Найти свой остров Алла Полянская

        С самого детства все считали Нику немного не от мира сего, но открытая душа и доброе сердце с лихвой компенсировали все ее странности. Вот и сейчас, увидев, как упавший с моста автомобиль медленно уходит под воду, она, ни секунды не раздумывая, бросилась на хрупкий лед и вытащила из тонущей машины водителя и пассажиров… Максим Матвеев был поражен: как одна женщина смогла спасти от верной гибели троих сильных мужчин? Но гораздо больше его волновал другой вопрос: кто подстроил аварию? А на следующий день на Нику напали, она сама чудом осталась жива. Теперь уже Матвеев знал: простой благодарностью дело не ограничится, он пойдет на все, но выяснит, кому она могла помешать. Он еще не подозревал, что встреча с Никой вовсе не была случайной и их судьбы связаны между собой гораздо крепче любых уз…
        Алла Полянская
        Найти свой остров
                
        1
        Ника опаздывала. Она знала, что опаздывает, и тем не менее завозилась с завтраком, потому что Марк любит поесть свежей еды после школы. Потом пыталась рисовать что-то на лице, но все равно из зеркальца смотрели на нее заполошные синие глаза, и толку от косметики не было. И когда она совсем уж было плюнула на это дело, оказалось, что куда-то запропастились серьги, именно те, что были нужны, и ключи от машины оказались не в тарелке, стоящей в прихожей на тумбочке - мама поставила специально для ключей, - а бог знает где… вот, в кармане полушубка. В общем, Ника опаздывала.
        - Мам, ты где? - Голос сына в трубке был требовательный и совсем взрослый. - Мам!
        - Не кричи, я еще дома, но опаздываю, а на трассе небось снег, скользко… Марек, прошу тебя, после школы сразу домой.
        - Я знаю, мам. Ты сама будь осторожна. Если придет Евгения, я ее выгоню, так и знай.
        - Марк, ты невыносим. Надеюсь, я донесла это до твоего подросткового сознания. Евгения несчастная тетка, и ты…
        - И я ее спущу с лестницы, как только она появится.
        - Но…
        - То, что она - твоя сестра, во-первых, не доказано, во-вторых, это ничего для меня не значит. Пусть больше не появляется в нашем доме. А ее контакты в твоем телефоне я вчера занес в черный список. Все, мать, езжай и не дергайся, и не влипни снова в историю, я тебя прошу.
        Трубка умолкла, и Ника, чертыхнувшись, запихнула ее в карман полушубка. Достать что-то из списка в своем телефоне она не знает как - Марек воспользовался ее абсолютной технической чайниковостью.
        Ника села в машину, бросила сумку на переднее сиденье и расстегнула полушубок. Она любила свою машинку, она любила ездить - «Хонда» была частью дома, а Нике очень важно чувствовать себя комфортно, но чувство это возникало только тогда, когда она не соприкасалась с согражданами где бы то ни было. Не то чтобы ее раздражали люди, однако присутствие чужих вызывало у нее тревогу и дискомфорт. И благодаря машине вот уже пять лет она не знала, что такое общественный транспорт.
        - Ника, ты выехала? - Леркин голос в трубке был вполне сонный.
        - Нет, прогреваю мотор. Но мыслями уже в пути. Я успею, Лера, не дергайся.
        - Знаю, как ты успеваешь… будешь лететь по трассе, как три Шумахера, а там скользко и снег.
        - Безусловно. Но важен результат. Все, я выезжаю, перезвоню, когда все сделаю.
        Ника положила трубку на пассажирское сиденье рядом с сумкой и вздохнула. Что ж, с богом. Ездить зимой, конечно, никакого счастья - и хотя на календаре конец ноября, неделю как зарядил снег, а значит - зима, мало ли что там на календаре… И ездить стало скользко, и граждане водители часто ведут себя как последние свиньи, но это лучше, чем общественный транспорт со спрессовавшимся запахом чужих тел, одежды, еще непонятно чего - и присутствием абсолютно посторонних людей, которые что-то жуют, сопят, разговаривают… да просто находятся рядом, и Ника вынуждена делать вид, что все ОК и она нормально к этому относится. Хотя эта ситуация вызывала в ней смесь страха, раздражения, брезгливости и протеста.
        И так было всегда. Вокзалы, толпы людей, чужие запахи - все это с детства пугало Нику, в душе вдруг поднимала голову тоска, невесть откуда взявшаяся, безнадежная, как зима. Ника потерла запястье - отчего-то всегда при таких мыслях у нее начинало болеть левое запястье. Мама говорила, что когда Ника была совсем маленькой, она упала и сломала руку в этом месте, и ее долго лечили. Ника совершенно не помнит этого факта, хотя, если вдуматься, что-то всплывает в памяти - но воспоминания эти тоже всегда ее пугали, и она научилась прогонять их, и со временем эти воспоминания перестали всплывать, однако если захотеть… но она не хочет.
        Дорога забита машинами - город не большой, но и не маленький, и полмиллиона граждан зимой превращаются в потенциальных пациентов больниц и клиентов автосервиса, а улицы - в ловушку для машин и пешеходов. Ника досадливо морщится - конечно, после вчерашнего снегопада никто и не подумал расчистить дороги и тротуары: пешеходы уныло бредут по протоптанным в снегу тропинкам, увязают в сугробах вокруг дорог, автомобили ползут с черепашьей скоростью, стараясь соблюдать максимальную дистанцию - мало радости, не успев затормозить, стукнуть чужую машину и разбить свою. Ника даже поежилась от такой перспективы: подумать страшно, в какую сумму может вылиться подобное происшествие, а деньги с неба не падают, копеечка тяжелеет с каждым днем.
        Повернув на светофоре, Ника наконец вырулила на трассу за городом. Глянув на часы, прибавила скорости - ее ждут через сорок минут, и хотя ехать не так чтоб далеко, однако по скользкой дороге, утрамбованной фурами, это не очень приятно.
        - Такое плевое, казалось бы, дело - и тащись за тридевять земель! Вот народ у нас… Это можно решить только при личной встрече, как будто интернета нет.
        Ника переключилась на пятую скорость и попробовала обогнать фуру. Встречка пустая, но машина скользит по обледеневшей дороге, и Ника с трудом удерживает руль. Водитель фуры, заметив ее маневр, решил позабавиться и принял влево, перегородив Нике маленький промежуток между ее полосой и встречной. Ника, чертыхнувшись, выехала на встречку и прибавила скорость. Водитель фуры сделал то же самое, не давая Нике обогнать его. Видимо, ему стало скучно, а может, просто натура у мужика говнистая - Ника часто сталкивалась с таким поведением водителей-мужчин по отношению к себе. Словно им обидно, что женщины тоже стали водить машины. Самое приличное, что можно услышать от них, это сакраментальное «баба за рулем - как обезьяна с гранатой». Хотя Ника замечала не раз, что женщины водят и осторожнее, и лучше. Видимо, оттого, что каждая из них ставит целью вернуться домой, к детям, в то время как мужчина, получив в распоряжение автомобиль, очень часто начинает самоутверждаться. Одному обидно, что у кого-то тачка дороже, чем у него, другому немыслимо, чтоб его обогнали на трассе, третий считает, что раз выложил за
автомобиль бюджет развивающейся страны, остальные участники движения должны называть его Белым господином и падать ниц при его приближении… Все эти мужские комплексы, страхи, часто даже импотенция или неудачи в карьере выплескиваются на дорогу, и Ника давно решила для себя, что на больных людей обижаться не имеет смысла, а больным она считала всякого, кто, вместо того чтобы нормально ехать, принимается что-то доказывать остальным. И она иногда выбирала такого нервного водителя и доводила его до исступления, вытворяя на дороге именно то, на что тот реагирует. Вот и сейчас, выжав педаль газа и крепко вцепившись в руль, Ника обогнала фуру, едва не вылетев в кювет, и прибавила скорость. Она знала, что сейчас будет: обиженный кретин за рулем начнет ее догонять, прижимать и обгонять, и эти догонялки свободно могут привести их обоих в больничную палату, а то и в морг, только Нике этого не надо, а тому, за рулем фуры, гораздо важнее доказать ей, бабе за рулем, что он здесь главный.
        - Скорее всего, ты, тварь, тупое быдловатое чмо с черными ногтями, ни хрена не умеющее ни в жизни, ни в койке. - Ника иногда разговаривала вот так, словно оппонент мог ее услышать. - Небось подбираешь плечевых, а дома строишь жену, попрекая ее каждой копейкой и проверяя ее сотовый на предмет посторонних эсэмэсок и звонков.
        Глянув в зеркало заднего вида, Ника ухмыльнулась - так и есть, фура догоняла ее. Водитель, забыв о снеге и скользкой дороге, несся за ней во весь опор, и Ника, зная эту трассу как свой карман, хихикнула. Через полкилометра начнется длинный поворот - дорога выгнется, и обогнать там кого бы то ни было без риска перевернуться практически невозможно. Навстречу ей проехал грузовик с логотипом известного хлебозавода, потом несколько легковушек - а вот и начало поворота.
        - Укуси себя за задницу, урод, - Ника снова глянула в зеркало заднего вида. - Будешь теперь ехать за мной, никуда не денешься.
        Но водитель фуры так не думал. Ника сбавила скорость - войти в радиус поворота нужно осторожно, иначе можно вылететь на встречку либо и вовсе в кювет кувырком. Призвав на помощь всех богов, она повела машину осторожней, и в это время фура, двигающаяся сзади, принялась ее обгонять, вздымая фонтаны грязного снега. Ника добавила скорость - если он обгонит ее, то прицепом заденет обязательно и смоется, а от нее мокрого места не останется. Понимает ли это водитель фуры, Нике уже было неинтересно, потому что в данный момент речь шла о ее жизни. Сжав руль как можно крепче, она вынырнула перед фурой и, чувствуя, что машина скоро перестанет слушаться, выжала педаль газа до упора.
        - Идиот проклятый…
        Ее противник такого хамства пережить не мог. Но тяжело груженная фура и легковая машина - это совсем не одно и то же. Навстречу им двигалась такая же фура, но с боками, разрисованными запотевшими бокалами с пивом, абсолютно устрашающе выглядевшими зимой. Впереди маячил железнодорожный переезд с надписью «Канцеровка», а уж оттуда Нике рукой подать до ее цели. Сзади слышится грохот - водитель фуры, все это время догонявший Нику, обуреваемый страстным желанием доказать, что он - мужик, зацепил краем прицепа идущую навстречу фуру. Ника съехала на обочину, ткнувшись носом в сугроб, остановилась и, не глуша двигатель, вылезла из машины. Фуры, сцепившись накрепко, перегородили дорогу, прицеп той, что догоняла Нику, упал набок, и машина выглядела как объевшаяся сороконожка. Водители, выбравшись из кабин, уже начали выяснять, кто из них сексуальное меньшинство, и по всему выходило, что к разряду мужеложцев общим голосованием был причислен водитель, решивший устроить гонки. Ника ухмыльнулась - сейчас его уже не волнует вопрос доказательства своего гендерного превосходства, потому что беседа перестала быть
томной.
        - Да, это типа Рэмбо - первая кровь. - Ника с удовольствием понаблюдала, как шофер пострадавшей фуры объясняет оппоненту, насколько тот не прав. - Сейчас полиция прибудет и испортит всю потеху, да…
        Ника села в машину и, немного сдав назад, снова выехала на дорогу. Обычно ее пиратство на трассе не имело столь разрушительных последствий, но на этот раз она была собой вполне довольна. Зло наказано, а на встречу она, похоже, все-таки успевает.
        Ника никогда не любила маленькие городки. И хотя сама жила в сравнительно небольшом городе, но это был все-таки именно город - между Питером и Москвой, - с несколькими работающими предприятиями, с улицами и бульварами, парками и фонтанами, старой церковью около краеведческого музея и несколькими новыми, и даже старый католический храм, свежеотремонтированный, с иголочки, высился недалеко от дома, где живет она с Марком. В этот храм ходила бабушка - и Ника ходила с ней, да и сейчас, случается, что заходит - хотя свою принадлежность к какой-либо конфессии не осознает. Просто ходит иногда в храм, где немногочисленная паства сидит на скамейках - может, молятся, может, думают каждый о своем, и отец Ян Собило, молодой еще, опрятный ксендз, вещает на ломаном русском о тернистом пути греха. Нике нравится этот храм - и статуя Девы Марии, молодой красивой женщины со скорбным лицом, и ряды скамеек, сидя на которых можно думать о душе и Боге, а не о гудящих от стояния ногах. Ей нравится, что никто не дергает ее за рукав с яростным шипением - платок надень, бесстыжая! - как будто наличие или отсутствие платка
что-то меняет в ней для Бога. Она мало понимает во всех этих тонкостях вокруг тела и крови Христовой, которыми надо причащаться, и всегда избегает этого, как и исповедальни, - хотя отец Ян иногда вопросительно поглядывает на нее, но Ника считает, что она с Богом и так на достаточно короткой ноге, чтобы впутывать в их отношения еще кого-то. В общем, чаще она приходит в костел, когда там никого нет.
        Ника миновала переезд и вслед за другими машинами свернула направо, но, в отличие от остальных, которых свернуть вынудили обстоятельства, она именно туда и направлялась. Городок Красный Маяк, маленький, невзрачный - фактически поселок, и нечего ему примазываться к городам, но Нике нужно именно сюда, здесь ее ждали дела.
        - А ведь будет метель, - она нахмурилась. - Вот гадство…
        Это означало, учитывая пробку перед переездом, которую отчасти она же сама и сотворила, что заночевать ей, возможно, придется в гостинице. Не самый худший вариант, но очень уж денег жаль.
        Ника ввалилась в вестибюль заводоуправления, на ходу расстегивая полушубок.
        - Вы вовремя, Алексей Петрович вас уже ждет.
        Конечно, вовремя… Ника вспомнила свои приключения на дороге и накрепко дала себе слово не говорить об этом ни одной живой душе, особенно Марку. Вот ведь напасть: кому-то Бог дает золотые руки, кому-то - быстрые ноги, а ей от щедрот своих выделил задницу, которая притягивает всякие приключения как магнит. И хотя из всех передряг она выходит абсолютно невредимой - каким-то загадочным образом, - но лучше бы передряги обходили ее стороной.
        «Все, отныне буду жить тихо и добропорядочно».
        Идя за секретаршей, которая в своем нежно-розовом элегантном костюме являла собой эталон добропорядочности, Ника мысленно чертыхнулась - надо было надеть что-то более сложное, чем просто джинсы и свитер. Впрочем, все остальное в ее гардеробе примерно того же свойства, и, по словам мамы, никак не подходит женщине сорока лет. Ну да бог с ними вовсе, с этими шмотками. Ника никогда не любила деловые костюмы, платья из каких-то немыслимых светлых тканей - она сразу же сажала на них пятна, мяла, да и смотрелись они на ней как на корове седло.
        Жаль, что родители всю жизнь пытаются это исправить, втиснуть ее в какие-то им самим только и понятные рамки, они это называют «жить как люди». Ника считала, что все эти «люди» страшные зануды: они думают только определенным образом, поступают только так и не иначе, одеваются в кошмарно неудобные одежды, в общем, быть «как люди» она отказывалась категорически, сколько себя помнит. Вот Женька, та - да, она в социум вписывалась мгновенно. Ей не приходилось объяснять, что нужно поступать «как люди», - она всегда знала, как они поступают, и сама всегда делала все правильно. Ника же в категорию «людей» не попадала в принципе, и это огорчало родителей, а ее огорчало только потому, что этот факт огорчал их.
        И только бабушка принимала ее такой, какая она есть, да еще Лерка с Марком.
        Правда, если бы Ника дала себе труд подумать об этом дольше, она бы поняла то, что давно поняла ее давняя подруга Лерка, с которой они когда-то решили замутить бизнес, и та часто отсылала ее на переговоры одну, потому что цифры-то посчитать дело нехитрое, а вот уломать, например, директора стеклозавода, выпускающего строго типовые, одобренные советом директоров или кем-то там еще изделия, изготовить для них под заказ нужное им, да еще за цену, которую они в состоянии заплатить, - это могла только Ника. Но она сама этого не знала.
        На двери блестящая табличка - Булатов Алексей Петрович, директор. Нике понравилась фамилия директора - что-то в ней было от древней жизни. Да и сам директор, высокий мужчина лет сорока пяти, с темными, коротко подстриженными волосами, с внимательными светлыми глазами, в сером костюме и синем галстуке, выделяющемся на белоснежной рубашке, тоже ей понравился. Была в нем какая-то надежность, нечто такое, что не во всяком мужчине можно встретить, а Нике подобные и вовсе ни разу не попадались, даже во временное пользование.
        - Значит, вы хотите, чтобы я попросил рабочих бросить все дела и изготовить для вас фигурки кошек, вазочки, украшенные этими фигурками, и еще кучу всякой дребедени, цена которой - копейка, а возни с ней…
        - Ой, я и не знала, что все так сложно… - Ника расстроилась и мысленно обругала Лерку, ведь абсолютно прав этот мужик, что ж, рабочие все бросят и будут им фигурки лепить? Или как там их надо делать… - Я никогда не видела, как это изготавливают. Знаете, в детстве я кокнула мамину любимую вазу, сидела над ней и мечтала стать стекольной королевой, умеющей исцелять разбитые вазы. И я так себе это представила, что мне показалось, ваза вот-вот склеится, но она не склеилась, конечно, прибежала сестра и наябедничала на меня… Вы меня извините, это глупо, конечно, я вас отрываю от дел… Но, может быть, я смогу хоть одним глазком поглядеть, как у вас все это делается? Нет, наверное, нельзя, у вас тут все серьезно… Знаете, я и правда думала, что это будет красиво: расставить все эти фигурки кошек, нет, можно было бы их купить, но это не то совсем, вы же понимаете. А тут моя партнерша нашла в интернете информацию о вашем заводе, вот мы и… Ой, блин, смотрите, снег какой!
        - Да, снег. - Алексей Петрович удивленно взглянул на взлохмаченную посетительницу. - И какой!
        Они одновременно подошли к окну и посмотрели на падающий снег.
        - Так у вас клуб?
        - Нет, это не то чтобы клуб. Это арт-кафе, понимаете - музыканты там, художники, поэты. Ну, и так, граждане, конечно. Мы хотели сделать что-то очень… богемное. Назвали «Маленький Париж» - почти шесть лет нам уже, и вдруг мы решили добавить что-то новое - нам удалось расширить помещение, и я как-то так все представила… Мы с Леркой это обсуждали много раз, и она согласилась, что так будет красиво, но где это заказать? Ну, и вот я здесь. Знаете, у нас ведь не просто люди поесть приходят - у нас собираются как в клуб по интересам, а не в том понимании, что в нынешние ночные клубы. У нас клубные карточки есть, вечера проводятся, людям нравится, знаете, все-таки не интернетом единым и телевизором…
        - Да, тут вы правы.
        Алексей Петрович незаметно рассматривает посетительницу. Высокая, полноватая, с небрежно причесанной копной густых светлых волос - и видно, что они от природы такие светлые, потому что кое-где, если присмотреться, видна седина. Одета в простые синие джинсы и голубой свитер, обтягивающий ее фигуру, на шее - неожиданно элегантный золотой кулон с жемчугом, в ушах - серьги, тоже с жемчугом. Длинные пальцы с ухоженными ногтями - коротко остриженными, но с длинной, безупречно овальной формы ногтевой пластиной. Бледное лицо: маленький носик, пухлые губы и удивленно распахнутые синие глаза в коротких ресницах. И звонкий девичий голос - годы, прожитые этой женщиной, не слишком отразились на ней, потому что голос ее явно был таким и двадцать лет назад, а гладкое, без морщин, лицо, свежая с мороза кожа и какая-то милая непосредственность - ничего нарочитого, жеманного, но искренность и детская готовность удивляться - это располагало к себе мгновенно, от чего он давно отвык. И ее монолог, сбивчивый, явно не подготовленный заранее - вот шла мимо, дай, думаю, зайду! - располагал к ней, сбивал с привычного
официального настроя, и ему захотелось вдруг все бросить - и на волю, в пампасы!
        - Так, говорите, охота посмотреть на наше производство? - Алексей Петрович подмигнул Нике. - Ну, что ж. Надевайте свою шубейку, и пошли.
        - Ой, правда?
        - Конечно, правда. - Алексей Петрович и сам не знал, откуда у него вдруг появился этот кураж. - Айда в цех, стекольная королева, посмотрите, как рождаются вазы.
        Он с веселым удивлением наблюдал, как Ника едва не вприпрыжку ринулась в приемную за своим полушубком. А сам, накинув парку поверх пиджака, вышел следом.
        - Агата Михайловна, мы с нашей гостьей пойдем в цех.
        - Но у вас через пятнадцать минут…
        - Ничего, отмените, дело терпит. Идемте, Ника.
        Они идут по заснеженным дорожкам, и Нике до того любопытно, что же там, в цеху, и как это все работает, пыхтит, крутится.
        - Осторожно, скользко! - Алексей Петрович на лету ловит Нику, которая едва не упала и от этого выругалась. Ему отчего-то смешно слышать из ее уст короткое емкое слово, которым русский человек всякий раз комментирует какой-то неожиданный казус.
        - Извините… привычка дурацкая… ругаюсь, как пьяный сапожник…
        - А кто бы удержался? Расчистили, конечно, но…
        - Так ведь чистить сейчас снег какой смысл? Нападает снова, хотя мог бы и зимы дождаться, еще только конец ноября как-никак.
        - Тоже верно. Все, вот стеклодувный цех. Я так понимаю, вам именно это хотелось увидеть, да?
        - Ой, знаете, как-то в детстве я по телевизору видела… очень интересно, трубка такая, дуешь в нее, и выдувается бутылочка или еще что… Я вот, например, не знала, что здесь есть такой завод.
        - Наш завод возник еще в начале девятнадцатого века - купец Никонов выписал мастеров из самого Ямбурга и поселок построил вокруг завода - беглые крестьяне селились и работали, варили стекло, учились стеклодувному делу. В общем, народ здесь тогда состоял из нескольких нанятых немецких мастеров да шпаны. И это дело весьма процветало, но после революции все развалилось, не до того было, а потом товарищи большевики спохватились и отстроили все заново. И поселок Никоновский стал городом Красный Маяк. Так и стоит здесь предприятие с тех пор, сейчас уже перешло в частные руки, но работает, не бедствуем. Вот, пришли.
        Из открывшейся двери на них пахнуло жаром, смесью самых разных запахов, окружили звуки. Ника пыталась все разглядеть тут же, одним махом, но это не получалось. Кто-то здоровался с директором, о чем-то говорили, а она во все глаза смотрела на то, как обычные люди один за другим выдувают шары, помещают их в формы, где они превращаются в стеклянные стаканы. И готовые тут же стоят, разноцветные …
        - Вот, Ника, здесь и делаются вазы. - Алексей Петрович подошел к одному из чанов, взял из рук рабочего длинную трубку. - Нужно зачерпнуть немного массы и дуть, попробуйте.
        Ника осторожно взяла из его рук трубку, другим концом зачерпнула лениво булькающую стеклянную массу и осторожно подула. Голубая капля, показавшаяся с другого конца трубки, словно кусочек летнего неба, повергла Нику в абсолютный восторг.
        - Смелей! Сейчас мы вам такую вазу организуем - вместо той, что вы у мамаши своей разбили!
        Они, конечно, все сделали сами - но ваза родилась от дыхания Ники, и она это знала! И это было как-то очень… интимно, что ли.
        - Теперь можно нанести позолоту, но можно оставить как есть - видите в форме внутри насечки и ямки? Вот они и дают этот узор. Красиво… Сколько раз смотрю на это - а все удивляюсь, до чего же прекрасно! Ведь стекло - это не самая необходимая для человека вещь. Промысел этот изначально задумывался для души, что ли. Для красоты бытия. Человек, впервые сделавший стеклянную чашку вместо глиняной или деревянной, думал не о том, что ему нужно зачерпнуть воды, чтобы утолить жажду, а о том, как это будет красиво. Вы понимаете, Ника?
        - Да. Это… невероятно. Алексей Петрович, я вам очень благодарна за экскурсию. Вы даже не представляете, как я рада, что приехала сюда, не важно, что без кошек уеду, бог с ними, купим. Но это…
        - Да, насчет кошек. Иван Григорич, подойди-ка, глянь сюда. Вот, просит девушка сделать таких зверей. Ты как?
        Пожилой мастер с интересом взял в руки эскизы, что нарисовала Ника.
        - Таких-то? Хороши… вот этих можно из желтого стекла, тех - с полосками, а этого вот из черного, а если вазу выдуть из красного стекла да оплести стеклянными же листьями, а по ним пустить не одного котенка, а выводок, а маму-кошку и папу-кота вот здесь… эх, вот где для души работа!
        - Так что, сделаем?
        - Хорошему человеку - отчего ж не сделать? Не денег ради, а для души. Это же задумка красивая, если кто понимает! А, Алексей Петрович? Ведь здорово придумано! А наш отдел дизайнерский и недотумкал, мудрили что-то непонятное, когда вот же оно!
        - Согласен. Ну, что ж, об этом мы с Никой поговорим… Где там ваза наша?
        - Обжигают. Сейчас маленько подостынет, упакуем - а то дама пальцы обожжет, - молодая девушка весело подмигнула Нике. - Да и везти ее нужно, чтоб не разбилась. Красивая вышла ваза - стекло, оно человека чувствует. Я давно заметила: если злой человек, не будет из него стеклодува никогда.
        Что-то живое прыгнуло Нике на ногу - невесть откуда, и она от неожиданности пискнула, но тут же поняла, что зря. Под ногами уютно устроился крохотный серый котенок - может, месяц ему от роду, самое большое - полтора.
        - Это тут у нас кошка цеховая родила, да сразу пятерых. - Иван Григорьевич поднял котенка с пола. - Уже разобрали всех, а этот пока остался, вот и хулиганит потихоньку.
        - Так он ничей?
        Котенок уютно устроился в широких ладонях мастера и заинтересованно посматривал вокруг.
        - Ну как это - ничей? Кот не бывает чей-то, это человек - его. Вот пока у вас нет кота, вы - ничей человек, а будет кот, и вы станете принадлежать ему. - Иван Григорьевич хитровато улыбается. - Так оно устроено, не нам менять. А своего человека кот завсегда сам выбирает. Вот этот выбрал вас, похоже.
        - Тогда я, пожалуй, его возьму. - Ника подставила ладони, и мастер положил ей в руки теплый живой клубок. - Раз уж он меня выбрал, куда ж теперь деваться…
        - Вот и хорошо. Это кот, счастье приносящий. Коты в нашем городе все такие. Так насчет вашего заказа. Сделаю, с удовольствием сделаю. Для хорошего человека постараться, да еще работа какая душевная, это же редкий случай! А как готово будет, так вам и сообщат.
        - Вот спасибо! - Ника счастливо улыбается котенку в ладонях. - Я уж и не надеялась.
        - Да кому другому и отказал бы, но хорошему человеку не откажу никогда.
        - Да откуда ж вам знать, какой я человек?
        - Так вот примета верная, Варька ж тебе сказала: из злого человека стеклодува не будет, а ты вон какую вазу себе отгрохала с ходу! А вторая примета - вот она, в руках у тебя. Кот никогда не выберет сволочь. Если он выбрал кого - это точно хороший человек. Котенок может жить рядом с людьми, но не выбирать их, просто жить сам по себе, и все, и люди могут быть какие угодно - кот их к себе не подпустит, в душу свою то есть. Но если выбрал сам, то уж точно знает, кого. Так-то. Ступай, Алексей Петрович вон уже с начальником цеха поговорил. Как сделаю, дам знать, не боись.
        Спрятав котенка под полушубок, Ника пошла к выходу. У двери знакомая девушка подала ей картонную коробку.
        - Вот, я тут скотч закрутила, чтоб нести было удобно.
        - Спасибо большое!
        - Ага, так вы Масика забираете? Ну, теперь ему будет не жизнь, а сплошная малина.
        Девушка, приветливо кивнув, скрылась за дверью, а Ника и Алексей Петрович остались стоять посреди падающего снега.
        - Давайте, вазу я возьму, а вы уж постарайтесь не упасть, - предложил он.
        - Ой, ну что вы…
        - Нет уж. Ваше первое стекло надо сохранить обязательно! Мы теперь с вами считайте что родня - вон, тигра нашего домой увозите.
        - Да… это случайно получилось. Ничего, привыкнет.
        - Давайте-ка зайдем ко мне, выпьем чаю и потолкуем о делах. - Алексей Петрович осторожно ступает впереди Ники, прокладывая путь. - Метель-то, пожалуй, вас домой не пустит, придется вам в гостинице заночевать. Я распоряжусь, номер вам дадут, покормят - раз такое дело…
        - Да ничего, я и не в такие метели ездила.
        - У вас дома муж ревнивый и дети маленькие?
        - Нет у меня никакого мужа, вот еще!
        Его позабавило, с каким возмущением эта странная женщина отмежевалась от звания замужней дамы. Все у нее нескладно, все наоборот - но только отчего-то кажется, что все она делает правильно, и это у него и остальных все шиворот-навыворот.
        - И детей нет?
        - Есть. Сын, в следующем году школу заканчивает. Вот, теперь кот имеется. Блин, снег-то стеной!
        - Едем в гостиницу, по дороге и поговорим.
        Они грузятся в машину Ники, Алексей Петрович садится за руль, и она совсем не протестует, хотя ни разу еще никто чужой не садился за руль ее «Хонды».
        - Темнеет рано, а по такой пурге ехать - это чистое самоубийство. - Алексей Петрович уверенно рулит сквозь пелену снега. - У нас тут хорошая гостиница, построили специально для того, чтоб было где партнеров принять, ну и так, конечно, людям случается застрять. Для вас все бесплатно, номер отличный, кухня приличная. А завтра дорогу расчистят, и в путь, ехать и правда недалеко.
        - Этому гражданину надо бы купить приданое…
        - Все сейчас сделаем. Ника, вопрос вот в чем. Иван Григорьевич прав, а я не подумал сразу… Эта ваша придумка с кошками мне очень нравится, и я бы хотел, чтобы мы, с вашего разрешения, развивали эту тему. Если вы позволите воспользоваться вашими эскизами и дальше работать над идеей, это было бы взаимовыгодно. И если появятся новые эскизы, я хотел бы первым их видеть. Я не мастер - так, управленец, в стеклодувном деле и вовсе подмастерье, нет у меня этой, знаете, творческой жилки, а без нее не бывает в нашем деле мастера. Иван Григорьевич - настоящий художник, он сразу увидел то, что здесь можно сделать, как сделать, чтобы каждая вещь стала уникальной.
        - Берите, пользуйтесь! У меня много эскизов, если хотите, я пришлю вам на мыло.
        - Да, пожалуйста. Я сброшу вам на сотовый электронный адрес.
        - Да я могу у компаньонки взять тот, с которого пришла ваша реклама.
        - Реклама? - Булатов удивленно поднял брови. - Мы не рассылаем спам, Ника.
        - Странно… а Лерка - это моя напарница и компаньонка, сказала, что реклама ей пришла от вас, так она и узнала о вашем заводе - буквально позавчера.
        - Нет, Ника, это какая-то ошибка. Мы никогда и никому не рассылаем рекламу - хотя бы потому, что не работаем под мелкие заказы типа вашего, у нас производство, и масштабы, как видите, тоже производственные.
        - Да? - Ника вздохнула. - Ну, значит, я все перепутала снова. Лерка сердится, говорит, что у меня в голове ничего не держится, все путается - но тут уж я ничего не могу поделать.
        - И не надо. - Булатову захотелось вдруг взять ее ладонь в свои руки и ощутить ее тепло. - Просто рисуйте, а остальное оставьте людям, у которых плохо с фантазией.
        Ника не умела рисовать, как рисуют художники, - не было ни четкости линий, ни мастерского исполнения, просто рисунки ручкой на листах - кошки, грибы и гномы, сказочные принцессы, туфельки, какие-то невероятные цветы. Вся сказочная кутерьма, которая теснилась в ее голове и мешала ей жить «как люди», иногда вываливалась на бумагу, Ника сканировала рисунки и прятала в папку на компьютере. Ну а кошек, конечно, нарисовала накануне. Схематично, чтобы показать, как она это видит, - но ее глазами увидел их только старый мастер Иван Григорьевич.
        - Да я что… просто не понимаю, как я могла позабыть.
        - Неважно, это мелочи. Договор подпишем сразу же, и…
        - Договор?
        - Ну да. Мы же будем вам платить, отчислять процент, а это без договора никак.
        - Платить? Мне? - Ника удивленно посмотрела на своего спутника. - За кошек?
        - За идеи. - Алексей Петрович едва сдерживал смех. Боже, как это создание умудрилось столько прожить на свете и не пропасть? - Ника, на самом деле художник из вас никакой.
        - Да я же знаю, знаю! Один раз сыну, Марку, задали в школе тигра нарисовать, а он не знал как, - я и нарисовала… Так училка ему сказала: пусть мама купит себе альбом и рисует там. Ой, я снова вас перебила…
        Он расхохотался, пришлось остановить машину, потому что от смеха он не мог ее вести. Давно уже ему не было так легко и весело, причем ничего она специально не делала, эта странная Ника. Сидит рядом, гладит котенка, спящего на коленях, и просто болтает, таращась синими глазищами куда-то сквозь снег. Что она видит, какие сказочные замки, где бродят ее мысли, как она живет в этом страшном мире такая-то?
        - Я опять что-то сморозила… Это со мной постоянно. Алексей Петрович, я вас от дел оторвала, от меня одно беспокойство…
        - Бог с вами. Я отлично провел время. Значит, так. Сейчас план действий такой: купим вашему питомцу лоток и все, что полагается иметь при себе порядочному коту. Едем в гостиницу, селим вас в номер, обедаем - и все, до вечера я занят, а вы отдыхаете. Спите, рисуете, звоните подружкам или сыну, гладите кота, да что угодно делаете, но - в гостинице. А вечером я заеду, мы поужинаем и подпишем контракт. А уж завтра вы упорхнете в свою жизнь, но не так окончательно, как если бы вы уехали, не уговорив меня показать вам стеклодувный цех.
        Суета с покупкой кошачьих принадлежностей и корма, с поселением в гостиницу, с обедом - все это как-то вытеснило из головы Ники мысли о том, что она, похоже, снова вляпалась в историю и рассказать о ней она не сможет никому. А еще этот Алексей Петрович, такой с виду суровый, оказался вполне милым человеком. И серый котенок, свернувшись в клубок, тепло прижимается к ней, наевшись до отвала паштета и быстро поняв, что от него хотят, когда сажают в наполнитель. Похоже, и чувствует себя как дома в этом добротно устроенном чистом гостиничном номере с удобной кроватью, телевизором и ванной.
        - Мам, ты где?! - Голос Марека в трубке звучит обеспокоенно. - Тут метель такая, ты…
        - Сынулька, я в гостинице осталась. Снег стеной.
        - А, тогда хорошо, я боялся, что ты в дорогу ринешься. Ты там как, в порядке?
        - Ага. Марек… тут дело такое…
        - Мам! Ты опять влипла в историю?
        - Нет. Просто я не одна приеду, я тут котенком обзавелась.
        - А, котенок - это хорошо. Он вызывает положительные эмоции. - Марек смеется. - А какой он?
        - Маленький такой, серый… с полосками. Хороший котенок, ценный мех, усики смешные. В цеху стеклодувном родился, присвоил меня сегодня, а завтра мы будем дома.
        - Жду не дождусь. Котэ - это отлично.
        - Отлично, когда котэ.
        Они всегда понимали друг друга, и это модное интернетное слово «котэ», обозначающее любое кошкосущество, у них тоже прижилось. Женька с мамой постоянно говорили, что это совершенно недопустимо - сорокалетней женщине иметь такой лексикон, как будто сорок - некий рубеж, означающий конец всему хорошему и забавному, что есть в жизни. Но Ника давно перестала жить «как люди» - просто потому, что она этого не хотела. Вот не хотела, и все. Заставить ее делать то, что она не хочет, было невозможно, и родители, и Женька - они все это знали, но все равно всякий раз предпринимали попытки осады.
        Ника поднялась и пошла в ванную. Скоро приедет Алексей Петрович, нужно в порядок себя привести. В машине всегда есть сумка с разными вещами - как раз на случай такой вот незапланированной ночевки вне дома. Время от времени Ника что-то оттуда вынимает, что-то добавляет, но основные обитатели сумки всегда неизменны: зубная паста, щетка, мыло, крем для лица, флакончик духов, полотенца, белье, комплект одежды, тапки и халат. Ника вздохнула: халаты - еще один камень преткновения с родителями и Женькой: никаких халатов, что за расхлябанность, тебе сорок лет, это возраст элегантности, сколько можно жить как маргиналка, бигуди еще накрути!
        Но Нике нравилось прийти домой, раздеться и надеть теплый уютный халат, и никакого белья, ничего - только халат и она сама.
        Снег за окном валил не переставая, и Ника с тоской думала о том, что если завтра не расчистят дорогу, выехать она не сможет.
        В дверь постучали.
        - Это горничная. Принесла вам полотенца.
        Ника открыла дверь, впустив девушку со стопкой полотенец. По коридору шел высокий мужчина с черной спортивной сумкой в руке. Его глаза равнодушно скользнули по Нике, а она отчего-то поспешила взять полотенца и запереться в номере. Ей не понравился этот человек с первого взгляда, инстинктивно она вдруг ощутила опасность, исходящую от него. А она привыкла доверять своей интуиции, так было всегда - она чутьем определяла, хорош или плох человек, в считаные секунды отделяя зерна от плевел, и всегда радовалась, что ей в жизни больше все-таки попадается людей хороших, а значит, их больше на свете.


        2
        Когда-то Матвеев любил командировки. С того еще времени, когда окончил институт и поступил на работу в умирающее архитектурное управление, и его, не успевшего обзавестись семьей, посылали во все командировки подряд. Он любил поезда - его совершенно не угнетала верхняя полка, накрахмаленное до фанерного состояния белье, храпящие соседи - он любил открывать для себя новые места, колесить по стране, смотреть в окно вагона и видеть поля, леса, города, деревни, поселки и станции. Он жадно вглядывался в мелькающую за окном бесконечную ленту, думая о том, что там тоже живут люди - растят детей, думают о каких-то своих делах, ходят друг к другу в гости, и он никогда не узнает их, а они не узнают его. Но крохотная часть их жизни пролетает мимо него в окне вагона и остается с ним навсегда.
        Матвеев вообще интересовался людьми. И дома, которые он проектировал, всегда имели свое лицо - потому что он проектировал их для разных жильцов. Как не бывает одинаковых людей, так и одинаковых домов тоже не бывает. И типовая застройка вызывала у Матвеева странное чувство: с одной стороны, он радовался за тех, кто въезжал в новые квартиры, с другой - ужасался безликости проектов. Ему хотелось строить что-то другое.
        Времена постоянных командировок ушли безвозвратно, и в двадцать четыре года Максим оказался предоставлен сам себе - в эпоху дикого капитализма его диплом архитектурного института так бы и канул в Лету, если бы не особенное везение, которым наградили его боги при рождении. Матвеев был везучий сукин сын: он переступал яму, в которую обязательно падали остальные, он всегда успевал вскочить в уходящий автобус, в очереди ему всегда доставался товар, даже если после него он и заканчивался. Матвеев знал о своем необычайном фарте, хотя никогда не надеялся только на него - его дела всегда шли неплохо. Он быстро сходился с людьми, обрастал приятелями, в самом неожиданном месте у него мог оказаться шапочный знакомый, с которым он сердечно рад был повидаться. Он помнил все имена и лица, горести друзей расстраивали его, а удачи - радовали, и его все любили за эту легкость, светлую какую-то открытость. И он интересовался людьми, умел слушать их, сопереживать и помогать, и оттого шагалось ему по жизни весело и шумно. Он решительно не понимал, как можно бояться жизни, с веселым прищуром глядел на то, что его
окружает. Словно жил на верхней полке вагона: поезд едет, а он смотрит в окно, попутчики что-то бубнят, и можно поспать, или поговорить за жизнь, или спросить у проводницы чаю с лимоном и порционно упакованным рафинадом… Матвеев был убежден, что механизм его жизни работает в основном правильно.
        Правда, теперь он на поездах не катается - обзавелся машиной, водителем, охраной, и это не то чтоб тяготило его, он понимал необходимость подобных мер, но при этом чувствовал себя так, словно поезд идет без остановок, а в купе он теперь отчего-то один. Впрочем, времени думать об этом практически не оставалось, и только когда нужно было ехать куда-то по делам, он всякий раз вспоминал тот год, когда работал в архитектурном управлении, встречался с будущей женой, ездил по стройкам и новые лица радовали и удивляли его.
        - Что там такое, Петя?
        Машина замерла в хвосте огромной пробки. Матвеев досадливо поморщился - он не любил бессмысленное ожидание. Собственно, из-за этого он сам не садился за руль.
        - Сейчас узнаю, Максим Николаевич.
        Охранник вышел из машины и потопал по снегу вдоль стоящих машин. Так, это надолго.
        - Витя, выйди, покури.
        Водитель, с благодарностью взглянув на шефа, выскочил из машины, на ходу доставая сигареты и зажигалку - курить ему хотелось отчаянно. Матвеев умел прощать людям их маленькие слабости, не требуя ни от кого невозможного. Это было одно из его правил - не требовать от человека того, чего он не может тебе дать в силу своего характера, склада личности или привычек. И, конечно, Матвеев знал, что заядлый курильщик Витя Бобров никогда не позволяет себе курить в машине, даже если едет один.
        Охранник вернулся, кивнув водителю, жадно затягивающемуся дымом.
        - Авария там, Максим Николаевич. - Петя сел в машину, принеся с собой запах табачного дыма и мороза. - Узкое место, фуры не разъехались, одна перевернулась, ее разгружают сейчас, потом их растащат. Часа на два-три застряли.
        - Тогда надо выбираться, здесь недалеко городок имеется, переждем там.
        - Наше счастье, что встречка свободна.
        - Ну, значит, так тому и быть, сейчас Виктор докурит, и поедем.
        Матвеев не любил ломать людям кайф - пусть водитель докурит свою сигарету, подышит воздухом, разомнется - торопиться некуда, все равно их ждут только завтра. Матвеев старался не составлять себе расписание со временем впритык, он вел свои дела не спеша, не отказывая себе в удовольствии насладиться дорогой, не погоняя при этом в хвост и в гриву подчиненных.
        - Куда теперь, Максим Николаевич? - Витя устроился на водительском сиденье и посмотрел на шефа в зеркало заднего вида. - Стоять-то, пожалуй что, и холодно.
        - Выруливай на встречку, возвращаемся назад. В двадцати километрах отсюда есть поворот, там городок. Пообедаем, отдохнем маленько.
        Витя, понимающе кивнув, двинулся с места. Многие, стоящие в очереди, решили точно так же объехать пробку, а потому машина осторожно вывернула между двумя небольшими легковушками, и они поехали.
        - А я и не знал, что там есть город. - Витя удивленно смеется. - Откуда вам все это известно, Максим Николаевич?
        - Ну а ты как думал? Вот карта, все в ней указано.
        - Но вы-то и без карты знаете?
        - Ты из меня оракула не делай. - Матвеев посмеивается, глядя на озадаченного водителя. - Я живу на полтора десятка лет дольше, чем ты. Поездил, поглядел. Много где бывал - велика Россия, а раньше страна была еще больше, да и ездилось проще. Сел в поезд, и нет больше никакой твоей заботы.
        Витя хмыкнул, призадумавшись, - он покурил, немного попрыгал на морозном воздухе, разминая ноги, и теперь дорога была снова ему в радость. А впереди маячил сытный обед - шеф всегда накормит, а может, и в гостинице отдохнут до завтра - как карта ляжет. Спроси Виктора Боброва, где бы он хотел работать, если б у него был выбор, и он бы сказал - а вот здесь, граждане, где я есть, тут мне и быть, и отвалите с вашими предложениями. Все было по нему: и работа водителем, и машина, которую он содержал в идеальном порядке, и шеф, нормальный мужик, который никогда не станет помыкать тобой или песочить зазря. А ведь бывало всякое, за свои двадцать семь лет Витя успел повидать разных работодателей и наслушаться историй от коллег. Но они не имели к нему никакого отношения: платил Матвеев исправно, не скупясь, в командировках не гнушался за одним столом с охранником и водителем отобедать и с пониманием относился к потребностям обслуги - чего ж еще желать? Благодаря этой работе спокойно живет его семья: мать, жена Анжелка и близнецы-трехлетки, Пашка да Машка. И шеф - человек душевный, а от добра, как известно,
добра не ищут.
        Начал падать снег - крупными хлопьями, дворники едва справляются.
        - Снег-то как некстати… - Витя вздыхает. - Ехать по темноте да по снегу - чего уж хуже.
        Поворот еще виден, дорогу припорошило, но проехать можно, и Витя, повернув, увеличивает скорость - скоро, похоже, все занесет.
        - Максим Николаевич, да это не город, а скорее поселок.
        И хотя на карте указано, что данный населенный пункт не что иное, как город Красный Маяк, но городом его, конечно, можно назвать с большой натяжкой. В центре застроен пятиэтажками, похожими друг на друга, как спичечные коробки, а дальше уж разбегались во все стороны частные дома и домики. Ухабистые улицы, мордатые коты, сидящие на столбиках ворот, припорошенные снегом, бредущие по пузо в сугробах по своим, лишь им одним ведомым, кошачьим надобностям, их здесь отчего-то великое множество - рыжих, серых, черных, пятнистых, - и сразу видно, что чувствуют они себя хозяевами. Красный Маяк - котопросветленный город, и это понравилось ему отчего-то с ходу.
        - Ишь ты, какая прорва котяр! - Петя весело хихикает. - Это ж надо! Просто выставка целая!
        - Да, необычно. - Матвеев с удовольствием рассматривает симпатичные хищные морды. - Видимо, живут здесь люди приятные и добродушные. Я вот что по жизни заметил: люди, не любящие кошек, на поверку оказываются теми еще гадами. Ну вот хотите верьте, хотите нет - а это так.
        - Если подумать, то оно и правда. - Петя озадаченно чешет макушку. - Был у нас в доме старикашка один, кошек дворовых гонял, ненавидел люто. И все один, ни к нему никто, ни он никуда. А потом оказалось, что была у него семья, дети были, внуки - а только шарахались они от него как от чумы - он их изводил по-всякому, пока не ушли от него, и жена его бросила: как дети выросли, у сына поселилась. И ладно бы по пьяной лавочке он это делал, так нет же, на трезвую голову - говорят, всякие пакости измышлял, чтоб детям и жене боль причинить. Я не знаю, зачем ему это было нужно, но вот кошек он ненавидел страшно, факт. И еще можно вспомнить…
        - Все, приехали. - Витя паркует машину на стоянке. - Тут всего-то одна площадь, видать, на ней вся здешняя цивилизация.
        - Ну так выйдем и познакомимся с обитателями этой планеты. - Матвеев, посмеиваясь, выбрался из машины. - А морозец-то, пожалуй, нешуточный, да и снег валит обстоятельно. А это только ноябрь…
        Он огляделся по сторонам - занесенный снегом Красный Маяк выглядел достаточно убого. Это был один из тех городков, которые выстраивались вокруг какого-нибудь предприятия. И трубы завода виднелись - значит, все правильно, и он еще работает, раз городок этот жив и коты в нем благоденствуют.
        Витя припарковал внедорожник на небольшой стоянке, неожиданно забитой машинами. Присмотревшись к номерам, Матвеев понял, что не ему одному пришла в голову мысль переждать дорожную пробку в Красном Маяке - машины были с номерами из разных мест. И снова Матвееву подумалось: сколько людей едут отовсюду по разным делам, а дорога одна на всех, и этот городишко теперь тоже один на всех.
        Площадь оказалась просторной, посреди нее был круг, на котором росли три огромные ели - сорок ярусов насчитал Матвеев. Ели стояли, словно взявшись за руки, припорошенные снегом, они выглядели заблудившимися посреди людских жилищ, и Матвеев про себя подивился такому дизайнерскому решению.
        - Ишь ты, красавицы какие! - Витя озадаченно крутит головой. - Холеные!
        И правда, подумал Матвеев. Именно - холеные. Не заблудившиеся, а хозяйки этой городской площади, и люди им все условия создали и продолжают исправно им служить.
        - Да, хороши. - Матвеев уже продрог на морозе, снег моментально покрыл ему голову. - Ну, что, братцы, пора нам где-то приземлиться и ввести в организм нужное количество белков, жиров и углеводов. Да и от снега укрыться, ишь, как валит - сугробами целыми.
        Площадь со всех сторон окружили дома. Они отличались от типовой застройки панельного убожества. Они были сработаны из красного кирпича, имели некоторые архитектурные изыски в виде башенок, лепных украшений и полукруглых окон. Матвеев знал эту застройку конца пятидесятых прошлого века, и она была не худшей из того, что тогда строилось. Видно было, что некоторые здания заняты администрацией, а некоторые - жилые, и на первых этажах разместились магазины и кафе.
        - Пожалуй, нам сюда. - Матвеев решительно направился к зданию с надписью «Гостиница «Жемчужина» на фасаде. - Петь, меня здесь не от кого защищать, расслабься.
        - Работа такая, Максим Николаевич.
        - Ну разве что работа.
        Они пересекли площадь и остановились у двухэтажного здания, втиснувшегося между двумя пятиэтажными домами. И тут же на первом этаже был ресторан с аналогичным названием. Фасад небольшой, с мезонином, здание оказалось зажато между домов. Тем не менее по два больших окна по бокам от колонн все-таки получилось, и Матвеев про себя усмехнулся - пожалуй, тут ничего иного нельзя было построить, хотя этот мезонин… а с другой стороны, кто он такой, чтобы критиковать неведомого архитектора? Мезонин так мезонин, бог с ним.
        Как только гости сдали в гардероб верхнюю одежду, вежливый молодой человек мигом провел их в ресторан, устроил за столиком, тут же подбежала официантка в синем платье, скромно прикрывающем колени, подпоясанная клетчатым передником, сунула им в руки кожаные книжечки меню и поинтересовалась, не принести ли чего прямо сейчас.
        - Нет, спасибо, дождемся заказа. Как вы, ребята?
        - Да подождем, Максим Николаевич. - Петя согласно кивнул. - Зачем перебивать аппетит, желудок - он порядок любит.
        - Ну и ладно. Сейчас выберем и закажем.
        Официантка, улыбнувшись, отчалила к очередному посетителю, а Матвеев углубился в меню. Его вкусы в еде были вполне непритязательными: суп из грибов, картошка-пюре с хорошо прожаренным стейком, салатик из свежих овощей и томатный сок. Он любил есть это с детства и искренне не понимал вкуса экзотики, которой в последние годы было кругом в изобилии.
        Сделав заказ, Матвеев огляделся. Зал был вполне просторным для ресторана в таком захолустье и очень прилично обустроенным. Столики с белоснежными скатертями, начищенные приборы, белые тарелки, аккуратный и вышколенный персонал. Матвеев представить себе не мог, кто здесь устроил этот райский уголок, а главное - зачем? Вряд ли местные жители станут заказывать тут еду - по меркам Москвы или Питера, она стоит копейки, но по местным меркам, это не очень доступные цены. А ведь есть еще гостиница… Матвеев одернул себя - что за дурацкая у него манера совать нос в чужие дела! А все любопытство, будь оно неладно. Ну, какая, казалось бы, разница ему, кто и зачем отгрохал в дыре такую красоту, а вот, поди ж ты, интересно!
        Зал был наполнен посетителями; как определил Матвеев, почти все они приезжие - это их машины теснились на стоянке, где сейчас отдыхает и его внедорожник. Вот две женщины, похоже, это их машина с московскими номерами стоит рядом с его. Москвичей видно сразу: деловые, одетые с офисным шиком, в дорогих часах, с безупречными улыбками и прическами. Матвеев не понимал таких женщин и сторонился их, они казались ему искусственно выращенными в какой-то кислотной среде, враждебной человеку. Ему гораздо ближе и понятнее казалась только что вошедшая пара: полноватая блондинка в синих джинсах и голубом свитере - немного взлохмаченная, с доверчиво распахнутыми синими глазищами и безмятежной улыбкой. Дама пришла в компании солидного мужика примерно его лет. Костюм его Матвеев оценил, отчего-то вспомнив Панфилова с его вечными туфлями по бешеной цене… впрочем, не похоже, что это парочка, хотя мужику блондинка явно нравится. Матвеев мысленно ухмыльнулся: не перевелись еще мужики, которые ценят таких вот кровь с молоком уютных женщин. Но ему самому подобные никогда не нравились - ну куда с ней? Ни в поход, ни в
спортзал, ни на лыжах покататься, ни в теннис поиграть. Джинсы напялила, бестолочь, и свитерок в обтяжку… хотя грудь хороша, а руки очень изящные, и глаза синие, доверчивые… Таких глаз не должно быть на лице взрослой тетки.
        А вот семейство - муж с женой и тремя детьми, похоже, погодками, старшему лет тринадцать. Улыбчивые дети, похожие друг на друга, как пятаки в копилке, даже младшая девочка с такими же, как у братьев, светлыми волосами, голубыми глазами и ямочками на щеках. Матвеев вспомнил Маринку и снова мысленно улыбнулся - дочь уже выросла, учится в далеком Лондоне, но когда-то и она была такая вот маленькая, всегда радостная, открытая навстречу жизни и людям - вся в отца, как ворчала Томка, но ворчала несерьезно, больше для порядка. Жена была в их семье Торквемадой - так она сама себя называла и считала, что без ее чуткого руководства и постоянного вмешательства муж и дочь пропадут - как есть пропадут! И когда Томки пять лет назад не стало, Матвеев почти что пропал, и только необходимость заботы о Маринке и пятилетнем Димке удержала его от темного отчаяния и беспросветной депрессии. Он решительно не знал, как жить без Томки - она была частью его самого, как правая рука или полушарие мозга. Она твердой рукой вела корабль их семьи по бурным волнам быта, она делала кучу разных дел, решала множество вопросов, о
существовании которых Матвеев и не подозревал. Томка не умела, так как он, безоговорочно сходиться с людьми, она жила осторожно, словно ступая по минному полю, и все у нее было выстроено логично, под линеечку, все в полном порядке. Она и умерла, оставив ему целый свод инструкций по эксплуатации квартиры и окружающему быту, и Матвеев с Маринкой не утонули в мелочах именно потому, что Томка направляла их верной рукой - и после смерти.
        Теперь Торквемадой в их доме стал Димка. К десяти годам выяснилось, что от отца ему передалась только страсть к рисованию, а все остальное он взял от матери. Глядя на Матвеева темными Томкиными глазами, Димка строго интересовался, позавтракал ли родитель и когда прибудет домой, напоминал, что денег на хозяйство надо оставить, а Анна Петровна - бестолочь, и надо бы ее рассчитать.
        Матвеев вздохнул. Димка так и не походил в детях - когда не стало Томки, в их доме словно погасло то теплое, ровное свечение, что делало их квартиру именно домом, а Диму и Маринку - детьми. А когда уехала в Лондон Маринка, стало еще хуже, пришлось нанимать гувернантку и экономку, и бог знает, что бы из этого вышло, если бы не Димка-Торквемада, который, как и Томка, шел верной дорогой, вооружившись оставленными матерью инструкциями и его собственными. Матвееву иногда казалось, что жена и не умерла вовсе, а просто улетела в космос - наводить там порядок. И дом катился по раз и навсегда проложенным рельсам порядка, но вот свет погас, да… Матвеев знал, что не сможет впустить в свою жизнь другую женщину - после Томки, - не только сейчас, а, может, и никогда. И иногда просыпался ночью, явственно ощущая запах ее волос.
        - Максим Николаевич, а снег-то валит и вовсе не на шутку! - Витя встревоженно смотрит в окно. - Поди, заметет дорогу совсем…
        Матвеев оторвался от стейка и тоже посмотрел в окно. Снег валил крупными хлопьями, да так густо, словно ему за это платили большие деньги.
        - Эдак не выедем, надо сейчас выдвигаться. - Витя с сожалением отставил чашку с чаем. - Иначе сегодня нам не поспеть нипочем.
        - Ну, приедем туда, а там пробка. Будем стоять в хвосте - хорошо, если часа два, а по снегу и вообще неизвестно сколько. Потом в потемках ехать почти двести километров - хорошо, если снег прекратится. А если нет? - Петя вопросительно глянул на шефа. - А к завтрему хотя бы пробки не будет, да и посветлу ехать всяко лучше, чем в темноте.
        Матвеев хмурился, хоть и понимал, что охранник прав - только уж очень не хотелось ему оставаться на ночь в этом захолустье. Но делать, похоже, нечего.
        - Ты прав. Сейчас вот поедим, и закажи номера, заночуем здесь. - Матвеев снова налил себе сока из кувшина. - Узнай, где можно на ночь устроить машину, и принеси мою сумку. Спешить некуда, экстрим нам ни к чему.
        Витя благодарно смотрит на шефа - ну разве не умный он мужик? Другой бы при таких деньгах в грош бы не ставил мнение какого-то охранника, а этот умеет признать чужую правоту. Перспектива продираться сквозь ночь и метель не греет, но теперь об этом можно не беспокоиться. Надо Анжелке позвонить, но это не к спеху… Витя подвигает к себе чашку и наливает подостывшего чаю.
        - Как там дети, Витя?
        - Спасибо, Максим Николаевич, здоровы, слава богу.
        - Новый год скоро. Детвора любит этот праздник.
        - А кто ж не любит! - Витя улыбается, приглаживая светлый чуб, упавший на лоб. - Я вот тоже люблю, с детства еще. Мать меня одна растила, а, однако ж, елка всегда была у нас до самого потолка, и подарки не хуже, чем у других, и на столе тоже… Сейчас думаю - как она умудрялась?
        - Мать есть мать. - Матвеев отставил стакан. - Нет такой вещи, которую она не сделает для ребенка. Если она настоящая мать.
        Петя, допив чай, поднялся и вышел - Матвеев, задумавшись, едва это заметил. А ведь, пожалуй, интересное решение - вот так вглубь построить дом, да если парковка подземная, то…
        - Номера заказаны, Максим Николаевич. Идемте, провожу, а потом мы машину отгоним и вещи принесем. - Петины глаза довольно блестят. - Тут, оказывается, стоянка есть гостиничная.
        Матвеев поднимается и бредет следом за охранником. Номера рядом - один для него, второй для водителя и охранника. Петя знает, что шеф не любит излишеств, а потому не стал заказывать люкс. Обычный номер с удобной кроватью и чистой ванной, большего и не требуется. Не то чтоб Матвеев был аскетом, но искренне не понимал, зачем ему в номере спутниковое телевидение, которое он не смотрит, мебель красного дерева и золотой, к примеру, унитаз.
        - Ну, раз все так устроилось, то я, пожалуй, поработаю. - Матвеев смотрит в быстро темнеющее окно, за которым сплошная стена снега. - Ты взгляни, что делается…
        - Сейчас мы вещи принесем, Максим Николаевич. - Петя осматривает номер. - А вы уж, будьте добреньки, отсюда никуда, а то мало ли что.
        Матвеев саркастически хмыкнул. Весь этот марлезонский балет с охраной придумал Сашка Панфилов - его компаньон, давний институтский друг и первый министр, так его называла когда-то Томка. Панфилов занимался в их фирме всеми решительно вопросами, кроме собственно архитектуры - и хотя у него где-то пылился точно такой же диплом, как и у самого Матвеева, среди множества разнообразных талантов Панфилова не значились только два: он совершенно не умел танцевать и категорически не умел проектировать здания сложнее сарая. Зато во всех остальных вопросах Матвеев целиком на него полагался. Панфилов нанимал персонал, вел переговоры с клиентами, вникал в офисные разборки, казнил и миловал, и вообще следил, чтоб все колесики их сложного делового механизма вертелись четко, без сбоев и авралов. Он умел меняться, как хамелеон, если это было зачем-то нужно, но всегда и во всем чувствовалась его твердая рука. Без Панфилова фирма не стала бы тем, чем есть сейчас, - но без Матвеева фирмы не было бы вообще. Потому что это его талант обеспечивал массу клиентов, а четкое, порой и жесткое руководство Панфилова - деловую
репутацию. У них не случалось накладок, нестыковок, неточностей - все расчеты были точны, все работы производились в срок, и то, что строилось по проектам, разработанным Матвеевым и его сотрудниками, было качественным, удобным и прочным.
        - Вот, Максим Николаевич, ваша сумка. - Петя где-то уже успел оставить дубленку, но на ботинках еще не истаял снег. - Светопреставление там, не иначе! Метель, в двух шагах потеряешься. Машину поставили, тут подземная стоянка, представляете?
        - А где ж ей быть? Здание вытянуто от фасада, понятно, что только подземная стоянка и может тут быть, иного места для нее не найти. - Матвеев подмигнул Пете. - Часов в восемь пойдем ужинать, напомнишь мне.
        Сам Матвеев вполне мог и забыть об ужине. Достав из походной сумки ноутбук, он включил его и облегченно вздохнул - интернет наличествовал. Что ж, не все так плохо. А главное, никто не мешает.
        Словно в ответ на его мысли зазвонил телефон.
        - Макс, ты где? - Панфилов в далеком Питере сидит в кабинете, знать не зная, какая снежная буря стучит в окна его другу и партнеру. Матвеев улыбнулся, представив себе Панфилова - тощего, как жердь, в сером безупречном костюме и дорогих туфлях. - Что там у вас, доехали?
        - Привет, Сань. Нет, тут на дороге авария случилась, ее перекрыли - мы заночуем в гостинице, тем более что метель - не поверишь, давно такую не видел.
        - Это где ж у нас в ноябре взялся снег? - Панфилов смеется. - Поспеешь к завтрему или перезвонить и отодвинуть встречу?
        - Вот завтра и скажу. Как погода позволит. Мне тут мыслишка одна пришла… обсчитаю и пришлю тебе, проверишь почту.
        - Ну, тогда мешать не буду. - Панфилов вздохнул. - Помнишь, как мы Новый год на островах встречали?
        - Не напоминай, до сих пор вкус этого их бананового пойла во рту. Сань, расчеты, что я пришлю тебе, могут показаться им очень смелыми. Эти ребята раньше с нами не работали, и тут вдруг такая срочность - в три дня все решили и встречу назначили, тоже срочную. Где ты их взял только, торопыг таких?
        - Да сами пришли. - Панфилов посопел в трубку, помолчал, что-то обдумывая. - Они как раз за срочность все по двойному тарифу оплатить согласились. А что не так?
        - Да все как-то не так, Саш. И чем дольше я вникаю в их проект, тем больше убеждаюсь, что нам с ними встречаться рано. Три дня - не срок, что я успел…
        - Ну, вот же сутки у тебя остались - поработаешь. Они хотят встретиться и посмотреть, что ты им можешь предложить, а у тебя уже есть что предложить.
        - А ты их видел? Ну, кого-нибудь из них?
        - Нет, но предоплату они внесли и не пикнули, а это значит, что нужда у них вышла крайняя. Так что на Новый год снова можем поехать на острова, банановую шипучку потреблять.
        - Только не надо меня пугать, я пуганый.
        Панфилов громко захохотал и отключился, Матвеев отложил трубку, все еще улыбаясь, взглянул на окно. Да, дела… Первобытная метель словно решила засыпать этот городишко окончательно, и Матвееву вдруг представилось, как разноцветные коты, сбившись в кучу, греют друг друга и прячутся в берлогах, как медведи. Но, конечно, это не так - скорее всего, они разбрелись по домам и спят, свернувшись уютными калачиками кто где.
        Матвеев снова взялся за телефон.
        - Димка, ты как?
        - Привет, пап! - Звонкий голос сына порадовал его невероятно. - Нормально. Уроки выучил, сейчас вот англичанка придет… Пап, ты домой когда планируешь?
        - Не знаю, Дим. Застряли мы тут - на дороге фуры, понимаешь, не разъехались, да еще снег повалил - не поверишь, стеной! Мы в гостинице, в городке Красный Маяк. Можешь на карте найти.
        - Пап, какая карта, есть интернет. Так, Красный Маяк… ого, двести километров от Питера, стекольный завод там у них и кошачья столица. Знаешь, что у них есть музей кошек? Фигурки всякие, картинки… я, пожалуй что, просмотрю. Ты кошек видел?
        - Во множестве!
        - Там легенда есть местная о кошачьей мести, и горожане кошек очень уважают. Взять, что ли, и нам котенка? Как думаешь?
        - Да мне-то… Возьмем, если хочешь.
        - Так ты домой когда, пап?
        - Может, через пару дней. Как вы с Анной Петровной, ладите?
        - Да что мне с ней ладить… Ладно, пап, англичанка пришла, потом созвонимся.
        Матвеев вздохнул и отложил телефон. Димка очень быстро вырос, и он разговаривает с ним как со взрослым. Матвеев понимает, что неправильно это, но что тут поделаешь? Вырос без матери, на руках у многочисленных гувернанток, репетиторш и прочих нанятых людей, и хотя Матвеев старается проводить с сыном все свободное время, но много ли его, времени-то? Мать нужна ребенку, а Томка… она улетела с космолетом устраивать правильную жизнь на другой планете. Дело нужное, конечно, а только без нее им никак… скоро пять лет уже никак.
        Он открыл программу и погрузился в работу. Самое логичное и упорядоченное дело в мире - строительство дома. Балки, стены, арматура, фундамент - то, что делает строение прочным. А окна, крыша, общий замысел и его воплощение - то, что делает дом собственно домом. Прошли времена безумных башен на коробках казарменного типа. Сейчас можно проектировать и легкие венецианские окна, и мезонин с колоннами, и… да многое можно, если есть деньги и доверие к архитектору. Матвееву достаточно самому взглянуть на место, где планируется стройка, на людей, которые станут жить в доме, - и он видит именно их дом, в котором им будет хорошо растить детей, радоваться, куда они станут приезжать после работы или путешествий. Дом, по которому они будут скучать. И он будет ждать их - словно всегда стоял в том самом месте, был невидимым, а Матвеев просто каким-то образом сделал его видимым и осязаемым. Линии, расчеты, ошибиться нельзя ни в чем, иначе дома не получится, и он будет торчать, как больной зуб, лишний и раздражающий.
        - Максим Николаевич, вы насчет ужина просили…
        Он оглянулся - Петя топчется у порога, понимая, что помешал шефу, - но приказано было…
        - Петь, вы там закажите себе чего хотите, и мне что-нибудь… но пусть сюда принесут.
        - Да что ж вам заказать? Кухня здесь приличная. Сырников, может? На ночь чтоб не тяжело.
        - Да хоть и сырников. И какао пусть принесут, если есть, большой кувшин. Ну и печенья там… в общем, пусть сюда подадут, некогда мне.
        Петя, вздохнув, прикрыл за собой дверь. Вот всегда так с шефом. Нет чтоб как все люди - посидеть в ресторане, заказать что-то особенное, расслабиться… А он сидит в номере, что-то снова считает, пишет, ходит по комнате, бормочет про себя, исправляет - такому хоть ты омаров подай, хоть тюрю, съест и не заметит. Никакой солидности. Петя по-доброму улыбается - ни за какие коврижки не пошел бы он в другое место работать, чтоб помыкал им избалованный, заевшийся богатей. А Матвеев хоть и шеф, но человек понятный, простой и необременительный: не пьянствует, не склонен к приключениям, не связывается с непотребными девками, нет у него скрытых или явных пороков, уберечь от последствий которых самый лучший охранник не в силах, ни самодурства нет, ни упертости господской. Понимает, что он, Петя, на службе состоит и ему в некоторых случаях виднее, как надо поступить. В общем, не работа, а мечта.
        - Ну, где наш-то, скоро? - Витя совсем извелся, ожидая. - Есть охота.
        - Велел заказывать, чего душа просит, а ему в номер подать. Так что ты давай, заказывай, и на меня тоже не забудь, а когда для шефа будет готов ужин, я провожу официанта до номера.
        - Так и знал. Давай, что ли, и мы в номере поедим? Футбол посмотрим, пивка попьем.
        - И то.
        Матвеев почти и не заметил возни официанта, звона расставляемой посуды - на него снизошло вдохновение, и он, ухватив мысль за хвост, уже знал - задачу он решил и завтра покажет заказчикам готовое решение, а это существенно сократит время строительства. Пусть знают, что не зря они заплатили по грабительскому счету Панфилова, а то, что счет грабительский, Матвеев не сомневался - уж больно доволен Сашка. Так доволен он бывает, только когда удается срубить с клиента денег по максимуму. Панфилов никогда не зарывается, никогда не отнимает последнего - но если он видит, что клиент в состоянии заплатить, тут уж он не стесняется. Впрочем, чего стесняться - людям нужно зарплату платить и прочее. Бесплатно только одуванчики цветут.
        - Максим Николаевич, вы бы поели.
        Петя знает уже, что у шефа, как он сам выражался, пошла волна - но волна волной, а человек должен есть, и еда, опять же, остынет, если не оторвать шефа от его расчетов. Плавали, знаем, - так и простоит еда до утра нетронутой, а потому нужно напомнить, что ужин подан и его надо съесть.
        - Что ты говоришь, Петя?
        - Покушайте, а то ведь голодное брюхо к учению глухо.
        - Хитрец. Вывернул наоборот поговорку-то: сытое брюхо к учению глухо. - Матвеев отложил чертежи. - Что ж, и правда поем. Пахнет неплохо. А ты-то что же?
        - Нам тоже в номер принесут, чего там в ресторане рассиживаться. - Петя хмыкнул, всем своим видом выражая презрение к такому времяпрепровождению. - Вы, пожалуй, до утра сидеть будете, так хоть поешьте по-людски, а то знаю я…
        - Не ворчи. Иди отдыхай, я никуда не собираюсь выходить. Работы невпроворот.
        - А метель-то не затихает.
        - Да, разгулялась, хорошо, что здесь остались. Ступай, Петя, будет нужно - позову.
        Вздохнув, охранник выходит. Его, конечно, гложет мысль о том, что он нарушает инструкции и не находится с «объектом» постоянно, но, с другой стороны, никто отродясь не покушался на шефа. Человек он мирный, опять же не склонный искать неприятностей на свою задницу. К тому же, раз сказал, что будет работать, значит, будет, не первый день они вместе ездят, чтоб не изучить привычки «объекта» до мелочи.
        Петя заходит в номер, куда уже подали ужин. Похоже, сегодня можно будет и поспать - в такую метель ни один человек в здравом уме не сунется наружу.

