КУПЛЕННАЯ НЕВ?СТА (дореволюционная орфоргафия) Алексей Михайлович Пазухин
        В один московский день 1822 года появилась в лавке купца Ивана Анемподистовича Латухина красавица-девица, пришедшая купить отрез полотна. И увидав ту девицу, влюбился купец до беспамятства. Да вот беда - девица-то оказалась крепостной. Прежде чем жениться на ней, надо бы ее выкупить, а то и сам крепостным окажешься... Но вот кто ж продаст такую-то красавицу?..

        КУПЛЕННАЯ НЕВ?СТА.
        ПОВ?СТЬ
        А. ПАЗУХИНА.

        Изданіе Е. А. Губанова.
        МОСКВА.
        Типографія Вильде, Верхняя Кисловка, собственный домъ.

1895.
        ПОЗВОЛЕНО ЦЕНЗУРОЮ, МОСКВА, 30 НОЯБРЯ 1894 Г.


        АННОТАЦИЯ
        В один московский день 1822 года появилась в лавке купца Ивана Анемподистовича Латухина красавица-девица, пришедшая купить отрез полотна. И увидав ту девицу, влюбился купец до беспамятства. Да вот беда - девица-то оказалась крепостной. Прежде чем жениться на ней, надо бы ее выкупить, а то и сам крепостным окажешься... Но вот кто ж продаст такую-то красавицу?..


        I.
        Д?ло было давно.
        Москва только что шумно и весело отпраздновала святки и встр?тила новый 1822 годъ. Стояло морозное и ясное утро январьскаго дня. „Отставной гвардіи поручикъ“ и богатый пом?щикъ Павелъ Борисовичъ Скосыревъ только что проснулся и кушалъ чай, лежа въ постели, въ московскомъ дом? своемъ на Большой Никитской. Хорошенькій мальчикъ, „казачекъ“, стоялъ передъ бариномъ съ подносомъ, другой казачекъ держалъ трубку, а рослый лакей съ громадными усищами, од?тый въ с?рую куртку и широкіе шаравары съ красными лампасами, готовилъ на туалетномъ столик? бритвенный приборъ.
        - Халатъ! - крикнулъ Павелъ Борисовичъ и поднялся съ кровати, поставивъ на подносъ допитый стаканъ чаю. Лакей быстро подалъ голубой бархатный халатъ, помогъ барину над?ть сафьянные татарскіе сапоги съ золотымъ шитьемъ, и баринъ всталъ съ постели.
        Ему было л?тъ сорокъ пять, но красивое, съ большими черными глазами, съ такъ называемымъ орлинымъ носомъ и широкимъ открытымъ лбомъ лицо его носило сл?ды очень бурно проведенной молодости. Морщины избороздили лобъ Павла Борисовича, легли на щекахъ, около глазъ, сморщили кожу подъ энергичною нижнею губой, которая выдавалась съ челюстью впередъ, обнаруживая твердый характеръ и крутой нравъ Павла Борисовича. Когда-то огненные глаза гвардіи поручика смотр?ли теперь тускло и лишь порою загорались былымъ огонькомъ и сверкали то грозно, то любовно изъ-подъ густыхъ черныхъ бровей. Въ черныхъ, какъ смоль, и курчавыхъ волосахъ Павла Борисовича серебрилась с?дина особенно теперь, утромъ, когда кр?постной парикмахеръ не отд?лалъ ее краскою и не сд?лалъ еще прически барину. Надъ верхнею губой, на подбородк? и на щекахъ показалась изсиня-черная щетина небритыхъ усовъ и бороды. Павелъ Борисовичъ встр?тилъ новый годъ очень бурно, весело, простудился и хворалъ три дня, не бр?ясь и не вставая съ постели. Сегодня онъ почувствовалъ себя лучше и всталъ. Не любилъ хворать Павелъ Борисовичъ, да и р?дко хворалъ, обладая
жел?знымъ здоровьемъ, которое не могли сокрушить ни безсонныя ночи, ни кутежи, ни военная служба съ походами, ни охота съ борзыми, въ которой проходили иногда ц?лыя сутки то подъ проливнымъ дождемъ, то въ осеннюю стужу.
        Рослый съ могучими плечами и грудью, какъ изъ стали слитый, Скосыревъ могъ похвалиться и несокрушимымъ здоровьемъ, и силой, и небывалою выносливостью. Если онъ ложился въ постель, то, значитъ, причина была очень ужъ уважительная.
        Потянувишсь и расправивъ усталые лежаньемъ члены, Павелъ Борисовичъ взялъ у казачка трубку, закурилъ ее отъ поданной т?мъ же казачкомъ длинною свернутою палочкой бумажку и с?лъ въ кресло передъ туалетнымъ столикомъ.
        - Гд? же Сашка? - спросилъ онъ у лакея.
        - Ждетъ въ билліардной.
        - Такъ зови же его, болванъ! Мн? его ждать, что ли, теперь прикажешь!
        - Сами приказывали пускать, пока не позовете, - грубовато отв?тилъ лакей, видимо избалованный фаворитъ барина.
        - Ну, ну, безъ разговоровъ! Позвать Сашку готовить платъе и Шушерина ко мн?.
        - Какое платье подавать?
        Баринъ оглянулся на лакея и улыбнулся.
        - Вы, кажется, не въ дух? сегодня Порфирій Петровичъ? А? - спросилъ онъ. - Ч?мъ изволили васъ прогн?вать и кто?
        Лакей угрюмо смотр?лъ въ уголъ и пичего не отв?чалъ.
        - Васъ я спрашиваю, Порфирій Петровичъ, - продолжалъ баринъ.
        - Извольте отв?тить, какое подавать платье...
        - Не желаете отв?чать, стало быть? Извините, что побезпокоилъ. Коричневый фракъ подать мн?, голубой бархатный жилетъ и с?рые брюки.
        Лакей пошелъ.
        - Порфимка! - крикнулъ баринъ.
        - Чего изволите?
        - Чтобы я не видалъ больше постной рожи твоей. Слышишь? Я не люблю этого, пора теб? знать. Ты это о Лизк? все скучаешь, я знаю, такъ брось, будетъ. Увижу еще разъ кислую мину и отдую. Ступай!
        Лакей вышелъ. Черезъ минуту въ опочивальню Павла Борисовича вошелъ кр?постной парикмахеръ его Сашка, получившій куаферное образованіе въ Париж?, а сл?домъ за нимъ не вошелъ, а вкатился шарикомъ, маленькій кругленькій челов?чекъ, съ краснымъ, какъ у новорожденнаго младенца личикомъ, съ мягкими б?лыми волосами на голов?, чисто выбритый, опрятно од?тый. Это былъ главный управляющій Павла Борисовича и пов?ренный по вс?мъ д?ламъ его Ефимъ Михайловичъ Шушеринъ, бывшій кр?постной господъ Скосыревыхъ, но отпущенный на волю еще отцомъ Павла Борисовича. Шушерину было л?тъ пятьдесятъ, но казалось гораздо мен?е, а маленькіе, быстрые и хитрые глазки его смотр?ли совс?мъ по юношески; онъ вид?лъ ими очень далеко, хоть и заплыли они жиркомъ. Шушеринъ любилъ покушать, пон?житься, но кр?пких напитковъ никогда не употреблялъ, образъ жизни велъ правильный и удивительно сохранился.
        Быстро с?меня толстыми короткими ножками, подошелъ Шушеринъ къ Павлу Борисовичу и поц?ловалъ его въ руку.
        - Съ добрымъ утречкомъ, батюшка Павелъ Борисовичъ, съ новымъ годикомъ васъ, съ новымъ счастьицемъ. Еще не видалъ васъ въ новомъ-то году, не удостоился. Какъ здоровьице-то ваше, сударь?
        - Да вотъ всталъ сегодня, -хать хочу, Христіанъ Богданычъ разр?шилъ. Ну, отойди подальше, я бриться буду.
        Парикмахеръ намылилъ щеки барина душистымъ мыломъ и принялся его брить, пользуясь привилегіей брать барина и за носъ, и за подбородокъ, и поворачивать его голову во вс? стороны. Процессъ бритья происходилъ въ полн?йшемъ молчаніи; казачки даже дышать громко боялись, но когда парикмахеръ умылъ выбритое лицо барина теплою водой съ душистымъ амбре и приступилъ къ д?ланію шевелюры, баринъ спросилъ трубку и заговорил съ Шушеринымъ.
        - Ну, что новаго? - сиросилъ онъ.
        - Особеннаго ничего н?тъ, батюшка Павелъ Борисовичъ. Прі?халъ изъ Чистополья Герасимъ, оброкъ генварьскій привезъ, гусей тамъ, утокъ, полотковъ для вашей милости и всего подобнаго прочаго. Ждетъ, дабы на поклонъ вашей милости явиться. Въ Чистопольи все благополучно, слава Теб?, Господи Христе. Вчерашняго числа и изъ Лавриконъ Парменъ прі?халъ, тоже все благополучно. Деньги я въ ломбардъ свезъ, на расходы для вашей милости есть въ наличности, а мн? ничего не требуется. Вотъ и все, батюшка сударь, и весь мой докладъ. Дворня маленечко погуляла на праздникахъ, но особенной дурости не было. Гришка было задурилъ, но я взыскалъ да Онисью поучилъ маленько въ части за злонравіе.
        - Кучера не пьянствовали? Лошади вс? въ порядк??
        - Лошади, какъ огурчики, батюшка сударь, самъ ежечасно наблюдаю, а кучера, сами изволите знать, у насъ непьющіе, акромя, конечно, Скворчика.
        - Эта скотина все пьетъ?
        - Пьетъ, батюшка сударь.
        - Сказать ему, чтобъ бросилъ: онъ мн? нуженъ будетъ завтра.
        - Слушаю-съ. Стало быть, въ Лаврики ?хать изволите, батюшка?
        - Н?тъ, въ другое м?сто.
        - Слушаю-съ.
        - Ступай, Шушеринъ, спасибо. Скажи, чтобы мн? с?рыхъ орловскихъ въ возокъ запрягли.
        - Слушаю-съ. Насчетъ Надежды сегодня прикажете доложить?
        - Что?
        - Насчетъ, говорю Надежды чистопольской, которую купецъ Латухинъ выкупаетъ, прикажете сегодня доложить? Отпускную ей надо выдать, какь изволили приказать.
        - Ахъ да, я и забылъ.
        Баринъ, выбритый, причесанный и надушенный, всталъ изъ-за стола, и лакей подалъ ему денную, согр?тую и надушенную сорочку.
        - Хорошо, пусть выкупаетъ, - продолжалъ Скосыревъ, д?лая туалетъ. - Сколько онъ даетъ-то за нее?
        - Тысячу дв?сти ассигнаціями, батюшка, какъ вы изволили приказать.
        - Она в?дь швея, кажется, или модистка?
        - Никакъ н?тъ-съ. У покойной тетеньки вашей Прасковьи Васильевны въ камеристкахъ была-съ, мастерству никакому не обучена.
        - Хорошенькая?
        Управитель выставилъ нижнюю губу и неопред?ленно отв?чалъ.
        - Нельзя сказать, чтобы благол?пна очень-съ, такъ себ?.
        - Врешь, Шушеринъ! - засм?ялся баринъ.
        - Осм?люсь ли, батюшка сударь, врать! Свое холопское сужденіе высказываю, и оное можетъ быть ошибочнымъ.
        - Ой, хитришь! Купецъ Латухинъ жениться хочетъ на д?вк?, стало быть хороша. Дастъ онъ за хлопоты теб? столько же, сколько и за д?вку, вотъ ты и стараешься. В?рно?
        - Помилуйте, батюшка сударь!..
        - Да ужь знаю я тебя. Не т?мъ я занятъ теперь, а то бы посмотр?лъ я, что это за Надежда такая, которую купецъ замужъ беретъ. Можетъ, и двухъ бы, и трехъ бы тысячъ не взялъ , ну, да ужь быть по-твоему, отпущу. Заготовить бумагу, я подпишу ужо. Надежда-то эта гд??
        - Она-то-съ?.. Она въ Чистопольи, у тетки. Птишница тетка-то ея, Варварой зовуть.
        Баринъ над?лъ фракъ, повернулся передъ зеркаломъ и пошелъ изъ опочивальни, приказавъ подать въ столовую водки.
        - Показать мн? эту Надежду, - сказалъ онъ на ходу. - Я пробуду въ Москв? еще нед?ли дв?, а ?зды въ Чистополье взадъ-впередъ дней пять.
        Онъ вышелъ.
        Шушеринъ посмотр?лъ ему всл?дъ, понюхалъ табаку изъ серебряной табакерки и прис?лъ на кресло около туалетнаго столика. Парикмахеръ убралъ принадлежности своего мастерства и удалился, казачки пошли за бариномъ, неся одинъ трубку, другой - св?чу и бумажки для закуриванія, и въ спальной, кром? Шушерина, остался только лакей Порфирій, убиравшій принадлежности барскаго туалета.
        - Что, Ефимъ Михайлычъ, не выгор?ло ваше д?ло? - спросилъ онъ, ехидно см?ясь.
        - То есть какое д?ло?
        - Да насчетъ Надежды-то. Теперича ау, прощай! Увидитъ ее, такъ ужь видимое д?ло не отпуститъ на волю.
        - А почему?
        - Потому - красавица.
        - Ты видалъ ее, Порфирьюшка?
        - Сколько разъ. Первая красавица во всей дворн? у Прасковьи-то Васильевны была, господа многіе съ ума сходили по ней.
        Шушеринъ опять понюхалъ табаку, всталъ, притворилъ двери и подошелъ къ Порфирію.
        - О Лизавет? тоскуешь, Порфирьюшка? Жаль теб? ее? - съ ласковым участіемъ спросилъ онъ у лакея.
        Тотъ мрачно насупился.
        - Изв?стно, зря д?вушку загубили, - отв?тилъ онъ и швырнулъ барскій халатъ на постель. - Какъ служу, какъ стараюсь, жисти своей, можно сказать, не жал?ю для своего господина, голову свою подъ обухъ изъ-за него подвожу, а гд? награда-то отъ него? Ежели онъ золотой мн? швырнетъ, такъ мн? этого не надо, я и сытъ, и од?тъ. Н?тъ, онъ награди какъ сл?дуетъ, оц?ни Порфирія за его службу, вотъ что!.. Прихожу намедни и докладываю: такъ молъ, и такъ, сударь, дозвольте на Лизавет? жениться, потому какъ мы слюбились съ ней. И, батюшки мои! Закричалъ, затопалъ, арапельникъ схватилъ. „Н?тъ, - говоритъ, - моего на это разр?шенія, потому, женатый ты мн? не слуга. Женатый, - говоритъ, - о жен?, о д?тяхъ думаетъ, а не о барин?. Знак, - говоритъ, - что ты меня не продашь, не выдашь, пока холостъ, а ежели женишься - на бабу всякомъ раз? пром?няешь. Я, - говоритъ, - холостъ, будь и ты холостъ“. Я докладываю, что не извольте, молъ, Павелъ Борисовичъ, безпокоиться: васъ-де я ни на кого не пром?няю, скажите слово, такъ я и жену и все брош?, а онъ махнулъ рукой и вонъ выслалъ, ну, а посл? того приказалъ вамъ Лизавету въ
чистопольскую вотчину сослать и за Архипку конюха замужъ выдать. За Архипку! Лизавета-то, сказываютъ, руки на себя наложить хочетъ.
        - И наложитъ, - зам?тилъ управляющій. - Парень Архипка буйный, пьяный, мать у него в?дьма сущая, замучаютъ Лизу.
        Порфирій побл?дн?лъ и злобно сверкнулъ глазами в сторону той двери, въ которую ушелъ баринъ.
        - Пусть и меня губитъ, а я ему теперича не слуга, - угрюмо проговорилъ онъ.
        - Э, полно Порфиша! - весело произнесъ Шушеринъ и хлопнулъ Порфирія по плечу, приподнявшись для этого на цыпочки. - Можно д?ло поправить.
        - Поправить?
        - Конечно. Все въ нашихъ рукахъ, Порфиша. Сд?лаемъ сичасъ Архипку больнымъ, либо м?сто ему дадимъ въ Москв?, либо подобное что нибудь, и свадьбу отложимъ въ долгій ящикъ, а Лизу твою въ Лаврики переведемъ, уютно и укромно поселимъ ее на сел?, ну, и твоя она, наслаждайся да удачливаго часа жди, когда баринъ въ дух? будетъ и согласіе на вашъ бракъ дастъ...
        Порфирій упалъ на кол?ни и поклонился управляющему въ ноги.
        - Батюшка, Ефимъ Михайловичъ, отецъ родной! - говорилъ онъ, ловя полы сюртука Шушерина и ц?луя ихъ. - Сд?лайте такъ, заставьте Бога молить за васъ в?чно!
        - И сд?лаю, Порфиша, право, сд?лаю. А ты встань, не пристало теб?, барскому первому камердинеру, у такого же холопа въ ногахъ валяться. Встань, Порфиша.
        Лакей всталъ.
        - Всю жизнь вамъ слуга буду, Ефимъ Михайловичъ, - съ чувством проговорилъ онъ. - Есть у меня сичасъ сбереженыхъ пять золотыхъ, часы барскаго подаренія есть, - все вамъ отдамъ.
        Управляющій махнулъ рукою.
        - И, что ты! Стану я отъ своего брата слуги деньги брать! Н?тъ, н?тъ, ты мн? не этимъ услужи!
        - Ч?мъ прикажете, Ефимъ Михайловичъ?
        - А вотъ ч?мъ...
        Управляющій опять оглянулся, еще плотн?е притворилъ дверь заглянулъ въ другую дверь, подошелъ къ Порфирію и усадилъ его на стулъ, прис?въ рядомъ.
        - Вотъ ч?мъ, Порфиша: не выдавай моего обмана. Прислушай, что я скажу теб?. Полюбилъ купецъ Латухинъ нашу Надежду чистопольскую и желаетъ ее выкупить на волю, чтобы жениться на ней, благодарность мн?, конечно, об?щаетъ, племянниковъ моихъ въ люди вывести хочетъ, и я все д?ло сіе устроилъ, осталось только барину вольную подписать, ну, а тамъ и женится Латухинъ на Над?, и д?лу конецъ... Все улажоно, все устроено, да слышалъ ты, что приказалъ Павелъ Борисовичъ Надежду ему показать, ну, а ты правду молвилъ, что какъ увидитъ онъ ее, такъ и пропало все д?ло, потому Надя д?йствительно красавица писанная, и баринъ ее никому не уступитъ, хоть ты за нее двадцать, тридцать тысячъ давай. В?рно?
        - Это точно что, Ефимъ Михайловичъ.
        - Такъ вотъ и хочу я, голубчикъ, зам?сто Надежды, другую д?вицу барину показать.
        - А, вотъ оно что! - невольно воскликнулъ Порфирій.
        - Да. Баринъ Надежду никогда не видалъ, во всей дворн? только ты и знаешь ее, и мой подлогъ сойдетъ съ рукъ, какъ по маслу, а д?вица ужь у меня на сей предметъ приспособлена.
        - Не страшно вамъ, Ефимъ Михайловичъ, на такое д?ло идти? Храни Богъ, узнаетъ потомъ.
        - Э, Порфиша, волка бояться - въ л?съ не ходить. Обд?лывали и не такія д?ла. Узнаетъ, да ужь ноздно будетъ, я в?дь, челов?къ вольный, Порфиша, я в?дь, ежели что, такъ и со двора долой.
        - А меня не выдадите?
        - Зач?мъ же я тебя выдавать буду, ежели ты мн? доброе д?ло сд?лаешь? Жаль, голубчикъ, Латухина-то очень: весьма сильно влюбленъ онъ въ Надежду, и доведись д?ло до того что не отдастъ ему баринъ Надежду, такъ и до гр?ха не долго, руки на себя челов?къ наложитъ; любовь-то, Порфиша, зла, сказываютъ.
        - Зла, Ефимъ Михайловичъ.
        - Ага, по себ? знаешь? Вотъ и молчи, помогай мн?, а я твое счастье улажу. Въ тотъ день, когда я вольную Надежды въ карманъ положу, Лиза твоя въ Лаврикахъ будетъ.
        - Не обманите?
        - Эвона что сказалъ! Ты в?дь во всякое время барину про мой обманъ сказать можешь, а мн?, голубчикъ, м?сто зд?шнее терять не сладко.
        Шушеринъ хлопнулъ Порфирія по плечу, понюхалъ табаку и отправился по своимъ д?ламъ.


        II.
        Въ Садовникахъ, неподалеку отъ берега Москвы-р?ки, стоялъ красивый, л?тъ пять тому назадъ построенный домъ купца Ивана Анемподистовича Латухина, торгующаго въ Гостинномъ двор? краснымъ и панскимъ товаромъ. Домъ семью окнами гляд?лъ на широкую улицу, им?лъ мезонинъ съ итальянскимъ окномъ; крытая тесомъ крыша его, - жел?зомъ тогда крыли еще мало, - была выкрашена красною краской, а самый домъ былъ окрашенъ въ ярко-желтую, съ б?лыми отводами вокругъ оконъ и по карнизу. Отъ дома по об? его стороны шелъ высокій тесовый заборъ съ массивными воротами, запертыми на замокъ. И заборъ, и ворота съ р?зными верхами, коньками и нав?сами были выкрашены во ту же желтую краску. Длинная скамья, занесенная теперь сн?гомъ, стояла у воротъ для л?тнихъ вечернихъ бес?дъ съ сос?дями и близкими людьми. Изъ-за забора смотр?ли на улицу т?нистыя л?томъ березы, липы, рябины и тополи, посеребренные теперь инеемъ, печальные и задумчивые. Только что выстроилъ Анемподистъ[1 - Анемподист - а, муж. Отч.: Анемподистович, Анемподистовна.Производные: Адя; Диса. Происхождение: (Греч. anempodistos беспрепятственный.) Именины: 15 нояб.
(Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка.- Чудинов А.Н., 1910.)] Калистратовичъ Латухинъ этотъ домъ, только что перешелъ въ него и справилъ новоселье, какъ вскор? и умеръ, оставивъ домъ двадцатипятил?тнему, не женатому еще сыну Ивану и старух? жен?. Иванъ Анемподистовичъ насл?довалъ и все состояніе отца, довольно крупное, заключающееся въ капитал?, двухъ лавкахъ, въ подгородной земл? съ огородами, и въ этомъ новомъ, очень хорошемъ по тогдашнему купеческомъ дом?, не говоря уже о „заведеніи“, въ вид? множества серебра, м?дной посуды, одежи, въ вид? „Божьяго благословенія“ - иконъ въ дорогихъ окладахъ. Умирая, старикъ былъ покоенъ за сына, челов?ка умнаго, торговаго, непьющаго и почтительнаго къ старух? матери. Одно лишь безпокоило немного старика, - нежеланіе сына жениться.
        - Усп?ю, батюшка, - отв?чалъ сынъ на просьбы отца „вступить въ законъ“. - Время не ушло.
        - Избалуешься, Иванъ, вотъ чего я боюсь, - говорилъ на это отецъ. - Челов?ку едину быти не подобаетъ.
        - Я и не закаиваюсь, батюшка, жениться, а только подождать хочу, ну, а на счетъ баловства вы не извольте безпокоиться; кажись, я на такого не похожъ.
        Отецъ особенно не настаивалъ, да такъ и умеръ, не дождавшись женитьбы сына. Годъ посл? смерти отца надо было выждать, потомъ нев?сты подходящей какъ-то не было и Иванъ Анемподистовичъ остался холостымъ до двадцати пяти л?тъ, что въ тогдашнемъ купеческомъ быту было р?дкостью.
        Годъ тому назадъ онъ совс?мъ было р?шилъ „принять законъ“ и старушка мать засылала уже сваху въ одно семейство, гд? была подходящая нев?ста, какъ вдругъ Иванъ Анемподистовичъ уперся и объявилъ, что жениться пока не желаетъ. Причиной такого изм?ненія р?шенія была любовь.
        Какъ-то по весн? сид?лъ Иванъ Анемподистовичъ въ своей лавк? и почитывалъ отъ нечего д?лать академическій календарь, - время было глухое, дворянство все разъ?халось по вотчинамъ, а купечество отпировало свадьбы и готовилось понемногу въ Макарьевскую ярмарку. Старикъ-прикащикъ дремалъ въ глубин? лавки за кипами товара, а мальчикъ-подростокъ, больше по привычк?, ч?мъ по необходимости, „зазывалъ“, стоя у лавки, р?дкихъ прохожихъ, выкликивая звонкимъ голосомъ товары и ихъ достоинства.
        - Драдедамъ[2 - Драдедам - один из легких видов сукна, шерстяная ткань полотняного переплетения с ворсом. (Здесь и далее примечания вычитывающего электронный текст).] у васъ есть? - прозвен?лъ серебрянымъ колокольчикомъ св?жій, молодой женскій голосъ у лавки.
        - Есть-съ, мадамъ, есть-съ, пожалуйте въ лавку-съ, первый сортъ отпустимъ, у насъ покупали.
        Иванъ Анемподистовичъ зам?тилъ пальцемъ читаемое м?сто и поднялъ голову. Передъ нимъ стояла д?вушка л?тъ девятнадцти въ розовомъ холстинковомъ плать?, въ с?ромъ бурнусик?[3 - Бурнус (уменьш. - бурнусик) (устар.) - просторное женское пальто с широкими рукавами. ] и съ б?лымъ шелковымъ платочкомъ на голов?, изъ подъ котораго такъ и рвались, такъ и б?жали черные, какъ смоль, вьющіеся и мягкіе, какъ шелкъ, волосы. Смуглое личико д?вушки было н?жно, какъ персикъ, яркій румянецъ гор?лъ на щекахъ, изъ подъ длинныхъ черныхъ р?сницъ смотр?ли глаза черные, ласковые, мягкіе, какъ бархатъ; румяныя губки чуть-чуть улыбались.
        - Есть у васъ драдедамъ? - спросила д?вушка у Латухина, подходя къ прилавку.
        Молодой купецъ уперся руками въ прилавокъ, наклонился немного впередъ, да такъ и замеръ. Никогда еще не видалъ онъ личика бол?е милаго, очей бол?е ласковыхъ, стана бол?е стройнаго и гибкаго. Бывали у него въ лавк? и барышни, и купеческія дочери, видалъ онъ въ Москв? много хорошенькихъ, но такой не видалъ. Передъ важными барынями и барышнями, которыя едва удостоивали своимъ вниманіемъ низко кланяющагося купца, онъ роб?лъ, конфузился; купчихи большею частію были очень грузны, неповоротливы и тоже или важничали, или роб?ли, а эта такъ просто говорила, такъ ласково и прив?тливо смотр?ла, такъ непринужденно облокотилась одною рукою на прилавокъ, а другою играла кончиками платка. Ручки у нея были хорошенькія, б?ленькія; на мизинц? л?вой она носила серебряное колечко съ бирюзой.
        - Есть драдедамъ? - повторила она.
        Латухинъ очнулся наконецъ. Онъ быстро приподнялъ пуховую шляпу „французскаго фасона“, взмахнулъ ею по воздуху, поклонился и отв?тилъ:
        - Есть-съ лучшій-съ... Антипычъ, покажи драдедамъ... Первыхъ сортовъ...
        Задремавшій отъ безд?лья прикащихъ Антипычъ не вдругъ пошевелился, тогда Иванъ Анемподистовичъ самъ схватилъ „штуку“ модной тогда матеріи драдедама и развернулъ на прилавк?.
        - Вотъ-съ. Французскій товаръ, во всей Москв? другого куска изъ такихъ сортовъ не найде-съ.
        - Да, этотъ очень хорошъ, но мн? немного нужно, всего три аршина, - проговорила д?вушка. - Барын? на оборку не хватило.
        - Три вершка отр?жемъ, а не то что-съ. Прикажете?
        - А ц?на какая?
        - Ц?на-съ?
        Латухинъ быстро отм?рилъ три аршина „съ походомъ“ и отр?залъ.
        - Ахъ, что вы это сд?лали? - воскликнула д?вушка.
        - А что-съ?
        - Да какъ же это? Вы отр?зали ужъ, а ц?ны я не знаю. Мн? барыня дороже трехъ рублей ассигнаціями давать не приказала.
        - Трехъ-съ? А этотъ я вамъ отдамъ по два съ полтиной. По полтинничку отъ аршина на ор?шки останется.
        - Иванъ Анемподистовичъ, вы, знать ошиблись. Этотъ драдедамъ по четыре съ гривной, вонъ м?тка-то, - зам?тилъ очнувшійся уже отъ дремоты прикащикъ.
        Густая краска выступила на лиц? молодого купца. Онъ сконфузился, см?шался, но, однако совладалъ съ собою и бросилъ на прикащика гн?вный взглядъ.
        - Не ваше д?ло, Антипычъ, ступайте на галдарею.
        Старикъ понялъ въ чемъ д?ло, чуть-чуть усм?хнулся и вышелъ.
        Поняла и д?вушка, что это былъ ей подарокъ, уступка, быть можетъ, подкупъ. Она тоже покрасн?ла и потупила глаза; губки ея перестали улыбаться.
        - Получите, - тихо сказала она, подавая „б?ленькую“.
        - Сударыня, вы обид?лись, кажется? - робко заговорилъ Латухинъ. - Я не ради чего-нибудь, а ради только уваженія-съ. Отъ чистаго, можно сказать, сердца и ото всей души моей.
        Красивый Латухинъ былъ такъ деликатенъ, такъ робко и н?жно смотр?ль, такъ не похожъ былъ на прочихъ торговцевъ, которые ухаживали за простыми д?вушками безцеремонно и дерзко, что д?вушка ободрилась, перестала и бояться, и сердиться. Она взглянула на купца и снова улыбнулась.
        - Да зач?мъ же это? Не надо совс?мъ, - проговорила она.
        - Дозвольте уступить для почину! - съ мольбою въ голос? попросилъ Латухинъ. - Намъ это ничего не составляетъ, а для васъ...
        - А для меня?
        - А вамъ на ор?шки-съ. Въ услуженіи находитесь?
        - Да, я горничная генеральши Прасковьи Васильевны Трескотьевой.
        - Кр?постныя-съ?
        - Кр?постная.
        - Стало быть, капиталовъ вамъ взять негд?-съ, а по младости л?тъ вашихъ вамъ и ор?шковъ, и конфетиковъ, и ленточку им?ть желательно, вотъ и пригодится-съ. Обидите, ежели не возьмете-съ. Мы продавать вольны по ц?н?, какую обозначимъ сами, намъ никто не указъ.
        Д?вушка подумала и согласилась. Латухинъ медлилъ давать ей сдачу, заговорилъ съ нею, просилъ не забывать его лавку и почувствовалъ себя влюбленнымъ, когда красавица ушла. Скоро онъ опять увидалъ д?вушку въ своей лавк?, потомъ за всенощной въ приход? Николы Явленнаго, гд? былъ домъ генеральши Трескотьевой, потомъ на гулянь? въ Подновинскомъ. Онъ узналъ, что она любимая камеристка генеральши, что генеральша очень строга, но Надю, - такъ звали д?вушку, - не обижаетъ, холитъ, хотя и держитъ въ ежевыхъ рукавицахъ. Узналъ Латухинъ и то, что генеральша кр?постныхъ д?вушекъ замужъ не выдаетъ, а за Надю не возьметъ никакого выкупа. Это повергло влюбленнаго купца въ отчаяніе, - онъ хот?лъ жениться на Над? и она любила уже его. Влюбленные не знали, что д?лать, плакали; Латухинъ собирался уже идти къ генеральш? и молить ее отдать ему Надю, какъ старая бол?зненная генеральша умерла, а домъ ея, вотчина и все состояніе перешло къ племяннику, отставному гвардіи поручику Павлу Борисовичу Скосыреву.
        Всю дворню генеральши отправили въ им?ніе ея, сельцо Чистополье, Владимірской губерніи, но теперь надежда обладать любимою д?вушкою у Латухина воскресла. Онъ разузналъ все про новаго влад?льца любимой д?вушки, познакомился съ его управляющимъ Шушеринымъ и устроилъ д?ло. Шушеринъ об?щалъ ему вольную Нади за тысячу дв?сти рублей на ассигнаціи, но за хлопоты выговорилъ себ? три тысячи, получивъ половину въ задатокъ. Кром? того Латухинъ об?щалъ покровительство племянникамъ Шушерина и далъ слово „вывести ихъ въ люди“, приспособивъ къ торговому д?лу.
        Такимъ образомъ, все было готово. Мать Латухина, первое время воспротивившаяся было женитьбе сына на кр?постной д?вк?, на „купленной нев?ст?“, полюбила потомъ Надежду всею душой и охотно благословила сына. Очень ужъ ласкова, прив?тлива, хороша была Надежда, очень ужъ любила она Ивана Анемподистовича, давая вс?мъ этимъ залогъ для полнаго семейнаго счастія.
        Довольный усп?хомъ д?ла не мен?е влюбленнаго Латухина, Шушеринъ очень обезпокоился, услыхавъ приказаніе барина показать Надю. Это могло все испортить и испортило бы нав?рное. Шушеринъ быстро обдумалъ, что надо д?лать въ такомъ случа?, и очень выгодно купилъ молчаніе барскаго камердинера; оставалось теперь только показать барину мнимую Над?жду. Это было нелегко. Шушеринъ, говоря Порфирію, что онъ не боится барскаго гн?ва въ случа? обнаруженнаго обмана, былъ не искрененъ: онъ очень боялся. Баринъ могъ не только прогнать его и лишить теплаго, насиженнаго и очень выгоднаго м?ста, но могъ еще и отправить на конюшню, не взирая на вольность Ефима Михайловича; у Павла Борисовича были очень большія связи, ему сходили съ рукъ и не такія д?ла. Наконецъ, искусившійся во всякихъ тяжебныхъ д?лахъ, Шушеринъ хорошо понималъ, что это подлог, уголовщина и что за это достанется очень сильно. Несмотря на все это, Шушеринъ р?шился д?йствовать по разъ нам?ченной программ? - очень ужъ пріятно было получитъ ему три тысячи рублей и устроить племянниковъ.
        Проводивъ барина и еще разъ потолковавъ съ Порфиріемъ, Шушеринъ отправился къ Латухину. Это было воскресенье, и Латухинъ въ лавку не выходилъ.
        Съ поклонами встр?тилъ молодой купецъ своего „благод?теля“ и повелъ въ горницы. Прив?тливо смотр?ли чистыя горницы новаго дома; до б?ла вымытый сосновый полъ блест?лъ и лоснился; цв?тные ковры-дорожки шли изъ комнаты въ комнату; чинно стояли по ст?намъ стулья краснаго дерева, обитые краснымъ штофомъ; звонко п?ли на окнахъ канарейки. Самымъ дорогимъ и ц?ннымъ украшеніемъ чистыхъ, св?тлыхъ комнатъ были старинныя иконы въ золотыхъ и серебряныхъ съ каменьями окладахъ; иконы были расположены и по угламъ, въ кіотахъ краснаго дерева, и по ст?намъ, идущимъ отъ переднихъ угловъ; серебряныя, бронзовыя, фарфоровыя и хрустальныя лампады гор?ли передъ иконами. Од?тый по праздничному въ н?мецкій сюртукъ тонкаго синяго сукна, въ жилетъ изъ пестраго неразр?знаго бархата и въ козловые сапоги съ золотыми кисточками, съ б?лою батистовою косынкой на ше?, Иванъ Анемподистовичъ низко кланялся Шушерину и велъ его въ гостинную горницу, приказывая на ходу баб? служанк? подавать самоваръ и закуски. Старушка, мать Латухина, въ шелковой косынк? на голов?, въ пестрой турецкой шали и въ плать? изъ тяжелой шелковой матеріи
темнаго цв?та, тоже съ поклонами встр?тила дорогаго гостя и пошла хлопотать объ угощеніи.
        Шушеринъ съ достоинствомъ вошелъ въ гостинную горницу и с?лъ на узкомъ жесткомъ диван? съ прямою и высокою спинкой полированнаго краснаго дерева. Понюхавъ табаку, онъ глубоко вздохнулъ и значительно взглянулъ на Латухина.
        - Д?ло наше, любезный Иванъ Анемподистовичъ, приняло оборотъ не весьма благопріятный, - проговорилъ онъ.
        Красивое румяное лицо молодаго купца, опушенное темнорусою бородкой и вьющимися усиками, покрылось мертвенною бл?дностью.
        - А... а что такое случилось, Ефимъ Михайловичъ? - прерывающимся голосомъ спросилъ онъ и стиснулъ положенныя на кол?няхъ руки.
        - А случилось, любезный мой, то, что я предугадывалъ: баринъ приказалъ показать ему Надюшу.
        - Господи!...
        - Да, препона большая. Надюша столь прекрасна, что непрем?нно прельститъ Павла Борисовича.
        Латухинъ поднялъ руки, схватилъ себя за курчавые напомаженные душистою розовою помадой волосы и застоналъ.
        - Эхъ, не сносить мн? тогда головы, Ефимъ Михайловичъ! - воскликнулъ онъ. - Пропадомъ я пропаду, сгину, какъ пылинка, какъ синь-порохъ!
        - А ты въ преждевременное отчаяніе не приходи, Анемподистычъ, вотъ что, - солидно и внушительно зам?тилъ Шушеринъ. - Ежели я за твое д?ло взялся, такъ я его обд?лаю.
        - Батюшка, Ефимъ Михайловичъ, благод?телъ!..
        Латухинъ, какъ и Порфирій, бросился къ ногамъ Шушерина.
        - Будь ты мн? отцомъ роднымъ, спаси ты меня отъ погибели! Не жить мн? безъ Надюши!
        Шушеринъ поднялъ молодого купца и усадилъ его.
        - Сиди и слушай, - сказалъ онъ. - Я твою Надю барину не покажу.
        - Какъ?
        - Слушай. Показать ему - значитъ нав?рное отнять у тебя, объ этомъ и толковать нечего. Но нельзя и не показать, ибо барской воли моего господина я ослушаться не могу. Что же сд?лаетъ Шушеринъ? А Шушеринъ сд?лаетъ вотъ что: онъ покажетъ барину другую д?вушку. Понялъ?
        - Понялъ, батюшка, понялъ благод?тель! - радостно воскликнулъ Латухинъ. - Некрасивую, старую покажете вы ему?
        - Н?тъ. Баринъ наслышанъ, что Надежда красива, да и понимаетъ онъ, что купецъ на безобразной не женится и тысячу дв?сти за нее не дастъ. Требуется показать ему пригожую и я такую нашелъ.
        - Въ дворн??
        - Н?тъ. Въ нашей Лавриковской дворн? баринъ вс?хъ знаетъ, а въ Чистополь? подходящихъ н?тъ. Покажу я ему ту сиротку Машу, твою сродственницу, которая у тебя въ дом? живетъ. Надо ее, Ванюша, уговорить, этимъ ужъ ты со своею матушкой займись.
        - Благод?тель вы мой, опасно в?дь это, - проговорилъ озабоченный Латухинъ. - Маша согласится, она добрая, она любитъ и меня, и Надю, ну, а если барину-то она приглянется да онъ ее у себя оставить?
        - Предвид?лъ я все сіе и на все отводы знаю. Первое д?ло, Маша барину не понравится: его образованный вкусъ требуетъ особъ французскаго жандрія, - воздушныхъ и н?жных, деликатнаго т?лосложенія, а Маша хотя и благол?пна, но весьма ув?систа и кругла; онъ такихъ не обожаетъ. Это первое д?ло; второе д?ло, можно Машу послать домой и объявить, что такая-то д?вица скрылась, объявить ее въ б?гахъ.
        - Это можно сд?лать и теперь съ Надей.
        - Никоимъ образомъ нельзя: увидавъ Надежду, баринъ отыщетъ ее на дн? моря, а не показавъ ему, объявитъ ее въ б?гахъ, значитъ не получить вольной, между т?мъ, какъ отъ Маши, ежели она и приглянется ему, онъ отступится и, поломавшись, дастъ вольную. Да не понравится ему твоя Маша, это я ужъ знаю, ибо хорошо знаю аматёрство[4 - В русских толковых словарях есть аматёр:АМАТЕРА, м. (фр. amateur) (разг. устар.). Любитель, охотник до чего-н. Я большой аматер со стороны женской полноты. Гоголь.(Словарь Ушакова).АМАТЁР - а) дилетант. Александр Пушкин: “На днях виделся я у Пещурова с каким-то доктором аматёром.“ В.А. Жуковскому, 17 августа 1825 ) б) Любитель, охотник до чего-либо. Николай Гоголь: “ А сказать правду, мне понравилась она потому, что полная женщина. Я большой аматёр со стороны женской полноты“. (Женитьба)Фр.amateur, от лат. amator - любитель.(В.П. Сомов “Словарь редких и забытых слов“)] барина. Положись, Иванъ Анемподистовичъ, на меня, я все сд?лаю, только не будь ты скупъ и не обижай Шушерина.
        - По в?къ твой слуга, Ефимъ Михайловичъ! - воскликнулъ Латухинъ.


        III.

        Мать Латухина, степенная, сановитая и важеватая Лукерья Герасимовна, явилась въ гостиную съ угощеніемъ, сопровождаемая дородною бабой служанкой. На кругломъ „вощаном“ стол? покрытомъ б?лою, какъ сн?гъ, камчатскою скатертью, появился пузатый, ярко вычищенный самоваръ, окруженный аттрибутами чаепитія; тутъ же были поставлены тарелки съ калеными ор?хами, съ ор?хами кедровыми и грецкими, съ мятными и сусальными пряниками, съ моченою брусникой въ меду, съ вареньями, съ закусками, а вокругъ чинно выстроились граненые графинчики съ наливками, съ французскою водкой, съ душистою „запеканкой“. Громадный румяный пирогъ съ яйцами занималъ чуть не половину стола.
        - Просимъ милости хл?ба-соли откушать, батюшка, - съ низкимъ поклономъ обратилась Лукерья Герасимовна къ гостю.
        - Былое д?ло, сударыня, былое д?ло, не извольте утруждаться, - отв?тилъ Шушеринъ.
        - Какое ужъ утружденіе, батюшка, ч?мъ богаты, т?мъ и рады. Пожалуйте. Проси, Ванюша, гостя дорогого не побрезговать.
        - Ефимъ Михайловичъ, просимъ, сударь покорно, отв?дайте, закусите, ч?мъ БогЪ послалъ, - тоже кланяясь, просилъ Латухинъ.
        Посл? необходимыхъ для поддержанія этикета отговорокъ Щушеринъ подошелъ къ столу. Хозяева угощали изо вс?хъ силъ, гость церемонился и отказывался, и въ этомъ занятіи прошло около часу, но когда кр?пкая душистая „запеканка“ - простаго Шушеринъ не пилъ, - зашум?ла у гостя въ голов?, онъ забылъ этикетъ и принялся и за пирогъ и за закуски. Насытившись, онъ съ аппетитомъ сталъ пить чай. Д?ловой разговоръ, прерванный угощеніемъ, возобновился. Лукерью Герасимовну посвятили въ тайну придуманнаго Шушеринымъ „подвоха“. Она испугалась было, но Щушеринъ совершенно успокоилъ ее.
        - Увидитъ вашу Машеньку, - говорилъ онъ, - и отпуститъ съ миромъ и вольную подпишетъ, ну, и за свадебку тогда, а ежели бы, паче всякого чаянія, онъ, баринъ мой, Павелъ Борисовичъ, господинъ Скосыревъ, облюбовалъ мнимую Надежду, сир?чь Машу вашу, такъ все въ нашихъ рукахъ, досточтимая Лукерья Герасимовна. Баринъ-то, гвардіи то поручикъ Павелъ Борисовичъ Скосыревъ, у меня вотъ гд?.
        Шушеринъ сжалъ кулаки и вытянулъ руки, какъ кучеръ.
        - Вотъ онъ гд? у меня. Хочу, такъ поверну, хочу, такъ, хочу, назадъ попячу. У Шушерина въ голов? кое-что есть, Шушеринъ на три аршина въ землю видитъ, такъ не съ нимъ барину воевать. Онъ и покричитъ, онъ и ногами потопаетъ, онъ и нагайку со ст?ны сниметъ, а сд?лается-то по моему!
        - В?рю, батюшка, в?рю, - заговорила Лукерья Герасимовна, - наслышаны про то, что господинъ вашъ превелико васъ уважаетъ, такъ вотъ вы и уговорили бы его Надюшку то отпустить безъ обмана. И гр?ха не было бы, и не столь опасливо.
        - Не въ силахъ моихъ сіе, матушка.
        - Почему, благод?тель?
        - А потому, что, увидамши Надюшу, баринъ воззрится на нее и воспылаетъ превеликой любовью, а ужъ ежели челов?къ въ любовный жаръ вдарится, такъ съ нимъ никто сладить не можетъ, ибо сіе блажь и великое уму помраченіе. Нельзя ему Надежду показать, никоимъ образомъ нельзя.
        - О томъ и моя нижайшая просьба Ефиму Михайловичу, матушка, - проговорилъ Латухинъ. - Ужь ежели лицо Нади столь привлекательно, что на нее среди улицы заглядывались и въ н?которое изумленіе отъ красоты ея приходили, такъ столь падкій на красоту господинъ, какимъ есть ихній баринъ, отъ себя ее не отпуститъ, и тогда мое д?ло...
        Молодой купецъ не договорилъ и поникъ головой.
        - Надо будетъ сд?лать такъ, какъ Ефимъ Михайловичъ приказываютъ, - докончилъ онъ, спустя немного. - Полагаю, что Марьюшка согласится на такую машкараду изъ-за любви ко мн? и къ Надюш?, которую она пуще сестры своей любитъ.
        - А если баринъ то прельстится Марьюшкой? - спросила Лукерья Герасимовна.
        - Опять вы, голубушка, за это? - досадливо произнесъ Шушеринъ и зарядилъ носъ усиленною понюшкой табаку. - Сказываю вамъ, что вниманія даже не обратитъ. У насъ такихъ, какъ Маша то, хоть прудъ пруди. У ткача Ермила дочка Глаша красавица, у птишницы дв? красотки писаныя, Сонька старшаго егеря - прямо таки краля писаная, В?рунька, Фелицата, Груша швея... Да мало ли ихъ! Такой, какъ Надя, н?тъ, а средственныхъ-то, смазливенькихъ-то - хоть отбавляй! Ему обыкновенное-то все надо?ло, онъ подъ облака взвивается.
        - Такъ, батюшка, такъ, - сказала старуха. - Нукъ что-жъ, поговорю я ужо съ Машей.
        - Да, поговорите. Черезъ пять-шесть дней я долженъ барскій приказъ исполнить, и Надежду ему предоставить, а то в?дь онъ и самъ махнетъ въ Чистополье, ему дорога туда не заказана, а Москва-то понадо?ла ужь. Вы съ Машей поговорите, а я завтра за Надюшей подводу пошлю.
        При посл?днихъ словахъ мать съ сыномъ переглянулись.
        - Что-жь, Ванюша, надо доложить Ефимъ Михайловичу правду, - сказала старуха.
        - Говорите, матушка, а я... я не см?ю, боюсь. Я выйду матушка.
        - То-то „выйду!“ Баловница я, потакаю теб?, а ты и тово...
        Старушка проводила глазами уходившаго сына и обратилась къ Шушерину:
        - Зд?сь в?дь Надюша то, Ефимъ Михайловичъ...
        - Какъ зд?сь?
        - Такъ. Ужь вы простите ее и на насъ, не гн?вайтесь. Тоскуетъ, вижу, мой Ваня, самъ не свой ходитъ, отъ хл?ба отбился. Я то къ нему съ распросами, - не выт?рпело материнское-то сердце, - а онъ и говоритъ: „Не могу, говорить, я, матушка, жить безъ Надюши, извела меня кручина, особливо потому, что не вижу ее. Может, говоритъ ее тиранять тамъ всячески безъ барскаго призора холопки разныя. Привыкла де она у старой барыни своей къ жизни хорошей, какъ барышня жила, а теперь де въ деревн? живетъ, всякую страду терпитъ“. Ну, и тоскуетъ, вижу, мой Ваня, съ т?ла спалъ, задумывается, а потомъ вдругъ пропалъ неизв?стно куда, прикащику д?ло сдалъ: „Я, говоритъ, въ отъ?здъ долженъ отлучиться“. Отлучился да черезъ пять денъ съ Надюшей и прі?халъ...
        - Сб?жала, стало быть, она изъ вотчины-то? - спросилъ Шушеринъ, съ очень значительнымъ и важнымъ видомъ нюхая табакъ. - Неодобрительно, сударыня. За это в?дь ихнюю сестру жестоко и основательно наказываютъ...
        - Н?тъ, батюшка, н?тъ, не сб?жала! - посп?шно перебила Лукерья Герасимовна. - На это Ванюша не р?шился бы. Ее бурмистръ отпустилъ, яко бы погостить къ родн?. Ванюша бурмистру то подарокъ отвезъ и деньгами тоже ублаготворилъ.
        - Такъ-съ.
        Шушеринъ наморщилъ брови.
        - За сіе съ бурмистра будетъ взыскано, недосчитаться ему очень многихъ волосъ въ рыжей бород? его!
        Старушка встала и поклонилась Шушерину низко, низко, коснувшись рукою до полу.
        - Ужь простите вы его, Ефимъ Михайловичъ, за нашу вину, а я васъ всячески ублаготворю. Не стерп?лъ, вишь, Ваня-то, ну, и по?халъ и умаслилъ бурмистра.
        Об?щаніе „ублаготворить“ моментально смягчило Шушерина. Онъ ласково взглянулъ на старуху и погрозилъ ей пальцемъ.
        - Охъ, старица, какъ за подобное д?яніе можетъ попасть и теб? съ сыномъ, и Надежд?! Почему же вы ко мн? не обратились? Скажи мн? Иванъ Анемподистовичъ, и я живо выписалъ бы сюда Надю.
        - Боялся, что вы откажете, пока вольную баринъ не написалъ. „Не согласится, говоритъ, Ефимъ Михайлович, а ужъ посл? того и я не посм?лъ бы Надю увозить“.
        - Такъ, такъ. Она гд? же?
        - Въ мизининчик? живетъ, хорошій покойчикъ занимаетъ, а съ нею для компаніи Маша. Ожилъ съ той поры Ваня, другимъ челов?комъ сталъ. Можетъ, это и послабленіе съ моей стороны, батюшка, да в?дь одинъ онъ у меня, вся радость, вся жизнь въ немъ. Ну, и Надюша то д?вица столь прекрасная, что я ее, какъ дочку, полюбила.
        - То-то „полюбила!“ зам?тилъ Шушеринъ. - Вы вотъ полюбили, а мы возьмемъ, колодки на ноги набьемъ, какъ б?глымъ полагается, да въ часть, да и того, чики-чики кузнечики!
        - Ужъ простите, батюшка, не гн?вайтесь, - опять поклонилась старуха. - Ублаготворимъ за все.
        - То-то „ублаготворимъ!“.. Позовите сюда красавицу вашу.
        - Сейчасъ приведу, батюшка, а только вы не пужайте ее очень то: больно ужъ робка она, н?жна.
        Старушка вышла и черезъ н?сколько минутъ вернулась съ Надей. Позади ихъ, виновато опустивъ голову, шелъ Латухинъ. Д?вушка была од?та въ такое же простенькое платье изъ кл?тчатой холстинки, какъ бывало она од?валась у своей генеральши, но она пополн?ла немного, разцв?ла еще пышн?е и блистала красотою поразительной; черная тяжелая коса ея массивнымъ кольцомъ лежала на затылк?, спускаясь на шею, и словно оттягивала назадъ красивую голову; маленькими и б?лыми, какъ у барышни, руками она перебирала шерстяной передникъ, стыдливо и робко опустивъ глаза. Взойдя въ горницу, она шагнула было впередъ, видимо желая подойти „къ ручк?“ барскаго управителя, - городская и Лавриковская дворня всегда „подходила къ ручк?“ Шушерина, - но остановилась и издали поклонилась.
        - А, Надежда Игнатьевна, наше вамъ почтеніе! - насм?шливо обратился къ ней Шушеринъ. - Давно ли удостоили градъ Москву своимъ пос?щеніемъ и по какому виду проживать изволите? Изъ какой конторы и за подписью какого управляющаго отпускъ им?ете?.. Что же вы молчите, Надежда Игнатьевна?
        - Ефимъ Михайловичъ, - дрогнувшимъ голосомъ заговорилъ Латухинъ, - не безпокойте Надежду Игнатьевну: не у нея отв?та спрашивайте, а у меня. Силой я, безъ ея в?дома и согласія, увезъ ее изъ вотчины и я одинъ виноватъ.
        - То-то! - усм?хнулся Шушеринъ. - Садитесь ужъ, женихъ съ нев?стой, значитъ, такъ тому быть должно. Будете, Надежда Игнатьевна, купчихой, такъ насъ, маленькихъ людишекъ, не оставьте. Садитесь. Угощай, Лукерья Герасимовна, будущую нев?стку.
        Латухинъ и Надя с?ли.
        - Шушеринъ - тиранъ, Шушеринъ - кровопійца, - заговорилъ управитель, гордый ролью благод?теля, - Шушеринъ - палачъ, а вотъ Шушеринъ то и пригодился. Шушеринъ строгъ съ негодяями и негодяйками, кои барской вол? ослушники, барскаго добра не рачители, Шушеринъ баловства, шалости, тунеядства не любитъ и за оныя каверзы шкуру спущаетъ, а къ хорошимъ Шушеринъ хорошъ. Вотъ хоша бы взять ваше д?ло - кто такъ поступитъ? Своей шкурой не дорожу! Положимъ, вознагражденіе получаю, а все же великую послугу вамъ д?лаю. Отпускаетъ баринъ Надежду за тысячу дв?сти рублей, а разв? ей такая ц?на? Да показать ее сичасъ Отрыганьеву барину, который за красоту никакихъ денегъ не жал?етъ и по всей округ? у господъ пом?щиковъ хорошенькихъ д?вушекъ для своего театра скупилъ, разв? онъ такую ц?ну за нее дастъ? Пять тысячъ, какъ единую коп?ечку выложитъ! Вотъ вы и понимайте Шушерина, и ц?ните его!
        Латухинъ могъ бы на это сказать, что Отрыганьевскія деньги ц?ликомъ пошли бы въ барскій карманъ, а въ данномъ случа? Шушерину шли три тысячи, не считая подарковъ и посуловъ, но только низко поклонился и поблагодарилъ Шушерина.
        - Спасибо, что ц?нишь мою послугу и понимаешь ее, а вотъ Надежда Игнатьевна сіе считаетъ излишнимъ, - зам?тилъ Шушеринъ.
        Старуха Латухина приказала Над? поклониться „благод?телю“ и сказала:
        - Робка она очень, Ефимъ Михайловичъ, не см?ла.
        - Вс? он? робки, а вотъ какъ изъ вотчины б?жать, такъ это ничего! Ну, да ладно, что было, то быльемъ поросло. Мн? къ домамъ пора, я пойду, а вы Машу приготовьте, дней черезъ пять я долженъ буду ее барину показать.

* * *
        Барину, Павлу Борисовичу Скосыреву, было не до этого. Павелъ Борисовичъ былъ влюбленъ.
        Холостой, не смотря на свои сорокъ съ порядочнымъ хвостикомъ л?тъ, Павелъ Борисовичъ любилъ женщинъ и им?лъ у нихъ усп?хъ, какъ красивый р?чистый, остроумный и лихой кавалеръ, какъ очень богатый, съ громадными связями пом?щикъ. Ему сватали нев?стъ съ двумя, тремя тысячами душъ приданаго, но онъ жениться не желалъ и заводилъ романы и интрижки на каждомъ шагу. Бывали у него эти романы и съ барышнями, и съ замужними; четыре раза стр?лялся онъ съ оскорбленными мужьями, а одинъ старый маіоръ чуть не убилъ его палашомъ за дочку; десятками считалъ онъ свои поб?ды надъ актрисами и п?вицами, изъ-за любовной исторіи принужденъ былъ покинуть гвардію, гд? пошелъ было очень ходко, а любовнымъ похожденіямъ съ кр?постными д?вушками и городскими м?щаночками не было и счету, но никогда еще такъ не любилъ Павелъ Борисовичъ, какъ теперь. На закат? бурно и весело, пьяно и безумно проведенной молодости своей полюбилъ онъ пылко, страстно и безповоротно. Полюбилъ замужнюю женщину, супругу своего брата дворянина и пом?щика, Луки Осиповича Коровайцева, Катерину Андреевну. Прі?хавъ во второй день Рождества на балъ къ
предводителю, увидалъ Павелъ Борисовичъ Коровайцеву и ахнулъ. Въ темно-зеленомъ бархатномъ плать? съ открытымъ воротомъ, съ пышными рукавами изъ розоваго атласа и съ уборомъ изъ розовыхъ же перьевъ на русой головк?, чудная, стройная, граціозная, съ глазами, отъ которыхъ лучи шли, танцовала она съ какимъ то блестящимъ гвардейцемъ, затм?вая вс?хъ красавицъ, а ихъ было великое множество на блестящемъ бал?, на которомъ собралось лучшее общество Москвы, сливки ея, цв?тъ и надежды.
        - Кто такая? - спросилъ Скосыревъ у своего пріятеля, гусара Черемисова.
        - Хороша? - засм?ялся тотъ, крутя усы.
        - Чудо, братецъ, восторгъ! Кто такая?
        - Катерина Андреевна Коровайцева, жена отставнаго ротмистра Луки Коровайцева, рузскаго пом?щика.
        - Богатъ этотъ Коровайцевъ?
        - Мелкопом?стный. Усадьбишка гд? то подъ Рузой, двадцать пять душъ мужиковъ, пашетъ землю и служитъ по выборамъ, кажись, судьей.
        - Гд? же онъ добылъ такое сокровище?
        - Служилъ въ уланахъ онъ года три тому назадъ и стоялъ съ полкомъ гд? то въ Польш?, въ глухомъ городишк?, такъ тамъ и женился. Дочь какого то дворянчика изъ обрус?лыхъ поляковъ, сирота.
        - Красивъ этотъ Коровайцевъ?
        - Да вотъ онъ сидитъ въ углу съ зас?дателемъ вашимъ.
        Коровайцевъ былъ мужчина л?тъ тридцати трехъ, рослый, широко-сложенный, съ умнымъ, но не красивым лицомъ, тронутымъ оспой. Военная выправка лихого улана въ немъ осталась, но усы, состоя на служб?, онъ брилъ по тогдашнему правилу для вс?хъ статскихъ; волосы чесалъ ,,кокомъ“, носилъ высокій галстукъ; фракъ у него былъ потертъ и сид?лъ на немъ м?шковато: въ петлиц? б?л?лъ георгіевскій крестъ и вис?ла бронзовая медаль на владимірской лент? за отечественную войну.
        - Медв?дь какой то! - съ пренебреженіемъ зам?тилъ Скосыревъ.
        - Да, не казистъ, но мужчина, сказываютъ, не глупый, лихой и на ногу себ? наступить не позволитъ, ты это помни па всякій случай. Ха, ха, ха!
        - Нашелъ кого пугать!
        - Положимъ, тебя не напугаешь, но онъ можетъ быть т?мъ камнемъ, на который нашла коса. Онъ, говорятъ, въ двадцати пяти шагахъ пулю за пулей въ туза л?питъ и въ Варшав? ухлопалъ ужъ какого то пана за жену.
        - А, чортъ съ нимъ!.. Ты съ нею то знакомъ?
        - Знакомъ, сейчасъ вотъ вальсъ танцовалъ.
        - Познакомь меня съ нею.
        - Танцовать хочешь?
        - Тряхну стариной, авось не хуже другихъ. Въ полку первымъ мазуристомъ считался.
        Скосыревъ протанцовалъ съ Коровайцевой мазурку. У?халъ онъ съ балу влюбленнымъ. Катерина Андреевна представила его мужу, и Скосыревъ получилъ приглашеніе бывать у нихъ въ дом?, но не въ Москв?, куда они прі?хали на святки и остановились у родныхъ, а въ деревн?. Гордый, надменный Павелъ Борисовичъ и не подумалъ бы ?хать къ какому то „мелкопом?стному“ съ визитомъ, пожалуй и не отдалъ бы ему таковаго, если-бъ тотъ сд?лалъ первый, но въ данномъ случа? онъ по?халъ къ Коровайцевымъ лишь только они покинули Москву, - за день до новаго года - провелъ у нихъ сутки и у?халъ съ гнетущею тоской, съ разбитымъ сердцемъ. Онъ вид?лъ, что Катерина Андреевна лишь мила съ нимъ, любезна, какъ радушная хозяйка, но что любитъ она мужа.
        Любовь охватила Скосырева могучею волной, закружила, заверт?ла, и онъ потерялъ, что называется, голову.


