Все ради любви Элис Петерсон

        Друзья женятся, заводят детей и переезжают за город, и только у Джилли Браун ничего не происходит. Ей кажется, будто она пропустила последний автобус домой. По совету приятелей, чтобы справиться с депрессией и решить материальные проблемы, Джилли ищет жильца с понедельника по пятницу. Но она никак не ожидает, что в ее двери постучится красавец, телевизионный продюсер Джек Бейкер. Сама судьба дарит ей шанс снова стать счастливой. Девушка попадает под очарование Джека, и ее захватывает увлекательный вихрь чувств. Но что Джек делает по выходным?

        Элис Петерсон
        Все ради любви

        Alice Peterson
        THE THINGS WE DO FOR LOVE
        
                  

* * *

        Пролог
        Восхитительная квартира с двумя спальнями и садом в хорошем районе, всего в двух шагах от превосходных магазинов и ресторанов…

        И вот я стою у входной двери квартиры 4а в доме 23 по Прайорити-роуд. Сбросив сумку на тротуар, перевожу дух. Спина ноет, лодыжки распухли. Перелистываю буклет, врученный мне агентом по недвижимости. Могу поклясться, единственное, что я тут заметила,  — это круглосуточный магазин, тату-салон и супермаркет «Теско-экспресс». Никакого намека на рестораны. Ну не эту же забегаловку под вывеской «Люля-кебаб» они имели в виду? Я вздыхаю. Засранцы!
        Смотрю на часы. Почти половина второго. Мысленно поздравляю себя с тем, что сегодня опоздала всего на десять минут — в последнее время я как автобус с проколотой шиной: везде опаздываю. А агента-то где черти носят? Мне ведь еще нужно вернуться на работу к половине третьего — у нас совещание. Так что, наверное, я и туда опоздаю.
        Проходит десять томительно долгих минут, и, оставив Алексу Уайту, которого жду, пару сообщений, я уже собираюсь уйти, как вдруг замечаю автомобиль цвета томатного сока, втискивающийся в маленький свободный уголок на парковке на противоположной стороне улицы. Из машины выходит коренастый мужчина — как мне кажется, примерно моего возраста, то есть слегка за двадцать; светловолосый, с короткой стрижкой. Надутый как индюк — его явно распирает от гордости, что он так ловко ухитрился припарковаться. Скорее всего, его-то я и жду — уж очень он похож на агента по недвижимости. Хватаю сумку. Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы я сюда сегодня приперлась не зря! Мне осточертело осматривать эти жуткие, обшарпанные, сырые квартиры — которые, если верить тому, что говорили о них агенты, невероятно выгодное вложение. Но с этим Алексом я раньше дел не имела, так что, если мне повезет, он сможет предложить то, что я ищу: небольшую двухкомнатную квартиру в западной части Лондона, с современной обстановкой, квартиру, которой не требуется ремонт…
        Я наблюдаю, как Алекс — да, это определенно он — переходит дорогу. На нем деловой костюм, и он говорит по мобильному. Так громко, что, конечно, вся улица уже знает, как у него дела. Он окидывает меня оценивающим взглядом, в руке его многозначительно позвякивает связка ключей. Он пробует один из них, но дверь не открывается, однако агент не прерывает телефонного разговора. И, судя по всему, извиняться передо мной за свое опоздание он тоже не собирается. Невелика птица — так, наверное, думает он про меня. Я испытываю жгучее желание вырвать у него из рук телефон, шваркнуть об землю и растоптать. Вот было бы здорово!
        — Да, приятель, в самую точку!  — кричит Алекс в трубку, переходя ко второму ключу.  — Не могу, приятель. Хозяйка хочет, чтобы я вернулся сегодня вечером.
        Он закатывает глаза, и мы наконец входим в здание… Где, как улавливает мой нос, убийственно воняет… кошачьей мочой.
        — Оки-доки!
        Алекс убирает трубку и открывает входную дверь в квартиру 4а.
        — Теперь я целиком в вашем распоряжении! Меня зовут Алекс, кстати. А вы, насколько я помню, Дженьюэри. Классное имя. Как дела? Все в порядке?
        — Неплохо,  — бурчу я, входя в коридор. Стены выкрашены в оливково-зеленый, на решетках вьется плющ. Я оглядываю узкий и темный коридор и уже слегка разочарована. Как на свиданиях вслепую — надеешься на лучшее, а приходит мужик в белых носках и с заправленным в штаны свитером.
        — Мы в коридоре,  — сообщает мне Алекс. Сделав еще несколько шагов, он поворачивает налево и радушно добавляет:
        — А вот кухня.
        Зачем они всегда это говорят? Мне хочется огрызнуться: неужели, Шерлок? Сама бы ни в жизнь не догадалась!
        Мой мочевой пузырь сводит судорога — адски хочу в туалет.
        — Как вы можете видеть, в квартире потрясающая игра света в пространстве…  — Алекс отрабатывает номер, дословно цитируя свой буклет.  — Это очень выгодное вложение.
        Ну да. Я открываю ближайший к себе шкаф. Дверца распахивается — петли разболтаны хуже некуда.
        — Все мелкие недочеты можно легко поправить с помощью необременительного косметического ремонта,  — автоматически витийствует Алекс в рекламном стиле.
        — Уверен, вашему муженьку или партнеру подлатать тут все хорошенько не составит никакого труда,  — добавляет он проникновенно.
        Захлопывает дверцу, но она снова медленно, будто дразня его, открывается.
        — Оки-доки, пойдемте дальше,  — как ни в чем не бывало величественно приглашает он.
        — Да, пойдемте,  — отвечаю я. И прошусь в туалет.
        — На каком вы месяце, кстати?  — кричит мне вслед Алекс.
        — Ммм…  — Я теряюсь. Да и неловко как-то разговаривать через дверь уборной.
        — Моя подружка всегда говорит: никогда не доставай теток с пузом вопросами про беременность — мало ли, может, они просто налегают на пончики. Ха-ха-ха… И все же…  — оправдывается Алекс из коридора.
        Пошел бы ты. Тебе-то какое дело?
        Я нажимаю на слив.
        — На седьмом,  — сообщаю я под шум воды, вглядываясь в плесень по бортику ванны.  — Осталось потерпеть всего два.
        Я открываю дверь, и Алекс тут же оказывается рядом со мной.
        — Продолжим? Только ничего, если я пока нос заткну, вы не против?  — и он глумливо хихикает. На редкость гадостный тип!
        Интересно, эту свою хамски-разнузданную манеру он считает непринужденной?
        — Так вот. Как вы можете видеть,  — продолжает Алекс,  — в ванной установлен душ-шарко.
        Я киваю, тупо уставившись на старый белый шланг, свисающий с одного крана.
        — Оки-доки,  — опять приговаривает свое любимое Алекс. Мы идем дальше по коридору и оказываемся в комнате. Она довольно большая.
        — А здесь,  — возглашает Алекс с таким апломбом, с каким официанты обычно рекламируют коронное блюдо,  — главная спальня, с собственной ванной.
        Стены выглядят подозрительно желтыми, грязными, как будто предыдущий владелец все время курил в постели. Все, что я замечаю,  — белая занавеска, отделяющая душ от унитаза. Будь я чуть посмелее, уже давно настучала бы этому наглецу по башке, чтобы не тратил ни свое, ни мое время, потому что этот ужас мне явно не подходит, но, наверное, я слишком вежлива — я покорно иду за ним через двойные двери в сад, который, если верить буклету, «ухожен и выходит на запад».
        — Не так уж он и ухожен, а?  — не удержалась я, заглянув в кастрюлю с перегноем и указав пальцем на пробивающиеся сквозь плитку бодрые сорняки. Вот бы моя соседка, Лиззи, все это видела! Вот бы уж мы с ней посмеялись! «Ухоженный сад»! Вы такое видали? В школе мы с Лиззи были неразлейвода, и она была первым человеком, с кем я жила вместе с того момента, как в восемнадцать лет переехала в Лондон. Если бы не она, не знаю, как бы я пережила этот год. В трудную минуту Лиззи была со мной всегда, с тех пор как… Ну, в общем, с тех самых пор как дело приняло совсем скверный оборот.
        — Да, да,  — идет на попятную Алекс,  — но, вы знаете, немного свежей краски плюс душа хозяюшки…  — он подмигивает мне,  — и вуаля: перед вами идеальное семейное гнездышко. Так что, как вам дом? А ваш муж…
        — На сколько лет предоставляется кредит?  — спрашиваю я, начиная краснеть от смущения.
        — Не уверен, но могу узнать,  — отвечает Алекс, положив руку на мое плечо. Он ведет меня обратно, в гостиную, где душно и трудно дышать от спертого воздуха. Стены гостиной выкрашены в сиреневый, а вишенка на торте — два дивана, обитых искусственной кожей.
        — Я думаю, ваша вторая половина, возможно, тоже захочет взглянуть?  — осведомляется Алекс. Пару секунд он изучает выражение моего лица и затем продолжает:  — Спрашиваю, потому что у вас ведь серьезные намерения, верно? И, как мне кажется, вы хотели бы переехать…
        Быстрым взглядом он окидывает мой недвусмысленно обозначившийся животик.
        — …как можно скорее.
        Тебя бесит эта квартира. Скажи ему, что она тебя бесит и что в следующий раз, если он хочет получить хороший процент, ему стоило бы подобрать что-нибудь попристойнее. Ну же, Дженьюэри!
        — Вы в первый раз приобретаете жилье?  — допытывается Алекс, прежде чем я успеваю что-то ответить. Я киваю.
        — Вы очень молоды,  — кивает он понимающе.
        Мне двадцать три. Я неуверенно тоже киваю:
        — Ага. В любом случае спасибо, Алекс, но я…
        — В общем, вы теперь ценный игрок на рынке недвижимости? Ваш муж банкир? Дайте-ка угадаю… Вы, ребята, выиграли в лотерею?  — не отстает от меня агент.
        — Нет, нет, ничего подобного,  — я судорожно пытаюсь подобрать слова,  — печальные обстоятельства.
        На большее моей фантазии не хватает.
        Алекс прищелкивает языком.
        — Что ж тут печального? Многие люди отдали бы все, чтобы оказаться на вашем месте.
        — Да?  — как-то не очень уверенно откликаюсь я.
        — Вы что, шутите? Вот я, к примеру, даже мечтать еще не смею о том, чтобы приобрести собственную квартиру!  — наступательно заявляет Алекс, словно я в том виновата.
        Пока он говорит, я вспоминаю сцену из своего детства. Мне пять лет. Бабушка и дедушка только что сообщили мне о смерти моих родителей. Я бьюсь в истерике на руках у бабули, вцепившись в своего плюшевого кролика. Вспоминаю, как на свой десятый день рождения выбираю золотой медальон, а дедушка говорит мне, что можно туда вставить фотографию мамы и папы, чтобы они всегда были рядом, в моем сердце. Вспоминаю, как дедушка с бабушкой на восемнадцатилетие Лукаса рассказали нам, что положили деньги, вырученные от продажи дома наших родителей, в банк. Это наше наследство. Потом я слышу в своей голове голос Дэна, и мне становится еще больнее. Когда же этот голос исчезнет? Все говорят, что время лечит, но как время может излечить меня, если я ношу под сердцем нашего с Дэном ребенка, а самого Дэна нет рядом со мной? Я медленно соскальзываю в пропасть, туда, где не должна быть и не хочу. Я дотрагиваюсь до своего животика, переживая, что приняла неверное решение. Как я смогу воспитать этого ребенка одна? Я сошла с ума или правда смогу? Вернется ли когда-нибудь Дэн? Где он теперь?
        — Дженьюэри?
        Я чувствую чье-то прикосновение.
        — Мне пора,  — говорю я, устремляясь к входной двери.
        — Дайте мне знать, когда у вас будет время подумать насчет квартиры…  — совершает последний рывок агент.
        — Спасибо, я уже подумала,  — прерываю я его и быстро, с удвоенной энергией объясняю, почему эта квартира меня ну никак не устраивает.
        Должно быть, агент почувствовал мое настроение, потому что, когда мы уже оказываемся на улице, где холодно и моросит дождь, он дружески предлагает мне, выйдя из образа:
        — Вас куда-нибудь подвезти?
        — Нет, спасибо, со мной все хорошо,  — отвечаю я вполне дружелюбно.
        Все, что угодно, даже переполненный автобус, лишь бы больше ни минуты в обществе этого Алекса и его идиотских предположений о моей жизни.
        И тут краем глаза я замечаю какое-то движение на парковке, Алекс тоже.
        — Черт!
        Он срывается с места и мчится к своей машине, на лобовом стекле которой красуется свежевыписанный штраф.

        По пути в офис я никак не могу перестать улыбаться. Было что-то ну очень смешное в том, как Алекс отчаянно доказывал полицейскому, что припарковал машину всего на одну минутку! Всего на одну! Ага, конечно.
        В общем, так я пока и не нашла подходящий мне дом, и время стремительно поджимает. Но я не отчаиваюсь: где-то он должен быть, просто хорошо прячется. Наверное, найти правильный дом — это как найти правильного мужчину. Нужно перецеловать много лягушек, чтобы найти своего принца, вот и получается — чтобы отыскать хорошую квартирку, придется обойти кучу таких жутких мест, как апартаменты 4а по адресу Прайорити-роуд, дом 23.
        Я делаю глубокий вдох и выглядываю из окна, вытирая слезы — в последнее время я что-то совсем расклеилась. Провожу пальцами по медальону. Сколько бы я себе ни повторяла, что у меня хорошие друзья, замечательные бабушки и дедушки, подруга Лиззи — суть в том, что Дэна-то у меня больше нет. Каждый день я вижу перед собой его лицо. И снова и снова говорю себе, что просто сплю, но скоро проснусь, и он будет рядом.
        Мне бы послать к черту все мысли о нем. Но я слабачка. Я должна ненавидеть его за то, что он такой трус, ведь так? И ненавижу. Только вот грань между любовью и ненавистью очень уж тонкая.
        Когда автобус подъезжает к следующей остановке, я выпрямляюсь в кресле, пообещав себе перестать постоянно думать о Дэне. Сейчас пора подумать о ребенке: мальчик он или девочка — это самое важное, что есть в моей жизни на данный момент. И может быть, в один прекрасный день Дэн пожалеет о том выборе, который он сделал. Может, лучше быть одной, чем не с тем человеком. Лиззи уверена — если рядом с тобой не тот, кто тебе нужен, ты ужасно одинок. Ничего. Я воспитаю этого ребенка одна и отдам ему всю любовь, на какую только способна. И у меня получится. Знаю, что получится. А ты смотри и кусай локти, Дэн Грегори.
        Алекс во многом оказался прав. Я нахожусь в выгодном положении. И тут я снова расплываюсь в улыбке, вспомнив, как тот ругался с полицейским, клял его, на чем свет стоит, брызжа слюной от злости. Должно быть, иметь такого бойфренда — удовольствие очень сомнительное. Нет, лучше я себе глаза выколю, чем буду с человеком, который говорит «оки-доки». Так что все могло бы быть куда хуже. Моя жизнь могла бы быть намного хуже.
        И я снова не могу сдержать улыбки.
        — Твоя мать часто улыбалась, Дженьюэри,  — однажды сказала мне бабушка. Мы были в парнике — она учила меня сажать семена.  — Ее стакан всегда был наполовину полон. Ребенком она обожала смешные фильмы — и смех у нее был такой звонкий, что его было слышно даже с заднего крыльца дома.
        Наверное, я сейчас смеюсь в голос — мужчина на соседнем сиденье смотрит так, как будто я с катушек слетела. Может, слетела.
        А в моей голове только одна мысль: как это, должно быть, жутко — быть замужем за типчиком вроде Алекса!
        За агентом по недвижимости.
        1
        Восемь лет спустя год
        Я стою перед зеркалом в своей спальне, втянув живот. Что-то не помню, чтобы мои костюмные брюки были настолько узкими… но тем не менее — я не надевала их уже невесть сколько лет. И все-таки, как так? Наверное, сели после химчистки.
        — На тебе туфли, которые поднимают ноги, да?  — спрашивает Айла. Она всегда так называет туфли на высоком каблуке. Она сидит на краешке кровати, поглаживая по спине нашего джек-рассел-терьера по имени Спад. Его крепкое тельце покрыто белоснежной шерсткой, на спине — овальное светло-коричневое пятнышко. Я быстро надеваю туфли:
        — Ага! Тадам!
        Кружусь вокруг себя, пытаясь скрыть, как сильно я нервничаю.
        Айла поднимает большие пальцы.
        — Правда, она у нас красавица, Спад?  — говорит она и похлопывает песика по макушке, а потом склоняет голову набок.  — Только прическа странная.
        Она поводит плечами.
        — А впрочем, какая разница, ха-ха-ха!
        У Айлы озорной, заразительный смех.
        — Ха-ха-ха!  — начинаю смеяться и я, а потом смотрю в зеркало и замечаю, что мои волосы и вправду какие-то совсем уж безжизненные.
        — Пошли,  — говорю я.  — Пора завтракать.
        Хотя мне кусок в горло не лезет.
        На сегодняшнее утро назначено мое второе собеседование в фирме «Шервудс», которая специализируется на продаже загородных домов и усадеб. Фирма находится в районе Мэйфейр. Я претендую на должность ассистента начальника лондонского офиса Джереми Норта. Хотя в недвижимости не смыслю ни черта — только то, что не люблю агентов по ее продаже. До сих пор не могу поверить, что собралась работать на агента. Выходит, я уже не только отчаялась, но и умом тронулась. Вспоминаю того жуткого типа, который впарил мне эту квартиру в Хаммерсмит — в его глазах сияли фунтовые банкноты. Но разве все агенты такие сволочи?
        Потратив несколько недель на поиски работы, так успехом и не увенчавшиеся, я уже почти пала духом, и тут Лиззи, которая работает в туристической компании, сказала мне, что один из ее друзей спрашивал по поводу этой вакансии.
        — Не переживай, что у тебя нет опыта,  — успокоила она меня.  — Все, что тебе там понадобится,  — это умение управляться в офисе.
        В том-то вся и беда. Я не работала в офисе уже лет сто. А точнее, с тех пор как у меня появилась Айла. Мне очень хотелось вернуться на свое последнее место работы — в литературное агентство в Ноттинг-Хилл, но, сделав все необходимые подсчеты, я поняла, что тогда просто не смогу себе позволить нанять бебиситтера на полный рабочий день. Никак. К тому же за Айлой нужен был глаз да глаз, и теперь я уже не была уверена, что когда-то смогу выйти на нормальную работу и приблизиться хоть на сколько-нибудь к той обычной жизни, которую вела до ее рождения. Уж слишком много за последние восемь лет произошло событий, которые заставили меня так думать.
        А начиналось все вполне безоблачно. Я переехала в Лондон, когда мне было восемнадцать. И была готова работать кем угодно. В отличие от моего старшего брата Лукаса (который каким-то образом сумел преуспеть, хотя его имя было куда консервативнее)  — он сразу заявил, что всегда хотел быть банкиром и зарабатывать много денег, я-то понятия не имела, чем хотела бы заниматься (разве что — чтобы это занятие могло покрыть плату за квартиру), зато была готова наслаждаться свободой. Сначала я устроилась официанткой в бар, а потом три года мыла людям головы в одном из парикмахерских салонов и служила в отделе игрушек в большом магазине, где встретила свою первую любовь, Билли, который работал в отделе мужских туалетных принадлежностей. Билли ездил на мотоцикле и носил потрясающе сексуальную кожанку. Едва заслышав рев мотора, я выскакивала на улицу, и Билли снимал шлем, обжигал меня страстным поцелуем, после чего я забиралась на мотоцикл, и он, вдавив педаль газа, шептал: «Держись крепче». Прямо как в фильме «Лучший стрелок» с Томом Крузом!
        После работы в отделе игрушек я продавала серебряные колье и обручальные кольца в «Тиффани», работала курьером и, наконец,  — секретарем в литературном агентстве. Конечно, каждая вакансия мне по-своему нравилась, но назвать мои скитания продвижением по карьерной лестнице было бы явным преувеличением. Последнее мое рабочее место, пожалуй, было лучшим, так как я зарабатывала чтением книг. Причем мне приходилось не только выполнять обязанности секретаря, но и читать сценарии, и я научилась разбираться в контрактах. Наконец появилось хоть какое-то занятие, которое мне бы нравилось более остальных. И мне не хотелось постоянно курить или прерываться на кофе.
        А потом я встретила Дэна и… ну, все изменилось… Я гоню прочь эти мысли, не желая жить в прошлом. Думай о сегодняшнем дне, Дженьюэри. Мне нужна эта работа, чтобы оплачивать счета и ипотеку. К тому же дело тут не только в деньгах. Последние восемь лет были самыми сложными в моей жизни — хотя, в общем-то, я не жалею, что прожила их именно так. Воспитывать Айлу — огромное счастье. Вот только за эти годы я утратила частичку себя, и мне теперь нужно обрести ее снова.
        Глубокий вдох. У тебя все получится. Будь профессионалом. Я смогу работать на агента по недвижимости, если он не будет постоянно лепить после каждого слова это чертово «оки-доки»…
        Мы с Айлой переходим на кухню, и я стараюсь не обращать внимания на кучу счетов и прочих бумажек, высящуюся на столе. Айла забирается на высокий стул; она легкая, как воробышек, и не очень высокая для своего возраста. У нее пышные каштановые волосы, как у меня и моей матери и бабушки, вот только у Айлы другая прическа — милый боб с челкой, который подчеркивает ее миндалевидные глаза. Мои глаза — серо-зеленые — такие же были и у мамы. Бабушка часто крепко обнимает меня и приговаривает, что не может поверить, как сильно мы с мамой похожи, что я стала красивой женщиной.
        — Думаю, у тебя предвзятое мнение,  — обычно с улыбкой отвечаю я ей.
        Я наливаю Айле стакан молока, включаю кофе-машину и радио, запихиваю в тостер кусок хлеба и вываливаю мясные консервы с не очень приятным запахом в миску Спада. Айла слезает с табурета и напевает Спаду «Эдельвейс», а собака склоняет голову набок и виляет хвостом, подвывая Айле. Это один из тех трюков, которым она научила нашего песика, и обычно я умиляюсь, наблюдая подобный спектакль…
        — Айла! Прекрати, а то мы опоздаем,  — говорю я сегодня.
        — Ну и не важно.
        Ее любимое выражение, которое она всегда сопровождает пожиманием плечами. Сегодня утром я кормлю ее тостом с маслом. Знаю, это неправильно, но ни на что другое сейчас у меня нет ни сил, ни времени. Вспоминаю свою юность и молодость — всю эту бесконечную череду собеседований. Чтобы нервничала, не помню, но ведь тогда мне и терять было нечего, а поэтому и не стоило переживать в случае, если откажут. А теперь я почти кричу самой себе в ухо: «Кому ты, черт подери, нужна? Ты просто мать-одиночка. Уже лет сто не работала! Даже не вспомнишь, как включается ксерокс!»
        Нож выпадает у меня из рук.
        — Айла! Хватит!  — усаживаю я дочь на стул и ставлю на пол миску с едой для Спада.
        — Все будет хорошо, мама,  — отвечает она, выразительно глядя на меня.
        Я передергиваю плечами. Это всего лишь работа.
        — Прости, дорогая.
        — Ты же понравилась им в первый раз,  — рассуждает Айла,  — так что я уверена, понравишься и сегодня.
        Я вспоминаю свое первое собеседование. Я приехала в Грин-парк сильно заранее и решила выпить чашечку кофе. В очереди в «Старбакс» молодая женщина передо мной то и дело поглядывала на часы. Длинные светлые волосы, колготки с узором, пачка сигарет в кармане пиджака. Когда ее очередь наконец подошла, она заказала двойной эспрессо и начала рыться в сумочке. После чего объяснила равнодушному человеку за прилавком, что оставила свой кошелек в офисе и попросила, чтобы он разрешил ей заплатить позже. Очередь начала роптать — в такой ситуации нужно было вызвать менеджера. Почувствовав, как девушке неловко, я тихонько тронула ее за плечо и сказала, что с удовольствием заплачу за ее кофе. Подумаешь, ерунда. Моя бабушка всегда говорит, что делать добрые дела необходимо — все к тебе потом возвращается. И когда я вошла в зал для совещаний, за столом оказалась та самая женщина из очереди.
        — Люси Хэншоу, заместитель Джереми Норта,  — сказала она, пожимая мне руку и, указывая на кресло, заметила, что никогда до этого не слышала имени Дженьюэри. А потом снова посмотрела на меня прищурившись и с улыбкой произнесла:
        — Ну что, теперь кофе с меня?

        Школа, к счастью, всего в пяти минутах ходьбы от дома. Мне нравится этот район Западного Лондона. Тут мы с Лиззи первый раз стали вместе снимать квартиру, миленькую квартирку на Хаммерсмит-гроув. Мы с Айлой и Спадом живем рядом с парком Рэйвенскорт; всего в нескольких минутах от множества кафе, театра «Лирик» в Вест-Энде, передвижного кинотеатра и пабов, расположенных вдоль набережной. Айла и Спад убегают вперед, а я кричу дочери, чтобы не поджимала правую ногу. Прохожий странно глядит на нас.
        — Эй, Мисс На Цыпочках!  — взываю я, не обращая внимания, что на нас обернулся еще один прохожий. Собственно, с некоторого момента косые взгляды нас не волнуют. Ходить прямо никогда не было одним из талантов Айлы.
        Звонит мой мобильный. Бабуля.
        — Ты его сделаешь, милая,  — говорит она.
        В трубке раздается голос дедушки.
        — А если вдруг разнервничаешься, представь, что твой начальник голый.
        Я улыбаюсь.
        — Чем сегодня занимаешься, дедуля?
        — Сплю,  — отвечает он.  — А еще ем сырок.
        Трубку снова перехватывает бабуля.
        — Ты же позвонишь нам, когда все закончится, не забудешь?  — Я слышу, как она хватает ртом воздух.
        — Бабуля, с тобой все хорошо?  — Бабушке семьдесят четыре.
        — У тебя ведь больше не было головокружений?  — спросила я, крикнув Айле, чтобы та не убегала слишком далеко.
        — Я как огурчик! А теперь давай, задай им там всем жару,  — призвала бабуля и повесила трубку.
        Около школы мне достается множество комплиментов, так как мамочки уже привыкли видеть меня в джинсах, разношенном свитере и мужских сапогах. Все так сильно желают мне удачи! Я уже жалею, что вообще рассказала им про собеседование. Как тогда, когда я рассказала всем об экзамене по вождению, а сама с него свалила. Айла болтается вокруг без дела. Она ненавидит прощаться со мной и со Спадом; обычно сразу убегает куда-нибудь со своими друзьями, даже не взглянув на меня, но сегодня задержалась возле матери дольше обычного.
        — Если ты получишь работу,  — говорит она,  — ты ведь по-прежнему будешь моей мамой?
        Я наклоняюсь и крепко обнимаю дочь, чувствуя себя виноватой, что накричала на нее утром.
        — Я люблю тебя больше, чем любую работу. Ты всегда для меня на первом месте.
        Айла кивает — значит, ответ принят. Я смотрю, как она входит на территорию школы, и не могу заставить себя не сравнивать ее худенькие ножки с толстыми ляжками ее подруг. До меня доносится ее рассказ о том, что мама пытается получить работу, поэтому сегодня она надела туфли, которые поднимают ноги.

        «Шервудс» находится на Довер-стрит, недалеко от площади Беркли, в самом центре района Мэйфейр. Рядом — галерея современного искусства, а в соседнем помещении — обувной магазин, в витрине которого выставлена в числе прочих пара изящных туфелек серебристого цвета.
        Офисное здание с длинными раздвижными окнами и небольшим черным балкончиком выкрашено в два оттенка — белый и темно-серый. Подходя к главному входу, я напоминаю себе, чего лучше не говорить и не делать во время собеседования. Не грызть ногти. Не увиливать, не уходить от ответа. Помнить правило НТ — «Не Торопись». Это мне подсказала Лиззи. У нас часто появляется странная потребность заполнять чем-то неловкие паузы — она возникает либо из-за неуверенности, либо из-за патологического чувства ответственности. Это, однако, чревато — можно потратить кучу времени на ненужную болтовню. Правило НТ хорошо и на первом свидании — нельзя же сразу рассказать первому встречному историю всей своей жизни. Правда, не сказать, что в последнее время я была на безумном количестве свиданий… Так, прекрати думать об этом… Сосредоточься…
        Не нужно все время вставлять в свою речь «вы знаете». Произвести впечатление на мистера Норта можно своими знаниями о фирме, где он работает. У компании двенадцать офисов по всей стране, в общей сложности там работают около двухсот человек. Компания была основана в 1875 году… Или в 1895?.. Скажу в конце девятнадцатого века. Главный соперник их — более крупная контора по продаже недвижимости «Баркер и Гулдинг». Но я предпочитаю маленькие компании.
        Я нажимаю на кнопку звонка. «У меня все получится»,  — бормочу я себе под нос уже в миллионный раз. Почему я восемь лет нигде не работала?.. Ну, это длинная история… НТ. В конце концов, не нужны же ему все подробности моей личной жизни… Люси, скорее всего, уже рассказала ему, что у меня есть ребенок. Так что я просто добавлю, что не собираюсь больше заводить детей…
        — Здравствуйте, Дженьюэри Уайлд, на собеседование,  — говорю я в переговорное устройство, поправляя куртку и стряхнув с брюк белые собачьи шерстинки.  — Я…
        Дверь открывается.
        — Мое собеседование назначено на десять часов,  — говорю я, проводя пальцами по медальону.
        Секретарша в облаке аромата «Шанель» приветствует меня улыбкой. Ее зовут Надин, на вид ей лет около пятидесяти, светловолосая, с крупным бюстом, но прелестными ножками, которые подчеркивает ее юбка миди и фиолетовые замшевые сапоги.
        Фирма «Шервудс» расположена в отдельном здании и размещается на двух этажах. К приемной стойке ведет широкий коридор с деревянным полом, а в зоне ресепшен достаточно просторно, чтобы туда поместился стол, пара стульев и стеклянный журнальный столик, на котором громоздится кипа журналов «Кантри лайф». Офис располагается внизу — все сотрудники сидят в одном помещении, поделенном перегородками, и только у Джереми свой отдельный немаленький закуток — офис. Рядом с конференц-залом. Надин прокомментировала тишину, царившую в здании, объяснив ее тем, что все ушли на ланч.
        Первое, что я замечаю, войдя в просторный офис Джереми Норта,  — его безукоризненно сидящий на нем костюм, тронутые сединой волосы и очки в старомодной оправе, которые сползли опасно близко к кончику носа. Я с жаром пожимаю ему руку и сажусь в кресло.
        Джереми перебирает документы, лежащие кучкой, видимо, в поисках моего резюме.
        — Ну что же, Дженьюэри, должен признаться, имя у вас весьма необычное.
        Из-за которого меня часто дразнят. Вечно меня переспрашивают: «А фамилия твоя как тогда? Дай-ка угадаю — Февраль? Или еще какой-нибудь месяц?» НТ. Я нервно хихикаю и так же нервно затыкаюсь.
        Джереми с любопытством просматривает мое резюме. Меня одолевает желание начать рассказывать ему, что, если бы не рождение Айлы, моя карьера была бы куда более впечатляющей. Но я молчу.
        — Получается, что непосредственно в сфере недвижимости опыта работы у вас нет, но, очевидно, отличить дом, выставленный на продажу, и дом, по покупке которого готовятся документы, вы друг от друга сможете?  — спрашивает он сосредоточенно.
        — Совершенно верно,  — отвечаю я так торжественно, как будто принимаю постриг в церкви.
        — От секретаря требуется большая концентрация внимания. У меня очень много командировок, в основном встречи с коллегами из других офисов или совещания по стране. Поэтому мне нужен кто-то, кто будет распределять мое время и следить за графиком.
        — Я вас поняла.
        — Как у вас с географией, Дженьюэри?
        — С географией? Прекрасно,  — бодро отвечаю я.
        Прекрасно?!
        — Последняя моя секретарша была совершенно очаровательна, но, боже мой, какие у нее были проблемы с географией. Она понятия не имела, где находится Принсес-Рисборо. Представьте себе — подумала, что я встречаюсь с принцем Рисборо.
        — Какая прелесть,  — отвечаю я, вглядываясь в висящую за ним на стене карту Великобритании, но, черт возьми, она слишком далеко, и я ничего не вижу. А светилом в области географии меня вряд ли можно назвать. Дедушка однажды спросил про столицу Турции, и я брякнула: Бернард Мэтьюз[1 - Очевидная игра слов: в английском языке слова turkey (индейка) и Turkey (Турция) являются омонимами. Героиня восприняла словосочетание capital of Turkey буквально, то есть в значении «главный по индейке», и назвала имя основателя одной из крупнейших британских компаний по производству продуктов из мяса индейки.].
        — Видите ли, Дженьюэри, если мне нужно попасть из Норфолка в графство Чешир за один день,  — продолжает Джереми,  — вы должны знать, что мне понадобится куда больше часа, потому что я не президент Обама и частных самолетов у меня нет.
        Его светло-голубые глаза сверкают озорными искорками. Думаю, в молодости у него были светлые волосы. Глядя на Джереми, я почему-то сразу же думаю о своем папе. Должно быть, он был бы сейчас примерно того же возраста.
        — Как вы думаете, за сколько часов я смогу добраться из Норфолка в графство Чешир?  — спрашивает вдруг Джереми.
        — Из Норфолка в Чешир…  — повторяю я, не слишком элегантно пытаясь скрыть, что разглядываю карту за его спиной. Почему он просто не спросил меня о моих сильных сторонах и всякой такой ерунде?
        — Это зависит от многих факторов,  — с готовностью улыбаюсь я одной из своих отрепетированных для такого случая улыбок, надеясь, что этого ему будет достаточно. Напрасно.
        — Например?  — смотрит он на меня внимательно сквозь линзы своих очков.
        — Пробок на дорогах… и погоды — всякие там наводнения, штормовые предупреждения, ураганный ветер…  — неловко продолжаю я.
        — Ураганный ветер?
        — Да, который может перевернуть вашу машину, если вовремя не объехать опасную зону…  — окончательно зарываюсь я. НТ.
        — Три часа или три с лишним,  — говорю я, увидев выражение его лица.
        — Я бы сказал, как минимум четыре, чтобы уж наверняка. В нашем бизнесе опоздания неприемлемы,  — в тон мне говорит Джереми.
        — Да. Всегда лучше быть осторожным.
        — Важно вести себя профессионально и приходить вовремя.
        — Совершенно с вами согласна. Обычно я всегда прихожу заранее. Как-то раз у моих друзей была свадьба, так я вообще раньше невесты пришла, ха-ха…
        Я обрываю себя и складываю руки на коленях.
        — В общем, вы совершенно правы.
        — Да. В ваши обязанности будет также входить реклама, дизайн брошюр, нужно будет ездить с фотографами и снимать дома в наиболее выгодных ракурсах плюс составлять красивые описания для рекламных афиш. Познакомитесь с процессом создания рекламы недвижимости, одним словом,  — продолжает Джереми. И делает паузу.
        — Люси мне говорила, у вас семья?
        Я киваю.
        — У меня маленькая дочь, ее зовут Айла,  — говорю я и добавляю, что уже придумала, кто будет сидеть с Айлой, не вдаваясь, однако, в детали. На самом деле из кандидатов в няни только румынка по имени Руки, которой нужна подработка,  — она работает парикмахером в приюте для бездомных.
        — И еще у меня есть песик,  — сообщаю я, заметив на книжной полке у стены фотографию двух золотистых лабрадоров.
        — Надо же! И какой породы?  — впервые за весь разговор Джереми оживился. Как будто в темной комнате включили вдруг свет.
        — Джек-рассел-терьер. Зовут его Спад,  — отвечаю я.
        — У меня две собаки,  — Джереми хватает с полки фотографию своих псов,  — Альберт, в честь Альберта Бриджа, и Элвис, потому что моя жена любит…  — и он начинает напевать «Я мечтаю о снежном Рождестве» в стиле Элвиса Пресли.  — Не поверите, как полезно иметь домашних животных в нашей профессии. Один раз мы сошлись с одной клиенткой только благодаря общей теме — у нее тоже была собака, породы спиноне.
        Я смеюсь.
        С утроенной энергией Джереми продолжает рассказывать мне, что один из важнейших аспектов нашей работы — это дарить радость клиентам.
        — Бывают среди них люди весьма милые, а другие, наоборот, вызывают отвращение, но без клиентов у нас не было бы что продавать.
        Джереми снимает телефонную трубку, звонит Надин и просит принести нам кофе.
        — А некоторые из них вообще напоминают бисквитное печенье с горчицей,  — говорит он с французским акцентом, подмигивая мне.
        — Так вот. Я говорил о том…  — начинает он.
        И замолкает.
        — Вы говорили, насколько важны клиенты,  — напоминаю я.
        — Верно. Часто мы продаем дома богатым и знаменитым или, наоборот, богатые и знаменитые перепродают дома через нашу фирму, поэтому по благоразумию и рассудительности вам необходима прямо-таки ученая степень.
        — У меня есть такая,  — отвечаю я.
        Джереми постукивает пальцами по столу.
        — Обычно люди забывают, что продать дом — это в каком-то смысле расстаться с хорошим другом. Нам приходится иметь дело с самым драгоценным, что есть у наших клиентов. Недвижимость — это вам не акции «Бритиш телеком». Некоторые клиенты, особенно люди пожилые, могут даже расплакаться: они прожили в этом доме больше сорока лет, но теперь им приходится продавать его, потому что они больше с ним не справляются или потому что больны. И к этому нужно относиться тактично. Этим людям приходится прощаться с домами, полными воспоминаний, местом, где они воспитывали своих детей. Где живут ваши родители?
        — В Корнуолле.
        — Прекрасно. А где именно?
        — На южном побережье, недалеко от Сент-Остелла.
        Из окна моей комнаты виднеется зеленая лужайка, похожая на мягкое плюшевое одеяло, и синее-синее море. Я сразу представляю свою бабулю у телефона — она ждет моего звонка, разгадывая кроссворд или что-нибудь подшивая. Раньше она вязала кофты и платья для Айлы. Или, может быть, она занимается на фортепиано. Она играет с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать и я уехала из дома. Теперь она уже не проводит столько времени в саду, как раньше, и старается не выходить из дома надолго. Меня захлестывают эмоции — я вспоминаю, как бабуля складывает все свои лекарства в одну коробочку со множеством отделений, и шутит при этом, что, не сложи она их так, ни за что не вспомнит потом, выпила ли все необходимые снадобья.
        — Они всю жизнь там живут?  — спросил Джереми.
        — Мы переехали, когда мне было девять лет,  — говорю я, вспоминая, в какой депрессии был мой брат Лукас, когда мы уехали из Лондона.
        — Вы мне жизнь сломали!  — кричал он на бабулю и дедулю, захлопнув за собой дверь.  — Здесь ужасно!
        Я возвращаюсь обратно в реальность — в кабинет входит Надин с подносом, который она ставит на стол, и я надеюсь, что Джереми не станет задавать вопросы более личного характера.
        — Спасибо, Надин.
        Джереми разливает кофе по чашкам и предлагает мне булочку. Потом продолжает:
        — Уверен, что, продавая дом, ваши родители будут помнить все эти дождливые вечера, когда вы сидели за кухонным столом и делали домашние задания по математике или когда ночевали в палатке в саду. Мои дети, например, обожали наряжаться в разных персонажей и выступать перед соседями, которым я искренне сочувствую,  — улыбается он.
        Пожалуйста, не продолжайте. Я испытываю очень сильную боль и с трудом удерживаюсь от слез. Мои родители не успели увидеть, как я научилась кататься на велосипеде. Не успели научить нас с Лукасом плавать и не проверяли нам дневники. Все их надежды и мечты о будущем… может быть, завести еще одного ребенка… все их мечты разбились в одно мгновение… А моим бабушке и дедушке достались одни лишь осколки.
        — Держу пари, ваша мама даже помнит… О, нет, Дженьюэри, что случилось?  — начинает было Джереми, но тут же замолкает, увидев выражение моего лица. Потом в замешательстве открывает верхний ящик стола и протягивает мне упаковку салфеток.
        — Нет, ничего. Прошу прощения,  — шмыгаю я, вынув одну. Я не плакала, думая о моих родителях, уже довольно долго. Почему же вдруг сейчас разрыдалась-то?
        — Все хорошо,  — заверяю я Джереми, вытирая глаза. А ну соберись, Дженьюэри. Пора снова вернуться в свою колею. Последние восемь лет были для меня сплошной чередой медицинских осмотров Айлы, и теперь я чувствую себя смертельно одиноко — ведь Айла в школе, а у меня теперь куча свободного времени, времени, которое тянется, словно длинная и пустынная дорога, не имеющая конца. Я совершенно потеряна.
        — Может быть, надо позвать врача?  — спрашивает Джереми после нового приступа моих рыданий.
        Стук в дверь.
        — Не сейчас, Надин!
        Надин просовывает голову в дверь.
        — Тут… тут звонит мистер Пэриш, он хотел бы внести предложение…
        — Позже!  — рявкает Джереми.
        Надин ретируется.
        — Простите,  — мямлю я,  — ответьте, пожалуйста, на звонок.
        — Это может и подождать. Я что, что-то не то сказал?
        В голосе Джереми я слышу неподдельное волнение.
        — Мои родители погибли, когда я была ребенком,  — лепечу я.
        Джереми смущен.
        — Как бестактно с моей стороны!
        — Откуда же вы могли знать… Нас с братом воспитывали бабушка с дедушкой. И я счастлива. Они заменили нам родителей. У меня было все, о чем ребенок может только мечтать.
        — Но не было мамы и папы.
        Повисает долгая пауза.
        — У вас ведь сейчас собственная семья? Дочь,  — продолжает Джереми, видимо, надеясь, что так мне станет легче.
        Я чувствую комок в горле. Если ты получишь работу, ты ведь по-прежнему будешь моей мамой?
        И я снова начинаю рыдать. Не могу остановиться. И о чем я только думала, когда сочла себя способной продержаться целое собеседование в этом идиотском костюме, который мне так сильно жмет, что я не могу сосредоточиться?
        Снова раздается предупредительный стук в дверь. Входит Надин:
        — Прошу прощения, Джереми, но мистер Пэриш настаивает…
        Заметив мое лицо, Надин замолкает:
        — Я вернусь позже.
        Дверь захлопывается.
        — Прошу прощения,  — говорю я Джереми,  — я уже и так потратила достаточно вашего времени, я…
        Джереми жестом останавливает меня.
        — Хотите, начнем собеседование заново?
        Ошеломленная, я киваю. Он дает мне время собраться и вытереть слезы. Ну же, Джереми, спросите меня о «Шервудс», задайте какой-нибудь такой вопрос, на который ответить мне будет легко.
        — Сколько лет вашей дочери?
        Удивленная, я отвечаю:
        — Восемь.
        — И вы воспитываете ее одна? Должно быть, несладко вам приходится.
        — Отец Айлы, Дэниел…
        Я замолкаю, не зная, как рассказать Джереми эту сложную историю.
        — Он нас не бросил. Он хороший отец, но мы расстались.
        Меня одолевают воспоминания: мы гуляем в парке — Айла на плечах у Дэна. Они смеются — Дэн гонится по полю за Спадом, Айла кричит: «Быстрее, папа!»
        Джереми снимает трубку и связывается с секретаршей:
        — Надин, отмените все мои встречи и скажите господину Пэришу, что в течение следующего часа я буду недоступен, потому что случилось нечто чрезвычайное.
        Он смотрит на меня добрым взглядом:
        — Какая она, ваша Айла?
        — Даже и не знаю, с чего же начать…
        — С начала.
        2
        Шесть лет назад, 2005 год
        Айле два года. После очередного осмотра у врача я в каком-то отупении везу коляску с дочерью по коридору к лифтам. Мы выходим из здания, в лицо бьет мощный поток свежего воздуха. Я смотрю на машины, слышу сирены «Скорой помощи» и вижу людей, бегущих по улице. Кто-то пьет кофе, кто-то говорит по мобильному. Я не могу ничего понять… Как же жизнь может вот так продолжаться, когда мой мир только что перевернулся с ног на голову?
        Пока мы ждем автобуса, я постоянно напоминаю себе, что Айла — та же самая девочка, что и двадцать минут назад. Ничего не изменилось. Я смотрю на нее, вот она сидит передо мной в коляске — каштановые кудряшки, пухлые щечки, большие круглые глаза… Вот только все изменилось. Мы садимся в автобус.
        — Что сегодня будем к чаю?  — спрашиваю я веселым голосом, а в голове только и слышу, что эти жуткие слова доктора: «У Айлы церебральный паралич».
        Я сжимаю кулак и чувствую, как ноготь большого пальца вонзается в кожу.
        — Нана!  — Айла прижимает к груди плюшевого мишку.
        — А давай-ка я сделаю банановый смузи!  — говорю я, чувствуя, как ноготь вонзается все глубже. Ну конечно, иначе и быть не могло: Айла до сих пор не встает, у нее совсем нарушена балансировка. Она все еще ползает, а когда ей удается встать, ходит она только на цыпочках.
        Я смотрю в окно. И вижу перед глазами доктора и его компьютер.
        — Часто в первые месяцы распознать ДЦП не представляется возможным…
        Я ерзаю на стуле.
        — У Айлы поврежден мозг в области, которая отвечает за тонус мышц. Поэтому у нее такое напряжение в ногах.
        — То есть мозг Айлы неправильно координирует ее тело?
        — Именно. Импульсы от мышц оказывают чрезмерную нагрузку на спинной мозг, и отсюда мышечный спазм, или паралич.
        Опять это жуткое слово. Как бы я хотела иметь достаточно наглости, чтобы попросить доктора не произносить его.
        — Конечно, спастика может быть выражена в разной степени,  — продолжает доктор. — Я вижу, у Айлы перенапрягаются и мышцы рук тоже, но в куда меньшей степени. Думаю, у нее могут быть трудности с ходьбой и некоторые трудности в обучении из-за повреждения мозга…
        У меня на душе кошки скребут. И я совершенно беспомощна.
        — Но в ее случае не думаю, что все так серьезно. Айла умница. Очень важно подобрать правильное лечение. Мы же не хотим сделать бедной девочке хуже… понадобятся специальные лангеты, и я рекомендую провести курс гидротерапии. Ей нужно будет регулярно делать упражнения на растяжку.
        Я вижу женщину с маленьким сыном. Его светлые волосы переливаются на солнце. На вид ему года три-четыре, на нем комбинезон и кепка. Он нажимает на кнопку, а потом бежит к выходу. В моей голове лишь одна мысль: «Почему это случилось со мной и Айлой? Неужели что-то пошло не так во время беременности?» Слезы застилают мне глаза. Неужели во всем этом ужасе виновата одна я?

        Дома меня встречает гробовая тишина. Я включаю телевизор, чтобы хоть что-нибудь создавало шум. Я ставлю чайник, потом решаю повременить с чаем и откупориваю бутылку вина. Рядом Айла играет со своими игрушками, разбросанными по полу. Я сажусь за кухонным столом и смотрю на информационную брошюру, которую доктор дал мне по окончании обследования. Существуют три типа ЦП, читаю я. У моей дочери тетрапарез с преимущественным поражением ног. Я понятия не имела, что есть разные виды паралича. Как бы там ни было, ужасны они все. При слове «паралич» я всегда представляла себе людей в инвалидных креслах с вывернутыми судорогой конечностями, едва способных говорить.
        — Практически невозможно с уверенностью сказать, почему часть мозга ребенка была повреждена или не развивалась, но это может быть вызвано рядом причин… Чтобы поддерживать мышцы в здоровом состоянии, необходим правильный мышечный тонус. Мышца напрягается или расслабляется за счет импульса, по нервным окончаниям передающегося в спинной мозг из самой мышцы…
        Я вижу рисунок: человеческое тело в разрезе, утыканное стрелочками с пояснениями. Помню, доктор говорил что-то про «сенсорные» и «двигательные» нейроны. Я снова смотрю на размытые слова. Они словно на другом языке, которому я не хочу учиться.
        Вместо всего этого я должна была бы делать чай для Айлы.
        Я обхватываю голову руками, и силы покидают меня. Пожалуйста, Господи, пусть это будет всего лишь сон. Потом я сажусь, точно зная, что нужно делать. Лезу в сумку, достаю мобильный. Нужно найти Дэна раз и навсегда. Я звоню в его старый офис. Дэн журналист. Во всяком случае, был журналистом. Уж не знаю, до сих пор ли. Я решила не вешать трубку, пока у меня не появится хоть какая-то информация. Кто-то должен знать хоть что-то. Не мог же Дэн просто взять и исчезнуть.
        — Привет, могу ли я поговорить с кем-то, кто раньше работал с Дэном Грегори?
        — А с кем имею честь?  — отвечают на том конце связи.
        — С его другом.
        Секретарь колеблется, но все же соединяет меня с бывшим начальником Дэна.
        — Я вам, кажется, уже все объяснил?  — Не слишком-то дружелюбно.
        — Да, но у кого-нибудь ведь есть его контактные данные?
        — Нет.
        — Но это очень важно…  — говорю я дрожащим голосом.  — Мне нужно…
        — Он ничего нам не сообщил,  — прерывают меня.  — Как я уже сказал вам, Дэн уехал без предупреждения… Я думаю, он уехал за границу.
        То есть я, наверное, была не единственной, кого он подвел.
        — Вы не знаете никого, кто мог бы знать, где он находится?
        — Сожалею.
        — Это срочно. Пожалуйста.
        — Ничем не могу помочь.
        Я кидаю мобильник на стол. В душе бушует гнев. Мы с Дэном не провстречались достаточно долго, чтобы я успела познакомиться с его друзьями или родителями. Он словно стер свое прошлое, сменил номер мобильного, адрес, сочинил себе новую жизнь.
        Сквозь стекло в двери я вижу, как Айла берет кусочек пазла, пробует на зуб, а потом со смешком кидает через всю комнату.
        Я делаю еще глоток вина и набираю номер бабушки с дедушкой. Трубку после первого же зуммера снимает бабуля:
        — Какие новости?
        Мое молчание более чем красноречиво.
        — О, Дженьюэри,  — протягивает задумчиво бабуля. И от одного звука ее голоса я начинаю плакать.
        — У меня ничего не получится, бабулечка. Мне страшно,  — говорю я. И рассказываю, как снова попыталась связаться с Дэном, что я в отчаянии.
        — Приезжайте к нам,  — умоляет бабуля.
        Закончив разговор, я очень долго сижу за кухонным столом, уставившись в никуда, как вдруг чувствую прикосновение.
        — Мамочка?  — Айла смотрит на меня и широко-широко улыбается, как бы говоря, что все будет хорошо. Я беру ее на руки и качаю.
        — У тебя есть я, а у меня есть ты, Айла, и все будет хорошо,  — говорю я и чувствую, как сердце обливается кровью.
        3
        Весна 2014 года
        Я в коктейль-баре королевской «Over-Seas League» в центре Лондона, заказываю бокал шампанского — вечеринка по случаю выхода Джереми на пенсию начнется… Я смотрю на часы… примерно через полчаса. Джереми — член Лиги, поэтому провести вечеринку именно здесь показалось мне наилучшим вариантом. Тут старомодный интерьер: роскошные красные и золотые ковры, люстры, белые льняные скатерти на столах. Просторные залы, которые можно арендовать для проведения конференций и всяких мероприятий. Мы с Надин пришли сильно заранее, чтобы помочь все подготовить. Арендовали большой зал на верхнем этаже здания, вместимостью сто пятьдесят человек. Надин сейчас там, приводит все в порядок.
        — Расслабься, Джен,  — сказала она.  — Закажи себе шампанского и жди Джереми.
        Почти все сотрудники «Шервудс» собирались прийти. Некоторые даже проделали огромный путь из офиса в Гексаме, Нортумберленд. Джереми все любили; клиентам нравилось с ним работать, потому что у него ко всем было человечное отношение.
        Уход Джереми на пенсию вызвал бурю эмоций. Надин работала в «Шервудс» шестнадцать лет и относилась к своему начальнику, как к любимому дядюшке. А мне, хотя я проработала там всего три года, Джереми и вовсе отца заменил. Конечно, у него есть пара раздражающих привычек, особенно любовь к французским выражениям. Но помимо моего дедули он один из самых добрых людей, которых я знаю, и настоящий джентльмен. Вспоминая свое провальное собеседование, я до сих пор удивляюсь, как он вообще после моей «оскароносной» истерики доверил мне эту должность. Любой бы на его месте указал мне на дверь. И уж точно не стал бы предлагать носовой платок, выслушивать о диагнозе Айлы и отсутствии в нашей с ней жизни Дэна. Помню, Джереми спросил, ходит ли Айла в специальную школу, а я призналась, что в обычную, потому что ей необходимо учиться жить в социуме. Призналась, что Айле повезло — внешне ее проблемы со здоровьем незаметны, но все всё равно на нее пялились из-за худых ног и неровной походки.
        Поработав с Джереми пару месяцев, я осмелела настолько, что спросила его, чем он руководствовался, когда взял меня на работу.
        — Я чувствовал, что тебе нужно что-то новое в жизни,  — ответил он,  — и к тому же все, кто любит собак…
        За те три года, что я проработала в компании, Спад стал ее талисманом. Он даже на сайте, сидит во главе стола в конференц-зале.
        У меня больше никогда не будет такого прекрасного начальника, как Джереми. Он один на миллион. Когда умерла моя бабулечка, слава Богу, во сне, без мучений, он обнял меня и не отпускал, пока я не перестала плакать.
        Ноги гудят. Я беру бокал и усаживаюсь за единственный свободный столик в углу. Хочу просмотреть заметки. Просьба Джереми сказать небольшую речь застала меня врасплох, но как я могла отказаться? Повторяя ее, я так нервничала, боялась ударить в грязь лицом, что даже не заметила, как на пороге бара возник Спенсер Хант, невозможно прекрасный сотрудник конкурирующей с нами фирмы «Баркер и Гулдинг». Он приветствовал меня поцелуем в щеку, что, признаться, было для меня неожиданно, и, когда он бросил взгляд на мои записи, в глазах его заплясали озорные искорки.
        — Ты такая красивая, Джен. Тебе очень идет красное платье.
        Он бросает свой мобильный телефон на стол и садится напротив меня. Я смотрю на него — на высоком и подтянутом Спенсере белая рубашка, костюм и галстук. У него голубые глаза и ухоженное лицо. И я хочу подавить проснувшуюся во мне тупую малолетку, с точки зрения которой он — божество. Только напрасно.
        — Но то, что под ним, я люблю еще больше,  — продолжает он.
        — Не сегодня, Спенсер,  — шикаю я.
        — Давай где-нибудь уединимся после этой вечеринки,  — подмигивает мне Спенсер.
        — Не могу, занята,  — отвечаю я, обещая себе быть сильной.
        Со Спенсером мы знакомы чуть больше года. Прежде чем получить должность в «Баркер и Гулдинг», он работал в одной из фирм по продаже недвижимости в Нью-Йорке. Часто Джереми и Спенсер работали друг с другом, как двойные агенты. Но, хотя Джереми его искренне любит, он однажды предупредил меня, что, если я не смогу устоять перед обаянием Спенсера, он меня никогда не простит. Вот почему Джереми не должен узнать, что я уже не устояла. Не один и даже не два, а целых три раза. Первый раз это случилось на вечеринке по случаю Рождества. Мы едва познакомились. Сидели в баре, выпивали, смеялись, и я даже поверить не могла, что на меня обратил внимание такой мужчина. Айла ушла к подруге с ночевкой, так что я отпустила тормоза, хотя в глубине души понимала — не очень дальновидно спать с человеком, который работает в конкурирующей фирме. Но рассудительность меня вдруг покинула. И вернулась на следующее утро — я объявила Спенсеру, что больше подобного не повторится.
        — Почему?  — спросил он, наблюдая, как я одеваюсь, а потом схватил меня за руку и потащил обратно в постель, ловко расстегивая пуговицы на моем топе.
        — Мне пора ехать за Айлой,  — пробормотала я.
        — Позвони маме и скажи, что ты застряла в пробке,  — прошептал Спенсер, его губы прижались к моей шее, и все снова произошло.
        Во второй (ну, технически, в третий) раз Джереми устроил для своих сотрудников выходной — мы все вместе пошли смотреть кубок Уимблдона, и кого бы вы думали я встретила в очереди в бар? С тех пор как мы переспали, прошло не меньше полугода, но Спенсер не переставал звонить мне и присылать сообщения с просьбой встретиться где-нибудь после работы и пропустить по стаканчику. Но я знала, что отношения с ним обречены. В тот день я в который раз напомнила ему, что у меня есть дочь, но каждый раз, когда я об этом говорила, Спенсер, наоборот, казался еще более заинтересованным.
        — Пошел к черту этот теннис,  — прошептал он мне на ухо, и от прикосновения его руки к моей спине я ощутила дикое желание повторить мои предыдущие «подвиги». После этого секса, который был явно лучшим в моей жизни, я подумала, что, может быть, у нас со Спенсером действительно эмоциональная связь, что между нами больше, чем просто химия, и решила — не стоит им пренебрегать. В течение следующих нескольких дней я начала фантазировать, что я особенная, что, возможно, именно я — та самая девушка, которая вернет его на путь истинный. Я почти убедила себя в этом, когда вдруг однажды вечером, идя к метро, заметила, как он лапает какую-то женщину. Я разозлилась, но не на Спенсера, а на себя.
        Наш третий раз был совсем недавно. Я чувствовала себя опустошенной. Я люблю Айлу всем сердцем, но у меня выдалась тяжелая неделька — я прямо-таки не могла с ней справиться. Я нуждалась в объятиях… это же так вредно, когда ты не получаешь дозу объятий, так ведь? Хотя как оправдание это не выдерживает никакой критики.
        — Спенс, я не могу,  — указываю я на свои заготовки для речи.
        — Можешь. Все равно долго внимание публики ты своей речью удерживать не сможешь,  — он наклоняется ко мне и еле заметно улыбается,  — минут через семь, не больше, гости уже будут лицом в салатах.
        Я просматриваю комнату еще раз. В ближайшее время должны подойти все, в том числе и мой будущий новый босс, Уорд Меткалф. На короткой встрече с ним на прошлой неделе наша команда успела с ним познакомиться. По словам Джереми, Уорд продал свою собственную компанию шесть месяцев назад, потому что хотел попробовать нечто новое. Что ж, этот шанс для него выпал в «Шервудс». Прошлый год стал для нас финансовой катастрофой — мы сбились с курса, и сомнений в том нет. Джереми разрекламировал нам Уорда как человека, страстно увлеченного своим делом, целеустремленного и обладающего лидерскими качествами, но, признаться честно, он вообще мне не понравился. Показался каким-то холодным и отстраненным, как будто его мысли занимало что-то куда более важное, чем встреча с новым коллективом. Спенсер хорошо с ним знаком — они раньше работали в одной компании. К сожалению, мнение Спенсера об Уорде тоже не блестящее. Телефон Спенсера звонит. На экране высвечивается имя Алисия. А на прошлой неделе это была Джемина. Собственно, понимаете, почему я не хочу с ним связываться. Какая нормальная женщина захочет быть всего
лишь именем в телефонной книжке?
        — Вынужден откланяться,  — говорит Спенсер, подмигивая мне, а потом окидывает совершенно беспардонным взглядом блондинку, сидящую за соседним столом.
        Я снова смотрю на свои заметки, перечитав в набросках историю про то, как Эмма, обидевшись на Джереми, приготовила ему курицу и бутерброд с собачьим мясом, потом в полдень ее замучила совесть, и она попросила меня сделать так, чтобы он его не съел. Я постучала в дверь и увидела, что Джереми уже доедает последний кусочек и что он в полном восторге — он сказал, что надо бы поинтересоваться, где его жена купила такой потрясающий le pate. Должно быть, я сейчас расхохоталась, потому что женщина, на которую обратил внимание Спенсер, теперь смотрит на меня с плохо скрываемым любопытством. За столом она одна, в руке у нее бокал белого вина, а на стройном запястье поблескивает восхитительная золотая цепочка.
        Но не могу же я начать рассказывать ей про бутерброд с собачьим мясом, поэтому я делаю вид, что мой смех — исключительно нервного характера. Только женщина все равно глаз с меня не сводит.
        — Я сегодня должна познакомиться с новым начальником,  — говорю я, заметив, как она прекрасна, прямо-таки роза. Ее светлые волосы уложены в стильный боб, из которого не выбивается ни единого волоска.
        — Да? А кем вы работаете?  — спрашивает незнакомка.
        Как я ненавижу этот вопрос!
        — Я агент по продаже недвижимости,  — отвечаю я извиняющимся тоном.  — Ну, на самом деле не совсем агент. Скорее работаю на агента по продаже недвижимости, отдел загородных домов и особняков. Нет, это только звучит так красиво, а на самом деле все куда прозаичнее! Во всяком случае, радости от встречи мало, потому что еще ни одного хорошего отзыва о будущем начальнике я не слышала.
        Я делаю еще глоток шампанского.
        — Слышала, что он отвратителен,  — продолжаю я.  — Со слов Спенсера, который был здесь минуту назад.
        Она кивает. Становится понятно, что она его заметила.
        — Он говорит, что Уорд — настоящий рабовладелец без чувства юмора.  — Я отпиваю еще немного шампанского, уже чувствуя легкое головокружение. Вот что происходит, когда у тебя ребенок и ты редко бываешь на вечеринках.
        — Спенсер говорил, что он и бабник, хотя я думаю, что он женат…
        — Вот же сволочь,  — говорит женщина и проводит по краешку бокала, не сводя с меня глаз.
        — В точку. Хотя… Спенсер, например, неплохой собеседник! Так вот, Уорд…  — продолжаю я, наслаждаясь тем, что смогла отвлечься.  — Уорд? Уорд… Хотела б я знать, какой родитель назовет так своего ребенка?
        — Я бы в суд подала,  — поддакивает она. Ее взгляд обезоруживает, и я снова начинаю болтать.
        — Кстати, я Дженьюэри. Каких только фамилий не придумают. Сэйлз! Дженьюэри Сэйлз!
        Она встает, и взгляд ее тут же тускнеет.
        — Простите,  — говорит она. На ней кремовые брюки и золотой кардиган. У нее фигура балерины, и я вижу восхищенные взгляды мужчин, заметивших ее появление.
        Когда она выходит из бара, в дверях я замечаю Надин в фиолетовом платье с вязанным вручную поясом. Я собираю свои заметки и провожу рукой по медальону, шепча:
        — Пожелайте мне удачи.

        — Джереми — настоящее солнце,  — говорю я. Впереди — море лиц. В горле у меня пересохло, а руки трясутся, как желе, и колени подламываются. Я поднимаю стакан с водой.
        — Он сердился лишь изредка,  — добавляю я.
        И замечаю Эмму, жену Джереми, рядом с Грэмом, с которым мы работаем в одном офисе. Эмма слегка полновата, у нее теплое, открытое лицо, и хотя ей всего-то за сорок, она не стесняется своей седины.
        — Мне не очень понравилось работать в тот день, когда Эмма вместо неэтилированного бензина заправила его машину дизельным топливом…
        Кто-то в зале смеется, и это дает мне стимул продолжить:
        — Во многих отношениях он старомоден — просит отключать мобильные телефоны во время совещаний; вообще их не любит…
        Джереми, стоящий рядом со мной, аплодирует.
        — На самом деле он — полная противоположность моему представлению об агенте по продаже недвижимости!
        Зал смеется, а я ловлю на себе взгляд Спенсера. Он стоит в задней части зала, разговаривает с блондинкой, которая была в баре. Невероятно. Сколько же женщин он в состоянии уболтать за неделю? Стоп. Я вспоминаю все, что ей сказала. Кто она такая вообще?
        — Я могу с уверенностью сказать, что по вам будут скучать все здесь присутствующие, без исключения,  — продолжаю я, понимая, что по-прежнему не могу поймать мысль.
        — Спасибо за то, что ты был лучшим начальником и другом.
        Облегчение переполняет меня, когда я вручаю ему нечто прямоугольное, завернутое в коричневую оберточную бумагу. Это пейзаж — акварельный рисунок любимого места Джереми на побережье рыбацкой деревушки Броры.
        Джереми благодарит коллектив, особенно отметив Надин — лицо нашего офиса в Лондоне в течение многих лет. И тут я замечаю, что Уорд направляется к сцене. Рядом с ним женщина с темными волосами в оранжевом платье.
        — Джереми! Кто эта женщина за…  — хватаю я за руку Джереми и тут же замолкаю. Ее нет.
        — Дженьюэри,  — он берет меня под локоток и отводит в сторонку.  — Хочу сказать тебе лично: ты сделала мои последние три года незабываемыми.
        — Как мило,  — отвечаю я и краем глаза выхватываю Уорда. Он говорит со Спенсером.
        — А твое собеседование было… пожалуй, одним из самых ярких в моей карьере, и в тот же момент, когда ты только зашла, я знал, что буду полный дурак, если тебя не возьму. Меня подкупили твоя искренность и надежность.
        — В самом деле?  — рассеянно роняю я, а сама думаю: «Куда она делась?»
        — Твои родители и бабуля гордились бы тобой,  — улыбается Джереми.
        — Что?  — Я вдруг спохватываюсь, что не расслышала последнюю фразу.
        — Ты ведь ни слова не слышала из того, что я сказал?  — посмеивается он.
        — Прости меня, пожалуйста, прости!  — Я поворачиваюсь к нему, целую в щеку и треплю по ладони.  — Спасибо тебе за все.
        — Вот увидишь — я отдаю тебя в надежные руки,  — говорит Джереми, а потом очередной доброжелатель отвлекает его.
        Вдруг я замечаю, как ко мне приближается Уорд. Как и Спенсер, он высокий и стройный, и на нем тоже костюм с иголочки и галстук, но он кажется старше своего возраста (Джереми как-то упомянул, что Уорду сорок один.)
        — Хорошая речь,  — говорит он и проводит рукой по своим густым темным волосам.
        — Благодарю.
        — Надо думать, вы нервничали.
        — Никогда не отличалась ораторскими способностями.
        И вдруг улыбка сходит с моего лица — как он узнал, что я нервничала перед речью?
        Уорд всматривается в толпу и провозглашает:
        — Дорогая, мы здесь.
        Он поворачивается ко мне спиной:
        — Я хотел бы познакомить вас с моей женой, Мариной. Она с нетерпением ждет встречи с моим новым помощником.
        Рядом проходит официант с подносом, на котором стоит шампанское. Я хватаю бокал и залпом выпиваю его. Мне очень, очень крупно не повезло, если та, с кем я в баре разоткровенничалась… Сейчас окажется передо мной. Нет, пожалуйста, не останавливайся. Иди дальше. Иди же!
        Но, конечно, она останавливается, кладет руку на плечо Уорда и смотрит мне в глаза, явно чувствуя мое смущение.
        — Как я понимаю, вы уже встречались,  — говорит Уорд.  — И даже успели немного поболтать.
        На мгновение все в зале останавливается. Мне трудно дышать.
        Но и Уорд, и Марина остаются совершенно невозмутимыми.
        — Приятно познакомиться,  — произносит его жена, пристально глядя на меня и пожимая мне руку. У меня вдруг пропадает голос.
        — До завтра. Увидимся в офисе,  — говорит Уорд.
        Я готова от стыда сквозь землю провалиться. Они уходят, и Марина оборачивается в мою сторону, обжигая ледяным взглядом.

        — Я идиотка, просто идиотка!  — Возвращаясь домой на такси, я разговариваю с дедулей.
        Я уже и Лиззи позвонила, но ее не было дома, так что я оставила плохо сформулированное сообщение с просьбой перезвонить.
        — Сама себе могилу вырыла. Что делать, если Уорд меня уволит?
        — Никого он не уволит. Не переживай.
        — Но, дедушка, я сама похоронила собственную карьеру! Что мне теперь делать?
        Я в ужасе перед завтрашней встречей с ним. Слышала, что он отвратителен. Настоящий рабовладелец без чувства юмора. Как я теперь в глаза ему буду смотреть? Может, сказаться больной? Но он поймет, что у меня просто похмелье, и тогда подумает, что я просто трусиха. Тем более с Уордом мы увидимся только послезавтра. Конечно, можно сделать вид, что я заболела чем-нибудь неизвестным.
        — Дедуль? Ты еще там?  — интересуюсь я, испугавшись повисшей в трубке тишины.
        — Я думаю.
        — Не думай слишком долго…
        Спенсер говорил, что он и бабник, хотя я думаю, что он женат.
        Может, Марина не все ему передала? Да нет, точно все. Он все знает.
        — Джен, завтра ты придешь на работу с высоко поднятой головой и извинишься за все это недоразумение. Если в нем есть хоть чуточка такта, он примет твои извинения, и можно будет жить дальше.
        Я прикусываю губу.
        — Ты прав,  — говорю я.
        — Я всегда прав. А теперь можно я досмотрю Франкенштейна?
        Так как бабушка умерла, по ночам он все время смотрит старые фильмы. Мне кажется, что он и спать-то почти перестал.
        — Я возвращаюсь домой на выходные,  — напоминаю я ему, попутно попросив водителя такси свернуть после светофора налево.  — На чей-то специальный день рождения.
        Дедушке исполняется восемьдесят шесть. Так совпало, что и мама родилась в тот же день, и поэтому мы всегда отмечаем этот праздник как годовщину происшедшего с родителями. Так что это очень важно.
        — Лукас приедет?  — спрашивает дедушка с надеждой.
        — Думаю, да,  — говорю я, не будучи, впрочем, до конца уверена.  — А он не звонил?
        Лукас звонил мне на неделе и сказал, что, возможно, в выходные ему придется работать — окончательно все станет понятно в последний момент. В прошлом году, например, он не приехал. Сразу почувствовал мое недовольство и поторопился с предупреждением: «Только не надо истерик, Дженьюэри!»
        Лукас работает финансовым консультантом в одной из крупных британских банковских групп, и я могу понять, что у него не самая простая работа и его должность требует больших временных затрат, но все же хотелось бы, чтобы приоритетной для него была не карьера, а семья. Дедушка, конечно, не жалуется, но в глубине души я знаю, что ему обидно.

