше не буду надоедать вам расспросами. Расскажу вам о себе, пока вы будете есть.
        Она бегло рассказала о Мизервах, Джордже, о выступлениях в Нью-Йоркском театре.
        - Вам, вероятно, интересую подробнее узнать о моем браке. Так вот, он был не особенно удачен. Но теперь с этим кончено. Я уже два года ничего не слыхала о Джордже Сельби и решила потребовать развод.
        - Вы имеете головокружительный успех на сцене…
        - Мне повезло… вот и все.
        - Я еще в прошлом году читал о вас во всех газетах.
        - И побывали в театре?
        Он покачал головой. Но Зельда не сразу поверила.
        - Не видели «Дженни»?
        Он сознался, что нет.
        - Да, но вы могли бы сходить в театр хотя бы только затем, чтобы взглянуть на меня…  - сказала Зельда медленно, сдвинув брови.  - И, я полагаю, могли бы, узнав, что я в Нью-Йорке, попытаться встретиться со мной. Видно, вам совсем не хотелось этого, Майкл?
        - Хотелось, конечно, но…
        - Но что?
        - Ничего из этого все равно бы не вышло. Вы не пожелали бы меня видеть.
        - Откуда вы знаете?
        - Да мне и в голову не приходило, что вы захотите встретиться!
        - И вам ни капельки не любопытно было увидеть меня на сцене? Посмотреть на меня после стольких лет?
        - Кон-н-ечно; мне хотелось…
        - Однако недостаточно сильно, раз вы не сочли возможным купить билет хотя бы на галерку…
        Он опустил голову и задвигал челюстью, как бывало, когда он был виноват и Зельда его упрекала.
        - Ну, да оставим это. Ешьте же!
        Она достала папиросу и закурила.
        Сквозь тонкую струйку дыма загляделась на сверкающую над столом лампу. Через минуту задумчиво перевела взгляд на Майкла, склонившегося над тарелкой. Трогательный… голодный… больной… беспомощный! Она снова уставилась на лампу.
        - Ну, а теперь расскажите мне еще о себе,  - сказала она, когда он кончил есть.  - Как вы живете? Как достаете работу?
        - Хожу по редакциям журналов и разным бюро реклам и ищу…
        - Это не особенно верный заработок, верно?
        - Пожалуй… но жить можно.
        Он, очевидно, не хотел быть с нею откровенным. Но она и без того все поняла.
        - Майкл, ты никогда не думал обо мне с тех пор, как уехал из Сан-Франциско?
        - Думал, разумеется.
        - Так отчего же ты не написал? Ни разу, ни строчки! Ведь тебе мой адрес был известен.  - Он снова повесил голову, как школьник.
        - Говори же!  - настаивала Зельда.  - Отчего?
        - Не знаю… Может быть, мне было слишком стыдно…
        - Стыдно оттого, что уехал потихоньку от меня?
        На его помрачневшем лице легко было прочесть ответ.
        - Да, это было очень нехорошо. Но если бы ты написал хоть словечко, ты бы избавил и себя, и меня от лишней муки.
        Он с несчастным видом ерзал на месте. Зельда помнила, как он всегда остро переживал раскаяние в чем-нибудь. Какое-то время терзается невыносимо, распинает себя - потом все проходит и снова тот же веселый оптимизм, как будто ничего не случилось. Зельде не хотелось расстраивать его сегодня. Она коснулась его руки.
        - Теперь уже нет смысла мучиться этим, Майкл. Хорошо, что мы все-таки встретились. Ведь могли и вовсе больше не увидеться, не так ли?
        Он закрыл глаза, пальцы его беспокойно зашевелились.
        - Я не переставал думать о тебе все эти годы. Мне было нестерпимо вспоминать, как гнусно я поступил с тобой.
        - Не стоит говорить об этом.  - Зельда снова загорелась состраданием и нежностью.
        - Не думай, что я не осуждал себя… Я тебя любил, ты знаешь, что любил.
        - Тсс, Майкл, не говори ничего.
        - Но ты знаешь, что я любил тебя.
        - Не надо об этом…
        - Но это правда! Я любил тебя, Зельда!!
        - Боже мой… боже!
        - Я - ничтожный подлец - и больше никто, понимаешь!
        Она изо всех сил стиснула руки под столом и кусала губы, пока боль не отрезвила ее.
        - Это сумасшествие… сумасшествие.  - Она старалась овладеть собой. С глубоким вздохом откинулась на спинку стула. К чему эти запоздалые сожаления? Зачем снова терзаться? Все это было так давно, давно умерло, умерло и похоронено среди лаванды и засушенных лепестков роз… Это - мертвое прошлое, которое более не оживет…
        Взгляд ее, рассеянно блуждавший по убогому залу, был перехвачен лакеем, подбежавшим со счетом. Ресторан был уже почти пуст, пора было закрываться. Зельда уплатила и встала.
        - Пойдемте, мой автомобиль ждет. Я отвезу вас домой,  - сказала она сухо.
        - Но я живу в предместье, далеко отсюда,  - запротестовал Майкл.
        - Пойдемте,  - повторила она и стала подыматься по ступенькам.
        Всю дорогу ехали молча. Зельда уткнулась в угол и машинально смотрела на мелькавшие за окном огни и темные фасады домов. Ее мучили мысли о потерянных, пустых годах, о бесплодности и бесполезности ее жизни. Какой смысл работать, бороться,  - к чему все это?
        Автомобиль замедлил ход, Майкл постучал в стекло и указал, куда подъехать.
        - Если знаешь эти места, то не так трудно найти,  - промолвил он. Голос его заставил Зельду вздрогнуть. В темноте он живо напомнил ей прежнего Майкла, веселого, юного, сильного.
        Она посмотрела из окна на узкий каменный дом, такой угрюмый и обыкновенный.
        - Ты здесь живешь?
        - Да, на самом верху.
        Она все еще медлила.
        - Можно мне подняться с тобой?
        - Сейчас?
        - Да. Мне хотелось бы посмотреть.
        - Там порядком грязно.
        - О, это неважно.
        - Ив комнате такой беспорядок…
        - Боже, Майкл, точно я не бывала прежде у тебя в комнате! Я знаю, какой ты неряха!
        - Да… но… я…  - беспомощно переминался Майкл.
        Он явно не хотел, чтобы она пошла с ним.
        - Ну, что же…  - начала было Зельда нерешительно и остановилась. Потом: - Когда же я тебя снова увижу? Нам еще о стольком надо переговорить!
        - Да как-нибудь встретимся… Я не особенно занят.
        Зельда все еще не прощалась, раздумывая. Майкл явно был в нужде. Примет ли он от нее деньги? В ее сумочке было тридцать или сорок долларов. И ей так хотелось помочь ему.
        - Не встретиться ли нам за завтраком? Приходи ко мне завтра в отель, хорошо? Я прикажу подать наверх, и мы поболтаем.
        - Отлично.
        - В час, ладно?  - Она сказала адрес и старательно объяснила, как попасть к ней.
        Но она все еще не могла решиться расстаться с ним. Он стоял у открытой двери автомобиля и мял в руках свою старую шляпу.
        - Покойной ночи!  - сказала она, наконец.
        - Покойной ночи!
        - Как хорошо, что мы нашли друг друга!
        - Еще бы, разумеется.
        - Так завтра, в час?
        - Да, непременно.  - Он захлопнул дверцу и помахал шляпой. Старообразный, маленький человечек, жалкая тень того мальчика, которого она когда-то любила так горячо.
        Автомобиль тронулся с места. Она оглянулась в последний раз и увидела, как Майкл вошел в дом.

3
        Майкл - Майкл - Майкл!
        Взгляд Зельды машинально блуждал по белому потолку ее комнаты. Она не могла уснуть. Майкл снова здесь - такой жалкий, в такой нужде!.. Она не могла хотя бы на миг отогнать думы о нем. Тот красивый и милый мальчик, чьи руки обнимали ее, чьи чистые, юные губы целовали столько раз, кому она отдала весь расцвет своего девичества, весь пыл первой любви, теперь превратился в сгорбленного и незначительного человечка! Она понимала, какую роль сыграла в этом его беспорядочная жизнь… Слабый, ветреный, доверчивый и увлекающийся, добродушный и любящий, нуждающийся всегда в ласке и болезненно чувствительный ко всякой недоброжелательности - таким он был всегда, и даже его достоинства оказались для него пагубны. Он все опускался и опускался, ища легкого пути, стремясь уклониться от неприятностей, ответственности… Да, слабый человек, но созданный, чтобы быть крепко и нежно любимым!
        …И она, Зельда, могла уберечь его от гибели, сохранить его любовь, сделать его сильным, верящим в себя, сделать его человеком! О, как неразумна и эгоистична была его мать, увозя Майкла от нее! Она, Зельда, рабски служила бы ему, работала бы для него, помогла бы ему добиться славы, о которой так мечтала миссис Кирк!.. Теперь поздно, слишком поздно!  - Она кусала в темноте руки. Умерла любовь… но как он еще дорог ей!
        Слишком поздно! Слишком поздно!
        - Не могу я больше!  - вскрикнула она.  - Спать, спать! Я не смогу завтра играть, если не усну сейчас же!
        Она нащупала впотьмах выключатель и повернула его. Встала, поискала в аптечке среди склянок и коробочек веронал. Обыкновенно она запивала его горячим молоком. Но в такой поздний час нельзя было беспокоить Миранду. Она проглотила горький порошок и снова легла.
        Том… как же будет с Томом? Снова вихрем закружились мысли. Помнил ли он имя Майкла, которое она называла ему в ту лунную ночь в саду? Сообразил ли, что этот обтрепанный человечек - тот самый Майкл Кирк? Если да, то что он думает теперь? Если нет,  - как должно было поразить его ее поведение!
        Что делать? Как объяснить ему?
        Она с удовлетворением подумала: как хорошо, что она не обманывала Тома, никогда ни в чем не обманывала. Ей нечего опасаться сцены, подобной последнему объяснению с Джорджем. Тому было известно о Майкле все. Он поймет ее волнение и посочувствует ее тревоге… Так ли? Не ошибается ли она?..
        …Поймет ли он, как…
        Но на этом она крепко уснула.

4
        Утром мелкий холодный дождик сеял над городом. Миранда, как ни осторожно она двигалась по комнате, все же разбудила свою хозяйку. Голова у Зельды болела, глаза слипались. Расписные фарфоровые часы - подарок Джона - показывали двенадцать. Боже, уже двенадцать! Она торопливо вскочила.
        - Господи, Миранда, зачем вы дали мне спать так долго! Я пригласила одного знакомого на завтрак к часу!
        - Нет, мисс Марш, джентльмен позвонил и сказал, что не может прийти. Он добавил, что ужасно сожалеет, да, но прийти не может.
        - Не может прийти? И больше ничего?
        - Да, мэм, ничего больше. Он ужасно сожалел, что…
        - Он сказал свое имя?
        - Да, мэм. Мистер Кирк - или Чирк, я не разобрала.
        Зельда неподвижно смотрела на девушку.
        - Кирк,  - произнесла она слабым голосом, закусив губу..

5
        Прошло два пустых томительных дня. От Майкла - ни слова, ни строчки. Но он придет или напишет, он не может не дать знать о себе!
        Она виделась с Томом, и Том был, как всегда, нежен, предан, влюблен. Ни разу не вспомнил, не спросил о человеке, за которым гнался по ее приказу. Несмотря на все усилия Зельды скрыть тревогу или горе, они сквозили в ее глазах, в выражении ее лица. Миссис Харни спрашивала, что с нею. Но ни Том, ни Джон не спрашивали. Зельда чувствовала на себе их обеспокоенные взгляды, но ни тот ни другой ничего не говорил.
        Она была теперь особенно нежна к Тому, отвечая на каждый его поцелуй, благодаря за каждое проявление внимания. Ей хотелось дать ему почувствовать, что ни одна тень не омрачает их отношений, что никто не стоит между ними. В его объятиях она обретала ясность и спокойствие, с его губ пила сладкое утешение. Милый Том! Ее верный друг и рыцарь!
        Но отчего нет ни звука от Майкла? Она терялась в догадках. Отчего он не написал? Не позвонил? Что заставляло его молчать? Или он не был рад встрече? Не хотел видеть ее снова? Она не собиралась вносить смятение в его жизнь, она хотела только помочь ему, поддержать, сделать его немного счастливее - ничего больше.
        Она боролась со своей оскорбленной гордостью. Написала письмо - разорвала, нацарапала второе - уничтожила и вот, наконец, третье запечатала, надписала адрес, наклеила марку… Долго смотрела на узкий коричневый конверт, лежащий перед нею. И, повинуясь внезапному побуждению, вдруг соскребла марку, решив, что письмо отвезет Миранда, пока она, Зельда, будет на представлении в театре. Так скорее и вернее.