* * *
        В соседнем с ними номере человек достал из сумки детали и тихо, неспешно, начал собирать винтовку. Он никогда не откладывал важные дела на последний момент, а что в жизни важнее работы?
        И обстоятельства сложились так, что он эту работу выполнит уже завтра, а это значит - двойная оплата и еще один плюс к репутации. Он тихо насвистывал, собирая оружие, детали мягко позвякивали, соединяясь в нечто прекрасное и совершенное. Он любил этот момент - когда из кучи железок возникает изящное смертоносное творение. Он любил свою винтовку - всякий раз это была одна и та же модель, и другой ему не надо.
        Эта винтовка была особенной, и человек с сожалением подумал о том, что ее придется оставить. С другой стороны, не так часто такое оружие может пригодиться, но случится срочность - пойди найди такую.
        Оптический прицел подсоединяется последним. Человек удовлетворенно хмыкнул и любовно погладил оружие. Из всех открытий человечества он считал самыми великими изобретениями порох и одноразовые подгузники для детей.


        3
        Утро выдалось светлое и блестящее, в прямом смысле слова - совсем как у Пушкина: «Под голубыми небесами великолепными коврами, блестя на солнце, снег лежит…» Но тогда, передвигаясь на санях, граждане могли радоваться снегу (хотя лошади наверняка их восторгов не разделяли), а сегодня, когда нужно пробираться сквозь сугробы на машине, и машина эта - не грузовик и не танк, такая картина не вызывает восторгов.
        - Смотри, Буч, мы застряли. - Ника посадила котенка на подоконник. - Видал, сколько насыпало? А ведь нам надо домой…
        Котенок безразлично взглянул в окно и принялся карабкаться по рукаву ее халата, цепляясь коготками. Взобравшись Нике на плечо, он устроился ближе к шее и затих. Видимо, ему нужен тактильный контакт, так он ощущает себя в безопасности или же просто показывает свое превосходство над окружающими - кто знает, о чем думает кот. Даже если он совсем маленький.
        Имя пришло как-то само собой - Ника рассудила, что котенок вырастет, станет взрослым котом, и называть его Мася будет смешно, унизительно и политически неправильно. Коту нужно настоящее имя, мужское и веское, - ведь он хищник, как ни крути. Ей отчего-то вспомнился Брюс Уиллис в «Криминальном чтиве» - непотопляемый Буч, вышедший сухим из воды, и она решила, что коту такое имя в самый раз.
        Раздался звонок по гостиничному телефону - кто-то спрашивал, будет ли она завтракать и не принести ли ей еду в номер. Ника решила, что это отличная идея - поесть в номере, учитывая ее вечную лень по утрам.
        Зазвонил сотовый - неугомонный Марк осуществлял контроль на линии.
        - Мам, ты уже проснулась?
        - Ага. Ты поел?
        - Безусловно. - Марек всегда использовал ее словечки, и Ника мысленно улыбнулась - это всецело ее ребенок. - Сварил себе спагетти с соусом болоньез - очень вкусно. Ты сегодня домой? У нас снега навалило, я в школу не пойду. Позвони классной, скажи, что я заболел или что-то еще.
        - Да ну тебя… Записку напишу или Лариса справку даст. Вот если она сама мне позвонит, тогда скажу. Сиди дома, ешь там что-нибудь.
        - Мам, в твоем понимании мое сидение дома отчего-то всегда соотносится с откормом. Как котэ?
        - Умен, благороден и весьма прекрасен, вы поладите. Ладно, буду собираться.
        - Осторожно на дороге.
        Ника отложила телефон и потянулась, котенок беспокойно заворочался на плече, крепче вцепившись коготками.
        - Слыхал, как я тебя восхваляла?
        За окном проехал трактор, сгребая снег, - все-таки снегоуборочные машины вышли на свой промысел. Обрадовавшись, Ника решила, что за пару часов они расчистят дорогу, и это ее полностью устраивало. А пока можно постоять под душем, это приятно.
        - Посиди пока здесь.
        Ссадив Буча на крышку корзины с полотенцами, Ника быстро разделась и встала под душ. Ночью ей снился странный сон - словно она пытается достать из воды тонущего пса, большого, коричневого, тяжелого, и вода обжигающе холодная, и собачьи глаза, умоляющие и преданные, смотрят на нее, и она тянет, тянет его - и вода отпустила добычу, и потом они вдвоем лежали на льду, но знали, что теперь все будет хорошо. Ника проснулась от холода, но оказалось, что это просто одеяло сползло, она зажгла ночник, надела халат и снова укуталась, а котенок мирно спал на соседней подушке. Его, видимо, не тревожили никакие сны.
        И теперь в ожидании заказанного завтрака Ника снова забралась под одеяло и смотрела за окно. Было тихо, уютно, Буч снова уснул, а ей вдруг очень захотелось домой, к своему ребенку, чтоб вместе с ним смотреть в окно, или он будет играть в какую-нибудь игру на компьютере, а она станет подсовывать ему еду или тоже нырнет в интернет, и в доме будет тихо, светло, ощущение покоя и счастья заполнит ее мир. И ничто не нарушит его…
        Разве что заявится Женька… Но ведь ей можно и не открывать. Мысль эта весьма позабавила Нику, она представила, как сестра будет звонить, стучать, может быть, даже покричит - хотя это вряд ли, она всегда поступает «как люди», орать она не станет. Скорее всего, придет в клуб и примется зудеть. А там Лерка, ага.
        Лерка ненавидит Женьку такой чистой ненавистью, какая случается очень редко. Бог знает, отчего - они редко сталкиваются, но у Лерки есть манера обожать или ненавидеть кого-то с первой секунды знакомства. Так уж она устроена.
        - Вот Алексей Петрович ей бы точно понравился. - Ника говорит это коту, а он лениво смотрит на нее. - Да, Марек прав, пора заканчивать этот марлезонский балет с семейной идиллией. Они не принимают меня - значит, так тому и быть. Я всегда была недостаточно хороша для них. Слишком много «не» - я не так выгляжу, не так разговариваю, не так живу, не… В общем, мне пора сказать родственничкам, что все эти «не» останутся со мной, а они - нет.
        Позавтракав, Ника принялась собирать вещи. Уложить все аккуратно никогда ей не удавалось. Вот у Марека все всегда получается красиво, и у мамы тоже, а у нее кавардак в ящиках, вещи никак не укладываются красиво - ну да бог с ними, главное, ничего не забыть. Правда, теперь у нее вместо одной сумки две - в другой кошачьи принадлежности.
        - Идем, Буч, нам пора домой. Поедем потихоньку - авось вырулим.
        Она вышла из номера, держа в руках сумки, котенок крепко уселся на ее плечо, и было похоже, что его все устраивает.
        - Имей в виду, Буч, там холодно. Знаешь, что такое холод? Это такая гадкая штука, когда у тебя внутри вся кровь замерзает к чертям, все кишки сворачиваются в узел, а кожа на лице болит, а когда ты приходишь домой, то из носа начинает течь кровь. Но это худший вариант, я спущусь на парковку через внутреннюю лестницу, и нам холодно не будет, а в машине включим печку, и…
        Кто-то, вышедший раньше, сбил в гармошку ковровую дорожку под ногами, и Ника, оступившись, взмахнула руками и въехала сумкой в бок какому-то мужчине, вышедшему из своего номера, рядом с которым его ждали двое парней.
        - Блин!.. Ой, извините!
        - Ничего. Витя, помоги даме с сумками.
        - Нет, что вы, я…
        - Ничего страшного. Ваша машина здесь на парковке, я видел. - Витя, взяв из рук смущенной донельзя Ники сумки, приветливо кивнул ей. - Я вчера видел, у вас «Хонда» голубая, седан. Ишь, котенок уселся - а я-то думаю, с кем это вы разговариваете, оказывается, с ним!
        - Да, так вышло, что…
        Матвеев узнал вчерашнюю блондинку в джинсах, обтягивающих отнюдь не худенькие бедра. На ней был старенький норковый полушубок, а на плече, как попугай капитана Сильвера, восседал серый дымчатый котенок, полосатый и мордатенький, с маленькими закругленными ушами. Котенок выглядел абсолютно довольным своим положением, и Матвеев отчего-то подумал, что они с этой блондинкой - два сапога пара, оба спокойные и уместные в любой ситуации.
        - Я видел, дороги чистили. - Матвеев улыбнулся котенку. - Должны проехать.
        - Я специально подождала пару часов, когда трактор увидела, - думаю, к этому времени они расчистят выезд к шоссе, а там уже все разъездили давно.
        - Надеюсь, что так.
        У блондинки были очень синие глаза и звонкий девчоночий голос. Матвеев вдруг подумал, что, возможно, теннис и прочее не так важны, можно ведь и другим чем-нибудь заняться, если что.
        Спустившись в гараж, он наблюдал, как Витя аккуратно поставил сумки новой знакомой в багажник, что-то сказав ей, - и она засмеялась, и смех ее, веселый и искренний, раскатился звонким эхом под сводами парковки.
        - Задорная дамочка. - Витя, все еще улыбаясь, завел двигатель. - Котенок на плече… есть же такие люди на свете. Живут себе в свое удовольствие и не парятся из-за мелочей.
        Матвеев вздохнул. После Томки он не заводил ни с кем серьезных отношений и никого не впускал в свою жизнь - были дети, был их общий дом, их жизнь, раз и навсегда налаженная Томкой, и привести в нее чужую женщину казалось немыслимым.
        Ника прогрела двигатель и осторожно развернулась. Внедорожник ее новых знакомых уже выехал наружу, и она подумала, что уж они-то проедут по снегу, мощная машина, выберется. А она по их колее тоже, глядишь, вырулит.
        - Слезай с моей шеи, захребетник. - Ника сняла Буча с насиженного места и усадила на пассажирское сиденье. - Пристегнуться не предлагаю, но там тебе будет лучше. Мне нельзя отвлекаться.
        Котенок деловито прошелся туда-сюда по сиденью, заглянул на пол и решил, видимо, что на полу не так интересно.
        - Ишь, насыпало… Ничего, прорвемся. Вот сейчас печка заработает на полную мощь, я тебе подогрев сиденья включила, так что спи.
        Буч сел уточкой и вопросительно посмотрел на Нику. Она вырулила на дорогу, расчищенную утром, и повела машину через площадь. Снова зазвонил телефон.
        - Ника, вы уже выехали? - Это был Алексей Петрович, и она отчего-то обрадовалась. - У меня по утрам обычно селекторное совещание, а совсем уж рано я вас побеспокоить не решился.
        - Да, Алексей Петрович, выезжаю из гаража. - Ника повернула на шоссе, ведущее из города, и враз зажмурилась от солнца, ударившего прямо в глаза. - Расчистили дорогу, надеюсь, и до трассы будет не хуже.
        - Расчистили, я распорядился, это наши снегоочистители работали. - Алексей Петрович явно не хотел прерывать разговор. - Ника, я на днях буду в вашем городе по делам, очень хотелось бы посмотреть на ваш клуб.
        - Ой, конечно, буду рада! Вы, как освободитесь, звоните мне, пересечемся и поедем туда.
        - Договорились. Счастливого пути, и осторожно на дороге.
        Ника положила трубку рядом с котенком, потом, подумав, переместила ее в карман - вдруг Буч уснет, а труба зазвонит, испугает его… Дорога была расчищена хорошо, но Ника не торопилась - весь день впереди, Марек дома, значит, все в порядке. А учитывая удачную поездку, и вовсе прекрасно.
        Снова зазвонил телефон. Ника вздохнула и свернула на обочину. Ей не надо смотреть, кто звонит - для этого абонента у нее выставлена специальная музыка.
        - Привет, мам.
        - Здравствуй, дорогая.
        Ника улыбнулась. Она любила мать и радовалась ее звонкам - не всегда, конечно, но, когда та не воспитывала ее, с ней можно было поболтать.
        - Ты где? А то я Мареку звоню, а он говорит: командировка…
        - Мам, я уже домой еду. Была в Красном Маяке на стекольном заводе, кое-что заказывала для клуба.
        - Понятно… Никуша, ты едешь или остановилась?
        - Остановилась. Ты же звонишь.
        - Хорошо. Скажи, пожалуйста, что у вас с Евгенией происходит?
        - Мам, ну ради бога! Ты звонишь, чтобы спросить, что у меня с Женькой?
        - Да. Меня беспокоит, что вы вроде не ладите…
        - Мама, мы всю жизнь не ладим.
        - Просто она звонит тебе, но не может дозвониться, Марек тоже трубку не берет, а вчера она к вам приходила, но ей не открыли…
        - Мам, меня вчера не было дома. Звонков от нее тоже не было. То, что Марк не хочет с ней разговаривать, - это его право, и зачем ей приходить в мое отсутствие?
        - Она просто хотела…
        - Мам, давай не будем об этом. - Ника вздохнула. - Черт, снова рука болит…
        - Ты сломала ее когда-то.
        - Да, ты говорила. Мам, я тебя очень прошу. Ты как-нибудь объясни Женьке, что я не хочу видеть ее, если она и дальше будет продолжать разговоры о моей якобы несостоятельности и маргинальных наклонностях.
        - Ника…
        - Мам, я очень тебя люблю. Но вам всем или придется наконец принять меня такой, какая я есть, или сделать вид, что мы незнакомы. Я не стану моложе, худее, утонченнее, и бог знает, какой я еще не стану. Но тебе скажу: я буду жить так, как я жила и живу, меня это устраивает, а если Женьку не устраивает - пусть она идет лесом вместе с теми, кому это тоже не нравится.
        - Ника, я тебе желаю добра!
        - Мам, не надо мне желать добра, у меня в жизни все прекрасно, и я не понимаю, зачем вы все время пытаетесь убедить меня в обратном.
        - Ника, ты просто не понимаешь, а мы пытаемся донести до тебя…
        - Не надо доносить, выплесните это по дороге. Мам, я всю жизнь делаю одну простую вещь: стараюсь жить в свое удовольствие. Я не хочу быть замужем просто ради статуса - мне это не нужно. Я не хочу работать в каком-то офисе с восьми до пяти каждый день - я умру от этого через неделю или вскрою себе вены. Я не хочу худеть - я вообще не понимаю, зачем это нужно. Я не хочу менять гардероб, стиль общения, прическу и что там еще мне надо, по-вашему, менять - мне нравится то, что есть. Мама, много ли ты видела на свете людей, довольных своей жизнью? Так вот я - довольна.
        - Ника, но нужно же как-то расти, совершенствоваться!
        - Если это означает наступать себе на горло, то я не понимаю, зачем мне такой рост. Мам, смотри на меня как на свой неудавшийся проект и смирись. Я все равно тебя люблю. Все, я поехала, а то у меня тут кот в машине, и я…
        - Кот?! Ника, какой кот?
        - Маленький такой, серый в полоску, он на меня на стекольном заводе охотился, напал и добыл, как и полагается хищнику. Теперь я его добыча, и он тащит меня в свое логово. В машине, с удобствами, - он любит комфорт. Кот как кот, размером с мой кулак, но он вырастет - кот, а не кулак. Зовут Буч. Кота, а не…
        - Ника, прекрати паясничать!
        - Мам, да почему? Ну, скажи ты мне, кому от этого плохо, что я живу как знаю, стебаюсь над кем хочу и когда хочу, и вчера меня приобрел кот? Ты умная женщина, просто подумай над этим, выйди за рамки, в которые ты сама себя втиснула, и подумай: кому стало хуже от того, что я такая, какая есть? Видит бог, я не хотела этого разговора, тем более вот так, по телефону, но вышло как вышло, ничего не поделаешь.
        - Ника…
        - Все, мам, мне ехать надо, дорогу замело совсем. Давай вечером созвонимся. Женьке передай, пусть не приходит, Марек очень зол на нее.
        Отключив трубку, Ника сунула ее в карман полушубка и выругалась. Мама всегда на Женькиной стороне, хотя, конечно, Ника знает точно, что мама ее любит, и Марека любит, но когда дело доходит до сестры - все, стена. Женька моложе Ники на четыре года. Ника помнит, как мама принесла ее из роддома и отец носил этот пищащий кулек по комнатам, и… Впрочем, неважно. Женька не стала ей ни сестрой, ни другом. Она стала камнем преткновения между ней и родителями, и Ника никогда не понимала, почему, - но сейчас вдруг осознала, что это уже неважно. У нее своя семья, и она любит Марека просто так, за него самого.
        При выезде на шоссе Ника притормозила и огляделась. Трассу уже укатали грузовики и фуры, но сейчас автомобилей не видно - легковушки не решились двинуться в путь после такой бури столетия, а тяжелые машины уже проехали.
        - Тем лучше для нас. - Ника повернула руль и выехала на шоссе. - Скользко, блин… Буч, ты должен знать обо мне одну вещь. Я иногда ругаюсь плохими словами. В общем, привыкай.
        Ника выровняла машину и сбавила скорость. Некуда торопиться, главное теперь - доехать до Александровска, а там уж если и застрянет, то найдется кому ее вытащить. Ника взглянула на котенка - он щурился на свет, но упорно сидел уточкой, как совсем взрослый кот. Ника не удержалась и тронула пальцем его голову, и он вопросительно посмотрел на нее.
        - Ничего, это я так. - Ника краем глаза все-таки косилась на пушистую серую «уточку». - Вот погоди, приедем домой, а там Марек тебе…
        Впереди показался мост - здесь начинался тот приснопамятный поворот… хотя если ехать из Александровска, то здесь он заканчивался. Под мостом летом плескался глубокий пруд, Ника знала, что рыли его из расчета семь-десять метров глубины, причем глубина начиналась от самого берега. Пруд устроили на месте широкого оврага, полного холодных ключей, от него отвели канал, впадающий еще куда-то там, а над ним построили широкий, четырехполосный, надежный мост с ограждением. Ника с Марком иногда ездили сюда купаться и ловить рыбу, летом здесь было прекрасно, а зимой пруд покрывался льдом и снегом, как и полагается. Сейчас тоже было так - с одним отличием: ограждение было проломлено, а метрах в четырех от берега темнела полынья.
        Ника остановилась, потом сдала назад и съехала на боковую дорогу - вернее, на то место, где она должна быть. Оставив машину на обочине и не глуша двигатель, Ника сбросила полушубок на переднее сиденье и по снегу побежала к пруду. Она думала только об одном: успеть, может, там еще кто-то живой остался! Хотя понимала, что это вряд ли, очень уж холодно, и мост высокий, удар опять же… Она упала на тонкий лед и поползла к полынье. Вода обожгла руки, крыша машины находилась над уровнем воды - машина стояла косо, капотом в сторону от берега, и в любой момент могла поползти по уклону на глубину, и тогда уже никто не спасет тех, кто внутри. Ника знала этот покатый берег, они с Мареком здесь летом ныряли с аквалангами не раз. И она понимала, что времени нет, а потому постучала в верхний люк:
        - Эй! Есть кто живой?!
        Вода холодная и какая-то хищная, лед трещал под ней, но Ника продолжала барабанить кулаком по крыше машины, иначе никак, ей нечем открыть люк и разбить нечем.
        В ответ на ее стук что-то толкнуло люк изнутри. Ника обрадовалась и вцепилась в край люка, отделившийся совсем немного:
        - Давай же, толкай, матьтвоючерезколено! - Ника тянет рывками на себя обжигающе холодный люк, и он поддается, и вода начинает литься в салон - не сильно, но не надо бы и этого, машина стоит очень неустойчиво, и если сдвинется и покатится на глубину - все…
        - Эй, давай, выбирайся, я тебе руку подам!
        Из люка показалась окровавленная голова - кто-то толкал из салона парня с разбитой головой, и Ника ухватила его за шиворот и потянула. Куртка его трещала, и вода в проем лилась, но вот он уже с ней рядом, и Ника, схватив за шиворот, тащит его к берегу.
        - Лежи тут. - Ника устроила парня на снегу и поползла назад. - Вот же ж блин… только я могла во все это вляпаться!
        Мысль о том, что пассажиры затонувшей машины вляпались гораздо серьезнее, ее не утешала.
        - Эй, давай руку!
        Из машины снова показывается чья-то голова, лицо в крови, и Ника снова тянет бесчувственное тело, и это тяжело, и только мысль о том, что машина сейчас покатится вниз, подстегивает ее.
        - Вот сейчас, лежи тут…
        Что-то ухнуло в глубине, крыша с открытым люком исчезла в полынье, забурлила вода. Ника в отчаянии охнула и заломила руки - машина все-таки покатилась по склону вниз, и с ней - тот, кто был там, внутри, кто подавал ей этих парней - живой, дышащий…
        Из воды выглянула голова. Ника упала на снег и поползла - не чувствуя холода, боли в порезанных о лед руках, она ползла к человеку и в последний момент ухватила тонущего за запястье.
        - Давай же, помоги мне, мать твою, я слабая женщина, я не вытащу тебя так! Помоги мне, не помирай, ты, сукин сын, слышишь меня? Не вздумай отбросить коньки, иначе мало тебе не покажется! Смотри на меня, смотри на меня, слышишь? Смотри и тянись!
        Она чувствует, как трещит под ними тонкий лед, и понимает, что если сейчас она тоже окажется в воде, то парням на берегу придет конец, и Буч в машине, и Марек - дома… В общем, умирать ей сейчас никак нельзя, и она тащит тонущего из воды, и он, глядя ей в лицо синими, как лед, глазами, тянется ей навстречу. Ника тащит его за мокрую куртку, и он наконец весь оказывается на льду, и берег - вот он.
        - Поднимайся, я не донесу тебя!
        Он пытается встать на ноги, и у него получается, Ника сдирает с него вымокшую куртку и тащит к машине. Он как-то идет, но больше просто виснет на ней, и Ника думает о том, что если сейчас он влезет в теплую машину с работающей печкой, тут ему и конец придет.
        - Давай, снимай одежду!
        Он непонимающе смотрит на нее, а Ника дергает его ремень, тащит за пуловер, обледеневшая ткань трещит и упирается, но она стягивает со спасенного все до нитки и растирает его снегом.
        - А то сейчас сядешь в натопленную машину и глюкнешь.
        Открыв дверцу, она немного охлаждает салон и толкает мужика внутрь.
        - Сиди, грейся, у меня тут кот, смотри не придави!
        Достав из багажника спортивный костюм Марека и клетчатый походный плед, она бросила все в салон.
        - Надень, а то голый не согреешься.
        По уже протоптанной колее идти легче. Ника ухватила под руки парня, которого ей подали первым, - светлые волосы слиплись от крови и заледенели, но он дышит, и Ника волоком тянет его в машину.
        - Открой дверцу! Эй, ты меня слышишь? Открой гребаную дверцу, мать твою, и подвинься! - кричит она сидящему в «Хонде».
        Его руки плохо слушаются, но он смог открыть дверцу и даже помочь Нике втащить в салон второго парня.
        - Сидите, там еще один. Осторожно, у меня тут кот!
        - Я вижу…
        Буч сидит на спинке пассажирского сиденья и с интересом наблюдает за происходящим.
        Ника захлопнула дверцу и побежала обратно. Парень, который остался, уже открыл глаза и пытается встать. Его лицо разбито, но глаза смотрят осмысленно, и он пытается что-то сказать Нике, но ей не до разговоров.
        - Поднимайся, я не утащу тебя! Вставай, если можешь, и перестань мычать и дергаться!
        Парень не может встать, его нога вывернута под странным углом.
        - Вот черт подери, у тебя, похоже, перелом! Лежи смирно, я потащу тебя! Да не брыкайся, ты, лишенец, все уже в машине, ты последний!
        Дотащив его до «Хонды», Ника открыла пассажирскую дверь и, с трудом оторвав парня от земли, усадила его, потом переставила его ноги в салон. Вывернутая лодыжка скоро станет зверски болеть, Ника понимает это, а потому достает аптечку и колет парню противошоковый препарат и обезболивающее.
        В салоне пахнет кровью, мокрой одеждой, чужими людьми и пережитым страхом. Ника достает из бардачка флягу с самодельным горлодером и бросает ее на колени мужику в костюме Марека, потому что вид у него как у ожившего покойника.
        - Хлебни-ка.
        Кровь из головы парня на заднем сиденье снова течет, и Ника выходит из машины, достает из багажника полотенце.
        - Вот, голову ему оберни.
        Минуту подумав, Ника достает из багажника лопату и веник и тщательно ровняет место происшествия - благо, снега навалило. Если не присматриваться, то и не видно, что здесь кто-то топтался. Потом, морщась от отвращения, подбирает обледеневшую одежду своего пассажира, которую впопыхах бросила в снег, и вместе с инвентарем кладет в багажник. Нырнув в салон, Ника укутывается в полушубок, жалея о том, что не может глотнуть из фляги и согреться.
        - Все, поехали.
        Буч уселся на ее плечо, Ника сдала назад и осторожно въехала на дорогу. Теперь главное - не перевернуться, груженая машина на такой трассе и тормозит дольше, и вообще едет по-другому. Им осталось пятьдесят километров, но надо их проехать, да и куда всю эту гвардию девать потом? Парни оба нуждаются в помощи, один в сознание так и не пришел.
        - Лариса, привет. Знаешь, тут такое дело…
        Ника очень не любит просить о чем-то именно Ларису, потому что та всегда занята, но в данный момент деваться некуда, парню с пробитой головой совсем плохо, а у этого, с переломом, сейчас пройдет адреналин, и ногу свою он очень почувствует.
        - Куда вы нас везете? - Голос у мужика хриплый, и дышит он через раз.
        - Я - Харон, перевожу упокоившихся граждан через Стикс. Не узнал? - Ника хмыкнула. - Правильно сделал. В больницу я вас везу, вот куда, парнишке твоему совсем плохо, а у этого нога сломана, к гадалке не ходи, сейчас отойдет маленько - и мы услышим, как ему больно.
        - Но…
        - Молчи и не мешай, я замерзла, устала, я постфактум в ужасе от мысли, что могла утонуть, а у меня ребенок и кот ценной породы, вот сидит, и запахи от вас мне не нравятся. Еще и дорога, блин, как каток, матьвашучереззаборпоперек, и…
        - Ты всегда так ругаешься?
        - А… ну да. Бывает, что ругаюсь.
        Ника думает о том, что сейчас по трассе проехать будет достаточно сложно - она тащится за фурой, впереди еще несколько ползут со скоростью улиток, встречка забита. А парень с поврежденной головой, похоже, очень плох, да и этот, с переломом, уже стонет сквозь зубы от каждого толчка машины, а то ли еще будет!
        Есть другая дорога - она объездная, узкая, через поля, и фуры по ней не ездят, но в каком она сейчас виде? А ведь если поехать по ней, то можно выскочить на городскую дорогу почти рядом с больницей.
        - Ну, была ни была…
        Ника сворачивает на объездную дорогу. Кто-то проехал здесь, и не раз, Ника обрадованно выжимает педаль газа - летом тут грунтовка, и ехать - себе дороже, но сейчас все ямы и колдобины занесло снегом, дорога ровная и укатанная, правда, если навстречу попадется машина, будет не разъехаться, и потому Ника торопится.
        Каждая минута приближает ее к Александровску - ей надо домой, к своему ребенку, ей надо избавиться от чужих людей и вымыть машину. И просто нужно успокоиться, потому что там, на пруду, было очень страшно. Правда, страх отчего-то пришел сейчас, и это очень глупо с его стороны, потому что пруд остался далеко позади.

* * *
        На повороте человек с винтовкой мерзнет в засаде. Фуры идут одна за одной, кое-где уже начали проскакивать легковушки - тянутся вслед за фурами, глотая выхлопы. Но той машины, что он ждет, нет. Чертова корова вывернулась накануне, подставив его напарника под полицейское разбирательство и кулаки дальнобойщиков, теперь же и вовсе куда-то подевалась, а ведь сейчас можно выполнить заказ в полном объеме - главное, дождаться. Дорога здесь одна, и деться ей некуда.
        Оживает телефон. Человек, чертыхнувшись, принимает вызов, минуту слушает, потом, досадливо сплюнув на снег, идет туда, где его ждет машина. Объект изменил маршрут - кто бы мог предвидеть? Но это случилось.


