Жена шута Эмилия Остен

        В то страшное время, когда католики и гугеноты вели между собой кровавые войны, девушку из обедневшей дворянской семьи Колетт выдали замуж за богатого графа де Грамона, шута при дворе принца Наваррского… Для новоявленной графини началась жизнь, полная тайн и загадок. Зачем этот странный человек женился на ней, если до сих пор ни разу не исполнил своего супружеского долга? И куда он то и дело исчезает, обманывая всех, что болен, а потому проводит по несколько дней в своих покоях за крепко запертыми дверями?..
        Литературная обработка Е. Полянской
        Эмилия Остен
        Жена шута

                

        Глава 1
        О том, что ей предстоит выйти замуж по расчету, Колетт знала всегда. Матушка твердила ей об этом всю жизнь - сколько помнила себя Колетт, столько и слова матушки помнила. Нетрудно, право слово, все это уразуметь, особенно если тебе каждый день повторяют.
        Но знать - не значит смириться. Колетт старалась. Она много молилась, так как благочестие считалось приличным для дворянки из почти обедневшей семьи (и «почти» от «уже» отделяла такая тонкая грань!), чтобы Бог даровал ей смирение и заставил принять грядущую участь как нечто само собой разумеющееся. Более того, Колетт старалась придумать для себя, почему для нее самой и ее семьи будет хорошо именно так поступить. Ведь так поступали не все, но многие. Браки заключались между деньгами, титулами и долговыми обязательствами, а не между людьми. Брак - нечто вроде сделки, которую Господь изобрел, чтобы уравнять людей в их счастье. Да и что суть счастье? Нечто трудноуловимое, а то и вовсе не существующее.
        Во всяком случае, матушка так говорила. Элеонора де Сен-Илер многие годы носила траур по своему покойному мужу - не потому, что не могла его позабыть, а потому, что так диктовали принципы морали. Матушка не любила отца Колетт и вышла за него замуж по договоренности между родителями молодых, - так что если уж Элеонора смогла, то и Колетт сможет.
        Колетт верила в это, пока ей не исполнилось пятнадцать лет. Именно тогда она отыскала в одном из шкафов библиотеки книгу под названием «Клижес»[1 - «Клижес» - роман Кретьена де Труа - обработанная в соответствии с требованиями куртуазного стиля история персонажей кельтской легенды Тристана и Изольды. Весьма приблизительно роман датируется 1176 г.] и прочла в прологе упоминание об истории Тристана и Изольды. Смутные воспоминания шевельнулись в нежной девичьей душе, и Колетт отправилась за разъяснениями к воспитательнице своей, почтенной мадам Ромей.
        Мадам была гугеноткой, о чем упоминалось редко, и особой дерзкой и начитанной, о чем упоминалось часто, - в основном матушкой, не слишком жаловавшей эту образованную личность сорока пяти лет от роду. Но мадам Ромей осталась служить в доме, даже когда ее жалованье превратилось в пустой звук, - за право сидеть за хозяйским столом и учить юную Колетт тому, что считала нужным.
        - Мадам, - воскликнула девушка, врываясь к своей воспитательнице в комнату и протягивая книгу, - о какой же запретной любви идет речь вот здесь?
        Мадам Ромей внимательно прочла предисловие, усмехнулась и закрыла книгу.
        - Неужели я не рассказывала вам о Тристане и возлюбленной его, Изольде? - И тут же ответила сама себе: - Конечно. Ваша матушка велела нам избегать опасных тем. Вот мы их и избегаем. Отнесите книгу на место, Колетт, и позабудьте об этом.
        - Но почему же? - спросила Колетт. - Я желаю знать!
        - Вы желаете знать? - переспросила мадам Ромей. - Но зачем?
        Колетт поразмыслила немного, а затем отвечала:
        - Чтобы ведать, какие бывают запреты, и избегать всего запрещенного в будущем.
        Воспитательница рассмеялась.
        - Хорошо, - сказала она, - пойдем, дорогая моя девочка.
        Колетт запомнила этот день: сухой шорох серой юбки, запах пыли и книгу, которую мадам Ромей бережно пролистала и вернула ей.
        - Вы можете читать этот роман здесь, - сказала мадам Ромей, - а я скажу вашей матушке, что вы попросили Житие святого Марка. Но потом зайдите ко мне и расскажите, о чем прочитали.
        И Колетт устроилась на широком подоконнике, что было непросто (уже тогда ее заставляли носить корсет и вертюгаль[2 - Каркас для юбки, предшественник кринолина.]), и тут же позабыла о неудобстве, погрузившись в легенду, - легенду страшную и прекрасную, где были и смерть, и предательство, но главное - там была любовь…
        «…И когда исцелился Тристан и увидел красоту Изольды, - а она была так прекрасна, что молва о ее красоте обошла всю землю, - пал он духом и помутились его мысли. И решил он, что попросит ее в жены себе и никому другому, ибо тогда достанется ему прекраснейшая женщина, а ей - прекраснейший и славнейший рыцарь на свете. Но потом рассудил, что будет это величайшим вероломством: разве не поклялся он перед столькими добрыми людьми, что привезет Изольду своему дяде? И если не сдержит он своего слова, то будет навеки опозорен. И порешил он, что лучше сберечь свою честь, уступив Изольду королю, чем завладеть Изольдой и тем навлечь на себя бесчестье…»[3 - Перевод Ю. Стефанова.]
        - О, как он благороден! - шептала Колетт и украдкой стирала слезу.
        В тот момент девушка решила, что если случится в ее жизни любовь, яркая, как солнце, глубокая, как море, - то шанс упускать нельзя. Возможно, так произойдет, что возлюбленный окажется тем, кого изберет матушка? А если нет, то вдруг удастся матушку уговорить?
        Мадам Ромей, выслушав это сбивчивое признание, покачала головой.
        - Вам нужно уяснить, моя дорогая девочка, что такому не бывать никогда.
        - Но почему же? - вспыхнула Колетт. - О, мадам! Ведь такая любовь случается!
        Немолодая гугенотка помолчала, а затем ответила, глядя в окно:
        - Да. Такая любовь случается, Колетт. Она обжигающе горяча и очень, очень опасна. От такой любви гибнут люди - разве вы невнимательно прочли историю Тристана и Изольды? Что принесла им эта любовь, кроме разлуки и смерти?
        - Она принесла им счастье, - тихо произнесла Колетт.
        Мадам Ромей повернулась и пристально посмотрела на молодую девушку в темном платье, со спрятанными под чепец волосами. Простой и нежный овал лица ее, казалось, написал юный влюбленный художник.
        - Счастье, вы говорите? - спросила мадам Ромей. - И к чему же привело это счастье?
        - Разве важно, к чему оно привело? - сказала Колетт совсем уж тихо. - Важно, что оно было!
        - Как вы юны еще, девочка моя, - промолвила мадам Ромей. - Вы предпочитаете забыть о трагическом конце в угоду тем сладким минутам, что быстротечны и всегда уходят, оставляя после себя горькое сожаление. Вы забываете, что Тристан умер, так и не обретя своей возлюбленной. И то, что на могилах влюбленных, похороненных рядом, вырос цветущий куст, служит малым утешением им самим. Разве вы не боитесь, что, позволив себе полюбить, но будучи разлученной с возлюбленным, останетесь в одиночестве? В одиночестве - рядом с чужим человеком, среди прочих, таких же чужих вам людей? Это не страшнее ли, чем жить спокойно, не ведая запретной любви?
        - О, мадам Ромей! - воскликнула Колетт и умоляюще сложила руки. - Но если судьба будет благосклонна ко мне? Если моим мужем станет тот, кого я полюблю?
        - Тогда вам повезет больше, чем мне, девочка моя, - вздохнула мадам Ромей.

        Четыре года спустя, холодным декабрьским утром, за завтраком госпожа де Сен-Илер сказала:
        - Послезавтра мы уезжаем в Беарн.
        За окнами еще только светало: в доме Сен-Илер все вставали рано. Тяжело спать, когда дрова в камине к утру прогорают и тягучий холод наполняет большие комнаты. Поместье было старым, ему давно требовался ремонт, на который у семьи не имелось денег. Колетт обычно просыпалась и некоторое время возилась в кровати, пытаясь дыханием согреть замерзшие пальцы. Затем, признав безнадежность сего занятия, вставала. Завтрак подавали около девяти, и к нему обязательно спускалась матушка, которой также мешали спать холод и ревматизм.
        - В Беарн? - переспросила Колетт. - Но зачем?
        - Мы наконец получили приглашение от твоего дяди. - Элеонора де Сен-Илер бережно расправила лежавшее рядом с тарелкой письмо, на которое Колетт, в ее всегдашней рассеянности, не обратила поначалу внимания. - Война окончена, и новой не предвидится. Королевский двор Наварры каждый день принимает гостей. Ты и так задержалась в невестах и в следующем году должна выйти замуж.
        Колетт отставила чашку с бледным киселем, который варили из шиповника и яблок.
        - Но матушка… вы говорили, что мы отправимся туда весною.
        - Нет времени ждать, - отрезала Элеонора. - Тебе девятнадцать. Мой кузен пишет о том же. Он всегда сочувствовал твоей судьбе.
        - Дядя так пишет?
        Колетт всегда называла Жана-Луи де Котена дядей, хотя он не был родным братом Элеоноры, а всего лишь ее кузеном по отцу.
        - Да. И говорит, что следует поторопиться. В Беарн сейчас съехались многие знатные дворяне. Тебя представят им, и, возможно… - Матушка трагически вздохнула.
        - Вы боитесь, что никто не захочет взять меня в жены? - тихо спросила Колетт.
        - Да, я боюсь этого, - не стала отпираться Элеонора. - Боюсь, что никто не посочувствует нашему положению. Ты не настолько красива, чтобы привлечь внимание знатного и богатого господина, у которого имеется лучший выбор. Что ж! Нам остается смиренно принять свою судьбу и молиться о том, чтобы Господь послал спасение нашему дому.
        Колетт промолчала.
        Сколько она себя помнила, матушка всегда жаловалась на бедность. Всегда. Это верно: Сен-Илеры едва сводили концы с концами. Старый дом, половина которого стояла закрытой, так как не имелось средств на его содержание; всего десяток слуг, остававшихся при поместье потому, что, в большинстве своем, им некуда больше было идти; жалкие остатки владений - большую часть их пришлось распродать после смерти отца, дабы расплатиться с долгами… Все это ввергало Элеонору в грех уныния. Жермен де Сен-Илер, отец Колетт, скончался, когда его дочери исполнилось два года, и с тех пор матушка носила траур и сетовала на печальные времена. Времена всегда были печальны. Сен-Илеры не были гугенотами, однако носили тусклые цвета, потому что яркости в их жизни имелось мало.
        Но не для Колетт, жизнерадостной и верящей в невозможное, сохранившей эту веру благодаря мадам Ромей.
        - Твоя тетя столь любезна, что поможет нам сшить тебе новые платья, - продолжала между тем матушка. - Те, в которых ты выходила на прошлогодние балы в Ла-Рошели, никуда не годятся. Королевский двор Наварры - не то место, где мы можем показаться оборванками.
        - Мы не оборванки, матушка! - вспыхнула Колетт.
        - Молчи! Не смей меня перебивать! - прикрикнула Элеонора. - Мы беднее церковных мышей, и только лишь немыслимая удача и Господня помощь… - она умолкла, не договорив: и так все было ясно. Слова эти Колетт уже слышала не раз и не два. - Мы едем в Беарн и остановимся в доме твоего дяди, да хранит его Бог. Ты подготовишься к выходу в свет, а Жан-Луи постарается сговориться о твоем браке. Ступай, Колетт, и прикажи собирать вещи.
        Колетт немедля встала из-за стола и поспешно вышла из столовой, надеясь, что матушка не заметила улыбки. Если выбор постылого супруга представлялся девушке делом скучным, то сама поездка радовала. Это означало одно: Колетт снова увидит Ноэля!


        Глава 2
        В Наварре стояла сухая яркая зима; если Ла-Рошель, рядом с которой располагались владения Сен-Илеров, затопляли приходящие с моря дожди, то центральная область Наваррского королевства, Беарн, была залита солнечными лучами. Близость Испании ощущалась здесь повсюду - в нарядах простолюдинов, в фасадах домов, в мужских взглядах. Колетт приезжала в Беарн ранее только однажды, по приглашению дяди, и ей тогда едва исполнилось восемь лет. А потому она смутно помнила, что де Котены владеют большим домом на широкой шумной улице По, главного беарнского города, что в столовой там висят картины с изображениями фруктов (особенно запомнился восьмилетней девочке крупный виноград) и что у тетушки Матильды есть несколько собачек, похожих на муфты.
        Испанское влияние виделось здесь легко, ибо то, что Изабелла и Фердинанд несколько десятков лет назад не присоединили к своему королевству и Верхнюю Наварру, казалось чудом. Многие говорили на кастельяно[4 - Испанский язык в Кастилии и Наварре.], многие - на эускади[5 - Баскский язык.], но все же дворянство, связанное тесными узами с французским королевским двором, предпочитало изъясняться по-французски. И иногда - по-гасконски, который здесь выспренно именовали беарнским.
        После морского воздуха Ла-Рошели терпкий горный аромат казался Колетт чарующим, полным загадок и обещаний. Солнце, выглядывавшее из-под облаков, собравшихся на горизонте, острыми лучами освещало город По, высвечивало башню королевского замка, ластилось, как кошка, к крышам домов. По казался Колетт настоящим легендарным селением, где каждодневно происходят чудеса и пылкие рыцари крадут возлюбленных прямо с увитых розами балконов.
        Однако на розы сейчас рассчитывать не приходилось: стоял декабрь, и вблизи балконы были вовсе не так живописны, как представлялось издалека и (что греха таить!) в воображении. Карета проехала по улицам нынешней наваррской столицы и остановилась у высокого узкого дома, чей сумрачный фасад словно намекал: здесь живут протестанты, а значит, здесь в почете вера и скромность.
        И, как всегда случается, выяснилось, что дом вовсе не так велик, как представлялось Колетт ранее; картины с фруктами все так же украшали столовую, но виноград не блестел больше призывно, соблазнительно, покрывшись налетом времени и крохотных трещин; а собачка у тетушки Матильды имеется лишь одна, старая, похожая на валик и страдающая подагрой.
        К разочарованиям добавилось одно, самое существенное: Ноэль отсутствовал.
        - А где же мой кузен? - полюбопытствовала Колетт, когда вся семья уселась за обеденный стол и католики свершили свои молитвы, а протестанты - свои. Это религиозное примирение было в их семье всегда - слишком держались родичи друг за друга, чтобы ссориться из-за вопросов веры.
        - Ноэль остался в деревне, - объяснил дядюшка Жан-Луи. - Возможно, он приедет в По через несколько дней, однако я бы не стал на то рассчитывать. - И он со странной улыбкой переглянулся с тетушкой Матильдой.
        - Ах, но что это значит? - Колетт была заинтригована.
        - Наш сын влюблен, - проговорила тетушка. - Мы так полагаем. Эта наша соседка, мадемуазель Софи, совсем недавно из монастыря, где воспитывалась под строгим присмотром благочестивых монахинь… Возможно, вскоре Ноэль переговорит с нами о том, чтобы просить ее руки.
        - И какой ответ вы дадите? - спросила Колетт несколько напряженно.
        - Разве можно спрашивать об этом так прямо? - одернула ее матушка. - Устыдись!
        Колетт опустила голову.
        - Не стоит журить ее, Элеонора, - мягко заметил дядя. - Конечно, она принимает участие в судьбе Ноэля, ведь наши дети так дружны!.. Я не знаю, что мы ответим, Колетт. Если родители мадемуазель Софи дадут свое согласие, возможно, о браке удастся сговориться.
        - Как хорошо, что вы снова можете принимать нас в По! - Матушка старательно меняла тему. - И благодарствие королеве, сумевшей отбить город снова!
        Несмотря на то, что По несколько лет назад заняли католики, Элеонора де Сен-Илер сочувствовала своим родственникам-протестантам, временно лишившимся дома - и вот теперь снова его обретшим.
        - Да, верно. - Дядюшка оживился, и разговор с обсуждения кузена Ноэля плавно перешел на восхваление королевы Жанны, ее сына Генриха, адмирала Гаспара де Колиньи и прочих достойных лиц.
        Колетт ела суп, но думала вовсе не о супе, а о своем кузене. Политические разговоры ее не волновали, а вот судьба Ноэля - очень. Правда ли то, что он влюблен? Правда ли, что человек, которого иногда она осмеливалась именовать про себя Тристаном, предложил свое сердце другой - и неужели она приняла сей бесценный дар? Хороша ли эта Софи, умна ли, скромна? Насколько она красива? Чем она приворожила Ноэля, всегда столь утонченного, столь разборчивого в том, что касалось чувств? И как мог он влюбиться, если дал Колетт тайное обещание? Ах, наверняка тетушка и дядюшка ошибаются.
        В детстве Колетт и Ноэль провели вместе немало времени: стояли неспокойные времена, гражданская война длилась и длилась, и часто Ноэль оставался в поместье Сен-Илеров, где было безопаснее. Враждующие стороны обходили дом, затерянный в холмах около Ла-Рошели, и Колетт с ее троюродным кузеном часами, бывало, бродили по полям, слушая пение птиц и лепет ручьев. Ноэль учил кузину ловить рыбу, пускать по воде плоские камешки так, чтобы они подпрыгивали, и лазать на деревья; Колетт показывала ему целебные травы, тайные уголки в рощах и сказочные россыпи цветов на весенних полянах. Взявшись за руки, дети путешествовали по миру, который ограничивался холмами и перелесками вокруг поместья Сен-Илер - а им казался огромным.
        Колетт всегда считала Ноэля самым лучшим своим другом, и лишь прочтя историю Тристана и Изольды, впервые подумала о нем по-иному. «О, Ноэль, Ноэль, можешь ли ты быть моим Тристаном?..»
        В последнее время Колетт редко видела кузена. Он жил вместе с родителями и занимался с учителями, дабы стать образованным молодым человеком, достойным наследником своего отца и его владений в Наварре. Кузены встречались около года назад, на зимнем балу в Ла-Рошели, и тогда Ноэль протанцевал с Колетт целых два танца. Он превратился в высокого, стройного красавца с копной растрепанных темных кудрей, выбивавшихся из-под щегольского берета, с яростным и ярким взглядом серых глаз. Колетт грезила о новой встрече - ведь ясно же, что родство не настолько близко, что о браке невозможно мечтать. В Ноэля она хотела влюбиться со всем пылом юношеской страсти. Ноэль был старше ее на три года - а значит, не так стар, как большинство дворян, искавших себе молодых жен. И никто, кроме Ноэля, не смотрел на Колетт так… чудесно.
        Может быть, дядя Жан-Луи сказал о мадемуазель Софи лишь потому, что хочет подразнить Колетт? Дядя не лишен чувства юмора. Ведь он позвал племянницу сюда, а значит, имеет какие-то планы! И тетушка Матильда относится к ней мягко и хорошо. Что, если все это - лишь подготовка к предложению, которое вскоре сделает Ноэль? Что, если таким образом, сообщив о влюбленности сына в загадочную соседку, дядя и тетя проверяют чувства Колетт? Де Котены всегда утверждали, что хотят счастья своему сыну. Они были достаточно богаты, чтобы Ноэль мог выбрать женитьбу по любви. Конечно, он не выберет служанку, кто женится на служанках? И, наверное, не католичку… Колетт может перейти в протестантство. Вряд ли матушка будет против, учитывая ее добрые отношения с родственниками. Вдруг все так и задумывалось еще много лет назад?..
        Увлеченная этими мыслями, Колетт не сразу расслышала, что обсуждение политических фигур завершилось и теперь обсуждают ее выход в свет и предстоящий бал в замке По.
        - Все будут присутствовать! Кроме, разве что, нашей королевы, - говорил дядя, насаживая на кончик ножа кусок чисторры, вкуснейшей наваррской колбасы. - Она часто устает зимой от шумных собраний. А вот принц Генрих и его друзья, конечно же, - достойные молодые люди, которые обязательно будут там. Тебе следует обратить на них внимание, Колетт, - повернулся дядя к племяннице. - Многие из них холосты, многие овдовели во время войны. Они ищут жен, и ты окажешь своей матушке услугу, если побеседуешь со всеми, кто изъявит желание поговорить с тобою.
        - Будь с ними мила, - сказала тетушка. - Ведь это цвет наваррского дворянства! Некоторые из них - католики, и мы всем тебя представим. Надеюсь, мир продлится долго, - она вздохнула, - и нас не обрекут на новую войну, от которой мы так устали!
        - Разве Беарнец не водит дружбу исключительно с людьми своей веры? - спросила Колетт, называя принца Генриха Наваррского его известным прозвищем. - Мне казалось…
        - Принц великодушен и добр, а также весьма дальновиден, - объяснил дядя. - Ходят слухи, что французская королева желает долгого мира, а потому вскоре отдаст за нашего принца свою дочь, Маргариту Валуа. Это положит начало целой череде браков, основанных на мире и согласии, а не на религиозной распре.
        - Но ведь Маргарита католичка! - Колетт не смогла сдержать изумленного возгласа.
        - Полагаю, этот вопрос будет решен, - сказал дядюшка. - Пока же при наваррском дворе все вежливы - и католики, и протестанты. Тебе тоже не следует бояться подобного брака, Колетт. Но в первую очередь уделяй внимание тем, кто состоит в твоей вере. Мы покажем тебе этих людей.
        Слуга поставил на стол следующее блюдо. Колетт посмотрела в выпученные глаза жареной форели и вздохнула.


        Глава 3
        Неделю спустя Колетт стояла посреди комнаты, стараясь не шевелиться, а тетушка Матильда и матушка обходили ее со всех сторон, оценивая платье и прическу.
        - Так и есть, так и есть, красавица! - воскликнула тетя. - Этот цвет очень идет тебе, дорогая.
        Элеонора де Сен-Илер тоже казалась довольной.
        - Возможно, тобою будет очарован весьма достойный дворянин и еще до весны ты выйдешь замуж.
        Колетт молчала, крепко сжимая губы. Она была расстроена: Ноэль так и не приехал в По.
        Она ждала его всю неделю, однако он лишь прислал письмо, в котором передавал привет своей кузине и желал удачи при выходе в свет. Ноэль обещал появиться вскоре, однако дату не указал, и вот теперь, вместо того чтобы думать и мечтать о встрече с ним, Колетт предстояло улыбаться незнакомцам и делать вид, будто их внимание очень ей льстит. Вовсе она не желала этого делать!
        Подготовка к балу у принца, работа над платьем и повторение танцев заняли все время на прошедшей неделе. И теперь Колетт стояла, затянутая в корсет так, что едва дышала. Корсет, по нынешней моде, был плотным и таким, что грудь в нем становилась плоской; для Колетт, с ее довольно пышными формами, он всегда являлся пыткой. Вертюгаль из плотной жесткой ткани, в которую были вшиты железные обручи, имел правильную форму усеченного конуса и расширялся книзу, а сверху обшивался тафтой. Тафту Колетт ненавидела - на ощупь она была неприятной. Зато верхняя и нижняя юбки… О, здесь можно остаться довольной! Нижняя, из нежнейшего льняного полотна, виднелась в разрезе верхней, и на этой тонкой ткани не допускалось ни единой складки; матушка и тетушка только что потратили полчаса, чтобы их расправить. Верхняя юбка и лиф из драгоценного бархата, молочно-лимонного с бледно-сиреневым, лежали идеально, подчеркивая неброскую красоту Колетт и здоровый цвет лица, а также украшенную жемчужными бусами прическу. Волосы опытная служанка уложила двумя полукруглыми валиками надо лбом, вплела в них драгоценные нити, и теперь
Колетт опасалась повернуть шею, чтобы не разрушить это великолепие. Однако служанка уверила, что все будет держаться крепко.
        - Сегодняшний бал, несомненно, принесет нам удачу, - проговорила Элеонора, в кои-то веки одобрительно глядя на дочь. - Что ж, Колетт. Слуга поможет тебе спуститься и сесть в карету. Иди, мы последуем за тобой.
        Королевский замок По располагался неподалеку, однако и речи не могло быть о том, чтобы идти туда пешком.
        В иное время Колетт, возможно, и оценила бы красоту замка, однако сегодня - в тот самый день, которому следовало бы радоваться! - она пребывала в плохом настроении из-за Ноэля и все надеялась, что он появится в самую последнюю минуту… Увы! Когда Сен-Илеры и де Котены входили в королевский замок, Ноэль так и не объявился. А это значило, что любовь к хорошенькой соседке вполне может оказаться правдой и у Колетт нет никакой надежды воссоединиться с Тристаном своего сердца. За прошедшую неделю, часто слыша о Ноэле из уст его родителей, разглядывая его портрет в гостиной, Колетт окончательно убедилась, что влюблена. Вот так - влюблена!
        Только теперь следовало вспомнить о велении долга и искать достойного мужа, который выплатит все долги семьи Сен-Илер и обеспечит Колетт и ее матушке достойное существование. Как глупо, как противно! Колетт смотрела на собравшееся в зале высокое общество - блистательный наваррский двор - и не желала его видеть. Лучше бы оказаться сейчас дома, в своей холодной комнате, и вышивать до рези в глазах, чем говорить и танцевать с незнакомыми людьми, которые смотрят на тебя, как на породистую лошадь! Лошадь-католичка среди протестантов. Боже, как смешно.
        Первым же делом Колетт и ее матушку представили принцу Генриху. Беарнец стоял в окружении своих друзей, разодетых в бархат и шелка (в глазах рябило от пурпурных, алых, золотых оттенков), и Колетт вдруг поняла, что он ей понравился. Генриху несколько дней назад исполнилось восемнадцать лет, и бал по случаю дня рождения Колетт пропустила, однако праздновать сие событие собирались до самого Рождества. Генрих показался девушке очень красивым: прямой аристократический нос, живые умные глаза, светлые волосы под французским беретом, полные яркие губы… Какая, должно быть, находка для художников этот принц! Его черты не нужно улучшать, не нужно придавать им больше величия: и так сразу видно, что молодой человек умен и страстен. Не было в его чертах ни явной порочности, часто отличающей людей, обладающих большой властью, ни жестокости. Он улыбнулся полунищей католичке так, будто увидал принцессу французского двора, и любезно приветствовал.
        - Надеюсь, вам понравится наш бал, мадемуазель де Сен-Илер, - сказал принц, и Колетт, ответив подобающе: «Разумеется, ваше высочество!» - вместе с родственниками от Генриха отошла, но, не выдержав, оглянулась. Беарнец смотрел на нее, и смотрел с доброй улыбкой.
        - Ты понравилась принцу, - шепнула Элеонора. - Как же это хорошо! Значит, и его друзья тоже обратят на тебя внимание.
        - Ах, матушка, ну что вы! - пробормотала Колетт, однако поймала себя на том, что грусть улетучивается.
        Ведь бальный зал королевского замка был так хорош, вокруг столько замечательных людей, и скоро начнутся танцы! Стоит ли грустить о Ноэле, когда это бесполезно? Наверное, он совсем забыл о Колетт. А раз так, она тоже о нем позабудет, хотя бы на этот вечер!
        Полчаса спустя Колетт стояла в окружении молодых людей и смеялась их шуткам: несколько дворян подошли к ней, чтобы побеседовать, да так и остановились рядом с нею. Матушка наблюдала за этим, стоя неподалеку и одобрительно улыбаясь, в полной уверенности, что обручиться удастся уже к концу бала. Если бы Колетт имела такую же уверенность! Беда в том, что обручаться ей не хотелось.
        Колетт станцевала испанскую павану с пожилым вдовцом, затем - куранту[6 - Павана, куранта - торжественные медленные танцы.] с молодым черноусым дворянином и решила, что теперь нужно отдохнуть. Корсет немилосердно сдавливал грудь, и Колетт вышла на балкон, откуда днем, должно быть, открывался дивный вид - а сейчас долины лежали в сумерках, пики гор черными силуэтами вырисовывались на темнеющем небе, и пролетали легкие облака, ненадолго закрывая звезды. Колетт положила руки на перила, радуясь, что можно вдохнуть холодный воздух, который освежит и поможет справиться с усталостью и чувствами.
        Как получилось, что Ноэль так и не объявился, не написал ни слова своей давней подруге, лишь передавал наилучшие пожелания в письме родителям? Как мог он… Ах, впрочем, мог. Мужчины так переменчивы, говорила мадам Ромей. Что оставалось в памяти? Лишь разговоры с Ноэлем, его нежный взгляд, его надежная рука, поддерживающая во время прогулок… И те заветные слова, которые Колетт хранила в сердце. Она думала, что Ноэль может стать ее возлюбленным. Но что, если она ошиблась и возлюбленный не встретится никогда?
        Печальные размышления Колетт прервали голоса, послышавшиеся неподалеку: говорившие остановились у выхода на балкон, но не направились дальше, то ли посчитав погоду слишком холодной, то ли не желая покидать зал. Колетт узнала приятный говор принца Наваррского:
        - Как хорошо видеть столько новых лиц! Славные знакомства…
        - Ваше высочество, вы заблуждаетесь, - прервал его глубокий насмешливый голос, который Колетт не узнала (да она мало кого знала здесь!). - Вернее, вы, как человек честный, глядите на фасад. Но не обманывайтесь им! Большинство этих людей приехало сюда за почестями и выгодой.
        - Вы шутите, Ренар! - воскликнул принц. - Сознайтесь же, вы шутите. Посмотрите, сколько прекрасных дам здесь сегодня.
        - О, если уж вы заговорили о дамах, ваше высочество, то позвольте мне еще немного подерзить вам. - Раздался шелест, словно обладатель глубокого голоса поклонился, и его плащ зашуршал. - Дамы почтенные думают о том, как выдать замуж дочерей, а дочери - как бы найти кавалера побогаче. Сегодня я был осаждаем и теми и другими. Призывные взгляды, скажете вы! Молодость и свежесть! А я скажу - хитрость, которой мне никогда не знать! Вот вы дразните меня Лисом[7 - Renard (фр.) - лис.], пользуясь тем, что отец мой был еще больший шутник, чем я сам; но, откровенно говоря, разве я заслужил такое прозвище? Я честен пред вами, кристально честен, да вы всю жизнь знаете меня; а посмотрите на милейших дам! Одну зовут Арлетта, и с виду она сама Божья благодать, а ведь в имени ее хлопают орлиные крылья; другую кличут Прюнель, и тут вовсе ничего объяснять не надо, - а она моргает так скромно, будто молилась всю ночь и еще утром добавила![8 - Ренар играет с именами: французское женское имя Арлетта происходит от норманнской уменьшительной формы древнегерманских имен, начинающихся со слова arn - «орел»; Прюнель
(prunelle) в переводе означает «терновая ягода».] Не верьте их взглядам и именам, не верьте, мой принц!
        - Да вы, никак, пытаетесь оградить его высочество от женской любви, Грамон? - засмеялся третий мужчина, голос которого также был незнаком Колетт. - Неужели вы думаете, что кто-то, кроме Маргариты Валуа, осмелится претендовать на его сердце?
        - А, милейший де Аллат, хорошо, что вы заговорили. Не вы ли отдали свое сердце француженке, что и взгляда на вас не бросит, когда шествует, высоко задрав нос, в свите Екатерины?
        - Все бы вам смеяться над моим сердечным недугом! - осуждающе воскликнул тот, кого назвали де Аллатом, и до ушей Колетт долетел мягкий смех принца. - Стыдитесь! Сами вы что ж? Неужели ни одна красавица так и не растопит лед в вашем сердце?
        - Мое сердце мягко, как масло, потому быстро тает и утекает меж пальцев! - парировал насмешник. - Чтобы я да по доброй воле поддался чарам молодой прелестницы? Чтобы платил ее долги, так как, конечно, война унесла все состояние родителей? Чтобы выполнял супружеский долг раз в месяц, так как чаще смотреть на нее не могу? Господь не допустит подобной несправедливости!
        Колетт замерзла на балконе, а последние слова незнакомца и вовсе не понравились ей, так что она решила: пора уйти. Однако разговаривавшие мужчины стояли слишком близко к балкону, чтобы не заметить мадемуазель де Сен-Илер. Когда Колетт торопливо прошла мимо них, что было само по себе весьма непросто в тяжелом платье, принц милостиво кивнул ей, а один из стоявших рядом с Генрихом мужчин, высокий, светловолосый, в ослепительном, цвета бургундского вина колете, воскликнул:
        - И это еще не все их грехи, ваше высочество! Также они умеют подслушивать!
        Колетт направилась к матери и тетушке, чувствуя, как щеки пылают от стыда - не только потому, что услышала обидные слова о женщинах ее положения, но и оттого, что упрек оказался справедлив. Она ведь могла покинуть балкон сразу же, как услыхала первые слова разговора, но нет - стояла и слушала! Что подумает о ней принц? А его свита? Впрочем, эти люди не настолько галантны, чтобы воспринимать их всерьез!
        Матушка смотрела рассерженно.
        - Где ты была, Колетт? - спросила она. - Почему не подошла ко мне сразу же после танца? Разве ты не знаешь, что неприлично так поступать?
        - Извините, матушка…
        - Элеонора, отчитать ее можно и потом, - заговорила вдруг мадам де Котен торопливо, взволнованно. - Сюда направляется граф де Грамон. О! Неужели он идет к нам…
        - Госпожа де Котен, - раздался голос, тот самый насмешливый голос, что Колетт слышала минуту назад, - рад видеть вас. Представьте мне ваших очаровательных спутниц!
        - Мы представлены, граф, - любезно произнесла Элеонора де Сен-Илер. - На прошлогоднем рождественском балу в Ла-Рошели вы были гостем маркиза де Воклена.
        - Конечно же! Конечно. Простите мою память. Она иногда шутит со мною, а так как я от природы глуп, всем надлежит меня за это прощать! - Он сказал это так забавно, что даже Колетт улыбнулась, все так же не поднимая глаз. Воспитанной и скромной девушке полагается смотреть в пол, даже если до смерти хочется взглянуть на дерзкого графа, так опрометчиво судящего обо всех молодых девушках.
        - Вы, должно быть, помните мою дочь, Колетт, - произнесла Элеонора.
        - Разумеется, - охотно подтвердил де Грамон. - Мадемуазель, счастлив снова видеть вас.
        Вот сейчас уже можно было взглянуть на него. Девушка подняла глаза.
        Нет, Колетт решительно его не помнила.
        Ничего удивительного: на прошлогоднем рождественском балу она была очарована Ноэлем и смотрела только на кузена. И если даже ее представляли графу де Грамону, если даже она танцевала с ним, - память Колетт этого не сохранила. А следовало бы.
        Граф оказался весьма привлекательным мужчиной, с виду довольно изящным, несмотря на высокий рост. Он был узок, как шпага; прямые светлые волосы цвета созревшей пшеницы спускались тяжелыми прядями вдоль лица, что являлось преступлением против моды: обычно мужчины стриглись коротко. Также удивляло отсутствие бородки и усов, столь популярных мужских украшений. Длинное, чисто выбритое лицо с четко очерченным подбородком казалось вылепленным из белой глины. Пронзительные голубые глаза сверкали, как топазы, под тонкими темными бровями с заломленными вверх кончиками, что придавало лицу забавный шутовской вид. У графа был прямой нос микеланджеловского Давида и широкие губы, созданные Богом, несомненно, для улыбок. Костюм же поражал богатством отделки и вышивки, и это богатство казалось налепленным на графа - то ли ради потехи, то ли ради желания показать, что этот человек состоятелен и имеет право быть надменным. Он улыбался высокомерно и снисходительно, словно делал одолжение, и это внезапно разозлило Колетт, что не помешало ей ослепительно улыбнуться графу.
        - Я также счастлива, сударь, - произнесла она негромко, как учила матушка.
        Элеонора одобрительно кивнула, тетушка же глядела на графа, не отрываясь; на щеках ее цвели алые пятна. Неужели этот человек - столь важная особа, что даже тетя Матильда оробела?
        - Предлагаю вам увеличить сие счастье многократно и протанцевать со мною бранль[9 - Бранль - старофранцузский круговой танец, напоминающий хоровод с быстрыми движениями.]. Он вот-вот начнется.
        Колетт нахмурилась, однако прежде чем она успела произнести хоть слово, заговорила Элеонора:
        - О, конечно же, моя дочь согласна!
        Колетт оставалось только мило улыбнуться и протянуть графу руку.
        Танцевать собирались свечной бранль, и Генрих Наваррский уже стоял в центре собравшегося круга, держа в руке подсвечник. Едва граф де Грамон и Колетт присоединились к танцующим, заиграла музыка, и Генрих двинулся внутри круга обычным шагом, подпрыгивая на каждый третий шаг. Так он обошел круг дважды, делая вид, что выбирает даму, а веселящиеся придворные глубоко кланялись принцу, делали реверансы, а кто-то решался и шутку отпустить. Наконец Генрих остановился напротив юной прелестницы, чьего имени Колетт не знала, и протянул ей подсвечник; девушка вышла в круг, а принц занял ее место, и все пошло далее.
        - Зачем вы мне соврали? - спросил граф де Грамон, кланяясь проходившей мимо девушке.
        - Соврала? - удивилась Колетт, услыхав этот негромкий вопрос, явно обращенный к ней. - Когда же?
        - Когда сказали, что счастливы меня видеть вновь.
        - Что же мне следовало сказать? Так полагается, сударь.
        - А вы всегда поступаете так, как полагается?
        Юная прелестница передала подсвечник одышливому господину, и он двинулся по кругу; этому танцору прыжки давались нелегко.
        - Не всегда, - объяснила Колетт, - но при матушке… Ах, впрочем, зачем я говорю вам это? Ведь вы убеждены, что все дамы лгуньи.
        - Вас обидела моя речь? - Граф повернулся к ней, и Колетт, не в силах отчего-то смотреть ему в лицо, глядела, как искрятся золотые нити на рукаве его костюма. - Но вы ее подслушали! Для ваших ушей она не предназначалась.
        - Значит, женщинам вы постоянно лжете, - парировала Колетт, - если вам не нравится, что я услыхала правду!
        И тут граф засмеялся.
        У него был хороший, легкий смех, - такое чувство возникает, когда пролетевшая бабочка едва касается тебя крыльями. Колетт даже стало немного неловко от этого смеха.
        - Вы умны, мадемуазель, - произнес де Грамон, отсмеявшись, - и, пожалуй, гораздо умнее меня. Неужели ваше сердце еще свободно?
        - Нельзя спрашивать о таких вещах, - пробормотала Колетт, чувствуя, что заливается краской.
        - Мне все можно, - склонившись к ней, шепнул граф, - я - шут королевского двора Наварры. Тому, кто сидит у трона, обвешавшись бубенчиками, позволено говорить все! Я могу спросить вас о таких вещах, что вы… ах, впрочем, вряд ли вы их знаете, - и он насмешливо отстранился. - Вы ведь так молоды и невинны! Или не так уж молоды?
        Колетт с удовольствием ответила бы ему что-нибудь колкое, однако не могла ничего придумать. Ей и не пришлось: идущая по кругу очередная танцовщица передала подсвечник графу, и де Грамон отправился танцевать, и последнее слово осталось за ним.
        Танец больше не доставлял Колетт никакого удовольствия. Она смотрела, как граф, избавившись от подсвечника, о чем-то переговаривается с одним из своих друзей, как бросает на нее короткие жгучие взгляды, и понимала, что сделалась объектом насмешек в свой первый же день в По.
        Как ей хотелось уехать!
        Но до конца бала оставалось еще много времени.