6
        «Вы можете отнять у меня работу, здоровье, лишить меня всего в жизни - друзей, тех, кого я люблю. Но отнять у меня мои мечты - это не в ваших силах! Несчастна - это я-то? Мало же вы обо мне знаете! У меня есть возлюбленный, да, да! А вы не знали? Возлюбленный, который любит меня любовью, какой вы никогда не узнаете. И он - принц в шелках и бархате, он прекраснее самого господа бога!»
        В этом месте роли голос изменил Зельде. Вескотт, игравший с нею, пристально всмотрелся в нее, опасаясь, что она больна. Она делала отчаянные усилия вдохнуть жизнь в свои реплики, но все ее мысли были заняты другим.
        В конце третьего акта она вышла и наткнулась на поджидавшую ее Миранду.
        - Ну что?
        - Никого не застала дома, мисс Марш. Я дергала - дергала звонок, но он не звонил, тогда я толкнулась в дверь - она оказалась не запертой, и я вошла. Как там грязно, мисс Марш! Там на каждой двери написана фамилия, но нигде не было фамилии мистера Кирка. Вы говорили, что он на четвертом этаже, и я поднялась туда, постучала, но вышел какой-то урод, без воротника, небритый и показал мне на другую дверь, и я стучала, стучала - никто не отозвался, тогда я сунула письмо под дверь и ушла.
        - Хорошо, Миранда. Спасибо.
        Надо подождать еще. Но что-то неблагополучно, она это чувствует!
        - Смешно,  - сердилась она на себя.  - С какой стати мне бегать за ним, если он не хочет меня видеть? Всю жизнь я за ним бегаю, а он не заслуживает этого, он не достоин моей дружбы. В конце концов,  - что мне за дело до него?!
        Рано утром она позвонила по телефону Тому.
        - Том, милый, сколько миль до «Харни-Куль»?
        - Около ста двадцати.
        - Могли бы мы съездить туда и вернуться в этот же день?
        - Разумеется.
        - Беретесь доставить меня к семи в театр?
        - Конечно! Выедем в девять, в час будем там, оттуда - в три и к семи в Нью-Йорке. Нет ничего легче.
        - Том, милый, поедем!
        - Когда?
        - Сегодня, сейчас!
        - Отлично!
        - Мне вдруг так захотелось за город. Листья уже все облетели, но воздух в деревне зимою, как вино, и так будет весело прокатиться с вами. Вы ничего не имеете против, чтобы потерять из-за меня день?  - Она радостно засмеялась, заранее зная ответ.  - Да и судья говорил, что мне надо иногда показываться в тех местах, раз я теперь жительница Пенсильвании… и как доказательство послать оттуда кому-нибудь письмо - знаете, я сейчас напишу письмо, к вам, конечно, и мы его там сдадим на почту. Если вы приедете скоро, я обещаю написать премилое письмо. Вот увидите!
        - Любимая моя!
        - Так вы скоро?
        - Через двадцать минут буду у вас,  - крикнул он радостно.

7
        Желтое солнце на бледном зимнем небе, бодрящий холодный воздух. Автомобиль Тома летел, как ветер. Всю дорогу болтали. Придумывали сюжеты для пьес, строили планы на будущее, обсуждали, куда они поедут после свадьбы. Каждое лето - за границу: на вилле над Таорминой они будут работать вместе, побывают в Париже, Вене, Флоренции, Риме, во всех местах, что знал и любил Том. Все, все он ей покажет, и она узнает и полюбит все это так же, как и он.
        Она положила голову ему на плечо… вздохнула с глубоким удовлетворением. Нет, слишком хорош для нее этот красивый, славный человек, но она вознаградит его крепкой любовью и преданностью. И как интересно они заживут вдвоем! Будут вместе работать, переживать тысячу вещей… И каждый раз, заслыша о постановке новой пьесы Томаса Харни с его женой, Зельдой Марш в главной роли, Нью-Йорк, затаив дыхание, будет ждать… А может быть, у них будет свой театр, самый лучший в городе - театр, в котором они будут ставить свои пьесы и где каждый вечер будет аншлаг?..
        Мечты, упоительные мечты!
        - Радость моя,  - заметил Том,  - надо быть готовым и к черным дням…
        - «Но вы не можете отнять у меня мечты»,  - процитировала она, смеясь.
        Вот и ферма. Йона радостно встретил их. Кругом было тихо и мертво. Деревья высились прямые и голые, левкои лежали на земле, убитые морозом, поломанные флоксы и астры были унылы и жалки.
        - Брр, я не могу видеть этого!  - поежилась Зельда.  - Это напоминает о тщетности наших усилий сделать жизнь красивой. Как ни украшай ее, сколько ни строй воздушных замков - все в конце концов будет выглядеть, как этот сад. Сходим на почту и ко мне на квартиру, Том, и - домой! Я предпочитаю видеть «Харни-Куль» летом.
        Запыленная, усталая, но счастливая, она вышла из автомобиля у своего отеля и поцеловала Тома на прощанье. И только когда она увидела Миранду и поняла по ее лицу, что от Майкла так и нет ответа - она отдала себе отчет в том, что весь день жила надеждой получить его.
        И снова она сказала себе: - Но это смешно, наконец!  - А потом прибавила: - Он болен, в нужде, он слишком застенчив и самолюбив. Я снова его потеряю, если не спрячу гордость в карман и не пойду к нему сама.
        На другой день она приказала подать автомобиль к одиннадцати и отправилась на Чарльз-стрит. Подъехав к дому, где жил Майкл, она послала шофера наверх и осталась ждать в автомобиле. Смотрела на окно наверху, его окно, не занавешенное, с пустым цветочным горшком на подоконнике.
        - Мистер Кирк сказал, что сейчас сойдет вниз,  - доложил Тони.
        Она глубже спряталась в автомобиль, сердце учащенно забилось. Сейчас он придет! Сейчас она увидит его! Но секунды превращались в минуты, минуты шли одна за другой, а его все не было. Наконец, хлопнула дверь, и он появился - бледный, осунувшийся еще больше и, сморщив по обыкновению лицо в улыбку, подошел к ней.
        - Хелло!  - Голос звучал хрипло. Он сильно закашлялся после первого же слова.
        - Ты болен!
        - Простуда, ничего больше.  - Он держался руками за грудь.
        Ветхое пальто выглядело еще более вытертым и жалким при дневном освещении. Пуговиц не хватало. Зельда пристально глядела на него. Заброшен, нищ, болен!
        - Садись в машину!  - сказала она отрывисто. Поднявшийся ветер трепал волосы Майкла, и было видно, как они поредели. Зельда взяла его растрескавшиеся, сухие руки в свои, затянутые в перчатки,  - и он оказался в машине рядом с ней.
        - Майкл, отчего ты не пришел и не написал?
        Он моргал глазами, усмехался. Что-то страдальческое было в этой усмешке.
        Зельда пытливо смотрела ему в глаза, словно силясь прочесть в них ответ раньше, чем Майкл заговорит.
        - Почему ты избегаешь меня?
        - Честное слово, я не избегаю… В тот день, когда я обещал прийти, меня вызвали в бюро на срочную работу. Я говорил с твоей горничной по телефону, разве она не передала? Я должен был засесть за срочную работу - честное слово, Зельда.
        - А отчего ты не ответил на мое письмо?
        - Я собирался написать…
        - И ни разу не позвонил, не зашел!..
        - Не хотел надоедать - вот и все.
        - Ты не мог мне надоесть - и ты отлично это знаешь.
        - Да, и потом я… Я простудился и лежал все время.
        - Ты мог черкнуть мне два слова или попросить кого-нибудь позвонить.
        Он начал двигать челюстью с самым несчастным видом. Зельда сжала губы: сердце в ней вдруг растаяло от жалости, ей захотелось обнять его.
        - Ну, ладно,  - сказала она.  - Ты свободен?
        - Да. Мне решительно нечего делать.
        - Правда немного рановато, но я страшно хочу есть,  - солгала она.  - Знаешь что - едем к Бревуру.
        - Отлично,  - согласился Майкл.
        И через полчаса, как раз, когда сирены и свистки возвестили полдень, они сидели за столом французского ресторана.
        - Давай закажем белое вино avec du citron,  - предложил Майкл,  - это было моим любимым напитком в Париже. Мы его постоянно повсюду заказывали.
        - А коктейли?
        - Коктейль - непременно,  - восторженно согласился он. Майкл залпом выпил свой бокал. Вино его разогрело, он повеселел, стал разговорчивее, легкая краска выступила на желтом лице. Слабый отзвук прежней радостной беззаботности слышался в его смехе, когда они заговорили о былом.
        - Помнишь, как ты испугалась, когда мы встретили бродягу?
        - Еще бы! Это на Холлидей-Холл. Тогда был туман, и я решила, что мы заблудились.
        - Никогда не забуду, как ты испугалась!
        - А помнишь ту историю в воскресной школе?
        Оба хохочут, говорят наперебой. Майкл сиял, забыл все, забыл свою бедность, одиночество… Он ел, пил, смеялся - и кашлял надрывным, глубоким кашлем, который, казалось, отнимал у него все силы. Кашель этот острой болью отзывался в сердце Зельды, но она не хотела говорить о нем, боясь спугнуть радостное настроение Майкла.
        - Майкл, а помнишь, как дворник швырнул бутылкой в котов и как они выли у вас во дворе, а один вскочил на крышу твоей «студии» и перепугал нас до смерти?
        - Да. И мы дрожали, что мама услышит!
        - Боже! Какие были удивительные дни!
        Оба задумались и сидели молча. Время шло, ресторан наполнился посетителями, потом опустел снова, а они все сидели и разговаривали. Майкл заказал cafe diabolo и Зельда, никогда раньше не видевшая, как его готовят, с любопытством следила за действиями Майкла. Он спросил коньяк и показал ей, как кусок сахара тает в его пламени.
        Майкл - и Париж. Она пыталась представить себе его жизнь там. В нем было что-то, напоминавшее француза,  - может быть, его отношение к жизни?.. Зельда была очарована изяществом и беглостью его французской речи, когда он говорил с официантом - и вместе с тем грязные, обезображенные руки, пятна и пепел от папирос на пиджаке. Ей было так больно видеть это.
        О Майкл, Майкл, счастливый, веселый Майкл, которого она знала когда-то! Сегодня что-то от Майкла прежних дней блеснуло в этом понуром, больном человеке. Но это слабое подобие тотчас исчезло.
        После ресторана Тони помчал их в парк. Там они долго, медленно ездили по аллеям мимо облетевших деревьев. Прохожие спешили по своим делам, запахивая поплотнее пальто и поеживаясь от холода. А Майклу и Зельде было тепло и уютно в автомобиле. Он прислонился головой к ее пушистому меховому воротнику, и ее маленькая рука без перчатки лежала в его костлявой руке. Когда круглые фонари вдоль аллеи зажглись мягким светом, Зельда вспомнила о времени. Она шевельнулась, порывисто обняла Майкла и поцеловала его в потрескавшиеся синие губы,  - ее горячая слеза обожгла щеку Майкла.
        На следующий день, в субботу, ей предстояло слишком много дел, поэтому они уговорились встретиться в воскресенье и провести его вместе. Руки их снова встретились при прощании, и во второй раз за сегодня она поцеловала его. Автомобиль мягко остановился у отеля.
        Войдя в ярко освещенный вестибюль отеля, Зельда вдруг нахмурилась, вспомнив, что обещала Тому и Джону пойти с ними в воскресенье в Метрополитен-Музей. Ну, ничего, она отговорится головной болью или придумает что-нибудь другое… Но только это не совсем хорошо по отношению к Тому…
        «Нехорошо по отношению к Тому…» - твердила она мысленно, входя к себе и потом сидя за скромным обедом, принесенным Мирандой.
        Господи! Все опять начинает запутываться и в ней самой и вокруг нее.
        Все равно: хорош ли, плох ли ее поступок по отношению к Тому, она не может и не хочет отказываться от свидания с Майклом. Она ему нужна, она ему очень нужна! Еще один день подарить ему - разве это означает много отнять у Тома?.. Нет, Том ничего не будет иметь против…
        «Боже, боже,  - шептала она.  - Что я делаю?!»