        4
        - Вечно ты попадаешь в истории.
        Лариса строгая и отстраненная - это если ее не знать, но Ника-то знает, какая она добрая, как душой болеет за каждого своего пациента и какой она отличный врач, хотя это как раз знают все, потому телефон у нее звонит даже ночью. Лариса никому никогда не отказывает в помощи, не глядя на то, может человек заплатить или нет, для нее все больные одинаковы. И потому Ника привезла свой улов прямо к ней в больницу, где в приемном отделении их уже ждали.
        - Ну, что я скажу. Легче всех отделался тот, кто сидел сзади, - я так понимаю, владелец машины. У него переохлаждение, но ничего серьезнее бронхита ему не светит, то, что ты его не сунула в натопленную машину как есть, а растерла снегом, ему очень помогло. Парнишка с ногой сейчас на операции, перелом лодыжки - дело непростое, но поставим спицы, полежит, попрыгает на костылях, и будет как новый месяца через четыре. Больше всех досталось водителю: при падении он ударился головой, перелом височной кости, его оперируют, прогноз пока неутешительный, но будем надеяться - Семеныч сам оперирует, никому не доверил. Ты-то как?
        - Да ничего, даже не простыла, по-моему.
        - Цыплят по осени считают. Забирай своего утопленника и езжай домой, вот этот порошок выпьешь сейчас, при мне, на ночь вы оба примете еще по одному, а завтра я позвоню.
        - Ой, горько-то как!
        - «Горько» на твоей свадьбе покричим, вот, запей водой. Все, езжай, некогда мне.
        Ника, морщась, усаживается за руль, ее пассажир грузится на заднее сиденье. Он странно выглядит в спортивном костюме Марека, но Ника утешает себя мыслью, что еще более странно он выглядел бы вообще без одежды.
        - Куда мы едем?
        - Домой, конечно же. - Ника фыркнула. - Ко мне домой.
        - Но…
        - А куда бы вам хотелось - на венский бал? Вы не по форме одеты, гражданин, у вас бабочки нет. Сейчас приедем, пообедаем, чем бог послал, и тогда уж будем решать, что делать дальше.
        Матвеев замолчал. Только уже сидя в «Хонде» с мягким спортивным костюмом на коленях, он узнал эту женщину - скорее не ее даже, а котенка, который внимательно смотрел на него, сидя на спинке пассажирского сиденья. Под его взглядом Матвеев натянул на себя штаны, оказавшиеся ему короткими, и олимпийку, которая не сходилась на нем, но это было все лучше, чем ничего. Он укутался в плед, и его начала бить крупная дрожь, которую он не мог никак унять, и когда звонкий голос крикнул: «Открой гребаную дверцу, мать твою, и подвинься!» - и он, едва владея затекшими пальцами, нащупал ручку и открыл дверь, чтобы принять в салон Виктора, он уже знал, кто его спасительница - давешняя блондинка с котенком на плече, пиратка в джинсах. А она побежала обратно, Матвеев понимал, что должен помочь ей, но тело его не слушалось, дрожь пробирала до самого нутра, такого с ним никогда еще не было. А когда на его колени упала тяжелая серебряная фляга и он дрожащими пальцами отвинтил крышку и глотнул обжигающий горлодер, дрожь наконец отступила и зрение прояснилось. И он смог обернуть голову Виктора полотенцем, которое подала
ему блондинка, и с удивлением наблюдал, как она маскирует место происшествия при помощи веника и лопаты. Ее голубой свитер ярким пятном выделялся на белом снегу, волосы растрепались, лицо раскраснелось, глаза сердито блестели, и вся она сейчас походила на рассерженную воительницу из скандинавских саг, только вместо меча - лопата.
        И вот она везет его к себе домой. Спорить Матвеев не стал, голова его соображала сейчас очень медленно, а хуже всего было то, что пропал его телефон, а надо бы позвонить Панфилову и Димке.
        - Все, приехали, выгружаемся. Завернись в плед. Хорошо, что темно, соседи не увидят…
        Они поднимаются на пятый этаж старого кирпичного дома, Ника рукой придерживает котенка, в другой у нее - сумка с лотком, кормушкой и прочим, что положено иметь коту. Матвеев с трудом поспевает за ней, понимая, что больше всего на свете ему сейчас хочется нырнуть в горячую ванну и согреться.
        - Высоко забралась.
        - Зато над головой никто не танцует. Пришла себе домой и отдыхаю, а не на соседей злюсь. Все, прибыли, подержи пакет, я ключи найду.
        Щелкнул замок, пахнуло теплом и вкусными запахами. Матвеев вдруг ощутил такой голод, какого не знал со времен студенчества.
        - Мам?!
        Темные глаза высокого подростка встревоженны и растерянны.
        - Ни о чем меня не спрашивай, ОК? Вот котэ, зовут Буч. Займись им.
        Ника чуть не заплакала, ощутив тепло своей квартиры. На плите кастрюля с фирменным Леркиным супом - значит, приходила. На столе в вазочке - ватрушки, тоже еще горячие, Лерка знает, как Марек любит такие ватрушки.
        - Мам…
        - Все вопросы потом.
        - Одеть бы его во что-то надо.
        Да, одеть… Ладно, надо Лерке позвонить, она что-нибудь придумает, безусловно.
        - В ванную ступай. - Ника подтолкнула Матвеева к двери. - Вот соль, вот мочалка, гель для душа… в общем, разберешься. Давай, ныряй в ванну и полежи, согрейся, потом поедим.
        Матвеев закрыл за собой дверь и огляделся. Голубой, сияющий чистотой кафель, голубая ванна и такая же раковина, старенькая стиральная машинка. Отметив про себя, что построено все по безумному проекту, Матвеев закрыл слив пробкой, всыпал соль и пустил воду.
        - Ты там в горячее не сильно погружайся, а то глюкнешь еще.
        Звонкий голос из-за двери вернул его в реальность, но мысли разбежались, как тараканы. Матвеев понимал, что с ним что-то не то происходит, никогда ничего подобного с ним не случалось, но собрать в кучу мысли он не мог совершенно. Надо позвонить Димке, и Панфилову тоже, и жене Виктора… еще узнать, как там они оба после операций… и встреча сегодняшняя… глюкнула.
        Матвеева разобрал смех. Пиратка заразила его этим словом, смысл которого он понимает, но синоним подобрать не может, что-то между «умереть» и «прийти в негодность», и в чем тут разница, объяснить сложно, но она есть… вот только Димке надо позвонить.
        - Эй, ты там затонул? Вылезай, мне тоже нужно туда!
        Неугомонная какая! Но Матвеев понял, что она права: нельзя ему долго в горячей воде, сама хозяйка и спасительница замерзла не меньше, чем он, а устала уж всяко больше. Троих мужиков с того света выволочь - это не что попало… Вот только - ну, вылезет он, а дальше что? Снова куцый костюмчик надевать?
        - Оберни вокруг себя полотенце, я тебе подам одежду.
        Одежду? Откуда ей взяться? Но Матвеев покорно завернулся в широкое банное полотенце, выданное ему хозяйкой, дверь открылась, и тонкая рука подала ему пакет. Матвеев уставился на тонкое запястье, не в силах оторвать взгляд. Где, у кого он уже видел такие руки? Тонкое запястье, длинные пальцы с красивыми овальными ногтями… Наваждение какое-то.
        - Одевайся и выходи, а то я сейчас просто лопну и разлечусь на мелкие кусочки, если не влезу в ванну.
        Матвеев открыл пакет. В нем оказалось абсолютно новое белье, носки, джинсы и рубашка в клетку. Все с бирками, только что из магазина. Как она провернула этот трюк, Матвеев даже представить не мог, но одежда пришлась впору, и он вышел из ванной с намерением поблагодарить хозяйку, но она, оттолкнув его, с возгласом:
        - Ну, слава яйцам, наплескался! - шмыгнула внутрь и включила воду. Матвеев оторопело уставился на закрытую дверь - в более глупом положении он еще не был.
        - Не удивляйся, она всегда такая.
        Матвеев обернулся. На него смотрела худая, хищная, с отчаянно-рыжей копной кудрявых длинных волос девица. Зеленые кошачьи глаза на бледном лице иронично и откровенно разглядывали его.
        - Идем на кухню, буду тебя кормить.
        Матвеев совсем уж было собрал в кучу свои впечатления и эмоции, но тут на ногу ему прыгнул серый котенок и проворно полез по штанине. Рыжая закричала:
        - Марек, забери тигра, он на нашего гостя решил поохотиться!
        - Я не могу, у меня уровень не пройден! Да пусть жрет, тебе жалко, что ли! Он мелкий, всего не сожрет - так, откусит на пробу.
        - Сегодня от него, завтра от тебя.
        - Чего хочет котэ - того хочет Бог, первая котозаповедь!
        - Бестолочь.
        Рыжая осторожно отцепила котенка от джинсов Матвеева и скрылась в комнате, откуда с таким безразличием был вынесен ему приговор, а сам он объявлен добычей.
        - Все, идем есть, а то так и помереть недолго.
        Матвеев покорно пошел за рыжей на кухню. Эти дома строил безумный архитектор, как можно было в такую квартиру втиснуть крохотную кухоньку!
        - Садись, сейчас суп подам.
        Это немного старомодное слово «подам» и запах супа, и кутерьма вокруг, и необходимость немедленно сделать несколько дел сразу - все это было так не похоже на упорядоченную жизнь Матвеева, совершенно выбило его из колеи, и только когда он зачерпнул ложкой ароматный суп, снова почувствовал, насколько голоден. Ну хоть аппетит его не оставил.
        - Все может изменить человеку, все может измениться, но не аппетит. Меня Валерия зовут, мы с Никой компаньонки. А это чудовище в комнате - ее сын Марек. А ты-то кто?
        - Я… Матвеев. Максим Николаевич. Архитектор из Питера. Ехал в командировку, и… вот.
        - Ешь. Сейчас принцессу выужу, а то она там уснет. Эй, Ника, ты что, раствориться решила?
        Рыжая кричала на весь дом, Матвеев в толк взять не мог, чего она так вопит.
        - Чтоб мне раствориться, здешней растворялки не хватит. Налей мне супчику, я выхожу.
        Они обе сумасшедшие, решил Матвеев. Но суп был божественный, и когда рыжая взяла его тарелку, чтобы налить добавки, он благодарно вздохнул. Такого супа он не ел очень давно. Как Томки не стало.
        Ника вышла из ванной, завернутая в красный уютный халат, доходящий ей до колен и открывающий абсолютно белую кожу и пару весьма неплохой формы ног с тонкими лодыжками. Волосы ее, мокрые и пахнущие цветами, свободно падали на спину, лицо раскраснелось, и синие глаза стали просто фантастическими. Таких синих глаз Матвеев ни у кого не видел… или видел? Видел, и воспоминание это пряталось где-то очень далеко, и не ухватить…
        - Лерка, ты святая. Только святые умеют варить такой суп. Марек!
        Матвеев улыбнулся - он и не знал, что у святых есть особый рецепт супа, но от крика снова дернулся - да что они, совсем не умеют нормально разговаривать?
        - Марек, иди к нам, будем чай пить!
        - Принесите мне сюда, у меня котэ на плече спит.
        - От твоего крика он уже проснулся.
        - Типа, от твоего не проснулся. И четыре ватрушки тоже несите.
        Рыжая принялась наливать чай в большую кружку, достала тарелки для ватрушек, а Матвеев удивленно наблюдал за этой кутерьмой. По всему видать, что люди здесь абсолютно счастливы и довольны друг другом, да и сам он ощущает тепло, наполняющее этот дом. Они орут друг на друга, с серьезными лицами шутят, причем юмор у них самый что ни на есть черный, но им заметно хорошо вместе.
        Рыжая унесла чай и тарелку с ватрушками в комнату, а Матвеев, не глядя на Нику, осторожно спросил:
        - Так вы все вместе живете?
        - С Леркой? Боже упаси, нет. Она с дочкой в соседнем доме живет, как мужа похоронила шесть лет назад, так и остались вдвоем. А мы с Мареком здесь - это бабушки моей квартира, она мне ее подарила, вот сестра злилась, когда узнала, до сих пор простить мне этого не может! Меня Ника зовут. А…
        - А я Макс. Я хотел тебя поблагодарить…
        - Не городи глупостей. Не за что меня благодарить, так карта легла, вот и все.
        Где-то в квартире зазвонил сотовый, рыжая выскочила из комнаты мальчишки и понеслась искать аппарат. Матвеев отодвинул тарелку и понял, что согрелся и жив, а ведь сегодня все могло закончиться для него навсегда, и тогда как же Димка?
        - Мне надо сыну позвонить.
        - Сейчас позвонишь, все будет в порядке. - Ника сжала его ладонь. - Не думай об этом, оставь на завтра. Я всегда такие вещи на утро оставляю, на свежую головой думается лучше.
        - Лариска звонила, - рыжая принесла телефон, оказавшийся банальной «раскладушкой» вишневого цвета. - Парнишка, что с ногой, в порядке. А который с головой - в реанимации, но Семеныч обещает, что его вытащит.
        - Семеныч? - Матвеев чувствует, как сердце заполошно стукнуло. - Кто это?
        - Это хирург. - Ника снова ободряюще сжала его ладонь. - Один из лучших, к нему записываются со всей страны. И по санавиации вызывают на такие операции, которые осилить никто не может. А он здесь, у нас, живет - говорит, в маленьких городах народ проще.
        Матвеев кивнул. Да, проще и понятней, без всего этого заграничного офисного лоска, невесть зачем позаимствованного у буржуинов и доведенного до абсурда.
        - Вот телефон, звони куда надо.
        Матвеев набрал знакомый номер. Димка ответил не сразу, но вот в трубке послышался его голос:
        - Слушаю вас.
        - Дима…
        - Пап! - Сын вдруг захлебнулся слезами и стал совершенно не похож на себя. - Пап, где ты был? Я звонил тебе, и дядя Саша звонил, и… никто, никто не отвечал, ни Витя, ни…
        - Димка…
        - Пап, что это за телефон, где ты?
        - Я… я в порядке, ты не плачь, завтра буду дома, главное, что…
        - Папа-а-а-а, приезжай сейчас! Сейчас! - Димка плачет навзрыд, и Матвеев понятия не имеет, что делать.
        Ника молча взяла у него трубку и вышла из кухни.
        - Тише, малыш. Все хорошо. Слышишь? Тише, не надо плакать.
        Голос ее стал какой-то совершенно другой, уютный и мягкий. Матвеев взъерошил волосы - он иногда забывал, что сыну всего десять, что он совсем мальчишка и вырос без матери - Димка-Торквемада сам не давал Матвееву вспомнить об этом, но он должен был помнить и учитывать, а ему было очень удобно вот это раннее Димкино взросление.
        - Вы кто?
        Немного хриплый от слез, но подозрительный голос. Ника улыбнулась - Марек был когда-то точно такой. Он и сейчас такой.
        - Я - Ника. Я сегодня твоего папу из воды выудила, вот сидит он у меня дома и греется супом.
        - Из воды?
        - Если обещаешь, что не сдашь меня, я тебе по секрету расскажу, что случилось.
        - Не сдам, честно. Буду молчать, как рыба.
        Ника поняла, что этот мальчишка не потерпит лжи и почувствует ее, а потому нужно просто как-то смягчить правду…
        - А Витя выживет?
        - Будем надеяться, его оперировал очень хороший врач.
        - Ой, а дядь Саша-то ничего не знает! - Димка расстроен, но уже не плачет. - Ника, ему нужно сообщить…
        - Ты обещал молчать, как рыба, помнишь? Мы сами все уладим, а ты делай вид, что ничего не знаешь.
        - Зачем?
        - Ну сам-то как думаешь? А если машина не просто так упала с моста? Мы же ничего пока не знаем. Осторожно надо, а то мало ли что.
        - Ника, ты с папой к нам приедешь?
        - Это вряд ли. Лучше ты к нам приезжай - потом, когда все устаканится.
        - У тебя дети есть?
        - Ага, но он уже взрослый, мой деть - ему семнадцатый год, в следующем году школу заканчивает.
        - А-а-а… понятно. А кот как же?
        - У Марека спит.
        - Что это за имя - Марек?
        - Вообще-то он Марк, но моя бабушка была полькой, и мама… ну, и я в некотором роде. И у нас в доме его имя превратилось вот в такое. Я сейчас твоему отцу трубку дам, так ты его не расстраивай, ладно? Ему больше всех сегодня досталось. Слышишь меня, малыш?
        Димка хмыкнул. Никто не называл его «малыш», да и не надо ему это, он взрослый, просто от расстройства расплакался. Но Никин голос в телефоне звучал так сочувствующе… по-родному, что у Димки снова защипало в глазах. Только мама так говорила, мама, о которой он старался не вспоминать, и боялся забыть то, что помнил. Но это не мама, это какая-то чужая женщина, но как она говорит это «малыш» и какой голос у нее… словно знакомый… Димка едва сдержал готовые снова брызнуть слезы.
        - Ладно, дай мне минутку.
        Ника поняла, что мальчишку надо отвлечь - чем угодно, но отвлечь от страшных мыслей, от пережитого стресса, от того, что он еще надумает, если оставить его одного. И это неправильно - то, что они все здесь, а он там один.
        - Хочешь, я тебе скину на телефон фотку нашего Буча?
        - Ага, хочу. А когда скинешь?
        - Да вот сейчас, сию минуту Мареку скажу, и он…
        - А он есть ВКонтакте?
        - Есть. Сейчас свяжется с тобой по скайпу, покажет котэ.
        - А-а-а-а, ты говоришь «котэ»!
        - Ага. Мне кажется, это прикольно. Оно няяяшноеее!
        - Давай, пусть связывается, я хочу посмотреть. И папа пусть войдет в скайп.
        - Ты гений. Как я раньше об этом не подумала. Не бросай трубу, я Мареку свою дам, продиктуешь ему номер, а то я совсем чайник.
        - Как все старички.
        - Ах ты, мелкий гаденыш!
        Димка уже хохочет, Ника сунула трубу ничего не понимающему Марку и сделала зверское лицо.
        - Это ты Димку сейчас гаденышем обругала? - Матвеев удивленно смотрит на Нику. - И что он тебе сказал?
        - Он и есть мелкий гаденыш, обозвал меня старичками.
        - Кем?!
        Мир положительно сошел с ума. Чтобы его Димка обозвал старичками незнакомую женщину - этого просто не могло быть, но Матвеев сам слышал, как он хохотал в трубке, и Ника улыбалась, а это значит, что… Непонятно, что это значит.
        - Я подключился, идите. - Марк выглянул из комнаты. - Он на связи.
        Ничего не понимающего Матвеева потащили в комнату, где во весь экран компьютера улыбалось Димкино заплаканное лицо, а Марк демонстрировал ему котенка.
        - Димка!
        - Пап! Смотри, какой котэ! Вот нам бы такого!
        - Котэ? Почему - котэ? Котэ - это грузинское имя, если я не ошибаюсь, фильм даже есть - «Кето и Котэ». А это кот, его зовут Буч.
        - Ничего ты не понимаешь, я тебе потом объясню. - Ника толкнула Матвеева в бок. - Давай, Димка, извиняйся за старичков, иначе обижусь навечно.
        - Ладно, не такая уж ты и старая.
        Матвеев поперхнулся. Димка, его Димка, - говорил «ты» взрослой женщине, еще и шутил при этом! Но, взглянув на ее смеющееся лицо, понял - совершенно невозможно воспринимать всерьез нормы человеческого этикета, находясь рядом с этим ходячим недоразумением.
        - Спать-то ложись, Дим.
        - Пап, еще и восьми часов нет… Какое - спать? Я с Марком немного хотел поговорить…
        Марк серьезно кивнул, и Матвеев согласился. Пусть Димка отвлечется от пережитого страха. Но как Нике так быстро удалось его успокоить?
        - Ну что ты, у меня же свой сын имеется, - Ника снова налила ему чаю. - Я же мать. Всякое случалось, как мне не уметь справиться с мальчишкой? Лер, ты уходишь?
        - Ирка там одна, пора мне, я еще в клуб заеду. - Лера надела дубленку и шагнула к двери. - Завтра приду, а сейчас поздно уже. Ты кошек нам пробила?
        - А то! В лучшем виде! Ой, Лерка, ты же не знаешь главного! Не уходи, дай я тебе расскажу.
        - Давай завтра.
        - Нет, нет, сегодня, это не ждет! Слушай, там у них такие чаны здоровенные, а в них стеклянная масса булькает - медленно так ворочается, разноцветная… В общем, берешь трубку, набираешь массу и дуешь - и шар такой выдувается, а ты его в форму, и…
        - Так, мне все ясно, ты, как обычно, всюду сунула свой нос. Кто бы сомневался. Все, солнце, вам пора отдыхать. Кстати, Лариска сказала, чтоб ты порошок какой-то выпила, так что давай, пей.
        - Я… ты иди, я потом выпью.
        - Э, нет, подруга, хитришь. Знаю я, как ты его выпьешь. Где порошок?
        - Лер, он горький, как хинин. Лариска решила меня отравить, а я еще нужна обществу. У меня сын и котэ ценной породы.
        - Или ты сейчас пьешь порошок, или я скажу Мареку, и он тебя заставит.
        - Никакого уважения к свободе волеизъявления. Мерзкий шантаж вдобавок.
        - Ага, я рыжая сука, это всем давно известно. Где порошок?
        - В кармане.
        - Давай, раньше сядешь - раньше выйдешь. Макс, неси воду.
        Матвеев из кухни слышал это препирательство и умирал со смеху. Но - тихонько, понимая, что величие момента не позволяет все испортить нечестивым хохотом. А потому он сам всыпал в рот отчаянно горький порошок и запил его водой, Ника же, морщась и фыркая, сделала то же самое под неусыпным контролем подруги.
        - Ну, как дитя малое, ей-богу. Все, я побежала, до завтра, ребята.
        Она выскочила, каблуки ее застучали по лестнице, а Ника поплелась на кухню в поисках чего-нибудь, что поможет перебить горечь во рту. Матвеев тоже не отказался бы, но, помня, что он мужчина, крепился. Правда, когда Ника нашла банан и протянула ему половинку, его решимость пошатнулась.
        - Спать надо ложиться, что ли… Завтра работы до фига. - Ника вздохнула. - Идем, выдам тебе постельные принадлежности.
        Комната, куда привела его Ника, задумана была как рабочий кабинет. Здесь стояли стеллажи с книгами, пианино с десятком советских кукол на крышке, на столе - компьютер, на полках - тоже куклы, было уютно и тепло. Просторная тахта разложена и покрыта пледом, здесь же лежит раскрытая книга. Видимо, именно тут Ника проводит свободное время.
        - Откуда столько кукол?
        - Вот эти две - мои из детства. Бабушка дарила. А остальные… Знаешь, на блошиных рынках часто вижу - сидит бедняжка, продают ее. Иногда грязная такая, а иногда словно новая, из коробки. Это же наши куклы, еще советские. А они несчастные - предательство такое, поигрались в них, и не нужны стали. И я покупаю. Принесу, вымою, в порядок приведу, платье новое сошью - и вот сюда. Тут они и живут у меня, целая коммуна собралась, видишь? Я их не предам, и им веселей так жить. Вот, бери белье, постели на тахту и спи. А я схожу в машину, заберу вещи. У меня там ноут, да и шмотки постирать бы не мешало… Ой, а ваза-то! Я же сама себе сделала вазу! Все, я побежала!
        - Я помогу.
        - Не надо, там нечего нести. Ложись, отдыхай. Мальчишки, похоже, в танчики затеялись, завтра в школу не пойдут опять.
        - То есть?
        - Когда такая погода стоит, я люблю, чтоб Марек дома оставался, не рухнет без него школа, нечего ребенку по морозу скакать. Потом гранит науки догрызет. Лариска даст ему справку на эти дни, делов-то.
        - Но Димка…
        - Напишешь записку, и все. Тоже мне, бином Ньютона. Ребенок перенервничал, что ж ему, с утра в школу тащиться? Ладно, укладывайся, а я смотаюсь к машине, волосы только прикрою, а то заледенеют.
        Матвеев понимал, что должен что-то ответить, не годится вот так относиться к школе, и вообще это расхлябанность… но, с другой стороны, Ника абсолютно права, не рухнет школа без Димки, а ему на пользу дома посидеть, успокоиться. Ведь могло быть совсем по-другому, уже сегодня его жизнь могла измениться - навсегда, и если бы не Ника, так бы оно и было, но как можно благодарить такую личность, которая… ну, просто не знаешь, что выкинет в следующую минуту? И все схемы и правила человеческого общения и этикета на глазах летят ко всем чертям, и нужно придумывать что-то новое, но как? Матвеев покачал головой и принялся засовывать подушку в наволочку.
        Дома это всегда кто-то делал за него - кровать сама оказывалась застеленной, еда - сваренной, тарелки - вымытыми. Он отвык от того, что нужно делать что-то по дому. А теперь, засовывая подушку в цветастую наволочку, пахнущую чистотой, он снова попытался поймать воспоминание, мелькнувшее в его голове при виде тонкого Никиного запястья. Где, у кого он видел такое же?
        Хлопнула входная дверь, Матвеев слышал, как Ника, чертыхаясь, стаскивает сапожки, чем-то шуршит, шебуршится… ему хотелось посмотреть, что она там делает, но он не мог - сон свалил его, и последнее, что он помнил, - это тонкое запястье, сжимающее нож, и крик «Убью!» - но это не Ника, а кто-то другой. И он знает, что должен забыть, кто это.
        Проснулся он от того, что Ника толкала его в бок.
        - Макс, слышишь, Макс, вставай!
        Он не мог понять, где находится, потом враз вспомнил - и удивленно посмотрел на Нику, одетую в красную кружевную сорочку.
        - Ирка звонила, говорит, Лерки до сих пор дома нет. Я ее искать пойду, а ты тут один останешься, Марек спит, не дай ему увязаться за мной.
        Матвеев уже все понял. Поднявшись, он принялся одеваться.
        - Ты куда это? - спросила она.
        - С тобой пойду, нечего по темноте одной шастать. - Макс пощупал ботинки, стоящие на батарее. - Высохли почти. Куртка тоже высохла?
        - Машинка с сушкой, давно высохла. Но тебе после «купания» по холоду не надо бы, и…
        В дверь требовательно позвонили. Ника испуганно уставилась на Матвеева - синие глазищи сразу стали какими-то детскими, круглыми и беспомощными.
        - Я никого не жду, ночь же…
        - Может, Валерия?
        - У нее ключ есть.
        Ну да. Они дружат, они компаньонки в каком-то бизнесе, у них дети примерно одного возраста и одинаковые судьбы, понятно же, что у каждой есть ключ от квартиры подруги. На всякий случай.
        В дверь снова позвонили, и слышно стало, что проснулся Марк и шлепает босыми ногами по коридору.
        - Сынчик, не подходи к двери!
        - Мам, что происходит?
        - Максим Николаевич, это я, Олешко.
        Голос из-за двери звучал глухо, но внятно. Видимо, человек понял, что так просто его среди ночи никто не впустит.
        - Открываем. - Матвеев выдохнул. - Это мой начальник службы безопасности.
        Ника набросила халат и подошла к двери. На лестничной клетке топтались трое дюжих молодчиков самого зловещего вида, но раз Макс сказал, что это его охрана - значит, так тому и быть.
        - Здрас-с-с-сьте. - Тот, кто назвался Олешко, неловко переступил с ноги на ногу и даже поклонился. - А Максим Николаевич…
        - Входите скорей, всех соседей перебудите!
        Ника отступила, и парни один за другим вошли в прихожую. Матвеев просто кожей ощущал, как они вытеснили все пространство этой, в общем, не такой уж и маленькой для типовой квартиры передней.
        - Максим Николаич, а мы-то беспокоились! - Олешко чувствовал себя не в своей тарелке. - А пока добрались…
        - Как же вы меня нашли?
        - Обижаете, шеф, - Олешко сконфуженно поглядывает на Нику. - Дама с Димкой вашим пошепталась по телефончику, а потом вы в скайпе показались, ну, мы и… Служба такая, Максим Николаевич, что ж. Всяко прошу прощения, мадам.
        - А, да ну вас в пень! - Ника метнулась в спальню и принялась лихорадочно одеваться. - У меня Лерка пропала, а вы тут со своими шпионскими играми, бестолочи!
        Ника понимала, что сейчас Матвеев уедет куда-то в свою жизнь, и эта жизнь никак больше не пересечется с ее, Никиной, потому что у нее отродясь не было никакого начальника службы безопасности, да и самого завалящего охранника, кроме тех, что в клубе, - и те не нужны ей, но люди, у которых эта самая охрана имеется, они не просто так…
        - Ника…
        - Чего? Все хорошо, тебя нашли твои, водитель ваш выживет, вот посмотришь, машину, конечно, жаль, но тут уж ничего не поделаешь, ты езжай со своими, у тебя небось дел полно, а мне надо Лерку искать, может, она там… а холодно же…
        - Ника, тебе никуда бежать не надо. - Матвеев взял ее лицо в ладони. - Успокойся. Есть кому искать, и они найдут. Фотографию только выдай, опишем, во что она одета, и найдут.
        - И телефончик бы, - Олешко сочувствующе посмотрел на Нику. - А вам после пруда не стоит по морозу. Лишнее это. Есть фотографии подружки?
        Ника дрожащими пальцами достает фото, где они с Леркой вместе. Олешко, посмотрев на снимок, хмыкнул и спрятал в карман куртки.
        - Не беспокойтесь. Сейчас подтянем всех и найдем ее в лучшем виде. Максим Николаевич, я тут уж на честное слово не надеюсь - вот как хотите, а ребята здесь с вами останутся.
        - Но…
        - Останутся, уж извините, мадам. Да они смирные, тихонько посидят, а вы спать ложитесь. Максим Николаевич, вот же я, голова два уха, едва не забыл. Телефончик-то ваш утонул, надо понимать, так вот вам новый, нужно, чтоб связь была. Все, счастливо оставаться, и не беспокойтесь - найдем мы вашу подружку, из-под земли достанем!
        - Не надо - из-под земли!
        - Ну, это поговорка такая. А ребята с вами побудут, мало ли что…
        Ника беспомощно взглянула на шкафоподобных «ребят».
        - Там суп есть, будете?
        Они переглянулись, посмотрели на шефа и сделали каменные лица:
        - Никак нет!
        - Глупости какие. Идите, поешьте. Максим, ты своих служащих моришь голодом?
        - Никак нет. Идите, ребята, похлебайте горячего. Я никуда не денусь.
        Матвеев глянул на часы - двенадцатый час, за окном темень, где сейчас может быть рыжая Лерка? Она ушла домой и живет-то совсем рядом, куда она могла подеваться?
        Зазвонил телефон, и по цифрам Матвеев узнал номер Паши Олешко.
        - Максим Николаевич, тут такое дело…
        - Не тяни резину. Нашли?
        - Нашли, далеко искать не пришлось, в подвале ее же дома. Голова проломлена, ни денег, ни документов, ни драгоценностей при ней нет, под ограбление сработано.
        - Что ты хочешь этим сказать?
        - Кто-то допрашивал ее. Вокруг рта видны следы клейкой ленты, на шее - след от шокера. Вырубили, обездвижили, оттащили в подвал, подождали, пока придет в себя, допросили - и в расход, типа, ограбили даму, и все тут…
        - Так она…
        - Жива, но - только не знаю, довезем ли. Уже вызвали знаменитого Круглова Валентина Семеныча, едет. Вы там своей даме как-то втолкуйте аккуратней, она хоть и крепкая с виду барышня, а душа у нее детская, вот что я вам скажу.
        Матвеев машинально сунул трубку в карман и потер лоб - как можно сказать такое «аккуратней», он понятия не имел. Но лучше сказать это на кухне, когда она чем-то занята, чем когда они останутся вдвоем, и он не будет знать, как ее утешить.
        - Ника…
        Нике не пришлось объяснять аккуратней. По одному виду Матвеева она поняла, что стряслась беда, и возможно, непоправимая, что теперь делать, она не знала, потому что Лерка была ее опорой, ее спасательным кругом…
        - Она жива, ее везут в больницу. Ребята нашли Леру очень быстро, - Матвеев торопился сказать, что все не так уж плохо. - Кто-то напал на нее в подъезде ее дома, череп проломлен, но она жива, и хирург Круглов уже едет…
        - Семеныч вытащит Лерку, если есть хоть один шанс, он ее вытащит! Надо Лариске позвонить, и…
        Звук сотового из кармана вернул Нику в равновесие. Так и есть, это звонит Лариса.
        - Иди к Ирке, Ника. - Лариса говорит спокойно, но Ника чувствует напряжение в голосе. - Забери ее к себе, не надо ей одной.
        - Как?..
        - Все непросто, но Семеныч готовит Леру к операции. Будут новости - позвоню. У нее группа крови…
        - Первая положительная, как у меня!
        - Возможно, потребуется переливание, сейчас ночь, и…
        - Я приеду. Марк побудет с Иркой, ее к нам приведут, есть тут граждане, которые годятся для этого. А я сейчас приеду.
        - У меня тоже первая положительная, я с тобой поеду. Ребята, вам сейчас выдадут адрес, приведете в эту квартиру девочку и останетесь здесь. Ясно? - сказал Матвеев.
        - Но Павел Иванович велел…
        - А я вам велю другое. - Матвеев упрямо взглянул на охранников. - И что вы станете делать?
        - А ничего. Руслан пойдет за девчонкой, а я поеду с вами. И все будет ладно. Звоните девочке, хозяйка, чтоб она Руслана впустила.
        - Я позвоню. - Марк, уже вполне проснувшийся, всем своим видом показывал, что все слышал. - Мам, езжай, может, Лере кровь уже сейчас нужна.
        - И то. Давай, Макс, мешкать нечего.
        Ника гонит машину по пустым улицам, наплевав на перекрестки и светофоры, - где-то там ее Лерка борется со смертью, и она не позволит ей проиграть. Потому что есть Ирка, есть они с Мареком, есть их клуб - дело всей жизни, можно сказать, и умирать сейчас совершенно не ко времени, тем более что еще кошки приедут, те самые, стеклянные, а это нужно Лерке увидеть обязательно!
        - Ника, все будет хорошо, вот увидишь.
        - Лерка… она не такая везучая, как я, понимаешь? Вот я - да, страшно везучая, мне всегда фартит, а Лерке нет, ей все с боем дается, и теперь…
        - Теперь она победит. Она же всегда побеждает, да?
        - Да. Мы вместе.
        - Вы и сейчас вместе. Ты же везучая, а большего невезения, чем потерять лучшую подругу, и представить невозможно.
        - Ты прав. Черт подери, ты прав! - Ника нажала на газ. - Все, вот больница, добрались. Вытряхивайтесь.
        Матвеев снова входит в приемный покой, там их уже ждет Лариса - он плохо запомнил ее лицо с первого раза и сейчас рассматривает стройную невысокую женщину с усталыми серыми глазами, маленьким носиком и строгим ртом.
        - Готовы к переливанию? - Лариса ведет их, переодетых в халаты и бахилы, по больничному коридору. - Максим, вы не болели болезнью Боткина? Потому что о Нике я знаю все, а вы…
        - Нет.
        - У вас нет известных противопоказаний для донорства, как то: туберкулеза, венерических болезней, сердечно-сосудистых заболеваний, псориаза, астмы, заболеваний почек и печени и…
        - Нет, ничего такого. Не болел, не привлекался, не пребывал на оккупированной территории.
        - Это не шутки, - Лариса хмурится. - Лере не хватает только подцепить какую-то болячку. Впрочем, мы протестируем кровь, конечно, но время, время…
        Они идут в кабинет, где Лариса и медсестра в маске уже приготовили все для переливания. Ника ненавидит иглы, терпеть не может подобные процедуры, но если Лерке нужна ее кровь - пусть забирает, не вопрос, лишь бы ей это помогло.
        - Перестань пищать, ты уже большая девочка.
        - Больно же…
        - Отвернись и не смотри. - Лариса вздохнула. - После такого стресса и переохлаждения, конечно, это нежелательно, но делать нечего, где мы среди ночи наберем столько крови нужной группы… Все, полежи, выпей микстуру и не вскакивай раньше времени. Ты - тоже. - Лариса движением пальца пригвоздила Матвеева к кушетке и сунула ему в руки стаканчик с какой-то микстурой. - В общем, лежите и ждите меня. Можете поспать.
        Матвеев хмыкнул - как же, поспать… Какой сон, когда вдруг, невесть откуда, свалилась на него неведомая напасть, да еще девчонок втянул, и дошло до такой беды! И ведь неизвестно еще, что с Виктором будет, а у него дети совсем маленькие.
        - Ой, смотри…
        Ника указывает на его правое запястье и протягивает свою руку. На ее запястье темнеет родимое пятно в виде неправильного овала - точно такое же, как у самого Матвеева.
        - У Марека тоже есть, чуть бледнее, чем мое, и вдруг гляжу - у тебя точно такое же! Это странно…
        Матвеев прикоснулся к запястью Ники - да, точно, у него одного в семье такое было, и отец иногда смеялся - бог шельму метит! - потому что он один рисовал и тянулся к искусству, отец с матерью были физики до мозга костей: отец - в прямом смысле, преподавал физику в институте, имел звание профессора, а мать раньше работала инженером в конструкторском бюро. Матвеев никак не продолжил династию, но его необычная для семьи тяга к рисованию, а потом и к архитектуре, была и есть предметом семейной гордости.
        - Я всегда думала в детстве, что меня отметила какая-то фея. - Ника улыбнулась своим мыслям. - Эта штука казалась мне похожей на облачко, и я иногда представляла себе, что она, эта фея, когда-нибудь прилетит и заберет меня с собой.
        - Тебе плохо жилось в семье?
        - Да не то чтобы плохо… Просто я среди них была какой-то не то что белой, а зеленой вороной, что ли. Меня постоянно пытались «исправить», словно я бракованный механизм. Ну, знаешь, когда ты делаешь все не так, как надо, - правда, никто не объясняет, кому надо так, а не иначе, или когда ты не вписываешься в какие-то рамки, хотя тебя в них втискивают изо всех сил, но либо рамки гнутся, либо что-то остается торчать. А вот сестра Женька - та само совершенство, понимаешь?
        Матвеев улыбнулся. Конечно, он понимает - он и сам не знал сегодня, что делать с этим странным существом, и никакого обычного разговора с ней не получилось в принципе, потому что все у нее шиворот-навыворот, но от этого она кажется настоящей.
        - А отец Марка? Или это больная тема?
        - Да ну… Не то чтоб больная. Я после школы уехала в Москву учиться. Поступила на факультет журналистики МГУ, даже сама не знаю как - просто экзамены сдала, сочинение написала. Я еще не знала, чего хочу в жизни, но точно знала, чего не хочу - сидеть в какой-нибудь пыльной конторе от звонка до звонка. Меня такая перспектива просто ужасала. В общем, поступила, а родители в Питере остались, и Женька тоже.
        - Это сестра?
        - Ну да, сестра. Такой, знаешь, злонаблюдательный ум. И почему-то наблюдал этот ум всегда за мной. Я, правда, до этого два года здесь, в Александровске, жила, с бабушкой, и все равно - свобода, какие-то новые люди, время перемен, жизнь впроголодь, зато долой мещанские предрассудки. Он был мажорный мальчик - родители в министерстве, квартира в центре Москвы, и я тут вся такая из себя - не то эльф, обожравшийся пирогом, не то провинциальная идиотка, считающая всех людей прекрасными, а мир - приемлемым местом для жизни. Ну, любовь там, все по-взрослому, и так почти три года, а потом мама с папой ему велели не валять дурака, потому что нарисовалась более выгодная во всех отношениях партия. И, конечно, он побежал туда - там папа не то банкир, не то депутат, или то и другое вместе, а я осталась при Мареке. Конечно, никаких скандалов я закатывать не стала, поговорила с бабушкой, она сказала: да на кой ляд тебе рядом это дерьмо? Что мы, ребенка без него не вырастим? Я подумала - а и правда, и успокоилась. Ну а по итогу все сложилось неплохо - родители, конечно, поставили мне условие: избавиться от ребенка
или… Ну, «или» там - не «или», а я вернулась к бабушке - сюда, в эту квартиру. Бабушка Магда Юзефовна Сливинская, мамина мать, - вот она меня принимала такой как есть и любила. К ней я и приехала рожать, со свежим дипломом на руках. В эту квартиру Марека принесла, в костеле около дома его крестили.
        - Так ты католичка?
        - Я не знаю, наверное, католичка, а может, и вовсе некрещеная - я родилась в Казахстане, там жила мать отца, и мама поехала рожать туда, так он хотел. Он сам тогда служил где-то за границей, и крестили меня или нет, я не знаю, надо бы у мамы спросить, да все недосуг, а Марек - точно католик, его крестили в костеле, и бабушка присутствовала, а Лерка была крестной, хотя тоже не знает, католичка она или нет. Вот так и живем. Родители, конечно, смирились…
        - Хотя есть всегда какое-то «но»?
        - Да, есть. Женька наша, их гордость, идеальная дочь, подающая всякие надежды, не смогла поступить даже в самый завалящий вуз, закончила педучилище и с тех пор пребывает в поисках богатого мужа. Ну, ей сейчас тридцать шесть лет уже, а семь лет назад умерла наша бабушка. Пока я была просто матерью-одиночкой в бабушкиной квартире, Женька в мою сторону и не глядела, у нее как-то получалось меня презирать. А после бабушкиной смерти вдруг оказалось, что квартира эта разделу не подлежит, потому что подарена мне еще бог знает когда! Бабушка сама так решила, потащила меня к нотариусу - Мареку тогда было полтора года. Ну и подарила мне квартиру. Все честь честью, они, конечно, бросились искать адвокатов, чтобы отыграть это дело назад, но все им хором ответили, что дарительница прожила еще восемь лет в этой квартире, была в здравом уме и твердой памяти и так далее. Тогда мне поставили условие - продать квартиру, деньги поделить с Женькой. Ну, тут уж я спросила, не за дуру ли они меня принимают? Оказалось - да, за дуру, и всегда считали, что я - клиническая дура. Ну, там вообще-то больше Женька воду мутила,
мама, она только за мир во всем мире любой ценой, но я-то - нет, я должна защищать интересы своего ребенка, с чего бы мне продавать отличную четырехкомнатную квартиру в центре Александровска, делиться с Женькой и переезжать куда-то к черту на кулички в хрущевку? Учитывая, что бабушка мне так и сказала: «Они будут заставлять тебя поделиться с Евгенией или хотя бы прописать ее. Так вот, если я хоть что-то для тебя значу, ты не сделаешь ни того, ни другого».
        - Отличная у тебя была бабушка!
        - Да, она Женьку видела насквозь, понимаешь? И она меня знала как облупленную - я бы дрогнула ради мамы, чтоб она не огорчалась. Но прямой запрет я нарушить не могла. А они - да, когда не удалось заставить меня продать жилье и поделиться, потребовали прописать Женьку. Папа особенно старался - он Женьку обожает, она смысл его жизни.
        - А тебя?
        - А меня он больше терпел, и то не всегда. Я это знала с детства, но справлялась. Знаешь, когда у тебя на душе хреново, ты просто можешь закрыть глаза - и оп-ля! - ты уже не здесь, а где-то далеко, в какой-нибудь бесконечной сказке, где живут все, кого ты любишь, и куклы разговаривают, и главное - эту страну никто никогда у тебя не отнимет, и никто чужой туда не войдет - потому что она у тебя в голове, понимаешь?
        - Да, понимаю.
        У Матвеева отчего-то ком в горле застрял. Он смотрел на бледное личико Ники, которая, закрыв глаза, чему-то своему улыбалась, и думал о никому не нужной девочке, которая сбегала в свои фантазии, чтобы хоть там быть собой и не опасаться ничьего гнева, недовольства, наказания.
        - А зачем ей здешняя прописка? Ну, сестре твоей?
        - Ой, это смешная история. - Ника даже хихикнула. - Началось все с того, что мы с Леркой решили зарабатывать нормальные деньги. До этого мы вели свадьбы и прочие торжества - я тамадой, а Лерка - фотографом. В общем и целом это были неплохие деньги, и со свадеб мы еду всякую приносили, то есть экономили средства таким образом… У Лерки, когда Мишка умер, вообще почти ничего не осталось - у него рак был, все деньги сожрал, но Мишку не спасли. В общем, мы решили продать что-нибудь ненужное и устроить арт-кафе. У меня был гараж и бабушкины серьги с бриллиантами, у Лерки - старая Мишкина машина, дача и диплом экономиста. В общем, мы все эти активы реализовали, превратили в звонкую монету, а один мой приятель в банке подогнал нам почти выплаченный подвальчик, где мы и решили обустроить наш бизнес. Денег у нас хватило на ремонт и простенькую обстановку, а друзья-художники бесплатно все там разрисовали, ребята статуэток разных нанесли, ну а кухня у нас по последнему слову. И повара отличные. В общем, открылись мы, и так, знаешь, все удачно пошло - мои приятели-журналисты статей написали в разные издания,
что, дескать, богемное кафе и так далее… В Александровске заведения такого рода никогда не было, а творческие люди есть, и много. И начали к нам граждане захаживать на огонек, а учитывая отличную кормежку, сам понимаешь, мы попали, как говорится, в струю. И тут полтора года назад вдруг объявилась Женька. Ей, видите ли, надоел Питер, она хочет чего-то нового. Ну и всплыл вопрос прописки. К тому же отец потребовал, чтоб я взяла ее в долю в нашем с Леркой бизнесе. Даже если отбросить тот факт, что Лерка Женьку с детства ненавидит люто, с какого перепугу я бы стала брать ее в бизнес? Короче, я им отказала, а они полгода со мной не разговаривали. А потом папа заболел. Нужны были дорогие лекарства, лечение, а денег, сам понимаешь, нет - и тут я очень пригодилась. Впервые в жизни от меня появилась хоть какая-то польза - это дословная папина цитата. Ну я это проглотила, конечно, но с тех пор я не сказала ему ни слова. С мамой - да, общаюсь, а его для меня больше нет, и пусть живет сто двадцать лет, но без меня, я байстрючка, можно сказать.
        - Понимаю…
        - А Женька сошлась здесь, в Александровске, с каким-то не то бандюком, не то бизнесменом и принялась ходить ко мне в гости. Ради мамы я ее не прогоняла - хотя после ее посещений мне всякий раз звонили из Питера и высказывали «фе» по поводу моих халатов, кукол, отсутствия мужа, столовой - есть на кухне моветон, и так далее. А на днях, когда Женька пришла в очередной раз и завела разговор о том, что мне нужно меньше есть и подумать о своем месте в жизни, Марек наорал на нее и выставил за дверь. В прямом смысле слова. Вытолкал, бросил ей вслед сапоги, сумку и шубу и сказал, чтоб она не смела больше появляться в нашем доме. Вот, поставил ее в черный список в моем телефоне…
        - А это он правильно сделал. - Матвеев снова коснулся запястья Ники. - Длинный день какой.
        - Да. Сколько всего может произойти за один несчастный день, а?
        - Да. А ты не такая уж не от мира сего, как я думал сначала.
        - Макс, у меня сын на руках. Или я его поставлю на ноги, или нет, какое там не от мира сего. Но есть вещи, в которых я такая, какая есть, с тем и возьмите, как говорится. Я не хочу меняться только потому, что кому-то нужно, чтобы я жила «как люди». Потому что моя жизнь всегда принадлежала мне самой, и так оно будет и впредь. И кто что об этом думает, мне абсолютно безразлично. Вот и все. Я считаю, что если ты не живешь в свое удовольствие, то ты живешь зря. Я не права?
        - Права. - Матвеев задумался. - Пожалуй, это единственно правильный подход к жизни. Что бы ни делал, это не должно мешать тебе жить в свое удовольствие, только тогда все это имеет смысл.
        Они замолчали, думая каждый о своем, а в итоге - о рыжеволосой женщине, которая сейчас зависла между небом и землей. И они звали ее обратно, каждый по-своему.
        - Ну, как вы тут, не уснули? - Лариса вошла в кабинет стремительно, словно и не дежурила сутки.
        - Что? Что там?
        - Порядок. - Лариса присела на край кушетки, и сразу стало видно, как она устала. - Семеныч сделал невозможное. Думаю, Лерка выкарабкается, хотя у него прогноз более осторожный. Но ты же знаешь Семеныча…
        - Ага. Где она?
        - В реанимации, где и положено. А вы езжайте домой и поспите полноценно. При таком переохлаждении, потере крови и стрессе я не гарантирую никому из вас безоблачной жизни, если не отдохнете как следует.
        - А Виктор? - Матвеев знал, что разговор с его женой у него впереди. - Что он?
        - Час назад пришел в себя, в сознании, но очень слаб, так что к нему нельзя. Там его жена и мать приехали…
        - Анжела?
        - В зале для посетителей сидят. Тебя, Ника, ждут, кстати.
        - Зачем?
        - А сама-то как думаешь? - Лариса фыркнула. - Вот, витамины попей. Проваливайте оба, устала я что-то.
        Сунув Нике в руку баночку с витаминами, Лариса вытолкала их из кабинета.
        В тускло освещенном коридоре было тихо и пусто. Они прошли по нему, свернули в другой - в небольшом зале, заставленном диванчиками и кадушками с пальмами, расположились две женщины - молодая и пожилая, там же Олешко что-то говорил им обеим. Увидев Матвеева и Нику, они встали. Пожилая женщина, подойдя к Нике, вдруг обняла ее и заплакала:
        - Храни тебя Господь, милая, храни тебя Царица Небесная, век буду Бога молить за тебя, ты моего Витю от смерти спасла…
        - Да я что… вот Максим его вытолкал, я вытащила только! А тут врачи…
        - Да ведь если б не полезла ты на лед, проехала мимо, так бы и погибли они там все трое! Храни тебя Господь и деток твоих! Один он у меня, Витенька-то!
        - Все будет хорошо, доктор говорит.
        Ника чувствовала неловкость от того, что эта женщина, по возрасту годящаяся ей в матери, благодарит ее за такое, собственно, обычное дело. Ну, вытащила, что необычного? Все «как у людей», разве нет?
        - Конечно, теперь все будет хорошо. Уж мы его выходим, вылечим!
        - Не беспокойтесь об этом. Зарплату Виктора вам будут перечислять, пока он не выздоровеет, лечение фирма оплатит, если потребуется. Как только Витю можно будет перевозить, доставим его в Питер, чтоб вам было удобней его навещать, - сказал Матвеев.
        - Спасибо, Максим Николаевич. - Анжела, молодая, худенькая, коротко стриженная, едва сдерживала слезы. - Мы чуть с ума не сошли, когда он не ответил на звонок… А потом вот Павел Иванович… организовал все, привезли нас…
        - Наш пострел везде поспел. - Матвеев внимательно посмотрел на начальника охраны, но тот вдруг заинтересовался ботаникой - принялся разглядывать пальмы. - Доктор мне сказала, что Виктор пришел в себя, но пока к нему нельзя. Если что понадобится, звоните мне или вот Павлу Ивановичу.
        - Да Анжела сегодня домой вернется, дети там на чужих руках - соседка присмотреть взялась, раз беда такая, но все ж она человек посторонний, надо ехать к детям, им мать нужна, а я здесь останусь, у двоюродной сестры поселюсь. Пока Витя выздоровеет. Куда ж я от него… ему ведь тоже сейчас мать нужна.
        Она снова заплакала - маленькая, сухая, с темными ухоженными волосами, и Анжела обняла ее. Ника отвернулась. У людей горе, и они вместе, а она одна - Лерка в реанимации, а она совсем одна, и надо держаться, потому что дома Марк и Ирка, хоть и взрослые уже почти, но все равно - дети, и им нужно опереться на нее, она должна стать защитой и каменной стеной для них.
        - Устала я, поедем домой. - Ника взяла Матвеева за палец и потащила к выходу.
        Он шел за ней, и в его голове вдруг снова пронеслись воспоминания - тонкая бледная рука, истошный крик и горячая ладошка, обхватившая его палец.

* * *
        Человек с винтовкой рассматривал вход в больницу в бинокль. Он в толк взять не мог, как этой проклятой бабе удалось выволочь его жертву на берег, но ведь удалось! Желание взять и выстрелить в нее стало очень сильным, но он никогда не шел навстречу своим желаниям. Он убивал только по необходимости - когда есть заказ или когда нужно допросить человека, а потом сделать так, чтобы он никому об этом не рассказал. А убивать просто потому, что хочется, - нет, от такого до психушки один шаг при его-то работе. Так что пусть живет, корова белобрысая, никуда она от него не денется, время еще есть.


        5
        Ника проснулась первой. Она любила просыпаться раньше Марка и знать, что дома спит ее ребенок. Свернувшись калачиком под одеялом, он видит свои сны, и он спокоен и счастлив здесь, с ней. Ника повернула голову - рядом на подушке устроился котенок. Он сидел с Марком весь вечер и ночью тоже, но как только Ника улеглась в кровать, Буч тут же вскарабкался к ней и улегся рядом, сразу предав Марека.
        Ника погладила Буча, и он тут же заурчал, словно внутри у него завелся невидимый моторчик.
        - Одиннадцать часов, шутка ли! - Она сняла ночную сорочку, надела халат и вышла из спальни.
        В кабинете спал Матвеев - Ника мельком глянула на него и закрыла дверь: пусть спит, ему досталось накануне. В гостиной на диване прикорнули охранники Руслан и Олег. Ника заглянула в детскую - Марек с Иркой устроились на тахте, Ирка уткнулась в его плечо и посапывает, как медвежонок. Одно время они с Леркой мечтали, что вот вырастут их дети, поженятся, и будут они вместе нянчить внуков. Но со временем стало понятно, что ребята воспринимают друг друга абсолютно по-родственному, общаются как брат и сестра и никаких иных чувств друг у друга не вызывают. Они с Леркой повздыхали и смирились - все равно дети всю жизнь будут связаны дружбой, а это немало.
        Ника закрылась в кухне, чтобы позвонить, но телефон ожил сам.
        - Ника, это я, Димка.
        - Привет, малыш. Как спалось?
        - Хорошо, спасибо. А папа уже…
        - Нет, золотой мой, папа еще спит. Устал накануне, намерзся, стресс опять же… Как проснется, тут же тебе позвонит. Ты кушал?
        - Ага. - Димка удивленно замолкает. - А что?
        - Да я все думаю, как ты там один, кто тебе готовит и вообще…
        - А, за это не беспокойся. Тут есть кому готовить.
        - Счастливый… а мне вот надо сейчас что-то изобретать, а что?
        - Папа картошку жареную любит. И я люблю…
        - О, это идея. Марек тоже любит картоху. Эй, ты что…
        - Что с тобой, Ника?
        - Это Буч, карабкается по мне, как по дереву. Этот кот в прошлой жизни явно был сначала китайским мандарином, а потом скалолазом.
        - Со скалолазом понятно, а китайским мандарином почему?
        - А захребетник потому что, любит, чтоб его носили.
        Димка хохочет, и Ника вскоре отключает телефон. Так, теперь больница.
        - Валентина Семеновича можно?
        Девушка на телефоне, оцепенев от такой наглости, не нашлась, что ответить, и Ника поспешно добавила:
        - Это Ника Зарецкая, я вчера была в больнице, кровь сдавала…
        - А, да, помню. Сейчас посмотрю, не занят ли он.
        Через минуту в трубке послышался бас Семеныча:
        - Ника, какого дьявола ты названиваешь?
        - Да я только первый раз…
        Ника знала, как нужно говорить с Кругловым - покорно и тихо.
        - Нечего корчить из себя сироту! - Семеныч, конечно, в курсе всех ее уловок. - Жива твоя Валерия, без сознания, но - жива. Дальше посмотрим…
        - Но она…
        - Ничего не могу тебе сказать. Все, мне некогда. И не названивай бесконечно.
        Ника все держит трубку, и голос медсестры снова прорывается к ней:
        - Не переживайте, раз он кричит, значит, выживет сестрица ваша. Вот если б дело было плохо, он бы с вами ласково говорил, а раз наорал, значит, все хорошо.
        - Спасибо… там еще у нас…
        - Парнишка, да? Мать у него настырная такая, заставила ее впустить - ну, он сегодня уже в обычную палату переедет, так что здесь беспокоиться не о чем.
        - Спасибо. А когда…
        - После обеда позвоните, я вам все скажу как есть, а приезжать смысла нет, сюда вас не пустят.
        - У меня дочь ее сейчас, она…
        - И ее не впустят, больная, когда придет в себя, должна быть спокойна, волновать ее нельзя никак. А девочка расплачется, и сестре вашей сразу хуже станет, зачем это надо, сами подумайте.
        Ника вздохнула и принялась чистить картошку. Пожалуй, ее надо много - охранников покормить, и вообще… хорошо хоть, огурцы есть маринованные, они их летом с Леркой много наделали. Часть даже в клуб пришлось унести, там их посетители оприходовали за милую душу.
        - Ты маме звонила?
        Ирка, рыжая, бледная, такая же тощая, как и Лерка, смотрит на Нику испуганными заспанными глазами.
        - Только что говорила с доктором и медсестрой. Пока она без сознания, но прогноз неплохой.
        - А когда мы к ней?..
        - Как только доктор разрешит. Там реанимация, туда никого не пускают, после обеда позвоним, глядишь, будут новости.
        Котенок прыгнул с Никиного плеча на стол и вскарабкался по Иркиному рукаву ей на шею. Девочка прижалась к нему щекой.
        - Забавный какой… Давай я помогу тебе картошку чистить.
        - Да я уже почти… иди полежи еще, я вам завтрак принесу.
        - В постель? Здорово.
        Забрав котенка, Ирка пошла обратно в комнату. Ника с облегчением вздохнула. Очень трудно делать вид, что все хорошо, когда ничего хорошего нет, и при этом обманывать Ирку, пытливо и тревожно глядящую на нее Леркиными зелеными глазами. Только сейчас Ника вдруг подумала, что было бы, если бы Лерка погибла. Конечно, она никогда бы не бросила Ирку, но каково девочке осиротеть во второй раз?
        - Не буду об этом думать. - Ника режет картошку соломкой и старается думать только о готовке. - Все будет хорошо.
        Снова зазвонил телефон.
        - Доброе утро, это Павел Олешко, помните такого?
        - Ну как вас забудешь! - Ника придерживает трубку плечом. - Что-то случилось?
        - Да кое-что… тут приехал сам Александр Михайлович, и надо бы организовать совещание, а Максим Николаевич…
        - Спать изволят, ага. - Ника хихикнула. - Трогать его не надо, намаялся вчера. Так что берите своего Александра Михайловича в охапку и дуйте в супермаркет, список покупок я вам сейчас продиктую. А когда все купите - милости прошу. Я тут картошку жарю, будете?
        - Картошку? Соломкой? - Олешко деловито засопел. - Огурец маринованный под это дело, да с водочкой…
        - Огурцы есть, а список пишите.
        Павел сказал, что запомнит, и Ника, попутно отметив, что не знает ни одного мужчины, способного запомнить список покупок, с сомнением перечислила нужное.
        - Ну, можете тортик какой-нибудь на десерт купить, если что. Все, некогда мне.
        Ника достала самую большую сковородку, живущую на антресолях, - она занимала две конфорки, Лерка ее прошлым летом привезла из Китая, но в клубе сковородка не пригодилась, и Ника забрала ее домой - пусть лежит, есть не просит. Вот и сгодилась теперь эта здоровенная дура. Шутка ли - восемь человек жареной картошкой накормить!
        Снова ожил телефон, номер незнакомый.
        - Так я и знала, что ты меня в черный список внесла! - Женькин голос в трубке раздражает Нику невероятно. - Что за фокусы!
        - Чего тебе?
        - Я слышала, что с Валерией беда случилась. Поверь, мне очень жаль. - Женькин голос слишком искренний, и Ника понимает, что она лжет. - Как же ты будешь теперь с двумя детьми, да еще в клубе справляться надо?
        - Дети взрослые, с ними все просто. А в клубе я и раньше, бывало, одна управлялась - Лерка часто ездила по делам.
        - Ну да, конечно… Ника, надо вам с папой как-то помириться… он сожалеет, что сказал тогда такое.
        - Жень. К чему все эти танцы? Давай как на духу. Тебе чего надо-то?
        Женька замолчала - она никогда не принимала Нику в расчет, привыкнув презирать ее, и ей немыслимо о чем-то просить сестру, которую она и сестрой-то не считает - так, приживалка в их доме, но теперь эта приживалка имеет то, чего у нее никогда не было, - успешный бизнес. А хуже всего то, что Борик, ее Борик, - отказался что-либо предпринять, чтобы отнять этот бизнес, заявив, что его братаны засмеют - скажут, отжал какое-то кафе у кучки художников. А кафе-то приносит хорошие деньги, вон, Ника ремонт сделала, машина у нее не из последних, хоть сама одевается как бомжиха, но тут уж ничего не поделаешь, элегантность или есть, или нет, да на нее, толстуху, что ни надень - все будет как на корове седло.
        - Я бы могла помочь тебе в клубе.
        - Нет. - Ника вдруг поняла, что больше она с Женькой политесов разводить не будет. - Мне не нужна помощь, у меня там работают люди, которые отлично знают свое дело, так что к этому вопросу мы больше не вернемся, как и к вопросу твоей прописки в моей квартире. И если это все, то аудиенция закончена, звонить, а тем более приходить, больше не надо. Живи своей жизнью, а я буду жить своей, сделаем вид, что мы незнакомы.
        Ника нажала на кнопку «завершение вызова» и сунула трубу в карман. На душе у нее значительно полегчало.
        - Ну, мать, ты прямо Немезида в гневе, - появившийся Матвеев слышал весь разговор. - Что ж, думаю, пора было это сделать, ты и так долго терпела.
        - Мама снова расстроится…
        - Расстроится, что сестра не смогла сесть тебе на голову и свесить ноги? - Матвеев отчего-то разозлился. - Для матери все дети одинаковы, и если твоя делит вас с сестрой по принципу «одной любовь, другой - претензии», то ты им всем ничего не должна. И перестань терзаться, все ты сделала правильно. Что там наши?
        Ника, помешивая картошку, пересказала содержание утренних звонков в больницу. Котенок, просочившись в дверь, принялся карабкаться по джинсам Матвеева, и Ника, глядя на него, подумала - а что будет, когда Буч вырастет и у него станут острые, как бритва, когти?
        - Надо как-то отучать его от этой привычки, а то со временем будем ходить все с изодранными конечностями.
        - Да, есть такая перспектива. - Матвеев отцепил от себя Буча и взял его в руки. - Но ведь забавная зверюга, Ника! Вот ты мне скажи, есть ли на свете еще существо, которое люди любят просто за то, что оно - такое?
        - У меня есть на этот счет своя теория. - Ника всыпала в картошку мелко порезанный лук. - Это они выбирают себе человека, которого признают своим. Они позволяют ему жить рядом с собой, служить им - кормить, гладить, любить, всяко там восхвалять. Человек рядом с ними учится быть более сдержанным, великодушным, честным, ну и там чего кому не хватает. Совершенствуется, обожая вот это создание. А потом оно уходит - на мост Радуги или еще куда-то, но уходит условно. Оно сидит там и ждет своего человека. И когда этот человек умирает, он попадает на суд богов. Там сидит на троне Осирис или Верховный Бог, и рядом куча других богов, весом поменьше, но многие из них весьма сволочные. И каждый из них спрашивает новопреставленного раба божьего насчет его грехов, и покойник, ясен перец, врет напропалую - но тут на слово никому не верят. Есть весы, богиня Равновесия Маат кладет на одну чашу весов перо, на другую - сердце ответчика, и если он соврал - а он соврал, конечно! - тут же его сердце, отягощенное ложью, потянет чашку весов вниз. И уж тогда спасенья нет, Осирис велит скормить грешника Змею - это такая
скотина у них там живет, никак нажраться не может, и если попадаешь к нему в пасть - все, изымаешься навечно из колеса перерождений, идешь не к Свету, а вообще в никуда. Как говорится, метнул, гадюка, - и нету Кука. И вот, когда ты уже с такой перспективой плетешься в сторону Змея, приходит твой Кот - а он, как священное животное и как просто кот, имеет право ходить где хочет. И он говорит всей этой публике: граждане, а не охренели ли вы? Это вообще-то мой человек, не жирно ли вашему Змею будет? И тут уж им деваться некуда, они отпустят тебя на все четыре стороны, и Кот поведет тебя в Валгаллу…
        - Подожди, смешались в кучу кони, коты, люди… какая Валгалла, это же скандинавский эпос!
        - И что? Валгалла - последнее пристанище воинов, а коты - последние воины. Так что все они там, в Валгалле. Ну и каждый туда своего человека приводит, для того и ждет его. И когда приведет, вот тогда уж им там не житье, а сплошная малина.
        - Ника… - Матвеев устал смеяться. - Ты книжки писать не пробовала? Вот скажи, откуда у тебя все это генерируется?
        - Не знаю… - Ника растерянно смотрит на него. - Это плохо, да? Просто само как-то приходит, а главное, так логично все укладывается в схему. Вот смотри, все религии - это части одной мозаики, разбросанной кем-то по миру. И если их собрать, то интересная картина получается, и…
        - Картошка сгорит. - Матвеев взял у нее из рук лопатку. - Иди открой дверь, кто-то пришел.
        В передней и правда пищит звонок.
        - Да это Олешко твой, звонил же, забыла тебе сообщить, сказал, компаньон твой приехал.
        - А, Панфилов? И ты им что?
        - А я их в супермаркет послала… хлеба мало на такую ораву, и селедки надо бы - вдруг кто-то селедки захочет… ну и так, по мелочи. Мне же от плиты не отойти.
        - Ну так открой, второй раз звонят, детей перебудят.
        - Да Ирка и так уже не спит…
        Ника, на ходу вытирая руки, кивнула выглянувшему из гостиной охраннику - все, мол, в порядке! - и, не глядя, открыла дверь. От страшного удара в лицо она отлетела к стене и мгновенно нырнула в темноту, взорвавшуюся красными сполохами.


        6
        Что-то мокрое и холодное коснулось ее лица. Кто-то всхлипывал и гладил ее волосы. Ника открыла глаза - вернее, один глаз, потому что второй она открыть не смогла. На нее смотрел испуганный Марк, Ирка, роняя слезы, гладила ее волосы, а Лариса и Семеныч деловито распаковывали чемоданчик.
        - Она пришла в себя! - Марк даже подпрыгнул. - Мам, ты как?
        Ника хочет что-то сказать, но тьма накрывает ее, и она летит в пустоту, где солнце на поляне, и бабушка сидит, вышивает что-то.
        - А, Никуша! Что же ты, птичка моя, не ко времени-то? У меня не готово еще ничего!
        - Да ладно… проблема, тоже мне.
        - Нет, милая, всему свое время, тебе ли не знать. - Бабушка гладит ее волосы. - Трудно тебе пришлось, и дальше легче не будет - но надо пройти все, надо.
        - Я посижу с тобой, ладно? Устала я что-то…
        - Знаю. Но долго не сиди, там у тебя гости собрались, а ты здесь рассиживаться вздумала. Нехорошо.
        - Бабушка, ведь ты не умерла, мне приснилось это?
        - Да никто не умирает, детка. Тома, подай-ка мне нитки.
        Очень стройная, коротко стриженная женщина бросает в корзинку клубки ниток. Приветливо кивнув Нике, она садится в траву.
        - Ну, чего ж ты молчишь? - Бабушка смеется. - Вы ведь родня как-никак. Хоть и не кровная, а родня через детей.
        - Не время еще, - голос у женщины грудной, глубокий. - А за сына спасибо, конечно.
        - За какого сына?
        - За Димку моего. Иди, родственница, тебе пора. Свидимся позже, когда время придет.
        - Бабушка, а я серьги твои…
        - Знаю, на то и оставлены тебе они были, чтоб пригодились. Ты же не память продала, а камни, это не одно и то же. Память наша при нас остается. Иди, родная, пора тебе. Марек тебя обыскался совсем. Валерию-то мы еще ночью прогнали, а то тоже удумала - сяду, говорит, отдохну!
        Женщина смеется, смеется и бабушка, а Нику что-то больно бьет в грудь, и она делает вдох.
        - Все, есть, дышит! - Семеныч басит, как Шаляпин, а пальцы Марка дрожат, когда он вытирает ей лицо. - Э, нет, голуба моя, мы тебя так просто не отпустим! Ишь, чего удумала! Одна помирать принялась, и вторая следом… А дети? Детей ваших Пушкин на ноги ставить будет? Ну-ка, смотри на меня, Ника, - смотри сюда, не закрывай глаза! - Семеныч ощупывает ее голову осторожно, пальцы его нежно касаются лица, распухшего от удара. - Ну, что, переломов нет, Бог миловал, сотрясение, конечно, сильнейшее, лежать, лежать и лежать. Скула рассечена, отек мягких тканей через несколько дней начнет сходить, а голова болеть будет, это не так быстро пройдет, мы сейчас поставим капельницу и пропишем жесткий постельный режим. Иначе в больницу.
        Ника поежилась - больниц она боится до икоты, сама не знает, отчего. И Семеныч в курсе ее страха.
        - У тебя здесь целая армия собралась, так что нападавших скрутили в секунду, они понятия не имели, что в квартире, кроме тебя и детей, кто-то есть.
        - Но… кто это был?
        - Потом поговорим, - Семеныч смотрит на котенка, который карабкается по его ноге. - А зверь новый, что ли? В прошлый раз вроде не было… да и быть не могло, мал зверь-то. Когда мы в последний раз у тебя тут гудели на твой день рождения? Летом, да. Зверя этого и в проекте не было…
        - Это Буч.
        Как будто одно это могло объяснить, как котенок охотился на нее и какой он забавный…
        - Мам…
        - Не тревожь ее. - Семеныч ерошит Марку волосы. - Ей надо отдыхать.
        Ника хочет сказать, что у нее полно дел и отдыхать некогда, но игла больно колет руку - это Лариса подсоединила ее к капельнице. Зазвонил телефон - Ника ухватила его прежде, чем у нее успели отнять трубку.
        - Ника, это Алексей Петрович. Помните, мы договаривались встретиться?
        - Да…
        - Ника, что с вами?
        Она подает трубку Мареку:
        - Расскажи ему все.
        Сын берет телефон и идет в кабинет. Пересказывать события последних суток при всех он не в состоянии - и матери, и Ирке не надо лишний раз все это слушать, но если мама сказала, что этому человеку можно довериться, значит, можно.
        - То есть сейчас Ника лежит и…
        - Да, тут Семеныч пришел, капельницу наладили, но мама из-за клуба сильно дергается - Лерка в больнице, она тоже глюкнула. Мать, я думаю, боится, что в клуб нагрянет Женька, и тогда плохо дело.
        - Я сейчас приеду, - мужик откашлялся. - Меня зовут Алексей Петрович Булатов, мы с твоей мамой познакомились, когда она приезжала заказывать стеклянные фигурки.
        - А, так вы директор? Это от вас она котенка притащила! - Марк обрадованно вздохнул. - Мать рассказывала. Ваза так в гостиной и стоит, красивая… может, как-нибудь я приеду к вам на завод, тоже хотелось бы взглянуть.
        - Обязательно. А сейчас я приеду к вам, говори адрес. Надо что-то решать с клубом, и я думаю, что смогу в этом помочь - мы с тобой это дело осилим, как ты считаешь?
        - Безусловно, осилим. И Ирка еще.
        - Ну, втроем мы горы свернем.
        Продиктовав адрес, Марек вышел проводить врача. В прихожей их встретили встревоженные Матвеев и Олешко.
        - Ну, как она? - Максим заглядывает в лицо Семенычу, тот хмурится. - Доктор!
        - Ничего хорошего. - Круглов сердито дергает молнию куртки. - Удар мощный, усиленный кастетом, со временем понадобится пластика - скула рассечена, отек. Тяжелое сотрясение мозга, и если бы не панический страх пациентки перед больницами, я бы уложил ее в стационар, но в данном случае она быстрей поправится дома. Сиделку бы нанять, но это дорого… ну, придумаем что-нибудь. Пока ее доктор Михайлова будет навещать, но уродов этих я бы…
        Махнув рукой, Семеныч подхватил тяжелый чемоданчик и вышел. Матвеев и Олешко переглянулись.
        - Минутой позже - и мы бы им сами дверь открыли. - Матвеев вздохнул. - Что за клубок такой, концы торчат, но распутать пока не удалось.
        - Распутаем, Максим Николаевич, уж вы не извольте беспокоиться. - Олешко, хлопнув Марека по плечу, ушел в гостиную.
        - Марек, как она? - Матвеев заглянул в лицо парню. - Плохо, да?
        - Плохо…
        У Марека внутри закипают слезы, но плакать он не может, не должен. Он мужчина, он взрослый, опора матери и хозяин в доме. Но ком в горле не проходит, и тяжелая ненависть поднимается где-то в груди.
        - А эти гады?.. Сказали они, зачем?
        - Скажут. Иди поешь, Ника там картошки нажарила. Иди, иди, сынок, надо поесть.
        Подтолкнув Марка на кухню, Матвеев вошел в гостиную, где Олешко и Панфилов тихо о чем-то переговаривались.
        - Заварилась каша. - Александр нахмуренно смотрит на партнера. - Макс, идеи есть?
        - Какие идеи… В течение суток такая кровавая баня. На ровном месте, считай. Я ведь вчера, если б не Ника…
        - Знаю. - Панфилов встал, прошелся по комнате. - Отчаянная дамочка, просто удивительно.
        - Не то слово. А теперь - еще все это. Не может это быть совпадением, никак.
        - Пока неизвестно. - Олешко о чем-то напряженно думает. - Троих гавриков, что мы здесь повязали, сейчас допрашивают люди из областного управления. Они их наизнанку вывернут, но дознаются, зачем они напали на Нику. Но вот что очевидно: они не знали, что в квартире, кроме нее и детей, есть кто-то еще. Когда увидели охранников, сразу сделали ноги, а тут и мы поднимались навстречу. Но они понятия не имели, что дело может принять такой оборот, и вряд ли они шли убивать, но избить, покалечить - однозначно. Потому я думаю, что это какие-то ее собственные неприятности, о которых Ника или не знала, или значения им не придавала.
        - У нее есть сестра, живет здесь же, в Александровске. - Матвеев вспомнил все, что говорила ему Ника о Женьке. - А сегодня они крупно поговорили. Сестрица позвонила и принялась сочувствовать ей из-за Валерии, а потом говорит: я могу помочь тебе с клубом. Ну, Ника ее послала прямой наводкой. Но сейчас, когда Ника в таком состоянии, а Марк еще несовершеннолетний, эта дама вполне может…
        В дверь снова позвонили. Все трое как по команде встали.
        - Не дом, а проходной двор. - Панфилов был сердит, потому что ему хотелось курить, но, судя по квартире, здесь никто не курил. - Кто там?..
        - Я сам. - Олешко, выйдя в прихожую, останавливает Марека: - Осторожно…
        - Это мамин знакомый, Алексей Петрович Булатов, он звонил, мама велела его принять. - Марек показал Никин телефон, словно он мог быть свидетелем. - Думаю, Булатов мне с клубом поможет.
        - Я сам открою. - Олешко, отступив от двери, щелкнул задвижкой.
        Булатов ничем не выдал удивления, увидев такой комитет по встрече. В руках у него был большой пакет и букет роз.
        - Вот, держи, это я зверю вашему домик прикупил с переходами, чтоб карабкался.
        Затащив в прихожую пакет с домиком, Булатов оглядел собравшихся. Ну что ж, люди как люди. Его новая знакомая - мастерица подбирать себе друзей и знакомых. И только такая, как она, бросилась бы вытаскивать из воды невесть кого, да она такая одна на свете и есть.
        - Вот, цветы бы поставить…
        - Я возьму. - Ирка берет у него из рук букет. - В новую вазу поставлю и Нике отнесу, она цветы очень любит.
        Максим обругал себя - сам-то как не подумал букет купить? Хотя когда думать-то было?
        - Матвеев.
        Он первым протянул руку, придирчиво оглядывая крепкого мужика в синей парке и темных джинсах. Его он видел уже - в гостинице, с Никой.
        - Булатов. Как она?
        - Да так, средне. Проходи, что ли. Мы тут заседаем. - Матвеев жестом пригласил его в гостиную. - Картошка жареная есть, будешь? Ребята, давайте поедим.
        - Буду, чего ж. А селедка есть?
        - Есть, как не быть. Сейчас принесу. - Ирка, управившись с вазой, метнулась на кухню.
        В комнате повисло неловкое молчание, какое иногда случается, когда вместе собираются незнакомые люди примерно одного статуса.
        - Как Ника, что доктора говорят?
        - Докторша сейчас у нее, а хирург уехал. - Матвеев рад, что неловкость преодолена. - Скула сильно рассечена - ударил он ее кастетом, удар сам по себе сильный был, а еще кастет…
        Матвеев сжал кулаки и, переглянувшись с Булатовым, понял - с этим парнем они поладят. И смогут защитить женщину, которая за очень короткое время стала дорога им обоим, хотя каждому по-своему.
        - Скула - ерунда. - Панфилов мнет в руках сигарету. - Марк, где у вас курят?
        - А лоджию откройте, пепельницу видите? Обуйтесь только, и куртку накиньте, там не отапливается.
        - Ага, спасибо. - Панфилов потянулся за курткой. - Скула, говорю я вам, други мои, - это мелочь, есть отличный пластический хирург, мой давний клиент и приятель, шрама не будет, и следа не останется. С головой тоже решится дело, я узнавал насчет этого Круглова - светило, талантище, он таких безнадежных вытаскивал, что ему это сотрясение мозга - раз плюнуть. Наймем сиделок, если понадобится, врач будет приходить - через месяц-полтора будет как новая. Тут другое надо решить: ее ли это собственные неприятности, в чем полбеды, или это связано с тем, что произошло вчера на мосту. И если связано - тогда дело плохо, потому что я даже представить не могу, кому понадобилось убивать Макса.
        - Сейчас надо с клубом что-то решать, мама сильно беспокоится. - Марек задумчиво потер кончик носа. - Вот, Алексей Петрович обещает помочь…
        - Да я хоть и не понимаю ничего в этом деле, но свадебным генералом на первых порах побуду. - Булатов вздохнул. - Мне от Красного Маяка ездить недалеко, в общем-то, ночевать могу здесь, если позволят, нет - сниму квартиру. Я так понимаю, по закону это заведение отнять никак нельзя, но есть обстоятельства, позволяющие думать, что кто-то постарается завладеть бизнесом?
        - Есть. - Марк яростно тряхнул головой. - Женька, сестра матери. Тварь и гадина. Она маму всю жизнь презирала и ненавидела, а как дела у нас пошли на лад, принялась ныть, чтоб ее взяли в бизнес. Дед тоже… идиот старый. В общем, давили, как могли, и шлялась Женька сюда через день: придет и зудит - то у тебя не так, это не так, и вообще ты одеваешься как бомжиха и ведешь себя как маргиналка. А мать молчит - привыкла, что эта дрянь шпыняет ее всю жизнь, и дед с бабкой не отстают, так я Женьку на днях взашей вытолкал и сказал, чтоб ноги ее в нашем доме не было. А у мамы в телефоне занес ее в черный список. Но Женька сделает сейчас все, чтоб подмять под себя ее бизнес.
        - Нужна доверенность. - Панфилов, покурив, обрел способность думать. - Паша, найди нотариуса, и пусть Ника подпишет на Алексея доверенность на управление бизнесом.
        - Ника в таком состоянии, что ни один нотариус никакую доверенность с ее подписью не заверит. - Олешко пожал плечами. - Через пару дней - да, но не сейчас.
        - А надо сейчас!
        - По-быстрому если, то не нужна никакая доверенность, достаточно приказа. - Булатов уже все продумал. - Сейчас составим протокол и приказ, Ника его подпишет, за Валерию подпишет ее дочь - думаю, все дети умеют подделывать подпись родителей. Для серьезной проверки такая липа не годится, но до такой проверки дело и не дойдет, я думаю. Для этой дамочки будет достаточно, а настоящую доверенность, если будет необходимость, сделаем позже, когда Ника придет в себя.
        - Ребят с тобой пошлем. - Олешко тоже прокручивает в голове варианты. - Кто напал на Валерию, неизвестно, а вот нападение на Нику, похоже, шито белыми нитками, и шитье это принадлежит сестрице нашей барышни, не иначе. Уж больно момент подходящий. Марек, давай к компу, сейчас наваяем документы - и айда в клуб ковать железо, пока горячо. Ир, там картошка еще есть? И селедочки бы…
        Матвеев вдруг понял, что уже очень давно не чувствовал такого… единства, что ли? Когда, бросив все дела, спешишь на выручку другу и делаешь все от тебя зависящее, чтобы ему помочь. Нет, можно, конечно, поблагодарив хозяйку за помощь и хлеб-соль, отбыть в свою жизнь - но такое решение ни ему, ни Панфилову, ни Паше Олешко даже в голову не пришло.
        - А в лавке кто? - Матвеев вспомнил их с Панфиловым давнюю шутку, когда еще фирма «Радиус» не занимала пять этажей офисного здания в центре Питера.
        - Юрку Савостина за старшего оставил. - Панфилов ухмыльнулся. - Решил Ростику на яйца наступить.
        Они хохотнули над этой только им двоим понятной шуткой. Ростислав Бережков, шустрый малый, был у них кем-то вроде мальчика для битья и ходячего анекдота, хотя сам он об этом не знал. Держали они его только потому, что папаша его, Бережков-старший, был большущей кучей дерьма в городской Думе, заведовал землеотводами и мог при случае нагадить очень серьезно. Но ходили слухи, что под старшим Бережковым очень сильно шатается кресло, и Панфилов, приложивший к этому руку, с придыханием ждал своего часа, когда он сможет дать пинка под зад наглому амбициозному щенку, умеющему только одно - путаться у всех под ногами.
        - А он думал, ты его министром-администратором оставишь?
        - Прикинь, он был уверен, что лучшей кандидатуры на фирме нет, ведь он, цитирую дословно, в курсе работы всех без исключения отделов и подразделений.
        Панфилов заржал, вспоминая вытянувшееся лицо Ростика, когда было объявлено, что в отсутствие обоих королей править будет Юрий Львович Савостин - личность, по мнению Ростика, абсолютно никчемная, потому что носит ботинки российского производства и джинсы, купленные на рынке.
        Панфилов и Матвеев наотрез отказались перенимать западный опыт с дресс-кодом и офисной субкультурой, небезосновательно считая, что это все глупости, или, по емкому выражению прямолинейного Панфилова, «дикий вздрочь».
        - Юрка - да, справится. - Матвеев вздохнул. - А вот ребята из «Ариадны»…
        - Я им сбросил расчеты, которые ты мне из гостиницы прислал. Они их изучают сейчас, визжа от ужаса и восторга, а встречу вашу сами перенесли, через десять дней готовы будут общаться. А больше ничего срочного нет, так что будем решать наши проблемы здесь, иначе, я думаю, покоя не видать. Слушай, Макс, а ведь кто-то хотел тебя убить.
        - Колесо могло лопнуть само.
        - Могло, да. Машину сегодня должны достать.
        - Да как же ее оттуда достанешь, Саш?
        - Пашка позвонил Рубану в областную экспертизу, тот говорит - есть умельцы. Достанут в лучшем виде, там и поглядим, какое колесо отчего лопнуло.
        - Я слышал хлопок.
        - Петя тоже слышал. - Панфилов снова потянулся к пачке сигарет. - Бросать надо… Виктора мы не спрашивали, понятное дело, а Петя молоток, не унывает, вот он отлично запомнил хлопок.
        - Ну а я о чем.
        - Могла, конечно, и шина лопнуть…
        Панфилов вздохнул. Надо говорить, ничего не поделаешь.
        - Саш, что?
        - Да понимаешь, дело какое… - Панфилов бросил пачку на стол, засунул руки в карманы и принялся ходить по комнате. - Пару месяцев назад приходили двое типов. Они предлагали мне расширить фирму за счет вливания средств инвесторов, называли очень серьезную сумму, но… Мне они не понравились, понимаешь?
        - Чего тут непонятного.
        Чутье у Панфилова было звериное. Он умел оценить человека сразу, в долю секунды, просто взглянув на кого-то, он уже знал, что это за тип, как он живет, что у него за душой - а иногда, Панфилов боялся себе в этом признаться и никогда никому не говорил, - взглянув на фотографию, он даже знал, как этот человек пахнет. И всегда внутренне ужасался, когда его догадка оказывалась верной - а это было всегда.
        Матвеев знал эту особенность напарника и всегда доверял его суждениям - хотя и он обладал неплохой интуицией, но до панфиловской ему было далеко.
        - Ты потом пробивал их?
        - Да. - Панфилов наконец закурил, открыв лоджию. - Ребята не то чтоб очень крутые, но за ними стоит серьезная фигура - имя Игнат Васильевич Кравцов тебе о чем-то говорит?
        - А должно?
        - Мальчишка! - Панфилов пыхнул дымом и стряхнул пепел в пепельницу. - Блаженный ты, Максимка, ей-богу. Вот дамочка эта, Ника Зарецкая, и ты - два сапога пара, оба - блаженные. Юродивые. Живете, как птицы небесные.
        - И что?
        - А ничего. Это я так, завидую, понимаешь… - Панфилов погасил сигарету и закрыл лоджию. - Надо же иногда и под ноги смотреть… хотя, конечно, натуру не переломишь. Кравцов - восходящая звезда, новый олигарх, но очень своеобразный. Вынырнул лет пять назад - то там, то сям встревал, никто его всерьез не принимал, потому что объекты он покупал все больше зряшные: там заводик какой-то умерший, одно название, там фабрику или домишко… в общем, мелкая рыбешка. А потом вдруг оказалось, что мелкая эта рыбешка организовала огромный холдинг, объединяющий в себе много разного, и повсеместно подминает под себя конкурентов. И так, знаешь, лихо это получается у него: многие мрут от несчастных случаев, и хотя всякий раз ничто напрямую не указывает на Кравцова, мы с Пашкой пробивали все фирмы и фирмочки, которые перекупали бизнес в регионах, - все они, так или иначе, входят в сферу влияния Кравцова, но не напрямую, конечно. И, как я понял, мы попали в поле зрения этого господина. Сечешь фишку?
        - Но это два месяца назад было!
        - Правильно. Они прозондировали почву и принялись собирать информацию. И поняли, что одного нужно убрать, а кого? И решили, что тебя заменить проще. Плохо домашнее задание выполнили.
        - Может, и не они.
        - Может.
        Но было видно, что Панфилов уже выстроил в голове одному ему понятную цепочку. Со временем он добавит звеньев, чтобы и остальным стало все ясно, а сейчас его умозаключения представляют собой условие задачи и ответ. Решение предстоит еще написать, а на это нужно время.
        - Пойти к этому Кравцову и…
        - Уймись, Макс. - Панфилов иронично прищурился. - Даже не думай. Его и в лицо-то никто не знает, и где он окопался, поди узнай - но фамилия его всплывала уже не раз, и его люди действуют нагло и абсолютно безжалостно. Ладно, посмотри, как там у Ники дела, а я Ирине с посудой подсоблю, ей все это надо убирать, насвинячили…
        Панфилов принялся собирать тарелки, вилки, складывать их, вспоминая, как когда-то они с Матвеевым вот так обедали в общаге - картошка с селедкой и то за счастье. А теперь можно себе позволить что угодно, деньги есть, а вот поди ж ты - давно так душевно не сидели, как сегодня, хоть и беда стряслась.
        - Дядь Саш, да я сама.
        - Ничего, Ириш, давай вот это отнеси, а я остальное. Вдвоем-то веселее.
        Глядя на Иркины худые руки, Панфилов вдруг поймал себя на том, что жалеет девчонку, жалеет до боли - вот ведь горемыка, сначала отец умер, теперь с матерью беда… Александр был когда-то женат, но семейная жизнь не заладилась, и с тех пор он пребывал, как сам говорил, в поиске идеальной женщины. Со временем этот поиск превратился в калейдоскоп сменяющих друг друга девиц, словно размноженных на ксероксе, домой он приходил только ночевать, и то не всякий раз - разросшееся предприятие требовало постоянного внимания и контроля, и в свои сорок четыре года Панфилов считался завидным женихом - но сам он понимал, что поезд ушел, и, возможно, он так и не встретит свою женщину. Глядя на семейную идиллию Матвеева, он понимал, что если не так, то не надо никак, а «так» у него не получалось.
        - Давай, я мою, ты вытираешь. - Панфилов повязал фартук и мужественно взял в руки губку и моющее средство. Посуду он мыл последний раз лет десять назад.
        - Сковородку залить водой надо.
        - Сейчас зальем. Ничего, вдвоем мы быстро управимся, а вечером поедем с тобой мамашу навестим. Хочешь?
        - Семеныч сказал - нельзя…
        - Кому нельзя, а кому и можно. - Панфилов подмигнул Ирке. - Не грусти, рыжая, все будет путем. Купим мамке цветов и поедем. Заметано?
        - Ага. - Ирка улыбнулась. - Я так боюсь, что они возьмут и умрут обе… Марек держится, а только я вижу, что с ним творится; он, как Ника: внешне улыбается и шутит, а внутри все сгорает, и он сам сгорает. Ника такая же. Мама говорит, ее хоть каленым железом пытай, она улыбаться будет и глупости говорить, а что у нее в душе, про то и подумать страшно.
        - Никто не умрет. По крайней мере, сейчас. - Панфилов гремит тарелками, перекрикивает текущую из крана воду. - И мать поправится, и Ника будет скоро лучше новой. Так что нос не вешай прежде времени. А где ваш зверь хваленый?
        - Как Нику уложили в кровать, так он от нее ни шагу. Словно охраняет ее…
        - Может, и охраняет. Кошки - они очень странные создания. Все, сковородку потом отчистим, а с тарелками управились.
        - Вы езжайте, я уж тут сама. Мне тетя Лариса, если что, поможет. Она пока здесь побудет с Никой.
        - Уговор наш помни, вечером поедем, мать навестим. Выше нос, рыжая, а то веснушки на пол посыплются.