        IV.
        Пока уговаривали Машу, родственницу Латухина, взять на себя роль Надежды и представиться барину, пока Шушеринъ хлопоталъ о скор?йшемъ окончаніи этого д?ла, Павелъ Борисовичъ весь былъ занятъ своею любовью къ Коровайцевой. Она не выходила у него изъ головы, грезилась ему во сн? и на яву. Буйнымъ разгуломъ, виномъ хот?лъ онъ затушить свою страсть, но эти средства оказались нед?йствительными, напротивъ: посл? разгула, во время кутежа, воспаленный виномъ, возбужденный дикими п?снями цыганъ, Павелъ Борисовичъ еще бол?е загорался неудержимою страстью и не зналъ, куда д?ваться отъ нея. Кр?постныя красавицы, ласки которыхъ можно было купить, были противны теперь влюбленному пом?щику, онъ не гляд?лъ на нихъ, не пускалъ ихъ на глаза, а если он? попадались, горе имъ было!
        Онъ ночь кутилъ, а утромъ ?халъ въ Рузу къ Коровайцеву. Хл?босольный, гостепріимный Лука Осиповичъ охотно принималъ почетнаго гостя, и не ради того, что онъ былъ „почетный“, богатый н знатный, а ради того, что онъ былъ свой братъ, дворянинъ, старый кавалеристъ, лихой собутыльникъ. Скоро, впрочемъ, Лука Осиповичъ сд?лался съ новымъ пріятелемъ сухъ и холоденъ. Онъ понялъ, что Павелъ Борисовичъ ?здитъ къ нему совс?мъ не ради его чудныхъ наливокъ, „водянокъ“ и „запеканокъ“. Понялъ и нересталъ считать его другомъ, сразу перем?нилъ фронтъ... Сперва Лука Осиповичъ зам?тилъ пламенные взоры влюбленнаго, которые тотъ бросалъ на Катерину Андреевну, потомъ прочелъ стихи въ ея альбом?, написанные Скосыревымъ, а зат?мъ и сама Катерина Андреевна подтвердила догадку мужа. Вышло это такъ: Лука Осиповичъ посл? отъ?зда Скосырева увидалъ на стол? въ гостинной альбомъ жены, купленный въ то время, когда она была еще нев?стой и обыкновенно сохраняемый Катериной Андреевной въ ларчик?.
        - Скосыреву, что ли, показывала альбомъ свой, Катя? - спросилъ Лука Осиповичъ.
        - Да.
        - Что-жь, написалъ онъ теб? какой-нибудь стишок?
        - Да, написалъ, - неохотно отв?чала Катерина Андреевна, взявъ альбомъ со стола и уходя съ нимъ.
        - А ну, покажи. Я когда то самъ стишки писывалъ, поэтомъ въ полку считался. „Прощаніе съ конемъ“ написалъ, и вс? офицеры у насъ наизусть знали эти стихи:



„Прощай, мой милый конь хорошій, -
        Ты боленъ, б?дный, вижу я!
        Ты былъ мн? краше вс?хъ, пригожій,
        Теперь не носишть ужъ меня!
        Ты „Милымъ“, конь мой, назывался,
        И милымъ былъ ты для меня,
        Но ахъ, съ тобою я разстался,
        То льзя ли не жал?ть тебя?“

        Да, писывалъ и я стихи, одни даже въ „С?верныхъ Цв?тахъ“ были напечатаны. Покажи, покажи, любопытно посмотр?ть, какъ гвардейцы пишутъ, это не то, что нашъ братъ армеецъ, который только и св?та то вид?лъ, что въ своемъ эскадрон? да въ какомъ нибудь захолустномъ городишк?.
        Стихи Павла Борисовича были не важны, да и т? онъ выучилъ изъ какого то „Альманаха“. Въ нихъ упоминались и амуры, и Хлои, и Дафны, безъ чего не обходилось почти ни одно стихотвореніе того времени, - и вс? эти амуры и Хлои приравнивались къ Катерин? Андреевн?, которая была, по словамъ поэта, украшеніемъ природы и „зажгла священные огонь въ пылающей груди“.
        Лука Осиповичъ закрылъ альбомъ и насупился.
        - Это барышн?, нев?ст? написать можно, ну, а дам? такихъ стиховъ не пишутъ, за это немудрено и на дуэль нарваться, - промолвилъ онъ. - Ты, Катенька, тово, не выходи къ нему, я не желаю.
        - Хорошо, - вся вспыхнувъ, отв?тила Катерина Андреевна.
        Мужъ зам?тилъ эту краску на лиц? красавицы жены и еще бол?е насупился, точно туча темная легла на его лиц?.
        - Да, ты не выходи, ежели онъ прі?детъ. Зачастилъ что то... Не близкій св?тъ Москва, а онъ чуть не каждый день!
        Лука Осиповичъ сердито запахнулъ халатъ, вым?ненный когда то у бухарца за старые эполеты и галуны, затянулся изъ длиннаго черешневаго чубука и прошелся по комнат?.
        - Онъ тово... теб? онъ ничего не говорилъ такого... особенааго? - спросилъ онъ у жены.
        Катерина Андреевна опустила руки съ альбомомъ, потупилась, помолчала н?сколько секундъ и проговорила:
        - Говорилъ, что я очень хороша, что онъ такихъ, какъ я, ни въ Петербург?, ни заграницей не видалъ и что...
        - Что?
        - Что онъ во сн? меня все видитъ...
        - Ну, и пусть во сн? видитъ, а наяву не видать ему тебя никогда! - вспылилъ Лука Осиповичъ.
        Въ первый же посл? этой сцены прі?здъ Скосырева Лука Осиповичъ былъ съ нимъ очень холоденъ, про жену сказалъ, что она нездорова и что частые гости утомляютъ ее, а зат?мъ, въ сл?дующій визитъ, не принялъ гостя, выславъ казачка сказать, что баринъ де очень боленъ, извиняется, а лошадей де покормить и чаю покушать не угодно ли у прикащика. Скосыревъ, не кормя лошадей и не кушая чаю, у?халъ въ Москву и бол?е къ Коровайцеву не ?здилъ. Мрачный и задумчивый сид?лъ онъ въ своемъ кабинет? на широкомъ диван?, подогнувъ подъ себя ноги и выкуривая трубку за трубкой. Казачокъ едва усп?валъ накладывать ему трубки и едва стоялъ на ногахъ, дежуря часовъ семь подъ рядъ. Клубы дыма ходили по кабинету и въ волнахъ его едва можно было разгляд?ть обивку ст?нъ изъ синей шелковой матеріи, ув?шанныхъ дорогимъ оружіемъ, уздечками, с?длами, арапниками и нагайками, въ перемежку съ дорогими картинами исключительно эротическаго содержанія. Дв? св?чи въ высокихъ бронзовыхъ подсв?чникахъ осв?щали кабинетъ, и углы его утопали во мрак?. Нечесаный, дурно выбритый, въ халат? поверхъ батистовой сорочки, изъ открытаго ворота которой
видн?лась мощная волосатая грудь, сид?лъ Павелъ Борисовичъ. Какъ изваяніе стоялъ хорошенькій казачокъ, од?тый въ шелковую красную рубашку, въ казачій чекмень изъ синяго сукна съ серебрянымъ поясомъ, въ бархатныхъ панталонахъ, заправленныхъ за сапоги съ красными отворотами.
        Дверь отворилась и вошелъ Порфирій.
        - Скворчика приказывали позвать, такъ пришелъ онъ.
        - Зови.
        Черезъ минуту вошелъ въ кабинетъ любимый „загородный“ кучеръ барина, Скворчикъ, - другаго имени у него не было, врядъ ли онъ и самъ помнилъ, какъ его зовутъ по православиому. „Скворчикомъ“ онъ былъ въ форейторахъ у покойнаго барина Скворчикомъ выросъ, Скворчикомъ звали его вс? отъ мала до велика, отъ барина до посл?дняго двороваго мальчишки. Скворчикъ былъ не высокаго роста коренастый мужикъ съ плечами и грудью Геркулеса. Онъ останавливалъ на всемъ скаку тройку лошадей за заднее колесо, ломалъ подковы, разс?калъ обыкновеннымъ ?зжалымъ кнутомъ дюймовую доску, а выпить могъ полведра въ сутки и былъ пьянъ съ утра до ночи, за исключеніемъ т?хъ дней, когда онъ былъ нуженъ.
        Троечнымъ кучеромъ онъ считался лучшимъ въ губерніи. Много барскихъ проказъ зналъ Скворчикъ, много было за нимъ темныхъ д?лъ, но какъ за каменною ст?ной жилъ онъ за бариномъ и ничего не боялся. Преданъ онъ былъ барину, какъ собака, хотя и бивали его часто, тоже какъ собаку. Онъ за этимъ не гнался, а здоровенная спина его, дубленая шкура могла вынести хоть тысячу плетей.
        - Пьянъ? - спросилъ Павелъ Борисовичъ у Скворчика.
        - Никакъ н?тъ.
        - Врешь!
        - Что-жъ мн? врать-то, помилуйте! Приказали чтобы не пить, нуженъ де, ну, и не пилъ.
        - Казачокъ, осв?ти ему рожу!
        Казачокъ взялъ со стола св?чку и поднесъ къ лицу кучера. Широкоскулое, обросшее черною бородой лицо кучера было красно, сверкающіе черные глаза точно масломъ подернулись и немного затекли, но пьянъ онъ не былъ. См?ло и дерзко гляд?лъ онъ на барина своими безстыжими, какъ зоветъ народъ, глазами и улыбался.
        - Не пьянъ, - зам?тилъ баринъ.
        - То-то!...
        - Ну, молчать! Забылся? Не битъ давно? С?рыя плохи?
        - Плохи. Помилуйте, Павелъ Борисычъ, какое м?сто намедни отпалили на нихъ, страхъ! Какъ же имъ плохими то не быть? Л?вая совс?мъ ослабла, гляди, обезножитъ.
        - Каурыя есть. Хороши в?дь?
        - Худы ли лошади! Намедни генералъ Дельвиговъ говоритъ: трехъ бы, говоритъ, тысячъ за каурую тройку Скосыревскую я не пожал?лъ, такая, говоритъ...
        - Ну, хорошо, знаю, - перебилъ баринъ. - Надо мн?, Скворчикъ, одно д?ло обд?лать, большое д?ло!
        - Слушаю.
        - Озолочу, ежели удачно будетъ, на волю отпущу.. .
        - Больно мн? нужна воля ваша! Зач?мъ мн? она?
        - Ну, хорошо, хорошо, но перебивай!
        Павелъ Борисовичъ задумался, потянулъ изъ трубки, но она погасла уже. Онъ молча протянулъ ее казачку.
        - Спитъ Ванька-то, - засм?ялся кучеръ.
        Казачокъ прис?лъ на ручку дивана и кр?пко спалъ, св?сивъ голову.
        Баринъ протяжно свистнулъ, и на зовъ этотъ вошелъ Порфирій, а казачокъ вздрогнулъ и проснулся.
        - Полсотни ему! - крикнулъ Павелъ Борисовичъ, указывая на казачка.
        Мальчикъ, взятый Порфиріемъ за руку, всхлипнулъ.
        - Сотню! - мрачно проговорилъ баринъ и закурилъ трубку при помощи Скворчика.
        Порфирій съ казачкомъ удалился.
        - Большое, важное д?ло, Скворчикъ, - продолжалъ Павелъ Борисовичъ. - Хочу я, Скворчикъ, барыню одну увезти...
        - Что-жь, сударь, можно. Д?ло бывалое.
        - Бывалое!.. Увозили съ согласія, по доброй вол?, а тутъ не такъ. Тутъ выкрасть надо.
        - И крадывали. Изволите помнить огородникову то дочку?
        - Сравнилъ, дуракъ! То огородникова дочка, а то...
        Павелъ Борисовичъ не договорилъ.
        - А то супруга господина пом?щика Коровайцева, - см?ясь, договорилъ за него Скворчикъ.
        Павелъ Борисовичъ такъ и воспрянулъ.
        - А ты почемъ знаешъ? Теб? кто сказалъ! - воскликнулъ онъ.
        - Самъ догадался, сударь, - продолжая см?яться, отв?тилъ Скворчикъ. - Нешто трудно и догадаться? Сразу было можно, потому такой красавицы барыни н?тъ другой, да и не было.
        - Хороша? - восторженно улыбаясь, спросилъ Павелъ Борисовичъ и подошелъ къ Скворчику, положилъ ему об? руки на плечи, швырнувъ трубку. -Хороша?
        Влюбленные любятъ говорить о предмет? своей страсти съ к?мъ бы то ни было и любятъ, когда другіе восторгаются ихъ красавицей.
        - Да ужь прямо надо говорить, что королева, врод? Миликтрисы Кирибитьевны[5 - Героиня русской народной сказки “Ванюшка и Царевна“. (см. приложение к книге Пазухина “Самозванка“)], - отв?тилъ Скворчикъ, закрылъ глаза, поднялъ плечи и развелъ руками. - Уму помраченіе!.. Вышла это какъ то ко мн? въ людскую, стаканчикъ водки принесла. Держитъ это стаканчикъ въ б?лой рученьк? своей, подаетъ мн?, а я какъ глянулъ на нее, такъ ажъ холодокъ по спин? пошелъ!.. „Выпей, говоритъ, любезный, озябъ, ты“. Р?чь это у нея словно р?ченька льется, очи такъ и гладятъ тебя по душ?... Ну, ужь и барыня, ужь и красавица!
        - Молчи ты, чортъ, не дразни меня! - крикнулъ Павелъ Борисовичъ, хватаясь за голову. - Увеземъ ее, Скворчикъ, а?
        - Что-жь, Павелъ Борисовичъ, можно.
        - Можно?
        - Дляче нельзя то? Дворня у нихъ малая, деревня далеко; ежели въ пятеромъ, либо въ шестеромъ нагрянуть, а сперва челядь ихнюю подпоить, такъ вотъ какъ умчимъ!
        Павелъ Борисовичъ большими шагами ходилъ по кабинету. Остановившись передъ Скворчикомъ, онъ долго смотр?лъ на него, что то обдумывая, потомъ махнулъ рукою и р?шительно проговорилъ:
        - Увезу!... Тамъ что будетъ, а безъ нея я жить не могу. Слушай, Скворчикъ: сейчасъ прі?детъ сюда Аркадій Николаевичъ Черемисовъ; онъ согласился помогать мн?, чтобы самого меня въ этомъ д?л? не было, чтобы сл?ды запутать, и ты будешь д?ло д?лать съ нимъ, его и слушайся. Отбери изъ ребятъ кого теб? надо, и чтобы Коровайцева барыня была черезъ нед?лю у меня въ Лаврикахъ. Понялъ? Добудешь - проси чего надо, все сд?лаю. Сплошаешь, либо продашь - запорю на смерть. Пить все это время не см?й...
        - Стаканчикъ другой, чай, можно? - фамильярно спросилъ Скворчикъ, подмигивая.
        - Пьянымъ чтобы не быть, а то хоть ведро пей. Лошади, люди - все въ твоемъ распоряженіи, а ты въ распоряженіи Аркадія Николаевича. Помни, Скворчикъ, что вс?мъ награжу, первымъ челов?комъ у меня будешь, а пожелаешь на волю, хоть въ тотъ-же часъ.
        - На што мн? воля ваша, сударь? Въ первую же нед?лю сопьюсь я и гд?-нибудь подъ заборомъ издохну. Мн? вольн?й вашей воли не нажить, а пороть-то меня и на вол? будутъ, еще, пожалуй, и къ палачу на кобылу съ этою волей попадешь при моемъ то карактер?.
        - Ну, это какъ знаешь, я только говорю теб?.
        По комнатамъ раздались звуки звенящихъ шпоръ и сабли, и въ кабинетъ вошелъ гусаръ Черемисовъ, первый другъ и пріятель Скосырева. Лихой гусаръ былъ немного пьянъ; не снимая заломленнаго на бокъ кивера, разпространяя вокругъ запахъ вина и табачнаго дыма, звеня и гремя, вошелъ онъ и бросился на диванъ.
        - Ну, братъ Скосыревъ, пьемъ мы зд?сь славно, а все же скучно у васъ, въ Москв?, чортъ ее возьми! То-ли д?ло у насъ въ Польш? - восторгъ! Какія попойки бывали, какія красавицы есть... Ахъ, Скосыревъ, Скосыревъ, какія тамъ есть красавицы!... Есть и зд?сь да чортъ ли въ нихъ толку? Чопорныя, холодныя, маменекъ боятся, а тамъ, братъ, любая хоть въ огонь, хоть въ воду, коли полюбитъ! Да и безъ своихъ скучно стало, по эскадрону тоскую.



„Ради Бога, трубку дай,
        Ставь бутылки передъ нами,
        Вс?хъ на?здниковъ сзывай
        Съ закручеными усами,
        Чтобы хоромъ зд?сь рем?лъ
        Эскадронъ гусаръ летучихъ,
        Чтобъ до неба возлеталъ
        Я на ихъ рукахъ могучихъ..,[6 - Стихи Дениса Давыдова.http://www.youtube.com/watch?v=Ci6zOJc-PgIhttp://www.youtube.com/watch?v=Ci6zOJc-PgI(http://www.youtube.com/watch?v=Ci6zOJc-PgI)
]

        А и вправду, Скосыревъ, прикажи подать хоть вина да трубку, ежели ужь эскадроннаго хора зд?сь н?тъ.
        - И хоръ найдемъ, Черемисовъ, - улыбнулся Павелъ Борисовичъ. - Гусаровъ н?тъ, да за то есть такія у меня п?вицы, что пальчики оближешь!
        Онъ приказалъ подать вина, трубки и принялся разсказывать Черемисову о своемъ желаніи похитить Катерину Андреевну Коровайцеву, прося гусара помочь.
        - Да в?дь сказалъ, что увезу, ну, и увезу, - отв?тилъ Черемисовъ. - Ты меня отъ смерти спасъ... Лучше ч?мъ отъ смерти, - отъ позора. Какъ проигралъ я тогда въ Варшав? и вс? мои деньги, и казенныхъ сорокъ тысячъ, такъ мн? никто не хот?лъ помочь, одинъ ты протянулъ руку, и зная то меня въ ту пору очень мало. Я этого никогда не забуду, Скосыревъ, никогда! Не будь тебя, лежалъ бы я гд? нибудь въ л?су, зарытый, какъ собака, самоубійца, казнокрадъ.
        - Э, что объ этихъ пустякахъ говорить! - перебилъ Скосыревъ. - Это сд?лалъ бы любой изъ товарищей, будь у него деньги. Это не услуга, ты вотъ мн? окажешь услугу. Теб? не страшно?
        Черемисовъ откинулся на спину кресла.
        - Мн? страшно? Что-жь я, трусъ, что ли, по твоему? Коровайцева я, что ли, твоего испугаюсь?
        - Да не Коровайцева, милый, а в?дь это уголовщина.
        - Э, пустяки! Увезу, представлю предъ твои очи ясныя и у?ду въ полкъ. В?дь теб? нужно, чтобъ не подумали на тебя, чтобы у тебя не нашли, да не отняли, ну, и не подумаютъ. Поищутъ у меня, не найдутъ, а съ господиномъ Коровайцевым я хоть сто разъ и рубиться, и стр?ляться буду, это я съ удовольствіемъ.
        Скосыревъ обнялъ Черемисова, и оба они, въ ирисутствіи Скворчика, выработали планъ похищенія Катерины Андреевны. Черемисовъ долженъ былъ прі?хать къ Коровайцеву на незнакомыхъ „каурыхъ“ лошадяхъ Скосырева, занять хозяина разговорами, а въ это время Скворчикъ, съ обритою бородой, въ костюм? гусара, какъ бы деньщикъ Черемисова, вломится въ домъ съ товарищами и схватитъ Катерину Андреевну, а сл?домъ за нимъ бросится и Черемисовъ къ готовымъ тройкамъ.
        На этомъ пор?шили пріятели и не откладывали въ долгій ящикъ: завтра же Черемисовъ долженъ былъ увезти Катерину Андреевну.


        V.
        Очень довольный р?шеніемъ увести Коровайцеву, Павелъ Борисовичъ приказалъ подать вина, выпилъ и развесилился. Пріятели собрались было по?хать къ цыганамъ въ славныя тогда Грузины, но въ это время прі?хало еще н?сколько пріятелей Павла Борисовича, и попойка продолжалась дома, по?здку отложили.
        Проходя по комнатамъ, Павелъ Борисовичъ зам?тилъ въ зал? Шушерииа, который обыкновенно являлся къ нему по вечерамъ съ докладомъ, но сегодня не р?шался войти, зная, что у барина гости.
        - А, это ты, старый гр?ховодникъ! - проговорилъ Павелъ Борисовичъ, зам?тивъ управителя. - Ты что же это, каналья, не исполняешь моего приказа, а?
        - Какого, батюшка сударь, приказа? - Храни меня Господи, чтобы я вашего приказа не иснолнялъ! Денно и нощно только о семъ и думаю.
        - Ну, ты у меня не разводи тутъ розсказней, не пой соловьемъ! - перебилъ Павелъ Борисовичъ. Почему не привозятъ изъ Чистополья ту д?вку, о которой я приказывалъ? Эту, какъ ее тамъ? Нев?сту-то купеческую...
        - Привезена, батюшка сударь, привезена. Какъ изволили приказать, такъ мною въ ту же минуту и исполнено. О семъ и пришелъ докладывать вашей милости, да вижу, что гости, ну и не см?лъ доложиться.
        Павелъ Борисовичъ поигралъ золотыми кистями своего шлафора.
        - То-то, а ужь я думалъ, что ты отвильнуть хочешь. Показать мн? ее сію-же минуту!
        Шушеринъ низко покланился.
        - Слушаю, батюшка сударь.
        Павелъ Борисовичъ вошелъ въ кабинетъ.
        - Господа, я вамъ сейчасъ красавицу покажу, - обратился онъ къ гостямъ. - Любопытную въ н?которомъ род? красавицу. Надо вамъ сказать, что мн? посл? тетки Прасковьи Васильевны досталась д?вка, камеристкой была у тетки и очень, говорятъ, хорошенькая, такъ вотъ въ эту самую д?вку влюбился купецъ одинъ, жениться на ней хочетъ и даетъ мн? за нее тысячу дв?сти рублей. Воть эту самую купеческую нев?сту и прислали мн? изъ моего Чистополья вм?ст? съ разными соленьями и вареньями. Любопытно взглянуть, господа?
        - На соленья и варенья н?тъ, а на купеческую нев?сту, да, - отв?тилъ кто то изъ гостей.
        - Ты не продалъ еще ее? - спросилъ другой.
        - Н?тъ. Зач?мъ же я буду продавать, если я ее не видалъ? Можетъ, она д?йствительно хороша.
        - Врядъ ли, - презрителыю зам?тилъ пожилой пом?щикъ изъ отставныхъ военныхъ, крашеный франтъ со вставными зубами, сд?ланными въ Париж?, но не совс?мъ по м?рк?, почему баринъ напоминалъ н?сколько оскалившуюся лошадь. - Врядъ ли: какой же можетъ быть вкусъ у купца? Что нибудь жирное, толстое и б?лое. Фи!
        - Шушеринъ пришелъ, - доложилъ лакей.
        - Пусть войдетъ. Это, господа, „красавицу“ привели, - проговорилъ Павелъ Борисовичъ.
        Гости перестали шум?ть, пить и съ любопытствомъ устремили взгляды на дверь. Н?которые перем?стились поближе, оправляя височки и хохлы.
        Шушеринъ вошелъ, широко растворивъ дверь и впустилъ остановившуюся было Машу.
        - Входи же, голубушка, входи, авось господа тебя не укусятъ, - говорнлъ онъ. - Одичала въ деревн? то, отвыкла отъ господъ.
        Маша вошла, глянула кругомъ и опустила глаза подъ пристальными, любопытными взглядами гостей Павла Борисовича. Въ облакахъ табачнаго дыма передъ нею на секунду мелькнули красныя физіономіи, молодыя и не молодыя, красивыя и не красивыя, усы, бакенбарды, венгерки, эполеты, дымящіяся трубки. Д?вушка задрожала вс?мъ т?ломъ и остановилась въ притвор? дверсй. Родственница Латухина, Маша, не была красавицей, съ Надеждой ее и сравнить было нельзя: въ ней недоставало граціи, которою обладала Надежда, изящества, воздушности, да и черты лица ея были не такъ правильны, глаза не сверкали т?мъ огнемъ скрытой страсти и большой внутренней силы; она была просто миловидная хорошенькая д?вушка м?щаночка, вскормленная домашними булочками, вспоенная молокомъ въ зажиточномъ тихомъ дом?, какъ въ теплиц?. Она н?сколько подходила къ нарисованному крашенымъ бариномъ портрету, но уродливой полноты въ ней не было, хотя она об?щала сильно располн?ть въ свое время. „Политика“ Шушерина, слезы горячо любимой Нади и просьбы Латухина, въ дом? котораго сирота Маша нашла второй родительскій домъ, заставили ее идти къ барину, и она
не раскаивалась, она была совершенно уб?ждена словами Шушерина, что „смотръ“ кончится нич?мъ, но она испугалась теперь и дрожала вс?мъ т?ломъ. Она никогда не думала, что предстанетъ передъ ц?лымъ обществомъ господъ, ожидая встр?тить одного только Скосырева, „господина важнаго и строгаго, но предобр?йшей и благородн?йшей души“, какъ выражался Шушеринъ.
        Господа разглядывали ее.
        - Близко къ тому, что я говорилъ, но ничего, - зам?тилъ крашеный баринъ. - Холодна, конечно, какъ рыба, треска, братецъ ты мой, семга двинская, но если ее этакъ вспрыснуть хорошенько, такъ ничего.



„Береза т?шитъ глазъ, съ зефирами играя,
        Прохладу, т?нь даетъ, приноситъ н?гу рая,
        Но гибками в?твями сей березы
        Возможно, другъ Кронидъ, и огнь возжечь, и вызвать слезы!“

        Хе, хе, хе... Преполезное древо..,
        - Она мила, оченя мила! - сказалъ кто то другой.
        - Мила, а барину поклониться не ум?етъ, - сказалъ Скосыревъ. - Или не знаешь меня?
        - Не знаетъ, батюшка сударь, не знаетъ, - посп?шно отв?тилъ Шушеринъ.
        - Молчать! Не тебя спрашиваютъ! Какъ тебя зовутъ, милая?
        - Надеждой, - едва слышно отв?тила Маша.
        - Чтожь, очень ты влюблена въ своего купца этого?
        Маша молчала.
        - Да говори же, глупая! - тихонько толкнулъ ее Шушеринъ. - Очень, скажи, желаю, сударь, замужъ за него идти и прошу милости вашей... Въ ноги, дурочка, господину, въ ножки поклонись!
        - Молчи, Шушеринъ! Вотъ ходатай то, господа, сватъ. Хорошо ты, должно быть сцапнулъ съ купца этого, а?
        - Помилуйте, сударь, см?ю ли я? Н?што я не сытъ, не доволенъ вашими милостями?
        - Такъ ничего не получишь?
        - Ни, ни, ни синь пороха!
        - Ну, т?мъ лучше, потому что я д?вку эту не продамъ.
        Шушеринъ широко раскрылъ глаза и он?м?лъ. Маша дрогнула вс?мъ т?ломъ.
        - Я тебя на волю не выпущу, Надежда, - продолжалъ Скосыревъ. - Если ты очень ужь влюблена въ своего купца, такъ это ничего, это пройдетъ, какъ вотъ зубная боль проходитъ. Вини вотъ его, Шушерина: онъ солгалъ мн?, что ничего за это не взялъ, а я лжи отъ своихъ слугъ не люблю, не выношу. Ступай, я найду теб? д?ло, а женихъ не уйдетъ. Уведи ее, Шушеринъ, и сдай Аксинь? клюшниц?.
        Шушеринъ топтался на м?ст?, совершенно растерявшись. Маша облокотилась о притолку. Какъ ни была она испугана, сконфужена, но она хорошо поняла весь ужасъ своего положенія и чуть-чуть не падала, бл?дная, какъ полотно.
        - Ступай! - крикнулъ Скосыревъ Шушерину. - Говорено было много разъ, чтобы не лгать, ослушался, - ну, и п?няй на себя. Убирайся!
        Шушеринъ поклонился барину и вышелъ, дернувъ слегка Машу за рукавъ. Она пошатнулась, вскрикнула и безъ чувствъ повалилась на полъ. Лакеи вынесли ее.
        - Словно барышня, въ обморокъ падаетъ! - зам?тилъ крашеный баринъ.
        - У барыни жила, избалована, любимою камеристкой была, - объяснилъ Скосыревъ и подошелъ къ Черемисову, который хлопоталъ насчетъ настоящей гусарской жженки.
        - Какой то тамъ купецъ Латухинъ, влюбленъ и получитъ свой „предметъ“, а я, Павелъ Скосыревъ, страдаю тутъ, вид?ть даже моей Кати не им?ю возможности, несправедливо! - сказалъ онъ, см?ясь.
        - Резонъ. А все же ты отпусти ее: жаль д?вочку, - отв?тилъ Черемисовъ.
        - Конечно, отпущу, только вотъ Шушерина проманежу. Какъ Катерина Николаевна будетъ моею, такъ и Надьку на волю. Даромъ отпущу, на приданое подарю ей тысячу дв?сти рублей, которыя даетъ за нее купецъ. Эхъ, Черемисовъ, если-бъ намъ удалось наше д?ло, если-бъ удалось!
        - Сказалъ теб?, что увезу и увезу и думать теб? объ этомъ нечего! - весело отв?тилъ Черемисовъ.
        Когда жженка была готова и вс? гости ус?лись вокругъ пылающей чаши, ароматъ которой наполнилъ вс? комнаты, Павелъ Борисовичъ приказалъ позвать хоръ своихъ кр?постныхъ п?вицъ и п?вцовъ. Мы им?емъ понятіе о какомъ нибудь яровскомъ или стр?льнинскомъ хор?, который состоитъ изъ двухъ дюжинъ важничающихъ „барышень“, играющихъ роль неприступныхъ и „весьма образованныхъ“ д?вицъ, благосклонныхъ лишь къ н?которымъ избраннымъ, гордыхъ и расфуфыренныхъ, поющихъ модные романсы подъ акомпаниментъ піанино, манерничающихъ, важныхъ, а въ то время хоръ, подобный хору Скосырева, состоялъ изъ десятка хорошенькихъ веселыхъ д?вушекъ, поющихъ разгульныя веселыя п?сни подъ звукп гитары, бубна, подъ лихое треньканье балалайки и знающихъ, что не придись он? по душ? барину, не угоди ему или его гостямъ, такъ сейчасъ же посл?дуетъ возмездіе въ вид? бол?е или мен?е серъезной „припарки“, на которую въ то время были щедры р?шительно вс?, отъ важнаго барина и до богатаго купца по отношенію къ своимъ д?тямъ, и отъ главы семейства до любаго воспитательнаго учрежденія. Разгула, дикой удали, воселья въ тогдашнемъ хор? было
несравненно больше, а на упомянутыя „припарки“ вниманія не обращалось, къ нимъ въ то время привыкли и говорили: „баринъ обидитъ, баринъ и помилуетъ“. Хоръ барина жилъ сыто, весело, им?лъ деньги, а п?вицы его обыкновенно выдавались за „хорошихъ людей“, снабженныя приличнымъ приданымъ, часто награжденныя землей съ л?сомъ и угодьями, скотиной. Теперь какой-нибудь п?вецъ изъ жидковъ корчитъ изъ себя барина и, пот?шая въ загородномъ кабачк? подгулявшаго купчика, важничаетъ, ломается, ходитъ накрахмаленный и раздутый, противный и скучный, а тогда такой п?вецъ ходилъ волчкомъ, взвивался голосомъ подъ небеса, отдавалъ все, что им?лъ, и ужь если веселилъ, такъ веселилъ, памятуя, что за удовольствіе онъ получитъ и золотыхъ въ шапку, и напьется „барскимъ пойломъ“, и во всю жизнь сытъ будетъ.
        Однимъ словомъ, веселье тогда было полное, широкое, и мы, слушатели нын?шнихъ хоровъ, можемъ им?ть о хор? того времени самое смутное представленіе. Древніе старики и старухи помнятъ, разсказываютъ. Остались, конечно, и записки того времени, памятники. Съ разсказовъ такихъ стариковъ и старухъ да по запискамъ того времени и пишемъ мы свою пов?сть.
        У Павла Борисовича хоръ состоялъ изъ дв?надцати очень хорошенькихъ и большею частію молоденькихъ кр?постныхъ д?вушекъ и семи п?вцовъ, изъ которыхъ шесть были тоже кр?постными, а седьмой, ужасающій басъ, былъ нанятъ и получалъ двадцать рублей въ м?сяцъ жалованья, „м?сячину“, то есть паекъ, отпускаемый разъ въ м?сяцъ, и платье, не считая подарковъ отъ барина и его гостей. Зуботычины, „звонкое прикосновеніе арапника“ и затрещины - въ счетъ не шли. Въ числ? хора была одна старуха, когда-то знаменитая п?вица и плясунья; она состояла ч?мъ-то врод? хормейстерши, надзирала за д?вушками п?вицами, блюла чистоту ихъ нравовъ и им?ла довольно широкія полномочія, до права „вспрыснуть“ включительно. Старуху эту звали Матреной Карповной; она носила шелковыя платья и им?ла право садиться передъ бариномъ, конечно, во время п?нія только. Два взрослые сына Матрены Карповны были на вол? и служили въ Петербург?, а дочь была замужемъ за чиновникомъ межевой канцеляріи.
        Хоръ вошелъ и занялъ м?сто въ углу большой съ хорами и колоннами залы. Од?ты п?вицы были въ разноцв?тные шелковые и бархатные сарафаны, въ кисейныя рубашки съ прошвами, а мужчины - въ синіе чекмени и казацкіе шаровары съ красными лампасами. Матрена Карповна подошла къ барской ручк?, поклонилась гостямъ и вернулась къ хору.
        - Мою любимую, - „Красотку!“ - громко приказалъ Скосыревъ, выходя въ залу со стаканомъ пунша. Гости сл?довали за нимъ, звеня стаканами, шпорами и громко переговариваясь.
        - Вниманіе, господа: сейчасъ чудную п?сню пропоютъ мои д?вки, - проговорилъ Скосыревъ.
        Впереди хора пом?стился гитаристъ Тишка, взялъ аккордъ, топнулъ ногой, и Матрена н?сколько хриплымъ, но все еще сильнымъ контральто зап?ла только что вошедшую тогда въ моду п?сню.
        Хоръ подхватилъ, и заунывная мелодичная п?сня полилась по комнатамъ.



„Что красотка молодая,
        Что ты, св?тикъ, плачешь?
        Что головушку, вздыхая,
        Къ б?лой ручк? клонишь?
        Или словомъ, или взоромъ
        Я тебя обид?лъ?
        Иль нескромнымъ разговоромъ
        Ввелъ при людяхъ въ краску?...“[7 - А. А. Дельвиг, “Русская песня“, 1823 (потому у автора ошибка: не могла эта песня быть модной в 1822 году).http://www.youtube.com/watch?v=vYXpiV4S-7ohttp://www.youtube.com/watch?v=vYXpiV4S-7o(http://www.youtube.com/watch?v=vYXpiV4S-7o)
]

        П?сня эта понравилась гостямъ. Богатый, очень толстый, грузный пом?щикъ Злотницкій подошелъ къ Матрен?, поц?ловалъ ее и обернулся къ Скосыреву.
        - Павелъ Борисовичъ, можно подарокъ сд?лать твоей Матрен??
        - Сд?лай одолженіе, это твое д?ло.
        Злотницкій досталъ изъ бумажника „б?ленькую“ и подалъ Матрен?, а пачку мелкихъ депозитокъ бросилъ въ группу п?вицъ и п?вцовъ.
        - Веселую, живо! - крикнулъ Скосыревъ. - Наташка, впередъ плясать!
        Хорошенькая статная блондинка вышла впередъ, подбоченилась, дождалась п?сни и плавно, сперва лебедью, прошла вокругъ, потомъ изогнула станъ, притопнула ножкой въ красномъ сафьянномъ башмак? и понеслась подъ звуки лихой п?сни, махая платочкомъ, свивая и развивая станъ, легко скользя по паркету. Толстый Золотницкій не вытерп?лъ, притопнулъ, выб?жалъ на встр?чу Наташ? и пошелъ передъ нею, помахивая и прис?дая.
        Запыхавшаяся, красная, какъ алое сукно, остановилась Наташа и, улыбаясь, влажными глазами смотр?ла на барина, ожидая отъ него ласковаго слова, одобренія. Гости апплодировали ей и шумно выражали восторгъ.
        - Плохо, - недовольнымъ тономъ проговорилъ Павелъ Борисовичъ. - Вотъ Матрешка л?тъ пятнадцать тому назадъ плясала, такъ плясала, это вотъ пляска была! Помнишь, Матрешка?
        - Что было, то прошло, батюшка баринъ, и быльемъ поросло, - со вздохомъ отв?тила Матрена. - Нын?шнимъ такъ не плясать, тяжелы стали, больше о мамон?[8 - Здесь: утроба, желудок; грубые чувственные наслаждения (разг. устар.). “Была бы мамона сыта.“ Короленко. “Бесу служите, мамону свою тешите.“ Мамин-Сибиряк. (Толковый словарь Ушакова. Д.Н. Ушаков. 1935-1940.)] своемъ думаютъ, ч?мъ о барскомъ удовольствіи. Мы, бывало, батюшка баринъ, ночи не спали, учимшись, чтобы господамъ угодить, а что побоевъ, науки принимали, такъ и не выговоришь, а нон? не то.
        - Учи и ты такъ, какъ тебя учивали.
        - Ахъ, батюшка баринъ, какъ я ее учить буду, ежели она сичаеъ мн? слово за слово! „Я, говоритъ, при барин?; ты, говоритъ, меня не см?ешь пальцемъ тронуть“.
        Скосыревъ погрозилъ Наташ? пальцемъ.
        - Смотри у меня, быстроглазая! Выучить ее къ масляниц? во что бы то ни стало, а пока пройдись ты, Матрешка, вспомни старину, покажи, какъ плясывали.
        - Охъ, не могу, батюшка баринъ, господъ только насм?шу, - отв?тила Матрена, однако встала, оправилась, махнула хору рукой и подъ звуки п?сни „Во лузяхъ“ плавно пошла по комнат?. Гости одобрили старуху дружными апплодисментами, а Злотницкій расц?ловалъ ее и отдалъ ей все содержимое бумажника. Попойка приняла грандіозные разм?ры. Мужчинамъ хора поднесли водки, а д?вушкамъ наливокъ, вина, сластей. Гуляла въ это время и дворня; попойка переходила изъ господскихъ аппартаментовъ въ лакейскую и д?вичью, оттуда въ застольную, въ людскія, въ конюшню. На разсв?т? уже стали разъ?зжаться гости и когда вс? разъ?хались, къ Павлу Борисовичу подошелъ Порфирій съ очень значительнымъ видомъ.
        - У насъ не совс?мъ благополучно, сударь, - доложилъ онъ.
        - Что такое?
        - Чистопольская Надежда б?жала.
        Скосыревъ довольно равнодушно посмотр?лъ на Порфирія, протягивая ему ногу, чтобы снять сапогъ, и укладываясь въ постель.
        - Это нев?ста-то купеческая? - спросилъ онъ.
        - Такъ точно-съ.
        - Ну, это Шушерина штуки, я ему завтра зубы вышибу. Послать утромъ явку въ полицію... Пошелъ вонъ!
        Павелъ Борисовичъ повернулся къ ст?н? и сейчасъ же захрап?лъ. Успокоилось и все въ дом?, только ночной сторожъ не спалъ, постукивая въ доску, да дежурный казачокъ бодрствовалъ въ сос?дней со спальней комнат?.


        VI.
        Принявъ уже Черемисова, сидя съ нимъ въ гостинной и угощая его вареньемъ, Катерина Андреевна зам?тила, что гусаръ страшно пьянъ. Молодая женщина испугалась было, сд?лавъ это открытіе, но скоро успокоилась, такъ какъ гость велъ себя совершенно прилично и въ совершенств? влад?лъ собою. Лицо его было мертвенно бл?дно, глаза сверкали лихорадочнымъ блескомъ, языкъ заплетался, ноги плохо слушались, но онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, занималъ хозяйку разговорами и пилъ воду со льдомъ.
        - Привезъ вамъ поклонъ отъ моего друга, - говорилъ онъ, спустя полчаса.
        - Отъ какого друга? - спросила Катерина Андревна.
        - Отъ Скосырева Паши.
        Катерина Андреевна слегка покрасн?ла и поблагодарила гусара.
        - Онъ здоровъ? - спросила она.
        - Боленъ.
        - Боленъ?
        - Да. Ахъ, какъ онъ боленъ, мой б?дный другъ!
        - Кутилъ, в?роятно, и простудился, - зам?тила Катерина Андреевна.
        - О, н?тъ, не то! Онъ влюбленъ мой б?дный другъ.
        Катерина Андреевна опять покрасн?ла.
        - Ну, что-жь, это бол?знь не смертельная. Онъ богатъ, красивъ и ему нетрудно добиться взаимности. Эта бол?знь изл?чивается бракомъ.
        - Увы, для него это л?карство невозможно.
        - Почему?
        - Его красавица замужемъ.
        Черемисовъ отпилъ глотокъ воды, проглотилъ кусочекъ льда, прошелся по гостинной, стараясь твердо ступать по ковровымъ дорожкамъ, и остановился передъ Катериной Андреевной. Храбрый въ аттак?, не знающій страха нигд? и не передъ к?мъ, поб?дитель и на пол? брани, и на зеленомъ пол? карточнаго стола или билліарда и передъ батареей бутылокъ, см?лый ухаживатель, одинаково ув?ренный въ себ? и въ гостинной, и въ д?вичьей, лихой гусаръ положительно роб?лъ теперь. Давши слово пріятелю, онъ считалъ священнымъ долгомъ своимъ исполнить это слово, да и не раскаивался въ немъ, но онъ не зналъ, какъ приступить къ исполненію плана. Вы?зжая изъ Москвы для отчаяннаго предпріятія своего, онъ обдумалъ все и р?шилъ исполнить его очень просто: схватить Катерину Андреевну, вынести, закутать въ приготовленный салопъ, посадить въ сани и умчать, когда переод?тый деньщикомъ Скворчикъ дастъ знать, что дворня напоена. Это казалось Черемисову очень легкимъ, простымъ, удобоисполнимымъ, и онъ больше по привычк?, ч?мъ „для храбрости“ выпилъ у Скосырева бутылку рома. Сто съ небольшимъ верстъ, которыя отд?ляли им?ніе Коровайцева отъ
Москвы, были сд?ланы въ девять часовъ, съ одною кормежкой на половин? дорог?, но на посл?днемъ постояломъ двор? Черемисовъ приказалъ остановиться и выпилъ стакановъ пять такъ называемаго „гусарскаго пунша“, который состоялъ изъ кр?пчайшаго рома съ небольшимъ количествомъ кипятку, а зат?мъ запилъ это, уже сидя въ саняхъ, прямо голымъ ромомъ безъ м?ры, изъ фляжки. Онъ хот?лъ довести себя до состоянія полнаго охм?л?нія, въ которомъ легко было исполнить что угодно, въ которомъ Черемисовъ находилъ „море по кол?но“, но когда онъ увидалъ Катерину Андреевну, когда она, изящная, н?жная, гостепріимная и радушная, встр?тила его съ пріемами св?тской женщины, онъ положительно растерялся и не находилъ возможнымъ поступить такъ, какъ обдумалъ. Хм?ль соскочилъ съ него, какъ посл? хорошаго холоднаго душа. Онъ завелъ разговоръ о Скосырев? съ умысломъ узнать мн?ніе о немъ Катерины Андреевны, но и разговоръ у него не клеился.
        - Да-съ, его красавица замужемъ, - повторилъ онъ.
        - Въ такомъ случа?, ему остается призвать на помощь благоразуміе и постараться забыть ее, - отв?тила Катерина Андреевна.
        - Не можетъ! - воскликнулъ Черемисовъ. - Ужь онъ заливалъ свое горе виномъ, заливалъ, а оно, горе это проклятое, все сильн?й да сильн?й!
        - Вино - плохое л?карство отъ этой бол?зни, - зам?тила Катерина Андреевна.
        - Плохое, плохое, это в?рно, но что же ему д?лать остается? Пулю ежели въ лобъ, такъ жаль лба-то...
        - А вашъ другъ говорилъ о своей любви дам? сердца своего?
        Черемисовъ отв?чалъ не вдругъ: онъ не зналъ, говорилъ-ли что нибудь Скосыревъ про свою любовь Катерин? Андреевн?.
        - Н?тъ-съ, не говорилъ-съ, - отв?чалъ онъ наугадъ и прошелся по комнат?, гремя шпорами.
        - Онъ мн? поручилъ поговорить съ нею объ этомъ.
        - Вамъ?
        - Да.
        - Ну, и что же, говорили вы?
        Молодая женщина поняла, что гусаръ роб?етъ и начала играть съ нимъ: ей захот?лось помучить его, поставить въ затруднительное положеніе. Женщины мастерицы на это, когда мужчина конфузится и роб?етъ.
        - Еще н?тъ, - отв?чалъ Черемисовъ, продолжая ходить.
        - Почему?
        - Да такъ-съ... Впрочемъ, я скажу!...
        Онъ р?шительно с?лъ на кресло неподалеку отъ хозяйки, рванулъ правый усъ сперва внизъ, потомъ закрутилъ его къ самому глазу и проговорилъ.
        - Онъ любитъ васъ, Катерина Андреевна, въ васъ онъ влюбленъ.
        Молодая женщина съ достоинствомъ выпрямилась и гордо посмотр?ла на гостя.
        - Сударь, вы обижаете меня, - проговорила она. - Вы нарушаете право гостепріимства, сударь, говоря такія слова жен? хозяина дома, въ которомъ вы гость.
        Темнокрасное, какъ вылитое изъ бронзы лицо гусара сд?лалось какого-то кирпичнаго цв?та. Онъ еще сильн?е рванулъ себя за усы и щелкнулъ шпорами.
        - Да, да, это в?рно, в?рно... Извините меня, сударыня!... Ахъ, чортъ меня возьми, какой я плохой дипломатъ! Еслибъ онъ послалъ меня врубиться въ каре непріятельской п?хоты, аттаковать самого сатану въ его берлог?, - я не задумался бы и маршъ, маршъ съ саблей на голо, а тутъ... Простите, я глупъ, я съ ума сошелъ!... Впрочемъ, я готовъ дать удовлетвореніе, готовъ...
        - Мн?? - съ худо скрываемою улыбкой спросила Катерина Андреевна, забавляясь смущеніемъ удалого гусара.
        - Кому угодно-съ, кому вы прикажете.
        Черемисовъ всталъ и положительно не зналъ, что д?лать. „Напиться бы теперь въ лоскъ, до положенія ризъ!“ - съ тоскою подумалъ онъ и стоялъ, какъ школьникъ передъ учителемъ.
        Дверь изъ сос?дней комнаты пріотворилась, и высунулась голова Скворчика, преобразившагося до полной неузнаваемости. Его борода, краса кучерскихъ бородъ, пала по непреклонной барской вол? подъ бритвой цирульника и на красномъ широкоскуломъ лиц? торчали лишь громадные щетинистые усы; курчавые волосы были острижены подъ гребенку; на богатырскія плечи съ трудомъ была натянута гусарская венгерка. Онъ былъ похожъ на избалованнаго, давно отвыкшаго отъ военной школы и выправки денщика, знающаго бол?е теплую постель, повозку, барскіе сапоги и походную кухню, ч?мъ строеваго коня и саблю.
        - Баринъ... ваше благородіе! - тихонько позвалъ онъ Черемисова.
        - Pardnso! - поклонился тотъ хозяйк? и вышелъ къ Скворчику.
        - Пора, баринъ!
        - Пора?
        - Пора. Дворню я напоилъ, всю баклажку выпоилъ и бутылкой рому лакъ навелъ. Кто дрыхнетъ ужь, а кто лыка не вяжетъ. Сашка съ тройкой на двор?, и ворота отворены, и тройка съ ребятами за околицей, ежели погоня будетъ. Людишки то сказываютъ, что баринъ ихній сейчасъ долженъ быть, съ охоты де прі?детъ. Тогда, сударь, трудн?е будетъ.
        Черемисовъ, до боли теребилъ усы.
        - Борьба все же должна быть? - спросилъ онъ.
        - Никакъ н?тъ, я такъ полагаю. Вс? пьяны въ домишк? то, не образумятся, а ежели на двор?, такъ и некому остановить.
        - Тебя не признали?
        - Никакъ н?тъ. Кто-жь теперича можетъ признать меня? Мать родная, и та не узнала бы. Тутъ, ваше благородіе, д?вка одна за нами увяжется, ее можно, чай, прихватить.
        - Какая д?вка?
        - Горничная барынина, Глашка. Старая такая в?дьма, и умная шельма, ловкая. Какъ началъ я дворню спаивать, такъ д?вка эта сразу смекнула, что не спроста, да и меня она признала, проклятая, такая дотошная! По перстеньку на мизинц? признала. „Вы, говоритъ, кучеръ барина Скосырева и не зря такую машкараду устроили. Я, говоритъ, пить дворн? не позволю и сичасъ на деревню пошлю за народомъ, а вотъ ежели меня въ компанію возьмете - д?йствуйте“. Ну, а я все ей и сказалъ.
        - Ну, и что же?
        - Обрадовалась. „Чудесно, говоритъ, нашей барын? будетъ у Скосырева господина, а тутъ, говоритъ, ей не м?сто“. Сказала это такъ и сама принялась моею водкой дворню угощать, а сама не пьетъ. Теперича сидитъ на рундучк? въ лакейской и узелокъ держитъ, - барынины вещи кое какія захватила, надо, говоритъ, на первоо время.
        - Такъ, стало быть, все готово?
        - Все-съ. Надо торопиться, а то прі?детъ баринъ, такъ пожалуй и безъ смертоубійства не обойдется.
        Черемисовъ подумалъ одну минуту.
        - Такъ ступай же, бери барыню, а я въ саняхъ буду, - р?шительно сказалъ онъ, пристегнулъ саблю, которая стояла тутъ же въ углу, накинулъ свою дорожную медв?жью шубу и быстро вышелъ черезъ темныя с?ни на дворъ. Лихая тройка, не знающая устали, стояла неподалеку отъ такъ называемаго „краснаго“ крыльца и погромыхивала бубенцами. Помощникъ Скворчика, молодой кучеръ Сашка, сид?лъ на козлахъ широкихъ саней, готовый гакнуть на лошадей каждую минуту. У воротъ стояли въ т?ни запорошенныхъ сн?гомъ ракитъ еще два молодца, а издали, отъ барской риги, чуть слышно доносилось пофыркиванье другой тройки съ народомъ. Черемисовъ подошелъ къ санямъ и позвалъ стоявшихъ у воротъ ребятъ.
        - Какъ вы?демъ со двора, такъ сію же секунду ворота на запоръ, а сами на ту вонъ тройку и за нами, приказалъ онъ. - Близко не по?зжайте, держитесь шаговъ на триста и, въ случа? погони, нагайками бейте, кулаками, а чтобы смертнаго боя не было.
        - Да не догнать имъ, сударь, - отв?тилъ одинъ. - Гд?-жь нашихъ коней догнать? При томъ же пьяны вс?, лыка не вяжутъ.
        - Ну, т?мъ лучше. Ступайте.
        Катерина Андреевна, оставшись одна, сперва улыбнулась, потомъ задумалась. Ей забавнымъ казалось смущеніе гусара, взявшаго на себя роль пов?реннаго, но зат?мъ она поняла, что все это оскорбительно для нея, что къ замужнимъ женщинамъ съ такими порученіями не ?здятъ. Она подивилась на Скосырева, котораго знала за челов?ка св?тскаго, и удивлялась, что онъ выбралъ такой способъ для объясненія въ любви. Потомъ ей представился этотъ Скосыревъ, влюбленный въ нее. Она его пожал?ла и глубоко вздохнула. В?дь и онъ ей любъ, очень любъ, но... Надъ этимъ „но“ Катерина Андреевна думала и ран?е и пришла къ тому заключенію, что все это надо забыть, бросить. Въ ту пору Пушкинская Татьяна, сказавшая Он?гину: „я другому отдана и буду в?къ ему в?рна“, не была еще знакома нашимъ у?зднымъ дамамъ, но принципы Татьяны были прочны среди этихъ дамъ, и он?, за небольшими исключеніями, отв?тили бы своимъ поклонникамъ такими же словами. Такими словами отв?тила бы и Катерина Андреевна Скосыреву, объяснись онъ ей въ любви, но въ сердц? ея билась любовь къ этому Скосыреву, а одинокое, скучное житье въ глухой деревушк?, игра въ
карты съ Глафирой, надзоръ за д?вушками, плетущими никому не нужныя кружева, приготовленіе соленья и варенья, вы?зды къ такимъ же с?ренькимъ сос?дямъ надо?ли ей и пылкая душа просила иной жизни.
        Она вздохнула н?сколько разъ, и хорошенькое личико ея затуманилось.
        - Но что же это гость не возвращается? Это в?дь нев?жливо съ его стороны, - вышелъ, вызванный денщикомъ, и не возвращается!...
        Дверь отворилась и на порог? показалась могучая фигура Скворчика. Онъ какъ-то загадочно улыбался и держалъ на рук? богатый салопъ собольяго м?ха, крытый малиновымъ бархатомъ. Что это значитъ?...
        - Пора, сударыня, пожалуйте, - проговорилъ Скворчикъ, распахивая салопъ.
        - Пора? - съ изумленіемъ переспросила Катерина Андреевна. - Пожаловать?... куда пожаловать? Что ты говоришь, любезный?
        - ?хать, стало быть, пора, баринъ ожидаетъ. Пожалуйте.
        Скворчикъ сд?лалъ два шага впередъ.
        - Да что ты говоришь? Что такое?
        Катерина Андреевна поднялась съ м?ста, тревожно уже смотря на Скворчика.
        - Глафира, Глафира! - крикнула она. - Степанъ, Мишка!
        Гробовое молчаніе было ей отв?томъ.
        - Глафира!
        - Э, барыня, что тутъ съ тобой разговаривать! - крикнулъ Скворчикъ, быстро подошелъ къ Катерин? Андреевн?, запахнулъ ее салопомъ съ головою, такъ что она пискнуть не усп?ла, подхватилъ какъ ребенка, какъ перышко, и выб?жалъ сперва въ сос?днюю комнату, потомъ въ лакейскую, а потомъ и въ с?ни. Од?тая въ шубу, Глафира присоединилась къ нему и заботливо завертывала полами салопа ножки барыни въ б?лыхъ чулочкахъ и крохотныхъ туфелькахъ. Слабо билась въ жел?зныхъ объятіяхъ Скворчика Катерина Андреевна и глухо, почти неслышно звала на помощь, кр?пко закутанная салопомъ. Черемисовъ принялъ ее, положилъ въ сани, закинулъ медв?жьей полостью, вскочилъ въ сани самъ и крикнулъ:
        - Пошелъ!
        Завизжали по сн?гу полозья, звякнули бубенцы, и тройка съ м?ста тронула рысью. На ходу уже швырнулъ Скворчикъ въ сани Глафиру и самъ вскочилъ на козлы.
        - Пусти! - крикнулъ онъ Сашк?, взялъ возжи, тряхнулъ ими, отвелъ правую руку въ сторону и гаркнулъ на лошадей съ молодецкимъ посвистомъ. Тройка подхватила и понеслась по хорошо укатанной дорог?, какъ вихорь. Позади загрем?ла бубенцами другая тройка.
        - Встр?ча, Скворчикъ, - зам?тилъ Сашка, вглядываясь въ морозную туманную даль. Кто то одиночкой ?детъ:
        - Это зд?шній баринъ ползетъ съ охоты. Сичасъ сшибу его. Эхъ вы, варвары, поддай, голубчики!
        - Право! - крикнулъ тревожный голосъ изъ встр?чныхъ саней, и одиночка быстро принялась сворачивать съ дороги.
        - Л?во! - насм?шливо отв?чалъ Скворчикъ, забралъ лошадей въ сторону и со всего разлета б?шено скачущей тройки хватилъ санями по оглоблямъ и по маленькимъ санкамъ встр?чныхъ. Лошадка ихъ оступилась, метнулась и упала въ сн?гъ, а изъ перекувырнувшихся саней вылет?ли и кучеръ, и с?докъ.
        - Ана?емы, чортъ васъ несетъ, разбойниковъ! - раздались сзади голоса, но Скворчикъ мчался ужь по дорог?, съ хохотомъ оглядываясь назадъ.
        - Не остановили бы ту тройку, - зам?тилъ Черемисовъ.
        - Шутъ ее остановитъ, баринъ. Не такія лошади, да и парень не такой посаженъ на козлы.
        Вторая тройка д?йствительно безпрепятственно пролет?ла мимо опрокинувшихся и завязшихъ въ сн?гу саней и только проклятія понеслись ей всл?дъ, да кто то грозилъ ружьемъ.
        - Пропутаются тутъ съ часъ, потому и супонь, и тяжи лопнули, - зам?тилъ Скворчикъ.
        Усадьба Коровайцева пропала изъ вида, только лай сторожевыхъ собакъ доносился издалека, да кое-гд? огоньки мелькали въ деревн?.
        - Баринъ, - оглянулся на Черемисова Скворчикъ, - откройте головку то барын?, не задохлась бы, храни Богъ.
        Черемисовъ приподнялъ съ подушекъ закутанную Катерину Андреевну, а Глафира быстро достала изъ-подъ полы большой ковровый платокъ и ловко, привычными руками накрыла имъ голову барыни, завязавъ концы на ше? и запахнувъ пушистый салопъ.
        Катерина Андреевна жадно вдохнула въ себя св?жій воздухъ и с?ла, съ ужасомъ озираясъ. Сн?жная равнина разстилалась кругомъ; рядомъ съ Катериной Андреевной торчало взволнованное, но радостное лицо Глафиры, напротивъ сид?ла мужская фигура, закрытая до самаго лба медв?жьей шубой. Тройка мчалась во весь духъ, и широкія сани, доверху наполненныя с?номъ, покрытымъ ковромъ и подушками, ныряли въ ухабахъ или скользили по ровному м?сту.
        - Боже мой, что это такое? - проговорила Катерина Андреевна. - Гд? я, что со мною?
        - У хорошихъ людей, матушка вы моя, радость вы наша св?тлая, - отв?чала Глафира, придерживая барыню за талію поверхъ салопа. - Я тутъ съ вами, Глашка ваша в?рная тутъ, копье ваше неизм?нное, не бойтесь, солнышко вы наше красное!...
        - Да что же это такое? - повторила Катерина Андреевна, озираясь. - Меня похитили, увезли силой... Куда меня везутъ?
        - Къ хорошимъ людямъ, матушка, къ хорошимъ людямъ.
        - Не хочу я, пустите меня, пустите!
        Катерина Андреевна рванулась было, но Глафира кр?пко держала ее поперегъ туловища, а ноги молодой женщины были плотно закутаны полостью.
        - Пустите меня! - сильн?е крикнула Катерина Андреевна. - Спасите, помогите, разбой!...
        Скворчикъ сдержалъ лошадей и оглянулся.
        - Сичасъ деревня какая то, баринъ, - проговорилъ онъ. - Намъ ее не миновать, а ежели сударыня кричать будутъ, такъ б?ды бы не вышло. Прикройте ихъ. Ты, ворона, убаюкай барыню то!
        Глафира быстро приподняла воротникъ салопа и накрыла имъ голову Катерины Андреевны, а самое ее положила на подушки и ухватила об?ими руками. Чуть слышно продолжала вскрикивать Катерина Андреевна, а об? тройки съ гикомъ, съ посвистомъ гагайкающихъ людей пронеслись деревней, вы?хали за околицу и понеслись дальше.
        Въ двадцати пяти верстахъ отъ им?нія Коровайцева былъ постоялый дворъ, гд? дожидалась подстава. Совс?мъ готовыя тройки ждали уже тамъ и во двор? постоялаго перешли вс? въ другія сани, осторожно перенесли Катерину Андреевну и не бол?е, какъ черезъ пять минутъ, по?хали дальше.
        На разсв?т? похитители и похищенная были въ им?ніи Павла Борисовича „Лаврикахъ“.