        Когда я вижу Айлу в кроватке, с высунутой из-под одеяла ручкой, с мягкими шелковистыми волосами, спадающими на подушку, мне сразу становится спокойнее, и все тревожные мысли о Лукасе, дедушке и Уорде исчезают. Хорошо, это катастрофа, но есть вещи и похуже. Скажем, гражданские войны. Тут хорошо посмотреть на ситуацию под другим углом. Оплошала ты, Дженьюэри, но это ведь не конец света. Я желаю дочери спокойной ночи.
        «Когда дела плохи, это тебя бодрит, ты сразу мобилизуешься,  — слышу я в голове голос бабули.  — А утро вечера мудренее…»
        4
        1988 год
        — Тот, кто первым увидит море, получит мороженое, когда мы пойдем на пляж,  — говорит бабуля каждый раз, когда мы отправляемся в Корнуолл на лето. Мы едем в Сент-Остелл. Это на южном побережье, недалеко от Бодмина.
        Я смотрю на Лукаса. У него на коленях желтый кассетный аудиоплеер. Мне девять лет. Моему брату — двенадцать.
        — А я уже вижу море!  — говорю я.
        Лукас снимает с головы наушники.
        — Мы за много миль от моря, дурочка.
        Бабушка поворачивается к нам.
        — Так! Ну-ка прекратите ссориться.
        Она протягивает мне коробочку с обсыпанными сахарной пудрой конфетами.
        Дедушка включает свою любимую оперу и причитает, жалуясь на персонал службы доставки — сегодня вся наша мебель отправится вместе с нами в Корнуолл. Потому что на этот раз мы собираемся туда насовсем. Мой прадедушка, то есть дедулин папа, Мик, умер и оставил нам свой дом. Он называется Бич-Хауз, очевидно, потому что находится у моря. Лукас не хотел уезжать из Лондона и пригрозил сбежать.
        — Слушай, дорогой мой,  — наконец взорвалась бабушка.  — Пока мы за тобой присматриваем, будешь жить по нашим правилам. Когда тебе исполнится восемнадцать, делай как знаешь.
        — Жду не дождусь,  — ответил Лукас, припечатав меня суровым взглядом своих темных глаз.
        Я опускаю голову и рассматриваю синяк на руке. Закрываю глаза и снова вижу, как Тоби Браун бьет меня с размаху ногой в модных кедах. Он зло смеется, а я изо всех сил стараюсь не плакать — не хочу доставлять ему такого удовольствия. Он совсем близко, прижимает свое лицо к моему, и шепчет: «Круто, что твои родители сдохли!» Мама и папа погибли в автокатастрофе, когда мне был всего год, а Лукасу не было и трех лет. Тоби однажды даже стащил мой кардиган, а в конце дня я обнаружила его в своем шкафчике мокрым и пахнущим мочой.
        — Зачем он так, бабушка?  — спросила я робко, глядя, как бабуля кладет кардиган в стиральную машину.
        — Такие люди, как Тоби, они всегда выбирают мишень. Если бы это была не ты, это был бы кто-то еще,  — бабушка обнимает меня и гладит по спине.  — Но, конечно, это не значит, что можно так себя вести. Обещаю тебе, что сделаю все, чтобы это больше не повторилось.
        Она считает, что решение переехать в Корнуолл — новый старт для нашей семьи. Дедушка рассказывал, что они всегда хотели уехать из Лондона, потому что жили там уже более сорока лет. Последние же девять лет мы жили в Хэмпстеде.
        — Каким бы печальным ни был повод для переезда, перемены — всегда к лучшему,  — считала бабушка.
        Я была рада уехать из Лондона и от Тоби Брауна. Кроме того, мне всегда очень нравилось в Бич-Хауз. У меня была там комнатка, в которой стоял овальный туалетный столик с трюмо, где красовался набор серебряных расчесок, а спала я под синим лоскутным одеялом. Обожаю засыпать в своей огромной кровати и просыпаться под шум волн. Первое, что я обычно делаю по утрам,  — смотрю в окно, чтобы понять, достаточно ли на улице солнца, потому что солнечная погода предвещает целый день на пляже. А если на улице дождь, то мы остаемся дома, играем в настольные игры и Лукас закатывает истерику, если я начинаю с ним драться.
        Единственное, что мы с Лукасом можем делать вместе часами, не переругиваясь,  — это ловить рыбу. Дедушка иногда берет нас с собой, когда уезжает рыбачить на своей маленькой лодке, и тогда мы ловим макрель. Еще мы вместе гуляем по побережью с ведрами и сетками в поисках морских обитателей, которые остаются в бассейнах после отлива,  — крабов, всевозможных видов креветок и морских водорослей. Обычно все заканчивается дракой и закидыванием друг друга мокрой морской травой. Мой брат может быть нормальным, если захочет.
        Проходит несколько часов, прежде чем мы наконец поворачиваем направо и едем по узкой извилистой дороге, обочь которой растут камелии. Дом, где мы живем,  — у самого основания крутого холма, через темно-зеленые деревянные ворота. Мое сердце начинает учащенно биться, когда я вижу море, словно большое голубое одеяло, уходящее за горизонт. Странно больше не видеть прадедушку Мика, стоя за дверью, который машет нам, словно священник, крестящий паству, а затем устремляется к машине. После каждых каникул было очень тяжело уезжать, зная, что ему придется остаться тут в одиночестве. Дедушка говорил, что у него самый упрямый отец в мире — он никак не хотел переехать в дом престарелых, даже когда уже больше не мог сам себя обслуживать. Он хотел закончить свою жизнь в окружении воспоминаний о том, где он провел столько счастливых лет.

        На следующий день, когда сотрудники службы грузоперевозок уже уехали, а мы еще не распаковали даже половины коробок, бабушка предлагает устроить пикник на пляже.
        Как я люблю запах моря, крики чаек и вид лодок, выплывающих из бухты и возвращающихся в нее. Я бегу по лужайке перед домом, слезаю с крутых ступеней, распахиваю ворота и лечу по тропинке, заросшей лесом.
        — Не так быстро!  — слышу я, как кричит бабушка.  — У тебя шнурки развязались!
        Я смеюсь. Бабушка всегда подымает шум по пустякам.
        И вдруг я начинаю орать не своим голосом.

        — Она была воот такая длинная!  — показываю я руками.  — И бросилась прямо на меня.
        Смотрю в траву. Мельком вижу чешуйки, темные полосы и бусинки глаз.
        — Да,  — скрещивает руки Лукас.  — В любом случае, даже если это и змея, то, скорее всего, простой уж. А они не ядовитые.
        — Завяжи шнурки,  — командует бабуля.  — И больше не надо истерик.
        Она протягивает руку, и на этот раз я хватаюсь за нее.
        Пляж небольшой. Народу сегодня мало. Бабушка расстилает коврик, а дедуля не хочет садиться.
        — Забава наша кончена. Актеры…  — говорит он с закрытыми глазами, как будто стоит на сцене.
        — О… Опять началось,  — закатывает глаза бабуля.
        Дедушка любит играть. Он директор театра и долгое время руководил одним из местных театров в Хэмпстеде — мимо него не прошел ни один спектакль, ни одна пьеса. Дедуля стал директором своего первого театра на западе Лондона в возрасте всего двадцати шести лет и вспоминает, что это был счастливый год — тогда же он познакомился с бабулей. Он рассказывал нам с Лукасом, что на тот спектакль «Укрощение строптивой» бабушку привела сама судьба. Ее лучшая подруга играла там главную роль.
        — Ты должна познакомиться с Тимом,  — сказала она бабуле в гримерке в тот же вечер после спектакля.  — Он такой красивый…
        Бабушка качает головой, потому что про «красивый» ничего не помнит.
        — И тут я увидел ее, в длинном черном платье, с такими же прекрасными каштановыми волосами, как у тебя, Дженьюэри. И мы стали встречаться. Если бы я ее никуда не пригласил, кто-нибудь другой отбил бы ее у меня. Так что запомни мой совет, Лукас.
        — Я не люблю девушек,  — сказал брат, глядя на меня.
        — Мы поженились через полгода. Бабушке было двадцать один.
        Я думаю, что дедуля будет скучать по своей работе в Лондоне, но он не собирается выходить на пенсию. Он будет работать из дома — придумывать истории и подавать идеи для театральных компаний. Ему нужно время, чтобы написать собственную пьесу, а еще можно посмотреть, не нужен ли в какой-нибудь из местных школ «старый добрый преподаватель актерского мастерства».
        Я помню, как дедуля, приходя домой, рассказывал нам, какие актеры потрясающие существа, уязвимые и великолепные одновременно. Иногда Лукас и я подражали ему, сидя на кухне. Лукас брал тетрадь по математике и представлял себе, что это на самом деле дедушкина пьеса.
        — Дорогая!  — ахала я, размахивая тетрадью в воздухе. — Это просто чудесно. Нам это так нужно!
        Или же я садилась, скрестив ноги, вздыхала и возвращала тетрадь брату со словами:
        — Это звучит просто ужасно!
        И мы все смеялись, особенно дедушка, который находил все это очень близким к реальности.
        Бабуля разворачивает бутерброды.
        — Лукас, яйца или сыр?
        — Я не буду.
        Я чувствовала, что Лукас частично винил в переезде и меня тоже; он знал — надо мной издевались в школе, тогда как его любили. Почему же тогда именно ему пришлось уехать от своих друзей? Я замечаю, что бабушка сетует дедушке — Лукас почти не разговаривает с тех пор, как мы приехали. И вообще ходит как в воду опущенный. Бабуля смотрит на море, обхватив себя за талию.
        — Даже зимой Мик приходил сюда, на пляж, в своих старых синих плавках и купался перед завтраком. По-моему, прохладно, а ты как думаешь, Лукас?
        — Подумаешь,  — отвечает дедуля, и мне становится смешно.
        — Говори, что хочешь. Ты-то вообще никогда не плаваешь.
        — Плаваю.
        — С каких это пор? Докажи,  — раззадоривает бабуля. Лукас наконец поднимает голову, хотя по-прежнему делает вид, что ему совсем не интересно.
        — Какие ставки?  — разминает дедушка мышцы.
        — Если сможешь войти в воду, куплю тебе на ужин лобстера.
        Дедушка скидывает с себя темно-синий джемпер (он всегда носит свитера, даже летом), сбрасывает обувь и стягивает брюки. Мне кажутся весьма забавными его тощие белые ноги.
        Пока он бежит к морю в просторных трусах, бабушка и я хлопаем в ладоши. Несколько других семей останавливаются — смотрят и улюлюкают. Далее слышится «бултых!» и сразу же стон — вода, видимо, холодная.
        — Вы должны оставаться в воде не меньше трех минут!  — кричит бабуля.
        Мы с ней обмениваемся улыбками, когда слышим смех Лукаса. Дедушка орет:
        — Черт! Тут так холодно! Сколько еще мне тут сидеть?
        — Наверное, мы просто чокнутые стариканы, да?  — слышу я дедушкин голос. Я за дверью гостиной, а в руке у меня стакан молока. Уже поздно, но я не могу уснуть.
        — Не чокнутые и не то чтобы совсем уж стариканы. Мне, например, всего лишь немножко за пятьдесят.
        Дедушка смеется.
        — Это ненадолго!
        Бабушке пятьдесят девять.
        — В этом доме так много всего нужно сделать,  — вздыхает дедушка.
        — Все будет хорошо,  — отвечает бабушка.  — Мик оставил нам кое-какие деньги, и если будет совсем туго, можно не все комнаты отапливать и есть печеные бобы на куске хлеба.
        Повисает длинная пауза.
        — Мы сделали правильный выбор,  — продолжает бабуля.  — Я знаю, трудно уехать из Лондона, но что бы сказал твой папа, если бы мы продали этот дом и кто-то превратил бы его в очередной отель? Здесь ведь жили несколько поколений твоей семьи. И я по-прежнему думаю, что…
        — Что?  — спрашивает дедушка.
        — Что Элли была бы с этим согласна.
        Это моя мама, Элеонора, для краткости — Элли. Я видела ее фотографии. Она была красивой. На снимках ее роскошные каштановые волосы были повязаны легкой косынкой, а полные губы накрашены ярко-красной помадой. Бабушка рассказывала, что мама любила красить волосы. Однажды даже покрасилась в розово-голубой. У нее была татушка в виде сердечка на лодыжке, и уже в двадцать лет мама курила и могла хорошенько выпить.
        — Она была та еще штучка, и твой отец был сражен,  — добавляла бабуля.
        Если я спрашивала, почему папины родители не хотят с нами видеться, она обычно увиливала:
        — Ты слишком молодая, чтобы понять. Да и потом, от этого хуже только им.
        Но теперь мы с Лукасом понимаем. На свой последний день рождения Лукас закатил скандал: он узнал, что дедушка одного из его друзей кладет в его поздравительные открытки ко дню рождения десятифунтовые банкноты.
        — Почему другие дедушка с бабушкой нам ничего не дарят?  — спросил он.
        — Проблема в том, что родители твоего отца не дали согласия на его свадьбу,  — ответила бабуля, обменявшись с дедушкой взглядом, словно хотела убедиться, что мы готовы узнать правду.
        — Они пригрозили, что, если он женится на маме, они его проклянут.
        И прокляли. Просто взяли и вычеркнули его из своей жизни. Все мои бабушки и дедушки встретились лишь однажды — на похоронах мамы и папы. Бабуля рассказывала, что встреча была ужасной во всех отношениях. Слишком поздно было каяться.
        — Элли любила приезжать сюда на летние каникулы,  — говорит бабушка.  — Я знаю, она не хотела бы, чтобы Джен оставалась в той школе. Клянусь, если хоть кто-то на нее здесь руку поднимет, я позвоню в полицию…
        — В местной школе вроде как не терпят рукоприкладства,  — говорит дедуля.
        — Слышали, знаем. Учителям бы следовало разобраться, почему этот Тоби Браун такой задира, и перевоспитать его. Вряд ли дело здесь только в том, что она не такая, как остальные дети. Я не единственная бабушка, воспитывающая внучку. Тем более что с Лукасом, тьфу-тьфу, все хорошо.
        — Он из другого теста,  — возражает дедушка.
        — Еще бы. Когда я смотрю его дневник, мне вообще кажется, что это не про моего внука: учителя пишут в отчете по успеваемости, что он удивительно вежливый и трудоспособный. Конечно, мне приятно, но…
        — Он очень умный и способный.
        Лукас отличник по большинству предметов, а по математике у него и вовсе лучший результат.
        — Наверное, свое плохое настроение он предпочитает приносить домой…
        — С Лукасом все в порядке, но если кто-то вздумает обидеть Джен, я их поколочу. Переведем ее на домашнее обучение, если понадобится,  — говорит дедушка.
        Бабуля смеется.
        — Буду ходить в камзоле, а ты обращайся ко мне «сэр»,  — подмигивает дедушка.
        — Конечно, Джен не такая упрямая, как Элли, но иногда, когда я смотрю на нее, я вижу свою маленькую девочку…  — говорит бабушка.
        — Иди сюда.
        — Тимоти, я тут подумала.
        — Ага.
        — Может, нам стоит начать ходить в спортзал?
        Дедушка начинает отчаянно хохотать. Его экзерсисы ограничиваются перелистыванием страниц и вставанием с дивана.
        — Дети — это все, что у нас есть, и нам нужно быть в форме. Так что давай договоримся — как только возникают какие-то проблемы, сразу же пойдем к врачу. Ладно?  — говорит бабушка.
        — Ладно,  — соглашается дедушка.
        Наконец я открываю дверь и вижу, как они сидят на диване, обнявшись. Бабушка приподнимается с места:
        — Я думала, ты пошла спать, милая.
        Рукавом кофты она незаметно протирает глаза.
        Они освобождают для меня место, и я забираюсь между ними. Бабуля продолжает:
        — А я как раз говорила дедушке, как мы все будем тут счастливы.
        У нее снова появляется этот непринужденный тон.
        — Бабушка, а что будет, если вы с дедулей умрете? Кто будет тогда присматривать за нами с Лукасом?  — спрашиваю я.
        Они обмениваются взглядами.
        — Мы еще проживем долго, даже успеем вам надоесть,  — говорит дедушка.
        — И все-таки?  — не отстаю я.
        — Ничего,  — отвечает бабуля и гладит меня по волосам, как всегда, с самого моего детства.  — Хочешь, расскажу тебе кое-что, Дженьюэри? Когда ты родилась, я держала тебя на руках двадцать минут. До сих пор помню лицо твоей матери — измученной, но такой счастливой. «Смотри, мама, у меня дочка, маленькая доченька»,  — сказала она, поправляя свой цветастый халат, а потом спросила, не хочу ли я взять тебя на руки. Я, конечно, дождаться не могла.
        Бабуля легонько подталкивает меня.
        — И тогда я представилась. Просто сказала: «Привет»  — тогда мы еще не успели придумать тебе имя. И добавила: «Я твоя бабушка, и я всегда буду рядом».
        Дедуля и бабуля советуют мне лечь в постель и помолиться на ночь, чтобы завтра был солнечный, ясный день.
        — Спи спокойно, мой ангел. Утро вечера мудренее,  — обещает бабуля.
        Я выхожу из комнаты, я слышу шаги и замечаю спину Лукаса, который несется по коридору. И убегает к себе. Может быть, он тоже не мог уснуть? Что же он успел услышать? Почему он не пришел к нам? Иногда я хочу понимать, что творится у моего брата в голове.
        5
        2014 год
        Громко и противно звонит будильник. Спад запрыгивает на кровать, приземлившись мне прямо на голову, а потом снова начинает прыгать по комнате. Я еле-еле продираю глаза. Вчера была вечеринка по случаю ухода Джереми на пенсию, и я медленно начинаю понимать, почему мне настолько плохо. Прямо хоть оставайся дома и пролежи весь день в кровати. Нет уж, бабуля, вовсе утро вечера не мудренее. Оно такое же. Или даже хуже.
        Я иду в комнату Айлы, готовая натянуть на себя знакомую маску «пора вставать!», поражаясь по пути, как бабуле с дедулей удавалось сохранять такой цветущий вид, хотя они пережили вещи и похуже, чем то унижение, которое случилось со мной вчера вечером.

        — Тянемся еще раз,  — говорю я дочери. Мы уже позавтракали. Айла в своей комнате, лежит на мате. На стене позади ее кровати нарисованы звезды; в углу стоит ее письменный стол, заваленный всякими рисунками, раскрытыми книгами. На самом видном месте — великолепный розовый магнитофон, громко поющий «Last Friday Night» голосом певицы Кэти Перри.
        Айла извивается и не дает мне схватить свою ногу.
        — Не хочу больше! Зачем это делать все время?  — упирается она.
        — Ты все сама прекрасно знаешь.
        Мышцы Айлы деревенеют, если не делать гимнастику по утрам. Я держу одной рукой ее правую ногу, а другую руку кладу на колено, понимая, почему физиотерапевтов часто недолюбливают так же, как агентов по недвижимости. Айле одиннадцать, и она до сих пор как пушинка, ее ноги болезненно худые. Только теперь она выше. Айла морщится, когда я растягиваю ее вторую ногу.
        — Еще раз,  — говорю я.
        — Где-то я это уже слышала,  — отвечает она.
        Я пропускаю ее слова мимо ушей и продолжаю:
        — А теперь перевернись на бок, колени вместе.
        Жду, пока она перевернется.
        — Если не будешь делать гимнастику, всю жизнь буду кормить тебя одним горохом.
        Мы смеемся, поем вместе с Кэти Перри, и на мгновение я даже забываю, что мне нужно будет сегодня снова увидеться с Уордом.

        — Здравствуйте, вы позвонили в «Шервудс»! Меня зовут Надин. Чем я могу помочь?  — пропевает Надин в телефонную трубку, когда мы со Спадом проходим мимо ее стола. Мое сердце бешено колотится — я слышу голос Уорда со второго этажа. Увидев, что он идет по коридору, я впрыгиваю в свой кабинет, споткнувшись о коробку с брошюрами. Прыгаю на одной ноге, отчаянно пытаясь подавить жуткую боль, хотя ужасно хочется кричать и ругаться. Отпускаю Спада, и тот сразу же несется к Надин и ее баночке с угощением. Если войдет Уорд, нужно делать вид, что очень занята, работаю не покладая рук. «Держись, займись чем-нибудь и сделай вид, что работаешь»,  — думаю я, разбирая кипу фотографий дома в Саффолке, которые будут опубликованы в следующем месяце в «Кантри Лайф». Компьютер с шумом оживает. Я сажусь, потирая ногу. Тридцать одно новое сообщение, в основном просьбы предоставить брошюру. Когда я вижу письмо от миссис Хук с приложением, мне становится страшно. Пожалуйста, пусть это будет не очередная заметка о ее доме. В офис входит Надин, и Спад за ней.
        — Люси уже в конференц-зале. Уорд хочет тебя видеть. Слишком ты быстро вчера ушла,  — говорит Надин.
        — Айла,  — бормочу я, почесывая голову.
        — Этот Уорд — забавный типчик,  — шепчет Надин.  — Прямо в стиле Хитклиффа.
        Я беру блокнот и опускаю взгляд на Спада, вспоминая старые добрые времена.
        — Ни одна другая собака не улыбается, как наш маленький Спад,  — имел обыкновение говорить Джереми, сажая Спада себе на колени и угощая его всякими вкусностями.
        — Как ты думаешь, взять мне его с собой?  — спрашиваю я Надин.

        Зал заседаний находится рядом с бывшим офисом Джереми, теперь уже офисом Уорда. Стол здесь огромный — на восьмерых, на стенах — принты из архитектурного «дайджеста», в противоположном конце зала — телевизор, над ним — компьютерный монитор для ежедневных совещаний онлайн. Я сажусь рядом с Люси, вторым ассистентом Джереми. Мы с ней прекрасно ладим, еще с самого моего собеседования. Она трудолюбивая и хохотушка, и я получаю удовольствие от ее отношений с Грэмом. Уорд еще разговаривает по телефону. Люси шепчет:
        — Это его жена. Представляешь, она считает, что он вчера слишком поздно вернулся. Спенсер говорит…
        — Да не слушай ты этого Спенсера,  — обрываю я ее и тут же спохватываюсь:
        — Что?
        — Похоже, у них с женой не самые шикарные отношения.
        Люси слегка за тридцать, она стройная, с длинными светлыми волосами, которые носит либо распущенными, либо в хвосте. Она курит как паровоз, пьет кофе, словно воду, и вечно в ожидании, когда же ее долгосрочный бойфренд, программист по имени Джим, предложит ей наконец руку и сердце. Каждый раз, когда они куда-то уезжают на выходные или в отпуск, мы, затаив дыхание, ждем важного известия, но когда Люси приходит в офис, она всегда идет прямиком к своему столу, избегая с нами контакта, и мы знаем, что вопросы излишни. Сначала она работала в сфере финансов, но ненавидела все, что связано с денежными потоками и финансовыми отчетами, к тому же перспектива просидеть полжизни в офисе ее тоже не радовала, так что она скрепя сердце пошла по стопам своих родителей — те оба работали в сфере недвижимости.
        — Дома слово «обмен» вызывало приступ истерики или острую головную боль, а потом следовали душераздирающие разговоры с посредниками. Я поклялась, что никогда не возьмусь за такую работу,  — поведала она мне как-то раз.  — Вроде бы получилось. А твои родители?
        Каждый день кто-нибудь невольно напоминает мне о моем детстве, бередит рану на том месте, где должны быть родительская любовь и забота.
        — Потрясающую речь ты вчера толкнула, Дженьюэри!  — говорит Люси и поглаживает Спада под столом.  — А я и забыла про бутерброды с собачьим мясом. Забавно.
        Вокруг с подносом кофе и пачкой шоколадного печенья суетится Надин, все время добавляя, что скоро будут готовы еще и бутерброды с ветчиной. Пожалуй, бутерброд с ветчиной — единственный приятный момент утреннего совещания, но из-за него мои брюки скоро мне станут малы окончательно.
        — Верно,  — говорит Уорд, войдя в комнату и сев во главе стола. На нем костюм, бледно-голубая рубашка, галстук в полоску и очки с темной оправой.
        — А где…  — он смотрит на пустой стул,  — Грэм?
        Грэм — третий ассистент Джереми. Он просто забалтывает богатых клиентов, и именно благодаря ему мы еще хоть как-то держимся на плаву.
        — О, вы же знаете Грэма!  — щебечет Надин.  — Мы обычно не проводим собраний по четвергам, так что он вообще может быть не…
        — Все должны приходить вовремя, есть встреча или нет.
        Спад громко гавкает, и Уорд подпрыгивает от неожиданности.
        — Ну, тогда начнем без него,  — говорит он.
        Спад снова лает, виляя хвостом — он ждет от Уорда внимания и, наверное, какого-нибудь лакомства.
        — Дженьюэри! Оно может остаться здесь,  — произносит Уорд, глядя сквозь меня.  — Но вы должны за ним следить.
        Я киваю.
        Оно? Оно?
        Надин разливает кофе и передает всем по чашечке. Если бы тут был Джереми, мы уже поговорили бы о погоде и обсудили свежие серии «Жителей Ист-Энда» или «Правительства».
        — Так вот. Хорошо, что мы с вами здесь собрались.  — Уорд поправляет галстук.
        Тут в комнату влетает Грэм, в руке у него банан, рубашка не до конца заправлена в брюки.
        — Простите, милые мои! Сегодня с утра мучился от острой боли в груди и какого-то странного покалывания в правой руке,  — причитает он, тряся перед нами своей лапищей,  — пришлось погуглить…
        Грэм замолкает, почуяв напряженную атмосферу.
        Уорд прокашливается.
        — Доброе утро, Грэм.
        Прежде чем пожать руку Уорду, Грэм с грохотом водворяет на стол свой портфель и банан.
        — Доброе утро, босс.
        Грэму сорок пять. Он все время ест, но выглядит болезненно тощим. У него светло-каштановые волосы, и непослушная прядь все время сваливается на глаза. Такому человеку, как Грэм, место скорее в художественной мастерской или галерее, чем в зале для совещаний.
        — Как я уже говорил,  — продолжает Уорд,  — Джереми назначил меня на свое место, чтобы «Шервудс» смог снова встать на ноги.
        — Наши дела, в общем-то, не так уж и плохи,  — хмурится Грэм.
        — Посмотрите финансовую отчетность — тогда поймете, что это вам не игры в мячик,  — цедит сквозь зубы Уорд.
        При слове «мячик» Спад снова гавкает. Я тоскливо смотрю на песика, которого никто не собирается брать на колени. Он как будто спрашивает: «Почему я не на коленях у Джереми и меня не угостили беконом?»
        — «Баркер и Гулдинг» и даже «Эндерсонс» опережают нас по всем показателям,  — продолжает Уорд.
        «Эндерсонс» сопоставимы с нами по масштабам, однако даже у них дела в последнее время обстоят куда лучше, чем у нас.
        — Поэтому мы собрались здесь, чтобы изучить нашу стратегию и внести в нее изменения,  — говорит Уорд, царапнув меня взглядом.
        — Потом я хотел бы кое-что обсудить с некоторыми из вас.
        О Боже. Я впериваю взгляд в блокнот, а Уорд что-то вбивает в ноутбуке, после чего на экране появляется перечень домов на продажу.
        — Начнем с самого начала. Пройдемся по списку домов, которые выставлены на продажу в настоящий момент. Люси, примешь мяч?
        Спад снова гавкает, и Уорд снова подпрыгивает от неожиданности. Дался ему этот «мяч»!
        — Конечно. Что ж, у нас есть несколько домов в Хэмпшире и один в Миддл-Уоллопе,  — сообщает Люси.
        — Это там, где пруд с золотыми рыбками!  — хохочет Грэм, откинувшись на спинку кресла. И тут же Уорд обжигает его ледяным взглядом.  — Простите, Уорд, просто я в него шлепнулся. Конечно, не киношный момент, но хозяйка смеялась до упаду…
        Я пыталась научить Грэма правилу НТ. Все попытки были тщетны.
        — …попросила меня все с себя снять, чтобы высушить одежду на плите. Простите, простите, отвлекся,  — говорит Грэм, уловив наконец гнев Уорда.
        — Еще у нас есть особняк в Браутоне,  — продолжает Люси.  — Особняк из красного кирпича эпохи короля Георга, идеальный семейный дом. Потенциальные покупатели приезжали смотреть его уже вчера, и на этой неделе запланировано еще шесть визитов.
        — Прекрасно, Люси,  — кивает Уорд.
        Я замечаю, как она покраснела после этих его слов. Входит Надин с блюдом, на котором высится гора бутербродов с ветчиной.
        — Давайте уже соберемся, а?  — рявкает Уорд. Как я и предполагала, у него еще похмелье со вчерашнего дня.
        — Уберите это,  — показывает он рукой на блюдо. Грэм разочарованно смотрит, как вожделенные бутерброды уплывают из зала.
        — Если у вас острые боли в груди, Грэм, возможно, вам следует начать обращать внимание на содержание холестерина,  — добавляет Уорд:  — Что еще, Люси?
        — Позвоню хозяйке завтра.
        — Почему не сегодня?  — удивляется Уорд.
        — Джереми всегда говорил…  — начинает Люси и осекается. Судя по всему, она собиралась сказать, что Джереми предпочитал давать своим клиентам время обдумать предложение.  — Позвоню сразу после совещания.
        Уорд кивает.
        — Спросите, что она думает, расскажите, что ее домом все заинтересовались. Так. Что еще?
        Люси и Грэм по очереди описывают те дома, которые мы сейчас выставили на продажу, и рассказывают о визитах, затем начинают обсуждать ценовую политику.
        — Вы провели опрос?  — спрашивает Уорд Грэма.
        — Да. Будем надеяться, там нет таких слов, как загадочный…
        — Давайте вообще не будем загадывать,  — Уорд пытается улыбнуться, но получается больше похоже на угрожающую гримасу.
        — Дальше!  — продолжает он, как будто пиная уставшую лошадь.
        Под конец совещания я уже хочу сбежать отсюда. Отправлять брошюры, да хоть бы и заметки шерстить — все лучше, чем остаться наедине с Уордом.
        — Постойте,  — окликает он нас с Люси и Грэмом на выходе. Грэм, кажется, решительно настроен все ж таки отхватить себе бутерброд.
        — А теперь я с каждым из вас хотел бы поболтать минут пятнадцать, чтобы вы могли познакомиться со мной, а я с вами, хотя у некоторых,  — Уорд глядит на меня,  — есть преимущество.

        Усаживаясь напротив него, я успеваю заметить за его спиной фотографию Марины в рамке на книжной полке. Прокашливаюсь. В горле отчего-то першит.
        — Уорд, насчет вчерашнего…
        Он наливает по стакану воды — мне и себе.
        — Как вы себя чувствуете?
        — Прекрасно.
        Спад подпрыгивает, чуя, что я в беде. Я отталкиваю его в страхе.
        — Эмм… Я хотела бы извиниться за то, что…
        — Назвали меня омерзительным?  — Он что, улыбается?
        — Мне не стоило разговаривать так с вашей женой, но я просто не знала, кто она, и не то чтобы я оправдываюсь, но я просто очень нервничала, а когда я нервничаю, я становлюсь такой дурой…
        — Сплетни меня не интересуют, Дженьюэри, и вас тоже не должны.
        — Нет, что вы, меня не…
        — Мне о вас, кстати, тоже много чего понарассказывали, но я предпочитаю составлять мнение о каждом сотруднике на основе своего личного опыта.
        Я смотрю на него, и мне по-прежнему отчаянно стыдно.
        — Да, я могу быть жестким,  — пожимает плечами Уорд.  — В нашем бизнесе не место таким мягкотелым…
        Я чувствую, что он хочет добавить «…как Джереми».
        — Но я буду рад забыть об этом инциденте, а вы?
        Я киваю. Меня остро пронзает желание, чтобы напротив сидел сейчас Джереми — и говорил бы со мной о собаках или о мюсли с орешками…
        — На следующей неделе я собираюсь в командировку в пару других наших офисов,  — сообщает тем временем Уорд.  — Так что постарайтесь разобраться здесь кое с чем заранее.
        «Шервудс» продает дома в радиусе от семидесяти пяти до ста миль от Лондона, но к нам часто поступают заказы и на более удаленные от столицы дома.
        — Я хотел бы посетить Мальборо, Принсес Рисборо…  — говорит Уорд. Услышав это название, я вспоминаю свое собеседование с Джереми, и это заставляет меня заскучать о нем еще сильнее. Я просматриваю список различных отделений и партнеров, с кем хочет встретиться Уорд.
        — Полагаю, в отеле вы останавливаться не планируете,  — уточняю я.
        — Нет необходимости.
        Он снимает очки, протирает глаза.
        — Джереми упомянул, что у вас есть дочь. Сколько ей лет?
        — Одиннадцать,  — отвечаю я, озадаченная сменой темы.
        — Еще не наступила та фаза, когда хлопают дверью и кричат «Ты мне всю жизнь сломала»?
        — Все впереди, наверное. А у вас есть дети?
        Я снова смотрю на фото его жены.
        — Когда-нибудь будут, надеюсь. Джереми также упомянул…
        Его телефон вибрирует. Он смотрит на экран и вздыхает.
        — Спасибо, Дженьюэри,  — говорит он, как будто уже все, хотя пятнадцати минут еще не прошло.  — Закройте за собой дверь, пожалуйста.
        Я ухожу странно разочарованной, но слышу позади какой-то странный капающий звук. Обернувшись, я вижу, как Спад закинул ногу на угол стола Уорда.

        Еле-еле отчистив ковер в кабинете Уорда раствором с содой — и все это еще более унизительно,  — я возвращаюсь на свое рабочее место и начинаю налаживать его график. По крайней мере, между нами не осталось никаких недомолвок. Я снова смотрю на Спада и вижу физиономию Уорда — тот понял, что происходит, заметив на ковре золотую лужу, и выражение лица у него соответствующее.
        Рядом со мной, хрустнув коленями, присел Грэм.
        — Артрит,  — прокомментировал он костяной хруст.  — В общем, Уорд хочет значительных перемен. Всю башку продолбил мне — можешь, говорит, делать все что угодно, но только не смей опаздывать на совещания. А тебе что сказал?
        Я рассказываю, что Уорд планирует посетить несколько наших офисов на следующей неделе.
        — Отлично, хоть пару дней его не увидим,  — Грэм делает глубокий вдох.  — Я минуту назад говорил со своим терапевтом, рассказал ему про свои боли в груди.
        — Ох…  — тяну я.
        — Знаешь, что он мне сказал? Он сказал: «Грэм, ты хотя бы живой. Сходи на кладбище, и почувствуешь себя намного лучше!» Это не смешно, Джен!
        — Тсс!  — шикает на нас Люси. Она до сих пор разговаривает по телефону с женщиной, которая вчера приезжала посмотреть дом в Браутоне.
        — Какой кошмар,  — говорит она.  — Нет, конечно, я понимаю.
        Она прощается и вешает трубку.
        — И?  — спрашивает Грэм. В этот же момент мы слышим приближающиеся шаги. Я быстро привязываю поводок Спада к ножке стула.
        — Уорд,  — говорит Люси,  — только что звонили по поводу…
        — …дома в Браутоне. И?
        — Хозяйка только что из больницы. Сначала ее муж в саду зацепился за поливальный шланг и упал. Она пыталась помочь ему встать, но упала сама и сломала себе все пальцы.
        Грэм фыркает, когда Люси сгибает свои пальцы назад под углом в девяносто градусов.
        — Прибежала их дочь, увидела мамины пальцы и бухнулась в обморок,  — продолжает Люси,  — и, если вы можете в это поверить, прямо головой о камин. Камин мраморный…
        Глаза Уорда тускнеют:
        — Продажа, само собой, повисла в воздухе?
        Неловкая пауза.
        — Разумеется,  — отвечает Люси.
        Он выходит из офиса, сказав Надин, что ему срочно нужно отлучиться.
        Когда мы слышим, как хлопнула входная дверь, Грэм разражается смехом. Врывается Надин, ей интересно, что происходит.
        — А что случилось потом?  — Грэм поворачивается к Люси.
        Люси роняет голову на руки.
        — Вы видели лицо Уорда? Он думает, что мы просто сборище неудачников.
        Грэм перестает хохотать:
        — Послушай, милая, мы же не можем заставить людей влюбиться в те дома, которые мы им показываем. Мы не волшебники. Уорд может думать, что он все знает, но…
        — Грэм!  — говорит Надин. Все продолжают нервно хохотать. Даже Спад понял шутку, и его маленький носик задран, а пасть растянулась в улыбке.
        — …но, если серьезно, чего-чего, а харизмы ему точно не хватает.
        6
        Когда мы с Айлой въезжаем во двор дедулиного дома — мы приехали на выходные поздравить его с днем рождения,  — мне хочется, чтобы у ворот стояла бабуля. Я вижу ее рядом с входной дверью, в ее запачканных грязью брюках, с корзинкой в руках, в которой лежат свежесрезанные цветы, морковка и картофельные клубни — Айла обожала бабушкину «картошку в мундире».
        А теперь в моем сердце зияющая дыра — бабули нет. Весь первый год без нее у меня было такое чувство, как будто я навечно застряла в пробке на перекрестке. Теперь я понимаю, что горе — это своего рода сумасшествие, почти такое же, как влюбленность. Когда я была влюблена в Дэна, я не замечала вокруг ничего. Когда бабушка умерла, весь этот мир, который по-прежнему жил, показался мне каким-то странным фарсом. Когда умирает кто-то, кого вы любите, звезды и солнце исчезают и нужно много времени, чтобы снова начать видеть свет, выглянуть в окно и увидеть ясное голубое небо.
        Бабуля была мне и матерью, и лучшим другом, и первой, кому я звонила, когда хотела услышать знакомый голос. Я вспоминаю все те ситуации, когда просила у нее совета. Я знала: все, что я расскажу бабуле, тут же узнает и дед. Они были как одно целое. Бабуля была моим убежищем; а дедуля просто ее обожал. Когда я рассказала, как поступил со мной Дэн, бабушке стоило немалого труда успокоить деда, тот рвался задать Дэну трепку. Бабуля и дед научили меня, как за себя постоять и не дать в обиду дорогих мне людей.
        Я смотрю на крепко спящую Айлу. Мы не спали до поздней ночи — покрывали шоколадный торт для дедули глазурью и болтали, болтали… Как хорошо, что до сих пор Айле удавалось избежать происков всяких там Тоби Браунов, но я беспокоюсь, как бы такой не объявился в той средней школе, куда она должна пойти этой осенью. Когда мы переехали в Корнуолл и я пошла в среднюю школу, бабушка посоветовала мне не рассказывать друзьям о моем прошлом.
        — Если они чего-то не знают, то не могут это что-то использовать против тебя,  — сказала она.  — Все, что нужно,  — это найти среди всех этих неандертальцев одного человека, с которым ты сможешь сдружиться.
        Она была права. И я нашла Лиззи. Лиззи, со своими длинными курчавыми волосами и проколотым носом, отличалась от всех. Учителя во время семестра все время просили ее вынимать серьгу. Компашки и популярные одноклассницы не имели для нее никакого значения. Кроме того, она была единственным достаточно любопытным человеком, который догадался спросить меня, почему я живу с бабушкой и дедушкой, и я знала, что могу доверить ей свой секрет.
        Я еду дальше и улыбаюсь, вспоминая, как бабуля умела шутить. Она всегда следила, чтобы мы с Лукасом мыли за собой посуду.
        — Почему это и готовить, и убирать должна я?  — восклицала она, гоняясь за нами вокруг стола. Заканчивалась эта игра общим взрывом веселья.
        — Дженьюэри, ты должна выйти замуж, чтобы посуду мыл твой муж!  — говорила бабуля.
        Мы вечно донимали бабушку вопросами, где она работала.
        — Т-шшш,  — отвечала она, прижимая палец к губам.
        — Ты была шпионкой?  — спросил как-то Лукас, и в его карих глазах сверкнули озорные искорки.
        — Не совсем, но я работала в организации, связанной со шпионами.
        Я чувствовала, как нетерпение Лукаса растет, словно птица, готовая воспарить в небо. Я же представляла себе бабулю на скамейке в парке, в парике и темных очках, прячущей лицо за газетой.
        — Расскажи еще,  — настаивал Лукас. Думаю, его внимание так тронуло бабулю, что та не выдержала и рассказала кое-что. Конечно, не в подробностях, но тем не менее. Бабушкина работа была настолько секретной, что перед тем, как выбросить документ в мусорное ведро, его нужно было рвать на кусочки. И как-то раз одна из ее коллег так разозлилась на своего начальника, что вышвырнула из окна мусорное ведро и клочки разлетелись по всей улице. Девушку тут же пришлось уволить.
        — Вот на какой сверхсекретной работе я работала,  — добавила бабушка.
        Мой телефон звонит, и я отрываюсь от горестных раздумий. Это Лукас. Пожалуйста, Господи, хоть бы он звонил сказать, что уже в поезде и скоро к нам присоединится.
        — Как дела?  — спрашивает он.
        — Прекрасно. Не могу долго говорить, я за рулем,  — говорю я.
        — Понял. Слушай, я только что звонил дедушке…
        По его тону я понимаю — он не приедет.
        — Вот только не надо закатывать истерик,  — спешит добавить он.
        — Но я даже ничего еще не сказала!  — с обидой тяну я.
        — И без слов все понятно.
        Он прав. Внутренне я уже проклинаю его последними словами. Когда с нами произошла самая большая беда, какая только может произойти, бабушка с дедушкой нас приютили; они пожертвовали ради нас своим заслуженным пребыванием на пенсии. Только благодаря бабуле и дедуле у Лукаса и у меня есть крыша над головой. Они продали квартиру в северной части Лондона, где жили папа с мамой, и положили деньги в банк, не взяв себе ни пенни. А теперь дедушка остался в этом большом доме один и болтается в нем, словно монета в пустой консервной банке. И наши с братом визиты необходимы ему как глоток жизни. Дедушка хочет видеть свою семью, и Лукас мог бы быть частью этой семьи. Но он отчего-то решает не приезжать уже который год. Хотя все конфликты мы с братом уже пару лет тому назад разрешили, его поведение печалит меня до сих пор. Я знаю, что дедушку он любит, только почти не показывает этого. И Айла своего дядю тоже по-настоящему не знает. Для нее это загадочный тип, который вечно на работе. Почему он предпочитает существовать отдельно от нас?
        — У меня не получится передать ему подарок, поэтому не могла бы ты на заправке купить ему конфет или то песочное печенье, которое он любит?
        — Прекрасно.
        Повисает долгая пауза. Потом Лукас говорит:
        — Я бы приехал, Джен, но никак не могу.
        Еще одна долгая пауза.
        — Дедушка понимает,  — добавляет он.
        — Прекрасно.
        — Если бы он вернулся в Лондон, Джен! Нам всем было бы намного проще.
        А потом я слышу женский голос.
        — Лукас, дорогуша,  — томно и соблазнительно произносит его обладательница.  — Вернись, пожалуйста, в постель, мне холодно без тебя.
        — Кто это?  — спрашиваю я.
        — Никто,  — отвечает Лукас, понимая, что он попался.
        Он шикает на свою мадемуазель и продолжает:
        — Ну, хорошо. Это коллега.
        Себялюбивый засранец. Я делаю глубокий вдох.
        — Дженьюэри.
        Я смотрю на Айлу, и мне очень сильно хочется сказать ему все, но при дочери я не могу.
        — Знаешь, дедушка не будет с нами вечно…  — пытаюсь я пронять его этим доводом.
        — Вот только не начинай,  — холодно отвечает Лукас.  — Вспомни все, что я для тебя сделал.
        Как будто я могла забыть.
        Я кладу трубку, и мне вдруг хочется опустить стекло и заорать что есть сил, но я подавляю в себе это желание и не даю волю чувствам. Я вспоминаю, как в детстве Лукас не хотел принимать помощь от бабули с дедулей — ненавидел, когда бабушка пыталась застегнуть ему пальто: как же, на улице же не холодно. Не хотел, чтобы дедушка ему читал — книги же такие скучные. Не хотел, чтобы ему подтыкали одеяло — он уже для этого слишком взрослый. В общем, Лукас играл роль сироты… Теперь-то я понимаю, как ему было больно, как он переживал случившееся, как он тосковал по родителям — и от горя спрятался в свой внутренний укромный мир. Но мне так хочется быть к нему хоть чуточку ближе! Лукас — мой единственный брат, и я в нем сильно нуждаюсь.
        Когда мы выросли, я стала спрашивать его о маме с папой все чаще. Бабушка с дедушкой никогда не запрещали нам говорить о них. Что помнил Лукас? Он пожимал плечами и отвечал: «Не так уж много». В его глазах отражалась та боль, которую он испытывал; мне хотелось, чтобы он подпустил меня ближе. И лишь однажды, когда у него была страшнейшая простуда, ему было тогда лет четырнадцать, а мне одиннадцать, он подпустил. Он лежал в своей комнате наверху, и бабуля попросила меня проведать его. Я осторожно постучала в дверь и вошла. Лукас был бледным и слабым, у него были опухшие и красные глаза, и он еле-еле приподнялся на подушках. Когда я села на край кровати, к моему удивлению, он не прогнал меня. А лишь сказал хриплым голосом:
        — Я помню, Джен, как однажды в детстве, когда я болел, папа подтыкал мне одеяло и показывал звезды на небе.
        Всякий раз, когда мне кажется, что я ненавижу своего брата, я вспоминаю тот день, и это заставляет меня снова полюбить его и простить.
        7
        Мы со Спадом и Айлой приезжаем к дедушке как раз в тот момент, когда уже готов поздний ланч: домашние хот-доги, которые Айла просто обожает. Во второй половине дня мы отправляемся на пляж. Я подхожу к морю, и шум волн помогает мне выбросить из головы ненужные мысли и перестать думать о Лукасе.
        Вечереет. К нам приходит дедушкина подруга, актриса по имени Белла, и мы вместе собираемся праздновать дедушкин день рождения. Белле под семьдесят, живет она в Фоуи, небольшом городке примерно в пяти милях к востоку от Сент-Остелла, где мы с Лукасом ходили в школу. Когда мы впервые посетили Корнуолл, я думала, что Фоуи и Лондон — это две совершенно разные вселенные. Все жители городка необычайно спокойны и добродушны; на улицах можно припарковаться, люди наслаждаются барбекю на пляже, а море яркого голубого цвета.
        Белла знала, что дедушка директор хорошего театра, поэтому, когда мы переехали, она предложила ему поставить пьесу, написанную одним из ее многочисленных бывших любовников. Я прямо-таки вижу, как двадцать лет назад она зашла в эту гостиную. Тогда диваны еще не были продавлены, как сейчас, и на рамках фотографий еще не скопилась пыль. Белле тогда было, должно быть, немного за сорок, и она была высокой и статной, а ее иссиня-черные волосы становились еще ярче, когда губы она красила красной помадой. Она оставила сценарий на дедушкином столе; страницы пахли розами. Следующие пару дней мы почти не видели дедулю. Он сидел в кресле, как влитой, а вокруг него, словно конфетти, были разбросаны листы бумаги. С тех пор они с Беллой друзья. Дедушка всегда уважал актеров.
        — Самые главные в моей работе — зрители и актеры,  — говорил он,  — драматург здесь лишний. Если позвать пару актеров и оставить их в одном помещении, они без труда разыграют превосходный спектакль.
        Только вот жениться на актрисе? Нет, такого дедуля позволить себе не мог.
        Но она дорога ему. И она очень добрая. И она в списке тех его надежных знакомых, кому он звонит, если случается что-нибудь неотложное.
        Дедушка открывает конверты с открытками и подарки. Белла хвалит рисунок Айлы: густые белые волосы и брови — дедушка получился ну очень похожим. На его внешность никак не повлияли ни годы, ни горе от потери бабули. Он по-прежнему красив, его острый взгляд все еще полон любопытства. Белла трясется от смеха, читая подпись:
        — Дедушка, это позор! В восемьдесят шесть пора быть в инвалидном кресле, а ты все никак не унимаешься!
        Ниже фото пустого инвалидного кресла.
        Когда дедушка заканчивает разворачивать подарки, я вспоминаю, что вообще-то есть еще один, но мне как-то не очень хочется его дарить.
        — От Лукаса,  — тем не менее говорю я, неохотно протягивая дедушке коробку конфет.
        — «Бендикс». Мои любимые,  — говорит дедуля, не в силах скрыть печаль в голосе.  — Какая жалость, что он не смог приехать… Я понимаю, работа… Вы, молодые, пашете, должно быть, как лошади.
        — Это не основной подарок,  — пытаюсь я успокоить дедулю, гладя его по колену.
        — Нет. Вот основной!  — слышим мы голос Лукаса. Он стоит в дверях, держа в руках маленький коричневый сверток.
        Я не могу поверить. Он здесь?! Вот и дедушка не может скрыть удивления. Он встает и широко-широко раскрывает объятия:
        — Как я рад тебя видеть, дорогой Лукас!
        — Ну не мог же я, в самом-то деле, снова пропустить твой день рождения!  — говорит он и пристально глядит на меня.  — Меня бы не простили.

        После ужина дедушка разводит в камине огонь, и мы усаживаемся на диване в гостиной. Айла уже в пижаме и обещает, что через пару минут ляжет спать. По случаю дня рождения дедули я позволила ей не ложиться дольше обычного еще и потому, что она помогает деду настроить подаренный ему Лукасом айпад. Или, точнее, «Мою новую игрушку», как он его назвал. Лукас вынимает с книжной полки один из наших старых семейных фотоальбомов.
        Я заглядываю в альбом и вижу газетную статью с выцветшей фотографией наших мамы и папы, датированную 1979 годом — годом моего рождения. На фото, пухленькая и улыбающаяся, я сижу у мамы на коленях, а рядом с нами стоит папа в рубашке и галстуке, и на лице его искренняя гордость. С его светло-каштановыми волосами, широкими плечами и спортивным телосложением папа очень похож на Лукаса. Я помню дедушкины рассказы о том, что папа очень много занимался спортом — у него был пунктик насчет мускулатуры и он обожал ездить на велосипеде и бегать по утрам.
        — В отличие от меня,  — каждый раз смеялся дедуля.
        На полу в комбинезоне сидит Лукас, его голова лежит у мамы на коленях. На маме платье с высоким воротом и сапоги до колен.
        Заголовок гласит:

        ПЛОХИЕ ПОГОДНЫЕ УСЛОВИЯ СТАЛИ ПРИЧИНОЙ
        ЖУТКОЙ ГИБЕЛИ РОДИТЕЛЕЙ ЭТИХ ДВУХ МАЛЮТОК…
        В первый день Нового года в автокатастрофе трагически погибла молодая пара. Автомобиль, в котором доктор Майкл Уайлд и его жена Элеонора возвращались из Глостершира в Лондон, разбился из-за наледи на дорожном покрытии… У супругов остался четырехлетний сын Лукас и дочь грудного возраста по имени Дженьюэри…
        Я сажусь рядом с Лукасом, но по выражению его лица ничего не понятно.
        — Им не было больно,  — сказала мне бабушка, когда мне было пять лет, а Лукасу восемь.
        Лукас переминался с ноги на ногу, опустив голову.
        — Люди умирают все время, Дженьюэри,  — сказал он мрачно.
        — Лукас,  — дотронулся до его руки дедушка, пытаясь успокоить его.
        — Где они сейчас?  — спросила я, запутавшись окончательно. Куда делись мои родители? Они на небе? В облаках?
        — Ну…  — Бабушка посмотрела на дедушку.
        — Когда люди умирают, они попадают на небо,  — сказал дедушка.  — Небо — это хорошее место, где вашим родителям живется счастливо и спокойно.
        Бабушка тоже попыталась успокоить Лукаса, но он оттолкнул ее и закричал:
        — Ненавижу небо!
        Он выхватил из моих рук игрушечного кролика и бросил его через всю комнату. Испугавшись, я прижалась к бабуле. Она обняла меня. Дедуля бросился за Лукасом, и я услышала, как он сказал: «Иди сюда, Лукас, пожалуйста, иди ко мне». Я слышала, как Лукас плакал, а дедушка все приговаривал:
        — Ничего, ничего.
        Я вытираю слезы, и мы продолжаем смотреть альбомы, полные черно-белых фотографий бабули и деда, когда они были моложе — с маленькой и взрослой мамой. Мне грустно видеть эти снимки, но их просто необходимо пересматривать время от времени, особенно в день рождения мамы. Я не хочу забывать их лица. Я вижу свою маму в себе. У меня те же высокие скулы, густые каштанового цвета волосы, полные губы и веснушки на переносице. У папы мои зеленые глаза, с оттенком серого. Он серьезнее Лукаса, но, когда улыбался, мир улыбался ему в ответ.
        В альбоме мне попадается телеграмма, адресованная Элеоноре Барри, моей маме: «Возвращайся скорее, мамочка».
        На глазах выступают слезы.
        — Ах, она отправилась тогда в Нью-Йорк,  — говорит дедушка, глядя на следующее фото в альбоме, где мама и папа сидят вплотную друг к другу на скамейке в парке, а мамины длинные волосы развевает ветер.
        Дедушка смотрит на Айлу поверх очков.
        — Знаешь историю о том, как твои дедушка и бабушка встретились?
        — Расскажи еще раз,  — говорит она.
        Я тоже слышала эту историю много раз, но она по-прежнему одна из моих любимых. Дедушка вспоминает, как моя мать вернулась с горнолыжного курорта в Стоу, штат Вермонт, где работала официанткой. Ей так сильно не нравилось в Великобритании, что она тут же села на первый же самолет, который летел в Америку. В Нью-Йорке у нее была старая школьная подруга, у которой можно было поселиться.
        — Элли работала в каком-то доме моды. Ее босс была миниатюрная женщина — она пошатывалась на каблуках, и все ее многочисленные браслеты звенели при каждом ее шаге. Она всегда говорила, что ей нечем заняться, кроме как написать какое-нибудь тухлое письмецо. Во всяком случае, в один прекрасный день она решила сбежать и переехала поближе к Сохо.
        — Что такое Сохо?  — спрашивает Айла.
        — Очень интересный район Лондона,  — говорит ей Лукас.  — С художественными галереями и кафе.
        — Так вот, она сидела в кафе и читала, и тут в кафе вошла ее начальница, миссис Бэнгл Джэнглз.
        Не в силах сдержать смех, Айла прыскает. Даже Лукас улыбается.
        — Элли вцепилась в мужчину, сидевшего рядом с ней.
        Дедушка хватает меня за руку.
        — И уткнулась головой в его газету, пробормотав: «Вытащите меня отсюда».
        Теперь уже смеемся мы все, в основном над дедушкиными актерскими способностями.
        А тот продолжает рассказывать, как папа прикрыл маму своим пальто, она пригнула голову, и они поспешили к выходу. На улице мама увидела, какой папа красивый, что ее очень обрадовало, и она с облегчением рассмеялась. Все утро они провели вместе. Она узнала, что ее нового знакомого зовут Майкл. Он учился на врача, а в кафе оказался, потому что решил отдохнуть от походов по магазинам со своей тогдашней подружкой-юристом.
        — Боюсь, что с подружкой он расстался в тот же день. Когда Майкл вернулся домой, он нашел Элли, и с тех пор они не расставались. Они очень, очень любили друг друга.
        — А вы, дядя Лукас, собираетесь жениться?  — вдруг спрашивает его Айла, дослушав историю о знакомстве бабушки с дедушкой.
        — Эмм… Не в ближайшее время.
        — Почему нет? Я могу быть подружкой невесты!
        — Это очень долгая история,  — говорит Лукас, явно не горя желанием говорить на эту тему. Он не умеет привязываться к людям. Я не думаю, что он когда-нибудь вообще влюблялся. Конечно, у него были романы, один из которых даже затянулся на полгода, но не было никого, кому бы Лукас был готов подарить даже самую маленькую частичку своей души. Придется очень поработать, чтобы заставить такого, как Лукас, полюбить. И я сразу же вспоминаю про Дэна. Была ли я и правда в него влюблена? Думаю, что в то время да. Я не жалею, что встретила его, да и как я могу, когда он подарил мне Айлу? Любовь — это не только розы. Иногда за нее нужно расплачиваться. Мой папа, конечно, тогда и представить себе не мог, что его решение жениться на маме будет стоить ему родителей. Какими жестокими оказались его отец и мать, решив, что мама слишком ветреная, слишком легкомысленная для него, в отличие от его подружки-адвокатессы с перспективой карьерного роста. Они потратили столько времени впустую, так и не поняв своей глупости, пока не стало слишком поздно.
        Я снова бросаю взгляд на альбом и задерживаю его на фотографии мамы с Лукасом на руках, завернутым в бледно-голубую пеленку.
        «Наш мальчик»,  — подписала мама этот снимок.
        Я вижу, что Лукас дотрагивается до фотографии и тут же отдергивает руку.
        — Как так может быть, что я, трясущийся старик восьмидесяти шести лет, еще здесь, а ее нет…  — говорит дедушка, глядя на нас с Лукасом.  — Видимо, нельзя выбрать старость, потому что это честь, которая выбирает тебя сама.
        — Давайте сменим тему,  — предлагает Лукас, захлопывая альбом, как бы давая нам этим понять, что хватит на сегодня ворошить прошлое.
        — Да!  — хлопает в ладоши Айла.  — Шоколадный торт!
        И вот Айла гордо выносит торт, который они с Руки испекли ко дню рождения деда. Рядом крадется Спад, принюхиваясь, в надежде, что девочка упадет, как это, к счастью для него, случается довольно часто. Но не в этот раз — торт добирается до дедушки без происшествий.
        Дедуля аплодирует, а мы запеваем «С Днем Рождения». Айла фотографирует.
        Прожевав очередной кусок торта, Лукас спрашивает:
        — Ну что, Джен, как твой новый начальник?
        Дедушка неудержимо хохочет — я рассказываю обо всех своих бедствиях, увенчав эту сагу восхитительным эпизодом, как Спад помочился на стол Уорда. И на этом месте смеемся мы все, а дед добавляет, что неплохая бы вышла из всего этого вороха злоключений комедия. Хорошо, что Уорд нас сейчас не слышит.

        — Все-таки ты приехал,  — говорю я Лукасу, когда все расходятся по своим комнатам.
        — Ты была права,  — отвечает он.
        — Что ты сказал? Я была права?
        — Не заставляй меня повторять это, Джен,  — почти улыбается Лукас в ответ.
        — Ты не говорил, что у тебя есть подружка,  — добавляю я.
        — А у меня и нет подружки. Я буду спать в своей старой комнате?  — спрашивает он. Ясно, что он не хочет вдаваться в подробности своей личной жизни.
        Я киваю.
        — Что ж, спокойной ночи.
        Он целует меня в щеку.
        — Это так много значит для деда,  — говорю я, помешкав немного,  — и для меня.

        На следующий день мы прощаемся, и дедушка крепко обнимает меня. Лукасу пришлось уехать сразу же после завтрака, но даже такое небольшое количество времени, какое он провел с дедом, подняло тому настроение. Дед кажется ужасно худым — и это под своим бесконечным набором теплых свитеров.
        — Не бойся, Дженьюэри. У меня теперь есть новая игрушка и шоколадный торт. Иди. Ты же не хочешь попасть в час пик,  — говорит он. Я обнимаю его еще крепче.
        Машина отъезжает от дома, и Айла вся в мыслях о тех снимках, которые она сделала за минувшие выходные. Мне же так грустно, что я чуть не плачу. Я ненавижу уезжать от дедули. На мгновение я вижу себя почти семнадцать лет назад. Я стою с сигаретой у окна своей комнаты и нервно затягиваюсь. Мои сумки и чемоданы собраны. Лиззи, мой лучший друг, должна была приехать за мной в тот день, чтобы отвезти в нашу новую квартиру в Западном Лондоне. Мне было не по себе, в отличие от Лиззи, которая во всем видела приключение.
        — Ох, и дадим же мы в Лондоне жару!  — говорила она. К переездам Лиззи привыкла — ее родители никогда не могли долго жить на одном месте. К тому времени, как мы познакомились (ей было четырнадцать), она сменила пять школ. Мне очень повезло, что родителям Лиззи так сильно нравилось в Фоуи, что они остались тут на целых несколько лет. Многие наши одноклассники называли Лиззи «сумасшедшей толстухой».
        — Пошли вы,  — отвечала Лиззи, внешне спокойная, хотя я знала, что в глубине души ей больно.
        — Надо мной издевались все, кроме тебя, Джен,  — сказала она как-то,  — даже учителя считали, что я тупая, но у меня просто не было времени что-нибудь толком выучить, потому что родители вечно переезжали.
        Лиззи стала частью моей семьи. Она любила бабулю с дедулей, потому что они всегда были доброжелательны к ней и приветливы, всегда приглашали ее погостить с ночевкой или на пикник на пляже. В моей семье теперь появилась стабильность. Бабушка обожала Лиззи, потому что знала — Лиззи за меня горой и я за нее.
        Лизи была упертой, необузданной, уверенной в себе и амбициозной. Она вечно повторяла бабуле с дедулей, что станет известным шеф-поваром и будет путешествовать по всему миру.
        — И она своего добьется,  — приговаривал дедушка, которому нравилась эта ее уверенность.
        За последние несколько часов перед отъездом моя голова пухнет от мыслей. Может быть, мне нужно было остаться? Я же не Лукас, который еле дождался совершеннолетия и тут же ринулся всем доказывать, что может сам заработать себе состояние и ни в ком не нуждается — ни в бабуле с дедулей, ни во мне. И я не такая, как Лиззи…
        Услышав бабушкины шаги, я побыстрее выбросила из окна окурок.
        И сейчас я вижу ее так ярко, словно она тут, передо мной.
        — Я тоже бы нервничала,  — сказала Лиззи, подойдя к двери. Она оглядела пустую комнату с распахнутым настежь шкафом, в котором одиноко болтались на поперечных палках пустые вешалки, на одной из них висело старое пальто, а на верхней полке печалилась шестигранная коробка из-под шляп.
        — Здесь будет странно без тебя,  — сказала Лиззи, присаживаясь на кровать.
        — Я буду скучать по шуму моря.
        — Но море ведь всегда будет с тобой. Море, я, твой дедушка…
        Она смотрела в пространство перед собой.
        — Моя первая квартира, Дженьюэри, была на Уилтон-стрит. Прекрасное место, но сама квартира оказалась совершенно отвратительной. На кухне что-то не ладилось с раковиной: приходилось подставлять ведро, а потом выливать воду в унитаз.
        Она усмехнулась.
        — Но я так любила свободу, которая появилась у меня благодаря этой квартире. Весь мир у твоих ног, Дженьюэри, ждет, когда ты его завоюешь.
        Наше прощание было кратким — бабуля ненавидела расставание так же, как я. Мы с Лиззи сели в ее старый автомобиль, а через десять минут, когда она уже увлеченно искала радиостанцию, я поняла, что мне нужно вернуться. Потому что я кое-что забыла.
        Лиззи посмотрела на меня с подозрением:
        — В машину не поместится больше ничего, Дженьюэри.
        — Пожалуйста!  — отчаянно взмолилась я.
        Я оставила Лиззи в машине, а сама помчалась назад. Вбежав в прихожую, я уже собиралась было позвать дедулю с бабулей — может, бабуля в саду?  — но замерла, услышав их голоса из гостиной.
        — Мы знали, что этот день когда-то настанет,  — говорил дедушка.
        — Но это… Это… не делает все… не делает все… проще,  — всхлипывала бабуля.
        — Иди ко мне. Лукас и Дженьюэри — наша награда. Твоя награда.
        — Когда мы потеряли дочь, у нас не было времени горевать, с маленькой Джен и Лукасом на руках это было для нас непозволительной роскошью. Мне пришлось снова научиться быть матерью. А теперь…  — задыхалась бабуля, пытаясь отдышаться,  — не осталось никого, только пустой дом.
        — Но мы-то с тобой друг у друга остались…
        — Я чувствую…  — каждое слово по-прежнему давалось бабуле с неимоверным усилием,  — с Лукасом прощаться было легче, а с Дженьюэри — я чувствую, что снова теряю дочь.
        Я вломилась в гостиную.
        — Дженьюэри!  — воскликнул дедушка.
        Бабушка вытерла глаза и попыталась взять себя в руки:
        — Ты что-то забыла…  — она чихнула. Слезы снова закапали из ее глаз, я бросилась к ней и обняла ее, вдыхая привычный и уютный запах ее духов — лилии, целуя ее влажную щеку, покрытую тоненьким слоем пудры.
        Она заправила за ухо прядь волос:
        — Ты что-то забыла?
        — Я забыла сказать «спасибо»,  — сказала я, повернувшись к дедушке,  — за все, что вы для меня сделали. Вы были для меня лучшими родителями.
        Бабушка обхватила меня руками за плечи и прижала к себе.
        — Не грустите,  — пробормотала я,  — и обещайте мне, что достанете свои загранпаспорта и поедете туда, куда мечтали поехать всю жизнь.
        И они поехали. В Фонтенбло, что недалеко от Парижа. Бабуля прислала мне оттуда открытку. Я пришпандорила ее к холодильнику и улыбалась каждый раз, когда ее видела, понимая, что так же, как у меня новая жизнь в Лондоне, у бабушки с дедушкой без нас с Лукасом тоже новая жизнь.
        — Мама?  — дотрагивается Айла до моей руки, и я возвращаюсь в настоящее.  — Тут папа звонит.
        Она протягивает мне свой телефон, один из бывших моих.
        — Не могу говорить, Дэн. Я за рулем,  — быстро произношу я.
        — Конечно. Это может подождать.
        — Что может подождать?  — Я чувствую: что-то нечисто.
        — Это может подождать.
        — Говори быстрее.
        — Хорошо. Я хотел спросить у тебя одну вещь: как ты отнесешься к тому, что я познакомлю Айлу со своей новой девушкой?
        Понимая, что я в растерянности, он продолжает:
        — Мы встречаемся уже довольно долго, и я…
        Я смотрю на Айлу.
        — Мы можем поговорить об этом попозже?
        — Разумеется. Будь осторожна.
        Я отключаюсь, в ужасе от предстоящего знакомства.
        Дэн вернулся в нашу жизнь семь лет назад. Я рассказала о нем Айле, когда она достаточно повзрослела, чтобы понять.
        — Если он мой папа, почему он не живет с тобой?  — таков был один из первых ее вопросов.  — Вы поженитесь? Почему «нет»?
        Айла задала мне много вопросов со словом «почему», на большинство из них я изо всех сил постаралась ответить.
        Меня устраивают наши с Дэном нынешние отношения. Год от года Дэн постепенно стал проводить с нашей дочерью все больше времени, и теперь Айла проводит с ним каждые вторые выходные. Он хорошо влияет на Айлу, и та довольна, что у нас с ним полное взаимопонимание. Алименты, которые он платит, идут на оплату услуг Руки, и частично их хватает нам на квартплату и большую часть увлечений Айлы. Я проигрываю такой вариант развития событий, при котором Дэн может жениться на этой новой женщине и завести детей, из-за чего его обязательства по отношению к нам с Айлой будут забыты. Не хочу, чтобы его новая подружка встала у меня на пути. Ах, ну почему жизнь — такая сложная штука?
        Иногда я задаюсь вопросом, что могло бы произойти, если бы мы с ним познакомились лет на пять позже. Нам обоим было бы тогда под тридцать. Но мы встретились не в самый подходящий момент.
        Что, если; что, если…
        Машина мчится по автостраде, а я вспоминаю день, когда я встретила Дэниела Грегори.
        День, который изменил всю мою жизнь.
        8
        2002 год
        Время ланча. Я в переполненном кафе неподалеку от Портобелло-роуд, в Ноттинг-Хилл, недалеко от моего офиса. Я живу в Лондоне уже четыре года, в настоящий момент работаю в литературном агентстве «Грин и Ноэл», на Уэстборн-гроув, заместителем Рэйчел Ноэл. В перечень моих обязанностей входит вычитка поступающих материалов. Каждую неделю на моем столе оказываются сотни новых сценариев, складывающихся в, как мы это называем, мусорную кучу, и от меня требуется донести до Рэйчел наиболее перспективные материалы из этой кучи.
        Обожаю приходить сюда в перерыв на ланч. В этом кафе два этажа. На стенах развешаны черно-белые фотографии знаменитостей, на полках — ряды бутылок вина, в витринах — пирожные и бисквиты. Из колонок льется музыка. Я смотрю на часы. Где Лиззи? Заказав вторую уже чашку кофе, я лезу в сумку и достаю оттуда сценарий, решив, что если уж сидеть в одиночестве, так хотя бы выглядеть занятой. Я смотрю сопроводительное письмо — это триллер; называется — «Человек с пустыми глазницами».
        Но я не могу сосредоточиться и потому отправляю Лиззи очередное смс-сообщение. В последнее время ей приходится несладко — она недавно рассталась со своим бойфрендом-греком. Лиззи — определенно победитель, когда речь идет о запутанных историях любви. Не то чтобы мы соревновались. Когда мы переехали в Лондон, она пошла на кулинарные курсы. Ее раздражала рутина — такое ощущение, говорила она, что снова попала в школу. Но она держалась, чтобы получить достойную квалификацию. И в то же время, чтобы было интереснее, Лиззи стала втайне встречаться с одним из самых красивых преподавателей на своих курсах. Причем время зря не теряла — мне часто приходилось спать с берушами.
        У Лиззи темно-каштановые волосы до плеч, которые она обычно собирает в хвост, подчеркивая голубые глаза, подведенные лайнером. Но столь привлекательной ее делают открытость, дух свободы и доброе сердце. У Лиззи глубокий голос с хрипотцой; она говорит, что таким он был всегда, с самого детства. Окончив кулинарные курсы, она снова захотела путешествовать, поэтому нашла работу в Нантакете — готовила в ресторане для богатых. А потом работала в одном из зимних шале во Франции и завела интрижку с инструктором по лыжному спорту.
        — Только секс и катание на сложных трассах,  — рассказывала она.
        Потом Лиззи отправилась в Шотландию, где готовила в каком-то важном заведении для политиков, но ее так нервировала ее работа, что она ушла и устроилась в отель на Паксосе. Помню, как она присылала открытки с рассказами, как ей там нравится, хотя ее достают местные мужики, которые все время пытаются ее подкараулить. Лиззи так много путешествовала за последние несколько лет потому, что не могла, как и ее родители, долго оставаться на одном месте. И с одним и тем же мужчиной она долго быть не могла; потому что начинала бояться, что он ее бросит, и поэтому уходила сама еще до того, как мужчине могла прийти в голову такая мысль. Но на этот раз ее тактика не сработала. Она влюбилась. И он казался ей совершенным, пока не выяснилось, что он женат и у него трое детей. Жена Андреаса застала их с Лиззи, и, выражаясь прилично, занимались они там явно не сном. Последовало бурное выяснение отношений. С разбитым сердцем Лиззи вернулась в Великобританию шесть недель назад и стала взахлеб читать книжки о том, как выйти из депрессии самостоятельно. Хотя она девушка откровенная и с прекрасным чувством юмора, Лиззи
ненавидит даже самую мысль о том, что может кому-либо причинить боль. Ее мучает чувство вины — она ведь спала с женатым мужчиной. Она не хочет слышать, что это он прятал свое кольцо и обманывал и ее, и свою жену. Лиззи по-прежнему дуется на саму себя.
        Конечно, я не завидую этой ситуации, но в сравнении с личной жизнью Лиззи моя выглядит невероятно блекло. Прекратив несколько месяцев назад мои последние отношения, я была очень рада. Отношения эти продлились всего пять месяцев. Его звали Кристиан Гиббонс. Он работал в сфере финансов, как и мой брат,  — уже плохое начало.
        — По крайней мере, он секси,  — сказала Лиззи. Кристиан к тому же оказался еще и невероятно добр и эмоционален. Когда я рассказала ему о смерти родителей, он разрыдался. Кристиан всем сердцем обожал свою мать и не мог даже представить себе, как бы пережил ее смерть, это меня растрогало. К тому же он был не жадным и никогда не позволял мне ни за что платить, к счастью для меня, потому что в тех ресторанах, куда мы ходили, мне не по карману была даже жвачка под креслом.
        Сначала все шло как по маслу. У нас был шикарный секс, мы много говорили, тусовались в клубах — Кристиан прекрасно танцевал. Когда всего через месяц он познакомил меня с родителями, я подумала, что все серьезно. В их семье всем заправляла его мать. Отец даже слова вставить не мог. Я увидела, что холодильник заперт, и спросила почему — оказалось, что мать Кристиана посадила своего мужа на строгую диету. Первым звоночком стало то, что каждое воскресенье Кристиан ездил к родителям на жаркое. Они жили в Айлингтоне.
        — Мама делает вкуснейший соус,  — повторял Кристиан. Эти вечные ужины стали меня пугать. Из-за того, как его сестра смотрела на меня через стол (думаю, она считала, что я с ним только из-за денег), а еще из-за того, что я как-то увидела, как его мать залепила своему мужу пощечину, потому что тот стащил из холодильника кусочек жареной картошки.
        — Минуту во рту, всю жизнь на бедрах,  — сказала она. Я думала, что сейчас отец Кристиана треснет по столу и потребует, чтобы она перестала с ним обращаться как с ребенком, но он оказался совершенной тряпкой. Я предложила Кристиану не приезжать, заняться чем-нибудь другим, а он ответил, как ни в чем не бывало:
        — Но нас же ждет мама.
        Следующую пару месяцев, к огромному неудовольствию моему и моих друзей, все выходные я проводила дома у Кристиана; и даже свой день рождения я провела, увы, с ними. Мне совершенно не нравилось подобное положение дел, но последней каплей стало другое — он предложил отправиться в отпуск вместе с родителями.
        — Нет уж, давай мы как-нибудь сами по себе,  — ответила я, решив не уступать на этот раз. Я хотела показать ему, что быть маменькиным сынком — не сексуально. Мы были в его квартире, в спальне. Я подошла к нему и медленно начала расстегивать рубашку.
        — Хочу, чтобы мы с тобой были только вдвоем, расхаживали по квартире голышом,  — проговорила я, медленно проведя рукой по его груди.  — Давай напьемся и будем вести себя очень плохо.
        — Но Джен, мама уже заказала гостиницу в Алгарве.
        Я убрала руку с его груди. Все, это предел. Я не могла заставить его выбрать, а даже если бы и могла, он выбрал бы не меня.
        Мои бабушка и дедушка были для меня примером идеальных отношений. Я хочу, чтобы у меня все было так же, как у них,  — чтобы был кто-то, с кем я могла бы вместе смеяться, плакать, с кем я могла бы дойти до края света и вернуться обратно.
        Я выглядываю на улицу. Там по-прежнему проливной дождь. Ну же, Лиззи. Хотя бы позвони мне. В кафе входит высокий молодой человек со светло-каштановыми волосами и карими глазами. Подтянутый. С хорошей фигурой. Две девушки, сидящие за одним из столиков у входа, метнув в него взглядом, начинают перешептываться. Он сканирует комнату перед собой, видит свободный столик рядом с моим и быстро идет к нему, чтобы кто-нибудь другой не успел за него сесть. Снимает пиджак и бросает на спинку стула. Подзывает официантку и заказывает черный кофе, садится и берет в руки страницу меню со специальным предложением. Он постукивает ногой по полу, как будто уже выпил несколько чашек кофе и сейчас чересчур энергичен.
        — Лиззи, это Джен,  — говорю я, в очередной раз нарвавшись на голосовую почту.  — Я волнуюсь. Позвони мне.
        Повесив трубку, я замечаю незнакомца. Сейчас он читает спортивную колонку в газете, которая у него в руках. Я возвращаюсь к своему сценарию, делая вид, что читаю, но потом мой разум пронзает ужасная мысль. А вдруг Лиззи чего-нибудь натворила? Да нет же, не могла она. Скорее всего, Лиззи просто забыла о нашей встрече, сидит дома, смотрит «Свободных женщин», а ее мобильный просто разрядился. После возвращения в Лондон она так еще и не успела найти работу. Лиззи спит на моей софе и работает в ночную смену в местном пабе, а в течение дня ходит по собеседованиям.
        Мой сосед разговаривает по мобильному:
        — Он отменил?
        Пауза.
        — Почему?
        Пауза.
        — Хорошо, я вернусь попозже.
        Не могу взгляда от него отвести. Он невероятно красив.
        Официантка приносит кофе.
        — Спасибо,  — говорит мужчина, слегка улыбнувшись ей. Он смотрит в мою сторону, и я чувствую, что краснею.
        — Здравствуйте,  — говорит мужчина, и в глазах его вспыхивают искорки.  — Вы актриса?
        Он показывает на сценарий, лежащий передо мной.
        — Нет, нет, что вы,  — отвечаю я.
        — Почему «нет»?  — выражение его лица озорное. И вдруг он уже сидит напротив меня и говорит:
        — Вас что, точно так же прокатили, как меня только что?
        Взволнованная, я складываю страницы в аккуратную кучку.
        — Ага.
        Он разрывает пакетик с коричневым сахаром, высыпает его себе в кофе.
        — Они сами не знают, чего лишились.
        Я решаю ему не перечить.
        — Так что если вы не актриса, чем же вы тогда занимаетесь?
        Я кратко рассказываю ему о своей работе:
        — Пытаюсь найти следующего Джона Гришэма.
        Мужчина делает попытку разглядеть сценарий.
        — «Человек с пустыми глазницами»,  — читает он вслух.  — Стоящий хоть сценарий?
        Он уже так близко, что я с трудом могу сосредоточиться.
        — Пока не поняла,  — бормочу я.
        — Еще кофе?  — говорит он, глядя на свою пустую чашку. И зовет официантку. Я замечаю на его ладони странное пятнышко. Он снова смотрит на меня с ангельской улыбкой, как будто только что нашел в своем кармане пятидесятифунтовую банкноту. Благодаря незнакомцу этот момент превратился из обычного перерыва на ланч в праздник души.
        — Кстати, я Дэн.
        Та секунда, в течение которой он держит мою руку, кажется мне вечностью. Он ждет.
        — А вы?
        Сосредоточься, Дженьюэри. Но я могу думать лишь о том, насколько он привлекательный.
        — Э-э, Дженьюэри.
        Углы его рта приподнимаются в умопомрачительной улыбке.
        — Я не спрашивал, в каком месяце вы родились.
        — Нет, меня правда так зовут.
        Он наклоняет голову набок.
        — То есть ваша мама вас не очень любила?
        Я не отвечаю: самый лучший способ убить разговор в зародыше — рассказать о том, что мои родители погибли, когда я была совсем маленькой.
        — Мои родители познакомились в январе,  — объясняю я. Я вижу, что незнакомец высокий. Он вытянул под столом ноги, и одна как будто случайно задела мою. И я вовсе не против.
        — А мои родители познакомились в…  — прищуривается незнакомец, словно пытаясь вспомнить.  — В июне, но я рад, что они не назвали меня в честь этого месяца.
        Я смеюсь, наслаждаясь его вниманием, так что, заметив, что в кафе вошла женщина, я с облегчением отмечаю, что это не Лиззи.
        — Так чем же вы занимаетесь?  — спрашиваю я его.
        — Дэн,  — только что вошедшая в кафе женщина оказывается вдруг за нашим столом. Стильная блондинка в юбке-карандаш и блузке, подчеркивающей ее изящную фигуру.  — Я тебе звонила.
        — Прости, прости,  — отвечает ей мужчина, почесывая руку.
        — Похоже, кто-то тебя отвлек,  — смотрит она на меня.
        — Пойду-ка я.
        Изо всех сил я пытаюсь скрыть свое разочарование, сгребая сценарий и надевая куртку.
        — Увидимся еще,  — говорю я, покидая кафе.