        7
        Женька решила надеть официальный костюм - очень простой и очень дорогой. Его синий цвет идеально подходил к ее каштановым волосам, голубым глазам и бледному, с правильными чертами, лицу. Женька оглядела себя в зеркале - да, просто, дорого, элегантно. И вдобавок сумочка - плоская, на длинной ручке, в ней, кроме косметики, элегантный ежедневник и золотая ручка. То, что нужно деловой женщине, а она собирается стать именно деловой женщиной. И подходящая одежда - одна из главных составляющих нового образа жизни. Борик не жалеет на нее денег, ему и во сне не снилась такая, как она, Женька, ясно же, что Борик - это… не слишком удачная партия, но она моложе не становится, а значит, нужно ловить момент. Женька вдела в уши серьги с топазами и вздохнула - хороша, чертовка, а оценить такое сокровище некому!
        Хотя тут она покривила душой. С самого детства она была окружена всеобщим обожанием: ах, не девочка, а просто ангелочек! Она и правда была похожа на ангела со старых картин - большеглазая, с золотыми кудрями, с розовым личиком, на котором выделялись пухлые губки, а маленький точеный носик и длинные ресницы довершали образ. Женька была всеобщей любимицей, когда дело касалось взрослых, а уж из отца она могла и вовсе веревки вить. Он работал в управлении какого-то там хозяйства, а когда-то он плавал на кораблях даже за границу! И в шкафу висит его морская форма, иногда он надевает ее и становится похож на капитана! Он обожает ее и потакает ей во всем.
        А вот сверстники не любили Женьку совсем. И выказывали это с детской жестокостью и непосредственностью - но наказание за это всегда было неминуемым, потому что Женька очень рано усвоила: люди видят то, что ты им показываешь, а если ты хорошенькая и милая, тебя никогда в жизни не заподозрят в чем-то плохом. А те, кто заподозрит, - да кто им поверит! Женька научилась манипулировать людьми подсознательно, еще не понимая даже, что манипулирует. Вот играют они с Никой, а она, Женька, возьми и заплачь - папа тут же хватает сестрицу за косу и толкает носом в угол. Женька не раз и не два проделывала это, пока не поняла: одной ее слезинки достаточно, чтобы казнить или миловать. И ей нравилось ощущение собственной силы. Родители ей всегда верили, что бы она ни выдумала, а Нике не верили никогда.
        Больше всего на свете Женьке хотелось, чтобы Ника заплакала. Зарыдала, изошла слезами, перестала постоянно прислушиваться к чему-то, чего она, Женька, не слышит, рисуя при этом принцесс, сказочные цветы и прочие вещи. И рисует-то сестра так себе, но откуда она их берет?
        А главное, друзей у Ники полно. И во дворе никто ее не шпыняет, никто не пытается исподтишка толкнуть, бросить камень - выйдет сестрица во двор, тут же вокруг нее ватага соберется, в какие-то игры играют или болтают о чем-то, смеются, и Ника - звонче всех. Вечно растрепанная, постоянно о чем-то думает, словно бесконечную сказку слушает. И на Женьку смотрит ласковыми глазами в коротких дурацких ресницах.
        Только бабушка Магда как-то сказала маме, а Женька слышала:
        - Нехорошо вы поступаете, что так распустили Евгению. Ведь дрянь растет, и будет дрянь.
        - Мама, ну что ты выдумываешь!
        - Говорю, что есть. Ника вырастет и человеком станет, уйдет от вас, не простит того, что вы над ней проделываете по наветам этой дряни. А вы скачете, как куклы на веревочках, ссыкуха вами руководит и гадости измышляет, а вы рты разинули и верите каждому ее слову. Ты глаза разуй, Стефка, ведь лжет она вам, на сестру навет возводит. Нынче говорила она вам, что Ника ее платье измазала?
        - Ника постоянно это делает!
        - Никогда она этого не делала. Потому что я своими глазами видела, как золотко ваше в лужу полезло, а потом руки грязные о платье вытерла. Вот и пятна, а Григорий Никушу за волосы да лицом в стену ни за что.
        - Мама, что ты выдумываешь!
        - Уже и я выдумываю? Знаешь что, Стефка. Ты говори, да не заговаривайся. Я твоя мать, и не тебе меня во лжи обвинять. Я говорю то, что видела собственными глазами, ты ссыкухе веришь, а мне, родной матери, нет?
        - Мама, ты могла не так понять… Женечка дитя совсем, она лгать не умеет…
        - Вот как, не умеет? А говорила она тебе, что соседский мальчик ее грязью вчера обрызгал и платье порвал? Говорила или нет?
        - Конечно! Дети такие жестокие! Вот я схожу к его матери…
        - Сходи, наберись стыда. Чтоб ты знала, мальчик этот соседский еще третьего дня в лагерь укатил. А грязь на твоей дочке оттого, что полезла она на сараи, куда не велено, да там измазалась и новое платье изорвала.
        Женька тогда здорово испугалась, но все обошлось: бабка уехала и больше не приезжала, забрав с собой Нику на лето, а она осталась с родителями. Правда, осенью Ника вернулась - загоревшая, счастливая, привезла с собой новый портфель и куклу большущую - бабушкины подарки. Женьке бабка не передала ничего, а кукла стояла у сестры в комнате - новая, в длинном платье, дура ею даже не играла, но ей, Жене, не отдала, упрямая. И мама велела не трогать, а уж это совсем никуда не годится, надо куклу отобрать, и папа отберет, как только заплачет она, Женька, нажаловавшись на дуру! Опрокинув на себя вазочку с вареньем, Женька побежала жаловаться отцу. Голубые глаза полны слез, розовые щечки, милый носик… и огромные испуганные глаза матери, которая вдруг сказала:
        - Жень, ты же сейчас неправду говоришь!
        Такого предательства она не ждала. Оказывается, мать разговора с бабкой не забыла и с тех пор все время следила за ней, и в этот раз следила, потому и видела, как варенье оказалось на ее платье. Мать плакала, отец ходил по квартире темнее тучи, а Ника в своей комнате рисовала каких-то дурацких принцесс, посадив рядом куклу и что-то ей рассказывая тихонько, и никто не ухватил ее за косу и не ткнул носом в стену, как раньше. И кукла осталась стоять, где стояла - правда, отец и вовсе перестал замечать Нику, словно нет ее в доме, потому что она все-таки виновата: если б не она, Женька бы не стала лгать.
        Эта история научила ее осторожности - спасибо, бабушка Магда. Женька сделалась хитрее, следить за Никой стало ее страстью. В школе это было проще - Ника там на виду. И в Снегурочки ее выбрали, и в спектакле играть Белоснежку - хотя какая из нее, растрепы, Белоснежка? И училась она так, что фотография ее на Доске почета висела… Женька успехами в учебе не отличалась, да и внешность ее никак не выручала среди сверстников. Ее ненавидели хором, дружно, объявили бессрочный бойкот, и никакие уговоры учителей не меняли того факта, что она, Евгения Зарецкая, - ангел во плоти - стала объектом всеобщей ненависти и тихих издевательств.
        Женька не понимала, почему так происходит. Ведь все хором говорят: ах, какая красивая девочка! Просто ангел! И она давно все рассмотрела в зеркале - да, она невероятно красивый ангел, а Ника, о которой папа всегда говорил, что первый блин вышел комом, - совсем не похожа на ангела. Вечно встрепанная, хоть причесывай ее, хоть нет, волосы торчат непослушной копной, светлые брови, самые обычные, и синие глаза в коротких ресницах - ничего особенного, а уж тем более - невероятного, таких девчонок полным-полно на улицах, и вовсе не ее нужно выбирать Снегурочкой на школьную новогоднюю елку, а девочку-ангела Женю Зарецкую, невероятно красивую, самую лучшую. Но почему никто из соучеников не считает ее лучшей? И учеба здесь ни при чем, полно девочек, которые учатся так же, как она, Женька, но никто не объявляет им бойкот, никто не ненавидит их, не подбрасывает им в портфель разную дрянь, с ними все равно дружат, а она всегда одна. И хотя она понимает, что папа прав и ей просто завидуют, разве от этого легче?
        Женька плакала дома, рассказывая о своих бедах, а отец ругал Нику - отчего не защищает сестру? На робкие аргументы матери, что Ника не может сидеть около Женьки на уроках, она учится в другом классе, отец рычал, что это дело поправимое, стоит только захотеть. Женька кивала и жаловалась - нет, не хочет эта дура вступаться за нее. И у них с отцом прижилось прозвище для Ники - дура. Это ведь все объясняет, если подумать. Она такая непонятная - это оттого, что дура, разве умные люди могут понять дуру? А они с отцом умные.
        Правда, после девятого класса Ника вдруг уехала в Александровск. Бабушка Магда захворала, ухаживать за ней было некому, и все решили, что Ника - самый лучший кандидат на роль сиделки. Папа решил, конечно. Он все всегда решал в их доме: кого казнить, кого миловать… миловать, конечно, ее, Женечку. Обожаемую, единственную и драгоценную девочку, идеальную дочь, а не позор и недоразумение, «первый блин комом». Ника собрала свои немногочисленные пожитки и отбыла в Александровск, а ее комнату тут же переделали под столовую, как давно хотел отец.
        Больше Ника в Питер не возвращалась. Где-то там она жила, училась в МГУ - об этом в доме старались не говорить. Когда отец узнал, что Ника собирается подавать на журфак документы, он смеялся и говорил: хоть приемная комиссия повеселится, глядя на нашу дуру! И Женька представила, как Ника приходит на экзамены и принимается нести какую-то околесицу, и строгая приемная комиссия покатывается со смеху, а дура смотрит на них своими идиотскими коровьими глазищами и улыбается.
        Но Ника поступила - сразу, сдав все экзамены на пятерки, - и в доме перестали вспоминать о ней. Денег ей, конечно же, не посылали - а зачем, у нее есть стипендия, повышенная! К тому времени отца заставили уйти на пенсию, он засел дома, и мать должна была все делать по распорядку, составленному им. Была бы Ника, она бы тоже выполняла этот распорядок, но она тусовалась где-то в Москве, а Женька, с трудом закончив педучилище, искала службу, на которой не нужно работать. Им всем было не до Ники, а потом вдруг стало известно, что она беременна, мужа у нее нет, и папа ругался, что она их опозорила, и поставил ей ультиматум, а Женька радовалась. Но Ника отчего-то ультиматум отклонила, закончила университет и приехала в Александровск к бабушке Магде - рожать.
        Женька отлично помнит тот день, когда они всей семьей явились в Александровск - водворить строптивую корову туда, где ей следует быть. Правда, куда именно, непонятно - в Питере она им не нужна, но отец принял решение: нужно поехать и прекратить это безобразие, пусть что-то делает с ребенком! Мать вздыхала и плакала, а Женька радовалась. Папа заставит дуру сделать так, как хочет он, а это самое главное.
        Дверь открыла бабка - крепкая высокая старуха, очень прямая и очень неприветливая. Отец с ходу что-то стал выяснять на повышенных тонах, бабка с минуту слушала его, глядя на них на всех с невероятным презрением, а потом сказала тихо и веско:
        - Пошли вон.
        Отец, не привыкший к такому обращению, по инерции что-то еще говорил, но Женька чутьем хитрого изворотливого зверька поняла, что ловить им здесь нечего. Старуха все понимает о каждом из них абсолютно правильно - и об отце, несостоявшемся, глуповатом и злобном, и о матери, безвольной тряпке, и о ней, Женьке. Как понимала и раньше. И напрасно папенька добавлял в свой голос раскаты грома - старуха хлопнула дверью перед ними, и воцарилась тишина. Они стояли словно громом пораженные - такого никто не ждал, бабка всегда отличалась хорошими манерами, отец гордился, что его теща, как и жена, - чистокровные польки, но на этот раз Магда показала не манеры, а гонор - тот самый польский гонор, воспетый какими-то там поэтами, и это оказалось очень неприятным открытием, потому что их поездка была напрасной, а отец этого не терпел. Они поехали в роддом, где лежала Ника, она сидела в больничном палисаднике в окружении таких же отвратительно пузатых баб, и что-то они там весело обсуждали. И папа схватил ее за руку, сильно дернул, ее огромный уродливый живот стал виднее в распахнувшейся длинной кофте, накинутой
поверх халата, растрепались волосы, и Женьке показалось, что вот сейчас, как в детстве, отец вцепится сестре в косу и ткнет это ненавистное безмятежное лицо в стену, но этого не случилось. Молодой врач в синей пижаме отцепил отца от тонкого запястья Ники и тихо, с ненавистью, процедил:
        - Пошли вон.
        Это было совсем унизительно, Женька видела, что папа не может вот так просто уйти, и если уйдет, то потеряет последние капли самоуважения - но как не уйти, когда молодой сильный мужик стоит перед ним, заслонив собой пузатую уродину, которая торчала в их семье, как больной зуб, и ничто не могло изменить ее, чтоб жила как люди, а не наперекосяк, в свое удовольствие.
        Они ушли тогда, и отец ругался с матерью, обвиняя ее в неправильном воспитании Ники, но Женька-то знала: мать вообще не имела в их доме права голоса, и никто никаким воспитанием не занимался отродясь - просто родилась сестрица такая, юродивая идиотка. И хотя подросший внук Марек был по душе и деду, и бабке, но видели они его редко - в Александровск им дорога была закрыта, бабка Магда навсегда вычеркнула их из своей жизни, даже дочь. А уж Женьку так и вовсе знать не желала. Для Женьки у нее всегда было одно емкое слово - гадина. И она души не чаяла в Нике и Марке до самой своей смерти, да и после нее, как оказалось. Когда приехали они на похороны - с кладбища их никто бы не выгнал, - отец по-хозяйски прошелся по комнатам и объявил растерянной и оглушенной горем матери:
        - Ты с вступлением в наследство не тяни. Ника с сыном здесь, конечно, прописаны, но ведь завещания-то нет? Я узнавал у юриста, ты единственная наследница. Нику и Марка выпишем, а Евгении нужна собственная квартира, девочка выросла. Продадим эти хоромы, добавим денег и купим ребенку жилье в Питере, а может, и в Москве, или сами съедем, а ей нашу квартиру оставим. Ника, ты с сыном, конечно, можешь пока здесь пожить, но когда продастся квартира, то сама понимаешь…
        - Эта квартира принадлежит мне. - Ника спокойно посмотрела на них своими безмятежными глазами. - Так что никто ни в какое наследство вступать не будет. Квартира была подарена мне много лет назад, и я, конечно же, не собираюсь ее продавать.
        Этого удара отец пережить не мог. Он устроил скандал, обвинив Нику в интригах и воровстве, и доктор Круглов, здоровенный басовитый мужик с ручищами мясника, подошел к отцу и сказал то, что когда-то уже сказала ему бабка Магда:
        - Пошел вон отсюда.
        Они, конечно, бросились к нотариусу, к адвокату, еще к одному адвокату, и еще… просто поверить не могли, что все так случилось. Мать по требованию отца звонила Нике, пытаясь уговорить ее продать квартиру и отдать им хотя бы часть денег, но дура уперлась рогом - не сдвинуть. И они снова перестали о ней говорить, словно ее и не было. Пока в одном журнале не увидели статью: «Арт-кафе «Маленький Париж» - богемная тусовка со вкусом пирога». И фотографии улыбающейся белобрысой толстой дуры, одетой самым нелепым образом, и рыжей Лерки, убожества из соседнего дома. Отец тогда долго ходил по квартире, о чем-то думая, потом велел матери позвонить Нике и предложить перемирие в обмен на то, чтобы Женьку взяли в долю.
        Но никаких переговоров не получилось. Ника наотрез отказалась от такого варианта, высказав при этом недоумение, с чего бы ей вообще так поступать.
        - Нет, я понимаю, зачем это нужно вам. Но не понимаю, зачем это нужно мне.
        Дура, но хитрая. Женька всегда знала, что толстуха только притворяется божьим одуванчиком, а на самом деле она очень изворотливая дрянь. Впрочем, это было неважно. Отец велел ей ехать в Александровск и помириться с Никой, и Женька поехала, уверенная, что она сможет втереться в доверие к сестре и все будет, как она хочет. Но бабкина квартира сияла отличным ремонтом, сестрица ездила на новенькой голубой «Хонде», а подросший Марк настороженно смотрел на Женьку темными глазами в длинных ресницах, и она просто не могла взять в толк, как у такой уродливой идиотки вырос настолько красивый парень. Слишком красивый. Женька смотрела на племянника и думала о том, что очень жаль, что он - ее племянник и еще мальчишка, а ведь вырастет скоро, и… Но Марк относился к ней откровенно враждебно, а Ника, когда ее можно было застать дома, безмятежно улыбалась на все Женькины подковырки и предлагала выпить чаю с ватрушками.
        Это бесило ее невероятно - будто она кричит на статую Будды, а он смотрит на нее и улыбается. И Женька бы уже уехала, но встретила Борика, и это все изменило. Как-то так получилось, что красавица Женька замуж не вышла - множество ухажеров отсеял отец еще на взлете, а многие, повстречавшись с ней какое-то время, пропали сами, поменяв пароли и явки. В тридцать шесть лет все ее активы состояли из диплома педучилища и яркой красоты, но желающих жениться не прибавилось. И только Борик гордился ею, лысый, пузатый Борик, пыхтящий в постели, как паровоз. Он показывал ее приятелям как породистую лошадь, шлепал ее по заднице, а когда она пококетничала с одним из его «братанов», обстоятельно избил ее, стараясь при этом не испортить лицо, и спокойно сказал: в следующий раз - убью. Она хотела уехать, но дома ее ждала родительская обветшалая квартира с мебелью середины восьмидесятых, а здесь был Борик и была надежда отнять у ненавистной выскочки то, что должно принадлежать ей, Женьке.
        И теперь ее час настал.
        Женька улыбнулась своему отражению - все складывается как нельзя лучше. Лерка в больнице, кто-то позаботился о ней, а вот о сестрице позаботятся сегодня совсем другие люди, и она надолго перестанет улыбаться. Разве что слюнявой улыбкой идиотки, коей она и является. Что, ну что находят в ней многочисленные друзья, приятели, знакомые? Вечно несет какую-то чушь, вечно невпопад, неуклюжая, неухоженная баба - ни манер, ни элегантности, хохочет, как пожарник, выдумывает такое, что на голову не натянешь, вечно попадает в дурацкие истории… А вот поди ж ты!
        Зазвонил телефон - она очень ждала этого звонка.
        - Все сделали, как договаривались, - голос Васи-Грузина, механика из гаража Борика, звучал глухо, но Женьке было наплевать.
        - Она надолго сляжет?
        - Надолго. Сломали ей все, что могли. Пацана с девчонкой дома не было.
        - Ну да, они же в школе. Так даже лучше. Лицо повредили?
        - Да, сломали нос, скулы, выбили зубы, может, и глаз, не знаю, там месиво. Все, как ты просила. Машину я забираю, как мы договорились.
        - Да забирай, нужна мне ее машина.
        Женька бросила трубку и подпрыгнула на месте. Все сработало! Она навела их на квартиру дуры, заверив, что деньги там есть, и драгоценности, и тачка во дворе. И все это они могут забрать себе, а ей только и надо, чтоб они избили до полусмерти хозяйку квартиры. Не убивать, ни в коем случае, грех такой на душу! Но - избить: сломать нос, выбить зубы, изуродовать лицо, переломать руки и ребра, чтоб слегла в больницу надолго.
        - Мальчишка мне не помеха, он несовершеннолетний. Лерка в больнице без сознания, может, и не выживет. И пока они там, я здесь посмотрю, что можно сделать, денежки капают немалые, и я вполне могу понырять в этой речке.
        Накинув полушубок из серебристой норки, Женька выбежала на крыльцо, где ее ждало такси. Борик уехал по делам, и можно не переживать, что он появится и закатит скандал. Не захотел ей помочь - и не надо, без него управилась. Туповатый Вася-Грузин, учуявший большой куш, вполне сгодился на роль слепого орудия.
        - В арт-кафе «Маленький Париж», пожалуйста.
        Она всегда садилась на заднее сиденье - ездить спереди вообще удел маргиналов, а уважающая себя леди ездит сзади. Вот только таксисты все - мужланы, как на подбор, ни тебе дверцу открыть, ни руку подать. Ничего, скоро она заведет себе машину с водителем, а Борик… да ну его, с ее-то нынешними деньгами зачем ей Борик?
        - Пап, слышишь? У меня все получилось. Я еду в клуб! - Она позвонила отцу.
        - Что ты говоришь! Детка, ты уломала нашу дуру?
        - Ах, нет, пап. Упрямая кретинка, ты же ее знаешь. - Женька улыбается своим мыслям. - Пришлось мне самой все устроить. На нее напали в квартире, сильно избили, теперь в больнице окажется надолго, а вчера едва не убили Валерию - но это не я, мне просто повезло, так совпало, представляешь? Ну и кто-то должен теперь присмотреть за бизнесом!
        - Пожалуй, я мог бы приехать и помочь тебе.
        - Отличная идея, папа. Я осмотрюсь, прикину, что к чему, и позвоню тебе.
        Женька расплачивается с водителем и выходит из машины. Вывеска «Арт-кафе «Маленький Париж» повергает ее в задумчивость.
        - Это надо менять. Буквы кривые какие-то… ну, ничего, я здесь все изменю.
        В первом зале пусто, бармен за стойкой вытирает стаканы, кафе работает с четырех часов пополудни, и Женька прислушивается к тишине. Это все отныне принадлежит ей! Никто не сможет ей помешать, никто!
        - Мы закрыты. - Официантка, наглая девица, преграждает ей путь в зал. - Приходите к четырем.
        - Вот что, милочка… - Женька с наслаждением тянет слова, подражая одной жутко светской даме, которую видела на тусовке, куда водил ее Борик. - Об этом можете больше не беспокоиться. Вы уволены.
        Она всю жизнь мечтала это кому-нибудь сказать. Вот так, небрежным хозяйским тоном, словно это для нее ничего не значит, сказать: вы уволены. Пока она слышала эти слова только в свой адрес, на всех работах, куда бы она ни нанималась, очень быстро кто-то ей говорил это, а она мечтала сама кому-то их сказать. И вот мечта сбылась, только-то и надо было, что убрать с дороги глупую корову, возомнившую себя бизнес-леди. Господи, она что, совсем в зеркало на себя не смотрит? Чудовищно…
        - Не надо здесь стоять, сдайте форму и пропуск и можете быть свободны, за расчетом придете послезавтра.
        - И не подумаю.
        Девица, хихикнув ей в лицо, скрылась в зале, и только сейчас Женька поняла, что она здесь вовсе не одна. Просто люди сидели в тени - трое очень солидных мужчин и пятеро крепких, спортивного вида ребят.
        - Вы… что вы здесь делаете? Кафе закрыто! - пискнула она.
        - Я знаю. - Алексей с улыбкой смотрел на Женьку. - Ведь я - директор, и, конечно же, я знаю время работы кафе.
        - Директор? - Она в недоумении уставилась на собравшихся. - Но…
        - Вы так торопились, Евгения Григорьевна, что не вникли в суть дела. - Паша Олешко с брезгливым сожалением смотрит на эту прелестную женщину. Кто бы мог подумать, такая красота, глаз не отвести! Если бы он своими ушами не слышал, ни за что бы не поверил. - Есть собственники кафе, ваша сестра и ее компаньонка. И есть директор, назначенный ими приказом. Никто его не может ни сместить, ни уволить, ни ограничить в правах - кроме собственников. Вы здесь вообще, извиняюсь, никаким боком. И даже если бы сестрица ваша, не дай бог, погибла - есть прямой наследник части бизнеса, меньше чем через полтора года он станет совершеннолетним. Не понимаю, на что вы рассчитывали.
        Женька закусила губу. Она и раньше видела солидных людей и, глядя на этих троих, поняла - это не просто пришлые с улицы, это люди при деньгах и при власти, вон, охрана какая, у Борика такой отродясь не водилось. Но это - мужчины, а на мужчин она всегда знала, как влиять.
        - Послушайте, вы не можете вот так меня отодвинуть. - Женька тряхнула волосами, и они блестящей волной заструились вокруг лица, ставшего похожим на ангельский лик. - Ника - моя родная сестра, Марк - племянник, и я должна позаботиться, чтобы…
        - А с чего вы взяли, что о Нике нужно заботиться?
        - Но… как же… Валерия в больнице, Нике тяжело с…
        «… - Она надолго сляжет?
        - Надолго. Сломали ей все, что могли. Пацана с девчонкой дома не было.
        - Ну да, они же в школе. Так даже лучше. Лицо повредили?
        - Да, сломали нос, скулы, выбили зубы, может, и глаз, не знаю, там месиво. Машину я забираю, как мы и договорились.
        - Да забирай, нужна мне ее машина».
        Это звучит из динамика, спрятанного где-то в зале, и Женька понимает, что должна прямо сейчас что-то сказать, но что сказать людям, смотрящим на нее с ненавистью и презрением?
        - Мы - друзья Ники. - Высокий синеглазый блондин с растрепанными волосами изучает ее как какую-то невероятно мерзкую субстанцию. - И вы думали, что мы вам вот так просто позволим разрушить ее жизнь и отнять у нее то, что она создала?
        - Евгения Зарецкая, вы арестованы по подозрению в организации заказного убийства…
        Она не может поверить в происходящее. Девица в форме официантки ловко надевает на нее наручники, больно заломив ей руки за спину, а Женька думает только о том, что она должна вывернуться, что-то придумать, предпринять… Но на ум ничего не приходит, трое смотрят на нее с такой ненавистью, что она прожигает ее кожу, и Женька понимает - эти мужики превратят ее жизнь в ад - ради Ники, толстой дуры, вечно улыбающейся идиотки, недостойной никого из этих троих, не стоящей ничего из того, что у нее почему-то есть. Надо кому-то прямо сейчас позвонить, чтобы ее спасли, но кому? Отцу? Он никто, и звать его никак, все, что ему надо, - это с ее помощью забрать бизнес у Ники. Борику? Да он открестится от нее в тот же момент, как только глянет на этих троих. Почему ей некому позвонить, некого позвать на помощь? Почему за тридцать шесть лет жизни у нее не появилось ни единого друга, даже самого завалящего, ведь она достойна самого лучшего, почему же все прошло мимо?
        - Ну, пошла на выход. - Девица в форме официантки подтолкнула ее. - Скажи спасибо, что мы мальчишку увели, не то бы он тебя вилкой заколол. И, сдается мне, был бы прав. Откуда только берутся такие гадины мерзкие, хотелось бы знать. Ничего, в тюрьме тебе живо мозги вправят.
        Женьку сковал такой ужас, какого она не знала никогда. Пожалуй, впервые в жизни она испытала настоящее чувство, но не таких эмоций она ждала!
        - Марек где? - Матвеев устало опустился на стул. - Я еле сдержался…
        - Ребята затащили его к себе. От греха подальше. - Булатов вздохнул. - Вот так он жизнь начинает - учится ненавидеть… но тут и возразить нечего. В общем, я с персоналом переговорю сейчас, вместе решим, как нам быть, пока девчонки не в строю, а вы…
        - А мы поедем домой к Нике. - Панфилов тяжело поднялся и потянулся за сигаретами. - Я Ирине обещал в больницу ее отвезти, к матери. А Макса там ждет кое-кто.
        Матвеев подозрительно уставился на Панфилова.
        - Саш, что ты устроил?
        - Тебе понравится. - Панфилов ухмыльнулся. - Теперь надо проследить, чтобы дама, которая только что здесь побывала, не вывернулась.
        - Не вывернется. - Паша Олешко о чем-то думает. - Но, пожалуй, гаврики те говорили правду - Валерию они не трогали, а это значит…
        - Это значит, что есть еще кто-то. - Панфилов пыхнул дымом и снова затянулся с наслаждением. - Я и раньше так думал. Есть еще кто-то, так что ничего не закончилось. Ладно, нам пора, а вы тут решайте вопросы - и домой, будем думать.
        Они едут темными улицами Александровска, Матвеев думает о том, как странно изменилась его жизнь всего за сутки. Вот так жил-работал, работал-жил, вертелся на своей орбите, а вдруг все переменилось в один момент, и этот момент показал, что вокруг есть жизнь, что она катит своим чередом, и кто друг, а кто враг, иной раз не видно - но чаще видно очень хорошо. И отлично, что есть Сашка Панфилов - напарник, компаньон, друг навек, и отлично, что есть Паша Олешко - бывший разведчик и душа-человек, и Ника - несуразная, невероятно искренняя в каждом своем движении, взгляде, слове, Ника, у которой на запястье точно такая же отметина, как у него самого… и это запястье, тонкое, с белой кожей…
        Дверь открылась, и на него взглянули темные Димкины глаза.
        - Пап!
        Димка что-то жует, в руках у него серый полосатый котенок.
        Матвеев молча прижал к себе сына. Панфилов прав, во всем прав. Хорошо, что привезли сюда Димку. Нужно немного сдать назад, чтобы снова выехать на правильную трассу.


        8
        Нике снится вокзал. Она сидит на холодной скамейке, вокруг пахнет пролитым пивом, пылью, котами и тем особым вокзальным запахом, который не выветривается никогда, а люди торопятся, идут мимо. Но она видит только их ноги, потому что она совсем маленькая, ей холодно, и очень болит рука, она придерживает ее, но боль наполняет все тело. Боль сильнее холода, сильнее страха. Ника знает, чего она боится, - сейчас вернется кто-то, кто сделает ей еще больнее. И сидит кто-то теплый рядом, она держится за его палец, они прижимаются друг к другу, и кто-то шепчет: на острове стоит дворец, там живет принцесса, и много цветов, и какая угодно еда, и дворец охраняют солдаты, которые никого туда не пускают…
        А потом кто-то дернул ее за больную руку, и она закричала громко и безнадежно, потому что тот, что дергает ее, все равно не пощадит. И солдаты не идут защищать ее, потому что она потерялась из дворца. Холод сковывает ее тело, и больше уже не видно ни острова, ни сказки.
        - Ника, Никуша! - Матвеев трясет ее за плечи, Буч испуганно смотрит со своей подушки. - Проснись!
        Ника открывает глаза - горит ночник, Матвеев, взъерошенный, в одних трусах, стоит рядом с ее кроватью, а Нике нужно в ванную, но ей не подняться - голова горит огнем, распухшее лицо чувствует каждый удар сердца, и ее тошнит, и душно, и нет спасения.
        Руки Матвеева вытащили ее из сна, вернувшегося к ней снова, через много-много лет. Раньше, когда это ей снилось, приходила мама, обнимала ее и тихонько шептала что-то утешительное. Тихо, чтобы не слышал отец и не заметила вездесущая Женька. В такие моменты Ника знала - несмотря на все, мама любит ее. Просто отчего-то боится отца. Но снов этих Ника боялась, в них были боль, холод, отчаяние, был кто-то, кто делал ей больно. Правда, чей-то голос шептал ей о сказочных дворцах и принцессе, но, может, это она сама придумала?
        - Мне нужно…
        - Я отнесу тебя.
        - Ты меня не поднимешь, я…
        Матвеев поднял ее на руки и понес в ванную. Замешкавшись немного у двери, он попытался локтем ее открыть, но не получилось, пока Димкины руки не поднырнули под его, и дверь подалась.
        - Подожди, пап, я свет зажгу.
        Оставшись в ванной одна, Ника взглянула на свое отражение и в отчаянии заплакала. То, что осталось от ее лица, выглядит страшно: вся левая половина затекла, глаз скрылся, рассеченная скула темнеет запекшейся кровью - Семеныч решил пока не зашивать… - в общем, разрушения, которые произвел один-единственный удар, оказались практически невосстановимыми.
        Кто, за что и зачем это сделал, кто настолько ненавидит ее, чтобы сотворить такое, Нике и в голову не приходит. Впрочем, это и неважно. Странно другое: отчего все эти люди поселились в ее квартире и занимаются ее проблемами? Ведь у каждого из них есть своя жизнь, которая до вчерашнего дня никак не соприкасалась с ее жизнью, и никогда не соприкоснулась бы, не потащись она по снегу за кошками, которые вдруг выскочили на бумагу, выгнув спины, хитро щурясь, - и все, цепочка нелепых случайностей привела этих людей к ней в дом. Однако они должны знать, что она не считает их обязанными помогать ей, но… правда, что делать сейчас без них, Ника тоже пока не придумала.
        - Я сама попробую дойти.
        - Доктор запретил. - Матвеев снова поднял ее на руки и понес обратно в комнату. - Сейчас выпьешь лекарство, врач Михайлова приказала дать тебе, когда проснешься.
        - Да Лариска спит и видит, чтоб уморить меня какими-нибудь порошками. Она жить не может, чтоб кого-то не лечить. - Ника принюхивается к таблеткам, прикидывая, проглотит она их все за раз или придется в два захода глотать. - Здоровенные какие…
        Матвеев, присев к ней на кровать, терпеливо переносит ее капризы, удивляясь только, до чего же она не похожа ни на одну из женщин, которых он знавал. Томка бы просто проглотила лекарство и уснула. Мать, скорее всего, разгрызла бы эти таблетки и выпила одну за другой, а Ника капризничает, взвешивает их в ладони, ноет, отлынивает, и Лариса права - если за ней не приглядеть, лекарство пить она не станет. А потому Матвеев просто подает ей большую кружку воды, тем самым давая понять, что дебаты закрыты и торг здесь неуместен.
        Ника глотает таблетки, запивает водой и прикрывает веки - свет ночника делает ночь светлее, но отчего-то больно глазам. Глазу, если точнее.
        - Ты знаешь, кто это сделал?
        - Завтра, Ника. Сегодня спи.
        - Ты видел, на кого я стала похожа?
        - Все пройдет, следа не останется.
        - Да, не останется… такая рана через все лицо…
        - Завтра Панфилов позвонит одному человеку в Питер, если надо будет, привезем его сюда, тогда и решим, что делать. Семеныч трогать не стал, он же не пластический хирург.
        - Как там Лерка?
        - Сашка возил к ней дочку. - Матвеев вздыхает. - Врачи погрузили Валерию в искусственную кому, чтобы она могла справиться. Но прогноз уже вполне благоприятный.
        Ника взяла его за палец и задумалась. А он вдруг замер, вспоминая… и не мог вспомнить, не мог! Мать всегда говорила: ну, что ты, дорогой, тебе все приснилось! Просто страшный сон. Но там, посреди этого сна, был кто-то, кто держал его за палец - маленькой слабой ладошкой, вот такой же горячей от температуры. Кто-то, по ком он иногда отчаянно тосковал во сне, но, проснувшись, не помнил, кто это был.
        - Ты что?..
        - Ничего. - Матвеев вздохнул. - Ты плакала во сне, кричала…
        - Сон дурацкий, с самого детства снится. - Ника снова потянулась к кружке с водой, и Матвеев подал ей. - Словно я - совсем маленькая, сижу на каком-то вокзале, люди ходят, сумки, ноги, я на скамейке, и мне очень холодно, и рука болит. И кто-то рядом со мной, такой теплый, шепчет мне что-то, а потом приходит… я думаю, это женщина. Она хватает меня за больную руку и дергает, и я кричу от боли… Мама говорит, что в детстве я эту руку сломала и меня долго лечили. Видимо, так и есть, потому что я нипочем не согласилась бы лечь в больницу. Вот так просто прийти - приду, а лечь туда - ни за что. Ужас какой-то накатывает, и все.
        Матвеев молча смотрит на Нику. Слушая ее, он словно погружается во что-то очень знакомое, но ведь это ему просто приснилось?
        - Ты спи, Никуш. Мы с Димкой на тахте в кабинете устроились, Панфилов в гостиной, а Пашка и Леха - на двух раскладушках там же. Решили, что пока не разгребем это дерьмо, с места не сдвинемся.
        - Но ты мне ничего не должен.
        - Это не из-за «должен», Ника. Это просто по-человечески. По долгу дружбы, так сказать. Может, как-то очень быстро я к тебе в друзья набиваюсь, но все слишком быстро случилось, согласись. А потому мы здесь. И пока все не утрясется, будем рядом, уж не обессудь.
        - Я… нет, что ты. Я думала, что… в общем, неважно, что я думала, просто я не знаю, что бы я без вас всех делала - в такой ситуации.
        - Ровно то, что я сейчас делаю без тебя.
        Матвеев поправил ей подушку и, погладив по голове, пошел в кабинет - заскрипела тахта под его телом, и все затихло. Они оба поняли то, что сказано не было. Сложись все по-другому, тела Матвеева и двух его людей сейчас покоились бы на дне пруда, а Ника, возможно, лежала бы в больнице без надежды на восстановление. Что стало бы при этом с их детьми, страшно подумать. Ника поежилась - именно Марек был причиной, по которой она живет так, как живет. Все для Марека, ради него, чтобы он не чувствовал себя несчастным, или обделенным, или нелюбимым. Чтобы видел счастливые сны. Потому, собственно, Ника не впустила в их жизнь другого мужчину: мысль о том, что этот чужой может косо посмотреть на ее ребенка, казалась ей ужасной. А потому романы свои Ника всерьез не воспринимала никогда - ни один из мужчин не годился на роль отца Марека, и домой их она не приглашала. Так, просто биоматериал, не более того.
        Матвеев вспоминал ощущение ладони Ники, когда она обхватила его указательный палец. Ничего эротичного, Матвеев даже удивился - у него давно уже никого не было, а тут женщина, довольно молодая, привлекательная, и нравится ему… но как-то по-другому нравится.
        - Па…
        - Что ты, сынок? Чего не спишь?
        - Если ты на ней женишься, я не против.
        - Что?
        Димка повернулся к Матвееву, в темноте блестят его глаза.
        - Па, мы же взрослые люди. Конечно, ты когда-нибудь женишься. Если решишь жениться на Нике, я не против - она прикольная, веселая. Нравится мне, в общем.
        - Она совсем на нашу маму не похожа.
        - Никто не похож… - Димка вздыхает. - Но Ника очень хорошая. И с Мареком мы подружились.
        - По-моему, ты суешь нос не туда, куда нужно. - Матвеев легонько щелкнул Димку по носу. - Даже речь об этом не идет.
        - Нет, ну а если…
        - Спи, Димка. Никаких «если».
        Матвеев укутал сына одеялом и попытался уснуть, но сон бежал. Он силился вспомнить то, что очень давно загнал на самое дно памяти, решив, что это сон. Но сейчас пора эти обломки вытащить и попробовать склеить, потому что ему кажется, что забыл он что-то очень важное - вместе с тем, что забыть было нужно.
        «Ее рука. Запястье - тонкое, белая кожа, родимое пятно… у Димки такое же, от меня досталось, у Марека тоже есть. Но что это значит? Это ничего не должно значить - но я уверен… мне снилось в детстве… всякое… крики, кровь, чей-то вой, рука - тонкое запястье, нож в крови… мать говорила, что это плохие сны, и я верил, но не все там было сном… Что это может значить? Спросить у родителей? Невозможно. Если они не сказали мне правду за всю жизнь, значит, не хотели, чтобы я помнил… но помнил - что? Я что-то видел в детстве, чего видеть не должен был. И меня убедили, что это сон. Глупости… мои родители не могли быть замешаны в том, что мне снится. Только не они, ведь я их всю жизнь знаю, и более неподходящих людей для истории с кровью и дракой представить себе невозможно… но что-то было, и я вспомню. Сам вспомню».
        Решив так, Матвеев уснул, вконец измаявшись мыслями. И во сне к нему пришел холод, страх, чьи-то руки - маленькие, тонкие, он нес кого-то, бежал, но за ним гналось чудовище, утробно завывая: «Убью-у-у-у-у!», а он все бежал, пока ноги не подломились, и боялся только выронить свою ношу…
        Утро принесло с десяток срочных звонков, и Матвеев, чтобы не будить Димку, вышел на кухню. Панфилов курил на лоджии, а на кухне Буч требовательно уселся около мисок, поев, изобразил копилочку около двери туалета, потом долго скребся в лотке, и, совершенно удовлетворенный, проследовал в спальню, где Лариса уже подсоединила Нику к очередной капельнице.
        - То, что кот на кровати, ненормально, надеюсь, ты это понимаешь. - Лариса обращалась с Никой как с капризным ребенком, и Матвеев усмехнулся - во многом так это и есть. - И прекрати ныть, это не поможет. Как только Валерия придет в себя, я дам тебе знать, но пока ей лучше побыть в коме. А кот на кровати - это антисанитария, и, учитывая, что ты так и не отнесла его к ветеринару…
        Матвеев закрыл за собой дверь - нужно сделать несколько звонков, которые не терпят отлагательств, и совершенно незачем, чтобы его разговор слышали все. Казалось бы, это вполне просторная четырехкомнатная квартира, но втисни в нее восемь человек, и она превращается в цыганский табор.
        - Макс, ты чего заперся? - Панфилов по-хозяйски открывает шкафчики. - Ага, турка у нее есть, значит, кофе тоже имеется… вот, нашел, не бог весть что, но на безрыбье… Звонил Рубан, говорит, машину удалось поднять. Левое переднее колесо повреждено, след как от пули, но самой пули нет, хотя она должна бы быть там. В общем, они еще не пришли к окончательным выводам, но по всему видать, что колесо кто-то повредил намеренно, и вопрос заключается не в том, чтобы установить этот факт, а в том, чтобы узнать, как это было сделано. Узнаем как - узнаем кто. Как там Ника?
        - Ночью ей плохо было, сейчас тоже температура держится. В общем, пока ничего хорошего.
        - Ну это пока - чего ж ты хотел, при таких делах он ее и убить мог, даром что не собирался. Это же какая удача, что мы все здесь оказались! Зайди все дальше, думаю, одним избиением дело бы не ограничилось - они бы забили ее насмерть, и детей бы не пощадили.
        - Я уже думал об этом. Сложись все иначе, вместе с моей машиной поднимали бы три трупа…
        - Да, везение фантастическое - ну, о твоем фарте еще в институте легенды ходили, а Ника, оказывается, тоже везучая. Кофе тебе налить?
        - Налей.
        - И мне. - Олешко протиснулся в кухню и занял табурет. - Сейчас Леха подтянется. Будем держать совет, потому что дела у нас спешные.
        Булатов, уже одетый и выбритый, потянулся на запах кофе, и они вчетвером заняли все пространство маленькой кухни. Вчерашний день объединил их, сблизил, и казалось уже, что знакомы они всю жизнь.
        - В общем, дело такое. - Паша Олешко отхлебнул кофе и поморщился - без сахара он не любил. - Мадам эта вчерашняя сидит в камере, ни на что не колется. Гражданин Капустян, в миру - Вася-Грузин, указывает на нее как на наводчицу и заказчицу нападения. Конечно, следователь понимает, что дамочка замазана в этом деле по самые уши, тому доказательство еще и телефонный разговор, но все не так просто. Папаша ейный объявился. И нанял ушлого адвоката, давят они на то, что никуда мадам не денется и такому хрупкому цветку нужно изменить меру пресечения, потому что камера - не место для такой женщины, и вообще. Судья… кто знает, что скажет он, но Евгения уже завтра может оказаться на свободе под подпиской о невыезде. И это еще не все плохие новости.
        - Паш, ты полегче, что ли. Работодатели - люди с неустойчивой психикой.
        - Из психики моих работодателей гвозди бы делать. - Олешко потянулся за сахарницей. - В нашем питерском офисе выявлена диверсия. Кто-то ковырялся в системе, причем не вчера, а месяца полтора назад, есть следы взлома личных дел сотрудников, но кто конкретно их интересовал, неизвестно. А взломать код доступа к остальной информации - дело времени.
        - Чем это нам грозит? - Панфилов потянулся за сигаретой. - Конечно, если учесть наши последние заказы и разработку проектов, то…
        - Смотрели не это. - Олешко хмурится. - Смотрели не разработки, а личные дела сотрудников. Разработки и архивы у нас под особым кодом, а наш отдел кадров не секретный - паролят так, для очистки совести, никакой секретной информации, кроме сведений о сотрудниках, там нет, а ее можно взять где угодно, помимо нашего сервера, даже из социальных сетей.
        - Ну, значит, мы на осадном положении. - Панфилов открыл форточку и с наслаждением закурил. - Паш, ты вот что… выясни, хотя бы теоретически, кому это все понадобилось. Файлы с клиентской базой и проектами не пытались взломать?
        - Александр Михайлович, у нас не так просто забрать такую информацию. Она хранится на сервере, там несколько степеней защиты. Если попытаться взломать код, включается сигнализация, наш айти-отдел тут же мобилизуется по тревоге. Нет, проекты не взламывали, но сам факт, что все это происходило именно сейчас… в связи со всеми событиями - я, честно говоря, рад, что мы здесь, и Дима с нами. Александровск - сравнительно небольшой город, если охотятся за кем-то из вас, тут намного проще это выяснить. И…
        - Я вас прерву, мне пора на работу. - Булатов потянулся за кофе. - Остыл уже…
        - Сейчас сварю еще, посиди. - Панфилов закрыл форточку и взял остывшую турку. - Надо бы кофеварку прикупить и продуктов, нас много, а жрать в доме нечего.
        - Хорошее дело. - Булатов с наслаждением принюхивается к запаху кофе. - Кофеварку я привезу сегодня вечером, кофе тоже. Вопрос в том, что делать дальше.
        - Ты занимайся клубом. - Матвеев вздыхает. - А мы попробуем понять, что вообще происходит.
        - Тогда - по коням, ребята. - Панфилов потирает руки. - Дел полно, мне надо бы поработать немного, сейчас наладят отсюда удаленный доступ, и меня на пару-тройку часов ни для кого нет.
        Булатов вышел в прихожую, разыскал в шкафу свою парку. Вся эта история совершенно выбила его из колеи, и он не знал, как на нее реагировать, но то, что он сейчас там, где надо, - это он знает точно. Дверь в спальню Ники приоткрылась, и оттуда выскочил Буч. Булатов с удивлением заметил, что котенок буквально за пару суток заметно подрос, округлился, а его довольный вид говорил о том, что жизнь удалась. Булатов поднял Буча и заглянул в спальню - Ника лежала под капельницей, половину ее лица скрывал компресс, в кресле сидела худенькая женщина с русыми волосами, собранными в узел. Булатов уже знал, что это Лариса Михайлова, врач и подруга Ники.
        Заметив его, Лариса поднялась и вышла в прихожую.
        - Как?..
        - Неважно. - Лариса нахмурилась. - Может быть, в стационаре было бы лучше, но Ника боится больниц до обморока. Температура, голова болит, с лицом тоже проблема, отек… в общем, пока все неважно, но это как раз нормально. Главное, не волновать ее сейчас, а я слышала, что Евгению могут выпустить.
        - Да, глупость какая-то…
        - В общем, что-нибудь придумаем. - Лариса забрала у него из рук котенка. - Надо, чтоб родственники не заявились сюда права качать.
        Кивнув, Булатов вышел, услышал, как за ним заперли дверь. На лестничной клетке расположились дюжие парни - похоже, Олешко решил укрепить форт основательно. Булатов, на ходу включив телефон, сбежал по лестнице к ожидавшей его машине.
        «Пожалуй, ездить туда-сюда будет проблематично из-за времени, но это полбеды. Важно во все вникнуть, дело-то новое…»
        Он улыбнулся, вспоминая, с каким серьезным видом Марк посвящал его во все тонкости управления клубом.
        «Хороший мальчишка… Да и какой он мог еще вырасти у такой-то матери? Правда, сын кажется взрослее Ники, но это, наверное, хорошо».
        Он старался не думать о Нике, потому что сразу всплывала в памяти ее рука, подсоединенная к капельнице, и лицо, закрытое повязкой. И Евгения. У Булатова сжимаются кулаки. Он не может взять в толк, как вообще возможно то, чему он стал свидетелем.
        Проезжая по мосту над прудом, Булатов попросил водителя остановиться. Съехав с моста, они вышли из машины и посмотрели на лед. Остался широкий пролом от середины пруда до самого берега - это тащили из воды машину.
        - Они тут здорово попали. - Водитель закурил и сплюнул на снег. - Видали, Петрович, - на самой середке оказались! Говорят, вытащила их какая-то бабенка, одна! И не побоялась же! Я бы поостерегся на тонкий лед, глубина-то здесь нешуточная, даром что пруд.
        - Не побоялась. - Булатов поежился, представляя, как Ника ползла по льду. - Есть еще люди на свете. Только машина ближе к берегу упала, на середину потом ухнула - дно-то здесь какое, сам знаешь.
        - И не говорите! С берега вниз да вниз… Я овраг здешний помню - пацанами мы сюда приходили, в самое жаркое лето здесь было студено, травы какие росли! А потом решили сделать пруд. Значит, правда, что вытащила их женщина. Да, а ведь на том мы всегда и стояли - на взаимопомощи и взаимовыручке, так нас учили. Но теперь времена поменялись, деньги людям глаза застят, каждый со своей бедой в одиночку барахтается, а если всем миром взяться, оно сподручней было бы… Но нет уже этого.
        - Ну, почему же. Видишь - есть. Поехали, мы опаздываем.
        - Не опоздаем. В аккурат в десять поспеете, тютелька в тютельку. Мне ведь из Александровска вас сподручно забирать, я сам тамошний.
        Булатов задумчиво потер подбородок. Его ждала работа, но кроме работы его ждал темноглазый Марек, с которым они поладили практически моментально, его он силком увел в помещение персонала, когда в клубе арестовывали Евгению. Отчего-то ему казалось неправильным, чтобы парень слышал и видел это чудовищное представление, организованное предприимчивым Олешко и полицией. Но как в одной семье могли родиться и вырасти настолько непохожие дети? Вот взять Марека с Иркой - такое ощущение, что они родные брат и сестра. Выросшие у разных родителей, они похожи - внутренне, привычками, общаются своими, только им понятными словами. А тут две родных сестры, но одна - как лучик света, располагает к себе моментально - хотя нет у нее яркой красоты, как у Евгении, и не такая она холеная, а лохматая, полноватая, с доверчиво распахнутыми синими глазищами в коротких ресницах, а вот, поди ж ты, с ней хочется говорить, с ней хочется созвониться и поболтать, ее хочется видеть… Постоянно видеть. Булатова словно кипятком обдали - а ведь Ника очень нравится ему. И как теперь с этим быть?
        «Собственно, я свободный человек. Мне сорок семь лет, я был дважды женат, дети уже взрослые, все пристроены. Почему бы и нет? Вот только Макс Матвеев, похоже, думает о том же, хотя и виду не подает. Ладно, поглядим».
        Машина въехала в Красный Маяк, водитель сбавил скорость - не хватало еще кота задавить, примета - хуже некуда.