        VII.
        Задумавъ въ состояніи непрерывнаго „угара“ отъ вина и страсти дерзкое и безумное похищеніе Катерины Андреевны, Скосыревъ даже и не в?рилъ въ возможность этого похищенія; не в?рилъ до такой степени, что и не по?халъ въ „Лаврики“, а послалъ туда, „на всякій случай“, Матрену и Порфирія, давъ имъ приказаніе принять подневольную гостью, если она, паче чаянія, будетъ, беречь пуще глаза и сейчасъ же послать въ Москву „нарочнаго“ на самой р?звой лошади изо всей конюшни. Сд?лавъ это распоряженіе раннимъ утромъ, лежа еще въ постели посл? кутежа съ гостями, Павелъ Борисовичъ приказалъ позвать Шушерина.
        Долго крестился около двери барской опочивальни Шушеринъ, н?сколько разъ повторилъ: „Господи, помяни царя Давида и всю кротость его“ и вошелъ, робко ступая и кланяясь особенно низко и приниженно.
        - Гд? Надька? - крикнулъ Павелъ Борисовичъ, приподымаясь съ постели.
        - Батюшка, баринъ вы нашъ высокомилостивый, отецъ вы нашъ и благод?тель...
        - Гд? Надька? - опять крикнулъ Павелъ Борисовичъ, перебивая вступительную р?чь своего управителя. - Ты у меня Лазаря тутъ не пой, каналья, а говори прямо, а то я теб? задамъ, старой лисиц?? Гд? Надька?
        - Сб?жала, батюшка, сб?жала!..
        Шушеринъ опустился на кол?ни.
        - Не казните вы раба вашего, простите вы меня, окаяннаго, нерадиваго, нерад?тельнаго! Недосмотр?лъ, падзора надлежащаго не сд?лалъ и уб?гла проклятая!... Батюшка, я ч?мъ св?тъ былъ нон? у купца Латухина, тамъ ее думалъ найти, - н?тути! Найдемъ, батюшка, сыщемъ, своими руками шкуру съ нея спущу!
        - Сперва я съ тебя шкуру спущу, старая лисица! - грозно заговорилъ Павелъ Борисовичъ и спустилъ съ кровати ноги, попавъ ими прямо въ приготовленныя на ковр? туфли. - Съ тебя я шкуру спущу! Ты что же за дурака меня, что ли, считаешь? Ты думаешь, что я не догадался, въ чемъ д?ло?
        Павелъ Борисовичъ подошелъ къ Шушерину вплотную. Управитель дрожалъ вс?мъ т?ломъ и усиленно хлопалъ своими рысьми глазками.
        - Ты самъ, каналья старая, помогъ ей б?жать, разсчитывая на то, что я охотно уступлю этому купцу твоему состоящую въ б?гахъ д?вку и возьму тысячу дв?сти рублей, а ты получишь столько же или еще бол?е, ты такъ думалъ? Ты хот?лъ обмануть и одурачить меня?
        - Батюшка...
        - Молчать! - на весь домъ крикнулъ Павелъ Борисовичъ, и звонкая пощечина огласила комнату. - Я тебя выучу, старый хрычъ, служить мн? в?рой и правдой! Не выйдетъ по твоему, не выйдетъ! Со дна моря достану д?вку б?глую, отдеру, какъ сидорову козу, и отдамъ за посл?дняго мужиченку! Обманывать меня? Обманывать?
        Шушеринъ повалился барину въ ноги и этимъ изб?жалъ второй пощечины.
        - Вонъ! - крикнулъ на него Павелъ Борисовичъ. - Не см?ть мн? показываться на глаза, пока Надька не будетъ найдена! Вонъ!
        Шушеринъ поднялся, низко поклонился барину и вышелъ. Власть отъ него не была отнята, и онъ на подчиненныхъ сорвалъ свою обиду, горе, несчастіе. Горько было въ этотъ день дворн? отъ расходившагося управителя!
        Павелъ Борисовичъ между т?мь послалъ въ часть формальное заявленіе о б?жавшей д?вк? своей Надежд? Игнатьевой Грядиной и указалъ въ бумаг? на купца Латухина, который, по его, гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева предположенію, долженъ быть укрывателемъ б?глой д?вки. Описавъ прим?ты б?глянки, Павелъ Борисовичъ сверхъ того командировалъ въ распоряженіе полиціи своего кр?постнаго челов?ка, лакея Петра, который долженъ признать б?глянку, ежели она найдется у Латухина. М?стный приставъ, получивъ заявленіе отъ богатаго, съ громкими связями барина, не замедлилъ сд?лать распоряженіе, не положилъ бумагу „подъ сукно“, какъ водилось тогда, а въ тотъ же часъ послалъ отношеніе къ приставу Пятницкой части, въ в?д?ніи котораго находился домъ Латухина; посылая отношеніе, приставъ прибавилъ еще записочку, изв?щая коллегу, что гвардіи поручикъ Скосыревъ челов?къ знатный, богатый. „У самого генералъ-губернатора бываетъ запросто и принимаетъ особъ большаго ранга, какъ равныхъ, о чемъ и считаю нужнымъ предув?домить васъ, товарищъ“, писалъ онъ, между прочимъ.
        Въ ту пору Пятницкою частью правилъ частный приставъ Аристархъ Венедиктовичъ Лихотинъ, гроза обывателей, громъ и молнія подчиненныхъ, образцовый служака. Громаднаго роста, рыжій и косой на одинъ глазъ, онъ былъ страшилищемъ для обывателей, имъ д?тей пугали и звали его „Лихо одноглазое“. Разнаго рода темные люди, веселыя д?вицы, попавшіе въ немилость кр?постные и тому подобный людъ дрожалъ при одномъ вид? грознаго и всесильнаго пристава, да и очень богатые, но „не славные родомъ“ обыватели побаивались Лихотина, хотя и задобривали его частыми и обильными подарками. Власть пристава въ ту пору была очень велика, и съ ней приходилось считаться очень многимъ. Не надо забывать, что вс? мелкія судебныя д?ла, вс? взысканія, все то, что теперь в?дается то мировыми судьями, то Окружнымъ Судомъ, то судебными приставами, въ ту пору в?дались полиціей, а т?лесныя наказанія практиковались очень широко, и приставъ могъ безъ всякого суда „всыпать“ сотню лозановъ совершенно почтенному обывателю, его жен?, дочери, кому угодно, если только челов?къ не былъ, по закону, избавленъ отъ т?леснаго наказанія, а такихъ было
немного, сравнительно. Мудрено было и жаловаться тогда на полицейскаго пристава челов?ку несильному.
        Мирно бес?довалъ за чайкомъ со своею матерью, съ Надеждой и Машей Иванъ Анемподистовичъ Латухинъ, только что вернувшись изъ лавки, какъ къ нему приб?жалъ Шушеринъ.
        - Прячь Машу! - крикнулъ управитель, вб?гая въ горницу, запыхавшись и едва дыша. - Немедля ни мало прячь Машу, - сегодня же у васъ обыскъ будетъ!
        Латухинъ побл?дн?лъ, какъ полотно, и уронилъ на полъ росписное съ золотомъ блюдечко, облившись горячимъ чаемъ. Женщины вскрикнули и заплакали.
        - Не до реву теперь, не до слезъ! - обратился къ нимъ Шушеринъ. - Не медля отправляйте куда-нибудь Машу, а то схватятъ ее...
        - Батюшки, да что же это такое? - воскликнула старуха Латухина, всплеснувъ руками. - За что же мы погибать то должны?... Что случилось то, батюшка вы мой?
        - Посл?, посл? узнаете, а теперь Машу спасайте. Од?вайся, д?вица, не медля ни минуты и б?ги куда-нибудь къ знакомымъ, ночуй тамъ, живи, пока не изв?стимъ тебя...
        - И Надюш? надо б?жать? - дрожащимъ голосомъ спросилъ Латухинъ.
        - Не надо, она за племянницу вашу Марію сойдетъ, какъ Маша сошла за нее. Живо отправляйте Машу, живо!...
        Надя и старуха Латухина бросились снаряжать Машу, чтобы отправить ее въ Рогожскую къ родственникамъ, а Шушеринъ, въ изнеможеніи опустившись на стулъ и вытирая лобъ кл?тчатымъ фуляровымъ платкомъ, принялся разсказывать Ивану Анемподистовичу все д?ло.
        Все вышло совершенно неожиданно для Шушерина: „на каждаго мудреца довольно простоты“, - говорилъ теперь онъ. Онъ разсчитывалъ, что Маша не понравится Павлу Борисовичу, и, какъ мнимая Надежда, получитъ вольную немедленно. Вышло не такъ, но и тогда Шушеринъ не испугался и не струсилъ. Онъ устроилъ поб?гъ Маши и полагалъ, что д?ло о ней пойдетъ, какъ и въ бывавшихъ до сихъ поръ случаяхъ поб?га, обычнымъ порядкомъ, то есть черезъ него, Шушерина. Пока судъ да д?ло, пока переписки, отписки, донесенія и справки, Шушеринъ усп?етъ склонить барина дать вольную Надежд?: все зависитъ отъ случая, отъ доброй минуты, отъ того, чтобы попасть къ барину, что называется, „въ часъ“, но Шушеринъ опустилъ изъ виду то обстоятельство, что горячій, вспыльчивый и своенравный Павелъ Борисовичъ терп?ть не могъ лжи, „подвоха“, игры въ темную. „Укради, возьми взятку, наживи, но скажи мн?!“ - часто говаривалъ Павелъ Борисовичъ. Чистосердечно покаявшагося раба онъ прощалъ иногда и за очень большую вину, жестоко наказывая и за малую, если рабъ обманывалъ барина, продавалъ его или не ум?лъ ц?нить барской милости. Эти черты
характера Павла Борисовича были хорошо изв?стны Шушерину и случалось, что управитель выпрашивалъ вольную какому нибудь богатому мужику или разжившемуся на оброк? дворовому, говоря, что отпускаемый на волю „благодаритъ“ его, Шушерина, золотыми часами, серебрянымъ сервизомъ, деньгами, дорогою шубой и тому подобное. Баринъ смотр?лъ на подарокъ, полученный Шушеринымъ, шутя называлъ его „воромъ“ и д?лалъ по его. Въ данномъ случа? Шушеринъ поступилъ бы такъ же, можетъ быть, но онъ боялся показать Павлу Борисовичу Надю и придумалъ „комедь“. „Комедь“ не удалась и надо было ум?ло, ловко расхлебать заварившуюся кашу. Шушеринъ успокоилъ, какъ могъ, старуху Латухину и принялся развивать передъ нею и передъ Иваномъ Анемподистовичемъ планъ своихъ д?йствій, когда Маша удалилась въ сопровожденіи стряпухи къ родственникамъ.
        Планъ былъ таковъ: д?вушку у Латухина не найдутъ, Надя будетъ выдана за родственницу Машу, и приставу въ голову не придетъ, что эта Надя, хладнокровно вышивающая въ пяльцахъ, есть та самая б?глая кр?постная д?вка, которую разыскиваютъ. Приставъ изв?ститъ пом?щика бумагой, что въ указанномъ м?ст? б?глой н?тъ, и розыски пойдутъ своимъ чередомъ, „долгимъ порядкомъ“, то есть начнется переписка съ исправниками, со становыми, пойдутъ „публики“ въ „Сенатскихъ В?домостяхъ“ и такъ дал?е, а въ это время Шушеринъ усп?етъ склонить барина дать вольную, ибо все зависитъ отъ часа. На великое благо Латухина Павелъ Борисовичъ влюбился въ Коровайцеву и думаетъ увезти ее, - это Шушерину изв?стно, - если онъ увезетъ ее, будетъ обладать ею, такъ нечего и сомн?ваться, что Надя будетъ отпущена на волю: въ періодъ влюбленности Павелъ Борисовичъ вниманія не обращаетъ на своихъ кр?постныхъ красавицъ, даже хоръ въ это время живетъ въ загон?, даже красавица Наташа не видитъ ясныхъ очей своего барина и попадаетъ въ ц?пкія руки Матрены, находится въ опал? и терп?ливо ждетъ перем?ны въ барин?.
        Все это успокоило Латухиныхъ, и старушка плакала больше по бабьей привычк? „повыть“, ч?мъ по необходимости. Надя, бл?дная, но покойная по наружному виду, сид?ла въ своей св?тлиц? за пяльцами. Од?тая въ кисейное платье, выхоленная, „манерная“, она совс?мъ не была похожа на дворовую д?вку и представляла собою образцовый типъ купеческой д?вицы изъ очень зажиточнаго дома. Паспортъ Маши, со стереотипными прим?тами, врод?: носъ прямой, подбородокъ круглый, глаза обыкновенные, лицо чистое - совершенно подходилъ къ ней.
        - Не бойтесъ, говорю вамъ, не бойтесь! - повторялъ Шушеринъ. - Ежели мы промахнулись немного, такъ это б?да поправимая, все въ нашихъ рукахъ.
        Съ мольбою смотр?лъ на него Латухинъ, страдая невыносимо. Старуха мать рвала на части его сердце, говоря сквозь слезы:
        - Отъ какихъ нев?стъ отказывался, какими д?вушками брезговалъ, а теперь на вотъ поди, какое горе на домъ нашъ накачалъ! Отъ одного срама да отъ ужасти въ гробъ сляжешь.
        Полиція придетъ, обыскъ будутъ д?лать... Немудрено и до тюрьмы дойти съ такими д?лами... А найдутъ ежели Надежду, схватятъ? Что въ т? поры будетъ съ тобой? Я, и то привыкла къ ней, полюбила ее, мн? и то тяжко будетъ, какъ схватятъ ее, поведутъ, какъ узнаю я, что холопы барскіе на конюшн? либо въ застольной терзать ее будутъ, т?ло б?лое рвать, а потомъ въ деревню, въ скотницы, на муку, на пот?ху какой нибудь бабы пьяной отдадутъ!..
        - Маменька, не терзайте вы меня такими р?чами! - вскрикивалъ Иванъ Анемподистовичъ, хватаясь за голову. - Легче мн? побои тяжкіе перенести, ч?мъ р?чи эти! Не терзайте вы и себя, на Господа Милосердаго над?йтесь. Доведись до чего нибудь такого, такъ я самъ къ барину пойду, въ ноги ему упаду, вымолю Надюшу. В?дь челов?къ же онъ, есть же у него сердце и душа! Господи!
        Успокоивъ кое какъ Латухиныхъ и ув?ривъ ихъ, что все кончится благополучно, Шушеринъ удалился. Не прошло и получаса посл? его ухода, какъ грозная в?сть - „полиція нагрянула!“ - пролет?ла по дому. Надо вообразить живущимъ себя въ ту пору, чтобы понять весь ужасъ обитателей мирнаго купеческаго дома, нав?щеннаго полиціей, да еще въ лиц? такого грознаго представителя ея, какимъ былъ Лихотинъ. Все замерло отъ ужаса, все дрогнуло и попряталось по угламъ и щелямъ. Старуха Латухина пала передъ иконами въ своей горниц?; Иванъ Анемподистовичъ стоялъ въ зал?, дрожа вс?мъ т?ломъ; какъ мраморное изваяніе сид?ла красавица Надя въ своей св?тлиц? за пяльцами, схватившись руками за ихъ раму и не дыша, не двигаясь ни единымъ членомъ, близкая къ обмороку.
        Поставивъ у воротъ двухъ „хожалыхъ“, приставъ вошелъ во дворъ и поднялся по л?стниц?, сопровождаемый квартальнымъ, двумя „подчасками“ изъ евреевъ-кантонистовъ[9 - КАНТОН?СТЫ, в 1805 -56 гг. название в России несовершеннолетних солдатских сыновей, числившихся с рождения за военным ведомством, а также взятых принудительно в кантонисты малолетних бродяг, детей евреев, раскольников, польских повстанцев, цыган и прочих. Евреи, согласно указу императора Николая I о введении для них натуральной воинской повинности (26 августа 1827), принимались к призыву с 12 лет.] и лакеемъ Скосырева. Громыхая громадными тяжелыми ботфортами, въ шляп? трехуголк?, над?той „съ поля“, то есть поперегъ, какъ тогда носили, въ плащ?, накинутомъ поверхъ мундира, вошелъ Лихотинъ въ залу, держась л?вою рукой за эфесъ длинной шпаги, а правую засунувъ за бортъ мундира. Чуть не до низкаго потолка касался головою громадный Лихотинъ; рябоватое лицо его багроваго цв?та было чисто выбрито и только на щекахъ, около ушей, торчали короткіе щетинистые бакенбарды рыжаго цв?та; густыя брови были сдвинуты, и изъ-подъ нихъ грозно и пытливо
смотр?ли косые глаза, ум?ющіе вид?ть лучше любыхъ некосыхъ и приводившіе въ дрожь самыхъ см?лыхъ людей.
        - Ты купецъ Иванъ Анемподистовъ Латухинъ? - грозно спросилъ приставъ хриплымъ басомъ, хотя зналъ Латухина хорошо, какъ своего обывателя, какъ усерднаго и хорошаго данника.
        - Такъ точно, ваше высокоблагородіе, я, - довольно покойно отв?тилъ Латухинъ, совлад?вши съ собою.
        - По показанію дворянина, гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева, у тебя въ дом? находится кр?постная д?вка его, Скосырева, Надежда, гд? она?
        - Таковой у меня въ дом?, ваше высокоблагородіе, н?тъ и не было.
        - Лжешь! - крикнулъ Лихотинъ. - По глазамъ вижу, что лжешь. В?домо ли теб?, что за укрывательство и пристанодержательство б?глыхъ подвергаешься ты уголовной отв?тственности по всей строгости законовъ и что отв?тственность сія весьма тяжкая?
        - Сіе мн?, сударь, в?домо.
        - Ну, ладно, помни это. Веди по вс?мъ горницамъ, по вс?мъ закуткамъ и уголкамъ.
        - Извольте жаловать за мною, сударь.
        Приставъ, сопровождаемый своею свитой, пошелъ по комнатамъ. Въ опочивальн? старушки, гд? его встр?тила съ низкими поклонами Латухина, онъ перерылъ все, даже въ платяной шкафъ заглянулъ. Поднялись и въ св?телку. Съ любопытствомъ и особымъ вниманіемъ посмотр?лъ Лихотинъ на Надю, которая шила въ пяльцахъ, низко опустивъ голову.
        - Это кто? - спросилъ онъ Латухина.
        - Родственница наша, д?вица сиротка Марія, Маша, ваше высокоблагородіе.
        - Паспортъ оной д?вицы им?ешь?
        - Им?емъ, сударь.
        - Покажи!
        Латухинъ сб?галъ внизъ и принесъ паспортъ Маши. Мелькомъ взглянулъ Лихотинъ на паспортъ и возвратилъ его Латухину.
        - Не она? - спросилъ онъ у челов?ка Скосырева, показывая на Надю.
        - Никакъ н?тъ, не эта, - отв?тилъ тотъ.
        Въ той св?телк?, гд? теперь вышивала Надя, пом?щались об? д?вушки и убрать кровать скрывшейся Маши не пришло никому въ голову. Такъ и стояли об? д?вственныя чистыя кроватки съ горками подушекъ, со стеганными од?ялами, съ ситцевыми пологами. Отъ вниманія Лихотина не ускользнули эти дв? кровати.
        - Ты гд? почиваешь, д?вушка? - ласково спросилъ онъ у Нади, видимо пораженный ея красотой.
        - Вотъ зд?сь...
        - А эта кровать чья?
        - Бываютъ, сударь, гостьи у насъ, изъ родни, - заговорилъ было Латухинъ, но Лихотинъ прикрикнулъ на него.
        - Молчать, не у тебя спрашиваютъ!..
        - Чья это кроватка то, д?вушка?
        Над? не трудно было уже подтвердить слова Латухина.
        - Такъ, такъ, - усм?хнулся Лихотинъ. - А можетъ быть тутъ б?глая то Надежда и почиваетъ именно, ась? Надежду то спровадили, а кровать то убрать не посп?ли? Вороваты, да не больно... Такъ, что ли, д?вица прекрасная?
        Надя молчала.
        - Ну, что съ тобой д?лать? Пов?рю пока. Сперва вотъ поищу, потомъ поспрашиваю у челяди, а ежели не скажутъ, такъ и у тебя спрошу и ужъ по другому. Тогда заговоришь, все скажешь, ибо у меня есть м?ры понудительныя.
        Приставъ обратился къ Латухину:
        - Веди въ кухню, въ подвалъ, въ чуланы и не думай, что Лихотинъ не найдетъ. Вы меня, аршинники, знаю я, „Лихомъ одноглазымъ“ прозвали, такъ „Лихо“ я и есть, охъ, „Лихо“ для васъ большое!..
        Вс? отправились въ кухню т?мъ же порядкомъ.


        VIII.
        Лихотинъ произвелъ самый тщательный обыскъ и перерылъ весь домъ, но б?глой д?вки гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева нигд? не нашелъ.
        - Усп?ли скрыть куда-нибудь, мошенники, спроворили! - проговорилъ приставъ, выходя на дворъ изъ какого то чуланчика и оглядывая вс?хъ обитателей купеческаго дома, стоявшихъ вокругъ съ выраженіемъ испуга и подобострастія на лицахъ. - Спроворили, анафемы, да не таковъ Лихотинъ, чтобы его одурачить можно. Знаю, что д?вка была зд?сь, и найду!
        Грозный приставъ огляд?лъ всю челядь Латухина и остановилъ взглядъ на молоденькой бабенк?-стряпух?, которая особенно тревожно смотр?ла на него и дрожала вс?мъ т?ломъ. Эта бабенка показалась опытному въ д?л? розысковъ приставу наибол?е удобною, какъ бол?е другихъ трусливая и, очевидно, по молодости л?тъ, не привыкшая еще къ пос?щенію нежданныхъ гостей.
        - У этихъ мордастыхъ разбойниковъ не скоро правды добьешся, - кивнулъ приставъ головою на „молодцовъ“, на работниковъ и на прочую челядь. - Подкуплены, задарены и шкура дубленая, а вотъ эта намъ скажетъ правду-матку.
        Онъ указалъ хожалымъ на бабенку.
        - Взять ее въ часть!
        Бабенка взвизгнула и бросилась-было въ сторону, но хожалые схватили ее и мигомъ скрутили руки назадъ.
        - Батюшка, кормилецъ, солнце красное, не погуби! - завизжала бабенка на весь дворъ. - Ой, не губи, кормилецъ, отпусти душеньку на покаяніе!
        - Вотъ я теб? покажу „душеньку“! - проговорилъ приставъ. - Какъ начнутъ тебя строчить съ двухъ сторонъ, такъ скажешь мн? все, скажешь, куда хозяева б?глую спрятали! Ребята, ведите ее въ часть и приготовьте тамъ все, а я сейчасъ буду.
        Бабенка рванулась отъ хожалыхъ и упала приставу въ ноги.
        - Охъ, помилуй, кормилецъ, не погуби! Все теб? разскажу, во всемъ покаюсь! Недавно я у нихъ, семой день только живу, и слышала я отъ ребятъ, что скрывается-де у хозяевъ какая то д?вица и будутъ-де ту д?вицу нон? искать, а посл? того и повезли ту д?вицу куда то со двора дюжо сп?шно, въ Роговскую, слышь, куда то, работникъ Акимъ возилъ ее... Ничевошиньки больше я не знаю, кормилецъ, и не губи ты меня, не вынимай душеньки моей изъ т?ла гр?шнаго!..
        Лицо пристава просв?тл?ло.
        - Ага, напалъ на сл?дъ! - весело проговорилъ онъ и окинулъ взглядомъ народъ. Побл?дн?вшаго Акима не трудно было узнать среди прочихъ молодцовъ.
        - Ты Акимъ? - грозно спросилъ у него приставъ.
        - Такъ точно.
        - Закладай лошадь сію минуту и вези меня въ Рогожскую, въ тотъ домъ, въ который ты д?вку возилъ.
        - Я, ваше благородіе...
        - Ну?
        - Я ничего не знаю, не в?даю...
        Не докончивъ начатой фразы, качнулся Акимъ вс?мъ корпусомъ отъ могучей руки Лихотина въ лосиной перчатк? съ раструбомъ.
        - Лошадь закладай, шельма, а то я теб? вс? зубы повышибу, шкуру съ затылка до пятъ сдеру!
        Акимъ потупился, утеръ окрававленный носъ и пошелъ къ конюшн?. Бл?дный, какъ полотно, стоялъ Иванъ Анемподистовичъ и курчавая голова его клонилась на грудь все бол?е и бол?е.
        - Что, братъ, попался? - обратился къ нему Лихотинъ, приказавъ хожалымъ отпустить бабенку. - Теперь ау, не вывернешься, строго взыщется за укрывательство б?глой, того гляди, что вс?мъ достояніемъ поплатишься.
        - Ваше высокоблагородіе, не погубите, будьте отцомъ роднымъ, заставьте в?чно Бога молить! - дрогнувшимъ голосомъ проговорилъ Латухинъ.
        - Поздно, братъ, теперь!
        Приставъ отвелъ Латухина въ сторону.
        - Что-жь, любовишка, что ли, у васъ съ д?вицей то? Сердце тронуло, знать?
        - Пуще жизни своей люблю я ее, ваше высокоблагородіе! Хот?лъ жениться, тысячу дв?сти рублей господину пом?щику предлагалъ, да вышелъ капризъ, и все д?ло разладилось. Помогите, ваше высокоблагородіе, а я вашъ слуга по гробъ жизни моей!
        - Говорю - поздно! Пом?щикъ то вонъ, пИшутъ мн?, у господина генералъ-губернатора свой челов?къ, знатный баринъ, богачъ. Вотъ вы всегда такъ, аршинники: напроказятъ, насамовольничаютъ, а потомъ ужь и къ Аристарху Венедиктовичу: спаси, батюшка, помоги! Что бы теб? сперва ко мн? обратиться? Лихотинъ взялъ бы съ тебя, хорошо взялъ бы, ну, да и д?ло сд?лалъ бы, а теперь что-жь я могу? Теперь твою нев?сту вспрыснутъ какъ сл?дуетъ, косу ей обстригутъ и въ деревню, свиней пасти.
        Латухинъ такъ стиснулъ руки, что он? у него хрустнули.
        - Ваше высокоблагородіе, отъ васъ въ зависимости, чтобы Маш... то-есть Надю позадержать маленько, - заговорилъ онъ. - Ежели возможно, такъ опять въ домъ нашъ ее препроводите, а ежели нельзя, такъ въ часть, но только безъ срама, безъ обиды. Вы призадержите ее, а я т?мъ временемъ къ барину пойду, ему буду челомъ бить, авось, онъ и сжалится надо мной...
        - Это можно, - отв?тилъ Лихотинъ. - Въ домъ къ теб? я отпустить не могу, а продержу ее у себя на квартир? и три дня, и бол?е, а ты хлопочи. За квартиру да хл?бъ заплатишь моей барын?, а ужь обиды твоя зазноба не встр?титъ. В?дь я могу ее связать, да въ такомъ вид? по городу сперва въ часть, а потомъ къ пом?щику и направить. Могу я и „припарку“ ей сд?лать, яко бы за ослушаніе, за сопротивленіе...
        - Н?тъ, ужь вы, ваше высокоблагородіе, тихохонько и легохонько все, а я вашъ слуга.
        - Изволь. Ты вотъ что: ты съ?зди за ней самъ и привези сюда, а меня твоя родительница пока водкой угоститъ, яишницу мн? сд?лаетъ. Только не вздумай куда нибудь спровадить д?вицу. Одну только б?ду себ? над?лаешь.
        - Помилуйте, ваше высокоблагородіе, разв? я не понимаю?.. Пожалуйте въ домъ, а я мигомъ слетаю.
        Приставъ отпустилъ свою команду, оставивъ только одного подчаска в?стовымъ, и пошелъ въ домъ. Около воротъ Латухинскаго дома собрались сос?ди и съ любопытствомъ заглядывали въ заборныя щели и въ калитку, прознавъ, что у сос?да обыскъ.
        - Вамъ чего надо? - крикнулъ на нихъ Лихотинъ. - Вотъ я васъ, подзаборниковъ! Прочь пошли сію минуту!
        Мигомъ разсыпались вс? въ разныя стороны и улица опуст?ла. Сос?ди только отчасти знали, что у Ивана Анемподистовича происходитъ н?что таинственное, что онъ задумалъ жениться на кр?постной д?вушк? и что д?вушка эта скрывается у него; подробностей они не знали, но и зная, не выдали бы „добродушнаго“ Ивана Анемподистовича, котораго вс? очень любили, какъ любили и покойнаго отца его и мать. „Непріятность“, въ вид? пос?щенія полиціи, очень огорчала теперь сос?дей Ивана Анемподистовича и не простое любопытство только привело ихъ теперъ къ его дому.
        Лихотинъ прошелъ, между т?мъ, въ горницы, гд? ему готовили обильное и вкусное угощеніе, а Иванъ Анемподистовичъ по?халъ къ той родственниц? въ Рогожской, которая пріютила Машу. Одно уже появленіе встревожаннаго Ивана Анемподистовича заставило „екнутъ“ сердечко д?вушки, и она догадалась, что произошло н?что страшное. Бл?дная, но спокойная, выслушала она разсказъ родственника и съ безмолвною мольбой взглянула на святыя иконы въ переднемъ углу.
        Докончивъ свой разсказъ, Иванъ Анемподистовичъ повалился въ ноги д?вушки.
        - Маша, голубушка, спаси ты насъ, не дай намъ погибнуть съ Надюшей!
        Маша бросилась поднимать его.
        - Что вы, братецъ, что вы, Богъ съ вами! Встаньте, братецъ!
        - Не встану, Маша! Великую службу ты должна сослужить мн? и н?тъ платы за ту службу твою! Не выдавай насъ, иди къ барину... Маша, я сл?домъ за тобой же пойду къ нему, вымолю у него вольную, выплачу слезами горькими, а теб? за твою услугу рабъ или слуга по гробъ моей жизни! Хорошаго жениха найду теб?, приданое дамъ, какъ родной сестр? своей, будущимъ д?ткамъ твоимъ вторымъ отцомъ буду!
        Маша тяжело дышала, держась за грудь.
        - Спасибо, братецъ, - проговорила она. - Встаньте. Пойду я къ барину, все перенесу... Не за посулы ваши я д?лаю это, а для Бога. Хорошо, братецъ, пострадать за ближняго, н?тъ, сказываютъ, подвига большаго, ну, вотъ и попробую я, пойду, только далъ бы Богъ силы перенести муки, срамъ, а васъ не выдамъ... Везите меня, братецъ!
        - Маша! - крикнулъ Латухинъ и упалъ головою къ ногамъ д?вушки, край одежды ея поц?ловалъ.
        Онъ зналъ, что смиренная, богомольная, кроткая Маша оченъ любитъ его, зналъ, что она всегда готова на жертву, на самопожертвованіе, но онъ не думалъ, что она согласится и второй разъ идти къ Скосыреву, рисковать такъ страшно, чуть не жизнью, а, между т?мъ, кроткая, н?жная сиротка эта, слабая на видъ, пухленькая д?вушка готова была на какую угодно жертву и пошла бы за доброе д?ло на муки, на смерть „Бога для“. Это „Бога для“ сильно и кр?пко держится въ душ? простого русскаго челов?ка, а особенно - въ душ? русской женщины. Н?ть т?хъ страданій и мукъ, которыхъ побоялась бы слабая, н?жная женщина, если д?ло идетъ о жертв? для Бога или для любимаго челов?ка. Въ суровое время, которое я описываю, жертвъ требовалось, конечно, гораздо больше и въ то время особенно сильно, особенно часто проявлялись прим?ры полнаго, глубочайшаго самоотверженія. О нихъ никто и не зналъ, он? безсл?дно пропадали, повидимому, но он? служили для порабощеннаго народа яркими св?точами и красили жизнь, поддерживали надежду, укр?пляли в?ру въ Провид?ніе...
        Тихо и покойно собралась Маша и по?хала съ Латухинымъ. Подивился на нее самъ Лихотинъ, когда увидалъ, что она безъ слезъ, безъ рыданій собралась къ барину, отъ котораго „за предерзостную прод?лку“ добра ждать было мудрено.
        - На юность и красоту свою, должно быть, над?ется, - зам?тилъ приставъ. - Ни слезинки, ничего такого, а в?дь не въ гости ?детъ.
        Не на красоту над?ялась Маша, другая сила давала ей возможность быть покойной и твердой. Надя такъ и замерла у ней на груди, когда прощалась съ нею въ св?телк?.
        - Родная, милая, что д?лаешь то для насъ! - говорила д?вушка, ц?луя плечи, руки Маши. - Сколько во мн? то зла да себялюбія, что я соглашаюсь на твою послугу! Но скажи ты мн? единое словечко, единое только, и я откажусь отъ твоей послуги, сама пойду, всю правду открою.
        Маша этого „словечка“ не сказала. Насилу оттащили Надю отъ подруги и уложили въ постель, а Маша сб?жала внизъ и тихо проговорила ожидавшему ее Лихотину.
        - Я готова.
        Желая показать свою исполнительность и подслужиться у „нужнаго челов?ка“, Лихотинъ самъ повезъ Машу. Сл?домъ за ними по?халъ и Иванъ Анемподистовичъ, р?шивъ во что бы то ни стало увидать барина.
        Было часовъ девять вечера, когда лихой приставъ подкатилъ на пар? съ отлетомъ къ подъ?зду Скосыровскаго дома.
        - Доложи барину, - сказалъ онъ встр?тившему его лакею, - что приставъ Пятницкой части Аристархъ Венедиктовичъ Лихотинъ иривезъ сегодня найденную имъ б?глую д?вку Надежду Грядину.
        Лакей доложилъ и, вернувшись, попросилъ пристава въ кабинетъ. Расчесавъ бакенбарды, взбивъ хохолъ и молодцевато выпятивъ грудь, пошелъ Лихотинъ за лакеемъ, приказавъ Маш? ждать въ лакейской.
        Павелъ Борисовичъ, весь погруженный въ думы объ отчаянномъ порученіи своемъ, которое исполнялъ Черемисовъ, и съ минуты на минуту ожидающій в?стника, сид?лъ въ кабинет?, выкуривая трубку за трубкой и выпивая стаканъ за стаканомъ кр?пчайшаго пунша. При вид? пристава онъ не всталъ съ кресла и лишь слегка наклонилъ голову. Принимая въ этомъ самомъ кабинет? представителей высшей московской аристократіи, Павелъ Борисовичъ не считалъ нужнымъ чиниться съ приставомъ.
        - Приставъ Лихотинъ, - отрекомендовался тотъ, шаркнувъ ботфортами и сгибая послушную спину. - Получивъ сообщеніе отъ м?стнаго пристава о поб?г? вашей кр?постной д?вки, коя должна была находиться во вв?ренной мн? части, въ дом? купца Латухина, въ ту же минуту сд?лалъ обыскъ у указаннаго Латухина и, не взирая на его, Латухина, запирательство и на то, что означенная д?вка была уже препровождена въ укромное м?сто, нашелъ ее и привезъ къ вамъ.
        - Очень вамъ благодаренъ, господинъ приставъ, - склоняя опять голову, проговорилъ Павелъ Борисовичъ. - Садитесь, пожалуйста. Челов?къ, трубку господину офицеру! Я сообщу о вашей прим?рной распорядительности вашему начальству, которое, над?юсь, дастъ моимъ словамъ значеніе и вы безъ награды не останетесь.
        Лихотинъ поклонился.
        - Не прикажете ли стаканъ пуншу? - спросилъ Павелъ Борисовичъ.
        - Почту за честь.
        - Пуншу! Гд? же д?вка, которую вы нашли?
        - Оставлена мною въ лакейской вашего дома.
        - Сашка, позвать сюда б?глянку да клюшницу Аксинью ко мн?! Б?гаютъ вотъ канальи, не ц?нятъ господскихъ заботъ о нихъ!
        - Да-съ, случаи поб?говъ не р?дки. Мы стараемся вс?ми силами ловить; у меня, наприм?ръ, въ части бол?е сутокъ ни одна каналья такая не проживетъ, непрем?нно сцапаю и къ пом?щику, а дабы не повадно было, второй разъ попадется - деру.
        - И мою драли?
        - Никакъ н?тъ, уважаемый Павелъ Борисовичъ. Не было на сей предметъ вашего полномочія, но если угодно, я съ особымъ удовольствіемъ, хотя жительство ваше и не во вв?ренной мн? части.
        - Н?тъ, спасибо, зач?мъ же? У меня это домашнимъ образомъ д?лается и д?вушекъ своихъ я наказаніямъ чрезъ полицейскихъ солдатъ не срамлю, бабы этимъ зав?дуютъ.
        - Весьма, сударь, похвально и симъ вы обнаруживаете отеческое попеченіе о своихъ рабахъ. У меня вотъ въ части дама одна живетъ, вдова полковница Пронова, такъ та ежедневно своихъ горничныхъ къ намъ посылаетъ, такъ ужь и знаемъ. Одинажды даже такой случай былъ: присылаетъ оная Пронова горничную позвать меня на именинную къ себ? кулебяку, ну и входитъ квартальный и говоритъ, что отъ полковницы де Проновой д?вка пришла къ вашему высокоблагородію. Я пишу какую то бумагу. „Дать, говорю, д?вк? двадцать пять лозановъ немедленно и отпустить, ибо знаю ужь привычки госпожи Проновой“...
        Павелъ Борисовичъ захохоталъ.
        - И всыпали?
        - И всыпали-съ. Посл? экзекуціи д?вка входитъ ко мн? и говоритъ, что барыня ее послала не за симъ, а лишь звать на кулебяку. Посм?ялся и сказалъ посланной, что это-де зачтется на будущее время. Препот?шный случай-съ!
        - Да!
        Лакей ввелъ Машу, сл?домъ за которой шла клюшница Аксинья, в?дающая господскіе ключи и состоящая въ качеств? надзирательницы за женскою прислугой.
        Маша остановилась въ дверяхъ.
        - А, птичка пойманная! - обратился къ ней Павелъ Борисовичъ. - Нев?ста купеческая! Много наб?гала? Ну, голубушка, теперь пеняй сама на себя. Я покапризничалъ бы немного, подержалъ бы тебя нед?льку, а потомъ и отдалъ бы тебя за купца за этого, а разъ ты б?жала, осрамила меня, такъ не взыщи! Купца теб? не видать, какъ ушей своихъ, а за поб?гъ я строго взыщу съ тебя, ибо ты меня осрамила и подала прим?ръ дворн?, которая поб?гами у меня не занимается. Прости я тебя, такъ поб?гутъ и другія. В?рно, господинъ приставъ?
        - Всеконечно-съ...
        - Ну, вотъ. Подвела ты и другихъ подъ б?ду: управляющему я за тебя оплеухъ надавалъ, сторожа на конюшню водили, а теперь вотъ и тебя проучатъ.
        Грозный приказъ готовъ былъ сорваться съ устъ пом?щика и Аксинья подошла уже къ Маш?, но, взглянувъ на Машу, Павелъ Борисовичъ увидалъ, что эта д?вушка совс?мъ не то, что прочія его горничныя и даже п?вицы. Не только красота Маши остановила его, н?тъ, а что то другое. Красотой не уступали и другія, а п?вица и фаворитка барина Наташа была много лучше Маши, что не спасало ее отъ пос?щенія „мизиминчика“, который служилъ ч?мъ то врод? заст?нка. Не красота Маши остановила Павла Борисовича. Съ такимъ выраженіемъ глазъ и всего лица онъ не видалъ еще кр?постныхъ ни у себя, ни у другихъ. Что то возвышенное и благородное было въ лиц? этой бл?дной д?вушки, и это спасло ее.
        - Наказывать я тебя не буду, - проговорилъ Павелъ Борисовичъ, - не буду потому, что ты была любимицей моей покойной тетушки Прасковьи Васильевны, а вотъ запереть тебя прикажу. Аксинья, посадить ее въ д?вичью, дать работу и беречь пуще глаза, ты отв?чаешь мн? за нее, а ты, Надежда, помни, что за вторичную попытку уб?жать я поступлю съ тобой строго и ужь не помилую. Ступай!
        - Въ ножки барину поклонись, въ ножки! - обратилась къ Маш? Аксинья.
        - Не нужно, - проговорилъ Павелъ Борисовичъ. - Уведи ее и помни, что я сказалъ.
        Аксинья поклонилась барину и вывела Машу за руку.
        - Тамъ купецъ Латухинъ прі?халъ, желаетъ васъ вид?ть, - доложилъ лакей.
        Павелъ Борисовичъ сдвинулъ брови и подумалъ минутку.
        - Пусть войдетъ, - приказалъ онъ.


        IX.
        Бл?дный, шатаясь, какъ пьяный, вошелъ Иванъ Анемподистовичъ въ кабинетъ Скосырева и остановился въ дверяхъ. Много передумалъ онъ, -дучи къ пом?щику, отъ котораго завис?ла вся его жизнь, все счастіе, равно какъ и жизнь любимой д?вушки. Онъ над?ялся на усп?хъ, сердце говорило ему, что пом?щикъ не откажетъ ему, видя слезы, видя истинное горе. Будучи самъ очень добрымъ и душевнымъ челов?комъ, Иванъ Анемподистовичъ в?рилъ въ людей, не допускалъ мысли, что ему можно отказать, разъ онъ пришелъ самъ, разъ онъ будетъ просить на кол?няхъ и выскажетъ все, что чувствуетъ. Р?шиться на это ему было не легко, какъ не легко вообще челов?ку пускать въ сокровенные тайники души своей посторонняго, но разъ онъ р?шился, - онъ в?рилъ въ усп?хъ. Онъ не зналъ только, сл?дуетъ ли ему продолжать обманъ и выдавать Машу за Надежду или же сказать пом?щику всю правду? Надъ этимъ вопросомъ и думалъ онъ, -дучи къ Павлу Борисовичу. Ему не хот?лось лгать въ такія минуты, но и боялся онъ сказать правду. Очень ужъ хороша Надя, а баринъ, по словамъ Шушерина, очень падокъ на красоту, - не отпуститъ онъ Надю, увидавъ ее, не отдастъ.
Такъ и не р?шилъ этого вопроса Иванъ Анемподистовичъ, подъ?хавъ къ дому Скосырева. Теперь только, войдя въ кабинетъ, р?шилъ онъ, что лучше продолжать обманъ. „Б?да еще пущая выйдетъ!“ - подумалось ему.
        Н?сколько секундъ Иванъ Анемподистовичъ не могъ придти въ себя и стоялъ, не кланяясь и не говоря ни слова. Павелъ Борисовичъ вопросительно и съ любопытствомъ гляд?лъ на него.
        - Что вамъ нужно отъ меня, любезный? - спросилъ, наконецъ, онъ. Лицо Латухина показалось Павлу Борисовичу очень симпатичнымъ.
        Иванъ Анемподистовичъ сд?лалъ шагъ впередъ, помялъ въ рукахъ свою соболью шапку съ синимъ бархатнымъ верхомъ, хот?лъ что то сказать, но поперхнулся, махнулъ рукой и зарыдалъ, закрывъ лицо шапкой.
        - Онъ пьянъ, кажется? - вполголоса спросилъ Павелъ Борисовичъ у Лихотина.
        - Не полагаю. Онъ, сколько мн? изв?стно, ничего не пьетъ.
        Павелъ Борисовичъ подошелъ къ Латухину и тронулъ его за плечо.
        - Что съ вами, любезный мой? Перестаньте бабиться, стыдно! Садитесь, любезный, придите въ себя и разскажите, въ чемъ д?ло.
        - Въ ц?лой жизни моей д?ло, Павелъ Борисовичъ! - отв?чалъ Латухинъ, отнимая отъ лица шапку и утирая слезы рукавомъ своего синяго, изъ тонкаго н?мецкаго сукна, кафтана съ большими перламутровыми пуговицами. - Въ ц?лой жизни моей д?ло и вы можете или спасти эту жизнь, или погубить...
        - Да онъ романтикъ, этотъ длинополый купецъ! - обратился Павелъ Борисовичъ къ Лихотину. - Я даже не ожидалъ. Помилуйте, торгашъ, отъ волосъ деревяннымъ масломъ пахнетъ, а чувства, какъ у аркадскаго пастушка! Это любопытно! Дафнисъ и Хлоя, Психея и Амуръ! Ха, ха, ха!..
        - Вамъ удивительно, ваше благородіе, что простой челов?къ такъ любитъ? - спросилъ Латухинъ, зад?тый за живое см?хомъ барина. - Чувства одинаковы у вс?хъ, и челов?ческое сердце бьется равно какъ у благороднаго, такъ и у самаго простаго челов?ка, а любовь благородства не знаетъ...
        Павелъ Борисовичъ сдвинулъ брови.
        - Да? Ты полагаешь? Что же теб? надо, неблагородный челов?къ съ благородными чувствами?
        - Милости вашей, сударь. Отдайте мн? въ жены вашу кр?постную д?вушку Надежду, осчастливьте по гробъ и меня, и ее, возьмите за нее сколько угодно вашей милости, сколько есть у меня достоянія!
        - Во первыхъ, мой милый, я кр?постными не торгую, а во вторыхъ - зач?мъ же ты обращаешься ко мн?, ежели ты самъ уже распорядился и укралъ мою кр?постную? Ум?лъ красть, ум?лъ моихъ б?глыхъ принимать, такъ ум?й и влад?ть, а ежели проворонилъ, такъ не взыщи, на себя п?няй.
        - Не было у меня, сударь, умысла красть ее. Законнымъ порядкомъ д?йствовалъ я черезъ вашего управителя, и Надя уб?жала лишь посл? того, какъ вамъ угодно было задержать ее. Испугалась, очертя голову поступила. Ваше благородіе, Павелъ Борисовичъ, отецъ родной, сжальтесь надъ нами, не погубите насъ!
        Иванъ Анемподистовичъ опустился на кол?ни. Въ это самое время раздался какой то шумъ, послышались голоса, загрем?ли гд? то бубенцы, а зат?мъ послышался звонъ шпоръ и сабли, и въ кабинетъ вб?жалъ Черемисовъ.
        - Аркадій! - крикнулъ Павелъ Борисовичъ, бросаясъ къ нему.
        - Здравствуй, Павелъ!
        Черемисовъ бросился въ кресло.
        - Чортъ меня знаетъ, какъ я живъ! Ночи не сплю, пью до полусмерти, скачу безъ отдыха, кажется, третьи сутки! ?сть мн?, Павелъ, ц?лаго быка мн?, водки, пунша и потомъ - постель!
        Павелъ Борисовичъ позвонилъ и отдалъ сп?шное приказаніе о закуск?. Иванъ Анемподистовичъ поднялся и отошелъ въ уголокъ, твердо р?шивъ не уходить безъ положительнаго отв?та. „Политичный“ Лихотинъ счелъ нужнымъ откланяться и удалился.
        Черемисовъ, закуривъ трубку, кивнулъ ему въ сл?дъ головой.
        - Зач?мъ этотъ сбиръ былъ у тебя?
        - Д?ло было.
        - А это кто?
        Черемисовъ указалъ чубукомъ на Латухина.
        - А, вы тутъ еще, любезный? - проговорилъ Павелъ Борисовичъ, теперь только зам?тивъ Ивана Анемподистовича. - Я думалъ, что вы ушли. Это проситель одинъ; это тотъ купецъ, который влюбленъ въ мою Надю.
        Скосыревъ не договорилъ и быстро подошелъ къ гусару.
        - Черемисовъ, отъ твоихъ в?стей зависитъ его судьба: удача - я отдаю ему Надежду, неудача - я выгоню его вонъ и сію же минуту отправлю д?вченку въ костромскую вотчину, да и отодрать еще велю. Ну, Черемисовъ, говори!
        Гусаръ улыбнулся.
        - Счастье господину купцу, въ часъ онъ попалъ.
        - Какъ? - крикнулъ Павелъ Борисовичъ, хватая Черемисова за руку.
        - Да такъ. Катерина Андреевна у тебя въ „Лаврикахъ“ подъ надзоромъ и на попеченіи Матрешки. Черемисовъ, голубчикъ, никогда не сплошаетъ.
        Павелъ Борисовичъ бросился къ гусару и схватилъ его въ объятія.
        - Аркаша, милый, родной, да неужели это правда? Да? Неужели? ты увезъ ее?
        - Еще какъ! Никто и не видалъ, никакой погони... Но посл? объ этомъ, посл?, а теперь ?сть и пить, я умираю отъ голода, отъ жажды, отъ усталости!
        Павелъ Борисовичъ обнялъ Черемисова, поц?ловалъ, кр?пко сжалъ ему руку и торжественно проговорилъ:
        - Вотъ теб? моя рука, Черемисовъ, и вотъ теб? моя клятва: даю честное слово дворянина, что я исполню для тебя все, что бы ты не пожелалъ, аминь!
        Павелъ Борисовичъ позвонилъ въ серебряный колокольчикъ.
        - Сказать, чтобы дюжину шампанскаго подали къ ужину, лошадей мн? къ двумъ часамъ ночи, тройку и позвать Шушерина.
        Когда лакей вышелъ, Павелъ Борисовичъ подошелъ къ Латухину, безмолвно стоявшему въ углу и съ удивленіемъ прислушивавшемуся ко всему, что тутъ говорилось.
        - Латухинъ, вы попали именно въ часъ, - заговорилъ Павелъ Борисовичъ, весь сіяя, ликуя и словно выростая. - Мой другъ, Аркадій Николаевичъ Черемисовъ, привезъ мн? радостную в?сть и ради этого я исполняю ваше желаніе, отпускаю Надю...
        - Павелъ Борисовичъ! - воскликнулъ Латухинъ, захлебываясь.
        - Постойте. Завтра же мой дов?ренный сд?лаетъ бумагу и Надя получитъ вольную, а деньги, которыя вы заплатите мн? за нее, я подарю Над? на приданое. Я не хочу, чтобы моя кр?постная выходила безприданницей.
        Латухинъ бросился къ ногамъ Павла Борисовича, но тотъ поднялъ его.
        - Вотъ его благодарите, гусара этого лихого.
        Сіяющій Латухинъ подошелъ къ Черемисову.
        - Спасибо вамъ, господинъ офицеръ, русское спасибо, поклонъ до земли! Радостнымъ в?стникомъ явились вы и ангеломъ избавителемъ для меня!
        - Очень радъ, голубчикъ! - см?ясь, отв?чалъ Черемисовъ. - Вотъ продуюсь въ карты, прокучусь до тла, такъ вы мн? денегъ дадите подъ заемное письмо до оброка. А?
        - Сколько угодно, ваше благородіе!
        - Ты забылъ, Аркадій, что мой бумажникъ всегда къ твоимъ услугамъ, - сказалъ Скосыревъ.
        - Вотъ еще, стану я у своего деньги занимать, да особенно при такихъ обстоятельствахъ! Словно плату за услугу получу. Да мн? и не надо пока, есть, а тамъ откуда нибудь съ неба упадутъ. У купца вотъ займу. А сегодня пить съ купцомъ будемъ, помолвку его отпразднуемъ. Хорошенькая у тебя женка будетъ, купчикъ, честное слово! Од?ть ее куколкой, такъ хоть на показъ!
        Иванъ Анемподистовичъ не зналъ, что д?лать отъ нахлынувшаго вдругъ счастія. Онъ то плакалъ, то см?ялся, каждую минуту подходилъ благодарить Скосырева и Черемисова. Когда первый приливъ радости немного прошелъ, Иванъ Анемподистовичъ сообразилъ, что господа пригласятъ его участвовать въ приготовляемомъ ужин? и позовутъ пожалуй Машу, о чемъ и намекалъ уже Черемисовъ. Это было очень не желательно Ивану Анемподистовичу: онъ боялся, что Маша можетъ выдать себя и вотъ онъ попросилъ Павла Борисовича отпустить его и Машу, чтобы обрадовать старуху мать.
        - Хорошо, по?зжай себ?, мн? все равно, - охотно согласился Скосыревъ. Ему не до того было.
        Вошелъ Шушеринъ.
        - Прощаю я теб?, лисица старая, твои проказы, - обратился къ нему Павелъ Борисовичъ. - День сегодня такой, случай такой. Надежду я отпускаю на волю и завтра же по им?ющейся у тебя дов?ренности соверши въ палат? вольную и выдай вотъ купцу, а деньги перодашь потомъ мн?, - я ихъ подарю нев?ст? на приданое.
        Павелъ Борисовичъ, см?ясь, обратился къ Латухину:
        - Ты этому волку старому много не давай за его хлопоты, а то в?дь онъ ограбитъ тебя. Ну, ступайте. Шушеринъ, отпустить съ нимъ Надежду!
        Низко кланяясь Павлу Борисовичу, вышелъ счастливый Латухинъ.
        - На свадьбу насъ позови! - крикнулъ ему въ догонку Черемисовъ.
        Только что затворилась за Латухинымъ дверь, какъ Павелъ Борисовичъ снова бросился обнимать Черемисова.
        - Никогда, Аркадій, я не забуду твоей услуги, никогда! - говорилъ онъ, ц?луя пріятеля и пожимая ему руку. - Разскажи же какъ было все? Какъ чувствуетъ себя Катерина Андреевна? Что она говоритъ?
        Черемисовъ подробно разсказалъ о похищеніи Коровайцевой, восхваляя удаль и находчивость Скворчика.
        - Привезли мы ее въ Лаврики и сдали Матрон? и у?хавшей съ Катериной Андреевной добровольно д?вк?. Ну, конечно, были слезы, угрозы, истерика, а въ конц? концовъ красавица, думается мн?, рада этому приключенію.
        - Рада?
        - Думаю. Во первыхъ, я уб?жденъ, что ты нравишься ей, а во вторыхъ, ей Богу, женщины любятъ такія приключенія, особенно женщины съ темпераментомъ Катерины Андреевны. У нея въ жилахъ польская кровь, она огневая, а жизнь въ хуторишк? съ этимъ медв?демъ ей не понутру. Пов?рь, что кончится т?мъ, что она полюбитъ тебя и будетъ твоею по доброй вол?.
        Скосыревъ ходилъ по комнат? большими шагами.
        - Мужъ не узнаетъ, что она у меня? - спросилъ онъ.
        - И въ голову ему не придетъ. Не сегодня, такъ завтра онъ прискачетъ въ Москву, будетъ искать меня, вызоветъ на дуэль...
        - Ты будешь подвергаться изъ за меня опасности, - зам?тилъ Павелъ Борисовичъ.
        - Удивительное д?ло! Не все ли мн? равно, изъ за кого подвергаться опасности? Очень даже радъ. Во всякомъ случа? весел?е умереть на дуэли, ч?мъ отъ какой нибудь лихорадки или горячки. Ты пожалуйста не придавай значенія моему „подвигу“ - пустое д?ло, не бол?е.
        Посл? ужина съ громаднымъ количествомъ вина, Черемисовъ бросился въ постель и сію же минуту заснулъ, какъ убитый, а Павелъ Борисовичъ, сдавъ управленіе домомъ Шушерину, поскакалъ въ „Лаврики“.
        Во второмъ этаж? громаднаго барскаго дома въ сельц? „Лаврики“, въ пом?щеніи, которое занимала когда то покойная мать Павла Борисовича, поселилась Катерина Андреевна. Глафира находилась при ней; Матрена, какъ сторожевой песъ, спала на полу у двери отведенной для подневольной гостьи комнаты; Порфирій былъ пом?щенъ въ передней, съ приказомъ никуда не отлучаться и никого въ верхній этажъ не пускать. Почтительная съ гостьей до рабол?пства, Матрена услуживала ей, гляд?ла ей въ глаза, поминутно справлялась, не нужно ли ей чего, но смотр?ла такими глазами, что въ нихъ видна была р?шимость каждую же минуту употребить насиліе и власть, еслибъ Катерина Андреевна задумала проявить желаніе уйти изъ дому или даже сойти внизъ. Молодая женщина понимала это и не пыталась показывать свою самостоятельность. Она поплакала, два раза упала въ обморокъ, потомъ кр?пко заснула на лебяжьемъ пуховик? подъ бархатнымъ на пушистой лисиц? од?ял?, попросила, проснувшись, теплой воды, вымылась, над?ла св?жее б?лье, захваченное предусмотрительною Глафирой, и спросила чаю и покушать.
        Какъ по щучьему вел?нью, какъ въ замк? сказочнаго Черномора, въ н?сколько минутъ появился въ сос?дней съ опочивальной комнат? столъ съ серебрянымъ самоваромъ и съ дорогимъ севрскимъ сервизомъ, яйца въ смятку, цыплята, пирожки, красное вино, сливки, варенье. Даже любимые Катериной Андреевной крендельки съ миндалемъ и изюмомъ были тутъ; это ужъ Глафира позаботилась и сама разсказала повару, какъ именно сд?лать эти крендельки. Такихъ цыплятъ, пирожковъ, рыбы въ какомъ то душистомъ соус? и такого вина Катерина Андреевна давно не кушала, в?роятно, даже никогда. Св?жая посл? сна и ванны, отдохнувшая, немного озабоченная, но не печальная, вышла она къ чаю и с?ла за самоваръ. Глафира д?лала ей тартинки, Матрена, въ дорогомъ шерстяномъ плать?, похожая на купчиху или на пом?щицу средней руки, стояла у дверей.
        Катерина Андреевна отв?тила на поклонъ своей тюремницы и сказала ей:
        - Я хочу остаться съ моею д?вушкой.
        - Слушаю, матушка барыня, - низко поклонилась Матрена. - Если будетъ что нибудь угодно, такъ я тутъ вотъ буду, извольте только крикнуть.
        Матрена поклонилась еще разъ и вышла.
        Съ аппетитомъ покушавъ и выпивъ стаканъ душистаго вина, Катерина Андреевна принялась за чай.
        - Точно во сн? все, Глафира, - обратилась она къ своей наперсниц?, которая стояла около стола, поджавъ руки.
        - Именно словно во сн?, золото вы наше! - зап?ла Глафира. - Подхватили, посадили и увезли! Въ полонъ взяли, одно слово?
        - В?дь это насиліе, разбой.
        Глафира промолчала на это.
        - Разбой, говорю, это, - повторила Катерина Андреевна.
        - Да что же имъ д?лать то, барину зд?шнему, Скосыреву господину, ежели они столь сильно влюбимшись въ васъ, нашу красавицу? - проговорила Глафира. - Изъ-за любви то, солнце вы наше красное, и убійства бываютъ, и все. Любовь то, матушка, зла.
        - Да я то его не люблю, я то не желаю его любви!
        Глафира опять помолчала, подошла къ столу и тронула б?лую, какъ сн?гъ, тонкую камчатскую скатерть, съ вышитымъ на углу вензелемъ и гербомъ Скосырева.
        - Богатство то какое во всемъ, Господи! - проговорила она. - Б?лье-ли, посуда-ли, - серебро-ли - на отличку все! Перинка, на которой вы почивали, изъ лебяжьяго пуха вся, од?яло заграничнаго бархата, а въ дом?, въ дом? что, такъ уму помраченіе! Пока вы почивали, мн? Матренушка все показывала. Ума помраченіе!.. Показываетъ, да и говоритъ: и все то, - говоритъ, - это твоей барыни будетъ, ежели она полюбитъ нашего барина. Увезетъ, говоритъ, онъ ее въ заграницу и заживутъ они тамъ, какъ принцы...
        - Эта Матрена - клюшница, что ли? - спросила Катерина Андреевна.
        - Никакъ н?тъ-съ. Клюшница у нихъ Аксинья, она теперича въ Москв? при барин?, а Матренушка эта п?вица была при покойномъ еще барин? и теперича управительницей хора. Хоръ есть у барина то, изъ кр?постныхъ д?вушекъ весь и все, говорятъ, красавицы на подборъ.
        Катерина Андреевна наморщила бровки.
        - Гаремъ тутъ у него, врод? какъ у султана турецкаго, - зам?тила она.
        - Отъ скуки, матушка. Баринъ одинокій, подружки-барыни н?тъ, ну, и забавляются отъ скуки. Матреша то сказывала мн?, что пять годковъ тому назадъ баринъ увезъ у какого то полковника жену и разводъ ей выхлопоталъ, жениться хот?лъ, такъ въ т?, говоритъ, поры никакихъ хоровъ не было, вс?хъ, говорятъ, п?вицъ замужъ поотдавалъ, да умерла эта барыня то, съ лошади упала, катамшись, и умерла, ну, опять все по старому и пошло. Ахъ, матушка вы, наша, красавица вы писаная, сл?дуетъ вамъ...
        - Что?
        - Сл?дуетъ вамъ приласкать зд?шняго барина...
        Катерина Андреевна топнула ножкой и выгнала свою наперсницу.


        X.
        Наступилъ вечеръ. У окна своей „новой“ комнаты сид?ла Катерина Андреевна и смотр?ла на дворъ усадьбы. Направо ярко догоралъ день, и лучи зимняго заката окрашивали въ розовый цв?тъ и сн?жныя равнины, и далекій л?съ, и б?лую церковь усадьбы, и вс? постройки. Нал?во тянулся громадный садъ съ в?ковыми липами и тополями, тоже розовыми теперь отъ лучей заката. Прямо шла длинная аллея изъ березъ, соединяющая усадьбу съ большою дорогой. Весь обширный дворъ былъ застроенъ различными службами подъ жел?зными крышами, окрашенными въ красный цв?тъ. Вдали видн?лись длинныя зданія конюшенъ и каретныхъ сараевъ, оранжереи, домашній театръ, еще какія то постройки съ колоннами, съ бюстами и статуями въ нишахъ, съ гербами на фронтонахъ. Все кругомъ кип?ло жизнью, хотя главы, владыки этого богатаго, роскошнаго им?нія и не было дома. Его не было дома, но его очевидно, ждали. Съ полчаса тому назадъ прискакалъ верховой, в?роятно посланный передовымъ в?стникомъ съ ближайшей отъ им?нія станціи. Не усп?ли еще отвести усталаго, взмыленнаго коня въ конюшню, какъ началась суматоха по всему двору. Мужики мели дорожки и посыпали
ихъ пескомъ, разгребали сн?гъ съ аллеи, изъ одного флигеля до другаго то и д?ло б?гали лакеи, горничныя, казачки; какой то толстякъ въ ватномъ сюртук? гороховаго цв?та, - очевидно, управляющій, - суетливо шнырялъ по двору, опираясь на палку и пуская ее иногда въ ходъ. Въ кухн? ярко топилась плита, и въ окнахъ видн?лись б?лыя фигуры поваровъ. Толстый челов?къ въ гороховомъ сюртук? чаще и чаще выб?галъ на дворъ и все посматривалъ на дорогу.
        Катерина Андреевна смотр?ла на все и думала свои думы.
        Точно во сн? прошли ц?лыя сутки. Ее увезли. Богатый, избалованный и этимъ богатствомъ и лестью, и всею жизнью баринъ, не знающій границъ своихъ желаній, самовольно увезъ ее, и вотъ она въ его власти. Онъ р?шился на поступокъ отчаянный, дерзкій, р?шился на такой поступокъ, отв?тственности за который онъ не изб?гнетъ, не смотря ни на богатство, ни на связи, не говоря уже о томъ, что мужъ похищенной жены явится грознымъ мстителемъ. Звачитъ, очень любитъ Катерину Андреевну Скосыревъ. Онъ страшно рискнулъ, р?шившись на отчаянный поступокъ этотъ, а в?дь онъ богатъ, передъ нимъ дорога, передъ нимъ жизнь, полная наслажденій, радостей, а такую жизнь есть основаніе поберечь. Да, значитъ, онъ очень любитъ. За него пошла бы первая красавица Москвы, богатая, родовитая; за нимъ ухаживали эту зиму маменьки первыхъ нев?стъ, а онъ взялъ, да и увезъ чужую жену, не спросивъ даже ея согласія. Онъ, говорятъ, все такъ, всю жизнь. Онъ и на войн? не берегъ себя въ разгар? счастливой молодости, и на многихъ дуэляхъ подставлялъ лобъ подъ пулю, шутя и играя; шутя онъ и убивалъ на дуэляхъ. Шутя онъ любилъ, шутя бросалъ, шутя
легъ бы въ гробъ. Такого полюбить весело, хорошо особенно, если онъ любитъ, а ужь, конечно, любитъ.
        Вотъ онъ прі?детъ сейчасъ, войдетъ, конечно. Что ему сказать? Какъ его встр?тить?
        Катерина Андреевна поежила плечиками, словно ей холодно стало, и улыбнулась.
        Она сама любитъ его, очень любитъ, съ перваго раза произвелъ онъ на нее впечатл?ніе, но в?дь она замужемъ. При мысл? о муж? Катерин? Андреевн? стало немножко грустно. Б?дный онъ!... Что то онъ д?лаетъ теперь? Прі?халъ, узналъ страшную новость, да такъ, чай, брякнулся объ полъ. Ему и въ голову не придетъ, что жену увезли силой, онъ подумаетъ, что она уб?жала. Прислуга вид?ла гусара Черемисова, и Лука Осиповичъ поскачетъ къ этому гусару, вызоветъ на дуэль, пожалуй, убьетъ и безъ всякой дуэли, - онъ челов?къ добрый, душевный, но онъ вспыльчивъ, горячъ, ему удержу н?тъ, когда онъ разсердится. Ну, а потомъ? Потомъ онъ узнаетъ правду и по?детъ къ Скосыреву. Опять дуэль...
        Катерина Андреевна вообразила картину этой дуэли, и вздрогнула, когда въ воображеніи ея Скосыревъ представился окровавленнымъ, убитымъ. Увы, мужа такимъ она но представляла и не жал?ла его?. . Очень ужь онъ „с?ръ“, какъ выражалась н?сколько разъ Глафира въ интимныхъ бес?дахъ съ барыней. Именно с?ръ, простъ очень. Тяжелая армейская служба, походы, казармы, стоянки по деревнямъ, недостатокъ средствъ наложили на него печать угрюмости, дикости, неуклюжести, а потомъ, когда службу въ кавалеріи пришлось бросить за недостаткомъ средствъ, пошла суровая трудовая жизнь въ деревн?, работа чуть не наравн? съ мужикомъ, скопидомство, лишенія, а для увеличенія средствъ къ жизни приходилось служить по выборамъ, для чего необходимо было ухаживать за дворянами-избирателями, за вліятельными людьми въ у?зд?; это клало отпечатокъ н?котораго приниженія, рабол?пства, чуждаго природ? Луки Осиповича, то есть приходилось ломать себя, а это, конечно, раздражало и портило характеръ. Веселаго въ жизни съ мужемъ Катерина Андреевна не находила, а пламенная любовь его только тяготила ее. Ей было жаль своей „загубленной“ жизни, а
о томъ, что ея жизнь загублена, ей твердили и у?здныя дамы, и франты, за нею ухаживающіе, и Глафира, особенно - Глафира. Такой ли жизни была она достойна по своей красот?! Ей бы вотъ это им?ніе, этотъ вотъ домъ, тысячи душъ крестьянъ, блескъ, роскошь, наслажденія... Да, но она в?дь не бросила мужа, ни разу не подавала даже повода быть недовольнымъ ею, ревновать ее, и если теперь она въ этомъ дом? Павла Борисовича Скосырева, то не по своей вол?. Что же ей д?лать? Кричать, бить стекла, звать на помощь? Изъ этого ровно ничего не выйдетъ, это будетъ только см?шно. Ну, а если онъ войдетъ къ ней, что ему сказать? О, она встр?титъ его ледянымъ холодомъ, она постоитъ за свою честь! Если онъ позволитъ какое нибудь насиліе, то она, какъ львица, будетъ защищать себя. Она задавитъ его, своею длинною косой, какъ это она читала въ какомъ то восточномъ роман?. Тамъ красавица невольница такимъ образомъ задушила взявшаго ее въ пл?нъ пашу, любя какого то грузинскаго князя красавца. Въ роман? съ пл?нницы содрали кожу и посл? этой пытки убійцу паши зашили въ м?шокъ и бросили въ море. Да, но в?дь это гд? то въ Турціи, а
зд?сь кожу не сдерутъ и въ море не бросятъ. Пожалуй, н?тъ надобности и косой душить: во-первыхъ, Павелъ Борисовичъ не скверный старый паша, а вовторыхъ, н?тъ никакого грузинскаго князя, ради котораго можно было бы такъ отчаянно защищать свою честь...
        - ?дутъ! - крикнула Глафира, вб?гая въ комнату.
        Катерина Андреевна вздрогнула и очнулась отъ своихъ думъ.
        - Фу, какъ ты напугала меня, глупая! - проговорила она. - Кто ?детъ? Чего ты, какъ б?шеная, вб?жала и кричишь?
        - Баринъ зд?шній ?дутъ!
        Катерина Андреевна взглянула въ окно.
        Шестерикъ вороныхъ лошадей съ двумя форрейторами маршъ-маршемъ мчалъ тяжелый закрытый возокъ. На козлахъ съ кучеромъ сид?ль саженный гайдукъ въ синей черкеск?, въ папах? съ краснымъ верхомъ. Тройка с?рыхъ лошадей, запряженная въ сани, едва посп?вала сзади, везя Скворчика, Порфирія и двухъ егерей, встр?тившихъ барина на ближайшей станціи.
        Возокъ описалъ полукругъ по широкому двору, мимо высыпавшей дворни, и остановился у параднаго крыльца, на нижней ступеньк? котораго безъ шапокъ стояли управляющій, дворецкій и два лакея.
        Гайдукъ на ходу спрыгнулъ съ козелъ и отворилъ дверцу возка. Въ дорогой собольей шуб?, въ какой то ушастой шапк? изъ коричневаго трипа вышелъ Павелъ Борисовичъ, далъ поц?ловать руку управителю, кивнувъ головой на поклоны дворни и направился въ комнаты.
        - Непрем?нно сюда сейчасъ придутъ, - зам?тила Глафира.
        - Ты думаешь? - спросила Катерина Андреевна.
        - Непрем?нно войдутъ.
        Катерина Андреевна подошла къ зеркалу, поправила прическу, кружевной воротничекъ и постаралась придать своему лицу выраженіе строгости. Это выраженіе ей не удалось, и она попробовала сд?лать его только печальнымъ. О, наука влад?ть лицомъ далась Катерин? Андреевн?, не даромъ въ ней текла польская кровь. Впрочемъ, наука эта дается женщинамъ вс?хъ націй, особенно когда он? любятъ и хотятъ, чтобы ихъ любили.
        - Подай мн? мою накидку, св?жо зд?сь, - приказала Катерина Андреевна, и Глафира подала барын? ту самую накидку изъ синяго бархата на б?личьемъ м?ху, опушенную горностаемъ, въ которой она приняла Черемисова и въ которой была увезена. Накидка эта очень шла къ ней, какъ вообще идетъ бархатъ и горностай къ блондинкамъ. Не усп?ла еще Катерина Андреевна завязать на груди шелковые б?лые шнурки, которыми поддерживалась накидка, какъ въ комнату вошла Матрена. Поклонившись барын?, она тономъ какой-нибудь плохой актрисы, изображающей придворную даму, проговорила:
        - Господинъ мой, Павелъ Борисовичъ приказали спросить васъ, сударыня, могутъ ли они войти къ вамъ засвид?тельствовать почтеніе?
        Катерина Андреевна колебалась одну минуту и отв?тила:
        - Проси.
        - Они при семъ извиняются, что войдутъ въ дорожномъ костюм?.
        - Проси.
        Съ поклономъ той же „придворной дамы“ Матрена удалилась.
        - Мн? уйти, матушка барыня? - спросила Глафира.
        - Оставайся тутъ.
        Дверь отворилась, невидимыми руками, на об? половинки, и вошелъ Павелъ Борисовичъ, од?тый въ венгерку изъ с?раго бархата со шнурами, въ рейтузы и высокіе сапоги, отороченные м?хомъ. Сд?лавъ два шага отъ двери, онъ низко поклонился Катерин? Андреевн?.
        - Простите, что я, не ум?я преодол?ть желанія тотъ же часъ вид?ть васъ, вхожу по дорожному, - проговорилъ онъ.
        - Вы зд?сь въ своемъ дом? и вольны д?лать, что вамъ угодно, - отв?тила Катерина Андреевна, опустивъ глаза и нервно перебирая пальцами кисти б?лыхъ шнурковъ накидки. - Я в?дь не гостья зд?сь...
        Павелъ Борисовичъ взглянулъ на Глафиру.
        - Катерина Андреевна, вы позволите поговорить съ вами tete-a-tete?
        Катерина Андреевна пожала однимъ плечикомъ.
        - Зач?мъ вы все это спрашиваете? Не вольны ли вы д?лать зд?сь все, что пожелаете? У пл?нницъ не спрашиваютъ, a повел?ваютъ ими.
        - Но я спрашиваю васъ... Я умоляю васъ позволить мн? сказать вамъ два слова наедин?.
        Катерина Андреевна опять пожала плечикомъ.
        - Извольте. Глафира, оставь насъ и побудь за дверью.
        Глафира поклонилась и вышла. Она притворила за собою дверь и прис?ла на стулъ въ сос?дней комнат?, н?что въ род? пріемной. Тотъ самый гайдукъ, который сид?лъ на козлахъ, но уже од?тый въ куртку и въ широкія казацкія шаровары съ красными лампасами, подошелъ къ ней.
        - Внизу подожди, - сказалъ онъ ей. - Баринъ скажетъ, когда теб? войти.
        Глафира съ величіемъ истый фаворитики барыни взглянула на гайдука.
        - Уходи, голубчикъ, не твое д?ло, - проговорила она.
        - Вотъ сколь вы глупы! - покачалъ головою гайдукъ. - В?дь баринъ приказалъ такъ. Нешто я отъ себя это вамъ говорю?
        - Вамъ баринъ приказалъ, а мн? моя барыня, ее я и слушаюсь.
        - И не пойдете?
        - И не пойду.
        Въ одинъ мигъ саженный гайдукъ зажалъ широчайшею ладонью своей ротъ Глафиры, какъ пластыремъ заклеилъ, а другою рукой подхватилъ ее, вскинулъ подъ мышку и вынесъ изъ комнаты, а потомъ по л?стниц? внизъ. Глафира даже и не пикнула, только раза два помахала руками.
        Павелъ Борисовичъ, когда дверь за Глафирой затворилась, сд?лалъ н?сколько шаговъ впередъ и приложилъ об? руки къ груди.
        - Катерина Андреевна, - заговорилъ онъ, блеснувъ глазами, - страсть моя къ вамъ такъ велика, что я не ум?ю, не могу влад?ть собою, и вотъ я увезъ васъ, зная, что добровольно вы не захотите сл?довать за мною. Я не выпущу васъ отсюда, или на вашихъ глазахъ всажу себ? пулю въ лобъ!
        - Что же вамъ отъ меня угодно? Вы хотите, чтобы я была вашей любовницей?
        - Я хочу быть около васъ, хочу дышать однимъ воздухомъ съ вами... О, какъ я люблю васъ!... И знаете ли, что я скажу вамъ? Еслибъ я былъ ув?ренъ, что я гадокъ вамъ, что я вамъ совершенно не нравлюсь, - я никогда не р?шился бы на мой дерзкій поступокъ, я заглушилъ бы свою страсть, но я... я думаю, что я не противенъ вамъ...
        Лицо Катерины Андреевны зарумянилось.
        - Ого, вотъ какъ! - проговорила она.
        - Да, да!
        Павелъ Борисовичъ подошелъ къ ней и взялъ ее за руку.
        - В?дь я не ошибаюсь? - тихо, тихо спросилъ онъ. - Не ошибаюсь?
        Катерина Андреевна вспыхнула вся и затрепетала. Близко, близко вид?ла она передъ собою красивое, энергичное лицо Скосырева, его черные сверкающіе глаза, его вьющіеся, тоже черные, какъ смоль, волосы, вдыхала ароматъ его духовъ, ощущала на лиц? его горячее дыханіе. Стройный, величавый, энергичный и неотразимо красивый, стоялъ онъ передъ нею, нашептывая любовныя р?чи. Передъ нею былъ онъ, этотъ аристократъ, этотъ баловень счастія, первый въ губерніи женихъ, первый и кутила, мотъ, бреттеръ, донъ-жуанъ. У нея голова закружилась, и она тихо потянула отъ него свою руку, а онъ и другую взялъ, ц?ловалъ об?, говорилъ про любовь, про счастіе, сулилъ много, много радостей. Она хот?ла оттолкнуть его, хот?ла сказать, чтобы онъ ушелъ, оставилъ ее, а изъ устъ невольно вырвалось:
        - Боже, что же мн? д?лать? В?дь... в?дь и я васъ люблю.
        Онъ обнялъ ее, закинулъ ей голову назадъ и ц?ловалъ ея щеки, губы, волосы, шею. На двор? между т?мъ темн?ло все бол?е и бол?е. Совс?мъ уже въ догорающихъ лучахъ заката видн?лась даль съ л?сами, полями, деревнями, съ дымкой вечерняго тумана на горизонт?. Павелъ Борисовичъ подвелъ Катерину Андреевну къ окну и указалъ ей на эту даль.
        - Все вотъ это будетъ твое, моя радость, - сказалъ онъ, - а это лишь малая часть того, что я им?ю. Я богатъ, но меня не радовало мое богатство, и я расточалъ его. Зач?мъ мн? оно? Я умру, и все это пошло бы Богъ в?сть кому, а когда ты полюбишь меня, когда ты будешь моею, я буду знать, что у меня есть дорогое существо, которому я могу отдать все это. Я добуду теб? разводъ, ты будешь моею законною женой, у насъ будутъ д?ти. Какъ я тебя люблю, еслибъ ты знала! Я в?дь еще никогда не любилъ, я игралъ любовью и на женщинъ смотр?лъ, какъ на игрушки, а нашихъ манерныхъ барышенъ, этихъ вышколенныхъ куколокъ, я только презиралъ, особенно когда вид?лъ, что он? ловятъ меня, какъ богатаго жениха, быть можетъ, для того, чтобы изм?нить мн? потомъ, и полюбить какого нибудь купидоноподобнаго мальчишку съ розовыми щечками и съ пустою головой, а тебя я полюбилъ съ перваго взгляда и поклялся, что ты будешь моею!
        Катерина Андреевна, положивъ ему головку на плечо, слушала его и смотр?ла въ темн?ющую даль.
        - А ты любишь меня? - тихо спросилъ Скосыревъ.
        - Да.
        - Милая!
        - Но я боюсь чего то. В?дь я не твоя, в?дь меня отнять могутъ. Что, если меня отнимутъ? Я не боюсь уже того, что мужъ можетъ измучить, истерзать меня, убить, а боюсь, боюсь потерять тебя.
        Павелъ Борисовичъ кр?пко обнялъ ее.
        - Никогда! - съ силою проговорилъ онъ. - Пока ты зд?сь, тебя не вырвутъ у меня, а въ самомъ скоромъ времени я отвезу тебя въ свою костромскую вотчину, и тамъ ужь никто не найдетъ тебя, а въ то время я буду хлопотать о развод?. Милая, у меня есть деньги, а съ деньгами многое можно сд?лать!
        Въ это время на алле?, идущей отъ большой дороги, показалась повозка, запряженная парою ямскихъ лошадей. Не важныя, но выносливыя и привычныя лошади б?жали ходко, везя легкую повозку, и ямщикъ лихо помахивалъ кнутомъ, привставая на облучк?.
        - Это сюда кто нибудь ?детъ? - спросила Катерина Андреевна.
        - Да. Но кто бы это могъ быть? В?роятно, гости къ управляющему или къ священнику.
        - А вдругъ это за мной? - спросила Катерина Андреевна и тревожно смотр?ла на приближающуюся повозку.
        - Вотъ вздоръ! - засм?ялся Павелъ Борисовичъ. - Твой мужъ ув?ренъ, что тебя увезъ Черемисовъ, и долго еще не узнаетъ правды. Я сейчасъ прикажу узнать, кто это.
        Онъ подошелъ къ двери и дернулъ за вышитую шелками сонетку.
        Звонъ большаго серебрянаго колокольчика раздался по всему дому.