        Несколько часов спустя совершенно обессилевшая Колетт сидела в карете вместе с матушкой, дядей и тетей, слушала их оживленные разговоры и мечтала провалиться сквозь землю.
        - Такой чудесный бал! - говорила Элеонора. - Такое блестящее общество! Колетт, многие мужчины спрашивали о тебе; не удивлюсь, если кто-нибудь из них навестит нас вскорости.
        - Сам граф де Грамон обратил на тебя внимание! - воскликнула и тетушка.
        - Кто он такой, этот граф де Грамон? - вполголоса осведомилась Колетт, уже утомленная тем, как часто повторялось это имя.
        - Один из лучших друзей принца! - отвечал ей дядя. - Конечно, особым умом не блещет, да и заносчив сверх меры, зато богат, как царь Мидас.
        - Прекрасное сравнение, - пробормотала Колетт, - ослиные уши я заметила.
        - Господь Всемогущий! - вскричала Элеонора, и протестанты неодобрительно на нее посмотрели, так как она произнесла имя Божье всуе. - Колетт! Как можешь ты…
        - Она еще так молода, - мягко произнес дядя. - Оставь ее, Элеонора. Я имел в виду, моя дорогая девочка, что граф де Грамон баснословно богат, и богатства его все преумножаются, словно то, к чему он прикасается, обращается в золото. У него владения в Испании, и он состоит в родстве с испанскими католическими владыками; впрочем, родство дальнее, и все же… Все же знатность его несомненна, как и богатство. Но я бы не стал всерьез думать, будто он обратил на тебя внимание, способное… хм… - дядюшка явно запутался в собственной речи.
        - Способное побудить его взять меня в жены? - помогла Колетт. - О, дядя! Вы так верно сказали - он глуп и заносчив! Разве для благочестивого человека это хорошо?
        - Нет, моя милая, однако его положение…
        - Он католик - и лучший друг принца Наваррского? - уточнила девушка.
        - Сейчас все говорят о примирении. Семья де Грамон - давние друзья семьи д’Альбре, откуда происходит матушка принца. Ссора между ними, говорят, невозможна, как невозможно, чтобы солнце взошло на западе.
        …В доме де Котенов Колетт поднялась в свою спальню, где служанка помогла ей освободиться от тяжелого платья и переодеться в ночную рубашку, после чего пожелала доброй ночи и ушла. От ночи оставался куцый огрызок, и сразу Колетт заснуть не смогла, хотя устала неимоверно. Она бродила по спальне, обхватив себя руками, а когда ступни замерзли, забралась в кровать. И не переставала думать: неужели Ноэль так и не появится? Неужели тот разговор на бале-маскараде приснился Колетт? И неужели ее мечта, хрупкая, неоперившаяся, будет вот так раздавлена чьим-то чужим сапогом из оленьей кожи?..
        Однако Колетт даже не подозревала, насколько быстро это произойдет.
        Она забылась беспокойным сном, когда уже начало светать, и была разбужена несколько часов спустя. Служанка постучалась в ее дверь и вошла, не дожидаясь разрешения; вид у девушки был немного странный.
        - Ваша матушка просит вас спуститься как можно скорее.
        - Но мне необходимо одеться… - Колетт растерялась.
        - Пожалуйста, скорее, мадемуазель. Ваша матушка очень ждет.
        Когда Колетт, растрепанная и недоумевающая, спустилась вниз, в гостиную, там ее ждали все родственники - матушка, дядя и тетя. И лица у них были такие, что Колетт едва не споткнулась на пороге.
        - Неужели что-то случилось? - прошептала она. Кошмарная мысль пришла ей в голову. - Что-то с Ноэлем?!
        - Сядь, Колетт, - велела матушка. - С Ноэлем все хорошо. Дело касается тебя.
        Колетт опустилась на край кресла и замерла, сложив руки на коленях.
        - Нам нанес ранний и весьма неожиданный визит не кто иной, как граф де Грамон, - проговорила Элеонора де Сен-Илер. - Он просил твоей руки, и я дала свое согласие. Граф велел назначить свадьбу как можно скорее, а потому вы обвенчаетесь еще до наступления нового года.


        Глава 4
        Оставшиеся до бракосочетания две недели прошли для Колетт как в тумане. Свадьба такого видного жениха, как граф де Грамон, должна была сопровождаться пышным балом и пиром, на котором приглашенные смогут поглазеть на новобрачных и отведать баранину по-наваррски и пирожки с зайчатиной. Обычно приготовления к свадьбе занимали длительный период, должна была состояться помолвка, а затем пройти приличествующее время, но для де Грамона, кажется, запретов не существовало. Колетт не знала, как он убедил матушку, дядю и тетю выдать ее замуж всего через две недели, но проделал он это блестяще. Она не знала, что граф сказал им. Не знала, почему выбрал именно ее. Знала лишь одно: что не желает становиться женой этого богатого высокомерного глупца, а хочет, чтобы Ноэль стал ее мужем.
        Тетушка Матильда написала Ноэлю письмо, в котором извещала о грядущем торжестве; из владений де Котенов пришел ответ, состоявший сплошь из куртуазных фраз и содержавший обещание приехать за день до свадьбы. Колетт не знала, во что верить, на что надеяться. Она оставалась безучастной к подготовке и целыми днями просиживала в своей спальне, окна которой выходили на улицу. Колетт ждала, когда появится Ноэль. Может быть, он скажет ей слова… те самые слова, которых она так ждет. Может, он побеседует с родителями и те согласятся отдать Колетт за него…
        С каждым днем надежда эта таяла. Колетт позволяла делать с собою все, что надлежит невесте. Она покорно слушала матушкины наставления - и даже улыбалась иногда, но так и не получила ответов на свои вопросы. Граф оказался весьма скуп на объяснения и ни разу не объявился у де Котенов, предпочитая встретиться со своей будущей супругой у алтаря.
        Что побудило его так поступить? Неужели у человека, который является другом Генриха Наваррского, не нашлось на примете другой невесты - не обедневшей, более красивой, менее покорной чужой воле? Или же ему и необходима покорность? Граф говорил с Колетт лишь однажды, на том проклятом балу. Больше она не выезжала ни разу. Девушка молилась целыми днями, готовясь к поспешному замужеству, которое свершалось так быстро, словно Колетт и граф… согрешили.
        Колетт была невинна, однако теплые отношения со служанками и мадам Ромей сослужили прекрасную службу. Она знала: бывает плотский грех, который многие считают наслаждением, и лишь после свадьбы он перестает быть грехом и становится частью супружества. И если свадьбу справляют быстро, значит… значит, возможно, между мужчиной и женщиной произошло нечто запретное.
        Что случилось между нею и графом де Грамоном, что?! Дерзкий и глупый разговор?
        И Ноэль все не ехал…
        За два дня до торжества граф прислал Колетт подарок - шкатулку, завернутую в отрез огненного шелка. Когда Колетт развернула шелк и откинула крышку шкатулки, то не смогла сдержать восхищенного вздоха. На плотной темной подушечке переливались драгоценными искрами изумрудное ожерелье, браслет и серьги; к подарку прилагался листок бумаги, на котором изящным почерком было начертано всего три слова: «К вашим глазам».
        Граф запомнил, что глаза у нее зеленые, или спросил у матушки? Чего он хочет?
        По всей видимости, заполучить покорную, подвластную ему невесту. Невесту, чье понятие о долге так велико, что она выйдет замуж для спасения семьи. Глупцу не нужна женщина умнее него, а значит, Колетт придется делать вид, будто глупа.

        Ноэль не приехал и в утро того дня, когда должна была состояться свадьба. Расстроенная, подавленная Колетт стояла посреди своей спальни, которая оставалась чужой, и позволяла суетившимся вокруг служанкам расправлять складки на юбках, укладывать волосы, пудрить ей щеки… Когда на шею легло холодное ожерелье, Колетт вздрогнула и невольно прикоснулась к тяжелым зеленым камням. «К вашим глазам»…
        Денек выдался ясный и звонкий, как медный таз. Облака поднялись высоко, и долины расстилались внизу, похожие на скромные покрывала. Колетт спустилась вниз, где ее аккуратно усадили в карету (предстояло преодолеть около двух лье до церкви, и проделать такой путь пешком или даже верхом было бы ей очень трудно), положила руки на колени и стала смотреть прямо перед собой. В голове ощущалась пустота, звонкая, как горный воздух.
        Он не приехал. Ноэль не приехал…
        Матушка промокнула глаза платочком.
        - Ты прекрасна, Колетт, - пробормотала она, впервые в жизни, пожалуй, говоря дочери о том, что она красива. - Ты прекрасна…
        Колетт посмотрела на свои юбки - оттенки слоновой кости и бледно-серого с гладкой вышивкой показались предвестием зимы и холодной тоски, которая ожидает ее в будущем.
        - О, матушка! - вырвалось у Колетт. - Матушка! Пожалуйста! Прошу вас!
        - Что такое? О чем ты просишь? - удивилась мать.
        - Я не желаю выходить за него! Я не знаю его вовсе!
        - Колетт! - строго произнесла госпожа де Сен-Илер. - Тебе ведом долг? Не желаю ничего слышать. Ты исполнишь то, что надлежит.
        И в этот миг стало понятно, что мольбы не помогут. Будущее вдруг представилось Колетт с кристальной ясностью - будущее, в котором не существовало Тристана и Изольды. Сегодня она расстанется с этой мечтой и этой сказкой. Сегодня.
        До самой церкви Колетт молчала.
        Кафедральный собор в Лескаре уже подвергался набегам особо пылких протестантов, однако здесь можно было проводить венчание. Сквозь застилавшую глаза пелену Колетт едва видела серые стены собора, освещенные солнцем. Дядя, приехавший ранее верхом, помог сначала Элеоноре, а затем племяннице выйти из кареты. Колетт пошатнулась и еле устояла на ногах. По всей видимости, гости собрались внутри, ожидая появления невесты; на площади остались только пришедшие поглазеть и поклянчить простолюдины. Элеонора клюнула дочь сухими губами в щеку и направилась в церковь, а Колетт остановилась, не в силах сделать и шага.
        - Ты можешь идти? - склонившись к ней, спросил дядя, который, кажется, понял все.
        Колетт молчала. Если сейчас она упадет без чувств на ступенях церкви, это будет сочтено обычным волнением невесты. Все равно придется вставать и идти к алтарю. Нет выхода. Выхода нет…
        Лихорадочные размышления Колетт прервал громкий стук копыт. Всадник на взмыленной гнедой лошади вылетел на маленькую площадь перед собором, спрыгнул, кажется, еще на ходу и, бросив поводья мальчишке, побежал к ступеням.
        - Колетт! О, моя маленькая кузина! Я успел!
        Мир внезапно стал осязаем и точен; Колетт увидела, как от шкуры лошади валит пар, как прыгают по камням воробьи и как блестят глаза Ноэля. Вырвав свою руку из руки дяди, она качнулась к кузену.
        - Ноэль!
        - Я так спешил, но задержался, увы! - Подбежав, он схватил ее ладони. - Как я рад, что успел!
        - Ноэль, - благосклонно произнес дядя, - ты действительно сдержал обещание. Что ж, пройди теперь в церковь.
        - Я только лишь пожелаю удачи Колетт. Минуту, отец! Я помогу ей войти.
        Дядя кивнул, не усмотрев в просьбе ничего плохого, и, поднявшись к дверям церкви, исчез за ними.
        - О, Ноэль, - прошептала Колетт, чувствуя, как исчезнувшие было силы возвращаются. Рядом с ним она все могла! - Я так боялась, что ты не успеешь!
        - Но я успел, дорогая моя кузина! Спешил так, что едва не загнал лошадь. А хотя бы и загнал! Разве ты думаешь, для тебя мне было бы жалко лошади?
        - Ноэль, ты… Я выхожу замуж за этого человека… я не знаю его совсем… - дыхание прерывалось, и оттого, что лицо возлюбленного так близко, Колетт теряла слова.
        - Граф де Грамон, говорят, не так плох, как кажется с виду, - заметил кузен. - Наш принц его выделяет, и это не самый плохой католик, которого я видал. - Серые глаза его смеялись. - Не бойся, Колетт. Я знаю, ты волнуешься, но вот увидишь, любовь придет к тебе! О, ты еще не знаешь любви, но когда она явится, ты не сможешь отвести от нее глаз! А твой жених…
        - Я знаю любовь, Ноэль! - воскликнула Колетт, сжимая его пальцы в толстых перчатках. - О чем ты говоришь, о чем? А как же… как же то, что ты говорил мне ранее?
        - О чем ты, Колетт? - удивленно спросил Ноэль.
        - Тогда… - Девушка запнулась. - Тогда, на балу, год назад.
        Ноэль смотрел непонимающе. И Колетт заговорила, торопясь сказать то, что хочет, пока страх не замкнул уста:
        - Ты сказал… Я думала тогда, что мы с тобою… О, Ноэль… Я не желаю, не желаю становиться женой де Грамона! Если ты увезешь меня… Если мы с тобой… Увези меня! Сейчас же!
        - Ты так волнуешься, дорогая кузина, - сказал Ноэль, улыбаясь. - Я понимаю это волнение. Не бойся, я буду смотреть на тебя.
        - Дорогая, мы потеряли вас, - послышался насмешливый голос.
        Колетт обернулась. Граф де Грамон, одетый в тех же тонах, что и она, стоял у дверей собора, и неизвестно было, сколько он там уже стоял и что слышал. Не дожидаясь ответа, граф развернулся и ушел обратно в церковь.
        - Пойдем, - сказал Ноэль, беря Колетт под руку, - не беспокойся, я буду с тобой. Не беспокойся.
        И она вдруг перестала, ибо… зачем?
        Она не так все поняла. Тот разговор в полутьме, под масками, оказался всего лишь ни к чему не обязывающей болтовней, карнавальной забавой. Ноэль шутил. Ноэль не любит ее. Любит - но как кузину, как сестру.
        А если так, не все ли равно, за кого выходить замуж?
        Колетт вошла в церковь и растянула губы в улыбке.
        …Церемонию венчания девушка не запомнила. Кажется, она все сделала верно. И лишь в один миг очнулась от оцепенения - когда священник оглашал имена брачующихся. Полное имя графа звучало как Ренар Тристан де Грамон.
        Тристан. Какая жестокая насмешка.

        Лишь когда вышли из церкви, Колетт взглянула на своего супруга более осмысленно. Узкое лицо графа теперь, при солнечном свете, а не при свечном волшебстве, показалось ей бледным и усталым, но губы кривились в вечной усмешке.
        - Что за дивный день, дорогая моя! - произнес граф, склоняясь к руке жены. - Нам с вами надлежит поработать актерами. Готовы ли вы развлекать публику?
        - Где же наша цыганская повозка? - поддержала шутку Колетт.
        - Вот она.
        В карете они молчали. И лишь когда подъехали к замку По, залы которого принц Наваррский любезно предоставил для празднования свадьбы друга, граф сказал:
        - Нам предстоит утомительный день. Если вам станет дурно, скажите мне. Я знаю прекрасный балкончик для уединения. Да вам он, впрочем, тоже известен, верно?
        - Я не собираюсь лишаться чувств.
        - Вот как? Мне показалось, что вы опасно близки к этому.
        Колетт понимала, что он имеет в виду сцену, разыгравшуюся перед церковью.
        - Это прошло, - произнесла она, не глядя на мужа. - Вы можете не беспокоиться, ваша светлость. Я стану вам хорошей женой.
        - В том у меня не было сомнений, - усмехнулся граф и больше ни слова ей не сказал.
        Пир выдался шумным и слился для Колетт в череду лиц, костюмов и фраз; приходилось учтиво отвечать на поздравления, все время находясь рядом с мужем, не имея возможности его покинуть; самым же тяжелым испытанием стала искренняя радость Ноэля. Кузен говорил с Колетт мало, однако каждая его фраза была преисполнена счастья за «любимую сестру». Она все искала в его чертах скрытое горе, ждала слов, что он ошибся, что упустил шанс быть с нею… увы! Ничего такого не произнес Ноэль, и Колетт окончательно пала духом.
        Протестанты, из которых на венчании в католической церкви присутствовали лишь родственники невесты, теперь веселились; Колетт услыхала от принца Наваррского много галантных слов и ни одного из них не запомнила. К чему? Да, ей придется теперь жить здесь, в По, или неподалеку; она внезапно поняла, что не знает - сколько владений у графа де Грамона, каких, и куда отправится после бала супружеская чета. Колетт не замечала времени, время превратилось в пустой звук. Она лишь ощущала, как наливаются свинцом усталости ноги, как сдавливает грудь платье, и в какой-то момент почувствовала, что ей тяжело дышать. Бальный зал плыл вокруг размазанной масляной краской.
        - Моя дорогая супруга, - негромко сказал ей граф, - возможно, настало время удалиться?
        - Я была бы рада этому, - прошептала Колетт.
        Кажется, они прощались с кем-то, кажется, звучали торжественные речи. Колетт поняла, что, охваченная волнением и унынием, ничего сегодня не ела и почти ничего не пила; губы были сухими, желудок скрутился узлом. Но больше всего хотелось упасть, закрыть глаза и никого и ничего не видеть. Она заметила Ноэля - тот улыбался ей. Ноэль. Ноэль. Ноэль…
        Потом была карета, ночная тьма, распахнутая дверь дома. Граф помог жене подняться на второй этаж, в спальню, где уже поджидала высокая, скромно одетая женщина средних лет. Она присела в реверансе.
        - Серафина будет прислуживать вам, дорогая, - растягивая слова, произнес граф. - Оставляю вас на ее попечение.
        И он ушел, более ничего не сказав о дальнейшем.
        - Мадам. - Служанка поклонилась. У нее было славное смуглое лицо и широкий нос, а глаза темные, бархатные. Ясно, что Испания близко, и здесь часто заключаются смешанные браки, от которых рождаются красивые дети. - Мой господин велел мне прислуживать вам, но если вы будете мною недовольны, отошлите тотчас же. Я постараюсь угодить вам. Позвольте, я помогу снять наряд.
        Она ловко освободила Колетт от платья, и бедняжке немедленно стало лучше. Теперь Колетт чувствовала себя невесомой, словно ангел небесный.
        Дверь распахнулась, и другая служанка, помоложе, румяная и круглолицая, внесла поднос, уставленный яствами; пока она расставляла их на столе, Серафина переодела Колетт в ночную сорочку из льняного полотна, расшитую бледно-розовыми нитями и отделанную тончайшим кружевом.
        - Вы должны поесть, мадам. - Серафина махнула служаночке, и та поспешно вышла, захватив пустой поднос. - Здесь подогретое вино с пряностями. Вот сыр и мясо. У господина хорошие повара, они готовят изысканные кушанья. Мне покинуть вас, мадам?
        - Нет, останься, - велела Колетт, усаживаясь за стол. Горячее вино показалось самым вкусным напитком в жизни. - Ты давно служишь графу?
        - Да, мадам. Все слуги в этом доме давно здесь, многие - с самого рождения.
        - Где мы? Это его дом в По?
        Если Серафина и удивилась, то виду не подала.
        - Да, мадам. Он невелик. Граф велел, чтобы завтра к полудню все ваши вещи были уложены: мы уедем в замок.
        - Замок, вот как?
        - Да, мадам. Полдня пути отсюда.
        - Значит, обычно граф живет в замке?
        - Граф отличается слабым здоровьем, - проговорила служанка с таким сожалением, что почтение к хозяину стало очевидным. - Часто он страдает головными болями и целыми днями не выходит из своей спальни. Шумные балы его утомляют. А потому много времени он проводит в своем замке.
        - Ты очень хорошо говоришь, - заметила Колетт и взяла еще кусочек вяленой оленины. - Тебя обучали?
        - Меня обучали говорить со знатными дамами, - охотно объяснила Серафина. - Если у графа бывают гости, я обслуживаю самых родовитых. Но теперь мой господин сказал, я стану служить только вам. Если понравлюсь вам, мадам.
        - Ты мне нравишься, - улыбнулась Колетт. - Ты ведь умеешь укладывать волосы и чистить платья, верно? И хорошо говоришь. А значит, будешь прислуживать мне.
        Серафина просияла.
        - Благодарю вас, мадам!
        - Теперь можешь идти.
        Дождавшись, когда служанка уйдет, Колетт продолжила есть, но медленно, так как ее одолевали тяжкие думы. Здесь, в комнате, обставленной роскошно (один балдахин над кроватью, должно быть, стоит половины дома Сен-Илеров!), девушка наконец смогла мыслить яснее, и к ней подкрался страх.
        Матушка объяснила, что в первую ночь после свадьбы супруг приходит в спальню супруги, дабы скрепить этот брак. Значит, явления графа не избежать. Он скоро придет, этот чужой человек, ставший мужем Колетт по собственному капризу. Что ему сказать? Что делать? Больше всего на свете Колетт желала, чтобы граф не приходил.
        Его долго не было. Колетт доела то, что ей принесли, выпила вино и некоторое время ходила по спальне, обхватив себя руками, хотя в камине горел жаркий огонь. Должно быть, полночь давно миновала… Колетт совсем потерялась во времени.
        Наконец, стукнула дверь, граф вошел и закрыл ее за собой; он не переодевался, лишь снял колет и дублет, оставшись в белой вышитой рубашке, штанах, чулках и мягких туфлях. И еще Колетт заметила, что на поясе его висит кинжал в богато украшенных ножнах: война приучила к тому, что даже в спальню к жене нужно входить с оружием?..
        Граф поставил принесенный подсвечник на стол, чуть подвинув остатки вечерней трапезы, и повернулся к Колетт, смерив ее изучающим взглядом. Она замерла, словно зверек при виде охотника, желающий прикинуться мертвым - а вдруг да и пройдет мимо?..
        - Это был тяжелый день, мадам, - произнес граф все тем же тоном, каким говорил всегда, будто шутил и ждал, что шутке этой рассмеются. - Тем не менее наш брак необходимо скрепить. Вы согласны?
        Колетт кивнула, не в силах говорить.
        - Отныне мы связаны узами супружества пред Господом, и ничто, кроме смерти, не расторгнет этот брак. До сих пор вы называли меня так, как велели вам приличия; но они остались за этими стенами. Здесь мы с вами можем быть кем угодно.
        Она удивленно взглянула на него.
        - О чем вы говорите?
        - Мы проживем вместе долгую жизнь, - объяснил граф. Он скрестил руки на груди и не отводил от Колетт взгляда. - Я не собираюсь умереть быстро и оставить вас веселой вдовой, которая распоряжается моим состоянием и делает вид, что скорбит по мне… Нет-нет, не обижайтесь. Я шучу. Вы привыкнете к моим шуткам, ведь я подаю их чаще, чем милостыню.
        Колетт вдруг подумала, что у него очень красивые волосы: золотисто-пшеничные, тяжелые даже на вид. При свете свечей они казались сделанными из куска золотой породы.
        - Также и вы молоды и здоровы - и вряд ли скоро оставите меня безутешным вдовцом. Мне бы такого не хотелось.
        - Ваша светлость… - начала она.
        - Ренар, - прервал ее граф. - Мое имя Ренар. Не очень-то, но - что уж досталось! А ваше имя Колетт, так я и буду вас звать.
        - Это верно, что ваше второе имя Тристан? - выпалила Колетт.
        Он засмеялся.
        - Это все, что волнует вас сейчас? - уточнил граф. - Чудеса Господни настигают меня даже в спальне. Милая моя женушка! Да, так и есть. А вы Колетт Зоэ. Но мне не нравится ваше второе имя. И что толку говорить об именах, - он сделал шаг вперед, потом другой, оказавшись от Колетт неприлично близко, - если можно попробовать их на вкус?
        Колетт не поняла, о чем он говорит, но тут Ренар склонился и поцеловал ее. Колетт не разжимала губ, не зная, что делать. Рука графа легла ей на затылок, дыхание перехватило, и Колетт подалась назад, в испуге оттолкнув его.
        - Нет!
        Граф отпустил ее, услыхав этот мышиный писк.
        - Нет? - переспросил он. - Но вы моя жена.
        - Я не знаю вас. - Колетт зажмурилась, чтобы не видеть его холодного взгляда. - Я не знаю, почему вы женились на мне. Я…
        - Вы не хотели этой свадьбы. Так?
        - Я помню свой долг, - покорно произнесла Колетт. Что она делает? Обратной дороги не существует. Пришлось открыть глаза и опустить руки, но так и не удалось разжать стиснутые пальцы. Граф стоял рядом, глядя на нее сверху вниз. - Чего вы хотите от меня?
        - Чтобы вы были моей женой, - обронил он равнодушно, - ничего больше.
        - Я ваша жена, и я покорна вам. Свой долг я знаю, - повторила Колетт. - Простите мой страх. Я в недоумении, и оно сослужило мне плохую службу. Я позабыла, что мне надлежит делать.
        - Знаете долг, моя дорогая жена? - негромко произнес граф. - Что же…
        Он отвернулся, прошел к кровати и откинул покрывало. А затем сделал нечто, чего Колетт никак не ожидала: вытащил из ножен кинжал, сдвинул рукав рубашки и полоснул себя по запястью. Тяжелые, как горошины, капли крови упали на белоснежную простыню. Колетт рванулась вперед, но остановилась: граф уже обмотал запястье вынутым из-за пояса платком и вернул кинжал в ножны.
        - Зачем вы это сделали? - прошептала Колетт.
        - Сим наш брак перед обществом считается скрепленным, - ответил граф все с тем же пугающим равнодушием, которое, казалось, было ему не свойственно - а оттого слова звучали, словно бряцание кандалов. - Мадам, я знаю долг так же, как и вы. И мой долг рыцаря - ни к чему не принуждать женщину. - Он вышел из-за кровати, придерживая платок на запястье. - А вас я принудил, Колетт. Я знаю, как сильно вы не желали этого брака.
        Он видел сцену у церкви и все понял. Колетт опустила голову.
        - Простите меня…
        - Вам не за что просить прощения. Долг, верно? Когда он скажет вам прийти по доброй воле - тогда мы поговорим снова.
        И он ушел.


        Глава 5
        Стоял жаркий май 1572 года. Слухи о том, что Беарнец вскорости должен жениться на католичке Маргарите Валуа, уже были не только слухами: все знали, что в августе наваррский двор отправится в Париж. Пока что туда отбыла королева Жанна, чтобы участвовать в переговорах и подготовке свадебных торжеств. А в Наварре это обсуждалось в гостиных, во время выездов на охоту и прогулок. И, несомненно, будет обсуждаться сегодня, подумала Колетт.
        - Госпожа, - Серафина отошла в сторону, чтобы взглянуть на творение рук своих издалека, - вы можете посмотреть.
        Колетт глянула в большое серебряное зеркало, улыбнулась и кивнула: то, что ее служанка делала с ее непослушными волосами, достойно было самой высокой награды. Серафина оказалась настоящим сокровищем: мало того, что она знала, как причесать и одеть знатную даму в том или ином случае, она еще и являлась прекрасной собеседницей. Благодаря ей Колетт гораздо лучше разбиралась в происходящем вокруг, чем полгода назад.
        - Спасибо, Серафина. К этому пойдет мое изумрудное колье, не так ли?
        - Ваше любимое, госпожа, - согласилась служанка, открывая шкатулку.
        Колетт промолчала. Ожерелье, подаренное ей мужем на свадьбу, она действительно надевала чаще, чем остальные украшения. Граф де Грамон оказался вовсе не скуп, и теперь у его жены было столько драгоценностей, что за них можно купить, например, Гасконь. А если к ним присовокупить платья из дорогих тканей (зеленые, голубые, бирюзовые и даже одно алое), то хватит еще на половину Шампани.
        Холодные камни в серебряной оправе легли на обнаженную кожу, и ожерелье заискрилось, засияло в падавшем из окна ярком свете. Сегодня предполагался королевский выезд и обед в лесу - несколько необычно, конечно же, однако такие выезды входили у наваррской знати в привычку. Дядя Жан-Луи оказался прав: католики мирно соседствовали с протестантами, а грядущий брак Генриха Наваррского должен был породить череду подражаний. И все же Колетт радовалась про себя, что ей не пришлось вступать в брак с протестантом. Она привыкла к католическим обрядам, и менять их ради чужого человека оказалось бы тяжело.
        - Мне оставить вас, госпожа? - спросила Серафина.
        - Да, пожалуйста. Ах, еще одно, - Колетт встала, и платье негромко зашуршало. - Как себя чувствует его светлость?
        Серафина знала обо всем происходящем в доме.
        - Уже немного лучше, и он отправится на прогулку вместе с вами, - тут же сообщила она. - Я видела, как Бодмаэль чистил его костюм сегодня.
        - Благодарю тебя.
        Служанка ушла, а Колетт, еще немного полюбовавшись на себя в зеркало (зимняя бледность сменилась весенним румянцем, и это радовало), спустилась в маленькую гостиную на втором этаже замка Грамон, где любила оставаться одна. Здесь лежали ее любимые книги и вышивание, к которому она, впрочем, прикасалась нечасто; здесь она вечерами пила молоко с медом, чтобы поскорее заснуть, или горячее вино с травами. Эта комната, с ее светлыми стенами, большими окнами, смотревшими на сад, и камином, украшенным затейливой резьбой, нравилась Колетт даже больше, чем спальня. Гостиная была убежищем - хотя никто и не подумал бы преследовать хозяйку дома здесь. Даже ее муж…

        Замок Грамон неподалеку от Памплоны был огромен. Колетт не ожидала, что он окажется таким, когда ехала сюда в декабре прошлого года, на следующий день после своей странной свадьбы. Замок стоял на холме в живописнейшей местности: плодородные поля, глубокие овраги, суровые скалы и прозрачные звенящие речушки - все это принадлежало Ренару. Сама крепость, несомненно, способная выдержать нешуточную осаду, была окружена рвом и защищена двойным кольцом зубчатых стен, за которыми простирался настоящий лабиринт построек. Увидев издалека эту мрачную твердыню, Колетт расстроилась, предполагая, что и внутри ее ждут бесконечно холодные коридоры и высокие потолки, под которыми гуляет ветер. Каково же было ее удивление, когда за стенами, помнившими, наверное, первые Крестовые походы, открылся взору большой и уютный дом. Он выглядел гораздо более новым, чем поместье Сен-Илер, и никакого отношения не имел ни к подъемному мосту, ни к бойницам на зубчатых башнях.
        - Удивлены? - усмехнулся граф де Грамон. - Больше тридцати лет назад в замке случился пожар и старые покои почти все уничтожил огонь. К счастью, удалось спасти основные семейные реликвии, а библиотека располагалась в крыле, которое не пострадало… Но мой отец принял решение, что пора забыть о старых нравах. Стены остались, а внутри возвели этот особняк. Словно жемчужину в раковину положили. Правда, обычно жемчуг из раковин достают, но я надеюсь, что эта конкретная жемчужинка останется на месте.
        После свадебной ночи Ренар вел себя ровно, ничем не выказывая ни недовольства женой, ни наоборот - радости от ее поведения и поступков. Он привез ее в родовое владение, он велел Серафине познакомить новую хозяйку с тем, как живет замок Грамон, он не делал попыток снова прийти в спальню к супруге ночью и не старался сблизиться с нею днем. Он просто предоставил Колетт самой себе.
        Конечно, Ренар ее не игнорировал, - наоборот, все слуги полагали, будто граф нашел себе образцовую жену и даже, пожалуй, счастлив. Только Серафина иногда бросала на Колетт любопытствующие взгляды - ведь ясно было, что никто не навещает графиню по ночам. Но дальше взглядов дело не заходило, и внешне все смотрелось благопристойно. Даже матушка ни о чем не догадывалась.
        Они жили, как просто обязаны жить добродетельные супруги: вместе трапезничали, обсуждали дела поместья, выезжали на балы. Делать это получалось не так часто, как, Колетт думала, предстоит жене светского человека. Серафина в ту первую ночь сказала ей правду - увы, но граф де Грамон отличался слабым здоровьем. Временами он не являлся к обеду или ужину, присылая своего доверенного слугу, ловкого бретонца Бодмаэля, чтобы принести извинения графине. Ренар не выходил из спальни день, иногда несколько, и Колетт знала от Серафины (а та - от Бодмаэля), что граф снова слег с головной болью или простудой, которую умудрился подхватить в карете или бог знает где.
        Колетт, которая могла похвастаться завидным здоровьем и добросердечностью, конечно, сразу прониклась к мужу жалостью. Однажды она попросила Бодмаэля передать, что если граф пожелает, она придет к нему, однако Ренар ответил вежливым отказом. С тех пор у Колетт случались дни пустоты и свободы, когда граф в очередной раз затворялся в своей спальне с наглухо закрытыми окнами и переживал приступ мигрени. Тогда Колетт занималась домашними делами, изучала разветвленное родовое древо де Грамонов или выезжала верхом: сразу по приезде в замок Ренар подарил ей резвую гнедую кобылку. Управление поместьем требовало немало времени, и иногда Колетт не замечала, как пролетают дни. А потом Ренар вновь спускался к завтраку, бросал несколько спокойных фраз, и все шло дальше.
        В феврале он уехал на две недели, отговорившись делами, и возвратился, ничего не объясняя; а вскорости Колетт получила письмо от матушки, рассказывавшей о визите графа в Сен-Илер. Ренар выделил приличную сумму на восстановление и содержание дома и оставшихся земель, назначил содержание Элеоноре и вел себя чрезвычайно любезно. Матушка выражала свое удовольствие от того, что брак оказался столь удачен. Прочтя письмо, Колетт за ужином поблагодарила мужа и получила в ответ равнодушное:
        - Это теперь и мои владения тоже, поскольку они - ваше наследство, моя дорогая. Я хорошо забочусь о том, что мне принадлежит.
        Колетт тоже ему принадлежала.
        Он покупал ей драгоценности и платья, привез откуда-то роскошный плащ на горностаевом меху и велел сапожнику из По, обслуживавшему саму королеву Жанну, сделать для Колетт несколько пар изумительных туфель, расшитых золотыми нитями. Он не скупился на комплименты и непременно при встрече говорил жене, как превосходно она выглядит. Он был вежлив и предупредителен, ни разу не задел ее шуткой, которые отпускал по поводу других, ни разу не позволил себе усомниться в ее способностях хозяйки и управительницы дома, и даже ни разу не спорил с ее решениями. Когда Колетт подумывала нанять нового садовника, чтобы он перепланировал нынешний сад, изрядно, надо признать, заброшенный, и спросила на то разрешения у графа, ответом ей было:
        - Дорогая, мой дом - ваш дом. Я не из тех, кто привязывается к традициям. Делайте здесь все, что сочтете нужным.
        Конечно, Колетт не посчитала возможным все менять, тем более что хозяйство у графа заведено было превосходно - только вот о саде позабыли. Весной там высадили розы, которые чудесно расцвели к маю, и молодые кусты шиповника. И даже нежные крокусы просунули лепестки сквозь слой опавшей листвы; граф посмотрел на все это и сказал, что сад превосходен. Он не скупился на похвалы, только Колетт не знала, идут ли они от чистого сердца.
        Она прожила в одном доме с этим человеком, ее мужем, полгода - и так и не смогла его понять.
        Лишь в последнее время они стали разговаривать чаще, а до того их беседы сводились к встречам за трапезами и редким вечерам в общей гостиной. Колетт внезапно выяснила, что граф любит читать, когда он раскритиковал купленный ею в По роман и предложил пользоваться библиотекой так, как следует. Ренар был очень богатым человеком и мог позволить себе книги; Колетт знала, как дорого они стоят. Отцовская библиотека - это единственное, что не продала матушка, когда для Сен-Илера наступили плохие времена. Только вот в поместье рядом с Ла-Рошелью имелось три шкафа, уставленных томиками, а в Грамоне - целая большая комната, и у Колетт при виде книжных сокровищ разбегались глаза. Ренар пришел туда с женой, показал, где какие книги стоят, и выдал ключи от сокровищницы, хранившиеся только у него. Теперь Колетт брала из библиотеки все, что хотела, и стала приходить вечером в большую гостиную, чтобы обсудить с мужем ту или иную книжку; и каждый раз выяснялось, что взятую ею книгу он уже читал. Но суждения Ренара скользили по поверхности смысла, как утки по пруду; не наблюдалось в графе де Грамоне никакого
стремления к глубокому пониманию прочтенного, как и уважения к литературе. Он подшучивал над авторами и высмеивал персонажей; Сократ для него был слишком заносчив, а обожаемый Колетт Кретьен де Труа - слишком слащав. Хорошо хоть, Ренар никогда не смеялся над ее высказываниями.
        Со временем Колетт поняла, что самый главный недостаток мужа - это, пожалуй, его бесстрастность. Люди, обогащенные страстями, всегда казались ей интереснее, да и любимый ею литературный герой, Тристан, весь состоял из страсти, любви и жажды жизни. Графу явно было скучновато жить на белом свете, и даже развлечения, к которым привыкла знать, его не особо волновали. Из-за слабого здоровья половину балов он не посещал, а на второй половине выпускал на волю свою насмешливость, стоя в свите принца; охотиться Ренар не любил (впрочем, тут Колетт его взгляды разделяла), даже к карточным играм не тяготел, хотя мог их себе позволить. Он не интересовался лошадьми так, как его беспечные друзья, и дамским угодником слыл раньше, видимо, оттого, что сам по себе нравился дамам, как многие пересмешники. Его лисье имя не оправдывало себя и наполовину, и если в обществе Ренар преображался, выказывая насмешливую сторону своей натуры, то дома, по всей видимости, не желал себя утруждать. Люди страстные, считала Колетт, так не поступают. А граф де Грамон предпочитал праздность ума любым страстям, какие только могли
встретиться на пути.
        Возможно, он и вправду был не слишком умен - Колетт никак не могла этого оценить, ибо не понимала, насколько умна она сама и что для женщины ныне считается умом. Способность к интригам? Она их терпеть не могла, как и сплетен, но от последних в обществе никуда не деться. Любовь к чтению? Видимо, не всякая книга может расшевелить ум. И Колетт пришла к неизбежному выводу, что, по всей видимости, умом не блещет, раз даже собственного мужа не может понять. А если так, они хорошая пара.
        Она часто думала о свадебной ночи, когда Ренар сказал ей, что поговорит с нею снова, если долг скажет ей прийти к нему по доброй воле. Но ничего не случилось с тех пор, кроме медленного узнавания. И хотя о Ноэле Колетт вспоминала все реже и с меньшей тоскою, влюбиться в собственного мужа она тоже не могла. Наверное, потому, что он не собирался подпускать ее близко.
        И о какой любви вообще может идти речь? Все это наивные фантазии.