8
        В воскресенье стол был накрыт наверху, в ее маленькой гостиной. Она заказала все, что любил Майкл, не забыла и сотери, и его парижский sirop de citron. Миранда еще накануне купила у кондитера с полдюжины разных пирогов и тортов для этого Лукуллова пира. Зельда, украшая комнату, не устояла перед искушением поставить на видное место целый ряд своих новых фотографий. На столе в вазе благоухали фиалки.
        Фарфоровые часы пробили час, но не было ни мистера Кирка, ни его телефонного звонка. Холодная тоска и тревога постучались в душу Зельды. Она уже знала, что он не придет. Ни извинения, ни словечка!.. Не придет, не придет… не придет!
        Появился Дмитрий, лакей с подносом в руках и стал расставлять блюда. Зельде было нестерпимо видеть его. Она отошла к окну. Сердце ее падало, падало, ей казалось, что что-то умирает в ней. Вспомнилась библиотека в Сан-Франциско. Вот также ждала она его там когда-то, следя за стрелкой больших стенных часов… Черные мысли нахлынули снова.
        - Прикажете смешать коктейли, мисс?  - спросил Дмитрий за ее спиной.
        - Нет, подождем еще. Мой гость опоздал, вы можете идти, Дмитрий, я позвоню, когда нужно будет убрать.
        - Слушаю, мисс.  - Она подписала счет, дала ему на чай, и он ушел.
        Теперь она была одна. Прошло четверть часа, полчаса. Она потушила спирт под блюдами, оглядела накрытый для двоих нарядный стол… И вдруг в порыве исступления схватила вазу с фиалками… и все - цветы, вода, стекло - полетело на пол.
        - Он не заслужил всего этого, он ничего не заслужил!  - кричала она обрывающимся голосом.  - Ему ни в чем нельзя верить! Пустой, никуда не годный человек!

9
        «Дорогой! Я пишу, потому что у меня острая потребность поговорить с вами и облегчить душу и, кроме того, я хочу, чтобы вы имели время обдумать свой ответ раньше, чем дать его.
        Помните, две недели назад я просила вас остановить и привести ко мне одного жалкого малого, смотревшего у театра мои фотографии? Я познакомила вас, но, может быть, вы не расслышали, что его зовут Майкл? Во всяком случае, я хочу быть уверенной, что вы знаете, кто это. Это - тот мальчик, которого я любила когда-то в Сан-Франциско, из-за которого мой дядя хотел поместить меня в исправительный приют. Он - художник, живет случайной работой и, по-видимому, часто голодает. Я была рада вновь увидеться с ним, боюсь, что чересчур рада, потому что это грозит внести разлад в мою душу. Мы с ним после той ночи встречались еще два раза. Он мне рассказал о своей жизни. Меня мучит, что он болен и несчастлив. Не знаю, насколько он талантлив, но это все равно дела не меняет. Он из тех людей, что легко опускаются и не способны бороться и прокладывать себе дорогу в жизни.
        Вчера я к вам позвонила и сказала, что я не могу идти в музей, потому что у меня болит голова. Это была ложь. Я не пошла, так как ждала Майкла к завтраку. Но он не явился и даже не извинился и не предупредил меня. Это меня больно поразило…
        Мне казалось, что я умираю от боли, когда я убедилась, что жду его напрасно. Не знаю, что это было со мной? Я встала, чтобы подойти к телефону и вызвать вас. Я чувствовала, что должна увидеть вас непременно! Меня соединили с вашим отелем и, пока я ожидала, мне вдруг пришло в голову, что нечестно, нехорошо говорить с вами, притворяясь, что все благополучно и не рассказывая вам всей правды о Майкле. Я хотела пойти к Джону, но не посмела: я знаю, он сказал бы мне, что я нехорошо поступаю с вами, и он был бы прав.
        Я промучалась весь день, мне казалось, я схожу с ума. Я чувствовала ненависть к себе, потом - к вам… Ах, Том, не знаю, что это нашло на меня. Я возненавидела свою жизнь, все в ней! Я казалась себе презренной, злой, недостойной вашей дружбы, ничьей дружбы и уважения…
        Я не могу разобраться в своих чувствах к Майклу. Я не знаю, люблю ли я его. Может быть, это только вспышка былой нежности. Но я не могу не думать о нем. Можно ли быть так всецело занятой человеком, не любя его? Не знаю. Если я и люблю Майкла, то совсем по-другому, не так, как вас. Не думаю, впрочем, чтобы это была любовь. Но я считаю долгом сказать вам, что с того дня, как мы с ним расстались, и до той минуты, когда вы привели его ко мне на улице у театра, душа моя не переставала тосковать о старом друге.
        Но все это теперь позади. Он показал, что не нуждается ни в моей дружбе, ни в моей нежности. Я вычеркну его из своей жизни. Я не хочу больше никогда ни видеть его, ни слышать о нем. Тяжелое то было испытание - но все время я не забывала о вас, Том. Эта встреча с Майклом помогла мне понять, как я ценю ваше доверие и дружбу. Я вас уважаю, Том. «Уважение» - неуклюжее слово. И оно не включает понятие любви. Но в эти последние дни я ясно увидела, что любовь без уважения не может существовать, и что в жизни ценны только такие отношения, где оба эти чувства сливаются вместе.
        Ваша Зельда.»

10
        Отослав письмо по почте с таким расчетом, чтобы Том получил его на следующее утро и мог со свежей головой обдумать все, что в нем говорилось, она отправилась в театр с несколько облегченным сердцем. Миранде было наказано передать мистеру Харни, что она нездорова и хочет хорошенько отдохнуть, а после спектакля сразу ляжет спать. Она не хотела видеть Тома до того, как он прочтет письмо.
        Втирая крем в кожу после последнего акта и с удовольствием думая о том, что вот сейчас уедет домой и ляжет в постель, она вдруг услышала шум и мужской голос у дверей уборной. Неужели Миранда не поняла ее приказания? Послышался как будто голос Тома… Но странно: он звучал необычно.
        - Мисс Марш будет рада увидеть меня,  - сказал знакомый голос.
        Зельда повернула к горничной удивленное, омраченное лицо.
        - Посмотрите, кто там?
        Не успела она сказать это, как в дверь громко постучали. Миранда подошла, чтобы спросить, в чем дело. Но только она приоткрыла дверь, как ее кто-то грубо оттолкнул и ворвался в комнату.
        Зельда застыла на месте.
        В дверях, широко улыбаясь, простирая руки, как бы готовясь заключить ее в объятия, стоял Джордж Сельби.
        - Ага, Зельда, девочка, я таки добрался до тебя! Я хотел лично выразить тебе свой восторг. Ты стала великой актрисой, я горжусь тобой, моя крошка. Я не мог удержаться, чтобы не сказать тем, кто сидел поближе, что ты - моя жена…
        Ну, что же, разве ты не рада мне, старушка?
        Глава девятая