        Я возвращаюсь на работу, решив занять чем-то свое время. По дороге покупаю пару шоколадных батончиков. Неужели они вместе? Она выглядит старше его. Ну неужели всех приличных парней уже разобрали? Зачем она вообще приперлась? У нас с ним все было так мило. Даже номер я ему свой не оставила. Хотя если у него есть девушка… Я разворачиваю батончик и откусываю кусок.
        Офис «Грин и Ноэл» располагается в подвале дома Рэйчел; окна моего небольшого кабинета выходят на задний двор с детской площадкой, где в больших горшках цветут цветы и между ними прогуливается жирный рыжий кот. Довольно странное окружение, но мне оно нравится. Секретарша Тесс обитает в коридоре. Я прохожу мимо ее стола.
        — Что с тобой?  — спрашивает Тесс.
        — Ничего.
        Оказавшись в своем кабинете, я бросаю сумку под стол и опускаюсь на сиденье. Обхватываю голову руками, не в силах даже думать о том, чтобы разобрать корреспонденцию или закончить проверку отчетов о выплаченных авторских гонорарах. Я достаю из сумки сценарий, а потом Тесс вызывает меня, переключив на мой телефон звонок:
        — Привет, это Джон Тернер. Я тут интересуюсь, получили ли вы мой сценарий, «Человек с пустыми глазницами»?
        У Дэна такое открытое и невинное лицо, но ему нужно знать, какое впечатление он оказывает на женщин. Я вздыхаю. И еще спрашивает! Мы с Лиззи только на днях друг другу жаловались, что обычно мужчины интересуются исключительно нашей личностью.
        — Эй?  — говорит голос в трубке.
        — Да, спасибо, мистер Тернер, мы свяжемся с вами в ближайшее время.
        Повесив трубку, я слышу звонок мобильного. Проходит пара секунд, прежде чем я понимаю, что это точно не Дэн, если только он не обладает уникальным даром угадывания номеров телефонов.
        — Прости, Джен,  — говорит Лиззи.  — Я вырубилась и только сейчас поняла, что уже два часа дня. Надеюсь, ты меня не очень долго ждала?
        Я собираюсь рассказать ей про Дэна, как вдруг Тесс кричит:
        — Джен, к тебе посетитель!
        Удивившись, я высовываю голову из двери моего кабинета и замечаю возле ксерокса Дэна. Тесс встает и делает вид, что чем-то очень сильно занята.
        — Вы слишком быстро ушли,  — говорит он, а я тем временем пытаюсь стереть с лица улыбку.
        — У вас была компания.
        Он делает шаг в мою сторону:
        — Вы кое-что забыли.
        Дэн протягивает мне листок бумаги со своим мобильным номером и парой слов: «Встретимся в субботу, у входа в Royal Festival Hall, в 16.00».
        — Подожди минуту, а разве это была не твоя… девушка?  — удивляюсь я.
        Тесс захлопывает ящик, прищемив палец.
        Зная, что нас подслушивают, Дэн шепчет мне в ухо:
        — Это коллега по работе, и она для меня слишком важная.
        В дверях он вдруг разворачивается:
        — До субботы.
        — О-ля-ля!  — комментирует ситуацию Тесс, когда он уходит.  — Где ты его откопала?
        Если бы в офисе было достаточно места, я бы пустилась бросать кульбиты и кувырки по коридору. Но в отсутствие места я просто танцую вокруг стола Тесс, размахивая в воздухе запиской Дэна, словно победитель в лотерее — своим выигрышным билетом.
        9
        2014 год
        Мы со Спадом трясемся в поезде, который несется к Грин-Парк. Я составляю в голове список того, что нужно сделать, когда приеду на работу. Я смотрю на часы: восемь часов двадцать восемь минут. Совещание начинается в девять. Уорд вернулся из деловой поездки: он побывал в некоторых наших отделениях, расположенных в разных уголках страны. И вдруг я вижу в заголовке одной из статей в спортивной колонке фамилию Дэниела, Грегори. В моей голове звучит его голос: «Однажды, Дженьюэри, ты увидишь там мое имя жирным шрифтом».
        Наверное, я смотрю на этот лист уже с минуту, так как мужчина, держащий газету, спрашивает:
        — Дочитали?

        Без двух минут девять. Люси и я ждем всех в конференц-зале. Спад внизу, в моем кабинете, привязан к ножке стула (и ему это очень не нравится), а мы с Люси молимся, чтобы Грэм не опоздал. На экран уже выведена электронная таблица с ценами, перечень домов и контактов заказчиков. Мой взгляд падает на серебристый ноутбук Уорда, и перед глазами снова встает Джереми. Я представляю себе его в зале, бьется над своим допотопным компьютером.
        — Жду, когда нагреется,  — говорит он, потирая пухлые руки. На нем голубая рубашка с серебряными запонками и флисовая жилетка.
        — Ну, тогда нам полчаса где-нибудь погулять?  — дразню я его.
        — Кто последний сидел за этим монстром?  — тычет Джереми во все клавиши.
        — Все сверните,  — говорю я,  — сверните все!
        — Свернуть? Ничего я не буду сворачивать!  — тычет он в очередную кнопку.
        — Делайте, как я говорю, Джереми, или не заработает,  — настаиваю я.
        — Черт возьми, Дженьюэри, мне одной жены хватает,  — огрызается он, а потом наконец повинуется и находит нужную программу на рабочем столе.  — А, ну вот же! Эврика!
        — Эх, дедуля, дедуля,  — вздыхает Грэм.
        Джереми поворачивается к нему со словами:
        — Да какой я тебе дедуля! Из нас двоих в ортопедическом кресле сижу не я.
        — Знаешь, когда у тебя такие боли в спине,  — огрызается Грэм,  — еще и не на такое сядешь. И вообще, не так-то это просто — сидеть не двигаясь.
        — Ага, ты сидишь, затаив дыхание, только на «Les Mis»!  — подкалываю я его.
        «Les Miserables» — любимый мюзикл Грэма, он его смотрел больше двадцати раз.
        Я не могу сдержать смеха, вспомнив, как мы все в тот день бегали вокруг стола и пели «I dreamed a dream» из этого мюзикла.
        — Ты что-то хочешь сказать нам, Дженьюэри?  — спрашивает меня Уорд. Он постукивает ручкой по обложке своей записной книжки, и этот стук возвращает меня в реальность.
        — Нет, нет, ничего,  — поспешно ретируюсь я.
        — Кто-нибудь знает, где Грэм?  — Уорд смотрит на пустой стул напротив меня. И тут в зал влетает Грэм с батончиком мюсли.
        — Простите, разговаривал по телефону с русским олигархом.
        — Мы тут вообще-то о «Клок-Хаузе», хозяин — мистер Спэрроу,  — чеканит Уорд, едва дав Грэму время сесть.  — Что, клиентка позвонила?
        — Да,  — киваю я.  — Оставила сообщение. Надин договорилась с ней на субботу, она приедет посмотреть дом.
        — Я добавлю,  — говорит Грэм.  — У мистера Спэрроу рак. Предстательной железы. Между нами.
        Уорд несколько раз нажимает кнопку на своей шариковой ручке.
        — Зачем нам эта информация?
        Джереми всегда говорил, что ни один нормальный человек никогда не будет продавать свой дом, если в его жизни не случилось чего-то ужасного.
        — Правило трех «c»: смерть, расСтавание или срок по платежу, и ни в одной из этих трех вещей нет ничего смешного. Часто мы играем роль в сложном периоде жизни людей. Иногда этот период для них захватывающий и интересный; иногда — страшный, и им нужна наша поддержка.
        — Мне показалось, что нужно об этом сказать,  — парирует Грэм.  — Ведь продажа должна пройти как можно более мягко, чтобы у мистера Спэрроу не было из-за этого лишнего стресса.
        Я поднимаю руку, как будто я на уроке.
        Уорд вздыхает.
        — Да, Дженьюэри?
        — Я согласна. Нужно быть в курсе того, что происходит в жизни клиента,  — говорю я и ловлю взгляд Грэма, который одними губами говорит: «Спасибо».
        — Как бы там ни было, главное — продать дом. Рак у его владельца или нет,  — говорит Уорд и на секунду перестает мерить шагами зал для совещаний.
        — Хотя намек понял,  — признает он.
        — Вычеркните из списка «Олд Рэктори»,  — говорит Люси,  — хозяева снова вместе.
        — Вместе?! При мне они вели себя как кошка с собакой! Надо же,  — восклицает Грэм.
        — Грэм,  — предупреждает Уорд.
        — Ее муж подумал, что у нее роман со мной, можете себе такое представить?  — сообщает с обидой Грэм.
        — Нет,  — бормочет Уорд.
        — Потребовал мое удостоверение личности. Видите ли, он правда не знал, что мы с его женой договорились о встрече. Слышали бы вы, как он несется по лестнице с криками: «Где этот ублюдок? Я его…»
        — Достаточно,  — прерывает его Уорд.  — Прекрасно, что они помирились, но для нас это плохо, потому что мы потеряли дом.
        Он удаляет из списка «Олд Рэктори» и спрашвает:
        — Как насчет «Тод-Холла»?
        Грэм скрещивает руки:
        — Он никому не нравится. Лично я не удивлен — мало кто хотел бы жить рядом с дорогой, с ужасной компанией гномиков на лужайке. Но хозяин упорно не хочет снижать цену.
        Уорд проводит рукой по волосам.
        — Грэм, если он хочет продать дом, надо с ним пожестче. Что насчет фермы «Боллдаун»?
        — Она выставлена на продажу,  — говорит Люси, тоже проведя рукой по волосам.  — Сегодня первые клиенты придут ее посмотреть.
        Грэм строчит что-то в своем блокноте и передает его мне. Я читаю: «Л втюрилась в У?» Я смотрю на Люси, заметив, что она накрашена ярче, чем обычно.
        Уорд что-то печатает на своем ноутбуке, и на экране появляется новый список домов.
        — Как вы знаете, я недавно был в нескольких наших отделениях, и кое с какими домами не все гладко.
        — В Севеноукс, например,  — говорит Грэм. Потом закашливается и потирает спину.
        — В точку. Что там насчет «Вайн»?  — спрашивает Уорд. Это дом в Севеноуксе, который мы не можем продать уже полгода.
        — Ничего,  — говорит Грэм.  — Я тактично намекнул хозяйке снизить цену. Она натравила на меня собак и показала на дверь. Совсем сбрендила.
        Грэм изображает выражение лица сумасшедшего человека.
        Улыбается даже Уорд.
        — На этот раз, Грэм, я с тобой согласен.

        — Так, мы почти закончили,  — через час говорит Уорд.  — Но есть кое-что еще.
        Он снимает очки.
        — Я пробежался по отчетности.
        Грэм вздрагивает:
        — А… га.
        — За март мы участвовали в четырнадцати сделках, но домов получили только шесть.
        — Благодаря мне,  — утверждает Грэхэм, надувшись от важности.  — Ну, пять из них благодаря мне.
        Люси окидывает его взглядом, полным ненависти.
        — Да, да, Грэм, без тебя мы бы пошли ко дну, но мы команда,  — говорит Уорд.  — Так вот, уже середина апреля, а весна — лучшее время для продажи недвижимости, поэтому нам нужно не меньше двадцати пяти сделок, из которых больше половины домов были бы наши. Что не так? Только не говорите мне про проблемы на рынке жилья. Наши конкуренты с вами не согласятся. У «Баркер и Гулдинг» дела намного лучше, чем у нас.
        — Они крупнее,  — ноет Грэм.
        Уорд поднимает бровь.
        — Размер компании — это не главное.
        Он рассказывает, какие усовершенствования нам необходимы в нашем подходе к сделкам, а я снова мысленно переношусь в то время, когда директором был еще Джереми. Где-то год назад ему нужно было срочно делать операцию на коленном суставе. Он вернулся на работу из больницы, и почти сразу, в два часа дня, ему нужно было приехать на сделку в Ригат-Хис, что неподалеку от Доркинга и Ригата. Но Джереми приехал в офис гораздо раньше, чем мы его ждали.
        — Что случилось?  — спросила я, глядя, как мой начальник отчаянно выдавливает из упаковки обезболивающие таблетки.
        — Не поверишь, Дженьюэри… Я решил пойти на сделку без трости, подумал, что так буду выглядеть более солидно. Пошел по дорожке в саду, потерял равновесие и почти упал. И вдруг выскочил какой-то странный человек и стал орать: «Стоять! Вон с моей лужайки! Знаем мы таких!» Он подумал, что я перебрал и завалился на его газон.
        — Он хотя бы вас выслушал?
        — Конечно, я все ему объяснил. Я вернулся к машине и показал ему трость — очень сильно хотелось его ею хорошенько огреть. Иногда, Дженьюэри, я удивляюсь, почему все так не любят агентов по продаже недвижимости. Хотя ведь это обычно хозяева с нами так обращаются, как будто мы никто.
        — И что было, когда он понял, что ты не пьян?
        — Попытался извиниться, но теперь мне уже даже входить в его домик не хотелось.
        Этот особняк, выставленный на продажу за пять миллионов фунтов, достался прямиком нашим конкурентам из «Баркер и Гулдинг», и Спенсер Хант огреб на его продаже свои полтора процента комиссионных.
        — Дженьюэри?
        Рядом со мной стоит Уорд.
        — А ты как думаешь, почему за последний год мы так деградировали?

        — Кем себя возомнил этот Уорд?  — вопрошает Грэм. Мы внизу, в нашем с ним офисе.
        — Прямо Мартин Лютер Кинг в сфере недвижимости нашелся!
        — Думаю, в чем-то он прав,  — отвечаю я, отцепив поводок Спада.
        — И я того же мнения,  — поддерживает меня Люси.
        Грэм хмурится.
        — Ну, конечно, ты того же мнения.
        — Что?
        — Ты просто ждешь не дождешься оказаться с ним в одной постели.
        — Если ты еще не заметил, Грэм, у меня есть парень.
        — Ах да, Джим, который ну никак не делает тебе предложение.
        — А Уорд женат,  — продолжает она, не обращая внимания на его язвительное замечание. Критик — не самая лучшая сторона личности Грэма.
        — Вы должны признать, что компания и правда в кризисе.
        Грэм встает.
        — Ну, все, что зависит от меня, я делаю.
        Он берет свою куртку, блокнот и уходит.
        — И как его парень до сих пор его терпит?  — спрашивает Люси. И говорит, что собирается выйти покурить. Я слышу, как она разговаривает со Спенсером.
        Офис Спенсера Ханта в «Баркер и Гулдинг» находится всего в пятнадцати минутах от нашего, и мои сослуживцы уже догадались, почему он заскакивает чаще обычного.
        — К тебе пришли, Джен,  — звонит Надин. Спенсер шествует в офис, небрежно набросив на плечи пиджак, как модель с показа Пола Смита. Он берет стул Грэма и садится рядом со мной.
        — Ты так по-весеннему выглядишь сегодня утром, Дженьюэри.
        На мне темно-синие брюки, белая рубашка и оранжевый цветок в волосах — под цвет туфель. Когда умерла мама, бабуля стала одеваться в яркие цвета, отказываясь носить черный и коричневый: «Твоя мама любила ярко одеваться, Джен, чем ярче, тем лучше».
        Я прекращаю печатать и быстро накрываю документы брошюрами. Поворачиваю к нему голову, прищурившись.
        — Что тебе надо?
        — Смотря что ты предлагаешь. К примеру, было бы неплохо выпить латте с круассаном.
        — Кафе есть через дорогу,  — отрезаю я.
        Я отворачиваюсь, желая, чтобы мои чувства к Спенсеру угасли. В нем сквозит высокомерие — даже в том, как он сидит, нога на ногу.
        — Когда же ты согласишься пойти со мной еще на одно свидание, Джен?
        — А у нас что, были свидания? По-моему, нет!
        — Самое время исправлять ситуацию. Нельзя же ждать вечно?
        — Можно.
        Я могла бы снова переспать со Спенсером. Он сексуален, хорош в постели — но этого мне мало. К тому же я не из тех, кто позволяет себе мимолетные интрижки. Может быть, все было бы иначе, будь я сама по себе, если бы у меня не было обязательств. Но у меня есть Айла.
        Он вздыхает, берет одну из наших брошюр и переворачивает страницу.
        — «Очаровательный, единственный в своем роде особняк…»  — подмигивает он мне,  — не стащить ли эту фразу?
        — Вообще-то я уже ее стащила у тебя, ха-ха,  — замечаю я.
        Спенсер смеется.
        — «У дома свой характер…» Ага, то есть нужна прорва работы, чтобы привести эту рухлядь в порядок.
        Я смотрю на его губы, жалея о том, что этот человек мне симпатичен.
        — Нам такое не нужно,  — бросает Спенсер брошюру обратно на стол,  — не наш масштаб.
        — Спенс, если тебе больше нечего сказать, исчезни, а?
        — Это она ведь меня так любит, да, Спад?  — говорит он и щекочет псу пузико, отчего Спад на седьмом небе.  — Ну и как тебе новый начальник?
        — Хорошо,  — притворяюсь я, обдумывая все… А потом шепотом пересказываю Спенсеру случившееся на вечеринке в честь Джереми.
        — Быть не может,  — говорит он. Наши лица совсем близко — я рассказываю ему, как сказала жене Уорда, что тот сволочь и бабник.
        — Я была пьяна. И потом, эти сплетни я узнала от тебя.
        Спенсер поднимает руку:
        — Все это правда, клянусь.
        — Пожалуйста, не говори никому, даже Надин,  — откидываюсь я на спинку стула и потягиваюсь, зная, что Спенсер наблюдает за мной.  — В общем, лучшими друзьями нас с Уордом пока не назвать. И в довершение всего Спад как-то описал его рабочий стол.
        Спенсер хохочет и берет Спада за лапку, чтобы дать ему «пять».
        — Знаешь, собаки прекрасно чувствуют характер человека.
        — Вы ведь с ним много лет работали вместе, так?  — спрашиваю я тихо.
        — Да. Мы прошли долгий путь. Боюсь, что наша дружба осталась прежней.
        — Почему боишься?  — спрашиваю я.
        Тут звонит мой телефон.
        — Подожди,  — говорю я Спенсеру. И поднимаю трубку:
        — О, здравствуйте, миссис Макинтош.
        — Пусть ко мне еще раз придут,  — требует клиентка.  — Фотографии на кухне не показывают новую духовку.
        — У вас прекрасная духовка,  — закатываю я глаза перед Спенсером.  — Но вы же увозите ее с собой в новый дом…
        И отвожу трубку в сторону, потому что миссис Макинтош продолжает стенать, что вся ее бытовая техника оказалась не охваченной. Спенсер касается моего плеча в знак солидарности и уходит.

        Через двадцать минут, поглощенная телефонным разговором с нашим издателем — мы обсуждаем планы этажей и фотографии, я слышу шаги в коридоре под дверью, а потом входная дверь с грохотом закрывается. Я смотрю сквозь жалюзи и вижу, как Спенсер идет по улице.
        — Дженьюэри,  — раздается со второго этажа голос Уорда.  — В мой офис, сейчас!
        Люси смотрит на меня, как будто хочет, чтобы вместо меня вызвали ее. Спад идет за мной, но я глажу его по спинке и оставляю за дверью. Не могу позволить себе повторяться.
        Я делаю глубокий вдох, прежде чем войти в комнату.
        — Спенсер ко мне тут заходил,  — говорит Уорд раздражающе спокойным голосом, и я чувствую, эмоции у него притупились.
        Я сажусь напротив него.
        — Ах, да.
        — Вообще-то нельзя приходить, когда ему заблагорассудится. Пусть записывается заранее у секретаря.
        — Прошу прощения, но…
        — Когда тут был Джереми, все это, наверное, хорошо прокатывало, но сейчас другой случай. Вам ясно?
        Я киваю.
        — Прекрасно. Можете идти.
        Я не успеваю выйти, потому что Уорд добавляет еще пару фраз:
        — На самом деле, Дженьюэри, совещания по четвергам начинаются в восемь утра.
        Мое сердце ухает и проваливается куда-то в живот.
        — Но…
        — Никаких «но».
        В его взгляде сквозит холод.
        Как же успеть выйти из дома в семь пятнадцать? Когда я буду отводить Айлу в школу? Я еще только собираюсь раскрыть рот, но Уорд прерывает меня.
        — Конец дискуссии,  — говорит он.
        Выходя из кабинета, я понимаю, что Спенсер был прав. Уорд не просто сволочь, а король среди сволочей, и в каком-то смысле я даже рада, что в свое время сказала ему об этом.

        — Как поживает моя маленькая девочка?  — говорю я, бросив сумки с продуктами из супермаркета на кухонный стол, усыпанный ручками и карандашами, потеснив миску с не первой свежести бананами и виноградом. Я лезу в холодильник за бутылкой вина.
        — Я уже не маленькая девочка. Мне одиннадцать,  — заявляет она, явно более заинтересованная в том, чтобы поприветствовать не меня, а Спада.  — И скоро я пойду в хорошую школу.
        Руки жарит фарш. На ней ярко-красная юбка и кремовый джемпер из мохера, ее темно-каштановые волосы собраны в пучок и перевязаны лентой темно-синего цвета. Пока она рассказывает, как они с моей дочерью провели день, я еще раз ловлю себя на мысли, как же нам с Айлой повезло, что последние три с половиной года у нас есть Руки. Бывают бебиситтеры куда более квалифицированные, но когда я впервые ее увидела, то сразу почувствовала, что она — это то что надо. Во время собеседования она упомянула, что ей только что исполнилось двадцать семь. Руки приехала из небольшого румынского городка Медиаша, и у нее образование инженера.
        — Когда я рассказываю о себе людям, они всегда удивляются,  — сказала она мне однажды (каюсь, я тоже удивилась).  — Я работала в крупной корпорации. Четыре года в сфере промышленности. У меня была машина и деньги, но я чувствовала, что это не мое. Я накопила деньги, продала машину и в течение года отучилась в академии парикмахеров. Друзья сочли меня сумасшедшей, но…
        Она пожала плечами.
        — Я просто чувствовала себя не в своей тарелке. А в Лондоне я счастлива.
        — Мы погуляли в парке, сделали домашнее задание по математике, да, деточка?  — подмигивает Руки Айле. По гуманитарным предметам моя дочь одна из лучших, а вот с математикой и естественными науками ей требуется помощь.
        — А еще мы рисовали,  — добавляет Руки.
        — Смотри, мама,  — говорит Айла.  — Вот где жила Руки.
        На ее рисунке я вижу ферму с коровами, курами и утками, а на заднем плане далекие горы и ярко-желтое солнце на горизонте.
        — Я не знала, что ты выросла на ферме,  — говорю я.
        — Мои бабушка с дедушкой жили на этой ферме. Я же просто приезжала на летние каникулы. Бабушка научила меня шить и доить коров. Она была особенной. Я как раз рассказывала Айле, что бабушка никогда не заставляла нас работать, просто показывала, что делать,  — объясняет Руки.
        — Айла, мне показать тебе, как мыть пол и посуду?  — хихикаю я.
        — Ха-ха,  — отвечает она.  — Не смешно, мама.
        — А как прошел твой день, Дженьюэри?  — спрашивает Руки, как она это делает каждый вечер, словно играя роль моего мужа.
        — Слава Богу, он прошел. Руки, ты можешь в четверг прийти с утра?
        — Насколько сильно с утра?
        — К семи. И отвести Айлу в школу?
        — Почему мексиканец столкнул свою жену со скалы?  — вклинивается Айла с вопросом.
        — Подожди секунду, Айла. Руки, так ты сможешь?  — Я смотрю на Руки умоляюще.
        — Все дело в текиле!  — смеется Айла.
        Звонит телефон.
        — Привет,  — снимает трубку Айла.  — Ферма Уайлд на связи. О, привет, папуль. Почему мексиканец столкнул свою жену со скалы?

        — Можешь говорить?  — спрашивает Дэн.
        Я боюсь того, о чем он собирается со мной разговаривать. Я откладывала этот разговор всю неделю, надеясь, что тема сама себя исчерпает. Я наливаю еще вина и иду к себе в комнату, чтобы поговорить с Дэном в спокойной обстановке.
        — Кто она, Дэн? Почему ты не говорил о ней раньше?
        — Решил не знакомить ее с тобой, пока не буду уверен, что все серьезно.
        — У нее нет хронических заболеваний?
        — Черт побери, Дженьюэри.
        — Чем она занимается?
        — Она учительница.
        — Ты уверен, что готов к этому?  — спрашиваю я.
        — Знаешь что, забудь,  — теряет он терпение.
        — Все нормально. Познакомь меня с ней, и покончим с этим,  — говорю я.
        — Вопрос ведь не в том, готов ли я, так? Иногда, Дженьюэри, я думаю, что это ты меня не простила до сих пор,  — цедит Дэн сквозь зубы и бросает трубку.
        Я сажусь на край кровати, глядя на телефон. Интересно, а чего я ждала? Что, кроме меня, у Дэна в жизни больше никого не будет? Хотя с тех пор, как мы снова стали общаться, ни у одного из нас не было серьезных отношений. Разве что у меня случилась интрижка с одним из друзей Лукаса, адвокатом по имени Том. Я познакомилась с ним в квартире Лукаса. Были долгие выходные, Айла уехала к Дэну, и я чувствовала себя так плохо без нее. Мне так сильно хотелось видеть ее лицо и слышать ее голос. Не могла привыкнуть к тому, что не нужно приносить ей сок или помогать подняться по лестнице. И тут вдруг позвонил Лукас — что-то ему было нужно, не могу только вспомнить что. Попросил меня заехать, а я была только рада выбраться из дома.
        В итоге я так сильно напилась в тот вечер, что даже не помнила, как мы с Томом сели в такси и уехали к нему домой. На следующее утро я проснулась совершенно потерянная. На мне была футболка, от которой пахло мужчиной, а я так скучала по этому запаху. Я ожидала, что сейчас в комнату ворвется Айла и сядет на кровать. Но, перевернувшись на бок, столкнулась с Томом.
        — У нас ведь ничего не было?  — спросила я смущенно, думая про себя, что зря.
        — Ничего. Именно поэтому пора исправлять ситуацию,  — подмигнул мне Том.
        Я улыбаюсь, вспоминая, как, обнаженные и запыхавшиеся, мы потом долго лежали на полу:
        — Пожалуй, я немного забыла, как это делается,  — сказала я.
        Том усмехнулся:
        — Поэтому нужно сделать это еще разок.
        И с тех пор каждый раз, когда Айла уезжала к отцу, мы с Томом позволяли себе пошалить. Это было идеально: он не хотел обязательств, а я хотела почувствовать себя хоть кому-то нужной. Это продолжалось полгода, пока однажды Том не столкнулся с Айлой. Я думаю, что к тому моменту мы были не до конца уверены, есть ли между нами что-то серьезное, но я решила посмотреть, как Айла отреагирует, если Том приедет к нам на выходные. Моя дочь по поводу сего мероприятия скандал не закатила, но когда Том приехал, повела себя не лучшим образом. Его внимание и то, как он обращался со мной, действовали ей на нервы.
        — Это МОЯ мама,  — закричала она, швырнув в него смесью для шоколадного пирога и перепачкав ею его рубашку. У Тома были проблемы с чувством юмора (его сложно в этом винить — рубашка была не из дешевых), и с этого момента ему стало неловко в обществе Айлы. Мы попытались начать все сначала, но ничего не вышло. Отношения, основанные лишь на сексе, обречены на провал — помимо секса, больше заняться нечем. В своем последнем сообщении Том прислал мне счет из химчистки. С тех пор я вложила почти всю свою энергию и эмоции в Айлу и была счастлива, что все так просто. Хотя иногда…
        Я снова думаю о новой подруге Дэна. Наверное, у него было много интрижек, но теперь он встретил ту «единственную», которая сможет занять важное место в его сердце. Только вот я уже привыкла к определенному ходу событий, и мне нравилось, что последние несколько лет мы с Дэном воспитываем Айлу, пускай по очереди. Несмотря на все, что произошло между мной и Дэном, я довольна, что мы снова стали друзьями.
        Я возвращаюсь на кухню.
        — Что-то случилось?  — спрашивает Руки.
        Я рассказываю ей, что у Дэна появилась девушка.
        — Хоть бы она оказалась хорошей,  — говорю я спокойным голосом.  — Я, конечно, хочу, чтобы Айла ее полюбила, но…
        — У тебя еще есть к нему чувства?
        — Не думаю.
        Не думаю? Смущенная, я повторяю:
        — Нет.
        — Возможно, пришло время, чтобы ты начала ходить на свидания,  — говорит Руки, присаживаясь за стол рядом со мной.
        — Со мной все хорошо,  — притворяюсь я, мысленно услышав голоса всех моих друзей, даже Грэма, Люси и Джереми, спрашивающих, почему я до сих пор одна. Только я могу думать лишь о Дэне и о том, как наши с ним отношения пошли прахом, о том, что я не хочу повторения такой ситуации. Нет уж, лучше я буду одна. По крайней мере, я сама могу о себе позаботиться, и никто не сможет причинить нам с Айлой боль.
        — С тобой все хорошо,  — повторяет Руки не очень уверенно.
        Я дотрагиваюсь до своего медальона.
        — У меня прекрасная дочь и Спад. Никто не храпит по ночам у меня в постели. К тому же у меня есть ты. И сырный пирог в духовке.
        Руки улыбается, но я чувствую — она видит, как мне одиноко. Она хочет понять, что же произошло между мной и отцом моей дочери и заставило меня решить остаться одной. Все, что она понимает,  — это то, что мы с Дэном расстались, как это случается со множеством пар.
        Она знает, что я рассказала ей далеко не все.
        — Когда я еще жила в Румынии, у меня были отношения, которые закончились очень плохо,  — откровенничает Руки.  — Он оставил меня, когда я нуждалась в нем больше всего, разбил мне сердце. И все же. Любовь может причинять боль, но, наверное, не любить — это еще больнее.
        10
        2002 год
        Моя одежда разбросана в комнате по всему полу.
        — Мне понравилась белая блузка,  — говорит Лиззи, сидя на моей постели и листая журнал. Белая блузка была первой вещью, которую я примерила из всей этой кучи. Было это час назад.
        Я поворачиваюсь к ней:
        — А прическа? Заплести в хвост?
        Собираю свои длинные волосы в конский хвост.
        — Или распущенными оставить?
        — Распущенными.
        Лиззи выглядывает из окна:
        — Ну, чем бы ты ни собиралась заняться, день сегодня превосходный.
        Я пытаюсь не показывать Лиззи своего отчаянного желания скорее встретиться с Дэном. Последняя пара дней прошла для меня как будто в тумане. Даже на работе я только и делала, что мечтала и торопила минуты. Мы договорились встретиться в четыре в «Royal Festival Hall». Чем мы будем там заниматься? Странное время для свидания. Я не знаю про Дэна ничего. Не знаю, чем он занимается. Только он заставляет мое сердце биться чаще. Лиззи говорит, что она очень за меня рада, что мир не остановился из-за ее несложившейся личной жизни, но я не намерена лишний раз хвастаться перед ней своим счастьем.
        Я делаю макияж, и мы вспоминаем про наши первые свидания.
        — А помнишь тот раз, Джен, когда ты пошла на свидание в своей бирюзовой курточке,  — смеется Лиззи.
        — Помню, конечно. Я замерзла как сумасшедшая,  — говорю я, и мы обе смеемся. Я вернулась со свидания и оставила парня в гостиной, сказав ему, чтобы чувствовал себя как дома. А сама бросилась в ванную, почистила зубы и попыталась снять с себя куртку. Рванула молнию. Снова и снова. Нормальные люди застревают в лифтах. А я застряла в своей куртке. Отчаявшись, я открыла дверь и забежала в комнату к Лиззи. Она лежала на кровати, слушая «Oasis».
        — Помоги мне!
        Она пыталась расстегнуть молнию, но все было бесполезно. И в тот момент, когда Лиззи стала резать ее ножницами, он вошел.
        Повисла такая неловкая пауза, что в конце концов я выпалила:
        — Зато тебе не надо меня раздевать.
        Он сбежал. Подумал, что мы сумасшедшие.
        — Вообще-то, мы с тобой и вправду слегка сумасшедшие,  — говорит Лиззи.  — По крайней мере, ты хоть не потратилась на еду.
        — Ага, сейчас. Он забыл свой бумажник. Знаешь, мне всего-то нужен нормальный добрый парень, веселый, сексуальный и с чувством юмора.
        То есть такой, как Дэн. Я сажусь рядом с Лиззи и интересуюсь, как у нее дела с того момента, как они с ее бойфрендом расстались.
        — Стараюсь себя чем-то занять. На следующей неделе иду на собеседование — устраиваться в туристическую компанию. Пора бы мне уже от тебя съехать,  — пожимает она плечами.
        Я ласково толкаю ее локтем.
        — Мне нравится, что ты здесь.
        Последние несколько недель я каждый день кормила Лиззи бульоном и сидела с ней по вечерам.
        Я беру сумочку и надеваю пальто.
        — Лиззи, точно все хорошо?
        — Да, все хорошо. Ты же напишешь смс?
        Лиззи обнимает свои колени.
        — Дай знать, как все прошло, ладно?
        Я посылаю ей воздушный поцелуй.
        — До вечера.
        Она улыбается:
        — Или нет — у меня хорошее предчувствие.

        Дэн стоит посреди толпы с сигаретой в руке. На нем джинсы, темная куртка и бледно-розовая рубашка. Говорит с кем-то по мобильному и пока еще меня не заметил. Я иду к нему, а сердце выскакивает из груди, и меня даже немного подташнивает, наверное, из-за того, что я почти ничего не ела.
        — Привет,  — говорю я, не зная, стоит ли поцеловать его или пожать ему руку: мы ведь познакомились всего четыре дня назад. Дэн бросает сигарету на землю, затушив ее каблуком. Когда он улыбается, мое сердце тает снова и снова.
        Я ощущаю себя в сказке, когда мы идем, рука об руку, вдоль берега Темзы. Мы останавливаемся и смотрим на уличных артистов. Миниатюрная женщина стоит на постаменте, с ног до головы покрытая золотой краской. Дети подпрыгивают и заглядывают к ней в лицо с глупыми рожицами, но она и ухом не ведет. Дэн решает бросить несколько монет в баночку, стоящую перед ней. И, словно по волшебству, она вдруг оживает — кланяется и хлопает ему своими покрытыми золотом ресницами.
        Уличный художник рядом рисует компанию ребятишек. Какой-то мальчик плачет, потому что мама отказалась купить ему попкорн. Потом мы видим мужчину, загримированного под пса, скулящего в клетке. Его голова высунута наружу, а тело прячется под покрывалом, которым накрыта клетка. Дети с удовольствием рассматривают его пушистые черные ушки и мокрый собачий нос, смеются, когда, облизав губы, он говорит: «Дайте вкусняшку». Мы проходим мимо лошадей и уличных танцоров в зеленых и красных топах, но смотрим лишь друг на друга. Вскоре толпа и шум исчезают. И остаемся лишь мы. Смотрим друг на друга — во взгляде уверенность, что между нами что-то есть, но торопиться мы не хотим.
        Дэн поднимает бокал с шампанским. Наши бокалы звенят, столкнувшись, а тем временем мы медленно поднимаемся все выше.
        — Как интересно,  — говорю я. Когда Дэн упомянул южный берег, в меня сразу закралось подозрение, что мы будем кататься на колесе обозрения. Мы в кабинке с несколькими девушками — наверное, они на девичнике, одеты в розовые и серебристые наряды, с подходящими аксессуарами. Мы с Дэном присели на деревянную скамейку посередине кабинки.
        — Итак,  — говорим мы одновременно. Я замечаю, что Дэн снова потирает ладонь. Наверное, он нервничает так же, как и я, хотя мне трудно представить себе, что этот человек в принципе способен нервничать.
        — Ты первый,  — начинаю я.
        — Ты первая,  — начинает он в тот же момент.
        — Я первая,  — предлагаю я.  — Чем ты занимаешься?
        — А ты как думаешь?
        — Ведущим работаешь на телевидении? Или на радио?
        Он поворачивается ко мне:
        — То есть для телевидения я слишком страшный?
        Дэн пытается изобразить страшного мужчину, но у него не очень получается.
        — Ты работаешь где-нибудь в Сити?
        Только не адвокатом, как Лукас. Или как Кристиан.
        — Со своими-то деньгами еле управляюсь, куда уж мне чужие.
        — Агент по продаже недвижимости?
        — По-моему, я сейчас скину тебя отсюда!  — хихикает Дэн.
        Я смеюсь.
        — Регулировщик?
        Он пихает меня:
        — Или хочешь искупаться в Темзе?
        Я опять смеюсь, наслаждаясь его прикосновением. И сдаюсь.
        — Прекрасно. Я журналист.
        — Я была близка. Подумала про СМИ.
        — Перестань, ты же говорила про агента.
        — Да, я надеялась, что ты не агент.
        — Вернее, пока еще я не журналист, но учусь и обязательно им стану.
        Он рассказал, что с десяти лет хочет быть спортивным журналистом; его мечта была вести «Матч дня».
        — В глубине души я настоящий ботаник, Дженьюэри. В школе я был главным зубрилой. Во время летних каникул, когда мои друзья тусовались в городе, я работал в одной из местных газет — в основном чай и кофе для редакции заваривал, но зато достал много полезных контактов.
        Дэн рассказывает, что изучал английский в университете Рединга, где заведовал редакцией местной газеты. Окончив Рединг, он поступил стажером в одну из крупных газет, где сейчас и работает. Ему двадцать два года, то есть он на год моложе меня.
        — Я пишу на разные темы — про стиль, здоровье, политику. Работа не из легких, и я ненавижу своего босса. Он всегда рубит все мои идеи на корню, унижает, понимаешь? Но я подал резюме на одну интересную должность. Хотя вряд ли я ее получу…
        — А вдруг! Кто-то же должен.
        — Да, именно так я себе сам и говорю. Многие хотят быть спортивными комментаторами, разъезжать по всему миру на футбольные и теннисные матчи и неплохо за это получать. Только речь идет не просто о том, чтобы наблюдать за игрой,  — говорит Дэн.
        — В каком смысле?
        — Хороший спортивный комментатор всегда знает, почему та или иная команда выиграла. Мне всегда было интересно, почему у кого-то из нас потрясающая интуиция, а у кого-то нет. Чем просто хороший игрок отличается от прирожденного чемпиона. И так может быть в любой профессии, не только в спорте,  — говорит он, стараясь подогреть мой интерес,  — речь идет о том, что здесь.  — Дэн показывает себе на лоб:  — Тут речь о чувствах, стремлении быть первым, пробиться к вершине.
        — Надо же, никогда об этом так не думала,  — удивляюсь я.
        — Тебе нравятся автомобильные гонки?
        — Это вот когда куча мужиков на тачках ездят по кругу?
        — Допустим. Но интересно же ведь то, почему ради каких-то там кубков они рискуют своей жизнью? Что заставляет гонщика играть со смертью каждый раз, когда тот садится за руль? Жажда острых ощущений, любовь к бешеной скорости? Или что-то другое?  — с жаром произносит Дэн.
        — Наверное.
        — Да, ты, скорее всего, права.
        Он смеется.
        — Мы, мужчины, создания прямолинейные. А ты? Любишь спорт?
        — Меня всегда в школе принимали в команду в последнюю очередь. Мы со спортом никогда особенно не дружили.
        Я подпрыгиваю и встаю перед Дэном.
        — Вот так вот я принимаю подачу справа.
        Я вытягиваю руки перед собой и делаю вид, что в меня летит мяч. Изображаю, что он упал на землю, и теперь я прыгаю вокруг него в панике и пытаюсь поймать. Играть в лакросс[2 - Лакросс (англ. «lacrosse»)  — командная игра, в которой две команды стремятся поразить ворота соперника резиновым мячом, пользуясь ногами и снарядом, представляющим собой нечто среднее между клюшкой и ракеткой.] всегда было для меня пыткой. Однажды я вернулась домой с синяком под глазом, и бабушка даже подумала, что меня снова начали бить в школе.
        — Лови,  — говорит Дэн. Он кидает мне свой бумажник и, к моему огромному удивлению, я его ловлю.
        Я пожимаю плечами.
        — Да, кредитные карты я ловлю хорошо.
        Дэн смеется, и взгляд его становится теплее. Я сажусь рядом.
        — Спасибо. Идеальное свидание.
        Он проводит рукой по волосам:
        — Я подумал, что это немного стереотипно.
        — Прекрасно,  — заверяю я его, снова подпрыгнув и рассказывая Дэну, как мне нравится быть рядом с Темзой, смотреть на баржи. Я смотрю на прекрасные здания Парламента и Министерства обороны с зеленой черепицей на крышах. Где-то вдали виднеется Букингемский дворец, а еще множество башен и жилых домов, которые я не очень-то узнаю, но мне так нравится их форма, цвет и текстура…
        — С колеса обозрения даже Биг-Бен не кажется таким высоким, правда?  — говорю я, задрожав от его прикосновения к моей талии. Дэн кладет подбородок мне на плечо.
        — Катаясь на этом колесе, я понимаю, почему живу в Лондоне,  — говорит он.  — Здесь так много всего можно посмотреть и так много сделать. Я хочу офис на верхнем этаже небоскреба, с мягким кожаным креслом, где можно пить виски и руководить целым штатом сотрудников.
        — Ты хочешь править миром.
        — Да, или хотя бы маленькой его частью,  — поворачивает он меня к себе.
        — Как тебе мало надо, однако,  — говорю я.
        — А о чем мечтаешь ты?
        Наши лица сближаются.
        И прежде чем я успеваю ответить, губы наши соприкасаются. Мы целуемся до тех пор, пока наша кабинка не останавливается и обслуживающий колесо сотрудник не говорит:
        — Проваливайте. И сделайте одолжение, снимите уже себе номер.

        Субботнее утро. Я стою в супермаркете, лихорадочно пытаюсь вспомнить, какие ингредиенты нужны для приготовления лазаньи и шоколадного торта, потому что, идиотка, забыла список дома.
        Сегодня я готовлю Дэну ужин. Мы впервые собираемся провести вечер наедине. Я пригласила его к себе. После того памятного свидания на колесе обозрения мы виделись еще несколько раз. Дэн оказался настоящим джентльменом, не торопился, но, надеюсь, в ближайшее время он ко мне переедет.
        Рядом с Дэном я чувствую себя школьницей, которая расписывает свой пенал фразочками вроде «Джен и Дэн — навсегда!» и сердечками. Думая о нем, я схожу с ума от желания. Не могу перестать о нем думать, не ем, не сплю. Мысли о нем преследуют меня неотступно. Я пытаюсь представить себе список продуктов и на всякий случай запихиваю в один из пакетов шоколад для выпечки.
        Черт, я еще и очки на работе забыла! Снова вспоминаю наше первое свидание, ту его часть, когда он провожал меня до дома. Несколько часов мы гуляли по Лондону.
        — Зачем ездить на метро, если пешком ты можешь все разглядеть?  — сказал Дэн, указывая на Альберт-Бридж, сияющий в ночном небе. Добравшись до моего дома, мы застыли в нерешительности.
        — Я прекрасно провела время,  — сказала я и, помолчав, спросила, не хочет ли он выпить кофе.
        — Нет,  — сказал Дэн, подав мне руку.  — Мне нужен твой номер.
        Я порылась в сумке.
        — Теперь назад пути нет,  — сказал он, глядя на свою руку, на которой теперь были вытатуированы мой мейл, мобильный и домашний телефоны.
        Он притянул меня к себе, положил руку мне на шею, прижавшись лбом к моему лбу.
        — Собственно, я и не собирался отступать…
        Я стою в очереди на кассе и предаюсь раздумьям о том, как мои мать и отец познакомились в том кафе в Нью-Йорке. Бабушка с дедушкой рассказывали, как мама с папой были счастливы вместе, хотя папины родители были против их брака. Бабуля рассказывала, что из-за этого мама даже захотела поступить в университет, чтобы быть достойной папы.
        — Она не хотела, чтобы ему пришлось выбирать между ней и своими родителями,  — говорила бабушка.  — Твоя мама даже отправилась к ним и уговаривала, чтобы они простили сына,  — только все напрасно. Ох, я убила бы их за упрямство, за то, что они заставили мою дочь считать себя недостойной их сына. Да, у нее, может быть, и не было длинного списка талантов, но в этом ли дело! Зато, Дженьюэри, у нее было потрясающее чувство юмора, и она положительно влияла на твоего отца. Он-то скорее любил учиться и был чересчур серьезен — Лукас весь в него.
        Должно быть, папа был сильно подавлен из-за своих родителей. Но как же мне хотелось бы обнять его и сказать, как сильно я горжусь тем, что он верил в маму и боролся за их любовь.

        Позже в тот же день я щелкаю программы на радиоприемнике, а потом начинаю готовить лазанью. По радио идет передача про похороны королевы, которая умерла в прошлом месяце. Более миллиона человек выстроились перед Вестминстерским аббатством. Потом сообщается о предстоящем референдуме в Пакистане… о том, что певица Бритни Спирс рассталась с Джастином Тимберлейком…
        — Дженьюэри Уайлд готовит для своего нового молодого человека,  — говорю я, потому что для меня это новость номер один.  — И надеется, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Не отключайтесь, и вы узнаете свежие новости первыми.
        Начинает играть музыка, и я собираюсь готовить соус. «Растопите масло». Я кладу на сковороду кусочек масла и читаю дальше: «Добавьте муки». Я решаю сначала добавить в свой бокал еще вина. Надо расставлять приоритеты. «Размешайте молоко». О, мне нравится эта песня, думаю я, подкручивая ручку приемника — Кайли начинает петь громче.
        — Бабуля!  — через пять минут кричу я в телефонную трубку.  — Он весь в комочках!
        — Кто весь в комочках?  — не понимает бабуля.
        — Мой белый соус!
        — А ты его помешивала?
        — Да,  — вру я, перечитывая рецепт и проклиная свои кулинарные способности, а точнее, отсутствие таковых.  — Ну вот, все заново.
        — Успокойся и взбей его венчиком,  — предлагает бабуля.

        Время бежит быстро — Дэн придет уже через час. Мои руки все заляпаны тем, что я готовлю; а футболка вся в томатном соусе. Я опять звоню бабушке.
        — Тут написано: положите сливочное масло и шоколад на паровую баню — что это за хрень такая?  — спрашиваю я в отчаянии.
        Бабуля делает над собой огромное усилие, чтобы не рассмеяться.
        — Это такая стеклянная штучка, знаешь…
        — Тогда какого черта они мудрят!  — бросаю я трубку.
        Бабуля перезванивает мне через пять секунд.
        — Дженьюэри, этот Дэниел не для того придет, чтобы оценивать твои кулинарные способности.
        — Ага.
        — Я так понимаю, речь о способностях совсем другого рода?
        — Фу, бабушка!  — смутившись, я вешаю трубку.

        — Как вкусно пахнет,  — тянет носом Дэн после короткой экскурсии по моей квартире. Я ногой зашвырнула футболку и джинсы под кровать, прежде чем привести его в свою комнату. Сейчас мы в кухне, за столом. Перед нами свечи и бокалы с вином.
        — Пора перекусить,  — говорю я, а Дэн совсем близко. От его волос пахнет шампунем, от кожи веет свежестью… Меня пьянит аромат его лосьона после бритья.
        — Стой,  — говорит он, еле заметно улыбнувшись.  — У тебя тут шоколад на щеке.
        Он осторожно стирает шоколад… Затем обнимает меня и, усадив на столешницу, начинает страстно целовать. А я обвиваю ноги вокруг него, совершенно позабыв про шоколадный торт в духовке.

        Дэн и я в постели. Мы тяжело дышим, наша одежда разбросана по полу.
        — Да… Лучше, чем спортзал,  — говорит Дэн и гладит мою руку, лежащую у него на груди.
        — Ну что, еще один заход?  — спрашивает он, и тут мы слышим стук в стену.
        — Это Мораг,  — шепчу я, затаив дыхание и стараясь не смеяться.  — Злая старуха-соседка.
        — Да,  — стонет Дэн, еле сдерживая смех.  — Да, детка! Да, да, да!
        Мы замолкаем, и старуха снова исступленно колотит в нашу тонкую стенку.

        На следующий день Дэн и я, лежа в постели, едим лазанью. К сожалению, шоколадный торт до этого дня так и не дожил. Сгорел до углей. Мы еле-еле выключили пожарную сигнализацию.
        — Но ты должен был увидеть, как я старалась,  — говорю я ему,  — растопила шоколад и масло на паровой бане.
        — На чем?  — не понимает Дэн.
        — Именно. Вот так сильно я старалась.
        Дэн кладет мне в рот еще один кусочек мяса с томатом, покрытым сырным соусом. Внезапно во мне взыграл голод, и, судя по всему, Дэн тоже проголодался. Мы практически вылизываем тарелки. Я снова смотрю на его руки.
        — Что у тебя с руками?  — спрашиваю.
        И касаюсь пальцами его кожи.
        — Это экзема. У меня она с детства. Я всегда выбирался на лестницу посреди ночи и чесал руки — так меня мама и находила. При любом стрессе все обостряется,  — рассказывает Дэн.
        — Прости.
        Он пожимает плечами.
        — Да ничего. Бывают у людей проблемы и посерьезнее. В любом случае…
        Он проводит рукой по волосам:
        — А может, не будем обсуждать какую-то там экзему?.. Это вовсе не сексуально.
        Расхохотавшись, я выпрыгиваю из постели и распахиваю занавески. Поток солнечного света заливает комнату. Я выглядываю на дорогу.
        — Тут Мораг на скутере,  — говорю я, наблюдая, как старушка несется по улице, а рядом с ней по тротуару бежит ее дворняжка. Я поворачиваюсь к Дэну:
        — Чем займемся дальше?
        Он ставит тарелки на пол, садится и смотрит на меня озорным взглядом.
        — Ну, не знаю, как насчет тебя, но если старая ведьма укатила…
        Я иду к нему, по пути снимая с себя футболку. Не говоря ни слова, я толкаю Дэна на постель и забираюсь к нему на колени. Он уже возбужден. Держа его за плечи, я опускаюсь все ниже, дразня его. Вскоре Дэн уже во мне.
        Звонка телефона я не слышу, пока не раздается громкий бабушкин голос на автоответчике.
        — Знаю, ты куда-то ушла, но сегодня такой прекрасный день. Я только что была в саду. Африканская лилия расцвела, такая красивая.
        — Не останавливайся,  — бормочет Дэн, сильнее прижимая меня к себе.
        — Так вот, я просто звоню узнать, как прошло твое вчерашнее свидание. Надеюсь, было весело, а торт получился вкусным…
        11
        2014 год
        Уорд созывает очередное собрание, а я все еще думаю о Дэне. Прошла неделя после нашего судьбоносного разговора — когда я ляпнула, не проверялась ли его новая подружка на предмет хронических заболеваний. Неудивительно, что Дэн зол. Я позвонила ему вчера вечером — извиниться. Сказала, что если он готов познакомить Айлу со своей девушкой в эти выходные, то я согласна. Даже пообещала подготовить Айлу.
        — Тебе она понравится,  — проговорил он неловко. Я не ответила.
        В зал для совещаний входит Грэм, и ход моих мыслей обрывается.
        — Только шесть минут девятого, Уорд,  — говорит он, плюхнувшись на кресло.  — Прости, но мне нужно вставать очень рано.
        — Ну, всегда можно переехать поближе,  — предлагает Люси.
        Грэм живет в Холипорте, недалеко от Мэйденхеда, в Беркшире. Каждое утро он ездит на поезде из Рединга в Паддингтон, и потом все мы узнаем подробное описание каждой поездки. Часто поезда набиты битком, и поэтому ему приходится стоять, с его-то больной спиной, а иногда поезд стоит минут по двадцать, не говоря уж о том, что в буфете часто заканчиваются блинчики — свои проблемы он расписывает так ярко и красочно, что у меня каждый раз ощущение, будто я ехала на поезде вместе с ним.
        — Как я могу переехать в Лондон,  — сетует Грэм,  — когда тут нет ни одного хорошего теннисного клуба.
        — Ну да, а Лондонский королевский клуб тебе — не теннисный клуб,  — цедит сквозь зубы Уорд, но видно, что тратить время на эту бесполезную беседу он не намерен.
        Прошло двадцать минут, мы уже обсудили все дома, выставленные к этому дню на продажу, и теперь обсуждаем последние сделки.
        — Загородный дом Дин теперь в руках «Баркер и Г»,  — говорит Уорд.
        Спад гавкает. Он внизу. С недавних пор Уорд просит меня оставлять собаку внизу.
        — За три миллиона они его не пристроят, и это нам на руку,  — говорит Уорд.  — Дженьюэри, не могли бы вы отправить миссис Льюис букет цветов?
        Миссис Льюис — хозяйка дома.
        — Зачем?  — спрашивает Грэм, озадаченный, как и я.
        — Чтобы «Шервудс» были первыми, к кому она обратится, когда «Б и Г» облажаются. Как насчет монастыря?  — отвечает и тут же спрашивает Уорд.
        — Он тоже у «Б и Г»,  — виновато сообщает Люси.
        — Почему? Они предложили б?льшую цену? Или меньший процент? Иногда это исключительно вопрос симпатий владельца.
        — Держу пари, Спенсер просто уболтал монахинь,  — бормочет Грэм.
        — Вряд ли ему удалось бы,  — говорю я, а потом думаю, можно ли соблазнить монахиню…
        — Ой, не скажи, не скажи,  — продолжает Грэм.  — Эти бедные монахини вечно ходят в своих рясах, носятся туда-сюда, и всех их зовут либо сестра Мэри Джейн, либо сестра Мэри Джозефин. С ума можно сойти.
        В тех редких случаях, когда Уорд улыбается, он выглядит лет на десять моложе. Сейчас у него улыбка до ушей.
        — Хотя, скорее всего, дело просто в том, что «Б и Г» предложили цену побольше,  — признает наиболее вероятное Грэм.
        — Насколько?  — Уорд отстреливается.
        — Двести пятьдесят тысяч,  — предполагаю я.
        — Да, наверное, мы занизили стоимость,  — предполагает Уорд.  — И теперь пора пересмотреть наши предложения, пора рискнуть. Отслеживайте динамику. И пусть сестра Мэри тоже получит миленький букетик.
        — Мы что, теперь всем, что ли, букеты будем посылать?  — качает головой Грэм.  — Этак мы разоримся, Уорд.
        — А может, просто дело в количестве выигранных сделок?
        — Зато Грэндж мы получили,  — говорит Люси.  — Это же здорово.
        — Конечно. Только нам нужно еще много таких домов.
        Потом Уорд интересуется у нас с Люси, что насчет заявителей на этой неделе, особенно насчет тех, кто предоставил свои данные. Я смотрю на экран.
        — Миссис Теннант опять звонила. Которой нужен дом с шестью спальнями в Чичестере. Идеальное семейное гнездышко.
        — Но у нас сейчас ничего такого нет,  — вздыхает Грэм.  — И я опять ответил ей, что ничего нет.
        — Да у вас никогда ничего нет,  — голос Уорда звучит все более разочарованно.
        Спад начинает исступленно лаять.
        — Когда этот пес наконец заткнется?  — кричит Уорд.
        — Когда ему разрешат вернуться в зал заседаний,  — отвечает Грэм смело.
        Уорд пронзает его суровым взглядом.
        И тут — ушам своим не верю — Грэм продолжает, потирая рукой подбородок:
        — Если бы все могло быть, как раньше. Джереми…
        Уорд бухает кулаком по столу, заставляя меня почти выскочить из своего кресла.
        — Все меняется, Грэм. Нельзя просто взять и вернуться в старые добрые времена. Вы что, не понимаете, что меня наняли спасти эту гребаную компанию? Понимаете, наверное…
        Уорд кричит, я пытаюсь заблокировать его голос, но вдруг вижу перед глазами Тоби Брауна, который бьет меня и смеется мне прямо в лицо.
        — Прекратите кричать,  — твержу я как заведенная.  — Прекратите. Прекратите! Не могу я это слушать, не могу!
        Я закрываю руками уши, изо всех сил желая, чтобы весь этот крик исчез.
        В зале воцаряется гробовая тишина. Я слышу лишь свое учащенное дыхание. Почему все так смотрят на меня? И я понимаю, что на самом деле кричу одна только я.

        Совещание продолжается, но атмосфера неловкости уходить не желает. Уорд что-то печатает на своем ноутбуке.
        — Если Теннанты любят ходить под парусом, их, возможно, заинтересует дом в Солкоме.
        Уорд выводит на экран фотографию дома.
        Грэм прокашливается:
        — Но Солком же от Чичестера за тридевять земель.
        — Знаю,  — говорит Уорд, пытаясь на этот раз подавить в себе желание убить Грэма на месте.  — Но нельзя исключать возможность, что миссис Теннант согласилась бы жить дальше от Чичестера, если ее устроит сам дом. Вот что я имею в виду. Нам необходимо мыслить стратегически.
        Уорд закрывает ноутбук — сигнал об окончании заседания.
        — И да. Пока вы еще не ушли.
        Грэм уже у дверей.
        — У нас все получится,  — говорит Уорд.  — Вот увидите, через год в «Баркер и Гулдинг» все будут ломать голову, почему сделку заключили мы, а не они.

        — Надин, ты сегодня просто фантастически выглядишь,  — слышу я голос Спенсера.  — Шикарный топ…
        Надин перебивает его:
        — Дженьюэри в своем кабинете, Спенсер.
        — Я вижу только тебя одну, Надишечка.
        — Что ты здесь делаешь?  — встаю я из-за стола, радуясь, что Уорда нет в офисе. Я читаю открытку от Джереми, который сейчас в отпуске на юге Франции. Спенсер бодро входит в кабинет, и я почти падаю в обморок от сочетания его парфюма и дезодоранта.
        Я поворачиваюсь в своем кресле:
        — Нет, правда, что ты здесь делаешь? Уорд говорит…
        — И что же такое говорит наш Уорд?  — ласково произносит Спенсер, гладя Спада по спинке.  — Что?
        — Тебе нельзя просто так заявляться сюда без предупреждения. Нужно записываться заранее у секретаря,  — отвечаю я.
        — Как невежливо с его стороны,  — говорит Спенсер.
        И гладит Спада под подбородком.
        — Где все? В офисе какая-то странная пустота…
        Грэм уехал осматривать дома. Уорд и Люси на сделке.
        — Все ушли,  — говорю я, не обращая внимания на подстрекательства Спенсера.
        — Куда же, интересно?
        — Не твое дело.
        — Скажите, пожалуйста, какие мы нежные! Ну и зачем ты заказываешь самой себе цветы?  — хихикает Спенсер и окидывает вопросительным взглядом монитор моего компьютера. Раздается телефонный звонок. Я слышу елейный голос Надин: «Доброе утро, вы позвонили в «Шервудс»! Меня зовут Надин. Чем я могу вам помочь?»
        Спенсер замечает записку-напоминалку, которую я сама себе написала, чтобы не забыть послать цветы миссис Льюис.
        — Зачем вы посылаете ей цветы? Если еще не знаете, то знайте: сделку выиграла наша компания.
        Он садится на угол моего стола и рассматривает наши фирменные бланки.
        — Наши фотографы будут там завтра. Как мне кажется, Уорд серьезно занизил стоимость.
        — Уорд предложил адекватную цену, вот и все,  — отвечаю я.
        Спенсер встает и направляется к выходу.
        — Пропустим потом по стаканчику, Джен?
        — Не могу. Постой,  — вдруг осекаюсь я.  — Откуда ты знаешь, сколько предложил Уорд?
        Спенсер оборачивается, сияя улыбкой «на миллион».
        — Допустим, ваш новый логотип очень сильно выделяется, а у меня есть волшебная способность читать цифры вверх ногами.

        Через какое-то время я стучусь в кабинет к Уорду.
        — Войдите.
        — Есть минутка?  — спрашиваю я.
        Удивленный, Уорд отрывается от экрана компьютера:
        — Садитесь.
        Перед глазами у меня стоит Джереми за ланчем или играющий со Спадом, но я себя останавливаю. Уорд же сказал, что как прежде уже не будет.
        — По поводу утреннего совещания,  — начинаю я.  — Прости, что я упустила сделку.
        — Это я упустил сделку, Дженьюэри.
        — Дело в том…  — я начинаю ерзать и вдруг вспрыгиваю с места.
        — Что такое?  — недоумевает Уорд.
        Я расхаживаю по офису:
        — Вы правы. Мы ходим по кругу, и чтобы из него выйти, нам нужны вы.
        Уорд снимает и протирает очки.
        — Надеюсь, вам нравятся непростые задачи,  — говорю я, снова присев.
        Он поднимает бровь.
        — Да уж, Грэм — точно задачка непосильная,  — говорит Уорд и надевает очки.
        — Я не стану делать вид, что с ним легко уживаться в одном офисе.
        — Его просто никогда нет в офисе, Дженьюэри.
        — Да, у него свои методы работы,  — признаю я.  — Но он же не по магазинам бегает или по ресторанам. Он — король «нетворкинга».
        — Ах, вот как он это называет,  — улыбается Уорд.
        — Грэм очень любит свою работу, и он всецело предан нашей компании.
        — Хм.
        — Мы вам доверяем, но нужно, чтобы и вы доверяли нам.
        Уорд смотрит на меня с любопытством:
        — Не очень-то между нами все гладко было поначалу, да?  — между нами мелькает проблеск надежды.  — Джереми сказал, мне повезло, что ты в моей команде.
        Этот комплимент мне очень и очень по душе, но я напоминаю себе, для чего пришла. А что если я ошибаюсь? Спенсер любит хвастаться и дразнить других. Но что-то в их с Уордом отношениях не то.
        Уорд наклоняется ближе ко мне:
        — Что-нибудь еще, Дженьюэри?
        Скажи ему.
        — Я послала цветы миссис Льюис, пионы.
        — Правильно. Молодец.
        Уорд замолкает. Его телефон звонит.
        — Это жена. Лучше я…
        — Это Спенсер,  — говорю я, и он не берет трубку.
        — Он сегодня приходил,  — рассказываю я.
        Уорд замечает, что мои пальцы судорожно сжимают медальон на груди.
        — Я сказала, что нужно предварительно записаться, но… В общем, он увидел ваше предложение по стоимости для миссис Льюис. Он подглядел сумму и предложил больше.
        — Как он смог его увидеть?  — недоумевает Уорд.
        — Наверное, владелец его где-нибудь обронил,  — говорю я.  — А потом, когда Спенсер был на встрече…
        Я чувствую, как по офису проходит волна возмущения Уорда.
        — Этот человек мать родную продаст,  — бормочет он.
        — Я подумала, что вам следовало бы обо всем этом знать.
        — Я рад, что вы мне рассказали.
        Я собираюсь уйти, но в голове вертится навязчивая мысль.
        — Уорд, я думала, вы друзья?
        В глазах Уорда я вижу ярость, но говорит он очень спокойно:
        — Мы были друзьями. А теперь враги.
        Правильно. Понятно, что он не хочет обсуждать это дальше. Что бы ни случилось между ними, это остается между ними.
        Выйдя из своего кабинета, я чувствую, что Спенсер наблюдает за мной. Я поворачиваюсь и вздрагиваю оттого, насколько холоден его взгляд.
        — Война,  — говорит он.

