Конец лета Розамунда Пилчер

        # Роман был издан в книге «Конец лета. Снег в апреле».
        В книгу вошли два романа знаменитой английской писательницы. Действие в них начинается в разных местах: в первом - в Калифорнии, во втором - в Лондоне. Но решатся судьбы героинь все равно в Шотландии, в местах, которые так хорошо знает и так горячо любит автор. В родовое имение неожиданно приедет Джейн в надежде встретиться с кузеном, в которого с детства влюблена («Конец лета»). За неделю до свадьбы вместе с маленьким братом попадет в снежную бурю Каролина («Снег в апреле»).
        Меняются не только привычные места, климат, образ жизни - иными становятся отношения девушек с окружающими людьми, героини взрослеют и самостоятельно выбирают свой путь.
        Розамунда Пилчер
        Конец лета
        Посвящается Ди и Джону


1
        Лето было пасмурным. Теплое солнце окутывал туман, все время тянувшийся с Тихого океана. Но к сентябрю, что нередко случается в Калифорнии, облака отступили далеко от побережья, в океан, где и растянулись на линии горизонта как длинный, зловещий кровоподтек.
        На суше, за береговой линией, тлели под знойными лучами солнца фермерские угодья, изобилующие перезрелыми фруктами, кукурузой, артишоками и оранжевыми тыквами. Крошечные деревянные поселки дремали на жаре, серые и пыльные, как засушенные насекомые; плодородные равнины простирались к востоку до предгорий Сьерра-Невады, и все это подобно стреле с севера, где находился Сан-Франциско, и на юг, где был Лос-Анджелес, пронзала гигантская автомагистраль Камино-Реал, запруженная миллионами сверкающих раскаленной сталью машин.
        Все летние месяцы пляж пустовал, так как Риф-Пойнт расположен довольно далеко от проходящего вдоль побережья шоссе и туда редко забредают случайные путешественники. Ведущая к поселку дорога была грунтовой, небезопасной и малопривлекательной. Кроме того, чуть повыше Риф-Пойнта, на холме над берегом, расположился небольшой курортный городок под названием Ла-Кармелла, с прелестными тенистыми улочками, фешенебельным загородным клубом и чистенькими мотелями, и любой здравомыслящий человек, у которого была пара лишних купюр, предпочитал остановиться именно там. Только закоренелые авантюристы, полные банкроты или страстные поклонники серфинга шли на риск и, скользя и спотыкаясь, преодолевали еще одну оставшуюся милю по грязной дороге, которая вела к этому великолепному, безлюдному, омываемому волнами заливу.
        Но теперь, когда установилась жаркая сухая погода и прозрачные океанские волны лениво набегали на берег, в этом месте было полно людей. Машины всех типов и марок скатывались с холма, парковались в тени под сенью раскидистых кедров и извергали из себя любителей пикников, желающих отдохнуть на лоне природы туристов с палатками, поклонников серфинга и целые семейства хиппи, которым успел наскучить Сан-Франциско и которые теперь направлялись на юг, к Нью-Мексико и солнцу, как стаи мигрирующих птиц. А в выходные дни появлялись студенты из университета Санта-Барбары в своих стареньких кабриолетах и обклеенных цветочками
«фольксвагенах», до отказа набитых девчонками и упаковками баночного пива. Они слонялись по пляжу с огромными яркими досками для серфинга «малибу» и разбивали небольшие лагеря, и кругом звучали их голоса и смех, а воздух был напоен ароматом масла для загара.
        Так после долгих недель и даже месяцев полнейшего одиночества мы оказались в окружении людей и в эпицентре разного рода событий. Мой отец был всецело поглощен работой - пытался написать сценарий к сроку, а потому игнорировал все происходящее вокруг. Не замеченная им, я выходила на пляж, взяв с собой провизию (гамбургеры и кока-колу), книжку, большое удобное полотенце и Расти - за компанию.
        Расти был собакой. Моей собакой. Коричневым мохнатым существом неопределенной породы, но недюжинного ума. Когда мы только переехали в наш маленький деревянный домик весной, у нас не было собаки, и Расти, понаблюдав за нами, видимо, решил это исправить. Соответственно, он все время ошивался поблизости от нашего дома. Я прогоняла его, отпугивала, отец кидался в него старыми сапогами, но он тем не менее возвращался, без капли раскаяния и не тая на нас злобы, и садился в ярде или двух от заднего крыльца, улыбаясь и дружелюбно стуча по земле хвостом. В одно жаркое утро, сжалившись над ним, я налила ему миску холодной воды. Он вылакал ее досуха, затем снова уселся, улыбнулся и начал бить по земле хвостом. На следующий день я дала ему старую кость с остатками окорока, которую он вежливо принял, унес подальше и закопал, а сам вернулся обратно через пять минут. Улыбаясь. И виляя хвостом.
        Мой отец вышел из дома и швырнул в пса сапог, но без всякого энтузиазма. То была лишь вялая демонстрация силы. Расти это понял и подошел немного ближе.
        Позже я осторожно спросила отца:
        - Как ты думаешь, чей он?
        - Бог его знает.
        - Мне кажется, он считает, что принадлежит нам.
        - Ошибаешься, - возразил отец, - он думает, что это мы ему принадлежим.
        - Он вроде не злой и совсем не воняет…
        Отец оторвал глаза от журнала, который читал.
        - Ты намекаешь на то, что хочешь взять к нам этого проклятого пса?
        - Просто я не знаю… Не знаю, как от него отделаться.
        - Я уже готов его пристрелить.
        - О, не надо, пожалуйста!
        - К тому же, у него наверняка блохи. Он принесет в дом блох.
        - Я куплю ему противоблошиный ошейник.
        Отец посмотрел на меня поверх очков. Я увидела в его глазах иронию и поняла, что он вот-вот рассмеется.
        - Пожалуйста, - взмолилась я. - Почему нет? С ним мне будет не так одиноко, когда ты уезжаешь.
        - Ладно, - сдался отец.
        Поэтому я тут же, не теряя ни секунды, надела первые попавшиеся под руку ботинки, свистнула пса и пошла с ним вверх по холму в Ла-Кармеллу, где была модная ветеринарная клиника. Там мы какое-то время дожидались своей очереди в маленькой комнатке, заполненной ухоженными пуделями и сиамскими кошками, и их разномастными владельцами, и наконец вошли в кабинет ветеринара. Он осмотрел Расти, заключил, что пес здоров, сделал ему укол и объяснил мне, где купить ошейник от блох. Итак, я заплатила за прием, вышла из клиники и купила ошейник, а затем мы направились в обратный путь. Когда мы вернулись домой, отец все еще читал журнал. Пес вежливо переступил порог и, немного постояв, словно ожидая приглашения сесть, уселся на старый ковер перед пустым камином.
        - Как мы его назовем? - спросил отец.
        - Расти, - ответила я без раздумий, потому что когда-то у меня была сумка для пижам в виде игрушечной собаки с молнией на животе, я окрестила ее Расти, и это было первое имя, которое теперь пришло мне на ум.
        Вопроса о том, впишется ли Расти в нашу семью, не возникало - казалось, он всегда к ней принадлежал. Куда бы я ни шла, Расти сопровождал меня всюду. Он обожал пляж; вечно откапывал какие-нибудь бесценные сокровища и приносил их домой, где с гордостью демонстрировал нам. Мусор, выброшенный на берег волнами, пластиковые бутылки из-под моющих средств, длинные нитки морских водорослей. А иногда у нас в доме появлялись вещи, которые ему явно и откапывать не приходилось. Новый кроссовок, яркое пляжное полотенце, а однажды даже спущенный пляжный мяч - после того как я отыскала маленького заплаканного владельца этого мяча, отцу пришлось купить новый. Расти также любил плавать и всегда стремился составить мне компанию, хотя я плавала намного быстрее и заплывала дальше, а он все время вынужден был догонять меня. Любого другого пса это наверняка бы обескуражило, но Расти никогда не сдавался.
        Мы плавали в тот день, в воскресенье. Отец успел дописать сценарий в срок и повез его в Лос-Анджелес, и мы с Расти были предоставлены самим себе. С самого утра мы загорали, купались, собирали ракушки и играли со старой палкой, которую волны прибили к берегу. Но теперь вечерело и становилось прохладнее; я оделась, и мы с Расти сидели бок о бок и смотрели на серферов, а заходящее золотистое солнце слепило нам глаза.
        Эти ребята целый день упражнялись в своем искусстве, но, казалось, совсем не устали. Стоя на коленях на своих досках, они сквозь прибрежные волны гребли туда, где поблескивала ровная зеленая гладь океана. Там они терпеливо ждали - застыв на линии горизонта, как стаи бакланов, - пока придет волна, которая затем должна была сформироваться, подняться и наконец разбиться о берег. Они выбирали волну, вставали и дожидались, пока она достигнет вершины и на гребне появится пена, а когда она обрушивалась с грохотом, тогда серферы устремлялись вместе с ней. Они скользили на ней - поэма равновесия вкупе с уверенностью молодости, - скользили на волне, пока она не разбивалась о песок, а затем как ни в чем не бывало сходили с доски, поднимали ее и направлялись обратно в море, ибо кредо серфера заключается в том, что в океане его всегда ждет другая волна, выше и лучше, что совершенству нет предела; и сейчас, когда солнце уже заходило, предвещая скорые сумерки, нельзя было терять ни мгновения.
        Один парень особенно привлек мое внимание. Блондин с короткой стрижкой и бронзовым загаром, в узких шортах до колен, таких же ярко-синих, как и его доска. Он был великолепным серфером, отличался стилем и напором, и по сравнению с ним все остальные казались неуклюжими новичками. Я не сводила с него глаз, но теперь он, похоже, счел, что на сегодня достаточно, потому как прокатился на последней волне, мягко приземлился на берег, сошел с доски и, бросив долгий прощальный взгляд на розовеющее вечернее море, повернулся, подхватил доску и направился вверх по пляжу.
        Я отвела глаза. Он прошел совсем рядом со мной к тому месту, где лежала стопка аккуратно сложенной одежды. Положив доску, он поднял полинявшую университетскую толстовку, которая лежала на самом верху, и принялся натягивать ее. Я снова посмотрела в его сторону, и, когда его лицо показалось из выреза горловины, наши глаза встретились. Я твердо выдержала этот взгляд.
        На его лице отразилось удивление.
        - Привет, - сказал он с улыбкой.
        - Привет, - отозвалась я.
        Он расправил толстовку на бедрах и спросил:
        - Хочешь сигарету?
        - Давай, - кивнула я.
        Нагнувшись, он достал из кармана лежавших на песке штанов пачку «Лаки Страйк» и подошел ко мне. Протянул мне сигарету, взял себе другую и прикурил обе, а затем опустился рядом со мной на песок, вытянув ноги и опираясь на локти. Его ноги, шея и волосы были слегка припорошены песком. Голубоглазый, загорелый, ухоженный, он был олицетворением образцового студента американского университета.
        - Ты сидела здесь весь день, - заметил он. - Когда не плавала.
        - Я знаю.
        - Почему к нам не присоединилась?
        - У меня нет доски для серфинга.
        - Так купи.
        - Нет денег.
        - Тогда одолжи.
        - Мне не у кого.
        Юноша нахмурился.
        - Ты из Британии, так ведь?
        - Да.
        - Приехала к кому-то погостить?
        - Нет, я здесь живу.
        - В Риф-Пойнте?! - изумленно спросил он.
        - Да, - я кивнула головой в ту сторону, где за изгибом песчаных дюн виднелся ряд полинявших обитых вагонкой бараков.
        - Как так?
        - Мы арендуем здесь дом.
        - Кто - мы?
        - Мой отец и я.
        - И давно вы тут?
        - С весны.
        - Но вы же не останетесь на зиму.
        Это была скорее констатация факта, нежели вопрос. Никто не оставался зимовать в Риф-Пойнте. Эти домики были просто-напросто не предназначены для того, чтобы выдерживать бури, дорога становилась непроходимой, телефонные провода обрывало и электричества тоже временами не было.
        - Думаю, останемся. Если только не решим куда-нибудь съехать.
        Он нахмурился.
        - Вы что, хиппи какие-нибудь?
        Зная, как я выгляжу, я не могла обидеться на него за то, что он задал подобный вопрос.
        - Нет. Просто мой отец пишет киносценарии и разные вещи для телевидения. Но он ненавидит Лос-Анджелес и наотрез отказался там жить, поэтому… мы сняли этот домик.
        Мой новый знакомый казался заинтригованным.
        - А ты чем занимаешься?
        Я взяла пригоршню грубого серого песка и пропустила его сквозь пальцы.
        - Ничем особенным. Покупаю еду, выбрасываю мусор и выметаю песок из дома.
        - Это твоя собака?
        - Да.
        - Как зовут?
        - Расти.
        - Расти. Эй, Расти, приятель!
        Расти удостоил парня кивком, который сделал бы честь принцу крови, и вновь устремил взгляд на море. Чтобы как-то компенсировать такое отсутствие манер, я спросила:
        - А ты из Санта-Барбары?
        - Угу, - но юноша явно не испытывал желания говорить о себе. - И давно ты в Штатах? У тебя все еще ужаснейший британский акцент.
        Я вежливо улыбнулась этой фразе, которую слышала уже не раз.
        - С четырнадцати. То есть семь лет.
        - В Калифорнии?
        - Не только. Нью-Йорк. Чикаго. Сан-Франциско.
        - Твой отец - американец?
        - Нет. Ему просто здесь нравится. Изначально он приехал сюда потому, что писал роман, а потом права на экранизацию романа купила одна кинокомпания и отец отправился в Голливуд писать сценарий.
        - Серьезно? Я слышал о нем? Как его зовут?
        - Руфус Марш.
        - Ты хочешь сказать, автор «Долгого утра»? - воскликнул он. Я кивнула. - Боже, да я прочел эту книгу от корки до корки, еще когда учился в средней школе! Все свои знания о сексе я почерпнул из нее!
        Он посмотрел на меня с новым интересом, и я подумала: «Ну вот опять история повторяется». Парни всегда были со мной дружелюбными и милыми, но нисколько не заинтересованными - до тех пор, пока я не упоминала о «Долгом утре». Думаю, что это как-то связано с моей внешностью, потому что глаза у меня бледные, как шестипенсовые монеты, а ресницы совсем бесцветные, и лицо у меня не загорает, а сплошь покрывается сотнями гигантских веснушек. Кроме того, я слишком высокая для девушки, и скулы у меня ужасно выступают.
        - Он, должно быть, крутой парень, - добавил мой новый знакомый.
        Теперь у него на лице появилось озадаченное выражение, а в глазах ясно читались вопросы, которые он наверняка не станет задавать из вежливости.
        Если ты дочь Руфуса Марша, то с какой такой стати ты сидишь на этом забытом богом берегу, в этом калифорнийском захолустье, в джинсах с заплатами и мужской рубашке, которую десятки лет назад следовало без сожалений отправить в мусорную корзину, и у тебя даже нет денег, чтобы купить себе доску для серфинга?
        С комичной предсказуемостью вторя моим мыслям, юноша спросил:
        - Что он вообще за человек? Я имею в виду, кроме того, что он твой отец.
        - Я не знаю.
        И действительно, я никогда - даже в своих мыслях - не могла дать ему определение. Я загребла еще одну пригоршню песка и высыпала его из ладони тонкой струйкой. Образовалось нечто вроде миниатюрной горы, а сверху я воткнула сигарету огоньком вверх. Получился маленький кратер, крошечный вулкан, а его дымящейся сердцевиной был мой окурок. Так кто же он - мой отец? Человек, которому всегда нужно быть в движении. Человек, который легко заводит друзей и теряет их на следующий день. Неуживчивый спорщик, талантливый до гениальности, но опускающий руки перед лицом самых ничтожных повседневных задач. Человек, который может расположить к себе и привести в ярость одновременно. Живой парадокс.
        - Не знаю, - повторила я и, повернувшись, посмотрела на парня, который по-прежнему сидел рядом со мной. Он был милым. - Я бы позвала тебя домой выпить пива, и тогда ты смог бы познакомиться с ним и составить о нем представление. Но он сейчас в Лос-Анджелесе и вернется не раньше завтрашнего утра.
        Парень молча размышлял над моими словами, задумчиво почесывая затылок. Из его волос при этом вырывалась целая буря песка.
        - Вот что, - наконец сказал он. - Я приеду сюда опять в следующие выходные, если погода будет хорошая.
        - Да? - улыбнулась я.
        - Я тебя найду.
        - Хорошо.
        - Возьму с собой вторую доску. Чтобы ты могла покататься.
        - Тебе не обязательно меня подкупать.
        Парень притворился обиженным.
        - Что значит подкупать?
        - Я и так познакомлю тебя с отцом на следующих выходных. Он любит новые лица.
        - Я не пытался тебя подкупить. Честное слово.
        - Знаю, - смягчилась я. Кроме того, мне очень хотелось покататься на серфе.
        Он ухмыльнулся и затушил сигарету. Солнце, спускавшееся к морю, принимало четкие очертания и цвет - теперь оно было похоже на оранжевую тыкву. Мой собеседник сел, щурясь на свет, слегка зевнул и потянулся. Затем сказал:
        - Мне пора, - с этими словами он поднялся и несколько мгновений в нерешительности стоял надо мной. Его тень на песке была бесконечно длинной. - Ну, тогда пока?
        - Пока.
        - До следующего воскресенья.
        - Хорошо.
        - Это свидание. Не забудь.
        - Не забуду.
        Он повернулся и пошел прочь. По пути он остановился, чтобы подобрать оставшиеся вещи, и салютовал мне напоследок, а затем направился через весь пляж туда, где росли старые, зарывшиеся в песок кедры, за которыми начиналась дорога.
        Провожая юношу взглядом, я внезапно поняла, что даже не спросила его имени. И, хуже того, он не позаботился узнать мое. Я была просто дочерью Руфуса Марша. Но все же в следующее воскресенье, если погода будет хорошая, он, возможно, приедет снова. Если погода будет хорошая. На это стоило надеяться.

2
        Мы жили в Риф-Пойнте из-за Сэма Картера. Сэм был агентом моего отца в Лос-Анджелесе, и именно он в откровенном припадке отчаяния в конечном счете вызвался подыскать нам какое-нибудь дешевое жилье. Лос-Анджелес и мой отец были совершенно несовместимы - настолько несовместимы, что отец не мог написать ни одного стоящего слова, пока мы жили там, и Сэм рисковал потерять как ценных клиентов, так и деньги.
        - Есть одно местечко, Риф-Пойнт, - сказал тогда Сэм. - Это настоящее захолустье, но там очень тихо и спокойно… Такая тишина, как будто наступил конец света, - добавил он, вызывая в воображении картины рая в духе Гогена.
        Так мы взяли в аренду убогий домик, запихнули все нажитое нами добро, которого, как ни печально, оказалось немного, в старый полуразвалившийся отцовский «додж», и, оставив за собой смог и суматоху Лос-Анджелеса, приехали сюда. Мы были похожи на детей, впервые увидевших море и взволнованных его запахом.
        Вначале это и впрямь было волнующе. После городского шума казалось волшебным просыпаться под пение морских птиц и бесконечный рокот прибоя. А как чудесно было ранним утром прогуливаться по песку, глядя на солнце, поднимающееся из-за холмов, развешивать свежевыстиранное белье и смотреть, как оно вздымается и наполняется ветром с моря, словно паруса на кораблях.
        Вести хозяйство мне было несложно, хотя я и делала это только в силу необходимости, - домохозяйка из меня, честно говоря, никудышная. В Риф-Пойнте был всего один маленький магазин-аптека, в котором продавались лекарства и другие предметы первой необходимости, а также продукты. Моя бабушка из Шотландии назвала бы его «Всё в одном», так как в нем действительно можно было купить все - от разрешений на ношение оружия до домашних халатов, от замороженных полуфабрикатов до упаковок с салфетками «Клинекс». Магазином управляли Билл и Мертл, но делали они это как придется, спустя рукава, потому что у них, казалось, никогда не было ни свежих овощей, ни фруктов, ни кур и яиц, по которым я так скучала. Тем не менее за лето мы с отцом сильно пристрастились к консервированному «чили кон карне», замороженной пицце и всевозможным видам мороженого, в котором Мертл, похоже, души не чаяла, судя по ее необъятной фигуре. Но она не стеснялась своих громадных бедер и толстых ляжек и носила голубые джинсы в обтяжку, а руки, напоминающие окорока, выставляла напоказ в девичьих блузках без рукавов, которые предпочитала
носить с джинсами.
        Но теперь, прожив полгода в Риф-Пойнте, я чувствовала, как мое умиротворение сменяется беспокойством. Сколько еще продлится это чудесное бабье лето? Месяц, вероятно. А потом что? Ранние сумерки, сильные штормы, дожди, грязь и ветер. В нашем домике не было центрального отопления, только гигантский камин в продуваемой насквозь гостиной. Дрова сгорали в нем с ужасающей быстротой. Я с тоской думала об уютных ведерках с углем, но угля тут не было. Всякий раз, уходя с пляжа домой, я, как какой-нибудь первопроходец, волочила за собой брус или ветку, прибитую волнами к берегу, и складывала ее в кучу у заднего крыльца. Эта груда выросла до пугающих размеров, но я знала, что, когда наступят холода и мы начнем разжигать огонь, она быстро растает.
        Домик находился прямо за пляжем, невысокая песчаная дюна служила ему единственным укрытием от морских ветров. Он был обит досками, которые поблекли со временем и стали серебристо-серыми, и стоял на сваях. Попасть в него можно было через переднее или заднее крыльцо в несколько ступеней. Внутри были большая гостиная с венецианскими окнами, выходившими на океан; крошечная, узенькая кухня; ванная комната - без ванны, но с душем; и две спальни: одна большая «хозяйская», где спал мой отец, а другая поменьше, с койкой, вероятно, предназначенной для маленького ребенка или какого-нибудь второстепенного пожилого родственника, - эту комнату отвели мне. Она была обставлена в слегка угнетающем стиле летних домиков, в том смысле, что мебель в нее, судя по всему, перекочевала из других, большего размера, домов, когда владельцы решили ее выбросить. Постель отца была огромным уродливым сооружением из меди, с отсутствующими набалдашниками, а пружины издавали зловещий скрип всякий раз, когда он переворачивался с боку на бок. В моей же комнате висело старое вычурное зеркало в позолоченной раме, похожее на те, что
когда-то украшали викторианские бордели, и в его отражении я казалась утопленницей, покрытой черными пятнами.
        Гостиная была не намного лучше: старые продавленные кресла со стертой обивкой, спрятанной под вязаными пледами из шерсти, дырявый коврик перед камином и стулья, набитые конским волосом, который местами вылез наружу. Был всего один стол, за одним концом которого отец обычно работал, поэтому ели мы, как правило, за другим, скрючившись и сдвинув локти. Лучшим местом в доме был широкий подоконник; он тянулся во всю длину комнаты, был подбит поролоном, устлан теплыми пледами, обложен подушками и казался необыкновенно уютным, как старый диванчик в детской. На нем можно было свернуться калачиком и почитать, или посмотреть на закат, или просто подумать.
        Но это было одинокое место. Ночью ветер выл и прорывался в оконные щели, и в комнатах слышались странные шорохи и скрипы, будто наш дом был кораблем, плывущим по морю. Когда отец был дома, все это переставало иметь для меня значение, но когда я оставалась одна, воображение рисовало страшные картины, подогреваемые историями о ежедневных взломах и нападениях из колонок местных газет. Сам домик был хрупким, никакие замки ни на дверях, ни на окнах не смогли бы остановить решительно настроенного непрошеного гостя. К тому же теперь, когда лето кончилось и жильцы соседних домиков упаковали вещи и вернулись туда, откуда приехали, мы остались совершенно одни. Даже Мертл с Биллом находились за добрую четверть мили от нас, а телефонная линия была коллективного пользования и не всегда хорошо работала. С какой стороны ни посмотри - обо всем, что могло случиться, страшно было подумать.
        Я никогда не заговаривала с отцом об этих страхах - у него, в конце концов, была нелегкая работа, но по сути своей он был очень тонко чувствующим человеком и наверняка знал, что я могла довести себя до состояния нервного срыва. В том числе и по этой причине он разрешил мне оставить Расти.
        В тот вечер после целого дня на переполненном пляже, дружелюбного солнца и знакомства с молодым студентом из Санта-Барбары дом казался мне еще более пустым.
        Солнце скользнуло за край моря, подул вечерний бриз, и на землю постепенно спускалась темнота. Чтобы было не так грустно, я разожгла огонь в камине, легкомысленно бросив туда кучу дров; затем приняла горячий душ, вымыла волосы и, завернувшись в полотенце, отправилась в свою комнату за чистыми джинсами и старым белым свитером, который принадлежал моему отцу до тех пор, пока случайно не ужался при стирке.
        Под зеркалом в духе борделя стоял покрытый лаком комод, который служил мне туалетным столиком. На него, за неимением лучшего, я и поставила свои фотографии. Их было много, и они занимали много места. Обычно я почти и не смотрела на них, но этим вечером все было по-другому, и, расчесывая узлы в своих длинных мокрых волосах, я изучала снимки один за другим так, будто они принадлежали человеку, которого я едва знала, и были сделаны в местах, которых я никогда не видела.
        Вот моя мама, строгий портрет в серебряной рамке. У нее обнаженные плечи, бриллиантовые сережки в ушах и прическа, сделанная в салоне Элизабет Арден. Мне нравился этот снимок, но не такой я запомнила маму. Вот эта фотография была гораздо ближе к действительности - увеличенный моментальный снимок, сделанный на пикнике. Мама в клетчатой шотландской юбке сидит по пояс в зарослях вереска и улыбается так, будто вот-вот должно произойти что-то в высшей степени забавное. А вот большая кожаная складная рамка, а в ней - целая коллекция фотографий, больше похожая на коллаж. Вот «Элви» - старый белый дом на фоне лиственниц и сосен, за которыми высился холм, а за лужайкой мерцало озеро, находился причал и старая деревянная лодка - мы пользовались ею, когда ловили форель. А вот моя бабушка у открытых двустворчатых стеклянных дверей, с неизменными садовыми ножницами в руках. И цветная почтовая открытка с изображением озера Элви, которую я купила в почтовом отделении Трамбо. А вот еще снимок, с пикника: мои родители вместе, на заднем плане наш старый автомобиль и толстый коричневый с белым спаниель у ног        В рамке также были фотографии моего двоюродного брата Синклера. Десятки фотографий. Синклер с первой пойманной им форелью, Синклер в килте, перед тем как отправиться на какой-то праздник. Синклер в белой рубашке, капитан команды по крикету в подготовительной школе. Синклер катается на лыжах; Синклер за рулем своего автомобиля; в бумажном колпаке на какой-то новогодней вечеринке, немного подвыпивший. (На этой фотографии он стоял в обнимку с какой-то симпатичной темноволосой девушкой, но я расставила снимки так, что ее не было видно.)
        Синклер был сыном брата моей матери, Эйлвина. Эйлвин женился - слишком рано, как все говорили, - на девушке по имени Сильвия. Семья не одобряла его выбора, и к несчастью, опасения родных оказались вполне обоснованными, ибо, родив своему юному мужу сына, Сильвия внезапно оставила их обоих и ушла к мужчине, который продавал недвижимость на Балеарских островах. Немного оправившись от потрясения, все сошлись во мнении, что это, вероятно, только к лучшему, особенно для Синклера, которого отдали на попечение бабушки и вырастили в «Элви», где он ни в чем не нуждался. Мне лично всегда казалось, что Синклеру доставалось все самое лучшее.
        Его отца, моего дядю Эйлвина, я не помнила совсем. Еще когда я была очень маленькой, он уехал в Канаду. По логике вещей, он должен был время от времени навещать своих мать и ребенка, но при мне, по крайней мере, он никогда не приезжал в «Элви». В детстве единственное, чего я хотела от дяди, - это чтобы он прислал мне индейский головной убор. За годы я раз сто, наверно, тем или иным способом намекала на это, но безрезультатно.
        Итак, Синклер рос под присмотром моей бабушки. И я, сколько себя помню, всегда была в большей или меньшей степени влюблена в него. На шесть лет старше меня, он был для меня своего рода наставником, невероятно мудрым и бесконечно храбрым. Он научил меня привязывать крючок к леске, выделывать акробатические трюки на трапеции и подавать мяч в крикете. Мы плавали вместе и катались на санках, разводили костры, хоть это и было запрещено, построили шалаш на дереве и играли в пиратов в протекающей старой лодке.
        Уехав в Америку, я первое время регулярно писала ему, но он почти никогда не отвечал, и это в конечном счете отбило у меня всякую охоту посылать ему письма. Вскоре наша переписка свелась к открыткам с поздравлениями на Рождество, запискам в пару слов на дни рождения, а новости о Синклере я узнавала от своей бабушки и также от нее получила фотографию с новогодней вечеринки.
        После того как умерла мама, бабушка и меня хотела взять на попечение - как будто одного Синклера ей было недостаточно.
        - Руфус, почему бы тебе не оставить ребенка со мной? - Бабушка сказала это сразу после похорон, в «Элви», с присущей ей рассудительностью и мужеством отодвинув горе на задний план и обратившись к злободневным вопросам.
        Мне не полагалось слышать этот разговор, но я в тот момент оказалась на лестнице, а их голоса отчетливо доносились из-за закрытой двери библиотеки.
        - Потому что одного ребенка на руках тебе больше чем достаточно.
        - Но я бы с радостью заботилась о Джейн… И она составила бы мне компанию.
        - Тебе не кажется, что это немного эгоистично с твоей стороны?
        - Вовсе нет! И, Руфус, сейчас ты должен думать о ее жизни, о ее будущем…
        Мой отец ответил на это одним-единственным очень грубым словом. Я пришла в ужас - не столько из-за этого слова, сколько из-за того, что он сказал его ей. В голове у меня промелькнуло, что, возможно, он был немного пьян…
        Но, не обратив на это внимания, сохраняя поистине эпическое хладнокровие, как и подобает настоящей леди, бабушка продолжала, хотя теперь ее голос звучал уже более сдержанно, как всегда случалось, когда она начинала злиться:
        - Ты только что сказал мне, что собираешься в Америке писать сценарий по своей книге. Но ты же не можешь тащить за собой в Голливуд четырнадцатилетнего ребенка.
        - Почему нет?
        - А как насчет ее образования?
        - В Америке есть школы.
        - Послушай, Джейн не будет мне в тягость. Пусть она останется здесь со мной. До тех пор, пока ты не обоснуешься, пока не найдешь подходящее жилье.
        Мой отец со скрежетом отодвинул стул, и я услышала, как он ходит по комнате.
        - А потом, - сказал он, - я дам тебе знать и ты отправишь ее ко мне первым же самолетом?
        - Разумеется.
        - Так не получится, и ты это знаешь.
        - Но почему не получится?
        - Потому что если я оставлю Джейн здесь с тобой, пусть даже на короткое время,
«Элви» станет ее домом и она никогда уже не захочет уезжать отсюда. Ты же знаешь, что ей нравится в «Элви», нравится больше, чем где бы то ни было.
        - Тогда ради ее же блага…
        - Ради ее же блага я забираю ее с собой.
        После этого наступило продолжительное молчание. Затем моя бабушка заговорила снова:
        - Это не единственная причина, не так ли, Руфус?
        Отец медлил с ответом - вероятно, не хотел ее обидеть.
        - Нет, не единственная, - наконец сказал он.
        - Несмотря на все соображения, я все же думаю, что ты совершаешь ошибку.
        - Если и совершаю, то это моя ошибка. А Джейн - моя дочь, и я не могу бросить ее.
        Я услышала достаточно. Вскочив на ноги, я взбежала вверх по темной лестнице, ничего не видя перед собой. Оказавшись в своей комнате, я бросилась на постель лицом вниз и разрыдалась. Я чувствовала себя по-настоящему несчастной - потому что должна покинуть «Элви», потому что никогда больше не увижу Синклера и потому что два человека, которых я любила больше всего на свете, поссорились из-за меня.
        Я писала, конечно, и бабушка отвечала мне, и «Элви» со всеми его звуками и запахами оживал в ее письмах. А затем, спустя год или два, она предложила: «Почему бы тебе не приехать в Шотландию? Ненадолго, на каникулы, на месяцок, например. Мы все ужасно по тебе скучаем, и ты столько всего должна увидеть. Я сделала новый бордюр для клумбы с розами в огороде, а в августе приедет Синклер… У него теперь небольшая квартирка в Эрлс-Корте, и в прошлый раз, когда я была в городе, он угощал меня ланчем. Если возникнут какие-то затруднения с покупкой билета - только скажи, и я попрошу мистера Бембриджа из туристического бюро выслать тебе его. Переговори со своим отцом».
        Мысль об «Элви» в августе с Синклером стала неотвязной, но я не могла обсудить это с отцом, потому что подслушала тогда их с бабушкой разговор в библиотеке, и знала, что он не согласится отпустить меня.
        Кроме того, у нас никогда, казалось, не было ни времени, ни возможности съездить домой. Мы будто стали настоящими кочевниками - только приезжали куда-нибудь, едва успевали обосноваться и снова срывались с места и отправлялись в путь. Иногда мы были при деньгах, но гораздо чаще - на мели. После того как отец лишился некоей сдерживающей силы в лице моей матери, деньги словно утекали сквозь пальцы. Мы жили в голливудских особняках, в мотелях, в апартаментах на Пятой авеню, в дешевых меблированных комнатах. С течением лет мне начало казаться, будто бы мы всю свою жизнь путешествовали по Америке и вряд ли уже где-нибудь осядем, а воспоминания об
«Элви» стирались, становились почти нереальными, словно озеро Элви разверзлось и поглотило имение, так что только его очертания, размытые и разорванные, виднеются теперь в глубоких водах. Тогда мне приходилось внушать себе, что «Элви» не исчезло с лица земли, что оно по-прежнему стоит на том же самом месте, населенное людьми, которые являются частью меня и которых я люблю.
        Вдруг Расти заскулил у моих ног. Вздрогнув, я посмотрела вниз и не сразу поняла - так далеко завели меня мысли, - кто он и что тут делает. А затем, как будто пленку с фильмом заело посередине, щелкнул какой-то механизм и реальная жизнь снова потекла своим чередом. Я осознала, что волосы у меня почти уже высохли. А Расти был голоден и требовал свой ужин, да и я почувствовала, как у меня засосало под ложечкой. Поэтому я вернула расческу на место, выбросила «Элви» из головы и отправилась в гостиную с намерением подбросить дров в камин, а затем поискать в холодильнике чего-нибудь съестного.