        Колетт пробыла в своей гостиной за чтением около получаса, пока не заглянула служанка.
        - Госпожа, его светлость ждет вас внизу и просит спускаться.
        - Спасибо, Мари. - Колетт закрыла книгу, которую сейчас читала, - «Роман о Розе»[10 - «Роман о Розе» - французская аллегорическая поэма ХIII в., одно из самых знаменитых произведений литературы Средних веков.], где первая возвышенная часть ничуть не уступала второй, временами скандальной. Прошли те времена, когда женщина может выйти в свет, оголив плечи и грудь. Сейчас о таком даже помыслить сложно, а раньше поэты не стеснялись превозносить красоту тела. О чем думал Ренар, присоветовавший жене эту книгу, неизвестно. Вполне возможно, что и ни о чем; но скандалы в его насмешническом духе.
        Колетт хотела поговорить с ним об этом по дороге на прогулку и спускалась по широкой лестнице в прихожую, пребывая в некотором нетерпении. Она заранее представляла себе, как станет рассуждать о вольностях, допущенных в тексте, а Ренар возразит ей, что времена меняются и, возможно, скоро люди станут ходить полностью обнаженными - кто знает! Колетт нравились такие беседы, ей казалось, что иногда под обличьем скучающего аристократа графа де Грамона проглядывает другой человек - не менее язвительный, но сильный и неглупый. Ей хотелось тешить себя этой иллюзией, чтобы позволить долгу наконец перестать быть просто долгом и стать хотя бы легкой влюбленностью. Колетт испытывала симпатию к мужу, и все же втайне мечтала о любви.
        Однако ее планы касательно литературной беседы были разрушены в самом начале. Ренар поджидал ее, только не один: рядом с ним стоял Кассиан де Аллат.


        Глава 6
        Барон Кассиан де Аллат был лучшим другом графа де Грамона, хотя что связывает этих двоих, кроме любви к праздному времяпрепровождению, Колетт так и не смогла понять. Как не смогла и окончательно определиться со своим собственным отношением к низкорослому барону, чьи тускло-рыжие волосы и серо-зеленые глаза служили предметом воздыханий множества незамужних дам. Рядом с худым высоким Ренаром улыбчивый, юркий Кассиан смотрелся как десерт, внезапно поставленный на стол вместе с фаршированной щукой. Барон щедро дарил смех и поклоны, много играл в карты и очень много пил; Колетт почти всегда видела его навеселе. Вот и сейчас Кассиан, завидев ее, шагнул вперед и провозгласил излишне радостным голосом:
        - Мадам, как вы прекрасны!
        - Ты украл мою реплику, - попенял ему Ренар. - Не стой между мужем и женой - знаешь такую заповедь?
        - Библия неимоверно скучна, а большинство заповедей ты сам выдумываешь, друг мой! - парировал Кассиан с улыбкой.
        - Пусть так. Но что я теперь должен сказать супруге? - продолжал насмешничать Ренар, обращаясь к Кассиану, однако глядя на остановившуюся Колетт. - Я все утро думал, как поприветствую ее, а ты все уничтожил одним махом, растяпа! Может быть, вот это… - Граф шагнул к жене, оказавшись рядом с нею и вровень - ведь она стояла на нижней ступеньке лестницы. - Мадам, ангелы замерли в восхищении, увидев вас, и отложили свои арфы, ибо наслаждаются чем-то более прекрасным, чем их музыка.
        - Их молчание озарит и вашу жизнь, мой дорогой супруг. - Развеселившаяся Колетт протянула ладонь и коснулась вышивки на костюме мужа. Золотые нити свивались в причудливые цветы и листья, и поблескивали, словно капли росы, драгоценные камни.
        - Скромность и смирение - вот мой девиз, - согласился граф и подал супруге руку. - Идемте, карета ждет.
        Иногда Колетт казалось, что муж лишь использует болезнь как предлог, дабы побыть в одиночестве и тишине; однако сегодня Ренару не имело смысла притворяться. Он был бледен, шагал медленно, под глазами его залегли темные круги дивного зеленоватого оттенка, прекрасно сочетавшиеся с цветом прогулочного наряда, однако никак не прибавлявшие здорового вида. Пока супружеская пара шла к карете, а позади хозяев дома, словно телега за лошадью, тащился барон де Аллат, Колетт спросила негромко:
        - Возможно, нам стоит остаться дома?
        - Вас смущает мой покойницкий вид, мадам?
        - Немного, - созналась Колетт. - Если бы вы послушали меня и позволили мне…
        - Ах, бросьте. - Граф не дал ей договорить. - Нездоровье - не повод оставаться дома. Я и так скучаю. Принц нас ждет. Ваше беспокойство приятно, моя дорогая, однако безосновательно.
        Она не стала с ним спорить - знала уже по опыту, что это бесполезно. Граф де Грамон всегда делал только то, что хотел. Если бы он не пожелал покидать замок, то и шагу за порог своей спальни не сделал бы.
        К величайшему сожалению Колетт, обсуждение «Романа о Розе» не состоялось, ибо барон де Аллат сразу принялся разглагольствовать о разных вещах, о которых имел весьма слабое понятие, а потому рассуждения его носили поверхностный и, признаться, скучный характер. Даже Ренар, обычно снисходительно относившийся к разглагольствованиям друга, морщился и наконец прервал пространную речь:
        - Что толку рассуждать о политике, мой дорогой друг, коль скоро нас с вами она почти не касается? Ни ты, ни я, ни моя дорогая супруга не можем повлиять на то, что творится в мире, а значит, и слова на ветер бросать незачем!
        - Но вы ведь друзья принца, - осмелилась высказаться Колетт. - Разве это ни на что не влияет?
        Ренар обратил на нее взгляд прищуренных голубых глаз.
        - То, что мы с принцем на пирушках сидим рядом, еще не означает, что влияем на судьбы мира, дорогая моя! Я могу сколько угодно одобрять его или нет, или вовсе оставаться равнодушным к тому, что он делает, или высмеивать это, что делаю чаще всего, а он прощает мне великодушно… Ах, впрочем, пустое, - прервал он сам себя. - Дивная погода, не правда ли? Давайте не станем говорить более о государственных мужах, мы их скоро увидим, так зачем воздух сотрясать? Такой свежий воздух!
        Колетт подозревала, что сейчас Ренар слукавил: воздух свежим называть было нельзя никак.
        Стояла почти уже летняя жара, изредка перемежаемая короткими шумливыми дождиками, которые не приносили прохлады, но давали иллюзию изобилия. Благодаря им не высохнут поля, а значит, будет урожай - так сказал Колетт управляющий поместьем Грамон. Она еще только училась понимать здешнюю погоду, более засушливую, чем у влажного морского побережья, и не слишком предсказуемую из-за близости гор.
        Эта погода годилась для урожая - никак не для прогулки в середине дня. Колетт чувствовала, как по спине течет струйка пота, и еле сдерживалась, чтобы не передернуть плечами. Граф прикрыл глаза и, казалось, дремал, а Кассиан вновь принялся говорить - на сей раз о своей новой паре лошадей, что звучало не менее скучно.
        Однако место для прогулки было выбрано идеально. Это оказался сад при небольшом охотничьем домике, принадлежавшем принцу, и там все было уже готово для приема гостей. Колетт рядом с мужем прошла на лужайку под сенью роскошных платанов, стоявших здесь, надо полагать, не одно десятилетие, и увидела столы, ломившиеся от лакомств, сверкание кубков, а вдалеке - добротные крыши беседок. Склон опускался, открывая вид на речку, впадавшую в сонный пруд, и виден был неподалеку розарий, весь в ярких пятнах распустившихся цветов.
        - Недурно, недурно, особенно если вино хорошее, - произнес граф, обозревая открывшуюся ему картину. - Нужно засвидетельствовать почтение его высочеству. А вот и он, как всегда в окружении дам.
        Действительно, Беарнец стоял посреди поляны, держа в изящной руке серебряный кубок, и смеялся шутке молодой прелестницы, делано скромно опускавшей глаза. Граф де Грамон с супругой подошел поближе и приветствовал сюзерена:
        - Ваше высочество, зачем же вы выбрали такой сад, когда вокруг вас настоящий розарий? Вон тот, - Ренар махнул рукой в сторону цветника, - всего лишь подделка по сравнению с этим!
        Колетт сдержала улыбку. Сегодня муж непозволительно добр: обычно он приветствовал присутствующих изысканными колкостями.
        - И мой розарий стал еще краше! - Генрих любезно кивнул Колетт, та ответила подобающим поклоном. - Мадам, позвольте заметить, что вы выглядите прекрасно!
        В этот момент Колетт поняла, что Ренар плохо на нее влияет: ей захотелось ответить на расхожий комплимент легкой насмешкой, и что-то такое уже вертелось на языке, и лишь в последний момент Колетт проглотила готовые сорваться слова.
        - Благодарю вас, мой принц, - выдавила она и опустила глаза, подобно той самой молодой прелестнице.
        Ничего не значащий разговор о вещах, которые на самом деле тоже значили немного, заплескался вокруг, и Колетт привычно присоединилась к нему. В тени платанов жара ощущалась не так явно, слуги постоянно подносили освежающее питье, и все это - яркость тканей, плавные жесты, движение чужих губ - вдруг показалось Колетт пустым и ненужным. Она отошла в сторону, чтобы не принимать участия в беседе, которая не задевала в ней никаких струн, и остановилась под старым деревом. Кора платана была изъедена жучками, сморщена, однако его величественная крона неторопливо шумела над головой Колетт. «Ты стар и могуч; какой будет моя старость?»
        Она невольно бросила взгляд на супруга: граф де Грамон - вот ее грядущая старость. С ним Колетт проведет остаток дней, если только из-за слабого здоровья странный супруг не покинет ее слишком рано. Впрочем, Ренар обещал, что такого не случится.
        Он стоял возле принца, но улыбался сегодня меньше, и Колетт видела, что нынче ему с трудом дается и присутствие здесь, и веселье. Она не знала, что с ним случилось и чем он болен, однако уже привыкла смотреть на него часто - и видела, как мгновенно заострились скулы, глаза казались темнее и глубже посаженными, а губы пересохли. Ренар кивал, слушая Беарнца, стоял прямо, и не наблюдалось в его позе привычной легкости, этакого галантного скольжения, которое привыкла видеть в нем Колетт.
        Она посмотрела еще некоторое время, потом огляделась: во главе самого длинного стола было установлено кресло, видимо, для принца, рядом с ним - еще несколько, занятых престарелыми дамами и господами, образовавшими свой круг. Колетт подозвала слуг и велела принести из охотничьего домика еще два кресла, а когда приказание было исполнено, показала, где их поставить - у стола, но подальше от стариков. Пожилые люди могли быть ужасно занудными - а это не то, чего она искала сейчас.
        Проделав все это, Колетт подошла к мужу.
        - Мой дорогой супруг, - произнесла она, стараясь, чтобы голос звучал томно, - я немного устала от жары. Не посидите ли вы со мной у стола?
        - Если вы просите, я не могу отказать, - Ренар поклонился принцу и отвел жену туда, куда она просила. Слуги, исправно караулившие кресла, были отпущены с миром. Граф опустился на бархатное сиденье, поморщился и повернулся так, чтобы шпага не задевала ножку стола. - Уловка, моя дорогая?
        - Никаких уловок. Скажите мне, что не мечтали об этом, и вы солжете.
        - А вы угадываете, о чем я мечтаю? - прищурился граф.
        - Иногда, Ренар, - призналась Колетт.
        - Мне нравится, как вы произносите мое имя, - сказал он вдруг. - Такой чудесный говор.
        - Я не замечала.
        - Конечно, для вас он звучит привычно. У вас мягкая речь, Колетт, мягкая, как кошачьи лапки.
        - Или лисий мех? - сказала она, забавляясь.
        - Вы взяли имя моего рода, оставьте мне мое собственное! - шутливо возмутился Ренар, глаза его сверкнули, и вдруг, в этой мимолетной улыбке, в нечаянном повороте головы Колетт почудилось нечто иное.
        Не человек. Лис.
        Она моргнула. Вот так и рождаются сказки об оборотнях.
        - Зачем мы приехали сюда, Ренар? - спросила она.
        - Вы не хотели?
        - Мне нравится Грамон. Я с удовольствием провожу там время.
        - Маленькая затворница, вы меня не обманете, - улыбнулся Ренар. - Так же вам нравится этот блеск, эти краски, вы сами говорили мне, что любите летнее время.
        - Как и любое другое.
        - Что же, скажете, вам и жить нравится? - поинтересовался граф.
        - Каждый день я открываю что-то, - сообщила Колетт. - И это мне нравится.
        - Что открыли сегодня?
        - Что вы поехали сюда, так как думали, будто я того хотела.
        Граф склонил голову набок; пышное рыжее перо у него на берете свесилось, словно мягкое лисье ухо.
        - Да вы подозреваете меня в добросердечии? - возмутился Ренар. - Никто не решается такое проделывать!
        - Я ваша супруга и скромно надеюсь, что у меня есть кое-какие привилегии.
        - Кое-какие. М-да… - удивленно протянул де Грамон. - Как прелестно вы это обозначили, Колетт. Значит, по-вашему, я решил вам угодить?
        Она кивнула, не собираясь расставаться со сложившимся у нее впечатлением.
        - И вы правы, - сказал граф внезапно, - это так. Мне хотелось, чтобы вы покинули свою гостиную, где свили гнездо, и вылетели на простор, моя маленькая птичка.
        Колетт даже немного растерялась.
        - Вы действительно неважно себя чувствуете, если говорите мне такое.
        - Вам не нравится?
        - Вы… на себя не похожи, - пробормотала Колетт.
        Слуга поднес графу бокал с вином, и это разорвало хрустальные нити волшебного непонимания. Колетт надеялась, что разговор удастся продолжить, однако слуга не спешил уходить. Склонившись в почтительном поклоне, он сообщил, что его высочество принц Наваррский просит графиню де Грамон оказать ему честь и прогуляться с ним по розарию.
        - А меня его высочество не приглашает? - ухмыльнулся Ренар.
        - Его высочество говорил лишь о графине и спрашивал вашего позволения как супруга, - не дрогнув, произнес слуга.
        - Ступайте, моя дорогая, принцам не принято отказывать, - заявил граф, - а я буду наслаждаться одиночеством и солнышком.
        - Знайте же, - я расстроена тем, что разговор прервали, - негромко произнесла Колетт, прежде чем уйти, и поймала странный взгляд Ренара. Наверное, муж решил, что она сказала это из вежливости или чтобы приободрить его.
        Но Колетт ему не соврала. Ей теперь нравилось проводить с ним время, хотя она по-прежнему не понимала странностей графа. То, что она успела понять, находило отклик в ее душе. И сейчас Колетт действительно сожалела, что приходится покинуть супруга и прогуливаться с Генрихом. Пускай он принц, он - не Ренар. Не человек, который нравился ей больше всех из присутствующих.
        Принц поджидал ее у дорожки, ведущей к роскошным розовым кустам.
        - Вы простите меня за то, что я излишне своеволен? - тут же спросил Генрих. - Я давно хотел пригласить вас на небольшую прогулку, милейшая графиня де Грамон!
        - Ваше высочество может звать меня по имени, - улыбнулась Колетт. - Мой супруг, который всегда тепло говорит о вас, имеет честь быть вашим другом. Возможно, и вы окажете мне ее?
        - Это будет изысканная честь для меня, - Генрих расплылся в широкой ответной улыбке. - Пойдемте, насладимся успехами моих садовников.
        Провожаемые взглядами собравшегося общества, Колетт и Беарнец двинулись по дорожке в глубь розария. Колетт не обольщалась: сад расположен на склоне так, что каждое движение прогуливающихся там все равно останется на виду. Принц имел право пригласить на прогулку любую даму, и многие жаждали его внимания, многие хотели расположить к себе особу столь высокого положения, - но нет, принц Наваррский выбрал жену своего друга. Колетт терялась в догадках, зачем это ему понадобилось.
        Впрочем, вскоре все выяснилось. Дойдя до середины сада и остановившись там, где вьющиеся розы образовывали тенистую арку, Беарнец остановился и заговорил:
        - Мадам, вы, возможно, недоумеваете, почему я так настойчиво попросил вас прогуляться со мной, но я всего лишь… хотел выразить вам благодарность. - Молодой, порывистый Генрих говорил открыто и горячо. - Видите ли, граф де Грамон является моим другом с детства, и хотя иногда он излишне резок или, наоборот, скуп на слова и размышления, я люблю его и ценю. Он счастлив с вами, а его счастье добавляет и мне радостных минут. Я так мало знал вас до того, как вы стали его женой, однако теперь понимаю, отчего он вас выбрал.
        «Если бы я это понимала», - ошеломленно подумала Колетт. Слова принца оказались для нее совершенно неожиданными.
        - Мой супруг… говорил с вами о том, что счастлив? - осторожно уточнила она.
        - О, нет! Разве о таких вещах говорят? - Принц выглядел искренне удивленным. - Но я знаю его всю мою жизнь, наши семьи дружны, и я привык замечать перемены в его настроениях. Вы, мадам, - свет в его жизни.
        Ах, если б он знал! Колетт едва не возразила принцу, однако вовремя остановилась. Ренар - превосходный обманщик, если даже своих друзей сумел убедить в том, что его брак - настоящая мечта.
        А возможно, так оно и есть? Это для Колетт мечтой является любовь, возвышенное чувство, описанное в книгах; но для Ренара это может быть совсем другое. Например, жена, покорная ему, которая не помышляет об изменах, ибо имеет понятие о долге и блюдет честь, умеет вести дом и не надоедает своим вниманием. Если взглянуть с такой стороны, Ренар может быть счастлив. Колетт стало немного тоскливо от таких мыслей.
        Не заметив перемены в ее настроении, принц продолжал:
        - Признаться, когда граф де Грамон женился на вас столь поспешно, я удивился. Ведь до тех пор он никогда не упоминал о вас! На первый взгляд он не из тех, в ком внезапно может вспыхнуть чувство… Но, видимо, так произошло, и сейчас я безмерно рад за вас. Счастливы ли вы, дорогая графиня?
        Если уж Ренар так виртуозно лжет, почему бы не поучиться у мужа? Колетт кивнула и ответила с радостью:
        - О, разумеется. Это словно сбывшийся сон, ваше высочество.
        - Сбывшийся сон! Как хорошо вы сказали. Надеюсь, мой брак тоже окажется похожим на прекрасный сон, где исполняются все желания. Брак, подобный вашему, - ничего иного и желать нельзя!
        «Упаси вас Бог», - подумала Колетт. И тут же устыдилась этой мысли.
        Разве можно роптать, когда ничего плохого с нею не случилось? Да, замужество разрушило ее мечты стать женою Ноэля, и любовь к нему не исчезла, хотя и отстранилась, словно подернулась туманом. Это не самое худшее, что могло произойти. Девушка из разорившейся семьи, не блещущая ни титулом, ни красотой, не могла даже и надеяться стать супругой такого человека, как граф де Грамон. Нужно каждый день благодарить Бога за то, что он спас Колетт и ее семью от нищеты.
        - Все будет так, как вы пожелаете, ваше высочество, - произнесла она тепло, - я ни мгновения не сомневаюсь в этом!
        Принц хотел что-то ответить ей, однако их беседа была прервана молоденьким пажом. Этого отпрыска знатной гугенотской семьи, одного из любимчиков Беарнца, Колетт знала и тоже любила. Мишель де Авиль был невысок, кудряв и ослепительно рыж; мягкая бархатная шапочка с задорным пером еле держалась на непокорных кудрях, а выражение конопатой мордашки невольно вызывало улыбки у окружающих. Хотя вид у мальчика был разбойничий, Мишель получал превосходное воспитание и никогда не позволял себе пользоваться привязанностью Генриха.
        - Ваше высочество, ваша светлость, простите меня, что прерываю разговор, - поклонился паж, - однако гости его высочества просят принца возвратиться к ним. Намечается дуэль.
        - Дуэль? - удивилась Колетт. Хотя она уже полгода вращалась в местном обществе, многие нюансы оставались неизведанными. Впрочем, она уже выяснила, что протестантское общество вовсе не являлось таким скромным и замкнутым, каким хотело казаться. - Разве такое возможно?
        - Если бы господа забияки собирались драться всерьез, они выбрали бы поляну в лесу, скрытую утренним туманом, а не мою прогулку! - усмехнулся Беарнец. - Все эти дуэли - не более чем развлечение, дорогая госпожа. Что, Мишель, кто же затеял ссору?
        - Граф де Грамон поспорил с маркизом де Дюбланом, не сойдясь с ним во взглядах на то, как должен мужчина вести себя в обществе дам, - охотно сообщил Мишель.
        Колетт непроизвольно ахнула.
        - Не волнуйтесь, - попытался успокоить ее принц. - Ренар прекрасно знает, что делает.
        - Он неважно себя чувствует, ваше высочество, - созналась Колетт, однако это не переубедило Генриха, который неизвестно чему обрадовался.
        - Полноте, графиня! Ничего страшного ему не грозит. Вы не видали такого раньше, но, поверьте, подобные дуэли - обычное дело. Никто не собирается проливать кровь. Идемте же!
        - Вы собираетесь разрешить им драться? - уточнила Колетт, шагая рядом с принцем по дорожке. Мишель бежал впереди, ради забавы задевая растопыренными пальцами розовые бутоны.
        - Ну конечно же! Это презабавное зрелище.
        Колетт решительно не понимала, что в дуэли может быть забавным, и беспокоилась за Ренара. Однако он сам вовсе не выглядел встревоженным - наоборот, на его лице читалось знакомое ехидное выражение. Граф стоял посреди полянки, в окружении заинтересованных лиц, а напротив него - его противник, уже положивший руку на эфес шпаги.
        Молодого человека, которого получасом ранее представили Колетт как маркиза де Дюблана, она видела сегодня впервые; он приехал из Парижа к своим родственникам в Наварре и получил приглашение на эту прогулку благодаря им. Росту он был высокого, телосложения - довольно крепкого, правда, на лицо не слишком хорош, однако титул и богатство наверняка привлекали к нему внимание. Он был молод и горяч, и эти несомненные достоинства юности, которые так часто оборачиваются против вспыльчивых господ, сейчас его подвели. Или подвели графа де Грамона - как знать?
        При виде принца люди расступились, давая ему возможность взглянуть на еще несостоявшихся дуэлянтов.
        - Так, так, Ренар! - воскликнул Беарнец. - Что послужило поводом для ссоры на этот раз?
        - Я всего лишь позволил себе сделать присутствующим дамам тот комплимент, который соответствовал не только их красоте, но и моему настроению, и радовал мою глупость так же, как радовал их самолюбие, - высказался Ренар в своей обычной манере. Он стоял, скрестив руки на груди, и казался непозволительно расслабленным.
        - Вы обвинили в глупости всех дам! - воскликнул маркиз, сверкая пламенным взглядом. Надо признать, в гневе юноша был хорош. - Вы назвали их пустоголовыми!
        - Я сказал, что не надобно иметь много ума, дабы порхать под солнышком с цветка на цветок, однако красота искупает все. Разве это не комплимент, мой принц? - обратился Ренар к Беарнцу. - И разве дамы не должны считать себя польщенными, что такой несуразный человек, как я, вообще додумался до столь красивого оборота речи?
        - Это оскорбление! - продолжал настаивать маркиз. Генрих явно наслаждался диалогом, а Колетт не знала, что и думать. - Если его высочество позволит, я немедленно проучу вас и заставлю ответить за свои слова!
        Хорошо, что юный поборник справедливости понимал: негоже затевать ссору и ввязываться в дуэль без одобрения принца. На Генриха сейчас устремлены были все взгляды: Беарнцу предстояло решить, стоит ли понаблюдать за, как он выразился, забавой. Колетт надеялась, что здравый смысл возьмет верх, но увы: то ли молодость Генриха сыграла с ним злую шутку, то ли он знал какой-то секрет, однако принц произнес:
        - Что ж, я не против взглянуть, как наш гость станет биться за честь присутствующих дам с графом де Грамоном! Однако, друг мой, - обратился он непосредственно к маркизу, - я не потерплю, чтобы здесь пролилась кровь. Кажется, в моем доме есть фехтовальный зал, пускай слуги принесут рапиры. Победу можно завоевать и без единой царапины - главное, верить, что творите правое дело.
        Юный маркиз такому обороту дела явно не обрадовался (он жаждал пустить кровь самонадеянному противнику, это читалось на его возмущенном лице), но поклонился, принимая условия принца. Ренар же воскликнул в замешательстве:
        - Ваше высочество! Я-то надеялся, что ваша мудрость позволит мне избежать позора! Ведь я отвратительный фехтовальщик, как вам известно! В старых добрых мужских спорах всегда предпочитаю пистолеты, да и то рука моя так дрожит, а дух столь слаб, что противники мои смеются надо мною и помирают в основном от хохота.
        Юнец оживился, услыхав эту речь.
        - Дорогой Ренар, но надо ведь и вам тренироваться иногда! - возразил принц. - Вы совсем обленились!
        - Да, я ленив, - ничуть не обиделся граф, - зато жив!
        - Таким и останетесь.
        Придворные разошлись, освобождая место для будущей схватки. Колетт подошла к мужу, сосредоточенно отцеплявшему от пояса шпагу; граф передал смертоносное оружие слуге и кротко вздохнул.
        - Ренар, вы не должны драться, если не хотите, - негромко произнесла Колетт. Она испытывала странное беспокойство и не могла понять его причин. Ведь ее муж - чужой ей человек, она даже не знает, может ли называть его другом. Так почему сжимается сердце? - Повод смехотворен, а его высочество все отменит, если вы попросите.
        - Его высочеству не чуждо желание посмеяться, - негромко ответил граф. По его лицу невозможно было догадаться, рад он такому повороту событий или огорчен. - Я и вправду никудышный фехтовальщик, а потому все закончится довольно быстро.
        - Но я волнуюсь за вас, - пробормотала Колетт.
        - Это приятно.
        - Ни черта вам не приятно! - прошипела она, внезапно обретя смелость. - Вы еле на ногах стоите, вы бледны! О, Ренар, прошу вас, откажитесь!
        - Моя маленькая верная птичка, - промурлыкал он, - теперь - ни за что.
        - Грядет забава? - Барон де Аллат возник рядом с Колетт будто из небытия, и она отодвинулась: от Кассиана пахло вином, винные пятна виднелись на рукаве дублета. Снова пьян. - Позвольте насладиться зрелищем вместе с вами, графиня!
        Отказывать было неловко. Колетт растерянно пошла следом за Кассианом к группе, расположившейся вокруг принца, и опустилась в предложенное ей кресло. Барон встал рядом. Ренар, сохранявший глуповато-растерянный вид, поймал взгляд Колетт и вдруг ей подмигнул.
        Принц сидел в своем кресле с высокой спинкой, любезно беседовал с девушками и ел виноград, незнамо откуда доставленный в конце весны. Маркиз де Дюблан прохаживался туда-сюда - видимо, старался не расплескать свое благородное негодование. Из домика прибежали слуги, принесли две затупленные рапиры, маркиз тщательно изучил свою, а Ренар - растерянно осмотрел. Повертев оружие так и этак, граф обратился к Генриху:
        - Мой принц, мы не договорились о награде. Если победит сей достойный господин, он, наверное, захочет от меня извинений, не так ли?
        - Извинений перед дамами! - воскликнул Дюблан. - И изысканного комплимента, который загладит ваше оскорбление!
        - На вашем месте, маркиз, я бы не требовал от графа сочинить еще один комплимент, иначе состоится новая дуэль, - сказал, смеясь, Беарнец. - Если граф де Грамон проиграет схватку, он принесет извинения. А чего хотите вы, Ренар?
        - О, сущего пустяка. Видите ли, мой принц, если я - осел, то этот юноша - определенно, петух. Чтобы на нашей ферме царило благолепие, проигравший маркиз залезет… да вот хотя бы на этот стол, встанет на нем и прокукарекает три раза.
        Многие захохотали, и даже Колетт улыбнулась.
        - Впрочем, - грустно продолжил граф, - сие достославное зрелище вряд ли усладит наши взоры. Я уже проиграл - увы! Со времен отрочества не держал оружия толком! - и он повертел рапиру так и этак, выписывая ею немыслимые кренделя.
        - Хорош, а? - пробормотал Кассиан, наклоняясь к Колетт и дыша на нее винными парами. - Принц любит посмеяться, а Ренар умеет его рассмешить…
        - Вам это тоже кажется смешным, барон?
        - Ну конечно!
        Колетт вздохнула и подумала о том, что многого еще не знает о настоящем веселье. И, пожалуй, знать не хочет.
        - Хорошо, так тому и быть! - согласился Беарнец. - Условия приняты. Начинайте! - и съел виноградину.
        Колетт подалась вперед.
        Противники встали друг напротив друга; солнечные пятна, пробравшиеся между листьями платанов, скользили по их одежде, лицам и узким клинкам, и выглядело это не страшно, а красиво. Колетт немного успокоилась. Вправду, что может случиться в присутствии принца, с затупленным оружием? Ренар не умеет сражаться - Ренар проиграет, и все.
        Маркиз, не в силах ждать, пошел на противника, грозно выставив перед собой рапиру.
        - Говорят, он хороший фехтовальщик, - заметил Кассиан.
        И действительно, держался Дюблан отлично. Он был уверен в себе и сделал первый выпад, несомненно, достигший бы цели, если бы Ренар не сделал шаг назад. Граф де Грамон неловко взмахнул рапирой, но это даже отдаленно не напоминало выпад.
        - Ренар, что же вы! - крикнул принц. - Вы не мух отгоняете!
        Дюблан наступал, граф отступал - они ходили кругами по поляне, и выглядело это смешно: как будто обозленный пес преследует ошалевшего облезлого лиса, попавшего на скотный двор. Несмотря на комичность действа, Колетт было вовсе не до смеха. Ей вдруг стало обидно, что все эти люди, называющие себя по меньшей мере хорошими знакомыми графа де Грамона, так откровенно потешаются над ним.
        Он не виноват, что слаб здоровьем, не блещет фехтовальными талантами и взял на себя роль ехидного шута при королевском дворе Наварры. Колетт до сих пор не знала, зачем Ренар избрал именно этот путь, и у нее недоставало смелости спросить. Только вот сегодня она непременно поинтересуется - потому что смотреть, как он уворачивается от выпадов маркиза, было невыносимо.
        - Эй, сударь, вы совсем меня загоняли! - громко пожаловался Ренар, когда рапира Дюблана в очередной раз проткнула воздух. - Я устал бегать. Давайте уже покончим с этим!
        И он остановился.
        Обрадованный маркиз пошел в атаку, а дальнейшее сложилось для Колетт в очень короткую, но выразительную сценку. Ренар, вставший в защитную позицию, однако державший шпагу крайне неуверенно, неловко выронил оружие - в тот самый момент, когда Дюблан несся на него, словно разъяренный бык. И, конечно, граф наклонился за уроненной рапирой - ведь без нее сражаться было бы немыслимо! Наклонился так удачно, что не ожидавший подобного поворота маркиз налетел на него, споткнулся и во весь рост растянулся на траве. Подхватив свою рапиру, Ренар отскочил и пинком вышиб из руки упавшего противника оружие. Затупленный клинок уперся между лопатками Дюблана, а для верности граф поставил ногу ему пониже спины.
        - Вы проиграли, грозный петух, - с сожалением объявил Ренар. - Осел требует награды.
        - Браво, браво! - крикнул Генрих и захлопал в ладоши. Колетт только сейчас заметила, что крепко вцепилась в ручки кресла, и медленно разжала пальцы.
        - Я ведь говорил, что это забавно, - хмыкнул Кассиан, ничуть таким исходом не удивленный, и Колетт сообразила:
        - Он всегда так поступает?
        - Ренар в этом хорош, - кивнул барон. - Наваррский двор давно осведомлен о его манере вести дуэль, а новички обычно идут в расставленную ловушку. Он не может равняться с ними в силе и умениях, зато берет хитростью.
        - Значит, рапиру он уронил специально?
        - А? Нет. - Кассиан беззаботно махнул рукой. - Это всегда случайность.
        - Случайность, повторенная несколько раз, становится закономерностью, - уверенно проговорила Колетт.
        Кассиан с удивлением посмотрел на нее, как будто она изрекла нечто потрясающее.
        - Преклоняюсь, мадам, - с искренним восторгом произнес он. - Сопроводить вас к мужу?
        Когда они подошли, маркиз уже поднялся и смотрел на Ренара с самым мрачным видом. Граф взял Колетт под руку и шепнул:
        - Как вам понравилась моя дуэль?.. Ах, впрочем, обсудим это позже. - С любезной улыбкой он посмотрел на противника. - Что ж, придется признать, что мой комплимент был хорош, сударь? Пришло время получать награду. Просим вас! - и он широким жестом указал на стол. Дюблан, наградив графа злобным взглядом, медленно пошел в указанном направлении. Возможно, в иной ситуации он оспорил бы столь возмутительное требование, однако здесь присутствовал принц, согласившийся с условиями дуэли, - а принц ничего не сказал.
        - Ренар, - Колетт тронула мужа за рукав, - выполните одну мою просьбу, умоляю.
        - Вы умоляете меня? - удивленно вскинул брови де Грамон. - Не стоит. Говорите, чего вы желаете, и я дам это вам.
        - Освободите его от этого унижения, - она кивнула на Дюблана. - Он всего лишь мальчишка. Не стоит оскорблять его. Вы победили - этого хватит.
        Прищурившись, Ренар смерил жену оценивающим взглядом, а затем громко произнес:
        - Эй, сударь!
        Маркиз обернулся.
        - Моя дорогая супруга, - сказал граф де Грамон, не отрывая глаз от Колетт, - обладает прекрасным, нежным сердцем. Это делает ее лучшей женщиной на земле… и спасает вас. Не стоит залезать на стол, там полно блюд, и не стоит кукарекать - петухов довольно в ближайшей деревне. Условия меняются. Возьмите в дар мою шпагу, мне самому она вряд ли пригодится. Вы сражались прекрасно. - И тихо добавил, обращаясь к Колетт: - Так вы хотели?
        Она кивнула, чувствуя комок в горле. За полгода ее жизни с Ренаром он еще ни разу не поступал так - как герой ее романов, справедливо и благородно. Его не волновало, как отнесутся к нему обиженные им люди. Но сегодня он отступил от законной добычи. Ради жены.
        - Сударь, - еле выговорил маркиз, на чьем лице недовольство уступило место потрясению, - но вы победили и вправе…
        - Вправе решать, что делать с этой победой, - перебил его Ренар. - Милосердие - это не ко мне. Но милосердия моей супруги хватит на нас обоих. Берите мою шпагу, вон она, и пусть это будет вашим наказанием. - Он заговорщически понизил голос: - Отвратительная сталь, я вам скажу.
        Маркиз де Дюблан улыбнулся, поклонился своему недавнему противнику и объявил:
        - Только если вы возьмете мою, сударь.
        Принц Наваррский, уже не улыбаясь, поднялся и снова зааплодировал - на сей раз молча, словно отдавая дань уважения людям, поступившим так. Следом за ним захлопал в ладоши Кассиан, и аплодисменты порхнули по поляне, как стайка птиц.
        А Колетт почувствовала, что ее муж пошатнулся.
        - Это был прекрасный день, но он утомил меня, - произнесла она достаточно громко. - Можем ли мы теперь отправиться домой?
        - Я создан для исполнения ваших желаний, моя дорогая, - донесся до ушей Колетт голос мужа.