        XI.
        На звонокъ вошла Матрена и остановилась въ дверяхъ.
        - Тамъ кто-то прі?халъ, узнать и доложить мн?, - приказалъ Павелъ Борисовичъ.
        - Слушаю-съ.
        Матрена вышла и вернулась минутъ черезъ пять. Хитрое и умное лицо ея выражало смущеніе, глазки б?гали, какъ пойманные въ мышеловку мышенки.
        - Ну? - обратился къ ней Павелъ Борисовичъ.
        - Наташа это прі?хала... изъ Москвы...
        - Кто-о?
        - Наташа-съ, то есть д?вушка наша Наталья Корицына.
        - Это еще что значитъ?
        - Не могу знать-съ.
        - Ты не спросила ее?
        Матрена потупилась.
        - Спрашивала-съ, но только она мн? ничего не сказываетъ. Будь я въ Москв?, такъ, конечно, этого не случилось бы, не отпустила бы... ну, а безъ меня не догляд?ли.
        Павелъ Борисовичъ наморщилъ брови и потеръ переносицу.
        - Я сію минуту, моя дорогая, - обратился онъ по-французски къ Катерин? Андреевн?. - Мы об?даемъ, конечно, вм?ст??
        - Хорошо. А что это за таинственная гостья, которая васъ такъ смутила?
        - Моя кр?постная д?вка.
        - И фаворитка?
        Павелъ Борисовичъ пожалъ плечами.
        - Если хочешь, да, но фаворитка безъ привилегій.
        - Однако, вотъ, она осм?лилась самовольно посл?довать за вами.
        - И поплатится за это. Она у меня плясунья въ моемъ хор?. Она пляшетъ все, а теперь вотъ она запоетъ у меня. Черезъ полчаса я жду тебя къ столу, мой ангелъ.
        Павелъ Борисовичъ поклонился Катерин? Андреевн?, приказалъ Матрен? подать огня и позвать къ барын? Глафиру, а самъ вышелъ.
        - Тамъ Наталья изъ Москвы прі?хала такъ позвать ее ко мн? въ кабинетъ, - приказалъ он? на ходу лакею.
        Съ раскрасн?вшимся еще отъ мороза лицомъ, взволнованная, видимо испуганная, но желающая казаться покойною, вошла Наташа въ кабинетъ. На ней былъ малиновый бархатный сарафанъ, кисейная сорочка, но голову покрывалъ не кокошникъ, какъ обыкновенно у д?вушекъ изъ домашняго хора Скосырева, а б?лый шелковый платочекъ. Не было на ше? и монистовъ, которые служили неизб?жнымъ украшеніемъ п?вицъ и были обязательны, какъ форма, - у Павла Борисовича форма соблюдалась строго и вся дворня, разд?ленная на группы по своимъ спеціальностямъ, неуклонно должна была носить разъ установленный костюмъ.
        Павелъ Борисовичъ, заложивъ руки въ карманы панталонъ, стоялъ у затопленнаго камина, когда вошла Наташа. На скрипъ двери онъ оглянулся, увидалъ д?вушку и см?рилъ ее грознымъ взглядомъ.
        - Это что такое значитъ? - спросилъ онъ. - Зач?мъ ты прі?хала сюда?
        Наташа стиснула руки, хот?ла что-то сказать, но только глухо зарыдала и закрыла лицо руками.
        - Это что еще за трагедія? - строго продолжалъ Павелъ Борисовичъ. - Изволь перестать сію минуту! Зач?мъ прі?хала и кто теб? позволилъ?
        - Сама, никто не позволялъ, - отв?тила Наташа, вытирая слезы кончикомъ головнаго платка. - Д?лайте со миой, что угодно, есть на то воля ваша, а я не могу, не могу!
        - Что ты не можешь? Въ чемъ д?ло? Ты мн? толкомъ отв?чай!
        - Не могу. Конечно, я раба ваша, а только сердце у меня тоже есть и любить ему заказа н?тъ, ну, я люблю, люблю! Узнала, что къ вамъ барыню Коровайцеву привезли, хот?ла на себя руки съ тоски да съ горюшка наложить, да сперва захот?ла васъ повидать, на... на эту барыню взглянуть...
        Наташа не договорила и опять заплакала.
        - Дура! - безъ гн?ва проговорилъ Павелъ Борисовичъ. - Ты что же вообразила? Жениться я, что-ли на теб? долженъ?
        - Ничего я, сударь, не вообразила, знаю я, что есть я ваша раба и что, поиграмши со мною, вы бросите меня, а любить все же люблю. Если-бъ вы нев?сту себ? избрали, барышню, такъ я только плакала бы, а вамъ да ей счастья желала бы, любви да согласія, а то... чужую жену вы взяли.
        - Ну, ну, молчать! - перебилъ Павелъ Борисовичъ. - Это еще что? Не выговоры ли ты мн? читать будешь?
        - Горе только она принесетъ вамъ, несчастье, - продолжала Наташа. - Мужа бросила, домъ покинула, такъ какое ужь тутъ отъ нея счастье?
        - Я говорю теб?, чтобы ты замолчала! По настоящему, сл?довало бы тебя проучить за самовольщину, ну, да такъ и быть, прощаю. Изволь бросить эти глупости и помнить, кто ты. Скажите, какая еще Аркадія! Глупая ты д?вчонка! Неужели я долженъ каждой своей кр?постной д?вк? давать отчетъ? Ты съ ума сошла, я избаловалъ тебя, но помни, что я бол?е такихъ выходокъ не потерплю. Въ „Лаврикахъ“ найдутся и для тебя березы, ты меня знаешь.
        - Прикажите хоть сейчасъ на конюшню отвести, до смерти запорите, я и словечка не вымолвлю супротивъ васъ, подъ розгами умирая, а ее, б?глую барыню эту, я изведу!
        - Молчать! - б?шено крикнулъ Павелъ Борисовичъ. - Ты съ ума сошла, негодница! Вонъ сію минуту, а если я еще разъ услышу что нибудь подобное, такъ я тебя свиней пасти пошлю, въ посконный армякъ прикажу од?ть!
        Павелъ Борисовичъ позвонилъ.
        - Проводить Наташку въ людскую, - приказалъ онъ вошедшему лакею, а ко мн? Матрену позвать! Столъ готовъ?
        - Накрытъ-съ.
        - Вел?ть подавать!
        Пришедшей Матрен? Павелъ Борисовичъ приказалъ выдать Наташ? матеріи на два платья и деньгами двадцать пять рублей, поселить ее въ д?вичьей и пріискать жениха.
        - Спросишь ее, не правится ли ей кто нибудь изъ дворовыхъ, а то такъ вольнаго найти, - заключилъ онъ. - Сказать ей, что я награжу ее, а въ домъ теперь не пускать. Она, дура, скучать вздумала, слезы тутъ пустила, такъ не вздумала бы она барыню увидать да говорить ей что нибудь. Скажи, что за мал?йшую попытку я шкуру спущу. Избаловали д?вченку, Богъ знаетъ что вообразила!
        - Много разъ вамъ докладывала объ этомъ, батюшка баринъ, - зам?тила Матрена.
        - Дура ты, вотъ что! Стану я тамъ думать еще о твоихъ докладахъ! Теб? дана воля надъ ними, ну, и должна наблюдать, взыскивать. Полагаю, что я не прогн?вался бы, еслибъ ты ее проучила какъ сл?дуетъ да внушила, что она такое!
        Павелъ Борисовичъ переод?лся и вышелъ къ столу. Пришла и Катерина Андреевна.
        - Я все въ томъ же туалет?, - съ улыбкой обратилась она по-французски къ Скосыреву. - Хозяинъ долженъ извинить меня.
        - Вы прекрасны во всякомъ туалет?, но вы, конечно, знаете, что сотни ихъ къ вашимъ услугамъ. Завтра прі?детъ изъ Москвы портниха француженка и привезетъ журналы, вамъ останется только выбрать фасоны и матеріи. Над?юсь, что вы не будете щепетильничать?
        - Я ваша теперь, приказывайте! - отв?тила Катерина Андреевна.
        Ей было весело, хотя немного и жутко. Она съ улыбкой оглядывала столовую, сервизъ, лакеевъ въ с?рыхъ ливрейныхъ фракахъ и б?лыхъ перчаткахъ, дворецкаго, который безмолвно, но съ искусствомъ опытнаго дирижера распоряжался об?домъ. Об?дъ былъ изысканный, тонкій, вино Павелъ Борисовичъ выписывалъ изъ-за границы, фрукты были изъ его собственной оранжереи и изъ его погребовъ. Весело сверкалъ хрусталь на стол?, блест?ло серебро, восемь восковыхъ св?чей въ тонкихъ серебряныхъ подсв?чникахъ осв?щали столъ, а топящійся каминъ - всю столовую, большую комнату съ дорогими гобеленами и картинами на сюжеты „мертвой натуры“. За об?домъ, кром? Павла Борисовича и Катерины Андреевны, присутствовалъ раззорившійся и немного „тронувшійся умомъ“ дворянинъ Чижовъ, исполняющій въ им?ніи Павла Борисовича роль и приживальщика, и шута, и отчасти домашняго секретаря. Посл?днія обязанности Чижовъ исполнялъ, впрочемъ, только тогда, когда не былъ пьянъ, а это случалось съ нимъ не часто. Онъ же былъ и чтецомъ Павла Борисовича, читая ему посл? об?да и на сонъ грядущій стихи. Писалъ онъ стихи и самъ на разные торжественные случаи
и считалъ себя поэтомъ.
        Чижову было л?тъ пятьдесятъ, но онъ казался моложе, такъ какъ бороду и усы брилъ, а волосы на голов? красилъ. Обыкновенно онъ од?вался въ с?рую чемарку[10 - ЧЕМАРКА - Род мужской верхней одежды до колен, в талию, с длинным разрезом сзади.ЧЕМАРА, ЧЕМАРКА (польск.). Род однорядного, обшитого мехом сюртука у западных славян. (Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка.- Чудинов А.Н., 1910.).ЧЕМАРКА (польск.). Род польского сюртука в виде кафтана. (Объяснение 25000 иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык, с означением их корней.- Михельсон А.Д., 1865.).] съ плисовымъ[11 - Плисовый - изготовленный из плиса.Плис - разновидность хлопчатобумажного бархата с несколько большей, чем у последнего, длиной ворса. В XIX веке существовало несколько сортов плиса - вельвертин, бивер. Плис в России носили все, но богатые крестьяне и купцы шили из него нарядную одежду, а дворянство использовало плис в качестве ткани для домашнего костюма. Плис использовался не только для одежды, а позднее - мебельной обивки, но и для изготовления мягкой, спокойной обуви.] воротникомъ и въ гороховаго
цв?та панталоны, но по торжественнымъ днямъ или когда были гости носилъ синій фракъ съ позолоченными пуговицами, жабо, б?лый жилетъ и атласные черные панталоны въ чулки. Трезвый Чижовъ былъ деликатенъ, заст?нчивъ, велер?чивъ, но въ пьяномъ вид? грубилъ, угрожалъ и л?зъ въ драку. Тогда его запирали въ холодную комнату и выпускали только по вытрезвленіи. Звали его Капитонъ Ниловичъ, но это имя употреблялось только прислугой, - Павелъ Борисовичъ и вс? его гости звали Чижова Купидономъ или Купидончикомъ.
        Теперь Чижовъ былъ совершенно трезвъ, блисталъ изысканнымъ туалетомъ и былъ галантенъ, какъ никогда. Расшаркался онъ съ Катериной Андреевной по вс?мъ правиламъ искусства, но былъ съ нею холоденъ: онъ немного ревновалъ Павла Борисовича къ этой гость?, полагая, что при ней не будетъ уже той воли и того блага ему, Купидончику. Свое неудовольствіе онъ выражалъ меланхолическимъ видомъ, склоненіемъ головы на бокъ и глубокими вздохами.
        - Вы что то сегодня не веселы, Купидончикъ, - обратился къ нему Павелъ Борисовичъ за десертомъ. - Здоровы ли вы?
        - Здоровье мое въ вождел?нномъ состояніи, благодарю васъ.
        - Но почему же вы такъ скучны?
        - Не могу же я, государь мой, бытъ постоянно порхающимъ, какъ птичка въ рощ?.
        - Скажите! Ну, а если я вамъ прикажу подать вашъ любимый кубокъ венгерскаго, скука ваша пройдетъ?
        Чижовъ безмолвно пожалъ плечами.
        - Подать Капитону Ниловичу его кубокъ! - приказалъ Скосыревъ.
        Кубокъ вм?щалъ въ себ? три четверти бутылки, и, когда Чижовъ выпивалъ этотъ кубокъ, наполненный дорогимъ душистымъ виномъ, то д?лался необыкновенно разговорчивъ, веселъ, п?лъ, декламировалъ, см?ялся, но съ м?ста сойти не могъ: изв?стно, что старыя венгерскія вина д?йствуютъ на ноги. Его заставляли тогда плясать, танцовать менуэтъ съ хорошенькою Дашей, танцовщицей, и онъ, путаясь ногами и спотыкаясь, падалъ каждую минуту. Пилъ онъ венгерское вино съ наслажденіемъ, дрожалъ даже и захлебывался. Иногда, по знаку Павла Борисовича, вм?сто вина, въ кубокъ наливали уксусу, и тогда Чижовъ вскакивалъ, бросался на дворецкаго и гонялся за нимъ по комнатамъ, а кто нибудь изъ лакеевъ подставлялъ ему ноги, и онъ лет?лъ на полъ. Эти пот?хи бывали только въ дни большихъ попоекъ; тогда надъ Чижовымъ прод?лывали штуки и почище.
        Съ наслажденіемъ выпивъ кубокъ, Чижовъ сд?лался веселъ, раскрасн?лся.
        - Хорошо! - проговорилъ онъ, помахивая рукою.



„Весело, - хоть на мгновенье,
        Бахусомъ наполнивъ грудь,
        Обмануть воображенье -
        И въ былое заглянуть!“[12 - Дельвиг А.А. "К мальчику" (между 1814 и 1819).]


        - А какъ это „на смерть кучера Ага?она“, какъ? - см?ясь, спросилъ Павелъ Борисовичъ.
        - Ну, что это-съ, это не возвышенное...
        - Прочитай, теб? говорятъ!
        Чижовъ поднялъ глаза, приложилъ руку къ сердцу и продекламировалъ:



„Умолкло все съ тобой! Кухарки слезы льютъ,
        Супруга, конюхи в?нки изъ с?на вьютъ,
        Глася отшедшему къ покою:
        Когда ты умеръ, шутъ съ тобою!“[13 - Дельвиг А.А. "На смерть кучера Агафона" (между 1814 и 1817).]


        - Ха, ха, ха! - засм?ялся Скосыревъ. - Это стихотвореніе онъ, можете себ? представить, прочиталъ на могил? моего умершаго кучера. Когда онъ началъ, вдова кучера заплакала, но когда были произнесы посл?днія слова, вдова бросилась на Купидончика, схватила его за волосы, и б?днаго декламатора насилу отняли у бабы.
        - Не возвышенно-съ, - проговорилъ Чижовъ. -Застольная бес?да должна быть в?нчана розами, сопровождаема п?ніемъ и музыкою, особливо ежели предс?дательствуетъ богиня красоты и граціи, вотъ какъ он?.
        Чижовъ указалъ на Катерину Андреевну.
        - Ты ужь влюбился? - спросилъ Скосыревъ.
        - Что-жь, я красоты поклонникъ, но, взирая на нихъ, я ощущаю только хладъ въ моей душ?.
        - Это почему?
        - Такъ-съ.
        Чижовъ уныло опустилъ голову.
        - Намъ на холостомъ положеніи весел?е было, - продолжалъ онъ. - П?ніе и танцы, розы и тимпаны, рой веселыхъ красавицъ и звонъ бокаловъ, а теперъ что-же-съ? Теперь пойдетъ не то...
        - Ну, безъ нытья! - перебилъ Скосыревъ. - Знаешь, я не люблю, когда ты брюзжать начнешь. Изволь что-нибудь веселое разсказывать.
        - Веселое-съ? Могу. Сударыня, вы въ качеств? чего же вступили въ сей домъ? Ежели нев?стою, то в?дь у васъ есть супругъ, который можетъ васъ по этапу вернуть, а ежели...
        - Вонъ! - крикнулъ Павелъ Борисовичъ, и голосъ его раскатился по всему дому.
        Чижовъ съ трудомъ поднялся, пробормоталъ что то и вышелъ изъ столовой при помощи дворецкаго.
        - Pardon, - обратился Скосыревъ къ Катерин? Андреевн?, подымаясь изъ-за стола. - Я сію минуту.
        - Вы, конечно, не тронете его? - спросила его молодая женщина. - Онъ такой жалкій, несчастный.
        - Конечно, н?тъ; я только распоряжусь убрать его, а то начнется представленіе, я его знаю.
        Павелъ Борисовичъ догналъ Чижова черезъ три комнаты. Дворецкій велъ его, внушительно наставляя и читая ему нотацію.
        - Не пристойно, сударь, ведете себя и не ум?ете ц?нить благод?яній, кои вамъ Павелъ Борисовичъ оказываютъ. Есть вы все-таки дворянинъ, а, поведеніе ваше столь непристойно, что подлому челов?ку сд?лались вы подобны за господскимъ столомъ.
        - Ну, ну, молчать, хамъ, молчать! - бурлилъ Чижовъ. - Отъ чужихъ женъ не увози, не д?лай столь низкихъ пассажей...
        Скосыревъ схватилъ Чижова за воротникъ и такъ встряхнулъ, что фракъ затрещалъ но вс?мъ швамъ.
        - Ты что же это, гадина, вздумалъ? - обратился Павелъ Борисовичъ къ прис?вшему Чижову. - Дерзости дам? говорить, гость? моей? Ты что же, хамъ, лакей, который господскаго куска хл?ба жал?етъ и завидуетъ? Запереть въ хл?въ прикажу на хл?бъ и на воду, въ дерюгу од?ну!.. Не пускать его къ моему столу никогда, а теперь въ холодную на всю ночь!
        - Благод?тель, Павелъ Борисовичъ, прости! - залепеталъ Чижовъ, распуская пьяныя слезы. - Холодно въ чулан? то, знобитъ, жестко, а в?дь я старый ужь челов?къ, кости у меня ноютъ, мн? бы на теплую постельку посл? об?да, поспать бы мн?...
        - Такъ зач?мъ же ведешь себя такъ? Какъ ты см?лъ сказать дерзость Катерин? Андреевн??
        - Съ тоски. Не будетъ намъ такого житья при ней, не будетъ...
        - Кому это вамъ?
        - Вс?мъ, родненькій, вс?мъ.
        - А, это тутъ толки пошли, пересуды, догадки? Всполошилось болото, заквакали вс??
        - Вс?, благод?тель, вс?, Наташа вонъ плачетъ, рыдаетъ. Дашенька слезы льетъ изъ голубыхъ очей, клюшница мн? на завтракъ ватрушечки не дала: не до тебя, говоритъ, горюнъ; теперь б?глую, говоритъ, жену ублажать да откармливать будемъ...
        Павелъ Борисовичъ выпустилъ Чижова и обратился къ дворецкому:
        - Унять это болото! Слышишь? Чтобъ я больше подобнаго слова не слыхалъ, рожи постной не видалъ! Отъ клюшницы отобрать ключи и передать Матрен? и пусть Матрена сію же минуту накажетъ Дашку какъ сл?дуетъ, да сказать и Наташк?, что ей то же будетъ, а этого вотъ отправить во флигель и туда носить ему столъ и чай, не выпускать. Тутъ бунтъ какой-то, смотри у меня! Я шкуру со вс?хъ спущу, сошлю вс?хъ!
        Павелъ Борисовичъ повторилъ свои приказанія вытянувшемуся въ струнку дворецкому и пошелъ въ столовую.
        - Послать ко мн? Порфишку, - приказалъ онъ уже на ходу. - Что я его не вижу?
        - Онъ запилъ, Павелъ Борисовичъ, и буянитъ. Я распорядился его въ чуланъ запереть.
        - Это еще что?
        - Да прибылъ мужикъ изъ Чистополья и сказалъ, что сосланную туда Лизавету за Архипку замужъ выдали-съ, а Порфирій располагалъ жениться на ней, давно у нихъ сватанье это шло.
        - Ну, ничего, пройдетъ. Не трогай его. Отпустить его въ людскую и присматривать, а пьянствовать можетъ три дня, больше не давать. Ко мн? Скворчика послать.
        Катерина Андреевна задумчиво обрывала в?тку винограда и запивала венгерскимъ, когда вернулся Павелъ Борисовичъ. Онъ выслалъ лакеевъ и с?лъ у ногъ Катерины Андреевны на низенькой скамеечк?.
        - Ты, конечно, не обид?ласъ на этого пьянаго дурака? - спросилъ онъ, ц?луя руки молодой женщины. - Извини, что я напоилъ его.
        - Ничего, мой милый, мой хорошій. Я ни о чемъ не думаю, кром? того, что я твоя, что для меня настало счастье, но я немного боюсь: тутъ у меня много враговъ, недоброжелателей, вс? на меня, вс? боятся меня и ненавидятъ.
        - Ахъ, какіе пустяки! - засм?ялся Павелъ Борисовичъ. - Да разв? можно обращать вниманіе на это?
        - Очень ужь возненавид?ли меня вс?, очень великъ у тебя штатъ. Моя Глафира сказывала мн?, что вс? эти твои фаворитки, п?вицы, танцовщицы, прихлебатели, управители возстали на меня, видя пришлую хозяйку, опасаясь меня. Я, конечно, не боюсь ихъ съ тобою, но мн? больно, что я внесла такую смуту въ твой домъ. Ты меня увези скор?й куда нибудь.
        - Милая, я увезу тебя очень скоро, мы за границу по?демъ, а объ этихъ пустякахъ ты пожалуйста не думай. Я зажму вс?мъ рты и уйму ихъ сразу. Теб? надо заявить зд?сь себя хозяйкой, барыней, влад?тельницей всего, а потому покажи имъ себя какъ сл?дуетъ. Я къ теб? приставлю горничными именно т?хъ, которыя были тутъ „барскими барынями“, и он? увидятъ, кто ты для меня, ну, отъ тебя будетъ зависить поставить ихъ какъ сл?дуетъ. У тебя маленькія туфельки, маленькія н?жныя ручки, но и этими туфельками ты можешь внушить своему штату, что ты тутъ все. Пожалуйста не церемонься, не н?жничай и все пойдетъ превосходно. Он? у меня избаловались безъ хозяйки, пожалуйста прибери ихъ къ рукамъ, а свою Глафиру сд?лай главною фрейлиной и домоправительницей; она умная у тебя и преданная. Но будетъ объ этомъ, будетъ! Я хочу ласкать тебя, любить, говорить теб? о своей любви. Сядемъ къ камину, возьмемъ вина, фруктовъ, ты позволишь мн? курить, и мы почувствуемъ себя какъ въ раю. Блаженство мое, радость моя!
        Скосыровъ обнялъ Катерину Андреевну.


        XII.
        Ц?лая буря поднялась на хутор? и въ деревеньк? Луки Осиповича Коровайцева, когда узналась страшная истина.
        Опрокинутый тройкой Скворчика и чуть не раздавленный б?шено скачущими конями другой тройки, Лука Осиповичъ вскочилъ на ноги и выстр?лилъ въ догонку б?глецовъ, считая себя страшно обиженнымъ. Парень его, Яшка, служившій и кучеромъ, и лакеемъ, и до?зжачимъ, поднялся изъ подъ саней съ окровавленнымъ во время паденія лицомъ и энергично выругался, не ст?сняясь присутствіемъ барина.
        - Ишь, проклятые разбойники, озарники, чуть не убили, ана?емы! - говорилъ онъ подымая упавшую лошадь. - И супонь лопнула, и гужи оборвались!
        - Кто это такіе? - спросилъ Лука Осиповичъ, помогая Яшк?. - Я закутавшись сид?лъ, не видалъ.
        - Не знамо кто, сударь, а только не изъ сус?дей, лошади незнакомыя, да и кучеромъ какой то усатый л?шій сид?лъ, н?тъ тутъ такихъ. Смотри, что недобрые люди какіе нибудь. На передней то тройк? мужчина сид?лъ и женщина, а промежъ нихъ не то еще челов?къ, не то узелъ какой то. Гляди, что грабители.
        - В?дь они отъ насъ скакали, - тревожно зам?тилъ Лука Осиповичъ.
        - Мало ли тутъ дорогъ и акромя насъ, баринъ.
        - Все же надо посп?шить, у меня сердце не на м?ст?.
        - Да вотъ и справились, и по?демъ.
        Ужъ подъ?зжая къ усадьб?, Лука Осиповичъ понялъ, что дома у него неблагополучно. Ворота были заперты снаружи, и отъ нихъ шли сл?ды многихъ лошадиныхъ и челов?ческихъ ногъ; собаки заливались отчаяннымъ, тревожнымъ лаемъ, и никто не выходилъ на этотъ лай. Лука Осиповичъ однимъ взмахомъ могучей руки сбилъ съ калитки замокъ и вб?жалъ на дворъ, потомъ въ с?ни. Яшка, держа на-готов? охотничій ножъ, сл?довалъ за нимъ.
        Дверь въ комнаты оказалась отворенною.
        - Господи, что же это? - съ ужасомъ прошепталъ Лука Осиповичъ и бросился во внутреннія комнаты.
        Все ц?ло, все стояло на своихъ м?стахъ, но въ комнатахъ ни души, ни звука.
        - Катя, Катенька! - кричалъ Лука Осиповичъ, б?гая по вс?мъ комнатамъ. - Катюша! Глашка!..
        - Уб?гла наша барыня, вотъ что, - мрачно сказалъ ему Яшка.
        - Что?!
        - Уб?гла барыня.
        - Какъ уб?гла? Что ты говоришь, разбойникъ? Убью я тебя за эти слова твои!
        - Есть воля ваша, а только я правильно говорю. Н?тути ихъ, нигд? н?тути. И Глашка съ ними уб?гла, проклятая.
        - Такъ увезли ее, увезли! Украли мою Катеньку, похитили!
        - Уб?гла...
        - Молчи, холопъ! - б?шено крикнулъ Лука Осиповичъ, хватаясь за ножъ, съ которымъ онъ на медв?дя хаживалъ. - Душу вышибу за такое слово!
        - Не гн?вайтесь, баринъ, извольте выслушать. Если бы украли, такъ Глашку бы не взяли, а то, вишъ, вм?ст? пропали. А вонъ и коммодъ съ барыниными вещами открытый стоитъ, вещи изъ него брали, укладывались.
        - Гд? же люди вс?? Гд? Прошка, Евстигн?й, Машка?
        - Въ кухн? вс? дрыхнутъ, мертвецки пьяные.
        - Буди ихъ, на смерть ихъ бей и ко мн?! Они должны знать, кто тутъ былъ, они вид?ли!
        - А вотъ сичасъ допросимъ ихъ, л?шихъ, я ихъ подыму, образумлю.
        Но это сд?лать было не легко даже и такому дотошному, ловкому малому, какимъ былъ Яшка. Онъ будилъ дворню и пинками, и ударами доброй нагайки, и сн?гомъ, но они спали, какъ мертвые, и только мычали. Обливъ вс?хъ холодною водой, Яшка кое какъ привелъ ихъ въ себя. Долго люди ничего не понимали, таращили глаза, скребли затылки, но когда они догадались, что въ дом? случилась б?да, что пропала барыня, то съ воемъ повалились барину въ ноги. Изъ сбивчивыхъ разсказовъ можно было понять правду. Прі?халъ баринъ Черемисовъ, гусаръ, и гостилъ у барыни, кушалъ съ нею чай, а деньщикъ гостя угощалъ дворню водкой, ромомъ, напоилъ вс?хъ, и вс?, мертвецки пьяные, заснули гд? попало и дальше ничего не помнили, не вид?ли. Староста Игнатъ приходилъ изъ деревни, посид?лъ въ кухн?, но часу въ восьмомъ ушелъ домой въ деревню. За нимъ сб?гали теперь, разбудили, привели въ господскій домъ, а за нимъ пришло челов?къ десять мужиковъ, но ни староста, ни мужики ничего не знали и не слыхали, да и не могли слышать.
        - Батюшка баринъ, чтожь это такое? - со слезами говорили дворовые. - Прости ты насъ, окаянныхъ, и прикажи намъ вернуть барыню, которую мы проворонили. По щепочк? мы разнесемъ домъ твоего обидчика, самого его на веревк? приведемъ къ теб?, на осин? пов?симъ!
        - Всю его челядь перев?шаемъ! - подхватили и мужики, во глав? со старостой.
        Кр?постные очень любили Луку Осиповича и звали его „отцомъ“ не для краснаго лишь словца, не для лести, а искренне, отъ души, считая его д?йствительно благод?телемъ, другомъ, заступникомъ, почитая, какъ родного отца. Онъ входилъ во вс? ихъ нужды, работалъ наравн? съ ними и былъ старшимъ въ этой семь? изъ тридцати мужчинъ съ ихъ женами и д?тьми. Барщина у Луки Осиповича была легкая, не могущая обременить и самаго неисправнаго мужика, о какихъ либо наказаніяхъ никто и не слыхивалъ, разв? ужъ очень разсердится Лука Осиповичъ на неисправимаго л?нтяя или пьяницу и потреплетъ его за вихоръ, дастъ ему по затылку и прогонитъ съ глазъ долой. Самъ онъ л?чилъ захворавшаго мужика, самъ ухаживалъ за нимъ, многихъ обучилъ грамот? въ долгіе зимніе вечера. Мужики жили у него хорошо, безъ ужина спать не ложились, въ праздникъ пекли пироги, од?вались исправно. Въ годъ падежа Лука Осиповичъ заложилъ свою деревеньку и купилъ вс?мъ мужикамъ, потерявшимъ скотину, и лошадей, и коровъ. Благодаря дружнымъ усиліямъ поднявшихся на ноги мужиковъ, Лука Осиповичъ им?лъ возможность черезъ годъ же выкупить свою деревеньку. Мужики
вид?ли въ немъ не только добраго, душевнаго барина, но и разумнаго хозяина, неутомимаго работника, сильнаго и т?ломъ, и духомъ челов?ка. „Маниловщины“ не было въ отношеніяхъ Коровайцева къ мужикамъ, онъ не миндальничалъ съ ними, не былъ краснобаемъ, а тихо и прочно любилъ ихъ и уважалъ за выносливость, за трудолюбіе, за то, что они любили „матушку землицу“ такъ же, какъ и онъ любилъ ее. Онъ даже не вм?шивался въ ихъ д?ла, предоставляя имъ самимъ судиться и разбираться въ своихъ д?лишкахъ, но всегда съ охотою приходилъ на помощь, когда его звали. Разные земскіе чины, подъячіе, крючкотворы не см?ли носа сунуть къ мужикамъ Луки Осиповича, а мужика, который задумалъ было торговать виномъ и давать крестьянамъ деньги въ ростъ, Лука Осиповичъ собственноручно поколотилъ и прогналъ въ городъ на оброкъ, а тягло его отдалъ обездоленной семь?, вставшей въ затруднительное положеніе посл? пожара. Появленіе въ дом? красавицы жены не заставило перем?ниться Луку Осиповича, хотя расходы значительно увеличились. Онъ только „сократилъ“ самого себя. Продалъ дорогую верховую лошадь, на половину уменьшилъ охоту, пересталъ
курить сигары, останавливался, прі?зжая въ Москву, не въ гостинниц?, а на постояломъ двор? и тому подобное.
        Барыню мужики не долюбливали и порицали. Имъ не нравилось позднее вставаніе ея, полн?йшее невниманіе къ хозяйству, роскошь, ничего нед?ланіе, дов?ріе къ Глафир?, которая была имъ чужда и которой барыня дозволяла все. Не нравилось мужикамъ и дворовымъ и то, что съ появленіемъ Катерины Андреевны начали посвистывать на конюшн? и въ д?вичьей розги. О нихъ прежде и не слыхалъ никто, разв? подростка какого-нибудь вспрыснустъ за баловство. Розги въ ту пору никого не удивляли, не возмущали и не оскорбляли. Он? свистали и въ семьяхъ, и въ школ?, и въ д?вичьихъ, и на конюшн?, какъ свистали кнуты и плети на торговыхъ площадяхъ, но всегда и везд? челов?ка возмущала и будетъ возмущать несправедливость, безпричинная жестокость.
        - Ты накажи виноватую рабу свою, - говорили мужики и дворня Коровайцевыхъ про Катерину Андреевну, - но ты накажи сама, по своему барскому приказу, за д?ло, а то она Глашк? волю дала, и Глашка у насъ барыня, Глашка нашимъ бабамъ и д?вкамъ шкуру деретъ, косы треплетъ, а она такая же холопка.
        Лука Осиповичъ вступился было и разъ, и два, но изъ этого ничего не выходило, тогда онъ одинъ разъ зыкнулъ на Глафиру, пооб?щалъ и ее отодрать за тиранство, а Катерин? Андреевн? сд?лалъ выговоръ. Сд?лалъ выговоръ и закаялся. Съ молодою женой посл? этого выговора была истерика, пришлось послать въ у?здъ за докторомъ.
        - Ты меня уморишь, въ гробъ уложишь, - рыдая, говорила Катерина Андреевна и каталась на кровати. - Ты способенъ меня зв?рски наказать за то, что моя Глафира поучила какую то скверную д?вку, грубіянку, л?нтяйку. Скоро эти д?вки бить меня будутъ; он? меня и за барыню не считаютъ.
        Лука Осиповичъ махнулъ рукой и бол?е уже не вм?шивался въ „бабьи д?ла“. Очень ужъ любилъ онъ жену.
        Слыша теперь с?тованія мужиковъ и дворни, Лука Осиповичъ былъ глубоко тронутъ, но его оскорбляло то, что вс? эти люди видимо винили его Катеньку, - то и д?ло прорывалось словечко неодобренія по адресу Катерины Андреевны. Это убивало Луку Осиповича: ему не хот?лось в?рить, что его Катенька уб?жала; н?ть, н?тъ, ее увезли, украли, и онъ вернетъ ее!..
        Не переод?вшись, не сд?лавъ никакихъ распоряженій, Лука Осиповичъ поскакалъ въ Москву.
        - Побереги ты себя, батюшка баринъ, не загуби сгоряча, - говорили ему мужики, провожая его. - Послалъ бы лучше насъ, мы-бъ теб? добыли и женушку твою, и обидчика, на арканахъ бы привели обоихъ да тутъ бы вотъ и казнили.
        - Пошелъ! - крикнулъ Лука Осиповичъ Яшк?, вскакивая въ сани и не слушая мужиковъ. - Гони до у?зда во весь духъ, а тамъ я ямскихъ возьму, курьерскихъ.
        Мужики постояли, погоревали и разошлись, заперевъ господскій домъ и оставивъ старосту Игната домовничать и хозяйничать. Два мужика и дворовый парень Ефимъ, чувствовавшій себя очень виноватымъ, самовольно отлучились и по?хали сл?домъ за бариномъ.
        - Можетъ, мы понадобимся ему тамъ, голубчику, - говорили они.
        Прі?хавъ въ Москву и остановившись на постояломъ двор?, Лука Осиповичъ, не попивъ даже чаю, по?халъ разыскивать Черемисова. Въ ту пору сд?лать это было не такъ легко, какъ теперь, - адресныхъ столовъ тогда не было, - но кое какъ Лука Осиповичъ нашелъ квартиру гусара и явился туда грозный, готовый на все.
        Черемисова въ Москв? не оказалось.
        - Гд? же онъ? - спросилъ Лука Осиповичъ у двороваго челов?ка Черемисова, заспаннаго и полупьянаго парня.
        - У?хамши.
        - Куда, л?шій ты этакій, „у?хамши“?
        - Къ господамъ какимъ то, къ пом?щикамъ. На?хали нон? поутру какіе то господа, подняли барина съ постели и увезли.
        Лука Осиповичъ сдержалъ свое б?шенство, досталъ изъ кошелька серебряный рубль и подалъ парню.
        - Вотъ теб? на водку, любезный, - ласково сказалъ онъ, потрепавъ парня по плечу. - Вижу я, что ты хорошій малый, еще теб? на водку золотой дамъ, а ты мн? поразскажи кое что о барин? своемъ. Ты у него одинъ слуга?
        - Никакъ н?тъ, сударь. Я ихній кр?постной, изъ вотчины папепька ихній меня отпустили, когда баринъ въ полкъ по?халъ, ну, и состою, а главнымъ при нихъ - деньщикъ ихній, Бондаренко.
        - Онъ гд? же теперь?
        - Съ бариномъ у?хамши. Онъ завсегда съ бариномъ.
        - Мордастый этакій, съ большими усами?
        - Такъ точно, съ усами.
        - Ну, скажи же мн?, любезный, вотъ что: твой баринъ привезъ сюда какую нибудь барыню изъ у?зда?
        - Барыню?
        Парень почесалъ затылокъ.
        - Много къ нимъ ходитъ и ?здитъ всякихъ мадамовъ, сударь. Есть изъ простого званія, м?щаночки тутошнія, швейки, а то вотъ актерки тоже ?здятъ, но бываютъ и благородныя, а только словно бы не изъ у?зда, а тутошнія.
        - Онъ у?зжалъ куда нибудь на дняхъ?
        - Да онъ и дома то, почитай, не бываетъ, сударь. Завернетъ иногда, переод?нется и опять его н?тъ день, два, нед?лю. Какъ вотъ прі?хали изъ полка въ отпускъ, такъ все и живетъ.
        - Можно мн? взглянуть на его комнаты, любезный?
        - Почему же не взглянуть? Пожалуйте. Хоромы у насъ не ахти какія, сударь, по холостому живемъ.
        Лук? Осиповичу захот?лось взглянуть на комнаты Черемисова, чтобы найти какую нибудь улику, какое нибудь доказательство, - носовой платокъ Катерины Андреевны, принадлежность туалета, вещицу какую нибудь. Если пропавшая жена была зд?сь, то очень в?роятно найти какой пибудь сл?дъ. Увы, ничего подобнаго не было. Три комнаты, занимаемыя гусаромъ, представляли изъ себя не то казарму, не то покинутое какимъ нибудь лихимъ малымъ жилище. Тамъ и сямъ стояли раскрытые ломберные столы со сл?дами м?ла на сукн?, всюду валялись порожнія бутылки, по угламъ стояли трубки съ длинными чубуками, сабли, нагайки, кивера, фуражки; въ зал? стояло на козлахъ с?дло, другое с?дло валялось на диван? въ гостинной; пепелъ изъ трубокъ былъ на столахъ, и на окнахъ, и на полу. Въ спальной, съ широкою кроватью, покрытой персидскимъ ковромъ, были разбросаны по стульямъ венгерки, доломаны, чикчиры, ташки, б?лье, на ст?н? вис?ло оружіе; въ прочихъ комнатахъ ст?ны были голы, и только черн?ли на нихъ ямки отъ пуль: жилецъ, в?роятно, упражнялся отъ нечего д?лать стр?льбою въ ц?ль изъ пистолета. Никакихъ „сл?довъ“ Лука Осиповичъ не
нашелъ. Что оставалось ему д?лать? Онъ ?халъ сюда съ твердымъ нам?реніемъ сейчасъ, сію же минуту вызвать Черемисова на дуэль, но теперь это нам?реніе казалось ему страннымъ, нец?лесообразнымъ. За что онъ подставитъ лобъ подъ пулю своего обидчика? Для того разв?, чтобы тотъ убилъ его и безпрепятственно влад?лъ его женою? Н?тъ, онъ сперва узнаетъ: силой увезъ Катерину Андреевну Черемисовъ или по ея согласію? Если она уб?жала съ гусаромъ, такъ онъ ее убьетъ, да, ее, - зм?ю, согр?тую на груди, а потомъ ужъ сведетъ счеты и съ нимъ, съ обидчикомъ, а если онъ увезъ ее силой, укралъ, разбоемъ отнялъ, такъ онъ недостоинъ того, чтобы съ нимъ стр?ляться дворянину и офицеру. Разбойника надо или просто убить, какъ б?шеную собаку, или предать въ руки правосудія и отнять у него его жертву, спасти ее.
        - Не могла моя Катенька уб?жать, не могла, - вслухъ подумалъ Лука Осиповичъ.
        - Какъ изволите говорить? - спросилъ парень.
        Лука Осиповичъ не отв?чалъ ему, вышелъ на улицу, с?лъ въ извощичьи сани и вел?лъ везти себя къ коменданту. Тамъ найдетъ онъ защиту, тамъ скажутъ ему, что д?лать, тамъ помогутъ отнять жену у похитителя. Забывъ, что онъ въ дорожномъ костюм?, въ медв?жьихъ сапогахъ, немытый, небритый, Лука Осиповичъ по?халъ къ коменданту съ твердымъ нам?реніемъ добиться аудіенціи во что бы то ни стало. Про?хавъ улицу, онъ увид?лъ ?дущаго на пар? съ отлетомъ Черемисова. Живописно драпируясь плащемъ, заломивъ на бекрень киверъ, -халъ гусаръ, гордо посматривая на идущахъ мимо прохожихъ и улыбаясь хорошенькимъ женщинамъ.
        - Стой, стой! - закричалъ своимъ зычнымъ голосомъ Лука Осиповичъ и на ходу выскочилъ изъ саней.
        Черемисовъ зам?тилъ его, двинулъ бровями, подумалъ одну секунду и приказалъ кучеру, остановиться. Лука Осиповичъ подб?жалъ къ нему и схватилъ могучею рукой возжи у кучера.
        - Что сіе значитъ, государь мой? - гордо спросилъ Черемисовъ.
        - Это значитъ то, что я убью тебя сію минуту!.. Ты укралъ мою жену?
        Черемисовъ безпокойно оглянулся кругомъ. Народъ на панеляхъ остановился и съ удивленіемъ гляд?лъ на происходившее.
        - Ты укралъ мою жену? - повторилъ Лука Осиповичъ, задыхаясь.
        - Государь мой, добропорядочные люди не д?лаютъ такъ, какъ д?лаете вы, - отв?тилъ Черемисовъ. - Пришлите ко мн? секундатовъ, и я дамъ вамъ сатисфакцію...
        - Какъ собаку убью я тебя безъ всякой сатисфакціи! - б?шено крикнулъ Лука Осиповичъ. - Гд? моя жена? Гд? она?
        Черемисовъ опять оглянулся кругомъ. Толпа уже двинулась съ панелей и окружила сани. Отъ сос?дней будки б?жалъ буточникъ, какой то офицеръ въ треугольной шляп? съ плюмажемъ звалъ рукою идущихъ мимо солдатъ.
        - Жена ваша у?хала къ моему полку въ Польшу, - проговорилъ Черемисовъ. - Извольте отойти и ищете удовлетворенія, а это не бол?е, какъ пассажъ, который обоихъ насъ конфузитъ.
        - Воръ ты, воръ, разбойникъ! - не помня себя, крикнулъ Лука Осиповичъ и бросился на Черемисова съ кулаками. Тотъ вскочилъ въ саняхъ, выхватилъ саблю и ударилъ ею Коровайцева по голов?. Пом?щикъ вскрикнулъ, схватился за голову, зашатался и упалъ на сн?гъ, обливаясь кровью. Толпа ахнула, какъ одинъ челов?къ, отшатнулась, потомъ глухо и громко зароптала и двинулась впередъ съ угрожающими криками и жестами. Сабля лихого гусара готова была уже засверкать въ воздух?, но въ этотъ моментъ подосп?ли солдаты, прикладами отт?снили толпу и кольцомъ окружили сани Черемисова и лежащаго на сн?гу Луку Осиповича. Черемисовъ вложилъ саблю въ ножны и выскочилъ изъ саней. Черезъ пять минутъ онъ былъ уже на гауптвахт?, давая показаніе караульному офицеру, а съ раненымъ Коровайцевымъ возились докторъ и фельдшеръ. Ударъ сабли пробилъ м?ховую шапку и раскроилъ голову до л?ваго уха. Изъ зіяющей раны текла кровь, и Лука Осиповичъ былъ въ безсознательномъ положеніи, но дышалъ еще. Докторъ призналъ его рану опасной жизни и объявилъ, что надежды на выздоровленіе почти н?тъ.


        XIII.
        Мечта Ивана Анемподистовича Латухина сбылась. Надя сд?лалась его нев?стой, нев?стой полноправною, свободною. Дней пять тому назадъ, Шушеринъ принесъ ему и торжественно вручилъ „вольную“, совершонную въ палат? гражданскаго суда, отъ гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева на имя кр?постной его, Скосырева, д?вки Надежды Игнатьевной Грядиной. Въ ноги поклонился Иванъ Анемподистовичъ Шушерину, принимая эту бумагу, тотчасъ же заплатилъ ему условленную сумму денегъ и передъ образами побожился, что устроитъ и выведетъ въ люди его племянниковъ.
        Запировали и загуляли вс? въ дом? Ивана Анемподистовича. Прислуг? и прикащикамъ были выданы подарки, харчи во вс? эти дни отпускались по-праздничному, стряпуха, съ приглашенною помощницей, съ утра до ночи пекла, варила и жарила, а Маша и созванныя гостить подруги ея шили нев?ст? приданое. Въ горницахъ Ивана Анемподистовича сид?ли, чинно бес?дуя, старушки, родственницы и знакомыя его матери; въ св?телкахъ п?ли съ утра до ночи д?вушки, подруги нев?сты и Маши, а вечеромъ каждый день собирались гости, то на „сговоры“, то на „помолвку“, то просто на „д?вичьи вечера“ нев?сты. Надя разцв?ла и еще больше похорош?ла. Стыдливо держась съ подругами при гостяхъ, она бросалась на шею желанному жениху, когда оставалась съ нимъ вдвоемъ, а то плакала, то см?ялась отъ радости.
        - Милый ты мой, желанный, хорошій, да неужели вс? горя наши кончились, и я свободная, вольная? - говорила она.
        - Вольная, Надюша, какъ птичка вольная! - весело отв?чалъ Иванъ Анемподистовичъ. - Вотъ она, бумага-то, въ ларц? у меня лежитъ.
        - Покажи мн? ее, покажи, Ваня, я еще разокъ хочу взглянуть на нее.
        - Гляди, Надюша. Вотъ она. Вотъ гербъ государственный, вотъ печать, номеръ, а вотъ подписи господъ начальниковъ и судей. Въ книги казенныя записана эта бумага, а книги прошнурованы, печатью скр?плены.
        - Голубчикъ, стою-ли я того, что ты за меня перенесъ, что денегъ переплатилъ? - спрашивала Надя, ласкаясь къ жениху.
        - Ужели не стоишь? Кабы не стоила, не платилъ бы.
        - Б?дный ты мой! Другіе берутъ нев?стъ съ приданымъ, на возахъ за нев?стами то добра привозятъ, а ты безприданницу берешь, да еще и деньги за меня платишь!
        - Приданое теб? господинъ Скосыревъ дастъ...
        - Твоими то деньгами?
        - А, что толковать объ этомъ! Не приданое мн? нужно, Надежда, а челов?къ, другъ на всю жизнь, а ты ли мн? не другъ? Не видалъ я краше тебя челов?ка на св?т?, да и душа у тебя св?тлая, сердце золотое. Охъ, ты, ласточка моя, голубка б?лая! Купилъ я тебя и ужь никому не отдамъ, попала изъ неволи въ неволю, изъ огня въ полымя. Увидишь, какой я есть челов?къ!
        Порой темная думка налетала на счастливаго жениха и туманила его св?тлую радость, подумывалъ онъ о подлог?, который они совершили, пом?щика обманули, но онъ гналъ эти думы и вспоминалъ успокоительныя р?чи Шушерина.
        - И не думай объ этомъ! - говорилъ Шушеринъ. - Благо д?ло сд?лано, вольная выдана, а тамъ и думать нечего. Обв?нчаешься - и д?лу конецъ. Надо теб? было бы посл? в?нца къ Павлу Борисовичу на поклонъ съ?здить, съ визитаціей, какъ промежду господъ говорятъ, ну, да мы этого не сд?лаемъ ужь, скажемъ, что молодая де захворала, а тамъ, сейчасъ же посл? Пасхи, баринъ заграницу у?детъ, да и забудетъ тебя съ твоей Надей. Благо, что тайну нашу знаютъ только люди близкіе, не выдадутъ, а какъ обв?нчаешься, такъ и д?лу конецъ, не разв?нчаютъ, а обманъ Павелъ Борисовичъ проститъ, коли и узнаетъ. Да и не узнаетъ, вотъ что главное. Нешто ему до насъ! У него и самого зазноба теперь на ум?, а въ мысляхъ - уголовщина.
        Шушеринъ пріятельски пов?далъ Латухину все, что д?лалось у Павла Борисовича. А д?лалось тамъ вотъ что: раненый Черемисовымъ пом?щикъ Коровайцевъ скончался и передъ смертью принесъ на гусара жалобу не за нанесеніе раны, которая была вызвана насиліемъ его, Коровайцева, и оскорбленіемъ офицерской чести, а за то, что гусаръ похитилъ у него жену, увезъ ее силою, укралъ. Не дождавшись р?шенія на принесенную жалобу, Коровайцевъ умеръ, но д?ло пошло своимъ путемъ, и Черемисовъ былъ арестованъ, сид?лъ на гауптвахт? и отписывался на запросы и справки. Онъ и не подумалъ даже вм?шивать въ д?ло Павла Борисовича, а отв?чалъ, что жену дворянина Коровайцева увезъ самъ, полюбивъ ее, а о настоящемъ ея м?стопребываніи ничего не знаетъ. Самъ Павелъ Борисовичъ ув?домилъ тогда сл?дственную по этому д?лу коммиссію о томъ, что вдова убитаго Коровайцева находится у него, что въ похищеніи ея онъ принималъ д?ятельное участіе и что Катерина Андреевна Коровайцева желаетъ вступить съ нимъ въ бракъ. Получивъ это ув?домленіе, коммиссія по д?лу о корнет? Ахтырскаго гусарскаго полка Черемисов? списалась съ палатой уголовнаго суда,
и палата предала суду отставного гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева и вдову дворянина Коровайцева, - перваго за насиліе, учиненное надъ замужнею женщиной, а вторую - за поб?гъ отъ мужа. Вм?шалась консисторія, и д?ло заварилось и затянулось на долгіе года, какъ водилось тогда; ц?лыя стопы, ц?лые воза бумаги должны быть исписанными по этому д?лу.
        Павелъ Борисовичъ нанялъ ходатая изъ отставныхъ чиновниковъ палаты уголовнаго суда и поручилъ ему д?ло, нисколько не смущаясь, но жениться на Катерин? Андреевн? ему было пока нельзя, и вотъ это то обстоятельство смущало и безпокоило его. Такимъ образомъ и было Павлу Борисовичу не до подлога, совершеннаго Латухинымъ. Онъ весь отдался любви и заботамъ о новой жизни, весь отдался Катерин? Андреевн?, которая внушила ему страсть пылкую, неудержимую, - страсть, охватывающую челов?ка лишь на склон? л?тъ посл?днимъ, „девятымъ валомъ“, способнымъ и выкинуть на берегъ къ тихой пристани, и разбить о скалу.
        Латухину и Над? можно было быть покойнымъ и не думать о Павл? Борисович?, но т?мъ не мен?е, Шушеринъ, заходя иногда попировать къ счастливому жениху, сов?товалъ ему д?ла въ долгій ящикъ не откладывать.
        - Обв?нчайтесь и д?лу конецъ, - говорилъ управляющій, - не зач?мъ вамъ тянуть да откладывать.
        Одинъ разъ вечеркомъ Шушеринъ пришелъ ч?мъ то озабоченный и особенно настаивалъ на скор?йшей свадьб?.
        - До масляницы еще время достаточно, Ефимъ Михайловичъ, усп?емъ обв?нчаться, - отв?тилъ Латухинъ. - Надо приданое приготовить, батюшка, то, се; хлопотъ не мало, сами изволите знать.
        - А ты, голубчикъ, не дремли, - возразилъ на это Шушеринъ. - Приданое можно и посл? свадьбы нашить, д?ло домашнее. Смотри, чтобы препоны какой не вышло.
        - Какая же можетъ препона быть?
        - Мало ли какая. Купилъ нев?сту, да в?дь не безъ гр?ха, самъ знаешь. Ежели обв?нчаетесь, такъ отнять мудрено, а пока еще нев?стой состоитъ - возможно, им?я въ виду, что куплена то Надя при помощи подлога. Мн? тебя жаль, а я то ужь выкарабкаюсь какъ нибудь. Есть тутъ заковыка одна, челов?чекъ одинъ намъ пом?шать можетъ.