* * *
        Ника вынырнула из сна - Лариса отсоединила капельницу. Ника терпела все процедуры стоически - так ей, по крайней мере, казалось.
        - Вставать нельзя. - Лариса отодвинула систему. - Ну, ты и сама все понимаешь. В туалет можешь осторожно, и снова ложись - и не вставай. Никаких дел, никаких звонков, никаких стрессов. Постарайся спать побольше.
        - Я и так все время сплю. - Ника капризно засопела. - Мне сны плохие снятся… Как там Лерка?
        - Ника, будут новости - ты узнаешь первой. Марек с Иркой отправились в школу под усиленной охраной, с ними все будет в порядке. Димка дурака валяет, но лучше так, чем где-то далеко, с чужими людьми. Все наладится, Ника. Ну, что ж, случилась беда, а могло быть хуже. Через пару дней тебе станет легче, вот посмотришь.
        - Ладно, поверю тебе на слово…
        Лариса возмущенно фыркает, осторожно трогает компресс на лице Ники:
        - Надо убрать и смазать, готова?
        - А что изменится, если я скажу, что не готова?
        - Ничего. - Лариса улыбается. - Ладно, потерпи.
        Она как можно осторожнее снимает компресс - но Нике больно от любого прикосновения.
        - Ну, вот… картина, конечно, так себе, но чего ты хотела, при таком повреждении это…
        - Не начинай. Мало радости…
        - Бестолочь.
        Но Ника ее уже не слышит - она вспоминает свой сон, вспоминает отчетливо, хотя с детства отгоняла подобные мысли. Кто-то согревал ее на той скамейке, кто-то шептал о принцессе на острове, охраняемом солдатами… может, оттого она и создала свой собственный Остров - у себя в мыслях, и постоянно играла там, уходила туда, а люди думали, что она здесь! Со временем Остров разрастался, но ее комнаты в замке оставались неизменными. И только в шкатулке добавлялись украшения, и цветы в оранжерее цвели все более яркие и причудливые. Она думала, что вырастет и потеряет Остров, - но не потеряла.
        На ее Острове было все, чего у нее не было здесь, и еще свобода. Ника любила посидеть в одиночестве и побыть там, на Острове, а Женька и отец думали, что она просто рисует. Но когда родился Марек, она стала редко посещать Остров - потому что строила его для своего сына здесь. И у него были своя комната, игрушки, сказки на ночь, она сама и бабушка Магда тоже, и Остров был покинут, но дорогу туда Ника не забыла. Приходила ночь, и она возвращалась на свой Остров, чтобы побыть там и подумать. Там многое изменилось, но это неважно - туда по-прежнему нет пути чужим, и это главное.
        - Ника…
        Это Димка. Она повернула к нему голову, но как сделать, чтобы он не увидел то, что видеть ему совершенно не нужно, - рану на ее лице?
        - Ника, там еда готова, сейчас мы будем тебя кормить. - Димка садится на ее кровать. - Болит?
        - Ага…
        Он вздыхает. То, что произошло в последнее время, совершенно перевернуло привычный уклад их с отцом жизни, раз и навсегда налаженной когда-то матерью. И, попав в этот дом, в водоворот непонятных событий, Димка понял, что здесь совсем другая жизнь - в этом доме изначально был какой-то свой уклад, своя жизнь, совсем непохожая на их собственную, но в одном было сходство: Марек, как он отца, опекал свою мать, потому что она иногда забывала сама о себе заботиться.
        - Смотри, у меня на руке такая же штука. - Димка показал свое запястье. - У Марка тоже такая есть, и у моего папы. Как это можно объяснить?
        - Не знаю, малыш. - Ника озадаченно смотрит на свое запястье. - Моя мама говорила, что эта штука появилась у меня, когда я в детстве сломала руку. В общем, что-то там с травматическим шоком связано, но я никогда об этом не думала. А у Марека такая же, а уж он-то руку не ломал.
        - И я не ломал, а вот же! И у Маринки есть. Маринка - это моя сестра, она сейчас в Лондоне учится. А у мамы не было…
        Димка вздохнул и искоса посмотрел на Нику. Что будет, если отец, например, женится на ней и она к ним переедет? Но она же не бросит свое кафе, или клуб, как они его называют, и не бросит Марека с Иркой… Сложно-то как все у взрослых.
        - Ника, давай позавтракаем. - Матвеев прервал молчание. - Димка, пододвинь табурет, я поставлю тарелку.
        - Я не хочу есть, - отказалась она.
        - А надо. - Матвеев погладил ее по голове. - Есть отличный куриный бульон, и ты его съешь, иначе я позвоню Ларисе, она нажалуется Семенычу… ну, ты все знаешь о шантаже. Давай поедим.
        У Матвеева возникло ощущение, что он давным-давно знает и Нику, и Ларису с Семенычем, и Леху Булатова. Это было странное ощущение, потому что теперь эти люди станут частью его жизни, просто записать их в шапочные знакомые он уже не сможет. Что-то забытое вернулось в его жизнь - а может, сама жизнь вернулась? Когда он вот так быстро сходился с кем-то? Давно, еще до смерти Томки, а потом закружило его, он отгородился от всех - и от всего нового тоже. И вот снова он живет как раньше - немного несуразно, на грани куража, и ему это нравится, несмотря ни на что.
        - Горячо…
        - Сейчас остынет. Давай, я совсем немного налил. Сам Панфилов готовил, он еще со студенческих времен мастер варить супы. Мы-то, приехав от родителей, ничего толком не умели - ну, максимум картошку в мундире и яичницу, а Панфилов вышел на общую кухню и принялся варить настоящий суп! Да мы обалдели просто, веришь? Со временем все научились готовить, на картошке в мундире далеко не уедешь - но он уже умел, представляешь?
        - Серьезная заявка на победу.
        - Ну да! У него мать работала по какому-то вахтовому методу, а больше никого не было, и его подкармливали сердобольные соседки. А потом ему надоело побираться, он подошел в школе к учительнице труда, что преподавала у девчонок, и попросил дать ему рецепт супа. Объяснил, что к чему, - Сашка умеет, и она, расчувствовавшись, пришла к нему домой и показала, как и что надо готовить. Он всегда говорил, что умение готовить для мужчины - это еще одна ступенька к свободе.
        - Он не женат?
        - Был когда-то, но как-то сразу стало заметно, что брак этот… временный. Ну а потом он и не женился больше. Да и работа у нас, понимаешь, требует много сил и…
        В прихожей раздался звонок. Ника проглотила последнюю ложку супа и опустилась на подушки - кто бы там ни был, она не одна. И она рада этому.
        Слышен спор, голоса, дверь открывается. Ника удивленно смотрит на вошедшую.
        - Привет, мам. Что ты здесь делаешь?
        Мать смотрит на нее с каким-то странным выражением, какого Ника давно уже у нее не видела.
        - Мам?
        - Я ушла от них. Если ты меня прогонишь, я пойму, но я ушла от них.
        Матвеев смотрит на гостью с заметной враждебностью. То, что он узнал о семье Ники, а больше - то, о чем он догадался, хоть она и смолчала, не добавляет прибывшей шарма в его глазах, хотя когда-то она, безусловно, была красивой женщиной. Но то, что она сделала с Никой, или то, что делал муж с ее молчаливого согласия, не должно было случиться. Но - случилось.
        - Ну куда я тебя прогоню, - ответила Ника устало. - Но у меня сейчас гостей многовато, и где тебя уложить, я не знаю. Знакомься, Макс - это моя мама, Стефания Романовна.
        - А раскладушку вот тут поставим. - Димка кивает на пространство у балкона. - Купим еще одну и поместимся. Кушать будете?
        Гостья удивленно смотрит на деловитого подростка.
        - Есть суп, дядя Саша сварил. Хотите?
        - О чем тут спрашивать. - Матвеев поднялся и взял тарелку, которую опустошила Ника. - Дим, ты с Никой побудь, а я угощу гостью.
        На кухне он жестом приглашает ее сесть, и она усаживается на табурет. Здесь светло, и Матвеев видит, что женщина совсем измучена - заплаканные глаза, бледность, тени под глазами говорят о том, какое сложное решение она приняла, но ему ее совсем не жаль.
        - Надеюсь, вы понимаете, в каком ваша дочь состоянии, ее совершенно нельзя волновать.
        - Послушайте, я не знаю, кто вы, но…
        - Нет, это вы послушайте. - Максим чувствует, что на него снизошла ярость, которая иногда толкала его на отчаянные поступки. - Вы являетесь сюда - навеки поселиться, совершенно не зная, что происходит. Ваша младшая дочь организовала нападение на Нику, чтобы…
        - Я знаю. Они хотели забрать ее бизнес. Простите, как вас зовут?
        - Матвеев Максим Николаевич. Так вы знаете?
        - Да, я слышала ночью разговор мужа с Евгенией - по телефону, а потом он орал и бегал по квартире. Меня он в расчет никогда не принимал, а потому в выражениях не стеснялся.
        - И вы…
        - Я собрала вещи и уехала, пока он брился. Он всегда, знаете ли, долго бреется по утрам, очень любит этот процесс. Ну и я сбежала. Ника может с ним бороться, а я - нет. Никогда не могла, потому я так виновата перед ней… Мама меня так и не простила за это. Но теперь - все, это стало последней каплей…
        - Ника сейчас ни с кем не в состоянии бороться. - Матвеев в сердцах пнул табурет. - Вы что, не понимаете? Это вы, мать, должны были стать ее опорой, а вы допустили, чтобы дочь столько лет третировали на ваших глазах, и ни разу не защитили ее. А теперь явились сюда и…
        - Послушайте, молодой человек, да какое вы…
        - Какое я имею право, вы это хотели сказать? Я вам скажу, какое я имею право. Ведь это не вы были рядом с ней, когда вчера нашли с проломленным черепом ее подругу и компаньонку. Это не вы были с ней, когда сюда ворвались трое ублюдков, которых натравила на сестру ваша любимая младшая дочь. Это не вы сидели с ней ночью, вырывая из кошмаров и меняя компрессы. А должны были быть вы, но вместо этого вы пришли сюда, потому что вам больше некуда идти - только к дочери, которую вы и ваше семейство всю жизнь презирали, пинали и не считали за человека. Мне Марек все рассказал - и о том, как вы уговаривали Нику продать квартиру и отдать вам деньги, и о том, как она оплатила лечение отцу и что получила в ответ - и вы меня спрашиваете, по какому праву я вам все это говорю? А по праву друга женщины, которая стала мне близким человеком. Она для многих сестра, друг, родная душа - но не для вас и не для вашего семейства, не так ли?
        Женщина опустила голову, по лицу ее катятся слезы. Матвеев понял, что он хватил лишку, но если никто этой даме до сих пор не сказал этих слов, то ей пора все-таки их услышать.
        - Мать мне говорила примерно то же самое. До самой смерти она так и не простила мне мою бесхарактерность, но я и правда совершенно не могу сопротивляться Григорию, и…
        - И за это в итоге заплатила ваша старшая дочь. Чем же она так не угодила отцу?
        - Она просто была на него не похожа. Когда мы поженились, у нас долго не было детей, понимаете, а потом я забеременела - Григория послали на три года в командировку за границу, на Кубу, - он служил тогда во флоте, и правительство обменивалось специалистами. В общем, Ника родилась без него, он вернулся, когда ей уже три года было, она его дичилась, он раздражался… А потом я снова забеременела, и родилась Женечка - похожая на него просто как две капли воды, и он… В общем, Ника для него так и осталась чужой… а я… да, я не могла ее защитить. Моя мать смогла - потом, а я нет. И больше мне не к кому идти, вы правы.
        Матвеев вздохнул и опустился на табурет. Ярость прошла, осталось недоумение и опустошенность. Он вырос в счастливой семье, родители его любят, обожают его детей, хотя отец всегда шутил, что Максим ни в мать ни в отца - а в проезжего молодца. И какая разница, на кого похоже твое дитя? Разве это имеет значение? А вот для кого-то, оказывается, имеет.
        - Это большое счастье, что она ни на кого из вас не похожа. - Матвеев снова поднимается и смотрит в окно - там падает снег. - Иначе многое было бы по-другому.
        Или не было бы вообще. И осиротевшие Димка с Маринкой жались бы друг к другу в их большой квартире. Панфилов бы, конечно, их не бросил, но это все равно не то.
        - Нике о поступке Евгении ни слова. - Матвеев достает чистую тарелку. - Ей нельзя волноваться, а потому разговоры только нейтральные. Иначе я обещаю, что вылетите вы отсюда как пробка, хотя и нет у меня никакого права на такие действия, но вас это не спасет.
        Матвеев налил в тарелку супа и поднял с пола Буча, вознамерившегося вскарабкаться по его штанине, - Ника права, нужно отучать его от этой привычки, кот растет. Вот даже со вчерашнего дня вроде бы подрос.
        - Давай-ка, приятель, молока тебе налью, что ли. Ешьте суп, а то остынет.
        Телефон звонит, и он выходит из кухни, оставив мать Ники наедине с ее мыслями и тарелкой супа.
        - Добрый день, Максим Николаевич. Рубан беспокоит.
        Матвеев секунду соображал, кто такой этот Рубан, потом кивнул, словно собеседник мог его видеть.
        - Да, Вадим Сергеевич, слушаю вас.
        - Не могу дозвониться до Александра Михайловича, а дело срочное.
        Конечно, Панфилов сейчас весь в делах, хоть и оставил вместо себя надежного человека - но бросить все он не может.
        - Я могу дать ему трубку.
        - Нет, зачем же. Дело такое: мы провели экспертизу вашего внедорожника. Как вам, наверное, уже известно, в левом переднем колесе есть отверстие неизвестного происхождения, что, собственно, и явилось причиной того, что машина перестала слушаться водителя и случилась авария. Вины водителя в этом нет - колесо было пробито пулей на полном ходу.
        - И вы нашли пулю?
        - То, что от нее осталось. По счастью, машина лежала на грунте в холодной воде, и пуля, попавшая в колесо, не разрушилась так, как если бы машина потерпела аварию на открытом воздухе. Дело в том, что пуля, выпущенная в колесо вашего автомобиля, не совсем обычная. Это ледяная пуля.
        - Ледяная? Вы шутите? Как это возможно?
        - Все возможно, Максим Николаевич, и есть оружие, стреляющее такими пулями, правда, о нем мало кто знает. Вот из такого оружия было пробито колесо вашей машины. Этот человек - хороший стрелок. Он рассчитал не только траекторию полета пули, но и точно выполнил задачу, выбрав для выстрела единственно возможное место. Мы нашли точку, из которой произвели выстрел, - хотя он ее замаскировал, но не от наших приборов. Это мужчина, судя по размеру ноги и длине шага, ростом около метра девяносто, весом сто - сто десять килограммов. Судя по всему, среднего возраста. В общем, Максим Николаевич, я думаю, у вас неприятности.
        Это Матвеев и сам уже понял. Конечно, неприятности. Кто бы сомневался.


        9
        Валерия выплыла из темноты прямо в утро. Она не поняла, как оказалась в больнице - то, что это больница, было очевидно - тупая боль в голове давала о себе знать, и Валерия нахмурилась, пытаясь вспомнить… Что? Что-то важное. В памяти всплыла измученная и продрогшая Ника, серый котенок, карабкающийся по джинсам мужчины, смеющийся Иркин голос - мам, теперь я тоже хочу котэ! - почему котэ, что это за слово такое? И все это совершенно не объясняет, как она оказалась здесь и почему так болит голова.
        - Ну вот и отлично. - Семеныч заглядывает ей в лицо, проверяет зрачки. - Лера, ты меня узнаешь?
        Валерии хочется сказать, что это весьма глупый вопрос, учитывая их давнее знакомство, - но язык сухой и не слушается, кивнуть немыслимо, и она опускает ресницы - да, мол, узнаю.
        - Ну и отлично. Вита, напои-ка ее, но осторожно.
        Медсестра вставляет Валерии в губы трубочку - вода, такая невыразимо вкусная, льется ей в рот, и она глотает ее с одной мыслью - еще! Только бы не закончилась! Но вода льется тихонько, и вскоре Лерка понимает, что уже может жить дальше.
        - Как…
        - Ирина? - Семеныч опускается на стул рядом с кроватью. - Вот, цветы тебе принесла, видала, какой букетище? Живет у Ники, вместе с Мареком растят кота, все в порядке.
        - А Ника…
        - Ника… - Семеныч на миг отводит глаза, но этого мига достаточно, чтобы Валерия поняла: что-то не так. - А что Ника, она, как всегда, ты ж ее знаешь.
        - Не надо…
        - Что - не надо? Давай, Лера, поспи. Ирка после обеда придет, а сейчас отдыхай. - Семеныч грузно поднимается. - Задала ты мне работенки, мать, прямо спасу от вас нет. Вот ведь народ у нас, нет, чтоб попадать в неприятности днем - так обязательно ночью надо, а врачу, значит, спать не положено, только и дела мне, что чинить ваши головы деревянные. Прямо папу Карло из меня сделали.
        Валерия знала Семеныча давно и понимала - случилось что-то нехорошее, и он отвлекает ее, чтобы она не тревожилась, - но с ней-то эти дела не катят, ей надо знать правду.
        - Семеныч, а ну говори!
        Валерия понимала, что, если он сейчас уйдет, она не узнает, что произошло, а ей надо знать. В ином случае она никогда бы не позволила себе такого тона.
        - Отдыхай. Все живы, все относительно здоровы, и если тебя порадует - я надеюсь, что порадует, - Евгения сидит в СИЗО. Ну чего таращишься? Сидит, вот прямо в своей шубе, да. Спи, Лера, после обеда придет Ирка, успеешь все узнать.
        Валерия засыпает - и не засыпает, состояние на грани света и тени дает ей возможность не чувствовать боль. Главное, все живы. И она тоже жива. Но ведь что-то случилось с ней такое, что даже всесильный Семеныч говорит - задала ты мне работы, а это уже всерьез. Но она не помнит, что произошло.
        - Не надо так нервничать, это тебе сейчас очень вредно.
        Михаил сидит рядом и держит ее за руку. Ладонь его такая теплая и знакомая, что Валерия вдруг понимает, как она по нему скучала все эти годы, и вот он наконец вернулся - где только пропадал?
        - Ты навсегда теперь?
        - Нет, пора мне. - Михаил гладит ее щеки. - Ирка выросла, и у тебя все наладилось, а будет еще лучше. Так что мне, пожалуй, пора.
        - Миша, не уходи…
        - Малыш, я бы остался - но пора мне. Вот, заскочил попрощаться на минутку. Ты молодец у меня, Лерка, я всегда это знал.
        - Миш…
        - Я знаю, Лер. Я знаю. - Он снова сжал ее руку. - Мне жаль, правда. Вот так находишь женщину своей мечты и думаешь, что вместе с ней состаришься, а потом случается что-то, и ты уже не с ней, а ведь многое не успел ей сказать - все дела какие-то, суета, быт - и ты вроде забываешь, что это именно женщина твоей мечты, даже то, что любишь ее, подчас забываешь - а потом уж и шанса нет сказать. Спешим жить, Лерка, - и теряем что-то важное, ради чего, собственно, вся суета и затевается - любовь, привязанность, восторг обладания… Все кажется - есть дела поважнее, вот сейчас это сделаю, и то еще, а это и вовсе срочно, а собственно жизнь - потом, потом… А «потом» может и не оказаться, и самого важного можно не успеть сказать. Понимаешь, как это обидно? И не имеет значения работа - потому что, когда тебя нет, она остается и кто-то ее делает вместо тебя, а люди, которых ты любишь, - им тебя никто не заменит, они остаются, а ты не успел им сказать, как их любишь. Лерка, ты понимаешь?
        - Да. Миш, останься со мной.
        - Нет, малыш. Пора мне, я здесь подзадержался, честно говоря. Ну да теперь все хорошо у вас будет, вот посмотришь.
        - Что - хорошо?
        - А все. Ты спи, Лерка, скоро дочь придет, наговоришься еще.
        Валерия пытается удержать его пальцы, но рука выскальзывает, а Валерия плывет на темных волнах, и непонятно, где берега, но ей надо к тому берегу, где Ирка. Ей надо остаться со своим ребенком, иначе дело плохо. Но почему она не помнит, что случилось? Надо вспомнить, по кусочку.
        - Мам…
        Валерия с трудом открыла глаза - вынырнула из темноты как раз там, где надо. Ирка - бледная, с отчаянными, испуганными глазами и с букетом розовых роз на длинных стеблях, ее родной ребенок. Все хорошо. Ничто не может быть плохо, когда она, дочь, рядом сидит, держит ее за руку… Михаил тоже так же ее держал, может, и это тоже сон? Но то, что Михаил не приснился ей, Валерия уверена. Он был здесь, она до сих пор помнит прикосновение его пальцев к своей щеке.
        - Мам, ты как?
        - Ничего, доча. Жива…
        - Вот, мы цветов тебе…
        «Мы»? Валерия только сейчас заметила, что у двери переминается с ноги на ногу высокий худой мужик, одетый в идеальный серый костюм, элегантность которого не скрывает даже застиранный больничный халат, измазанный зеленкой.
        - Вы…
        - Я - Александр Панфилов, друг и партнер Макса Матвеева. - Он подходит ближе, вдруг смутившись под взглядом Валерии, как школьник. - Мы сейчас у Ники живем все вместе, в свете происходящего это показалось нам разумным, и…
        - Кто-нибудь мне объяснит, что произошло?
        - Мам, ты только не волнуйся, ладно? Все уже хорошо…
        - Вы, - Валерия перевела взгляд на Панфилова, - рассказывайте.
        Закрыв глаза, она слушает его, стараясь сохранять спокойствие. Что ж, этого, собственно, и следовало ожидать. Такая мразь, как Евгения, способна на что угодно.
        - Я знала…
        - Что? - Панфилов наклоняется к Валерии. - Что вы знали?
        - Я всегда знала, что она нечто такое замышляет. Просто думала, что это будет тот бандит, с которым она живет. Бабка Магда ненавидела ее. И папашу их ненавидела, потому и Нику у них забрала, сказавшись больной.
        - Да, я понял уже. - Панфилов осторожно берет ладонь Валерии. - Вы ни о чем не тревожьтесь, дети находятся под круглосуточной охраной, а Ника поправится, ей уже лучше. К ней мать приехала…
        - Мать? - Валерия закрыла глаза. Сил больше нет. - Да ее матерью назвать нельзя. Она…
        - Я знаю, знаю. Не волнуйтесь только. - Панфилов гладит ее руку. - Вы выздоравливайте, иначе нас к вам перестанут пускать.
        Несуразный какой-то и неприкаянный, несмотря на его идеальный костюм. Валерия пытается улыбнуться, но не может.
        - Мам, ты… выздоравливай, - Ирка прижимается лбом к ее ладони. - Побыстрее, ладно? Я домой хочу…
        - Идет. - Валерия понимает, что дочь не должна видеть, как ей плохо. - Буду ждать вас.
        Панфилов страшно обрадовался - она сказала «вас», а не «тебя» - значит, его она тоже будет ждать! Эта бледная женщина - не самая молодая, не самая красивая, но она - такая, очень вдруг ему нужная.
        «Глупость какая-то. - Панфилов сердится сам на себя. - Девчонку жалею, а эта… мамаша ее… Нет. Глупость, дичь, я не знаю ее совсем…»
        Но его чутье - безошибочное, фантастическое - уже вынесло свой вердикт, и Панфилов знает, как все будет: он станет ходить в ней в больницу, потом она выпишется, и он станет приходить к ней домой, она будет гнать его, но он не уйдет, все равно не уйдет. И родит она ему двоих детей-погодков, таких же рыжих, как Ирка, - отчего-то рыжая масть доминирующая, и если один из родителей рыжий, то ребенок будет рыжим обязательно. И все внуки до бог знает какого колена - тоже.
        - По крайней мере, я точно знаю, как они будут выглядеть.
        - Что, дядь Саша? - Ирка удивленно смотрит на него. - Кто будет выглядеть?
        - А, забудь, это я так, сам с собой иногда вслух рассуждаю. Приятно же, черт побери, с умным человеком потрепаться за жизнь. Ладно, едем домой.
        Они возвращались в квартиру Ники, которая уже стала для них домом, думая о женщине, лежащей в больнице, о женщине с рыжими волосами. Каждый думал по-своему.

* * *
        Ника в тоске смотрит за окно - серый зимний день угасает, на прикроватной тумбочке ее ваза со свежими цветами, поблескивает в свете ночника - Ника не хочет темноты, но верхний свет раздражает ее. Буч спит рядом - он выбрал себе место на подушке, и оно его, похоже, устраивает, а что думают об этом окружающие, коту неинтересно.
        - Никуша, надо поесть.
        Мать приносит тарелку с супом, он знакомо пахнет, но Нике не хочется есть. Ей ничего не хочется, тяжелая тоска навалилась на нее, и когда никто не видит, вполне можно ей поддаться.
        - Мам, я не голодна.
        - Надо, детка. Давай, немножечко.
        Мать поставила тарелку на табурет около кровати. Ника вздохнула - мама готовила, старалась, нужно есть.
        - А, фасолевый. Я помню, ты варила такой дома, только отец его не любил, и ты перестала.
        - Ну, теперь это не имеет значения.
        - Он звонил?
        - Звонил, кричал… но, знаешь, я словно обрела какую-то новую силу. Может, это потому, что опять живу здесь - я ведь выросла в этой квартире! И я ему сказала, чтобы не звонил больше, тем более - не смел орать.
        - Он из-за Женьки бесится.
        Матвеев рассказал Нике о том, что произошло. Не мог не рассказать, потому что молчать о таком нельзя. Ника смотрела на него беспомощно и удивленно - ни гнева, ни негодования, а просто удивление, и Матвеев мысленно вздохнул: как она умудрилась столько пережить и выжить?
        Этот же вопрос он задал Семенычу, на что тот ему рассказал историю, в которую влипла Ника и в результате которой он стал ей другом навек.
        - Везли мы больного в карете «Скорой помощи». А только карета была не микроавтобус, как все, а старая, в «ВАЗе» оборудованная. Везли из Михайловки, это в двадцати километрах от города. Парень молодой упал со строительных лесов, сильно разбился. В принципе, его и перевозить было нельзя, но оставить как есть - тоже на верную смерть. Меня вызвали туда оценить степень повреждений, ну и что там на месте можно, мы в нормальной машине приехали, оборудование там, все такое… И вот привезли меня в тамошний фельдшерский пункт, а тут акушерка в ноги водителю - рожает женщина, сильное кровотечение, нужно срочно в городской роддом, а их машина не оборудована для этого, ломается постоянно. В общем, погрузили роженицу в нашу машину, и врач, с которым я приехал, уехал с ней - там счет уже не на часы шел, а на минуты. А этот вроде бы стабильный, особо не кровоточит. Ну, я его осмотрел и за голову схватился - срочно в операционную, а как? Только их машиной. Погрузили мы парня в это ведро с гайками со всеми предосторожностями и поехали. Но водитель меня предупредил - машина может встать в любой момент, техника на
грани фантастики. И вот, не доезжая до поворота на Александровск, машина глохнет. Я вызываю диспетчера, а там овраг и сигнала нет. И темень уже - а парень ждать не может! Я тогда на дорогу, идти надо с полкилометра, а сигнал отчего-то пропал - мне потом местные объяснили, что вышка далеко. Ночь, машина с больным в снегу стоит, а я иду на трассу тормозить транспорт, а только кроме фур - никого. И никто из них не собирается тормозить. И тут вдруг едет «Хондочка» новенькая. Ну, думаю, без толку, машина явно женская, в такую темень ни одна нормальная женщина не остановится. Нормальная-то - нет, а Ника остановилась. Я ей насчет того, что машину нашу вытащить бы, а она говорит: да я вас пока дотащу, ваш парень три раза умереть успеет. В общем, подъехала она, мы сгрузили ей парня на заднее сиденье, ноги ему согнули, я свесился через переднее сиденье, придерживаю его, значит, а это чудо летит по трассе, как Шумахер, и причитает: ой, доктор, темно-то как! Ой, простите, ямка, не видно было! Ой, там на мосту может быть пробка! В общем, когда мой телефон поймал сигнал, мы уже под Александровском были. Так она как
ломанулась через все светофоры, а сзади дорожная полиция. Ну, где им - уже около приемного покоя догнали, а она им орет: чего стоите, матьвашузадомпоперек, помогите! Гаишники от такого обращения обалдели сначала, а потом таки подтащили носилки и помогли вынуть больного из машины. Самую бы малость замешкались - и все, хоронили бы молодого парня, а так он жив-здоров, чего и всем желаю, да. Я ее и раньше видел - с Ларисой, и дома у нее бывал, но не воспринимал как друга - приятельница, знакомая, странная и взбалмошная, во многом несчастная баба, хоть и держится молодцом. А тогда очень меня зацепило - вот так остановилась ночью посреди леса, тем более, как оказалось, она меня и не узнала сразу, потом уж. Понимаешь? Вот то-то. Нарвется она когда-нибудь со своей добротой и доверчивостью, да, видать, блаженных таких Бог бережет. Вот и мы поберечь должны, раз уж вышло нам повстречать ее в жизни.
        Матвеев понимал его. Только сумасшедшая бросилась бы на нестойкий лед спасать невесть кого. Те минуты, что он провел в перевернувшейся машине, он будет помнить до смертного своего часа. Удар, тьма - и холод, и вода журчит, просачиваясь в щели. И когда кто-то забарабанил по крыше машины, он уж было решил, что рехнулся - кто это может быть, как? Но толкнул люк, поняв, что есть надежда на спасение. И когда выбирался из машины, ползущей под воду, понимал, что ему крышка - не вылезти ему из ледяной каши. Но - вот он, сидит здесь, ест картошку с огурцами, жив-здоров, чего и всем желает. Матвеев улыбнулся - эту присказку он стянул у Семеныча, уж больно смачно она у него звучит.
        И когда он рассказывал Нике о Евгении, то ждал чего угодно, но только не распахнутых от недоумения глаз - зачем она так? Чего ей в жизни не хватало? Матвеев-то понимал, зачем, да объяснить не мог. Не поймет Ника, и мараться об это не станет.
        - Мам, Женьку-то не выпустили, да?
        - Не выпустили, - Стефания горестно вздохнула. - Но знаешь… у меня сердце словно окаменело, когда я думаю о ней, ничего не чувствую. Не понимаю… Ведь моя мама - бабушка Магда твоя - говорила мне, предупреждала, а мне словно глаза отвел кто. Не видела, не хотела видеть, и вот, едва до беды не дошло. Я думаю, что это и моя вина, все позволяла ей, не хотела с Григорием ссориться, а ведь нельзя его слушать. Ну, теперь ничего не исправить…
        - Сюда он не заявится. Подожди, мам, мы все разгребем, ребята уедут, устроишься удобнее.
        - Мне и так хорошо, Никуша. Вот веришь - словно из тюрьмы сбежала. А сейчас в толк не возьму, чего боялась, зачем терпела столько лет? Не знаю, нет у меня ответа. А хуже всего то, что своей трусостью я твою жизнь сломала.
        - Ну, глупости какие, мам. Как можно сломать мою жизнь, если я этого не хочу? Сама подумай. Нет, все у меня сложилось так, как я сама строила. Да, всякое бывало - и боль, и отчаяние, и безнадега, - но всегда рядом были люди, которых я люблю, которые меня любят, были бабушка, Марек - и была ты, хоть и где-то далеко, но ведь я всегда знала, что ты меня любишь.
        - Вот только почувствовать тебе это не пришлось.
        - Не парься из-за ерунды, мам. То, чего нельзя изменить, просто прими или забудь. А прошлое - оно вовсе не обязательно к повторному прочтению. В общем, хватит хандрить, все образуется.
        - Марек не привыкнет ко мне никак…
        - Да привыкнет со временем. - Ника закрывает глаза. - Не парься, мам, это все неважно. Главное, мы вместе, и все будет хорошо, потому что все и так, в общем, неплохо - если вдуматься.
        - А что же тогда важно?
        - Важна вот эта минута. Важен кот, который решил, что он здесь хозяин, и, похоже, так оно и есть. Важно, что мы все живы, здоровы - ну, сравнительно, важно, что у нас умный и красивый Марек, а не хулиган и балбес, как у Катьки-дворничихи. А о завтрашнем дне подумаем завтра, потому что эдак вся жизнь пройдет, а мы все к какой-то беде готовимся каждый день - вот завтра черный день, надо быть готовыми! Да ну, это не жизнь. Живи сегодня, мам, и будет тебе счастье. Потому что сегодня - это вчерашнее завтра, а черного дня все нет и нет.
        - Сложно так-то…
        - Не сложно, а страшно поначалу. Но это как с запасами мыла у Леркиной матери. Она в девяностые держала в загашнике ящик мыла - тогда дефицит был, помнишь? А у нее ящик земляничного, но мылиться им ни-ни, это ж типа на завтра, на черный день. А чего того завтра ждать, когда мыться сегодня надо? В общем, перебивались они то обмылками, то техническим мылом, вынесенным с предприятия. А потом всего стало завались, и мыла тоже, но старым мылиться надо - чего ж добру пропадать? А оно уже, сама понимаешь, не такое безусловно земляничное, учитывая срок годности. Вот так и пропало оно - то, что на завтра, а «сегодня» им год мыться нечем было. Сечешь фишку?
        - Господи, Ника… Откуда все это у тебя, скажи мне?
        - Из жизни, мам. Она большая, эта жизнь - и очень разная, и все надо попробовать, иначе смысла нет вообще начинать дышать.
        Марк заглянул в спальню, тревожно присматриваясь к матери. Когда случилась беда, ему показалось, что весь мир рухнул в одночасье - потому что именно мама, оказывается, держала его в руках. А он-то думал, что уже самостоятельный, но когда она почти умерла, Марк почувствовал, что тонет, падает и не знает, как остановить это падение. Тысяча мыслей: что теперь делать, как быть, как жить без мамы, которая забыла вырасти, но одна умела сделать дом - домом, а его жизнь - счастливой и безоблачной. И когда объявился Алексей Петрович, Марк потянулся к нему, подсознательно почувствовав в нем опору и защиту и для себя, и для мамы.
        - Мам, ты как?
        - Получше уже.
        Они успели переговорить с Валерией - всего минуту, но этого хватило, чтобы пришло ощущение, что лодка плывет. И Алексей Петрович на пару с Мареком отлично справлялся с делами в клубе. Все идет на лад, но что-то не так. Ника знает, что: где-то есть человек, который пытался убить Матвеева и почти убил Лерку. И он снова попробует это сделать. И надо постараться, чтобы дело у него не выгорело.
        - Я сегодня попытаюсь встать, Алексей Петрович посулил приготовить на всех ужин. - Ника обнимает Марка и прижимает к себе, и он, взрослый парень, который избегал таких вот телячьих нежностей, послушно прижался к ней. - Я люблю тебя ужасно. Вот иногда думаю: сегодня люблю так, что сильнее невозможно. А завтра проснусь - нет, еще больше люблю.
        - Мам, Димка услышит…
        Димка в доме у Ники переменился разительно. Это уже не тот Торквемада, который строго следовал правилам и был практически взрослым парнем. Как-то так вышло, что стал он младшим братишкой, и Марек с Иркой его беззлобно троллили, как они выражались, и отец не забывал о нем, объясняя свою работу, наслаждаясь его присутствием рядом, и Ника по-прежнему звала его «малыш», а Буч вообще считал его существом, стоящим гораздо ниже его самого в пищевой цепочке. И Димка-Торквемада стал просто Димкой, Димоном, Димычем, Димочкой, малышом. Он не протестовал, хотя неделю назад на такую фамильярность не просто обиделся бы, а выдал бы целую тираду безупречно составленных фраз, суть которых была бы одна: некоторые взрослые напрасно мнят себя таковыми. Но глаза его делались тоскливыми, когда Ника принималась тискать Марка или говорить вот такое. Димка вспоминал мать, оказывается, он многое помнил. И они старались не ранить мальчишку - но как тут уберечься, в одной квартире?
        А у Ники возникло ощущение затишья перед бурей. Она не знала, отчего так, но чувствовала, что что-то вокруг нее происходит, или, как выражаются поэты, тучи сгущаются. И ощущение этих сгущающихся туч очень мешало ей жить, как и повязка на лице, спешно прооперированном питерским доктором, - ну, что же вы, голубчики, это нужно делать срочно, позавчера! Ради этого пришлось на два дня лечь в больницу, что стало бы огромным стрессом, если бы не мать, которая постоянно была с ней. Скоро повязку снимут, а что там, бог знает, но Панфилов с Семенычем хором заверили Нику: будет лучше прежнего.
        И где-то там Евгения сидит в тюрьме за то, что сделала. Ника думает о ней как о посторонней - каковой Женька и была для нее всю жизнь, и нужно было просто давно признать это и больше не париться…
        - Скоро будет ужин. - Булатов, обвязанный фартуком, заглянул в гостиную. - Ребята, бросайте работу и помогите мне накрыть на стол.
        - Детвору подряди. - Панфилов, висящий на двух телефонах, досадливо скосил глаза.
        - Они уроки делают, заняты.
        Все трое громко расхохотались, Панфилов, спешно распрощавшись с собеседниками, бросил телефоны на диван и толкнул Матвеева в бок:
        - Давай, бросай все, Леха ужин сварганил.
        Им троим очень нравилось их новое житье-бытье - было в этом что-то от молодости, от поездок с палатками в Крым, эдакое братство навек, какое быстро возникает, когда человек молод, счастлив, и все впереди, и кажется, что так будет всегда, и никогда не станут они скучными гражданами средних лет, задерганными работой, бытом, проблемами… Но жизнь идет и разбрасывает всех по разным городам и социальным ступенькам. И вдруг словно назад вернулись - снова неустрой, временность, дежурство по кухне и проблемы. Но за спиной жизнь, вполне удавшаяся, и крепкая основа в виде опыта, нужных знакомых, денег и понимания многого из того, о чем в молодости и не подозревали, но это ощущение общности вернулось, и возвращается кураж, без которого жизнь не в радость.
        - Давайте тарелки, в гостиной накроем, Ника встанет, с нами посидит, ей уже можно недолго.
        Звеня тарелками и приборами, они втроем накрывают на стол - и стол выглядит как в студенческой общаге, несмотря на красивые тарелки, потому что шпроты они оставили в открытых банках, а хлеб нарезан здоровенными ломтями.
        - Меня бы мой врач за такую еду расстрелял из клизмы, наверное. За больничным сараем. - Панфилов с видимым удовольствием выудил из банки шпротину, положил ее на горбушку и откусил. - Все-таки вздрочь это - врачи-диетологи, просто мода, а еда должна доставлять удовольствие.
        - Ну, тебе-то, тощему, понятно. - Булатов хмыкнул. - А нам вот с Максом, чтобы в форме держаться, надо бы притормозить с жирами и углеводами.
        - Звони Паше, где он застрял? - Матвеев принюхивается к ужину. - Я все-таки предпочитаю такую простую еду, как эта.
        Олешко пришел через минуту - весь красный с мороза, он, похоже, принес какие-то новости, но, взглянув на детей, усевшихся за столом, промолчал, переглянувшись с Панфиловым. Потом, время есть. Не надо портить вечер неприятными новостями.
        - Стефания Романовна, там на кухне салфетки…
        - Сиди, Алеша, я принесу. Мне сподручней выйти.
        Ника с удивлением уставилась на мать - надо же, как они с Булатовым накоротке сошлись! А ведь совсем недавно мать осудила бы такое многолюдное сборище - не пристало сорокалетней женщине устраивать сабантуи! И еду вот эту посчитала бы недостойной гостей, да и нипочем не стала бы вот так просто называть по именам людей, с которыми знакома всего неделю назад. Но это было раньше. Мама изменилась и стала такой, какой Ника запомнила ее очень давно, еще до Женьки. Хотя воспоминаний этих осталось совсем мало, но они всегда были.
        - Леха, такой стейк сделал бы честь шеф-повару в хорошем ресторане. - Матвеев с удовольствием откусывает сочное мясо. - Умеешь ты, брат, не только стекло варить да в клубе официанток строить.
        - Я их не строю. - Булатов смеется, украдкой поглядывая на Нику. - Там отличный коллектив девчонки собрали. Люди очень приятные, ответственные. Ну, я так понимаю, и зарплата у них вдвое больше той, что обычно платят персоналу в заведениях такого класса?
        - Мы решили, что зарплата у людей должна позволять им жить. - Ника осторожно жует восхитительный стейк, стараясь не потревожить лицо под повязкой. - Платить людям три копейки и ждать, что они будут дорожить работой - глупо. И менять персонал постоянно - тоже глупо. Нам нужно было создать такое место, где людям хорошо, а что хорошего, когда тебя обслуживает замученная до предела полуголодная официантка, а повар думает о том, что нечем оплатить, например, дантиста? Да, зарплаты у нас выше, но и отдача высокая.
        - Мудро. - Матвеев кивнул. - Пожалуй, вы с Валерией постигли ту же истину, что и мы с товарищем Панфиловым: чтобы дело шло, нужна сплоченная постоянная команда, члены которой уверены в завтрашнем дне. Именно команда, а не текучка кадров… Кто это может быть?
        В прихожей раздался звонок, и если охранники пропустили, значит, это кто-то свой.
        - О, Лариска! - Ника обрадованно машет рукой. - Садись с нами, поужинай.
        - Я ненадолго. - Лариса присаживается на предложенный табурет, перед ней тут же появляются тарелка и вилка. - Спасибо, тетя Стефа, я сама, не беспокойтесь.
        Лариса накладывает себе немного пюре, Матвеев уже успел положить ей на тарелку ароматный кусок мяса - только сейчас она почувствовала, как проголодалась.
        - Ты с дежурства? - Ника видит: с подругой что-то не так. - В пижамке прибежала…
        - Да, отпросилась на часок. - Лариса откусывает мясо. - Отличный стейк, кто готовил?
        - А вот Леха спец. - Матвеев хлопает Булатова по плечу. - Умелец, ничего не скажешь. Когда его уволят из директоров, он вполне может пойти поваром к Нике в ее клуб.
        - Не клуб, а арт-кафе.
        - Люди говорят, что это клуб, а посетитель всегда прав.
        Как в любом коллективе, здесь уже сложились свои отношения. Ника с Матвеевым всегда спорят, Панфилов выступает как рефери. Олешко, глядя на них, только смеется - детский сад, ей-богу! Все они дружно строят детей, которые, впрочем, все равно делают, что хотят, и осторожно обращаются с матерью Ники, любят Буча и раскормили его до состояния литровой банки на лапках. И очень заметно, что Булатов пытается ухаживать за Никой, секрет это только для самой Ники, что остальных, включая Димку, веселит невероятно.
        - Лариска, ты чего такая?
        - Тут кое-что выяснилось, - она отводит глаза. - Потом поговорим.
        - Да говори сейчас, ей-богу, не до церемоний. - Ника фыркает. - Давай, все свои, секреты побоку.
        - Возможно, лучше сначала наедине обсудить…
        - Это касается меня?
        - Да. И Максима. Вас обоих.
        - Тогда говорите сейчас, Лариса. - Матвеев озадаченно смотрит на Нику. - Нет в моей жизни ничего связанного с Никой, что надо скрывать.
        - Да ты, душа нараспашку, вообще имеешь, что скрывать? - Панфилов хмыкнул. - Более добропорядочную жизнь, чем у тебя, представить сложно.
        - Ну, как скажете, - Лариса вздохнула. - Я не должна была делать то, что сделала. Я не имела никакого права, вы вполне можете прервать со мной всякое знакомство после этого разговора, и я пойму.
        - Лариска, что ты несешь? - Ника во все глаза смотрит на подругу. - Ты в своем уме?
        - В своем. Есть такая вещь - врачебная этика. Я ее нарушила. И в результате выяснила одно очень странное обстоятельство, которое тем не менее вам с Максом отныне нужно принимать в расчет.
        - Не томи.
        - Когда вы приходили в больницу сдавать кровь для Валерии, я обратила внимание вот на эти отметины на ваших запястьях. Это родимые пятна, расположенные в одном и том же месте, одинаковой формы. Мне это показалось несколько странным, учитывая, что такое же пятно есть и у Марка, - подобные отметины являются врожденными и передаются генетически. И я сделала то, чего не имела права делать, - из крови для переливания я взяла образцы и отдала в лабораторию судебно-медицинской экспертизы. Час назад пришел результат анализа ДНК. Максим и Ника - родные брат и сестра, совпадение родственных аллелей на девяносто девять процентов. У них общая мать и общий отец.
        - Может, это ошибка?!
        - Ника, этот анализ очень точный. И мы можем сделать повторный, но гарантирую - результат будет таким же. - Лариса измученно смотрит на Нику. - Ну, убей меня. Я подумала, что… вдруг вы с Максом потом решите завести роман, я видела, как вы общаетесь, и решила, что это странно - такие одинаковые отметины обычно бывают только у членов одной семьи, у близких родственников… И отдала кровь на анализ без вашего ведома и согласия. Я виновата, и вы оба…
        - Фигня это, Лариска. Взяла и взяла, забей. Но как такое может быть?
        Нина взглянула на мать и испугалась. Стефания Романовна сидела ни жива ни мертва, ее вмиг побелевшее лицо казалось неживым.
        - Мам?!
        - Все верно, Никуша. Все верно… Но это для меня ничего не меняет.
        - Мама…
        - Я думала, ты никогда этого не узнаешь. Я бы никогда тебе не сказала.


        10
        Тишина, упавшая на них, казалась вязкой и липкой. И уже поздно отсылать детей - Лариса права, это нельзя было при них… хотя они бы все равно узнали. Что сделано, то сделано, и назад уж не откатишь. Но как нарушить эту тишину, что сказать?
        Буч возмущен до глубины души - на столе пахнет мясом, рыбой и прочими вкусными вещами, но никто отчего-то не торопится угостить его. А кот, как известно, никогда не ворует - он просто берет свое. А потому Буч, вскарабкавшись на диван, ставит лапы на стол и, подцепив одной половину стейка из тарелки Панфилова, хватает его зубами и спрыгивает на пол, угрожающе урча, чтобы все понимали - это его добыча и отнимать ее себе дороже.
        - Вот мерзавец… - Панфилов задумчиво смотрит на котенка, который, устроившись у двери, вгрызается в мясо. - Утопить бы его…
        - Вторая котозаповедь: все, что делает кот, - правильно. - Марек с умилением глядит на Буча. - Котэ не виноват, он был голоден и несчастен.
        - Да он такие бока отъел, этот голодающий, что скоро вольер придется строить. - Булатов хмыкнул. - А был-то - глянуть не на что…
        - Бабушка, ты нам расскажешь или мы вот так и будем сидеть, щадить твои чувства? - Марек пытливо смотрит своими темными глазами. - Нет, граждане, я не против щадить чувства, но сейчас это уже потеряло актуальность.
        - Ты прав… - Стефания Романовна вздохнула, - … просто я думала, что Ника никогда не узнает, что не я родила ее.
        - А Женька?
        - Женя - моя дочь. Но как-то так вышло, что она оказалась мне совершенно чужой, а ты - роднее родной. Впрочем, с момента, когда ты появилась у меня, и до сегодняшнего дня, я никогда не думала о тебе как не о родной девочке. То, что происходило раньше… это не потому… это…
        - Мам, ну хватит оправдываться. Просто объясни, как все получилось.
        Объяснить все сложнее, чем кажется. Есть вещи, которые даже сам себе объяснить не можешь, и думать о них не хочешь - как правило, пылятся такие неприятные мысли где-то на задворках сознания, и со временем о них забываешь. Или же думаешь их осторожно, потому что это страшно и больно.
        - Я вышла замуж практически сразу после школы - поехала поступать в институт в Ленинград - и встретила Григория. Случайность, сидела в парке, готовилась к экзамену, а он подсел - красивый, высокий, в морской форме, взрослый… В общем, ни в какой институт я поступать не стала, а вышла замуж за Григория и стала жить в его квартире, вести хозяйство. Он работал тогда на сухогрузе «Долорес Ибаррури», ходили они за границу, иногда надолго, а я оставалась… Его тетка, что жила в Александровске, приезжала ко мне - приглядеть за мной, как Григорий выражался. Я очень любила его, мне и в голову не приходило обижаться - ну, приедет тетка, а я все дома и дома, и не хочется мне никуда особо. Тогда моя мать впервые сказала: я презираю тебя и в толк не возьму, в кого ты такая тряпка уродилась. Наша семья… после революции здесь много поляков осело, кто с каторги да с войны, осели кучно - в Польшу возвращаться было невозможно, а здесь прижились. Правда, в тридцать седьмом многих как шпионов расстреляли, но те, что выжили, так и остались. Уклад свой многие сохранили, религию… Костел отстроили, и Советы не стали его
трогать - указание было от самого Сталина, говорят. У нас в доме все по-другому было, отец умер, когда мне исполнилось двенадцать лет, а с матерью мы не особенно ладили… Она властная была, жесткая, а я… в общем, Григорий, видимо, понял, что вряд ли найдет другую такую дуру, как я. А еще ему очень льстило, что я полька, нравилось, когда люди удивлялись моему имени, - он ведь большой сноб, ему обязательно надо что-то такое, что он считает лучшим. Ну вот, я оказалась идеальной женой: молодая, красивая, из поляков и по уши в него влюбленная. А поскольку он уходил в море, и надолго, то детей у нас все не получалось, но потом я забеременела, а тут такой шанс - Григория на Кубу отправляют, контракт на пять лет, перспективы, валюта… А мне с ним ехать никак - не выпускают меня ввиду национальности да беременности. В общем, велел мне муж ехать в Казахстан к его матери и там его ждать. Я и поехала - свекровь работала инженером на одном из предприятий в городе Балхаш. Это на берегу одноименного озера, большой город, много предприятий. Именно свекровь, Маргарита Семеновна, заставила меня поступить в институт, там
был филиал металлургического института, и я поступила. А потом родилась Ника…
        - Что? Мама!
        - Девочка, да. Беленькая, очень похожая на меня, но свекровь привязалась к ней накрепко. С рук не спускала, вышла на пенсию, лишь бы быть с ней. Она была очень странная женщина, знаете ли. Красивая, очень красивая, но слишком сдержанная, как мне казалось, холодная ко всем, кроме сына. Она его родила уже в зрелом возрасте, после сорока лет. Об отце я ничего не знаю, и не спрашивала никогда. Она была замкнутая, иногда очень жестокая, но когда родилась Ника, совершенно переменилась. Девочка стала для нее центром Вселенной - она жила и дышала внучкой. Григорию писала о ней, но сам он писал нам редко. В общем, так мы и жили, а потом все рухнуло.
        - Мама…
        - Не перебивай меня, Никуша. Мне… непросто об этом рассказывать, я ведь думала, что это умрет со мной. За два месяца до того, как Никуше исполнилось два годика, я решила съездить к матери в Александровск - показать внучку, да и сама соскучилась. Свекровь поехать с нами не могла - ее вызвали на завод, не хватало опытных специалистов, да и с моей матерью она не слишком ладила. Но Нику отпускать не хотела, плакала, целовала ее, за поездом бежала. Как чувствовала… В общем, на станции Торбино наш поезд задержался больше чем на сутки - что-то там произошло на путях, и тем, у кого маленькие дети, предложили переночевать в поселковой гостинице. Это даже не гостиница была, а что-то вроде Дома колхозника. Мы с Никушей заняли койку в комнате с тремя другими мамашами с детками, причем один из них, мальчик лет пяти, сильно кашлял, и вообще был болен, я побоялась, что дочка может заразиться, и мы пошли гулять. Поселок там небольшой, и гулять-то особо негде, но я нашла уединенное местечко за школой, там что-то вроде пруда было, дети его выкопали и мостик сделали, по берегу камни уложили. Было воскресенье, и
кроме нас никого. Березки молодые росли, да вскопанные грядки кое-где - видно, юннатский кружок что-то сажать решил. Полянка вся покрыта одуванчиками, под березками скамеечка вкопана, лопаты и грабли лежали кучкой. Никуша измаялась в поездах, а там было тепло, я сняла с нее пальтишко, она смеялась и бегала по полянке вокруг пруда, потом по мостику взад-вперед, одуванчиков нарвала полные ручонки… Я не знаю, как это случилось, я отошла всего на минутку, не теряя ее из виду, а она споткнулась, упала с мостика прямо на камни, ударилась головкой и свалилась в воду. Когда я подбежала, достала ее, моя девочка была уже мертва. Может, от удара, может, захлебнулась, я не знаю до сих пор. Я…
        Стефания Романовна замолчала. Слезы градом покатились по ее щекам, и Марк подошел к ней, сел рядом, обнял, прижал к себе:
        - Не плачь, бабушка… не надо…
        - Я ведь и оплакать ее не смогла тогда… За всю жизнь не смогла…
        - Почему?
        - Так уж вышло. Я не знала, что делать. Я трясла ее, сняла шапочку, а головка у нее словно вдавлена, ссадина глубокая, один глазик почти вытек, кровь сочилась… Я надела на нее пальтишко, завязала головку своим платком, сверху шапочку надела, взяла ее на руки и понесла - я не знала, куда иду, но шла и молила Бога, чтобы он сделал чудо и вернул мне моего ребенка, чтоб она ожила, задышала, посмотрела на меня своими голубыми глазками, а она стыла у меня в руках, а я все шла, и оказалась на вокзале, не помню, как. Я прижимала к себе Никушу, у меня шумело в голове, перед глазами все плыло, а вокруг какие-то люди ходили, что-то говорили, а я не знала, что мне делать, и решила броситься под поезд, потому что смысла жить не было… А потом детский крик - отчаянный, тонкий. Я посмотрела туда, откуда кричали, - крохотная девочка, беленькая, очень худенькая, в грязном платьице, в котором ей было явно холодно, упала на землю, прижимая к себе ручонку, а здоровенная, совершенно пьяная баба тянула ее за волосики и орала: вставай, дрянь! Люди оглядывались, возмущались, а я бросилась к ним, оттолкнула пьяную… Я не
знаю, о чем думала тогда, но эта девочка, грязная, замученная, вся в каких-то болячках, смотрела так горестно, с такой обидой и болью недетской, ручонку к себе прижимала, видно было, что болела она у нее. И я с мертвой Никушей на руках смотрю на нее и понимаю - вот она, вернулась ко мне! Бог меня услышал! Такие же глазки, такая же беленькая, а что худая да больная - это не страшно, откормим да вылечим. Сняла с руки кольцо с бриллиантом, подаренное мне свекровью, и сунула бабе, она хмыкнула: да забирай спиногрызку, мало тебе одной-то. И ушла. А я подняла малышку с земли и понесла их двоих, живую и мертвую. Туда, на полянку, к мостику за школой, где все случилось. Там я сняла с Никуши пальтишко, туфельки и шапочку, надела на девочку, а тело зарыла там же, под березой - платком своим укутала, чтоб земля ей на личико не падала… А потом подняла Никушу и понесла в гостиницу. Я была не в себе - словно сама себя со стороны видела, руководила, но запретила себе думать о той девочке. Запретила, и все. Чтобы не сойти с ума, ничего с собой не сделать - я просто словно отрезала себя нынешнюю от себя прежней, и
все. Вот я, вот моя дочь, и больше ничего не имеет значения, все остальное просто привиделось, не было этого, есть моя девочка, она упала и повредила ручку. А она словно поняла, что беды ее позади, прижалась ко мне как птенчик, только ручку берегла - я уже поняла, что сломана она у нее. Я в аптеку местную зашла, купила бинт, йод, средство от вшей, пришла в гостиницу, сразу в душевую - отмывать ее. Осторожно мыла, а на ней ссадины, синяки, живого места нет… в общем, вымыла, намазала головку - вшей потравить, одела ее в платьице и колготочки, а сама думаю: покормить, а как? Она прикорнула в тепле, а я сбегала в столовку, принесла супа молочного, чаю, булочек. Мамаши, что в одной с нами комнате, увели детей кормить, а я побоялась - думаю, кто знает, как она ест. А она умница - аккуратненько ела, но видно, что голодная давно. Поела и снова уснула, ручку я ей в шины взяла, замотала. И вот так кормила ее понемногу, а когда мы в Питер приехали, от синяков почти ничего не осталось, ссадины многие заживать начали. Матери сказала, что с полки упала дочка, свезли в больницу, а там доктора уж ей перелом
вправляли, рука до сих пор болит иногда. И родимое пятно на запястье оказалось… Я не думала даже, что свекрови скажу - ведь она-то сразу подмену обнаружит, просто радовалась, что дочка снова со мной. А тут на девятый день, как случилось все это, мне телеграмма пришла: умерла свекровь. Вот так враз, непонятно отчего - говорили, будто на работе вдруг упала и умерла. Я Никушу с матерью оставила, а сама поехала свекровь хоронить. В институте перевелась в Ленинград, вещи упаковала, отправила контейнером и уехала к матери в Александровск. Вот и все.
        - И ты не была там больше? В Торбино? Мам, ты…
        - Зачем? Моя дочка со мной, жива-здорова. Умная выросла и красивая. Зачем мне ехать в Торбино, что я там забыла?
        - Мама…
        - Вот так-то. Видать, были у той пьяницы еще дети. Вот он. - Стефания Романовна погладила Матвеева по плечу. - И это хорошо, что вы нашли друг друга. Сестры у тебя не осталось, зато есть теперь брат и племянник. И Мареку тоже сразу - и дядя, и брат. Это хорошо.
        Молчание затянулось. Панфилов, отвернувшись, проглотил ком в горле. Такую историю он не ожидал услышать. Он немного презирал Никину мамашу, хоть и не показывал этого, но в душе - презирал и возмущался. И вдруг такая бездна горя, отчаяния и материнского чувства.
        - Мам… ты не плачь. Ты же все равно моя.
        - Конечно, твоя. И всегда была твоя. Григорий-то вернулся не через пять лет, а на год раньше. Ты к тому времени превратилась в жизнерадостную егозу, болтающую почем зря, постоянно лезущую во все дыры, - вечно в синяках, вечно что-то разобьешь. А у него на Кубе случились какие-то большие неприятности - ну, он-то думал, я не знаю, а только все я знала, я же к тому времени работала в Ленинградском речном пароходстве, у меня специальность - инженер-электрик. И там мне все досконально обсказали - и как он с кубинкой роман затеял, и как одновременно крутил с женой нашего торгпреда, и все это выяснилось, а потом вскрылись его махинации на складе… В общем, вернулся Григорий под щитом, злой на весь свет, едва-едва устроился на работу в управление коммунального хозяйства, по большому знакомству да за взятку. А тут Ника - дичится, не привыкла к мужчинам, да еще и мама этому чужому дядьке внимание уделяет. Был бы он нормальным человеком, только посмеялся бы да постарался найти общий язык с ребенком, тем более с Никой - до чего она добрая девочка была! А он ее возненавидел. Мать мне говорила: бросай его, у
тебя профессия, работа есть, ребенка вырастим, зачем тебе этот надутый индюк? А я его любила, да и сопротивляться ему не могла. А потом снова оказалась беременна, и родилась Евгения. Уж эту дочь Григорий обожал - она на него похожа как две капли воды! А Нику невзлюбил еще больше… пока моя мать, не в силах на это смотреть, не забрала Никушу к себе. Мне бы тогда тоже уехать, но Женька бы осталась с Григорием, я не могла… А потом становилось хуже и хуже… и этот позор в роддоме, и потом, на похоронах мамы, и постоянные требования: позвони Нике и потребуй, чтоб она… Он спокойно жить не мог, зная, что все у Ники хорошо. А потом я разговор их услыхала… И все, как отрезало, - бояться перестала и думать о них. Чужие люди - злые, мелочные, а я позволила им сломать свою жизнь и так обращаться с моей дочерью. Вот и все, пожалуй.
        - А та женщина, у которой вы забрали Нику, - кто она, как она выглядела?
        - Не знаю, кто она, даже имени ее не знаю, и как выглядела, вообще не помню, Максим. Я того дня толком не помню, кроме смерти дочки, и… потом уж, когда я Никушу несла. Крупная была женщина, молодая довольно, но грязная, испитая. Она мне даже имени ребенка не сказала - забирай, говорит, спиногрызку… Я ей кольцо свекровино отдала - с бриллиантом и сапфирами, цены немалой. Свекровь, отдавая его мне, сказала: это будет Никуше, сбереги его, семейная реликвия. Григорий потом, когда родилась Женя, вспомнил о нем и спрашивал, а я говорю - не видела никогда. Он не знал, что свекровь его мне подарила, когда девочка родилась. Вот так и вышло…
        - Станция Торбино есть и сейчас. - Панфилов что-то смотрел в интернете. - Но прошло тридцать восемь лет, кто сможет что-то вспомнить? Свидетелей как таковых нет, этот кончик нити оборван.
        - Не совсем. - Матвеев вздохнул. - Придется мне поговорить с моими стариками. Ведь получается, что я у них приемный. И они не хотели, чтоб я знал это, но вышло так, как вышло, и я хочу все знать до конца.
        - Зачем, Макс? - Панфилов откинулся на спинку кресла. - Некоторые вещи лучше оставить там, где они есть.
        - Не получится, не в этот раз. - Олешко, все время молчавший, решил вмешаться в разговор. - В общем, давайте-ка отправим детвору спать, а сами потолкуем.
        - Фиги с две. - Димка даже фыркнул от возмущения. - Не выйдет.
        - Это не для детских ушей.
        - Тогда Нику отправьте спать. - Димка ехидно улыбнулся. - Нет уж, мы останемся.
        - Правильно, Димон. - Марек шлепнул новоиспеченного кузена между лопаток. - Все, проехали. Давай, дядь Паша, вываливай новости.
        - А новости такие. - Олешко нахмурился. - Нашли мы взломщика, парнишка-хакер, тряхнули его, оказалось, что нанял его для работы какой-то аноним через интернет, деньги перечислил наперед, но подозрение такое у хакера, что ему нужна была информация только об основателях фирмы, остальное просто чтобы шороху навести взломом. Это парень сам такие выводы сделал, а там кто знает? Наши компьютерщики сейчас работают с его оборудованием, но пока без толку. Вторая новость еще более странная: к родителям Максима Николаевича вчера вломился вор. Они были в филармонии, а когда вернулись, обнаружили следы чужого присутствия. Ничего не взято, но мать заметила сдвинутые кое-где бумаги. В общем, работали довольно чисто, но пара отпечатков у нас все-таки имеется. По ним пробили этого гражданина - это Сарычев Виталий Андреевич, восьмидесятого года рождения, уроженец города Казань. Сейчас его ищут. Возможно, воры искали документы, удостоверяющие усыновление, а может, и что-то другое.
        - Искали, наверное, совсем другие документы. - Панфилов смущенно ерзает. - Я тут кое-что нарыл против Бережкова из городской Думы - махинации с земельными участками, - и когда он завел разговор насчет принятия его или Ростика в состав учредителей, об этом ему намекнул. Он даже перекосился весь, а я отдал материалы Панину из областной прокуратуры, но Бережков-то не знал…
        - Вот так, кусочек к кусочку, и картинка складывается. - Олешко вздохнул. - Ну, вы хотя бы посоветовались, что ли…
        - Некогда было советоваться, Паша. Быстро все случилось, в течение пары часов. Бумаги ко мне в руки попали не совсем законно, а потом звонок от Бережкова: надо бы поговорить. Ну и поговорили. Я давно знал, что он зарится на нас, у него есть доля в нескольких фирмах - отстегивают ему, а Ростик числится там как учредитель, но мы же крупные, вот он и надумал, что пора - у нас намечался контракт с большим застройщиком, песня, а не контракт, он и решил надавить - дескать, делай, как я говорю, или контракта не будет…
        - Возможно, именно эти документы искали. - Олешко задумчиво крутит вилку в руках. - Но история получилась неожиданная, как в романах или сериалах!
        - А ведь бабушка говорила мне…
        Ника, все время о чем-то напряженно думавшая, подняла забинтованное лицо.
        - Что тебе бабушка говорила? - Матвеев встревоженно смотрит на нее. - Ты себя хорошо чувствуешь?
        - Да, в общем, хорошо. - Она полулежит в кресле, и голова болит все сильнее. - Бабушка сидела на поляне у березы, что-то вышивала, и была женщина, она ее называла Тома. И бабушка ей говорит: что ж ты молчишь, Тома, вы же родня, хоть и не кровная, а через детей! И женщина ей клубки в корзинку бросала…
        - Когда это было?
        - Да в тот день, когда все это… - Ника коснулась пальцами повязки. - Я на поляне оказалась, а там они.
        - А, это бред был! - Лариса улыбнулась. - Не принимайте в расчет, это бывает при сильных ударах по голове.
        - Нет, погоди. - Панфилов что-то щелкает в компьютере. - Вот, посмотри фотографию, никого не узнаешь?
        Ника присмотрелась - крупным планом сняты смеющиеся лица четырех женщин, они сидят на диване, с блестящими колпачками на макушках - видимо, Новый год.
        - Да вот же она - Тома. Та, про которую бабушка говорила, что она родня…
        - Мама…
        Димка горестно всхлипнул - он помнит это смеющееся лицо, самое родное, он помнит запах ее духов, голос… Но Ника-то никак не могла знать ее!
        - Ты уверена? - Матвеев сжал кулаки, удерживая дрожь.
        - Абсолютно. У нее голос такой… хрипловатый немного, она в джинсы одета была и в синий свитерок, худенькая очень…
        - Не может быть. - Панфилов сворачивает картинку. - Этого просто быть не может.
        - Чего - не может? - Ника чувствует, как поднимается боль в голове. - Что не так?
        - Все так, сестра. - Матвеев смотрит поверх ее головы. - Просто женщина эта - моя жена Тамара, Димкина мать. Пять лет назад ее не стало.
        Буч снова вскочил на стол, чтобы взять добавки - мяса-то вон сколько, нельзя же позволить ему пропасть! И его люди отлично вышколены - никто не возмущается, поняли уже, что все здесь принадлежит ему, а они у него живут просто потому, что он им позволяет. Сидят и молча наслаждаются величием момента. Хорошие люди, правильно воспитанные. Никогда не становись между хищником и его добычей.