        Было почти девять, когда я услышала звук мотора. Какая-то машина спускалась с холма по дороге, которая вела из Ла-Кармеллы. Я услышала ее потому, что она ехала, как и все автомобили, съезжавшие с холма в Риф-Пойнт, на первой передаче и потому что я была одна, а мои чувства до предела обострены и настроены на малейший непривычный шум.
        Я читала книгу и как раз переворачивала страницу, когда раздался этот звук. Я тут же замерла и прислушалась. Расти почувствовал мое беспокойство и немедленно сел, очень тихо, так, будто не хотел мне помешать. Мы стали слушать вместе. Треск сухих веток в камине, шум прибоя в отдалении. И автомобиль, спускающийся с холма.
        Я подумала: «Наверно, это Мертл и Билл. Они ездили в кино в Ла-Кармеллу». Но машина не остановилась у магазина, а продолжила движение, все еще рыча на первой передаче. Миновав аллею из кедров, где парковались приезжающие на пикник, она двинулась дальше - по одинокой дорожке, которая могла привести только к нашему дому.
        Мой отец? Но он должен был вернуться не раньше завтрашнего вечера. Молодой человек, с которым я сегодня познакомилась? Вернулся пропустить по стаканчику пива? Бродяга? Сбежавший из тюрьмы заключенный? Сексуальный маньяк?..
        Я вскочила, выронив книгу на ковер, и побежала проверить задвижки на дверях. Обе двери в дом оказались закрыты. Но в нашем домике не было занавесок на окнах - значит любой мог заглянуть внутрь и увидеть меня, в то время как я сама не сумею никого различить в кромешной темноте улицы. В приступе паники я метнулась выключить свет, но огонь в камине все еще ярко горел, наполняя гостиную мерцающим светом… Он бросал отблески на стены и мебель, придавая старым креслам неясные жутковатые очертания.
        Приближающиеся фары разрезали темноту. Теперь я могла ясно различить подъезжающий автомобиль, который подпрыгивал на ухабах высохшей дороги. Машина оставила позади последний пустовавший домик рядом с нашим и мягко затормозила рядом с задним крыльцом. И это был не мой отец.
        Я шепотом подозвала к себе Расти, взяла его за блошиный ошейник и, почувствовав тепло его пушистой коричневой шерсти, немного приободрилась. Он сдавленно рычал, но не лаял. Вместе мы услышали, как мотор заглушили, затем открылась и снова захлопнулась дверца. На мгновение воцарилась тишина. Затем послышались мягкие шаги по гравию от дороги к заднему крыльцу, и в следующее мгновение в дверь постучали.
        Я тихо ахнула, и терпению Расти настал конец: он вырвался из моих рук и побежал, надрываясь от лая, к двери, или точнее к тому человеку - кем бы он ни был, - который ожидал снаружи.
        - Расти! - Я пошла за ним, но он не переставал лаять. - Расти, не надо… Расти!
        Я поймала пса за ошейник и оттащила от двери, но он продолжал лаять, и тут я осознала, что со стороны можно было принять его гавканье за лай огромной злобной собаки и вероятно, в данных обстоятельствах это было лучше всего.
        Я собралась с духом, сильно встряхнула пса, что в конечном счете заставило его замолчать, а затем выпрямилась в полный рост. Пламя трещало в камине, и моя тень танцевала на запертой двери.
        Проглотив комок в горле и сделав глубокий вдох, я спросила настолько твердо и спокойно, насколько было возможно в данных обстоятельствах:
        - Кто там?
        Послышался мужской голос:
        - Извините за беспокойство, я ищу дом мистера Марша.
        Друг моего отца? Или же это просто уловка, чтобы проникнуть в дом? Я заколебалась. Голос раздался опять:
        - Здесь живет Руфус Марш?
        - Да, здесь.
        - Он дома?
        Еще одна уловка?
        - А что? - спросила я.
        - Ну, мне сказали, что я могу найти его здесь.
        Я все еще раздумывала, как мне поступить, когда мужчина добавил совсем другим тоном:
        - Это Джейн?
        Нет ничего более обезоруживающего, чем услышать, как незнакомец называет твое имя. Кроме того, в приглушенных звуках его голоса, доносившихся из-за плотно закрытой двери, было нечто такое… что-то…
        - Да, - ответила я.
        - Ваш отец здесь?
        - Нет, он в Лос-Анджелесе. Но кто вы такой?
        - Меня зовут Дэвид Стюарт… Я… Послушайте, довольно трудно разговаривать через дверь…
        Но еще прежде чем последнее слово сорвалось с его губ, я открыла задвижку, подняла засов и распахнула дверь. И совершила я этот очевидно безумный поступок из-за того, как он произнес свое имя. Стюююарт. Американцы всегда испытывают трудности, пытаясь выговорить это имя… «Стуарт», - вот как они говорят. Но этот человек произнес слово «Стюарт» так, как его произнесла бы моя бабушка, так что он был не американец, он прибыл с моей родины, из Великобритании. А, взяв в расчет его имя, я решила, что не просто из Великобритании, но и, скорее всего, из Шотландии.
        Полагаю, что я воображала, будто тут же узнаю этого человека, но оказалось, что я не видела его никогда в жизни. Он стоял передо мной, а за его спиной все так же ярко горели фары автомобиля, и только свет от огня в камине освещал его лицо. На нем были очки в роговой оправе, и он казался очень высоким, намного выше меня. Мы посмотрели друг на друга; он - пораженный внезапной переменой моей политики, а я - внезапно охваченная страшной злобой. Ничто так не злит меня, как страх, а я была напугана до полубезумия.
        - Что вам нужно? Зачем вы подкрались к моему дому посреди ночи? - Даже мне самой мой голос казался резким и надорванным. Я была близка к истерике.
        - Но ведь сейчас только девять часов, и я вовсе не подкрадывался, - ответил мой гость, и это прозвучало довольно разумно.
        - Вы могли бы позвонить и предупредить меня, что приедете.
        - Я не мог найти ваш номер в телефонной книге. - До сих пор он вовсе не порывался войти. Ворчание Расти по-прежнему доносилось из глубины гостиной. - И я понятия не имел о том, что вы одна, иначе отложил бы свой визит.
        Моя ярость поутихла, и мне даже стало немного стыдно за эту вспышку.
        - Ну… Раз уж вы здесь, проходите.
        Я попятилась и потянулась к выключателю. Комнату наполнил холодный, яркий электрический свет.
        Но Дэвид Стюарт все еще колебался.
        - Быть может, вы хотели бы взглянуть на какое-нибудь удостоверение личности?.. Ну, знаете, на кредитную карточку? Паспорт?
        Я бросила на него довольно резкий взгляд, и мне показалось, что я уловила искру иронии за стеклами его очков. «Интересно, - подумала я, - что такого смешного, черт побери, он тут нашел».
        - Если бы вы прожили здесь столько же, сколько я, вы бы тоже не стали открывать эту чертову дверь кому попало.
        - Ну что ж, прежде чем кто попало войдет в дом, вероятно, ему лучше пойти и выключить фары. Я оставил их включенными, чтобы не оступиться в темноте.
        Не дожидаясь едкой реплики, которую меня так и подмывало уронить в ответ, странный гость направился к автомобилю. Я оставила дверь открытой, вернулась к камину и подложила в огонь еще одну деревяшку. Тут я поняла, что мои руки дрожат, а сердце колотится, отбивая барабанную дробь. Я расправила коврик перед камином, швырнула косточку Расти под кресло и прикурила сигарету. В этот момент пришелец снова поднялся на заднее крыльцо, вошел в дом и закрыл за собой дверь.
        Я повернулась к нему. У него была бледная кожа и черные волосы, что свойственно очень многим горцам. Худощавый, несколько угловатый и нескладный, он походил на какого-нибудь чудаковатого ученого или преподавателя непонятной науки. На нем был мягкий костюм из твида, немного потертый на локтях, коленках и петельках для пуговиц, клетчатая, коричневая с белым, рубашка и темно-зеленый галстук. Его возраст угадать было невозможно. Ему могло оказаться как тридцать, так и пятьдесят лет.
        - Как вы теперь себя чувствуете? - осторожно спросил Дэвид Стюарт.
        - Я в порядке, - ответила я, но мои руки все еще дрожали, и он это видел.
        - Вам бы выпить немного. Это не повредит.
        - Я не знаю, есть ли в доме выпивка.
        - Где можно поискать?
        - Внизу, под окном.
        Дэвид Стюарт нагнулся, открыл шкафчик, пошарил там немного, а затем извлек руку с пылью на рукаве пальто и на четверть полной бутылкой виски «Хейг».
        - То, что нужно. Теперь осталось найти стакан.
        Я пошла в кухню и вернулась с двумя стаканами, кувшином воды и лотком льда из морозильника. Мой гость разлил напиток в стаканы. Жидкость казалась подозрительно темной.
        - Я не очень люблю виски, - сказала я.
        - Отнеситесь к нему как к лекарству, - с этими словами он протянул мне стакан.
        - Но я не хочу, чтобы меня развезло.
        - О, не волнуйтесь, не развезет.
        В этом был здравый смысл. Виски имел привкус дыма и было невероятно согревающим. Успокоившись немного и уже стыдясь того, что я вела себя как полная дура, я нерешительно улыбнулась гостю.
        Он улыбнулся в ответ и сказал:
        - Почему бы нам не присесть?
        Итак, мы присели, я на ковер, а он на краешек большого отцовского кресла, опершись локтями на колени и поставив стакан с виски на пол между ног.
        - Разрешите узнать, из чистого любопытства, почему вы в конце концов открыли дверь?
        - Все дело в том, как вы произнесли свое имя. Стюарт. Вы из Шотландии, не так ли?
        - Да.
        - Откуда именно?
        - Кейпл-Бридж.
        - Но это же совсем рядом с «Элви»!
        - Я знаю. Видите ли, я из фирмы «Рэмсей, Маккензи и Кинг»…
        - Бабушкины юристы!
        - Верно.
        - Но я вас не помню.
        - Я начал работать в этой конторе всего пять лет назад.
        У меня внутри все похолодело. Но я заставила себя спросить:
        - Что-то… случилось?
        - Ничего не случилось, - его голос звучал очень твердо и ободряюще.
        - Тогда зачем вы приехали?
        - Из-за целого ряда писем, - сказал Дэвид Стюарт, - оставшихся без ответа.

3
        Помолчав немного, я произнесла:
        - Я вас не понимаю.
        - Из-за четырех писем, если быть точным. Трех - от самой миссис Бейли, и одного моего, написанного от ее имени.
        - Написаны кому письма? - Сейчас было не время задумываться о порядке слов в предложении.
        - Вашему отцу.
        - Когда?
        - В течение последних двух месяцев.
        - Вы посылали их сюда? Я хочу сказать… Мы так часто переезжаем.
        - Вы сами сообщили бабушке этот адрес.
        Чистая правда. Я всегда высылала бабушке новый адрес, когда мы переезжали. Я выбросила свою наполовину сгоревшую сигарету в камин и попыталась как-то уложить в своей голове эту экстраординарную ситуацию. Мой отец, при всех его недостатках, был абсолютно неспособен что-либо скрыть… скорее наоборот, он имел склонность выражать свое недовольство вслух и жаловаться сутки напролет, если что-то раздражало или беспокоило его. Но о письмах я не слышала ничего.
        Мой гость осторожно спросил, отрывая меня от размышлений:
        - Так вы не видели этих писем?
        - Нет, - сказала я. - Но это неудивительно, потому что отец всегда забирает почту сам, из магазина.
        - Возможно, он просто их не распечатывал?
        Но это тоже было на него непохоже. Отец всегда вскрывал письма. Не обязательно для того, чтобы прочесть их, а просто потому, что всегда существовала вероятность обнаружить в конверте чек.
        - Нет, он бы так не сделал, - сказала я. Проглотила нервный комок, застрявший в горле, и убрала волосы с лица. - О чем были эти письма? Или вы, может, не знаете?
        - Разумеется, знаю. - Теперь голос Дэвида Стюарта прозвучал очень сухо, и было несложно представить, как он, устроившись за старомодным письменным столом, откашлявшись и отодвинув эмоции на задний план, приступает к разбору всяческих завещаний, доверенностей, актов купли-продажи, договоров об аренде и прочих документов с их подводными камнями и невразумительными формулировками. - Дело в том, что ваша бабушка хочет, чтобы вы вернулись в Шотландию… Навестили ее…
        - Я знаю, что она этого хочет, - перебила я, - она всегда писала мне об этом.
        Он поднял бровь.
        - Так вы не хотите возвращаться туда?
        - Хочу… Конечно хочу… - Я подумала о своем отце, вспомнила подслушанный давным-давно разговор. - Я не знаю… То есть я просто не могу вот так запросто принять решение…
        - Есть какая-то причина, препятствующая этой поездке?
        - Ну, разумеется, есть… Мой отец…
        - Вы имеете в виду, что некому будет вести хозяйство в ваше отсутствие?
        - Нет, я говорю совсем не об этом.
        Я осеклась. Молчал и Дэвид Стюарт, вероятно, ожидая от меня каких-то объяснений. Мне не хотелось встречаться с ним взглядом. Отвернувшись, я стала смотреть на огонь. По правде сказать, я чувствовала себя неловко и подозревала, что вид у меня довольно сконфуженный.
        - Видите ли, - заговорил мой непрошеный гость, - никто и никогда не упрекал вашего отца за то, что он увез вас с собой в Америку…
        - Бабушка хотела, чтобы я осталась в «Элви».
        - Так значит, вам это известно?
        - Да, я слышала, как они ссорились из-за меня. Они редко ссорились. Мне кажется, они всегда очень хорошо ладили. Но из-за меня тогда вышел ужасный скандал.
        - Но это было семь лет назад. Теперь, между нами говоря, мы могли бы все устроить…
        Я привела самый очевидный довод:
        - Но это же так дорого…
        - Миссис Бейли, разумеется, оплатит проезд. (Я с горечью представила себе реакцию отца на это.) К тому же вам не обязательно уезжать больше чем на месяц. - И он повторил свой вопрос: - Разве вы не хотите вернуться?
        Его прямота обезоруживала меня.
        - Конечно хочу…
        - Тогда с чем связано это отсутствие энтузиазма?
        - Я не могу огорчать отца. А он, очевидно, не хочет, чтобы я поехала, иначе он бы ответил на письма, о которых вы говорите.
        - Да, письма… Интересно, где они могут быть.
        Я указала на стол за его спиной, на котором лежали стопки рукописей и справочников, старые документы, конверты и счета, к сожалению, не оплаченные.
        - Думаю, где-то там.
        - Почему же он не говорил вам о них…
        Я промолчала, но про себя решила, что причина мне известна. Отец в каком-то роде был обижен на «Элви» из-за того, что это место для меня столько значило. Вероятно, он немного ревновал к семье моей матери. Боялся меня потерять.
        - Понятия не имею, - сказала я.
        - Ну, ладно. Когда, говорите, он должен вернуться из Лос-Анджелеса?
        - Я не думаю, что вам стоит с ним встречаться. Это только расстроит его. К тому же, даже если он согласится отпустить меня, я ни за что на свете не оставлю его здесь одного.
        - Но мы наверняка сможем что-то придумать…
        - Нет, не сможем. Нужно, чтобы кто-нибудь о нем заботился. Он самый непрактичный и не приспособленный к жизни человек на свете… Он никогда не покупает еду, не заправляет машину, и если я его брошу, то сама же буду все время ужасно за него волноваться.
        - Джейн… Вам нужно подумать о себе…
        - Я приеду как-нибудь в другой раз. Передайте моей бабушке, что я обязательно приеду в другой раз.
        Дэвид молча обдумал услышанное. Допив виски, он поставил пустой стакан.
        - Ну, хорошо, давайте оставим все как есть. Я уезжаю в Лос-Анджелес завтра утром, около одиннадцати. Я забронировал для вас билет на рейс в Нью-Йорк на утро вторника. Что мешает вам подумать до завтра, и если вы измените решение…
        - Не изменю.
        Он проигнорировал эти слова.
        - Если вы измените решение, то вас ничто уже не сможет остановить. - Он поднялся, и его фигура нависла надо мной. - А я все-таки считаю, что вам стоит поехать.
        Я не люблю, когда надо мной нависают, поэтому тоже встала.
        - Вы, похоже, были уверены, что я поеду с вами.
        - Я надеялся на это.
        - Вы считаете, что я просто ищу отговорки, не так ли?
        - Отчасти.
        - Я чувствую себя виноватой перед вами - из-за меня вы совершили такое путешествие, а теперь вынуждены уезжать ни с чем.
        - Я был в Нью-Йорке по делам. И я рад, что познакомился с вами, жаль только, что не застал вашего отца. - Он протянул мне руку. - До свидания, Джейн.
        После секундного замешательства я вложила свою руку в его ладонь. Американцы не часто обмениваются рукопожатием, так что я успела от этого отвыкнуть.
        - И я передам от вас большой привет вашей бабушке, - добавил Дэвид.
        - Да, и Синклеру тоже передайте…
        - Синклеру?
        - Вы же видите его, не так ли? Когда он приезжает в «Элви»?
        - Да. Да, разумеется, вижу. Я обязательно передам ему привет от вас.
        - Скажите ему, чтобы он писал, - добавила я и, нагнувшись к Расти, стала гладить его, потому что мои глаза наполнились слезами, а я не хотела, чтобы Дэвид Стюарт увидел это.
        Когда он уехал, я вернулась в дом и подошла к столу, на котором отец хранил все свои бумаги. Немного поискав, я нашла, одно за другим, четыре письма, оставленные без ответа. Все они были вскрыты и, очевидно, прочитаны. Я не стала их читать. Инстинкт взял верх. В любом случае, я и так знала, что было в этих письмах, поэтому просто вернула их туда, откуда взяла, засунув поглубже.
        Затем я встала коленями на подоконник, открыла окно и высунулась наружу. Было очень темно, океан казался черным как смоль, воздух был холодным, но все мои страхи улетучились. Я думала об «Элви» и мечтала оказаться там. Я думала о гусях, летящих по зимнему небу, и запахе торфа, горящего в камине в холле. Я думала об озере, ослепительно голубом и гладком как зеркало, а порой сером и покрытом белыми пенистыми волнами из-за дующих с севера ветров. Мне вдруг так сильно захотелось оказаться там, что это желание причиняло мне почти физическую боль.
        И я злилась на отца. Я не хотела покидать его, но ведь он мог обсудить этот вопрос со мной, дать мне возможность самой принять решение. Мне двадцать один год, я уже далеко не ребенок, и меня оскорбляло такое отношение, которое я считала невыносимо эгоистичным и старомодным.

«Подождем, пока он вернется, - пообещала я себе. - Да, пусть только вернется! Тогда я спрошу его об этих письмах. Я просто скажу ему… Я…»
        Но мой гнев был недолговечен. Я никогда не умела злиться долго. Не знаю, может, его остудил ночной воздух, но только он побурлил во мне и исчез, оставив после себя странное чувство умиротворения. В конечном счете ничего не изменилось. Я все равно знала, что останусь с отцом, потому что люблю его, потому что он хочет, чтобы я была рядом, потому что я нужна ему. Не было никакой альтернативы. Я не стану пытаться вывести его на чистую воду с письмами - это только смутит его и унизит, а чтобы нормально сосуществовать в будущем, важно, чтобы он всегда оставался сильнее и мудрее меня.
        Следующим утром я драила пол на кухне, когда вдруг услышала надрывистое ворчание старого «доджа», которое нельзя было перепутать ни с чем. Автомобиль переехал через холм и теперь спускался по дороге к Риф-Пойнту. Я поспешно протерла последний оставшийся островок потрескавшегося коричневого линолеума, затем поднялась с колен, отжала половую тряпку, вылила грязную воду в сток и вышла на заднее крыльцо встречать отца, на ходу вытирая руки о старый полосатый фартук.
        День был потрясающий: жаркое солнце, синее небо, по которому стремительно неслись яркие белые облака, шум ветра над искрящейся водой и грохот высоких приливных волн, набегающих на пляж. Я уже успела постирать, и теперь свежее белье развевалось на веревке. Я нырнула под него и пошла дальше, к дороге, навстречу автомобилю, который подъезжал все ближе, подпрыгивая и накреняясь на ухабах и выбоинах дороги.
        Я сразу же увидела, что отец был не один. Так как погода была хорошая, он сложил верх автомобиля, а рядом с ним сидела Линда Лэнсинг со своей безошибочно узнаваемой рыжей шевелюрой. Увидев меня, она высунулась из машины и помахала, и ее белый пудель, которого она держала на коленях, тоже высунулся и залился возмущенным тявканьем, так, словно у меня не было никакого права находиться здесь.
        Расти, который в это время играл на пляже со старым обрывком корзины, услышал тявканье пуделя и немедленно прибежал спасать меня. Он бешено выскочил из-за угла дома с громким лаем и стал делать резкие выпады в сторону «доджа», оскалив зубы, словно не в состоянии дождаться той счастливой минуты, когда он сможет вонзить их в шею этого проклятого пуделя. Мой отец выругался, Линда вскрикнула и прижала пуделя к себе, пудель жалобно заскулил, и мне пришлось взять Расти за его блошиный ошейник, втащить в дом и приказать замолчать и вести себя прилично. Если бы я не сделала этого, он просто не дал бы нам ни малейшего шанса что-либо сказать друг другу.
        Оставив надувшегося Расти в доме, я снова вышла на улицу. Отец уже вылез из машины.
        - Привет, милашка, - сказал он и, подойдя ко мне, обнял меня и поцеловал. Это было так, будто меня обнимала горилла. Его борода царапала мне шею. - Все в порядке?
        - Да, все хорошо, - я высвободилась из его объятий. - Привет, Линда.
        - Здравствуй, дорогая.
        - Прошу прощения за собаку. - Я подошла, чтобы открыть ей дверцу. Она была при полном макияже, с накладными ресницами, в светло-голубом полуспортивном костюме и золотистых балетках. На пуделе был розовый ошейник, украшенный стразами.
        - Да ничего. Митци необыкновенно эмоциональна. Думаю, все дело в том, что она такая чистопородная.
        Линда подставила мне щеку для поцелуя, сложив губки бантиком. Я поцеловала ее, и пудель опять затявкал.
        - Ради бога, - сказал отец, - успокой эту чертову собаку, - после чего Линда бесцеремонно выбросила пуделя из машины и сама вылезла следом.
        Линда Лэнсинг была актрисой. Примерно двадцать лет назад она объявилась в Голливуде как подающая надежды старлетка. Ее появление сопровождалось колоссальной рекламной кампанией, за которой последовал ряд довольно посредственных фильмов, где она обычно играла роль какой-нибудь цыганки или крестьянки в блузке на завязках с открытыми плечами, малиновыми губами и задумчивым, хмурым видом. Но случилось неизбежное: этот жанр кино утратил свою популярность, и Линда - точнее ее стиль игры - вместе с ним. Проявив проницательность - а она никогда не была глупой, - Линда быстро вышла замуж. «Мой муж для меня важнее карьеры», - гласили подписи под их свадебными фотографиями, и на некоторое время Линда совсем пропала с голливудской сцены. Но позднее, когда она развелась со своим третьим мужем, а четвертого за жабры еще не взяла, Линда снова начала появляться на вторых ролях в кино и на телевидении. Для молодого поколения зрителей она была новым лицом и под умным руководством совершенно неожиданно обнаружила в себе комедийный талант.
        Мы познакомились с Линдой на одной из скучных воскресных вечеринок у бассейна, которые были неотъемлемой частью жизни лос-анджелесского бомонда. Мой отец не отходил от нее ни на шаг, так как она оказалась единственной женщиной в этом месте, с которой можно было поговорить. Мне она тоже понравилась. У нее было довольно вульгарное чувство юмора, низкий и сочный голос и удивительная самоирония.
        Мой отец не мог пожаловаться на недостаток внимания со стороны противоположного пола, но он всегда устраивал свои любовные дела с благоразумием, достойным восхищения. Я знала, что у них с Линдой начался роман, но едва ли ожидала, что он привезет ее с собой в Риф-Пойнт.
        Я решила вести себя как ни в чем не бывало.
        - Вот так сюрприз! Как вы оказались в таком захолустье?
        - О, ты же знаешь, каково это, дорогая, когда твой отец что-то вобьет себе в голову. Подумать только, какой здесь воздух! - Линда вдохнула полной грудью, слегка закашлялась и повернулась к машине, чтобы вытащить свою сумочку.
        Именно в этот момент я увидела груду багажа на заднем сиденье. Три чемодана, большой чехол с нарядами, коробка с косметикой, норковая шуба в пластиковом пакете и корзинка Митци с розовой резиновой косточкой в комплекте. Я изумленно уставилась на эту гору вещей, но, прежде чем мне удалось что-либо сказать, мой отец отстранил меня и решительным движением вытащил два чемодана.
        - Ну же, не стой тут с открытым ртом, - сказал он мне. - Лучше помоги перенести вещи.
        С этими словами он направился к дому. Линда, взглянув на мое лицо, сразу же тактично решила, что Митци нужно пробежаться по пляжу, и исчезла. Я пошла было за отцом, но спохватилась и, вернувшись к машине, взяла собачью корзинку.
        Отца я нашла в гостиной. Он положил два чемодана на пол посредине комнаты, бросил свою кепку с длинным козырьком на стул и выгрузил из кармана на стол пачку помятых писем и стопку каких-то бумаг. В комнате, которую я только что убрала и привела в порядок, в одно мгновение воцарился сущий хаос. Мой отец мог произвести такую перемену в любом помещении; ему стоило только войти - и порядка как не бывало. Теперь он шагнул к окну, высунулся в него, полюбовался видом и шумно вдохнул морской воздух. Через его массивное плечо я видела далекую фигуру Линды, которая резвилась с пуделем у кромки воды. Расти, все еще дуясь, понуро сидел на подоконнике и даже не стучал хвостом.
        Отец повернулся и, запустив руку в карман рубашки, вытащил сигареты. Он казался довольным собой.
        - Ну, - сказал он, - ты не хочешь спросить меня, как все прошло? - Он прикурил сигарету, затем поднял глаза и, нахмурившись, выбросил зажженную спичку в окно. - Что ты стоишь и держишь эту собачью корзинку? Поставь ее куда-нибудь.
        Я не послушалась его. Вместо этого спросила:
        - Что происходит?
        - Что ты имеешь в виду?
        Я поняла, что все эти его сердечность, веселость и видимая беспечность были просто частью большого блефа.
        - Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я говорю о Линде.
        - А что Линда? Она тебе нравится, разве нет?
        - Конечно, нравится, но речь не об этом. Что она здесь делает?
        - Я попросил ее поехать со мной.
        - О господи! Со всей этой кучей барахла? И как долго она здесь пробудет?
        - Ну… - отец сделал неопределенный жест. - Столько, сколько захочет.
        - У нее разве нет работы?
        - О, она ее бросила. - Отец походкой хищника отправился на кухню за банкой пива. Я услышала, как открылась и снова захлопнулась дверца холодильника. - Она начала уставать от Лос-Анджелеса так же, как и я когда-то. Поэтому я подумал: а почему бы и нет? - Он снова появился в двери кухни с открытой банкой пива в руке. - Я едва успел озвучить ей свое предложение, как она сразу же нашла желающих арендовать ее дом вместе с горничной, собрала вещи и приготовилась к отъезду. - Отец опять нахмурился. - Джейн, что ты вцепилась в эту собачью корзинку? Она тебе так полюбилась?
        Продолжая игнорировать его вопросы, я глухо повторила:
        - Так сколько она здесь пробудет?
        - Ну, столько же, сколько и мы. Я не знаю. До весны, возможно.
        - Но тут нет места, - сказала я.
        - Конечно же есть. И чей это вообще дом?
        Отец опорожнил банку с пивом, ловко метнул ее в мусорную корзину через всю кухню и вышел на улицу за следующей партией багажа. На этот раз он отнес чемоданы в свою спальню. Я положила корзинку Митци и последовала за ним. С кроватью, чемоданами и нами двумя в комнате совсем не оставалось места.
        - Где она будет спать? - спросила я.
        - А ты как думаешь? - Отец сел на гигантскую монструозную постель, и пружины жалобно скрипнули. - Прямо здесь.
        Я не знала, что сказать. Я просто смотрела на него и молчала. Такого не случалось никогда, никогда прежде. Я задавалась вопросом, не выжил ли он из ума.
        Наверно, выражение моего лица говорило само за себя, потому что отец вдруг принял раскаивающийся вид и взял меня за руки.
        - Джейни, ну не надо так. Ты уже не ребенок, и мне не нужно притворяться. Тебе нравится Линда, я не привез бы ее сюда, если бы не знал, что она тебе нравится. И она составит тебе компанию, ведь мне приходится оставлять тебя одну так часто… О, перестань хмуриться, иди лучше приготовь кофе.
        Я высвободила руки.
        - У меня нет времени.
        - Что это значит?
        - Мне… мне надо пойти и собрать вещи.
        Я выбежала из его комнаты, влетела в свою, вытащила чемодан, положила его на кровать, открыла и начала собирать вещи так, как делают герои в фильмах: выдвигая ящики один за другим и вываливая их содержимое в чемодан.
        Из открытой двери за моей спиной послышался голос отца:
        - Что ты творишь?
        Я повернулась к нему с охапкой футболок, ремней, шарфов и носовых платков в руках.
        - Я уезжаю.
        - Куда?
        - В Шотландию.
        Он сделал широкий шаг в комнату и, оказавшись рядом со мной, развернул меня к себе лицом. Я быстро продолжила, не давая ему шанса вставить слово:
        - Ты получил четыре письма. Три от моей бабушки и одно от ее юристов. Ты открыл их, прочитал, но не сказал мне, потому что не хотел, чтобы я поехала туда. Ты даже не обсудил это со мной!
        Отец все так же крепко держал меня за руку, но мне показалось, что краска сошла с его лица.
        - Откуда ты узнала об этих письмах?
        Я рассказала ему о Дэвиде Стюарте.
        - Он объяснил мне все, - заключила я. - Но это было необязательно, - добавила я опрометчиво. - Потому что я и так все знала.
        - И что же именно ты знала?
        - Что ты не хотел, чтобы я осталась в Элви, после того как умерла мама. Что ты не хотел, чтобы я когда-нибудь возвращалась туда снова. - Отец озадаченно смотрел на меня. - Я слышала! - закричала я ему так, будто он внезапно оглох. - Я была в коридоре, на лестнице, и слышала все, что вы с бабушкой наговорили друг другу!
        - И молчала об этом?!
        - А что бы изменилось, если бы я сказала?
        Отец осторожно присел на краешек моей постели, как будто боясь помешать мне собирать вещи.
        - Так ты хотела, чтобы я оставил тебя в «Элви»?
        Его бестолковость привела меня в ярость.
        - Да нет же, разумеется, нет! Мне всегда нравилось быть с тобой, я бы не поступила иначе, но это было семь лет назад, а теперь я уже взрослая и ты не имел никакого права прятать от меня эти письма, не сказав мне о них ни слова!..
        - Ты так сильно хочешь поехать в Шотландию?
        - Да, хочу. Я люблю «Элви», ты знаешь, как много для меня значит это место. - Я взяла щетку для волос, свои фотографии и запихнула их по бокам чемодана. - Я… Я не собиралась говорить тебе об этих письмах. Я думала, что так только огорчу тебя, к тому же, я бы все равно не смогла уехать, потому что о тебе некому было бы заботиться. Но теперь все изменилось…
        - Ладно, итак, все изменилось и ты уезжаешь. Я не буду тебя останавливать. Но как ты собираешься добраться до Шотландии?
        - Дэвид Стюарт уезжает из Ла-Кармеллы в одиннадцать. Если я потороплюсь, я его застану. Он забронировал для меня билет на завтрашний рейс в Нью-Йорк.
        - А когда ты вернешься?
        - О, я не знаю. Когда-нибудь, - с этими словами я запихнула в чемодан книжку «Дар моря» Энн Морроу Линдберг, с которой никогда не расстаюсь, и пластинку Саймона и Гарфанкела.
        После этого я попыталась закрыть крышку чемодана, но тщетно - вещи начали выпирать и вываливаться, поэтому я открыла его снова и стала лихорадочно утрамбовывать содержимое, и все равно у меня ничего не получилось. В конце концов это сделал мой отец, применив грубую силу: он надавил на крышку чемодана сверху и замки защелкнулись сами.
        Наши взгляды встретились над закрытым чемоданом.
        - Я бы не уехала, если бы не Линда… - начала я, но голос изменил мне.
        Я сорвала свой плащ с крючка на двери и надела его поверх рубашки и джинсов.
        - На тебе фартук, - сказал отец.
        В другое время мы бы от всей души посмеялись над этим. Теперь же в мертвой тишине я протянула руки за спину и развязала ленточки. Сняв с себя фартук, я бросила его на кровать и спросила:
        - Если я возьму машину и оставлю ее у мотеля, вы с Линдой сможете ее забрать?
        - Конечно, - ответил отец. А потом добавил: - Подожди, - и скрылся в своей комнате, но тут же появился снова с пригоршней денег - измятых и грязных купюр в пять, десять, один доллар. - Вот, возьми, - сказал отец и сунул деньги в карман моего плаща. - Они тебе могут понадобиться.
        - Но ты… - начала было я, но именно в этот момент Линда и Митци решили вернуться с пляжа.
        Митци испачкала песком весь пол, а Линду, казалось, вдохновило ее непродолжительное приобщение к природе.
        - О, эти волны, я никогда не видела ничего подобного! Высотой футов в десять, наверно! - Тут она заметила мой чемодан, плащ и мое, судя по всему, несчастное лицо. - Джейн, что ты делаешь?
        - Уезжаю.
        - Куда, ради всего святого?
        - В Шотландию.
        - Только не говори, что из-за меня.
        - Отчасти. В том смысле, что об отце теперь есть кому позаботиться.
        Линда, казалось, пришла в замешательство, словно заботиться об отце вовсе и не планировала, но она храбро прикрыла это замешательство улыбкой и, собравшись с духом, сказала:
        - Ну что ж, рада за тебя. Когда ты едешь?
        - Сегодня. Сейчас. Я возьму «додж» и доеду до Ла-Кармеллы… - Я уже начинала пятиться к двери, потому что положение становилось невыносимым. Отец взял мой чемодан и последовал за мной. Я бормотала: - Надеюсь, зима будет мягкой. Без сильных бурь. И в холодильнике есть яйца и рыбные консервы…
        Наконец я задом спустилась по ступенькам крыльца, вышла из дома, повернулась и нырнула под развешанным бельем (догадается ли Линда, что его нужно внести в дом?). Я села за руль «доджа», а отец положил чемодан на заднее сиденье.
        - Джейн…
        Но я была не в состоянии прощаться. Машина тронулась с места и уже набирала ход, когда я вдруг вспомнила о Расти. Но было слишком поздно. Он услышал меня, услышал, как хлопнула дверца автомобиля, как завелся мотор, выскочил из дома и понесся за мной как ядро, выпущенное из пушки, негодующе лая. Он бежал рядом с машиной, прижав уши к голове, рискуя быть задавленным.
        Это было последней каплей. Я остановила машину. Мой отец с громким воплем «Расти!» помчался за собакой. Расти встал на задние лапы и начал царапать когтями дверцу машины. Я наклонилась и попыталась оттолкнуть его.
        - О, Расти, не надо. Отойди. Я не могу тебя взять. Я не могу взять тебя с собой.
        Отец, который на самом деле бежал что есть сил, наконец догнал нас. Он сгреб Расти в охапку и теперь стоял рядом с машиной, глядя на меня сверху вниз. В глазах у Расти была обида и упрек, а у отца на лице застыло выражение, которого я не видела никогда прежде и не совсем поняла. Но в тот момент я поняла, что не хочу прощаться ни с одним, ни с другим, и горько разрыдалась.
        - Ты позаботишься о Расти, правда? - проревела я, захлебываясь слезами. - Запри его, чтобы он не смог побежать за машиной. Иначе он попадет под колеса… И он любит только корм «Красное сердце» и никакой другой… И не оставляй его одного на пляже, кто-нибудь может его украсть…
        Я стала ощупью искать носовой платок. Как обычно, у меня его не оказалось, и, как обычно, отец достал из кармана свой платок и молча дал его мне. Я отерла слезы и высморкалась, а потом протянула руки, привлекла отца к себе и поцеловала, а потом чмокнула Расти, и сказала: «До свидания», и отец ответил: «До свидания, мой песик», - как он не называл меня с шести лет. И, рыдая пуще прежнего и почти ничего не видя перед собой, я нажала на газ и поехала вперед, не оглядываясь. Но я знала, что они стояли там и провожали меня взглядом, пока я не переехала через гребень холма и не скрылась из виду.
        Было без четверти одиннадцать, когда я остановилась у мотеля и подошла к стойке регистрации. Служащий за стойкой посмотрел на мое испачканное и заплаканное лицо без всякого интереса, как будто плачущие женщины были их постоянными клиентами.
        - Мистер Дэвид Стюарт уже уехал? - пробормотала я.
        - Нет, он еще здесь. Ему нужно расплатиться по телефонному счету.
        - В каком он номере?
        Клерк взглянул на доску с ключами.
        - В тридцать втором. - Затем он обвел взглядом мой плащ, джинсы, запачканные кроссовки и протянул руку к телефону. - Вы хотите его увидеть?
        - Да, пожалуйста.
        - Я позвоню ему и скажу, что вы сейчас придете. Как вас зовут?
        - Джейн Марш.
        Он кивнул головой в сторону одной из дверей, таким образом показывая мне, куда идти.
        - Номер тридцать второй, - повторил он мне вслед.
        Я механически, и почти ничего не видя перед собой, пошла по застеленному ковром проходу, который вел к большому бассейну с яркой голубой водой. Две женщины лежали в шезлонгах, а их дети плавали и, крича, пытались отнять друг у друга резиновый круг. Не успела я дойти до середины прохода, как увидела Дэвида Стюарта, который спешил мне навстречу. Заметив его, я перешла на бег, чем привлекла внимание двух женщин, и удивила саму себя, бросившись прямо в объятия Дэвида. Он поймал меня и осторожно обнял, а затем отстранил и спросил:
        - Что случилось?
        - Ничего не случилось, - проговорила я, но, не в силах сдержаться, снова заплакала. - Я еду с вами.
        - Почему?
        - Я передумала, вот и все.
        - Но почему?
        Я не собиралась ему рассказывать, но тут меня словно прорвало - слова хлынули неудержимым потоком.
        - У папы есть подружка, и она приехала с ним из Лос-Анджелеса… И она… Она сказала…
        Дэвид, бросив взгляд на двух хихикающих женщин, произнес:
        - Пойдемте со мной.
        Он отвел меня к себе в номер, втолкнул внутрь и захлопнул за нами дверь.
        - Теперь рассказывайте.
        Я вытерла слезы и, сделав над собой невероятное усилие, заставила себя говорить внятно.
        - Просто теперь есть кому о нем позаботиться. Поэтому я могу поехать с вами.
        - Вы сказали ему о письмах?
        - Да.
        - Так он был не против того, чтобы вы поехали?
        - Нет. Он сказал: «Хорошо».
        Дэвид замолчал. Я взглянула на него и увидела, что он немного повернул голову и теперь задумчиво смотрел на меня искоса, краем глаза. Впоследствии я выяснила, что эта привычка выработалась у него за долгие годы из-за плохого зрения и очков, которые ему приходилось носить, но в тот момент мне стало не по себе - так, словно меня приперли к стенке.
        - Вы не хотите, чтобы я ехала с вами? - сконфуженно спросила я.
        - Дело не в этом. Просто я еще не настолько хорошо вас знаю и не уверен, что вы говорите правду.
        Я была слишком несчастна, чтобы обидеться на это.
        - Я никогда не лгу, - возразила я, но тут же поправилась: - А когда делаю это, то у меня глаза начинают бегать и я краснею. Отец правда согласился. - И, чтобы доказать свои слова, я запустила руку в карман плаща и вытащила оттуда охапку грязных бумажек. Некоторые купюры упали, как старые листья, на ковер. - Вот, он даже дал мне денег на всякий случай.
        Дэвид наклонился, поднял упавшие купюры и протянул их мне.
        - Я все же думаю, Джейн, что мне необходимо поговорить с ним, прежде чем мы отправимся в путь. Мы могли бы…
        - Я не смогу снова с ним попрощаться.
        Лицо Дэвида смягчилось. Он коснулся моей руки и сказал:
        - Тогда побудьте здесь. Я вернусь не позже чем через пятнадцать минут.
        - Обещаете?
        - Обещаю.
        Он ушел, а я стала бесцельно бродить по номеру, который он занимал. Просмотрела газету, затем выглянула из открытой двери, потом направилась в ванную. Там вымыла лицо и руки, причесала волосы и, отыскав простую аптечную резинку, собрала их сзади. После этого вышла из номера, села у бассейна и стала ждать Дэвида. Когда он вернулся, мы погрузили багаж в машину, выехали на шоссе и направились к югу, в Лос-Анджелес. Переночевали мы в мотеле рядом с аэропортом, на утро вылетели в Нью-Йорк, а на следующий вечер - в Лондон, и только где-то над Атлантическим океаном я вспомнила о парне, который обещал приехать в следующее воскресенье и научить меня кататься на доске для серфинга.