1
        Одной рукой запахивая на груди капот, другой - подбирая распущенные волосы, с бешено колотившимся сердцем, Зельда очутилась в объятиях Джорджа и на щеке, еще липкой от кольд-крема почувствовала его горячо целовавшие губы. Но через секунду она с силою оттолкнула мужа и посмотрела на него злыми глазами.
        - Что же, ты не рада мне?  - повторил Джордж.  - Боже, а я проехал восемь тысяч миль, чтобы увидеть тебя!
        Он уселся на узкую кушетку, сдвинул шляпу на затылок и хлопнул себя по коленям.
        - Да-с, почтеннейшая моя (Джордж просто сиял от удовольствия).  - Это я называю играть! Ты превзошла меня, своего учителя, в два, нет, в три раза! Стоило проехать восемь тысяч миль, чтобы посмотреть на это… Ну что же, разве ты не рада, что видишь своего старого Джорджи-Порджи?
        Она все еще молчала и смотрела на него во все глаза. Лицо у Джорджа стало одутловатым, на щеках появились синие жилки, белки глаз были нечистые, взгляд какой-то стеклянный. Пьянство, женщины, беспутная жизнь наложили свой отпечаток. Зельда содрогнулась при мысли о прежней своей интимной близости с этим человеком.
        - Где ты был все это время?  - спросила она холодно.
        - На востоке - главным образом на Филиппинах. Ездил туда с Эмерсоном и Мадлин Вест. Она ведь, ты знаешь, метит в «звезды». Эмерсон собрал труппу, и мы играли в Индии, Сингапуре, Китае, Японии, но, когда приехали на Филиппины, мы с Эмерсоном повздорили, и я его бросил. Поболтался там некоторое время. Выиграл кругленькую сумму у милейших представителей американской армии в покер и бридж и пустился было в коммерцию, да прогорел. О, я имел там доступ решительно во все клубы и недурно зарабатывал. Однажды мне кто-то сказал, что ты выступаешь на Бродвее, но я не поверил, пока в одном из журналов не наткнулся на твой портрет с целым панегириком на обороте. Я был очень рад, что тебе повезло,  - я всегда замечал, Зель, что в тебе что-то есть! Ну, а потом прослышал и про твой новый успех, узнал, что ты стала знаменитостью и решил: махну-ка я снова в штаты и скажу «здорово!» своей старушке. Я крупно сыграл раз-другой, загреб порядочный куш и - вот я здесь. «Она найдет мне место в той же труппе, где играет сама, или поможет мне устроиться в другом месте»,  - говорил я себе.  - Я ведь знаю мою Зельду! Да-а-а,
ты высоко забралась!
        Зельда слушала, словно окаменев. Когда он остановился и доверчиво улыбнулся ей, сердце в ней замерло, как у зверя, над которым вот-вот захлопнется западня. Она с ужасом предвидела неизбежное длинное объяснение. Он, очевидно, еще ничего не знал о ее намерении развестись с ним. Надо сказать ему. Не здесь, конечно, а у себя в комнате. Но ей одинаково не хотелось ни пускать его к себе наверх, ни обсуждать их дела в вестибюле отеля, где его оглушительный голос привлечет всеобщее внимание. Она торопливо соображала… Лучше все-таки у себя в комнате… Миранда покараулит…
        Отвернувшись к зеркалу, чтобы докончить туалет, она изложила ему свой план.
        - Отличная идея, котеночек! Поужинаем вместе… Найдется у тебя что-нибудь выпить, а?..
        Он сидел, наблюдая за ней, делая бесцеремонные замечания,  - и его присутствие в этой маленькой комнатке как-то ошеломляло Зельду. Убрав волосы, она попросила его выйти, пока она сменит капот на платье. Джордж оглушительно захохотал и хлопнул себя по колену.
        - Выслать собственного мужа из комнаты, когда надо переодеться! Вот это мило, клянусь богом! Человек протрясся восемь тысяч миль, чтобы взглянуть на жену - а она выставляет его из комнаты, когда хочет снять платье. Скажи-ка, малютка, не хочешь ли ты забыть, что мы с тобою - муж и жена?
        Он игриво подмигнул, потом тяжело поднялся с места и вышел за дверь. Быстрым шепотом Зельда дала инструкции Миранде.
        Через несколько минут они все трое садились в автомобиль.
        - Господи, помилуй!  - воскликнул Джордж.  - Лимузин, шофер, какой шик!
        - Я его нанимаю помесячно. Это стоит очень недорого,  - объяснила Зельда.
        В ее гостиной Джордж снова сделал попытку обнять ее, но на этот раз она решительно оттолкнула его.
        - Скажи, что это за новости?  - сказал он с упреком. И, потирая подбородок, осмотрелся.
        - Очень мило,  - одобрил он.  - Очень, очень мило.
        Увидел фотографии на камине - все пересмотрел.
        - Клянусь богом, ты ослепительна, Зель! Я заберу у тебя две-три из них… Скажи, так как насчет выпивки?  - И он понизил голос: - Не отошлешь ли ты девушку?
        Миранда осталась в спальне, и Зельда предусмотрительно оставила дверь открытой. Было уже за полночь, и буфет отеля был закрыт. Она принесла Джорджу найденную в шкафу бутылку виски, он смешал его пополам с водой и безропотно выпил холодным.
        - Да, старушка,  - сказал он, все еще держа бутылку и стакан.  - Я долго ждал этого,  - этой встречи с тобой наедине. Мы были славной парочкой, Зель, бесполезно это отрицать. Я часто вспоминал то время, когда мы все выступали в трех-четырех сеансах каждый день и забирались в чью-нибудь гримерную, а Тутс и я бегали за закуской. Бывали и хорошие времена, не одни же худые! С тех пор я…
        - А что сталось с собакой?  - перебила Зельда.
        Он с недоумением посмотрел на нее.
        - Собакой? Какой собакой?.. А, это ты о Бастере. Его взяла Ида. Ида Перкинс, знаешь, та, которую я пригласил играть вместо тебя в водевиле. Да, Зельда, куда ты ушла тогда? Что с тобой случилось после этого? Я обрыскал весь город - никто не слыхал о тебе. Касси говорила, что ты будешь ее помощницей в «Альказаре», но ты не явилась туда. Я с утра до вечера бродил вокруг этого театра, ожидая, что увижу тебя. Я хотел помириться, Зель, честное слово, и сказать тебе, что прошлое уже забыто. Куда ты спряталась?
        - Я нашла работу.
        - Где, какую?
        - Не все ли теперь равно? Я честно зарабатывала свой хлеб.
        - Видишь ли, я не мог продолжать искать тебя из-за Моррисона. Надо было взять кого-нибудь на твое место и начать играть. Койн выкопал где-то эту Иду Перкинс, но она не годилась: согнутая в дугу, как задняя нога у собаки! Когда мы приехали в Колорадо, я немного закутил - а она удрала, забрав кошку и собаку и все мои деньги до последнего цента! Обчистила меня до нитки! Пришлось порвать с Моррисоном. Плохо приходилось одно время… А потом подвернулся Эмерсон, наобещал с три короба, я и поехал с этим выродком на восток!
        Он продолжал рассказывать подробно о своей жизни, и Зельда внутренне дрожала, внимая ему. Боже, какой участи она избегла! Может быть, он и не опустился бы так сильно, если бы она осталась с ним, но она-то никогда не поднялась бы над тем болотом, в которое он тянул ее! Водевили, сомнительные гостиницы, грубая пища, общество вульгарных людей… Она сравнила его с Томом… и невольно поморщилась. Джордж заметил изменившееся выражение ее лица, но истолковал его по-своему.
        - Тебя немного волнует, что снова видишь мужа, не правда ли? И я взволнован, ей богу! Я чертовски скучал по тебе после нашей стычки во Фриско. Одно время просто места себе не находил. Ты не поверишь, как много я и после думал о тебе! Проехал восемь тысяч миль, чтобы увидеть тебя! Это ли не доказательство? А ты, Зель, ты не забывала меня? Жалела хоть иногда, что мы расстались?
        Поставив бутылку и стакан на камин, он подошел к ее креслу и тяжело оперся коленом на сиденье. Раньше, чем она успела отодвинуться, сильный запах виски ударил ей в лицо.
        - В чем дело, Зель? Ты не рада, что после стольких лет твой старик снова с тобой?
        Она встала - и он выпрямился, двинулся за ней, умоляя:
        - Да говори же, Зель! Не часто ведь бывают такие славные парочки, как мы с тобой были! Как мы дурачились и веселились, помнишь? Ты была такой нежной и доброй женушкой. И только благодаря тебе я держался на ногах. Я никогда не забуду, как ты ухаживала за мною и в Сиэтле, когда я слег, и потом, когда я хватил яду… Не знаю, умел ли я показать тебе тогда, как безгранично я тебе благодарен за все… Зель, не злись на меня больше! Я готов был еще тогда во Фриско забыть прошлое, так отчего бы тебе сейчас не сделать то же самое? Будем снова друзьями. Я тебя страх как любил, Зель, и будь я проклят, если не люблю и сейчас точно так же! Будь ты со мною, все было бы иначе. А я никогда не переставал любить тебя. Я поступил с тобой гнусно, я теперь сознаю это. Но разве ты не можешь простить? Не скажешь: «Ладно, Джордж, все забыто»? Не будешь снова ласкова ко мне, как бывало? Ты теперь на высоте счастья. И я ничего не могу предложить тебе, кроме этого старого глупого сердца, которое всегда принадлежало тебе.
        Он поймал Зельду за руку и попытался привлечь к себе. Но она вырвалась и отошла. Ее ужасала мысль о близости между ними. Она встала так, чтобы стол их разделял.
        - Между мною и тобою навсегда все кончено, Джордж.
        - Что ты хочешь этим сказать?!
        - Именно то, что сказала. Ты сейчас уйдешь из этой комнаты и никогда больше не будешь снова пытаться увидеться со мной.
        - О Зель, не говори так! Я проделал этот путь из Манилы только для того, чтобы увидеть тебя!
        - Я намерена развестись с тобой, Джордж, и начну хлопотать об этом, как только появится такая возможность.
        - Развестись со мной?
        - Да, и отныне мы пойдем разными дорогами.
        Он смотрел на нее с изумлением, с трясущейся челюстью.
        - Господи, помилуй!  - воскликнул он помолчав.  - Я приехал с другого конца света к своей собственной жене, а она мне заявляет, что намерена развестись! Слыхал ли кто что-нибудь подобное, я вас спрашиваю!
        - Да, Джордж, нашим отношениям давно конец, и я хочу, чтобы сегодняшняя встреча была последней.
        - Господи!  - только и повторял Джордж.
        - Ты можешь, если тебе угодно, повидаться с моим адвокатом, он тебя уже разыскивал.
        - С твоим адвокатом! А не придется ли тебе повидаться с моим? Требовать развода намерена ты? А на каком основании?
        - На том основании, что ты меня бросил, не содержал, жестоко обращался со мной, ты ведешь распущенный образ жизни… да мало ли какое основание можно привести!
        - Только не в этом штате!
        - Ничего, это мы устроим…
        Ее хладнокровие ошеломило Джорджа. Он начал мигать, подбородок у него задрожал,  - и вдруг, к удивлению Зельды, он бросился на кушетку и, заслонив глаза рукой, заплакал. Вынул платок и, не скрываясь, утер глаза.
        - Никогда я не думал, что ты можешь поступить так подло,  - сказал Джордж разбитым голосом.  - Что ты можешь так поступить со мной.
        Она молчала, с трудом сдерживая свое раздражение.
        - Я… я считал каждый час, каждую минуту… летел к ней,  - он снова всхлипнул,  - и вот… вот что она мне преподносит! А я так гордился, так гордился тобой сегодня вечером! И я сказал парочке, что сидела возле меня, и одному парню, который мне попался в фойе в антракте, что ты - моя жена!..  - Он рыдал, уткнувшись в платок.
        Постукивая пальцами по столу, Зельда ждала, когда он успокоится. На лице ее было выражение холодной решимости. Она думала: «Долго ли мне еще сидеть здесь и возиться с ним? Когда же он уберется»?  - Она мысленно уже говорила с Томом по телефону. Рано утром она скажет ему, какой у нее был посетитель… К этому времени Том получит и письмо о Майкле. Создаст ли то и другое отчуждение между ними?
        - Я проехал восемь тысяч миль - и вот сюрприз!  - плакал Джордж, качая головой и сморкаясь.  - Что в сравнении с этим все муки ада?
        - Зель,  - сказал он, с мольбою подымая на нее свои выцветшие, залитые слезами глаза,  - разве у тебя совсем нет сердца? Человечности? Собаку ты не выгнала бы так, как гонишь меня. Я истратил все до последнего цента, чтобы добраться сюда. Чего только не перенес в дороге! Занял у одного парня пять долларов, чтобы купить билет и увидеть свою жену на сцене. И я все время твердил себе: «Зель тебе обрадуется, старина! Она не отвернется от тебя. Она позаботится о тебе, как делала всегда, и найдет тебе местечко в своей труппе или какой другой, она ведь знает, что ты можешь делать. И ты ей докажешь, как ценишь ее доброту, и сделаешь так, чтоб она гордилась тобой!» Вот что я сотни раз говорил себе - сто раз в день! И вот я здесь - и такой прием!
        - Очень сожалею,  - сказала она безучастно.
        - Ах, так вот ты как!  - зарычал он вдруг, вскакивая на ноги с побелевшим от гнева лицом.  - Это все, что ты можешь сказать? Только «сожалеешь»? Ничего больше?
        Внезапность этой перемены испугала Зельду. Сердце у нее забилось, но она и бровью не повела. Бешенство покинуло Джорджа так же внезапно, как вспыхнуло.
        - Клянусь богом,  - сказал он уныло,  - я не могу сердиться на тебя. Я… я…
        Он провел рукою по лицу, пошел, пошатываясь, к камину, налил полстакана неразбавленного виски, выпил залпом и прижался лбом к каминной доске. В комнате слышалось только его прерывистое и шумное дыхание да тиканье маленьких фарфоровых часов. Зельда взглянула на них и устало отметила, что время близится к двум.
        - Послушай, Зель…
        Он подошел, и снова полились мольбы.
        - Нет!  - сказала она твердо.
        Но Джордж снова стал уговаривать, доказывать,  - и всякий раз, когда он замолкал, она отвечала,  - нет!
        Он уставился на нее и вдруг быстро и грубо схватил ее за руку.
        - Миранда!  - позвала громко Зельда.
        - Здесь, мэм!
        В спальне послышалось движение, и заспанная Миранда появилась в дверях. Джордж выпустил руку Зельды.
        - Мистер Сельби уходит,  - сказала она, стараясь скрыть дрожь в голосе.  - Если он не уйдет, вы позвоните вниз.
        Джордж с угрозой сдвинул густые черные брови.
        - Будь ты проклята!  - сказал он хрипло.  - Думаешь, ты можешь выбросить меня за дверь, да? Думаешь, ты со мной развязалась?.. Хорошо же, скоро ты будешь думать иначе!
        Он продолжал грозно смотреть на нее.
        - Я найду способ поквитаться с тобой, увидишь! Запомни мои слова. Я проделал путь от Манилы до Нью-Йорка; а она меня гонит в шею! И знать меня не желает! Ты сделала такую карьеру - и не можешь поддержать меня? Когда ты была безработной и голодала и тебе нечем было платить за комнату, кто, хотел бы я знать, помог тебе? Спроси это у себя, милая моя! Где бы ты была теперь, если бы Джордж Сельби не был тебе другом в трудное время?
        Как большое дикое животное, он стоял между обеими женщинами, глядя то на одну, то на другую. Уничтоженный, в бессильной ярости, он схватил свою шляпу и пальто, но у двери остановился - и эффектно набросил пальто на одно плечо, как плащ.
        - Джордж Сельби никогда не забывал друга, но и не прощал врагу!
        Распахнул широко дверь, вышел в коридор и скрылся.

2
        - Пусть это вас не беспокоит,  - сказал Зельде адвокат.  - Мы его разыщем и побеседуем с ним. Нежелательно предавать дело огласке, но и нельзя допустить, чтобы он надоедал вам и противился разводу! Он может вам наделать серьезных неприятностей, если захочет. Но будем надеяться, что мистер Сельби окажется рассудительным человеком. Вы сказали, кажется, что он нуждается в деньгах?
        - Он говорил вчера, что истратил все до последнего цента, чтобы добраться до Нью-Йорка.
        - Так, может быть, он заинтересуется предложением - гм!.. с нашей стороны… гм!.. некоторой компенсации… за оскорбленные чувства,  - заметил с усмешкой адвокат.
        Зельда нахмурилась. Ей было противно это: заплатить мужу, чтобы он позволил ей выйти за другого! Но Том одобрил план.
        - Отлично! Как вы думаете, он согласится?
        - Может быть. Не знаю.
        - Так найдите его и попытайтесь это уладить, мистер Чизбро. Дайте ему пять или десять тысяч, я на все согласен, только бы он оставил в покое мисс Марш.
        - Нет!  - резко остановила его Зельда.  - Я сама могу купить себе свободу, если уж нет другого выхода. Вы очень щедры и добры, Том, но я не могу допустить, чтобы вы давали деньги на это. У меня есть несколько тысяч, и, если Джордж захочет взять, я охотно отдам их ему. Судья Чизбро - мой адвокат в этом деле, не забудьте.
        - Хорошо, хорошо, мы понимаем, мисс Марш,  - успокоительно сказал судья.  - Я улажу вопрос с вашим супругом. Мне думается, что я знаю, как надо обращаться с людьми этого типа.