„Заковыка“ эта состояла вотъ въ чемъ: одинъ разъ вечеркомъ Ефимъ Михайловичъ кушалъ у себя въ горниц? чай и читалъ какую то душеспасительную книгу, какъ въ комнату къ нему вошелъ любимый барскій камердинеръ Порфишка. Съ трудомъ узналъ Шушеринъ барскаго любимца. Давно небритый, съ опухшимъ отъ сильнаго пьянства лицомъ, съ налитыми кровью глазами, Порфирій самъ на себя не былъ похожъ. Од?тъ онъ былъ въ дубленый полушубокъ и въ валеные сапоги, въ рукахъ держалъ палку и барашковую шапку.
        - Порфирій! - съ удивленіемъ воскликнулъ Шушеринъ, поднимая на лобъ очки въ серебряной оправ?. - Какими ты судьбами попалъ сюда изъ Лавриковъ? Отъ барина?
        Порфирій поставилъ палку въ уголъ, бросилъ шапку и с?лъ на стулъ, не дожидаясь приглашенія. До сей поры онъ при управител? садиться не см?лъ.
        - Самъ ушелъ, - угрюмо отв?тилъ онъ. - Б?жалъ.
        - Какъ б?жалъ? - воскликнулъ Шушеринъ и притворилъ дверь въ сос?днюю комнату.
        - А какъ вотъ б?глые б?гаютъ.
        - Да что же случилось, Порфиша? - тревожно спросилъ Шушеринъ. - Я что то въ толкъ не возьму.
        - А то и случилось, что вы, Ефимъ Михайловичъ, обманщикъ и жизни моей погубитель...
        - Какъ?!
        - Небось не знаешь? - насм?шливо спросилъ Порфирій. - Прикрылъ я твой обманъ воровской, дозволилъ вамъ съ купцомъ Латухинымъ Надьку обманомъ купить, а ты мн? за это что об?щалъ?
        - Об?щалъ, Порфиша, Лизавету изъ Чистополья въ Лаврики переслать и устроить ее за тебя. Я помню это, знаю и устрою.
        Порфирій злобно взглянулъ на Шушерина и покачалъ головой.
        - Ахъ, ты, Іуда, Іуда! - проговорилъ онъ. - Отдали Лизу за Архипку, сгубили ее...
        - Какъ?
        Шушеринъ даже вскочилъ съ м?ста.
        - Какъ отдали?... Порфиша, родной, Богомъ теб? клянусь, что я этого не зналъ. Гр?шенъ я т?мъ, что позамедлилъ маленько, а баринъ, стало быть, помимо меня бурмистру отписалъ объ этомъ. Порфиша, голубчикъ, прости ты меня Христа ради! Я теб?, Порфиша, заплачу, денегъ теб? дамъ, а Лизу твою отниму отъ Архипки, отдамъ ее теб?.
        - Поздно, сударь Ефимъ Михайловичъ! Лиза сб?жала, поймана и въ город? Владимір? въ острог? сидитъ.
        - Ахъ, горе какое! - съ непритворною тоской воскликнулъ Шушеринъ.
        - Горе теб?? Боишься что я про твой обманъ насчетъ Надьки барину донесу? А мн? то какое горе, а Лиз? то? Сколько тиранства перенесла она, побоевъ! Сказываютъ чистопольевскіе мужики, что и до весны не доживетъ, помретъ въ острог?.
        Порфирій тряхнулъ головой.
        - На тебя я барину донесу, это ты знай! - со злобой сказалъ онъ. - Не видать твоему долгополому купцу Надьки, какъ мн? Лизы не видать, а пока я гулять хочу въ Москв?, денегъ мн? давай.
        - Порфиша, родной, я тебя угощу, я теб? денегъ дамъ, судьбу твою устрою, ты ужь меня прости, Порфиша, земно теб? кланяюсь.
        Шушеринъ поклонился, коснувшись рукою пола.
        - Ладно, увидимъ тамъ, а пока денегъ мн? дай, гулять хочу.
        - Да какъ же такъ, Порфиша? - замялся Шушеринъ. - Ушелъ ты въ Москву самовольно, баринъ явку подастъ.
        - А ты укрывай меня, - съ дерзкимъ см?хомъ перебилъ Порфирій. - А то не хочешь ли задержать? Кликни людей, вели связать да въ вотчину отправить. Ха, ха, ха... Не отправишь, Ефимъ Михайловичъ, шкуру свою оберегаючи.
        - Порфиша, - ласково и вкрадчиво заговорилъ Шушеринъ, прис?въ рядомъ съ лакеемъ, - Порфиша, а ты, голубчикъ, вернись лучше въ Лаврики, будь другъ! Я теб? денегъ дамъ, подводу снаряжу...
        - Пой Лазаря то! - со см?хомъ перебилъ Порфирій. - Какого б?са я въ Лаврикахъ постылыхъ д?лать буду? Я хоть погуляю тутъ, душу отведу, изъ трактира въ погребокъ перепархивать буду, съ пріятелями горе свое забуду. Мн? и ты денегъ дашь и купецъ Латухинъ дастъ, потому какъ я васъ обоихъ погубить могу. Не желаю и въ Лаврики, провались они въ таръ-тарары!
        - Порфиша, да в?дь тебя схватятъ зд?сь, какъ б?глаго...
        - А я скажу, что живу-де я въ Москв? по приказу господина моего, Павла Борисовича Скосырева, и порукой-де въ томъ управитель его Ефимъ Михайловъ Шушеринъ. Откажешься, что ли? Ха-ха-ха! Я надъ тобой пот?шусь, Шушеринъ, ты мн? теперь не страшенъ, н?тъ!
        Шушеринъ принужденъ былъ дать Порфирію денегъ и отпустить его „гулять“. Всю ночь думалъ объ этомъ неожиданномъ случа? Шушеринъ и на утро особенно настаивалъ у Латухина на скор?йшей свадьб?, но настоящей причины своей настойчивости не сказалъ.
        Порфирій, между т?мъ, пилъ, гулялъ, бражничалъ и буянилъ. Оставшаяся въ Москв? дворня понять не могла послабленій, которыя оказывалъ строгій и безпощадный Шушеринъ Порфирію, т?мъ бол?е, что дворн? изв?стно было о приказ? барскомъ: поймать скрывшагося изъ Лавриковъ Порфирія и прислать въ им?ніе.
        - Ужь не ладитъ ли Шушеринъ поставить Порфишку „охотникомъ“ за племянника? - догадывалась дворня. Порфирій именно походилъ теперъ на нанятаго „охотника“, идущаго добровольно въ солдаты за какого-нибудь зажиточнаго парня, попавшаго въ рекрутскую очередь. Въ ту пору, да и потомъ, гораздо поздн?е, такихъ „охотниковъ“ было не мало, и они именно такъ бражничали и ломались надъ нанимателемъ, какъ „ломался“ Порфирій надъ Шушеринымъ.
        - Гляди, что „охотникомъ“ его ставитъ за старшаго племянника, который въ купеческой контор? служитъ, - говорили дворовые.
        - А баринъ то нешто отпуститъ Порфишку! - возражали другіе.
        - Шушеринъ обойдетъ барина, какъ ему надо, особливо когда Порфиша запилъ да забаловалъ. На кой онъ шутъ барину такой то? Одно д?ло - подъ красную шапку.
        А Порфирій посм?ивался только и продолжалъ гулять. Въ расшитомъ шелками романовскомъ полушубк?, въ красной рубах? и плисовыхъ шароварахъ, заломивъ шапку на затылокъ, съ череповскою гармоникой ходилъ онъ изъ трактира въ трактиръ, изъ погребка въ погребокъ и кутилъ. Являясь домой пьянымъ, онъ буянилъ, дрался и грубилъ Шушерину. За одну десятую такихъ поступковъ другого, будь это самый почетный членъ дворни, - Шушеринъ отодралъ бы до полусмерти и дома, и въ части, а Порфирія онъ только уговаривалъ да ласкалъ, да угощалъ настойками.
        Какъ то разъ вечеркомъ Иванъ Анемподистовичъ, заперевъ лавку, возвращался домой съ гостинцами для нев?сты. Подходя къ дому, онъ увидалъ, что работникъ его отгонялъ отъ воротъ рослаго парня въ дубленомъ полушубк? съ гармоникой въ рукахъ. Парень былъ пьянъ, кричалъ, размахивалъ руками и л?зъ въ калитку, отталкивая работника.
        - Это что такое? - спросилъ Иванъ Анемподистовичъ, подходя. - Что это за челов?къ?
        - Да вотъ л?зетъ до твоей милости, - отв?чалъ работникъ. - Сказываетъ, что дворовый-де челов?къ пом?щика Скосырева и хочетъ поздравить тебя съ запорученною нев?стой.
        Иванъ Анемподистовичъ окинулъ парня взглядомъ и узналъ въ немъ камердинера Павла Борисовича Порфирія.
        - Я, голубчикъ, пожертвовалъ на всю дворню двадцать пять рублей, чтобы поздравить меня и Надежду Игнатьевну, - кротко отв?тилъ Иванъ Анемподистовичъ, - ну, да ладно, поздравь ты само собой, вотъ теб? полтина.
        Порфирій подкинулъ на ладони пожалованный купцомъ полтинникъ.
        - Это ты мн? на водку, купецъ, жалуешь? Спасибо, а только мн? твоего полтинника не надо, свои есть, желательно, чтобы меня Надя твоя изъ своихъ рукъ поподчивала, угостила, какъ есть она такая же холопка господина моего, какъ и я.
        Иванъ Анемподистовичъ нахмурился.
        - Тутъ н?тъ никакой Нади, - сурово отв?тилъ онъ. - Тутъ есть „вольная“ Надежда Игнатьевна, моя нев?ста, будущая купчиха и теб? тутъ д?лать нечего. Ступай себ? съ Богомъ, проспись!
        - Ой-ли?
        Порфирій подперъ бока руками и нагло засм?ялся.
        - А ежели я не пойду?
        - А не пойдешь, такъ я велю молодцамъ шею теб? намять и въ часть отправить, а въ части теб? баня будетъ, хоть сегодня и не суббота.
        - Это мн? то? Ну, а ежели баня то будетъ не мн?, а Надьк??
        Иванъ Анемподистовичъ вспыхнулъ.
        - Прочь, холуй! - крикрулъ онъ. - Кнутьями велю отодрать, коли не сгинешь съ глазъ въ ту же минуту!
        - Потише, купецъ, не пыли!
        Порфирій наклонился къ самому уху Ивана Анемподистовича и, понизивъ голосъ, проговорилъ:
        - Обманомъ нев?сту то купилъ, знаю в?дь я. Барину показали не ее, не ее, стало быть, онъ и на волю отпускалъ, подлогъ вы съ Ефимкой сд?лали!
        Иванъ Анемподистовичъ побл?дн?лъ.
        - Ага, пересыпало лицо то сн?гомъ! - продолжалъ Порфирій. - Хочешь, сейчасъ я заявлю объ этомъ? Уголовщина в?дь это, купецъ, и тебя, и Шушерина и Надю въ м?шокъ за это каменный!.. Хе, хе, хе... А ты не фордыбачь, будь ласковъ. Ты угости меня, попотчуй, пусть и Надя угоститъ. Когда она при генеральш? Прасковь? Васильевн? состояла, я зналъ ее, не плоше тебя влюбимшись былъ и даже хот?лъ у барина въ жены ее просить...
        - Войди во дворъ, - дрогнувшимъ гОЛОСОМЪ перебилъ пьяную р?чь Иванъ Анемподистовичъ. - Что ты городишь такое? Какой подлогъ?.. Выпущена Надя на волю господиномъ, у меня бумага есть...
        - Есть, да не на ту выправлена. Какъ показывали барину Надю, такъ подм?нили ее. Одинъ въ дворн? то нашей знаю я ее, одинъ и могъ бы барину глаза открыть, да Шушериаъ упросилъ, посулами склонилъ.
        Порфирій махнулъ рукою.
        - Не исполнилъ онъ, проклятый, посуловъ своихъ, не отдали мн? Лизу мою, сгубили!... Ну, да ты, купецъ, тутъ не виноватъ, я на тебя зла не им?ю, а только ты угости меня, попотчуй, желаю я твоимъ гостемъ быть...
        - Пойдемъ, - торопливо отв?тилъ Иванъ Анемподистовичъ и повелъ незваннаго гостя въ горницы.
        Снова забило сердце молодого купца тревогу, снова облилось оно кровью... Еще новый свид?тель обмана, подлога, еще новая б?да!.. Пьяный холуй этотъ будетъ теперь таскаться сюда, будетъ буянить, требовать почестей, грозить... Скор?й, скор?й надо обв?нчаться, да и пойти къ барину съ повинной, разсказать ему все; онъ извинитъ невольный подлогъ, особенно теперь, когда онъ самъ любитъ и счастливъ любовью...


        ХІV.

        Въ ненастный февральскій вечеръ къ постоялому двору, расположенному верстахъ въ двадцати отъ города Рузы, подходили три челов?ка. Въ поляхъ завывала мятель, съ темнаго облачнаго неба валилъ сн?гъ густыми хлопьями, сердитый в?теръ крутилъ его въ воздух? и словно злился на кого-то, яростными порывами налетая на ветхія постройки постоялаго двора, на лохматыхъ лошаденокъ, стоящихъ подъ нав?сомъ двора, и на подходящихъ путниковъ.
        Двое изъ этихъ путниковъ были од?ты въ рваные полушубки и въ лапти; на головахъ у нихъ были м?ховыя шапки. Третій путникъ, невысокаго роста, коренастый мужчина л?тъ тридцати, былъ од?тъ въ однобортный казакинъ изъ толстаго с?раго сукна, подпоясанный ремнемъ съ бляхами и въ валеные сапоги. Кудластую голову его покрывала барашковая шапка съ краснымъ верхомъ. Этотъ, очевидно, былъ дворовымъ, какимъ-нибудь псаремъ или до?зжачимъ. Ни у него, ни у его товарищей не было за плечами котомокъ или м?шковъ; шли они, значитъ, налегк?, не изъ далека, а между т?мъ вс? они очень устали и едва тащились по сн?жной дорог?, опираясь на толстыя, суковатыя палки, выдернутыя изъ какой-нибудь изгороди.
        - Надо зайти на постоялый, братцы, - сказалъ дворовый товарищамъ. - Силушки больше н?тъ, ноги отказываются, да и жрать хочется.
        - Прямо издыхать надо, ежели не отдохнуть да не перекусить, - отв?тилъ одинъ изъ лапотниковъ. - А какъ ты зайдешь?
        - А что?
        - А то, что люди то мы, Ефимушка, темные, б?глые люди.
        - Написано, что ли, у насъ на лбу, что мы б?глые? Скажемъ, что домой де идемъ, вотъ и вся недолга.
        - А ежели изъ Москвы то дано знать, что мы уб?жали изъ кутузки?
        - Тамъ дано знать исправнику, а не Акимычу дворнику, а откуда тутъ исправникъ возьмется въ такую погоду? Зайдемъ, поспимъ до разсв?та, отогр?емся, а можетъ Акимычъ то и покормитъ. Хорошо бы теперича щецъ похлебать горяченькихъ, зелена вина стаканчикъ хватить!
        - Ишь, губу то теб? разъ?ло! Хоть бы хл?бушка пожевать, и то хорошо, да глядишь и ночевать то Акимычъ не пуститъ безъ пятака, а у насъ хоть бы полушка.
        - Попытаемся; авось, благод?теля барина покойнаго вспомнимши, Акимычъ пригр?етъ насъ, накормитъ.
        Вс? трое пріободрились, почуявъ тепло постоялаго двора, и пошли ходко. Постучавшись у воротъ и назвавшись прохожими, путники вошли черезъ крытый дворъ въ избу. На широкихъ палатяхъ спали извощики, везущіе въ Москву кладь, только-что поужинавшіе; на жаркой печи тоже спали какіе то про?зжіе: за столомъ, при св?т? самод?льной сальной св?чи въ жел?зномъ подсв?чник?, три мужика ?ли кашу, запивая квасомъ. Въ изб? было жарко, пахло щами и дымомъ. Хозяинъ постоялаго двора, толстый рыжебородый мужикъ, недружелюбно встр?тилъ путниковъ.
        - Я п?шихъ не пущаю, - сурово обратился онъ къ нимъ. - Никакой корысти н?тъ безъ лошадей то пущать. Ну, ладно, ежели ужинать будете - оставайтесь, а коли ночевать только, такъ не пущу: т?сно и безъ васъ.
        - А ты будь поласков?е, Акимычъ, - обратился къ нему дворовый. - Мы знакомые твои. Али не призналъ? Коровайцевскіе мы, Луки Осиповича Коровайцева.
        При посл?днихъ словахъ сид?вшіе за столомъ разомъ поднялись.
        - Батюшки, да в?дь это наши! - воскликнули они въ одинъ голосъ. - Ефимъ Борзятникъ это, Тихонъ Обручевъ, Яшка Косарь!
        Вошедшіе такъ и бросились къ признавшимъ ихъ мужикамъ.
        - Родимые, да в?дь это наши, коровайцевскіе! Васюкъ Трошинъ, Михайло, Герасимъ!
        Знакомые обнялись и расц?ловались. Н?которыхъ даже слеза прошибла.
        - Акимычъ, подавай намъ щей, каши, солонины и сулею вина! - скомандовалъ высокій чернобурый мужикъ дворнику.
        Дворникъ разбудилъ бабу-стряпуху и приказалъ ей подать требуемое, а самъ, кряхтя и охая, вл?зъ на печь и сію же минуту захрап?лъ. Легла спать и баба, подавъ на столъ корчагу съ горячими щами, горшокъ пшенной каши, блюдо съ холодною солониной, ковригу Хл?ба и баклагу вина. Прохожіе молча и жадно накинулись на ?ду, выпивъ по стакану водки. Уже за кашей, обильно сдобренной льнянымъ масломъ, разговорились они. На разспросы чернобородаго мужика началъ длинный разсказъ дворовый въ казакин?.
        - Осирот?ли мы, Василій Панкратычъ, - началъ онъ, - схоронили нашего барина Луку Осиповича, царство ему небесное.
        - Да, знаемъ мы, Ефимушка, получили объ этомъ в?сточку, поплакали вдосталь. Такое у насъ теперича гореванье идетъ, что...
        - А ты постой, Васюкъ, - остановилъ его другой мужикъ. - Пусть Ефимъ намъ разскажетъ про барина, про московское житье свое, а тамъ и мы пов?даемъ о себ?. Говори, Ефимушка, сказывай намъ все, коли угостился до сытъ.
        - Спасибо, насытились теперь, отошли, а то хоть помирай въ чистомъ пол?. Не веселъ нашъ разсказъ будетъ, ребятушки, горе одно.
        Онъ закурилъ трубку на коротенькомъ чубук?, затянулся и началъ:
        - Пошли мы въ Москву за бариномъ, чтобы не покидать его, сердечнаго, при случа? помочь, да опоздали, зря сходили. Онъ, вишь ты, нашелъ свово обидчика, поймалъ злод?я свово, который у него жену увезъ, и орломъ налет?лъ на него, а тотъ выхватилъ саблю, да и полыснулъ нашего барина. Прямо по голов? угодилъ, разс?къ до мозга самаго, и скончался нашъ Лука Осиповичъ въ больниц?, схоронили его. Порев?ли мы, попечалились и пор?шили такъ, чтобы обидчику его, нашему лиход?ю, за все отплатить, да кстати ужъ и ее, барыню б?глую, пор?шить, и Глашку тоже смутьянщину. За одно, думаемъ, пропадать сиротами, такъ по крайности отплатимъ. Очень ужъ горько да больно намъ было, очень голубчика барина жаль, жену котораго мы проворонили, въ домъ котораго ворога пустили!
        - Такъ, такъ, - проговорилъ чернобородый, жадно слушая разсказъ Ефима.
        Такъ же жадно и съ напряженнымъ вниманіемъ слушали и его товарищи. Что касается товарищей Ефима, то они, утомленные дорогой и согр?тые виномъ, свалились на лавки и кр?пко спали.
        - Ну, и пошли мы по Москв? барина этого Черемисова искать, - продолжалъ Ефимъ. - Ходимъ, это, спрашиваемъ, а на харчи себ? добываемъ ч?мъ попадя, работаемъ, что приведется. У того спросимъ, у другаго и указали намъ фатеру этого барина, нашли мы ее. Нагрянули мы, робятушки, ночью къ нему, прознавъ, что дворни у него только и есть, что парень дворовый да деньщикъ. Парадную дверь коломъ приперли, заднюю высадили и входимъ. Дворовый его, плюгавенькій такой, замореный, спитъ на коник? въ прихожей, а деньщикъ съ какою то бабочкой въ карты играетъ. Пикнуть они не усп?ли, какъ мы связали ихъ, словно волковъ сострунили. Спрашиваемъ, гд?, молъ, вашъ баринъ и наша барыня, которую онъ увезъ? Деньщикъ, видимъ, не тотъ, который къ намъ въ т? поры прі?зжалъ, барыню то красть, другой. „Я, говоритъ, ребята, ничего не знаю. Барыни, говоритъ, у насъ никакой н?тъ, а баринъ нашъ на обвахт? сидитъ за убійство“. Видимъ мы, что толку тутъ не будетъ, бросили эту челядь и пошли, да, перел?зая черезъ заборъ, на казаковъ объ?здныхъ и наткнулись. Взяли насъ, скрутили и въ кутузку до утра, да на счастье наше кутузка то была
плохонькая, на съ?зжемъ двор? для пьянчужекъ приспособлена, ну, мы и уб?жали; уб?жали, да вотъ на родину и пришли, а тамъ что Богъ дастъ. У васъ то что, Вася, д?лается? Вы какъ поживаете?
        Чернобородый махнулъ рукой и пов?силъ кудрявую голову.
        - Плохо у насъ, Ефимушка! - отв?тилъ за него другой.
        - А что?
        - А то, что въ раззоръ насъ раззорили и вся почитай вотчина въ б?гахъ состоитъ. Остался дома старый да малый. Бабы, д?вки, и т? разб?жались, кто куда. Аксена Рыжаго семья на Донъ, слышно, сошла, Мик?шка съ бабой и ребятами на Волгу ушелъ, - родня у него тамъ гд? то въ судовщикахъ - а то на заводы ушло мпого ребятъ; тамъ, сказываютъ, б?глыхъ то охотно принимаютъ.
        - Ну, а что же въ усадьб? то д?лается, въ деревн? то?
        - А то и д?лается, что чиновники, подъячіе пона?хали и живутъ вотъ третью ужъ нед?лю. Насл?дниковъ у барина не осталось, такъ вотчину въ казну переписываютъ, а какой то господинъ впутался тутъ и на себя хочетъ все перевести, родственникъ де я Луки Осиповича, внучатный племянникъ. Пона?хали исправникъ, становой, подъячіе изъ суда и встали у насъ станомъ, что твой Мамай нечестивый. Принялись оброкъ выколачивать, недоимки, слышь ты, какія то; пошли со дворовъ и телятъ, и куръ, и барановъ тащить, и всякую живность, а какъ не стали мы давать было, такъ потащили насъ на конюшню и ну полосовать! Егора да Пармена Черновыхъ заковали въ кандалы и въ острогъ отправили, Василису птичницу до полусмерти задрали и тоже увезли въ городъ. Восемь подъячихъ въ господскомъ дом? живетъ, пишетъ да списываетъ, а на деревн? пятнадцать инвалидовъ гарнизонныхъ поставлено, - бунтъ де мужики завели. Исправникъ чуть не каждый день на?зжаетъ, становой съ письмоводителемъ живмя живетъ, а письмоводитель то у него столь вороватый парень, что съ господъ, и то деретъ. Прямо раззорили насъ и барское гн?здышко на в?теръ пустили...
        Мужикъ замолчалъ и пов?силъ голову. Пригорюнились и вс? остальные.
        - Какъ же теперь, братцы, быть то, а? - спросилъ Ефимъ.
        - А такъ и быть...
        Чернобородый оглянулся кругомъ, наклонился къ дворовому и, понизивъ голосъ, проговорилъ:
        - Думаемъ къ шайк? воровъ пристать, что въ Хватовскомъ л?су у Введенья поселилась.
        Ефимъ такъ и отпрянулъ.
        - Да неужто? - воскликнулъ онъ.
        - А что же д?лать то? Раззорили, да и еще раззорятъ. Когда то еще отпишутъ вотчину, когда то еще д?лу конецъ будетъ, а до т?хъ поръ кровь всю выпьютъ. А потомъ чего ждать, Ефимушка? Достанемся племянничку этому внучатному, такъ сладости не будетъ. Одно д?ло, что на вол? погулять, а тамъ что будетъ. Не мы, Ефимушка, первые, не мы посл?дніе.
        Ефимъ пригорюнился.
        - И все это изъ-за барыни этой вышло, изъ-за зм?и подколодной, которую батюшка нашъ на груди своей отогр?лъ! - проговорилъ онъ.
        - Да. Попалась бы она намъ въ лапы часомъ, такъ мы-бъ на ней все выместили.
        - Гд? же она теперь? Нев?домо вамъ?
        - Разно болтаютъ. Сказываютъ наши, кои въ Руз? бродятъ, что она гд? то въ вотчин? живетъ того барина, съ коимъ уб?жала, а гд? эта вотчина, того не в?даютъ.
        Мужики молчали.
        - Что-жъ теперь д?лать думаешь, Ефимушка? - спросилъ у двороваго чернобородый мужикъ. - Домой пойдешь, такъ въ тотъ же часъ въ кутузку попадешь.
        - Непошто мн? домой идти, - угрюмо отв?тилъ Ефимъ. - Шелъ за т?мъ, чтобы поклониться могилкамъ родительскимъ, да и уйти на в?ки в?чные. Бродячаго люда по матушк? Рассе? много бродитъ, найдется и намъ м?сто.
        - То-то, молъ, - ободрительно отозвался чернобородый. - Староста Игнатъ на што ужъ степенный мужикъ, а и тотъ ушелъ.
        - Ушелъ и Игнатъ?
        - Ушелъ. Этотъ къ старов?рамъ ушелъ со всею семьей и въ какомъ то скиту живетъ, ну, а мы вотъ погуливаемъ.
        - Грабежомъ промышляете? - съ укоромъ спросилъ Ефимъ.
        - Лишнее у толстосумовъ беремъ, - засм?ялся чернобородый. - Б?дныхъ да убогихъ не трогаемъ, убійства не чинимъ, а такъ себ? пошаливаемъ.
        Онъ опять наклонился къ Ефиму и едва слышнымъ шепотомъ заговорилъ ему:
        - Нон? вотъ зд?шняго Акимыча пощупаемъ, очинно обросъ мужикъ, очинно награбилъ много, всю округу споилъ да раззорилъ и деньжищъ, сказываютъ, множество, а мужикъ воръ, злод?й, ни жалости, ни стыда, хуже татарина лютаго, вотъ мы его и обмишуримъ. На разсв?т? извощики у?дутъ, мужики вонъ т? тоже съ?дутъ, на базаръ въ Рузу посп?шаючи, ну, мы и насядемъ на Акимыча. За р?чкой нашихъ то еще семь челов?къ, да вотъ васъ трое прибыло.
        - И насъ считаешь? - усм?хнулся Ефимъ.
        - А почему и н?тъ?
        Ефимъ тряхнулъ головой.
        - Ладно, считай и насъ, дядька! - съ глубокимъ вздохомъ воскликнулъ онъ. - Семь б?дъ - одинъ отв?тъ, а ужъ мы все равно и б?глые, и раззоренные... Поднеси-ка еще стаканчикъ, землякъ любезный.
        - Пей, Ефимушка, на здоровье, вотъ она, баклажка то!
        Раннимъ утромъ дворникъ, его семья и работники были перевязаны, и вся полная „кубышка“ дворника, сохраняемая въ кованомъ сундук?, была въ рукахъ кр?постныхъ Луки Осиповича Коровайцева. Захватили они и много разной рухляди: тулуповъ, женскихъ шубокъ и душегр?екъ, плотныхъ шелковыхъ платьевъ дворничихъ, бухарскихъ шалей, полотна и т. д. На двухъ парныхъ подводахъ ускакали грабители съ постоялаго двора, и когда какіе то про?зжіе нашли дворника со вс?ми его домочадцами въ изб? еле живыми отъ страха и связанными, грабители были далеко.

* * *
        Виновница вс?хъ этихъ событій, „воликол?пная“, какъ прозвали ее сос?ди, Катерина Андреевна Коровайцева весело, широко и пышно жила въ Лаврикахъ, наслаждаясь полнымъ счастіемъ и любовью. Когда Павелъ Борисовичъ, смущенный и обезпокоенный, сообщилъ ей о несчастіи, постигшемъ ея мужа, она дрогнула вся, встрепенулась и яркая краска залила ея прекрасное лицо, а лучистые глаза такъ и засверкали.
        - Убили? - воскликнула она, подымаясь съ м?ста.
        - Да, Катенька...
        - Такъ чего же ты пасмурный такой, орликъ ты мой? - весело спросила она. - В?дь теперь я свободна, в?дь теперь я безъ всякой пом?хи твоя!
        - А теб? разв? не жаль его?
        Катерина Андреевна слегка поморщила свои соболиныя брови.
        - Жаль, конечно, онъ добрый былъ, смирный, а все же лучше, что онъ умеръ. Правда? И намъ лучше, да и ему: чтобы онъ мучился?.. Мн? вотъ Черемисова жаль; онъ пострадаетъ за то, что наше счастіе устроилъ.
        - Онъ выпутается, Катя: в?дь онъ честь свою, личность свою защищалъ. Покойникъ Лука Осиповичъ твой бросился на него, пытаясь тяжко оскорбить его.
        - Ну, а если выпутается нашъ милый удалой гусаръ, такъ и горя н?тъ никакого. Все д?лается такъ, какъ тому быть должно, мой милый Поль. Безъ смерти Луки не было бы ни моего, и твоего счастія, значитъ, и говорить нечего. Онъ пожилъ, онъ взялъ свое, такъ я тоже пожить хочу. Посуди самъ: разв? я для того создана, чтобы въ деревеньк? Луки Осиповича грибы солить? Разв? я пара ему?
        Катерина Андреевна взглянула въ зеркало, обняла Скосырева и, склонивъ ему головку на плечо, проговорила:
        - Онъ оттуда проститъ и благословитъ меня. Я ни разу не обманула его, была ему в?рною женой, да и никогда не обманула бы, еслибъ ты силой не взялъ меня. Онъ долженъ простить меня, долженъ, а я... я помолюсь за него...
        Катерина Андреевна заказала по муж? сорокоусты въ десяти окрестныхъ церквахъ и послала въ Москву прикащика съ приказаніемъ отыскать могилу Луки Осиповича и поставить надъ его прахомъ дорогой памятникъ. Памятникъ этотъ и до сей поры стоитъ по окраин? Лазаревскаго кладбища, и любопытный можетъ, хотя съ трудомъ, прочесть на немъ надпись и стихотвореніе.
        Павелъ Борисовичъ только подивился характеру своей обожаемой красавицы и еще больше сталъ любить ее, высоко ц?ня то, что она вся отдалась ему и вм?ст? съ мужемъ похоронила все старое. Она же дала ему и мысль блестяще покончить все д?ло.
        - Чего ты волнуешься, мой милый? - говорила она Скосыреву, когда того засыпали бумагами изъ различныхъ учрежденій „по д?лу объ убійств? пом?щика Коровайцева и б?жавшой жен? его“. - Все это пустяки! Ты пошли меня къ этимъ скучнымъ судьямъ, а я скажу вотъ что: скучала я дома, покинутая мужемъ, который то по служб?, то на охоту отлучался, и по?хала съ знакомымъ корнетомъ Черемисовымъ, другомъ моего мужа, въ гости къ пом?щику Скосыреву, который тоже знакомъ съ нами и въ дом? у насъ бывалъ, а въ это время мужъ вернулся, послушалъ болтовни пьяной дворни и поскакалъ искать меня въ Москву, набросился на корнета Черемисова и за это поплатился. Вотъ и все. Какая же это вина съ моей стороны? Пусть они дворню спросятъ, какая я была мужу жена. Разв? преступленіе въ гости къ теб? прі?хать? Н?тъ, милый, ты не бойся, не смущайся! Не то, что теб?, у котораго и богатство, и связи, а посл?днему мелкопом?стному пом?щику, однодворцу какому нибудь, и то нечего бояться.
        Павелъ Борисовичъ въ восторгъ пришелъ отъ ума и находчивости Катерины Андреевны и ожилъ, помолод?лъ. Широко и пышно развернулась жизнь въ Лаврикахъ и лишь одно обстоятельство печалило Павла Борисовича и до б?шенства доводило Катерину Андреевну. Обстоятельство это состояло въ томъ, что вс? лучшія дамы у?зда не приняли Катерину Андреевну, а т?, которыя приняли, не отдали ей визита.
        Свадьба должна была уладить это посл?днее недоразум?ніе, и вс? помыслы Катерины Андреевны направлены были теперь къ тому, чтобы какъ можно скор?е обв?нчаться съ Павломъ Борисовичемъ и поставить свой домъ первымъ въ округ?, а Павла Борисовича провести въ предводители.


        XV.
        Сл?дствіе по д?лу Черемисова было окончено и арестованнаго гусара выпустили на свободу, обязавъ подпискою о невы?зд? изъ Москвы впредь до особаго распоряженія. Изъ полка Черемисовъ принужденъ былъ выйти, такъ какъ д?ло о похищеніи имъ жены дворянина Коровайцева дошло до высшаго начальства и скомпрометировало Черемисова.
        Безъ гроша денегъ, похуд?вшій и обросшій бородой, явился Черемисовъ на свою покинутую квартиру. Отпустивъ деньщика въ полкъ, Черемисовъ остался съ однимъ дворовымъ челов?комъ Сашкой, не покидавшимъ барскаго дома и имущества и готовымъ скор?й умереть съ голоду, ч?мъ уйти куда нибудь. Все, до посл?дней брошенной пуговицы, нашелъ Черемисовъ въ ц?лости и подивился на то, ч?мъ былъ живъ его в?рный Сашка, оставленный безъ гроша.
        - Жилъ хорошо, - отв?тилъ барину Сашка, и улыбка играла на его румяномъ полномъ лиц?. - Рази въ Москв? пропадешь, сударь? Въ Москв? только дуракъ пропадетъ.
        - Да ч?мъ же ты жилъ? - спросилъ Черемисовъ.
        - Около пріятелей кормился. Дворни вокругъ сколько угодно, только гуляй съ ней. Вотъ четыре рубля мн? подарили, жилетку шелковую, а сытъ и пьянъ кажинный день былъ. Сичасъ у генерала Пронина экономка Лукерья Даниловна, какая ласковая баба - страхъ! Какъ утро, такъ и несетъ мн? фриштикъ[14 - ФР?ШТИК и фр?штык или фр?штик [нем. Fruhstuck] (разг. устар.) - Завтрак.А вот, посмотрим, как пойдет дело после фриштыка, да бутылки-толстобрюшки. Гоголь. Петербургский русский никогда не употребляет слово: "завтрак", а всегда говорит "фрыштик", особенно напирая на звук фры. Достоевский. (Толковый словарь Ушакова, 1935-1940).].
        Сашка засм?ялся, оскаливъ б?лые кр?пкіе зубы.
        - Каклеты ?лъ, четыре раза щиколадъ пилъ! - хвастливо заявилъ онъ.
        - Ахъ ты, рожа, рожа! - см?ясь проговорилъ Черемисовъ. - И изъ моихъ вещей ничего не продалъ?
        - Нешто я см?ю барское добро трогать? Я его берегъ, не отходилъ отъ него, и какъ пришли сюда бродяги коровайцевскіе васъ искать да связали насъ, такъ я всего больше опасался за им?ніе ваше. Одначе ничего не тронули, ушли. Храни Богъ, на васъ бы не наткнулись теперича. Очинно они за барина своего озлоблены.
        Черемисовъ, изв?щенный о покушеніи на его жизнь людьми Коровайцева, нисколько не встревожился этимъ и не думалъ бояться. Другія у него были теперь заботы - достать денегъ. Изъ раззореннаго, давнымъ давно заложеннаго и перезаложеннаго им?нія ждать было нечего; нечего было и заложить, за исключеніемъ разв? носильнаго платья и пары ковровъ, а у вс?хъ московскихъ заимодавцевъ было занято и подъ векселя, и подъ заемныя письма, и подъ сохранныя росписки. У пріятелей, у людей своего круга, Черемисовъ никогда не занималъ.
        Собравъ все то, что можно было продать, Черемисовъ позвалъ жида фактора[15 - Факторъ - исполнитель разныхъ порученій, сводчикъ, мелкій д?лецъ.«Что жидъ - то факторъ» (Западн. губ.). (Сборник образных слов и иносказаний, 1904).] и сбылъ чрезъ его посредство все это, выручивъ съ большимъ трудомъ сто рублей ассигнаціями. Черезъ этого же жида онъ отыскалъ портнаго и сшилъ себ? въ кредитъ статское платье, нав?ки и чуть не со слезами сбросилъ венгерку, ментикъ и шашку. Обновивъ штатское платье и вспрыснувъ его поражающимъ количествомъ рома и шампанскаго въ кругу пріятелей, Черемисовъ озаботился насчетъ денегъ. Он? были очень нужны эксъ-гусару. Необходимо было съ?здить въ Петербургъ и похлопотать о д?л?, необходимо было внести проценты въ Опекунскій сов?тъ за заложенное им?ніе и спасти хотя часть его, чтобы им?ть уголокъ подъ старость.
        Отыскавъ денегъ, Черемисовъ не пропалъ бы: за лихаго гусара, да еще съ им?ніемъ, въ Москв? выдали бы и богатую, и хорошенькую нев?сту, а ему стала надо?дать холостая безпутная жизнь и поманило его къ тихой пристани, къ ласк? в?рной супруги, къ чистымъ объятіямъ жены. Кр?пко задумался Черемисовъ и вспомнилъ о купц? Латухин?, которому онъ случайно оказалъ услугу. Тогда же онъ, шутя, намекнулъ купцу, что займетъ у него при случа? денегъ, и купецъ изъявилъ полн?йшую готовность дать сколько угодно. Теперь въ самую пору обратить эту шутку въ д?ло. Купецъ дастъ подъ заемное письмо. Онъ богатъ, тысяча, дв? ассигнаціями - не ахти какая сумма, т?мъ бол?е, что Черемисовъ покажетъ ему документы на им?нье, и купецъ будетъ вид?ть, что у гусара еще есть кое что. Весело засвиталъ Черемисовъ, закурилъ трубку и позвалъ Сашку.
        - Од?ваться мн?, умываться, бриться! - приказалъ онъ. - Живо чтобы, въ одну минуту. Да найми мн? парныя сани на весь день.
        Въ венгерк? изъ синяго сукна съ черными шелковыми шнурками и кистями, въ с?рыхъ панталонахъ съ широчайшими раструбами, выбритый, надушеный и завитой, отправился Черемисовъ къ Латухину, узнавъ его адресъ чрезъ всев?дущаго Сашку.
        Было часовъ дв?надцать утра, когда Черемисовъ подъ?халъ къ дому Ивана Анемподистовича. Оставивъ сани у воротъ, онъ вошелъ во дворъ и поднялся по чистой, крашеной л?стниц? наверхъ. Служанка д?вушка встр?тила его еще въ с?няхъ и п?вучимъ голосомъ спросила:
        - Вамъ кого это надыть?
        - Мн?, голубушка, надо вид?ть Ивана Анемподистовича Латухина. Дома онъ?
        - Н?тути его, онъ въ город?.
        - А когда онъ будетъ?
        - Не знаю когда. Поди, скоро придетъ об?дать. Да ты подожди, я у самой спрошу.
        - Это у жены, что ли, его?
        - Н?тути у его маменьки спрошу. Онъ еще не женимшись. Подожди тутъ, я спрошу. А какъ о теб? сказать то?
        - Скажи, что пом?щикъ Черемисовъ, Аркадій Николаевичъ. По д?лу, молъ.
        Служанка пошла и вернувшись пригласила Черемисова въ горницы. Въ чистомъ, очень богато по тогдашнему времени убранномъ зал? встр?тила Черемисова мать Ивана Анемподистовича и попросила его прис?сть.
        - Скоро, чай, будетъ Ваня то, батюшка, подождите, - сказала она. - Не прикажите ли попотчивать ч?мъ нибудь вашу милость! Не побрезгуйте, сударь, выкушайте чего нибудь. Сынокъ то мой женихомъ состоитъ, такъ въ самую пору теперича всякаго гостя угостить.
        - Очень радъ, матушка, благодарю васъ, - поклонился Черемисовъ. - Я челов?къ военный и всякому угощенію предпочитаю водку.
        Старушка ушла и сейчасъ же вернулась со служанкой, которая несла большой подносъ съ графиномъ водки, съ балыкомъ, икрой, грибками и всякаго рода закусками на маленькихъ фарфоровыхъ тарелочкахъ съ золотыми „пукетами“. Другая служанка внесла такія же тарелочки съ пряниками, съ калеными ор?хами, съ изюмомъ и пастилой.
        - Кушайте, батюшка, не побрезгуйте, - поклонилась старушка. - Займитесь тутъ ч?мъ угодно, на что глаза глядятъ, а я сичасъ пирогъ вынимать пойду, пирожкомъ горячимъ васъ попотчую.
        - Весьма пріятно, матушка, благодарю васъ, а чтобы мн? одному не скучно было, такъ вы покажите мн? нев?сту вашего сына, я съ ней пока побес?дую.
        - Сейчасъ придетъ, сударь. Я ужь говорила ей, и она маленько снаряжается. Нельзя же нев?ст? къ дорогому хорошему гостю по домашнему выйти. Кушайте, батюшка, прошу покорно.
        Старушка удалилась, а Черемисовъ безъ церемоній и съ большимъ аппетитомъ выпилъ водки и закусилъ янтарнымъ балыкомъ. Наливая вторую рюмку, чтобы выпить и закусить чудною осетриной съ жирными золотистыми пророслями, Черемисовъ услышалъ сзади легкіе шаги и шуршанье шелковаго платья. Онъ поставилъ графинъ и оглянулся.
        Чудной красоты молодая д?вушка, од?тая со вкусомъ и по мод?, входила въ залу, неся подносикъ съ бутылкой сладкой малаги. Стройная брюнетка съ темно-синими глазами, гибкая, граціозная, съ ц?лою массой темныхъ волосъ, красиво причесанныхъ на античной головк?, съ н?жнымъ румянцемъ на щекахъ, не смуглыхъ, какъ у большинства брюнетокъ, а б?лыхъ, какъ фарфоръ, д?вушка эта была поразительно хороша въ своемъ нарядномъ туалет? изъ св?тло-синяго шелка съ кружевами и лентами, сшитаго, очевидно, лучшей портнихой. Узкая юбка, съ оборками изъ черныхъ кружевъ, облегала ея круглый станъ, высокую талію стягивалъ кушакъ изъ широкой пестрой ленты, пышныя рукава изъ темно-синяго бархата поддерживались на плечахъ бантами изъ лентъ, на груди, выступающей изъ-подъ глубокаго выр-за лифа, сверкалъ алмазный медальонъ на нитк? крупнаго жемчуга; жемчужныя же серьги низко спускались отъ красиваго розоваго ушка чуть не до самыхъ плечъ.
        Черемисовъ ахнулъ, что называется, и совс?мъ растерялся. Онъ никогда не ожидалъ встр?тить въ купеческомъ дом? такую красавицу. Были, конечно, красавицы и въ тогдашнихъ купеческихъ домахъ, но тогда очень еще немногія изъ купеческихъ женъ и дочерей од?вались со вкусомъ и по мод?, тягот?я еще къ тяжелымъ штофнымъ юбкамъ, къ стеганымъ душегрейкамъ и шелковымъ шугаямъ на ват?, а голову покрывая платочками въ д?вицахъ и шелковыми косыночками-головками - посл? замужества. По мод?, „по-господски“, од?вались очень немногія, и это считалось новшествомъ, не всегда одобряемымъ. Вошедшая въ залу д?вушка была совершенная „барышня“ и не только по костюму, но и по манерамъ, по ум?нью держать себя.
        Черемисовъ щелкнулъ каблуками, пожал?въ въ эту минуту своихъ шпоръ съ „малиновымъ звономъ“, - поклонился и отрекомондовался, закрутивъ усъ.
        Д?вушка поклонилась ему тоже, поставила подносъ на столъ и безъ жеманства, безъ ужимокъ, которыя тогда были въ большой мод? среди купечества, предложила гостю откушать сладкаго вина.
        - Благодарю васъ, - поклонился Черемисовъ. - Я съ к?мъ же им?ю удовольствіе говорить? Вы, в?роятно, родственница Ивана Анемподистовича?
        - Я его нев?ста, - отв?тила д?вушка.
        - Нев?ста?
        - Да.
        - Вы... вы та кр?постная д?вушка, которую выкупилъ Иванъ Анемподистовичъ у Скосырева!
        - Да.
        Д?вушка слегка покрасн?ла и потупилась, едва сдерживая улыбку, польщенная т?мъ, что произвела такое впечатл?ніе на пом?щика, видавшаго, конечно, виды.
        Черемисовъ забралъ черный усъ свой въ руку и закусилъ его, понявъ все. Да, онъ понялъ все. Онъ понялъ, что Скосыреву, зная его любовь къ хорошенькимъ женщинамъ, показали другую д?вушку, показали не настоящую Надю, обманули, а онъ, конечно, настоящую не зналъ, не видалъ никогда, этимъ и воспользовался хитрый Шушеринъ, хорошо закупленный купцомъ. Ту „подд?льную“ Надю Черемисовъ вид?лъ, когда ее приводили къ Скосыреву въ день попойки. Куда же той равняться съ этой! О, Павелъ Борисовичъ эту не отпустилъ бы, н?тъ, хоть давай за нее горы золота. Не даромъ купецъ съ Шушеринымъ приб?гли къ обману и подлогу, хорошо они, стало быть, знали и вкусы Павла Борисовича, и ц?ну этой красавицы. Вотъ у него, у Черемисова, скверныя теперь д?ла, гроша н?тъ за душой, долговъ по горло, а будь эта красавица его кр?постная, такъ онъ и за двадцать тысячъ не продалъ бы ее!..
        Черемисовъ крутилъ усы и не спускалъ глазъ съ Нади, а она стояла н?сколько сконфуженная, покрасн?вшая и еще бол?е прекрасная въ своемъ смущеніи.
        - Выкушайте вина, - предложила, наконецъ, нев?ста.
        - Благодарю васъ. Съ вами, если позволите, я выпью, а одинъ не стану, - отв?чалъ Черемисовъ.
        - Извольте, я выпью немного.
        Надя налила въ рюмки малаги и взяла одну рюмку.
        - Ну, поздравляю васъ, желаю вамъ счастія, - сказалъ Черемисовъ, чокнувшись съ Надей. - Что-жь, очень вы любите вашего жениха?
        - Да.
        - Вы гд? же съ нимъ познакомились?
        Надя разсказала исторію своего знакомства съ Иваномъ Анемподистовичемъ, изв?стную уже читателямъ.
        - И Скосыревъ отпустилъ васъ на волю? - спросилъ Черемисовъ, въ разс?янности и волненіи выпивая рюмку за рюмкой то водки, то вина.
        - Отпустилъ. Иванъ Анемподистовичъ получилъ уже изъ палаты вольную, и я теперь московская м?щанка, а скоро вотъ и купчихой буду.
        Надя улыбнулась.
        - Да, вотъ оно что! - задумчиво проговорилъ Черемисовъ. - А вид?лъ васъ когда-нибудь Скосыревъ?
        Надя подумала минутку.
        - Н?тъ, никогда не видалъ. Я в?дь была не его, а его покойной тетушки, ему я по насл?дству досталась. У тетки онъ не бывалъ, она сердилась на него за его кутежи, за слишкомъ веселую жизнь.
        - Увидалъ, такъ не отпустилъ бы, - зам?тилъ Черемисовъ.
        - Почему? - съ лукавою усм?шкой спросила Надя.
        - Да разв? такую красавицу отдастъ кто нибудь добровольно? Доведись до меня, такъ я не отпустилъ бы за вс? сокровища міра.
        - Вы очень милостивы, сударь, благодарю васъ за похвалу.
        Надя улыбнулась.
        - Отпустили бы и вы, если-бъ узнали, что ваша кр?постная любитъ не васъ, а другаго. Зач?мъ она вамъ, ежели сердцемъ то своимъ она вамъ не принадлежитъ уже? Для тиранства, для муки не оставили бы, если душа есть.
        - О, тутъ все забудешь! Я вымолилъ бы у нея любовь или силой взялъ бы, а ужь другому не уступилъ бы ни за что. Я такихъ, какъ вы, не видывалъ и среди барышень.
        - Благодарю васъ, но признаю сіи слова за комплиментъ.
        - Клянусь вамъ, что я говорю правду! Вы поразительно хороши!.. Скажите, вы учились гд? нибудь, воспитывались? Кто былъ вашъ отецъ?
        - Отецъ мой былъ дворовый челов?къ, а матушка жила при господахъ въ ключницахъ. Наша барыня очень любила насъ вс?хъ, хотя и была строга. Меня она особенно любила, учила грамот?, заставляла читать книжки, обучила вышиванью, вязанью, и даже компаніонка ея, француженка мадамъ Биго, обучила меня играть на клавикордахъ и немного говорить по-французски. Генеральша не им?ла д?тей и насъ любила, какъ родныхъ.
        Въ эту минуту дверь въ залу отворилась и вошла Маша съ блюдомъ, на которомъ дымился горячій ароматный пирогъ. Подойдя къ столу, Маша бросила б?глый взглядъ на Черемисова и слабо вскрикнула, чуть не уронивъ блюдо. Не смотря на штатское платье, она узнала Черемисова, - хорошо вр?залось ей въ память его красивое характерное лицо въ тотъ вечеръ, когда ее приводили къ Скосыреву.
        - Что съ тобою, Маша? - спросила Надя. - Ты побл?дн?ла, дрожишь... Маша, не угор?ла-ли ты, милая, въ кухн??
        - Н?тъ, она не угор?ла, - отв?тилъ за д?вушку Черемисовъ. - Она узнала меня, какъ узналъ ее я, но... но только я знаю ее за кр?постную Павла Борисовича Скосырева, Надю, которую выкупилъ на волю купецъ Латухинъ. Ее приводили къ пом?щику Скосыреву въ то время, когда я былъ у него.
        Надя побл?дн?ла, какъ полотно, и безсильно опустила руки.
        - Не бойтесь! - подошелъ къ ней Черемисовъ. - Я васъ не выдамъ. Я сразу понялъ, въ чемъ тутъ д?ло, лишь только вы назвались мн? нев?стой Ивана Анемподистовича. Не бойтесь!
        - Вы... вы знакомый Скосырева? - чуть слышно спросила Надя.
        - Я его другъ, у него и познакомился съ вашимъ женихомъ. Не разсказывалъ ли вамъ вашъ женихъ о гусарскомъ офицер?, который способствовалъ тому, чтобъ васъ отпустили на волю?
        - Да, да, говорилъ. Офицеръ привезъ Павлу Борисовичу какую то радостную в?сть, и Павелъ Борисовичъ немедленно приказалъ выдать мн? вольную.
        - Офицеръ этотъ былъ я, - сказалъ Черемисовъ.
        Надя съ мольбой протянула къ нему руки.
        - Такъ не выдавайте же меня, не погубите! Боже мой, я ничего не знала, я вышла къ вамъ, какъ къ постороннему, намъ сказали, что прі?халъ какой то пом?щикъ изъ у?зда.
        - Не бойтесь, - повторилъ Черемисовъ. - Вы почему же медлите свадьбой и не в?нчаетесь? Обв?нчанную васъ не отнимутъ, а в?дь теперь можно еще.
        - Да. Иванъ Анемподистовичъ отложилъ свадьбу до „красной горки“ потому, что у него умеръ родной дядя, и до масляницы не выйдетъ еще шести нед?ль посл? смерти дяди этого.
        Черемисовъ налилъ рюмку водки и залпомъ выпилъ ее.
        - До „красной горки“ вы свободны, - проговорилъ онъ и прошелся по комнат?. - До „красной горки“, то есть м?сяца два еще. Ахъ, Надя, Надя, какая у меня мысль мельнукнула сейчасъ въ голов??
        - Какая? - встрепенувшись, спросила Надя. Ей подумалось, что этотъ хорошо выпивающій баринъ, подъ?хавшій на извощичьихъ лошадяхъ, не прочь взять денегъ за свое молчаніе.
        - Какая вамъ мысль пришла въ голову? - повторила она. - Можетъ, вамъ деньги нужны?
        Черемисовъ нахмурился
        - Вы глупости говорите! - р?зко отв?тилъ онъ. - Гусаръ Черемисовъ за деньги не покупается и не продается. Я вотъ прі?халъ къ вашему жениху денегъ занять подъ вексель, онъ даже об?щалъ мн?, но я теперь, посл? того, что узналъ тутъ, и не стану просить и не возьму... Не это пришло мн? въ голову, совс?мъ не это.
        - А что же?
        - А вотъ что: если я сейчасъ по?ду къ Скосыреву и разскажу ему про обманъ, про подлогъ, то вольную вашу уничтожатъ, и я, оказавшій услугу Скосыреву, могу сказать: „Павелъ Борисовичъ, ты далъ мн? честное слово дворянина сд?лать для меня все, чтобы я ни попросилъ, такъ отдай мн? твою кр?постную Надю!“ И онъ отдалъ бы, и вы были бы моею, вы, которая такъ поразила меня своей красотой!..
        Надя снова побл?дн?ла, ноги у нея подкосились, и она почти упала на стулъ.
        Черемисовъ подошелъ къ ней, взялъ ее за руку и сказалъ:
        - Не бойтесь, я не сд?лаю этого. Любите вашего купца, вашего купидона въ длиннополомъ сюртук?, плодитесь и размножайтесь!


        XVI.
        Черемисовъ д?йствительно не попросилъ у Ивана Анемподистовича денегъ, хотя и вид?лъ, что встревоженный напуганный купецъ охотно дастъ ему сколько угодно и на какихъ угодно условіяхъ. А напуганъ былъ Иванъ Анемподистовичъ страшно и чуть не со слезами упрекалъ мать за оплошность.
        - В?дь теперь нашъ обманъ то, подлогъ то нашъ узналъ первый другъ и пріятель барина Скосырева, - говорилъ онъ. - Ну, какъ онъ скажетъ ему? Мы не обв?нчаны, очень легко могутъ Надю отнять, а ужь объ отв?тственности, о суд? я и не говорю.
        - Не скажетъ, Иванушка, - говорила старушка. - Баринъ, кажись, хорошій, важеватый[16 - Важеватый - разговорчивый, приветливый, обходительный. По другому источнику - внушительной, солидной внешности. (Похоже, верно то и другое значения, в зависимости от употребления). Может встречаться и в отрицательных значениях - ловкий, хитроватый, проворный; тихий, нерасторопный, бесхарактерный; напыщенный, надменный.].
        - Вс? они хороши, знаемъ! Не скажетъ со злымъ умысломъ, такъ съ пьяныхъ глазъ сболтнетъ зря, а намъ горе и б?да.
        - А ты попроси его хорошенько, Иванушка, покланяйся. Предложи ему денегъ; все равно ужь тратиться то намъ, коли такую свадьбу заварили. А меня ты прости, старуху глупую, не сообразила я, по оплошности Наденьку ему показала.
        Ц?лую батарею бутылокъ съ различными винами выставилъ Иванъ Анемподистовичъ передъ опаснымъ гостемъ и униженно подчивалъ его, кланяясь въ поясъ, и все упрашивая помолчать передъ Скосыревымъ и не губить Надю.
        - Да перестань, братецъ! - разсердился, наконецъ, Черемисовъ. - Сказалъ, что не скажу, ну, и не скажу. Влад?й своей красавицей, твое счастье.
        Надя не уходила изъ комнаты и угощала Черемисова, а онъ пилъ изъ ея рукъ рюмку за рюмкой, стаканъ за стаканомъ и пожиралъ ее глазами. Около уже вечеренъ простился Черемисовъ съ гостепріимными хозяевами. Провожая его, Иванъ Анемподистовичъ сказалъ:
        - Ваше благородіе, вамъ не нужны ли деньги? Помните, вы изволили говорить у Павла Борисовича, что прі?дете занять у меня? Такъ если вамъ угодно, я съ большимъ даже удовольствіемъ...
        - Эхъ, ты, торгашъ! - презрительно отв?чалъ Черемисовъ. - Это ты молчаніе мое купить хочешь? Ступай къ б?су, не надо мн? твоихъ денегъ!
        И Черемисовъ у?халъ.
        Красота Нади произвела на него сильное, неотразимое впечатл?ніе. Онъ гналъ мысль о ней, а мысль эта не выходила у него изъ головы, и передъ глазами гусара вставала, какъ живая, красавица Надя, чаруя и маня его.
        Черемисовъ попробовалъ напиться, но это средство не помогло. Онъ принялся ухаживать за доступными и недоступными красавицами общества и тогдашняго „полусв?та“, но вс? эти красавицы были въ его глазахъ неизм?римо хуже Нади и не нравились ему. Онъ ихъ бросилъ и закутилъ во всю, благо еще подошла масляница, и нашлись деньги. Отчаянно прокутивъ до самаго чистаго понед?льника. Черемисовъ забастовалъ и по?халъ гостить къ Скосыреву. Надя не выходила у него изъ головы, а онъ по опыту зналъ, что перем?на м?ста, дорога, новыя лица и впечатл?нія - самое лучшее л?карство отъ безнадежной любви. Кром? того, онъ хорошо зналъ и то, что у Скосырева не соскучишься, что тамъ къ его услугамъ множество развлеченій, да и Катерина Андреевна была въ его глазахъ такою женщиной, въ присутствіи которой мудрено думать о другой. По письмамъ Скосырева Черемисовъ зналъ, что Катерина Андреевна ничего противъ него не им?етъ и им?ть не можетъ.
        И вотъ, устроивъ себ? проводы съ шумомъ и трескомъ, Черемисовъ по?халъ къ Павлу Борисовичу. Очнулся онъ посл? проводовъ на посл?дней кормежк?, умылся, выпилъ рому и св?жій, надушеный, выбритый, съ грохотомъ бубенцовъ и колокольчика, влет?лъ на ямской тройк? въ усадьбу Скосырева.
        Бывало, Черемисова встр?чали во двор? псари въ фантастическихъ костюмахъ, охотники, различные приживальщики, а въ комнатахъ то и д?ло показывались с?нныя д?вушки, п?вицы хора, одна лучше другой, опять - охотники и приживальщики, казачки. Ничего подобнаго не было теперь. На чисто выметенномъ и посыпанномъ по сн?гу пескомъ двор? Черемисовъ не встр?тилъ никого, только у воротъ стоялъ, какъ часовой, благообразный дворовый въ с?ромъ армяк? съ зеленымъ воротникомъ и въ какой-то полуформенной шапк?. Ворота были заперты, и челов?къ этотъ, отворяя ихъ, спросилъ у Черемисова:
        - Къ барину изволили пожаловать?
        - Да. А что?
        - Звонкомъ доложить надо, сударь, а вы пожалуйте нал?во къ крыльцу. Если-бъ пожаловали къ управителю, такъ надо направо къ контор?, и я позвонилъ бы вотъ въ этотъ колокольчикъ.
        - Шутъ знаетъ, что такое! - проговорилъ Черемисовъ. - Шлагбаумъ какой-то!
        - У насъ, сударь, порядки строгіе.
        Челов?къ дернулъ за ручку, прикр?пленную къ длинной проволок?, и гд? то вдали прозвен?лъ колокольчикъ.
        В?роятно, на звонъ этого колокольчика и вышелъ на подъ?здъ ливрейный лакей. Онъ помогъ выйти Черемисову изъ саней и провелъ его въ большія, св?тлыя с?ни съ полированною дубовою мебелью, съ ковромъ, идущимъ широкою дорожкой на л?стницу, съ двумя кафельными печами. Ввелъ и дернулъ за красный съ нитью шнурокъ. Опять раздался звонокъ, и съ л?стницы сб?жалъ другой лакей, во фрак? уже и чулкахъ. Этотъ повелъ Черемисова въ верхъ и, доведя до пріемной, большой комнаты съ зеленою кожаною мебелью и со множествомъ зеркалъ, сказалъ:
        - Я сейчасъ доложу Павлу Борисовичу. Дозвольте узнать вашу фамилію?
        - Убирайся ты ко вс?мъ чертямъ! - крикнулъ ему Черемисовъ и пошелъ въ хорошо знакомый кабинетъ хозяина. - Что это у васъ тутъ за замокъ такой? Давно ли все это?
        - Приказано такъ, сударь, мы должны повиноваться.
        Лакей слегка пожалъ плечами и вздохнулъ.
        Вздыхали очень многіе въ этомъ дом? посл? того, какъ въ немъ появилась Катерина Андреевна. Прошло вольное безмятежное житье, сытое и пьяное, кончился безпрерывный пиръ. Не такъ часто водили, положимъ, на конюшню, не каждый день свистали розги въ д?вичьей и въ мезонинахъ, не травили различныхъ дурачковъ и шутовъ собаками, не обливали никого въ трескучій морозъ холодною водой на двор?, какъ это, бывало, водилось, но не было уже и безпросыпнаго пьянства, гульбы, сытой ?ды, п?сенъ и музыки. Не существовало ужь и знаменитаго хора. Матрена зав?дывала погребами и кладовыми, а вс? п?вицы были посажены за работу. Одн? плели кружева, другія шили барын? б?лье, третьи вязали, четвертыя вышивали, од?тыя уже не въ бархатные сарафаны, а въ однообразныя холстинковыя платья. Кормили д?вушекъ попрежнему хорошо, но вина, фруктовъ, разносоловъ съ барскаго стола, какъ бывало, имъ не попадало. Наказывали ихъ р?дко, но вс? он? получали съ утра уроки до об?да и не выполнившая этого урока не получала об?да, какъ л?нивая и недостойная. Не выполняла она урока, заданнаго на ужинъ, не получала и ужина. За упорную л?нь, за
неповиновеніе, за грубость старшей мастериц?, сажали въ холодную и темную комнату на хл?бъ и на воду, а если неповиновеніе повторялось - наказывали жестоко, безъ пощады и ссылали въ дальнюю вотчину. Глафира была теперь полномочнымъ министромъ въ этомъ дом? и ходила въ шумящихъ „матерчатыхъ“ платьяхъ, гордая и величавая. Ее звали Глафирой Авд?евной и кланялись ей въ поясъ. Даже всесильный Шушеринъ, прі?зжая изъ Москвы, здоровался съ ней „за ручку,“ называлъ по имени и отчеству и считалъ за честь кушать съ нею чай, привозя изъ Москвы гостинцы.
        Краса и гордость хора, Наташа, была сд?лана камеристкой Катерины Андреевны и не спускалась съ глазъ. Долго и упорно воевала съ ней Катерина Андреевна и, наконецъ, поб?дила. Война началась съ того почти дня, какъ Наташа прі?хала изъ Москвы, стосковавшись по барину и встревожившись изв?стіемъ о прі?зд? „новой барыни“. Тогда же позвала ее Катерина Андреевна, узнавъ, что Павелъ Борисовичъ у?халъ къ предводителю. Наташа вошла въ своемъ малиновомъ бархатномъ сарафан?, въ кисейной рубашк?, съ дорогими бусами на ше?, съ бирюзовыми серьгами въ ушахъ и кольцами на б?лыхъ холеныхъ, какъ у барышни, рукахъ. Вошла и остановилась около дверей, скрестивъ на груди руки и устремивъ на Катерину Андреевну сверкающій ненавистью и любопытствомъ взглядъ.
        - Ты кр?постная Павла Борисовича? - спросила Катерина Андреевна.
        - Кр?постная.
        - Что же это на теб? за нарядъ? Горничныя такъ не ходятъ.
        - Стало быть, нужно такъ, - дерзко отв?тила Наташа.
        - Ну, хорошо, допустимъ. А почему же ты вошла и не поклонилась мн??
        - А вы кто такая будете? - еще бол?е дерзко спросила Наташа.
        - Да в?роятно ужь повыше тебя. Я, видишь, од?та барыней, съ господиномъ твоимъ кушаю за однимъ столомъ, такъ, стало быть, и гостья тутъ, а д?вки должны, я думаю, кланяться гостямъ ихъ господъ.
        - Прикажутъ, такъ покланюсь, а пока не слыхивала еще. Я не почитала вашу милость за гостью потому, что допрежь того къ барину, если и ?зжали госпожи, такъ съ мужьями, съ родителями. Думалось мн?, что барыни одн? къ холостымъ господамъ не ?здятъ.
        Катерина Андреевна сверкнула глазами и скрестила на груди руки. Она знала, что эта хорошенькая д?вушка очень близка къ Павлу Борисовичу и чувство ревности, обиды, зависти до боли охватило Катерину Андреевну, но она сдержалась и покойно проговорила:
        - Ну, ты хоть и п?вица, и франтиха, а очень глупа. Впрочемъ, это ничего, - тебя научатъ быть поумн?е, а пока я теб? вотъ что скажу: я нев?ста Павла Борисовича и скоро наша свадьба, такъ мн? нужны ловкія и расторопныя горничныя, вотъ я тебя и сд?лаю своей горничной, а ты ужь постарайся угодить мн? и заслужить мою милость.
        Наташа улыбнулась.
        - Сперва, чай, похороны будутъ, а потомъ ужь и свадьба? - спросила она.
        - Что?
        - Сперва, молъ, надо мужа вашей милости уморить да похоронить...
        - Вонъ! - р?зкимъ крикомъ перебила Катерина Андреевна. - Ты будешь наказана за твои дерзости, скверная д?вка, а если не уймешься, такъ я уйму тебя, слышишь? Я уйму! ступай вонъ!
        Наташа повернулась и вышла.
        Когда Павелъ Борисовичъ вернулся отъ предводителя, то засталъ Катерину Андреевну въ слезахъ, лежащую на постели. Долго ц?ловалъ Павелъ Борисовичъ руки Катерины Андреевны, долго разспрашивалъ ее о причин? слезъ, но она только всхлипывала, дрожа вс?мъ т?ломъ, и зарывала лицо въ подушки.
        - Голубушка, радость дней моихъ, да что же съ тобою? О чемъ ты плачешь? - съ тоской спрашивалъ въ сотый разъ Павелъ Борисовичъ.
        - Отпусти меня домой, домой я хочу, домой! - отв?чала Катерина Андреевна. - У меня тамъ маленькія комнатки, н?тъ роскоши, но тамъ меня любили, тамъ меня никто не см?лъ обижать, а зд?сь... зд?сь меня скоро бить будутъ твои метрессы, твои фаворитки!
        - Что такое ты говоришь, Катринъ? - изумился Павелъ Борисовичъ. - Про моихъ метрессъ и фаворитокъ ты говоришь? Что случилось?
        - Случилось то, чего я ожидала. Безъ тебя пришла сюда эта любимица твоя, Наташа, наговорила мн? дерзостей, нагрубила мн?, назвала меня твоею любовницей, сб?жавшей отъ мужа!...
        Павелъ Борисовичъ скрипнулъ зубами и вскочилъ на ноги.
        - А, такъ вотъ въ чемъ д?ло!... Ты можешь быть покойна, - этого бол?е не повторится, я уйму эту подлую челядь, избалованную безъ хорошей умной хозяйки. Клянусь теб?, Катринъ, что у меня н?тъ и не будетъ, и не можетъ быть какихъ либо привязанностей помимо тебя! Ты мое божество, моя владычица, мое все и домъ этотъ со вс?мъ, что въ немъ есть, твой домъ, да и я твой! Прости меня, что я недостаточно оградилъ тебя отъ этой злой распущенной челяди, отъ этого быдла, потерявшаго порядокъ. Я сію минуту вернусь къ теб?.
        Павелъ Борисовичъ большими шагами вошелъ въ свой кабинетъ и приказалъ позвать дворецкаго. Черезъ минуту загрем?лъ и затрещалъ голосъ барина по всему дому, и все притихло и затаило дыханіе. Павелъ Борисовичъ кричалъ на побл?дн?вшаго и трясущагося вс?мъ т?ломъ дворецкаго.
        - Я теб? говорилъ, негодяй, чтобы унялъ это болото, чтобы ты смотр?лъ за вс?мъ и за вс?ми, а тутъ безъ меня бунты у тебя, тутъ мои холопки приходятъ къ моей нев?ст? и грубятъ ей, доводятъ ее до слезъ! Тутъ бунтъ какой-то, безначаліе! Я тебя въ солдаты сдамъ, негодяй, а твою семью на поселеніе сошлю, если ты м?ры не примешь и не научишь дворню почитать Катерину Андреевну за вашу госпожу, за полную хозяйку моего дома! Сію же секунду наказать Наташку безъ пощады и жалости въ людской, а завтра ч?мъ св?тъ отправить въ Чистополье! Ступай, скотъ, да не вздумай мирволить, а то я тебя самого прикажу на конюшню отправить! Вонъ!
        Наташа была наказана жестоко, какъ наказывали только сильно провинившихся и навсегда лишившихся барской милости. Въ Чистополье ее не отправили, такъ какъ Катерина Андреевна пожелала оставить ее въ горничныхъ.
        - Я не в?рю теб?, боюсь, что ты меня обманешь, - говорила она Павлу Борисовичу, ласкаясь къ нему. - Ты любилъ эту д?вчонку, она нравилась теб?, и я думаю, что ты оставилъ ее гд? нибудь въ Москв?, а тутъ она будетъ у меня на глазахъ, и я уйму ее.
        И Наташа была оставлена. Это желаніе своенравной красавицы мотивировалось вовсе не т?мъ, что Катерина Андреевна „боялась“ Наташи, н?тъ, Катерина Андреевна знала, что Павелъ Борисовичъ долго, долго никого не полюбитъ кром? нея, но ей хот?лось вид?ть униженіе своей „соперницы,“ хот?лось показать ей каждую минуту свое неизм?римое превосходство надъ нею. Увы, подобная жестокость свойственна очень многимъ женщинамъ! Павелъ Борисовичъ ровно ничего не им?лъ противъ этого желанія Катерины Андреевны, но онъ вид?лъ въ глазахъ поруганной д?вушки неукротимую злобу и ненависть къ Катерин? Андреевн? и немного побаивался какой нибудь выходки со стороны Наташи, хотя она и смирилась, сд?лалась „шелковою“, какъ говорили въ дворн? Онъ намекнулъ какъ то объ этомъ Катерин? Андреевн?.
        - Полпо, мой милый, - съ улыбкой отв?тила Катерина Андреевна, - не бойся! Разв? у этой породы могутъ быть какія нибудь чувства? Никогда!
        - Однако, случаи страшной мести за изм?ну или изъ за ревности не р?дкость среди простого народа.
        - Да, но они грызутся между собой, какъ и волки, и собаки, и прочія животныя. Вотъ еслибъ ты бросилъ Наташку и подарилъ свое расположеніе Дашк? или какой нибудь другой д?вушк? изъ дворни, покинутая могла бы выцарапать соперниц? глаза, ударить ее ножомъ даже, но о барын? она и подумать дурно не см?етъ, особенно, если барыня съум?етъ поставить себя. Он?, мой милый, хамки, рабы, у нихъ н?тъ чувствъ. О, я усмирила эту красавицу! Ты посмотри, какъ она проворна, какъ хорошо служитъ и какъ дрожитъ за свою шкуру. Когда надъ ними плеть и палка, он? смирны, ты не бойся. Мой папаша управлялъ въ Польш? им?ньемъ графа Потоцкаго и держалъ четыре тысячи душъ въ такомъ повиновеніи, что его боялись до обморока.
        И д?йствительно, Наташа смирилась и служила „новой барын?“ съ зам?чательнымъ стараніемъ. Только очень наблюдательный челов?къ зам?тилъ бы въ укрощенной д?вушк? скрытую ненависть и затаенное чувство мести. Такимъ наблюдательнымъ челов?комъ была Глафира. Эта хитрая баба вид?ла все и все зам?чала. Она знала, что Катерину Андреевну не переупрямишь и не настаивала на удаленіи Наташи, разъ получивъ уже отпоръ, но она не спускала глазъ съ Наташи и оберегала барыню, какъ в?рный песъ, хотя и изъ личныхъ выгодъ. Глафира знала, что Наташа никогда но проститъ Катерин? Андреевн? тяжкой обиды, муки и униженія и ждетъ только случая. Вотъ этого случая то и выжидала Глафира, чтобы во-время спасти барыню и погубить Наташу. Жилось усмиренной д?вушк? хорошо, говоря сравнительно. Од?та она была щеголовато, какъ приближенная горничная барыни, спала мягко, -ла сладко и почти не подвергалась взысканіямъ. Раза два только щелкнула ее туфелькой Катерина Андреевна да разъ поставила на кол?ни за измятую шемизетку, между т?мъ какъ прочихъ д?вушекъ и голодомъ наказывали, и водили „въ мизининчикъ“ довольно часто, не считая уже
пощечинъ, которыми щедро над?ляла ихъ Глафира. Наташа безропотно снесла удары маленькой, но съ большимъ каблукомъ туфельки, молча и покорно простояла два часа на кол?няхъ и, прощенная, поц?ловала у барыни ручку, но Глафира вид?ла, что творится въ душ? этой д?вушки, и не спускала съ нея глазъ. Другая фаворитка Павла Борисовича, танцовщица Даша, усмирилась совершенно и была самою кроткою, пугливой овечкой, дрожа вс?мъ т?ломъ отъ мал?йшаго гн?ва барыни и угождая ей изо вс?хъ силъ. Въ конц?-концовъ она добилась полнаго расположенія барыни и сд?лалась ея любимицей, баловницей, а сд?лавшись любимицей, успокоилась и начала толст?ть отъ покойной жизни и сладкаго куска, безъ мал?йшаго упорства уступивъ прерогативы фаворитки.
        Не то было съ Наташей.