        Глава 7
        - А ведь он подарил тебе неплохую шпагу, - заметил барон де Аллат, когда уселись в карету. Кассиан держал клинок на коленях, чуть выдвинув лезвие, и с интересом его рассматривал. - Толедская сталь! Откуда такое оружие у молодого парижского забияки?
        - Это как раз неудивительно. - Ренар пожал плечами. - Маркиз богат. Он может себе это позволить, как и я.
        - Не говори, что ты отдал ему один из лучших своих клинков!
        - Возможно, не уверен, - равнодушно произнес Ренар. - Тот, который подал мне утром Бодмаэль. Я все равно в них путаюсь.
        - Лучше бы мне подарил! - фыркнул Кассиан.
        - Забирай любой, ты же знаешь.
        - А, нет, так неинтересно, - вздохнул Кассиан. Он то ли протрезвел, то ли достиг той стадии опьянения, когда мог вести занятную беседу, а не скучно разглагольствовать об отвлеченных вещах. - Приятней получить подарок, если он преподнесен благородно.
        - Кассиан де Аллат заговорил о благородстве? Поистине, сегодня солнце упадет за горизонт и больше никогда не поднимется! - Ренар повернулся к молча слушавшей Колетт. - Понравилась ли вам дуэль, моя дорогая?
        - Не очень, - ответила она честно. - Зачем вы это затеяли? Ведь он мог убить вас.
        - Тупым клинком? Нет, - покачал головой Ренар. - Только опозорить.
        - Вы хотели опозориться?
        - Как видите, мне удалось этого избежать.
        Колетт покосилась на Кассиана, который все еще увлеченно рассматривал игру света на толедской стали. Карета ехала медленно, и солнечные зайчики прыгали по богато украшенным ножнам, горели на клинке.
        - Барон рассказал, что вы так развлекаетесь не впервые, - вновь заговорила Колетт.
        - Должен же я получать удовольствие от дуэлей! Увы, я такой фехтовальщик, с которым всерьез лучше не сражаться, - никакого удовольствия.
        - Конечно, никакого, ведь вы всех сразу убиваете, - рассеянно заметил барон.
        - Кассиан так шутит, - объяснил Ренар. - Боюсь, сегодня вы разочаровались во мне, дорогая моя. Если на нас нападут разбойники, толку от меня будет немного - только на два выстрела из тех превосходных пистолетов, что лежат в ящике под сиденьем!
        - Я не боюсь разбойников, и в вас я не разочарована, - проговорила Колетт. Ей не очень хотелось обсуждать это при Кассиане, но тот, казалось, так увлекся рассматриванием оружия, что ничего не слышал. - Наоборот, меня восхитила ваша ловкость… И проявленное благородство.
        - Оно было не моим, а вашим. - Ренар взял ее руку и поцеловал тыльную сторону ладони. Прикосновение его губ оказалось сухим и горячим. - Я все тот же неприятный человек, готовый оскорбить любого. Смиритесь вы с этим когда-нибудь?
        - Давно смирилась, - ответила Колетт, невольно улыбнувшись: такой забавный вид был у графа.
        Некоторое время все молчали. Ренар задремал, прикрыв рукой глаза, Кассиан все так же любовался шпагой, что-то там высматривая в узорах на ножнах, а Колетт глядела в окно, на проплывающие мимо поля и мягкие силуэты холмов, и стискивала руки. Место, которого коснулся губами граф, до сих пор горело, словно там появился ожог. Колетт даже посмотрела, чтобы удостовериться. Нет, ничего.
        Прикосновения Ноэля, какими она их запомнила, были полны для нее трепета и света. Касания графа вызывали необъяснимое глубокое чувство, тяжелое, отдающееся дрожью в позвоночнике.
        Нет, Колетт его не боялась. Больше нет. Но она не понимала его, он был весь словно соткан из тьмы с огненными сполохами: так случается, когда смотришь с башни замка и видишь вдалеке огни пожаров. Колетт однажды прожила такую ночь, когда горел лес. Каждый раз, когда Ренар прикасался к ней, в памяти всплывала необъятная тьма, тепло, ветер в лицо и желто-алые пятна пламени.
        Если она хочет, чтобы жизнь прошла не напрасно, чтобы стала хотя бы отдаленно напоминать о той, которую Колетт давным-давно придумала себе, она должна смириться с тем, что Ноэль становится для нее воспоминанием. Она ни разу не видела его после свадьбы и знала лишь от родственников, что он проводит много времени в деревне. Он не приедет за ней. Вся ее детская любовь - утренний туман.
        Но если она туман, то где же солнце?..
        Жаркие лучи погладили Колетт по щеке, когда карета повернула… и замедлила ход.
        - Что такое? - спросил с неудовольствием Ренар.
        - Не знаю. - Кассиан вдвинул клинок в ножны и положил шпагу рядом с собою на сиденье. - Может, те самые разбойники, которых мы поминали?
        Граф привстал и выглянул в окно, затем громко хмыкнул.
        - Нет, это не разбойники. Хуже.
        - Что может быть хуже компании отъявленных головорезов? - удивился Кассиан.
        - Баронесса де Левейе. У нее сломалась карета.
        Де Аллат застонал, а Колетт лишь кротко вздохнула.
        Вдовствующая баронесса Матильда де Левейе была заслуженной сплетницей при дворе Наварры; никто и ничто не могло избежать ее болтливого языка. Баронессе не доверяли тайн, однако она умудрялась узнавать о них непостижимыми способами, а что знала милая Матильда - знали все. У Колетт никаких тайн не водилось, и, наверное, именно поэтому она оставалась с баронессой в отношениях дальнего знакомства, не более. И хотя после скоропалительной свадьбы девицы из Ла-Рошели и богатейшего жениха в окрестностях именно Матильда первая перемыла все кости молодоженам, только разговорами дело и закончилось. А единственная всерьез обсуждавшаяся пикантная причина столь поспешного бракосочетания - предполагаемая беременность Колетт - теперь уже потеряла всякий смысл. Если бы баронесса узнала, что граф вовсе не навещает супругу по ночам, это могло бы стать темой разговоров, однако баронесса не знала. На Серафину можно положиться.
        Зато другим повезло меньше, чем уважаемой чете де Грамон. Некоторые мужья с изумлением выяснили, что жены наставляют им рога, и с еще большим изумлением - с кем они это делают. Подробности мужских споров, тайные влюбленности и долговые обязательства - все это Матильда извлекала на свет с ловкостью ярмарочного актера. Поэтому многие сторонились ее, многие боялись. Ирония заключалась в том, что баронесса де Левейе являлась милейшей женщиной, искренне не понимающей, как она может навредить кому-то тем, что расскажет о его тайне.
        Баронесса также присутствовала на прогулке у принца, однако покинула его еще до того, как Генрих пригласил Колетт пройтись по розарию. Сейчас Матильда стояла посреди дороги рядом с безнадежно скособочившейся каретой, одно из колес которой торчало под углом, и с надеждой смотрела на экипаж графа де Грамона.
        - Ах, какое чудо, какое чудо! - ее высокий голос, ничуть не утративший с возрастом ни звонкости, ни теплых тонов, Колетт слышала отчетливо. - Мы спасены! Слышишь, Гильом? Спасены!
        Гильомом, надо полагать, звали кучера, который прохаживался вокруг кареты, глядя на предательски вывернувшееся колесо, и задумчиво чесал в затылке. Из четверки лошадей одна отсутствовала, остальные заинтересованно тянулись мордами к обочине, пытаясь ухватить мягкими губами высокую траву.
        Ренар обреченно вздохнул, крикнул своему кучеру, чтобы остановил лошадей, открыл дверцу и вышел.
        - Баронесса, не стоит так расстраиваться, это всего лишь колесо, а добрые ангелы послали вам нас. - Он предложил даме руку и повел пожилую женщину к карете. - Думаю, вы не откажетесь от приглашения в замок Грамон. А потом, когда вы отдохнете, моя карета отвезет вас домой.
        - Вы так любезны, граф, так любезны! - Матильда многое повторяла дважды, будто считала, что с одного раза собеседник ее не поймет. - Я отослала Луи - это мой грум - верхом в ближайшую деревню, но он ездит так медленно, а сегодня такая жара!
        Колетт любезно приветствовала усевшуюся напротив баронессу, хотя и не считала ее общество особо приятным - возможно, потому, что они не были достаточно знакомы. Граф вернулся к сломанной карете и вполголоса дал какие-то указания Гильому, а затем возвратился и велел своему кучеру трогать. Из-за пышных юбок Колетт в не особо просторном экипаже и так было тесновато, а теперь стало еще теснее. К вечеру духота только усилилась. Колетт видела, что Ренар вновь побледнел после своей короткой прогулки, и рассерженно подумала, что сопровождать баронессу в карету следовало бы Кассиану.
        - Я потому и отправилась домой - из-за жары! Даже напитки, что подавали у принца, были теплыми. Вы заметили? Невыносимо! И эти девицы на выданье, что осаждают его высочество, - ни стыда ни совести. Вы знаете, любезный граф, что эта мадемуазель де Жебрак имеет весьма сомнительное происхождение? Поговаривают, будто ее мать до свадьбы была влюблена в одного гасконского дворянина, а вы ведь знаете этих гасконцев - они способны даже Святую Деву сбить с пути истинного!
        Кассиан хохотнул, а Ренар поморщился и ничего не ответил. Впрочем, баронессе ответы не требовались. Исчерпав свой запас возмущения, вызванного неприятным происшествием с каретой, она подобрела и перешла на более мягкий тон.
        - …А эта печальная история, вы слышали? Милая девушка из семьи Мезьер была обещана престарелому де Тюрго, и вот за несколько дней до свадьбы Господь забрал его на небеса! Хотя говорили, что за грехи старик должен отправиться в ад, но этому я не верю. Он так ловко танцевал, я помню. Хотя бы за это ему нужно послушать ангельскую музыку. Так вот, он скончался, и теперь Мезьеры в панике. Наследство отошло внуку де Тюрго, который и слышать ничего не хочет об этом браке. А у Мезьеров огромные долги. Несчастные, несчастные!
        Колетт порадовалась, что ехать осталось недолго: карета свернула на дорогу, ведущую к замку Грамон. Еще четверть часа, и можно будет отдохнуть в прохладной гостиной, выпить лимонада, пропуская мимо ушей болтовню баронессы, а затем распрощаться с нею и подняться к себе. Серафина приготовит ванну… да, ванна - то, что нужно после этого утомительного дня.
        Карета вновь резко замедлила ход, и граф де Грамон сказал с плохо скрываемым недовольством:
        - Если еще у кого-то слетело колесо, этот страдалец поедет на запятках.
        Однако кареты были ни при чем. Послышался топот копыт, громкие голоса; один из них крикнул:
        - Эй, сударь, попридержите коней! Эй, без глупостей!
        Какой-то всадник в черном пронесся мимо окна, мелькнул широкий плащ, огненная конская грива. Карета встала намертво, и Кассиан с неуместной иронией в голосе заметил:
        - А это, видимо, обещанные разбойники!
        Колетт сидела, ничего не понимая, баронесса схватилась за сердце, а граф не тратил времени ни на стенания, ни на разговоры. Он стремительно наклонился, одним движением вытащил из-под сиденья плоский деревянный ящик, откинул крышку и извлек два пистолета - первый бросил ловко поймавшему Кассиану, а второй оставил себе. И когда распахнулась правая дверца кареты - как раз с той стороны, где сидел Ренар, - дуло пистолета глянуло открывшему в лицо.
        - Вот так приятная встреча, граф де Грамон! - весело воскликнул всадник. Солнце било ему в спину, и он казался черным силуэтом на фоне пылающего жарой пейзажа. Колетт, моргая, видела лишь, что лицо его почти полностью скрыто маской, и носит всадник черное, и еще широкополую испанскую шляпу. Разбойник заглянул в карету и присвистнул: - Во много раз приятнее, чем я думал. Доброго дня, прелестные дамы, барон де Аллат!
        - А-а, это вы, - протянул Кассиан, а Ренар вдруг опустил пистолет. То же сделал и барон. Матильда так и застыла, прижимая ладонь к могучей груди, а Колетт окончательно перестала что-либо понимать.
        - Давно не видел вас в наших краях, - произнес граф, и голос его звучал совершенно спокойно.
        - Я бы желал более никогда не появляться, - заметил человек в черном, - однако обстоятельства вынуждают меня… Не будете ли вы так любезны, граф, перекинуться со мной парой слов с глазу на глаз?
        - Еще одна дуэль? - не выдержала Колетт. Голос звучал хрипло, и все на нее посмотрели. - Может быть, на сегодня хватит?
        - Обещаю, дорогая моя, больше никаких дуэлей, - пообещал граф. Разбойник отъехал от дверцы, Ренар вышел и пропал из поля зрения. Матильда вытягивала шею, но, судя по разочарованию, проступившему на ее лице, ничего особенного не увидела.
        - Что происходит? - спросила Колетт у Кассиана. Она даже не успела испугаться, а потому говорила достаточно твердо. - Почему вы не стреляли? Это какие-то особенные разбойники?
        - Это вовсе не разбойники! - возмущенно воскликнула баронесса, а Кассиан, улыбнувшись, сказал:
        - Это Идальго.
        - Идальго?
        - Вы не знаете, кто он? - удивился Кассиан. - Я полагал, что за то время, которое вы прожили в Наварре, кто-то рассказал вам… По всей видимости, нет?
        Колетт покачала головой. Баронесса попробовала высунуться из кареты, чтобы разглядеть загадочного Идальго, но пышные юбки мешали ей это сделать.
        - Впрочем, он давно уже не появлялся. - Кассиан положил не пригодившийся пистолет обратно в ящик. - Идальго - католик, который защищает гугенотов. Явление, не редкое здесь, но неслыханное, скажем, в Париже.
        - Но почему он в маске?
        - Кое-кто считает его преступником. Здесь же молва величает его героем.
        - Он… как-то помогает беднякам?
        - Нет, мадам. Он помогает целым семьям, вне зависимости от того, во дворце они родились или в лачуге. Идальго прославился во время войны. Он подавал руку помощи семьям гугенотов, которым угрожали расправой, и уговаривал их уехать в Испанию или Италию. Во время беспорядков в Ниме он спас более сотни человек, вывез их в винных бочках. Все они благословляют его, а те, кто настроен против, - проклинают.
        Возвратился Ренар и с невозмутимым видом уселся на свое место. Загадочный Идальго снова подъехал к дверце и приподнял свою испанскую шляпу. Сейчас Колетт разглядела, что у «разбойника» широкие плечи, в седле он сидит как влитой, а у бедра прицеплена шпага. Конь Идальго - нервный, холеный гнедой скакун, - нетерпеливо пританцовывал, однако всадник управлялся с ним без особых усилий.
        - Прошу прощения, дамы, если напугал вас! И вас, барон де Аллат! Но мне казалось, вы не из пугливых?
        - Я храбр, как мышь, - важно ответствовал Кассиан, но Колетт уже понимала, что он просто шутит. Она видела, как уверенно барон держал пистолет. Может быть, Кассиан и дурной фехтовальщик, как ее муж, - однако выстрелил бы он без колебаний.
        - Преклоняюсь, - Идальго надел шляпу обратно. - Продолжайте свой путь, и я надеюсь, что мои слова будут переданы, граф де Грамон.
        - Не сомневайтесь в этом, - отвечал Ренар.
        Идальго захлопнул дверцу и с удалым свистом развернул коня; плеснул край плаща, мелькнули еще верховые, и топот копыт стих вдали. Карета медленно тронулась с места.
        - Что он вам сказал, граф? - сгорая от любопытства, поинтересовалась Матильда.
        - При всем моем уважении, баронесса, я не могу вам этого сообщить, - ответил Ренар, - ибо слова эти предназначались не вам.
        - А кому же?
        Граф де Грамон промолчал. Он выглядел задумчивым.
        - Значит, этот Идальго - наш собственный Робин Гуд? - спросила Колетт. Она ждала, что ответит ей Кассиан, однако заговорил Ренар:
        - Вы читали те английские баллады из нашей библиотеки? Бог мой, дорогая, конечно, он не этот шервудский плут! Идальго не занимается воровством, разбоем и насмешками над монахами! Он спасает людские жизни и, черт побери, делает это блестяще.
        Колетт удивилась горячности, с которой муж это произнес, однако барон де Аллат тут же пояснил ей со смехом:
        - Идальго входит в тот узкий круг людей, над которыми Ренар не шутит. Даже я в него не вхожу - надо мною он вечно насмехается! - а этот авантюрист удостоился чести.
        - Я его уважаю, - резко бросил граф, - как и многие здесь.
        - Как и я! - пылко воскликнула Матильда. - О, если бы я знала, кто он, я бы так отблагодарила его за то, что он делает для гугенотов! Но сегодня… сегодня я впервые видела его! Ах! - Глаза ее блестели, и Колетт полагала, что в ближайшее время свет только и будет говорить о встрече баронессы де Левейе с загадочным Идальго.
        - Неизвестно, кто прячется под маской? - тихо спросила Колетт у мужа. Она старалась скрыть, что взволнована, только это ей нелегко давалось. Граф кивнул.
        - Известно лишь, что Идальго - человек происхождения благородного, он знает всех при дворе Наварры, и при встрече может обратиться по имени, как ко мне и Кассиану. Мы уже встречались с ним, и тогда он знал, кто мы. Он - один из нас, и многие уже давно отчаялись разгадать эту загадку. - Ренар скупо улыбнулся. - По мне, так пусть загадкой и остается. Кое-кто при французском дворе жаждет крови Идальго, чьих-то политических противников он уберег от верной гибели, кому-то расстроил тонкую игру интриг… Пускай скрывает лицо под маской, мне это безразлично, пока он делает свое дело, какие бы мотивы ни двигали им. - И, повернувшись к Колетт, спросил: - Вас удивляет, что я защищаю его, моя дорогая? Однако мой друг - Генрих Наваррский, гугенот. И я предпочту, чтобы жил Идальго, который спасает его единоверцев, и отправились к праотцам те, кто разжигает бессмысленную, кровавую вражду.
        Колетт ничего не ответила, лишь наклонила голову. Вряд ли удалось бы сейчас объяснить мужу, что испытывает его верная супруга. Встреча с Идальго, о существовании которого Колетт четверть часа назад даже не подозревала, смутила и взволновала ее. В уже устоявшейся жизни, подчиненной судьбе, словно открылось окно в иной мир - тот, о котором Колетт раньше лишь читала.
        Ей показалось, будто сейчас на несколько мгновений она увидела… того самого Тристана.

        Идальго, несомненно, приносил людям пользу - во всяком случае, семье де Грамон он невольно помог. Баронесса де Левейе, несказанно обрадованная тем, что ей удалось увидеть легендарную личность, сразу же мило распрощалась со спасителями и отбыла в предложенной карете домой. Колетт подозревала, что в ближайшие же несколько часов вся округа будет оповещена о чрезвычайном событии.
        Кассиан не торопился уезжать. Он прошел следом за графом и его женой в гостиную, где слуги приготовили напитки и закуски хозяевам, совершившим долгую поездку, и без обиняков заявил:
        - Ладно, старая сплетница уехала. Что он сказал тебе?
        Ренар опустился в кресло и вытянул ноги. Колетт устроилась на краешке дивана. Ей смертельно хотелось подняться наверх и избавиться от тяжелого платья, однако любопытство и неугасающее волнение победило.
        - Он ведь знает, что я дружу с принцем, - задумчиво произнес Ренар. - Он просил предостеречь Генриха. Утверждает, что Париж вовсе не так спокоен, как кажется издалека. И просит опасаться французской королевы. Медичи! - выговорил он с непередаваемым выражением. - Иногда пожалеешь, что состоишь с ними в родстве!
        После подробного изучения родословной своей новой семьи Колетт знала, что некий кардинал Габриэль Грамон, родственник отца Ренара, был дядей Екатерины Медичи, бесспорной нынешней властительницы французского престола. Что бы там ни говорили, именно она стояла за сетью интриг, давно опутавшей Францию и дотянувшейся до Наваррского королевства.
        - Он полагает, что назревает смута, - уточнил Ренар.
        - Он не знает, увы. Однако намерен выполнить свой долг и просит принца вести себя осмотрительно.
        - Даже его высочество не знает, кто такой Идальго? - не удержалась Колетт. Ренар покачал головой.
        - Мне кажется, что нет. Этот человек тщательно охраняет свой секрет, и хотя он действует не один, его друзья тоже хранят молчание. Бог знает, сколько народу вовлечено в этот маленький conspiraciуn mesiбnico[11 - Мессианский заговор (исп.).].
        Иногда в графе де Грамоне резко проступали его испанские черты, доставшиеся от матери, наполовину испанки.
        - Впрочем, Генрих сам будет решать, что делать с этим предостережением, - подвел итог Ренар. - А сейчас я смертельно устал и хочу отдохнуть. И вам, моя дорогая, тоже требуется отдых. Ступайте, ступайте.
        Кассиан не сделал ни шагу к двери, из чего следовало, что он собирается ненадолго задержаться, - у мужчин тайны от женщин, и пускай. Колетт поднялась, попрощалась с бароном и вышла.

        Она долго блаженствовала в ванне с душистыми травами, которую подготовила верная Серафина, затем переоделась в более легкое платье - день еще только клонился к закату, хотя казалось, будто прошло много времени. Встреча с Идальго отодвинулась и сейчас представлялась резче и ярче, чем была на самом деле.
        Остановившись у окна в своей спальне, Колетт думала о нем.
        Только она решила, что мадам Ромей, добрая, любимая наставница, была права - жизнь совершенно не походит на легенды, и в ней нет места смелым мечтам, запертым в обложки книг! - как из жаркого марева возникает человек, опровергающий все законы. Человек, о котором еще утром она ничего не знала - а оказывается, лишь потому, что его здесь знают все, и он - явление настолько привычное, что и упоминать не стоит!
        Колетт казалось, будто она непоправимо что-то упустила.
        Она упустила свой шанс стать любимой и любить в ответ, когда Ноэль, улыбаясь, повел ее к дверям церкви. Она упустила веру в то, что все может быть иначе, и смирилась с предложенным. Больше всего на свете Колетт хотела любви - любви человека необычного, каким казался ей Ноэль, человека страстного во всем, - и как бы она ни старалась смириться со своей участью, ее душа жаждала другого.
        «Почему бы мне не полюбить собственного мужа? - подумала Колетт с горечью, глядя, как во дворе замка дюжие работники колют дрова, изводя на них спиленную поутру в саду засохшую яблоню. Треск разлетающихся полешек был слышен издалека. - Почему бы не узнать его, не сотворить в себе это прекрасное чувство? Вряд ли это труднее, чем вырастить розы. И тогда я перестану жалеть о том, чему не бывать никогда».
        Она ведь уже почти смирилась…
        Колетт вспомнила, как Ренар держал пистолет, готовясь защищать ее, - плохо себя чувствовавший, уставший Ренар! - и у нее заполыхали щеки, так ей стало стыдно от таких мыслей. Стыдно потому, что на минуту она пожелала: пусть бы незнакомец в черном схватил ее в охапку и увез из Наварры! Увез в иную, совсем иную жизнь. Ту, о которой рассказывают легенды.
        Она отвернулась от окна, встала на колени перед распятием и стала молиться о прощении и смирении. Веселые голоса работников во дворе вплетались в молитву, придавая ей осязаемости, и знакомые слова успокоили Колетт, уменьшили беспокойство души. Она видела Идальго несколько мгновений - и этого оказалось недостаточно, чтобы предавать собственного мужа, пускай даже в мыслях! Все это время она запрещала себе думать о Ноэле, таком знакомом Ноэле, и никакой Идальго не помешает ей изменить долгу.
        Ренар, каким бы он ни был, - на ее стороне. Колетт с изумлением осознала это - нет, не когда он наставил на Идальго пистолет, это подобает мужчине, защищающему даму, - но когда Кассиан заговорил о круге людей, над которыми граф никогда не смеется. Ведь Колетт тоже входит в этот круг. Он ни разу не позволил себе насмехаться над нею. Едва над их головами пропели свадебные колокола, все шутки Ренара в отношении жены стали нести лишь легкий смех, но никак не издевку.
        Может, он и не лучший супруг на свете, но он ей верен - как и она ему.
        Все еще пребывая в задумчивости, Колетт спустилась в свою гостиную, надеясь, что вышивание перед ужином поможет ей обрести ясность мыслей, и, удивленная, остановилась на пороге. На ее кушетке полулежал граф - в домашней рубашке и шоссах, в домашних же туфлях, с книгой в руках. Он удобно устроился на подушках и явно не собирался уходить.
        - Да, я вторгся, - согласился граф, хотя Колетт еще не успела ничего сказать, - вторгся на вашу территорию! Можете казнить меня за это. Но мне не спится, а здесь прохладно.
        В открытые окна влетал легкий ветерок, пахнущий травами, и сейчас в гостиной было действительно очень хорошо.
        - Оставайтесь, конечно же, - мягко произнесла Колетт. - Как вы чувствуете себя?
        - Бывали и лучшие времена, - сказал граф печально, - бывали, дорогая моя! Идите же сюда, присядьте. Хотите, я пододвину вам кресло?
        Но Колетт покачала головой, подошла к дивану и опустилась прямо на ковер, привезенный с востока кем-то из предков Ренара. Опершись локтем о кушетку, сидя, как бывало, с мадам Ромей, Колетт посмотрела на мужа снизу вверх. Он опустил томик, оказавшийся все тем же «Романом о Розе», улыбнулся ей - одними уголками губ.
        Сегодня ей досталось от него необычно много улыбок.
        - Я ждал вас, дорогая, чтобы поговорить, - произнес граф своим обычным тоном, словно бы шутя - а вроде и нет. - Надеюсь, вы не слишком испугались, когда Идальго остановил нас?
        - Нет, я больше удивилась, - призналась Колетт.
        - Я совсем забыл рассказать вам о нем, - посетовал Ренар. - Видите, как я глуп и бесполезен. Но теперь вы повидали его своими глазами - как вам такое зрелище?
        - Я недолго его видела, но он… стремителен, - подобрала слово Колетт.
        - Да, верно. Настоящий герой грез, не так ли? Некоторые дамы тайно вздыхают по нему.
        - Но вы сказали, никто не знает, кто он…
        - Тайна, моя дорогая, привлекательна сама по себе. Тем более столь благородная тайна, словно из трубадурской песни. Впрочем, не к тому я упомянул Идальго, - хотел лишь сказать, что разделяю его мнение о Париже. Туда опасно отправляться.
        - Его высочество женится на Маргарите Валуа, - недоумевая, сказала Колетт, - и весь двор…
        - Да, весь двор, - перебил ее Ренар, - все родовитые гугеноты и сочувствующие им католики отправятся прямо в сети Екатерины. Я не уверен, что случится смута, однако до сих пор предчувствия не обманывали Идальго. Он не стал бы просить меня об услуге, не стал бы сеять сомнения, если бы не имел на то оснований.
        - Вы говорите так, словно знаете его и уверены, что на него можно положиться, - проговорила Колетт.
        - Так и есть. Я не знаю, кто скрывается под маской, но этот человек заработал свою репутацию не пустыми словами. Этот выбор, который он сделал… - Ренар махнул рукой. - Непросто поступать подобным образом. Требуется мужество… и одиночество.
        Колетт перестала его понимать и неуверенно пробормотала:
        - Он ведь не один…
        - С таким всегда остаешься один на один, - перебил ее Ренар.
        - Откуда вы знаете, Ренар?
        Он усмехнулся и произнес:
        - Я всю жизнь один на один со своим выбором. А разве вы - нет?
        У Колетт закружилась голова, словно от падения; непостижимым образом она знала, о чем теперь идет речь, - о ее разговоре с Ноэлем у храма. Тогда она пыталась сделать другой выбор, а Ноэль его не принял. И в первую ночь она говорила с Ренаром о долге… Долге, воспитываемом в ней с детства. Долге, которому она отдалась безраздельно, оставив дерзкие мечты позади. И сейчас сказала об этом.
        Тотчас к Колетт вернулся стыд, и щеки снова заалели.
        - Я знаю, что я не очень хорошая жена вам, - пробормотала она, отводя взгляд: невыносимо было смотреть на мужа, и Колетт удостоила пристального внимания узоры на обивке стоявшего напротив кресла. - Сможете ли вы меня когда-нибудь простить?
        - Колетт, - граф впервые за этот разговор назвал ее по имени, - неужели вы думаете, что это вы виноваты предо мною?
        Она кивнула, все еще не глядя на супруга.
        Ренар привстал, взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.
        - Так уверены? - спросил он тихо.
        Время замерло, остановился свет, исчезли звуки - и словно придвинулась та расцвеченная пожарами ночь, о которой Колетт сегодня уже вспоминала. Ей было немного страшно смотреть на Ренара, и все же она смотрела, смотрела с тоскливой жаждой, словно пытаясь найти ответ на вопрос: «Смогу ли я полюбить тебя?».
        Никакого ответа она не отыскала, конечно же. Ответы подобного толка на лицах не пишут.
        - Моя дорогая, - сказал Ренар и отпустил ее подбородок, - вы не устаете меня удивлять. Сегодня у меня словно день открытий. То вы печетесь обо мне, и на вашем лице читается беспокойство, то вы запрещаете мне драться на дуэлях, то проявляете милосердие в отношении человека, которого видите в первый раз… Скажите, Колетт, чего еще я о вас не знаю?
        - А я о вас, Ренар? - Смелость взяла верх над нерешительностью. - Я не знала, что вы любите развлекать принца подобным образом, рискуя собственной жизнью. Может, его и вас это забавляло, однако мне вовсе не было смешно! Я поклялась быть с вами всегда, в богатстве и бедности, болезни и здравии, и это не только исполняемая клятва. Я пекусь о вас, потому что вы стали не чужим мне человеком, не чужим, но по-прежнему незнакомым - ведь вы никого не подпускаете близко. Вы смеетесь почти надо всем, почти над каждым, кто окажется поблизости от вас, а некоторым и утруждаться не нужно - где бы они ни были, вы найдете для них едкое словечко. Я не могу понять, Ренар, любите вы людей или нет, что вами движет и что в вашей жизни придает ей… смысл.
        Колетт никогда еще не произносила таких речей и не думала, что способна на это; нечто безвестное сотворило волшебство с ее мыслями - то ли книги из графской библиотеки, то ли разговоры с мужем, принцем, его друзьями, то ли она наконец повзрослела, - так или иначе, Колетт ощущала в себе неведомую ей ранее силу. Силу задать вопрос и получить ответ.
        Лицо Ренара исказила страдальческая гримаса, но был ли то приступ физической боли или неприятие слов Колетт, она не знала. Граф вновь откинулся на подушки, взял раскрытый «Роман о Розе» и принялся обмахиваться им; страницы недовольно шелестели.
        - Смысл бытия - так вот что вас волнует! - спустя некоторое время проговорил он. - Моя дорогая, я рад, что вы сравнялись с великими мыслителями в праве задать такой вопрос, но вы зря обратились за этим ко мне. Лучше обращаться к Богу, он точно знает ответ.
        - А вы?
        - Я не знаю. Я только поступаю в меру собственного разумения, хотя я всего лишь пыль под Божьими сапогами.
        - Бог носит сапоги? - съязвила Колетт, не сдержавшись, и граф - неслыханное дело! - засмеялся над ее шуткой.
        - Может быть, и сапоги, и перевязь, и шпагу! - с улыбкой сказал он. - У каждого свой Бог. Мой облачен в сверкающие шелка и мерцающий бархат - мне подходит, не так ли? А ваш, моя дорогая, - это Бог чести. Он сидит за небесным столом и смотрит на вас пристально, следя, чтобы вы не ошиблись.
        - Я вновь перестала вас понимать, - пожаловалась Колетт.
        - И не нужно. Я брежу после утомительного дня. - Ренар явно хотел сказать что-то еще, но передумал и забросил книгу на кресло. - Вернемся к нашему герою - к Идальго. Именно о нем и его предостережениях я хотел побеседовать с вами. Весь наваррский двор отправится вскорости в Париж, на торжества по случаю бракосочетания. Я также вынужден ехать, хотя желанием и не горю. Август - приятное время в этих местах… Однако вы, моя дорогая, можете отказаться от приглашения.
        - Но почему? - удивилась Колетт, вовсе такого не ожидавшая. - Я хочу поехать! Тем более, что весь свет отправляется туда!
        - Мне показалось, вы не слишком жалуете частые балы? - прищурился Ренар.
        - Однако эта свадьба войдет в историю! - с жаром воскликнула Колетт. - И я никогда не бывала в Париже, мне хочется увидеть его. Почему вы так говорите, Ренар? Неужели только из-за этого незнакомца в испанской шляпе?
        - Именно из-за него, - кивнул Ренар. - Кому, как не Идальго, знать глубинные течения, ловить беспокойство, как парус ловит ветер! Я доверяю ему, хотя это может показаться вам странным. Пока он не ошибался. Я не хочу везти вас в сердце смуты, Колетт, если она вспыхнет. Вы будете в незнакомом городе, среди множества чужих людей. И хотя свита принца Наваррского… - Граф осекся и закончил резко: - Я не хочу, чтобы вы ехали.
        - Ренар, вы… - Колетт сглотнула. Его пожелание стало для нее полнейшей неожиданностью, до сих пор разговоры велись лишь о том, какие платья она возьмет с собой в Париж и хватит ли ей четырех пар шелковых туфель. Может быть, поэтому с ее губ сорвались слова, о которых она тут же горько пожалела: - Вы мастер разбивать мечты.
        Что-то дрогнуло в лице Ренара. Однако к Лису намертво приросла его рыжая шкура, и Колетт так и не узнала, что хотел сказать ее муж. Он поднялся, наградил ее ослепительной улыбкой - такой он сверкал на балах, когда не видел нужды улыбаться искренне, - и заявил, глядя на жену с высоты своего роста:
        - Вот как вы обо мне думаете, дорогая! Я пристыжен и раскаиваюсь. Так тому и быть, мы едем в Париж, и пусть случится то, что случится.
        - Ренар… - беспомощно начала Колетт, - я совсем не то…
        - Увидимся с вами за ужином.
        Не сказав больше ни слова, граф вышел, а Колетт безумно захотелось плакать.


        Глава 8
        Июнь ознаменовался трагическим событием: из Парижа пришла весть, что девятого числа сего месяца королева Жанна скоропостижно скончалась, и Ренар хмуро сообщил Колетт, что, вполне возможно, она была отравлена.
        - Перчатки, так поговаривают, - сказал граф, чья печаль по поводу утраты была искренней и глубокой - даже насмешливость исчезала, когда он об этом говорил. - Медичи! Ах, эти Медичи. Итальянские советники Екатерины найдут кого угодно, лишь бы избавиться от тех, кто мешает.
        - Это всего лишь слухи, - попробовала возразить Колетт.
        В эпоху, когда смерть могла забрать любого после небольшой простуды, кончина Жанны, прожившей сорок четыре года, не казалась неестественной.
        - Это всего лишь Медичи. - Похоже, граф уверился в злом умысле, и сбить его с этого пути не представлялось возможным. - Прислать в подарок пару изящных перчаток с ядовитым запахом - ах, как это похоже на Екатерину! Королева Наварры была слишком умна, и если узнала нечто, о чем знать не должна была, то могла заслужить подобный подарок. Однако Генрих попробует добиться правды. - Ренар прищелкнул пальцами. - Его высочество отослал распоряжение Амбруазу Паре, королевскому врачу, вскрыть и обследовать тело королевы. И если тот найдет хоть малейший намек…
        Но, судя по всему, знаменитый врач не нашел ни намеков, ни доказательств. Генрих сделался королем Наварры, приняв наследуемый от матери титул, и несмотря на то, что Беарнец был еще очень молод, все прочили ему блестящее правление. Залогом мира с Францией должен был стать брак с Маргаритой, и ради этого многие знатные семьи оставили свои дома в провинции, дабы насладиться зрелищем окончательного примирения католиков и гугенотов - вот так диковина, вот так нежданный брак!