        В тот же вечер, за сосисками и пюре, одним из любимейших блюд Айлы, я начинаю разговор о новой подружке Дэна. Айла перестает есть.
        — Мамочка, ты что, хочешь с ней познакомиться?
        Я киваю.
        — Уверена, мы подружимся. Что скажешь? Позвонить папе и сказать, что ты согласна поехать с ними на выходные?
        Айла раздумывает.
        — Но мы ведь поедем купаться? Папа сказал, что отведет меня на водные горки.
        — Конечно.
        — А ты, мамуля?  — спрашивает Айла.
        — Твоя морковка остынет,  — говорю я. Спад залезает к Айле под стул, терпеливо ожидая, что ему что-нибудь перепадет.
        — Ты могла бы поехать с нами.
        — Не могу, дорогая,  — говорю я, растроганная наивностью своей дочери и ее желанием меня защитить.
        — Почему нет?
        — Потому что это время с папой должна провести ты. А к пудингу у нас сегодня сливы.
        Айла произносит детскую считалочку, чтобы сосчитать косточки, которые остались после пудинга:
        — Шпион, выйди вон!..
        Дедушка с бабушкой научили нас с Лукасом этой считалочке — она работает только тогда, когда ты ешь что-то с косточками.
        — Бедняк,  — останавливается Айла, глядя на меня встревоженными глазами.
        — Бедняк,  — говорит она, а потом мы обе смеемся.  — Я выйду за бедняка!
        — Для девочек и мальчиков результаты разные,  — говорю я Айле, счищая остатки еды с тарелок.  — Для дяди Лукаса это значило, кем он станет по профессии, поэтому он всегда ел не меньше пяти слив. А в моем случае результат определял, за кого я выйду замуж.
        Феминистки, наверное, ненавидят эту игру, думаю я про себя.
        — Папа собирается жениться на Фионе?
        — Для этого еще слишком рано.
        — Я могла бы быть подружкой невесты.
        — Возьми тряпку, пожалуйста. Надо вытереть со стола.
        — А ты когда-нибудь снова выйдешь замуж, мама?
        — Мы с твоим отцом не муж и жена, Айла.
        — Ты хочешь еще детей? Хочется знать, каково это — иметь братика или сестренку.
        — Не уверена, что у меня будут еще дети. В любом случае сначала мне надо с кем-то познакомиться,  — говорю я. И смотрю на Айлу: интересно, ей когда-нибудь бывает одиноко?
        — А ты хотела бы брата или сестру?  — спрашиваю я.
        — Ты можешь усыновить мужа,  — задумчиво говорит Айла.
        Я улыбаюсь:
        — Айла, только не начинай.
        — Почему нет?  — Что-то она слишком быстро стала отдаляться от меня в последние дни.  — Детей же можно усыновить.
        — Идея неплохая,  — пожимаю я плечами.  — Про усыновление мужа. Тогда можно было бы выбрать Колина Ферта, который играет мистера Дарси.
        Я треплю ее по волосам, но Айла уворачивается.
        — Я думаю, надо подать эту идею в правительство.

        Вечером я лежу в постели, Спад свернулся клубочком в своей корзине рядом с кроватью, а мою голову переполняют разные мысли. В какой-то момент я вижу перед собой лицо Спенсера — он гордится тем, что умеет читать вверх ногами; потом я слышу голос Уорда: «У нас война!»  — и испытываю смутную тревогу, зная, что теперь нас всех ждет битва. Ложусь поперек кровати, ворочаясь в темноте, и никак не могу перестать думать о предстоящих выходных. Нужно чем-то себя занять; не хочу оставаться одна, наедине с мыслями о «счастливой семейке»  — Дэн, Айла, Фиона. Может быть, позвонить Лукасу? В моей голове Айла и Фиона катятся с водной горки и звонко смеются, врезавшись в пелену воды. Представляю себе, как Фиона поправляет купальник на Айле, а та вопит: «Давай еще покатаемся!»
        Сегодня, когда я говорила с Дэном по телефону, он был явно рад, что мне эта идея понравилась.
        — Я бы никогда не предложил, если бы не был уверен,  — ответил он тихо.
        — Знаю.
        Все серьезно. Дэну почти тридцать четыре. Посмотрим правде в глаза: у него была блестящая спортивная карьера, а теперь у него прекрасная должность спортивного обозревателя в газете «Гардиан», по карьерной лестнице он уже продвинулся и теперь встал вопрос о семье. Может быть, он действительно озаботился последним пунктом? Айла была совершенно права, что задавала подобные вопросы. Возможно, Фиона выйдет за Дэна замуж. Я переворачиваюсь на бок. У Айлы появится братик или сестренка, а может, и вовсе оба. Я зажмуриваю глаза.
        — Я скучаю по тебе, бабушка,  — шепчу я, отчаянно пытаясь представить себе ее лицо. Я лежу тихо, представляя, что она рядом со мной, гладит меня по волосам, убеждая, что все будет в порядке.
        Я вспоминаю первые дни нашего с Дэном романа. Я вспоминаю нас на лондонском колесе обозрения, вспоминаю, как мы долго возвращались домой пешком, а потом он поцеловал меня на прощание. Но ко мне в квартиру Дэн войти не захотел.
        — Хорошее приходит к тому, кто умеет ждать,  — сказал он. И вот уже он бежит по улице, размахивая рукой, как будто только что забил гол на Кубке мира по футболу. Я высунулась из окна своей комнаты и свистнула ему вслед. Дэн повернулся, помахал рукой и крикнул:
        — До следующего раза!
        Я вспоминаю дедушкины рассказы об их первом свидании с бабулей — он повел ее на балет.
        — Я не хотел возвращаться домой, Дженьюэри. Когда ты влюблен, ты паришь, словно птица, и не хочешь опускаться на землю.
        Двенадцать лет спустя у меня больше не осталось ничего, кроме ноющей раны в душе. Я думаю, как могла бы сложиться моя жизнь. В этой тьме я не могу избежать тени моего прошлого, и внутри у меня растет страх, что я останусь где-то за бортом.
        12
        2002 год
        Теплое июньское утро. Я бегу трусцой вдоль Чизвик-Молл, дороги, которая проходит вдоль Темзы, на ее берегу — череда пабов, лодочная станция, школы, дома с голубыми вывесками над парадной дверью, где когда-то жили известные художники и писатели. Это одна из моих любимых частей Лондона. Еще я люблю выстроившиеся в длинную цепь красочные домики, выходящие к реке, с квадратными окошечками на фасадах, вокруг которых все усажено геранью и лавровыми деревьями, и рядом высятся статуи львов. Прекрасные ворота ведут в сады, которые выходят к воде, а лужайки зеленеют под сенью деревьев и окружены цветочными клумбами. Я обожаю вдыхать запах реки, смотреть на птиц и проплывающие по волнам лодки и каноэ; так я чувствую себя ближе к родному дому. В жаркий день мне и вовсе кажется, будто я оказалась в другой стране, далеко от моей квартирки в Хэммерсмит.
        Я пробегаю мимо мамочек с колясками и таких же бегунов, как я, в неоновых топах и черных легинсах. Где-то высоко в небе пролетает самолет. Я на вершине блаженства, потому что уже предвкушаю сегодняшнюю встречу с Дэном.
        Мы вместе шесть недель, и время летит очень быстро. Я успела рассказать Дэну о своих родителях. И о Лукасе, о том, насколько мы разные, и что, к сожалению, смерть наших родителей не смогла нас сблизить. Дэн удивительно немногословен в том, что касается его собственной семьи. Он еще не познакомил меня ни с одним своим близким другом. В его квартире я не была ни разу, потому что, как он считает, там беспорядок и у него странный сосед. Но зато мы начали обсуждать планы на выходные, когда он мог бы представить меня своим родственникам и знакомым. Чувствую, для него это очень много значит. Дэн держится уверенно, но есть в нем и другая сторона, которая нравится мне не меньше.
        — У меня ни разу не было серьезных отношений,  — признался он мне в прошлые выходные. Это было в воскресенье утром. Мы лежали в постели.
        — Пойми меня правильно, в универе у меня были девушки, но учеба была важнее, и я не хотел к кому-то слишком сильно привязываться. Самые мои долгие отношения продолжались четыре месяца. А твои?  — добавил Дэн.
        Я рассказала ему о своих отношениях с Кристианом. Дэна эта история очень повеселила, особенно то, что мать Кристиана запирала на ночь холодильник. В тот день мне удалось затащить Дэна в магазин — мне нужно было платье на вечеринку по случаю выпуска первой книги одного из наших авторов.
        — Поверить не могу, что из-за тебя пожертвовал походом в спортзал,  — хмыкнул Дэн, вталкивая меня в примерочную кабинку и закрывая за нами обоими занавеску.
        — Давай, Джен, должен же я за это получить какой-нибудь бонус,  — сказал он, и его губы впились в мои.
        Вдруг я останавливаюсь — меня накрывает волна тошноты. Я кидаюсь к ближайшей урне.
        — Милочка, с вами все в порядке?  — спрашивает стоящая рядом женщина. Она держит на поводке черного стаффордширского терьера, в зубах у которого гигантская палка. Я выдыхаю, и тошнота отступает так же быстро, как подступила.
        — Все в порядке. Должно быть, съела вчера что-то не то,  — говорю я. Но в глубине души знаю, что это не так, и уже начинаю волноваться.

        — Ты что-то рано,  — говорит Лиззи, влетая на кухню в футболке и шортах, со спутанными волосами и надвинутой на лоб фиолетовой маске для сна.
        — Все хорошо?  — спрашивает она. А я никак не могу перестать думать о тех выходных, когда я поехала в Корнуолл — увидеться с дедом и бабушкой. Вернуться обратно в Лондон я собиралась в понедельник. Тогда-то я и забыла принять таблетку; пропустила два дня. По инструкции положено было выпить две таблетки на следующий день, и упаковку я допила в срок, но там было предупреждение, что в случае нерегулярного приема таблеток необходимо использовать презерватив. И у меня нехорошее предчувствие, что тогда-то, когда мы его не использовали, все и случилось.
        — Я только что сварила кофе,  — говорит мне Лиззи. Я наливаю себе стакан воды, а потом запах кофейных зерен заставляет меня схватиться за живот и выскочить из кухни. Едва успеваю добежать до ванной.
        Меня выворачивает над унитазом. Лиззи приседает рядом и поглаживает меня по спине.
        — Ты думаешь о том же, о чем и я?  — говорит она.

        Сейчас вечер, четверг. Я встречаюсь с Дэном после работы — пропустить пару стаканчиков. Я еще никому не сказала, что беременна, даже бабушка не знает. Знает только Лиззи — мы вместе купили тест и смотрели, как посинела полоска. Хочу, чтобы следующим после Лиззи был Дэн.
        Прошлой ночью я не могла заснуть; снова и снова проигрывала в голове возможную реакцию Дэна. Я точно знала, он не будет этому рад, так как еще слишком молод и это не было запланировано, но, может быть, со временем он бы привык. Я хочу оставить этого ребенка; по крайней мере, думаю, что хочу. Но есть ли у меня выбор? Иной вариант кажется мне варварским. Я муху-то прикончить не могу, не говоря уже о…
        — Не разводи панику по поводу того, что он скажет, а чего нет,  — сказала Лиззи, посреди ночи застав меня на кухне с чашкой горячего шоколада и блокнотом, в который я ожесточенно записывала все, что собиралась ответить Дэну.
        — Я боюсь,  — сказала я, вырвав и скомкав очередной лист.  — Он не хочет ребенка.
        — Если надо, я буду этому ребенку вторым родителем. А что: две женщины и ребенок!  — ответила Лиззи.
        Наконец я улыбнулась, вспомнив, что у нас есть соседи.
        — Мораг…  — хором фыркнули мы и развеселились.
        Я возвращаюсь обратно в реальность, когда вхожу в бар в Ноттинг-Хилл, в десяти минутах ходьбы от моего офиса. Люди сидят на веранде, наслаждаясь вечерним солнцем. Надо было выбрать место более уединенное, говорю я себе, заняв единственный свободный стол в углу, рядом с дверями. Мое сердце замирает каждый раз, когда кто-то входит. Дэн опаздывает. Дрожащей рукой посылаю ему сообщение. Почти сразу приходит ответ: «Прости, задержался на работе. У меня прекрасные новости! Хочу тебя кое о чем спросить! Скоро приду».
        Прекрасные новости? Отлично. Значит, он в хорошем настроении. Я отвечаю: «У меня тоже кое-какие новости. Скоро увидимся».
        В ожидании я стараюсь вспомнить один из заготовленных мной сценариев, но просто не могу сосредоточиться на словах. Лучше сказать ему сразу или подождать, пока он что-нибудь выпьет?
        — Дженьюэри!  — спустя пять минут раздается голос где-то надо мной. Дэн наклоняется ко мне и целует в щеку. Он выглядит усталым, но счастливым, присаживаясь со мной и выбирая себе напиток.  — Прости, я опоздал.
        — Не волнуйся, я все равно читала,  — показываю я свой блокнот.
        Дэн просматривает винную карту.
        — Так что за новость?  — спрашиваю я.
        — Надо что-нибудь с пузырьками заказать, думаю.
        — У меня немного болит голова. Но ты что-нибудь закажи.
        — Так вот. Сегодня в офисе творился дурдом. Нам пришлось отказаться от одного произведения, потому что нас бы засудили, если бы мы его использовали. На этой работе нужно быть гениальным юристом!  — говорит Дэн. Я замечаю, что он чешет правую руку — она вся покраснела.
        К нам подходит прелестная официантка, явно испанка по происхождению, и интересуется, готовы ли мы заказать что-нибудь.
        — Прости, Джен, так ты и правда ничего не будешь?  — уточняет Дэн.
        — Только еще стакан воды.
        — И все?
        Я киваю, а мое сердце бьется, как барабан.
        — Ну давай, расскажи мне свои новости.
        Он смотрит на меня с любопытством:
        — Сначала ты.
        — Нет, ты.
        — Джен? Все в порядке? Ты не темнишь?
        — Да! То есть нет. То есть не знаю.
        — Плохие новости? Тебя что, уволили? Ты больна?
        — Как бы сказать-то…  — протягиваю я.
        Дэну явно не по себе в этой загадочной ситуации.
        — Не может же быть все настолько плохо.
        — Хорошо, хорошо… В общем… Нет, все-таки расскажи ты первый.
        — Джен!
        Я делаю глубокий вдох и стараюсь напустить на себя счастливый вид.
        — Я беременна.
        — Ты беременна,  — машинально повторяет Дэн и улыбается, как будто надеется на то, что я сейчас опровергну это как нелепую шутку, но я отчетливо вижу, что он начинает испытывать страх.
        — Ты беременна,  — повторяет он, на этот раз медленнее.  — Как? Как это произошло?
        Он оглядывается вокруг, и в его глазах растерянность, как будто он хочет передать кому-то эту свою проблему.  — Я думал, что мы предохранялись.
        — Да. И я предохраняюсь всегда!
        Возвращается официантка с пивом и стаканом воды. Дэн не сводит с меня глаз.
        — Но это произошло в тот раз,  — напомнила я ему спокойно,  — когда мы не предохранялись…  — И я рассказала ему о таблетках, которые забыла выпить в те выходные, и о том, что поэтому в течение следующих семи дней нужно было использовать презервативы, но я забыла об этом; к тому же никогда не думаешь, что такое может случиться.
        Мы сидим в тишине.
        — Слушай, все так неожиданно… Никак не думала… Для меня это как гром среди ясного неба, как и для тебя…  — говорю я наконец.
        Дэн берет меня за руку.
        — Мы пройдем через это. Я с тобой.
        Я опускаю плечи и крепко сжимаю его ладонь.
        — Ты даже не представляешь, какое я почувствовала облегчение.
        — Я могу поспрашивать, найти лучшее место,  — продолжает Дэн.
        — О чем ты?  — недоумеваю я.
        — Все хорошо, Джен. Мы с этим разберемся…
        — Дэн, я думаю, что я хочу…
        Он чешет голову, грызет ноготь на большом пальце.
        — Сколько это будет стоить?
        — Что стоить?
        Он смотрит на меня.
        — Ты знаешь…
        Он не может заставить себя произнести это слово.
        — Я не хочу делать аборт,  — упираюсь я, вдруг поняв, как сильно я хочу сохранить этого ребенка.  — Это не так просто, Дэн.
        — Подумай об этом, Джен. Мы очень молоды. Мы, конечно, не виноваты, но давай посмотрим правде в глаза, ни один из нас не готов быть родителем!
        Я не отвечаю, и он продолжает:
        — Все неправильно. Я точно не готов к этому.
        — Я не думаю, что мы должны спешить.
        — Мне двадцать два,  — говорит Дэн.  — Подгузники, ипотека, поездки в парк. Не сейчас. Я хочу путешествовать, увидеть мир, сделать карьеру. Я думаю, что тут важно быть честным.
        — Но речь ведь не только о тебе,  — говорю я, не в силах сдержать боль в голосе.
        — Я не хочу быть отцом!  — В первый раз за разговор Дэн повышает голос.  — Этого не может быть.
        Я с неприятным ощущением понимаю, что люди за соседними столами нас подслушивают.
        Я наклоняюсь к нему, говорю тихо-тихо, на ухо:
        — Я знаю, сейчас ты потрясен, но со временем…
        Дэн сжимает пальцы в кулак.
        — Но этого не должно было случиться! Давай подумаем. У нас есть варианты. Я люблю тебя, Дженьюэри…
        — Ты любишь меня, ну ничего себе, Дэн, спасибо. Я тронута.
        — Правда люблю,  — говорит он, стараясь оставаться спокойным.  — И возможно, на каком-то этапе…
        — Но в жизни так не бывает. Нельзя заранее все спланировать.
        — Я, конечно, не хочу с тобой расставаться, но ты что, правда, не видишь, что я к этому вообще не готов?
        — И я не! Но…
        — Ну тогда,  — прерывает он меня,  — мы знаем, что делать. Есть единственный правильный вариант, Дженьюэри.
        — Я не могу. Не могу.
        Дэн почти допил пиво. На его лице — гнев и смятение.
        — Ты должна. Либо воспитывать этого ребенка будешь в гордом одиночестве. Я серьезно, Джен. Я не хочу ребенка и не могу поверить, что ты просто не собираешься принимать это во внимание.
        Он встает.
        — Дэн! Подожди!
        Он возвращается. Мы смотрим друг на друга; внезапно мы по разные стороны баррикад.
        — Прости,  — говорит он.  — Это не в моих силах.
        Я молча смотрю, как он кладет на стол десятифунтовую банкноту и уходит. Внутренний голос останавливает меня от того, чтобы бежать за ним, так как от этого будет только хуже.

        Вернувшись в квартиру, я снова набираю домашний номер. Пожалуйста, снимите трубку, пожалуйста, ответьте. Я молюсь, чтобы бабушка уже пришла. Но опять автоответчик:
        — Тимоти и Патрисии нет дома, поэтому, пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала…
        — Бабушка, это я,  — говорю я в надежде услышать ее голос.  — Перезвони мне, пожалуйста, как только получишь это сообщение.
        Я брожу по коридору, не в силах о чем-нибудь думать или присесть. Я смотрю на свой мобильный телефон, думая, надеясь, молясь, чтобы Дэн позвонил и сказал, что просто слишком бурно на все отреагировал. Чтобы предложил еще раз все обсудить завтра в спокойной обстановке. Или нет, пусть лучше позвонит не сегодня вечером. Пусть пройдет какое-то время. У меня же было время свыкнуться с мыслью о ребенке. У него нет. Завтра он проснется, и его отношение будет совершенно другим.
        Я прислоняюсь к стене, сползаю на пол и выпускаю мобильный из рук. Кладу голову на колени. Как может быть так, что пару недель назад я чувствовала себя самой счастливой женщиной на свете, с блестящим будущим? В глубине души я знаю, что Дэн не позвонит. Вряд ли он когда-то передумает. Конечно, идея становиться отцом так рано его вовсе не веселит. И я отчасти его понимаю.
        Что же за новость он хотел сообщить мне? О чем он хотел меня спросить? Может быть, все-таки позвонит? Или я сама ему завтра позвоню. Он не может бросить меня вот так. Я чувствую себя потерянной и напуганной. Не знаю, что делать и куда идти. Может, надо прислушаться к нему? Может, мне нужно избавиться от ребенка? Я глажу себя по животу, не зная, что делать. Я чувствую себя ребенком, который выбежал на шоссе, не посмотрев по сторонам. Повсюду автомобильные гудки. Водители кричат: «С дороги!» А я стою посередине как парализованная. Мама отчитывает меня, что не посмотрела по сторонам. Вот так люди и погибают, Дженьюэри. Но все-таки она берет меня за руку и спокойно переводит через дорогу.
        Я ползаю по полу, ища мобильный. Снова звоню бабуле, хочу оказаться в своей синей комнате, смотреть на море и слушать шум волн. Что скажет бабушка? Рассердится? Или, что еще хуже, разочаруется во мне? Больше всего на свете я хочу, чтобы она обняла меня сейчас. Я пытаюсь успокоиться и вытираю глаза рукавом рубашки. Я в беде. На самом деле. Ответь, пожалуйста. Гудки и гудки, а потом снова автоответчик. Вешаю трубку.
        — Хочу, чтобы мама была жива,  — говорю я, раскачиваясь взад-вперед.  —  Хочу, чтобы мама была жива.
        Я не двигаюсь до самого прихода Лиззи.
        — Все кончено,  — говорю я ей.  — Дэн не хочет ничего знать.
        Я благодарна ей за то, что она не достает меня вопросами. Мое тело болит от усталости, я больше ничего не могу чувствовать. Лиззи помогает мне встать и доводит до моей комнаты. Помогает раздеться и лечь в кровать.
        — Мы справимся. Ты сильная, Дженьюэри,  — говорит она, а потом выключает светильник и осторожно закрывает за собой дверь.
        13
        2014 год
        Пятница, почти полдень. Уорд уехал на совещание с руководителем офиса в Сэвеноукс. Грэм и Люси обсуждают запрос одного из наших клиентов — он ищет дом в Девоне с длинной подъездной аллеей. Мне слишком сложно сосредоточиться на составлении брошюры по тому дому, которым я сейчас занимаюсь,  — голова забита мыслями о новой девушке Дэна.
        — Кто не хочет дом с длинной подъездной аллеей?  — говорит Грэм.  — Я бы и сам хотел, но мечтать не вредно.
        — Ага, только она еще хочет, чтобы дом был старинным,  — напоминает Люси.
        Грэм словно играет в игру: все дома в нашем каталоге нанесены на карточки, карточки лежат картинками вниз, и Грэм должен наугад перевернуть какую-нибудь из них. Он вытаскивает целых две.
        — Я понял!  — восклицает он.  — Как насчет этого жуткого места в Саффолке?
        Люси и Грэм дают друг другу «пять», затем Люси кому-то звонит.
        Десять минут спустя мы понимаем, что «жуткое место в Саффолке» клиентке не подойдет.
        — Ну правильно, когда человек говорит, что хочет банан, он правда хочет банан,  — комментирует Грэм свои действия, очищая банан.  — А не инжир какой-нибудь.
        — Но пока не спросишь, не узнаешь,  — тягуче отвечает Надин. Она просовывает голову в дверь и интересуется, не хотим ли мы чего-нибудь к ланчу: Надин собирается в гастроном за углом.
        — У них там совершенно потрясающий салат из ростков фасоли,  — она мечтательно прикрывает глаза.

        Через какое-то время приезжает миссис Робертс, и я провожаю ее вверх по лестнице в зал заседаний. Миссис Робертс — одна из наших новых клиенток. Она продает роскошный особняк с пятью спальнями в Сент-Олбанс и пришла обсудить рекламную брошюру. Миссис Робертс женщина очень худая, с крашеными светлыми волосами, собранными под симпатичной заколкой-«крабом». На ней роскошная кремовая блуза и темно-синяя куртка, резко контрастирующая с покрытой глубокими морщинами кожей — либо она слишком много курит, либо слишком сильно нервничает.
        — Спасибо, что согласились со мной встретиться,  — говорит она, когда мы садимся в кресла.  — Я чувствую, что брошюра должна быть идеальной.
        — Не могу не согласиться с вами, но мне кажется, и так она почти близка к идеалу,  — отвечаю я, раскладывая заготовки по столу. Миссис Робертс надевает очки и сосредоточенно разглядывает макет, а потом вдруг похлопывает меня по руке:
        — Почему на плане нет теплицы?
        Я знаю, что миссис Робертс много времени проводит в теплице. Каждый раз, когда я звонила, она сообщала мне, что только что вернулась из теплицы, где пересаживала рассаду.
        — С технической точки зрения указывать ее на плане не требуется,  — замечаю я осторожно.
        — Но она же так прелестна,  — миссис Робертс вытаскивает из сумочки кипу фотографий на матовой бумаге.  — Муж отпечатал на своем новом принтере. Тут можно увидеть теплицу в вечернем свете и цветение яблонь, разве не красиво?
        Я разглядываю фотографии, пытаясь унять расходившиеся нервы.
        — Красиво,  — отвечаю я.
        — Конечно. Кстати, крупный план яблони отлично будет смотреться на обложке брошюры, ведь так?  — говорит она очень быстро, как будто у нее нет ни минуты свободного времени.  — А на задней стороне — фото теплицы в лучах утреннего солнца.
        Я слышу шаги по лестнице и вижу за дверью Уорда.
        — Все ок?  — одними губами произносит он.
        Я еле заметно киваю, прежде чем вернуться к миссис Робертс:
        — Фотографии вашей теплицы восхитительны, но, на мой взгляд, на тех фото, которые у нас уже есть, лучше виден сам дом.
        Фотограф рассказал, что с миссис Робертс было очень сложно работать. Он даже назвал ее неврастеничкой. Ей не понравилось его присутствие, она отругала его за то, что не разулся, что притащил кучу оборудования и вообще «везде совал свой нос».
        Я усаживаюсь в кресле поудобнее.
        — Я могу понять, почему вы хотите показать свой сад и теплицу.
        Я рассказываю миссис Робертс об огороде моей бабушки в Корнуолле, который всегда был предметом ее гордости и поводом для радости. Потом добавляю, что, несмотря на это, если бы продавала наш дом, то лучше поместила бы на обложку вид на море из гостиной.
        — В этот вид просто нельзя не влюбиться.
        Я показываю на фото ее особняка, сделанное нашим фотографом.
        — Такой дом точно купят.

        — По брошюре,  — спустя почти час произносит миссис Робертс, когда наконец-то понимает, что, возможно, понадобится профессиональный фотограф, хотя ее мужу это точно не понравится. Она достает из сумки кучу листочков с короткими текстами. Миссис Робертс считает, что все это может пригодиться при составлении брошюры. Увидев масштаб бедствия, я начинаю проклинать про себя все на свете.
        — Никто не станет это читать,  — говорю я, слыша, как к двери кабинета подходит Уорд. На его лице недоумение — почему я так долго? Он стучится, заходит, представляется миссис Робертс.
        — Не помешаю?  — Уорд садится в кресло.
        «Не вздумай испортить дело»,  — думаю я про себя, понимая, что теперь мне придется произвести на него впечатление.
        Я продолжаю:
        — Миссис Робертс, для брошюры необходимо мнение всего троих.
        — Троих?  — говорит она удрученно, глядя на Уорда в надежде, что тот возразит. Но он кивает.
        — Во-первых, агента, потому что ему за нее заплачено. Во-вторых, мое. И только в-третьих, покупателя, потому что это ваш дом, в конце концов, и покупателем он станет только после того, как его купит. Самое важное: дом красивый, не очень далеко от Лондона, с пятью спальнями и зимним садом, тремя акрами земли, рядом несколько хороших школ, у дома второй класс по рейтингу, плюс у вас прекрасная оранжерея, которую, я уверена, уж как-нибудь-то мы упомянуть в брошюре сможем,  — выпаливаю я с улыбкой. Хоть бы она не расплакалась. Нет, поздно…
        — У меня прекрасная теплица,  — говорит она Уорду, который сейчас явно не в своей тарелке.  — Ее построил мой сын. Видите ли, он умер четыре года назад.

        Шесть часов вечера. Миссис Робертс ушла всего пять минут назад, и в офисе остались только мы с Уордом. Последние полчаса я провела, держа Мэри (теперь мы на «ты») за руку и слушая ее трогательные рассказы о сыне. Не дать ей выговориться я просто не могла. Когда я уже собираюсь уходить, я слышу из кабинета Уорда, как он разговаривает с женой:
        — Да не знаю я, когда вернусь. Марина, давай без глупостей.
        Я решила не мешать ему. Спускаюсь вниз, неся на руках Спада, одновременно размышляя, что приготовить сегодня на ужин. Айла обожает котлеты по-киевски, но для моей талии это убийство. Кроме того, нужно собрать дочь на выходные. Интересно, как выглядит девушка Дэна?
        — Дженьюэри! Подожди!
        Я поворачиваюсь и вижу на верхней ступеньке лестницы Уорда.
        — Уверен, после всего этого тебе просто необходимо выпить,  — говорит мой начальник. И, заметив мое замешательство, добавляет:
        — Если, конечно, ты никуда не спешишь.

        Уорд открывает сервант в офисе и достает бутылочку красного вина и пару бокалов. Он наливает мне вина, а я вижу на его правой руке почти заживший шрам.
        — Откуда он?  — спрашиваю я.
        — Шрам-то? Детские шалости! Обжегся о радиатор. По-моему, ты замечательно справилась с Мэри.
        Я рассказываю Уорду про ее сына, Джорджа, который рос в ее уютном гнездышке, и когда фотограф пришел сделать снимки дома, это было для нее уже чересчур. В глубине души она не хочет продавать этот дом. «Я такая глупая»,  — заметила она напоследок.
        — Ее сыну был всего тридцать один год, представляете, Уорд? Он умер от опухоли головного мозга, и у него остались жена и маленький ребенок. Ее внук играл в их саду, помогал собирать помидоры в теплице,  — говорю я.
        Не желая допустить неловкую паузу, тут же продолжаю:
        — Мэри сказала, что с мужем они на эту тему не разговаривают. Она изо всех сил пытается справиться со всем этим кошмаром сама. Единственное ее прибежище — сад.
        — Думаю, каждый справляется с горем по-своему,  — замечает Уорд.
        — Дом — это ведь не просто дом, правда? Каждый дом — словно дневник памяти, где у всех комнат есть своя собственная история,  — говорю я.
        — Но когда приходится переезжать, сразу впечатление, что ты никогда здесь и не жил,  — отражает Уорд.  — В одну реку дважды не войдешь. Все ушло навсегда.
        — Это ее и пугает.

        — Почему я стал агентом по продаже недвижимости?  — двадцать минут спустя повторяет Уорд мой вопрос, подливая вина мне в бокал.  — Я с детства хотел работать в этой сфере. Я мог часами собирать дома из «Лего». Странным я был ребенком, да. Большинство детей играли в футбол или регби, но этот кретин,  — показывает он на себя,  — хотел посетить Национальный фонд объектов исторического интереса. Ты ведь не будешь использовать эту информацию против меня?
        — Продолжайте,  — говорю я. Мне нравится его неожиданная открытость. Надо же, и в нем есть что-то человеческое…
        — Когда в школе были каникулы, я ходил по офисам агентов, потому что они разрешали мне ковыряться в их брошюрах. Для меня это было все равно как очутиться на шоколадной фабрике. Наверное, я странный,  — в его глазах поблескивает огонек,  — а ты, Дженьюэри? Почему ты пошла в эту сферу? Хотела ли ты быть связанной с недвижимостью?
        — Нет. Я ввязалась во все это совершенно случайно. Моя дочь пошла в начальную школу, я искала работу, а тут как раз подвернулась эта должность. И я вообще не знала, что такое «агент по продаже недвижимости».
        — Могу тебя понять. До сих пор ненавижу все эти пафосные вечеринки. Собственно, никогда их и не любил, но с того момента, как я произношу: «Я агент по недвижимости», за столом начинают шушукаться, и я ловлю на себе косые взгляды. Наверное, даже налоговики и те выглядят более привлекательно.
        — Или регулировщики.
        — С ними мы, наверное, одинаковы по популярности. Иногда я делаю вид, что врач, но тогда боюсь, что, памятуя об этом, кто-нибудь грохнется в обморок или у кого-то застрянет кусок в горле, и я должен буду выполнять все процедуры… Что смешного?
        — Я просто вспомнила бабушку. Во время ланча на какой-то конференции она целиком проглотила брюссельскую капусту,  — хихикнула я.  — Так вот, та встала поперек горла. Бабуля не могла дышать.
        — От такого нельзя умереть,  — говорит Уорд, и от его тона мне еще смешнее.
        — А почему вы не назывались ветеринаром? Тогда не нужно было бы делать искусственное дыхание и все такое прочее.
        — Ветеринар — это еще хуже!  — Уорд указывает на лежащего у моих ног Спада, который не хочет даже смотреть в его сторону. Он до сих пор не простил, что его не пустили в зал заседаний.  — Люди заботятся намного больше о своих домашних животных, чем о своих партнерах.
        Я пожимаю плечами.
        — Животные куда более покладистые.
        — В точку. А если бы я не смог оживить пуделя Фифи?
        Я снова смеюсь.
        — Поэтому, наверное, лучше говорить правду. Просто говоришь: «Я агент по продаже недвижимости, и хватит об этом».
        Тут я замечаю, что фотографии его жены, которая раньше украшала книжную полку, нет.
        — После всех этих скандалов с растратой мы хотя бы популярнее, чем политики,  — улыбается Уорд.
        — Да уж,  — киваю я.
        — Но я скажу тебе, что меня бесит больше всего. Почему-то все хотят стричь нас под одну гребенку. Да, у меня были сотрудники — причем и женщины тоже,  — которые все время куда-то неслись, вечно искали легких путей, опаздывали, у которых не было манер и которые даже толком не выполняли свою работу.
        Я снова киваю и рассказываю Уорду об Алексе, агенте, который меня доставал, когда я была беременна Айлой, до того, как я нашла эту квартиру.
        — Никогда не забуду тот гадюшник!  — вздыхаю я.  — На Приорити-роуд. Он то и дело повторял: «Оки-доки».
        — Оки-доки?!  — изумляется Уорд.
        — Ну да. Плохое начало. «Оки-доки, вот кухня». Я отвечаю…
        — Серьезно, Шерлок?
        Я смеюсь:
        — Хотелось сказать именно так, но вместо этого я спрашиваю: «На сколько лет предоставляется кредит?»
        — Разумный вопрос.
        — И он отвечает: «Не знаю. А вот холодильник!»
        Уорд смеется:
        — Их не волнует ничего, кроме комиссии. И я тоже в этом плане не безгрешен. Не то чтобы именно насчет денег, хотя, конечно, это здорово, но иногда я мыслю слишком мелочными категориями. Но все эти идиоты, которые портят нашу репутацию, никогда бы не смогли поговорить с мисс Робертс так, как ты, Дженьюэри.
        — Подумаешь, большое дело…  — Я ловлю на себе его напряженный взгляд. Как будто он что-то замыслил.
        — Никогда не думала участвовать в сделках?  — подмигивает мне Уорд.
        — Обычно я слишком занята тем, что планирую распорядок дня своего начальника,  — посмеиваюсь я.
        — Ах, он маленький засранец,  — протягивает Уорд. Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. Что-то неожиданно меняется между нами в этот момент, и появляется отблеск надежды, что со временем мы могли бы с ним подружиться.

        — Я подвезу тебя,  — снова предлагает Уорд, когда я говорю, что мне пора. Руки уже волнуется, где я, хотя она была очень рада побыть с Айлой сегодня вечером, потому что верила и молилась, что я на свидании.
        Уорд хватает ключи со стола, помогает мне натянуть куртку.
        — Не волнуйся. Мы со Спадом прекрасно и на метро доберемся.
        — Но тут ехать-то всего-ничего!  — говорит Уорд. Они с женой живут в Брук-Грин.  — Давай подвезу,  — настаивает он, тем более что выпил только один бокал.
        В машине Уорд включает радио и спрашивает меня, чем я собираюсь заняться в выходные. После нескольких бокалов я ловлю себя на мысли, что только что рассказала Уорду про встречу с новой девушкой Дэна.
        — Так себе мероприятие,  — говорит Уорд.  — Ничего, если я спрошу: а когда вы расстались?
        — Когда я сказала, что беременна.
        Уорд уставился на меня.
        — Он не был готов; мы были слишком молоды,  — добавила я.
        — А когда он решил, что готов?  — в голосе Уорда послышался гнев.
        — Это долгая история,  — отвечаю я, чувствуя облегчение, что почти дома.  — Теперь прямо, и совсем чуть-чуть осталось. Где-нибудь здесь можно меня и выкинуть.
        Уорд до сих пор, кажется, не отошел от моего рассказа про Дэна:
        — Где твой дом?
        — Можно прямо вот тут остановиться.
        Уорд медленно едет дальше по улице.
        — Какой номер дома?  — повторяет он вопрос.
        Неохотно я отвечаю:
        — Тридцать два.
        В конце концов автомобиль останавливается прямо возле моего дома. В окне гостиной виден свет. Рядом с входной дверью разбросано нечто, напоминающее жареную курицу.
        Уорд оставляет двигатель включенным, а я отстегиваюсь и благодарю его, что подвез.
        — Увидимся в понедельник,  — говорю я, закрыв за собой дверь и отгоняя Спада от еды на тротуаре. Пытаюсь найти ключи от дома, которые, конечно же, оказались каким-то образом на дне сумки. Как я хочу, чтобы Уорд поскорее уехал!
        Но потом я слышу, как опускается оконное стекло.
        — Дженьюэри,  — кричит Уорд.
        Я оборачиваюсь.
        — Все будет хорошо. Помни, что она нервничает не меньше, чем ты, а скорее всего, даже больше.
        14
        Утро. Айла смотрит телевизор. Я с пылесосом наперевес мечусь по дому в исступлении, а Спад в исступлении на него лает. Вдруг пылесос выключается с жутким звуком, от которого у меня сердце сжимается, а Спад прячется под креслом. Пытаюсь запустить его, но все тщетно. Пылесос сдох. Черт побери. В такие минуты всегда хочется иметь рядом мужчину, который может все починить. Я завожу бесполезную махину обратно в чулан под лестницей, проклиная пылесос за то, что он сломался в самый неподходящий момент. Опускаюсь на корточки и придирчиво проверяю, нет ли под диваном никаких наполовину обгрызенных Спадом резиновых мячиков или недоеденных собачьих конфет. Собираю диски Айлы и кидаю в тумбочку под телевизор.
        — Приведи свою комнату в порядок, они скоро приедут!  — Я встаю перед ней.
        — Пять минут,  — отвечает Айла, не сводя взгляда с экрана телевизора; она смотрит телешоу «Не говорите невесте»,  — это нереально круто!
        Я выключаю телевизор, в тихом ужасе от ее новых словечек — не иначе как в школе нахваталась.
        — И заправь постель,  — добавляю я.
        — Мама! Ну почему прямо сейчас?  — ноет Айла.
        — Не спрашивай почему.
        — Но папа же еще будет ехать до нас очень долго!
        — И переоденься.
        Айла шатается по комнате. Потом я слышу, как она начинает подниматься по лестнице.
        — Твое полотенце тут, на крючке над ванной,  — кричу я ей вслед.
        Потом я принимаюсь за кухню — отмываю тарелки. Сегодня с утра мы с Айлой сходили в наш «Тэско-экспресс» купить круассаны и шоколадную пасту. Еще зачем-то я все-таки купила довольно унылого вида розовые тюльпаны — лучше, чем ничего,  — и водрузила их на середину кухонного стола, а рядом пристроила пару глянцевых журналов. Вот. Намного лучше. У тебя все получится, Дженьюэри. Успокойся. Прояви зрелость и будь культурной. Поддерживай с ними зрительный контакт. Я срываю целлофановую обертку с букета цветов, швыряю ее в мусорное ведро. Оно уже переполнено донельзя: жареная курица, рис, пустая банка «Рэд булл». Я вытаскиваю пакет, решив, что сейчас самое время вынести мусор. Иду к выходу, на полпути вниз по лестнице ловлю Айлу, на ней сине-белое пятнистое платье, длинные волосы собраны в пучок — стиль Руки ей определенно не по вкусу.
        — Айла, почему бы тебе не поберечь это платье до лучших времен?  — предлагаю я, стараясь не показаться занудой.  — К тому же тебе нужно будет носить лонгеты. Переоденься.
        — Но, мама…
        — Пожалуйста. Надень комбинезон.
        — Но если я надену комбинезон, мои ноги будут липкими после купания.
        Мешок с мусором слишком тяжелый, да и амбрэ от него… Так, Дженьюэри, сделай глубокий вдох.
        — Это платье не подходит для плавания, а с этими балетками ты не сможешь надеть лонгеты,  — говорю я. Выхожу на улицу, выношу пакет и вдруг замечаю подъехавшую к дому машину и останавливаюсь как вкопанная. Черный «Фольксваген Гольф» Дэна. Какого черта он приперся так рано? Я быстро кидаю пакет в мусорный бак и захлопываю крышку. Я даже не успела переодеться — на мне по-прежнему лосины и футболка, и я стою около пахнущей далеко не розами помойки.
        — Привет!  — старательно улыбаюсь я, когда они подходят к воротам.  — А вот и вы!
        — Я звонил,  — говорит Дэн, уловив мое замешательство.  — Разве мое сообщение не пришло?
        Я вспоминаю, что мой мобильный валяется на кровати — я его использую исключительно как будильник.
        — Да, да, я получила,  — светски роняю я и стараюсь не пялиться на Фиону. Дэн знает, что я притворяюсь.
        — Дженьюэри,  — касается он моего плеча,  — это Фиона.
        Мы пожали друг другу руки. Фиона — миниатюрное создание со смуглой кожей. Ее прекрасные короткие темные волосы заправлены за уши, и в мочках ушей поблескивают красивые сережки с бриллиантами. Интересно, это ей Дэн подарил? Прекрати на нее пялиться, Дженьюэри. Веди себя прилично. Отойди от помойки.
        — Ну что ж, заходите. А я вот тут, как видите, хлопочу по хозяйству…
        Пока они проходят в дом, я ругаю себя на чем свет стоит — ну зачем им об этом-то надо было говорить!
        — Айла! Папа приехал!  — кричу я, хотя дочь стоит прямо передо мной.
        — Вот моя девочка!  — Дэн обнимает Айлу.
        — Привет, папа,  — улыбается девочка.
        — Прости, что мы так рано,  — нерешительно поворачивается ко мне Фиона,  — мы просто посмотрели расписание парка аттракционов…
        — …и детские горки там работают только до полудня, так что мы подумали, лучше поторопиться,  — заканчивает Дэн, треплет Айлу по волосам и представляет ее Фионе.
        Айла глядит на нее, прижав палец ко рту.
        — Какое красивое платье,  — восклицает Фиона,  — и туфли!

        — Дэн говорил, что вы работаете учительницей,  — обращаюсь я к Фионе, включая чайник. К сожалению, он сказал, что на кофе времени у них хватит. Я не могу перестать смотреть на нее — на Фионе джинсы-скинни, бесформенный мохеровый джемпер серого цвета со спущенными плечами, обнажающими розовые бретельки лифчика.
        — Верно,  — отвечает она.  — В начальных классах, уж не знаю, за какие грехи.
        Пауза.
        — А вы ведь агент по продаже недвижимости?
        Я вспоминаю Уорда и прошлый вечер и на мгновение чувствую себя лучше.
        — Все так!  — Я достаю чашки из шкафа.  — За грехи мои. Точно за грехи.
        Ненавижу эту фразу, но каким-то образом сумела целых два раза произнести ее.
        — Ну что ж…  — произносим мы одновременно, когда чайник начинает заливаться долгим и пронзительным свистом.
        — Я слышала, в выходные погода будет хорошая,  — выдавливаю я из себя хилый вариантик. И отворачиваюсь к окну.
        — Весна — прекрасное время года,  — застенчиво добавляет Фиона,  — когда становится намного теплее, и скоро лето.
        К свисту чайника присоединяется еще и звон телефонного звонка.
        — Подойди!  — в один голос вскрикивают Дэн и Фиона.
        Я колеблюсь, но потом решаю не брать трубку, а заняться кофе.
        — Скорее всего, ошиблись номером,  — небрежно говорю я.
        — Этой осенью, Фиона, я пойду в большую школу,  — кокетничает Айла.
        Включается автоответчик. И мы слышим голос дедули:
        — Дженьюэри, это я. Ты, наверное, собиралась выгуливать Спада. Знаю, что тебе сегодня предстоит эта ужасная встреча.
        Пожалуйста, дедушка, замолчи! Но он продолжает:
        — Надеюсь, все пройдет нормально. Перезвони мне, пожалуйста.
        Фиона краснеет. Потом неловко начинает:
        — Дэн говорил, что ты, Айла, прекрасный художник и фотограф. А кто этот замечательный парень?
        Она гладит Спада по спинке, не поднимая на меня глаз.
        — Знаешь, что,  — Дэн бросает взгляд на часы.  — Пожалуй, нам пора.
        Помахав им на прощание, я возвращаюсь в комнату, беру на руки Спада и переношу его на диван, чтобы потискать. Спад кладет мне голову на колени и смотрит на меня своими проникновенными карими глазами. Я начинаю плакать, а собака лижет мне лицо. Я веду себя так глупо, Спад. Я знала, придет день, когда у Дэна появится кто-то, но разве от этого легче? Он смотрит на меня, как будто точно понимает, что я имею в виду; клянусь, собаки понимают больше, чем люди. Я чешу ему шейку. Он опять ложится и кладет голову мне на бедро. Я снимаю медальон и смотрю на портреты моих родителей в нем. Потом закрываю медальон, повторяя себе, что не должна так переживать. Беру пульт, включаю телевизор — там какая-то передача про еду. До того как Дэн вернулся в нашу жизнь, я часто представляла себе, что могу провести целые выходные в гордом одиночестве, отправиться по магазинам, почитать. Я уже и не помню, когда в последний раз читала хорошую книгу до конца. А теперь время появилось, но желания уже не было. Дома царила идеальная чистота, и мне нечего было делать, разве что вызвать мастера, чтобы починил пылесос. Надеюсь,
Фиона не разрешает Айле бегать вокруг бассейна и следит, чтобы лесенка была не очень скользкой. Дэн, должно быть, давно ей уже все рассказал.
        Как раз, когда я собираюсь выгуливать Спада, звонит телефон. Я решаю ответить и нажимаю на «громкую связь».
        — Привет, Джен, это Лукас,  — говорит голос в трубке.
        Я поднимаю трубку.
        — О, привет,  — говорит он,  — не думал, что застану тебя дома.
        — Что ты хотел?  — спрашиваю я, пожалев, что у меня слишком жесткий тон. Но, надо заметить, вообще Лукас очень редко звонит не по делу.
        — И я тоже рад тебя слышать,  — говорит он.
        — Извини. Мне тут просто слегка подпортили настроение.  — Мой дальнейший рассказ о Фионе и Дэне Лукаса никак не трогает. Лукас вообще не умеет выражать чувства. Бабуля говорила, что этим он очень похож на нашего папу, которого заставить что-нибудь чувствовать умела только мама.
        — Прости, я знаю, что это нелегко.
        Долгая пауза.
        — Но ты еще встретишь хорошего человека, Джен,  — добавляет он почти с любовью.
        Я расслабляюсь.
        — Не хочешь заехать? Компания мне бы сейчас не помешала. Можем заказать еду на дом…  — предлагаю я скорее дежурно, уже зная, что он ответит.
        — Я не могу, извини,  — Лукас никогда не распространяется о своих планах. Одному Богу известно, куда он собирается и с кем встречается.
        Он неловко прокашливается:
        — Так, собственно, что я звоню: мне нужна подпись свидетеля, очень важный документ один нужно подписать, можно я заскочу к тебе чуть позже?
        — Конечно!  — Я отвечаю, смирившись с тем, что Лукас никогда не изменится. Он кладет трубку.
        Звонят в дверь, и Спад начинает лаять.
        — Это всего лишь я, Спад,  — слышу я голос Лиззи сквозь щель почтового ящика.
        Глядя на Лиззи с двумя чашками кофе и сумкой, набитой предметами первой необходимости, я чувствую прилив радости.
        — Я тут принесла пару фильмов, журналов, шоколадок, немного вина и омолаживающие маски для лица.
        Она кидает сумку на диван.
        — Но, во-первых, пойти и переодеться. И ты, Спад, тоже оденься. Я уточнила в пабе. Туда и с собаками можно.

        В тот вечер мы с Лиззи пьем вино и смотрим телевизор. На нас маски для лица цвета брокколи — если бы сейчас в дом вломился грабитель, он бы до смерти испугался. Я размышляю — чем, интересно, Дэн и Фиона развлекали Айлу: они, наверное, уже избаловали ее вконец — разрешили есть тесто от пирожных, заказали на ужин пиццу. Наверное, Айла уже рассказала Фионе все о своей школе и как ее занудная старушка-мать заставляет ее носить лонгеты.
        Лиззи выключает телевизор и поворачивается ко мне:
        — Ты ведь думаешь о них?
        Я встаю и подхожу к книжной полке. Беру фотографию Айлы. На фото ей всего пара месяцев.
        — Ты не должна рассматривать Фиону как потенциальную угрозу,  — успокаивает меня Лиззи.
        Глупо так думать, но я правда считаю, что для Дэна все это очень серьезно. И Фиона теперь играет роль в его жизни.
        — Я пытаюсь разобраться во всем, но…
        — Не паникуй, Джен, еще не время.
        Глядя на Лиззи в маске с таким серьезным лицом, я не могу сдержать улыбку.
        — Спасибо тебе за то, что ты мой полночный друг,  — говорю я, вернувшись к дивану и взяв ее за руку.
        — И тебе спасибо, что ты мой. Никогда нельзя знать наверняка, Джен, а вдруг Фиона хорошая,  — предполагает Лиззи.
        Она снова включает телевизор, и я притворяюсь, что смотрю его, только мысли мои совсем далеко. Я вспоминаю самые ранние дни детства Айлы. Лиззи права. Мы прошли через столько вместе! И именно поэтому так трудно подпустить к себе кого-то еще.
        15
        2004 год
        Семь вечера. Айле два года и месяц. Я помыла ее, дала горячего молока, и она уснула.
        Лиззи и я провели день с друзьями. Она до сих пор работает в туристическом агентстве в Южном Кенсингтоне, на той же работе, которую она нашла еще тогда, когда мы с Дэном только встречались. Все девять месяцев моей беременности она проработала в лондонском офисе, а потом, с апреля по октябрь прошлого года, начальство отправило ее в Грецию, на остров Паксос, в качестве местного представителя. Там она отвечает за все виллы и их постояльцев. И хотя Лиззи скучает по своему женатику, с которым никак не может расстаться, она любит путешествовать, так что эта поездка стала для нее настоящим подарком судьбы. К тому же ее роман с островом развивался куда более стремительно. Но работа оказалась не только летним раем с соломенными шляпками, оливками, коктейлями, белым песком и бирюзовой водой.
        — Я зарабатываю каждую копейку,  — сказала она мне примерно через четыре месяца, когда вникла в работу.  — Ты не поверишь, Дженьюэри, какие тупые вопросы тут задают. «Когда кончится шторм?» Как будто я экстрасенс! «Скажите ослам, чтобы перестали реветь!»
        Лиззи живет в стареньком коттедже в оливковой роще, с небольшим скотным двором.
        — Если погода плохая, виновата в том я,  — продолжала она,  — если самолет попал в зону турбулентности, в этом, конечно же, виновата тоже я. Но я должна улыбаться все время, и если из-за музыки на дискотеке прошлой ночью кто-то не мог уснуть…
        — …виновата в том ты,  — закончила я.
        В первый год жизни Айлы мы с Лиззи созванивались регулярно. Я очень сильно по ней скучала, потому что свежи еще были воспоминания о нашей размолвке с Дэном. Мои новости обычно ограничивались походом в парк, визитом к доктору или рассказом о том, как мы с моей дочерью гостили у моих бабушки с дедушкой в Корнуолле, Лиззи же рассказывала то о вилле, которую не успели достроить в срок, то о корабле, врезавшемся в пристань прямо рядом с барами, потому что капитан просто забыл бросить якорь.
        — О, и Джен, ты просто должна увидеть этих несчастных девушек, когда приходит пора уезжать. Они считают, что у каждой из них был идеальный курортный роман. Собственно, я тоже успела тут кое с кем закрутить. Я смотрю, как их греческие боги машут им на прощание, а потом отправляются к следующей толпе свежеприехавших туристов.
        Когда Лиззи вернется в Грецию, я буду скучать по ней сильно-сильно. На самом деле, как бы сильно я ни любила Айлу, мне очень одиноко быть матерью. Я скучаю по своей работе в литературном агентстве и по зарплате, но я подсчитала, что, если бы не ушла с работы, как изначально планировала, почти вся зарплата уходила бы на беби-ситера. И к тому же первый год с Айлой выдался как нельзя более трудным. Мне пришлось перезаложить дом. Я продолжаю повторять самой себе, что мне повезло иметь собственный уголок. Да, я стеснена в средствах, но кто сейчас в них не стеснен? Миллионам матерей куда хуже, чем мне. Я каждый день напоминаю себе, что сама сделала этот выбор.
        В мои мысли врывается голос Лиззи: она говорит, как говорят обычно лишь лучшие друзья, что я неважно выгляжу, и, откупоривая бутылку вина, настоятельно советует мне прилечь. Я больше не кормлю грудью. Я прохожу мимо игрушек и книг на полу и подхожу к дивану. Я закрываю глаза и расслабляю ноги, уложив их на диван и пытаясь отогнать от себя дурное предчувствие насчет Айлы. Весь первый год ее жизни я только и делала, что возила ее к врачу. Айла не садилась так, как другие дети в ее возрасте, и мышцы ее бедер странно себя вели, но больше всего меня беспокоил спазм в ее ногах.
        Айла родилась 31 января 2003 года. Роды были тяжелыми. Айла застряла в родовом канале — то шла вперед, то, наоборот, приостанавливалась, и мне было так нечеловечески больно, что я поняла, почему некоторые матери умирают во время родов. Я думала, что их ряды скоро пополню и я. Наконец Айла с шишкой на голове оказалась у меня в руках, и боль сразу как рукой сняло. Она была такой маленькой, розовой, и когда медсестра сказала мне, что все хорошо, что ребенок нормально дышит, мое сердце наполнилось радостью и облегчением. Я никогда не была счастливее, чем тогда, на больничной койке, измученная, но ликующая, держащая на руках свое маленькое чудо. На мгновение я подумала о Дэне и почувствовала, что плачу. Помню, как Айла своими крошечными пальчиками сжала мою руку, и я поняла — даже несмотря на то, что я мать-одиночка, решение оставить ребенка было правильным. Из-за занавески выглянула бабуля. Она присела на кровать, наблюдая за нами с Айлой. Слова были лишними. Наконец она сказала:
        — Твоя мама так гордилась бы тобой.
        Я вспомнила сцену из своего детства. Как-то раз, запутавшись во всем окончательно, я спросила бабулю:
        — Мне называть тебя мамой?
        Она взяла меня за обе руки:
        — Ты можешь, конечно, но я ведь твоя бабушка. А Тимоти — твой дедушка. Я думаю, мы должны сохранить порядок в семье, верно?
        Я покачала Айлу на руках.
        — Но это же ты моя мама, бабуля,  — со слезами на глазах сказала я. Я подумала о последних шести месяцах, о том, как они с дедулей просто поддержали меня, не пытаясь судить, только обиделись на Дэна, но сделали все возможное, чтобы это скрыть. Только в дедушкиных глазах отражалась вся правда. Мужчины так не поступают. Дэн, конечно, отец моего ребенка, но, совершив такую подлость, джентльменом в глазах моих родителей он быть перестал.
        Через несколько дней после того как мы с Дэном встретились в баре в Ноттинг-Хилл в ту роковую ночь, когда Дэн так ясно обозначил свою позицию по поводу желания, а точнее, нежелания заводить детей, я позвонила ему в надежде, что у нас получится что-то придумать. Однако его номер был недоступен. Тогда я пришла к нему в квартиру на Норт-Энд-роуд.
        — Он уехал,  — ответил его бестолковый сосед по квартире.
        — Куда?
        — За границу, я думаю.
        — За границу?  — удивилась я.
        — Да, ну, то есть я видел, как он ищет свой загранпаспорт,  — пожал он плечами.
        — Что еще он сказал?
        — Ничего особенного. Только оставил плату за аренду за месяц на столе. Но ему правда не терпелось поскорее уехать.
        Я позвонила в бывший офис Дэна, однако напрасно. Никто ничего не знал; казалось, их это и не особенно интересовало. Дэн явно подвел своего начальника. Я перечитала его старые сообщения:
        «Прости, задержусь допоздна на работе. У меня шикарные новости! Нужно кое о чем тебя спросить! Скоро приду. Д.»
        Теперь я уверена, что в данном случае все это как-то было связано с его работой. Я стала искать лучшие журналистские курсы за границей, но было очень сложно разобраться с ними, потому что я даже не знала, в какую страну он собирался. Потом я поняла, что он собирается рассказать мне тем вечером о какой-нибудь волшебной возможности, которую подарила ему судьба; может быть, он даже предложит мне уехать за границу вместе с ним. И теперь в его поведении был какой-то смысл — он ведь думал не о том, что не хочет ребенка, просто ребенок мешал исполнению его мечты.
        — Я люблю тебя, Дженьюэри… может быть, в следующий раз…  — сказал он.
        В течение дальнейших нескольких месяцев каждый раз, когда я думала о Дэне, мне становилось невыносимо больно и я начинала сомневаться, что смогу воспитать ребенка одна. Однажды я даже записалась к врачу на аборт. Лиззи предложила пойти вместе со мной и собиралась взять отгул на работе, но на другой день я отказалась.
        — Вот тебе и ответ,  — сказала она. Поэтому я приняла решение, зная, что Дэн уже не вернется. Он не хотел, чтобы я его нашла. Он сделал все, что было в его силах, чтобы стереть меня и нашего ребенка у себя из памяти.
        Айла — счастливый ребенок. Она много смеется, как будто кто-то все время рассказывает ей очень смешные шутки. Я помню ее первую улыбку; ей было тогда недель шесть. Это была настоящая улыбка. Все ее лицо озарилось светом. Айла улыбалась даже своими темно-голубыми глазами. В этой улыбке было что-то от Дэна, и мне впервые стало жаль этого засранца. Он прохлопал такой момент!
        Приходит Лиззи с бокалом вина — лучшее лекарство в конце сложного дня. Она сообщает, что собирается начать готовить картофель для запеканки.
        — Женишься на мне?  — говорю я.
        — Расслабься, милая,  — отшучивается она.  — Подними ноги. Когда все будет готово, я позову.
        Я делаю большой глоток вина. И еще один. Может, я просто слишком впечатлительная. У Айлы хороший аппетит, и некоторые дети вправду развиваются медленнее, чем остальные, и небольшой спазм, ну…
        — Детям нужно плакать, это полезно для их легких,  — обычно говорила бабуля в первые несколько месяцев — я все время ей названивала и жаловалась, что Айла постоянно плачет. Когда Айле исполнилось восемь месяцев, ей сделали снимок таза, но, конечно, на снимке не было ничего страшного, а в девять месяцев она уже садилась в своем креслице.
        — У нее хороший аппетит,  — сказал семейный доктор,  — ребенок развивается в норме.
        В тот момент его обещания меня успокоили, но в течение следующих нескольких месяцев я снова забила тревогу. Беспокойство — что плющ; оно продолжает расползаться по вам, пока не выйдет из-под контроля. Как раз сегодня я пришла на собрание мамочек, с которыми мы учились на курсах подготовки к родам. Дети такого возраста, как Айла, обычно не играют друг с другом, а сидят бок о бок, но каждый при этом занимается своим делом. Кто-то складывал кучку из разноцветных кубиков, кто-то играл с детским кассовым аппаратом. Я продолжала смотреть на Айлу, надеясь, что она быстро соберет свой пазл с изображением животного. Но ее движения были замедленны, словно она запаздывала, не вписавшись в общий ритм.
        — Разве она не прекрасна?  — сказала одна из моих подруг по группе, а я смотрела на Айлу, которая уставилась вперед, словно в трансе, как будто наблюдала за чем-то со стороны.
        Что-то не так. Что-то здесь не так. Я беру свой бокал вина и иду к Лиззи на кухню, решив сегодня рассказать ей про группу Айлы.
        — Я была странным ребенком,  — говорит она, разминая картофель, в то время как я натираю на терке сыр,  — никогда не хотела играть. Только и делала, что спала да ела. Мама сказала, что я была идеальным ребенком: для счастья мне нужны были лишь еда и одеяло.
        Я молчу.
        — Каждый ребенок ведет себя по-своему, Джен, так что не волнуйся.

        На следующее утро мне немного легче — я решила, что Лиззи права. Должно быть, у врачей уже отрицательный рефлекс на всех этих чокнутых мамочек, которые начинают поднимать панику по любому поводу и чуть что несутся сдавать анализы. Я иду в комнату Айлы. Она такая спокойная, такая умиротворенная. Я вынимаю ее из кроватки.
        — Проснись, соня,  — говорю я, поднеся ее к себе поближе, а потом морщу нос. Входит Лиззи. На ней полосатая пижама и кофта, волосы собраны в небрежный пучок.
        — А смена подгузников в обязанности крестной входит?  — спрашиваю я.
        — Нет уж, пусть этим занимается профессионал. Поставлю чайник.
        Укладывая Айлу на пеленальный стол, я снова рассматриваю ее ножки. Одна длиннее другой, и это сразу видно.
        Айла хнычет.
        — Сейчас, я быстро, моя девочка!  — Я тянусь к нижней полке, где лежат подгузники.
        Мышечный спазм не облегчает процесс смены подгузников. Но это ведь нетрудно? Она смотрит на меня своими невинными глазками, как будто хочет что-то сказать.
        Почему я не могу избавиться от этого чувства? Что-то не так. Я знаю что. Что-то не так, и никто не сможет убедить меня в обратном. Ни Лиззи, ни бабуля, ни даже доктор. В понедельник я первым делом отведу мою маленькую девочку к врачу и не уйду, пока они не скажут мне, что ее беспокоит.
        16
        2014 год
        Начало июня. Мы с Лиззи сидим в нашей любимой тайской забегаловке; Руки дома, с Айлой, они строят из старой картонной коробки шедевр древнеримской архитектуры.
        — Как твоя новая работа?  — спрашиваю я, угощаясь крупуком. Год назад Лиззи организовала фирму, сотрудники которой помогают людям выкинуть старые вещи.
        — Помогают что?  — спросила я, когда она мне рассказала.
        Конечно, в полную силу Лиззи своей компанией не занимается, так как все еще работает в турфирме, но она сократила свою рабочую неделю до четырех дней, чтобы иметь возможность развивать свое предприятие. Идея пришла к ней, когда одна из ее коллег переживала развод. Лиззи как-то зашла к этой женщине в выходные и была очень сильно впечатлена состоянием ее квартиры. Будучи человеком добрым, она потратила почти все свои выходные, помогая разгрести этот бедлам.
        — Я так много переезжала, Джен,  — объяснила мне Лиззи,  — я мастер по путешествиям, сбору чемоданов и логистике, поэтому я могу зарабатывать тем, что буду помогать людям разгрести беспорядок.
        — Ты все еще не понимаешь, чем я собираюсь заниматься?  — говорит она, заметив на моем лице улыбку после новости о том, что только что вступила в Ассоциацию борцов с бардаком, у которой, кстати, замечательный сайт.
        — Это так здорово, мне кажется,  — говорю я совершенно искренне. Я признаюсь, что вначале была настроена довольно скептически — просто не могла понять, как можно платить кому-то за то, что он разбирает и выбрасывает твой мусор. Но в конце концов я поняла, насколько важна эта работа, когда Лиззи рассказала мне об одной из своих старых клиенток — женщине под восемьдесят, которой нужна была помощь, чтобы расчистить дом до того, как она умрет.
        «Давайте посмотрим правде в глаза, мой рейс уже почти объявили»,  — сказала она Лиззи с усмешкой. Я сразу подумала о дедуле — он всегда говорит, что не хотел бы, чтобы нам с Лукасом пришлось разгребать его вещи после того, как его не станет. И эта женщина тоже не хотела обременять своих детей, которые все работали по двенадцать часов в сутки. Но сама она бы с этим не справилась — ей было много лет, и она мучилась от болей в спине, поэтому тяжести поднимать не могла. Лиззи помогла женщине составить каталог картин, книг и мебели, одежду и посуду они пожертвовали в различные благотворительные фонды. Лиззи помогла распродать мебель, которая не нужна была никому из детей этой женщины. Которая, кстати, была актрисой и работала когда-то в театре и гастролировала по всему миру. Лиззи и ее клиентка вместе плакали и смеялись, рассказывали друг другу истории из жизни и в итоге стали хорошими друзьями и многому друг у друга научились.
        Лиззи рассказывает про сегодняшний заказ. Нам приносят еду, а она обрисовывает ситуацию. Сегодня она была в доме в Барнс. Хозяйка позвонила ей втайне от мужа, потому что просто больше не смогла выносить беспорядок, который он там устроил.
        — Тут куча старых газет,  — сообщила она,  — и продуктов, срок годности которых истек уже невесть сколько лет назад. Я как будто живу в бомжатнике. Хотя нет, что вы! Бомжи бы обиделись.
        — Бедняжка,  — говорю я, соглашаясь с Лиззи, что в данном случае нужна квалифицированная помощь.
        — Ты знаешь мои три правила, Дженьюэри,  — говорит Лиззи, поедая курицу-карри,  — никаких детей, никаких мобильных и никаких мужей, пока дом не будет расчищен.
        — Ага,  — киваю я, чуя неладное.
        — Муж этой клиентки знал, чем я занимаюсь в его доме; я заставила его согласиться еще до того, как приступила. Я не хотела секретничать, бегать по дому в камуфляже, с мусорным пакетом наперевес. Прекрати ржать, Дженьюэри!
        — Прекрати меня смешить.
        — Моя работа предполагает, что обе стороны должны остаться довольными. Мы с клиенткой договорились о цене — она прекрасный человек. И начали разгребать кабинет ее мужа. Некоторые из его документов датированы тысяча девятьсот семьдесят четвертым годом, то есть они были составлены тогда, когда мы еще даже не родились.
        — Шутишь! Так что в итоге случилось?  — доливаю я вина в бокал Лиззи.
        — Муж вернулся домой раньше обычного, что-то около четырех, пробежался по всем мусорным контейнерам, как наркоман, выбросил весь мусор на асфальт перед домом и стал кричать на нас — якобы мы разрушили его жизнь.
        — И что ты сделала?  — спрашиваю я, думая, что по сравнению с этим мой день в офисе прошел скучно и неинтересно.
        — Я почти и не могла ничего сделать. Попыталась деликатно объяснить ему, что он сам дал согласие. Мы провели его по дому. Я разговаривала с ним, хотела заставить его разглядеть, насколько стало меньше всякого хлама, но в конце концов мне пришлось уйти. Теперь я молюсь, чтобы они с женой не поссорились окончательно. Она его и так боится.
        — И что теперь?
        — Позвоню ей завтра. Мораль этой истории?
        — Продолжай,  — заинтригованная, спрашиваю я.
        — Никогда не выходи замуж,  — пожимает Лиззи плечами,  — пойми меня правильно: у одиночества свои недостатки, но, выйдя замуж, ты ведь просто меняешь шило на мыло, разве не так?

        Когда мы с Лиззи возвращаемся домой, она спрашивает меня о «Шервудс».
        — Как там Уорд? Ты больше не пила с ним тайком по пятницам?
        — Нет,  — отвечаю я. Уорд работает в «Шервудс» уже два месяца.
        — Как жаль.
        — Он женат.
        — И правда. Просто Грэм — не вариант, а Спенсера ты продолжаешь отвергать, хотя я не понимаю, почему нельзя позволить себе крутую интрижку.
        — Лиззи, каким бы шикарным Спенсер ни был, он бегает за каждой юбкой.
        — Что ж, остается только Уорд.
        — Который женат, так что это тем более не вариант. Во всяком случае, даже если бы он не был женат, он все равно не мой тип. Он слишком…
        Я думаю об Уорде. Он может быть забавным, рассудительным, даже добрым — он ведь пожелал мне удачно познакомиться с новой девушкой Дэна. И в то же время способен и прикрикнуть, если не в настроении.
        — Непредсказуемый,  — говорю я.
        — О, но это ведь здорово.
        — По сравнению с Джереми…
        — Их нельзя сравнивать.
        — Знаю. Я только хотела сказать, что Джереми прямолинеен. А у Уорда слишком много всего происходит в голове такого, о чем он не говорит.
        — Знаешь что, Джен? Сомневаюсь. Люди всегда пытаются приписать молчунам какие-то необычные качества. Говорят «Он такой загадочный!» или «Он такой артистичный!», а на самом-то деле человек просто скучен до невозможности.
        — Это про таких, как я, обычно ничего подобного не думают,  — продолжает Лиззи.  — Думаю, ты права. Что ты в нем видишь, то и есть. Я слишком веселая, чтобы казаться загадочной.
        — Уорд не скучный.
        — Так что, как ты думаешь, происходит в его загадочной голове?
        — Не знаю. Что-то там, наверное, не так. Может быть…  — я сжимаю руку Лиззи в своей ладони,  — ему просто нужна хорошая уборка в доме.
        — О да! И тогда он почувствует себя свободным, посмотрит на все с другой стороны и будет вести себя на работе куда приветливее.
        — Предложу этот вариант завтра на совещании.
        — Предложи. Намекни, что я ему скидку по дружбе сделаю.

