Гордость и предубеждение Джейн Остин


«Гордость и предубеждение» Джейн Остин — шедевр мировой литературы, предзнаменовавший развитие психологического романа и феминистской прозы. Впервые опубликованный более 200 лет назад, он не теряет своей популярности и актуальности, соединяя в себе невероятное литературное мастерство его создательницы с веселой и непосредственной манерой и легкостью изложения. Роман многократно экранизировался и неизменно входит в различные рейтинги лучших книг мировой литературы. У супругов Беннет пять прекрасных дочерей, они красивы, независимы и умны. Лишь одно омрачает их любящих родителей — у них совсем нет приданого. Знаменитая история внутренней борьбы, недоверия и, конечно, любви без преград выписана с неподражаемым психологизмом и тонким английским юмором.
        Джейн Остин
        Гордость и предубеждение
        Роман
        Раздел I
        Общепризнанной истиной является то, что одинокий молодой человек — к тому же при немалых деньгах — непременно должен стремиться к женитьбе.
        Как бы мало ни было известно о чувствах и взглядах такого человека, когда он впервые появляется на новом месте, эта истина настолько прочно сидит в головах членов окружающих семей, что на новоприбывшего смотрят как на законную собственность той или иной девушки.
        — Мой дорогой мистер Беннет,  — как-то обратилась жена к мужу,  — вы слышали, что Недерфилд-Парк наконец сдается в аренду?
        Мистер Беннет ответил, что не слышал.
        — Он же сдается в аренду,  — снова сказала она,  — потому что миссис Лонг только что там была и все мне об этом рассказала.
        Мистер Беннет ответил.
        — Неужели вам не интересно, кто снял его?!  — нетерпеливо воскликнула его жена.
        — Вы как раз хотели об этом рассказать, и я не возражаю.
        Его слова прозвучали как поощрение.
        — Так вот знайте, дорогой мой, что — по словам миссис Лонг — Недерфилд снял какой-то богатый молодой человек из северной Англии. Он приехал в понедельник в фаэтоне, запряженном четверкой, чтобы осмотреться; и это место настолько ему понравилось, что он тут же обо всем договорился с мистером Моррисом: вселиться к Михайлову дню и прислать туда кого-то из слуг до конца следующей недели.
        — А как его зовут?
        — Бингли.
        — Он женат или холост?
        — Ой, конечно же, холост, дорогой мой! Холостяк с доходом в четыре или пять тысяч в год. Для наших девочек это просто находка!
        — Не понимаю, при чем здесь они?
        — Глубокоуважаемый мистер Беннет,  — сказала его жена.  — Вы меня просто поражаете своей непонятливостью! Неужели трудно уяснить, что я думаю о его женитьбе на одной из них?
        — А он что — намерен жениться и осесть здесь?
        — Намерение? Глупости! При чем тут это! Но вполне может случиться, что он полюбит кого-то из них, поэтому вам обязательно надо нанести ему визит, как только он появится.
        — Я не вижу для этого подходящего повода. Почему бы не съездить вам и девушкам без меня, а может, вообще пусть едут сами — и это было бы даже лучше, потому что вы так же красивы, как и они, поэтому из всего общества мистер Бингли выберет именно вас.
        — Дорогой мой, вы мне льстите. Когда-то я действительно была хороша, но теперь ни на что экстраординарное я не претендую. Когда у женщины пять взрослых дочерей, ей не следует заниматься своей красотой.
        — Увы, в таких случаях женщинам уже обычно не о чем беспокоиться.
        — Но, дорогой мой, почему бы вам действительно не сходить в гости к мистеру Бингли, когда он здесь появится?
        — Да говорю же вам — нет повода.
        — Но подумайте о наших дочерях. Только представьте себе, как удачно можно было бы пристроить одну из них! Уильям и леди Лукас пойдут непременно именно по этому поводу, иначе, вы же знаете,  — они не наносят визитов новоприбывшим. Вы просто должны пойти, а то как же мы сможем побывать там, если там не побываете вы?
        — Не преувеличивайте. Не сомневаюсь, что мистер Бингли и так будет рад вас видеть; а я пришлю ему с вами записку, в которой выскажу свое радостное согласие с его желанием жениться на той из наших девушек, которая понравится ему больше, хотя я просто не смогу не замолвить несколько добрых слов за свою маленькую Лиззи.
        — Надеюсь, что ничего такого вы не сделаете. Чем она лучше других? Красотой ей далеко до Джейн, а веселым нравом — далеко до Лидии. И вы почему-то всегда предпочитаете именно ее.
        — Они не нуждаются в рекомендациях, потому что нет у них ничего такого, чем можно было бы восхищаться,  — ответил мужчина.  — Все они глупы и невежественны — как и другие девушки. Лиззи же несколько сообразительнее своих сестер.
        — Мистер Беннет, как вы можете так пренебрежительно отзываться о собственных детях? Или вам просто нравится умышленно раздражать меня? Вы совсем не уважаете мои слабые нервы.
        — Дорогая, вы неправильно меня поняли. Ваши слабые нервы вызывают у меня чрезвычайное уважение. Они — мои давние друзья. Последние двадцать лет я только и слышу, как вы с теплотой вспоминаете о них.
        — Вы просто не знаете, как я страдаю!
        — Однако я надеюсь, что вы выздоровеете и еще успеете увидеть, как сюда приедет множество молодых людей с доходом в четыре тысячи фунтов.
        — Да пусть их будет хоть двадцать — все равно из этого никакого толку не будет, пока вы не посетите их.
        — Даю вам слово, дорогая моя, что когда их здесь будет двадцать, то я непременно навещу их всех.
        Мистер Беннет представлял собой настолько странное сочетание сообразительности, сарказма, сдержанности и вредности, что и двадцати лет супружеской жизни не хватило его жене, чтобы полностью понять его характер. Ее же собственный характер понять было не так сложно. Она представляла собой женщину недалекую, малообразованную и капризную. Когда бывала чем-то недовольна, то делала вид, что у нее нервное расстройство. Делом своей жизни она считала выдачу замуж своих дочерей; ее утешением — хождение по гостям и сплетни.
        Раздел II
        На самом деле мистер Беннет с нетерпением ожидал приезда мистера Бингли. Имел давнее намерение посетить его, хотя упорно уверял свою жену, что делать этого не собирается; поэтому она узнала об этом только тогда, когда визит уже был нанесен. Об этом факте стало известно следующим образом. Наблюдая, как его вторая дочь занимается отделкой своей шляпки, мистер Беннет вдруг обратился к ней со словами:
        — Лиззи, надеюсь, что мистеру Бингли это понравится.
        — Откуда нам знать, что именно понравится мистеру Бингли,  — недовольно ответила его жена.  — Мы к нему не собираемся.
        — Но не забывайте, мама,  — сказала Элизабет,  — что мы увидимся с ним на балу, а миссис Лонг обещала представить его нам.
        — Я не верю, что миссис Лонг пойдёт то такое. Ей самой нужно двух племянниц замуж выдать. Она — эгоистичная и неискренняя женщина, я ее не высоко ценю.
        — И я тоже,  — сказал мистер Беннет.  — И я рад узнать, что ты не надеешься на такую услугу с ее стороны.
        Миссис Беннет не удостоила его ответом, но не смогла сдержать своего раздражения и начала ругать одну из дочерей.
        — И чего ты так раскашлялась, Китти?! Заткнись, ради Бога, пожалей хоть немного мои нервы. Ты же их просто рвешь на куски.
        — Китти кашляет без должного к вам уважения,  — сказал отец,  — она делает это явно невпопад.
        — Можно подумать, что я делаю это для собственного удовольствия,  — раздраженно ответила Китти.
        — А когда должен состояться твой следующий бал, Лиззи?
        — Через две недели с завтрашнего дня.
        — Ага, вот оно как!  — воскликнула ее мать.  — Но миссис Лонг вернется только за день до этого, поэтому получается, что она не сможет нам его представить, потому что сама не успеет познакомиться с ним.
        — Значит, моя дорогая, теперь у тебя появится возможность представить мистера Бингли своей подруге.
        — Нет, мистер Беннет, это невозможно; я же с ним не знакома; и почему вы дразнитесь, а?
        — Отдаю должное вашей осмотрительности. Двухнедельное знакомство — это действительно очень мало. За две недели нельзя толком узнать человека. Но если этого не сделаем мы, то это сделает кто-то другой; надо же и миссис Лонг с ее племянницами дать шанс, не так ли? Она непременно воспримет это как проявление доброжелательности с нашей стороны, и если эту обязанность не выполните вы, то ее выполню я.
        Девушки удивленно уставились на своего отца. А миссис Беннет только и смогла выдавить из себя:
        — Это просто ерунда какая-то!
        — Что вы хотите сказать вашим эмоциональным восклицанием?!  — спросил мистер Беннет.  — Вы считаете глупостью такую важную процедуру, как знакомство?! Вот тут я с вами никак не могу согласиться. А ты что скажешь, Мэри? Ты ведь, насколько мне известно,  — глубокомысленная молодая девушка, ты читаешь умные книжки и делаешь заметки.
        Мэри хотела сказать что-то очень умное, но не знала, как это сделать.
        — Пока Мэри собирает в кучу свои мысли,  — продолжил он,  — вернемся к мистеру Бингли.
        — Ваш мистер Бингли у меня уже в печенках сидит,  — воскликнула миссис Беннет.
        — Очень печально это слышать; но почему же вы раньше мне этого не сказали? Если бы я знал об этом сегодня утром, то не заходил бы к нему. Получилось неуместно, но я все же нанес ему визит, и теперь вам никак не удастся избежать знакомства с ним.
        Дамы сначала были озадачены, а затем пришли в восторг; именно на такой эффект мистер Беннет и рассчитывал. Наиболее эмоционально отреагировала на эту новость миссис Беннет, хотя потом, когда улеглось первое радостное возмущение, она объявила, что только этого и ждала.
        Это так мило с вашей стороны, мой дорогой мистер Беннет. Но я не сомневалась, что, в конце концов, мне удастся-таки вас убедить. Я знала: вы так любите наших девочек, что непременно завяжете это знакомство. Ой, как же я рада! Вы так удачно пошутили, что пошли к нему сегодня утром, а нам рассказали об этом только сейчас.
        — Теперь, Китти,  — сказал мистер Беннет,  — можешь кашлять, сколько тебе захочется.  — Сказав это, он вышел из комнаты, потому что устал от восторженных возгласов своей жены.
        — Девочки, у вас такой прекрасный отец,  — сказала она, когда за ним закрылась дверь.  — Даже не знаю, как вы сможете отблагодарить его за доброту; если уж на то пошло, то не знаю, как я сама смогу его отблагодарить. По правде говоря, в нашем возрасте новые знакомства заводить нелегко, но ради вас мы готовы на все. Лидия, дорогая, хотя ты и молодая, думаю, что на балу, который должен состояться, мистер Бингли обязательно с тобой потанцует.
        — Ничего,  — решительно сказала Лидия.  — Я его совсем не боюсь; я — самая молодая, но и самая высокая.
        Остальные вечера прошли в догадках относительно того, насколько быстро мистер Бингли нанесет ответный визит, и в определении дня, когда его можно будет пригласить на обед.
        Раздел III
        Как ни старалась миссис Беннет, поддерживаемая своими дочерьми, как можно больше расспросить своего мужа, она так и не смогла вытянуть из него достаточно, чтобы составить какое-то более или менее удовлетворительное представление о мистере Бингли. Они набегали на него с разных сторон: задавали откровенные вопросы, делали хитрые предположения и скрытые намеки; но он умело их избегал; и, в конце концов, им пришлось довольствоваться второстепенной информацией, полученной от своей соседки — госпожи Лукас. Ее сведения были весьма положительными. Господину Уильяму мистер Бингли понравился чрезвычайно. Он был совсем молод, удивительно красив, очень дружелюбен и — в дополнение ко всему этому — собирался прибыть на запланированный бал в обществе своих многочисленных друзей. На лучшее можно не надеяться! От любви к танцам не так уж и далеко до любви, поэтому надежды на любовь мистера Бингли высказывались огромнейшие.

        — Если мне придется увидеть, как одна из моих дочерей счастливо выйдет замуж и будет жить в Недерфилде,  — сказала миссис Беннет своему мужу,  — а другим повезет выйти замуж так же хорошо, то мне больше ничего и не останется желать.
        Через несколько дней мистер Бингли нанес мистеру Беннету визит и просидел с ним десять минут в его библиотеке. Он надеялся, что его осчастливят встречей с девушками, о чьей красоте он слышал уже много, а встретился только с их отцом. Самым же девушкам повезло несколько больше, потому что они могли разглядеть его из окна второго этажа: на нем был синий пиджак, приехал он на вороном коне.
        Вскоре после этого он был приглашен на обед; и миссис Беннет уже обдумывала, какие же блюда, которые сделают честь ее умению вести хозяйство, она подаст к столу, как пришел ответ, заставивший отложить обед на неопределенный срок. На следующий день мистеру Бингли необходимо было побывать в городе, поэтому он никак не мог принять такое почетное приглашение; и дальше в таком же духе. Миссис Беннет была огорчена. Она не могла понять — что это за дела такие могли появиться у него в Лондоне, если он только вчера прибыл в Гертфордшир; у нее возникли опасения, что, возможно, он так и живет — скачет с места на место и никогда не осядет должным образом в Недерфилде. Госпожа Лукас несколько развеяла ее опасения, выдвинув идею, что он уехал в Лондон только для того, чтобы собрать многочисленное общество для запланированного бала; вскоре распространился слух, что с собой мистер Бингли должен привезти двенадцать женщин и семь кавалеров. Такое количество дам обеспокоило дочерей мистера Беннета; но за день до бала они успокоились, услышав, что с ним из Лондона приехали только шесть человек — пять его сестер и
двоюродный брат. А когда прибывшее общество зашло в комнату для танцев, то оказалось, что состоит оно лишь из пяти человек: мистера Бингли, двух сестер, мужа старшей из них и еще одного юноши.
        Мистер Бингли был хорош собой и выглядел благородно; у него была приятная внешность и непринужденные, естественные манеры. Сестры его были женщинами элегантными и модно одетыми, в них чувствовался определенный шарм. Его зять, мистер Херст, выглядел как джентльмен, но не более того; однако приятель его, мистер Дарси, вскоре привлёк внимание всех присутствующих в комнате своей элегантной, высокой фигурой, красивыми чертами лица, благородной внешностью, а еще — слухом о своих десяти тысячах фунтов в год, который распространился в комнате сразу же, как он в нее вошел. Мужчины в один голос заявили, что он выглядит как настоящий мужчина, дамы же провозгласили, что он даже красивее мистерa Бингли; полвечера на него смотрели с чрезвычайным восторгом, пока его манеры не вызвали всеобщее осуждение; в результате волна его популярности покатилась в обратном направлении. Оказалось, что он высокомерен, что считает себя выше, чем окружающее общество, все вызывало у него только раздражение; теперь его не могло спасти даже большое поместье в Дербишире: сошлись на том, что лицо у него отталкивающее и неприятное и
ни в какое сравнение со своим другом он идти не может.
        Мистер Бингли вскоре перезнакомился со всеми главными лицами, которые присутствовали на балу; был он живым и непринужденным, не пропустил ни одного танца, выражал недовольство, что бал закончился рано, и говорил, что сам устроит бал в Недерфилде. Такие приятные качества говорили сами за себя. Какая поразительная разница между ним и его другом! Мистер Дарси потанцевал лишь дважды — один раз с миссис Херст, а второй — с мисс Бингли, не позволил рекомендовать себя другим дамам и остаток вечера провел, расхаживая по комнате и время от времени разговаривая с кем-то из своей компании. С его характером все было ясно. Это был чрезвычайно напыщенный, неприятный человек, и все надеялись, что он к ним больше никогда не приедет. Одним из наиболее ярых его противников стала миссис Беннет, чье недовольство его общим поведением усилилось и превратилось во вполне конкретное возмущение тем, что он откровенно проигнорировал одну из ее дочерей.
        Из-за нехватки мужчин Элизабет Беннет пришлось пропустить два танца; часть этого времени мистер Дарси простоял недалеко от нее, и она подслушала разговор между ним и мистером Бингли, который на мгновение прервал свой танец и подошел, чтобы уговорить своего друга тоже потанцевать.
        — Ну-ка, Дарси,  — сказал он.  — Слушай меня, идем танцевать. Не могу смотреть, как ты стоишь здесь один, словно полный болван. Лучше бы ты потанцевал.
        — Ни в коем случае. Ты же знаешь, что я терпеть этого не могу, за исключением, когда я уже знаком со своей партнершей. Пока же не вижу для этого никакой возможности. Твои сестры заняты, танцевать же с любой другой из женщин, присутствующих в этой комнате, было бы для меня настоящим наказанием.
        — Ради Бога, не будь таким придирчивым!  — воскликнул Бингли.  — Честное слово, я еще никогда не встречал так много приятных девушек, чем на этом вечере; некоторые из тех, которых ты видел, очень красивы.
        — Та девушка, с которой ты сейчас танцуешь,  — единственная действительно хорошенькая женщина в этой комнате,  — сказал мистер Дарси, взглянув при этом на старшую из сестер Беннет.
        — О! Она — волшебное существо, с которым мне когда-либо приходилось танцевать! Но одна из ее сестер сидит как раз за тобой; она хорошенькая и, кажется, очень приятная. Позволь моей партнерше представить тебя.
        — О ком ты говоришь?  — обернувшись, мистер Дарси быстро посмотрел на Элизабет, перехватил ее взгляд, потом отвел глаза и холодно сказал:  — Она совсем даже ничего, но недостаточно хороша, чтобы привлечь меня, пока я не в том настроении, чтобы выручать молодых девушек, уничиженных другими мужчинами. Возвращайся лучше к своей партнерше и радуйся ее улыбкам, потому что со мной ты напрасно тратишь время.
        Мистер Бингли прислушался к совету. Мистер Дарси ушел, оставив у Элизабет не слишком теплые чувства в свой адрес. Однако своим подругам она рассказала эту историю чрезвычайно снисходительно, потому что была человеком живого и игривого характера, поэтому ее тешило все смехотворное.
        Для их же семьи в целом этот вечер прошел приятно. Миссис Беннет увидела, что ее старшая дочь очень понравилась всей недерфилдской компании. Мистер Бингли танцевал с ней дважды, ее заметили также и его сестры. Джейн радовалась этому не менее матери, но не так эмоционально. Элизабет радовалась за Джейн. Мэри слышала, как в разговоре с мисс Бингли кто-то отозвался о ней как о самой образованной девушке в округе; Кэтрин и Лидии тоже повезло: их то и дело приглашали танцевать, поэтому необходимость постоянного наличия кавалеров пока была главным впечатлением, сложившемся у них об этом бале. Поэтому все они в хорошем настроении вернулись в Лонгберн — село, в котором жили и основными жителями которого являлись. Оказалось, что мистер Беннет еще не спит. Беря в руки книгу, он забывал о времени; в этом же случае события вечера, приведшие к таким приятным надеждам, вызвали у него большой интерес. Мистер Беннет надеялся, что все представления его жены о вновь прибывших окажутся ложными; но очень скоро он убедился, что ему придется выслушать совсем другую историю.
        — О, дражайший мистер Беннет!  — воскликнула жена, входя в комнату,  — вечер был прекрасный, бал — просто чудесный. Жаль, что вас с нами не было. Все были в восторге от Джейн, всем она очень понравилась. Все говорили, что она выглядит прекрасно; мистер Бингли тоже считает, что она просто очаровательна, и даже дважды с ней потанцевал! Джейн была единственной женщиной среди присутствующих, которую он пригласил во второй раз. Сначала пригласил мисс Лукас. Мне было крайне неприятно наблюдать, как он с ней танцует; однако она ему совсем не понравилась — пожалуй, вообще никому не понравилась, что, между прочим, и не удивительно. Когда же стала танцевать Джейн, она его просто поразила. Поэтому он спросил, кто она, попросил, чтобы его представили ей, и пригласил ее на следующий танец. Третий — он танцевал с мисс Кинг, четвертый — с Марией Лукас, пятый — снова с Джейн, шестой — с Лиззи, а Буланже…
        — Если бы он хоть немного посочувствовал мне,  — нетерпеливо воскликнул ее муж,  — не танцевал бы так много! Прошу тебя, не пересчитывай его партнерш. Господи! И почему он только не растянул лодыжку во время первого же танца?!
        — Да будет вам, дорогой!  — продолжила миссис Беннет.  — Я от него просто в восторге. Он такой красивый, такой красивый! А сестры его — женщины просто очаровательные; никогда в жизни я не видела таких элегантных платьев, как у них. Смею сказать, что кружева на платье миссис Херст были…
        Тут ее снова прервали: мистер Беннет запротестовал против любого описания украшений. Поэтому его жена вынуждена была искать другое ответвление этой темы и рассказала — с горечью в голосе и с некоторыми преувеличениями — о поразительной грубости мистера Дарси.
        — Но уверяю вас,  — добавила она,  — Лиззи не много потеряла от того, что не отвечала его капризному воображению, потому что он — человек чрезвычайно неприятный, просто ужасный, совсем не стоит того, чтобы ему угождать. Такой напыщенный, такой тщеславный — ну просто несносный! То тут ходил, то там, воображая себя большой шишкой. Подумаешь — недостаточно красива, чтобы с ним танцевать! Жаль, мой дорогой, что тебя там не было — ты бы точно сбил с него спесь. Я его просто терпеть не могу.
        Раздел IV
        Когда Джейн с Элизабет остались вдвоем, то первая, ранее не спешившая восхвалять мистера Бингли, теперь призналась сестре, как сильно он понравился ей.
        — Он такой, каким и должен быть молодой человек: рассудительный, доброжелательный, живой; а какие прекрасные у него манеры! Я таких никогда не встречала раньше — такая непринужденность, такая безупречная воспитанность!
        — А еще он красивый,  — добавила Элизабет,  — потому что, кроме всего прочего, молодой человек должен быть — по возможности — еще и красивым. Поэтому он — личность просто безупречная.
        — Мне было так приятно, когда он пригласил меня на танец во второй раз. Я и не надеялась на такой комплимент.
        — Да неужели? Зато я надеялась — вместо тебя. В этом, собственно, и заключается одно из значительных различий между нами. Тебя комплименты всегда застают врасплох, меня — никогда. Что могло быть более естественным с его стороны, чем пригласить тебя снова? Он просто не мог не увидеть, что ты в пять раз привлекательнее любой другой женщины в комнате. Для этого не требуется особой галантности. Да, он действительно очень привлекательный, пусть тебе нравится — я не против. Тебе же часто нравились типы, гораздо глупее его.
        — Лиззи, дорогая, чего ты?
        — Ничего! Просто ты слишком склонна симпатизировать людям вообще. Ты ни в ком не видишь недостатков. Все на свете кажутся тебе добрыми и приятными. Никогда в жизни я не слышала, чтобы ты о ком-то высказывалась плохо.
        — Просто я никогда не спешу кого-то осуждать, хотя всегда говорю, что думаю.
        — Я знаю, что это так; именно это и удивляет меня более всего. При твоем здравом уме — и быть такой слепой к недалекости и глупости других людей! Показная доброта — явление довольно распространенное: оно встречается везде. Но быть хорошим без притворства и преднамеренности, в каждом видеть только добро и даже преувеличивать его настоящую меру, не замечая при этом плохих черт,  — на это способна только ты. Так, значит, тебе и сестры его понравились, да? А между прочим, у них манеры хуже чем у него.
        — Сначала так оно и кажется. Но если с ними поговорить, оказывается, что они очень приветливые женщины. Мисс Бингли будет жить вместе со своим братом и руководить хозяйством; и я почти не сомневаюсь, что в ее лице у нас появится прекрасная соседка.
        Элизабет молча выслушала, и услышанное не убедило ее. Общее поведение на балу сестер мистера Бингли не было рассчитано на то, чтобы понравиться. Элизабет была сообразительней, наблюдательней и не такой податливой, как Джейн, к тому же на ее суждения не влияли знаки симпатии с чьей-то стороны, и поэтому она была мало настроена на положительное отношение к этим дамам. Да, они действительно были элегантными и изысканными девушками, им не хватало доброжелательности, они были способны казаться приятными тогда, когда это было им нужно, однако оставались напыщенными и тщеславными. Сестры мистера Бингли были достаточно красивы, образование получили в одном из лучших в Лондоне частном институте благородных девиц, у них было состояние в двадцать тысяч фунтов и привычка жить на широкую ногу; общались они с людьми с положением, поэтому у них были все основания иметь хорошее мнение о себе и плохое — о других. Происходили они из респектабельной семьи, проживающей в северной Англии; и это обстоятельство запечатлелось в их памяти еще глубже, чем то, что их богатство, а также богатство брата, было приобретено
благодаря торговле.
        Состояние на сумму около ста тысяч фунтов мистер Бингли унаследовал от своего отца, который намеревался приобрести имение, но умер, так и не успев этого сделать. Мистер Бингли тоже собирался приобрести имение, иногда останавливая выбор на графстве, в котором он жил; но теперь, когда снял приличный особняк и получил право на охоту, все, хорошо знавшие его беззаботный нрав, начали опасаться, что всю оставшуюся жизнь он проведет в Недерфилде, а дело приобретения имения переложит на плечи следующего поколения.
        Его сестрам очень хотелось, чтобы он имел свой собственный особняк, и хотя мистер Бингли поселился в Недерфилде как постоялец, мисс Бингли была совсем не против играть там роль хозяйки; это касалось и миссис Херст, которая вышла замуж за человека (скорее благородного, чем богатого), который совершенно не собирался считать свой дом ее домом, если так не считала она. Не прошло и двух лет после совершеннолетия мистера Бингли, как ему посоветовали посмотреть Недерфилд-Хаус, и он поддался искушению. Полчаса он смотрел снаружи и внутри, удовлетворился расположением основных комнат и восхвалениями владельца в адрес поместья и немедленно согласился снять его.
        С мистером Дарси его связывала крепкая дружба, несмотря на большое различие их характеров. Дарси полюбил Бингли за непринужденность, открытость и податливость его характера, которая очень сильно отличалась от характера его собственного, и, казалось, его вполне удовлетворяла. Бингли стойко верил в силу дружеских чувств Дарси и чрезвычайно уважал его мнение. Своими умственными способностями Дарси преобладал над Бингли. Не то чтобы последнему недоставало ума, просто Дарси был действительно очень смышленым. Но в то же время он был пренебрежительным, сдержанным, тщательно-капризным, а его манеры, несмотря на их изящество, были не слишком приветливыми. Именно с этой точки зрения его друг имел большое преимущество. Бингли мог рассчитывать на симпатию окружающих везде, где он был, Дарси же — всюду — вызывал у окружающих раздражение.
        Характерным в этом отношении был тот способ, которым они описывали меритонский бал. Никогда в жизни не встречал Бингли таких приятных людей или таких хорошеньких девушек, все относились к нему с чрезвычайным дружелюбием и вниманием; не было никакой формальности, никакой скованности, очень быстро он перезнакомился со всеми присутствующими в комнате; что касается мисс Беннет, то он и не представлял себе, что женщина может быть такой божественно красивой. Дарси же, наоборот, увидел собрание людей не слишком красивых, не по моде одетых, к которым он не испытывал никакого интереса и от которых не получил ни удовольствия, ни проявлений симпатии. Да, он не отрицал, что мисс Беннет — хорошенькая, но, на его взгляд, она слишком много улыбалась.
        Миссис Херст и ее сестра не возражали и добавили, что они от нее в восторге, что она им нравится, и пришли к окончательному выводу, что мисс Беннет — хорошенькая девочка, о которой они были бы не против узнать больше. Поэтому сестры закрепили за мисс Беннет статус хорошенькой девочки, а их брат осознал, что эта одобрительная характеристика наделяет его правом думать о ней так, как ему заблагорассудится.
        Раздел V
        Недалеко от Лонгбера жила семья, с которой Бенетты поддерживали особенно дружеские отношения. Ранее Уильям Лукас занимался торговой деятельностью в Меритоне, где и заработал немалое состояние и, во время своего пребывания на посту мэра, удостоился чести получить дворянское звание после соответствующего обращения к королю. Приобретенное вместе со знатностью ощущение собственной значимости оказалось слишком сильным. Оно вызвало у него отвращение к собственному бизнесу и к собственной квартире в небольшом торговом городке; поэтому, покинув и свой бизнес, и свою квартиру, он перебрался в имение, которое находилось в миле от Меритона и которое с тех пор стало называться Лукас-Лодж. Там Уильям Лукас мог предаваться приятным мыслям о собственной значимости и (больше не обремененный бизнес-делами) полностью посвятить себя проявлениям вежливости ко всем на свете, потому что новое положение, возвысив его в собственных глазах, совсем не добавляло ему тщеславия. Наоборот — с другими он был сама внимательность и доброжелательность. К его природным качествам: смирению, доброжелательности и вежливости — после
представления в Сент-Джеймсе добавилась еще и учтивость.
        Леди Лукас была женщиной очень дружелюбной и достаточно бестолковой, чтобы стать хорошей соседкой миссис Беннет. У нее было несколько детей. Старшей из них была умная и рассудительная девушка лет двадцати семи — близкая подруга Элизабет.
        То, что сестры Лукас и сестры Беннет встретятся и будут говорить о бале, было делом совершенно неизбежным, поэтому на следующее утро первые пришли в Лонгберн, чтобы поболтать.
        Вы хорошо начали вечер, Шарлотта,  — вежливо и сдержанно обратилась миссис Беннет к мисс Лукас.  — Именно вас мистер Бингли выбрал первой.
        — Да, но вторая явно понравилась ему больше.
        — А, наверное, вы имеете в виду Джейн, потому что он танцевал с ней дважды. Да, действительно, похоже было на то, что она ему понравилась — мне тоже так показалось,  — я даже что-то услышала по этому поводу, тут, видимо, не обошлось без мистера Робинсона.
        — Наверное, вы говорите о подслушанном мной разговоре между ним и мистером Робинсоном; разве я вам не говорила об этом? Мистер Робинсон спросил у него, нравятся ли ему меритонские балы и не кажется ли, что в комнате достаточно много красивых женщин, и какая из них, на его взгляд, самая красивая. На последний вопрос он ответил немедленно: «О! Самая красивая, несомненно, это старшая из сестер Беннет, здесь иного мнения быть не может».
        — Вот это да! Он действительно высказался вполне конкретно… и действительно, похоже, что… но вы же прекрасно знаете, что такие вещи часто не заканчиваются ничем.
        — То, что подслушала я, было ближе к теме, чем то, что подслушала ты, Элиза,  — сказала Шарлотта.  — Мистера Дарси далеко не так интересно слушать, как его друга, правда? Бедная Элиза! Она всего лишь неплохая.
        — Умоляю вас: не вбивайте Лиззи в голову, что ей следует раздражаться из-за его невежливого обращения, потому что он человек настолько неприятный, что понравиться ему было бы большим несчастьем. Вчера вечером миссис Лонг рассказала мне, что он просидел рядом с ней полчаса и не обмолвился ни словом.
        — А вы уверены в этом, сударыня?  — спросила Джейн.  — Нет ли тут какой-то ошибки? Я собственными глазами видела, как мистер Дарси с ней разговаривал.
        — Да, разговаривал, потому что, в конце концов, она спросила у него, нравится ли ему Недерфилд, и мистер Дарси просто вынужден был ей ответить; но, по её словам, похоже было, что он очень рассердился, поскольку к нему обратились.
        — Мистер Бингли поведал мне,  — сказала Джейн,  — что мистер Дарси ни с кем много не разговаривает — только со своими хорошими знакомыми. Вот с ними — он исключительно любезен и доброжелателен.
        — Дорогая моя, я не верю ни единому слову. Был бы он действительно таким любезным и доброжелательным, то непременно заговорил бы с миссис Лонг. Я догадываюсь, как оно было на самом деле; все говорят, что мистер Дарси чуть ли не лопнет от гордости — и тут он как-то узнает, что у миссис Лонг нет собственной кареты и прибыла она на бал в нанятом фаэтоне.
        — То, что он не обратился к миссис Лонг,  — не беда,  — сказала мисс Лукас,  — плохо то, что с Элизой не потанцевал.
        — В следующий раз, Лиззи,  — сказала ее мать,  — я бы, на твоем месте, не пошла с ним танцевать.
        — Могу со всей уверенностью обещать вам, мама, что с ним танцевать я никогда не буду.
        — Лично у меня,  — сказала мисс Лукас,  — его гордыня не вызывает такого протеста, как это обычно бывает, потому что он имеет для нее определенные основания. Нет ничего удивительного в том, что такой изящный и элегантный молодой человек, на чьей стороне все преимущества: и родовитость, и богатство,  — о себе очень высокого мнения. Если можно так выразиться — он имеет право быть надменным.
        — Все это очень верно,  — ответила Элизабет,  — и я легко бы простила его чрезмерное самоуважение, если бы он не отнесся пренебрежительно к самоуважению моему.
        — Думаю, что гордыня,  — отметила Мэри, которая щеголяла своим глубокомыслием и начитанностью,  — очень распространенный недостаток. Из всего прочитанного я вынесла убеждение, что это действительно распространенный недостаток, природа человеческая очень уязвима, и мало кто из нас не питает чувство самодовольства, которое основывается на той или иной черте — кажущейся настоящей. Тщеславие и гордыня — это разные вещи, хотя слова эти часто употребляют как синонимы. Человек может быть гордым, но не тщеславным. Надменность больше касается нашего собственного мнения о самих себе, тщеславие же касается того, что мы хотели бы услышать о себе от других людей.
        — Если бы я был таким богатым, как мистер Дарси,  — сказал малолетний Лукас, который пришел вместе со своими сестрами,  — то был бы безразличен к собственной надменности. Я держал бы стаю гончих и выпивал бы бутылку вина ежедневно.
        — Это было бы для тебя много,  — сказала миссис Беннет,  — и если бы я увидела тебя за таким занятием, то сразу же забрала бы бутылку.
        Парень не согласился и сказал, что она не имеет на это права, она же настаивала, что имеет; и этот спор закончился только тогда, когда завершился сам визит.
        Раздел VI
        Вскоре дамы из Лонгберна, как и положено, нанесли визит дамам из Недерфилда. Приятные манеры старшей из сестер Беннет еще больше привлекли к ней миссис Херст и мисс Бингли; и, хотя мать показалась им несносной, а младшие сестры не стоящими того, чтобы о них говорить, было высказано пожелание поближе познакомиться с двумя старшими сестрами. Джейн восприняла это проявление внимания с превеликим удовольствием, но Элизабет все еще видела превосходство в их отношении ко всем — возможно, даже к своей старшей сестре — поэтому недолюбливала их; хотя сама по себе их доброта по отношению к Джейн была ценной тем, что влекла, скорее всего, сильной симпатией к ней брата. Каждый раз, когда они встречались, всем было видно, что он действительно восхищается ею; так же хорошо Элизабет понимала, что Джейн все сильнее подвергается воздействию той симпатии, которую почувствовала к нему с самого начала и которая вскоре может превратиться в любовь; но она с удовольствием осознавала также, что широкая публика вряд ли об этом узнает, поскольку Джейн сочетала в себе способность к сильным чувствам еще и со способностью к
самообладанию и жизнерадостностью, которые сделают невозможными подозрения со стороны людей наглых и пронырливых. Об этом она и сказала своей подружке мисс Лукас.

        — Может, как раз это и хорошо — вводить общество в заблуждение,  — ответила Шарлотта,  — но иногда такая осторожность способна только навредить. Если женщина будет так умело скрывать чувства от объекта своих устремлений, то рискует потерять возможность привлечь его внимание к себе; и тогда осознание полной неосведомленности публики будет для нее слабым утешением. Каждое чувство включает в себя огромную долю благодарности или радостного тщеславия, поэтому нельзя рассчитывать на то, что оно будет развиваться само по себе. Во всех чувство возникает совершенно спонтанно — легкая симпатия вполне естественна; но мало кто из нас обладает достаточной жесткостью характера, чтобы любить без поощрения. В девяти случаях из десяти женщине лучше продемонстрировать более сильные чувства, чем есть на самом деле. Несомненно, Бингли нравится твоя сестра; но он может так никогда и не суметь чего-то больше, если она не будет его к этому поощрять.
        — Но она и так его поощряет — насколько ей позволяет собственный характер. Если даже я чувствую симпатию к нему, то он должен быть просто идиотом, чтобы не чувствовать ее также.
        — Имей в виду, Элиза, что он не знает характер Джейн так же хорошо, как ты.
        — Но если женщина неравнодушна к мужчине и не пытается это скрыть, то он непременно должен это заметить.
        — Может, и заметит, если будет видеть ее часто. Бингли и Джейн встречаются нередко, но ни разу они не провели несколько часов вместе; и поскольку они всегда видятся на больших и разношерстных собраниях, то им далеко не каждый раз выпадает возможность просто поговорить друг с другом. Поэтому Джейн должна максимально использовать те каждые полчаса, когда она будет обладать его вниманием. Когда она сделает так, чтобы мистер Бингли часто бывал рядом с ней, он будет иметь достаточно времени, чтобы полюбить ее так сильно, как ей вздумается.
        — Это — хороший план,  — ответила Элизабет.  — Но он годится для того случая, когда речь идет просто о желании удачно выйти замуж; и если бы я хотела заполучить себе богатого мужа или просто мужа, то, возможно, я этим планом и воспользовалась бы. Но у Джейн совсем иные чувства, она не действует по какой-то продуманной схеме. Пока у нее нет уверенности ни относительно силы своих чувств, ни относительно их серьезности. Джейн знакома с мистером Бингли всего две недели. Она дважды танцевала с ним в Меритоне, однажды утром виделась с ним в своем доме, и с тех пор четыре раза они обедали в компании. Этого явно недостаточно, чтобы он понял ее характер.
        — Посмотрим на это с другой стороны. Если бы она с ним просто обедала, то смогла бы только узнать, хороший ли у него аппетит; но не забывай, что, кроме обедов, они провели вместе еще четыре вечера — а четыре вечера могут значить очень много.
        — Ну, конечно же! Эти четыре вечера дали им возможность убедиться: обоим больше нравится игра «очко», чем покер; что же касается основных черт характера, думаю, здесь мало о чем можно было узнать.
        — Ну что ж,  — сказала Шарлотта,  — всем сердцем желаю Джейн успеха; думаю, что если бы она вышла за него замуж завтра, то все равно у нее был бы не меньший шанс стать счастливой, чем когда бы она упорно изучала его характер весь год. Счастье в семейной жизни — дело абсолютно случайное. Даже если будущие супруги хорошо знают характеры друг друга и их характеры так же хорошо друг другу подходят, это отнюдь не повышает вероятность того, что их супружеская жизнь будет счастливой. Со временем схожие характеры становятся достаточно разными, чтобы вызвать раздражение и у мужчины, и у женщины; лучше знать как можно меньше о недостатках человека, с которым тебе суждено прожить жизнь.
        — Не смеши меня, Шарлотта! Это просто несерьезно, и сама ты такими соображениями никогда не станешь руководствоваться, ты же знаешь.
        Поглощенная поиском признаков симпатии мистера Бингли к своей сестре, Элизабет и не подозревала, что сама медленно становилась объектом внимания со стороны его приятеля. Сначала мистер Дарси с трудом признал, что она милая, и на балу он наблюдал за ней без всякого энтузиазма; когда они встретились во второй раз, он посмотрел на нее лишь для того, чтобы потом высказать критические замечания. Но не успел он сообщить своим друзьям, что в ее лице нет никакой приятной черты, как ему стало казаться, что исключительно умное выражение ему придавали прекрасные темные глаза. К этому открытию добавились и некоторые другие, не менее потрясающие. Хотя его придирчивый взгляд и остановился на некоторых отклонениях от идеальной симметрии в ее формах, он вынужден был признать, что у нее стройная и красивая фигура; и, несмотря на его настаивание на том, что ее манерам далеко до тех, которые приняты в модном обществе, ему очень понравилась их непринужденная игривость. Обо всем этом Элизабет совсем ничего не знала — для нее он был лишь молодым человеком, который нигде и никому не нравился и который считал ее
недостаточно красивой, чтобы с ней танцевать.
        У него появилось желание побольше о ней узнать, и как повод для разговора он начал участвовать в ее разговорах с другими. Такое его поведение привлекло ее внимание. Было это у сэра Уильяма Лукаса, где собралось многочисленное общество.
        — Интересно,  — спросила она у Шарлотты,  — почему это мистер Дарси так внимательно прислушивается к моему разговору с полковником Форстером? Что он хочет этим сказать?
        — Ответ на этот вопрос может дать только сам мистер Дарси.
        — Но если он сделает так еще раз, то я непременно скажу ему, что знаю, чем он занимается. У него такое саркастическое выражение лица, то если мне самой не проявить наглость, то вскоре я просто начну его бояться.
        И когда чуть позже мистер Дарси приблизился к ним,  — хотя и без явного намерения поговорить — мисс Лукас подзадорила свою подругу напомнить ему об этом; Элиза отреагировала немедленно — она повернулась к нему и сказала:
        — Как вы думаете, мистер Дарси, правда, я высказывалась очень убедительно, когда сейчас приставала к полковнику Форстеру, уговаривая его устроить нам бал в Меритоне?
        — И с большой горячностью; но на эту тему женщины всегда говорят с особым пылом.
        — Вы к нам слишком строги.
        — Скоро наступит очередь и к ней тоже приставать,  — сказала мисс Лукас.  — Элиза, сейчас я открою инструмент, и ты догадываешься, что будет потом.
        — Тебе не кажется, что ты очень странная, подруга? Всегда хочешь, чтобы я играла и пела кому угодно и перед кем угодно! Если бы мое тщеславие было связано с музыкой, твоим стараниям не было бы цены. Но поскольку это не так, то мне что-то не очень хочется садиться за инструмент перед теми, кто привык слушать исполнителей высочайшего класса.
        Однако мисс Лукас упорно настаивала, поэтому Элизе пришлось согласиться:
        — Ну ладно — чему быть, того не миновать,  — и добавила, серьезно взглянув на мистера Дарси:  — Есть одна старая добрая поговорка, которую здесь, конечно же, все знают: «Лучше промолчать, чем что-то невпопад сказать». Поэтому я лучше промолчу и приберегу свой пыл для пения.
        Играла и пела она хорошо, хотя до изысканности ей было далеко. После того, как она спела несколько песен, и до того, как ее стали просить спеть еще немного, за инструментом ее с радостью сменила сестра Мэри. Поскольку изо всех сестер она была единственной, кто не отличался красотой, Мэри настойчиво получала знания и навыки, поэтому ей всегда хотелось выставить их напоказ.
        Но она не обладала ни талантом, ни вкусом. И хотя тщеславие и добавляло ей усердия, оно также подключало к ее манерам педантизм и превосходство, которые могли бы навредить исполнительскому мастерству, превышающему то, которого она достигла. Элизабет, игравшую далеко не так хорошо, зато непринужденно и естественно, слушали с гораздо большим удовольствием; Мэри — под конец своего длительного выступления — все же дождалась похвалы и благодарности, сыграв шотландские и ирландские мелодии по просьбе своих младших сестер, которые — вместе с Лукасом и двумя или тремя офицерами — начали оживленные танцы в другом конце комнаты.
        Мистер Дарси стоял рядом с ними и возмущенно молчал по поводу того, что вечер проходил таким образом, поэтому исключал любую возможность разговора. Он слишком углубился в свои размышления и не замечал рядом с собой сэра Уильяма Лукаса, пока тот не начал разговор:
        — Какое это прекрасное развлечение для молодежи, мистер Дарси! Что может сравниться с танцами! Я считаю танцы одним из самых выдающихся достижений высокоразвитых обществ.
        — Конечно, сэр. А еще они отличаются тем преимуществом, что пользуются популярностью и в обществах менее развитых. Танцевать может каждый дикарь.
        Уильям в ответ лишь улыбнулся.
        — Ваш приятель танцует просто прекрасно,  — продолжил он после непродолжительной паузы, заметив, как к группе танцующих присоединился Бингли.  — И я ни минуты не сомневаюсь, что и вы, мистер Дарси, замечательный знаток этой науки.
        — Думаю, что вы видели, как я танцевал в Меритоне, сэр.
        — Да, действительно видел и получил от этого большое удовольствие. Вы часто танцуете в Сент-Джеймсе?
        — Никогда, сэр.
        — Не кажется ли вам, что это было бы уместным комплиментом его жителям?
        — Этот комплимент я стараюсь не делать никому, если есть возможность его избежать.
        — Я так понимаю, что у вас есть дом в Лондоне?
        Мистер Дарси кивнул головой.
        — Я когда-то сам подумывал о том, чтобы осесть в Лондоне, потому что очень люблю изысканное общество; но сомневался в безвредности тамошнего воздуха для леди Лукас.
        Уильям замолчал, надеясь на ответ, но у его собеседника не было для этого соответствующего настроения; в этот момент в их сторону направилась Элизабет, и ему ужасно захотелось сделать что-то очень галантное, он крикнул ей:
        — Уважаемая мисс Элиза, а вы почему не танцуете? Мистер Дарси, позвольте мне представить вам эту девушку как весьма желаемую партнершу. Вы же не откажетесь потанцевать, увидев перед собой такую красоту.  — И, взяв ее за руку, он уже хотел передать ее мистеру Дарси, который (хотя и крайне удивившись) был совсем не против принять ее, как Элиза сразу же выдернула ее и, несколько смутившись, сказала сэру Уильяму:
        — Что вы, сударь, я вовсе не собираюсь танцевать. Неужели вы думаете, что я подошла к вам потому, что занималась поисками кавалера?
        Мистер Дарси, как и положено, с серьезным видом попросил разрешения пригласить ее на танец, но тщетно. Элизабет была неумолимой, и эту неумолимость не смог пошатнуть даже сэр Уильям, когда попытался уговорить ее.
        — Вы танцуете настолько хорошо, мисс Элиза, что с вашей стороны было бы просто жестоко лишить меня радости созерцать вас во время танца; и хотя мистер Дарси это занятие вообще не любит, я уверен, что он не будет возражать — сделает милость и полчаса потанцует.
        — Мистер Дарси — сама вежливость,  — сказала Элиза и улыбнулась.
        — Конечно, но, несмотря на такое искушение в вашем лице, уважаемая мисс Элиза, можем ли мы удивляться такой любезности, кто же будет возражать против такой партнерши?
        Элиза игриво посмотрела на него и отвернулась. Ее нежелание вовсе не оскорбило мистера Дарси, и он с удовольствием думал о ней; именно в этот момент к нему обратилась мисс Бингли.
        — Я догадываюсь, о чем вы сейчас думаете.
        — А вот и не догадываетесь.
        — Вы думаете о том, как это невыносимо — проводить многочисленные вечера таким образом и в таком обществе, и здесь я с вами полностью согласна. Я крайне недовольна! Какая тошнота, и при этом такой шум! А все эти люди — такие никчемные, но такие напыщенные! Так хочется, чтобы вы сказали о них что-то очень саркастическое!
        — Ваша догадка совсем неправильная, уверяю вас. Мои мысли движутся в направлении более приятном. Я думаю о той радости, которую могут подарить прекрасные темные глаза на лице хорошенькой женщины.
        Мисс Бингли немедленно уставилась на него и пожелала знать, какой же это женщине удалось вдохновить его на такие мысли. Мистер Дарси набрался мужества и сказал:
        — Мисс Элизабет Беннет.
        — Мисс Элизабет Беннет?!  — воскликнула мисс Бингли.  — Я крайне удивлена. И давно она у вас в таком фаворе? Когда же мне поздравлять вас, скажите, пожалуйста?
        — Именно такого вопроса я от вас и ожидал. Женщины имеют слишком живое воображение — они моментально перескакивают от симпатии к любви, от любви к браку. Поэтому я не сомневался, что вы желаете мне счастья.
        — Что же, если вы настроены так серьезно, то я буду считать это дело уже решенным. У вас будет просто очаровательная теща; она, конечно же, будет жить вместе с вами в Пемберли.
        Пока она потешалась таким образом, он слушал мисс Бингли с невозмутимым равнодушием; а поскольку его спокойствие убедило ее в отсутствии оснований для волнения, то она еще долго демонстрировала свое остроумие.
        Раздел VII
        Богатство мистера Беннета почти полностью состояло из имения, которое давало две тысячи фунтов дохода в год и которое, при отсутствии наследника по мужской линии,  — к сожалению для его дочерей — должен был унаследовать как родовое имущество какой-то дальний родственник; состояние же их матери, несмотря на свои вполне приличные (как для нее) размеры, никак не могло компенсировать этот недостаток. Ее отец был адвокатом в Меритоне и оставил ей в наследство четыре тысячи фунтов.
        У нее была сестра, которая была женой некоего мистера Филипса, служившего у ее отца клерком, а затем ставшего его преемником в этом бизнесе, и брата, который жил в Лондоне и был респектабельным и процветающим торговцем.
        Село Лонгберн находилось всего в миле от Меритона — расстояние очень удобное для юнных девиц, которых привлекала туда три-четыре раза в неделю необходимость наносить визиты вежливости своей тетушке и наличие магазина галантерейных товаров как раз по дороге. Особенно часто такие походы совершали две самых младших в семье девушки — Кэтрин и Лидия; их головы были еще менее заняты мыслями, чем головы их сестер, поэтому если не находилось чего-то лучшего, то можно было пройтись в Меритон, чтобы чем-то занять утро и найти тему для разговоров вечером; и какой бы бедной на новости не была окрестность вообще, они всегда умудрялись о чем-то узнать от своей тетушки. Однако пока у них было достаточно и новостей, и оснований для радостного возбуждения, потому что неподалеку недавно остановился на постой полк милицейской армии, прибывший на всю зиму; штаб его был в Меритоне.
        Теперь визиты сестер миссис Филипс стали богатым источником чрезвычайно интересной информации. Каждый день добавлял что-то новое в их знания об именах офицеров и их родственных связях. Места их проживания недолго оставались тайной, а со временем они познакомились и с самими офицерами. Мистер Филлипс у всех у них побывал, и этот факт стал для его племянниц источником доселе неизвестной им силы — они только и говорили что об офицерах; теперь богатство мистера Бингли, при упоминании о котором их матушка полнилась энтузиазмом, было в их понимании ничего не стоящим по сравнению с мундиром прапорщика.
        Выслушав однажды утром очередные излияния восторга на эту тему со стороны своих дочерей, мистер Беннет прохладно заметил:
        — Все, что я могу понять из вашей манеры говорить, это то, что вы — самые глупые девушки во всей округе. Я уже давно это подозревал, но сейчас убедился в этом окончательно.
        Кэтрин смутилась и промолчала, Лидия же, не обращая никакого внимания на сказанное, продолжала выражать свой восторг капитаном Картером и надежду увидеть его в течение дня, потому что на следующее утро он должен был уехать в Лондон.
        — Мой дорогой,  — обратилась к нему миссис Беннет,  — меня поражает ваша готовность считать собственных дочерей дурами. Можно отзываться пренебрежительно о чужих детях, но не о своих.
        — Если мои дети бестолковые, то я должен об этом знать и не забывать.
        — Да, но на самом деле все они — очень умные.
        — Хочется надеяться, что это — единственный момент, относительно которого наши мнения расходятся. Раньше я верил, что они совпадают в каждой мелочи, теперь же я вижу: они различаются так сильно, что я считаю двух наших самых младших девушек дурами, каких свет не видывал.
        — Глубокоуважаемый мистер Беннет, разве можно ожидать от девушек в таком возрасте, чтобы они были настолько же умны, как их отец или мать? Поверьте мне, когда они достигнут нашего возраста, то будут думать об офицерах не более, чем мы с вами. Помню, мне тоже когда-то очень нравились красные мундиры — в глубине души они мне нравятся до сих пор; и когда исправный молодой полковник с доходом пять-шесть тысяч фунтов в год попросит руки моей дочери, я не скажу ему «нет»; по моему мнению, полковник Форстер выглядел очень привлекательно в своем мундире на одном из приемов у сэра Уильяма.
        — Мама!  — воскликнула Лидия.  — Моя тетя говорит, что полковник Форстер и капитан Картер уже не ходят к мисс Уотсон так часто, как делали это сразу по прибытии; теперь же она замечает, что они часто торчат в библиотеке Кларка.
        Миссис Беннет не успела ответить, потому что пришел слуга — он принес записку мисс Беннет. Записка была из Недерфилда — слуга ждал ответа. Глаза миссис Беннет сияли от удовольствия, и она нетерпеливо вскрикивала, когда ее дочь читала эту записку:
        — Ну что, Джейн, от кого она? О чем идет речь? Что он пишет? Джейн, не медли, скажи нам, ну же — скажи!
        — Это записка от мисс Бингли,  — ответила Джейн, а затем прочитала ее вслух.

«Дорогая подруга!
        Если вам неведомо сочувствие и вы не придете сегодня, чтобы пообедать со мной и Луизой, то мы рискуем возненавидеть друг друга на всю оставшуюся жизнь, потому что целодневный тет-а-тет двух женщин не может не завершиться ссорой. Как только получите эту записку — приходите. Моего брата и других мужчин пригласили на обед офицеры.
        Ваша Кэролайн Бингли».
        — Пригласили на обед офицеры!  — воскликнула Лидия.  — А тетушка нам об этом ничего не сказала!
        — Обедают в гостях,  — сказала миссис Беннет,  — как жаль!
        — Можно я поеду каретой?  — спросила Джейн.
        — Нет, моя дорогая, лучше бы ты ехала верхом, ведь дождь собирается; поэтому тебе придется остаться там на ночь.
        — Это было бы неплохой задумкой, если бы только была уверенность, что Бингли сами не предложат отвезти ее домой.
        — Этого не произойдет, потому что джентльмены поедут в Меритон в фаэтоне мистера Бингли, поэтому Херсты останутся без лошадей и не смогут воспользоваться собственным экипажем.
        — И все же я бы хотела поехать каретой.
        — Но, дорогая, папа не в состоянии выделить лошадей, я это знаю точно. Лошади нужны на ферме, правда, мистер Беннет?
        — Они нужны на ферме гораздо чаще, чем я способен их раздобыть.
        — Но если сегодня ты их уже смог раздобыть, то это как раз на руку нашей матушке.
        Наконец она вытащила-таки из своего отца подтверждение, что лошади уже используются на ферме; поэтому Джейн пришлось ехать верхом, и мать отправила ее в дорогу, радостно предвещая плохую погоду. Ее ожидания оправдались: не успела Джейн отъехать далеко, как начался сильный дождь. Сестры переживали за нее, мать же наоборот — радовалась. Дождь шел весь вечер без остановки; было ясно, что Джейн не сможет вернуться.

«Вот хорошо я придумала!»  — не раз повторяла миссис Беннет, будто бы дождь пошел благодаря именно ее стараниям. Однако главная «радость» ждала ее на следующее утро: не успели они позавтракать, как пришел слуга из Недерфилда и принес для Элизабет записку, в которой говорилось:

«Моя дорогая Лиззи!
        Сегодня утром я проснулась, чувствуя себя очень плохо. Я объясняю это тем, что вчера до нитки промокла. Мои любезные друзья и слышать не хотят о моем возвращении, пока мне не станет лучше. Они также настаивают, чтобы меня осмотрел мистер Джонс, поэтому не пугайтесь, когда услышите, что он ко мне приходил. Ничего особенного со мной не произошло — просто болит горло и голова. Твоя — и т. д.»
        — Что же, драгоценная моя,  — сказал мистер Беннет, когда Элизабет прочитала записку вслух,  — если у вашей дочери случится опасный приступ болезни, если она умрет, то для вас будет утешением знать, что она умерла, добиваясь мистера Бингли и соблюдая ваши указания.
        — Да будет вам! Я не боюсь, что она умрет. Разве люди умирают от мелочных простуд? К тому же за ней будет хороший уход. Пока она там — все будет хорошо. Я поеду и навещу ее, когда будет возможность воспользоваться каретой.
        Элизабет, не на шутку смутившись, решила навестить сестру, несмотря на отсутствие кареты, а поскольку верхом она не ездила, то ей оставалось только пойти туда пешком. Она сообщила о своем решении.
        — Не будь такой дурой!  — воскликнула ее мать.  — Ты только подумай: как можно идти по такой грязи! А когда ты доберешься туда, то будешь выглядеть просто ужасно.
        — Меня не интересует, как я буду выглядеть, меня интересует Джейн, и это — самое главное.
        — Ты намекаешь мне, Лиззи,  — спросил отец,  — чтобы я послал за лошадьми?
        — Нет, не надо. Я не боюсь идти пешком. Расстояние ничего не стоит, когда есть побуждение, а идти туда только три мили. До обеда я вернусь.
        — Я просто в восторге от твоей деятельной доброты,  — отметила Мэри,  — но душевные порывы должны руководствоваться здравым смыслом; и вообще — я считаю, что странности всегда должна быть пропорциональными тому, к чему ты стремишься.
        — Мы пойдем с тобой в Меритон,  — ободрили ее Кэтрин и Лидия. Элизабет согласилась на их предложение, и три девушки вместе отправились в путь.
        — Если мы не будем медлить,  — сказала по дороге Лидия,  — то, возможно, даже успеем немного увидеться с капитаном Картером, пока он не уехал в Лондон.
        В Меритоне они разделились: две младших девушки направились в помещение жены одного из офицеров, а Элизабет пошла дальше сама, быстрым шагом минуя поле за полем, с нетерпеливой живостью перепрыгивая ступеньки и лужи, пока наконец не увидела впереди дом; ноги у нее болели, чулки были в грязи, а лицо пылало от энергичных усилий.
        Ее провели в комнату для завтрака, где собрались все, кроме Джейн, и где ее появление вызвало большое удивление. То, что она в столь раннее время пешком прошла три мили — и еще по такой грязи, да еще и одна,  — было для миссис Херст и мисс Бингли почти непостижимым; Элизабет не сомневалась, что они ее за это презирают. Однако они встретили ее очень вежливо, а в манерах брата было нечто большее, чем просто вежливость — в них чувствовалась приветливость и доброта. Мистер Дарси не сказал почти ничего, а мистер Херст — вообще ничего. Первый разрывался между восторгом, вызванным тем чудесным цветом, которого быстрая ходьба придала лицу Элизабет, и сомнений относительно необходимости отправляться одной в такую дальнюю дорогу. Другой думал только о своем завтраке.
        На свои расспросы о сестре она получила ответ не слишком оптимистичный. Спала мисс Беннет плохо, и хотя она была уже на ногах, ей было не под силу покинуть комнату из-за очень высокой температуры и плохого самочувствия. Элиза пожелала, чтобы ее немедленно провели к ней; а Джейн очень обрадовалась, когда увидела ее, потому что в своей записке не решилась попросить ее прийти, опасаясь вызвать тревогу или причинить лишние хлопоты. Однако ей было трудно много разговаривать, и, когда мисс Бингли оставила их вдвоем, она не сказала почти ничего, кроме слов благодарности за ту доброту, с которой к ней относились. Поэтому Элиза просто молча ухаживала за ней.
        Когда завтрак закончился, две сестры присоединились к ним; когда Элиза увидела, с какой нежностью и заботой относятся они к Джейн, то и сама стала испытывать к ним симпатию. Пришел аптекарь, осмотрел больную и сказал,  — как и следовало было ожидать — что она сильно простудилась и они должны тщательно за ней ухаживать; а еще он посоветовал Джейн не вставать с постели и обещал какие-то лекарства. Она сразу же воспользовалась советом, ибо температура у нее повысилась, а голова разболелась еще больше. Элизабет ни на минуту не оставляла ее, сестры тоже подходили достаточно часто: им все равно нечего было делать, потому что мужчины поехали в гости.
        Когда часы пробили три, Элизабет поняла, что пора идти, о чем и сказала — с большой неохотой. Мисс Бингли предложила ей карету, и осталось только немного надавить на Элизабет, чтобы она согласилась, как Джейн проявила такую обеспокоенность ее отъездом, что мисс Бингли пришлось сменить предложение воспользоваться каретой на предложение остаться на время в Недерфилде. Элизабет с большой благодарностью согласилась, а в Лонгберн послали слугу, чтобы тот сообщил семье о вынужденной задержке и принес чистое платье.
        Раздел VIII
        В пять часов две хозяйки пошли одеваться, а в половине седьмого Элизабет пригласили на обед. На многочисленные вежливые расспросы, которые полились непрерывным потоком, как только начался обед и во время которого Элизабет с удовольствием для себя отметила большую обеспокоенность мистера Бингли состоянием здоровья Джейн, она не могла дать утешительного ответа — ее сестре совсем не стало лучше. Сестры, услышав это, еще два-три раза повторили, как они расстроены, как это вообще ужасно, когда кто-то сильно простужается, и как сильно им не нравится болеть самим, а потом эту тему и не вспоминали. Их равнодушие к Джейн (когда ее не было рядом) возобновило в Элизабет всю ее изначальную неприязнь к ним.
        Единственным из компании, кто вызвал у нее хоть какую-то симпатию, был их брат. Его забота о Джейн была очевидной, а вежливость, с которой он относился к ней самой,  — очень приятной, поэтому Элизабет в значительной степени лишилась ощущения, что она здесь незваная гостья — а именно такой, как ей казалось, и считали ее все остальные. Они уже едва замечали ее. Мисс Бингли жадно прислушивалась и присматривалась к мистеру Дарси, сестра ее с меньшей жадностью делала то же; Мистер Херст, рядом с которым сидела Элизабет,  — был вялый человечек, который жил для того, чтобы пить, есть и играть в карты; он так и не сообразил, что сказать, когда узнал, что ей больше нравятся простые блюда, а не рагу.
        Когда обед закончился, Элизабет быстренько вернулась к Джейн, мисс Бингли начала ругать ее сразу же после того, как за ней закрылась дверь. Оказалось, что и манеры у нее плохие — смесь чопорности и наглости,  — и разговор поддерживать она не умеет, и вообще — нет у нее ни стиля, ни вкуса, ни красоты. Миссис Херст, которая была того же мнения, добавила:
        — Короче говоря, она может похвастаться только тем, что она — прекрасный ходок, и больше ничем. Никогда не забуду, как она выглядела сегодня утром. А выглядела просто какой-то неистовой.
        — Ты права, Луиза. Я чуть не расхохоталась. Ее приход — такая глупость! Это же надо — мчаться по полю из-за того, что сестра простудилась! А ее волосы — неопрятные, растрепанные!
        — Да вот же. А ее нижняя юбка! Думаю, ты видела ее нижнюю юбку — она вся была в грязи, этого не смогло скрыть даже приспущенное платье.
        — Может, изображенная тобой картина и чрезвычайно точна, Луиза,  — сказал мистер Бингли,  — но все это не коснулось моего взгляда. Мне показалось, что мисс Элизабет Беннет выглядела чрезвычайно хорошо, когда зашла сегодня утром в комнату. А ее грязной нижней юбки я просто не заметил.
        — А вы, мистер Дарси? Вы же просто не могли этого не заметить!  — спросила мисс Бингли.  — Я склонна думать, что вам совсем не хотелось бы, чтобы подобным образом выглядела, скажем, ваша сестра?
        — Конечно же, не хотелось бы.
        — Пройти три, четыре, пять — или сколько там?  — миль по колено в грязи, и к тому же, абсолютно одной! Интересно, что она хотела этим сказать? Как по мне, то таким задорно-хвастливым образом она хотела продемонстрировать свою самостоятельность и свое деревенское равнодушие к правилам приличия.
        — Она хотела продемонстрировать свою любовь к сестре, и это — очень похвально,  — сказал Бингли.
        — Боюсь, мистер Дарси,  — отметила мисс Бингли почти шепотом,  — что эта история пошатнула ваше увлечение ее чарующими глазами.
        — Отнюдь,  — ответил тот.  — Быстрая походка только добавила им сияния.
        После этой фразы на некоторое время воцарилась тишина, потом сказала миссис Херст:
        — Я чувствую необычайное уважение к Джейн Беннет, она — девушка действительно очень красивая, и я всем сердцем желаю ей удачно выйти замуж. Но при таких родителях и при отсутствии знатных родственников, боюсь, что шансов на это у нее нет никаких.
        — Ты как-то говорила, что их дядя — адвокат в Меритоне.
        — Да; и у них есть еще один, он живет где-то вблизи Чипсайда.
        — Большая шишка, ничего не скажешь,  — отметила ее сестра, и они обе весело захихикали.
        — Да пусть хоть все их родственники живут в Чипсайде — это не сделало бы сестер Беннет менее приятными ни на грамм!  — воскликнул Бингли.
        — Но это существенно бы уменьшило их шансы выйти замуж за мужчин с положением,  — ответил Дарси.
        В ответ на эту реплику Бингли промолчал, зато его сестры радушно с ней согласились и некоторое время весело радовались по поводу родственников — простолюдинов своей дорогой подруги.
        Но когда к ним снова вернулись нежные дружеские чувства, то они покинули столовую и направились к ней в комнату, а потом сидели у Джейн, пока их не позвали пить кофе. Джейн чувствовала себя еще очень плохо, и Элизабет не отходила от нее ни на шаг до самого вечера, пока с облегчением убедилась, что сестра ее уснула, и когда она скорее из вежливости, чем по желанию спустилась вниз в гостиную. Зайдя в комнату, застала все общество за игрой в мушку; ее немедленно пригласили присоединиться, но она, догадываясь, что игра идет по-крупному, отказалась, сославшись на необходимость ухода за сестрой, а потом сказала, что некоторое время побудет внизу и немного почитает. Мистер Херст удивленно уставился на нее.
        — Вам интереснее читать, чем играть в карты?  — спросил он.  — Это что-то оригинальное!
        — Мисс Элиза Беннет,  — сказала мисс Бингли,  — карты терпеть не может. Книги для нее — все, остальное же ее просто не интересует.
        — Я не заслуживаю ни на такую похвалу, ни на такое осуждение!  — воскликнула Элизабет.  — Книги для меня — далеко не все, другие вещи меня тоже интересуют и доставляют мне наслаждение!
        — Как по мне, то вы получите удовольствие от ухода за вашей сестрой,  — сказал Бингли.  — Надеюсь, что вскоре наслаждение ваше возрастет, когда вы увидите ее в добром здравии.
        Элизабет поблагодарила его за такое сочувствие, а затем подошла к столу, на котором лежало несколько книг. Мистер Бингли сразу же предложил принести ей еще книг — это, собственно, было и все, из чего состояла его библиотека.
        — Конечно, хотелось бы, чтобы моя библиотека была побольше — вам удовольствие, а мне в честь; но я — человек ленивый, и, имея книг немного, читаю их еще меньше.
        Элизабет заверила его, что прекрасно обойдется теми книгами, которые были в комнате.
        — Просто диву даюсь,  — сказала мисс Бингли,  — и почему это мой отец оставил нам в наследство такую малочисленную библиотеку? Вот у вас в Пемберли библиотека просто прекрасна, мистер Дарси!
        — Другой она просто не может быть, потому что представляет собой произведения многих поколений.
        — Да вы и сами сделали в нее немалый вклад, потому что всегда покупаете книги.
        — Не понимаю, как можно пренебрегать семейной библиотекой в такие времена, как наши.
        — Пренебрегать! Я уверена, что вы ничего не жалеете, чтобы приумножить красоту и привлекательность вашего благородного дома. Чарльз, когда у тебя будет свой собственный дом, надеюсь, что у него будет хоть какая-то толика той красоты, которую имеет Пемберли.
        — Я тоже надеюсь.
        — Но я действительно советую тебе приобрести дом в той же местности, а как образец взять Пемберли. Нет в Англии графства, лучшего чем Дербишир.
        — Я полностью поддерживаю эту идею — возьму и куплю Пемберли, если Дарси мне его продаст.
        — Я говорю только о реальных возможностях, Чарльз.
        — Да будет тебе, Кэролайн, я действительно думаю, что лучше Пемберли приобрести, чем пытаться копировать.
        Элизабет так заинтересовал этот разговор, что она едва не забыла о своей книге; потом и вовсе отложила ее и, придвинувшись ближе к карточному столу, устроилась между мистером Бингли и его старшей сестрой и стала наблюдать за игрой.
        — Мисс Дарси сильно подросла за время, минувшее с весны?  — спросила мисс Бингли.  — Наверное, она будет такого роста, как и я.
        — Думаю, что да. Уже сейчас она такая же ростом, как и мисс Элизабет Беннет, а может, даже немного выше.
        — Так хочется снова ее увидеть! Ни с кем другим я не общалась с таким удовольствием, как с ней. Какой вид, которые манеры! Такая развитая и образованная для своего возраста! А на фортепиано она играет просто великолепно.
        — Удивительно, как только у девушек хватает терпения становиться такими образованными и развитыми! Они сейчас все такие!
        — Все молодые девушки развитые и образованные? Что ты имеешь в виду, мой дорогой Чарльз?
        — Именно это я и имею в виду. Все они хорошо рисуют, клеят ширмы и вяжут кошельки. Что-то я не припомню девушек, которые не умели всего этого делать, а о девушке, которую представляют впервые, непременно скажут, что она чрезвычайно развита и образована.
        — Ваш перечень наиболее распространенных достоинств очень близок к истине,  — отметил Дарси.  — Такую характеристику применяют сейчас к любой женщине, которая умеет связать кошелек или наклеить ширму. Но я совсем не согласен с вашей оценкой девушек в целом. Здесь я не могу похвастаться — из всех своих знакомых я знаю не более шести, которые действительно развиты и образованы.
        — И я не знаю,  — поддержала мисс Бингли.
        — Значит,  — отметила Элизабет,  — в ваше понятие развитой и образованной женщины вы вкладываете очень большой смысл.
        — Да, я действительно вкладываю в него очень большой смысл.
        — Да,  — сказала его верная помощница,  — по-настоящему развитым и образованным может считаться лишь тот, кто намного превосходит то, с чем обычно приходится встречаться. Чтобы заслужить такую характеристику, женщине нужно очень хорошо разбираться в музыке, пении, рисовании, танцах и современных языках; а чтобы эта характеристика не была заслуженной только наполовину, женщине, кроме всего этого, надо еще иметь что-то неординарное в своей внешности, в тональности голоса, а также в манере двигаться, общаться и высказываться.
        — Да, ей нужно иметь все это,  — сказал Дарси,  — но ко всему этому ей надо добавить и нечто очень существенное — развитие собственного ума через прочтение большого количества книг.
        — Теперь я не удивляюсь, что вы знаете только шесть развитых и образованных женщин. Удивительно, что вы их знаете вообще.
        — Вы так строго относитесь к собственному полу, что вам это странно?
        — Лично я никогда такой женщины не встречала, лично я никогда не видела, чтобы описанные вами качества — незаурядные умственные способности, образованность и элегантность — сочетались в одной женщине.
        Миссис Херст и мисс Бингли энергично запротестовали против такого возражения, утверждая, что они знали многих женщин, которые отвечали такому описанию; но здесь мистер Херст призвал к порядку, сетуя на их невнимательность к игре. Тем самым разговору был положен конец, и вскоре Элизабет покинула комнату.
        — Элиза Беннет,  — сказала мисс Бингли, дождавшись, когда за той закрылась дверь,  — это одна из тех девушек, которые предлагают себя представителям другого пола путем унижения пола собственного; должна сказать, что с большинством мужчин такой номер проходит удачно. Но, на мой взгляд, это — плевая хитрость, крайне дешевый трюк.
        — Не подлежит сомнению,  — ответил Дарси, на которого, главным образом, и было рассчитано это замечание,  — что хитрость присутствует во всех без исключения средствах, которыми пользуются женщины, чтобы заполучить себе мужа. Все, что имеет хоть какое-то отношение к хитрости, вызывает отвращение.
        Мисс Бингли не была столь довольна ответом, чтобы продолжать разговор на эту тему.
        Вскоре Элизабет снова вышла к ним, но сказала только, что ее сестра чувствует себя хуже и что она не может ее покинуть. Бингли потребовал, чтобы немедленно послали за мистером Джонсом; его же сестры, убежденные в бесполезности советов сельских эскулапов, предложили срочно вызвать из города какое-нибудь светило медицинской науки. Элизабет и слышать об этом не хотела; но к совету брата была не против прислушаться, поэтому решили: если состояние мисс Беннет решающим образом не улучшится, то мистера Джонса вызовут рано утром. Бингли места себе не находил, а его сестры заявили, что они чувствуют себя крайне несчастными. Свое горе они заглушали после ужина пением на два голоса, а их брат, не находя лучшего выхода своим чувствам, приказал экономке, чтобы больной девушке и ее сестре уделялось всевозможное внимание.
        Раздел IX
        Большую часть ночи Элизабет провела в комнате своей сестры, а утром с удовольствием дала более или менее оптимистичный ответ на расспросы экономки, которую прислал мистер Бингли, а затем — на расспросы двух элегантных дамочек, прислуживавших его сестрам. Однако, несмотря на улучшение, Элизабет пришлось направить в Лонгберн записку с пожеланием, чтобы ее мать сама посетила Джейн и получила собственное представление о состоянии ее здоровья. Записку отправили немедленно, и так же немедленно было выполнено пожелание, которое в ней содержалось: миссис Беннет, сопровождаемая двумя младшими дочерьми, прибыла в Недерфилд вскоре после того, как семья закончила завтракать.
        Если бы миссис Беннет убедилась, что Джейн грозит очевидная опасность, то чувствовала бы себя крайне несчастной; но она удовлетворилась тем, что болезнь ее дочери тревоги не вызывала, и поэтому совсем не желала ее скорейшего выздоровления, потому что оно могло бы привести к ее отправке из Недерфилда. Из-за этого она и слушать не хотела Джейн, когда та предлагала отвезти ее домой, к тому же аптекарь, который прибыл примерно в то же время, тоже считал это нежелательным. Миссис Беннет немного посидела с Джейн, а потом появилась мисс Бингли и сделала им приглашение, поэтому мать и три ее дочери прошли в комнату для завтрака. Встретив их, Бингли выразил надежду, что миссис Беннет застала Джейн в состоянии, не худшем, чем то, на которое надеялась.
        — К сожалению, это не так, сударь,  — сказала она.  — Дочь слишком больна, чтобы ее отправлять домой. Мистер Джонс говорит, что об этом еще рано думать. Позвольте нам еще немного злоупотребить вашей добротой.
        — Отправить домой?!  — воскликнул Бингли.  — Об этом и думать не следует! Уверен, что моя сестра и слушать не захочет об отъезде.
        — Можете не сомневаться, сударыня,  — холодно и вежливо сказала мисс Бингли,  — пока мисс Беннет будет оставаться у нас, за ней будут ухаживать самым надлежащим образом.
        Миссис Беннет рассыпалась в благодарностях.
        — По правде говоря,  — добавила она,  — если бы не такие хорошие друзья, то не знаю, что с ней и произошло бы, поскольку Джейн действительно очень больна и чувствует себя очень плохо, хотя проявляет при этом большую терпеливость. Она всегда такая, и я никогда не встречала характера более мягкого. Я часто говорю своим другим девушкам, что они в подметки ей не годятся. У вас тут такая хорошая комната, мистер Бингли, а вид на эту гравийную аллейку просто волшебный. Не знаю, есть ли в округе место, способное сравниться с Недерфилдом. Надеюсь, что вы не покинете это имение просто так — впопыхах, хотя и арендовали его на короткий срок.
        — Все, что я делаю, я делаю впопыхах,  — сказал Бингли,  — поэтому если я решу покинуть Недерфилд — сделаю это в течение пяти минут. Однако пока мне кажется, что я осел здесь надолго.
        — Именно этого я от вас и ожидала,  — сказала Элизабет.
        — Вы что, начинаете понимать меня?  — воскликнул он, обращаясь к ней.
        — Конечно! Я понимаю прекрасно.
        — Хотелось бы считать это комплиментом, но боюсь, что человек, в котором легко разобраться, выглядит жалко.
        — По-всякому бывает. Если у человека глубокий и сложный характер, то это еще не значит, что в нем труднее или наоборот — легче разобраться, чем в человеке вашего характера.
        — Лиззи,  — сказала ее мать — не забывайся и не прибегай здесь к выходкам, которые тебе позволяют дома.
        — А я и не знал,  — быстро продолжил Бингли,  — что вы занимаетесь изучением человеческих характеров. Это, наверное, очень интересное дело.
        — Да, но самая захватывающая вещь — это изучение сложных характеров. Именно сложность и делает их интересными.
        — Вообще сельская местность может предоставить большое разнообразие субъектов такого исследования,  — отметил Дарси.  — В селе вы вращаетесь в очень ограниченном и неизменном кругу знакомых.
        — Но один и тот же человек меняется в столь значительной степени, что в нем всегда находишь что-то новое.
        — Конечно!  — воскликнула миссис Беннет, оскорбленная той манерой, в которой он говорил о селе.  — Уверяю вас: в селе этого отнюдь не меньше, чем в городе.
        Все были очень удивлены, а Дарси немного посмотрел на нее, а потом молча отвернулся. Миссис Беннет, которой померещилось, что она взяла над ним верх, принялась развивать свой триумфальный успех:
        — Со своей стороны я не считаю, что у Лондона есть какие-то большие преимущества над селом, кроме магазинов и общественных мест. В селе — гораздо приятнее, правда, мистер Бингли?
        — Когда я в деревне,  — ответил он,  — мне совсем не хочется возвращаться в город; а когда я в городе, то получается наоборот. И деревня, и город имеют собственные предпочтения, и я буду чувствовать себя одинаково хорошо и там, и там.
        — Это потому, что у вас такой характер. Но тот господин,  — она посмотрела при этом на Дарси — кажется, считает, что село — это вообще ничто.
        — Ну ладно, мама, вы ошибаетесь,  — сказала Элизабет, краснея за свою мать.  — Ты совсем не поняла мистера Дарси. Он хотел лишь сказать, что в селе не встретишь такого разнообразия людей, как в городе, и ты должна признать, что так оно и есть.
        — Милочка, но никто и не говорил, что это не так. Но по количеству людей в нашей округе, то мало таких, где жителей больше, чем у нас. Я точно знаю, что мы поддерживаем отношения с двадцатью четырьмя семьями.
        Только нежелание поставить Элизабет в неприятное положение помогло Бингли сохранить невозмутимое выражение лица. Однако его сестра была менее деликатной и поэтому с очень красноречивой улыбкой посмотрела на мистера Дарси. Элизабет, желая сказать что-то такое, что отвлекло бы мысли ее матери от этой темы, быстро спросила ее, не заходила ли случайно в Лонгберн Шарлотта Лукас после того, как сама она пошла навестить Джейн.
        — Да, заходила вчера вместе со своим отцом. Уильям такой приятный, правда, мистер Бингли? Такой стильный, такой благородный и непринужденный! И для каждого у него найдется что сказать. Именно так я и представляю себе хорошее воспитание; те же, кто о себе очень высокого мнения и никогда не соизволят открыть рот, зря считают, что именно они хорошо воспитаны.
        — Шарлотта с вами обедала?
        — Нет, она предпочла уйти домой. Кажется, для того, чтобы помочь с приготовлением сладких пирожков. Что касается меня, мистер Бингли, то для такой работы я всегда держу слуг, и мои девушки воспитаны по-другому. Но каждый сам себе судья, а сестры Лукас — девушки очень приятные, уверяю вас. Жаль, что они некрасивые! Нет, я вовсе не думаю, что Шарлотта очень невзрачна! К тому же она — наша хорошая подруга.
        — Кажется, она — очень приятная молодая женщина.
        — Ну что вы, конечно же, но все равно нужно признать, что она некрасивая. Леди Лукас сама об этом часто говорила и завидовала мне, что Джейн такая красавица. Не хочу хвастаться собственным ребенком, но действительно — не часто встретишь девушку, красивую, как Джейн. И это все говорят, это не только мое пристрастное мнение. Когда ей было только пятнадцать и мы приезжали в город к моему брату Гардинеру, один господин так влюбился в нее, что невестка уже думала: он сделает ей предложение, пока мы будем в Лондоне. Но почему-то он этого не сделал. Возможно, она показалась ему слишком молодой? Однако он посвятил ей несколько стихотворений, причем очень неплохих.
        — И на этом его любовь и кончилась,  — раздраженно сказала Элизабет.  — Мне кажется, что такая же судьба постигла не одну пылкую страсть. Интересно, кто первый догадался лечиться от любви с помощью поэзии? Способ очень эффективный!
        — Я всегда считал поэзию пищей любви.
        — Возможно — если речь идет о любви изящной, крепкой и чистой. Все может быть пищей для чувства, уже успевшего окрепнуть. Но если это только чахлая и неопределенная симпатия, то я убеждена: достаточно одного хорошего сонета, чтобы она отдала Богу душу.
        Дарси только улыбнулся; а общее молчание, наступившее после этих слов, заставило Элизабет трепетно ожидать — не примется ли случайно матушка опять за свое? Ей очень хотелось как можно скорее что-то сказать, но ничего не приходило в голову; поэтому после непродолжительной тишины миссис Беннет снова начала благодарить мистера Бингли за его доброту к Джейн и извиняться за те неудобства, которые им причиняет еще и Лиззи. Мистер Бингли ответил непринужденно и вежливо, что заставило быть вежливой также его младшую сестру, которая высказалась, как и положено в таких случаях. Свою роль она играла не слишком удачно, но миссис Беннет этим все равно удовлетворилась и вскоре велела подать карету. Тут младшая ее дочь как по сигналу выступила вперед. В течение всего визита две девушки все время о чем-то перешептывались, и в результате самая младшая из них укоризненно напомнила мистеру Бингли, что когда он впервые появился в их округе, то обещал устроить бал в Недерфилде.
        Лидия была высокой и уверенной в себе девушкой крепкого телосложения с добродушным выражением лица, которое имело прекрасный цвет. У своей матери она была любимицей и благодаря этому еще в раннем возрасте начала появляться в обществе. Она отличалась чрезвычайной жизнерадостностью и врожденным чувством собственной значимости, переросшим в самоуверенность из-за любезного внимания со стороны офицеров, чувствовавших расположение Лидии благодаря щедрым обедам, которые давал ее дядя, а также благодаря ее непринужденным манерам. Поэтому она безо всякой неловкости обратилась к мистеру Бингли по поводу бала и прямо напомнила ему о его обещании, добавив при этом, что если он его не сдержит, то не избегнет позора на весь мир. Его ответ на такое внезапное нападение прозвучал прекрасной музыкой в ушах ее матушки.
        — Уверяю вас, что я абсолютно готов выполнить свое обещание; когда выздоровеет ваша сестра, то, пожалуйста,  — вы сами сможете назвать точную дату бала. Вы же не собираетесь танцевать во время ее болезни?
        Лидия заявила, что она довольна услышанным.
        — Да, конечно! Лучше подождать, пока не выздоровеет Джейн, а там глядишь — и капитан Картер вернется в Меритон… А после того, как бал устроите вы, я буду настаивать, чтобы они тоже устроили бал. Я скажу полковнику Форстеру, что когда он этого не сделает, то это будет позор на весь мир.
        После этого миссис Беннет с дочерьми уехала, а Элизабет сразу же вернулась к Джейн, оставив свое поведение и поведение своих родственников в жертву комментариям со стороны двух дамочек и мистера Дарси. Женщины начали порицать ее, однако, несмотря на все те шпильки, которые отпускала мисс Бингли по поводу прекрасных глаз, ей так и не удалось привлечь последнего к этому занятию.
        Раздел X
        Следующий день прошел почти так же, как и предыдущий. Несколько утренних часов миссис Херст и мисс Бингли провели с больной, которая хоть и медленно, но поправлялась; а вечером Элизабет присоединилась к обществу в гостиной. Однако на этот раз столика для игры в мушку не было. Мистер Дарси писал письмо своей сестре, а мисс Бингли, сидя возле него, наблюдала за этим процессом, время от времени мешая ему просьбами приписать что-нибудь от своего имени. Мистер Херст и мистер Бингли играли в пикет, а миссис Херст наблюдала за игрой.
        Элизабет занялась шитьем, не без любопытства прислушиваясь к разговору между Дарси и его приятельницей. Непрерывные похвалы со стороны мисс Бингли то относительно его почерка, то относительно аккуратности строк или объема самого письма — в сочетании с полным равнодушием к похвалам, которую проявлял Дарси, составляли интересный диалог, который полностью совпадал с представлением Элизабет о каждом из них.
        — Мисс Дарси так обрадуется, когда получит это письмо!
        Он не ответил.
        — Вы так необыкновенно быстро пишете.
        — Вы ошибаетесь. Я пишу довольно медленно.
        — Наверное, в течение года вам приходится писать очень много писем! И деловых — тоже! Они кажутся мне такими скучными!
        — Поэтому радуйтесь, что заниматься ими приходится мне, а не вам.
        — Пожалуйста, напишите вашей сестре, что я соскучилась по ней.
        — По вашей просьбе я уже это сделал.
        — Кажется, ваше перо плохо пишет. Давайте я вам его подточу. Я очень хорошо умею это делать.
        — Спасибо, но я всегда сам точу свои перья.
        — Как вам удается писать такими ровными рядами?
        Он промолчал.
        — Передайте вашей сестре, что я рада ее успехам в игре на арфе; и, пожалуйста, напишите ей, что я просто в восторге от выполненного ею замечательного эскиза стола и мне он кажется намного лучше того, который сделала мисс Грантли.
        — Может, вы мне позволите отложить ваши восторги до моего следующего письма? Сейчас у меня нет для них надлежащего места.
        — О, это не имеет большого значения. Все равно я увижу ее в январе. А вы всегда пишете ей такие прекрасные длинные письма, мистер Дарси?
        — Обычно они длинные, а прекрасны они или нет — решать не мне.
        — Я всегда считала, что человек, способный писать длинные письма, не может писать плохо.
        — Кэролайн! Такой комплимент для Дарси не годится,  — воскликнул ее брат.  — Потому что письма даются ему нелегко. Он нарочно подыскивает более длинные слова. Правда, Дарси?
        — Мой стиль письма очень отличается от твоего.
        — Конечно!  — воскликнула мисс Бингли.  — Чарльз пишет так небрежно! Половину слов он забывает написать, а остальные — вычеркивает.
        — Мои мысли несутся так быстро, что мне не хватает времени выражать их, поэтому адресаты иногда ничего не понимают в моих письмах.
        — Мистер Бингли,  — обратилась к нему Элизабет,  — ваша скромность устраняет всякое желание упрекать вас.
        — Нет ничего более обманчивого,  — сказал Дарси,  — чем кажущаяся скромность. Часто за ней кроется лишь пренебрежительное отношение к чужому мнению, а иногда — скрытое самовосхваление.
        — А к какому из этих двух типов ты относишь мое недавнее небольшое проявление скромности?
        — К косвенному самовосхвалению, потому что в действительности ты гордишься недостатками своего письма, потому что считаешь их вызванными скоростью твоих мыслей и собственной небрежностью при высказывании их в письме; а последнее — на твое убеждение — не будучи похвальным, является зато очень оригинальным. Тот, кто имеет способность делать что-то быстро, всегда восхваляет это свое качество, часто не обращая никакого внимания на небрежность исполнения. Когда ты говорил сегодня утром миссис Беннет, что, собираясь покинуть Недерфилд, сделаешь это за пять минут, в твоем воображении это было панегириком, чем-то вроде комплимента самому себе. А действительно ли достойна похвалы такая поспешность, при которой идет кувырком очень важное дело и от которой нет никакой пользы ни тебе, ни другим людям?
        — Хватит, хватит!  — воскликнул Бингли.  — Это уже слишком: вспоминать вечером все те глупости, которые были сказаны утром. И все же, честное слово, я верил в правдивость того, что говорил о себе, и совсем не пытался выглядеть шустрым и беззаботным, а лишь хотел понравиться дамам.
        — Может, ты и верил в то, что говорил; но я совсем не уверен, что ты действительно покинул бы особняк с такой скоростью. Твое поведение зависело бы от случайности так же, как и поведение всех тех, кого я знаю; и если бы утром, садясь на лошадь, ты услышал от своего друга: «Бингли, лучше отправляйся на следующей неделе»  — может быть, ты так и поступил бы — остался, а после дальнейших уговоров вообще мог бы остаться еще на месяц.
        — Этим вы только доказали, что мистер Бингли способен поступать вопреки своим привычкам, и тем самым выразили ему похвалу еще большую, чем та, на которую способен он сам.
        — Я бесконечно благодарен вам за то,  — сказал Бингли,  — что слова моего друга вы превратили в комплимент податливости моего характера. Но боюсь, что тем самым вы приписываете этому господину то, чего он вовсе не имел в виду; он ведь прекрасно знает, что в подобных обстоятельствах я наотрез отказался бы воспользоваться таким советом и уехал бы как можно скорее.
        — Значит, мистер Дарси считает, что поспешность вашего первоначального намерения компенсировалась бы тем упорством, с которым вы его выполнили бы?
        — Знаете, я не совсем представляю, о чем идет речь. Пусть Дарси сам объясняет то, что сказал.
        — Тебе хочется, чтобы я объяснял мысли, которые ты почему-то считаешь моими, хотя я этого никогда не утверждал. Однако если рассматривать это дело так, как подали его, мисс Беннет, то вам следует помнить, что тот приятель, который якобы хотел его возвращения домой и отложении отъезда, предлагал это просто так — без единого аргумента в пользу уместности такого шага.
        — Ага, значит, когда человек быстро и легко соглашается с уговорами своего друга, то это для вас — не достоинство?
        — Когда человек соглашается со своим приятелем, не будучи при этом убежденным, то это не делает чести умственным способностям их обоих.
        — Кажется, мистер Дарси, вы не учитываете влияния дружбы и симпатии. Уважение к тому, кто просит, часто заставляет принять просьбу, даже не дожидаясь рациональных доводов в его пользу. Я не обязательно имею в виду предложенную вами воображаемую ситуацию мистера Бингли. Мы можем подождать, пока возникнет подобное обстоятельство, после чего будет возможность обсудить осторожность его дальнейшего поведения. Но в обычных и простых ситуациях, возникающих между друзьями,  — когда один уговаривает другого изменить свое мнение из-за не очень важного вопроса,  — разве вы подумаете плохо о человеке только потому, что он согласился с чьим-то желанием, не дожидаясь рационального доказательства?
        — А не лучше ли было бы — прежде чем продолжать эту тему — более точно определить степень важности, свойственной этой просьбе, а также степень дружеских чувств, существующих между сторонами?
        — Конечно,  — воскликнул Бингли,  — давайте выслушаем все подробности, не забывая об их относительной высоте и размерах, потому что они будут иметь такое большое значение в нашем споре, о котором вы даже и не подозреваете, мисс Беннет. Уверяю вас, что если бы Дарси не был таким крепким высоким мужчиной, то я не проявил бы к нему и половины своего уважения. Должен вам сказать, что в определенных ситуациях и в определенных местах я не встречал персоны страшнее Дарси, особенно в воскресенье вечером, когда ему нечего делать.
        Мистер Дарси улыбнулся, и Элизабет показалось, что он все-таки обиделся, и поэтому она не стала смеяться. Мисс Бингли ревностно бросилась защищать его от таких нелепых обвинений и сделала упрек своему брату за то, что тот нес такие глупости.
        — Я понимаю твой замысел, Бингли,  — сказал его друг,  — ты не любишь спорить, именно поэтому ты и этот спор хочешь как можно скорее замять.
        — Возможно, именно этого я и хочу, потому что споры слишком сильно напоминают ссоры. Если ты и мисс Беннет отложите свой спор и дождетесь, пока я выйду из комнаты, то я буду очень вам благодарен. После этого вы вольны говорить обо мне все, что вам заблагорассудится.
        — То, чего просите вы,  — ответила Элизабет,  — вовсе не будет каким-то пожертвованием с моей стороны; Мистер Дарси пусть лучше закончит свое письмо.
        Мистер Дарси прислушался к ее совету и наконец закончил письмо. Завершив это дело, он обратился к мисс Бингли и Элизабет, чтобы они порадовали его музыкой. Мисс Бингли с готовностью пошла к фортепиано. Ее вежливо попросили дать возможность Элизабет сыграть первой, и она так же вежливо, но решительно проигнорировала эту просьбу и уселась за инструмент сама.
        Пока миссис Херст пела дуэтом вместе со своей сестрой, Элизабет, листая песенники, лежавшие на фортепиано, не могла не видеть, что мистер Дарси частенько на нее поглядывал, и поэтому путалась в догадках — как это она могла стать объектом восхищения со стороны такой важной персоны? И еще более странным было бы, если бы он смотрел на нее именно потому, что она ему не нравилась. В конце концов, ей не оставалось ничего другого, как предположить, что было в ней неправильного и достойного осуждения (в соответствии с его представлениями) еще больше, чем в ком-либо из других присутствующих. Это предположение отнюдь не смутило ее. Слишком мало она симпатизировала ему, чтобы ее беспокоило наличие у него симпатии к ней.
        Исполнив несколько итальянских песен, мисс Бингли решила сменить настроение и заиграла оживленную шотландскую мелодию; мистер Дарси сразу же придвинулся к Элизабет и предложил:
        — А нет ли у вас, мисс Беннет, сильного желания воспользоваться такой возможностью и станцевать рил?
        Она улыбнулась, но ничего не сказала в ответ. Несколько удивленный ее молчанием, он повторил свой вопрос.
        — О, я услышала вас очень хорошо,  — ответила Элизабет,  — но не могла сразу придумать, что сказать в ответ. Знаю — вы хотели, чтобы я сказала «да», и тогда бы вы получили удовольствие, презирая мой дурной вкус. Но я тоже получаю удовольствие, когда разрушаю подобные коварные замыслы и лишаю человека возможности потешиться пренебрежением. Поэтому мой ответ будет такой: я вообще не хочу танцевать рил! Теперь можете меня презирать, если есть такое желание.
        — Да нет у меня такого желания!
        Элиза ожидала, что он обидится, и поэтому была крайне удивлена его галантностью; вообще-то ее манерам была присуща смесь игривости с доброжелательностью, и поэтому трудно было представить, что кто-то может на нее обидеться; к тому же никакая женщина никогда не очаровывала Дарси так сильно, как она. Он действительно считал, что если бы не низкое происхождение родственников Элизабет, то опасность брака с ней могла стать вполне реальной.
        Мисс Бингли заметила (а скорее — заподозрила) достаточно, чтобы почувствовать ревность; поэтому ее желание избавиться от Элизабет только усилило ее большую заботу о выздоровлении дорогой подруги Джейн.
        Она часто пыталась вызвать у Дарси неприязнь к их гостье, разговаривая об их воображаемом браке и планируя их дальнейшую счастливую жизнь.
        — Надеюсь,  — сказала она ему на следующий день во время прогулки среди кустарниковых насаждений,  — когда это памятное событие произойдет, то вы не забудете намекнуть вашей теще, что лучше ей держать язык за зубами; если вам удастся — вылечите младших сестер от пагубной привычки бегать за офицерами. А еще — если мне позволено касаться такой деликатной темы — попробуйте устранить один маленький недостаток вашей дамы, а именно ту черту ее характера, которая граничит с тщеславием и наглостью.
        — Вы больше ничего не хотите добавить к вашим рецептам моего семейного счастья?
        — Конечно же, желаю. Позаботьтесь, чтобы портреты дядюшки и тетушки Филипс непременно повесил в картинной галерее в Пемберли. Надо расположить их рядом с портретом вашего двоюродного деда, который был судьей. Как вам известно, они — представители одной профессии, только вот работали почему-то в разных ее областях. Что касается портрета Элизабет, то, видимо, придется вам обойтись без него, потому что вряд ли найдется художник, который сможет передать обаяние этих прекрасных глаз.
        — Воспроизведение их выражения действительно будет нелегким, но можно достаточно точно скопировать их цвет и форму, а также ресницы — они так безупречно хороши!
        Вдруг им встретились миссис Херст и сама Элизабет, которые прогуливались по другой тропинке.
        — А я и не знала, что вы собираетесь на прогулку,  — сказала, смутившись, мисс Бингли, потому что не была уверена — услышали их разговор или нет.
        — Вы же нас просто обманули,  — ответила миссис Херст,  — сами сбежали и не сказали нам, что идете гулять.
        С этими словами она взяла мистера Дарси за свободную руку, предоставив таким образом Элизабет возможность идти дальше самой. Ширина тропы была как раз достаточной для троих. Мистер Дарси, почувствовав, что она поступила некрасиво, тут же сказал:
        — Эта тропинка недостаточно широка для нашей компании. Давайте лучше выйдем на аллею.
        У Элизабет не было ни малейшего желания оставаться с ними, поэтому она засмеялась и ответила:  — Что вы, не надо! У вас такая замечательная компания! Вместе вы выглядите еще лучше. Появление четвертого человека только испортит красоту этого зрелища. Всего наилучшего.
        И она весело направилась прочь, а потом, прогуливаясь туда-сюда, радовалась тому, что через день-два сможет вернуться домой. Джейн уже настолько поправилась, что собиралась в тот вечер выйти на час-другой из своей комнаты.
        Раздел XI
        Когда дамы вышли после обеда из-за стола, Элизабет побежала к своей сестре, заставила ее тепло одеться и привела в гостиную, где ее с удовольствием встретили две подруги, наперебой выражая свою радость. Элизабет никогда не видела их такими доброжелательными, как в течение часа, который прошел до прихода джентльменов. Собеседницами сестры были очень интересными. Какую-то шутливую историю они рассказывали точно и образно, анекдот — с юмором, а над своими знакомыми шутили с веселым энтузиазмом.
        Но когда в комнату зашли мужчины, Джейн перестала быть главным объектом внимания сестер. Мисс Бингли сразу же направила свои глаза на мистера Дарси; не успел он сделать и нескольких шагов, как она уже собралась что-то ему сказать. Но тот обратился к мисс Беннет, вежливо поздоровался с ней и поздравил с выздоровлением. Мистер Херст едва заметно поклонился и пробормотал что-то вроде «я очень рад»; а многословие и эмоциональность содержались именно в поздравлениях Бингли. Чувство радости, симпатии и заботы переполняли его. Первые полчаса он только и делал, что подбрасывал в камин дрова, чтобы Джейн опять не простудилась от смены комнаты; затем она, выполняя его пожелания, села с другой стороны камина, чтобы быть подальше от двери. Наконец он уселся рядом с ней и почти ни с кем, кроме нее, не разговаривал. Элизабет, сидя за шитьем в противоположном углу, созерцала все это с большим удовольствием.
        После чаепития мистер Херст напомнил своей невестке о столике для игры в карты — но тщетно. Каким-то образом ей удалось узнать, что мистер Дарси в карты играть не хочет, и поэтому даже открытое обращение мистера Херста ко всем присутствующим было отклонено. Кэролайн заверила его, что никто играть не собирается, а молчание, с которым все общество встретило ее слова, казалось, подтверждало их правдивость. Поскольку мистеру Херсту больше ничего не осталось делать, то он развалился на одном из диванов и захрапел. Дарси взял книгу; мисс Бингли сделала то же самое, а миссис Херст, в основном играя своими браслетами и кольцами, иногда присоединялась к разговору своего брата с мисс Беннет.
        Мисс Бингли, поглощенная своей книгой, успевала все же наблюдать и за тем, как мистер Дарси читал свою; она непрерывно или делала какое-то замечание, или заглядывала в его книгу. Однако ей никак не удавалось вызвать его на разговор — он просто отвечал на ее вопросы и продолжал читать. Наконец, совсем обессилев от попыток заинтересоваться собственной книгой, которую она выбрала только потому, что это был второй том той книги, которую он читал, мисс Бингли зевнула, широко раскрыв рот, и сказала:
        — Как приятно вот так проводить вечер! Теперь я действительно убедилась, что нет занятия более приятного, чем чтение. Все надоедает очень быстро, книга — никогда. Когда у меня будет собственный дом, я буду не я, если не соберу себе приличную библиотеку.
        Ей никто не ответил. Тогда она зевнула снова, небрежно отложила свою книгу в сторону и окинула взглядом комнату в поисках хоть какого-то развлечения. Услышав, как ее брат сказал что-то мисс Беннет о бале, она резко повернулась к нему и сказала:
        — Кстати, Чарльз, ты что — действительно планируешь дать танцевальный вечер в Недерфилде? Может, прежде чем принять решение, ты прислушаешься к пожеланиям присутствующих? Я не ошибусь, если скажу, что для некоторых из нас этот бал может из удовольствия превратиться в наказание.
        — Если ты говоришь о Дарси,  — сказал ее брат,  — то он может отойти ко сну еще до того, как этот бал начнется. Что же касается самого бала, то он уже является делом решенным: как только Николс приготовит достаточно еды, я разошлю свои приглашения.
        — Балы бы мне гораздо больше нравились,  — ответила она,  — если бы их проводили по-другому. В привычной же процедуре таких собраний есть что-то чрезвычайно скучное. Не сомневаюсь — было бы гораздо нтереснее, если бы упор делался на разговорах и общении, а не на танцах.
        — Действительно, дорогая Кэролайн, так было бы гораздо интереснее, но это уже был бы не бал, а что-то другое.
        Мисс Бингли ничего не ответила; чуть позже она встала и прошлась по комнате. Она имела прекрасную фигуру и элегантную ходу, но Дарси, которому все это адресовано, проявлял полное безразличие и упорно держался за свою книгу. Совсем отчаявшись, мисс Бингли осмелилась на еще одну попытку и сказала, обращаясь к Элизабет:
        — Мисс Элиза Беннет, позвольте посоветовать вам взять с меня пример и пройтись по комнате. Уверяю вас — такая смена занятий чрезвычайно полезна, особенно после долгого сидения.
        Элиза удивилась, но советом воспользовалась немедленно. Такая усердная заботливость мисс Бингли достигла своей настоящей цели — мистер Дарси поднял глаза. Он — как и Элизабет — был настолько поражен изменением поведения мисс Бингли, что даже закрыл книгу. Его сразу же пригласили присоединиться к их обществу, но он отклонил приглашение, отметив, что, насколько понимает, дамы, решив пройтись по комнате, руководствовались при этом двумя мотивами. Его же появление среди них только навредит каждому из этих мотивов. «Что он хотел этим сказать?»  — переполошилась мисс Бингли. Ей ужасно хотелось узнать, что же мистер Дарси имел в виду, поэтому она спросила Элизабет, поняла ли та, что именно он хотел сказать.
        — Ничего,  — ответила Элиза.  — Но убеждена, что ничего хорошего. Поэтому лучше нам его не сердить и ни о чем не спрашивать.
        Однако мисс Бингли, видимо, очень уж хотелось разозлить мистера Дарси, поэтому она начала упорно требовать объяснений относительно этих двух мотивов.
        — Я дам вам объяснения безо всяких возражений,  — сказал он, как только она дала ему возможность раскрыть рот.  — Вы выбрали такой способ проведения вечера или потому, что, доверяя друг другу, хотите обсудить какие-то женские тайны, или потому, что решили продемонстрировать свои красивые телосложения, которые при ходьбе выглядят еще лучше. Если правдивым является первое, я вам совсем не нужен, если второе — то мне лучше любоваться вами, сидя у камина.
        — Какой кошмар!  — воскликнула мисс Бингли.  — Никогда не слышала ничего более отталкивающего! Как мы накажем его за такое нахальство?
        — Нет ничего проще, если вы действительно собираетесь это сделать,  — сказала Элизабет.  — Все мы можем надоедать друг другу и друг друга наказывать. Дразните его, насмехайтесь над ним. Вы — близкие друзья, поэтому вам лучше знать, как это делается.
        — Но я не знаю, как это делается, честное слово. И то, что мы — близкие друзья, еще не значит, что я умею это делать. Как можно дразнить спокойного и рассудительного человека? Нет, мне кажется, что тут он просто нас проигнорирует. Что касается насмешек, то, насмехаясь без подходящего на то повода, мы будем выглядеть просто дурами. Мистер Дарси только обрадуется этому.
        — Ага, значит над мистером Дарси вообще нельзя насмехаться?  — воскликнула Элизабет.  — Какая редкая привилегия! Надеюсь, что она так и останется редкой, мне бы не хотелось иметь много таких знакомых, потому что я очень люблю посмеяться.
        — Мисс Бингли,  — сказал он,  — меня явно перехвалила. Самый рассудительный и достойный мужчина, нет — самые рассудительные и достойные деяния может превратить в посмешище человек, которому хлеба не давай — только дай посмеяться.
        — Такие люди действительно существуют,  — ответила Элизабет,  — но надеюсь, что я к ним не отношусь. Надеюсь также, что никогда не буду высмеивать разумное и доброе. Глупость и бессмыслица, прихоти и непоследовательность действительно ублажают меня, что тут греха таить, и я смеюсь над ними при всякой возможности. Но, думаю, эти недостатки вам не присущи.
        — Они присущи каждому. Просто я всю жизнь старался избегать тех пороков, которые часто дают веские основания для насмешек.
        — Например, тщеславие и гордыня.
        — Да, тщеславие — это действительно недостаток. Но надменность… умный человек всегда сможет держать ее под пристальным контролем.
        Элизабет отвернулась, пряча улыбку.
        — Думаю, вы уже закончили свое исследование мистера Дарси?  — спросила мисс Бингли.  — И к какому же выводу пришли?
        — Я пришла к убеждению, что мистер Дарси — личность абсолютно безупречная. Кажется, он и сам этого не скрывает.
        — Ничего подобного,  — возразил Дарси.  — Я не претендую на безупречность. У меня достаточно много недостатков, но надеюсь, что ни один из них не имеет отношения к моим умственным способностям. Однако за свой характер я ручаться не могу. Возможно, он не очень податливый — не знаю; недостаточно податливый, чтобы всем нравиться. Я не способен так просто забывать глупости и пороки других, тем более — обиды, которые они мне нанесли. Я не спешу откликнуться на первую же попытку надавить на мои чувства. Пожалуй, мой характер можно охарактеризовать как уязвимый. Если кто-то теряет мое уважение, он теряет его навсегда.
        — Это действительно недостаток!  — воскликнула Элизабет.  — Безжалостная и непримиримая уязвимость действительно является недостатком характера. Что же, вы очень удачно выбрали ваш недостаток. Ничего смешного я в нем не вижу. Можете меня не бояться.
        — Мне кажется, что любой человек имеет склонность к определенным недостаткам, какому-то врожденному пороку, который не могут преодолеть даже хорошее образование и воспитание.
        — И ваш недостаток — это склонность относиться ко всем людям с презрением?
        — А ваш,  — ответил улыбаясь Дарси,  — это склонность упираться в своем нежелании правильно этих людей понимать.
        — Давайте немного помузицируем!  — воскликнула мисс Бингли, устав от разговора, в котором ей не суждено принять участие.  — Луиза, ты не против, если я разбужу мистера Херста?
        Ее сестра нисколько не возражала, и вскоре открыли фортепиано, а Дарси, немного поразмыслив, решил, что так, наверное, будет лучше, потому что в его сознание закралось неприятное подозрение: не слишком ли много внимания он уделяет Элизабет?
        Раздел XII
        По договоренности между сестрами, на следующее утро Элизабет написала своей матери и попросила, чтобы в течение дня прислали карету. Но миссис Беннет, которая рассчитывала, что ее дочери останутся в Недерфилде до следующего вторника — когда прошла бы раз неделя с тех пор, как Джейн поехала туда,  — эта просьба не доставила большой радости. Поэтому ее ответ не был благоприятным — по крайней мере, для Джейн,  — потому что ей хотелось скорее попасть домой. Миссис Беннет известила их, что никак не сможет прислать им карету до вторника, а в постскриптуме добавила, что если мистер Бингли и его сестра будут умолять их остаться еще на некоторое время, то она прекрасно сможет без них обойтись. Но Элизабет была решительно настроена против того, чтобы оставаться — не слишком она надеялась также, что их об этом станут умолять. Наоборот — она опасалась, что их дальнейшее пребывание будет казаться несколько навязчивым, и поэтому настойчиво попросила Джейн, чтобы та немедленно заняла у мисс Бингли карету. Наконец сестры решили, что они — в соответствии со своим первоначальным замыслом — заявят о своем намерении
покинуть Недерфилд в то же утро, а также попросят предоставить им карету.
        Их сообщение вызвало большую обеспокоенность; было высказано много пожеланий, чтобы они остались, по крайней мере, до следующего дня, чтобы дать возможность Джейн окрепнуть, поэтому до следующего дня их отъезд и был отложен. Мисс Бингли сразу же пожалела, что предложила сестрам остаться, потому что ее ревность и антипатия к одной сестре намного превышали ее симпатию к другой.
        Хозяин дома с неподдельным сожалением выслушал новость об их отъезде и неоднократно пытался убедить мисс Беннет в опасности такой поездки, потому что она еще недостаточно выздоровела, но Джейн, чувствуя, что поступает правильно, была неумолимой.
        Дарси воспринял это сообщение с удовольствием, потому что Элизабет оставалась в Недерфилде слишком долго. Она влекла его сильнее, чем ему этого хотелось; к тому же мисс Бингли обращалась с ней невежливо, а к нему придиралась чаще, чем обычно. Поэтому он мудро решил проявлять повышенную осторожность, чтобы никоим образом не выразить ни намека на свои настоящие чувства, не выдать ничего такого, что могло бы породить в ней надежду на его благосклонность. Он понимал, что если такая надежда и возникла, то последний день пребывания будет иметь большое значение — от его поведения зависит, будет жить эта надежда или умрет. Твердый в собственной решимости, он в течение всей субботы не обмолвился с Элизабет и десятком слов, и, несмотря на то, что однажды они оставались вдвоем в течение получаса, он усердно держался за свою книгу, а на нее даже не взглянул.
        В воскресенье, после утренней службы, расставание, столь желанное почти для всех, наконец произошло. Мисс Бингли сразу стала удивительно вежливой с Элизабет, а ее симпатия к Джейн резко возросла. Когда же они уезжали — после того как Джейн получила заверения, что ее рады видеть как в Лонгберне, так и в Недерфилде, и после жарких объятий,  — мисс Бингли даже обменялась с Элизабет рукопожатием, и последняя уехала, находясь, видимо, в лучшем настроении изо всех, кто принимал участие в церемонии расставания.
        Мать встретила их не слишком приветливо. Миссис Беннет удивилась их приезду, считая, что не стоило себе и хозяевам причинять столько хлопот, и выражая опасения, как бы Джейн снова не простудилась. Но их отец, невзирая на лаконичность удовлетворительных высказываний по поводу их приезда, был действительно рад их видеть, потому что хорошо знал, какое важное место занимают они в семейном кругу. Из-за отсутствия Элизабет и Джейн вечерние семейные разговоры стали далеко не такими интересными и почти потеряли свой смысл.
        Сестры застали Мэри погруженной — как обычно — в занятия музыкой и в изучение человеческой природы и имели возможность оценить ее новые выписки и выслушать некоторые из ее новых сентенций относительно падения нравственности. Кэтрин и Лидия сообщили им новости несколько иного рода. Многие события и разговоры произошли в полку с минувшей среды: несколько офицеров недавно обедали с их дядей, какого-то солдата выпороли для наказания, а полковник Форстер, по слухам, собирался жениться.
        Раздел XIII