        XVII.
        Хозяева встр?тили Черемисова въ большомъ двухсв?тномъ зал?, - лакей усп?лъ таки заб?жать впередъ и доложить о немъ и барину, и Катерин? Андреевн?.
        - Черемисовъ, голубчикъ, какъ я радъ тебя вид?ть! - воскликнулъ Павелъ Борисовичъ и горячо обнялъ пріятеля.
        Разц?ловавъ хозяина трижды, Черемисовъ подошелъ къ ручк? Катерины Андреевны.
        - Здравствуйте, Аркадій Николаевичъ, - радушно прив?тствовала его красавица. - Я тоже рада васъ вид?ть.
        - Вы простили мн? все? - спросилъ Черемисовъ.
        Катерина Андреевна глубоко вздохнула и потупила глаза.
        - Стараюсь. Вы были причиною гибели моего б?днаго мужа, моего добраго Луки Осиповича, но в?дь вы только защищали свою честь. Да, я простила вамъ все. Вы помогли найти мн? мое теперешнее счастіе.
        Катерина Андреевна улыбнулась, взглянула на Скосырева и прижалась къ нему, обвивъ его руку своими б?лыми, какъ изъ слоновой кости выточенными руками, которыя были видны изъ-подъ широкихъ разр?зныхъ рукавовъ капота до плечъ.
        Черемисовъ нашелъ, что Катерина Андреевна очень похорош?ла, и это была правда. Она точно разцв?ла еще пышн?е, какъ разцв?таетъ роза, перенесенная въ самую благопріятную для нея атмосферу теплицы. Выигрывала Катерина Андреевна и отъ наряднаго туалета, сд?ланнаго лучшею портнихой, и отъ обстановки. Изв?стно, что красавицы всегда выигрываютъ отъ обстановки, какъ картина отъ рамы.
        Гостя увели въ столовую, куда подали чай и кофе и завтракъ. Все было изящно, на всемъ лежалъ отпечатокъ руки женщины и женскаго вкуса. Черемисовъ не узналъ даже лакеевъ, которые были все т? же, но вс? преобразились не только по костюмамъ, но и во всемъ. Было немножко монотонно и черезъ-чуръ ужъ чинно, но за то и самый взыскательный челов?къ не могъ бы найти недостатковъ въ прислуг?, въ обстановк?, въ сервизахъ, въ качеств? поданнаго на столъ.
        Черемисовъ въ тайн? жал?лъ прежняго Скосыревскаго житья, когда столъ ломился отъ бутылокъ съ винами, отъ тяжелыхъ пуншевыхъ чашъ, когда служили бравые ребята въ чекменяхъ и хорошенькія служанки во всевозможныхъ костюмахъ, а около стола п?лъ, заливаясь, хоръ красавицъ, но теперь за то была очаровательная хозяйка, изящная дама, а Черемисовъ любилъ не только попойки, но и общество дамъ. Онъ пилъ не много, над?ясь потомъ со Скосыревымъ наверстать потерянное, и весело болталъ, разсказывалъ о московскихъ новостяхъ, о своихъ планахъ.
        - Коня и сабли не жал?ешь? - спросилъ Скосыревъ.
        Черемисовъ вздохнулъ.
        - Жаль, конечно, да что же д?лать? Если будетъ война, такъ пойду опять, а если н?тъ, такъ женюсь, у?ду въ деревню и заживу пом?щикомъ, буду по полямъ съ борзыми рыскать, на ярмаркахъ въ карты играть и жидовъ бить.
        - А жениться вы не прочь? - спросила Катерина Андреевна. - Если хотите, я вамъ нев?сту найду, у насъ есть премиленькія сос?дки.
        - Благодарю васъ, но я уже влюбленъ.
        - Да?
        - По горло!
        - Въ кого же это?
        - О, если-бъ вы знали, въ кого!
        - А что? Разв? это моя знакомая?
        - Н?тъ-съ, не то... Я не скажу, это тайна.
        - Даже тайна?
        - Да.
        - Ого, это интересно! Я женщина, мосье Черемисовъ, и любопытна, какъ вс? женщины, а потому вы напрасно сказали мн? про тайну: я ее выпытаю отъ васъ.
        Черемисовъ ничего не отв?тилъ и покрутилъ усы. Образъ чудной д?вушки всталъ передъ нимъ, какъ живой, и гусаръ почувствовалъ такую страсть къ этой д?вушк?, что забылъ все на св?т?. Глубоко задумавшись, онъ молча просид?лъ минутъ пять, не зам?чая, что хозяева съ улыбкой переглядывались, а Катерина Андреевна насм?шливо взглядывала на него.
        - Вы, должно быть, очень влюблены, Аркадій Николаевичъ, - спросила она.
        Черемисовъ очнулся.
        - Очень, Катерина Андреевна!
        - И безнадежно?
        - Почти. Моя красавица принадлежитъ другому.
        - Она замужемъ?
        - Она нев?ста.
        - Такъ отбей ее у жениха, - сказалъ Скосыревъ. - Ты любилъ когда то скачки съ препятствіями.
        - На этомъ препятствіи, пожалуй, голову сломишь. Э, будетъ объ этомъ! Я прі?халъ къ вамъ развлечься, и вы ужъ постарайтесь меня ут?шить.
        - Это нашъ долгъ, - отв?тила Катерина Андреевна. - Я васъ повезу къ н?которымъ изъ сос?дей, и вы найдете тамъ, въ кого влюбиться со взаимностью.
        Посл? очень поздняго об?да Черемисовъ лежалъ на кровати въ отведенной ему комнат? и курилъ трубку, прихлебывая старое венгерское. Скосыревъ тоже прилегъ на диванъ и курилъ сигару.
        - Я очень счастливъ, мой милый другъ, - говорилъ онъ, - и глубоко признателенъ теб?: ты в?дь способствовалъ этому счастію, не щадя себя. Я твой в?чный должникъ и слуга. Катерина Андреевна чудная женщина, она очаровательна, прелестна! Да, я очень счастливъ, Аркадій, и даже не зам?чаю т?хъ ц?пей, которыя на меня наложила моя Катенька.
        - А наложила таки ц?пи?
        - Да. О, она съ характеромъ и даромъ своей любви она не отдаетъ, она знаетъ себ? ц?ну! Она потребовала отъ меня не то чтобы жертвъ, а н?которыхъ лишеній. Наприм?ръ, она не любитъ, когда я много пью, вывела изъ употребленія много такого, къ чему я привыкъ, подтянула домъ, завела во всемъ порядки, вывела моихъ б?дныхъ шутовъ и приживальщиковъ, уничтожила хоръ. Ну, ревнива она, о, какъ ревнива, б?да! Боже сохрани хоть слегка поухаживать за к?мъ нибудь, о шалости же, объ интрижк? и не думай!
        - Однако, вокругъ тебя множество хорошенькихъ горничныхъ, а ревнивыя дамы обыкновенно окружаютъ себя рожами.
        - Н?тъ, Катенька любитъ хорошенькихъ, но поставила ихъ такъ, что вс? он? духа ея боятся и какъ монашенки вс?. Она, братъ, вонъ какая у меня, - великосв?тская дама по манерамъ, нигд? въ грязь лицомъ не ударитъ, а въ то же время вотъ какъ всю челядь мою держитъ!
        Скосыревъ сжалъ кулаки.
        - Ее боятся вс?, какъ огня, а ея бархатныя ручки ум?ютъ давать наичувствительныя пощечины и превосходно держатъ пучекъ розогъ. Она дама въ гостинной и хозяйка у себя.
        - Теб? не скучно безъ стариннаго то? - спросилъ Черемисовъ. - Не манитъ этакъ кутнуть по старому, окружить себя женщинами?
        - Никогда! Да в?дь это же блаженство быть съ Катею, в?дь это земной рай!
        - Ну, и слава Богу, если такъ, живи себ?, только очень то замундштучивать[17 - Взнуздать мундштуком (лошадь). Мундштук - твердая, обычно металлическая, часть уздечки, вставляемая в рот животного, обычно лошади.] себя не давай, а то, братъ, эти барыни любятъ нашего брата на корду[18 - Корда или лонжа - прочная тесьма, предназначенная для прогонки или работы лошади по кругу.] взять и зас?длать полнымъ вьюкомъ. Смотри, какъ бы бархатныя то ручки и на тебя когти не выпустили.
        - Ну, ты знаешь, что я неспособенъ быть „колпакомъ“, и меня не легко подъ башмачекъ запрятать! - сказалъ Скосыревъ и н?сколько тревожно посмотр?лъ на дверь, за которой какъ будто засм?ялся кто то.
        - Ты слышалъ? - спросилъ Скосыровъ.
        - Что?
        - Какъ будто засм?ялся кто то.
        - Н?тъ, это твое напуганное воображеніе! - со см?хомъ отв?чалъ Черемисовъ. - Предсказываю, братъ, теб? полное рабство! Да это ничего: такія ц?пи не тяжелы, а теб? пора и остепениться, слава Богу - пожито, погулено, попито, пора и здоровье поберечь да о потомств? подумать, а то в?дь все на в?теръ пойдетъ и самой фамиліи Скосыревыхъ не будетъ. Это хорошо, голубчикъ, что Катерина Андреевна ревнива, - пора теб? перестатъ порхать то. Да и стыдно ухаживать за другими, если такая красавица тебя любитъ.
        - В?рно, Аркадій. Да и ревнива очень Катя, страдаетъ отъ ревности до бол?зни. Тутъ у насъ поселилась было одна б?дная дворяночка, сирота, Чекунина В?рочка, очень хорошенькая д?вушка. Мы взяли было ее, какъ компаніонку Кат?, и я за нею поухаживалъ немного, такъ, шутя, такъ что же ты думаешь вышло? Просто б?да, братецъ!.. Сидимъ мы этакъ одинъ разъ въ гостинной вечеромъ, Катя съ В?рой на диван?, а я напротивъ, разговариваемъ. Катя обняла В?ру, прижалась къ ней, какъ вдругъ В?рочка пронзительно вскрикнула, метнулась и вырвалась отъ Кати: Катя воткнула ей булавку по самую головку вотъ въ это м?сто плеча!.. Подошла потомъ къ В?р?, бл?дная вся, глаза сверкаютъ. „Вамъ, говоритъ, больно, В?рочка? Знаю, что больно, но мн? во сто разъ больн?е то, что вы кокетничаете съ Павломъ Борисовичемъ, вотъ вы и посудите, каково мн?!“ Проговорила так? и ушла, а потомъ истерика, обморокъ, насилу въ чувство привели! Конечно, В?рочка на другой же день у?хала.
        - Ого, вонъ она какая! - проговорилъ Черемисовъ. - Я и не подозр?валъ.
        Онъ всталъ, взялъ бутылку и выпилъ все содержимое черезъ горлышко.
        - И вс?, братъ, барыни таковы, ну ихъ! - проговорилъ онъ. - Угождай имъ, ухаживай за ними, а он? ревнуютъ, да въ обмороки падаютъ, да капризничаютъ. Что до меня, такъ я выбралъ бы подругу изъ простыхъ.
        - Фи! - брезгливо произнесъ Скосыревъ.
        - В?рно теб? говорю. А какія есть красавицы, ахъ, какія красавицы!.. Моя вотъ тоже не барыня, не барышня, а сто барышень отборныхъ я отдалъ бы за нее!
        - Да кто она такая? Что за секретъ?
        Черемисовъ с?лъ на кровать.
        - Сказать? - спросилъ онъ.
        - Сд?лай милость.
        - Изволь, но сперва дай мн? честное слово, что ты исполнишь мою просьбу, которая будетъ касаться этого предмета.
        - Даю честное слово.
        Черемисовъ провелъ по лицу рукою, откинулъ волосы и разсказалъ Скосыреву про свое знакомство съ Надей, про подлогъ, который совершили Латухинъ и Шушеринъ.
        - Ахъ, они мерзавцы! - воскликнулъ Павелъ Борисовичъ. - Такъ в?дь я им?ю полное право уничтожить вольную, тутъ и толковать не о чемъ! Завтра же посылаю въ Москву заявленіе, и Надежда...
        - Она будетъ женою купца, - перебилъ Черемисовъ. - Я далъ и ей, и ему честное слово, что не пом?шаю имъ и не разскажу теб? про ихъ обманъ. Я нарушилъ отчасти это слово, но в?дь я им?ю твое. Ты долженъ оставить все такъ, какъ есть, это моя просьба къ теб?, а исполнить мою просьбу ты далъ слово.
        - Но в?дь это же глупо, дружище! Зач?мъ ты будешь уступать какому то тамъ купчишк?, котораго за подлогъ въ острогъ сл?дуетъ упрятать?
        - Я такъ хочу.
        Скосыревъ пожалъ плечами.
        - Твоя воля, я оставлю, разъ я далъ теб? слово, но эту старую лисицу Шушерина...
        - Ты не долженъ трогать и его, - перебилъ Черемисовъ. - Ты ничего не слыхалъ отъ меня, ты долженъ все забыть, тогда только я остаюсь в?рнымъ своему слову, а безъ этого я и не разсказалъ бы теб?.
        - Хороша она, эта Надежда? - спросилъ Скосыревъ.
        - Чудо, какъ хороша! Ты пов?ришь, Павелъ, что я съ ума схожу по ней! Я ужъ и не понимаю, что это такое, право! Это, должно быть, напущено на меня, какъ вотъ „порчу“ въ народ? напускаютъ, право!
        - И ты уступаешь?
        - Да, конечно, конечно!
        Черемисовъ разгорячился, покрасн?лъ даже и подошелъ къ Скосыреву.
        - Ну, зач?мь она мн?, если она любитъ другого?
        - Полюбитъ тебя. Всыпать раза три по полусотн? горячихъ, такъ всякая любовь соскочитъ! Что она, барышня, что ли? Хамка, такъ хамка и есть.
        - Н?тъ, н?тъ, не говори о ней такъ! - замахалъ руками Черемисовъ. - Вообще будетъ объ этомъ, ни слова больше, прошу тебя. Оставь меня, голубчикъ: я усну.
        Скосыревъ пожалъ руку гусара и пошелъ.
        Въ самыхъ дверяхъ онъ столкнулся съ Катериной Андреевной.
        - А я къ вамъ шла, - съ ласковою улыбкой проговорила она. - Хот?ла васъ звать чай пить и взглянуть, хорошо ли будетъ нашему милому гостю. Можно?
        - Онъ спать хочетъ, Катенька.
        - Ну, что за сонъ, на это ночь будетъ! Черемисовъ, - позвала Катерина Андреевна черезъ дверь, - идите чай пить.
        - Съ ромомъ? - отозвался Черемисовъ.
        - Съ ч?мъ вы хотите.
        - Я рому хочу безъ всякаго чаю, - отв?тилъ Черемисовъ, см?ясь, и вышелъ. - Спать было легъ, но слово „ромъ“ живо подняло меня, какъ поднимаетъ тревога боеваго коня.
        - А ужъ будто бы мой голосъ не могъ васъ поднять и не произнося слово „ромъ?“ - кокетливо спросила Катерина Андреевна.
        - Вашъ голосъ мертваго разбудитъ, очаровательная Катерина Андреевна!
        За чаемъ говорили опять о московскихъ новостяхъ, строили планы. Скосыревъ над?ялся скоро покончить вс? д?ла и устроить свадьбу сейчасъ же посл? Пасхи, до которой оставалось уже немного времени.
        Посл? свадьбы молодые по?дутъ заграницу и пробудутъ тамъ до зимы, а на зиму вернутся въ Москву, и сейчасъ же дадутъ большой балъ въ отд?ланномъ заново къ тому времени дом?. Говоря обо всемъ этомъ, Катерина Андреевна оживилась, рисовала см?лыя картины, мечтала, над?ялась пожить въ Петербург? и собиралась просить Павла Борисовича снова начать службу въ гвардіи, если только онъ не сд?лается предводителемъ. Черемисовъ больше слушалъ, ч?мъ говорилъ, и пилъ стаканъ за стаканомъ пуншъ. Часу въ одиннадцатомъ онъ откланялся, отказавшись отъ ужина, и ушелъ спать. Катерина Андреевна скушала рябчика, запила согр?тымъ краснымъ виномъ и ушла въ свою уборную сд?лать ночной туалетъ. Наташа и еще другая д?вушка служили ей, а Глафира собственноручно приготовляла душистую ванну для своей „матушки красавицы барыни“, засучивъ рукава и пробуя локтемъ температуру воды.
        Сидя передъ большимъ зеркаломъ, въ б?ломъ кружевномъ пеньюар?, Катерина Андреевна любовалась собою и смотр?ла, какъ Наташа собирала ей волосы подъ гребень, расчесывая и помадя ихъ. Порою глаза барыни и горничной встр?чались въ зеркал?, и тогда Наташа вспыхивала чуть зам?тнымъ румянцемъ и потуплялась, а Катерина Андреевна складывала губы въ улыбку и щурила глаза. Ей нравилось дразнить укрощенную фаворитку барина и она часто съ особеннымъ наслажденіемъ мучила Наташу, щеголяя своею красотой, обращая на нее вниманіе горничной.
        - Посмотри, какіе у меня длинные волосы, Наталья, - говорила Катерина Андреевна, взмахнувъ головой и разсыпая до самаго пола роскошныя кудри свои.
        - Да-съ, - глухо отв?чала Наташа.
        - У тебя тоже длинные и хорошіе, но св?тлые, точно рыжіе. Т?ло вотъ у тебя очень б?лое, ты, должно быть, „зарей“ умываешься. Правда?
        - Н?тъ, не умываюсь.
        - Очень многія въ деревн? и среди простыхъ „зарей“ моются. Это трава такая есть - заря. Знаешь?
        - Знаю-съ!
        - А говоришь, что не моешься! Ха, ха, ха... Я ужъ вижу, что ты кокетка. Над?ваешь ты когда нибудь свой сарафанъ?
        - Никакъ н?тъ-съ. Теперь ужъ прошло время его над?вать, не зач?мъ.
        - Почему же? Вотъ я какъ нибудь прикажу теб? над?ть и сп?ть заставлю.
        - Не пою ужъ я, голоса н?тъ.
        - Запоешь! Я попрошу тебя хорошенько, на кол?ни передъ тобой встану. Споешь, если встану?
        Наташа молчала.
        - Глафира, - обращалась тогда Катерина Андреевна къ своей наперсниц?, - Наталья Семеновна не отв?чаютъ мн?, капризничаютъ, глаза страшные д?лаютъ!
        - Избаловали вы ее, матушка барыня, красавица наша, - отв?чала Глафира. - Волю дали.
        - А я могу и отнять. Какъ вы думаете, Наталья Семеновна, могу я отнять у васъ волю? Вы смотрите у меня, я не люблю, когда мои д?вки очень носъ подымаютъ!..
        Наташа закусывала до крови губы и съ трудомъ сдерживала рыданія. Если она начинала порывисто д?лать свое д?ло, разбивала что нибудь или дергала волосы барыни, то Катерина Андреевна вспыхивала и кричала на нее, грозя наказаніемъ. Наташа бл?дн?ла и молча выслушивала барыню.
        - Уберите вы эту зм?ю, матушка барыня, - часто говаривала Глафира. - Согр?ли вы ее, подлую, на грудочк? своей, а она васъ ужалитъ, охъ, ужалитъ она васъ когда-нибудь!..
        - Она то?
        Катерина Андреевна презрительно см?ялась.
        - Я ее, Глафирушка, ножкой раздавлю... В?рно, что она зм?я, но у нея жало вырвано, и она только шипитъ да извивается. Я ее совс?мъ ручной сд?лаю, она у меня такая же овца будетъ, какъ Дашка. Тоже в?дь любимица барская была, на одной линіи стояли и об? мечтали барынями быть. Я ихъ, Глафирушка, шелковыми сд?лаю.
        Сегодня Катерина Андреевна не шутила съ Наташей и не кричала на нее, д?лая туалетъ. Она въ раздумьи смотр?лась въ зеркало, соображая что то.
        - Наталья! - окликнула вдругъ она свою горничную-соперницу, - ты знаешь ту д?вку, Надежду, которую у Павла Борисовича купецъ для себя въ нев?сты выкупилъ?
        - Вид?ла разъ, какъ ее къ барину приводили.
        - А, это тогда, какъ она уб?жала то потомъ?
        - Такъ точно-съ.
        - Ну, это не та. У покойной тетки Павла Борисовича, отъ которой ему перешла Надежда, ты не бывала на дворн??
        - Никакъ н?тъ-съ.
        Катерина Андреевна кончила прическу и выслала д?вушекъ, ус?вшись въ ванну.
        - Глафира, - обратилась она къ своей любимиц?, н?жась въ теплой, душистой вод?, - скажи сегодня же управляющему, чтобы онъ ч?мъ св?тъ послалъ нарочнаго въ Москву съ приказаніемъ немедленно прі?хать сюда управителю и дов?ренному барина Шушерину, да пусть нарочный привезетъ съ собой приказнаго, который бариновы бумаги тамъ пишетъ. Сейчасъ же скажи и чтобъ утромъ было исполнено.
        - Слушаю-съ, матушка барыня. Отъ имени Павла Борисовича приказать?
        - Отъ моего имени.
        - А если управляющій то безъ барскаго приказа не пошлетъ?
        - Дура! Какая ты у меня дура, Глафира! Ты скажи ужъ только, а тамъ не твое д?ло. Если на разсв?т? нарочный не вы?детъ, сказать мн?.
        - Слушаю-съ.
        Катерина Андреевна знала, что друзья, каковыми были Павелъ Борисовичъ и Черемисовъ, будутъ говорить очень много и, конечно, объ очень интересныхъ вещахъ, а потому, отпустивъ ихъ посл? об?да курить и кейфовать, неслышно поднялась наверхъ, до комнаты Черемисова, и выслушала все, что они говорили. Чувствуя признательность къ Черемисову, она р?шила услужить ему во что бы то ни стало и сюрпризомъ показать зд?сь въ „Лаврикахъ“ ту д?вушку, которая произвела на него такое впечатл?ніе. Хорошо понявъ, что купленную обманомъ д?вушку можно отобрать у купца, Катерина Андреевна р?шила сд?лать это, но безъ согласія Павла Борисовича пока не см?ла и, отдавъ приказаніе послать за Шушеринымъ, отправилась выпросить на это согласіе Павла Борисовича, получить каковое над?ялась вполн?.


        XVIII.
        Катерина Андреевна безъ всякаго труда уговорила Павла Борисовича начать противъ Латухина, обманомъ купившаго у него кр?постную д?вку, д?ло.
        - Нельзя позволить, дорогой мой, чтобы тебя такъ нагло одурачили, - говорила Катерина Андреевна. - В?дь посл? эти хамы надъ тобой же см?яться будутъ. Наконецъ, Черемисовъ такъ много сд?лалъ для тебя, что стыдно не отблагодарить его, а ч?мъ же его лучше отблагодарить, какъ не т?мъ, что подарить ему д?вушку, очень ему полюбившуюся? Она, конечно, очень скоро забудетъ своего купчика и будетъ счастлива съ Черемисовымъ. Жениться онъ, конечно, не женится на ней, но устроитъ ее отлично.
        Павелъ Борисовичъ хот?лъ и Черемисову угодить да и досадно было ему, что Латухинъ и Шушеринъ такъ ловко его обманули. Онъ согласился съ доводами Катерины Андреевны и одобрилъ ея распоряженіе о вызов? Шушерина.
        Черемисову р?шили пока ничего не говорить.
        Посланный въ Москву вернулся и привезъ съ собою ходатая по д?ламъ, отставнаго чиновника земскаго суда Акима Дементьевича Барашкина, а про Шушерина сообщилъ, что онъ очень боленъ.
        Хитрый управитель догадался, зач?мъ его вызываютъ, страшно струсилъ и, притворившись больнымъ, принялся обдумывать планъ защиты.
        Прі?хавшій ходатай былъ немедленно позванъ къ Павлу Борисовичу. Тутъ же ожидала его и Катерина Андреевна, желающая „набраться ума-разума“, какъ она объяснила Павлу Борисовичу.
        Барашкинъ былъ мужчина л?тъ сорока пяти, маленькій, худощавый челов?чекъ, съ совершенно лысымъ черепомъ, на которомъ только сзади торчали косички рыжеватыхъ волосъ, плохо выбритый, дурно од?тый, съ манерами и пріемами попавшейся въ западню лисицы. Онъ былъ зам?чательный законникъ, крючкотворъ и славился ум?ньемъ составлять д?ловыя бумаги, но былъ всегда нищъ и убогъ, ибо пилъ мертвую, за что его и со службы прогнали.
        Униженно кланяясь и ступая на цыпочки, вошелъ онъ въ кабинетъ и остановился въ дверяхъ.
        - Посадить его надо? - спросила Катерина Андреевна у Скосырева по-французски. - Онъ в?дь чиновникъ, им?етъ какой то чинъ.
        - Ничего, постоитъ. Посади его, такъ онъ и зазнается, возмечтаетъ о себ?, - отв?чалъ Павелъ Борисовичъ и обратился къ Барашкину, кивнувъ ему головой на униженные поклоны:
        - Твоя фамилія Барашкинъ?
        - Такъ точно, ваше сіятельство; Акимъ Дементьевъ сынъ, Барашкинъ.
        Скосыревъ улыбнулся на это „ваше сіятельство“.
        - За что же это ты меня въ сіятельство то произвелъ? Я не князь и не графъ.
        - А я полагалъ, что вы сіятельный. Очень ужь благол?пно кругомъ и блистательно, сіе и побудило меня предполагать, что вы титулованная особа. Молю простить за ошибку мою дерзновенную, милостивецъ мой.
        - Угостили ли тебя съ дороги?
        Барашкинъ зажмурилъ глаза, поднялъ голову и приложилъ руку къ сердцу.
        - Сугубо угостили, благод?тельный боляринъ. Ахъ, сколь прещедро и милостиво угостили! Не вкушалъ даже такихъ яствъ отъ рожденія и не пилъ такого нектара. Премилостиво угостили отъ щедротъ вашихъ.
        - Ну, такъ теб? тяжело стоять, сядь.
        - Премного благодаренъ, сударь мой, симъ вниманіемъ и дерзаю прис?сть.
        Приказный пом?стился на кончик? стула, подобравъ подъ себя ноги и вставая, лишь только подымался Павелъ Борисовичъ. Павелъ Борисовичъ объяснилъ ему въ короткихъ словахъ д?ло, для котораго былъ призванъ, и заключилъ вопросомъ: - можетъ ли онъ, Скосыревъ, вернуть обманомъ купленную д?вку?
        - Безпрепятственно, государь мой, ежели повести д?ло по закону и по форм?. Д?вка будетъ водворена въ вашей вотчин?, а управитель вашъ и купецъ Латухинъ отв?тятъ по всей строгости законовъ, ибо они оба совершили уголовное преступленіе, именуемое подлогомъ.
        - Ну, управителя я просто на просто отдеру на конюшн?, хоть онъ и вольный, а купца я хот?лъ бы оставить въ поко?. Могу я это сд?лать?
        - Увы, сударь, н?тъ! Коль скоро челов?къ совершилъ беззаконный поступокъ, онъ подлежитъ суду уголовной палаты и частное лицо простить его не можетъ, за исключеніемъ лишь т?хъ случаевъ, въ коихъ страдаетъ только имущественное право потерп?вшаго.
        - Это жаль: я не хочу губить этого Латухина.
        - О, сколь похвальная и премилостивая черта истаго болярина! - восторженно зам?тилъ приказный. - Тогда, сударь мой, можно предложить ему добровольно возвратить обманомъ полученную вольную д?вицы.
        - Да, такъ мы и сд?лаемъ. Ты по?зжай къ нему и скажи ему объ этомъ. Я прощаю его за обманъ, не отдаю его подъ судъ, но ни за что и никогда не отдамъ уже ему мою д?вку, разъ пошелъ на обманъ. Такъ ему и скажи. Скажи также, что я готовъ зам?сто Надежды отдать ему любую изъ моихъ кр?постныхъ, а у меня есть красавицы не хуже ея. Предупреди его, что я немедленно начну д?ло, если онъ заупрямится, и что онъ погубитъ себя. Отдохни тутъ до завтра, а завтра и по?зжай, я распоряжусь. Кстати, надо уничтожить дов?ренность, выданную Шушерину, и немедленно выгнать его изъ моего дома. Насчетъ этого ты зайди ко мн? вечеромъ, а теперь можешь идти.
        Приказный всталъ, отв?силъ по поклону Павлу Борисовичу и Катерин? Андреевн? и вышелъ.
        Слухъ о сд?ланномъ Шушеринымъ подлог? и о томъ, что купленную купцомъ нев?сту р?шено возвратить, очень быстро распространился среди дворни. Сперва объ этомъ узнала, конечно, Глафира, потомъ дворецкій и его жена, у которыхъ остановился Барашкинъ, а зат?мъ и вся дворня. Случай этотъ сд?лался „злобою дня“ среди дворни и о немъ толковали на вс? лады и въ д?вичьихъ, и въ лакейской, и въ застольной, и въ „черной людской“. Вс? прочили гибель Шушерину и радовались этому, но „купленную нев?сту“, какъ звали теперь вс? Надю, и купца очень жал?ли.
        - Каково ей теперь будетъ, б?дной, посл? хорошей то жизни! - говорили вс?. - Купеческою нев?стой была, свадьбы, сердечная, дожидалась, а попадетъ на нашу каторгу, въ горничныя къ „б?глой барын?“.
        Это названіе укр?пилось за Катериной Андреевной, и уже дв? д?вушки мастерицы жестоко поплатились за это названіе, подслушанное Глафирой.
        - Да, пропала Надежда! - соглашались кругомъ.
        Особенно жал?ли ее и сочувствовали ей д?вушки, а среди д?вушекъ особенно Наташа; она такъ и закипала, говоря о Над?.
        - Все зм?я наша, все она умудрилась, - говорила она про Катерину Андреевну среди подругъ. - Высосала кровь изъ насъ, такъ теперь Надю эту хочетъ замучить. Мы то вынесемъ, мы, хоть и хорошо жили при одномъ барин?, все же видали, какова она есть жизнь подневольная, пробовали всего, а в?дь Надежда то ничего этого не видала, а теперича купчихой уже стала, не хуже любой барышни живетъ, такъ каково ей будетъ тиранство переносить? Сгибнетъ б?дная, руки на себя наложитъ.
        - Зач?мъ она „б?глой“ то барын? понадобилась.
        - Поди спроси ее.
        - Удивительно даже. Ну, Наташу вотъ, Дашку она изъ-за того донимала, что он? къ барину близко стояли, ревновала она къ нимъ барина то, боялась, какъ бы онъ не турнулъ ее да къ нимъ опятъ не вернулся, а Надежда то эта зач?мъ ей?
        - У ней, у ехиды, норовъ такой, чтобы мучить, - со злобой говорила Наташа. - Ова изъ каждаго бы челов?ка кровь пила, а особенно красивыхъ не любитъ она, зависть ее грызетъ. Охъ, д?вки, глупы вы вс? да робки, а если-бъ вс? такія, какъ я, были бы, такъ мы-бъ ей показали!...
        - Что мы то съ ней сд?лаемъ!
        У Наташи сверкнули глаза и раздулись ноздри.
        - А то бы и сд?лали, чтобъ ее въ усадьб? не было. Собрались бы вс?, вытащили бы ночью изъ опочивальни да въ прорубь ее, окаянную, съ камнемъ на ше?!..
        Д?вушки такъ и ахнули.
        - Охъ, чтой то ты говоришь, Наташа! - воскликнули н?которыя.
        - А что? - продолжала Наташа. - Нешто она не стоитъ этого? Пришла нев?домо откуда, отъ мужа уб?жала, его погубила, дворнишку свою всю, сказываютъ, раззорила и зд?сь кровь пьетъ!.. Одна ей дорога въ прорубь и гр?ха за нее не будетъ; семь пятницъ молока не пить только за такую то. Я-бъ ее, голубку, доканала одна, да откроютъ одну то, зас?кутъ на площади кнутомъ, а пожить еще хочется, погулять на волюшк?, прежняго житья веселаго испытать. Сд?лали бы вс?, такъ и не открылъ бы никто. Пропала, да и все тутъ, а мы ничего не знаемъ. Можетъ, опять къ кому уб?жала.
        - Ты не болтай такихъ страстей, Наталья, ну, тебя! - строго остановила Наташу одна изъ д?вушекъ. - Изъ за тебя въ б?ду попадешь.
        - В?рно, - согласились остальныя.
        - Зря болтаешь не гожее. За эти слова хорошенько бы отодрать сл?довало, вотъ что! - внушительно зам?тила пожилая степенная мастерица вдова.
        Наташа метнула на нее огненный взглядъ.
        - Поди, да и скажи зм??-то, - усм?хнулась она.
        - Сказывать я не пойду, а ты больше такихъ словъ не говори. Ты тутъ зря болтаешь, а за твои негожія слова другимъ попадетъ. Не хуже тебя, да терпятъ.
        - Хуже, хуже! - крикнула Наташа, вскакивая съ м?ста. - Н?тъ среди васъ такой, какъ я, н?тъ! У кого косы такія длинныя да шелковыя?
        Наташа тряхнула головой и растрепала свои косы. Чуть не до полу повисли густые русые волосы и закрыли весь стройный станъ д?вушки.
        - У кого грудь такая лебединая, поступь у кого такая, т?ло б?лое? Лучше я васъ, вс?хъ лучше, не даромъ баринъ нашъ любилъ меня, ближе ему я вс?хъ была, ласкалъ онъ меня, соколъ нашъ, какъ полюбовницу зав?тную, какъ подругу. И терпите вы не то, что я вытерп?ла. Она изводила меня, она мн? завидовала, проклятая, надругалась надо мной! Вы хамки были, хамки и есть, а я... я бариновой подругой была, можетъ быть и онъ ото вс?хъ отличалъ бы меня, еслибъ не зм?я эта, будь она проклята, сгинь она!
        Наташа упала на лавку и залилась слезами.
        Одна изъ д?вушекъ, желая, быть можетъ, выслужиться, а, можетъ быть, напуганная р?чами Наташи, все доложила барын? въ этотъ же день. Катерина Андреевна со слезами разсказала „исторію“ Павлу Борисовичу, прося отправить ее въ Москву и высказывая опасенія за свою жизнь. И вотъ Павелъ Борисовичъ уполномочилъ свою подругу „сократить“ Наташу навсегда.
        - Я самъ вижу, дорогая моя, что эта д?вка зазналась и избалована мною въ конецъ, - сказалъ онъ. - Д?лай съ нею что хочешь, а я посов?тывалъ бы теб? немедленно сослать ее въ мою костромскую вотчину.
        - Благодарю тебя, Поль, я вижу, что ты меня любишь и что я дорога теб?!
        Катерина Андреевна н?жно приласкалась къ Павлу Борисовичу.
        - Завтра же я сошлю эту негодяйку.
        Вечеромъ, Наташа была позвана къ барын?.
        Катерина Андреевна сид?ла на кресл?, скрестивъ руки, и насм?шливо взглянула на Наташу, когда она вошла и остановилась около дверей. Глафира и дв? бабы стояли тутъ же. Наташа покосилась на нихъ и сердце ея усиленно забилось, чуя какую то б?ду.
        - Наташа. - обратилась къ ней Катерина Андреевна, - говорятъ, ты сегодня своими косами хвалилась очень и хаяла мои косы. Покажи-ка мн?, что у тебя за косы такія р?дкостныя? Ну, покажи же, говорятъ теб?! Глафира, распусти у нея косы!
        Глафира исполнила приказаніе.
        - Хороши! - съ усм?шкой проговорила Катерина Андреевна. - Ну, а какъ ты похвалялась меня извести?
        Наташа побл?дн?ла.
        - Говори, говори, - продолжала Катерина Андреевна. - Д?вокъ подговаривала? Бунтъ зат?вала? За это тебя сл?довало бы отослать къ исправнику, да въ кандалы, да въ острогъ, но я прощаю теб?. Слышишь? Я милую тебя, негодница, и только съ глазъ моихъ прогоняю. Глафира, отр?жь ей косы!
        Наташа схватилась за голову руками и глухо застонала.
        - Глафира, что же ты? - строго спросила Катерина Андреевна.
        Наташа упала на кол?ни и зарыдала.
        - Отведите меня въ острогъ, на конюшню отправьте, д?лайте со мной, что хотите, но не позорьте меня, не срамите, не снимайте съ меня косынекъ моихъ! - закричала она.
        - Глафира! - крикнула Катерина Андреевна и сд?лала знакъ бабамъ, Т? схватили Наташу за руки, а Глафира достала изъ кармана ножницы и въ одинъ мигъ обр?зала длинныя косы д?вушки. Наташа вскрикнула и лишилась чувствъ. Бабы вынесли ее на рукахъ, а на утро она была отправлена на одноконной подвод? въ костромскую вотчину Павла Борисовича съ письмомъ на имя бурмистра найти ей работу и „нарочито присматривать за ней“.
        Черезъ три дня мужикъ, который повезъ ее, вернулся и, бросившись въ ноги барину, сообщилъ, что Наташа сб?жала на первомъ же ночлег?.
        - Не говорить объ этомъ барын?, - приказалъ Павелъ Борисовичъ и проворонившаго ссыльную мужика великодушно простилъ.
        Сославъ Наташу, которая не на шутку тревожила ее, Катерина Андреевна стала гораздо лучше съ д?вушками и дала имъ много льготъ. Кто знаетъ, быть можетъ, она боялась мести этой громадной дворни, которая упорно не хот?ла признать ее „настоящею барыней“ и не могла ей простить поб?га отъ мужа?
        Открытые бунты въ то время были большою р?дкостью и даже самый жестокій пом?щикъ не подвергался почти никакой опасности, ибо народъ признавалъ его власть и считалъ ее посланной отъ Бога, мирился съ тяжелою долей и терп?ливо переносилъ все, но если баринъ д?йствовалъ не только жестоко, но и безсмысленно, попирая самыя священныя права своихъ рабовъ, то рабы возмущались и бывали случаи нападенія на барина, явные и тайные. Чего же особенно не переносилъ народъ, такъ это жестокости и прит?сненій нанятыхъ управителей и деспотизма такъ называемыхъ „барскихъ барынь“, каковымъ названіемъ окрестилъ тогда народъ незаконныхъ подругъ своихъ пом?щиковъ. И надо правду сказать, что тирановъ пом?щиковъ, пом?щиковъ злод?евъ, было очень не много, они составляли печальное исключеніе и пресл?довались не только правительствомъ, но и своимъ братомъ дворяниномъ пом?щикомъ, въ лиц?, наприм?ръ, предводителя. За то управители разные, особенно изъ н?мцевъ, и „барскія барыни“ кр?пко донимали народъ. Отъ первыхъ доставалось крестьянамъ, отъ вторыхъ - дворн? и особенно женской половин? ея. Съ этими то управителями и „барскими
барынями“ народъ сводилъ иногда счеты и не зналъ уже съ ними пощады.
        Катерина Андреевна чувствовала это, понимала свое фальшивое положеніе и торопила Павла Борисовича хлопотами о брак?, а пока старалась „подтянуть“ дворню и наружнымъ, такъ сказать, великол?піемъ поднять себя въ глазахъ и окружающихъ, и сос?дей. Дворня была „подтянута“ и Наташа да б?жавшій Порфирій были исключительными экземплярами, не желавшими подчиняться новому режиму, а заведенные порядки въ дом? поражали и удивляли сос?дей, но Катерина Андреевна не была признана ими за свою и ея чуждались, особенно аристократія у?зда, бол?е щепетильная. Бракъ, конечно, положилъ бы этому конецъ, и вс? помыслы Катерины Андреевны были сосредоточены на этомъ пункт? и она лихорадочно, энергично забирала въ свои руки Павла Борисовича, чтобы поработить его и чтобы онъ не охлад?лъ къ ней до брака. Поэтому она сжала и придавила его прежнихъ красавицъ, удалила его друзей и особенно преданныхъ ему людей, - въ томъ числ? Скворчика, котораго отпустили „на оброкъ“, придравшись къ его пьянству. Однимъ изъ самыхъ близкихъ друзей Павла Борисовича былъ Черемисовъ и его Катерина Андреевна удалить не могла, а потому надо было
расположить его въ свою пользу, заслужить у него, и вотъ Катерина Андреевна р?шила добыть полюбившуюся ему д?вушку. Черемисовъ оц?нитъ, конечно, эту услугу; онъ любитъ сильно, его охватила неудержимая страсть и онъ въ восторгъ придетъ, когда узнаетъ, что полюбившаяся ему д?вушка свободна, что онъ можетъ влад?ть ею. Усмирить Надю Катерина Андреевна над?ялась вполн?. Эта „купеческая нев?ста“ скоро забудетъ своего купца и полюбитъ красавца гусара, барина пом?щика. Катерина Андреевна доведетъ ее до этого и ласками и уговорами, и угрозами, если это понадобится. Одно только пугало немного Катерину Андреевну: вдругъ эта Надежда такъ хороша, что понравится самому Павлу Борисовичу, падкому на красоту? В?дь можетъ же это быть, бывали же такіе случаи. Катерина Андреевна не жена, ее очень легко сбыть съ рукъ и выбросить изъ этого дома, гд? она царитъ топерь. Куда она д?нется тогда? Эти мысли приводили Катерину Андреевну въ содроганіе и, накопецъ, она р?шила, что ей нужно сд?лать: она уговоритъ Павла Борисовича по?хать на это время въ Петербургъ, чтобы хлопотать объ окончаніи д?ла ея поб?га изъ дома мужа и о
полученіи ею права выдти замужъ. Такимъ образомъ, однимъ зарядомъ будетъ убито два зайца: и Павелъ Борисовичъ будетъ удаленъ на все время пребыванія тутъ красавицы Нади, и д?ло съ замужествомъ подвинется впередъ, такъ какъ у Павла Борисовича большія связи въ Петербург?.
        Павелъ Борисовичъ охотно поддался на уговоры Катерины Андреевны и началъ собираться въ Петербургъ, хотя и скучалъ, оставляя Катерину Андреевну. ?хать съ нимъ она наотр?зъ отказалась, не желая до брака показываться въ Петербург? его родн? и знакомымъ и не желая бросать дома. Она тутъ не будетъ скучать, а Черемисовъ останется на правахъ хозяина. Къ нему Павелъ Борисовичъ не можетъ ревновать, ибо у Черемисова сердце занято, да и правила его не позволяютъ ему ухаживать за нев?стой лучшаго друга.
        Павелъ Борисовичъ собрался и у?халъ.
        Въ ту пору по?хать въ Петербургъ, да еще богатому барину, составляло ц?лое событіе.


        XIX.
        Ударомъ грома разразилась надъ Иваномъ Анемподистовичомъ Латухинымъ страшная в?сть, привезенная приказнымъ Барашкинымъ. Такъ и повалился головою на столъ счастливый женихъ „купленной нев?сты,“ когда приказный пришелъ къ нему въ „конторку“ и сообщилъ распоряженіе пом?щика Скосырева, „весьма лукаво обманутаго и въ заблужденіе введеннаго происками управителя Шушерина и купца Латухина,“ какъ выразился Барашкинъ. Заплакалъ молодой купецъ, какъ женщина, какъ ребенокъ, схватилъ себя за русыя напомаженныя кудри и вырвалъ ц?лый клокъ волосъ.
        Привычный къ слезамъ, приказный пригладилъ свои височки и усм?хнулся, чуя добычу.
        - Знать, очень люба д?вица то, почтенный? - спросилъ онъ.
        - Пуще жизни! Коли придется потерять ее, мн? не жить.
        - Ишь ты! Да, сказываютъ люди, что любовь весьма жестока. „Что на св?т? прежестоко? Прежестока есть любовь.“
        - Я не отдамъ ее! - вдругъ воскликнулъ Латухинъ, выпрямляясь, и глаза его засверкали.
        - Это кого же? - съ усм?шкой спросилъ Барашкинъ.
        - Надю не отдамъ. Д?лайте со мной, что хотите, судите меня, но я ее не отдамъ!
        - Гмъ! Умудренный опытомъ въ д?лахъ торговли, вы, почтенный, несв?дующи въ д?лахъ судебныхъ. Ежели вы окажете упорство и д?вицу пом?щика Скосырева не отдадите, то ее отъ васъ отберутъ силою, а вы отв?тите сугубо. И выходитъ, государь мой, что суда то вы не минуете, да и д?вицу то не удержите.
        - Господи, такъ что же мн? д?лать? - съ тоскою воскликнулъ Латухинъ. -Я по?ду къ нему, паду ему опять въ ноги, вымолю у него прощенье за невольный обманъ...
        - Это вы про барина, про господина Скосырева?
        - Да. Онъ окажетъ мн? милость, онъ не захочетъ погубить двухъ невинныхъ людей, да еще и матушку мою, которая не переживетъ нашей гибели.
        - Во первыхъ, государь мой милостивый, пом?щикъ врядъ ли проститъ васъ, ибо онъ весьма совершеннымъ беззаконіемъ огорченъ и обозленъ, а во вторыхъ, онъ отбылъ въ городъ С.-Петербургъ, гд? и пробудетъ долго.
        О томъ, что въ дом? Скосырева царитъ теперь Катерина Андреевна и что это она распорядилась отобрать у Латухина нев?сту, Барашкинъ ничего не сказалъ.
        - Такъ что же мн? д?лать, что д?лать? - воскликнулъ Иванъ Анемподистовичъ. - Господи, за что Ты наказуешь меня, несчастнаго?
        - Наказуется челов?къ за гр?хи, - внушительно проговорилъ Барашкинъ, - а ежели вы желаете знать, что вамъ наджежитъ д?лать, такъ я могу научить.
        - Отецъ родной, научи, - бросился Латухинъ къ приказному.
        - Хе, хе, хе... Ежели къ теб? въ лавку приходитъ покупатель и говоритъ: „дай мн?, купецъ, такое то количество сукна“, то ты что отв?тствуешь? Ты требуешь за сіе потребное количество денегъ. В?рно? Потребую денегъ и я за свой товаръ, а товаръ мой вотъ! - Приказный ткнулъ себя перстомъ въ лобъ.
        - Умъ мой товаръ, - добавилъ онъ.
        - Да заплачу, сколько желаешь, столько и заплачу, - посп?шно отв?тилъ Латухинъ.
        - Ну, пожелать я могу и очень много, ибо н?тъ пред?ловъ челов?ческому желанію; это ты, почтенный, необдуманно глаголешь, а вотъ я оформлю д?ло и теб? пріятно все будетъ. Я теб? дамъ сов?тъ, а ты мн? за оный сов?тъ триста рублей ассигнаціями пожалуешь.
        - Ахъ, изволь, родной, изволь!
        Иванъ Анемподистовичъ подошелъ къ большому кованому сундуку, стоящему въ углу „конторки", отперъ замокъ съ музыкою, досталъ пачку ассигнацій и отсчиталъ триста рублей.
        - Вотъ изволь, получи и наставь меня на разумъ, - обратился онъ къ приказному, подавая ему деньги.
        Барашкинъ, не считая, сунулъ деньги въ карманъ.
        - Вотъ мой сов?тъ: тяни д?ло до „красной горки“, чему я буду по м?р? силъ способствовать, женись въ первый же дозволенный для сего закономъ день и тогда... тогда ужъ жену у тебя не отнимутъ, хотя отв?тственности ты подвергнуться можешь, но д?ло то въ томъ, что у пом?щика ц?ли не будетъ пресл?довать тебя, разъ д?вицу отнять нельзя. Вообще, мой любезный Иванъ Анемподистовичъ, я даю теб? время и такъ, и сякъ устроить д?ло, а это главное. Я посланъ господиномъ пом?щикомъ предложить теб? добровольно отдать незаконно пріобр?тенную д?вицу, а на случай упорства уполномоченъ д?йствовать по закону и по форм?, но, видя твое благожелательство ко мн?, я готовъ мирволить. Отпишу пом?щику, что ты выбылъ изъ столицы вм?ст? съ купленною нев?стой нев?домо куда, а ты пока такъ-ли, сякъ-ли д?ло свое обд?лывай и даннымъ временемъ пользуйся.
        - Боже, сколько горя! - проговорилъ Иванъ Анемподистовичъ, склоняя на грудь свою кудрявую голову.
        - Стало быть, очень теб? люба сія д?вица? - полюбопытствовалъ приказный.
        - Да если-бъ ты вид?лъ ее, любезный! Въ ней не одна красота т?лесная, а и душа у ней хорошая и сердце золотое. Каждый челов?къ, который увидитъ ее разъ, привяжется уже къ ней и полюбитъ ее. А какъ хороша, какъ пригожа собой то! Теперь покойно жила моя голубушка, разцв?ла какъ маковъ цв?тъ, на всю округу н?тъ подобной красавицы. Такъ скажу теб?, добрый челов?къ, что мн? разлуки съ ней не перенести, и коли отнимутъ ее у меня, я либо жизни себя лишу, либо уйду въ л?са темные, дремучіе, пристану къ какой ни на есть шайк? бродягъ л?сныхъ, воровъ да разбойниковъ и подговорю ихъ пойти въ домъ къ моему недругу, къ разлучнику, да самъ его, своими руками и задушу!
        - Страсти говоришь, любезный, угрозы произносишь, а это нехорошо, - строго зам?тилъ приказный. - Надо законными м?рами поб?ждать, а не о столь беззаконномъ д?яніи думать. Кистенемъ да топоромъ не многаго добьешься и заслужишь кнута на торговой площади, а вотъ ежели другимъ орудіемъ войну поведешь, такъ можешь и поб?ду одержать, и незапятнаннымъ остаться.
        - Какое же это орудіе, почтенный?
        - Гусиное перо. Хе, хе, хе... Хорошо очиненное и въ рукахъ челов?ка, законами умудреннаго, оно великія д?ла над?лать можетъ, мой почтенный!
        Приказный поднялъ руку съ отд?леннымъ указательнымъ перстомъ, и на лиц? его засіяла самодовольная улыбка; онъ коснулся любимаго предмета, ос?длалъ своего конька.
        - Великая вещь гусиное перо и листъ бумаги въ рукахъ законника! Я могу такую изобразить на ономъ лист? бумаги заковыку, что ц?лая палата умн?йшихъ, пос?д?вшихъ надъ бумагами и законами чиновниковъ въ тупикъ встанутъ и руками разведутъ. Пока они тамъ будутъ статьи отыскивать, законы подводить, я имъ еще бумажку! Хе, хе, хе... Они найдутъ выходъ, возразятъ, отпишутъ, а я имъ такую придумаю цыдулку[19 - ЦЫД?ЛКА, цыдулки, жен. (польск. cedulka с лат.) (разг. фам.). Маленькое письмо, записка (первонач. любовная).«К любовнику цыдулку написать». Ростопчина. Толковый словарь Ушакова. Д.Н. Ушаков. 1935-1940.«Но ведь не свалится же (ревизор) ко мне как камень на голову. Все же предупредят как-нибудь; цидулочку, по секрету, добрый человек напишет: едет, мол». Салтыков. Помпадуры.], что имъ и отв?чать нечего, прямо тьмы египетской напущу имъ, и пресв?тлый разумъ ихъ затуманю, а отв?тить то они мн? обязаны по закону, ибо не единая бумага безъ отв?та и безъ узаконеннаго порядка пройти не можетъ, н?тъ! Въ регистратур? ее запишутъ во входящій журналъ, отм?тятъ номеромъ и передадутъ въ подлежащій столъ, а тамъ
отв?тъ надо дать по форм? и за надлежащимъ номеромъ въ исходящій журналъ записать. Пока они отписываются, я имъ запросъ да въ то же время въ другое учрежденіе по этому самому д?лу бумагу, а то учрежденіе имъ тоже запросъ, отношеніе, рапортъ, предписаніе, указъ... И заварится каша великая изъ с?мени крапивнаго на густомъ масл? чернильномъ. Хе, хе, хе... Нижній земскій судъ въ верхній таковой же войдетъ съ запросомъ, а верхній снесется съ палатой гражданскаго суда, коя будетъ ужо знать, что д?ло ей не подсудно, и передаетъ его въ палату уголовнаго суда, да в?дь когда это? Это в?дь посл? горы бумагъ, посл? того, какъ писцы испишутъ море чернилъ. Все зависитъ, почтенный, отъ того, какъ написать, какъ крючекъ зац?пить. Ежели умно д?ло вести, такъ хватитъ переписки то на сорокъ л?тъ, да. Пройдутъ года и выйдетъ резолюція: „кр?постную д?вку пом?щика Скосырева признать за принадлежащую ему, Скосыреву, и водворить ее по м?сту жительства, о чемъ и дать ей, д?вк?, знать чрезъ полицейское управленіе“, а д?вка то эта, л?тъ десять тому назадъ, волею Божіею помре, вотъ ты и водворяй ее по м?сту жительства! Хе, хе,
хе... Придетъ эта резолюція тогда, когда ужъ у тебя д?ти женатыми будутъ, такъ и тогда можно отписываться бумагами. Все д?ло, родной, въ томъ, чтобы им?ть для тяжбы деньги и надежнаго челов?ка, вотъ что!...
        Латухинъ слушалъ приказнаго съ напряженнымъ вниманіемъ, и когда онъ кончилъ, съ превеликимъ удовольствіемъ понюхавъ табачку изъ берестяной тавлинки, съ жаромъ пожалъ ему руку.
        - Такъ ты ужъ помоги мн?, добрый челов?къ! - проговорилъ онъ. - Я твой слуга и плательщикъ.
        - Непрем?нно помогу.
        Барашкинъ оживился, выросъ. Пресмыкаясь по трактирамъ и кабакамъ и строча жалобы и разныя кляузы за полтинникъ и полштофъ водки, онъ былъ пьяницей, жалкимъ пропойцемъ и сгибъ бы гд? нибудь подъ заборомъ или отъ руки запутаннаго кляузами обывателя, но почувствовавъ въ своихъ рукахъ д?ло „хл?бное“, хорошее д?ло, за которое можно было взяться какъ сл?дуетъ и приложить вс? свои способности и знаніе сложной махинаціи тогдашняго судопроизводства, Барашкинъ почувствовалъ себя нужнымъ, способнымъ и, какъ воинъ, обл?нившійся въ мирное время, разомъ выростаетъ и хватаетъ оружіе, заслышавъ призывъ къ славной битв?, воспрянулъ и сбросилъ съ себя л?нь, пьянство, апатію. Онъ даже наружно преобразился и сшилъ себ? фракъ, над?лъ высокое жабо, чисто выбрился и зачесалъ внушительный „кокъ“, на с?д?ющей голов?. Д?ло было именно „хл?бное: “ можно было брать и со Скосырева, и съ Латухина, что въ ту темную, подъяческую пору практиковалось очень часто.
        Латухинъ, видя ув?ренность своего дов?реннаго, повесел?лъ и ждалъ лишь „Красной горки“, что-бы обв?нчаться съ Надей. Ей онъ ничего не говорилъ на этотъ разъ, чтобы не терзать молодую счастливую нев?сту, и только съ невыразимою тоской взглядывалъ иногда на нее украдкой, когда она, сіяющая, счастливая, похорош?вшая еще бол?е, готовилась къ свадьб?. Онъ все таки боялся, все таки ждалъ б?ды, если и не теперь, то посл? свадьбы.
        Одинъ разъ зашелъ къ нему Шушеринъ и окончательно напугалъ его. Самый видъ уже изгнаннаго управителя не предв?щалъ ничего добраго. Розовый сіяющій всегда, благоухающій помадой и амбре, Шушеринъ былъ теперь угрюмъ, плохо выбритъ, небрежно од?тъ и похуд?лъ, былъ именно похожъ на челов?ка, надъ головою котораго виситъ б?да, на челов?ка, который состоитъ подъ судомъ.
        - Плохо наше д?ло, Иванъ Анемподистовичъ! - съ тоскою проговорилъ Шушеринъ.
        Они взаимно корили другъ друга, и когда Латухинъ говорилъ Шушерину, что вся б?да изъ за него, что онъ виновникъ несчастія, Шушеринъ только рукой махалъ и возражалъ такъ:
        - Полно не д?ло то говорить! Вся твоя б?да только въ томъ и состоитъ, что сотую долю твоего имущества ты потерялъ, да д?вицу отдашь, которыхъ при твоемъ капитал? можно десятокъ купить, а я раззоренъ и погубленъ въ конецъ, того гляди, въ Сибирь угожу!
        Онъ искренне считалъ себя невиноватымъ и сравнивать даже не хот?лъ своего несчастія съ „пустяшнымъ“, какъ онъ говорилъ, несчастіемъ Латухина. Понять и оц?нить любовь Шушерину было мудрено.
        - Плохо наше д?ло! - повторилъ онъ теперь, придя къ Латухину.
        - Что такое? - спросилъ тотъ, бл?дн?я.
        - А то, что нев?сту отъ тебя отберутъ, а меня засудятъ.
        - Да в?дь отпишемся мы, затянемъ д?ло. И ты это говорилъ, и Барашкинъ говоритъ. Онъ законникъ, онъ...
        - Онъ ничто передъ силой Павла Борисовича! - перебилъ Шушеринъ. - Эти отписки то да крючки страшны маленькому челов?ку, а господину Скосыреву они тьфу! Онъ вернулся изъ Санктъ-Петербурга съ такими письмами и къ такимъ особамъ, которыя не токмо что твоего Барашкина, а и того, у кого Барашкинъ въ передней пресмыкается, въ бараній рогъ согнуть могутъ. Надо?ло Павлу Борисовичу ждать, смекнулъ онъ, что Барашкинъ тутъ мутитъ, и вашимъ, и нашимъ служитъ, ну, и пошелъ Павелъ Борисовичъ инымъ путемъ. Отъ высшей власти получено въ нашей части предписаніе: меня арестовать немедленно, ну, нав?рное и въ вашей части есть такое предписаніе о немедленномъ отобраніи у тебя Надежды. Тутъ, братъ, ничего не под?лаешь и одна у насъ надежда на милость и великодушіе Павла Борисовича. Я къ нему нон? же ?ду, несу повинную голову. Мню, что прикажетъ онъ меня прежестоко отодрать на конюшн? и за симъ проститъ. Ахъ, тяжко!... Тяжко старую спину подъ палки подставлять, а еще бол?е тяжко лишиться столь сытаго и покойнаго м?ста! И будутъ же меня драть безъ милости, ибо самъ я, окаянный, дралъ весьма прежестоко, не различая ни
пола, ни возраста...
        Латухинъ не слушалъ уже Шушерина и сид?лъ, опустивъ голову. На милость Скосырева онъ не над?ялся теперь: слишкомъ много оказано было упорства пом?щику, слишкомъ разсердили его. Глубоко задумался Иванъ Анемподистовичъ, потомъ всталъ и снялъ съ гвоздя свою бобровую шапку.
        - Куда ты, Иванъ Анемподистовичъ? - спросилъ Шушеринъ.
        - Такъ, куда глаза глядятъ. Тошно мн?, душа вонъ изъ т?ла просится.
        Онъ, не простившись съ гостемъ, вышелъ и побрелъ именно „куда глаза глядятъ", безъ ц?ли, безъ пути и дороги, изъ улицы въ улицу, изъ переулка въ переулокъ. До поздняго вечера пробродилъ онъ такъ по Москв? и усталый, едва передвигая ноги, вернулся домой. На крыльц? его встр?тила баба стряпуха.
        - Охъ, б?да у насъ, Иванъ Анемподистовичъ, горе горькое, несчастье распронесчастное! - запричитала она, хватаясь за голову.
        Иванъ Анемподистовичъ тупо посмотр?лъ на нее.
        - Пока ты отсутствовалъ, на?хала сюда полиція и взяла нашу красавицу, нев?сту твою, Надежду св?тъ Игнатьевну, и увезла ее!
        Иванъ Анемподистовичъ опустился на приступки л?стницы.
        - Словно цв?точекъ подкошенный, св?сила головушку Надежда Игнатьевна, - продолжала со слезами стряпуха, - безъ словечушка опустилась, а они взяли ее, од?ли въ бархатный салопъ, твой подарочекъ, посадили въ сани безчувственную и увезли нев?домо куда! Плачетъ, разливается Марьюшка наша, а родительница твоя лежитъ въ горенк? своей, словно громомъ сраженная, ни единаго словечушка не выговоритъ!...
        Иванъ Анемподистовичъ поднялся, держась за точеныя балясины перилъ, и пошелъ внизъ.
        - Куда же ты, батюшка? - обратилась къ нему стряпуха. - Повидалъ бы ты родительницу, ут?шилъ бы ты ее.
        Не слушая бабы, вышелъ Иванъ Анемподистовичъ за ворота и снова побрелъ. Св?жій мартовскій вечерній в?терокъ распахивалъ его лисью шубу, трепалъ его шейную голубую косынку, кудрявые волосы, забирался ему подъ рубашку, а Иванъ Анемподистовичъ ничего не зам?чалъ, не чувствовалъ и шелъ, не разбирая дороги. Божій храмъ попался ему на пути. Снялъ Иванъ Анемподистовичъ шапку, подошелъ къ паперти, упалъ па кол?ни и положилъ голову на холодныя каменныя плиты, занесенныя сн?гомъ. Безъ словъ, безъ рыданій молился онъ, недвижимо лежа на паперти. Церковный сторожъ, выйдя бить часы, зам?тилъ его и подошелъ.
        - Э, купецъ хорошій, нехорошо такъ-то у Божьяго храма валяться! Ежели загулялъ да выпилъ, такъ домой иди, а то тутъ и замерзнуть не долго, храни Богъ. Ступай, почтенный, ступай.
        Сторожъ поднялъ Ивана Анемподистовича и вывелъ за ограду.
        -Хорошій купецъ, шуба на теб? лисья, шапка бобровая, и напился, какъ посл?дній сапожникъ! Дальній, должно быть, такихъ тутъ я не знаю въ округ? то.
        Иванъ Анемподистовичъ побрелъ дальше. Гд? то на окраин?, чуть не подъ самымъ Симоновымъ монастыремъ, набрелъ онъ на кабакъ. Гор?ли огнями два подсл?поватыя оконца кабака, качался отъ в?тра фонарь подъ зеленою елкой, а изъ полуотворенныхъ дверей несся паръ и слышались пьяные голоса, см?хъ, п?сни. Вошелъ Иванъ Анемподистовичъ въ кабакъ и опустился на лавку. Бол?е трезвые гости гостепріимнаго кабака погляд?ли на него съ любопытствомъ, пьяные не обратили вниманія.
        - Ч?мъ угощать, купецъ? - подошелъ ц?ловальникъ съ вопросомъ.
        - Водки, дай водки!
        - Шкаликъ прикажешь, али косушку можетъ?
        - Штофъ, дай мн? штофъ!
        - Эге, купецъ то гуляетъ, такъ, стало быть, и насъ угоститъ! - зам?тилъ какой то оборванецъ и подошелъ къ Ивану Анемподистовичу.
        - Угостишь, что ли, купецъ?
        - Пей, сударикъ, на здоровье, размыкай со мной горе, - отв?тилъ Иванъ Анемподистовичъ. - Благо, что наткнулся на живыхъ людей, а то Богъ в?сть куда зашелъ бы. Можетъ, и въ прорубь угодилъ бы, и петлю бы на шею над?лъ.
        Парень подс?лъ къ столику, около котораго примостился купецъ, и спросилъ съ неподд?льнымъ участіемъ:
        - Аль горе какое, любезный челов?къ?
        - Горе, лютое горе!
        Иванъ Анемподистовичъ положилъ голову на столъ и зарыдалъ.
        - Э, полно, купецъ! - хлопнулъ его парень по плечу. - Н?тъ того горя, кое не проходитъ. А ты выкушай на доброе здоровье чарочку, такъ увидишь, какъ оживешь. Насъ угости, голь кабацкую, безпріютныхъ, шалыхъ людей, такъ мы теб? п?сню споемъ, пот?шимъ. Митричъ, чего з?ваешь, ежели господинъ купецъ приказалъ теб? штофъ подавать? Раскупоривай, да стаканчики подавай. Молодцы, эй, вы, наши, подходи сюда!
        Къ столу подошло челов?къ пять такихъ же оборванцевъ.
        - Напалъ Прошка на купца и его деньгами распоряжается! - засм?ялся какой то мужикъ, покуривая въ уголк? трубку.
        - Я вижу купца хорошаго, - отв?чалъ Прошка, - онъ не пожал?етъ рубля на нашу артель, а мы его п?сней пот?шимъ. Полно, купецъ, плакать, выкушай!
        Парень налилъ стаканъ водки и поднесъ Ивану Анемподистовичу.
        Тотъ взялъ стаканъ и разомъ опрокинулъ его въ ротъ. Огнемъ прошло по жиламъ кр?пкое кабацкое зелье и ударило въ голову.
        - Люблю молодца за обычай! - весело крикнулъ парень и наполнилъ стаканъ виномъ.