3
        Дом на Чарльз-стрит был погружен в темноту; мрачно чернели его неосвещенные окна. Зельда толкнула входную дверь и нерешительно посмотрела в непроницаемый мрак, царящий впереди. Холод нежилого, давно нетопленного помещения дыхнул ей в лицо.
        Миранда стояла за нею.
        - Как же вы пойдете в темноте, мисс Марш? Лестница крутая, и вы не знаете, куда идти и кто здесь живет?
        Зельда шагнула в подъезд и остановилась. Ей и в голову не приходило отступать.
        В этот вечер в театре она получила на свое имя письмо: в дешевом, грязном конверте - клочок бумаги, вырванный из записной книжки. На этом клочке было нацарапано карандашом:
        «Дорогая 3.!
        Я не на шутку расхворался. Не можешь ли ты прийти? Майкл».
        - Спросите у Тони, нет ли у него фонарика,  - скомандовала Зельда. Она стояла у двери, пока Миранда ходило к автомобилю.
        - Нет, мэм,  - откликнулся с улицы шофер,  - но тут за углом есть гараж, там, вероятно, можно достать что-нибудь в этом роде!
        Обе женщины уселись в ожидании на цементные ступеньки лестницы, Ночь была пронизывающе-холодная. Пустые улицы казались как-то особенно унылыми и обнаженными. Зельда запахнула поплотнее пальто и подняла воротник.
        - Лучше будет, если вы пойдете с нами,  - сказала она Тони, когда тот вернулся.  - Ступайте вперед и освещайте ступени, а мы пойдем за вами.
        Лестница, как и предупреждала Миранда, оказалась очень крутой и узкой. Иx шаги громко и как-то жутко звучали в тишине.
        - Это уже четвертый?  - спросила Зельда.
        - Да, мэм, как будто четвертый… Нет, еще выше!  - Миранда говорила шепотом: ей было не по себе в этом на вид пустынном доме.
        Наверху лесенка вела, как показалось Зельде, на самую крышу. Они поднялись один за другим. Миранда указала дверь, куда она сунула письмо во время своего первого визита.
        Тони поднял фонарик и осветил замочную скважину. В эту минуту, как бы указывая им дорогу, из-за двери послышался резкий, лающий кашель.
        - Майкл, Майкл!  - с острой болью в сердце шепнула Зельда.
        - Майкл!  - она постучала в дверь. Но только этот ужасный кашель был ей ответом.
        Она нажала ручку - и дверь отворилась в холодный мрак комнаты.
        - Майкл?
        - Кто там?  - Его голос, но охрипший до неузнаваемости.
        - Это я, Зельда.  - Тони повел фонариком по комнате и осветил кровать, на которой она увидела поднявшегося на локоть Майкла. Волосы у него были всклокочены, подбородок и щеки обросли светлым пушком, рваная сорочка едва прикрывала тело. Кашель снова одолел его и тряс, как терьер - схваченную крысу, потом отпустил, и Майкл в изнеможении упал на голый матрац. Зельда, окаменев, стояла посреди комнаты, прижав руку к горлу, где, как казалось, тяжелыми толчками билось сердце - острое сознание своей беспомощности охватило се. Наконец, придя в себя, она подошла к кровати, встала на колени и нашла руку Майкла. Он тотчас же ухватился за ее пальцы. Руки у него горели, а в комнате было ужасно холодно.
        - Как хорошо, что ты пришла, Зельда,  - зашептал он.  - Я, кажется, не на шутку расхворался. Здесь никого нет. Мне так не хотелось тебя беспокоить, но пришлось… К-ха, к-ха, к-ха.
        Продолжая водить фонариком, Тони нашел газовую горелку и зачиркал спичками, пытаясь зажечь ее.
        - Нет, ничего не выйдет,  - глухо раздалось с постели.  - Газ отключили.
        Нашли огарок свечи в грязном стакане и зажгли. Колеблющийся огонек едва озарил часть комнаты и на потолке задвигались громадные черные тени.
        Зельда поднялась и молча поглядела на Майкла. Он лежал с закрытыми глазами и тяжело, прерывисто дышал. Новый приступ кашля заставил больного приподняться и терзал его, терзал, разрывая, казалось, на части его грудь.
        Что делать?!
        Майкл страдает, болен, может быть, умирает! Где найти врача в такой поздний час!
        - Его нельзя оставлять здесь,  - сказала Зельда с отчаянием. Но единственное убежище, какое ей пришло в голову,  - были ее собственные маленькие комнатки.
        - Я бы на вашем месте свезла его в больницу,  - посоветовала Миранда.
        - Куда же? В какую?
        Тони предложил соседнюю - Св. Игнатия.
        Они стояли в центре едва освещенной комнаты, как заговорщики или как три черных привидения в призрачном белом свете фонарика, а с кровати каждую минуту раздавался хриплый кашель.
        - Он умирает,  - еле сдерживая рыдания, произнесла Зельда.
        - Да нет же, просто он сильно простужен и его надо поместить в больницу,  - повторила практичная Миранда.
        - Нет, нет, говорю вам, он умирает!
        - Не думаю, чтобы я был так плох, Зельда,  - раздался вдруг вперемешку с кашлем голос Майкла.  - Я думаю, лучше в ту… к которой… я… приписан.
        Она кинулась к нему, опустилась на колени, обхватила его голову руками и страстно зашептала:
        - Майкл, дорогой мой, я буду ходить за тобою, я тебя не оставлю, обещаю тебе!
        Она припала губами к его руке, затем мокрой от слез щекой нежно коснулась щеки Майкла. Слабое пожатие горячих пальцев было ответом на эту ласку.
        Через минуту она выпрямилась с долгим вздохом.
        - Хорошо, Тони, поищите доктора или больницу. Мы будем ждать вас здесь.
        Шофер побрел вниз, нащупывая дорогу, а Зельда сверху светила ему фонариком. Воротясь в комнату, она села на край жалкой постели, не выпуская фонарик из рук. Майкл, отдыхая от кашля, лежал тихо не то в забытьи, не то просто сильно ослабев - и единственным звуком, нарушавшим тишину, было его короткое свистящее дыхание. Зельда, дрожа от холода, смотрела в полумраке на небритые щеки и черные круги под глазами, на почти обнаженное плечо, едва прикрытое остатками изорванного рукава…
        Она принялась медленно водить фонариком по комнате. Из темноты выступали то кучка пустых коробок из-под папирос, то скомканные газеты, то чашка или тарелка с остатками пищи, то разбросанная ветхая одежда, то пустые тюбики из-под красок. Грязь и запустение царили кругом.
        К-ха, к-ха, к-ха! Больной снова тяжело приподнялся. К-ха, к-ха, к-ха…
        - Воды!  - прохрипел, задыхаясь, он.
        За грязной занавеской, среди мусора они нашли водопроводную раковину.
        Кашель все продолжался. Эти ужасные звуки точно иглы пронизывали все существо Зельды; каждый взрыв кашля, как нож, врезался ей в грудь. Она пробовала поддерживать Майкла, когда начинался новый приступ, но любое прикосновение причиняло ему боль.
        Зельда уже думала, что ей самой придется бежать за доктором, когда зазвучал рожок «скорой помощи». В окно были видны огни подъехавшего автомобиля.
        Шум, голоса, громкие шаги на лестнице. Одна за другой стали открываться двери на площадках, замерцали огни, высунулись головы любопытных. Появился доктор - молодой человек с повелительными манерами.
        - Что случилось с газом? Нельзя ли здесь зажечь что-нибудь?
        - Его отключили.
        - Где пациент?
        К-ха, к-ха, к-ха. Не слушая объяснений, доктор нагнулся над распростертой фигурой. Зельда светила фонариком.
        - Сильная простуда - вот и все. Кто распорядился вызвать «скорую помощь»? Здесь нет никакой экстренности.
        - Это я послала за вами.  - Голос Зельды зазвучал твердо и решительно. Молодой врач удивленно посмотрел на нее в полумраке.
        - Это я послала своего шофера за врачом.  - Я - Зельда Марш, больной мой близкий друг.
        Доктор заметно смягчился.
        - Он весь горит и его замучил этот проклятый кашель,  - продолжала Зельда.  - А тут такой холод, и нет света, к тому же здесь некому ходить за ним. Он умрет, если его оставить здесь. Его необходимо перевезти в больницу, поместить в лучшую палату, я за все заплачу. Я поеду с вами, и мы переговорим обо всем.
        - Хорошо, мисс Марш, мы его доставим в больницу Св. Игнатия. Подымайте больного, друзья.
        Опытные руки санитаров подняли на носилки укутанного в одеяло Майкла и понесли в ожидавший внизу автомобиль. Зельда и Миранда шли за ними. Несмотря на поздний час, у автомобиля уже успела собраться кучка любопытных. Носилки глубоко вдвинули внутрь, доктор вскочил за ними и захлопнул дверцы. Но до Зельды успел донестись еще раз раздирающий кашель Майкла.

4
        Больничный запах навеял столько воспоминаний: о Бойльстоне, его консультации, о станции скорой помощи, где спасали Джорджа, о городской больнице Сан-Франциско и ужасной палате № 35… Зельда нетерпеливо отогнала эти воспоминания.
        Монахиня в черном встретила их, и Зельда, взволнованно глядя в красивое, бескровное лицо, объяснила причину их позднего вторжения, и, борясь со слезами, описала бедность и заброшенность, в которой нашла Майкла.
        - Пожалуйста, прошу вас, только не в общую палату! Я уплачу, уплачу, сколько нужно, только сделайте, чтобы у него была отдельная комната, хорошая сиделка и все самое лучшее, и опытный доктор. Он мне - как брат, мы старые друзья…
        - У вас нет своего врача?
        - Нет, я никого не знаю.
        - Доктор Лоренс Дуайт - прекрасный врач. Он бывает здесь по утрам. Приезжайте и поговорите с ним. А пока его посмотрит наш дежурный врач. Уход будет хороший, не беспокойтесь.
        - Когда бывает здесь доктор Дуайт?
        - Между девятью и десятью. Если хотите, я попрошу его посмотреть больного до начала операций.
        - Да, да, непременно. Спасибо вам. Я приеду утром. Так вы обещаете доставить ему все самое лучшее и присмотреть за ним? Я не знаю, сколько он пролежал в той ужасной норе один, без помощи. Может быть, он голоден?!  - Голос ее оборвался.
        - Вам незачем волноваться. У нас обо всем позаботятся.
        Зельда порылась в сумочке. Монахиня жестом остановила ее.
        - Нет, этого пока не надо. Скажите имя больного и ваше имя и ваш адрес. Вы уплатите за все потом.
        Имя, которое произвело такое впечатление на молодого доктора, было, вероятно, незнакомо этой бесстрастной женщине в черном; она спокойно записала его и адрес отеля.

5
        Доктор Дуайт, вышедший на другое утро к Зельде в чопорную приемную с портретами каких-то монахов и иллюстрациями к текстам писания на стенах, оказался лысым, серьезным мужчиной в очках, за стеклами которых прятались умные и внимательные глаза. В них мелькнуло удовольствие, когда Зельда назвала себя.
        Но когда она спросила его о Майкле, он нахмурился и поджал губы.
        - Больной в не особенно хорошем состоянии и надо будет держать его под наблюдением некоторое время. Проследить температуру, исследовать его лучами…
        - Но вы не думаете, что у него что-нибудь серьезное?
        Доктор замялся.
        - Пока еще ничего не могу сказать. Такого рода случаи нуждаются в длительном наблюдении. Я не привык давать непроверенные заключения,  - добавил он, видя нетерпеливое волнение Зельды.
        Сконфуженная этой отповедью, она сказала поспешно:
        - Конечно, конечно, извините меня. Я так тревожусь о нем. Он так одинок…
        - Я понимаю вас,  - ласково проговорил доктор.  - Молодой человек сильно запустил свое здоровье, но мы постараемся поставить его на ноги. Как только смогу сказать что-нибудь определенное, я вас извещу.
        - Спасибо, большое спасибо, доктор… Можно мне к нему?
        - О, разумеется.
        Майкл лежал на высокой кровати в узенькой серой комнате, единственное окно которой выходило во двор. Его глубоко запавшие глаза были закрыты; он дышал слабо и прерывисто. Светлая щетина по-прежнему покрывала подбородок и щеки, но волосы теперь были расчесаны, и на нем была чистая больничная сорочка из грубого полотна, Зельда тихо стояла в ногах постели, печально глядя на больного. Вот Майкл зашевелился, хрипение в горле перешло в надрывный кашель, терзавший ее уши прошлой ночью, преследовавший ее даже во сне. Худое тело Майкла все напрягалось, глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Когда приступ прошел, он улыбнулся ей слабой тенью прежней улыбки.
        - Здравствуй,  - шепнул он, но это коротенькое слово вызвало новый кашель.
        Зельда взяла его горячую руку и стала тихонько поглаживать ее. Он улыбался усталыми, сощуренными глазами, показывая свободной рукой на горло, как бы объясняя этим, что боится говорить, чтобы снова не закашляться. Зельда поняла.
        «Да и к чему между нами слова?» - подумала она. Она нежно отвела с его лба взмокшие пряди, Лихорадочно горевшая рука все еще лежала в ее руке.
        Глава десятая