        — Надеюсь, моя дорогая,  — сказал мистер Беннет своей жене на следующее утро за завтраком,  — что сегодня ты приказала приготовить хороший обед, у меня есть основания ожидать пополнения в нашей семейной компании.
        — Что ты хочешь этим сказать, дорогой? Что-то я не слышала, чтобы кто-то собирался прийти, разве что случайно зайдет Шарлотта Лукас — надеюсь, мои обеды ей по вкусу. Не думаю, что дома ей часто выпадают такие хорошие обеды.
        — Человек, о котором я говорю,  — джентльмен, и к тому же приезжий.
        Глаза миссис Беннет заискрились. Джентльмен, да еще и не из наших краев! Это точно мистер Бингли. Ну, хороша ты, Джейн! Могла бы меня хоть как-то предупредить, хитруха! Что же, я буду очень рада увидеться с мистером Бингли. Но… О, Господи! Сегодня мы не сможем разжиться ни кусочком рыбы. Такая неудача! Лидия, дорогуша, дерни звонок — я должна дать распоряжение экономке.
        — Это будет не мистер Бингли,  — сказал ее муж,  — а человек, которого я ни разу не видел за всю свою жизнь.
        Все невероятно удивились, а мистер Беннет получил немалую радость, когда его жена и дочери сразу набросились на него и хором начали расспрашивать — что и как. Потешившись некоторое время над их любознательностью, он, наконец, дал объяснение.
        — Примерно месяц назад я получил письмо и примерно две недели назад дал на него ответ, потому что признал это дело довольно деликатным и требующим неотложного внимания. Это письмо — от моего двоюродного брата, мистера Коллинза, который — в случае моей смерти — может всех вас выгнать из этого дома, как только ему заблагорассудится.
        — Умоляю, дорогой,  — не надо!  — воскликнула его жена.  — Я не могу слышать об этом без дрожи. Пожалуйста, не говори об этом ненавистном человеке! Нет ничего хуже, когда твое имение наследуют не твои дети, а кто-то другой; знаю — если бы я была на твоем месте, уже давно попыталась бы что-нибудь придумать и найти выход из этой неприятной ситуации.
        Джейн и Элизабет пытались объяснить ей сущность майоратного наследования, но тщетно. Они и раньше пытались это сделать, но не могли достучаться до здравого смысла миссис Беннет; поэтому она упорно продолжала неистово сетовать по поводу такого порядка наследования, который позволяет отобрать имение у семьи, в которой аж пять дочерей, в пользу какого-то никому не нужного ничтожества.
        — Такое обстоятельство действительно очень несправедливо,  — сказал мистер Беннет,  — и ничто не сможет загладить вину мистера Коллинза, которая заключается в том, что он унаследовал Лонгберн. Но если вы послушаете это письмо, то, может, его стиль хоть немного смягчит вашу суровость.  — Нет, я уверена, что этого не произойдет. И я считаю, что с его стороны было огромной наглостью и лицемерием писать тебе вообще. Терпеть не могу таких фальшивых благотворителей. Лучше бы продолжал ссориться с вами, как это делал до него его отец.
        — А что, кажется, у него действительно были какие-то сыновние угрызения совести по этому поводу — вот увидите.

«Гансфорд, что возле Вестерхема, Кент.
        (15 октября)
        Уважаемый господин!
        Спор между вами и моим уважаемым покойным отцом всегда был для меня поводом для большого беспокойства. С тех пор, как я имел несчастье потерять отца, я часто желал устранить недоразумение, и некоторое время меня сдерживали сомнения — я боялся, что хорошие отношения с теми людьми, с которыми он всегда имел удовольствие ссориться, были бы надругательством над памятью о нем.  — «Вот это место, миссис Беннет».  — Однако теперь мое мнение по этому поводу вполне определено, поэтому, получив посвящение в Истер, я имел счастье быть назначенным на должность ее светлостью леди Кэтрин де Бург, вдовой сэра Льюиса де Бурга. Именно благодаря ее щедрости и благотворительности я получил важную должность приходского священника в ее приходе, где я теперь ревностно и смиренно, с благодарным уважением отношусь к ее светлости и буду всегда готов выполнять обряды и торжественные церемонии, введенные Англиканской Церковью. Более того, как духовное лицо я считаю своим долгом способствовать установлению благословенного мира во всех семьях, которыми мне придется заниматься. Утешаю себя мыслью, что эта моя душевная попытка
примирения является достойной всяческих похвал и то обстоятельство, согласно которому я должен унаследовать поместье Лонгберн, будет с вашей стороны доброжелательно проигнорирована и не заставит вас отбросить предлагаемую мной оливковую ветвь мира. Меня не может не беспокоить тот факт, что для ваших дочерей являюсь олицетворением бедствия, поэтому прошу вас разрешить мне извиниться и заверить вас в своей готовности ко всевозможной компенсаций со своей стороны — но об этом мы поговорим позже. Если вы не возражаете против того, чтобы принять меня в вашем доме, то я охотно нанесу вам и вашей семье визит в понедельник, восемнадцатого ноября, в четыре часа; позвольте мне воспользоваться вашим гостеприимством до следующей субботы, лично для меня это не вызовет каких-либо неудобств, поскольку леди Кэтрин совсем не возражает против того, чтобы я время от времени мог в воскресный день пойти по своим делам при условии, если к ведению службы привлекается какой-то другой священник. С искренними пожеланиями добра вашей жене и дочерям, ваш уважаемый господин, неизменный доброжелатель и друг
        Уильям Коллинз».
        — Значит, в четыре часа мы будем ожидать появления этого посланника мира,  — сказал мистер Беннет, складывая письмо.  — Как по мне, то он представляется чрезвычайно добросовестным и вежливым молодым человеком; не сомневаюсь, что он станет очень полезным знакомым, особенно когда леди Кэтрин будет проявлять к нему благосклонность, давая ему возможность приходить к нам в гости.
        — Однако меня заинтересовали его высказывания относительно девушек, и если ему уж так хочется компенсировать им убытки, то я — не тот человек, который будет ослаблять его интерес.
        — Трудно догадаться,  — сказала Джейн,  — каким образом он собирается сделать нам возмещение, которое считает своим долгом, но такое желание определенно делает ему честь.
        Элизабет была поражена преимущественно его необыкновенной почтительностью в адрес леди Кэтрин и добросердечным намерением крестить, женить и совершать похороны своих прихожан в любое время и в любом месте.
        — Это, наверное, какой-то чудак — я так думаю,  — сказала она.  — Не могу понять, что он за человек. В его стиле немало напыщенности. А что он хотел сказать своими извинениями за то, что является прямым наследником? Можно подумать, он бы отказался от этого права, если бы мог! Папа, его можно назвать здравомыслящим человеком?
        — Нет, моя дорогая, думаю, что нет. Я сильно надеюсь, что окажется как раз наоборот. Его письмо — это смесь раболепия и гордости, и это дает основания надеяться на лучшее. Мне очень хочется его увидеть.
        — С точки зрения композиции,  — отметила Мэри,  — его письмо не кажется каким-то бестолковым. Может, мысль об оливковой ветви и не очень оригинальна, зато представлена она очень удачно.
        Для Кэтрин и Лидии ни письмо, ни его автор никакого интереса не представляли. Это произошло бы разве что тогда, если бы он появился перед ними в ярко-красном мундире, потому что несколько недель все их развлечения были связаны с людьми в одежде только такого цвета. Что касается их матери, то письмо мистера Коллинза почти развеяло всю ее антипатию к нему, и она готовилась встретить родственника с таким внутренним спокойствием, что муж ее и дочери были весьма удивлены.
        Мистер Коллинз пунктуально прибыл в указанное им время и был радушно и вежливо встречен всей семьей. Мистер Беннет говорил мало, зато дамы находились в достаточно разговорчивом настроении, и, похоже, что мистеру Коллинзу тоже не требовалось поощрение, потому что он явно и сам не собирался молчать. Это был высокий двадцатипятилетний молодой человек коренасто-неуклюжего телосложения. Вид у него был мрачно-серьезный и степенный, а манеры — очень формальные. Не успел он усесться, как уже отпустил миссис Беннет комплимент по поводу ее замечательных девушек, сказав, что раньше слышал много об их красоте, но теперь убедился, что правда далеко опередила слухи; затем указал на отсутствие у него сомнений относительно их дальнейшего счастливого будущего в семейной жизни. Некоторым из присутствующих такая галантность не совсем понравилась, но миссис Беннет, для которой годились любые комплименты, с готовностью подхватила:
        — О, вы так любезны, сударь,  — всем своим сердцем я желаю, чтобы так оно и было, иначе их ждет бедность. Мир устроен так несправедливо!
        — Я так понимаю, что вы намекаете на наследование этого имения?
        — Ох, сударь! Именно на это я и намекаю. Согласитесь, что для моих девушек это обстоятельство является очень болезненным и печальным. Не думайте, что у меня какие-то претензии лично к вам, потому что в этом мире все зависит от воли случая. Разве можно узнать заранее, кому именно достанется имение, если уж оно должно быть унаследованным?
        Я хорошо осознаю те немалые трудности, которые могут выпасть на долю моих прекрасных кузин, госпожа,  — и готов многое сказать по этому поводу, но боюсь показаться поспешным. Но я могу заверить молодых барышень, что я прибыл сюда настроенным на то, чтобы восхищаться ими. Сейчас я не скажу больше ничего, но, возможно, после нашего тесного знакомства…
        Его речь прервало приглашение к обеду; девушки улыбнулись друг другу. Они оказались не едиными объектами восторга, выражаемого мистером Коллинзом. Он тщательно осматривал, нахваливая, и гостиную, и обеденную комнату — не забыв о мебели, которая там находилась. Его восторг, возможно, и повлиял бы трогательно на чувства миссис Беннет, если бы не гнетущее предположение, что осматривает он все это как будущий хозяин. По поводу обеда он также не преминул выразить свой восторг, живо при этом поинтересовавшись, кому из его прекрасных кузин они обязаны таким замечательным кулинарным искусством. Но тут его просветила миссис Беннет, которая достаточно резким тоном объяснила, что они вполне могут нанимать хорошую кухарку и ее девушкам на кухне делать нечего. Он попросил прощения за то, что оскорбил ее. Уже мягким тоном она заявила, что вовсе не обиделась, но мистер Коллинз продолжал извиняться еще минут пятнадцать.
        Раздел XIV
        За обедом мистер Беннет не проронил почти ни слова, зато когда слуг отпустили, он решил, что пришло время для разговора с гостем, и начал с темы, в которой, как ему казалось, мистер Коллинз сможет показать все свое красноречие — а именно отметил, что тому очень повезло с патронессой, потому как леди Кэтрин де Бург изъявила чрезвычайную привязанность к его потребностям и заботу о его комфорте. Мистер Беннет попал прямо в точку — его гость рассыпался в похвалах своей опекунше. Разговор на эту тему сделал его манеры еще более серьезно-торжественными. С видом, полным значимости, он заявил, что никогда в жизни не видел, чтобы очень важная персона так относилась к окружающим — с такой доброжелательностью и снисходительностью, которые изъявила леди Кэтрин. Ее светлости очень понравились те две проповеди, которые он уже успел произнести в ее присутствии. Она также дважды приглашала его в Розингс на обед, а в прошлую субботу послала за ним, чтобы он составил компанию для партии в кадриль. Многие люди считали леди Кэтрин гордой, он же в ее лице встретил только доброжелательность и дружелюбие. Она относилась
к нему так же, как и к другим джентльменам, и к тому же не было никаких возражений ни против его вхождения в местное общество, ни против того, чтобы он время от времени мог покидать свой приход на неделю-другую для посещения своих родственников. Леди Кэтрин даже снисходительно посоветовала ему жениться как можно скорее — если он, конечно же, сделает расчетливый выбор, а однажды даже посетила его скромную обитель и очень одобрительно отнеслась к тем переменам, которые он там сделал, а некоторые из них соизволила предложить сама: некоторые полки в каморках наверху.
        — Это так вежливо и доброжелательно с ее стороны,  — сказала миссис Беннет,  — она действительно женщина очень приветливая. Жаль, что в целом уважаемые дамы так мало похожи на нее в этом отношении. Она живет рядом с вами, сударь?
        — От Розингс-Парка, жилища ее высочества, сад, в котором расположена моя скромная обитель, отделяет только тропинка.
        — Кажется, вы сказали, сударь, что леди Кэтрин — вдова? Есть ли у нее сын или дочь?
        — У нее только одна дочь, наследница Розингса и чрезвычайно крупного земельного владения.
        — Вот как!  — воскликнула миссис Беннет и кивнула головой.  — Значит, она обеспечена гораздо лучше других девушек. А какая она? Красивая?
        — Это очень очаровательная девушка. Сама леди Кэтрин говорит, что в понимании истинной красоты ее дочь намного превосходит представительниц своего пола, так как в чертах ее лица есть то, что отличает девушку благородного происхождения. К сожалению, у нее слабое здоровье, и это не дало ей возможности достичь тех успехов в образовании и воспитании, которых она достигла бы в обстоятельствах более благоприятных. Об этом я узнал от ее наставницы; она до сих пор с ними живет. Но дочь леди Кэтрин — чрезвычайно любезна; она часто изволит проезжать мимо моего скромного жилища в маленьком фаэтоне, запряженном лошадками пони.
        — Она представлена обществу? Что-то я не встречала ее имени среди придворных дам.
        — К сожалению, состояние ее здоровья не позволяет ей находиться в Лондоне. Однажды я сказал леди Кэтрин, что это обстоятельство лишило британский королевский двор самого красивого украшения. Мне показалось, что эта фраза ей очень понравилась; поэтому вполне естественно, что при каждом удобном случае я был счастлив делать маленькие изящные комплименты, которые так нравятся женщинам. Я неоднократно говорил леди Кэтрин, что ее обворожительная дочь выглядит настоящей герцогиней и что этот высокий титул украсит ее, вернее наоборот — она станет украшением этого титула. Такие маленькие проявления внимания всегда нравятся ее светлости, и они, как я надеюсь, будут оплачены во сто крат.
        — И правильно надеетесь,  — сказал мистер Беннет,  — ваше счастье, что у вас талант к изящной лести. Позвольте спросить: а эти проявления внимания с вашей стороны вызваны мгновенными душевными порывами или вы придумываете их заранее?
        — Они возникают, главным образом, в нужный момент. Иногда мне самому интересно заранее придумывать небольшие элегантные комплименты под какие-то возможные ситуации так, чтобы их можно было видоизменять в зависимости от каких-то часто повторяющихся событий. Эти комплименты я стараюсь делать с наиболее непринужденным видом.
        Ожидания мистера Беннета оправдались полностью. Его двоюродный брат оказался болваном — как он и ожидал. С огромным удовольствием он прислушался к его словам, но в то же время сохранял как можно более невозмутимое выражение лица, не желая ни с кем делиться своей радостью,  — только время от времени поглядывая на Элизабет.
        Пришло время чаевничать, и мистер Беннет, достаточно поутешавшись, снова с удовольствием пригласил своего гостя в гостиную, а когда чаепитие закончилось, он с не меньшим удовольствием попросил его почитать для дам вслух. Мистер Коллинз с радостью согласился; принесли книгу; но, взяв ее в руки (а все указывало на то, что та книга была из общественной библиотеки), он тут же отпрянул, извинился и заявил, что такую литературу, как романы, никогда не читает. Китти изумленно уставилась на него, а Лидия удивленно воскликнула. Достали другие книги; поэтому, несколько поколебавшись, мистер Коллинз выбрал «Проповеди» Фордайса. Лидия удивленно наблюдала, как он открыл фолиант, но не успел занудливо-торжественно прочитать и трех страниц, как она прервала его такими словами:
        — А знаете, мама, дядя Филипс говорит, что прогонит Ричарда. Если он действительно это сделает, то его примет на работу полковник Форстер. Тетушка сама мне об этом сказала в субботу. Завтра я пойду в Меритон, чтобы больше об этом услышать и спросить, когда мистер Денни собирается вернуться из Лондона.
        Две старших сестры набросились на Лидию, чтобы она не болтала чего не нужно, но мистер Коллинз (очень обидевшись) отложил книгу и сказал:
        — Мне часто приходилось видеть, что молодые девушки мало, очень мало интересуются книгами серьезного сорта, хотя те написаны исключительно для их же блага. Признаюсь, это меня удивляет чрезвычайно, ведь на самом деле — что может быть более полезным для молодых девушек, чем просвещение и хороший совет? Но я больше не буду надоедать моей молодой кузине.
        Затем он обратился к мистеру Беннету и предложил ему сыграть с ним в триктрак. Тот принял брошенный вызов, отметив при этом, что мистер Коллинз сделал мудро, оставив девушек с их мелочными заботами и радостями. Миссис Беннет и дочери тщательно и вежливо извинялись за бестактность Лидии и обещали, что этого больше не повторится, если он снова возьмется за книгу; но мистер Коллинз заверил их, что не держит зла на свою юную кузину и не считает ее поведение оскорбительным, а затем уселся с мистером Беннетом за другой стол и приготовился к игре в карты.
        Раздел XV
        Мистер Коллинз не был умным человеком, и образованию, и воспитанию лишь незначительно удалось скрыть его врожденный порок. Большую часть своей жизни он провел под наблюдением очень скупого невежды-отца; а получая университетское образование, просто отбывал очередь, а полезных знакомств нажить не смог. Смирение, в котором его воспитал отец, еще с детства определило кротость его манер, но теперь ему мощно противодействовало присущее людям недалеким и одиноким тщеславие, которое сочеталось с амбициозными надеждами на быстрое и внезапное богатство. Счастливый случай свел его с леди Кэтрин де Бург, когда в Гансфордском приходе освободилось место священника. Уважение, которое он испытывал к ее высокому положению, благоговение перед ней как перед своей покровительницей, в сочетании с крайне высоким мнением о себе, о своем авторитете духовного лица и о своих пасторских полномочиях — все это превратило его в человека, в котором напыщенность сочеталась с раболепием, высокомерие — с кротостью.
        Обеспечив себе хорошее жилище и приличное состояние, мистер Коллинз теперь намеревался жениться, поэтому, стремясь к примирению с лонгбернской семьей, на самом деле он стремился заполучить себе жену, ее хотел выбрать среди дочерей миссис Беннет, если те покажутся ему такими же красивыми и приветливыми, какими их изображала молва. Вот это он и имел в виду под возмещением (или компенсацией) за унаследование поместья отца. Этот план он считал чрезвычайно удачным и для всех приемлемым, и вообще — шагом бескорыстным и благородным со своей стороны.
        После знакомства с девушками план мистера Коллинза не изменился. Хорошенькое лицо старшей дочери — Джейн — подтвердило его ожидания и укрепило присущее ему суровое представление обо всем, что касается старшинства; поэтому в первый вечер он остановил свой выбор именно на ней. Однако на следующее утро в намерения пришлось внести некоторые изменения, потому что в течение пятнадцатиминутной беседы один на один с миссис Беннет перед завтраком — разговора, начавшегося с пасторского дома мистера Коллинза, а приведшего, естественно, к его откровенному признанию в намерениях выбрать его хозяйку из лонгбернских девушек,  — оказалось, что миссис Беннет, несмотря на свои доброжелательные улыбки и поощрения по поводу этой затеи вообще, не желает, чтобы именно Джейн он выбрал на роль хозяйки в своем доме. Касательно младших дочерей она ничего не берется говорить, потому что об их симпатии ничего точно не знает, однако относительно старшей дочери считает своим долгом заявить, что вскоре состоится ее помолвка.
        Поэтому у мистера Коллинза возникла необходимость поменять Джейн на Элизабет, что он достаточно быстро сделал при активном поощрении со стороны миссис Беннет. Элизабет, лишь немного уступая Джейн по возрасту и красоте, вполне естественно заняла место последней.
        Такие намерения бывшего врага показались миссис Беннет неоценимым сокровищем, и у нее появилась надежда, что она вскоре сможет выдать замуж двух своих дочерей. Вот так и получилось, что человек, имя которого еще вчера наводило на нее ужас, стал для нее чуть ли не любимцем.
        О намерении Лидии пойти пешком в Меритон не забыли: все сестры, кроме Мэри, согласились пойти вместе с ней. Сопровождать их должен был мистер Коллинз, причем по просьбе мистера Беннета, ибо тому уже хотелось как можно скорее от него избавиться и распоряжаться в своей библиотеке самому. Дело в том, что мистер Коллинз последовал за ним туда после завтрака и там и остался — вроде просматривая один из крупнейших фолиантов в собрании, а на самом деле почти непрерывно болтая о своем доме и саде в Гансфорде. Такое его поведение огорчило мистера Беннета чрезвычайно. Он всегда был убежден, что в своей библиотеке найдет и утешение, и отдых; как-то раз мистер Беннет сказал Элизабет, что готов встретить глупость и тщеславие в любой комнате дома, но знает, что в библиотеке всегда сможет их избежать. Поэтому он не медлил и радушно предложил мистеру Коллинзу сопровождать его дочерей во время их прогулки. Поскольку же мистеру Коллинзу всегда больше нравилось ходить, чем читать, то он с огромным удовольствием закрыл огромный фолиант и присоединился к девушкам.
        Мистер Коллинз высокопарно говорил разные благоглупости, его кузины вежливо с ними соглашались — вот так и прошло время в пути, а вскоре они пришли в Меритон. И сразу же девушки перестали обращать на него внимание. Глаза забегали туда-сюда по улице, выискивая офицеров, и единственное, что могло оторвать их от этого занятия, был какой-то действительно очень привлекательный чепчик или невиданно хороший муслин в витрине магазина.
        Но вскоре вниманием всех девушек завладел чрезвычайно благородный молодой человек, которого они никогда раньше не видели и который шагал через дорогу с каким-то офицером. Офицер оказался тем самым мистером Денни, о приезде которого из Лондона и пришла спросить Лидия; проходя мимо, он поклонился. Всех девушек поразил внешний вид незнакомца, всем им хотелось знать, кто он такой. Китти и Лидия, пытаясь об этом узнать, первыми пересекли улицу, как будто желая что-то приобрести в магазине напротив. Им повезло — как только они ступили на тротуар, эти два джентльмена повернули назад и таким образом оказались рядом с ними. Мистер Денни сразу же с ними поздоровался и попросил разрешения представить своего друга, мистера Викхема, который вместе с ним вернулся вчера из Лондона и о котором он имел удовольствие сообщить, что тот недавно получил офицерский чин в их армии. Лучше и быть не могло, потому что единственное, чего не хватало мистеру Викхему для неотразимой привлекательности,  — это военного мундира. Его внешний вид был привлекательным до чрезвычайности: у него было очень красивое лицо с тонкими
чертами, он был хорошо сложен и обладал удивительно приятными манерами. После знакомства мистер Викхем с радостью изъявил готовность к разговору — готовность и уместную, и ненавязчивую; поэтому вся компания так и стояла, любезно переговариваясь, когда всеобщее внимание привлек стук копыт: верхом на лошадях на улице появились Дарси и Бингли. Увидев среди компании знакомых девушек, эти два джентльмена подъехали непосредственно к ним и начали с выражения любезностей. Основным говорящим был Бингли, а основным объектом разговора — мисс Беннет. Он сказал, что как раз собирался в Лонгберн, чтобы спросить, как она себя чувствует. Подтвердив эти слова вежливым кивком головы, мистер Дарси уже начал было упорно избегать смотреть на Элизабет, как вдруг увидел незнакомца. Сама же Элизабет, от взора которой не ускользнуло изменение выражения их лиц, когда они увидели друг друга, была чрезвычайно поражена тем эффектом, который произвела эта встреча на каждого из них. Цвет их лиц изменился: одно покраснело, второе — побледнело. Прошло несколько мгновений — и мистер Викхем притронулся к шляпе, а мистер Дарси на
приветствие едва соизволил ответить. Что бы все это значило? Догадаться было невозможно, как невозможно было и не желать об этом узнать.
        Мистер Бингли сделал вид, что ничего не заметил, и через мгновение они с приятелем попрощались и уехали.
        Мистер Денни и мистер Викхем провели девушек до двери дома мистера Филипса, а затем откланялись и ушли, несмотря на энергичное приглашение в гости со стороны мисс Лидии и даже несмотря на громкую поддержку этого приглашения со стороны миссис Филипс, которую она высказала, открыв окно в гостиной.
        Миссис Филипс всегда радушно встречала своих племянниц; особенно она была рада встретить сейчас двух старших из-за их длительного отсутствия и эмоционально выражала свое удивление по поводу их внезапного возвращения домой, так как карету за ними не посылали. Она так ничего об этом и не узнала бы, если бы случайно не встретила на улице мальчика из аптеки Джонса, который сказал, что им уже не надо посылать лекарства в Недерфилд, потому что сестры Беннет уже оттуда уехали. В этот момент Джейн представила миссис Филипс мистера Коллинза, и той пришлось уделить ему все должное внимание. Приветствовала она его со всей учтивостью, на которую была способна, он же проявил при этом вежливость не меньше, если не больше, и, извиняясь за свой неожиданный приход без предварительного знакомства с ней, сказал, однако, что тешит себя мыслью об оправданности такого своего шага, потому что приходится родственником тем девушкам, которые представленны ей. Миссис Филипс была просто удивлена проявлением такого хорошего воспитания, но ее разглядывание незнакомца было вскоре прервано криками восторга и расспросами о
незнакомце ином, о котором она, однако, только и могла сказать своим племянницам то, о чем они уже и так знали: мистер Дэнни привез его из Лондона, и он собирается вскоре получить чин лейтенанта в Н-ском полку. Миссис Филипс сказала, что в течение последнего часа только и делала, что наблюдала, как он ходил по улице; и если бы мистер Викхем явился снова, то Китти и Лидия тоже непременно занялись бы наблюдением, но, увы — никто под окнами так и не появился, кроме нескольких офицеров, которым по сравнению с незнакомцем суждено было стать «слабоумными и неприятными субъектами». Некоторые из них должны были обедать у Филипс на следующий день, поэтому тетушка Филипс пообещала, что когда семья из Лонгберна приедет вечером, то она уговорит своего мужа, чтобы тот зашел к мистеру Викхему и тоже его пригласил. На этом и сошлись, а миссис Филипс добавила, что их ждет веселая и шумная игра в лотерею, а после — легкий ужин с горячими блюдами. Перспектива такого веселья выглядела чрезвычайно бодрящей, поэтому все они расстались в хорошем настроении. Выходя из комнаты, мистер Коллинз снова начал извиняться, а
хозяйка с неизменной любезностью вновь заверила его в полной ненужности таких извинений.
        По дороге домой Элизабет рассказала Джейн о том, что произошло между двумя джентльменами, но Джейн, несмотря на свою склонность защищать каждого из них в отдельности или обоих вместе, если бы они были неправы, тоже, как и сестра, не могла найти должного объяснения такому поведению.
        По возвращении мистер Коллинз утешил миссис Беннет своей чрезвычайно высокой оценкой манер миссис Филипс и ее вежливости. Он заявил, что, кроме леди Кэтрин и ее дочери, никогда не встречал женщины более изысканной, потому что она не только приняла его очень вежливо, но даже специально внесла его в список приглашенных, хотя до сих пор он был для нее полным незнакомцем. По его мнению, частично это объяснялось тем, что они родственники, но никогда в жизни с ним не поступали так любезно.
        Раздел XVI
        Поскольку никаких возражений относительно договоренности девушек с их тетей высказано не было, а угрызения совести мистера Коллинза по поводу того, что на один вечер он оставит в одиночестве мистера и миссис Беннет, были решительно развеяны, то в подходящее время кучер доставил его и пятерых кузин в Меритон. Войдя в гостиную, девушки с удовольствием для себя услышали, что мистер Викхем принял приглашение их дяди и уже прибыл.
        После того, как прозвучало это сообщение, и после того, как все заняли свои места, у мистера Коллинза было достаточно свободного времени, чтобы осмотреться вокруг и выразить свое восхищение увиденным. Размеры помещения и мебель в нем поразили его чрезвычайно, поэтому он заявил, что чувствует себя, как в небольшой летней гостиной поместья Розингс. Такое сравнение изначально не вызвало большого энтузиазма, но когда миссис Филипс узнала, что такое Розингс и кто был его владелицей, когда она выслушала описание лишь одной из гостиных леди Кэтрин и узнала, что только одна каменная полка обошлась в восемьсот фунтов, она поняла всю силу такого комплимента и готова была согласиться, чтобы ее гостиную сравнили с комнатой экономки в имении Розингс.
        Так мистер Коллинз и описывал ей все величие леди Кэтрин и ее имения, лишь изредка отвлекаясь для славословия в адрес своего скромного жилища и выполняемых в нем переделок, пока это приятное занятие не остановило появление приглашенных в гости мужчин. В лице миссис Филипс он нашел очень внимательную слушательницу, чье высокое мнение о нем стало еще выше по мере того, что она от него слышала, и которая намеревалась обо всем этом рассказать соседям как можно скорее. Девушкам, которых тошнило от разговоров их кузена и которым больше ничего не оставалось, как стремиться поиграть на фортепиано и созерцать собственные посредственные имитации китайской живописи на каминной полке, этот заполненный ожиданием перерыв показался вечностью. Однако наконец появились мужчины, и перерыв закончился. Когда в комнату вошел мистер Викхем, Элизабет почувствовала, что видела его раньше и думала о нем потом с каким-то беспричинным увлечением. Офицеры Н-ского полка и так были очень достойным и благородным обществом, а в нынешнею компанию входили лучшие из них, но мистер Викхем так же сильно преобладал над ними своим
характером, внешностью, манерами и походкой, как и остальные офицеры превосходили широкомордого и занудного мистера Филипса, вошедшего вслед за ними в комнату и от которого несло портвейном.
        Мистер Викхем был тем счастливчиком, к которому тянулись взгляды почти каждой представительницы прекрасного пола, а Элизабет была той счастливицей, возле которой он в конце концов сел; а та приятная манера, в которой он немедленно начал разговор (хотя речь шла лишь о слякотной ночи и возможности наступления дождливой погоды), натолкнула ее на мысль, что в устах опытного говорящего даже банальная, скучная и самая избитая тема может стать чрезвычайно интересной.
        Когда у прекрасного пола появились такие поклонники, как мистер Викхем и другие офицеры, мистеру Коллинзу не оставалось ничего иного, как упасть в забвение, потому что для девушек он действительно был пустым местом; но время от времени он находил себе благодарную слушательницу в лице миссис Филипс и благодаря ее бдительности и вежливости, а также щедро поставляемых ему кофе и булочек.
        Когда же принесли карточные столы, у него появилась возможность отблагодарить ее, составив компанию для игры в вист.
        — Пока я плохо разбираюсь в этой игре,  — сказал он,  — но с радостью улучшу свое умение, потому что мои жизненные обстоятельства…
        Миссис Филипс была очень благодарна ему за то, что он согласился, но не ждала, пока он объяснит, почему он это сделал.
        Мистер Викхем не стал играть в вист, и поэтому был с радостью принят за другим столом, заняв место между Элизабет и Лидией. Сначала казалась вероятной угроза, что его вниманием полностью завладеет Лидия, потому что она говорила больше других, но лотерея нравилась ей не меньше, чем общение, поэтому вскоре она слишком заинтересовалась игрой, слишком эмоционально делала ставки и выкрикивала после выигрыша, чтобы ее внимания хватало еще на какую-то конкретную личность. Благодаря тому, что все были заняты игрой, мистер Викхем получил возможность поговорить с Элизабет, а она слушала его с большим вниманием, хотя вряд ли могла рассчитывать услышать то, что ей хотелось, а именно: историю его знакомства с мистером Дарси. О последнем господине она даже не смела напомнить. Однако неожиданно ее любознательность оказалась удовлетворенной, поскольку мистер Викхем сам начал разговор на эту тему. Он поинтересовался расстоянием между Недерфилдом и Меритоном, а получив ответ, каким-то неуверенным тоном спросил, долго ли мистер Дарси там находится.
        — Где-то около месяца,  — ответила Элизабет, а затем, не желая, чтобы разговор на эту тему прекратился, добавила:  — Насколько я поняла, он является владельцем очень большого имения в Дербишире.
        — Да,  — ответил Викхем,  — там у него прекрасный особняк. Десять тысяч чистой прибыли в год. В моем лице вы встретили человека, способного предоставить полную информацию по этому поводу, потому что с его семьей я имел несколько необычные отношения с самого детства.
        Элизабет не смогла скрыть своего удивления.
        — Вас, мисс Беннет, такое заявление может удивить, особенно после того, как сегодня утром вы могли стать свидетелем той холодности, с которой мы встретились вчера. Вы хорошо знакомы с мистером Дарси?
        — Достаточно хорошо, чтобы не желать продолжения знакомства,  — порывисто воскликнула Элизабет.  — Четыре дня я провела с ним в одном доме и считаю его человеком крайне неприятным.
        — Я не имею права высказывать свою точку зрения,  — сказал Викхем,  — о том, приятный он или наоборот. Я знал его слишком хорошо и слишком долго, чтобы быть справедливым судьей. Лично я не могу быть беспристрастным. Но мне кажется, что ваше мнение о нем неприятно удивит многих людей — может, не стоит выражать его так откровенно в любом другом месте, потому что здесь вы все-таки находитесь в семейном кругу.
        — Поверьте, здесь я говорю не больше, чем могу позволить себе в любом доме нашей округи, кроме Недерфилда. В Гертфортшире его никто не любит. Его тщеславие у всех вызывает отвращение. Вряд ли вы встретите человека, который бы высказывался о нем более положительно, чем я.
        — Не буду делать вид, будто я жалею, что он или кто-то другой оцениваются не выше, чем они того заслуживают; но лично ему такая завышенная оценка и не угрожает. Общество просто ослеплено его богатством и значимостью или боится его высокомерных и навязчивых манер и готово видеть в нем то, что он сам желает.
        — Даже моего поверхностного знакомства с ним было достаточно для вывода, что он — человек с плохим характером.
        В ответ на это Викхем только покачал головой.
        — Интересно,  — спросил он при следующей возможности вставить слово,  — а долго он здесь собирается пробыть?
        — Я ничего об этом не знаю, но когда была в Недерфилде, то не слышала ничего о его возможном отъезде. Надеюсь, что ваши планы остаться в Н-ском полку не будут зависеть от пребывания мистера Дарси в нашей округе?
        — Никоим образом! Я — не тот человек, которого присутствие мистера Дарси вынудит к отъезду. Сам пусть уезжает, если ему не нравится меня видеть! Мы с ним не друзья, и мне всегда неприятно с ним встречаться, но у меня нет иной причины избегать его, кроме той, о которой можно громко заявить всем: это ощущение совершенной в отношении меня большой несправедливости и крайне болезненные сожаления по поводу того, какой он есть. Мисс Беннет, его отец — покойный мистер Дарси — был одним из тех хороших людей, которые встречаются очень редко, и моим самым преданным другом. Каждый раз, находясь в обществе нынче здравствующего мистера Дарси, я не могу без нежной грусти вспоминать о его отце. Его отношение ко мне было позорным; но я уверен, что смогу простить ему все, и никогда не прощу, если он не оправдает надежд своего отца и опозорит память о нем.
        Интерес Элизабет к этой теме возрос еще больше, она слушала мистера Викхема с огромным вниманием, и в то же время эта тема была очень деликатной, что и помешало дальнейшим расспросам.
        Мистер Викхем перешел к другим предметам разговора, заговорив о Меритоне, округе, местном обществе; казалось, что увиденное и услышанное очень ему понравилось, а о последнем он отзывался с ненавязчивой, но достаточно выразительной галантностью.
        — Именно перспектива иметь постоянное общество — и хорошее общество — побудила меня вступить в Н-ский полк,  — добавил он.  — Я знал, что это респектабельное и приемлемое для меня формирование, а мой друг Денни соблазнил меня еще больше, рассказав о месте его нынешнего расквартирования и о том внимании, которым окружили офицеров в Меритоне их новые знакомые. По правде говоря, без общества я не могу. Жизнь обошлась со мной жестоко, и поэтому мои нервы не выдерживают одиночества. Я не собирался посвящать свою жизнь военной службе, но обстоятельства сложились так, что она стала для меня приемлемой. На самом деле моей профессией является служение Богу — я получил соответствующее образование и воспитание и в настоящее время должен был уже быть священником очень богатого прихода, если бы на то было желание джентльмена, о котором мы только что говорили.
        — Вот это да!
        — Это действительно так: покойный мистер Дарси завещал мне преемственность в лучшем приходе из тех, которые были в его ведении. Он был моим крестным отцом и очень меня любил. Я буду вечно благодарен ему за его доброту. Он хотел щедро обеспечить мне безбедное существование и был уверен, что ему это удалось. Но когда в приходе освободилось место священника, то вакансию отдали кому-то другому.
        — О Господи!  — воскликнула Элизабет.  — Но как такое могло случиться? Как можно было пренебречь его завещанием? И почему вы не отстаивали свое право через суд?
        — В пунктах завещания неопределенности было как раз достаточно для того, чтобы лишить меня всякой надежды на помощь со стороны закона. У честного человека не возникло бы никаких сомнений относительно намерений покойного, но у мистера Дарси такие сомнения возникли, и он отнесся к завещанию как к рекомендации, которая имеет силу только при определенных условиях, утверждая, что я потерял право на приход из-за расточительства, безрассудства, короче говоря, завещание можно было трактовать как мне на пользу, так и во вред мне. Ясно, что когда два года назад в приходе освободилось место священника — а я по возрасту как раз имел право его занять — его отдали другому человеку. Не менее ясно и то, что я не могу упрекнуть себя за совершение чего-то действительно серьезного, что могло бы лишить меня права на это место. У меня эмоциональный и несдержанный характер, и поэтому я действительно мог слишком свободно высказать свое мнение о нем ему самому или кому-то другому. Ничего худшего со своей стороны я вспомнить не могу. Но дело заключается в том, что мы с ним очень разные люди и что он меня терпеть не        — Какой кошмар! Мистер Дарси заслуживает публичного осуждения.
        — Когда-то это произойдет — рано или поздно, но лично я не буду к этому иметь никакого отношения. Пока я помню его отца, я не буду осуждать и разоблачать мистера Дарси.
        Элизабет отдала должное такому благородству чувств мистера Викхема, после высказывания которых он показался ей еще более красивым, чем раньше.
        — Но в чем заключалась причина такого его поведения,  — спросила она после короткой паузы,  — что его побудило к такой жестокости?
        — Полная и непримиримая антипатия ко мне, антипатия, которую я могу объяснить только чем-то вроде ревности. Если бы я нравился покойному мистеру Дарси в меньшей степени, то сын его еще как-то меня терпел бы; но, видимо, его с детства раздражала и большая симпатия, которую проявлял ко мне его отец. У него не хватило терпения выдерживать те соревновательные условия, в которых мы оказались, и то преимущество, которое часто отдавал мне покойный мистер Дарси.
        — Не думала я, что мистер Дарси такой противный, хотя он никогда мне не нравился. Раньше я была о нем не такого плохого мнения — я предполагала, что он презирает людей вообще, но не подозревала, что он способен опуститься до такой злобной мести, такой несправедливости, такой жестокости!
        Однако, подумав, она через некоторое время продолжила:
        — Но помню, как когда-то в Недерфилде он хвастался неизменностью своего плохого впечатления о ком-то, своим не способным к прощению нравом. Видимо, характер у него просто ужасный.
        Я не вправе высказываться на эту тему,  — сказал Викхем,  — потому что лично я не могу относиться к мистеру Дарси беспристрастно. Элизабет снова погрузилась в размышления, а потом воскликнула:
        — Разве можно так относиться к крестному родственнику, другу, любимцу своего отца, ей очень хотелось добавить: «И разве можно плохо относиться к молодому человеку с такой привлекательной, как у вас, внешностью»  — но она ограничилась таким замечанием:  — И разве можно плохо относиться к тому, кто, наверное, был ему другом с самого детства, к тому же, как вы говорите, другом очень близким!
        — Мы родились в одном приходе, в одной округе. Большую часть детства мы провели вместе: жили в одном и том же доме, вместе играли в одни и те же игры, родители в равной степени о нас заботились. Мой отец начал свою самостоятельную жизнь на том же поприще, на котором мистер Филипс, кажется, достиг значительных успехов; но потом оставил все ради того, чтобы стать помощником покойного мистера Дарси и посвятить все свое время заботам о поместье Пемберли. Он был чрезвычайно близким и надежным другом мистера Дарси, и тот очень его уважал и высоко ценил. Мистер Дарси часто выражал безграничную благодарность моему отцу за умелое управление его делами. Поэтому когда незадолго до смерти он вполне сознательно и добровольно пообещал обеспечить мое будущее, то тем самым он выразил не столько свою симпатию ко мне, сколько признание заслуг моего отца перед ним.
        — Это так странно!  — воскликнула Элизабет.  — Какой кошмар! Это просто отвратительно! Как же это всем известная надменность мистера Дарси не заставила его поступить справедливо по отношению к вам?! Кроме других мотивов, от непорядочности его должна была удержать хотя бы гордость и самоуважение, потому что его поступок только нечистоплотностью и можно назвать.
        — Это действительно странно,  — ответил Викхем,  — потому что почти всеми его поступками движет надменность, которая стала его второй натурой. Ни одно чувство не сроднило его с добродетелью так близко, как надменность. Но люди — создания непоследовательные, поэтому в своем поведении со мной он руководствовался побуждениями более сильными, нежели надменность.
        — И пригодилось ли оно когда-нибудь ему — это его отвратительное тщеславие?
        — Да, пригодилось. Оно часто принуждало его к снисходительности и щедрости: он легко расставался с деньгами, когда его просили, проявлял гостеприимство, поддерживал своих арендаторов и помогал бедным. Побуждением к этим поступкам была его семейная гордость и гордость сыновья, потому что он очень гордится своим отцом. Не опозорить публично свою семью, не отступить от общепринятых правил, сохранить весомость имения Пемберли в обществе — это мотив чрезвычайно мощный. Кроме этого, у него есть еще и братская гордость, которая, в сочетании с определенными братскими симпатиями, делает его чрезвычайно чутким и бдительным охранником собственной сестры; вы еще услышите, что все восхваляют его как чрезвычайно заботливого брата — лучшего и не сыскать!
        — А что за девушка мисс Дарси?
        Мистер Викхем покачал головой.
        — К сожалению, я не могу назвать ее приятной. Не хотелось бы говорить плохо о ком-либо из семьи Дарси, но она очень похожа на своего брата — надменная, очень гордая. В детстве она была очень нежной и приветливой девочкой, а во мне просто души не чаяла; я мог играть с ней часами. А сейчас она для меня — чужой человек. Это красивая девушка лет пятнадцати-шестнадцати; насколько я знаю — очень хорошо образована и воспитана. С тех пор, как умер ее отец, она живет в Лондоне; с ней — гувернантка, которая занимается ее воспитанием.
        После многочисленных пауз и попыток поговорить на другие темы Элизабет не могла не вернуться к их первой теме и сказала:
        — Меня так удивляет его дружба с мистером Бингли! Как может мистер Бингли с его, казалось бы, приветливым характером, и который и есть сама приветливость, дружить с таким человеком? Что же держит их вместе? Вы хорошо знаете мистера Бингли?
        — Я совсем его не знаю.
        — Это — хороший, дружелюбный и обаятельный человек. Видимо, он просто не знает, какой фрукт этот мистер Дарси.
        — Возможно, и не знает, потому что мистер Дарси способен быть приятным тогда, когда ему это нужно. У него такого умения хватает. Он может быть приятным и легким в общении компаньоном, если сочтет это нужным. С равными себе по общественному положению он ведет себя совсем по-другому, чем с людьми менее влиятельными и богатыми. Его надменность всегда при нем, но с богатыми он — снисходительно-либеральный, справедливый, рассудительный, благородный, а иногда даже дружелюбный — в зависимости от состоятельности и положения его собеседника.
        Вскоре компания, игравшая в вист, распалась, и ее бывшие участники собрались вокруг второго стола, причем мистер Коллинз оказался между своей кузиной Элизабет и миссис Филипс. Последняя из вежливости поинтересовалась его достижениями в игре. Они оказались неважными — он проиграл в каждой партии. Когда же миссис Филипс начала высказывать по этому поводу обеспокоенность, он попросил ее не беспокоиться и с неподдельной эмоциональностью серьезно заверил ее, что это не имело никакого значения, потому что проигранные деньги для него — не стоящая внимания мелочь.
        — Госпожа,  — сказал он,  — я очень хорошо знаю, что когда играют в карты, такое может случиться с любым; к счастью, мои обстоятельства не столь затруднительные, чтобы пять шиллингов много для меня значили. Конечно же, не каждый может этим похвастаться, и благодаря леди Кэтрин де Бург я навсегда избавлен от необходимости смущаться по поводу таких мелочей.
        Этот разговор привлек внимание мистера Викхема. Некоторое время он наблюдал за мистером Коллинзом, а потом тихо спросил у Элизабет о степени близости отношений между ее родственником и семьей де Бург.
        — Леди Кэтрин де Бург,  — ответила Элизабет,  — недавно наделила его приходом. Не знаю, как мистер Коллинз впервые попал ей на глаза, но можно с уверенностью утверждать, что познакомились они недавно.
        — Вы, наверное, знаете, что леди Кэтрин де Бург и леди Энн Дарси были сестрами; и, соответственно, она является тетей ныне живущего и здравствующего мистера Дарси?
        — Нет, не знала. О родственных связях леди Кэтрин я вообще ничего не знала. О ее существовании узнала же только позавчера.
        — Ее дочь, мисс де Бург, будет иметь большое приданое; все считают, что они поженятся со своим кузеном и таким образом их брак объединит эти два имения.
        Услышав это, Элизабет улыбнулась, потому что ей вспомнилась бедная мисс Бингли. Бесполезными суждено стать всем ее ухаживаниям, бесполезными и ненужными окажутся ее дружба с сестрой мистера Дарси и похвала в его адрес, если он уже решил жениться на другой.
        — Мистер Коллинз,  — сказала Элизабет,  — высокого мнения о леди Кэтрин и о ее дочери; но некоторые подробности из рассказов о ее светлости наводят меня на мысль, что благодарность, которую он к ней испытывает, вводит его в заблуждение и что на самом деле она является женщиной гордой и тщеславной.
        — Кажется, что в значительной степени так оно и есть: леди Кэтрин действительно женщина гордая и тщеславная,  — ответил Викхем.  — Я не видел ее уже много лет, но хорошо помню, что мне она никогда не нравилась и манеры ее всегда были властными и пренебрежительно-напыщенными. У нее репутация женщины расчетливой и разумной, но думаю, что частично это объясняется ее положением и богатством, частично — безапелляционными манерами и частично — надменностью ее племянника, который считает, что все его родственники непременно должны быть людьми исключительно умными.
        Элизабет согласилась с таким рациональным объяснением, и так они и продолжали с удовольствием для себя разговаривать, пока ужин не положил конец игре в карты, дав возможность мистеру Викхему уделить внимание и другим дамам. Во время шумного ужина, который организовала миссис Филипс, завязать разговор было почти невозможно, но его манеры всем очень понравились. Что бы он ни говорил, все получалось хорошо и уместно; что бы он ни делал, все было изысканным и галантным. Когда Элизабет поехала домой, ее мысли были только им и заняты. По дороге она только и думала о мистере Викхеме и о том, что он ей рассказал, но не могла ни слова о нем сказать, потому что Лидия и мистер Коллинз болтали без умолку. Лидия, не останавливаясь, говорила о лотерее и о фишках, которые она выиграла или проиграла, а мистер Коллинз, увлеченный вежливостью мистера и миссис Филипс, заявлял, что ему безразличны проигранные в вист деньги, вспоминал блюда, которые подали на ужин, и постоянно беспокоился, не тесно ли его кузине с ним сидеть. Он хотел сказать гораздо больше, чем ему удалось, но не смог, потому что карета наконец
остановилась перед имением Лонгберн.
        Раздел XVII
        На следующий день Элизабет рассказала Джейн все, о чем разговаривала с мистером Викхемом. Джейн слушала ее с удивлением и смущением: она никак не могла поверить, что мистер Дарси был настолько недостойным дружбы мистера Бингли. Однако не в ее характере было ставить под сомнение правдивость молодого человека такой приятной наружности, как мистер Викхем. Одной возможности того, что он получил такую несправедливость, было достаточно, чтобы возбудить все ее добрые чувства; и поэтому ей ничего не оставалось делать, как думать хорошо о них обоих и защищать поведение каждого из них, объясняя случайностью или ошибкой то, что иначе объяснить было невозможно.
        — Скорее всего,  — сказала она,  — их каким-то образом ввели в заблуждение, но как именно — догадаться невозможно. Пожалуй, заинтересованные лица способствовали созданию у каждого из них неправильного представления друг о друге. Короче говоря, сейчас мы не можем делать догадки о причинах такой взаимной враждебности таким образом, чтобы при этом не обвинить кого-то из них.
        — Истинная правда; а теперь, дорогая Джейн, скажи что-нибудь в защиту тех заинтересованных лиц, которые могли сыграть немалую роль в этом деле! Оправдай и их, пожалуйста, а то нам придется иметь кое о ком плохое мнение.
        — Можешь смеяться надо мной сколько угодно, но твои насмешки не заставят меня изменить свое мнение. Дорогая моя Лиззи, ты только представь себе, в каком невыгодном свете это выставляет мистера Дарси, если он действительно поступил с любимцем своего отца таким образом, с человеком, которого тот обещал обеспечить материально. Нет, это просто невозможно! На это не способен ни один человек, который имеет хоть какую-то душевную доброту, хоть какое-то уважение к себе. Разве могут его ближайшие друзья так ужасно в нем ошибаться?! Нет-нет!
        — Я скорее поверю, что мистер Бингли ошибается в нем, чем в то, что мистер Викхем просто придумал эту историю, которую он поведал мне вчера вечером: имена, факты — все-все, о чем он рассказал без особых церемоний. Если это не так, то пусть мистер Дарси опровергнет ее. Кроме того, его рассказ выглядел очень правдоподобным.
        — Это так трудно понять… все это так угнетает… Не знаю даже, что и думать.
        — Извини, но я точно знаю, что думать.
        И Джейн могла с уверенностью думать только об одном: если мистер Бингли действительно ошибается относительно мистера Дарси, то ему будет крайне неприятно, когда об этом деле станет известно широкой общественности.
        Две девушки вынуждены были покинуть кустарниковые насаждения, во время прогулки среди которых и состоялся этот разговор, потому что прибыли некоторые из тех людей, о которых во время этого разговора шла речь: мистер Бингли приехал со своими сестрами, чтобы передать личные приглашения на давно ожидаемый бал в Недерфилде, который должен был состояться в следующий вторник. Две его спутницы были очень рады встретить свою дорогую подругу и наперебой расспрашивали, как она чувствовала себя после отъезда. Остальных членов семьи они вниманием не баловали, миссис Беннет избегали как могли, с Элизабет разговаривали мало, а с другими не общались вообще. Вскоре они уехали, вскочив со своих мест так быстро, что этим застали своего брата врасплох, и пошли прочь так поспешно, как пытались избежать проявлений вежливости со стороны миссис Беннет.
        Для каждой женщины в семье Беннетов перспектива бала в Недерфилде была чрезвычайно приятной. Миссис Беннет хотелось верить, что этот бал устраивается в честь ее старшей дочери; особенно ее радовало, что приглашение она получила от мистера Бингли персонально, а не по чисто формальной карточке. Джейн представляла себе, как счастливо проведет она вечер в обществе двух своих подруг, окружена вниманием их брата. Элизабет с удовольствием думала о том, как много она будет танцевать с мистером Викхемом, и о том, что рассказ последнего подтвердится и видом, и поведением мистера Дарси. Радость, которую предчувствовали Кэтрин и Лидия, меньше зависела от конкретного события или конкретного лица, хотя обе они, как и Элизабет, мечтали протанцевать половину вечера с мистером Викхемом, последний отнюдь не был для них единственным привлекательным партнером, потому что бал на то и бал, чтобы таких партнеров было много. И даже Мэри — и та уверяла свою семью, что не имеет ничего против такого мероприятия.
        — Утром вполне достаточно времени, чтобы заниматься тем, чем хочу,  — сказала она.  — Так что, думаю, мне не повредит, если время от времени я буду участвовать в вечерних развлечениях. У всех нас есть определенные общественные обязанности; и я считаю себя одной из тех, кто смотрит на туристические и развлекательные перерывы как на являющиеся желательными для всех и каждого.
        В ожидании бала настроение Элизабет улучшилось настолько, что ей — хотя она и не привыкла обращаться к мистеру Коллинзу без особой на то необходимости — все время хотелось спросить его, не собирается ли он случайно принять приглашение мистера Бингли, а если собирается, то не считает ли он уместным присоединиться к вечерним развлечениям. К своему удивлению, она узнала, что мистер Коллинз никаких угрызений совести по этому поводу не испытывает и совсем не боится получить выговор ни от архиепископа, ни от леди Кэтрин де Бург за то, что осмелится пойти на танцы.
        — Уверяю вас,  — сказал он,  — я вовсе не считаю, что бал, который устраивает знатный молодой человек для уважаемых людей, имеет какое-то греховное направление; и я настолько далек от мысли запретить танцы самому себе, что надеюсь в течение вечера удостоиться чести потанцевать со всеми моими прекрасными кузинами, теперь же воспользуюсь возможностью и попрошу вас, мисс Элизабет, оказать милость и подарить мне первые два танца. Надеюсь, мисс Джейн поймет, что такое преимущество я делаю в интересах дела, а не из неуважения к моей старшей кузине.
        Элизабет поняла, что сама себя заманила в ловушку. Она уже не сомневалась, что именно на эти первые два танца ее пригласит мистер Викхем — а тут мистер Коллинз откуда-то взялся! Никогда ранее ее хорошее настроение не приводило к таким плохим последствиям. Однако помочь было нечем. Учитывая непреодолимую силу обстоятельств, приятные эмоции свои и Викхема пришлось немного отсрочить, а приглашение мистера Коллинза принять с особой вежливостью. Элизабет вовсе не была в восторге от его элегантного намека на то, что он приглашает ее на танец не просто так, потому что ее осенило, что именно ее мистер Коллинз выбрал из всех сестер как достойную стать хозяйкой пасторского дома в Гансфорде, которой (в случае отсутствия более важных гостей) придется составлять компанию для партии в кадриль. Эта догадка вскоре переросла в убеждение, поэтому Элизабет обратила внимание на его усиленную вежливость в обращении с ней и на его частые попытки сделать комплимент ее сообразительности и живости, хотя ее подобные проявления симпатии скорее не радовали, а смущали и удивляли. А тут еще и матушка ее не стала медлить и
намекнула, что очень обрадовалась бы, если бы они с мистером Коллинзом поженились. Однако Элизабет сделала вид, что не поняла намека, хорошо зная, что следствием какого-либо ответа будет серьезная ссора. Мистер Коллинз мог и не сделать предложение, а пока собирался с духом, спор по этому поводу был бы пустой тратой времени.
        Если бы не разговоры о недерфилдском бале и не приготовление к нему, то младшим сестрам Беннет пришлось бы трудно, потому что все время (начиная со дня получения приглашения по тот день, когда должен был состояться бал) шли такие частые дожди, что девушки ни разу не смогли выбраться в Меритон. Ни тетушки, ни офицеров, ни новостей — делать было абсолютно нечего; украшения для туфель, в которых они собирались танцевать в Недерфилде,  — и те принесли на заказ.
        Даже Элизабет немного была раздражена из-за погоды, так как она приостановила развитие ее знакомства с мистером Викхемом. А Китти и Лидия вообще смогли пережить пятницу, субботу, воскресенье и понедельник только потому, что во вторник должны были состояться танцы.
        Глава XVIII
        Ни разу у Элизабет не возникало сомнений относительно приезда мистера Викхема на бал, но когда она зашла в гостиную в Недерфилде, то напрасно присматривалась, ища его среди скопления мужчин в красных мундирах. Даже та часть воспоминаний об их разговоре, которая по праву могла насторожить ее, не смогла поколебать уверенность Элизабет в ее встрече с мистером Викхемом. Одевшись тщательнее и красивее, чем обычно, она пребывала в прекрасном настроении и готовилась покорить все то, что оставалось еще свободным в его сердце, не сомневаясь, что одного вечера для такого завоевания будет вполне достаточно. Теперь же у нее возникло страшное подозрение, что в угоду мистеру Дарси мистер Бингли умышленно не включил его в список приглашенных офицеров; и хотя это было не совсем так, однако факт полного отсутствия мистера Викхема подтвердил его друг мистер Денни, к которому с живыми расспросами обратилась Лидия и который сказал им, что вчера мистеру Викхему пришлось уехать по делам в Лондон и он еще не вернулся. Затем с многозначительной улыбкой добавил:
        — Думаю, что никакие дела не заставили бы моего друга уехать в город именно в такой момент, если бы не его нежелание встретиться здесь с определенным джентльменом.
        Именно эту фразу Лидия уже не услышала, зато ее услышала Элизабет, и поскольку услышанное убедило ее, что Дарси действительно виноват в отсутствии мистера Викхема (хотя ее первое предположение и не оправдалось), но пережитое ею неожиданное разочарование настолько усилило антипатию к первому джентльмену, что ее выдержки едва хватило на учтивое отношение к его вежливым расспросам, с которыми он к ней приблизился. Ее внимательность, снисходительность и терпение к Дарси были оскорблением для Викхема. Элизабет была решительно настроена против любого разговора с Дарси и поэтому отвернулась, потому что была в настроении таком плохом, что не смогла полностью его преодолеть даже во время разговора с мистером Бингли, чья слепая неразборчивость начала раздражать ее.
        Но Элизабет не была создана для плохого настроения, и, хотя ее собственные надежды на этот вечер были утеряны, это все равно не могло долго ее подавлять. Поэтому излив душу Шарлотте Лукас, которую она не видела неделю, Элизабет вскоре смогла непринужденно переключиться на своего чудаковатого кузена и уделить ему свое внимание. Однако после первых двух танцев плохое настроение вернулось к ней снова, потому что это были не танцы, а какие-то пытки. Мистер Коллинз, серьезный и неуклюжий, постоянно извинялся вместо того, чтобы ухаживать, часто двигался не туда, куда надо, этого не осознавая, вызывая у нее все те чувства стыда и недовольства, которые только способен вызвать неприятный и неумелый кавалер. В момент, когда он наконец отпустил ее, она почувствовала невероятную радость и облегчение.
        Затем Элизабет танцевала с одним из офицеров и улучшила свое настроение разговором о Викхеме, из которого узнала, что он был всеобщим любимцем. После этого она вернулась к Шарлотте Лукас, и как раз была занята разговором с ней, когда к ней внезапно обратился мистер Дарси. Застигнута врасплох его предложением потанцевать с ним, когда танцы начнутся снова, Элизабет не заметила, как ответила согласием. Он немедленно ушел, ей же не осталось ничего, кроме упреков в свой адрес из-за отсутствия здравого смысла и решимости. Шарлотта пыталась успокоить ее:
        — Не беспокойся! Вот увидишь — он очень приятный.
        — Боже упаси! Именно этого я больше всего и боюсь! Представь себе: признать приятным того, кого тебе хочется ненавидеть! Не надо желать мне такой неприятности.
        Однако когда танцы возобновились и Дарси, приблизившись к Элизабет, пригласил ее, Шарлотта не удержалась и шепотом посоветовала ей не быть дурой и не позволять своей симпатии к Викхему портить отношения с человеком, в сто раз его почтеннее. Элизабет ничего не ответила и заняла свое место среди танцующих, крайне удивлена той легкостью, с которой она поверила, что танцевать с мистером Дарси — это большая честь; у окружающих при этом был не менее удивленный вид. Некоторое время они двигались молча; Элизабет начало казаться, что их молчание так и будет продолжаться в течение двух танцев, поэтому она решила не нарушать его. Но вскоре она подумала, что если она заставит своего партнера заговорить, это станет для него большим наказанием, и поэтому сделала какое-то беглое замечание относительно танцев. Он же снова промолчал. После некоторой паузы Элизабет обратилась к нему снова:
        — Теперь ваша очередь что-то сказать, мистер Дарси. Я уже сделала замечание относительно танцев, и теперь вам надо сделать какое-то замечание по поводу размеров комнаты или количества пар.
        Он улыбнулся и заверил ее, что скажет все, что она пожелает.
        — Вот и прекрасно. Этого ответа пока хватит. Возможно, я постепенно сделаю вывод, что частные балы намного приятнее тех, которые устраиваются на общественных началах. Но пока давайте помолчим.
        — Значит, когда вы танцуете, то разговариваете, придерживаясь определенных правил?
        — Да, иногда. Надо же хоть о чем-то говорить. Было бы странным не сказать ни слова все полчаса. Однако для удобства некоторых разговор надо вести таким образом, чтобы собеседник не перенапрягался и говорил как можно меньше.
        — В этом случае вы руководствуетесь собственными чувствами или считаете, что радуете мои?
        — И то, и другое,  — ответила Элизабет игриво,  — потому что всегда видела сильное сходство между способами нашего мышления. У нас обоих нелюдимый, неразговорчивый характер. Мы не любим говорить, разве что кроме тех случаев, когда собираемся сказать что-то такое, что ошарашит всех присутствующих и поговоркой останется в памяти грядущих поколений.
        — Что-то это не очень похоже на ваш собственный характер,  — сказал Дарси.  — Насколько это похоже на характер мой — судить не берусь. Лично вы, наверное, думаете, что нарисовали достоверный портрет, не так ли?
        — Я не могу судить о собственных способностях.
        Дарси ничего не ответил, и они молчали, пока не начался второй танец. Тогда он спросил, часто ли она с сестрами ходит в Меритон. Элизабет ответила утвердительно и, не в состоянии преодолеть соблазн, добавила:
        — Когда вы недавно встретили нас там, мы как раз знакомились с одним молодым человеком.
        Эффект от сказанного был мгновенным. Лицо Дарси приобрело еще более напыщенный вид, но он не сказал ни слова; Элизабет же, упрекая себя за собственную несдержанность, поняла, что этот разговор лучше не продолжать. Наконец Дарси сдержанно заговорил:
        — Мистер Викхем, к счастью, наделен столь приятными манерами, что легко находит себе друзей. Сможет ли он так же легко обеспечить продолжительность их дружеских чувств — это уже другое дело.
        — Ему не повезло потерять друга именно в вашем лице,  — с нажимом ответила Элизабет,  — к тому же таким образом, что от последствий этой потери он будет страдать всю жизнь.
        В ответ Дарси только промолчал; было видно, что он хочет сменить тему. В этот момент возле них появился Уильям Лукас. Он пытался пройти через ряд танцующих пар на другую сторону комнаты, но, увидев мистера Дарси, остановился и очень вежливо поклонился, отдавая должное его умению танцевать, а также его партнерше.
        — Милостивый государь, я получил необыкновенное удовольствие. Нечасто приходится видеть, чтобы человек так хорошо танцевал. Сразу видно, что вы принадлежите к высоким кругам общества. Однако должен сказать, что у вас прекрасная партнерша, за которую не приходится краснеть. Надеюсь, что еще не раз буду иметь удовольствие наблюдать за тем, как вы танцуете, особенно тогда, когда произойдет одно приятное и желанное событие (при этом Уильям красноречиво посмотрел на ее сестру и мистера Бингли). Поздравления поплывут рекой! Но, мистер Дарси, умоляю вас, не позволяйте мне мешать вам. Вы же не будете благодарить за то, что я отвлекаю вас от увлекательной беседы с молодой особой, в чьих искрящихся глазах я тоже вижу упрек.
        Дарси вряд ли услышал последнюю часть этого обращения, но видно было, что намек сэра Уильяма относительно его приятеля произвел на него сильное впечатление, и он с серьезным видом посмотрел в сторону Бингли и Джейн, которые танцевали вместе. Однако он быстро пришел в себя и сказал, обращаясь к своей партнерше:
        — Я забыл, о чем мы говорили, потому что Уильям перебил нас.
        — Кажется, мы не разговаривали вообще. Для своего вмешательства Уильям вряд ли нашел бы в этом зале двух других людей, которые должны сказать друг другу меньше, чем мы с вами. Мы уже пытались поговорить на две или три темы, но безуспешно, поэтому я не представляю, о чем мы будем говорить дальше.
        — А как вы относитесь к книгам?  — с улыбкой спросил Дарси.
        — К книгам? Ой, не надо об этом. Я уверена, что книги мы читаем совершенно разные и чувствуем при этом совершенно по-разному.
        — Жаль, что вы так считаете; но раз так, то у нас, по крайней мере, будет достаточно тем для разговоров: мы сможем сравнить наши расходящиеся мнения.
        — Нет-нет, я не могу говорить о книгах во время бала, потому что мои мысли все время заняты чем-то другим.
        — В таких случаях вы всегда волнуетесь из-за того, что происходит именно в этот момент, не так ли?  — спросил Дарси с выражением сомнения на лице.
        — Да, всегда,  — машинально ответила Элизабет, потому что мысли ее полетели куда-то далеко, а когда они вскоре вернулись к ней, она неожиданно воскликнула:  — Помню, как когда-то вы, мистер Дарси, сказали, что почти никогда и никому ничего не прощаете и если у вас уже сложилось негативное отношение, то ничто не заставит вас его изменить. Надеюсь, такое отношение вы формируете с надлежащей осторожностью?
        — Да,  — уверенно ответил Дарси.
        — И никогда не позволяете предвзятости ослеплять вас?
        — Надеюсь, что никогда.
        — Для тех, кто никогда не меняет свое мнение, очень важно, чтобы первое суждение было правильным.
        — Куда это вы клоните, позвольте спросить?
        — Никуда. Я просто хочу больше узнать о вашем характере,  — ответила она, стараясь не выглядеть серьезной.  — Я хочу его понять.
        — Ну и как — успешно?
        Элизабет покачала головой.
        — Пока я не продвинулась ни на шаг. Я слышу о вас настолько разные мнения, что это меня просто поражает.
        — Я с готовностью поверю,  — сказал Дарси серьезным тоном,  — что мнения относительно моей персоны действительно могут сильно отличаться; и я хотел бы, мисс Беннет, чтобы вы пока не спешили определять мой характер, поскольку есть основания опасаться, что мое настоящее поведение может не удовлетворить одно из этих мнений.
        — Но если я не создам ваш портрет сейчас, то другая возможность у меня может больше никогда не появиться.
        — Я никоим образом не лишу вас такого удовольствия,  — холодно ответил Дарси.
        Элизабет не сказала больше ничего; потанцевав еще некоторое время, они молча разошлись. Каждый из них чувствовал недовольство, хотя и в разной степени, потому что в душе Дарси питал к ней весьма сильную симпатию, которая вскоре обеспечила ей прощение, а весь его гнев направила против другого человека.
        Не успели они разойтись, как в Элизабет подошла мисс Бингли и с выражением напускного возмущения на лице обратилась к ней следующим образом:
        — Так значит, мисс Элиза, насколько мне известно, вы в восторге от Джорджа Викхема? Со мной о нем говорила ваша сестра и задала при этом множество вопросов, поэтому должна вам сказать, что этот молодой человек во время разговора с вами забыл кое о чем рассказать, а именно о том, что он является сыном старого Викхема, дворецкого в имении покойного мистера Дарси. Как ваша подруга, хочу, однако, посоветовать вам не принимать за чистую монету все его утверждения; потому что его рассказы о плохом отношении к нему мистера Дарси — это сплошная ложь. Напротив, тот всегда был к нему очень добр, несмотря на то, что Джордж Викхем обращался с мистером Дарси просто позорным образом. Я не знаю всех подробностей, но мне очень хорошо известно: не вина мистера Дарси в том, что он на дух не переносит даже имени Джорджа Викхема, и, хотя мой брат просто не мог не включить его в список приглашенных офицеров, мистер Дарси был чрезвычайно рад, узнав, что тот решил отстраниться. И вообще — его приезд в наши края был неслыханным нахальством, не представляю, как он смог на такое решиться. Мне очень жаль, мисс Элиза, что
вам пришлось узнать о грехах вашего любимца, но чего еще можно ожидать от человека с таким происхождением!
        — Вы говорите так, будто именно его происхождение уже является грехом,  — сердито ответила Элизабет,  — потому что вы обвинили его только в том, что он является сыном дворецкого мистера Дарси, а об этом, смею вам сказать, он сам мне рассказал.
        — Простите,  — пренебрежительно хмыкнула мисс Бингли, отворачиваясь от нее.  — Прошу прощения за то, что вмешалась. Я хотела как лучше.