        Переезд в Париж оказался адом. Колетт еще ни разу не ездила на такие большие расстояния, да еще летом, когда раскаленный воздух французского юга не приносит ни капли прохлады. Если бы Колетт была более выносливой, то ехала бы верхом, как ее муж и барон де Аллат. Но она могла провести в седле от силы полдня, а возможности переодеться у нее не имелось: для трапез останавливались совсем ненадолго, стремясь за день покрыть как можно большее расстояние. Колетт уже не раз и не два пожалела о своем упрямстве в тот день, когда граф заговорил о том, что хорошо бы остаться дома. Отступать было поздно и мириться с Ренаром, кажется, тоже.
        Нет, он не выказывал недовольства Колетт, и все вроде бы между ними происходило как раньше. И в то же время Колетт чувствовала себя так, как будто в тот странный, крепко запомнившийся ей день, когда они встретили Идальго, ее размеренная жизнь… надломилась. Она ощущала беспокойство и раньше, однако это скорее были сожаления о прошлом, память о несбывшемся. А теперь Колетт тревожило будущее.
        Поразмыслив, она пришла к выводу, что ее священный долг - это полюбить собственного мужа; однако нечто, стоявшее за пределами этого долга, также подталкивало Колетт. Ей хотелось, чтобы Ренар превратился из близкого незнакомца в по-настоящему близкого человека, которому можно доверить все свои маленькие тайны, с которым можно смеяться над одним и тем же и иметь общие привычки. Она уже не надеялась открыть в нем того Тристана, который был придуман Колетт давным-давно. И чем дальше, тем сильнее она понимала, что реальные люди не имеют ничего общего с измышленным образом.
        Тристан - это всего лишь имя на страницах, всего лишь имя, за которым стоит мечта. Но реальные люди имеют свои недостатки, и даже те, кто честен и благороден, не станут похожи на героев книг до последней черты. Колетт понемногу начинала осознавать это - то ли благодаря разговорам с графом, которыми он по-прежнему занимал ее, как будто она и не нанесла ему обиду, то ли благодаря прочитанным книгам, то ли потому, что за последние месяцы она видела вокруг больше разных людей, чем за всю свою жизнь до того.
        Нелюбезный взгляд Ренара, всегда критически относившегося к окружающим, неожиданно заставил Колетт самой присматриваться к людям - и думать, и делать выводы. Она стала замечать определенные закономерности (ах, как удивился Кассиан, узнав, что ей известно это слово!), отличающие поведение людей, и понимать многие шутки Ренара, которые раньше казались ей непостижимыми. И все чаще и чаще Колетт задумывалась, так ли глуп ее муж, как хочет показать. Скорее всего, нет. За его словами скрывался ум - а люди, не имеющие сил понять, что он говорит, принимали речи графа за пустую болтовню.
        Ренар по-прежнему оставался на ее стороне, однако иногда Колетт казалось, что с каждым днем пропасть между ними увеличивается. И она не знала, что тому причиной, - ее неосторожные слова или поездка в Париж, которая совсем графа не радовала.
        Пыль постоянно струилась в окна, заставляя кашлять, однако закрыть их - означало немедленно оказаться в пекле. Так хотя бы ветерок во время быстрой езды влетал внутрь. Колетт задыхалась в тяжелом платье, ее тяготило одиночество (несмотря на присутствие Серафины, ехавшей в экипаже вместе с госпожой), и она ждала вечера, когда придет прохлада.
        На ночь останавливались на постоялых дворах. Несмотря на то, что семья де Грамон и барон де Аллат со своими слугами выехали на несколько дней раньше, чем свита короля (Ренар отказался толкаться в толпе или глотать пыль, поднятую кортежем), найти приличные комнаты в них уже было большой проблемой. Многие дворяне направлялись в Париж, чтобы хоть одним глазком посмотреть на королевскую свадьбу. Когда еще такое произойдет - Маргарита выходит замуж за гугенота!
        Лишь благодаря ловкости Бодмаэля, на полдня опережавшего путешественников, находилось и приличное место для ночлега, и еда, и даже вода для ванны. Колетт принимала ванну каждый день, что многие могли бы счесть странным, но ей было все равно. Прохладная вода смывала пыль, пот и усталость, а засыпать на чистых простынях было настоящим блаженством. И черт с ними, с вездесущими клопами.
        Лишь на четвертый день удача улыбнулась Бодмаэлю криво: вечером он встретил графа у дверей трактира, залитого лучами заходящего солнца, словно золотым сиропом, и, покаянно склонив голову, доложил, что спальню супругам выделили одну на двоих - только так, и никак иначе. До того всегда находились отдельные комнаты.
        - Что ж, - произнес граф, даже не взглянув в сторону Колетт, - ты сделал, что мог, Бодмаэль. Иди распорядись насчет вещей, а потом можешь поесть вместе со слугами.
        Спальня оказалась просторной и чистой, с окном, выходившим на луг, а не на хозяйственные постройки. Когда, подготовив все для сна и принеся ужин, слуги ушли, Ренар сказал все тем же спокойным тоном:
        - Если вы пожелаете, моя дорогая, я буду спать на сеновале. Не желаю смущать ваш покой.
        Колетт пребывала в замешательстве. Она всю жизнь спала одна. Даже в детстве нянька не ночевала в ее спальне. Так уж было заведено в семействе Сен-Илер. При мысли о том, что другой человек разделит с ней постель, Колетт делалось не по себе. Однако вместе с этим она понимала, что ей представляется прекрасный шанс узнать своего мужа лучше - а она ведь хотела именно этого. Поразмыслив всего несколько мгновений, Колетт покачала головой.
        - Нет нужды уходить, Ренар. Эта кровать достаточно велика, чтобы вместить нас двоих.
        - Боже, как вы невинны, - пробормотал он и провел ладонью по распущенным волосам Колетт, из которых Серафина успела вытащить шпильки. - Но я не стану пользоваться этим. Я слишком устал, и мне не хочется спать на сеновале.
        После ужина он вышел, чтобы позвать Серафину, которая помогла Колетт раздеться и лечь. Из открытого окна лилась долгожданная прохлада, вечер плавно переходил в ночь - светлую и душистую, напоенную ароматами близкого поля. Колетт лежала под легким покрывалом и думала понемногу обо всех - о муже, о Ноэле, об Идальго и даже о бароне де Аллате - таких непонятных мужчинах, таких непостижимых.
        Она уснула и не запомнила, когда пришел Ренар; проснувшись среди ночи, ощутила неподалеку чужое присутствие, однако это не испугало Колетт. Сон после длинного дня в пути захватил ее так, что она и не заметила, как наступило утро.
        Колетт проснулась, когда робкие солнечные лучи заглянули в комнату. Ее муж спал на расстоянии вытянутой руки, повернувшись лицом к супруге, и Колетт подумала, что ни разу не видела его мирно спящим в своей постели. Дремлющим в карете - да, однако это совсем другое дело.
        Она впервые видела его без всех масок, что он надевал применительно к случаю, без всех особенных выражений лица.
        К поездке в Париж Ренар отрастил модные бородку и усы, хотя ранее утверждал, будто ничто не заставит его это сделать; любопытным образом это лишь добавило ему привлекательности. Утренние тени лежали на его лице, подчеркивая скулы, точеные крылья носа и резкость подбородка. Как будто это лицо вытесал из камня молодой, порывистый скульптор, которому не терпелось закончить эту работу и перейти к другому творению, чтобы как можно больше людей одарить своим талантом.
        Это лицо нравилось Колетт, и в ее памяти черты Ноэля постепенно стирались. Ноэль выбрал другую жизнь, он… струсил! Да, все верно.
        Колетт вдруг поняла это с убийственной ясностью.
        После того бала в Ла-Рошели, когда Ноэль дал ей надежду, кузен ни разу не решился повторить свои слова. А у церкви он вообще сделал вид, что впервые о них слышит! Так поступают только трусы. Благородные мужчины отвечают за свои слова. Граф де Грамон, без сомнения, благороден.
        Тут Ренар открыл глаза и в упор посмотрел на Колетт.
        - Доброе утро, моя дорогая, - произнес он своим любимым, чуть насмешливым тоном, и маска словно всползла на его лицо, изменяя черты, изгиб губ, блеск глаз. - О чем это вы размышляли?
        - О том, почему вы выбрали меня из всех тех прекрасных девушек, каждая из которых была бы счастлива стать вашей, - ответила Колетт.
        Ренар хмыкнул, перекатился на спину и потянулся. Рукава ночной рубашки сползли до локтей, открыв жилистые руки; на левой Колетт увидела длинный рваный шрам.
        - Я выбрал вас, потому что вы меня рассмешили, - ответил граф абсолютно серьезно. - Я посмеялся над вашей шуткой, а затем решил - почему бы и нет? Так вас устроит?
        - Ренар, вы не могли бы серьезно ответить мне? - взмолилась Колетт.
        - Я сама серьезность, дорогая. Если я скажу, что влюбился в вас с первого взгляда, вы ведь не поверите моим словам, не так ли?
        Колетт промолчала.
        - Так я и полагал, - подытожил Ренар и вылез из-под покрывала, чтобы позвать слуг. Колетт поспешно отвернулась.
        Это была единственная ночь, когда супруги оказались в одной спальне; до самого Парижа Бодмаэль находил им отдельные комнаты.

        Французская столица встретила Колетт летним зловонием, толпами и шумом, от которого она успела отвыкнуть в тиши полей вокруг замка Грамон. Фасады домов, казалось, стискивали дыхание, как корсет, от канав поднимался запах нечистот, а жаркое солнце припекало мостовую так, что на ней можно было зажарить мясо - если бы кто-то решился уронить кусок грудинки в эту грязь.
        Одним словом, Париж с первого взгляда не снискал приязни Колетт, а когда графский кортеж остановился у небольшого дома, ничем особенным среди других не выделявшегося, она и вовсе пала духом.
        - Вы выглядите огорченной, мадам, - заметила Серафина.
        - Мне не нравится здесь, - призналась Колетт.
        - После королевской свадьбы вы сможете вернуться домой.
        - Скорей бы наступил этот день, - буркнула Колетт.
        Ренар не имел собственного дома в Париже, а потому снял особняк неподалеку от заставы Сен-Дени, заявив, что предпочел бы жить за городскими стенами, однако это доставило бы слишком много хлопот. Внутри непримечательный с виду дом, к которому лепилась конюшня, оказался вполне просторным и на удивление прохладным (возможно, тому способствовали толстые каменные стены, живо напомнившие Колетт Грамон), а на задворках обнаружился, кроме хозяйственных построек, небольшой садик. За его высокой оградой, сложенной из темных камней, шумела другая улица; крохотная калитка, крепко запертая, показалась Колетт тайной дверцей во владения гномов.
        Слуги, прибывшие раньше хозяев, уже подготовили дом к прибытию графа и графини, и, зайдя в свою спальню, Колетт с удовольствием обнаружила, что та выходит окнами не на улицу, а в сад.
        Серафина помогла хозяйке переодеться. В столовой, украшенной неожиданно оленьими головами, более уместными в какой-нибудь охотничьей комнате, Колетт поджидал легкий обед и граф де Грамон.
        - Вынужден извиниться за такие условия, дорогая, но лучших тут сейчас не сыскать, - сказал Ренар, едва Колетт вошла. - Я не люблю Париж и сомневаюсь, что он понравится вам. Вы слишком сельская девушка.
        - Таким образом вы даете мне понять, что я безнадежно провинциальна? - поддразнила его Колетт. Утомительное путешествие завершилось, и она чувствовала себя лучше, а стены дома отгораживали ее от жуткой улицы.
        - Мы с вами оба провинциальны, мадам! Поэтому нам простятся любые чудачества. Если вы больше никогда не захотите бывать в Париже, вам стоит на королевском приеме вести себя подобно грубой крестьянке. Например, взять с подноса колбасу и надкусить, надменно глядя на ее величество.
        Колетт представила себе эту сцену и, не удержавшись, рассмеялась:
        - Но я испорчу и вашу репутацию, сударь!
        - Мою репутацию не испортит уже ничто - в этом я самостоятельно достиг невиданных высот! - сообщил граф. - Съешьте что-нибудь, прошу вас. Хотите вина?
        - Только если вы будете трапезничать со мной.
        Они сидели, разговаривая; от вина и хорошего расположения графа Колетт окончательно смирилась с приездом в зловонный город. Ренар сказал, что так как они привели с собой верховых лошадей, можно будет прогуляться за заставой ранним утром.
        - Однако не завтра, - тут же уточнил он, - я слишком устал, и к приезду его величества мне нужно знать, что происходит в городе.
        - Все готовятся к свадьбе, не так ли?
        Ренар хмыкнул, поднялся и подошел к окну. Глядя на улицу, произнес негромко:
        - Не совсем. Разве вы не слышали, что Папа до сих пор не дал своего согласия на этот брак? Или никто не рискнул напеть столь кощунственную новость в ваши нежные ушки?
        - Я… не слышала об этом. - Колетт положила яблоко, которое мгновение назад взяла с блюда.
        - Желание Екатерины выдать дочь замуж за иноверца и скрепить этим браком воинствующие стороны многим не нравится. Папа не дал согласия, и французские прелаты пребывают в замешательстве. До сих пор неизвестно, решится ли кто-нибудь венчать Беарнца и Маргариту Валуа, несмотря на покровительственную улыбку Екатерины и сладкие речи короля Карла. А между тем сюда съезжаются знатнейшие представители всех фамилий, и я опасаюсь, что все это вспыхнет, как сухой хворост.
        Колетт припомнила всадника в испанской шляпе с его мрачными пророчествами.
        - Вы опасаетесь - или Идальго?
        - Никакой разницы сейчас нет, кто из нас так полагает. Идальго прибудет сюда тоже, если еще не здесь. Надеюсь, мне удастся увидеться с ним и узнать последние парижские новости. Эти аристократы в их бархатных гостиных слишком много лгут. - Граф усмехнулся. - Впрочем, и я не лучше. За моего короля я буду лгать, лгать мягко и виртуозно, а вы, моя дорогая, поможете мне в этой лжи.
        Ренар отвернулся от окна; косые лучи солнца резко обрисовали его силуэт.
        - Я хочу просить вас об услуге, Колетт, - серьезно произнес Ренар. - В то время, пока мы в Париже, вы должны беспрекословно мне подчиняться. Вы и так-то не слишком строптивы, однако здесь я желал бы, чтобы вы действовали так, как вам будет велено, - и ни шагу в сторону. Ни шагу, понимаете? Ходите осторожно, на мягких лапках. Все наши наваррские интриги, все сплетни старушки Матильды - ничто по сравнению с паучьими хитростями французского двора. Вы не знаете этих правил игры, и вы легко можете стать жертвой. А вас попытаются ею избрать - ведь я вхожу в круг избранных друзей Генриха.
        - Вы еще и поэтому не хотели, чтобы я ехала? - эти слова заставили Колетт похолодеть.
        - Да, и поэтому тоже.
        - Простите меня, что пошла против вашей воли, - с раскаянием произнесла Коллет.
        - Это прекрасно, что у вас есть своя, - вдруг улыбнулся Ренар, - терпеть не могу робких женщин, которые только и делают, что отмаливают малейший грех у смазливых духовников! Съела рыбку в пост - позор, отпустила шутку - виновата пред мужем, сказала, что подумала, - пожизненная казнь самой себя. Потому я и прошу вас, Колетт, прошу, а не приказываю: будьте осторожны, говорите о тканях, о танцах, о фруктах, о красоте невесты и благородстве жениха, но не вступайте более ни в какие разговоры, которые покажутся вам сомнительными. Если бы я мог… - Он запнулся, но затем все-таки продолжил: - Если бы я мог передать вам весь свой скромный талант лицедейства, ничего себе не оставив, с какой радостью я бы это сделал! Видит бог, в этом логове гиен притворство вам нужнее, чем мне, - а я обошелся бы глупостью.
        - Ваша глупость, о которой вы говорите, - словно ваши доспехи, Ренар? - спросила Колетт, прищурившись.
        Граф де Грамон немного помолчал.
        - Глупость и слабость - это может сделать вас уязвимым при дворе, но может и дать вам силу, - проговорил он, будто нехотя. - Я научился красться в этих сумерках, а вас не хочу и не стану этому обучать. Слишком грязными становятся лапы.
        - Вы такой Лис, - сказала Колетт, улыбаясь. - Теперь я наконец поняла, почему король Наваррский любит звать вас так.
        - Только сейчас? - притворно удивился супруг.
        - Раньше вы играли со мной, дорогой Ренар. А сегодня не играете.
        - Думаете, вы меня разгадали, моя милейшая женушка? - теперь он откровенно смеялся. - Знайте, у меня осталась еще пригоршня лицедейства!
        - Ах, при чем тут лицедейство! - воскликнула Колетт, немного уязвленная тем, что она хочет сказать Ренару нечто важное - а он не понимает. - Вы ведь… защищаете меня, помогаете мне.
        - Это мой долг, дорогая супруга.
        - Долг? - переспросила Колетт, и в памяти вдруг отчетливо проступило воспоминание о первой ночи после свадьбы - словно из мрака выступили резные узоры. - Когда ваш долг скажет вам делать это по доброй воле - тогда мы поговорим снова?
        Молчание повисло между ними, тяжелое, осязаемое; затем граф подошел к столу, остановился перед Колетт и, наклонившись, взял ее лицо в ладони. Кончики пальцев погладили кожу за ушами. Колетт видела глаза Ренара близко-близко: зрачки расширились, почти поглотив голубую радужку, и от этого взгляд казался колдовским, страшным.
        - Моя маленькая голубка, - тихо и ровно проговорил граф, - не нужно играть со мной, умоляю. Я бы пофехтовал с вами, но вы помните, что я дрянной фехтовальщик, а с дамами сражаться и вовсе никуда не годится. Если вы… можете убить меня, то мне остается лишь просить у вас пощады или хотя бы снисхождения, пока я не отдам другие долги. - Он наклонился еще ближе, его дыхание касалось губ Колетт. - Прошу, дайте мне отсрочку. И тогда мы поговорим с вами о долгах.
        - Я ничего не…
        Ренар поцеловал ее, и все, что Колетт хотела сказать, растворилось в этом отрезке времени, расстелившемся вокруг них; он целовал ее, и она приоткрыла губы, чтобы еще сильнее, еще лучше почувствовать его дыхание, и задохнулась, и вдохнула полной грудью, и почувствовала, какая кожа у него на ладонях. Перед глазами расстелилась темнота, вспыхнули костры…
        Потом граф отодвинулся, снова впуская в мир Колетт гостиную, фрукты, солнце. Объемный, выпуклый блик горел на боку серебряной вазы с виноградом.
        - Я отправляюсь отдыхать, - заявил граф де Грамон таким тоном, как будто ничего особенного не произошло, - и вам советую. Барон де Аллат отправился в дом своей семьи, а там наверняка знают все столичные новости. Он приедет к завтраку. После этого я расскажу вам о тех, кого нам предстоит встретить, и сообщу, чего ждать от каждого из них. Вы умница, Колетт, и я в вас уверен.
        После чего вышел как ни в чем не бывало.
        Колетт сидела, растерянная, прижимая к горящим губам ладонь, и рассерженно думала о том, что мужчин ей все-таки никогда не понять.


        Глава 9
        К себе в спальню она не пошла. Немного вздремнула на кушетке в гостиной нового дома, затем верная Серафина принесла книги и вышивание из захваченного с собою заветного сундучка. Колетт осведомилась о здоровье графа и узнала, что после утомительного путешествия его светлость почувствовал себя отвратительно и даже отказался от ужина, закрылся в спальне и велел не мешать ни ему, ни мигрени. Колетт провела вечер в одиночестве. Стежки ложились на полотно вкривь и вкось, в книгах внезапно исчез весь смысл. Колетт сидела, перебирая цветные нити, иногда снова пыталась читать и жалела, что не может заснуть. Когда стемнело, слуги принесли свечи и разожгли огонь в камине; Серафина мягко предложила хозяйке перейти в спальню, но Колетт отказалась.
        - Позовите меня, мадам, когда пожелаете переодеться ко сну, - кивнула верная служанка.
        Незнакомый дом исходил неведомыми звуками, все полы, все лестницы звучали по-иному, и совсем непривычно, с хрипотцой, отбивали четверти часы на колокольне ближайшей церкви. Слуги все еще не ложились; Колетт слышала их отдаленные голоса, шаги, звонкий девичий смех и густой мужской хохот. В саду, куда выходили окна гостиной, как и окна хозяйских спален, бродил ветер и шуршал листьями розовых кустов. Бог знает, у кого Ренар снял этот особняк, с его оленьими головами, старыми чадящими каминами и таинственными шорохами, - но как хорошо, что в Париже у Колетт есть место для ее одиночества.
        Она сидела так долго, глядя то на нитки, то на неповторяющиеся узоры огня, когда в уже привычные голоса дома вплелись резкие бряцающие звуки. Где-то зазвучали чужие голоса, послышались торопливые шаги, и двери гостиной распахнулись. Растерянная Серафина проговорила:
        - Мадам, эти господа…
        Не дав ей закончить, некий мужчина отодвинул ее в сторону и без приглашения шагнул в комнату, окинув обстановку быстрым внимательным взглядом. Следом за ним вошли еще трое, все при оружии, в коротких куртках ярко-красного цвета с малиновыми рукавами и надетых поверх коричневых латах; синие пороховницы, погромыхивающие перевязи - Колетт уже видела на улицах Парижа этих людей и сочла их городской стражей. Человек же, вошедший первым, резко отличался от них своим костюмом, сшитым из прекрасного зеленого сукна, отделанного золотой нитью. Богатство искрилось и в переливах вышитых узоров, и на внушительной рукояти шпаги.
        Колетт поднялась и шагнула мужчинам навстречу. Предводитель поклонился ей.
        - Мадам, прошу прощения за вторжение. Я барон Фильбер де Саваж, капитан мушкетеров и командир роты. Я бы никогда не позволил себе нарушить границы вашего владения, однако меня вынуждает к тому необходимость. Около вашего дома всего несколько минут назад видели известного преступника, так называемого Идальго.
        Колетт стояла, не шелохнувшись, хотя сердце тревожно застучало.
        - Мы не представлены, барон, - сказала она прохладно, вспомнив тон, которым в совершенстве владел Ренар. - Я оказываю вам честь и говорю свое имя - графиня де Грамон, супруга Ренара де Грамона. Мы с мужем и слугами только сегодня прибыли из Наварры и очень утомились. Надеюсь, вам не… показалось, что вы видели преступника поблизости.
        Барон внимательно смотрел на нее, ничуть не обескураженный ее словами. Похоже, этого человека непросто сбить с пути. Фильберу де Саважу было за сорок, его волосы уже изморозью покрыла седина, а ростом капитан оказался невысок. Однако приземистая, кряжистая фигура вряд ли кого-то могла ввести в заблуждение: когда барон вошел, то двигался он стремительно, и Колетт почему-то не сомневалась, что военное дело он знает отменно.
        - Мадам, я и мои люди еще раз приносим вам свои извинения, - произнес он. - Знаете ли вы об Идальго?
        - Я слышала о нем, - кивнула Колетт с достоинством.
        - Этот человек чрезвычайно опасен и препятствует закону, смеется над правосудием. Он может скрываться в вашем доме. Мои люди видели его, и направился он именно сюда. Я прошу вашего позволения на то, чтобы осмотреть особняк.
        Опасность подкралась - как там сказал Ренар? - на мягких лапах. Колетт стремительно размышляла. Если Идальго и вправду где-то поблизости (а это возможно, учитывая его знакомство с графом де Грамоном), то ни муж, ни народный герой не поблагодарят слабую женщину, не нашедшую в себе сил на толику лицедейства. Очаровательно улыбнувшись, Колетт заметила:
        - Уже поздний час, барон. Я уверяю вас, что никто не смог бы проникнуть в этот дом без моего ведома. И слуг разумеется.
        - Вы не знаете этого негодяя, мадам. - Саваж начал проявлять нетерпение. - Он дьявольски ловок! И каждая минута отбирает у нас преимущество. Я не хотел бы оскорблять вас, сударыня, никоим образом не хотел бы, однако у меня имеется грамота за подписью ее величества Екатерины, позволяющая мне заходить в любой дом и просить содействия его обитателей для поимки опасного преступника.
        - О, прошли времена трубадуров, - пропела Колетт, - когда мужчина верил слову дамы! Не так ли, барон? Дама не станет отставать от вас. Покажите мне эту грамоту, прошу.
        Саваж, недовольно поморщившись, вытащил из рукава сложенные бумаги и протянул их графине; та не сделала ни шага навстречу, и барону пришлось подойти самому. Настроения его это не улучшило. Колетт неторопливо развернула бумаги, неторопливо прочла несколько строк и возвратила барону со словами:
        - Вы правы. Это несомненно тот документ, который дает вам право искать Идальго в моем доме. Что ж, ищите! Только, прошу вас, не тревожьте моего мужа. Его мучает мигрень, и я не желала бы, чтобы ему мешали отдыхать.
        - Если найдем раньше, не потревожим, мадам.
        Повинуясь короткому приказу, мушкетеры загрохотали сапогами по лестницам, вспугнули служанок у кухни, заглянули в конюшни, в кладовые и в темный сад, переполошили кур в курятнике. Колетт вышла в прихожую и ждала окончания этого немыслимого безобразия. Она надеялась, что мушкетеры нынче вечером выпили лишнего и загадочный Идальго им просто померещился. Однако нет, нежданные визитеры оказались настойчивы.
        - Остались только покои вашего супруга, сударыня, - сообщил ей барон, спустившись в прихожую. Колетт продолжала стоять, не двигаясь, будто жена Лота. - Нам придется потревожить его.
        - Вы уверены в том, что это был Идальго? Каждый может надеть черное и разгуливать ночью по улицам. Ведь в город съезжаются гугеноты, не так ли?
        Саваж скривился, будто Колетт сунула ему в зубы лимон.
        - Как никогда их много, вы говорите верно. Только Идальго мои люди хорошо знают и уверены, что это был он. Ему некуда отсюда уйти, мушкетеры сторожат на улице. Подумайте о здоровье вашего супруга, мадам! - Снова этот ядовитый мед в голосе. - Если он так слаб телом, как вы утверждаете, негодяй мог легко пригрозить ему смертью, чтобы граф не выдал его!
        «Граф, скорее, предложил бы Идальго распить кувшин вина», - подумала Колетт, однако вслух этого произносить благоразумно не стала. Существовала и другая опасность - что Идальго действительно прячется в покоях графа, который только рад дать ему приют. И если преступника обнаружат там… Колетт не хотела думать о последствиях.
        - Его светлости это не понравится, - холодно отчеканила она, - совсем не понравится! Я уверяю вас, барон, Идальго нет в этом доме.
        - Я хотел бы в этом убедиться, - настойчивости Саважу было не занимать. - Сопроводите меня, мадам?
        Он войдет в покои Ренара так или иначе, поняла Колетт. Что ж, если избежать этого не удается, она должна быть там.
        - Хорошо, - кивнула она. - Я провожу вас.
        - Мадам. - Саваж вновь поклонился. - Я исполняю свой долг.
        - Слышать больше сегодня не могу это слово.
        Барон удивленно вскинул брови, но ничего не спросил и поднялся следом за Колетт на второй этаж, где из-за приоткрытой двери графской спальни выглядывал встревоженный шумом Бодмаэль.
        - Господа мушкетеры ловят Идальго, - сообщила ему Колетт, - и желают убедиться, что он не прячется здесь.
        - Ваша светлость, граф очень плохо себя чувствует. - Бодмаэль, сторожевой пес, тоже не собирался сдаваться. - Не стоит…
        Однако барону де Саважу уже наскучило это представление. Отодвинув с дороги Бодмаэля, как ранее Серафину, которая теперь следовала за хозяйкой безмолвной тенью, он вошел.
        Спальня была погружена в полумрак; горел огонь в камине (Ренар утверждал, что вечно мерзнет) и две свечи - одна на столе у зеркала, отражаясь в его гладкой поверхности, и вторая - у изголовья кровати, рядом с медным тазом, полным воды. Полог был откинут; граф спал в своей постели, на лбу его красовался компресс, на голове - колпак. От топота сапог Ренар пробудился и взглянул на вторгшихся к нему измученными глазами.
        - Бодмаэль, что…
        - Прошу прощения за беспокойство, сударь, - перебил его барон, - однако я и мои люди ищем Идальго, который может скрываться здесь…
        Даже Колетт не ожидала, что Ренар так разъярится. Граф резко сел, компресс отлетел в сторону и затерялся в недрах кровати, колпак скособочился. Это выглядело бы смешно, если бы не перекошенное лицо графа, - на него было жутко смотреть.
        - Вы переступаете все правила приличия, кто бы вы там ни были! Как вы посмели прийти в мой дом, тревожить моих слуг, мою жену, меня?! Как вы посмели?! Я только заснул после нескольких мучительных часов, и вот вы вваливаетесь в мою спальню, как рьяный любовник на свидание с девицей куцых моральных правил!
        Колетт подумала с неуместным в данный момент восхищением, что даже будучи в таком состоянии, Ренар умудряется складывать слова одно к одному. Мягкие лапки, подумала она, мягкие лапки. Пришел ее черед отодвигать с дороги слегка опешившего барона: Колетт подошла к мужу и заботливо склонилась над ним.
        - Вам нужно лечь, Ренар. Эти люди сейчас уйдут.
        - Они не причинили вам вреда? - Граф взял ее руку. - Если вы напугали мою жену, эй вы, как бы вас ни звали, я вызову вас на дуэль.
        - Они ничего мне не сделали, - поспешно сказала Колетт. Только дуэли Ренара с этим седым волком и не хватало - не время становиться вдовой, совсем не время.
        - Сударь, я принес извинения, и у меня есть приказ, - смутился Саваж.
        - Кто вы? - рявкнул граф, не выпуская ладони Колетт. - Назовите свое имя, чтобы я знал, кого мне больше не пускать на порог моего дома!
        - Я барон Фильбер де Саваж, капитан мушкетерской роты.
        - А-а, барон де Саваж, - протянул Ренар, подозрительно успокаиваясь. - Известный охотник за Идальго! И как, нашли вы его в моей спальне? Может, он прячется в моем ночном горшке? Загляните под кровать, не стесняйтесь, обшарьте шкафы, осмотрите мои камзолы! И не забудьте этот превосходный медный таз - Идальго так ловок, что может скрываться и под ним!
        Возвратились мушкетеры, осмотревшие гардеробную, кабинет и прилегающие комнаты, и развели руками. Ренар начал мило улыбаться, и Колетт сочла это нехорошим признаком.
        - Барон, как я уже говорила, я и мой супруг устали после путешествия, - заговорила она.
        - Ваша светлость, - Саваж снял шляпу и в поклоне подмел пол ее перьями. Мушкетеры повторили этот жест. - Мы приносим свои глубочайшие извинения за беспокойство. По-видимому, мои люди ошиблись и видели не Идальго, а кого-то другого.
        - Почему же, вы могли его видеть, - объявил Ренар все с той же напускной любезностью, - но прежде чем врываться в мой дом, вам следовало осмотреться. Стена другого особняка совсем близко от нашей конюшни, а такой ловкач, как ваш Идальго, вскарабкается по ней в одно мгновение. Сейчас он гуляет по парижским крышам и посмеивается над вами. Вы не ошиблись, барон, вы упустили свою добычу, - и поверьте, я никому не дам об этом забыть. - И, подумав, милостиво добавил: - Хотя и ошиблись вы тоже - когда сюда вошли. Неудачная ночь, верно?
        Саваж пробормотал сквозь зубы проклятие, развернулся и вышел; за ним последовали мушкетеры. Колетт слышала, как они топочут на лестнице, и понадеялась, что выскользнувший за ними Бодмаэль выставит их быстро.
        Ренар, морщась, опустился на подушки. И хотя слуги закона потревожили его отдых, граф выглядел довольным.
        - Кто бы мог подумать, - пробормотал он, - что барон де Саваж окажется столь недальновиден! Какая удивительная удача! Она пойдет на пользу нам, а вот в том, что касается барона, нет у меня такой уверенности!
        - Вы встречались с ним ранее? - спросила Колетт, поправляя одеяло.
        - О, нет, - ответил граф. - Всего лишь наслышан о нем. Всякий, кому доводилось свести знакомство с Идальго, со временем знакомится и с бароном. Этот капитан - самый ярый противник нашего наваррского героя, и вот уже не первый год преследует его. Надо признать - безуспешно.
        - Вы полагаете, что Идальго действительно был поблизости сегодня?
        - Почему бы и нет, - безмятежно сказал Ренар. - Скоро прибудет король и вся свита, однако многие, как и мы, приехали заранее. Нет никаких сомнений, что Идальго прогуливается по улицам, осматриваясь и ловя настроения. Однако барон де Саваж упустил его, и поверьте, Колетт, я не дам этому человеку, столь грубо ворвавшемуся сюда, позабыть о своей оплошности. - Граф сладко улыбнулся. - А теперь отправляйтесь-ка в постель, дорогая моя, и выспитесь хорошенько. Жизнь в Париже насыщенна, я надеюсь, что вас ждут еще неожиданности - и верю, что сплошь приятные.