1
        Около полудня с свинцового неба стал сыпать густыми хлопьями снег и сыпал весь день и всю ночь. Зельда, проснувшись поутру, услышала скрип лопат и увидела одевшийся в белое город. Этот пушистый наряд смягчил его суровый, мрачный колорит и несколько заглушил обычный шум улицы.
        - О, у нас будет белое Рождество, - вслух сказала Зельда.
        Миранда, услышав ее голос, вошла, неся вазу с розами на длинных стеблях. Неугомонный Том! Не бывало дня, чтобы он не прислал ей что-нибудь. Цветы напомнили, что Том сегодня завтракает с ней, потом ей надо будет сделать рождественские покупки, а потом миссис Харни просила ее прийти к чаю, так как у нее будут гости из Англии. А после спектакля она обещала выступить на благотворительном вечере и отказаться от него уже нельзя, так как об ее участии объявлено в афишах.
        Как же ей улучить минутку, чтобы навестить Майкла? Придется, наверное, по телефону справиться о его здоровье и передать ему привет, на большее у нее не будет времени.
        Миранда принесла завтрак на подносе, газеты и письма. Когда-то Зельда, наблюдая, как Оливия завтракает в постели, считала это верхом комфорта. Теперь это стало для нее просто привычкой.
        Глупые письма от приятельниц, счет, предложения нового сорта крема, несколько приглашений… В «Солнце» хвалебный панегирик «восходящей звезде». Как не нужно все это! Суета сует. Даже папиросы имели сегодня неприятный привкус.
        День шел, как полагалось. Но Зельда была поражена открытием: впервые ее угнетала мысль о выступлении в трудной и длинной роли. Рассеянно думая все о том же, завтракала с Томом, выбирала подарок для Джона, ходила из магазина в магазин, слушала, изображая любезное внимание, титулованную английскую леди, которая подробно рассказывала ей содержание драмы, написанной ею много лет назад.
        Она ускользнула в шесть, чувствуя, что миссис Харни недовольна ее ранним отъездом. Но у нее была острая потребность очутиться дома, побыть одной, прийти в равновесие перед тем, как отправиться в театр. К довершению всего, Тони сегодня не мог отвезти ее, так как у него испортился автомобиль, а другого Миранде почему-то долго не удавалось найти, так что когда она, наконец, доложила, что кэб (а не машина) ждет внизу, было больше половины восьмого. Зельда спустилась и торопливо пошла по тротуару к тому месту, где ее ожидал кэб. Вдруг какая-то фигура выступила из темноты и преградила ей дорогу.
        - Зельда, на одну минутку, пожалуйста…
        Она узнала Джорджа и отпрянула с невольным отвращением от этого большого, вульгарно одетого человека. Но сегодня в нем не было заметно обычного апломба. В голосе его звучала мольба. Она подумала с содроганием: вот он сейчас дотронется!..
        - Чего тебе нужно?  - спросила она холодно.
        - Я бы хотел поговорить с тобой, встретиться еще раз. Мне непременно нужно… Я так жалею, что тогда…
        - Это невозможно. Да нам и не о чем больше говорить.
        - Но послушай, Зель, удели мне только несколько минут. Мне надо сказать тебе нечто очень важное. Послушай, Зель, я не буду надоедать тебе, я не собираюсь больше разыгрывать такого проклятого дурака, как прошлый раз. Но я приехал из самой Манилы, чтобы увидеть тебя…
        - Все это я уже слышала.
        - Не будь жестока к человеку, Зель. Я в ту ночь был просто немного пьян и оттого вел себя таким идиотом. Я ужасно сожалею, право. Не так я представлял себе нашу встречу… Мне надо объясниться с тобой, Зель…
        - Это - ни к чему, Джордж.
        - Нет, погоди, ты не понимаешь, честное слово, не понимаешь. На тебя была моя последняя ставка. Я рассчитывал, что ты меня поддержишь. Я опустился, девочка, это правда, я сделал из своей жизни черт знает что, и мир ничего бы не потерял, если бы я не родился: никто этого не знает лучше меня. Но, Зель, разве нет для меня надежды подняться? Я хочу, чтобы ты мне на это ответила. Я хочу только, чтобы мы снова стали друзьями, клянусь богом, только этого одного! Ты всегда будила во мне желание быть приличным человеком. Я - буян, пьяница, но если бы ты немного присмотрела за мною, я бы взял себя в руки. Я покажу, что во мне еще осталось кое-что хорошее, увидишь!
        - Мне очень жаль, Джордж, но то, что ты хочешь, невозможно.
        - Нет, не говори так, Зель, дай мне объяснить… удели мне какие-нибудь четверть часа, не больше. Ты не знаешь, как это важно для меня, как я жду этого…
        - Это - бесполезно, повторяю.
        - Я не могу один без тебя снова стать человеком…
        - Тебе придется в таком случае поискать вместо меня кого-нибудь другого.
        - Не говори таких гадостей, Зель. Слушай, девочка, раньше чем сказать «нет», дай мне объясниться с тобой, хорошо?
        - Джордж, я сказала тебе, что из этого все равно ничего не выйдет.
        - А нельзя ли мне прийти к тебе сегодня после спектакля?
        - Нет, я выступаю в «Доме актера».
        - А после этого?
        - Тоже нет!
        - Ну, тогда завтра?
        - Нет.
        - Зель, ты не понимаешь, что ты делаешь!
        - Извини - я опоздаю в театр.
        - Зель, послушай… Я люблю тебя и ты любила меня когда-то. Во имя прошлых…
        - Уже восемь часов. Я должна идти!
        - Во имя прошлых дней позволь мне прийти! Если ты от меня отвернешься, я - погиб.
        Все тот же актер, играющий для галерки, всегда жалеющий только себя! Зельда не верила ни одному его слову.
        - Тебе придется идти своей дорогой без меня.
        - О, не бросай меня. Я проехал такой путь в надежде.
        - Я опоздаю, Джордж, пропусти меня!
        Она отстранила его и вошла в кэб. Резко шепнула Миранде, сидевшей уже внутри:
        - Закройте дверцы, скорее!
        - Послушай, Зель, если нельзя ни сегодня, ни завтра - пусть через неделю, две, когда хочешь…
        - Поезжайте!  - крикнула она кучеру. Завизжали колеса, кэб двинулся и помчался по занесенной снегом улице.
        Зельда откинулась на жесткое кожаное сиденье, закрывая глаза рукой.
        - О… боже!  - вздохнула она в изнеможении. Бремя жизни начинало ей казаться слишком невыносимым.

2
        На следующий день на всех улицах усердно чистили, сметали, соскребали лед и снег, мешавшие движению. Но подле больницы Св. Игнатия чистка была уже окончена, и Тони без всякого затруднения подкатил к подъезду.
        С розами в руках Зельда поднялась по широкой деревянной лестнице на второй этаж и на цыпочках подошла к комнате Майкла. На ее осторожный стук монахиня вышла в коридор и плотно прикрыла за собой дверь. Они заговорили вполголоса.
        - Как он себя чувствует, сестра?
        - Мне кажется, лучше. Сейчас он задремал.
        - А ночь как провел?
        - Я не успела спросить сиделку. Но кашляет он значительно меньше и выглядит лучше.
        - Слава богу. Мне, пожалуй, лучше его не беспокоить, как вы думаете?
        - Пожалуй. Дуайт был сегодня и просил вас позвонить или зайти к нему.
        - Хорошо, я заеду на обратном пути.
        Из-за прикрытой двери донесся знакомый лающий звук кашля. Монахиня, а за нею и Зельда вошли в комнату.
        Майкл был выбрит и впадины на щеках теперь особенно бросались в глаза. Но он смотрел веселее, бодрее, как отдохнувший человек. Легкий румянец тронул его бледную кожу. Впрочем, может быть, это лихорадка оставила свой след. Кашлял он реже.
        Когда он увидел Зельду, в глазах его вспыхнул теплый огонек.
        - Как дела, Майкл?
        - Хорошо. Гораздо лучше,  - ответил он шепотом, со счастливой улыбкой. Зельда пристально всматривалась в его лицо. Что-то новое было в нем, какая-то просветленность. И еще. Может быть оттого, что он был умыт и чисто выбрит, а возможно - от его белой сорочки - но теперь он больше походил на того мальчика, который жил в ее воспоминаниях.
        - Ты ужасно добра ко мне, Зельда,  - Майкл взял ее руку в свою.
        - Милый, я сделала только то, что всегда делаешь для старого, любимого друга.
        - Не знаю, что было бы со мной, если бы не ты. Мне некого было позвать, а сам я ничего уже не мог… На площадке рядом жил поляк, художник, знаешь, один из этих сумасшедших, которые рисуют все шиворот-навыворот. Я кое-как объяснил ему, куда отнести письмо. Я знал, что ты приедешь.
        Длинная речь утомила его. Он закрыл глаза, но по-прежнему не выпускал ее руку. Она смотрела на его обкусанные ногти, на сорванную местами кожу… Да, эти бедные, обезображенные руки крепко держали ее сердце. Осторожно, стараясь не потревожить Майкла, она села на стул сиделки, и они долго оставались так, рука в руке,  - он лежа с закрытыми глазами, она - не отрываясь взглядом от его изможденного, постаревшего раньше времени лица.
        Кашель заставил его приподняться.
        - Мне бы только избавиться от этой проклятой штуки,  - сказал он, потирая грудь.
        - Не следовало доводить себя до такого состояния. Жить в комнате, где нет ни света, ни печки!
        - Знаешь, мне не везло в последнее время. Не было работы, не к кому было обратиться.
        - А ко мне?
        - Да, ко-н-нечно,  - он смущенно усмехнулся.  - Я непременно верну тебе все, что ты истратила па все это,  - он повел рукой вокруг.  - Ты слишком много для меня делаешь… Мне обещали службу с начала будущего года.
        - Прекрати! Никакой работы ты не возьмешь, пока окончательно не восстановишь своего здоровья,  - сказала она решительно.
        - Через несколько дней я совсем поправлюсь. Я бы и сейчас уже мог отправиться домой…
        - Ты будешь оставаться здесь, пока совершенно не перестанешь кашлять.
        Он улыбнулся ее диктаторскому тону и слегка сжал ее руку.
        - Слушаюсь, командир!  - сказал он тихо.  - Я люблю, когда ты начинаешь распекать меня.

3
        - Я сделала для него все, что могла,  - говорила она себе, когда Тони вез ее к доктору Дуайту.  - Теперь ему придется идти своей дорогой без меня.
        Те самые слова, что она сказала Джорджу. Да, пусть оба идут своей дорогой. У нее не было сочувствия к Джорджу, хвастуну, позеру, у которого на первом плане всегда собственное благополучие.
        - В его словах вчера не звучало ни одной искренней ноты,  - уговаривала себя Зельда.  - Он жалеет и любит одного лишь себя. Он добивается моего расположения только затем, чтобы устроить свои делишки. Искал бы он меня столь рьяно, если бы я оставалась экономкой мадам Буланже? Майкл? Майкл - совсем другой человек, он - жертва своей мягкости и доброты. Майкла всякий может обидеть. Люди грешны перед ним больше, чем он перед людьми.
        Но и Майклу придется обходиться без нее. Она должна выбросить из головы всякую мысль о нем. Она обязана это сделать ради себя самой, своей профессии, ради Тома! Она сегодня бранила Майкла за то, что он не берег себя, а между тем она сама становится такой же неблагоразумной. Если эти ежедневные визиты в больницу будут продолжаться - она скоро будет не в состоянии играть в «Горемыке». Вот уже четыре часа, она вся разбита - но снова не успеет отдохнуть! Нет, Майклу придется вернуться на свой чердак, к прежней безалаберной жизни. Если это правда, что у него будет работа, она может и должна перестать возиться с ним.
        - Я просто глупая истеричка,  - сказала она вслух.
        Она слишком привязана к нему, вот в чем горе! Стыдно вспомнить, какую суматоху она подняла из-за того, что Майкл простудился и кашляет. Нет, нет, надо остановиться! Надо окончательно прервать всякие отношения с Майклом. Он - ее прошлое. И прошлое это не должно больше врываться в ее жизнь.