«Нахалка!  — подумала Элизабет.  — Ты сильно ошибаешься, если думаешь, что это жалкое нападение произведет на меня какое-то впечатление. Я не вижу в этой попытке ничего, кроме твоего упрямого нежелания знать правду и злобности со стороны мистера Дарси».  — Потом Элизабет принялась искать свою старшую сестру, которая расспрашивала у мистера Бингли об этом же человеке. Джейн встретила ее мягкой улыбкой, сияя от счастья, что свидетельствовало о ее полной удовлетворенности событиями этого вечера. Элизабет мгновенно прочитала на ее лице все эмоции, и в этот момент сочувствие к Викхему, гнев к его недругам и все остальное потеряло свою значимость и потускнело в свете надежды на то, что вскоре ее сестра счастливо выйдет замуж.
        — Расскажи мне,  — сказала она с улыбкой, такой же мягкой, как и у Джейн,  — что ты узнала о мистере Викхеме. Но, возможно, ты была слишком приятно увлечена общением с мистером Бингли, чтобы думать о ком-то еще… Если так — тогда извини.
        — Нет,  — ответила Джейн,  — я о нем не забыла, хотя боюсь, что ничего хорошего тебе не скажу. Полностью этой истории мистер Бингли не знает, как не знает он и всех обстоятельств, приведших к оскорблению мистера Дарси. Но он ручается за достойное поведение, честь и благородство своего друга и полностью убежден, что мистер Дарси уделял мистеру Викхему гораздо больше внимания, нежели тот заслуживал. Мне неприятно об этом говорить, но, судя по рассказу мистера Бингли и его сестры, мистер Викхем вовсе не является достойным уважения молодым человеком. Боюсь, что он вел себя крайне неразумно и поэтому потерял уважение мистера Дарси.
        — А сам мистер Бингли знает мистера Викхема?
        — Нет, никогда раньше он его не видел, пока не встретил тогда утром в Меритоне.
        — Значит, свое впечатление о нем он получил от мистера Дарси. Я полностью довольна услышанным. А что он рассказывал о приходе?
        — Он не помнит точно всех подробностей, хотя неоднократно слышал о них от мистера Дарси; однако, по его мнению, мистер Викхем мог претендовать на место приходского священника только при определенных условиях, указанных в завещании.
        — Я нисколько не сомневаюсь в искренности мистера Бингли,  — с горячностью сказала Элизабет,  — но извини, меня не убедят одни лишь слова. Так, мистер Бингли удачно оправдал своего приятеля, но поскольку с некоторыми моментами этой истории он незнаком, а о других узнал от своего друга, то я позволю себе остаться при том же мнении о мистере Викхеме и о мистере Дарси, что и раньше.
        Затем она перешла к более приятной для них обоих теме, по поводу которой разногласий между ними быть не могло. Элизабет с удовольствием выслушала рассказ Джейн о тех радостные, хотя и скромных надеждах, которые у нее были относительно Бингли, а потом сказала все, что могла, чтобы эти надежды усилить. Когда к ним присоединился мистер Бингли, Элизабет пошла к мисс Лукас, на чьи расспросы о ее последнем кавалере она едва успела ответить, как к ним подошел мистер Коллинз и очень взволнованно сообщил о том, что ему повезло сделать очень важное открытие.
        — Я совершенно случайно узнал,  — сказал он,  — что среди присутствующих в этой комнате находится близкий родственник моей патронессы. Мне пришлось услышать, как этот джентльмен сам назвал молодой хозяйке этого дома имена своей кузины мисс де Бург и ее матери — леди Кэтрин. Какие удивительные вещи порой случаются в жизни! Подумать только: на этом приеме я встретил не кого-нибудь, а самого племянника леди Кэтрин де Бург! Я очень благодарен судьбе, что сделал это открытие в момент, очень удобный для того, чтобы засвидетельствовать ему мое уважение, а именно это я сейчас и собираюсь сделать. Надеюсь, он простит мне, что я не сделал этого раньше. Думаю, что мое полное незнание об этом родстве послужит смягчающим обстоятельством.
        — Не собираетесь ли вы представиться мистеру Дарси?
        — Собираюсь, а что? Умолять его простить меня за то, что не сделал этого раньше. Я не сомневаюсь, что он действительно является племянником леди Кэтрин. Думаю, мне не составит труда убедить его в том, что неделю назад ее светлость чувствовала себя прекрасно.
        Элизабет пыталась отговорить его от такого поступка, уверяя, что мистер Дарси расценит его обращение без предварительного знакомства как неслыханную наглость, а не как похвалу его тетушке, и для них обоих нет никакой необходимости проявлять инициативу, а если кто-то и должен проявить ее и познакомиться, то это должен быть мистер Дарси — он выше по положению.
        Мистер Коллинз слушал ее с выражением, свидетельствовавшим о его решимости держаться своего намерения, и, когда она кончила говорить, ответил ей таким образом:
        — Уважаемая мисс Элизабет, больше всего на свете я ценю ваше мнение относительно всех дел, которые находятся в пределах вашего понимания, и позвольте мне сказать, что существует большое расхождение между принятыми формами вежливости у мирян и теми формами, которыми пользуются в своих отношениях лица духовного сана; кроме того, смею отметить, я считаю священников таким общественным сословием, которое является равным по благородству высоким кругам королевства (конечно, при условии соблюдения надлежащего смирения поведения). Поэтому в данном случае позвольте мне руководствоваться повелениями моей совести, которые побуждают меня сделать то, что я считаю своим долгом. Простите за отказ воспользоваться вашим советом, который во всех иных жизненных ситуациях непременно будет моим постоянным проводником, но в данной ситуации образование и привычка к самосовершенствованию делают меня более способным, чем такая молодая девушка, как вы, принимать правильные решения.
        Низко поклонившись, он покинул Элизабет, чтобы совершить нападение на мистера Дарси, реакцию которого на авансы мистера Коллинза она наблюдала с оживленным интересом и которого явно ошеломило такое обращение. Свою речь ее кузен произнес после низкого поклона, и хотя Элизабет не услышала ни единого слова, ей все равно казалось, что она слышала весь их разговор, по движению его губ разобрала слова «извинения», «Гансфорд» и «леди Кэтрин де Бург». Ей противно было наблюдать, как он рассыпался в любезностях перед таким недостойным человеком. Мистер Дарси смотрел на ее кузена с нескрываемым удивлением, а когда мистер Коллинз наконец дал ему возможность открыть рот, то ответ его был вежливым и сдержанным. Однако это не раззадорило мистера Коллинза продолжать разговор, и во время его второй речи было видно, что чем дольше он говорил, тем сильнее становилось отвращение мистера Дарси, а в конце его он лишь едва заметно поклонился и пошел в другую сторону. После этого мистер Коллинз вернулся к Элизабет.
        — Уверяю вас,  — сказал он,  — что у меня нет никакой причины быть недовольным тем, как он ко мне отнесся. Кажется, мистеру Дарси очень понравилось проявленное мной внимание. Его ответ был крайне дружелюбным, и он даже сделал мне комплимент, сказав, что вполне доверяет умению леди Кэтрин разбираться в людях и потому уверен, что она никогда не будет оказывать услуги людям недостойным. Это он хорошо выразился, ничего не скажешь. А в целом он мне очень понравился.
        Поскольку Элизабет больше не могла преследовать собственный интерес, то почти все свое внимание она сосредоточила на сестре и мистере Бингли, а порожденный наблюдением ряд приятных соображений дал ей возможность чувствовать себя почти такой же счастливой, как и Джейн. Она представила ее хозяйкой этого же дома; настолько счастливой, насколько это возможно в браке, порожденном искренней любовью. При таких обстоятельствах Элизабет даже готова была полюбить обеих сестер мистера Бингли. Ей совсем нетрудно было догадаться, что мысли ее матери неслись в том же направлении, поэтому она решила к ней не подходить, чтобы та случайно не ляпнула лишнего. Но когда все сели ужинать, как назло оказалось, что они с матерью оказались почти рядом друг с другом. Их разделял только один человек, и Элизабет раздраженно слушала, как с этой личностью (с леди Лукас) ее мать только и говорила — свободно и откровенно,  — о своих надеждах на скорое бракосочетание Джейн с мистером Бингли. Это была тема, которая возбуждала воображение, и миссис Беннет непрестанно перечисляла ожидаемые выгоды такого брака. Сначала она выразила
свою радость по поводу того, что мистер Бингли — очаровательный молодой человек, и он так богат, и живет он всего в трех милях от них; потом рассказывала, как приятно ей осознавать, что двум сестрам Бингли очень нравится Джейн, а также быть уверенной, что они желают этого брака не менее, чем она сама. Кроме того, удачный брак Джейн станет многообещающей перспективой для ее младших сестер, потому что он даст им возможность общаться с другими богатыми мужчинами; и наконец, в ее возрасте так приятно будет иметь возможность вверить своих еще незамужних дочерей заботам их старшей сестры, а самой не принуждать себя и бывать на людях столько, сколько ей нравится. Выход в свет надо сделать делом, зависимым от желания, а пока он является требованием этикета. Но найдется ли человек с еще меньшей, чем у миссис Беннет, склонностью довольствоваться сидением дома в любой период своей жизни?! В заключение мать пожелала миссис Лукас, чтобы ей так же повезло, хотя видно было, что мысленно она триумфально отвергает любую возможность такого события.
        И напрасно Элизабет пыталась преградить быстрый поток слов матери или уговорить его выражать свою радость не таким громким шепотом; с невыразимой досадой заметила она, что почти все сказанное услышал мистер Дарси, который сидел рядом с ними. Но мать только вычитала ее за такую глупость и ответила:
        — Извини, а кто такой мистер Дарси для меня, чтобы я его боялась? Чего это мы должны обращаться с ним так вежливо, чтобы даже не иметь возможности говорить то, что ему может не понравиться?
        — Ради Бога, госпожа, говорите тише! Какой вам смысл оскорблять мистера Дарси? Если вы так поступите, то его приятель будет о вас не лучшего мнения.
        Однако все, что она говорила, было напрасно. Ее мать продолжала говорить таким же хорошо слышным тоном. Элизабет то и дело краснела от стыда и раздражения. Она не могла слишком часто поглядывать на мистера Дарси, но все равно каждый взгляд убеждал ее в том, что произошло именно то, чего она боялась: он не часто поглядывал в сторону ее матери, но видно было, что все его внимание приковано к ней. Выражение его лица медленно менялось от возмущения и презрения до непоколебимой и сдержанной солидности.
        Но вот наконец миссис Беннет выговорилась, и леди Лукас, которая уже давно зевала, уставшая от непрерывных рассказов о предстоящих брачных удовольствиях, которые явно не угрожали ее дочери, смогла, наконец, с удовольствием приступить к поглощению холодной ветчины и курицы. Элизабет начала медленно отходить. Но спокойная пауза длилась недолго, потому что по окончании ужина заговорили о музыке и пении, и она с ужасом увидела, что Мэри — после непродолжительных уговоров — собирается порадовать компанию. Частыми красноречивыми взглядами и знаками Элизабет попыталась предотвратить проявления такой услужливости, но тщетно — Мэри сделала вид, что не поняла их. Она была в восторге от такой возможности продемонстрировать свое исполнительское умение и поэтому начала петь. Элизабет, не отводя глаз, наблюдала за ней с крайне болезненными чувствами; прослушав несколько куплетов, она с нетерпением ждала окончания песни, но напрасно — Мэри, расценив одобрительные возгласы присутствующих в качестве поощрения, после непродолжительной паузы начала петь снова. Способности Мэри явно были недостаточными для такого
выступления: у нее был слабый голос и неестественно чопорный стиль исполнения. Элизабет готова была умереть от стыда. Она посмотрела на Джейн, чтобы понять, как та переносит такую муку, но сестра ее спокойно разговаривала с Бингли. Тогда она посмотрела на двух его сестер и увидела, что те делают друг другу насмешливые знаки. Затем Элизабет перевела взгляд на Дарси, однако выражение его лица оставалось проникновенным — серьезным и важным. Она посмотрела на своего отца, умоляя, чтобы тот вмешался, потому что Мэри могла так петь всю ночь. Он понял намек, и, когда Мэри закончила вторую песню, громко сказал:
        — Наверное, этого достаточно, дитя мое. Ты выступала просто прекрасно и утешала нас своим пением достаточно долго. Пусть теперь другие девушки поют.
        Мери сделала вид, что не услышала, и явно смутилась; Элизабет стало неловко за нее и своего отца, и она начала опасаться, что ее попытка не дала нужного результата. Теперь настала очередь других присутствующих сказать свое слово.
        — Если бы мне,  — сказал мистер Коллинз,  — выпало счастье уметь петь, то мне было бы очень приятно порадовать общество какой-нибудь хорошей песней, поскольку считаю музыку невинным занятием, отнюдь не противоречащим профессии священника. В то же время я не собираюсь утверждать, что у нас есть право уделять ей слишком много своего времени, потому что в жизни надо заниматься и многими другими делами, а у приходского священника таких дел много. Самое главное — это распределить десятину таким образом, чтобы не обидеть себя и не забыть при этом о своем покровителе или покровительнице. Кроме того, он должен писать проповеди; а остального времени как раз хватает на выполнение приходских обязанностей, а также по уходу за своим жилищем и его улучшением, которое он просто обязан сделать как можно более удобным и уютным. А еще я считаю немаловажным, чтобы священник был чутким и доброжелательным ко всем, особенно к тем, кому он обязан своей должностью. Последнее я считаю его обязанностью — и плохого мнения я был бы о том, кто не воспользовался возможностью выразить свое уважение к родственникам этих людей.
        Свою речь, настолько громкую, что ее услышала половина присутствующих в комнате, мистер Коллинз закончил поклоном в сторону мистера Дарси. Некоторые с удивлением смотрели на него, некоторые прыснули, но, кажется, никто не обрадовался так, как обрадовался мистер Беннет. Жена же его вполне серьезно восхваляла мистера Коллинза за такую рассудительную речь, шепотом отметив леди Лукас, что он чрезвычайно умный и добропорядочный молодой человек.
        Элизабет подумала, что если бы даже члены ее семьи заранее договорились продемонстрировать все свои способности в течение одного вечера, то все равно им бы не удалось сделать это с большим рвением и успехом, чем сейчас, а ее сестре и мистеру Бингли очень повезло, что последний просто не заметил какой-то части этой демонстрации вообще — не имел склонности раздражаться по поводу тех глупостей, свидетелем которых он определенно стал. Конечно же, плохо, что две его сестры и мистер Дарси имели такую прекрасную возможность насмехаться над ее родственниками, и она никак не могла решить, что было более невыносимым: молчаливое презрение со стороны указанного джентльмена или наглые улыбки двух дам.
        Остальные вечера принесла ей мало радости. Постоянно надоедал мистер Коллинз, упорно крутившийся возле нее. Ему не удалось уговорить ее потанцевать с ним, но прекрасно удалось отпугнуть от нее других кавалеров. Напрасно умоляла она его пообщаться с кем-то еще, бесполезно предлагала представить его какой-то другой девушке среди присутствующих. Он заверил Элизабет, что к танцам он совершенно безразличен и главную свою задачу он видел в различных проявлениях внимания в ее адрес, чтобы таким образом ей понравиться; именно поэтому он и решил не отходить от нее весь вечер. И никакие аргументы не могли поколебать его решимость поступать именно так. Облегчением своей незавидной участи Элизабет обязана приятельнице мисс Лукас, которая часто подходила к ним и сочувственно отвлекала на себя разговорчивого мистера Коллинза.
        Но с другой стороны, она освободилась от дальнейших проявлений оскорбительного для нее внимания мистера Дарси. Он часто оказывался совсем недалеко от нее и, хотя ни с кем не общался, все же не решался подойти и начать разговор. Она чувствовала, что это могло быть следствием ее упоминаний о мистере Викхеме, и поэтому не могла нарадоваться.
        Компания из Лонгберна отъехала последней из всего приглашенного общества, потому что благодаря хитростям миссис Беннет им пришлось ждать карету еще пятнадцать минут после того, как все остальные уже уехали; это также позволило увидеть, насколько горячо некто из гостеприимных хозяев желал ихнего отъезда. Миссис Херст и ее сестра открывали рты лишь для того, чтобы пожаловаться на усталость, и явно хотели как можно скорее остаться в одиночестве. Они опирались любым попыткам миссис Беннет завязать разговор и таким образом распространяли апатию на остальное общество, которое и так томилось от длинных речей мистера Коллинза, рассыпавшегося в благодарностях мистеру Бингли и его сестрам за изысканный прием и за то гостеприимство и вежливость, которое те проявили в отношении своих гостей. Дарси же — словно воды в рот набрал. Мистер Беннет (тоже молча) наслаждался сценой. Мистер Бингли и Джейн стояли в стороне и разговаривали только между собой. Элизабет молчала так же упорно, как и миссис Херст вместе с мисс Бингли; а также Лидия устала настолько, что сил у нее хватало только на то, чтобы время от времени
повторять: «Боже, как я устала»,  — неистово при этом зевая.
        Когда же они наконец встали, чтобы попрощаться, то миссис Беннет начала чрезвычайно вежливо и очень настойчиво выражать надежду на новую встречу с хозяевами дома теперь уже в Лонгберне, а затем обратилась лично к мистеру Бингли, заверив, что он сделает большую милость, если заедет к ним поужинать в любое время без лишних церемоний и формального приглашения. Бингли с радостной благодарностью согласился и, не долго думая, пообещал заехать при первой же возможности после своего возвращения из Лондона, куда он должен был ненадолго отправиться на следующий день.
        Миссис Беннет была полностью удовлетворена и оставила дом с приятным убеждением, что, несмотря на необходимые приготовления и договоренности, заказ новых карет и свадебных нарядов, через три или четыре месяца она непременно увидит свою дочь хозяйкой Недерфилда. Относительно замужества Элизабет она была так же уверена и так же довольна, хотя и в меньшей степени. Из всех своих дочерей Элизабет она любила менее всего; и хотя ее ожидаемый муж и их брак были для миссис Беннет вполне приемлемыми, ценность и первого, и второго меркла перед величием мистера Бингли и Недерфилда.
        Раздел XIX
        Следующий день в Лонгберне стал началом нового действия: мистер Коллинз сделал формальное признание. Решив не терять времени, поскольку его отпуск должен был закончиться в следующую субботу, и не страдая от чувства неуверенности в себе даже в такой важный момент, он стал выполнять все как положено, с соблюдением всех тех формальностей, которые он считал неотъемлемой частью этой процедуры. Застав вскоре после завтрака миссис Беннет вместе с Элизабет и одной из младших сестер, он обратился к матери с такими словами:
        — Госпожа, могу ли я надеяться, что своим авторитетом вы повлияете на свою прекрасную дочь Элизабет, если я попрошу предоставить мне честь иметь с ней частную беседу сегодня утром?
        Не успела Элизабет покраснеть от неожиданности, как миссис Беннет с готовностью ответила:
        — О Господи! Ну, конечно же! Бесспорно, можете! Не сомневаюсь, что Лиззи будет очень рада,  — я уверена, что она не будет возражать. Китти, пойдем со мной наверх.  — Она уже начала поспешно собирать свое шитье, как Элизабет воскликнула:
        — Матушка, не надо никуда идти. Я прошу тебя — никуда не иди. Пусть мистер Коллинз меня простит. Он же не скажет мне ничего такого, чего другим нельзя было бы слышать. А то я сама уйду.  — Лиззи, что за глупость?! Пожалуйста, оставайтесь на своем месте.  — Но увидев, что Элизабет, с раздраженным и смущенным видом, действительно собирается выскользнуть прочь, миссис Беннет добавила:
        — Лиззи, я настаиваю, чтобы ты осталась и выслушала мистера Коллинза.
        Элизабет не могла противиться такому повелению, к тому же она мгновенно поняла, что лучше разобраться с этим вопросом как можно скорее и без лишнего шума; поэтому она села и попыталась, углубившись в работу, скрыть свои чувства, не зная — плакать ей или смеяться. Миссис Беннет и Китти ушли, и, как только они исчезли из виду, мистер Коллинз начал свою речь.
        — Поверьте мне, мисс Элизабет, ваша скромность характеризует вас как раз с лучшей стороны и является дополнением ваших достоинств. Если бы не это небольшое проявление нежелания с вашей стороны, то в моих глазах вы выглядели бы менее привлекательно, но позвольте мне заверить вас, что на этот разговор я получил разрешение вашей уважаемой матушки. Вряд ли вы сомневаетесь в цели моей речи, однако ваша врожденная деликатность может побудить вас сделать вид, что вы не понимаете, о чем идет речь, хотя знаки внимания с моей стороны были слишком выразительными, чтобы ошибаться относительно их смысла. Почти сразу, как я вошел в этот дом, я выбрал вас будущей спутницей своей жизни. Но перед тем, как дать волю своим чувствам к вам, я хотел бы сначала изложить причины своего желания жениться, более того — причины моего приезда в Гертфордшир с намерением выбрать себе жену, что я в результате и сделал.
        Представив, как мистер Коллинз — такой степенный и серьезный — будет давать волю своим чувствам, Элизабет так развеселилась, что едва не рассмеялась, поэтому пропустила нужный момент, когда его еще можно было остановить, и он начал:
        — Причины моего желания жениться заключаются в том, что, во-первых, я считаю необходимым и правильным для каждого священника с приличными доходами (как у меня) быть образцом супружеской жизни в своем приходе. Во-вторых, я убежден, что женитьба придаст мне счастья; в-третьих (видимо, это должно было быть первым пунктом), бракосочетание советовала и рекомендовала мне именно чрезвычайно благородная дама, которую я имею честь называть своей покровительницей. Целых два раза (и по собственной воле!) соизволила она выразить мне свое мнение по этому поводу; это было как раз в тот субботний вечер накануне моей поездки сюда — в перерыве между партиями в кадриль, когда миссис Дженкинсон удобнее устраивала скамеечку для ног мисс де Бург. Леди Кэтрин сказала: «Мистер Коллинз, вам надо жениться. Такой священник, как вы, должен быть женатым. Сделайте правильный выбор, ради меня и ради себя,  — найдите себе благородную женщину, чтобы она была деятельной и умелой хозяйкой, чтобы она была приучена не задирать нос, а должным образом распоряжаться вашими скромными доходами. Такой мой совет. Найдите такую женщину как
можно скорее, привезите ее в Гансфорд, а я нанесу ей визит». Между прочим, позвольте мне отметить, уважаемая моя кузина, что внимание и доброжелательность ко мне со стороны леди Кэтрин де Бург я считаю далеко не последним преимуществом, которым я располагаю. Вы увидите, что ее манеры настолько хороши, что не поддаются моему описанию; ей понравится ваша живость и остроумие, особенно если учесть, что свое смягчающее влияние на них будут оказывать те почтительность и уважение, которые непременно вселит в вас ее высокое общественное положение. Вот таковы мои общие аргументы в пользу женитьбы; остается только рассказать, почему именно я направил свои взгляды на Лонгберн, а не на собственную округу, в которой, уверяю вас, есть много очень интересных молодых женщин. Дело, видите ли, заключается в том, что я унаследую это имение после смерти вашего уважаемого отца (дай ему Бог здоровья прожить еще много лет). Поэтому я не мог успокоиться, пока не решил взять в жены одну из его дочерей, чтобы сделать потерю менее ощутимой после того, как произойдет это печальное событие, которое, как я уже сказал, может
случиться и через много лет. Таковыми соображениями я руководствовался, моя прекрасная кузина; утешаю себя мыслью, что это не изменит вашего мнения обо мне в худшую сторону. А теперь мне только остается выражениями чрезвычайно эмоциональными заверить вас в безумстве моей любви к вам. Мне совершенно безразлично, какое у вас приданое, поэтому я не буду выдвигать вашему отцу претензий по этому поводу, поскольку прекрасно осознаю, что их нельзя будет удовлетворить, ибо четыре процента в виде тысячи фунтов, которые вы сможете получить только после смерти отца,  — это все, на что вы вообще можете рассчитывать. В этом отношении я буду соблюдать полное молчание; можете не сомневаться: ни один недостойный упрек никогда не слетит с моих уст после нашего бракосочетания.
        Тут Элизабет почувствовала, что его просто необходимо остановить.
        — Вам не кажется, что вы слишком торопитесь, господин?  — вскрикнула она.  — Не забывайте, что я еще не дала ответ. Давайте я сделаю это, не теряя времени. Примите мою благодарность за те комплименты, которые я от вас выслушала. Я понимаю, что ваше предложение замужества — это большая для меня честь, но я не принимаю его и иначе поступить не могу.
        — Знаю, знаю,  — ответил мистер Коллинз, равнодушно махнув рукой.  — Все вы, девушки, обычно отвергаете предложения замужества, когда они делаются впервые, хотя втайне готовы их принять. Иногда отказ повторяется во второй и даже третий раз. Поэтому я совсем не расстроен услышанным и надеюсь вскоре повести вас к алтарю.
        — Бог мой, вы меня удивляете, господин,  — сказала Элизабет,  — потому что после моего заявления ваша надежда действительно выглядит несколько странной. Говорю вам — я не из тех отчаянных девушек (если таковые вообще бывают), которые рискуют своим счастьем, откладывая принятие предложения до тех пор, когда оно будет сделано во второй раз. Отказывая вам, я нисколько не шучу. Лично вы не способны принести мне счастье, и я убеждена, что я — последняя женщина в мире, которая сможет принести счастье вам. Уверяю вас, если бы ваша подруга леди Кэтрин знала меня, она точно признала бы меня неподходящей для этой роли.
        — Я не уверен, что леди Кэтрин действительно была бы такого мнения о вас,  — сказал задумчиво мистер Коллинз,  — не думаю, что она была бы настроена против вас. Можете не сомневаться: когда я буду иметь честь снова встретиться с ее светлостью, то в самых уважительных выражениях я опишу ей вашу скромность, бережливость и другие положительные черты.
        — Послушайте, мистер Коллинз, не надо вам так меня восхвалять. Я прошу вас дать мне возможность судить самой; сделайте мне комплимент: поверьте в то, что я говорю. Я желаю вам счастья и богатства, поэтому, отказывая вам, я делаю все от меня зависящее, чтобы вы не стали несчастным и бедным. Делая мне предложение, вы тем самым, наверное, усмирили угрызения совести по поводу нашей семьи, поэтому можете теперь не корить себя и вступать в права владельца имения, как только оно останется без хозяина. Поэтому давайте считать это дело решенным.
        После этой речи Элизабет встала и уже вышла из комнаты, как мистер Коллинз обратился к ней с такими словами:
        — Когда я буду иметь честь говорить с вами на эту тему во второй раз, то надеюсь получить ответ, благоприятней, чем тот, который вы дали мне только что. Пока же я вовсе не собираюсь обвинять вас в бесчувственности, потому что знаю — ваш пол имеет укоренившуюся привычку отклонять предложение, когда оно делается впервые; возможно, что сейчас вы — в полном соответствии истинному женскому характеру — сказали все это для того, чтобы поощрить мои дальнейшие ухаживания.
        — Мистер Коллинз,  — с горячностью воскликнула Элизабет,  — вы меня просто поражаете. Если все, что я вам до этого сказала, кажется вам разновидностью поощрения, то я действительно не знаю, как выразить свой отказ таким образом, чтобы вы убедились, что это — действительно отказ.
        — Позвольте побаловать себя мыслью, дорогая кузина, что ваше неприятие моего предложения — это лишь формальность, и не более. Если выражаться коротко, то я имею основания так считать: предложение моей руки не является недостойным того, чтобы вы его приняли, и предлагаемый мной брак — вещь для вас крайне желательна. Мое положение в обществе, мои хорошие отношения с семьей де Бург и мои кровные связи с вашей семьей — все это весомые аргументы в мою пользу. Кроме этого, обратите внимание на то, что, несмотря на все ваши многочисленные прелести, последние вовсе не является залогом того, что подобное предложение будет сделано вам во второй раз. К сожалению, ваша доля в наследстве настолько мала, что она вполне способна свести на нет чарующее влияние вашей красоты и других ваших достоинств. Делая, таким образом, вывод о несерьезности вашего неприятия моего предложения, я предпочитаю скорее объяснить его вашим желанием усилить мою любовь, возбудив во мне чувство неуверенности,  — в полном соответствии привычкам прекрасного пола.
        — Поверьте мне, сударь, я вовсе не претендую на изящные уловки, направленные на то, чтобы поиздеваться над уважаемым человеком. Если бы вы поверили в мою искренность, то это было бы лучшим комплиментом в мой адрес с вашей стороны. Я бесконечно благодарна вам за ту честь, которую вы оказали мне своим предложением, но его принятие для меня абсолютно невозможно. Против этого возражают все мои чувства. Высказаться понятнее я просто не могу. Не думайте, что я — какая-то умная и хитрая девушка, которая хочет заставить вас страдать. Я — рассудительный человек, который говорит вам чистосердечную правду.
        — Вы — само обаяние!  — воскликнул мистер Коллинз в порыве неуклюжей галантности.  — Теперь я полностью убедился, что когда мое предложение будет подкреплено весомым авторитетом ваших прекрасных родителей, вы непременно ответите на него согласием.
        Элизабет уже просто не знала, чем ответить на такой ярый и назойливый самообман, поэтому промолчала и немедленно вышла, решив при этом, что когда мистер Коллинз будет упорно относиться к ее отказу как к льстивому поощрению, она обратится к своему отцу, который сформулирует отрицательный ответ таким образом, что ее наконец поймут правильно и поведение ее не воспримут ошибочно за свойственные прекрасному полу манерность и кокетство.
        Раздел XX
        Недолго оставался мистер Коллинз один на один с приятными мыслями о своем удачном ухаживании, потому миссис Беннет, которая нетерпеливо изнывала в вестибюле, ожидая окончания разговора, только увидев, как Элизабет открыла дверь и промелькнула мимо нее к лестнице, быстро вошла в комнату для завтрака и горячо поприветствовала (и себя тоже) со счастливыми перспективами их будущего родства. Мистер Коллинз ответил на эти приветствия так же горячо и радостно, а потом начал рассказывать подробности их с Элизабет разговора, результатом которого он имел, по его словам, все основания быть довольным, поскольку упорный отказ со стороны его кузины лишь свидетельствовал о скромности и деликатности ее характера.
        Однако такие сведения просто ошеломили миссис Беннет. Она была готова разделить радость по поводу того, что своим отказом Элизабет только поощрила мистера Коллинза, но все равно не могла согласиться с таким его мнением и откровенно об этом сказала.  — Но уверяю вас, мистер Коллинз,  — добавила она,  — мы заставим Лиззи быть более рассудительной. Я немедленно поговорю об этом с ней сама. Девушка она упрямая и глупая, поэтому не понимает собственной выгоды. Но я сделаю так, что она ее поймет.
        — Простите, что прерываю вас, сударыня,  — сказал мистер Коллинз,  — но если она действительно упряма и глупа, то сможет ли она стать подходящей женой для человека моего положения? Я ведь хочу счастья в семейной жизни, и такое стремление является совершенно естественным. Если Элизабет и в дальнейшем будет отвергать мои предложения, то, возможно, лучше не насиловать ее принять их, потому что если у вашей дочери действительно присутствуют такие недостатки характера, она не сможет сделать меня счастливым.
        — Да что вы, господин, вы просто неправильно меня поняли,  — испуганно воскликнула миссис Беннет.  — Лиззи упряма только в таких делах. Во всем же остальном она — самая радушная девушка, которую только можно встретить. Не беспокойтесь, сейчас я пойду к мистеру Беннету, и вскоре мы все уладим.
        Не успел мистер Коллинз ей ответить, как она поспешила к своему мужу и, зайдя в библиотеку, воскликнула:
        — Эй, мистер Беннет, немедленно идите сюда, потому что мы озадачены и просто не знаем, что делать. Сейчас же идите сюда и заставьте Лиззи выйти замуж за мистера Коллинза, потому что она заверяет, что ей не нужен такой муж, и если вы не поторопитесь и не заставите ее передумать, то передумает мистер Коллинз и скажет, что ему не нужна такая жена.
        Мистер Беннет оторвался от книги и посмотрел на свою жену со спокойным равнодушием, на которое не повлиял ни ее приход, ни сообщение.
        — Простите, но я вас не понимаю,  — сказал он, когда миссис Беннет закончила свою речь.  — О ком вы говорите?
        — О мистере Коллинзе и Лиззи. Лиззи заявляет, что ей не нужен мистер Коллинз, а мистер Коллинз уже начинает подумывать, нужна ли ему Лиззи.
        — Чем же я могу тут помочь, если они не хотят друг друга? Значит, это безнадежное дело.
        — Я хочу, чтобы вы сами поговорили с Лиззи. Скажите, что вы настаиваете на том, чтобы она вышла за него замуж.
        — Что ж, позовите ее сюда. Пусть услышит мое мнение. Миссис Беннет дернула звонок, и мисс Элизабет позвали в библиотеку.
        — Иди-ка сюда, дитя мое,  — сказал мистер Беннет, когда она появилась.  — Я послал за тобой по очень важному делу. Я так понимаю, что мистер Коллинз предложил тебе выйти за него замуж. Это правда?  — Элизабет ответила, что правда.  — Прекрасно. И это предложение замужества ты отвергла, да?
        — Да, сударь.
        — Прекрасно. А теперь — к сути дела. Ваша мать настаивает на том, чтобы вы это предложение приняли, не так ли, миссис Беннет?
        — Да, и если она этого не сделает, то я больше не хочу ее видеть.
        — Что ж, Элизабет, из двух зол ты должна выбрать меньшее. Начиная с сегодняшнего дня, ты должна стать чужой для отца или для матери. Если ты не выйдешь замуж за мистера Коллинза, тебя не захочет видеть твоя мать, а если выйдешь за него, тебя не хочу видеть я.
        Элизабет не могла не улыбнуться, услышав такое завершение этой речи; но миссис Беннет, которая еще раньше убедила себя, что ее муж относился к этому делу так же, как и она, была разочарована чрезвычайно.
        — Что значат эти ваши слова, мистер Беннет? Вы же обещали мне, что будете настаивать на том, чтобы она вышла за него замуж!
        — Дорогая моя,  — ответил ее муж,  — я прошу для себя две небольших поблажки. Во-первых, позвольте мне свободно пользоваться моим пониманием этой ситуации, и, во-вторых, в своей собственной комнате. Я хотел бы как можно скорее остаться наедине в своей библиотеке.
        Однако миссис Беннет и не думала сдаваться, несмотря на разочарование, которое она получила со стороны своего мужа. Снова и снова мать пыталась уговорить Элизабет, применяя при этом то угрозы, то лесть. Она даже попыталась привлечь на свою сторону Джейн, но та — хотя и очень вежливо — отказалась вмешаться. Элизабет же на наскоки матери отвечала то искренним пылом, то веселой игривостью. Ее манеры менялись, однако решимость оставалась неизменной.
        Между тем мистер Коллинз в одиночестве размышлял о том, что случилось. О себе он был слишком хорошего мнения, чтобы понять мотивы отказа кузины; и хотя она и задела его гордость, у него не было каких-то других причин страдать. Его чувства к Элизабет были полностью надуманными, а ее способность заслуживать материнские упреки делала невозможным любое сочувствие с его стороны.
        Пока в семье царил переполох, к ним в гости на целый день зашла Шарлотта Лукас. В вестибюле к ней подскочила Лидия и громким шепотом выпалила:
        — Как хорошо, что вы пришли! Здесь такое происходит! Как вы думаете — что случилось сегодня утром? Мистер Коллинз предложил Лиззи выйти за него замуж, но она ему отказала!
        Не успела Шарлотта им ответить, как к ним присоединилась Китти, которая поведала ту же новость, и как только они вошли в комнату для завтрака, где сидела миссис Беннет, она тоже заговорила на ту же тему, призывая мисс Лукас проявить сочувствие и попробовать уговорить свою подругу Лиззи поступить в соответствии с пожеланиями всей семьи.
        — Дорогая мисс Лукас, помогите мне, умоляю вас,  — сказала она жалобным тоном,  — потому что никто меня не поддерживает, никто не сочувствует, все меня обижают, и никому не жаль моих расшатанных нервов.
        От необходимости отвечать Шарлотту спасло появление Джейн и Элизабет.
        — Вот, явилась!  — продолжила миссис Беннет.  — Еще делает вид, что ничего не произошло, а что касается нас, то ей безразлично, как мы живем где-то в Йорке, чтобы только была возможность поступать, как ей заблагорассудится. Но послушай, что я тебе скажу, мисс Лиззи: если тебе придет в голову вот так отказываться от каждого предложения замужества, ты никогда не выйдешь замуж, и я не знаю, кто будет содержать тебя, когда умрет твой отец. Лично я тебя содержать не смогу — предупреждаю заранее. Отныне я знать тебя не хочу. Я сказала тебе в библиотеке, что не буду разговаривать с тобой, и ты убедишься, что я способна сдержать свое слово. Мне неприятно разговаривать с непослушными детьми. И вообще — мне со всеми неприятно разговаривать! Люди, которые, как и я, страдают от нервных расстройств, не расположены к разговорам. Если бы только кто-то знал, как я страдаю! Но это всегда так: тем, кто не жалуется, никто не сочувствует.
        Ее дочери молча слушали этот душевный пыл, прекрасно осознавая, что любая попытка урезонить и успокоить мать только увеличит ее раздражение. Поэтому она говорила и говорила, и никто из них ей не перечил, пока к ним не присоединился мистер Коллинз, который вошел в комнату с видом еще более степенным, чем обычно. Увидев его, миссис Беннет обратилась к девушкам:  — А сейчас все вы, слышите — все!  — замолчите, а мы с мистером Коллинзом немного поговорим один на один.
        Элизабет потихоньку вышла из комнаты, вслед за ней направились Джейн и Китти, но Лидия уперлась, твердо решив услышать все, что сможет; а Шарлотта, задержавшись сначала из-за вежливости мистера Коллинза, который бегло поинтересовался, как чувствуют себя она и ее семья, а затем — из-за собственной любознательности, довольствовалась тем, что отошла к окну и сделала вид, словно ничего не слышит. Поэтому трагическим тоном миссис Беннет начала ожидаемый разговор:
        — О, мистер Коллинз!
        — Уважаемая,  — ответил он,  — давайте больше никогда не будем вспоминать об этом деле.  — Я далек от того,  — продолжил он голосом, в котором звучало недовольство,  — чтобы осуждать поведение вашей дочери. Способность смириться с неприятностью, которой нельзя избежать, является обязанностью всех нас, и особенно — обязанностью молодого человека, которому, как мне, повезло смолоду занять высокий пост, поэтому мне хочется верить, что я уже смирился. Возможно, в немалой степени этому поспособствовало сомнение в том, что я был бы полностью счастливым человеком в том случае, если бы моя прекрасная кузина удостоила меня чести выйти за меня замуж, я часто замечал, что смирение никогда не бывает таким полным, как тогда, когда утраченное благо начинает терять в наших глазах какую-то степень своей привлекательности. Уважаемая, надеюсь, вы не будете считать моим неуважением к вашей семье то, что я больше не претендую на руку вашей дочери, уважительно не попросив вас и мистера Беннета применить вашу родительскую власть в мою пользу. Однако боюсь, что мое поведение может вызвать осуждение из-за того, что я
принял отказ из уст вашей дочери, а не от вас лично. Но всем нам свойственно ошибаться. Видит Бог, все время, пока решалось это дело, я только хотел, чтобы было как лучше. Мое намерение состояло в том, чтобы обрести приятную и добрую спутницу жизни, должным образом учитывая при этом интересы вашей семьи, и если в моем поведении было что-то достойное осуждения, то прошу меня простить.
        Раздел XXI
        Обсуждение предложения мистера Коллинза уже почти закончилось, и Элизабет осталось только страдать от неизбежных в таких случаях неприятных чувств, а иногда — от сварливых упреков матери. Что же касается самого мистера Коллинза, то его чувства высказывались главным образом не из-за неловкости, подавленности или попытки избегать ее, а из-за сдержанности манер и недовольного молчания. С Элизабет он почти не разговаривал, а свою ретивую почтительность, которой он так гордился, обратил теперь в сторону мисс Лукас. Она слушала его с вежливым вниманием, тем самым сделала огромное облегчение всем, особенно — своей подруге.
        Следующий день не принес улучшений ни плохого юмора миссис Беннет, ни ее плохого самочувствия, а мистер Коллинз находился в том же состоянии оскорбленного достоинства. Элизабет надеялась, что возмущение сократит его визит, но, как оказалось, оно не повлияло на его планы. Раз он взял отпуск до субботы, то до субботы должен был у них и остаться.
        Позавтракав, девушки отправились в Меритон, чтобы узнать, не вернулся ли случайно мистер Викхем и сожалеть по поводу его отсутствия на балу в Недерфилде. Он встретил их, когда они входили в город, и провел их к тете, где много говорилось о его сожалении и раздражении, а также об обеспокоенности девушек его отсутствием. В разговоре же с Элизабет мистер Викхем сам признался, что не прибыл на бал по собственной воле.
        — Когда пришло время,  — сказал он,  — то я решил, что с мистером Дарси мне лучше не встречаться, я не перенесу многочасового пребывания с ним в одной комнате и в одном обществе, и могут произойти сцены, которые будут неприятными не только для меня.
        Элизабет высоко оценила его снисходительность и выдержку, а на обратном пути, когда Викхем с приятелем провожали их в Лонгберн, первый уделял внимание только ей, и у них было достаточно времени, чтобы подробно обо всем поговорить и вежливо засвидетельствовать друг другу свои дружеские чувства. От того, что он их сопровождал, Элизабет была двойная выгода: это было очень приятно ей самой и, кроме того, давало возможность представить его ее родителям.
        Вскоре после их возвращения Джейн получила письмо из Недерфилда; она открыла его немедленно. Конверт содержал небольшой элегантный лист лощеной бумаги, совершенно весь исписанный красивым и плавным женским почерком. Элизабет наблюдала, как менялось выражение лица ее сестры, когда та читала его, часто сосредотачивая внимание на отдельных предложениях. Джейн быстро взяла себя в руки и, отложив письмо, попыталась — со своей обычной живостью — присоединиться к общему разговору, и Элизабет смутилась настолько, что даже забыла о Викхеме, и как только он и его товарищ ушли, Джейн взглядом пригласила ее подняться вместе с ней наверх. Когда они вошли в их комнату, Джейн сказала, доставая письмо:
        — Это — от Кэролайн Бингли; его содержание немало меня удивило. В настоящее время вся их компания уже покинула Недерфилд и направляется в Лондон, не имея намерения возвращаться. Вот послушай, что она пишет.
        Джейн прочитала вслух первое предложение, содержащее сообщение о том, что их общество решило безотлагательно отправиться в Лондон вслед за своим братом, чтобы пообедать в доме мистера Херста на Гровнор-стрит. Затем говорилось следующее: «Моя дорогая подруга, я не буду делать вид, что жалею еще за чем-то в Гертфордшире, кроме вашего общества. Но мы надеемся, что в какой-то период в будущем мы еще не раз будем иметь удовольствие пообщаться, а пока боль разлуки можно смягчить частой и ничем не ограниченной перепиской. Надеюсь, что вы примете это предложение».  — До сих высокопарных выражений Элизабет прислушивалась с равнодушием, на которое только способно недоверие, и хотя внезапность отъезда удивила ее, на самом деле она не видела оснований сокрушаться — это еще не означало, что их отсутствие в Недерфилде помешает мистеру Бингли приезжать туда. По поводу потери их общества, она была убеждена, что Джейн вскоре непременно прекратит сожалеть по нему, наслаждаясь вместо этого общением с мистером Бингли.
        — Жаль,  — сказала Элизабет после небольшой паузы,  — что ты не смогла увидеться со своими друзьями до их отъезда. Но не можем ли мы надеяться, что тот период будущего счастья, к которому так стремится мисс Бингли, наступит раньше, чем она рассчитывает, и то приятное общение, которое вы получили как подруги, вскоре восстановится, и вы будете утешаться им с еще большим удовольствием уже как родственники? Разве вся их компания сможет удержать мистера Бингли в Лондоне?
        — Но Кэролайн недвусмысленно говорит, что никто из их общества не собирается этой зимой возвращаться в Гертфордшир. Вот давай я прочитаю: «Когда мой брат уехал от нас вчера, ему казалось, что дело, которое позвало его в город, можно решить за три-четыре дня, но поскольку мы убеждены, что так не будет, и убеждены также, что Чарльз, попав в Лондон, уже не будет спешить оттуда вернуться, мы решили ехать вслед за ним, чтобы ему не пришлось коротать свободное время в неудобном отеле. Многие из наших знакомых уже вернулись на зиму в город; так хочется услышать, что вы, моя дорогая подруга, тоже решили присоединиться к толпе прибывающих в Лондон, но я знаю, что напрасны мои ожидания. Искренне надеюсь, что на Рождество у вас будет достаточно веселья, которое обычно приносит это время года, и поклонников у вас будет так много, что вы не будете ощущать потери трех из них в нашем лице».
        — Из этого следует, что этой зимой он больше не приедет.
        — Из этого следует только то, что мисс Бингли считает, что ему не следует приезжать.
        — Почему ты так думаешь? Наверное, это его собственное решение. Он же сам себе хозяин. Но это еще не все. Сейчас я прочитаю тебе место, которое для меня является особенно болезненным. Скажи мне все, что ты об этом подумаешь, и ничего не скрывай. «Мистер Дарси ждет не дождется увидеть свою сестру, и, по правде говоря, нам не меньше, чем ему, хочется встретиться с ней. Убеждена, что ни одна девушка не способна сравниться с ней красотой, элегантностью и образованностью, а тот восторг, который она вселяет в нас с Луизой, уже превращается в серьезное чувство, потому что мы смеем надеяться, что вскоре она станет нашей невесткой. Не знаю, делилась ли я с вами своими мыслями по этому поводу раньше, поэтому я не могу уехать отсюда, не поведав их вам. Надеюсь, вы не отнесетесь к ним как к безрассудным. У моего брата уже возникли к ней довольно сильные чувства, а теперь он еще получит возможность видеться с ней в обстоятельствах крайне благоприятных, так как ее родственники желают их бракосочетания не менее, чем родственники его; а если я скажу, что Чарльз способен завоевать сердце любой женщины, это не
будет экзальтированным преувеличением со стороны любящей сестры. При таких благоприятных для любви обстоятельствах и при отсутствии препятствий для вступления в брак разве ошибусь я, дорогая Джейн, если выскажу надежду на то, что вскоре состоится событие, которое станет залогом счастья стольких людей?»  — Ну, и что ты скажешь об этом пассаже, дорогая Лиззи?  — спросила Джейн, когда прекратила читать.  — Неужели не ясно? Разве тут не сказано достаточно определенно: Кэролайн не рассчитывает и не надеется на то, что я стану ее невесткой, она полностью убеждена в равнодушии ко мне ее брата и, подозревая о моих истинных чувствах к нему, хочет предостеречь меня (очень доброжелательно!). По этому поводу двух мнений быть не может.
        — Да, возможно, потому что у меня совсем иное мнение. Хочешь его услышать?
        — С огромным вниманием.
        — Я изложу его в двух словах. Мисс Бингли видит, что ее брат тебя любит, и хочет, чтобы он женился на мисс Дарси. Она едет вслед за ним в Лондон, надеясь его там удержать, а тебя пытается убедить, что ты ему не нужна.
        Джейн с недоверием покачала головой.
        — Слушай, Джейн, поверь мне, прошу тебя. Каждый, кто когда-либо видел вас вместе, не может сомневаться в его чувствах. Уверена, что мисс Бингли тоже в этом не сомневается, потому что не такая уж она простушка. Если бы она увидела хотя бы половину такой же любви к себе со стороны мистера Дарси, то сразу же принялась бы заказывать себе свадебный наряд. Но дело заключается в следующем: для них мы недостаточно богатые и недостаточно родовитые; поэтому она так и заинтересована получить мисс Дарси для своего брата, потому что прекрасно понимает, что если между их семьями состоится один брак, ей гораздо легче будет организовать и второй, то есть собственный. Ее план не лишен определенной изобретательности и даже может увенчаться успехом, если ему не будет мешать мисс де Бург. Но, Джейн, дорогая моя, неужели ты действительно думаешь, что раз мисс Бингли сказала о большой симпатии своего брата к мисс Дарси, то отныне он действительно будет о тебе худшего мнения, чем был до того вторника, когда вы расстались, и она способна убедить его любить не тебя, а свою подругу?
        — Если бы мы с тобой были одного мнения о мисс Бингли,  — ответила Джейн,  — то такое твое толкование вполне бы меня удовлетворило и успокоило. Но я знаю, что у тебя нет оснований так плохо о ней думать. Кэролайн не способна обманывать кого-то умышленно; и в этом случае я могу только предполагать, что она обманула сама себя.
        — Вот молодец! Лучшего объяснения и не придумаешь, а мое тебя не устраивает. Давай, верь в то, что она сама себя обманывает! Раз ты и для нее нашла оправдание, то смущаться больше нет оснований.
        — Но, дорогая моя сестра, если даже представить, что все получится наилучшим образом, то смогу ли я быть счастливой, выйдя замуж за мужчину, все сестры и друзья которого хотят, чтобы он женился на другой?
        — Сама решай, что делать,  — ответила Элизабет,  — и если после серьезных размышлений ты приходишь к выводу, что страдания, вызванные проблемами в отношениях с его сестрами, преобладают над счастьем быть его женой, то я настоятельно рекомендую тебе отказать ему.
        — Как ты можешь такое говорить?  — сказала Джейн, едва улыбнувшись.  — Ты же прекрасно знаешь, что как бы меня не подавляло их неодобрение, все равно я не колеблясь выйду за него замуж.
        — Вот уж не ожидала от тебя такого! Ну, раз так, то можешь не рассчитывать на мое сочувствие в этом деле.
        — Но если этой зимой он больше не вернется, то моего мнения никто и не спросит. Мало ли что может случиться за полгода!
        Элизабет пренебрежительно отвергла такое предположение. Эта мысль казалась ей лишь желанием Кэролайн, за которым скрывался ее собственный интерес, и она ни на минуту не могла представить себе, что такое желание — как откровенно или хитроумно оно было бы выражено — действительно могло повлиять на молодого человека, столь независимого от кого-либо.
        Она приложила все усилия, чтобы донести до сестры свои мысли по этому поводу и вскоре с удовольствием увидела, что ее старания произвели хороший эффект. Джейн больше не чувствовала себя подавленной, и у нее постепенно появилась надежда (которая иногда слабела от неуверенности в его любви), что Бингли еще приедет в Недерфилд и выполнит все пожелания ее сердца.
        Они сошлись на том, что миссис Беннет должна узнать только об отъезде общества и ничего — о поведении указанного джентльмена. Но даже такие короткие сведения не на шутку ее расстроили, и она все убивалась из-за того чрезвычайно неприятного обстоятельства, что девушки уехали именно тогда, когда между ними и ее дочерьми сложились такие дружеские отношения.
        Раздел XXII
        Беннеты пригласили на обед Лукасов, и снова большую часть дня мисс Лукас любезно выслушивала мистера Коллинза. Элизабет попутно поблагодарила их. «Это сохраняет ему хорошее настроение,  — сказала она,  — и я несказанно вам благодарна». Шарлотта заверила свою подругу, что она рада предоставить такую услугу и пожертвованное им время окупится сторицей. С ее стороны это было очень любезно, но доброта Шарлотты достигла большего, чем могла себе представить Элизабет: она была направлена на то, чтобы обезопасить ее от новых ухаживаний мистера Коллинза путем их направления в свою сторону. Вот такая была задумка мисс Лукас; и все признаки были настолько благоприятными, что во время их расставания вечером она почти не сомневалась в успехе, если бы только мистеру Коллинзу не надо было уезжать так скоро. Но здесь она не учла эмоциональности и независимости его характера, потому что именно эти черты позволили ему с достойным уважения хитроумием выскользнуть из Лонгберн-Хауса на следующее утро и поторопиться в Лукас-Лоджау, чтобы броситься ей в ноги. Мистер Коллинз всячески пытался выскользнуть так, чтобы не
быть замеченным при этом своими кузинами, ибо убежден был, что если это не удастся сделать, они сразу же разгадают его план, а он не хотел, чтобы об этой его попытке стало известно еще до того, как она увенчается успехом. Хотя он и чувствовал себя достаточно уверенно, потому что Шарлотта радостно отвечала на его ухаживания, все же после неудачи в среду некоторые сомнения присутствовали. Однако встретили его удивительно хорошо. Мисс Лукас, увидев из окна комнаты на верхнем этаже, что мистер Коллинз приближается к дому, тут же оказалась внизу, чтобы совершенно случайно встретить его на аллее. И «встретила» она там столько любви и красноречия, хотя на это даже и не смела надеяться.
        Они решили все к обоюдной выгоде настолько быстро, насколько им это позволили длинные речи мистера Коллинза; а когда они вошли в дом, тот начал горячо молить ее назвать день, когда ему суждено стать счастливейшим из смертных. Девица же, уклонившись пока от ответа на эти назойливые просьбы, отнеслась, однако, к его будущему счастью вполне серьезно. Глупость, которой мистера Коллинза щедро наделила природа, лишила его пылкие признания совершенно всякого шарма, поэтому любая женщина была бы просто не в состоянии долго их выслушивать, и мисс Лукас, которая согласилась на его предложение исключительно из-за бескорыстного желания заполучить для себя мужа, было безразлично, когда именно она его получит.
        Они быстренько обратились к сэру Уильяму и леди Лукас, чтобы получить их согласие, и те дали его с радостной готовностью. Даже благодаря своему нынешнему положению мистер Коллинз был очень подходящим женихом для их дочери, которой они могли дать лишь небольшое приданое, а его перспективы разбогатеть в будущем были вполне реальными и недвусмысленными. С большей, чем когда-либо, ревностью леди Лукас сразу же начала прикидывать, сколько примерно лет осталось жить мистеру Беннету, а сэр Уильям выразил свое твердое убеждение, что, когда мистер Коллинз станет владельцем имения Лонгберн, ему и его жене будет крайне уместно нанести визит в Сент-Джеймс. Короче говоря, вся семья была в восторге от такого события. У младших девушек начала появляться надежда показаться при дворе на год или два раньше, чем они надеялись, а юноши лишились своих опасений, что Шарлотта так и умрет старой девой. Сама Шарлотта вела себя более или менее спокойно. В целом она чувствовала себя удовлетворенной. Конечно, мистер Коллинз не был ни умным, ни приятным, общение с ним только раздражало и наводило скуку, а его страстная любовь
к ней явно была мнимой. Но все равно — это был ее будущий муж. У нее никогда не было высокого мнения ни о мужчинах, ни о замужестве, и брак всегда был ее целью. Он представлял собой единый благопристойный способ материального обеспечения для молодых женщин с хорошим образованием, но плохим приданым. Личного счастья он не гарантировал, но был для них самым приятным способом защититься от нищеты. И вот эту защиту она наконец-то себе обеспечила; и теперь, в возрасте двадцати семи лет, далеко не красавица, она поняла, что ей повезло чрезвычайно. Обстоятельством менее приятным должно было стать удивление, которое это событие должно было вызвать у Элизабет Беннет, чью дружбу Шарлотта ценила больше, чем чью-либо. Элизабет непременно удивится и, возможно, даже обидится на нее, потому что такое пренебрежение бесспорно затронет ее чувства, несмотря на ее твердый и окончательный отказ. Поэтому Шарлотта решила сама ей обо всем рассказать и поэтому приказала мистеру Коллинзу никому ни о чем не намекать, когда тот вернется в Лонгберн, чтобы пообедать. Он с готовностью пообещал хранить тайну, и это стоило ему
больших усилий, так как любознательный интерес, возбужденный его длительным отсутствием, прорывался после его возвращения такими прямыми вопросами, что ему понадобилось проявить незаурядную изобретательность, чтобы избежать таких же прямых ответов. Для мистера Коллинза это был акт самоотречения, потому что ему ужасно хотелось всем рассказать о своем удачном флирте.
        Поскольку путешествие его должно было начаться слишком рано, чтобы увидеться с кем-то из семьи, церемония прощания состоялась тогда, когда женщины собирались ко сну; миссис Беннет очень вежливо и сердечно сказала, что будет очень рада снова принять мистера Коллинза в Лонгберне, если тот когда-нибудь окажется поблизости по каким-то делам.
        — Уважаемая госпожа,  — ответил он,  — я очень благодарен за это приглашение, потому что именно его и надеялся получить; можете быть уверены, что я воспользуюсь им при первой же возможности.
        Все остолбенели от удивления, а мистер Беннет, который вовсе не желал скорейшего возвращения мистера Коллинза, тут же сказал:
        — А может, не стоит раздражать леди Кэтрин, милостивый государь? Возможно, вам лучше пренебречь родственными связями, чем иметь риск вызвать недовольство своей покровительницы?
        — Милостивый государь,  — ответил мистер Коллинз,  — я очень благодарен вам за это дружеское предупреждение, поэтому можете не сомневаться, что я не буду делать таких важных шагов без согласия на то ее светлости.
        — Осторожность вам отнюдь не помешает. Рисковать можно чем угодно, но не ее хорошим к вам отношением; поэтому, если вы увидите, что ваше желание нанести нам новый визит может вызвать недовольство ее светлости,  — а это я считаю вполне вероятным — лучше сидите себе дома и довольствуйтесь тем, что если вы не приедете, мы не очень обидимся.
        — Поверьте мне, милостивый государь, ваше добросердечное внимание побуждает меня к еще большей благодарности; даю вам слово, вскоре я пришлю вам благодарственное письмо за всю вашу доброту и за все другие проявления уважения ко мне во время моего пребывания в Гертфордшире. Что касается моих прекрасных кузин, то, несмотря на то, что мое отсутствие будет недолгим, я все равно хочу пожелать им здоровья и счастья, не делая при этом исключения и для моей кузины Элизабет.
        Ответив ему с должной учтивостью, женщины удалились; все они одна не менее другой были удивлены тем, что мистер Коллинз подумывал вскоре вернуться. Миссис Беннет поняла это как его желание сделать предложение кому-либо из ее младших дочерей и подумала, что, возможно, ей придется уговаривать Мэри принять его предложение. Последняя расценивала его способности гораздо выше, чем другие девушки; в его рассуждениях была солидность, которая часто ее поражала. Она, правда, отнюдь не считала его умнее себя, и ей казалось, что, движимый ее примеру к чтению и самосовершенствованию, он со временем мог бы стать приятным компаньоном. Но на следующее утро всем надеждам такого рода пришел конец. Вскоре после завтрака к ним зашла мисс Лукас и в беседе с глазу на глаз с Элизабет рассказала ей о вчерашнем происшествии.
        За последние день-два Элизабет уже приходило в голову, что мистеру Коллинзу может стукнуть в голову, как он влюблен в ее подругу, и ей казалось, что Шарлотта так же далека от желания поощрять его, как и она сама. Поэтому ее удивление было таким большим, что она вскрикнула, выходя за пределы приличий:
        — Обручение с мистером Коллинзом?! Дорогая Шарлотта, это невозможно!
        Невозмутимое выражение лица, которое мисс Лукас умудрялась сохранять в течение своего рассказа, сменилось выражением растерянности, когда она услышала такой упрек, хотя ничего иного и не ожидала. Быстро взяв себя в руки, Шарлотта спокойно ответила:
        — А чему ты удивляешься, дорогая моя Элиза? Неужели считаешь мистера Коллинза неспособным произвести хорошее впечатление на женщину только потому, что ему не удалось произвести впечатление на тебя?
        Но Элизабет уже успела опомниться и с трудом, но достаточно убедительно заверила подругу, что перспектива такого брака представляется ей крайне привлекательной и она желает ей всех мыслимых благ.
        — Знаю, что ты чувствуешь,  — ответила Шарлотта.  — Наверное, удивлена, крайне удивлена, потому что совсем недавно мистер Коллинз хотел вступить в брак с тобой. Но когда ты хорошенько обо всем этом подумаешь, то, думаю, одобрительно отнесешься к моему поступку. Мне чужды романтические настроения, ты же знаешь. У меня никогда их и не было. Все, что мне нужно,  — это уютный дом, а учитывая характер мистера Коллинза, его родственные связи и положение, я убеждена, что у меня с ним не меньший шанс на счастье, чем у большинства из тех, кто начинает супружескую жизнь.
        Элизабет тихо ответила: «Безусловно». И после неловкой паузы они присоединились к остальным членам семьи. Шарлотта не задержалась у них надолго, поэтому Элизабет вскоре осталась в одиночестве и смогла обдумать услышанное. Долго она не могла примириться с самой мыслью о такой неподходящей партии. Странность мистера Коллинза, который за три дня умудрился сделать два брачных предложения, не шло ни в какое сравнение с тем, что последнее его предложение было принято. Элизабет всегда подозревала, что представление ее приятельницы о браке несколько отличалось от ее собственного, но она не могла даже предположить, что когда Шарлотте придется принимать решение, то она все высокие чувства принесет в жертву материальной выгоде. Шарлотта — супруга мистера Коллинза! Трудно представить картину более унизительную. К мучительному осознанию, что ее подруга опозорила и опустила себя в ее глазах, добавлялось подавляющее убеждение в невозможности любого семейного счастья в той судьбе, которую указанная подруга для себя избрала.
        Раздел XXIII
        Элизабет сидела со своей матерью и сестрами, размышляла об услышанном и думала, имеет ли она право об этом рассказывать, как появился Уильям Лукас собственной персоной; его послала дочь, чтобы объявить семье Беннет о ее помолвке. Рассыпаясь в комплиментах Беннет и немало радуясь перспективе будущего объединения двух домов, он изложил подробности дела перед аудиторией не просто ошарашенной, но и недоверчивой, потому миссис Беннет, проявляя больше упрямства, чем вежливости, заявила, что, наверное, он все перепутал, а Лидия — несдержанная и часто неуважительная — громогласно вскрикнула:
        — Боже правый! Уильям, что вы такое говорите! Вы что, не знаете, что мистер Коллинз хочет жениться на Лиззи?!
        Только снисходительность придворного лица могла помочь без раздражения принять такое поведение, но хорошее воспитание сэра Уильяма позволило ему справиться с ситуацией, и он клятвенно уверял Беннетов в правдивости своего сообщения и выслушивал все их дерзкие замечания с чрезвычайной вежливостью и снисходительностью.
        Элизабет, почувствовав настоятельную необходимость избавить сэра Уильяма от такой неприятной ситуации, вмешалась в разговор и подтвердила его сообщение, рассказав все то, о чем ей до этого поведала сама Шарлотта; пытаясь положить конец раздраженным выкрикам матери и сестер, она со всей серьезностью искренне поздравила сэра Уильяма (к ней охотно присоединилась Джейн) и сделала много различных замечаний по поводу счастливого будущего этой пары, прекрасного характера мистера Коллинза и удобного расстояния от Гансфорда до Лондона.
        Миссис Беннет была слишком потрясена и не могла много говорить, пока оставался Уильям, но как только он уехал, она быстро дала волю своим чувствам. Во-первых, миссис Беннет упорно отказывалась верить услышанному; во-вторых, она была полностью уверена, что мистера Коллинза ввели в заблуждение; в-третьих, была убеждена, что мистеру Коллинзу и Шарлотте не видать счастья; в-четвертых — что этот брак еще может и не состояться. Однако из всего этого миссис Беннет сделала два недвусмысленных вывода; первый: настоящей причиной всех проблем является Элизабет; второй: все обошлись с ней самой крайне жестоко и несправедливо. Поэтому на этих двух моментах миссис Беннет и сосредоточила почти все свое внимание в течение остального дня. Ничто не могло ни успокоить ее, ни утешить. День прошел, но не прошел ее гнев. Еще неделю она ругала Элизабет при каждой встрече, прошел месяц, прежде чем она смогла разговаривать с сэром Уильямом и леди Лукас без грубости, и лишь спустя много месяцев смогла она простить свою дочь.
        Мистер Беннет в этой ситуации вел себя гораздо спокойнее и вообще заявил, что эта новость его порадовала чрезвычайно. По его словам, ему было очень приятно узнать, что Шарлотта Лукас, которую он привык считать достаточно разумной, оказалась такой же дурой, как и его жена, и дурой еще большей, чем его дочь!
        Джейн призналась, что немного удивлена новостью о предстоящем браке, но больше говорила не об удивлении, а о своем искреннем пожелании счастья, в невозможности которого Элизабет не смогла ее убедить. Китти и Лидия совсем не завидовали мисс Лукас, потому что мистер Коллинз был всего лишь священником; поэтому это событие стало для них не более чем очередной новостью, которую они поведают в Меритоне.
        Леди Лукас не могла нарадоваться тому, что она отблагодарила миссис Беннет: ее дочь, вопреки предсказаниям последней, нашла-таки себе хорошую партию; она стала чаще, чем обычно, бывать в Лонгберне, чтобы иметь возможность поделиться своим счастьем, хотя кислых мин и раздраженных замечаний со стороны миссис Беннет было вполне достаточно, чтобы это счастливое настроение испортить.
        В отношениях между Элизабет и Шарлоттой ощущалась определенная сдержанность, из-за которой они обе предпочитали не высказываться на тему запланированного брака; Элизабет вообще была убеждена, что между ними уже никогда не будет того полного доверия, которое существовало ранее. Разочарование в Шарлотте побудило Элизабет с большей любовью и уважением относиться к своей старшей сестре, зная, что ее уверенность в высокой нравственности и деликатности Джейн никогда не поколеблется. Поэтому с каждым днем она все больше беспокоилась за ее счастье, потому что прошла неделя, как уехал Бингли, и с тех пор не поступало никаких сообщений о его возможном возвращении.
        Джейн не медлила с ответом на письмо Кэролайн и теперь считала дни, ожидая от нее следующего письма. Обещанное мистером Коллинзом благодарственное письмо пришло во вторник, адресовано оно было их отцу и написано с такой торжественной серьезностью, словно его автор целый год жил в их семье. Успокоив свою совесть по поводу того, что произошло, он затем сообщил им — в многочисленных восторженных выражениях — о том, что имел счастье добиться любви их любезной соседки, мисс Лукас, а потом объяснил, что именно от стремления наслаждаться их обществом он пристал так быстро на их любезное пожелание снова видеть его в Лонгберне, куда он намерен вернуться через две недели в понедельник; потому что, как он добавил, леди Кэтрин с таким энтузиазмом одобрила его намерение жениться, что ей хотелось бы, чтобы это событие произошло как можно скорее. Поэтому мистер Коллинз выразил убеждение, что именно мнение леди Кэтрин будет неотразимым аргументом для его любезной Шарлотты и она досрочно назовет тот день, когда ему суждено стать счастливейшим из смертных.
        Новый приезд мистера Коллинза в Гертфордшир уже не был для миссис Беннет приятным обстоятельством. Наоборот: теперь она не менее, чем ее муж, была склонна сетовать по этому поводу. Удивительно, что он собирался приехать именно в Лонгберн, а не в Лукас-Лодж; это приносило также массу неудобств и заставляло волноваться. Она очень не любит принимать визитеров, когда чувствует себя довольно плохо, а из всех людей влюбленные — люди невыносимые. Так себе потихоньку ворчала миссис Беннет, и это ворчание сменялось подавленностью только тогда, когда она вспоминала об отсутствии мистера Бингли.
        И Джейн, и Элизабет тоже чувствовали себя по этому поводу неспокойно. День проходил за днем, а о нем ничего не было известно, кроме молвы, которая недолго ходила по Меритону, что зимой мистер Бингли не собирается приезжать в Недерфилд. Эта новость разозлила миссис Беннет, которая не замедлила опровергнуть ее как нелепую ложь.
        Даже Элизабет начала опасаться — не за равнодушие Бингли, нет,  — а за то, что его сестрам удастся удержать его в Лондоне. Как она ни гнала от себя эту мысль (такую опасную для счастья ее сестры и внушавшую сомнение в твердости характера ее кавалера), та приходила ей в голову снова и снова. Она боялась, что совместные усилия его бездушных сестер и властного приятеля, в сочетании с прелестями мисс Дарси и лондонскими развлечениями, возобладают над его чувствами.
        Что касается Джейн, то ее беспокойство при такой неопределенности было, конечно же, более болезненным, чем беспокойство Элизабет, но все свои чувства она предпочла скрывать, поэтому никаких разговоров на эту тему между ней и сестрой не возникало. Но поскольку мать ее не была такой деликатной, то редко выпадало время, когда она не говорила о Бингли, не высказывала своего нетерпения по поводу его приезда; а то и вообще — требовала от Джейн обещания, что если он не приедет, она будет считать себя подло обманутой. Джейн понадобилась вся кротость ее характера, чтобы более или менее терпимо перенести все эти наскоки.
        Проявив большую пунктуальность, мистер Коллинз вернулся через две недели в понедельник, но в Лонгберне его приняли далеко не так почтительно, как тогда, когда он появился впервые. Однако он был слишком счастлив, чтобы обращать внимание на недостаток учтивости; и к счастью для других, устройство сердечных дел в значительной степени избавило их от его назойливого общества. Каждый день большую часть времени он проводил в Лукас-Лоджи и возвращался в Лонгберн как раз вовремя, чтобы извиниться за свое отсутствие перед тем, как семья собиралась ко сну.
        Миссис Беннет действительно находилась в таком состоянии, что не позавидуешь. Само упоминание о чем-то относительно брака бросало ее в агонию и раздражение, куда бы она ни пошла, везде непременно только об этом и говорили. Один вид мисс Лукас был для нее ненавистным. С ревнивым отвращением она смотрела на нее, поскольку та была ее преемницей в этом доме. Каждый раз, когда Шарлотта приходила к ним, миссис Беннет казалось, что она присматривается к своему будущему имуществу, а каждый раз, когда гостя приглушенно разговаривала с мистером Коллинзом, хозяйка была убеждена, что говорят они о поместье Лонгберн, решая, как бы поскорее выгнать из дома ее вместе с девушками сразу же после смерти мистера Беннета. На все это она горько сетовала при муже.
        — Верно, мистер Беннет,  — говорила она,  — трудно представить, что когда Шарлотта Лукас станет хозяйкой в этом доме, что именно мне придется уступать ей место и наблюдать, как она это место займет!
        — Дорогая моя, не поддавайтесь таким удручающим мыслям. Будем надеяться на лучшее. Будем утешать себя тем, что вам не придется этого делать, потому что, возможно, я вас переживу.
        Но эта мысль не очень обрадовала миссис Беннет, поэтому она ничего не ответила, а просто продолжила:
        — Для меня невыносимой является сама мысль, что им достанется это имение. Если бы не майоратное унаследование, то я бы не возражала.
        — Против чего бы вы не возражали?
        — Против всего.
        — Слава Богу, майоратное право оберегает вас от такого равнодушного безрассудства.
        — Никогда я не буду чувствовать себя благодарной, когда речь пойдет о майоратном праве. Как это так — без каких-либо угрызений совести спокойно забирать в наследство имение у чьих-то дочерей? Я этого не могу понять! И кто — мистер Коллинз! Почему именно он, а не кто-то другой?
        — Я даю вам возможность самой решить этот вопрос,  — ответил мистер Беннет.
        Раздел XXIV
        Пришло письмо от мисс Бингли и положило конец всяким сомнениям. В первом же предложении содержалось заверение, что все они устроились на зиму в Лондоне; дальше речь шла о сожалении ее брата по поводу того, что он не успел засвидетельствовать уважение своим друзьям в Гертфордшире перед отъездом в город.
        Итак, всякая надежда умерла, и когда Джейн нашла в себе силы перейти к прочтению оставшейся части письма, нашла там мало для себя утешительного, кроме заверений дружеских чувств корреспондентки. В основном, в нем содержалось восхваление мисс Дарси. Опять речь шла о ее многочисленных прелестях, и Кэролайн с радостным хвастовством рассказывала об их дружбе, которая становилась все крепче, и даже решалась предвещать осуществления желаний, которые она высказала в своем предыдущем письме. С большим удовольствием писала она также о том, что брат живет в доме мистера Дарси, и, захлебываясь от восторга, расписывала планы последнего относительно приобретения мебели.
        Элизабет, которой Джейн незамедлительно рассказала основное содержание письма, выслушала рассказ с молчаливым негодованием. Сердце ее переполнили чувства заботы о своей сестре и обиды на других. Назойливые напоминания Кэролайн о неравнодушии ее брата к мисс Дарси не произвели на нее никакого впечатления. Не меньше, чем ранее оставалась Элизабет уверенной в его искренней симпатии к Джейн, но, несмотря на свое постоянное хорошее к нему отношение, она не могла без раздражения, которое иногда граничило с отвращением, думать о том легкомыслии, том недостатке твердости характера, которые сделали Бингли зависимым от друзей-интриганов и побудили его принести собственное счастье в жертву их прихотям и хитроумным намерениям. Однако, если бы его счастье было единственной жертвой, то он был бы свободным тратить его так, как ему захотелось бы, но речь шла также и о счастье ее сестры, а он не мог этого не понимать. Короче говоря, это была тема, по поводу которой можно было погружаться в длительные и бесплодные рассуждения. Ничто другое не приходило ей в голову; действительно симпатия Бингли сошла на нет сама по
себе, она была подавлена вмешательством его друзей; знал ли он о чувствах Джейн, или они прошли мимо его внимания — как бы там ни было, но это ничего не меняло в незавидном положении и нарушенном покое сестры, хотя ответ на эти вопросы мог существенно повлиять на мнение Элизабет о Бингли.
        Лишь через несколько дней набралась Джейн мужества, чтобы поведать Элизабет о своих чувствах. И наконец, когда миссис Беннет оставила их вдвоем после более длительных, чем обычно, раздраженных роптаний по поводу Недерфилда и его хозяина, она не удержалась и сказала:
        — Как хочется, чтобы матушка лучше владела собой! Она просто не догадывается, какую боль причиняет мне своими непрерывными воспоминаниями о нем. Но я не хочу жаловаться. Вскоре все пройдет. О нем будет забыто, и все мы заживем, как и раньше.
        Элизабет посмотрела на свою сестру с недоверием и беспокойством, но промолчала.
        — Ты не веришь мне,  — сказала Джейн, слегка покраснев,  — но ты не имеешь на это оснований. В моей памяти он останется самым любезным человеком среди моих знакомых, но не более. Мне нечего бояться и не на что надеяться, мне нечем ему упрекнуть. Слава Богу, мне не настолько больно. Поэтому нужно немного времени… Я непременно попробую взять себя в руки…
        Вскоре голосом более уверенным она добавила:
        — Я успокоюсь очень быстро, потому что с моей стороны это была только прихоть воображения, ошибка, которая никому не причинила вреда, кроме меня самой.
        — Моя дорогая Джейн!  — воскликнула Элизабет.  — Твоя доброта не знает границ. Ты просто ангельская кротость и бескорыстие. Я даже не знаю, что тебе сказать. У меня такое ощущение, что я никогда не уважала и не любила тебя так, как ты того заслуживаешь.
        Джейн живо опровергла наличие у нее каких-то особых качеств, а похвалу отнесла на счет сестринских чувств.
        — Да нет же,  — настойчиво продолжала Элизабет,  — это совсем не так. Ты считаешь всех людей достойными уважения и обижаешься, если я о ком-то отзываюсь плохо. Но не надо раздражаться, если я перегибаю палку и посягаю на твою привилегию обо всех иметь хорошее мнение. Не стоит. Мало существует людей, которых я действительно люблю, а еще меньше — тех, о ком я хорошего мнения. Чем больше узнаю людей, тем больше недовольной ими я становлюсь. Каждый день приносит подтверждение моей убежденности в непоследовательности характера каждого человека, в том, как мало можем мы полагаться на внешние проявления добродетели или незаурядных умственных способностей. О первом я не буду рассуждать, второе — это брак Шарлотты. Непостижимо! Хоть как на это смотри, а все равно это непостижимо!
        — Дорогая моя Лиззи, не давай волю таким чувствам. Они разрушат твое счастье. Ты недостаточно смотришь на разницу положений и характеров. Прими во внимание важность мистера Коллинза, а также расчетливый и неприхотливый характер Шарлотты. Не забывай, что она из большой семьи, поэтому в отношении приданого — это вполне равноправный брак; поэтому всем будет лучше, если ты проявишь готовность поверить в то, что Шарлотта действительно способна испытывать что-то вроде уважения к нашему кузену.
        — Чтобы утешить тебя, я готова поверить почти во что угодно, но никому от этого не станет лучше, потому что если бы я была уверена в уважении Шарлотты к нему, то я бы только взяла под сомнение ее умственные способности — что я уже сделала относительно ее душевных качеств. Дорогая сестра, мистер Коллинз — тщеславный, надменный, недалекий и бестолковый мужчина, и ты не хуже меня это знаешь, как не хуже меня знаешь, что женщина, способная выйти за него замуж, не может быть по-настоящему умной и рассудительной. И не надо оправдывать такую женщину, даже если это Шарлотта Лукас. Не надо ради какого-то одного человека менять значение таких понятий, как принципиальность и цельность характера, не надо пытаться убедить себя или меня в том, что эгоизм — это осмотрительность, а защищенность от проблем, чувство безопасности — это счастье.
        — Мне кажется, что в отношении их обоих ты выражаешься слишком категорично,  — ответила Джейн,  — и я надеюсь, что скоро ты в этом убедишься, когда увидишь, как хорошо им будет вместе. Но довольно об этом. Ты сказала о двух моментах. Я прекрасно тебя понимаю, но прошу тебя, дорогая Лиззи — не причиняй мне боль, не думай, что виноват именно тот человек, не говори, что твое мнение о нем ухудшилось. Не надо с такой готовностью верить, что нам специально нанесли оскорбление. Трудно ожидать от жизнерадостного молодого человека постоянной сдержанности и осмотрительности. Часто именно наше тщеславие и вводит нас в заблуждение. Женщинам всегда кажется, что за симпатией обязательно кроется нечто большее.
        — А мужчины всегда подпитывают эту иллюзию.
        — Если это делается умышленно, то оправдания им нет, но в мире умышленно делается намного меньше дел, чем некоторым кажется.
        — Я далека от того, чтобы объяснять какую-то часть поведения мистера Бингли каким-то хитрым замыслом,  — сказала Элизабет,  — но не обязательно планировать сделать кому-то плохо или принести кому-то несчастье; достаточно лишь ошибиться — и это приведет к чьим-то страданиям. Свое дело сделают легкомыслие, недостаток внимания к чувствам других людей и отсутствие решительности.
        — И ты объясняешь то, что произошло, одной из этих причин?
        — Да, последней из них. Но если я буду продолжать, то скажу все, что думаю о людях, которых ты уважаешь, а это тебе не понравится. Пока есть возможность — останови меня.
        — Значит, ты настаиваешь на предположении, что на мистера Бингли оказывают влияние его сестры?
        — Да,  — вместе с его приятелем.
        — Не верю. Зачем им стараться повлиять на него? Они желают ему счастья, и если он любит меня, то ни одна другая женщина не сможет сделать его счастливым.
        — Твое первое предположение ошибочно. Кроме счастья для него, они могут еще многого желать. Они могут желать ему приумножения богатства и знатности, поэтому могут предпочитать, чтобы он женился на девушке, которая имеет все то, что дают деньги, родовитость и гордость.
        — Они, несомненно, хотят, чтобы он выбрал именно мисс Дарси,  — ответила Джейн,  — но к этому их могут побуждать лучшие, нежели вы считаете, чувства. Они знают ее гораздо дольше, чем меня, поэтому не удивительно, что она им нравится больше. Но какими бы ни были их желания, вряд ли они противоречили желанию брата. Какая сестра считала бы, что имеет право делать нечто крайне противоречивое? Если бы они верили, что он меня любит, то не пытались бы разъединить нас, если бы он действительно меня любил, то им бы не удалось этого сделать. Ты предполагаешь наличие у него именно такого чувства, поэтому тебе кажется, что все ведут себя неправильно и неестественно, а я от этого страдаю. Не мучай меня этой мыслью. Мне не стыдно за свою ошибку; по крайней мере, она — мелочь, ничто по сравнению с теми чувствами, которые у меня возникли бы, если бы я думала плохо о нем или о его сестрах. Позволь мне воспринимать это в самом благоприятном и понятном для меня свете. Элизабет не могла противоречить такому желанию; и с тех пор в своих разговорах они почти не вспоминали имя мистера Бингли.
        Миссис Беннет все продолжала убиваться и сетовать по поводу того, что он не собирался приезжать, и хотя почти каждый день Элизабет четко все ей разъясняла, казалось, что замешательство, которое испытывала ее мать, так никогда и не уменьшится. Она попыталась убедить мать в том, во что сама не верила: что его ухаживания за Джейн были всего лишь следствием обычной мимолетной симпатии, которая сошла на нет, когда они перестали видеться. Но хотя на время в вероятность такого предположения поверили, ей все равно приходилось повторять одну и ту же историю каждый день. Наибольшей радостью миссис Беннет послужило то, что летом мистер Бингли непременно вернется.
        Мистер Беннет относился к этому делу по-другому.
        — Та-а-а-к, Лиззи,  — как-то сказал он,  — значит, твоей сестре не повезло в любви. Что ж, поздравляю ее. Для девушек это почти так же важно, как жениться. Им нравится время от времени испытывать несчастную любовь. Это дает пищу для размышлений и как-то отличает от подруг. А когда твоя очередь? Джейн опередила тебя, поэтому ты не будешь с этим долго мириться. Твое время пришло. В Меритоне офицеров достаточно для того, чтобы разбить сердца всех девушек в округе. А твое сердце пусть разобьет Викхем. Викхем — приятный парень, поэтому можешь не сомневаться: он непременно тебя обманет, вот увидишь.
        — Спасибо, папа, на добром слове, но думаю, что мне подойдет и менее дружелюбный парень. Не всем же быть такими удачливыми, как Джейн.
        — И то правда,  — сказал мистер Беннет,  — но приятно думать, что когда на твою долю выпадет что-то подобное, твоя ласковая и любящая матушка всегда тебя утешит.
        Общество мистера Викхема существенно помогало развеять грусть, навеянную почти на всю лонгбернскую семью последними нежданно-неприятными событиями. Они часто с ним виделись, и теперь к другим его добродетелям добавилась еще и репутация человека открытого и откровенного. Все, что Элизабет уже слышала: его жалобы на мистера Дарси, неприятности, которые он от него получил,  — все это теперь стало достоянием широкой публики и обсуждалось на каждом углу. Всем приятно было думать, что они всегда недолюбливали мистера Дарси даже еще до того, как что-то стало известно об их отношениях.
        Мисс Беннет-старшая была единственным существом, способным предположить существование в этом деле каких-то смягчающих обстоятельств, не известных гертфордширскому обществу. Ее кротость и неизменная доброта всегда стремились найти хоть какие-то оправдания и настоятельно предполагали возможность ошибки, но все остальные осудили мистера Дарси как худшего из людей.
        Раздел XXV
        Прошла неделя, проведенная в жарких признаниях и планировании будущей счастливой жизни, пришла суббота, и мистер Коллинз вынужден был покинуть свою любезную Шарлотту. Однако, видимо, боль разлуки облегчался с его стороны приготовлениями к приезду молодой, потому что он имел основания надеяться, что вскоре после его последующего возвращения в Гертфордшир будет назван день, когда ему суждено стать счастливейшим из смертных. Со своими родственниками в Лонгберне он попрощался так же торжественно-серьезно, как и в прошлый раз; снова пожелал своим кузинам здоровья и счастья и пообещал их отцу прислать благодарственное письмо.
        В следующий понедельник миссис Беннет имела удовольствие встречать своего брата с женой, которые приехали в Лонгберн на Рождество. Мистер Гардинер был умным человеком благородного вида, намного превосходил свою сестру как своими природными способностями, так и образованностью. Дамам из Недерфилда, наверное, было бы трудно поверить, что человек, живший из торговли, причем недалеко от своих оптовых магазинов, способен быть настолько хорошо воспитанным и приятным. Миссис Гардинер, на несколько лет моложе миссис Беннет и миссис Филипс, была любезной, умной и элегантной женщиной, любимицей всех своих лонгбернских племянниц. Особо большая симпатия связывала ее с двумя старшими девушками. Они часто гостили у нее в Лондоне.
        Сразу же по прибытии миссис Гардинер принялась раздавать подарки и рассказывать о последней моде. После завершения этого важного дела ей осталось занятие менее обременительное. Теперь настала ее очередь слушать. У миссис Беннет было много оснований пожаловаться, много оснований недовольствовать. С тех пор, как она последний раз виделась с сестрой, они стали жертвами недостойного поведения недобрых людей. Две ее дочери едва не вышли замуж, но потом все кончилось ничем.
        — Я не корю Джейн,  — продолжала миссис Беннет,  — потому что она вышла бы замуж за мистера Бингли, если бы могла. Но Лиззи! О, сестра моя, как тяжело теперь думать, что в настоящее время она уже могла быть женой мистера Коллинза, если бы не ее капризность и глупость. Он сделал ей предложение в этой самой комнате, а она ему отказала. А теперь получается, что леди Лукас выдаст одну из своих дочерей замуж раньше, чем я, а имение Лонгберн все равно достанется чужим людям. Видишь, сестра, какие ловкие и коварные люди — эти Лукасы. Никогда своего не упустят. Жаль, что приходится о них такое говорить, но так оно и есть. Я так нервничаю, я чувствую себя такой несчастной, когда мне так противоречат в моей же семье, а тут еще эти соседи, только о себе и думают, а другие им безразличны. Поэтому твой приезд именно в это время — это такая радость для меня, мне так приятно с тобой пообщаться; так говоришь, сейчас в моде длинные рукава?
        Миссис Гардинер, уже успевшая в общих чертах узнать об этой новости из писем, которые получала от Джейн и Элизабет, отделалась каким-то попутным замечанием и — от сочувствия к своим племянницам — повела разговор в другую сторону.
        Но позже, оставшись наедине с Элизабет, она уделила этой теме больше внимания.
        — Похоже, что это была подходящая партия для Джейн,  — сказала она.  — Жаль, что ничего не получилось. Но это случается так часто! Молодой человек — вроде вашего мистера Бингли — с легкостью необычайной влюбляется на несколько недель в хорошенькую девушку, а затем, когда какая-то случайность их разлучает, с такой же легкостью забывает о ней. Такая беспечность встречается на каждом шагу.
        — Прекрасное утешение, ничего не скажешь,  — сказала Элизабет,  — но для нас оно не годится. Мы пострадали не в результате несчастного случая. Нечасто бывает, когда вмешательство друзей отвлекает молодого человека с немалым собственным состоянием от девушки, которую он неистово любил еще несколько дней назад.
        — Но эта фраза — «неистово любил»  — она настолько тривиальна, настолько сомнительна и настолько неопределенная, что почти ничего мне не говорит. Ее часто применяют для описания мимолетных чувств после получасового знакомства, чтобы выдать их за серьезную и сильную привязанность. Скажите мне, пожалуйста, а насколько неистовой была любовь мистера Бингли?
        — Никогда я не видела симпатии более многообещающей, чем эта. Он уделял растущее внимание Джейн, а к другим проявлял растущее равнодушие. С каждой их встречей это становилось все более заметным и выразительным. Во время данного им бала мистер Бингли оскорбил двух или трех девушек, не пригласив их танцевать; я сама пыталась с ним заговорить, но тщетно. Бывают признаки более красноречивые? Разве такая готовность пренебречь правилами не является сутью любви?
        — Конечно же, да! И именно такой любви, о которой я только что говорила. Бедная Джейн! Мне так жаль ее, потому что с ее характером она не сможет все это быстро забыть. Лучше бы это случилось с тобой, Лиззи,  — прошло бы немного времени, и ты вспоминала бы эту историю только с улыбкой. А если Джейн поедет с нами в Лондон? Смена обстановки может пойти ей на пользу; когда она хоть на некоторое время покинет дом, это будет для нее большим облегчением.
        Элизабет весьма обрадовалась этому предложению и почти не сомневалась, что сестра его с радостью примет.
        — Надеюсь,  — добавила миссис Гардинер,  — что она поедет с нами без скрытой надежды встретиться с этим молодым человеком. Мы живем в совершенно другом районе города, у нас совсем другие знакомые и родственники и, как тебе хорошо известно, выбираемся в люди настолько редко, что вряд ли они когда-нибудь встретятся, если он только не приедет к ней сам.
        — Такой приезд абсолютно невозможен, потому что сейчас он находится под опекой своего приятеля, а мистер Дарси ни в коем случае не позволит ему посещать Джейн в таком районе Лондона, как ваш. Тетя, как вы могли о таком подумать? Возможно, мистер Дарси и слышал о таком месте, как Грейсчерч-стрит, но если ему случайно придется на ней побывать, то месяца не хватит, чтобы отмыться от всех местных нечистот, мистер Бингли же и шагу не ступит без него.
        — Тем лучше. Надеюсь, что они никогда не встретятся. А разве Джейн не ведет переписку с его сестрой? Так, может, она захочет навестить Джейн?
        — Скорее она прекратит с ней всякое общение.
        Но несмотря на ту напускную уверенность, с которой Элизабет сказала последнюю фразу, и несмотря на слова о том, что Бингли не дают увидеться с Джейн, эта тема все равно смущала ее, и, немного поразмыслив, она пришла к выводу, что не считает это дело полностью безнадежным. Иногда ей казалось вероятным и даже вполне возможным, что его любовь способна воскреснуть и красота Джейн успешно преодолеет влияние его друзей.
        Старшая мисс Беннет с удовольствием приняла приглашение своей тети; представители же семьи Бингли занимали ее мысли в это время только в виде надежды на то, что поскольку Кэролайн жила не в одном доме с ее братом, то она сможет время от времени видеться с ней утром, не испытывая при этом опасности встретиться с братом. Гардинеры гостили в Лондоне неделю; не проходило и дня, чтобы у них в гостях не побывали или Филипсы, или Лукасы, или офицеры. Миссис Беннет так старалась угодить развлечениями своему брату и его жене, что им ни разу не удалось пообедать в сугубо семейном кругу. Если прием устраивался дома, то часть гостей всегда составляли офицеры, среди которых обязательно был мистер Викхем. В таких случаях миссис Гардинер, которой похвалы Элизабет в его адрес показались подозрительными, имела возможность пристально к ним обоим присмотреться. Из увиденного миссис Гардинер сделала вывод, что серьезных чувств между ними нет, и их обоюдная симпатия была настолько очевидной, что вызвала у нее определенное беспокойство, и она решила поговорить на эту тему с Элизабет еще до своего отъезда из
Гертфордшира и указать ей на безрассудство поощрения таких взаимоотношений.
        Для миссис Гардинер общение с Викхемом было приятным по другим, не связанным с его привлекательностью причинам. Десять-двенадцать лет назад, еще до замужества, она провела много времени в той же части Дербишира, в которой он жил. Поэтому у них было много общих знакомых; и хотя после смерти отца Дарси, которая произошла пять лет назад, Викхем там бывал мало, все же он был способен рассказать ей более свежие сведения о ее бывших друзьях, чем те, которые она смогла получить сама. Миссис Гардинер приходилось видеть имение Пемберли, достаточно хорошо знала она лично и покойного мистера Дарси, и это послужило бесконечной пищей для разговоров. Сравнивая свои воспоминания о Пемберли с тем подробным описанием имения, который Викхем извлекал из своей памяти, а также отдавая должное характеру его умершего хозяина, она радовалась сама и радовала его. Узнав о том, как мистер Дарси недавно поступил с Викхемом, она попыталась вспомнить что-то о репутации указанного джентльмена во времена, когда он был мальчиком, что могло бы указать на возможность такого поведения в будущем, и, наконец, с уверенностью вспомнила,
что о мистере Фитцвильяме Дарси ранее отзывались как о юноше надменном и недоброжелательном.
        Раздел XXVI
        Миссис Гардинер проявила пунктуальность и при первой же возможности поговорить наедине предупредила Элизабет, что честно выразит ей свое мнение, а потом продолжила:
        — Лиззи, ты слишком умная девушка, чтобы любить кого-то только потому, что тебе не советуют этого делать; поэтому я не боюсь говорить откровенно. Если серьезно, то хочу, чтобы ты опасалась. Не втягивайся сама, не втягивай его в чувство, потому что из-за отсутствия у него средств к существованию это будет шаг крайне безрассудный. Я не имею ничего против него, мистер Викхем — очень интересный молодой человек, и если бы он имел принадлежащее ему состояние, то я бы сказала, что ты не могла сделать лучшего выбора. Но надо принимать ситуацию такой, как она есть, и не руководствоваться своими фантазиями. У тебя есть разум, и мы все надеемся, что ты воспользуешься им наилучшим образом. Не сомневаюсь, что отец надеется на твою рассудительность и хорошее поведение. Ты не должна разочаровать своего отца.
        — Тетя, вы так серьезно все это говорите!
        — Да, и я надеюсь, что призываю тебя относиться к этому так же серьезно.
        — Что ж, тогда вам нечего волноваться. Я позабочусь и о себе, и о мистере Викхеме. Если захочу, то смогу сделать так, чтобы он меня не любил.
        — Элизабет, то, что ты сейчас говоришь,  — несерьезно.
        — Извините, пожалуйста. Сейчас я попробую быть серьезной. Сейчас я не люблю мистера Викхема, вероятно, нет. Но — без всякого сравнения — он является самым приятным человеком, которого я только встречала, и если он меня действительно полюбит, то мне кажется, что так будет лучше, чем наоборот. Я понимаю, что это глупо, потому что у него нет большого состояния. Вот если бы не этот ужасный мистер Дарси! Я чрезвычайно высоко ценю своего отца и его хорошее мнение обо мне, поэтому мне не хотелось бы, чтобы он сменил его на плохое. Однако мой папа очень хорошо относится к мистеру Викхему. Иными словами, дорогая тетя, мне очень не хотелось бы, чтобы кто-то из вас стал из-за меня несчастным; но мы ежедневно убеждаемся: там, где есть любовь, отсутствие богатства редко способно удержать молодых людей от женитьбы. Поэтому как я могу обещать быть рассудительнее большинства себе подобных, если у меня тоже может возникнуть соблазн? И вообще — может, разумнее будет этому искушению не противодействовать? Поэтому все, что я могу вам обещать, это то, что я не буду спешить. Я не буду спешить, чтобы убедиться, что
действительно являюсь объектом его стремлений. Если я буду в компании с ним, попытаюсь не поощрять его. Короче говоря, буду вести себя наилучшим образом.
        — Было бы также хорошо, если бы ты не поощряла его приходить сюда так часто. Ты хоть не напоминай своей матери, чтобы она и его не забывала пригласить.
        — И правда, было такое на днях,  — сказала Элизабет с застенчивой улыбкой,  — что ж, от такого мне, пожалуй, лучше воздержаться. Но не думайте, что он так уж часто здесь бывает. Это именно из-за вас его так часто приглашали к нам в гости на этой неделе. Вы же знаете — моя мать считает, что ее друзьям необходимо обеспечивать постоянную компанию. Даю слово: я действительно постараюсь поступать мудрейший — на мой взгляд — образом. Надеюсь, что вы довольны услышанным.
        Тетя ответила, что довольна; Элизабет поблагодарила ее за добрые советы, и они расстались — расчетливые советы были восприняты тоже рассудительно и без гонора.
        Мистер Коллинз вернулся в Гертфордшир вскоре после того, как его покинули Гардинеры и Джейн; но поскольку теперь он нашел убежище у Лукасов, то его прибытие не причинило хлопот миссис Беннет. Его бракосочетание было уже не за горами, и она настолько уже смирилась с неизбежностью этого события, что даже часто, правда, сквозь зубы, желала им счастья. Венчание должно было состояться в четверг, а в среду мисс Лукас нанесла им прощальный визит; и когда Шарлотта встала, чтобы сказать «до свидания», то взволнованная Элизабет, чувствуя стыд за материнские неприветливые и неохотные пожелания добра, провела ее из комнаты. Когда они вместе сошли вниз, Шарлотта сказала:
        — Надеюсь, что ты часто будешь писать мне, Элиза.
        — В этом ты можешь не сомневаться.
        — Хочется попросить тебя еще об одном добром деле. Ты навестишь меня?
        — Думаю, что мы часто будем встречаться в Гертфордшире.
        — Некоторое время я буду вынуждена оставаться в Кенте. Поэтому обещай мне, что приедешь в Гансфорд.
        Отказать Элизабет не могла, хотя и ожидала от этого визита мало приятного.
        — Мой отец и Мария должны приехать ко мне в марте,  — добавила Шарлотта,  — поэтому я надеюсь, что ты согласишься составить им компанию. Поверь мне, Элиза, я буду рада тебя видеть не менее их двоих.
        Венчание состоялось: молодая и молодой прямо с церковного крыльца отправились в Кент; как и положено, об этом событии было много разговоров и мнений. Вскоре Элиза получила от своей подруги весть, и их переписка стала такой же регулярной и частой, как и раньше, но она уже не могла быть такой же непринужденной. Элизабет уже не могла обращаться в Шарлотте, не ощущая при этом, что между ними нет уже того комфорта доверия, и, хотя она не ленилась писать, делала это скорее ради прошлого, чем ради настоящего. Первые письма от Шарлотты вызвали большой интерес, потому что всем хотелось знать — что она скажет о своем новом доме, как ей понравилась леди Кэтрин и ощущает ли себя счастливой. Однако, читая письма, Элизабет убедилась, что на каждую тему Шарлотта высказалась именно так, как она и предполагала. Настроение у корреспондентки было бодрым, казалось, что у нее нет недостатка ни в чем. Все, о чем она упоминала, успоминала с похвалой. Все ей пришлось по вкусу: и дом, и мебель, и округа, и дороги, а леди Кэтрин вела себя крайне дружелюбно и любезно. Ее картина Гансфорда и Розингса была похожа на картину
мистера Коллинза, только было в ней меньше эмоций и больше впечатлений, и Элизабет поняла, что для полных сведений ей придется подождать, пока она сама там не побывает.
        Джейн тоже написала ей несколько строк, известив о благополучном приезде в Лондон; поэтому Элизабет надеялась, что в своем следующем письме ее сестра уже сможет рассказать ей немного о том, как чувствуют себя сестры Бингли и их брат.
        Нетерпение, с которым она ожидала этого второго письма, было вознаграждено должным в таких случаях образом. Пробыв неделю в городе, Джейн так ничего и не услышала о Кэролайн и ни разу ее не увидела. Однако она объясняла это предположением, что адресованное ее подруге последнее письмо из Лонгберна где-то случайно потерялось.  — Моя тетушка,  — продолжала Джейн,  — завтра же собирается в тот район Лондона, и я воспользуюсь возможностью и приеду на Гровнор-стрит.
        После этого визита Джейн прислала письмо и сообщила Элизабет, что встречалась с мисс Бингли. «Мне показалось, что Кэролайн была в плохом настроении,  — писала сестра,  — но она была очень рада меня видеть, хотя упрекнула за то, что я не предупредила о своем приезде в Лондон. Значит, я все-таки была права: мое последнее письмо к ней так и не дошло. Конечно же, я не могла не спросить о ее брате. С ним все в порядке, но он настолько занят с мистером Дарси, что они его почти никогда не видят. Я узнала, что к обеду приглашена мисс Дарси. Жаль, что мне не пришлось ее увидеть. Мой визит длился недолго, потому что Кэролайн и миссис Херст собирались в гости. Надеюсь, что они скоро меня посетят».
        Прочитав эти строки, Элизабет покачала головой. Она убедилась, что мистер Бингли сможет узнать о пребывании ее сестры в Лондоне лишь случайно.
        Прошло четыре недели, а Джейн так его и не увидела. Она пыталась убедить себя, что ей все равно, но не замечать равнодушия мисс Бингли было уже просто невозможно. Каждое утро в течение двух недель ждала ее Джейн, каждый вечер придумывала для нее новое оправдание, и вот, наконец, гостя появилась, но мимолетность ее визита, а еще больше — перемена ее поведения положила конец самообману, к которому прибегала ее сестра. Письмо, посланное Элизабет, было хорошей иллюстрацией ее чувств:

«Дорогая моя Лиззи! Надеюсь, ты не будешь смеяться надо мной и не будешь радоваться со своей правоты, если я признаюсь тебе, что полностью заблуждалась относительно мисс Бингли и ее уважения ко мне. Но, дорогая моя сестра, хотя события и подтвердили твою правоту, не считай меня упрямой дурой, если я все равно скажу, что — несмотря на ее поведение — мое доверие было таким же естественным, как и твое подозрение. Я не понимаю ее оснований желать моей дружбы, но если подобные обстоятельства произойдут снова, то я уверена, что снова ошибусь. Только вчера Кэролайн нанесла мне ответный визит, а в промежутке я не получила от нее ни записки и ни строчки. Когда же Кэролайн, наконец, пришла, было очевидно, что у нее от этого никакого удовольствия. Бегло и формально извинившись за то, что не зашла раньше, она и словом не обмолвилась о желании вновь встретиться со мной, и вообще — в любом отношении это был настолько другой человек,  — когда она ушла — я твердо решила прекратить наши отношения. Жаль, но я не могу не упрекать ее. Остановив на мне свой выбор, она, тем самым, поступила крайне плохо. Я со всей
уверенностью могу утверждать, что все шаги к дружеским отношениям сделала именно она. Но мне все равно жаль ее потому, что она не могла не чувствовать ошибочности своего поступка, а еще — из-за моего твердого убеждения, что причиной этому было ее волнение за своего брата. Думаю, что мне не надо углубляться в объяснения; и хотя нам с тобой известно, что это волнение вполне безосновательно, все же, если она его чувствует, этим легко объяснить его отношение ко мне, значит, он дорог ей — и заслуженно дорог, поэтому какую бы обеспокоенность она не чувствовала, эта обеспокоенность является вполне естественной и достойной уважения. Однако я не могу понять ее опасений сейчас, потому что если бы он действительно испытывал ко мне какие-то чувства, то мы бы уже давным-давно встретились. Из сказанного ею я убедилась, что мистер Бингли знает о моем пребывании в Лондоне; однако из ее манеры разговора мне показалось, что она сама себя хочет убедить в его неравнодушии к мисс Дарси. Вот этого я никак не могу понять. Я не привыкла к резким высказываниям, но мне так и хочется сказать, что все это очень похоже на
двоедушие. И я постараюсь гнать от себя всякую неприятную мысль и думать только о том, что приносит мне радость: о твоей любви ко мне и о неизменно добром отношении ко мне моих дяди и тети. Не медли и сразу же напиши мне. Мисс Бингли обмолвилась о том, что он уже никогда не приедет в Недерфилд и больше не будет его арендовать, но сказала она это как-то неуверенно. Но лучше об этом не вспоминать. Я очень рада, что ты получила такие приятные сведения о наших друзьях в Гансфорде. Пожалуйста, нанеси им визит — вместе с сэром Лукасом и Марией. Не сомневаюсь, что тебе там очень понравится.
        Твоя — и т. д.»
        Прочитав письмо, Элизабет несколько расстроилась, но присутствие духа восстановилась, когда она подумала о том, что Джейн уже не даст себя обмануть, по крайней мере, сестре мистера Бингли. Всякие же надежды на него исчезли целиком и полностью. Теперь наоборот: она была против любого обновления его ухаживаний. Он окончательно упал в ее глазах, и теперь (чтобы наказать его и хоть как-то утешить Джейн) Элизабет вполне серьезно надеялась, что мистер Бингли вскоре женится на сестре мистера Дарси, и — по словам мистера Викхема — она быстро заставит его жалеть о той, кем он пренебрег.
        Примерно в это же время миссис Гардинер в своем письме напомнила Элизабет о ее обещании относительно мистера Викхема и попросила рассказать о нем, поэтому Элизабет в своем письме такие сведения ей послала, хотя сделала это неохотно и только для того, чтобы порадовать свою тетушку. Его явное небезразличие куда-то исчезло, его ухаживаниям пришел конец — объектом внимания мистера Викхема стала другая женщина. Элизабет была достаточно пристальной и наблюдательной, чтобы все это вовремя понять, но писала она о том, что случилось, не испытывая при этом слишком мучительных эмоций. Любовь еще не успела завладеть ее сердцем, и самолюбие ее было удовлетворено убеждением, что именно она стала бы его единственным выбором, если бы у нее было приличное приданое. Возможность быстрого приобретения десяти тысяч фунтов представляло наибольшую приманку девушки, которой мистер Викхем сейчас пытался понравиться; но Элизабет, которая была здесь менее беспристрастной, чем в случае с Шарлоттой, не упрекала его за желание стать богатым и независимым. Наоборот — это было вполне естественно; Элизабет прекрасно понимала, что
мистеру Викхему не понадобятся титанические усилия, чтобы от нее отказаться, и была готова считать его брак с мисс Кинг шагом разумным и желательным для них обоих, поэтому она вполне искренне желала ему счастья.
        Все это она поведала миссис Гардинер, а после изложения обстоятельств продолжила:

«Теперь я убеждена, дорогая тетя, что никогда по-настоящему его не любила, потому что если бы я действительно познала это чистое и возвышенное чувство, то сейчас одно его имя вызывало бы у меня отвращение и я желала бы ему всяческих невзгод. Но я не только испытываю к нему теплые чувства — я даже чувствую себя вполне безразличной к мисс Кинг. Вижу, что совсем не способна испытывать к ней хоть какую-то ненависть, более того — она кажется мне девушкой очень хорошей. Если бы я была влюблена, то чувствовала бы совсем по-другому. Моя бдительность мне пригодилась; конечно — если бы я была до безумия в него влюблена, то больший интерес вызвала бы у всех своих знакомых, но я не жалею, что осталась в тени. Такая популярность может дорого обойтись. Китти и Лидия воспринимают его отступничество болезненней, чем я. Они еще молоды и мало разбираются в жизни; им еще не доступно понимание того неприятного обстоятельства, что красивым молодым людям — так же, как и некрасивым,  — надо на что-то жить».
        Раздел XXVII
        Январь и февраль прошли в Лонгберне без происшествий, которые были бы важнее уже упомянутых: редко случалось что-то интереснее прогулки в Меритон — иногда по грязи, иногда в стужу. С наступлением марта Элизабет должна была поехать в Гансфорд. Сначала она не слишком серьезно относилась к мысли об этой поездке; но на это, как оказалось, очень надеялась Шарлотта, поэтому со временем Элизабет приучила себя относиться к будущему путешествию с большим для себя удовольствием и с большей определенностью. Долгая разлука усилила ее желание увидеться с Шарлоттой и ослабила ее отвращение к мистеру Коллинзу. Эта поездка крыла в себе определенную новизну, а поскольку при не слишком дружелюбном отношении матери и не слишком сочувственном отношении к ней сестер дома Элизабет чувствовала себя достаточно некомфортно, то небольшая перемена была бы достаточно желанной сама по себе. Кроме того, эта поездка дала бы ей возможность хоть немного взглянуть на Джейн; короче говоря, назначенное время приближалось, и Элизабет совсем не хотелось, чтобы произошла какая-то заминка. Однако все шло как положено и в конце концов
произошло согласно первоначальному плану Шарлотты. Элизабет должна была сопровождать сэра Уильяма и его младшую дочь. Впоследствии к замыслу добавилась такая приятная вещь, как ночевка в Лондоне, и план поездки с просто хорошего превратился в замечательный.
        Единственную неприятность причиняла ей разлука с отцом, который, несомненно, должен был скучать по ней и который, когда пришла пора прощаться, очень не хотел, чтобы она ехала, поэтому попросил написать ему и даже пообещал прислать письмо в ответ.
        Ее расставание с мистером Викхемом было исключительно доброжелательным, особенно с его стороны. Нынешние сердечные дела мистера Викхема не заставили его забыть, что Элизабет была первой девушкой, которая заслуженно возбудила его любопытство, первой сочувственно выслушала его рассказ, первой вызвала его симпатию; то, как он с ней попрощался и пожелал ей приятно провести время — напомнив при этом о значимости персоны леди Кэтрин де Бург и выразив надежду, что их мнения о ней и о ком-либо всегда будут совпадать,  — свидетельствовал о его истинной заботе и заинтересованности, которые, как показалось Элизабет, всегда будут привлекать ее к мистеру Викхему и вызывать к нему искреннее уважение. Она рассталась с ним, будучи убежденной, что — женатый или нет — он определенно останется для нее образцом доброжелательности и дружественности.
        Спутники, с которыми она отправилась в дорогу на следующий день, вовсе не были теми людьми, общение с которыми могло бы заставить Элизабет изменить свое мнение о мистере Викхеме в худшую сторону. Уильям Лукас и его дочь Мария, доброжелательная, но такая же пустоголовая, как и отец, явно были в состоянии сообщить ей что-то действительно интересное; разговаривать с ними было все равно, что слушать грохот фаэтона. Элизабет потешалась, когда люди говорили глупости, но она была знакома с сэром Уильямом слишком долго. Ничего нового о чудесном представлении его при дворе и вступлении в дворянство рассказать он уже не мог, а его любезности были такими же избитыми и устаревшими, как и рассказы.
        Это было путешествие длиной всего в двадцать четыре мили, и начали они его очень рано, чтобы прибыть на Грейсчерч-стрит до полудня. Когда гости подъезжали к дому мистера Гардинера, Джейн из окна гостиной наблюдала за их прибытием, и когда они вошли в коридор, она была уже там и радушно их встретила. Элизабет, пристально всмотревшись в лицо сестры, с облегчением убедилась, что оно осталось таким же приветливым и так же пышет здоровьем. На лестнице скопилась стайка малышей, которым интерес по поводу приезда их кузины не позволил дождаться ее в гостиной, но которые не решались подойти ближе, ибо, не видевшись с Элизабет целый год, они чувствовали себя застенчиво. Повсюду царили радость и доброжелательность. День прошел очень приятно; утро — в суматохе и посещении магазинов, вечер — в одном из театров.
        Элизабет умудрилась найти место рядом со своей тетей. Первой же темой разговора стала ее сестра; в ответ на свои попутные расспросы она больше с грустью, чем с удивлением узнала, что, несмотря на попытки держаться бодро, Джейн часто чувствовала себя подавленно. Однако резонно ожидать, что периоды такого настроения через некоторое время исчезнут. Миссис Гардинер рассказала Элизабет подробности визита мисс Бингли на Грейсчерч-стрит и пересказала содержание своих неоднократных бесед с Джейн, из которых следовало, что первая, по ее убеждению, разорвала их знакомство.
        Затем миссис Гардинер переместила внимание своей племянницы на измену мистера Викхема и похвалила ее за проявленную ею стойкость характера.
        — Но, дорогая моя Элизабет,  — добавила она,  — что за девушка эта мисс Кинг? Как-то не хочется думать, что он ухаживает за ней только из алчности, только ради денег.
        — Ради Бога, тетя, разве есть разница в брачных делах между вожделением и трезвым расчетом! Кто знает, где заканчивается чувство и начинается корыстолюбие? На прошлое Рождество вы боялись, что он женится на мне, потому что это было бы с моей стороны глупо, а теперь вы готовы считать его алчным из-за того, что он ухаживает за девушкой, у которой лишь десять тысяч фунтов приданого.
        — Скажи мне, что это за девушка — мисс Кинг, и я буду знать, что мне о нем думать.
        — Мне кажется, что она очень красивая девушка. Я не вижу в ней ничего плохого.
        — Но он не обращал на нее никакого внимания, пока из-за смерти своего отца она не стала обладательницей немалого приданого.
        — А зачем обращать? Если не имело смысла завоевывать мое расположение из-за того, что у меня нет денег, то с какой радости он должен ухаживать за девушкой, к которой он был безразличен и которая бедна так же, как я?
        — Но это как-то неделикатно — начинать свои ухаживания сразу же после такого печального события.
        — У мужчины, который находится в стесненных материальных условиях, нет времени на весь этот элегантный декорум, который могут позволить себе другие люди. Если у нее нет возражений, то почему они должны быть у нас?
        — Отсутствие возражений с ее стороны не является для него оправданием. Это лишь показывает, что ей самой чего-то не хватает — ума или такта…
        — Хорошо,  — сказала Элизабет,  — судите, как вам заблагорассудится. Пусть так и будет: он — жадный, она — дура.
        — Нет, Лиззи. Я совсем этого не желаю. Наоборот — мне бы совсем не хотелось, чтобы у меня сложилось плохое мнение о молодом человеке, который так долго жил в Дербишире.
        — Вот оно как! Если это и все, что вас беспокоит, то мое мнение о молодых людях из Дербишира крайне плохое, а об их близких друзьях, живущих в Гертфордшире,  — не намного лучше. Господи, как они все мне надоели! Завтра мне придется встретиться с молодым человеком, у которого нет ни единой приятной черты, который не блещет ни умом, ни манерами. Пожалуй, пустоголовые мужчины — единственные, с кем стоит разобраться.
        — Твои слова, Лиззи, недвусмысленно свидетельствуют о разочаровании в мужчинах, поэтому советую тебе — не надо становиться такой пессимисткой!
        Спектакль заставил их прервать разговор, но впереди Элизабет ждала приятная неожиданность: дядя и тетя пригласили ее составить им компанию во время развлекательной поездки, которую они предложили осуществить этим летом.
        — Мы еще не совсем решили, куда именно поедем,  — сказала миссис Гардинер,  — но, думаю, что в Озерный край. Для Элизабет приятнее замысла и быть не могло, поэтому ее согласие было скорым и благодарным.
        — Тетя, дорогая!  — воскликнула она в восторге.  — Как замечательно! Я так счастлива! Вы вдохнули в меня новую жизнь и бодрость. Прощайте, разочарование и скука! Что такое мужчины по сравнению со скалами и горами? Сильные эмоции ждут нас! А когда вернемся, то мы, в отличие от остальных путешественников, сможем четко охарактеризовать все, что видели. Кто-кто, а мы будем хорошо осознавать, откуда вернулись,  — будем хорошо помнить все, что попалось нам на глаза. Озера, скалы и реки никоим образом не перепутаются в нашем воображении; пытаясь изобразить какой-то вид, мы не будем спорить о его отдельных деталях. Пусть излияния наших первых впечатлений не будут такими невыносимыми, как у большинства путешественников.
        Раздел XXVIII
        На следующий день, во время путешествия, каждый предмет был новым и интересным для Элизабет; настроение у нее было приподнятое, потому что застала свою сестру в состоянии столь хорошем, что все страхи по поводу здоровья исчезли, а перспектива поездки на север в Озерный край была неисчерпаемым источником вдохновения.
        Когда с пути они свернули на проезд, ведущий в Гансфорд, все начали оглядываться вокруг, пытаясь увидеть пасторат и ожидая, что он вот-вот вынырнет из-за первого же поворота. С одной стороны проезда тянулся дощатый забор Розингса. Элизабет улыбнулась, вспомнив все, что она слышала о его жителях.
        Наконец показался пасторат. До проезда по склону тянулся сад, а в нем стоял дом; зеленый забор и лавровые кусты свидетельствовали, что они вот-вот прибудут. На крыльце появились мистер Коллинз и Шарлотта; экипаж остановился у небольших ворот в начале гравийной дорожки, которая вела к дому; все гости приветственно кивали головами и улыбались. Мгновение — и компания выбралась из фаэтона, радостно крича, увидев хозяев. Миссис Коллинз поприветствовала свою подругу с огромным удовольствием, а Элизабет, встретив такой теплый прием, все больше и больше довольствовалась поездкой. Она сразу же заметила, что после бракосочетания манеры ее кузена нисколько не изменились: его официальная учтивость осталась такой же, как и была, так он и задержал Элизабет у ворот, чтобы спросить и услышать, как чувствуют себя ее родные. Затем они прошли внутрь, немного при этом задержавшись, мистер Коллинз не мог не указать на изысканность входной двери. Как только гости оказались в прихожей, он поздоровался с ними во второй раз, с показной официальностью пригласив их в свое скромное жилище и слово в слово повторив названия
закусок, предлагаемых его женой.
        Элизабет уже заранее приготовилась увидеть мистера Коллинза во всем его величии; ее не могло не удивить то, что, демонстрируя размеры комнаты, ее особенности и мебель, он обращался непосредственно к ней, как бы желая дать ей понять — что она потеряла, когда отказала ему. Но хотя все и было изысканным и удобным, она все равно не могла утешить его хотя бы одним вздохом, в котором бы слышалось раскаяние; наоборот — она с удивлением смотрела на свою подругу, которая умудрялась быть жизнерадостной, будучи замужем за таким занудным человеком. Каждый раз, когда мистер Коллинз говорил что-то такое, что явно могло заставить его жену испытывать стыд (а это случалось довольно часто), Элизабет, сама того не желая, смотрела на Шарлотту. Дважды или трижды ей показалось, что она заметила слабую вспышку румянца, но вообще проявляла мудрость, делая вид, что не слышит этих глупостей. Вдоволь насидевшись и налюбовавшись различной мебелью в комнате — от шкафа до каминной решетки — и рассказав все о своей поездке в Лондон, гости по приглашению мистера Коллинза отправились на прогулку в большой и хорошо спланированный
сад, уходом за которым он занимался лично. Работа в саду доставляла мистеру Коллинзу большое удовольствие, и он считал это занятие достойным всяческого уважения. С восторгом Элизабет наблюдала, с каким достойным уважения самоконтролем говорила Шарлотта о пользе моциона; она догадывалась, что ее подруга всячески такие прогулки поощряет. Мистер Коллинз, шагая впереди по каждой аллее и каждой тропинке, в мельчайших подробностях так описывал красоту, которая открывалась их взглядам, от этой красоты не оставалось и следа, как не оставалось гостям и времени на выражение восторга, на которое он явно рассчитывал. Мистер Коллинз мог вспомнить количество участков в каждом направлении, количество деревьев в отдаленном углу. Но ни один из видов его сада, округа — и всего королевства!  — не мог идти в сравнение с видом Розингса, открывавшегося через поляну, которая граничила с садом как раз напротив его дома. Это было красивое современное здание, удачно вписавшееся в наклонный ландшафт.
        После демонстрации сада мистер Коллинз пожелал показать гостям еще и два участка своих лугов, но дамы, ненадлежащим образом обуты, чтобы ходить по остаткам утренней изморози, отказались и вернулись назад; пока хозяин прогуливался в компании сэра Уильяма, Шарлотта забрала свою сестру и подругу, чтобы показать им дом, явно очень довольна возможностью сделать это без помощи своего мужа. Это было небольшое, но удачно построенное и удобное сооружение; все в нем было расположено и оборудовано изысканно и продуманно, и Элизабет понимала, что это — полностью заслуга Шарлотты. Забыв о существовании мистера Коллинза, можно было почувствовать, что везде царит приятная и уютная атмосфера; Шарлотте она явно нравилась, поэтому — решила Элизабет — она действительно часто забывает о его существовании.
        Элизабет уже успела узнать, что леди Кэтрин все еще находится в Розингсе. О ней снова заговорили за обедом, когда мистер Коллинз, присоединившись к сообществу, отметил:
        — Значит, мисс Элизабет, в это воскресенье вы будете иметь честь встретиться с леди Кэтрин де Бург в церкви, и я не сомневаюсь, что вы будете от нее в восторге. Она вся — доброжелательность и снисходительность, и я уверен, что после службы она почтит вас частичкой своего внимания. Скажу без колебаний, что она непременно внесет вас и мою свояченицу Марию в каждое приглашение, которого удостоит нас во время вашего пребывания здесь. В моей любимой Шарлотте она просто души не чает. Мы регулярно обедаем в Розингсе дважды в неделю, и нам никогда не позволяют возвращаться домой пешком, ее светлость всегда распоряжается подать нам свою собственную карету, а вернее — одну из своих карет, так как их несколько.
        — Леди Кэтрин действительно очень важная и умная женщина,  — добавила Шарлотта,  — и чрезвычайно приятная соседка.
        — Истинная правда, милая, я всегда говорю то же самое. Это такая женщина, по отношению к которой никакое уважение не будет чрезмерным.
        Вечер прошел в основном за разговорами о гертфордширских новостях и о содержании уже прочитанных писем. Когда же он закончился и Элизабет осталась одна в спальне, она начала размышлять о степени удовлетворения Шарлотты своей жизнью, осознала, с какой ловкостью и тактом (и с каким терпением!) ее подруга справлялась со своим мужем, не могла не признать, что все это ей удавалось очень хорошо. Элизабет не могла также не подумать — а как же пройдет оставшаяся часть их визита: в размеренном течении их привычных занятий, в раздражающих замечаниях мистера Коллинза, в интересном общении с жителями Розингса? Вскоре ее живое воображение все расставило по своим местам. Около полудня на следующий день, когда Элизабет готовилась в своей комнате к прогулке, внизу неожиданно послышался шум, словно все присутствующие в доме заговорили громко и беспорядочно; она прислушалась и через мгновение услышала, что кто-то мчится со всех ног по лестнице вверх и зовет ее. Открыв дверь, она увидела Марию, которая, вне себя от возбуждения, вскрикнула:
        — Ох, Элиза, дорогая Элиза! Умоляю, пойдем скорей в гостиную, потому что оттуда можно такое увидеть, такое увидеть! Я не скажу тебе, что именно. Скорей пойдем сейчас же.
        Напрасно расспрашивала ее Элиза; Мария больше ничего не захотела ей сказать, поэтому в предвкушении этого чуда они побежали в гостиную, которая выходила как раз на проезд. Чудо заключалось в том, что у ворот сада остановился низкий фаэтон, в котором сидели две женщины.
        — И это все?!  — воскликнула Элизабет.  — Я подумала, что в сад, как минимум, ворвались свиньи, а это лишь леди Кэтрин и ее дочь!
        — Да ты что!  — сказала Мария, чрезвычайно поражена таким незнанием.  — Это не леди Кэтрин; пожилая женщина — это миссис Дженкинсон, их служанка, а вторая — это мисс де Бург. Ты только посмотри на нее — такая маленькая! Кто бы мог подумать, что она такая маленькая и худенькая!
        — Это такая грубость с его стороны — заставлять Шарлотту стоять на таком ветру. Почему бы ей самой не зайти сюда?
        — Да что там! Шарлотта говорит, что она к ним почти никогда не заходит.
        — Ее внешность меня вполне удовлетворяет,  — сказала Элизабет, думая о своем.  — У нее вид глупый и злой.  — Конечно, такая подойдет ему очень хорошо. Именно она и станет ему подходящей женой.
        Мистер Коллинз и Шарлотта стояли вместе у ворот и разговаривали с женщинами; а сэр Уильям, на утешение для Элизабет, разместился у входной двери и с искренним восторгом смотрел на аристократическое величие, представившееся его глазам, упорно раскланиваясь всякий раз, когда мисс де Бург бросала взгляд в его сторону.
        Наконец говорить стало не о чем; дамы уехали, а все остальные вернулись в дом. Встретив двух девушек, мистер Коллинз начал приветствовать их с тем большим счастьем, которое выпало на их долю, а Шарлотта объяснила, в чем именно это счастье заключалось: всю компанию пригласили на следующий день на обед в Розингс.
        Раздел XXIX
        Приглашение в Розингс довершило триумф мистера Коллинза. Возможность продемонстрировать величие своей покровительницы зачарованным гостям, дать им возможность увидеть ее учтивое отношение к себе и к своей жене — вот чего он хотел, поэтому не мог нарадоваться, что такая возможность представилась так быстро благодаря великодушию и снисхождению леди Кэтрин.
        — Должен отметить,  — сказал он,  — что я бы не удивился, если бы ее светлость пригласила нас в воскресенье в Розингс выпить с ней чаю. Зная радушие леди Кэтрин, я вполне мог бы на это рассчитывать. Но кто мог предположить именно такое проявление почтительности? Кто мог подумать, что мы получим приглашение пообедать с ней (и не только мы, но и гости) почти сразу после прибытия?!
        — Я в меньшей степени удивлен тем, что случилось,  — ответил Уильям,  — потому что хорошо знаком с манерами людей действительно великих, а мое положение в обществе позволило мне тоже приобрести такие манеры. Среди людей, представленных к королевскому двору, такие примеры изысканной воспитанности встречаются довольно часто. Весь день и утро следующего дня все только и говорили, что о предстоящем визите в Розингс. Мистер Коллинз тщательно напутствовал гостей на то, чего им следует ожидать, чтобы вид пышных комнат, большого количества слуг и роскошного обеда не произвел на них потрясающего впечатления.
        Когда дамы расходились, чтобы начать наряжаться, он обратился к Элизабет:
        — Дорогая моя кузина! Не волнуйтесь по поводу вашего наряда! Леди Кэтрин вовсе не собирается требовать от нас той же изысканности в одежде, которая присуща ей и ее дочери. Я советовал бы вам просто надеть ваши лучшие вещи, потому что ситуация не требует чего-то большего. Леди Кэтрин ничего плохого о вас не подумает, если вы будете в простом наряде. Ей нравится, когда принимается во внимание различие в социальном положении.
        Пока женщины одевались, он несколько раз подходил к двери каждой из них, настоятельно рекомендуя поторопиться, поскольку леди Кэтрин очень не любила, когда кто-то опаздывает к обеду и заставляет ее ждать. Такие страшные рассказы о ее светлости и о ее манерах привели в ужас Марию Лукас, которая не привыкла часто бывать в обществе, и поэтому она ожидала свое представление в Розингсе с не меньшими опасениями, чем ее отец перед представлением в Сент-Джеймсе.
        Погода была хорошая, поэтому они с удовольствием прошлись по парку полмили. Каждому парку присуща своя особая красота и свои виды, и Элизабет увидела в нем много такого, что ей понравилось, но она не почувствовала того восторга от увиденного, на который надеялся мистер Коллинз. Не произвел на нее большого впечатления и его рассказ о тех крупных деньгах, которые в августе Льюис де Бург потратил на установку окон (рассказ сопровождался перечислением окон на фронтоне дома).
        Когда они поднимались по лестнице в зал, волнение, которое испытывала Мария, возрастало каждую минуту; даже сэр Уильям — и тот выглядел несколько нервным. Что касается Элизабет, то она не потеряла присутствия духа. Она не услышала о леди Кэтрин ничего такого, что внушало бы ей благоговейный трепет перед ее чрезвычайными талантами или какими-то чудесными качествами, а «обычное» величие богатства и высокого социального положения она решила воспринимать без лишнего волнения.
        Из входного зала, на великолепные пропорции и изысканный орнамент которого мистер Коллинз не преминул восторженно указать, они последовали за слугами через вестибюль в комнату, в которой сидели леди Кэтрин, ее дочь и миссис Дженкинсон. Ее светлость встала и поприветствовала их чрезвычайно великодушно; а поскольку миссис Коллинз договорилась со своим мужем, что обязанность представления выполнит она, то все прошло должным образом — без тех бесконечных извинений и благодарностей, к которым мистер Коллинз обязательно прибегнул бы.
        Сэр Уильям, несмотря на то, что ему пришлось побывать в Сент-Джеймсе, был настолько удивлен окружающим величием, что у него только и хватило духу, чтобы низко поклониться и молча сесть; его же дочь, ужасно напугана, сидела на краешке стула, не зная, что делать. Элизабет нисколько не растерялась и вполне спокойно созерцала трех женщин, которые сидели перед ней. Леди Кэтрин была высокой, крупной женщиной с резко очерченными чертами лица, сохранившем следы былой красоты. Вид у нее был не слишком дружелюбен, а приняла она гостей таким образом, чтобы те не забывали, что находятся на низшей общественной ступени. Молчание не добавляло ей недоброжелательности, но все, что она говорила, произносилось властным тоном, который подчеркивал ее высокомерие и сразу же напомнил Элизабет о мистере Викхеме. Наблюдая за леди Кэтрин в течение дня, она пришла к выводу, что та была именно такой, какой он ее охарактеризовал.
        Присмотревшись к матери, в лице и поведении которой она увидела определенное сходство с мистером Дарси, Элизабет направила свой взгляд на дочь и была почти так же, как и Мария, поражена ее худобой и невысоким ростом. Между телосложениями и лицами двух женщин не было никакого сходства. Мисс де Бург была бледной и болезненной, не только невзрачной, а какой-то неприметной. Говорила она очень мало, тихим голосом, и в основном с миссис Дженкинсон, во внешности которой не было ничего необычного и которая только и делала, что прислушивалась к сказанному ей и перемещала в нужном направлении ширму перед глазами мисс де Бург.
        После того, как гости посидели так несколько минут, их послали к одному из окон, чтобы они имели возможность полюбоваться видом; мистер Коллинз сопровождал их и разъяснял, чем именно надо восхищаться, а леди Кэтрин милостиво поведала им, что созерцать этот вид лучше всего летом.
        Обед был очень хорош: были все слуги и все те блюда, наличие которых предусматривал мистер Коллинз; а еще — тоже согласно его предсказаниям — он, по желанию ее светлости, занял место в конце стола, выглядя при этом так, будто сбылась заветная мечта его жизни. Он орудовал ножом, поглощал пищу и нахваливал ее с алчным энтузиазмом; восхвалялось каждое блюдо — сначала им, а потом сэром Уильямом, который уже успел отойти как раз достаточно для того, чтобы вторить всему, что говорил его зять, да еще и таким образом — как показалось Элизабет — крайне отвратительным для леди Кэтрин. Но похоже было, что их чрезмерный восторг леди Кэтрин очень нравился: она благодарно улыбалась, особенно когда они видели на столе какое-то до сих пор незнакомое им блюдо. Разговор в таком обществе как-то не получался. Элизабет и рада была бы заговорить при каждой новой возможности, но ей пришлось сидеть между Шарлоттой и мисс де Бург — первая только и делала, что слушала леди Кэтрин, а вторая за весь обед не обмолвилась с ней ни словом. Миссис Дженкинсон в основном следила, чтобы мисс де Бург ела как можно больше, пытаясь
уговорить ее попробовать еще какое-то блюдо и опасаясь, что та откажется. Мария вообще боялась разговаривать, а джентльмены лишь поглощали блюда и нахваливали их.
        Когда женщины вернулись в гостиную, им только и осталось, что выслушивать леди Кэтрин, которая говорила непрерывно, пока не подали кофе; по каждой теме она высказывалась так безапелляционно, что стало очевидно: она не привыкла, когда ей перечат. Леди Кэтрин довольно бесцеремонно и достаточно подробно поинтересовалась домашними хлопотами Шарлотты и дала ей много советов о том, как с этими хлопотами управляться; рассказала ей, как надо управлять всеми делами в такой маленькой семье, как их, и дала ей указания относительно ухода за птицей и скотом. Элизабет обнаружила, что эта гранд-женщина не упускала ни единой возможности навязать кому-то свое мнение. В промежутках между разговорами с миссис Коллинз она задала много разных вопросов Марии и Элизабет, особенно последней, о родственниках которой она знала меньше и которую она охарактеризовала миссис Коллинз как девушку чрезвычайно благонравную и воспитанную. Время от времени она расспрашивала Элизабет — сколько у нее сестер, они старше или моложе ее, не собирается ли кто-то из них замуж, красивы ли они, где получили образование, какая карета у их отца
и какая девичья фамилия ее матери. Элизабет прекрасно понимала всю неуместность и грубость этих вопросов, но ответила на них сдержанно и вежливо. Тогда леди Кэтрин отметила:
        — Так, значит, ваше имение перейдет по наследству к мистеру Коллинзу. Именно из-за вас,  — обращаясь к Шарлотте,  — я рада этому; однако с другой стороны, я не вижу препятствий к унаследованию имений по женской линии. В семье сэра Льюиса де Бурга не сочли необходимым беспрекословно соблюдать майорат. Вы умеете играть и петь, мисс Беннет?
        — Немного.
        — Ага! Значит, мы с радостью как-то вас послушаем. У нас замечательный инструмент, возможно, даже лучший… Впрочем, в свое время вы сами в этом убедитесь. А сестры ваши умеют играть и петь?
        — Одна из них умеет.
        — А почему не все? Надо было учиться. Вот, например, все сестры Уэбб умеют играть, хотя у их отца состояние меньше, чем у вашего. Вы рисуете?
        — Нет, совсем нет.
        — Как, никто из вас не рисует?!
        — Никто вообще.
        — Очень странно. Но, возможно, у вас просто не было возможности. Вашей матушке следовало весной возить вас в Лондон, чтобы вы могли учиться у настоящих мастеров.
        — Моя мать была бы не против, но мой отец Лондон терпеть не может.
        — Ваша гувернантка уже с вами не живет?
        — У нас никогда не было гувернантки.
        — Не было гувернантки! Как же вы без нее обходились?! Пять девушек в семье воспитывались без гувернантки! Ни о чем таком я не слышала. Пожалуй, вашей матушке пришлось тяжело поработать над вашим образованием.
        Элизабет не смогла удержаться от улыбки, уверяя леди Кэтрин, что это не так.
        — Кто же тогда занимался вашим образованием? Кто ухаживал за вами? Без гувернантки вы, вероятно, были брошены на произвол судьбы.
        — Возможно, и были — по сравнению с некоторыми семьями; но тем из нас, кто хотел учиться, всегда хватало для этого средств. Нас всегда поощряли к чтению, у нас были необходимые книги лучших писателей. Те же, кто хотел бездельничать,  — бездельничали.
        — Да, конечно: но именно для прекращения безделья и нужна гувернантка, и если бы я знала вашу матушку раньше, то настоятельно советовала бы ей нанять ее. Я всегда говорю, что в образовании ничего нельзя достичь без постоянного и регулярного обучения, а его может обеспечить только гувернантка. Есть удивительно много семей, которым я помогла в этом деле. Я всегда радуюсь, когда мне удается хорошо пристроить какую-то молодую особу. Именно при моем содействии четыре племянницы миссис Дженкинсон попали к очень хорошим людям; а совсем недавно я порекомендовала еще одну девушку, которую познакомили со мной совершенно случайно, и семья полностью ею довольна. Миссис Коллинз, я не рассказывала вам, как ко мне приезжала вчера миссис Меткаф, чтобы поблагодарить меня? Она считает, что мисс Поуп — это просто клад. «Леди Кэтрин,  — сказала она,  — вы нашли мне сокровище». А был ли у кого-то из ваших младших сестер дебют в обществе, мисс Беннет?
        — Да, госпожа, у всех.
        — У всех?! Все пять уже были представлены обществу? Как странно! А вы только вторая сестра. Младшие сестры представлены обществу еще до того, как старшие вышли замуж! Наверное, ваши младшие сестры еще совсем юные?
        — Да, моей младшей сестре нет еще шестнадцати лет. Может, она действительно слишком молода, чтобы часто появляться в обществе. Но, сударыня, я думаю, что младшим сестрам было бы крайне плохо, если бы они лишились своей доли развлечений и светской жизни лишь потому, что старшие не могут или не хотят вовремя выйти замуж. Самая младшая из девушек имеет такое же право на развлечения молодости, как и самая старшая. А тут ее притесняют, да еще и по какой причине! Не думаю, что это будет способствовать дружеским сестринским чувствам или утонченности души.
        — Послушайте-ка,  — сказала ее светлость,  — как для юной особы, вы выражаете свое мнение очень убежденно. Сколько же вам лет, скажите, пожалуйста?
        — Ваша светлость, я вряд ли признаюсь сколько, потому что у меня три уже взрослых сестры,  — с улыбкой ответила Элизабет.
        Леди Кэтрин была озадачена тем, что не получила прямого ответа; а у Элизабет появилось подозрение, что она стала первым существом, осмелившимся посмеяться над тщеславием такой важной персоны.
        — Я уверена, что вам не больше двадцати лет, поэтому не скрывайте свой возраст.
        — Мне еще нет двадцати одного года.
        После того, как к ним присоединились джентльмены, а чаепитие было завершено, принесли карточные столы. Леди Кэтрин, Уильям, мистер и миссис Коллинз стали играть в кадриль, а мисс де Бург захотелось поиграть в казино, поэтому двум другим девушкам вместе с миссис Дженкинсон выпала честь составить ей компанию, которая оказалась крайне неинтересной. Ни полслова не было сказано об ином, кроме самой игры, разве что миссис Дженкинсон время от времени озабоченно спрашивала у мисс де Бург, не холодно ли ей случайно, или не жарко, достаточно ли ей света, или недостаточно. А вот за другим столом было гораздо интереснее. В основном говорила леди Кэтрин — указывала на ошибки трех других участников игры или рассказывала о себе какую-то интересную историю. Мистер Коллинз тщательно соглашался со всем, что говорила ее светлость, благодарил ее за каждую выигранную им фишку и извинялся, когда выигрывал их слишком много. Уильям преимущественно молчал. Он наполнял свою память интересными историями и именами знатных людей.
        После того, как леди Кэтрин и ее дочь наигрались вволю, столы вынесли, а мистеру Коллинзу было предложено воспользоваться каретой. Тот с благодарностью согласился с предложением, после чего карету начали немедленно снаряжать. Затем общество собралось вокруг камина, чтобы послушать, как леди Кэтрин будет определять погоду на завтрашний день. От этих наставлений их оторвало прибытие экипажа, и под многочисленные благодарственные речи мистера Коллинза и не менее многочисленные поклоны сэра Уильяма гости, наконец, отправились домой. Как только они отъехали от крыльца, к ней обратился кузен и спросил ее мнение по поводу всего того, что она увидела в Розингсе. Ради Шарлотты Элизабет высказалась более доброжелательно, чем думала на самом деле, но даже эта вынужденная похвала не удовлетворила мистера Коллинза, и он должен был лично заняться восхвалением ее светлости.
        Раздел XXX
        Уильям провел в Гансфорде всего неделю, но этот визит был достаточно длительным, чтобы убедить его в том, что дочь его вышла замуж очень удачно и у нее такой муж и такая соседка, которых не встретишь на каждом шагу. Пока Уильям был с ними, мистер Коллинз занимался в утреннее время тем, что вывозил его в своем кабриолете, демонстрируя ему окрестности, но когда тот уехал, семья вернулась к своим привычным занятиям. Элизабет была рада отъезду, потому что после этого большую часть своего времени между завтраком и обедом мистер Коллинз начал проводить или за работой в саду, или за чтением и писанием, или выглядыванием из окна своей библиотеки, которое выходило на дорогу. Комната, в которой обычно сидели женщины, была с противоположной стороны. Сначала Элизабет удивляло то, что Шарлотта не отдала предпочтение столовой в качестве комнаты, в которой все имели возможность собираться — она была больше по размеру и приятнее на вид, но вскоре убедилась, что ее подруга поступила очень разумно, иначе мистер Коллинз испытывал бы дискомфорт; поэтому она отдала Шарлотте должное за ее замысел.
        Из гостиной они не могли видеть, что происходит на проезде, и были обязаны мистеру Коллинзу знанием об экипажах, которые проезжали, особенно о том, как часто проезжала мимо дома мисс де Бург в своем фаэтоне. Ни разу он не преминул прийти и рассказать об этом, хотя это знаменательное событие происходило почти каждый день. Мисс де Бург частенько останавливалась у пастората, чтобы несколько минут поговорить с Шарлоттой, но ее почти никогда не удавалось уговорить выйти из фаэтона.
        Редко выпадал день, когда мистер Коллинз не ходил в Розингс, и нечасто случалось так, что его жена считала неуместным пойти вместе с ним, Элизабет не могла понять смысла в жертвенности такого большого количества времени, пока не поняла, что речь могла идти о возможных вакансиях в других приходах. Время от времени ее светлость изъявляла им честь, нанося непродолжительный визит; ее зоркий глаз замечал все, что происходило в пасторате. Она вникала в их занятия, рассматривала их шитье и советовала все делать по-другому; она придиралась к расстановке мебели, подмечала разгильдяйство служанки, а если и соглашалась перекусить, то, казалось, только для того, чтобы указать миссис Коллинз на слишком большие для их семьи куски мяса, которое подавалось к столу.
        Элизабет вскоре осознала, что эта гранд-дама, хотя и не имела никаких полномочий присматривать за порядком в графстве, выступала в роли очень активного мирового судьи в своем приходе, мельчайшие проблемы которого доносил ей мистер Коллинз; каждый раз, когда крестьяне устраивали распри, проявляли недовольство или впадали в нищету, она отправлялась в село, чтобы унять их распри и жалобы и наставить их на путь мира и благополучия.
        Развлечение в виде обеденных визитов в Розингс повторялась примерно два раза в неделю. За исключением отсутствия сэра Уильяма и наличие поэтому только одного карточного стола, каждое такое развлечение было точной копией предыдущего. Других приглашений было мало, потому что стиль жизни большинства соседей был вне финансовых возможностей семьи Коллинз. Однако это не слишком беспокоило Элизабет, и в целом она проводила время достаточно интересно; иногда ей удавалось провести полчаса приятной беседы с Шарлоттой, а погода была настолько хорошей для этого времени года, прогулки часто доставляли ей большое удовольствие. Когда другие находились с визитом у леди Кэтрин, Элизабет часто любила прохаживаться по открытой местности, которая граничила с той частью парка, где была хорошенькая уютная и нелюдимая тропа, которая, казалось, нравилась только ей одной и где она чувствовала себя защищенной от чрезмерной любознательности леди Кэтрин.
        Вот так — незаметно и тихо — пролетели первые две недели ее визита. Приближалась Пасха, и за неделю до нее семья в Розингсе ожидала прибытия гостей, что для такого маленького общества, бесспорно, было событием чрезвычайно значимым. Еще раньше — вскоре после своего приезда — Элизабет услышала, что через несколько недель ожидается прибытие мистера Дарси, и хотя и был он тем знакомым, с которым она желала бы лучше не встречаться, все равно его приезд придавал относительную новизну встречам в Розингсе. Кто знает — возможно, ей выпадет удовольствие наблюдать бесполезность надежд, которые питала относительно него мисс Бингли; это будет зависеть от его отношения к своей кузине, которой, очевидно, предназначала его леди Кэтрин, которая с превеликим удовольствием разговаривала о грядущем приезде мистера Дарси и говорила о нем не иначе, как с огромным уважением и восхищением. Казалось, она едва не разозлилась, узнав, что Элизабет и мисс Лукас уже неоднократно пришлось с ним видеться.
        О прибытии мистера Дарси в пасторат узнали достаточно быстро, потому что мистер Коллинз все утро ходил таким образом, чтобы видеть ворота подъездной аллеи в Гансфорде — он хотел узнать о приезде как можно раньше. Увидев карету, свернувшую в парк, он низко ей поклонился и поспешил домой, чтобы сообщить крайне важную новость. На следующее утро мистер Коллинз быстренько поспешил в Розингс, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Ему пришлось засвидетельствовать ее двум племянникам леди Кэтрин, потому что мистер Дарси привез с собой некоего полковника Фитцвильяма, младшего сына своего дяди — лорда Н. К удивлению всего общества, эти джентльмены присоединились к мистеру Коллинзу, когда тот пошел домой. Из комнаты своего мужа Шарлотта увидела, как они переходили дорогу, и сразу же побежала в другую комнату, чтобы сообщить девушкам о великой чести, выпавшей им. При этом она добавила:
        — За это проявление уважения я должна благодарить тебя, Элиза, если б не твое присутствие, то мистер Дарси никогда бы не пришел сюда с визитом так скоро.
        Не успела Элизабет возразить по поводу своего права на такой комплимент, как звонок в дверь возвестил о приходе мужчин, и вскоре в комнату вошли трое джентльменов. Полковник Фитцвильям, который вошел первым, был невзрачным мужчиной в возрасте около тридцати лет, но по характеру и манерам это был настоящий джентльмен. Мистер Дарси выглядел так же, как когда-то в Гертфордшире; с присущей ему сдержанностью он вежливо поздоровался с миссис Коллинз, а если у него и были какие-то чувства к ее подруге, то, здороваясь с ней, ему удалось скрыть их за маской безразличия. Элизабет ничего не ответила, а просто сделала реверанс.
        Полковник Фитцвильям сразу же присоединился к разговору с готовностью и непринужденностью хорошо воспитанного человека; манера разговаривать у него была очень приятная, но его кузен, сделав адресованные миссис Коллинз попутные замечания относительно дома и сада, некоторое время просидел, ни с кем не разговаривая. Однако наконец хорошее воспитание заставило его обратиться к Элизабет, чтобы спросить о здоровье ее родных. Она ответила должным образом, а затем, немного помолчав, спросила:
        — Вот уже три месяца моя старшая сестра гостит в Лондоне. Вам, случайно, не приходилось видеться с ней?
        Она прекрасно осознавала, что не приходилось, но ей хотелось увидеть, не выдаст ли он, случайно, своей осведомленности в том, что произошло между семьей Бингли и ее сестрой. Элизабет показалось, что он немного смутился, когда ответил, что ни разу ему не посчастливилось встретиться с мисс Беннет. Больше на эту тему не говорили, и вскоре джентльмены ушли домой.
        Раздел XXXI
        В пасторате не могли нарадоваться хорошими манерами полковника Фитцвильяма, все эти женщины выражали надежду, что с его появлением приемы в Розингсе будут более интересными и приятными. Однако прежде чем они получили оттуда приглашение, прошло несколько дней, потому что, наверное, в этом не было необходимости, поскольку там уже находились гости. Только на Пасху, почти через неделю после приезда джентльменов, удостоились они такой чести, и то в виде обычного приглашения зайти в Розингс вечером, которое им передали при выходе из церкви. В течение последней недели они мало виделись с леди Кэтрин и ее дочерью. За это время полковник Фитцвильям несколько раз заходил в пасторат, но с мистером Дарси они увиделись только в церкви.
        Это приглашение было, конечно же, принято, и в указанное время они присоединились к сообществу в гостиной леди Кэтрин. Ее светлость встретила их с должной почтительностью, но было видно, что их компания уже не была столь желанной, как тогда, когда она не могла пригласить в гости кого-то другого. Фактически она была занята общением со своими племянниками, разговаривая с ними — особенно с мистером Дарси — намного больше, чем с кем-либо из присутствующих в комнате.
        Похоже было, что полковник Фитцвильям действительно был рад их видеть — его утешением в Розингсе могло стать что угодно, и хорошенькая подруга миссис Коллинз прочно завладела его вниманием. Он быстро нашел себе место рядом с ней и так приятно разговаривал о Кенте и Гертфордшире, о путешествиях и пребывании дома, о музыке и литературе, что никогда до сих пор Элизабет не проводила так приятно время в этой комнате. Разговаривали они так живо и много, что привлекли к себе внимание самой леди Кэтрин и даже мистера Дарси. Вскоре заинтересованные взгляды последнего стали раз за разом направляться в их сторону; интерес ее светлости проявился способом более откровенным, когда она бесцеремонно воскликнула:
        — Что вы там говорите, Фитцвильям? О чем вы там говорите? О чем рассказываете мисс Беннет? Позвольте узнать.
        — Мы разговариваем о музыке, сударыня,  — ответил тот, когда медлить дальше с ответом было уже невежливо.
        — Тогда, пожалуйста, разговаривайте громче. Из всех тем это моя любимая. Поскольку вы говорите о музыке, то я тоже хочу участвовать в этом разговоре. Думаю, что мало существует в Англии людей, которые с большим, чем я, наслаждением слушали бы музыку и разбирались бы в ней лучше меня. Если бы мне пришлось учиться, то я достигла бы больших успехов. И Энн также, если бы ей позволило состояние здоровья. Я не сомневаюсь в том, что из нее вышла бы выдающаяся исполнительница. А как там дела на музыкальной ниве у Джорджианы, Дарси?
        Мистер Дарси очень тепло и положительно отозвался об исполнительском мастерстве своей сестры.
        — Очень рада услышать о ней такие добрые сведения,  — сказала леди Кэтрин,  — скажите ей, пожалуйста, от меня, что если она не будет много упражняться, то ей не стоит рассчитывать на значительные достижения.
        — Уверяю вас, сударыня,  — сказал полковник,  — что она не нуждается в таком совете. Ведь упражняется она чрезвычайно настойчиво и регулярно.
        — Тем лучше. В этом деле невозможно переборщить. В своем следующем письме к ней прикажу ей ни в коем случае не расслабляться. Я часто говорю девушкам, что без регулярных занятий выдающихся успехов в музыке достичь невозможно. Я уже несколько раз говорила мисс Беннет, что она никогда не будет играть действительно хорошо, если не будет уделять музицированию больше времени. Я часто говорила ей, что поскольку у миссис Коллинз нет инструмента, то пусть охотно приходит ежедневно в Розингс и играет на фортепиано в комнате миссис Дженкинсон. В той части дома она никому не будет мешать.
        Мистер Дарси ничего не сказал в ответ, было видно, что ему неловко из-за невоспитанности своей тети.
        Когда попили кофе, полковник Фитцвильям напомнил Элизабет о ее обещании поиграть ему, и она сразу села за инструмент. Стул он подсунул поближе к ней. Леди Кэтрин, прослушав половину песни, снова начала разговор — теперь уже с другим племянником, но тот вскоре отошел от нее и с присущей ему неторопливостью направился к пианино, расположившись таким образом, чтобы видеть лицо прекрасной исполнительницы. Элизабет видела его маневры и при первой же случайной паузе обратилась к нему с хитрой улыбкой:
        — Вы что, мистер Дарси, пришли напугать меня, если слушаете мое музицирование с таким видом? Но я не собираюсь пугаться, даже если ваша сестра действительно играет очень хорошо. Я — человек упрямый, меня так просто не запугаешь. Чем сильнее меня пытаются напугать, тем храбрее я становлюсь.
        — Я не буду говорить, что вы ошибаетесь, потому что не верю, что вы и правда могли подумать, будто я действительно задумал запугать вас,  — сказал он.  — К тому же я имел удовольствие быть вашим знакомым достаточно долго, чтобы знать вашу склонность время от времени высказывать мысли, которые на самом деле вам не принадлежат.
        От души посмеявшись над этим словесным портретом собственной персоны, Элизабет обратилась к полковнику Фитцвильяму:
        — Ваш кузен расскажет вам, что я за пай-девочка, и научит вас не верить ни единому моему слову. Вот незадача — встретила человека, который знает мой настоящий характер, причем встретила именно там, где я надеялась выставить себя в лучшем свете. Мистер Дарси, с вашей стороны просто некрасиво вспоминать все мои недостатки, о которых вы узнали в Гертфордшире, поэтому позвольте предупредить вас, что я тоже могу поступить недостаточно вежливо, потому что вы просто заставляете меня отплатить вам той же монетой, и рассказать о том, что может неприятно поразить ваших родственников.
        — Я не боюсь,  — ответил с улыбкой Дарси.
        — Умоляю вас, расскажите, чем он провинился,  — сказал полковник Фитцвильям,  — мне интересно знать, как он ведет себя с незнакомыми людьми.
        — Что ж, слушайте, но приготовьтесь к худшему. Вам, наверное, известно, что впервые я увиделась с ним в Гертфордшире — это было на балу. И что ж вы думаете, он во время этого бала выкинул? Он танцевал только четыре раза! Мне так не хочется причинять вам боль, но именно такова горькая правда. Мистер Дарси танцевал только четыре раза, хотя мужчин было мало. И мне точно известно, что многие девушки не могли потанцевать из-за нехватки кавалеров. Вы не можете отрицать этот факт, мистер Дарси.
        — В то время я не имел чести знать кого-то из присутствующих женщин, кроме тех, которые были в одной компании со мной.
        — И то правда, разве можно знакомиться во время бала! Так, полковник Фитцвильям, что вам сыграть еще? Мои пальцы ждут ваших указаний.
        — Может, мне и следовало представиться,  — сказал Дарси,  — но я плохо умею представляться незнакомым людям.
        — Давайте спросим вашего кузена — в чем же причина?  — сказала Элизабет.  — Давайте спросим: почему умный и образованный человек с житейским опытом не умеет представляться незнакомцам?
        — Я могу ответить на ваш вопрос, не обращаясь к нему,  — сказал Фитцвильям.  — Это потому, что он не желает утруждать себя.
        — Я действительно не имею к этому способностей, которые имеют другие люди,  — сказал Дарси.  — Не могу легко общаться с теми, кого я раньше никогда не видел. Не могу так легко настроиться на нужный тон разговора или делать вид искренней заинтересованности чужими заботами, как это часто умеют делать другие.
        — Мои пальцы,  — сказала Элизабет,  — не способны справляться с этим инструментом так искусно, как это умеют делать многие женщины. У моих пальцев нет такой же силы или скорости и своей игрой они не способны произвести такое же хорошее впечатление. Но я всегда считала, что это мой собственный недостаток — потому что никогда не причиняла себе хлопот и поэтому недостаточно музицировала. Однако это не значит, что я считаю свои пальцы менее талантливыми, чем пальцы других действительно талантливых женщин.
        Дарси улыбнулся и сказал:
        — Вы абсолютно правы. Вы гораздо лучше использовали свое время. Никто из тех, кто имеет привилегию слушать вашу игру, не сможет сказать, что ей чего-то не хватает. А перед людьми незнакомыми никто из нас не выступает.
        Тут их прервала леди Кэтрин, громко поинтересовавшись, о чем они говорят. Элизабет тотчас же снова начала музицировать. Леди Кэтрин подошла к ним, послушала несколько минут, а затем обратилась к Дарси:
        — Мисс Беннет играла бы намного лучше, если бы упражнялась больше и если бы у нее был хороший учитель из Лондона. Она очень хорошо владеет инструментом, но все равно вкус у нее хуже, чем у Энн. Энн была бы замечательной исполнительницей, если бы ей позволяло учиться состояние ее здоровья.
        Элизабет посмотрела на Дарси, чтобы увидеть, как тот любезно согласится с этой похвалой в адрес своей кузины, но ни в тот момент, ни позже не увидела она никаких признаков любви; а по всему его отношению к мисс де Бург она сделала такой «утешительный» вывод для мисс Бингли: даже если бы она и была на месте кузины мистера Дарси, то у нее было бы так же мало шансов выйти за него замуж, как и у последней.
        Леди Кэтрин и дальше делала замечания по поводу исполнительского мастерства Элизабет, сочетая их с многочисленными указаниями относительно манеры игры и вкуса. Элизабет воспринимала эти замечания со всей снисходительностью, которой требовала учтивость, и, по просьбе джентльменов, оставалась за инструментом, пока не подали карету ее светлости, чтобы отвезти их всех домой.
        Раздел XXXII
        На следующее утро Элизабет сидела и писала письмо Джейн; она была одна в комнате, потому что миссис Коллинз и Мария пошли по каким-то делам в село. Звонок в дверь заставил ее содрогнуться — кто-то пришел. Поскольку звуков кареты Элизабет не слышала, то не исключено было, что это пришла леди Кэтрин. Опасаясь, что именно так и произошло, она начала уже прятать свое неоконченное письмо, чтобы избежать невежливых расспросов, как открылась дверь, и — к ее удивлению — в комнату вошел мистер Дарси, к тому же один.
        Застав ее одну, он явно смутился и поэтому извинился за вторжение, сказав, что ему показалось, что в комнате были все женщины.
        Они сели; после ее расспросов о Розингсе начало казаться, что они обречены так и сидеть — в полной тишине. Просто необходимо было придумать какую-то тему для разговора, поэтому эта неловкая ситуация заставила Элизабет вспомнить обстоятельства их последней встречи в Гертфордшире; желая знать его мнение по поводу их поспешного отъезда, она отметила:
        — В прошлом ноябре вы все так неожиданно покинули Недерфилд, мистер Дарси! Видимо, для мистера Бингли было крайне приятной неожиданностью снова встретиться с вами так быстро, потому что, насколько я помню, он поехал на день раньше. Надеюсь, на время вашего отъезда из Лондона он и его сестры чувствовали себя хорошо?
        — Превосходно, спасибо.
        Элизабет поняла, что никакого иного ответа ей не дождаться, и поэтому — после непродолжительной паузы добавила:
        — Насколько я поняла, мистеру Бингли не очень хочется возвращаться в Недерфилд?
        — Я никогда не слышал, чтобы он говорил что-то подобное, и вполне возможно, что в будущем он будет проводить там очень мало своего времени. У него много друзей и сейчас он в таком возрасте, когда круг знакомых и количество приглашений постоянно растут.
        — Если он не намерен часто бывать в Недерфилде, то для соседей было бы лучше, если бы он совсем покинул это имение и там вместо него поселилась бы для постоянного проживания какая-нибудь семья. Но вполне резонно предположить, что мистер Бингли снял этот дом не столько ради выгоды соседей, сколько ради выгоды собственной, поэтому, скорее всего, именно этим принципом он и будет руководствоваться, решая — оставлять его или оставаться в нем.
        — Я не удивлюсь,  — сказал Дарси,  — если он оставит его, как только представится возможность приобрести что-то подходящее.
        Элизабет не ответила, потому что опасалась продолжать разговор о его приятеле, а поскольку сказать ей было больше нечего, то она решила, что теперь настала очередь мистера Дарси найти тему для разговора.
        Тот понял намек и вскоре сказал:
        — Этот дом мне кажется очень удобным. Думаю, что леди Кэтрин предоставила большую помощь в его обустройстве, когда мистер Коллинз появился здесь впервые.
        — Я тоже так думаю, и уверена, что ее доброта не могла найти более благодарного объекта.
        — Кажется, мистеру Коллинзу очень повезло с выбором жены.
        — Да, конечно. Его друзья действительно могут радоваться тому, что он встретил одну из тех немногих расчетливых женщин, способных принять его и сделать счастливым. Моя подруга — женщина очень мудрая, хотя лично я не уверена, что считаю ее брак с мистером Коллинзом мудрейшим из ее поступков. Однако она выглядит абсолютно счастливой, и если рассуждать здраво, то замуж вышла очень удачно.
        — Наверное, ей очень приятно, что, выйдя замуж, она поселилась совсем недалеко от своей семьи и друзей.
        — Как вы говорите — «совсем недалеко»? Но это же почти пятьдесят миль!
        — А что такое пятьдесят миль по хорошей дороге? Путешествие продолжительностью не более чем полдня. Да, я уверен, что это — совсем близко.
        — Лично я никогда бы не считала расстояние чем-то, что имеет большое значение, когда выходишь замуж или женишься,  — сказала Элизабет.  — Я никогда не соглашусь с мнением, что миссис Коллинз поселилась недалеко от своей семьи.
        — Это лишь доказывает вашу личную приверженность Гертфордширу. Поэтому все, что расположено непосредственно за пределами Лонгберна, кажется чем-то далеким.
        Когда он говорил, на его лице промелькнула улыбка, и Элизабет показалось, что она поняла ее смысл — наверное, Дарси предполагал, что она имела в виду Джейн и Недерфилд. Неловко краснея, она ответила:
        — Я не возражаю против того, чтобы, выйдя замуж, женщина могла поселиться как можно ближе к своей семье. Понятия «близко» и «далеко»  — относительные и зависят от множества различных обстоятельств. Там, где есть богатство, расходы на поездку не имеют большого значения, и путешествие не является тяжелой необходимостью. Но в этом случае не так. У мистера и миссис Коллинз приличный доход, но не настолько велик, чтобы позволить частые поездки, и я убеждена, что моя подруга не скажет, что живет рядом со своей семьей, даже если она будет жить вдвое ближе к ней, чем сейчас.
        Мистер Дарси чуть придвинул стул к Элизабет и сказал:
        — Зачем вам такая сильная привязанность к какому-то определенному месту? Вы же не собираетесь всю жизнь прожить в Лонгберне? На лице Элизабет появилось удивленное выражение. Ее собеседник заметил эту перемену настроения и отодвинулся от нее; потом взял со стола газету и, взглянув поверх нее, спросил уже не так эмоционально:
        — Как вам нравится Кент?
        Далее состоялся короткий диалог на тему этой местности, с обеих сторон спокойный и сдержанный. Вскоре он прервался из-за прихода Шарлотты с сестрой, которые только что вернулись с прогулки. Этот разговор один на один весьма их удивил. Мистер Дарси рассказал, как он по ошибке навязал свое общество мисс Беннет, а затем, немного посидев и никому почти ничего не сказав, удалился.
        — Что бы это значило?  — спросила Шарлотта, как только он вышел.  — Моя дорогая Элиза, наверное, мистер Дарси в тебя влюбился, иначе он никогда не зашел бы к нам просто так.
        Но когда Элизабет рассказала о его молчании, то стало понятно — несмотря на догадки Шарлотты — что это не так. Выразив несколько догадок, все они сошлись, наконец, на том, что его визит был вызван просто желанием хоть чем-то себя занять, что было неудивительно для такого времени года. Сезон охоты и рыбалки закончился. В помещении же находилась леди Кэтрин, книги и бильярд, но не могут же мужчины постоянно сидеть в помещении! Поэтому с тех пор, побуждаемые или близостью пастората, или удовольствием прогулки, или дружелюбием его жителей, двое кузенов не устояли перед соблазном и начали ходить туда почти каждый день. Они приходили в разное время утром, иногда — по одному, иногда — вместе, иногда — в сопровождении своей тетушки. Всем было очевидно, что полковник Фитцвильям приходил потому, что находил утешение в их обществе, и это выставляло его в еще более привлекательном свете. Удовольствие от его общества и его явная симпатия к ней напомнили Элизабет о ее бывшем любимце — Джордже Викхеме, и хотя в манерах полковника Фитцвильяма не было той чарующей нежности, он казался ей человеком очень умным и
образованным.
        Но причину частых визитов в пасторат мистера Дарси понять было труднее. Вряд ли его интересовало их общество, поскольку зачастую он мог просидеть десять минут подряд, так и не открыв рот. А когда все же начинал разговаривать, то это было скорее из-за необходимости, чем по желанию; это была жертва правилам приличия, а не желание побаловать себя разговором. Редко когда ему было действительно интересно. Миссис Коллинз не знала, что с ним делать. Насмешки полковника Фитцвильяма над этим занудным поведением свидетельствовало, что в целом мистер Дарси ведет себя по-другому, но это не подтверждалось ее собственным впечатлением об этом человеке. Поскольку ей хотелось верить, что такая перемена произошла под влиянием любви, объектом которой является ее подруга Элиза, миссис Коллинз вполне серьезно решила узнать — так это или нет. Каждый раз, когда они бывали в Розингсе, каждый раз, когда он приходил в Гансфорд, она наблюдала за ним, но без особого успеха. Да — он действительно часто смотрел на ее подругу, но само выражение этого взгляда вызывало сомнения. Это был откровенный и пристальный взгляд, но ей
часто казалось, что в нем было мало симпатии, а часто он казался вообще каким-то бездумным.
        Дважды или трижды она намекала Элизабет о возможном неравнодушии к ней мистера Дарси, но та только смеялась с такого мнения. Миссис Коллинз предпочла не настаивать на продолжении этой темы, опасаясь породить надежду, единственным результатом которой могло быть только разочарование; по ее мнению, можно было не сомневаться в том, что вся антипатия к мистеру Дарси со стороны ее подруги непременно исчезла бы, если бы ей показалось, что она завладела его сердцем.
        Строя свои доброжелательные планы относительно Элизабет, Шарлотта иногда представляла, что та могла бы выйти замуж за полковника Фитцвильяма. Он был человеком несравненно более приятным, бесспорно симпатизировал ей, а его материальное положение было очень благоприятным. Но в противовес этим достоинствам у мистера Дарси были значительные полномочия в делах церковных, чем не мог похвастаться его кузен.
        Раздел XXXIII
        Не один раз Элизабет, прохаживаясь по парку, внезапно встречала мистера Дарси. Сначала она, сетуя на каприз случая, который занес его в уголок, в котором раньше редко кто бывал, и, пытаясь в дальнейшем предотвратить такие встречи, не преминула указать мистеру Дарси, что это ее любимое место. Но когда такой случай произошел во второй раз, это уже было действительно удивительно! Однако они встретились. И даже в третий раз. Было ли это преднамеренным проявлением плохого характера, или добровольным искуплением, ибо на этот раз дело не ограничилось только формальными приветствиями, неловкой паузой и расставанием. Мистер Дарси счел нужным изменить направление своей прогулки и присоединиться к Элизабет. Он никогда не разговаривал много, она тоже не была озадачена тем, много говорить или много слушать; но во время их третьей встречи ее поразило, что иногда он задает неожиданные и не связанные друг с другом вопросы — нравится ли ей в Гансфорде, любит ли она гулять в одиночестве, что она думает по поводу семейного счастья мистера и миссис Коллинз. А еще Элизабет поразило, что, говоря о Розингсе и о ее
недостаточной осведомленности о семье, которая там жила, Дарси, казалось, имел в виду, что каждый раз, когда она будет приезжать в Кент, не преминет погостить в этом имении. Это предположение слышалось в его словах. Может, он имел в виду полковника Фитцвильяма? Ей подумалось, что когда Дарси и действительно на что-то намекал, то намек непременно касался именно этого человека. Это немного расстроило ее, поэтому Элизабет обрадовалась, когда оказалась перед воротами в ограде напротив пастората.
        Однажды во время прогулки она перечитывала письмо от Джейн, останавливаясь на некоторых предложениях, из которых было видно, что сестра ее писала это письмо не в лучшем настроении, как вдруг, подняв глаза, с удивлением увидела перед собой не мистера Дарси, а полковника Фитцвильяма, который шел ей навстречу. Быстро убрав письмо, Элизабет сказала с напряженной улыбкой:
        — А я и не знала, что вы любите здесь гулять.
        — Я обходил парк,  — сказал полковник Фитцвильям,  — это моя многолетняя привычка, а свою прогулку я намерен завершить визитом в пасторат. Вы пойдете дальше?
        — Нет, я как раз собиралась повернуть назад.
        Так она и сделала, и они пошли в пасторат вместе.
        — Вы точно уезжаете из Кента в субботу?  — спросила она.
        — Да — если Дарси опять не отложит отъезд. Но я — в его распоряжении. Он все устраивает так, как ему нравится.
        — А если что-то устраивается не так, как ему нравится, он находит утешение в том, что право выбора принадлежит именно ему. Никогда не встречала человека, который бы больше мистера Дарси утешался своей способностью поступать по собственному усмотрению.
        — Да, он действительно любит поступать так, как хочет,  — ответил полковник Фитцвильям.  — Но эта черта присуща всем нам. Просто у него лучшие возможности поступать по собственному усмотрению, чем у многих других, потому что он богатый, а многие другие — бедные. Может, я высказываюсь слишком эмоционально, но, как вы знаете, младший брат даже чисто юридически обречен на самоотречение и подчиненность.
        — По моему, у младшего сына графа может быть лишь приблизительное представление и о первом, и о втором. А если серьезно, то что вы действительно можете знать о самоотречении и подчиненности? У вас что — когда-то не было возможности поехать, куда вам захочется, из-за отсутствия денег? Или приобрести какую-то вещь, которая вам понравилась?
        — Это — незначительные, чисто семейные вопросы. Тут я действительно не могу сказать, что в отношении них у меня были какие-то значительные ограничения. Но в вопросах более весомых я действительно могу страдать от недостатка денег. У младших детей нет возможности жениться в соответствии со своими предпочтениями.
        — Нет возможности — пока не понравится женщина с немалым приданым, что, по моему, они довольно часто и делают.
        — Наш стиль жизни слишком сильно делает нас зависимыми от возможности тратить деньги, поэтому среди людей моего круга мало кто может позволить себе жениться без учета приданого.

«Интересно — это обо мне?»  — подумала Элиза и покраснела от такого предположения. Но она быстро пришла в себя и игриво спросила:
        — А скажите, пожалуйста, сколько обычно стоит младший сын графа? Если старший брат в добром здравии, вам хватит пятидесяти тысяч фунтов?
        Полковник Фитцвильям ответил ей в том же духе, и к этой теме больше не возвращались. Чтобы прервать молчание, из-за которого он мог подумать, что сказанное каким-то образом ее оскорбило, Элизабет сразу сказала:
        — Кажется, ваш кузен привез вас с собой главным образом для того, чтобы иметь под рукой компаньона. А почему бы ему не жениться? Это же так удобно — всегда будет с кем общаться! Но, пожалуй, пока он довольствуется компанией своей сестры, а поскольку он занимается ею, то, значит, может всячески ею помыкать.
        — Да нет,  — сказал полковник Фитцвильям,  — эту привилегию он должен делить со мной. Мы на равных правах заботимся о мисс Дарси.
        — Неужели? И в чем же заключается ваше опекунство, скажите на милость? Вы не слишком устаете от ваших обязанностей? Девушки ее возраста иногда бывают непослушными, и если по натуре она — истинная представительница семьи Дарси, то, наверное, тоже любит поступать по собственному усмотрению.
        Когда Элизабет говорила, то заметила, с какой серьезностью он к ней прислушивается, а та манера, с которой он сразу же спросил — почему она думает, будто мисс Дарси причиняет им немало хлопот,  — убедила ее в том, что так или иначе, но ее догадка была недалека от истины. Она не заставила его долго ждать ответа:
        — Ради Бога, не бойтесь. Ничего плохого я никогда о ней не слышала; мне кажется, что таких послушных девушек, как она, еще поискать надо. Мисс Дарси — любимица одних моих знакомых: миссис Херст и мисс Бингли. Кажется, вы как-то сказали, что знаете их.
        — Да, немного знаю. Их брат — приятный, благородный человек, к тому же — большой друг Дарси.
        — Ну как же!  — сухо сказала Элизабет.  — Мистер Дарси такой необычно хороший в своем отношении к мистеру Бингли, так много о нем заботится!
        — Заботится? Впрочем, может, и действительно заботится. Особенно в тех вопросах, где он действительно в этом нуждается. Из сказанного им во время нашего путешествия сюда у меня есть основания думать, что Бингли действительно многим ему обязан. Но мне следует перед ним извиниться, я не могу утверждать наверняка, что речь шла именно о Бингли. Все это — лишь догадки.
        — О чем вы говорите?
        — Речь идет об обстоятельстве, которое Дарси не хотел делать известным широкой публике, потому что если о нем узнает семья одной девушки, это будет неприятно.
        — Можете не сомневаться — я никому об этом не скажу.
        — Но имейте в виду — у меня нет достаточных оснований полагать, что речь шла именно о Бингли. Дарси сказал мне только, что недавно сделал доброе дело — спас своего друга от негативных последствий крайне опрометчивого брака; при этом он не назвал никаких имен или каких-либо подробностей. Я догадываюсь, что это был именно Бингли, только из того, что он — как раз тот человек, который вполне способен вскочить в такую передрягу, а еще из того, что они с Дарси провели вместе все прошлое лето.
        — А объяснил ли вам мистер Дарси причины своего вмешательства?
        — Насколько я понимаю, существовали какие-то очень веские возражения против самой девушки.
        — К каким же средствам он прибегнул, чтобы разлучить их?
        — Ни о каких конкретных средствах он мне не рассказывал,  — сказал Фитцвильям с улыбкой.  — Только рассказал мне то, о чем я сейчас рассказал вам.
        Элизабет промолчала, продолжая идти. Сердце ее переполнялось негодованием. Фитцвильям немного посмотрел на нее, а потом спросил, почему она молчит и о чем думает.
        — Думаю о том, о чем вы только что мне рассказали,  — сказала Элизабет.  — Я не в восторге от поведения вашего кузена. Какое он имел право выступать в роли судьи?
        — Вы, я вижу, склонны считать его вмешательство оскорбительным?
        — Я считаю, что мистер Дарси не имел права судить об уместности или неуместности симпатий своего друга, не имел права только по собственной прихоти решать, каким образом его приятель должен чувствовать себя счастливым.  — Она овладела собой и продолжила:  — Но поскольку мы не знаем всех подробностей, то осуждать его было бы несправедливо. Тем более, что в том случае вряд ли речь шла о каком-то сильном чувстве.
        — Вполне резонное предположение,  — ответил Фитцвильям,  — но оно сводит на нет все величие триумфа моего кузена.
        Это было сказано в шутку, но такой портрет мистера Дарси показался ей настолько правдивым, что Элизабет побоялась сказать что-то в ответ. Вместо этого она резко сменила тему разговора, и они говорили о разных малозначительных делах, пока не добрались в пасторат. Там, как только гость ушел, она закрылась у себя в комнате, погрузившись в размышления о только что услышанном. Вряд ли можно было предположить, что речь шла о каких-то других — кроме его родственников и знакомых — людях. Не могло существовать сразу двух мужчин, на которых мистер Дарси имел бы такое неограниченное влияние. Элизабет никогда не сомневалась в том, что он имел отношение к мероприятиям по разводу мистера Бингли и Джейн, но их замысел и исполнение она всегда приписывала мисс Бингли. Однако если собственное тщеславие не вводило его в заблуждение, то виновником был именно он, именно его надменность и капризность стали причиной всех страданий Джейн, которые еще не закончились. На некоторое время он умудрился разрушить всякую надежду на счастье в самом нежном, самом щедром сердце в мире, и никто не мог сказать, насколько
продолжительными будут последствия той беды, которую он совершил.

«Существовали какие-то веские возражения против самой девушки»,  — так сказал полковник Фитцвильям; не иначе, эти возражения заключались в том, что у Джейн один дядя — сельский юрист, а другой — лондонский торговец.