4
        Большую часть жизни я прожила в Лондоне, но теперь, вернувшись в этот город через семь лет, испытала такое чувство, будто никогда раньше здесь не была, - так все изменилось. Здание аэропорта, подъездные дороги, линия горизонта, которую загромождали огромные высотные дома, масса транспорта - все было иначе. В такси я вжалась в уголок, чемодан лежал у меня под ногами. Стоял такой сильный туман, что уличные фонари все еще горели, а воздух был сырым и холодным - я уже и забыла, как это бывает.
        Я не спала в самолете, и теперь голова у меня шла кругом от усталости; меня едва не стошнило при виде непривлекательного завтрака, который на борту предлагали - по моим часам, которые по-прежнему шли по калифорнийскому времени, - в два ночи. После такого путешествия все тело у меня ломило, голова и глаза болели, губы сводило от усталости, а одежду, которая была на мне, я, казалось, носила с начала времен.
        Нас окружали рекламные щиты, эстакады, ряды домов. Лондон поглотил нас. На каком-то светофоре такси свернуло в переулок, медленно проехало по довольно тихому району и наконец остановилось рядом с автомобилями, которые были припаркованы перед высокими домами в раннем викторианском стиле, стоявшими полукругом.
        Я отрешенно посмотрела на них и подумала: «Интересно, что мне предстоит теперь». Дэвид перегнулся через меня, открыл дверцу и сказал:
        - Вот здесь мы и выходим.
        - А? - Я посмотрела на него и удивилась: этот мужчина, который разделил со мной изматывающее, на мой взгляд, путешествие нон-стопом через половину земного шара, по-прежнему выглядел ухоженным и спокойным и вел себя непринужденно, так, словно все было у него под контролем.
        Я послушно вывалилась из такси и теперь стояла на тротуаре, моргая, как сова, и без конца зевая. Дэвид расплатился с водителем такси и забрал наши чемоданы. Потом он направился к подъезду, к ступенькам, ведущим на самый нижний этаж. Я шла следом за ним. Перила с обеих сторон лестницы были выкрашены черной краской, вымощенная камнем маленькая площадка убрана и выметена, там же стояла деревянная кадка с геранью - цветки казались немного покрытыми копотью, но все еще яркими и веселыми. Дэвид достал ключ, желтая дверь открылась внутрь, и я машинально вошла за ним в квартиру.
        Она была светлой, а обстановка чем-то напоминала загородный дом. На полу лежали персидские ковры, на диван и кресла были надеты ситцевые чехлы, изящная старинная мебель казалась отполированной до блеска, а над камином висело венецианское зеркало. Я обвела взглядом книги и стопку журналов, застекленную горку с дрезденским фарфором, небольшие гобелены ручной работы… А за окнами в дальней части комнаты увидела миниатюрный внутренний двор с садиком, где рос разлапистый платан, окруженный деревянной скамейкой, а в нише, сделанной в стене из полинявшего кирпича, красовалась маленькая статуя.
        Я стояла и зевала. Дэвид Стюарт подошел к окну и раскрыл его.
        - Это ваша квартира? - спросила я.
        - Нет, моей матери, но я останавливаюсь здесь, когда приезжаю в Лондон.
        Я рассеянно огляделась.
        - А где ваша мама? - Это прозвучало довольно забавно - так, словно я ждала, что она сейчас вылезет из-под дивана, но Дэвид не улыбнулся.
        - Она сейчас на юге Франции, в отпуске. Давайте же, снимайте плащ и располагайтесь. Я пойду пока приготовлю нам по чашке чаю.
        С этими словами он исчез за дверью. Я услышала, как открывается кран, как наполняется чайник. Чашка чаю. Само это слово было уютным и ласкающим слух. Чашка чаю. Я какое-то время возилась с пуговицами плаща и, когда наконец мне удалось их расстегнуть, сняла плащ и бросила его на то, что выглядело как чиппендейловский стул. Затем опустилась на диван. На нем лежали бархатные подушки зеленого цвета; я взяла одну и положила ее под голову. Мне кажется, что я заснула прежде, чем успела оторвать ноги от пола. Я определенно этого не помню.
        Когда я проснулась, комнату заливал свет. Длинный луч солнца, танцующий с пылью, как свет прожектора врывался в мое поле зрения. Я зажмурилась снова, затем пошевелилась, протерла глаза и открыла их снова - и тут заметила, что я накрыта пледом, легким и теплым.
        В камине потрескивал огонь. Я смотрела на него какое-то время, прежде чем осознала, что он электрический, с бутафорскими дровами, угольками и языками пламени. Но в тот момент он казался мне бесконечно уютным. Я слегка повернула голову и увидела Дэвида. Он сидел в кресле, обложившись газетами и папками. Он успел переодеться - теперь на нем была голубая рубашка и кремовый свитер с глубоким треугольным вырезом. Я подумала несколько отрешенно: интересно, он что, один из тех людей, которые вообще не нуждаются в отдыхе? Он услышал, что я пошевелилась, и поднял глаза.
        - Какой сегодня день недели? - спросила я.
        - Среда. - Дэвид выглядел удивленным.
        - Где мы?
        - В Лондоне.
        - Нет, я имею в виду, в каком районе?
        - В Кенсингтоне.
        - Мы когда-то жили на Мелбери-роуд, - сказала я. - Это далеко отсюда?
        - Да нет. Совсем рядом.
        Я немного помолчала, а затем спросила:
        - Сколько сейчас времени?
        - Почти пять.
        - Когда мы поедем в Шотландию? - продолжила я допрос.
        - Сегодня вечером. Я уже забронировал для нас места в спальном вагоне поезда «Роял Хайлендер».
        Сделав над собой невероятное усилие, я села, зевнула и попыталась прогнать сон. Затем убрала волосы с лица и осторожно спросила:
        - Наверно, мне нельзя принять ванну?
        - Разумеется, можно, - ответил Дэвид.
        Итак, я приняла ванну, набрав горячей воды и бросив в нее пару горстей ароматизированной соли для ванной, которой пользовалась мать Дэвида, - он был так добр, что разрешил мне ее взять. Помывшись, я взяла свой чемодан, достала оттуда чистую одежду и оделась, а грязную запихнула в чемодан и каким-то чудесным образом сумела закрыть его. Затем вернулась в гостиную и обнаружила, что Дэвид приготовил чай и принес горячие тосты с маслом и тарелку с шоколадным печеньем - не с шоколадным вкусом, какое продается в Америке, а с глазированным настоящим шоколадом.
        - Это мамино печенье? - спросила я.
        - Нет, я сбегал на улицу и купил его, пока вы спали. За углом есть маленький магазинчик - очень удобно, когда нужно срочно что-то купить.
        - Ваша мама всегда здесь жила?
        - Отнюдь. Она переехала сюда около года назад. Раньше у нее был загородный дом в Гемпшире, но он стал для нее слишком большим, да и с садом возникало много хлопот, а помочь было некому. Поэтому она продала тот дом, забрала оттуда некоторые любимые вещи и переехала сюда.
        Так вот чем объяснялась эта обстановка в квартире, которая была сродни загородному дому. Я посмотрела в окно на маленький садик и сказала:
        - А сад у нее все же есть.
        - Да, но совсем небольшой. С ним она легко управляется сама.
        Я взяла еще один тост и попробовала представить в подобной ситуации свою бабушку. Но это было невозможно. Бабушку никогда бы не испугали размеры дома или масса дел, которые ей приходилось делать, или трудности, сопряженные с поиском и содержанием поваров и садовников. На самом деле, насколько я помнила, миссис Ламли, кухарка, была с бабушкой всегда; она все время стояла на своих распухших ногах за кухонным столом и раскатывала тесто. И Уилл, садовник, у которого был свой маленький домик и участок земли, где он выращивал картошку, гигантскую морковь и косматые хризантемы.
        - Так значит, вы не живете в этой квартире? - спросила я снова.
        - Нет, не живу, но останавливаюсь здесь, когда приезжаю в Лондон, - терпеливо ответил Дэвид.
        - И часто такое случается?
        - Да, нередко.
        - А вы видитесь с Синклером?
        - Да.
        - Чем он занимается?
        - Работает в рекламном агентстве. Я думал, вам это известно.
        Тут меня вдруг осенило: я же могу позвонить Синклеру! В конце концов, он живет в Лондоне. Мне потребуется совсем немного времени, чтобы узнать его номер. Я уже собралась сделать это, но потом передумала. Я была не совсем уверена, как Синклер отреагирует на мой звонок, и не хотела, чтобы Дэвид Стюарт стал свидетелем возможного конфуза.
        - А подружка у него есть? - поинтересовалась я с видимым равнодушием.
        - Да полно, я думаю.
        - Нет же, я о другом. Какая-нибудь особенная девушка?
        - Джейн, я правда не знаю.
        Я задумчиво слизнула горячее масло с кончиков пальцев и произнесла:
        - Как вам кажется, он приедет в «Элви», пока я буду там?
        - Рано или поздно приедет.
        - А что его отец? Дядя Эйлвин все еще в Канаде?
        Дэвид Стюарт надвинул очки на переносицу длинным смуглым пальцем и сказал:
        - Эйлвин Бейли умер около трех месяцев назад.
        Я вытаращила глаза.
        - А я и не знала об этом… О, бедная бабушка!.. Она очень расстроилась?
        - Да, очень…
        - А похороны и все это…
        - Его похоронили в Канаде. Он последнее время болел… Ему не удалось вернуться на родину.
        - Так значит, Синклер его так и не увидел…
        - Нет.
        Я замолчала, переваривая эту информацию. Меня охватила грусть. Я подумала о собственном отце, который мог кого угодно вывести из себя, и поняла, что никогда не пожалею ни об одной минуте из проведенного вместе с ним времени. И мне стало жаль Синклера как никогда. А затем я вспомнила, как завидовала ему в детстве из-за того, что «Элви» был домом для Синклера, а я лишь проводила там каникулы. В мужском обществе у Синклера тоже недостатка не было. В «Элви» всегда было много мужчин. Кроме садовника Уилла, которого мы очень любили, был еще Гибсон, егерь, довольно угрюмый, но мудрый во всех отношениях человек, и двое сыновей Гибсона, Хэмиш и Джордж. Они были почти одного возраста с Синклером и позволяли ему участвовать во всех своих забавах и шалостях, дозволенных и недозволенных. Так Синклер научился стрелять и закидывать удочку, играть в крикет и лазить по деревьям. Так или иначе ему уделяли гораздо больше времени и внимания, чем большинству мальчишек его возраста. Нет, если принять во внимание все обстоятельства, детство у Синклера было прекрасное.

        Мы сели на «Роял Хайлендер» на станции Юстон, и я чуть ли не полночи вылезала из постели, чтобы посмотреть в окно, внутренне ликуя при мысли, что поезд направляется на север и ничто, кроме какого-нибудь стихийного бедствия, кары небесной, не сможет его остановить. В Эдинбурге меня разбудил женский голос, ужасно похожий на голос Мэгги Смит из фильма «Мисс Джин Броди»: «Эдинбург Уэверли. Это Эдинбург Уэверли». И тогда я поняла, что мы в Шотландии, встала, накинула плащ на ночную рубашку и, сев на крышку умывальника, стала смотреть, как расплываются вдали огни Эдинбурга, и ждать, когда мы въедем на мост. Тут поезд, издав совершенно другой звук, внезапно нырнул вниз и тут же устремился вверх над заливом Форт, и я увидела далеко под нами темную гладь воды, в которой отражались огни какого-то крошечного суденышка.
        Я улеглась в постель и дремала до самого Релкирка. Там я снова встала и открыла окно. В купе ворвался холодный воздух, пахнущий торфом и соснами. Мы приближались к Северо-Шотландскому нагорью. Была только четверть шестого, но я оделась и всю оставшуюся дорогу сидела, прижавшись щекой к темному, залитому дождем стеклу. Видела я, по правде говоря, немного, но к тому времени как мы миновали перевал и поезд устремился по длинному спуску, который в итоге должен был привести в Трамбо, начало светать. Солнца не было видно - непроглядный мрак просто сменялся серыми красками дня. Плотные темные облака висели над вершинами холмов, но, когда мы спустились в долину, они поредели, а затем рассеялись совсем и перед нами распростерлась необозримая горная долина, золотисто-коричневая и безмятежная в свете раннего утра.
        В мою дверь постучали, заглянул проводник.
        - Джентльмен интересуется, проснулись ли вы. Мы прибудем в Трамбо примерно через десять минут. Я возьму ваш чемодан?
        Проводник вытащил мой багаж, дверь за ним захлопнулась, и я снова повернулась к окну, потому что теперь местность становилась до боли знакомой и я не хотела пропустить ни малейшей детали. Вон по той дороге я гуляла, в том поле каталась на шотландском пони, а в тот белый домик меня брали с собой пить чай. А потом я увидела мост, который разделял деревню надвое, и автозаправку, и тот отремонтированный отель, который всегда был полон пожилых гостей и где нам не разрешалось купить выпивку.
        Дверь открылась снова, и на этот раз в проеме появился Дэвид Стюарт.
        - Доброе утро.
        - Доброе, - отозвалась я.
        - Как спалось?
        - Хорошо.
        Теперь поезд замедлялся, тормозил. Мы проехали мимо сигнальной будки, затем под мостом. Я соскользнула с умывальника и вышла за Дэвидом в коридор. Через его плечо я видела, как знак с надписью «Трамбо» торжественно проплывает мимо. И тогда поезд остановился. Приехали.
        Дэвид попросил меня подождать его на платформе, а сам пошел за своей машиной, которую оставил в гараже. Я села на свой чемодан и стала смотреть, как пробуждается безлюдный поселок: один за другим загорались огни в домах, дым вырывался из труб. Какой-то человек, виляя из стороны в сторону, проехал по улице на велосипеде. А затем я услышала высоко в небе крики и звуки хлопающих крыльев, которые становились все громче и громче. Стая диких гусей пронеслась прямо у меня над головой, но я не могла разглядеть их, потому что они летели над облаками.

        Озеро Элви расположено примерно в двух милях за поселком Трамбо. На севере его окаймляет главная дорога, ведущая в Инвернесс, а по другую сторону от озера возвышаются величественные бастионы Кернгормских гор. Имение «Элви» было очень аккуратным островком в форме гриба, присоединявшимся к суше своей ножкой, узкой полосой земли - насыпью между поросшими тростником болотами, служившими гнездовьем для огромного количества птиц.
        Долгие годы эта земля принадлежала церкви, и до сих пор там все еще стояла полуразвалившаяся часовенка, теперь заброшенная и без крыши, хотя маленькое кладбище, окружавшее ее, по-прежнему содержалось в чистоте и порядке. Ветки тисовых деревьев были аккуратно подстрижены, скошенная трава казалась ровной и мягкой как бархат, а весной над ней весело покачивались ярко-желтые головки нарциссов.
        Дом, в котором жила моя бабушка, когда-то принадлежал пастору этой маленькой церкви. С годами, однако, он разросся за свои первоначальные скромные границы: были добавлены флигели и новые комнаты, где, как полагали, проживали члены больших викторианских семейств. Сзади, со стороны подъездной дороги, дом казался высоким и неприступным. На север выходило мало окон, и те были маленькими и узкими, чтобы сохранять тепло суровыми зимами, а неприметная входная дверь обычно плотно закрыта. Сходство с крепостью усиливали две высокие стены сада, которые, как руки, тянулись от дома к востоку и к западу и на которых ни в какую не хотели приживаться вьющиеся растения, - даже моей бабушке ничего не удавалось с этим поделать.
        Но с другой стороны «Элви» производил совсем иное впечатление. Старинный белый дом, защищенный стенами и смотревший на юг, нежился на солнце. Окна и двери были открыты, и через них в дом проникал свежий воздух, а сад полого спускался к низенькой изгороди, за которой начиналось узкое поле, где сосед-фермер пас свой скот. Поле спускалось к самой воде, и плеск небольших волн у покрытого галькой берега и размеренное мычание вечно жующих коров давно уже стали неотъемлемой частью «Элви». Прожив там некоторое время, ты просто переставал это слышать. Только возвращаясь в «Элви» после длительного отсутствия, ты снова замечал все это.
        Машина Дэвида Стюарта стала для меня неожиданностью. Это был темно-синий «ТР4», на мой взгляд, слишком колоритный для такого обстоятельного с виду горожанина. Мы уложили в автомобиль свои чемоданы и двинулись к выезду из Трамбо. Я подалась вперед на сиденье и вертела головой по сторонам. Я просто не могла сидеть спокойно. Знакомые места проплывали мимо. Автомастерская, кондитерская, ферма Макгрегоров остались позади, и наконец мы вырвались на простор. Дорога резко уходила вверх, через поля с золотистым жнивьем, изгороди пестрели багряными плодами шиповника, и здесь уже явно ударили первые заморозки, так как деревья были подернуты золотыми и красными оттенками - вестниками осени.
        А затем мы преодолели последний поворот, и справа от нас распростерлось озеро, серое в бледном утреннем свете, а горы, высившиеся за ним, терялись в облаках. И меньше чем в миле от нас находился сам «Элви», дом, спрятанный за деревьями и заброшенной церквушкой без крыши, которая казалась ужасно романтичной. От восторга я лишилась дара речи, и, проявив удивительное понимание, Дэвид Стюарт молчал и не задавал мне никаких вопросов. Вместе мы совершили долгое путешествие, преодолели такое огромное расстояние, что в голове не укладывалось, но именно в тишине мы свернули с дороги у стоявшего на обочине домика, и автомобиль, постепенно сбрасывая скорость, поехал между высоких изгородей, затем по насыпной дорожке между болотами, поднялся по аллее под сенью темно-пунцовых буков и наконец остановился у передней двери.
        Я в ту же секунду выскочила из машины и побежала по гравию к дому, но бабушка опередила меня. Распахнулась дверь, она появилась на пороге, и мы кинулись друг другу в объятия. Она прижала меня к груди, повторяя мое имя. Ее одежда как и прежде пахла душистыми лавандовыми саше, которые она клала в гардеробы с вещами, и я с облегчением сказала себе, что ничего не изменилось.