        11
        Матвеев выехал еще затемно. Двое охранников в машине, водитель - не ко времени дорога, но ехать надо. Он не знал, что скажет родителям, но раз все так получилось, нужно сказать хотя бы, что он все знает, - так будет честно. Он оставил Димку с Никой, и хотя сама Ника еще на попечении всей компании и вчерашние посиделки вылились в необходимость новой капельницы, отчего рычал Семеныч и Лариса посыпала голову пеплом - все это не изменило того факта, что теперь у него есть сестра. Он когда-то рассказывал ей сказки, а она держала его за палец крохотной горячей ладошкой - ведь больше некому. Это была она, Ника, - вот только звали ее не так. Что-то смутное всплывает в памяти, но как он ни напрягается, не помнит.
        - Я потом вспомню, обязательно.
        Матвеев думал о том, как скажет родителям, что ему все известно. Ведь для него ничего не изменилось, они по-прежнему его отец и мать, он их любит и по ним очень скучает, если случается долго не видеться. Они все так же живут в старом доме на Петроградской стороне, где во дворе построили фонтанчик, детскую площадку и поставили скамеечки. А когда он был ребенком, там была сломанная карусель, валялся битый кирпич, бутылки, но это все равно был самый лучший двор, где он играл с пацанами, и когда мама звала обедать, а то и того хуже - ужинать и спать, не хотелось уходить оттуда, хотя отец и уверял, что завтра будет такой же день, а возможно, еще лучше, мол, таковы законы физики. Мама отрицала - нет, астрономии, на что отец всегда смеялся - нет, дорогая, все на свете - физика. И Макс вырос счастливым и уверенным в себе и в том, что завтра будет такой же день, если не лучше. А сейчас он едет к ним, чтобы распотрошить их тайну, которую они хранили столько лет.
        - Они у меня хорошие старики. Они обязательно поймут.
        Он любил открывать дверь своим ключом, и родители это любили - значит, он по-прежнему здесь дома. Сняв обувь, он понес пакеты с продуктами на кухню, заглянул в кастрюльку, призывно пахнущую, и заглотнул парочку свежих котлет. Никто не умел готовить такие котлеты, только его мать.
        - Максим, ну что за привычка - хватать все немытыми руками!
        Его мама - седая, с веселыми зелеными глазами, с улыбкой смотрит на него от двери кухни.
        - Мам, ты по-прежнему ходишь крадучись, как индеец.
        - Конечно. Потому что иначе застать тебя на месте преступления трудно.
        Он обнял ее, такую знакомую и привычную, молясь про себя - не забирай их у меня, Господи, не сейчас, не надо! - и поцеловал в макушку.
        - А папа где?
        - Да где ему быть-то… сидит в кабинете, что-то пишет. Уж и не знаю, что он там затеял писать, говорит - учебник какой-то особый, но не оторвать его. Руки-то вымой и ешь котлетки. Ты один приехал?
        - Да, один пока. Скоро мы все к тебе заявимся, не обрадуешься.
        - Как это я не обрадуюсь? Димка-то как?
        - Ничего, хорошо все, мам. Там в пакете продукты вам привез, чтоб лишний раз не таскали, картошки мешок… погоди, сейчас на лоджию занесу.
        Он оттягивает необходимый разговор, потому что понятия не имеет, как его завести. Устроив мешок с картошкой в ящике, специально оборудованном на лоджии, Матвеев вымыл руки и прошел в квартиру - отец уже оставил свое занятие и вышел ему навстречу, поправляя очки.
        - Хорошо, что приехал - там мать котлеты затеяла.
        - Да я уж попробовал.
        - Попало тебе?
        - Ага.
        Перемигнувшись, они с отцом идут на кухню, где мать уже накрыла обед.
        - А я тут учебник решил писать, на старости лет-то, - отец толкает его в бок. - Главное теперь - успеть.
        - Да ладно, пап, какие твои годы…
        - Ну какие-никакие, а восемьдесят годков в следующем году может исполниться. А может, и семьдесят девять остаться… но не хотелось бы еще, конечно, многое нужно успеть.
        - Ну, вот и не думай о плохом.
        Отец хмыкнул и потянулся за котлетой.
        - Коля, ну как дитя малое… руки-то вымой, куда за стол так?
        - Тирания…
        Подмигнув сыну, отец направился в ванную, а Матвеев снова остро ощутил, что еще немного, и его привычный мир станет другим. Но выхода нет.
        - Максим, ты что скучный?
        - Нет, мам, все в порядке. Суп у тебя знатный и котлеты… эх, я помню, как ты мне давала в школу завтрак: в промасленной бумаге бутерброды - два куска хлеба, а между ними - четыре вот такие котлеты. И пахли они… я их потихоньку таскал, а потом оставалась одна, и я ее растягивал на два куска хлеба.
        - И вечно перемазывал ими обложки учебников, учителя жаловались.
        - Им было завидно.
        Они смеются, и Матвеев вдруг решил: нет, не надо ничего им говорить, пусть будет так, как есть, а он попросит Олешко, тот поднимет документы, и…
        - Говори уже.
        Мать испытующе смотрит на него. Никогда ему не удавалось скрыть от нее что-либо, она всегда откуда-то знала, что с ним происходит.
        - Максимка, ты сам не свой. Я знаю, что ты приехал к нам сегодня неспроста, все топчешься, с ноги на ногу переминаешься. Давай уж, сыпь нам свои вопросы, будем разбирать.
        - Нет, мам, что ты.
        - Максим, хорош врать-то. Мы с тобой знакомы слишком давно, чтобы я не знала, когда ты врешь, а когда говоришь правду. То, что к нам сюда влезли, волнует тебя, но есть что-то, что сейчас для тебя важнее. Так что давай, рассказывай и перестань спорить с матерью.
        Она всегда умела выдавить из него что угодно: уцепит его на какой-то неточности, и все, пока не выжмет досуха - не отпустит. Матвеев знал это ее свойство, как и то, что врать ей бесполезно. А как сказать правду? Эх, надо было попросить Олешко, но задним умом мы все крепки, а теперь-то что делать?
        - Максим!
        Матвеев поднял на мать измученные глаза. Он очень хочет рассказать родителям о том, что случилось с ним за последнюю неделю, но как? Они уже немолоды, хотя раньше казались ему вечными, но сейчас он понимает: любое волнение может стать для них последним.
        - Максим, не молчи, пожалуйста, это невежливо, и перестань лепить из хлеба кубики, ты уже достаточно большой мальчик.
        Матвеев в недоумении уставился на свои руки - как в детстве, он вылепил из хлебного мякиша кубик. Он давным-давно не делал этого, но вот приехал сюда, и его руки вспомнили то, чего не помнила голова.
        - Я должен вам это рассказать. Но я боюсь, что…
        - Если все живы и здоровы, а это так, об остальном не беспокойся, - отец похлопал его по руке. - Давай, Максимка, рассказывай.
        И он, запинаясь, с пятое на десятое рассказал - под внимательным взглядом матери и задумчивым отца. Сколько бы лет ему ни было, для них он все еще ребенок, их Максимка, и так будет, пока они живы. Но что сейчас скажут они, когда он спросит их о… о том, ради чего приехал? Потому что молчание стоит такое звонкое, что уши ломит.
        - Ну, что ж…
        Отец встает и идет к окну, мать беспомощно смотрит на него.
        - Мы с матерью не хотели, чтобы ты знал, что приемный, но не потому, что боялись разговоров или твоей нелюбви или обиды. Мы скрыли это ради тебя самого.
        - Да. - Мать уже снова собралась, и ее глаза привычно ироничные. - Дело в том, что когда ты попал к нам, тебе было уже почти шесть лет.
        - Но как же…
        - Конечно, мы понимали, что ты помнишь свое прошлое, хоть это и очень коротенькое прошлое. Мы жили тогда в Новгороде, отец работал в тамошнем Политехническом институте, преподавал физику и писал диссертацию, а я на тот момент только закончила учебу, и определили меня на Новгородский завод радиотехнических изделий инженером в бюро рационализации и изобретательства. Опыта было у меня маловато, а вот возраст самый комсомольский, и выдвинули меня в комитет шефской помощи. Тогда большие предприятия шефствовали над школами, домами ребенка, интернатами. А нам досталась детская больница. Мы проверяли, чем кормят детишек, поставляли фрукты, мясо - в общем, следили, чтоб и сытно, и полезно. Тогда медицина финансировалась лучше, но помощь наша лишней не была. И однажды я приехала перед первым июня, привезла подарки детям, которые лежали в стационаре, и там я увидела тебя. В изоляторе, избитый в кровь, ты лежал, укрывшись одеялом с головой, и когда до тебя дотрагивались, начинал кричать. Я спросила… спросила о тебе, и мне сказали, что ты - сын женщины, которая убила своего сожителя, и сама ждет суда. И что
была еще маленькая девочка, но ее никак не могут найти, а женщина эта… ну, мать… не знает, куда она делась. Я попросила впустить меня к тебе. Ты был как затравленный зверек, а я сказала, что плохой сон скоро забудется, мы с папой придем и заберем тебя отсюда, как только ты поправишься. И что ты упал с высоты, и тебе приснились разные ужасы, но все уже позади, доктора тебя вылечат, и ты поедешь с нами домой. Ты просто сильно ударился и забыл нас, но как только мы привезем тебя в твою комнату, ты сразу вспомнишь! Я шептала это тебе, и вдруг слышу: в комнате на острове были игрушки и еда, и никто туда не может попасть. Ты сам себе рассказывал сказку, как умел!
        Мать поднялась, подошла к Матвееву и прижала к себе его голову, словно он до сих пор - тот мальчик и его надо защитить.
        - Я пришла домой и сказала отцу, что у нас теперь есть сын. На что он ответил: ну, сын так сын, хотя я думал, будет девочка. И мы спешно начали собирать необходимые документы, чтобы оформить хотя бы опеку - но тут пришло известие, что женщина, которая числилась твоей матерью, умерла в камере - цирроз печени. И мы усыновили тебя, отец обратился к знакомому на очень большой должности - единственный раз попросил для себя… Из больницы мы тебя забрали домой - пришлось выехать из общежития, снять квартиру и сделать комнату - игрушки принесли знакомые, надо же было, чтоб не очень новые, чтоб выглядели уже игранными. Ну и новых купили.
        - И я поверил.
        - Да, ты поверил. Может быть, оттого, что очень хотел верить. Потому что твоя жизнь до этого была очень страшной. Ты поверил, что тебе приснился кошмар, а на самом деле ты мальчик Максим Матвеев, наш сын, просто играл во дворе, залез на дерево и упал, вот и приснилось такое.
        - Я помню… сны, да. Они долго приходили ко мне. Но я считал, что это просто сны, что этого всего не было…
        - Да. Мы хотели, чтоб ты думал, что не было у тебя в жизни ничего страшного, потому что такое навсегда ломает, даже ребенка. Мы убедили тебя, что ты просто все забыл в результате падения, и ты поверил и все начал с чистого листа. В шесть лет это можно. А через год папа перевелся в Ленинград, его работу оценили, и мы переехали. И на новом месте никто не знал, что случилось, мы оборвали все связи. Нам дали квартиру - вот эту, но к тому времени у тебя уже были другие воспоминания, вполне обычные для ребенка твоих лет. И к семи годам ты бегло читал, считал - и постоянно рисовал. Вот так, сынок.
        - Мамочка… мне так жаль!
        - Чего тебе жаль, Максимка? Что заставил нас рассказать тебе? Мы с отцом не собирались. Мы не хотели, чтобы ты вспоминал, чтобы это омрачало твою жизнь. Но так уж сложилось. Ты нашел сестру, и я очень рада, что та маленькая девочка, о которой мне говорили, нашлась - я ведь не раз думала о ней, ужасаясь тому, что могла сделать с ребенком та женщина. А если все сложилось так, значит, и ладно. Мы бы хотели познакомиться с ней и ее сыном. Если она не против.
        - Мам, да что ты, кто там против… Вы Нику не видели еще, это такая добрая душа, такая отрытая, нараспашку, и везде у нее друзья-приятели, и всем она помогает, а если с ней беда - от добровольных помощников отбоя нет, и… что смешного?
        - Максим, ты себя сейчас описываешь, не находишь?
        Родители смотрят на него, улыбаясь, и на Матвеева снисходит умиротворение - ничего не изменилось, его мир устоял.
        - И вы не стали заводить собственных детей из-за меня?
        - Нет, Максим, - мать грустно улыбнулась. - Когда мы с папой женились, он знал, что у нас не будет детей. Я не могла их иметь. Но мы любили друг друга, и папа сказал - ничего, усыновим. И вот у нас есть ты - наш сын, и какая разница, кто родил тебя на свет, ты родился, чтобы стать нашим мальчиком, нашим сыном!
        - А та женщина… Не сохранились ее данные? Возможно, это как-то поможет расследовать то, что происходит сейчас, хотя я не уверен.
        - Сейчас принесу документы, - отец удерживает мать на месте. - Сиди, Лида, я сам принесу.
        В жестяной коробке из-под печенья - пожелтевшие от времени листки бумаги, сложенные вдвое и перетянутые резинкой.
        - До последнего хранили - мало ли. А уговор был такой: как только одного из нас не станет, второй тут же уничтожит документы. Ну а теперь шпионские игры ни к чему. Вот, бумаги об усыновлении. Имя, данное приемными родителями - Максим. Мы решили, что надо поменять все. Ты отзывался на имя Сережа, и новое имя стало еще одним камнем, положенным нами в стену твоей уверенности, что весь кошмар - просто сон. Видишь, сынок, это тебе приснилось, и мальчик тот - не ты, ведь он Сережа, а ты - Максим. Конечно, ты поверил.
        - А это…
        - Это выписка из уголовного дела.
        Матвеев развернул бумагу. История очень простая и обычная, и он понимает, что именно это все он видел когда-то и помнил, где-то глубоко - но помнил. Баркина Людмила Ивановна подозревается в убийстве Кравцова Василия Поликарповича… после совместного распития… драка… нанесла пострадавшему девять ударов кухонным ножом, предприняла попытку сокрытия преступления…
        Он отложил бумаги и прикрыл глаза.
        - Мне же снилось это, мам. Вот эта ночь, когда они дрались, она орала нечеловеческим голосом, потом рука с ножом, кровь… Мне это снилось всю жизнь! Но я думал, что это просто сон.
        - Конечно, сон, Максим. Дзен учит нас: вся жизнь есть сон.
        Отец посмеивается, глядя на сына, и Матвеев вдруг снова понимает, как сильно он любит родителей, как они нужны ему и как страшно от того, что рано или поздно он их потеряет.
        «Еще не сейчас, Господи, прошу тебя, не сейчас! Не забирай их у меня, они нужны мне!»
        - А давайте чай пить. - Матвеев-старший потянулся к чайнику. - Ты плюшек привез, так что давайте-ка чаю с плюшками. Ты надолго, Максим?
        - Нет, пап, надо ехать… Димка там остался. Ника пока не так чтоб очень, а еще эта история странная с покушением… Мы ведь у нее все сидим не просто так. Александровск - город небольшой, и если что, там гораздо проще заметить вещи, которые в Питере не заметишь, просто потому, что не привык вглядываться в толпу.
        - Самое страшное во всем этом не то, что ты узнал, а то, что произошло на том мосту, - мать снова прижимает к себе его голову. - Сынок, нужно в полицию обратиться, или я уж не знаю, куда… Но что-то же нужно делать!
        - Мама, мы все сделаем. Вместе сделаем, правильно, а полиция нам только помешает. Хотя мой начальник службы безопасности работает с ними в контакте. Но пока мы сидим в Александровске, нельзя нам рассредоточивать силы, тем более что Нику бросить тоже никак.
        - А ведь если бы не эта девочка, у нас бы не было уже сына, - мать вдруг всхлипнула, руки ее задрожали. - Коля, ты подумай только…
        - Не надо, Лида, все обошлось.
        - В этот раз обошлось - чудом, а в следующий?
        - Надеюсь, мы все решим до того, мама. Не волнуйся. Единственное, о чем я прошу, - сейчас у вас будет постоянная охрана. Не надо возражать, пожалуйста. Мне так будет спокойнее. Да и вам легче - не таскать сумки из магазина. И по дому помогут, если что. Так надо, мама.
        - Максим, но…
        - Пожалуйста, мама. Ну я же сказал волшебное слово?
        Это тоже был их диалог из детства. Это его воспоминания, собственные… а то был сон. О каком-то другом мальчике, которого звали Сережа. А он - Максим Николаевич Матвеев, и Сережа ему просто приснился. У всех бывают плохие сны.


        12
        Панфилов злился - он знал ответ задачи, но как доказать, как выстроить факты, чтобы это стало и остальным ясно? Фактов мало. Но не так мало, как думают остальные, и сейчас они с Олешко попробуют добыть недостающие.
        - Паш, зайди ко мне.
        Так они с Матвеевым решили - он остается пока с Никой, а в офис нужно ненадолго вернуться, дела не ждут. Савостин, конечно, дельный мужик, но фирма-то их с Максом, и делами нужно заниматься не в удаленном доступе, а непосредственно. Тем более что если будет нужда - до Александровска рукой подать. Но дела задержали, и вместо трех дней Панфилов торчал в Питере уже все четыре, и только звонков из Александровска ждал нетерпеливо - Валерия еще в больнице, и с ней Панфилов говорил каждый день… но как-то нескладно, словно он подросток и это его первая влюбленность. А он не подросток, он взрослый и пресыщенный мужик. Но не с Валерией почему-то…
        Вошедший Олешко прервал его терзания.
        - Слушай, что я думаю. - Панфилов закурил и выпустил дым под потолок, прямо в устройство пожарной сигнализации. - Снова недолет… В общем, я тут помозговал и вот что решил: нужно прощупать Кравцова глубже, мало того, что есть в открытом доступе. Понимаешь, мне не дает покоя маленькое совпадение: фамилия сожителя Максовой биологической матери - Кравцов, звали его - Василий. Улавливаешь? Нужно покопаться не в прошлом самого Игната Кравцова, а поднять то старое дело с убийством. Ну и поглядим, что выстрелит.
        - Или - кто. - Олешко вздохнул. - Думал я об этом, Михалыч, я ведь тоже внимание на фамилию обратил. Ну и кое-что предпринял здесь, внутри офиса, прощупал сотрудников. Старое дело мы, конечно, поднимем, но тут еще картина маслом: наш несравненный Бережков, похоже, все еще живет надеждой. Мы ведь не прослушиваем сотрудников, хотя этого персонажа прослушивали - выборочно, правда. Но сейчас прослушиваем постоянно - ввиду последних событий. Позавчера он болтал с папашей, послушай:
        «- Папа, а никак нельзя на это повлиять? Ну, чтоб ускорить процесс?
        - Ускорим, конечно. Я думаю, тут такой человек заинтересован, что даже не дыши в его сторону, но когда все закончится, я тебе обещаю: ты будешь сидеть в директорском кабинете.
        - И что я должен делать?
        - Ничего. Но когда будет можно, тебе скажут. Понял?
        - Да понял… Знал бы ты, как мне все это надоело!
        - Все, Ростик, отставить хандру, все будет как надо».
        - Вы понимаете, что это может быть?
        - Паш, ну вот скажи мне: зачем Кравцову наша фирма? Не спорю и прибедняться не стану, мы в своей отрасли одни из самых известных и востребованных. Но это не сверхприбыли от торговли нефтью, не бешеные миллиарды от чего-то такого, что можно просто отжать, и оно все равно будет давать прибыль. Фактически, вся фирма - это интеллектуальная собственность. Не будет в ней Матвеева, его ребят - останется просто юрлицо с названием и уставным капиталом, без Макса и его «выкормышей» работать и давать прибыль оно не будет - так, на первых порах, по инерции покрутится еще, и все, а дальше заказчики поймут, что это липа, и разорвут контракты. А мы с Матвеевым начнем с нуля и снова поднимемся, потому что головы-то наши при нас останутся, их отжимать смысла нет - отделенные от тел они бесполезны, а в комплекте работать будут только на себя.
        - Ну, допустим, заставить-то можно любого. - Олешко потер переносицу, задумавшись. - Нет, здесь есть что-то еще - что мы упускаем, не видим пока, а оно как суслик в траве - прячется. И нам бы этого суслика изловить до того, как он вреда наделает. Пробили мы оружие, такие винтовки на рынке - редкость, но это ничего не значит, оружие, скорее всего, нелегальное. И хотя на месте выстрела винтовка не найдена, это означает лишь одно: с таких пуль нарезку снять не выйдет, так что бояться нужно только того, что эту винтовку вообще обнаружат, учитывая, насколько редко она применяется. В сами пули, чтоб они не расплавились от паров, образующихся при выстреле, добавляют специальный концентрат, он позволяет пуле сохранить целостность после выстрела и потом, в полете, а на воздухе быстро испаряется. Но не в воде. А поскольку машина упала в воду, следы концентрата были обнаружены достаточно быстро, вместе с фрагментами пули. Вода воспрепятствовала распаду.
        - Ну, это если знать, что искать.
        - Конечно. - Олешко встал и подошел к окну. - Но все равно я не понимаю, как все связано - покушение на Матвеева, потом на Валерию - с атаками на наш сервер. Хотели бы убить Максима Николаевича - уже убили бы.
        - Думаю, основное условие было - стопроцентный несчастный случай. А это тебе не просто так, это аккуратно надо сделать, чтоб комар носа не подточил… Умельцев таких вроде бы много, а видишь - с Валерией накосячили, следы оставили. Что там с поисками Сарычева?
        - Ищем, но он, скорее всего, залег на дно. Хотя и не с чего, собственно: они, скорее всего, не думали, что старики вообще заметят следы обыска, и считают, что все чисто. А Николай Владимирович имеет забавную привычку оставлять, уходя, маркеры в квартире.
        - Маркеры?
        - Ну да. Ниточку приклеенную, например, таким образом, если открыть какой-то ящик, то это будет видно. Ну а Лидия Матвеевна вообще очень внимательна, заметила маленькие несоответствия. Они этого не ожидали. То есть, я что хочу сказать, Михалыч, работали неплохо обученные люди - но не профессионалы, а скорее самоучки. Опытные, но профессиональной подготовки не чувствуется. И неужели же Кравцов не нанял бы лучших, таких, кто работает чисто? Не верю.
        - Да, ты прав. Но, возможно, он не принял нас всерьез и решил, что для кучки архитекторов сойдут и такие?
        - Может быть. Тут вот еще что, Михалыч. - Олешко вздохнул. - Я узнал это совсем недавно. То, что Ника поехала в Красный Маяк, не было случайностью. Валерии на почту пришла реклама завода, а Леха Булатов клянется, что рекламу они не рассылали. И ребята из «Ариадны», на встречу с которыми ехал Матвеев, встречу назначили в последний момент - именно на тот день. Такое впечатление, что кто-то намеренно столкнул их в одном и том же месте в одно и то же время.
        - Да ну, Паш… - Панфилов покрутил головой. - Слишком сложная схема. И если усыновление Матвеева еще можно отследить, то история Ники была тайной, известной только ее матери, и не зафиксирована нигде. Нет, это случайность.
        - Я в такие случайности не верю. - Олешко упрямо смотрит в глаза Панфилову. - Двух вещей на свете не бывает, Михалыч: привидений и случайностей. Причем первое не столь невероятно, как второе. И я собираюсь прощупать этих матвеевских клиентов, поинтересоваться, с чего бы им так срочно он понадобился, а потом они отложили встречу больше чем на неделю, заплатив при этом по двойному тарифу вперед.
        - Ну, прощупай, беды от этого не будет.
        Ожил коммутатор - секретарша чем-то встревожена:
        - Александр Михайлович, тут какая-то женщина добивается вас уже полчаса - ваши сотовые отключены, и она сюда звонит…
        - Кто такая?
        - Некто Валерия Семенова.
        - Я сейчас позвоню ей сам.
        Панфилов, чертыхнувшись, включил телефоны. Привычку отключать сотовые он завел после просмотра ролика в интернете, где говорилось, что мобильник, если он подсоединен к батарее, даже выключенный - идеальная прослушка. Впечатлившись, он связался с одним знакомым фээсбэшником и прямо спросил у него, правда ли это. Фээсбэшник мямлил, не говорил ни «да», ни «нет», из чего Панфилов сделал вывод, что в ролике сказана чистая правда, а потому перед важными переговорами разбирал свои сотовые и того же требовал от всех участников. Эту фишку Панфилова знали все, посмеивались за глаза, но каждый думал - а вдруг?
        - Лера, что случилось? - Панфилов с трудом сдерживается, стараясь говорить по-деловому. - Я здесь совещание затеял…
        - Саша, они уехали. - Валерия заметно нервничает, и Панфилов представил, как она хмурится, близоруко щурясь на солнце. - Макс и Ника - собрались и укатили вчера еще, охрана с детьми сидит, а их прозевали. Ника позвонила матери и сказала, что едут они в Новгород, искать следы тех давних событий. Якобы до чего-то они там сообща додумались.
        - Не сказали, до чего?
        - Нет, - Валерия вдруг всхлипывает. - Саша, у Ники еще голова болит сильно, а на Матвеева твоего уже покушались… Булатов решил все бросить и ехать за ними.
        - Когда они уехали?
        - Вчера после обеда, я так понимаю. На машине Ники. Алексей выехал вечером, когда мы узнали. Ника позвонила и сказала Марку, и вот…
        - Скоро буду.
        Панфилов отключается и пытается набрать по очереди Нику и Матвеева - но телефоны отключены.
        - Видал? Они там до чего-то додумались - и решили поехать, поглядеть. Дамочка с пробитой головой, хотя она у нее и целая работала весьма своеобразно, и ее мужской аналог.
        - А охрана?
        - Проморгала твоя охрана все. Это уж, я думаю, Ника постаралась - Матвеев совершенно не хитер, а бабы все хитрые, даже такие блаженные, как эта. Что теперь делать?
        - Думаю, вам надо ехать в Александровск, а я поеду в Новгород. Найду их, Михалыч, не переживайте.
        - Значит, так и сделаем. Я тут дела подогнал, Савостин справляется, но надо как-то решать вопрос, уж больно затянулось все, третью неделю на месте топчемся, уголовника Сарычева и того найти не можем…
        - Ухватиться не за что. Но мы все равно распутаем дело, как обычно.
        - Не было бы поздно… Вот думал ты, что Матвеев такой финт хвостом сделает? Его сестрица шальная плохо на него влияет.
        - Однако ж история страшноватая с ними обоими вышла.
        - Кто бы спорил… как представлю, как мать ее шла, несла этого мертвого ребенка… Это ж что такое любовь матери к ребенку, чтоб вот так, с ходу, принять другого - чужого, вырвать из рук алкоголички на вокзале, не думая ни о чем, только о том, что глаза у девочки горестные и ручка болит… Сколько живу на свете, Паша, а самое большое чудо на земле - это наши бабы. Не просчитать их. Даже у меня не получается, мужиков - на километр под землей вижу, кто есть кто, а баб не могу. Вот, кажется, все с ней ясно, как на ладони, и вдруг она повернется такой гранью, что офигеешь - другой человек, да какой! До земли поклониться, да…
        - Так и женились бы.
        - И ведь женюсь, Паша. Тут, главное, так подойти, чтоб согласилась.
        - Рыжие - они такие… не поймешь их. Как по мне, надо с ней напрямки говорить, без этих… экивоков. Такая женщина прежде всего честность ценить должна. Но это я так, мысли вслух, дело не мое…
        - Перестань прибедняться, - Панфилов фыркнул. - Интересно, как ты вычислил…
        - Тоже мне, бином Ньютона - вычислять вас. Пойду, пожалуй, пора делами заняться. Не вырубайте мобилу, буду звонить.
        Панфилов выключил компьютер, спрятал в сейф документы и снова набрал Матвеева. Никогда еще друг и подельник не проделывал такую штуку, а тут взял и пропал, хоть и не один, но если представить его и Нику, действующих вместе, то получается такая гремучая смесь, что потом последствия год разгребать придется.
        - Сань, перестань названивать.
        Голос у Матвеева скорее озабоченный, чем сердитый.
        - Макс, ты вообще в уме? Что ты творишь?
        - Все путем, Сань. Ты там постарайся не светить сильно наше отсутствие, а мы тут… В общем, вернемся - расскажем. Просто поверь мне: так было надо.
        Матвеев отключился, гулкая тишина в умолкнувшей трубке означала, что следующий сеанс связи будет неизвестно когда. Может, и никогда - в свете того, что объявлена охота.
        - Вот же ж гад…
        Панфилов, обругав строптивого напарника на все корки, включил сигнализацию в сейфе и подошел к окну - в середине декабря Питер был покрыт грязно-серым снегом, но если смотреть на него с высоты десятого этажа, то видны крыши, белые и нетронутые, хотя на рождественскую открытку это все равно мало похоже - слишком много новых зданий, внизу - поток машин. Пожалуй, прав Олешко, нужно поговорить с Валерией прямо - что они ходят вокруг да около, взрослые же люди…
        Пуля пробила стеклопакет и ударила его в грудь. Он отлетел к столу и упал с ужасным грохотом, свалив монитор и пресс-папье.
        «Как глупо…»
        Эта мысль мелькнула в его голове и угасла. Он не успел почувствовать боль, тьма поглотила его, закружила и понесла куда-то, где не было земли, полюсов, гравитации и сожалений.

* * *
        - Стреляли отсюда. - Олешко, темнее ночи, рассматривал подоконник, на котором остались следы от смазки. - Он и не думал прятать место выстрела и винтовку тут же бросил.
        - А на кой ему эта винтовка теперь? - Рубан хмуро уставился за окно, снова в уме прикидывая траекторию полета пули. - Сидел здесь, ждал не один день. Ребята обнаружили массу отпечатков, но ни один из них не подходит для идентификации - он не снимал перчаток. Единственная зацепка - следы биологических жидкостей, хоть он протер унитаз, обработал его хлорсодержащим веществом, но брызги иной раз попадают в самые неожиданные места. След свежей мочи обнаружен внизу на сливном бачке, его достаточно для проведения анализа. Если только он есть в базе…
        - Да вашей базе без году неделя, что там есть… Ладно, заканчивайте здесь, а мне нужно работать. - Олешко был в ярости. - Сукин сын… Ну, ничего, когда встретимся, тогда и сочтемся. Думаешь, тот же, что стрелял в машину Матвеева?
        - Не знаю, Паша. Будем смотреть.
        Олешко всегда умел действовать в крайних ситуациях. Рутина расслабляла его, и казалось, что этот крупный, на вид очень добродушный парень абсолютно напрасно занимает должность начальника службы безопасности на большой фирме. Улыбчивый, очень компанейский, одет без всякого лоска секретных агентов - джинсы и рубашка поверх них, иногда - пиджак. Но Панфилов знал, что делает, когда брал на работу Пашу Олешко. В свои тридцать пять лет Паша успел послужить в Интерполе и побывать в разных секретных миссиях по всему миру, получить несколько ранений и множество неприятных впечатлений. Последнее поставило жирный крест на его желании совершенствоваться в роли агента Интерпола и вообще секретного агента, хотя предложения поступают по сей день. Но в какой-то момент он понял то, что понимают немногие: он перешел слишком много граней, и следующая вполне может отделить его от собственно людей и от него самого в их числе. Потому что нельзя жить как прежде, повидав то, что видел он, и сделав то, что пришлось делать ему.
        С Панфиловым его свел давний приятель по службе, и неожиданно для себя Олешко согласился на предложение возглавить службу безопасности в фирме «Радиус» - это было не самое выгодное предложение и не самое интересное, но люди, пришедшие на встречу с ним, ему понравились. Они оказались не прожженными капиталистами, таких он не терпел и не понимал, как можно из-за денег так сволочиться, при этом еще и гордиться собой. Нет, на встречу с ними пришли два средних лет мужика, очень разные, но сразу чувствовалось, что они - давние друзья и что дело, которое они построили, их собственное и деньги на него они не украли, а заработали. Ему понравилось то, как они общались друг с другом и с ним тоже - без офисного нарочитого и высокомерного пафоса, это были живые люди, они пришли с ним познакомиться, переглянулись - и все решили. Никаких испытательных сроков, никаких «мы вам позвоним и сообщим наше решение», ничего, что Олешко презирал всей душой. Они пообедали, поговорили о том о сем, а потом Панфилов сказал:
        - Если тебе подходит эта работа, она твоя. Приходи и действуй.
        Именно вот это «действуй» стало определяющим. Ему не выдвигали условий, не говорили, многозначительно поджав губы, что вам, дескать, надо кое-что знать о нас, его не водили за нос, рассказывая о зарплате и бонусах отдельно и о росте когда-нибудь потом. Они понимали, что он уже составил свое мнение и объяснять ему, как делать работу, им не надо, - просто потому, что они в ней ничего не понимают. Мужик, у нас есть для тебя работа, платить мы будем столько-то, если тебя устраивает - приходи и действуй.
        И он пошел к ним, и уже через несколько дней, составив список необходимых мероприятий, куда входило множество дорогостоящих девайсов, ждал долгого и подробного обсуждения с прикидками, как обойтись без этого и того, но здесь он ошибся. Панфилов внимательно прочитал несколько страниц текста с выводами и предложениями, подписал их и кивнул:
        - Делаем.
        - А Максим Николаевич?
        - У них там сейчас мозговой штурм - спасают очередной косорукий проект, в который заказчики вложили кучу американских денег, а на выходе получили халтуру и притащили ее к нам с воплями ужаса, в слезах и соплях. Очень срочно и очень сложно. Так что Матвеев со своими «выкормышами» занят и блаженствует, неужели ты думаешь, что он станет во все это вникать? Он даже читать не будет, спорим?
        - А давайте.
        Панфилов, присвистнув, протянул руку:
        - На бутылку коньяка. Проиграешь - с тебя пузырь, и хотя я непьющий, это для порядка. Иди к Матвееву, нечего тянуть.
        Олешко пошел, на ходу удивляясь такой беспечности. Поднявшись на этаж, где заседали архитекторы, он быстро нашел огромную комнату, в которой десяток молодых мужчин и женщин о чем-то спорили, тыкали пальцами в какие-то чертежи, рисунки, и над всем этим царил Матвеев - с его вечно растрепанными светлыми волосами, высокий, плотный, очень занятой. Он поднял на Олешко свои синие глаза и, глянув на пачку листков в его руках, спросил:
        - Сашка это читал?
        - Да.
        - Ну и решайте там с ним, недосуг мне. Видишь, что они здесь накосячили… если построить так, дом непременно даст крен, не сразу, а годика через два. И что тогда? Паш, ты… это… молодец, конечно, но я сейчас очень занят, пусть Панфилов решает, а я и вникать не хочу. Не обижайся только.
        Паша не обиделся. Купив бутылку «Хеннесси», вечером он принес ее в кабинет к Панфилову, и они вместе выпили ее, причем Александр потешался над его проигрышем и необидно как-то радовался.
        - Ты пойми, Паш, Макс - художник, богема, можно сказать. Но то, что он делает, тянет на шедевр и нетленку. Архитекторов много, пруд пруди, а вот строить некому. Матвеев не просто архитектор, он в этом деле как Страдивари в скрипках, как Бах - в музыке, как… в общем, есть в нем немного безумия, без этого нет гения, а он - гений, точно тебе говорю. Но чтобы этот гений мог спокойно творить, нужен такой циник и бездарь, как я. Мы с Максом один институт закончили, но посмотри на меня и содрогнись - я пять лет зря просиживал штаны в аудиториях. Я могу оценить творение, но создать сам - ни за что. Вот выведи меня сейчас во двор, поставь к стенке и скажи: проектируй, к примеру, дом, или расстреляем - я скажу: граждане, стреляйте, режьте, жените, но я совершенно не способен сделать то, что вы от меня требуете. А самое главное - я это признаю и говорю об этом вслух. Но гений сам по себе существовать не может, ему нужно создать условия, и я именно этим и занимаюсь. Макс сам подбирает себе «выкормышей» - он их находит, чует в них эту безумную жилку и берет совсем без опыта. Таких ребят никто не берет, а ему
по барабану опыт, ему надо, чтобы человек пел, делая свою работу, чтоб душа к ней горела - он их учит, устраивает их быт - правда, примерно так: Сань, там у Куликова такое дело… надо бы помочь… - ему надо, чтоб Куликов жил не на съемной квартире, например, потому что у него жена и ребенок, и мы даем ему ссуду без всяких процентов! Куликов переезжает в свою квартиру, и бухгалтерия осторожно отчисляет часть его зарплаты и гонораров, но не слишком много - ему же на что-то надо жить! А потом подбрасываем ему выгодный проект, глядишь - за пару лет он все выплатил. Но он никуда от нас не пойдет, хоть чем его сманивай, потому что он с нами чувствует себя нужным и защищенным человеком. Он, может, после матвеевской школы и сам уже не пропадет - но ему нравится команда, нравится вечный кураж и эти мозговые штурмы, в которых никто, кроме них, не понимает ни аза, и в результате их стараний фирма обрастает заказами, как лодка в море - ракушками. Вот так это у нас работает… кстати, завтра все эти твои штуки приедут, у Матвеева какой-то знакомец есть в тех кругах, поспособствовал.
        И «штуки» привезли, Олешко сам набирал охрану, сам обучал, инструктировал, и Панфилов никогда не лез в его вотчину с вопросами: а зачем то или это? Так у них было принято: каждый делал свою работу, и все. Олешко заметил, что сотрудники время от времени не приходят в офис, и обратил на это внимание Панфилова, на что получил простой и внятный ответ:
        - Далеко не всегда есть необходимость тащиться в офис. Иногда человек неважно себя чувствует - женщины особенно, - ну и пусть работает дома, и пока он выполняет свою работу, мне безразлично, где он ее делает, у себя в кабинете за столом или лежа дома в кровати, в обнимку с ноутом. Главное - что работа сделана. А вот если не сделана, тогда, конечно, другой разговор.
        Разговор всегда был коротким: одно предупреждение, поскольку Панфилов считал, что человеку всегда нужно дать шанс, не внял - свободен. Олешко разделял его взгляды, ему нравился такой подход. Здесь никого зря не шпыняли, офисные войны были под строжайшим запретом, за малейшие их проявления сотрудника, замеченного в агрессии, увольняли сразу.
        И работалось Паше Олешко здесь хорошо, хотя многое требовалось делать аккуратно, чтобы сотрудники не ощутили неудобств. Вышколенные охранники знали свое дело, и Паша был в курсе всего, что происходило на фирме. А происходило многое - все-таки живые люди, но что от него можно скрыть? Однако что-то проморгал.
        - Расслабился, зажрался. Решил, что бога за бороду ухватил - такие люди душевные попались, кому они могут помешать? А ведь помешали кому-то… Ладно.
        Он понимал, что нет у него ничего, не знает он, где рыть, - а не то уже рыли бы по его команде все до единого. И вот за то, что он за такое время никак не продвинулся, теперь расплатился Панфилов. Паша сжал кулаки - мысль о Панфилове причиняла ему боль, и эта боль всколыхнула старые воспоминания, с тех времен еще, когда он был не совсем человек. То, от чего он бежал, снова вернулось, и Олешко знал: загонять обратно этого неприятного гражданина он не станет. И тот, кто сделал такое с Саней, пожалеет об этом. Потому что Панфилов - его друг, а теперь он лежит где-то в больнице и выплевывает кровь из разорванной груди. И непонятно, как он жив до сих пор. Прилетевший на санавиации Семеныч не пожелал ни с кем разговаривать, как и те два профессора, что оперировали Панфилова вместе с ним. Суеверные люди - врачи, даром что профессура.


        13
        Матвеев вел машину Ники осторожно - чтобы ее не нервировать. Ника относилась к своей колеснице как к живой, а Макс отвык от вождения. Но не бывает такого, чтоб умел - и вдруг разучился. Решение поехать в Новгород и разузнать о том, что же на самом деле произошло почти сорок лет назад, пришло не вдруг - неожиданно открывшееся родство сблизило их невероятно, и поднялись воспоминания, которые они оба считали сном - плохим сном.
        - Я ведь все время помнил, что ты есть. - Матвеев с нежностью смотрит на сестру. - Мне снилось иногда… кто-то рядом, я несу его, а потом теряю - и тоска такая… я во сне знал, кто это, всегда знал, а проснусь - и не могу вспомнить. Мне всю жизнь это снилось.
        - Мне тоже… вокзал, и кто-то теплый рядом, я держусь за него и ничего не боюсь.
        - А ведь мы могли разбежаться - и не узнать друг друга. В гостинице случайно столкнулись, и…
        - Да. - Ника улыбается. - Тот, кто подстрелил твою машину, оказал нам огромную услугу. Все как-то сразу пошло правильно, и всплыли события, которые…
        Матвеев хохочет:
        - Ника, насмешила! Да все как раз наперекосяк пошло, какое там - правильно! Все рухнуло в момент: моя устоявшаяся жизнь, и жизнь Панфилова, и Булатова тоже… Кстати, о Лехе. Он ухаживает за тобой.
        - Да? Не замечала… - Ника вздохнула. - По-моему, он просто вежлив.
        - Ага, так страшно вежлив, что живет которую неделю на раскладушке в твоей гостиной и управляет твоим клубом вместе с Марком. Учитывая, что он - директор предприятия и работы у него и без тебя хватает.
        - Не знаю, Максим. Я… боюсь всего этого, что ли. Понимаешь, когда тебе сороковник, отношения заводятся очень осторожно - не секс, а именно отношения, в которых замешаны чувства. Силы уже не те, чтобы легко пережить неудачу и разрыв. К тому же к этому возрасту у каждого есть своя печальная история, и не одна, и доверяешь людям с трудом - а из-за этого можешь пройти мимо кого-то очень важного. В общем, не знаю я… Ты-то сам почему не женишься?
        - А как? Такую, как Томка, я уже не найду, а другая меня не устроит. Знаешь, что мне Димка сказал в первую ночь, когда мы у тебя ночевали?
        - Что?
        - Если ты на ней женишься, я не против.
        - Хорошо, что Лариска сделала анализ.
        - Да. Ведь могло что-то возникнуть однозначно.
        - Да, могло. - Ника вздыхает. - Максим, я не знаю, что мы там найдем, и найдем ли после стольких лет. Но давай потом заедем в Торбино.
        - Я уже думал об этом. Заедем, конечно.
        Они думают о молодой женщине, которая несла по улицам поселка своего мертвого ребенка - сама не зная куда, уповая на Бога… но Бог рассудил по-другому. И теперь Ника жива, и есть Марк, и мать будет жить с ними, холодок Марека растаял окончательно. Ника улыбнулась: сейчас мама стала очень похожа на бабушку Магду, только глаза у нее светлые, но в остальном очень похожа. Теперь пусть отец только сунется. Вот же нескладный мужик - всю жизнь извивался и юлил, выгадывал, старался на чужом горбу в рай въехать, а в итоге что? А ничего, пустота.
        - Папаша твой звонил?
        - Звонил. Мама его так шуганула, что, думаю, он до сих пор обтекает. - Ника хмыкнула. - Черт их знает, что они за люди - что он, что Евгения. Не понимаю их, и знаешь - уже и не хочу понимать. Раньше я думала, будто что-то им должна, все-таки Женька - младшая сестра, хоть и глупенькая, а после того как… Все.
        Ника коснулась скулы - она еще болела и была немного отечной, но это если присматриваться, а если не присматриваться, то следа от страшной раны не осталось.
        - Болит? - Матвеев искоса поглядел на сестру. Ей-то эта поездка может навредить, после всего, что случилось.
        - Терпимо. Голова болит маленько, потому я за руль и не села.
        В Новгород они въехали затемно. Поплутав по улицам, нашли гостиницу, Матвеев снял номер, заказал ужин и помог полумертвой от усталости Нике дойти до кровати.
        - Я посплю…
        - Никуша, надо поесть.
        - Тогда неси сюда.
        Вяло поковырявшись вилкой в пюре, Ника съела котлету и салат, сползла с кровати и пошла в душ. Вода обняла ее теплыми руками, и Ника блаженно прищурилась - как хорошо-то… И вообще все хорошо. Вот только неладно с Максимом - но они вдвоем разберутся, главное же теперь, что они вдвоем!
        - Я всегда знала, что счастлива. - Ника говорит это воде. - Даже если что-то шло не так, я знала - это неважно, потому что я счастлива. У меня есть многое, и этого никто у меня не отнимет - ни отец, ни Женька, вообще никто. И Остров есть, который охраняют так, что никто чужой туда не проберется. Только Буч смог.
        Как-то вышло, что в ее замке на Острове поселился Буч - приходил туда вместе с ней, и они блуждали по парку, заглядывали в струящиеся фонтаны, любовались лилиями, лотосами и рыбками, и Буч был в абсолютном восторге. Пока болела, она почти все время проводила на Острове - там она была здорова, подвижна, там царило лето, цвели ирисы, тюльпаны, розы - все одновременно, и была река, в которой она могла плавать, и замок, в котором она могла менять все что угодно, добавлять предметы мебели или целые залы в зеркалах, с сияющим паркетом, в которых так весело было кружиться. Ника никому никогда не говорила об Острове - она и сама думала иногда, что игра затянулась, но оставить Остров совсем не могла. Иногда ей некуда больше было идти.
        - Где мы будем все это искать?
        - Ника, есть один мой давний приятель. Он здесь работает начальником следственного отдела в городском управлении. Он обещал помочь.
        - Тогда прямо с утра начнем, не мешкая.
        - Я на десять договорился, успеем позавтракать и в порядок себя привести…
        Они едут по городу, который выглядит для них очень непривычно.
        - Макс, смотри, какой мост!
        Ника указывает на мост через реку, выгнувший спину совсем игриво.
        - Это пешеходный.
        - Когда закончим дела, я хочу по нему пройтись.
        - Так и сделаем.
        - Надо с детьми сюда приехать. Слышишь, Максим? Как все это распутаем, всех негодяев победим, возьмем детей и приедем сюда, здесь так странно…
        - Старое и новое - всегда контраст, Ника. Это не просто архитектура, это история. Я думаю о тех архитекторах, кто создавал все это, - каменщики тогдашние строили на века. Нет их, имена забыты, а дома, церкви, крепости - стоят и будут стоять. Это не столько история страны - бог с ней вовсе, кровавая и неприглядная она у нас… хотя где было иначе? Нет, это история человеческого разума, того, как развивались люди, несмотря на войны, перевороты, казни, смутные времена. Понимаешь?
        - Да. Жаль только, что ощущение от всего этого очень двоякое. - Ника смотрит на огромный белый собор. - Эти стены видели много жизней и чересчур много смертей. Жестокость пахнет особенно, знаешь?
        - Пожалуй, знаю. Все, приехали.
        Это здание не спутаешь ни с каким иным. Матвеев ухмыльнулся - возможно, это заговор архитекторов, хотя скорее всего - отсутствие фантазии у заказчиков. Обычная коробка из белого силикатного кирпича, первый этаж забран решетками, непременные ели перед входом, все как везде.
        - Мы к полковнику Замятину.
        - Ваши документы, - дежурный строго смотрит на них. - Если полковник вас примет, то…
        - Отставить.
        Сам Замятин спустился, чтобы встретить их. Скользнув взглядом по Нике, он пожал руку Матвееву, хлопнул его по плечу:
        - А ты не меняешься, черт здоровый. Как тебе это удается?
        - Не знаю. - Матвеев разглядывает приятеля. - Давно не виделись, Володя.
        - Давно. Пять лет.
        В последний раз они встретились на похоронах Томки - Замятин приехал, оставив все дела, проститься с ней и поддержать друга.
        - Познакомься, моя сестра Ника.
        - Рад, сердечно рад. Ну, идем ко мне, уже принесли то, что вам нужно, я велел сделать для вас копии, так что пока мы выпьем чаю, они будут готовы.
        Они идут по коридорам, переходам, поднимаются на третий этаж, и Замятин открывает кабинет - просторный, обставленный офисной мебелью.
        - Вот и мои владения, располагайтесь.
        Они усаживаются вокруг стола, Замятин разливает чай и пододвигает к гостям тарелку с разными пирожными:
        - Вот, угощайтесь. Это наше местное производство, очень вкусно.
        Пирожные и правда очень свежие, Ника выбирает себе соблазнительную корзиночку с кремом, слизывает верхний листик и жмурится от удовольствия:
        - Ой, Максим, это так вкусно! Попробуй!
        - Ну, раз ты говоришь.
        Полковник Замятин наблюдает за ними, про себя удивляясь - настолько они похожи, хотя всю жизнь прожили, не зная друг друга. И ладно бы внешне - яркие синие глаза, светлые волосы, красиво очерченные губы, такое сходство не удивительно у близких родственников. Но они похожи внутренне - то же светлое, ровное горение, одинаковый взгляд - открытый, доверчивый, доброжелательный. И движения - вот Матвеев взял чашку, точно так же держит ее, как и сестра. Они одинаково улыбаются, переглядываясь, откусывают пирожные и блаженно щурятся - оба, похоже, сладкоежки.
        - История удивительная. Я просмотрел материалы, которые мне принесли, - однако вы оба очень везучие граждане. Другим детям Людмилы Баркиной повезло в жизни гораздо меньше.
        - Другим? А что, есть и другие?
        - Да. - Замятин тоже потянулся к пирожным - а, была ни была, всего одно - можно. - Людмила была занятной личностью. Выросла в приемной семье и до шестнадцати лет отлично училась, была примерной комсомолкой и вообще не выказывала никаких социопатических наклонностей. Ее приемные родители были люди интеллигентнейшие, оба учителя. Ну а потом Людмила узнала, что неродная им. Знаете, дети по-разному это воспринимают: кто-то еще сильнее привязывается к родителям, а кто-то считает, что те теперь не имеют права что-то от них требовать. К сожалению, Людмила оказалась из последних. Школу она так и не закончила, сошлась со взрослым мужиком, уголовником и рецидивистом Василием Кравцовым по кличке Портной. Он был старше ее почти на десять лет, и к этому возрасту успел уже получить три срока и отсидеть в общей сложности семь лет за грабежи. Вот с ним она очень быстро покатилась вниз - к родителям уже не вернулась, в грош их не ставила. Родила от Кравцова дочь, названную Мариной, и он сел в тюрьму в очередной раз. Пока ждала его, начала выпивать, Кравцов вышел через два года и оформил с ней брак. Она снова
забеременела, на это раз родила сына, названного Игнатом. Сам Кравцов на свободе пробыл недолго, когда сыну исполнился год, его снова посадили - за хулиганство. Ну, в деле почитаете. И потом Людмила повстречала молодого художника - Тадеуша Радзивилла. Она ведь была хороша на свой лад - высокая, русоволосая, синеглазая, пила, конечно, но Тадеуш рассмотрел в ней что-то… В общем, он попросил ее позировать. Ей, возможно, импонировало, что он поляк, он поступил в МГУ, где собирался изучать историю искусств, что ли. В Новгород он приехал порисовать, и уж не знаю, как там у них получилось, но только Людмила бросила пить, развелась с Кравцовым и стала жить с Тадеушем. Старших детей она оставила приемной матери, уехала с Тадеушем в Москву, там родила ему двоих детей. А потом, за месяц до окончания университета, Радзивилл погиб при весьма загадочных обстоятельствах. Приехала польская родня - забирать тело, посмотрели на Людмилу, на детей, и предложили ей денег, чтобы она отдала им ребят. Людмила отказалась, они забрали тело Тадеуша и уехали, а Людмила вернулась домой вместе с ребятами. Она снова начала пить и
уже не останавливалась. К тому времени из тюрьмы вышел Василий Кравцов, вдвоем они куролесили, как хотели. Закончилось это тем, что в одну из ночей Людмила заколола Кравцова, соседи вызвали милицию, ее застали за кромсанием трупа. В квартире находились дети - старшие прятались, младший, шестилетний Сережа, лежал в луже крови, избитый до полусмерти, а девочку так и не нашли. Людмила ничего о судьбе ребенка сказать не могла, просто не помнила, куда дочь подевалась. Сережу Радзивилла забрали в больницу, где он был усыновлен, а старших, Марину и Игната, поместили в интернат. Потом бабушка с дедушкой, родители Людмилы, оформили опеку над ними, но воспитали только Марину, сын Кравцова оказался не по зубам старикам - постоянно сбегал, воровал, хулиганил… в общем, они отказались от опеки, и парень очень быстро загремел в тюрьму. Это тот случай как раз, когда яблоко упало совсем рядом с яблоней.
        - Страшная история… - Матвеев сжал ладонь Ники. - А имя девочки? Ну, той, что пропала?
        - А, конечно. Девочку звали Доминика. Так ее назвал Тадеуш, насколько я понимаю, и в метрике она значится как Доминика Радзивилл. Совпадение, да.
        Замятин снова разлил чай. Он дал время брату и сестре опомниться, переварить свалившуюся на них информацию.
        - Если я правильно поняла, в момент совершения преступления Сереже было…
        - Почти шесть лет, девочка на три года младше. Теперь понятно, как было дело. Иногда Людмила, чтобы добыть денег на водку себе и сожителю, брала младших детей и ездила в электричках, просила милостыню. Тогда за это могли посадить, но ей было на все наплевать. Когда она напивалась, по показаниям свидетелей, становилась неуправляемой. Видимо, в какой-то день она и продала дочку, а потом вспомнить этого не могла или же не хотела.
        - А ее другие дети?
        - Старшая дочь Марина живет в квартире бабушки и деда, она стала им и внучкой, и дочерью - старики получили и любовь, и привязанность, и уход - когда он понадобился. Она замужем, у нее есть дети и даже есть внучка. Работает учительницей, так же, как и ее муж, - в той же школе, что и бабка с дедом. Я навел справки - отзывы о ней самые положительные. Куда подевался Игнат, я не смог отследить, его следы теряются в одной из колоний под Новосибирском, там вспыхнул пожар, документы сгорели, и где он, неизвестно. Но, думаю, что повторил папашину судьбу. А с Мариной Андреевной вы можете встретиться.
        - Андреевна?..
        - Макс, она взяла фамилию деда, и отчество тоже от него, до замужества была Мариной Андреевной Баркиной, сейчас ее фамилия - Соловьева. Вот адрес, можете договориться с ней о встрече. Ешьте пирожные, если вы мне их оставите, я до конца дня их прикончу, а потом буду истязать себя в тренажерном зале, а не хотелось бы.
        Замятин нажал кнопку коммутатора:
        - Яна, копии готовы?
        - Да, готовы. Нести?
        - Неси, конечно, ждем тебя.
        Симпатичная девушка в полицейской форме внесла кипу документов.
        - Вот, Макс, узнаешь? Моя дочка старшая. Закончила юрфак, и я ее сюда взял, чтоб под присмотром была. А то знаю я наших, как акулы, кружат вокруг…
        - Папа! - Яна смущенно покраснела. - Здравствуйте, дядя Макс.
        - А ведь выросла. - Матвеев с теплотой смотрит на девушку. - Быстро дети растут, да? Маринка-то моя в Лондоне науки грызет, Димке десять уже.
        - Неужто десять? - Замятин, кивком отослав дочь, придвинул к себе документы. - Ну да… тогда ему было пять. Вот бумаги, Яна их отсканировала, фотографии, протоколы - все здесь. В общем, разберетесь. Ребята, я сердечно рад за вас.
        - Спасибо, Володя. - Матвеев спрятал документы в Никин рюкзачок. - Мы тоже рады. Мне снилась та ночь, всю жизнь снилась, а я думал, что это сон.
        - Подсознание - такая штука, знаешь…
        - Да. Знать бы, что там еще сидит. Ведь из-за чего-то мать Кравцова убила, значит, был какой-то разговор и я его слышал.
        - Марина могла слышать. Тогда следователь не опросил ее - Людмила не отпиралась, дала показания, а потом в камере умерла - цирроз ее убил очень быстро. Но, я думаю, девочке было тогда уже двенадцать лет, она могла что-то видеть, слышать… Если она захочет с вами встретиться и поговорить, может, скажет вам.
        - Ты прав. Попробуем встретиться с ней. Надеюсь, не откажется.
        Распрощавшись с Замятиным, они вышли из здания и сели в машину. Ника достала из рюкзака копии и зашелестела, разыскивая снимки.
        - Вот, смотри, это она.
        С фотографии, сделанной, видимо, в день ареста, смотрит молодая еще женщина - но алкоголизм и болезнь наложили на нее свою печать. Распухшее лицо, заплывшие от синяков глаза, сломанный нос, спутанные волосы - и длинная, изящная шея, высокие скулы, брови вразлет. Когда-то она была красивой.
        - Я не помню ее, совсем. - Ника смотрит на фото и пытается почувствовать хоть что-то, но ощущает только пустоту. - Значит, я полька, как бабушка, как приемная мать - пусть наполовину, и звали меня Ника. Если сокращенно. Помнишь, мать говорила, что молила Бога вернуть ей дочку - и он это сделал, вместо одной Ники дал другую. А я не знаю, смогла бы я вот так принять чужого ребенка…
        - Димку-то приняла.
        - Так ведь Марек жив-здоров, так-то можно. А тут погибла дочь, минуту назад буквально, она у тебя на руках остывает, а ты берешь чужое дитя, и оно уже твое. Я не смогла бы. Я от горя потери просто покончила бы с собой, но не приняла бы чужого ребенка просто потому, что мне нужен мой собственный. Я плохой человек, наверное.
        - Никуша, не надо так. - Матвеев обнимает ее, прижимает к себе. - Ты славный человек, ты моя сестра. И я… так рад, правда. Я все эти дни радовался как идиот - что мы есть друг у друга снова.
        - Я тоже. Давай поедем к Марине, вот адрес.
        - Без звонка?
        - Пока найдем, пока она что-то решит… Если она нас примет, то примет, если откажется - так тому и быть, но я хочу поговорить с ней сейчас.
        - Поехали. Говори адрес, я навигатор запрограммирую.
        Они снова мчатся по улицам, где смешалось старое и новое, и у Ники снова возникает чувство, что кровь, пролитая у этих старых стен, еще здесь - свежая, дымящаяся… Она поежилась - ей никогда не нравились собственные ощущения рядом с памятниками старины.
        - Вот дом. Идем, что ли.
        Припарковав машину, они идут к пятиэтажному кирпичному дому сталинской постройки.
        - Смотри, тут рядом тоже церковь старая - вон купола виднеются… И как ее не снесли?
        - Церковь что… Ты посмотри на эту застройку. - Матвеев кивает на дома вокруг. - Это отличные строения, зачем было после них изобретать велосипед с панельными домами, непонятно. Здесь чувствуется фантазия - смотри, все дома разные.
        - Да, мне тоже нравится. Моя нынешняя квартира в таком же доме.
        - Да, верно. Ну все, пришли. Надеюсь, нам повезет.
        Дверь открыла молодая женщина, заметно беременная.
        - Добрый день. Нам бы Марину Андреевну…
        - А, проходите. Мама, тут к тебе пришли!
        Прихожая в квартире просторная, около шкафа стоит много разной обуви.
        - Добрый день. Чем могу быть полезна?
        У нее такие же синие глаза, как и у них, но на этом сходство заканчивается. Она невысокая, сухощавая, с ухоженными рыжеватыми волосами, коротко подстриженными. Они смотрят на нее молча - и она, пошатнувшись, опирается о стену:
        - Вы!..
        - Извини, что без звонка. - Ника смотрит на женщину и понимает - нет, никакого узнавания, не сохранила ее память о ней ничего. - Очень надо было.
        - Проходите.
        Они идут за ней на кухню, Марина закрывает дверь и жестом приглашает их садиться, потом усаживается сама.
        - А ведь я вас обоих узнала моментально, вот что странно.
        - А я - нет. - Ника смотрит на сестру во все глаза.
        - Ты кроха совсем была. И он небольшой… А я помнила. Где же вы были все это время?
        - Ой, да где мы только не были… - Ника вздыхает. - Ты извини, что вот так на голову свалились, но правда очень надо.
        Молчание затягивается, потом Марина поднимается и выходит. Вернувшись через минуту, сует Нике в ладонь что-то маленькое и блестящее:
        - Вот, возьми. Похоже, это теперь твое должно быть.
        Ника раскрывает ладонь - блестит массивное золотое кольцо с большим бриллиантом и сапфирами вокруг.
        - Это…
        - Мать, когда проспалась, выла и рвала на себе волосы. - Марина вздохнула. - Думаю, из всех своих детей она любила только вас двоих. Любила болезненно, тяжело - но только трезвая, а трезвой она бывала редко. Потом забирала вас и уезжала куда-то. Не могла вас оставлять с этим существом - он когда из тюряги вышел, поклялся утопить вас как щенков. Меня-то она к бабушке с дедушкой определила, Игната тоже, но он сбегал, пока до интерната не добегался, а я здесь жила и одного боялась - что она вернется. Когда мать с поляком уехала, это было такое счастье! Я впервые в жизни спала в чистой постели, бабушка с дедом покупали нам игрушки, одежду, книги. Я в сад ходить стала, в школу потом… Они были люди удивительные - их дети в войну погибли от бомбы, так они взяли из детдома мать, уже немолодыми были тогда, но решили, что нужно уменьшить количество сирот. А она их так отблагодарила… Но они не злились на нее - жалели. Всех жалели, всем помочь пытались, так и жили… Я все время боялась, что она вернется и заставит меня жить с ней. Но когда она вернулась, начала сильно пить, и на нас с Игнатом ей было плевать,
я радовалась этому, а Игнат плакал, злился, ходил за ней следом, но она вас с собой повсюду таскала… А потом папаша вернулся, и началось веселье. Приходить сюда он боялся - дедушку очень уважали, милиция моментально бы приехала, тем более что о ситуации всем было известно, и Кравцова предупредили. Но он заставил мать забрать нас. Игнат радовался, а я сбегала сюда, к старикам. Мать приходила, тащила меня за собой, я орала, упиралась. Бабушка с дедушкой подали заявление, чтобы лишить ее родительских прав на меня. Ну а вас мать от Кравцова прятала, не оставляла с ним. А потом вернулась из поездки, а у тебя, Сергей, температура. Лечила она тебя, не пила, а потом Кравцов принес водки, она не удержалась, нажралась, ухватила малышку и ушла, а тебя оставила. Кравцов забрал Игната и тоже ушел, а мы остались, я тебя отпаивала чаем горячим с малиной. Через два дня мать вернулась - одна, вот с этим кольцом. Она выла, билась, волосы рвала на себе - говорила, что отдала ребенка какой-то женщине в обмен на это кольцо, лица ее не помнит и где это случилось, тоже.
        - Это случилось на станции Торбино.
        - Ну, понятно, по ветке ездила, побиралась. - Марина вздохнула. - Отдала мне кольцо и сказала, что оно проклято и чтоб я его выбросила в реку. Но я спрятала… не носила никогда, просто лежало оно у меня. А потом вернулись Кравцов с Игнатом. Игнат спать лег, я спряталась, потому что они принялись пить. А ты вышел попросить воды, и Кравцов набросился на тебя с кулаками. Мы с матерью стали тебя у него отнимать, а он не унимался, бил тебя уже лежащего на полу, орал, что убьет, вслед за папашей отправит, и все такое… Мать спросила: что значит - вслед за папашей? А он ей сказал, что он и из тюрьмы, кого хотел, достать мог, чтоб она не думала, что может вот так его бросить и уйти к какому-то хлюпику-художнику, еще и иностранцу. И что щенкам его тоже мало не покажется. Мать схватила нож со стола и заорала: «Убью!» Кравцов не успел оглянуться, как она ему этот нож по самую рукоятку в грудь вогнала. Прибежал Игнат, начал кричать, а она отца кромсала, а потом говорит: разрежу и разбросаю куски, никто и не узнает. А тут милиция, соседи вызвали… Мы с Игнатом в интернат попали, меня потом бабушка с дедушкой
забрали, не прошло и месяца, а Игнат не захотел к ним, так и пропал тогда - из тюрьмы в тюрьму, я думаю, скитался. А я выросла с бабушкой и дедушкой, пединститут закончила, живу хорошей жизнью. Я рада, что вы нашли друг друга. Ты знаешь, Сергей, как я всегда удивлялась, насколько ты о Нике заботился, как вы любили друг друга! Мать напьется, примется колобродить, а ты малышку на руки схватишь и бежать с ней, она прижмется к тебе, ходила всегда, за палец тебя держала. Ты ей сказки рассказывал, как умел… Около года вы всего-то и прожили здесь, после смерти вашего отца мать вернулась, и за такое время короткое так жизнь переменилась…
        Ника с Максом переглянулись. Да за сутки все так меняется, что ничего от прежней жизни может не остаться.
        - А ведь я ее помню. - Матвеев смотрит на тонкие запястья Ники и Марины. - Не лицо, а вот руки помню.
        Он взял ладонь Ники в свою, провел пальцем по родимому пятну на запястье:
        - Вот такие же руки у нее были… тонкое запястье и ладонь с длинными пальцами.
        - Да, в конце она уже была на себя не похожа, но руки ее, хоть и неухоженные, но пальцы длинные, красивые ногти… Она была очень странная, иногда мне казалось, что, когда погиб ее второй муж, она специально себя уничтожала - не хотела оставаться без него. - Марина вздохнула. - Я еще в детстве думала об этом, дети, которые растут в такой нездоровой среде, рано учатся делать выводы, и я смотрела на нее и удивлялась, и сейчас удивляюсь. Так бездарно прожить свою жизнь, так уничтожать саму себя - при том, что был у нее и первый, и второй шанс, она ими не воспользовалась. Я так и не поняла, зачем она так поступила с дедушкой и бабушкой, почему пустилась во все тяжкие, узнав, что она им не родная, они любили ее и все делали для нее. А руки… да, она ведь крупная была такая, а запястья тонкие, и лодыжки. А вот этого у нее не было. - Марина дотронулась до руки Ники, где темнел овал родимого пятна. - Это у вас, видимо, от отца. Я думаю, поляка своего она любила - он моложе ее был, такой веселый, улыбчивый, легкий человек, рисовал здесь местные храмы, Кремль, мать рисовал на фоне цветущего поля. И глаза у
него были ласковые такие. Может, за это она его и любила, кто знает… Я дичилась его, но помню, как они смотрели друг на друга. Я не знаю, какой он был художник, но он увидел в матери то, что она и сама в себе не видела, - душу, способную любить и отдавать любовь. Она сама в себя поверила тогда, пить перестала, стала просто красавицей, а потом привела нас с Игнатом в эту квартиру, и они с бабушкой долго говорили. Мать объясняла, что жить они пока будут в общежитии, комната маленькая, куда там вчетвером, а бабушка сказала: «Ну, что ж, тогда езжай, главное, чтобы ты была счастлива». И она уехала, а мы остались. Я думала об этом много раз. Ведь не встреть она того поляка, не оставила бы нас с бабушкой и дедом, и кто знает, как бы сложилась моя жизнь.
        - Марина, ты извини, что мы вот так…
        - Да что там - извини. Неожиданно, да, но я рада. Честное слово - рада. Ведь помнила я вас всю жизнь, и бабушка вздыхала, особенно о тебе, Ника, - Сережу усыновили хорошие люди, и мы были спокойны за него, а тут… Бабушка даже к гадалке ходила, спрашивала о тебе. Гадалка сказала, что ты жива, вполне счастлива, и вас двоих сведут вместе кошки. Нет, не так сказала… на кошачьей тропе встретитесь. Бабушка тогда переспросила, что это значит, а старуха засмеялась и говорит: кошки - существа, соединяющие этот мир и другой, прошлое и будущее. Вот они-то все и исправят, когда время придет. Видать, пошли вы этой кошачьей тропой, раз здесь и вдвоем. Сережа, а ты…
        - Мне имя поменяли, Марина. - Матвеев смотрит на сестру не отрываясь. - Я теперь - Максим Матвеев. У тебя сережки были с красными камешками?
        - Были, простенькие, бабушка купила. Стекляшки красные, да.
        - Я помню. Варенье было такого цвета. Лица твоего не помню, голоса тоже, а сережки запомнил.
        - Ты большой уже был…
        - Родители убедили меня, что мне все приснилось. Будто я упал с дерева, ударился, поранился - и от страха забыл их, и мальчик в том сне - не я, потому что он Сережа, а я - Максим. Я поверил.
        - Конечно, поверил. Ты столько горя перенес, как тут было не поверить…
        Марина вздыхает.
        - А ты, Ника? Кто ты теперь?
        - Я просто Ника. Так совпало.
        - Вы можете меня навещать и звонить, и вообще не пропадайте, ребята. - Марина отвернулась к окну. - Надо же, выдумала старуха - кошачьей тропой! Но остальное правильно угадала.
        Ника вспомнила кошек, которых взялся делать Иван Григорьевич, вспомнила Буча - а ведь и правда с его появлением многое изменилось. Но это, конечно, совпадение.
        - А Игнат? - Ника осторожно подходит к главному вопросу. - Вы не общаетесь?
        - Нет, - Марина вздохнула. - Месяца два назад он объявился вдруг. Я его не сразу узнала, вот вас - сразу, а его - нет. Приехал на роскошной машине барином, денег пытался дать… но мне не надо ничего.
        - А что он хотел?
        - Да что хотел… Вот это самое кольцо хотел выкупить, расспрашивал о том дне, когда мать мне его дала. Я рассказала, а теперь думаю - не к добру он спрашивал. Кольцо я ему не продала, но он попросил разрешения его сфотографировать - и сфотографировал, я в этом ничего плохого не видела. И все, уехал, больше его не видела и не знаю, кто он сейчас, что делает, но что он - сын своего отца, мне ясно, а этого достаточно, чтобы не желать больше с ним встречаться.
        - Надо Панфилову позвонить.
        Матвеев включает телефон и набирает знакомый номер. Долгие гудки удивляют его, и он звонит Олешко - уж этот точно знает, куда запропал Александр.
        - Олешко.
        - Паш, это Матвеев. Где Сашка, отчего трубу не берет?
        Олешко что-то говорит, и Матвеев поднимается - руки его сжимают сотовый, пальцы побелели.
        - Скоро буду. - Он смотрит на сестер потерянным взглядом. - В Панфилова стреляли. Ника, Сашка в больнице. Семеныч добр и ласков, говорят… но лучше ему не звонить.
        Ника знает, что это значит. Если Семеныч не рычит на звонящих, Саша, скорее всего, не выживет.
        - Там у Пашки есть зацепка, надо ехать.
        - Едем. Марина, спасибо тебе. В другой раз, может…
        - Телефон мой запишите и свои координаты мне оставьте, теперь уж я не позволю вам потеряться. И буду ждать звонка. Пусть ваш друг будет жив и здоров, я помолюсь о нем.
        - Спасибо. Сдается мне, ему сейчас нужны все молитвы, какие только есть, до единой. - Матвеев пожал Марине руку, обнял ее и прижал к себе. - Мы… встретимся еще, вот только разгребем все.
        - Будьте осторожны. А я буду молиться о вас. Как всю жизнь молилась. - Марина закрывает дверь, прислушивается к торопливым шагам на лестнице.
        - Мам, кто это был? - спрашивает дочь.
        - Долгая история. Подожди, вот все соберемся, я расскажу.
        Накинув платок и шубку, Марина бежит вниз по лестнице, потом знакомой дорожкой - к старой церкви. Там пусто, полумрак, но Марина знает, к кому пришла. Зажгла свечу, поставила в песок, а сама подняла глаза - спокойный лик Матроны Московской всегда вселял надежду.
        - Тебе, Матронушка, помолюсь… за рабов божьих Нику и Максима, Доминику и Сергея… уж ты разберешься. И за раба божьего Александра. Помоги им, Матронушка, помоги, как мне помогала всегда. Им нужна помощь сейчас, спаси и заступись.