«Разве могли возникнуть какие-то возражения против самой Джейн?!  — воскликнула Элизабет.  — Против такой красивой и доброй девушки, как она?! Ведь она же очень умная, образованная, с чарующими манерами. И против моего отца сказать тоже нечего, потому что он, хотя и является человеком странным, обладает такими качествами, которые самому мистеру Дарси пришлись бы кстати, а такой респектабельности, как у моего отца, у него, наверное, не будет никогда!» Когда Элизабет подумала о своей матери, то ее уверенность немного пошатнулась, но она не могла предположить, что с этой точки зрения у мистера Дарси могли возникнуть какие-то существенные возражения, ибо — по ее убеждению — гордость последнего была бы сильнее задета недостатком знатности у родственников своего друга, чем недостатком у них ума. Поэтому, в конце концов, Элизабет решила, что частично мистер Дарси руководствовался этой худшей из разновидностей надменности и частично — желанием сохранить мистера Бингли для своей сестры.
        От волнения и слез, вызванных этими размышлениями, у Элизабет разболелась голова. Под вечер боль усилилась настолько, что, в сочетании с нежеланием видеть мистера Дарси, заставила отказаться от визита в Розингс, куда ее вместе с кузинами пригласили на чаепитие. Миссис Коллинз, убедившись, что Элизабет действительно чувствует себя плохо, не уговаривала ее и сделала все возможное, чтобы защитить ее от уговоров своего мужа; но мистер Коллинз все равно не упустил возможности выразить опасения из-за возможного неудовлетворения ее светлости тем, что Элизабет осталась дома.
        Раздел XXXIV
        Когда они ушли, то Элизабет, стараясь как можно сильнее настроить себя против мистера Дарси, решила заняться перечитыванием всех писем, которые ей написала Джейн за время ее пребывания в гостях в Кенте. Фактически они не содержали в себе какого-то роптания, не было в них никаких упоминаний о прошлых событиях или каких-либо рассказов о ее нынешних страданиях. Но во всех письмах, почти в каждой строке ощущалась нехватка жизнерадостности, которая обычно была присуща стилю Джейн и которая почти никогда и ничем не омрачалась, потому что исходила от мира в ее душе и доброжелательного отношения к каждому человеку. Элизабет замечала каждое предложение, которое несло в себе тревогу, потому что теперь она читала письма гораздо внимательнее, чем в первый раз. Позорное восхваление мистерa Дарси своей способностью причинить боль другому человеку заставляло ее еще острее чувствовать страдания своей сестры. Определенное утешение находила она в мысли о том, что его визит в Розингс должен был закончиться через день, а еще большее утешение — в осознании того, что меньше чем через две недели она снова будет с Джейн
и обретет возможность всей силой своей любви помочь ей восстановить присутствие духа.
        Подумав о том, что Дарси вскоре покинет Кент, она не могла не вспомнить, что его кузен тоже должен был уехать вместе с ним, но полковник Фитцвильям продемонстрировал полное отсутствие у него каких-либо намерений относительно нее, поэтому каким бы дружелюбным он не был, его отъезд не вызвал у нее грусти.
        Ее рассуждения неожиданно прервал звук дверного звонка; настроение ее немного улучшилось от мысли о том, что это мог быть полковник Фитцвильям, который однажды уже наведывался к ним вечером, а теперь пришел повидаться именно с ней. Однако от этой мысли ей вскоре пришлось отказаться, а настроение ее снова изменилось, но теперь уже в совсем другую сторону, потому что, к своему большому удивлению, она увидела, что в комнату вошел мистер Дарси. Он сразу же начал поспешно расспрашивать ее о состоянии здоровья, объясняя свой визит желанием услышать, что ей стало лучше. Элизабет ответила ему с холодной вежливостью. На минуту он присел, но потом встал и прошелся по комнате. Элизабет была удивлена, но не проронила ни слова. После молчания, длившегося несколько минут, он взволнованно подошел к ней и сказал следующее:
        — Напрасно я старался. Это все напрасно. Я не смогу справиться со своими чувствами. Позвольте мне признаться, как горячо я вас люблю, как я обожаю вас!
        Удивлению Элизабет не было предела. Она ничего не ответила — только покраснела и с недоверием посмотрела на него широко открытыми глазами. Мистер Дарси расценил это как достаточное поощрение с ее стороны и сразу же стал расписывать все свои чувства к ней, которые, как оказалось, он лелеял уже давно. Говорил он хорошо, и, кроме голоса сердца, в его словах можно было различить и некоторые другие чувства: гордости в них было не меньше, чем любви. О своем осознании ее низкого общественного положения, о своем унижении, о родственных препятствиях, которые здравый смысл всегда противопоставляет велению сердца, он говорил с таким жаром, который вполне можно было объяснить его пораженной гордостью, но который вряд ли мог способствовать его ухаживаниям.
        Элизабет, несмотря на свою глубокую антипатию, не могла остаться равнодушной к излияния чувств такого человека, и хотя ее намерения оставались непоколебимыми, сначала ей стало жаль мистера Дарси, потому что она собиралась причинить ему боль. Но затем, раздраженная его следующими словами, она в своем гневе забыла о всяком сострадании. Однако она попыталась взять себя в руки, чтобы ответить ему с должным спокойствием после того, как он закончит свою речь. В заключение он заверил ее в силе своего чувства, которое, несмотря на все попытки, признал невозможным преодолеть, и выразил надежду, что вознаграждением за такую страсть будет ее согласие на предложение его руки. Когда Дарси сказал эти слова, Элизабет нетрудно было заметить, что он нисколько не сомневается в благоприятном ответе. Он только говорил о своих опасениях и тревоге, но лицо его говорило, что на самом деле он чувствовал себя уверенно. Это обстоятельство еще больше ее разозлило, поэтому, когда он закончил, лицо ее пылало от гнева и она сказала:
        — В таких случаях принято, насколько мне известно, демонстрировать благодарность за высказанные чувства, какими бы безнадежными они ни были. Признательность — вещь вполне естественная, и если бы я действительно чувствовала себя благодарной, то поблагодарила бы вас. Но я не могу этого сделать — я никогда не нуждалась в вашем добром мнении обо мне, которое вы только что имели милость выразить против моего желания. Извините за боль, которую я причинила. Это произошло совершенно неумышленно, и я надеюсь, что она не продлится долго. После моего ответа те чувства, которые, как вы говорите, долго не давали вам возможности признаться мне в любви, помогут достаточно быстро эту боль преодолеть.
        Мистер Дарси, прислонившись к камину, не сводил глаз с ее лица и, казалось, прислушивался к ее словам с большим удивлением и с не меньшим возмущением. Его лицо стало бледным от гнева, каждая его черта свидетельствовала об огромном смятении, творившемся в его душе. Он всячески пытался по крайней мере выглядеть спокойным и не решался заговорить, пока не овладеет собой. На Элизабет его молчание произвело крайне удручающее впечатление. Наконец подчеркнуто спокойным голосом он сказал:
        — И это весь ответ, который мне суждено услышать?! Позвольте спросить: а почему, собственно, вы мне отказали именно таким образом, не заботясь при этом хоть о какой-то кажущейся вежливости? Хотя это уже не имеет большого значения.
        — Мне тоже интересно,  — ответила Элизабет,  — как это вы, с явным намерением оскорбить и унизить, осмелились сказать, что любите меня, помимо своей воли, несмотря на чувство здравого смысла и даже невзирая на ваш характер? Не было ли это определенным оправданием для вашей неучтивости, если вы уже заговорили о грубости моей? Кроме того, у меня есть и другие основания быть невежливой, и вы это знаете. Даже если бы я не была настроена против вас, чувствовала бы равнодушие, даже относилась бы к вам благосклонно, то все равно — ни одно из соображений не заставило бы меня принять предложение человека, который разрушил — и, возможно, навсегда — счастье моей любимой сестры! При этих словах цвет лица мистера Дарси снова изменился, но он быстро справился со своими эмоциями и дальше слушал Элизабет, уже не пытаясь перебивать, в то время как она продолжала:
        — У меня есть абсолютно все основания думать о вас плохо. Ни одна причина не сможет оправдать ваше несправедливое и недостойное поведение в этом деле. Вы не смеете, вы не можете отрицать, что были главным, если не единственным виновником их развода, подверженности одного из них осуждению светского общества из-за капризности и непоследовательности, а второй — осмеянию из-за надежд, которые не оправдались, виновником того, что оба они потерпели огромное несчастье и унижение.
        Она сделала паузу и с возмущением увидела, что он слушал ее с видом, который свидетельствовал об отсутствии у него каких-либо чувств раскаяния. Более того — Дарси смотрел на нее с улыбкой, сквозь которую проникал какой-то показной скептицизм.
        — Вы же не будете отрицать, что это ваших рук дело?  — повторила Элизабет.
        Он ответил — с напускным спокойствием:
        — Я не собираюсь отрицать, что сделал все от меня зависящее для того, чтобы разлучить своего друга с вашей сестрой, и я радуюсь своему успеху. К нему я оказался более милостивым, чем к себе.
        Возмущенная Элиза проигнорировала последнюю его фразу, содержащую некий намек на самооправдание; но она не могла не схватить ее смысл, который, однако, не способен был ее успокоить.
        — Но моя антипатия вызвана не только этим случаем,  — продолжила она.  — Мое мнение о вас сформировалась еще до того, как он произошел. Подробно о вашем характере я узнала из рассказа, который услышала много месяцев назад от мистера Викхема. Так что же вы скажете по этому поводу? Какой акт дружеской помощи вы придумаете в свое оправдание на этот раз? Какую искаженную версию событий будете навязывать другим?
        — Вас, я вижу, очень интересуют проблемы этого джентльмена,  — сказал Дарси уже менее спокойным тоном, а его лицо снова покраснело.
        — А разве можно не сочувствовать ему, зная обо всех его несчастьях?
        — Его несчастьях!  — презрительно отозвался Дарси.  — Да, он действительно пережил большие несчастья.
        — Которые навлекли на него вы!  — горячо воскликнула Элизабет.  — Это вы довели его до нынешнего нищенского состояния — относительно нищенского. Вы лишили его тех благ, которые, как вы знаете, предназначались именно ему. В лучшие годы его жизни вы лишили его той материальной независимости, которую он заслужил и должен был получить по праву. В этом виновны именно вы! Однако при упоминании о причиненных вами мистеру Викхему несчастьях у вас еще хватает наглости высказывать презрение и пренебрежение!
        — Так вот какого вы обо мне мнения!  — воскликнул Дарси и начал быстро ходить по комнате.  — Вот какой вашей оценки я заслужил! Что ж, спасибо за такое подробное объяснение. Грехи мои, по вашим подсчетам, действительно тяжкие. Но может,  — добавил он, остановившись и повернувшись к ней,  — может, вы и закрыли бы глаза на мою вину, если бы я не обидел вашу гордость своим честным признанием о тех препятствиях, которые долгое время мешали мне прибегнуть к серьезным шагам. Вы могли бы удержаться и не высказывать эти жестокие обвинения, если бы я, поведясь хитрее, скрыл свою внутреннюю борьбу и лестью заставил бы вас поверить, что мной движет искреннее и неподдельное чувство, прибегнув при этом к увещеваниям, комплиментам — к чему угодно. Но всякое притворство вызывает у меня отвращение. Мне не стыдно за чувства, о которых я вам рассказал. Они являются естественными и оправданными. Вы что, хотели, чтобы я радовался недостаточной знатности ваших родственников? Млел от желания породниться с людьми, чье общественное положение так сильно уступает положению моему?
        Элизабет чувствовала, как гнев растет ежесекундно, но, снова заговорив, она изо всех сил старалась держать себя в руках:
        — Вы ошибаетесь, мистер Дарси, думая, что если бы вы вели себя благороднее, то мне было бы труднее вам отказать. Способ, которым вы сделали свое заявление, не имел в этом смысле большого значения.
        Она заметила, что его аж передернуло, но он не сказал ничего, поэтому она продолжила:
        — Каким бы способом вы не сделали свое предложение, я бы все равно на него не соблазнилась.
        И снова Дарси не смог скрыть своего удивления; он смотрел на нее со смешанным выражением недоверия и унижения. А Элизабет продолжала говорить:
        — С самого начала, даже с самого момента нашего знакомства я была поражена вашими манерами, они полностью убедили меня, что вы — человек надменный, тщеславный, эгоистичный, не уважающий чувства других людей. Именно ваши манеры стали своеобразным фундаментом негативного отношения, на котором последующие события построили такую незыблемую антипатию; не прошло и месяца, как я почувствовала, что вы — самый последний человек в мире, за которого я когда-либо решилась бы выйти замуж.
        — Вы уже сказали достаточно много, сударыня. Я прекрасно понимаю ваши чувства, и теперь мне только и остается, что стесняться своих. Простите, что я забрал так много вашего времени, и примите мои наилучшие пожелания доброго здоровья и счастья.
        С этими словами мистер Дарси впопыхах вышел из комнаты, и Элизабет вскоре услышала, как он открыл дверь и ушел из дома. Смятение, охватившее ее, было огромным и болезненным. Ей было не под силу держаться, поэтому, почувствовав физическую слабость, она опустилась на стул и проплакала полчаса. Ее удивление росло с каждым упоминанием о том, что произошло. Получить предложение замужества от мистера Дарси! Оказывается, он любил ее уже в течение многих месяцев! Невероятно: он любит ее так сильно, что желает жениться на ней, невзирая на все те возражения, которые вынудили его препятствовать женитьбе его друга с ее сестрой и которые с меньшей силой окажутся в его собственном случае! А все-таки приятно, что она, сама того не желая, вызвала у него такую страсть. Но его надменность, это его гадкое тщеславие, его позорное восхваление своим поступком относительно Джейн, эта непростительная самоуверенность, с которой он в этом признался, даже не пытаясь хоть как-то оправдаться; и бездушие, с которым он вспомнил о мистере Викхеме, свою жестокость по отношению к которому он даже не пытался отрицать,  — все это
вскоре помогло Элизабет преодолеть то сочувствие, которое она на минуту почувствовала к мистеру Дарси, когда думала о его любви.
        Так и сидела Элизабет, погрузившись во взволнованные размышления, пока звук кареты леди Кэтрин не заставил ее осознать свою полную неготовность к встрече с Шарлоттой, которая обязательно обратила бы внимание на ее лицо; поэтому она поторопилась в свою комнату.
        Раздел XXXV
        На следующее утро Элизабет проснулась с теми же мыслями и чувствами, с которыми вчера вечером закрыла глаза. Ее удивление от того, что произошло, еще не прошло; а думать о другом было просто невозможно. Чем-то заниматься ей совсем не хотелось, поэтому вскоре после завтрака она решила подышать свежим воздухом и прогуляться. Направилась она к своей любимой тропинке в парке, и остановилась, вспомнив, что туда иногда приходил и мистер Дарси. Поэтому вместо того, чтобы войти в парк, она свернула на проход, ведущий в другую от дороги сторону. С одной стороны все еще тянулась ограда, и вскоре Элизабет прошла в парк. Прогулявшись несколько раз туда-сюда этой частью прохода, она — под влиянием прекрасного утра — не устояла перед соблазном и остановилась у ворот, чтобы полюбоваться парком. Те пять недель, которые Элизабет успела провести в Кенте, для сельской местности — немалый срок, и с каждым днем на ранних деревьях становилось все больше и больше зеленых листьев. Только Элизабет собралась пойти дальше, как в небольшом лесу на окраине парка она заметила какого-то человека, который двигался в ее
направлении. Испугавшись, что это может быть мистер Дарси, она немедленно пошла назад, но джентльмен, который приближался, был уже слишком близко к ней. Он живо выскочил из-за деревьев и позвал ее. Элизабет уже как раз отвернулась, и, услышав, что ее позвали — хотя, судя по голосу, это действительно был мистер Дарси,  — она снова направилась к воротам. На тот момент он тоже успел к ним подойти и, протянув ей письмо (которое Элизабет инстинктивно взяла в руки), гордо и сдержанно сказал:
        — Некоторое время я прогуливался в лесу, надеясь вас встретить. Сделайте честь — прочитайте мое письмо!
        Затем он слегка поклонился, повернул к насаждениям и вскоре исчез из виду.
        Без предвкушения удовольствия, но с огромным интересом открыла Элизабет письмо и удивилась еще больше, увидев, что конверт содержал два листа почтовой бумаги, сплошь исписанные очень мелким почерком. Так же списанной была даже внутренняя сторона конверта. Продолжая двигаться по аллее, она начала читать письмо, которое было датировано восемью часами утра и написано, как отмечалось, в Розингсе. В нем было следующее:

«Не пугайтесь, сударыня, когда получите это письмо, что оно содержит некое повторение тех чувств или иных предложений, которые показались вам такими отвратительными вчера вечером. Я пишу без всякого намерения причинить вам боль или унизить себя, снова вспоминая о своих надеждах, которые — как бы нам обоим этого хотелось — не удастся забыть очень скоро. Можно было бы не утруждать себя написанием и прочтением этого письма, но мой характер требовал именно его написания и прочтения. Поэтому прошу вас простить мне ту вольность, с которой я требую вашего внимания. Знаю — ваши чувства будут против этого, и все же я требую внимания, обращаясь к вашему здравому смыслу и способности судить беспристрастно.
        Минувшим вечером вы обвинили меня в двух грехах различной тяжести и очень разной природы. Первый заключался в том, что я, невзирая на чувства обоих, разлучил мистера Бингли с вашей сестрой, а второй — что я, нарушив обещания, забыв о таких понятиях, как честь и человечность, непосредственно разрушил благополучие мистера Викхема и его перспективы на будущее. Своевольно и беспричинно отбросить друга своей юности, признанного любимца моего отца, молодого человека, которому не на что было надеяться, кроме как на наше содействие, в ожидании которого он рос,  — это, конечно же, является грехом, с которым ни в какое сравнение не идет развод двух молодых людей, взаимная симпатия которых едва насчитывала несколько недель. Но надеюсь, что вы скоро освободите меня от строгости вчерашних щедрых обвинений, когда прочитаете следующий рассказ о моих поступках и их мотивы. Если во время этого объяснения (которое я просто вынужден сделать) возникнет необходимость описывать чувства, которые могут показаться вам оскорбительными, то все, чем я смогу помочь,  — это извиниться. Необходимости следует подчиняться —
поэтому дальнейшие извинения будут просто неуместными.
        Не успел я долго пробыть в Гертфордшире, как увидел — вместе с другими,  — что Бингли отдает предпочтение вашей старшей сестре перед всеми другими женщинами в округе. Но только на устроенных в Недерфилде танцах у меня возникли определенные опасения, что у него к ней не серьезные чувства. Раньше мне часто приходилось видеть, как он влюблялся. На этом балу, имея честь танцевать с вами, я случайно узнал от сэра Уильяма Лукаса, что симпатия к вашей сестре и ухаживания Бингли дали основания всем надеяться на их бракосочетание. Сам Уильям говорил об этом, как об уже решенном деле, в отношении которого осталось только установить точную дату. Начиная с того момента, я внимательно наблюдал за своим другом и убедился, что его неравнодушие к мисс Беннет превосходило все, чему я раньше был свидетелем. Наблюдал я и за вашей сестрой. Ее вид и манеры были, как всегда, откровенные, жизнерадостные и привлекательные, но без признаков какой-то особой симпатии. Поэтому, проведя вечер в таких наблюдениях, я убедился, что, хотя ваша сестра и принимала его ухаживания с удовольствием, она совсем не способствовала им
наличием какого-то взаимного чувства. И вот тут я ошибся, а вы — нет. Дело заключалось в том, что вы гораздо лучше знаете свою сестру. И если я действительно ошибся и заставил ее страдать, то ваше возмущение было небезосновательным. Но я не побоюсь сказать, что беспечное выражение лица вашей сестры, беспечность всего ее вида была такой неподдельной, что даже у самого проникновенного знатока человеческих душ сложилось бы впечатление, что — несмотря на всю приветливость ее характера — сердце вашей сестры не так легко завоевать. То, что я был склонен верить в ее равнодушие, не подлежит сомнению, но смею сказать, что мои ожидания или опасения обычно не производят воздействия на рассуждения и решения, которые я принимаю. Я считал ее равнодушной к Бингли не потому, что я этого хотел. Я думал так на основании беспристрастного убеждения, которое было таким же искренним, как и мое желание видеть ее равнодушной к нему. Мои возражения относительно этого брака не ограничивались лишь теми, которые, в моем случае (как я признал вчера вечером), для преодоления нуждались бы в страсти чрезвычайно сильной. Отсутствие
родовитости не было бы для моего приятеля таким значительным препятствием, как для меня. Но были и другие причины для неприятия, причины, которые, несмотря на то, что они продолжают существовать (причем в равной степени в обоих случаях), лично я попытался забыть, потому что мне не пришлось бы сталкиваться с ними напрямую. Поэтому я должен, хотя и кратко, эти причины изложить. Положение с родственниками вашей матушки — хотя и способно вызвать возражения — было ничем по сравнению с тем полным отсутствием благопристойности, которую так часто и почти единодушно демонстрировали и она сама, и три ваших младших сестры, а иногда — и даже ваш отец. Извините. Мне больно обижать вас. Но при всей вашей обеспокоенности недостатками ближайших родственников, при вашем неудовлетворении моим негативным изображением их, пусть вас утешит то соображение, что поведение ваше и вашей старшей сестры позволило вам избежать таких обвинений, потому многие уважают вас и отдают должное вашему уму и характеру. Я добавлю только, что события того вечера только укрепили мое мнение о всех заинтересованных лицах и утвердили меня в
желании удержать своего друга от, как мне казалось, очень безрассудного шага. Вы, наверное, помните, что на следующий день Бингли покинул Недерфилд и уехал в Лондон, намереваясь вскоре вернуться. А теперь позвольте рассказать о той роли, которую я здесь сыграл. Его сестры чувствовали себя так же озабоченно, как и я, и вскоре это сходство настроений проявилось. Осознавая в равной степени, что времени терять нельзя и надо спасать брата, мы решили не медлить и присоединиться к нему в Лондоне. Поэтому мы и уехали, а по прибытии я быстро взялся объяснять своему приятелю определенные недостатки его выбора. Описывая их, я горячо навязывал ему свое мнение. Но, хотя мои наставления действительно могли поколебать или подорвать его решимость, я не думаю, что сами по себе были способны предотвратить женитьбу, если бы они не были поддержаны уверенностью — которую я не замедлил выразить — в равнодушии к нему вашей сестры. А до тех пор он думал, что она тоже искренне любит его, хотя, возможно, и не так сильно, как он — ее. Но Бингли во многом присуща скромность и нерешительность, и вообще — на мое мнение он
полагается больше, чем на свое. Поэтому убедить его, что он обманывал сам себя, было не слишком трудно. А когда он в это поверил, то отговорить его от возвращения в Недерфилд было вообще делом нескольких минут. Я не могу винить себя за то, что сделал. Но во всем этом деле есть один момент, о котором я вспоминаю с неудовольствием, это то, что в своих уловках я зашел слишком далеко и скрыл от Бингли факт нахождения вашей сестры в Лондоне. Я знал об этом сам, знала об этом и мисс Бингли; ее же брат до сих пор остается в неведении. Возможно, их встреча и не привела бы к каким-то нежелательным последствиям — не знаю, но мне кажется, что его чувства к вашей сестре еще недостаточно ослабли, чтобы он мог видеть ее, не подвергаясь при этом опасности. Возможно, я поступил недостойно, прибегнув к хитрости и обману. Но уже ничего не поделаешь: дело сделано, и сделано, я думаю, к лучшему. На эту тему мне больше нечего сказать и больше извиняться я не собираюсь. Если я оскорбил чувства вашей сестры, то сделал это неумышленно. Вполне естественно, что мотивы моих поступков могут показаться вам недостаточно
убедительными, и я пока не считаю их достойными осуждения. Что же касается второго, более серьезного обвинения в том, что я нанес ущерб мистеру Викхему, то я смогу опровергнуть его только тогда, когда наиболее полно расскажу вам об отношениях этого молодого человека с моей семьей. Я не знаю точно, в чем именно обвинял меня он, но правдивость моего рассказа могут подтвердить несколько свидетелей, которые заслуживают безоговорочного доверия. Мистер Викхем является сыном очень уважаемого человека, который в течение многих лет руководил делами в имении Пемберли и чье безупречное выполнение своих обязанностей вполне естественно побудило моего отца щедро его отблагодарить, а к Джорджу Викхему — своему крестнику — он относился с безграничной добротой. Мой отец помогал ему в школе, а после — в Кембридже. Эта помощь сыграла очень важную роль, потому что его собственный отец, всегда несчастный из-за расточительства своей жены, не смог бы обеспечить ему приличного образования. Моему отцу не только нравилось общество этого молодого человека, чьи манеры всегда были очень привлекательными; он был также очень
высокого мнения о нем и, надеясь, что церковь станет его призванием, намеревался устроить его туда. Что касается меня, то у меня уже давно, очень давно начало формироваться о нем совсем иное мнение. Те порочные наклонности и отсутствие принципиальности, которые он умудрялся скрыть от своего доброжелателя, не могли избежать глаз парня, почти одинакового по возрасту, который имел возможность наблюдать за ним в те моменты непринужденного поведения, свидетелем которых не мог быть мой отец. И тут я снова причиню вам боль; сильную или нет — судить только вам. Но какие бы чувства ни вызвал у вас мистер Викхем, догадки об их природе не помешают мне рассказать о его истинном характере — и вспомнить о еще один мотив. Мой прекрасный отец умер примерно пять лет назад. До самой смерти его симпатия к мистеру Викхему была настолько сильной и неизменной, что в своем завещании он настоятельно рекомендовал мне способствовать его карьере наилучшим образом и выразил желание обеспечить мистеру Викхему — если тот станет духовным лицом — лучший приход, как только в нем освободится место. Кроме того, ему досталась по
наследству тысяча фунтов. Его отец ненадолго пережил моего, и через год после этих событий мистер Викхем письменно сообщил мне о своем окончательном решении не становиться священником и выразил надежду, что я признаю уместным обеспечить ему какую-то существенную финансовую компенсацию вместо священнического сана, на доходы от которого он не может теперь рассчитывать. Мистер Викхем написал также, что собирается изучать право, и довел до моего сведения, что процентов, получаемых с одной тысячи фунтов, для этого явно недостаточно. Я скорее желал верить в его искренность, чем на самом деле верил в нее, но все равно полностью и сразу согласился с его предложением, зная, что мистер Викхем не сможет справиться с обязанностями священника. Скоро дело было устроено. Он отказался от всех претензий на должность священника, даже при наличии соответствующей вакансии, и согласился на вознаграждение в три тысячи фунтов. Казалось, что после этого любые отношения между нами прекратятся. У меня о мистере Викхеме было слишком плохое мнение, чтобы приглашать его к Пемберли или мириться с его обществом в городе, где,
скорее всего, он и проводил большую часть своего времени. Его намерение изучать право было обычным обманом, и теперь, освободившись от всех ограничений, мистер Викхем вел жизнь, полную лени и расточительства. Около трех лет я не слышал о нем почти ничего; и когда умер священник в приходе, который когда-то предназначался для него, он снова обратился ко мне письменно, чтобы я выдвинул его кандидатом на вакансию. Его положение, как он уверял меня, было крайне тяжелым, и поверить в это мне не стоило больших усилий. Мистер Викхем пришел к выводу, что изучение права было делом не слишком перспективным; теперь он уже точно решил высвятиться и поэтому хотел бы, чтобы я предложил его кандидатуру на указанную вакансию — в этом он почти не сомневался, поскольку был уверен, что другой кандидатуры у меня нет и что я не смогу проигнорировать повеления моего многоуважаемого отца. Вряд ли вы наказали меня за то, что отказался выполнить эту просьбу — и все последующие тоже. Возмущение было пропорциональным тяжести его положения — можно не сомневаться, что он порицал меня перед другими людьми с такой же яростью, с
которой упрекал меня за отказ. После этого события любая видимость знакомства была отвергнута. Как он жил — мне неизвестно. И прошлым летом он снова завладел моим вниманием, к тому же способом крайне неприятым. Теперь мне придется рассказать вам о случае, который сам я предпочел бы забыть и о котором не решился бы рассказать ни единой живой душе, если бы к этому меня не вынуждали нынешние обстоятельства. Я уже и так сказал слишком много, но не сомневаюсь в вашей способности хранить тайну. Я и племянник моей матери, полковник Фитцвильям, стали опекунами моей сестры, которая почти на десять лет моложе меня. Примерно год назад мы забрали ее со школы и устроили в Лондоне, а прошлым летом она поехала со своей гувернанткой в Ремсгейт. Туда же отправился и мистер Викхем — явно с определенными намерениями, потому что оказалось, что он ранее уже был знаком с миссис Янг, в человеческих качествах которой мы так неудачно ошиблись. При ее содействии и попустительстве он произвел настолько приятное впечатление на Джорджиану, чье нежное сердце сохранило детские воспоминания о его доброте, что она уверовала в свою
любовь к нему и согласилась на тайный побег. Ей было тогда пятнадцать, и это может служить оправданием, но, указав на ее безрассудство, я одновременно рад отметить, что именно Джорджиане я обязан тем, что заранее узнал о запланированном побеге. Я неожиданно приехал к ним за несколько дней до того, как этот побег должен был состояться, и Джорджиана, не в состоянии перенести саму мысль о том, что она может оскорбить и огорчить своего брата, которого уважала почти как отца, во всем мне призналась. Можете представить, что я чувствовал и каким образом я действовал. Забота о репутации моей сестры и уважение к ее чувствам удержали меня от публичной огласки этого дела, и я написал письмо мистеру Викхему, который немедленно покинул город, а миссис Янг, конечно, была освобождена от выполнения своих обязанностей. Не подлежит никакому сомнению, что главной целью мистера Викхема было приданое моей сестры, которое составляет тридцать тысяч фунтов, а еще я предполагаю, что очень сильным побуждением было также его желание отомстить мне. Если бы его план осуществился, то это действительно была бы страшная месть.
        Вот, сударыня, это и весь правдивый рассказ обо всех событиях, касающихся нас обоих. Если вы полностью не отбросите его как фальшивый, то, надеюсь, вскоре снимете с меня свои обвинения в моем жестоком обращении с мистером Викхемом. Не знаю — каким образом, какой хитрой ложью завладел он вашим вниманием, но, видимо, его успеху удивляться не стоит. Поскольку ранее вы ничего не знали о каждом из нас, то не могли судить правильно, а подозрительность вам совсем не присуща. Вам может показаться странным, что я ничего не сказал об этом вчера вечером. Но тогда я владел собой недостаточно хорошо для того, чтобы знать: что можно рассказывать, а что — нет. Правдивость всего, о чем говорилось в этом письме, может подтвердить своими свидетельствами полковник Фитцвильям, который из-за близкого родства и тесных дружеских отношений, а еще больше — как один из исполнителей воли моего отца, просто не может не знать всех подробностей этих событий. Если ваше отвращение ко мне обесценит все мои утверждения, я не могу запретить вам обратиться к моему кузену; а чтобы у вас могла появиться возможность спросить у него, я
попробую передать вам это письмо в течение сегодняшнего утра. Хочется только добавить — пусть Господь Бог благословит вас.
        Дарси».
        Раздел XXXVI
        Когда мистер Дарси передал Элизабет письмо, она была абсолютно уверена, что ничего, кроме повторного предложения замужества, оно содержать не может. Поэтому можно представить, с каким восторгом она его прочитала, какие противоречивые эмоции оно у нее вызвало! Чувства, с которыми она всматривалась в строки, однозначно определить нельзя. Сначала она с удивлением поняла: мистер Дарси считает, что он имеет право оправдываться любыми средствами; затем постепенно пришла к убеждению, что он может предоставить только такие объяснения своего поведения, о которых человек с должным чувством стыда предпочел бы промолчать. С сильной предвзятостью против всего, что он мог сказать, начала она читать его рассказ о том, что случилось в Недерфилде. Элизабет читала с жадностью, которая почти лишала ее способности понимать прочитанное, а страстное желание узнать о содержании следующего предложения мешало ей схватить смысл предложения, которое было у нее перед глазами. Его убежденность в равнодушии ее сестры она сразу же отвергла как надуманную, а рассказ о реальных — и весомых — аргументах против брака разозлил ее
настолько, что у нее исчезло всякое желание объективно относиться к написанному. Ей хотелось, чтобы мистер Дарси выразил сожаление по поводу совершенного им, но он этого не сделал; его стиль свидетельствовал не об раскаяния, а о высокомерии; ничего, кроме гордости и тщеславия, письмо не содержало.
        Но когда тему Недерфилда сменил рассказ о мистере Викхеме, когда Элизабет уже несколько спокойнее прочитала рассказ о событиях, которые — при своей правдивости — способны были полностью разрушить всякое доброе мнение о нем и которые несли в себе такое тревожное сходство с его собственным рассказом о себе, ее чувства стали еще более болезненными и еще менее пригодными для какого-то конкретного определения. Ее охватили удивление, неприятные предчувствия и даже страх. Она пыталась дискредитировать в своих глазах весь рассказ и время от времени выкрикивала: «Да это же ложь! Этого просто не может быть! Это просто какая-то чудовищная ложь!» Когда Элизабет прочла все письмо, то, мало что поняв из последних двух страниц, быстро его спрятала и решила забыть о его содержании и никогда больше к нему не возвращаться.
        В этаком возмущенном состоянии души, с мыслями, которые хаотично вертелись у нее в голове, Элизабет попыталась пройтись и развеяться, но тщетно — через полминуты она снова развернула письмо и, собрав всю свою выдержку, снова начала — с угнетающим ощущением — перечитывать все, что касалось Викхема; при этом она обладала собой настолько хорошо, что ей удавалось вникнуть в смысл каждого предложения. Рассказ об отношениях мистера Викхема с пемберлийской семьей точно совпадал с тем, который рассказывал он сам, а слова о щедрости покойного мистера Дарси — хотя она и не знала ее истинных масштабов — очень напоминали его собственные слова. Сначала две версии событий подтверждали друг друга, но когда Элизабет дошла до того места, где говорилось о завещании, то разница стала впечатляющей. Она очень хорошо помнила, что именно рассказал ей Викхем о приходе, поэтому, когда ей точно припомнились его конкретные слова, невозможно было не сделать вывод, что кто-то из этих двух джентльменов является личностью очень неискренней. Сначала ей показалось, что это, конечно же, мистер Дарси, и она мысленно похвалила себя
за то, что предчувствие не обмануло ее. Но когда Элизабет очень внимательно прочитала и перечитала то место, где говорилось о подробностях случившегося сразу после отказа Викхема от всяких претензий на приход, о том, что он получил вместо него круглую сумму в три тысячи фунтов, она не могла не засомневаться снова. Оторвала взгляд от письма и попыталась беспристрастно — как ей казалось — взвесить все обстоятельства, обдумать правдивость каждого высказывания — но без особого успеха. С каждой стороны были только голословные утверждения. Она снова принялась читать. Но с каждой строчкой становилось все яснее и яснее, что это дело, которое, как ей казалось, просто невозможно было умудриться подать так, чтобы мистер Дарси выглядел в свете более привлекательном, вполне может повернуться таким образом, что последний окажется ни в чем не виноватым вообще.
        Обвинения в расточительстве и распутстве, которые он не побоялся выдвинуть против мистера Викхема, поразили ее чрезвычайно; тем более, что она не могла привести доказательств их недостоверности. Никогда раньше не слышала о мистере Викхеме, пока тот не поступил в Н-ский милицейский полк, сделав это по совету молодого человека, которого он когда-то немного знал раньше, а потом случайно встретил в Лондоне. О его прежней жизни никто в Гертфордшире не знал ничего, кроме того, что он сам о себе рассказал. Что касается его настоящего характера, то даже если бы сведения об этом существовали, все равно у Элизабет не возникло бы желание ими поинтересоваться. Выражение его лица, голос и манеры сразу же утвердили его как обладателя всех возможных добродетелей. Она пыталась вспомнить хоть какой-то пример добропорядочности, хоть какой-то очевидный признак целостности характера или великодушия, которые могли бы защитить его от обвинений мистера Дарси или хотя бы, при общем преимуществе добродетели, компенсировать то, что она всячески пыталась представить как случайные грехи, а мистер Дарси считал глубоко
укоренившимися ленью и пороком. Но ни одно такое воспоминание не пришло ей в голову. Мистер Викхем как стоял у нее перед глазами — во всей прелести своего внешнего вида и манер, и она не смогла вспомнить ни одной существенной добродетели, кроме одобрительного отношения всех соседей и уважения сослуживцев, которые он заслужил своей общительностью. Достаточно долго поразмышляв над этим моментом, Элизабет потом снова принялась за чтение. Но — увы!  — дальнейший рассказ о посягательстве мистера Викхема на мисс Дарси нашел определенное подтверждение в ее разговоре с полковником Фитцвильямом, который состоялся не позднее утром прошлого дня. Наконец правду обо всех подробностях рассказа ей пришлось искать непосредственно у полковника Фитцвильяма, от которого она недавно получила сведения о его опеке над своей кузиной во всех ее делах и чей характер ставить под сомнение не было никаких оснований. В какой-то момент Элизабет даже решила-таки обратиться к нему, но эту идею сначала пришлось признать неуместной, а потом вообще отбросить из-за убеждения, что мистер Дарси не рисковал бы, выдвигая такое предложение,
если бы заранее не заручился поддержкой своего кузена.
        Она прекрасно помнила все, о чем шла речь в ее разговоре с Викхемом во время их первой вечерней встречи у мистера Филипса. Многие его фразы еще были живы в ее памяти. Лишь сейчас Элизабет была поражена неуместностью его поведения и разговоров с человеком абсолютно незнакомым и удивилась, почему она не задумалась над этим раньше. Лишь теперь она увидела всю бестактность его самовосхвалений и расхождение между заявлениями и поведением. Она вспомнила, как Викхем хвастался, что не боится встречи с мистером Дарси, что он будет стоять на своем, а Дарси пусть уезжает, однако на следующий же неделе предпочел не появляться на балу в Недерфилде. Элизабет вспомнила также, что, пока недерфилдское общество не уехало в Лондон, он никому, кроме нее, о своей истории не рассказывал, но после того, как компания уехала, эту историю начали обсуждать повсеместно. И тогда уже ничто не могло сдержать Викхема, никакие соображения приличия не мешали ему порицать плохой характер мистера Дарси — и это несмотря на его заверения в ее присутствии, что уважение к покойному мистеру Дарси всегда удерживало его от нападок на его
сына.
        Теперь все связанное с Викхемом предстало в совершенно ином свете! Теперь стало ясно, что его ухаживания за мисс Кинг были вызваны всего лишь отвратительными меркантильными соображениями, а ее не такое уж и большое приданое свидетельствовало не об умеренности его запросов, а о его страстном желании ухватить хоть что-нибудь. Теперь было ясно, что его поведение по отношению к ней не могло иметь под собой какого-то серьезного мотива: он или составил ложное представление о ее приданом, или просто радовал свое тщеславие, поощряя ее чувства, она их так неосмотрительно продемонстрировала. Всякое стремление защитить его становилось все слабее и слабее; и она — все больше и больше склоняясь на сторону мистера Дарси — не могла не вспомнить, что как-то давно мистер Бингли, когда его спросила Джейн, указал на полную правоту мистера Дарси в этом деле. Какими бы надменными и отталкивающими ни были его манеры, она никогда за все время их знакомства (которое в последнее время весьма сблизило их и дало ей хорошее представление о его привычках) не видела и не слышала ничего такого, что охарактеризовало бы его как
человека беспринципного или несправедливого, ничего, что свидетельствовало бы о его безбожных или аморальных привычках. Родственники и знакомые мистера Дарси ценили и уважали его — даже Викхем отдавал ему должное как брату. Она часто слышала, как он чрезвычайно нежно отзывался о своей сестре, и это свидетельствовало, что в определенной степени он может быть хорошим. Если бы его поступки действительно были такими, каковыми их пытался преподнести Викхем, то такое ужасное надругательство над справедливостью не могло бы пройти незамеченным обществом и дружба такого приветливого мужчины как мистер Бингли с человеком, способным на такое, была бы невозможной и непостижимой.
        Элизабет стало за себя ужасно стыдно. Ни о Дарси, ни о Викхеме не могла она думать, не чувствуя при этом, какой слепой, предвзятой, страстной и глупой она была.

«Как отвратительно я вела себя!  — вскрикнула она.  — Я, хваставшаяся проницательностью! Я, так ценившая себя за свои способности! Я, часто высмеивавшая щедрость и доброту своей сестры и находившая утешение в тщетной и достойной всякого осуждения недоверчивости. Какое унизительное открытие! Однако — какое справедливое унижение! Даже если бы я любила — и то я бы не была столь трагически ослепленной. Не любовь, а тщеславие — вот что привело к такой глупости. Радуясь вниманию со стороны одного человека и оскорбленная его отсутствием со стороны другого, уже в самом начале нашего знакомства я стала жертвой невежества и предвзятости, прогнав от себя здравый смысл, хотя должна была сделать наоборот. До этого момента я просто себя не знала».
        От себя к Джейн, от Джейн к Бингли — именно в таком направлении двигались ее мысли, и вскоре она вспомнила, что в этом моменте объяснение, которое дал мистер Дарси, было явно недостаточным, поэтому она снова его перечитала. На этот раз впечатление было совсем другим. Теперь она, признав правоту его утверждений в одном из случаев, не могла не признать ее и во втором. Мистер Дарси заявил, что совершенно не подозревал о любви ее сестры к мистеру Бингли, и теперь Элизабет вспомнила, что Шарлотта всегда была такого же мнения. Не могла она также отрицать справедливость характеристики, которую он дал Джейн. Элизабет поняла, что чувства ее сестры, какими бы страстными они ни были, внешне проявлялись лишь незначительно, а вид ее — всегда веселый и жизнерадостный — вовсе не обязательно должен ассоциироваться с чувствительностью и впечатлительностью.
        Когда Элизабет дошла до той части письма, где ее семья упоминалась с таким унизительным, но заслуженным укором, то почувствовала жгучий стыд. Справедливость обвинения повлияла на нее слишком сильно, чтобы его отрицать, а подробности, на которые он конкретно ссылался — а именно события во время недерфилдского бала, подтвердившие его первое негативное впечатление,  — произвели на нее такой же сильный эффект, как и на него.
        Похвала в ее адрес и в адрес ее сестры не прошла незамеченной — она несколько успокоила, но никак не могла компенсировать того пренебрежения, которое неизбежно выпадало другим членам ее семьи, а когда Элизабет поняла, что на самом деле разочарование Джейн было «заслугой» ее ближайших родственников, она почувствовала такую подавленность, которой никогда не испытывала раньше.
        Два часа расхаживала она по аллее, давая волю разнообразным чувствам, оценивая и переоценивая события, определяя возможности и изо всех сил пытаясь привыкнуть к такой внезапной и такой важной перемене, пока усталость и мысль о своем длительном отсутствии не заставили ее вернуться домой. В дом она вошла с желанием выглядеть, как всегда, бодрой и подавлять всякие мысли, которые могли помешать ей должным образом поддерживать разговор.
        Ей немедленно сообщили, что во время ее отсутствия наведывались оба джентльмена из Розингса — каждый по отдельности. Мистер Дарси зашел только на несколько минут, чтобы попрощаться, а полковник Фитцвильям просидел у них не менее часа, надеясь на ее возвращение, и чуть было не отправился ее искать. Элизабет смогла лишь изобразить сожаление по поводу того, что она не встретила его, на самом же деле она радовалась, потому что полковник Фитцвильям ее больше не интересовал. Ее мысли были полностью поглощены письмом.
        Раздел XXXVII
        Указанные джентльмены покинули Розингс на следующее утро, мистер Коллинз, заранее расположившись у ворот, чтобы почтительно откланяться, смог, таким образом, принести домой радостную весть: оба мужчины были в добром здравии и в настроении относительно неплохом, если принять во внимание печальную церемонию прощания, которую они незадолго до этого прошли в Розингсе. После этого мистер Коллинз снова поспешно отправился в Розингс, чтобы утешить леди Кэтрин и ее дочь, а вернулся он, сияя от счастья, с запиской от ее светлости, в которой сообщалось, что ей очень скучно и поэтому она всех их приглашает сегодня на обед.
        Увидев леди Кэтрин, Элизабет не могла не подумать, что в это время ее могли бы уже представить той как будущую племянницу, и, улыбнувшись, представила себе, какой бы раздраженной была ее светлость. «Интересно, а что бы она сказала? Каким образом поступила бы?»  — вот такими вопросами она себя потешала. Первой темой разговора стало уменьшение численности общества в Розингсе.
        — Я очень сожалею по этому поводу, уверяю вас,  — сказала леди Кэтрин.  — Наверное, никто не унывает из-за отъезда друзей так сильно, как я. А я так сильно люблю этих двух джентльменов, и они меня любят очень сильно, я знаю! Им так не хотелось уезжать! Вообще, они всегда уезжают так неохотно! Бедняга-полковник только в последний момент успокоился и повеселел, но больше всего жалел Дарси, больше даже, чем в прошлом году. Его любовь к Розингсу явно усилилась.
        В этот момент мистер Коллинз не замедлил с комплиментом и приятным намеком, на которые мать и дочь ответили приветливыми улыбками.
        После обеда леди Кэтрин отметила, что, по ее мнению, мисс Беннет не в настроении, и, сразу же найдя этому объяснение предположением, что Элизабет тоже не хочется так быстро возвращаться домой, добавила:
        — Но если причина заключается именно в этом, то напишите вашей матушке и попросите ее позволить вам погостить еще немного. Миссис Коллинз будет очень рада вашему обществу, не сомневаюсь.
        — Я очень благодарна вашей светлости за такое любезное приглашение,  — ответила Элизабет,  — но просто не в состоянии принять его. В следующую субботу я должна быть в Лондоне.
        — Ага, значит, в таком случае вы пробудете здесь только шесть недель. А я рассчитывала на два месяца. Так я и сказала миссис Коллинз перед вашим приездом. Для вашего быстрого возвращения веских оснований быть не может. Не сомневаюсь, что миссис Беннет сможет обойтись без вас еще две недели.
        — Но мой отец не сможет. На прошлой неделе он написал, чтобы я поскорее возвращалась.
        — Да будет вам! Если ваша матушка сможет обойтись без вас, отец — тем более. Мужчины всегда больше любят сыновей, а не дочерей. Поэтому когда вы пробудете у нас еще один месяц, то я смогу взять кого-то из вас в Лондон, потому что в начале июня еду туда на неделю. Если Доусон не будет возражать против ландо, то для одной из вас места хватит с лихвой, а когда еще и погода окажется прохладной, то я сама не буду возражать против того, чтобы взять вас обоих, потому что вы обе — девушки худые.
        — Вы — сама доброта, сударыня, но все же мы должны придерживаться нашего первоначального плана.
        Наконец леди Кэтрин уступила.
        — Мистер Коллинз, вам надо будет послать с ними слугу. Вы же знаете — я привыкла всегда выражаться откровенно, поэтому мне невыносима мысль, что две девушки будут ехать совсем одни почтовым экипажем. Это верх неприличия. Подумайте — пошлите кого-нибудь с ними. Такие вещи мне очень не нравятся. Надо всегда должным образом оберегать молодых женщин и всячески им помогать — в соответствии с их положением в обществе. Когда моя племянница Джорджиана уехала прошлым летом в Ремсгейт, я специально настаивала на том, чтобы вместе с ней поехали двое слуг-мужчин. Если бы мисс Дарси, дочь мистера Дарси Пемберлийского, и леди Энн путешествовали каким-то иным способом, то это было бы неприлично. Я всегда уделяю огромное внимание таким вещам. Мистер Коллинз, вместе с девушками вы должны послать Джона. Хорошо, что мне пришло в голову вспомнить об этом, потому что если бы они поехали одни, это было бы позором лично для вас.
        — Мой дядя должен послать за нами слугу.
        — Вот как? Ваш дядя? Неужели у него есть слуга? Я очень рада, что у вас есть кто-то, кому это не безразлично. А где вы будете менять лошадей? Ах, конечно же, в Бромли. Если вы упомянете там мое имя, о вас позаботятся наилучшим образом.
        У Леди Кэтрин было еще много других вопросов, касающихся их путешествия, а поскольку едва ли не на все из них она сама же и отвечала, то необходимо было проявлять внимательность, и Элизабет этому только радовалась, потому что голова ее была настолько занята другими мыслями, иначе бы она забыла, где находится. Размышления ей пришлось отложить до того времени, когда она должна была остаться в одиночестве. Как только это произошло, она просто упивалась одиночеством, чувствуя огромное облегчение. Ни дня не проходило без уединенных прогулок, во время которых она могла вполне насладиться не слишком приятными воспоминаниями.
        Как-то само собой получилось, что вскоре письмо от мистера Дарси Элизабет знала наизусть. Она изучала каждое предложение, и ее отношение к его автору порой разительно менялось. Когда она вспоминала стиль его обращения, ее охватывал гнев, но когда она думала о том, как несправедливо она упрекала его и придиралась к нему, то этот гнев оборачивался против нее самой, а разочарование, которое он испытал, побудило к состраданию. Его любовь вызывала у Элизабет благодарность, а основные черты характера — уважение, но все равно он не мог ей понравиться, как не могла она хоть на мгновение пожалеть о своем отказе или почувствовать желание снова с ним встретиться. Ее собственное поведение в прошлом стало постоянным источником раздражения и жалости, а достойные всяческого осуждения пороки членов ее семьи — объектом страшной досады. Не стоит ожидать их искоренения. Ее отец, довольствуясь лишь насмешками, никогда не ограничивал неистовое бешенство своих младших дочерей, а мать, чьи манеры тоже были далеки от идеальных, совершенно не осознавала этого зла. Элизабет вместе с Джейн часто пытались сдержать
безрассудство Кэтрин и Лидии, но разве они могли рассчитывать на какое-то улучшение, если мать сама их баловала? Кэтрин — слабодушная, раздражительная и полностью подконтрольная Лидии — всегда с негодованием относилась к их наставлениям, а Лидия — строптивая и легкомысленная — вообще не хотела их слушать. Они были невежественны, ленивы и тщеславны. Пока в Меритоне будет оставаться хоть один военный, они будут флиртовать с ним, а пока Лонгберн будет оставаться в нескольких минутах ходьбы от Меритона, они будут приходить туда постоянно.
        Еще одной большой заботой была обеспокоенность по поводу старшей сестры, и рассказ мистера Дарси, который привел к восстановлению ее хорошего мнения о нем, только усилил осознание той потери, которую понесла Джейн. Его чувство оказалось истинным, его поведение — свободным от любых упреков, кроме, разве что, чрезмерного доверия к своему другу. Поэтому невыносимо болезненной была мысль, что ситуация, столь желанная для Джейн, настолько выгодна, настолько полна предчувствия счастья, была испорчена и потеряна из-за глупости и невоспитанности ее собственной семьи!
        А когда к этим размышлениям добавились еще и упоминания о метаморфозах характера мистера Викхема, то нетрудно поверить, что до сих пор почти всегда веселый нрав Элизабет был настолько подавлен, что ей было просто не под силу иметь более или менее бодрый вид.
        Их встречи в Розингсе были на следующей неделе такими же частыми, как и на прошлой неделе. Последний вечер они провели там; ее светлость снова интересовалась мельчайшими деталями их поездки, давала указания относительно наилучшего способа упаковки чемоданов и так настойчиво настаивала на необходимости укладывать платья одной ей известным единственно правильным способом, по возвращении Мария признает своим долгом переделать всю сделанную утром работу и уложить свой чемоданчик заново.
        Когда они уезжали, леди Кэтрин чрезвычайно великодушно сказала им «в добрый час» и пригласила снова приехать в Гансфорд в следующем году, а мисс де Бург зашла в своей вежливости так далеко, что даже сделала реверанс и пожала им обоим руки.
        Раздел XXXVIII
        В субботу утром Элизабет и мистер Коллинз встретились перед завтраком за несколько минут до того, как появились другие; последний воспользовался этой возможностью для того, чтобы выразить прощальные любезности, которые он считал крайне необходимыми.
        — Не знаю, мисс Элизабет,  — сказал он,  — успела ли мисс Коллинз поблагодарить вас за то, что вы оказали милость и приехали к нам, но лично я не сомневаюсь, что это обязательно произойдет еще до того, как вы покинете наш дом. Уверяю вас: ваш приезд стал для нас радостным событием. Мы прекрасно понимаем, что в нашем скромном доме нет ничего особенного, чем бы можно было привлечь гостей. Живем мы просто, комнаты у нас небольшие, слуг мало, на людях мы бываем нечасто, поэтому вполне понятно, что для молодой женщины, подобной вам, Гансфорд — место чрезвычайно скучное; но, надеюсь, у вас не возникнет сомнений в нашей благодарности за такую милость с вашей стороны, а также в том, что мы сделали все от нас зависящее, чтобы у вас была возможность проводить время как можно приятнее.
        Элизабет не медлила с выражением благодарности и пожеланиями счастья. Эти шесть недель она гостила у них с огромным удовольствием; и с Шарлоттой ей было очень приятно общаться, и все были к ней такими добрыми и внимательными, поэтому именно она, по ее мнению, должна была чувствовать себя благодарной. Явно довольный мистер Коллинз со своей неизменной торжественностью, но уже веселее произнес:
        — Мне очень приятно слышать, что вы погостили у нас не без удовольствия. Мы действительно постарались сделать все как можно лучше; к счастью, мы имели возможность представить вас людям из высших кругов общества, благодаря нашим отношениям в Розингсе у нас была возможность часто отвлекаться от малоинтересных домашних дел, поэтому, видимо, мы действительно можем тешить себя мыслью, что вам не было у нас скучно. Наше положение относительно леди Кэтрин и ее семьи действительно является тем счастьем и той благодатью, которыми мы можем гордиться. Вы сами видели, какие хорошие между нами отношения. Вы сами видели, что нас постоянно туда приглашают. Должен сказать, что, несмотря на все недостатки этого скромного пастората, ни один из его жителей не нуждается в сочувствии, пока мы являемся объектом дружеского участия со стороны Розингса.
        Для выражения своих возвышенных чувств мистеру Коллинзу одних слов было мало, поэтому он еще начал расхаживать по комнате, а Элизабет в это время пыталась совместить вежливость и правдивость в нескольких коротких предложениях.
        — Поэтому, дорогая кузина, о нас вы действительно можете привезти в Гертфордшир очень положительные сведения. Мне, по крайней мере, хотелось бы на это надеяться. Вы сами ежедневно были свидетельницей большой заботы о Шарлотте со стороны леди Кэтрин; и вообще — я верю, что судя по всему: ваша приятельница сделала правильный выбор… но об этом лучше помолчать. Но позвольте заверить вас, дорогая мисс Элизабет, что всем своим сердцем я желаю вам не меньшего семейного счастья. Мы с моей дорогой Шарлоттой едины в наших мыслях и чувствах. У нас с ней очень похожие характеры и представления. Кажется, мы просто созданы друг для друга.
        Элизабет, не кривя душой, ответила, что когда между мужем и женой существуют такие отношения, то это большое счастье. Так же искренне она добавила, что очень рада по поводу их семейного благополучия и не сомневается, что оно сохранится. Однако она не слишком пожалела, когда ее речь прервал приход женщины, из-за которой у них начался разговор. Бедная Шарлотта! Так грустно было покидать ее на такое общество! Но ее подруга сделала свой выбор вполне сознательно; хотя Шарлотта явно жалела по поводу отъезда гостей, однако было не похоже, что она нуждается в сочувствии. Ее жилище, ее домашние дела, приход, домашняя птица и все их семейные хлопоты, видимо, еще не потеряли для нее своей привлекательности.
        Наконец подали почтовую карету, снаружи прикрепили чемоданы, вовнутрь поместили пакеты и объявили о готовности ехать. Подруги очень тепло попрощались, и мистер Коллинз провел Элизабет к экипажу. Пока они шли через сад, он просил ее передать свои лучшие пожелания всей их семье и не забыть при этом выразить благодарность за ту доброту, с которой его принимали в Лонгберне зимой, а также передать привет миссис Гардинер, несмотря на то, что он не был с ней знаком лично. Затем мистер Коллинз подсадил Элизабет в карету, вслед за ней села Мария, и дверь уже почти закрылись, как он внезапно напомнил им — с превеликим удивлением на лице,  — что они забыли передать какое-нибудь пожелание женщинам в Розингсе.
        — Однако,  — добавил он,  — вы, конечно же, не будете отрицать, чтобы я передал им ваши скромные удостоверения уважения и благодарности за ту доброту, которую они проявили к вам во время вашего визита.
        Элизабет не имела ничего против; после этого дверцу позволили закрыть, и карета уехала.
        — Боже милостивый!  — воскликнула Мария после непродолжительной паузы.  — Кажется, что мы только вчера сюда приехали! А сколько всего случилось!
        — И то правда,  — ответила ее спутница и вздохнула.
        — Мы обедали в Розингсе девять раз и еще и дважды пили там чай! Как много мне придется рассказать!
        — А как много мне придется скрыть!  — тихонько добавила Элиза.
        Их путешествие прошло без лишних разговоров и лишних хлопот; через четыре часа после отъезда из Гансфорда девушки благополучно добрались до дома мистера Гардинера, где они должны были остаться на несколько дней.
        Джейн выглядела хорошо, но во время тех многочисленных встреч и занятий, которые у них были благодаря доброте их тетушки, Элизабет не могла присмотреться к состоянию ее души. Однако Джейн должна была вернуться вместе с ней в Лонгберн, а там для таких наблюдений времени будет достаточно.
        Между тем Элизабет стоило значительных усилий промолчать и не рассказать своей сестре о предложении мистера Дарси еще до того, как они вернутся в Лонгберн. Элизабет так хотелось поведать новость, от которой у Джейн могло перехватить дыхание, новость, которая так сильно радовала ее самолюбие, которое она никак не могла урезонить, что противостоять этому искушению ей помогала только неуверенность относительно того, что можно говорить, а что — нет. Кроме неуверенности, было еще опасение чем-то неосторожно напомнить о Бингли, тем самым лишь добавив печали своей сестре.
        Раздел XXXIX
        Шла уже вторая неделя мая, когда три девушки отправились с Грейсчерч-стрит в город H. в Гертфордшире. Когда они приближались к постоялому двору, где их должна была ждать карета мистера Беннета, то благодаря пунктуальности кучера смогли заметить Китти и Лидию, которые выглядывали из окон столовой, располагавшейся на верхнем этаже. Они провели в городке уже больше часа, радостно заняв себя посещением галантерейной лавки, созерцанием часового, стоявшего на посту, и приготовлением салата из огурцов.
        Поприветствовав своих сестер, они торжествующе продемонстрировали им стол, накрытый теми блюдами из холодного мяса, которые обычно может предложить каморка постоялого двора. При этом они постоянно выкрикивали: «Как хорошо, правда? Приятная неожиданность, правда?»
        — Мы угостим всех вас,  — отметила Лидия,  — но вы должны одолжить нам денег, потому что свои мы только что потратили в той лавке.  — И добавила, показывая свои покупки:  — Вот — приобрела себе шляпку. Что-то она не очень красива, но я все же предпочла купить ее, чем не покупать. Как только приеду домой, то распорю ее и посмотрю, нельзя ли ее снова сшить так, чтобы она выглядел красивее.
        Когда же сестры сказали ей, что шляпка просто отвратительная, то Лидия с полной беспечностью ответила:
        — Ну и что! Кроме нее, в той лавке были две-три еще более отвратительные шляпки; а когда я куплю сатин хорошего цвета и сделаю отделку, то моя шляпка будет выглядеть более или менее прилично. Кроме того, уже неважно будет — кто и что будет носить этим летом после того, как Н-ский полк покинет Меритон, а он должен отбыть оттуда через две недели.
        — Неужели?!  — воскликнула Элизабет с огромным удовольствием.
        — Теперь они расположатся лагерем возле Брайтона. Мне так хочется, чтобы папа свозил нас туда летом! Это было бы просто замечательно и вряд ли потребовало бы больших денег. И мама тоже так хочет туда поехать! Иначе представьте, как скучно будет нам летом!

«Действительно,  — подумала Элизабет,  — хороший замысел, ничего не скажешь! И очень подходящий для всех нас. Не приведи Господь! Брайтон — а в нем полно военных! И это тогда, когда нам с лихвой хватило одного жалкого полка милицейских войск с ежемесячными балами в Меритоне».
        — А теперь я должна сообщить вам одну новость,  — сказала Лидия, когда они сели за стол.  — Угадайте — какую? Это — отличная новость, очень важная новость, и касается она человека, которого все мы любим.
        Джейн и Элизабет переглянулись и сказали слуге, чтобы тот вышел. Лидия рассмеялась и сказала:
        — Ну, конечно же! Опять эта ваша осмотрительность и склонность соблюдать формальности! Вы боитесь, чтобы не услышал слуга, а ему это совершенно безразлично! Смею сказать, что ему приходилось слышать вещи гораздо хуже той, которую я собираюсь вам поведать. Но, по правде говоря, этот слуга — крайне неприятный тип. Хорошо, что он ушел. Никогда в жизни не видела такой длинной челюсти. Но Бог с ним, вернемся к моей новости. Касается она мистера Викхема; видимо, для слуги это было бы неинтересно, да? Так вот: опасности, что мистер Викхем женится на Мэри Кинг, больше не существует. Вот так! Она уехала к своему дяде в Ливерпуль и не собирается возвращаться. Поэтому мистеру Викхему ничего не угрожает.
        — И Мэри Кинг ничего не угрожает!  — добавила Элизабет.  — Не грозит безрассудный брак с человеком без денег.
        — Если он ей нравился, то она дура, что уехала.
        — Надеюсь, что с каждой стороны сильных чувств не было,  — сказала Джейн.
        — С его стороны, я уверена, что не было. Поверьте мне — она ему была совершенно безразлична. Разве можно любить такое маленькое мрачное существо, да еще и с веснушками?!
        Элизабет поразила мысль о том, что, несмотря на грубость этого высказывания, чувство, которое кроется в ее душе, было не намного мягче, и она считала это допустимым! Когда все поели, старшие сестры заплатили; потом велели подать карету. Не без определенных хитросплетений в нее удалось впихнуться всей компании со всеми их ящиками, сумочками для шитья, пакетами и нежелательными покупками, которые сделали Китти и Лидия.
        — Вот и хорошо — в тесноте, и уютно!  — воскликнула Лидия.  — Хорошо, что я приобрела шляпку, даже если весь смысл этой покупки заключается в том, чтобы везти с собой еще один пакет! А теперь устроимся поудобнее и давайте болтать и хихикать всю дорогу домой. Расскажите — вы видели каких-то интересных мужчин? Вы с ними не флиртовали? Я очень надеялась, что одна из вас непременно вернется домой уже с мужем. Джейн скоро станет старой девой, это точно. Ей уже почти двадцать три года! Боже, как же стыдно мне будет, если до двадцати трех лет я не выйду замуж! Вы просто не представляете, как тетушке Филипс хочется, чтобы вы нашли, наконец, себе мужей! Говорит, что надо было Лиззи соглашаться на предложение мистера Коллинза, но лично я не думаю, чтобы из этого вышло что-то путное. Боже! Как мне хочется выйти замуж раньше любой из вас! И тогда я смогу вывозить вас на все балы. Ой, что я вспомнила! Однажды мы так повеселились у полковника Форстера! Как-то нам с Китти пришлось провести там целый день, и миссис Форстер пообещала вечером устроить небольшие танцы (кстати, мы с миссис Форстер подруги — не разлей
вода). Поэтому она пригласила сестер Харрингтон, но Гарриет заболела и Пен вынуждена была прийти сама. И знаете, что мы выкинули? Мы одели Чемберлена в женское платье, чтобы выдать его за женщину — представьте себе, как это было смешно! Ни одна душа об этом не знала, кроме полковника, миссис Форстер, нас с Китти и еще нашей тетушки, потому что у нее нам пришлось одолжить платье. Вы просто не представляете, как здорово он выглядел! Когда вошли Дэнни, Викхем, Пратт и еще несколько человек, они совсем его не узнали. Господи, как я смеялась! И миссис Форстер! Я думала, что умру со смеху! И только после того, как мы стали смеяться, мужчины начали что-то подозревать и вскоре поняли, в чем дело.
        Вот такими рассказами о своих вечеринках и веселье — и при содействии Китти, которая делала разные намеки и замечания — Лидия старалась развлекать своих спутниц всю дорогу до Лонгберна. Элизабет пыталась слушать как можно меньше, но спрятаться от часто повторяющейся фамилии «Викхем» было некуда.
        Дома их встретили очень приветливо. Миссис Беннет весьма обрадовалась, увидев, что Джейн выглядит так же хорошо, как и раньше, а мистер Беннет во время обеда не раз невольно обращался к Элизабет:
        — Я так рад, что ты вернулась, Лиззи.
        Их общество в столовой было многочисленным, потому что пришли почти все Лукасы, чтобы встретить Марию и послушать новости; обсуждались самые разнообразные темы: леди Лукас спрашивала через стол Марию о благополучии своей старшей дочери и о ее домашней птице; миссис Беннет поддерживала сразу два разговора: сначала она узнавала о последней моде у Джейн, сидевшей чуть поодаль, а потом рассказывала все услышанное младшим сестрам Лукас; Лидия же, перекрикивая других, перечисляла всем желающим ее слушать те многочисленные удовольствия, которые они испытали утром.
        — Ой, Мэри, надо было тебе поехать с нами, потому что там было так интересно! По дороге туда Китти и я позакрывали все занавески и делали вид, что в карете никого нет; так мы и проехали бы всю дорогу, если бы Китти не стало плохо. А когда мы добрались до Джорджа, то, считаю, поступили очень прилично, потому угостили других трех самыми вкусными на свете холодными блюдами, и если бы ты поехала, то и тебе бы досталось. А когда мы уезжали, то было так смешно! Я думала, что мы никогда не впихнемся в карету. Я чуть не лопнула со смеху. А потом мы дурачились всю дорогу домой! Мы разговаривали и смеялись так громко, что нас, наверное, было слышно за десять миль!
        На это Мэри ответила с видом чрезвычайно серьезным:
        — Я далека от того, дорогая моя сестра, чтобы недооценивать значение такого веселья. Оно характерно для большинства существ женского пола. Но должна признаться, что лично для меня оно не содержит в себе никакой привлекательности. Значительно дороже для меня книга.
        Но Лидия не услышала ни слова из этого ответа. Редко когда она прислушивалась к кому-либо дольше полминуты, а на то, что говорит Мария, она вообще никогда не обращала ни малейшего внимания.
        После обеда Лидии очень захотелось сходить с остальными девушками в Меритон, чтобы узнать, как там чувствуют себя их знакомые, но Элизабет твердо возразила против такого намерения. То, что младшие сестры Беннет и полдня не могли усидеть дома, чтобы не отправиться в Меритон и не пофлиртовать с офицерами, ни для кого не было тайной. Но была и другая причина ее нежелания. Элизабет очень боялась новой встречи с Викхемом и поэтому решила избегать ее как можно дольше. То, что полк вскоре должен был сменить дислокацию, действительно было для нее невероятным облегчением. Военные должны были покинуть Меритон за две недели, а раз они уедут, то Элизабет надеялась, что никакие хлопоты, связанные с Викхемом, ее больше не обременят.
        Вскоре она узнала, что намерение поехать в Брайтон, о котором Лидия намекнула им на постоялом дворе, часто было предметом разговоров между ее родителями. Элизабет сразу увидела, что у отца не было ни малейшего намерения уступать, но ответы его были такими расплывчатыми и двусмысленными, что ее мать, несмотря на многочисленные разочарования, никогда не теряла надежду в конце концов взять над ним верх.
        Раздел XL
        Элизабет больше не могла преодолевать свое неудержимое желание ознакомить Джейн с тем, что случилось во время ее визита. Наконец, решив не упоминать всех подробностей, которые касались ее сестры, и подготовив ее к удивительным новостям, на следующее утро она пересказала ей в общих чертах ту сцену, которая произошла между ней и мистером Дарси.
        Невероятное удивление старшей мисс Беннет вскоре уменьшилось под влиянием сильной сестринской симпатии, в свете которой всякое выражение восторга поведением Элизабет выглядело совершенно естественным; а все удивление вскоре растворилось в других эмоциях. Она сожалела, что мистер Дарси выразил свои чувства таким неподходящим для них способом, но еще больше сетовала она по поводу печали, которую доставил ему — и в этом сомневаться не приходилось — отказ ее сестры.
        — Он почти был уверен, что его предложение будет принято, и — ошибся,  — сказала Джейн.  — Ему не надо было демонстрировать эту уверенность; а теперь представь себе всю глубину его разочарования.
        — Да,  — ответила Элизабет,  — я всем сердцем сочувствую ему, но ко мне он испытывает еще и другие чувства, которые, возможно, помогут ему избавиться от любви ко мне. Ты же не будешь упрекать меня за то, что я отказала ему?
        — Упрекать тебя?! Господь с тобой!
        — А ты упрекаешь меня, что я хорошо отзывалась о Викхеме?
        — Нет, но я не знаю — ты что, ошиблась в нем?
        — Скоро узнаешь, когда я расскажу тебе о том, что случилось на следующий день.
        И Элизабет поведала ей о письме, перечислив все из него, где говорилось о Джордже Викхеме. Для бедной Джейн это стало жестоким ударом. Она, с ее доверчивостью и склонностью видеть в людях только хорошее, и подумать не могла, что в одном человеке могло содержаться столько греха, что его хватило бы на весь род человеческий. После такого впечатляющего открытия ее не смогло утешить даже то, что мистеру Дарси удалось восстановить свое доброе имя. Вполне искренне пыталась она доказать возможность какой-то ошибки, стремилась обелить одного, не задев при этом другого.
        — Ничего у тебя не получится,  — сказала Элизабет,  — тебе ни за что не удастся сделать так, чтобы оба они оказались хорошими. Надо выбирать, и выбрать кого-то одного. У них обоих столько добродетели, что ее может хватить только на одного человека, и я считаю, что этим человеком является именно мистер Дарси, хотя в последнее время эта добродетель часто приписывалась то одному, то другому. А ты можешь поступать так, как тебе заблагорассудится.
        Лишь через некоторое время на лице Джейн появилась измученная улыбка.
        — Наверное, никогда не приходилось мне переживать такое потрясение,  — сказала она.  — Викхем — и такой плохой! В это почти невозможно поверить. Бедный мистер Дарси! Дорогая Лиззи, ты только представь себе, как он страдал. Какое разочарование! Да еще и зная о твоем плохом к нему отношении! А то, что он вынужден был рассказать о своей сестре,  — просто ужас! Все это действительно причинило ему огромную боль. Думаю, что и тебе тоже.
        — Нет! Мое сожаление и мое сочувствие исчезли, как только я увидела, насколько сильно эти оба чувства охватили тебя. Знаю — ты отдашь ему должное способом чрезвычайно щедрым, поэтому моя незаинтересованность и равнодушие растут ежесекундно. Щедрое проявление чувств с твоей стороны заставляет меня сдерживать собственные, поэтому чем дольше ты будешь жалеть мистера Дарси, тем равнодушнее будет становиться мое сердце. Оно станет легким, как пушинка.
        — Бедняга Викхем! Его лицо просто светится добродетелью! А манеры такие открытые и благородные!
        — В воспитании этих двух молодых людей была явно допущена ошибка. Одному досталась вся добродетель, а второму — все ее подобие.
        — В отличие от тебя, я никогда не считала, что мистеру Дарси сильно не хватает именно подобия.
        — И все же мне казалось, что я поступила очень предусмотрительно, что вот так, без особых на то причин, начала относиться к нему с решительной антипатией. Когда имеешь к кому-то такую антипатию, это дает такой толчок воображению, такую возможность позлословить! Можно все время кого-то порицать и не сказать при этом ничего интересного, но нельзя все время насмехаться над человеком, не сказав время от времени чего-то очень остроумного.
        — Лиззи, я уверена, что когда ты впервые прочитала это письмо, то не могла относиться к этому делу так, как сейчас.
        — Конечно же, не могла. Мне было достаточно неловко, мне было очень неловко, я просто чувствовала себя несчастной. И некому рассказать о своих чувствах, нет рядом со мной Джейн, которая утешила бы меня и сказала, что не такая уж я была слабая, тщеславная и противная, хотя на самом деле я была именно такой! О, как мне хотелось, чтобы ты была возле меня.
        — Очень жаль, что ты использовала слишком сильные выражения, когда говорила о Викхеме мистеру Дарси, потому что теперь ясно, что они полностью незаслуженные.
        — Да, конечно же, жаль. Но то, что я имела несчастье высказываться с таким гневом, является естественным следствием той предвзятости, которую я в себе лелеяла. Существует одно обстоятельство, по поводу которого я хотела бы с тобой посоветоваться. Скажи: нужно ли мне — или, может, не стоит — рассказывать всем нашим знакомым о настоящем характере Викхема?
        Старшая мисс Беннет немного помолчала, а потом ответила:
        — Я уверена, что нет оснований разоблачать его таким ужасным способом. А что ты сама об этом думаешь?
        — Что этого не следует делать. Мистер Дарси не позволял мне разглашать его сообщение. Наоборот — он дал понять, что каждую подробность о его сестре я должна держать в секрете как можно тщательнее. И вообще — если я расскажу людям правду о мистере Викхеме, то кто мне поверит? Предвзятость многих людей относительно мистера Дарси является такой сильной, что половина из них скорее умрет, чем заставит себя относиться к нему доброжелательно. Мне такое не под силу. Викхем вскоре уедет, поэтому всем тут будет все равно, что он за человек. Через некоторое время после его отъезда вся правда станет известна, и лишь тогда мы сможем посмеяться над глупостью тех, кто не узнал его раньше.
        — Ты права. Публичное разглашение грехов способно навсегда разрушить его жизнь. Возможно, сейчас он сожалеет о содеянном и пытается изменить свой характер. Поэтому мы не должны доводить его до отчаяния.
        После этого разговора смятение в голове Элизабет понемногу улеглось. Она лишилась двух тайн, которые угнетали ее целых две недели, и была уверена, что когда ей захочется еще поговорить об этих двух джентльменах, то в лице Джейн она всегда найдет благодарную слушательницу. Но в глубине ее души скрывалось еще и то, о чем осмотрительность не давала ей возможности рассказать. Она не решалась передать сестре вторую часть письма мистера Дарси, не решалась сообщить ей о том действительно сильном чувстве, которое испытывал к ней его приятель. Это была правда, которую никто не должен был знать. Элизабет чувствовала, что только достижение полного взаимопонимания между участниками этой истории может дать ей право сорвать покрывало с этой последней тайны. «После того,  — сказала она самой себе,  — как это маловероятное событие когда-то произойдет, я просто смогу пересказать то, что к тому времени Бингли и так успеет рассказать способом более приятным. Я имею право разгласить эту тайну только тогда, когда она потеряет свою ценность».
        Теперь, вернувшись домой и привыкнув, у Элизабет было достаточно свободного времени, чтобы сделать выводы об истинном положении души своей сестры. Джейн была безрадостной. Она все еще лелеяла нежную любовь к Бингли. Ранее ей и в голову не приходило, что когда-то она полюбит, поэтому ее чувство несло в себе всю ту страсть, которая является присущей первой любви, а в силу возраста и характера оно было длительным и прочным, как это часто бывает, когда человек любит впервые. Она с таким трепетом вспоминала о нем, так упорно отдавала ему предпочтение перед любым другим человеком, часто ей нужен был весь ее здравый смысл, все уважение к чувствам других людей, чтобы снова и снова не прибегать к воспоминаниям и грусти — таких, несомненно, вредных для ее спокойствия и здоровья.
        — Слушай, Лиззи,  — сказала как-то миссис Беннет,  — а что ты сейчас думаешь о той неприятной истории с Джейн? Что касается меня, то я твердо решила больше никому и никогда о ней не рассказывать. Недавно я так и сказала своей сестре Филипс. Но я никак не могу узнать: видела его Джейн в Лондоне хоть иногда или нет? Он — просто бессовестный молодой человек, и теперь мне ясно, что пока у Джейн нет ни малейшего шанса заполучить его. Что-то я не слышала, чтобы он собирался снова приехать в Недерфилд летом — а я распрашивала у всех, кто мог об этом знать.
        — Не думаю, что он когда-нибудь снова будет жить в Недерфилде.
        — Пусть поступает, как знает. Тоже мне — большая шишка! Никто не хочет, чтобы он приезжал. А я всем и всегда буду говорить, что он обошелся с моей дочерью крайне плохо, и если бы я была на ее месте, то никогда бы с этим не смирилась. Одно меня утешает — когда Джейн умрет от горя, вот тогда он непременно пожалеет о том, что совершил.
        Однако Элизу подобная перспектива утешить никак не могла, поэтому она промолчала.
        — Так что, Лиззи,  — продолжила ее мать,  — говоришь, Коллинзы живут хорошо? Ну-ну, надеюсь, что это надолго. А как они питаются? Шарлотта — прекрасная хозяйка, уверяю тебя. Если она хоть немного пошла в свою мать, то я уверена, что она достаточно заботливая хозяйка. Так, значит, свое хозяйство они ведут экономно и деньги не транжирят?
        — Нет, не транжирят.
        — Что же, умело они хозяйничают, должна сказать. Действительно умело. У кого уж у кого, а у них расходы никогда не превысят доход. Им всегда хватает денег. Ну что же, была бы польза. А еще, мне кажется, они ждут не дождутся, когда умрет ваш отец и им достанется Лонгберн. Хоть когда бы это произошло, они уже считают его своей собственностью.
        — На эту тему они никогда не говорили в моем присутствии.
        — Конечно же, не говорили, иначе это было бы очень странно. Но я нисколько не сомневаюсь, что между собой часто об этом говорят. Но если они и действительно радуются, что станут владельцами того, что на самом деле им не принадлежит, то пусть лопнут от жадности. Лично я постеснялась бы становиться обладательницей имения в соответствии с майоратом.
        Раздел XLI
        Первая неделя после их возвращения пронеслась быстро. Началась вторая. Это была последняя неделя пребывания Н-ского полка в Меритоне, и все молодые девушки в округе загрустили и поникли. Подавленность была почти всеобщей. И только старшие сестры Беннет сохранили способность есть, пить, спать и предаваться своим привычным занятиям. За такое равнодушие их часто упрекали Китти и Лидия, чье собственное горе не знало границ и которые отказывались понять, как это кто-то в их семье может быть таким бессердечным.
        — Боже правый! Что же теперь с нами будет? Что же нам делать?  — выкрикивали они время от времени в отчаянии.  — Как ты можешь быть такой веселой, Лиззи?!
        Их отзывчивая мать сочувствовала им всей душой, потому что еще не забыла собственных переживаний в такой ситуации двадцать пять лет назад.
        — Помню,  — сказала она,  — что я проплакала целых два дня, когда от нас уехал полк, которым командовал полковник Миллар. Я думала, что умру с горя.
        — Вот я — так точно умру с горя,  — сказала Лидия.
        — Какая жалость! Вот бы поехать в Брайтон! Но отец такой несговорчивый.
        — Мне бы хоть немного искупаться в море — и я бы снова чувствовала себя прекрасно.
        — А тетушка Филипс сказала, что мне морские купания тоже пошли бы на пользу,  — добавила Китти.
        Такие роптания постоянно звучали в Лонгберне. Элизабет пыталась как-то отвлечься, прислушиваясь к ним, но все удовольствие растворялось в чувстве стыда. Опять почувствовала она справедливость нареканий мистера Дарси и, как никогда ранее, была склонной оправдывать его препятствования намерениям мистера Бингли жениться на ее сестре.
        Но вскоре безрадостные перспективы Лидии сменились крайне оптимистичными, потому что она получила приглашение от миссис Форстер, жены полковника, сопровождать ее в Брайтон. Эта подруга Лидии, сделавшая ей такую неоценимую услугу, была очень молодой женщиной, которая только недавно вышла замуж. Как и Лидия, она была человеком с веселым нравом и хорошим настроением; это обстоятельство сблизило их, и после трехмесячного знакомства они стали подругами не разлей вода.
        Безудержная радость Лидии по этому случаю, бурное проявление ее дружеских чувств к миссис Форстер, восторг миссис Беннет и неизбавимое горе Китти трудно поддаются описанию. Проявляя полное безразличие к чувствам своей сестры, Лидия неистово-радостно порхала по дому, смеялась и разговаривала с еще большей, чем обычно, живостью, а Китти в это время сидела в гостиной и только и делала, что жаловалась на свою горькую судьбу в выражениях чрезвычайно безрассудных и с очень кислым выражением лица.
        — И почему это миссис Форстер не пригласила меня вместе с Лидией?  — говорила она.  — А могла бы и пригласить, хотя я и не являюсь ее близкой подругой. А у меня, кстати, не меньше оснований быть приглашенной, тем более, что я на два года старше Лидии.
        Как не пыталась Элизабет урезонить Китти, бесполезными оказались попытки Джейн успокоить ее, заставить смириться со злой судьбой. Что же касается самой Элизабет, то это приглашение не только не вызвало у нее таких же чувств, как у матери и Лидии, а наоборот — она считала его смертным приговором любой возможности призвать последнюю к здравому уму; ничего, кроме отвращения, поездка в Брайтон вызвать у нее не могла, поэтому Элизабет просто была не способна удержаться и тайком советовала своему отцу не позволять Лидии ехать. Она объяснила ему все недостатки поведения Лидии в целом и сказала, что от дружбы с такой женщиной, как миссис Форстер, толку будет мало, зато — с такой компаньонкой — появится возможность еще более безрассудного поведения в Брайтоне, где соблазнов непременно будет гораздо больше, чем дома. Отец внимательно выслушал Элизабет, а потом сказал:
        — Лидия никогда не успокоится, пока не получит возможность похвастаться в том или ином месте, и вряд ли она когда-нибудь еще получит такую возможность сделать это при таких малых затратах и таких незначительных неудобствах для своей семьи.
        — Если бы вы знали,  — ответила Элизабет,  — какой вред всем нам может причинить безответственное и безрассудное поведение Лидии, став известным для широкой публики,  — и даже больше — не может, а уже причинило!  — вы, я уверена, воспринимали бы все это иначе.
        — Уже причинило?  — отозвался мистер Беннет.  — Она что, успела отвадить каких-то твоих кавалеров? Моя бедная Лизанька! Но пусть это тебя не угнетает. Не стоит сожалеть по поводу пугливых молодых людей, которые боятся иметь глупых и немного безрассудных родственников. Ну, давай — познакомь меня со списком тех жалких ничтожеств, которые высокомерно отнеслись к глупости Лидии?
        — Нет, вы ошибаетесь. Пока у меня нет оснований жаловаться. Я говорю не о каком-то конкретном вреде, а предостерегаю против возможного вреда вообще. Наша репутация и доброе отношение к нам широкой общественности могут пострадать от своенравных особенностей характера Лидии: от неуправляемости, от исступления, от наглости, от отрицания каких-либо ограничений. Извините, но я должна быть откровенной. Если вы, дорогой мой отец, не потрудитесь обуздать бурную энергию Лидии и растолковать ей, что ее нынешние развлечения не должны стать делом всей жизни, то вскоре исчезнет всякая надежда на улучшение. Ее характер сформируется, и в свои шестнадцать лет она станет убежденной вертихвосткой и выставит на посмешище всю свою семью. К тому же она станет вертихвосткой худшего и ничтожного рода: кроме молодости и привлекательности, у нее не будет никаких других добродетелей; а из-за своего невежества и бездумности она будет неспособной хоть как-то осознавать презрение, которое будет вызывать у широкого круга ее безудержная жажда нравиться мужчинам. Такая же опасность грозит и Китти. Что бы ни делала Лидия, она
всегда будет делать то же самое. Тщеславные, невежественные, ленивые и абсолютно безудержные! О! Дорогой мой отец, их же непременно будут осуждать и презирать везде, где бы они ни появлялись, а тень позора будет падать на их сестер!
        Мистер Беннет, увидев, что эта тема глубоко затрагивает чувства Элизабет, нежно взял ее руку и ответил:
        — Дорогая, не расстраивайся. Там, где тебя и Джейн хорошо знают, там вас всегда будут уважать и ценить; и тебе вовсе не навредит то, что у тебя две или даже три глупеньких сестры. Не будет у нас в Лонгберне покоя, если Лидия не поедет в Брайтон. Пускай едет. Полковник Форстер — человек рассудительный; он сможет уберечь ее от настоящей беды, а Лидия, к счастью, слишком бедна, чтобы стать объектом чьих-то посягательств. Офицеры найдут женщин, более достойных их внимания. Поэтому надеемся, что Лидия, побывав там, осознает собственную незначительность. Во всяком случае, если она действительно отобьется от рук, то нам ничего не помешает держать твою непослушную сестру взаперти всю оставшуюся жизнь.
        Вот таким ответом и вынуждена была довольствоваться Элизабет, но ее собственное мнение осталось неизменным, и она ушла, оставив своего отца разочарованным и расстроенным. Однако она не привыкла еще больше усиливать свое раздражение, постоянно думая о тех бедах, которые его вызвали. Элизабет знала, что свой долг она выполнила, а переживать из-за каких-то неизбежных проблем или только приумножать их бессмысленным ходатайством было не в ее характере.
        Если бы Лидия и матушка знали содержание ее разговора с отцом, то даже у них обоих не хватило бы разговорчивости, чтобы выразить свое возмущение. В воображении Лидии посещение Брайтона было ничем иным, как неземным блаженством. Ее безудержная фантазия уже рисовала ей улицы этого веселого курорта, до отказа заполненные офицерами. Она представляла себя объектом внимания десятков и сотен этих — до сих пор ей неизвестных — военных. Она видела также лагерь во всей его величественной красоте: тенты, тянущиеся вдаль безупречно ровными рядами, а в тентах — множество веселых молодых людей в ослепительно багровых мундирах, и она сама — в одном из тентов и флиртует с не менее чем шестью офицерами сразу.
        Интересно, что чувствовала бы Лидия, если бы узнала, что сестра хочет лишить ее таких блестящих перспектив, которые могут стать реальностью? Только мать могла ее понять, потому что, наверное, сама когда-то была в похожей ситуации. Поездка Лидии в Брайтон была для нее единственным утешением, потому что она с грустью осознавала, что сам мистер Беннет туда ни за что не поедет.
        Но и Лидия, и ее мать совсем не догадывались о содержании разговора, поэтому их экстаз длился с небольшими перерывами, пока Лидия не уехала.
        Вскоре Элизабет должна была увидеться с мистером Викхемом последний раз. По возвращении ей часто приходилось быть с ним в одной компании, и ее волнение почти исчезло, а бывшая симпатия иссякла вообще. Теперь даже в той приветливости манер, которая сначала так понравилась ей, научилась она видеть неискренность и некое подобие превосходства и скуки. Более того, его нынешнее обращение с ней стало еще одним основанием для недовольства, потому что вскоре он снова проявил склонность к ухаживаниям, которые были характерны для начала их знакомства и которые сейчас ее только раздражали. Опять почувствовав себя объектом пустой и фривольной галантности, она потеряла к Викхему всякий интерес. Постоянно пытаясь положить конец этой галантности, Элизабет с неприятностью осознала, что он до сих пор является убежденным в том, что как бы давно и из-за чего эти ухаживания не прекратились, ее самолюбие будет чрезвычайно польщено их восстановлением, и она непременно отдаст ему предпочтение перед всеми остальными.
        В самый последний день пребывания полка в Меритоне мистер Викхем, вместе с другими офицерами, обедал в Лонгберне; настолько мало Элизабет желала расставаться с ним в хорошем настроении, что, когда он спросил о том, как провела она свое время в Гансфорде, она не упустила возможности сказать, что мистер Дарси и полковник Фитцвильям провели три недели в Розингсе, и спросила, знает ли он последнего.
        Викхем сразу поник и разволновался, на его лице появилось недовольное выражение, но он быстро овладел собой и с натужной улыбкой ответил, что когда-то ему часто приходилось с ним встречаться. Затем, отметив, что выглядит полковник Фитцвильям как настоящий джентльмен, спросил, понравился ли он ей. Элизабет дала доброжелательный и утвердительный ответ. Вскоре с напускным равнодушием Викхем добавил:
        — Сколько, вы говорите, он пробыл в Розингсе?
        — Почти три недели.
        — И часто вы виделись?
        — Часто, почти каждый день.
        — Его манеры сильно отличаются от манер его кузена?
        — Да, очень сильно. Но по мере продолжения нашего знакомства мистер Дарси заметно изменился.
        — Неужели?!  — воскликнул Викхем с выражением на лице, которое не смогло избежать внимания Элизабет.  — И как, позвольте спросить…  — Но тут он осекся и продолжил уже игривым тоном:  — Он что — улучшил свои манеры? Соизволил добавить доброжелательности своему привычному стилю поведения? Ведь что-то мне мало верится,  — продолжил он тише и серьезнее,  — что основные черты его характера изменились к лучшему.
        — Где уж там!  — сказала Элизабет.  — Думаю, что основные черты его характера остались такими же, как и всегда.
        Она говорила и видела, что Викхем будто не знает — то ли радоваться ее словам, то ли не верить им. Пожалуй, в выражении ее лица появилось что-то такое, что заставило его с беспокойством и тревогой прислушаться к следующим ее словам:
        — Когда я сказала, что мистер Дарси стал лучше по мере продолжения нашего знакомства, я не имела в виду, что в состоянии улучшения находятся его манеры или ум; я имела в виду, что, знакомясь с ним ближе, я лучше стала понимать его жизненную позицию.
        На этот раз волнение Викхема проявилось в тревожном взгляде и румянце, вспыхнувшем на его лице; несколько минут он молчал, а потом пришел в себя от замешательства и снова обратился к Элизабет голосом, крайне смиренным и кротким:
        — Вам слишком хорошо известны мои чувства к мистеру Дарси, поэтому мне не надо убеждать вас, как искренне я радуюсь, что он проявил достаточно мудрости и научился хотя бы напускать на себя видимость хорошего поведения. Вот здесь его надменность и пригодилась если не ему лично, то многим другим людям, потому что теперь она сможет удержать его от того позорного поведения, жертвой которого я стал. Боюсь только, что это — всего лишь осторожность, которую он вынужден был проявлять во время визита к своей тетушке, на чье доброе отношение и хорошее мнение он просто молится. Его страх перед ней всегда сказывался еще в те времена, когда мы были вместе; не следует забывать также о его желании содействовать своему браку с мисс де Бург, к которой — я уверен — он неравнодушен.
        При этих словах Элизабет не могла сдержать улыбку, но ответила только легким кивком головы. Она увидела, что Викхем снова хочет втянуть ее в разговор о своих несчастьях, но у нее не было настроения давать ему такую приятную возможность. Остаток вечера Викхем изображал свою привычную веселость, но уже не пытался ухаживать за Элизабет; наконец они расстались со взаимной вежливостью и, видимо, таким же взаимным желанием больше никогда не встречаться.
        Когда общество разошлось, Лидия пошла вместе с миссис Форстер в Меритон, откуда они должны были отправиться на следующее утро, ее расставание с семьей было скорее сумбурным и шумным, чем трогательным. Китти была единственной, кто проливал слезы; но плакала она от досады и зависти. Миссис Беннет не жалела пожеланий благополучия для своей дочери и авторитетно напутствовала ее, чтобы она не упустила ни единой возможности от души повеселиться — можно было не сомневаться, что к этому совету Лидия прислушается непременно. Прощаясь, она была на седьмом небе от счастья и поэтому даже не услышала пожеланий счастливого пути, которые пробормотали — без особого энтузиазма — ее сестры.
        Раздел XLII
        Если бы взгляды Элизабет формировались только под влиянием жизни в собственной семье, то возникшая в ее воображении картина супружеского счастья и домашнего уюта вышла бы не слишком привлекательной. Отец ее, очарованный молодостью и красотой, а еще той видимостью приветливого характера, которую обычно создают молодость и красота, женился на женщине, чей недалекий ум и нетерпимые взгляды очень быстро положили конец всякой любви к ней с его стороны. Любовь, уважение и доверие исчезли безвозвратно; разбились все его надежды на тихое семейное счастье. Но мистер Беннет не был тем человеком, который искал бы спасения от вызванных собственной недальновидностью проблем в тех развлечениях, в которых обычно ищут его те несчастные, которые пострадали от своей глупости или жадности. Он любил свое имение и его окрестности, он любил книги; именно эти вкусы и определяли основные его развлечения. На свою жену он обращал мало внимания, разве что только в тех случаях, когда ее невежество и глупость давали ему повод весело над ней посмеяться. Мужчины обычно хотят совсем не такого семейного счастья, но там, где нет
возможностей для приятного времяпрепровождения, настоящий философ удовлетворится и имеющимися в его распоряжении.
        Однако Элизабет никогда не закрывала глаза на ошибочность поведения отца именно как отца. Ей всегда было мучительно это осознавать; но, уважая его способности и испытывая благодарность за ту нежность, с которой он к ней относился, она пыталась забыть то, чего не могла не замечать, и не думать о том непрерывном нарушении супружеского долга и приличий, которое заключалось в выставлении своей жены на посмешище перед собственными детьми и поэтому подлежало всякому осуждению. Но сейчас она как никогда сильно чувствовала опасность, которая неизбежно подстерегала детей от такого нелепого брака, как никогда полно осознавала проблемы, порождаемые таким неумелым направлением талантов; талантов, которые при должном их применении могли бы, по крайней мере, добавить солидности его дочерям даже при условии их неспособности сделать его жену умнее и образованнее.
        Кроме отбытия Викхема, у Элизабет не было других оснований быть довольной тем, что полк уехал. Их выезды в гости стали не такими интересными, как раньше, а дома ее ждали мать и сестра, чьи непрерывные жалобы на приторность всего, что ее окружало, обуславливали к настоящей скуке в их семейном кругу. И хотя можно ожидать, что со временем Китти вернется к здравому смыслу, так как нарушители ее спокойствия уже уехали, другая ее сестра, неуправляемый характер которой давал основания для серьезных опасений, могла, скорее всего, только еще более утвердиться в своей глупости и самонадеянности из-за наличия сразу двух опасностей: курорта и военного лагеря. Поэтому в целом Элизабет пришла к выводу,  — который она часто делала и в прошлом — что событие, которого с нетерпением ожидала, не приносило, сбывшись, того удовольствия, на которое она рассчитывала. Поэтому возникла необходимость определить какой-то другой период, вместе с которым начнется настоящее счастье, найти какой-то другой момент, с которым можно было бы связать свои желания и надежды; снова погрузившись в приятное ожидание, утешать себя мыслью,
что на этот раз все получится лучшим образом, и готовиться к еще одному разочарованию. Теперь объектом ее радужных надежд стала будущая поездка в Озерный край; эта поездка была самым большим ее утешением за все те неприятные времена, которые стали неизбежными из-за раздражительности матери и Китти; а если бы она смогла еще и привлечь к своим планам Джейн, то лучшего не стоило бы и желать.
        — Но это хорошо,  — думала Элизабет,  — что мне чего-то не хватает. Если бы все получилось так, как я хотела, то мне бы точно стало неинтересно. Теперь же, имея в себе непрерывный источник разочарования из-за отсутствия рядом со мной сестры, у меня есть основания надеяться, что сбудутся все мои ожидания на получение удовольствия. План, каждая часть которого предвещает удовольствие, никогда не будет успешен; от общего разочарования может спасти лишь небольшая доля недовольства по какому-то конкретному поводу.
        Когда Лидия уезжала, то обещала матери и Китти, что писать будет часто и подробно, но писем ее приходилось ждать длительное время и были они короткими. Письма, которые она писала матери, в основном содержали рассказы о том, что они только что вернулись из библиотеки, в которую их сопровождали такие-то офицеры и где она видела такие замечательные орнаменты, с ума сойти можно; что она приобрела новое платье или новый зонтик, о которых хотела бы рассказать подробнее, но, к сожалению, должна все бросить и мчаться, потому что ее только что позвала миссис Форстер, чтобы вместе отправиться в военный лагерь. Из писем Лидии к Китти можно было узнать еще меньше, потому что хоть и были они длиннее, но было в них много подчеркнутых слов, чтобы их разглашать.
        Через две-три недели после ее отъезда к жителям Лонгберна медленно начали возвращаться здравый смысл, хорошее настроение и бодрость. Все стало выглядеть как-то веселее. Вернулись семьи, которые зиму провели в Лондоне; появились летние платья, начались летние поездки в гости. Миссис Беннет вновь обрела свою привычную ворчливую невозмутимость, а до середины июня Китти оправилась настолько, что смогла без слез появляться в Меритоне. Это было событие чрезвычайно многообещающее; оно дало основания Элизабет надеяться, что, возможно, к следующему Рождеству Китти станет настолько рассудительной, что будет вспоминать об офицерах не чаще одного раза в день, разве что по какому-то крайне жестокому и злобному решению военного министерства в Меритоне в это время не расквартируют еще один полк.
        Запланированное начало их поездки на север было уже не за горами — осталось ждать всего две недели, как миссис Гардинер пришло письмо, которое отложило начало этого путешествия и сократило его продолжительность. Дела давали возможность мистеру Гардинеру поехать на целых две недели позже — в июле; через месяц он должен был вернуться в Лондон, и поскольку, таким образом, в их распоряжении оставалось слишком мало времени, чтобы поехать так далеко и увидеть так много, как они планировали, или хотя бы с той неторопливостью и комфортом, на которые они рассчитывали, то им придется оставить Озерный край и совершить менее длительное путешествие. Согласно новому плану, они должны были поехать на север не далее Дербишира. В этом графстве достаточно интересных мест, способных удержать их внимание в течение трех недель, а для миссис Гардинер у него особая привлекательность. Город, в котором она провела когда-то несколько лет своей жизни и в котором они должны теперь провести несколько дней, видимо, был для нее не меньше объектом любопытства, чем прославленные красоты Мэтлока, Четсворта, Давдейла или Пика.
        Элизабет была разочарована чрезвычайно; она настроилась увидеть именно Озерный край и считала, что в любом случае для этого все равно хватило бы времени. Но она должна была довольствоваться тем, что предлагалось, ее жизнерадостный характер вскоре смирился с такой переменой, и все снова стало на свои места.
        Упоминание о Дербишире породило многочисленные ассоциации. Элизабет не могла слышать это слово, не подумав при этом о Пемберли и его владельце. «Конечно,  — сказала она себе,  — разве я не смогу беспрепятственно проникнуть в его графство и похитить несколько красивых камешков так, что он даже не заметит меня?»
        Ждать теперь приходилось вдвое дольше. До прибытия их дядюшки с тетушкой должно было пройти целых четыре недели. Но они все же прошли, и мистер и миссис Гардинеры, вместе с четырьмя своими детьми, появились наконец в Лонгберне. Дети — две девочки шести и восьми лет и двое младших мальчиков — должны были остаться под неусыпной опекой их кузины Джейн, которая была общей любимицей и благодаря своей спокойной рассудительности и кроткому характеру прекрасно подходила для того, чтобы ухаживать за детьми — учить их, играть с ними и ласкать их.
        В Лонгберне Гардинеры провели только одну ночь и на следующее утро отправились вместе с Элизабет на поиски новизны и развлечений. Один приятный момент не вызывал сомнений — это их совместимость как спутников. Эта совместимость предполагала наличие здоровья и выносливости, необходимых для того, чтобы преодолевать трудности, жизнерадостности — чтобы полнее ощущать наслаждение, а также взаимной симпатии и ума, способных сделать прекрасным само общение между ними, если поездка окажется неинтересной.
        Целью этой книги не является описание Дербишира и всех интересных мест, через которые пролегал их путь: Оксфорда, Бленгейма, Уорвика, Кенилворте, Бирмингема и т. д., так как все они известны достаточно хорошо. Далее речь пойдет только о небольшом кусочке Дербишира. Поэтому в городок Лэмбтон, где когда-то жила миссис Гардинер и где, как она недавно узнала, все еще жили некоторые из ее знакомых, направились они после посещения всех основных чудес в графстве; а в пяти милях от Лэмбтона находился Пемберли, о чем Элизабет узнала от своей тетушки. Он лежал в стороне от их маршрута — в одной-двух милях, не более. При обсуждении маршрута вчера вечером миссис Гардинер выразила желание вновь увидеть эту местность. Мистер Гардинер заявил о своем согласии, после чего они обратились к Элизабет, чтобы она одобрила их план.
        — Дорогая, не хочешь ли увидеть то место, о котором ты столько слышала?  — спросила ее тетя.  — К тому же с Пемберли связаны многие из твоих знакомых. Как тебе известно, Викхем провел там всю свою юность.
        Элизабет была огорчена. Она чувствовала, что в Пемберли ей делать нечего, и поэтому ей не оставалось ничего другого, как выразить свое нежелание туда ехать. Она должна признаться, что ей надоело созерцать величественные дома; она и так видела их уже столько, что ее больше не интересуют изысканные ковры и атласные шторы.
        Миссис Гардинер отчитала ее за такую глупость.
        — Если бы это был просто красивый и богато меблированный дом, то мне бы самой было все равно,  — сказала она,  — но там такие замечательные прилегающие участки! В Пемберли одни из самых лучших насаждений в графстве.
        Элизабет не ответила, но ум ее все равно не мог на это согласиться. Возможность встречи с мистером Дарси во время осмотра сразу же пришла ей в голову. Это было бы ужасно! От одной мысли о такой встрече она вспыхнула румянцем и уже хотела даже поговорить обо всем откровенно со своей тетей, чем так рисковать. Но против этого возникли определенные возражения, поэтому в результате Элизабет решила, что так она поступит только тогда, когда лично спросит о присутствии хозяина и получит отрицательный ответ.
        Поэтому перед тем, как лечь спать, она спросила у служанки о Пемберли — интересно ли там, как зовут его владельца и не уехал ли он случайно на летний отдых. С огромным облегчением получив на последний вопрос утвердительный ответ, Элизабет успокоилась и теперь, когда все опасения исчезли, почувствовала настоящий интерес к дому и желание его осмотреть. Поэтому когда эта тема вновь возникла на следующее утро и снова Гардинеры спросили о ее мнении, она с готовностью, но равнодушным видом ответила, что вообще-то не имеет ничего против такого плана.
        Скоро они должны были посетить Пемберли.
        Раздел XLIII
        Когда на подъезде к поместью Элизабет впервые увидела пемберлийский лес, то почувствовала легкое волнение, а когда они наконец свернули и проехали в ворота, то волнение превратилось в сильное возмущение чувств.
        Парк был очень большой и содержал значительное количество различных участков. Они въехали в него в одной из его самых низких точек и некоторое время шли красивой рощей, охватывающей значительную территорию.
        От полноты души Элизабет не могла разговаривать, но она замечала каждую интересную местность, каждый живописный пейзаж и восхищалась ими. Полмили они медленно ехали вверх и вдруг оказались на вершине довольно высокого холма, где роща закончилась, мгновенно открыв их взору Пемберли-Хаус, расположенный с противоположной стороны долины, в которую круто вниз змеилась дорога. Это была большая, красивая каменная постройка, стоявшая далеко на противоположном склоне и сзади была обрамлена прядью высоких лесистых холмов, а впереди нее достаточно глубокий ручей расширялся в немалую реку, но без видимых следов человеческого вмешательства. Его берега не были подчеркнуто правильными или неуклюже украшенными. Элизабет была очарована. Впервые она видела место, где природа постаралась на славу, где ее красота почти не пострадала от чьего-то нелепого вкуса. Все они были растроганы и потрясены увиденным; и в эту минуту Элизабет поняла, что быть хозяйкой Пемберли — это не шутка!
        Они спустились с возвышения, переехали через мост и подкатили к крыльцу. Только Элизабет начала рассматривать дом, как к ней снова вернулось опасение встретить его хозяина. «Может, служанка ошиблась?»  — со страхом подумала она. Посетители спросили разрешения осмотреть дом, и им разрешили войти. Пока они ждали экономку, Элизабет не переставала удивляться тому стечению обстоятельств, благодаря которому она попала в этот дом.
        Пришла экономка — степенная пожилая женщина, менее элегантная и более вежливая, чем представляла себе Элизабет. Она провела их в столовую. Это была большая, пропорционально спланированная и прекрасно обставленная комната. Элизабет, бросив на нее беглый взгляд, подошла к окну, чтобы насладиться видом, который из него открывался. Холм с лесной короной на вершине, из которого они недавно спустились, представлял собой прекрасное зрелище и на расстоянии выглядел еще более обрывистым. Замечательным был каждый участок ландшафта; и Элизабет — сколько можно было охватить взглядом — в восторге созерцала этот вид: реку, деревья, разбросанные по ее берегам, извилистую долину… Когда они переходили в другие комнаты, то эти объекты можно было рассматривать под другим углом, но из каждого окна открывался прекрасный вид. Комнаты были высокие и красивые, а мебель в них — соизмерима с богатством их владельца, но Элизабет, с восторгом отдавая должное его вкусу, увидела: эта мебель не была безвкусной, ни чрезмерно изысканной — менее роскошна, но более элегантна, чем мебель в Розингсе.
        — Подумать только: я могла быть хозяйкой всего этого!  — думала Элизабет.  — Я бы уже успела привыкнуть к этим комнатам! Вместо того чтобы созерцать их как чужой, я уже могла бы наслаждаться ими как своей собственностью и приглашать в них визитеров — моих дядю и тетю! Но нет!  — пришла она в себя.  — Этого бы никогда не могло быть: с дядей и тетей мне пришлось бы распрощаться; мне бы не позволили их приглашать.
        Это была своевременная мысль — она спасла ее от чего-то очень похожего на ропот.
        Элизабет хотелось спросить у экономки, действительно ли хозяин был в отъезде, но она никак не решалась этого сделать. Однако, наконец этот вопрос задал ее дядя; Элизабет с ужасом отвернулась в сторону, а миссис Рейнольдс ответила, что хозяин действительно в отъезде, добавив при этом: «Но мы ожидаем, что он вернется завтра с большой компанией друзей». Элизабет была чрезвычайно рада тому обстоятельству, что их поездка ни при каких условиях не могла быть отложена ни на день.
        Затем тетя позвала ее посмотреть на одну картину. Элизабет подошла и увидела портрет мистера Викхема, висейший над камином среди других миниатюр. Тетя с улыбкой спросила, нравится ли ей этот портрет. Тут к ним подошла экономка и объяснила, что это портрет молодого джентльмена, сына управляющего имением ее покойного хозяина, который воспитал его и дал ему образование за свой счет. «Сейчас он в армии,  — добавила она,  — но боюсь, что из него не будет толку — он такой непутевый».
        Миссис Гардинер посмотрела на свою племянницу и улыбнулась, но Элизабет не решилась улыбнуться в ответ.
        — А это — портрет моего хозяина,  — сказала миссис Рейнольдс, показывая на другую миниатюру,  — сходство великолепное! Его нарисовали тогда же, когда и портрет мистера Викхема — примерно восемь лет назад.
        — Я много слышала о красивой внешности вашего хозяина,  — сказала миссис Гардинер, рассматривая портрет,  — тут внешность действительно хорошая. Но, Лиззи, скажи нам — есть сходство или нет.
        Миссис Рейнольдс, услышав, что Элизабет знакома с ее хозяином, посмотрела на нее с неподдельным уважением.
        — Эта девушка знает мистера Дарси?
        Элизабет покраснела и ответила:
        — Знаю немного.
        — А вы считаете, что он — очень красивый джентльмен, сударыня?
        — Да, считаю, что очень красивый.
        — Как по мне, так нет мужчины, красивее его; но в галерее наверху вы увидите еще лучше, больше его портрет. Эта комната была любимой комнатой моего мужа, и эти миниатюры висят на том же месте, что и тогда. Они ему очень нравились.
        Тут Элизабет наконец поняла, почему среди них был портрет мистера Викхема.
        Затем миссис Рейнольдс направила их внимание на портрет мисс Дарси, нарисованный тогда, когда ей было всего восемь лет.
        — А сейчас мисс Дарси — такая же красивая, как и ее брат?  — спросил мистер Гардинер.
        — Ну, конечно же! Самая красивая девушка из когда-либо виденных мною; а как она образованна и воспитанна! Играет и поет весь день. В комнате рядом стоит новый инструмент, который только что для нее привезли,  — подарок моего хозяина; завтра она приезжает вместе с ним.
        Мистер Гардинер, имея манеры непринужденные и приятные, поощрял разговорчивость экономки своими вопросами и замечаниями, а миссис Рейнольдс — то ли от чувства собственной значимости, то ли от любви к жителям поместья — с явным удовольствием рассказывала о хозяине и его сестре.
        — Как часто ваш хозяин бывает в Пемберли в течение года?
        — Не так часто, как мне хотелось бы, господин; но смею сказать, что он проводит здесь примерно половину своего времени, а мисс Дарси летом всегда уезжает на юг.