        — Кажется, у меня ячмень,  — говорит Грэм, и его лицо оказывается в опасной близости от моего. Я заглядываю ему в глаз.
        — Ничего,  — говорю я.
        Люси фыркает:
        — Потому что ничего и нет.
        Мы сидим в зале для совещаний. Входит Уорд и садится за стол. Как сообщила Надин, он сегодня в офисе с семи утра. В последнее время Уорд очень поздно возвращается домой, а стол его завален коробками из-под китайской еды.
        Посреди совещания Уорд вдруг решает поинтересоваться новыми домами, инструкции по поводу которых он недавно нам давал.
        — Что с «Клэйхерст»?
        — В теории мы должны обменять его в следующий понедельник,  — отвечает Грэм.
        — Продолжай в том же духе, Грэм. А что насчет фермы?
        — Хозяйка поблагодарила нас за цветы,  — сообщаю я.  — Говорит, ее муж пытался взять кредит.
        Грэм смеется. Потом вытягивает сам себе пальцы, один за другим, и раздается отчетливый хруст.
        — Артрит.
        На его лице появляется страдальческая гримаса.
        — И как ты жив-то еще, Грэм?  — говорит Уорд.  — А миссис Робертс?
        — Объявление уже напечатано в «Кантри лайф»,  — отвечаю я.  — Просмотров много. Кое-кто собирается приехать еще раз.
        — Когда? Сегодня, завтра, в следующем году?  — спрашивает Уорд.
        — Во второй половине дня,  — уточняю я.
        — Хорошо. Если кто-нибудь что-нибудь предложит, давайте разберемся с этим домом побыстрее, потому что, если дела будут идти так же плохо, скоро наш офис в Мэйфейре придется закрыть. Пока насчет дома в Ситтингборн-Парк новостей нет. В этой сделке участвовал и Спенсер.
        — Хозяйка решила переждать,  — говорит Люси.
        Уорд что-то черкает в свой блокнот.
        — Прекрасный дом, времен королевы Анны.
        — Я знаю,  — говорю я.  — Я…
        — Не хватало нам здесь только «Эндерсонс»,  — прерывает меня Уорд.  — И он уж точно не должен достаться «Б и Г». За этот дом будет кровавая бойня: идеальная конструкция, красивое озеро рядом, пятьдесят акров земли — я бы сам хотел в таком жить.
        — Согласна. У нее там прекрасная лужайка…  — начинаю было я.
        — Дом должен быть наш, понятно?  — снова прерывает меня Уорд.  — Как там мистер Кэллахан и его «Тоуд-Холл»? Который почти на шоссе.
        — Вы будете удивлены, но!  — восклицает Люси.  — Я нашла потенциального покупателя.
        — Ушам своим не верю,  — Грэм наваливается на стол.  — Ты не валяла дурака!
        — Отвали, Грэм.
        Уорд еле заметно улыбается. Экономно, словно дразня нас всех.
        Люси продолжает:
        — Шоссе для него — не помеха. Он обожает грузовики.
        Уорд сразу переходит к делу:
        — Он предложит цену?
        Люси скрещивает пальцы:
        — Сегодня должен ответить.
        — Как ты его нашла?
        Люси внешне так сильно рада, как будто все утро хотела услышать от Уорда этот вопрос.
        — Скажем так, я поразмышляла, кто мог бы хотеть жить рядом с автострадой, а потом вступила в самый элитный клуб директоров компаний по грузоперевозкам.
        — Ты гений,  — говорит Уорд, к большому удовольствию Люси.
        Входит Надин.
        — Люси, звонит твой клиент по поводу грузовиков.
        — Разговаривай с ним наедине,  — инструктирует Уорд.
        Через несколько минут Люси возвращается.
        Мы ждем. С большим даже нетерпением, чем известия о ее свадьбе.
        — Есть предложение!
        Я вскакиваю и начинаю хлопать в ладоши. Грэм лезет обниматься. Надин танцует вокруг стола.
        — Сколько?  — спрашивает Уорд, сохраняя невозмутимый вид.
        — Меньше первоначальной стоимости.
        — Мистер Кэллахан еще сам приплатить должен,  — говорит Грэм.
        — Сколько?  — повторяет Уорд.
        — Меньше на тысячу фунтов.
        Уорд кивает.
        — Если у мистера Кэллахана осталось хоть чуть-чуть мозгов, он согласится не раздумывая. Позвоните ему, пора уже решать что-то с этим домом.
        Он завершает совещание.
        — Вот что я имею в виду под командной игрой. Молодец, Люси. Лишний раз доказываешь, что нет таких домов, которые нельзя было бы продать, и что в каждом из нас есть немного от директора компании по грузоперевозкам!

        Несмотря на хорошие новости, до самого конца рабочего дня я все еще думаю о том, что Уорд прервал меня. Я знаю, что это не должно меня волновать, ведь это бизнес, и он всех прерывает, но уж если я жертвую ради этих чертовых совещаний возможностью отвести дочь в школу, мог бы и дать мне договорить до конца. Расстроившись, я залезаю в Интернет, чтобы посмотреть на сайте дома с лучшими садами в стране, в том числе Ситтингборн-Парк в Дербишире. Сад может посмотреть любой желающий. Владелице, миссис Харман, под семьдесят, и она очень любит выращивать орхидеи и прочие дикие цветы. За год до бабушкиной смерти мы с Айлой свозили ее в этот сад. Я с ностальгией вспоминаю тот чудный день.
        — Посмотри, бабушка!  — говорила Айла, словно загипнотизированная.  — Тут как будто маленькие пчелки на розовых лепестках.
        Она стояла среди множества ярких орхидей и всяких других цветов.
        — Эти орхидеи называются «пчелиными»,  — сказала бабушка.  — Ну разве они не прекрасны? И история у них прекрасная.
        Для бабушки каждый цветок скрывает свою особую историю, и она показывает, что у всех цветов собственная жизнь.
        — Это очень хитрые цветы, Айла. Хочешь узнать почему? Надеюсь, она для этого не слишком мала,  — прошептала бабуля, заранее извиняясь.
        — Поздно,  — ответила я, потому что Айла уже очень хотела услышать истории о цветах.
        — Ну, по форме эти лепестки похожи на женских особей пчел, поэтому они сбивают с толку самцов. Они испускают самый прекрасный аромат, чтобы самцы пчел возбудились, думая, что сейчас получат незабываемое удовольствие. Шмель подлетает к цветку и весь измазывается в пыльце, но вскоре понимает, что его обманули, и летит к следующему цветку, опыляя его, а орхидее только этого и надо!
        Айла заинтригована, хотя я не знаю, все ли она поняла.
        Я вспоминаю бабулю в ее любимой соломенной шляпе с широкой темно-синей лентой, обмотанной вокруг полей. Вспоминаю, как мы втроем ходили по садам, и Лукас плелся в конце, как будто через болото. После каждого нашего визита в сады бабуля набивала багажник горшками цветов и покупала нам с братом мороженое за терпение. Так было и с Айлой. Поездки в сад казались не такими уж скучными благодаря мороженому и интересным рассказам о цветах.
        Мой телефон звонит, отрывая меня от воспоминаний.
        — Привет, это Марина.
        Услышав ее голос, я вздрагиваю.
        — Ой, здравствуйте, с вами говорит Дженьюэри.
        — Он здесь? Я не могу до него дозвониться.
        Я смотрю на красную кнопку.
        — Боюсь, что прямо сейчас ваш муж разговаривает с кем-то еще. Сказать, чтобы перезвонил?
        — Да. Это важно,  — отвечает она и вешает трубку. Они хорошо подходят друг другу. Дома Уорд и его жена, наверное, только и делают, что ругаются. Наверное, он ей никогда договорить не дает.
        Я вижу, что Уорд закончил говорить по телефону, и уже собираюсь было передать ему про звонок жены, но затем замечаю на своем столе брошюру, которую мне нужно с ним согласовать, поэтому решаю зайти к нему в офис.
        — Простите,  — одними губами произношу я, попятившись назад, когда понимаю, что Уорд снова говорит по телефону, но он смотрит на брошюру и просит меня остаться.
        — Я все понимаю, миссис Харман. «Баркер и Гулдинг» тоже хорошая компания.
        Мое сердце екает. Боюсь, Спенсер выиграл сделку по поводу Ситтингборн-Парка.
        — Так много событий… Нет, я понимаю, вы не можете принять решение без мужа.
        Так. Возможно, мы еще не проиграли сделку.
        Уорд откашливается.
        — Если есть что-нибудь еще, что мы можем сделать, обязательно скажите. Мы будем рады представлять ваши интересы, и лето — прекрасный момент, чтобы продать дом.
        Я подбегаю к столу Уорда, хватаю ручку и начинаю писать в его блокноте, потому что из всего того, на чем можно писать, мне под руку подворачивается именно он.
        — Конечно, миссис Харман,  — говорит Уорд,  — звоните обязательно.
        Я пихаю его, суя ему под нос записку: «СКАЖИ ЕЙ, что пчелиные орхидеи особенно прекрасны в июне!!!»
        Уорд читает. Смущенно.
        — Скажу напоследок. В июне у вас зацветут пчелиные орхидеи, и можно сделать потрясающие снимки.
        Повисает долгая пауза, и я записываю еще одну мысль.
        — Да, я тоже садовод-любитель.
        Прочитав мою следующую записку, Уорд смотрит на меня с недоверием.
        — СКАЖИ!  — одними губами прошу я.
        — И иван-чай тоже красив в это время года, и…
        — СКАЖИ!
        — …и шахматный рябчик…  — добавляет Уорд.
        И глядит на меня с тревогой. Я поднимаю вверх большие пальцы. Уорд расслабляется, говоря:
        — Моя мать их выращивала, миссис Харман. Неизгладимое впечатление… Да!
        Он смеется.
        — Единственное хорошее…
        Длинная пауза. Уорд хватает ручку и строчит что-то в блокноте.
        — В самом деле? Нет, я уверен, ваш муж не будет против. Такие решения обычно принимает моя жена. Миссис Харман, вы не пожалеете. Равно как и ваш муж.
        Он кладет трубку. Смотрит на меня, и на лице его появляется улыбка.
        — Ты прекрасна, Дженьюэри Уайлд,  — говорит он. И только тут я понимаю, что Уорд обладает некоей силой. Может быть, я не всегда к нему хорошо отношусь, но мне не все равно, что он обо мне думает, и сейчас я чувствую себя так, как будто только что выиграла «Оскар».
        — Надень пальто,  — приказывает Уорд.  — Нечасто у нас так хорошо идут дела.
        Уорд набрасывает куртку и спускается вниз, объявив, что все мы отправляемся в бар.
        — Дженьюэри только что получила дом в Ситтингборне.
        — Обычно первая рюмка — за счет босса,  — щебечет Надин, прихватив свою куртку и сумочку — она ведет себя так, словно сегодня ей должны выплатить жалованье.

        — За «Шервудс»,  — провозглашает Уорд, подняв кружку пива.
        Мы поднимаем бокалы, рассевшись за столиком в углу в ближайшем к нам пабе, который в это время суток почти пуст. Обстановка здесь старомодная — на полу потрепанный ковер, стены окрашены в горчичный цвет, барная стойка из красного дерева. Тут довольно темно, даже в такой летний день.
        — За Дженьюэри,  — добавляет Уорд, глядя мне в глаза.  — И за пчелиные орхидеи, и за иван-чай.
        — За пчелиные орхидеи и за иван-чай,  — повторяем мы все, и посетители паба смотрят на нас искоса.
        — Знаете, что во всем этом самое шикарное?  — спрашивает Уорд.  — То, что дом не достался «Баркер и Гулдинг».
        Мы чокаемся. Спад лает и пытается запрыгнуть мне на колени, желая участвовать в действе. Я беру его на руки и сажаю к себе на одно колено, а Надин гладит его по спинке и чешет за ушком.
        — Давайте посмотрим правде в глаза. Единственное, что имеет значение,  — обскакать наших конкурентов,  — продолжает Уорд. Он явно имеет в виду Спенсера.
        Мы еще раз чокаемся и чувствуем оживление, как бы торопясь почувствовать ту самую гонку за лучшей ценой. Мы уже давно не получали таких выгодных сделок, как с Ситтингборн-Парком. Мне сразу вспомнились старые добрые времена с Джереми, когда мы чаще одерживали победу, чем теряли сделки. Во многих отношениях то, что случилось сегодня, случилось благодаря Джереми. Он всегда говорил, что продажа дома — это не только факты, цифры и процент. Тут главное — сыграть на чувствах хозяина. Если знаешь породу собаки своего потенциального клиента или марку его любимого автомобиля, он становится для тебя куда более интересным. У вас вдруг возникает связь, как случилось с Уордом и миссис Харман, разве что только я чуть-чуть этому помогла.
        Мы пропускаем еще по паре кружек, и рабочий день подходит к концу. Люси встречается со своим бойфрендом в городе; Грэм уезжает в Паддингтон. Надин живет в Восточном Лондоне, так что мы с Уордом возвращаемся на такси вместе, и Спад сидит на полу между нами, наблюдая за каждым нашим движением. Уорд ослабляет узел своего галстука.
        — Что такое этот рябчик шахматный? На что он похож? Мне стоит, пожалуй, разузнать, как он выглядит, пока миссис Харман меня не раскусила.
        Я показываю ему фотографию в своем телефоне — маленькие цветы, свешивающиеся вниз, словно колокольчики.
        — Ага, лепестки похожи на змеиную шкурку,  — подмечает Уорд.
        — Большинство цветов распускаются весной, но эти я всегда видела в Ситтингборн-Парке летом. Моя бабушка обожала цветы.
        Уорд смотрит на картинку сосредоточенно.
        — Ну да, а лепестки как будто шахматная доска.
        — Ага. Их название происходит от латинского слова fritillus, что в переводе означает «коробочка для игральных костей».
        Я замолкаю, поняв, что речь моя уж очень напоминает бабулину.
        Уорд удивлен:
        — Ну ты и хвастунья. Твоя бабушка так всегда разговаривает?
        — Да. Разговаривала.
        — Прости.
        — Она меня воспитывала. Мои родители погибли, когда я была маленькой.
        Уорд не может подобрать нужных слов.
        — Прости,  — снова говорит он.
        — Это было давно. А вот дедуля мой жив, он живет в Корнуолле.
        Я рассказываю Уорду вкратце о своем детстве, как дедушка сидел в своем кабинете, читал сценарии и одну за другой ел конфеты из двухэтажной коробки. Я тоже их ела, а потом подкладывала вместо них камушки, обернутые в золотую фольгу. Уорд смеется вместе со мной, говоря, что больше никогда не принесет в офис конфет.
        — А вы, Уорд?  — Мы с ним то на «ты», то на «вы», но не фиксируем переходы, уж как получается…
        — Я единственный ребенок в семье. Мой папа умер,  — говорит он, немного волнуясь.  — А мама живет слишком близко от меня. Если выражаться конкретнее — буквально в нескольких шагах, за углом. И в плане мнительности даст сто очков вперед даже Грэму. Ей одиноко после смерти отца. Они никогда не были счастливы, но по крайней мере в доме был еще кто-то, кроме нее, и мог помочь ей с походами к врачу.
        Раздается звонок. Я вижу на экране его телефона слово «Марина», и мне становится плохо: я же забыла передать ее сообщение!
        — Привет… Прости, я был на встрече.
        Уорд смотрит в мою сторону.
        — Я не могу сейчас говорить, Марина. Скоро приеду.
        Он разговаривает с ней холодно. Отстраненно. Я глажу Спада, отвернувшись к окну; только бы Уорд не подумал, что я подслушиваю.
        — Обязательно говорить об этом прямо сейчас?
        Уорд несколько раз бьет ногой в пол.
        — Давай потом, а?
        Он прилагает большие усилия, чтобы не повышать голос.
        Когда он кладет трубку, я говорю:
        — Простите, пожалуйста, я забыла совсем…
        — Все нормально.
        — Что?..
        — Дженьюэри, все нормально.
        Уорд кидает свой мобильный в портфель, хлопнув крышкой.
        — Кстати, я хотел спросить, как прошла встреча с новой подружкой Дэна?  — интересуется он, явно все еще думая о Марине. Наверное, они будут ругаться, когда он вернется. Он что, ей изменил? Я представляю, как она режет его костюмы ножницами и выбрасывает из окна его вещи.
        — Замечательно,  — отвечаю я.
        Это было даже не в прошлые выходные, а больше двух недель назад.
        Он смотрит на меня, почти улыбаясь.
        — «Прекрасно»  — значит «ужасно», так?
        — Она очень милая,  — уклончиво признаю я.
        Приехав домой, Айла без устали повторяла, что они «шикарно провели время».
        — Она такая клевая, мамочка, тебе бы она очень понравилась!
        Дочь показала мне фото причесок, которые сделала ей Фиона. Они поплавали в бассейне, а потом вместе испекли пирожные с заварным кремом, и Фиона упаковала те, которые они не съели, в специальную коробочку, чтобы Айла могла забрать их домой. Оказалось, что Дэн и Фиона встречаются уже целый год. Дэн сказал, что они с ней собираются съехаться, уверяя меня, что на нашем укладе жизни это нисколько не отразится: он по-прежнему будет проводить каждые вторые выходные с дочерью.
        — Должно быть, тебе трудно,  — говорит Уорд, прочитав мои мысли.  — Ты хочешь, чтобы у Айлы были хорошие отношения с Фионой, но в то же время где-то в глубине души надеешься, что она выглядит, как Фиона из «Шрека».
        Я облегченно вздыхаю.
        — В точку. Глупо на самом деле.
        — Вполне по-человечески.
        — Остановите где-нибудь здесь, пожалуйста,  — говорю я водителю такси.
        — Хороший сегодня день,  — провожает меня Уорд, открывая мне дверь, и я ловлю аромат лимона и базилика, смешанного с пивом. Почему-то очень соблазнительный купаж.
        Я останавливаюсь, увидев в окне дома лицо дочери.
        — Это, должно быть, и есть Айла,  — предполагает Уорд.
        Айла машет нам рукой.
        — Вот,  — говорю я, протянув Уорду деньги и надеясь побыстрее ретироваться домой. Но он отталкивает мою руку. В момент, когда такси уже готово вот-вот отъехать, открывается входная дверь, и к нам идет Айла с тарелкой кексов в руках. Я смотрю на Уорда — странность в ее походке не укрылась от его взгляда.
        — Смотри, мама,  — говорит Айла. За ней следом выходит Руки, ее светлые волосы собраны в пучок и заколоты шпильками. На ней мини-юбка и летние эспадрильи.
        — Айла, осторожнее, не упади. Хватит с нас сегодня бедствий!  — улыбается Руки.
        — Я упала на кухне, мама,  — докладывает мне Айла.  — Когда вытаскивала из духовки кексы.
        Она смеется и несется к окну Уорда, предлагая ему кекс. Удивленный, Уорд открывает дверь. Я знакомлю их друг с другом. Айла немного сутулится, наклонив голову в сторону, а потом говорит:
        — А вы тот самый большой босс.
        Она хихикает.
        — Айла!  — вскрикиваем мы с Руки одновременно.
        Уорд, явно заинтригованный, отвечает:
        — Наверное, так это можно сформулировать без видимых оскорблений.
        Айла подносит ему тарелку с кексами.
        — Я их уронила, но они очень вкусные.
        — «Прекрасно»  — значит «ужасно», так?  — бормочу я в его сторону, пытаясь не рассмеяться. Уорд звучно облизывается. Айла подходит к водителю, предлагая и ему угоститься:
        — Лимонные, с кремом.
        — Считайте это чаевыми,  — говорит Уорд водителю. Он внимательно смотрит на Айлу и возвращается взглядом ко мне, как бы говоря: «Ты ведь мне чего-то не сказала?»
        Пока мы с Айлой идем в дом, я спиной ловлю взгляд Уорда. Такси отъезжает и скрывается вдали. Он словно влез в ту часть моей жизни, которую я вряд ли когда-нибудь хотела бы ему открыть, в любом случае точно не сейчас. Я не хочу, чтобы он меня жалел; чтобы в его голове я была исключительно несчастной матерью-одиночкой, воспитывающей ребенка-инвалида. Я не хочу, чтобы он приехал домой и тут же рассказал жене: «Бедная, ее родители погибли, когда она была маленькая, ее воспитывала помешанная на цветах бабушка, и к тому же ее ребенок никогда не сможет нормально ходить. У нас по сравнению с ней вообще нет проблем!»
        Раньше я ненавидела такое отношение к нам. Мамочки в детском саду всегда норовили мне сообщить, что-де вот в плохой день как подумают о нас с Айлой, так и сразу становится легче. С Лиззи мы договорились, чтобы такого она мне не говорила никогда, иначе я очень сильно обижусь. Я никогда не нуждалась в чьей-то жалости; мне она ни к чему. Айла — мое счастье. И сама Айла счастлива.
        — Айла испекла все кексы сама,  — говорит Руки.  — По-моему, у нас растет новая Мэри Бэрри[3 - Мэри-Роза Эллейн Бэрри (Mary-Rosa Alleyne Berry)  — популярная британская телеведущая, писательница и автор книг по кулинарии. В 14 лет у Мэри был обнаружен полиомиелит. Тяжелое заболевание вылилось в искривление позвоночника, кроме того, левая рука оказалась слабее и тоньше правой. Тем не менее Бэрри написала множество кулинарных книг и смогла добиться мирового признания.].
        — Ты гордишься мной, мама?  — спрашивает Айла. Хотя ей уже одиннадцать, но стремление получить похвальный отзыв у нее осталось. Да и кому из нас не приятна похвала?
        — Очень сильно горжусь,  — говорю я и кладу руку ей на плечо, а потом беру с тарелки самый крупный кекс и откусываю огромный-преогромный кусок. И мы все покатываемся со смеху.

        Середина ночи. Я ворочаюсь в постели, не в силах заснуть. Перед моими глазами удивленное лицо Уорда, когда он здоровается с Айлой. А потом я вдруг переношусь в прошлое, когда мне было двадцать семь, а моей дочери — три.
        — Что ты такое затеваешь?  — спросила я Лиззи. В тот вечер я стояла в гостиной, собираясь на свидание. И тут вдруг Лиззи начала вешать мне на плечи сумки, а на спину надела рюкзак.
        — Чувствуешь тяжесть?  — спросила она.
        — Я бы сейчас не смогла с места сдвинуться,  — ответила я.
        — В точку. Так вот, сегодня я хочу, чтобы ты ушла из дома и выбросила из головы абсолютно все!  — сказала Лиззи, снимая рюкзак у меня со спины. Потом сумки. Мне постепенно стало легче.
        — Пора тебе распустить волосы и стать прежней двадцатисемилетней Дженьюэри, которая любит ходить на вечеринки и танцевать.
        В тот момент Лиззи встречалась с парнем, с которым познакомилась онлайн, и хотела, чтобы я тоже зарегистрировалась на сайте знакомств. Это было первое мое свидание с тех пор, как родилась Айла.
        — Но…  — начинаю было я.
        — Никаких «но»! Прими ванну, побрей ноги, приготовься ко встрече с прекрасным. Хоть минуту не говори про врачей и церебральный паралич. Хватит уже про эти лонгеты — не слишком сексуальное слово, Дженьюэри!  — прерывает меня Лиззи. В нашем доме подобные разговоры могут сойти с рук только ей.
        — Не надо названивать мне каждые пять минут,  — продолжает она,  — и спрашивать, все ли в порядке с Айлой. Я просто не буду брать трубку. Забудь обо всем — проведи хоть один вечер весело, а? Кто знает, что тебя ждет.
        Я повернулась к ней, удивленная, когда это она успела стать такой мудрой.
        — Это мои родители научили меня отпускать проблемы. Только мы не старались выбросить их из головы на вечер. Мы убирали их из своей жизни вообще.
        Я снова закрываю глаза и ворочаюсь, пытаясь забыться сном, но воспоминания все еще не дают мне покоя.
        По дороге домой мы целовались, и он шарил рукой у меня между ног. К удивлению своему, я чувствовала, что это меня возбуждает. Мне нравилось флиртовать, нравилось пить в обществе мужчины. Я обнаружила, что совсем забыла, каково это — целоваться, хотя когда-то я так любила поцелуи. Мне хотелось, чтобы таксист увез нас на другой конец вселенной или чтобы мы застряли в бесконечной пробке. Плевать на счетчик. Плевать, что время остановилось. Я хотела лишь одного — быть желанной, сгорать в объятиях; чувствовать себя сексуальной.
        Когда мы вернулись домой, Лиззи незаметно выскользнула из дома, явно предчувствуя, что у нашего свидания будет продолжение.
        Мы пропустили кофе и сразу шагнули к дивану. Он забрался сверху, и мы стали неуклюже срывать друг с друга одежду. Вскоре оба остались почти голые, одна обнаженная кожа на другой. Я вдохнула запах его пота и лосьона, мне даже понравился вкус пива на его губах. Он расстегнул лифчик, я обернула ноги вокруг него, он шептал мое имя; а я хотела его. Хотела… Хотела… Хочу тебя… Не останавливайся… Не останавливайся… Не останавливайся.
        — Мама?
        — Быстрее,  — выдохнула я, мысленно умоляя, чтобы этот голосок мне просто послышался.
        — Мама,  — голос Айлы звучал все громче, все ближе,  — мама?
        Мой партнер отстранился и прошептал разочарованно:
        — Иди.
        Я помедлила мгновение, не хотела испортить момент, но потом пробурчала:
        — Прости, я на секунду.
        — Мама!
        Я выскользнула.
        — Иду!
        Я схватила топ и в спешке натянула его, не застегнув пуговицы. Быстро надела джинсы.
        — Айла,  — вскричала я, мчась вверх по лестнице. Моя дочь стояла в опасной близости от верхней ступеньки, и проход не был закрыт на замок. Лиззи, должно быть, забыла его закрыть.
        — Мамочка,  — повторила Айла, без ходунков шатаясь еще сильнее.
        — Стой! Стой на месте!
        — Все хорошо?  — послышался голос снизу.
        — Все нормально.
        Я схватила Айлу и медленно повела в комнату; дочь держалась за мою руку, и при ходьбе ее коленки подворачивались одна к другой.
        — Умница,  — сказала я, когда мы подошли к двери ее комнаты. Услышав сзади шаги, я остановилась. Обернувшись, увидела его. На нем были одни только джинсы, и я обнаружила, что спортивная форма его — не ахти.
        — Что с ней?  — спросил он, безучастно глядя на нас.  — Почему она так странно ходит?
        Я открываю глаза и включаю светильник, пытаясь ровно дышать. «Что с ней?» — этот вопрос я прочитала и в глазах Уорда, разве что он был слишком вежлив, чтобы задать его вслух. Тогда я послала своего кавалера, потому что момент был убит окончательно и бесповоротно.
        — Какого хрена?  — заныл он.
        — Уходи! Уходи, уходи,  — твердила я.
        — Ты чокнутая,  — пробормотал он, одевшись и натянув куртку.
        Я заперла дверь, навесила цепочку, точно зная, что теперь ни звонков, ни смс от него можно не ждать. Поднявшись к себе, я приняла душ и на цыпочках прокралась в комнату Айлы. Приподняла край одеяла и скользнула к ней в кровать. Прижалась к дочери, почувствовав ее маленькое, хрупкое тельце. Больше я не собиралась притворяться, что в моей жизни все в порядке. Все было не в порядке. С того самого дня, как опасения доктора насчет паралича подтвердились. Я гладила свою дочь по волосам, пытаясь заглушить гнев. И только когда начало светать и запели птицы, я задремала, так и не выйдя из комнаты Айлы, прямо в ее постели.
        17
        2004 год
        Айле полтора года, и пора вести ее на первый осмотр к участковому врачу. Нам назначено на десять утра, и сейчас мы в приемном покое, а Айла играет еще с двумя детьми примерно того же возраста. Я смотрю, как она ползает, и это у нее выходит медленнее, чем у других детей, но я напоминаю себе, что не нужно их сравнивать. Наверное, так происходит со всеми мамочками, особенно при первом визите к врачу. Нравится нам это или нет, мы участвуем в этой бешеной гонке, сами того не зная. Мы рыщем вокруг, как шпионы, наблюдая, как что происходит у наших детей, и то и дело закрадывается подозрение, что что-то не так, или, наоборот, уверенность, что наш ребенок лучше остальных.
        Айла уже ходит, и это хороший знак. Она встает, и если рядом никого нет или есть только я, то может даже пройти из одного конца комнаты в другой. Но когда моя девочка оказывается рядом с другими малышами, она опять начинает ползать, как человек, сидящий на диете, срывается и начинает снова питаться, как обычно. И выговаривает она пока что только отдельные слова, например «ап» или «сок». Айла может повторить за мной «зубная паста», но сама ни за что не скажет. Другие дети в ее возрасте уже могут связывать слова в короткие фразы — ну вот, опять я сравниваю.
        Мою дочь не особенно интересуют игрушки или книги и даже телевизор. Единственное, что она действительно любит (помимо еды, конечно),  — это плавать. В оранжевых нарукавниках и розовом купальнике она выглядит как никогда счастливой — плещется и визжит от радости! С каждым днем Айла все прекраснее — у нее роскошные каштановые кудри и веселые голубые глаза. Нас зовут, и я снова возвращаюсь в реальность.
        Педиатр, доктор Фрай, миниатюрная женщина с волевым подбородком. У нее короткие волосы, на лице никакого макияжа, только очки — серьезная донельзя. Я пытаюсь усадить Айлу, но она уже беспокойно болтает ногами. Доктор Фрай с места в карьер рисует круг на листе бумаги и тут же пихает его под нос Айле — нужно, чтобы та перерисовала его. Может быть, она шикарный специалист, поэтому вежливость не обязательна? Айла сползает со стульчика, глядя на доктора Фрай так, как обычно смотрят дети, когда они тебя не узнают или не уверены, нравишься ты им или нет. Доктор Фрай тычет в листок бумаги.
        — Давай.
        Я копаюсь в сумке, достаю кусочек сушеного финика.
        — Ну же, Айла, давай нарисуем доктору хороший кружочек?  — говорю я.
        — Не весь же день нам тебя ждать?  — добавляет Фрай.
        Отчаявшись, я прошу Айлу взять карандаш.
        — Это как солнце или луна. А если нарисуешь, я угощу тебя тортом.
        — Тортом,  — повторяет Айла, взяв карандаш, и чертит линию через рисунок и стол докторши.  — Ха-ха!
        Ее маленькие плечики ходят туда-сюда, когда она заливается звонким смехом.
        Доктор Фрай бросает взгляд к одной розовой каракуле поперек страницы, а я извиняюсь за то, что Айла испачкала стол, и заверяю доктора, что все это можно оттереть. Затем она показывает Айле книжку-раскраску с животными.
        — Что это, Айла?
        Я хочу, чтобы она сказала «корова», она знает, что это корова, но…
        — Как мычит корова?  — спрашивает Фрай, а сама в это время что-то пишет у себя в блокноте.
        Тишина.
        — Торт,  — говорит Айла, глядя на меня.
        Опять тишина.
        — Ты же знаешь, как мычат коровки, доченька!  — говорю я, качая головой.  — Вот так «Му-у»…
        Доктор Фрай еще что-то пишет. Конечно, что-то нехорошее.
        Айла морщится. И отталкивает книгу. Доктор Фрай поднимает голову.
        — Почему она плачет?
        — Это я виновата. Она голодная. Не надо было говорить про торт.
        Я даю Айле еще кусочек, на этот раз сушеного ананаса.
        Потом доктор Фрай кладет один на другой три цветных кирпичика, затем разбирает их и просит Айлу повторить за ней.
        — Все эти тесты нужны, чтобы понять, нормально ли идет процесс развития,  — поясняет доктор Фрай.
        Айла кидает кирпич на пол.
        — Она просто хочет есть,  — объясняю я.  — Обычно она все это делает, правда.
        Доктор Фрай, явно раздосадованная, прикрепляет свои записи на планшет, а потом объявляет, что осталось последнее обследование — клинический осмотр. Каким-то образом мне удается положить пинающуюся Айлу на койку в углу кабинета. Расстегиваю ее одежду, и теперь она остается в одном лишь подгузнике. Со своими тонкими ножками Айла выглядит такой хрупкой.
        — Нет!  — протестует она, когда доктор Фрай берет ее за ногу. Я прямо чувствую ее отчаяние, которое она не может выразить словами — Айла терпеть не может, когда ее кто-то трогает.
        — И что, это все?  — говорю я, когда внезапно доктор объявляет, что осмотр окончен. Это ведь не единственный ребенок, который так себя ведет, да, доктор Фрай? Айле всего полтора года!  —  Доктор Фрай, а что дальше?
        — Нужно показать ее хирургу — у нее не гнутся ноги. Потом необходим будет осмотр в Детском медицинском центре.
        Она совсем ничего не говорит о том, что может быть не так. Доктор уже собирается пригласить следующего пациента, но тут я кладу руку ей на плечо.
        — Доктор Фрай,  — произношу я спокойно.  — Как вы думаете, у моей дочери… ДЦП?
        — Давайте не будем спешить с выводами? Миссис Портер, входите!  — Фрай оглядывает приемный покой.
        — Я немного об этом читала, и у Айлы…  — начинаю я.
        — Прошу прощения, мисс Уайлд, у меня еще здесь много пациентов помимо вашей дочери.

        Проходит два месяца. Айле все сложнее двигаться, и я не могу не волноваться.
        Даже мои родственники и друзья больше не пытаются меня успокоить. Бабуля переживает больше остальных — ее беспокойство слышно даже по телефону. Вечерами я просиживаю за ноутбуком, читая всю информацию, которая есть про церебральный паралич в Сети. Когда я прихожу к доктору, я сообщаю ему свои соображения, чтобы он развеял мои опасения. Нет, эти уродливые, страшные слова не должны иметь к моей дочери какого-либо отношения. Но доктор лишь предлагает дождаться результатов остальных исследований. Как и доктор Фрай, он не хочет рассказывать ничего.
        Перед тем как Айле исполняется два года, она проходит месячное обследование в Детском медицинском центре. Каждую пятницу мы оказываемся в просторном медицинском покое, где десятки таких же детей и родителей, и туда-сюда снует множество врачей: физиотерапевтов, профпатологов, логопедов. Уже три недели мы ходили сюда, и сейчас последнее обследование — сегодня доктор вызовет к себе отдельно каждого пациента и подробно расскажет свои соображения по каждому случаю. Собственно, сегодня мы узнаем диагноз Айлы.
        Я оглядываю помещение. Здесь повсюду игрушки, а посередине стоит деревянная скамейка, рядом лежат несколько синих матов. Небольшие квадратные столики завалены кусками пластилина, книгами, листами бумаги и карандашами. Сначала Айле было некомфортно среди такого количества детей, она была настолько ошеломлена шумом, что все время смотрела на меня, чтобы успокоиться. Ей понравилось лишь одно занятие — все вокруг перемазать пластилином.
        Некоторых детей здесь привели отцы, и, увидев их, я сразу думаю о Дэне. Не проходит и дня без мыслей о нем. Иногда мне хочется на него злиться; иногда мне грустно, что у Айлы нет отца. Когда другие мамочки спрашивают меня про отца Айлы, мне сложно объяснить им, так что я просто отвечаю, что мы разошлись. Хотелось бы, чтобы мы с Лукасом были ближе — может быть, тогда дядя из него бы получился куда лучше. В последний раз, когда он приезжал в гости и Айла забралась к нему на колени, он выглядел испуганным. И ему было явно некомфортно смотреть на то, как она ходит.
        Сейчас Айлу обследует физиотерапевт, который снова терзает ее бедные ножки.
        Я опять думаю о Лукасе. С тех пор как в восемнадцать лет он ушел из дома, он вел обособленную от нас жизнь. К бабуле с дедулей он приезжает очень и очень редко. Это как если бы они напоминали ему о нашем прошлом, том прошлом, которое он хотел бы стереть из памяти. Я думала, что рождение Айлы сблизит нас с братом, но все произошло иначе, наоборот. В то время как бабушка с дедушкой поддержали мое решение воспитывать ребенка самостоятельно, Лукасу оказалась куда ближе позиция Дэна. Как-то раз мы вчетвером сидели во французском ресторанчике недалеко от площади Лестер. Я была на седьмом месяце беременности, а бабуля с дедулей приехали в Лондон на длинные выходные. Бабуля подчеркнула, что все поддержали мое решение.
        — Ведь правда?  — обернулась она к Лукасу. Тот хранил молчание, но я почти слышала, как он думает: «В каком-то смысле я не виню Дэна. Ты молода, ты его почти не знаешь, так зачем воспитывать его ребенка, если он самоустранился, а у тебя есть куда более приемлемые варианты?» Ему даже вслух этого не надо было говорить — все и так на лице было написано. Как и Дэн, Лукас амбициозен. У него важная работа и мало времени на что-либо помимо спортзала и общения с клиентами. Я даже не знаю, были ли у него когда-нибудь серьезные отношения. Он настолько же весь в себе, насколько я открыта. Думаю, женщины считают высокого темноволосого Лукаса безумно привлекательным. Этот немногословный юноша мог бы быть ослепителен, если бы рядом была правильная девушка. Когда родилась Айла, Лукас ничего к ней не испытывал. Каждый раз, когда я пыталась вовлечь его в свою жизнь, звонила и рассказывала про дочь, он говорил одно и то же:
        — Ты почему-то все время переживаешь, Дженьюэри! Только и слышу от вас с бабушкой — Айла то, Айла это. Бедная девочка! Все с ней хорошо!
        И в его голосе звучала враждебность.
        Озлобленный на весь окружающий мир, Лукас все еще не может принять происходящего вокруг.
        Но винить Лукаса в том, что его нет сейчас рядом со мной, я не могу и не хочу. Вот уж кто действительно должен сейчас быть тут, так это настоящий отец Айлы.
        Меня приводит в чувство чей-то голос:
        — Пора угоститься напитками.
        На оранжевом столике стоят кувшины с водой и пуншем.
        — Вино!  — кричит Айла. Все смеются и смотрят на меня.
        — Мне бы не помешал сейчас стаканчик,  — бормочет один из родителей в мою сторону. Нам объявляют, кого в какое время примет врач.

        Врач оказался красивым мужчиной с тонкими каштановыми волосами. В очках. Белый халат он снял, и сейчас на нем голубая рубашка и полосатый галстук, на шее болтается стетоскоп. Я занимаю место напротив. Айла ползет к весам рядом с койкой. Потом хватается за занавеску с цветочками.
        — Пусть поиграет,  — говорит доктор, глядя в свои записи.  — Само собой разумеется, мне очень понравилось работать с Айлой.
        — Спасибо.  — Мое сердце колотится.
        — Она быстро ползает — никакому чемпиону «Формулы-1» не угнаться!
        Я благодарна ему за участие, но во мне кто-то уже орет не своим голосом: «Скажите же скорее!»
        Врач смотрит на пустой стул рядом со мной — он, наверное, привык общаться с полными семьями.
        — У Айлы ДЦП,  — говорит он.
        — ДЦП,  — повторяю я едва слышно.
        — Простите. Я полагаю, вы ничего не знали? И сейчас…
        Да нет же, знала я, знала!
        — Вас есть, кому содержать? Очень трудно воспитывать ребенка с таким диагнозом.
        — Я одна, но у меня есть семья.
        Он кивает и принимается объяснять, что такое ДЦП, но я не понимаю его слов. Все, о чем я могу думать, это: «Не может быть! Это неправда, это все не со мной!»
        Закончив осмотр, доктор вручает мне большой синий пакет, в котором собрана вся информация о болезни Айлы.
        — Тут основная информация и телефоны службы поддержки и групп психологической помощи,  — говорит он.
        Я машинально кладу пакет в сумку, но мне хочется выбросить его в мусорку или, еще лучше, швырнуть об стену:
        — Почему никто не хотел меня слушать?!
        18
        2014 год
        Четверг, утро. Я еду в метро. Женщина напротив красит ресницы. Она смотрит в небольшое зеркальце в пудренице и морщит губы. Рядом с ней мужчина с газетой, в ногах у него сверкающий кейс. Интересно, куда он едет. Справа от меня женщина, по виду ей слегка за пятьдесят, а все руки у нее покрыты татуировкой. Наверное, возвращается откуда-то с пьянки и о чем-то оживленно рассказывает соседке. На правой руке у нее татуировка-дельфин и подпись «Дэвид». Они встречались? Наверное, она заметила, что я на нее пялюсь.
        — Дэвид,  — говорит женщина,  — любил дельфинов. Всю комнату увешал их фотографиями. Он мечтал поплавать с дельфином. Ему было всего семь, когда он умер.
        Мужчина отрывается от газеты. Красотка щелкает крышкой пудреницы.
        — Мы наблюдались у кардиолога, но тот сказал, что все в порядке. Все врачи считали меня просто психованной: я таскала сына по всем специалистам. Что-то было не так с его легкими, и у него были отеки. Я умоляла их проверить моего сыночка на менингит. Потом у него началась сыпь на ступнях, и за день она поднялась до бедер. Я отвезла его в больницу, а потом ему стало трудно дышать и понадобилась кислородная маска. Медсестры кололи ему какие-то лекарства, а мой ребенок орал что есть мочи. Я так на все разозлилась! Ко мне подошла медсестра и сказала: «У него кислородное голодание, мы не знаем, сможет ли он вообще когда-нибудь разговаривать!»  — а я говорю: «Да мне все равно — не дайте моему мальчику страдать!» А потом она говорит: «У вашего Дэвида менингит». Тогда он сказал свои последние слова: «Мама, я так устал и хочу спать». Дэвид умер третьего февраля.
        Все в вагоне перевели дух.
        — Я вам очень сочувствую,  — говорю я, заметив, что женщина напротив вытирает глаза, а мужчина рядом с ней ерзает в кресле.
        — Хочу навестить его сегодня утром,  — отвечает она. И тут я вижу в ее сумке цветы.  — Я все время к нему хожу.
        Когда она выходит из вагона, я не могу удержаться, говорю ей:
        — Наверное, он сейчас плавает с дельфинами.
        Она машет мне рукой:
        — Храни вас Бог, милая!
        Поезд едет дальше, а я все никак не могу прогнать от себя этот рвущий душу рассказ. Потом я думаю о нас с Айлой, о том, как доктор сообщил мне этот страшный диагноз. Я не хотела, чтобы Айла боялась и злилась, как боялась и злилась я. Окружающие нас люди, которые ехали с нами в автобусе, думали, что мы просто обычные мама с дочкой, что мы обсуждаем банановые смузи. Никогда не знаешь, что происходит за закрытыми дверями, правда же?
        Мне остается одна остановка. Я вспоминаю встречу Уорда и Айлы на прошлой неделе. Больше мы об этом не говорили, наверное, потому что большую часть времени его не было в офисе, но, скорее всего, еще и потому, что он не хотел затрагивать эту болезненную для меня тему. Я чувствую, как будто между мной и Уордом есть ступенька, преодолеть которую ни у меня, ни у него не хватает смелости.

        Сегодня Грэм приходит вовремя. Мы с Уордом и Люси сидим за столом. Перед нами кружки с кофе. Мы ждем новых подробностей о поездке на поезде, о том, что он не выспался из-за звона в ушах… Но Грэм просто обводит нас взглядом, потом спрашивает:
        — Проблемы?
        — Нет,  — отвечаем мы хором.
        Но я чувствую, что Люси и даже Уорд скучают по этим его историям так же сильно, как и я.
        — Иногда надо уметь не принимать жизнь слишком уж близко к сердцу,  — говорит Уорд с блеском в глазах.  — Давайте посмотрим на все реалистично, для всех эта жизнь когда-нибудь подойдет к концу.
        Он кашляет.
        — Давайте начинать. Ситтингборн-Парк. Люси?
        — Текст готов.
        — А фотограф когда приедет?
        — Сегодня утром.
        — Отлично. Пчелиные орхидеи будут выглядеть превосходно.
        Люси замечает, что Грэм подмигнул мне.
        — Что насчет «Кантри лайф»?
        Я киваю.
        — Все будет, как только будут готовы снимки.
        — Тоуд-Холл?  — Уорд по-прежнему смотрит на меня.
        — Нота о продаже готова. Дело за адвокатами.
        — Хорошо. Все должно быть готово через пару недель.
        Я вижу азарт в глазах Уорда, когда мы изучаем следующие пять домов. Последний год с Джереми был похож на уютные выходные в гамаке под приятную музыку. C Уордом мы словно оказались за рулем гоночного автомобиля, наворачивающего крутые повороты. Оставалось лишь надеяться, что шины не загорятся от скорости.
        Внизу Надин открывает кому-то дверь, и Спад заливается лаем. Наверное, почту принести.
        — Грэм, что насчет Броудхерста и Хэнтсов?
        — Они разводятся. Хозяин не захотел сбавлять стоимость. Вы же знаете этих клиентов — они думают, что мы думаем, будто они всеми силами хотят продать дом.
        — Вообще-то, они и правда всеми силами хотят продать его,  — говорит Люси.
        — Муж просадил все деньги на скачках. Мы с его женой премило поболтали за чаем, и…
        Уорд прерывает его:
        — И какова твоя предварительная цена?
        — Два миллиона. Как ты и советовал, я стараюсь быть оптимистом.
        — С тех пор как я стал вашим директором, Грэм, это твое самое разумное предложение.
        — Я уже составил письма с предложением цены. Одно для него, одно для нее — они не общаются,  — добавляет довольный Грэм.
        Уорд спрашивает:
        — Кто-нибудь еще подал заявку на этот дом?
        — «Б и Г», «Андерсонс», «Данн и Кокс», но думаю, что выберут нас. Мы очень сильно сблизились с бедняжкой, у нее еще сейчас как раз климакс…
        — Держи меня в курсе, Грэм,  — говорит Уорд, отметая эту тему для разговора.  — Миссис Робертс, «Сент-Олбанс»?
        Миссис Робертс обожает проводить время в своей теплице.
        — Предложения уже поступали, но она еще думает,  — говорю я. И вспоминаю ту женщину в метро, с татуировкой-дельфином.
        — Я поговорю с ней.
        Уорда это устраивает.
        — Тогда все свободны. Хорошая работа, ребята.
        — Неужели Уорд только что нас похвалил?  — шепчет Грэм, когда мы остаемся с ним вдвоем в конференц-зале.  — И по-моему, наш суровый босс на кого-то тут запал.
        — Не говори чепухи.
        — Почему женатый мужчина не может влюбиться, Дженьюэри?
        — Да, но…
        — Все мы люди. Я все время заглядываюсь на других мужиков, но это же не значит, что я не люблю своего Ника, и…
        Грэм замолкает — снизу слышатся крики.
        — Вон, я сказал!  — кричит Уорд.  — Сейчас же.
        — Но Уорд,  — отвечает Спенсер.  — Я же только мимо проходил.
        Дверь захлопывается.
        Мы с Грэмом выскакиваем из офиса и видим, что Надин спряталась за столом, а Уорд кричит на нее:
        — Я ведь просил не впускать его и не позволять ему шастать по офису!
        — Но он всегда заходит к Дженьюэри.
        — И долго он тут был?
        — Не очень. Принес немного круассанов.
        Она протягивает ему замасленный бумажный мешок.
        — Сколько? Пять минут? Час?  — не унимается Уорд.
        — Уорд,  — кричу я с верхней ступеньки.
        Он не оборачивается, а только поднимает руку, словно предостерегая меня, чтобы я не сказала лишнего или подошла ближе.
        Надин бледна как мел. И напугана. Я думаю, мы все напуганы.
        — То есть достаточно долго, чтобы нанести максимальный ущерб,  — заключает Уорд, врываясь в наш офис.
        — Я уверена, он бы не стал…  — начинает Надин и запинается. Она смотрит на меня беспомощно, почти в слезах. Я спускаюсь.
        — Не волнуйся,  — говорю я, коснувшись ее плеча, и иду вслед за Уордом.
        Я смотрю, как он отчаянно ищет среди брошюр и бумаг что-нибудь, что Спенсер мог бы использовать против нас.
        — Уорд, я думаю, что вы принимаете все слишком близко к сердцу.
        — Ты уверена? После того что он уже натворил?!
        — Это был единичный случай. Раньше он так никогда не поступал.
        — Откуда ты знаешь?
        Уорд бросает еще несколько моих брошюр на пол и начинает копаться в корреспонденции, а Спад испуганно скулит под столом. Уорд ведет себя, как спятивший муж, который не успокоится, пока не найдет доказательство, что жена наставила ему рога.
        — Уорд, что происходит?
        В офис входит Надин.
        — Я не знала!  — клянется она.  — Не знала, что ему не было назначено.
        — Это я виновата,  — успокаиваю я ее.
        Уорд замечает на столе Грэма письма для Бродхерстов, на которых крупными цифрами значится сумма в два миллиона.
        — Думаю, эту сделку мы проворонили,  — вздыхает он, скомкав письма.
        — Прости,  — дрожащим голосом просит Надин.
        Я вырываю из его рук обрывки бумаги. В дверях объявляются Люси и Грэм.
        — Вам нужно успокоиться. Если кто-то тут и виноват, то это я, Уорд,  — говорю я.  — Мне нужно было сразу послать Спенсера куда подальше. Но знаете что? Это всего лишь дом. Одна-единственная сделка…
        — Еще одна сделка, которую мы не можем позволить себе профукать,  — цедит Уорд сквозь зубы. Мы с ним стоим совсем близко, лицом к лицу.
        Он смотрит на меня и медленно произносит:
        — Я… пытаюсь… реанимировать… эту компанию.
        — Я знаю. Но ошибаться свойственно всем.
        Я смотрю ему прямо в глаза.
        — Вот это…  — машу я письмом перед его носом,  — это не вопрос жизни и смерти. Посмотрите на это под другим углом.
        — Мы явно смотрим на все под разными углами.
        — Сегодня в метро я встретила женщину, у которой умер сын. Ему было всего семь. Менингит.
        Уорд открыл было рот, но ничего не сказал.
        — В конце концов,  — продолжаю я,  — мы всего лишь продаем дома. А не спасаем жизни.
        Очень долгое и тягостное молчание.
        — Простите,  — говорит Уорд и уходит.
        Люси, Грэм и Надин понуро молчат, когда он проносится мимо них. Надин выглядит совершенно раздавленной. Я отвязываю поводок Спада и ухожу, не зная, захочу ли когда-нибудь сюда вернуться.
        19
        На следующий день я снова в офисе. Не могу не прийти. Не могу себе позволить потерять эту работу.
        Вчера, вернувшись домой в почти пустом вагоне, я пошла гулять со Спадом в Чизвик-Парк. Нужно было проветриться. Должно быть, так чувствовала себя мама, когда прогуливала занятия. Я много думала о ней вчера. Конечно, дедуля с бабулей попытались заполнить пустоту от потери родителей, но в моей душе навсегда осталась небольшая ранка, которая вряд ли когда-нибудь полностью зарастет. Какие у нас, интересно, были бы отношения с мамой? Мы бы ходили по магазинам — и обсуждали мир вокруг нас за коктейлем в кафе? А папа? Он бы, наверное, читал нам с Лукасом книги? Учил ездить на велосипеде? Он лечил бы нас так же хорошо, как своих пациентов? Как бы я хотела поговорить с ним про ДЦП! А интересно, папа тоже брился бы по воскресеньям? Помню, у дедули была деревянная шкатулка, в которой лежали опасная бритва и старомодная щеточка. Мне нравилось целовать дедушкину щеку, когда он побрился,  — она казалась такой мягкой.
        После обеда (я смотрела «Соседей», но не узнала половину актеров) я позвонила Руки, сказала, что взяла отгул и сама заберу Айлу из школы. Как только я увидела, что лицо моей дочери озарилось счастьем, когда она увидела нас со Спадом около школьных ворот, настроение сразу поднялось. Мы отправились в бассейн, а потом Айла сделала уроки, пока я готовила спагетти. Она сказала, что Дэн с Фионой собираются осенью подарить ей айпад — по случаю перехода в среднюю школу. Я почувствовала раздражение. Наверное, это была плохо скрываемая мной ревность.
        За ужином к нам присоединилась Лиззи, только что вернувшаяся с работы. Когда Айла легла спать, мы открыли бутылку вина.
        — Конечно, ты должна завтра вернуться на работу,  — сказала Лиззи, когда я рассказала ей про события сегодняшнего дня.  — И пусть Уорд рвет и мечет, Дженьюэри. Разве тебе не хочется узнать, что происходит за закрытыми дверями? Потому что, поверь мне, там точно что-то есть.
        И конечно, я с ней согласилась. Тут явно было замешано что-то посерьезнее, чем просто сделка.
        Ближе к ночи Лиззи рассказала, что познакомилась с очаровательным парнем. Его зовут Дэйв.
        — Закоренелый холостяк,  — сказала она.
        Он был одним из клиентов Лиззи. Жил в Айлингтоне. В его квартире было темно и повсюду кучи хлама. Весь месяц Лиззи помогала ему выкинуть все ненужное.
        — Его работа связана с оценкой рисков или что-то вроде того, я точно не поняла. Он симпатичный, Джен, смешной, эксцентричный — а ты меня знаешь, мне нужен кто-то эксцентричный.
        Я так рада за нее. Мы обсуждаем предстоящие летние каникулы. Лиззи хочет, чтобы мы с Айлой приехали к ней на Паксос. Она будет работать там целый месяц и могла бы достать нам билеты и квартирку подешевле.
        — Если обеспечишь мне какого-нибудь местного красавчика, я в деле,  — подмигнула я ей.

        Я беру трубку. Атмосфера в офисе относительно спокойная. Слава богу, Уорд сегодня уехал в наши отделения в Винчестере и Солсбери. Я смотрю на Люси и Грэма. Они молчат. Обычно по вечерам в пятницу мы играем в «эрудита», но сегодня что-то не хочется. Надин не воркует по телефону и не просовывает голову в дверь, чтобы поинтересоваться, что мы будем на ланч или чтобы предложить нам парочку шоколадных бисквитов. Я разговаривала с ней сегодня утром за чашечкой кофе. Рассказала, что как-то раз Спенсер уже украл у нас одну сделку, подглядев цену.
        — Он, возможно, уже делал так раньше, Надин. Как знать, может, мы все, и Джереми в том числе, были слишком доверчивы.
        Надин рассказала мне, что, когда я ушла, Уорд все время спрашивал, где я и собираюсь ли вернуться сюда. На ее столе ваза с букетом бледно-розовых роз — извинение от Уорда.
        В половине шестого мы начинаем собираться, готовые в любой момент сделать вид, что никуда не уходим, если вдруг Уорду вздумается вернуться и еще поработать. Эх, видел бы нас сейчас Джереми. Может, бизнес, конечно, и пошел в гору, но настроение бесповоротно подгажено.
        Звонит мой мобильный. Я беру трубку.
        — Как странно,  — говорю,  — как раз о тебе подумала.
        — Надеюсь, мысли были хорошие,  — отвечает мне Джереми,  — я буду в Лондоне на следующей неделе, Джен, и подумал, что очень хочу пригласить тебя куда-нибудь на ланч.
        — С удовольствием.
        Мы договариваемся на следующую среду.
        — Как дела?  — спрашивает Джереми.
        — Ты поставил у руля настоящего монстра.
        — Что?
        Я в колебаниях — стоит ли рассказать Джереми про все, что тут случилось. Но потом из меня просто выливается потоком все — вплоть до вчерашней женщины из метро.
        — Дженьюэри, полегче с ним. Иногда все не так, как кажется.
        — То есть?
        Молчание.
        — Я чего-то о нем не знаю?  — допытываюсь я.
        — Нет.
        Врать Джереми так и не научился.
        — Ну же, Джереми?
        — Не могу рассказать тебе.
        — Пожалуйста.
        — Не могу,  — повторяет он, на этот раз с б?льшим нажимом.
        — Спенсер, что, переспал с его женой?
        — Нет.
        — А логично. Спенсер же спит со всеми.
        Включая меня, чуть было не ляпнула я.
        — Дженьюэри, я не имею права ничего тебе рассказывать, но, пожалуйста, дай Уорду шанс исправиться. У каждого из нас бывают сложные периоды, но я тебе клянусь, лучше его с этой работой не справится никто.

        Я навожу порядок на своем рабочем месте. Я не могу перестать думать о том, что сказал Джереми. Что он скрывает? Я уже собираюсь уйти, как вдруг мне звонит миссис Робертс. Я в замешательстве, с тоской уставившись на дверь офиса.
        Проходит пять минут.
        — Да, все верно. Ваш сын хотел бы, чтобы вы жили дальше. Нет, он не стал бы винить вас. Новая должность вашего мужа — это прекрасная возможность… Именно, новый старт.
        Я слушаю.
        — О, это здорово, тогда я скажу, что вы приняли их предложение.
        Мы заканчиваем разговор, сблизившись, и я тронута, что она поблагодарила меня. И тогда я решаю быстренько позвонить еще и покупателям. Хочу, чтобы они знали. И вдруг слышу, как дверь открывается. Вешаю трубку, надеясь, что Уорд пройдет мимо и поднимется к себе. Я задерживаю дыхание, молясь, чтобы Спад не залаял. Но Спад лает. Конечно.
        — Дженьюэри.
        Уорд стоит у дверей.
        — А я уже собралась уходить.
        Я отвязываю Спада, и мое сердце учащенно бьется.
        — У нас был хороший день, миссис Робертс приняла предложение, и…
        — Не уходи.
        Я притворяюсь, что не расслышала, и иду к двери, пожелав ему хороших выходных. Уорд хватает меня за руку и не отпускает.
        — Нам нужно поговорить.
        — Я опаздываю.
        — Всего пять минут.

        Он ведет меня вверх по лестнице, в свой кабинет. Я держу себя в руках — с какой стати мне должно быть неловко? Как сказала Лиззи, это Уорду нужно объясниться.
        — Прости, пожалуйста,  — говорит он наконец.
        И просит меня сесть.
        — Вчера я повел себя просто ужасно,  — продолжает он.
        — Да, было страшно.
        — Не надо было так реагировать на Спенсера и кричать на тебя и Надин.
        — То есть дело только в этом? В Спенсере?
        — Да.
        Уорд тоже совершенно не умеет врать.
        — Вы больше ничего не хотите сказать мне, Уорд?
        — О чем ты?
        — Вы можете мне доверять.
        — Нет, нет, все хорошо. Я просто взбесился, и все. Больше не повторится.
        — Но…
        — Так ты говоришь, миссис Робертс согласна?
        — Ага. Я позвоню покупателям.
        — Уверен, ей понравилось то, как…
        — Уорд, мне в самом деле пора.
        Я встаю и собираюсь уйти.
        — Я думал, что потерял тебя.
        Я останавливаюсь. Оборачиваюсь. Что-то в его голосе заставляет меня остаться.
        Он проводит рукой по волосам, как будто сомневаясь, стоит ли говорить мне.
        — Мне сейчас так трудно — нужно спасти компанию, и — ну…
        Я жду.
        — Правда в том, что… Я не могу потерять тебя. Только ты нас всех и держишь. Джереми заставил меня пообещать, что я буду за тобой присматривать… И… О, послушай, я бездарь. Но знаешь, никто еще мне не осмеливался перечить.  — Он выдавливает из себя улыбку:  — Ты тоже умеешь за себя постоять.
        — Это не первое мое сражение. Я привыкла бороться.
        — Ты имеешь в виду… за Айлу?
        Он впервые произнес ее имя с момента, как я их познакомила.
        — Вы проницательны,  — говорю я.
        — Если не хочешь обсуждать это со мной, я пойму.
        Как ни странно, я еще больше хочу с ним об этом поговорить.
        — Почему не хочу?
        — Конечно. То есть я…
        — Если вам нужен диагноз, то у нее ДЦП.
        — Нет, не нужен. Правда не нужен.
        — Для меня это просто моя дочь, у которой тонкие ножки. И она может все.
        Почему, стоя перед ним, я чувствую себя такой уязвимой? К моему удивлению, я вдруг начинаю рассказывать Уорду о первых двух годах жизни своей дочери.
        — Прости, это, наверное, глупо, но я всегда представлял себе больных ДЦП в инвалидной коляске.
        — Не всегда это так. Существуют различные типы, различные степени. Если у тебя ДЦП, это еще не значит, что ты не можешь жить самостоятельно, выйти замуж, иметь детей, вести нормальный образ жизни.
        Я перечисляю все, что мне так хотелось бы, чтобы было у Айлы.
        — Лекарства нет, но можно немного смягчить последствия болезни. Айла делает физиотерапию дважды в день, или, по крайней мере, почти всегда. Иногда после работы у меня просто не хватает сил этим заниматься.
        — Я могу представить. Мне жаль.
        — Мне не нужна ваша жалость,  — отвечаю я, снова нервничая. Я понимаю, что Уорд пытается мне сказать, но я ненавижу жалость. И Айла тоже ненавидит, когда ее жалеют. Она столь же упряма, как и я, и ей не нравится думать, что есть что-то невозможное, что есть причина, по которой ей не добиться в чем-то успеха.
        Уорд открывает шкаф и достает бутылку красного вина. Он не спрашивает, хочу ли я выпить, а просто наливает вино в бокал.
        У меня звонит мобильный. Я говорю Уорду, что это отец Айлы, и выхожу из офиса, чтобы поговорить в спокойной обстановке.
        Поговорив, я иду обратно. Уорд спрашивает:
        — Почему Дэн вернулся?
        А он умеет слушать, с этим не поспоришь.
        — Долгая история.
        — Я никуда не спешу. Может быть, закажем еду в офис?
        Он роется в ящике своего стола.
        — Китайскую или тайскую?
        — Стоп. Разве тебе еще не пора домой?  — спрашиваю я, внезапно перейдя на «ты». Что-то идет не по плану. Я запуталась: то я злюсь на него, ненавижу, а потом вдруг распиваю с ним вино в кабинете. Уорд извинился, я приняла извинения, и нам обоим пора по домам. Мне — к Айле, Уорду — к своей жене.
        — Останься. Расскажи мне еще о себе.
        — Зачем? Ты мне о себе ничего не рассказываешь.
        — Потому что рассказывать нечего.
        Он лжет.
        — Тебя ведь ждет жена?
        — Ее нет дома.
        — В самом деле?
        — К чему все эти вопросы?
        — Можешь говорить.
        — Честно. Слушай, я понимаю, что тебе пора домой, к Айле.
        Я как бы невзначай упоминаю Руки.
        — Но я вот, например, собираюсь остаться тут, немного перекусить, так что если у тебя не запланировано какое-то потрясающее свидание или встреча с друзьями…  — начинает Уорд.
        Я в нерешительности, а потом в моей голове снова звучит голос Лиззи: «Разве тебе не хочется узнать, что происходит за закрытыми дверями? Потому что, поверь мне, там точно что-то есть!» И после разговора с Джереми я убеждена, что Лиззи была права.
        Я звоню Руки и спрашиваю, может ли она посидеть с Айлой. Конечно, я объясняю все срочной работой, но по голосу Руки я понимаю, что она уже подумала про свидание с таинственным незнакомцем.
        Повесив трубку, я говорю:
        — Я расскажу тебе про Дэна, но при двух условиях. Первое: ты объяснишь, что за проблемы со Спенсером.
        — А второе?
        — Закажем что-нибудь тайское.
        Он улыбается.
        — Конечно. Но сначала я. Так почему Дэн вернулся?
        20
        2006 год
        Айле три года. Я беру ее на руки и подношу к окну. Должна прийти Рози, моя подруга из патронажной службы. Рози уже больше года приходит к нам раз в неделю, помогает мне с Айлой. Она хочет стимулировать развитие ребенка, играя с моей дочерью и общаясь с ней в увлекательной интерактивной форме. Сначала я была настроена скептически — мне не очень нравилась мысль, что какая-то посторонняя женщина будет приходить ко мне и играть с моей дочерью. Но я ошиблась — все оказалось совсем иначе.
        Когда Рози пришла в первый раз, она буквально влетела в гостиную, клубок положительной энергии, с огромным рюкзаком игрушек. На ней был красный костюм, а ее длинные черные волосы были собраны в высокий конский хвост. Айла прижалась к моим ногам, замерев: «Мне не нравится эта тетя». Она, наверное, боялась, что эта женщина очередной врач, который будет дергать ее за ножки. Когда я предложила чаю, Айла поползла за мной на четвереньках на кухню, умоляя меня заставить Рози уйти. Но та быстро поладила с моей дочерью.
        — Ура!  — машет Айла, когда Рози подъезжает к дому и сигналит.
        — Ту-ту,  — хихикает Айла.  — Оранжевая машинка!
        Вскоре Рози и Айла уже играют в гостиной.
        — Хочешь посмотреть, что у меня здесь в рюкзаке, Айла?  — говорит Рози. Айла погружает руку в рюкзак. Когда она ее вынимает, ручка ее вся в пене.
        — Ха-ха-ха!
        — Тут очень много всяких сюрпризов, детка,  — продолжает Рози.
        Айла снова опускает руку в рюкзак — ей явно нравится ощущение. На этот раз ей достается резиновая змея, которую она отбрасывает подальше.
        — Шшш, шшш,  — шипит она, как заправская анаконда.  — Ха-ха!
        Потом Рози натягивает бельевую веревку от телевизора к креслу. Я приношу поднос с чаем и лимонадом, я смотрю, как Айла достает из корзины прищепку и идет к веревке, чтобы повесить полосатые носки. Каждый раз, когда я вижу, как она идет, мое сердце сжимается. Если нам с Айлой нужно куда-то уйти, она не может ходить без ходунков, вроде тех, с которыми обычно ходят старички, только она передвигает их в обратную сторону. Айла не может ставить ступни ровно, потому что ее колени и ступни слишком сильно вывернуты внутрь. И она ходит на цыпочках, а задняя часть ее ступней скрючена, и бедра дрожат, потому что мышцы сводит спазмом. Иногда ее ноги сводит судорогой, и Айла начинает колотить по ним, как бы говоря: «Зачем ты так!» В такие минуты она смотрит на меня такими полными боли глазами, в которых я читаю просьбу: «Сделай что-нибудь, мамочка».
        Рози стоит рядом, наблюдая, как Айла с трудом ковыляет по комнате, держась за мебель и за все, за что успевает схватиться, чтобы не упасть.
        — Что такое?  — спрашивает Рози Айлу, ткнув пальцем в шрам на ее губе.
        — Упала,  — говорит Айла, хихикая.  — Пласьмя!
        Айла так быстро ползает, что часто падает — как она говорит, «пласьмя». Прошлый раз она так грохнулась, что повредила зуб.
        — Посмотри, какая ты умничка!  — говорю я, когда она поворачивается ко мне, развесив носки на веревочке.
        — Гордишься, мамочка?
        — Очень горжусь.
        Когда Айла улыбается, я каждый раз вижу в ее улыбке улыбку Дэна. Я не хочу, не могу переносить, когда мне о нем напоминают, но Айла с каждым днем похожа на своего отца все сильнее.
        Они с Рози собирают пазл с картинками животных.
        — Беееее!  — говорит Айла, когда Рози показывает ей овечку. Рози осторожно кладет свою руку поверх ручки Айлы, и они вместе вставляют кусочек.
        Они берут следующий кусочек, а я вспоминаю наш с бабулей разговор прошлой ночью. Я рассказала ей об операции, на описание которой наткнулась в Интернете.
        — Выборочная спинная радикотомия. Такие операции делают в Америке, штате Миссури. Перерезают корешки каких-то там нервов в позвоночнике, нервов, которые посылают неправильные сигналы в мышцы.
        — Звучит интересно,  — осторожно отвечает бабуля.
        — Я прочитала отзывы — после такой операции дети могут играть, ходить, бегать и танцевать. Значит, и Айла смогла бы.
        Бабуля прерывает меня.
        — А если не сможет?
        — Такого не может быть.
        — Нет, правда,  — голос бабушки становится тихим, но твердым.  — А если они отрежут не тот нерв?
        — Тогда она больше не сможет ходить,  — тихо сказала я.
        Бабушка попросила меня еще раз назвать процедуру. Она явно записывала, я почти слышала скрип ручки на бумаге — наверное, собирается обсудить это с дедушкой. Они посмотрят в компьютере, все изучат и перезвонят вечером, то есть сегодня.
        Я все еще думаю об этом, как вдруг слышу:
        — Собачий хвост!
        Айла хлопает в ладоши. Они с Рози почти собрали пазл.
        — Собачий хвост!  — повторяет Рози.  — А зачем нужен хвост, Айла?
        — Он делает так — «мах, мах, мах»!
        Рози предлагает поиграть в мяч — в награду за то, что Айла смогла собрать пазл. У Рози с собой мяч для родов. Очень полезная штука — когда Айла опирается на него или катается на нем, то незаметно для себя она укрепляет мышцы. С Рози все удивительно легко. Вот почему я совершенно не против, чтобы она приходила.

        Позже в тот вечер, когда Айла уже спит, я сижу на диване с бокалом вина и жду бабулиного звонка. Я в ужасе — вдруг она скажет, что риск слишком большой? Но ведь это единственный вариант. Айле все хуже и хуже, и в какой-то момент она просто перестанет ходить даже с ходунками и не сможет сама о себе позаботиться — неужели нужно довести все до этой стадии? Естественно, я даже не знаю, можно ли ей сделать такую операцию. Чтобы это выяснить, нужно будет отправить врачам результаты всех ее обследований у педиатра, сделать МРТ, рентген таза и позвоночника, заснять на видео то, как Айла передвигается, приседает, сидит. Выборочная спинная радикотомия подходит далеко не каждому ребенку. К тому же надо где-то достать на нее деньги. Операция стоит несколько тысяч фунтов. Наверное, поэтому наш врач о ней даже не заикался; только предложил лечение лазером, которое, конечно, помогает, но лишь на короткое время. Тех денег, которые достались нам с Лукасом от продажи квартиры наших родителей, хватило, чтобы оплатить крышу над головой; и я очень благодарна за это. Но на операцию денег нет. Кроме того, операция — это
не только сама операция, но и интенсивная терапия и реабилитация. Нужны будут деньги на поездку и осмотр у врача. Я обдумываю, как собрать деньги. Мы с Лиззи могли бы организовать благотворительный марафон; можно продавать кексы и пирожные в детском саду, куда ходит Айла; я могла бы заложить все украшения. Я дотрагиваюсь до своего золотого медальона. Если нужно будет, продам и его. Или нет. Я не могу его продать. Это все, что осталось у меня от мамы с папой.
        Наверное, логично будет обратиться к брату — он там у себя в Сити огребает сумасшедшие деньги. В конце концов не разорится, тем более Айла — его родная племянница. Может, мы и не очень близко общаемся, но не откажет же он мне в помощи? Я могу подчеркнуть, что беру у него взаймы. Хотя кого я обманываю — разве у меня когда-нибудь будет столько денег, чтобы вернуть ему этот заем? Боюсь, что придется продать дом. Вот что я сделаю. Съеду куда-нибудь в пригород. Если нужно, буду жить в какой-нибудь хибарке.
        Телефон звонит. Я делаю еще глоток вина, а потом снимаю трубку. Мое сердце бешено колотится.
        — Дженьюэри,  — говорит бабуля,  — мы все обсудили. Рискованное решение. После этой операции все изменится.
        — Знаю.
        — Получается, либо ты везешь Айлу в Америку на операцию, либо покупаешь самое дорогое инвалидное кресло.
        Бабуля продолжает, а я смеюсь, почувствовав облегчение.
        — Нам нужно вместе достать деньги. И ты не можешь поехать туда одна. Я поеду с тобой. Можно продать пару картин, что-то из мебели, и мы с дедушкой будем экономить на квартплате. Шучу, конечно. Соберем, сколько сможем, но для нас эта сумма запредельная.
        — Продам дом.
        — Только через мой труп. Это единственное твое прибежище, Дженьюэри. Давайте сначала выясним, можно ли сделать Айле эту операцию. Если да, то попытаемся выиграть в лотерею или в крайней случае попросим у Лукаса. В любом случае где-нибудь мы эти деньги достанем.