4
        Доктор Дуайт поднялся ей навстречу, улыбаясь из-под очков, и указал на кресло у стола. Соединив кончики пальцев и слегка раскачиваясь на своем табурете, он выждал минуту, другую, потом заговорил:
        - К сожалению, должен сказать, что состояние вашего молодого друга не особенно удовлетворительно, мисс Марш.
        - Вот как?  - сказала она ровным голосом.
        - Вы меня понимаете, не так ли?
        - Боюсь, что не совсем.
        - Его легкие…  - начал доктор и остановился.
        - Легкие?!
        - Да, оба затронуты. У него туберкулез в тяжелой стадии. Это очень грустно, потому что ваш друг славный малый - и такой молодой!
        Зельда с минуту неподвижно смотрела на говорившего.
        - Значит, ему надо уехать отсюда?
        Доктор утвердительно кивнул головой.
        - Куда же?
        - Куда-нибудь, где жарко и сухо. В Аризону, например, или на юг Калифорнии - куда хотите. Да, обидно и жалко видеть в таком положении столь молодого человека. Что, у него нет родных? Некуда ехать?
        - Насколько я знаю, нет.
        - А деньги?
        - Ни-че-го. Но я думаю, что все необходимые расходы я смогу взять на себя.
        - Есть много прекрасных санаториев, где сравнительно недорого и где вашему больному будет хорошо. К тому же, я полагаю, это ненадолго.
        Зельда выдержала взгляд доктора.
        - Ненадолго?!
        - Видите ли, мисс Марш, трудно сказать что-нибудь наверняка. В подобных случаях мы, врачи, очень мало можем помочь. Покойная жизнь, сухой и жаркий климат иногда могут продлить жизнь больного сверх всяких ожиданий. Но вы понимаете, что, если ткань разрушена, новой мы создать не можем. Мистер Кирк может прожить и шесть месяцев…
        - Шесть месяцев!!!
        - …и шесть лет. Много зависит от ухода, хорошего питания, покойной жизни.
        - Верно ли я поняла вас, доктор: вы хотите сказать, что он умирающий?
        - Я этого не сказал, мисс Марш. Я сказал: он может прожить и шесть месяцев, и шесть лет.
        - Но не больше?
        - Вряд ли. Хотя, кто знает, может, и дольше… Такие случаи были. Я только хотел разъяснить, что болезнь вашего друга неизлечима.
        - Так… так… неизлечима…
        - И вернуться снова к нормальному, активному существованию он не сможет.
        - То есть он больше не сможет снова приняться за свою работу, рисовать и?..
        - А, так он - художник, вот как? Нет, боюсь, что не сможет. Никаких усилий, никакого напряжения или утомления, понимаете?
        - А если он останется здесь?
        - Тогда он умрет.
        - А если уедет в Аризону?
        - То может жить месяцы и годы в зависимости от того, насколько он будет оберегать себя.
        - Он никогда в жизни не умел оберегать себя!
        - Ну, тогда я думаю, он долго не протянет.
        - Но вы говорите, что в хороших условиях его жизнь можно продлить?
        - Да, соответствующим уходом, питанием, а главное - покоем.
        Долгая пауза. Наконец Зельда смогла вновь говорить.
        - Благодарю вас, доктор. Так вы мне подскажете санаторий, где лучше всего поселить моего друга?
        - Конечно. Вот Таксон - сухое, здоровое место. Я разузнаю, какой врач там считается лучшим, и дам вам письмо к нему. Я уверен, там - прекрасные санатории и, если в общей палате, то это будет стоить не дорого.
        - Нет, только не в общей! Пусть дороже, но не в общей. Я кое-что скопила. Пока у меня будет хоть цент, Майкл будет иметь все самое лучшее.
        Доктор одобрительно кивнул.
        - Так увозите его, и чем скорее, тем лучше.
        - Но он еще кашляет и его лихорадит!
        - Для того и надо ему уехать, чтобы избавиться от того и другого.
        - Но как он поедет в таком состоянии?
        - Если он не может ехать один, надо, чтобы его повезла опытная сестра милосердия.
        - Хорошо. Спасибо, доктор, я бесконечно вам благодарна… Значит, он должен ехать в Аризону или Таксон, и он… он не вернется больше оттуда?
        - Нет, не вернется.

5
        Каменные ступени, потом дорожка, проложенная в снегу, потом улица, ожидающий автомобиль… Она шла, как лунатик. Последние слова доктора, будто колокол, гудели в ее голове.
        - Не верю!  - что-то страстно кричало в ее душе.  - Не может быть!  - Но она знала, что это правда.
        Шесть месяцев или шесть лет! Приговор произнесен!
        Шесть месяцев или шесть лет ожидания смерти! Вот какова участь мальчика, жившего когда-то со своей матерью на Сакраменто-стрит в Сан-Франциско, и любимого ею, Зельдой, так глубоко, как она никого никогда не любила. Конец! Прозябание в больнице для чахоточных в Аризоне! Умирание, может быть, не столько от болезни, сколько от стыда и одиночества! Трагедия человека, выброшенного жизнью за борт.
        Как бороться с этим? Как?! Допустим, она будет платить и за лечение, и за обслуживание, но ведь это самое меньшее, что можно сделать! Она даже не сможет поехать с ним туда, где ему судьбой уготовано окончить жизнь, не сможет посмотреть, хорошо ли его устроят… Театр, вечно театр! Шесть вечерних и два дневных спектакля в неделю. Ни минуты отдыха, передышки… вот она - цена славы! Как она жаждала ее когда-то! Теперь ей казалось, что эта слава ей ненавистна, что все, к чему она стремилась,  - одна суета.
        А Том? Верный Том, ее рыцарь и друг, ее «автор», человек, женой которого она обещала и хотела быть?! Ей с трудом верилось, что было время, когда она была равнодушна к нему, когда не смотрела на него, как на будущего мужа. Сейчас мысль о будущем была неразрывно связана с мыслью о Томе.
        Он, его мать, его дядя - стали ее семьей. Не проходило дня, чтобы они не виделись, не поговорили хотя бы по телефону. Наконец-то впервые в жизни у нее была мать…
        Но ни к ней, ни к ее сыну нельзя было прийти с той мукой, что терзала ее душу, нельзя было сказать им, что она хочет пожертвовать «Горемыкой», чтобы увезти на юг возлюбленного своей юности.
        Однако, когда Зельда входила в отель, ей подумалось, что, если миссис Харни не сможет, вернее, не захочет понять ее побуждений, то Том поймет. Ее мысли были так полны им в эту минуту, что она ничуть не удивилась, увидев его в холле. И глядя на этого мужественного, красивого человека, она с глубокой нежностью почувствовала, что ему можно рассказать все и даже просить его помочь организовать переезд Майкла.
        Мрачное выражение на ее лице сменилось сияющей улыбкой. Но Том не улыбнулся в ответ. Он взял ее за руку с подчеркнутой серьезностью.
        - Вы уже слышали?
        Удивленный взгляд Зельды. Мысль о Майкле. Но кет. Здесь был и судья Чизбро с печальным и торжественным лицом… Что случилось?
        - Что такое?!
        - Вы ничего не слышали? Вам не сообщили?
        - Но о чем же? Говорите скорее! Надеюсь, не с мамой что-нибудь?
        - Нет, мама здорова. Пойдемте.  - Он взял ее под руку и отвел в уголок, судья пошел за ними.
        - Зельда, есть печальная новость для вас.
        - Да говорите же, Том!  - Его волнение пугало ее.
        - Ваш… Ваш муж…
        - Джордж!
        - Да, он… Он…
        Она сразу поняла - и протянула руку, чтобы остановить Тома.
        Зельде показалось, словно клапан какой открылся в ее сердце, и вся кровь хлынула оттуда. Но, сделав над собой страшное усилие, она знаком приказала Тому продолжать.
        - Агенты, которым судья Чизбро поручил разыскать Джорджа, установили вчера, что он живет в дешевой гостинице для актеров, за Бродвеем. Судья послал своего помощника к нему с просьбой прийти сегодня утром. Дверь не открывалась, как ни стучали, и прислуга заподозрила что-то неладное. Тогда взломали дверь… и… и нашли его. Он застрелился - смерть наступила мгновенно. Помощник уговорил людей в гостинице не извещать полицию, пока не приедет судья Чизбро. Он позаботился также, чтобы ваше имя не связали с этим самоубийством. Когда прибыл судья, они вместе со следователем осмотрели комнату. Там было лишь немного золы - видно, он сжег какие-то бумаги - две ваши фотографии, вырезанные из газеты или журнала, и вот это письмо к вам. Пришлось показать его коронеру[2 - Коронер - должностное лицо при органах местного самоуправления; разбирает дела о насильственной или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах. (Примеч. ред.)], но судья сделал все, чтобы репортеры ничего не узнали…
        Зельда вдруг застонала и начала дрожать всем телом. Она закрыла лицо руками.
        - Я не могу… Я не перенесу этого…
        Джордж и Майкл! Два удара, так быстро последовавшие один за другим! Джордж и Майкл! Ей показалось, что весь мир с грохотом провалился куда-то. Она слышала свои собственные отчаянные рыдания, голос судьи:
        - Снесем ее наверх. Беритесь, Том!
        Они снесли ее в лифт, и через несколько минут она очутилась у себя в комнате. Миранда снимала с нее шляпу. Том был перед нею на коленях и гладил ее руки, а судья скромно стоял в стороне.
        Она заставила себя выслушать подробности, которые, торопясь, перебивая друг друга, стали рассказывать ей оба эти джентльмена, но голова у нее кружилась, комната плыла перед глазами… она слышала их взволнованные голоса, но слов не понимала. И лишь одна мысль неотступно преследовала ее, одна мысль: они оба втайне довольны, довольны тем, что Джордж умер, довольна и Миранда - весь мир доволен этим!
        Джордж умер! Мертв!
        Снова и снова эта мысль вспыхивала в ее мозгу - и каждый раз поражала, как впервые. Джордж умер!.. Но она говорила с ним накануне вечером! Он проехал восемь тысяч миль только для того, чтобы увидеть ее!.. Джордж мертв! Недели не прошло с тех пор, как он сидел здесь, в этой самой комнате - вон на том стуле! И вот - Джорджа нет!.. Нет!
        С мучительной яркостью вспомнилась ночь, когда она ожидала в приемной станции «скорой помощи» в Сан-Франциско. Тогда они спасли его - а теперь уже ничем нельзя было помочь!
        Джордж умер!.. Вчера еще он был жив, дышал, просил о помощи. Эта помощь могла остановить его.
        «Кучер, поезжайте!»
        Огненными буквами вспыхнули в ее памяти эти слова. Вот как она простилась с мужем! Навеки простилась!
        Эти прощальные слова звенели в его ушах, когда он возвращался в свой жалкий номер, темный и затхлый, когда сидел там один на один со своими мыслями и воспоминанием о том, как она прогнала его. И там, заперев дверь, положив на стол заряженный револьвер, он написал то письмо, которое она сейчас держит в руках.
        Не то стон, не то рыданье - вырвалось у Зельды.
        Мужчины бросились к ней, но она отстранила их жестом.
        - Уходите, прошу вас,  - оставьте меня одну. Мне надо… одной… я хочу…
        Но через мгновение, овладев собой, она их остановила:
        - Одну минутку!  - сказала она, пытаясь говорить внятно.  - Извините меня, господа. Я не хотела делать сцены. Но это второй удар за сегодняшний день - я расскажу вам об этом в другой раз, Том - это многовато для меня… Пожалуй, я не в состоянии буду нынче выступать…
        - Да, конечно, родная, ни в коем случае!
        - Передайте Генри по телефону, чтобы он заменил меня на мисс Гильдебрандт.
        - Я сейчас же извещу его. Не беспокойтесь об этом, я сам поеду к мистеру Мизерву и поговорю с ним. Не тревожьтесь ни о чем. Если что-нибудь понадобится - позовите меня и я вмиг приеду. О родная, любимая моя, мне так больно за вас!..
        - Спасибо, Том. Вы всегда так добры… Оба вы были очень добры, спасибо вам за все ваши старания пощадить меня… Погодите, еще одно…
        - Да, дорогая?
        - Где он сейчас?
        - Джордж?
        - Да.
        - Его перевезли к Кэмпбеллю. Судья знал, что вы захотите, чтобы все было, как следует…
        - Спасибо, мистер Чизбро. Можно мне увидеть его?
        - Конечно. Все будет устроено для похорон и вас известят.
        - Спасибо еще раз.
        Она протянула руку судье и подставила щеку Тому.