5
        Воссоединение после стольких лет всегда сопряжено с некоторой неловкостью и растерянностью. Мы говорили друг другу нечто вроде: «О, ты и впрямь приехала…» и
«Я уже и не надеялась, что у меня получится…», и «Как ты выдержала такое путешествие…», и «Ничего не изменилось, все осталось по-прежнему», а затем смотрели друг на друга, смеялись над собственной глупостью и снова бросались друг другу в объятия.
        Затем еще большее смятение внесли собаки. Они выбежали из дома и стали с лаем прыгать под нашими ногами, требуя внимания. Это оказались коричневые с белым спаниели, незнакомые мне и все же родные, потому что в «Элви» всегда жили коричневые с белым спаниели, и эти, вне всякого сомнения, были потомками тех, которых я помнила. Не успела я поздороваться с собаками, как к нам присоединилась миссис Ламли. Она услышала шум и тоже поспешила мне навстречу. В зеленом рабочем комбинезоне, который толстил ее еще больше, она выплыла из дома, улыбаясь до ушей. Я поцеловала ее, и она сказала, что я стала ужасно высокой и у меня еще больше веснушек, а затем добавила, что готовит поистине королевский завтрак.
        За моей спиной Дэвид спокойно выгружал мой чемодан из машины. Только теперь бабушка пошла поздороваться с ним.
        - Дэвид, ты, должно быть, ужасно устал, - заметила она и, к моему огромному удивлению, поцеловала его в щеку. - Спасибо, что привез ее целой и невредимой.
        - Вы получили мою телеграмму? - осведомился он.
        - Ну, разумеется, получила. Я с семи часов на ногах. Ты позавтракаешь с нами, не правда ли? Мы тебя ждали.
        Но Дэвид отказался, объяснив это тем, что его ждет экономка и что ему нужно поскорее добраться до дома, переодеться, а затем еще попасть в офис.
        - Ну что ж, тогда приезжай на ужин. И я настаиваю. Около половины восьмого. Мы хотим услышать все подробности.
        Дэвид позволил уговорить себя, и мы с улыбкой переглянулись. Я неожиданно для себя осознала, что познакомилась с ним всего каких-то четыре дня назад, и тем не менее сейчас, когда настало время прощаться, я чувствовала себя так, словно расставалась со старым другом, с кем-то, кого знала всю свою жизнь. Ему дали очень непростое задание, и он выполнил его с тактом, был добродушен и никого, насколько мне известно, не обидел.
        - О, Дэвид…
        Он поспешил предупредить мои бессвязные излияния благодарности.
        - Увидимся вечером, Джейн.
        С этими словами Дэвид сел в машину, захлопнул дверцу, развернулся и поехал по буковой аллее к дороге. Мы провожали его взглядами, пока он не исчез из виду.
        - Такой хороший молодой человек, - задумчиво произнесла моя бабушка. - Ты так не считаешь?
        - Да, - согласилась я, - милый, - и быстро нагнувшись, подхватила чемодан, к которому уже тянулась миссис Ламли.
        Я внесла его в дом, бабушка и собаки вошли за мной, а затем дверь закрылась, и Дэвид Стюарт был, пусть и на время, забыт.
        Мне в нос тут же ударили знакомые ароматы - пахло торфом из камина в холле, розами из большой вазы на комоде рядом с часами. Одна из собак изо всех сил добивалась моего внимания, виляя хвостом и повизгивая от восторга; я остановилась почесать ее за ушами и как раз собиралась рассказать про Расти, как вдруг бабушка заявила:
        - У меня для тебя сюрприз, Джейн.
        Я выпрямилась и, подняв глаза, увидела мужчину, который спускался навстречу мне по лестнице. Его силуэт рисовался на фоне освещенного окна. На мгновение я была ослеплена этим светом, а затем он сказал: «Здравствуй, Джейн», - и я поняла, что это мой кузен Синклер.
        Я так и замерла на месте, разинув рот, а бабушка и миссис Ламли стояли рядом, радуясь тому, что задуманный ими сюрприз удался. Синклер приблизился ко мне, приобнял за плечи и, наклонившись, поцеловал в щеку. Наконец я перевела дух и слабым голосом произнесла:
        - Я думала, что ты в Лондоне…
        - Ну, а я не в Лондоне. Я здесь.
        - Но как?.. Почему?..
        - Взял отпуск на несколько дней.
        Ради меня? Он взял отпуск для того, чтобы оказаться в «Элви» к моему возвращению? Такое предположение было лестным и волнующим одновременно, но прежде чем я успела что-либо сказать, мой бабушка распорядилась:
        - Ну, ни к чему тут стоять. Синклер, отнеси чемодан Джейн в ее комнату, а ты, дорогая, вымой руки с дороги и приведи себя в порядок, а потом спускайся завтракать. Ты ужасно устала от такого путешествия.
        - Я вовсе не устала.
        Я на самом деле совсем не ощущала усталости. Я чувствовала себя полной жизни и энергии, бодрой и готовой на все. Синклер взял мой чемодан и пошел с ним вверх по лестнице, переступая своими длинными ногами через две ступеньки, и я побежала за ним так, словно у меня за спиной выросли крылья.
        Моя спальня, окна которой выходили в сад и на озеро, была нечеловечески чистой и надраенной до блеска, но в остальном ничего не изменилось. Выкрашенная в белый цвет кровать по-прежнему стояла в нише у окна, где я предпочитала спать. На туалетном столике лежала подушечка для булавок, в гардеробе мешочки с лавандой, а синий плед закрывал истертое пятно на ковре.
        Пока я снимала плащ и мыла руки, Синклер прошел в комнату и плюхнулся на мою кровать, увы, смяв накрахмаленное белоснежное покрывало. За те семь лет, что прошли с нашей последней встречи, он, конечно, изменился, но перемены, которые я в нем видела, были слишком неуловимыми, чтобы заострять на них внимание. Он определенно похудел, и я отметила, что вокруг его рта и глаз появились мимические морщинки, - но и только. Он был очень красивым, с темными бровями и ресницами и синими немного раскосыми глазами. Нос у него был прямой, а рот - чувственный, с полной нижней губой, которая, бывало, в детстве придавала ему обиженный вид. Волосы, густые и прямые, он носил длинными; они заострялись книзу, падая на воротник, и, несмотря на то разнообразие причесок, которое я привыкла видеть в Риф-Пойнте, - под «ежик» (у серферов) или до плеч (у хиппи), я сочла стрижку Синклера очень привлекательной. В то утро на нем были голубая рубашка, хлопковый платок на открытой шее и протертые штаны в рубчик, дополненные ремнем из плетеной шерсти.
        Надеясь получить подтверждение своим догадкам, я спросила:
        - Так ты правда взял отпуск?
        - Конечно, - коротко ответил он, так ничего и не подтвердив.
        Я решила смириться с тем, что правды не узнаю.
        - Ты работаешь в рекламной компании?
        - Да. «Стратт энд Стюард». Личный помощник генерального директора.
        - Хорошая должность?
        - Да, подразумевает счет на представительские расходы.
        - Ты имеешь в виду ланчи и выпивку с потенциальными клиентами?
        - Не обязательно ланчи и выпивку. Если потенциальный клиент симпатичный, это может быть интимный ужин при свечах.
        Я ощутила укол ревности, но не подала виду. Остановившись у туалетного столика, я принялась расчесывать тяжелую копну длинных волос, и Синклер сказал, совершенно не меняя тона:
        - Я и забыл, какие у тебя длинные волосы. Ты раньше заплетала их в косы. Они как шелк.
        - Время от времени я обещаю себе, что отрежу их, но все никак не соберусь. - Я закончила причесывать волосы, положила щетку на столик и направилась к кровати. Встав коленями на покрывало, я распахнула окно и высунулась на улицу.
        - Как чудесно пахнет!.. Сыростью и осенью.
        - Разве в Калифорнии не пахнет сыростью и осенью?
        - В основном там пахнет бензином. - Я вспомнила Риф-Пойнт и добавила: - Или эвкалиптами и океаном.
        - И как тебе жизнь среди краснокожих?
        Я бросила на Синклера суровый взгляд, давая понять, что могу и обидеться, и он тут же сменил тон:
        - Честно, Джейн, я боялся, что ты приедешь с набитым жвачкой ртом и вся обвешенная фотокамерами и каждый раз, обращаясь ко мне, будешь говорить: «Вот круто, Син!»
        - Ты отстал от жизни, брат, - сказала я ему.
        - Ну, или будешь все время протестовать, знаешь, развешивать транспаранты с лозунгами вроде: «Занимайтесь любовью, а не войной». - Он сказал это с нарочитым американским акцентом, что я сочла столь же утомительным, как и все подшучивания калифорнийцев над моим «ужаснейшим» британским произношением.
        Я так ему и заявила и добавила:
        - Обещаю тебе, что если я вдруг соберусь протестовать, ты узнаешь об этом первым.
        На это Синклер лукаво улыбнулся, а затем спросил:
        - Как твой отец?
        - Отрастил бороду и теперь похож на Хемингуэя.
        - Могу себе представить.
        Две кряквы спустились с неба и приземлились на воду, оставив за собой полосу белой пены. Какое-то время мы молча наблюдали за ними, а потом Синклер зевнул, потянулся, и по-братски хлопнув меня по плечу, сказал, что пора идти завтракать. Поэтому мы встали с кровати, закрыли окно и спустились вниз.
        Я поняла, что ужасно проголодалась. На столе была яичница с беконом, вкуснейший мармелад и горячие обваленные в муке булочки. Пока я уплетала все это за обе щеки, Синклер и бабушка вели беседу, точнее, отпускали отрывочные замечания - о новостях в местной газете, о результатах цветочной выставки, о письме, которое бабушка получила от своего родственника преклонного возраста, переехавшего в какое-то место под названием Мортар.
        - Какого черта он туда уехал? - изумился Синклер.
        - Ну, там все, конечно, намного дешевле, к тому же тепло. Бедняга ведь ужасно страдал от ревматизма.
        - И чем он будет заниматься? Катать туристов на лодке по гавани?
        Я вдруг осознала, что они говорят о Мальте. Мортар. Мальта. Я американизировалась больше, чем полагала.
        Бабушка разлила кофе. Я смотрела на нее и думала, что ей сейчас должно быть семьдесят с лишним, но выглядит она точно такой же, какой я ее помнила. Она была высокой, с прекрасной осанкой и очень красивой. Ее седые волосы всегда были безукоризненно причесаны, а глубоко посаженные глаза казались пронзительно голубыми под изящно изогнутыми бровями. (В тот момент в них светились необыкновенное радушие и бодрость, но я-то знала, что бабушка может выразить крайнее неодобрение, просто приподняв эти брови и сопроводив это движение ледяным взглядом.) Ее одежда тоже была без возраста и очень ей шла. Мягкие твидовые юбки болотно-лиловых оттенков и кашемировые свитера или кардиганы. Днем бабушка всегда носила жемчуг и пару коралловых сережек в форме слезинок. По вечерам скромный бриллиант или два часто сверкали на темном бархате ее одежды, так как она придерживалась традиции и каждый вечер переодевалась к ужину, даже если было воскресенье и самым восхитительным блюдом в нашем меню был омлет.
        Теперь бабушка удобно устроилась во главе стола, и я почему-то подумала о том, что в своей жизни она хлебнула достаточно горя. Сначала умер ее муж, затем она потеряла дочь, а теперь еще и сына, вечно неуловимого Эйлвина, который предпочел жить и умереть в Канаде. Синклер и я были единственными, кто у нее остался. И
«Элви». Но ее спина оставалась прямой, а манеры - энергичными, и я была рада, что она не превратилась в одну из тех понурых ворчащих старых дамочек, бесконечно вспоминающих прошлое. Бабушка была слишком любознательной, слишком активной, слишком развитой. Несокрушимой, сказала я себе, находя в этом слове утешение. Вот какой она была. Несокрушимой.
        После завтрака мы с Синклером совершили церемониальное путешествие по острову, стараясь ничего не пропускать. Мы вышли через ворота, которые вели на кладбище. Там мы осмотрели все старые надгробия, заглянули в оконные проемы старинной церкви, а затем перелезли через изгородь и, приковав к себе внимание целого стада коров, побрели по полю к берегу озера. Потревожив парочку диких крякв, мы устроили соревнование по запуску «блинчиков» - кто бросит дальше. Синклер победил. Потом мы пошли по причалу, чтобы взглянуть на дырявую старую лодку, которой было чертовски сложно управлять, и наши шаги эхом отдавались над провисшим настилом.
        - Когда-нибудь, - сказала я, - эти доски провалятся.
        - Нет смысла чинить причал, если им никто не пользуется, - разумно возразил Синклер.
        Мы направились дальше вдоль кромки воды и пришли к раскидистому буку, в ветвях которого когда-то построили шалаш, а затем вступили в березовую рощицу, где деревья печально роняли листья, и снова повернули к дому через группу хозяйственных построек: брошенных свинарников и курятников, конюшен и старого каретного сарая, который давно уже использовался в качестве гаража.
        - Пойдем покажу тебе свою машину, - сказал Синклер.
        Мы какое-то время сражались с засовами; наконец массивная дверь сарая со скрипом распахнулась. Внутри рядом с большим и исполненным величия «даймлером» моей бабушки стоял темно-желтый «лотус элан», спортивный, низкий автомобиль с черным откидным верхом. От него буквально разило опасностью.
        - И как давно он у тебя? - спросила я.
        - О, около полугода.
        Синклер сел за руль и, задом выехав из гаража, принялся демонстрировать мне, как маленький мальчик показывает новую игрушку, разнообразные достоинства автомобиля: стекла с электрическим приводом, хитрое устройство, которое приводило в движение складной верх, автоматическую охранную сигнализацию, колпаки на фарах, которые опускались и поднимались, будто исполинские веки. Двигатель рычал, как разозленный тигр.
        - Какую скорость он развивает? - осведомилась я встревоженно.
        Синклер пожал плечами.
        - Сто двадцать - сто тридцать.
        - Только не со мной, я на это не согласна.
        - Подожди, пока тебя пригласят, трусишка.
        - По этим дорогам и на скорости шестьдесят опасно ездить - можно вылететь на обочину.
        Кузен вышел из машины.
        - Ты не собираешься поставить ее обратно? - спросила я.
        - Нет. - Он взглянул на часы. - Мне нужно ехать, я договорился пострелять голубей.
        Услышав это, я осознала, что я дома. В Шотландии мужчины то и дело ездят стрелять, независимо от того, какие планы имеет на них женский пол.
        - Когда вернешься? - поинтересовалась я.
        - Вероятно, к чаю, - ответил Синклер и улыбнулся. - Вот что я тебе скажу: после чая мы с тобой прогуляемся к Гибсонам. Они ждут не дождутся, когда увидят тебя. Я пообещал им, что мы придем.
        - Хорошо. Так и поступим.
        Мы вернулись домой - Синклер пошел переодеться и взять стрелковое снаряжение, а я поднялась к себе и принялась распаковывать вещи.
        Когда я вошла в комнату, меня бросило в озноб, и я поняла, что уже начинаю скучать по калифорнийскому солнцу и центральному отоплению. Хотя «Элви» с его толстыми стенами был обращен к югу, в каминах постоянно горел огонь и грелись галлоны с горячей водой, в спальнях, тем не менее, было холодно. Я разложила одежду по пустым ящикам и пришла к выводу, что, хотя она отлично стирается, не мнется и якобы устойчива к холодам, согреть меня она не сможет. Чтобы нормально жить в Шотландии, мне придется купить теплые вещи. Тут меня озарила счастливая мысль, что бабушка, вероятно, поможет мне с этим.
        Я спустилась вниз и столкнулась с ней в дверях кухни - бабушка выходила оттуда в резиновых сапогах, древнем дождевике и с корзинкой в руках.
        - Ага! Ты-то мне и нужна! - воскликнула она. - Где Синклер?
        - Поехал пострелять.
        - Ах, да, точно, он говорил, что в обед его не будет… Пойдем поможешь мне собрать брюссельскую капусту.
        Я нашла старые сапоги и пальто, и мы вышли в тихое утро, только на этот раз направились в обнесенный стенами огород. Уилл, садовник, уже был там. Он поднял глаза, когда мы появились, перестал копать и, ловко переступая через свежевскопанные грядки, подошел к нам и протянул мне свою запачканную руку.
        - Э, - сказал он, - давненько ше ты не была у наш в «Элви». - Он не всегда говорил отчетливо, так как носил свой зубной протез только по воскресеньям. - И как там шизнь, в Америке?
        Я немного рассказала ему о жизни в Америке, и он спросил меня об отце, а я его - о миссис Уилл, которая, похоже, захворала, впрочем, как обычно. А затем он вернулся к своим грядкам, а мы с бабушкой отправились собирать капусту.
        Наполнив корзину, мы направились назад, к дому, но утро было необыкновенно свежим и тихим, и бабушка предложила еще немного погулять, поэтому мы обошли дом вокруг и завернули в сад, где сели на выкрашенную белой краской чугунную скамью. Так мы и сидели, устремив взор на горы, возвышающиеся за озером. Цветочный бордюр в саду был сделан из георгинов, цинний и фиолетовых новобельгийских астр, а траву, усыпанную жемчужными капельками росы, покрывали темно-красные листья американского клена.
        - Я всегда любила осень, - сказала бабушка. - Некоторые считают, что осень - грустная пора, но на самом деле красоты в ней намного больше, нежели грусти.
        Я процитировала: «Сентябрь настал, и осень Мои умножает силы».
        - Откуда это?
        - Это Льюис Макнис. А твои силы умножаются осенью?
        - Ну, когда-то точно умножались, но это было лет двадцать назад. - Мы засмеялись, и бабушка сжала мою руку. - О Джейн, как же я рада, что ты вернулась!
        - Ты так часто писала, и я бы приехала раньше… Но правда не могла.
        - Конечно, конечно. Я понимаю. И это было эгоистично с моей стороны - продолжать настаивать.
        - А те письма, которые ты писала моему отцу… Я ничего о них не знала, но я бы заставила его ответить.
        - Твой отец всегда был очень упрямым, - бабушка пристально посмотрела на меня своими пронзительными голубыми глазами. - Он не хотел, чтобы ты ехала?
        - Я приняла решение, и он смирился. Кроме того, там был Дэвид Стюарт, поэтому отец вряд ли стал бы сильно возражать.
        - Я боялась, что ты не сможешь оставить его одного.
        - Я и не оставила бы его… - Нагнувшись, я подобрала с земли опавший кленовый лист и стала рвать его на мелкие кусочки. - Но он теперь не один.
        Бабушка снова посмотрела на меня искоса.
        - Не один?
        Я печально посмотрела на нее. Она всегда придерживалась высоких нравственных принципов, но никогда не строила из себя святошу.
        - Линда Лэнсинг. Актриса. И его нынешняя подружка.
        - Ясно, - помолчав, ответила бабушка.
        - Нет, не думаю, что тебе ясно. Но она мне нравится, к тому же она за ним будет присматривать… Во всяком случае, пока я не вернусь.
        - Не понимаю, - сказала бабушка, - почему он до сих пор не женился снова.
        - Вероятно, потому, что он не задерживался ни в одном месте достаточно долго для того, чтобы объявить о предстоящем браке.
        - Неужели он совсем не думает о твоем будущем? Ведь из-за него у тебя нет возможности уехать, вернуться сюда, в Шотландию, и увидеться со всеми нами, или построить какую-нибудь карьеру.
        - Я не хочу никакой карьеры.
        - Но в наше время каждая девушка должна быть способна сама о себе позаботиться.
        На это я сказала, что меня вполне устраивает то, как обо мне заботится отец, а бабушка заявила, что я такая же упрямая, как и он, и спросила, разве нет никакого занятия, к которому у меня лежит душа.
        Я глубоко задумалась, но смогла вспомнить только то, как в восемь лет хотела пойти в цирк и ухаживать там за верблюдами. Я подумала, что бабушка вряд ли такое оценит, поэтому сказала:
        - Да вроде нет.
        - О, бедная моя Джейн.
        Я почувствовала в этих ее словах некий упрек в адрес отца и поспешила за него заступиться:
        - И вовсе я не бедная. Я не ощущаю, что мне чего-то не хватало. - Но тут же добавила, чтобы смягчить свои слова: - Кроме разве что «Элви». Мне действительно очень не хватало «Элви». И тебя. И всего этого.
        Бабушка никак не ответила. Я бросила порванный кленовый листок и нагнулась за другим. Затем произнесла, собравшись с духом:
        - Дэвид Стюарт рассказал мне о дяде Эйлвине. Я ничего не говорила Синклеру… Но… Мне жаль… Я имею в виду, что он был так далеко и все это.
        - Да, - сказала бабушка. Ее голос ничего не выражал. - Но ведь он сам это выбрал… Жить в Канаде и в конце концов умереть там. Понимаешь, «Элви» никогда для него много не значило. Эйлвин был неусидчивым человеком. Ему всегда нужно было общаться с огромным количеством разных людей. Он любил разнообразие во всем, что делал. А
«Элви» - не самое подходящее с этой точки зрения место.
        - Странно: мужчина, которому скучно в Шотландии… Это же край, сотворенный для мужчин.
        - Да, но видишь ли, Эйлвину не нравилось охотиться, и он никогда не питал склонности к рыбалке. Все это казалось ему скучным. Он любил лошадей и скачки. Он был просто одержим скачками.
        Я осознала, не без удивления, что это был первый раз, когда мы с бабушкой говорили о дяде Эйлвине. Не то чтобы этой темы раньше избегали: нет, просто прежде мне было совершенно неинтересно. Но теперь я поняла, как мало о нем знала, и это показалось мне очень странным… Я даже не представляла, как он выглядел, ибо моя бабушка, в отличие от большинства женщин ее поколения, не питала слабости к семейным фотографиям. Все снимки, которые у нее были, она аккуратно убирала в альбомы, а не выставляла напоказ в серебряных рамках на громадном пианино.
        - Что он был за человек? - спросила я. - Как он выглядел?
        - Выглядел? Он выглядел так, как сейчас выглядит Синклер. Он был очень обаятельным… Бывало, войдет в комнату, и все женщины, которые в ней находятся, расцветают прямо на глазах, начинают улыбаться и кокетничать. Забавно было смотреть…
        Я уже собиралась спросить бабушку о Сильвии, но она взглянула на часы и снова приняла деловой вид.
        - Так, мне пора. Нужно отдать капусту миссис Ламли, иначе она не успеет приготовить ее к обеду. Спасибо, что помогла мне собрать ее. И поговорили мы с тобой хорошо.
        Синклер, верный своему слову, вернулся домой к чаю. После этого мы надели верхнюю одежду, свистом подозвали собак и отправились навестить Гибсонов.
        Они жили в маленьком домике, приютившемся у подножия холма к северу от «Элви», поэтому нам пришлось покинуть островок, пересечь главную дорогу и пойти по тропе, которая вилась между полем, поросшим травой, и болотистыми землями. Мы дважды пересекли ручеек, который вился под землей и нес свои воды в озеро Элви. Он брал свое начало где-то далеко и высоко в горах; долина, по которой он бежал, и холмы с каждой ее стороны, являлись частью владения моей бабушки.
        В прежние дни в этих местах часто устраивались охоты, в которых школьники выполняли роль загонщиков, а пожилые джентльмены взбирались по холмам на стрельбища на горных пони. Но теперь эта заболоченная местность сдавалась в аренду синдикату местных бизнесменов, которые проводили здесь всего два или три субботних дня в августе, а также порой приезжали сюда вместе с семьями на пикник или ловили рыбу в водах ручейка.
        Когда мы приблизились к домику Гибсонов, мы услышали какофонию лая из собачьих будок, и увидели, как на шум из открытой двери немедленно выбежала миссис Гибсон. Синклер помахал ей рукой и крикнул:
        - Эй, это мы!
        Миссис Гибсон тоже помахала в ответ, а затем поспешно скрылась в доме.
        - Пошла поставить чайник? - предположила я.
        - Или предупредить Гибсона, чтобы он вставил зубы.
        - Это как-то недобро с твоей стороны.
        - Зато правда.
        Сбоку около дома был припаркован старый «лендровер». Полдюжины белых кур леггорнской породы что-то клевали у его колес. Рядом на веревке висело задеревеневшее на ветру белье. Когда мы подошли к двери, миссис Гибсон снова появилась на пороге. Она успела снять фартук и теперь была в блузе с брошью на воротнике и улыбалась до ушей.
        - О, мисс Джейн, вы нисколечко не изменились! Я как раз говорила с Уиллом, и он то же самое мне сказал!.. А, мистер Синклер… Я и не знала, что вы тоже приехали.
        - Взял отпуск на несколько дней.
        - Проходите же, Гибсон как раз сел пить чай.
        - Надеюсь, мы не помешали…
        Синклер посторонился и пропустил меня вперед. Нагнув голову, я переступила через порог и прошла в кухню, где в камине ярко горел огонь. Гибсон поднялся из-за стола, заставленного угощением: лепешками, пирогами, маслом и джемом, чаем и молоком, сотовым медом. Также в кухне стоял сильный запах пикши.
        - О, Гибсон, мы вам помешали…
        - Вовсе нет, вовсе нет…
        Он протянул мне руку, и я пожала ее. Она была сухой и грубой, как кора старого дерева. Без своей извечной твидовой шляпы Гибсон казался странным и немного чужим, таким же уязвимым, как полицейский без своей каски. Его лысую голову покрывали лишь несколько клоков седых волос. И я осознала, что из всех обитателей «Элви» он был единственным, кто по-настоящему постарел. Его глаза были бесцветными, подслеповатыми. Он похудел, ссутулился, а его голос утратил свою мужественную глубину.
        - Да-да, мы услышали, что вы едете домой. - Он повернулся, когда вслед за нами в тесную комнатку вошел Синклер. - И Синклер тоже здесь!
        - Здравствуйте, - сказал мой кузен.
        Миссис Гибсон суетилась на кухне, пытаясь нас организовать.
        - Он как раз пьет чай, Синклер, но вы садитесь, садитесь, Гибсон возражать не будет. А вы, Джейн, присядьте вот здесь, рядом с огнем, тут тепло и уютно… - Я села так близко к пламени, что едва не зажарилась. - Чашечку чая?
        - Да, с удовольствием.
        - И немножечко покушать. - Миссис Гибсон, проходя мимо мужа, положила руку ему на плечо и заставила снова опуститься на стул. - Сядь, дорогой, и доешь свою пикшу, мисс Джейн не против…
        - Да, пожалуйста, доешьте.
        Но Гибсон сказал, что уже наелся, и тогда миссис Гибсон выхватила у него из-под носа тарелку - так, словно это было что-то непотребное, - и отправилась к мойке наполнить чайник. Синклер отодвинул стул, стоявший у стола, и сел напротив Гибсона, глядя на старика поверх подставки для печенья с гальваническим покрытием. Он достал две сигареты и протянул одну егерю, а другую взял себе, а затем наклонился над столом и прикурил ее от спички.
        - Как вы? - спросил он.
        - О, неплохо… Лето выдалось чудесное, сухое. Я слышал, вы сегодня охотились на голубей - как все прошло?
        Они говорили, и, когда я смотрела на них сейчас - на крепкого молодого человека и старика, - у меня с трудом укладывалось в голове, что когда-то Гибсон был единственным, кого Синклер по-настоящему уважал.
        Миссис Гибсон тем временем вернулась в кухню с двумя чистыми чашками - лучшими в доме, как я сразу поняла, - и поставила их на стол, а затем разлила чай и предложила нам лепешки, покрытые сахарной глазурью булочки и бисквит, но мы тактично отказались. Затем она устроилась у камина, и мы с ней очень мило побеседовали. В очередной раз услышав вопрос, что нового у моего отца, я вежливо ответила, а затем поинтересовалась, как поживают ее сыновья. Оказалось, что Хэмиш служит в армии, а Джорджу удалось поступить в Абердинский университет, где он изучал юриспруденцию.
        - Но это же просто замечательно! - воскликнула я восхищенно. - А я и не знала, что он у вас такой умный!
        - Он всегда был очень прилежным мальчиком… Любил читать…
        - Так значит, ни Хэмиш, ни Джордж не пойдут по стопам своего отца?
        - Ох, у нынешней молодежи все по-другому. Разве ж им захочется провести всю свою жизнь на этих голых холмах под ненастным небом?.. Им такая жизнь кажется слишком спокойной. Да их и нельзя винить. Что ж это за жизнь для молодых людей в наши-то дни? Мы еще как-то умудрились вырастить их, но сейчас денег здесь не заработаешь. Тем более что они могут получать в три раза больше, работая в городе, на заводе или в офисе.
        - А Гибсон не против?
        - Нет, - миссис Гибсон с нежностью посмотрела на своего супруга, но тот был поглощен беседой с Синклером и не заметил этого взгляда. - Нет, он всегда хотел, чтобы они занялись тем, что им по душе, и выбились в люди… Он поддерживал Джорди от начала и до конца… И кроме того, - добавила миссис Гибсон, бессознательно цитируя Барри, - нет ничего важнее, чем хорошее образование.
        - У вас есть их фотографии? Я бы очень хотела посмотреть, какие они теперь.
        Миссис Гибсон пришла в восторг от такой просьбы.
        - Да, они рядом с моей кроватью. Пойду принесу их…
        Она поспешила в свою комнату, и я услышала ее тяжелые шаги на маленькой лесенке, а затем наверху, у меня над головой. За моей спиной Гибсон говорил:
        - Старые стрельбища в полном порядке… Их строили на века… Они просто малость заросли.
        - А что птицы?
        - Да-да, есть еще малость… Кстати, весной вот поймал пару лисиц с детенышами…
        - А что насчет коров?
        - Я не подпускаю их близко… А болото чудное, траву хорошо подпалило в начале сезона…
        - Вам не кажется, что вы уже со всем этим не справляетесь?
        - О, нет-нет, я еще достаточно крепок.
        - Бабушка сказала, что прошлой зимой вы на неделю или две слегли в постель.
        - Это была всего лишь обычная простуда. Захворал чуток… Доктор дал мне какое-то лекарство, и я сразу встал на ноги… Не нужно слушать женщин…
        Миссис Гибсон, вернувшись с фотографиями, услышала эти слова.
        - Что ты там болтаешь о женщинах?
        - Все вы просто старые мокрые курицы, - сказал ее достойный супруг. - Поднимаете шум из-за какой-то чепухи…
        - Ох, не такая уж это и чепуха… Мне пришлось держать его в постели какое-то время, - добавила она, невольно подтверждая слова Синклера. Мне же протянула фотографии. А сама продолжала говорить: - И я вовсе не уверена, что то была обычная простуда… Я настаивала, чтобы он сделал рентген, но он и слышать об этом не захотел.
        - А вам бы не помешало провериться, Гибсон.
        - Да у меня нет времени ехать в Инвернесс из-за всех этих глупостей… - И, явно не желая больше говорить о своем здоровье и показывая всем своим видом, что тема закрыта, он придвинул стул поближе ко мне и стал смотреть через мое плечо на фотографии своих сыновей: Хэмиша, крепкого с виду капрала, и Джорджа, позирующего в салоне фотографа. - Джорди в университете, миссис Гибсон вам сказала? Уже на третьем курсе, учится на юриста. Помните, как он помог вам построить шалаш на дереве?
        - Он до сих пор цел, кстати, - сказала я. - Его еще не сдуло ветром.
        - Джорди все делает хорошо. Мастер на все руки.
        Мы еще немного поболтали, а затем Синклер отодвинул стул и объявил, что нам пора. Гибсоны вышли из дома проводить нас, и собаки, услышав голоса, вновь залились лаем. Мы все вместе направились к будкам проведать их. Собак было две, обе суки, одна золотистая, а другая черная. У первой были мягкая шерсть кремового окраса, томное выражение морды и темные немного раскосые глаза.
        - Она похожа на Софи Лорен, - заметила я.
        - О да, - подтвердил Гибсон. - Она красавица. У нее как раз сейчас течка, поэтому завтра я везу ее в Бремор. Там, говорят, есть хороший кобель. Ну, я и подумал, может, получится щенят-то заиметь.
        Синклер поднял брови.
        - Вы едете завтра? Во сколько?
        - Буду выезжать около девяти.
        - А какой прогноз на завтра? Какой будет день?
        - Сегодня вечером поднимется ветер и разгонит облака. В выходные погоду обещают хорошую.
        Синклер повернулся ко мне и улыбнулся.
        - Что скажешь?
        Я играла с собакой и почти не слушала, о чем они говорили.
        - А?
        - Завтра утром Гибсон собирается в Бремор. Он мог бы нас подбросить до Бремора, а оттуда мы бы прогулялись через Лейриг-Гру… - пояснил мне Синклер и обратился к Гибсону: - Вы сможете приехать вечером в Ротимурчус и подобрать нас там?
        - Да, да, это можно. И во сколько примерно вы там будете?
        Синклер задумался.
        - Около шести? К этому времени мы, по идее, должны быть уже там. - Он снова посмотрел на меня. - Ну, что скажешь, Джейн?
        Я никогда не была в Лейриг-Гру. Когда я была маленькой, туда каждое лето отправлялся кто-нибудь из «Элви», и я тоже всегда мечтала пойти, но меня никогда не брали с собой, потому как считали, что у меня еще недостаточно крепкие ноги. Но теперь…
        Я посмотрела на небо. Тучи, набежавшие с утра, так и не рассеялись, но по мере того, как угасал день, они начали постепенно превращаться в легкую дымку.
        - А что, правда будет хороший день? - спросила я Гибсона.
        - Да-да, и страсть какой теплый.
        Мнения Гибсона мне было вполне достаточно.
        - Да, я ужасно хочу туда пойти!
        - Ну что ж, тогда решено. Значит, в девять утра у нас в доме? - сказал Синклер.
        - Буду там, - пообещал Гибсон, и, поблагодарив супругов за чай и оставив их, мы направились вниз по холму и по мокрой дороге обратно в «Элви».
        Промозглый воздух был наполнен влагой, и под буками было очень темно. Внезапно мне стало ужасно грустно. Мне хотелось, чтобы ничего не менялось… Хотелось, чтобы все в «Элви» осталось как прежде, таким, как я помнила. Но, увидев Гибсона, так сильно состарившегося, я внезапно посмотрела в глаза реальности. Он был болен. Однажды он умрет. И при мысли о смерти в этот холодный сумеречный час я задрожала.
        - Замерзла? - спросил меня Синклер.
        - Нет, все в порядке. Просто день был долгий.
        - Уверена, что хочешь поехать в горы завтра? Прогулка будет не из легких.
        - Да, конечно, - зевнула я. - Нужно сказать миссис Ламли, чтобы она собрала нам с собой еды.
        Мы вышли из-под буков, и неприступный северный фасад дома вырос перед нами на фоне неба. В окнах горел один-единственный огонек, желтый в синих сумерках. И я решила, что перед ужином приму горячую ванну, и тогда мне не будет холодно и грустно.

6
        Я оказалась права. Плескаясь в мягкой шотландской воде, я задремала. Было еще рано, поэтому я нашла грелку в шкафчике ванной комнаты, наполнила ее горячей водой из-под крана и легла в постель. Целый час я пролежала в темноте с раздвинутыми занавесками, слушая бесконечные крики и гогот диких гусей.
        После этого я снова оделась и, подумав, что неплохо было бы сделать мой первый вечер дома чем-то вроде праздничного события, заколола кверху волосы и накрасила глаза, как умела. Затем достала свой единственный вечерний наряд - черное с золотом кимоно из тяжелого шелка с вышивкой и золотистыми галунами. Мой отец увидел его в каком-то сомнительном китайском магазинчике на задворках Сан-Франциско и купил, поддавшись первому порыву.
        В этом наряде я выглядела как какая-нибудь японская принцесса. Надев сережки, я побрызгалась духами и спустилась в гостиную. Я пришла даже рано, но это мне было и нужно. Лежа в постели, я придумала маленький план и собиралась немедленно воплотить его в жизнь.
        Очаровательная гостиная моей бабушки, убранная к ужину, чем-то напоминала сцену перед представлением в театре. Бархатные занавеси на окнах были задернуты, подушки взбиты, журналы разложены, огонь в камине разведен. Комната мягко освещалась парой ламп, а пламя играло на медной каминной решетке и ведерке с углем и отражалось от любовно отполированной мебели. Повсюду были расставлены вазы с цветами и пепельницы, а на маленьком столике, который служил баром, выстроились бутылки и стаканы, а также стояли ведерко со льдом и блюдечко с орехами.
        В противоположной части комнаты, рядом с камином, был красивый резной шкаф выпуклой формы, с застекленными книжными полками наверху и тремя глубокими и тяжелыми ящиками внизу. Я подошла к нему и, отодвинув маленький столик, который мне мешал, опустилась на колени, чтобы открыть нижний ящик. Одна из ручек оказалась сломанной, а ящик был ужасно тяжелый. Я тщетно сражалась с ним, когда вдруг услышала звук открывающейся двери и кто-то вошел в комнату. Поняв, что все мои планы расстроены, я выругалась про себя, но не успела встать на ноги, как за моей спиной раздался знакомый голос:
        - Добрый вечер.
        Это был Дэвид Стюарт. Я обернулась и посмотрела на него через плечо. Он стоял прямо надо мной, неожиданно романтичный в темно-синем сюртуке.
        Я была слишком удивлена, чтобы помнить о вежливости, поэтому ляпнула:
        - А я и забыла, что вы должны приехать на ужин.
        - Боюсь, я приехал слишком рано. Никого не увидев, решил войти в дом. Что вы делаете? Ищете упавшую сережку или прячетесь от кого-то?
        - Ни то ни другое. Я пытаюсь открыть этот ящик.
        - Зачем?
        - Раньше в нем были альбомы с фотографиями. Судя по его весу, я догадываюсь, что они все еще там.
        - Дайте я попробую.
        Я послушно отодвинулась в сторону. Согнув свои необыкновенно длинные ноги в коленях, Дэвид Стюарт присел на корточки рядом со мной, взялся за обе ручки ящика и осторожно выдвинул его.
        - Это кажется совсем несложным, - заметила я. - Со стороны.
        - Вы это искали? - спросил Дэвид, указав на содержимое ящика.
        - Да.
        В ящике лежали три альбома. Старые, распухшие, весом в тонну.
        - Вы собирались погрузиться в ностальгию? Учитывая их размер, это может занять весь оставшийся вечер.
        - Нет, конечно нет. Я только хочу найти фотографию отца Синклера… Я подумала, что здесь наверняка хранится какой-нибудь свадебный снимок.
        Воцарилось непродолжительное молчание. Затем Дэвид спросил:
        - С чего вы вдруг так заинтересовались Эйлвином Бейли?
        - Ну, как это ни удивительно, я никогда не видела ни одной его фотографии. Бабушка вообще никогда не выставляла снимков. Я думаю, что и у нее в комнате нет ни одного… Во всяком случае, я такого не помню. Странно, не правда ли?
        - Да я бы так не сказал. Зная вашу бабушку…
        Я решила довериться ему.
        - Мы с ней сегодня говорили о дяде. Она сказала, что он выглядел совсем как Синклер и был очень обаятельным. Сказала, что ему стоило только войти в комнату, как все женщины были буквально готовы упасть к его ногам. Я никогда особенно не интересовалась им в детстве… Для меня он был просто «отцом Синклера, живущим в Канаде». Но… Не знаю… Внезапно мне стало любопытно.
        Я подняла первый альбом и открыла его, но снимки в нем были десятилетней давности, поэтому я опять залезла в ящик и вытащила тот, что лежал на самом дне. Это был красивый альбом в кожаном переплете, и все фотографии - пожелтевшие от времени и теперь цвета сепии - были расположены с геометрической точностью и подписаны белой краской.
        Я пролистывала страницы одну за другой. Охоты и пикники, групповые снимки и студийные портреты на фоне раскрашенных декораций и комнатных пальм. Девочка в плюмаже и девчушка в черных чулках (моя мать), одетая цыганкой.
        А затем я увидела свадебный снимок.
        - Вот он!
        Моя бабушка в величественном головном уборе, похожем на бархатный тюрбан, и в очень длинном платье. Мама с широкой улыбкой, как будто прилагающая все усилия, чтобы казаться веселой. Отец, молодой и стройный, чисто выбритый и со своим извечным страдальческим выражением на лице. Вероятно, воротничок очень ему жал. Неизвестная девочка - подружка невесты - и наконец сами невеста и жених: Сильвия и Эйлвин, с круглыми юными лицами, исполненными наивности и непосредственности. Сильвия с пухленькими темно-красными губками, а Эйлвин с заговорщической улыбкой на камеру и с таким выражением в своих полуприкрытых глазах, словно все это мероприятие кажется ему презабавнейшим фарсом.
        - Ну, что скажете? - не выдержал Дэвид.
        - Бабушка была права… Он такой же, как Синклер… Только волосы короче и по-другому пострижены, и вероятно, не такой высокий. А Сильвия, - протянула я, а про себя подумала, что она мне не нравится, - Сильвия бросила его меньше чем через год после того, как они поженились. Вы знали это?
        - Да, знал.
        - Поэтому Синклер вырос в «Элви»… Что вы делаете?
        Дэвид искал что-то в задней части ящика.
        - Вот еще, - наконец произнес он, достав стопку снимков в тяжелых рамках, которые спрятали в самый дальний угол подальше от глаз.
        - Что там? - Я тут же отложила альбом, который держала в руках.
        Он перебирал их в руках.
        - Еще одна свадьба. Догадываюсь, что вашей бабушки.
        Эйлвин в один миг был забыт.
        - О, дайте же мне посмотреть!
        Мы перенеслись в годы Первой мировой войны, эпоху узких юбок и громадных шляп. Группа людей позировала на стульях, как члены королевской семьи; высокие воротники и пальто-визитки, а на лицах невероятно торжественное выражение. Моя бабушка - молодая невеста с пышной грудью - была в кружевном наряде, ее супруг казался одного с ней возраста. Несмотря на темную одежду и длинные усы, у него был веселый и беззаботный вид.
        - Он кажется забавным, - сказала я.
        - Думаю, таким он и был.
        - А это кто? Вот этот старик с баками и в килте?
        Дэвид заглянул через мое плечо.
        - Вероятно, отец жениха. Не правда ли, он великолепен?
        - Какой он был?
        - Судя по всему, довольно интересный персонаж - называл себя Бейли из Кернихолла. Их семейство с давних пор проживало в этих местах, и, согласно легенде, он обычно ужасно манерничал и строил из себя важную персону, в то время как на деле у него ни гроша за душой не было.
        - А где отец моей бабушки?
        - Вот этот впечатляющего вида джентльмен, я полагаю. Этот был совершенно из другого теста. Биржевой маклер в Эдинбурге. Он заработал много денег и умер богатым человеком. А ваша бабушка, - добавил Дэвид тоном профессионального юриста, - была его единственным ребенком.
        - Вы хотите сказать, что она стала наследницей?
        - Да, можно и так выразиться.
        Я снова посмотрела на фотографию, на торжественные незнакомые мне лица предков, людей, благодаря которым я появилась на свет со всеми своими недостатками и маленькими талантами… Людей, которым я была обязана своим лицом, веснушками и светлыми нордическими волосами.
        - Я никогда даже не слышала о Кернихолле.
        - А вы и не должны были услышать. Он изветшал и пришел в такое запустение, что в конечном счете его снесли.
        - Значит, моя бабушка никогда там не жила?
        - Думаю, жила год или два и, вероятно, в самых ужасных условиях. Но когда ее муж умер, она переехала сюда, купила «Элви» и здесь вырастила своих детей.
        - Значит… - начала я и осеклась. Я никогда особенно не задумывалась об этом и принимала как должное тот факт, что после смерти мужа бабушка осталась если и не богатой вдовой, то определенно хорошо обеспеченной. Но оказалось, что это было совсем не так. «Элви», как и все в нем, было куплено за счет ее собственного наследства и принадлежало целиком и полностью ей. И получалось, что все это не имело никакого отношения к отцу Эйлвина.
        Дэвид выжидающе смотрел на меня.
        - Значит что? - напомнил он наконец.
        - Ничего. - Я смутилась. Вопрос денег всегда заставлял меня испытывать дискомфорт - черта, которую я унаследовала от своего отца, - и я поспешила сменить тему. - Кстати, откуда вы столько знаете обо всех этих людях?
        - Я же веду дела семьи.
        - А… Ясно.
        Дэвид закрыл альбом с фотографиями.
        - Вероятно, нам лучше убрать все это на место…
        - Да, конечно. И Дэвид… Я не хочу, чтобы бабушка узнала, что я задавала вам все эти вопросы.
        - Я не скажу ей ни слова.
        Мы положили альбомы и фотокарточки туда, откуда их достали, и задвинули ящик. Я поставила столик на прежнее место, а затем направилась к камину, нашла сигарету и прикурила ее от щепки. Распрямившись, я обнаружила, что Дэвид смотрит на меня. Ни с того ни с сего он сказал:
        - Вы выглядите очень красивой. Шотландия явно идет вам на пользу.
        - Спасибо, - ответила я.
        Именно так хорошо воспитанные американские девушки должны отвечать, когда им делают комплимент. (Англичанки говорят нечто вроде: «О, не правда, я выгляжу просто ужасно», или «Как вы можете говорить, что вам нравится это платье? Оно же отвратительно», - что, я уверена, может отбить у людей всякую охоту говорить комплименты.)
        И потом, внезапно застеснявшись и желая поскорее перевести разговор на другую тему, я предложила приготовить ему какой-нибудь напиток, а Дэвид сказал, что в Шотландии напитки не готовят, а разливают.
        - Только не мартини, - возразила я. - Ты не можешь налить мартини, пока не приготовил его. Это же очевидно.
        - Да, здесь вы правы. Хотите мартини?
        Я задумалась.
        - А вы знаете, как его готовить?
        - Смею надеяться.
        - Мой отец говорит, что только два человека во всей Британии могут приготовить настоящий мартини, и он - один из них.
        - Тогда я, должно быть, второй. - Дэвид подошел к столику и засуетился над бутылками, льдом и лимонной цедрой. - Чем вы сегодня занимались?
        Я рассказала ему обо всех событиях дня вплоть до того момента, как приняла горячую ванну, а затем легла в постель. В заключение я добавила:
        - Вы никогда не догадаетесь, что мы запланировали на завтра!
        - Не догадаюсь. Расскажите.
        - Мы с Синклером собираемся на прогулку по Лейриг-Гру!
        Это произвело впечатление, что мне польстило.
        - В самом деле?!
        - Да. Гибсон довезет нас до Бремора, а вечером встретит в Ротимурчусе.
        - А какая завтра предвидится погода?
        - Гибсон заверил нас, что чудесная. Он сказал, что ветер разгонит облака и будет
«страсть как жарко».
        Я смотрела на Дэвида и любовалась его загорелыми руками, темными аккуратно подстриженными волосами и широкими плечами под мягким синим бархатом сюртука. Под влиянием импульса, я спросила:
        - Не хотите поехать с нами?
        Он направился ко мне через комнату с двумя бокалами в руках, в которых искрился золотистый напиток со льдом.
        - С огромным удовольствием поехал бы с вами, но завтра я весь день буду занят.
        Я взяла бокал у него из рук и сказала:
        - Ну, может, в другой раз.
        - Да, возможно.
        Мы улыбнулись друг другу, подняли бокалы и отпили. Мартини был восхитительным, прохладным и обжигающим одновременно.
        - Я напишу отцу, что встретила второго эксперта по мартини, - заявила я, а затем вдруг кое-что вспомнила. - Дэвид, мне просто необходимо достать одежду…
        Мой собеседник совершенно спокойно отреагировал на столь неожиданную перемену темы.
        - Какую одежду? - невозмутимо отозвался он.
        - Шотландскую. Свитера и прочие теплые вещи. У меня есть деньги, которые дал мне отец, но они в долларовых купюрах. Вы не могли бы обменять их для меня?
        - Да, разумеется, но куда вы собираетесь поехать за покупками? Кейпл-Бридж не назовешь модным центром севера.
        - Я и не хочу ничего модного, мне просто нужны теплые вещи.
        - В таком случае нет никаких проблем. Когда вы намерены отправиться за покупками?
        - В субботу?
        - Вы умеете водить машину вашей бабушки?
        - Уметь-то умею, но мне не позволено. У меня нет британских прав… Но это не имеет значения, я сяду на автобус…
        - Хорошо. Тогда приезжайте ко мне в офис - я объясню, как его найти, - и я отдам вам деньги, а затем, после того как вы запасетесь шерстяными вещами и если у вас не будет никаких планов, я угощу вас ланчем.
        - Правда? - Я не ожидала такого поворота событий и пришла в восторг. - Где?
        Дэвид задумчиво почесал затылок.
        - Выбор невелик. Или бар «Краймонд Армз», или мой дом, но моя экономка не приходит по субботам.
        - Я умею готовить, - сказала я. - Вы купите что-нибудь, а я это приготовлю. В любом случае мне было бы интересно посмотреть, как вы живете.
        - О, ничего особенного…
        Но так или иначе я пришла в восторг от подобной перспективы. Я всегда считала, что нельзя утверждать, будто знаешь мужчину, пока не увидишь его дом, его книги, картины, то, как расставлена мебель. Пока мы были в Калифорнии, и всю дорогу до Шотландии Дэвид казался милым и предупредительным, но того требовали правила приличия. До сих пор я видела только одну сторону его характера: вежливый, воспитанный, учтивый. А сегодня он помог мне найти фотографию, которую я мечтала увидеть, ответил с огромным терпением на все мои вопросы и, наконец, пригласил меня на ланч. Я поняла, что открываю в нем все новые грани, и мне ужасно хотелось думать, что он чувствует то же самое по отношению ко мне.