        Прошло три месяца. Айла в детском саду, а мы с Лукасом встречаемся в кафе в центре города, рядом с его офисом в Корнхилле.
        Я беру кофе. Лукас — кофе и миндальное печенье. В ожидании заказа я гляжу на него: мне кажется, его правая рука уже приросла к новенькому «Блэкберри», с которым он прямо-таки не расстается. Я так хочу чувствовать родственную связь между нами, но она почти не ощутима. У моего высокого и широкоплечего брата светло-каштановые волосы и голубые глаза. Каждое утро перед работой он проводит много времени в тренажерном зале; а в выходные еще и наматывает круги по парку на велосипеде. Он очень дисциплинирован и выглядит безукоризненно. Одевается неброско, носит короткую стрижку, узел на его галстуке всегда идеален. Лукасу чуждо любое проявление суеты; все в его жизни должно быть просто и под его контролем. Я кладу перед ним миндальное печенье и ставлю его чашку кофе.
        — Спасибо,  — бормочет он, сосредоточенно стуча по клавишам телефона.
        — Что все это значит, Джен?  — спрашивает Лукас, закончив писать сообщение. И вгрызается в печенье.
        Я верчу пакетик сахара в пальцах, не зная, с чего начать.
        — Речь об Айле,  — говорю я и чувствую, как от нервов у меня сосет под ложечкой. Перед глазами встает письмо из больницы, которое пришло неделю назад. «Спасибо за присланные материалы… Мы считаем, что Айле может быть сделана данная операция…»
        Я не кричала и не прыгала от радости. Чувства у меня были смешанные. С одной стороны, я хотела, чтобы нам отказали — тогда у нас просто не было бы выбора. И мы бы жили, как раньше. Привыкли бы. Но когда я прочитала строчку: «После операции способность Айлы сидеть, стоять и ходить улучшится, и ее общее состояние станет более приемлемым…»  — я была просто счастлива посмотреть на ситуацию иначе, цепляясь за единственный проблеск надежды с тех самых времен, как моей дочери поставили диагноз — ДЦП.
        — Так что там с Айлой?  — подсказывает мне Лукас.
        — Я собираюсь повезти ее в Америку.
        — Ага. На каникулы?
        — Не совсем. На операцию, после которой она сможет лучше ходить.
        Я рассказываю, как мы с Лиззи снимали Айлу в ее купальном костюме — как она сидит на стуле, стоит на коленях и ходит с ходунками, чтобы доктор мог посмотреть и решить, возможна ли операция.
        — Айла не знала, что происходит. Мы включали музыку, чтобы отвлечь ее, бедняга так замерзла в своем купальнике, ты же знаешь, как она быстро мерзнет.
        — Джен, у меня мало времени.
        — Так вот, я уже сказала, что нашла одну клинику в Америке, и там согласились оперировать Айлу. Но это дорого.
        — Ага.
        Я называю сумму.
        Никакой реакции.
        Спроси его. Просто спроси его.
        — И в чем заключается операция, как от нее станет лучше?
        Я кратко описываю процедуру, и Лукас кивает. Он совершенно спокоен и не отвечает ни слова. А вот я уже хочу, чтобы он сказал хоть что-то.
        Я прокашливаюсь.
        — Так вот, я тут подумала…
        Конечно, он уже давно понял, о чем я подумала, но облегчать мне задачу, судя по всему, не намерен.
        — Я, эээ, ну, я подумала, что ты мог бы одолжить мне денег.
        Я не решаюсь смотреть ему в глаза.
        — Бабушка обещала полететь со мной…
        — Конечно.
        В его голосе слышится обида. Я поднимаю голову.
        — Прости?
        — Здесь же дело, как всегда, в тебе, Джен, не так ли?
        Ничего не понимаю.
        — Поясни, пожалуйста.
        — Ах, так ты не поняла еще? Зачем мы переехали в Корнуолл? Из-за тебя, Дженьюэри,  — я однажды подслушал, как дедушка с бабушкой говорили, что если бы тебя снова стали дразнить, то мы бы снова переехали. Получается, мои чувства им всегда были по барабану, ведь правда же?
        — Лукас, это не так, бабушка с дедушкой всегда заботились о тебе!
        Лукас качает головой. Он покраснел.
        — Нет, Джен, им и в голову не пришло, что у меня в Лондоне были друзья. Они даже не поинтересовались ни разу, как у меня дела в школе, не дразнят ли меня…
        — Но ведь у тебя все было хорошо?  — недоумеваю я.
        — А по-другому бы не получилось. У меня не было выбора. Это было не важно, во всяком случае, если с тобой все было в порядке. Бабушка все время повторяла, как ты похожа на маму, и поэтому меня не удивляет, что ты у них с дедом была любимчиком.
        — Я никогда не была любимчиком,  — говорю я. Как жутко!
        — Я не…
        — Не притворяйся, Дженьюэри. Ты была той дочерью, которую она потеряла. Естественно, она любит тебя больше, чем меня.
        — Но, Лукас, она любит тебя, что ты…
        — А потом была эта история с Дэном, и снова они приняли твою сторону?
        — Как будто я сама захотела оказаться в таком положении!  — в первый раз за вечер я повышаю на брата голос.
        — Только и слышу: «Дженьюэри это, Дженьюэри то». Одна и та же безумно воодушевляющая речь — давайте поддержим нашу любимую Джен. «Милая, мы с тобой!» А кто я и что нужно мне — это им безразлично.
        — Потому что ты сам не подпускаешь их близко. И меня.
        — А теперь еще операция Айлы, ну-ну.
        — Ты думаешь, мне охота добровольно подвергать дочь всему этому ужасу? Ты что, думаешь, я в восторге от этого всего, что ли…
        — Просто попроси у Лукаса,  — обрывает он меня.  — Могу поспорить, именно так вы с бабулей и сказали. Лукас будет не против. У него денег много.
        Я тянусь к его руке, но он отдергивает ее.
        — Лукас, я никогда о тебе так не думала, и мне не то чтобы очень легко у тебя такое просить. Жаль, что приходится, но я верну тебе все, каждый пенни.
        — Нет,  — говорит он, вскочив с места и натянув куртку,  — вы трое как-нибудь с этим сами справитесь. Как, впрочем, и всегда.
        — Лукас, погоди!
        Лукас оборачивается, возвращается к столу.
        — Я никогда не чувствовал себя частью нашей семьи.
        В его глазах слезы — я никогда его таким не видела.
        — Я всегда был для них вторым. И я не хочу это терпеть. И не буду.
        Лукас убегает, бросив лишь короткий взгляд через плечо.
        Я вытираю слезы. Понимаю, что он обиделся совсем не из-за денег. Я понятия не имела, что его ревность кроется так глубоко, что он так долго таил на нас всех обиду. А я, дурочка, продолжала надеяться, что в один прекрасный день мы станем друзьями. И не хотела верить, что уже давно потеряла брата.

        Я звоню бабушке и рассказываю про встречу с Лукасом, и бабуля приходит в ярость.
        — Я позвоню ему! Разве ты не пообещала все вернуть, как он мог…
        — Бабуль, не надо!  — перебиваю я ее.  — Оставь его в покое. Я придумаю еще какой-нибудь способ собрать денег.
        — Но вы не должны! Иногда мне кажется, что у Лукаса вовсе нет сердца.
        Я вижу слезы в глазах брата и слышу гнев в его голосе.
        — Есть,  — говорю я спокойно. Я не могу заставить себя рассказать бабуле, что он говорил про них с дедушкой еще. Она была бы раздавлена.
        — Пожалуйста, бабушка, дай мне решить все самой. Не вини его.
        Когда через пару минут звонит телефон, я хватаю трубку и выпаливаю:
        — Бабуль, это моя проблема, как-то не честно ожидать, что Лукас…
        — Джен, это я.
        Мое сердце выскакивает из груди.
        — Лукас…
        — Прости.
        — Нет, ты прости. Слишком большую сумму я у тебя попросила. Я перезаложу или продам дом, или возьму кредит.
        — Если это все исправит.
        — Не исправит, но…
        — Но она сможет ходить?
        — Да.
        — Я дам тебе денег.
        — Лукас, ты вовсе не обязан,  — говорю я, пытаясь проглотить комок в горле.
        — Надеюсь, операция поможет, Дженьюэри.
        — Я не знаю, что сказать. Ты даже не представляешь, насколько это важно для меня.
        — Наверное, представляю.
        — Насчет всего того, что ты сказал…  — говорю я, растягивая слова.
        — Пожалуйста, не говори бабуле. Я был зол, несправедлив.
        — Не скажу, но, Лукас, она бы поняла. Я понимаю. Я чувствую себя ужасно.
        — К какому числу тебе нужны деньги?  — спрашивает он, явно увиливая от разговора.
        — Мы летим в конце декабря.
        — То есть через три месяца.
        — Лукас, я понятия не имела, что ты так переживаешь…
        — Пожалуйста, забудь, что я говорил.
        — Не могу.
        — Я вымотался и наговорил глупостей.
        Я знаю, он притворяется. Моим бабушке с дедушкой правда было легче любить меня, потому что я в них нуждалась. Но ведь и Лукас в них нуждался, просто совсем иначе.
        — Но я чувствую себя виноватой в том, что…
        — Джен, хватит. Я рад, что могу помочь.
        Он делает паузу.
        — Уверен, мама с папой тоже хотели бы этого.
        Еще одна долгая пауза. Я едва не плачу. Есть так много вещей, которые я хочу сказать ему, если бы только между нами не было этого барьера.
        — Это было смелое решение,  — наконец говорит Лукас,  — я восхищаюсь тобой — ты смогла одна вырастить ребенка. Знаю, что у меня бы не вышло.
        Я делаю глубокий вдох.
        — Спасибо, Лукас, это очень важно для меня.
        — Ты всегда была смелой, Джен, гораздо смелее меня.
        — Лукас, ты не представляешь себе, как я тебе благодарна, я…
        — У меня будут наличные уже на этой неделе,  — говорит он и кладет трубку.

        Завтра утром мы с Айлой и бабушкой летим в Чикаго, а оттуда в Сент-Луис. Айле я наврала, что мы летим на рождественские каникулы, но заодно зайдем к доктору, который поможет починить ее ножки. Рози посоветовала мне не рассказывать ей слишком много сразу. Наш девиз «Хорошего понемножку». Бабушка приедет вечером. Она регулярно звонит, все время спрашивает, какую взять одежду. Впечатление, что бабуля специально заранее выложила в одной из комнат для гостей чемодан и постоянно докладывает туда что-нибудь уже недели две.
        — Возьму зимнее пальто, вдруг будет сквозняк, хотя в больницах обычно тепло.
        Мы обе безумно рады, но в то же время — в безумном ужасе. Как будто нас вывели с завязанными глазами на трамплин, и мы не имеем ни малейшего представления, насколько близко кромка воды.
        Этим вечером мы с Айлой возвращаемся домой на метро из Ковент-Гардена — нужно было кое-что купить. Я купила пару книг в мягкой обложке в поездку и рождественские подарки: свитер с оленями для Айлы, флисовую пижаму, тапочки и набор для укладки волос. Странно думать, что на Рождество мы будем на другом конце земного шара, что мы будем завтракать в гостинице. И что операция будет уже позади.
        Я пытаюсь выбросить из головы мысли об операции, мысленно снова вернувшись к Лукасу.
        — Конечно, ему не все равно, Дженьюэри,  — ответила бабушка, когда я позвонила ей сообщить новости. Она гордилась тем, что у него хватило мужества передумать, добавив, что иногда людям просто нужно время.
        — У нашего мальчика много недостатков, но в глубине души он хороший.
        На станции Эрлз-Корт двери раскрываются, и я спешу выбраться из вагона. Один из пассажиров помогает мне с сумками и ходунками Айлы. Пока мы ковыляем к пересадке на ключевую линию, я начинаю сомневаться, что поездка на метро — мероприятие разумное. Здесь вечно творится какой-то хаос.
        С помощью еще одного доброго самаритянина мы с Айлой и сумками оказываемся на эскалаторе. Я смотрю на людей, проезжающих нам навстречу; напротив меня страстно целующаяся парочка. Глядя на них, я понимаю, что мне совершенно не хотелось бы сейчас никакой близости. Я слишком устала, чтобы позволить себе секс.
        И тут я вдруг замечаю его.
        На нем костюм. Неужели он меня видел? Рядом с ним еще какой-то мужчина. Он поворачивается и смотрит мне прямо в глаза. Я прекращаю дышать. Я чувствую, как будто эскалатор остановился и мы с ним остались здесь вдвоем. Я отворачиваюсь, пытаясь отдышаться, и мое сердце бьется в панике. Что я делаю? Может, сделать вид, что я его не заметила? Или повернуться и снова найти его взглядом в толпе? Я смотрю через плечо. Он все еще там и все еще смотрит на меня.
        — Мама!  — говорит Айла. Мы приехали. Я схожу как раз вовремя и забираю ходунки у нашего доброго прохожего, по-прежнему ничего не соображая.
        Я не знаю, сколько прошло секунд или минут. Это был он. Это был Дэн. Видел ли он Айлу? Бежать за ним или нет?
        — Это ты,  — проходит он через толпу и тянет меня в сторону,  — я знал, это ты.
        От звука его голоса у меня мурашки по спине. Передо мной стоит мое прошлое. Дэн.
        Он смотрит на меня, переводит взгляд на сумку Айлы — и бледнеет на глазах.
        — Как дела?  — спрашивает он.
        — Прекрасно,  — говорю я.
        Долгая пауза.
        — А ты?
        — Хорошо.
        — Привет,  — говорит он Айле.
        — Сколько ей лет?  — спрашивает он и смотрит на меня.
        — Три.
        Смирись с этим. Прости. Я не могу это сделать. Я не готов.
        Решив уйти, я начинаю:
        — Нам нужно…
        — Когда у нее день рождения?
        Мне двадцать два. Подгузники, ипотека, поездки в парк. Не сейчас…
        Я иду дальше, мои руки дрожат.
        — Это ведь моя дочь?  — говорит он.
        В эту секунду у меня есть выбор — уйти не оглядываясь или оглянуться. Я боюсь и того, и другого. И очень сильно хочу проучить его.
        Буду экономить. Я могла бы взять кредит…
        Я иду дальше, сквозь толпу. Не могу заставить себя оглянуться. Вскоре я уже стою на платформе. До приезда поезда в сторону Илинг-Бродвей три минуты. Самые длинные три минуты в моей жизни. Ну же. Ну же.
        Я чувствую, как кто-то схватил меня за руку. Больно.
        — Отпусти меня,  — выдергиваю я свою кисть из его ладони.
        — Ты ничего мне не сказала!
        Во мне закипает ярость.
        — Ты просто сбежал! Изложил свою позицию предельно ясно — и сбежал.
        Дэн повторяет, словно в состоянии крайнего потрясения:
        — Ты ничего мне не сказала. Ты должна была мне сказать.
        — Каким образом? Я пыталась тебя найти. Ты думаешь, я хотела пройти все это в одиночку?  — кричу я.
        — Значит, ты плохо пыталась! У нас ребенок!
        Я отхожу подальше, понимая, что мы привлекли зевак, но мне уже все равно.
        — И что бы ты сделал? Вдруг изменился и стал бы заботливым отцом?  — с плохо скрываемым сарказмом произношу я.
        — Я думал, что ты разобралась с этой ситуацией,  — бормочет он.
        — То есть так бы ты хотел, чтобы я с ней разобралась? Куда ты уехал?
        — В Нью-Йорк,  — говорит Дэн, краснея,  — я получил место на курсах журналистики. Я только что вернулся.
        Он останавливается.
        — И в тот вечер ты хотел сообщить мне эту радостную новость?
        — Собирался позвать тебя с собой.
        — А я-то, дура, пришла и все испортила, да?
        Он смотрит на Айлу.
        — Мне жаль.
        — «Мне жаль»! Чертовски паршивое «жаль»! На самом деле не испортила я ничего, потому что ты бы в любом случае меня бросил. Просто сделал свой выбор и надеялся, что я сама со всем разберусь и тебя не будет мучить совесть!
        Подъезжает поезд, а Дэн беспомощно стоит передо мной. Надо же — я ведь так часто представляла себе этот момент; как заставлю его заплатить за свою слабость.
        — Выбор сохранить Айлу было одним из самых трудных решений, которые я когда-либо приняла. Но единственное, о чем я сожалею, что родила ее от тебя.
        — Мама?  — пытается привлечь мое внимание Айла.
        — Кто это?
        Она указывает на Дэна.
        — Забавный дядя.
        Дэн проводит рукой по волосам, и в глазах его отчаяние.
        — Дженьюэри, что бы ни произошло между нами… Нет, постой, не начинай,  — призывает он, потянув меня обратно.
        — Мы можем все обсудить?.. Я был молод, я не знал, как быть, но я ее отец.
        — Отец, которого не было рядом на родах, который не видел ее первой улыбки. Которого не было рядом, когда она впервые попыталась встать и пойти…  — говорю я, видя, как Дэн смотрит на ее ходунки.
        — Отец, который был в Нью-Йорке в тот день, когда мне сказали, что у Айлы церебральный паралич! Я кучу раз тебе звонила, пыталась тебя найти, думала, что надо тебе как-то сообщить.
        Дэн смотрит на Айлу, затем на меня.
        — У нее церебральный…
        — Ты просто эгоистичный ублюдок, Дэн. Ни я, ни Айла в тебе не нуждаемся.
        Отчаявшись и еле переводя дух, я смотрю, как наш поезд отъезжает от платформы.
        — Мама,  — говорит Айла, улавливая мою нервозность.
        — Поверить не могу,  — говорит Дэн. Его словно ударили под дых — такой у него вид.  —  Поверить не могу…  — повторяет он тупо.
        — Поверь. И забудь о нас. Возвращайся к своей прежней жизни,  — цежу я сквозь зубы.
        — Мы не можем встретиться, все обсудить наедине?  — тихо говорит Дэн, указывая на Айлу.  — Как насчет завтра?
        Я качаю головой, твердо решив, что на следующем поезде — что бы он ни сказал — уеду.
        — Послезавтра?
        — Нет.
        — Дженьюэри, пожалуйста, ты должна…
        Во мне снова вспыхивает гнев.
        — Я не должна тебе ничего.
        — Ничего,  — повторяет за мной Айла.
        — На выходных?
        Я качаю головой, Дэн с раздражением отворачивается.
        — Мы улетаем в Америку,  — говорю я ему в спину.
        — На каникулы,  — говорит Айла.  — Доктор будет чинить мне ножки.
        Дэн оборачивается и смотрит на меня с оторопью.
        — Надолго?
        — На Рожжество!  — говорит Айла.
        — Дай мне твой номер, пожалуйста,  — Дэн шарит у себя в кармане, достает визитную карточку, протягивает мне ручку и снова опускает голову, глядя на Айлу. Она смотрит на него с любопытством, перетаптываясь. Я вижу, что он заметил ее сапожки, достаточно свободные, чтобы туда помещались лонгеты.
        Дэн становится на колени и улыбается, говоря:
        — Привет, Айла. Какое красивое имя.
        Я отворачиваюсь, не в силах взглянуть ему в глаза. Сжимаю ручку. Придумать номер или написать настоящий?

        Мой мобильный звонит, едва я пришла домой и успела поставить чайник.
        — Что там с Америкой?  — говорит Дэн.
        Я рассказываю ему обо всем. В каком-то смысле я хочу, чтобы он знал, что произошло; чтобы он понял, через что мы прошли; через что Айла, его дочь, проходит каждый день. Сообщаю, что завтра утром мы вылетаем рейсом BA6945 в Чикаго. Описываю каждую деталь нашей жизни, убедившись, что он осознает весь риск, связанный с операцией, убедившись, что он понимает — это наша жизнь, а не его. Дэн слушает молча, ни разу не перебив меня. Когда я уже собираюсь повесить трубку, он говорит:
        — Я лечу с вами.
        И прежде чем я успеваю что-нибудь возразить, добавляет:
        — И ты не сможешь мне запретить.
        Я смотрю на Айлу через дверь кухни.
        — Ты ей никто.
        — Скажи, что я друг семьи.
        — Нет, Дэн, ты не можешь так просто…
        — Но это важно. Она моя дочь. Вдруг она никогда не сможет ходить.
        — Дочь, которую ты не хотел.
        В дверь звонят, и я подпрыгиваю от неожиданности.
        — Бабуля!  — говорит Айла.
        Я вешаю трубку. Он звонит снова, но я сбрасываю звонок.
        Потрясенная, я впускаю ее. Бабуля распахивает объятия.
        — Привет!
        Она останавливается, увидев мое лицо.
        — Что случилось?
        Я молчу.
        — Дженьюэри?
        Бабушка завозит свой чемодан в дом и хватает меня за руку.
        — Что случилось???
        Выслушав все о сегодняшней встрече, бабушка шепотом говорит:
        — Он не придет. Подведет тебя снова.
        Я слышу в ее голосе дрожь, страх, который она пытается скрыть.
        — Не хочу видеть этого человека рядом с нами,  — чеканит бабуля, не в силах совладать с чувствами.  — Он не может здесь появиться.

        Мы последний раз проверяем паспорта перед посадкой, и я чувствую смесь огромного облегчения и острого разочарования от того, что бабуля оказалась права. И о чем я только думала, когда ему поверила?
        Стюард подводит нашу троицу к отдельной очереди для мамочек с детьми.
        Мы заходим в салон и занимаем места. Я помогаю бабуле уложить сумки в отделение для багажа. Газету она убирать не хочет — будет разгадывать кроссворд. Айла хочет оставить свою счастливую подушечку из розового флиса, которую везде носит с собой.
        Он не пришел. Проснулся и решил не усложнять себе жизнь. Люди не меняются.
        Пассажиры потоком устремляются на борт. Бабуля разворачивает пакетик мятных леденцов и протягивает мне.
        Я откидываюсь в кресле и закрываю глаза — от недосыпа они гудят. Пытаюсь урвать хоть минутку отдыха, пока Айла чего-нибудь не захотела.
        — Забавный дядя, ха-ха,  — вдруг говорит она.
        Я открываю глаза. Бабушка никогда его не видела, но по тому, как Дэн идет к нам, она сразу все понимает. Взгляд ее становится холоднее и острее кинжала.
        Не думаю, что когда-нибудь боялась чего-то больше, чем операции Айлы. Мысль, что Дэн может вернуться в мою жизнь,  — на втором месте.
        21
        2014 год
        Сентябрь в разгаре. Поезд мчит меня в Грин-Парк, а я вспоминаю о событиях последних нескольких месяцев. Большую часть лета на работе было затишье. Обычно так всегда на рынке недвижимости в это время года. Однако в начале июля мы изо всех сил боролись с другими агентствами за Ситтингборн-Парк. Грэм, Надин и я были как на иголках, когда Уорд и Люси делились результатами торгов. По напряженности ситуация очень напоминала ежегодные «Большие скачки»  — там тоже никогда не знаешь, кто первым придет к финишу.
        С Тоуд-Холлом все разрешилось благополучно. Хотя сначала мистер Кэллахан ворчал, потом оказалось, что он был доволен результатом. Он даже послал нам садового гномика с надписью: «Спасибо».
        — Это тебе,  — передал Грэм гномика Люси.
        — Ну нет, как я могу забрать у тебя такой шикарный подарок,  — ответила та, передавая гнома обратно Грэму. В конце концов гном достался Надин.
        Дом миссис Робертс мы тоже пристроили. Она послала мне милое благодарственное письмо, где написала, что я научила ее отпускать события прошлого. Кто бы мне подсказал, как это сделать…
        Атмосфера в нашем офисе определенно улучшилась. Неизвестно, благодаря чему — или тут сыграло роль количество удачных сделок, или то, что мы помирились с Уордом. Он в «Шервудс» уже почти полгода. Особенно дружеские отношения у них с Надин — я посоветовала ей перестать его бояться. Мы же с ним и вовсе стали друзьями, после того ужина в офисе в пятницу вечером. Он внимательно выслушал мой рассказ про Дэна и затаил дыхание, когда я описывала сцену встречи на эскалаторе.
        — Ему повезло, что ты дала ему второй шанс,  — сказал он.  — Вот если меня кто-то обидел, то у нас с тем война.
        Я попыталась расспросить его о конфликте со Спенсером, но Уорд все время повторяет, что у них разногласия по работе. Тут как-то замешан Джереми. Он знает ключ к разгадке этой таинственной истории, правда, я не понимаю, почему меня так сильно это волнует.
        В некотором смысле я рада, что Уорд знает о существовании Айлы. Он часто спрашивает о ней, и мне это приятно. Айла пошла в среднюю школу в Брук-Грин. На прошлой неделе Уорд спросил, как прошел первый день моей дочери в школе. В школьной форме — черной юбке до колена, желтом свитере и красном галстуке в полоску — она прекрасна. Каждое утро совместными усилиями мы завязываем ей галстук. Так как у Айлы не очень хорошо с координацией, галстук обычно завязан криво.
        — Наверное, он вчера перепил,  — предполагаю я.
        Поезд останавливается на углу Гайд-Парка. Теперь мне нужно пройти одну остановку пешком. Я снова возвращаюсь мыслями к Уорду. Мы особенно не успели с ним пообщаться после того вечера. Я была в отпуске две недели, и в августе мы с Айлой поехали к Лиззи. Она познакомила меня со своим новым бойфрендом, Дэйвом, который мне сразу понравился. Он оказался добрым, веселым, с удовольствием дурачился с Айлой в море, и он казался по уши влюбленным в Лиззи, и я его понимаю. А Уорд в июле на две недели уехал в Португалию. Правда, он все время звонил в офис, и Надин в какой-то момент его даже пожурила:
        — Да перестаньте вы нам названивать! Вы же с женой — вот и отдыхайте.
        К тому же я старалась сохранять дистанцию. Уорд женат, и я не хочу забывать об этом и привязываться к нему слишком сильно. Не важно, что я чувствую к нему, но, если честно, я скучала по работе, и дело тут было явно не в брошюрах.
        Вечером своего последнего дня в Греции я нашла себе красивого мужчину, потому что точно знала, что на следующий день улечу домой. Даже имя его не помню, только его прикосновения. Мы танцевали, и я наслаждалась каждым моментом; сто лет так не улыбалась и не хохотала над шутками. Но Уорд тоже как-то ухитрился проникнуть в мои мысли. Хотя не должен был.

        Садясь на кресло, Грэм кашляет. Мы с Люси смотрим на него в ожидании.
        — А что такое? В Лондоне опять смог,  — говорит он наконец.
        Уорд что-то печатает у себя в ноутбуке.
        — Пора начинать. Итак, что у нас по поводу Броудхерста, Грэм?
        Хотя Спенсер подглядел наше предложение, супруги, продававшие Броудхерст, решили воспользоваться услугами нашей фирмы, а не «Баркер и Гулдинг».
        — Выставлен на продажу.
        Мы ждем продолжения очередной истории про булочки и всего такого прочего. Но Грэм молчит.
        — Великолепно. Держи меня в курсе,  — говорит Уорд.  — Саттон-Парк-Хауз?
        — Выставлен на продажу,  — снова говорит Грэм.
        — Когда придет оценщик?
        — Сегодня.
        Вот сейчас, сейчас он скажет, что может пойти не так при оценке. Но нет.
        Уорд прокручивает список.
        — Юли-Мэнор в Глостершире?
        — Завтра в двенадцать тридцать,  — отвечаю я.
        — Ты едешь со мной, Дженьюэри.
        Я выпрямляюсь в кресле.
        — Что? Я?
        — Пора тебе уже побывать на сделке.
        — Но у меня так много дел…  — тяну я.
        Люси тоже удивлена. Даже Джереми никогда не брал меня на сделки.
        — Каждому из нас хотя бы раз надо выйти из офиса,  — объясняет Уорд.
        — А я?  — спрашивает Надин. Она входит с подносом кофе и печенья.  — Только пальто надену.
        — Да! Пусть Надин поедет,  — предлагаю я.
        — Я хочу, чтобы ты хоть раз в жизни увидела один из этих домов не только на фотографиях в брошюрах.
        Пока все разбирают кофе, я не могу думать ни о чем ином, кроме как о двух с половиной часах наедине с Уордом в машине. А в сумме выходит и вовсе пять. О чем мы с ним будем разговаривать столько времени?
        — Что касается фермы,  — продолжает Уорд,  — ее мы проиграли Спенсеру, который задрал цену, подсмотрев наши письма.  — Уорд сияет, будто выиграл в лотерею.
        — «Б и Г» не в состоянии ее продать,  — торжествующе говорит он.
        — Ха-ха,  — говорю я, как Айла. Но все мои мысли — о завтрашней поездке.
        — Ха-ха,  — соглашается Уорд.  — Не зря мы цветы им посылали.
        Я помечаю себе в блокноте, что нужно вызвать фотографа.
        — Монастырь пока что тоже никто не хочет покупать,  — продолжает Уорд, глядя на Грэма.
        — Видимо, молитвы сестры Мэри не были услышаны,  — подмигивает он.
        Совещание он заканчивает словами:
        — Продолжайте в том же духе. В следующие несколько месяцев мы сможем заработать столько же, сколько «Б и Г», а может, и больше. Благо предложение на рынке позволяет.
        — И давайте посмотрим правде в глаза,  — говорит Грэм, съедая последний бисквит,  — это главное.

        — Леденец?  — Уорд протягивает мне серебристую коробочку.
        — Благодарю.
        Он вводит в навигатор нужный адрес.
        — Не холодно?
        — Все в порядке.
        — Включить подогрев?
        — Я… Хотя да, ладно.
        Уорд нажимает кнопку на панели.
        — Музыка? Радио?
        — Что угодно, я не против.
        Ну когда мы поедем?
        — Я предпочитаю какую-нибудь спокойную музыку. Возрастное, полагаю,  — говорит Уорд.
        Наконец машина выруливает с парковки.
        Он включил радио. Идет «Женский час». Кто-то рассказывает об устройстве влагалища. Мне хочется умереть. Мне хочется умереть! Я оборачиваюсь к Спаду, который сидит на заднем сиденье.
        — Привет, Спадик,  — говорю я, услышав что-то про «шейную слизь». О Господи, это же почти так же ужасно, как смотреть телевизор с дедушкой и наткнуться на откровенную сцену.
        Уорд выключает радио так же быстро, как он включил его.
        — Пожалуй, обойдемся без радио.
        — Пожалуй,  — смеюсь я нервно.
        Он переключает на другую программу.
        — Такое впечатление, что ты прямо-таки живешь в этой машине,  — говорю я, и мне уже хочется снова оказаться в своем офисе, рядом со старой доброй стопкой брошюр и списком дел, где проставленные до конца галочки означают, что мой рабочий день подошел к концу.

        До того как мы выехали на шоссе М4, мы почти не разговаривали, если не считать пары фраз о погоде и звонков Уорду из офиса. У меня уже затекли ягодицы.
        — Итак…  — произносим мы дружно, видимо, ощутив в одно и то же мгновение, что пауза затянулась.
        — Давай ты,  — снова говорим мы в один голос.
        Я прокашливаюсь.
        — Что-то Грэм сегодня не такой разговорчивый.
        — Я заметил.
        Снова неловкая тишина.
        — Что нужно, чтобы выиграть сделку?  — спрашиваю я.
        Надо же говорить хоть о чем-то!
        — Приехать вовремя. Если опоздать всего на пятнадцать минут, то потеряешь сделку еще до ее начала. Кроме этого надо быть проще. Пусть клиенты покажут тебе дом во всей красе. Изображай интерес — даже при виде спальни, отделанной фиолетовым ДСП. Восхищайся ситцевыми занавесками и розовой джакузи,  — отвечает Уорд. Он улыбается.
        — На самом деле, если у меня не получается хоть чуть-чуть влюбиться в дом, сделка проходит мимо меня.
        — Даже если дом достанется Спенсеру?
        Он смотрит на меня, понимая, что я до сих пор пытаюсь выяснить, что между ними произошло.
        — Дженьюэри? Можно вопрос?
        — Смотря какой.
        — У вас с ним что, романчик?
        — Почему ты спрашиваешь? Между нами ничего нет,  — говорю я, скрестив пальцы.  — С чего ты так подумал?
        — Ну, не к Грэму же он все время заскакивает?
        — Он любит Спада.
        Уорд вскидывает брови:
        — Он любит красивых женщин.
        Я отворачиваюсь, не зная, как реагировать на его комплимент, но почему-то ловлю себя на мысли, что этот комплимент оказался для меня слишком приятным.

        Выпив кофе с датским печеньем на заправке и погуляв со Спадом пару раз, я чувствую себя более комфортно, тем более что до Юли остается уже совсем немного. Мы мчимся по Тетбери, небольшому городку в Котсволде, на центральной улице которого было множество антикварных магазинов. Я с нетерпением жду, что вот-вот перед нами появится особняк и я увижу Уорда в действии. Кажется, мой офис остался где-то в другой жизни.
        — Твоя самая забавная сделка?  — спрашиваю я Уорда.
        Тот постукивает пальцами по рулю.
        — Однажды я случайно украл кота по имени Феликс. Почти вернулся домой, когда заметил, что этот негодяй растянулся на заднем сиденье.
        — Мамочки. И что ты сделал?  — ахаю я.
        — А как ты думаешь?  — в тоне его голоса я слышу кокетство.
        — Вернулся.
        — Вышвырнул его вон.
        — Нет!  — бью я его по руке.
        Спад лает.
        — Если бы я не успел еще далеко отъехать, я бы, может, и вернулся, но мне так сильно хотелось вернуться домой, поднять ноги и чего-нибудь выпить…
        — Уорд, пожалуйста, скажи, что ты не вышвырнул бедного котика.
        Он легонько ударяет меня по ладони:
        — Я не могу поверить, что ты спросила.
        Его рука задерживается на моей ладони слишком долго, и я чувствую, как меня пронзает электрический импульс — уже давно у меня не было ничего подобного.
        Чтобы попытаться как-то отвлечь себя от таких мыслей, я рассказываю про некоторые сделки Джереми. Однажды он проиграл сделку, потому что хозяева дома подумали, что он пьян. Уорд находит эту историю очень забавной.
        — Я как-то раз тоже был на сделке с похмелья, а хозяин непременно хотел показать мне все свои владения. И мы пару часов бродили по всем этим ухабам и кочкам,  — рассказывает он, изображая, как будто его тошнит.
        — В другой раз Джереми пришлось покупать кому-то из клиентов мышеловки.
        — Странные у них бывают запросы.
        — Странные бывают клиенты.
        — Ага. Однажды я застукал двоих в постели. И они явно не спали.
        — А как тебе история о вибраторе в шкафу, самом гигантском, который ты когда-либо видел, если верить Грэму.
        — Который никогда не преувеличивает,  — добавляет Уорд.
        — Никогда.
        Уорд резко поворачивает вправо и резво пускает автомобиль вниз по узкой дороге, окруженной полями. Мы съезжаем по крутому холму, и дорога становится более извилистой. Навигатор говорит нам повернуть на Т-образном перекрестке, и вскоре будет Юли. Слева от нас церковь, а справа — паб. Перед нами рысью проносится пара лошадей, а мы медленно взъезжаем на холм, откуда видим прекрасный особняк эпохи короля Георга. Мы с Уордом предполагаем, что он построен около 1780 года: котсуолдский камень, бледно-зеленая дверь, колонны с обеих сторон. Мы сворачиваем вправо и въезжаем в ворота. Автомобиль останавливается прямо перед домом. Балюстрады и каменные ступени спускаются на широкую лужайку с небольшим прудом.
        — Выглядит изумительно,  — говорит Уорд.
        Мужчина с белоснежными волосами, одетый в твидовую кепку, плисовые брюки и ботинки, выходит из дома. Рядом с ним на поводке бежит изящная гончая песочного цвета. Мужчина приветливо улыбается. Уорд знакомит нас.
        — Зовите меня Томас,  — говорит мне владелец дома. Я спрашиваю, можно ли Спаду погулять. Я согласилась поехать с Уордом только при условии, что Спад сможет поехать со мной.
        — Конечно, Уиллоу очень дружелюбен,  — говорит Томас, указывая на свою собаку.
        — Вы уверены, что этот здоровяк его не сожрет?  — шепчет Уорд.
        — Скорее наоборот,  — говорю я. Спад выскакивает из машины и несется по направлению к Уиллоу, как бы говоря — я, может, и маленький, но со мной лучше не шутить. Томас ведет нас в дом, а собаки резвятся в саду.
        — Вот кухня,  — говорит он, и я ловлю взгляд Уорда. «Серьезно, Шерлок?»  — шепчет он одними губами. Кухня представляет собой уютную, хотя и захламленную комнатку, на подоконниках горшки с кактусами и цветами. Довершают обстановку старая черная плита и полка со специями.
        — Страшно подумать, сколько лет этим специям,  — говорит Томас, заметив, как я рассматриваю бутылочки и баночки на полке.  — Наверное, столько же, сколько мне.
        Я смеюсь и спрашиваю, умеет ли он готовить.
        — Я потрясающе разогреваю еду в микроволновке!
        Через пару минут появляется жена Томаса. Она учится играть на фортепиано — только что с занятия. Ее зовут Пенни. Она среднего роста, с мягкими каштановыми волосами, оливковой кожей и карими глазами. Она пожимает Уорду руку. Тот говорит, что его мать тоже стала брать уроки.
        — Ах, как интересно. И какой у нее уровень?
        — Пятый.
        — Правда?  — спрашиваю я шепотом, когда мы начинаем экскурсию.
        — Какое там… Только начала учиться,  — отвечает Уорд.

        Юли-Мэнор — настоящий муравейник из комнат, и у каждой свой характер. На стенах висят картины, в комнатах множество статуэток, которые мне очень нравятся: два жокея на лошадях, кобра, собака, верблюд, носорог, рыба, выпрыгивающая из реки, влюбленная пара. Движение и выражение в каждой захватывает дух. Узнав, что все это работы Томаса, мы с Уордом рассыпаемся в искренних похвалах.
        На втором этаже в гостиной мы видим фотографии детей Томаса и Пенни. Уорд спрашивает, почему они собираются расстаться с домом. Они объясняют, что хотят переехать поближе к детям, в Лондон, и к тому же теперь этот дом и сад для них великоваты.
        — Но я буду скучать по этому дому,  — откровенно признается Пенни.  — Когда мы сюда приехали пятнадцать лет назад, я сразу поняла, что это идеальное место. Сначала я жила в этой комнате, прямо здесь,  — говорит она, стоя у окна с видом на яблоневый сад.
        Потом описывает близлежащую деревушку.
        — Тут есть клуб садоводов, кружок по рисованию, а еще мы шьем одежду для африканских детей и одеяла для беженцев.
        Пенни показывает Уорду черно-белое фото их с Томасом в день свадьбы, красивых и счастливых. Рядом с этой фотографией — еще одна, в их нынешнем возрасте. На ней они стоят рука об руку.
        — Не знаю, кто теперь кого поддерживает,  — смеется Пенни.
        — Вы восхитительны,  — говорит Уорд.
        — А вы женаты?  — спрашивает его Пенни.
        Он кивает. И мы идем дальше.
        В спальне мы восхищаемся отделкой и кроватями. Заканчивается экскурсия в детской, где стоит кроватка, накрытая парой одеял в клеточку.
        — У моего сына только что родилась дочка,  — говорит Пенни.
        Я замечаю, что Уорд встал к окну и смотрит в никуда.
        — У меня тоже маленькая дочка,  — говорю я, компенсируя его внезапную задумчивость.
        — Ну, вообще-то не такая уже и маленькая. Ей одиннадцать.
        — О, прекрасный возраст.
        — Да,  — соглашаюсь я, ожидая от Уорда реакции, но он, кажется, сейчас где-то в своих мыслях. Я слегка касаюсь его рукой.
        Он поворачивается.
        — Теперь у меня сложилась полная картина. Давайте пройдемся по окрестностям?

        Пенни и Томас ведут нас с Уордом в сад. Уиллоу радостно скачет по лужайке, как спортсмен; Спад, который намного старше, плетется за ним. Пенни с Томасом рассказывают, как здорово здесь гулять. Часто они выгуливают Уиллоу в старинном форте Бири. Мы с Пенни обсуждаем цветы — у нее восхитительный «космос», розы и лиловые гортензии. Мой рассказ о бабушкиной теплице, похоже, ее весьма впечатлил. Дойдя до края лужайки, мы поворачиваем налево от пруда к небольшой тропинке, ведущей еще к одной лужайке, засаженной экзотическими деревьями.
        — Знакомьтесь с нашими очаровательными мальчишками,  — говорит Пенни. Перед нами загон с целым стадом альпак, и все они разного цвета. Задыхающийся от восторга Спад пытается залезть под изгородь — ему очень интересно, что это за существа, похожие на небольших верблюдов. Пенни уверяет меня, что со Спадом все будет в порядке, потому что альпаки не любят только собак с черной шерстью.
        Мы с Уордом прислоняемся к воротам. Мы стоим очень близко, но почему-то нас это не смущает.
        — У них есть иерархия?  — спрашиваю я Пенни. Томас кормит альпак.
        — О да, Большой Браун — босс,  — Пенни показывает на крупную альпаку с шерстью карамельного цвета.
        — И какие преимущества дает статус босса?  — спрашивает Уорд, толкнув меня локтем. Мы все еще слишком близко. Я даже вспоминаю время, когда только начала встречаться с Дэном. Только на этот раз я боюсь. И, от греха подальше, отодвигаюсь.
        — Приоритет в кормежке как минимум,  — отвечает Пенни, и мы видим, как Большой Браун отхватывает порядочный кусок сена.
        — Вот, запомни, Дженьюэри Уайлд! Так что я первым получаю шоколадные бисквиты!
        Он снова дотрагивается до моей руки, и мне стыдно сказать, что это мне нравится. Что бы это «это» ни означало.
        Пока Пенни помогает Томасу кормить альпак, Уорд притулился к воротам.
        — Быстро,  — бормочет он, и наши лица оказываются в опасной близости друг от друга, и я даже задаюсь вопросом, что будет, если я его сейчас поцелую,  — на сколько, ты думаешь, тянет это место?
        Я шепотом называю цифру и заставляю себя отойти. Зная, что Уорд наблюдает за мной.

        По дороге домой я стараюсь говорить исключительно о работе.
        — По-моему, цена их устроила, да? Хорошая сделка. Спасибо, что взял меня с собой. Ты был прав, хорошо иногда поехать на сделку, а не сидеть все время в офисе, сменить…
        — Джереми сильно недооценил тебя,  — прерывает меня Уорд.  — Но ты и так сама это знаешь, да, Уайлд?
        — Зачем все время называть меня Уайлд?  — возмущаюсь я, отклоняя его комплимент.  — Мы же не в пансионе для благородных девиц.
        — Это короче, чем «Дженьюэри», а «Джен» мне не нравится.
        Мои мобильный звонит. Я роюсь в сумке, достаю его и с ужасом вижу на экране — «Руки». Странно. Она никогда не звонит, только в самом крайнем случае. Неужели Айла потерялась? Помимо нее в школе девятьсот детей. Не могут же учителя следить за всеми девятью сотнями?
        — Что случилось?  — Я не могу скрыть тревоги.
        — Все хорошо,  — говорит Руки. Но по ее голосу я понимаю, что все совсем не хорошо.
        — Что случилось?
        — Айла упала.
        Айла все время падает.
        — Она говорит, что ее толкнули.
        — Кто?
        — Джемма Сандерс.
        Я знаю, что они с Айлой не слишком ладят.
        — Она сильно ушиблась?
        Уорд смотрит на меня.
        — Нет, просто ее немного пошатывает, так что я хотела тебя предупредить.
        — Понимаю. Скажи ей, что я буду дома как можно скорее.
        — Пожалуйста, не волнуйся. С ней все в порядке.
        Я пересказываю Уорду, что произошло. Айла никогда не врет, она на это вообще не способна. В глубине души я боюсь, что это далеко не последняя стычка с Джеммой. Я смотрю в окно, вспоминая свои школьные годы, и вижу перед собой Тоби Брауна и его друзей. Они прижали меня к стенке после уроков и по очереди били в живот. «Сильнее!»  — кричали они. Когда бабушка в ужасе обнаружила, что у меня сломано ребро, она увезла меня подальше от этого маленького монстра по имени Тоби.
        — Я так боюсь, что Айла станет изгоем,  — признаюсь я Уорду.
        — Над ней издеваются?  — спрашивает он.
        Я киваю и вкратце рассказываю ему, как надо мной издевались в школе. Бабушка даже посоветовала мне не рассказывать новым одноклассникам, что мои родители погибли, чтобы не провоцировать их.
        — И помогло?  — спрашивает он скептически.
        — Какое-то время да, но потом я, как полная идиотка, растрепала все Аманде Янг, а та растрезвонила на всю школу.
        — Забавно, что ты помнишь их имена.
        — Аманда Янг перед всем классом сказала, что ее родители думают, что я совершила какую-нибудь гадость в прошлой жизни, и за это у меня отняли маму и папу. До тех пор я игнорировала подобные вещи, но тут меня переклинило. Я подошла к ней…
        Я как будто снова в классе и могу видеть ее лицо; у Аманды тонкие светлые волосы и холодные голубые глаза.
        — …и влепила ей смачную пощечину.
        Я стою посреди класса в своей черной форме и кричу не своим голосом:
        — Если ты еще раз ко мне подойдешь или хоть что-то скажешь про моих родителей, я тебе врежу, ясно?!
        Большая часть класса была за Аманду. Все, кроме одной девочки: Лиззи.
        — Прости, все это очень невесело. Главное, что с Айлой все в порядке.
        Уорд вдавливает педаль газа в пол, обещая, что доставит меня домой в самый кратчайший срок. Какое-то время мы едем молча, а потом он говорит:
        — Видишь этот шрам?
        Шрам на его левой руке я заметила давно. Я киваю.
        — Это случилось в раздевалке после уроков. Они прижали меня к скамейке и жгли мне руку зажигалкой. Мне хотелось визжать от боли, но я не заплакал. Мой отец считал, что плачут только слабаки. Папа не был добрым человеком, Дженьюэри. Если я писал контрольную на «четверку», он мог спокойно меня поколотить, а если я плакал, то бил еще сильнее.
        Уорд с шумом выдохнул.
        — О, Уорд. Почему они так с тобой обращались?
        Из всех, кого я знаю, Уорд меньше всего похож на того, над кем могли издеваться в школе, но, как известно, внешность обманчива.
        — Потому что над кем-то они должны были издеваться, Джен. А я всегда был тихим, трудолюбивым, ни шагу без отца не мог ступить. Помнишь, я тебе рассказывал, что мне нравилось изучать архивы общества охраны памятников, лазить по старинным замкам и развалинам? Так вот, больше никому из парней в моем классе это не было интересно. Они хотели курить и целоваться с девчонками. Нет, и я, конечно, тоже хотел.
        Он смотрит на меня, еле заметно улыбаясь, а потом начинает смеяться, но смех его получается каким-то грустным.
        — И на физкультуре я мог играть далеко не во все игры. У меня была ужасная астма. Учитель заставлял меня круги на поле наматывать до тех пор, пока у меня дыхание не перехватывало.
        — И как долго над тобой издевались?
        — Три года. На каникулах я проводил много времени с бабушкой и дедушкой. Мой отец был адвокатом, он все время торчал в суде, так что мама отправляла меня в Девон. У дедушки был сарай, и там на верстаке лежала морская карта. Он рассказывал про сокровища, лежащие на дне океана. В сарае было очень много деревянных балок, и я мечтал построить лодку и уплыть далеко-далеко. Я все спланировал. Сначала я бы дотащил лодку до ручья, потом выплыл бы в протоку, затем в реку, а потом оказался бы в открытом море. Только я и лодка, и немного бутербродов. И я бы плыл по волнам в поисках этих несметных сокровищ.
        Это первый раз, когда Уорд со мной так откровенничает. Я смотрю на него, и меня охватывает желание дотронуться до его щеки или провести рукой по его роскошным волосам.
        — И что случилось? Те сволочи остались безнаказанными?
        — Да. Мама ходила в школу — разговаривать с учителями, но с папой разговаривать было совершенно бесполезно. Мама была мягкая, добрая, ей не нравилось, как папа обращался со мной, но она боялась его. Она попыталась объяснить папе ситуацию, но он отказывался верить, что над его сыном кто-то может издеваться. Через год после этого случая мне надоело терпеть. Мама разрешила мне дать сдачи. Один решающий удар — и цель нейтрализована.
        Уорд улыбается, но я могу видеть в его глазах боль.
        — Если когда-нибудь в ближайшее время у меня будет ребенок…  — Он делает еще один глубокий вдох и продолжает:  — Я скажу ему, что первый раз надо стерпеть, но если тебя не оставляют в покое, дать сдачи.
        — А если ребенок не может за себя постоять?  — спрашиваю я, думая о том, какой легкой мишенью Айла может быть для таких, как Тоби Браун. Слезы застилают глаза. Я благодарна Уорду, что почти добралась до дома. Я хочу видеть мою девочку.
        Но тут Уорд сворачивает на стоянку.
        — У нее все будет хорошо,  — мягко говорит он.  — Не стоит недооценивать Айлу. Как и ее матери, ей часто приходилось бороться, и она всегда выходила победителем.
        Я смотрю на его руку и хочу до нее дотронуться, прогнать все болезненные воспоминания, проведя ладонью по его шраму.
        — Нам пора,  — говорю я, но, подняв голову, понимаю, что Уорд не сводит с меня глаз. Что-то изменилось между нами. Я ловлю этот взгляд и понимаю — он спрашивает, чувствую ли я то же, что чувствует он. Своим большим пальцем Уорд смахивает слезинки с моих глаз. Я не могу пошевелиться. Я знаю, что я должна, но… Он прикасается рукой к моей щеке и говорит:
        — Речь не только о физической силе. Но и о силе духа.
        Наши лбы соприкасаются, и губы в опасной близости.
        — Что мы делаем?  — шепчу я, только Уорд не реагирует. Он целует меня, а я — его. Мы целуемся сладко и долго, но вскоре я уже чувствую его руки на своем теле, пуговицы на моей блузке расстегиваются, и его теплые пальцы скользят по моей коже. Я впиваюсь в его губы еще более страстным поцелуем, растворяясь в нем без остатка — в его руках, в его прикосновениях. И тут звонит телефон. Все звонит и звонит. Громко.
        Я отстраняюсь.
        — Ответь,  — говорю я, глядя в окно. Что я делаю?
        — Привет,  — снимает Уорд трубку.
        Длинная пауза.
        — Марина, мы можем…
        Услышав ее имя, я сжимаюсь.
        — Я в машине,  — продолжает Уорд, отчаянно пытаясь прекратить разговор.  — Перезвоню.
        Он отключается.
        Я не могу смотреть ему в глаза.
        Он хватает мою ладонь.
        — Дженьюэри, послушай, я…
        Я выдергиваю ладонь из его руки.
        — Поезжай вперед. Уорд, пожалуйста. Мне нужно домой.
        — Позволь мне объяснить.
        — Объяснить что? Что ты женат? Это я поняла давно.
        — Но мой брак трещит по швам.
        — Бедняжка! И о чем я только думала! О чем ты думал, Уорд?
        Я знаю в глубине души, что и я виновата, и именно потому я ненавижу себя. Почему я западаю на мужчин, которые только делают мне больно?
        — Нельзя так поступать с Мариной. И дело не только в том, что ты женат. Ты еще и мой начальник.
        — Знаю, знаю, но позволь мне…
        — Нет. Веди машину.
        — Я так давно хочу тебя поцеловать…
        — Прекрати.
        — Между мной и Мариной все слишком сложно.
        Я наконец поворачиваюсь к нему.
        — Ты чувствуешь себя виноватым?
        Он кивает.
        — Мы не должны были, я не должен был целовать тебя, но…
        — Езжай, пожалуйста!
        Мне так стыдно за себя.
        — Или высади меня прямо тут.
        — Дженьюэри, пожалуйста.
        Уорд перегибается через кресло, кладет руку на мою, чтобы не дать мне выйти.
        — Прости, но…
        Я убираю свою руку и опять смотрю в окно.
        — Пожалуйста, Уорд. Мне надо домой.

        Вернувшись домой, я застала картину: Айла лежит на диване, свернувшись калачиком. Спад запрыгивает на диван и начинает лизать ей лицо, отчего ее настроение тут же становится лучше. Потом она обнимает меня крепко-крепко.
        — Хочешь что-нибудь обсудить?  — спрашиваю я тихо. С кухни приходит Руки.
        — Ты же расскажешь маме, что случилось, милая?
        — Я просто поговорила с одной из подружек Джеммы, и Джемма жутко разозлилась. Она сказала ей: «Ты бросаешь меня. Если бы я ушла в другую школу, вам всем было бы все равно!»
        — Неужели?
        Айла кивает.
        — Последним уроком была математика, с мисс Бантинг.
        Айла любит мисс Бантинг.
        — Когда прозвенел звонок, и я встала, Джемма толкнула меня. Она толкнула меня, я упала, мама, и рассыпала все свои учебники.
        — И никто этого не видел?  — Я глажу ее по волосам.
        Айла качает головой.
        — Она специально, мама. Она не любит меня. Обозвала меня инвалидкой.
        Мы с Руки переглядываемся, чтобы убедиться, что думаем об одном и том же.
        — Люди говорят ужасные вещи, Айла,  — объясняю я,  — когда им плохо. Джемма, вероятно, не очень счастлива, и таким образом она пытается заставить тебя тоже быть несчастной. Только это нехорошо. Понимаешь, Айла? Но ты не виновата.

        Когда Руки уходит, мы с Айлой ужинаем, но она едва притрагивается к еде, и это меня беспокоит.
        Мой мобильный звонит. Слава богу, это Дэн, а не Уорд.
        — Я собиралась тебе звонить,  — говорю я, выходя из кухни, чтобы поговорить в спокойной обстановке. Когда я рассказываю ему, что случилось в школе, он спрашивает:
        — А учительница?
        — Еще никто ничего не знает. Но так и будет продолжаться, Дэн. Джемма обозвала Айлу инвалидом.
        Дэн говорит тихо, но я чувствую его гнев.
        — Знаешь, как ей надо поступить?  — говорит он.  — Надо сказать что-нибудь доброе, чтобы это застало ее врасплох, что-то такое, чего эта Джемма не ждет.
        Мне нравится разговаривать с Дэном — я знаю, что мы с Айлой не одни.
        — Так мне позвонить в школу или пока не стоит?  — спрашиваю я.
        — Поговори с Фионой,  — предлагает Дэн.
        Поняв мою нерешительность, он добавляет:
        — Она здесь, и она привыкла иметь дело с такими вещами.
        Лучше умереть, думаю я про себя, но не говорю ни слова.
        Фиона берет трубку и внимательно выслушивает меня. Потом говорит, что, на ее взгляд, стоит написать письмо ее учителю и дать понять, что происходит.
        — Но что бы вы ни решили, Дженьюэри, не пытайтесь взять дело в свои руки. Я знаю, что такое конфликт родителей двух учеников — это война. И еще кое-что. Очень важно, чтобы Айла рассказала учителю. Нулевая терпимость — это прекрасно, но если дети не сообщают о случившемся, мы с вами знаем, чем это заканчивается.
        Уж я-то знаю. Слишком хорошо знаю. Только тогда, когда бабуля заметила побои, она поняла, что все серьезно, а до тех пор я держала рот на замке. Для Тоби история обернулась выговором с занесением в личное дело и отстранением от занятий. Для меня — переездом в Корнуолл и глубочайшей обидой на меня Лукаса.

        Мы с Айлой в пижамах, на диване, смотрим «Мамма миа!» Я так рада слышать ее смех. Мне нравится, как она подпевает Пирсу Броснану.
        — Кто это, мама?  — спрашивает Айла, когда мой мобильный дает сигнал. Пришло сообщение.
        — Никто, дорогая,  — отвечаю я.
        Прости. Надо поговорить. Позвони мне. Уорд.
        Я в замешательстве отключаю телефон. Это был момент слабости и глупости. Ничего не выйдет. Я даже не буду рассказывать Лиззи. И в офисе никто никогда не должен ничего об этом узнать. Интересно, что было бы, если бы Джереми знал.
        Мы смотрим фильм дальше, и я отчаянно стараюсь выбросить из головы мысли об Уорде, но вдруг чувствую его губы на моих, его ладонь у меня на щеке, пальцы, стирающие слезы. Я чувствую тепло в его голосе, когда он сказал мне, что с Айлой все будет в порядке, что важна сила духа. Я стесняюсь того, насколько хотела, чтобы он поцеловал меня. Я виновата, так виновата, но не могу об этом рассказать никому. Я подсаживаюсь близко-близко к Айле.
        Нужно просто выключить в голове мысли об Уорде.
        — Такой забавный кусок, мамочка,  — Айла указывает на экран.
        Выключить и делать вид, что ничего этого никогда не было.
        У меня получится.
        Конечно, получится.
        Это же не сложно?

        В тот же вечер, поцеловав Айлу на ночь, я гляжу на ее сертификат храбрости в рамочке на стене — после операции добрый дядя-хирург вручил ей его лично.
        Я мысленно возвращаюсь в тот период. Если мы проходили через такое, то что мне какой-то там поцелуй или издевательства Джеммы Сандерс. Мы с Айлой можем справиться с чем угодно, говорю я себе, закрывая дверь в комнату дочери.
        22
        2006 год
        Самолет готовится к взлету. Бабуля делает вид, что поглощена изучением правил поведения в самолете — рассматривает картинку, на которой женщина надевает кислородную маску. Я сосредотачиваю свое внимание на Айле.
        — Кто такой этот смешной дядя?  — спрашивает она снова, когда я помогаю ей застегнуть ремень безопасности.
        — Да, вот именно,  — бормочет бабушка. Она чернее тучи.
        Мой желудок сводит спазм. Скорей бы приехала тележка с напитками.
        — Он… он друг семьи.
        — Да уж,  — вздыхает бабуля. Теперь она листает журнал «Бритиш эйрвэйз».
        — Зачем он едет?  — Айла смотрит на меня большими невинными глазами.
        Не позволяй своему голосу тебя выдать, Дженьюэри.
        — Мы идем к хорошему доктору, милая.
        — У нас будут долгие каникулы, и мне починят мои ноженьки,  — говорит Айла, болтая ногами.
        — Верно. Ну, и Дэн хочет с нами.
        — Зачем?
        Бабуля расстегивает ремень и встает — ей нужно в уборную. Я не осмеливаюсь обернуться, но предполагаю, что она идет к Дэну, который сидит через шесть рядов за нами, и собирается задать ему тот же вопрос.

        Мы летим уже час, и бабуля не произносит ни слова. Я могу понять ее недоверие и гнев по поводу внезапного появления Дэна в нашей жизни. Конечно, она не хочет видеть его здесь; какой бы страшной ни была эта поездка, мы должны были пережить ее втроем — я, бабушка и Айла.
        — Бабушка,  — шепчу я.
        — Ммм,  — отвечает она.
        — И я тоже не могу поверить, что Дэн тут, но как бы мы про него ни думали…
        Бабушка морщится при звуке его имени.
        — Все это ради Айлы,  — говорю я.
        — Знаю.
        Она смотрит перед собой.
        Ясно, что бабушка не доверяет Дэну. И я тоже.
        Прошло два часа, а я до сих пор в мыслях о нем. О чем я вообще думала, раз позволила ему вернуться в свою жизнь так стремительно? Он не заслуживает того, чтобы быть частью жизни его дочери. Я вспоминаю, как бегала по врачам и водила Айлу на процедуры, а то, что рядом нет Дэна, было мне как нож в сердце. Разве не ужасно — бегать по городу в поисках жилья, выслушивать от агентов идиотские вопросы про мою беременность и бред вроде: «А ваш партнер тоже приедет посмотреть?» И эти вечные расспросы мамочек в детском саду — кем работает мой муж? И медсестер — кто нас содержит? А по утрам, когда я просыпалась и шла в детскую, а потом не могла уснуть, обуреваемая неуверенностью в будущем, каково мне было,  — это он понимает? Да, мы были молоды и у нас бы ничего не вышло, но речь о том, что Дэн не мог думать ни о ком, кроме себя.
        Я расстегиваю ремень — почему-то очень не вовремя захотелось в туалет. Выглядываю в проход: очереди нет. Быстро иду по проходу, избегая зрительного контакта с Дэном, но моя попытка игнорировать его напрасна.
        — Дженьюэри!  — Он встает и идет за мной.  — Подожди!
        Дэн хватает меня за руку.
        — Слушай, я знаю, что ни ты, ни бабушка не в восторге от моего присутствия.
        — Идеально сформулировано.
        — И я тебя не виню, но попробуй меня понять.
        — Дэн, ничего не выйдет,  — говорю я, с неудовольствием заметив красную лампочку на кабинке туалета и мысленно торопя того, кто там сейчас находится.
        — Я не говорю, что это будет легко, но…
        Я обращаюсь к нему:
        — Почему сейчас? Почему тебе вдруг стало не наплевать?
        Дверь в туалет открывается, и из кабинки выходит молодая женщина. Расстроенный, Дэн пропускает ее.
        — Пожалуйста, Джен, дай мне еще один шанс, позволь мне поближе узнать свою дочь.
        Я закрываю дверь у него перед носом.
        Облокотившись на крохотную раковину, я пытаюсь сосредоточиться. Я не могу удалить Дэна отсюда насильно. Уж я-то знаю, каким упрямцем он может быть. Если он что-то решил, то все, хоть кол на голове теши. Но если он думает, что я собираюсь впустить его обратно в нашу жизнь вот так вот легко, то он сильно ошибается. Ему придется горы свернуть, чтобы получить возможность общаться с дочерью.

        Когда мы приземляемся в Миссури, уже темнеет. Но это не важно — на время суток и на погоду мне наплевать. Самой веселой из нас четверых оказалась Айла — ей было очень приятно, что капитан пригласил ее в кабину. Она с достоинством приняла подарок, маленькие самолетные крылья — знак внимания. Когда у вас ДЦП, вы всегда выделяетесь из толпы, так что выбор моей девочки для доброго жеста был очевиден.
        Сидя в такси, Дэн нервничает, постукивает ногой по полу. Я замечаю, что он смотрит на Айлу, изучая черты ее лица, как будто видит ее совсем впервые. Я чувствую, что он пытается увидеть в ней свое отражение. Он глядит на меня, надеясь, что я его успокою, но я отворачиваюсь. Бабушка переключила на Айлу все свое внимание. Айла смотрит на пролетающие мимо машины.
        — Приехали посмотреть «Врата»?  — спрашивает нас водитель.
        «Врата на Запад»  — самая известная достопримечательность в Сент-Луисе.
        Завтра мы должны быть в больнице, а послезавтра предстоит операция.
        — Эту штуку стоит посмотреть!  — продолжает он.  — Можно подняться на лифте на смотровую площадку — оттуда замечательный вид на центр Сент-Луиса и на Иллинойс. Только надо прийти рано утром, чтобы не попасть в очередь.
        Видимо, его удивляет, что мы такие угрюмые, но ведь мы британцы.
        И вот мы уже в вестибюле гостиницы, с мраморным полом и фонтаном. Дэн будет жить в отдельном номере, слава Богу, тремя этажами ниже.
        — Дженьюэри,  — тянет он меня в сторону,  — мы можем поговорить?
        — Я устала.
        Видя рядом со мной бабулю, Дэн отступает.
        — Конечно,  — говорит он, спрятав руки поглубже в карманы.  — Нам всем сейчас не помешает хорошенько выспаться.
        Мы неловко желаем друг другу спокойной ночи и договариваемся встретиться за завтраком в восемь утра.
        — Ровно в восемь, и ни минутой позже,  — добавляет бабушка, пригвоздив Дэна к стене очередным взглядом.

        На следующее утро мини-шаттл подъезжает к главному входу Детской больницы Сент-Луиса. Айла говорит:
        — Ничего себе.
        Мы рассматриваем высотное здание больницы, проход через арку, фасад, украшенный фигурками слонов, и сад, в котором уже наряжена рождественская елка. Было так здорово видеть, что Айла улыбается, потому что все утро она была какой-то притихшей. На завтрак в гостинице были бекон, яйца, блины и кексы быстрого приготовления, но даже они Айлу не заинтересовали. Думаю, она уже поняла, что мы приехали сюда совсем не отдыхать.
        Я помогаю Айле выйти из автобуса и даю ей ходунки.
        — Справлюсь,  — говорит бабушка Дэну, когда тот предлагает ей помощь. Как и у меня, вид у него такой, будто он всю ночь не спал. Перед завтраком он сунул себе в рюкзак какую-то книгу. Подошли мы с бабулей и Айлой. Его вопрос «Как спалось?» бабушка проигнорировала. Пока он наливал себе еще чаю, я заглянула в рюкзак. Книга называлась «Все, что нужно знать о церебральном параличе». Страницы были испещрены карандашными пометками, а некоторые слова были подчеркнуты.
        На улице холодно, но ярко светит солнце. Мы входим в больницу и оказываемся в огромном холле, украшенном мишурой. В аквариумах плавают красивые рыбки. Я замечаю, что Дэн наблюдает за Айлой; он пытается не морщиться, видя, что она еле-еле двигается и подтаскивает левую ногу. Мне плохо, физически плохо, как будто мне в сердце воткнули нож.
        К нам подходит улыбающийся охранник:
        — Привет, ребята, вам куда?
        Он говорит, что рад приветствовать нас в Сент-Луисе, и спрашивает этаж. Нам нужно на четвертый, в отделение нейрохирургии.
        — Привет, милая,  — говорит он Айле, нажимая на кнопку лифта.  — Какая ты симпатяжка! Так похожа на своего папочку.
        Мне плохо. Все это так ужасно…
        — Он не мой па-па, ха-ха. Он просто смешной дядя!  — говорит Айла.
        Бабуля отворачивается. Я поворачиваюсь к Дэну — словами не выразить, как я ненавижу его за это.
        Холл четвертого этажа тоже яркий, и здесь повсюду фрески. Отсюда можно видеть столовую на первом этаже, большой зал со стеклянными стенами и большими полосатыми воздушными шариками на потолке, как в диснеевском мультике. После встречи с менеджером Джейн, которая рассказывает нам о процедуре, нам сообщают, что хирург уже ждет нас.
        Он мне понравился с первого взгляда, и я чувствую облегчение. Может, на нем и белый халат, но он хотя бы внешне напоминает человека: глаза у него очень добрые. Доктор пожимает нам руки и приветствует Айлу как друга.
        — А вы?..  — Он вопросительно смотрит на Дэна.
        — Друг семьи,  — выдавливаю я из себя с приторно-сладкой улыбкой.
        Мы садимся. На стенах я вижу фотографии пациентов, они выглядят счастливыми, значит, операции прошли успешно. Врач спрашивает Айлу, может ли она поднять руки.
        — Вот так,  — поднимает он руки над головой. Айла широко улыбается и повторяет за ним.
        — Так, с твоими ручками все в порядке,  — говорит он и подъезжает к Айле на своем кресле. И проверяет рефлексы.
        — Правая нога реагирует лучше.
        Он осматривает ноги Айлы. И смотрит, как та ходит по кабинету. Айла случайно задевает меня ходунками, и я взвизгиваю.
        — Ха-ха-ха,  — хихикает Айла.
        — Хорошо. Она может сделать несколько шагов,  — отмечает доктор, глядя на нас с Дэном. Я чувствую, что бабуле некомфортно; теперь, когда рядом Дэн, она всего лишь родственница.
        — Но мы-то хотим, чтобы наша Айла могла ходить самостоятельно и ровно.
        Мы дружно киваем.
        — Как вы уже поняли из рассказа Джейн, я буду работать с нижним отделом позвоночника, теми нервными окончаниями, которые отвечают за активность нижних конечностей,  — разъясняет доктор свои предстоящие действия.
        Дэн строчит что-то в своем блокноте.
        — Я один за другим отделю нервные узлы друг от друга и удалю те из них, которые посылают неправильные сигналы, вызывая спазм.
        Айла играет в игрушки, а мы наблюдаем видеофильм о процедуре. Я с трудом могу смотреть на то, как доктор разделяет нервные узлы, которые похожи на связки проводов с белыми и красными прожилками. Малейшая ошибка может обернуться катастрофой. Когда фильм заканчивается, Дэн говорит:
        — А что произойдет, если вы удалите не тот пучок нервов?
        — Ну, риск есть всегда. При любом хирургическом вмешательстве.
        — Да, но что тогда будет?
        Я ерзаю в кресле. Он знает, что будет. Джейн говорила о рисках.
        — Повреждение нижнего отдела позвоночника вызывает паралич,  — отвечает доктор.
        — И как часто происходит такое?  — напирает Дэн, проявляя свой журналистский характер.  — Ведь гарантий успеха нет?
        — Нет, но, позвольте заметить, процедура эта не нова. Она практикуется уже больше двадцати лет, и результаты весьма впечатляют,  — пожимает плечами доктор.
        — Тогда почему такие операции не делают в Великобритании?
        — Дэн! Замолчи!  — кричу я.
        Доктор спокойно дает ответ:
        — Увы, этот вопрос в компетенции Системы медицинского обслуживания населения Великобритании, а не в моей.

        После нашей встречи я прошу бабушку отвести Айлу в столовую. Одними глазами умоляю увести куда-нибудь мою дочь.
        Когда мы с Дэном остаемся одни, он спрашивает трусливо:
        — Что?
        Но я знаю, что он знает.
        Я даю ему пощечину. Со всего размаха.
        Дэн хватается за лицо. Я цежу сквозь зубы:
        — Это мое решение, и тебе стоит его уважать.
        — Но если все пойдет не так…
        — Не смей ставить его под сомнение.
        — Прости, правда, прости. Просто мы должны знать все детали.
        — Нет никаких «нас». Нельзя так просто взять и объявиться, Дэн, отец ты Айле или нет. Ты что, не понимаешь? Если все пойдет не так, я никогда себя не прощу, но разве это не значит, что нужно хотя бы попытаться? Я больше не могу сидеть и смотреть, как мучается моя дочь, моя дочь. Уже почти четыре года, Дэн. А ты знаешь Айлу три дня. Если не можешь поддержать нас, уходи и не возвращайся больше никогда.

        Я рада, что вчерашний день закончился. Все эти бесконечные процедуры, беседа с анестезиологом, анализы так утомили мою бедную девочку. Теперь она уже до конца понимает, что мы сюда не отдыхать приехали. Ей понравилось играть тут с собачкой по имени Молли, но в тот момент, когда она услышала слово «физио», Айла ушла в себя.
        Семь утра, день операции. Айла в больничном халате. Ей ввели лекарства, и она очень сонная. Вот и все, думаю я, неся ее в операционную и все еще делая вид, что готова к приключениям. А внутри у меня все судорогой сводит. Дэн идет рядом. Я знаю, он хочет протянуть руку и дотронуться до Айлы. Бабушка в нескольких шагах позади, несет любимую флисовую подушечку Айлы в виде сердечка. Ко мне подходит женщина в синей униформе. Я целую Айлу еще раз и еще раз, а потом неохотно отпускаю ее. Бабуля обнимает меня, оттолкнув Дэна в сторону. Айла смотрит на всех нас доверительно и исчезает за дверью.
        Я машу ей, но в глубине души я разрываюсь от желания помчаться за ней вслед и вызволить ее оттуда. Если что-то пойдет не так и Айла никогда больше не будет ходить, она меня возненавидит? Она еще такая маленькая. А вдруг Айла и есть тот единственный случай врачебной ошибки?
        Я вижу врачей, которые идут по коридору и скрываются за двойными дверями. Бабушка протягивает мне салфетку. Дэн касается моей руки. Я отталкиваю его и убегаю по коридору — мне нужно побыть одной.
        Через двадцать минут я возвращаюсь в небольшую комнатку ожидания, где родители сидят в надежде, что вот-вот появится доктор и сообщит что-нибудь про результат операции. Услышав голоса Дэна и бабушки, я останавливаюсь перед дверью.
        — Я больше не пропаду,  — говорит Дэн.  — Это моя дочь.
        — Ты не хотел, чтобы Джен оставила ребенка. Что изменилось?
        — Я повзрослел.
        — Молодец. Ты сейчас. А Джен пришлось повзрослеть пару лет назад.
        — Я поступил как эгоист. Тогда для меня была важнее карьера. Меня пригласили в Нью-Йорк, на курсы журналистики.
        — В Нью-Йорк. Джен рассказала. И ты уехал.
        — Я… Мне стыдно, окей? Я был напуган.
        — Ты всегда только о себе думаешь, а? Когда моя дочь умерла, о Джен и Лукасе пришлось заботиться нам. Мы были в ужасе, мы были в глубоком горе, но мы знали, что у нас есть обязанности. Я наслаждалась своим участием в жизни Джен. Я люблю своих внуков и Айлу всем сердцем. Так поступают, когда любят, Дэн, и я бы снова поступила так, если бы нужно было. Когда ты любишь человека, ты не сбегаешь при первых же трудностях.
        Повисает очень долгая пауза. Потом Дэн говорит:
        — Простите за все те неприятности, что я вам причинил. Я понимаю, почему вы меня ненавидите. Я был слаб.
        Бабушка вздыхает:
        — Почему я должна верить хоть одному твоему слову?
        — В прошлом году у моего старшего брата нашли рак. Он вылечился, но то, через что ему пришлось пройти, научило меня понимать: боль приходит ниоткуда. Жизнь — это не работа, деньги и карьерный рост. А люди. У меня есть дочь.
        Он почти плачет.
        — Когда я бросил Джен, я заставил себя поверить, что она сдастся. Я заставил себя думать, что никакого ребенка не будет. Но когда я увидел лицо Айлы, когда она улыбнулась мне… Я понимаю, почему вы так их защищаете.
        — Защищаю? Да я бы жизнь отдала за Джен и Айлу, не задумываясь. Я клянусь, Дэн, если ты хоть раз сделаешь ей больно… В ее жизни и так уже было достаточно боли, достаточно разочарования.
        — Нет. Клянусь. Я вернулся на родину. У меня несколько собеседований с крупными газетами. У меня будет хорошая работа. Я хочу поддерживать вашу внучку. Я верну деньги Лукасу. Клянусь жизнью, я больше не подведу вас всех.
        Еще одна долгая пауза.
        — Если ты мне соврал, я тебе яйца отрежу,  — проникновенно обещает бабуля.
        Я зажимаю рот рукой, улыбаясь и чуть не плача.
        — Теперь я понимаю, в кого Джен такая сильная,  — говорит Дэн, и впервые за весь разговор я слышу в его голосе смех.