6
        На конверте было нацарапано ее имя. В том месте, где он был запечатан, виднелась грязная полоса. Сбоку конверт был аккуратно надрезан ножом следователя. Три листочка бумаги, исписанные знакомым, мало разборчивым почерком Джорджа со множеством клякс и зачеркнутых мест.
        «Зельда, дружок, на этот раз я прощаюсь уже по-настоящему, навсегда. Я пишу тебе в последний раз, и пьян я, как сапожник! Теперь-то уж непременно отправлю себя на тот свет. Не спасут меня, как в прошлые разы.
        Я проделал долгий путь из Манилы, чтобы увидеть тебя, а ты и знать меня не захотела. Но будь я проклят, если осуждаю тебя за это. Я знаю, что я никуда не годный человек.
        Я еще вчера хотел это сделать - но потом подумал! «Быть может, девочка подаст тебе какую-нибудь надежду». Но, ей-богу, я тебя не виню.
        Моя смерть избавит тебя от неприятной процедуры развода. Зель, я наделал столько гнусностей в Маниле, что, избавляя тебя сейчас от неприятностей, я и себе оказываю услугу. Пора прекратить все это. Я считаю, что это хорошая идея. Давно бы следовало пустить в ход мой револьвер. Газ - средство ненадежное. Яд - тоже. Лучше всего револьвер. На этот раз уже промаху не будет.
        А ты не огорчайся из-за этого, девочка. Пью твое здоровье! За твои успехи и долгую жизнь!
        Я ни о чем не жалею, Зельда. Не жалей и ты. Ты - прелесть и у меня нет ни капли злобы по отношению к тебе.
        Последний глоток, старушка! За твое благополучие! Прощай! Джордж.»
        Глава одиннадцатая


1
        Оставалось только два дня до Рождества. В комнате Зельды на полу стояли в огромном горшке цветы, которые зовутся «Дыхание неба», на окнах висели праздничные гирлянды. На столе - ряд белых и цветных коробок в ленточках, бичевочках, рядом - карточки с именами тех, кому они предназначались. Еще четыре дня назад Зельда хлопотала здесь у стола, упаковывая подарки, но сегодня, рассеянно взглянув на коробки, подумала, что они никогда не будут отосланы. Она встала со своего места и подошла к окну, глядя на мокрую мостовую, коричневую от талого снега и грязи. Джон Чепмэн за ее спиною громко застонал, обхватив голову руками.
        - Нет, не могу… не могу я этого!  - сказал он жалобно.
        - Вы должны, Джон.
        - О, нет, нет, нет! Вы не знаете, о чем просите.
        - Знаю. И вы не откажете мне, Джон. Вы всегда были мне другом, всегда поддерживали меня в трудные минуты. А теперь наступила самая трудная из всех. Помогите же мне!
        - Но я не в силах понять, Зельда, как… как вы можете решиться на шаг, который принесет страшное горе стольким людям. Кроме того, вы… вы пускаете по ветру свою карьеру, всю свою жизнь.
        - Мне ничего другого не остается. Впрочем, вы этого не понимаете и не поймете.
        - Допустим, но вы ведь могли бы пригласить сиделку… двух, наконец! Есть столько людей…
        Он вдруг остановился, и лицо его просияло надеждой.
        - Знаете, что я сделаю? Я поеду вместо вас и не оставлю его, пока все не будет сделано так, как вы хотите, а потом вернусь и все вам доложу.
        Она обернулась лицом к Джону и досадливо вздохнула.
        - Я вам сотый раз повторяю, что делаю это не для Майкла, а для самой себя… О, будь он калекой или будь у него оспа или проказа, может быть, тогда вы меня поняли бы!  - Она заломила руки.  - Видит бог, я хотела бы его ненавидеть, хотела бы, чтобы самый вид его стал мне противен,  - тогда все было бы легче. Тогда не возник бы вопрос, что руководит мною. Нет, Джон, я делаю это, чтобы найти самое себя и попытаться искупить свою вину… Неужели вы не видите,  - у меня сердце разрывается на части!  - вскрикнула она страстно.  - Я покидаю все, что люблю и чем дорожу в этом мире: Тома, вас, вашу сестру, театр, даже Миранду!
        Из спальни раздалось всхлипыванье. Зельда печально посмотрела на открытую дверь.
        - Миранда меня любит, и я люблю ее тоже, и мне бы хотелось взять ее с собой. Но я не хочу, чтобы мне помогали. Я должна все сделать сама, своими руками. Я объяснила это Миранде, и она поняла. У меня скоплено несколько тысяч - шесть или семь, кажется. Нам хватит этого на некоторое время. Я сниму небольшой домик подле санатория и буду сама ухаживать за Майклом. А когда деньги кончатся - поищу работы. Я жажду этого, Джон, мне кажется, что только работа спасет меня от безумия и вернет мне самоуважение. Помните, я рассказывала, что отец мой был поваром и научил меня отлично стряпать. Я уверена, что сумею прокормить и себя, и Майкла, работая где-нибудь в отеле или ресторане.
        Она отошла от окна и устало опустилась в кресло.
        - О Джон, дорогой мой, хоть вы-то не делайте этот шаг для меня еще более трудным! Генри Мизерв приходил вчера вечером и уговаривал, уговаривал чуть не до рассвета! Я так устала! Он ушел, убедившись, что я навсегда ухожу со сцены. О, они обойдутся без меня. Лина Гильдебрандт - способная девушка. Но даже если, как утверждает Генри, «Горемыку» придется снять с репертуара - я ничего не могу поделать. Мне жаль Генри. Он был так великодушен, что не заикнулся об убытках и не будет заставлять меня играть до конца сезона… И вы тоже будьте великодушны, Джон!
        - Вы слишком возбуждены и не сознаете, что творите.
        - Нет, ничуть. Мое решение - результат размышлений многих лет, не только последних дней. Я была причиной несчастья всех, кто любил меня. Если я выйду за Тома,  - будет несчастлив и он…
        …Мой муж пришел ко мне за поддержкой - да, знаю, что вы хотите сказать,  - ответила она, заметив движение на лице Джона,  - он был необузданный, распущенный человек и был, может быть, достоин презрения. Но вчера…  - лицо ее исказилось,  - я ходила прощаться с ним в часовню. Его еще не успели положить в гроб… и он лежал на столе такой белый и тихий… Беспечный, любивший шутки и веселье, жизнерадостный Джордж, мой муж… Грешен он был относительно себя самого - и только! Да, он опустился,  - что же из этого? Я знаю Джорджа, знаю, что ему нужна была я, чтобы взять себя в руки и подняться… А я не захотела. Я захлопнула дверцы кэба перед его носом - и он пошел в гостиницу и застрелился… Слишком поздно теперь… не помочь уж ему. Но другой, которому я нужна, еще жив - и он ждет моей помощи. Майкл может прожить много лет и снова стать счастливым, если я уеду с ним в Аризону, и буду заботиться о нем…
        - Джон,  - она заговорила с еще большей горячностью,  - Джон, поймите, что я это делаю не для Майкла, а для себя. Мне надо примириться со своей душой. Не могу я оставаться актрисой на Бродвее, быть женой Тома Харни, переходить от одной огромной радости к другой - не могу! Меня до конца дней будет мучить сознание, что мой муж покончил с собой из-за того, что я оттолкнула его, и что другой, которому я нужна и который любит меня, умирает где-то от чахотки, возненавидев себя и жизнь, потому что я покинула его, бросила одного в болезни и нужде.
        - Но он мог бы прожить столько же, будь он в хорошем санатории,  - рискнул вставить Джон.
        - Но я не могу продолжать играть на сцене, зная, что он будет один среди чужих равнодушных людей, а не в своем собственном уголке, созданном моими руками. Неужели вы этого не понимаете, Джон?
        - Нет, не понимаю. Я вижу только одно: вы разрушаете свою карьеру, разбиваете жизнь Тома и мою, и Грэйс - и все оттого, что эти два тяжких удара один за другим вас потрясли, расстроили вам нервы и вы не в состоянии рассуждать здраво.
        Она подошла к нему и нежно провела рукой по его волосам.
        - Мне ужасно больно причинять столько горя всем вам, Джон, но что же делать? Я вижу и знаю то, что не видите вы: если я останусь здесь, хотя мне необходимо ехать,  - то и я, и все вы будете вдесятеро несчастнее.
        - Но погодите недельку, подумайте, ведь вы потом пожалеете!
        - O, нет, не пожалею! А ехать надо поскорее. Во-первых, Майклу нельзя здесь оставаться. Во-вторых, я не могу встречаться с Томом. Будет легче для него, для меня, для всех, если я уеду завтра. Я возьму с собой только один чемодан… Миранда распродаст все лишние вещи и дошлет мне остальное. А вы скажете обо всем Тому после моего отъезда.
        - Зельда, Зельда, вы слишком многого от меня требуете! Не могу я этого сделать…
        - Вы должны доказать свою дружбу ко мне в такой критический момент. Кого же мне просить об этом, Джон?!
        - Вы не знаете Тома! Он поедет за вами следующим же поездом.
        - Он не будет знать, куда я уехала, да и вы должны удержать его. Я знаю Тома гораздо лучше, чем вы, Джон. Том поймет. Это на нем тяжело отразится, нанесет удар его надеждам и планам, но он поймет и… будет сочувствовать мне. А вот о миссис Харни мне и подумать страшно. Будущее Тома, его счастье - единственное, что ее интересует в этом мире. Боюсь, она не простит мне этого никогда.
        - Грэйс лучше, чем вы думаете. И она вас любит. Нет, я дрожу только за Тома… Зельда, подумайте, что вы делаете с этим мальчиком!
        - О Джон, но я должна…
        - Вы сами говорили, что полюбили его - и нанести такой жестокий удар!
        - Это оттого, что я хочу уйти, сохранив любовь к нему. Если бы я не сделала того, что собираюсь сделать, я бы возненавидела себя и кончила тем, что возненавидела бы и Тома.
        - Ах, господи, да никто вам не поверит! Вы уезжаете с другим мужчиной - все равно, болен он или нет! Вы уезжаете, чтобы жить с ним, ухаживать за ним… вы уезжаете со своим прежним любовником! Простите меня, родная, за то, что я говорю такие вещи, но вы должны знать, как посмотрят на ваш поступок другие.
        Гримаса боли исказила лицо Зельды.
        - Да, так будут думать все, включая и тех, кого я люблю больше всего на свете. Ну, что же, пусть думают. Я окончательно рассталась со всеми своими планами на будущее, с тем, чем жила до сих пор. Я вернусь к началу, Джон. Буду стряпать, как когда-то девчонкой стряпала в гостинице отца. Мне нужно выпрямить душу. И этот шаг - единственная возможность, Джон. В моей жизни, вероятно, было много случаев сделать это, но я их не заметила. А тут - вижу. И если я не воспользуюсь им, о, тогда жизнь станет ненужной и тягостной…
        …Джон, может быть, разлука с Томом, с вами, с театром разобьет мне сердце - но зато я найду себя. Мне не нужен мир, пока я не найду себя, поймите это. Что мне мнение людей? Ну, а если Том и вы будете считать, что я просто ушла к человеку, которого предпочла Тому, что же, пусть и это станет частью моего креста. Думаете, мне легко? Я жалею Майкла, сердце мое полно нежности и, если хотите, любви к нему, но надо быть глупцом, полагая, будто желание немного облегчить и скрасить его жизнь вознаградит меня за то, от чего я отрекаюсь. Вы верите мне?
        - Да, да, верю, но не смогу заставить поверить Тома. Вы так сильно чувствуете свою правоту, что лучше меня сумели бы все объяснить… Не представляю, как я скажу ему, что вы уехали и что вы не хотите его больше видеть. Я слишком люблю этого мальчика. Скажите ему сами!
        - Нет, Джон, не могу. Ведь и я только человек. Я не доверяю себе, у меня не хватило бы сил сделать то, что я должна, если бы я еще раз увидела Тома. Вы скажете ему, Джон…
        - Хорошо, но с одним условием: я оставлю ему некоторую надежду.
        - Какая тут может быть надежда?
        - Вы уезжаете на несколько месяцев или на несколько лет, ведь так? А потом?
        - Потом? Вы хотите сказать, когда Майкл…
        - Когда вы исполните то, что считаете своим долгом.
        - Тогда Тому я буду не нужна, он не захочет меня.
        - А если захочет? Она покачала головой.
        - Ну, если?..  - настаивал Джон.
        Она помолчала, глядя на Джона потемневшими глазами. Потом сказала едва слышно:
        - Что же… тогда… пусть отыщет меня и придет.
        notes

        Примечания
        1
        Сан-Франциско. (Примеч. пер.)
        2
        Коронер - должностное лицо при органах местного самоуправления; разбирает дела о насильственной или внезапной смерти при сомнительных обстоятельствах. (Примеч. ред.)