        К концу ужина меня снова одолела усталость, или сказывалась разница во времени - что бы это ни было, но сославшись на насыщенный завтрашний день, я пожелала остальным спокойной ночи и отправилась в постель, где тут же крепко уснула.
        Проснулась я немногим позже от завываний ветра, который предсказывал Гибсон. Ветер бился в стены дома, свистел под моей дверью, гнал по озеру маленькие волны, которые разбивались о причал и обрушивались на берег, покрытый галькой. И за всеми этими звуками ночи я расслышала чьи-то голоса.
        Я потянулась к часам, увидела, что еще нет полуночи, и снова прислушалась. Голоса становились все отчетливее, и тогда я поняла, что они принадлежат бабушке и Синклеру. Они прогуливались по лужайке под окнами моей комнаты - без сомнения вывели собак на короткую прогулку вокруг дома, прежде чем запереть двери на ночь.
        - …Подумал, что он сильно постарел, - это был голос Синклера.
        - Да, но что тут поделаешь?
        - Отправь его на пенсию. Найми другого человека.
        - Но куда они пойдут? Их мальчики еще не женаты, им негде приютить родителей. Кроме того, он прожил здесь почти пятьдесят лет… Столько же, сколько и я. Я не могу выпроводить его просто потому, что он стареет. Да он умрет через пару месяцев, если у него не будет работы!
        Я с беспокойством осознала, что они говорят о Гибсоне.
        - Но он уже не в состоянии выполнять свои обязанности.
        - Послушай, с чего ты взял?
        - Это очевидно. Он не справляется с ними.
        - На мой взгляд, он вполне адекватно исполняет то, что от него требуется. От него же не ждут, что он будет проводить грандиозные охоты. Синдикат…
        - Кстати, о синдикате, - перебил ее Синклер. - В высшей степени непрактично сдавать такое превосходное угодье одному или двум местным бизнесменам из Кейпл-Бридж. То, что они тебе платят, даже не покрывает расходов на содержание Гибсона.
        - Эти один или два бизнесмена, Синклер, - мои друзья.
        - Какое это имеет отношение к делу? Как мне кажется, мы тут занимаемся чем-то вроде благотворительности.
        Повисла пауза, а затем моя бабушка холодно поправила его:
        - Чем-то вроде благотворительности тут занимаюсь я.
        Ее ледяной тон сразу же заставил бы меня замолчать, но Синклер оказался невосприимчив к нему. Интересно, подумала я, он расхрабрился так благодаря изрядному количеству бренди, выпитому после ужина?
        - В таком случае, - продолжал он, - предлагаю тебе прекратить это делать. Сейчас же. Отправь Гибсона в отставку и продай угодье, или по крайней мере сдавай его тому синдикату, который в состоянии платить разумную ренту…
        - Я уже сказала тебе…
        Их голоса становились все слабее. Они удалялись, по-прежнему увлеченные этим спором; потом зашли за угол дома, и я уже не могла разобрать ни слова. Я поняла, что неподвижно лежу в постели, сожалея о том, что мне пришлось услышать слова, очевидно, не предназначенные для моих ушей. От самой мысли, что они ссорились, мне становилось плохо, но хуже всего было то, из-за чего вспыхнула эта ссора.
        Гибсон. Я вспомнила, каким он когда-то был: сильным и неутомимым, настоящим кладезем житейской мудрости и местного фольклора. Вспомнила, как он с бесконечным терпением учил Синклера стрелять и ловить рыбу, отвечал на все его вопросы, позволял нам ходить за ним по пятам, как парочке щенят. И миссис Гибсон, которая баловала и ласкала нас, покупала нам сладости и кормила горячими лепешками из своей духовки, с которых капало крепкое желтое масло ее собственного приготовления.
        Я никак не могла увязать прошлое с настоящим: Гибсон, каким я его помнила, и старик, которого я видела сегодня. И еще труднее мне было осознать, что не кто иной, как мой двоюродный брат Синклер, предлагал избавиться от Гибсона, словно это был вонючий старый пес, которого настало время усыпить.

7
        Я проснулась, разбуженная какой-то подсознательной тревогой. Было уже утро. Я потянулась и, открыв глаза, увидела мужчину, который стоял в ногах моей кровати и наблюдал за мной с насмешливым видом. Я испуганно вскрикнула и резко села. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Но это оказался всего лишь Синклер - он пришел будить меня.
        - Сейчас уже восемь часов, - сказал он. - Мы выезжаем в девять.
        Я, все так же сидя, протерла глаза и заставила себя успокоиться.
        - Ты ужасно испугал меня.
        - Прости, я не хотел… Я как раз собирался тебя разбудить…
        Я снова подняла глаза и на этот раз без страха взглянула на знакомую фигуру Синклера. Он стоял у моей постели со скрещенными на груди руками, а в глазах у него поблескивали веселые искорки. На нем был полинявший килт и большой ребристый свитер, а на шее повязан шарф. Он выглядел ухоженным, и от него восхитительно пахло кремом после бритья.
        Я встала на колени и высунулась в открытое окно, чтобы посмотреть, какая там погода. На улице было чудесно: ярко, ясно, холодно, а небо казалось безоблачным. Я изумленно произнесла:
        - Гибсон был прав!
        - Разумеется, он был прав. Он всегда прав. Ты слышала, какой поднялся ветер ночью? И подморозило. Скоро все листья с деревьев опадут.
        Озеро, в котором отражалось голубое небо, было сплошь покрыто рябью. Туман отступил, и теперь за озером на горизонте отчетливо вырисовывались горы, покрытые огромными пятнами фиолетового вереска. В кристально чистом утреннем воздухе можно было разглядеть каждый утес, каждую расселину и уступ, вплоть до самых подпирающих небо вершин.
        Нельзя было не воспрянуть духом при виде такой красоты.
        Все сомнения и страхи ночи рассеялись вместе с темнотой. Да, я услышала то, что не было предназначено для моих ушей. Но в ясном свете утра мне начинало казаться, что я, возможно, ошиблась, неправильно все поняла. В конце концов, я не слышала ни начало этого разговора, ни его окончание… Не стоит делать какое-либо заключение, когда располагаешь только половиной фактов.
        Отбросив тревоги, я испытала такое облегчение, что внезапно почувствовала себя невероятно счастливой. Я спрыгнула с кровати и в ночной рубашке пошла искать одежду, а Синклер, убедившись в том, что его миссия выполнена, отправился вниз завтракать.

        Мы ели в кухне, где было тепло и уютно от раскаленной плиты. Миссис Ламли пожарила сосиски, и я съела четыре, а также выпила две огромные чашки кофе. Окончив завтрак, я отыскала старый рюкзак, куда мы уложили ланч: бутерброды, шоколад, яблоки и сыр.
        - Вам нужен термос? - осведомилась миссис Ламли.
        - Нет, - ответил ей Синклер, который все еще жевал тост с мармеладом. - Хотя положите туда пару пластмассовых кружек - тогда мы сможем попить из реки.
        Снаружи послышался гудок автомобиля, и вскоре в заднюю дверь вошел Гибсон. Он был в своем мешковатом твидовом костюме зеленоватого оттенка, а бриджи казались широченными на его тощих икрах. На голове у старика была старая твидовая шляпа.
        - Вы готовы? - спросил он, очевидно, не ожидая утвердительного ответа.
        Но мы были готовы. Мы взяли непромокаемые куртки с капюшонами и рюкзак с провизией, попрощались с миссис Ламли и вышли на улицу. Утро и впрямь было великолепное. Я втягивала носом обжигающе холодный воздух, и он проникал в легкие, наполняя меня энергией. Я была готова к свершениям и ощущала в себе такую силу, что, казалось, могла перепрыгнуть через дом.
        - Разве мы не счастливчики? - радостно воскликнула я. - Посмотрите только, какой сегодня чудесный день!
        - Что верно, то верно, - изрек Гибсон, и это было самым восторженным комментарием, который мог выдавить из себя старый шотландец.
        Мы забрались в «лендровер». Впереди хватило бы места для всех троих, но собака Гибсона явно нервничала, поэтому я решила составить ей компанию и уселась назад вместе с ней. Вначале она скулила и вела себя очень беспокойно, но через некоторое время привыкла к подпрыгиваниям и раскачиваниям автомобиля и улеглась спать, опустив свою пушистую голову на мой ботинок.
        Гибсон поехал в Бремор через Томинтоул. Наш путь пролегал к югу через горы; около одиннадцати утра мы спустились в золотистую освещенную солнцем долину реки Ди. Река вздулась; глубокая и прозрачная, как коричневое стекло, она вилась через поля и фермерские земли и обширные сосновые рощи. Мы достигли Бремора, проехали прямо через него и, оставив позади, продолжали двигаться вперед. Преодолев еще около трех миль, мы оказались у моста, который пересекает реку и ведет к Мар-Лодж.
        Там мы остановились и все вылезли из машины. Собаке нужно было немного побегать, а Гибсон тем временем пошел за ключом от ворот лесного хозяйства. Затем мы отправились в бар, где Синклер с Гибсоном выпили по бокалу пива, а мне принесли стакан сидра.
        - Сколько еще ехать? - осведомилась я.
        - Мили четыре, - последовал как всегда лаконичный ответ Гибсона. - Но дорога страсть какая плохая, поэтому лучше тебе сесть вперед, с нами.
        Итак, я оставила собаку в одиночестве, а сама села на переднее сиденье, между двумя мужчинами. Дорогу сложно было вообще назвать дорогой - это была просто расчищенная бульдозером тропа, изрытая глубокими колеями. Ею пользовалась Комиссия по лесоводству. Мы то и дело встречали на своем пути группки работающих лесников с гигантскими цепными пилами и тракторами. Мы махали им, и они махали нам в ответ, а иногда им приходилось убирать свои грузовики с дороги, чтобы мы могли проехать. Воздух был наполнен запахом сосен. Когда мы наконец добрались до маленькой сторожки, где останавливались альпинисты и туристы, отправлявшиеся в горы по выходным дням, и вышли из «лендровера», расправляя затекшие и ноющие конечности, кругом царила непередаваемая, ничем не нарушаемая тишина. Нас окружали леса, болота и горы, и только отдаленное журчание воды и поскрипывание сосен высоко над нами нарушали это безмолвие.
        - Я встречу вас у Лох-Морлих, - сказал нам Гибсон. - Успеете добраться туда к шести часам?
        - Если не успеем, подождите нас. А если не объявимся дотемна, звоните в службу спасения в горах. - Синклер улыбнулся. - Мы не будем сворачивать с тропы, поэтому найти нас не составит труда.
        - Будь осторожнее, не подверни ногу, - предостерег меня Гибсон. - Хорошего вам дня.
        Мы поблагодарили старика. Он сел в машину, развернулся и поехал обратно по той же дороге, которой мы сюда прибыли. Мы провожали его взглядом, пока он не исчез из виду. Наконец звук мотора растаял в утреннем воздухе. Я посмотрела на небо и подумала, не в первый раз, что нигде на свете не увидеть такого неба, как в Шотландии… широкое и бескрайнее, оно кажется бесконечным. Над нами пролетела пара кроншнепов, а в отдалении я слышала блеянье овец. Синклер взглянул на меня сверху вниз и улыбнулся.
        - Пойдем? - сказал он.
        И мы отправились в путь. Синклер шел впереди и показывал дорогу, а я следовала за ним. Тропа проходила вдоль ручейка, скрытого в камышовых зарослях. Через некоторое время мы вышли к уединенной овцеводческой ферме с деревянными загонами, и собака, выскочив из своей конуры, залаяла на нас. Мы продолжили идти и вскоре оставили ферму позади, а собака наконец вернулась в свою будку. Вновь воцарилась тишина. По пути время от времени встречались группки цветущих колокольчиков, огромные фиолетовые чертополохи и темные пятна вереска, над которыми жужжали пчелы. Солнце взбиралось все выше по небосклону, и мы сняли свитера и повязали их на талии. Дорога стала подниматься по склону холма, нам то и дело приходилось перелезать через поваленные деревья. Синклер, который по-прежнему шел впереди меня, начал насвистывать что-то себе под нос. Я вспомнила эту мелодию: «Свадьба Мэри»; мы пели ее в детстве после чая в гостиной, а бабушка аккомпанировала нам на пианино.
        Мы шагаем по дорогам
        Друг за другом, нога в ногу,
        Рука об руку, ряд в ряд -
        Все на свадьбу Мэри.
        Мы подошли к мосту и увидели водопад. Он был не бурый, как я ожидала, а зеленый, цвета китайского нефрита. Поток воды обрушивался с высоты в двадцать футов или больше в котлообразное углубление в скале. Мы стояли на мосту и смотрели на то, как вода, яркая и прозрачная, как драгоценный камень, пронизанная солнечным светом, падала в бурлящий бассейн, над которым повисла миниатюрная радуга. Я никогда в жизни не видела ничего прекраснее. Стараясь перекричать шум воды, я спросила:
        - Откуда такой цвет? Почему вода не коричневая?
        Синклер объяснил мне, что ручей берет начало прямо в известняковых горах, и потому вода не пропитана торфом, как в долине, где она протекает через торфяные болота. Мы постояли у водопада еще немного, а затем Синклер сказал, что нам нельзя больше терять время, и мы продолжили путь.
        Для поднятия боевого духа мы снова стали петь, устроив состязание - кто помнит больше слов. Мы спели «Дорогу на острова», «К западу, домой» и «Пойдем со мной». Последняя песня как нельзя лучше годилась для походного марша. А затем тропа, по которой мы шли, круто взвилась вверх по склону огромной горы и мы перестали петь, потому что нам и без того не хватало дыхания. Земля была густо изрыта старыми корнями вереска и оказалась очень рыхлой, с каждым шагом мы проваливались в грязь. У меня начали болеть ноги и спина; я чувствовала, что задыхаюсь. Хотя я ставила себе цель, что дойду до следующей вершины, за ней всегда оказывалась еще одна, и еще. Я совсем приуныла.
        А затем, как раз в тот момент, когда я готова была окончательно отчаяться и оставить всякую надежду куда-либо дойти, перед нами появилась отвесная скала в форме черного клыка. Ее зазубренный кончик разрывал синеву неба, а далеко внизу лежала узкая коричневая долина.
        Я остановилась и, показав на эту скалу, спросила:
        - Синклер, что это?
        - Пик Дьявола.
        У него была карта. Мы сели, развернули ее и расправили против ветра. На ней мы идентифицировали окружавшие нас горные вершины. Бен-Вроттен, Керн-Тоул, Бен-Макдуи и длинный хребет, который вел к Кернгормскому плато.
        - А эта долина?
        - Глен-Ди.
        - А маленький ручей?
        - Маленький ручей, как ты выразилась, это и есть сама могучая река Ди. В своих истоках, конечно.
        Мне и в самом деле казалось странным, что этот скромный поток и великая река, которую мы видели утром, - одно и то же.
        Мы съели немного шоколада и снова пустились в путь, на этот раз, слава богу, вниз под гору. Теперь мы вышли на длинную тропу, которая вела к самому Лейриг-Гру. Тропа извивалась впереди нас небрежной белой лентой через коричневую траву и отлого поднималась к далекой точке на горизонте, где горы и небо, казалось, встречались. Мы шли, и Пик Дьявола возвышался впереди нас, а затем над нами, и в конце концов остался позади. Мы были одни - совершенно, абсолютно одни. Нам не встречались ни кролики, ни зайцы, ни олени, ни куропатки, ни орлы - ни одно живое существо. Ничто не нарушало тишину, только мерные звуки наших шагов и насвистывание Синклера.
        Много сельди и еды,
        Много торфа и воды,
        Много шумной детворы -
        Вот наш тост для Мэри!
        Внезапно я увидела дом - это была каменная лачуга, приютившаяся у подножия холма на противоположном берегу реки.
        - Что это там? - спросила я.
        - Там укрываются альпинисты или обычные туристы, как мы с тобой, когда погода портится.
        - Как у нас со временем?
        - Пока успеваем, - ответил Синклер.
        Еще какое-то время я шла молча, а потом призналась ему:
        - Я проголодалась.
        Синклер посмотрел на меня через плечо и улыбнулся.
        - Вот дойдем до той лачуги, - пообещал он, - и поедим.

        Чуть позже мы лежали, растянувшись на густой траве. Синклер вместо подушки положил под голову свой свитер, а я легла затылком ему на живот. Я смотрела в пустое синее небо и думала, что быть двоюродными родственниками довольно странно - время от времени мы были близки, как родные брат с сестрой, но порой между нами чувствовалось какое-то напряжение. Наверно, это потому, что мы уже не дети… Потому, что Синклер казался мне необычайно привлекательным, - и все же это не полностью объясняло то инстинктивное отчуждение, которое я испытывала, словно где-то в подсознании у меня прозвенел тревожный звоночек.
        Муха, или мошка, в общем какой-то жучок сел на мое лицо, и я смахнула его. Насекомое, отлетев, через несколько мгновений приземлилось на меня снова. Я сказала:
        - Черт тебя побери!
        - Черт побери кого? - послышался сонный голос Синклера.
        - Да муху.
        - Где?
        - На носу у меня.
        Он опустил руку, чтобы отогнать муху. Его пальцы легли на мой подбородок и остались там.
        - Если мы уснем, - пробормотал он, - то разбудит нас Гибсон и вся команда спасателей в полном сборе, которые не преминут прочесать тропу, чтобы найти нас.
        - Мы не уснем.
        - Почему ты так уверена?
        Я не ответила; я не могла сказать ему о своем внутреннем напряжении, о том, как что-то сжималось у меня в животе от прикосновения его руки… Я не понимала, что именно было тому причиной - сексуальное желание или страх? Страх - это слово казалось совсем неприменимо к Синклеру, но теперь в подсознании у меня всплыл разговор, который я услышала ночью, и мои мысли снова устремились в это русло и закрутились, как собака над старой и безвкусной костью. Я сказала себе, что мне непременно следовало поговорить с бабушкой сегодня утром, прежде чем уезжать. Одного взгляда на ее лицо мне было бы достаточно, чтобы понять истинное положение дел. Но бабушка так и не спустилась в гостиную до нашего отъезда, а раз она спала, то я не хотела ее будить.
        Я нервно вздрогнула, и Синклер спросил:
        - В чем дело? Ты как натянутая струна. Тебя, должно быть, что-то мучает. Какое-то тайное переживание или, может, чувство вины?
        - Из-за чего же мне чувствовать себя виноватой?
        - Это ты мне расскажи. Вероятно, из-за того, что ты бросила папочку?
        - Отца? Ты шутишь.
        - Хочешь сказать, что ты была счастлива, когда наконец стряхнула с пяток калифорнийскую пыль?
        - Вовсе нет. Но отец в настоящий момент ни в чем не нуждается, поэтому мне не из-за чего испытывать чувство вины.
        - Тогда должно быть что-то другое. - Подушечка его большого пальца легко скользнула по моей щеке. - Я знаю, здесь наверняка замешан страдающий от безнадежной любви юрист.
        - Кто?! - Мое изумление было искренним.
        - Юрист. Сама знаешь, хитрая Ранкеллур.
        - Ты ничего не добьешься, цитируя Роберта Льюиса Стивенсона… Я по-прежнему не понимаю, о ком ты говоришь.
        Но я, разумеется, понимала.
        - О Дэвиде Стюарте, моя милая. Ты разве не заметила, что вчера вечером он просто не мог оторвать от тебя глаз? Он смотрел на тебя в течение всего ужина, с эдаким сладострастным блеском в глазах. Должен признать, что ты вчера была действительно лакомым кусочком. Где ты взяла этот роскошный восточный наряд?
        - В Сан-Франциско… Что за глупости ты говоришь?
        - И вовсе не глупости… Тут и слепому видно. А тебе улыбается мысль быть любовницей старика?
        - Синклер, он не старик.
        - Я предполагаю, что ему лет тридцать пять. Но он такой надежный, моя дорогая. - В голосе Синклера появились медовые нотки, как у какой-нибудь престарелой дамочки. - И такой хороший молодой человек.
        - Ты все глумишься.
        - Да, я такой, - и, не меняя тона, он добавил: - Когда ты возвращаешься в Америку?
        Этот вопрос застал меня врасплох.
        - А что?
        - Просто интересно.
        - Через месяц?
        - Так скоро? Я надеялся, что ты останешься. Покинешь отца и пустишь корни в родном, так сказать, краю.
        - Я слишком сильно люблю отца и не смогу его бросить. Да и потом, чем бы я тут занималась?
        - Устроилась бы на работу…
        - Ты говоришь совсем как бабушка. Но я не могу устроиться на работу, потому что я совершенно ничего не умею.
        - Ты могла бы работать секретаршей.
        - Нет, не могла бы. Всякий раз, когда я пытаюсь печатать, я делаю уйму ошибок.
        - Ты могла бы выйти замуж…
        - Но я никого не знаю…
        - Ты знаешь меня, - вдруг сказал Синклер.
        Его палец, поглаживающий мою щеку, застыл. Через некоторое время я села и, повернувшись, посмотрела на него. Его глаза были голубее, чем само небо, но в них абсолютно ничего нельзя было прочесть.
        - Что ты сказал?
        - Я сказал: «Ты знаешь меня». - Он протянул руку и сжал мое запястье, легко обхватив его своими пальцами.
        - Ты же не серьезно.
        - Разве? Ну, хорошо, тогда давай представим, что я серьезно. Что бы ты сказала?
        - Ну, прежде всего, это был бы практически инцест.
        - Чушь собачья.
        - И почему я? - Мало-помалу этот разговор начинал мне нравиться. - Ты же всегда считал меня простой, как дважды два четыре, ты мне сам об этом говорил…
        - Но теперь все по-другому. Ты теперь не простая. Ты превратилась в прекрасную викингшу…
        - …И у меня нет никаких способностей. Я даже не умею составлять букеты.
        - А за каким чертом мне нужно, чтобы ты составляла букеты?
        - И вообще, мне порой кажется, что у тебя толпы поклонниц по всей стране, которые сохнут по тебе и мечтают, что однажды наступит день, когда ты предложишь им стать миссис Синклер Бейли.
        - Может, и так, - ответил Синклер с приводящим в бешенство самодовольством. - Но мне они не нужны. Мне нужна ты.
        Я задумалась над этим и, как ни странно, нашла эту мысль интригующей.
        - И где бы мы жили?
        - В Лондоне, конечно.
        - Но я не хочу жить в Лондоне.
        - Ты сумасшедшая. Только там и можно жить. Все происходит там.
        - Мне нравится за городом.
        - Мы будем ездить за город по выходным - я сейчас так и делаю, - навещать друзей…
        - И чем бы мы занимались?
        - Отдыхали. Плавали на лодке, возможно. Ходили бы на скачки.
        Я насторожилась.
        - На скачки?
        - Ты когда-нибудь была на скачках? Это же самая восхитительная вещь на свете! - Синклер приподнялся на локтях так, что теперь его глаза были на одном уровне с моими. - Я что, уговариваю тебя?
        - Есть одно маленькое обстоятельство, о котором ты еще не упомянул, - сказала я.
        - И что же это?
        - Любовь.
        - Любовь? - Синклер улыбнулся. - Но Джейни, разумеется, мы с тобой любим друг друга. Всегда любили.
        - Но это другое.
        - Как это другое?
        - Я не смогу объяснить тебе, если ты сам еще не понял.
        - И все-таки попробуй.
        Я сидела в тревожном молчании. Да, я понимала, что в каком-то роде Синклер прав. Я всегда его любила. В детстве он был самым главным для меня человеком. Но что я чувствовала по отношению к мужчине, которым он стал? Я не знала. Опасаясь, что он прочтет все это на моем лице, я опустила глаза и стала рвать жесткую траву, вырывая пучки с корнями, а затем пуская их по ветру.
        - Я думаю, - наконец заговорила я, - все дело в том, что мы оба изменились. Ты стал другим человеком. И я теперь фактически американка…
        - О, Джейни, брось…
        - Нет, это правда. Я выросла там, получила там образование… Тот факт, что у меня до сих пор британский паспорт, ничего не меняет. Не меняет моего отношения ко многим вещам…
        - Ты сбиваешь меня с толку. Сама-то понимаешь?
        - Да, вероятно, так и есть. Но не забывай, что весь этот разговор в любом случае гипотетический… Мы просто обсуждаем в качестве предположения…
        Он сделал глубокий вдох, словно для того, чтобы что-то возразить, а затем, казалось, передумал и снова свел все к шутке.
        - Мы могли бы просидеть здесь весь день, не правда ли, и «солнце утомить беседой». Из поэмы Уильяма Джонсона Кори «Гераклит».]
        - Разве нам не пора идти?
        - Да, нам предстоит одолеть еще по меньшей мере десять миль. Но мы уже и так прошли немалый путь - и, для сведения, эта ремарка должна пониматься двусмысленно.
        Я улыбнулась. Внезапно Синклер обнял меня рукой за шею и, притянув к себе, поцеловал прямо в открытый улыбающийся рот.
        Где-то в глубине души я ожидала этого, но тем не менее моя собственная реакция стала для меня сюрпризом. Меня охватила паника. Я замерла в его объятиях и, когда он наконец отстранился, еще мгновение не шевелилась, словно оцепенев, а затем начала складывать в рюкзак бумагу, в которую были завернуты сэндвичи, и красные пластиковые чашки. Внезапно наша уединенность показалась мне пугающей; я будто смотрела сверху на нас - крошечных, как муравьи, единственных живых существ в этом глухом и заброшенном месте, и гадала, зачем Синклер устроил поход в Лейриг-Гру. Специально для того, чтобы начать этот в высшей степени странный разговор, или же мысль о женитьбе взбрела ему в голову под влиянием мимолетного порыва?
        - Синклер, нам правда уже пора, - сказала я. - Мы должны идти.
        Он посмотрел на меня задумчивым взглядом и улыбнулся.
        - Да.
        А затем поднялся, взял рюкзак у меня из рук и направился снова впереди меня вверх по тропе, ведущей к видневшемуся вдали проходу через горы.
        Мы вернулись домой до наступления темноты. Последние несколько миль я шла почти вслепую, машинально переставляя ноги и не решаясь остановиться, ибо если бы остановилась хоть на минуту, то уже не заставила бы себя продолжить путь. Когда мы наконец добрались до последнего изгиба дороги и сквозь деревья я увидела мост и ворота, а на дороге за ними Гибсона и его «лендровер», мне с трудом верилось в то, что мы действительно дошли. У меня болел каждый мускул в теле. Я прошагала последние несколько ярдов, перелезла через ворота и упала в машину. Когда я попыталась прикурить сигарету, то обнаружила, что мои руки дрожат.
        Мы ехали домой в синих сумерках. На востоке в небе низко висел крошечный месяц, бледный и тонкий, как ресничка. Фары автомобиля прощупывали дорогу. Перед нами пронесся испуганный кролик, а потом, как две бусины, сверкнули глаза бродячей собаки. Мужчины разговаривали через меня, а я сползла на сиденье и молчала от усталости, которая была не только физической.

        Той ночью меня разбудил телефон. Его пронзительный звонок врезался в мое подсознание и вытащил меня из сна, как рыбу на крючке. Я не представляла, сколько было времени, но, повернув голову, увидела, что месяц висит над озером, отражаясь в черной глади воды маленькими серебристыми мазками.
        Телефон продолжал звонить. Я вылезла из кровати, в полубессознательном состоянии протащилась по комнате и вышла на темную лестницу. Телефон стоял внизу в библиотеке, но наверху в конце коридора, который вел в старые детские комнаты, был параллельный аппарат. К нему-то я и направилась.
        В какой-то момент во время моего сомнамбулического путешествия телефон, похоже, перестал звонить, но я была слишком сонной, чтобы это заметить. Когда я протянула руку к аппарату и подняла трубку, чей-то голос уже говорил на линии. Женский голос, незнакомый мне, но мягкий и приятный.
        - … Конечно, я уверена. Сегодня днем я была у доктора, и он говорит, что сомнений нет никаких. Послушай, я думаю, что нам нужно обсудить это… Я хотела бы увидеть тебя, но не могу вырваться…
        Отупело слушая это, я подумала, что телефонные линии пересеклись. Телефонистка на станции Кейпл-Бридж что-то перепутала, или заснула, или еще что-нибудь случилось. Звонили не нам. Я чуть было не заговорила, когда вдруг услышала мужской голос, и сон как рукой сняло.
        - Это действительно так срочно, Тесса? Это не может подождать?
        Голос Синклера.
        - Ну, разумеется, срочно… Нельзя терять время… - почти умоляюще произнесла его собеседница, а затем уже не так спокойно, как будто она была близка к истерике, добавила: - Синклер, пойми, я беременна…
        Я как можно осторожнее положила трубку на рычаг. Послышался едва уловимый щелчок, и голоса исчезли. Какое-то время я стояла в темноте, дрожа, а затем повернулась и направилась обратно к лестничному пролету. Там я перегнулась через перила и прислушалась. Подо мной зияла черная пропасть холла. Дом спал, но из-за закрытой двери библиотеки доносился приглушенный и такой знакомый голос Синклера.
        Мои ноги заледенели. Покрывшись мурашками от холода, я вернулась к себе в комнату, бесшумно закрыла дверь и забралась в постель. Вдруг раздался одиночный звонок телефона, и я поняла, что разговор закончился. Вскоре после этого Синклер тихо поднялся наверх. Я слушала, как он ходит по своей комнате, открывая и закрывая ящики. Затем он снова вышел и спустился по лестнице. Входная дверь отворилась и затворилась снова, а через несколько мгновений я услышала, как взревел мотор
«лотуса». Автомобиль покатил прочь по подъездной аллее, а затем выехал на главную дорогу и звук растворился вдали.
        Я поняла, что меня всю трясет, - такого со мной не случалось с самого детства, когда я просыпалась от кошмара, уверенная в том, что в шкафу сидят привидения.