        XX.
        Иванъ Анемподистовичъ пилъ вообще очень мало и два, три стакана кабацкаго вина повлiяли на него. Онъ зам?тно охм?л?лъ, а такъ какъ это состояніе у добродушныхъ, слабохарактерныхъ людей выражается обыкновенно слезами и жалобами, то Иванъ Анемподистовичъ заплакалъ, т?мъ бол?е, что нервы его были измучены и потрясены. Опустивъ голову на грудь, онъ тихо плакалъ. Новый пріятель его Прошка и еще четыре оборванца, присос?дившіеся къ даровому угощенію, съ участіемъ смотр?ли на него, понимая, что это не просто загулявшій купецъ, то плачущій, то буянъ, а настоящій „горюнъ“, надъ которымъ стряслась какая-нибудь б?да. И Прошка, и его товарищи, несмотря на то, что были кабацкими гуляками, принадлежали къ той безпардонной „голи“, „голытьб?“, которой и теперь много, были не чужды къ горю ближняго, особенно если этотъ ближній ум?лъ расположить къ себ? ласковымъ словомъ, участливымъ отношеніемъ. Понимала чужое горе и сочувствовала ему эта „голытьба“ и потому еще, что сама то она видала очень много горя.
        - Полно плакать, купецъ, полно горевать! - обратился къ Латухину Прошка.
        - Какъ же мн? не плакать то, милый челов?къ? - проговорилъ Латухинъ, вытирая слезы рукавомъ. - Горе у меня великое, сведетъ меня то горе въ сырую землю!
        - Что же за горе такое, купецъ? Ты разскажи, такъ теб? легче будетъ. Выпей вотъ еще стаканчикъ и разскажи, под?лись своимъ горемъ то съ нами безпардонными, коли ужъ ты не погнушался нами. Выпей, купецъ. Извини ужъ, что мы „твоимъ же добромъ теб? же челомъ“, своего то н?тъ.
        - Пить я больше не буду, нехорошо, голова болитъ съ вина то, - отв?тилъ Иванъ Анемподистовичъ. - Мн? и такъ тяжело да нудно.
        Онъ облокотился о столъ и, не переставая плакать, началъ говорить о своемъ гор?. Не только Прошка и его товарищи, а и прочіе „гости“ и самъ ц?ловальникъ Митричъ съ любопытствомъ слушали его. Какой то мужикъ, громаднаго роста, богатырски сложенный и од?тый лучше другихъ, слушалъ издали, сидя за столикомъ и покуривая трубку. Когда разсказъ выпившаго Ивана Анемподистовича подходилъ уже къ концу, великанъ поднялся со своего м?ста, подошелъ поближе и слушалъ стоя.
        Иванъ Анемподистовичъ кончилъ и зарыдалъ, схвативъ себя за волосы.
        - Погибъ я, братцы, пропалъ! - воскликнулъ онъ. - Не жить мн? безъ голубки моей! Одно теперь осталось мн? - над?ть камень на шею, выбрать омутъ въ Москва-р?к? поглубже, да и бултыхнуться туда, погубить свою душу гр?шную... Не выдержать мн? горюшка моего, не перенести!
        - Ч?мъ самому въ омутъ л?зть, такъ лучше свово ворога туда ссунуть, - густымъ басомъ проговорилъ великанъ, не произносившій до сихъ поръ ни слова.
        Вс? оглянулись на него.
        - Ишь, даже дядя Игнатъ заговорилъ! - зам?тилъ кто-то.
        - Да какъ же не заговорить, коли челов?ка такъ обид?ли? - отозвался великанъ. - Раззорили, душу вынули. Мы, с?рые люди, ломаные, съ колыбели къ горю то привычны, корой словно ель стол?тняя сердце то наше обросло, а и то больно, ежели жену, нев?сту отымутъ, близкаго челов?ка оторвутъ, а онъ, вишь, какой, онъ челов?къ хлибкій, балованный, ему тяжел?й нашего. Эхъ, не плачь, купецъ, а лучше д?ло д?лай!
        Великанъ подошелъ къ столу, смахнулъ рукой со скамьи какого то парня, какъ кошку смахиваютъ, и с?лъ напротивъ Ивана Анемнодистовича.
        - Хочешь, помогу теб?, купецъ?
        Иванъ Анемподистовичъ съ удивленіемъ взглянулъ на великана.
        - Ты?
        - Да, я.
        - Какимъ же манеромъ?
        Великанъ оглянулся кругомъ.
        - Лишнія бревна тутъ есть, - зам?тилъ онъ, - не все говорить можно. Погоди малость, купецъ. Скоро чужаки то уйдутъ отсюда, такъ я съ тобой побес?дую, а пока выпей, а ребята теб? п?сню споютъ. И я п?сню то послушаю; люблю я п?сни хорошія.
        - Знать, cталов?рскія то въ скиту надо?ли, дядя Игнатъ? - со см?хомъ спросилъ Прошка.
        - Надо?ли и то, - добродушно усм?хнулся дядя Игнатъ. - Хорошіе люди сталов?ры, душевные, угостительные, богомольцы, а вотъ на счетъ п?сенъ строги, не любятъ, пуще же всего табаку не любятъ, страсть! А мн? безъ трубки прямо не жить. Ты, купецъ, не по старой в?р??
        - Батюшка покойный былъ по Рогожскому кладбищу , а мы, почтенный, со всячиной, обмірщились почти.
        - А все же, стало быть, есть старинка то: отъ табачку мово рыло воротишь.
        - У тебя и табакъ больно ?дкій, дядя Игнатъ, - зам?тилъ Прошка.
        Игнатъ вм?сто отв?та кр?пко затянулся и выпустилъ клубъ дыма, отвернувшись отъ Ивана Анемнодистовича.
        Посредин? кабака собирался между т?мъ и импровизированный хоръ. Появились откуда то дв? балалайки, бубенъ. Прошка всталъ впереди расположившихся полукругомъ п?сенниковъ и зап?лъ хоровую „протяжную“ п?сню. Это была тоскливая, за душу хватающая п?сня, сложенная горе-горькимъ обездоленнымъ людомъ. Иванъ Анемподистовичъ, заслышавъ ее, снова заплакалъ.
        - Пот?шь, Прошка, купца веселой! - крикнулъ Игнатъ. - Вишь, у него и безъ этой п?сни душа болитъ.
        Прошка лихо оглянулся на хоръ, тряхнулъ головой, притопнулъ ногой, обутой въ истрепанный лапоть, и зап?лъ „веселую“. Затренькали балалайки, зазвен?лъ бубенъ. Молодой малый въ изорванномъ армячишк?, въ шапк?, изъ которой торчали клочья кудели, выскочилъ на средину и пустился въ плясъ.
        - Никашу бы позвать, вотъ бы сплясалъ то да сп?лъ для купца! - съ улыбкой обратился дядя Игнатъ къ Прошк?.
        - Что-жь, я доб?гу, приведу, - вызвался тотъ.
        - А вотъ погоди. Уйдутъ „чужаки“ то, такъ мы и сб?гаемъ, теперь не рука.
        Игнатъ подошелъ къ ц?ловальнику и что то шепнулъ ему.
        - Ладно, сейчасъ прогоню, - вполголоса отв?чалъ тотъ и минутъ черезъ пять обратился къ пос?тителямъ съ предложеніемъ оставить гостепріимное заведеніе.
        - Запираться пора, ребята, спать время, ступайте съ Богомъ, ступайте! - говорилъ онъ, убирая со стойки посуду...
        Часть „гостей“ поднялась, поз?вывая и почесываясь, и кабакъ началъ пуст?ть; остались только Иванъ Анемподистовичъ, дядя Игнатъ, Прошка и еще пять челов?къ, не считая самого ц?ловальника и мальчика „подносчика“.
        Въ начал? двадцатыхъ годовъ „Митричевъ кабакъ“, расположенный подъ Симоновымъ монастыремъ за огородами, на самомъ почти берегу Москвы-р?ки, былъ изв?стенъ, какъ сборище разнаго темнаго люда, что не м?шало хозяину кабачка, ц?ловальнику Митричу, быть сыщикомъ. Онъ зналъ вс?хъ московскихъ воровъ, и если полиціи приходилось, во что бы то ни стало, розыскать краденое, то она обращалась къ этому Митричу, и краденое находилось немедленно, поэтому Митричъ и пользовался особыми льготами. Къ нему же обращались т? изъ московскихъ и подгороднихъ жителей, которыхъ пос?щали конокрады. У кого бы и к?мъ бы ни была уведена лошадь, она находилась, если потерп?вшій обращался къ Митричу и приносилъ условный выкупъ. Вс? конокрады верстъ на сто въ округ? были „свои люди“ у Митрича, и любили его, уважали и боялись. Хаживали къ Митричу и раскольники разныхъ толковъ, какъ въ пунктъ, гд? можно было получить вс? новости по д?ламъ раскола. Поздн?е, съ воцареніемъ Государя Николая Павловича, при знаменитомъ граф? Закревскомъ , Митричъ былъ посаженъ въ острогъ, судимъ и сосланъ въ Сибирь, но кнута онъ миновалъ, ловко
отверт?вшись отъ большинства возведенныхъ на него преступленій и уликъ. Въ Сибири онъ началъ крупное торговое д?ло, сильно разбогат?лъ, и сынъ его, Павелъ Дмитріевичъ, вернулся въ Москву богатымъ купцомъ, построилъ громадный домъ на Берсеневк?, но прожилъ въ Москв? не долго: въ конц? тридцатыхъ годовъ онъ попался „по раскольничьему д?лу“ и тоже былъ сосланъ въ Сибирь, гд? и умеръ раззорившимся еще во время суда и не оставилъ потомства. Домъ его ц?лъ до сихъ поръ.
        Проводивъ „чужаковъ“, то есть случайныхъ пос?тителей, не посвященныхъ въ тайны кабачка, Митричъ закрылъ окно ставнями, заперъ дверь и предоставилъ кабачокъ въ распоряженіе гостямъ, оставивъ „подносчика“, а самъ ушелъ спать въ пристройку позади кабачка.
        - Вотъ теперь можно и за Никашей сб?гать, - обратился дядя Игнатъ къ Прошк?. - Слетай-ка, Проша, позови его.
        - А придетъ?
        - Эва хватилъ! Весело, что ли, одному то сид?ть? Поди, слезы горькія льетъ, сидючи, пригорюнимшись.
        Прошка отправился черезъ задній ходъ и вернулся черезъ полчаса, сопровождаемый юношей л?тъ семнадцати, восемнадцати. Какъ взглянулъ Иванъ Анемподистовичъ на этого юношу, такъ сразу и призналъ въ немъ д?вушку, не смотря на полумракъ, осв?щеннаго одною сальною св?чкой кабака. И волосы у д?вушки были подстрижены въ скобку и держалась она лихо, размашисто, и с?рон?мецкаго сукна казакинъ плотно стягивалъ ей грудь, а все же видно было, что это не юноша, а д?вица, да еще и очень хорошенькая д?вица, красавица. Даже лицо ея показалось Ивану Анемподистовичу знакомымъ. Изъ подъ выр-за на ворот? казакина видн?лась красная кумачная рубашка, плотно облегающая б?лую н?жную шею, ремень съ наборомъ стягивалъ станъ, на козловые съ красными отворотами сапоги складками спускались бархатные шаровары; въ рукахъ д?вушка-мальчикъ держала барашковую шапку, а на плечи, поверхъ казакина, была накинута синяя суконная чуйка, которую носятъ зажиточные крестьяне и м?щане.
        - Вотъ и Никаша нашъ, - обратился къ Ивану Анемподистовичу дядя Игнатъ. - Хорошій паренекъ, важеватый.
        - Да это д?вушка, а не парень, - простодушно зам?тилъ Иванъ Анемподистовичъ.
        Вс? громко захохотали, а д?вушка сконфузилась немного и огляд?ла себя съ ногъ до головы.
        - Ай, Никаша, ай, парень, за д?вку приняли! - проговорилъ, см?ясь, дядя Игнатъ.
        - А пусть купецъ тронетъ меня, пусть зад?нетъ, такъ я и покажу ему, какой я есть парень! - задорно проговорила д?вушка. - Кулака онъ моего не пробовалъ, потому такъ и говоритъ.
        - Ха, ха, ха! - захохотали кругомъ. - Ай, парень, молодца!
        Дядя Игнатъ съ улыбкой смотр?лъ на д?вушку и потомъ сказалъ ей:
        - А в?дь тебя, д?вица, всякій признаетъ такъ то, прямо. Въ чуйк? ежели, такъ не такъ прим?тно. Нутка, над?нь чуйку то.
        Д?вушка повиновалась. Въ чуйк? съ поднятымъ воротникомъ и въ шапк?, надвинутой на уши, сходство съ мальчикомъ л?тъ семнадцати было полное; на самомъ д?л? д?вушк? было бол?е.
        - Вотъ, такъ хорошо, - одобрилъ дядя Игнатъ. - Ты, д?вушка, такъ и ходи, ежели придется на народъ показаться. В?рно, господинъ купецъ, что такъ она похожа на мальчика?
        - Да, - отв?тилъ Иванъ Анемподистовичъ. - Но зач?мъ эта машкарада понадобилась?
        - Да ужъ такъ, нужно. Подсаживайся къ намъ, д?вонька, д?ло у насъ съ купцомъ то выйдетъ, глядишь - у васъ одинъ и тотъ же ворогъ, по однимъ сл?дамъ идти вамъ придется.
        - Какъ? - съ удивленіемъ перебила д?вушка и, сбросивъ чуйку, с?ла за столъ.
        - А вотъ такъ.
        Дядя Игнатъ, въ которомъ читатели, быть можетъ, узнали б?жавшаго въ раскольничьи скиты старосту покойнаго Луки Ивановича Коровайцева, обратился къ Латухину и разсказалъ ему, кто онъ и кто эта д?вушка.
        Д?вушка эта была Наташа, краса Скосыревскаго хора и его подруга. Скрывшись отъ конвоирующаго ее мужика, Наташа пробралась въ Москву безъ опред?ленной ц?ли, безъ гроша денегъ, безъ всякаго вида, остриженная по вол? Катерины Андреевны, что д?лало ее опозоренной, клеймило, какъ виноватую, ибо въ то время д?вушекъ и женщинъ стригли только именно за вину. Ночью пробралась она во дворъ Скосыревскаго дома, чтобы взглянуть на свое старое пепелище, гд? прошло столько веселыхъ безпечныхъ дней, гд? она вид?ла счастье, хотя вид?ла и неволю со вс?ми ея тяжелыми особенностями. Во двор? она наткнулась на Порфирія, который состоялъ снова въ б?гахъ, но заходилъ къ дворн?, зная, что его не выдадутъ. Со слезами разсказала Наташа барскому камердинеру свое горе и высказала свою неукротимую злобу къ новой барын?.
        - - Не знаю, что со мной будетъ, Порфиша, - заключила она разсказъ, - а только мн? не жить! Погибну я, какъ ни на есть, да только хот?лось бы мн? сперва мучительницу мою извести, ворога моего лютаго доконать и ужъ доконаю я ее, достану!...
        Тогда Порфирій разсказалъ Наташ?, что въ Москв? бродятъ и скрываются раззоренные дворовые и мужики Коровайцева, у которыхъ одна ц?ль съ Наташей, которые считаютъ Катерину Андреевну виновницей ихъ несчастія, раззоренія, которую клянутъ за гибель барина и которой хотятъ отомстить во что бы то ни стало. Порфирій, скрываясь въ качеств? б?глаго, познакомился въ разныхъ притонахъ съ этими мужиками и дворовыми и отвелъ къ нимъ Наташу. Великанъ Игнатъ сразу принялъ ее подъ свое покровительство и объявилъ, что ненавистницу ея онъ ей добудетъ, что онъ самъ и его товарищи точатъ на нее зубы и собираются нав?стить ее на новомъ гн?зд?. Для этой ц?ли дядя Игнатъ покинулъ на время раскольничій скитъ, гд? онъ нашелъ пріютъ съ семьею, и для этой ц?ли сплотились раззоренные мужики покойнаго Луки Ивановича Коровайцева. Наташа являлась кладомъ для Игната и его товарищей: она знала образъ жизни барыни, она знала порядки въ дом? Скосырева и отлично могла „подвести“ мужиковъ.
        - Будь ты нашей атаманшей, д?вонька, - говорилъ Наташ? Игнатъ, - а какъ у тебя коса твоя русая обр?зана нашею ненавистницей, такъ теб? складн?е за парня слыть, да и намъ удобн?е. Будь ты Никашей, а не Наташей, такъ мы тебя и прославимъ.
        Наташа охотно преобразилась и вся отдалась зав?тной ц?ли - отомстить Катерин? Андреевн?.
        Умный, хитрый, подъ лаской простодушія и неуклюжести дядя Игнатъ понялъ, что ставшая во глав? шайки удалыхъ добрыхъ молодцевъ красавица д?вушка вдохновитъ эту шайку, подыметъ ея духъ, т?мъ бол?е, что какъ разъ в? это время на юг? Россіи, въ Черниговской губерніи, грем?ла подвигами изв?стная авантюристка „атаманъ Груня“ , поднявшая до этого ц?лыхъ три станицы на Дону. Слава объ „атаман? Грун?“ дошла до Москвы и о храброй, безпощадной съ врагами атаманш? ходили легенды въ народ?. Какъ разъ во время было появленіе д?вушки во глав? шайки и зд?сь, въ Московской губерніи, а у дяди Игната были широкіе и опред?ленные планы. Онъ не ошибся въ разсчетахъ и вокругъ Наташи группировалась уже значительная толпа см?лыхъ авантюристовъ, разбитыхъ на небольшія партіи.
        Все это, за исключеніемъ своихъ плановъ, и разсказалъ дядя Игнатъ Ивану Анемподистовичу.
        - И выходитъ, купецъ, что горевать теб? не пошто, а надо д?ло д?лать, - заключилъ онъ.
        - Какое?
        - А такое, чтобы нев?сту твою у „б?глой барыни“ выкрасть. И ежели ты не хочешь, чтобы нев?сту твою барыня лихая замучила, такъ медлить теб? нечего. Самъ ты не ходи, намъ ты не требуешься, а ежели хочешь, такъ деньгами намъ помоги. Не жаль?
        - Все отдалъ бы, братцы, да что выйдетъ изъ того, что я украду мою Наденьку? Опять отнимутъ и еще пуще ей горя прибавится.
        - А мы не дадимъ, - усм?хнулся Игнатъ. - О скитахъ на Волг? слыхалъ?
        - Слыхалъ, приводилось.
        - Ну, такъ вотъ туда мы твою нев?сту и отправимъ, тамъ и живи съ ней. Есть, дружокъ, и въ Москв? углы, куда твою нев?сту убрать можно, и никто въ т?хъ углахъ ее не найдетъ, а захочешь обв?нчаться, такъ и это можно.
        Иванъ Анемподистовичъ кр?пко задумался.


        XXI.

        Какъ не любилъ Иванъ Анемподистовичъ Надю, но торговая жилка его забилась сильно, когда пришлось ставить на карту любовь и благополучіе Нади съ одной стороны и торговлю съ собственнымъ благосостояніемъ - съ другой. Слишкомъ торговецъ былъ Иванъ Анемподистовичъ, слишкомъ сжился онъ съ наживой, чтобы не задуматься о своей торговл?, о „д?л?“ въ такую трудную минуту. Согласиться съ предложеніемъ дяди Игната и взять любимую д?вушку силой, значило разорвать связь съ Москвой, бросить торговлю, бросить все, а это было не легко. Но когда Иванъ Анемподистовичъ вернулся позднею ночью домой, покинувъ „Митричевъ кабакъ“ съ об?щаніемъ завтра же снова придти, его охватила такая тоска по Над?, что онъ понялъ всю невозможность жить безъ этой страстно любимой д?вушки. Въ кабак?, „на народ?“, посл? выпитаго вина тоска „отвалила“, Иванъ Анемподистовичъ забылся немного, но когда онъ вернулся домой, гд? все напоминало ему Надю, тоска съ новою и удвоенною силой охватила его.
        Н?тъ, онъ не можетъ жить безъ Нади, онъ не перенесетъ разлуки съ нею и все равно пропадетъ, сопьется съ круга или руки на себя наложитъ. Мысли о торговл? даже н?тъ. Вотъ завтра товаръ придетъ заграничный, надо за нимъ ?хать, завтра же надо вид?ться съ богатымъ владимірскимъ торговцемъ, который товаръ у него беретъ, а Иванъ Анемподистовичъ и не думаетъ объ этомъ, онъ весь погруженъ въ мысли о Над?, плачетъ о ней, всю подушку слезами смочилъ. Н?тъ, надо выручить нев?сту, во что бы то ни стало, самому погибнуть, а выручить. И средство для этого одно - дядя Игнатъ съ своимъ предложеніемъ. До свиданія съ Наташей была еще надежда на милость барина, а теперь эта надежда пропала совс?мъ: если баринъ и согласился бы, такъ не согласится барыня, „варварка“, „тиранка“, по словамъ Наташи. Можетъ, она, эта барыня, и Надю тиранить будетъ. Положимъ, Наташу она тиранила изъ-за ревности, да еще за грубость, за строптивость, но в?дь и Надя можетъ разозлить ее слезами, упорствомъ, а баринъ можетъ полюбить ее и навлечь на нее гн?въ барыни. Какъ бы тамъ ни было, а Иванъ Анемподистовичъ не можетъ жить безъ Нади, онъ
чувствуетъ это вс?мъ существомъ своимъ. И онъ р?шился приб?гнуть къ помощи дяди Игната, дать ему денегъ. Съ разбойникомъ пришлось знаться, съ темнымъ б?глымъ людомъ!.. Что же д?лать? Они добрые, отзывчивые, душевные, а до разбоевъ ихъ какое же ему д?ло? Въ разбояхъ онъ не участникъ, онъ только свою „любимую“ выручаетъ, жизнь свою спасаетъ этимъ: и не пропадетъ онъ изъ-за этого. Прикончитъ онъ только д?ло въ Москв?, продастъ домъ и у?детъ къ раскольникамъ на Волгу. Это хорошій, зажиточный народъ, торговый. Онъ знаетъ многихъ раскольниковъ из волжскихъ скитовъ, им?етъ д?ло съ ними. Они ведутъ обширную торговлю, обладаютъ огромными капиталами и отличаются честностью, платятъ хорошо. Знаетъ онъ раскольниковъ и изъ Киржача, Владимірской губерніи, знаетъ и московскихъ, рогожскихъ и преображенскихъ. Эти им?ютъ общеніе съ волжскими, со скитскими и тоже хвалятъ т?хъ, значитъ, жить тамъ можно не хуже, ч?мъ въ Москв?, а то можно и на Уралъ у?хать, тамъ д?ло завести, съ деньгами, да съ торговою сметкой везд? хорошо, особливо когда рядомъ любимая и любящая жена, согласіе въ дом? да любовь.
        Совс?мъ уже разсв?тало, когда уснулъ Иванъ Анемподистовичъ съ твердымъ нам?реніемъ приб?гнуть къ помощи дяди Игната, чтобы выручить Надю. Сл?дующій день молодой купецъ кое-какъ промаялся: побывалъ въ лавк?, повидался даже съ иногороднимъ покупателемъ и д?ло съ нимъ сд?лалъ, но заперъ лавку ран?е обыкновеннаго и, пославъ домой ключи съ старшимъ прикащикомъ, п?шкомъ отправился въ „Митричевъ кабакъ“.
        Смеркалось, когда онъ пришелъ туда. Дяди Игната не было, но Прошка сид?лъ уже тамъ со своими товарищами и встр?тилъ Латухина, какъ знакомаго. Ц?ловальникъ Митричъ тоже погляд?лъ на него, какъ на своего, и обратился къ какому то рыжему здоровенному парню въ нарядномъ син?мъ кафтан? съ такими словами:
        - Лет?лъ грачъ б?лоносый въ шелковыхъ перьяхъ, на вороновъ налет?лъ, вороны клевать его хот?ли, кругомъ налет?ли, а грачъ щегольный моргачъ, клювъ имъ свой показалъ. Клювъ то у него б?лъ, да въ крови заал?лъ, воронамъ, стало быть, свой. Братъ не братъ, а дружбу водить радъ.
        Рыжій парень взглянулъ на Ивана Анемподистовича и отв?чалъ ц?ловальнику:
        - Ходитъ, значитъ, тонко, а поетъ звонко: леталъ по садамъ, залет?лъ къ л?су?
        - Изъ нашей верши, - отв?тилъ ц?ловальникъ.
        Этотъ обычай излагать свои мысли такъ называемымъ „говоркомъ“ былъ въ большомъ ходу у старинныхъ молодцовъ большой дороги, у разнаго темнаго люда, а также у многихъ фабричныхъ во всей промышленной Россіи. „Говоркомъ“ объяснялись еще очень многіе въ начал? этого стол?тія, но и до сихъ поръ можно слышать подобное объясненіе среди фабричныхъ. Это не былъ жаргонъ, это была своего рода поэзія, импровизація, манера говорить иносказательно и способность понимать эту иносказательность. Впрочемъ, изв?стное количество условныхъ словъ, в?роятно, существовало для обихода, или же былъ какой-нибудь „ключъ“ для взаимнаго пониманія, а иначе трудно бы было понимать „темнымъ людямъ“ другъ друга.
        Рыжій парень былъ, очевидно, удовлетворенъ и бол?е не обращалъ уже вниманія на купца. Прошка взялся занимать дорогаго гостя. Водки Ивану Анемподистовичу не хот?лось, такъ Прошка спросилъ меду, кр?пкаго и сладкаго меду, который „билъ въ носъ“ и слегка туманилъ голову. Нын? такихъ медовъ не варятъ уже. Скоро пришелъ и дядя Игнатъ.
        - Ну, какъ надумалъ, купецъ? - обратился онъ къ Ивану Анемподистовичу.
        - Да, буду бить теб? челомъ, добрый челов?къ, - помоги нев?сту изъ горькой неволи высвободить.
        Дядя Игнатъ протянулъ свою громадную, похожую на лопату, мозолистую руку.
        - По рукамъ, стало быть! - весело сказалъ онъ. - Денегъ принесъ?
        - Деньги у меня есть. А сколько вамъ надо, добрый челов?къ?
        Дядя Игнатъ задумался.
        - Надо сичасъ кое-кого изъ барской дворни споить, а кое-кого и подкупить потребуется, - заговорилъ онъ. - Ну, надо сичасъ хоть три подводы, чтобы ребятъ къ м?сту отправить, а потомъ на оныхъ же подводахъ д?вицу твою увести, ежели Богъ сподобитъ вызволить ее. Надо еще, милый челов?къ, кое чего изъ гостинцевъ для ребятъ купить, врод?, скажемъ, ор?шковъ да маку...
        - Ор?ховъ да маку? - удивился Иванъ Анемподистовичъ.
        - Свинцовыхъ ор?ховъ то, а макомъ у насъ порохъ зовется, - съ добродушною улыбкой отв?чалъ дядя Игнатъ.
        - Какъ, разв? вы полагаете, что и бой будетъ? Смертоубійство замышляете?
        - Храни Богъ отъ смертоубійства, купецъ, а все же опаска нужна, да и для пристрастія этотъ товаръ требуется. Приди, скажемъ, къ теб? съ пустыми руками да молви: „давай, купецъ, деньги“, ты, пожалуй, и за воротъ схватишь и въ ухо за?дешь, а покажи теб? пистолетъ, либо ножъ, либо кистень, такъ ты отдашь все. Мало ли что случится, милый. Не въ гости идемъ, не званые на пиръ жалуемъ. Такъ то-съ. Дв? сотни ассигнаціей надо, купецъ, а посл? что пожалуешь на ребятъ за услугу, это ужъ твое д?ло.
        Иванъ Анемподистовичъ молча досталъ бумажникъ краснаго сафьяна[20 - Сафьян - кожа козы, продубленная и выкрашенная в какой-нибудь из ярких цветов.], отсчиталъ восемь „б?ленькихъ со столбиками“[21 - Государственная ассигнация 1843 года (в 1818 году выпускались такие же):


], - таковы тогда были двадцатипятирублевки, - и молча подалъ дяд? Игнату.
        - Ну, теперь вотъ и шабашъ! - проговорилъ тотъ. - Помолимся Богу, да и могарычъ разопьемъ. Ужотко, попоздн?й Наташу позовемъ. То-то д?вка рада будетъ!
        - А что?
        - Очинно ей хочется до своей лиход?йки барыни добраться. „Ужъ, пот?шусь, - говоритъ, - я надъ ней“. Мы ее т?шимъ, ладно, молъ, а до б?ды не допустимъ, убить барыню не дадимъ, только вотъ ребята наши дюжо злы на барыню-то; наши то-ись, коровайцевскіе. Пропали они изъ-за барыни-то, раззорены до тла!..

* * *
        Мартъ миновалъ. Апр?льское солнце согнало сн?гъ, но кое-гд?, а особенно въ л?сахъ и по оврагамъ, онъ лежалъ еще. Былъ вечеръ. Солнце закатилось уже, но западъ пылалъ еще и отблескъ этого пожара осв?щалъ стволы гигантскихъ сосенъ дремучаго запов?днаго бора, принадлежащаго графу Тучкову и расположеннаго верстахъ въ полутораста отъ Москвы. Боръ этотъ тянулся верстъ на пятнадцать и подходилъ къ столбовой дорог?, идущей отъ города Рузы въ Москву. Отъ дороги этой боръ отд?лялся глубокимъ оврагомъ, который им?лъ очень дурную репутацію: около оврага сильно „пошаливали“, и не проходило года, чтобы тутъ не нашли убитаго и ограбленнаго. Тутъ стоялъ когда-то кабакъ, изв?стный подъ названіемъ „Грабиловки“. Кабакъ этотъ уничтожили въ начал? нын?шняго стол?тія, но удалыхъ добрыхъ молодцовъ, ютившихся въ Тучковскомъ л?су, уничтожить было не легко, и подвиги ихъ продолжали пугать не только про?зжихъ и прохожихъ, но и окрестныхъ жителей. Въ эпоху нашего разсказа, то-есть въ начал? 1822 года, м?сто это прослыло особенно опаснымъ и встревожило всю земскую полицію, вс?хъ окрестныхъ пом?щиковъ. Д?ло въ томъ, что раннею
весной, дня за два до Благов?щенія, въ одну ночь были ограблены пом?щикъ Чубаровъ и богатый купецъ Крюковъ, им?вшій въ той м?стности салотопенный заводъ. И къ тому, и къ другому явилась ночью ц?лая шайка грабителей, челов?къ въ двадцать, хорошо вооруженная и, какъ утверждали очевидцы, предводительствуемая молодою д?вушкой, од?тою въ мужское платье. Это подтвердили и пом?щикъ Чубаровъ, и купецъ Крюковъ, и очень многіе изъ прислуги того и другаго. Чубарова ограбить было еще не трудно сравнительно, такъ какъ усадьба его отъ деревни отстояла довольно далеко, а дворню перевязать или запереть въ людской и кухн? было легко, но у купца при завод? находилось до ста пятидесяти рабочихъ, и домъ занимаемый купцомъ, былъ при самомъ завод?. Р?шили, что рабочіе были въ стачк? съ грабителями, но достаточныхъ уликъ для этого не нашли. И пом?щикъ Чубаровъ и купецъ Крюковъ славились дурнымъ обращеніемъ съ народомъ, скупостью и богатствомъ. Разбойники, однако, ихъ не тронули, только связали. Впрочемъ Чубаровъ утверждалъ, что д?вица-атаманъ пригрозила ему и об?щалась снова нав?стить.
        Фактъ грабежа былъ на лицо, но показанія потерп?вшихъ о д?виц?-атаман? вызвали недов?ріе.
        - Просто имъ показалось это со страху, - говорили вс?. - Теперь вотъ идутъ толки о разбойниц? Грун? гд? то на юг?, ну, и этимъ представилась разбойница, а былъ, в?роятно, просто безусый парень какой-нибудь.
        Были, однако, и такіе, которые охотно в?рили показаніямъ потерп?вшихъ и уже толковали о разбойниц?-д?вушк?, приписывая ей много небывалаго, прибавляя къ былямъ небылицы. Это было т?мъ бол?е понятно, что атаманъ-д?вица Груня грем?ла на юг? и вызвала уже серьезныя м?ры со стороны правительства, такъ какъ д?янія ея принимали угрожающій характеръ, а жертвы ея безпощадной жестокости все росли и росли. На святкахъ 1821 года, въ одной изъ станицъ Войска Донскаго Груней былъ убитъ станичный начальникъ съ ц?лымъ семействомъ, причемъ убійство его жены сопровождалось особенною жестокостью. Рузскому исправнику было предписано тщательно заняться д?ломъ о нападеніи на пом?щика Чубарова и купца Крюкова, а шайку грабителей - переловить. Исправникъ предписаніе получилъ, приказалъ снять съ него копіи и послать становымъ, а самъ посм?ялся только съ женою.
        - Переловить! Словно я Илья Муромецъ какой. Съ к?мъ я переловлю то?
        - Такъ бы и написалъ, - зам?тила супруга. - Попросилъ бы команду.
        - Ой-ли? А знаешь ли ты, что за безпокойство начальства нашего брата, служащаго, бунтовщиками зовутъ?
        Становые тоже прочитали предписаніе и тоже посм?ялись.
        Слава о появившейся шайк? пошла гулять, а Тучковскій л?съ пріобр?лъ еще худшую репутацію. Отд?ленный съ одной стороны оврагомъ, а другой, - примыкающій къ болотамъ, онъ могъ служить надежнымъ уб?жищемъ для всякаго темнаго люда и пожалуй, д?йствительно, надо было быть Ильей Муромцемъ, чтобы пойти въ этотъ л?съ отыскивать разбойниковъ, а если-бъ такой богатырь и нашелся, то онъ потребовалъ бы помощи н?сколько понадежн?е той, которую ему могла оказать у?здная инвалидная команда, состоящая изъ древнихъ стариковъ, вооруженныхъ нестр?ляющими ружьями и тупыми тесаками.
        Въ описываемый вечеръ, въ самой средин? Тучковскаго л?са, въ давно покинутой л?сной сторожк? собралось челов?къ семнадцать какихъ-то мужиковъ. Полуразрушенная печка сторожки топилась и наполняла низенькую съ бревенчатыми ст?нами избу густымъ дымомъ, не смотря на то, что дверь была отворена, и св?жій апр?льскій в?теръ свободно гулялъ по всей сторожк?. Мужики сид?ли на земляномъ полу, лежали на лавкахъ, на полатяхъ; двое забрались на печь. Все это были не старые еще люди, од?тые въ нагольные[22 - Нагольный - сшитый из шкур кожей наружу и не покрытый тканью (о шубе, тулупе и т. п.).] полушубки, въ сермяжные[23 - Сермяжный - сшитый, изготовленный из сермяги.Сермяга - грубое, обычно домотканое, неокрашенное сукно. Получила распространение с XVI в. Из нее шили верхнюю крестьянскую одежду, которую также иногда называли С. Отсюда выражение - «сермяжная правда», т. е. грубая, неприкрашенная правда.] армяки[24 - Армяк - крестьянская верхняя мужская одежда из грубого сукна в виде халата или прямого долгополого кафтана.] и кафтаны[25 - Кафтан - верхняя мужская и женская двубортная одежда с глубоким запахом.],
въ изношенные лапти. Одинъ былъ въ солдатской шинели, и гладко выстриженная голова его, и бритая борода обличали въ немъ солдата. Былъ одинъ од?тымъ и не помужицки, а въ с?ромъ казакин?[26 - Казакин - мужская верхняя одежда в виде застегивающегося на крючки короткого кафтана со стоячим воротником и сборками сзади.] съ голубыми прошвами, въ синихъ шароварахъ съ лампасами, какъ од?вались тогда дворовые люди богатыхъ пом?щиковъ. Н?которые курили трубки, другіе спали, третьи п?ли или разговаривали; двое варили въ печк? кашицу, и аппетитный паръ ея см?шивался съ дымомъ и наполнялъ избу. За кушаками у вс?хъ почти торчали топоры; у н?которыхъ вис?ли ножи, а въ углу стояли три охотничьихъ ружья.
        - Кашица, братцы, готова, - весело объявилъ одинъ изъ кашеваровъ. - Эхъ, хорошая кашица! Крупъ мы положили съ Яшкой много, четырехъ тетерекъ ввалили, солью приправили, -шь - не хочу!
        - А ч?мъ ?сть то? - спросилъ одинъ. - На всю артель дв? ложки.
        - По двое и будемъ ?сть, - отозвался кашеваръ. - Ты благодари Бога, что хл?бъ есть, соль, а ложка - пустое д?ло.
        - Такъ то такъ, а все пріятн?е бы артелью жрать.
        - Будемъ и артелью. Вотъ дядя Игнатъ придетъ изъ села, такъ и ложекъ принесетъ, и вина, и всего такого.
        - А когда онъ придетъ?
        - Надо полагать, что къ ночи будетъ. Я ему съ ребятами да съ атаманшей кашицы заварю, похлебать съ дороги то.
        - И то съ „атаманшей“! - засм?ялся одинъ изъ лежащихъ на печи. - Какъ есть, атаманша.
        - А что ты думаешь? Атаманша и то. Ходитъ это гоголемъ, шапку на ухо сдвинула, кистенемъ помахиваетъ...
        - Ха, ха, ха! - засм?ялись кругомъ. - Жаль, что руки изъ р?пы кроены[27 - Вся поговорка: „У бабы руки из репы кроены, да капустой подстёганы“.], да въ пояс? пальцами обхватить можно, а то богатырь какъ есть!
        - Богатырь и то. Какъ пошли это мы изъ покоевъ у Чубарова то барина, а она подошла къ барину, подставила ему къ носу пистолетъ, да и говоритъ: „Будешь опять народъ обижать, такъ снова придемъ и на воротахъ тебя пов?симъ; помни, что это теб? атаманъ-д?вица Наташа сказала“.
        - Ха, ха, ха! - загрем?лъ кругомъ дружный хохотъ.
        - Хорошая д?вка, жаль только, что не дюжо матера, хлибка больно, - раздалось зам?чаніе, когда см?хъ утихъ.
        - Погоди, раздобр?етъ.
        - Нагуляетъ т?ла для палача, будетъ по чему кнутомъ поработать! - мрачно зам?тилъ солдатъ.
        Напоминаніе о палач? произвело непріятное впечатл?ніе. Н?которые вздохнули, другiе молча св?сили головы на груди.
        - Ступай самъ къ нему въ лапы! - крикнулъ солдату черноволосый кудрявый парень. - Ишь, онъ съ ума у тебя не идетъ, любъ больно. Али боишься очинно?
        - Угощеніе не сладкое.
        - А не сладкое, такъ и не шелъ бы за нимъ. Люби кататься, люби и саночки возить, вотъ что. До палача еще далеко авось, а пока мы погуляемъ на свобод?, пот?шимъ душеньку свою. Эй, вы, кашевары, выбирай, что-ли, очередныхъ, да корми, а остальные пока хл?бушка пожуютъ. Эхъ, братцы, „хл?ба край, такъ и подъ елью рай“, а у насъ еще и избушка своя, какъ есть пом?щики!
        Вс? засм?ялись и окружили котелъ съ дымящеюся горячею кашицей.


        XXII.
        Въ св?тлой, ярко осв?щенной св?чами въ канделябрахъ и подсв?чникахъ, столовой Скосыревскаго деревенскаго дома собралось довольно порядочное общество за вечернимъ чаемъ. Большой серебряный самоваръ прив?тливо пыхт?лъ и шум?лъ, пуская струи пара; ярко и весело сверкалъ хрусталь на стол?, покрытомъ осл?пительно б?лою скатертью, дымились ароматнымъ паромъ чашки; затопленный каминъ пылалъ яркимъ пламенемъ, распространяя тепло по громадной комнат?, не лишнее въ пасмурный и холодный вечеръ ненастнаго апр?ля. На двор? завывалъ в?теръ, дождь, пополамъ со сн?гомъ, хлесталъ въ окна, голыя еще деревья въ саду уныло шум?ли и словно грозили кому то пучками своихъ гибкихъ в?твей, похожихъ на розги. Но непогоды не зам?чалъ никто въ св?тлой теплой комнат?, наполненной ароматомъ дорогихъ куреній и духовъ. Вс? кушали чай съ превосходными сливками, съ печеньями, съ вареньемъ или съ ароматнымъ ромомъ, смотря по привычк? и наклонностямъ, и весело разговаривали.
        Чай разливала недавно взятая для Катерины Андреевны компаньонка, бойкая, р?чистая француженка, не первой молодости и некрасивая, - Катерина Андреевна не хот?ла брать хорошенькую, зная эротическія наклонности Павла Борисовича. Рядомъ съ француженкою сид?лъ сос?дъ-пом?щикъ Батулинъ, крашеный господинъ л?тъ пятидесяти пяти, вольтеріанецъ[28 - (устар.) Произносится [вольтэрьянец]. Последователь или поклонник французского философа Вольтера; вольнодумец, атеист.], большой поклонникъ женщинъ, а особенно француженокъ, и деспотъ до жестокости съ домашними и кр?постными. Онъ любезничалъ съ mademoiselle Элизой и ухаживалъ за нею, не забывая ухаживать и за Катериной Андреевной.
        Катерина Андреевна, въ узкомъ черномъ бархатномъ плать? съ высокимъ лифомъ и глубокимъ выр?зомъ, позволяющимъ вид?ть большую часть груди и спины, съ высокою прической, перевитою нитками жемчуга, сид?ла на низенькомъ кресл?, уютно углубясь въ мягкую спинку его, и кушала конфекты, запивая чаемъ. Черемисовъ въ св?тло-коричневомъ фрак?, въ высокомъ жабо и въ сапогахъ съ кисточками, сид?лъ рядомъ съ нею и разс?янно слушалъ ея веселыя игривыя р?чи, пощипывая усы и закусывая ихъ по старинной привычк?. По другую сторону стола сид?ли еще два сос?да, молчаливые и заст?нчивые пом?щики, чувствующiе себя чужими въ этомъ обществ?, а рядомъ съ ними Скосыревъ, св?же выбритый, надушенный, од?тый щеголемъ. Онъ влюбленными глазами смотр?лъ на Катерину Андреевну и посылалъ ей воздушный поц?луй, когда она взглядывала на него и когда гости не зам?чали этого. Любовь Павла Борисовича дошла до кульминаціонной точки, и онъ никогда еще не былъ такъ влюбленъ въ Катерину Андреевну, какъ теперь, а она никогда еще такъ не кокетничала и такъ далеко не держала себя съ нимъ.
        - Милый, я твоя нев?ста, только нев?ста, - говорила она, когда онъ хот?лъ ласкать ее. - Я боюсь наскучить теб? до нашей свадьбы и потому не хочу, чтобы ты ласкалъ меня теперь. Скоро я буду твоею женой и тогда я твоя, но теперь не ласкай, не ц?луй меня, - это меня обижаетъ: я не хочу быть и слыть твоею любовницей.
        А между т?мъ она кокетничала съ нимъ, какъ никогда, од?валась въ его любимыя платья, чесала волосы именно такъ, какъ онъ любилъ, п?ла за клавикордами его любимые романсы и п?сни.
        - Сядь со мною, Поль, - обратилась она теперь къ нему, н?жно взглядывая на него и томно потягиваясь пышнымъ станомъ своимъ. - Черемисовъ скученъ невообразимо, да и боюсь я чего-то, жутко какъ то.
        - Боишься? - спросилъ Павелъ Борисовичъ, переходя къ Катерин? Андреевн? и садясь рядомъ съ нею на поданное въ одинъ мигъ лакеемъ кресло. - Боишься? Чего?
        - Да такъ страшно воетъ в?теръ, такъ хлещутъ въ окно эти скучныя березы, а на двор? такъ мрачно и темно. Вдругъ на насъ нападутъ разбойники, какъ напали на Чубарова или на этого купца.
        Павелъ Борисовичъ засм?ялся.
        - Ну, это довольно мудрено, моя милая, - проговорилъ онъ.
        - Почему?
        - Да потому, что мы живемъ совс?мъ не при такихъ условіяхъ. Скряга Чубаровъ им?лъ крошечную дворню, состоящую изъ дряхлыхъ стариковъ и старухъ, а у насъ тутъ ц?лая армія. Сколько же нужно разбойниковъ, чтобы напасть на мой домъ! В?дь времена Разиныхъ и Пугачовыхъ миновали и теперь бродитъ какая нибудь дюжина голодныхъ оборванцевъ, вооруженныхъ дубинами. Такую „шайку“ мы вотъ съ Черемисовымъ саблями разгонимъ, а если взять пару пистолетовъ, такъ она разб?жится при первомъ выстр?л?.
        - Однако, осм?люсь зам?тить, государь мой, что, по словамъ Чубарова, разбойниковъ было челов?къ сорокъ, хорошо вооруженныхъ, - зам?тилъ одинъ изъ заст?нчивыхъ пом?щиковъ.
        - Ну, это, по пословиц?, „у страха глаза велики“, - возразилъ Скосыревъ. - Я этому не в?рю.
        - Но какъ же они напали на домъ купца, у котораго была масса рабочихъ, осм?люсь вопросить?
        - Да в?дь изв?стно уже, что рабочіе были съ ними за одно и безд?йствовали въ то время, когда грабили ихъ хозяина.
        - Сіе можетъ случиться и у васъ, Павелъ Борисовичъ, - съ усм?шкой проговорилъ пом?щикъ Батулинъ.
        Павелъ Борисовичъ нахмурился.
        - Вы полагаете?
        - Осм?ливаюсь. Что такое эти хамы? Неблагодарные скоты, кои въ каждую минуту могутъ броситься на господина, ихъ кормящаго, и растерзать его.
        Павелъ Борисовичъ оглянулся на стоявшаго у дверей лакея и выслалъ его изъ комнаты.
        - Ув?ряю васъ, что сіе в?рно, - продолжалъ Батулинъ.
        - Ну, у меня не таковы, - съ ув?ренностью перебилъ его Павелъ Борисовичъ. - У меня преданный мн? народъ, ибо онъ любитъ меня и поставленъ прекрасно.
        - То есть вы балуете его? - спросилъ Батулинъ. - Это то вотъ и нехорошо, ибо зв?ри требуютъ хорошей палки.
        - Вы пугаете меня, мосье Батулинъ, - обратилась къ пом?щику Катерина Андреевна. - Знаешь, Поль, можетъ быть, мосье Батулинъ и правъ. Избалованная неблагодарная дворня легко можетъ изм?нить.
        - Никогда! В?дь она знаетъ же, что посл? этого ее привлекутъ къ отв?ту, затаскаютъ по судамъ. Наконецъ, я ув?ряю тебя, что насъ любятъ и горой встанутъ за насъ, а главное - это то, что никакого нападенія не можетъ быть: мы не Чубаровы и не этотъ купецъ.
        - Хорошъ нашъ исправникъ! - съ негодованіемъ заговорилъ Батулинъ. - Дворянство удостоиваетъ его чести избраніемъ на четвертое трехл?тіе, а онъ разбойиковъ въ у?зд? расплодилъ! Что же онъ д?лаетъ, спрашивается? ?здитъ на охоту и миндальничаетъ со своею Ага?ьей Никоновной?
        - Да, но в?дь мудрено что нибудь и сд?лать, - возразилъ Скосыревъ. - У него н?тъ въ распоряженіи команды.
        - Ахъ, не говорите! Онъ всегда можетъ устроить облаву, мы охотно дадимъ ему людей; наконецъ, въ его распоряженіи казенные крестьяне. Не заступайтесь, Павелъ Борисовичъ, за этого стараго л?нтяя, не заступайтесь! Будь я исправникомъ, такъ я въ нед?лю переловилъ бы всю эту шайку во глав? съ какою то ми?ическою атаманшей.
        - А в?рно, что у нихъ атаманша? - спросила Катерина Андреевна.
        - По показанію Чубарова - да.
        - Помилуйте, про эту атаманшу ц?лыя легенды ходятъ! - заговорилъ Батулинъ. - Говорятъ, она красавица, безумно храбра, ходитъ въ мужскомъ плать?, вооруженная съ головы до ногъ, и однимъ видомъ своимъ наводитъ ужасъ. И это подъ самою почти Москвой! Гд? же у насъ земская полиція? Что д?лаетъ капитанъ-исправникъ?
        - Но наша ли это Наташа? - съ улыбкой обратилась Катерина Андреевна къ Скосыреву. - В?дь, говорятъ, что эту д?вицу-атамана зовутъ Наташей.
        Скосыревъ пожалъ плечами.
        - Я, милая, вообще не в?рю въ эту д?вицу-атамана, - сказалъ онъ. - Это просто фантазія, сказки, нав?янныя слухами о какой то атаманш? Грун? въ Черниговской или Полтавской губерніяхъ.
        - Но почему же тамъ можетъ быть такая атаманша, а у насъ н?тъ?
        - Да потому, что тамъ совс?мъ иные нравы, оставшіеся отъ казачества, а у насъ откуда такія героическія д?вы?
        - Однако, прошлаго года въ Звенигородскомъ у?зд? была конокрадка Лизавета. Она также ходила въ мужскомъ плать? и сводила лошадей и у пом?щиковъ, и у крестьянъ.
        - И ее поймали бабы, которыя своимъ судомъ и расправились съ нею. Хороша героиня, которую изловили и зас?кли бабы! Н?тъ, милая, это не похоже на наши нравы, - это сказки! Пов?рь мн?, не пройдетъ м?сяца, какъ всю эту легендарную шайку переловятъ.
        Разговоръ о разбойникахъ тянулся до самаго ужина. Француженка ахала, взвизгивала, когда в?теръ особенно сильно хлесталъ въ окна деревьями, а Катерина Андреевна нервно вздрагивала и косилась на эти темныя окна. Трусили и господа кавалеры, за исключеніемъ Скосырева и Черемисова. Батулинъ ни за что не хот?лъ ?хать домой, хотя у него было дома какое-то важное д?ло, а заст?нчивые пом?щики съ особенной радостью приняли приглашеніе ночевать, хотя прі?хали съ короткимъ визитомъ. Не задолго до ужина вошелъ лакей и доложилъ Павлу Борисовичу, что его желаетъ вид?ть по очень важному д?лу дворецкій.
        - Зови его сюда, - приказалъ Павелъ Борисовичъ. - Вы позволите, господа?
        Гости молча поклонились, и дворецкій вошелъ.
        - Непріятное изв?стіе, батюшка Павелъ Борисовичъ, - заговорилъ онъ озабоченнымъ тономъ.
        - Что такое?
        - Присталъ тутъ на дворн? дня три тому назадъ какой-то нев?домый прохожій, молодой парень. Попросилъ онъ ночлега, съ дороги де сбился, и его безъ моего в?дома пустили и держали три дня. Сейчасъ приходитъ ко мн? Прошка псарь и говоритъ, что челов?къ тотъ подозрительный... Угощалъ де дворню виномъ, звалъ гулять на село, говорилъ, что вы де дураки, ежели барина слушаетесь, а лучше де вамъ рукой на него махнуть, ежели придутъ т?, которые у Чубарова были. Барина де вашего...
        Дворецкій запнулся.
        - Ну, говори! - крикнулъ на него Павелъ Борисовичъ.
        - Осм?люсь доложить, что негожія р?чи онъ произносилъ...
        - Говори!
        - Барина де вашего покончатъ т? люди, и вамъ житье будетъ привольное, особливо съ барскими деньгами... Дворня слушала его, разв?ся уши, а Прошка пришелъ и доложилъ обо всемъ мн?.
        - Гд? же этотъ челов?къ?
        - Приказалъ я его связать, сударь, и посадить въ темную до вашего распоряженія.
        Павелъ Борисовичъ всталъ съ потемн?вшимъ лицомъ. Катерина Андреевна побл?дн?ла, какъ полотно, вс? три пом?щика дрожали словно въ лихорадк?.
        - Я тебя, старый дуракъ, въ пастухи отдамъ! - загрем?лъ Павелъ Борисовичъ на дворецкаго. - У тебя тамъ бродяги какіе то на двор? проживаютъ, народъ мутятъ, а ты ничего не знаешь, скотъ!.. Переписать вс?хъ т?хъ, которые его слушали, и списокъ подать мн?, а Прошк? выдать десять рублей. Ступай вонъ, болванъ, и жди меня!
        Все общество заволновалось и заговорило разомъ, когда ушелъ дворецкій. Француженк?, которой перевели слова дворецкаго, Батулинъ подавалъ воды и спирта; пом?щики пожимали плечами и подавали сов?ты, одинъ другаго нел?п?е.
        - Надо допросить этого парня и отправить его въ городъ подъ строгимъ карауломъ, - сказалъ Черемисовъ. - Это превосходно, что онъ пойманъ: теперь переловятъ и вс?хъ остальныхъ по его указанію.
        - Допросить его подъ розгами? - спросилъ Скосыревъ.
        - Предоставь это судьямъ.
        - А, вздоръ! Я безъ всякаго суда допрошу его и самъ переловлю эту шайку. Хочешь взглянуть на него?
        Посмотр?ть задержаннаго захот?ли вс?, и Павелъ Борисовичъ приказалъ ввести его въ пріемную комнату, куда и вышло все общество. Два охотника ввели бродягу. Это былъ молодой еще черноволосый парень съ дерзкимъ взглядомъ бойкихъ черныхъ глазъ, чисто од?тый, похожій на зажиточнаго торговаго крестьянина или прасола[29 - (устар.) оптовый скупщик скота и разных припасов (обычно мяса, рыбы) для перепродажи.]. Съ завязанными назадъ руками, немного помятый во время ареста, онъ см?ло вошелъ въ барскіе покои и остановился въ дверяхъ, дерзко окинувъ вс?хъ взглядомъ.
        - Кто ты такой? - обратился къ нему Павелъ Борисовичъ.
        - Челов?къ.
        - Какъ зовутъ тебя, спрашиваю я?
        - Зовутъ зовуткой, а величаютъ уткой. Сегодня зовутъ и завтра зовутъ.
        - А, ты не хочешь отв?чать? Ну, братъ, у меня заговоришь! Приготовить тамъ розогъ!
        Парень тряхнулъ головой.
        - Смотри, баринъ, худа бы не было, - проговорилъ онъ. - Теб? допрашивать не положено, на это судъ есть. Сказать я ничего не скажу, хоть до смерти задери, а теб? хлопоты.
        - Не заботься обо мн?, а вотъ посмотримъ, что ты заговоришь сейчасъ у меня. Уведите его, я сейчасъ приду.
        Парня допросили, но онъ не произнесъ ни единаго слова, не издалъ ни звука. Его связаннаго посадили въ амбаръ и поставили двухъ караульныхъ.
        Долго еще сид?ли вс? посл? поздняго ужина въ столовой и разговаривали о происшедшемъ. Катерина Андреевна р?шила немедленно пере?хать на жительство въ Москву и оставаться тамъ до т?хъ поръ, пока не переловятъ всю шайку. На двор? оставили усиленную стражу, вс?хъ т?хъ, которые слушали неизв?стнаго парня и не донесли о немъ барину, строго допросили и тоже заперли, кого въ амбары, кого въ чуланахъ и флигеляхъ. Въ числ? такихъ „совращенныхъ“, какъ назвалъ ихъ Батулинъ, были дв? горничныя Катерины Андреевны. Он? показали на строгомъ допрос? „съ пристрастіемъ“, что неизв?стный бродяга говорилъ имъ о разныхъ льготахъ и наградахъ, ежели он? въ назначенный день тихонько отопрутъ двери въ барскія комнаты и подсыплютъ въ кушанье ужинающихъ въ людской даннаго имъ порошка. Порошокъ этотъ, бураго цв?та съ сильнымъ прянымъ запахомъ, былъ спрятанъ горничными за чулки. Обо всемъ случившемся Павелъ Борисовичъ написалъ донесеніе исправнику и немедленно послалъ съ этимъ донесеніемъ верховаго.
        - Не бойся, моя милая, все это пустяки, - успокоивалъ Павелъ Борисовичъ Катерину Андреевну, когда гости разошлись по своимъ комнатамъ. - Моихъ людишекъ я завтра же отправлю въ городъ и прикажу сослать, а всю эту сволочь, конечно, переловятъ теперь. Если пойманный бродяга ничего не сказалъ мн?, такъ на допрос? то въ суд? онъ все скажетъ: пытки в?дь только на бумаг? запрещены, а съ такими господами на самомъ д?л? не церемонятся и узнаютъ все. Наконецъ, мы немедленно у?демъ въ Москву, если ты боишься.
        - Ахъ, очень боюсь! - проговорила Катерина Андреевна, прижимаясь къ Скосыреву. - Это такъ страшно, такъ страшно!.. Я ув?рена, что эта атаманша наша б?глая Наташка, и она мн? хочетъ мстить. Я боюсь, мой милый, спать боюсь, дов?ряться д?вкамъ, он? вс? противъ меня, я имъ поперекъ горла встала!...
        - Ну, такъ успокойся же: я завтра отвезу тебя въ Москву и перем?ню весь твой штатъ. См?шно, мой другъ, бояться какой-то дурацкой шайки пьяныхъ бродягъ, когда у насъ кругомъ такая дворня!
        - Готовая продать насъ за грошъ! - добавила Катерина Андреевна.

„Этого не было прежде“, - подумалъ Павелъ Борисовичъ и вздохнулъ. Какъ онъ ни любилъ Катерину Андреевну, но онъ долженъ былъ сознаться, что она слишкомъ безчелов?чно и круто обошлась съ его прежними фаворитами и особенно фаворитками. Онъ понималъ, что это д?лалось Катериной Андреевной для собственнаго огражденія съ одной стороны, и для того, чтобы заявить себя полновластною хозяйкой - съ другой, но онъ не могъ одобрить теперь этого. Онъ не былъ „сантиментальнымъ бариномъ“, какъ н?которые изъ его сос?дей, онъ былъ строгъ и иногда даже жестокъ, но въ немъ люди его вид?ли барина, „отца-кормильца“, и, не зам?чая его жестокости, любили въ немъ справедливость, широкій барскій размахъ, щедрость, между т?мъ какъ въ Катерин? Андреевн? они вид?ли чужую, вид?ли „б?глую жену“, погубившую своего мужа и раззорившую вотчину для того, чтобы придти въ богатый, привольный домъ ихъ барина и заводить тутъ свои порядки. Не могла простить дворня Катерин? Андреевн? и ея презрительное отношеніе, брезгливость ко вс?мъ лучшимъ людямъ Павла Борисовича, какъ не могла простить, наприм?ръ, неограниченной власти Глафиры, бабы злой,
сварливой, властолюбивой и жестокой. Все это отлично вид?лъ и понималъ Павелъ Борисовичъ, но ничего не могъ сд?лать, сильно любя Катерину Андреевну, готовый для нея на все. Онъ откладывалъ проявленіе своей власти до того времени, когда Катерина Андреевна будетъ его женою. Тогда она уже не уйдетъ отъ него, не броситъ его, и тогда онъ понемногу затянетъ поводья, а пока онъ все прощаетъ ей.
        Вотъ и нев?сту у Латухина онъ отнялъ по настоянію Катерины Андреевны, а ему жаль и Латухина, и эту красавицу Надю, которая плачетъ, не осушая глазъ. Ее не обижаетъ Катерина Андреевна; „купленная нев?ста“ живетъ въ дом? барина какъ гостья, даже д?вочка къ ней приставлена для услугъ, но это д?лается ради Черемисова, который влюбленъ въ Надю. Онъ, положимъ, не требуетъ у Катерины, чтобы она „склоняла“ Надю полюбить его, но Катерина Андреевна добровольно д?лаетъ это, а откажись Черемисовъ отъ Нади окончательно, у?зжай, такъ Над? будетъ то же, что и Наташ?, хотя бы потому, что она очень хороша собою. Не любитъ Катерина Андреевна хорошенькихъ, ахъ, какъ не любитъ!.. Да и любитъ ли она вообще кого нибудь? Надъ этимъ вопросомъ Павелъ Борисовичъ задумался теперь, лаская свою „богиню“.