        Глава 10
        - Ноэль.
        Колетт не выкрикнула его имя, только прошептала, и все равно огляделась, пытаясь понять - не услышал ли кто. Обещанные графом неожиданности начинали сбываться.
        Бал по случаю приезда короля Наваррского давали на следующий день после его прибытия; накануне Генрих торжественно въехал в город, приветствуемый разнообразными криками толпы. Преимущественно католический Париж явно не понимал, отчего их драгоценную Маргариту хотят отдать за наваррца, носящего гугенотские одежды; а потому среди приветственных выкриков часто слышались угрозы. Но это не могло смутить Генриха, приехавшего за прелестной невестой и демонстрировавшего все обаяние, которым природа щедро его одарила. Никто даже не кинул в него гнилым овощем, пока процессия двигалась к королевскому дворцу, что, как заметил граф де Грамон, уже было достижением, и немалым.
        Множество влиятельных гугенотов и католиков собралось в Париже, дабы осудить или поддержать эту свадьбу, на которую папа римский до сих пор не дал разрешения. Уже стало известно, что Екатерина уговорила кардинала Шарля де Бурбона, единственного католика в семье Бурбонов, приходившегося Беарнцу дядей, провести обряд венчания. При дворе по-прежнему продолжались споры; католики истово возражали против брака девятнадцатилетней Маргариты с протестантом, а Екатерина и ее сын, король Франции Карл XI, изо всех сил пытались охладить их воинствующий настрой. Общество кипело, словно суп в котле. Смерть королевы Жанны, случившаяся всего-то два месяца назад, уже безнадежно забылась.
        Колетт мгновенно запуталась бы в именах, лицах и связях, если бы не Ренар, постоянно находившийся рядом и готовый подсказать супруге, с кем ей предстоит иметь дело. До мрачных пророчеств о том, что некие люди захотят вовлечь Колетт в заговор, пока дело не дошло. На нее смотрели как на супругу дворянина из свиты Генриха Наваррского - и только. Мужчины бросали взгляды, полные интереса, женщины одобрительно кивали, оценивая крой платья и драгоценный огонь в ожерелье - и все это время в бурлящей толпе рядом находился Ренар.
        Генрих оставался все так же любезен с Колетт, как и раньше, однако теперь не мог уделить ей времени для бесед: политические фигуры делали ходы на шахматной доске. За стенами Лувра бродила мрачная толпа, чьи настроения пока не мог предсказать никто. Поддержка католическим королем Карлом безумной идеи этого бракосочетания, его приглашения знатным гугенотским семьям, его широко разошедшаяся фраза: «Отдавая Генриху Наваррскому мою сестру, я отдаю в ее лице и свое сердце всем гугенотам моего королевства», - все это повергло парижан в недоумение. Столкнувшись при французском дворе, враждующие стороны кружили, словно волки, оценивая силы друг друга и пытаясь понять, чего захотят власть предержащие - праздника или драки.
        Пока дело шло к празднику. Богатство одежд собравшихся поражало воображение, и даже скромно одевавшиеся гугеноты позволили себе принарядиться по такому случаю. До свадьбы оставалось несколько дней, и Ренар, чутко ловивший слухи, как раз закончил рассказывать Колетт, что кузен короля Наваррского Генрих де Бурбон, второй принц Конде, сочетается браком со своей кузиной Марией Клевской в Бланди, после чего прибудет в Париж. Кузены воевали вместе в третьей религиозной войне, завершившейся два года назад под началом знаменитого адмирала Франции Гаспара де Колиньи. Истовый гугенот при католическом престоле Франции, он также прибыл на свадьбу, и Ренар обещал позже представить ему супругу.
        В тот миг, когда среди пестрого водоворота великолепных костюмов Колетт увидела своего кузена, граф де Грамон покинул ее на несколько минут, чтобы переговорить со своим королем, стоявшим в окружении свиты. И тогда, когда Ренар ушел, взгляд Колетт вдруг выхватил из толпы Ноэля; она выдохнула его имя и сделала шаг вперед, не зная, остаться на месте или идти к нему.
        Он говорил с пожилой супружеской парой, протестантами, судя по их скромным костюмам, резко выделявшимся среди общего великолепия; сам Ноэль также был одет в черное, согласно своей вере, но позволил себе украшенный драгоценными камнями пояс и чудесный бархатный берет. Ноэль, кажется, еще более возмужал с той последней встречи в день свадьбы Колетт; теперь это был не юноша, но сильный молодой мужчина, с гордой головой, ясными, легкими жестами и ослепительной улыбкой. Он был так недалеко - тот, кого Колетт полагала раньше своим Тристаном! - и сейчас она не знала, как могла предположить, что он струсил или в чем-то ей солгал. Благородство отличало черты Ноэля - как егерь видит сразу, хороша ли порода охотничьего пса, так и Колетт мгновенно чуяла в людях благородство, потому что искала его.
        К счастью, Ноэль повернул голову и увидел Колетт; его лицо просияло. Сказав что-то своим собеседникам, он стремительно двинулся к кузине и, остановившись рядом, взял ее за руки.
        - Дорогая моя Колетт, это и вправду ты! Какой чудесной замужней дамой ты стала! - серебряные глаза его смеялись, и плясали в них до боли знакомые искры. - Отчего ты не отвечала на мои письма?
        - Я… - Колетт справилась с собою, хотя сердце по-прежнему колотилось, на щеках расцвел румянец. - Жизнь в замке захватила меня, а ты не так уж часто писал.
        Она думала, что почти забыла Ноэля.
        И ошиблась.
        Ах, этот кузен Ноэль, герой ее грез! Его растрепанные кудри все так же падали на плечи, бросая вызов всем законам моды, и улыбка все так же ослепительна, и взгляд честен и открыт! Ее Тристан, о котором она мечтала, которого создала себе, стоял рядом с нею и говорил, как счастлив ее видеть.
        Он и вправду писал Колетт письма из своей провинции, где проводил время, охотясь и ухаживая за дамой, на которую положил глаз. Лишь иногда Ноэль приезжал в По, и хотя дядюшка и тетушка неизменно присылали Колетт приглашения, она находила повод, чтобы отказаться. Она не виделась с родственниками со дня своей свадьбы. Колетт вышла замуж за графа де Грамона - и вся прежняя жизнь осталась позади.
        Но как объяснить это сердцу?
        Ноэль отпустил ее руки, однако продолжал радостно улыбаться.
        - Давно ли ты в Париже, дорогая кузина?
        - Мы с супругом приехали несколько дней назад.
        - Я хотел бы засвидетельствовать свое почтение графу де Грамону! - воскликнул Ноэль. - Как жаль, что я не знал, что вы в городе! Нанес бы вам визит. Не знаю, есть ли у графа дом в Париже…
        - Ренар снял особняк неподалеку от заставы Сен-Дени.
        - А я остановился у наших давних друзей, четы де Рабоданж. Они окажут гостеприимство и моим родителям, которые прибудут в Париж завтра. Батюшка страдал, что слишком стар для подобных путешествий, но матушка его уговорила. Мы непременно, непременно должны устроить семейный ужин! Я хочу знать все твои новости. Мы так давно не говорили! Казалось, те холмы у Сен-Илера были давным-давно, а?
        Колетт сглотнула. Те холмы у Сен-Илера оставались на месте. Но если она сумела хорошо держаться перед бароном де Саважем, с чего бы осрамиться перед кузеном?
        - Ну а ты, Ноэль? - с ласковой улыбкой доброй сестры спросила она. - Тетушка говорила мне, что ты всерьез увлекся: и даже собрался жениться! Ты раньше говорил, что останешься вольным, как ветер, и так быстро попался в ловушку?
        - Ах, милая моя, любовь - не ловушка! - взор Ноэля сделался мечтательным. - Любовь - это то, что делает из людей ангелов, дает им крылья! Да, моя возлюбленная прекрасна, и я готов целовать землю, по которой она ходит. Однако Софи очень молода, и ее отец настаивает, что должно пройти какое-то время, прежде чем мы обручимся. Ей шестнадцать лет, говорю я, она вполне созрела для брака, и мы с нею не хотим ждать! Ее батюшка, впрочем, непреклонен. Но совсем скоро ей исполнится семнадцать, и тогда мы назначим день свадьбы. Наши родители уже сговариваются о приданом. Считай, что вопрос этот решенный, и вскоре я приглашу тебя приехать в наш сельский дом, рядом с которым есть маленькая часовня. Именно там Софи станет моей женой. Ты ведь приедешь, милая Колетт? Разумеется, с супругом.
        - Мы уже куда-то получили приглашение, а я слышу об этом только сейчас? - лениво произнес рядом граф, и Колетт не посмела взглянуть на него, чтобы он не увидел, как пылают ее щеки. Она ненавидела себя в этот миг.
        - Кузен Ноэль приглашает нас на свою свадьбу и обещает сказать дату позже, - произнесла она ровно.
        - Как приятно! Разумеется, мы приедем, коли выдастся такая возможность. Вы давно ли в Париже, шевалье де Котен?
        Колетт все-таки решилась посмотреть на мужа - тот оставался абсолютно спокоен и чуточку насмешлив, как всегда.
        - Вот уже вторую неделю.
        - К вам в дом не забредал Идальго?
        - С чего это вы помянули его, Ренар? - удивилась Колетт, даже позабыв на миг о своих душевных переживаниях.
        - А к тому, дорогая моя, что я услыхал тут забавные новости. Первый дворянин свиты Генриха, шевалье де Миоссан, намедни имел разговор с известным вам бароном де Саважем. И славный капитан клялся, что поймает Идальго еще до всеми ожидаемой свадьбы. Когда шевалье де Миоссан спросил у барона, чем же ему не угодил наваррский герой, барон отвечал, будто Идальго нанес ему некое личное оскорбление, он преступник и препятствует отправлению правосудия. Тогда шевалье, - продолжал Ренар с удовольствием, - спросил у барона, кто же преступник, если несколько сумасшедших католиков отправляются резать протестантов, хотя мирный договор уже два года как подписан? И коли речь идет хотя бы о последней войне, разве преступление - помогать людям, что спасают свои жизни? На это барон, горячась, ответил шевалье де Миоссану, что католики правы во всем без обсуждений, por derecho de fй[12 - По праву веры (исп.).], и станут резать того, кого захотят, и тогда, когда захотят и когда Бог им подскажет. Шевалье де Миоссан позволил себе усомниться в правильном толковании всех подсказок Божьих (чьи пути, разумеется,
неисповедимы), а также в том, что убийство женщин и детей - это такое уж благое дело, и если посмотреть с этой стороны, то никакой Идальго не преступник, а обычный рыцарь, что защищает слабых. И тогда-то барон поклялся снова, что поймает Идальго и выпытает у него, для чего он совершал свои злодейства - ради веры или ради минутной славы. А так как Идальго - католик, разговор обещает стать куда как интересным.
        - Для этого его нужно поймать! - сказал Ноэль, хохоча. - Но Идальго неуловим, и это все знают. Впрочем, если бы я увидал его и он просил о помощи, то непременно помог бы ему. А вы, Колетт?
        - О, барон де Саваж уже искал его под нашими кроватями, - ехидно высказалась она. За время речи, произнесенной Ренаром, Колетт пришла в себя. Румянец схлынул, сердце больше не колотилось в неистовом ритме, и Колетт недоумевала теперь, с чего так разволновалась. Ноэль - прошлое, хотя он стоит рядом и кажется таким ярким на фоне остальных людей.
        - Как? - вскричал кузен. - Барон искал Идальго в вашем доме?
        Привлеченные его восклицанием, к ним с интересом обернулись окружающие, и даже стоявший неподалеку Генрих Наваррский услышал.
        - Мой Бог, что вы такое говорите, дорогой Лис? - воскликнул король. - Вы не рассказали мне?
        - Ах, прошу прощения, ваше величество! - поклонился Ренар. - Я еще не успел усладить ваш слух этой историей, не слишком подходящей для такого чудесного дня. Ведь на самом деле она печальна!
        Посмеиваясь, Генрих подошел ближе, и за ним потянулись остальные; неподалеку Колетт заметила даже герцога Гиза, который терпеть не мог короля Наварры. Ренар уже успел шепнуть жене на ушко, что ненависть Гиза, вполне возможно, объясняется его же нежной симпатией к Маргарите Валуа - взаимной, как поговаривали.
        Граф де Грамон, нацепив привычную шутовскую маску, с легкостью увлек слушателей рассказом; в его исполнении пострадавшая супружеская чета выглядела невинно и была достойна сочувствия, а барон - не столько страшно, сколько смешно. Колетт лишь диву давалась, как тонко Ренар превращает де Саважа - нет, не в чудовище, хуже. В глупца.
        Выглядеть чудовищем в глазах всех этих людей (правильно Ренар окрестил французский двор стаей гиен!) - не столько обидно, сколько почетно. Выглядеть глупцом - гораздо неприятнее. И если граф де Грамон вовсе не тяготился своей шутовской ролью, отгораживаясь ею от серьезного участия в политических играх, то для барона де Саважа, показавшегося Колетт человеком фанатичным, - это серьезное оскорбление.
        К концу великолепного рассказа, когда Ренар принялся описывать сцену в своей спальне, слушатели уже хохотали, и даже недолюбливавшие наваррцев приверженцы католической веры не устояли перед всеобщим весельем. Именно этот момент избрал герой рассказа, барон де Саваж, чтобы появиться перед обществом. Не сопровождаемый на сей раз мушкетерами, но облаченный все в тот же костюм, в котором Колетт видела его впервые, капитан вступил в зал. Позже Ренар заметил, что лучшего мига барон выбрать не мог.
        Саважа немедля увидели, и от человека к человеку метнулся шепоток; да и сам барон уже достаточно услышал, чтобы разобраться в происходящем. Сохраняя каменное выражение лица, он направился к окружившей Ренара группе и с большой неохотой, но поклонился Беарнцу.
        - О, Господь щедр сегодня! - проговорил граф, глядя на Саважа. - Вот и главный герой нашей истории! Сопутствует ли вам успех, дорогой барон, в поимке самого отъявленного негодяя на свете?
        - А вы находите возможным шутить об этом, сударь? - холодно осведомился капитан, мельком глянув на Гиза, однако тот не подал ему никакого знака. - Преступника и его сообщников неоднократно видели в городе, и чем дальше, тем их больше.
        - Имя им - легион, а у страха глаза велики, - сказал Ренар. Колетт, глядевшая на него во все глаза, позабыла, что рядом стоит Ноэль, хотя в прежние дни ее никто бы не интересовал, кроме кузена. Но сейчас перед нею стоял ее собственный супруг, и хотя с виду он выглядел обыкновенным бездельником, придворным пустоцветом, - он притягивал взгляды в этот миг сильнее, чем Беарнец.
        - Они завели новую моду, - продолжал барон, словно не понимая, что Ренар играет с ним. Если бы Саваж не был столь прямолинеен и включился бы в этот поединок острословов, он скорее завоевал бы симпатии окружающих. Но Ренар успел очаровать их, и бычья упертость не могла сослужить капитану мушкетеров хорошей службы. - Носят горностаевые хвосты, прицепленные к поясу.
        - Горностай ведь - один из символов справедливости? - уточнил, забавляясь, Генрих, а стоявший рядом с ним шевалье де Миоссан отвечал:
        - Истинно так, ваше величество.
        - Хотя бы один недостаток есть у нашего Идальго, - сокрушенно заметил Ренар, - он изводит животных ради собственной прихоти! Впрочем, его можно понять. Не в обиду будет сказано, сир, но в городе множество протестантов, а значит, и черных одежд хватает; как бедняге Идальго отличать сторонников от случайных прохожих?
        - Это лишь подтверждает, что он - человек благородного происхождения, - продолжил барон.
        - Или ограбил какого-нибудь парижского торговца шкурками, - предположил Ренар под общий смех.
        - Возможно, и сейчас он среди нас, вы, насмешник. И пока вы потакаете ему, он все более убеждается в своей безнаказанности. Хотя он не столь неуловим, как кажется, только никто не желает об этом упоминать! Весной мои люди настигли его в Гаскони, - продолжал барон довольным тоном, - и ранили его. И хотя преступник скрылся, я уверился в том, что он не сам дьявол, явившийся из преисподней, а обычный человек - и человек смертный. Возможно, он безумен, - я почти что убежден в том. А вам лишь бы смеяться. Если вы, граф де Грамон, когда-нибудь станете звать на помощь, так как Идальго решит, что вы ему неугодны, - можете не дозваться городской стражи.
        - Это меня ужасно огорчит, - поведал Ренар, - а вас, дорогая Колетт?
        - Безмерно, - ответила Колетт недрогнувшим голосом. - Но, возможно, Идальго пощадит меня? Мой кузен - протестант.
        - Тогда несомненно. А мне придется отправиться в мир иной, - развел руками Ренар. - Я буду ужасно скучать по вам, дорогая, и переживать, что покинул вас во цвете лет. Однако я ведь оставлю вас в надежных руках Идальго! Возможно, вы утешитесь в его объятиях?
        - Ах, не знаю, - протянула Колетт с сомнением, - но ведь он может позволить себе горностая? Значит, позволит и жену!
        Переждав новый взрыв смеха, барон произнес, глядя на Ренара в упор:
        - Вы так много знаете о привычках Идальго, сударь, что в мою душу начинает закрадываться сомнение, которое крепнет с каждой минутой. Уж не вы ли, нацепив плащ, шляпу и горностаевый хвост, разъезжаете ночью по улицам, сея смуту?
        Граф де Грамон посмотрел на барона с таким восторгом, как смотрят на другого игрока в карты, который внезапно показал все, что есть у него на руках. Однако прежде, чем Ренар успел выжать из слушателей еще толику смеха, раздался возмущенный женский голос:
        - Да как смеете вы, сударь, обвинять его светлость?
        Матильда де Левейе, разумеется, прибыла на парижскую свадьбу в свите Генриха и сейчас, выйдя вперед, обвиняюще наставила палец на опешившего барона.
        - Во-первых, вы клеймите человека, который никому зла не сделал; а если кто попался на острие его шпаги, так попросту был нерасторопен! Я говорю об Идальго, сударь, которого благословляют целые семьи! Но, во-вторых, и это важнее, да, слышите меня, важнее, - как смеете вы называть преступником графа де Грамона? Это же добрейший человек!
        Из свиты короля Наварры послышались смешки: вряд ли в По и его окрестностях остался хоть кто-то, неосведомленный о привычке Ренара поднимать всех на смех. Крестьяне разве что, да и то Колетт не была в этом уверена.
        - Боже, какое представление, - пробормотал Ренар, адресуясь к жене.
        Матильда, впрочем, ни на что не обращала внимания.
        - Граф де Грамон - человек широкой души, но слабого здоровья! Я много лет знакома с его семьей, и уж поверьте, догадалась бы, если бы он вздумал затеять такое дело. Да к тому же не далее как в июне мы встретили Идальго на одной пустынной дороге, и я находилась в карете вместе с графом, его супругой и бароном де Аллатом, и могу со всей уверенностью утверждать, что господин граф ни в чем не виновен!
        - Мадам… - попытался барон остановить этот поток красноречия.
        - Не перебивайте меня, сударь! Не перебивайте! Я видела Идальго при солнечном свете, и этот человек не причинил нам вреда! Он всего лишь любезно пожелал нам счастливого пути. И я не позволю вам намекать на то, что кто-либо из присутствующих здесь запятнал себя бесчестьем. Вы считаете, что Идальго преступник, - это ваше право. Однако я не позволю плодиться лжи!
        - Великодушнейшая баронесса, как же я благодарен вам за защиту! - воскликнул Ренар, отвешивая Матильде изящный поклон. - Ведь сам я, увы, в защите не так силен, хотя и польщен, что барон приписывает мне физические качества, коими я не обладаю! Но это правда - мы все видели Идальго, а так как еще никто не смог бы раздвоиться, придется вам, де Саваж, смириться с тем, что это не я. Однако скучать я вам не дам. - Он повернулся к Генриху. - Ваше величество, разрешите мне пари?
        - О, вы задумали биться об заклад, дорогой Лис? - еще более оживился Генрих.
        - Хочу поспорить с бароном де Саважем. Предметом спора станет Идальго, коль скоро он снискал популярность у всех нас. Сударь, - Ренар кивнул капитану, - я утверждаю, что вам не удастся поймать Идальго до свадьбы его величества короля Генриха и ее высочества принцессы Маргариты Валуа. Если я проиграю, публично извинюсь перед вами, признав ваши несомненные охотничьи таланты. Если же нет, вы… - он задумался на мгновение, - вы преподнесете моей жене плащ, подбитый горностаевым мехом, и разойдемся на том. У нее уже есть один, но разве красивая женщина откажется от горностая?
        Предложение Ренара вызвало разный отклик у придворных; кто-то весело восклицал: «Пари! Пари!», некоторые католики из свиты Гизов угрюмо молчали, а шевалье де Миоссан заметил, что у графа, черт побери, талант хорошо заканчивать шутки.
        - Вы хотите поспорить, сударь? - произнес наконец барон де Саваж. Он успокоился, стоял, уверенно положив ладонь на рукоять шпаги, и еле заметно улыбался. - Хорошо. Я принимаю ваш вызов. Да будет так, и когда несколько дней спустя вы принесете мне извинения, я буду великодушен и не стану смеяться над вами.
        - Не вздумайте прислать мне кошачий плащ вместо горностаевого, - предупредил Ренар, противники пожали друг другу руки, и на том пари было скреплено.
        Барон удалился с поманившим его к себе герцогом Гизом, его величеству доложили, что скоро к собравшимся выйдет Маргарита Валуа, а Ренар предложил Колетт непременно потанцевать, если луврские музыканты когда-нибудь закончат играть заунывные мелодии и сумеют изобразить, например, бранль.
        - Это было превосходно! - сказал Ноэль, смеясь. Колетт, моргнув, уставилась на него - она совсем позабыла, что кузен стоит рядом! - Вы можете научить меня искусству словесной дуэли, дражайший родственник? Я хотел бы блистать, как и вы.
        - А ненавистью вы закусывать любите? Этот барон не питает ко мне любви, как и многие другие.
        - Ну, разве что понемногу.
        - Тогда возможно, возможно.
        - Барон де Саваж - один из многих французов, кто хочет увидеть голову Идальго на плахе, - сказала Колетт. - Вы уверены, что не сделали своему знакомцу хуже, Ренар?
        - О нет, - уверенно ответил граф. - Насколько мне известно, он не опасается подобных вещей.
        - Вы вправду с ним встречались? - спросил Ноэль с любопытством. - Мне вот ни разу не довелось.
        - Сдружитесь с его величеством королем Наварры, и можете приглашать в гости Идальго, сударь. Я - глупый почтовый голубь, курлычущий на подоконнике. Но я приношу вести и смешно выпячиваю грудь. Посмотрите, как приятно этим людям обсуждать теперь - кто он такой, загадочный Идальго? Судя по тому, как вы осматриваете зал, вы тоже включились в эту игру… кузен.
        - Но это так притягательно, не правда ли? Один из нас - таинственный герой и спаситель! - воскликнул Ноэль. - Разве вам не хочется узнать, кто это?
        - Ничуть. Не люблю гадать на облаках в небе. И к тому же сейчас начнутся танцы. Пойдемте, Колетт. - Граф предложил жене руку и бросил Ноэлю: - Не стану веселить Идальго, высказывая ему, кто же им может быть. Почем я знаю, может, это вы, дорогой кузен, - любитель горностаевых хвостиков. А?
        И повел жену танцевать бранль, оставив открывшего рот Ноэля позади.


        Глава 11
        Дни сплетались друг с другом и катились, словно огромный тряпочный ком. Колетт меняла наряды несколько раз в день и вместе с графом ездила с визитами: довелось обедать у принца де Марсийака и прогуливаться в карете с полководцем Франсуа де Бовэ, сеньором де Брикмо, с которым Ренар свел когда-то знакомство в Тулузе и который привез оттуда ныне жалобы от гугенотов Карлу IX. Другой видный протестантский полководец, Антуан Первый д’Ор, виконт д’Астер, граф де Грамон, приходился дальним гасконским родственником Ренару и с радостью принял того с супругой, познакомив Колетт с Арманом де Клермоном, бароном де Пилем, - еще одним талантливым военным. Она выслушала множество историй о войне и королеве Жанне, выяснила, почему так искривилось родовое древо Грамонов, и научилась говорить свободнее, высказывая свои мысли. Никто не смеялся над нею. Никто не велел помалкивать. Граф нашептывал ни к чему не обязывающие советы, и Колетт почти поверила, что все изменилось.
        Одна лишь мысль не давала ей покоя - имели ли под собой основание брошенные Ренаром слова о том, что Ноэль может оказаться Идальго?
        О наваррском герое много говорили в Париже. Несколько знатных гугенотских семейств, приехавших в столицу к свадьбе, внезапно вернулись обратно в родовые владения, и поговаривали, будто к этому причастен ночной гость в испанской шляпе, распространявший слухи, рассылавший письма и предупреждения. Легкие стычки между католиками и гугенотами случались постоянно, и с каждым днем Колетт ощущала возрастающее напряжение. Когда экипаж проезжал по улицам, она опасалась смотреть на зловеще выглядевшую толпу. Никто не знал, как поведет себя чернь. Шепот летел от одного человека к другому; кто-то проклинал Беарнца, кто-то надеялся, что брак положит конец религиозным распрям. Ренар утверждал, что верить в это - наивно: слишком глубоко пустила корни вражда. И где-то посреди этого медленно закручивающегося водоворота был неизвестный человек в черном, пытавшийся сделать… что? Спасти несколько жизней?
        Несколько жизней - уже так бесконечно много пред Богом!
        Барон де Саваж так и не загнал пока своего зверя. О его споре с Ренаром стало известно многим, и каждый день мушкетеры обшаривали улицы, однако не нашли и следа Идальго. Между тем человека этого видели в Париже - и Колетт догадывалась, как, должно быть, зол барон, которого раз за разом оставляли с носом.
        А если это Ноэль? Ведь кузен сам сознался, что приехал в Париж заранее. Мог ли Ренар знать? Мог ли он вычислить, кто прячется под маской, - ведь он так наблюдателен? Колетт видела Идальго несколько мгновений, и то успела составить о нем представление как о человеке физически сильном, с уверенными движениями и гордой осанкой. Если это Ноэль…
        Ее несбывшийся Тристан, скользящий в темноте по улицам. Ее утренняя песня, оборвавшаяся на середине. Ее мечта, которую Колетт лелеяла много зим, согреваясь ею в холодные ночи. Сладкий шепот Ноэля там, в полутемном бальном зале. Это ведь было - и, в отличие от предположений, это оставалось настоящим.
        Но рядом был не Ноэль, а граф де Грамон, с каждым днем становившийся все более важным. Не песня жаворонка, не томление души, не крылья, о которых так светло говорил кузен. Ренар - терпкий запах земли, лиственный шорох. Прикасаясь к его руке, Колетт чувствовала себя защищенной. Достаточно ли этого для крепкого брака? Или следует придумать что-нибудь еще, вообразить ореол вокруг графа, раньше, казалось, окружавший Ноэля?
        Ни одна выдумка не уживалась рядом с Ренаром, ни одна фантазия. Он был слишком земным.
        В день перед королевской свадьбой Колетт поняла, что любовь к нему нельзя придумать - его можно только полюбить. И ей стало страшно, потому что она совсем не знала, как.
        В тот день Ренар постучался в спальню супруги, когда Серафина заканчивала укладывать ее волосы ко сну.
        - Могу ли я недолго поговорить с вами, дорогая? - спросил он.
        - Конечно, - с приятным удивлением ответила Колетт.
        Серафина покинула спальню, а граф вошел, держа в руках небольшой кожаный сундучок, и поставил его на постель.
        - Милая моя супруга, позвольте сделать вам небольшой подарок именно сегодня.
        - Ренар, вы смущаете меня, - произнесла Колетт, действительно смутившись. - Вы и так подарили мне все эти прекрасные вещи, и драгоценности…
        - Прежде чем вы продолжите меня восхвалять, посмотрите, что я принес вам. - Граф присел на край кровати; выглядел он усталым. - Может, вам и не понравится вовсе.
        Колетт встала, подошла и с любопытством откинула крышку сундучка. Под нею обнаружилась аккуратно сложенная одежда. Недоумевая, графиня извлекла на свет божий сначала шелковую рубашку, затем скромно украшенную вышивкой куртку, дублет, чулки - все небольшого размера, словно… словно на нее.
        - Это мужской костюм, Ренар. Но… зачем?
        - Моя милая, это мера предосторожности, - проговорил граф утомленно. - Завтра Генрих, да поможет ему Бог, станет мужем Маргариты Валуа. Либо до того, как это произойдет, либо после - я опасаюсь, что в Париже поднимется смута. Мы находимся неподалеку от заставы Сен-Дени. Я попрошу вас отправиться домой рано и быть начеку. Сам я останусь с его величеством, однако попрошу Кассиана побыть здесь. Если смута начнется, вам следует как можно скорее уехать из города, но что вы станете делать в экипаже, в своем неповоротливом платье? Нет, Колетт, вы наденете все это, Серафина вам поможет, а потом вам поможет Кассиан и Бог - и вы покинете город до того, как здесь разверзнется бездна.
        - Ренар, неужели вы все еще полагаете… - начала Колетт.
        - И чем дальше, тем более убеждаюсь, что прав, - мрачно перебил ее супруг. - Хорошо, что вы остались дома сегодня и не ездили во дворец. Я проехался по улицам. Я видел эту толпу, слышал, что она выкрикивает. Словно душная туча накрыла город. Слишком давно идет эта война, Колетт, чтобы прерваться в одночасье. Наш король рискует, он видит только прекрасную Маргариту, которой также чрезвычайно пришелся по душе, но мне не нравится медовая улыбка короля Карла. Губернатор Парижа, Франсуа де Монморанси, кузен адмирала Колиньи, уехал несколько дней назад - поговаривают, он боится своей же неспособности поддержать порядок в городе. Колиньи и Гизы смотрят друг на друга так, будто вот-вот выхватят шпаги. И эти советники, де Гонди и Гонзага, верткие итальянцы, что-то все время шепчут Екатерине в уши… Вспомните, когда мы отправились сюда, я просил вас слушаться меня. Послушайтесь.
        Колетт молчала лишь мгновение.
        - Я сделаю все, как вы велите, Ренар, - промолвила она, глядя мужу в глаза. - Я вам доверяю, хотя мне и не хочется верить в мрачные пророчества Идальго.
        - Он словно черный ворон, наш дорогой наваррский герой, верно? - усмехнулся граф. - Будем молиться, что он окажется не один, если - или когда - начнутся беспорядки. Что не у одного католика во всем проклятом городе доброе сердце…
        - Ренар, вы, должно быть, не спали вовсе, - заметив болезненность лица мужа, с волнением произнесла Колетт.
        - Ах, да, - кивнул он. - Все проклятое беспокойство. Мой король пытается сунуть голову в петлю, и мне не все равно, что он это делает.
        - Вы его друг, хотя и стараетесь казаться равнодушным. - Повинуясь порыву, Колетт положила одежду обратно в сундучок и присела рядом с мужем на край кровати. - Но у вас доброе сердце, об этом верно сказала баронесса де Левейе. Вы скрываете его, а на самом деле вы любите принца, любите своих друзей, только не… не той любовью, о которой пели трубадуры. Мне показалось, вы не умеете этого говорить, но то, что вы готовы свою жизнь отдать, - красноречиво.
        - О, да вы снова меня разгадали, пташка. - Ренар погладил Колетт по плечу. - Как же вы… безнадежно наивны. И непередаваемо добры. Потому вам и кажется, что и другие непременно должны таковыми оказаться. Неужто вам станет легче жить, если вы будете думать, что я лучше, чем есть на самом деле?
        - Только если вы мне не расскажете правду.
        - Правду о себе? - переспросил Ренар. - Извольте. Я не добр, но я справедлив. Люблю справедливость, сколько себя помню. В юности готов был жениться на ней - да только никак не мог отыскать во плоти, чтобы пасть на колени. А потом мне встретились вы, дорогая, и этого оказалось достаточно. - Ренар снова погладил Колетт по плечу. И она снова не могла понять - играет он с ней, нет?.. - То, что католики плетут заговор против моего сюзерена, которому я клялся в верности, - несправедливо. То, что они хотят отправить на плаху моих друзей-гугенотов, ни в чем, в сущности, не провинившихся, - несправедливо. Вот это мне не нравится. Хотя среди гугенотов тоже встречаются отъявленные мерзавцы, так и среди католиков встречаются будто бы ангелы небесные, вроде этого Идальго… А я где-то посередине. Я и пальцем не шевельну, чтобы молоть языком на политические темы при тех, кого мои слова могут вдохновить, но если моего сюзерена придут убивать - я останусь с ним. И с вами. Потому вы послушаетесь меня и уедете.
        Колетт кивнула.
        - И все же вы любите их, - чуть помедлив, заявила она.
        - Ну, если вы так знаете меня прекрасно, скажите мне тогда, вас я люблю?
        Ренар сидел близко, и в свете свечей Колетт видела морщинки у его глаз, темные тени, тяжелое золото пряди волос, упавшей на лоб. Вдруг захотелось коснуться этой пряди, и, протянув руку, Колетт так и сделала.
        - Я не знаю, Ренар. Вы женились на мне, кажется, потому, что это была забавная шутка, а может, вам не хватало женской руки в доме, а может, вы заключили еще одно пари. Когда вы мне скажете - тогда я вам отвечу.
        - Вечный бег по кругу, дорогая. - Ренар перехватил ее руку и запечатлел поцелуй на ладони. - Отправляйтесь спать и постарайтесь отдохнуть - завтра будет непростой день. И пусть Серафина приберет этот сундучок. Я велю, чтобы лошадей держали под седлом. Помните, вы обещали мне.
        - Да, и сдержу слово.
        - Потому что долг вам велит? - еле заметно усмехнулся граф де Грамон, но в его словах не содержалось обычного ехидства.
        - Нет, - покачала головой Колетт, - доверие.
        - Это лучшее, что вы могли сказать мне сегодня, - сказал граф, крепко поцеловал жену в губы. И вышел.

        Генрих и Маргарита венчались на паперти собора Парижской Богоматери - на ступенях между миром и Богом, между двумя верами, так и не нашедшими примирения в этот ясный день. Кардинал Шарль де Бурбон сиял в своей алой мантии на фоне серых церковных стен, словно жертвенный костер. Некая нерешительность, сквозившая в его словах и жестах, была замечена теми, кто присматривался; однако Генрих Наваррский и Маргарита Валуа вряд ли относились к таковым - они смотрели друг на друга, словно жили сейчас в своем собственном мире, принадлежавшем только им двоим.
        Толпа молчала за тройным оцеплением из королевских мушкетеров, и это безмолвное людское море показалось Колетт донельзя угрожающим. Теперь она кожей чувствовала то, о чем говорил Ренар и что люди более дальновидные поняли раньше: без смуты не обойдется. Озлобленные повышением налогов, ценами на продукты и другие товары, вызывающей роскошью, с которой праздновалась эта свадьба, горожане готовы были вспыхнуть - только дай искру. Неодобрение многих вызвало и то, что венчание проходило по протестантскому обряду, а король Карл, стоявший там же, у собора, со своей вечной полуулыбкой, сам это разрешил.
        Однако большая часть придворных не обращала внимания на зловещие настроения черни. После того как обряд был завершен, грандиозный праздник переместился в Лувр, и пышность его воспели, когда он еще и не думал завершаться. Это была поистине великолепная свадьба - несмотря на то, что Маргарита, ставшая супругой Беарнца, по-прежнему нежно привечала герцога Гиза, а по лицу Генриха иногда пролетала тень при воспоминании о смерти матери. И все же они казались счастливыми, эти двое молодых людей, видевшихся до этого лишь в детстве и внезапно обретших совсем не тех, кого ожидали увидеть. Генрих помнил Маргариту прелестной девочкой, но и только; она помнила его шумным мальчишкой, да к тому же грязнулей. И вот рядом с нею стоял теперь король Наварры, превратившийся в блистательного, видного молодого человека, - а перед Генрихом была одна из признанных красавиц своего времени, черноволосая, с нежным цветом лица, яркими глазами и маленькими ножками.
        - Надеюсь, она будет верна ему, - заметил Кассиан де Аллат. Колетт стояла вместе с ним, Ренаром и еще несколькими дворянами из свиты принца; все наблюдали за прекрасной молодой парой. - И надеюсь также, что ее родственники не сделают Маргариту заложницей своих политических игр.
        Сегодня вечером, вот удивительно, барон оставался трезв, хотя вино на празднике лилось рекой.
        - Дайте ей время - и она посрамит всех родственников, - заметил шевалье де Миоссан, а шевалье д’Арманьяк, камердинер Генриха Наваррского, добавил:
        - Пусть династия Валуа угасает, но Маргарита - истинная жемчужина, волшебный цветок.
        Эти люди, искренне любившие своего государя, так радовались его удачному браку, так желали, чтобы этот союз положил конец беспощадной вражде, что готовы были хотя бы сегодня не обращать внимания на народные волнения и настроения многих других дворян, преимущественно католиков.
        Вечером того же дня, возвратившись в свой небольшой особняк неподалеку от заставы Сен-Дени, чета де Грамон обнаружила присланный для Колетт подарок - великолепный плащ, подбитый горностаевым мехом, без какого-либо письма или записки.
        - Что же, - произнес Ренар даже с некоторым уважением, - хотя этот барон де Саваж весьма прямолинеен и упрям, проигрывать он умеет.
        Колетт примерила плащ и порадовалась, что надевать пришлось его, а не мужской костюм, в котором супруг велел ей бежать из города…
        Идальго все так же бродил по хмурым улицам, непойманный и никому не известный, и в праздничной суете о нем почти никто не вспоминал.