8
        На следующее утро, когда я спустилась в гостиную, моя бабушка уже сидела за столом и завтракала.
        Когда я наклонилась поцеловать ее, она сказала:
        - Синклер уехал в Лондон.
        - Откуда ты знаешь?
        - Он оставил мне записку в холле…
        Бабушка извлекла ее из стопки корреспонденции и протянула мне. Синклер набросал несколько строк на толстой бумаге с выгравированной наверху надписью «Элви». Почерк был решительным и четким и как нельзя лучше отражал его характер.

        Мне ужасно жаль, но я вынужден поехать на юг. Меня не будет день или два. Вернусь в понедельник вечером или во вторник утром. Береги себя в мое отсутствие и постарайся не попадать в неприятности.

    С любовью, Синклер.
        Я отложила письмо, и бабушка сказала:
        - Вчера ночью, где-то в половине первого, звонил телефон. Ты слышала?
        Я пошла налить себе кофе, воспользовавшись этим как предлогом для того, чтобы не встречаться с ней взглядом.
        - Да, слышала.
        - Я собиралась поднять трубку, но потом подумала, что это наверняка звонят Синклеру, поэтому не стала подходить.
        - Да… - Я вернулась к столу с полной чашкой. - И… И часто с ним так бывает?
        - Случается. - Бабушка разбирала какие-то счета. Я вдруг подумала, что она, так же как и я, стремилась чем-то себя занять. - Он живет полной жизнью. И потом эта работа, судя по всему, отнимает у него уйму времени… Это не то же самое, что сидеть в офисе с девяти до пяти.
        - Да, похоже. - Кофе был горячим и крепким, и напряжение понемногу оставляло меня. Почувствовав себя несколько лучше, я храбро сказала: - Наверно, какая-нибудь подружка звонила.
        Бабушка стрельнула в меня пронзительным синим взглядом. Но ответила только:
        - Да, вероятно.
        Я положила локти на стол и постаралась говорить как можно непринужденнее:
        - Мне кажется, у него этих подружек было не меньше сотни. Синклер по-прежнему самый привлекательный мужчина из всех, кого я знаю. Он когда-нибудь привозил их с собой? Знакомил тебя с кем-нибудь?…
        - О, иногда, когда я ездила в Лондон… Он приводил их на ужин, или мы ходили вместе в театр…
        - Как думаешь, он на ком-нибудь собирается жениться?
        - Никогда не знаешь наверняка, - ее голос был холодным, почти равнодушным. - Жизнь, которую он ведет в Лондоне, сильно отличается от той, которой он живет здесь. «Элви» - нечто вроде дома отдыха для Синклера… Тут он просто бездельничает. Я думаю, что он очень рад возможности убежать от всех этих вечеринок и представительских ланчей.
        - Так у него не было никого… особенного? Кого-то, кто тебе понравился?
        Бабушка отложила письма.
        - Была одна девушка.
        Она сняла очки и стала смотреть в окно - вдаль, туда, где за садом серебрилось синее озеро, залитое солнечным светом. Стоял еще один чудесный осенний день.
        - Он познакомился с ней в Швейцарии, где катался на лыжах. Я думаю, они часто виделись, когда она вернулась в Лондон.
        - На лыжах? - спросила я. - Не оттуда ли та фотография, которую ты мне прислала?
        - Разве? О да, с Нового года в Церматте. Там они и познакомились. Я так поняла, что она участвовала в каких-то соревнованиях, в международных вроде…
        - Она, должно быть, хорошо катается на лыжах?
        - О да. Она весьма знаменита…
        - Так ты видела ее?
        - Да, Синклер как-то летом привез ее на ланч в «Коннот», когда я была в Лондоне. Она показалась мне очаровательной.
        Я взяла тост и принялась намазывать его маслом.
        - Как ее зовут?
        - Тесса Фарадей… Ты, вероятно, о ней слышала.
        Да, я о ней слышала, но не в том смысле, который имела в виду моя бабушка. Я посмотрела на тост, который намазывала маслом, и внезапно почувствовала, как к горлу подступает тошнота.
        После завтрака я снова поднялась наверх, достала свою складную рамку с семейными фотографиями и вытащила оттуда тот самый новогодний снимок, который когда-то прислала мне бабушка и который я расположила таким образом, что виден был только Синклер, а его спутницу закрывала другая фотография.
        Но теперь меня интересовала именно она, Тесса. Взглянув на фотографию, я увидела миниатюрную худенькую девушку с темными глазами. Она улыбалась, ее волосы были убраны с лица и перехвачены лентой, а в ушах сверкали толстые золотые кольца. На ней был вельветовый брючный костюм с вышитой каймой. Синклер обнимал ее, и они были оба опутаны праздничным серпантином. Тесса казалась веселой и полной энергии, очень счастливой, и, вспомнив ее взволнованный голос в трубке, я внезапно испугалась за нее.
        Тот факт, что Синклер сразу же поехал в Лондон - вероятно, чтобы увидеться с Тессой, - должен был успокоить меня, но почему-то этого не произошло. Его отъезд был слишком стремительным и деловым, он не потрудился поставить в известность бабушку и меня. Я невольно вспомнила о его отношении к Гибсону, вспомнила, как в разговоре с бабушкой Синклер настаивал на увольнении старого егеря, и поняла, что подсознательно я все время находила ему оправдания.
        Но теперь все было по-другому. Мне пришлось взглянуть правде в глаза. Слово
«безжалостный» мелькнуло у меня в голове. Синклер мог быть совершенно безжалостным по отношению к людям, и мне, обеспокоенной судьбой этой неизвестной мне девушки, оставалось только надеяться, что он мог быть и сострадательным тоже.
        Тут из холла донесся голос бабушки. Она звала меня:
        - Джейн!
        Я поспешно вставила фотографию обратно в рамку, поставила ее на туалетный столик и вышла на лестничный пролет.
        - Да?
        - Чем ты сегодня займешься?
        Я спустилась до середины лестницы и присела на ступеньку.
        - Хочу поехать за покупками. Мне нужно купить теплые вещи или я умру от холода.
        - Куда ты планируешь поехать?
        - В Кейпл-Бридж.
        - Дорогая, в Кейпл-Бридж ты ничего не купишь.
        - Уверена, что свитер я найду…
        - Я собираюсь в Инвернесс на заседание правления больницы… Почему бы тебе не поехать со мной?
        - Потому что я отдала свои деньги Дэвиду Стюарту - он обещал обменять доллары, которые дал мне отец. И угостить меня ланчем.
        - О, как мило… Но как же ты доберешься до Кейпл-Бридж?
        - На автобусе. Миссис Ламли сказала мне, что он останавливается у дороги раз в час.
        - Ну, если ты уверена, что хочешь этого… - Бабушка, казалось, колебалась. Опершись одной рукой на нижнюю стойку лестничных перил, она сняла очки и внимательно посмотрела на меня из-под изогнутых бровей. - Ты выглядишь уставшей, Джейн. Вчера ты слишком утомилась. После такой долгой дороги тебе не стоило…
        - Нет, совсем нет. Мне понравилось.
        - Я должна была сказать Синклеру, чтобы он подождал день-другой…
        - Но тогда мы могли пропустить такую чудесную погоду.
        - Возможно, ты и права. Но я заметила, что за завтраком ты ничего не ела.
        - Я никогда не ем за завтраком. Честно.
        - Ну что ж, тогда Дэвид должен как следует накормить тебя… - Бабушка пошла было к двери, но тут вспомнила о чем-то и снова повернулась ко мне. - О, Джейн… Если ты поедешь за покупками, давай я дам тебе денег на новое пальто? Тебе в любом случае нужна какая-то верхняя одежда.
        Несмотря ни на что, я улыбнулась. Бабушка была в своем репертуаре. Я лукаво спросила:
        - А что не так с моим плащом?
        - Если ты и правда хочешь знать… Ты выглядишь в нем как бродяжка.
        - За все те десять лет, что я его ношу, мне никто еще не говорил ничего подобного.
        - С каждым днем ты становишься все больше похожа на своего отца, - вздохнула бабушка и, не улыбнувшись моей жалкой шутке, отправилась к столу и выписала мне чек. На эту сумму я при желании могла бы купить пальто до пят на натуральном меху с капюшоном, отороченным соболем.
        Под ослепительным солнечным светом я ждала автобуса, на котором должна была доехать до Кейпл-Бридж. Я не могла вспомнить, когда в последний раз был такой яркий, свежий, полный красок день. Ночью прошел небольшой дождь, поэтому все вокруг казалось чистым, только что вымытым и в лужах отражалась синева неба. Изгороди пестрели пурпурными цветами шиповника и золотистым папоротником, а листья на деревьях переливались всеми оттенками осени - от темно-красного до сливочно-желтого. Ветерок, дувший с севера, казался холодным и сладким, как охлажденное вино, и немного кусачим - наверно, где-то далеко на севере уже выпал первый снег.
        Наконец из-за поворота выехал автобус. Он остановился рядом со мной, и я вошла в салон. Он был битком набит сельскими жителями, которые направлялись в Кейпл-Бридж за покупками, как делали каждую неделю по выходным. Единственное свободное место оставалось рядом с тучной женщиной с корзинкой на коленях. На ней была синяя фетровая шляпа, и она занимала чуть ли не оба места, так что мне пришлось приютиться на краешке сиденья, и всякий раз, когда автобус поворачивал, я рисковала упасть с него.
        До Кейпл-Бридж было пять миль, и я знала дорогу, по которой мы ехали, так же хорошо, как и «Элви». Я гуляла по ней пешком, каталась на велосипеде и смотрела по сторонам из окна автомобиля моей бабушки. Я знала имена людей, которые жили в домиках вдоль дороги… Миссис Дарджи и миссис Томсон, и миссис Уилли Маккрей. А вот и дом со злобной собакой, и поле, где всегда паслось стадо белых коз.
        Мы приблизились к реке и ехали вдоль нее примерно на протяжении полумили, а затем дорога совершала резкий S-образный изгиб и пересекала реку через узкий горбатый мостик. До сих пор я не видела никаких перемен, которые могли произойти за годы моего отсутствия, но когда автобус осторожно переезжал через мост, я увидела впереди нас дорожные работы и светофор, и поняла, что эти грандиозные раскопки ведутся для того, чтобы убрать опасный поворот.
        Везде стояли предупреждающие знаки. Изгороди были выкорчеваны бульдозерами и остались гигантские шрамы на сырой земле; рабочие орудовали кирками и лопатами; громадные грузовики, наполненные землей, с грохотом ползли прочь, как доисторические монстры, а воздух наполнял чистый и приятный запах горячего гудрона.
        Светофор горел красным. Автобус остановился, а когда свет сменился с красного на зеленый, покатился вниз по узкой дорожке, лавируя между предупреждающими знаками. Наконец мы снова вывернули на главную дорогу. Женщина, сидевшая рядом со мной, начала копаться в своей корзинке, проверяя ее содержимое, и поглядывать на багажную полку.
        - Вам что-нибудь нужно? - спросила я ее.
        - Посмотрите, мой зонтик случайно не наверху?
        Я встала, достала зонт и протянула его толстухе. За зонтом последовали большая картонная коробка с яйцами и пучок косматых астр, наспех завернутый в газету. К тому времени как все это было найдено и подано, мы уже приехали на место назначения. Автобус совершил огромный поворот вокруг здания муниципалитета, въехал на рыночную площадь и замер.
        Так как у меня с собой не было ни корзин, ни каких-либо иных вещей, я выскочила из автобуса одной из первых. Бабушка объяснила мне, как найти юридическую контору, где работал Дэвид, и с того места, где я стояла, я видела квадратное каменное здание, которое она мне описывала. Оно находилось прямо напротив меня, на противоположной стороне вымощенной камнем рыночной площади.
        Подождав, пока проедут машины, я пересекла площадь и вошла в дверь конторы. Взглянув на табличку в приемной, я убедилась в том, что «мистер Д. Стюарт НА МЕСТЕ», то есть в кабинете номер 3. Я поднялась по темной лестнице, декорированной в болотно-зеленых и грязно-коричневых тонах, прошла под окном с витражными стеклами, которые совершенно не пропускали свет, и наконец постучала в заветную дверь.
        - Войдите, - донеслось изнутри.
        Я вошла и внутренне возликовала, увидев, что его кабинет, в отличие от лестницы и коридора, был светлый, яркий, с мягким ковром. Окно выходило на оживленную рыночную площадь, на мраморной каминной полке стояла ваза с новобельгийскими астрами. Даже на рабочем месте Дэвид умудрился создать жизнерадостную атмосферу. Он был одет - я полагаю, потому как была суббота, - в довольно яркую клетчатую рубашку и твидовый пиджак. Когда он поднял глаза и улыбнулся мне, тот неимоверный груз, который лежал у меня на душе, внезапно показался не таким уж и тяжелым.
        Дэвид поднялся мне навстречу.
        - Чудесное утро! - воскликнула я.
        - Да, правда! Даже слишком чудесное, а приходится работать.
        - Вы всегда работаете по субботам?
        - Иногда бывает… Все зависит от того, сколько нужно сделать. В будни все время кто-то звонит, поэтому очень сложно выполнить большой объем работы. - Дэвид открыл ящик своего письменного стола. - Я обменял деньги по нынешнему курсу… Сейчас, подождите, я записал…
        - О, это неважно.
        - Для вас это должно быть важно, Джейн; как же ваша шотландская кровь? Вы не должны успокаиваться, пока не убедитесь в том, что я не обманул вас ни на полпенса.
        - Ну, если и обманули, можете считать это комиссией за услугу. - Я протянула руку, и Дэвид вложил в нее стопку купюр и немного мелочи.
        - Теперь вы можете позволить себе крупные траты; правда, я совершенно не понимаю, что вообще можно купить здесь, в Кейпл-Бридж.
        Я убрала деньги в карман своего «бродяжьего» плаща.
        - То же самое мне сказала бабушка. Она хотела взять меня с собой в Инвернесс, но я отказалась, объяснив это тем, что обедаю с вами.
        - Вы любите бифштекс?
        - Последний раз я ела бифштекс за ужином, который отец устроил в честь моего дня рождения. В Риф-Пойнте мы жили на замороженной пицце.
        - О… Так сколько вам понадобится времени на покупки?
        - Полчаса…
        Дэвид искренне изумился.
        - Всего-то?
        - Я ненавижу шоппинг, это мягко говоря. Ничего никогда не садится как надо, а то, что вроде бы подходит, мне не нравится… Я вернусь с кучей совершенно не подходящей мне одежды и в самом дурном настроении.
        - А я заверю вас, что одежда чудесная, и постараюсь вернуть вам хорошее настроение, - улыбнулся Дэвид и взглянул на часы. - Полчаса… Скажем, в двенадцать? Здесь?
        - Да, отлично.
        Я вышла из его кабинета с полным карманом денег и стала искать, где их потратить. Тут были мясные магазины, бакалейные лавки, торговля играми, оружейная лавка и автосервис. Наконец между неизбежным итальянским кафе-мороженым, которое встречается во многих маленьких шотландских городках, и отделением почты я увидела вывеску: «МОДА Изабель Маккензи», или, точнее, «Изабель МОДА Маккензи». Войдя в стеклянную дверь, скромно задрапированную тюлем, я оказалась в маленькой комнате с полками, на которых громоздились угнетающего вида вещи. На прилавке под стеклом лежало нижнее белье персиковых и бежевых оттенков, и там и тут были искусно сложенные унылые полосатые пуловеры.
        Сердце у меня упало, но прежде чем я успела убежать, отдернулась занавеска в задней части магазина и ко мне вышла миниатюрная, похожая на мышку женщина в трикотажном костюме на два размера больше ее самой и с огромной кернгормской брошью.
        - Доброе утро!
        Я догадалась, что она родилась в Эдинбурге. Мне стало интересно, была ли это Изабель Мода Маккензи собственной персоной, и если так, то что вообще привело ее в Кейпл-Бридж. Вероятно, ей кто-то сказал, что торговля одеждой здесь процветает.
        - О… Доброе утро. Я… Мне нужен свитер.
        Не успела я произнести это слово, как поняла, что совершила ошибку.
        - У нас есть изумительный трикотаж, - затараторила дама с режущим слух эдинбургским произношением. - Вы хотите шерсть или букле?
        Я сказала, что хотела бы шерсть.
        - А какой у вас размер?
        Я ответила, что, вероятно, средний, М.
        Дама тут же начала опустошать полки и забрасывать меня свитерами цвета увядшей розы, темно-зеленых и коричневых оттенков.
        - А… У вас нет других цветов?
        - А какой другой цвет вы имеете в виду?
        - Ну, например, темно-синий?
        - О, в этом году темно-синий совершенно не популярен! - с упреком сказала мне Изабель Маккензи. («Откуда она вообще берет эту информацию? - подумала я. - У нее прямая связь с Парижем, не иначе».) - Посмотрите, вот чудесный оттенок…
        Это был цвет морской волны, который, по-моему, не подходит ничему и никому.
        - Я правда хотела что-нибудь попроще… Вы знаете, теплую и толстую вещь… Возможно, с высоким воротником?
        - О, если вы о водолазках, то их у нас нет. Высокий ворот сейчас не в моде…
        Я грубо оборвала ее, чувствуя, что меня охватывает отчаяние:
        - Ладно, не важно, я не буду брать трикотажный свитер… Скажите, а юбки у вас есть?
        Все началось по новой.
        - Вы хотите из шотландки или из твида?..
        - Из твида, думаю…
        - Какой у вас обхват талии?
        Я сухо ответила. Возобновились поиски, на этот раз дама принялась искать на самой безнадежной с виду полке. Наконец она извлекла две юбки и величественным движением разложила их передо мной. Одна была неописуемо отвратительна. Другая показалась мне не настолько ужасной, коричневая с белым, в елочку. Я неохотно согласилась ее померить, дамочка втолкнула меня в закуток размером со шкаф, закрыла шторкой и предоставила самой себе. Не без затруднений я сняла с себя одежду, в которой была, и натянула юбку. Твид кололся и цеплялся к моим чулкам, как чертополох. Я застегнула крючки на талии и молнию и взглянула на себя в высокое зеркало. Вид у меня был жуткий. Твид сидел на мне зигзагом, как на абстрактной картине оп-арт. Мои бедра в этой юбке выглядели слоновьими, а пояс до боли врезался в мою тонкую талию.
        Изабель Маккензи тактично покашляла и отодвинула занавеску жестом фокусника.
        - О, вам очень идет, - тут же заявила она. - Вы просто созданы для твида.
        - Вам не кажется, что она… ну… немного длинновата?
        - В этом сезоне в моде более длинные юбки…
        - Да, но эта практически закрывает колени…
        - Если хотите, я могу укоротить ее немножко… Она очень хорошо смотрится… Нет ничего красивее, чем хороший твид…
        Чтобы отделаться, я уже готова была купить эту юбку… Но напоследок еще раз взглянула в зеркало и приняла твердое решение.
        - Нет. Нет, боюсь, что она действительно мне не подходит… Это не то, что я хотела. - Я расстегнула молнию и стащила с себя юбку, пока Изабель Маккензи не уговорила меня купить эту жуткую вещь. Женщина забрала ее с глубокой скорбью на лице, тактично отведя глаза от моего нижнего белья.
        - Может, вы примерите ту, из шотландки? В таких мягких старинных тонах…
        - Нет… - Я надела свою старую, купленную в Америке, юбку из быстросохнущей ткани, и она показалась мне старым добрым другом. - Нет, я думаю, что не буду покупать юбку… Я просто хотела посмотреть… Спасибо большое.
        Я надела плащ, взяла сумку, и вместе, бочком, мы направились к двери, задрапированной тюлем. Дама первой оказалась у выхода и открыла передо мной дверь так неохотно, будто выпускала из клетки ценного зверя.
        - Может, в другой раз, когда будете проходить мимо…
        - Да… Может быть…
        - На следующей неделе к нам поступит новая коллекция.
        Без сомнения прямо от Диора.
        - Спасибо… Извините за беспокойство… Хорошего вам дня.
        Оказавшись наконец, слава богу, на улице, я повернулась и пошла прочь так быстро, как только могла. Я проскочила оружейную лавку, а затем под влиянием какого-то порыва развернулась, вошла в нее и через какие-нибудь две минуты уже купила большой темно-синий свитер, явно предназначенный для молодого мужчины. Испытав невыразимое облегчение от того, что утро все же не пошло насмарку, я вернулась к Дэвиду с плотно упакованным свертком в руках.
        Пока он складывал в стопку бумаги и запирал шкафы с документами, я сидела на его столе и рассказывала ему сагу о своем катастрофическом походе по магазинам. Приправленная его комментариями (у него отлично получалось изображать эдинбургский акцент), история обросла новыми подробностями. Я смеялась так, что у меня заболели ребра. Наконец мы взяли себя в руки, Дэвид положил кипу документов в свой и без того распухший портфель, в последний раз осмотрелся, а затем мы вышли из кабинета и он закрыл дверь. Спустившись по мрачной лестнице, мы оказались на залитой солнцем оживленной улице.
        Дэвид жил всего примерно в сотне ярдов от центра маленького городка, и мы довольно быстро преодолели эту короткую дистанцию пешком. Старенький портфель Дэвида все время хлопал и бился о его длинные ноги, и время от времени нам приходилось разделяться, чтобы обойти детскую коляску или парочку болтающих женщин. Наконец мы подошли к его дому. Это был один из ряда совершенно идентичных двухэтажных каменных домиков, каждый из которых стоял на отдельном участке земли, со скромным заборчиком, отделяющим его от улицы, и гравийной дорожкой от калитки до входной двери. Дом Дэвида отличался от других только тем, что у него был гараж, встроенный в промежуток между его домом и соседним, с бетонной подъездной дорожкой. И еще Дэвид выкрасил свою входную дверь в яркий, солнечно-желтый цвет.
        Он открыл калитку, и я пошла за ним по гравийной дорожке к дому. Он открыл дверь и посторонился, пропуская меня вперед. Я увидела узкий коридор, лестницу наверх, двери справа и слева и открытую дверь в задней части дома, за которой, судя по всему, находилась кухня. Все было довольно обычно, однако Дэвид - или кто-то другой - придал обстановке уют и очарование во многом благодаря ковровому покрытию и обоям с узором из зеленых листьев, а также удачно расположенным репродукциям на стенах.
        Дэвид забрал у меня из рук сверток со свитером и плащ и положил все это вместе со своим портфелем на стул в коридоре, а затем провел меня в длинную гостиную с окнами в каждом конце. И только тогда я оценила уникальное расположение этого незатейливого с виду маленького домика: окно, расположенное в большой нише и выходившее на юг, смотрело на длинный узкий садик, отлого спускавшийся к реке.
        Обстановка комнаты превзошла все мои ожидания. Шкафы с книгами, стопка музыкальных пластинок, журналы на низком столике перед камином. В ней были также мягкие кресла и маленький диванчик, старомодная горка с мейсенским фарфором, а над каминной полкой… Я подошла посмотреть.
        - Бен Николсон?
        Дэвид кивнул.
        - Это же не оригинал? - спросила я.
        - Оригинал. Мама подарила мне его на двадцать первый день рождения.
        - Все здесь напоминает мне о лондонской квартире вашей мамы… Атмосфера такая же…
        - Вероятно, так и есть, потому что мебель мы брали из одного дома. И, разумеется, мама помогала мне выбрать занавески, обои, ну и так далее.
        Втайне обрадовавшись, что это была его мать, а не кто-то другой, я подошла к окну.
        - Кто бы мог подумать, что у вас такой чудесный сад!
        Я увидела маленькую террасу с деревянным столом и стульями, а за ней лужайку, усыпанную опавшими листьями, клумбы с поздними розами и фиолетовыми новобельгийскими астрами. Также я заметила купальню для птиц и старую склонившуюся к земле яблоню.
        - Вы сами ухаживаете за садом?
        - Сложно назвать это садом… Как видите, он не очень большой.
        - Но тут даже есть река…
        - Это - то и сыграло свою роль при выборе дома. Я рассказываю всем своим друзьям, что ловлю рыбу в Кейпле, и они приходят в восторг. Но я не говорю им, что это местечко в каких-нибудь десять ярдов…
        На верхней полке книжного шкафа стояли фотографии и моментальные снимки, куда меня тянуло как магнитом.
        - Это ваша мама? И отец? И вы сами?.. - Мой взгляд упал на мальчика лет двенадцати с очаровательной улыбкой. - Это вы?
        - Да, я.
        - Тогда вы не носили очков.
        - Я не носил их до шестнадцати лет.
        - А почему начали?
        - Несчастный случай. Мы играли в «зайца и собак» в школе, парень, бежавший впереди меня, задел ветку и она отскочила мне прямо в глаз. Это была не его вина, такое могло случиться с каждым. Но я частично ослеп на этот глаз, и с тех пор всегда ношу очки.
        - О боже, какой кошмар!
        - Да я бы не сказал… Это не мешает мне заниматься тем, что мне нравится… Вот только в теннис я не могу играть.
        - А почему не можете?
        - Я не совсем понимаю, почему, но если я и вижу мяч, то не могу по нему попасть, а если попадаю, то не вижу. Так что игрой это не назовешь.
        Мы прошли в кухню, которая была маленькой, как камбуз на яхте, и такой чистой, что я почувствовала стыд, вспомнив о собственном доме. Дэвид заглянул в духовку, где оставил запеченную картошку, а затем нашел сковородку и достал из холодильника заляпанный кровью сверток, в котором оказались два толстых куска абердин-ангусской говядины.
        - Вы приготовите или я? - спросил он.
        - Лучше вы… А я накрою на стол или еще что-нибудь. - Я открыла дверь, которая вела на террасу, где было не по сезону жарко. - Мы можем поесть снаружи? Тут как на побережье Средиземного моря.
        - Конечно, если хотите.
        - Тут просто рай… Мы сядем за этим столом?
        То и дело попадаясь Дэвиду под руку и спрашивая, где все лежит, я наконец накрыла на стол. Пока я делала это, он нарезал салат, развернул хрустящий французский батон и достал из холодильника маленькие блюдца с заиндевелым маслом. Когда все приготовления были закончены и бифштексы тихо шипели на сковородке, он налил два бокала хереса, и мы вышли на солнце.
        Дэвид сбросил пиджак и откинулся на спинку стула, вытянув перед собой длинные ноги и подставив лицо солнечным лучам.
        - Расскажите мне про вчера, - вдруг попросил он.
        - Про вчера?
        - Ну да. Вы же собирались в Лейриг-Гру, - он искоса взглянул на меня, - или нет?
        - О! Да-да, мы там были.
        - И как все прошло?
        Я задумалась, что ответить на этот вопрос, и поняла, что толком ничего не помню, за исключением странного разговора с Синклером.
        - Было… Неплохо. Замечательно, правда.
        - Звучит не слишком убедительно.
        - Ну, это правда было замечательно. - Я не могла придумать никакого другого слова.
        - Но утомительно, наверно?
        - Да, я очень устала.
        - И долго вы там пробыли?
        И вновь я почти ничего не могла вспомнить.
        - Ну, мы вернулись еще до темноты. Гибсон встретил нас у Лох-Морлих…
        - Хм, - протянул Дэвид, казалось, задумавшись над моими словами. - А чем сегодня занимается Синклер?
        Я наклонилась и, подняв с земли камешек, стала подбрасывать его и ловить тыльной стороной ладони.
        - Он уехал в Лондон.
        - В Лондон? Я думал, он взял отпуск.
        - Да, взял. - Я уронила камешек и нагнулась за другим. - Но ему кто-то позвонил вчера ночью… Не знаю, в чем там дело… Бабушка нашла записку, когда утром спустилась завтракать.
        - Он уехал на машине?
        Я вспомнила тигриный рев «лотуса», разрывающий ночную тишину.
        - Да, на машине. - Я уронила и второй камешек. - Он вернется через день или два. Возможно, в понедельник вечером, как он написал. - Мне не хотелось говорить о Синклере. Я боялась вопросов Дэвида. Поэтому предприняла неуклюжую попытку сменить тему. - Так вы правда ловите здесь рыбу? Я бы и не подумала, что там достаточно места, чтобы забросить удочку… Леска может запутаться в ветвях яблони…
        Так разговор переключился на рыбалку. Я рассказала Дэвиду о реке Клируотер в Айдахо, куда мы с отцом однажды поехали в выходные.
        - …Там полно лосося… Его можно ловить практически голыми руками…
        - Вам нравится в Америке, да?
        - Да. Да, нравится.
        Дэвид замолчал, нежась на солнце, и, воодушевленная его молчанием, я стала говорить о дилемме, в которой неизбежно оказывалась.
        - Это довольно странно - принадлежать к двум разным странам. Кажется, что ни в одну толком не вписываешься. Когда я была в Калифорнии, я вечно хотела вернуться в
«Элви». Но сейчас, когда я в «Элви»…
        - Вы скучаете по Калифорнии.
        - Не совсем. Но есть вещи, которых мне не хватает.
        - Например?
        - Ну, из личных, важных для меня вещей… Отца, конечно же. И Расти. И шума Тихого океана поздно вечером, когда волны набегают на берег.
        - А из мелочей?
        - Это более сложный вопрос. - Я попыталась понять, чего мне действительно не хватает. - Воды со льдом. Телефонной компании «Белл». Сан-Франциско. И центрального отопления. И садовых магазинов, где можно купить растения и все такое и где пахнет флёрдоранжем. - Я повернулась к Дэвиду. Он не сводил с меня глаз. Наши взгляды встретились, и он улыбнулся. Я добавила: - Но здесь тоже много хорошего.
        - Что же именно?
        - Почта, например. Можно купить все в местном почтовом отделении, даже марки. И то, что погода никогда не бывает одинаковой два дня подряд. Так ведь намного интереснее. И чай во второй половине дня, с лепешками, бисквитами и мягкими имбирными пряниками…
        - Вы тонко намекаете на то, что пора приняться за бифштексы?
        - Это случайно получилось, - улыбнулась я.
        - Ну, если мы протянем еще немного, они станут несъедобными.
        Обед был чудесным, обстоятельства - идеальными. Дэвид даже открыл бутылку вина, красного и очень терпкого, которое идеально дополняло мясо, как и хрустящий белый хлеб. Трапезу довершали сыр, бисквиты и ваза со свежими фруктами, увенчанными гроздью белого винограда. Я обнаружила, что ужасно проголодалась и, съев невероятно много, вытерла тарелку толстой белой корочкой, а затем очистила апельсин. Он оказался таким сочным, что сок капал с пальцев. Закончив есть, Дэвид пошел в дом приготовить кофе.
        - Мы будем пить его снаружи? - спросил он через открытую дверь.
        - Да, давайте там внизу, у реки. - Я тоже отправилась в дом, чтобы вымыть липкие руки под краном.
        - В комоде в коридоре есть плед, - сказал мне Дэвид. - Возьмите его и располагайтесь на берегу, а я принесу кофе.
        - А как же грязная посуда?
        - Оставьте… Сегодня слишком хороший день, чтобы портить его возней над раковиной.
        Это замечание показалось мне до боли родным - примерно так выразился бы мой отец. Я отыскала плед, вынесла его на улицу и, спустившись по отлогому газону, расстелила на залитой солнцем траве почти у самой воды. После долгого сухого лета уровень воды в Кейпле был невысоким, а от лужайки реку с ее бурым потоком отделял миниатюрный пляж, покрытый галькой.
        Яблоня клонилась к земле под весом спелых плодов, и трава под ней была усыпана упавшими яблоками. Я подошла к дереву и потрясла его, и еще несколько яблок мягко приземлились на траву. Под листвой была прохладная тень и очень приятно пахло - чем-то прелым и сладким, как в старых сараях. Я прислонилась спиной к стволу и сквозь кружево ветвей стала смотреть на озаренную солнцем реку.
        Умиротворенная этим видом, а также хорошим обедом и приятной компанией, я воспрянула духом и сказала себе, что сейчас самый подходящий момент быть взрослой и отбросить все свои скрытые и безотчетные страхи. Не позволять же им и дальше копошиться где-то в подсознании и то и дело напоминать о себе, как больной зуб, или отзываться спазмом в животе.
        Мне стоило реалистично отнестись к Синклеру. Ни к чему предполагать, что он не возьмет на себя ответственность за ребенка, которого ждала Тесса Фарадей. Вернувшись в «Элви» в понедельник, Синклер, вероятно, заявит нам, что собирается жениться. Бабушка очень обрадуется (ведь эта девушка казалась ей очаровательной), и я буду тоже рада и никогда ни словом не обмолвлюсь о том телефонном разговоре, который нечаянно услышала.
        А что касается Гибсона, то он действительно постарел - к чему это отрицать? - и вероятно, всем будет лучше, если его отправят в отставку. Но если ему и в самом деле придется покинуть свой пост, тогда бабушка и Синклер, конечно же найдут для старика маленький домик, вероятно, с садом, где он сможет выращивать овощи и заведет нескольких кур, а значит останется при деле и будет счастлив.
        А я… Со мной труднее. Хотела бы я знать, почему Синклер затронул вопрос о нашем браке. Возможно, это показалось ему забавным и он таким образом решил занять те полчаса, пока мы отдыхали. Такое объяснение я готова была принять, но его поцелуй не показался мне ни братским, ни легкомысленным… Само воспоминание о нем вызывало у меня дискомфорт, и именно из-за этого я пребывала в таком замешательстве. Вероятно, Синклер сделал это намеренно, чтобы вывести меня из равновесия. Он всегда был любителем пошалить. Вероятно, он просто хотел проверить мою реакцию…
        - Джейн.
        - А? - Я повернулась и увидела Дэвида Стюарта, который стоял перед яблоней на солнце и смотрел на меня. За ним на траве рядом с пледом я увидела кофейный поднос и тут же поняла, что он окликал меня и прежде, но я не слышала. Дэвид, пригнув голову, нырнул под низкие ветви дерева и, опершись на ствол рукой, встал рядом со мной.
        - Что-то не так? - спросил он.
        - Почему вы спрашиваете?
        - Вы выглядите встревоженной. И очень бледной.
        - Я всегда бледная.
        - И встревоженная?
        - Я не говорила этого.
        - Что-то… случилось вчера?
        - Что вы имеете в виду?
        - Просто я заметил, с какой неохотой вы говорили на эту тему.
        - Ничего не случилось… - Мне хотелось уйти, но его рука была как раз над моим плечом, и мне пришлось бы пролезать под ней. Дэвид склонил голову набок и посмотрел на меня немного искоса, и под этим уже знакомым мне проницательным взглядом мои лицо и шея стали заливаться краской.
        - Вы как-то сказали мне, - мягко проговорил он, - что когда вы лжете, то краснеете. Что-то все-таки не так…
        - Нет. Все в порядке…
        - Если бы вы захотели сказать мне, вы бы сказали, не так ли? Вероятно, я смог бы помочь.
        Я подумала о девушке в Лондоне и о Гибсоне… И о себе, и страхи снова наводнили душу.
        - Никто не может помочь. Никто ничего не может сделать.
        Он не стал настаивать. Мы вышли на солнце, и я вдруг поняла, как замерзла. Мое тело покрылось гусиной кожей. Я села на теплый плед и стала пить кофе, а Дэвид дал мне сигарету, чтобы отгонять мошек. Через некоторое время я опустила голову на плед и растянулась под солнцем. Я чувствовала себя уставшей, а вино подействовало на меня усыпляюще. Я закрыла глаза, слушая шум реки, и вдруг заснула.
        Проснулась я где-то через час. Дэвид лежал примерно в ярде от меня, опираясь на локоть и читая газету. Я потянулась и зевнула, и он поднял глаза.
        - Это случилось уже во второй раз, - сказала я.
        - Что именно?
        - Я проснулась и увидела вас.
        - Я все равно уже собирался будить вас. Пора отвезти вас домой.
        - Сколько сейчас времени?
        - Половина четвертого.
        Я сонно уставилась на него, а потом спросила:
        - Вы зайдете в «Элви» на чай? Бабушка была бы вам очень рада.
        - Я бы зашел, но мне нужно съездить проведать одного старика, который живет в богом забытой глуши, буквально на краю света. Время от времени он начинает тревожиться относительно своего завещания, и тогда я еду и успокаиваю его.
        - Это похоже на шотландскую погоду, правда?
        - Что вы имеете в виду?
        - Одну неделю вы в Нью-Йорке занимаетесь бог знает чем. На следующей отправляетесь в какую-нибудь глухомань, чтобы успокоить взбалмошного старика. Вам, вообще, нравится быть провинциальным юристом?
        - Да, по правде сказать, нравится.
        - Вы так вписываетесь во все это… Будто провели здесь всю свою жизнь. И ваш дом и все это… И сад. Все так гармонично, словно создано специально для вас.
        - Вы тоже просто созданы для…
        Я навострила уши, ожидая, что Дэвид разовьет эту тему, но он, казалось, раздумал продолжать, поднялся, собрал кофейные приборы и газету и понес все в дом. Когда он вернулся, я все еще лежала, глядя на реку. Он встал надо мной, взял меня под руки и поставил на ноги. Я повернулась и оказалась в его объятиях.
        - Это, кажется, тоже уже было.
        - Только тогда, - заметил Дэвид, - ваше лицо распухло и покраснело от слез, а сегодня…
        - Что сегодня…
        Он рассмеялся:
        - Сегодня у вас появилось еще десятков шесть новых веснушек. А в волосах застряли сухие яблоневые листья и трава.
        Мы поехали в «Элви». Верх машины был опущен, и мои волосы разметались по лицу. Дэвид нашел старый шелковый шарф в бардачке, дал его мне, и я повязала им голову.
        Когда мы подъехали к участку, на котором велись дорожные работы, светофор горел красным, поэтому мы остановились и смиренно ждали. За нами колонной выстраивались другие машины.
        - Не могу избавиться от чувства, - вдруг сказал Дэвид, - что вместо того чтобы выпрямлять этот участок дороги, было бы гораздо лучше снести мост и построить на его месте новый… Или сделать что-нибудь с тем чудовищным поворотом на другой стороне реки.
        - Но этот мост такой очаровательный…
        - Он опасен, Джейн.
        - Но об этом же всем известно. Все переезжают его на скорости одной мили в час.
        - Не всем об этом известно, - глухо поправил меня Дэвид. - Летом каждый второй, кто проезжает в этих краях, - турист.
        Светофор загорелся зеленым, и мы двинулись вперед мимо громадного знака с надписью: «Уклон». Я улыбнулась и сказала:
        - Дэвид, вы нарушаете правила.
        - Почему?
        - Знак предписывал уклониться, а вы этого не сделали.
        Повисла долгая пауза, и я подумала: «О Боже, опять! Почему мне вечно кажется, что я сказала что-то смешное, а другой человек так не считает?»
        - Я не знаю, как это, - наконец произнес он.
        - То есть вас никогда этому не учили?
        - Моя мать была бедной вдовой. Она не могла оплатить мои уроки.
        - Но все должны уметь уклоняться, это же одна из общественных добродетелей.
        - Ну, - ответил Дэвид, пуская машину через горбатый мост, - ради вас я поставлю себе задачу научиться, - с этими словами он нажал на педаль газа и с ветерком домчал меня до «Элви».
        Позднее я показала бабушке свою единственную покупку - темно-синий свитер, купленный в оружейной лавке.
        - Ты молодец, - заметила она, - что вообще хоть что-то нашла в Кейпл-Бридж. И этот свитер определенно выглядит очень теплым, - добавила она любезно, глядя на купленную мной бесформенную вещь. - С чем ты собираешься его носить?
        - С брюками… С чем угодно. На самом деле я хотела купить юбку, но так и не смогла найти подходящую.
        - Какого рода юбку ты хотела?
        - Что-нибудь теплое… Возможно, в следующий раз, когда ты поедешь в Инвернесс…
        - А как насчет килта? - вдруг спросила бабушка.
        Я об этом не подумала. Мысль казалась мне великолепной. Килты - самые уютные вещи на свете, и цвета у них потрясающие.
        - Где можно купить килт?
        - О, дорогая, тебе не нужно его покупать, в доме их полным-полно. Синклер носил килты с тех пор, как научился ходить, и не один не выбросили.
        Я забыла о том чудесном факте, что килт, в отличие от велосипеда, вещь бесполая.
        - Превосходная идея! И почему мы раньше об этом не подумали? Я пойду и поищу. Где они? На чердаке?
        - Нет-нет. Они в комнате Синклера, в антресолях над его гардеробом. Я проложила их нафталином, но, если ты выберешь какой-нибудь килт, мы развесим его на улице и запах выветрится.
        Не желая терять ни минуты, я отправилась на поиски шотландских юбок. В комнате Синклера царили чистота и безупречный порядок. Я вспомнила, что эта врожденная чистоплотность всегда была в его характере. В детстве он не выносил беспорядка, и его никогда не приходилось просить сложить одежду или убрать игрушки.
        Я взяла стул и подошла к гардеробу. Он стоял в нише рядом с камином, и пространство над ним решено было использовать как антресоли. Там хранились чемоданы, а также старая и не соответствующая сезону одежда. Я встала на стул, открыла дверцы и увидела аккуратную стопку книг, автомобильные журналы, ракетку для сквоша и ласты для плавания. От огромной коробки с одеждой, обвязанной веревками, пахло нафталином. Я потянулась, чтобы вытащить ее. Коробка была тяжелой и громоздкой, и пока я боролась с ней, то случайно задела локтем стопку книг и они полетели вниз. В таких стесненных обстоятельствах я не могла ничего поделать, а просто стояла на стуле и смотрела, как они падают на пол в ужасном беспорядке.
        Я выругалась, покрепче ухватила коробку, вытащила ее наконец из антресолей, положила на кровать, а затем наклонилась, чтобы собрать книги. Среди них были учебные пособия, Тезаурус, однотомный словарь «Пти-Ларусс», жизнеописание Микеланджело, а под ними…
        Это была толстая и тяжелая книга в алом кожаном переплете, обложка украшена личным гербом, а на корешке оттиснено золотыми буквами: «История Земли и живой природы, тома I и II».
        Я знала эту книгу. Мне тогда было шесть лет. Отец привез эту книгу в «Элви» после одной из своих хаотичных вылазок в букинистический магазин мистера Макфи в Кейпл-Бридж. Мистер Макфи давным-давно умер, и его магазин теперь превратился в табачную лавку, но в то время отец провел немало счастливых часов, философствуя с мистером Макфи, веселым эксцентриком, которого не смущали горы грязи и пыли, и роясь в бесконечных полках с покрытыми плесенью томами.
        Отец нашел «Живую природу» Голдсмита совершенно случайно и принес книгу домой с победоносным видом, ибо это было не просто редкое издание, но и очень красивая вещь, которую переплел кожей предыдущий благородный владелец. В восторге от книги, желая поделиться своей радостью, отец первым делом принес находку в детскую - показать мне и Синклеру. Моя реакция, вероятно, разочаровала его. Я погладила кожаный переплет, взглянула на одну или две картинки с азиатскими слонами, а затем вернулась к головоломке, над которой корпела.
        Но Синклер отреагировал совсем иначе. Ему в этой книге понравилось все: старинный шрифт, толстые страницы, гравюры, детали крошечных рисунков. Ему нравились запах и мраморная бумага форзацев, а также приятная тяжесть большого старого фолианта.
        Прибавление такого трофея к коллекции моего отца, казалось, заслуживало особого рода церемонии. Он отправился за одним из своих экслибрисов - табличкой с выгравированными на ней инициалами, увитыми декоративными растениями, - и торжественно перенес его на мраморный форзац «Живой природы» Голдсмита. Мы с Синклером наблюдали за этим действом в полнейшей тишине, а когда отец закончил, я восхищенно ахнула. Все было выполнено очень аккуратно и наглядно доказывало, не оставляя даже тени сомнения, что книга теперь принадлежит моему отцу.
        Затем «Живую природу» отнесли вниз и положили на столик в гостиной рядом с журналами и ежедневными газетами, где книгой могли восхищаться, где можно было подержать ее в руках и пролистать. Заговорили о ней дня через два или три, когда отец понял, что она исчезла.
        Сначала никто не придал этому значения. Все подумали, что «Живую природу» Голдсмита просто куда-то перенесли. Вероятно, взяли посмотреть и забыли вернуть на место. Но проходили дни, а книга так и не появлялась. Отец начал задавать вопросы, но ответом ему были лишь недоуменные взгляды. Бабушка неустанно искала книгу, но тоже тщетно.
        Затем к поискам подключили и меня с Синклером. Нас спросили, не видели ли мы книгу. Но мы, разумеется, не видели ее, что и сказали, и в нашей невиновности никто не усомнился. Моя мама сказала: «Возможно, это вор…», но бабушка отнеслась к этому предположению с насмешкой. Какой вор не обратит внимания на серебро эпохи Георгов и довольствуется только кражей старой книги? Бабушка утверждала, что
«Живую природу» Голдсмита просто засунули куда-то и рано или поздно она обязательно найдется. Как и любая сенсация, таинственная пропажа книги вскоре была забыта. Книга так и не нашлась.
        До этих самых пор. Она хранилась в шкафу Синклера, аккуратно сложенная в стопку вместе с другими изданиями, которыми он не часто пользовался. Книга была прекрасна, как и прежде: гладкая и мягкая на ощупь красная кожа, яркие золотые буквы. Я стояла и держала ее в руках, тяжелую как свинец, и тут вдруг вспомнила о папином экслибрисе. Я открыла книгу и увидела, что мраморный форзац вместе с экслибрисом был аккуратно и ровно отрезан, прямо по корешку, возможно, бритвой. А на белом авантитуле, который следовал за вырезанным форзацем, было написано твердым почерком двенадцатилетнего Синклера:



«Синклер Бейли,
        Элви.
        ЭТО ЕГО КНИГА»


9
        Чудесная, ясная погода стояла и в последующие дни. В понедельник днем моя бабушка, вооружившись лопатой и парой садовых перчаток, вышла на улицу сажать луковицы. Я предложила ей свою помощь, но она отказалась. Если я пойду с ней, как она объяснила, мы будем болтать и ничего не сделаем. Одна она сделает все намного быстрее. Получив отказ, я свистом подозвала собак и отправилась на прогулку, успокоив себя мыслью, что работать в огороде мне все равно не особенно нравилось.
        Я прошла не одну милю и отсутствовала два часа или больше. К тому времени как я вернулась, уже начало смеркаться и становилось холодно. Несколько облачков появились над вершинами гор, пригнанные северным ветром, а над озером повисла полоса тумана. Из обнесенного стеной сада, где Уилл развел костер, тянулся длинный шлейф голубоватого дыма, и воздух был наполнен запахом горящего мусора. Засунув руки поглубже в карманы, мечтая о чае у камина, я пересекла дорогу по насыпи и направилась по аллее под сенью буков. Одна из собак вдруг залаяла, я подняла глаза и увидела темно-желтый «лотус элан», припаркованный перед домом.
        Синклер вернулся. Я посмотрела на часы - было пять. Он приехал даже раньше, чем обещал. Я зашагала по траве, по лодыжку в опавших листьях, к гравийной площадке перед домом. Проходя мимо машины, я провела рукой по одному блестящему бамперу, словно для того чтобы уверить себя, что она мне не привиделась. Я вошла в теплый холл, в котором пахло торфом, впустила собак, а затем закрыла за собой дверь.
        Из гостиной доносились приглушенные голоса. Собаки подбежали к своей миске с водой, а затем разлеглись перед камином в холле. Я расстегнула пояс плаща, сняла его, скинула запачканные грязью ботинки и пригладила волосы руками. Затем я прошла через холл и, открыв дверь гостиной, сказала:
        - Здравствуй, Синклер.
        Они сидели у камина за низким чайным столиком. Но теперь Синклер встал и направился мне навстречу поздороваться.
        - Джейни… Где ты была? - Он поцеловал меня в щеку.
        - Гуляла.
        - Уже почти стемнело, мы подумали, что ты заблудилась.
        Я подняла глаза и посмотрела на него. Мне казалось, что он должен вернуться другим. Спокойнее; вероятно, уставшим от долгой поездки. Но мне тут же стало ясно, что я ошибалась. Скорее наоборот: теперь он выглядел счастливее, моложе и беззаботнее, чем когда-либо. Его глаза блестели, как у ребенка в канун Рождества.
        Он взял мои руки в свои.
        - И ты холодная, как льдышка. Давай, иди к огню, погрейся. Я любезно оставил тебе один тост, но уверен, что миссис Ламли сделает еще, если ты захочешь.
        - Нет, не нужно, - я взяла низкий кожаный табурет и села между ними, а бабушка налила мне чай.
        - Куда ты ходила? - спросила она, и я ей рассказала.
        - Собаки попили? Они, наверно, были грязные и мокрые? Ты обтерла их?
        Я заверила ее, что они попили, и объяснила, что обтирать их надобности не было, потому как они не испачкались и не промокли.
        - Мы не ходили там, где мокро. И я собрала весь вереск с их шерсти, прежде чем впустить в дом.
        Бабушка протянула мне чашку, и я взяла ее обеими руками, чтобы согреться, а затем, посмотрев на Синклера, спросила:
        - Ну, как там, в Лондоне?
        - Жарко и душно. - Он улыбнулся, и в его глазах снова вспыхнули веселые искорки. - Полно утомленных бизнесменов в зимних костюмах.
        - Тебе… Далось достичь того, зачем ты поехал?
        - Это звучит довольно напыщенно. Достичь. Где ты выучила такое длинное слово?
        - Ну так что, удалось?
        - Разумеется, удалось, иначе меня бы сейчас здесь не было.
        - Когда… Когда ты выехал из Лондона?
        - Рано утром… Около шести часов… Бабушка, в чайнике есть еще чай?
        Она взяла чайник и, подняв крышку, заглянула в него.
        - Почти не осталось. Я пойду и приготовлю еще.
        - Попроси миссис Ламли…
        - Нет, у нее болят ноги, я сделаю сама. Все равно я хочу поговорить с ней насчет ужина. Нам нужно будет запечь еще одного фазана в горшочке.
        Когда она ушла, Синклер произнес:
        - Ммм, чудесно. Фазан, запеченный в горшочке.
        И обхватил пальцами мое запястье. Его прикосновение было легким и прохладным.
        - Я хочу с тобой кое-что обсудить, - сказал он.
        Итак, вот оно.
        - Что же?
        - Не здесь, я хочу поговорить с тобой наедине. Я подумал, что после чая мы могли бы прокатиться куда-нибудь на машине. Например, на вершину Бенгерна. Там полюбуемся, как восходит луна. Поедешь?
        Я подумала, что для разговора о Тессе «лотус элан» был вполне подходящим местом.
        - Хорошо.
        Поездка в «лотусе» стала для меня новым опытом. Пристегнутая ремнем безопасности в низком кресле, я чувствовала себя так, будто отправлялась на луну, а скорость, с которой сорвался с места Синклер, только усилила это ощущение. Мы с ревом промчались по подъездной аллее, на мгновение затормозили у главной дороги, а затем выехали на нее и рванулись вперед. Стрелка спидометра в считанные секунды добралась до семидесяти миль в час; поля, изгороди и знакомые путевые отметки с бешеной быстротой пролетали мимо и оставались позади.
        - Ты… Ты всегда водишь так быстро? - пробормотала я.
        - Дорогая, это не быстро.
        Я решила не спорить с ним. Мы в один миг, как мне казалось, очутились перед горбатым мостом, немного замедлили ход, а затем промчались через него - так что мой желудок подпрыгнул и завис где-то в паре футов над моей головой - и спустились к участку дорожных работ. Светофор горел зеленым, и Синклер нажал на газ, так что мы проехали через заграждения и умчались вдаль, прежде чем он успел смениться на красный.
        Мы подъехали к Кейпл-Бридж, где действовало ограничение скорости в тридцать миль в час. Из уважения к местному полицейскому и к моему громадному облегчению Синклер сбавил ход и пустил «лотус» через город, не превышая установленную скорость, но как только последний дом остался позади, мы снова рванулись вперед. Теперь движения не было. Дорога мягко вилась перед нами, и автомобиль мчался вперед, как лошадь с опущенными поводьями.
        Мы подъехали к нужному повороту, узенькой боковой дорожке, которая вела на юг. Круто петляя, она уходила вверх, на самую вершину Бенгерна и через нее. Поля и фермерские угодья оставались внизу, с шумом шин мы пересекли огороженный луг и оказались в заболоченной местности с бурой травой и зарослями вереска. Из обитателей этих мест нам попадались только стада овец с черными мордами, которые поднимали на нас бессмысленные глаза. Холодный воздух, врывающийся в открытое окно, приносил с собой запах торфа, а впереди повис туман, но прежде чем мы въехали в завесу из облаков, Синклер свернул на придорожную площадку для стоянки транспорта и заглушил двигатель.
        Перед нами разворачивался умопомрачительный вид. Долина умиротворенно дремала под бледно-бирюзовым небом, скорее зеленым, нежели голубым, а на востоке омытым розовыми красками заката. Далеко внизу лежало озеро Элви, неподвижное и яркое, как драгоценный камень, а Кейпл казался извивающейся серебристой лентой. Здесь было очень тихо, только ветер слегка подталкивал машину и кричали кроншнепы.
        Синклер отстегнул свой ремень безопасности, а затем нагнулся к моему, так как я не пошевелилась и не последовала его примеру. Я повернула голову и посмотрела на него, и он молча взял мое лицо руками в перчатках и поцеловал меня в губы. Через мгновение я осторожно отстранила его и напомнила:
        - Ты, кажется, хотел поговорить со мной?
        Синклер ни капельки не смутился. Улыбнувшись и немного приподнявшись на сиденье, он запустил руку в карман.
        - У меня кое-что есть для тебя…
        С этими словами он вытащил маленькую коробочку и открыл ее. Блеск бриллиантов ослепил меня, мне показалось, что я вижу перед собой ночное небо в сиянии звезд.
        Я почувствовала себя так, словно летела вверх тормашками вниз с крутого обрыва. После этого я не могла стоять на ногах и чувствовала себя ошалевшей. Когда ко мне вернулся дар речи, я выговорила только:
        - Но, Синклер, это же не для меня.
        - Разумеется, для тебя. Вот… - Он достал кольцо, небрежно бросил коробочку на приборную панель и, не успела я остановить его, взял мою левую руку и надел кольцо мне на безымянный палец. Я пыталась вырвать руку, но он крепко сжал мои пальцы, так что бриллианты до боли врезались в кожу.
        - Но это не может быть для меня…
        - Именно для тебя. Только для тебя.
        - Синклер, нам нужно поговорить.
        - Именно для этого я и привез тебя сюда.
        - Нет, не об этом. О Тессе Фарадэй.
        Если я думала, что это его шокирует, то я ошибалась.
        - Что тебе известно о Тессе Фарадей? - спросил он снисходительным и совершенно ровным тоном.
        - Мне известно, что у нее будет ребенок. От тебя.
        - И откуда ты это узнала?
        - В ту ночь, когда она звонила, я услышала телефон и пошла ответить на звонок к параллельному аппарату наверху. Но ты уже снял трубку, и я услышала ее, как она говорила тебе…
        - Так это была ты? - В его голосе послышалось облегчение, как будто какая-то маленькая дилемма была наконец решена. - Не зря мне показалось, как кто-то положил трубку. Очень тактично с твоей стороны. Спасибо, что не стала слушать до конца.
        - Но что ты собираешься с этим делать?
        - Делать? Ничего.
        - Но эта девушка беременна от тебя!
        - Дорогая Джейни, мы не знаем, точно ли это мой ребенок.
        - Но он может быть твоим.
        - О, конечно, может быть. Но это еще не значит, что он мой. А я не собираюсь брать на себя ответственность за неосторожность другого мужчины.
        Я подумала о Тессе Фарадей, и перед моими глазами возник ее образ. Веселая и милая девушка с фотографии, которая стояла в обнимку с Синклером. Успешная, преданная своему делу лыжница. Молодая женщина, избравшая свой путь и получившая признание; обедающая в «Конноте» с моей бабушкой. «Очаровательная» - так охарактеризовала ее бабушка, а она редко ошибалась в людях. Ничто из этого не согласовывалось с тем впечатлением о ней, которое Синклер старался мне навязать.
        - Ты сказал ей об этом? - осторожно спросила я.
        - Ну, разумеется, сказал.
        - И что она ответила?
        Синклер повел плечами.
        - Сказала, что если таково мое отношение, то она примет меры.
        - И ты так все и оставил?
        - Да. Мы оставили. Не будь такой наивной, Джейн. Тесса знает жизнь, она рассудительная девушка. - Все это время он не ослаблял своей хватки на моей руке, но теперь наконец отпустил ее, и я с облегчением расправила затекшие пальцы, а он взял кольцо указательным и большим пальцами и покрутил его немного, так, словно навинчивал мне на палец. - В любом случае, - продолжил он, - я сказал ей, что собираюсь жениться на тебе.
        - Что ты ей сказал?!
        - О дорогая, слушай внимательно. Повторяю: я сказал ей, что собираюсь жениться на тебе…
        - Но ты не имел никакого права так говорить… Ты даже меня не спросил!
        - Как это не спросил? Конечно, спросил. А что, по-твоему, мы обсуждали на днях? Что, по-твоему, я делал?
        - Ломал комедию.
        - Ну, это не так. И, более того, ты сама знаешь, что это не так.
        - Ты не влюблен в меня.
        - Неправда, - проговорил он уверенно и очень рассудительно. - Пойми, быть с тобой, то, что ты вернулась в «Элви», - это лучшее, что когда-либо со мной случалось. Ты как порыв свежего ветра, Джейни. Ты бываешь наивна как дитя, а в следующий миг вдруг изрекаешь что-то удивительно мудрое. И ты умеешь рассмешить меня; и я считаю тебя невероятно привлекательной. И ты знаешь меня почти лучше, чем я сам себя знаю. Разве все это не лучше, чем просто быть влюбленным?
        - Но если ты женишься на ком-то, - заметила я, - это навсегда.
        - И?
        - Ты, должно быть, любил Тессу Фарадей, а теперь не хочешь иметь с ней ничего общего…
        - Джейни, это было совершенно другое.
        - Что значит другое? Я не понимаю тебя.
        - Тесса симпатичная, веселая и с ней очень легко, и я наслаждался ее обществом… Но на всю жизнь… Нет.
        - Этот ребенок будет у нее на всю оставшуюся жизнь.
        - Я уже сказал тебе, что почти наверняка он не мой.
        Было очевидно, что с этой точки зрения он считал себя неуязвимым. Я решила попробовать другую тактику.
        - Предположим, Синклер, просто предположим, что я за тебя не выйду. Как я уже сказала тогда, мы двоюродные родственники…
        - Такое уже случалось прежде…
        - Мы слишком близкие родственники… Я бы не хотела так рисковать.
        - Я люблю тебя, - сказал Синклер.
        Никто еще не говорил мне этих слов. В тайных подростковых грезах я часто представляла себе, как это произойдет. Но никогда не думала, что вот так.
        - Но… Но я не люблю тебя…
        Он улыбнулся.
        - Звучит не слишком убедительно.
        - Но я убеждена в этом. Абсолютно.
        - Значит, твоей любви ко мне недостаточно даже для того, чтобы… Помочь мне?
        - О, Синклер, тебе не нужна помощь.
        - Вот здесь ты ошибаешься. Нужна. Если ты не выйдешь за меня замуж, тогда мой мир разобьется на множество маленьких осколков.
        Эта фраза была достойна влюбленного, и все же я не верила, что она была произнесена с искренним чувством.
        - Ты имеешь в виду, в буквальном смысле, так ведь?
        - Как ты проницательна, Джейни. Да, это так.
        - Почему?
        Внезапно он потерял терпение. Бросил мою руку, словно она ему надоела, и, вероятно, ища возможности уйти от ответа, принялся искать сигареты. Они были в кармане его пальто. Синклер достал одну и зажег ее от прикуривателя на приборной панели.
        - О, потому что, - отмахнулся он.
        Я помолчала немного, а затем спросила:
        - Почему потому что?
        Он сделал глубокий вдох и проговорил:
        - Потому что я по уши в долгах. Потому что я должен или найти наличные, или вернуть долг ценными бумагами, а у меня нет ни того ни другого. А если все это всплывет - а существует огромная вероятность, что так и будет, - тогда мой директор вызовет меня к себе кабинет и уведомит, что обойдется без моих услуг, спасибо, до свидания.
        - Ты хочешь сказать, что потеряешь работу?
        - Ты не только проницательна, но и схватываешь на лету…
        - Но… Как ты влез в долги?
        - А ты как думаешь? Ставил на лошадей, играл в блек-джек…
        Это звучало довольно безобидно.
        - Но сколько ты должен?
        Он назвал цифру. Я не могла поверить, что у кого-то вообще может быть столько денег, не говоря уж о том, чтобы задолжать такую сумму.
        - Ты что, совсем рехнулся? Ты хочешь сказать, просто играя в карты…
        - О, ради бога, Джейн, в некоторых игорных домах в Лондоне можно проиграть столько за один-единственный вечер. А у меня на это ушло почти два года.
        Мне понадобилась минута или две, чтобы осознать тот факт, что мужчина может быть способен на такую глупость. Я всегда считала, что мой отец совершенно бездумно тратит деньги, но это…
        - А бабушка не может тебе помочь? Дать денег взаймы?
        - Она уже помогала мне раньше… Без особого энтузиазма, честно говоря.
        - Ты хочешь сказать, что это уже не в первый раз?!
        - Нет, это не первый раз, и не надо делать такое лицо. Кроме того, у бабушки такие суммы без дела не лежат. Она относится к поколению, которое верит в то, что нужно использовать свой капитал, и ее капитал целиком вложен в тресты, инвестиции и землю.
        Земля. Я сказала как бы вскользь:
        - А как насчет того, чтобы продать какую-нибудь землю? Хм… Охотничье угодье, например?
        Синклер искоса бросил на меня взгляд, полный невольного уважения.
        - Я уже думал об этом. Более того, я нашел кучу американцев, которые готовы выкупить угодье, а в том случае, если они не смогут это сделать, брать его в аренду за солидную ежегодную плату. Если быть честным, Джейн, по этой причине я и взял отпуск - чтобы поехать к бабушке и предложить ей эту идею. Но разумеется, она даже слышать об этом не желает… Хотя я просто не понимаю, какой ей толк от этого угодья…
        - Но земля уже сдается в аренду…
        - Задарма! Та рента, которую платит бабушке этот крошечный синдикат, едва ли хватает на патроны Гибсону.
        - Кстати, а как же Гибсон?
        - О, к черту Гибсона. Он уже ни на что не годен, его давно пора отправить на пенсию.
        Мы снова замолчали. Синклер сидел и курил, а я вжалась в сиденье рядом с ним, лихорадочно пыталась разобраться в своих спутанных мыслях. Я поняла, что меня изумляло не его бездушное отношение, - я уже это подозревала, - и не тот факт, что он вляпался в такую ситуацию, а то, что он был настолько откровенен со мной. Или он совсем оставил идею жениться на мне и потому ему было нечего терять, или его самонадеянность просто не знала границ.
        Я начинала злиться. Меня трудно вывести из себя, и это редко кому удается, но если это происходит, я становлюсь совершенно непоследовательной. Помня об этом и не желая допустить такого развития событий, я намеренно подавила все нежные чувства и поставила себе цель оставаться холодной и практичной.
        - Я не понимаю, почему это должна решать бабушка, а не ты. В конце концов «Элви» однажды будет принадлежать тебе. Если ты хочешь продать кусок земли, ты вправе сделать это хоть сейчас, как мне кажется.
        - Что заставляет тебя думать, что «Элви» будет принадлежать мне?
        - А как иначе? Ты ее внук. Кому же еще?
        - Ты говоришь так, будто это родовое поместье, будто «Элви» столетиями переходил от отца к сыну. Но все не так. «Элви» принадлежит нашей бабушке, и если она так решит, она может оставить его хоть приюту для кошек.
        - Но почему не тебе?
        - Потому что, моя дорогая, я сын своего отца.
        - И как это понимать?
        - Это нужно понимать так, что я никчемный, ни на что не годный человек, паршивая овца. Истинный Бейли, если хочешь. - Я бессмысленно смотрела на него, и вдруг он рассмеялся, но в этом смехе сквозила горечь. - Тебе разве никто не рассказывал, маленькая невинная Джейн, о твоем дяде Эйлвине? Твой отец тебе ничего не говорил?
        Я покачала головой.
        - А мне вот рассказали, - продолжал Синклер, - когда мне было восемнадцать… В качестве нежеланного подарка на день рождения. Видишь ли, Эйлвин Бейли был не просто нечестным человеком - ему еще и не везло по жизни. Пять лет, которые он провел в Канаде, он провел в тюрьме. За мошенничество и присвоение чужого имущества и бог знает что еще. Тебе никогда не приходило в голову, что вся эта ситуация была немного неестественной? Ни визитов. Ни писем. И ни одной фотографии в целом доме?
        Все вдруг стало так очевидно, что я удивилась, почему же сама до этого не додумалась. Я вспомнила о том разговоре с бабушкой, который состоялся всего несколько дней назад, и о ее коротких уклончивых ответах. «Он сам это выбрал… Жить в Канаде, и в конце концов умереть там. Понимаешь, „Элви“ никогда для него много не значил… Он выглядел так, как сейчас выглядит Синклер. Он был очень обаятельным».
        Я спросила сдуру:
        - Но почему он никогда не приезжал?
        - Я полагаю, что он был кем-то вроде эмигранта, живущего на деньги, высылаемые с родины… Вероятно, бабушка считала, что меня лучше оградить от его влияния. - Синклер нажал на кнопку, опустил боковое стекло и выбросил наружу недокуренную сигарету. - Но если учесть, как все обернулось, я не думаю, что это бы что-то изменило. Так или иначе я просто унаследовал семейную болезнь. - Он усмехнулся. - А с тем, что нельзя исправить, придется смириться…
        - Ты хочешь сказать, что все остальные должны смириться.
        - О, перестань, мне же тоже непросто. Ты знаешь, Джейни, забавно, что ты вообще подняла эту тему - о том, что «Элви» якобы в конце концов перейдет ко мне. Как-то вечером, когда мы с бабушкой обсуждали продажу угодья и то, как поступить с Гибсоном, это был мой последний козырь, тот, который я держал в рукаве. «„Элви“ однажды будет моим. Рано или поздно он перейдет ко мне. Так почему я не могу решить сейчас, что с ним делать?» - Синклер повернулся ко мне и улыбнулся своей обаятельной, обезоруживающей улыбкой. - И знаешь, что сказала наша бабушка?
        - Нет.
        - Она сказала: «А вот здесь, Синклер, ты заблуждаешься. „Элви“ ничего для тебя не значит. Для тебя это просто возможный источник дохода. Ты обосновался в Лондоне, и тебе бы никогда не захотелось жить здесь. „Элви“ перейдет к Джейн».
        Ах, вот как я во все это замешана! Это стало последним кусочком головоломки, и теперь картинка была полной.
        - Так вот почему ты хочешь на мне жениться. Чтобы прибрать к рукам «Элви»!
        - Звучит немного грубо.
        - Грубо!..
        - …Но я думаю, что можно сказать и так, в общих чертах. Вдобавок ко всем остальным причинам, которые я уже назвал. Которые правдивы и абсолютно искренни.
        Именно то, что он употребил эти слова, заставило меня окончательно потерять контроль над собой. Из меня посыпались упреки - с грохотом, как валуны, которые сдвинулись с места и покатились вниз по холму.
        - Правдивы и искренни! Синклер, ты даже не знаешь, что значат эти слова! Как ты можешь бросаться ими, и этого после того… После того, как ты сказал мне…
        - Сказал о своем отце?
        - Нет. Я говорю не о твоем отце. Мне наплевать на твоего отца, и тебе тоже стоит. И мне наплевать на «Элви»! Я не хочу получить «Элви» в наследство, и если бабушка оставит мне его, я откажусь, сожгу его, продам - все лучше, чем позволить тебе прикоснуться к нему своими жадными руками!
        - Это не слишком великодушно с твоей стороны.
        - А я и не собиралась проявлять великодушие. Ты его не заслуживаешь! Ты закоренелый собственник, и всегда им был. Тебе всегда нужно было обладать вещами… А если у тебя чего-то не было, ты просто брал это, и все. Электрические железные дороги, лодки, биты для крикета и ружья в детстве. А теперь шикарные спортивные машины, квартиры в Лондоне, и деньги, деньги и еще больше денег. Ты никогда не будешь удовлетворен. Даже если я сделаю все, что ты захочешь, выйду за тебя и отдам тебе «Элви», весь без остатка, со всеми потрохами, тебе и этого будет недостаточно…
        - По-моему, ты перегибаешь палку.
        - Нет, не перегибаю. Речь о другом. Нужно правильно расставлять приоритеты и помнить, что люди значат больше, чем вещи.
        - Люди?
        - Да, люди. Ну, знаешь, человеческие существа, с чувствами и эмоциями и всеми теми вещами, о которых ты, кажется, забыл, если вообще когда-нибудь знал об их существовании. Люди, такие как наша бабушка, и Гибсон, и та девушка, Тесса, которая беременна от тебя… И не говори мне, что это не твой ребенок, потому что я знаю, и, больше того, ты сам знаешь, что он твой. Они все послужили каким-то твоим целям, а когда перестали быть полезными, ты просто выбрасываешь их за борт!
        - Только не тебя, - заявил Синклер. - Тебя я возьму с собой.
        - О нет, не получится! - Кольцо было слишком тесным, и я стащила его с пальца, поцарапав косточку и едва удержавшись, чтобы не бросить его Синклеру в лицо. Я протянула руку за маленьким футляром из ювелирного магазина, засунула кольцо обратно в бархатную подушечку, захлопнула крышку и швырнула футляр обратно на приборную панель. - Ты был прав, когда говорил, что мы любили друг друга. Так и было, и я всегда считала тебя самым замечательным человеком на свете. Но ты оказался не просто жалким - ты безумец! Ты с ума сошел, если воображаешь, что я просто подыграю тебе, как будто ничего не произошло. Ты, похоже, считаешь меня законченной дурой!..
        К своему ужасу, я поняла, что голос у меня предательски срывается. Я отвернулась от Синклера и сидела, дрожа и мечтая оказаться на открытом пространстве или в какой-нибудь огромной комнате, где я могла бы орать и швыряться вещами и вообще дать волю чувствам. Но вместо этого я вынуждена была ютиться в крошечном салоне
«лотуса», где едва хватало места для нас двоих, и меня распирало от эмоций.
        Я услышала, как Синклер вздохнул. И сказал:
        - Кто бы мог подумать, что ты вернешься из Америки с таким багажом высоких принципов.
        - Это не имеет никакого отношения к Америке. Просто я такая и всегда буду такой, - я почувствовала, как мои губы задрожали, а глаза наполнились слезами. - А сейчас я хочу домой.
        Это было последней каплей. Несмотря на все мои попытки сдержаться, я разразилась рыданиями. Я стала искать платок, но, разумеется, не смогла найти, и в конце концов вынуждена была взять платок Синклера, который он молча протянул мне.
        Я отерла глаза и высморкнулась, и по какой-то странной причине это прозаическое действие разрядило обстановку. Синклер достал пару сигарет из кармана, прикурил обе и дал одну мне. Жизнь продолжалась. Я заметила, что пока мы говорили, стемнело. Месяц, уже не новый, но все еще изогнутый и тонкий, поднимался на востоке, но его теперь закрывал туман, который спускался с верхушек гор и постепенно окутывал нас.
        Я снова высморкнулась. Затем спросила:
        - Что ты будешь делать?
        - Бог знает.
        - Может, если мы поговорим с Дэвидом Стюартом…
        - Нет.
        - Или с моим отцом. Он, возможно, не слишком практичен, но он мудрый человек. Мы могли бы позвонить ему…
        - Нет.
        - Но, Синклер…
        - Ты права, - сказал он. - Пора возвращаться домой. - Он протянул руку и повернул ключ в замке зажигания. Двигатель тут же ожил, заглушив все прочие звуки. - Но мы остановимся в Кейпл-Бридж и выпьем что-нибудь. Я думаю, это нужно нам обоим - мне точно, и к тому же так у тебя будет время, чтобы привести в порядок свое лицо, перед тем как его увидит бабушка.
        - А что не так с моим лицом?
        - Оно все заплыло и опухло от слез. Совсем как тогда, когда у тебя была корь. Из-за этого ты похожа на маленькую девочку.