        XXIII.
        Катерина Андреевна, увидавъ, что Павелъ Борисовичъ задумался, встала со своего м?ста и с?ла на ручку его кресла.
        - О чемъ ты задумался? - спросила она, обвивая шею Павла Борисовича рукою и заглядывая ему въ лицо.
        Онъ очнулся.
        - Такъ, милая, ни о чемъ. Ты очень меня любишь?
        - Разв? объ этомъ надо спрашивать? - съ ласковымъ укоромъ проговорила Катерина Андреевна. - Зач?мъ ты говоришь это?
        - Да такъ. Я в?дь не первой молодости, мн? до пятидесяти годковъ недалеко, а ты только что распустилась, какъ пышная роза…
        - А мой Лука Осиповичъ разв? молоденькій былъ? И не молодъ, и не уменъ, и б?денъ.
        - Такъ в?дь ты и не любила его.
        - Разв? его можно равнять съ тобою? Да и почему это ты завелъ этотъ разговоръ?
        - Такъ... Я вотъ сид?лъ тутъ и думалъ...
        - О чемъ?
        - О теб? все. Ты меня прости, если я скажу теб? что нибудь непріятное, но мн? хочется поговорить съ тобою по душ? наканун?, такъ сказать, нашей свадьбы, когда мы свяжемъ уже себя кр?пкими узами.
        - Ну, ну, поговори, поговори, это очень любопытно.
        Катерина Андреевна, видимо, оживилась очень; глаза у нея такъ и засверкали.
        - Мн? думается, Катринъ, что... что ты немного черства, что ты принадлежишь къ такимъ натурамъ, которыя кр?пко и сильно любить не могутъ.
        - Почему же это теб? кажется? - перебила Катерина Андреевна, и голосъ у нея дрогнулъ.
        - Да такъ вотъ раздумался. Ты прости меня, если я обижаю тебя. Я говорю это потому, что очень люблю тебя, а любя, боюсь: вдругъ ты разлюбишь меня или я узнаю, что ты и не любила меня?.. О, я не знаю, что тогда будетъ со мною!.. Прости меня, Катя, повторяю я въ сотый разъ, но я буду съ тобой откровененъ. Я вотъ думалъ тутъ о теб?, и мн? пришло въ голову, что у женщины съ н?жнымъ сердцемъ не можетъ быть такой жестокости, которую ты проявила, наприм?ръ, къ этой несчастной Наташ?...
        У Катерины Андреевны сверкнули глаза.
        - Ты находишь? - перебила она Скосырева съ раздраженіемъ. - Я, по твоему, должна была мирволить этой д?вк?, которая чуть ли не покушалась на мою жизнь?
        - Милая, да в?дь это было уже посл? того, какъ ты извела ее.
        - А вамъ ее жаль? - снова перебила Катерина Андреевна. - Еще бы, вы были такъ близки къ ней!.. Вы жестоки, несправедливы, говоря мн? объ этомъ! Я не могла терп?ть рядомъ съ собою эту... эту любовницу вашу!
        - Ее легко было удалить безъ всего того, что ты прод?лала съ нею. Потомъ вотъ эта Надежда, - зач?мъ ты отняла ее у жениха?
        Катерина Андреевна вскочила.
        - А ты не понимаешь? - крикнула она… - Ты не можешь оц?нить той заслуги, которую сд?лалъ намъ Черемисовъ? В?дь ему ты обязанъ, что я зд?сь, в?дь благодаря ему я вдова, такъ ч?мъ же бы ты наградилъ его? далъ бы денегъ, что ли?
        - О, для него я готовъ на все, ты это знаешь, но д?ло-то въ томъ, что в?дь онъ не требовалъ этого, онъ и не думалъ отнимать эту понравившуюся ему д?вушку у ея жениха, это ужъ ты захот?ла, твое я желаніе это исполнилъ. И мн? думается, красавица ты моя, богиня моя, что у тебя сердце недоброе, и я боюсь. Ты прости меня!
        Павелъ Борисовичъ потянулся къ Катерин? Андреевн?, но она отодвинулась отъ него.
        - О, не ласкайте меня, если я такая злая, такая зм?я!
        - Катя, да в?дь я просилъ у тебя позволенія поговорить откровенно, чтобы все разъяснить, чтобы уничтожить вс? т? „перегородки“, которые могли быть между нами! вотъ съ какою ц?лью я говорилъ все это, я хот?лъ разъяснить все это, успокоить самого себя.
        - И обвинили меня въ безсердечности, въ жестокости? Я должна была позволить вамъ им?ть тутъ ц?лый гаремъ, въ которомъ я была бы старшей, до поры, до времени, конечно? Вы ошиблись! Да, я ненавид?ла вашихъ фаворитокъ, ненавид?ла, боялась ихъ и хот?ла вс?хъ ихъ удалить, перевести, чтобы быть вашею женою, подругой вашей жизни и хозяйкой этого дома, а эту... какъ ее тамъ? Надю эту, какъ вы ее называете, я хот?ла отдать челов?ку, который для меня и для васъ не пощадилъ себя, который полюбилъ ее и ужъ конечно, получше какого то тамъ торгаша. И вотъ вы заподозрили меня въ жестокости, вы наканун? почти нашей свадьбы выговариваете себ? этимъ объясненіемъ право им?ть и потомъ фаворитокъ! О, быть можетъ, вы и Наташку куда нибудь спрятали для того, чтобы потомъ снова водворить ее у себя! Такъ знайте же, сударь, что этому не бывать! Я завтра оставляю васъ и у?зжаю. Пов?рьте, что я составлю себ? партію, я хороша и знаю это и ум?ю свою красоту пром?нять на счастіе, на золото. Я теперь не д?вочка, какою меня взялъ покойный Коровайцевъ, я знаю себ? ц?ну!
        - Катя, дорогая, что ты говоришь? - бросился къ ней Скосыревъ. - Я повторяю теб?, что безумно люблю тебя и говорилъ для того, чтобы выяснить наши отношенія, чтобы выслушать твое объясненіе, а ты... ты грозишь разрывомъ! Ты мало любишь меня, Катя! Иди ко мн? и все кончено. Клянусь теб?, что никогда ничего подобнаго ты не услышишь отъ меня. Иди же ко мн?, обойми и прости.
        Павелъ Борисовичъ пошелъ къ Катерин? Андреевн?, но она слегка отстранила его рукою и проговорила:
        - Если миръ, то вотъ на какихъ условіяхъ: чтобы быть огражденной отъ вашего произвола, отъ вс?хъ вашихъ зат?й, которыя могутъ вернуться къ вамъ, я должна им?ть ваше заемное письмо на триста тысячъ рублей. Я хочу быть покойною, хочу оградить себя или... или прощайте навсегда! Завтра меня не будетъ уже въ вашемъ дом?.
        - Катя, я дамъ теб? заемное письмо на все мое состояніе! - съ жаромъ проговорилъ Павелъ Борисовичъ. - Мн? пріятно быть твоимъ рабомъ, пріятно лечь у твоихъ ножекъ, я до безумія люблю тебя! Катя, дорогая, милая!
        Катерина Андреевна опять отстранила его.
        - Когда письмо будетъ у меня, - я ваша, а пока прощайте, пора спать.
        - Катя!
        - Ни слова бол?е, это мое условіе. До свиданія, покойной ночи.
        Катерина Андреевна позвонила, дернувъ сонетку, и въ ту же минуту изъ одн?хъ дверей вошла Глафира, и изъ другихъ дежурная горничная, одна изъ т?хъ, которыя остались вн? подозр?нія.
        - Ванну мн?, и постель, - приказала Катерина Андреевна и ласково и н?жно обратилась къ Павлу Борисовичу со словами: - Покойной ночи, сладкихъ сновид?ній!
        Павелъ Борисовичъ низко поклонился и пошелъ. Въ эту минуту за шумомъ в?тра послышался р?зкій и продолжительный свистъ. Такой же свистъ раздался съ другаго конца усадьбы.
        - Что это? - вздрогнувъ вс?мъ т?ломъ, спросила Катерина Андреевпа.
        - В?роятно, ночныя сторожа, - отв?тилъ Павелъ Борисовичъ и прислушался.
        Сейчасъ же за свистомъ раздались усиленные и тревожные звуки трещетокъ, съ которыми ходили по усадьб? сторожа, а три громадныя овчарки, спускаемые съ ц?пей только на ночь, съ яростнымъ лаемъ бросились къ той сторон?, гд? господскій садъ соединялся съ л?сомъ и былъ отд?ленъ отъ него каменною оградой. Чрезъ минуту лай превратился въ какой то ревъ, зат?мъ раздался визгъ одной собаки, другой, третьей и все смолкло, только трещетки сторожей еще чаще и усиленн?е загрем?ли.
        Вс? въ комнат? стояли какъ окамен?лые.
        - Но что же это, однако? - тревожно проговорилъ Павелъ Борисовичъ.
        Въ эту минуту раздался еще свистъ, еще, и вотъ кто-то пронзительно закричалъ въ глубин? двора, а во мрак? ночи за садомъ вспыхнулъ огонь, другой, третій.
        Павелъ Борисовичъ бросился къ сонетк?.
        - Поль, не покидай меня, не покидай, это они, это разбойники! - съ воплемъ бросилась къ нему Катерина Андреевна. Пронзительно завизжали Глафира и горничная.
        - Смирно! - крикнулъ на нихъ Скосыревъ. - Запереть комнату и ни съ м?ста! Не бойся, Катя, это вздоръ, этого быть не можетъ! Я подыму сейчасъ людей, я переловлю этихъ мерзавцевъ, если это они. Пусти меня, дорогая, не бойся!
        Онъ почти на рукахъ донесъ Катерину Андреевну до кушетки и бросился изъ комнаты, крикнувъ Глафир? приказаніе запереть дверь и заставить ее мебелью.
        Въ дом? поднялась уже суматоха. Вс? слышали происходившее въ усадьб? и всполошились. Ревомъ рев?ли д?вушки и казачки, б?гали изъ комнаты въ комнату пом?щики, натягивая на себя одежду и безц?льно толкаясь; мрачно и какъ то злов?ще стояли тамъ и сямъ лакеи, переглядываясь другъ съ другомъ.
        - Что это? - крикнулъ Павелъ Борисович, подб?гая къ одному изъ лакеевъ.
        Тотъ вытянулся и побл?дн?лъ.
        - Что это, спрашиваю я?
        - Н-не могу знать.
        - Разбойники, сударь, - угрюмо отв?тилъ другой. - Собакъ перебили, сторожей тоже, кажись. Изъ окна изъ этого видно вотъ... Челов?къ десять перел?зло черезъ заборъ, а теперь ворота отпираютъ...
        - А что же дворня? Что челядь вся д?лаетъ? Охотники гд?, конюхи?
        - Что-жъ конюхи? Конюхи, чай, заперты, какъ въ западн?.
        - Запирай двери, живо! Оружіе берите изъ кабинета и боскетной[30 - Комната (обычно в усадебном доме), стены которой расписаны под парковые пейзажи.], заряжайте вс? ружья, пистолеты!
        - Что-жь, сударь, заряжать? Теперь, стало быть, шабашъ, теперь...
        Лакей не договорилъ и покачнулся отъ здоровенной затрещины Павла Борисовича.
        - Молчать, собака, и слушаться! - крикнулъ Павелъ Борисовичъ, какъ кричалъ, бывало, эскадрону. - Перваго убью изъ своихъ рукъ, который ослушается! Запирай вс? двери, заставляй мебелью, сундуками, бери оружіе!
        Онъ бросился въ кабинетъ и въ потьмахъ нащупалъ ст?ну съ разв?шаннымъ оружіемъ. Схвативъ, что попало, онъ вернулся въ угольную комнату и крикнулъ, чтобы зажигали св?чи во вс?хъ комнатахъ. Съ умысломъ или отъ страху его не слушали, и онъ принялся наносить удары ножнами тяжелой кавалерійской сабли направо и нал?во. Тамъ и тутъ вспыхнули св?чи. На двор? между т?мъ по вс?мъ направленіямъ сверкали фонари, раздавались голоса, со скрипомъ и грохотомъ отворялись ворота и гд? то яростно и пронзительно кричалъ челов?къ, котораго, в?роятно, били. Вс? эти звуки покрылъ выстр?лъ, потомъ другой, третій, а зат?мъ раздались крики, брань, вопли.
        - Псари вырвались и стр?ляютъ, - шепнулъ одинъ лакей, дрожа вс?мъ т?ломъ, неуклюже и нехотя подвигая столъ къ запертой двери.
        - Переколотятъ вс?хъ, ежели такъ, - отв?чалъ другой.
        - Толкуй! - угрюмо отв?тилъ третій, утирая кровь изъ разбитаго ножнами сабли носа. - Для очищенія сов?сти стр?ляютъ, чтобы посл? отв?та не давать. Кому охота взаправду то стр?лять? Вс? подготовлены, вс? перем?ны, какой ни на есть, ждутъ.
        - Такъ, можетъ, отпереть двери то, Тихонъ Андронычъ? - шепотомъ спросилъ молодой лакей.
        - Дуракъ! Ты запирай, ружье вонъ возьми, чтобы посл? въ отв?т? не быть, а они попадутъ и въ окно, не бойся!
        Павелъ Борисовичъ разбудилъ кр?пко спавшаго Черемисова, и они теперь вдвоемъ б?гали по комнатамъ и отдавали приказанія. Въ одной сорочк?, въ сапогахъ со шпорами, всклокоченный и полупьяный посл? ужина, Черемисовъ грозно и властно командовалъ, б?гая по комнатамъ съ саблей наголо въ одной рук? и съ пистолетомъ въ другой.
        - Защищать каждую дверь грудью! - кричалъ онъ. - Руби мошенниковъ, бей, ч?мъ попало, стр?ляй!
        - Ловокъ больно! - насм?шливо и почти громко проговорилъ одинъ изъ лакеевъ, жена котораго недавно была жестоко наказана по приказанію Катерины Андреевны и сослана въ костромскую вотчину за сожженную утюгомъ юбку и за грубость.
        - Что? - грозно обратился къ нему Черемисовъ.
        - Ничего, про?хало.
        Черемисовъ размахнулся и ударилъ лакея по лицу.
        - Эхъ, баринъ, неладно гостю поступать такъ, чужой ты намъ! - крикнулъ лакей и схватилъ гусара за об? руки. Другой лакей подб?жалъ къ нимъ, за плечи повалилъ Черемисова на полъ и скрутилъ ему локти шнуркомъ отъ портьеры. Въ ту же минуту дверь, выходящая въ с?ни, затрещала отъ сильныхъ ударовъ дубинами или бревномъ, а рама въ одномъ изъ оконъ со звономъ стеколъ влет?ла въ комнату и въ амбразур? окна показались головы въ шапкахъ, бороды, колья.
        - Погибли мы! - крикнулъ одинъ изъ лакеевъ.
        - Небось, не тронутъ, - отв?тилъ ему шепотомъ другой.
        Въ комнату вб?жалъ старый дворецкій со св?чей въ одной рук? и съ топоромъ въ другой.
        - Что вы д?лаете, разбойники? - кричалъ онъ. - Куда вы идти осм?ливаетесь? Назадъ, смерды проклятые, вонъ!.. Люди, голубчики, бейте ихъ, колите, рубите, спасайте господина вашего!
        Онъ кинулся къ окну, размахивая топоромъ, но одинъ изъ нападающихъ вскочилъ уже на подоконникъ и ударилъ старика дубиной по голов?, со словами:
        - Ложись, старый песъ, дрыхнуть, вс? ужъ зубы съ?лъ на барскихъ-то хл?бахъ, пора!
        Старикъ съ глухимъ стономъ повалился на полъ. Въ то же самое время кр?пкая дубовая дверь не выдержала натиска и полет?ла, роняя нагроможденную мебель. Челов?къ десять мужиковъ съ топорами, съ рогатинами и ножами ворвались въ комнату и въ одинъ мигъ перевязали не сопротивлявшихся лакеевъ.
        Съ пистолетами въ об?ихъ рукахъ въ комнату вб?жалъ Павелъ Борисовичъ и разомъ выстр?лилъ изъ обоихъ пистолетовъ въ толпу. Кто то застоналъ, яростно закричалъ, а одинъ изъ мужиковъ бросился на Павла Борисовича и свалилъ его ударомъ дубины по ногамъ, а зат?мъ связалъ кушакомъ. Еще челов?къ десять ворвались въ дверь и вл?зли въ окно.
        - Никого не убивать безъ нужды! - раздался зычный голосъ, и на порог? появилась колоссальная фигура дяди Игната, а рядомъ съ нимъ Наташа, од?тая мальчикомъ, съ шапкой набекрень, съ длиннымъ ножомъ въ рукахъ, взволнованная, съ блистающими глазами.
        - Пуще всего барыню не см?ть трогать! - звонко крикнула она. - Все берите себ?, а ее мн?, моя она!
        Павелъ Борисовичъ, легко раненый, узналъ Наташу. Онъ приподнялся съ полу, на сколько позволяли ему связанныя руки и ноги и крикнулъ:
        - Наташа!
        Д?вушка дрогнула вся отъ этого голоса и бросилась впередъ.
        - Баринъ, голубчикъ, солнышко ты мое! - проговорила она. - Эй, ребята, развязать барина сію минуту!
        - Прытка больно, - усм?хнулся на это дядя Игнатъ. - Хоть ты и атаманша, а бабьяго твоего разума не послушаемся. Развязать его, такъ онъ въ капусту изрубитъ половину нашихъ. Ничего, полежитъ и такъ, а вреда ему не см?ть д?лать...
        - Наташа, не трогай барыню! - умоляющимъ голосомъ заговорилъ Павелъ Борисовичъ. - Все прощу, никто не узнаетъ про вашъ грабежъ, бери все добро мое, но не трогай барыню...
        - Прости, голубчикъ мой, солнце мое красное, баринъ мой ласковый, а не могу я исполнить воли твоей! - сказала Наташа. - Сердце она изъ меня вынула, сгубила, на каторг? мн? быть, такъ не простить мн? ее! Сама судьямъ отдамся, сама свою голову понесу, а ее... ее изведу!..
        - Наташа, вспомни, какъ я любилъ тебя! - со слезами проговорилъ Павелъ Борисовичъ. - Ради любви моей не трогай ее!
        - Не могу, баринъ, силушки н?тъ!
        Наташа махнула рукой и бросилась въ хорошо знакомыя комнаты Катерины Андреевны, мимо грабившихъ домъ разбойниковъ. Не обращая вниманія на Батулина, который сид?лъ въ гостиной связаннымъ и охрипшимъ голосомъ кричалъ что-то дикое, безсмысленное, не обращая вниманія на двухъ гостей Павла Борисовича, которые отбивались отъ полдюжины разбойниковъ старыми, ржавыми шпагами, не видя ничего, устремилась Наташа къ комнат? Катерины Андреевны. Тутъ былъ уже дядя Игнатъ и колотилъ своимъ пудовымъ кулакомъ въ запертую дверь.
        - Отпирай, Глаша! - кричалъ онъ, слыша за дверями голосъ рыдающей Глафиры. - Отопрешь добромъ, такъ только башку сверну, а то такъ жилы вытяну!
        Рыданія трехъ женщинъ были отв?томъ на эти слова. Дядя Игнатъ навалился плечомъ на р?зную фанерную дверь, и она съ трескомъ вылет?ла.
        Черезъ нагроможденную около двери мебель бросилась Наташа въ комнату и увидала Катерину Андреевну, которая стояла около пышной кровати своей, схватившись руками за р?зной столбикъ, поддерживающей штофный пологъ кровати.
        - Наташка! - съ неописаннымъ ужасомъ крикнула Катерина Андреевна, и ноги у нея подкосились.
        - Я, матушка барыня, я, на поклонъ къ теб? пришла!
        Наташа схватила Катерину Андреевну за руки.
        - Моя теперь, моя, никто не см?й трогать ее, я пот?шусь надъ ней! - закричала она.
        На колокольн? господской церкви ударили въ это время въ набатъ.


        ХХІV.
        Среди гомона, среди криковъ и п?сенъ пьяныхъ разбойниковъ, усп?вшихъ еще до нападенія на домъ заглянуть въ господскіе погреба, и среди плача женской прислуги, никто не слыхалъ звуковъ набата. Особенно не могла ничего слышать Наташа, вся охваченная жаждою мести. Она держала Катерину Андреевну за руки, смотр?ла ей въ лицо сверкающими глазами и злобно см?ялась. Катерина Андреевна не билась, не рвалась и только дрожала вс?мъ т?ломъ и тихо, едва слышно твердила:
        - Спасите, спасите меня!
        - Проси, моли, плачь, голубушка! - говорила ей Наташа. - Любо мн? будетъ, когда ты заплачешь, закричишь, застонешь! Помнишь, какъ я плакивала? Заплачешь и ты, охъ, горько заплачешь!.. Что я съ тобой сд?лаю, какъ я пот?шусь надъ тобой!
        Наташа обернулась къ мужикамъ, которые топорами ломали шифоньерки краснаго дерева, ларчики слоновой кости и вынимали жемчуга, золото и серебро.
        - Ребятки, свяжите-ка мн? ее, закрутите ей ручки назадъ!
        - Аль сама не сладишь, атаманша? - со см?хомъ отозвался одинъ.
        - Боюсь, что выскользнетъ да полыснетъ себя ч?мъ нибудь или голову объ ст?ну разобьетъ, - отв?тила Наташа.
        Парень снялъ съ себя кушакъ и завязалъ руки Катерины Андреевны назадъ. Она узнала въ немъ кр?постнаго Луки Осиповича.
        - Боже, в?дь ты нашъ! - проговорила она.
        - Теперь, барыня, вольный, что твой в?терокъ въ пол?. Былъ твоимъ да, вишь, не ум?ла влад?ть нами, ушла. Баринъ изъ-за тебя погибъ, насъ раззорили, мы не людьми стали, такъ одно д?ло - не поминать теб? про старое. Теперь ты сама въ кр?постныя попала. Куда ее д?вать то, атаманша?
        - Въ кресло посади. Пусть посидитъ, повеличается, а я передъ ней постою, какъ бывало, стаивала. Что-жъ ничего не говорите, сударыня, что-жъ не командуете? Позовите дворню да прикажите Наташку въ людскую вести на истязаніе. Иль не послушается нешто? Эка жалость то какая!.. За то меня теперь послушаются вотъ эти молодцы. Ась? Что скажу имъ, то и сд?лаютъ. И скажу я имъ, чтобъ тебя они теперь взяли за б?лы руки да потащили въ людскую, куда меня, бывало, таскивали.
        Катерина Андреевна рванулась въ кресл?.
        - Сиди! - грозно крикнула Наташа и толкнула барыню. - Это еще не сейчасъ, на все время, а пока вотъ теб? отъ меня что. Эй, вы, смотрите!
        Наташа размахнулась и ударила Катерину Андреевну по лицу... Пронзительно вскрикнула Катерина Андреевна, метнулась и упала на кол?ни съ глухими рыданіями. Наташа подняла ее за волосы и снова бросила въ кресло.
        Въ эту минуту въ комнату вб?жалъ одинъ изъ грабителей, проворно засовывая въ карманы штановъ пачки ассигнаций.
        - Наутекъ вс?, живо наутекъ! - крикнулъ онъ. - Дядя Игнатъ, Наташа, гд? вы? Живо ноги уносите! Кто то изъ дворни забрался на колокольню и ударилъ сполохъ, мигомъ изъ села народъ подосп?етъ!..
        Дядя Игнатъ, который вязалъ руки ревущей Глафир?, бросилъ ее и вышибъ раму. Звонъ набата ясно и р?зко полился теперь въ комнаты, заглушая вс? звуки.
        - Ана?емы! - б?шено крикнулъ дядя Игнатъ. - Живо на колокольню кто нибудь и снять звонаря, головой его внизъ съ колокольни!.. Утекай, ребята, пока время есть! Тяжелаго не брать съ собой ничего, на тел?ги таскай все и со двора, да лошадей бери съ конюшни, верхомъ утекай. Эхъ, пропадемъ мы, перехватятъ мужики, подосп?ютъ!.. На смерть бей т?хъ, которые караулить были поставлены и на колокольню ворога допустили!
        Суматоха поднялась невообразимая. Быстро хватали грабители что попадало подъ руки и б?жали во дворъ. О главной ц?ли нападенія забыли, и никому не пришло въ голову найти Надю и взять ее съ собою. Тутъ была теперь ц?ль „свести счеты“ - у однихъ и награбить какъ можно больше - у другихъ.
        - Хот?лъ было я тебя, зм?я подколодная, за ноги на осин? пов?сить, да, знать, умолилъ кто нибудь за тебя Бога, - обратился дядя Игнатъ къ Глафир?. - Вотъ теб? разомъ конецъ, безъ муки, получай и за меня и за дворню раззоренную...
        Онъ взмахнулъ топоромъ, и Глафира даже не пикнула подъ страшнымъ ударомъ.
        - Наташа, бросай свою барыню, не рука теб? пот?шаться надъ нею, - крикнулъ Игнатъ. - Живо, д?вка, а то въ западн? будешь: отъ села огни показались, съ фонарями народъ б?житъ.
        Посп?шно бросились отступать нападающіе. Н?которые хватали лошадей изъ конюшни и скакали верхомъ, захвативъ съ собою что усп?ли; другіе, особенно алчные, запрягали лошадей въ тел?ги и укладывали награбленное; третьи просто б?жали въ л?съ черезъ р?шотку сада. Дворня, какъ были ув?рены разбойники, была на ихъ сторон?, подготовленная лазутчикомъ, но изъ пятидесяти дворовъ села, конечно, нашлось бы много такихъ, которые готовы за барина въ огонь и въ воду, а кром? того набатъ могъ всполошить и ближайшія деревни.
        Грозно командовалъ дядя Игнатъ, таща Наташу и размахивая топоромъ. Онъ рубилъ тяжи у запряженныхъ въ тел?ги коней и приказывалъ бросить награбленное имущество, билъ обухомъ по спинамъ ослушниковъ, стукнулъ раза три и Наташу, продолжавшую рваться отъ него.
        - Ой, брошу, д?вка, коли не уймешься, и попадешь ты въ лапы палача! - говорилъ онъ.
        - Пусть попаду, а только отпусти ты меня, хочу я ненавистницу мою извести! - молила обезум?вшая отъ ненависти и злобы д?вушка.
        - Ой, пришибу, коли не уймешься! - возразилъ ей полюбившій ее, какъ дочь, мужикъ.
        Онъ неуклюже взобрался верхомъ на первую попавшуюся лошадь, взвалилъ поперекъ Наташу и вы?халъ изъ конюшни на дворъ, подпрыгивая на кон? и работая локтями.
        - Ну, живо утекай! - крикнулъ онъ посл?дній разъ. - Ребята, брось кто нибудь огня въ солому да въ с?но: мужики приб?гутъ и начнутъ пожаръ тушить, а мы межъ т?мъ до крутаго оврага досп?емъ, а тамъ ужъ уйдемъ, тамъ не поймаютъ.
        Онъ обхватилъ правою рукой Наташу, дернулъ л?вою поводъ, толкнулъ ногами коня и маршъ-маршемъ выскакалъ на дорогу.
        На счастье разбойниковъ, ближайшая, съ поля на поле, дорога отъ села была понята разливомъ, и мужикамъ пришлось д?лать „крюкъ“, б?жать въ обходъ, что составляло версты три.
        Слыша набатъ и увидавъ потомъ пламя быстро занявшихся с?нныхъ сараевъ, мужики б?жали изо вс?хъ силъ, утопая въ грязи, попадая въ промоины и лужи, спотыкаясь и падая. Заслышавъ выстр?лы, мужики догадались, что тутъ не просто пожаръ, а повтореніе „Чубаровской исторіи“, поэтому они бросились къ господскимъ огородамъ и, разобравъ тынъ, вооружились кольями. В?роятно, разбойники не усп?ли уйти и версты, какъ ц?лая армія мужиковъ была во двор?. Не скоро поняли, въ чемъ д?ло, не скоро освоились. Кому то изъ „в?рныхъ“ дворовыхъ пришла мысль немедленно освободить связанныхъ Павла Борисовича и Черемисова. Павелъ Борисовичъ былъ раненъ, но Черемисовъ оказался живъ и невредимъ. Мигомъ сообразилъ онъ, что надо д?лать. Саблю на голо, и онъ былъ лихимъ гусаромъ, ум?ющимъ не только командовать, но и воодушевить своею командой. Живо отперъ онъ псарей, въ одинъ мигъ были они верхами, вооружившись, ч?мъ попало; с?ли на коней и вс? т?, кому достало лошадей, а ихъ было много. Привычные псари построились по два въ рядъ и „справа по два“ рысью вы?хали на дорогу, предводительствуемые Черемисовымъ. Сзади тронулись
различными аллюрами дворовые, а мужики, съ кольями и топорами, подъ предводительствомъ старосты, двинулись б?глымъ шагомъ въ л?съ. Часть т?хъ и другихъ была оставлена тушить пожаръ и оберегать домъ. Не забылъ Черемисовъ перевязать и запереть т?хъ изъ дворовыхъ людей, которые оказали явную изм?ну во время нападенія. Верховые были посланы въ городъ за докторомъ и къ исправнику. Въ набатъ Черемисовъ приказалъ звонить все время, чтобы сбить какъ можно больше народу.
        - Н?которые изъ васъ поступили, какъ подлые изм?нники и негодяи, - говорилъ онъ дворовымъ, собирая ихъ въ походъ, - а вс? вы вели себя, какъ трусы, какъ бабы, и позволили перевязать себя шайк? бродягъ, отдавъ ей въ руки вашего господина и его добро, которымъ и вы живы съ вашими д?тьми, такъ покажите же себя хоть теперь, искупите вашу вину передъ Богомъ и вашимъ господиномъ, который поставленъ надъ вами Божіимъ соизволеніемъ, который вм?сто отца для васъ. Впередъ, рябята, и переловимъ разбойниковъ вс?хъ до одного, защитимъ округу отъ ихъ насилія, заслужимъ и Богу, и Царю!
        Народъ воодушевился. Гулъ набата подымалъ его чувства, пламя пожара, которымъ могло быть истреблено не только господское имущество, но и имущество дворни, подогр?ло эти чувства, и вс? до одного готовы были идти куда угодно. Осв?щая дорогу фонарями и зажигаемыми сухими в?твями смолистой сосны, то крупной рысью, то въ карьеръ подвигалась дружина Черомисова впередъ. Б?гомъ шелъ п?шій отрядъ л?сомъ, тоже осв?щая дорогу фонарями. Очень скоро и конные, и п?шіе начали догонять разбойниковъ. Иные обезсил?ли отъ взятой не въ м?ру добычи, другіе сбивались съ дороги и попадали въ зажоры[31 - Зажор - затор льда во время ледохода.], въ промоины; третьихъ, какъ непривычныхъ къ верховой ?зд?, сбрасывали горячіе кони. Къ числу такихъ принадлежалъ и дядя Игнатъ со своей драгоц?нной ношей. Лихой аргамакъ, который попался на его долю, понесъ его вихремъ, но не дяд? Игнату, неуклюжему громадному мужику, было сид?ть на этомъ аргамак?, особенно обремененному Наташей. На первой же канав?, черезъ которую конь перелет?лъ вихремъ, дядя Игнатъ свалился, кр?пко ударившись тыломъ о твердые корни придорожныхъ сосенъ. Наташа
упала на него и не получила ушиба. Вскочилъ было дядя Игнатъ сгоряча, но сейчасъ же и опустился: у него была переломлена нога.
        - Эхъ, д?вка, пропалъ я! - съ тоскою воскликнулъ онъ. - Утекай какъ хочешь, одна, ногу я переломилъ...
        Наташа склонилась къ нему.
        - Можетъ, я поведу тебя, дядя? - сказала она.
        - Какъ разъ теб? подъ силу это, - усм?хнулся Игнатъ. - Н?тъ, д?вушка, б?ги, куда глаза глядятъ, а мой, стало быть, часъ пришелъ.
        Наташа заплакала.
        - Эхъ, братъ, заныла, а еще атаманша! - съ грустною и добродушною ироніей проговорилъ дядя Игнатъ. - Атаманъ Груня не плачетъ, сказываютъ.
        - Да что же мн? д?лать, дядя? Ненавистницу я упустила изъ рукъ, не пот?шилась надъ ней, нашихъ вс?хъ, гляди, переловятъ, тебя тоже схватятъ, куда-жь мн? б?жать то теперь? Пущай берутъ и меня.
        - Да в?дь нудно больно придется теб?, бол?зная ты моя д?вонька! Коли-бъ тебя попороли только да въ дальную вотчину услали, а то в?дь палачу попадешь въ лапы, в?дь въ разбо? ты была... На смерть в?дь забьютъ на площади на торговой.
        Наташа заплакала сильн?е.
        - А ты б?ги скор?й, авось укроешься еще, - сказалъ дядя Игнатъ. - Вс?хъ не переловятъ, такъ авось до становища нашего доберешься и Богъ помилуетъ. Въ скиты уйдешь, на Волгу, тамъ и проживешь. Б?ги, д?вица, не теряй время!
        - Я тебя, дядя, не оставлю одного.
        - Ишь, ты, шустрая! Что-жъ, изъ б?ды меня ты вызволишь, что ли? Меня не спасешь, а себя погубишь... Т-съ!
        Дядя Игнатъ остановилъ Наташу рукой и прислушался. Въ тишин? ночи ясно послышался топотъ многихъ лошадей.
        - Погоня, близко погоня! - крикнулъ дядя Игнатъ. - Б?ги, Наташа, пока есть время, б?ги, Господь съ тобой!
        Наташа инстинктивно вскочила на ноги и бросилась по дорог?; чувство самосохраненія взяло верхъ надъ вс?ми прочими чувствами.
        Дядя Игнатъ перекрестился и досталъ изъ-за кушака топоръ. Почти вплотную наскакалъ на него Черемисовъ впереди своего отряда и круто осадилъ шарахнувшуюся въ сторону лошадь. Прочіе всадники тоже осадили лошадей и окружили дядю Игната.
        - Бери его! - крикнулъ Черемисовъ. - Это коноводъ ихній!
        - Не обожгись, баринъ! - проговорилъ дядя Игнатъ, приподнялся и ударилъ топоромъ по ногамъ лошади. Она взвилась на дыбы и упала, придавивъ всадника. Въ туже минуту одинъ изъ людей Черемисова почти въ упоръ выстр?лилъ въ дядю Игната и положилъ его на м?ст?. Н?сколько челов?къ, сп?шившись, бросились за Наташей и схватили ее. Она отдалась безъ сопротивленія.
        - Батюшки, да в?дь это д?вка! - вскрикнулъ кто то.
        - Наташка это наша, милые! - проговорилъ другой.
        - Такъ вотъ кто атаманша то была!
        Дворовые окружили Наташу, связавъ ей руки.
        Подошелъ Черемисовъ, слегка прихрамывая.
        - На коней, ребята, и впередъ! - сказалъ онъ.
        - А эту куда д?вать? - спросили у него.
        Любвеобильное сердце гусара сжалось при вид? красавицы Наташи, связанной кушаками. Онъ вздохнулъ и задумался на минуту. Увы, спасти эту д?вушку было нельзя, и ее, отданную въ руки правосудія, ожидала страшная участь. Черемисовъ зналъ это.
        - Ее то куда д?вать, сударь? - повторилъ дворовый вопросъ.
        - Отвести въ усадьбу, - отрывисто приказалъ Черемисовъ. - Возьми ее кто нибудь и веди, а мн? лошадь отдай. Живо! У кого тутъ изъ васъ конь получше?
        - У Митки вотъ барскій карабахъ.
        Молодой парень охотникъ подвелъ Черемисову золотистаго Карабаха, и гусаръ вскочилъ на с?дло.
        - Впередъ, ребята! - крикнулъ онъ. - А ты веди д?вку и сдай тамъ барину, что-ли... Маршъ!
        Отрядъ двинулся впередъ.
        - Пойдемъ! - угрюмо проговорилъ молодой охотникъ.
        Они медленно двинулись къ усадьб?, надъ которой стояло яркое зарево пожара.
        - Ишь, на какое д?ло пошла! - зам?тилъ парень, поглядывая на Наташу. - Что теперь будетъ то теб?, подумать страхъ!
        - Отпусти меня, - тихо выговорила Наташа.
        - Въ ум? ли ты? Что-жъ у меня спина то купленная, что ли? Тебя жаль, а своя рубашка ближе къ т?лу. Пошла на такую дорогу, такъ ужъ неча разговаривать.
        Они молча двигались по дорог? и только изр?дка парень вздыхалъ и покачивалъ головой. Онъ привелъ Наташу въ домъ и ее окружили лакеи, казачки, горничныя. Наташа опустила голову на грудь и упорно молчала. Ее одни кляли и бранили, другія жал?ли, но она не слыхала, кажется, ни т?хъ, ни другихъ.
        - Гд? баринъ-то? - спросилъ приведшій Наташу парень.
        - Съ барыней. Насилу въ чувство привели барыню-то; теперича лежитъ и плачетъ, а въ зал? на полу покойники...
        - Покойники?
        - Да. Дворецкаго убили разбойники, Глафиру барынину, Ивана буфетчика...
        - Господи!.. Ступайте, доложите барину, что Наташу, молъ, привели.
        - Гд?-жъ ему докладывать теперича? Онъ тоже раненъ, въ крови весь.
        - Такъ что же мн? съ ней д?лать?
        - Въ огонь ее, въ пожарище! - крикнула одна изъ дворовыхъ женщинъ, сестра убитаго дворецкаго. - Она это, проклятая, разбойниковъ привела къ намъ!
        - Изв?стно, она и прямая ей дорога въ огонь, въ полымя! - раздались еще голоса.
        - Въ клочья ее, проклятую, своимъ судомъ!
        - Смирно! - остановилъ старый лакей. - Нешто мы можемъ безъ суда орудовать? Можетъ, она укажетъ, гд? вся шайка пребываетъ.
        - Такъ что же съ ней д?лать?
        - Запереть пока начальство не прибыло.
        Лакей осмотр?лъ, хорошо ли завязаны руки у Наташи, приказалъ связать ей ноги, и собственноручно заперъ въ буфетной комнат?, приставивъ караулъ.


        XXV.

        Катерина Андреевна перенесла сильн?йшую горячку и пролежала въ постели очень долго. Бол?е нед?ли она была въ безпамятств? и бредила, и металась, видя разбойниковъ, Наташу, представляя себя въ ея рукахъ всячески терзаемую. Лучшіе доктора тогдашней Москвы л?чили ее и боролись съ тяжелымъ недугомъ, опасаясь за умственныя способности сильно потрясенной больной. Легко раненый Павелъ Борисовичъ не отходилъ отъ постели Катерина Андреевны и спалъ кое-какъ, прикурнувшись на диван?, не бол?е трехъ четырехъ часовъ въ сутки. Наука съ одной стороны и здоровая молодая натура съ другой сд?лали свое д?ло, и Катерина Андреевна выздоров?ла. Первымъ ея вопросомъ былъ вопросъ о Над?.
        - Что эта д?вушка, эта „купеческая нев?ста“ у насъ? - спросила она.
        - У насъ, мой ангелъ, - отв?тилъ Павелъ Борисовичъ.
        - Отпусти ее къ жениху...
        - Да? - слегка удивился Павелъ Борисовичъ.
        Онъ думалъ, что у Катерины Андреевны, какъ и у него, явится особенно сильная ненависть къ „хамамъ“ посл? всего случившагося. Что до него, то онъ вид?ть не могъ теперь своей дворни, сд?лался съ нею строгимъ до жестокости и какъ бы мстилъ имъ за бол?знь, за страданіе Катерины Андреевны. Онъ жестоко наказалъ вс?хъ т?хъ, которые оказались освобожденными отъ суда, какъ не принимавшіе участія въ разбо?; помилованы имъ были лишь т?, которые прямо заявили себя преданными барину, а надъ могилою погибшаго геройской смертью дворецкаго онъ поставилъ богатый памятникъ съ подобающей надписью и всю семью дворецкаго отпустилъ на волю, щедро наградивъ. Особенно сурово и круто обошелся онъ съ бывшими фаворитками, какъ бы мстя имъ за вину Наташи. Они были поголовно обвинены въ пособничеств?, въ безд?йствіи, въ соучастіи - не судомъ уголовной палаты, а Павломъ Борисовичемъ и понесли наказаніе въ вотчин?, вынесли по сту и бол?е ударовъ, а зат?мъ разосланы по дальнимъ им?ніямъ. Весь штатъ прислуги, за очень немногими исключеніями, Павелъ Борисовичъ перем?нилъ и бол?е ч?мъ на половину взялъ нанятыхъ. Онъ прямо
возненавид?лъ свою дворню, не понимая того, что она была обижена вопіющей несправедливостью, деспотизмомъ „б?глой барыни“ и ея наперстницы Глафиры. Питая теперь такія чувства ко вс?мъ дворовымъ и кр?постнымъ, отрицая въ нихъ вс? челов?ческія чувства, онъ былъ удивленъ желаніемъ Катерины Андреевны отпустить Надю.
        - Ты хочешь, чтобы ее отпустили къ этому купцу ея! - спросилъ онъ, н?жно лаская Катерину Андреевну.
        - Да. Она мн? все во сн? снилась, и мн? жаль ее. Она не виновата ни въ чемъ. Отпусти ее, мой милый.
        - Да все, что теб? угодно, будетъ сд?лано, моя радость, а только я думалъ, что ты особенно должна ненавид?ть теперь всю эту породу. Ты ангелъ, ты святая у меня!..
        Но Павелъ Борисовичъ ошибался.
        Не чувство доброты заставляло Катерину Андреевну отпустить Надю, не смягчилось сердце красавицы во время бол?зни, н?тъ.
        Она, придя въ себя, только и думала о томъ, взята ли Наташа, арестована ли она, будетъ ли она наказана по заслугамъ? Эти недобрыя мысли волновали ее, и если она желала отпустить Надю, то по чувству какого-то суев?рнаго страха. Ей казалось, что именно эта д?вушка принесла имъ несчастіе и что если она не будетъ отпущена, то посл?дуютъ еще новыя несчастія. Павлу Борисовичу она ничего про это не сказала и похвалы его приняла, какъ заслуженную дань, н?жно ласкаясь къ нему и представляясь растроганной.
        Когда Катерина Андреевна настолько окр?пла, что ей было разр?шено покидать не надолго постель, она разспросила обо всемъ.
        Разбойники были переловлены почти вс?, б?жать удалось очень немногимъ. Вс? повинились и ждутъ по острогамъ своей участи. Въ острог? сидитъ заключенная въ одиночную камеру и Наташка. Она обличена, какъ руководительница шайки, вс? улики противъ нея, да она и не отпирается, она созналась во всемъ.
        Павелъ Борисовичъ не сказалъ Катерин? Андреевн? о томъ, что Наташа на допрос? разсказала о своемъ нам?реніи замучить барыню до смерти, что и было главной ц?лью нападенія на усадьбу.
        Въ свою очередь не разсказала ему Катерина Андреевна о пощечин?. Эта пощечина все еще словно гор?ла у ней на лиц? и жгла ея щеку.
        - Что же будетъ съ Наташкой? - спросила она у Павла Борисовича, не смотря на него.
        - Ее накажутъ кнутомъ на площади и, если она переживетъ наказаніе, сошлютъ на каторгу. Она в?дь обвиняется въ разбо?, въ покушеніи на жизнь и какъ участница убійцъ поджигателей. Неужели теб? и ея жаль, Катя?
        Катерина Андреевна вздохнула.
        - Да, Поль. Это в?роятно ужасно переносить такое наказаніе!
        - Она заслужила его!
        Чтобы перем?нить этотъ разговоръ, Павелъ Борисовичъ разсказалъ обо всемъ томъ, что произошло во время бол?зни Катерины Андреевны. Д?ло о смерти Луки Осиповича Коровайцева кончено, и Катерина Андреевна им?етъ полное право выходить замужъ. Освобожденъ отъ суда и Черемисовъ, который представленъ теперь къ наград? за геройскую защиту Скосыревскаго дома и за поимку шайки разбойниковъ. Черемисовъ согласился взять у Павла Борисовича денегъ подъ заемное письмо, покупаетъ им?нье у нихъ въ у?зд? и на первыхъ же дворянскихъ выборахъ будетъ избранъ дворянствомъ единогласно исправникомъ. Мимолетная, хотя и сильная страсть къ Над? у него прошла, и онъ увивается уже за хорошенькой дочерью пом?щика Полтева и пользуется взаимностью. По всему в?роятію дочка Полтева будетъ исправничихой; ее ужъ такъ и зовутъ родные и подруги.
        Переговоривъ обо всемъ этомъ, Павелъ Борисовичъ и Катерина Андреевна р?шили немедленно пере?хать въ Москву, - усадьба опротив?ла Катерин? Андреевн?, - обв?нчаться безъ особой торжественности и сейчасъ же посл? свадьбы у?хать за границу.
        Вскор? посл? этого готовился къ свадьб? Иванъ Анемподистовичъ Латухинъ. Совс?мъ было пропалъ и погибъ молодой купецъ посл? горя, которое обрушилось на него, но его спасла религія, которая спасаетъ всегда в?рующаго русскаго челов?ка.
        Поручивъ дяд? Игнату увезти Надю и узнавъ о пораженіи разбойниковъ, Иванъ Анемподистовичъ окончательно упалъ духомъ и запилъ „мертвую“. Онъ погибъ, думалось ему. Разбойники, конечно, покажутъ на допрос? о его соучастіи съ ними и ему грозятъ судъ, позоръ, ссылка, можетъ быть, и плети. Напиваясь съ утра, Иванъ Анемподистовичъ каждую секунду ждалъ полиціи, ареста, страдалъ и мучился, какъ челов?къ приговоренный къ смерти. Вино мало помогало ему. Напившись до полнаго забвенія, онъ засыпалъ тяжелымъ тревожнымъ сномъ и его душилъ кошмаръ, а когда хм?ль проходилъ, - наступало невыносимо тяжелое состояніе, и б?дный Латухинъ думалъ о самоубійств?. Мысль эта все чаще и чаще являлась у него, и вотъ въ одну непогожую, дождливую ночь онъ, напившись въ какомъ то кабак?, пошелъ по Москв?-р?к? съ ясно опред?ленною ц?лью покончить съ собою. Онъ выбралъ крутой берегъ за Симоновымъ монастыремъ и побрелъ туда. Дождь промочилъ его до костей, в?теръ сорвалъ съ него шляпу и унесъ куда то въ поле, а онъ все шелъ и шелъ. Вотъ и облюбованное м?сто. Иванъ Анемподистовичъ подошелъ къ самому краю крутаго и глинистаго берега и
глянулъ на р?ку. Глухо шум?ла она и плескалась; уныло завывалъ в?теръ.
        - Господи, пріими духъ мой! - проговорилъ Иванъ Анемподистовичъ. - Прости мн?, Господи, прегр?шенія мои! Великъ гр?хъ самоубійства, но н?тъ мн? спасенія, н?тъ и надо покончить съ собою!
        Въ эту самую минуту на колокольн? Симонова монастыря ударили къ заутрен?.
        Дрогнулъ весь самоубійца и отпрянулъ отъ берега.
        Торжественно и величаво гуд?лъ колоколъ среди в?тра, и звонъ разносился далеко, далеко, разглашая в?сть о молитв?, о спасеніи, будя надежду и радость.
        Иванъ Анемподистовичъ упалъ на кол?ни и склонился головою до холодной сырой земли.
        - Прости меня, Господи, прости окаяннаго и прими мою покаянную молитву! - съ рыданіями молился купецъ. - Дай мн? силы понести крестъ, посланный Тобою, а я не посягну бол?е на жизнь свою, которую Ты даровалъ мн?, и безропотно приму мой жребій!
        Иванъ Анемподистовичъ всталъ и быстро пошелъ къ монастырю. Онъ отстоялъ тамъ заутреню, раннюю об?дню. Вернулся домой Иванъ Анемподистовичъ бл?дный, измученный, но покойный.
        Онъ поклонился матери въ ноги, попросилъ у нея прощенія за свое „безпутство“ и объявилъ, что пить бол?е не будетъ никогда. Съ этого же дня онъ принялся за д?ло и началъ приводить въ порядокъ пошатнувшуюся было торговлю, чтобы оставить ее въ полномъ порядк?, если придется идти въ Сибирь за соучастіе съ грабителями, но опасеніе это пало на другой же день. Къ Ивану Анемнодистовичу явился чиновникъ отъ губернскаго прокурора съ приглашеніемъ къ посл?днему для дачи показаній по поводу оговора одного изъ пойманныхъ на грабеж? пом?щика Скосырева разбойниковъ. Парень этотъ, единственный изъ вс?хъ, показалъ между прочимъ, что Латухинымъ были выданы деньги убитому предводителю шайки Игнату, для усп?шной организаціи шайки.
        Объявивъ объ этомъ, чиновникъ сообщилъ, что онъ можетъ дать Ивану Анемподистовичу очень полезный сов?тъ, чтобы выпутаться изъ непріятной исторіи.
        - Ради Христа помогите, - земно поклонился Иванъ Анемподистовичъ.
        Чиновникъ засм?ялся.
        - Ради Христа нищимъ помогаютъ, купецъ, а вы не нищій, - сказалъ онъ.
        - Батюшка, бери, сколько хочешь!
        - Ну, на всякое хот?ніе есть терп?ніе, господинъ купецъ. Захочу-то я, можетъ, и очень много, да ты не дашь, а вотъ триста рублей ассигнаціями пожалуй.
        Иванъ Анемподистовичъ немедленно вручилъ просимую сумму, и чиновникъ научилъ его.
        - Скажите вы, государь мой, - говорилъ онъ, - что пришли къ вамъ нев?домые люди, и, назвавшись посланными отъ пом?щика Скосырева крестьянами, просили у васъ отъ имени того пом?щика еще денегъ за купленную вами кр?постную д?вицу, а вы, по легков?рію, деньги т? выдали. Вотъ вамъ и все.
        Иванъ Анемподистовичъ такъ и показалъ. Такъ какъ репутація его была совершенно безупречна и въ прошлой жизни его не встр?чалось и мал?йшаго пятнышка, могущаго его компрометировать, то онъ отъ всякаго сл?дствія былъ освобожденъ, т?мъ бол?е, что въ палату уголовнаго суда была получена отъ гвардіи поручика Скосырева бумага, въ которой пом?щикъ этотъ отказывался отъ всякаго пресл?дованія купца Латухина и бывшаго своего управляющаго Бушерина за купленную обманомъ кр?постную д?вку Надежду, „каковая д?вица Надежда“, - такъ заключалась бумага, - „препровождается къ купцу Латухину, какъ вольная и пожелавшая вступить съ т?мъ купцомъ въ бракъ“.
        Для объявленія этой бумаги Иванъ Анемподистовичъ былъ вызванъ въ палату.
        Онъ не в?рилъ ушамъ своимъ, когда секретарь читалъ ему эту бумагу.
        - Что, купецъ, рехнулся отъ радости? - засм?ялся секретарь. - Поздравляю тебя, братъ, поздравляю, и „на сухую“ не отд?лаешься, - об?дъ за тобой въ рестораціи.
        - Батюшка, ваше благородіе, да что же это такое? - говорилъ Иванъ Анемподистовичъ. - Да какъ же это?
        - А вотъ такъ. Знать, пом?щикъ то струхнулъ отъ нападенія порядкомъ и хочетъ теперь за спасеніе своей жизни отъ грозящей смерти добрыя д?ла д?лать.
        - А гд? же... гд? же Надя то?
        - Ну, ужъ этого я не знаю. Да не бойся, получишь теперь свою Надю. Ступай домой и жди, а на счетъ об?да помни. Мы прямо въ ресторацію придемъ, об?дъ закажемъ, цымлянскаго[32 - Станицы Раздорская и Цымлянская являются важнейшими винодельческими районами Донской Области, причем наилучшие белые вина получаются в первом районе, а наилучшие красные - во втором. Ц. вино изготовляется почти исключительно из винограда, носящего название "черный цымлянский" или "рейнский". Лучшие сорта Ц. вина, если они не проданы до или сейчас после брожения, многие хозяева разливают в бутылки и, залив головки смолой, хранят в погребе зарытыми в песок. Вина эти отличаются густотою окраски, превосходным букетом и известною сладостью; однако при выдержке они теряют цвет, который становится янтарным или светло-гранатовым, и изменяются во вкусе, что, впрочем, весьма естественно. В продаже эти вина являются обычно в подслащенном и спиртованном виде и даже, по уверению г. Клаусена (см. "1884 г. в сельскохозяйственном отношении", вып. III, ч. 2), с примесью розового масла. (Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А.
Ефрона)] спросимъ, а платить за тобой пошлемъ.
        - Господи, да я бочку вамъ ц?лую какого хошь вина поставлю!
        Иванъ Анемподистовичъ бросился домой, чтобы под?литься радостью съ матерью. Когда онъ вошелъ во дворъ, то увидалъ крытую рогожей кибитку, у которой кормилась пара лошадей. Мужикъ въ синемъ армяк? и въ шляп? гречневикомъ[33 - На Руси крестьяне издавна носили треугольные колпаки, которые, как и валенки, валяли из овечьей шерсти. Этот головной убор назывался гречневик, так как формовали его на горшке, в котором варилась гречневая каша.] возился около повозки.
        - Это кто прі?халъ? - дрогнувшимъ голосомъ спросилъ Иванъ Анемподистовичъ.
        Мужикъ снялъ шляпу.
        - А ты никакъ хозяинъ тутошній, купецъ Латухинъ? - спросилъ онъ.
        - Да.
        - Такъ, батюшка, такъ... А я выходитъ хрестьянинъ господина Скосырева, Палъ Борисыча, и прі?халъ изъ его вотчины, д?вицу Надежду къ теб? привезъ, кою ты, стало быть, выкупилъ.
        Иванъ Анемподистовичъ бросился къ мужику и повисъ у него на ше?, какъ у лучшаго друга, какъ у роднаго брата. Слезы такъ и брызнули изъ глазъ молодого купца. Прослезился и мужикъ.
        - Гд?... гд? же она? - задыхаясь спросилъ Иванъ Анемподистовичъ.
        - А въ горницахъ стало быть... Да вотъ и она съ матушкой твоей жалуетъ.
        Иванъ Анемподистовичъ оглянулся и увидалъ Надю. Онъ бросился къ ней, вскрикнулъ и безъ чувствъ упалъ на землю.
        Отъ радости не умираютъ. Иванъ Анемподистовичъ очнулся очень скоро. Черезъ дв? нед?ли была его свадьба, отпразднованная пышно, богато и весело. Чуть ли не полъ-Москвы было въ церкви желающихъ взглянуть на „купленную нев?сту“.

* * *
        Было раннее утро осенняго дня.
        День выдался ясный, но св?жій. Холодное солнце заискрилось на золоченыхъ главахъ московскихъ церквей, засверкало въ св?жихъ струяхъ Москвы-р?ки и ярко осв?тило громадную толпу народа, собравшуюся на Болотной площади, посредин? которой мрачно и грозно возвышался черный высокій помостъ-эшафотъ, со столбомъ на одномъ конц? и со ступеньками на другомъ. Толпа глухо волновалась и гуд?ла. Около самаго эшафота стояли мужики, торговцы, мастеровые, мальчишки; дал?е толпились и визжали, толкались со вс?хъ сторонъ бабы; за ними въ н?сколько рядовъ стояли купеческія дрожки съ осанистыми купцами въ пуховыхъ шляпахъ, въ синихъ сибиркахъ, чуйкахъ и кафтанахъ, съ полными купчихами въ яркихъ салопахъ, бархатныхъ и атласныхъ. Увы, тутъ были и дамы высшаго общества!.. Недавно было еще это время, какихъ-нибудь семьдесятъ пять л?тъ тому назадъ, а между т?мъ теперешніе люди съ трудомъ в?рятъ тому, что было тогда, и готовы съ негодованіемъ отвернуться отъ картинъ того минувшаго времени, которое помнятъ еще старики, благополучно живущіе до сихъ поръ.
        Толпу эту на Болотную площадь привела назначенная на этотъ день „торговая казнь“ д?вицы Натальи Савельевой, обвиненной въ разбо?, убійствахъ и поджог? совершенныхъ шайкою разбойниковъ подъ ея, Натальи Савельевой, атаманствомъ. Толпа все росла и росла, такъ что буточники[34 - Будочник (или Буточник) - нижний полицейский чин, городовой сторож (в Москве наз. еще «хожалым»), живший в «будке», окрашенной в белый и желтый цвета.] со своими алебардами ничего не могли под?лать и тщетно упрашивали и уговаривали толпу, готовую сломать своимъ натискомъ самый эшафотъ. Только прибывшіе казаки водворили порядокъ.
        Толпа терп?ливо ждала и толковала.
        - Говорятъ, красавица атаманша-то эта, - слышались голоса.
        - Да, сказываютъ.
        - Чего тамъ „сказываютъ“, ежели мы сами вид?ли ее! - произнесъ чисто од?тый парень.
        - А вы кто?
        - Прикащика купца Латухина. Нашъ хозяинъ то кажинный день калачей въ острогъ посылалъ и деньгами арестантовъ од?лялъ, мы и носили, такъ вид?ли атаманшу.
        - Хороша?
        - Больно пригожа, братцы! Таскали ее не мало, мытарили всячески, а все таки пригожа. Жаль.
        - Не разбойничай.
        - Это то в?рно, а все же жаль.
        - Сколько ей предназначено?
        - Сорокъ одинъ ударъ, больше этого и не бываетъ, ежели кнутомъ. Плетей, т?хъ и по сту даютъ.
        - Не вынесетъ, чай.
        - Гд?, голова, вынести!
        - Говорятъ, изъ за барыни это она въ разбой то пошла. Она сперва у барина то в? милости была, а потомъ баринъ тотъ жену себ? взялъ, ну, жена, конешно, и начала ее, д?вицу эту, т?снить, а она, стало быть...
        - Везутъ, везутъ! - раздались голоса, и вся толпа взволновалась и хлынула. Медленно двигались черныя дроги, запряженныя парою лошадей. Спиною къ лошадямъ, на высокой скамь?, привязанная къ столбу, сид?ла молодая преступница въ арестантскомъ халат? и въ б?ломъ платк?. Рядомъ съ нею стоялъ палачъ, громадный мужикъ со зв?рскимъ лицомъ, въ красной рубах?, въ накинутомъ на плечи арестантскомъ же халат?. Солдаты съ ружьями и конные жандармы окружали позорную тел?гу. Сзади на дрожкахъ сид?ли прокуроръ, секретарь уголовной палаты, докторъ и два офицера. Барабанщики, идя около тел?ги, выбивали частую дробь...
        Когда преступницу ввели на эшафотъ, и секретарь среди гробовой тишины прочиталъ приговоръ, когда палачъ привязалъ преступницу къ „кобыл?“ и отошелъ немного въ сторону, гаркнувъ на всю площадь свое страшное „берегись, ожгу!“ въ коляск?, стоявшей неподалеку отъ помоста, поднялась дама и навела на эшафотъ лорнетъ. Дама эта была Катерина Андреевна...


        КОНЕЦЪ.
        notes
        Примечания


1
        Анемподист - а, муж. Отч.: Анемподистович, Анемподистовна.Производные: Адя; Диса. Происхождение: (Греч. anempodistos беспрепятственный.) Именины: 15 нояб. (Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка.- Чудинов А.Н., 1910.)

2
        Драдедам - один из легких видов сукна, шерстяная ткань полотняного переплетения с ворсом. (Здесь и далее примечания вычитывающего электронный текст).

3
        Бурнус (уменьш. - бурнусик) (устар.) - просторное женское пальто с широкими рукавами.

4
        В русских толковых словарях есть аматёр:
        АМАТЕРА, м. (фр. amateur) (разг. устар.). Любитель, охотник до чего-н. Я большой аматер со стороны женской полноты. Гоголь.
        (Словарь Ушакова).
        АМАТЁР - а) дилетант. Александр Пушкин: “На днях виделся я у Пещурова с каким-то доктором аматёром.“ В.А. Жуковскому, 17 августа 1825 ) б) Любитель, охотник до чего-либо. Николай Гоголь: “ А сказать правду, мне понравилась она потому, что полная женщина. Я большой аматёр со стороны женской полноты“. (Женитьба)
        Фр.amateur, от лат. amator - любитель.
        (В.П. Сомов “Словарь редких и забытых слов“)

5
        Героиня русской народной сказки “Ванюшка и Царевна“. (см. приложение к книге Пазухина “Самозванка“)

6
        Стихи Дениса Давыдова.
        http://www.youtube.com/watch?v=Ci6zOJc-PgIhttp://www.youtube.com/watch?v=Ci6zOJc-PgI(http://www.youtube.com/watch?v=Ci6zOJc-PgI)


7
        А. А. Дельвиг, “Русская песня“, 1823 (потому у автора ошибка: не могла эта песня быть модной в 1822 году).
        http://www.youtube.com/watch?v=vYXpiV4S-7ohttp://www.youtube.com/watch?v=vYXpiV4S-7o(http://www.youtube.com/watch?v=vYXpiV4S-7o)


8
        Здесь: утроба, желудок; грубые чувственные наслаждения (разг. устар.). “Была бы мамона сыта.“ Короленко. “Бесу служите, мамону свою тешите.“ Мамин-Сибиряк. (Толковый словарь Ушакова. Д.Н. Ушаков. 1935-1940.)

9
        КАНТОН?СТЫ, в 1805 -56 гг. название в России несовершеннолетних солдатских сыновей, числившихся с рождения за военным ведомством, а также взятых принудительно в кантонисты малолетних бродяг, детей евреев, раскольников, польских повстанцев, цыган и прочих. Евреи, согласно указу императора Николая I о введении для них натуральной воинской повинности (26 августа 1827), принимались к призыву с 12 лет.

10
        ЧЕМАРКА - Род мужской верхней одежды до колен, в талию, с длинным разрезом сзади.
        ЧЕМАРА, ЧЕМАРКА (польск.). Род однорядного, обшитого мехом сюртука у западных славян. (Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка.- Чудинов А.Н., 1910.).
        ЧЕМАРКА (польск.). Род польского сюртука в виде кафтана. (Объяснение 25000 иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык, с означением их корней.- Михельсон А.Д., 1865.).

11
        Плисовый - изготовленный из плиса.
        Плис - разновидность хлопчатобумажного бархата с несколько большей, чем у последнего, длиной ворса. В XIX веке существовало несколько сортов плиса - вельвертин, бивер. Плис в России носили все, но богатые крестьяне и купцы шили из него нарядную одежду, а дворянство использовало плис в качестве ткани для домашнего костюма. Плис использовался не только для одежды, а позднее - мебельной обивки, но и для изготовления мягкой, спокойной обуви.

12
        Дельвиг А.А. "К мальчику" (между 1814 и 1819).

13
        Дельвиг А.А. "На смерть кучера Агафона" (между 1814 и 1817).

14
        ФР?ШТИК и фр?штык или фр?штик [нем. Fruhstuck] (разг. устар.) - Завтрак.
        А вот, посмотрим, как пойдет дело после фриштыка, да бутылки-толстобрюшки. Гоголь. Петербургский русский никогда не употребляет слово: "завтрак", а всегда говорит "фрыштик", особенно напирая на звук фры. Достоевский. (Толковый словарь Ушакова, 1935-1940).

15
        Факторъ - исполнитель разныхъ порученій, сводчикъ, мелкій д?лецъ.

«Что жидъ - то факторъ» (Западн. губ.). (Сборник образных слов и иносказаний, 1904).

16
        Важеватый - разговорчивый, приветливый, обходительный. По другому источнику - внушительной, солидной внешности. (Похоже, верно то и другое значения, в зависимости от употребления). Может встречаться и в отрицательных значениях - ловкий, хитроватый, проворный; тихий, нерасторопный, бесхарактерный; напыщенный, надменный.

17
        Взнуздать мундштуком (лошадь). Мундштук - твердая, обычно металлическая, часть уздечки, вставляемая в рот животного, обычно лошади.

18
        Корда или лонжа - прочная тесьма, предназначенная для прогонки или работы лошади по кругу.

19
        ЦЫД?ЛКА, цыдулки, жен. (польск. cedulka с лат.) (разг. фам.). Маленькое письмо, записка (первонач. любовная).

«К любовнику цыдулку написать». Ростопчина. Толковый словарь Ушакова. Д.Н. Ушаков. 1935-1940.

«Но ведь не свалится же (ревизор) ко мне как камень на голову. Все же предупредят как-нибудь; цидулочку, по секрету, добрый человек напишет: едет, мол». Салтыков. Помпадуры.

20
        Сафьян - кожа козы, продубленная и выкрашенная в какой-нибудь из ярких цветов.

21
        Государственная ассигнация 1843 года (в 1818 году выпускались такие же):



22
        Нагольный - сшитый из шкур кожей наружу и не покрытый тканью (о шубе, тулупе и т. п.).

23
        Сермяжный - сшитый, изготовленный из сермяги.
        Сермяга - грубое, обычно домотканое, неокрашенное сукно. Получила распространение с XVI в. Из нее шили верхнюю крестьянскую одежду, которую также иногда называли С. Отсюда выражение - «сермяжная правда», т. е. грубая, неприкрашенная правда.

24
        Армяк - крестьянская верхняя мужская одежда из грубого сукна в виде халата или прямого долгополого кафтана.

25
        Кафтан - верхняя мужская и женская двубортная одежда с глубоким запахом.

26
        Казакин - мужская верхняя одежда в виде застегивающегося на крючки короткого кафтана со стоячим воротником и сборками сзади.

27
        Вся поговорка: „У бабы руки из репы кроены, да капустой подстёганы“.

28
        (устар.) Произносится [вольтэрьянец]. Последователь или поклонник французского философа Вольтера; вольнодумец, атеист.

29
        (устар.) оптовый скупщик скота и разных припасов (обычно мяса, рыбы) для перепродажи.

30
        Комната (обычно в усадебном доме), стены которой расписаны под парковые пейзажи.

31
        Зажор - затор льда во время ледохода.

32
        Станицы Раздорская и Цымлянская являются важнейшими винодельческими районами Донской Области, причем наилучшие белые вина получаются в первом районе, а наилучшие красные - во втором. Ц. вино изготовляется почти исключительно из винограда, носящего название "черный цымлянский" или "рейнский". Лучшие сорта Ц. вина, если они не проданы до или сейчас после брожения, многие хозяева разливают в бутылки и, залив головки смолой, хранят в погребе зарытыми в песок. Вина эти отличаются густотою окраски, превосходным букетом и известною сладостью; однако при выдержке они теряют цвет, который становится янтарным или светло-гранатовым, и изменяются во вкусе, что, впрочем, весьма естественно. В продаже эти вина являются обычно в подслащенном и спиртованном виде и даже, по уверению г. Клаусена (см. "1884 г. в сельскохозяйственном отношении", вып. III, ч. 2), с примесью розового масла. (Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона)

33
        На Руси крестьяне издавна носили треугольные колпаки, которые, как и валенки, валяли из овечьей шерсти. Этот головной убор назывался гречневик, так как формовали его на горшке, в котором варилась гречневая каша.

34
        Будочник (или Буточник) - нижний полицейский чин, городовой сторож (в Москве наз. еще «хожалым»), живший в «будке», окрашенной в белый и желтый цвета.