        Прошло три мучительных часа. Дэн, бабуля и я в реанимации, у постели Айлы. Аппараты рядом с ней издают какое-то странное попискивание. Айла сонная. Она подложила под бок свою счастливую подушку. Из ее вен тянутся какие-то трубки. Слишком рано говорить, успешно ли прошла операция. Может быть, я торопила события, но мне казалось, что после операции ноги стали слушаться Айлу лучше. Впервые с момента, как ей поставили диагноз ДЦП, я чувствую и надеюсь, что теперь ей станет лучше. Открыв глаза, Айла смотрит на меня и просит:
        — Кушать хочу, мамочка.
        Я успокаиваю ее — скоро ей принесут стаканчик сока и тосты. Я глажу ее волосы, целую в щеку с облегчением, что все позади. Бабушка говорит Айле, какая она храбрая. Дэн стоит чуть позади, но смотрит на Айлу с нежностью, и его глаза озаряются светом. Я молюсь, чтобы мне никогда не пришлось пожалеть об этом, подхожу к нему и спрашиваю:
        — Ты хочешь?..
        — А можно?  — переспрашивает Дэн с надеждой.
        Я киваю.
        Он несмело подходит к койке, где лежит Айла, становится на колени и целует свою дочь.
        23
        2014 год
        Я сижу за столиком в углу паба. Вот-вот должен прийти Лукас. Айла уехала к Дэну с Фионой, и я позвонила брату, чтобы узнать его планы на эти выходные. К моему огромному удивлению, он предложил поужинать в субботу вечером. Пять лет назад, обсуждая заем, Лукас сорвал на мне свою злость. С тех пор я усердно работаю над нашей дружбой. Лукас все еще не желает откровенничать, но мы уже рассказываем друг другу куда больше и стараемся регулярно встречаться. Не могу, конечно, сказать, что из него вышел идеальный дядя, но Айла любит его и понимает, что смогла поехать в Америку благодаря именно его помощи. Лукас заставил меня пообещать, что я никогда не скажу бабушке с дедушкой о его чувствах. Он признал, что они прекрасно воспитали нас с ним, а также согласился, что не всегда вел себя честно по отношению ко мне и к бабуле с дедулей.
        — Знаю, ты не виновата в том, что над тобой издевались, и во всем этом стрессе из-за Айлы. Если бы что-то подобное случилось со мной, уверен, бабуля бы точно так же носилась с моими проблемами, как с твоими.
        Ему правда неловко, ведь он даже не поблагодарил бабулю за то, что та не ушла на пенсию ради нас с ним. Каждый раз, когда я пытаюсь заставить его извиниться хотя бы перед дедулей, открыть перед ним свое сердце, получается только до определенного момента — потом его взгляд затуманивается, и он становится отстраненным и холодным. Лукас — вещь в себе. Я не уверена, что когда-нибудь смогу понять, что он чувствует, но я рада, что он часть моей жизни. У нас маленькая семья. Мы нуждаемся друг в друге.
        Лукас посылает мне смс: «Опоздаю». Я заказываю еще бокал вина, который заставляет меня думать об Уорде. Я мысленно переношусь в его кабинет. Он наливает вино в бокалы. Прошло уже больше трех недель, а я до сих пор не могу забыть тот его поцелуй. Да и как его забыть, когда я вижу Уорда почти каждый день? Я постукиваю по столу. Мне не хотелось привязываться к Уорду, но я могу понять, что с этим делать: игнорировать. И в этом мне уже нет равных. Если я чувствую, что Уорд хочет поговорить, я стала настоящим виртуозом в увиливании от него — то за кофе уйду, то в туалет. Когда он разговаривает по телефону в коридоре, я приношу ему документы. Надин спрашивает меня, почему я все время так спешу — пролетаю за считаные секунды два лестничных пролета. Я перестала задерживаться по вечерам. Однажды, правда, Уорд меня все-таки застал, но я сделала вид, что занимаюсь срочными документами.
        — С Ули все прекрасно.
        Я чувствовала, что он смотрит на меня. У Уорда мощная энергетика: он может сидеть в углу, и все внимание будет приковано к нему одному.
        — Как там Айла?  — спросил он.
        Вкратце я рассказала ему, что позвонила в школу и сообщила об инциденте.
        Уорд подошел ко мне медленно.
        — По поводу позавчера…
        — Прекрасно, что мы получили дом! Напечатаем большое фото Биг Браун на задней стороне брошюры,  — сказала я, избегая зрительного контакта с Уордом, попятилась и убежала.
        Подумаешь, какой-то там глупый поцелуй. А что было бы, если бы Марина не позвонила? Зашли бы мы дальше? Я знаю, что мы оба этого хотели. Но я не могу избавиться от мыслей о его жене и о том, как все это неправильно. Когда она звонит в офис, услышав ее голос, я мучаюсь от угрызений совести. Я не буду тем человеком, который разрушит их брак. С этим я бы жить не смогла. Но чувства к Уорду дали мне понять, что, хотя у меня есть Айла, кое-чего в моей жизни не хватает. Дэн же смог двинуться дальше, вот и я хочу. После операции Айлы между мной и Дэном снова появилось что-то вроде дружбы. Дэн все время говорил, что не собирается возвращаться домой, что согласен быть здесь так долго, как это будет нужно. То есть Айла была ему важнее любой работы. Следующий месяц она проходила интенсивную физиотерапию, и мы наблюдали, как она с каждым днем становится сильнее и подвижнее. И мы понимали, что операция прошла успешно. Дэн даже немного сблизился с бабулей. Когда Айла окрепла достаточно, чтобы ее можно было выписать из больницы, мы все вместе отправились на матч «Гарлем Глобтроттерс».
        — Кто это такие?  — спросила Айла, прищурившись.
        — Баскетбольная команда,  — ответил Дэн, стараясь не улыбаться.
        Я не знала, пойти или нет, мне казалось, что еще слишком рано пытаться играть в счастливую семью, но Айла умоляла меня пойти, и после всего того, что она пережила, как я могла отказать? На стадионе ей очень понравилось. Я с удовольствием наблюдала, как бабуля размахивала руками, словно чирлидер. Дэн был прав. Поход на матч помог нам расслабиться и отдохнуть после столь сильного напряжения. На Рождество мы всей компанией открыли подарки и сели смотреть какой-то диснеевский мультфильм. Айла по-прежнему называла Дэна «забавным человеком». Мы с бабулей позвонили Лукасу. С момента прибытия в Америку мы все время были на связи. Я предложила Лукасу приехать на Рождество, но тот сказал, что собирается посидеть тихо, с друзьями. Из-за всего этого жуткого стресса по поводу операции Айлы, появления Дэна и нескольких лишних бокалов вина я со слезами прошептала в трубку:
        — Если бы не ты, Лукас, ничего вообще бы не было.
        Я так сильно погружена в собственные раздумья, что не замечаю, что Лукас пришел, пока он не садится напротив меня. На нем темная куртка и голубой шарф в полоску, и я чувствую сильный запах лосьона после бритья.
        — Ты выглядишь так, как будто собираешься решить все проблемы, Джен,  — говорит он.
        — Только одну,  — отвечаю я, и внезапно мне хочется рассказать Лукасу все. Мне нужно кому-то все рассказать. Иначе с ума сойду. Возможно, мне стоит спросить совета у мужчины?
        Лукас заказывает пиво и добавляет:
        — Будешь что-нибудь?
        Он просматривает меню.
        — Я чертовски голоден.
        Оказывается, за сегодня Лукас проехал на велосипеде двенадцать миль. Да, дисциплина у него железная. А мы со Спадом только пробежались вокруг Рейвенскорт-Парка, и я тут же заела все сброшенные калории круассаном с кофе.
        Лукас заказывает рыбный пирог. Я — салат с курицей. Я оглядываю переполненный паб, чтобы убедиться, что тут нет моих знакомых.
        — Что происходит?  — Лукас смотрит на меня с любопытством.  — Ты ведешь себя, как шпион.
        — Мы с Уордом целовались.
        Он улыбается, как будто думает, что я все сочинила.
        — Лукас, это не смешно.
        — Правильно. Я ждал чего-нибудь другого.
        Он глубоко дышит, как будто готовится к серьезному разговору.
        — Судя по всему, ты переживаешь из-за того, что он твой начальник?
        — Он женат.
        — Ага. Тогда понятно.
        Выражение его лица совершенно непроницаемо. Как будто я ему про еду говорила, а не про своего начальника.
        — Я знаю, переживать не стоит, но дело в том, что это произошло в его машине, я была очень расстроена, и Уорд…
        Лукас останавливает меня.
        — Избавь меня от деталей, Джен, не мне судить. Лично я однажды спал с замужней женщиной.
        И опять он произносит это с таким выражением лица, как будто говорит про еду. Я хмурюсь. Может быть, не стоило и начинать.
        — И что, получается, это нормально?
        — Я этим не горжусь, но наша интрижка продолжалась какое-то время, потому что нас с ней все устраивало. Ее муж был вечно в командировках, а я не создан для постоянных отношений. И никому из нас не было больно.
        — Разве что, наверное, мужу?
        — Он же не знал.
        Лукас пожимает плечами, как будто это такой пустяк.
        — Не в этом дело! Ты что, не испытывал угрызений совести?
        — Нет. Ну, может быть,  — признает он,  — немного.
        — И когда ваши отношения закончились?
        — В тот момент, когда я понял, что испытываю к ней какие-то чувства. Все начиналось как мимолетная интрижка, но вдруг я…
        — Ты влюбился?
        — Не надо делать вид, что тебя это шокировало.
        Мое сердце смягчается, когда Лукас проявляет человеческие эмоции.
        — И вы больше никогда не виделись?
        Он качает головой.
        — Мне очень жаль, Лукас.
        — Я сам во всем виноват.
        — Ты хочешь завести новые отношения?  — спрашиваю я брата с надеждой. Когда мы с бабулей говорили про Лукаса, та часто повторяла, что ему просто нужна правильная женщина рядом. Умная, с сильным характером, способная терпеть перепады его настроения.
        — Может быть.
        Он меняет тему:
        — Хватит обо мне. Что ты думаешь об этом Уорде?
        — Лучше бы он мне не нравился.
        — Не начинай то, что обречено на провал. Держись подальше.
        — Держусь. Не реагирую на его сообщения, делаю все, что в моих силах, чтобы не оставаться с ним наедине, но это не так просто — я же его ассистентка.
        — Тогда смени работу.
        — Я не могу, то есть не хочу. Мне нравится моя работа. Зачем ее менять? Не я же, в конце концов, замужем и завела интрижку.
        — Прекрасно. Тогда заведи себе кого-то еще.
        Из уст Лукаса все это звучит так просто.
        — У тебя есть на примете порядочные мужики?  — спрашиваю я.
        — Есть. Ральф. Работает со мной. Хороший парень. Я вас познакомлю. На самом деле я думаю, из вас получилась бы шикарная пара,  — отвечает Лукас. Нам приносят еду. Возможно, Лукас в чем-то прав. Единственный способ перестать думать об Уорде — завести себе кого-то еще.

        Утром в четверг мы с Грэмом и Люси сидим в конференц-зале в ожидании Уорда, который, как ни странно, опаздывает.
        — Как ты думаешь, Люс, Джим не собирается сделать тебе предложение в выходные?  — спрашивает Грэм.
        Люси и ее бойфренд едут на выходные к ее родителям, которые отмечают рубиновую свадьбу.
        — Сомневаюсь. Вряд ли он захочет отвлекать внимание от праздника.
        — Опять оправдания,  — закатывает глаза Грэм.
        — Почему бы тебе не сделать предложение самой?  — предлагает Надин, внося поднос с кофе.
        — Я старомодна,  — мотает головой Люси.
        — Господи,  — вздыхает Грэм.  — В этом офисе так не хватает романтики! А что у тебя на личном фронте, Джен?
        — Ничего.
        — А у тебя-то почему еще нет парня?
        — Ээээ… я как раз сегодня иду на свидание,  — заявляю я.
        — Так я и думал! Колись.
        Лукас сдержал свое слово — после ужина он набрал номер Ральфа и расписал меня по всех подробностях.
        — Ничего серьезного, Грэм, просто выпьем по стаканчику.
        Входит Уорд.
        — Наша Джен вечером идет на свидание,  — с ходу объявляет Грэм. Ну почему он все время все всем рассказывает? Неужели так трудно держать под контролем язык?
        Уорд не реагирует.
        — Давайте начинать.
        Грэм пихает меня локтем.
        — Ну же, и кто этот счастливчик?
        — Просто знакомый,  — шепчу я, на секунду поймав взгляд Уорда и тут же отвернувшись в сторону.

        — Мистер Айви из Оксфорда,  — говорит Уорд к концу встречи,  — поручил Спенсеру работать с нами.
        Один весьма известный архитектор создал для мистера Айви ультрасовременный дом. Этот дом на продаже уже три недели, но никто им еще не заинтересовался.
        — Его бы выкопать и отправить в Лос-Анджелес,  — говорит Уорд, и я точно знаю, что он имеет в виду. Дом очень защищен — жена мистера Айви известная актриса, но сейчас они с ней разводятся.
        — Может быть, пора сменить агента,  — говорит Уорд с усталым видом.  — Дженьюэри, можешь пригласить Спенсера во второй половине дня?
        — Будет сделано,  — отвечаю я, опустив голову и записывая длинную заметку в свой фирменный блокнот с надписью «Шервудс» на обложке.
        — Что насчет Юли-Лоджа, Дженьюэри?
        — Все, ммм… отлично.
        Этот идиотский поцелуй был уже почти месяц назад, почему ты все никак не можешь выкинуть его из головы? Уверена, Уорд уже и не помнит о нем.
        — Что с тобой?  — спрашивает Грэм после совещания.  — Пора тебе уже восстать из мертвых. Ну же: у тебя сегодня свидание, а ты похожа на дохлого червяка. Проснись и пой, девочка моя!

        После ланча Надин входит в офис, еле-еле удерживая в руках огромную коробку с горой свеженапечатанных буклетов. Я спешу ей на помощь.
        — Спасибо, милая. Шоколадный бисквит будешь?  — спрашивает она. Я хватаю ножницы и разрезаю скотч на коробке.
        — Со мной все хорошо.
        Грэм разворачивается в своем кресле.
        — Ну, так что, что-нибудь наклевывается, Джен?
        — Может, поможешь, Грэм?
        — Ну наконец-то она хотя бы улыбнулась,  — говорит Грэм и помогает мне открыть коробку.
        — Ты же расскажешь мне, как все прошло? Я хороший слушатель.
        — Благодарю,  — растроганная, я целую его в щеку.  — Нет, правда, со мной все в порядке.
        — Честно?
        — Честно.
        Звонит звонок. Я смотрю на часы. До встречи со Спенсером еще полчаса.
        — Входите,  — говорит Надин и кричит:  — Ребята! Марина пришла!
        Я замираю на месте.
        — Любопытно,  — хмыкает Грэм, проходя к входной стойке.
        — Вы, должно быть, Надин. Мы много раз говорили по телефону.
        У Марины голос сильной и уверенной в себе женщины. И теплый тембр.
        — Грэм. Мы встречались на вечеринке по случаю ухода Джереми на пенсию. Да, я именно тот, кого ваш муж терпеть не может.
        — Не обращайте на него внимания, Марина,  — улыбается Надин.  — Вы ведь к Уорду?
        — Да. Он, наверное, забыл предупредить,  — смеется она.  — Можно мне подняться?
        Я на цыпочках подкрадываюсь к двери, мельком разглядев ее стильный черный плащ, подчеркивающий тонкую талию, и сияющие светлые волосы, как будто только что разглаженные утюжком. Грэм возвращается в офис, а я притворяюсь, что изучаю брошюры.
        — Ослепительно красивая. Она могла бы быть моделью.
        — Да?  — изображая равнодушие, я перелистываю страницу.
        — Но она какая-то слишком идеальная, если ты понимаешь, о чем я.
        Я не понимаю. Я думаю про себя — самое время начать курить. Я решаю отвязать Спада и пойти подышать свежим воздухом. Впрочем, конечно, с сигаретой он уже не был бы таким свежим. Ах, Дженьюэри, успокойся ты наконец.
        Я хожу по дороге, испытывая сильный соблазн зайти в этот дорогущий обувной магазин и купить что-нибудь для сегодняшнего свидания. Дурочка. Я провожу ладонью по своему медальону, думая, что, наверное, похожа на свою мать больше, чем кажется со стороны. «О, мама,  — шепчу я.  — Ну почему у меня не было шанса узнать тебя получше…»
        Через полчаса я выхожу из магазина с пакетом, в котором аккуратно сложены изумрудно-зеленый топ и пара джинсов «скинни». И меня мучает совесть, что я переборщила с тратами на этот месяц. И тут я вижу, что ко мне идет Марина. Я притворяюсь, что рассматриваю витрину. Грэм был прав. Она умопомрачительно красива. Такие женщины, как она, никогда не роются в сумочке, ища ключи от квартиры, никогда не спотыкаются и не поправляют брюки. Она оказывается близко, и меня окатывает волной цитрусового аромата. Я инстинктивно оборачиваюсь, и как раз в этот момент Марина оборачивается тоже — как будто замечает, что за ней следят. Она, должно быть, уже привыкла к восхищенным взглядам. Теперь она направляется прямо ко мне. И вскоре уже стоит справа от меня.
        — Вы ведь Дженьюэри, верно?  — заглядывает она мне в глаза.
        — Привет, Марина! Как дела? А я вот тут решила пройтись по магазинам. Как нехорошо с моей стороны.
        Заткнись, Дженьюэри.
        — Даже и не знаю, как сказать,  — говорит она, не сводя с меня взгляда.
        Вот и не говори. Пожалуйста, не надо.
        Марина сжимает губы.
        — Вы проводите много времени с моим мужем.
        Я осторожно киваю. В ее глазах отражается глубокая печаль. Я хочу сказать ей, что мне жаль, что все это ерунда и что последнее, чего бы мне хотелось в этой жизни,  — это встать между ними. Я хороший человек. Я честный человек.
        — Я спрошу прямо.
        Пожалуйста, нет. Это всего лишь дурацкая ошибка.
        — У Уорда роман с Люси?

        Я возвращаюсь в «Шервудс», сажусь за стол и прокручиваю наш с Мариной разговор:
        — Нет, что вы! С Люси? Нет! То есть почему вы так подумали?
        — Я знаю, это странно, но я прошу вас сказать мне как женщина женщине,  — говорила Марина, отчего мне стало еще хуже,  — он допоздна работает, и…
        — Говорю вам, ничего между ними нет. А Люси помолвлена.
        На душе у меня кошки скребли — как будто я ей безбожно врала.
        Она отвернулась и ушла. Не думаю, что она поверила.
        Я думаю, показывать ли Уорду брошюру по Юли-Лоджу. Смотрю на гору корреспонденции, совершенно не желая ее разбирать. Нужно подготовить все для Уорда к завтрашней сделке в Мальборо. Сколько времени? Все потом, потом. Беспокойная, я встаю и иду к Надин.
        — Правда, она прекрасна?  — воркует Надин.  — Мне кажется, она из другой вселенной, да, Джен? Держу пари, их дети будут ослепительно красивыми.
        Раздается телефонный звонок.
        — Здравствуйте, вы позвонили в «Шервудс». Меня зовут Надин. Чем я могу вам помочь?
        Я возвращаюсь в свой кабинет и снова проверяю сообщения на мобильном. Ах, вот, сообщение от Ральфа. Я решила расслабиться сегодня и оставить Руки с Айлой. «Прости, этим вечером ничего не получится, дела на работе. Встретимся в другой раз?»

        Вечереет. Я стою под дверью кабинета Уорда, думаю, стоит ли прерывать их встречу со Спенсером. Мне всего-то и нужно, что обсудить с Уордом его завтрашнюю дислокацию. Правда, график может ему и Надин занести…
        — Он в ультрасовременном стиле, Уорд,  — слышу я голос Спенсера.  — Я удивлен, что вы до сих пор не смогли продать такой дом.
        — Не каждому понадобится бассейн с эффектом бесконечной перспективы, с подогревом от солнечных батарей и кинозал с экраном размером с футбольное поле, Спенсер.
        — Какого хрена такое может быть не интересно? Это же самый настоящий шедевр. Пусть Джен переделает брошюру с другими фотографиями, а мы займемся рекламой.
        — Ага, спасибо, как же. Предоставить все самое муторное нам и пожинать плоды — очень честно с вашей стороны.
        — Прекрати. Мы напишем ваши фамилии мелким почерком внизу.
        — Вот что,  — твердым голосом произносит Уорд.  — Мы займемся рекламой, а вы, если хотите, переделайте брошюру. И давай держаться друг от друга подальше.
        — Ну же, Уорд, я думал, мы обо всем забыли. Как дела в семье?
        — В последнее время ничего, кроме дела.
        Я вхожу и не могу не заметить накалившуюся атмосферу.
        — Кинем монетку,  — говорит Спенсер.  — О, Дженьюэри, ты как раз вовремя.
        Я кладу на стол Уорда документы.
        — Информация по поводу завтрашней сделки.
        — Ах, да,  — вмешивается Спенсер, снова пытаясь прочитать все вверх ногами.  — Если это по поводу дома в Мальборо, я тоже участвую. И пусть победит сильнейший.
        — Да.
        — Брось монетку, пожалуйста,  — просит меня Уорд.
        Спенсер подмигивает мне, целует монетку и кладет ее в мою ладонь.
        — Орел или решка?
        — Орел,  — говорит Уорд.
        Монета падает, и я переворачиваю ее.
        — Прости, решка.
        — Ну вот,  — злорадствует Спенсер.  — Я снова выиграл.

        Я навожу на столе порядок. Входит Спенсер. Он здоровается со Спадом и мельком заглядывает в мой пакет из магазина. Достает оттуда топ и прикладывает к своему костюму.
        Я вырываю у него из рук топ.
        — Может, наденешь?  — предлагает Спенсер.
        — Отвали, Спенсер.
        — Что с тобой и Уордом? Только и делаете, что на меня орете.
        — Может, ты только этого и заслуживаешь.
        — Вам обоим пора в отпуск.
        — Да, куда-нибудь подальше от тебя.
        — Ого. Больно слышать.
        Он снова окидывает взглядом мой топ.
        — По какому случаю?
        — Должна была на свидание надеть.
        — Должна была?
        — Все отменилось. Он работает.
        — Вот зараза,  — смеется Спенсер.  — Прости, все мои насмешки — от бессмертной любви к тебе.
        — Что за хрень, Спенсер?  — Мои нервы уже на пределе.
        — Ну, так как теперь ты не занята, почему бы нам с тобой не…
        — Хватит с меня твоих предложений.
        — Но ты же не знаешь, что я собирался предложить.
        — Сходить куда-нибудь выпить.
        — Заняться страстным сексом на столе,  — Спенсер стучит по столу.
        — Заманчиво, но нет.
        — Прекрати, Джен. У меня был отвратительный день, и я не понимаю, почему этот превосходный топ должен так и остаться в сумке, потому что какой-то там идиот отказал самой красивой девушке в городе — в стране — в мире.
        Он улыбается.
        — И каким же будет твое решение?
        Мой мобильный звонит. Это Лукас. Я колеблюсь. Пропустить звонок? Но он так редко звонит. А вдруг что-то случилось у него или у дедули?
        Спенсер ждет, пока я смотрю на свой телефон.
        — Мое предложение в силе…  — он отступает к двери.  — В силе… Больше не действует.
        Он посылает мне воздушный поцелуй. Я снимаю трубку.
        — Надеюсь, сегодня все пройдет хорошо,  — говорит Лукас.
        — У него работа.
        — Ой. Прости. Он так ждал вашего свидания.
        — Бывает,  — я закусываю губу.  — Просто я уже даже с няней договорилась, и вот…
        — Все равно тебе надо куда-нибудь пойти.
        Я собираюсь сказать, что все это не важно, что можно просто раньше лечь спать, но… А собственно, и правда, какого черта? Я прощаюсь с братом, отвязываю Спада и кричу:
        — Спенсер! Подожди!

        Мы сидим в одном из немногих баров, где разрешен вход с собаками. Спенсер заказывает напитки. Вечер, четверг, и в баре людно, из динамиков льется джаз. Кажется, у всех тут хорошее настроение и все уже предвкушают предстоящие выходные. Я сижу за столиком у окна. Мои волосы распущены, и на мне новые джинсы и топ — переоделась прямо в кабинете. Спенсер настойчиво предлагал свою помощь с молниями и застежками.
        — Так, Джен, чего новенького?  — говорит он, вернувшись с бутылкой белого вина, двумя бокалами и парой пакетов сухого жареного арахиса.  — Как там старый добрый Уорд?
        — Почему ты спрашиваешь?
        — Не знаю, просто хочу начать разговор.
        — Прости.
        Веди себя нормально, Джен. Я протягиваю руку вниз и глажу Спада по спинке. Он сидит, положив голову на мое бедро, и мне так тепло.
        — Все прекрасно.
        Уорд любит повторять фразу «Прекрасно — значит ужасно».
        — Мне трудно это признавать, но в последнее время в нашем зале совещаний мы все чаще говорим именно о «Шервудс». Ваши дела идут хорошо,  — говорит Спенсер.
        Это правда. Теперь почти 80 процентов сделок — наши.
        — Джен, друг мой. Что-то не так, я это вижу.
        Я смотрю на Спенсера, понимая, что не могу рассказать ему об Уорде. Он не должен знать.
        — Ты можешь доверять мне.
        Я провожу пальцем по ободку бокала, который уже почти пуст.
        — По-моему, я погрязла в рутине,  — выдавливаю я из себя.
        — Все мы в ней погрязли.
        — И ты, Спенс?
        — Иногда. Я уже много лет выполняю одну и ту же работу и живу в одной и той же старой квартирке. Многие из моих друзей уже завели семью, уехали из Лондона, завели детей.
        — А ты?
        — Нужна правильная женщина.
        Он смотрит на меня.
        — А я снова задумалась о том, чтобы вернуться в издательский бизнес.
        — Зачем? Ты же прекрасно выполняешь свою работу.
        Спенсер доливает мне вина в бокал. Люблю, когда мужчине не нужно напоминать об этом.
        — Мне нужны перемены,  — говорю я.
        — Все это, конечно, замечательно, но сейчас так сложно найти хорошую работу. Если правда хочешь что-то изменить, переходи к нам.
        — Нет, я не могу.
        — Почему нет? Просто уйди от Уорда.
        — Почему вы с ним так сильно друг друга ненавидите?
        — У этого сукина сына сложный характер.
        Перед глазами у меня выражение лица Уорда, когда Спенсер явился без предупреждения — я прямо-таки вижу гнев в его глазах.
        — Что же произошло между вами?  — спрашиваю я.
        Спенсер изображает на лице страдание.
        — У нас был роман, но он мне изменил.
        — Пожалуйста, я же серьезно.
        — Ты сегодня много пьешь.
        Он берет бутылку.
        — Я не часто бываю в баре. Расскажи мне,  — прошу я.
        — Скучно и неинтересно,  — отвечает Спенсер.  — Просто я хочу оставить все это позади. И двигаться дальше. А Уорд нет.
        Я помню, как Уорд однажды сказал:
        — Если кто-то меня обидел, то это война.
        И тут я замечаю, как очередная девушка проходит мимо нашего стола, зыркнув в сторону Спенсера и тряхнув копной своих волос.
        Он наклоняется ко мне.
        — Не для того я тебя пригласил выпить, чтобы Уорда обсуждать. Давай сменим тему: ты восхитительно смотришься в этом топе.
        — Спенс, если ты хочешь затащить меня в койку…
        Спенсер улыбается:
        — Снова.
        — …то придумай что-нибудь более оригинальное, потому что фразу «ты восхитительно смотришься» ты уже говорил всем девушкам в этом городе.
        Тепло от выпитого вина разливается по всему моему телу.
        Он скрещивает руки и еще раз кокетливо улыбается, и я сразу вспоминаю свое первое свидание с Дэном. Взгляд его игривых глаз, несомненно, привлекателен, и я начинаю задаваться вопросом, почему бы не провести с ним ночь — все просто, никаких обязательств. По крайней мере, мы знакомы — поэтому никаких сцен с самодельным стриптизом не предполагается. И давайте посмотрим правде в глаза: мне нужно развлечься.
        — Что мне нравится в тебе, Джен, так это то, что ты задаешь мне сложные задачки. Это первый раз, когда я сумел вытащить тебя куда-то выпить наедине.
        — Ты про Спада забыл.
        Спад садится и смотрит на Спенсера, надеясь, что ему дадут еще арахиса.
        — Все, что нужно,  — щелкнуть пальцами.
        Он щелкает пальцами.
        Спад подпрыгивает, отталкивается от бедра Спенсера и смотрит на упаковку с орешками.
        — Я не настолько хорошо поддаюсь дрессировке, Спенс.
        — А с тобой…
        — То есть важен процесс. А что будет, когда волшебство закончится?
        — Давай посмотрим?
        Спенсер заказывает еще бутылку. И я не останавливаю его.

        — Иногда, Спенс, совсем иногда,  — говорю я, икнув,  — мне кажется, что мои двадцать лет прошли мимо меня.
        — Из-за твоей дочки,  — подсказывает Спенсер.
        — Нет, пойми правильно, это были счастливые годы, я бы ничего не хотела изменить, но…
        Спенсер берет меня за руку.
        — Тебе кажется, что ты почти не успела побыть молодой, свободной и не связанной обязательствами, не успела поездить по миру, следуя за своей мечтой? Что тебе пришлось слишком рано повзрослеть? Знаешь что, Джен? Все это далеко не так круто, как кажется. Круто то, что у тебя есть Айла.
        Я киваю.
        — Я счастливица. Знаю.
        Паб плывет у меня перед глазами.
        — Но иногда все, что я хочу сделать,  — это забраться на барную стойку и танцевать.
        — Так танцуй!
        Я смеюсь.
        — Или научиться летать… Или прыгнуть с тарзанкой с самой высокой скалы, или бегать голой под дождем и петь во весь голос.
        — Вот это круто. Слушай, Джен, если хочешь изменить свою жизнь, найти новую работу, это круто, давай. Я спрошу — вдруг в «Б и Г» есть что-нибудь.
        Я не могу уйти в «Б и Г», но я польщена.
        — Ты мог бы сделать это, ради меня?
        Я чувствую легкое головокружение, и Спенсер становится все более и более привлекательным с каждой минутой, секундой…
        — Я хотел бы сделать что-нибудь для тебя.
        — Безвозмездно.
        — Лучше бы не безвозмездно.
        Я улыбаюсь, упиваясь его вниманием.
        — У меня есть мечты.
        Я опираюсь локтями на стол.
        — Правда, что у тебя тоже есть? У тебя ведь есть мечты?
        Спенсер кивает.
        — Моя философия — проживать каждый день на всю катушку, потому что никогда не знаешь, вдруг он окажется твоим последним. И вот мы тут, Джен, оба одинокие — и нам обоим плохо, но каждому по-своему. Ты меня привлекаешь, а я привлекаю тебя.
        Спенсер снова берет меня за руку и целует. И что же? Почему я всегда должна поступать правильно? Хотя целоваться с Уордом было неправильно, так ведь? Я зажмуриваюсь. Забудь о нем. Я наклоняюсь к Спенсеру; он наклоняется ко мне, и наши губы соприкасаются.
        — Дженьюэри!
        Знакомый голос заставляет меня вздрогнуть и отстраниться.
        — Смотри-ка, кто пришел,  — говорит Спенсер.
        Я оборачиваюсь. К нашему столу приближается Уорд. Спад лает.
        — Что тут происходит?  — с недоумением глядит на нас Уорд.
        Что-то внутри меня обрывается. Откуда он узнал, где я? Потом я вспоминаю, что Грэм спрашивал, куда я иду на свидание, и Уорд это слышал.
        Спенсер оглядывается.
        — А тебе-то какое дело, приятель?
        — Я тебе не приятель.
        Он пожимает плечами.
        — Я тут с Дженьюэри, как ты сам можешь видеть.
        Уорд бросает взгляд на пустые бутылки вина.
        — Это ты с ним на свидание собиралась?  — спрашивает он меня, и в его голосе я слышу плохо скрытое разочарование.
        — Если не возражаешь, дружище,  — говорит Спенсер,  — у нас тут кое-что затевалось, да, Джен?
        Уорд смотрит на меня как на ребенка, который наврал, что придет домой к одиннадцати, а уже за полночь.
        — О нет, возражаю,  — говорит он,  — и еще как.
        — Почему?  — протестую я.  — Это всего лишь выпивка.
        Я вижу, что у нас уже появились зрители. Люди за соседним столом делают все возможное, чтобы мы не заметили, что они подслушивают.
        — Дженьюэри, что ты делаешь?  — снова спрашивает Уорд разочарованно. Кто он такой, чтобы меня судить?
        — Ты же мне говорила, что между вами ничего нет.
        — Отвали, Уорд. У нас с Джен давняя история, так ведь?
        Уорд качает головой.
        — Дженьюэри, скажи мне, что ты с ним не…
        — Какого черта я должна тебе что-то объяснять? Что я делаю, с кем я встречаюсь, что я делаю…
        Или я это уже говорила? Икая, я запальчиво бормочу:
        — Это мое дело.
        — Держись от него подальше,  — требует Уорд.  — Ты не знаешь, на что он способен!
        — О, еще как знаю,  — смеюсь я ему в лицо,  — я точно знаю, на что он способен. Со Спенсером всегда так — что видишь, то и получаешь. Он веселый и обаятельный, у него нет подружки, и мы можем подурачиться, понимаешь? Я собираюсь пойти трахаться с ним,  — лепечу я пьяным голосом.
        — Трахаться.
        Я пытаюсь прогнать Уорда.
        — Тебе не помешал бы крепкий кофе,  — говорит Уорд, а я доливаю себе вина.
        — Неудивительно, что она хочет найти новую работу,  — бормочет Спенсер.
        — Что ты сказал?  — оборачивается к нему Уорд.
        — Она ищет новую работу.
        — Это правда?  — спрашивает меня Уорд.
        — Может, да, а может, и нет… Не знаю.
        — Я могу устроить ее к нам в «Б и Г».
        — Нет, я так не смогу, Спенсер!  — Я посылаю ему предупреждающий взгляд.
        Уорд вырывает у меня бутылку.
        — Думаю, тебе уже хватит.
        — Ой, отвали, папаша.
        Спенсер встает перед Уордом.
        — Неудивительно, что твоя женушка…
        Но, не успев закончить предложение, Спенсер получает сильнейший удар в челюсть, и все вокруг, в том числе и я, с ужасом ахают. Спад заливается лаем. Спенсера отбрасывает к стойке, он опрокидывает несколько пустых бокалов, а встав на ноги, кидается к Уорду, который снова наносит ему удар, на этот раз сильнее — губа Спенсера рассечена, и из нее идет кровь. Они сплетаются в жуткий клубок. Они хотят убить друг друга. Они убьют друг друга.
        — Прекратите!  — ору я не своим голосом.  — Прекратите! Остановитесь!
        Хозяйка бара встает между Спенсером и Уордом, разнимает их.
        — Если вы сейчас же не покинете мое заведение, я вызову копов! А вы,  — она окидывает взглядом посетителей,  — хватит глазеть, бой окончен. Уберите здесь все,  — подзывает она уборщика.
        — Жаль, что тебе пришлось все это видеть, Дженьюэри,  — говорит Уорд. Он стоит, совершенно спокойный и невозмутимый, в то время как Спенсер закрывает рукой кровоточащую губу.
        — Но я рад, что хорошенько ему врезал.
        Я хватаю сумку и пальто. Забавно, как я резко протрезвела. Все, что я хочу сейчас сделать,  — это вернуться домой, к Айле.
        Спенсер уговаривает меня остаться.
        — Не позволяй ему разрушить нашу ночь.
        — Вы уже оба ее разрушили.
        Уорд берет свой портфель и идет следом за мной и Спадом. Я поворачиваюсь к нему.
        — И ты тоже! Оставь меня в покое! Вы оба!
        — Он переспал с моей женой,  — говорит Уорд.
        Я останавливаюсь. Оборачиваюсь. Спенсер упал на спинку стула и говорит:
        — Пока сучка не захочет, кобель не вскочит. Запомни это.
        Уорд смотрит на меня совершенно убитым взглядом.
        — Дженьюэри. Ты достойна лучшего. Спенсеру пофиг, кому причинять боль, и я уж точно не могу дать ему причинить боль такому чудесному человеку, как ты.
        24
        На следующее утро я просыпаюсь от адской головной боли. Так мне и надо. Айла расстроена — сегодня солнечно, а значит, в школе будут игры на свежем воздухе.
        — Почему со мной никто не хочет играть в паре? Я вечно последняя остаюсь!  — спрашивает она, играя с бутербродом.
        — Кто-то же должен оставаться последним,  — отвечаю я, пожалуй, слишком быстро, так как уже не первый раз слышу этот вопрос.
        Айла бросает нож, и он с грохотом стукается о тарелку.
        — Но почему я?
        — У меня тоже в школе было плохо с физкультурой. Если бы…
        — Нет, меня никогда не выберут! Никто никогда меня не выберет!
        — О, Айла!  — прикрикиваю я на дочь. В голове звон.
        — Это не имеет значения!
        Но на самом-то деле я знаю, что имеет. Конечно, имеет, и ничто не сможет убедить Айлу в обратном.
        Отведя ее в школу, я замечаю компанию девушек, идущих к главному входу, мимо нэтбольного поля. Узнаю Джемму с ее длинными светлыми волосами, собранными в хвост высоко на затылке. Они с подружками сгрудились, как будто обсуждают что-то очень важное. Они кажутся намного взрослее Айлы. Наверное, уже начали краситься и читают модные журналы, а скоро и вовсе станут обращать внимание на мальчишек. Айла же в последнее время стала есть все меньше и меньше. И сама не своя после инцидента с Джеммой. Она поворачивается ко мне, помахав рукой. Меня терзают угрызения совести за то, что вчера я так сильно напилась. Спортивная сумка Айлы кажется очень тяжелой. Джемма с подружками смеются над моей дочерью, и мое сердце обливается кровью.

        В офисе я стараюсь вести себя как можно тише. К счастью, Уорд уехал. В полпервого он должен быть на сделке в Мальборо. Вернется в лучшем случае часам к трем. Грэм и Люси тоже куда-то ушли. Так что я одна. Моя голова превратилась в гигантский меховой шар. И зачем я только решила гульнуть посередине рабочей недели…
        По крайней мере, гнев и обида Уорда теперь кажутся логичными. Он переспал с моей женой. Почему? Как давно? А потом я вспоминаю, как Марина допрашивала меня, не спит ли Уорд с Люси. М-да, теперь в роли обманутой жены она уже не кажется столь убедительной. Почему Джереми не сказал мне, когда я спросила его напрямую? Может, он не знал. Может, помимо романчика Спенсера и Марины тут замешана еще какая-то темная история? Так много вопросов остаются без ответа… какая же я идиотка — опять связаться со Спенсером. Уж кто-то, а он-то точно не панацея.

        Через час мы с Грэмом обсуждаем предстоящий ланч. Грэм выбирает между сэндвичем с яйцом и сэндвичем с майонезом и ломтиками тунца.
        — Только не яйцо,  — говорю я, сморщив нос и открывая очередную бутылку воды.
        — Одна из моих бывших коллег только и ела, что вареные яйца,  — говорит мне Грэм, присев на угол стола.  — Запашок в офисе стоял не самый приятный.
        Я смеюсь, и голова от этого болит еще сильнее.
        — Жаль, что не склеилось у тебя вчера,  — говорит Грэм.  — Ты так напилась от расстройства?
        — Да, это был полный провал.
        — Мы не ждали вас так скоро,  — говорит Надин, и я вижу в дверях Уорда. Он зовет меня:
        — Дженьюэри, загляни ко мне на минуту.
        Я в панике. Что случилось?
        — Удачи в обители монстра! Принесу бутербродиков,  — напутствует меня Грэм.
        Я захожу в кабинет к Уорду и сажусь напротив него. Между нами тяжелой портьерой висит воспоминание о минувшем вечере.
        — Как прошла сделка?  — спрашиваю я через силу.
        — Ее не было,  — Уорд наливает себе стакан воды.
        — Как не было?
        — Я опоздал, Дженьюэри. Я должен был приехать к десяти тридцати, а не к половине первого.
        Меня начинает тошнить.
        — Как это? Нет, я точно помню, что они сказали…
        — Они позвонили,  — перебивает он меня,  — спросили, где я. Я просил их подождать, сказал, что произошло недоразумение.
        — Но дом-то ты видел?  — спрашиваю я, молясь, чтобы ему удалось разрешить ситуацию, несмотря на мою колоссальную ошибку.
        — О да. Роскошный вид, две сотни гектаров и три больших коттеджа с розовыми стенами. Такие дома бывают максимум раза три за год, если повезет. Но только вот впечатление о нашей компании у этих людей сложилось не самое приятное. Спенсер уже был там, и понятно, что сделку мы профукали, так ведь?
        — Прости.
        — Ни к чему мне сейчас твои извинения! Ты знаешь, как я ненавижу опаздывать!  — кричит Уорд, стукнув кулаком по столу. Я подпрыгиваю от неожиданности.  — Это неприемлемо.
        — Знаю, знаю.
        — Из-за тебя мы, возможно, потеряли пару тысяч фунтов.
        Я роняю голову в ладони.
        — Мы не можем позволить себе так облажаться!
        Я встаю и начинаю ходить взад-вперед.
        — Что еще я могу сказать, Уорд? Да, я облажалась! Из-за меня у нас теперь будут огромные убытки. Из-за одной моей глупой ошибки пострадали все. Ты должен меня уволить.
        Я стою перед ним, и все как будто обретает смысл.
        Он снимает очки, протирает глаза.
        — Я не собираюсь тебя увольнять.
        — Если не уволишь, я сама уйду.
        — И что, к Спенсеру пойдешь?
        — Уволь меня.
        Повисает очень длинная пауза. Я ничего не могу больше сказать, чтобы как-то исправить ситуацию, поэтому просто молчу.
        — Нам нужно поговорить о том, что случилось вчера вечером,  — наконец произносит Уорд уже более спокойным голосом.
        Я сажусь.
        — О, Уорд, если бы я знала, что Спенсер спал с твоей женой, я бы не…
        Я замолкаю, не зная, что сказать дальше.
        — Мы с ним не пара, мы не встречаемся,  — продолжаю я.
        — На самом деле дело тут не в Спенсере. А во мне; в том, как я себя вел. У меня не было никакого права вмешиваться в ваши отношения, но когда я увидел тебя с этим человеком… И еще кое-что. Дженьюэри, я должен тебе еще что-то сказать.
        Я слышу, как кто-то поднимается по лестнице.
        — Скажи,  — требую я.
        Стучат.
        — Скажи мне.
        — Джен, тут учительница Айлы на проводе,  — кричит Надин. Ее голова просовывается в дверь.
        — Мисс Майлз?  — переспрашиваю я.
        Надин улавливает обстановку.
        — Простите, что прерываю, но учительница говорит, это срочно.
        Уорд указывает на свой телефон.
        — Что случилось?  — спрашиваю я с тревогой.
        — Что-то случилось с Айлой. Ваша дочь хотела сбежать из школы. Приезжайте, пожалуйста, и поскорее!
        — Езжай,  — говорит Уорд, едва я кладу трубку,  — езжай немедленно, остальное все подождет.

        Никогда прежде поездка на метро не казалась мне такой долгой. И конечно, на каждой станции поезд стоял минуты по три и диспетчер то и дело просила извинения за задержку — якобы перепады в электросети.
        От Хэммерсмит до Брук Грин я ехала на такси. Сунула водителю купюру — сдачи не надо. Помчалась по территории школы, ворвалась в холл и свернула налево — к офису директора. По пути я заметила в коридоре несколько школьников с учебниками в руках. Я стучу в дверь мисс Майлз и распахиваю ее еще до того, как она успевает сказать:
        — Проходите.
        — Где она?  — спрашиваю я. Мисс Майлз подходит ко мне и протягивает руку.
        — Вы не волнуйтесь, все хорошо, сейчас с ней учительница.
        У мисс Майлз короткие темные волосы, открытое, доброе лицо и мягкий шотландский акцент.
        — Сначала я хотела бы поговорить с вами.
        И мисс Майлз описывает ситуацию: Айла отправила одной из подружек Джеммы сообщение с приглашением прийти к нам на чай. Джемма страшно разозлилась. Мисс Майлз показывает мне сообщение Джеммы Айле:
        — Не смей приближаться к моим подругам и писать им, ты, уродка.
        — Это ужасно,  — говорю я дрожащим голосом,  — какая она злая, эта…
        — Мисс Уайлд, мы согласны. Мы не терпим издевательств или ущемления прав в любой форме.
        — И что вы собираетесь делать?
        — К этому мы вернемся через минутку.
        Мисс Майлз рассказывает дальше: на уроке физкультуры Айла запуталась в шнурках и упала, пытаясь бросить мяч через сетку. Джемма стала издеваться и подначивала других последовать ее примеру:
        — Видите — она правда инвалид!
        — А куда учительница смотрела?!  — возмущаюсь я.
        — Это все произошло слишком быстро, мисс Уайлд. Конечно же, мы уведомим об этом происшествии родителей Джеммы и сообщим, почему она отстранена от занятий.
        — И все? Отстранена от занятий? Скорее подарок, чем наказание.
        — Джемма будет отстранена от занятий в течение очень длительного времени, чтобы у нее была возможность обдумать свой поступок. Ей будет вынесен выговор в письменном виде, и если это когда-нибудь повторится, будут серьезные последствия. Пока что мы хотим поговорить с Джеммой, чтобы она поняла — то, как она обращается с Айлой, недопустимо.
        И тут на пороге появляется Айла, заплаканная.
        — Айла, я как раз рассказывала твоей маме, что мы серьезно относимся к этому происшествию и не хотели бы его повторения. Понимаешь?
        Айла кивает.
        Все, что произошло между мной и Уордом, и то, как я облажалась, отходит на второй план, когда Айла подбегает ко мне и обнимает меня крепко-крепко, испуганная девочка, которая не хочет меня отпускать. И я держу ее крепко-крепко. На какое-то мгновение меня душат слезы — и с головой накрывает тоска по бабуле и ее ласковым словам, и по маме, которой никогда не было в моей жизни, и поэтому я никогда не чувствовала себя цельной.
        25
        Лиззи приходит к ужину. Айла сидит за кухонным столом и разминает себе плечи, чтобы не уснуть раньше времени, а я топчусь у плиты. Готовлю рыбный пирог и картофельное пюре, вспоминая события сегодняшнего вечера.
        Поговорив с мисс Майлз, мы с Айлой вернулись домой. Пили горячий шоколад, смотрели телевизор, забравшись с ногами на диван,  — Спад дремал у меня на коленях. Мне показалось, что Айла очень обрадовалась, когда я сказала, что на выходные мы поедем к дедушке. Я собирала вещи, а Айла принимала ванну — в своем любимом купальнике. Первый раз в жизни моя дочь стеснялась меня. Думаю, отчасти это можно объяснить тем, что Айла заметила изменения в своем теле. А еще, мне кажется, где-то в глубине души она начала испытывать комплексы перед девушками в школе. Я осторожно направила беседу в нужное русло, и Айла призналась, что Джемма и девчонки дразнят ее плоскодонкой.
        — Тут,  — она дотронулась до своей груди,  — я как блин.
        Я вспомнила, как в средней школе запихивала носки себе в лифчик, чтобы не казаться «плоской».
        — У тебя еще много времени, чтобы вырасти, Айла,  — уверяю я свою дочь, а сама втайне мечтаю придушить эту гадину Джемму.  — Не позволяй какой-то там Джемме себя расстраивать. Как только она скажет очередную гадость, вспомни свою любимую песню или любимое место и мысленно перенесись туда. А вот если она будет цепляться к тебе постоянно, то расскажи мне и учительнице.
        Зуммер в духовке возвращает меня в реальность. Айла делится с Лиззи планами непременно открыть салон красоты, когда она вырастет.
        — Звучит потрясающе,  — приторно сладко воркует Лиззи.  — А теперь пришло время массажа от твоей мамочки.
        — Можно, я сделаю тебе прическу, Лиззи?
        Вопрос риторический — Айла уже расчесывает ей волосы, Лиззи старается не визжать, когда расческа запутывается в волосах.
        Заплетя огромную косу, Айла выбивается из сил и решает сделать маленькие косички по бокам. Лиззи смотрит в зеркало, вертится так и эдак.
        — Можно спокойно пойти на свидание с Джорджем Клуни,  — говорит она, стараясь не смеяться. Слишком поздно. Она смеется. И я тоже, и Айла. Мы не можем удержаться от смеха. Чудесный момент после такого дурацкого дня.

        Той же ночью Лиззи «на страже» у двери комнаты Айлы — а я сижу на тумбе рядом с ее кроватью и ласково глажу дочь по волосам. Айла снова плакала, все говорила, что не хочет ложиться спать; но главным образом потому, что ей грустно и одиноко из-за событий в школе. Я не хочу, чтобы у дочери выработалась аллергия на школьную форму; не хочу, чтобы она стала бояться понедельника, как раньше его боялась я. Я хочу, чтобы она была счастлива, чтобы ей ничто не угрожало, чтобы она чувствовала, что ее любят.
        — Я ведь не такая, как остальные?  — смотрит на меня Айла своими большими невинными голубыми глазами.  — Я инвалид.
        — Нет. Ты просто Айла, и если бы все в этом мире были одинаковыми, было бы совсем скучно. То, что у тебя ДЦП, делает тебя тем, кто ты есть,  — смелой и доброй девочкой, которой гордится ее старушка-мать.
        Лиззи присоединяется ко мне.
        — Твоя крестная мама Лиззи думает то же самое. У тебя просто кривоватые ножки, Айла, и все. А у меня, например, слишком большие уши, смотри.
        Она шевелит ушами, но Айла все не хочет улыбаться.
        — Джемма надо мной издевается,  — говорит она,  — смеется, что я не могу ходить ровно.
        — Так,  — говорю я.  — А ты ей скажи, что это не имеет значения: ты же не собираешься становиться канатоходкой! Ха-ха.
        На лице Айлы появляется еле заметная улыбка.
        — И пусть ты не можешь ходить ровно, для меня куда важнее твое мужество.
        Я целую дочь в щеку.
        Лиззи тоже целует ее в щеку.
        — Твоя мама права. Ты другая. И я другая. И поэтому мир такой, какой он есть.

        За ужином я требую, чтобы Лиззи чем-нибудь меня развлекла. Она рассказывает о своем Дэйве — они совершенно счастливы, и она наконец-то нашла родственную душу. Потом Лиззи рассказывает про свою компанию. За последний месяц она только и занималась тем, что помогала разгребать хлам одной жительнице Лондона. Ей слегка за тридцать, и она ужасно депрессивная, к тому же невероятно толстая.
        — Из-за этого хлама я и в дом-то зайти не смогла,  — говорит Лиззи, нарезая перец себе в салат,  — интересно, как она сама-то туда заходит! Хлам у нее даже в душевой кабине.
        — Ужасно, но почему-то это поднимает мне настроение,  — отвечаю я Лиззи, слегка улыбнувшись.
        — Я понимаю, о чем ты. По сравнению с жизнью этой женщины моя кажется такой простой. О, Джен, она просто запуталась. Так бывает иногда со всеми нами. Конечно, излечить ее я не смогу, но начало уже положено. Ее дом оказался для меня самым сложным; но мы полностью его расчистили. И даже за старый чек из продуктового магазина мне пришлось бороться, не говоря уж о гардеробе. Но у нас получилось, и она пообещала, что обратится к психиатру.
        — Знаешь, тебе давно пора стать им. У тебя так хорошо это все получается.
        Лиззи ковыряет что-то в тарелке.
        — Забавно, что ты это сказала. Я подумываю об этом. Если подкоплю, то можно пойти учиться этой же осенью.
        — Тебе непременно надо! У тебя дар.
        — Ну а что у тебя? Что планируешь на выходные?
        — Неделя выдалась не самая лучшая…
        — Джен?  — Лиззи видит меня насквозь. От нее невозможно ничего скрыть.
        Так что я в конечном счете рассказываю ей обо всем, начиная с первой сделки и нашего с Уордом поцелуя, продолжая встречей с его женой, дракой Уорда со Спенсером, известием о том, что Спенсер спал с Мариной и заканчивая моей путаницей в распорядке дня Уорда, стоившей нам сделки.
        — Ну ты и поработала!
        Я смеюсь.
        — Когда я работала с Джереми, все было гораздо проще.
        — Почему ты раньше не сказала мне ничего об Уорде?
        — Потому что мне стыдно. Как-то не хочется хвастаться поцелуем с женатым мужчиной.
        — Спенсер и Уорд подрались из-за тебя!  — замечает Лиззи и доливает вина в мой бокал.
        — Нет.
        — Да. Спенсера раскусить легко. Он оппортунист. А вот Уорд откуда там взялся, он ведь знал, что у тебя свидание? А что было бы, если бы он застукал тебя с тем парнем, Ральфом? Что бы он тогда сделал?
        Я думала об этом.
        — Не знаю.
        — Он тебя ревнует, Джен.
        — Ну, надо сказать, такого права я ему не давала,  — говорю я. Но в тот момент, когда я увидела глаза Уорда, меня пронзила жалость к нему. Да, мне не все равно. Да, я хочу все исправить. Мне не все равно. Господи, ну почему я такая жалостливая?
        — Конечно, Уорд не имеет права тебя ревновать, но все мы люди и не всегда соблюдаем правила. Я уверена, что у него есть чувства к тебе, это ясно. Но… Кто я, чтобы давать советы, я же сама встречалась с женатым мужчиной,  — виновато добавляет Лиззи.
        — Прошло уже много лет, и ты не знала, что он женат.
        — В любом случае будь осторожна. Единственный человек, который может пострадать — это ты.
        Я киваю.
        — Спасибо. А теперь вернемся к Дэйву.
        — Ты влюблена в Уорда, так ведь?
        Я встаю и начинаю убирать посуду.
        — О, Дженьюэри.
        Долгая пауза.
        — Что будешь делать?
        Хороший вопрос. Он вертится у меня в голове весь день, всплывая в промежутках между мыслями об Айле.
        Я ставлю посуду в раковину.
        — Я точно знаю, что надо делать.
        Я поворачиваюсь к Лиззи.
        — Первым делом в понедельник с утра я увольняюсь.
        26
        — Тот, кто первым увидит море, получит мороженое,  — звучит в моей голове голос бабули. Мы с Айлой в машине, едем к дедушке на выходные. Он позаботится о пюре с сосисками и сдвинет для нас две кровати.
        — Только оденьтесь потеплей, Дженьюэри,  — предупредил он меня,  — здесь адски холодно. Я сплю в шерстяном халате и шапке.
        Едва мы выехали из Лондона, мне сразу же стало легче. Сейчас ясное осеннее утро. Очень холодно, но солнечно, и яркий свет поднимает нам настроение. Мы почти не говорим о событиях вчерашнего дня. Мисс Майлз заверила нас с Айлой, что Джемма обязательно извинится. Я вспоминаю бабулю. Она всегда хотела понять, почему задиры так себя ведут. Еще я думаю об Уорде. Интересно, а как к нему относились в школе — его тоже дразнил какой-нибудь там Тоби Браун, у которого дома были свои проблемы? Если Джемма не перестанет обижать Айлу, мисс Майлз должна копнуть глубже. Все эти извинения, отстранение от уроков — это прекрасно, но бесполезно, если, выйдя из-под домашнего ареста, она по-прежнему будет издеваться над Айлой.
        Чем дальше мы едем, тем больше Айла успокаивается. Мы купили дедуле огромную коробку шоколадных конфет, и Айла хочет убедиться, что я не забыла соус «регги-регги». Она обожает сосиски с этим соусом.
        — «Соус прекрасный, назову его два раза»,  — поет Айла Спаду с гавайским акцентом. Она совсем другая — это уже не та девочка, какой она была вчера. Сама мысль о поездке к деду ее совершенно преобразила.
        Я включаю музыку, и мы с Айлой поем песни Кэти Перри и Тейлор Свифт. Айла рассказывает, что собирается принять участие в школьном конкурсе фотографов. Туда нужно подать серию снимков, объединенных одной общей темой. Участвовать могут все, срок подачи истекает через две недели; победитель будет объявлен перед Рождеством.

        Проехав четыре часа, мы сворачиваем с магистрали налево, в сторону пляжа Портпин.
        — Я вижу море!  — кричит Айла.
        Я люблю ехать по этой извилистой дороге и рассматривать море и мыс. В разгар зимы здесь темно и пустынно, никто не бегает по пляжу, не устраивает пикников на песке. Уже почти ноябрь, и я волнуюсь, что дедушке приходится жить совсем одному в огромном холодном доме. Больше всего мне нравится здесь весной, когда по сторонам дороги цветут яркие камелии. Бабушка в это время обычно выращивала в теплице спаржу, морковь, салат-латук, редис и лук-шалот. Айла гудит — мы делаем еще один резкий поворот. Дорога становится все уже и уже, и я молюсь, чтобы навстречу нам никто не попался. Мы поворачиваем налево и проезжаем через зеленые деревянные ворота. Я сигналю, оповещая о нашем прибытии, вижу белый дом, маленькую каменную скамейку на газоне, синеву моря где-то вдали, и мое сердце наполняется радостью.
        Я дома.
        После обеда, во время которого Айла много раз повторяет песенку про соус «регги-регги», мы с дедушкой, Спадом и Айлой, навьючив на себя теплые джемперы, пальто и шапки, выходим на пляж, чтобы полюбоваться последними лучами закатного солнца. Айла держит Спада на поводке. Они мчатся, и ее голубой берет подпрыгивает на ее волосах.
        — Ступни должны быть приклеены в земле,  — кричу я,  — и не подтаскивай левую ногу!
        — Вы такие копуши!  — отвечает мне Айла, оглядываясь через плечо, и бежит дальше. Спад трусит рядом.
        — Скажите, пожалуйста!  — говорит дедушка, держась за мою руку. Пройти от дома по заросшей кустарниками тропинке мы не осмеливаемся, а осторожно пробираемся вниз по крутой прибрежной дорожке, огибающей здание яхт-клуба. Воздух пахнет солью, водорослями и морем. В конце дорожки я помогаю дедуле спуститься на песок. Рядом я вижу небольшую хижинку, в которой в летнее время открывают кафе. Сейчас оно закрыто, но стоит мне лишь зажмуриться, как перед глазами всплывает лицо бабули, когда мы приезжали сюда из Лондона.
        — Можно лизнуть?  — спрашивала она, гоняясь за нами по песку. Лукас отбирал у нее мороженое со словами:
        — Ты просила лизнуть, бабушка, а не откусить!
        И мы дружно смеялись.
        Вдалеке я вижу пару лодок, а в волнах отражаются лучи солнечного света. Волшебное зрелище.
        — Как будто там много-много серебряных птичек,  — говорит Айла, делая снимок на свой новый цифровой фотоаппарат, который Дэн подарил ей на день рождения. Мы видим молодую женщину в розовой куртке с начесом, рядом с ней семенит тяжело дышащий мопс.
        — Старичок,  — говорит она, когда Айла нагибается погладить собаку,  — но по-прежнему любит гулять на свежем воздухе.
        — Как будто про меня,  — задумчиво произносит дедуля.
        Наступил отлив, и теперь пожилая пара прогуливается вдоль пляжа, где мы с Лукасом в детстве ловили сетями крабов, морских звезд и креветок. Я еще и ракушки собирала, и дедушка с бабушкой охали и ахали, когда я приносила все эти сокровища в дом. Я улыбаюсь, подумав, что теперь, когда Айла приносит мне свои находки, я точно так же охаю и ахаю. Дедушка говорит, что красота этого берега, маленькой надежной бухты и мягкого песка не может надоесть. Перед завтраком он старается приходить сюда каждый день — прогуляться по берегу, послушать шум волн…

        После прогулки дед протягивает мне список дел, а я настаиваю, чтобы он лег отдохнуть. Я заметила, что его руки трясутся, а походка стала неровной, неуверенной. Соседка Белла, дедушкина подруга-актриса, которая помогает ему по хозяйству, уехала на пару недель, поэтому список того, что нужно сделать, увеличился. В течение следующих нескольких часов я развожу бурную деятельность — пришиваю пуговицу на дедушкин розовый кардиган, который ему подарила бабуля. Ему нравится носить этот кардиган с эффектными красными брюками. На локоть его старого твидового пиджака я пришиваю кожаную заплатку. Дедушка рассказывает мне, что в кухне возле раковины отошел линолеум и его нужно подклеить. Мы смеемся над дедулиной сколотой чашкой — он предполагает, что у меня получится ее склеить, достаточно лишь пары рук и немного супер-клея. И вот наконец я стою в старой столовой, где бабуля с дедулей накрывали стол для клиентов или закатывали ужины для друзей, по большей части актеров. Старая плита, на которой когда-то готовила бабушка, теперь в пятнах ржавчины. Я забираюсь на скрипучий стул и возвращаю на место съехавшую
занавеску. Здоровенная занавеска из вощеного ситца, кажется, весит тонну. Пожалуй, к концу дня я уже нуждаюсь в хорошей порции джина с тоником.

        Дедушка протягивает мне коробку конфет, и мы включаем «Танцы со звездами».
        — Как на работе?  — спрашивает он, глядя на меня из-за своих толстых очков. Я боялась, что он задаст либо этот вопрос, либо спросит про мою личную жизнь.
        Я еще не успеваю ничего произнести, как Айла встает:
        — Сейчас я покажу тебе Уорда! Ты готов, дедуля?
        Дедушка кивает.
        Она морщит губы и по очереди указывает на нас с дедушкой:
        — Ну же, ребята, давайте начинать! Вы должны продавать гораздо больше, гораздо больше, гораздо БОЛЬШЕ!
        Айла подпрыгивает, почти падая.
        — А тот, кто больше всех продаст, получит повышение.
        Я понимаю, что сижу и улыбаюсь как дурочка.
        — Ты!  — Айла снова указывает на меня.  — Что смешного? Надо мной ржете?
        Она встает прямо, руки в бока, и говорит с американским акцентом:
        — Ну-ка иди и продай эту кухню.
        Дедушка смеется.
        — А ты!  — Айла смотрит прямо ему в лицо.  — Я за тобой слежу. Давай-ка, поднажми, пока я тебя не уволил.
        — Уволил?  — съеживается дедушка.  — Но я ведь так стараюсь, босс.
        — Недостаточно, молодой человек!
        Мы все снова смеемся, и напряжение, накопленное за неделю, проходит.
        — А ты!  — поворачивается она ко мне.  — Ты уволена!

        Когда Айла уже легла спать, мы с дедулей можем наконец нормально поговорить. Я рассказываю, что случилось с Айлой в школе. Он терпеливо слушает, а потом начинает меня уверять, что больше на данном этапе сделать все равно ничего нельзя. Директор права — надо дать Джемме шанс, хотя он понимает, насколько я ненавижу даже саму мысль о том, что Айле придется видеть ее каждый день. Возможно, все дело в возрасте.
        — Дети часто жестоки, потому что чего-то не знают, так же как и взрослые иногда.
        Дальше я рассказываю про Дэна и Фиону, которые отнеслись ко всей этой ситуации с необычайным тактом. Фиона сказала, что, если учителя не смогут решить ситуацию должным образом, мне нужно будет связаться с администрацией, полицейскими или представителями органов местного самоуправления. Скорее всего, до такой ситуации дело дойдет вряд ли, но, услышав такой совет, я немного успокоилась.
        Дедушка откладывает газету.
        — Много лет назад, когда я учился в школе, в классе был мальчик по имени Нэд. Красивый, амбициозный парень, но с родимым пятном на половину лица, которого бы стеснялся любой. И самое жуткое было в том, что над ним издевался учитель, подначивая одноклассников Нэда делать то же самое. Конечно, я не поддавался, Дженьюэри, но парни послабее были вынуждены повиноваться. Так что, получается, издеваются только те, кто слаб. В данном случае это был учитель, жизнь которого, по-видимому, сложилась далеко не так блестяще, как хотелось бы. В последнее время мы с Нэдом часто переписываемся в Facebook. Он увидел мое имя, отправил сообщение. Меня это очень сильно тронуло. Нэд сделал успешную карьеру в юриспруденции — он специализируется в области прав человека. Конечно, то, что над ним издевались, было ужасно, но Нэд смог из этого вынести важные уроки, которые потом пригодились ему в жизни, Дженьюэри.
        — Вряд ли я преуспела в жизни. Это скорее к Лукасу.
        — Летать в бизнес-классе и много зарабатывать — не синонимы успеха.
        — Я недовольна своей работой, дедушка,  — я кусаю губы, стараясь не заплакать,  — и собираюсь уйти.
        Дедушка снова смотрит на меня искоса, как мудрый старый филин.
        — Дженьюэри, я понимаю, что из меня не лучшая замена твоей любимой бабули, но я готов выслушать тебя, если у тебя наболело.
        — О, дедушка…
        — У тебя проблемы с мужиком?  — спрашивает дедушка, а я почему-то никак не могу перестать улыбаться.
        — Назовем это так.
        — На самом деле дело тут не в Спенсере. А во мне; в том, как я себя вел. У меня не было никакого права вмешиваться в ваши отношения, но когда я увидел тебя с этим человеком… И еще кое-что. Дженьюэри, я должен тебе еще что-то сказать.
        — Поставь-ка чайник,  — предлагает мне дед.
        27
        Я набираю в поисковике: «Как быстро найти новую работу?» Остаются считаные минуты до начала совещания. Обдумав ситуацию в течение выходных, проведенных с дедулей, я решила последовать его совету и не увольняться сразу, несмотря на нашу ситуацию с Уордом. Дедушка прав. Мне нужно оплачивать счета и заботиться об Айле. «Но искать начни,  — посоветовал дедушка,  — всегда легче найти новую работу, когда у тебя еще есть старая».
        — Дженьюэри, нет!  — восклицает Грэм.
        Я даже не заметила, как он подкрался так близко.
        — Ты не можешь уйти. Я не позволю. Ты просто не можешь бросить меня!
        В офис врывается Надин.
        — Что? Ты ведь не увольняешься, Джен?
        — Тише,  — шикаю я на них. Входит Уорд с кружкой кофе, и теперь слишком поздно.
        — Кто увольняется?  — спрашивает он, глядя на меня.

        — Давайте начинать.
        Уорд запускает свой ноутбук.
        Пока он листает список домов на продажу, я отключаюсь и думаю об Айле — каково ей в школе? В понедельник, во время перерыва, мисс Майлз провела беседу с Джеммой. Джемма поздоровалась с моей дочерью и извинилась за свой поступок. Подруги Джеммы тоже пожали Айле руку, и все согласились быть добрыми и уважать друг друга. Кто знает, получится ли? Хорошо, что этим утром насильно вытаскивать Айлу из кровати мне уже не пришлось — она с удовольствием позавтракала и поиграла со Спадом. Руки говорит, что Айла стала активнее и общительнее. Ей снова захотелось заняться выпечкой, и она достала посуду. Вчера, когда я вернулась домой, меня приветствовал аромат свежих бисквитов с сиропом.
        После выходных в Корнуолле я почувствовала себя гораздо сильнее. Как бабушка говорила, жизнь можешь изменить лишь ты сам. Никто мне ничего не должен; я способна достичь счастья сама. Завтра в полдень у меня первое собеседование. В литературном агентстве в Сохо. Надин я соврала, что мне нужно к стоматологу, что-то с корневым каналом пульпы, и поэтому, возможно, придется ездить туда несколько раз. Вакансия та же, что и сейчас, но я смогу добиться большего; познакомлюсь с бизнесом напрямую. Путь к вершинам лежит через простую должность ассистента. Претендентов будет много. Я дотрагиваюсь до медальона. «Поверь в себя»,  — сказал мне дедуля.
        — Дженьюэри?  — Уорд ждет моей реакции.
        — Прости, что ты сказал?
        — Мы вместе едем в Корнуолл.
        — Что?  — теперь я вся внимание.
        — Завтра я участвую в сделке по дому в Сент-Моуз, на южном побережье, недалеко от дома твоих бабушки с дедушкой. Восхитительное место, прямо на берегу моря. Рядом — красивый замок. Ты ведь там бывала и разбираешься.
        — Давайте, я тоже приеду,  — говорит Люси, заметив выражение моего лица.  — Я тоже хорошо знаю это место, Уорд.
        — Отлично,  — говорю я, как будто все уже решено.  — Спасибо, Люси.
        Уорд качает головой. Запутавшиеся Грэм и Люси смотрят на Уорда, затем переводят взгляд на меня.
        — У меня завтра поход к стоматологу,  — говорю я.  — Сильно зубы болят.
        — Ты ничего такого не говорила, Дженьюэри,  — произносит Грэм с любопытством. Насколько атмосфера накалена, может понять любой старый дурак.
        — Я сказала Надин. Мне очень больно. Проблемы с пульпой.
        Я изображаю великомученицу.
        — Тогда решено,  — объявляет Люси.  — С тобой еду я, Уорд.