10
        Такое серьезное дело, как выпивка, равно как и поход на похороны, в Шотландии является чисто мужской прерогативой. Женщин в публичных барах не жалуют, а если же мужчина несмотря ни на что приведет свою жену или подругу в паб, то ему придется сидеть в каком-нибудь темном углу, подальше от остальной веселой компании.
        Бар «Краймонд Армз» в Кейпл-Бридж не был исключением из правила. В тот вечер нас с Синклером провели в холодную и неуютную комнату с оранжевыми обоями, плетеными стульями и столами, декорированную стайками уток из гипса и парой ваз с покрытыми пылью искусственными цветами. Здесь были выключенная газовая печь, несколько огромных пепельниц и пианино, которое оказалось запертым на замок. Мы были в опале и вынуждены были наслаждаться обществом друг друга.
        Замерзшая и угнетенная видом этой комнаты, а также смутными страхами за Синклера и всем, что произошло между нами, я сидела в одиночестве и ждала его. Наконец он появился с маленьким бокалом светлого хереса для меня и большой порцией виски для себя. И сразу спросил:
        - Почему ты не разожгла огонь?
        Подумав о запертом пианино и о том, что здесь к нам относились как к непрошеным гостям, я сказала:
        - Я думала, что это не разрешено.
        - Смешная, - бросил Синклер, взял спичку и склонился над газовой печью. Последовали маленькая вспышка, сильный запах, затем вспыхнули язычки пламени, и через минуту желанное тепло разлилось вокруг моих ног.
        - Так лучше?
        Лучше не стало, потому что холод закрался мне в сердце, и его нельзя было прогнать, но я ответила утвердительно. Удовлетворенный, Синклер сел на маленький плетеный стул, который, как и мой, стоял рядом с затейливым ковриком перед печью. Он достал сигарету и закурил, а потом поднял бокал с виски и провозгласил:
        - За твое здоровье!
        Это была наша старинная традиция, которая означала перемирие. Я должна была сказать: «А я поднимаю бокал за нашу дружбу», но промолчала, потому как не знала, смогу ли когда-нибудь снова дружить с ним после всего того, что произошло.
        Он тоже больше не заговаривал. Я допила херес, поставила пустой бокал на стол и, видя, что Синклер выпил свой только наполовину, сказала, что пойду в дамскую комнату. Мне действительно нужно было привести себя в порядок перед тем, как предстать перед бабушкой. Синклер сказал, что подождет, поэтому я покинула комнату, пошатываясь, прошла по проходу и, поднявшись на один пролет по лестнице, нашла дамскую комнату. Она была не более располагающей, чем мрачная комната внизу. Я посмотрела в зеркало и увидела там довольно удручающую картину. Мое лицо было покрыто пятнами и распухло, а тушь размазалась. Я вымыла руки и лицо холодной водой, нашла в кармане расческу и распутала узлы в волосах. Все это время я чувствовала себя так, словно приводила в порядок мертвое тело. Как в жутких историях об американских мастерах похоронных дел.
        Все это заняло у меня некоторое время, и когда я снова спустилась вниз, то обнаружила, что безрадостная комната пуста, но из-за двери, которая вела в обычный бар, доносился голос Синклера, говорившего с барменом. Я догадалась, что он воспользовался возможностью купить себе еще одну порцию виски и выпить его в более располагающей обстановке.
        Не желая оставаться в этом помещении, я вышла к машине, решив подождать его снаружи. Начался дождь, и рыночная площадь была мокрой и черной, как озеро, а в ней блестели оранжевые отражения уличных фонарей. Я поежилась от холода. У меня не хватало сил даже на то, чтобы достать сигарету и закурить. И тут вдруг я увидела, как открылась дверь «Краймонд Армз» и силуэт Синклера появился в луче света на пороге, а затем дверь захлопнулась и он пошел ко мне по лужам.
        В руках у него была газета.
        Он сел за руль «лотуса», захлопнул дверцу и просто сидел, тяжело дыша. От него пахло виски. Интересно, сколько он успел выпить, пока я была наверху и умывала лицо? Прошло несколько минут, а Синклер так и не пошевелился, как будто и не собирался заводить машину.
        - Что-то не так? - спросила я.
        Синклер не ответил. Он просто сидел, опустив глаза. В профиль его лицо казалось бледным, а тени от длинных густых ресниц ложились на скулы.
        Я внезапно забеспокоилась.
        - Синклер…
        Он протянул мне газету. Я увидела, что это местные вечерние новости, которые он, скорее всего, захватил с барной стойки. Под светом уличных фонарей я стала просматривать заголовки статей. Вот тут рассказывалось об автобусной аварии, тут была фотография вновь избранного члена городского муниципалитета, вот колонка о какой-то девушке из Трамбо, которая добилась успеха в Новой Зеландии…
        А затем я увидела крошечную заметку в нижнем углу страницы.


        СМЕРТЬ ИЗВЕСТНОЙ ЛЫЖНИЦЫ
        Тело мисс Тессы Фарадей было обнаружено вчера утром в ее лондонском доме на Кроули-корт. Мисс Фарадей, которой было 22, прошлой зимой выиграла чемпионат по горным лыжам среди женщин…
        Шрифт затанцевал и расплылся перед моими глазами, и все померкло. Я закрыла глаза, словно для того, чтобы прогнать этот кошмар, но темнота не помогла - я знала, что мне не спастись от собственных мыслей. «Она сказала, что примет меры, - заявил мне Синклер. - Она знает жизнь. Она рассудительная девушка».
        Я пробормотала:
        - Но она же убила себя…
        И открыла глаза. Синклер не пошевелился. Я словно со стороны услышала собственный голос:
        - Ты знал, какие меры она собиралась принять?
        - Я думал, что она хочет избавиться от ребенка, - отрешенно произнес он.
        Меня внезапно осенило. Я все поняла.
        - Ее бы не испугало то, что у нее будет ребенок. Она была не такой… Она покончила с собой потому, что поняла, что ты ее больше не любишь. Потому что ты сказал ей, что собираешься жениться на другой.
        Синклер внезапно резко повернулся ко мне и выкрикнул в припадке дикой ярости:
        - Заткнись и не говори о ней больше, слышишь меня? Не раскрывай свой рот, не произноси ее имя, ни одного единственного слова о ней не говори! Ты ничего о ней не знаешь и не думай, что знаешь! Тебе никогда не понять!..
        С этими словами он повернул ключ в замке зажигания, отпустил тормоз, с визгом шин по мокрой мостовой развернул «лотус», пересек площадь и направился к улице, которая вела прочь из города, а значит к «Элви».
        Он был пьян, напуган, сокрушен или потрясен. А может, все вместе. Теперь у него не было и мысли о правилах или ограничениях или даже естественной осторожности. Синклер убегал, за ним гнались тысячи дьяволов, и скорость была единственным средством спастись.
        Мы промчались по узким улицам маленького городка и, как ракета, вырвались на темное шоссе. Реальность сузилась до белых разделительных линий и дорожных столбиков с сигнальными огнями посередине, которые неслись нам навстречу, прямо в лоб, и сливались в одно целое. Я никогда прежде не испытывала такого физического страха. Я до боли сжала зубы, а ногой так сильно давила на воображаемый тормоз, что рисковала заработать вывих. Мы миновали последний поворот и оказались на прямом участке дороги, в конце которого велись дорожные работы. Светофор вдали горел зеленым, и, чтобы успеть проскочить его, пока он не сменится на красный, Синклер прибавил скорость. Мы рванулись вперед еще быстрее прежнего. Я осознала, что молюсь: «Пожалуйста, пусть светофор загорится красным. Сейчас. Пожалуйста, пусть загорится красный».
        И, когда нам оставалось всего ярдов пятьдесят до светофора, чудо произошло и красный действительно зажегся. Синклер начал тормозить, и в этот момент я поняла, что должна сделать. Когда с жутким визгом шин «лотус» наконец остановился, я, дрожа всем телом, открыла дверцу и выскочила из машины.
        - Что ты делаешь? - спросил Синклер.
        Я стояла под дождем, как мотылек трепыхаясь в свете фар медленно приближавшихся автомобилей, которые двигались нам навстречу.
        - Мне страшно, - ответила я ему.
        - Залезай обратно, - довольно мягко сказал он. - Ты промокнешь.
        - Я пойду пешком.
        - Но еще четыре мили…
        - Я хочу пройтись.
        - Джейни… - он нагнулся словно для того, чтобы втащить меня обратно в машину, но я отступила на шаг и оказалась вне досягаемости.
        - Почему? - спросил он.
        - Я же сказала тебе, мне страшно. И светофор опять загорелся зеленым… Тебе нужно ехать, или ты будешь всех задерживать.
        Словно подтверждая мои слова, водитель маленького фургона, стоявшего за машиной Синклера, нажал на гудок. Это был грубый и беззастенчивый звук, такой звук, который в другое время и при других обстоятельствах обязательно бы рассмешил нас.
        - Хорошо, - сказал Синклер.
        Он взялся за ручку двери, чтобы закрыть ее, а затем остановился.
        - Ты была права в одном, Джейни.
        - В чем?
        - Этот ребенок Тессы. Он был моим.
        Я заплакала. Слезы смешивались с каплями дождя на моем лице, и я не могла сделать ничего, чтобы остановить их, не знала, что сказать, не могла придумать, как помочь ему. Затем дверца захлопнулась, разделив нас, и в следующее мгновение Синклер уехал. Машина удалялась от меня, петляя через заграждения и мигающие сигнальные огни, разгоняясь все быстрее и быстрее перед горбатым мостом.
        И тут я поняла, что в моей голове, как шарманка в каком-то страшном кошмаре, играет музыка. Это была любимая мелодия Синклера, и теперь, когда было уже слишком поздно, я пожалела, что не поехала с ним.
        Мы шагаем по дорогам
        Друг за другом, нога в ногу,
        Рука об руку, ряд в ряд…
        Теперь «лотус» достиг моста и перелетел через него, как лошадь, участвующая в скачках с препятствиями. Задние фонари исчезли из виду, и в следующий момент ночь разорвал визг тормозов и свист шин, скользивших на мокром асфальте. А затем скрежет раскуроченного металла, звон разбитого стекла. Я побежала, ничего не соображая, как лунатик, спотыкаясь и шлепая по лужам, окруженная светом фар и огромными красными светоотражателями, предупреждающими об опасности, но прежде чем я оказалась вблизи от моста, раздался глухой взрыв, и прямо на моих глазах ночь озарилась красным заревом пожара.

        Только после похорон Синклера мне удалось поговорить с бабушкой. До этого какой бы то ни было разговор был невозможен. Мы обе были потрясены и инстинктивно избегали упоминаний о нем, словно любое невольное слово открыло бы ворота шлюза и наше горе, которое мы так тщательно сдерживали, вырвалось бы наружу. Вдобавок к этому, нужно было столько всего сделать, столько организовать и стольких людей принять. Особенно это касалось людей. В первую очередь старых друзей, таких как Гибсоны, садовник Уилл, пастор, и Джейми Дрисдейл, столяр Трамбо, который благодаря своей строгой одежде и соответствующему выражению скорби и набожного благочестия на лице превратился в сотрудника похоронного бюро. Были допросы в полиции и звонки от прессы. Нас заваливали цветами и письмами, десятками писем. Мы с бабушкой сначала пытались отвечать на них, а потом бросили это занятие и конверты копились на подносе в холле.
        Бабушка принадлежала к поколению, которое достаточно хладнокровно воспринимает атрибуты смерти. Она настояла на старомодных похоронах по всем правилам и выдержала их со свойственным ей мужеством, не вздрогнув даже тогда, когда капрал Хэмиш Гибсон, который взял увольнительную, сыграл на волынке «Лесные цветы». Бабушка пела гимны в церкви, потом стояла и пожимала всем руки; она не забыла поблагодарить даже тех, кто принимал самое скромное участие в нашем горе.
        Но теперь она устала. Миссис Ламли, измученная переживаниями и болью в ногах, отправилась к себе в комнату отдохнуть, поэтому я разожгла камин в гостиной и усадила бабушку у огня, а сама пошла в кухню готовить чай.
        Я стояла рядом с горячей плитой, ожидая, пока вскипятится чайник, и отрешенно смотрела в окно на серый мир снаружи. Был октябрьский день, холодный и безветренный. Последние оставшиеся листья замерли на ветках деревьев. Озеро, в котором отражалось серое небо, казалось неподвижным и ровным, как лист стали, а холмы за ним были цвета спелой сливы. Завтра, вероятно, или послезавтра, их покроет первый снег - было уже достаточно холодно для этого, - и наступит зима.
        Чайник закипел, я заварила чай и отнесла его в гостиную. Звон чайных чашек и потрескивание огня были умиротворяющими, какими всегда бывают привычные мелочи перед лицом трагедии.
        Бабушка вязала детскую шапочку из красной и белой шерсти, которая была предназначена для устраиваемого церковью рождественского базара. Думая, что она хочет помолчать, я поставила свою пустую чашку, закурила сигарету и взяла газету. Я пробегала глазами обзор новой пьесы, когда бабушка вдруг заговорила:
        - Я чувствую себя очень виноватой, Джейн. Я должна была рассказать тебе о Эйлвине в тот день, когда мы сидели в саду и ты спросила меня о нем. Я почти уже сказала, а затем что-то заставило меня передумать. Это было очень глупо с моей стороны.
        Я опустила газету, когда она заговорила, а теперь сложила ее. Бабушка продолжала тихо позвякивать спицами и даже не подняла глаз от вязания.
        - Синклер сказал мне… - начала я.
        - Правда? Я предполагала, что рано или поздно он это сделает. Ему было важно, чтобы ты знала. Ты была сильно шокирована?
        - С чего мне быть шокированной?
        - По ряду причин. Потому что Эйлвин оказался нечестным человеком. Потому что он угодил в тюрьму. Потому что я пыталась утаить это от всех вас.
        - Мне кажется, ты поступила правильно. Вряд ли нам было бы лучше, если бы мы все узнали. Да и ему тоже.
        - Я всегда думала, что твой отец, возможно, обо всем тебе расскажет.
        - Нет, он не говорил.
        - И хорошо… Он знал, как ты любишь Синклера.
        Я положила газету на столик и переместилась на коврик у камина - самое подходящее место для откровений.
        - Но почему Эйлвин был именно таким? Совершенно не похожим на тебя?
        - Он был Бейли, - просто ответила бабушка. - А они всегда отличались редкой безалаберностью, хотя обаяния им было не занимать. Ни пенса в кармане и абсолютно никакого преставления о том, как заработать деньги или удержать их. Как не от мира сего.
        - Твой муж был таким же?
        - О да. - Бабушка улыбнулась себе под нос, словно вспомнив какую-то давнишнюю шутку. - Знаешь, что первым делом случилось, после того как мы поженились? Мой отец погасил все долги своего новоиспеченного зятя. Но ему потребовалось немного времени, чтобы наделать новых.
        - Ты любила его?
        - Безумно. Но я очень скоро поняла, что вышла замуж за безответственного мальчишку, у которого нет ни малейшего намерения исправляться.
        - Но ты была счастлива.
        - Он умер так скоро после того, как мы поженились, что у меня просто не было времени почувствовать что-либо еще, кроме счастья. Но я осознала тогда, что надеяться мне нужно только на себя, и решила, что для моих детей будет лучше, если я начну все с чистого листа, подальше от Бейли. Так я купила «Элви» и вырастила своих детей здесь. Я думала, что все будет по-другому. Но знаешь, окружающая среда не всегда влияет на наследственность, что бы ни говорили на этот счет детские психологи. Я рассказала тебе об Эйлвине. Я наблюдала за тем, как он растет и постепенно превращается в своего отца, и не могла сделать ничего, чтобы помешать этому. Он вырос и поехал в Лондон, получил работу, но через непродолжительное время оказался в полной финансовой яме. Я помогала ему, разумеется, снова и снова, но неизбежно должен был настать день, когда я уже не могла помочь. И этот день настал. Он провел какую-то спекуляцию или заключил сомнительную сделку, и директор фирмы, где он работал, сказал - вполне закономерно, - что дело придется передать в полицию. Но я в конечном счете убедила директора поступить иначе: он
согласился не предавать дело огласке при условии, что Эйлвин даст слово покинуть Лондон. Вот поэтому-то он и поехал в Канаду. Но конечно, вся эта история повторилась снова, и на этот раз бедному Эйлвину уже так не повезло. Все было бы по-другому, понимаешь, Джейн, если бы он женился на рассудительной девушке, твердо стоящей на ногах, с сильным характером, которая и его бы заставляла иногда спускаться с неба на землю. Но Сильвия была такой же ветреной, как и он. Они оба были сущими детьми. Бог знает, почему она решила выйти за него замуж, - вероятно, думала, что у него есть деньги; мне сложно поверить, что Сильвия любила Эйлвина, ведь она бросила его с ребенком.
        - Почему Эйлвин никогда не приезжал из Канады?
        - Из-за Синклера. Иногда образ отца лучше, чем сам отец. Синклер… - бабушка осеклась, но ее голос оставался по-прежнему спокойным, - Синклер тоже был Бейли. Удивительно, как одна-единственная дурная черта характера может передаваться из поколения в поколение.
        - Ты имеешь в виду все эти ставки и прочее?
        - Значит, Синклер рассказал тебе?
        - Немного.
        - Самое удивительное, что у него в этом не было никакой необходимости. У него были хорошая работа и достойная зарплата, но он просто не мог устоять перед соблазном. Конечно, нам этого не понять, но мы все равно не должны судить его строго. Нам остается только ему посочувствовать, хотя мне порой кажется, что он только ради этого и жил…
        - Но он же любил приезжать в «Элви».
        - Он приезжал лишь изредка. Он не питал к «Элви» тех чувств, что твоя мама или ты. На самом деле, - бабушка повернула спицы и начала вязать новый ряд, - какое-то время назад я решила, что «Элви» однажды будет принадлежать тебе. Как тебе такая мысль?
        - Я… Я не знаю…
        - Именно по этой причине я просила твоего отца позволить тебе приехать сюда и забрасывала его письмами, на которые этот бесстыдник даже не отвечал. Я хотела поговорить с тобой об «Элви».
        - Идея чудесная, - пробормотала я, - но я боюсь такой ответственности… Я не хочу быть связанной обязательствами… Мне нужно быть свободной, чтобы всегда иметь возможность сорваться с места и поехать туда, куда я захочу.
        - Это звучит довольно трусливо. Так же всегда рассуждал твой отец. Если бы он реалистичнее относился к жизни, он мог бы к настоящему времени уже пустить какие-то корни, что однозначно только пошло бы ему на пользу. А ты разве не хочешь осесть где-нибудь, Джейн? Разве ты не хочешь выйти замуж, завести семью?
        Я смотрела на огонь и думала. О Синклере и моем отце… И Дэвиде. Я думала обо всем мире, который я видела, и тех местах, которые надеялась однажды увидеть. И я думала о детях в «Элви», моих детях, которые могли бы расти в этом идеальном месте и наслаждаться всеми его прелестями, как мы с Синклером…
        - Я не знаю, чего хочу, - наконец произнесла я. - И это правда.
        - Я и не надеялась, что знаешь. Давай обсудим это как-нибудь в другой раз. У нас еще полно времени… Сегодня мы обе не в том расположении духа, чтобы говорить об этом со всей серьезностью. Но ты должна подумать, Джейн. Взвесить все за и против.
        Одно из поленьев в камине раскололось и упало в тлеющие угли. Я встала и подложила другое, а потом, раз уж была на ногах, решила отнести в кухню чайный поднос. Я остановилась у двери, пытаясь удержать поднос в одной руке, а другую протянув к дверной ручке, и тут бабушка заговорила вновь.
        - Джейн.
        - Да?
        С подносом в руках я повернулась к ней. Она перестала вязать и теперь сняла очки, и я видела ее голубые глубоко посаженные глаза на бледном лице. Я никогда не видела бабушку такой бледной. Я никогда не видела ее такой постаревшей.
        - Джейн… Ты помнишь, однажды мы говорили о подружке Синклера, Тессе Фарадей?
        Я стиснула пальцы на ручках подноса, так что косточки побелели. Я знала, что грядет, и молилась, чтобы этого не произошло.
        - Да.
        - Я прочла в газете, что она умерла. Что-то связанное с передозировкой снотворного. Ты видела?..
        - Да, видела.
        - Но ты никогда мне ничего не говорила.
        - Не говорила, знаю.
        - Это было… Это было как-то связано с Синклером?
        Наши взгляды встретились. Я бы продала душу за то, чтобы в этот момент быть способной убедительно солгать. Но врать я не умела, и бабушка знала это очень хорошо. У меня не было никакой надежды увильнуть от ответа.
        - Да, было, - сказала я честно. А потом добавила: - Она была беременна от него.
        Глаза моей бабушки наполнились слезами, и это был единственный раз в жизни, когда я увидела, как она плачет.

11
        Дэвид приехал на следующий день. Бабушка писала письма, а я вышла в сад и принялась подметать листья, так как мне однажды сказали, что физический труд - это лучшее лекарство от депрессии. Я собрала небольшую кучку листьев и как раз собиралась погрузить их в ручную тележку, когда вдруг открылись створки двери и Дэвид вышел ко мне в сад. Выпрямившись, я смотрела, как он идет по траве, высокий и длинноногий, с взъерошенными ветром волосами, и спрашивала себя, как бы мы справились без него в последние несколько дней. Он все сделал, все проконтролировал, все устроил, даже нашел время позвонить моему отцу в Америку и лично сообщить ему о смерти Синклера. И я знала: что бы ни произошло между нами, я никогда не перестану быть ему благодарной.
        Он одним шагом сократил оставшееся расстояние и оказался рядом со мной на берегу.
        - Джейн, что ты собираешься делать с этой кучкой листьев?
        - Положу их в тележку, - сказала я, а затем так и поступила. Листья затрепетали на ветру, и многие из них тут же разлетелись снова.
        - Если положить сверху пару деревяшек, процесс значительно ускорится. Я принес тебе письмо…
        Дэвид вытащил конверт из своего вместительного кармана, и я увидела, что письмо было от отца.
        - Где ты его взял?
        - Оно было вложено в конверт, который твой отец отправил на мое имя. Он просил передать его тебе.
        Мы оставили тележку и метлу, прошли вниз по саду, перешагнули через изгородь и, оказавшись в поле, добрели до старого причала, где и уселись бок о бок на опасно провисших гнилых досках. Я развернула письмо и стала читать его вслух.

        Моя дорогая Джейн,
        Мне было очень жаль слышать о том, что произошло с Синклером, и о том, что тебе пришлось пережить, но я рад, что ты была с бабушкой. Без сомнения, ты поддержала ее в эту трудную минуту как могла.
        Я чувствую свою вину - и это чувство не покидало меня с самого твоего отъезда, - за то, что я отпустил тебя в «Элви», так и не рассказав о том, что касается твоего дяди Эйлвина. Но вечно что-то мешало, а потом ты так стремительно уехала… Короче говоря, возможность мне так и не представилась. Я, тем не менее, упомянул об этом в разговоре с Дэвидом Стюартом, и он пообещал мне приглядеть за тобой и за всей ситуацией в целом…
        - Но ты мне ничего не говорил, - сказала я Дэвиду с упреком.
        - Это было не мое дело.
        - Значит, ты все знал.
        - Разумеется, знал.
        - И о Синклере тоже?
        - Я знал, что он просадил чертовски много денег твоей бабушки.
        - Худшее впереди, Дэвид.
        - Что ты хочешь этим сказать?
        - Синклер умер, оставив за собой ужасно большой долг.
        - Я боялся, что так и случится. Откуда ты знаешь об этом?
        - Он сам мне сказал. Он много чего мне сказал…
        Я вернулась к письму.

        Ты знаешь, что я был против твоего возвращения в «Элви». Но я не хотел отпускать тебя не столько из-за того, кем был твой дядя, сколько из-за того, кем - а я в этом не сомневался - стал твой кузен Синклер. После того как умерла твоя мать, бабушка предложила мне оставить тебя в «Элви», и на первый взгляд это было самым очевидным решением. Но у меня возникал вопрос о Синклере. Я знал, как ты его любишь и как много он для тебя значит, и был совершенно уверен, что, если ты и дальше продолжишь так часто с ним видеться, неизбежно настанет день, когда или твое сердце будет разбито, или твои иллюзии потерпят крах. И то и другое было бы довольно болезненным для тебя, если не сказать катастрофическим, поэтому я решил забрать тебя с собой и увез в Америку.
        Дэвид перебил меня:
        - Интересно, почему он был так уверен в отношении Синклера?
        Я вспомнила о книге, о «Живой природе» Голдсмита, и на мгновение задумалась, не рассказать ли Дэвиду обо всей этой истории. А потом решила, что не стану. Книги больше не существовало. На следующий день после того, как Синклер погиб, я вытащила «Живую природу» из его шкафа, отнесла ее вниз и сожгла. Теперь от этой книги не осталось ни следа. В память о Синклере о ней лучше было больше не упоминать.
        - Я не знаю… Вероятно, интуитивно чувствовал. Он всегда был очень проницательным человеком, его невозможно одурачить.
        Я продолжила читать:

        По той же причине я не отвечая на письма твоей бабушки, в которых она просила отпустить тебя в «Элви». Все было бы по-другому, если бы Синклер женился, но я знал, что этого еще не произошло, и меня терзали дурные предчувствия.
        Я думаю, что ты захочешь остаться в «Элви» еще на некоторое время, но должен сообщить тебе, что мои дела идут довольно неплохо. Сэм Картер многое для меня сделал, поэтому я, как говорится, при деньгах и по первой же твоей просьбе куплю тебе билет обратно в солнечную Калифорнию. Я очень по тебе скучаю, и Расти тоже. Митци не сильно компенсирует ему твое отсутствие, хотя Линда верит, что когда наступит время и луна будет в подходящей фазе, Митци и Расти безумно влюбятся друг в друга и заведут семью. Но, по моему твердому убеждению, лучше даже не думать о возможности такого союза.
        У Линды все хорошо, ей очень нравится Риф-Пойнт и то, что она называет простой жизнью. К моему удивлению, она начала рисовать. Я не знаю, правильно ли мне подсказывает мое чутье, но мне почему-то кажется, что из этой затеи выйдет что-нибудь стоящее. Да и кто знает, вероятно, Линда сумеет дать мне то, к чему я захочу привыкнуть. Вот и все, что я могу тебе сказать, мое дорогое дитя.

    С любовью, твой отец.
        Я молча сложила письмо и убрала его обратно в конверт, а конверт - в карман плаща. Через некоторое время я медленно произнесла:
        - По-моему, это звучит так, словно он пытается уговорить ее выйти за него замуж. Или, возможно, она пытается уговорить его на ней жениться. Я не уверена, кто именно и кого уговаривает.
        - Вероятно, они пытаются уговорить друг друга. А тебе бы хотелось, чтобы это произошло?
        - Да. Думаю, да. Тогда я перестала бы чувствовать за него ответственность. Я была бы свободна.
        Это слово неожиданно отозвалось в душе болезненной пустотой. На причале было очень холодно. Я поежилась, и Дэвид осторожно обнял меня рукой за плечи и притянул к себе, так что меня согревало тепло его тела, а моя голова покоилась на его надежном одетом в твид плече.
        - В таком случае, - сказал он, - вероятно, сейчас самый подходящий момент начать уговаривать тебя выйти замуж за полуслепого провинциального юриста, который обожает тебя с тех пор, как впервые увидел.
        - Тебе не придется долго уговаривать, - едва слышно отозвалась я.
        Он еще крепче прижал меня к себе, и я почувствовала, как его губы касаются моей макушки.
        - Ты была бы не против жить в Шотландии?
        - Нет. При том условии, что ты обзаведешься достаточным количеством клиентов в Нью-Йорке и Калифорнии, и, вероятно, где-нибудь еще, и дашь мне честное слово, что будешь брать меня с собой всякий раз, когда тебе понадобится с ними встретиться.
        - Это не сложно сделать.
        - И было бы здорово, если бы я могла завести собаку…
        - Конечно, мы заведем собаку… Это будет не второй Расти, разумеется, он ведь должен быть единственным в своем роде, но, вероятно, собака с такой же интересной родословной и равным ему умом и обаянием.
        Я повернулась к Дэвиду вполоборота и спрятала лицо у него на груди. На какое-то мгновение я с ужасом подумала, что заплачу, но это было бы глупо, ведь только в книгах люди плачут, когда они счастливы. Я сказала: «Я люблю тебя», и Дэвид прижал меня к себе, и я все-таки заплакала, но это было уже не важно.
        Так мы и сидели, накрывшись его пальто, строя нереальные планы, например обвенчаться в миссии Риф-Пойнта и заказать свадебное платье у Изабель Маккензи - что неизбежно заканчивалось взрывом смеха. Мы оставляли одни планы и строили другие, и были так поглощены этим, что не заметили, как наступил вечер и воздух стал пронизывающе холодным. Наконец нас потревожила бабушка: открыв окно, она крикнула, что чай готов. Тогда мы встали, окоченевшие и съежившиеся, и направились к дому.
        Сад был окутан сумерками и полон теней. Мы больше не говорили о Синклере, но я вдруг ощутила его присутствие - не мужчины, а мальчика, которым я его помнила. Он, неслышно ступая, бегал по траве, и из теней под деревьями доносился мягкий шорох опавших листьев. И я подумала, освободится ли «Элви» от него когда-нибудь? При этой мысли мне стало ужасно грустно, потому как - что бы ни происходило и кто бы здесь ни жил - я не хотела, чтобы «Элви» был населен призраками.
        Дэвид, который шел впереди меня, остановился, чтобы убрать с дороги мою метлу и ручную тележку и поставить их от греха подальше под клен. Теперь он ждал меня, и его высокая фигура вырисовывалась на фоне освещенного дома.
        - Что такое, Джейн?
        - Привидения, - ответила я.
        - Нет никаких привидений, - сказал он.
        Я оглянулась и поняла, что он прав. Только небо, вода и ветер, ворошащий листья. Никаких привидений. Я подбежала к Дэвиду, он взял меня за руку, и мы пошли в дом пить чай.


        Об авторе
        Первый рассказ известной английской писательницы Розамунды Пилчер был опубликован в журнале «Woman and Ноше», когда ей было восемнадцать лет. Во время Второй мировой войны она работала в Министерстве иностранных дел, а потом - в составе женской вспомогательной службы британских Военно-морских сил в Портсмуте и на Вест-Индском флоте. В 1946 году вышла замуж за Грэхэма Пилчера, у них четверо детей и много внуков. Сейчас писательница живет в Шотландии.
        Розамунда Пилчер - автор замечательных романов, множества рассказов и пьес. В одном из интервью на вопрос, что она считает для себя самым важным в творчестве, Пилчер так сформулировала свое кредо: «Я никогда не стану писать о тех местах или людях, которых плохо знаю. Все, о чем я рассказываю, мне близко и дорого». И действительно, она пишет о жителях Корнуолла, где родилась, о Шотландии, где живет уже много лет.
        Романы Розамунды Пилчер переведены на многие языки. А ее бестселлеры «Семейная реликвия», «Сентябрь», «Возвращение домой» завоевали признание во всем мире. Огромный успех выпал также на долю романа «В канун Рождества».

        notes
        Примечания


1
        Из поэмы Уильяма Джонсона Кори «Гераклит».