«За исключением тех случаев,  — подумала Элизабет,  — когда она ездит в Ремсгейт».
        — Если ваш хозяин женится, то, возможно, тогда вы сможете видеть его чаще.
        — Да, господин, но я уже и не знаю, когда это произойдет и произойдет ли вообще. Не знаю, сможет ли он найти себе достойную пару.
        Мистер и миссис Гардинеры улыбнулись, а Элизабет не удержалась и сказала:
        — Если вы такого мнения о нем, то, пожалуй, он действительно человек чрезвычайно достойный.
        — Я не говорю ничего, кроме правды и кроме того, что скажут все, кто хорошо его знает,  — ответила миссис Рейнольдс. Элизабет подумала, что это уже слишком; и с растущим удивлением услышала, как экономка добавила:
        — Ни разу в жизни я не слышала от него плохого слова, а я знаю его с тех пор, когда он был четырехлетним мальчиком.
        Это была удивительная из всех похвал, полностью противоречащая ее представлениям о мистере Дарси. До сих пор Элизабет твердо придерживалась того мнения, что он не был человеком доброжелательным. Эта фраза пробудила в ней самый живой интерес, ей очень захотелось услышать еще, и она была очень благодарна своему дядюшке, когда он сказал:
        — Очень мало существует людей, о которых можно услышать хорошее мнение. Вам повезло иметь такого хозяина.
        — Да, господин, я знаю, что мне очень повезло. Весь мир можно обойти, а лучше не найдешь. Но я всегда отмечаю, что те, кто в детстве доброжелательны, остаются доброжелательными и во взрослом возрасте; он же всегда был очень кротким и самым великодушным мальчиком во всем мире.
        Элизабет уставилась на нее, едва скрывая свое удивление. «Неужели это — мистер Дарси?»  — подумала она.
        — Его отец был прекрасным человеком,  — сказала миссис Гардинер.
        — Да, госпожа, именно таким он и был, а его сын будет таким же, как и отец,  — таким же любезным с людьми бедными.
        Элизабет слушала, едва веря, и сомневалась; ей очень хотелось услышать больше. Из всего, о чем рассказывала миссис Рейнольдс, ее интересовала только эта тема. Зря экономка говорила о содержании картин, размерах комнат и стоимости мебели. Мистер Гардинер, весьма удивлен той фамильной предвзятостью, которой он объяснил чрезмерную, по его мнению, похвалу миссис Рейнольдс в адрес своего хозяина, вскоре вернулся к этой теме, и экономка снова стала энергично перечислять достоинства мистера Дарси, когда они вместе поднимались по широкой лестнице.
        — Он — лучший землевладелец и лучший хозяин,  — сказала она.  — Другого такого я не знаю. Не то, что нынешние неистовые и безголовые молодые люди, которые только о себе и думают. Среди его арендаторов и слуг найдется немало таких, которые отзовутся о нем добрым словом. Кто-то может возразить, что он надменный; но уверяю вас — ничего подобного я никогда не видела. Насколько я понимаю, ему приписывают надменность только потому, что он не тарахтит без умолку, как другие молодые люди.

«В каком привлекательном свете это его выставляет»,  — подумала Элизабет.
        — Такая чрезвычайно доброжелательная характеристика,  — прошептала ее тетушка, когда они поднимались по лестнице,  — как-то не вяжется с его отношением к нашему бедному приятелю.
        — Возможно, нас обманули.
        — Вряд ли; думаю, что эти сведения заслуживают доверия.
        На верхнем этаже они сначала попали в просторную прихожую, а потом миссис Рейнольдс провела их в чистенькую гостиную, недавно обставленную с большей элегантностью и изысканностью, чем комнаты внизу, и сообщила, что все это было сделано только в угоду мисс Дарси, которой понравилась эта комната, когда она была в Пемберли последний раз.
        — Он действительно хороший брат,  — сказала Элизабет, подходя к одному из окон.
        Миссис Рейнольдс уже предчувствовала, как обрадуется мисс Дарси, когда войдет в комнату.
        — Таким он всегда и был,  — добавила она.  — Все, что может доставить удовольствие его сестре, будет сделано обязательно и безотлагательно. Он ничего для нее не пожалеет.
        Им осталось посмотреть только картинную галерею и две-три большие спальни. В первой было много хороших картин, но Элизабет плохо разбиралась в живописи, поэтому от картин, подобных тем, которые уже видела внизу, она охотно перешла к созерцанию некоторых карандашных рисунков мисс Дарси, сюжеты которых были для нее интереснее и понятнее.
        В галерее было много портретов членов семьи, но они содержали мало такого, на чем мог бы задержаться взгляд постороннего человека. Среди них Элизабет пыталась найти то единственное лицо, черты которого были ей знакомы. Наконец взгляд ее остановился — у портрета было поразительное сходство с мистером Дарси, на лице которого была и самая широкая улыбка, с которой — как она помнила — он часто на нее смотрел. Серьезно задумавшись, она постояла несколько минут перед портретом, а при выходе из галереи снова задержалась возле него. Миссис Рейнольдс довела до их сведения, что этот портрет был нарисован при жизни отца мистера Дарси.
        Пожалуй, именно в этот момент в сердце Элизабет появилось к оригиналу этого портрета чувство более теплое, чем когда-либо за все время их знакомства. Похвала в его адрес из уст миссис Рейнольдс не была чем-то малозначимым. Разве есть что-то ценнее доброго слова умного слуги? И чуткий брат, и землевладелец, и хозяин! Сколько людей зависело в своем счастье от его опеки! Сколько радости или боли властен он был им причинить! Сколько добра или зла! Все, что рассказывала о мистере Дарси экономка, представляло его в выгодном свете, поэтому, стоя перед полотном, на котором он был изображен и с которого смотрел на нее немигающим взглядом, Элизабет уже с более глубокой, чем когда-либо, благодарностью вспомнила о его любви к ней, вспомнила его горячее признание и простила ему тот неуместный способ, которым он это признание сделал.
        Осмотрев всю ту часть дома, которая была открытой для гостей, они спустились вниз и после прощания с экономкой были передоверены садовнику, который ждал их у входа в зал.
        Когда они шли через лужайку к реке, Элизабет повернулась, чтобы снова посмотреть на дом; ее дядя и тетя тоже остановились, и пока первая терялась в догадках относительно возраста здания, с дороги, ведущей позади него к конюшням, появился сам его хозяин.
        Их разделяли двадцать ярдов, и появление мистера Дарси было настолько неожиданным, что Элизабет не успела избежать его взгляда. В тот же миг их глаза встретились, а их щеки густо покраснели. Он вздрогнул и на мгновение замер от удивления, но, быстро оправившись, стал приближаться к компании и обратился к Элизабет — возможно, с небезупречным равнодушием, зато с безупречной вежливостью.
        Она уже инстинктивно отвернулась, но остановилась при его приближении и выслушала вежливое приветствие со смущением, которое не могла преодолеть. Если первого появления мистера Дарси или его сходства с только увиденными портретами для спутников Элизы было недостаточно, чтобы убедиться, что это именно он и был, то это подтвердилось удивлением, которое появилось на лице садовника, когда тот увидел своего хозяина. Гардинеры стояли чуть поодаль, когда мистер Дарси разговаривал с их племянницей, которая от удивления и смущения не могла поднять на него глаза; поэтому они не слышали ответы на вежливые расспросы о здоровье ее семьи. Элизабет была поражена переменой его манер, которая произошла с тех пор, как они виделись в последний раз, ее неловкость росла с каждым его словом; ей не давала покоя мысль о неуместности появления здесь, поэтому те несколько минут, которые они провели вместе, были самыми трогательными минутами ее жизни. Мистер Дарси, казалось, был взволнован не меньше ее, его голосу явно не хватало привычной солидности; и он продолжал расспрашивать Элизабет о времени ее отъезда из Лонгберна
так часто и так поспешно, что видно было — он просто пытается отвлечься от других мыслей и совсем других вопросов.
        Наконец мистер Дарси замолчал, явно не зная, о чем говорить дальше. Помолчав так мгновение, он овладел собой, быстро попрощался и ушел.
        После этого ее спутники присоединились к ней и выразили свое восхищение его прекрасной фигурой, но Элизабет уже ничего не слышала и молча шла за ними, поглощенная собственными чувствами. Стыд и раздражение переполняли ее. Как глупо и опрометчиво поступила она, приехав сюда. Каким странным показался, наверное, мистеру Дарси ее приезд! Ему могло показаться, что она сделала это нарочно! О, зачем она приехала сюда?! Почему он вернулся на день раньше?! Если бы только они ушли на десять минут раньше, то он уже не смог бы их увидеть, потому что видно было, что он только что приехал, только встал с лошади или выбрался из кареты. Неуместность этой встречи снова и снова заставляла ее густо краснеть. А его поведение настолько поразительно изменилось,  — что бы это могло значить? Удивительно, что он вообще заговорил с ней — с такой учтивостью, да еще и о ее семье спрашивал! Никогда в жизни не видела она, чтобы в его манерах было так мало важности, еще никогда не говорил он с ней с такой нежностью, как во время этой неожиданной встречи. Какой разительный контраст представляло все это в его манерах во время их
последней встречи в Розингсе, когда он вручал ей свое письмо! Элизабет не знала, что и думать и как все это объяснить.
        Они вышли на прекрасную аллею, которая тянулась вдоль реки, каждый шаг открывал перед ними то живописную кручу, то замечательную панораму леса, к которому они приближались; но прошло некоторое время, прежде чем Элизабет возобновила способность все это осознавать. Она механически отвечала на обращения дядюшки и тетушки и даже пыталась поглядывать туда, куда они указывали, и не замечала почти ничего. Все ее мысли сосредоточились на той части Пемберли-Хауса — какой бы она ни была,  — в которой мог находиться мистер Дарси. Ей очень хотелось знать, что сейчас происходит в его душе, что он о ней думает и любит ли он ее так же, как и раньше,  — несмотря на все, что произошло. Возможно, он проявил вежливость потому, что чувствовал себя непринужденно, однако слышалось в его голосе что-то такое, что не было похожим на непринужденность. Ей трудно было сказать — болезненно или приятно было ему видеть ее, но она знала наверняка, что равнодушия он не испытывал.
        Однако вскоре замечания спутников Элизабет относительно ее невнимательности привели ее в чувства, и она, наконец, осознала необходимость выглядеть более похожей на саму себя.
        Они вошли в лес и, на некоторое время распрощавшись с рекой, поднялись на какое-то возвышение, где промежутки между деревьями позволяли видеть многочисленные живописные пейзажи долины, местами — ручьи, а также холмы напротив, многие из которых были покрыты лесом. Мистер Гардинер пожелал обойти вокруг всего парка, но тут же выразил опасения, что пешком сделать это вряд ли удастся. С ликующей улыбкой садовник сообщил им, что периметр парка составляет десять миль. На этом вопрос был закрыт, и они двинулись дальше по привычному маршруту, который со временем снова вывел — через лесистый крутой склон — к берегу реки на одном из узких ее участков. Компания пересекла ее по незатейливому мостику, сделанному в тон окружающему пейзажу. Это место выглядело не таким захватывающим, как те, где они уже успели побывать. Здесь долина «сжималась», превращаясь в овраг, в котором хватало места только для реки и узкой аллеи среди кустарников. Элизабет захотелось исследовать потайные уголки этой аллеи, однако когда они перешли через мостик и прикинули расстояние до дома, то миссис Гардинер, с которой ходок был не
слишком хороший, дальше идти не смогла и думала лишь о том, чтобы как можно скорее вернуться к карете. Поэтому ее племяннице пришлось покориться, и они отправились к дому кратчайшим путем с противоположной стороны реки; но продвигались медленно, потому что мистер Гардинер очень любил рыбалку (хотя лишь изредка имел возможность удовлетворить эту свою страсть) и так увлекся наблюдением за форелью, которая время от времени шастала в воде, и разговорами с садовником об этой рыбе, что почти стоял на месте. Вот так они медленно двигались, пока опять не были крайне удивлены — а Элизабет не менее, чем в первый раз — появлением недалеко от них мистера Дарси, который шел им навстречу. С этой стороны реки аллея была менее затененной, чем с противоположной, именно поэтому они и смогли увидеть его еще до того, как он успел к ним подойти. На мгновение Элизабет показалось, что он пойдет по какой-то другой дорожке. Эта мысль не покидала ее, пока поворот аллеи скрывал его от их взглядов, но не успели они пройти этот поворот, как мистер Дарси вырос прямо перед ними. Она сразу же заметила, что он не потерял своей
недавней вежливости; поэтому в ответ на его вежливость Элизабет начала выражать свой восторг красотами местности, но не успели слова «прекрасный» и «захватывающий» слететь из ее уст, как неожиданно в голову ей пришли неприятные воспоминания — она испугалась, что ее похвалу в адрес Пемберли могут неправильно понять, и, покраснев, замолчала.
        Миссис Гардинер стояла чуть позади, поэтому, когда Элизабет сделала паузу, он спросил, не окажет ли она честь представить его своим друзьям. К такому проявлению вежливости Элизабет была явно не готова; она еле удержалась, чтобы не улыбнуться тому, что теперь он стремился быть представленным некоторым из тех людей, против которых не так давно восстала его гордость, и именно ей предлагал это сделать. «Каким же будет его удивление,  — подумала Элизабет,  — когда узнает, кем они являются на самом деле! А сейчас он, видимо, принимает их за очень важных персон».
        Однако представление состоялось — и безотлагательно; а когда Элизабет сказала, что это — ее родственники, то быстро бросила на мистера Дарси хитрый взгляд, чтобы увидеть, какое впечатление это на него произведет; она не исключала возможности, что он тут же бросится наутек от таких недостойных спутников. Было видно, что это сообщение вызвало у него большое удивление, которое, однако, он выдержал с честью и не только не удалился, но пошел вместе с ними домой, разговаривая с мистером Гардинером. Элизабет не могла не испытывать удовольствие, не могла не торжествовать. Ее утешало, что теперь мистер Дарси знал, что она имеет таких родственников, за которых не приходилось краснеть. Очень внимательно прислушивалась она ко всему, о чем они говорили, и приходила в восторг от каждого выражения, каждого предложения, сказанного ее дядюшкой, потому что они свидетельствовали о его уме, вкусе и хороших манерах.
        Вскоре разговор коснулся рыбалки, и Элизабет услышала, как мистер Дарси очень вежливо пригласил дядюшку к себе рыбачить, сколько ему заблагорассудится, пока он будет в их краях, одновременно предложив ему рыболовные снасти и указав на те участки реки, где обычно рыба клюет лучше. Миссис Гардинер, которая шла рука об руку с Элизабет, посмотрела на нее глазами, полными удивления. Элизабет не сказала ничего, но была рада этому чрезвычайно и восприняла комплимент как должное. Однако ее удивлению не было предела, и она постоянно повторяла: «Почему он так изменился? Что послужило причиной? Вряд ли это произошло из-за меня, не могли его манеры смягчиться мне в угоду. Мои упреки в Гансфорде не могли привести к такой значительной перемене. Не может быть, чтобы он до сих пор меня любил».
        Вот так они и шли некоторое время: две женщины впереди, двое мужчин — позади. Потом все общество спустилось к воде, чтобы лучше присмотреться к какой-то причудливой водоросли, а когда они возвращались на тропу, то произошла небольшая смена их позиций. К этим переменам привела миссис Гардинер, которая, устав от утренней прогулки, признала руку Элизабет недостаточно надежной опорой и поэтому выразила желание держаться за руку своего мужа. Поэтому мистер Дарси занял место возле ее племянницы, и дальше они пошли вместе. После непродолжительной паузы первой заговорила девушка. Элизабет хотела дать ему понять, что перед тем, как поехать в имение, она получила заверения в его отсутствии, и поэтому начала разговор с замечания о полной неожиданности его приезда — «потому что ваша экономка,  — добавила она,  — сообщила нам, что вы вернетесь только завтра, и вообще — перед тем, как мы уехали из Бейквела, мы убедились, что ваше возвращение в ближайшее время не ожидается». Мистер Дарси подтвердил правдивость всего сказанного и добавил, что неотложные дела, о которых сообщил ему управляющий, заставили его
уехать на несколько часов раньше общества, с которым он путешествовал. «Они присоединятся ко мне рано утром завтра,  — продолжил он,  — и среди них есть некоторые, которых вы непременно узнаете,  — это мистер Бингли и его сестры».
        В ответ Элизабет лишь слегка поклонилась. Мысленно она мгновенно вернулась в то время, когда имя мистера Бингли упоминалось между ними в последний раз, и, насколько она могла судить по выражению лица мистера Дарси, его мысли ненамного отличались от ее мыслей.
        — В компании есть еще один человек,  — продолжил он после паузы,  — которому очень хотелось бы с вами познакомиться. Вы позволите мне представить вам свою сестру во время вашего пребывания в Лэмбтоне? Или я хочу слишком много?
        Огромным было удивление Элизы, вызванное такой просьбой; настолько большим, что она и не заметила, как дала согласие. Она сразу же поняла, что любое желание мисс Дарси познакомиться с ней было, бесспорно, следствием усилий, прилагаемых ее братом; каковы бы ни были его мотивы, все равно это было хорошо. Приятно было, что возмущение ее отказом не заставило мистера Дарси думать о ней плохо.
        Некоторое время они шли молча, каждый погруженный в собственные мысли. Элизабет чувствовала себя не совсем комфортно, потому что это было просто невозможно, но все же она была рада и довольна. Его желание представить ей свою сестру было комплиментом высшей пробы. Элизабет с мистером Дарси быстро опередили своих спутников; добравшись до кареты, они увидели, что мистер и миссис Гардинеры отстали от них почти на четверть мили.
        Затем он пригласил ее в дом, и Элизабет заявила, что не чувствует усталости, поэтому они так и стояли на лужайке. В эти минуты сказать можно было очень много, и поэтому молчание было крайне неловким. Ей хотелось разговаривать, и казалось, что каждая тема была под запретом. Наконец Элизабет вспомнила, что как-никак, а она путешествует, и они с большым упорством ухватились за тему Мэтлока и Давдейла. Однако и время, и ее тетушка двигались медленно, поэтому терпение Элизабет и ее темы для разговоров почти иссякли под конец их с мистером Дарси разговора один на один. Когда подошли мистер и миссис Гардинеры, то все общество настоятельно пригласили в дом, чтобы перекусить и отдохнуть, но приглашение было отклонено и они расстались с чрезвычайной вежливостью с каждой стороны. Мистер Дарси подсадил женщин в карету, а когда она двинулась, Элизабет увидела, что он медленно пошел к дому.
        Теперь для дядюшки и тетушки пришло долгожданное время для высказывания своих впечатлений и замечаний; каждый из них заявил, что хозяин дома намного превзошел все их ожидания.
        — Он прекрасно воспитан, вежлив и ненавязчив,  — сказал дядя.
        — Конечно, степенность в нем, несомненно же, есть,  — добавила тетушка,  — но она ограничивается скорее его видом и подобает ему. Теперь вместе с экономкой я могу сказать: если кому-то он и кажется надменным, лично я этого в нем не заметила.
        — Я был поражен его отношением к нам. Оно было более чем вежливым — это была неподдельная внимательность, хотя для нее не было особой необходимости, потому что кто для него Элиза — он ее почти не знает.
        — Должна сказать, Лиззи,  — добавила тетушка,  — что он не такой красивый, как Викхем; или, вернее, совсем на него не похож, хотя у него тоже безупречные черты лица. Но почему же ты когда-то говорила нам, что он очень неприятный?
        Элизабет извинялась, как умела, и сказала, что после их встречи в Кенте ее мнение о нем улучшилось, а сегодня утром он был очень вежлив.
        — А может, вся его вежливость — это просто прихоть?  — спросил в ответ дядя.  — Представители нашей знати часто бывают экстравагантными, поэтому я не буду спешить принимать за чистую монету его слова о рыбалке, поскольку завтра он может передумать — и прогнать меня со своих владений.
        Элизабет поняла, что они полностью ошибаются относительно его характера, но промолчала.
        — После того, как мы его увидели,  — продолжала миссис Гардинер,  — я не могу представить себе, чтобы мистер Дарси мог поступить с кем-то так жестоко, как это он сделал с бедным Викхемом. Он не похож на злого человека. Наоборот, когда он говорит, его лицо становится еще более привлекательным. К тому же оно выражает чувство собственного достоинства, которое не позволяет думать плохо о его душе. Но если послушать ту добрую женщину, которая показывала нам дом, то можно подумать: никого добрее и лучше мистера Дарси не найти на всей земле. Несколько раз я чуть не рассмеялась. Но, видимо, он действительно является великодушным хозяином, а такое качество в понимании слуги уже означает наличие всех возможных добродетелей.
        В этот момент Элизабет почувствовала необходимость сказать что-то в оправдание его отношения к Викхему; поэтому она как можно осторожнее дала им понять, что, по словам родственников мистера Дарси в Кенте, у него были веские основания вести себя именно таким образом и его характер является совсем не таким плохим, а характер Викхема — совсем не таким хорошим, как это принято считать в Гертфордшире. В подтверждение сказанного она рассказала подробности их финансовых отношений, не называя при этом источника таких сведений, однако утверждая, что его достоверность не подлежит сомнению.
        Миссис Гардинер была удивлена и смущена; но, поскольку они уже подъезжали к месту ее былых развлечений и веселья, все другие темы уступили место приятным воспоминаниям; она была слишком занята, показывая своему мужу все интересные особенности округа, и поэтому ни о чем другом думать не могла. И хотя она устала после утренней прогулки, не успели они пообедать, как она уже отправилась на поиски своих давних знакомых и вечер провела в приятном общении, что стало возможным после стольких лет разлуки.
        За день произошло столько интересных событий, Элизабет уже просто была не в состоянии уделить достаточного внимания хоть кому-то из этих новых друзей; и она не могла не вспоминать — и вспоминать с удивлением — о доброжелательности мистера Дарси и о его желании познакомить ее со своей сестрой.
        Раздел XLIV
        Элизабет была уверена, что мистер Дарси и его сестра приедут к ней с визитом на следующий день после прибытия последней в Пемберли; поэтому она решила, что все следующее утро не будет отходить далеко от постоялого двора. И ее вывод был ложным, потому что ожидаемые визитеры явились в Лэмбтон в то же утро, что и их компания. Элизабет, ее родственники и новые друзья немного погуляли вокруг и только успели вернуться в помещение, чтобы переодеться и пообедать, как звук прибывающего экипажа привлек их к окну; они увидели, что по улице двигалась двуколка, в которой сидели некий господин и дама. По их наряду Элизабет сразу же догадалась, кто они такие, и, поделившись удивлением со своими родственниками, рассказала им о той чести, которой она сейчас должна удостоиться. Ее дядя и тетя были крайне удивлены; неловкость, которая ощущалась в голосе Элизабет, одно это обстоятельство — в сочетании с событиями прошедшего дня — раскрыли им глаза на суть происходящего. Раньше на это не было никаких намеков, но сейчас они поняли, что внимание со стороны такой важной персоны, как мистер Дарси, можно было объяснить ни
чем иным, как его неравнодушием к их племяннице. Пока это вновь возникшее мнение завладевало их сознанием, смятение в душе Элизабет росло с каждой минутой. Ее саму очень удивляло это смятение чувств, которое она не могла преодолеть; среди причин этого беспокойства был и страх того, что неравнодушный к ней мистер Дарси слишком хорошо охарактеризует ее своей сестре; поэтому она больше обычного была обеспокоена тем, чтобы угодить гостям, и одновременно боялась, что ей не удастся этого сделать.
        Не желая, чтобы ее заметили, Элизабет отошла от окна и начала расхаживать по комнате, пытаясь взять себя в руки, но, увидев удивленно-любознательные взгляды дядюшки и тетушки, разволновалась еще больше.
        Появились мисс Дарси и ее брат, и представление, которого она так панически боялась, наконец состоялось; но Элизабет не без удивления заметила, что новая ее знакомая была не менее напуганной, чем она сама. Ей уже успели рассказать в Лэмбтоне, что мисс Дарси была особой очень гордой, но в течение первых минут она успела только заметить, что мисс Дарси была очень застенчивой — и только. Даже полслова извлечь из нее было чрезвычайно трудно.
        Мисс Дарси была выше и крупнее Элизабет; несмотря на то, что ей было всего чуть больше шестнадцати лет, ее фигура уже сформировалась, и выглядела она как вполне взрослая и грациозная женщина. Сестра была не такой красивой, как ее брат, но лицо ее светилось умом и дружелюбием, а манеры были удивительно неприхотливыми и любезными. Элизабет ожидала встретить в ее лице такого же проницательного и резкого на язык собеседника, как и мистер Дарси, и потому с облегчением вздохнула, увидев такое отличие характеров.
        Не успели они долго пробыть вместе, как Дарси сообщил Элизабет, что Бингли тоже собирается засвидетельствовать ей свое почтение, и не успела Элизабет выразить удовлетворение по этому поводу и приготовиться к приходу такого визитера, как на лестнице раздались быстрые шаги Бингли, и через мгновение он вошел в комнату. Гнев, который испытывала к нему Элизабет, давно прошел; но если бы даже какая-то часть того гнева и осталась, она бы не смогла устоять перед той неподдельной радостью, с которой он поприветствовал ее. Любезно, хотя и в общих чертах, спросил он о ее семье; говорил и вел себя с той же приятной непринужденностью, которая всегда была ему присуща.
        Для мистера и миссис Гардинеров мистер Бингли был персонажем не менее интересным, чем для Элизабет. Они давно хотели с ним увидеться. И вообще — вся прибывшая компания вызвала у них большой интерес. Только возникшие у них догадки относительно мистера Дарси и их племянницы направили их оживленную, хотя и сдержанную любознательность на каждого из них. Вскоре эта любознательность привела к полной убежденности, что, по крайней мере, одному из этих молодых людей известно, что такое любовь. Касательно их родственницы, то определенные сомнения у Гардинеров еще были, что же касается указанного джентльмена, было совершенно очевидно, что чувство восторга просто переполняет его.
        Элизабет, со своей стороны, должна была со многим справиться. Ей нужно было точно разобраться в чувствах каждого из визитеров, успокоить чувства собственные и быть приятной для всех. Относительно последней задачи — несмотря на все ее опасения — успех был почти гарантированным, потому что те, кому она старалась угодить и понравиться, были настроены к ней благосклонно. К попыткам Элизабет угодить Бингли относился одобрительно, Джорджиана — еще более доброжелательно, а мистер Дарси — очень благосклонно.
        Когда Элизабет увидела Бингли, то сразу полетела мысленно к своей сестре, что было вполне естественным. И как же горячо стремилась она узнать, не направил ли он случайно свои мысли в том же направлении! Иногда ей казалось, что он стал не таким разговорчивым, как раньше, а несколько раз она тешила себя мыслью, что Бингли, глядя на нее, пытался уловить сходство между ней и Джейн. Да, это могло ей только казаться, но она не могла обмануться относительно его отношения к мисс Дарси, которую кое-кто старался утвердить как соперницу Джейн. Ни с какой стороны не заметила Элизабет взглядов, которые говорили бы о каких-то особых чувствах. Между Бингли и мисс Дарси не происходило ничего такого, что могло бы подтвердить ожидания его сестры, поэтому с этой точки зрения Элизабет быстро удовлетворила свое любопытство и после этого успокоилась. Перед тем же, как гости уехали, имели место несколько незначительных обстоятельств, которые — в ее неравнодушной интерпретации — означали не что иное, как его воспоминание о Джейн, не лишенное оттенка нежности, его желание сказать больше — чтобы сказанное могло привести к
разговору о ней, но он не решился этого сделать. Выбрав момент, когда другие были заняты разговором, Бингли отметил ей — причем тоном, в котором звучало неподдельное сожаление,  — что «прошло много времени с тех пор, как я имел удовольствие видеть ее в последний раз», и, не дождавшись ее ответа, добавил: «Прошло уже более восьми месяцев. Мы не виделись с 26 ноября, когда все вместе танцевали на балу в Недерфилде».
        Элизабет порадовала такая точность его воспоминаний; он же чуть позже спросил у нее, на минуту избавившись от внимания окружающих, все ли ее сестры находятся сейчас в Лонгберне. И в предыдущем замечании, и в самом вопросе как бы не было ничего особенного, и сказаны они были с таким видом и таким выражением, которые придавали им особое звучание.
        Ей не часто приходилось смотреть на мистера Дарси, но в те короткие моменты, когда ей это удавалось, она видела на его лице выражение огромного удовольствия, а во всем сказанном им не было и намека на былую заносчивость и пренебрежительное отношение к своим компаньонам. Это убедило ее, что улучшение манер, свидетелем которого она вчера стала, несмотря на свою возможную временность, продолжалось вот уже второй день. Когда Элизабет увидела, что мистер Дарси стремится к знакомству с теми же людьми, общение с которыми он еще несколько месяцев назад считал для себя оскорблением, стремится понравиться им, когда увидела его вежливость и доброжелательность не только к себе, но и к тем ее родственникам, которых он раньше так откровенно презирал, и вспомнила их последний разговор на высоких тонах в Гансфордском парке, то и разница, и изменение, которое произошло, поразили ее настолько, что ей едва удавалось скрыть свое удивление от других. Никогда — даже в компании близких друзей в Недерфилде или в окружении важных персон в Розингсе — не видела Элизабет в нем столько доброжелательности и желания
понравиться, не видела его настолько свободным от чопорности или непоколебимой сдержанности, как теперь, когда от успеха его попыток понравиться не зависело ничего, когда именно знакомство с теми, кому адресовалась его любезность, способно было привести лишь к осмеянию и осуждению со стороны женщин (как с его общества, так и живших в Розингсе).
        Визитеры провели у них примерно полчаса; а когда они встали, чтобы попрощаться, мистер Дарси попросил свою сестру присоединиться к нему, чтобы вместе выразить желание видеть мистера и миссис Гардинеров и мисс Беннет у них на обеде еще до того, как они уедут из этих мест. Мисс Дарси с готовностью послушалась своего брата, хотя ее неловкость заставляла думать, что она не привыкла делать приглашения. Миссис Гардинер посмотрела на свою племянницу, желая знать, как та относится к этому приглашению, ибо оно касалось в основном именно ее, но Элизабет в этот момент отвернулась. Решив, однако, что это нарочное избежание ответа является скорее признаком кратковременной растерянности, нежели какого-то неприятия приглашения, и увидев, что ее муж, который любил общество, тоже был совершенно не против это приглашение принять, миссис Гардинер решилась дать согласие и за Элизабет; поэтому встреча была назначена на послезавтра.
        Бингли выразил большое удовлетворение тем, что его встреча с Элизабет непременно состоится, потому что он еще хотел многое сказать ей и о многом спросить относительно своих друзей в Гертфордшире. Элизабет, переиначив все это как стремление что-то услышать о ее сестре, тоже была довольна. По этой причине, а также по некоторым другим причинам, она — после отъезда гостей — даже вспоминала эти полчаса с определенным удовольствием для себя, хотя, когда это ощущение медленно прошло, оснований для радости осталось мало. Стремясь как можно скорее остаться в одиночестве и опасаясь расспросов и намеков со стороны своих дяди и тети, Элизабет пробыла с ними достаточно долго только для того, чтобы услышать о том хорошем впечатлении, которое на них произвел мистер Бингли, а потом быстренько пошла переодеваться. Но ей не стоило бояться любознательности мистера и миссис Гардинер; они совсем не хотели принуждать ее к разговору — им и так было ясно, что Элизабет была знакома с мистером Дарси гораздо лучше, чем им до этого казалось; им и так было ясно, что он очень ее любит. Они увидели много интересного, и не
увидели ничего, что побудило бы к расспросам.
        Теперь о мистере Дарси они просто не могли думать иначе как хорошо, потому что на протяжении их знакомства он вел себя безупречно, им не могла не понравиться его вежливость, и если бы супруги Гардинеры формировали свое впечатление о его характере из собственных чувств и рассказов его экономки, то гертфордширское общество не узнало бы бывшего мистера Дарси. Однако теперь они имели больше оснований доверять экономке, достаточно скоро поняв, что нельзя поспешно отвергать авторитетное мнение служанки, которая знала его еще с четырехлетнего возраста. У их лембтонских знакомых здравого смысла, кажется, не меньше, поэтому их мнение игнорировать также нельзя. А эти знакомые только и могли забросить мистеру Дарси лишь его надменность. Таким, наверное, он и был, а если нет, то это качество ему, скорее всего, приписали жители небольшого базарного городка, в который его семья не имела привычки наведываться. Однако все признавали, что человек он был щедрый и много помогал бедным людям.
        Относительно Викхема путешественники быстро узнали, что его здесь не слишком уважали; ибо, хотя об основной причине разрыва с сыном его покровителя представление широкой общественности было ложным, все же общеизвестным фактом было то, что, покинув Дербишир, он оставил после себя много долгов, которые мистер Дарси после за него оплатил.
        Что касается Элизабет, в этот вечер она думала о Пемберли больше, чем вечером прошлого дня; и хотя вечер этот показался длинным, его все равно не хватило, чтобы определиться в отношении своих чувств к тому, кто в том имении жил; целых два часа пролежала она, пытаясь эти чувства описать. Ненависти она к нему не чувствовала — тут никаких сомнений не могло быть, нет. Ненависть исчезла уже давно, и с тех пор ей было стыдно за свою антипатию к нему — если это можно было назвать антипатией. Уважение, вызванное убежденностью в наличии у мистера Дарси достойных уважения черт, сначала признавалось неохотно, но потом перестало противоречить ее чувствам. Наоборот — теперь это уважение выросло и превратилась в какое-то более дружеское чувство благодаря его поведению в течение последних двух дней, из-за которого его характер проявился в еще более благоприятном свете. Но, кроме всего этого, кроме уважения и высокой оценки его человеческих качеств, было в душе Элизабет еще одно хорошее чувство, с которым она не могла не считаться. Это была благодарность. Благодарность не только за то, что когда-то он признался в
любви, но и за то, что он продолжал любить ее так сильно, что готов был простить ей то капризное раздражение и язвительность, с которыми она ему отказала, и все те несправедливые обвинения, которые этот отказ сопровождали. Он, кто, как она думала, должен избегать ее как злейшего врага, при случайной встрече проявил большое желание поддерживать их знакомство, а теперь без всякой неделикатности в проявлении своих чувств и без каких-либо недоразумений в поведении там, где дело касалось только их двух, всячески пытался понравиться ее друзьям и даже пожелал познакомить ее со своей сестрой. Подобная перемена в человеке с таким сильным чувством гордости вызвала не только большое удивление, но и благодарность, потому что это можно было объяснить лишь любовью, пылкой любовью. Само по себе это чувство заслуживало всяческого поощрения, потому что оно оказывало на Элизабет приятное впечатление, хотя более точную природу последнего определить было непросто. Она уважала его, она высоко ценила его качества, она была ему благодарна, она была заинтересована в его счастье. Ей только надо было выяснить — насколько она
хочет, чтобы его счастье зависело от него самого, и насколько это будет способствовать счастью их обоих, если она воспользуется своей властью (а что-то подсказывало, что такую власть она все еще имеет) и позволит ему восстановить свое предложение.
        Вечером между тетушкой и племянницей было решено, что такую впечатляющую вежливость со стороны мисс Дарси, которая приехала к ним в тот же день, когда сама она прибыла в Пемберли,  — а она успела добраться туда только ко второму завтраку — надо отблагодарить, если удастся, надлежащим проявлением вежливости с их стороны, а значит — нанести в Пемберли ответный визит вежливости на следующее утро. Поэтому они должны были ехать. Элизабет была довольна; но почему — она и сама не знала точно.
        Мистер Гардинер покинул их вскоре после завтрака. Накануне снова вспомнили о рыбалке, и поэтому было решено, что в полдень он должен встретиться в Пемберли с нужными людьми.
        Раздел XLV
        Теперь, когда Элизабет убедилась, что антипатия к ней со стороны мисс Бингли крылась в ревности, она не могла не думать о том, насколько нежелательным для последней будет ее визит в Пемберли; ей очень хотелось узнать, сколько показной вежливости понадобится этой личности, чтобы восстановить их знакомство.
        Когда они приехали в имение, их провели через гостиную в зал, который располагался с северной стороны и был исключительно приятным для провождения там времени летом. Окна зала выходили на открытую местность, открывая для осмотра приятный глазу вид с высокими лесистыми холмами позади дома, а на поляне, которая находилась в промежутке, виднелись красивые дубы и испанские каштаны.
        В этой комнате их и приняла мисс Дарси, которая сидела там вместе с миссис Херст и мисс Бингли, а еще там была ее лондонская гувернантка. Приняла их Джорджиана чрезвычайно вежливо, и со всей той стеснительностью, которая хотя и была порождена застенчивостью и страхом сделать что-то не так, но могла легко показаться чем-то вроде гордости и высокомерия тем, кто чувствовал себя перед ней посредственным. Однако миссис Гардинер со своей племянницей пожалели ее и отдали ей должное.
        Миссис Херст и мисс Бингли удостоили их лишь реверансом, а когда они сели, то некоторое время продолжалась молчаливая пауза, чрезвычайно неловкая — как всегда бывает в таких случаях. Молчание нарушила миссис Эннсли — вежливая и приятная на вид женщина, чьи попытки начать хоть какое-то общение доказали, что она является более воспитанной, чем остальные присутствующие. Именно между ней и миссис Гардинер — при нерегулярном участии Элизабет — и происходил разговор. Казалось, что мисс Дарси чуть не хватало смелости, чтобы к этому разговору присоединиться; иногда она решалась вставить короткое предложение (когда существовала малейшая опасность, что его кто-то услышит).
        Вскоре Элизабет заметила, что за ней пристально наблюдает мисс Бингли, которая прислушивалась к каждому сказанному ею слову — особенно в адрес мисс Дарси. Это открытие никак не помешало бы ей общаться с последней, если бы они не сидели неудобно далеко друг от друга; но Элизабет не жалела, что лишена возможности много разговаривать с мисс Дарси. Ее занимали собственные мысли. Элизабет ожидала, что в любой момент в комнату может войти кто-то из мужчин. Ей одновременно и хотелось, и не хотелось, чтобы среди них был хозяин дома; и какое чувство преобладало,  — желание или нежелание его видеть — ей трудно было определить. Просидев так минут пятнадцать и ни разу не услышав голоса мисс Бингли, Элизабет неожиданно дождалась от нее холодно-равнодушного вопроса о здоровье ее семьи. Она ответила с готовностью, но с таким же холодным равнодушием; и более мисс Бингли к ней не обращалась.
        Еще одно изменение в течение их визита наступило тогда, когда в комнату вошли слуги, которые несли холодное мясо, пирожные и разнообразие лучших как на это время года фруктов. Но это произошло только после многочисленных красноречивых взглядов и улыбок миссис Эннсли в сторону мисс Дарси, призванных напомнить о ее обязанности хозяйки. Теперь всему обществу было чем заниматься — не все были способны поддерживать разговор, но все были способны поглощать пищу, поэтому прекрасные пирамиды из винограда и персиков быстро собрали присутствующих вокруг стола.
        За этим занятием Элизабет имела достаточно времени, чтобы решить — хочет она или не хочет прихода мистера Дарси, руководствуясь при этом теми чувствами, которые будут преобладать во время его появления в комнате. И когда он все-таки зашел, то, несмотря на желание его увидеть, которое в тот момент преобладало, она начала жалеть, что это произошло.
        Некоторое время мистер Дарси провел с мистером Гардинером, который вместе с работниками поместья занимался рыбалкой, и оставил его только тогда, когда узнал, что Элизабет и миссис Гардинер собирались нанести в то утро визит Джорджиане. Как только он появился, Элизабет мудро решила быть полностью непринужденной и сдержанной. Это было очень правильное, но очень трудно выполняемое решение, потому что она убедилась: к ним двум было приковано внимание всего общества, и ни один глаз не упустил случая наблюдать за его поведением после того, как он вошел в комнату. Ни на одном лице внимательная любознательность не отразилось так сильно, как на лице мисс Бингли, несмотря на широкие улыбки, которые появлялись на нем всякий раз, когда она с кем-нибудь разговаривала. Она еще не потеряла голову от ревности и отнюдь не оставила надежды заполучить мистера Дарси. При появлении брата мисс Дарси начала прилагать огромные усилия, чтобы принимать более живое участие в разговорах; Элизабет убедилась, что ему очень хотелось, чтобы она и его сестра ближе познакомились, и поэтому всячески поощрял последнюю к разговорам.
Это тоже не прошло мимо внимания мисс Бингли: она рассердилась и безрассудно воспользовалась первой же возможностью снисходительно-покровительственно вставить в разговор такой вопрос:
        — Скажите, мисс Элиза,  — а что, Н-ский полк уже покинул Меритон? Для вашей семьи это, наверное, стало тяжким ударом.
        В присутствии Дарси она не решилась вспомнить имя Викхема, и Элизабет сразу же поняла, что именно его имела в виду мисс Бингли; связанные с ним воспоминания на мгновение огорчили ее, но она быстро взяла себя в руки, чтобы дать отпор такому злому наскоку и незамедлительно ответить, сказала достаточно спокойным тоном. Когда Элизабет говорила, то невольно заметила, что лицо мистера Дарси мгновенно покраснело, а сестра его не могла подвести глаза от неожиданного смятения. Знала бы мисс Бингли, сколько неприятности она нанесла в тот момент объекту своих устремлений, то ни за что бы не решилась на такое замечание; и ей просто хотелось сбить с толку Элизабет, напомнив о человеке, к которому, как ей казалось, та была небезразлична; ей хотелось заставить ее проявить свою опрометчивость, чтобы Дарси подумал о ней плохо, и, возможно, напомнить последнему о глупости и несуразности, характерными для отношений между определенными представительницами их семьи и военными Н-ского полка. Ясно было, что мисс Бингли ничего не знала о том побеге с Викхемом, который задумывала мисс Дарси. Эта тайна охранялась со всей
возможной тщательностью, и ни одна живая душа, кроме Элизабет, о ней не узнала. Особенно тщательно мистер Дарси скрывал это от сестер мистера Бингли, ибо — как когда-то казалось Элизабет — надеялся, что они будут родственницами его сестры. В свое время такой план у мистера Дарси, наверное, был; и если он непосредственно и не побуждал его разбить отношения между мистером Бингли и старшей мисс Беннет, то все равно как-то привел к его быстрой заинтересованности судьбой своего друга.
        Однако взвешенное поведение Элизабет вскоре умерило его эмоции; а так как раздраженная и разочарованная мисс Бингли к теме Викхема приближаться не решилась, то со временем Джорджиана тоже овладела собой, хотя и недостаточно хорошо для того, чтобы поддерживать разговор. Ее брат, с взглядом которого Элизабет боялась встречаться, вряд ли вспоминал в этот момент о ее познаниях в этой истории, поэтому то же обстоятельство, которое, казалось бы, должно было заставить его отвлечь от нее свои мысли, наоборот — привело к тому, что он еще больше сосредоточил на ней свое доброжелательное внимание.
        После вышеупомянутого вопроса и ответа на него этот визит продолжался недолго, а когда мистер Дарси провожал их до кареты, то уже мисс Бингли наконец дала волю своей критике, порицая характер Элизабет, ее поведение и ее наряд. Но Джорджиана не стала ее поддерживать. Для хорошего отношения к Элизабет ей было достаточно рекомендации, которую дал ее брат: разве он мог ошибаться в своих суждениях о людях? А выражения, в которых он высказывался об Элизабет, не оставили Джорджиане никакой возможности думать о ней иначе, чем как о девушке красивой и приветливой. Когда Дарси вернулся в зал, мисс Бингли не могла не повторить ему часть того, что она говорила его сестре.
        — Как плохо выглядела Элиза Беннет сегодня утром, мистер Дарси!  — воскликнула она.  — Я еще не видела, чтобы кто-то так менялся в худшую сторону, как она после этой зимы. Она так загорела, стала какой-то вульгарной! Мы с Луизой сошлись на том, что никогда бы ее не узнали.
        Такой отзыв мистеру Дарси явно не понравился, и он ограничился сдержанным ответом, отметив, что не заметил в ней каких-либо изменений, кроме достаточно сильного загара — что вовсе не является какой-то диковинкой, когда люди много путешествуют летом.
        — А я со своей стороны,  — никак не могла успокоиться мисс Бингли,  — должна отметить, что никогда не видела в ней никакой красоты. Ее лицо слишком узкое, цвет его — какой-то тусклый, а черты — вовсе некрасивые. Ее носу не хватает четкости — линии его неразличимы. Зубы — более или менее хорошие, но не более того. Что касается глаз, которые некоторым показались такими прекрасными, то я не вижу в них ничего особенного. У них язвительное и неприветливое выражение, и оно мне не нравится; весь ее вид — это отталкивающая, безвкусная самоуверенность.
        Какой бы убежденной мисс Бингли ни была относительно симпатии мистера Дарси в Элизабет, все равно это не было лучшим способом понравиться ему самой; но люди в гневе редко бывают рассудительными; поэтому когда она наконец увидела, что он чувствует себя явно некомфортно, то решила, что ее слова имели успех. Однако Дарси упорно продолжал молчать, поэтому она, решив любой ценой заставить его заговорить, продолжила:
        — Помню, когда мы впервые встретились с ней в Гертфордшире, то были очень удивлены, что все считали ее там красавицей. Я хорошо помню, как когда-то вечером, после их обеденного визита в Недерфилд, вы сказали: «Она — и красавица?! Но это все равно, что назвать ее мать умницей и острячкой». Но потом вы, кажется, стали о ней лучшего мнения и в свое время считали ее достаточно красивой.
        — Да,  — ответил Дарси, больше не желая сдерживаться.  — Но я думал так только в самом начале нашего знакомства, потому что много месяцев считаю ее одной из самых красивых среди женщин, которых я знаю. Сказав это, он вышел, оставив мисс Бингли возможность утешаться мыслью, что своей настойчивостью она навредила только самой себе.
        По дороге домой миссис Гардинер и Элизабет обсуждали все, что произошло во время визита, но не то, что интересовало их больше всего. Они в подробностях разобрали поведение и внешний вид всех, кого видели, за исключением лишь того человека, который больше других овладел их вниманием. Они говорили о его сестре, его друзьях, о его доме, о фруктах, поданных к столу,  — обо всем, кроме него самого. Поэтому Элизабет очень хотелось узнать, что о нем думает миссис Гардинер, а миссис Гардинер очень хотелось, чтобы ее племянница первой начала разговор на эту тему.
        Раздел XLVI
        Элизабет была очень разочарована, когда, прибыв в Лэмбтон, не нашла там письма от Джейн; это разочарование возникало каждое утро, но на третий день их пребывания там ее нареканиям был положен конец (и обвинениям в адрес сестры тоже), потому что наконец от последней пришли два письма сразу, причем на одном из них стояла отметка, что сначала оно было отправлено куда-то не туда. Элизабет это не удивило, потому что адрес Джейн написала очень неразборчиво.
        Письма принесли как раз тогда, когда они собирались пойти на прогулку; поэтому ее дядя и тетя пошли гулять, а Элизабет оставили одну, чтобы та могла спокойно насладиться их прочтением. Сначала надо было прочитать письмо, отправленное по неверному адресу; оно было написано пять дней назад. В начале письма говорилось обо всех их мелочных делах и о встречах, а также о типичных провинциальных новостях, и вторая часть, датированная днем позже, была явно написана в состоянии возбуждения и содержала сведения гораздо важнее. Вот о чем в нем говорилось:

«Моя дорогая Лиззи! После написания вышеупомянутого произошла вещь крайне неожиданная и очень серьезная; но не пугайся — ничего плохого с нами не случилось, и все мы чувствуем себя хорошо. То, о чем я собираюсь рассказать, касается нашей бедной Лидии. Вчера ночью, когда мы уже отошли ко сну, нам принесли срочное письмо от полковника Форстера, который сообщил, что она сбежала в Шотландию с одним из его офицеров, а если по правде — то с Викхемом! Мы были просто ошеломлены. Однако кажется, что для Китти это не стало абсолютной неожиданностью. Боже, как жаль! Этот брак является очень безрассудным и крайне неуместным для них обоих! Но я хочу надеяться на лучшее, на то, что, возможно, у него все же не такой плохой характер, как нам показалось. С тем, что Викхем бездумный и неразборчивый, я могу согласиться, но этот шаг (не дающий нам повода для огорчения) не удостоверяет наличия какой-то плохой черты характера. По крайней мере его выбор является чистосердечным и бескорыстным, потому что он знает, что наш отец не в состоянии хоть чем-то ее обеспечить. Наша бедная матушка просто убита горем. Отец же переносит
это событие не так тяжело. Как хорошо, что мы не рассказали им всего того, что говорилось не в пользу Викхема! Нам и самим следует теперь обо всем этом забыть. Предполагают, что они уехали в субботу около полуночи, но их отсутствие заметили только вчера в восемь утра. Вестника послали сразу же. Дорогая Лиззи! Представляешь — они, наверное, проехали в десяти милях от нас! Насколько мы поняли из письма, вскоре к нам прибудет полковник Форстер. Лидия оставила несколько строк для его жены, сообщив ей об их намерении. Должна заканчивать, потому что я не могу надолго оставлять бедную матушку. Боюсь, ты не сможешь разобрать, что я там впопыхах написала, я и сама едва понимаю написанное».
        Не оставляя себе времени для раздумий и едва понимая свои собственные чувства, Элизабет, закончив первое письмо, сразу же схватила второе и, открыв его с крайним нетерпением, начала читать; написано оно было днем позже первого:

«В настоящее время, моя дорогая сестра, ты уже, наверное, получила мое впопыхах написанное письмо. Надеюсь, что это будет более разборчивым, но я не могу гарантировать, потому что хотя сейчас я и не спешу, зато чувствую себя очень озадаченной. Лизанька, не знаю, как об этом написать, но у меня для тебя плохая новость, которую я должна сообщить немедленно. Каким бы безрассудным вообще не выглядел брак между Викхемом и нашей несчастной Лиззи, пока мы крайне обеспокоены и надеемся, что он уже состоялся, потому что существует много оснований беспокоиться, что они поехали не в Шотландию. Полковник Форстер приехал вчера, отправившись из Брайтона позавчера только через несколько часов после вестника. Хотя из записки, которую оставила Лидия миссис Форстер, стало ясно, что они собирались отправиться в Гретна-Грин, Дэнни случайно выразил свою уверенность, что Викхем и не собирался туда ехать и вообще никогда не собирался жениться на Лидии. Об этом узнал полковник Форстер и, встревожившись, немедленно отправился в Брайтон, чтобы узнать, куда они отправились. Он быстро узнал, что они отправились в Клепхем, но там
их след прервался, потому что когда они добрались туда, то пересели в наемный шестиместный экипаж, отпустив фаэтон, которым доехали туда из Эпсома. После этого мы знаем только, что их видели по дороге в Лондон. Не знаю, что и думать. Полковник Форстер прибыл в Гертфордшир, по дороге тщательно расспросив о них на каждой дорожной заставе и заглянув в постоялые дворы в Барнете и Хэтфилде. Но тщетно — никто таких людей на дороге не видел. Любезно проявляя о нас заботу, он явился в Лонгберн и поделился с нами своими опасениями способом, делающим большую честь его благородству. Мне искренне жаль его и миссис Форстер, но разве можно их в чем-то обвинять? Велико наше горе, дорогая Лиззи. Отец и матушка полагают, что худшее уже случилось, но я не склонна думать о нем так плохо. Есть много обстоятельств, благодаря которым им будет удобнее тайно пожениться в Лондоне, чем действовать в соответствии с их первоначальным замыслом; и даже если он решился спроектировать такую подлость против Лидии, девушки скромного происхождения, то неужели она потеряла способность хоть что-нибудь понимать? Это просто невозможно!
Однако я с сожалением узнала, что полковник Форстер не склонен думать, что они собираются пожениться — когда я выразила свои надежды по этому поводу, он покачал головой и высказал свои опасения, что Викхем — не тот человек, которому можно доверять. Наша дорогая матушка слегла и не выходит из своей комнаты. Если бы она хоть пыталась двигаться и держать себя в руках, то ей было бы лучше, но где уж там! Что касается отца, то никогда в жизни не видела я его таким расстроенным. Бедная Китти сердится, что Викхем и Лидия скрывали свои чувства, но они просто вынуждены были это делать — тут удивляться ничему. Я искренне рада, моя Лизанька, что тебе повезло избежать этих гнетущих сцен, но теперь, когда первое потрясение прошло, позволь мне признаться — я так хочу, чтобы ты вернулась как можно скорее! Однако я не настолько эгоистична, чтобы требовать твоего немедленного возвращения, особенно если это причинит тебе неудобства. Прощай! Я снова берусь за перо, чтобы сделать то, чего я сначала делать не собиралась (я только тебе об этом сказала), но обстоятельства просто заставляют меня просить всех вас приехать
сюда — и приехать как можно скорее. Я знаю своих дорогих дядюшку и тетушку очень хорошо и поэтому не боюсь просить их об помощи; более того — первого я буду умолять помочь еще кое в чем. Мой папа и полковник Форстер вскоре поедут в Лондон, чтобы попытаться найти там Лидию. Что там будет делать отец — я не знаю, но в таком крайне подавленном состоянии он вряд ли сможет принять какие-то меры лучшим образом, а полковник Форстер по долгу службы должен быть в Брайтоне завтра вечером. В такой критической ситуации совет и помощь моего дядюшки были бы просто неоценимы; он сразу поймет мои чувства — я полагаюсь на его доброту».

«О дядя, где вы?!»  — воскликнула Элизабет после прочтения письма и опрометью бросилась на поиски мистера Гардинера, чтобы ехать вместе с ним, не теряя такого драгоценного времени. Но когда она подошла к двери, то открыл их слуга, и перед ней появился мистер Дарси. Ее бледное лицо и стремительные движения заставили его содрогнуться; не успел он достаточно прийти в себя, чтобы заговорить, как Элизабет, из головы которой тревога за Лидию вытеснила все остальные мысли, воскликнула, запинаясь:
        — Простите, но я должна вас покинуть. Мне необходимо сейчас же найти мистера Гардинера по делу абсолютно неотложному! Я не могу терять ни минуты.
        — Боже правый! Что случилось?!  — воскликнул мистер Дарси голосом, в котором было больше волнения, чем вежливости. Быстро овладев собой, он сказал:  — Я не собираюсь вас задерживать, но позвольте за мистером Гардинером сходить слуге или мне. Вы плохо выглядите — вам нельзя идти самой.
        Элизабет заколебалась, но колени дрожали, и она поняла, что толку от ее поисков будет мало. Поэтому она позвала слугу и приказала ему — хотя понять ее было трудно, потому что она запиналась и хватала ртом воздух — немедленно привести домой его хозяина и хозяйку.
        Когда тот вышел из комнаты, она села, не в состоянии держаться; выглядела она настолько несчастной и больной, что мистер Дарси просто не мог оставить ее одну или воздержаться от слов, сказанных с сочувствием и нежностью:
        — Давайте я позову вашу служанку. Может, выпьете, чтобы вам полегчало? Стакан вина? Давайте я принесу! Вы очень плохо выглядите.
        — Спасибо, не надо,  — ответила Элизабет, пытаясь овладеть собой.  — Со мной все в порядке. Я чувствую себя достаточно хорошо, просто меня огорчила ужасная новость, которую я только что получила из Лонгберна.
        Сказав это, она залилась слезами и в течение нескольких минут не могла произнести ни слова. Растерянный мистер Дарси, не зная, что случилось, только пробормотал что-то о своем беспокойстве, а потом сочувственно молчал. Наконец Элизабет заговорила снова.
        — Только что я получила письмо от Джейн, а там — эта страшная новость. Ее нельзя ни от кого скрыть. Моя младшая сестра покинула своих друзей… сбежала с мужчиной… теперь она полностью зависит от милости… мистера Викхема. Они вместе сбежали из Брайтона. Вы знаете его достаточно хорошо, чтобы не сомневаться в том, что произойдет потом. Приданого у Лидии нет, знатных родственников — тоже, поэтому ничто не сможет побудить его к женитьбе… она — пропащая…
        Дарси застыл от удивления.
        — Подумать только! А я могла это предотвратить,  — добавила Элизабет тоном еще более взволнованным.  — Я, знавшая, какой он на самом деле! Если бы я рассказала своей семье хоть немного из того, что знала! Если бы они узнали о его истинном лице, этого бы не произошло. Но сейчас уже поздно, слишком поздно.
        — Какое горе!  — воскликнул Дарси.  — Какое несчастье — и какой шок! А это известно точно — достаточно точно?
        — Да, конечно! Они вместе уехали из Брайтона в субботу ночью, потом стало известно, что они добрались до Лондона, но куда отправились дальше — никто не знает, но точно не в Шотландию.
        — А что было сделано… пытались ее найти?
        — Мой отец отбыл в Лондон, а Джейн в своем письме просила моего дядю, чтобы тот немедленно помог, и мы с ним уедем где-то через полчаса. Но уже ничего не сделаешь, я хорошо знаю, что уже ничего не сделаешь. Разве можно как-то повлиять на такого человека, как Викхем! А где их искать? У меня нет ни малейшей надежды. Все это так ужасно!
        Дарси согласился, молча кивнув головой.
        — Почему же я ничего не сделала, когда узнала о его истинном характере?! Господи, если бы я знала, что именно мне следует делать, на что именно мне следовало решиться! Но я не знала… а может, просто боялась зайти слишком далеко и причинить вред. Какая страшная, какая непоправимая ошибка!
        Дарси ничего не сказал в ответ. Казалось, что он почти не прислушивался к ее словам, с мрачным видом молча расхаживая по комнате и хмуро-серьезно о чем-то задумавшись. Вскоре Элизабет поняла, о чем он думал. Ее влиянию на него пришел конец. Всему должен был наступить конец перед лицом такого доказательства неблагополучия их семьи, перед таким огромным унижением. Она не могла ни удивляться этому, ни осуждать его. И осознание его правоты не принесло покоя в ее душу, не облегчило ее страданий. Наоборот — это осознание только сделало более рельефными ее собственные чувства и желания: никогда раньше не была она так готова полюбить его, как сейчас, когда любовь ее уже была абсолютно ненужной. Но собственное «я» не смогло, несмотря на его старания, полностью завладеть ее чувствами. Лидия — и то унижение, и несчастья, которые она навлекла на всю свою семью, вскоре смогли поглотить все личные переживания Элизабет. Она сидела, прикрыв лицо платком, уже не в состоянии воспринимать происходящее вокруг. К неприятной реальности ее вернул через несколько минут голос мистера Дарси, который тоном сочувственным, но
одновременно и сдержанным, сказал:
        — Боюсь, вы уже давно хотите, чтобы я ушел, и у меня нет других оснований просить вас разрешить мне остаться, кроме всего, но в этой ситуации напрасно сочувствие. Я действительно очень хотел бы утешить вас словом или делом, но не буду мучить вас своими бесполезными потугами, чтобы вам не показалось, что я нарочно напрашиваюсь на вашу благодарность. Боюсь, что эта ужасная история избавит нас от удовольствия видеть вас сегодня в Пемберли.
        — Да конечно. Пожалуйста, извинитесь за нас перед мисс Дарси. Скажите ей, что мы должны ехать домой по неотложному делу. Скрывайте от нее неприятную правду как можно дольше. Хотя я знаю, что вскоре об этом станет известно.
        Он искренне заверил ее, что будет молчать, вновь выразил сожаление по поводу несчастья, которое ее постигло, выразил надежду на развязку, счастливее той, которую сейчас можно ожидать, передал привет ее родственникам и лишь один раз прощально взглянув на нее, удалился.
        Когда мистер Дарси вышел из комнаты, Элизабет почувствовала, что теперь вряд ли они когда-нибудь снова встретятся в атмосфере такой теплоты и сердечности, как это было в Дербишире; бросив взгляд в прошлое на их отношения, полные превратностей и противоречий, она вздохнула, подумав о неуместности и несвоевременности такой субстанции, как чувство: теперь ей хотелось, чтобы их знакомство продолжилось, а когда-то она бы наоборот радовалась его окончанию.
        Если бы благодарность и уважение были достаточными основаниями для возникновения любви, то смена чувств у Элизабет была бы естественной и вполне уместной. Но если наоборот — когда симпатия, возникающая на такой почве, кажется неразумной или неестественной — по сравнению с тем, что часто называется любовью с первого разговора или вообще — с первого взгляда, то в защиту Элизабет сказать ничего, кроме того, что, проявив неравнодушие к Викхему, она испытала последний метод и его фиаско, возможно, побуждающего ее к поискам какого-то другого метода, менее романтичного. Поэтому предположим, что так оно и произошло,  — и Элизабет с сожалением посмотрела вслед мистеру Дарси. То, что он ушел, стало первым — но далеко не последним — с неизбежным последствием того позора, которым покрыла себя Лидия, поэтому Элизабет еще больше рассердилась при мысли об этой идиотской истории. Прочитав второе письмо от Джейн, она потеряла всякую надежду, что Викхем женится на Лидии. Только такой добросердечный человек, как Джейн, мог тешить себя подобной мыслью. Теперь Элизабет почти не удивлялась тому, что случилось. Пока в
голове ее держалось впечатление, оставленное первым письмом, она действительно была крайне удивлена — очень удивлена тем обстоятельством, что Викхем хочет жениться на девушке, зная, что у нее за душой ни гроша; а еще она просто понять не могла — как это Лидии удалось сделать так, что он ее полюбил? Однако теперь все стало явным и ясным как день. Видимо, для такой интрижки она была достаточно привлекательной; и хотя Элизабет не думала, что Лидия умышленно согласилась на побег, не собираясь выходить замуж, ей нетрудно было предположить, что у сестры ее не было ни достаточно добродетели, ни достаточно ума, чтобы воздержаться от такого шага и не стать легкой жертвой проходимца.
        Пока полк стоял в Гертфордшире, Элизабет и подумать не могла, что Лидия испытывает к Викхему какие-то чувства; и она не сомневалась, что ее сестра при минимальном поощрении готова была полюбить кого угодно. Ее фаворитом был то один офицер, то другой — в зависимости от количества внимания, которое тот ей уделял. Ее предпочтения непрерывно менялись, но их объектом всегда был конкретный человек. Вот к чему приводит недостаток воспитания и чрезмерное потакание, когда речь идет о такой девушке, как Лидия! Как остро чувствовала теперь все это Элизабет!
        Ей безумно захотелось домой, чтобы слышать, видеть — быть на месте событий, чтобы разделять все проблемы униженной семьи, основное бремя которой должна была нести Джейн, когда отец — в отъезде, а мать заболела, не может помочь и требует постоянной опеки. И хотя Элизабет почти не сомневалась, что Лидии уже нельзя было чем-то помочь, вмешательство ее дяди в это дело казалось ей крайне важным, поэтому пока он не вошел в комнату, она как на иголках сидела, с нетерпением ожидая его. Мистер и миссис Гардинеры встревоженно спешили к ней, из рассказа слуги им показалось, что их племяннице внезапно стало плохо, но она быстро успокоила их по этому поводу, а потом эмоционально поведала им причину своего вызова, зачитав вслух два письма; когда же она читала постскриптум, то голос ее дрожал от гнева. Мистер и миссис Гардинеры были чрезвычайно поражены, хотя Лидия никогда не была их любимицей. По их мнению, это несчастье касалось не только Лидии, оно касалось всех ее родственников, и после первых изумленных и отчаянных криков мистер Гардинер сразу же пообещал помочь, чем сможет. Элизабет поблагодарила его со
слезами на глазах, хотя другого от него и не ожидала; и — объединенные одним желанием — они быстро решили все, что касалось будущей поездки, потому что отправляться надо было как можно скорее.
        — А как же с визитом в Пемберли?  — воскликнула миссис Гардинер.  — Джон сказал, что когда ты его за нами послала, то мистер Дарси был здесь,  — это правда?
        — Это действительно так. Я сообщила ему, что мы не сможем прийти. Так что это дело уже решено.

«Ага, значит, это дело уже решено,  — повторила про себя миссис Гардинер, торопясь в свою комнату, чтобы переодеться.  — А знакомы ли они настолько хорошо, чтобы она смогла рассказать мистеру Дарси настоящую причину их отъезда? Вот если бы знать!»
        Но ей так и не удалось это узнать, хотя интерес по этому поводу помог ей перенести спешку и смятение, царившие в последний час перед их отъездом. Если бы Элизабет выпала свободная минута, то ее уверенность в том, что такое несчастное существо, как она сейчас не в состоянии будет никому помочь, но она, как и ее тетя, была теперь при деле: надо было — кроме всего прочего — написать всем их знакомым в Лэмбтон записки с ложными объяснениями их внезапного отъезда. Однако через час они со всем успели совладать, а мистер Гардинер тем временем рассчитался за пребывание в отеле. Поэтому им оставалось одно — ехать, и Элизабет, после всех несчастий, свалившихся на нее утром, вскоре оказалась в экипаже (даже быстрее, чем сама думала), который вез ее домой в Лонгберн.
        Раздел XLVII

        — Я все время думал об этом, Элизабет,  — сказал ее дядя, когда они выезжали из города,  — и действительно, если над этим серьезно задуматься, то я склонен принять мнение Джейн по этому поводу. Для меня просто непостижимо — каким это образом молодой человек возьмет и пожелает соблазнить девушку совсем беззащитную, без друзей, которая к тому же гостит в семье его командира? Поэтому я очень склонен надеяться на лучшее. Неужели он думал, что ее друзья и родственники не вмешаются? А как он собирался снова появиться в полку после такого оскорбления, которое он нанес полковнику Форстеру?! Прелести, его соблазняющие, не стоят такого риска.
        — Вы действительно так думаете?  — воскликнула Элизабет, на мгновение лишившись мрачного настроения.
        — Конечно,  — сказала миссис Гардинер.  — Я и сама начинаю склоняться к мнению твоего дяди. Это было бы слишком значительным нарушением морали, правил чести и его собственных интересов, чтобы на такое пойти. Думаю, что Викхем на это не способен. А ты сама, Лиззи,  — неужели ты думаешь о нем так плохо, что считаешь его способным на такой шаг?
        — Нет, не считаю. Я не считаю, что он может действовать вопреки собственным интересам. Однако, по моему мнению, он вполне способен ко всем остальным грехам. Вот если бы действительно было так, как вы говорите! Но я думаю, что на это бесполезно надеяться. Если бы они хотели пожениться, то почему сразу не поехали в Шотландию?
        — Ну, во-первых, нет твердых доказательств, что они не поехали в Шотландию.
        — Да? А что вы скажете на то, что они с фаэтона пересели в наемный экипаж? К тому же, их нигде не видели на Барнетской дороге.
        — Ладно, допустим, что сейчас они в Лондоне. Они отправились туда для того, чтобы затеряться среди людей — и больше ни для чего. Вряд ли у кого-то из них есть немалая сумма денег, и вскоре они поймут, что им дешевле будет жениться в Лондоне, а не в Шотландии, хотя не так быстро, как там.
        — Но зачем им вся эта таинственность? Почему они боятся быть замеченными? И с какой стати им надо жениться тайком? Нет, нет, все это не так. По словам Джейн, даже его хороший приятель убежден, что тот не собирается на ней жениться. Викхем никогда не возьмет себе в жены девушку без приданого. Он просто не сможет ее содержать. А какими прелестями обладает Лидия, кроме молодости, здоровья и веселого нрава, которые заставили бы его ради нее отказаться от выгодной партии? Что касается опасений относительно позора среди однополчан, к которому приведет его бегство, то я не могу судить, потому что не знакома с последствиями такого поступка. А относительно второго вашего аргумента, то он, по моему мнению, является слабым. У Лидии нет братьев, которые могли бы ее защитить; а на основании поведения моего отца, его нечувствительности и безразличия ко всему, что происходит в семье, Викхем имел полное право сделать вывод, что он будет вмешиваться в это дело так же мало, как любой иной отец в таких обстоятельствах.
        — И ты думаешь, что Лидия настолько потеряла голову от любви к нему, что готова жить с ним на любых других принципах, кроме супружеских?
        — Кажется, что так оно и есть, и именно это обстоятельство является наиболее неприятным,  — со слезами на глазах ответила Элизабет.  — Наличие у моей сестры чувства достоинства и добропорядочности в этом вопросе вызывает большие сомнения. Не знаю даже, что и сказать. Возможно, я несправедлива к ней. Но она еще так молода! Ее никогда не учили задумываться над серьезными вещами, а последние полгода… да где там — круглый год!  — ее вообще бросили на произвол судьбы, и она только и делала, что развлекалась и давала волю своему тщеславию. Ей разрешили крайне беспечно транжирить свое драгоценное время и поддаваться чужому влиянию. С тех пор, как Н-ский полк расквартировался в Меритоне, ее голова была забита любовью, офицерами и флиртом. Она только и делала, что думала и говорила на эту тему, тем самым — как бы это лучше сказать?  — еще больше возбуждая свою чувствительность, и без того сильную от природы. К тому же, всем нам известно, что Викхем и своей внешностью, и речью умеет привлечь к себе женщину.
        — Но, как видишь,  — сказала ее тетя,  — Джейн не думает так плохо о Викхеме и поэтому не считает его способным на недостойный поступок.
        — А о ком Джейн думала плохо вообще? Она бы ни о ком такое не подумала — несмотря на их предыдущее поведение,  — разве что только тогда, когда кто-то действительно бы так поступил. Но Джейн знает так же хорошо, как и я, кто такой Викхем на самом деле. Мы обе знаем, что он развратник в полном смысле этого слова. Что у него нет ни совести, ни чести. Что он лживый интриган.
        — И ты все это знаешь точно?  — воскликнула миссис Гардинер, живо заинтересовавшись происхождением таких сведений.
        — Да, точно,  — ответила Элизабет и покраснела.  — Как-то я рассказывала вам о его позорном поведении относительно мистера Дарси, да вы и сами, когда последний раз были в Лонгберне, слышали, каким тоном он говорил о человеке, который проявил к нему столько снисхождения и щедрости. Кроме того, существуют другие обстоятельства, о которых я не вольна… о которых сейчас не стоит говорить; и я могу с уверенностью сказать, что вся его болтовня о пемберлийской семье — сплошная ложь. На основании того, что он рассказал мне о мисс Дарси, я готова была встретить надменную, высокомерную и неприятную девушку. Однако он сам прекрасно знал, что это не так. Он не мог не знать, что мисс Дарси — девушка приятная и скромная, какой она перед нами и предстала.
        — И Лидия об этом ничего не знает? Неужели ей не известно то, о чем вы с Джейн знаете так хорошо?
        — Конечно! И это — самое худшее. Пока я не побывала в Кенте и не получила возможность много пообщаться как с мистером Дарси, так и с его родственником, полковником Фитцвильямом, я сама не знала правды. А когда я вернулась домой, то Н-ский полк должен был покинуть Меритон через неделю или две. А раз так, то ни я, ни Джейн, которой я все рассказала, не посчитали нужным разглашать эти сведения широкой общественности, потому что толку было бы кому-то от того, если бы мы разрушили ту хорошую репутацию, которую он имел среди всех жителей в округе? И даже тогда, когда решили, что Лидия поедет с миссис Форстер, мне никогда даже в голову не приходила необходимость раскрыть ей глаза на его истинный характер. Я никогда не могла подумать, что ей может грозить хоть какая-то опасность быть обманутой. Поверьте мне — о таких последствиях я даже не думала.
        — И когда они поехали в Брайтон, у тебя, думаю, не было причины считать, что они нравятся друг другу?
        — Ни малейшей. Я не могу вспомнить ни одного признака симпатии с каждой стороны. Если бы что-то подобное намечалось, то можете не сомневаться — в такой семье, как наша, на это непременно обратили бы внимание. Когда он только поступил в милицейские войска, Лидия была готова восхищаться им, но это касалось всех нас. В течение первых двух месяцев каждая девушка в Меритоне или в его окрестностях буквально бредила им, но он никогда не уделял Лидии какого-то особого внимания, поэтому после достаточно непродолжительного периода просто-таки сумасшедшего восхищения ее влюбленность ослабла, а ее фаворитами стали другие военные, которые больше на нее обращали внимания.
        Нетрудно догадаться, что как бы мало новизны их опасениям, надеждам и догадкам относительно такой интересной темы ни придавало повторное ее обсуждение, в течение всего путешествия никакая другая тема так и не смогла надолго завладеть их вниманием. У Элизабет она вообще не выходила из головы. Задержавшись на ней благодаря худшему из страданий — упрекам совести, она не могла расслабиться или забыться ни на минуту.
        Они старались путешествовать как можно скорее; и, проведя одну ночь в пути, добрались в Лонгберн к обеду следующего дня. Элизабет приятно было думать, что Джейн не пришлось их долго ждать.
        Когда они прошли ограждение, маленькие Гардинеры, привлеченные видом фаэтона, вышли на ступени здания; а когда экипаж подъехал к двери, то радостное удивление, которым засветились лица детей и от которого они запрыгали и начали чудить, стал истинным свидетельством желательности их приезда.
        Элизабет выскочила из экипажа, быстро поцеловала каждого ребенка и поспешила в вестибюль, где ее тут же встретила Джейн, которая сбежала вниз, выскочив из комнаты матери.
        Со слезами на глазах они нежно обнялись, и Элизабет, не теряя времени, тут же спросила, не было ли каких-то новостей о беглецах.
        — Пока еще не было,  — ответила Джейн.  — Но теперь, когда приехал мой дорогой дядя, я надеюсь, что все будет хорошо.
        — А наш отец сейчас в Лондоне?
        — Да, он поехал туда во вторник, как я тебе и писала.
        — И часто от него приходят какие-то сведения?
        — Лишь однажды. Он написал мне несколько строк в среду, сообщил, что добрался туда благополучно, и дал мне некоторые указания — на чем я особенно подчеркивала перед его отъездом. Затем он просто добавил, что больше не будет писать, пока не будет каких-то действительно важных новостей.
        — А матушка — как она? Как вы все себя чувствуете?
        — Матушка, слава Богу, чувствует себя более-менее хорошо, хотя нервы ее сильно пошатнулись. Сейчас она наверху и будет рада увидеть всех вас. Со своей комнаты она не выходит. Слава Богу, Мэри и Китти чувствуют себя хорошо.
        — А ты — как твое самочувствие?  — воскликнула Элизабет.  — Ты такая бледная. Сколько тебе пришлось пережить!
        Однако Джейн заверила ее, что чувствует себя прекрасно, и тут их разговор, который длился, пока мистер и миссис Гардинер были заняты своими детьми, прервало приближение всей компании. Джейн подбежала к дяде и тете, поприветствовала их и поблагодарила обоих, то улыбаясь, то пуская слезу. Когда они все зашли в гостиную, родственники, конечно же, еще раз задали те же вопросы, которые уже успела задать Элизабет, и вскоре узнали, что ничего нового Джейн сообщить не может. Однако радужные надежды на благополучную развязку, подсказанные ее добрым сердцем, еще не покинули ее, она до сих пор думала, что все будет хорошо, что однажды утром придет письмо от Лидии или от отца, и все выяснится, и даже, возможно, будет объявлена дата бракосочетания.
        Миссис Беннет, в чью комнату они все пошли после нескольких минут разговора, приняла их так, как и можно было ожидать: со слезами и унылым роптанием, обличительными речами против подлого негодяя Викхема, жалобами на то, как она, бедная и обманутая, страдает. В своих несчастьях она обвиняла всех, кроме особы, неразумные потакания которой главным образом и привели к неурядицам ее дочери.
        — Если бы я могла,  — сказала она,  — настоять на своем, чтобы мы поехали в Брайтон всей семьей, то этого бы не произошло! А так — некому было позаботиться о Лидии. Почему же Форстеры отпускали ее от себя?! Я просто уверена, что с их стороны был какой-то ужасный недосмотр или еще что-то, потому что она — не та девушка, чтобы такое выкинуть; надо было только за ней присматривать. Я всегда подозревала, что ее нельзя вверять под их опеку, но с моим мнением не стали считаться — как всегда. Мое бедное дитя! А вот теперь мистер Беннет уехал их искать, и я знаю: он будет драться с Викхемом, где бы он его не встретил, а когда погибнет, что же тогда со всеми нами будет? Не успеет его тело остыть в могиле, как Коллинзы выгонят нас, и тогда нам только и останется, брат, что надеяться на твою доброту.
        Все громко запротестовали против таких ужасающих мыслей, а мистер Гардинер, после заверений в преданности своей сестре и всей ее семье, сказал, что собирается отбыть в Лондон на следующий день, чтобы помочь мистеру Беннету в его попытках найти Лидию.
        — Не поддавайтесь панике, это ни к чему,  — добавил он,  — потому что, хотя мы и должны готовиться к худшему, все равно не надо рассматривать это как свершившийся факт. Еще и неделя не прошла, как они покинули Брайтон. Через несколько дней мы, возможно, получим от них какие-то сведения, и пока мы точно не убедились, что они не поженились и не намерены этого делать, давайте не будем считать это дело безнадежным. Как только я доберусь до города, поеду к своему шурину, и мы вместе подумаем, что тут можно сделать.
        — Мой дорогой брат,  — сказала миссис Беннет,  — это как раз то, чего я больше всего хочу. Поэтому когда приедешь в город, найди их, где бы они ни были, и если они еще не женаты, то заставь их пожениться. А что касается свадебного наряда, то пусть его не ждут — передай Лидии, что после того, как они поженятся, она будет иметь достаточно денег, чтобы его приобрести. И ради Бога — смотри, чтобы мистер Беннет не вызвал Викхема на дуэль. Расскажи ему о моем ужасном состоянии — что я безумно напугана, что я изнервничалась и вся дрожу, в боку колет, голова болит, а сердце так бьется, что нет мне покоя ни днем ни ночью. А Лидочке скажи — пускай не делает распоряжений относительно свадебного наряда, пока не увидит меня, потому что она не знает, где расположены лучшие магазины. О братец! Ты такой добрый! Я знаю — ты все это устроишь!
        И хотя мистер Гардинер и заверил ее снова, что примет самое активное участие в этом деле, но все равно не упустил возможности посоветовать ей проявлять сдержанность, как в надеждах, так и в опасениях. Так они и разговаривали с миссис Беннет, пока на столе не появился обед, после чего все ушли, дав ей возможность излить все свои чувства экономке, которая прислуживала ей из-за отсутствия дочерей.
        Хотя Гардинеры и уверены в ненужности такого уединения от семьи, они не пытались вмешиваться, зная, что миссис Беннет не имела достаточно ума, чтобы держать язык за зубами в присутствии слуг, пока те будут возиться у стола. Поэтому они предпочли только кого-то одного из слуг — кому можно было больше доверять — посвятить во все страхи и заботы своей сестры.
        В столовой к ним вскоре присоединились Мэри и Китти, которые не появились раньше потому, что были очень заняты в своих отдельных комнатах. Первая была поглощена своими книгами, вторая — собственной внешностью. Однако их лица были относительно спокойными, без каких-либо видимых изменений, разве что бегство любимой сестры или гнев по этому поводу прибавили голосу Китти больше, чем обычно, раздражительности. Что касается Мэри, то она настолько хорошо владела собой, что, сев вместе со всеми за стол, обратилась шепотом к Элизабет с глубокомысленным выражением на лице:
        — Нас постигло большое несчастье. Не исключено, что об этой истории будет много пересудов. Но мы должны стойко держаться перед волной злобы, вливая в наши израненные души бальзам сестринского сочувствия и утешения.
        Затем, увидев, что Элизабет не имеет особого желания отвечать, добавила:
        — Каким бы несчастьем для Лидии не обернулось это событие, мы должны получить от нее полезный урок: потеря девушкой девственности является потерей невосполнимой. Один неверный шаг — и жизнь ее будет разрушена навсегда, потому что безупречная репутация — вещь прекрасная, но хрупкая. В своем поведении женщина должна быть очень осторожной, чтобы не стать жертвой представителей противоположного пола, которым неизвестны чувства чести и совести.
        Элизабет удивленно подняла на нее глаза, но чувствовала себя слишком подавленной, чтобы дать хоть какой-то ответ. Однако Мэри и дальше продолжала утешать ее подобными сентенциями, вызванными порочным поведением их сестры.
        Днем две старших сестры Беннет наконец получили возможность побыть полчаса вдвоем, и Элизабет сразу же воспользовалась этим случаем, чтобы задать многочисленные вопросы, на которые Джейн ответила с не меньшим нетерпением. Посетовав вместе над ужасными последствиями этого события, которые Элизабет считала неизбежными, а старшая мисс Беннет — вполне возможными, первая продолжила эту тему и сказала:
        — Но расскажи мне все, о чем я еще не успела услышать. Поведай мне все подробности. Что сказал полковник Форстер? Разве никто ничего не подозревал еще до того, как побег произошел? Не может быть, чтобы их очень часто не видели вместе.
        — Да, полковник Форстер признал, что часто догадывался об определенном неравнодушии, особенно со стороны Лидии, но он не видел ничего такого, что послужило бы основанием для беспокойства. Мне так его жалко! Он вел себя вежливо и доброжелательно! Он и так собирался приехать к нам, чтобы выразить свою обеспокоенность, даже еще не догадываясь, что Лидия и Викхем не направились в Шотландию; а как только такое опасение возникло, это заставило его поторопиться.
        — А Дэнни и впрямь был убежден, что Викхем не собирается жениться? Он знал об их намерении сбежать? А сам полковник Форстер виделся с Дэнни?
        — Да; но когда он начал расспрашивать Дэнни, то последний отрицал свою осведомленность с их планом и не захотел высказывать своего истинного отношения к этому случаю. Он не подтвердил своей убежденности в том, что они не собирались пожениться, и я хочу надеяться, что относительно этого его просто неправильно поняли раньше.
        — А пока полковник Форстер не приехал, у вас ни у кого не возникло сомнений относительно их намерения пожениться?
        — А откуда у нас могла появиться такая мысль? Я немного волновалась, потому что опасалась за счастье своей сестры в браке с этим человеком, потому что знала о его не всегда достойном поведении. Мама и папа об этом вообще ничего не знали и были обеспокоены только неуместностью этого брака. А потом Китти призналась — с триумфом человека, которому дано знать больше нас,  — что Лидия в своем последнем письме рассказала ей об их с Викхемом намерении. Кажется, она в течение нескольких недель уже знала об их любви.
        — Но не до того, как они уехали в Брайтон?
        — Кажется, нет.
        — А тебе не показалось, что полковник Форстер сам плохого мнения о Викхеме? Он знает о его истинном характере?
        — Должен признать, что он уже не отзывался о Викхеме так хорошо, как раньше, и считал того повесой и прожигателем. А после того, как случилось это печальное событие, люди начали говорить, что у него в Меритоне много долгов, однако надеюсь, что все это неправда.
        — О Джейн, если бы мы не были такими скрытными, если бы мы рассказали все, что о нем знаем, этого могло бы не случиться!
        — Возможно, так было бы лучше,  — ответила ее сестра.  — Но разоблачение бывших грехов любого человека без осведомленности с его нынешними чувствами казалось нам неоправданным. Мы действовали из лучших побуждений.
        — А полковник Форстер знал какие-либо подробности письма, которое написала Лидия его жене?
        — Он привез его с собой, чтобы мы прочитали.
        С этими словами Джейн достала письмо из своей плоской сумочки и дала его Элизабет.
        Вот о чем в нем говорилось:

«Моя дорогая Гарриет!
        Ты будешь смеяться, когда узнаешь, куда я поехала, и мне самой смешно, когда я представляю, как ты удивишься завтра утром, узнав о моем отсутствии. Я собираюсь в Гретна-Грин, и если ты не догадываешься, с кем, тогда ты просто дура, я люблю только одного человека во всем мире, и он — просто ангел. Без него я не мыслю своего счастья, поэтому не считаю свой побег с ним чем-то постыдным. Если не хочешь, то не пиши в Лонгберн, что я уехала, потому что представляешь, каким будет их удивление, когда они получат мое письмо с подписью «Лидия Викхем»? Это будет шутка! Так смешно, что даже писать трудно. Извинись, пожалуйста, за меня перед Праттом за то, что я не смогу с ним сегодня потанцевать, хотя я обещала. Передай ему — надеюсь, что он меня простит, когда обо всем узнает, а еще передай, что на следующем балу я обязательно с ним потанцую. За своим нарядом пришлю, когда приеду в Лонгберн; но скажи, пожалуйста, Салли, чтобы она поремонтировала большой разрез в моем старом муслиновом платье перед тем, как упаковать его. Будь здорова. Привет полковнику Форстеру. Надеюсь, ты выпьешь за нашу успешную поездку.
        Твоя любящая подруга Лидия Беннет».
        — О, несерьезная, глупая Лидия!  — воскликнула Элизабет, прочитав письмо.  — И что же это за записка? Разве в такой важный момент пишут так легкомысленно! Из этой записки, по крайней мере, видно, что именно она к цели своей поездки относилась серьезно. В чем бы Викхем не убедил ее в дальнейшем, видно, что она такой позор не задумывала умышленно. Мой бедный отец! Представляю, как он переживал!
        — Он был очень шокирован; целых десять минут молчал. Матери сразу стало плохо, а в доме стало происходить что-то невероятное!  — Ой Джейн,  — воскликнула Элизабет.  — Осталась ли в нашем доме хоть одна служанка, которая в тот день не узнала все подробности этой ужасной истории?!
        — Не знаю; думаю, что хоть какая-нибудь и осталась. Но в такое время трудно было проявлять осмотрительность. С матушкой началась истерика, и как я не пыталась ее успокоить, мне не удалось этого сделать! Я сама чуть не упала в обморок, когда поняла, какой ужас может произойти в дальнейшем!
        — Уход за ней был выше твоих сил. У тебя болезненный вид. О, как я хотела бы в то время быть с тобой! Тебе пришлось бы заботиться и волноваться только за себя.
        — Мэри и Китти очень сочувствовали и — я уверена — обязательно взяли бы на себя часть хлопот, но я предпочла их не привлекать. Китти — маленькая и хрупкая, а Мэри так много читает, что не успевает отдыхать. После отъезда отца, во вторник в Лонгберн приехала наша тетя Филипс, изъявившая милость пробыть со мной до четверга. Она помогла нам и обрадовала нас чрезвычайно, а леди Лукас тоже была такая хорошая — наведывалась сюда в среду утром, чтобы выразить свое сочувствие и предложить услуги любой из своих дочерей, если такая необходимость возникнет.
        — Лучше бы она сидела дома!  — воскликнула Элизабет.  — Сама она, может, и хотела нам добра, но при таком несчастье, которое нас постигло, лучше видеться с соседями как можно меньше. Их помощь невозможна и не нужна, а сострадание — невыносимо.
        Затем она начала расспрашивать о тех мерах по поиску Лидии, которые собирался принять в Лондоне их отец.
        — Кажется, он собирался поехать в Эпсом — место, где меняют лошадей, переговорить с форейторами и попытаться получить у них хоть какие-то сведения. Его основное намерение состояло в том, чтобы разведать номер наемного экипажа, которым они приехали из Клепхема. В том экипаже прибыли пассажиры из Лондона; кроме того, возможно, кто-то заметил, как некий джентльмен и дама пересаживались из одной кареты в другую, об этом можно будет спросить в Клепхеме. А если узнать, у какого дома кучер этих пассажиров высадил, то можно будет узнать, где он ставит свой экипаж и номер самого экипажа. Не знаю, что отец еще собирался сделать, но он так спешил поскорее уехать и был так взволнован, что даже эти сведения извлечь из него было очень трудно.
        Раздел XLVIII
        На следующее утро все общество с надеждой ожидало письмо от мистера Беннета; почта пришла, но ни строчки от него не было. Члены семьи знали, что и при обычных обстоятельствах корреспондент из него никакой, но надеялись, что он сделает над собой усилие хоть в такое трудное время. Поэтому им пришлось сделать вывод, что никаких приятных сведений у него не было, но им хотелось быть уверенными хоть, по крайней мере, по этому поводу. Поэтому мистер Гардинер, который только ради письма и задерживался, отправился в Лондон.
        Теперь, когда он уехал, все были уверены хотя бы в том, что от него будут приходить регулярные сведения о том, что происходит; к тому же дядя их пообещал уговорить мистера Беннета вернуться (как только появится такая возможность) в Лонгберн к великому удовольствию миссис Беннет, которая считала, что только так его можно уберечь от гибели на дуэли.
        Миссис Гардинер с детьми собиралась на несколько дней остаться в Гертфордшире, поскольку муж ее считал, что ее помощь пригодится племянницам. Она помогала им ухаживать за миссис Беннет, а в свободное время была для сестер большим утешением. Тетушка Филипс тоже часто их навещала и, хотя говорила, что делает это для того, чтобы их подбодрить, на самом деле своими новыми рассказами о расточительстве и безделье Викхема только увеличивала подавленность девушек и миссис Беннет.
        Теперь, казалось, весь Меритон изо всех сил старался очернить человека, которого еще три месяца назад все считали чуть ли не ангелом во плоти. Говорили, что он задолжал деньги каждому торговцу в округе, а все его интриги, заклеймены как «соблазнение и развращение», тоже затрагивали семью каждого торговца. Все говорили, что он — повеса из повес, и все теперь начали признаваться, что никогда не доверяли его обманчивой добропорядочной и приятной внешности. Для Элизабет — хотя она верила менее чем половине того, что говорилось — этого было достаточно, чтобы усилить ее начальную уверенность в том, что ее сестру подстерегает несчастье. Даже Джейн, которая этим разговорам верила еще меньше, почти потеряла надежду, потому что если бы Лидия и Викхем действительно поехали в Шотландию (на что она всегда в глубине души надеялась), то к этому времени уже должны были оттуда вернуться.
        Мистер Гардинер поехал в Лонгберн в воскресенье, а во вторник его жена получила от него письмо, в котором говорилось, что сразу же по прибытии ее муж нашел мистера Беннета и убедил его отправиться на Грейсчерч-стрит. А еще мистер Гардинер писал, что перед его приездом мистер Беннет успел побывать в Эпсоме и Клепхеме, но не привез оттуда никаких утешительных новостей, и теперь он собирается расспросить о них во всех крупнейших гостиницах города, поскольку мистер Беннет считал возможным, что они остановились в одной из них, перед тем как найти себе постоянное жилье. Сам мистер Гардинер не считал, что этот шаг принесет успех, но поскольку его свояк настаивал на этом, то он собирался ему помочь. А еще их дядя сообщал, что мистер Беннет пока совсем не склонен покидать Лондон и вскоре собирается им написать. Далее следовал постскриптум, в котором было следующее:

«Я написал полковнику Форстеру и попросил его, если возможно, узнать от однополчан Викхема, не было ли у него случайно каких-то родственников или знакомых, которые могли бы подсказать, в какой части города он мог спрятаться. Если бы найти того, к кому можно было бы обратиться по этому поводу, это имело бы существенные последствия. Сейчас у нас нет никаких зацепок. Надеюсь, полковник Форстер сделает все, что сможет, чтобы помочь в этом деле. Я тут хорошенько подумал — может, Лиззи имеет какие-то сведения о его родственниках?»
        Элизабет сразу же догадалась, откуда происходит такое уважение к ее авторитетному мнению в этом вопросе, но она, несмотря на все свое желание, никак не могла сообщить ничего такого, чтобы этот авторитет поддержать.
        Она никогда не слышала, чтобы у Викхема были какие-то родственники, кроме матери и отца, которые давно умерли. Однако вполне вероятно, что кто-то из его однополчан мог знать больше, и хотя она не слишком на это надеялась, все же попробовать стоило.
        Каждый день в Лонгберне был теперь днем нервного ожидания, и наиболее тревожной частью дня было время, когда приходила почта. Получение писем стало важнейшим объектом утреннего нетерпения. Именно из письма должны они узнать новости — хорошие или плохие, поэтому каждый следующий день все ожидали получения каких-то очень важных сведений.
        И пока они дожидались нового письма от мистера Гардинера, пришло письмо их отцу от мистера Коллинза, который Джейн распечатала и прочитала лично, потому что именно такие указания дал ей мистер Беннет перед своим отъездом. Элизабет, зная, какими причудливо-забавными всегда были его письма, тоже его просмотрела, а потом прочитала полностью. Вот что писал мистер Коллинз:

«Уважаемый г-н!
        Я осознаю, что наши семейные отношения и мое общественное положение побуждают меня к высказыванию вам сожаления по поводу того несчастья, которое вас постигло и о чем мне вчера письмом сообщили в Гертфордшире. Можете, уважаемый господин, не сомневаться, что и миссис Коллинз, и я искренне сочувствуем вам и всей вашей уважаемой семье в вашем горе, которое является, к сожалению, неизбывным, потому что вызвано причиной, которую время не в состоянии устранить. Со своей стороны я сделаю все, чтобы облегчить ваши жестокие страдания и утешить вас в ситуации, из всех возможных наиболее удручающей для родительского сердца. По сравнению с тем, что случилось, смерть вашей дочери показалась бы благословением. То, что произошло, заслуживает всяческого осуждения еще и потому, что есть все основания, как говорит моя дорога Шарлотта, считать такое распутное поведение следствием чрезмерной ласки и попустительства со стороны родителей; одновременно, к удовольствию вашему и миссис Беннет, я склонен предполагать, что Лидия такой уродилась, иначе она не могла бы совершить такое страшное преступление в столь юном
возрасте. Как бы там ни было, вы заслуживаете глубокого сочувствия, в котором ко мне присоединяется не только миссис Коллинз, но и леди Кэтрин и ее дочь, которым я сообщил о том, что произошло. Они разделяют мои опасения, что этот катастрофический шаг одной дочери может причинить вред будущему всех других ваших дочерей, а кто — как снисходительно говорит леди Кэтрин — захочет родниться с такой семьей? Это соображение заставляет меня с особым удовольствием вспоминать одно событие, которое произошло в ноябре прошлого года, потому что если бы случилось иначе, то я бы сейчас был вынужден делить с вами все ваши беды и весь ваш позор. Позвольте посоветовать вам, милостивый государь, приложить все усилия, чтобы найти себе удовольствие, а ваше недостойное дитя навсегда лишить родительской любви. Пусть пожинает плоды своего отвратительного поступка.
        С уважением, и т. д., и т. д.»
        Мистер Гардинер написал только после того, как получил ответ от полковника Форстера, и сведения его были неутешительные. Никто не знал, были ли у Викхема какие-то родственники, с которыми бы он поддерживал отношения; было достоверно известно, что близких родственников у него не осталось. Бывших знакомых у Викхема было много, но с тех пор, как он вступил в милицейские войска, было не похоже, чтобы он продолжал с кем-то из них общаться. Поэтому обратиться за сведениями о нем было не к кому. А то ужасное состояние, в котором находились его финансы, стало еще одним основанием (кроме опасения возможных шагов со стороны родителей Лидии) для таинственного исчезновения, поскольку оказалось, что он оставил после себя немалую сумму карточных долгов. По мнению полковника Форстера, понадобится более тысячи фунтов, чтобы покрыть расходы Викхема в Брайтоне. Он многим задолжал в городе, но еще больше были его долги чести. Мистер Гардинер и не пытался скрыть эти подробности от лонгбернской семьи; Джейн слушала их с выражением ужаса на лице. «Так он картежник!  — воскликнула она.  — Вот это да! А я и понятия об
этом не имела».
        А еще мистер Гардинер в своем письме сообщил, что их отец должен вернуться домой на следующий день, то есть в субботу. Подавленный своими неудачными попытками, он поддался на уговоры свояка вернуться домой, оставив на него продолжение поисков, чтобы тот сделал все возможное в зависимости от обстоятельств. Эту новость миссис Беннет, несмотря на ожидания своих дочерей, встретила с гораздо меньшим энтузиазмом, чем раньше, когда она выражала опасения за его жизнь.
        — Как?! Он возвращается, не найдя бедной Лидии?  — воскликнула она.  — Пусть остается в Лондоне, пока их не найдет. Кто же тогда вызовет на дуэль Викхема и заставит его жениться на Лидии, если он собирается уехать?!
        Поскольку у миссис Гардинер появилось желание вернуться домой, то решили, что она с детьми отправится в Лондон тогда же, когда мистер Беннет оттуда приедет. Поэтому хозяин поместья вернулся в Лонгберн, а они тем же экипажем осуществили первую часть своей поездки.
        Миссис Гардинер уехала, так ничего и не узнав о Элизабет и ее дербиширском приятеле, который ей так симпатизировал. Ни с кем из них ее племянница не заводила о нем разговоры, а надежды миссис Гардинер, что вскоре после их приезда из Дербишира от него придет письмо, так ожиданиями и остались. По возвращении Элизабет не получила из Пемберли ни единого письма.
        Нынешнего семейного несчастья ей вполне хватало для того, чтобы чувствовать себя подавленной, поэтому не стоило забивать себе голову еще и этой проблемой, хотя Элизабет, в настоящее время достаточно хорошо разобравшись в собственных чувствах, прекрасно осознавала, что если бы она не знала ничего о Дарси, то ей было бы несколько легче пережить весь ужас того позора, которым покрыла себя Лидия. Ей подумалось, что это сократило бы вдвое количество ее бессонных ночей.
        Когда мистер Беннет прибыл, выглядел как обычно — по-философски спокойный. Говорил он тоже, как обычно, мало. О деле, позвавшем его в город, он не сказал ничего вообще, и дочери его не сразу решились о нем расспрашивать.
        Только во второй половине дня, когда он присоединился к ним во время чаепития, Элизабет попыталась заговорить на эту тему, а мистер Беннет, выслушав ее короткое сожаление по поводу несчастий, которые ему пришлось пережить, ответил:
        — Не надо об этом ничего говорить. Это же мои страдания, а не ваши. Это я во всем виноват, поэтому и должен страдать сам.
        — Не будь к себе таким строгим,  — ответила Элизабет.
        — Не подталкивай меня к этому греху! Для человеческой натуры грех снисхождения к самому себе является таким соблазнительным! Нет, Лиззи,  — позволь мне хоть раз в жизни в полной мере почувствовать свою вину. Но я не боюсь сломаться под тяжестью этого чувства — оно же такое мимолетное!
        — Как ты думаешь — они в Лондоне?
        — Да, где же еще они могут так хорошо спрятаться?
        — К тому же Лидия всегда мечтала побывать в Лондоне,  — добавила Китти.
        — Значит, ей очень повезло с этим бегством,  — сухо сказал отец,  — она, наверное, надолго там задержится.
        Немного помолчав, он продолжил:
        — Лиззи, я не держу на тебя зла за тот совет, который ты мне дала в мае и который — с учетом того, что произошло — демонстрирует твою удивительную проницательность.
        Их разговор прервало появление старшей мисс Беннет, которая пришла за чаем для своей матери.
        — Кому-то эта показуха явно нравится,  — воскликнул мистер Беннет,  — она придает определенной утонченности страданиям! Завтра я сделаю то же самое: надену ночную шапочку, халат, засяду у себя в библиотеке и буду горевать, с нетерпением ожидая, пока не сбежит Китти.
        — Никуда я не сбегу, папа,  — раздраженно ответила Китти.  — Если бы я поехала в Брайтон, то вела бы себя лучше, чем Лидия.
        — Ты — и в Брайтон?! Но я бы не отпустил тебя и за пятьдесят фунтов даже в Ист-Берн! Нет, Китти! Теперь я стал расчетливым, и вскоре ты почувствуешь последствия этой перемены. Больше никогда ни один офицер не зайдет в мой дом и даже не появится в округе. Балы запрещаются полностью — разве что только в сопровождении старших сестер. На улицу — не рыпаться, если каждый день не сможешь доказать, что вела себя рассудительно в течение десяти минут.
        Китти восприняла эти угрозы вполне серьезно и поэтому начала плакать.
        — Ну ладно, ладно,  — сказал отец,  — не убивайся. Если следующие десять лет ты будешь послушной девочкой, то к концу этого срока я вывезу тебя в люди.
        Раздел XLIX
        Через два дня после возвращения мистера Беннета Джейн и Элизабет прогуливались среди кустарниковых насаждений позади дома и заметили экономку, которая спешила к ним. Решив, что та пришла позвать их к матери, они пошли ей навстречу; приблизившись, они услышали не ожидаемые наставления миссис Беннет, а такие слова, с которыми экономка обратилась к старшей сестре:
        — Простите, сударыня, за вмешательство, но я надеюсь, что вам приятно будет услышать хорошие новости из Лондона, поэтому я решилась прийти и спросить.
        — О чем ты говоришь, Хилл? Ни о каких новостях из города мы не знаем.
        — Да что вы, сударыня,  — сказала миссис Хилл крайне удивленно,  — разве вы не знаете о вестнике, прибывшем к хозяину от мистера Гардинера? Он был здесь менее получаса назад и принес хозяину письмо.
        Девушки опрометью бросились к дому, не теряя времени на разговоры. Они пролетели через вестибюль в столовую, оттуда — в библиотеку, но отца не нашли и там; они уже собирались отправиться наверх, думая, что он в комнате матери, как вдруг встретили дворецкого, который сказал:
        — Если вы ищете хозяина, госпожа, то он сейчас направляется к роще.
        Получив эти сведения, сестры сразу же бросились назад через зал и направились бегом через лужайку вслед за отцом, который решительно направлялся к небольшому леску на краю поля.
        Джейн, тяжелее и менее привыкшая к бегу, чем Элизабет, вскоре отстала, а ее сестра, хватая ртом воздух, догнала отца и нетерпеливо воскликнула:
        — Отец, отец, какие новости, какие?! Ты получил весть от нашего дяди?
        — Да, только что я получил от него письмо, которое принес вестник.
        — И какие же в нем новости — хорошие или плохие?
        — Ты думаешь, что можно ожидать чего-то хорошего?  — спросил он, доставая письмо из кармана.  — Ладно, возьми, почитай.
        Элизабет нетерпеливо выхватила письмо. Здесь как раз подоспела и Джейн.
        — Читай вслух,  — попросил отец,  — потому что я не совсем сообразил, о чем там идет речь.

«Трейсчерч-стрит, понедельник, 2 августа.
        Уважаемый свояк!
        Наконец я получил возможность послать тебе весть о моей племяннице, и весть эта, надеюсь, тебе понравится. Вскоре после того, как мы расстались с тобой в субботу, мне удалось узнать, в каком районе Лондона находятся беглецы. Подробности расскажу при встрече: достаточно уже того, что я их нашел. Я виделся с ними обоими…»
        — Значит, получилось так, как я всегда надеялась,  — они поженились!  — воскликнула Джейн.
        Элизабет продолжила:

«Я виделся с ними обоими. Они не поженились; не увидел я и намерений это сделать; но если ты выполнишь некоторые условия, которые я осмелился принять от твоего имени, то ждать их свадьбы придется недолго. Все, что от тебя требуется,  — это через акт распоряжения имуществом гарантировать своей дочери равную с другими сестрами долю — пять тысяч фунтов после твоей смерти и смерти моей свояченицы; и, кроме того, взять на себя обязанность обеспечить ей содержание — сто фунтов ежегодно в течение твоей жизни. Считая, что имею на это полномочия, я без колебаний принял эти условия от твоего имени. Это письмо я пришлю вестником, потому что с ответом медлить нельзя. Из этих подробностей тебе нетрудно будет понять, что материальное положение мистера Викхема не такое уж безнадежное, как все привыкли считать. В этом общее мнение оказалось ложным; и я рад сообщить, что даже после выплаты всех долгов у него должно остаться немного денег, чтобы содержать мою племянницу,  — и это в дополнение к приданому. Если ты не против, делегируй мне полное право действовать от твоего имени во всем этом деле, и я немедленно дам
распоряжение Хаггерстону подготовить соответствующее соглашение. Тебе нет ни малейшей необходимости снова приезжать в Лондон; сиди себе тихо в Лонгберне и полагайся на мою старательность и умение. Присылай ответ как можно скорее и старайся выражаться как можно понятнее и недвусмысленно. Мы посчитали, что моя племянница выйдет замуж у нас, и я надеюсь, что ты с этим согласишься. Завтра она к нам придет. Я напишу, как только снова появится что-то конкретнее.
        С уважением, и т. д.
        Эдв. Гардинер».
        — Так, значит, это возможно!  — воскликнула Элизабет, закончив читать.  — Неужели он на ней женится?
        — Получается, что Викхем не такой уж негодяй, как мы о нем думали,  — сказала ее сестра.  — Папочка, я тебя поздравляю.
        — А ты ответил?  — спросила Элизабет.
        — Нет, но это надо делать как можно быстрее.
        Она горячо взмолилась его не терять времени и писать.
        — Дорогой отец!  — воскликнула Элизабет.  — Возвращайся и немедленно принимайся за письмо. Подумай, насколько важным в данном случае является каждый момент.
        — Давай я за тебя напишу,  — предложила Джейн,  — если тебе самому не очень хочется.
        — Очень не хочется,  — ответил отец,  — но придется. И, сказав так, он повернул и пошел вместе с ними к дому.
        — Хочу спросить,  — сказала Элизабет.  — Я думаю, ты собираешься выполнять условия?
        — Что значит «собираешься»? И мне просто стыдно за него, что он запросил так мало!
        — Тем более, они должны пожениться! Несмотря на то, что он — негодяй.
        — Да, они должны пожениться. Ничего не поделаешь. Но есть две вещи, о которых я очень хотел бы узнать: первое — это сколько денег выложил ваш дядя, чтобы это исправить, а второе — смогу ли я когда-нибудь с ним рассчитаться.
        — Деньги… Наш дядя… О чем вы говорите, сударь?  — воскликнула Джейн.
        — Я говорю о том, что ни один разумный человек не женится на Лидии при таком незначительном соблазне, как сто фунтов ежегодно в течение моей жизни и пятьдесят — после моей смерти.
        — Истинная правда,  — сказала Элизабет,  — хотя мне как-то не приходило в голову. Его долги выплачиваются, и даже ничего не останется! Ой! Не иначе, как все это — затея моего дядюшки. Какой он щедрый и добрый человек! Но боюсь, как бы это не подорвало его собственные финансы! Тут нельзя было обойтись малыми деньгами.
        — Конечно же,  — сказал мистер Беннет.  — Викхем будет дураком, если согласится жениться на ней ни на фартинг меньше, чем за десять тысяч фунтов. Мне бы не хотелось иметь о нем такое плохое мнение в самом начале нашего родства.
        — Десять тысяч фунтов! Не приведи Господь! Как же вернуть хоть половину такой суммы?!
        Мистер Беннет ничего не сказал в ответ, и они молча пошли дальше, углубившись в свои мысли, пока не добрались до дома. Отец пошел в библиотеку писать письмо, а девушки вошли в столовую.
        — Неужели они действительно поженятся?!  — воскликнула Элизабет, как только они остались вдвоем.  — Все это так странно! И вот такой развязке мы должны радоваться! Мы должны радоваться их бракосочетанию, несмотря на ничтожность шансов на их счастливую супружескую жизнь и при всей мерзости его персоны! О, бедная Лидия!
        — Я утешаю себя мыслью,  — ответила Джейн,  — что он никогда не женился бы на Лидии, если бы действительно любил ее. Хотя наш добрый дядя и сделал кое-что для того, чтобы оплатить его долги, я не думаю, что речь шла о сумме десять тысяч фунтов или около того. У него есть собственные дети, а может, будут еще и новые. Как же он сэкономит даже пять тысяч фунтов, не то что десять?
        — Если мы когда-нибудь сможем узнать о сумме долгов Викхема,  — сказала Элизабет,  — а также о том, сколько средств выделяется на Лидию с его стороны, тогда разведаем точно, сколько денег потратил на них мистер Гардинер, потому что Викхем не имеет за душой и ломаного гроша. Всю жизнь мы будем в долгу перед дядюшкой и тетушкой за их доброту. Они предоставили ей убежище, обеспечили личную защиту и поддержку, и это — такая жертва с их стороны, за которую мы вечно должны быть им благодарны! В настоящее время Лидия уже должна быть у них. Если перед лицом такой доброты ей не станет сейчас стыдно, то она вообще не стоит того, чтобы быть счастливой! Представляю, как она будет чувствовать себя, когда встретится с тетушкой!
        — Мы должны попытаться забыть все, что произошло, с каждой стороны,  — сказала Джейн.  — Я надеюсь — я верю в то, что они будут счастливы. Его согласие жениться на ней, по моему мнению, является доказательством того, что он начинает мыслить в правильном направлении. Их любовь друг к другу заставит их стать рассудительнее; и я утешаю себя мыслью, что, поженившись, они будут жить так спокойно и разумно, что со временем все забудут об их прежнем безрассудстве.
        — Они вели себя так,  — ответила Элизабет,  — что ни я, ни ты — никто и никогда не забудет, каким было их поведение. Об этом даже не стоит говорить.
        И только сейчас девушки поняли, что их мать, возможно, до сих пор не знает о том, что произошло. Поэтому они пошли в библиотеку, чтобы спросить у отца, не желает ли он, чтобы они обо всем этом ей рассказали. Не отрывая глаз от письма, которое он писал, мистер Беннет холодно ответил:
        — Как хотите.
        — А можно взять с собой дядюшкино письмо?
        — Берите все, что вам нужно, и убирайтесь.
        Элизабет взяла письмо со стола, и они вместе пошли на верхний этаж. Обе младшие сестры — и Мария, и Китти — были с миссис Беннет. Это означало, что новость можно было сразу сообщить всем. После небольшой подготовки к получению хорошего известия письмо было зачитано вслух. Миссис Беннет едва сдерживала свои эмоции. Как только Джейн прочитала о надеждах мистера Гардинера, что Лидия вскоре выйдет замуж, радость ее вырвалась наружу и с каждым новым предложением становилась все более бурной. Теперь она была такой же неистовой от восторга, как раньше — неусидчивой от тревоги и раздражения. Ей достаточно было знать, что ее дочь выходит замуж. Будет ли она счастлива в браке — ее не интересовало, воспоминания о недостойном поведении дочери не сдерживали ее восторг.
        — Моя дорогая, моя дорогая Лидия!  — воскликнула она.  — Как все это прекрасно! Она выходит замуж! Я снова ее увижу! В шестнадцать лет — и уже замужем! Мой добрый, щедрый зять! Я знала, что так и будет, я знала, что он все уладит. Как я хочу скорее ее увидеть! И дорогого Викхема тоже! Но платье! Свадебное платье! Я сейчас же напишу о нем своей сестре миссис Гардинер. Лиззи, дорогая моя, сбегай вниз к отцу и спроси, какое приданое он ей назначит. Постой, постой, я пойду сама. Китти, подергай звонок, позови Хилл. Я быстро оденусь. Моя дорога Лидия! Нам так будет весело вместе, когда мы встретимся!
        Ее старшая дочь пыталась утолить этот неудержимый поток эмоций, направляя мысли своей матери в сторону тех обязательств, которые наложил на них поступок мистера Гардинера.
        — Потому что этой счастливой развязкой,  — добавила она,  — мы во многом обязаны его доброте. Я убеждена, что он дал обещание поддержать мистера Викхема материально.
        — Ну и что?  — воскликнула миссис Беннет.  — Иначе и быть не может; а кто еще должен это делать, если не ее собственный дядя?! Если бы у него не было собственной семьи, то все его деньги, конечно, достались бы мне и моим детям; и это вообще случилось впервые, что нам от него что-то перепало, за исключением нескольких подарков. Что же, я очень рада! Вскоре одна из моих дочерей выйдет замуж. Миссис Викхем — звучит очень хорошо. А в июне ей исполнилось только шестнадцать. Джейн, дорогая моя, я так волнуюсь, что не могу писать; поэтому я буду диктовать, а ты будешь писать за меня. Что касается денег, то этот вопрос мы решим с вашим отцом позже, а о нарядах нужно позаботиться немедленно.
        И она принялась рассуждать о ситце, муслине, батисте и уже хотела даже диктовать чрезвычайно щедрые заказы, как Джейн — не без труда — убедила ее подождать, пока отец не освободится, чтобы с ним посоветоваться. Один лишний день, отметила она, не решает почти ничего, а мать ее была так счастлива, что проявила упрямство меньше, чем обычно. Но вскоре в голову ей пришли другие планы.
        — Вот только оденусь,  — заявила она,  — и пойду в Меритон, чтобы рассказать эти хорошие новости своей сестре Филипс. А когда я вернусь, то еще смогу зайти к леди Лукас и миссис Лонг. Китти, сбегай и скажи, чтобы подавали карету. Мне не помешает немного проветриться. Девушки, вам что-то надо в Меритоне? Ага, вот идет Хилл. Хилл, дорогая, ты уже слышала добрую весть? Мисс Лидия выходит замуж; поэтому на ее свадьбу каждому из вас достанется чашка пунша — вот погуляете!
        Миссис Хилл тут же принялась выражать свою бурную радость. Элизабет тоже получила свою долю поздравлений, а потом, устав от этой глупости, спаслась бегством в свою комнату, чтобы остаться наедине со своими мыслями. Так, ситуация бедной Лидии действительно плохая, и это — в лучшем случае, но надо благодарить Бога, что она не является еще худшей. Элизабет хорошо это понимала; и хотя, заглядывая в будущее, у нее не было никаких резонных оснований рассчитывать ни на их тихое семейное счастье, ни на богатство и уважение общества, все же, вспоминая свои страхи только каких два часа назад, она прекрасно понимала, как им всем повезло.
        Раздел L
        Мистер Беннет — до того, как наступил настоящий период его жизни,  — часто имел желание не тратить весь свой доход, а откладывать ежегодно некую сумму для содержания своих дочерей и жены на тот случай, если она его переживет. Теперь это желание стало еще сильнее. Если бы он выполнил свой долг в этом, то Лидия не была бы в долгу перед своим дядей за то, что тот своими деньгами спас ее честь и обеспечил приличное будущее. Тогда радость от того, что они заставили одного из самых ничтожных молодых людей Великобритании жениться на его дочери, не была бы такой бурной.
        Мистер Беннет был серьезно обеспокоен тем, что успех такого малопривлекательного для всех них дела полностью зависел от денег его свояка, и поэтому решительно настроился разведать, по возможности, степень его финансовой помощи, чтобы как можно быстрее рассчитаться с ним и выполнить тем самым свой долг.
        В начале своей супружеской жизни мистер Беннет считал абсолютно нецелесообразным экономить средства; поскольку, непременно, у них должен был родиться сын. Этот сын, достигнув совершеннолетия, должен был стать полноправным наследником имения, и таким образом вдова хозяина и младшие дети получили бы средства к существованию. Зато одна за другой на свет родились пять дочерей, а сын так и не появлялся; хотя миссис Беннет в течение многих лет после рождения Лидии продолжала надеяться, что он, наконец, появится. В конце концов, они потеряли надежду, но на тот момент экономить средства было уже поздно. Сама миссис Беннет экономной не была, и от превышения расходов над доходом их спасала только сильная врожденная склонность мистера Беннета к независимости.
        По условиям брачного контракта, миссис Беннет и дети должны были получить пять тысяч фунтов. Но пропорция, в которой их надлежало распределить между последними, зависела от воли родителей. Именно этот вопрос, по крайней мере в отношении Лидии, надо было решить сейчас, потому что выбора у мистера Беннета не было — он просто должен был согласиться на условия предложения. В своем письме он сначала лаконично поблагодарил родственника за его великодушие, а затем выразил свое полное одобрение всех его действий и желание соблюсти все договоренности, достигнутые от его имени. Мистер Беннет и подумать не мог, что Викхема удастся заставить жениться на его дочери с такими незначительными отрицательными последствиями для него. При тех ста фунтах, которые он обязан был им выплачивать ежегодно, фактически мистер Беннет терял бы даже меньше, чем десять фунтов ежегодно, потому что, учитывая его расходы на проживание Лидии и карманные средства, а также непрерывные денежные подарки от матери, содержание молодой дочери обходилось примерно в такую же сумму.
        Еще одной очень приятной неожиданностью было то, что от него все это дело требовало крайне незначительных усилий, так как основное его желание состояло в настоящее время в том, чтобы принимать в нем по возможности наименьшее участие. Когда первые вспышки гнева, которые побудили его искать беглецов, прошли, мистер Беннет вернулся к своей привычной лености и безделью. Вскоре письмо было написано, потому что хотя и готовился мистер Беннет к любому делу медленно и неохотно, зато выполнял ее быстро. Наконец глава семейства выразил желание знать в подробностях, чем еще обязан он родственникам; на Лидию он был так зол, что от письменного общения с ней решил воздержаться.
        Хорошая новость быстро разошлась по дому и так же быстро — по всей округе. Там ее восприняли с позиций злорадной благопристойности. Конечно же, пищи для разговора было бы гораздо больше, если бы мисс Лидию Беннет вернули домой или — и это было бы лучшей альтернативой — спрятали где-то подальше от человеческих глаз на какой-то далекой ферме. Но ее предстоящее замужество и так давало достаточно тем для разговоров, и те искренние пожелания благополучия, звучавшие ранее из уст всех злоязычный старух, почти не потеряли своей актуальности при такой перемене ситуации, потому что с таким человеком нищенская жизнь Лидии считалась неизбежной. Две недели миссис Беннет не спускалась вниз, но в такой счастливый день она снова заняла видное место за столом и всем надоедала своим слишком радостным настроением. Никакое чувство позора не затьмило ее триумфа. Замужество дочери, о котором она мечтала с тех пор, как той исполнилось шестнадцать, стало уже почти свершившимся фактом, и ее мысли и слова порхали вокруг различных аксессуаров брачной церемонии: изящных муслинов, новых карет и необходимого количества
прислуги. Она напряженно мыслила: где бы в округе найти подходящее место, в котором могла бы жить ее дочь со своим мужем? Не зная об их возможном доходе и не учитывая его, она уже поспешила отбросить многие дома как неприемлемые из-за их недостаточных размеров или недостаточного величия.
        — Хэй-Парк, может, и подойдет,  — сказала она,  — если Гулдинги выедут оттуда, большой дом в Стоук тоже мог бы подойти, если бы там была большая гостиная; но Эшворт — это так далеко! Если она будет жить в десяти милях от меня, это будет просто невыносимо! Что касается Сервис-Лодж, то там ужасный чердак.
        Ее муж не останавливал ее, пока оставались слуги. Но когда они ушли, он сказал ей:
        — Миссис Беннет, давайте все хорошенько выясним, а уже потом можете арендовать для вашей дочери и вашего зятя хоть один, хоть и все эти дома. Есть один дом, в котором они больше никогда не появятся, так как их туда не пустят. Я не намерен потакать их наглости и поэтому не собираюсь принимать их в Лонгберне.
        Это заявление сопровождалось длительным спором; но мистер Беннет был непреклонен, поэтому ссора привела к еще одному его заявлению, и миссис Беннет с ужасом и огромным удивлением узнала, что ее муж ни гроша не собирается тратить на свадебное платье для своей дочери. Он объявил, что даже по такому поводу Лидия не дождется от него ни единого подарка. Для миссис Беннет это было просто непостижимым. Как?! Разозлиться до такого невероятного состояния, чтобы отказать своей дочери в привилегии, без которой церемония бракосочетания теряет почти всю свою значимость?! Это просто не укладывалось у нее в голове. В ее понимании, отсутствие свадебного наряда у ее дочери было для нее позором еще большим, нежели бегство и проживание с Викхемом за две недели до самой свадьбы.
        Теперь Элизабет сильно сожалела, что, поддавшись отчаянию, рассказала мистеру Дарси о той беде, в которую попала ее сестра, потому что бегство вскоре закончится браком, и, возможно, им удалось бы скрыть непристойное начало этой истории от тех, кто не был непосредственным ее свидетелем.
        Она не боялась, что из-за него слухи об этом случае получат дальнейшее распространение. С этой точки зрения мало было людей, которым она доверяла больше, чем ему, но в то же время не было такого человека, чья работа с моральной неустойчивостью Лидии подавляла бы ее больше, чем его осведомленность. Однако это было вовсе не потому, что она боялась осложнений для себя лично, так как между ними и так была, казалось, непреодолимая пропасть. Даже если брак Лидии и состоялся бы на основаниях чрезвычайно почетных, то вряд ли мистер Дарси стал бы родниться с семьей, к которой, кроме всех предыдущих возражений, добавилась еще и брачная связь с личностью, которую он имел все основания презирать.
        Элизабет нисколько не сомневалась, что от такого родственника мистер Дарси бежал бы куда глаза глядят. Поэтому желание понравиться ей, которое, по ее мнению, руководило его поведением в Дербишире, вряд ли смогло пережить такой удар. Она чувствовала себя униженной, она чувствовала себя убитой горем, она готова была каяться, хотя точно не знала, в чем. Ей вдруг очень не хватало его симпатии к ней — тогда, когда на это чувство уже нельзя было надеяться, ей захотелось получить о нем хоть какую-то весть — когда, казалось, не было никакой возможности получить хоть какие-то сведения. Она убедилась, что с ним ее могло ожидать счастье — тогда, когда уже не было надежды, что они когда-нибудь встретятся снова.
        Как бы он триумфовал — часто думала она,  — если бы узнал, что предложение, которое она с таким презрением отвергла только четыре месяца назад, сейчас было бы принято с радостью и благодарностью! Элизабет не сомневалась, что мистер Дарси — благороднейший из благородных представителей своего пола. Но все равно он бы триумфовал, потому что он — простой смертный.
        Лишь теперь начала она понимать, что он был как раз тем человеком, который наиболее подходил ей по натуре и способностям. Его интеллект и душа, хотя и были не такими, как у нее, отвечали всем ее потребностям. Их брак был бы единением, которое принесло бы пользу им обоим: ее непринужденность и живость способствовали бы смягчению характера и манер мистера Дарси, а его рассудительность, осведомленность и знание людей оказались бы для нее крайне нужными.
        Но уже не суждено такому счастливому браку продемонстрировать очарованному обществу, что такое — настоящее супружеское счастье. Вскоре в их семье должна была образоваться супружеская пара совсем иной направленности, которая исключала возможность образования первой.
        Элизабет не представляла себе, как Викхем и Лидия собираются обеспечить себе более или менее самостоятельное существование на те средства, на которые они могли рассчитывать. Зато она прекрасно представляла, каким мимолетным будет счастье двух людей, которые сошлись только потому, что их страсть оказалась сильнее их добродетели.
        Вскоре мистер Гардинер снова написал родственникам письмо. В ответ на благодарности мистера Беннета он не стал распространяться и коротко сообщил, что с радостью готов содействовать счастью любого представителя их семьи, а в завершение попросил, чтобы на эту тему с ним больше не разговаривали. Это письмо, в основном, был написано с целью сообщить им, что мистер Викхем решил уйти из милиции.
        Далее в письме говорилось:

«Я очень хотел, чтобы он сделал именно так сразу после того, как будет решен вопрос его бракосочетания. Думаю, ты согласишься со мной, что увольнение из милицейских войск крайне желательно как для него, так и для моей племянницы. Мистер Викхем намерен вступить в регулярную армию, и среди его бывших друзей еще до сих пор есть те, которые могут и желают ему в этом помочь. Обещали чин прапорщика в полку генерала Н., расквартированном сейчас на севере. Хорошо, что этот полк расположен так далеко от нашей части королевства. Мистер Викхем обещает вести себя достойно, и я надеюсь, что среди малознакомых людей им обоим придется проявлять большую осмотрительность и благоразумие. Я написал полковнику Форстеру и сообщил ему о наших нынешних договоренностях, а также попросил заверить многочисленных кредиторов мистера Викхема в Брайтоне и окрестностях, что его долги будут вскоре возвращены, поскольку я дал обещание выступить гарантом. А ты потрудись сделать то же среди его кредиторов в Меритоне, список которых я добавляю в соответствии с его сведениями. Мистер Викхем рассказал мне обо всех своих долгах; по крайней
мере, я надеюсь, что он ничего от нас не скрыл. Хаггерстон получил наши указания, и все будет готово через неделю. Затем они выедут в свой полк, если перед тем их не пригласят в Лонгберн. Насколько я понял миссис Гардинер, моя племянница очень хочет со всеми вами увидеться перед тем, как выехать на север. Она чувствует себя хорошо и просит обязательно передать привет тебе и своей матери.
        С уважением, и т. д.
        Э. Гардинер».
        Мистер Беннет и его дочери не хуже мистера Гардинера понимали выгоды того, что Викхем покинул Н-ский полк. Но миссис Беннет это не очень понравилось. То, что Лидия собиралась на север, было для нее жестоким ударом, поскольку она тешила себя надеждой на ее приятное общество, поскольку даже не думала отказываться от намерения найти молодоженам квартиру в Гертфордшире. А еще миссис Беннет жалела, что Лидии придется покинуть полк, где она знала каждого и где у нее было столько фаворитов.
        — Лидия так любит миссис Форстер,  — сказала она,  — ей будет очень тяжело с ней расставаться! А еще там есть несколько парней, которые ей очень нравятся. Может случиться, что в полку генерала Н. офицеры менее привлекательны!
        Просьба их дочери (а именно так ее и расценили) дать ей разрешение побывать дома перед отъездом на север сначала было встречено крайне негативно. Но Джейн и Элизабет, которые сходились во мнении, что ради чувств и самоуважения их сестры родителям следует после ее бракосочетания увидеться с ней, уговаривали мистера Беннета так искренне и одновременно так рассудительно и спокойно, чтобы тот принял Лидию с мужем в Лонгберне, как только они поженятся, что, в конце концов, заставили его думать так же, как и они, и поступать так, как они пожелают. А их мать обрадовалась тому, что сможет продемонстрировать свою дочь всей округе перед тем, как та поедет в изгнание на север. Поэтому когда мистер Беннет снова написал свояку, то дал письменное согласие на то, чтобы она приехала; была достигнута договоренность, что как только закончится церемония, молодожены поедут в Лонгберн. Однако Элизабет сомневалась, что Викхем согласится на такой план; ей же самой внутренний голос подсказывал, что менее всего ей хотелось встречаться с этим человеком.
        Раздел LI
        День, когда Лидия должна была выйти замуж, наступил, и Джейн и Элизабет, пожалуй, переживали за нее больше, чем она сама. Чтобы встретить молодых в ****; послали карету, которой они должны были прибыть на время обеда. Две старших сестры панически боялись их приезда, особенно Джейн, которая мучилась мыслью о возможных переживаниях Лидии, поэтому наделяла последнюю теми чувствами, которые испытывала бы сама, если была бы на ее месте.
        И вот наконец молодежены приехали. Чтобы встретить их, семья собралась в столовой. Когда карета подъезжала к крыльцу, на лице миссис Беннет сияла улыбка, а муж ее наоборот — выглядел неподвижно-серьезным; дочери же чувствовали себя беспокойно, взволнованно и тревожно.
        Вот в вестибюле послышался голос Лидии; дверь распахнулась, и она вбежала в комнату. Мать вышла ей навстречу, обняла ее и горячо поприветствовала; затем с любезной улыбкой подала руку Викхему, который шел вслед за своей женой, и пожелала им обоим счастья с таким энтузиазмом, который не оставил сомнений, что так оно и будет.
        Мистер Беннет, к которому они потом обратились, встретил их далеко не так приветливо. Наоборот — его и без того суровое лицо стало еще более суровым, и говорил он сквозь зубы. Непринужденной самоуверенности молодых было достаточно, чтобы его разозлить. Элизабет стало противно, и даже старшая мисс Беннет была неприятно поражена. Какой Лидия была, такой и осталась: несдержанной, бесстыдной, шумящей, неуемной и бесцеремонной. Она по очереди дергала своих сестер, требуя от них поздравлений, а когда наконец все они уселись, живо осмотрела комнату, подметив при этом некоторые изменения, которые произошли в ней, а потом сказала, смеясь, что давно она у них не была.
        Викхем тоже выглядел не менее уверенным в себе, чем Лидия, но его манеры были всегда настолько приятными, что если бы характер его и обстоятельства бракосочетания были такими, как следует, то его улыбки и непринужденное поведение во время официального родство вызвали бы общий восторг. Элизабет раньше и понятия не имела, что он может быть таким самоуверенным; и она села, решив больше никогда не устанавливать границ дерзости наглого человека. Поэтому покраснела именно она, и покраснела Джейн, а щеки тех, кто вызвал их смятение, не претерпели никаких изменений цвета.
        Разговоров хватало. Молодая и ее мать никак не могли переговорить друг друга; а Викхем, которому выпало сидеть рядом с Элизабет, начал спрашивать о своих знакомых в их округе с доброжелательной непринужденностью, на которую Элизабет не могла ответить с той же степенью доброжелательности и непринужденности. Казалось, что у них остались только самые приятные воспоминания. Прошлое вспоминалось безболезненно; Лидия сама подводила разговор к темам, которых ее сестры не решились бы коснуться ни за что на свете.
        — Вы только подумайте,  — сказала она,  — прошло уже три месяца с тех пор, как я уехала, а кажется, что прошло всего две недели! А сколько всего произошло за это время! Боже правый! Когда я уезжала, то и не думала, что выйду замуж! Хотя я часто думала, что было бы весьма неплохо это сделать.
        Ее отец поднял глаза, Джейн расстроилась, а Элизабет красноречиво посмотрела на Лидию; но она, никогда не слышавшая и не видевшая того, чего решила не замечать, так весело продолжала:
        — Ой, мамочка, а наши соседи знают, что я сегодня вышла замуж? Я боялась, что не знают, поэтому, когда мы обгоняли Уильяма Гулдинга в его двуколке, мне захотелось, чтобы он об этом узнал; поэтому я опустила окно с его стороны, сняла перчатку и положила руку на рамку окна, чтобы он мог видеть кольцо, а затем улыбнулась и поклонилась ему, словно какая-то гранд-дама.
        Терпение Элизабет лопнуло. Она встала и выбежала из комнаты; и больше не возвращалась, пока не услышала, как все ушли через холл в столовую. Тогда она снова присоединилась к ним — и как раз вовремя, потому что успела увидеть, как Лидия, щеголяя, подошла к матери с правой стороны, и услышать, как она сказала своей старшей сестре:
        — Ага, Джейн! Теперь я буду сидеть на твоем месте, а ты — подвинешься подальше, я теперь — замужняя женщина.
        Что-то не похоже было, что со временем у Лидии появится хоть какая-то сдержанность, которой раньше ей совсем не хватало. Наоборот — она стала еще более бесцеремонной и веселой. Ей хотелось как можно скорее увидеться с тетушкой Филипс, Лукас и со всеми соседями, чтобы услышать, как те зовут ее «миссис Викхем»; а пока она сразу же после обеда побежала к миссис Хилл и двум служанкам, чтобы похвастаться своим замужеством и показать им обручальное кольцо.
        — Ну что, мама,  — сказала она, когда все вернулись в комнату для завтрака,  — какого ты мнения о моем муже? Привлекательный мужчина, правда? Мои сестры просто лопнут от зависти. Что ж, буду надеяться, что им хоть немного повезет так, как повезло мне. Надо им ехать в Брайтон. Там надо искать мужчин. Жаль, матушка, что мы все туда не поехали.
        — Действительно, жаль; была бы на то моя воля, то поехали бы. Но, Лидонька, мне совсем не нравится, что ты едешь так далеко. Это что — обязательно?
        — К сожалению, да. Тут ничего не поделаешь. Однако думаю, что мне там понравится. Непременно приезжайте к нам — ты с папой и сестры. Всю зиму мы пробудем в Ньюкасле, думаю, что балы там все же будут, и я позабочусь, чтобы у всех моих сестер были хорошие кавалеры.
        — Вот было бы хорошо!  — воскликнула ее мать.  — А потом, когда вы будете возвращаться домой, оставить у нас одну или две из них. Я почти не сомневаюсь, что к весне я смогу найти им мужей.
        Гости не могли оставаться у них дольше десяти дней. Мистер Викхем уже получил звание перед отъездом из Лондона и должен был прибыть в полк в течение двух недель.
        Никто, кроме миссис Беннет, не жалел, что гости пробудут у них такое непродолжительное время, и она пыталась как можно лучше использовать это время, нанося со своей дочерью визиты и устраивая многочисленные приемы дома. Эти приемы нравились всем, потому что всем хотелось хоть на время вырваться из семейного круга — и умным, и не слишком.
        Чувства Викхема к Лидии были именно такими, как и ожидала Элизабет: гораздо слабее, чем чувства Лидии к нему. И ей не обязательно было видеть молодых сейчас, чтобы из всего хода событий сделать следующий вывод: к их побегу привела сила именно ее любви, а не его. Элизабет было бы непонятно — почему, не слишком любя ее, он вообще решился на побег, если бы не была уверена, что Викхем просто вынужден был бежать из-за своих долгов; а если уж бежать, то бежать с подругой — перед таким соблазном этот молодой человек устоять явно не мог.
        Лидия же в нем души не чаяла. Она называла его не иначе как «мой дорогой Викхем» и считала, что никто не способен был с ним сравниться. Что бы он ни делал, он делал лучше других. Она не сомневалась, что первого сентября, когда откроется охотничий сезон, Викхем застрелит больше дичи, чем кто-либо другой в округе. Однажды утром, вскоре после приезда, Лидия, сидя с двумя старшими сестрами, обратилась к Элизабет:
        — Лиззи, кажется, я так и не рассказала тебе о своем замужестве. Когда я это рассказывала маме и другим, тогда тебя не было рядом. Тебе разве не интересно услышать, как все это произошло?
        — Если по правде, то нет,  — ответила Элизабет,  — думаю, что о твоем браке вообще надо говорить как можно меньше.
        — Ишь ты! Какая ты странная! Но все равно слушай, как это происходило. Так вот — мы обвенчались в церкви Св. Элемента, потому что жилище Викхема располагалось в том приходе. Было договорено, что все мы должны быть там в одиннадцать. Я должна была приехать туда со своими дядей и тетей, а всем остальным предстояло встретить нас в церкви. И вот наступило утро назначенного дня — это был понедельник,  — а я просто места себе не находила от волнения. Знаешь, я боялась, что произойдет что-то такое, из-за чего венчание будет отсрочено, а тогда бы я точно свихнулась с ума. А тут еще тетушка надоедала мне своими проповедями и напутствиями, пока я одевалась! И я ее почти не слышала, думала в то время, как ты можешь догадаться, о моем дорогом Викхеме. Мне ужасно хотелось узнать, наденет ли он на церемонию свой голубой мундир. Ах да, значит, мы позавтракали, как всегда, в десять; я никак не могла дождаться окончания завтрака, потому что, между прочим, должна вам сказать, что тетя и дядя не переставали упрекать меня все то время, которое я с ними пробыла. Вы просто не поверите — я ни разу не вышла из дома за
две недели моего пребывания там. И за все время ни одной вечеринки, ни одной встречи — ничего вообще! Понятно, что сейчас в Лондоне не происходит почти ничего интересного, так как все разъехались отдыхать, но, по крайней мере, Малый театр все же работае! Так вот — как только карета подъехала к крыльцу, дядю позвали по делу к этомут ужасному мистеру Стоуну. А знаете, когда они сходятся вместе, то это уже надолго. Я так перепугалась: не знала, что и делать, потому что именно мой дядя должен был выдавать меня замуж, и если бы мы хоть немного опоздали, то день прошел бы напрасно. Но, к счастью, он вернулся через десять минут, и мы отправились в церковь. Однако уже потом я вспомнила, что даже если бы мы опоздали, то венчание не пришлось бы откладывать, потому что мистер Дарси и об этом бы позаботился.
        — Мистер Дарси?!  — повторила за ней Элизабет крайне удивленно.
        — Да! Он должен был приехать туда вместе с Викхемом. Ой, увы! Как же я могла забыть?! И я же не должна ни полслова об этом рассказывать! Я же обещала им искренне ничего об этом не говорить! И что теперь подумает Викхем? Это же должно быть большой тайной!
        — Если это должно быть тайной,  — сказала Джейн,  — то ничего больше не говори на эту тему. Даю слово, что я больше ничего не буду спрашивать.
        — Да, конечно!  — подтвердила Элизабет, сгорая от любопытства.  — Мы не будем тебя расспрашивать.
        — Вот и слава Богу,  — сказала Лидия,  — потому что в противном случае я не удержалась бы и все вам рассказала, и тогда бы Викхем очень разозлился.
        Но Элизабет так и не нашла в себе сил устоять перед соблазном, поэтому ей пришлось поспешно покинуть комнату.
        И жить в неведении о таком важном моменте было просто невозможно; по крайней мере, невозможно было не стремиться о чем-то узнать-таки. Итак, мистер Дарси присутствовал на венчании ее сестры. Почти не приходилось сомневаться, что это было именно то событие, на котором он наименее всего хотел бы участвовать, и люди, которые там были, не вызвали у него желания с ними встречаться. Самые невероятные догадки относительно возможных мотивов молниеносно пронеслись в голове, но ни одна из них не принесла ей удовлетворительного объяснения. Те из них, которые радовали Элизабет больше и выставляли его поведение в благородном свете, как раз и выдавались самыми невероятными. Неясность и неуверенность угнетали ее. Быстро схватив лист бумаги, Элизабет написала коротенькое письмо своей тете, требуя объяснения того, о чем обмолвилась Лидия,  — если это не противоречило той степени таинственности, о которой было договорено.

«Вам нетрудно понять,  — добавила она,  — как сильно мое желание узнать: почему это человек, который не является родственником никому из нас и который является для нашей семьи чужаком (в относительном смысле), был среди вас во время такого события. Пожалуйста, дайте мне немедленный ответ и просветите меня — если, конечно же, по каким-то весомым причинам это не должно оставаться тайной, как считает Лидия. Если так, то мне придется довольствоваться полным неведением».

«Хотя никто и не собирается им удовлетвориться,  — добавила она уже сама себе, закончив письмо.  — И если вы, дорогая тетя, не объявите мне об этом по-хорошему, то я обязательно прибегну к хитрости и всевозможным уловкам, чтобы выяснить правду».
        Присущее Джейн обостренное чувство обязанности не позволило ей обсуждать наедине с Элизабет то, о чем обмолвилась Лидия, а Элизабет только того и надо было: она предпочла не доверяться никому, пока не придет хоть какой-то ответ на ее расспросы.
        Раздел LII
        Элизабет повезло — она получила ответ даже быстрее, чем ожидала. Как только ей принесли письмо, она быстро схватила его и отправилась в рощу, чтобы никто не мешал его читать. Сев на одну из скамеек, Элизабет приготовилась к приятным впечатлениям, потому что сам объем письма убедил ее в том, что тетя не отказала ей в разъяснениях.

«Грейсчерч-стрит, 6 сентября.
        Дорогая племянница!
        Только что получила твое письмо и собираюсь все утро посвятить написанию ответа на него, так как догадываюсь, что скупые сведения не вместят всего того, о чем я хочу тебе рассказать. Скажу откровенно — я удивлена твоей просьбой, потому что не ожидала ее именно от тебя. Однако не думай, что я разозлилась, поскольку хочу только, чтобы ты знала, что я считаю такие расспросы с твоей стороны ненужными и неуместными. Постарайся понять меня, а если нет — то прости меня за такую дерзость. Твой дядя удивлен не менее, чем я — и ничто не заставило бы его поступить так, как он поступил, если бы он не верил, что ты являешься заинтересованной стороной. Но если ты не имеешь к этому отношения и действительно ничего не знаешь, тогда мне следует быть более откровенной. В день моего возвращения из Лонгберна к твоему дяде пришел неожиданный визитер — мистер Дарси. Они закрылись и провели многочасовую беседу, которая закончилась еще до моего приезда, поэтому моя любознательность пострадала не так сильно, как твоя. Он прибыл, чтобы сказать мистеру Гардинеру, что узнал, где находятся твоя сестра и мистер Викхем, и уже
успел переговорить с ними обоими: несколько раз с Викхемом и один раз — с твоей сестрой. Насколько я поняла, мистер Дарси покинул Дербишир через день после нашего отъезда и приехал в Лондон с твердым намерением выследить их. К этому, как он заявил, его побудило осознание собственной вины в том, что слишком мало рассказывал о ничтожности Викхема и поэтому не смог предотвратить любовь и доверие к нему со стороны порядочных девушек. Мистер Дарси во всем великодушно обвинял свою чрезмерную гордыню и признался, что ранее считал ниже собственного достоинства предавать огласке свои частные дела и думал, что люди сами разберутся — кто такой Викхем. Поэтому он счел своим моральным долгом вмешаться и попытаться устранить зло, вызванное, как он считал, им самим. Я уверена, что любая другая причина его поступка была бы такой же благородной. Через несколько дней после своего приезда в Лондон ему удалось-таки выследить беглецов, но в своих поисках он руководствовался тем, о чем нам было неизвестно; именно это и стало второй причиной, которая побудила его отправиться вслед за нами. Там живет женщина, кажется, по
имени миссис Янг, которая некоторое время назад работала гувернанткой мисс Дарси, но была уволена из-за какого-то проступка, какого именно — мне неизвестно. После этого она приобрела большой дом на Эдвард-стрит и с тех пор живет тем, что сдает там жилье. Мистер Дарси знал, что упомянутая миссис Янг — близкая приятельница Викхема, поэтому, как только он добрался до Лондона, поехал к ней, чтобы заполучить сведения о Викхеме. Но сделать это ему удалось только через два или три дня. Тут, думаю, не обошлось без подкупа и обещаний, потому что эта дама таки действительно знала, где нужно было искать беглецов. Викхем действительно обратился к ней сразу по прибытии в город, и если бы тогда у миссис Янг было свободное помещение, она непременно приютила бы их. Однако, в конце концов, наш добрый друг мистер Дарси раздобыл нужный адрес. Они жили на улице *****. Сначала он увиделся с Викхемом, а затем настоял на том, чтобы встретиться с Лидией. Он сказал, что сначала хотел убедить ее прекратить такое позорное поведение и вернуться к своим родным, как только их удастся уговорить принять ее, а затем предложил всю
необходимую помощь. Но, как оказалось, Лидия твердо решила никуда не возвращаться. Что касалось родных — ей было все равно, его помощь ей была не нужна, и она и слушать не хотела о том, чтобы покинуть Викхема. Лидия была уверена, что рано или поздно они поженятся, а когда — не имело для нее большого значения. Поэтому, несмотря на чувства Лидии, мистер Дарси решил, что не осталось ничего иного, как ускорить свадьбу, о которой, как он узнал во время первой же встречи с Викхемом, тот и не помышлял. Он признал, что вынужден был покинуть полк из-за больших карточных долгов, и беспардонно заявил, что все негативные последствия, которые влекло за собой бегство Лидии,  — это результат ее собственной глупости. Викхем собирался немедленно подать в отставку; что касается его планов на будущее, то они были очень расплывчатыми. Он хотел что-то делать, но не знал — что именно. Все, что он знал,  — это то, что средств на жизнь у него нет. Мистер Дарси спросил Викхема, почему он сразу не женился на твоей сестре. Хотя мистер Беннет и не был очень богатым, он все равно смог бы чем-то ему помочь, и от женитьбы его
положение только улучшилось бы. Но в ответ на свой вопрос мистер Дарси услышал, что Викхем до сих пор надеялся разбогатеть путем брака в другом месте, где его никто не знал. Однако даже при таких намерениях он не смог устоять против соблазна решить свои проблемы немедленно и не уезжая так далеко. Они встречались несколько раз, потому что было много вопросов для обсуждения. Викхему, конечно же, хотелось получить больше, чем мистер Дарси собирался ему предложить, но, в конце концов, вынужден был проявить рассудительность. Решив все вопросы с ним, мистер Дарси собирался со временем ввести в курс дела твоего дядю, для чего он и появился впервые на Грейсчерч-стрит вечером за день до моего приезда. Но мистера Гардинера дома не было, к тому же после расспросов мистер Дарси узнал, что у нас до сих пор находится твой отец и что он собирается отправиться домой на следующее утро. Он рассудил, что твой отец не тот человек, с которым это дело можно было бы обсудить так тщательно и всесторонне, как с твоим дядей, и поэтому предпочел отложить встречу с последним после отбытия первого. Имени своего он не оставил,
поэтому было лишь известно, что некий джентльмен заходил по делу. В субботу он посетил нас снова. В то время мистер Беннет уже уехал, мистер Гардинер приехал, и они, как я уже говорила, вели с мистером Дарси продолжительный разговор. В воскресенье они встречались еще раз, и тогда уже и я сама могла с ним встретиться. Окончательно дело было решено только в понедельник. Как только это было сделано, в Лонгберн послали вестника с письмом. Но упрямство проявил наш визитер! Должна сказать, Лиззи, что упрямство — это единственный настоящий недостаток его характера. В разное время его обвиняли в различных недостатках, но этот недостаток — не выдуманный. Он все пытался сделать сам, хотя уверена (я не утверждаю это в расчете на благодарность, и никому не рассказывай), что твой дядя и сам охотно все уладил бы. Они долго и отчаянно спорили, явно больше, чем того заслуживали упомянутый джентльмен или его барышня. Но, в конце концов, твоему дяде пришлось уступить: вместо необходимости помогать своей племяннице он вынужден был согласиться присвоить себе будущую славу благодетеля, что было ему явно не по душе.
Поэтому мне кажется, что твое письмо, которое мы получили сегодня утром, принесло ему огромное облегчение, потому что содержало требование объяснения, которое лишило бы его незаслуженной награды и отдало бы ее тому, кто ее действительно заслужил. Но, Лиззи,  — никто, кроме тебя или, на крайний случай, Джейн — не должен об этом знать. Думаю, ты знаешь, что было сделано для этих молодых людей. Будут оплачены его долги — а они, насколько я знаю, значительно больше тысячи фунтов; Лидии, кроме собственной тысячи, назначается еще одна, а ему было приобретено воинское звание. Причины, по которым мистер Дарси предпочел все это сделать сам, я уже изложила выше. Он считает, что это из-за него, из-за его скрытности и из-за отсутствия у него должной осмотрительности Викхема вовремя не раскусили и не поступили с ним так, как он того не заслуживал. Возможно, какая-то доля истины в этом есть, хотя я сомневаюсь, что его сдержанность или кого-то другого виновата в случившемся. Но, несмотря на все это великодушие, дорогая Лизанька, можешь нисколько не сомневаться, что твой дядя никогда бы на это не согласился, если бы
мы не отдавали мистеру Дарси должное за то, что к решению этого дела его побудил еще один интерес. Когда все, наконец, уладили, он вернулся к своим друзьям, которые до сих пор находились в Пемберли, где была достигнута договоренность, что на венчание он снова появится в Лондоне, чтобы потом окончательно утрясти все денежные дела. Кажется, что я рассказала тебе все. Этот рассказ, как ты ожидала, должен сильно тебя удивить. Надеюсь, что он тебя хотя бы не огорчит. Затем Лидия переехала к нам, а Викхем регулярно бывал в нашем доме. Он остался таким же, каким я его видела в Гертфордшире, но от ее поведения во время пребывания здесь я была просто в ужасе. Я бы тебе об этом не рассказывала, если бы из письма Джейн, которое я получила в среду, а не узнала, что по прибытии домой поведение Лидии было таким же, как и у нас, поэтому я не боюсь напугать тебя. Не один раз я крайне серьезно разговаривала с ней, пытаясь открыть ей глаза на всю греховность ее поступка, на весь тот позор, который она навлекла на свою семью. Хорошо, если она хоть что-то услышала, я уверена, что она меня не слушала. Сначала я на нее
сердилась, но потом вспомнила о своих любимых Элизабет и Джейн, и ради вас стала с ней более терпеливой. Мистер Дарси, согласно своим обещаниям, вернулся вовремя и, как я тебе уже рассказывала, присутствовал на венчании. На следующий день он с нами пообедал и должен был выехать из Лондона в среду или четверг. А теперь, Лизанька, не злись на меня за то, что я воспользуюсь этой возможностью и скажу тебе (на что мне раньше не хватало смелости): как мне нравится мистер Дарси! Во всех отношениях его обращение с нами было таким же доброжелательным, как и во время нашего пребывания в Дербишире. Его рассудительность и его взгляды очень мне импонируют; все при нем, хотя, может, немного не хватает жизнерадостности. Но если он выберет себе достойную жену, то этому она его обязательно научит. Ох, и хитрец же он — о тебе почти ни словом не обмолвился. Но мне кажется, что он делал это умышленно. Извини, пожалуйста, если мои слова показались тебе самоуверенными, или хоть не сердись настолько сильно, чтобы не позволять мне бывать в П., я не успокоюсь, пока не объеду вокруг всего тамошнего парка. Лучше всего для этого
подошли бы пара красивых пони и низкий фаэтон. Больше писать не могу, потому что полчаса, как меня ждут дети.
        С наилучшими пожеланиями,
        М. Гардинер».
        Содержание этого письма повергло Элизабет в такое смятение чувств, в котором трудно было разобрать: где удовольствие, а где — боль. Потому что оправдались — несмотря на всю их невероятность — те смутные и сомнительные догадки, которые были порождены ее незнанием о мерах, которые принял мистер Дарси для ускорения брака ее сестры! До сих пор Элизабет об этих догадках и думать боялась, потому что считала поступок мистера Дарси проявлением доброты слишком большим, чтобы быть вероятным, но в то же время боялась она и того, что они окажутся правдивыми, потому что с мучительной четкостью осознавала всю серьезность возможных обязанностей. Он нарочно поехал в Лондон, чтобы там их разыскать, взял на себя всю тяжесть и все унижения, связанные с такими поисками, во время которых пришлось уговаривать женщину, которой он, наверное, брезгует и которую презирает; во время которых он вынужден был довольно часто встречаться с мужчиной, которого он всегда стремился избегать и произносить само имя которого для него было противно; он вынужден был с этим человеком разговаривать, убеждать его и, наконец, подкупать. И
сделал все это для девушки, которую не мог ни любить, ни уважать. Сердце потихоньку подсказывало Элизабет, что сделал он все это ради нее. Но эта надежда быстро исчезла под влиянием других соображений, и вскоре она почувствовала, что никакого тщеславия не хватит ей, чтобы считать, будто его любовь к ней — к женщине, которая им пренебрегла — сможет преодолеть такое естественное для него чувство, как отвращение к родству с Викхемом. Мистер Дарси — свояк Викхема! Всякий порядочный человек ничего, кроме отвращения, к такому родственнику не будет испытывать! Так, мистер Дарси действительно сделал для них много. Настолько много, что ей даже стыдно было об этом думать. Но он привел и основания для такого вмешательства, вера в значимость которых не нуждалась в полете фантазии. Вполне резонным было предположить, что мистер Дарси чувствовал себя виноватым; к тому же он был щедрым и имел средства, чтобы такую щедрость проявлять; и хотя Элизабет не ставила себя на первое место среди мотивов его поступка, все же она считала вполне возможным, что какие-то остатки симпатии к ней могли помочь ему в его попытках
уладить дело, от которого в значительной степени зависел мир в ее душе. Ей было больно, очень больно осознавать, что теперь они в долгу перед человеком, который не может надеяться, что ему этот долг когда-нибудь вернут. Они были обязаны ему тем, что он вернул им Лидию, восстановил ее репутацию, они были обязаны ему всем! Боже! Как горько жалела теперь она за каждое испытанное злобное чувство к нему, за каждое свое язвительное замечание в его сторону! За себя ей теперь было стыдно, за него она чувствовала гордость. Она гордилась им, потому что он в деле, в котором говорилось о сочувствии и чести, проявил свои лучшие качества. Снова и снова перечитывала Элизабет комплименты тетушки в его адрес; казалось, что их мало, но все равно ей было приятно. Она даже почувствовала удовольствие — хотя и смешанное с сожалением,  — когда подумала о непоколебимой убежденности тети и дяди в существовании симпатии и доверия между ней и мистером Дарси.
        От лавки, на которой она сидела, и от этих мыслей ее оторвали чьи-то шаги — кто-то к ней приближался; и прежде чем она успела свернуть на другую тропу, ее «перехватил» Викхем.
        — Не прервал ли я вашу уединенную прогулку, уважаемая свояченица?  — сказал он, подходя к ней.
        — Конечно же, прервали,  — ответила Элизабет, улыбнувшись,  — но это не значит, что это вмешательство обязательно нежелательно.
        — Было бы жаль, если бы это действительно было так. Мы с вами всегда были хорошими друзьями, а теперь мы даже больше, чем друзья.
        — И то верно. А другие тоже вышли прогуляться?
        — Не знаю. Миссис Беннет и Лидия поехали в карете в Меритон. А знаете, моя уважаемая свояченица, от наших дядюшки и тетушки я узнал, что вам выпала честь побывать в Пемберли.
        Элизабет ответила утвердительно.
        — Я вам почти завидую, однако для меня это было бы слишком, иначе я обязательно заехал бы туда по дороге в Ньюкасл. Думаю, вы видели старую экономку? Бедная Рейнольдс, она меня всегда так любила. Но, пожалуй, обо мне она вам ничего не сказала.
        — Нет, сказала.
        — И что же она сказала?
        — Сказала, что вы пошли в армию, и опасалась, что… что дела ваши не слишком хороши. Вы же знаете — на таком большом расстоянии все каким-то образом выглядит иным, чем оно есть на самом деле.
        — То-то же,  — ответил Викхем и прикусил губу.
        Элизабет надеялась, что заставила его замолчать, но вскоре он продолжал:
        — Я очень удивился, когда в прошлом месяце увидел в Лондоне Дарси. Мы случайно встречались несколько раз. Интересно — что он там делал?
        — Наверное, готовился к своему браку с мисс де Бург,  — ответила Элизабет.  — Не иначе, как случилось что-то очень важное, если он приехал в город в это время года.
        — Конечно. Вы видели его, когда были в Лэмбтоне? Если я правильно понял Гардинеров, то видели.
        — Да, и он познакомил нас со своей сестрой.
        — И она вам понравилась?
        — Очень понравилась.
        — Я тоже слышал, что за последние год-два она стала намного лучше. Когда я в последний раз ее видел, она не подавала никаких особых надежд. Я очень рад, что она вам понравилась. Надеюсь, ей повезет в жизни.
        — Я тоже такого мнения, потому что она уже пережила самый тяжелый — подростковый — период.
        — А вы не проезжали село Кимптон?
        — Что-то не припомню.
        — Я сказал об этом селе потому, что это и есть приход, который я должен был получить. Удивительно красивое место! И пасторат там прекрасный! Он удовлетворил бы меня во всех отношениях.
        — А вам бы понравилось произносить проповеди?
        — Еще как! Я относился бы к этому как к части своих обязанностей, быстро привык бы, и это бы меня совсем не тяготило. Конечно, жалеть не следует, но это было бы именно то, что мне нужно! Спокойствие и уединенность такой жизни прекрасно соответствовали бы моим представлениям о счастье! Но этому не суждено быть. Вы не слышали — Дарси ничего не говорил об этих обстоятельствах, когда вы были в Кенте?
        — Я слышала, причем от лица, которому можно доверять меньше, чем мистеру Дарси, что приход должен вам достаться только при выполнении определенных условий и в зависимости от воли нынешнего хозяина.
        — Ага, значит, вы слышали! Да, что-то подобное в завещании было — я об этом сразу вам сказал, вы же помните.
        — А еще я слышала, что было время, когда проповедование не казалось вам таким привлекательным делом, как сейчас, и вы даже заявили о своем решении не принимать духовный сан и стали требовать соответствующей компенсации.
        — Значит, вы и это знаете! Что ж, здесь тоже есть определенная доля истины. Помните, что я говорил вам по этому поводу, когда мы с вами впервые об этом говорили?
        В это время они уже успели подойти почти к двери дома, потому что Элизабет, пытаясь избавиться от Викхема, двигалась быстро; не желая — ради своей сестры — раздражать его, она только и сказала, улыбаясь, в ответ:
        — Да хватит вам, мистер Викхем; мы же с вами свояки! Давайте не будем ссориться из-за прошлого. Надеюсь, что в будущем наши мнения будут совпадать.
        Элизабет протянула руку; Викхем поцеловал ее с упорной галантностью, хотя был крайне поражен и не знал, что делать, и они вошли в дом.
        Раздел LIII
        Мистер Викхем настолько удовлетворился этим разговором, что больше никогда не решался сам и не побуждал свою уважаемую свояченицу поднимать тему, которая во время нее обсуждалась; а Элизабет удовлетворилась тем, что сказала достаточно для того, чтобы заставить его замолчать.
        Вскоре наступил день, когда Викхем и Лидия должны были уехать; миссис Беннет пришлось смириться с разлукой, которая, учитывая то, что мистер Беннет не согласился с ее предложением ехать всем в Ньюкасл, должна была занять не менее года.
        — Ой, Лидочка! И когда мы снова с тобой увидимся?  — плакала она.
        — О Господи, не знаю! Видимо, не ранее, чем через два-три года.
        — Ты пиши как можно чаще, дорогая.
        — Обязательно. Но ты знаешь — замужним женщинам писать некогда. Пусть сестры мне пишут. Им все равно больше нечего будет делать.
        Мистер Викхем попрощался более эмоционально, чем его жена. Он улыбался, говорил много комплиментов и вообще — имел бравый вид.
        — Никогда не встречал таких замечательных парней, как он,  — сказал мистер Беннет сразу после того, как они вышли из дома.  — Только и делает, что подобострастно скалится и пытается всем нам угодить. Меня просто распирает от гордости за него. Не побоюсь утверждать, что с зятем нам повезло даже больше, чем сэру Уильяму Лукасу.
        Из-за разлуки с дочерью миссис Беннет несколько дней ходила мрачной.
        — Я часто думаю,  — сказала она,  — что нет ничего хуже разлуки с родственниками. Такое ощущение, что все тебя бросили.
        — Вот видите, мама, что бывает, когда дочь выходит замуж,  — сказала Элизабет,  — радуйтесь теперь тем, что ваши остальные четыре дочери еще не замужем.
        — Дело не в этом. Лидия покинула меня не потому, что вышла замуж, а потому лишь, что полк ее мужа находится, к сожалению, очень далеко. Вот если бы он стоял ближе, то ей не пришлось бы уезжать так быстро.
        Но то уныние, в которое ее повергло это событие, вскоре рассеялось, а душа взволнованно открылась навстречу новой надежде под влиянием новости, которая вскоре начала ходить в округе. Экономка в Недерфилде получила распоряжение приготовиться к прибытию ее хозяина, который собирался приехать через день-два, чтобы пару недель поохотиться. Миссис Беннет разволновалась и засуетилась. Она то смотрела на Джейн, то улыбалась, то кивала головой:
        — Ах, да, значит, сестра, вскоре сюда приедет мистер Бингли (миссис Филипс первой принесла новость)? Что ж, тем лучше. Вообще-то мне все равно. Он же для нас никто, и лично я с ним видеться не собираюсь. Но пусть приезжает, если ему уж так хочется. А там — кто знает, все может случиться. Но нам все равно. Ты же знаешь, сестра,  — мы уже давно решили ни словом о нем не вспоминать. Так, значит, он точно приезжает?
        — Можешь не сомневаться,  — ответила миссис Филипс,  — потому что миссис Николс вчера вечером была в Меритоне. Я увидела, что она проходит мимо меня, поэтому взяла и специально подошла к ней, чтобы узнать — правда это или нет, а она ответила, что это — истинная правда. Мистер Бингли приезжает позже — в четверг, а может, и в среду. Она сказала мне, что специально идет в магазин мясника, где собирается заказать мясо на среду, и сейчас у нее есть три пары уток, достаточно упитанных, чтобы их забить.
        Старшая мисс Беннет, услышав о его приезде, не удержалась и покраснела. Уже много месяцев не разговаривала она о нем с Элизабет, но теперь, как только они остались вдвоем, Джейн сказала:
        — Я заметила, как ты посмотрела на меня, Лиззи, когда наша тетя принесла нам эту новость. Я знаю, что не смогла скрыть своего волнения, и не думай, что это — из-за какой-то глупости. Я только на минуту смутилась, зная, что в этот момент все обязательно посмотрят на меня. Уверяю тебя, мне от этой новости ни холодно ни жарко. Меня радует только одно — то, что он приезжает сам, а это значит, что мы не будем видеться с ним часто. За себя я не боюсь, я боюсь, что скажут другие.
        Элизабет растерялась. Если бы она не видела его в Дербишире, то могла бы поверить в то, что он действительно приезжает именно по той причине, о которой было заявлено. Но она до сих пор считала мистера Бингли неравнодушным к Джейн и поэтому не отвергала возможности, что он приехал по совету своего друга или набрался смелости и приехал, этого совета не спросив. «И почему,  — думала иногда Элизабет,  — почему этот бедняга не может приехать в законно арендованный им дом без всех этих объяснений? Была бы на то моя воля, то пусть бы сделал, как ему заблагорассудится».
        Несмотря на заявления и настоящие — но скрытые — мысли Джейн о своих чувствах накануне приезда мистера Бингли, Элизабет нетрудно было заметить, что это известие произвело сильное впечатление на ее сестру. Она волновалась и нервничала больше, чем обычно.
        Тема, которая так живо обсуждалась их родителями примерно год назад, вновь вышла на первый план.
        — Дорогой мой, как только мистер Бингли приедет,  — сказала миссис Беннет,  — непременно засвидетельствуйте ему наше уважение.
        — Ни за что на свете. Это вы заставили меня в прошлом году нанести ему визит, пообещав, что когда я туда пойду, то он обязательно женится на одной из наших дочерей. Но этого не произошло, и я не собираюсь, как дурак, снова быть мальчиком на побегушках.
        Жена же подчеркнула, что всем местным джентльменам будет просто необходимо засвидетельствовать уважение к мистеру Бингли, когда тот вернется в Недерфилд.
        — Терпеть не могу этот этикет!  — сказал мистер Беннет.  — Если мистер Бингли нуждается в нашем обществе, то пусть сам к нему стремится. Он знает, где мы живем. Я не буду тратить свое время, гоняясь за своими соседями каждый раз, когда они куда-то уезжают, а потом возвращаются.
        — Я знаю только, что если вы не засвидетельствуете ему свое уважение, то это будет крайне невежливо. Но я убеждена, что это не помешает мне пригласить его к нам пообедать. Вскоре должны вернуться миссис Лонг и Гулдинг. Вместе с нами это будет тринадцать — и ему как раз хватит места за столом.
        Утешившись этим выводом, миссис Беннет смогла легче воспринимать грубость мужа, хотя ее очень удручало, что в таком случае все ее соседи смогут увидеть мистера Бингли раньше, чем они. Между тем день приезда приближался…
        — Я вообще начинаю жалеть, что он приедет,  — сказала как-то Джейн своей сестре.  — И что из этого? Он мне абсолютно безразличен, зато противно, когда об этом только и будут говорить. Матушка хочет мне добра, но она не знает — и никто не знает,  — как я страдаю от ее слов! С каким облегчением я вздохну, когда его пребывание в Недерфилде закончится!
        — Как бы я хотела утешить тебя,  — ответила Элизабет,  — но тут совсем ничего не могу сделать, и ты это знаешь. В отличие от других, я не получаю удовольствия, призывая к терпимости тех, кто страдает; к тому же терпения тебе занимать не надо.
        Мистер Бингли приехал. Миссис Беннет — с помощью слуг — умудрилась узнать об этом раньше других и тем самым максимально продлить для себя период волнения и суетливости. Она считала дни, оставшиеся до того времени, когда ему можно будет отправить приглашение, и изнывала от невозможности увидеть его раньше. Но на третье утро после прибытия мистера Бингли в Гертфордшир она увидела из окна своей гардеробной, как он заехал во двор и направился к дому.
        Миссис Беннет немедленно позвала дочерей, чтобы поделиться своей радостью. Джейн, проявляя решительность характера, осталась сидеть за столом, зато Элизабет, чтобы доставить удовольствие своей матери, подошла к окну, посмотрела, увидела вместе с мистером Бингли мистера Дарси, потом вернулась к столу и села возле своей сестры.
        — Там с ним какой-то джентльмен, мама,  — сказала Китти.  — Кто бы это мог быть?
        — Наверное, какой-то знакомый, моя дорогая; откуда мне знать.
        — Ба!  — воскликнула Китти.  — Кажется, что это именно тот человек, который был здесь с ним раньше.  — Мистер… не помню его имени — такой высокий и гордый.
        — Боже милостивый! Но это же мистер Дарси! Кто бы мог подумать! Что ж, каждый друг мистера Бингли будет у нас желанным гостем, но если честно — то один только его вид вызывает у меня отвращение.
        Джейн удивленно и взволнованно посмотрела на Элизабет. Она почти ничего не знала об их встрече в Дербишире и поэтому сочувствовала своей сестре, представляя ту неловкость, которую Элизабет должна испытывать при их едва ли не первой встрече после того, как она получила от мистера Дарси объяснительное письмо. Обе сестры чувствовали себя достаточно неспокойно. Они волновались друг за друга и — конечно же — каждая за себя, совсем не слыша, как их мать продолжала рассказывать о своей антипатии к мистеру Дарси и о своем намерении быть с ним вежливой лишь потому, что он является другом мистера Бингли. Но Элизабет имела еще и те основания для беспокойства, о которых Джейн и догадываться не могла, поскольку она не показывала ей письмо от миссис Гардинер и не рассказывала о той перемене, которая произошла в ее чувствах к мистеру Дарси. Для Джейн он оставался человеком, предложение которого она отвергла и достоинства которого должным образом не оценила. Но для нее — потому что она знала гораздо больше — он был человеком, перед которым ее семья была в неоплатном долгу и к которому она относилась с симпатией
не меньшей, чем Джейн к мистеру Бингли, хотя, может, и не такой нежной. Ее удивление от его приезда в Недерфилд, в Лонгберн, где он намеревался с ней встретиться, было не меньше, чем удивление от перемены его поведения, свидетелем которого она стала в Дербишире.
        Лицо Элизабет, которое сначала стало бледным, ненадолго вспыхнуло сильным румянцем, а радостная улыбка добавила блеска в глазах, когда она в эти полминуты думала о том, что, видимо, его любовь к ней и его желание остались непреклонны. И уверенности в этом у нее не было.

«Сначала надо посмотреть на его поведение,  — сказала она себе,  — прежде чем на что-то надеяться».
        Она сосредоточенно склонилась над шитьем, пытаясь унять свои чувства и не поднимая глаз, но взволнованная любознательность заставила ее поднять их и посмотреть на Джейн в тот момент, когда слуга приближался к двери. Джейн была бледнее, чем обычно, но спокойнее, чем она ожидала. При появлении джентльменов цвет лица Джейн изменился, однако встретила она их более или менее непринужденно, с уместностью поведения, равно свободного и от признаков высокомерия, и от ненужного рвения.
        В ответ на их приветствия Элизабет сказала ровно столько, сколько требовали приличия, и снова взялась за шитье с энергичностью, которой оно вовсе не требовало. Только раз решилась она посмотреть на Дарси. Тот выглядел как обычно серьезным; ей показалось, что сейчас он вел себя, как в прошлый раз в Гертфордшире, а не так, как недавно в Пемберли. Правда, может, в присутствии ее матери он не решался быть таким непринужденным, как перед ее тетей и дядей. Это была неприятная, хотя и вполне вероятная догадка.
        На Бингли она тоже посмотрела только украдкой, и за это короткое мгновение успела увидеть, что выглядел он довольным и смущенным. Миссис Беннет встретила его так любезно-усердно, что двум старшим дочерям стало за нее стыдно; особенно сильно это рвение выделялось на фоне холодной и церемонной вежливости, с которой она поклонилась его приятелю и поздоровалась с ним. Такое перепутанное отличие в отношении очень задело и крайне приятно поразило особенно Элизабет, потому что кому, как не ей, было известно, что именно мистеру Дарси обязана ее мать спасением своей любимой дочери от непоправимого позора.
        Дарси же, спросив у нее о здоровье мистера и миссис Гардингов — на что она ответила не без некоторого смятения,  — больше не сказал почти ничего. Он сидел чуть поодаль от Элизабет — возможно, это и стало причиной его молчания, потому что в Дербишире его поведение было другим. Там он имел возможность поговорить хотя бы с ее друзьями, если не мог поговорить с ней. А здесь прошло уже несколько минут, а он так и не выдал ни единого звука; когда же она, не в состоянии преодолеть любопытство, поднимала на него глаза, то видела, что он смотрит попеременно то на нее, то на Джейн, а то и вообще — на пол. Лицо мистера Дарси достаточно четко выражало большую задумчивость и меньшее стремление угодить, чем во время их последней встречи. Она чувствовала разочарование и сердилась за это на себя.

«А разве могло быть иначе?  — подумала она.  — Тогда зачем он приехал?»
        Ей не хотелось говорить ни с кем, кроме него, и решиться заговорить с ним она не могла.
        Наконец Элизабет спросила у него о его сестре, но на большее не решилась.
        — Давно вас не было видно, мистер Бингли,  — сказала миссис Беннет.
        Он с готовностью согласился со сказанным.
        — Я уже начала бояться, что вы больше никогда не вернетесь. Говорили же люди, что на Михайлов день вы окончательно собираетесь съехать отсюда! Надеюсь, однако, что это неправда. С тех пор, как вы уехали, у нас произошло много перемен. Мисс Лукас вышла замуж и живет теперь в другом месте. И одна из моих дочерей тоже. Наверное, вы об этом слышали или читали в газетах. Я знаю, что об их браке сообщали «Таймс» и «Курьер», хотя не так, как следует. Просто было написано: «Недавно Джордж Викхем сочетался браком с мисс Лидией Беннет», но ни полслова не сказано ни о родителях, ни о том, где она жила, и так далее. Это мой дорогой зять постарался с объявлением, никогда не думала, что он сможет такое выкинуть. Вы видели это объявление?
        Бингли ответил, что видел, и не замедлил с поздравлениями. Элизабет же не смела поднять глаза. Поэтому как при этом выглядел мистер Дарси — она не знала.
        — Конечно же, приятно, мистер Бингли, когда дочь удачно выходит замуж,  — продолжила миссис Беннет,  — но крайне неприятно, когда ее забирают далеко от дома. Она уехала с мужем в Ньюкасл, кажется, это где-то далеко на севере; им придется там жить, а как долго — я не знаю. Там стоит его полк; надеюсь, вы слышали, что он оставил милицию и поступил в регулярную армию. Слава Богу, ему помогли в этом друзья, хотя у него их не так много, как он заслуживает.
        Элизабет знала, что все это устроил мистер Дарси, и поэтому от жгучего стыда готова была убежать куда глаза глядят. Однако вместо этого попыталась заговорить, и это удалось ей удивительно хорошо: она спросила у Бингли, долго ли тот собирался пробыть в их краях. Он ответил, что несколько недель.
        — А когда вы перестреляете всю дичь в Недерфилде, мистер Бингли,  — сказала миссис Беннет,  — то, пожалуйста, приезжайте сюда и можете охотиться, сколько вам заблагорассудится, в угодьях мистера Беннета. Думаю, что он будет бесконечно счастлив предоставить вам такую услугу и прибережет для вас всех лучших куропаток.
        При проявлении такого ненужного рвения стыд, который чувствовала Элизабет, стал просто невыносимым. Она была убеждена, что если бы сейчас возникла такая же замечательная перспектива, которая улыбалась им год назад, то все равно развязка была бы поспешно-быстрой и раздражающе-неприятной. В этот момент ей показалось, что даже годы счастья не смогут компенсировать ни ей, ни Джейн этих моментов жгучего позора.

«Чего мне хочется больше всего на свете,  — подумала Элизабет,  — это больше никогда не бывать в одной компании ни с одним, ни с другим. Не сможет их общество дать мне удовольствие, способное сгладить весь этот стыд! Не хочу больше видеть ни того, ни другого».
        Однако тот позор, который не смогли бы компенсировать даже долгие годы счастья, вскоре стал существенно легче после того, как Элизабет заметила, что красота ее сестры быстро воскресила прежнюю симпатию ее бывшего кавалера. Некоторое время после прихода он говорил с Джейн очень мало, но потом его внимание к ней росло с каждой минутой. Он признал ее такой же красивой, как и в прошлом году, такой же приятной, такой же непринужденной, хотя и менее разговорчивой. Но Джейн очень хотелось, чтобы никакого отличия не было в ней замечено вообще, и поэтому ей казалось, что говорит она не меньше, чем обычно. Но голова ее была настолько занята тем, что происходит, что она не всегда замечала, когда она говорит, а когда — молчит.
        Когда мужчины встали, чтобы уйти, миссис Беннет вспомнила о своем намерении выявить вежливость и пригласила их на обед в Лонгберн через несколько дней.
        — Вы задолжали мне визит, мистер Бингли,  — добавила она,  — потому что когда прошлой зимой уехали в Лондон, то обещали сразу по возвращении пообедать со всей нашей семьей. Как видите, я вовсе не забыла; и говорю вам — я очень разочаровалась, что вы не вернулись, чтобы выполнить ваше обещание.
        При этом воспоминании на лице Бингли появилось виноватое выражение, и он пробормотал что-то о делах, которые не дали ему возможности приехать. Затем они ушли.
        У миссис Беннет было сильное желание попросить их остаться и пообедать вместе с ними в тот же день; но, несмотря на то, что у них всегда хорошо готовили, она не могла определить — хватит ли двух блюд для человека, на которого у нее были далеко идущие планы, и сможет ли она удовлетворить ними изысканный вкус и надменность того, у кого доход десять тысяч фунтов в год.
        Раздел LIV
        Как только они ушли, Элизабет решила прогуляться, чтобы хоть немного улучшить свое настроение, а другими словами — чтобы непрерывно рассуждать на темы, способные его только ухудшить. Поведение мистера Дарси очень удивило ее и вывело из себя.

«И действительно — если он пришел только для того, чтобы с серьезным или равнодушным видом молчать, то зачем он пришел вообще?»
        Ни одно из объяснений не могло ее удовлетворить.

«Как любезно обращаться с моими дядей и тетей в Лондоне — так это еще можно, но почему же он не мог быть любезным со мной? Если он меня боится, то зачем сюда приходить? Если он ко мне уже безразличен, то почему же он молчит? Что за хитрости такие?! Не хочу больше о нем и думать».
        Ее решимость продержалась непродолжительное время только благодаря приближению ее сестры, которая присоединилась к ней с радостным выражением лица, демонстрировавшем, что она больше Элизабет была довольна приходом визитеров.
        — Теперь,  — сказала она, когда первая встреча закончилась,  — мне стало совсем легко. Я уверовала в свои собственные силы, и его приход больше никогда не заставит меня стушеваться. Я рада, что он придет к нам во вторник на обед. Тогда все смогут увидеть, что и он, и я встречаемся только как обычные и равнодушные друг другу люди.
        — Равнодушные, дальше некуда,  — сказала Элизабет и засмеялась.  — Ой, Джейн, берегись!
        — Лизанька, не думай, что я слабая и мне что-то угрожает.
        — Думаю, что тебе сильно угрожает его любовь к тебе, которая может вспыхнуть с новой силой.
        Они не видели джентльменов до вторника, а между тем миссис Беннет давала волю всем своим счастливым мечтам, воскресшим благодаря доброжелательности и обычной вежливости мистера Бингли.
        Во вторник в Лонгберне собралась большая компания; и те двое, которых дожидались с особым нетерпением, подоспели как раз вовремя, что делало честь их пунктуальности как людям глубоко порядочным. Когда гости прошли в столовую, Элизабет очень интересно было увидеть, сядет ли Бингли возле сестры — на то место, которое всегда принадлежало ему во время всех предыдущих приемов в Лонгберне. Ее расчетливая матушка, думая то же самое, все же не рискнула сама предложить место. Войдя в комнату, он, казалось, колебался, а Джейн совершенно случайно посмотрела вокруг и, заметив его, совершенно случайно улыбнулась — дело было решено: Бингли уселся возле нее.
        Элизабет победно посмотрела на его приятеля. К тому, что случилось, тот отнесся с благородным равнодушием, и она могла бы подумать, что Бингли заранее получил разрешение быть счастливым, если бы не заметила, что он тоже смотрит на мистера Дарси с выражением веселого удивления.
        Поведение Бингли с ее сестрой во время обеда было таким, что не оставило сомнений в его симпатии к ней; и хотя эта симпатия была сдержаннее, чем раньше, она, однако, убедила Элизабет, что если Бингли никто не будет мешать, то счастье ее сестры и счастье его собственное вскоре будет обеспечено. Не смея быть слишком уверенной в благоприятных последствиях, она все равно с удовольствием наблюдала за его поведением. Только эти наблюдения и давали ей утешение, потому что настроение у нее было плохое. Мистер Дарси сидел ближе к противоположному концу стола. Возле него сидела ее мать. Элизабет понимала, насколько неудобна такая ситуация для них обоих, насколько невыгодно будут выглядеть они друг против друга. Она сидела довольно далеко от них и поэтому совсем не слышала их разговоры, но зато видела, что друг с другом говорили они очень мало, а если и говорили, то манеры их были очень формальными и прохладными. Невежливость матери делала для Элизабет еще больнее осознание того, что они были перед ним в неоплатном долгу. Иногда ей казалось, что она отдала бы все за возможность сказать мистеру Дарси, что в
их семье есть и такие, которые знают о его доброте и глубоко ему благодарны.
        Она надеялась, что этот вечер предоставит им возможность побыть вместе, что за это время между ними обязательно возникнет что-то больше похоже на разговор, чем обычный церемонный обмен любезностями, который произошел после того, как мистер Дарси вошел в комнату. Беспокойный и тревожный тот период времени, который они провели в гостиной до прихода мужчин, был приторным и угнетающим настолько, что едва не заставил ее вести себя невежливо. Она так сильно хотела их прихода, только от него зависело — станет ли этот вечер для нее приятным, или нет.