        После совещания Уорд вызывает меня к себе в офис. Садясь напротив него, я делаю глубокий вдох.
        — Когда меня что-то не устраивало на прежних моих должностях, я тоже все время «уезжал к стоматологу»,  — начинает Уорд ангельски-спокойным тоном.  — А один раз придумал даже такую странную историю, что через три недели должны быть похороны. Так что, твой друг не совсем еще умер?
        Увидев на моем лице проблеск улыбки, Уорд говорит:
        — Могу ли я по крайней мере попытаться уговорить тебя остаться?
        — Я не могу работать здесь больше, Уорд,  — отвечаю я, надеясь, что мне поднимут зарплату.
        Он кивает, как будто понимая, насколько между нами все сложно.
        — Если проблемы с корневым каналом нужно срочно решать, я, конечно, тебя отпускаю. Нет ничего хуже, чем зубная боль. У меня две коронки. Вот тут…
        Он показывает на один из своих передних зубов.
        — …и вот тут.  — Он показывает на второй, коренной зуб.
        — Но у тебя ведь нет температуры? Может быть, все-таки поедешь со мной сегодня?
        — Уорд…  — Я не знаю, что делать. Я разрываюсь. Реагировать ли как-то на чувства человека, который сейчас сидит в кресле передо мной? Но у меня завтра собеседование, и я поклялась себе держаться от Уорда подальше.
        — Последняя сделка,  — говорит мой начальник.
        28
        Полдень. Я сижу в машине Уорда и звоню дедушке. Идут гудки. Странно, обычно через несколько зуммеров срабатывает автоответчик. Ну же, дедуля. Неужели с возрастом он стал туговат на ухо…
        Я вижу, как Уорд покупает кофе в ресторанчике неподалеку. Мы припарковались перед пляжем в Сент-Моувз. Из Лондона мы выехали на рассвете, чтобы успеть к одиннадцати. Я до сих пор не знаю, что я здесь делаю, но, во всяком случае, мне удалось перенести свое собеседование на понедельник. Наврала про стоматолога — проблемы с каналом пульпы и все такое.
        Сделка прошла хорошо. Дом меня впечатлил — бледно-голубые стены, белые рамы, правильное расстояние до пляжа и прекрасный вид из окна. Я рассказала немолодым хозяевам особняка про своих бабушку с дедушкой — как они были счастливы жить рядом с морем, как окрестности поднимали им настроение.
        В принципе, и поездка с Уордом оказалась не такой уж и неприятной. Мы много говорили о его детстве. Он вырос в Суссексе. Родители его не очень подходили друг другу и плохо ладили — творческая и свободолюбивая мать никогда не понимала своего строгого, педантичного мужа.
        — Мы с матерью часто надолго уходили гулять в дюнах, просто чтобы не видеть отца,  — говорил Уорд. В детстве он нередко задавался вопросом, как его мама вообще влюбилась в его папу.
        — Разве тебе никогда не хотелось побыть на секунду кем-то крошечным, как муха, и понаблюдать за первой встречей или первым свиданием своих родителей?  — спросил Уорд.  — Мне кажется, мой отец никогда не знал, что такое романтика. Он был старый сухарь.
        Как-то незаметно я рассказала Уорду про Лукаса. Что иногда я очень сильно его люблю. А иногда мне хочется придушить его — за то что он был так холоден с дедушкой.
        — Он не очень хорошо сходится с людьми,  — объяснила я Уорду. Наверное, в каком-то смысле поэтому у него был роман с замужней женщиной. Лукас просто не хотел привязанности. Он заранее знал, что эти отношения ни к чему не могут привести. Тем не менее он был в ужасе, когда понял, что у него к этой женщине чувства.
        — Знаю, ему не все равно, вот только он не слишком умеет выражать свои чувства.
        — Как и все мужчины,  — усмехнулся Уорд.  — А ты как думаешь, он такой из-за смерти ваших родителей?
        — Полагаю, что так. Все мы по-своему справляемся с горем.
        Младшая — и единственная — сестра Уорда живет в Канаде. Она замужем, и у нее трое сыновей.
        — Ей есть, чем заняться,  — говорит Уорд. Ему захотелось узнать побольше о моем детстве в Корнуолле, и я сказала ему, что это место всегда будет моим домом. В Лондоне я работаю; в Портпин я рядом с родителями и бабушкой с дедушкой. Я чувствую бабулино присутствие каждый раз, когда приезжаю к деду. Думаю, он тоже чувствует его здесь, и отчасти поэтому не хочет переезжать. Когда я иду гулять по пляжу, я рассказываю бабуле о событиях своей жизни, как будто она меня слышит.
        — Покажи нам чудо, Триша,  — всегда просит дед, когда мы останавливаемся на красный сигнал светофора. После этих слов красный тут же сменяется зеленым, и дедуля благодарит бабушку за ее волшебство.
        Спад лает, завидев, что Уорд возвращается в машину.
        — Ну как, дозвонилась?  — спрашивает он меня, когда я кладу трубку. Обеспокоенная, я качаю головой.
        — В любом случае надо зайти. Он, наверное, спит.
        Я показываю Уорду дорогу к Бич-Хаузу, как вдруг мой мобильный звонит. Я молюсь, чтобы это был дедушка. Но это всего лишь Ральф. Он говорит, что заказал столик во французском ресторане на Мэрилебон-Лейн.
        Я записываю название.
        — Прекрасно. До завтра.
        Отключившись, я ловлю на себе пристальный взгляд Уорда.
        — Свидание?
        — Угу.  — Это все, что я могу выдавить из себя. Я стараюсь не смотреть в его сторону.
        Мы продолжаем поездку в полной тишине.
        Но вот мы подъезжаем к узкой дороге, ведущей к нашему дому, и Спад запрыгивает на заднее сиденье. Я выхожу, открываю ворота и вызволяю Спада из машины.
        Торопливо открываю входную дверь.
        — Дедушка!
        Уорд следует за мной. Я устремляюсь на кухню, надеясь, что дедуля обедает, но пока нигде не вижу его.
        — Дедушка!
        Молчание. Я снова зову его. И иду в гостиную.
        — О, дедуля,  — вскрикиваю я, увидев его на полу у камина. Уорд помогает мне поднять его. Дед не понимает, что с ним, и только бормочет:
        — Сколько времени? Уже ужин?  — Он смотрит на Уорда.  — Кто вы?
        — Дедушка, это я, Дженьюэри,  — говорю я, и мы с Уордом помогаем ему усесться в кресло. Я опускаюсь на колени рядом.
        — Я звонила, но ты не отвечал. Что случилось?
        Его водянистые глаза смотрят в мои.
        — Милая,  — дедушка постепенно приходит в себя и сжимает крепче мою ладонь.  — Должно быть, я упал в обморок.
        Он смотрит на Уорда, до сих пор не понимая, что в его доме делает этот посторонний мужчина.
        — Это Уорд,  — говорю я.  — Мы были рядом, смотрели дом. И вот решили зайти.
        Уорд приближается к нам.
        — Здравствуйте,  — говорит он с теплотой.  — Надеюсь, вы не ушиблись?
        Дедушка машет рукой.
        — Со мной все в порядке, все хорошо. Я тут собирался сесть кроссворд разгадывать, но… Не помню.
        Он почесал в затылке, окончательно обескураженный.
        — Не важно, главное, что все в порядке. Я приготовлю что-нибудь на обед и согрею чаю,  — отвечаю я, заметив, как дедушка медленно оглядывает Уорда — высокого, темноволосого, в костюме.
        — Не вставай, дедуль,  — говорю я, но дед протестует: он во что бы то ни стало решил помочь мне поставить чайник. Доставая печенье с патокой, он спросил:
        — Что такой красавец делает в недвижимости?
        Дедушка опирается на меня.
        — Я думал, он голливудский актер.

        Выпив чаю с поджаренными бутербродами с сыром, дедуля убеждает нас с Уордом, что чувствует себя значительно лучше. Уорд спрашивает, хватит ли у него сил пойти на прогулку в сад и спуститься к пляжу. Уорд смотрит из окна гостиной на темно-серое море.
        — Дженьюэри говорила, какой отсюда потрясающий вид, и теперь я ей верю.
        — Только вот досада,  — озорно поблескивает глазами дед,  — дом-то мой не продается.
        Он надевает пальто, берет трость и ведет Уорда из кухни на задний двор. Медленно и осторожно мы спускаемся по лесенке и проходим в калитку. Уорд замечает буквы «P» и «T», вырезанные на воротах. Рядом какие-то цифры.
        — Это наши имена — Патрисия и Тимоти,  — поясняет дедушка.
        Мы подходим к бабулиному саду и теплице.
        — Дженьюэри подтвердит — в садоводстве я полный ноль,  — вздыхает Уорд и к слову рассказывает, как я смогла заполучить дом только благодаря тому, что проявила познания в змееголовах и «пчелиных» орхидеях.
        — А я из цветов знаю только ромашки и розы,  — продолжает Уорд, и дед смеется.
        Зимой сад предстает перед посетителями не в лучшем своем виде. Поэтому я воображаю его себе весной: тут и там всходы, ровные ряды посадки разделены на сегменты, посередине возвышается артишок, вздымающийся над всходами, словно серебристо-зеленый фонтан. Я рассказываю Уорду, как бабуля начала прививать мне любовь к садоводству — мне было тогда десять лет.
        — К одиннадцати годам я уже была профессионалом.
        Я вспоминаю себя в ярком розово-желтом пальто и темно-синих резиновых сапогах. В руках у меня ручка от тележки с морковью, картофелем и салатом-латуком. Я рассказываю Уорду, как мне нравилось работать в теплице, через огромные окна в нее проникал яркий солнечный свет. Я все еще слышу, как жужжат там шмели и порхают бабочки.
        — Бабушкин парник — это оазис с любовью обработанной свежей земли и хорошего настроения. Тут стояло кресло,  — показываю я.  — Она часто сидела здесь с кроссвордом или дремала.
        Передо мной бабуля в своих старых прорезиненных брюках, волосы прикрыты платком. Она выкапывает овощи.
        — Если человек получает достаточно тепла и света, он расцветает, как эта рассада,  — говорила бабуля. Она с нежностью гладила проросшую редиску и салат-латук, все время приговаривая: «В этом году хороший урожай» или «Какой прекрасный горошек, Дженьюэри, только взгляни!» Я помню, как она переживала за посаженные мною базилик и мяту, как осенью сажала тюльпаны, а весной наблюдала, как появляются всходы.
        Мы с дедулей устраиваем Уорду экскурсию по саду.
        — Мне нужно взять дров из сарая,  — говорит дед. Уорд предлагает свою помощь. К балкам сарая прикреплены самодельные качели красного цвета.
        — Айла в детстве очень любила эти качели,  — вспоминаю я.
        В нашем саду много укромных уголков.
        — Тут, наверное, очень здорово играть в прятки,  — улыбается Уорд, когда мы пересекаем газон, где мы обычно играли с моими школьными приятелями в крикет.
        Мы выходим за ворота и идем к пляжу. Дедушка рассказывает Уорду о нашем доме. Особняк был построен в 1972 году, и раньше здесь не было никакой дороги к берегу моря, лишь крошечная тропинка, поросшая травой.
        По пути к пляжу я показываю Уорду на парковку вдалеке.
        — Бабуля назначала нас с Лукасом ответственными: мы должны были убедиться, что все оплатили парковку.
        — И что, все оплачивали?  — весело спрашивает Уорд.
        — Если не оплачивали, то имели дело с Лукасом. Который гонялся за ними по стоянке и вопил «А ну, плати!»
        Дедушка смеется. И добавляет, что Лукас не изменился.
        Когда мы возвращаемся с прогулки, я показываю Уорду оставшуюся часть дома, и мне неловко снова оставаться с ним наедине.
        — Здесь нужно кое-что подлатать,  — говорю я, когда мы входим в детскую, где мы с Лукасом обычно проводили время перед телевизором. В одном углу — стеклянные двери, ведущие в сад. Рядом стоит кукольный домик, который бабушка когда-то подарила Айле. Я подхожу к книжной полке и беру «Ребекку» Дафны дю Морье, сдув с нее пыль.
        — Помню, как дедушка рассказывал мне про Дафну дю Морье, когда мы только сюда переехали. Мы часто сидели у камина, и дедуля читал мне ее книги. И все побережье наполнено духом Дафны.
        На втором этаже я проношусь мимо двери своей комнаты, не желая, чтобы Уорд вошел, но он проходит вперед меня.
        — Тут так мило,  — говорит он, глядя в окно на море. Я, помедлив немного, подхожу к нему.
        — Меня зачаровывало море: оно всегда было таким разным. Даже зимой, когда волны становились совсем серыми, море имело надо мной странную власть.
        Уорд поднимает за серебряную рамку фотографию моей матери, стоящую на старом туалетном столике. Здесь она так похожа на бабулю. На ее длинных каштановых волосах небрежно повязана косынка. Она держит на руках меня в пеленке — из пеленки выглядывает моя мордочка.
        — Это ты?  — спрашивает Уорд. Я киваю. На снимке я положила голову маме на плечо и прижалась к ней. Мамины глаза закрыты; я тоже почти сплю. Я бы хотела помнить этот момент, но я чувствую его — вдыхаю аромат ее ванильных духов, слышу стук ее сердца. Всхлипнув, я снова киваю.
        — Это моя мама.
        Уорд смотрит на меня.
        — Она была красивой,  — говорит он.  — Этим ты в нее.
        На этот раз я не отворачиваюсь.
        — Правда, Дженьюэри. Ты очень красивая.

        — Ну что там с двигателем?  — спрашиваю я Уорда. Он в который раз поворачивает ключ в замке, но вместо шума мотора слышен лишь болезненный скрежет.
        — В последнее время мой автомобиль стал очень строптивым.
        — А раньше ты мне об этом сказать не мог?!
        Дедушка стоит на крыльце и ждет. Уорд снова пытается завести двигатель, но снова ничего.
        — Похоже, аккумулятор сдох.
        — Не понимаю!  — Я в раздражении.  — Все же было нормально!
        — Бесполезно, Дженьюэри.
        Я опускаю стекло.
        — Дедушка, не стой на морозе, простудишься,  — говорю я, уверенная, что мы вот-вот наконец уедем.
        И тут я понимаю, что Уорд вышел из машины и что-то ковыряет под капотом. Совершенно ясно, что он абсолютно не понимает, чт? в машине может быть не так.
        — Тут нигде нет рядом автосервиса?  — спрашивает Уорд, помахав мне перепачканной маслом рукой.

        Пятница, вечер. У нас с Уордом нет другого выбора, кроме как заночевать в Бич-Хаузе. Нужно менять аккумулятор, и, конечно, все получилось именно так, что уехать отсюда мы сможем не раньше полудня. Мы уже созвонились с Лондоном. К счастью, Айла как раз у Дэна.
        — Вам разве не нужно позвонить жене?  — спрашивает дед Уорда, пристально наблюдая за ним. Мы сидим у камина. Я подпрыгиваю.
        — Пойду приготовлю ужин.
        За ужином Уорд расспрашивает деда о его работе в театре. Дедуля рассказывает о премьерах, которые всегда были самыми интересными событиями, если, конечно, актеры не путали текст.
        — Я всегда нервничал в день премьеры,  — говорит дедушка.  — Перед каждой генеральной репетицией я молился, чтобы что-нибудь случилось и спектакль можно было бы отменить.
        Уорд улыбается.
        — Волноваться и переживать совершенно нормально, Уорд. Если человек не переживает, значит, ему все равно.
        — Я часто нервничаю перед важными переговорами.
        — Это незаметно,  — добавляю я.
        Уорд смотрит на меня:
        — Просто я хорошо умею скрывать свои чувства.

        — Так, друзья мои,  — говорит дедушка. Мы только что досмотрели десятичасовой выпуск новостей и допили кофе с шоколадом.
        — Пора спать. Слишком поздно ложиться вредно для здоровья,  — говорит он, метнув в меня отчего-то слегка испуганный взгляд. Я целую его в обе щеки. Дедушкина кожа мягкая и хрупкая.
        Уорд встает и благодарит деда за сегодняшний вечер.
        — В комнате для гостей я оставил для вас полотенце, Уорд,  — говорит дедушка.  — И теплые одеяла. Здесь очень, очень холодно.
        Оставшись с Уордом наедине, я театрально зеваю и сообщаю, что тоже собираюсь пойти спать. Но когда я поднимаюсь с пола — мы все сидели на полу перед камином,  — Уорд хватает меня за руку.
        — Подожди.
        — Уорд, что тебе нужно?
        — Кое-что нужно тебе сказать. Очень многое объяснить. Как ты думаешь, почему я взял тебя с собой на сделку, Дженьюэри?
        Я снова сажусь перед камином, обхватив себя за колени. Уорд садится рядом. Я отодвигаюсь, уверенная, что, если он окажется еще ближе, мне снова захочется, чтобы он поцеловал меня, и закончить то, что мы начали так давно.
        — Дженьюэри, все кончено.
        — Что кончено?
        — Я развожусь.
        — Разводишься,  — эхом повторяю я, давая себе время осознать его слова.
        — Последние полгода мы общаемся через адвоката.
        Я подсчитываю в уме — получается, почти с тех самых пор, как он пришел в «Шервудс». И все это время он разводится с женой?
        — Что? Как? То есть почему ты не сказал мне раньше?
        — Я не мог. Мы пообещали друг другу ничего никому не рассказывать. Марина не хотела, чтобы кто-то узнал, и я с уважением отнесся к ее решению. Единственный человек, который знал об этом,  — Джереми. Когда он принимал меня на работу, то случайно подслушал наш с Мариной разговор, и он спросил меня, совершенно справедливо, не будет ли развод меня отвлекать. Я заставил его пообещать мне не говорить никому в «Шервудс». А потом мы с тобой так сблизились, и я хотел тебе рассказать, но не мог. Все это было для меня как гром среди ясного неба, Джен. Я совсем запутался и тоже чувствовал себя виноватым. Но теперь я могу быть с тобой откровенным, потому что процедура развода почти окончена и мы уже не скрываем, что расходимся. Жаль, конечно, но мы оба поняли, что это правильное решение. Если честно, мы с ней стали чужими уже давно.
        — Из-за Спенсера?
        Уорд качает головой.
        — Конечно, и он тут тоже сыграл свою роль…
        Он ерошит себе волосы.
        — Полтора года назад мы с Мариной потеряли ребенка.
        Я смотрю на Уорда, понимая теперь, почему он был таким грустным в детской в Юли-Лодже — смотрел в окно, а в душе у него, наверное, все сжималось от боли.
        — Марина родила девочку, но у нашей дочери были проблемы с легкими, и она умерла, не прожив и дня. Я даже не успел подержать ее на руках,  — говорит Уорд срывающимся голосом.  — У меня не было времени познакомиться с ней. Всего пара часов — и наша дочка умерла.
        Я осторожно касаюсь его руки.
        — Ты знаешь, каково это, Джен — терять близких. Вы знаете больше, чем кто-либо. Это убивает тебя. Когда я потерял дочь, во мне словно что-то сломалось; иногда мне кажется, что все это было только вчера. И хотя такое событие должно было сплотить нас, Марина решила, что во всем виноват я, что я ее подвел. Да, я был виноват в этом тоже. Она спала с другими — Спенсер был не первым ее любовником. Мы пытались все исправить. Ходили к психологу. Но мне это не очень помогало…  — Уорд еле заметно улыбается.  — Мне все повторяли, что нужно простить и отпустить; не держать в себе слез. Но проблема в том, что с юности папа запрещал мне плакать. Марина посчитала, что я просто неспособен на эмоции, поэтому утешалась в объятиях других мужчин. Только все было совсем не так. В конце концов пришлось признать, что ничего не получится. Наша с Мариной любовь не была достаточно сильной, чтобы выдержать такое испытание. Побыв здесь, услышав истории твоего дедушки, я понял, что мои отношения с женой и яйца выеденного не стоили.
        Я снова дотрагиваюсь до руки Уорда, но уже не убираю ладонь.
        — У меня не было времени поздороваться или попрощаться с моей доченькой,  — говорит он, глядя на меня с печалью в глазах, склонив голову. И начинает рыдать. Я обнимаю его, а он плачет, как маленький ребенок.
        — Прости меня, прости,  — говорит Уорд, проплакавшись.  — Почему-то с тобой у меня получается…  — Он пожимает плечами:  — Не знаю, быть самим собой, что ли. Ты знаешь меня, ты меня понимаешь.
        — Про тебя я могу сказать то же самое,  — отвечаю я, думая обо всем, что я рассказывала ему об Айле и о своей юности. Я рассказала ему такое, что не каждой подруге смогла бы доверить.
        — Согласен, мы не так хорошо знаем друг друга…
        Уорд прав. Во многих отношениях наша дружба похожа на книгу. Мы перевернули пару страниц, пролистали пару глав, но основная часть книги еще нам неизвестна. И после нашего поцелуя я сделала все возможное, чтобы отдалиться от него, чтобы перестать читать эту книгу, опасаясь, что у нее несчастливый конец.
        — Хочу спросить тебя, не согласишься ли ты со мной куда-нибудь сходить,  — интересуется Уорд.  — Пообщаться в другой обстановке. Узнать обычного Уорда? Я, конечно, не знаю, понравится он тебе или нет, но…
        Я киваю.
        — Это что, ответ «да»?  — спрашивает он, улыбаясь еле заметно.
        Мы придвигаемся ближе друг к другу.
        — Это «да». Самое большое и важное «да», какое только может быть.
        Уорд заключает меня в объятия и целует.
        Той ночью мы больше не говорим. Мы проводим ее вместе, в моей синей комнате, а за окном воют океанские валы.
        Все долгие годы моего одиночества забываются от одного прикосновения Уорда.
        Я просыпаюсь посреди ночи в его объятиях. Мне требуется лишь секунда, чтобы вспомнить прошлый вечер, но когда вспоминаю, сразу же закрываю глаза и проваливаюсь в глубокий сон.

        На следующее утро дед замечает перемену нашего настроения. Я наливаю Уорду кофе, и мы оба широко улыбаемся. Меня распирает от желания сообщить дедуле приятную новость. Уорд хочет, чтобы я сказала ему сама.
        — Он думает, что у меня все еще есть жена. По сути он прав.
        — Я все объясню,  — успокоила я его.  — Но рассказать нужно, так ведь?
        Уорд кивнул и снова меня поцеловал.
        Уорд уходит в автосервис, а мы с дедулей отправляемся на прогулку — чуть побродить по пляжу. На прощание Уорд улыбается, и я читаю в его глазах: «Удачи!»

        Я сжимаю дедушкину ладонь.
        — Как ты себя чувствуешь?  — спрашиваю я его.  — Белла говорила…
        — Не слушай Беллу.
        — Она сказала, что ты несколько раз уже падал, дедуль.
        Дед отмахивается:
        — Я уже не молодой, это нормально.
        — Да, но…
        — Прекрати, Дженьюэри. Со мной все в порядке. А что у вас с Уордом?
        — Он разводится. Они с женой разводятся. О, дедушка, мы проговорили всю ночь.
        Я рассказываю ему, что Уорд с Мариной потеряли ребенка. Дед молчит, но я понимаю, что он прекрасно чувствует всю боль Уорда.
        — Пожалуйста, не переживай. Мы не будем торопиться, пока развод не будет оформлен, пока все это не закончится, но я ему доверяю — и гарантирую, что и ты можешь ему доверять.
        Дедушка сжимает мою ладонь.
        — Ну, если ты счастлива, то и я счастлив. Уорд мне сразу понравился. Конечно, я держал ухо востро, но, по-моему, он парень хороший.
        Мы идем вдоль пустынного пляжа. Я интересуюсь дедушкиными планами на выходные. Вечером к нему должна прийти Белла. Она собирается купить к ужину рыбу. Потом дед спрашивает, чем я планирую заниматься, и я рассказываю, что Уорд хочет пригласить меня на свидание.
        — Пригласил меня на ужин.
        — Как романтично!
        Дед вздыхает, как будто вспоминая те времена, когда они с бабулей еще только встречались.
        — Твоей бабушке Уорд бы точно понравился. Хотя она обязательно учинила бы ему допрос с пристрастием.
        — И пригрозила бы отрезать яйца, если он меня обидит.
        — Скорее всего.
        — А еще, наверное, сказала бы, что момент мы выбрали не самый лучший.
        Дедушка сжимает мою ладонь.
        — Нет, так бы она не сказала. Уж поверь мне. Жизнь была к тебе не очень-то справедлива, Дженьюэри. А твоя бабушка всегда говорила, что всему свое время — и счастью, и горю. И тому, чтобы встретить новую любовь.
        29
        Последние несколько недель получились незабываемыми. Я не знаю, как описать, насколько я была счастлива. Как если бы моя жизнь за последние пять лет была лишь подготовкой, а теперь я наконец смогла насладиться этим великолепным солнцем и нырнуть глубоко-глубоко в освежающие бирюзовые волны, которые смыли прочь мое одиночество. Мы с Уордом решили никому не рассказывать о наших отношениях; не хотелось бы, чтобы кто-то в офисе узнал о них, пока он еще разводится. Но всем в «Шервудс» уже известно, что последние полгода Уорд и Марина живут порознь и сейчас они в процессе развода.
        — Мне все время будут звонить, и периодически будет приезжать адвокат, так что лучше сразу всем обо всем рассказать,  — пояснил Уорд, и я согласилась.
        — Джен!  — зовет Надин. Я пролетаю мимо ее стола к лестнице.
        И поворачиваюсь к ней.
        — Ага?
        — Ты опять куда-то бежишь!  — укоризненно замечает Надин.
        Я поднимаю руку, в руке у меня файл.
        — Несу документы Уорду.
        — Неужели?  — Я пытаюсь не замечать озорства в ее взгляде.
        — Ах, так?  — Я чопорно задираю подбородок и перехожу на торжественно-медленный шаг. Правда, на последней ступеньке я спотыкаюсь и чуть не падаю. Надин смеется.
        Я закрываю дверь в кабинет, мысленно горя желанием, чтобы она запиралась на ключ.
        — Джен,  — встает Уорд. Улыбаясь, мы бросаемся навстречу друг другу.
        — Я так ничего не успе…
        Он не успевает закончить фразу, как я обнимаю его и целую. Мой файл падает на пол, бумаги рассыпаются по кабинету.
        Я расстегиваю его рубашку, как вдруг мы слышим стук в дверь. Уорд прижимает палец к моим губам. Мне хочется укусить его.
        — Уорд?  — Это Грэм. Не иначе как старая добрая Надин отправила его на разведку.
        — Подожди!  — останавливает его Уорд, заправляя рубашку в брюки.  — Я тут кое-чем занят.
        Мы смеемся.
        — Можешь зайти через пять минут?  — говорит Уорд.
        — Пять?  — одними губами шепчу я, разочарованная.  — Десять, не меньше!
        — Боюсь, что нет. Очень срочно,  — отвечает Грэм, и дверь открывается. Я прячусь под стол, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не расхохотаться в голос.
        — Ну что у тебя, Грэм?  — Мое сердце бешено колотится.
        — А где Джен?  — недоумевает Грэм.
        — А я откуда должен знать?  — спрашивает Уорд.  — Это и есть твое неотложное дело?
        Мне отчаянно хочется чихнуть. О, нет. Пожалуйста, нет. Пожалуйста, нет.
        — Что-нибудь еще, Грэм?
        Все, не могу больше терпеть.
        — Апчхи!
        Я выползаю из-под стола.
        — Ой, как интересно!  — брови Грэма ползут вверх.  — Что ты там делала? Или мне не стоит этого знать?
        — Хорошо, хорошо, давайте оставим это между нами,  — предлагает Уорд.
        В офис входит Надин.
        — О, Уорд, все уже давно все знают. Не вчера же родились.
        Она смотрит на меня.
        — Важные документы, говоришь? Ага, сейчас.
        — По-моему, это прекрасно,  — восклицает Грэм.  — Но, чтобы вы знали, я вас первый раскусил.
        Надин шлепает его по руке.
        — Нет, не ты раскусил. Ты понятия не имел.
        Они продолжают спорить, как будто нас с Уордом в офисе нет и в помине.

        — Давайте же начинать,  — говорит Уорд. Утро следующего дня. В зал совещаний входит Надин с подносом, на котором стоят чашки с кофе и тарелочка печенья.
        — Юли-Лодж.
        — Мы уже произвели обмен,  — говорит Люси.  — Без проволочек.
        Мы аплодируем.
        — А что, шампанского не будет?  — спрашивает Грэм. Я ловлю взгляд Уорда, и его улыбка дает мне понять, что он хочет, чтобы совещание закончилось как можно быстрее, хочет закрыться со мной в своем кабинете и остаться наедине.
        Я смотрю на него, думая, как прекрасно любить. Но пока я еще не могу пригласить Уорда к себе с ночевкой в течение недели и на те выходные, когда Айла дома. Нужно постепенно приучать ее к его присутствию, но познакомиться как следует они уже познакомились — в прошлые выходные. Сначала Айла жутко стеснялась. Не хотела говорить с ним и все время отиралась возле меня, но Уорд постарался быть как можно более осторожным и не показывать открыто своего отношения ко мне. Он старался сделать так, чтобы Айла чувствовала себя комфортно рядом с ним. К концу дня она уже показала ему свою комнату, свои фотографии и рисунки, и сертификат, которым ее наградили во время поездки в Америку — за храбрость. На ужин мы приготовили сосиски с картофельным пюре, и Айла продемонстрировала Уорду свой фартук и колпак. А потом испекла кексы. В итоге Уорд даже помыл посуду, но сначала они с моей дочерью чуть не подрались: мыть тарелки Айла отказалась наотрез. Много лет назад бабуля сказала: «Мужчина, который моет посуду — настоящее сокровище!» В общем, впечатление на Айлу Уорд произвел — она даже спросила, будет ли он с нами на
Рождество. До Рождества между тем оставалось всего шесть недель, и по телевизору уже крутили рождественскую рекламу.
        Вне работы Уорд удивительно спокоен. Объясняет он это тем, что наконец решил развестись.
        — Я знал, что все кончено, что наш брак трещит по швам,  — говорил он мне в выходные, когда Айла уехала к Дэну и Фионе. Мы вернулись из Корнуолла. Было воскресное утро. Мы лежали в постели, и Уорд гладил мою руку, лежащую на его груди.
        — Но я не хотел сдаваться. В голове все еще звучал голос отца: «Сдаются только неудачники». Только теперь я больше не хочу его слушать, Дженьюэри. Я лишь сделал выбор расторгнуть брак, в котором мы были несчастными оба. Мы познакомились с Мариной, когда ей было под сорок. Она была успешным визажистом, работала на съемках фильмов и телепрограмм. Марина мечтала о ребенке, и я тоже. Она была красивой; мои друзья с ума сходили от ревности. Все это безумие подкосило меня. Всего через пару недель мы уже были помолвлены и пытались завести ребенка, а она повторяла, что это займет какое-то время. Марина забеременела почти сразу. Но, когда мы потеряли этого ребенка… она хотела попробовать снова, но я… Я не был готов. И она не была готова; она пыталась решить наши проблемы за один вечер, а ведь это невозможно. Когда я сказал, что мне нужно время, она стала мне изменять. Мы отдалились друг от друга. Я скрывал от нее свои чувства. Ей было одиноко, и мне тоже. Ей нужно было, чтобы ее кто-то утешил. Я не осуждаю ее.
        Я обняла его крепче.
        — И потом, если бы всего этого не случилось, у меня не было бы тебя,  — добавил Уорд.  — Такой прекрасной тебя.
        Остаток утра мы провели в постели. Уорд сделал яичницу — сказал, это единственное, что он умеет готовить. Обедать мы пошли в паб, а потом выгуливали Спада вдоль реки, часами рассказывая друг другу истории из нашего прошлого, точно зная, что друг для друга мы теперь стали будущим.
        Ведь кто-то же сейчас тронет меня за плечо и скажет, что я задремала, да?
        — Дженьюэри…  — говорит Уорд, и я снова возвращаюсь в реальность.
        — …дорогая,  — добавляет Грэм.
        Я комкаю шарик из листка бумаги и швыряю им в Грэма.
        — Так приятно, когда в офисе есть о чем поговорить,  — продолжает Грэм.
        — У меня есть кое-какие новости,  — к счастью, объявляет Люси, пресекая на корню обсуждение нас с Уордом.  — Мы с Джимом…
        — Не может быть!  — прерывает ее Грэм.
        — О мой Бог!  — ахаю я.  — Вы?..
        Люси кивает.
        Мы начинаем ликовать, как будто только что выиграли сделку на пару миллиардов. В зал вбегают Надин и Спад, которые тоже хотят поучаствовать в общем веселье.
        — Где же кольцо?  — спрашивает она, схватив Люси за руку.
        — Купим на выходных.
        — Как все произошло?  — спрашивает Надин, желая выведать все детали.
        — В супермаркете,  — взахлеб рассказывает Люси.  — Мы стояли в отделе мороженых овощей. Он сказал, что хотел сделать мне предложение, когда я меньше всего этого ожидала.
        — И он был прав! Это чудесно! Я прямо-таки чувствую любовь!  — провозглашает Грэм.  — Ну, теперь-то точно пора откупорить бутылочку шампанского, а?
        30
        Утро. Понедельник. Надин соединяет меня с дедушкиной лучшей подругой Беллой, и я сразу понимаю, что что-то не так. Белла редко звонит мне на работу. И уж тем более с утра.
        — Твой дедушка,  — говорит она сразу, задыхаясь.  — У него был инсульт. Он в больнице. Приезжай, как только сможешь.
        Она рассказывает мне все детали.
        — Я сейчас позвоню Лукасу. Просто приезжай, Дженьюэри. Он не понимает, где находится. И хочет нас всех видеть.
        Полтора часа спустя я уже в машине Уорда, Айла на заднем сиденье. Уорд позвонил ей в школу и попросил разрешить забрать ее с урока. Я подумала, что Айле нужно тоже увидеться с прадедушкой. Уорд мчится на предельной скорости.
        Впервые в жизни я хочу, чтобы Корнуолл был расположен ближе к Лондону, но Уорд довозит меня до больницы рекордно быстро. Машина с визгом останавливается прямо у входа, за каретой «Скорой помощи».
        — Беги!  — говорит он, распахнув двери.  — Я найду тебя. Беги!
        Мы с Айлой идем по коридору, я буквально тащу дочь по полу, пытаясь как можно быстрее попасть в палату. Мы садимся в лифт. И хмуримся, когда двери снова открываются и заходит пожилая пара: мужчина везет женщину в инвалидном кресле. В черепашьем темпе он начинает складывать кресло.
        — Давайте, я помогу,  — говорю я, и они с радостью принимают мою помощь. Наконец я нажимаю нужную кнопку.
        — Быстрее, быстрее,  — бормочу я, торопя двери.
        Мы мчимся по очередному коридору, и тут Айла падает, споткнувшись о развязавшийся шнурок.
        Я подбегаю к стойке регистрации. Медсестра разговаривает по телефону, а светловолосый врач в белом халате заполняет документы. Она поднимает взгляд.
        — Могу ли я чем-то вам помочь?  — спрашивает она меня.
        — Мой дедушка! Тимоти Уайлд, поступил…
        — Место двадцать восемь. Я вас провожу.
        Айла и я следуем за ней по палате. Дедушкина койка в самом углу. Я отчаянно борюсь с подступившими к горлу слезами, когда вижу его закрытые глаза, старую пижаму на нем и капельницу рядом. Возле него сидит заплаканная Белла. Она встает и обнимает нас. Доктор коротко рассказывает мне про лекарства, которые они дают дедуле, помимо капельницы.
        — Боюсь, его состояние критическое,  — говорит она.  — Но я дам вам пару минут.
        Я киваю и обращаюсь к Белле:
        — Спасибо, что вы с ним.
        — Все хорошо. Лукас уже едет,  — пытается она меня успокоить.
        Я глажу дедулину щеку. Он медленно открывает глаза и слабо улыбается мне.
        — О, Дженьюэри,  — говорит он.  — И Айла тоже здесь.
        Айла целует его.
        — Привет, прадедушка,  — всхлипывает она. Белла берет ее за руку:
        — Давай дадим твоей маме время побыть с дедулей наедине.
        Они выходят из палаты — Белла говорит мне, что отведет Айлу в столовую. Она хочет выпить кофе, а Айле сейчас не помешает стаканчик сока.
        Я сажусь рядом с дедушкой, не выпуская из своих ладоней его руку. Он сжимает мою руку изо всех сил.
        — Чувствую… Себя… Ужасно…  — говорит он. Его речь затруднена. А красивое лицо искажено — дед пытается улыбнуться.
        — Тсс. Спокойно…  — Я поглаживаю его руку. Сейчас ему ни к чему напрягаться. Я ведь рядом.
        — Дженьюэри,  — говорит дедушка через силу.  — Скоро я буду… Я буду с ними.
        Я сжимаю его ладонь крепче.
        — Одно из самых жутких событий…
        Долгая пауза.
        — …потерять дочь.
        Он с трудом дышит.
        — О, дедушка,  — чуть не плача, говорю я.
        — Но зато у нас с бабушкой была ты. И я так…
        Он сглатывает.
        — …так тобой горжусь.
        Я осторожно кладу голову ему на грудь, и мои слезы капают на его пижаму.
        — Я люблю тебя. Очень сильно люблю тебя и никогда не забуду, как много ты сделал для нас с Лукасом. Я люблю тебя всем сердцем. Не уходи. Пожалуйста, не уходи. Спасибо, спасибо за то, что был для меня лучшим отцом. У меня не было родителей, но были вы с бабушкой, и поэтому я самая счастливая девочка на свете,  — говорю я.
        — Спасибо… тебе…  — Голос у него совсем слабый.  — А где Лукас?
        — Он придет, он сейчас придет, дедуля.
        Дед ничего не говорит, но я знаю, что он все понимает.
        Когда я поднимаю голову, его глаза закрыты. Он выглядит спокойным.
        — Дедуля?
        — Дедушка!  — К нам подбегает Лукас.  — Как он, Джен?
        Я отодвигаюсь.
        — Не очень.
        Лукас садится на койку с самого края.
        — Дедуль? Я пришел.
        Дедушка медленно открывает глаза.
        — Мой мальчик.
        Лукас кладет руку ему на лоб, явно в смятении и не в силах поверить, что тому стало так плохо.
        — Не оставляй нас,  — просит Лукас, сорвавшись на шепот.  — Пожалуйста, не уходи.
        — У тебя все будет… отлично.
        Лукас покачал головой.
        — Я не был тебе хорошим сыном, ни разу не поблагодарил за все, что ты для меня сделал, но это не значит… это не значит, что я не… Я не…
        Дедушка легонько постукивает пальцем по его руке.
        — Я люблю… тебя.
        Он закрывает глаза.
        — Я тоже тебя люблю.
        Повисает долгая пауза.
        — Дедушка, я никогда не забуду, как ты учил меня водить, как мы играли в шахматы, и тот момент, когда ты бросился в море, слышишь? Дедушка?
        Лукас дотрагивается до его руки.
        — Дедушка?
        Я подбегаю к другой стороне койки, схватив дедушку за руку, в которой больше нет жизни. Нет, не может быть… Я еще не готова.
        Лукас давит что есть силы на кнопку вызова медсестры.
        — Дедушка!  — кричит он.  — Медсестра! Медсестра! Дедушка!
        Потом поворачивается ко мне.
        — Он умер,  — говорит Лукас заплетающимся языком.  — Дженьюэри, он умер.
        Но я снова жму на кнопку. Лихорадочно жму на нее до тех пор, пока Лукас не оттаскивает меня в сторону и не обнимает крепко-крепко, плача у меня на плече.

        Прошла неделя. Маленькая церковь в Портпине переполнена — люди толпятся в проходах. На дедушкины похороны собрались многие его друзья из театра — тут и такие же старички, как он, и совсем молодые актеры, с которыми дедуля работал в Лондоне. И почти все местные жители. Бабушку с дедушкой все знали и любили: многие бывали у нас за ужином или во время вечернего чаепития. А когда бабуля продавала овощи со своего огорода, она и вовсе подружилась почти со всем городком.
        Дэн тоже захотел приехать. Они с Фионой сидят прямо за мной. Он был и на похоронах бабули.
        — Я очень уважаю старушку,  — сказал он как-то.  — С тех пор как у меня есть Айла, я понимаю, на какие жертвы можно пойти ради своих детей.
        Последние несколько дней я провела в обществе Беллы — мы занимались организацией похорон и поминок. Лукас пару дней погостил, а потом его срочно вызвали на работу. Уорда я уговорила отвезти Айлу в Лондон, чтобы она пожила у своего отца и не пропускала школу. У нас с Беллой все равно была такая куча дел, что присутствие Уорда мне бы только мешало. Кроме того, как бы сильно я ни была благодарна Уорду за его поддержку, я хотела побыть одна и узнать о последних днях деда. Белла рассказала, что обычно каждое утро приходила в гости с газетой. Дедушка либо сидел на кухне, слушая радио и завтракая, либо уже был в гостиной. В тот день ни там, ни там его не оказалось. Белла отчаянно звала его, думая, что он упал в какой-нибудь из дальних комнат и не может встать. Потом поднялась наверх и увидела, что он лежит в своей постели. Дедуля ее слышал, но не мог пошевелиться — у него отнялась правая сторона тела. Белла вызвала «Скорую». Тогда он прошептал бабушкино имя, а потом упомянул нас с Лукасом. Белла сделала все, что могла, чтобы успокоить его.
        — Я сказала, что вы с Лукасом уже едете, Дженьюэри. Он хотел дождаться вас.
        После похорон мы с Беллой организовали сладкий стол и подготовили небольшое слайд-шоу с дедушкиными фотографиями. Там были его детские черно-белые фото, фотографии его в театре, с актерами, а еще наши с Лукасом и бабулей снимки на пляже в Портпин, в шортах и футболках. И замечательное фото, на котором дедушка качает Айлу на самодельных качелях.
        Дом без дедушки стал каким-то странным, холодным, пустым. Каждую ночь я плакала в подушку — было физически больно осознавать, что дедули больше нет, что я никогда больше не увижу его лицо и не смогу спросить у него совета. Я так рада, что мне удалось провести те несколько драгоценных дней с ним, когда у Уорда сломалась машина. Мы гуляли по пляжу и смеялись. Я смотрю на распорядок церемонии. На эти выходные мы с Уордом и Айлой должны были приехать к дедушке. Он уже запланировал приготовить рыбный суп. Собирался купить треску в тесте в пятницу. Но я напоминаю себе, что хотя бы успела добраться до него вовремя и попрощаться. Если бы не Уорд…
        Я поворачиваюсь к Уорду, и он сжимает мою руку в своей. Как будто я все время прощаюсь и с бабулей тоже, и от этого еще больнее, что моих родителей нет в такой момент рядом. Они должны быть здесь. Хорошо, что Уорд не видел меня в таком состоянии, но слышать его голос по вечерам было для меня безумно важно. Кто-то легонько толкает меня в бок. Айла протягивает мне маленькую флисовую подушечку в виде сердца. И мое сердце переполняется любовью к дочери.
        Мы поем гимн, а я поглядываю в сторону Лукаса — он сидит в конце ряда. И не отводит взгляда от гроба. Я так рада за них с дедушкой: наконец-то у Лукаса получилось поговорить с дедулей по душам. И я рада, что мой брат успел сказать, как он любит его.
        — Только разве он меня слышал, Джен?  — спросил он меня в больнице.  — Не уверен…
        — Конечно, слышал. Он знает, что ты любишь его.
        Но на лице Лукаса я все равно видела виноватое выражение, как будто он приложил недостаточно усилий и упустил момент.

        Церемония окончена, и поток гостей устремляется на улицу, к Бич-Хаузу, где уже накрыт стол и все готово для поминок. Мы болтаем с Дэном и Фионой. Айла стоит рядом и держит меня за руку. Уорд с Беллой стоят чуть поодаль.
        — По-моему, он очень хороший,  — говорит мне Дэн, показывая в сторону Уорда. Лукас подходит ко мне и спрашивает:
        — Это и есть Уорд Меткалф, твой начальник?
        Я киваю.
        — Я вас познакомлю.
        — Было бы замечательно.
        — Уорд и мама встречаются, дядя Лукас,  — докладывает Айла.
        — Ага.
        — Пока еще только начали,  — уточняю я, закусив губу.
        — Мне, наверное, следует сразу записаться к нему на прием,  — продолжает Лукас, глядя перед собой, и в его голосе я слышу плохо скрываемую злобу.
        — Что?
        Дэн и Фиона вдруг замолкают. И незаметно отходят от нас.
        — Ну, нам ведь нужно будет продать Бич-Хауз, а Уорд, я уверен, мог бы взять не очень большой процент, так?
        Я молчу. Лукас продолжает:
        — У тебя ведь должны быть какие-то льготы.
        Я обращаюсь к нему, вне себя от злости:
        — Что на тебя нашло?
        — Просто я веду себя практично. Должен же хоть кто-то из нас вести себя практично!
        — Обсуждать продажу дома, когда мы даже еще дедулю не похоронили?  — кричу я.  — Не смей вымещать на мне свой гнев, Лукас! Когда ты уже повзрослеешь и поймешь, что то, что случилось с мамой и папой, и меня тоже сильно задело!
        Уорд хочет вмешаться.
        — Все хорошо,  — оттесняю я Уорда, сосредоточившись на Лукасе.
        Лицо моего брата исказила гримаса боли, в глазах его слезы.
        — Прости. Я не хотел этого, Джен, ты же знаешь, что не хотел. Я подвел его. Я провалился. Господи, я столько всего не успел ему сказать. О, Джен, я так раскаиваюсь.
        Но уже слишком поздно.
        — Некоторые вещи не продаются,  — говорю я, хватаю за руку Айлу и убегаю с такой скоростью, на какую только способна.
        31
        Начало декабря. Вечер. Пятница. Прошло две с половиной недели после похорон дедушки. Я вернулась на работу. Но мне — если такое возможно — с каждым днем делается все хуже. Растет ощущение безысходности. Я не знаю, что бы я делала без Лиззи. Она помогла мне разобрать оставшиеся после дедули вещи. Она была доброй, но твердой, и мы постепенно привели Бич-Хауз в порядок. Дедушка завещал мне множество вещей, которые я стала считать своими сокровищами,  — свои французские дорожные часы, например, украшенные фигурками птиц, бабочек и цветочных бутонов. Теперь они украшают камин в моей квартире. Осталось много фотографий, в том числе мое фото на руках у мамы. После похорон мы с Лукасом больше не виделись, только говорили по телефону. Он снова извинился, но по-прежнему намерен продать дом как можно скорее.
        — Мы должны быть реалистами. И это не потому, что я хочу причинить тебе боль, клянусь. Мы просто не можем себе позволить его оставить.
        Но я до сих пор не могу дать свое согласие на продажу Бич-Хауза.
        Люси, Грэм и Надин стали как шелковые. Надин все время кладет мне в чай и кофе еще один кусочек сахара, настаивает на том, что в перерыв на ланч мне надо дышать свежим воздухом. Мы вместе ходим в кафе напротив и в супермаркет за углом, и она следит за тем, чтобы я ела. Грэм все время пытается меня рассмешить, и у него получается, потому что его шутки слишком плохи, чтобы над ними не смеяться. Люси хватает такта, чтобы не блистать своим обручальным кольцом и не светиться счастьем до потери сознания, хотя я все время говорю ей, чтобы она не стеснялась. Атмосфера на работе сдержанная, но теплая, и теперь я куда более отчетливо осознаю, что мои коллеги — уже не просто коллеги, они мои друзья, и если я когда-нибудь уйду из «Шервудс», то буду по ним скучать. Даже Спенсер прислал мне цветы и записку: «Скучаю». Слава богу, после той знаменитой драки с Уордом он стал приходить куда реже. Мне трудно видеть его, потому что он пытается вести себя так, словно ничего не случилось. Уорд попросил меня никому в офисе не рассказывать — он, понятное дело, не хочет, чтобы слухи о его разладе с женой множились.
        Кстати, Уорд ведет себя потрясающе, и наши с ним отношения перешли на новый уровень. Он, кажется, разделяет мое мнение насчет позиции Лукаса. Он пообещал, что не будет делать ничего без моего согласия, и я ему доверяю.
        Я поднимаюсь наверх, в кабинет Уорда, а Грэм идет мне навстречу с кружкой кофе.
        — Он говорит по телефону, Джен,  — предупреждает меня Грэм.  —  Опять с твоим братом,  — добавляет он шепотом.
        — С Лукасом? Ты уверен?  — ничего не понимаю я.
        Грэм кивает.
        — А что?
        — Ничего,  — отвечаю я, вконец запутавшись.
        Почти открыв дверь в кабинет Уорда, я останавливаюсь, услышав, как он говорит:
        — Пора уже ей понять. Она ведет себя нелогично.
        Я застываю в дверях.
        — Да. Посмотрю, что смогу сделать. Уверен, со временем она опомнится.
        Длинная пауза. Потрясенная, я отшатываюсь от двери, но потом снова подхожу ближе.
        — Конечно, она не может. Не знаю, когда люди в трауре, они ведут себя непоследовательно.
        Еще одна пауза.
        — Приличная сумма. Я поговорю с ней, не волнуйся, предоставь это мне.
        Я медленно иду обратно вниз, к себе в офис. Как он мог?
        — Милая,  — говорит Грэм, глядя, как я с маниакальным упорством складываю бумаги в ящики и пытаюсь надеть на Спада ошейник и прицепить к нему поводок.  — Все хорошо?
        — Нет.
        — Что случилось?
        — Передай Уорду, что все кончено, хорошо?  — говорю я. Мои руки дрожат.
        — Что?
        — Передай ему, что я слышала, как он разговаривал с Лукасом.
        — Джен, успокойся,  — умоляет Грэм. Он ненавидит ссоры.
        — Просто передай ему,  — отвечаю я, выходя из офиса.  — Он поймет, что я имела в виду.
        32
        Я стою на пороге дома Джереми в Ричмонде. Рядом мечется Спад. Лиззи в командировке, и единственный человек, о ком я подумала, единственный человек, кого я хотела бы видеть,  — это Джереми.
        — В чем дело?  — спрашивает он, и я влетаю в его объятия.
        — Дженьюэри, что случилось?
        Я не знаю, как долго он держит меня. На пороге появляется его жена Эмма. Она зовет нас в дом — говорит, что поставила чайник.
        — Отведи ее в кабинет,  — говорит она Джереми, и в глазах у нее неподдельное беспокойство.  — Там тепло и хорошо.

        Джереми сидит в кресле и внимательно меня слушает. В его кабинете уютно, тут есть настоящий камин и множество полок с книгами, рождественскими открытками и семейными фото. Я рассказываю ему все, в подробностях, которые льются из меня, словно из поврежденного водопровода. Джереми не говорит ни слова. Я спрашиваю:
        — Ты можешь поверить, что Уорд действовал за моей спиной?
        Джереми протягивает мне салфетку.
        — Нет,  — отвечает он.  — Не могу.
        — Я доверяла ему.
        — Поверить не могу, что он так поступил. Уверен, это недоразумение. Уорд никогда бы не пошел против собственных принципов.
        — Но…
        — Может быть, надо было все-таки подождать и поговорить с ним?  — спрашивает Джереми добрым голосом, но твердо.  — Может быть, Грэм просто все не так понял? Давай посмотрим правде в глаза, он часто ошибается. Разве Уорд не заслуживает презумпции невиновности?
        — Но он говорил с Лукасом о доме и о деньгах.
        Или нет? Я пытаюсь снова вспомнить их разговор.
        Не знаю, когда люди в трауре, они ведут себя непоследовательно.
        — Дженьюэри. Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю — как друг и бывший коллега.
        Я киваю, высмаркиваясь в платок.
        — И я тебе все это говорю, потому что мне не все равно. Зачем ты сбежала? Почему не попыталась поговорить с ним?
        Я делаю глубокий вдох.
        — Потому что…
        Я сжимаю губы.
        — Не знаю, Джереми. Я так запуталась…
        — Может быть, потому что ты его любишь, а иногда проще при первых признаках беды сбежать куда подальше?  — подмигивает мне Джереми.
        — Нет. Это не так, совсем не так,  — мотаю я головой.
        — Ты боишься быть счастливой. Ты уже долгое время была одна, и вдруг появляется мужчина, который тебя любит, а ты любишь его. Только разве это так уж страшно, разве это не волшебное чувство? Когда я влюбился в Эмму, я был так напуган, что даже думать нормально не мог. Я думал, что это конец моей свободы, конец жизни, какой я ее себе представлял, но так или иначе мне необходимо было совершить прыжок в неизвестность, и я так рад, что совершил его. Конечно, ничего не закончилось — наоборот, это было начало новой и прекрасной жизни. Любовь делает нас уязвимыми, но мы должны, и это в наших собственных интересах, использовать этот шанс.
        — Спасибо,  — говорю я, взяв еще одну салфетку и понимая, как сильно я скучала по мудрым советам Джереми.
        — Прости,  — добавляю я с улыбкой,  — что вечно перед тобой плачу.
        Едва Джереми успевает открыть рот, чтобы ответить мне, как мой телефон звонит. На экране имя Уорда.
        Джереми приказывает мне ответить:
        — Никогда не убивай чувство в зародыше.

        Я встречаюсь с Уордом в местном пабе неподалеку от моего дома и квартиры Уорда в Брук-Грин. Он протягивает мне бокал вина, а в глазах у него злость.
        — Что, подождать не могла?
        — Я все не так поняла,  — признаю я.  — Теперь я знаю. Я позвонила Лукасу.
        — Ты звонила… Лукасу?  — Уорд в недоумении.
        — Он сказал, что весь день был на совещаниях,  — произнося эти слова, я понимаю, как нескладно это все звучит, как глупо с моей стороны было так отреагировать.  — Он заверил меня, что ничего бы не сделал без моего согласия, так как понимает, что мне нужно время.
        — Ты ему позвонила и сделала все только хуже!  — кричит Уорд и вдруг понижает голос.  — Всего-то и нужно было, что сказать мне.
        — Я знаю. И сожалею. Очень,  — говорю я, стыдясь самой себя.
        — Если хочешь знать, вообще-то я разговаривал с Люком, моим адвокатом. По поводу Марины. Мне казалось, что можно развестись цивилизованно, но, видимо, нет.
        — Прости,  — говорю я, протягивая руку к его руке, но он тут же отдергивает свою.
        — Знаешь, что на самом деле больнее всего, Джен? Ты была готова поверить, что я могу так с тобой поступить.
        — Я…  — моему поступку нет оправдания. Я снова наклоняюсь к нему, но он отодвигается еще дальше.
        — После всего того, что мы пережили вместе, ты действительно думаешь, что я такой человек, который мог бы так себя вести?
        — Нет. Я вообще не знаю, о чем я…
        — То есть ты считала, что я могу просто взять, позвонить твоему брату, за спиной у тебя провести сделку — и все ради какого-то там процента? Если так ты обо мне думаешь, у нас нет с тобой ни малейшего шанса,  — говорит он, вставая и взяв свое пальто со стула.  — И Лукас заслуживает лучшего отношения. Он дал тебе слово ничего не делать без твоего согласия, и тебе стоило бы довериться хотя бы ему. Когда ты сбежала, Лукас был в шоке — он корил себя за то, что выместил на тебе свой гнев, ему правда было очень жаль. Он плакал, Дженьюэри. Твой брат плакал! Ты была права, он за эти годы многое держал в себе — ты не единственная, кому пришлось несладко в этой жизни.
        — Уорд! Подожди! Пожалуйста, не уходи.
        Уорд поворачивается ко мне.
        — Если так ты думаешь обо мне,  — повторяет он,  — то лучше покончим с этим прямо сейчас.

        Я спешу домой и начинаю бросать в чемодан подвернувшуюся под руку одежду. Айла дуется. Она не хочет снова садиться в машину и ехать в Корнуолл на выходные, особенно зная, что прадедушки больше нет.
        — Я хочу поработать над фотографиями на конкурс!  — кричит она.
        Они с Руки вместе обрабатывали фото на компьютере.
        — Не спорь!  — отрезаю я.
        — У меня тоже есть права!  — упирается Айла.  — Иногда я тоже имею право выбрать, что мне делать, а что нет. Моя учительница говорит…
        — Хватит! Ты сделаешь так, как я тебе скажу, Айла.
        Руки тихонько дотрагивается до моего локтя.
        — Ты уверена, что в состоянии куда-то ехать?
        — Со мной все в порядке,  — отвечаю я, чувствуя себя совсем не в порядке. Я поругалась с Уордом. У него нет ко мне больше доверия, и во всем этом виновата лишь я сама.
        Даже не помню, как я выехала из Лондона и как оказалась на автомагистрали. И уж тем более не помню, как добралась до Бич-Хауза.
        Раннее утро. Долгая езда меня вымотала, но уснуть я не могу до сих пор. Я включаю светильник и отправляю Уорду сообщение. «Прости,  — выстукиваю я по клавишам.  — Я не хотела тебя обидеть. Я должна была тебе доверять. Пожалуйста, прости меня». Нажимаю на «Отправить». И мне так хочется сказать, как сильно я его люблю! Никогда раньше я не чувствовала себя таким образом. Я понимаю, что все мои чувства к Дэну даже близко не были похожи на те, что я переживаю сейчас. Когда Дэн порвал со мной, мне было всего лишь страшно, потому что я была беременна и не хотела воспитывать ребенка одна. И я его любила не так, как любила Уорда — настолько сильно, что, казалось, пошла бы на что угодно, чтобы все исправить.

        На следующее утро, едва проснувшись, я сразу лезу в телефон — проверить сообщения. Но мое сердце обливается кровью, когда я понимаю, что ответа нет.
        После завтрака мы отправляемся на пляж. Айла держит поводок Спада и идет с ним по песку, ища раковины и всякие прочие штуки. Пляж опустел. Мы закутаны во все самое теплое. В Корнуолле зимой намного холоднее. Я прислоняюсь к стене закрытого на зиму кафе и смотрю на море, слушая шум волн и пытаясь понять, как решить ситуацию с Уордом. Дедушка всегда говорил, что волны часто подсказывают ответ. Я пережду. Напишу ему письмо, вот что. Расскажу ему о своих чувствах. Буду опять звонить ему. Приду к нему под дверь; буду долго колотить в нее, пока он не откроет, если придется. Я не позволю нашим отношениям погибнуть в зародыше. Просто не могу. Я закрываю глаза и слышу дедушкин голос: «Вот теперь ты моя девочка. Настоящий боец!»
        Я открываю глаза, услышав другой голос совсем рядом.
        — Я тоже боюсь,  — говорит этот кто-то,  — но давай начнем все заново.
        Уорд в зимнем пальто и полосатом шарфе садится ко мне на песок.
        — Как ты узнал, что я тут?  — спрашиваю я изумленно, касаясь его руки, чтобы понять, что не сплю.
        — Руки позвонила. Она за тебя переживала, сказала, что прошлой ночью на тебе лица не было,  — улыбается Уорд.
        Замечательная, прекрасная Руки. Я хочу обнять Уорда и никогда больше не отпускать его от себя. Еле-еле сдерживаюсь, чтобы усидеть на месте.
        — Я никогда ничего не сделал бы за твоей спиной,  — говорит он и смотрит на море.  — Ты ведь знаешь, я на твоей стороне.
        — Я знаю, я правда знаю, и мне сложно даже выразить словами, какая я дура, что сделала такие выводы. Уорд, я…
        Айла машет нам рукой.
        — Привет, Уорд!  — говорит она, как будто вполне естественно, что он вдруг появился ниоткуда. Уорд машет ей в ответ и поворачивается ко мне:
        — Можно я снова побуду твоим начальником?
        — Продолжай.
        — Да, Лукас облажался с выбором момента, но в целом в его предложении было рациональное зерно. Если ты сюда переезжать не собираешься, дом нужно продавать. Он уже и так слишком потрепанный, и на его ремонт понадобятся тысячи, которых у тебя, само собой, нет.
        Я киваю:
        — У Лукаса есть, но для него Бич-Хауз ничего не значит, в отличие от меня. Я знаю, оставить дом не получится, но мне сложно даже представить себе, что его нет. Я ведь провела тут больше тридцати лет.
        Я дотрагиваюсь до своего медальона.
        — Говорю сейчас от имени Уорда, не агента по продаже жилья. Я знаю, как тебе здесь нравится, насколько важен для тебя этот дом, но дом — это те, кто в нем живет.
        Я поворачиваюсь к нему и чувствую, как к глазам подступают слезы. А он спрашивает меня:
        — Ты можешь себе представить этот дом без твоих бабули с дедулей? Вот именно, нет. Потому что он был твоим домом благодаря им. А знаешь, где они живут теперь?  — Я молчу.  — Здесь,  — сам отвечает он, дотрагиваясь до моего учащенно бьющегося под зимним шарфом сердца, а потом проводит ладонью по медальону.  — Мы можем продать дом, кто угодно может продать его, но нельзя продать ту роль, какую родные люди сыграли в твоей жизни, или твои воспоминания о них. Они останутся навсегда.
        Я кладу голову ему на плечо.
        — Я люблю тебя, Меткалф.
        — Знаешь что, Уайлд? Я тоже тебя люблю.
        Я поднимаю голову и обнимаю Уорда. К черту сдержанность.
        — Я люблю тебя,  — повторяю я, и, схватив его лицо в свои ладони, целую его крепко-крепко.
        33
        Остается неделя до Рождества. Мы с Уордом, Руки и Лиззи бродим по коридорам школы, где учится моя дочь, и разглядываем развешанные по стенам фотографии, присланные участниками фотоконкурса. Я и Лукаса попросила приехать, но, к сожалению, он, как обычно, занят. Айла о чем-то бодро судачит со своими друзьями, не обращая на нас внимания. Руки заплела ее волосы в косу а-ля франсэ. На Айле бледно-розовый кардиган, с одной стороны которого пришита тряпичная розочка, а под него она надела темно-синее платье и туфли в тон. Сегодня я разрешила ей не носить лонгеты.
        В общей сложности в конкурсе фотографий участвуют сорок пять человек, и каждый из них прислал целую серию фотографий, объединенную общей историей. Я останавливаюсь перед серией снимков, на которых запечатлена радостная девочка — вот она бежит по лужайке, вот она улыбается, вокруг нее разбросаны листья, и несколько листьев у нее в волосах. Я вижу фото африканских пейзажей. Лиззи указывает рукой на снимок ребенка с суррикатом на голове:
        — Дэйву бы вот этот очень понравился.
        На другом снимке маленький мальчик на пляже поедает шоколадное мороженое — коричневые капли стекают по его подбородку, а на лице его сущее блаженство. Еще одна серия: скучающие дети ждут автобуса, а потом танцуют от радости, когда он приехал. Наконец мы оказываемся перед работой Айлы. Она сделала несколько снимков на пляже в Портпине; тут дедуля в своем старом твидовом берете, смотрит на парусные лодки, покачивающиеся вдали, а вот еще фото нас с дедулей — мы идем по пляжу, спиной к камере, и наши тени переплетаются на песке. На следующей фотографии бегущий по песку Спад, уши поток ветра прижимает к его головке. Завершается серия очень сильным по впечатлению снимком заката с восхитительной игрой света. Айла ничего не рассказывала мне про эти фото. И я понятия не имела о существовании этого снимка, где мы с дедулей вдвоем. Я смотрю на фотографию с гордостью.
        К нам подходит Дэн. Он все еще в пальто, а в руке у него ключи от автомобиля. Сегодня Дэн один — Фиона не смогла освободиться.
        — Ничего себе,  — говорит он, отойдя немного назад.  — Какая она у нас молодец.
        — Они все молодцы,  — отвечаю я.
        — Но Айла же лучшая, да? Нет, конечно, мы не судим пристрастно,  — усмехается Дэн.
        — Конечно,  — улыбаюсь я.  — Совершенно беспристрастно!

        Все собрались в актовом зале — вот-вот начнется церемония вручения. Айла сидит между нами, мной и Дэном; все время поправляет свою розочку. С другой стороны от меня сидит Уорд.
        Пока мы ждем, я прокручиваю в голове события последних двух недель. Я ездила на собеседование в одно литературное агентство в Мерилибоуне. Конечно, я счастлива с Уордом, но не могу же я оставаться его ассистентом — это вряд ли будет хорошо для наших отношений. К тому же я не уверена, что смогу еще долго терпеть Грэма на совещаниях. Да и я уже созрела для перемен.
        Завтра мне должны позвонить из агентства. Думаю, я произвела на них должное впечатление — я не запиналась и не рыдала. Я с улыбкой вспоминаю о Джереми. Я послала ему коробку его любимой ванильной помадки и небольшое письмо, в котором рассказала, что мы с Уордом — вместе и только благодаря ему; и тому, что Уорд меня простил. В конце я приписала: «Обещаю, больше никогда не буду рыдать. С любовью, Джен». И рассказала, что Уорд выставит Бич-Хауз на продажу в начале следующего года. Даже сама мысль, чтобы отдать сделку Спенсеру, наводила на меня ужас.
        Уорд был прав: дом — это те, кто в нем живет. Без бабули с дедулей Бич-Хауз уже не тот. Уорд сказал, что найдет для него идеальную семью. Он собирается провести с нами сочельник, а на Рождество мы поедем к Дэну с Фионой. Уорд хочет познакомить меня со своей матерью. И Лукаса я тоже пригласила, правда, он пока еще не ответил. Я хочу надеяться и верить, что в один прекрасный день Лукас захочет играть в нашей жизни более важную роль.
        Я вижу, как главный член жюри конкурса и директриса суетятся на сцене, проверяют микрофоны, а звукорежиссер регулирует сигнал. На сцене появляется стол с серебряным кубком и еще какими-то призами. Имя победителя будет выгравировано на кубке. Айла повторяет, что совершенно не важно, дадут ли ей первое место или нет.
        — Совершенно верно,  — соглашается Дэн.  — Я все равно тобой горжусь.
        — И я,  — в один голос произносим мы с Руки. В конкурсе мог поучаствовать любой желающий — это не какое-нибудь обязательное задание, но Айла сама захотела отправить свои фотографии. Руки рассказывает мне, что после школы она каждый день обрабатывала снимки и вложила в них немало труда.

        — Итак,  — начинает директриса, призвав зал к тишине.  — Спасибо всем большое, что пришли. В этом году все участники проявили высокое мастерство, так что выслушаем сразу главного судью конкурса, мистера Симпсона.
        Симпсон оказывается молодым человеком с темными волосами, в очках с круглой оправой, он в джинсах и красной рубашке в клеточку. Когда-то он тоже окончил эту школу, а теперь работает внештатным фотографом. Он объясняет, что каждая серия оценивалась с точки зрения технической сложности, содержания и стиля. Потом открывает маленький коричневый конверт.
        — Итак, третье место…
        Айла опускает голову, снова теребя свою розу.
        — Марк Уильямс.
        Четырнадцатилетний парень, сфотографировавший свои каникулы в Африке. Он пожимает руку мистеру Симпсону, а зал взрывается аплодисментами.
        — Второе место…
        Симпсон улыбается, прежде чем назвать имя, наслаждаясь тем, что держит нас всех в напряжении.
        — Прекрасные снимки — заставили меня улыбнуться. Фотограф прекрасно передал радость детства. Эми Моррис!
        Пятнадцатилетняя Эми Моррис идет получать приз, аплодисменты становятся громче.
        — И наконец первое место…
        Публика замирает. Симпсон открывает конверт. Руки скрещивает пальцы. Айла смотрит на свои туфли.
        — Работы этого фотографа я счел достойными победы, потому что эта девушка, как никто другой, умеет работать с деталями и освещением,  — говорит Симпсон.  — Думаю, у нее большое будущее.
        Он медленно разворачивает листок бумаги.
        — И лучшим Молодым Фотографом две тысячи четырнадцатого года становится…
        — Не важно кто,  — пожимает плечами Айла, глядя на меня, потом на Дэна,  — не важно!
        — …Айла Уайлд.
        Мистер Симпсон ищет глазами Айлу.
        — Айла, ты победила!  — в один голос выдыхаем мы с Уордом, Дэном, Лиззи и Руки. Айла все еще сидит, словно приклеенная к своему креслу, как будто не слышала, что победила. Я подталкиваю ее локтем.
        — Ты победила, Айла, иди!
        Мы встаем со своих мест, чтобы дать ей пройти. Я целую Уорда.
        — Что за молодец!
        — Вся в отца,  — отшучивается Дэн.
        Я вижу, как Айла ковыляет к сцене. Но едва добравшись до подмостков, она с грохотом падает на пол. В зале слышатся вздохи. Я вскакиваю с кресла, но Уорд усаживает меня обратно.
        — Она справится и без тебя,  — говорит он.  — Смотри!
        И тут я замечаю, как одна из одноклассниц Айлы помогает ей встать. Высокая блондинка с волосами, собранными в хвост. Айла поднимается с пола, и девушка поправляет ее розу. Они пожимают друг другу руки. Мы все переглядываемся, и я говорю тихо:
        — Это Джемма.
        Когда я вижу, как Айла мужественно поднимается по ступенькам на сцену, меня переполняет гордость. Публика неистовствует.
        — Дядя Лукас!  — кричит моя дочь.  — Смотри! Я победила!
        Я с удивлением вижу своего брата в дальнем углу зала. Он улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ, про себя торопя момент, когда он сможет подобраться к нашей компании. Уорд садится на место Айлы, чтобы Лукас мог сесть рядом со мной.
        — Ты все-таки пришел!  — Я не могу скрыть удивления.
        — Я подумал, какого черта я работаю, когда должен быть здесь. Джен, прости меня, я такой дурак — все эти годы все, что нужно, было совсем рядом, а я этого не замечал. Все, хватит. Я больше не хочу бояться. Не хочу бояться полюбить, не хочу бояться потерять что-то… Ведь если я не впущу в сердце любовь, то и не смогу ее дарить другим? Я так хочу провести Рождество с вами, можно?
        Я хватаю брата за руку.
        — Лукас, милый, конечно! Мы с Айлой будем очень рады видеть тебя.
        Лукас внимательно наблюдает, как миссис Симпсон вручает Айле серебряный кубок.
        — Только посмотри на нее, Джен. Ты, наверное, чертовски ею гордишься! Она такая красивая и такая смелая.
        Он поворачивается ко мне.
        — Вся в маму.
        Со слезами счастья я смотрю, как моя дочь поднимает кубок. На лице ее счастливейшая улыбка.
        Какая-то странная женщина вскакивает с места, крича и улюлюкая. Это одна из тех сумасшедших мамочек, которые ни в чем не знают меры.
        Это я.
        notes

        Примечания

        1
        Очевидная игра слов: в английском языке слова turkey (индейка) и Turkey (Турция) являются омонимами. Героиня восприняла словосочетание capital of Turkey буквально, то есть в значении «главный по индейке», и назвала имя основателя одной из крупнейших британских компаний по производству продуктов из мяса индейки.
        2
        Лакросс (англ. «lacrosse»)  — командная игра, в которой две команды стремятся поразить ворота соперника резиновым мячом, пользуясь ногами и снарядом, представляющим собой нечто среднее между клюшкой и ракеткой.
        3
        Мэри-Роза Эллейн Бэрри (Mary-Rosa Alleyne Berry)  — популярная британская телеведущая, писательница и автор книг по кулинарии. В 14 лет у Мэри был обнаружен полиомиелит. Тяжелое заболевание вылилось в искривление позвоночника, кроме того, левая рука оказалась слабее и тоньше правой. Тем не менее Бэрри написала множество кулинарных книг и смогла добиться мирового признания.