        Последующие дни вылились в череду праздников, балов и пиров, щедро приправленных прогулками по реке и садам; непримиримые враги, казалось, позабыли о своих разногласиях, и, как выразился граф де Грамон, львы возлегли с ягнятами. Генрих Наваррский выглядел если не счастливым, то весьма довольным этим политическим союзом, приговаривая втихаря, что реформистская церковь вышла замуж за Папу, а чего еще желать. И даже подозрительный адмирал Колиньи, гугенот, которого Карл IX почтительно называл отцом, оставался в Париже; потому гугеноты утверждали, что ничего особенного не случится. Если уж адмирал здесь - а ведь он был некоторое время в ссоре с королем Карлом! - и не думает уезжать в Прованс или на поле битвы во Фландрию, значит, можно еще слушать оркестр, ухаживать за дамами и поглощать изысканные яства в немыслимых количествах.
        Ренар каждый день отвозил Колетт домой, а после покидал ее и возвращался в Лувр, чтобы оставаться поблизости от Беарнца. Дурные предчувствия не покидали графа де Грамона, и он даже вел себя столь неслыханно, что оставил без насмешек и католиков, и протестантов, которые попадались на его пути. Колетт впервые видела мужа так долго сохранявшим серьезность, и это, пожалуй, пугало больше, чем все предостережения Идальго.
        Вечером 22 августа, спустя четыре дня после королевской свадьбы, графиня де Грамон сидела дома в своей спальне и читала книгу. Колетт не хотелось спускаться в гостиную, казавшуюся неуютной и пустой без графа. С недавних пор одиночество все меньше привлекало Колетт. Общество мужа, ранее пугавшее, сделалось желанным. Сегодня утром, после прогулки на лодках по Сене, Колетт почувствовала легкое недомогание и отправилась домой. Своего мужа она не видела целый день. Назавтра намечался обед у де Котенов, с которыми Колетт виделась на королевской свадьбе и позже на приемах, а потому следовало отдохнуть и набраться сил перед новой встречей с Ноэлем.
        Когда Колетт встречалась с кузеном при дворе (а во все эти дни они хоть раз, да виделись), она уже спокойно могла совладать и со своим невольным смущением, вызванным воспоминанием о несбывшихся мечтах, и с мыслями о том, мог ли Ноэль оказаться Идальго. Забавная игра «угадай героя» доставляла некоторое удовольствие, но больше она доставляла страха. А что, если это и вправду Ноэль, или шевалье де Миоссан, или барон де Аллат? Ах нет, Кассиан не может быть Идальго - он тоже тогда находился в карете…
        И хотя, стоило кузену коснуться ее руки, воспоминания о детстве и мечтах приходили снова, Колетт уже понимала: ей удалось оставить их в прошлом, сделать частью своей жизни до замужества. И причина была не в страхе перед Богом, наказывающим за прелюбодеяние, совершенное даже в мыслях (что, впрочем, многим казалось пустяком в эту эпоху вольных нравов), а в том, что Колетт нуждалась в обществе собственного мужа - чем дальше, тем сильнее.
        Сегодня вечером она желала, чтобы он приехал из Лувра поскорее. Колетт оставила поэтому двери спальни распахнутыми и прислушивалась к шагам в коридоре. Часы шли, было уже довольно поздно, а Ренар все не ехал.
        Когда пробило четверть двенадцатого, Колетт наконец услышала шум - и удивленно нахмурилась, распознав не один, а несколько мужских голосов. Голос Ренара, звучавший громче остальных, она выделила сразу. Спустя несколько минут в спальню вошла Серафина.
        - Госпожа, граф приехал и просит вас спуститься.
        - Он не один? - уточнила Колетт, закрывая книгу и поднимаясь.
        - Нет, мадам. С ним еще несколько господ.
        - Каких?
        - Которые и раньше здесь бывали.
        Значит, с Ренаром приехали друзья. Странно, он говорил, что собирается прибыть один. Не спрашивая больше ни о чем Серафину, Колетт кивнула и спустилась в гостиную.
        Из открытых дверей слышался ровный, красивый голос шевалье де Миоссана:
        - Я сейчас возвращусь в Лувр, господа, и в случае чего отправлю вам весть.
        - Ваша весть не должна затеряться на узких парижских улицах нынче ночью, - отвечал Ренар.
        - Об этом я позабочусь.
        Колетт остановилась в дверях. Мужчины повернулись к ней, и все, кроме Ренара, поклонились. Их было около десятка - люди, действительно и раньше часто бывавшие в доме де Грамонов, цвет дворянства Наварры, приятели короля Генриха. Ренар сидел в кресле, словно бы во главе собрания, Кассиан устроился на кушетке, но большинство присутствующих стояло, и это вдруг пробудило тревогу.
        - Доброго вечера, господа, - сказала Колетт и прошла в гостиную, чтобы сесть рядом с графом в свободное кресло. - Я рада, что вы нанесли нам визит, но удивлена.
        Подождав, пока она сядет, Ренар сказал:
        - Мне жаль, милая моя, что мы потревожили ваш покой, однако сегодня вечером случилось печальное событие: совершено покушение на Гаспара де Колиньи.
        Колетт ахнула.
        - Он жив?
        - Да, к счастью. В него стреляли неподалеку от Лувра, когда адмирал возвращался домой. Он ехал мимо дома, принадлежавшего Гизам; там-то и засел убийца! К счастью, пуля лишь ранила его в руку, и адмирала поспешно отвезли домой. Мы только от него. Я… мы опасаемся, что это лишь начало.
        Колетт обвела взглядом собравшихся мужчин. Все они имели вид хмурый и решительный, почти все были гугенотами, и чернота их одежд наводила на мрачные мысли о трауре. Траур будет всеобщим, если… Колетт не хотелось думать об этом.
        - Теперь дом адмирала охраняет гвардия, - сказал шевалье, которого звали Жермен Гарро. - Мы же должны сохранить живым нашего короля, не так ли?
        - В проклятых коридорах Лувра никому нельзя доверять, - с досадой произнес Кассиан.
        - Что же теперь будет? - спросила Колетт у Ренара.
        - Никто не знает, моя дорогая, никто. - Он выглядел печальным и задумчивым; Колетт полагала, что если произойдет нечто подобное, Ренар станет кипеть от злости - а он являл сейчас лишь тяжелую печаль. - Возможно, наутро король Карл извинится перед тем, кого он почтительно называет отцом, и все продолжат наслаждаться праздниками. А возможно… многое другое. Для этого нужно дожить до утра. - Ренар кивнул собравшимся. - Что же, мы договорились, господа. Я присоединюсь к вам позже.
        - Вы что же, поедете обратно в Лувр? - встревоженно спросила Колетт, пока дворяне, переговариваясь, выходили из комнаты. - Вам так необходимо это сделать?
        - Я приеду позже ночью, если ничего не случится, - сказал он рассеянно, думая о своем. Кассиан бросил на графа быстрый взгляд, сказал, что обождет его на улице, и тоже покинул гостиную: сегодня вечером барон де Аллат оказался изумительно тактичен. - Ах, моя дорогая, хорошо бы вам уехать из города сейчас! Но я не могу выделить нынче Кассиана к вам в сопровождение, он нужен мне здесь самому. Вы простите мне это? Если наш народный хворост вспыхнет сегодня ночью, обещаю, что пришлю барона к вам, и вы поступите, как мы с вами договаривались. А если ничего не случится и наши сюзерены уладят это происшествие, то через неделю я лично сопровожу вас в Грамон.
        - И останетесь в Наварре? - с надеждой спросила Колетт.
        - Это будет от многого зависеть. Мне хотелось бы, дорогая моя, но я не знаю, чего захочет Генрих.
        - Будьте осторожны, Ренар, - попросила она. - Я знаю, что сейчас вам нужно идти, но будьте осторожны! И передайте мои пожелания скорейшего выздоровления адмиралу, если увидите его снова. Мне так жаль, что он подвергся нападению!
        - За всем этим стоят Гизы, в том у меня сомнений нет, - бросил Ренар зло, - и ах, как мне хотелось бы свернуть холеную шею Генриха Гиза! Как жаль, что у меня нет такой силы и таких прав. Ну что ж, в крайнем случае смешаю его имя с грязью. - Он поднялся. - Отправляйтесь спать, моя дорогая, негоже вам бодрствовать в столь позднее время. А я постараюсь прислать о себе весть, коль скоро это будет возможно. Если Кассиан сможет приехать, он не станет беспокоить вас; люди вроде него довольствуются самым простым, так что поспит он хотя бы и на этой кушетке. Велю ему снять сапоги, чтобы вещь не испортил.
        Колетт невольно улыбнулась: даже в эту ночь, когда вплотную придвинулось нечто неведомое и страшное, граф де Грамон находил место для шутки, и это необъяснимым образом успокаивало.
        Она кивнула ему на прощание, и он стремительно вышел, позвякивая шпорами и шпагой, - первое служило украшением, так как Ренар редко пришпоривал лошадей, а вторым он умел пользоваться отвратительно. Два пистолета, торчавшие за поясом графа, давали хоть какую-то надежду, и Колетт подумала со страхом, что если случится уличная стычка, у Ренара не так много шансов выйти из нее победителем. Ведь нужно хорошо владеть оружием, не так ли? Граф же не раз утверждал, что это не его стезя, да и Колетт видела его дуэль с тем парижским юнцом.
        Через некоторое время пришла Серафина, и Колетт пересказала ей новости. Служанка ахнула, услышав о покушении на знаменитого адмирала Колиньи, и выразила надежду, что теперь-то уж его надежно охраняют. Колетт не знала, так ли это, и оставалось верить, что гвардейцы сумеют защитить дом. Ее собственный особняк вдруг показался ей хрупким. Этот дом с его толстыми стенами, при первом знакомстве такой основательный и надежный, теперь ничуть не напоминал Колетт неприступную крепость. Сколько времени займет у бунтовщиков выломать дверь?
        - Нет, - сказала себе Колетт, - я должна быть сильной. Если уж Ренар может - а ему ведь труднее, он мужчина и, наверное, страдает от того, что такой плохой боец. Он всегда брал хитростью, но сможет ли он выкрутиться теперь? И сможет ли король Наваррский защитить своих подданных?
        Терзаемая сомнениями, Колетт отправилась спать, полагая, будто тревога не даст ей и глаз сомкнуть, однако, вопреки ожиданиям, уснула почти мгновенно. Пробудилась уже ранним утром, когда за окнами рассвело, и, позвав Серафину, узнала, что граф возвратился к себе еще в середине ночи.
        - Так сказал мне Бодмаэль, госпожа, он помогал его светлости переодеться ко сну. - Серафина расчесывала густые волосы Колетт, не давая им спутаться. - На улицах все спокойно, хотя, мне кажется, очень тревожно, мадам! Наши конюхи говорят, чтобы мы не ходили одни по улицам; мало того, что в Париже по приказу ее величества Екатерины велено хватать каждую девушку, которая идет без сопровождения, так еще и это недовольство! Даже те католики, которым ничего не надо от протестантов и которых никто не тронет, начинают бояться своих! Его светлость не говорил ли о том, чтобы уехать обратно в Наварру? - осведомилась она. Серафина была достаточно привилегированной особой в доме, чтобы задавать подобные вопросы.
        - Если Бог будет милостив, мы уедем через неделю, - сообщила ей Колетт.
        - Будем молиться о том.
        Граф де Грамон спустился к завтраку и поведал супруге, что все особы королевской крови, узнав о происшествии с адмиралом Колиньи, весьма сочувствовали ему. Город продолжал жить, торговать, ругаться, праздновать, и снова намечались прогулки у реки и веселые балы. Колетт, впрочем, утратила желание веселиться и заявила, что не собирается больше покидать особняк до отъезда. Ею руководил не столько страх, сколько нежелание доставлять хлопоты Ренару - пускай знает все время, где она, и не думает о ее безопасности. Хотя, может, чудаку графу и понравилось бы, если б его нелюбимую жену встретил ночной убийца. Колетт подумала об этом - и не поверила сама себе.
        - Будем надеяться, что королю Наваррскому удастся совершить чудеса дипломатии и все разъедутся из Парижа живыми, - сказал Ренар. Он мало ел, пил чистую воду и странным образом выглядел не осунувшимся, а полным сил. - Колиньи нужен Карлу, чтобы вести войну во Фландрии. Конечно, остаются еще недовольные Гизы, однако их можно обойти хитростью. Ах, время, время, почему ты так беспощадно быстро течешь!
        Несмотря на тяжелую, давящую атмосферу, проступавшую в городе сквозь яркость свадебного праздника, словно пролитая кровь через брошенный на нее платок, 23 августа ничего не случилось.
        Ад разверзся на следующий день.
        Был канун Дня святого Варфоломея.


        Глава 12
        С самого утра в воздухе словно висело тяжелое облако, и Колетт казалось, что дышать трудно, хотя день выдался погожий и ясный. Ренар еще утром уехал в Лувр и долго не возвращался; Колетт занималась домашними делами, немного вышивала, немного читала, и беспокойство не покидало ее. Кто бы ни был Идальго, он сумел поразительно точно и заранее уловить то, что сейчас должен был ощутить каждый, - угрозу.
        Ренар приехал, когда начало смеркаться, и переговорил с Колетт коротко и отрывисто. Он очень торопился.
        - Мне нужно поехать в одно место в городе, дорогая, и я могу пробыть там долго, возможно, до самого утра. Позже я пришлю Кассиана сюда. Так мне будет спокойнее, да и вам тоже.
        - Почему вы не приедете сами? Что за дела у вас? - Ей не нравилось то, что Ренар явно недоговаривает чего-то. Она уже неплохо его знала - и знала, к чему этот сосредоточенно-лисий вид - к поступкам. Так выглядел граф де Грамон, прежде чем уехать на две недели в Сен-Илер, чтобы выделить денег на благоустройство старого замка. Однако тут дело явно шло о вещах более серьезных.
        - Только те, с которыми я могу справиться. - Граф не собирался открывать карты. - Моя дорогая, вам не следует об этом задумываться.
        - Вы не доверяете мне? - спросила Колетт с горечью. - Но я ведь ваша жена и готова поддержать вас. Прошу, Ренар, скажите.
        Он заколебался - Колетт это видела, - однако часы начали отбивать четверть восьмого, и резкий звук прервал размышления графа.
        - После того как мы возвратимся в Грамон, я расскажу вам. А пока будьте умницей, дорогая супруга, и сидите в этой норе тихо, как мышь. Скоро прибудет Кассиан. Если вам будет угодно, - он подмигнул, - пожалуйте ему ужин.
        Ренар исчез стремительно, и Колетт даже не слышала, как он уехал, хотя и знала, что перед тем граф ненадолго поднялся в свою спальню.
        Потянулось время, тягучее, как смола, и с каждой минутой оно становилось все удушливее и тяжелее.
        Серафина тоже была встревожена. Она вошла в гостиную, где Колетт терпеливо ожидала Кассиана, который все не ехал, и сказала, что помощник повара был в городе и видел, как вооруженная толпа, размахивая факелами, окружила некий дом неподалеку от Лувра; кто проживает там, юноша не знал, и со всех ног бросился в укрытие - в дом, где служил.
        - Моя госпожа, может ли это быть смута?
        - Боюсь, Серафина, это именно она и есть, - отвечала Колетт, помертвев. Где-то там, в ночном городе, находится ее муж, а еще - ее король, и кузен с тетушкой и дядюшкой, и многие люди, которых Колетт успела узнать и полюбить.
        - Что прикажете делать, госпожа?
        - Я жду барона де Аллата, - сказала Колетт. - Он, несомненно, расскажет точнее, что происходит в Париже. Но приготовь на всякий случай тот мужской костюм, что лежит в сундуке. И еще, Серафина, сложи в дорожный мешок все драгоценности и те вещи, которые сочтешь нужными. Если Кассиан скажет, что нужно уезжать, мы уедем. Возможно, - предложила она нерешительно, - тебе тоже следует одолжить у кого-нибудь мужские чулки?
        - Ах, мадам, я выросла в Наварре, я и в юбке смогу скакать на лошади так, что любой наездник от зависти лопнет, - засмеялась Серафина, и Колетт стало тепло оттого, что рядом с нею есть хоть одна подруга.
        - Тогда ступай, ступай.

        Серафина выполнила все в точности. Ночь плескалась за окнами, издалека долетали крики, однако дом стоял далеко от центра, и если в городе бушевала смута, сюда она пока не докатилась. Время шло, Кассиана не было. Часы пробили девять, десять, одиннадцать, стрелки подбирались к полуночи, когда наконец кто-то забарабанил в дверь. Один из лакеев, вооруженный аркебузой, открыл - но это не обезумевшая толпа ломилась в дом, а долгожданный барон де Аллат.
        - Все кончено! - стремительно сказал он, входя в гостиную. Одет Кассиан был полностью в черное - никакой вышивки, никаких украшений, даже белого плоеного воротника нет, даже столь любимых бароном кружев. - Колиньи убит.
        - О Господи! - воскликнула Колетт, на которую сказанное обрушилось гранитной плитой. - А король Наварры?
        - Он в Лувре, как и его кузен, Генрих Конде, как и еще многие, и что с ними - мне неизвестно.
        - А мой супруг? - спросила Колетт, страшась услышать правду.
        - Он жив, и он не в Лувре - вот куда он желал бы попасть, но, увы, туда не пройти! Все кишит предателями из швейцарской гвардии и повсюду беснующиеся толпы! - Кассиан стянул шляпу с растрепавшихся кудрей и вытер пот со лба. - Ах, мадам, что за скверное время! Что за бесчестное время! Эти подлые люди, понукаемые герцогом Гизом, ворвались в дом адмирала и убили его. Я сам видел его тело! А после того толпу было уже не остановить. Католики пошли резать гугенотов, украсившись белыми крестами, а кому-то и того не надо - лишь бы было оружие. Это смута, как и говорил Идальго, смута, и да поможет нам Бог!
        Он прервал свою пламенную речь, словно опомнившись, и заговорил более спокойным и сухим тоном:
        - Ренар прислал меня к вам. Он сказал, что вы помните, что надлежит делать и что вы ему обещали. Сейчас вы переоденетесь, мадам, и мы с вами покинем Париж. Ваша служанка и ваши люди из Грамона едут с вами; не бойтесь, вместе с ними мы сумеем вас защитить.
        - Они не испугаются толпы? - Колетт, конечно, нравились конюхи и лакеи, однако это были люди простые, и они могли запросто отступить, увидав столь внушительную угрозу.
        - Если Господь поможет нам, никаких толп мы не встретим. И к тому же не стоит вам об этом беспокоиться, сударыня. - Кассиан позволил себе улыбку. - Ваш супруг давно позаботился о том, чтобы ему служили люди, которые знают, что от них требуется. Все мы вооружены и сопроводим вас из Парижа. Неподалеку отсюда есть замок, стоящий уединенно; его хозяин дружен с графом. Там вы и укроетесь, пока ваш супруг не приедет за вами, что он твердо вам обещает.
        - Тогда извините меня, барон, и подождите немного. Я скоро буду готова, - быстро проговорила Колетт и устремилась вверх по лестнице.
        Обещание, переданное от Ренара, пролилось словно бальзам на растревоженную душу Колетт. Граф привык держать слово. Значит, он придет.
        Она не стала думать о том, что может делать Ренар сейчас на парижских улицах; он хотел, чтобы его жена поступила определенным образом и не доставляла ему лишних хлопот - и она, видит Бог, подчинится. Это самое мудрое, что можно совершить в таких обстоятельствах.
        - Мы едем, Серафина, - войдя в свои покои, сказала она служанке.
        - Я готова, мадам. Я помогу вам переодеться.
        Они действовали ловко и быстро: рубашку Колетт надела прямо на корсет, с чулками тоже справилась проворно, сапоги сели на ногу как влитые. В зеркале отражалась странная фигура, и ужасно непривычно было ощущать себя в такой одежде; но ради спасения своей жизни Колетт могла пойти и не на такое. Волосы ее Серафина заранее уложила наиболее удобным образом, собрав в тяжелый узел, - никакого следа виртуозной прически. Мягкая шляпа с перьями, плащ, пояс с висящим на нем кинжалом - Колетт была готова в считаные минуты.
        Она спустилась в гостиную, и барон де Аллат на несколько мгновений потерял дар речи, а когда снова обрел его, то воскликнул:
        - Ах, мадам! Никто в здравом уме не примет вас за мужчину в этой одежде, однако поедем мы быстро. Вы прекрасны даже в этот грозный час.
        - Вы настоящий трубадур, барон, - сказала Колетт, улыбаясь. - Позже я отвечу на ваши слова подобающим образом. Готовы ли кони?
        - Еще несколько минут, сударыня. Ваши люди проверяют оружие.
        И правда, откуда-то слышалось бряцанье клинков. От этого металлического звука мурашки поползли по спине Колетт; мысль о том, что придется выйти из надежного дома в прямом смысле в убийственную ночь, наполняла сердце страхом.
        «Будь сильной, - сказала себе Колетт, - будь храброй ради него».
        Только бы он не сгинул в этой тьме, ее насмешливый муж, которого она не понимала и о котором думала теперь так часто, словно он ни на миг ее не покидал.
        От нового стука в дверь Колетт вздрогнула всем телом. Кассиан насторожился, словно пес, потянул из ножен шпагу. Один из слуг бросился узнать, кто явился, и, прибежав в гостиную, доложил:
        - Это барон де Саваж; он просит разрешения переговорить с графом и графиней. С ним несколько человек из мушкетерской роты, однако барон обещает войти один и без оружия.
        - Саваж? - переспросил Кассиан, весьма озадаченный. - Этому-то здесь что понадобилось? Не впускайте его, мадам, он может быть опасен.
        Однако Колетт была иного мнения.
        - Если он враг, то вы успеете меня защитить. Если он друг, то он поможет спастись. Если он принес весть, я хочу ее выслушать. Он не знает, что Ренара тут нет, иначе не спрашивал бы о нем. Луи, - обратилась она к слуге, - впусти барона, только посмотрите, сдержит ли он свое обещание насчет оружия. Встретьте его с аркебузой.
        - Да, моя госпожа.
        - Кассиан, - обратилась Колетт к де Аллату, впервые называя по имени, - барон полагает себя чрезвычайно умным, и что бы он ни хотел сказать, он легче выболтает это слабой глупой женщине, а не вооруженному до зубов мужчине. Вон там дверь в музыкальную комнату; прошу вас, идите туда и оставьте створку приоткрытой. Вы будете слышать все, что мы станем здесь говорить, а если мне будет угрожать опасность, то успеете вовремя.
        - Но, сударыня! - запротестовал барон. - Я обещал Ренару!..
        - Ренар называл бы это мягкими лапами, - улыбнулась Колетт. - Небольшая военная хитрость. Прячьтесь скорее!
        Что подействовало на барона сильнее - его собственная растерянность при столкновении с непонятной ситуацией или же тон Колетт, - но Кассиан не спорил более и ушел в музыкальную комнату, успев прикрыть дверь за мгновение до того, как в гостиную вступил барон де Саваж.
        Выглядел капитан мушкетерской роты чрезвычайно самодовольно; он не выказал негодования, вступая безоружным в дом, где могло ожидать что угодно. На воротнике Саважа Колетт заметила несколько темных капель и вдруг поняла, что это кровь; на душе у Колетт стало тоскливо и тошно.
        «Я должна быть сильной… и хитрой».
        - О, мадам! - воскликнул Саваж восхищенно, увидав Колетт в ее костюме. - Кто бы мог подумать, что мужские чулки так восхитительно смотрятся на женских ножках! Ах, надо всех наших дам заставить так ходить!
        - Вы прибыли в неподходящее время, барон, и даже не утруждаете себя церемониями; я также не стану, - сухо проговорила Колетт. - Чего вам угодно?
        - А где же блистательный граф де Грамон? Я хочу беседовать с ним.
        - Я не знаю, где мой супруг. - Колетт говорила чистую правду, хотя отчаянно жалела, что не лжет. Как бы ей хотелось, чтобы Ренар был здесь! - Если у вас есть дело, изложите его мне.
        - Ну, вскоре вы найдете своего супруга, мадам, это точно, - усмехнулся барон. - Нынешней ночью платятся все долги. Полагаю, так как вы одеты столь необычным образом, вы уже знаете о происходящем в городе и готовитесь покинуть его? Мне жаль вас огорчать, но вам придется немного задержаться. Вы отыщете своего супруга и передадите ему небольшое послание.
        - Почему бы я должна это делать?
        - Потому что иначе семья де Котен умрет. Ваш кузен, ваши тетушка и дядя. Вы не позабыли о них, верно?
        У Колетт перехватило дыхание, а барон де Саваж улыбался, как сытый кот.
        - Я не понимаю, что вы говорите, - пролепетала она.
        - Так я поясню вам, сударыня, сей же час поясню! Сегодня мне непременно надо повидаться с Идальго, но я не имею ни времени, ни желания разъезжать по улицам в поисках этого негодяя, который, несомненно, крутится волчком, спасая протестантские задницы! - Он говорил все громче и громче. - Только как я сказал, мадам, - ночь платы по счетам именно сегодня! Ваш супруг знает Идальго, знает, кто этот человек, я в том искренне убежден. Вам надлежит отыскать графа и сказать ему, что если Идальго не явится через два часа в определенное место, вся семья де Котен отправится в преисподнюю, ибо ничего, кроме преисподней, проклятые гугеноты не заслуживают!
        Пока он говорил, Колетт лихорадочно размышляла. Барон прямолинеен, барон не хитер, - и все же он мог измыслить такую простую хитрость.
        - Откуда мне знать, что вы не лжете? - Даже с голосом ей удалось совладать. Ренар бы гордился ее тоном. - Мои родственники, возможно, мирно спят в своих постелях, а вы расставили мне ловушку, надеясь, что я доверчиво туда пойду!
        - О, граф непременно спросил бы меня о том же, и потому - узнаете ли вы эту вещь, сударыня?
        Колетт взглянула на то, что барон держал в руке, и похолодела. Медальон, который тетя всегда носила на шее, не снимая никогда, был семейной реликвией де Котенов и передавался из поколения в поколение. Ноэль упоминал, что когда он женится, эту вещь получит его невеста. Когда-то давным-давно, в ясном, солнечном прошлом Колетт думала, что этой невестой станет она.
        - Я вижу, вы узнаете, - сказал барон, не дождавшись ответа. - Котены живы, ибо живыми они полезнее. Идальго так любит спасать невинные души - пусть придет и попробует спасти эти. Вот что вы должны передать своему мужу или этому испанскому мерзавцу, если вам вдруг повезет и вы встретите его первым. Когда колокола пробьют два часа пополуночи, я жду его на задворках аббатства Сен-Дени - его-то вы знаете, это неподалеку. Там мы сможем спокойно поговорить о наших разногласиях. Если Идальго сумеет убедить меня, что жизни де Котенов достойны спасения, ваши родственники получат свободу. Если же нет, если он опоздает хотя бы на пять минут, я лично перережу им глотки, и рука моя не дрогнет, это вам ясно, моя дорогая?!
        Колетт молчала. Барон, глядя на нее, удовлетворенно кивнул, бросил медальон тетушки на пол и двинулся к двери. Однако на пороге остановился, обернулся и произнес задумчиво, окинув Колетт взглядом с головы до ног:
        - А вот еще что пришло мне в голову, милейшая графиня. Приезжайте-ка вы со своим супругом к аббатству, и тогда я буду уверен, что никто не станет плести гиблые замыслы за моей спиной. Заодно вы увидите финал драмы - чем не развлечение вместо несостоявшихся балов! Не пожелаете явиться - и вы знаете, как хрупки человеческие жизни. - И только тогда он вышел.
        Колетт без сил опустилась в кресло; барон де Аллат вышел из музыкальной комнаты и остановился посреди гостиной.
        - Каков мерзавец! - воскликнул он. - Как посмел он втягивать в свои грязные игры невинных людей! О, мадам, прошу вас простить меня, что никак не помешал этому!
        - Чему вы могли помешать, Кассиан? Ведь капитан де Саваж уже все решил. - Она сглотнула. - Его ненависть так велика, что он не задумываясь уничтожит всех, кто стоит у него на пути. Как странно! - она усмехнулась; Кассиан смотрел на нее с беспокойством. - Несколько дней назад я и знать не знала о бароне де Саваже, и вот он приходит ко мне домой, убийца и победитель, и говорит, что перережет горло моим родственникам!
        - Ах, мадам, не повторяйте его жестокие слова!
        - Действительно, у нас не так много времени. - Только что миновала полночь, и Колетт не желала терять ни минуты. Отпущенные Саважем два часа улетучатся быстро. Графиня встала, и ноги держали ее крепко; ушла предательская дрожь из коленей, исчезла нерешительность. Теперь Колетт знала, что ей надлежит делать, и это знание странным образом успокоило ее. - Мы отправляемся к Ренару. Где он?
        - Мадам, он велел мне охранять вас, а не везти в самое пекло! - вскричал потрясенный барон.
        - Но вы же видите, что выбора у нас нет, - мягко возразила Колетт. - Мы должны отыскать Ренара и Идальго и хотя бы рассказать им о том, что задумал барон де Саваж. Я никогда не прощу себе, если останусь здесь. Зовите людей, Кассиан, и едемте. Вы ведь знаете, где Ренар. Отведите меня к нему, а я объясню Ренару, что вашей вины тут нет и что мы были поставлены перед отсутствием выбора.
        - Нет, - огорченно сказал барон, - я не знаю.
        - Что? - она ушам своим не поверила.
        - Я не могу сказать, где сейчас граф де Грамон.
        - О нет, - прошептала Колетт, - значит, мои дядя, тетя и кузен умрут мучительной смертью. Если мы не отыщем Ренара… если он не знает Идальго… если мы не… - Она готова была расплакаться, выдержка почти изменила ей.
        Глядя в ее наполнившиеся слезами глаза, барон де Аллат о чем-то размышлял, а потом, решившись, произнес:
        - Я не могу сказать вам о Ренаре, но, мадам… Я знаю, где найти Идальго.


        Глава 13
        Колетт всю свою жизнь прожила почти что на воле. Матушка придерживалась определенных правил ее воспитания, хотела, чтобы дочь подготовила себя к удачному браку, и позволяла Колетт держать в голове те мысли, которые иные сочли бы слишком свободными. Колетт выросла в окружении лесов и полей, а не узких городских улиц; она жила в той местности, которая счастливым образом избежала ужасов войны, прошедшей в стороне. Колетт не ведала, что такое бойня.
        Она бы и сейчас охотно не приобретала подобных знаний, но поздно.
        Бойня была повсюду.
        Страх разливался в воздухе, как молодое вино. Кассиан вел отряд, состоявший из него, Колетт и шести вооруженных до зубов слуг, по улицам, где почти не было людей; барон превосходно знал Париж, и еще он знал, где кипит самая яростная смута. И все же отряд приближался к этим местам. Вдруг из-за поворота вырвалась толпа, и Кассиан, резко поворотив лошадь, крикнул:
        - Вправо!
        Колетт подчинялась ему беспрекословно, как и слуги. В этих сосредоточенных, хладнокровных мужчинах с трудом можно было узнать лакеев и конюхов. Кассиан не ошибся: граф де Грамон брал на службу определенных людей. Какая простая мудрость: если ты слаб, позаботься о защите.
        Ночь смазывалась, накатывала диким пламенем факелов, громкими криками, тошнотворными запахами. Отряд свернул на улицу, где уже вовсю порезвились жаждавшие мести горожане; она была устлана телами так густо, что лошади едва могли пройти.
        - Мадам, не смотрите вниз! - резко велел Кассиан. - Смотрите на холку своего коня!
        Он сейчас совсем не походил на пьяницу и рассеянного бездельника, каким привыкла видеть его Колетт, - это был воин, готовый броситься в бой, а на поле боя женщина должна подчиняться ему. И Колетт смотрела, куда велели, только все равно видела, видела…
        Мужчины, старики, женщины, дети - все гугеноты, а может, и католики, с которыми под шумок свели счеты ушлые соседи. Если уж пошла резня, почему бы не обратить ее к собственной выгоде? Распростертые на мостовой тела, открытые рты, отчаянно распахнутые глаза - в них отражался свет факелов, и у одного трупа они блеснули, как драгоценности, - жуткое, жуткое зрелище! Разгромленные дома, во многих из которых до сих пор орудовали мародеры, смрадный дым там, где уже успели что-то поджечь, и безвольные руки, и испачканные кровью рубашки, и застреленная в упор молодая мать, мертвой рукой крепко прижимающая к себе орущего младенца. Крик был так силен, что Колетт не выдержала:
        - Кассиан, возьмем его!
        - Нельзя! Нельзя останавливаться!
        - Нет! Это нужно сделать!
        - Ах, черт, мадам!.. Ладно. Эй, Анри, хватай ребенка, отдадим его людям Идальго.
        Оказавшись на руках у дюжего конюха, младенец внезапно умолк, и Колетт стало спокойней.
        Чем ближе они подъезжали к Лувру, тем сильнее пахло кровью, тем больше становилось людей на улицах и тем ярче пылали факелы над головами. Мечущиеся огни, свет в растревоженных окнах, очередной протяжный крик, полный смертной муки… Лошади шли галопом, всадники еле удерживались в седлах, но никто не посмел остановить вооруженный отряд.
        - С дороги! С дороги! - орал Кассиан, и люди разбегались с его пути. Грохот копыт метался в каменных траншеях улиц, и казалось, будто скачет по небу Дикая Охота, о которой как-то рассказал Колетт Ренар. Они сидели, помнится, за завтраком, и была ранняя весна, и отвар зверобоя предупреждал простуду, и солнце плавало в чашке.
        Ночь, Париж, канун Дня святого Варфоломея - ни Грамона, ни отвара зверобоя, только страшная черная ночь.
        - Хэй! - заорали отряду. - А ну стойте!
        Следующую улицу перегораживали люди в черном; их лица тоже были черны, и тут Колетт поняла, что на лицах этих - маски, а белые хвосты, прицепленные к поясам, - мех зимнего горностая.
        Люди Идальго.
        Здесь толпа тоже прошлась, но тела лежали не так густо, и до сих пор шел бой в конце улицы; помощники Идальго, которых было немало, охраняли чей-то дом, и Колетт вдруг узнала его - здесь жил Жан де Бовэ, синьор де Брикмо, к нему чета де Грамон не далее как несколько дней назад была приглашена в гости. В окнах особняка горел свет, метались черные тени.
        Отряд остановился, Кассиан поехал вперед.
        - Это я, друзья, это я.
        - Барон! - воскликнул один из носивших маску, и голос его показался Колетт смутно знакомым. - Какого дьявола вы делаете здесь? И какого дьявола вы без маски и без знака? Да я чуть не разрядил в вас пистолет!
        - Поберегите порох, мой друг. Мне нужен Идальго.
        - Он в доме. Сеньор де Брикмо готов покинуть Париж. - Человек в маске глянул на Колетт и произнес, видимо, узнав: - О, Господь Всемогущий, Кассиан…
        Она сидела в седле, пытаясь отдышаться и свыкнуться с тем, что мир в прошедшие мгновения перевернулся снова. Впрочем, она могла бы и догадаться.
        Черные одежды Кассиана, его знание, где отыскать Идальго. Идальго, который сам принадлежит к католической аристократии. Наваррские герои, цвет двора. Значит, барон де Аллат точно замешан.
        Знал ли Ренар? По-видимому, знал. Потому и просил своего друга, который, наверное, совсем не так глуп, как старается казаться, защитить графиню де Грамон. Уж люди Идальго умеют защищать и сражаться. И Кассиан никогда не скрывал, что он хороший фехтовальщик.
        Из дома вышло несколько человек, мужчины; они тут же сели верхом на лошадей, которых придерживали для них люди Идальго. В одном Колетт узнала сеньора де Брикмо, хотя он был переодет в темное - зато громко благодарил кого-то. Впрочем, благодарности стихли почти сразу, и Жан де Бовэ в сопровождении двоих людей в черном растворился в уличной тьме.
        - Идальго! - крикнул тот дворянин, что разговаривал с Кассианом.
        Один из оставшихся всадников оглянулся, повернул коня и подъехал ближе; свет факела на уличной стене мазнул по широким полям испанской шляпы, провалился в черноту маски и лизнул подбородок и губы. Пару мгновений Идальго потребовалось, чтобы оценить визитеров; затем он сухо бросил:
        - Объяснитесь.
        Голос его был холоден и вовсе не таков, как тогда, в мае, на солнечной наваррской дороге; тогда Колетт видела словно бы другого Идальго - полного жизни, веселого, несмотря на скверные новости. От него исходило ощущение тепла. А сейчас этот человек, кем бы он ни был, пребывал не в самом лучшем расположении духа - однако никаких сомнений в том, что он здесь командует, не оставалось. Он странным образом выделялся на фоне своих друзей, одетых почти так же, как он, и виной тому была не испанская шляпа, а чувство, что за Идальго можно пойти.
        Куда угодно, так как он умеет вести.
        Вот уже второй раз Колетт мгновенно заворожила сила его личности - и это придало ей смелости. Она тронула поводья лошади, выехала вперед.
        - Позвольте мне объяснить, благородный Идальго. Я графиня де Грамон…
        - Я знаю, кто вы, - перебил он. - Почему вы в мужском костюме на этой улице, а не под крылышком своего мужа или не за стенами Парижа? Вы ведь уезжали, чтобы помочь графине, барон де Аллат?
        - Да, сударь, но обстоятельства изменились. - Кассиан, не дрогнув, встретил взгляд Идальго: коротко блеснули под шляпой глаза в прорезях маски. Барон повернулся к Колетт: - Расскажите, прошу вас.
        Она коротко описала визит капитана де Саважа; все уложилось в несколько фраз, и голос даже не дрогнул. Происходящее казалось немного нереальным, словно во сне, и страх отступил - здесь, рядом с легендарным Идальго, нечего было бояться. Он слушал, не шевелясь, а вот дворяне заволновались.
        - Что за невообразимых злодейств полна эта ночь! - воскликнул тот, с полузнакомым голосом. - Идальго! Неужели мы…
        Он всего лишь поднял руку - и люди смолкли, повинуясь этому короткому жесту. В наступившей тишине Идальго произнес:
        - Если я вас правильно понял, мадам, то стоит мне не явиться, и семью де Котен убьют немедля. Барон де Саваж хочет встречи? Прекрасно. Я дам ему встречу. Я слишком долго откладывал. - Он повернулся к ближайшему своему соратнику. - Вы, Реми, возьмете десятерых и будете продолжать то, что мы начали. Остальные едут со мной. Я возвращусь не позже трех.
        В этот миг спасенный ребенок требовательно заорал, да так неожиданно, что державший его Анри чуть не выронил свою ношу. Лошадь Идальго фыркнула, дернула головой, а он спросил:
        - Что это?
        - Мадам велела подобрать младенца с рук мертвой матери, - негромко объяснил Кассиан.
        - Реми, - только и сказал Идальго, а один из всадников уже подъехал ближе, чтобы забрать ребенка у Анри. - Отправляйтесь к дому д’Овалье и до того, как сопроводите людей оттуда, отдайте им этого крикуна. Где трое, там и четвертый.
        - А ведь верно, мамаша д’Овалье с ним справится, - сказал кто-то весело.
        Колетт поразило, как они могут смеяться. Вокруг смерть продолжала собирать кровавую жатву, вот-вот на улице могли появиться воинственно настроенные горожане, которые куда как обрадуются возможности заколоть протестантских защитников, а люди под масками улыбались, глядя на орущего младенца.
        Повинуясь очередному жесту, отряд Идальго разделился: пятеро последовали за своим предводителем, остальные развернули лошадей и сгинули в расцвеченной огненными сполохами тьме. Идальго подъехал ближе к Колетт, но и теперь она его не узнала. Возможно, она и не встречалась с этим человеком вовсе, а он приехал из Гаскони или из Монтобана, еще одного оплота гугенотов.
        - Барон де Аллат, наденьте маску, - посоветовал Идальго. - Ваша жизнь еще пригодится вам.
        - Есть ли новости из Лувра? - спросил Кассиан, выполняя приказ. Лошади двинулись по улице рысью, и благодаря тому, что звуки боя отдалились, Колетт слышала каждое слово.
        - Нет, - отвечал Идальго, - и боюсь, не будет. Если его величество и те, кто остался с ним, живы, то значит, их пощадят. Велят принять католичество под страхом гибели. Нет, Лувр нынче недостижим, и мы обходим его стороной. А здесь… здесь преисподняя, барон.
        - Слышно ли, кто убит?
        - Во дворе Лувра швейцарцы закололи барона де Пардальяна, и барона де Пиля, и Пьера де Бришанто, и многих других. Бог знает, сколько полегло еще. Там трупы свалены один на другой, а камни скользкие от крови.
        Они говорили между собой, а потому отвлеклись - и угодили в засаду.
        За очередным поворотом улицы поджидал отряд мушкетеров, вооруженных аркебузами; при виде вынырнувших из тьмы всадников они дали залп. Над ухом Колетт свистнула пуля, Кассиан выругался, а Идальго пришпорил коня и без сомнений понесся прямо на врага. Пеший всегда теряет преимущество перед конным. Свистнул вынутый из ножен клинок, один из мушкетеров схватился за окровавленное горло, а остальные с громким кличем бросились на врага. Их было человек двадцать, и Колетт отрешенно подумала, что кровь будет незаметна на их красных куртках. Пришла еще мысль - что за странный гремящий звук? - а затем Колетт поняла, что это гремят натруски[13 - Натруски - кармашки на мушкетерской перевязи; в одном из них содержалась пороховая мякоть, в остальных - сами заряды.] в перевязях солдат.
        Мушкетерский полк состоял из дворян, служить в нем считалось честью; ничего удивительного, что сражение завязалось нешуточное. И хотя преимущество конных вначале выиграло им время, солдаты начали теснить их, перегораживая улицу; кто-то успел перезарядить оружие - свист пуль заставил Колетт вздрогнуть. Рядом с нею бился, защищая ее, Идальго, с другой стороны - барон де Аллат; даже спасительная полутьма не могла укрыть отряд: мушкетеры принесли с собою достаточно факелов.
        - Назад! - приказал Идальго. - Поедем другим путем.
        Всадники принялись разворачиваться, но поздно: сбоку возник другой мушкетерский отряд, предводительствуемый конным офицером, и у Колетт пересохло во рту.
        Только не это. Она не может умереть здесь. Где-то там Ноэль… и Ренар. Господи, пусть он будет жив.
        - Всем опустить оружие! - приказал командир мушкетеров, и ему повиновались, хотя шпагу свою не бросил никто. - Что здесь происходит? Кто вы?
        Люди Идальго каменно молчали, молчал и он сам; Колетт не знала, следует назваться или лучше промолчать, когда офицер, подъехав поближе, воскликнул:
        - Вот так история! Похоже, передо мной тот самый Идальго, именем которого мне все уши продули в Наварре?
        Вот тут Колетт и узнала его - маркиз де Дюблан, тот самый молодой человек, что невообразимо давно, в мае, присутствовал на прогулке у Генриха Наваррского и имел с Ренаром ту забавную дуэль. Колетт понятия не имела, что он служит в мушкетерском полку, а возможно, он поступил туда лишь недавно и имел высокий чин благодаря титулу и богатству; но это без сомнений был маркиз, правда, слегка возмужавший.
        - Коли я вам уже так надоел, сударь, хотя мы не встречались, так пусть ваши люди уберутся с моего пути, - сказал Идальго.
        Маркиз смотрел на него внимательно, оценивающе, а затем промолвил:
        - Что вы делаете здесь?
        - То, чем славит меня молва. Я спасаю невинные жизни.
        - Или разбойничаете, а? Мне неважно. У меня есть приказ, что я должен вас арестовать, едва увижу. Почему это мне уступать дорогу?
        - Сударь, - сказал Идальго, - не в моих правилах просить, но сегодня я попрошу вас. Мне не хочется никого убивать; все, чего я желаю, - это отправиться своим путем и завершить одно смертельно важное и срочное дело. Пропустите меня и моих спутников, и никто из нас не погибнет сейчас.
        Маркиз подъехал поближе, так, что морда его коня едва не касалась морды лошади Идальго; тот демонстративно медленно поднял руку, в которой держал опущенный клинок, и так же медленно вдвинул шпагу в ножны. Маркиз проводил оружие ничего не выражающим взглядом.
        - Значит, смертельно важное дело? - переспросил он негромко.
        - Я клянусь честью, сударь.
        - Да вы не Идальго, - вдруг сказал Дюблан, развеселившись, - Идальго, как известно всем добрым католикам, бесчестен и честью не клянется! Храбрые и верные дворяне решили поиграть в разбойников, а? Это же вы, я вас узнал, только имя произносить не буду, коль вы так убедительно играете в свои игры посреди охваченного ужасом Парижа! Опустить оружие, - приказал он своим людям, и те с неохотой подчинились. - Эти люди невиновны, я ручаюсь за них. Езжайте, как бы вас там ни звали, и не натолкнитесь на истинного Идальго - он вам не посочувствует.
        Идальго отвесил короткий поклон и сказал отрывисто:
        - Я не забуду, сударь.
        - Да поможет вам Бог, - еле слышно произнес маркиз де Дюблан и отъехал в сторону, освобождая дорогу. Маленький отряд тронулся с места, оставив мушкетеров позади. Никто не стрелял в спину, никто не рвался в погоню.
        Хищник выпустил добычу из своих лап. Если маркиз переживет эту ночь - и если Колетт переживет ее, - непременно надо будет отыскать его и поблагодарить. Среди католиков даже в армии остались благородные люди.