* * *
        Ника лежит на заднем сиденье, голову разрывает тупая боль. Матвеев ведет машину, уже темнеет, но что это значит, если где-то там его друг Сашка Панфилов умирает, а Семеныч добрый и вежливый? Нет, так не должно быть. И думать о плохом не надо.
        Что-то ударило сзади машину, ее завертело, развернуло посреди полосы, Матвеев попытался вырулить, но не смог, скользко. И обрыв - обледеневший, крутой, машина накренилась и заскрипела, наклоняясь в темноту. Ника испуганно вскрикнула, а Матвеев подумал, что здесь, похоже, кошачья тропа и заканчивается. Что-то снова толкнуло машину, и она нырнула в обрыв.


        14
        Булатов не понимал, как могло случиться, что его жизнь, расписанная по минутам, превратилась в безумную сумятицу. Он спал на раскладушке в чужой квартире, ел завтраки и ужины, приготовленные Стефанией Романовной, которая потребовала, чтоб он называл ее, как и все, тетя Стефа. Он ехал на работу, но все мысли его были заняты бледной задумчивой женщиной, что лежала в спальне, глядя в окно на падающий снег, - иногда ему казалось, что она отсутствует в своем теле, потому что взгляд ее синих глаз был далеким и отстраненным, словно видела она какие-то другие берега, а сюда погостить заглянула. И котенок на подушке рядом с ней - заметно подросший, толстый, мордатенький, - он смотрел на Булатова лениво и иронично. Он точно знал, где бродит его хозяйка.
        Когда ему позвонила встревоженная Валерия, он какую-то минуту не мог взять в толк, о чем она ему говорит. Куда могла уехать Ника, которую мучили головные боли, а с лица всего сутки назад окончательно сняли повязку? Да еще вот так, никому ничего не сказав. И Макс тоже хорош…
        - Как - уехали?
        - Дядя Леша, в этом вся мать. Что-то прострелило, взяла и сделала. У Максима и шансов не было, она умеет людей с пути сбивать. - Марек горестно вдохнул. - Где теперь их искать? Шутка ли - Новгород, это большой город, иголку в стоге сена и то проще найти, у нее ведь нет такого количества всяких идей.
        - Так-то оно так, а делать что?
        - Думаю, нужно все-таки поехать за ними, глядишь, найдем… Но только Валерия еще не выходит никуда, а клуб…
        - Вот ты и останешься в клубе, а я поеду. Возьму на работе отпуск, три года не брал, и поеду за ними. Может, не лишней будет им моя помощь. Выеду сейчас, к утру буду там.
        Он боялся признаться себе, что едет за Никой, потому что ему невыносимо находиться далеко от нее, невыносимо не видеть ее, а мысль о том, что следующее приключение, в которое она ввяжется, может оказаться последним, заставляла его увеличивать скорость. Его серый внедорожник был приспособлен к езде по плохим дорогам, и Булатов только надеялся, что не повалит снег.
        - Как она может вот так? Ну, казалось бы: живи как люди…
        Он осекся. Он поймал себя на том, что пытается втиснуть Нику в те же рамки, что ее отец, и мерилом является ненавистное ею «как люди». То, чего она не принимала и избегала всеми силами, потому что хотела строить свою жизнь самостоятельно и поступать по своему разумению, а не «как люди». Булатов подумал: а как, собственно, живут эти пресловутые люди? И отчего-то вспомнилась Евгения, которая уж точно вписывалась во все социальные установки, но вот ее человеком назвать сложно. Хотя она и жила всю жизнь как люди, делая пакости и думая: ну а что, ведь и все остальные такие же! И в чем-то она права, конечно, и эта ее правота еще больше раздражала Булатова.
        - Нет, малыш, ты только найдись. Крылья тебе резать я не буду, и в клетку не посажу… Но что-нибудь мы придумаем, чтобы ты не вытворяла такое, как сейчас.
        То, что Ника с Матвеевым, утешает мало - Макс во многом похож на свою шальную сестрицу.
        - Как я не заметил их сходства? Ведь они очень похожи, и я это видел, но толковал по-другому… Но кто мог предположить, что все так окажется…
        Булатов вспомнил помертвевшее лицо Никиной матери и ее рассказ и внутренне содрогнулся. У него двое детей, от каждой жены по одному. И хотя в итоге росли они не с ним, он принимал участие в их жизни, помогал им и любил их - и они любили его. Он сумел сохранить добрые отношения с обеими супругами, и дети дружили между собой, несомненно признавая свое близкое родство. И хотя они уже взрослые, Булатов представить себе не мог, что с ним будет, если кто-нибудь из них… нет, даже подумать страшно. Родители не должны переживать своих детей. И то, что случилось с маленькой девочкой на мостике в далеком Торбине, было несчастным случаем, но то, что случилось потом, было чем-то запредельным. Он нажимал на педаль газа, потому что надо быстро найти Матвеева. И Нику. И наконец сказать ей о своих чувствах и намерениях, что за детский сад - поглядывать украдкой!
        Утро застало его в пригороде - он решил искать отель, на стоянке которого стоит голубая «Хонда». Алексей включил навигатор и начал методично прочесывать улицы - от одного отеля к другому, пока на стоянке за гостиницей «Прага» не обнаружилась знакомая машина.
        - Ну, вот вы где! - Булатов удовлетворенно хмыкнул. - Ладно, подожду.
        Ему даже удалось задремать, но когда знакомо пискнула сигнализация, он открыл глаза и увидел Матвеева и Нику, садящихся в машину. Он совсем уж было собрался окликнуть их, но замешкался, «Хонда» отъехала, и Булатов решил догонять, но тут заметил нечто странное, чего раньше не замечал: темная машина с заляпанными грязью номерами, ранее мирно стоящая позади «Хонды», тронулась за ней. Булатов завел мотор и поехал следом. Пары кварталов ему хватило, чтобы понять, что за Матвеевым и Никой ведется слежка - достаточно профессиональная.
        - Вот дьявол…
        Булатов не мог найти сотовый, чтобы позвонить кому-нибудь из двух простофиль, едущих в «Хонде», но телефон сам вдруг зазвонил в недрах карманов, но где? Съехав на обочину, он успел нажать кнопку приема звонка.
        - Алеша, это Лера.
        Голос у Валерии какой-то неживой, и Булатов понимает, что случилась беда, но с кем? С детьми?
        - Лера, что?..
        - Только что звонил Олешко. В Сашу Панфилова стреляли. - Она старается говорить спокойно, но получается плохо. - Я полечу в вертолете санавиации вместе с Семенычем, хоть он и против. Надежды мало, и…
        - И Матвеев ничего не знает!
        - Да, его телефон до сих пор выключен, и Никин тоже. Алеша, ты… найди их. Что-то нехорошее происходит, в общем, вот так. Я позвоню. Найди их живыми и невредимыми.
        Валерия отключилась прежде, чем он смог ей ответить. Историю с покушением на Макса он знал, они вместе думали, кому это могло понадобиться, но так и не придумали. А теперь новая беда - стреляли в Панфилова. Булатов совсем недолго был знаком с Валерией, но она произвела на него впечатление своей уравновешенностью и ироничным отношением к жизни и людям. Казалось, ничто на свете не выведет из равновесия эту женщину, но это все-таки случилось.
        Булатов вздохнул - когда беда происходит с другом, это всегда тяжело. За долгие годы упорной работы он практически растерял друзей: кто-то остался в низу социальной лестницы, кто-то, как и он, очень занят. И поэтому общность, которая возникла у него с Матвеевым и Панфиловым, и даже с Мареком - ему очень дорога. И Ника…
        Булатов едва не потерял из виду голубую машину, но на одном из светофоров ему удалось подъехать достаточно близко, чтобы рассмотреть Макса за рулем и бледную, краше в гроб кладут, Нику. В темной машине, что притаилась за ними, был скорее всего мужчина, но рассмотреть его получше сквозь тонированные стекла не представлялось возможным. Он вдруг вспомнил фильм «Собака Баскервилей», очень любимый им до сих пор, и подумал: а ничего не меняется. Все это было когда-то, и сейчас есть, и будет. Глупость какая-то, если вдуматься.
        Он не стал подходить к ним около управления полиции, хотя нужно было сообщить о Панфилове, но Булатов рассудил, что часом раньше, часом позже, это ничего не изменит. Он хотел знать, что предпримет следящий, который не обращал на него никакого внимания, - похоже, был уверен, что никто не знает о его присутствии. С величайшими предосторожностями Булатов следовал за двумя машинами. Ему хотелось есть, нестерпимо хотелось в туалет, но выйти он не мог, и только думал - а как же справляется с этими проблемами тот, в темной машине?
        - Вот ведь сукин сын…
        Булатов припарковался за углом дома, так, чтобы видеть и голубую машину Ники, и темную, припарковавшуюся в другом конце двора. Матвеев и Ника скрылись в подъезде, а Булатов огляделся, вышел из машины и уж совсем было решил подойти и разглядеть неизвестный «хвост» или хотя бы пройти мимо и приглядеться к водителю, но вдруг подумал: если «хвост» и раньше следил за Максом, то и его, Булатова, может знать в лицо. Оглядевшись, он увидел слева ряд гаражей и, вздохнув, направился туда - с общественными туалетами и здесь был напряг. Он сам не верил, что ввязался в такую авантюру, это было совсем на него не похоже, но вот он следит за Никой и своим другом, и еще за кем-то, отливает за гаражами в чужом дворе, понятия не имея, что станет делать дальше, - и при этом чувствует себя живым, до последней клетки - живым!
        - Марек прав, она умеет сбивать людей с пути, - Булатов ухмыльнулся. - Вот чудо гороховое… Ладно.
        Что именно «ладно», он и сам толком не знает - то, что командовать Никой он не сможет, ему давно уже ясно. Да и не хочет он ею командовать. А хочет только, чтобы она была с ним. И пусть не выйдет из нее уютной домохозяйки, неважно - главное, чтобы она была рядом. А ведь она может даже не догадываться о его чувствах, вот в чем проблема.
        - Ладно, поглядим…
        Он снова решил, что пора объясниться с Никой, и вообще это просто детский сад, такие вот круги на полях, что он нарезает, - он, солидный и опытный, даже слегка пресыщенный мужик.
        Но тут Ника с Матвеевым вышли из дома, сели в машину, и их соглядатай тоже тронулся с места. Булатов, немного обождав, развернул свой внедорожник, спеша их догнать и боясь потерять из виду. То, что они едут из города, стало ему понятно минут через двадцать.
        - Ну вот и хорошо.
        Булатов увеличил расстояние - его не должен заметить тот, в темной машине, а он вполне может, потому что трасса - открытое место. Хорошо, что уже темнеет… но так и потерять их недолго. Хоть снега нет.
        Булатов нажал на газ, дорога рванулась из-под колес, но догнать их не так-то просто - темнеет быстро и уже не видно ни голубой «Хонды», ни ее преследователя, но деться им с этой дороги некуда.
        Булатов заметил, что свет фар отчего-то виден на боковой дороге, он в толк взять не мог, зачем Матвееву понадобилось съезжать с трассы… но только свет метался, и Булатов понял, что-то там происходит, и выжал газ, свернул в сторону от главной дороги - строят объездную, вот и получился аппендикс, но дальше пути нет, и Булатов затормозил и выключил фары. Взяв из боковушки гвоздодер, он вышел из машины и пошел туда, где мечутся огни, - как раз, чтобы увидеть, как голубая «Хонда», мигнув габаритными огнями, нырнула носом с обрыва. Через минуту раздался удар и потом взрыв. Булатов замер в ужасе, у него задрожали руки, и он едва не выронил свое импровизированное оружие. Но тут послышался голос:
        - Это я. Сделано. Да, чисто. Оба, он и она. Договорились.
        В темноте виден силуэт высокого мужчины, он подошел к обрыву и взглянул вниз.
        - Вот так-то. Сами облегчили мне задачу.
        Больше Булатов слушать не стал. Размахнувшись, он огрел мужика по черепу гвоздодером, тот упал, как кегля, не издав ни звука. Булатов перетащил его к своей машине, достал из багажника скотч и добросовестно обмотал тело, уделив особое внимание конечностям и рту.
        - Олешко тебе язык развяжет, погоди.
        Нащупав пульс на шее нового знакомца, Булатов переместил его в багажник и прикрыл пледом - чтоб не видно было, и только после этого пошел к обрыву. Каждый его шаг был тяжелее предыдущего, а в груди разрасталась боль - мысль о том, что Ника только что погибла, еще не совсем им была осознана, но непоправимость произошедшего - вполне. Минута, и не стало Ники и Макса. И что теперь делать, как это пережить, как вообще быть, он не знал. Внизу догорала машина, и в ней два тела, которые хоронить будут в закрытых гробах.
        - Как же я детям скажу?
        Он не хочет об этом думать. Его ноги подломились, он упал на четвереньки, дышать совершенно нечем. И жить больше незачем. И не жить он права не имеет - из-за Марека, которого он не бросит никогда, с этого дня и до самой смерти.
        - Да это Леха!
        Знакомый голос звучит немного приглушенно откуда-то снизу, но это, несомненно, голос человека, а не призрака.
        - Леха, что ты там завис? Дай Нике руку, я ее подтолкну.
        Не веря в происходящее, Алексей протянул руку, и горячая ладошка оказалась в его руках моментально.
        - Тяни осторожно.
        У Ники нет сил выбираться самой, но Булатов перехватил ее удобнее и вытащил на снег, потом подал руку Матвееву.
        - Макс, ты тянись… тяжелый, черт!
        Внезапно что-то с треском сломалось, и Матвеев тяжело повис в его руке, и Алексей упал на снег и двумя руками ухватил руку Макса.
        - Нет, Макс, тянись, дай мне другую руку!
        - Она сломана, похоже.
        Вторая пара рук ухватила Матвеева - это Ника, сняв полушубок, плюхнулась на снег рядом с Булатовым и ухватила брата за куртку.
        - Давай, Макс, не вздумай упасть! Давай, матьтвоюпоперек, держись!
        Вместе они подтянули его достаточно для того, чтобы Булатов перехватил Макса под руки и вытащил на снег.
        - Охтыжгребаныйнафиг!
        Ника с трудом поднимается и, отряхнув полушубок от снега, надевает его.
        - Нет, вы видели? Моя машинка! И сумочка! И игрушечная коровка! - и она выругалась.
        Булатов потрясенно смотрит на Нику - он и предположить не мог, что этот ангельский голос может произносить такое.
        - Привыкай, брат. Она иногда ругается - от полноты чувств.
        Пусть ругается - хотел сказать Булатов, но не смог, в горле застрял ком. Пусть ругается, пусть дерется, пусть влипает в авантюры, сбивает с пути граждан, рисует кошек и принцесс и тискает Буча. Пусть делает, что хочет, - лишь бы она БЫЛА. Вот такая, как есть - несуразная, невозможная, наивная, хитрая, ужасная, самая желанная в мире. И никто ему не нужен больше. Пусть она его даже не любит - лишь бы просто была где-то под небом. И все, остальное купят.
        - Леш, ты-то здесь как?
        - А я за вами, дураками, ехал - заметил, что следят, стал сам осторожно следить. Едва не опоздал. Но как?..
        - Это же старая дорога - хотели строить объездную, а здесь нужен мост, но грунты такие, что мост должен быть не такой, как мы привыкли… в общем, неважно. Арматуру заложили в двух метрах от поверхности, чтобы посмотреть, как она окисляется, и стройку законсервировали. Вот на арматуру я и встал, и Нику держал. Машина сначала в эту самую арматуру носом уперлась, я в фарах рассмотрел, мы вылезли, машина нырнула, а нас в темноте не видно. Днем-то такой трюк не вышел бы, счастье, что ночь.
        - Везучие вы, черти!
        - Ну, это все знают. Ника!
        Они услышали тихие всхлипывания, Булатов подошел к ней - Ника смотрела на горящую «Хонду» и плакала, слезы катились по ее щекам, застывая на морозе.
        - Она же такая хорошая была, понимаешь? Она была со мной пять лет, такая славная, голубенькая, юркая! А теперь она горит…
        - Я куплю тебе новую, обещаю. Вот сегодня же куплю… нет, сегодня поздно, а завтра - точно такую же!
        - Нет, это все равно будет другая…
        Булатов прижал ее к себе, уткнувшись в волосы, пахнущие какими-то духами и немного - гарью. Все перестало существовать для него в этот момент, потому что он впервые обнимал женщину, которая ему нужнее всего на свете.
        - А я уж решила, что совсем тебя не интересую.
        - Интересуешь. - Булатов взял ее заплаканное лицо в ладони. - Ты права, такая же машина не нужна. Куплю тебе другую. Завтра же.
        - Я и сама могу…
        - Можешь, конечно. Но я решил, что моя женщина не должна сама себе покупать машины.
        - Ну, если все довольны, может, поднимете меня? - Матвеев изрядно замерз на снегу. - Нога, похоже, ранена, а рука сломана. Хорошо, что левая.
        - Ой, Макс, ты же простудишься!
        Вдвоем они подняли Матвеева и усадили на заднее сиденье внедорожника.
        - Леш, что ты ищешь?
        - Этот сукин сын телефон выронил, хочу его найти.
        - Какой сукин сын?!
        Черт подери, он забыл им сказать.
        - Да тот гад, что спихнул вас. Я его гвоздодером угостил по темени, связал и бросил в багажник. Он телефон выронил, и надо его найти…
        - Леш, ты реально крут!
        Булатов сделал вид, что не обратил внимания на похвалу, но поймал себя на том, что довольно улыбается. Всегда приятно выглядеть суперменом в глазах любимой женщины, даже если эта женщина изъясняется подростковым сленгом и только что ругалась, как портовый грузчик.
        - Да любой бы ругался, случись такое…
        Он возвратился к машине и нашарил в боковушке фонарик. Освещая вытоптанный снег, метр за метром исследовал место, и наконец злосчастный сотовый обнаружил.
        - Отдам Олешко, пусть развлекается. Макс, я хотел сказать, что…
        - Я знаю. Сейчас отдышусь и позвоню Павлу, узнаю, как они там. Но если Сашка…
        - Максим, огромное невезение - потерять лучшего друга. - Ника гладит его волосы. - Но вдруг…
        - Ладно, дайте мне минуту, и я позвоню Олешко.
        - Забей, я сама сейчас позвоню.
        Ника выудила сотовый из кармана полушубка - привычка таскать там деньги, сотовый и ключи не раз выручала ее, не подвела и сейчас.
        - Ника, вы где? - спросил Олешко.
        - Мы… где-то. Паш, как там Саша?
        - Пока держится. Ника, Максим с тобой?
        - Да. Сейчас дам ему трубку.
        Превозмогая нарастающую боль, Матвеев кратко описал произошедшее и примерное свое местонахождение.
        - Все, понял. Будьте там, никуда не съезжайте, через час вас оттуда заберут.
        Булатов хмыкнул:
        - Как же, через час! Да тут ночь ехать. Околеем от холода.
        - Если Олешко сказал «через час», так и будет. Подождем.
        Боль в сломанной руке стала нестерпимой, ныла раненая нога. Он снова и снова прокручивал в уме случившееся: удар, машина слетела с трассы, и еще удар, завертевший «Хонду» на скользком месте, крен - и понимание, что машина уперлась носом во что-то, что вполне может и не выдержать. Рывок к двери, треск кости - тяжело оперся на запястье, стальные пруты арматуры под ногами - и обрыв внизу. И машина летит вниз, взрыв. Спокойный голос, деловито отчитывающийся кому-то, что, дескать, да - оба, облегчили ему задачу. Матвеев поежился - ему сейчас очень пригодился бы Никин жуткий горлодер, но если бы знать…
        - Что у тебя было в той фляге? Ну, которая в машине ездит?
        - А, это один интересный рецепт, который я нашла в старой книге по траволечению: литр спирта пополам с дистиллированной водой настоять на стакане тертого хрена, смешанного с ложкой жгучего красного перца и стаканом меда. Три дня выдержать, процедить, залить в серебряную флягу - и все, забыл о простудах.
        - Мне это сейчас не помешало бы…
        - Осталось сорок минут. Интересно, как Олешко доберется за час.
        - Кажется, я знаю. - Матвеев улыбается сквозь дергающую боль. - Но тебе не скажу.
        - И не надо, не очень-то и хотелось.
        - Да хотелось, конечно, но - не скажу.
        Булатов слушает их препирательства и думает о том, что точно так же они препирались бы, если бы выросли вместе в одной семье и не разделили их годы. Что-то очень общее есть у них, возникло практически сразу, словно не было десятилетий разлуки и они знали друг друга всю жизнь.
        Свет мощного прожектора осветил участок дороги, где стояли две машины.
        - Вертолет?! - Ника удивленно вытаращила глаза. - Ну, Макс, Олешко реально крут!
        - Ты уж реши, пожалуйста, кто крут - Леха или Олешко. - Матвеева забавляло ошеломленное лицо Ники. - Только Пашке не говори, что он крут, - еще возгордится.
        - Кто возгордится?
        Олешко открыл салон машины, впустив струю холодного воздуха.
        - Эй, холодно же! - Ника зябко поежилась. - Ты возгордишься, если я скажу тебе, что ты реально крут.
        - Да, я Человек-Паук и Бэтмен в одном флаконе. А вы - самые счастливые недотепы, каких я только знал. Леха, где этот… соратник Элтона Джона?
        - Да ладно, мог бы и прямо сказать, - Ника хихикнула. - Церемонии…
        - Не приучен ругаться при дамах. - Олешко сдернул покрывало с пленника. - Да, приложил ты его изрядно…
        - Да в сердцах же…
        - В сердцах… Теперь то ли сможем допросить, то ли нет. Ладно, разберемся. Грузите, его ребята.
        Дюжие мужики выволокли связанного из багажника.
        - Ой, я же видела его! - Ника даже отступила подальше.
        - Где? - Олешко взял ее руку и сжал ладонь. - Ника, пожалуйста, вспомни.
        - А чего вспоминать. Этого типа я видела в коридоре гостиницы в Красном Маяке, аккурат накануне того дня, когда Максим с парнями нырнули под лед.
        - Ты ничего не путаешь?
        - Я что, похожа на слабоумную? Нет, не путаю. Горничная принесла мне полотенца, я открыла дверь, а этот гражданин вышагивал по коридору - сумка у него в руках была еще, большая такая, черная. Он мне не понравился, я дверь быстренько закрыла и забыла о нем.
        - Как видишь, не совсем забыла.
        - Да потому что не понравился он мне.
        - Так, а здесь у нас что? - Олешко открыл темную машину. - «Тойота Камри», седан, цвета мокрого асфальта. На ней он приехал, ею он толкал «Хонду», вот вмятины и следы краски. Значит, так. Сейчас мы грузим это дерьмо и Максима в вертолет и улетаем - Матвееву нужно в больницу, а этого я заберу с собой, порасспрашиваю о том о сем. Ника, вы с Алексеем добираетесь своим ходом. Вслед за вами на машине нашего гостя поедут четверо моих ребят. К утру доберетесь, самое позднее - к обеду. Но я бы советовал вам вернуться в город, переночевать в гостинице и выдвинуться посветлу.
        - Нет, я хочу ехать сейчас. - Ника всхлипнула, вспомнив свою «Хонду». - Паш, я тебя прошу. Набей этому гаду морду, только хорошенько. Видал, что он с моей машинкой сделал?
        - Видал. Не расстраивайся, Никуша. Кстати, вот - Семеныч передал и под страхом отлучения от летних шашлыков велел тебе пить.
        - О-о-о, таблетки…
        - Леха, проследи, чтоб она их пила. - Матвееву уже вкололи обезболивающее, и он снова мог думать и дышать. - Иначе она нипочем пить не станет.
        - Предатель!
        - Все, препирательства прекратили, нам всем пора. До встречи.
        Олешко подходит к охранникам и что-то вполголоса им говорит, они кивают:
        - Не беспокойтесь, Павел Иванович, все в лучшем виде сделаем.
        Вертолет взметнул столб снежной пыли, поднялся вверх и исчез, Ника с Булатовым переглянулись.
        - Леш, я есть очень хочу.
        - А я-то как хочу, с обеда еще, когда колесил за вами. - Булатов задумчиво смотрит на Нику. - Вернемся, пожалуй, в город. Я прошлую ночь не спал.
        - А они? - Ника кивнула на охранников.
        - А они пусть едут. Мы завтра выдвинемся, к вечеру будем на месте.
        - Давай. Потому что я устала зверски.
        Булатов идет к охранникам, что-то объясняет им, потом возвращается. С ним топают двое парней в форме.
        - Вот, только так. - Булатов виновато смотрит на Нику. - Говорят, им велено.
        - Да вы не обращайте на нас внимания, мы тихонько посидим, посторожим, - басит секьюрити.
        - Вот еще! Зачем это? - Ника настроена капризничать.
        - Затем, что парень этот выполнял чей-то заказ. И вас вполне могут достать снова. Ехать нельзя, потому что водитель ваш вторые сутки без сна, и зимой ночью ехать в такую даль - чистое самоубийство, с таким же успехом можете сразу прыгнуть с этого обрыва. Не беспокойтесь, все будет хорошо. Едем, пора.
        Вздохнув, Ника садится в машину - на заднее сиденье, рядом с одним из охранников. Из соображений безопасности, как было ей сказано. Ника хмыкнула, но подчинилась: люди на работе, а она им будет палки в колеса вставлять? Ночь на дворе, они ведь тоже голодны, устали…
        - Сейчас приедем в гостиницу и закажем картошку, салат и котлет каких-нибудь. Я съем сто штук. - Ника мечтательно представила горку хорошо обжаренных, пахнущих луком котлет и облизнулась.
        - Да ты одну хотя бы осиль, чудо гороховое. - Булатов засмеялся. - Ничего, я номера заказал, ужин нас уже ждет…
        - Ой, сумка-то моя походная сгорела! - Ника горестно вздохнула. - Вот, смотри, торговый центр круглосуточный… А денег-то у меня нет совсем, кошелек в сумке, а она в машине…
        - А машина сгорела, - бессердечно резюмировал Булатов. - Идем, горюшко мое, купим все, что нужно. Ребята, может, мы сами?
        - Не положено! Роман около машины останется - на предмет минирования посторожит, а я уж с вами.
        Они вошли в пустой супермаркет, и Ника быстро набросала полную корзинку необходимых продуктов и вещей.
        - Надо бы тележку взять…
        - Ника, да всего-то ночь переночевать! Халат в гостинице точно есть.
        - Это не в гостиницу, а просто так.
        Булатов махнул рукой - женщин он вообще не понимал, а конкретно эту - и не пытался. Зачем? Она нужна ему такая, какая есть, и пусть покупает мелочовку, пусть капризничает или хохочет - главное, она есть, а ведь сегодня могло быть все по-другому. Булатов снова внутренне содрогнулся, вспомнив свое отчаяние и внезапно ослабевшие ноги, когда он увидел внизу горящую машину…
        В гостинице их встретили очень радушно, словно ночные гости, за которыми болтаются дюжие охранники, для них обычное дело. В номере стояли цветы, в спальне - большая кровать, в гостиной - диван и удобные кресла.
        - Мы с Ромой здесь посидим, а вы спите, - охранник, что представился Кириллом, очень тщательно обыскал весь номер. - Так положено.
        - Но…
        - Ничего, Никуша, люди на работе. Только как вам ночь не спать? - пробормотал Алексей.
        - Мы же в ночную смену шли, днем спали. Да мы привычные.
        Поздний ужин, сервированный на четверых, никак не тянул на романтическое свидание, но Ника понимала, что так оно и есть. А то, что в номере, кроме них, еще двое - неважно.
        - Ох, как же я наелся… - Булатов откинулся в кресле. - Ребята, если еще чего нужно, закажем.
        - Спасибо, сыты. - Кирилл приветливо кивнул. - Пожалуй, и правда, пора вам на боковую - дама совсем сонная. За ужин премного благодарны. На сытый желудок дежурить веселей. Ника, что-то не так?
        - Голова болит…
        - Ах, да. Лекарство! - Булатов добывает из кармана куртки баночку с таблетками и вытряхивает одну Нике на ладонь. - Проглоти и запей.
        - Нет, ты сам подумай… Она огромная такая, какого-то синего ядовитого цвета… Это отрава, у Семеныча склероз уже, он перепутал яд и нормальное лекарство. Хорошие таблетки не бывают синими, они или белые, или зеленые. Иногда желтые или розовые, но не синие. А синие - яд, это же всем давно известно.
        Ника говорит серьезно, и охранники стали с подозрением присматриваться к флакону с лекарством, но Булатов уже знает ее уловки, а потому молча подает ей стакан с водой:
        - Пей таблетку, болит голова-то…
        - Так, может, перестанет.
        - Проглоти и запей.
        Ника вздыхает, взвешивает таблетку на ладони, берет двумя пальцами, смотрит на свет:
        - Синяя какая-то… здоровенная…
        - Ника!
        Вздохнув, она мужественно глотает лекарство и выпивает стакан воды.
        - Гадость… Все, я в душ, тарелки мойте сами.
        Охранники, собрав посуду на передвижной столик, выставляют его за дверь. Глянув на дверь спальни, на Булатова и минуту подумав, Кирилл произнес:
        - Вообще-то мы можем и снаружи посидеть, так что…
        - Вы привлечете внимание. Нет уж, оставайтесь здесь. К тому же тут можно лечь. - Булатов вздохнул. - Прилягте и сторожите, раз так решили. А нет - спать ложитесь, самое то перед завтрашней дорогой.
        - По очереди спать будем. Чай есть, печенье с конфетами - не дежурство, а мечта! Сейчас Ромыч ляжет, в три он меня сменит, а я посплю - мы в двойную смену, если тихо, всегда так.
        - И то дело.
        Булатов входит в спальню - Ника уже спит. Он идет в ванную, долго смывает с себя прошедший день. Только сейчас он в полной мере ощутил стресс, который испытал у обрыва, и мысленно поздравил себя с мудрым решением переночевать в гостинице. В одной постели с Никой - и все равно далеко друг от друга, ведь он так и не знает, отвечает ли она ему взаимностью. У молодых это просто: встретились, глядь - уже в койке, потом разбежались, и снова ничего. А тут приходится выверять каждый шаг - чтобы не показаться назойливым, не вспугнуть невольной грубостью, да бог знает, что может из всего этого выйти, если мужчина любит женщину, похожую скорее на шальной ветер, чем на человека.
        Он лег рядом, потянул на себя одеяло и коснулся губами ее виска - пугающе горячего. Булатов тронул губами лоб Ники - так и есть, температура, и нешуточная.
        - Никуша, что?..
        - Пить хочу…
        - Сейчас.
        Он наливает в стакан воды, помогает ей напиться, потом идет в ванную, мочит под краном полотенце и кладет прохладный компресс Нике на лоб.
        - Спи, Никуша. Завтра станет легче, вот увидишь.
        Она закрывает глаза и погружается в полусон. Остров ждет ее, и на нем - Буч. Сидит на бортике фонтана, смотрит на рыбок, шерстка его теплая и мягкая. Ника гладит котенка и прижимается к нему лицом - он милый и пушистый, и на Острове он будет всегда. Они вдвоем.


        15
        Множество надежд возлагают люди на слово «завтра». Именно завтра происходит все, что не произошло сегодня: убирается в шкафу, выносится мусор, делается зарядка, выполняется диета, да мало ли что там завтра - главное, это происходит. Правда, «завтра» иногда бывает не на следующий за сегодняшним день, но это уже детали. Хотя уверенность в том, что завтра наступит, есть у всех.
        Но не у этого человека. Очнувшись, он понял, что у него болит голова, хуже того - болят запястья, и неудивительно: он подвешен за них, металлические кандалы ссадили кожу до крови. Кто и как это с ним сделал, он понятия не имеет. Последнее, что он помнит, - это ощущение отлично проделанной работы, удовольствие от того, что выполнил желание клиента, причем оба интересующих объекта устранены одновременно, и никто в мире не оспорит, что это несчастный случай: заблудились в темноте, дорога скользкая, вот и случилась беда.
        А теперь он здесь, и, похоже, его «завтра» под большим вопросом. Руки болят нестерпимо, голова раскалывается - с лица капает соленая теплая кровь. Кто бы его сюда ни притащил, ничего хорошего это знакомство не сулит. Мужчина перебирает в уме всех, кто мог бы его вот так уделать, но в данном случае нет человека, способного на это. Художники какие-то, малахольные тетки, недоучки-охранники и начальник службы безопасности, смешной парень, считающий себя профессионалом… Нет, это кто-то другой. Надо вспомнить…
        - Ага, очухался все-таки! А я уж думал помочь тебе.
        Голос холодный как лед, и мужчина внутренне сжимается. Он давно в своем ремесле, и то, что это голос такого же убийцы, как и он сам, ему ясно. Но - кто?
        Лязгают металлические предметы - он знает, что это. Похоже, его «завтра» - это сегодня. Человек понимает, что «сегодня» будет не слишком радужным. Он думает об издержках профессии и о том, что его семья все равно обеспечена. И осознает, что сбежать ему отсюда не удастся.
        - Я буду задавать вопросы, а ты должен отвечать.
        - И что, ты оставишь меня в живых?
        - Не будь наивным. Но я убью тебя быстро. Если станешь лгать и изворачиваться, я сделаю твои последние часы на этой земле весьма неприятными.
        Паша Олешко ненавидит себя сейчас - то, от чего он бежал, настигло его. Он должен это делать. Это то, что он умеет лучше всего, и вот его умение понадобилось, чтобы уберечь от смерти людей, которые стали его друзьями.
        - Кто тебя нанял?
        - Послушай… Давай я свяжу тебя с ним. Уверен, ему есть что тебе предложить. - Мужчина в кандалах понимает, что должен попытаться. - Это человек, который никогда не останавливается и никогда не отступает. И ему нужны люди, которые умеют выполнять его приказы, а платит он… Ты?!
        Человек уставился на Олешко с презрительным удивлением. Нет, у этого парня не могло быть такого голоса - холодного и бесстрастного, как у самой Смерти. Это всего лишь начальник охраны дурацкой архитектурной фирмы, работает на двух болванов, муштрует идиотов-охранников, неспособных уследить за двумя юродивыми. Этого… не может быть.
        Но он уже понимает, что все так и есть. И на этот раз его ошибка будет стоить ему жизни, потому что замаскироваться так, как замаскировался этот парень, может только профессионал очень высокого класса.
        «А ведь взломать их сервер так никто и не смог», - промелькнула мысль.
        В минуту все сложилось, и он понял, какой просчет допустил, встав на пути у этого, казалось бы, практически безобидного мужика. Как же - безобидный! Да если бы сейчас ему предложили выбор: остаться здесь с Олешко или с выводком гремучих змей, он, не колеблясь, выбрал бы змей.
        - Ты плохо выучил домашнее задание.
        Даже лицо у него изменилось. Это уже не улыбчивый и немного простоватый душа-парень Паша Олешко. Маска сползла с него, словно поменялась кожа, и теперь это лицо тяжелое, будто вытесанное из камня, голос стал ниже, поменялась интонация, это вообще не тот человек, которого ему было велено в расчет не принимать, - и он, приглядевшись, решил, что велено правильно. Только такие простофили, как Матвеев и Панфилов, могли нанять начальником службы безопасности отставного агента, перебирающего бумажки и не сумевшего сделать карьеру. Но все было не так. Он ошибся и за это поплатился.
        - Никогда не верь своим глазам. Это первое правило выживания. Тебе бы у Панфилова поучиться, а ты взял и подстрелил его.
        - А что, его подстрелили? Это не я.
        - Да? - Олешко задумчиво смотрит на своего гостя. - А кто?
        - Клянусь, не знаю, кто, но - не я. У меня не было задания убивать Панфилова.
        - Да? Ну, где-то так я и думал. Что ж, приступим. Ты готов отвечать на вопросы или мне нужно спросить?
        - Нет! Нет… не надо. Послушай. Как профессионал профессионалу… Давай поговорим спокойно.
        - Ты не профессионал. Так, уголовник, который чему-то где-то учился. Ты дал себя выследить и позволил увидеть себя одному из объектов. Тебя вырубили прямо на месте работы с объектом. Ты допустил очень много ошибок, которые в итоге привели тебя сюда. Хватит болтать. Кто тебя нанял?
        - Я имел дело с одним человеком. Я не знаю его настоящего имени, но деньги у него есть и он знает, чего хочет, и умеет это получить.
        - Где и как ты с ним встречался?
        - Я никогда его не видел, только слышал. Он всегда сам меня находит. А для связи есть телефонный номер, выданный мне для этого задания, закончу - номер ликвидируют. Платит он, как правило, половину вперед, половину - потом, на расчетный счет. Кинуть его никогда не пытался и не торговался. Деловой мужик, обманывать его я бы не советовал.
        - Что было тебе велено?
        - Убрать Матвеева и эту тетку - но так, чтобы это выглядело как несчастный случай, никак иначе, и лучше бы обоих одновременно. Один раз я попробовал сделать это с напарником, но сорвалось - баба эта малахольная… не просчитать ее никак, все планы нам путала. Напарника моего на шоссе обставила в два счета, в аварию втянула, еле вывернулся. Сбежал, попросту говоря, а то б… И вдруг - такой подарок, они едут вдвоем в Новгород.
        - И ты поехал за ними, а когда они выехали из города, решил, что время пришло.
        - Да. Это было легко.
        - Тогда почему ты здесь?
        - Видимо, оказался недостаточно хорош. Послушай… Давай поговорим. Этот парень - очень конкретный мужик и платит за работу так, что ты станешь обеспеченным человеком. Ну что тебе могут дать эти двое кретинов? Архитекторы! Да они даже воспользоваться заработанным не умеют - сотрудников пристраивают в жизни, а сами обитают в квартирах - не в домах, машины у обоих так себе, лет по пять им. Панфилов хоть одевается нормально, да только пользы ему с этого, он все время торчит в офисе. Второй вообще блаженный, ни бабу завести, ни…
        - Они мои друзья.
        Мужчина осекся. Все его слова оказались ненужными. Но надо попробовать еще.
        - Ты не понимаешь. Тут такой человек, он обеспечит тебя на всю жизнь, если ты сможешь выполнять его поручения чисто, а ты сумеешь. Давай я просто сейчас позвоню ему, и вы поговорите. Уверен, то, что он предложит, будет несоизмеримо больше того, что у тебя есть сейчас, да больше всего, что могут предложить эти два клоуна.
        - Они мои друзья.
        Олешко знает, что человек, сбивчиво и невпопад спасающий свою жизнь, не поймет его. Он и сам бы себя не понял еще пару лет назад, но не сейчас. Панфилов и Матвеев незаметно стали его друзьями - он не знает, в какой момент это случилось, но ему нравилась его жизнь, которую он сумел построить рядом с ними. Ему нравился его новый образ, он стал своим среди людей, и это оказалось приятно - быть таким парнем, у которого есть друзья, женщины, банька по выходным, рыбалка и уха с водочкой.
        А вот у персонажа, от которого бежал Олешко, всего этого не было. У него вообще ничего и никого не было - только работа, о которой нельзя было никому рассказать. А потом он приходил в свою нору и спал. У него даже дома своего не было, лишь какие-то конспиративные квартиры, которые снимал не он. Он редко видел родных, лгал им о себе - а еще больше лгал сам себе, думая, что добился того, чего хотел, но это было не так. И ему надоело быть человеком, который все дальше удаляется от самого себя, превращаясь в машину для пыток и убийств.
        - Нет, ты послушай! Ты подумай, тут ведь чувак не просто с деньгами, он собирается добиться власти - и добьется. Помнишь несчастный случай с депутатом Назариным? Это я его. Никто и не подумал, что кто-то ему помог - авария на дороге, ничего не поделаешь. А на его место продвинули другого человека, и тот сейчас расчищает моему заказчику дорогу наверх - правда, вряд ли он его знает и видел, просто выполняет то, что ему приказывают. У этого парня найдется для тебя работа, и платит он так, что…
        - Хватит болтать.
        Олешко берет шприц и колет своему подопытному препарат.
        - Все это понятно. Но мне надо знать другое: зачем твоему работодателю понадобилась смерть Матвеева и Ники Зарецкой? Что ему до них, он не говорил?
        - Не знаю. Он вообще неразговорчивый, просто сообщает, что ему нужно, и спрашивает, сколько это будет стоить. Я называю стоимость расходов и работы, мне переводят аванс, вот и все. Да и не интересует меня остальное, меньше знаешь - крепче спишь.
        Взгляд прикованного «поплыл» - солгать он уже не сможет, даже если захочет.
        - Это вообще нетипичное задание. Убрать этих двоих, да еще желательно - одновременно… Кстати, бабу я и сам очень хотел грохнуть, она мне все дело испортила - там, на пруду, и напарник мой зря на шоссе пострадал, ему водилы так бока намяли, что он еле сбежал, я уж чуть было просто не пристрелил ее, но сдержался. Я всегда сдерживаюсь, так ведь и до маньяка можно опуститься - при нашей-то работе, если валить направо и налево всех, кто тебя раздражает. А эта дура меня раздражала… Вот сестрица у нее - ты видел ее сестренку? Видел, конечно… нет такого мужика, который ее не захотел бы, а тут недоразумение какое-то…
        - А рыжую ты зачем грохнул?
        - Надо было спросить ее насчет Матвеева и этой девицы. Не мог же я завалить к ней домой и спросить, что она думает о произошедшем? А знать я должен был, вот и пустил подружку в расход, чтоб потом не болтала. Так было нужно, тут ничего личного.
        - Напарник где?
        - А напарника пришлось убрать… Как они в Новгород двинули, он решил, что обойдется без меня и делиться не придется, но я оказался проворнее. Без него вполне справился, что там с ними справляться, двое недотеп…
        Голос допрашиваемого затих. Олешко снял с него кандалы, аккуратно положил тело на каталку и отвез в соседнее помещение. Завернув его в полиэтилен, он погрузил тело в машину, аккуратно выехал из-под каменного свода и поехал в сторону города. Питер серой массой надвигался на него, и Паша Олешко ехал туда, потому что там был его дом. И его друзья.

* * *
        Матвееву наложили гипс на сломанную руку и отвезли к родителям. Он устал, был расстроен, ему очень нужно в больницу к Сашке Панфилову - но он ехал домой к родителям, потому что больше нигде не будет чувствовать себя спокойно и в безопасности.
        - Лера!
        - Максим, как ты? Где Ника?
        - Все в порядке, Ника с Булатовым, приедут завтра. Как он?..
        - Пока жив, но…
        - Лера, Саша будет жив, вот посмотришь. Сама-то ты как?
        - Жива. А вот Саша…
        - Перестань. Просто поверь мне: Панфилов выживет, я еще на вашей свадьбе погуляю.
        - Что?..
        - Только не говори мне, что собираешься ему отказать, когда он притащит тебе букет и кольцо с бриллиантом, а он собирался это сделать.
        - Но…
        - Лера, ты, если что, звони мне. И себя побереги.
        Матвеев откинулся на подушки и закрыл глаза. Тупо ноет рука, болит разорванная кожа на ноге - рану обработали и забинтовали. И тяжелое беспокойство ворочается в голове: надо позвонить Димке, узнать, как они там. И в школу сын ходит в Александровске, а каково ему так менять свою жизнь? Правда, он очень подружился с ребятами, они его опекают как младшего, а именно этого Димке как раз и не хватало.
        - Максим, нужно выпить бульончик.
        Мать принесла чашку с бульоном и поставила на столик.
        - Сможешь сам?
        - Конечно. Спасибо, мама.
        - Давай, выпей - и спать. Утро вечера мудренее, сынок.
        Ее рука гладит его волосы, совсем как в детстве, и ему тепло и спокойно в этой комнате на своей старой кровати.
        - Ты не волнуйся, мам. Все образуется.
        - Конечно. Но страшно-то все равно, Максимушка.
        Матвеев вздохнул - он ничего не может поделать, ему нечем ее утешить, потому что его жизнь полетела псу под хвост, и он не знает, как увязать разрозненные нити, фрагменты прошлого и настоящего, а еще он беспокоится за Нику, за Панфилова, за детей и за Лерку, которая вместо того, чтобы лежать и выздоравливать в абсолютном покое, примчалась сюда.
        Выпив бульон, Макс засыпает, а мать все сидит рядом и смотрит на него. Она знает, что скоро им придется расстаться - но то время, что осталось, ей хочется быть со своим сыном. И она сейчас почти счастлива: он спит в своей постели, дома, и завтра она встанет пораньше и приготовит целую гору его любимых котлет. И печенья напечет, и они с отцом сядут и будут ждать, когда сын проснется, чтобы вместе позавтракать, и можно будет забыть на время, что где-то есть невидимый и страшный враг, желающий погубить их ребенка.
        Мать поправляет одеяло, осторожно целует спящего сына, забирает чашку и выходит. Завтра тоже будет день, возможно, даже лучше этого.

* * *
        Валерия критично смотрит на себя в зеркало - у Панфилова в ванной чистое и большое зеркало и освещение не хуже. Валерия с тоской смотрит на свои едва отросшие волосы - в больнице перед операцией их безжалостно сбрили, и теперь они отрастают очень неравномерно.
        - Тиф прошел, а я осталась.
        Как-то само собой так вышло, что поселил ее Олешко в квартире Панфилова. Валерия внимательно изучила все комнаты, безжизненную кухню и пришла к выводу, что Саша приходил сюда только спать и мыться. Вот гардеробная выглядит обжитой - Валерия фыркнула, глядя на ряды костюмов, рубашек, коробок с обувью и прочим добром.
        - Надо же, какой шмоточник.
        Валерия старается не думать о том, что хозяин может не вернуться в эту квартиру. Она запретила себе думать об этом.
        Тот день, когда она впервые увидела Панфилова в своей палате, стал точкой отсчета в их странных отношениях: казалось, Саша больше внимания уделяет ее дочери, по-отечески заботясь о ней, и ее, Валерию, воспринимает просто как довесок к девочке. И Ирка заметно тянулась к нему, и искала у него защиты, и сразу стала чуть менее взрослой и самостоятельной. Панфилов всячески баловал Ирку, и они приходили вдвоем к ней в больницу, свежие и веселые с мороза, приносили ей цветы, фрукты, пирожные. Дочь демонстрировала фотографии подросшего Буча, а Панфилов больше молчал, исподтишка зыркая на нее своими серыми глазами, а Лера страшно смущалась, понимая, что выглядит не самым лучшим образом, но его молчание много значило для нее. Для них обоих. Когда Панфилов уехал в Питер, сославшись на дела, Валерия совсем было решила, что он отступил, испугался. Но вечером раздался звонок, и знакомый глуховатый голос произнес:
        - Привет.
        И все как-то сразу встало на свои места, Валерия стала прикидывать, как сделать так, чтобы максимально упростить все грядущие изменения, и звонок от Паши Олешко был как кирпич с крыши - Валерия пошатнулась и упала на диван. До нее не сразу дошло, что Саша жив, что он борется и сейчас прилетит Семеныч, только билось в голове: стреляли… в грудь… через окно… снайпер…
        И безжизненное лицо Панфилова в боксе реанимации. И Семеныч, непривычно ласковый.
        А теперь - вот эта квартира, слишком большая и совершенно не обжитая.
        - Лера, ты как? - Семеныч громко сопит в трубку, он устал и раздражен. - Голова не болит?
        - Есть немного. Как?..
        - Жив пока. Лера, ты таблетки, что я дал, прими и спать ложись. Оттого, что ты свалишься в соседний с ним бокс, ему легче не станет.
        - А от чего - станет?
        - Прекрати истерику. Все идет своим чередом. Не скажу, что картина радужная, но что ты хотела, он выкуривал в день по две пачки сигарет! А тут такое ранение. Это счастье еще, что стеклопакет толстый, притормозил пулю и позволил удержать ей форму - она не распалась на фрагменты, достали ее такой, как была, но ты должна понимать, что дальше все в воле Божьей. Прими таблетки и ложись спать.
        - А ты, Семеныч, где остановился?
        - А я в больнице дежурю, они тут используют меня по назначению на всю катушку. Вот, иду оперировать, ребенок упал с высоты. Надеюсь, вытащим. Все, Лера, некогда мне, но, если с головой станет хуже, сразу же звони.
        Валерия принимает таблетку, запивая ее водой, и смеется - вспомнила, как Ника спорит до последнего, приводя самые неправдоподобные аргументы, лишь бы не пить лекарства. Дитя малое, ей-богу…
        Она ложится в панфиловскую кровать, укутывается в одеяло и засыпает.
        И всю ночь бродит по темному лабиринту, ищет заблудившегося кота, а он мяучит в темноте, и найти его в этом лабиринте сложно, но отчего-то обязательно надо. Валерия идет на «мяв» и нашаривает на полу пушистое мягкое тельце - мяуканье прекращается, и она знает, где выход.


        16
        - Зарецкая, на выход!
        Евгения измученно вздыхает и поднимается. Кутаясь в шерстяную кофту, молча идет к двери, выходит - лицом к стене…
        Ей кажется, что все это - страшный сон. Жизнь превратилась в один жуткий кошмар, из которого нет выхода, а есть эта камера, где, кроме нее, сидит цыганка, пойманная на мошенничестве, бухгалтерша-растратчица и разбитная бабенка лет тридцати - воровка-рецидивистка. Эта камера считается самой комфортной, контингент спокойный. Но Евгении кажется, что она умерла и попала в кромешный ад. И вопросы молодого следователя - всегда одни и те же, и разговоры «за жизнь» сокамерниц, и свидания с отцом, который приносит ей одежду и еду, - все это просто страшный сон, и он должен закончиться, она снова проснется в своей кровати, и ей будет пять лет. Девочка-ангел.
        - Женечка!
        Папа осунулся и враз постарел. Адвокат, которого он нанял, отвернулся - отец обнимает Женьку, целует в лоб, дрожащими пальцами гладит щеки.
        - Кушать… Виктор Петрович, надо ей дать покушать…
        Адвокат достает из портфеля сверток, Евгения дрожащими пальцами открывает его - блинчики с мясом, пирожные, в небольшом термосе - горячее какао.
        - Осунулась, побледнела… - стонет отец.
        - Время, Григорий Леонидович, время. - Адвокат торопит их, а Евгения вцепилась в отца, не в силах отпустить его руку. - Евгения Григорьевна, дела наши известны. Прокуратура настаивает на пяти годах лишения свободы - без отсрочки исполнения приговора. То есть из зала суда вы поедете по этапу.
        - Нет… - Евгения закрывает лицо руками, отец обнимает ее, гладит волосы. - Неужели ничего нельзя сделать?
        - Я к этому как раз и веду, - адвокат вздыхает. - Есть вариант. Поскольку вы были сожительницей Бориса Трофимова, а этот гражданин давно и плотно интересует прокуратуру, я предлагаю следующее: вы отвечаете на вопросы относительно Трофимова, и прокуратура соглашается с условным наказанием и до суда изменит вам меру пресечения на подписку о невыезде. Тем более что сестрица ваша обвинений не выдвигает.
        - Еще бы ей выдвигать!
        Отец возмущенно задохнулся. Снова из-за дуры страдает его Женечка.
        - Григорий Леонидович, давайте с вами расставим акценты правильно. Ваша старшая дочь получила серьезные травмы в результате нападения, организованного Евгенией Григорьевной. И у нее есть законное право выдвинуть гражданский иск и требовать компенсацию ущерба. Она этого не делает. Хотя никакой ее вины в том, что произошло, нет. Евгения Григорьевна сама или же по чьему-то наущению организовала нападение на сестру, причем обязательным условием было нанесение тяжких телесных повреждений, что зафиксировано в аудиозаписях, и преступление было не завершено по не зависящим от преступников обстоятельствам.
        - Да как вы…
        - Как ваш адвокат, я обязан объяснить, как это видят следователь и прокуратура - и как это увидят судья и присяжные. У вас есть возражения по существу? Есть информация, опровергающая эту версию?
        - Дура не захотела взять Женечку в бизнес! Отняла у нее квартиру! Она всю жизнь обижала Женю, ничем ей не помогла, никогда не делилась! И Женечка была вынуждена сама взять то, что ей по праву принадлежит! Не ее вина, что все так неудачно получилось - нашла каких-то болванов…
        Адвокат с отвращением смотрит на них - Евгения понимает, что они с папой неприятны этому молодому чистоплюю, хотя доводы отца вполне убедительны.
        - На суде можно рассказать, как эта дура обделяла Женечку…
        - Если на суде вы станете говорить о старшей дочери в таком ключе, присяжные вас возненавидят. Отчего она - дура? Насколько я знаю, она с отличием окончила школу, блестяще - факультет журналистики МГУ, у нее успешный бизнес, и она крепко стоит на ногах. Настолько крепко, что оплатила вашу операцию и ваше лечение. Вы живы-то сейчас благодаря тому, что у вас есть старшая дочь, ведь младшая не смогла бы всего этого сделать, потому что - не то от большого ума или еще от чего-то - не осилила никакой науки и нигде не работает. А Ника практически спасла вам жизнь, и она для вас все равно - «дура», а Евгения Григорьевна - Женечка? Расскажете это на суде, и присяжные вас обоих распнут.
        - Я эту дуру растил! Еще бы она отказала мне. А если бы взяла Женечку в бизнес…
        - Григорий Леонидович, скажите же мне, ради всего святого, отчего пострадавшая должна брать в бизнес Евгению Григорьевну?
        - Но она же ее сестра!
        - И чем бы Евгения Григорьевна могла в этом бизнесе заниматься?
        - Послушайте, молодой человек…
        - Я достаточно вас обоих слушал. Теперь вы послушаете меня. Либо Евгения Григорьевна соглашается на предложение прокурора, либо получает реальный срок и сидит в колонии пять лет.
        - Но это же опасно для нее! А что, если Трофимов узнает?
        - Обязательно узнает. Но выбор только такой, и суд не скоро. Все это время Евгения Григорьевна будет сидеть здесь - если прокуратура обещает не возражать против изменения меры пресечения. И вы либо соглашаетесь дать показания против Трофимова, либо нет. Потому что в этом деле для Евгении Григорьевны все обстоятельства - отягчающие.
        - Вы совсем не помогаете нам.
        - Евгения Григорьевна, это все, что вам могут предложить.
        Она понимает то, чего не понимает отец. Конечно, на суде нельзя озвучивать версию «дура должна», нужно плакать и раскаиваться. И она сделает это. Она что угодно сделает, лишь бы выйти отсюда, оказаться дома, зарыться в свою постель и забыть обо всем.
        - Я согласна говорить с прокурором, пусть спрашивает. Хотя я ничего такого не знаю…
        - Вам бы лучше знать хоть что-то, иначе не видать сделки. Ешьте блинчики, остыли уже, поди.
        Адвокат прячет насмешливый блеск в глазах, но Евгения замечает его - и понимает, что он презирает их с отцом. Она не вполне понимает, за что именно, ведь папа все ему так логично объяснил! Но адвокат собирает бумаги и не смотрит на нее. Евгения запихивает в рот блинчик - боже, вкусно-то как! Ладно, главное - выйти отсюда.
        - Пап, а что, если тебе подать на алименты? Пусть эта дура платит тебе, деньги-то у нее есть.
        - Я уже думал об этом.
        Адвокат в ярости сжимает челюсти - ему хочется отходить портфелем эту красивую бабу и высокомерного старика, бить портфелем по их породистым лицам, но он понимает, что пользы от этого не будет. Эти двое никогда не поймут, что они сделали не так, - настолько они уверены, что «дура» им должна. Он видел фотографии изуродованного лица Ники и злорадно ухмыльнулся: этот разговор записан на диктофон, и как только старый индюк сделает движение в сторону иска об алиментах, он передаст запись Нике Зарецкой - просто так, чтоб насолить этим двоим.
        - Пап, отчего мать не приходит?
        - А она живет теперь у дуры в доме, представляешь? Когда я позвонил и потребовал объяснений, она словно с цепи сорвалась, обругала меня и пригрозила, что подаст на развод и раздел имущества, если я еще хоть раз позвоню или появлюсь. А квартира-то питерская общая считается…
        - Быстро же она сориентировалась. Ну, ладно, я выйду и тогда сама поговорю с ней, я смогу найти к ней подход. Она нам поможет уломать эту дуру, вот поглядишь.
        - Ну, да кабы так…
        Евгения с жадностью поглощает еду - в камере все отберут, придется делить на всех, и ей, как самой неавторитетной, ничего не достанется, все сожрут цыганка с рецидивисткой, а здесь она все съест одна.
        - Вот и прокуратура.
        В комнату входит женщина средних лет. Адвокат откровенно ухмыляется при виде вытянувшегося лица Евгении. Этой дамой вертеть ей будет трудно.
        - Что ж, Григорий Леонидович, нам, пожалуй, пора. Всего хорошего, Евгения Григорьевна, еще увидимся, - говорит он.
        Евгения с трудом проглотила кусок, запив его прямо из термоса.
        - Что ж, поработаем.
        Женщина в форме работника прокуратуры открывает портфель и достает бумаги. Дверь лязгнула, отделяя Евгению от отца, от свободы и от жизни.