«Если он ко мне не подойдет,  — думала Элизабет,  — вот тогда я уже точно оставлю его навсегда».
        Наконец мужчины пришли; и ей даже показалось, что мистер Дарси оправдает все ее надежды, увы!  — женщины, как нарочно, так плотно сгрудились у стола, где старшая мисс Беннет готовила чай, а Элизабет разливала кофе, что возле последней не осталось ни единого свободного места для еще одного стула. А когда джентльмены начали к ним приближаться, одна из девушек придвинулась к ней еще ближе и прошептала:
        — Мужчины не посмеют вот так подойти и сесть между нами. Они нам не нужны, правда?
        Дарси ушел в другую часть комнаты. Элизабет провела его взглядом, завидуя всем, с кем он разговаривал, ему едва хватало терпения, когда приходилось кому-то наливать кофе, а потом она разозлилась на себя же за собственную глупость:

«Мистер Дарси — это человек, предложение которого уже однажды было отвергнуто. Какой же дурой надо быть, чтобы надеяться на то, что любовь вернется к нему? И ни один мужчина не сможет проявить слабость, сделав повторное предложение той же женщине! Для их пола нет ничего более отвратительного и страшного».
        Правда, когда он сам принес свою чашку для кофе, Элизабет немного повеселела и не упустила возможности спросить:
        — А сестра ваша до сих пор в Пемберли?
        — Да, она останется там до Рождества.
        — Как — совсем одна? Без друзей?
        — С ней осталась миссис Эннсли. Другие же уже три недели как уехали в Скарборо.
        Она больше не знала, что сказать, но если бы он хотел продолжить разговор, то, возможно, ему удалось бы сделать это лучше, чем ей. Однако он молча постоял возле нее несколько минут, а затем, после того как к ней снова шепотом обратилась девушка, сидевшая рядом, ушел.
        Когда убрали чайные приборы и сервизы и расставили карточные столы, все дамы встали, у Элизабет появилась надежда, что вскоре мистер Дарси подойдет к ней, и эта надежда вдруг умерла, когда она увидела, что он пал жертвой ненасытного желания ее матери привлечь присутствующих к игре в вист и через мгновение оказался за столом вместе с остальным обществом. Стало окончательно ясно, что ее надежды приятно провести вечер не оправдались. Они надолго оказались за разными столами, и теперь ей только и осталось надеяться, что часто глядя в ее сторону, он не сможет сосредоточиться и играть так же плохо, как и она.
        Миссис Беннет задумала задержать двух джентльменов из Недерфилда до ужина; но, к сожалению, их карета была заказана на более раннее, чем у остальных присутствующих, время; поэтому она не имела возможности как-то их задержать.
        — Ну что, девочки,  — спросила она, когда они остались одни,  — что вы скажете о сегодняшнем дне? Как по мне, то все прошло на удивление хорошо. Блюда были не хуже, чем обычно. Дичь поджарена, как положено, и все говорили, что никогда не пробовали таких сочных окорочков. Суп был в сто раз лучше, чем у Лукаса на прошлой неделе; и даже мистер Дарси признал, что куропатки были приготовлены удивительно хорошо, а у него есть два или три французских повара, это точно. А ты, дорогая Джейн, выглядела красивой, как никогда. Миссис Лонг тоже такого мнения — я у нее спрашивала. А как вы думаете — что она еще сказала? «А знаете, миссис Беннет, ваша дочь таки станет хозяйкой Недерфилда». Просто так и сказала. Миссис Лонг — премилое создание, и племянницы у нее — очень воспитанные девушки, правда, совсем некрасивые; я их безумно люблю.
        Короче говоря, настроение у миссис Беннет было приподнятым; она наблюдала за отношениями Бингли и Джейн достаточно долго и поэтому убедилась, что, в конце концов, он ей достанется. От слишком хорошего настроения надежды на будущие выгоды для ее семьи зашли так далеко, что на следующий день она чрезвычайно сильно удивились, когда увидела на крыльце мистера Бингли, который приехал, чтобы сделать предложение Джейн.
        — Такой приятный был день,  — сказала старшая мисс Беннет, обращаясь к Элизабет.  — Общество подобралось очень удачно, и никто никому не мешал. Надеюсь, что мы еще не раз встретимся.
        Элизабет улыбнулась.
        — Лиззи, не делай так. Не надо меня подозревать. Это меня очень удручает. Говорю тебе — я уже действительно научилась общаться с ним просто как с приятным и умным молодым человеком — и не более того, без какого-либо скрытого желания. Меня вполне удовлетворяет его нынешнее поведение, и я прекрасно понимаю, что он никогда не собирался добиваться моей любви. Просто Бог дал ему хорошие манеры и сильное желание нравиться окружающим в большей степени, чем другим.
        — Ты такая жестокая!  — ответила ее сестра.  — Не позволяешь мне улыбаться, а сама непрерывно смешишь меня.
        — Как трудно иногда сделать так, чтобы тебе поверили!
        — Не только трудно — невозможно!
        — Но почему ты пытаешься убедить меня, что я чувствую больше, чем признаю?
        — Не знаю даже, как и ответить на этот вопрос. Поучать все мы любим, но почему можем учить тем вещам, которые вообще не стоит знать. Извини; если ты и дальше будешь убеждать себя в своем равнодушии к мистеру Бингли, то не пытайся убедить в этом хотя бы меня.
        Раздел LV
        Через несколько дней после этого визита мистер Бингли приехал снова, и к тому же один. Его приятель оставил его и уехал утром в Лондон, но собирался через десять дней вернуться. Он просидел с ними больше часа, и настроение у всех было удивительно хорошим. Миссис Беннет пригласила его пообедать вместе, но мистер Бингли отказался, многословно извинившись и сославшись на дела.
        — Что ж,  — сказала она,  — когда вы придете в следующий раз, надеюсь, нам повезет больше.
        Мистер Бингли ответил, что всегда будет очень рад посетить их и т. д., и т. п., и как только получит приглашение, то воспользуется первой же возможностью засвидетельствовать им свое почтение.
        — А завтра вы сможете прийти?
        Да, завтра у него нет никаких дел вообще и поэтому он с готовностью примет ее приглашение.
        И он действительно пришел, к тому же в такое «подходящее время», что ни одна из женщин еще не была одета. Миссис Беннет, в пеньюаре и с полуготовой прической, мгновенно влетела в комнату дочери и воскликнула:
        — Джейн, дорогая, быстро собирайся и беги вниз. Он пришел. Мистер Бингли пришел! Правда. Скорее собирайся. Эй, Capа, ступай к мисс Беннет и немедленно помоги ей надеть платье. Оставь прическу мисс Лиззи на потом.
        — Мы спустимся вниз, как только сможем,  — сказала Джейн,  — но кажется, что Китти уже давно готова, потому что прошло полчаса, как она пошла наверх.
        — Да Бог с ней, с Китти! При чем здесь она? Ну-ка, скорей! А где же твой пояс?
        Но когда мать ушла, Джейн решительно отказалась идти вниз одна — только вместе с кем-то из сестер.
        То же желание оставить их вдвоем просматривалось и вечером. После чаепития мистер Беннет, по привычке, уединился в библиотеке, а Мэри пошла наверх к фортепиано. Когда два из пяти препятствий были, таким образом, устранены, миссис Беннет долго сидела и моргала Элизабет и Кэтрин, но это не произвело на них никакого впечатления. Элизабет ее просто не замечала, а когда Китти наконец заметила, то спросила, словно ничего не понимая:
        — Что случилось, мама? Почему вы мне все время моргаете? Что я должна сделать?
        — Ничего, дитя мое, ничего. Я тебе не моргала.
        Пять минут миссис Беннет просидела неподвижно, но затем, не желая терять такую бесценную возможность, она вдруг вскочила и, обратившись к Китти со словами «Иди сюда, милая, я хочу с тобой поговорить», схватила ее за руку и вывела из комнаты. Джейн сразу же бросила взгляд на Элизабет, полный недовольства такими хитростями и мольбы к ней на них не поддаваться. Через несколько минут миссис Беннет приоткрыла дверь и позвала:
        — Лиззи, дорогая, мне надо с тобой поговорить.
        Элизабет пришлось подчиниться.
        — Пусть останутся вдвоем,  — сказала ее мать, как только они вышли в зал.  — Мы с Китти пойдем наверх и посидим в гардеробной.
        Элизабет предпочла не спорить с матерью и просто спокойно дождалась в зале, пока они и Китти не исчезнут из виду, а потом вернулась в гостиную.
        Таким образом, в тот день хитрости, к которым прибегла миссис Беннет, успеха не возымели. Бингли был само обаяние, но суженым Джейн так и не стал. Его веселье и непринужденность стали чрезвычайно уместным дополнением к вечерним посиделкам, а невыносимую навязчивость матери и ее глупые замечания он воспринимал с должной снисходительностью и незыблемым выражением лица, чем в значительной мере обязан был ее дочери.
        Мистера Бингли не пришлось долго уговаривать остаться на ужин; а когда он уже собирался домой, была достигнута договоренность — главное, между ним и миссис Беннет,  — что завтра утром он придет, чтобы поохотиться вместе с ее мужем.
        После этого дня Джейн больше никогда не вспоминала о своем равнодушии. Ее сестры о Бингли не обмолвились и словом, и Элизабет отошла ко сну со счастливой уверенностью, что все непременно должно завершиться очень быстро, если мистер Дарси не вернется раньше указанного времени. А если серьезно, то она почти не сомневалась в том, что все это произошло не без содействия указанного джентльмена.
        На следующий день Бингли пришел точно в назначенное время; и они с мистером Беннетом провели вместе весь вечер, как и было договорено. Последний оказался человеком более приятным, чем ожидал его компаньон. В поведении Бингли не было ни чопорности, ни глупости, способных спровоцировать сарказм с его стороны или заставить его замолчать от отвращения и презрения; он был более общительным и менее эксцентричным, чем когда-либо. Бингли, конечно же, вернулся вместе с ним к обеду, а вечером миссис Беннет снова прибегла к хитрости, чтобы он и ее дочь смогли остаться наедине. С этой целью Элизабет, которая должна была написать письмо, пошла после чаепития в комнату для завтрака, так как все остальные собирались засесть за карты, она не собиралась мешать планам своей матери.
        Но вернувшись в гостиную после написания письма, Элизабет с безмерным удивлением поняла, что в своих уловках мать явно превзошла саму себя. Открыв дверь, Элизабет увидела, что ее сестра и Бингли стоят у камина и о чем-то серьезно разговаривают. Возможно, эта сцена и не навела бы на какие-то догадки, но когда они поспешно обернулись и быстро отодвинулись друг от друга, их лица сказали все, о чем был разговор. Они оказались в неудобной ситуации, и Элизабет показалось, что ее ситуация была еще хуже. Никто из них не произнес ни полслова; и Элизабет как раз собралась уйти, но тут Бингли, который, как и Джейн, уже успел сесть, вдруг вскочил, прошептал несколько слов ее сестре и выбежал из комнаты.
        Джейн не стала таиться от Элизабет в ситуации, когда сказанное ею правдивое слово способно было лишь увеличить ее радость; поэтому она сразу бросилась на шею сестре и голосом, дрожащим от радостного волнения, призналась ей, что чувствует себя самым счастливым человеком на свете.
        — Это невероятно!  — добавила она.  — Просто невероятно. Я этого не заслуживаю. О! И почему только все не могут быть такими же счастливыми, как и я!
        Поздравления со стороны Элизабет прозвучали так искренне, эмоционально и радостно, что невозможно передать словами. Каждое доброе слово было для Джейн источником восторга и счастья. Но пока она больше не могла оставаться с сестрой или сказать хоть немного из того, что ей осталось сказать.
        — Я должна немедленно идти к матушке!  — воскликнула она.  — Я никак не могу относиться пренебрежительно к ее нежной заботе или допустить, чтобы она услышала об этом от кого-то другого. Он уже пошел к моему отцу. Ой, Лиззи! Как это прекрасно — знать, что мой рассказ доставит такое удовольствие всей нашей славной семье! Я просто изнемогаю от счастья!
        После этих слов она поспешила к своей матушке, которая умышленно прервала игру в карты и сидела с Китти наверху.
        Элизабет, оставшись в одиночестве, смогла теперь улыбнуться при мысли о той скорости, с которой решилась эта история, месяцами служившая источником подавляющей неуверенности и раздражения.
        — Вот чем закончилась пугливая осмотрительность его приятеля! Вот чем закончилось фальсификации и ухищрения его сестер! И это действительно счастливая, мудрая и уместная развязка!
        Через несколько минут к ней присоединился Бингли, чей разговор с отцом был коротким и деловым.
        — А где ваша сестра?  — спросил он быстро, отворяя дверь.
        — Наверху с матерью. Думаю, что вскоре она спустится сюда.
        Бингли закрыл дверь, подошел к Элизабет и попросил ее, чтобы она пожелала им счастья и проявила свою сестринскую любовь. Элизабет эмоционально и искренне выразила свою радость по поводу их будущего родства. Они сердечно пожали друг другу руки; а потом, ожидая сестру, она выслушала все, что он хотел ей сказать о своем счастье, о достоинствах Джейн; несмотря на его влюбленность, Элизабет действительно верила в то, что все его ожидания счастья имеют под собой рациональное основание, потому что для этого у них были отличное взаимопонимание, прекрасный характер Джейн и общая схожесть чувств и предпочтений.
        Это был вечер как никогда приятный для всех; лицо старшей мисс Беннет светилось радостью и выглядело еще красивее, чем обычно. Китти манерно улыбалась, надеясь, что скоро наступит и ее черед. Миссис Беннет не могла найти нужных слов, чтобы выразить свое согласие и свое одобрение, хотя уже полчаса она с Бингли ни о чем другом не разговаривала; а когда во время ужина к ним присоединился мистер Беннет, его голос и поведение хорошо демонстрировали, насколько счастливым он был.
        Однако ни единое слово и ни единый намек не слетели с его уст, пока их визитер не пожелал им спокойной ночи. И как только он ушел, мистер Беннет обратился к своей дочери с такими словами:
        — Джейн, я поздравляю тебя! Ты будешь очень счастливой женщиной.
        Джейн сразу же подошла к нему, поцеловала и поблагодарила за доброту.
        — Ты — хорошая девушка,  — сказал в ответ мистер Беннет,  — и мне приятно думать о том, что ты так удачно вышла замуж. Я нисколько не сомневаюсь, что вы хорошо будете ладить друг с другом. У вас, конечно, похожие характеры. И ты, и он настолько покладисты, что вы всегда сможете договориться; столь легкомысленны, что любой слуга сможет вас обмануть; такими щедрыми, что ваши расходы всегда будут превышать ваши доходы.
        — Надеюсь, что этого не будет. Безрассудство и легкомыслие в денежных делах будут неприемлемыми и непростительными прежде всего для меня.
        — Расходы будут превышать доходы?! Мой дорогой мистер Беннет, о чем вы говорите?  — воскликнула его жена.  — У него же четыре или пять тысяч фунтов дохода в год, а то и больше!
        И потом, обращаясь к дочери:
        — Моя дорогая, моя дорогая Джейн! Я так счастлива! Сегодня ночью я не смогу сомкнуть глаз! Я знала, что так и будет. Я всегда говорила, что именно так и должно произойти. Может ли такая красота пропадать напрасно! Помню, когда я впервые увидела мистера Бингли после его приезда в Гертфордшир в прошлом году, то подумала, что вы можете стать хорошей парой. О! Он — самый красивый молодой человек на свете!
        Викхем, Лидия — обо всех забыли. Теперь ее любимым ребенком была, вне всякого сомнения, Джейн. В тот момент она была безразлична ко всем остальным. Вскоре младшие сестры Джейн начали интересоваться теми выгодами, которые им могли перепасть благодаря ее предстоящему замужеству.
        Мери спрашивала разрешения пользоваться библиотекой в Недерфилде, а Китти умоляла, чтобы каждую зиму там устраивались балы.
        Понятно, что с тех пор Бингли стал бывать в Лонгберне ежедневно; он часто приходил еще до завтрака и всегда оставался после ужина, кроме тех случаев, когда какой-то явно злобный и нехороший сосед, заслуживающий бесконечного осуждения и презрения, приглашал его на обед и Бингли считал своим долгом такое приглашение принять.
        Теперь Элизабет имела немного времени для разговоров со своей сестрой, потому что, пока ее кавалер находился у них дома, все свое внимание Джейн уделяла только ему, и Элизабет увидела, что в те часы разлуки, которые случались, она могла принести существенную пользу им обоим. Бингли, при отсутствии Джейн, всегда обращался к Элизабет, чтобы с удовольствием поговорить с ней о ее старшей сестре, а Джейн, в его отсутствие, тоже постоянно искала ее общества, чтобы излить душу.
        — Я так обрадовалась,  — призналась она как-то вечером,  — когда он сказал мне, что ничего не знал о моем пребывании в Лондоне прошлой весной. Я и подумать о таком не могла.
        — А я догадывалась,  — ответила Элизабет.  — А чем он это объяснил?
        — Наверное, все это были проделки его сестер. Для них его знакомство со мной было явно нежелательным, что меня совсем не удивляет, потому что, как на них, то он бы мог найти объект предпочтений более достойный внимания во всех отношениях. Но когда они убедятся — и я в это верю,  — что их брат нашел со мной свое счастье, мои отношения с ними снова станут хорошими, хоть они уже никогда не будут такими, как раньше.
        — Такой неуместной речи я еще от тебя не слышала,  — сказала Элизабет.  — Девочка! Мне было бы противно видеть, как ты снова станешь глупенькой жертвой ложной симпатии и уважения к тебе со стороны мисс Бингли!
        — Ты только представь себе, Лиззи,  — когда в прошлом ноябре мистер Бингли уехал в Лондон, он действительно меня тогда любил и не вернулся в Недерфилд только потому, что был уверен в моем равнодушии к нему.
        — Ну что ж, бывает, подумаешь — немного ошибся! Хотя это делает честь его скромности.
        Такое заявление привело к панегирику со стороны Джейн его застенчивости и робости, а также к рассказу о том, как низко он ценил свои хорошие стороны.
        Элизабет было приятно убедиться, что Бингли не проговорился о своем друге и о его вмешательстве, потому что, хотя у Джейн и было самое доброе и самое снисходительное сердце в мире, это обстоятельство могло настроить ее предвзято против мистера Дарси.
        — Нет человека, счастливее меня!  — воскликнула Джейн.  — Лиззи, дорогая, и почему мне единственной из всех вас выпало такое благословение. Я хотела бы, чтобы тебе повезло так же, как и мне. Вот если бы и тебе попался такой же хороший человек!
        — Даже когда мне встретится хоть полсотни таких мужчин, я никогда не буду такой счастливой, как ты, потому что для этого надо иметь твой характер и твою доброту. Нет, я уже как-нибудь сама о себе позабочусь. Может, со временем, если мне очень повезет, я встречу еще одного мистера Коллинза.
        Состояние дел в лонгбернской семье не могло долгое время оставаться тайной. Миссис Беннет позволила себе шепотом поделиться ею с миссис Коллинз, а та осмелилась — без всякого разрешения!  — поступить так же в отношении всех своих соседей и знакомых в Меритоне.
        Вскоре Беннетов провозгласили самой счастливой семьей в мире, хотя только несколько недель назад, когда Лидия сбежала с Викхемом, все сходились во мнении, что их непременно постигнет большое несчастье.
        Раздел LVI
        Однажды утром, где-то через неделю после помолвки Джейн и Бингли, когда последний вместе с женщинами семьи Беннетов сидел в гостиной, всеобщее внимание привлек звук приближающейся кареты; все посмотрели в окно и увидели, как к дому приближается фаэтон, запряженный четверкой лошадей. Для визитеров время было слишком ранним, и, кроме того, такого выезда не было ни у кого из соседей. Лошади были почтовые, и ни карета, ни ливрея слуги, находившегося впереди, не были знакомы жителям Лонгберна. Ясно было одно: к ним кто-то приехал, и Бингли быстро уговорил старшую мисс Беннет избежать неудобств этого непрошеного визита и пойти погулять с ним к кустарниковым насаждениям. Поэтому они ушли, а остальные продолжали без особого успеха путаться в догадках, пока дверь не распахнулась и в комнату не вошла леди Кэтрин де Бург.
        Понятно, что какой-то неожиданности они ожидали, но не настолько — все были озадачены чрезвычайно, а Элизабет была поражена даже больше, чем миссис Беннет и Китти, хотя те леди Кэтрин совсем не знали.
        Она вошла в комнату, неся себя еще более невежливо, чем обычно, на приветствие Элизабет ответила только легким кивком головы и уселась, не обмолвившись ни словом. Когда ее светлость входила в комнату, Элизабет успела сказать своей матери, что это — леди Кэтрин де Бург, хотя о необходимости представления никто ничего не сказал. Миссис Беннет, и озадаченная, и рада прибытию такой важной персоны, встретила леди де Бург крайне вежливо. Немного помолчав, та обратилась — сквозь зубы — к Элизабет.
        — Надеюсь, что вы в добром здравии, мисс Беннет. А эта дама — это, пожалуй, ваша мать?
        Элизабет дала очень короткий утвердительный ответ.
        — А вот, насколько я понимаю, одна из сестер?
        — Да, госпожа,  — сказала миссис Беннет, безумно рада случаю поговорить с леди Кэтрин.  — Это моя средняя дочь. Моя младшая недавно вышла замуж, а старшая сейчас где-то на улице, гуляет с молодым человеком, который, надеюсь, вскоре с нами породнится.
        — У вас совсем маленький парк,  — отметила леди Кэтрин после небольшой паузы.
        — Конечно же, куда ему до парка в Розингсе, сударыня, но должна вам сказать, что наш гораздо больше, чем парк сэра Уильяма Лукаса.
        — Да и гостиная у вас слишком неудобная, чтобы сидеть в ней летними вечерами — все ее окна выходят на запад.
        Миссис Беннет заверила гостью, что они все равно никогда не сидят в гостиной после обеда, а потом добавила:
        — Ваша светлость, позвольте мне спросить: в добром ли здравии находились мистер и миссис Коллинз на время вашего отъезда?
        — Да, они чувствовали себя очень хорошо. Я виделась с ними накануне вечером.
        После этого Элизабет показалось, что сейчас леди Кэтрин достанет письмо от Шарлотты, иначе ничем другим ее приезд объяснить нельзя. Однако письмо не появилось, и это ее очень удивило.
        Миссис Беннет очень вежливо предложила ее светлости немного подкрепиться, и леди Кэтрин решительно — и не очень вежливо — заявила, что есть ничего не будет, после чего она встала и обратилась к Элизабет:
        — Мисс Беннет, насколько я успела заметить, с одной стороны лужайки перед вашим домом достаточно живописные заросли. Я была бы не против там прогуляться, если вы согласитесь составить мне компанию.
        — Дорогая, иди!  — воскликнула ее мать.  — И прогуляйся с ее светлостью по аллеям. Думаю, ей понравится это уединенное место.
        Элизабет подчинилась; она сбегала в свою комнату за зонтиком, а потом провела уважаемую гостью вниз. Когда они прошли через зал, леди Кэтрин открыла дверь сначала в столовую, а затем в гостиную и, после беглого осмотра отметив, что эти комнаты имеют приличный вид, пошла дальше.
        Карета леди Кэтрин так и стояла у крыльца, и Элизабет заметила в ней ее служанку. Они молча шли по гравийной дорожке, ведущей к зарослям; Элизабет решила не брать на себя хлопоты и не начинать разговор с женщиной, которая была такой же высокомерной и неприятной, как и обычно.

«И как мне могло показаться, что она похожа на своего племянника?»  — подумалось ей, когда она посмотрела на ее лицо.
        Как только они зашли в заросли, леди Кэтрин начала разговор вот таким образом:
        — Думаю, мисс Беннет, вы прекрасно понимаете причину моего приезда сюда. Ваше сердце, ваша совесть непременно подскажут вам, почему я приехала.
        Элизабет посмотрела на нее с подлинным удивлением.
        — Госпожа, вы ошибаетесь. Я так и не смогла понять, за что нам такая честь видеть вас здесь.
        — Мисс Беннет,  — ответила ее светлость недовольным тоном,  — вам следует знать, что со мной шутить не стоит. Вы можете быть какой угодно неискренней, но не я. Мой характер всегда славился искренностью и откровенностью, и в такой решающий момент я не собираюсь отступать от этих особенностей своего характера. Два дня назад я получила весьма волнующую новость. Мне сказали, что вскоре весьма удачно выйдет замуж не только ваша сестра, но и мисс Элизабет Беннет, скорее всего, после этого выйдет замуж за моего племянника мистера Дарси. И хотя я знаю, что это — всего лишь скандальные сплетни, что я никогда не нанесу ему обиды, хоть на мгновение предположив их правдивость, я тотчас же решила приехать сюда, чтобы сообщить вам о своих чувствах.
        — Если вы опровергаете их правдивость,  — сказала Элизабет, краснея от удивления и гнева,  — то меня удивляет, что вы потрудились податься в столь дальний путь. В чем же, ваша светлость, заключалось ваше намерение?
        — Немедленно настаивать на том, чтобы вы полностью опровергли это известие.
        — Ваш приезд в Лонгберн, чтобы увидеть меня и мою семью, является, скорее, ее подтверждением, если, конечно же, это известие вообще существовало.
        — Что значит «если существовало»?! Не делайте вид, что вы его не слышали. Разве не вы сами старательно его распространяли? Неужели вы не знаете, что такой слух ходит по всей округе?
        — Никогда не слышала ничего подобного.
        — И вы так же можете утверждать, что для него нет оснований?
        — Ваша светлость, я не претендую на то, чтобы быть такой же откровенной, как и вы. Вы можете задавать любые вопросы, а я вольна решать — отвечать на них или нет.
        — Нет, ну это просто какая-то наглость! Мисс Беннет, я настаиваю на выполнении моего требования. Он — мой племянник — он делал вам предложение выйти за него замуж?
        — Вы же, ваша светлость, только что заявили, что это невозможно.
        — Действительно — так должно быть, так должно быть и так будет, пока он будет продолжать руководствоваться здравым умом. Но ваши ухищрения и ложные приманки могли — в момент страстной влюбленности — заставить его забыть о своем долге перед собой и всей его семьей. Это вы его приворожили.
        — Возможно, и так, но я буду последним человеком, который это признает.
        — Мисс Беннет, вы что — не знаете, кто я такая? Я не привыкла, чтобы со мной так разговаривали. Я почти ближайшая родственница мистеру Дарси, поэтому имею право знать о его сердечных делах.
        — Но вы не имеете никакого права знать о моих сердечных делах, тем более, что ваше нынешнее поведение отнюдь не способствует моей откровенности.
        — Поймите меня правильно. Брак, которого вы так самоуверенно хотите, не случится никогда. Никогда! Мистер Дарси помолвлен с моей дочерью. Что вы на это скажете?
        — Только вот что: если это так, то у вас нет оснований предполагать, что он сделает предложение мне.
        Леди Кэтрин мгновение поколебалась, а потом ответила:
        — Их помолвка — это не просто договоренность. Еще с детства они были предназначены друг для друга. Это было заветным желанием как его матери, так и моим. Мы с ней задумали их единение еще тогда, когда они были в люльках. И теперь, когда мечты обеих сестер должны найти свое воплощение в их браке, этому мешает какая-то совсем никому не известная молодая особа низкого происхождения, да еще и без кровных связей с нашей семьей! Вам что — совершенно безразлично желание его родственников, устная договоренность о его помолвке с мисс де Бург? Неужели вам неизвестны чувства приличия и деликатности? Разве вы не слышали, как я сказала, что с самого детства ему суждено стать мужем его кузины?
        — Да, слышала. Я и раньше об этом слышала. Но если других возражений против того, чтобы я стала женой вашего племянника не существует, то от брака с ним меня не удержит знание того, что его мать и вы хотели, чтобы он женился на мисс де Бург. Вы свое дело сделали — вы запланировали их бракосочетание. Но воплощение вашего замысла зависит от других. Если мистера Дарси не связывают с кузиной ни соображения чести, ни симпатия, то почему бы ему не сделать иной выбор? И если его выбор пал на меня, то почему бы мне с этим не согласиться?
        — Потому что это было бы вопреки чести, правилам приличия, здравому смыслу и даже вопреки вашим собственным интересам. Именно так, мисс Беннет,  — вопреки вашим собственным интересам, потому что не думайте, что с вами будут считаться его семья и друзья, если вы специально поступите вопреки желанию всех нас. Вас будут осуждать, презирать и просто не замечать все его родственники и знакомые. Этот брак станет для вас позором — никто из нас даже не вспомнит вашего имени.
        — Это будет действительно тяжким наказанием, но статус жены мистера Дарси просто не может не обещать ей такое большое счастье, что у нее не будет оснований для раскаяния.
        — Настырная, высокомерная девушка! Мне стыдно за вас! И это — ваша благодарность за мое уважительное отношение к вам прошлой весной? Неужели вы безразличны и к этому? Давайте присядем. Поймите, мисс Беннет: я приехала сюда с твердым желанием добиться своего, и ничто не заставит меня от этого отказаться. Я не привыкла считаться с чьей-то прихотью. Я не привыкла мириться с неудачей.
        — Ваша светлость, от этого настоящее ваше положение становится только более достойным сожаления, но на меня это не окажет никакого влияния.
        — Не смейте меня перебивать! Слушайте меня и молчите. Моя дочь и мой племянник созданы друг для друга. Они — родственники по материнской линии, потомки одной и той же благородной семьи; по отцовской линии их предками были уважаемые, благородные и древние, хотя и не титулованные фамилии. С обеих сторон их богатство огромно. Они суждены друг для друга, и таково мнение каждого члена их семей; а что же грозит их единению? Самоуверенность выскочки,  — девушки без роду и племени, без положения и без денег. Разве можно такое терпеть?! Этого не должно быть, и этого никогда не будет! Если бы вы осознавали ваш же интерес, то не пытались бы покинуть тот круг, в котором вы родились и выросли.
        — Я не считаю, что брак с вашим племянником означает разрыв с этим кругом. Он — дворянин, а я — дворянская дочь, так что с этой точки зрения мы — ровня.
        — Да, вы — действительно дворянская дочь. Но кем является ваша мать? Ваши дяди и тети? Не думайте, что я ничего не знаю об их происхождении.
        — Кем бы ни были мои родственники,  — ответила Элизабет,  — если ваш племянник против них не возражает, то это вас не должно беспокоить вообще.
        — Скажите мне раз и навсегда — вы с ним помолвлены?
        Элизабет не хотелось отвечать на этот вопрос, хотя бы из-за нежелания идти на поводу у леди Кэтрин, но, мгновение поколебавшись, она все же сказала:
        — Нет, не помолвлена.
        Леди Кэтрин была явно довольна таким ответом.
        — И вы обещаете, что никогда не пойдете на такую договоренность?
        — Такого обещания я дать не могу.
        — Мисс Беннет, я огорчена и удивлена. В вашем лице я надеялась найти рассудительный девушку. Но не вводите себя в заблуждение мыслью о том, что я отступлюсь. Я не уеду, пока вы не дадите мне такое обещание.
        — А я такое обещание никогда вам не дам, это точно. Никакие запугивания не заставят меня к такому безумному шагу. Вы, ваша светлость, хотите, чтобы мистер Дарси женился на вашей дочери; а станет ли их брак реальным от того, что я дам вам желанное обещание? Допустим, что он любит меня, но будет ли означать мой отказ от его руки, что он предложит ее именно вашей дочери? Позвольте мне сказать вам, леди Кэтрин, что аргументы, которыми вы подкрепляли ваш крайне неожиданный приезд, являются такими же неудачными и неуместными, как и решение обратиться с ними ко мне. Вы сильно ошиблись относительно моего характера, если считаете, что на меня можно повлиять такими уговорами. Не знаю, одобрительно ли отнесется ваш племянник к такому вмешательству в его личные дела, но вы, конечно, не имеете права вмешиваться в мои. Поэтому я прошу вас избавить меня от необходимости продолжать эту тему.
        — Зачем же так спешить, скажите на милость? Я еще далеко не все сказала. Ко всем уже высказанным мною возражениям я должна добавить еще одно. Я знакома с подробностями позорного бегства вашей младшей сестры с молодым человеком. Я знаю все — и то, что это дело быстренько уладили, и то, что это влетело в копеечку вашему отцу и дяде. И такая девушка станет свояченицей моего племянника? А ее муж, сын управляющего в имении его покойного отца — его свояком? Силы небесные. Как такое могло прийти вам в голову?! Неужели на тени пемберлийских предков упадет такой позор?!
        — А вот теперь можете мне больше ничего не говорить,  — ответила Элизабет.  — Вы не могли нанести мне худшего оскорбления. Извините, я должна вернуться в дом.
        С этими словами она встала. Леди Кэтрин встала тоже, и они пошли назад. Ее светлость была крайне возмущена.
        — Так, значит, вам безразличны честь и доброе имя моего племянника! Жестокая, эгоистичная девка! Вы что — не понимаете, что родство с вами неизбежно опозорит его в глазах всех?
        — Леди Кэтрин, мне вам нечего больше сказать. Мое мнение вы уже знаете.
        — Так, значит, вы решили его заполучить?
        — Такого я не говорила. Я только решила поступать так, чтобы способствовать своему счастью, несмотря при этом на вас и на всех остальных, так же чужих мне людей.
        — Прекрасно. Значит, вы отказываетесь сделать мне такую услугу. Вы отказываетесь подчиняться требованиям долга, чести и приличия. Вы упорно хотите уничтожить его в глазах всех его друзей и вызвать к нему презрение всего общества.
        — В этом случае меня не касаются требования ни долга, ни чести, ни приличия. Ни один из этих принципов не будет нарушен, если я выйду замуж за мистера Дарси. Что касается презрения со стороны его семьи или возмущение светского общества в случае его женитьбы на мне, то мне это абсолютно безразлично, а светское общество не такое уж и глупое, чтобы из-за этого слишком переживать и выражать свое презрение.
        — Так вот что вы думаете на самом деле! Вот как вы намерены поступать! Что ж, очень хорошо. Теперь я знаю, что мне делать. И не надейтесь, мисс Беннет, что ваши амбиции когда-нибудь сбудутся. Я приехала сюда, чтобы присмотреться к вам. В вашем лице я надеялась найти человека рассудительного. Но можете не сомневаться — своего я добьюсь.
        Леди Кэтрин продолжала разговор в такой же манере, пока они не подошли к двери кареты. Тут она резко обернулась и добавила:
        — Я не буду прощаться с вами, мисс Беннет. Можете не свидетельствовать об моем уважении своей матери. Вы не заслуживаете на такую почтительность. Мое раздражение не знает границ.
        Элизабет ничего не сказала в ответ и, не пытаясь убедить ее светлость зайти в дом, медленно зашла в него сама. Поднимаясь по лестнице, она услышала, как уехала карета. Мать с нетерпением встретила ее в дверях гостиной и спросила, почему леди Кэтрин не зашла в дом, чтобы немного отдохнуть.
        — Она решила этого не делать,  — ответила дочь.  — Ей вдруг захотелось уехать.
        — Она — женщина очень красивая! Ее визит был такой любезностью! И заехала она к нам только для того, насколько я понимаю, чтобы сообщить хорошие вести о Коллинзах. Видимо, она куда-то едет и, проезжая через Меритон, решила заглянуть к нам и поговорить с тобой. Она ведь не приезжала специально для того, чтобы поговорить с тобой, Лиззи?
        Тут Элизабет пришлось немного покривить душой, потому что не могло быть и речи о том, чтобы поведать матери о содержании их разговора с леди Кэтрин.
        Раздел LVII
        То смятение чувств, в которое поверг Элизабет этот крайне неожиданный и необычный визит, преодолеть было нелегко; лишь много часов спустя смогла она хоть на некоторое время отвлечься от мыслей о нем. Ясно было, что леди Кэтрин провела свое путешествие из Розингса в Лонгберн с единственной целью — разорвать их мнимую помолвку с мистером Дарси. Конечно, она имела более чем веские основания действовать таким образом! Но откуда шла такая весть — Элизабет терялась в догадках, пока не поняла, что поскольку мистер Дарси был близким другом Бингли, а она сама — сестрой Джейн, то этого было достаточно, чтобы в любое время приготовления к одному венчанию во всех могли возникнуть нетерпеливые предположения о возможности еще и другого. Она не забыла, как когда-то думала о том, что брак ее сестры с Бингли приведет к определенному ее сближению с мистером Дарси. Пожалуй, именно о неизбежности их сближения — и больше ни о чем — и намекнули ее соседи в Лукас-Лодж (так Элизабет пришла к выводу, что именно из-за их родственников Коллинзов это известие попало к леди Кэтрин), хотя сама она о таком сближении думала
только как о чем-то желаемом, что произойдет когда-то в будущем.
        Однако снова и снова вспоминая все, что говорила леди Кэтрин, она не могла не чувствовать определенной тревоги за возможные последствия упрямого желания ее светлости вмешаться. По словам леди Кэтрин о решимости предотвратить их бракосочетание Элизабет пришла к выводу, что та непременно захочет надавить на своего племянника, поэтому она и думать боялась, какое влияние может иметь на него расписывание всех ужасов, связанных с его возможным браком с ней. Элизабет не знала меры его привязанности к своей тете или его зависимости от ее суждений, но вполне естественно было предположить, что о ней он был намного лучшего мнения, чем она; и поэтому когда его тетя станет перечислять огромные бедствия, связанные с браком с той, чьи ближайшие родственники были ему далеко не ровней, то она поразит мистера Дарси в самое больное место. При его представлениях о чести и достоинстве, ему может показаться, что аргументы, которые Элизабет показались слабыми и смехотворными, включают в себя большую долю здравого смысла и солидной рассудительности.
        Если он по-прежнему колебался относительно того, что ему делать,  — а так оно, казалось, и было, к тому же часто,  — то советы и мольбы такой близкой родственницы могут этим мольбам положить конец раз и навсегда, сделав его настолько счастливым, насколько ему позволит спасенное от позора достоинство. В таком случае она потеряет его навсегда. Леди Кэтрин, возвращаясь домой, может встретиться с ним в Лондоне; и тогда он, несомненно, не выполнит своего обещания Бингли и не вернется в Недерфилд.
        — Если в течение ближайших дней его приятель получит письменное извинение за невыполнение обещания,  — решила она,  — мне будет понятен его смысл. Тогда мне придется покинуть все свои надежды, все свои надежды на неизменность его чувств ко мне. Если вместо того, чтобы добиться моей любви и моей руки, он ограничится лишь выражением сожаления в мой адрес, я не буду жалеть и вскоре о нем забуду.
        Велико было удивление остальных членов семьи, когда они услышали, кто именно нанес им визит, но свое любопытство они с готовностью удовлетворили тем самым предположением, с помощью которого ранее удалось утолить любопытство миссис Беннет; поэтому Элизабет удалось избежать многочисленных неприятных расспросов на эту тему.
        На следующее утро, когда она спускалась по лестнице, ее встретил отец, который вышел из библиотеки, держа в руке письмо.
        — Лиззи,  — обратился он к ней,  — а я уже собирался тебя искать, пойдем ко мне в комнату.
        Она последовала за ним; при этом ее заинтересованность тем, что он хотел ей сказать, подогревалась предположением, что это было как-то связано с письмом, которое он держал. Неожиданно у нее возникла догадка, что это может быть послание от леди Кэтрин; и она испуганно подумала о тех объяснениях, которые ей придется давать.
        Вслед за отцом Элизабет подошла к камину, они присели, и он начал:
        — Сегодня утром я получил письмо, очень меня удивившее. Поскольку в основном оно касается тебя, то тебе не мешало бы ознакомиться с его содержанием. Я и не догадывался, что не одна, а две мои дочери вот-вот выйдут замуж. Поэтому позволь мне поздравить тебя с чрезвычайно важным достижением.
        Элизабет мгновенно поняла, что это должно быть письмо не от тети, а от племянника, и от этой мысли щеки ее быстро покрыл неловкий румянец. Она растерялась — радоваться ли тому, что он вообще потрудился дать объяснение, или чувствовать себя оскорбленной из-за того, что письмо не было отправлено непосредственно ей; но тут ее мысли прервал отец:
        — Я вижу, ты покраснела. Девушки в таких делах более проницательные; но я думаю, что даже твоя догадливость будет посрамлена, когда ты узнаешь имя своего пылкого сторонника. Это письмо — от мистера Коллинза.
        — От мистера Коллинза?! И что же он нам забыл сказать?
        — Что-то очень уместное и разумное, конечно же. Свое письмо он начинает с поздравлений в связи с замужеством моей старшей дочери, которое должно состояться вскоре и о чем его известили, видимо, не кто иной, как добродушные болтуны Лукасы. Не буду испытывать твое терпение, читая все, что он по этому поводу говорит. Что касается тебя, сказано следующее: «Выразив таким образом искренние поздравления от миссис Коллинз и от меня лично по поводу этого радостного события, позвольте мне добавить небольшое замечание относительно еще одного события, о котором мы узнали из того же источника. Предполагают, что ваша дочь Элизабет недолго будет носить фамилию Беннет, после того как ее лишится ваша старшая дочь, и ее избранника можно с полным правом считать (и уважать) как одного из наиболее известных и наиболее уважаемых людей в наших краях».  — И кого же он имел в виду — ты не догадываешься, Лиззи? «Как никого другого, судьба осчастливила этого молодого господина всем, к чему только может стремиться бренная душа,  — большими доходами, благородными родственниками и мощными покровителями. Однако, несмотря на
указанные искушения, позвольте мне предупредить мою кузину и вас о тех несчастьях, которые вы можете на себя навлечь, если предложение этого джентльмена будет с поспешностью принято — а такое желание у вас непременно возникнет».  — Что же это за господин такой? Ты случайно не знаешь, Лиззи? А вот и ответ: «Мотивы моего предостережения таковы. Есть все основания полагать, что леди Кэтрин де Бург отнесется к этому браку неодобрительно». Так вот, кто этот человек. Это — мистер Дарси! Лиззи, ну признайся, что я тебя удивил! Более невероятного предположения ни мистер Коллинз, ни Лукас сделать не могли! Как?! Мистер Дарси, который смотрит на женщину только для того, чтобы увидеть в ней какой-то недостаток, и который, пожалуй, ни разу в жизни не посмотрел на тебя. Чудеса, да и только!
        Элизабет пыталась разделить радость своего отца, но ей удалось только выдавить из себя непринужденную улыбку. Еще никогда не пользовался он своим остроумием таким неприятным для нее образом.
        — Разве ты не потешилась?
        — Да, конечно. Пожалуйста, продолжай.
        — «Услышав вчера вечером о возможности такого брака, ее светлость немедленно выразила — с присущей ей душевной теплотой — все, что она думала по этому поводу. Леди Кэтрин дала понять, что, учитывая определенные возражения против моей кузины из-за ее семейных обстоятельств, она никогда не даст своего согласия на такое позорное единение. Поэтому я счел своим долгом немедленно известить об этом свою кузину, чтобы она и ее многоуважаемый поклонник не слишком спешили с браком, который еще не получил должного одобрения». Мистер Коллинз пишет: «Я искренне рад, что ту беду, в которую попала моя кузина Лидия, удалось так быстро замять; одно только огорчает меня — что об их совместном проживании до брака узнало так много людей. Однако я не могу пренебречь своими обязанностями священника и воздержаться от высказывания моего чрезвычайного удивления тем фактом, что, как мне говорили, вы приняли молодую пару в вашем доме сразу же после их бракосочетания. Это — не что иное, как потакание греху; и если бы я был приходским священником в Лонгберне, то всячески бы этому противодействовал. Как христианину, вам
следовало их простить, но при этом и близко не подпускать их к себе и позволять произносить их имена в вашем присутствии». Так вот как он представляет себе христианское всепрощение! В остальных его письмах говорится лишь о беременности его драгоценной Шарлотты и о его надежде на то, что вскоре в их семье будет пополнение. Но, Лиззи,  — у тебя такой вид, будто все это тебе не нравится. Ты же не будешь жеманничать, делая вид, что замуж тебе не хочется и что ты вообще — глубоко возмущена этим никому не нужным известием? Потому что для чего мы еще живем, как не для того, чтобы потешать своих соседей и самим из них потешаться?
        — Ой, ну, конечно же!  — воскликнула Элизабет.  — Мне было очень интересно. Но все это так странно!
        — Да, все это действительно очень странно. Если бы они указали на какого-то другого человека, то это еще было бы ничего, но вот что является захватывающее смехотворным: ты мистеру Дарси абсолютно безразлична, и тебе он тоже явно несимпатичен! При всем моем отвращении к переписке, я ни за что не оставлю письмо мистера Коллинза без ответа. Более того, когда я прочитал его письмо, без колебаний отдал ему предпочтение перед Викхемом — и это при всем моем глубоком уважении к наглости и лицемерию своего зятька! Кстати, Лиззи,  — а что сказала леди Кэтрин по этому поводу? Она что — приезжала для того, чтобы выразить свое несогласие?
        В ответ на этот вопрос его дочь только рассмеялась, а поскольку отец задал его без всякой задней мысли, то она не смутилась, когда он его повторил. Но еще никогда Элизабет не было так трудно делать вид того, чего она на самом деле не испытывала. Надо было улыбаться, а ей хотелось плакать. Слова отца о равнодушии к ней мистера Дарси расстроили ее очень сильно; ей только и оставалось, что сетовать по поводу такого отсутствия проницательности, а может, даже и беспокоиться — причем не потому, что так мало смог увидеть ее отец, а потому, что так много она себе нафантазировала.
        Раздел LVIII
        Вместо того чтобы получить от своего приятеля письмо с извинениями — в чем Элизабет мало сомневалась,  — мистер Бингли, вскоре после визита леди Кэтрин, смог привезти с собой в Лонгберн мистера Дарси. Джентльмены приехали рано; и не успела миссис Беннет рассказать мистеру Дарси о визите его тети (Элизабет со страхом ожидала, что это произойдет в любой момент), как Бингли, желая остаться наедине с Джейн, предложил всем пойти на прогулку, с чем и согласились, но не все. Миссис Беннет гулять любила, Мэри не могла оторваться от своих книг, но остальные пятеро вместе отправились на прогулку. Однако вскоре Бингли и Джейн позволили остальным обогнать их. Они отстали, и Элизабет, Китти и Дарси пришлось общаться втроем. Разговор не клеился: Китти слишком его боялась; Элизабет, набравшись смелости, готовилась к откровенному разговору, а Дарси, пожалуй, делал то же самое.
        Они направились к Лукасу, потому Китти захотелось зайти к Марии; но поскольку Элизабет не видела необходимости в том, чтобы идти туда всем вместе, она решительно пошла с ним дальше после того, как Китти их оставила. Здесь и наступила возможность осуществить свой замысел, поэтому Элизабет, не дожидаясь, пока смелость покинет ее, сразу же заговорила:
        — Мистер Дарси, я — личность крайне эгоистичная, и поэтому, желая дать выход своим чувствам, мало озабочена тем, что при этом могу задеть чувства ваши. Я больше не в состоянии скрывать свою благодарность вам за ту беспримерную доброту, которую проявили вы к моей бедной сестре. С тех пор, как я об этом узнала, мне очень хотелось сказать вам о своей безграничной благодарности. Если бы остальные члены нашей семьи знали об этом, то я была бы сейчас не единственной в своих высказываниях.
        — Мне жаль, очень жаль,  — ответил мистер Дарси голосом, в котором слышалось удивление и волнение,  — что вам пришлось услышать то, что было, возможно, представлено в ложном свете и поэтому заставило вас беспокоиться. А я и не догадывался, насколько мало можно доверять миссис Гардинер.
        — Не надо винить мою тетю. Это из-за легкомыслия Лидии я впервые услышала о вашем участии в этом деле; поэтому я не могла успокоиться, пока не узнала о подробностях. От имени всей своей семьи я бесконечно благодарна вам за то щедрое сочувствие, которое побудило вас к многочисленным хлопотам и заставило выдержать такое унижение ради того, чтобы отыскать беглецов.
        — Если вы собрались благодарить меня, то пусть это будет лишь от вашего имени — и только. Не буду отрицать — желание принести вам утешение действительно придавало мне сил и усиливало другие мотивы, которыми я руководствовался, и семья ваша не обязана мне ничем. Я очень всех уважаю, но думал только о вас.
        Элизабет чувствовала себя такой растерянной, не могла и слова вымолвить. Немного помолчав, ее спутник добавил:
        — Вы слишком великодушны, чтобы шутить со мной. Если с апреля прошлого года ваши чувства не изменились, то так сразу и скажите. Мои же чувства и желания остаются неизменными, и единственное ваше слово может заставить меня больше никогда не возвращаться к этой теме.
        Наконец Элизабет, еще больше, чем он, чувствуя неловкость и неприятность ситуации, заставила себя заговорить; поэтому быстро, хотя и несколько путано, дала мистеру Дарси понять, что после указанного им времени ее чувства претерпели такие существенные перемены, что нынешнее его признание она воспринимает с благодарностью и удовольствием. Этот ответ вызвал у него такую радость, которой он, видимо, не испытывал никогда раньше; и по этому поводу мистер Дарси высказался горячо и трогательно, как и полагается человеку, безумно влюбленному. Если бы Элизабет могла встретиться с ним взглядом, то заметила бы, как хорошо ему подходило то выражение искренней радости и восторга, появившиеся на его лице. Она не могла видеть, но могла слушать, и он рассказал ей о чувствах, которые свидетельствовали, как важна она для него, и от этого его любовь казалась еще более ценной.
        Они продолжали идти, сами не зная куда. Мыслей, чувств и слов было так много, что на другое их внимания просто не хватало. Вскоре она узнала, что их нынешним замечательным взаимопониманием они были обязаны усилиям его тети, которая действительно-таки заехала к нему, возвращаясь домой через Лондон, и рассказала ему о своей поездке в Лонгберн, ее причины и суть разговора с Элизабет; при этом она эмоционально останавливалась на каждом выражении последней, что, в понимании ее светлости, должно было особо подчеркнуть всю порочность и самоуверенность Элизабет. Леди Кэтрин надеялась, что такой рассказ поможет ей в усилиях получить от своего племянника то же обещание, которое отказалась дать ей Элизабет. Но ее светлости крайне не повезло: эффект от этого разговора был прямо противоположным.
        — Встреча с тетей дала мне такую надежду,  — сказал мистер Дарси,  — которой у меня раньше и быть не могло. Я достаточно хорошо знал о вашем отношении ко мне, и поэтому был уверен, что если бы вы были полностью и окончательно настроены против меня, то сказали бы об этом леди Кэтрин искренне и откровенно.
        Элизабет покраснела и, улыбнувшись, ответила:
        — Да, вы действительно знаете достаточно о моей откровенности, чтобы считать меня способной на такой шаг. Бросив эти ужасные обиды вам в лицо, я без всяких угрызений совести повторила их перед всеми вашими родственниками.
        — А разве вы сказали что-то такое, чего я не заслуживал? Потому что хотя ваши обвинения и были необоснованными и создавшимися на основании ложных предположений, мое обращение с вами в то время заслуживало самого сурового упрека. Оно было ужасным и непростительным. Я не могу вспоминать о нем без отвращения.
        — Давайте не будем спорить, пытаясь каждый взять на себя большую вину за то, что случилось в тот вечер,  — сказала Элизабет.  — Если судить строго, то поведение каждого из нас не было безупречным, и с тех пор, надеюсь, у нас обоих прибавилось вежливости.
        — Я не могу так легко примириться с самим собой. Воспоминания о моих тогдашних словах, мое поведение, мои манеры, мои выражения на протяжении всей нашей беседы в течение многих месяцев были — и остаются сейчас — невероятно болезненными для меня. Я никогда не забуду вашего упрека, брошенного в такой благоприятный момент: «если бы ваше поведение больше напоминало поведение джентльмена». Именно такими были ваши слова. Вы не знаете, вы просто не представляете, как мучили меня; хотя должен признать, что спустя некоторое время я прозрел достаточно, чтобы признать их справедливость.
        — А я и не думала, что они произведут на вас такое сильное впечатление. Я и понятия не имела, что они вызовут у вас такие чувства.
        — Я верю вам. Тогда вам казалось, что мне чужды всякие человеческие чувства — я уверен в этом. Никогда не забуду, как изменилось выражение вашего лица, когда вы сказали, что хотя как бы я с вами не обращался, мне все равно не удалось бы заставить вас дать мне согласие.
        — Ой, не надо повторять то, что я тогда говорила. Эти воспоминания мне неприятны. Уверяю вас — я всей душой этого стыжусь, и уже давно.
        Дарси вспомнил о своем письме.
        — Оно хоть немного улучшило ваше мнение обо мне?  — спросил он.  — И как скоро? Отдали ли вы должное его содержанию после прочтения?
        Она рассказала, какое влияние оказало на нее это письмо и как постепенно исчезла вся ее прежняя предвзятость.
        — Я знал,  — сказал он,  — что написанное мной причинит вам боль, но это необходимо было сделать. Надеюсь, вы уничтожили это письмо. Я очень не хотел бы, чтобы вы могли снова прочитать определенную его часть, особенно начало. Я помню некоторые выражения, за которые вам следовало бы возненавидеть меня.
        — Письмо обязательно будет сожжено, если, по вашему мнению, это необходимо для сохранения моего уважения; но хотя у нас обоих есть основания считать мое мнение способным испытывать изменения, все же надеюсь, что оно не будет меняться так легко, как можно подумать.
        — Когда я писал это письмо, то думал, что я полностью спокоен и невозмутим, но теперь вижу, что написано оно было в ужасно подавленном состоянии.
        — Возможно, ваше письмо действительно начиналось с подавленности и горечи, все же заканчивалось оно в совершенно другом настроении. Прощение — это великодушие. Но не надо больше вспоминать о письме. Чувства человека, написавшего его, и человека, который получил его, так сильно отличаются теперь от тех, какими они когда-то были, что каждое связанное с этим неприятное обстоятельство следует забыть. Вы должны научиться кое-чему из моей философии. О прошлом следует думать только тогда, когда упоминание о нем доставляет вам удовольствие.
        — Я не могу отдать должное такой философии. Наверное, вашим размышлениям о прошлом столь присуще полное отсутствие упреков, что удовольствие, которое из них следует, вызванное скорее не философией, а неосведомленностью — и это гораздо лучше. Но со мной все иначе. Болезненные воспоминания врываются в мою память, и убежать от них невозможно, и не нужно. Я был эгоистичным созданием всю свою жизнь — по крайней мере, на практике, если не в теории. В детстве меня научили, что такое «хорошо» и что такое «плохо», но не научили корректировать свой характер. В меня заложили хорошие принципы, но при этом забыли указать, что они плохо согласуются с надменностью и тщеславием. К сожалению, я был единственным сыном (и многие годы — единственным ребенком), поэтому родители разбаловали меня. Они, добрые люди (особенно мой отец — такой снисходительный и дружелюбный), позволили мне и побудили — даже научили меня — быть эгоистичным и нетерпимым к чужому мнению, равнодушным ко всем за пределами своего семейного круга, плохо думать о других людях и, по крайней мере, пытаться думать плохо об их достоинствах и умственных
способностях по сравнению с моими. Вот каким я был от восьми до двадцати восьми лет; таким бы я оставался, если бы не вы — уважаемая, прекрасная Элизабет! Есть что-то такое, чем я не был бы вам обязан? Вы преподали мне урок — очень тяжелый, но очень полезный. Вы сбили с меня спесь. Делая вам предложение, я совсем не сомневался в том, что оно будет принято. Вы же показали мне, насколько необоснованными были мои претензии на любовь женщины, которая является достойной того, чтобы ее любить.
        — И вы не сомневались, что я приму ваше предложение?
        — В том-то и дело, что не сомневался. Настолько был тщеславен, представляете? Я думал, что вы хотите моего признания и только и ждете — когда я его сделаю.
        — Конечно, манеры мои были не такими, как следует, но уверяю вас — это было неумышленно. Я никогда не собиралась вводить вас в заблуждение, и меня саму часто вводили в заблуждение собственные чувства. Представляю, как ненавидели вы меня в тот вечер!
        — Ненавидел?! Может, сначала я действительно разозлился, и вскоре мой гнев начал находить верное направление.
        — Мне очень неудобно даже спрашивать вас — что вы подумали обо мне, когда мы встретились в Пемберли. Вы, наверное, рассердились и решили, что я приехала специально?
        — Да нет, я просто был удивлен — и все.
        — Когда я вас увидела, мое удивление было не меньше вашего. Совесть подсказывала мне, что не я заслуживала такой чрезвычайной вежливости, и поэтому, признаюсь, я не ожидала в этом отношении на нечто большее, чем обычная вежливость.
        — В то время,  — ответил Дарси,  — моя цель состояла в том, чтобы всей учтивостью, на которую я только способен, продемонстрировать вам, что не так уж плох и я сожалею, что было в прошлом. Я надеялся получить ваше прощение и ослабить ваше негативное отношение ко мне, показав, что прислушался к вашим упрекам. Трудно сказать, когда у меня появились и другие желания, но мне кажется, что где-то через полчаса после того, как я вас увидел.
        Затем он рассказал, как радовалась Джорджиана их знакомству и как она расстроилась, когда оно внезапно прервалось; это вполне естественно привело к разговору о причине ее поспешного отъезда, и Элизабет вскоре узнала, что решение отправиться вслед за ней из Дербишира на поиски ее сестры он принял сразу же, как только вышел из постоялого двора; его же серьезность и задумчивость при их тогдашнем свидании были вызваны осознанием трудностей, связанных с выполнением такой задачи.
        Она вновь выразила свою благодарность, но эта тема была настолько мучительной для обоих, что продолжения не получила.
        Так за непринужденной беседой и прошли они незаметно для себя несколько миль, пока, взглянув на свои часы, не заметили, что уже было время возвращаться домой.

«Интересно, а куда делись мистер Бингли и Джейн?»  — этот вопрос положил начало обсуждению их дел. Дарси был в восторге от их помолвки, о которой его приятель не замедлил ему рассказать.
        — Ну и как — вы удивились?  — спросила Элизабет.
        — Нисколько. Когда я уезжал, то чувствовал, что это вскоре должно произойти.
        — Ага, значит, вы дали ему свое разрешение. Я так и думала.
        И хотя мистер Дарси и воскликнул, выражая свое несогласие, все равно Элизабет вскоре убедилась, что примерно так оно и было.
        — Вечером накануне моей поездки в Лондон,  — сказал он,  — я признался ему, что, по моему мнению, мне следовало сделать гораздо раньше. Я рассказал ему обо всем, что случилось, и объяснил, почему мое прежнее вмешательство в его дела было смехотворным и полным тщеславия. Велико было его удивление. Он никогда об этом нисколько не догадывался. Кроме того, я сказал ему, что ошибся (а так оно и было), когда предполагал, что ваша сестра к нему совершенно равнодушна. Поскольку нетрудно было заметить, что его чувства к ней не ослабли, то я не сомневался относительно их счастья.
        Элизабет не могла сдержать улыбку, рассказывая о том, как легко удавалось ему направлять поступки своего приятеля.
        — Когда вы рассказывали ему, что моя сестра любит, то делали это на основании собственных наблюдений или на основании моего рассказа об этом прошлой весной?  — спросила она.
        — На основании собственных наблюдений. Я пристально наблюдал за ним во время моих двух последних визитов к вам и убедился в ее чувствах.
        — И сразу же поделились уверенностью с вашим приятелем, да?
        — Да. Бингли — человек непритворно скромный. Его неуверенность в себе не позволила ему положиться на собственное суждение в таких непростых обстоятельствах, зато его уверенность в правильности моих суждений значительно облегчила дело. Я вынужден был в чем-то признаться, и сказанное мной на некоторое время — и вполне справедливо — разгневало его. Я больше не мог скрывать от него, что ваша сестра была в Лондоне три месяца прошлой зимой и я, зная о ее пребывании, умышленно это от него скрыл. Он разозлился. И гнев его, я убежден, длился не дольше, чем его сомнения по отношению к нему вашей сестры. Он уже успел великодушно меня простить.
        Элизабет очень хотелось отметить, что в лице мистера Бингли он имел замечательного друга, которому просто цены не было — настолько легко было им помыкать; но она сдержалась, поняв, что мистеру Дарси еще только предстоит научиться шуткам над собственной персоной и начинать еще рано. Размышляя о Бингли и том счастье, которое его ждет (оно, конечно же, уступало его ожиданиям счастья), он продолжал разговор, пока они не добрались до дома. В зале они расстались.
        Раздел LIX


«Лизанька, где ты ходишь?»  — такой вопрос Элизабет услышала от Джейн, как только зашла в комнату, а когда все сели за стол, то и от всех остальных. В ответ она сказала, что они гуляли, пока не заблудились. При этих словах она покраснела, но ни румянец, ни что-то другое не вызвали никакого подозрения о том, что произошло на самом деле.
        Вечер прошел спокойно, не был обозначен чем-то чрезвычайным. Любовники уже известные разговаривали и смеялись, а любовники еще неизвестные — молчали. Дарси был не тем человеком, у которого счастье льется через край; а Элизабет — взволнованная и обмякшая — скорее осознавала, что она счастлива, чем чувствовала себя счастливой, потому что, кроме неловкости, которую она испытывала сейчас, впереди у нее были и другие сложности. Элизабет предчувствовала, что подумают родные, когда станет известно о ее помолвке. Она знала, что мистер Дарси не нравился никому из них, кроме Джейн, и даже боялась, что их антипатию к нему не смогут преодолеть ни его богатство, ни его знатность.
        Ночью она открыла свое сердце Джейн. Хотя подозрительность и не была обыденной привычкой мисс Беннет-старшей, она отказалась наотрез верить сказанному.
        — Да ты, наверное, шутишь, Лиззи. Это же просто невероятно — помолвлена с мистером Дарси! Так я тебе и поверила. Я знаю, что это просто невозможно.
        — Хорошее начало, ничего не скажешь! А я на тебя только и надеялась, потому что уверена, что когда ты мне не поверишь, то не поверит никто. Однако я не шучу. Я не говорю ничего, кроме правды. Он до сих пор любит меня, и мы помолвлены.
        Джейн посмотрела на нее с сомнением.
        — Как же так получилось, Лиззи? Я же знаю, какую сильную антипатию ты к нему испытывала!  — ничего ты не знаешь. О прошлом надо забыть. Да, я полюбила его лишь недавно. Но в подобных случаях хорошая память — плохой товарищ. И я сама об этом вспоминаю последний раз.
        Все равно недоверие и удивление не покидали старшую мисс Беннет. И снова Элизабет, теперь уже более серьезно, заверила ее в правдивости сказанного.
        — Господи Иисусе! Неужели это действительно так? Ладно, я поверю тебе,  — сказала Джейн.  — Моя дорогая Лиззи, я… я, конечно же, поздравляю тебя, но уверена ли ты — прости за мой вопрос — уверена ли ты, что будешь с ним счастлива?
        — В этом не стоит сомневаться. Мы уже договорились, что будем самыми счастливыми супругами на свете. А ты довольна, Джейн? Ты хочешь иметь такого зятя?
        — Ой, очень хочу. И для Бингли, и для меня это было бы просто замечательно. Но когда мы говорили о вас, то решили, что это невозможно. А ты действительно любишь его достаточно сильно, чтобы выйти за него замуж? Ой, Лиззи! Делай, что хочешь, но не выходи замуж без любви. Ты действительно уверена в своих чувствах? И действительно ли ты чувствуешь то, что следует?
        — Ну, конечно же! Вот когда я расскажу тебе все, ты сама убедишься, что я чувствую больше, чем то, что следует.
        — О чем ты говоришь?
        — Что ж, придется признаться: я люблю его сильнее, чем люблю Бингли, и это тебе явно не понравится.
        — Дорогая моя сестра, пожалуйста, не надо шутить. Я хочу поговорить серьезно, очень серьезно. Сейчас же расскажи мне все, о чем мне следует знать. Расскажи, давно ты его любишь?
        — Это чувство формировалось так медленно, что я не знаю, когда оно возникло впервые. И думаю, что его отсчет надо начинать с того времени, когда я впервые увидела его прекрасные парки в Пемберли.
        Еще один призыв к серьезности наконец дал нужный эффект; и Элизабет удовлетворила любознательность Джейн заверениями в серьезности своих чувств. Услышав это, мисс Беннет-старшая успокоилась, потому что для полного счастья ей только этого и не хватало.
        — Вот теперь я вполне довольна,  — сказала она,  — потому что знаю, что ты будешь такой же счастливой, как и я. Я всегда его уважала. За одну только его любовь к тебе непременно уважала бы его. Теперь же, кроме тебя и Бингли, он будет дорогой для меня человек — как твой муж и друг Бингли. Но, Лиззи, ты была со мной очень хитрой и очень скрытной! Как мало рассказала ты мне о том, что произошло в Пемберли и Лэмбтоне! Своим знанием об этом я обязана не тебе, а другому человеку.
        Элизабет выложила причины своей скрытности. Ранее ей не хотелось вспоминать Бингли; а взбудораженное состояние ее чувств заставило так же избегать имени его приятеля. Но теперь она больше не хотела скрывать от сестры ту роль, которую мистер Дарси сыграл в бракосочетании Лидии. Ничего не обошли вниманием, поэтому и прошло полночи в разговорах.
        — Вот наказание Господнее!  — воскликнула миссис Беннет на следующее утро, стоя у окна.  — Опять этот ужасный мистер Дарси едет сюда с нашим драгоценным мистером Бингли! И что ему здесь надо? Приезжает к нам, видите ли, каждый день и всем надоедает. Охотился бы себе на дичь или делал бы еще что-нибудь, вместо того, чтобы надоедать нам своим присутствием! Что же нам с ним делать? Лиззи, сходи с ним снова на прогулку, чтобы он не мешал Бингли.
        Элизабет чуть не рассмеялась, получив такой уместный совет; однако на самом деле ее раздражал тот эпитет, которым мать всегда вознаграждала мистера Дарси.
        Как только они вошли, Бингли посмотрел на нее так выразительно и так эмоционально пожал ей руку, что не оставил никаких сомнений — он уже получил добрую весть. Вскоре Бингли громко сказал:
        — Миссис Беннет, а есть ли у вас еще аллеи, среди которых Лиззи сегодня снова смогла бы заблудиться?
        — Я предлагаю мистеру Дарси, Лиззи и Китти,  — ответила миссис Беннет,  — пройтись сегодня утром к Оукхемскому холму. Это будет приятная длительная прогулка, к тому же мистер Дарси еще ни разу не видел тамошнего пейзажа.
        — Может, для кого-то она и будет приятной,  — сказал мистер Бингли,  — но не для Китти, потому что ей будет трудно. Правда, Китти?
        Китти ответила, что лучше останется дома. Дарси изъявил большое желание полюбоваться видом из холма, и Элизабет молча согласилась. Когда она пошла наверх, чтобы одеться, миссис Беннет пошла за ней и сказала:
        — Мне очень жаль, Лиззи, что тебе придется самой проводить время с этим ужасным человеком. Но надеюсь, ты не будешь сетовать, зная: все это делается ради Джейн; потому что у них с мистером Бингли так мало времени для общения! Поэтому будь терпеливой и не слишком расстраивайся.
        Во время прогулки они решили, что о согласии мистера Беннета предстоит спросить в этот же вечер. Право обратиться к матери Элизабет оставила за собой, потому что чувствовала себя неуверенной относительно ее реакции. Иногда она сомневалась, хватит ли ему богатства и величия, чтобы преодолеть то отвращение, которое миссис Беннет к нему испытывала. Но независимо от того, будет ли она безумно противиться этому браку, или будет безумно ему радоваться, ясно было одно: и в том, и в другом случаях поведение миссис Беннет будет таким, что выставит ее умственные способности в не лучшем свете. Будет она радоваться или наоборот — неистово свирепствовать,  — Элизабет одинаково неприятно было представлять, как все это воспримет мистер Дарси.
        Вечером, вскоре после того, как мистер Беннет ретировался в свою библиотеку, она увидела, как мистер Дарси встал и последовал за ним; волнение ее достигло апогея. Элизабет не боялась, что ее отец будет против брака, а боялась, что он расстроится, и в этом будет виновата она, его любимая дочь, потому что, сделав такой выбор, она ранит его сожалением и опасениями перед неизбежной разлукой; это было мучительное чувство, и она сидела с несчастным видом, пока не вернулся мистер Дарси. Элизабет подняла на него глаза и, увидев, как тот улыбнулся, немного успокоилась. Через несколько минут он подошел к столу, где она сидела вместе с Китти, и, делая вид, что любуется ее шитьем, прошептал:
        — Идите к отцу, он ждет вас в библиотеке. Она не стала медлить.
        Отец ее ходил по комнате с видом серьезным и озабоченным.
        — Лиззи,  — обратился он к ней,  — что ты думаешь? Ты, наверное, с ума сошла, если принимаешь этого человека. Ты его всегда терпеть не могла!
        Как пожалела она теперь, что ее прежние мысли не были более рассудительными, а выражения — более сдержанными! Это уберегло бы ее от крайне тяжелых и неудобных объяснений и признаний; но пока они были необходимы, поэтому она заверила отца, немного смутившись, что любит мистера Дарси.
        — Иными словами, ты твердо решила выйти за него замуж. Понятно — он богат, и ты сможешь иметь больше красивых платьев и больше красивых карет, чем Джейн. Но сделают ли они тебя счастливой?
        — Есть ли у тебя какие-то другие возражения, кроме уверенности в моем равнодушии к нему?
        — Больше никаких. Все мы знаем, что он — человек гордый и неприятный. Но все это — ничто, если он тебе действительно нравится.
        — Он действительно мне очень нравится,  — ответила Элизабет со слезами на глазах.  — Я люблю его. На самом деле он вовсе не надменный. Он — человек очень приятный. Вы его просто не знаете, поэтому не причиняйте мне боль — не говорите о нем такими словами.
        — Лиззи,  — сказал отец,  — я дал ему свое согласие. Он действительно такой человек, которому я бы не отказал, что бы он не соизволил попросить. Теперь решай сама, раз ты так решительно настроена выйти за него замуж. Но позволь мне дать тебе совет: подумай хорошенько. Ты же знаешь свой характер, Лиззи. Ты же знаешь, что не будет тебе ни покоя, ни счастья, если ты не имеешь истинного уважения к своему мужу, если не будешь уважать его как старшего товарища. Твой живой характер в условиях неравного брака только сделает тебя уязвимой. Вряд ли ты сможешь избежать неуважения и проблем. Дитя мое, избавь меня от несчастья быть свидетелем твоей неспособности уважать своего спутника жизни. Ты даже не догадываешься, что тебя ждет.
        Элизабет, обидевшись еще больше, отвечала ему искренне и горячо и, в конце концов, преодолела неверие своего отца и примирила его с мыслью о ее браке — неоднократными заверениями, что мистер Дарси является ее истинным выбором, рассказом о той постепенной перемене, которой подверглось ее отношение к нему, о своей абсолютной уверенности в том, что любовь его не была какой-то однодневной прихотью, а чувством, которое выдержало испытание многомесячной тревожной неуверенностью, а также быстрым перечислением всех его добрых черт.
        — Что ж, милая,  — сказал отец, когда Элизабет замолчала.  — Мне сказать больше нечего. Если это действительно так, тогда он достоин тебя. Из-за человека менее достойного я не захотел бы с тобой расставаться.
        И тогда, чтобы дополнить приятное впечатление, Элизабет рассказала ему о том добре, которое мистер Дарси по собственной воле сделал для Лидии. От удивления мистер Беннет оторопел.
        — Это просто какой-то вечер чудес! Так, значит, Дарси сделал все: устроил брак, дал денег, выплатил долги Викхема да еще и получил для него воинское звание! Тем лучше. Это сэкономит мне целую гору денег и убережет меня от бесчисленных хлопот. Если бы это были проделки твоего дяди, то я должен был бы ему заплатить и, наконец, заплатил бы; и эти безумно влюбленные молодые люди делают все на свой лад. Если я завтра предложу вернуть ему деньги, то он возмутится и высокопарно будет распространяться о своей любви к тебе и всему делу придет конец.
        Затем мистер Беннет вспомнил о том, как смутилась она несколько дней назад, когда он читал ей письмо от мистера Коллинза; и, немного посмеявшись над ней, наконец отпустил ее с такими словами:
        — Если придут какие-то молодые люди за Мэри или Китти, то пусть идут ко мне, потому что мне сейчас все равно нечего делать.
        У Элизабет как камень с души упал; и, поразмыслив полчаса в покое своей комнаты, она уже более-менее уравновешенная, смогла присоединиться к остальным. Недавние события еще не успели отойти в прошлое, поэтому она не могла в полной мере чувствовать радость, и вечер потихоньку подошел к концу. Бояться чего-то существенного не надо было, и вскоре должен был вернуться комфорт непринужденности и теплоты человеческих отношений. Когда поздно вечером ее мать направилась в свою гардеробную, Элизабет пошла следом и сделала ей важное сообщение. Его следствие было крайне неожиданным, потому что когда миссис Беннет услышала его первый раз, то застыла, не в состоянии произнести ни звука. Прослушав эту новость еще много раз, она все равно не смогла понять смысл услышанного, хотя в целом достаточно неплохо разбиралась в том, что полезно для ее семьи, особенно когда эта польза приобретала очертания кавалера для какой-то из ее дочерей. Наконец она начала приходить в себя, начала возиться в своем кресле, вставать, снова садиться, удивляться и креститься.
        — Боже милостивый! Вы только подумайте! Вот так! Мистер Дарси! Кто бы мог подумать?! Неужели это правда? Ой, моя ты Лизанька! Какой богатой и какой уважаемой ты станешь! Сколько карманных денег, сколько драгоценностей, сколько карет ты получишь! Куда там Джейн до тебя! Я так довольна… и так счастлива! Он такой очаровательный!., такой красивый!., такой высокий! Дорогая Лизанька! Дом в Лондоне! Все, что душе угодно! Три замужние дочери! Десять тысяч в год! Боже правый! Я этого просто не вынесу! Я сойду с ума.
        Этого было достаточно, чтобы убедиться в ее одобрительном отношении к браку; и Элизабет, радуясь, что эти словоизлияния слышала только она, вскоре ушла. Но не успела она побыть в своей комнате и пяти минут, как к ней вошла мать.
        — Мое драгоценное дитя!  — воскликнула она.  — Я просто не могу думать ни о чем другом! Десять тысяч в год, а может, даже и больше! Вот так подарок судьбы! И специальное разрешение — ты должна и будешь венчаться по специальному разрешению, без объявления имен! А теперь скажи, моя дорогая, какое блюдо мистер Дарси любит больше всего, а я его на завтра закажу.
        Это был тревожный признак того, каким может быть отношение ее матери к мистеру Дарси; и Элизабет поняла, что, несмотря на уверенность в его горячей любви и несмотря на согласие ее родителей, далеко не все в порядке. Но следующий день прошел намного лучше, чем она ожидала, потому что миссис Беннет испытывала к своему будущему зятю такое благоговение, что не смела обращаться к нему, кроме тех случаев, когда она могла чем-то ему помочь или выразить свое почтительное согласие с его мнением.
        Элизабет с удовольствием заметила, что ее отец всячески пытается поближе познакомиться с ним, и мистер Беннет вскоре заверил ее, что его мнение о мистере Дарси улучшается с каждым часом.
        — Я просто в восторге от своих трех зятьев,  — отметил он.  — Моим любимцем является, конечно же, Викхем; но думаю, что когда-то твой муж будет нравиться мне не меньше, чем муж Джейн.
        Раздел LX
        Вскоре настроение Элизабет улучшилось настолько, что к ней вернулась присущая ей игривость, и она пожелала, чтобы мистер Дарси рассказал ей, как так случилось, что он в нее влюбился.
        — И когда же вы на такое решились?  — спросила она.  — Когда есть начало, то дальше уже легче — это я понимаю, но что дало толчок?
        — Я не могу точно вспомнить час, место, взгляд или слова, которые заложили основы. Слишком много времени прошло. Моя любовь продолжалась уже довольно долго, когда я понял, что она началась.
        — В самом начале моя внешность не произвела на вас большое впечатление, что касается моих манер, то хотя мое обращение с вами всегда граничило с неучтивостью; и когда я разговаривала с вами, то часто пыталась съязвить. Скажите, если честно — вы полюбили меня за мое нахальство?
        — Я полюбил вас за ваш живой ум.
        — Можете с таким же успехом сразу же назвать это наглостью. Ну, может, немного меньше, чем наглостью. Дело в том, что вам очень надоели церемонность, рвение и навязчивое внимание. Вы чувствовали отвращение к женщинам, которые всегда только и делали, что мечтали о вашей приверженности и стремились к ней. Я пробудила и заинтересовала вас потому, что была не похожей на них. Если бы ваш характер действительно был неприятным, то вы возненавидели бы меня за это; но на все ваши попытки не выдать себя, ваши чувства всегда были благородными и справедливыми, и в глубине души вы откровенно презирали лиц, так надоедливо обхаживающих вас. Видите — я лишила вас необходимости объяснений, потому что если взять все во внимание, то, пожалуй, так оно и было. Не будем отрицать — действительно хороших черт вы просто не могли во мне заметить, но разве думаешь о них, когда любишь!

        — А разве это не хорошая черта — ваша любовь к Джейн и забота о ней во время ее болезни в Недерфилде?
        — Дорогая Джейн. Я так мало для нее сделала тогда! Но все равно — пусть в ваших глазах это будет большой добродетелью. Все мои хорошие черты — в вашем ведении, поэтому вы должны изо всех сил их преувеличивать. С моей же стороны остается обязанность нахождения поводов дразнить вас и ссориться с вами как можно чаще, и я начну сразу и спрошу вас: почему вы так долго медлили дойти до сути дела? Почему вы так стеснялись меня, когда приехали впервые, и тогда, когда обедали у нас? И почему вы выглядели так, будто я вам безразлична?
        — Потому что вы сами выглядели серьезной и молчаливой и никак меня не поощрили.
        — Но я чувствовала себя смущенно.
        — И я тоже.
        — А когда вы приехали на обед, то могли бы и больше со мной поговорить.
        — Мог бы — если бы вы мне действительно были безразличны.
        — Вот плохо, что вы даете разумный ответ, а у меня хватает ума с ним согласиться! Но интересно — как долго вы бы так продолжали меня любить, если бы я не поощряла вас? И заговорили бы вы вообще, если бы я вас сама не попросила? Мое твердое намерение поблагодарить вас за вашу доброту относительно Лидии дало, безусловно, хороший эффект. Даже слишком хороший, потому что станет с моралью, если наша выгода будет зависеть от нарушения обещания, потому что разве не должна я об этом молчать? Так не годится.
        — Пусть это не смущает вас. Мораль — вне опасности. Именно ничем не оправданные попытки леди Кэтрин разлучить нас устранили все мои сомнения. Своим нынешним счастьем я не обязан вашему нетерпеливому желанию выразить свою благодарность. Я уже был не в настроении ждать каких-то шагов с вашей стороны. Рассказ моей тети дал мне надежду, и я сразу же решил все узнать.
        — Леди Кэтрин сделала нам неоценимую услугу, чему она, видимо, должна радоваться, потому что ужасно любит их делать. Но скажите: зачем вы отправились в Недерфилд? Просто для того, чтобы побывать в Лонгберне и почувствовать неловкость? Или вы рассчитывали на какие-то серьезные последствия?
        — Моей настоящей целью было увидеться с вами и посмотреть — есть ли у меня хоть какая-то надежда на то, что вы сможете меня полюбить. Притворной же причиной — по крайней мере, в этом я пытался себя убедить — была попытка убедиться, что до сих пор ваша сестра неравнодушна к Бингли, и если так, то признаться ему в тех грехах, которые я совершил во времена прошлые.
        — А вам хватит смелости сообщить леди Кэтрин о том, что ее ждет?
        — Мне скорее нужно время, а не смелость, Элизабет. Но все равно это следует сделать, и если вы дадите мне лист бумаги, то это будет сделано немедленно.
        — Если бы мне самой не нужно было писать письмо, то я могла бы сидеть рядом с вами и любоваться аккуратностью вашего почерка, как когда-то делала одна девушка. Но и у меня есть тетя, которой я уже давно не писала.
        Элизабет до сих пор не дала ответа на длинное письмо от миссис Гардинер, потому что не хотела признаваться тете, что та явно преувеличивала степень их близости с мистером Дарси. Но теперь, имея сведения, которые, как она не сомневалась, вызовут огромную радость, Элизабет со стыдом констатировала, что ее родственники уже потеряли три счастливых дня, и поэтому сразу же написала им письмо следующего содержания:

«Я бы уже давно поблагодарила вас, дорогая тетя (что мне и надо было сделать), за ваше доброжелательное, интересное и всестороннее изложение подробностей; но, честно говоря, я была слишком сердитой, чтобы писать. Вы предполагали больше, чем на самом деле. Но теперь можете предполагать все, что ваша душа пожелает, отпустите в полет ваше воображение, фантазируйте столько, сколько вам позволит эта тема, и если в результате вам придет в голову, что я вышла замуж, то вы будете недалеки от истины. Вы должны написать ответ немедленно и отдать ему должное в значительно большей мере, чем это вы сделали в вашем последнем письме. Спасибо еще раз и еще раз за то, что мы не поехали в Озерный край. И как я была такой дурой, что собиралась ехать туда? Ваше мнение относительно пони просто прекрасно. Мы будем ездить вокруг парка ежедневно. Я — счастливейший человек в мире. Пожалуй, многие говорили так раньше, но никто из них не имел на это столько веских оснований, как я. Я даже счастливее Джейн, потому что она только улыбается, я же — смеюсь. Мистер Дарси шлет вам привет со всей той любовью, которая не будет
назначаться мне. Приглашаю всех вас на Рождество в Пемберли.
        С уважением, и т. д.»
        Письмо мистера Дарси к леди Кэтрин было написано в другом стиле, а еще больше отличалось от обоих то письмо, которое мистер Беннет послал в ответ мистеру Коллинзу.

«Уважаемый г-н!
        Должен снова побеспокоить вас по поводу необходимости новых поздравлений. Элизабет станет вскоре женой мистера Дарси. Приложите все ваши усилия, чтобы утешить леди Кэтрин. Но я бы на вашем месте стал на сторону ее племянника. От него вам будет больше пользы.
        Искренне ваш, и т. д.»
        Поздравления, которые прислала мисс Бингли своему брату, были настолько нежными, как и неискренними. По этому поводу она написала даже Джейн, выразив ей свою радость и снова заверив ее в неизменности своего дружественного уважения к ней. Джейн знала истинную цену этим излияниям чувств, но все равно была растрогана; поэтому, хотя она и не верила мисс Бингли, но все равно не удержалась и написала ей письмо более любезное и более приветливое, чем последняя на это заслуживала.
        Радость, которую выразила мисс Дарси по получении уведомления, была такой же искренней, с которой ее брат это сообщение послал. Четырех страниц листа не хватило ей для того, чтобы вместить весь ее восторг и искреннюю надежду на теплые отношения со своей невесткой.
        Не успел прийти ответ от мистера Коллинза или поздравления Элизабет от его жены, как лонгбернская семья услышала, что Коллинзы сами приехали в Лукас-Лоджа. Вскоре выяснилась и причина такого внезапного путешествия. Леди Кэтрин так разозлило содержание письма, которое она получила от своего племянника, что Шарлотта, которая на самом деле очень радовалась этому браку, поторопилась уехать прочь и переждать, пока не успокоится буря. В такой момент прибытие подруги стало для Элизабет большим утешением, хотя во время их встреч у нее часто возникала мысль, что эта радость куплена слишком дорогой ценой, потому что видела, чего стоило мистеру Дарси стерпеть показуху и усердную вежливость со стороны мистера Коллинза. Однако он перенес все это с достойным всяческой похвалы спокойствием. Он даже смог с серьезным видом выслушать сэра Уильяма Лукаса, когда тот поздравил его с получением самой ценной жемчужины их округа и выразил надежду, что они еще не раз встретятся в Сент-Джеймсе. И если мистер Дарси и пожал плечами, то только тогда, когда Уильям отвернулся и ушел.
        Пошлость миссис Филипс стала еще одним, пожалуй, серьезным испытанием его снисхождения. И хотя миссис Филипс, как и ее сестра, чувствовала к мистеру Дарси слишком большое уважение, чтобы позволять себе фамильярность, к которой поощряли непринужденные манеры и приветливость Бингли, все равно — ее пошлость проявлялась всякий раз, когда она решалась говорить. Не смогло также ее уважение к нему сделать ее более элегантной, хотя менее говорящей — сделало. Элизабет делала все возможное, чтобы уберечь мистера Дарси от чрезмерного внимания с их стороны, все время пытаясь держать его около себя и тех членов своей семьи, с которыми он мог бы общаться без чувства унижения. И хотя вызванные всем этим неприятные чувства лишили время помолвки большой доли присущего ей радостного настроения, все равно надежды на будущее окрепли; и Элизабет с удовольствием мечтала о том времени, когда они покинут общество, такое неприятное для них обоих, и будут наслаждаться комфортом и изысканностью своей семейной компании в Пемберли.
        Раздел LXI
        Счастливым был для материнских чувств тот день, когда миссис Беннет лишилась своих двух самых достойных дочерей. Можно только догадываться, с каким радостным восторгом она посещала потом миссис Бингли и говорила о миссис Дарси. Мне, конечно же, очень хотелось бы сказать (сделав это ради ее же семьи), что осуществление самых заветных желаний миссис Беннет, то есть брак ее трех дочерей, произвело свое смягчающее влияние и сделало ее умной, приятной и образованной женщиной на всю оставшуюся жизнь, но нет — она так и осталась безнадежно глупой и время от времени страдала от нервных припадков. От этого ее муж только выиграл, иначе просто не смог бы в полной мере наслаждаться таким неожиданным семейным счастьем.
        Мистер Беннет очень скучал по своей второй дочери; его любовь к ней вытаскивала его из дома чаще, чем что-либо другое. Он с удовольствием ездил в Пемберли, особенно тогда, когда его там не ждали.
        Мистер Бингли и Джейн провели в Недерфилде всего год. Такая близость к ее матери и к меритонским родственникам была обременительной даже для его легкого характера и для ее нежного сердца. И тогда осуществилась заветная мечта его сестер — он приобрел имение неподалеку от Дербишира; и Джейн, и Элизабет, в дополнение ко всем прочим радостям, оказались всего за тридцать миль друг от друга. Китти — на большую пользу для нее — большую часть времени проводила со своими сестрами. Попав в более изысканное, чем прежде, общество, она значительно усовершенствовалась. Характер Китти был не такой неконтролируемый, как Лидии, и поэтому, избавившись от влияния последней, она — при достаточном внимании и хороших поучениях — стала менее раздражительной, более образованной и не такой скучной. Конечно же, ее всячески старались держать подальше от негативного влияния Лидии, и хотя миссис Викхем и приглашала ее часто приехать к ней и погостить, обещая балы и многочисленных молодых людей, мистер Беннет никогда не давал согласия на поездку.
        Мария была единственной дочерью, которая осталась дома. Ей теперь приходилось часто прерывать процесс самосовершенствования, ибо миссис Беннет не хватало компании. Она стала больше бывать на людях, но до сих пор пыталась морализировать по поводу каждого утреннего визита; а поскольку ее больше не угнетало явно невыгодное сравнение своей внешности с внешностью своих сестер, отец начал подозревать, что она тайком радуется произошедшим переменам.
        Что касается Викхема и Лидии, то их характеры не претерпели каких-то резких изменений из-за замужества сестер. Викхем философски пережил уверенность в том, что теперь-то Элизабет узнает о его неблагодарности и лживости; но, несмотря на все это, он продолжал надеяться уговорить Дарси отписать ему часть своих денег. Поздравительные письма, которые Элизабет получила по случаю своего замужества, подтвердили, что если не сам Викхем, то, по крайней мере, его жена такую надежду лелеет. Вот о чем шла речь в этом письме:

«Моя дорогая Лиззи,
        я желаю тебе радости. Если сила твоей любви к мистеру Дарси может хоть как-то сравниться с силой моей любви к дорогому Викхему, тогда ты — бесспорно счастливая женщина. Приятно думать, что ты так богата, и если тебе нечем заняться, то я надеюсь, что ты подумаешь о нас. Викхем очень хотел бы получить место при дворе, и мне кажется, что нам может не хватить денег, чтобы жить там без посторонней поддержки. Пригодится любое место с доходом в три-четыре сотни в год; однако если тебе не хочется, то с мистером Дарси об этом говорить не надо.
        Твоя и т. д.»
        Элизабет почему-то очень не хотелось говорить об этом с мистером Дарси, поэтому в своем ответе она попыталась покончить со всякими последующими такими попытками. Однако посильную помощь за счет того, что можно назвать экономией собственных средств, она посылала им часто. Элизабет всегда хорошо понимала, что такой небольшой доход, как у них, да еще и в распоряжении таких двух транжир, которые никогда не думали о будущем, был явно недостаточным для покрытия их расходов; и при каждом переезде они обязательно обращались за помощью или к Джейн, или к ней по поводу «небольшой» помощи в оплате счетов. Их образ жизни, даже после того, как восстановление мира дало им возможность осесть, был крайне неразумным. Они постоянно переезжали с места на место в поиске дешевого жилья и постоянно тратили денег больше, чем следует. Его любовь к ней вскоре превратилась в равнодушие; ее же любовь продержалась немного дольше; но, несмотря на свою молодость и свои манеры, Лидия цепко держалась за репутацию уважаемой замужней женщины.
        Хотя Дарси и не желал принимать Викхема в Пемберли, однако он, ради Элизабет, продолжал помогать ему с получением нужных должностей. Лидия иногда приезжала к ним в гости, в то время, когда ее муж развлекался в Лондоне или Бате; а у Бингли они вдвоем часто задерживались так надолго, что на них не хватало даже доброжелательного характера мистера Бингли, и ему часто приходилось даже вслух намекать на то, что пора уже уезжать.
        Женитьба мистера Дарси глубоко огорчило мисс Бингли; но поскольку она предпочла сохранить за собой право наносить визиты в Пемберли, ей пришлось забыть обо всех своих обидах. Она еще сильнее полюбила Джорджиану, а к Дарси продолжала относиться почти с таким, как и прежде, рвением и спешила вернуть Элизабет всю ту вежливость, которую она ей должна.
        Пемберли стал теперь домом Джорджианы; и отношения сестры и невестки были как раз такими, какими их и хотел видеть Дарси. Они очень понравились друг другу — как и надеялись. Джорджиана в Элизабет души не чаяла, хотя сначала она часто с удивлением, которое граничило с тревогой, прислушивалась к ее быстрой и игривой манере разговора с братом. Она увидела, что он, который всегда вызывал у нее уважение, почти поглощал ее нежное сестринское чувство, запросто может быть объектом веселых шуток. Ее ум получил ранее неизвестный ей опыт. Благодаря подсказкам Элизабет она начала понимать, что женщина может позволять такие вольности со своим мужем, которые не может позволить себе брат с сестрой, которая более чем на десять лет моложе его.
        Леди Кэтрин была до предела возмущена браком своего племянника и дала волю открытости своего характера в своем ответе на письмо, которое возвестило ей о том, что этот брак состоялся. При этом принятые ею выражения были настолько оскорбительными (особенно в отношении Элизабет), что на время сделало невозможным дальнейшее общение. Но в конце концов Элизабет уговорила своего мужа переступить через обиду и искать пути примирения. Поэтому после непродолжительного сопротивления тетушка сменила гнев на милость — то ли из-за своей симпатии к племяннику, то ли от желания увидеть, как же будет вести себя его жена; она даже согласилась нанести визит в Пемберли, несмотря на то, что его парки были загублены не только присутствием такой недостойной хозяйки, но и посещением дяди и тети, которые приезжали из Лондона.
        Их отношения с Гардинерами всегда были чрезвычайно дружественными. Дарси, как и Элизабет, по-настоящему любил их, а вместе они чувствовали безграничную благодарность этим людям, которые, привезя Элизабет в Дербишир, способствовали их объединению.