        Глава 14
        Барон де Саваж подготовился на славу.
        Для встречи с Идальго он выбрал просторный задний двор монастыря, где повсюду были каменные стены, на галерее можно спрятать стрелков, а в ржавые скобы на стенах сунуть факелы, чтобы осветить все это. Когда отряд Идальго въехал во двор, барон и его люди уже поджидали их; мушкетеры выстроились по периметру, но их было не так много, как под командованием маркиза де Дюблана. Колетт решила, что человек двадцать. Вполне сравнимо с силами их отряда.
        Своих родственников она увидела не сразу - а потом ахнула, разглядев. Ноэль, тетушка и дядя сидели на куче гнилого сена под дальней стеной, и кажется, руки их были связаны. Барон де Саваж вышел вперед, ничуть не смущенный тем, что Идальго приехал не один.
        - Стоило раньше расставить ловушку, чтобы поймать вас! Как это я не догадался! - произнес капитан весело. - Ах, вот и мадам де Грамон, чудесно. А где же ваш супруг?
        - Я не знаю, где он, - отвечала Колетт ровным голосом, молясь про себя, чтобы Ренар находился подальше отсюда. Только не в Лувре, не в заваленном трупами дворе…
        - Какая жалость. Впрочем, вы и без него справились, не так ли? Спешивайтесь, дамы и господа.
        Идальго не торопился.
        - Вы хотели, барон, чтобы я приехал - тогда вы отпустите этих людей, вы так обещали, - произнес он ровно. Никаких эмоций не было в его голосе, ничего общего с тем жизнерадостным человеком там, в Наварре. Впрочем, Колетт полагала, что таким образом Идальго удачно сдерживает гнев. - Я исполнил это. Вы избрали меня своим врагом - зачем же впутывать в эту игру других? Отпустите этих людей.
        - Не раньше чем вы снимете маску.
        - Не раньше чем вы выйдете со мной на поединок.
        Барон усмехнулся.
        - Почему бы мне просто не застрелить вас, вы, грязный ублюдок? - он говорил все громче, словно специально распаляя себя. - Застрелить и оставить здесь! О, сегодня великая ночь - все рассчитаемся сразу!
        - Если бы вы желали простой стрельбы, барон, то давно бы спустили курок, - отвечал Идальго. - Пока же мы все живы. Я вот что вам скажу, мой дорогой враг, объявивший себя таковым, - впервые в его голосе прорезались нотки сарказма, - вы хотите, чтобы слава о вашем подвиге летела впереди вас. Так чего ждете? Я бросаю вам вызов, и мы станем драться на шпагах, здесь. Вы победите меня, обнажите мое лицо и навеки опозорите имя. Как вам такой план? А все эти люди, - он сделал широкий жест, - станут свидетелями.
        Саваж усмехался, слушая эту речь.
        - У вас гасконский акцент, - сказал он, - как у Беарнца, уж этот-то говорок я везде узнаю! Вы из его своры, вот что я вам скажу. А может, сам Беарнец и есть? Ни один парижанин нынче не упустит возможность прирезать соседа-гугенота, а вы играете в благородство. Ах, и зачем мне терять время! Вы правы, кто бы вы ни были. Я хочу убить вас сам, вонзить клинок в ваши кишки и провернуть, а потом смотреть, как вы подыхаете, хрипя. Спускайтесь со своей лошадки, спускайтесь, идите сюда, и я укорочу вашу спесь.
        - Как приятно, что мы быстро договорились, - согласно кивнул Идальго. - Не стану задерживать вас - вам еще, как вы сами сказали, гугенотов резать.
        - М-м, послушайте, друг мой… - начал было Кассиан, однако Идальго сделал все тот же жест, что и на улице ранее: всего лишь поднял ладонь, отсекая возражения. Он спешился, бросил поводья своей лошади, нимало о ее судьбе не беспокоясь, и вышел вперед.
        Как красиво он двигается, подумала Колетт. Мягко, словно перетекая, и глазу приятно наблюдать за ним. То движение, которое, остановленное рукой хорошего художника, замирает на полотнах. Без сомнения, он прекрасный воин: так ходят, так стоят хорошие фехтовальщики, которых Колетт уже навидалась при дворе.
        Она до боли в глазах вглядывалась в полутьму, пытаясь понять, живы ли ее родственники, не ранены ли, но с ее места видно было плохо, а потому Колетт оставила на время эту затею и решила смотреть на Идальго. Вот так, без сомнений, ходил и тот Тристан, которого Колетт представляла себе во время чтения - тек, словно ручей.
        Идальго так похож на Тристана…
        Нет.
        Он похож на Тристана из старых книг, он похож на ту тысячу Тристанов, что Колетт придумала себе, и как бы хорош он ни был - он не ее герой. Ее герой сейчас там, неизвестно где в этом проклятом городе, словно провалившемся в тартарары, и Колетт вдруг так остро захотела увидеть мужа, что едва не расплакалась. Все это время держалась, смотрела на мертвые тела, едва не погибла в атаке мушкетеров, да и сейчас неизвестно, чем дело кончится, - а она думает о своем несуразном ехидном муже и хочет рыдать.
        «Пусть Ренар будет жив. Где бы он ни был сейчас, пусть выживет».
        Идальго лениво потянул из ножен шпагу, и огонь метнулся по благородному клинку. Барон де Саваж, усмехаясь, тоже обнажил свое оружие. Слова сделались излишни: противники нашли друг друга, теперь все решала сталь. Сталь и ненависть, сталь и благородство. Что сильнее - жажда смерти врага или жажда жить и продолжать свое дело? Или все кроется в обыкновенном искусстве фехтования?
        - Бог мой… - пробормотал Кассиан.
        То ли от этого еле слышного восклицания, то ли от того кошачьего шага, которым Идальго двинулся навстречу барону де Саважу, Колетт сделалось холодно и страшно. Она смотрела на человека в черном, на его испанскую шляпу и скупые движения, в которых не было ничего, кроме уверенности, и что-то сдвигалось в ее мыслях, прорастало ошеломлением и ужасом.
        Нет, она не поддастся этому сейчас. Потом, возможно.
        Противники замерли: капитан - выставив клинок перед собой, Идальго - спокойно опустив руку, и никто более не произнес ни слова. Молчали мушкетеры, молчали люди Идальго и Колетт, и даже барон де Аллат умолк, перестав бормотать себе что-то под нос, - молитву, скорее всего. А потом Саваж стремительно кинулся на Идальго.
        Никаких победных кличей, никаких проклятий. Клинки сшиблись, и танец двух превосходных фехтовальщиков заворожил с первого мгновения. О, барон был хорош, насколько Колетт могла судить, но и Идальго ничуть не уступал ему, оправдывая свою славу. Он сражался, будто шутя, и черный плащ, который сам по себе мог стать оружием, летал по двору птицей, и даже даги[14 - Дага - кинжал для фехтования свободной от основного оружия рукой.] пока не пошли в ход - противникам хватало длинных клинков. Дзынь, дзынь, дзынь - завораживающая песня. От нее делалось холодно и странно, и думалось совсем о другом - может, потому, что происходящее казалось нереальным.
        «Я искала любовь, - думала Колетт, - искала ее, сравнивая книжные страницы с тем, что происходило вокруг меня; и вот у меня был солнечный Ноэль - моя придуманная мечта, которая никогда не была явью. У меня был Ноэль, сидящий сейчас на гнилой соломе, и я верила, что однажды он приедет и назовет меня своей. Однако мой кузен любит свою Софи, кем бы она ни была, и тем счастлив. Мне хотелось любви, как воды в жаркий день, и я готова была на что угодно, даже на то, чтобы избрать кумиром своего сердца эту неведомую черную птицу с испанским прозвищем. Только мне не нужен загадочный герой Идальго, да благословит его Господь. Мне нужен мой муж, Ренар Тристан де Грамон, которого я обижала своими словами и недоверием и который всегда будет сражаться за меня.
        Как сумеет.
        Господи, пусть он останется жив! Ты, там, на небесах, уже начинающих светлеть (ах, эти стремительные августовские рассветы!), - помоги моему мужу, Господь, и я ничего не пообещаю тебе взамен, кроме благодарности и любви. Помоги ему вернуться ко мне. Помоги мне ему сказать.
        Может быть, он захочет услышать».
        Дзынь. Дзынь, дзынь.
        С коротким хеканьем барон де Саваж выбросил вперед руку, достав клинком плечо Идальго, и тот отшатнулся, однако тут же ушел в сторону. Полученная рана ничуть не мешала ему, казалось, он стал двигаться еще быстрее, и Колетт смотрела на него со все растущим восхищением. Она так увлеклась, что пропустила момент, когда шпага Идальго вошла в горло барона де Саважа.
        Капитан мушкетеров захрипел, схватился за клинок скользкими пальцами, но кровь хлынула неудержимо, заливая белый воротник и превращая его в алый. Ноги барона подкосились, но упал он аккуратно: Идальго поддержал тело, чтобы тут же вытащить из него клинок. Взметнулся кровавый фонтанчик, Колетт моргнула, а Идальго наклонился к своему врагу, глаза которого уже начинали стекленеть, и что-то сказал ему на ухо. Барон забился, захрипел, его руки шарили в поисках уроненной шпаги, однако он ничего не мог больше ни сделать, ни сказать. Конвульсии сотрясали тело умирающего, и через несколько мгновений оно замерло.
        Идальго выпрямился.
        Молчание, повисшее во дворе, было осязаемым. Мушкетеры лишились вожака - и есть ли среди них следующий, Колетт не знала. Она не удивилась, когда Идальго заговорил:
        - Господа в красных куртках, у меня с вами счетов нет, да и с вашим капитаном не было - вот у него со мной были. Если вы желаете устроить бойню, прошу вас, не стесняйтесь. Каждый волен выбрать себе смерть. Но я предложу вам вот что: мы спокойно разойдемся, все сохранят свои жизни, здоровье, а некоторые набьют кошельки по дороге в казармы - куда как много бесхозного добра нынче на парижских улицах!
        Вот это удар, подумала Колетт. Куда там горлу барона де Саважа.
        Идальго, несомненно, прекрасно разбирался в людях: он догадывался, что барон собрал под свое крыло тех, кто не отличался особой чистотой помыслов; и теперь, когда предводитель был мертв, они не видели смысла жертвовать собой. Ради чего? Ради приказа, которого непосредственно им никто не отдавал?
        Мушкетеры переглядывались, а затем один из них, рослый, кудрявый, спросил громко:
        - Вы даете нам уйти?
        - Путь свободен. В той стороне двора калитка; воспользуйтесь ею. - Идальго был сама любезность. Мушкетеры один за другим потянулись прочь, а Колетт направила коня туда, где сидели ее родственники. Спешившись и в очередной раз мысленно поблагодарив Ренара, заставившего ее надеть мужской костюм, она воскликнула:
        - Слава богу, вы живы все!
        - Мой отец ранен. - Ноэль беспомощно потряс связанными руками. - Когда они ворвались в дом… Чета де Рабоданж… Я не смог защитить их, меня сразу скрутили… А отец пытался, и тогда они… - Голос его сорвался.
        Колетт вытащила из ножен на поясе кинжал и разрезала его путы; Ноэль тут же перехватил у нее клинок и сам справился с веревками на руках матери и отца. Дядя Жан-Луи лежал неподвижно, закрыв глаза, и Колетт подумала, что сегодняшние неприятности еще не закончились. Тетушка Матильда рыдала.
        - Мадам, позвольте помочь вам. Сударь. - Барона де Аллата можно было сейчас узнать только по голосу, да и то, если прислушиваться нарочно. - Эй, друзья мои, - он окликнул людей Идальго, - нам здесь не помешают лишние руки.
        - Все будет хорошо, - приговаривала Колетт, обнимая тетушку, - мы отправимся туда, где безопасно.
        Кто бы ни были эти люди под масками, действовали они быстро. Где они добыли экипаж - оставалось только гадать; впрочем, наверняка немало карет сейчас брошено на улицах. Небо уже сильно посветлело, рассвет крался - как бы сказал Ренар - на мягких лапах. Колетт помогла Ноэлю усадить тетушку в экипаж, огляделась и увидела Идальго. Раненое плечо ему кто-то перевязал красным рукавом от мушкетерской куртки. Он стоял и смотрел на труп барона де Саважа у своих ног, и бог знает о чем думал. Колетт решительно направилась к нему.
        Идальго поднял голову.
        - Мадам.
        - Благодарю вас за все, - сказала она, - благодарю от всей души, и от имени моего и родственников. Вы действительно совершаете чудеса, и я стану молиться за вас каждый день, чтобы Господь вас уберег.
        - Спасибо, мадам, это мне приятно.
        - Мне так неловко просить вас еще…
        - Говорите, и я исполню.
        - Если вы встретите моего мужа, графа де Грамона, скажите ему, что я очень жду его; пусть как можно скорее приедет. Мы сейчас отправимся в наш особняк здесь, рядом, нужно, чтобы дядюшка отдохнул, чтобы на него взглянул врач, если только врача удастся теперь отыскать. Пусть мой супруг, если сочтет возможным, приедет и скажет, что нам делать теперь. Ведь я беспокоюсь за него.
        - Я восхищен вами, мадам, - сказал Идальго, кланяясь ей и целуя ее руку. - Я отыщу графа де Грамона и так или иначе доставлю его к вам. Вы заслужили это.
        - Чем же? Я доставила вам сплошные неприятности.
        - Нет.
        Он посмотрел снова на тело барона де Саважа, и Колетт отошла, оставив наваррского героя наедине со своими мыслями. Де Аллат подвел ей лошадь, предложил ехать в экипаже, но Колетт отказалась. Выезжая со двора, она оглянулась: черная фигура, словно вырезанная из тени, уже плавно скользила прочь, но вдруг замерла на мгновение. Идальго обернулся, их взгляды встретились. Колетт не видела его глаз, однако знала, что он смотрит прямо на нее. Затем он коснулся кончиками пальцев полей своей испанской шляпы.
        Таким Колетт и запомнила его - в предутреннем сумраке Варфоломеевской ночи.


        Глава 15
        Час спустя она стояла в гостиной все того же особняка, который сегодня так и не удалось навсегда покинуть, и смотрела в огонь, весело плясавший на поленьях. Тяжелые шторы были задвинуты, отгораживая комнату от ужаса, царившего на улице. Даже здесь уже лежали трупы. Слуги охраняли дом, и хотя барон де Аллат уехал, пообещав отыскать Ренара, Колетт чувствовала себя защищенной. Идальго совершил невозможное сегодня - сам того не зная, он избавил ее от сомнений.
        Серафина помогла госпоже переодеться в домашнее платье и настаивала, чтобы Колетт легла, однако та отказалась наотрез. Она выпила бодрящий отвар из трав, проследила, чтобы дядюшку, тетушку и Ноэля разместили со всеми возможными удобствами, и спустилась сюда. Ноэль предлагал свое общество, но Колетт отказалась - ей хотелось быть одной.
        До тех пор, пока Ренар не приедет.
        Он приедет, она знала это точно, и совсем скоро. Она опасалась садиться, справедливо полагая, что усталость вцепится в добычу и усыпит ее вернее теплого питья. Колетт стояла, обхватив себя руками, глядя в камин, и словно застыла - в мгновении, в мысли, в ожидании.
        Она услышала знакомые шаги, едва пробило пять, однако оборачиваться не стала. Твердые ладони легли ей на плечи, и Колетт словно обняло теплом. Ренар помолчал, а потом сказал ей в макушку:
        - Простите меня, дорогая. Простите, что не пришел раньше.
        - Вы исполняли свой долг, я знаю. - Колетт была так рада, что он наконец здесь. - И будете это делать впредь; за что же тут просить прощения?
        - Я ушел этой ночью, не сказав вам ничего, хотя мог не вернуться. Да меня бы на небеса не взяли, если бы я так все и оставил.
        - Только это вас беспокоит? - улыбнулась она.
        Говорить с ним, не видя его, оказалось легче; Колетт не спешила оборачиваться.
        - Нет, не только. К черту все новости и политику, они подождут. Я хотел вам рассказать кое-что, и вот сразу прошу вас: стойте так, как стоите, чтобы я мог сказать, иначе у меня духу не хватит.
        Колетт изумилась.
        - У вас, Ренар, не хватит духу? У вас?!
        - Именно так. - Он притянул ее к себе, и она совсем согрелась, хотя он всего минуту стоял с нею рядом. - Если я все эти проклятые годы не мог сказать, то сейчас… ах, Колетт, терять мне нечего. Слушай же. Вот она, правда: я люблю тебя, люблю безумно, и если ты сейчас отправишь меня к дьяволу и скажешь, что я всю твою жизнь сломал этим браком, что ж, я приму это. Но тогда мне нужно от тебя это услышать.
        Она ожидала услышать совсем не это. Она даже не надеялась на это. Колетт покачала головой, пытаясь прогнать сон, если это именно он, - но нет, реальность обступала ее резко и неотвратимо.
        - Вы любите меня? - пробормотала она. - Как это может быть, Ренар? Вы ни разу не дали мне того понять!
        - Я сказал тебе это давным-давно, - проговорил он тихо над ее ухом, и дыхание защекотало кожу. - Только ты не знала.
        - О чем вы говорите?
        - Я сказал тебе, - продолжал он, - что однажды назову тебя своей, чего бы мне это ни стоило. Что судьбу обмануть нельзя, и если она указала мне на тебя, я не стану противиться. Да и что противиться, ведь это лучшее, что случалось со мною в жизни.
        - Но… но это… это знали лишь…
        - Ты и я, верно. Только ты и я.

        Она хорошо помнила тот бал в Ла-Рошели. Первый ее большой бал-маскарад. Изумительные танцы, галантные кавалеры, а главное - Ноэль, который приехал туда с родителями. Колетт станцевала с ним дважды и пребывала на вершине блаженства. Она знакомилась с видными мужчинами, но никого не запоминала, так как никто не был ей важен так, как Ноэль. Она считала это своей маленькой тайной и делала вид, что ничего такого, что это танец масок и обычная игра.
        Утомившись, она вышла на балкон глотнуть свежего воздуха. Стояла роскошная летняя ночь, и Колетт знала, что нехорошо так сбегать из-под надзора матушки, однако ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось получить все - и удовольствие от нового платья и маски, и танцы, и этот украденный миг на балконе.
        Кто-то коснулся ее, и она едва не вскрикнула, только прикосновение было мягким, неопасным.
        - Незнакомка, - сказал мужчина, стоявший у нее за спиной, - ах, прекрасная незнакомка. Не оглядывайтесь.
        Колетт засмеялась.
        - Ноэль…
        - Тшш, никаких имен сегодня. - Он склонился и шептал ей на ухо. - Мы обычные маски - вы не знаете меня, а я вас. Так?
        - Пусть так, - засмеялась Колетт, которой понравилась эта игра. Ах, Ноэль! Это так увлекательно.
        - Тогда, моя дорогая незнакомка, я доверю вам некую тайну. Вы умеете хранить тайны?
        - О, конечно.
        - Вот в чем я вам сознаюсь: я влюбился в вас с первого взгляда.
        Колетт затихла. Это признание звучало уже не шуткой - оно было серьезно.
        - Я влюбился в вас, - продолжал мужчина, - однако говорить об этом невозможно, да и для вас рано. Но это подобно грому среди ясного неба. И хотя пока это чувство к вам я сохраню в тайне, дабы никого не огорчать и не предавать ничьих надежд, знайте: если уж судьба указала мне на вас, я не стану противиться этому зову. Вы станете моей, прекрасная незнакомка, рано или поздно, я заполучу вас любым способом, потому что влюблен в вас безумно - и вам придется с этим смириться, вот так!
        Она уже не знала, шутит он или всерьез, и решила, что лучшим ответом будет такой:
        - А если я скажу, что к вам тоже неравнодушна?
        - О, нет, нет, нет! - пропел он тихонько. - Вы не можете, ведь мы в масках, и вы не знаете, кто я! Не спешите говорить о любви. Вы узнаете ее, когда она придет к вам, и другой вы не захотите. А пока оставляю вам мое признание… и мое сердце. Не оглядывайтесь, милая маска, не оглядывайтесь.
        - Хорошо… - прошептала Колетт, удивленная, и он ушел, исчез. Когда она обернулась полминуты спустя, на балконе никого не было.
        Потом она вернулась в бальный зал; Ноэль говорил с родителями, и Колетт показалось, что, увидев ее, он улыбнулся ей особенно, со значением. Она зарделась, опустила глаза. Этот разговор между нею и кузеном, несомненно, останется в тайне, но теперь она знала, что мечта, которую можно лелеять, - настоящая.

        - Но… я думала…
        - Ты думала, что это твой кузен Ноэль. Я слышал там, у церкви, в день нашей свадьбы, - усмехнулся Ренар. - Однако Ноэль был ни при чем. Прости, дорогая, что невольно обманул тебя. Только ты помнишь, как я люблю справедливость. Я увидел тебя на балу в Ла-Рошели, и ты была столь блистательна, столь желанна, что я немедленно захотел тебя заполучить. Это было словно откровение: я увидел тебя и подумал о тебе как о своей женщине. Ничего не нужно решать, мучиться сомнениями, - с первого мига мне все стало ясно. Я смотрел на тебя, видел твою молодость и живость, видел, как ты еще не знаешь света, и подумал, что должен поступить справедливо по отношению к тебе. Сказал тайно, что полюбил тебя, но… но затем - поймал в клетку, моя птица.
        - Ренар… хватит иносказаний.
        - Да, прости меня. Я виноват, безумно виноват пред тобою. Я сговорился с твоей матушкой сразу, там же на балу; сказал, что хочу взять тебя в жены и что это непременно надо сохранить в тайне, в первую очередь от тебя самой. Если по прошествии некоего времени ты, Колетт, не получишь более достойного предложения и при этом будешь влюблена в жениха, - тогда наш уговор с твоей матушкой вступал в силу. Я не мог сразу подрезать тебе крылья и лишить тебя возможности полюбить - хотя это и означало бы для меня поражение. Но я смог бы прожить с этим. А ты такова, что не смогла бы.
        - Ренар…
        - Погоди, дай мне закончить. Я так долго собирался это сказать, что уже не могу остановиться. И вот все сроки вышли, а ты все еще не выбрала себе никого, и прошлой осенью я написал твоей матушке, требуя исполнения нашего уговора. Если ты не любишь меня сейчас, то полюбишь после - так я думал. Может, и такой старый глупец, как я, тебе на что-нибудь сгодится. По моей просьбе тебя привезли в По на тот бал у принца; я смотрел на тебя и с каждой минутой все сильнее убеждался в том, что сделал правильный выбор. Пойми, я больше не мог жить вдали от тебя. А затем я услышал, как ты говоришь со своим кузеном, и понял, как жестоко лишил тебя мечты. В этом я тоже пред тобою виноват…
        Он помолчал.
        - Каждый раз, когда ты думала о нем, я видел на твоем лице отражение этих мыслей. Я ревновал тебя ко всем, кто смел бросить на тебя восхищенный взгляд, даже к Беарнцу. Ты дала мне понять, что будешь со мной лишь по воле долга - и я принял твой выбор, не настаивая на том скреплении нашего брака, что происходит в спальне. Я уже заточил тебя в клетку и не хотел более ни к чему принуждать. Я посмел забрать тебя себе, но тем сделал тебя несчастной. И когда, приехав в Париж, ты увидела своего кузена и так обрадовалась ему, я не нашел ничего лучше, чем затеять ссору с бароном де Саважем, чтобы показать тебе свое остроумие во всем блеске - вдруг да захочешь это принять? Вместе со всеми моими тайнами, со всем ехидством, со всем этим лисьим багажом, который я таскаю с собой всегда. Мне казалось, что ты принимаешь это… и я хочу спросить тебя - есть ли хоть проблеск надежды на то, что я смогу исправить то, что содеял?
        «Как он мог меня любить, - думала Колетт, - какой же молчаливой и яростной была, должно быть, эта любовь! Как же он уважал меня, любой мой шаг, любой мой выбор, чтобы сдерживаться (а ведь он вспыльчив!) и не поступать так, как поступают люди бесчестные. Он мог бы высмеять Ноэля, но он знал, что Ноэль мне дорог, и высмеял барона де Саважа, да покоится он с миром. Он ни разу не позволил себе причинить мне боль от тоски, что я ему не отвечаю взаимным чувством, он ни на чем не настаивал, и даже будучи моим мужем, он предоставил мне выбор - полюбить его или найти себе другого мужчину, и принял бы это, наверное, потому что в первую очередь его заботило мое счастье. Как же неимоверно трудно, должно быть, это оказалось для человека его ума и склада!
        Как сильно можно любить».
        Колетт порадовалась, что стоит к Ренару спиной и он не видит, как у нее дрожат губы.
        - Ты… - сказала она и сглотнула. - Ты - тот, кто мне нужен, и я никого не хочу другого. Ты был прав, мой балконный незнакомец. Когда любовь приходит, ее нельзя не узнать.
        - Послушай, Колетт, - сказал он странным голосом, - прежде чем ты повернешься ко мне и я смогу заглянуть в твои глаза, чтобы увидеть в них подтверждение тому, что ты сейчас сказала… так легко… Я должен сознаться тебе еще кое в чем.
        - Да, - сказала она, не оборачиваясь, - я знаю. Ты - Идальго.

        На нем была все та же испанская шляпа, красную повязку на руке сменила другая, более плотная и из темной ткани, и маска не закрывала лицо.
        - Как ты догадалась? - спросил Ренар.
        - Это все твоя шпага. Скажи спасибо Бодмаэлю, который тебе их подает, когда ты выходишь из дома. Шпага и твои жесты.
        - Ах вот как, - задумчиво и немного растерянно произнес Ренар.
        - Да. Я увидела этот клинок - а Кассиан так долго его рассматривал в карете, что я все его узоры да изгибы запомнила - когда ты против барона вышел, - продолжала Колетт. - И ты двигался перед боем, как всегда делаешь, когда всерьез на чем-то сосредоточен. Ты так держишь руки, голову, что тебя невозможно не узнать. Я узнала, но вначале не поверила. А через минуту я… я убедилась.
        - Что тебя убедило?
        - Ты сказал ему то, что он больше всего хотел знать. Ты сказал барону свое имя на ухо, прежде чем он умер. Это так справедливо, как только может быть, и это в твоем духе. Ты не мог поступить иначе.
        Они стояли в сумеречной комнате и смотрели друг на друга; никто не придет сюда, никто не потревожит. «Темнота, - подумала Колетт. - Темнота и костры…» Руки графа лежали на ее плечах.
        - Я только лишь хочу спросить, Ренар, - наконец, решилась Колетт. - Почему ты не сказал мне? Думаю, потому, что считал это неверным - но неверным отчего?
        - Помнишь, мы с тобой беседовали об Идальго в тот день, когда встретили его? - Ренар усмехнулся. - Маленький спектакль для лучшей сплетницы Наварры. Немного денег ее кучеру, вовремя подпиленная ось, мой приятель в роли Идальго - и вот уже Матильда де Левейе готова подтвердить, что ни граф де Грамон, ни барон де Аллат разбойниками с большой дороги быть не могут. А после, дома, я сказал, что выбор Идальго делает его одиноким. И это правда. - Он вздохнул. - Дело в том, Колетт, что невозможно, совершенно невозможно вовлекать никого другого в такое. Ты можешь выбрать это сам - и остальных впутывать ты не имеешь права.
        - Но ведь у тебя есть друзья, которые следуют за тобой, - воскликнула Колетт. - Твои верные люди.
        - Да, - согласился ее супруг, - но они тоже выбирали сами. И каждый из них волен уйти, когда захочет. Это достаточно бессмысленное дело - жертвовать своей жизнью ради незнакомых людей. Просто делать это, потому что не можешь оставаться в стороне. Делать это в маске - так у тебя больше шансов повторить успех. Народу нужны герои. А чем смешнее и слабее граф де Грамон, чем более никчемным кажется пьяница и картежник Кассиан де Аллат, чем высокомернее держится шевалье де Миоссан, тем меньше шансов, что кто-то вроде барона де Саважа придет и захочет убить его самого… или его жену и детей.
        Колетт глубоко вздохнула и сказала то, что хотела:
        - Как можно так сильно любить тебя?
        - Ты уверена? - спросил Ренар требовательно. - Ты уверена, что это действительно так?
        Колетт знала, что он хочет спросить на самом деле, и ответила на его истинный вопрос:
        - Я говорю это не потому, что узнала тебя в Идальго.
        - Я не герой, Колетт. Молва делает меня таким, - произнес Ренар. - Но я остаюсь все тем же Лисом, как зовет меня Беарнец. Я не слишком добр, нетерпим, не очень-то терпелив, и хотя на самом деле здоровье у меня железное, да и шпагу я немного умею держать, - вряд ли свет об этом проведает. Даже когда кто-то наносит мне рану, как это случилось весной, я отлеживаюсь и объясняю свое отсутствие головной болью, типичной для человека слабого и капризного. Я лгу всему свету, не терзаясь муками совести. Мне не нужна слава; да если бы на Идальго никто внимания не обращал, я был бы счастлив. Я был и остаюсь шутом для всех, кроме тебя и тех, кто хорошо меня знает. И дело не в публике, охочей до зрелищ, а в том, что великодушия, милосердия, отзывчивости мне в самом деле не хватает. Мною всегда двигали два сильных чувства: жажда справедливости и любовь к тебе. Всему остальному я понемногу учусь… от тебя.
        - И потому ты сегодня ушел живым.
        - О чем ты?
        - Маркиз де Дюблан тоже узнал твою шпагу. Это ведь его клинок.
        Ренар хмыкнул:
        - Ах вот оно что… Я был так зол на глупца Кассиана, который привел тебя туда, что готов был всех с пути убрать, - и вдруг этот маркиз проявил милосердие. Значит, это потому, что ты попросила меня в тот раз быть великодушным, дорогая жена? Это спасло мою и твою жизни?
        - И еще много других, - кивнула Колетт.
        - Тогда как-нибудь я займу у тебя еще немного этого странного рыцарства.
        Они поцеловались, и теперь не было в этом поцелуе одной тайны - но появилась совершенно другая. Их общая.
        - Я не могу заставить тебя принять этот выбор, - проговорил Ренар, оторвавшись от губ Колетт. - Он странен, страшен, и иногда я сам опасаюсь того, кто носит эту шляпу. Я не могу и отказаться от него, потому что каждый раз, ускользая ночью и помогая кому-либо избежать верной гибели, останавливая убийц, я знаю, что поступаю верно и что Господь смотрит на меня оттуда, сверху, одобрительно усмехаясь. Я не могу пообещать тебе, что навсегда стану принадлежать лишь нашей с тобой жизни, но не об измене идет речь, а об этом долге, который я выбрал для себя. Подумай, Колетт, крепко подумай. У тебя все еще есть выбор, и он будет всегда. Если ты пожелаешь выбрать другую жизнь и забудешь о том, что узнала сегодня, я не стану тебя винить.
        Ренар стоял напротив и ждал ответа - тот человек, которого Колетт сумела увидеть под всеми его масками, тот Ренар, которого не нужно было воображать. Он был здесь, со всеми его недостатками и достоинствами, с его вывернутым наизнанку пониманием, что должен и не должен делать настоящий мужчина. Человек, принявший свой выбор в одиночестве и ни разу не отступивший от выбранного пути. Но ведь кому знать, как не Идальго, что дело не столько в том, насколько хорош ты сам, сколько в том, кто прикрывает тебе спину!
        Колетт улыбнулась и сказала ему то, чего он совсем не ожидал услышать:
        - Чем я могу помочь тебе?


        Эпилог
        Варфоломеевская ночь и последовавшие за ней беспорядки, выплеснувшиеся из сердца Парижа в страну, унесли жизнь многих ни в чем не повинных гугенотов, а также католиков, - со многими под шумок разделались, сводя личные счеты, посчитав, что никто не станет разбираться. Париж смердел, трупы плыли по реке, и кошмарнее этого зрелища не знала та эпоха. Даже кровопролитные войны, уносившие солдатские жизни, не так ужасали. Здесь же под нож отправляли всех, не разбирая ни возраста, ни пола. Когда резня завершилась и власти отдали приказ о вывозе трупов, на задворках монастыря Сен-Дени обнаружили тело и еле опознали в нем барона де Саважа: мародеры раздели труп догола.
        Генрих Наваррский и его кузен Генрих де Конде сумели избежать гибели, дав согласие перейти в католичество; таким же образом пощадили часть их свиты и некоторых влиятельных горожан, но далеко не всем повезло. Кому-то удалось укрыться, кто-то, подкупив стражу на заставах, вырвался из города и сумел уехать в провинцию, где и переждал неспокойные времена, кто-то до конца своих дней благословлял Идальго, сумевшего спасти вместе со своими людьми более двух сотен протестантов, а то и больше. Многие из них благодаря ссуженным им деньгам сумели уехать в Италию и в Англию, где начали новую жизнь, подальше от ужасов Парижа.
        Колетт и ее родственники де Котены покинули Париж следующим же утром после первой ночи резни, почти что пройдя сквозь стены: количество людей, подкупленных Идальго и готовых в любой момент распахнуть неприметную калитку на городской заставе, впечатляло. Замок друга, который избрал для укрытия Ренар, оказался тихим местом, затерявшимся среди холмов; сюда беснующиеся толпы так и не добрались. Дядюшка Жан-Луи быстро пошел на поправку, и остальные не переставали радоваться чудесному спасению. Позже под надежной охраной де Котены уехали в По, а Колетт осталась и возвратилась туда вместе с мужем лишь в конце сентября.
        Потом еще не раз люди слышали об Идальго, который стал, казалось, еще более ловок и осторожен, и многие славили его имя, называя своим спасителем, хотя никто так и не узнал человека, скрывавшегося под черной маской. Поговаривали, что когда одна женщина, протестантка, которую Идальго посадил на корабль, идущий в Англию, вместе со всеми ее детьми, благодарила его и просила быть осторожным, Идальго отвечал ей так:
        - Я непременно буду осторожен, мадам, - ведь мне есть за кого биться и есть куда возвращаться.
        notes

        Примечания
        1
        «Клижес» - роман Кретьена де Труа - обработанная в соответствии с требованиями куртуазного стиля история персонажей кельтской легенды Тристана и Изольды. Весьма приблизительно роман датируется 1176 г.


        2
        Каркас для юбки, предшественник кринолина.


        3
        Перевод Ю. Стефанова.


        4
        Испанский язык в Кастилии и Наварре.


        5
        Баскский язык.


        6
        Павана, куранта - торжественные медленные танцы.


        7
        Renard (фр.) - лис.


        8
        Ренар играет с именами: французское женское имя Арлетта происходит от норманнской уменьшительной формы древнегерманских имен, начинающихся со слова arn - «орел»; Прюнель (prunelle) в переводе означает «терновая ягода».


        9
        Бранль - старофранцузский круговой танец, напоминающий хоровод с быстрыми движениями.


        10
        «Роман о Розе» - французская аллегорическая поэма ХIII в., одно из самых знаменитых произведений литературы Средних веков.


        11
        Мессианский заговор (исп.).


        12
        По праву веры (исп.).


        13
        Натруски - кармашки на мушкетерской перевязи; в одном из них содержалась пороховая мякоть, в остальных - сами заряды.


        14
        Дага - кинжал для фехтования свободной от основного оружия рукой.