* * *
        Ника проснулась совершенно разбитая. Они с Булатовым решили ехать в Александровск по объездной дороге, которая была гораздо короче, чем та, что через Питер.
        - Мне надо к детям. - Ника уже совсем затосковала по Марку. - Мама там одна…
        - Она не одна, с ней охрана.
        - Леш, да я понимаю, что охрана. Но каково ей-то? Трое детей, всех накорми, обстирай, по хозяйству тоже… ну что, я ее на правах прислуги приняла? Неправильно это, понимаешь? Ты звонил Максу? Что там Саша?
        - Пока держится, стабильно тяжелое состояние.
        - Господи, да что за напасть такая! Хоть волком вой, концов не видно…
        Охранники топчутся рядом. Мысль о том, что нужно ехать в Александровск, им не нравится.
        - Ребята, возвращайтесь в Питер. - Булатов понимает их терзания. - Здесь автобус есть…
        - Нет, Алексей Петрович, нам уже даны указания, как действовать. Приедем в Александровск и отправимся в Питер со сменой. Нам не впервой, не стоит беспокоиться.
        Булатов мысленно чертыхнулся - он никак не может остаться с Никой наедине, чтобы сказать ей то, что собирается, - в машине охранники, дома - мать и дети.
        - Алексей Петрович, вы вот что, - Кирилл смущенно отводит глаза. - Вы бы ей цветочков купили, что ли, магазин тут рядом… А остальное она сама поймет, тетка она умная, хоть и со своеобразным юмором. Я вчера насчет яда в натуре поверил почти!
        Охранники тихо захохотали, вспоминая представление, разыгранное Никой вокруг таблетки. Булатов возблагодарил Бога, что они не слышали, что Ника отколола утром, пытаясь увильнуть от очередной порции лекарства. Надо бы отучить ее изобретать такие конструкции…
        - Ой, это мне?
        Ника удивленно вытаращила синие глазищи, когда огромный букет роз лег ей на колени.
        - Нет, это Кириллу, - Булатов фыркнул, охранники спрятали улыбки. - Там концы срезаны и упакованы в капсулы… в магазине сказали, что сутки букет без воды выдержит.
        - Ой, красиво-то как! Леш, ну как ты догадался? Я зимой обожаю живые цветы, просто до смерти обожаю! И запах этот в цветочном магазине… летом не такой, а зимой!
        Булатов с благодарностью взглянул на Кирилла, тот незаметно подмигнул - все правильно, мол, действуешь в верном направлении!
        - А давайте купим детям подарки и маме! Не на Новый год, а просто так. Ой, карточки мои в сумке остались, а сумка…
        - Сумка в машине, а машина сгорела. - Булатов зарулил на стоянку перед торговым центром. - Но мои карточки при мне, так что идея отличная - айда за подарками.
        Они входят в торговый центр, охранники едва поспевают за ними - Ника пробирается сквозь толпу, как ледокол «Ленин» сквозь льды Арктики.
        - Ой, простите! Это случайно! Блин… оно само уронилось… извините! Леш, смотри, какие-то штуки компьютерные, дети это любят, но я ничего не смыслю…
        - Сейчас разберемся.
        Переглянувшись, Рома с Кириллом решительно взяли дело в свои руки и через минуту уже выудили откуда-то продавца, тощего парнишку в наушниках. Они завели с ним малопонятный разговор, в результате которого Ника с Булатовым обзавелись пакетами, в которые упакованы были разные предметы из пластика - большего они о своих покупках сказать не могли.
        - Ребята, спасибо огромное, я совершенно в этом не разбираюсь.
        - Да ничего, нормально. Все, что ли?
        - А мама? Ей купим духи и что-нибудь из одежды, потому что ее одежда вся в Питере осталась.
        Загрузившись в машину, они наконец отъезжают от торгового центра. Ника устраивает букет поверх покупок, чтобы не повредить цветы, и звонит:
        - Лерка, ты там как?
        - Ничего…
        Голос у Валерии потухший и неживой. Такой у нее был, когда умер Михаил, сердце Ники упало.
        - Что?..
        - У него сердце остановилось… едва смогли запустить.
        - Но запустили же?
        - Да, но…
        - Лерка, слышишь - никаких «но», даже не думай! Мы с Лешкой сейчас в Александровск, к детям, но завтра будем у вас. Не раскисай, слышишь? Я везучая, помнишь? А большего невезения, чем не покрасоваться в идиотском платье подружки невесты у тебя на свадьбе, и представить не могу. Лерка, ты меня слышишь? Саша обязательно поправится, он же друг Макса, Матвеев без него никак, а значит, он выживет.
        - Ника, ты не понимаешь…
        - Я все понимаю, рыбка моя золотая. Но заявляю авторитетно: все будет хорошо, вот увидишь. Мы снова победим, потому что Новый год скоро, елка, подарки… В общем, Лерка, будем жить, завтра увидимся. Побереги себя и не раскисай.
        Спрятав сотовый в карман изрядно потрепанного полушубка, Ника вздохнула. Не так все просто, конечно, но Панфилов должен выжить обязательно.
        - Интересно, Паша растряс давешнего типа или нет? - Ника рассматривает новую сумочку, достает свежекупленную косметичку, наполненную разными тюбиками. - Этот гад мне должен, как земля колхозу.
        - Да куплю я тебе машину, Никуша. - Булатов осторожно ведет внедорожник по укатанному шоссе. - Вот приедем домой, сходим в салон, и куплю тебе новую машину. Снова будешь гонять как угорелая.
        - Ага, люблю быстро поездить. Помнишь тот день, когда я приехала к тебе на завод?
        - Еще бы мне не помнить!
        - Ну так вот. Это я устроила пробку. Но я не виновата, он первый начал!
        Ника рассказывает историю гонок наперегонки с фурой, охранники приглушенно хохочут, а Булатов крепче сжимает руль, сто раз пожалев, что посулил Нике новую машину. Ну а толку - если не купить? Купит сама и снова примется за старое… и ведь управы на нее никакой нет и не предвидится.
        - Я вот думаю, а что, если в Саню стрелял кто-то совсем другой?
        Ника уже и думать забыла об истории с фурой. Она задумчиво крутит на пальце кольцо с большим бриллиантом, которое отдала ей Марина. Ника сунула его в карман по привычке и позабыла, но оно нашлось, и Ника надела его, чтоб не потерять.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ну, смотри. Как-то не сходится история. Сначала пытались убить Макса, потом нас обоих, причем оба раза очень старались придать этому вид несчастного случая. А в Сашу стреляли. Никакого несчастного случая, все просто и тривиально, как пьяные гости на свадьбе, - окно, снайпер, пуля. Мне кажется, кто-то другой, узнав о покушении на Макса, решил под это дело убрать Саню, и этот кто-то совсем рядом, на фирме, потому что историю с покушением мало кто знает. Паша сделал все, чтобы никто лишний не узнал, но как такое утаишь внутри фирмы? Кто-то сболтнул или что-то услышал - ну и дошло до заинтересованного лица.
        - Пожалуй, ты права. - Булатов еще раз взвешивает доводы Ники и находит их весьма разумными. - Позвони Пашке, расскажи.
        - А то он дурак, сам до этого не додумался. - Ника хихикает. - Да Пашка умнее нас с тобой, вместе взятых, просто вид делает такой, словно и до трех не сосчитает. Работа у него такая.
        - Кирилл, позвони ему сам. - Булатов смотрит на Нику в зеркало заднего вида и думает о том, что покоя ему с ней не видать. - Ладно…
        - Что - ладно? - Ника снова принялась перебирать покупки. - Очень зеркальце удачное, со стразиками… Леш, спасибо тебе, а то я так расстроилась из-за сумки… Хорошо хоть, ключи и сотовый у меня всегда по карманам рассованы. Ой, а Буч? Ему-то мы ничего не купили?
        - Ты-то ничего, а я - вот.
        Булатов бросил ей на колени кошачий мячик.
        - И когда только успел?
        - Когда ты на витрины с цацками таращилась, как индеец на мешок бус.
        Ника хмыкнула - ну не в состоянии она пройти мимо ювелирных витрин, и что теперь, кошачьи мячики тайком покупать?
        - Ника, это Павел Иванович. - Кирилл дает ей сотовый. - Скажите ему.
        Ника вздохнула. Мужчины иногда бывают ужасно упрямы.
        - Я думал об этом. - Олешко в дороге, слышно радио. - Пожалуй, мы с тобой пришли к одному выводу, но я на основании гораздо большего количества фактов. Когда вас ждать?
        - Паш, планируем завтра приехать, а там поглядим - дети все-таки практически беспризорные.
        - Не выдумывай. Их охраняют, как Форт Нокс.
        - Тогда завтра увидимся.
        Ника задумалась и не заметила, как уснула. Ей снились какие-то цветочные поля, над которыми она летела, удивляясь, отчего раньше этого не делала, это же так весело! Ей снились качели, на которых она взлетала так, что развевался подол ее голубого шелкового сарафана - бабушка его купила в то лето, как Ника переселилась к ней. Потом приснился Марек - отчего-то маленький, пятилетний, и Ника поняла, как она по нему соскучилась. Словно этот малыш не вырос во взрослого уравновешенного Марека, а просто уехал куда-то.
        А потом громыхнул поезд, и Ника в ужасе открыла глаза.
        - Что, Никуша? Смотри, приехали уже.
        Булатов остановил машину на стоянке около подъезда. Ника потянулась за цветами и в заднем стекле увидела старую «Ауди» своего отца.
        - Леш, это тачка папеньки. Вон там, кофейная «Ауди».
        - И что это значит?
        - Это значит, что либо он сейчас в квартире, либо кого-то ждет.
        - Так я это мигом выясню. - Кирилл открывает дверцу и выходит из машины. - Посидите пока.
        Кирилл идет в сторону кофейной «Ауди», проходит мимо, потом возвращается.
        - Я грубо сработал, но тут тонкости не надо - машина пуста.
        - Думаю, он в квартире. - Ника устало потерла лоб. - Леш, это будет… не слишком красиво.
        - Я догадался. А что, охраны нет?
        - Они же с детьми в школе. Рано еще…
        Вчетвером они выходят из машины и, разобрав покупки, причем Нике достался только букет, поднимаются по лестнице. Каких-нибудь пять этажей, но Ника внутренне сжимается. Что нужно отцу? Зачем он приехал? Он никогда ничего не делает просто так - сначала просчитает… правда, как-то очень своеобразно, но в любом случае спонтанность - это не о нем.
        Дверь оказалась открытой, в квартире слышны голоса. Охранники отстраняют Нику и бесшумно проникают в прихожую. Ника входит следом и дает им знак молчать. В гостиной кричит Евгения - кричит некрасиво, с придыханием, на высокой ноте:
        - Ты бросила меня! Даже ни разу не пришла! А теперь прогоняешь меня и говоришь, что помогать мне не будешь? Ты должна мне помочь, я в очень тяжелом положении, ты что, не понимаешь?
        - Женя, я тебе уже все сказала. Уходи отсюда немедленно. Как ты вообще посмела явиться в этот дом - после того, что сотворила?
        - А что такого я сотворила? Я просто хотела нормально жить, а эта дура уперлась, и пришлось…
        - Замолчи немедленно. - Ника слышит, как голос матери срывается, а это плохой знак. - Дура - это ты. Абсолютная, ни на что не способная, бесполезная и злобная дура. Точно такая же, как твой отец.
        - Думай, что говоришь!
        - Да вот сейчас как раз я начала думать. И в толк взять не могу, как могла произвести на свет такое ничтожество, как ты. Убирайся отсюда немедленно, или сильно пожалеешь, что пришла. Тебя ведь на подписку о невыезде выпустили? Ну так ходи теперь с оглядкой. Пошла вон.
        - Да я…
        Ника входит в гостиную, и Евгения застывает с открытым ртом. Несмотря на месяц, проведенный в СИЗО, она все такая же красивая, даже с каким-то налетом трагизма - но Ника знает, что ничего сестра не поняла и никогда не поймет. Такой уж она человек.
        - Уходи.
        - Ника, послушай, мне очень жаль…
        Ника смотрит на Евгению и думает о том, насколько иногда бывает зряшной упаковка. А ведь все с ней было ясно еще в детстве, а она надеялась, что Евгения изменится, что-то поймет. Но вышло так, как вышло, и Ника смотрит на женщину, которая считается ее сестрой, и думает о маленькой девочке, случайно погибшей на мостике. Останься она жива, Евгения точно так же ненавидела бы и ее?
        - Ника, ты не понимаешь. Ты должна…
        - Женя, я ничего тебе не должна. Тебе вообще никто ничего не должен. Ты отчего-то не хочешь этого понять, вот что странно. Почему я тебе должна?
        - Ну, потому что… я твоя сестра.
        - Я тоже твоя сестра. Что мне должна ты?
        - Я?!
        - Ну да. Если я тебе что-то должна просто на том основании, что я твоя сестра, ты тоже мне должна - на том же основании. Итак?
        Евгения пытается думать - слова Ники очень логичны, но отец… он как-то не так говорил.
        - Уходи, Женя. Все, что я могу для тебя сделать, - это не выдвигать против тебя гражданского иска. Мне просто некогда, я замуж выхожу, хлопот полно, и…
        - Ты?! Замуж?! За кого?
        - За меня. - Булатов вошел в гостиную и занес пакеты. - Тетя Стефа, мы тут подарки привезли, надо будет потом разобрать…
        Стефания Романовна посмотрела на дочерей и вздохнула. Присутствие Евгении ее тяготило.
        - Женя, уходи, пожалуйста. Считай, что я умерла.
        - Да лучше бы ты умерла! - Евгения кусает губы, сжав от злости кулаки. - Лучше бы вы обе умерли, идиотки!
        Она отталкивает охранников и выскакивает из квартиры. Глотая злые слезы, она несется по ступенькам - вниз, вниз, еще пролет, и еще. Мать предала ее, а идиотка Ника выходит замуж за симпатичного и богатого мужика, который смотрит на нее с таким обожанием, что кожей чувствуешь: мужик этот влюблен до самых что ни на есть печенок. И в кого - в юродивую идиотку, толстую, абсолютно неэлегантную, бестолковую.
        Машина отца отчего-то стоит в отдалении, за рядом гаражей. Евгения идет к ней, думая о том, что скажет ей сейчас папа. Но это неважно, она хочет одного - домой. И пусть все закончится, все можно начать сначала. Вот только отца в машине нет, Евгения оглядывается - куда он мог подеваться?
        - Ну, здравствуй, кукла.
        Борик, ее Борик, который ел у нее из рук, возник перед ней так неожиданно, что она попятилась. Женя уже забыла, что несколько дней назад говорила толстой уродливой бабе из прокуратуры - да что она знала-то, собственно? С кем Борик пиво пьет и кто у него на что приспособлен? Ну, еще опознала нескольких людей по фотографиям. Это пустяки, глупости, а они за это отпустили ее на подписку о невыезде, идиоты. Да если бы она знала что-то действительно стоящее, разве она бы стала рассказывать им? Она бы придумала, как ей поступить со своим знанием.
        - Борик…
        Удар свалил ее с ног, раздробив кости лица и череп. Кастет - штука тяжелая.
        Борик поднял тело, открыл багажник и бросил его туда - там уже лежало тело ее отца. Сорвав чеку, Борик бросил гранату в багажник и закрыл его, а сам поспешно скрылся за углом ближайшего гаража.
        Взрыв оживил сигнализацию всех машин поблизости. Булатов выглянул в окно гостиной и щелкнул брелоком. Кофейной машины на месте не было, край ее капота виднелся дальше, около гаражей - в дыму и пламени. Булатов кивнул охранникам, те выглянули из окна, Кирилл достал сотовый.
        - Выйду на лестницу, шефу позвоню.
        Он направился к двери, когда услышал Никин голос из спальни:
        - Леш, что там?
        - Да, похоже, какая-то машина взорвалась.
        Буч выскочил из дверей спальни, но Ника ловко поймала его и прижала к себе:
        - Боже мой, как я по тебе скучала! Мам, есть хотим зверски….
        - Сейчас супом вас кормить буду. Руки мойте.
        - Леш, выгляни в окно, отец уехал?
        - Не видать его машины на прежнем месте.
        - Ну, стало быть, уехал. И ладно.
        Ника бросила котенку цветной мячик и пошла в ванную. Охранники переглянулись с Булатовым - не стоит Нике сейчас говорить, что это машина отца взорвалась. И матери не нужно. Но все трое подумали об одном: кого-то Евгения достала своей злобной глупостью, и достала гораздо больше, чем Нику.
        Кирилл кивнул всем, вышел из квартиры, на ходу набирая знакомый номер.


        17
        Когда посетители впервые попадают в помещения, занимаемые фирмой «Радиус», первое, что бросается в глаза, - огромный аквариум, окруженный пальмами и фикусами. Здесь же стоят уютные диванчики и кресла, на столике лежат журналы, бумага для записей и каталоги. Здесь посетители, если им приходится ждать, могут отдохнуть.
        - Леш, глянь, какой аквариум!
        Булатов улыбнулся - постоянная готовность Ники удивляться всякий раз приводила его в прекрасное расположение духа. И сейчас он был рад тому, что Ника снова становится прежней - три дня как похоронили отца и Евгению, и они с матерью хоть и держались, но не так-то просто в одночасье похоронить двоих людей, которые хоть и были негодяями, но они ее отец и сестра. Стефания Романовна осталась прибирать в опустевшей питерской квартире, где уже никто из них не собирается жить - слишком много тяжелых воспоминаний.
        - Дети побудут на хозяйстве одни, охрана с ними. - Матвеев с сочувствием посмотрел на нее. - Никуша, я прошу тебя задержаться в Питере и прийти к нам в офис завтра, к одиннадцати утра. Леш, ты тоже, ладно?
        - Хорошо, как скажешь.
        И теперь они здесь, хотя в толк не возьмут, зачем. Валерия днем постоянно находилась в больнице - Панфилов все-таки решил остаться с этой стороны забора, но теперь ни на минуту не отпускал ее от себя. И их новая, как бы сама собой решенная жизнь, и череда невероятных несчастий, которые они пережили вместе, превратили их внезапно возникшую и разросшуюся компанию в большую семью. Дети, родители, хлопоты - и между делами звонок, и знакомый голос говорит: «Привет. Как дела?», сколько звонят, столько раз и здороваются друг с другом.
        Но праздничного настроения нет. До Нового года осталась неделя, в магазинах столпотворение, кругом мишура, гирлянды, новогодние шары, пахнет елочными базарами - а у них никакого Нового года. Какой тут праздник, когда такое…
        - Ника, Лешка! - Матвеев с рукой на перевязи и карандашом за ухом выглядит как сумасшедший ученый из комиксов. - Хорошо, что пришли. Тут Олешко командует парадом, идемте.
        Они идут по коридору, Ника разглядывает интерьер, цветы на окнах, новогоднюю мишуру, уже развешанную позитивно настроенными сотрудниками, - она думает, что еще не купила никому подарков, а их, учитывая обстоятельства, теперь надо очень много. И искоса поглядывает на Булатова - с этого момента, когда они оказались в Новгороде, и до сегодняшнего дня им ни разу не удалось остаться наедине и поговорить. Вскользь она сказала Евгении, что выходит замуж - ну захотела подразнить сестрицу! Булатов игру поддержал, и все, вроде бы дело решенное - но это как-то неправильно. С ними постоянно кто-то находится рядом - то охрана, то дети и мать, то друзья, они все время что-то делают, куда-то бегут, на кого-то всякий раз валится очередная катастрофа - и им некогда объясниться, им вообще невозможно поговорить о чем-то своем.
        Комната представляет собой зал заседаний с большим овальным столом, у стен - доски и подставки для чертежей, на стене - плазменная панель. Ника подходит к окну - ей нужно собраться с мыслями, и неприглядный вид белых крыш и грязных дорог подходит для того, чтоб на них не смотреть, как нельзя лучше.
        Матвеев толкает Алексея в бок:
        - Ты уже с ней объяснился?
        - Нет. - Булатов с досады пинает ножку стула. - Макс, реально - мы не можем остаться наедине даже на полчаса. Или кто-то с нами есть, или что-то случается и надо мчаться. У меня отпуск заканчивается, а мы только смотрим друг на друга, и…
        - Да, дела… А ведь и правда. - Матвеев обнаружил за ухом карандаш и обрадовался. - Вот он где! Ладно, что-нибудь придумаем.
        Он мысленно хохочет - это же надо такому случиться! Не могут выяснить отношения из-за постоянной необходимости находиться еще с кем-то. Ни разу не было так, чтобы они остались только вдвоем, а любовь - дело тонкое, оно на публике не решается…
        Олешко бодрым шагом вошел в зал заседаний - приветливо улыбнулся Нике, пожал руку Булатову, потом вопросительно взглянул на Макса:
        - Не пришел еще человек из прокуратуры?
        - Пока нет, но, как только он появится, его сразу же проведут сюда.
        Олешко кивнул и нажал кнопку пульта - замигал экран, голос диктора повествовал о новостях.
        - …ранее о мужчине, найденном у приемного покоя городской клинической больницы. Его память так и не восстановилась, но благодаря неравнодушным телезрителям родственники этого человека смогли узнать, где он находится. Сегодня к нему приехала жена. Врачи надеются, что память, разрушенная каким-то сильным ядом, все-таки вернется, и он…
        На экране фотография человека, которого они все видели. Это киллер, который охотился за Матвеевым и Никой, - его забрал с собой Олешко, и никто даже не подумал о том, что Павел сделал с ним.
        - Ну, не убивать же его было, - бормочет Олешко.
        Они молча переглянулись - и то верно, грех брать на душу ни к чему.
        - А если он вспомнит, кто его допрашивал?
        - Он вспомнит то, что было раньше, год-два назад, остальное из его памяти стерто навсегда.
        - Когда все закончится, плеснешь мне этого яду. - Ника вздохнула. - Хотя - нет. Я никого из вас не хочу позабыть.
        Они встречаются глазами с Алексеем, и время вдруг становится тягучим.
        «- На этой земле кто я - без тебя?
        - Но я боюсь боли, разочарования, неудачи - я вообще много чего боюсь, хоть и не говорю.
        - Я буду с тобой всегда - потому что без тебя меня уже нет.
        - Так не бывает.
        - А ты проверь. Что ты теряешь?
        - Не знаю. Может быть, покой.
        - Покой - это такая штука, которую найти легче всего, если она понадобится.
        - А мы-то с тобой за месяц не нашли его ни разу».
        Они улыбаются друг другу. Слова - просто подуманные, но не сказанные - потому что они снова не одни - как на грех! - эти слова останутся между ними, но остальное изменится. Отныне и навсегда изменится, и дальше они вместе станут распутывать клубок, который называется «жизнь».
        - Паш, а что случилось-то, с чего такая спешка?
        - Да все просто. Сейчас тряхнем одного персонажа на предмет некой информации, и история покушения на Панфилова обретет смысл и форму. И одной проблемой, считай, уже меньше.
        Ника усаживается в кресло и кладет ноги на стул, стоящий перед ней. Ей так удобно, а еще она чувствует, что очень устала - она давно уже нормально не спала, и нервы ее на пределе.
        В зал входит невысокий мужчина лет пятидесяти. Ника слышит его имя, но это проходит мимо нее - ей не до того. Она вдруг начинает думать о человеке, которого они отчего-то не принимают в расчет за всеми хлопотами - об Игнате Кравцове, могущественном, богатом и зачем-то стремящемся их убить. Правда, это пока только гипотеза.
        Сейчас он, наверное, уже в курсе, что они с Максом живы, а значит…
        - Это наш охранник Сева Ширяев. Работает три месяца, справляется. - Олешко ввел в зал высокого, очень сильного на вид парня. - Но есть вопрос, Сева. И если ты хочешь дальше здесь работать, ты на него ответишь честно.
        - Да, конечно!
        - Итак, кому ты сказал, что Максим Николаевич не просто попал в аварию, а на него покушались?
        - Никому…
        - Ага. Отлично. Тогда еще вопрос: а откуда ты это узнал?
        - Я? Я не знал… и не знаю…
        - Сева, последний шанс. - Олешко с улыбкой Чеширского кота смотрит на своего сотрудника. - Не лги мне, иначе будешь продавать газеты на остановке. Откуда ты узнал, что на Матвеева было совершено покушение, и кому ты об этом сказал? Помни о газетном лотке.
        - Павел Иванович, да я, ей-богу, случайно!
        Парень выглядит испуганным, и Ника снова подумала о двойном дне, которое есть у каждого, но у Паши Олешко, возможно, именно это его ипостась - второе дно, и ей неуютно думать о том, что же он на самом деле собой представляет.
        - Ну, понятно, случайно. Не тяни резину.
        - Я… я был в квартире, когда Максим Николаевич говорил с Александром Михайловичем - передавал разговор с каким-то Рубаном. Я еще удивился - ледяная пуля! И не слышал о такой!
        - Так, понятно. - Олешко кивает. - Кому ты сказал об этом? Быстро!
        - Я… Даше сказал. Даше Никитиной, секретарше Александра Михайловича…
        - Заметь, я даже не спрашиваю, зачем. - Олешко хмыкнул. - Дашка - девка видная, и всякий новый перец пытается подкатить к ней, надувая щеки, в надежде растопить ее сердце. И ты, чтобы показаться значительнее, рассказал ей, что узнал. Так?
        Охранник потупился. Признаваться в собственной глупости всегда неприятно, а уж в такой - тем более.
        - Свободен. Я потом с тобой разберусь. - Олешко набрал номер внутреннего телефона. - Даша, в зал заседаний зайди-ка. Нет, прямо сейчас.
        Человек из прокуратуры молчит, и Ника удивляется его долготерпению. Сама-то она уже поняла, куда клонит Олешко, но не знает всех участников, чтобы сказать, кто редиска, а Олешко, похоже, докопался.
        - Добрый день.
        Из-за таких женщин вспыхивают войны. Ника смотрит на это чудо во все глаза - она, выросшая в тени Евгении, так и не привыкла к чужим совершенным лицам, а потому искоса смотрит на Булатова: как он реагирует на появление этой девицы? Огромные синие глаза на смугловатом лице, короткая стрижка, высокие скулы, точеный нос, обалденная фигура - что она делает в секретаршах? Если бы она участвовала в борьбе за яблоко (раздора!), Парис отдал бы его ей, к гадалке не ходи, какие там богини…
        Но Олешко с Матвеевым, видимо, к ней уже привыкли, а Булатов не выказал заметного интереса, и Ника успокоилась. Надо же, какие случаются на свете идеально сгруппировавшиеся атомы.
        - Даша, вопрос - ответ, и без увиливаний. - Олешко смотрит на красотку с дружелюбной иронией. - Сева сказал тебе о покушении на Максима Николаевича. Да? Быстро, ответ.
        - Да, что-то говорил.
        - Кому ты сказала?
        - Я? - Дашины глаза метнулись испуганно. - Никому…
        - Ответ неверный. Спрашиваю еще раз: кому ты сказала? И советую хорошенько подумать, прежде чем врать. Так кому?
        - Маше Осокиной… мы вместе квартиру снимаем.
        - Все, иди, работай. И молча, Даша.
        - Да… конечно.
        Девушка пятится к двери, испуганно глядя на Олешко. Но он уже снова набирает номер:
        - Осокину. Привет, Машуля. Зайди в зал заседаний, пожалуйста. Сейчас, солнышко, - вот прямо сию минуту.
        Девушка вполне соответствует своей фамилии - тростинка на ветру. Ника почувствовала себя старой и толстой, глядя на большеглазую Машу Осокину и думая о том, что с сегодняшнего дня сладкого - ни-ни.
        - Маша, вопрос - ответ, быстро. Дарья сказала тебе, что на Матвеева покушались. Кому ты рассказала?
        - Я…
        - «Никому» говорили все, потом оказывалось, что все-таки кому-то сказали. С кем поделилась ты?
        - Я… честно, я по секрету… только девочкам в отделе. И Ростик Бережков был…
        - Понятно. Иди, работай.
        Олешко поворачивается к присутствующим:
        - Что и требовалось доказать.
        - Их всех нужно немедленно уволить.
        Прокурорский, высказавшись, поднимается и значительно смотрит на собравшихся.
        - Да помилуйте, за что их увольнять? - Олешко смеется. - Охранник, конечно, получит от меня по самые помидоры, но, как мужик, я его понимаю. Остальное - дело техники: сказала подружке, подружка - другим подружкам, и пошло гулять - и все по секрету, главное. Но то, что Бережков знал, это теперь установленный факт, вы согласны?
        - Да, мне понадобятся письменные показания всех участников цепочки.
        - Обязательно. - Олешко добродушно кивает. - Все получите, забирайте их скопом, маринуйте, солите - но девочек верните назад в целости и сохранности.
        - Давайте фигуранта, - предлагает прокурорский.
        Олешко, удовлетворенно хмыкнув, снова снимает трубку внутреннего телефона:
        - Ведите его сюда.
        В зал заседаний входят двое охранников, между ними совсем теряется парень в сером в полоску костюме, аккуратненький, в прическе и маникюре, милый такой парнишка с лицом тихого троечника.
        - Максим Николаевич, я вынужден пожаловаться! Это беззаконие! Я…
        - Мы знаем. Ты папе пожалуешься.
        Олешко глумливо ухмыльнулся. Он сейчас балансирует на грани двух своих ипостасей, и балансирует опасно. Но Матвеев этого не заметит, Ника заметит, но примет как должное, Булатова не испугает его второе «я», а прокурорский ничего не поймет. И Олешко посмеивается - давно у него руки чесались свалить Бережкова-старшего, и вот через щенка его он сможет устранить вечного раздражителя покоя Панфилова. То-то он обрадуется! Главное, пусть поправляется. Савостин, конечно, хороший мужик, но он больше все-таки архитектор, чем администратор, и заботы Александра тяготят его - ему подавай мозговой штурм, он ведь тоже из матвеевских «выкормышей».
        - Ты знал, что на Матвеева было совершено покушение?
        - Я… нет, впервые слышу!
        - Ростик, это уже установленный факт - девки сдали тебя, как стеклотару. Маша рассказывала это в отделе, и ты тогда там был. Хотел бы я знать, что ты вообще там делал, учитывая, что к бухгалтерии ты никаким боком. Ты знал, буквально на четвертые сутки после покушения знал. Вопрос в другом. Каким образом ты собирался занять кресло Панфилова?
        - Я не…
        - Ростислав, не надо лгать. Мы тебя прослушивали - иногда, выборочно. А с момента покушения - плотно. Вы с папой решили подгрести под себя фирму? Ну и что вы, два дебила, собирались с ней делать?
        Ростик молчит, испуганный размером свалившейся на него беды и абсолютной невозможностью позвонить папе и спросить, что ему делать. Олешко, которого он и в расчет-то никогда не принимал, вдруг стал каким-то чужим и страшным, и его улыбка совсем не такая, как обычно, и глаза - холодные, оценивающие, абсолютно бесстрастные. Ростик сжался от страха - отец давно говорил, что придется уходить со службы, потому что прокуратура стала интересоваться некоторыми аспектами его деятельности, и это совершенно лишний интерес. Они думали, что же делать, жить-то на что-то надо, а фирма «Радиус» - да раз плюнуть забрать ее под себя умеючи, убрать только Панфилова, а Матвееву без разницы, кто во втором кабинете сидит, он все время на своем этаже проводит, проектирует. Пока отец у власти, поднажмет на него, и станет Ростик рулить, а Матвеев… Говорят, он гений - ну так с этим гением и они не пропадут. И Ростик думал о том, как он займет кабинет Панфилова, а в бухгалтерии Маша…
        - Доставьте его в прокуратуру, и дальше уж мы сами. И девиц - всех до единой.
        - Так ведь это еще не все. - Олешко улыбается, но глаза у него холодные и опасные. - Это так, для затравки. А сказка вся еще впереди.
        Он снова нажимает на кнопку. В комнату входит молодой высокий мужик в потертых джинсах и свитере.
        - Это Виталий Сарычев, знакомьтесь. - Олешко играет пультом, крутит его на столе. - Говори.
        - А что я… Вот этому хлыщу я винтовку передал. А больше я ничего не делал, не докажете.
        - Что?! - Матвеев приподнялся. - Ты хочешь сказать, что в Панфилова стрелял Ростик?
        Олешко снова заговорил:
        - Я это прямо говорю. Мы думали, что он ждал там несколько суток, но экспертиза показала, что нет: он наведывался в эту квартиру каждый день - мы сравнили передвижения Панфилова и Ростика. Как только Александр уходил к себе, наш друг выбегал из здания и шел по направлению к интересующему нас дому - видимо, ждал, когда же Александр встанет у окна. Но Саша был так занят, что ему было не до видов. В то утро мы о многом переговорили, и Панфилов, видимо, решил подумать - и подошел к окну, а наш Ростик находился там уже начеку: выстрелил и ушел. Ведь никто на него даже подумать не мог.
        - Я… это ложь! - Ростик обильно вспотел. - Я не…
        - Я наводил справки. Несколько лет ты занимался стрельбой - и весьма успешно. Видимо, это единственное, что ты умеешь. Ты оставил след в той квартире - брызги от толчка разлетаются далеко, и капля твоей мочи нашлась за унитазом - мочи свежей, как показала экспертиза. Ты был в той квартире.
        - Но то, что я стрелял, не докажете.
        Ростик злобно щурится, глядя на собравшихся.
        - Докажем. - Олешко вздыхает. - И быстро. После выстрела ты пошел в кабинет Панфилова.
        - Не был я там.
        - А запись с камеры наблюдения говорит об ином. Ты о ней не знал, конечно? Она автоматически включается, когда в кабинет кто-то входит. Панфилов знал о ней, и иногда даже выключал, но, как правило, не заморачивался. Когда его унесли, ты заходил в кабинет, это заснято. Вот, любуйтесь.
        Олешко щелкнул пультом, на экране появилась картинка: кабинет Панфилова, какой-то кривоватый, потому что камера установлена под углом, позволяющим снимать все помещение. Монитор на полу, темная лужа, какие-то тряпки, куски пресс-папье, стол сдвинут. В кабинет входит Ростик, принимается обыскивать стол, потом шкафы, пытается открыть сейф.
        - Как я уже сказал, когда в кабинет кто-то входит, автоматически срабатывает камера и начинает записывать. А уж если сейф пытаются вскрыть, сигнал поступает сразу на пульт охраны. То есть я знал, что ты что-то искал в кабинете Панфилова. Мы сделали анализ поверхностей, которых ты касался, - они положительны на порох. Когда ты произвел выстрел, порох осел на руках и костюме, и ты, касаясь поверхностей, произвел так называемый вторичный перенос. И порох этот аналогичен тому, что мы нашли в квартире, из окна которой стреляли. А сейчас тебя доставят в прокуратуру, и уж там ты будешь рассказывать, кто тебе велел стрелять в своего работодателя и где винтовка. Ну и костюмчик твой тогдашний на анализ заберут. Не так ли, господин майор?
        Прокурорский, сурово нахмурясь, кивнул и вышел из зала заседаний. Он понимал, что Олешко распутал дело вместо него, и настаивать на лаврах он не станет, а это значит: нужно многое успеть, пока Бережков-старший не хватился отпрыска и не начал активно зачищать концы.
        - Паш, я поняла с пятого на десятое. И парень этот не похож на убийцу.
        - Ну, Никуш, если ты видела одного убийцу, это не значит, что ты видела всех. Убийцы разные бывают. Ростик, конечно, не убийца в полном смысле слова. Он выстрелил, и все, папа велел ему - вот и вся его мотивация. Это работа для психиатров. Он просто избалованный щенок, который уверен, что все ему по жизни должны, потому что папа его - большой начальник. Максим Николаевич, Бережков-старший сильно мешал вам?
        - Не мешал, но мог помешать, и очень серьезно. - Матвеев поправил перевязь, устраивая руку поудобней. - Он заведовал землеотводом, заседал в Думе, и все, кто затевал строительство, должны были идти к нему на поклон - с уже готовым проектом. И если этот проект был наш, он мог заволынить дело не то что на недели - на месяцы, а у застройщиков время - деньги, им надо все решать очень быстро. Ну и он Сашке несколько раз намекнул, потом предложил взять в штат его сына - вот этого самого. Мы и взяли - он числится помощником секретаря, но на самом деле он просто слонялся из кабинета в кабинет и, как он сам говорил, изучал специфику работы. Время от времени он разражался каким-нибудь рацпредложением на предмет реорганизации штата и оптимизации процесса, и мы с Сашкой ржали над его бумажками, просто праздник какой-то! Ну, потом добавляли ему чуток к зарплате. Думаю, Сашка поторопился открыть все карты Бережкову, когда сказал ему о бумагах, где какие-то левые схемы по землеотводу.
        - И все оказалось как обычно. Бережков-старший струсил. - Олешко крутил в руках пульт от телевизора. - Сначала обыскали квартиру Панфилова - но он там настолько редко живет, что ничего не заметил. Потом обыскали квартиру Матвеева - с тем же результатом, но с большим риском. Потом ринулись к его родителям - и тут случилась накладочка. Николай Владимирович имеет давнюю привычку, уходя из дома, оставлять маркеры. Это что-то вроде печатей: нарушишь и не заметишь, потому что их видит только тот, кто ставит.
        - Как это? - Ника удивленно округляет глаза. - Невидимые?
        - Видимые, если знать, где смотреть. Например, цепляешь нитку к двери и к наличнику. Если дверь открывали, нитка оборвана. Ну, это самый простой способ, их вообще-то много разных, но Николай Владимирович много лет делает это - говорит, для забавы. Это очень нам помогло. Мы вычислили схему, по которой они работали, - знали уже, что искать, вот и обнаружили отпечатки в квартирах Матвеева и Панфилова.
        - Но как это напрямую с Бережковыми увязать? - Булатов запускает пятерню в волосы. - Отопрутся.
        - Не отопрутся. - Олешко довольно ухмыляется. - В тот день, что подстрелили Панфилова, в его кабинете, как видите, работала камера слежения. Такими камерами оборудованы здесь все помещения вплоть до туалетов и каморки уборщицы, где она хранит орудия труда.
        - Зачем?!
        - Ника, ты не понимаешь. Наша фирма занимается проектированием и строительством. Здесь крутятся колоссальные деньги, сходятся интересы многих людей. И ты думаешь, я позволю устраивать тут диверсии и провокации? Не всех сотрудников можно купить - даже за очень большие деньги, но всех и каждого можно запугать. И они пронесут сюда что угодно, и вынесут что угодно, и… в общем, на любого можно надавить так, что выбора у человека не останется. А потому нужно постоянно видеть, что происходит: перемещения Бережкова мы отследили как раз по записям. Видно, как он выходит из офиса, видно, когда вернулся, куда пошел. Об остальном я просто догадался. Если рылись у Панфилова и что-то хотели найти в его сейфе, то посетить второго компаньона сам бог велел, а значит, в его квартире тоже могли порыться. Я направил туда людей, и там мы тоже обнаружили отпечатки пальцев Сарычева. Ну а когда мы нашли самого Сарычева…
        - Да, это удачно вышло. - Матвеев оживился. - Но кого он так боится?
        - Да кого… Сарычев не просто так в бега подался - кто-то его напарника подстрелил. Вот он и спрятался, хоть и без особого успеха. Когда его напарника нашли, полиция решила взять все в свои руки, повезли его в отдел, а там он очень неудачно оказался напротив окна. Хоть и прятался, а следователь, суровый такой, выволок его из-за шкафа, усадил на стул, надавал затрещин по-свойски - и пошла беседа, но недолгая. Только и успел, что фамилию, имя, отчество назвать. А остался бы за шкафом - сказал бы и остальное… Вот потому я больше полицию не привлекал, работал напрямую с прокуратурой, и пришлось на персонал надавить. Ну, это им на пользу, будут знать, как языками трепать.
        - Думаешь, Ростик папашу сдаст? - Булатов недоверчиво улыбается. - Парень глуповатый, но на суде, да при хорошем адвокате в два счета поменяет показания.
        - Да нам его показания не требуются, его песенка по-любому уже спета - напарник Сарычева, скорее всего, из той же винтовки убит, из какой в Панфилова целили - видимо, Ростик убирал свидетелей. Теперь есть карт-бланш на разработку старшего Бережкова. Материалы, что были у Панфилова, нашлись у областного прокурора, как Михалыч и сказал нам. В этом деле с землей, насколько я понимаю, замазано несколько человек, и Бережков среди них не самый высокопоставленный. Но сейчас, имея на руках доказательства того, что Ростик знал о покушении на Матвеева, можно достать папашу: прослушка, обыск, просмотр почты и так далее.
        - Но это же не скоро, - протянула Ника.
        - Быстрее, чем ты думаешь. В полиции тоже кое-кто работать умеет, и майор, что здесь был, один из таких. Тем более дана отмашка. А это значит, что одну проблему мы решили - нашли, кто и зачем покушался на Панфилова.
        - Но как Ростик мог подумать, что я назначу его на место Александра? - Матвеев даже головой покрутил. - Да я скорее уж Савостина взял бы, если б, не дай бог…
        - Ну, расчет был прост: убрать Панфилова, списать это на того же киллера, что покушался на тебя, пока папаша у власти - надавить на тебя, чтоб ты взял младшего на место Панфилова, а потом со временем убрать и тебя.
        - Я бы никогда…
        - Это мы знаем, что «ты б никогда». - Булатов встал и принялся ходить по залу. - Множество поступков люди совершают, исходя из ложных предпосылок и расчетов. Но уверенным можно быть только в собственных поступках, и то не всегда - потому что никто не знает себя до конца, а кто знает, тот несчастный человек. Но иногда человек поступает так, как ему не свойственно. Просто возникла такая ситуация, и все. И скажи ты ему накануне, что он сделает то-то и то-то, он тебя на смех поднимет, а возникает ситуация, и мы делаем нечто, что вообще никак не соотносится с нами - привычными. Но - поступаем и ужасаемся потом, и понимаем, что по-другому никак, случись это снова, сделаешь то же самое. Ника, ты выйдешь за меня замуж? Не могу больше ждать, когда мы останемся вдвоем, потому что, похоже, граждане собираются толпиться рядом с нами даже в нашу первую брачную ночь. Но больше откладывать я не буду. Ты выйдешь за меня? Потому что, если нет, я пропащий человек.
        - Кольцо давай.
        - Кольцо? - Булатов ошалело смотрит на Нику. - Ах, кольцо… Я и забыл.
        - Как же, забыл он. - Ника фыркает. - Второй день его в кармане крутишь.
        Кольцо Булатов выбрал на свой вкус, здраво рассудив, что если он станет думать, какое понравится Нике, то выбирать будет в аккурат до китайской Пасхи.
        - Красивое! Ой, Леш, до чего же блестят камешки! Это аметист в бриллиантах.
        - Да. Так ты выйдешь за меня?
        - Выйду. Можно подумать, у меня выбор есть, учитывая, что ты и так уже живешь в моей квартире.
        Матвеев с Олешко откровенно потешаются.
        - Все-таки не выдержал. - Паша лучится весельем. - Не утерпел.
        - А как тут утерпишь, если все время кто-то норовит свечку подержать. То охрана, то дети, то мы. Леха, ты молодец. Правда, очень храбрый молодец - сестрица моя тот еще фрукт. Скучать тебе с ней не придется. - Макс хохочет.
        - Это я уже понял. Может, вы, черти, свалите отсюда наконец и дадите мне поцеловать невесту?
        Ожил Никин сотовый, она выудила его из кармана и отошла в другой конец зала - поговорить. Олешко с Матвеевым неприлично заржали.
        - Да, Леха, думаю, с таким подходом до секса у вас дойдет очень не скоро. - Олешко хохочет, упираясь руками в стол. - Ну что за напасть такая: как мы все соберемся, так что-то происходит? Мы друг для друга плохая примета.
        - Что? Мама, что ты говоришь? Как?
        Никин панический крик прерывает их веселье. Они поворачиваются к ней и видят: она оседает на стул, бледная как мел.
        - Ника, что?
        - Мама только что приехала в Александровск. Охранники убиты, дети исчезли. Все трое.


        18
        Котенок осторожно вышел из своего укрытия и, переступая лапками через предметы на полу, липкие лужи и просто мусор, пошел по комнатам. Он искал кого-то, кто был с ним все эти недели, - а они были длинными, почти как вся его предыдущая жизнь, и котенку кажется, что он всегда жил в этой квартире, полной людей, которые гладили его, кормили вкусностями, восхваляли и развлекали. Он был уверен, что именно для этого все эти люди живут в его квартире. И он совсем не против, но сейчас квартира пуста, нет тех, кого он успел полюбить. И его человек исчез куда-то, еще раньше, а эти предметы на полу только пахнут как люди, но с каждой секундой все меньше. Котенок вспрыгнул на свой домик и тронул лапой игрушку - она заколыхалась, но ему не хочется играть.
        Когда в квартиру вошли чужие, котенок испугался и спрятался. Он слышал шум, слышал, как кто-то кричит, потом все затихло, и он оказался один. Он вспрыгнул на подоконник и принялся ждать.

* * *
        Никогда еще она не испытывала такого страха.
        Ника гнала машину по заснеженной дороге, что-то кричал Олешко, но она знала: если кто-то другой сядет за руль, ей будет казаться, что машина едва ползет. И ей все равно, что они кричат, - она едет в Александровск, потому что там пропал ее ребенок. Все, что имело смысл в жизни, заключалось в Мареке, и без него не будет ничего. Ника думает о матери - как она брела по поселку, обнимая свою погибшую девочку, а потом обратно - прижимая к себе уже двоих, и понимает: если что-то произойдет с Мареком, жить она не станет. Просто придется погребать два гроба вместо одного. Она слабая, ей не пережить.
        - Мама смогла, а я нет. Я это знала всегда. - Ника говорит сама с собой, шоссе летит ей навстречу, тьма сгущается, но дорога видна, и этого достаточно. - Я не смогу и пытаться не стану.
        Они все знают, о чем она говорит, и Булатов думает о том, что, если в ближайшее время у них не получится найти детей, Ника сойдет с ума.
        - Ника, послушай. - Олешко кладет руку ей на плечо. - Сбавь скорость, нам надо живыми добраться до Александровска.
        - Заткнись.
        - Ника…
        - Пока я ездила туда-сюда, кто-то похитил моего ребенка. Наших детей. Паша, я прошу тебя вот о чем. Если окажется, что Марек не выжил - найди того, кто это сделал. И устрой ему смерть тяжкую и страшную. А я оттуда помогу тебе.
        - Ника, что ты говоришь?
        - Молчи, Макс. Ты не понимаешь. Я не такая, как мама. Она смогла пережить, а я не смогу. И не устережете меня, не пытайтесь. А потому я прошу Павла сейчас. Мне нужно, чтоб он пообещал. Паша, обещай мне.
        - Обещаю.
        Из них троих Паша Олешко понял Нику лучше всех. Он не был в нее влюблен, он не был ее братом - он стал ее другом и трезво оценивал то, что видел. Эта женщина только на вид простая и солнечная, она таила внутри ярость вулкана, и когда дело касалось ее близких, и особенно - ее ребенка, она становилась совершенно беспощадной. И не существовало тогда для нее «слишком жестоко» - только «недостаточно эффективно». Иногда Паша ловил себя на мысли, что Ника могла бы стать гораздо лучшим агентом, чем он сам, - потому что ее другая сущность привыкла прятаться слишком давно и намного лучше.
        - Ника, мы найдем их.
        - Где найдем, Леша? Мы понятия не имеем, кто и зачем увез их. Я не знаю, как там Лерка… она, наверное, просто с ума сходит…
        - Врачи погрузили ее в искусственный сон, иначе она умрет. - Матвеев вздыхает. - Сашка с ней… сам еле двигается, но при ней неотлучно. Ну а мы будем детей искать.
        - Найдем. - Олешко жестко усмехается. - Думаю, очень скоро найдем, так что, Никуша, рано ты умирать наладилась.
        - Поглядим.
        Дом вынырнул из тумана, Ника выскочила из-за руля и бросилась в подъезд. Дорогу ей преградил полицейский в форме:
        - Туда нельзя!
        - Да пошел ты!
        Оттолкнув полицейского, Ника бросилась вверх по лестнице. Кто-то топочет вслед за ней, что-то кричит - она не слышит. Какой-то человек хватает ее за руку, она толкает его, он падает и катится по ступенькам. Ей все равно, пусть хоть убьется совсем, она должна попасть в квартиру. Может, это ошибка?..
        Но в ее квартире толпятся какие-то люди, что-то пишут, фотографируют.
        - Мама!
        Мать поднимает на нее измученный пустой взгляд.
        - Если бы я сразу поехала домой, а не стала перебирать барахло…
        - То здесь бы было на один труп больше. - Олешко входит в прихожую и останавливается у порога. - Да, грязно сделано.
        Лужи крови - там, где лежали охранники, и два силуэта, обведенные мелом.
        - Два? - Ника смотрит на Олешко. - Их же…
        - Третий еще жив. Вы, тетя Стефа, разминулись с ними минут на десять, судя по всему. А это хорошо, потому что мы знаем время похищения, их сразу же стали искать. А еще вы остались живы, и третий охранник, возможно, тоже выживет - благодаря вам. Ника, ты столкнула с лестницы офицера полиции.
        - Ну его… Где наши дети?
        Мать заплакала - горько, безутешно. Смерть Евгении стала для нее ударом, но она знала, что переживет это - Евгения стала ей совсем чужой в последнее время. Просто тот факт, что кто-то так зверски убил ее и мужа тоже, потряс ее. Но то, что случилось здесь… И взгляд у Ники неживой, пустой - мать знает, что, если что-то случится с внуком, хоронить ей придется двоих. Ника не сможет пережить, для нее нет середины.
        - Похитители вошли, открыв дверь ключом - он у них был. - Олешко рассматривает дверь. - Замок не взломан. Потому охранники не среагировали - они думали, вероятно, что вернулся кто-то из нас. У кого еще были ключи?
        - У Евгении, - Ника вздыхает. - Отец потребовал, чтобы… в общем, была у нее связка, но только один подходил к двери - от замка, на который мы запирались, когда все находились дома.
        - Ну а большего и не потребовалось. - Олешко сжимает губы. - Самая страшная вещь - привычка, автоматизм. Пришли и автоматически заперли дверь на привычный замок. Тетя Стефа, вам отдали вещи Евгении и мужа?
        - Его борсетка была на заднем сиденье, она практически сгорела, а сумку Жени нашли на ближайшей помойке.
        - Что в ней было?
        - Косметика, блокнот, паспорт…
        - Ключи?
        - Нет, ключей не было…
        - Ну вот вам и отгадка. Тот, кто убил Евгению, забрал ключи. Значит, нужно искать…
        - Она мне говорила, что дала показания в прокуратуре против своего сожителя, - мать сжимает ладони, стараясь унять дрожь. - Сказала, что за это ее выпустили под подписку о невыезде.
        - Как звали сожителя?
        - Борис Трофимов.
        Олешко присвистнул.
        - Что? Паша, что?
        Ника смотрит на него такими отчаянными глазами, что он отводит взгляд. Нет, не вышло бы из нее секретного агента - слишком сильные чувства обуревают ее, если любит, то любит, если ненавидит, то насмерть. Этого ни один секретный агент не может себе позволить.
        - Он темная лошадка. Но я знаю кое-кого, с кем он связан. Трофимов сейчас в бегах. Его видели в тот день, когда погибла Евгения, в этом дворе - думаю, он и убил ее и отца. Возможно, похищение - его рук дело. Но вот кто стоит за ним, я не знаю.
        - Надо его найти!
        - Я найду. Ты поговори с полицией и жди моего звонка. Ника, я обещаю: я его покромсаю на атомы, но вырежу из него правду.
        - Тогда иди и сделай это.
        Ника повернулась к полицейскому, он спросил:
        - Вы хозяйка квартиры?
        - Вы же знаете, что я.
        - Так положено. Нужно, чтобы вы ответили на несколько вопросов.
        Ника отворачивается и идет к Мареку в комнату. Там беспорядок, белье с кровати сорвано, подушки разбросаны. Ника поднимает подушку сына и утыкается в нее лицом - она пахнет ее ребенком. Где он сейчас? Почему его ищет чужой человек, а она, мать, ничего не может сделать? А если его пытают? Убивают? Или уже убили? А если она больше никогда его не увидит? Зачем тогда все?
        Буч прыгает ей на колени, он рад, что его человек снова с ним. Она машинально гладит его.
        - Ника…
        - Не трогай меня сейчас, Леша. - Она поднимает на Булатова пустой взгляд. - Не трогай, я сейчас… не могу. Ты иди… там мама, Макс. А я хочу побыть одна. Понимаешь? Мне надо. Возьми Буча, пожалуйста, он испуган.
        Ей нужно остаться одной и подумать.
        Кому понадобилось похищать детей? Кому она перешла дорогу?
        Есть только один человек, который хочет ее смерти. Почему - не имеет значения, ей это неинтересно. Но он заплатил киллеру, чтобы тот убил их с Максом, а поскольку они живы, еще ничего не закончилось. И то, что он сидит очень высоко, значит только одно: при падении он разобьется насмерть.
        Ника села в угол комнаты и уткнулась в подушку Марека. Она подождет новостей от Олешко, а потом решит, как поступить. Но сейчас нужно ждать, и на это нужны силы, и она их сохранит.
        Дорога на Остров потерялась, и Буч мяукает в тумане.

* * *
        - Марек, что теперь будет? - Ирка прижимается к названому брату. - Димка, иди сюда.
        - Нет, надо обследовать это место. - Димкин голос звучит откуда-то справа. - Может, есть выход.
        - Нет выхода… - Ирка плачет. - Мы умрем здесь…
        - Не умрем. Мать найдет меня. - Марк обнимает ее. - Она всегда меня находила, когда мы играли в прятки.
        - Сравнил тоже.
        - Ты не понимаешь. Мать… она как кошка, всегда найдет путь. Туда, где другие и не подумают искать, она обязательно заглянет.
        - Я пить хочу…
        - Ир, постарайся просто сидеть и ждать. - Марек гладит девочку по голове. - Димка, иди к нам, хватит в темноте рыскать.
        - Каменный мешок какой-то.
        Димкина рука теплая и крепенькая, они садятся на какие-то тряпки, прижимаются друг к другу и погружаются в ожидание. Их будут искать и найдут - потому что их любят, без них ничего не делается.
        - Мой папа сейчас ищет меня. Всех нас.
        - Да. Мать тоже. Ничего, ребята, прорвемся. Вот отдохнем, отдышимся - и потихоньку обследуем здесь все, чтобы понять, куда мы угодили.
        В квартире все случилось так быстро, что они толком и понять ничего не успели. Какие-то люди вдруг появились в комнате, раздались негромкие хлопки, котенок кубарем скатился с коленей и спрятался за диван, а их уже тащили к выходу мимо лежащих в крови охранников.
        И теперь они здесь - этот каменный мешок где-то в Александровске, потому что везли их недолго.
        - Здесь не холодно - значит, рядом проходят трубы парового отопления. - Марк принюхивается. - Пахнет канализацией, но это, возможно, откуда-то извне. Если нас сюда бросили, значит, дверь имеется.
        - Скорее люк. - Димка-Торквемада шмыгнул носом. - Я, когда меня толкали, успел потрогать - проем металлический, закругленный. Так что это не дверь, а люк.
        - Что это может быть?
        - Кочегарка, например. В старых домах есть бомбоубежища - может, это одно из них. Надо ощупать стены, возможно, есть другой выход, - говорит Димка.
        - Тоже дело. - Марк отстраняет Ирку. - Ты посиди, а мы с Димкой…
        - Я боюсь одна. С вами пойду.
        Они медленно двигаются вдоль стены.
        - Не может быть, чтоб ни одной щели…
        - Возможно, еще ночь. Ир, не волнуйся, мы выберемся.
        - Как же…
        Они нащупывают трубы, оказавшиеся теплыми, и идут вдоль них. Стена обрывается, они уткнулись в другую - медленно пошли вдоль нее. Ощупывая каждый сантиметр, они ищут слабое место. Темнота такая кромешная, что Марку начинает казаться, что он ослеп.
        - Стена стала ниже, потолок нависает. - Марк трогает рукой потолок. - Что это такое, кто бы мне сказал?
        - Похоже, это какие-то коммуникации все-таки. - Димка нюхает воздух. - Канализацией воняет. Мы под землей.
        - Ребята, дверь!
        Ирка нащупала створку и не верит своему счастью. Значит, есть выход.
        - Заперто…
        Ирка прижимается к створке и плачет.
        - Ир…
        - Марек, мы умрем здесь.
        - Это не та дверь, через которую нас сюда впихнули, - говорит Димка. - Там был металл, а здесь дерево. Нужно поднажать…
        - Подожди. Давай послушаем, что там.
        - Марек, да что там может быть? Нужно выбираться и откуда-то позвонить родителям. - Димка повел носом. - Тут канализацией не пахнет, но заметно прохладнее.
        - Ой, а как же мы на улице?.. - Ирка вдруг понимает, что на них, кроме домашних спортивных костюмов и тапок, ничего нет. - Там мороз, а мы…
        - Ир, главное сейчас - выбраться отсюда, а там разберемся. - Марк нажимает плечом на дверь. - Ну-ка, Димыч, пособи…
        Втроем они навалились на дверь - она подается, медленно, но подается! В щель уже видны ступеньки, освещенные каким-то призрачным светом, - на дворе, похоже, все-таки ночь.
        - Когда они к нам ввалились, было шесть вечера. - Димка ведет подсчет. - Ну где-то полчаса везли нас. Ну пусть в семь мы оказались здесь. Часа полтора мы тут торчим… ну два. Сейчас девять - начало десятого. Нас должны искать.
        - Если знают, что случилось. - Ирка вздыхает. - Я с мамой тогда только поговорила, так что она моего звонка не ждет. Разве что Ника или дядя Макс будут звонить и не достанут вас по телефону…
        - Мать, скорее всего, мчится сюда на всех парах. Она у меня такая… гоняет, как Шумахер. Вечно в истории влипает…
        Марек думает о матери - о том, как страшно ему было, когда он решил, что потерял ее. А ведь он практически взрослый - ему совсем скоро, чуть больше чем через год, будет восемнадцать. И сидеть вот так и ждать, когда мать вытащит его… Да дело даже не в том, ведь люди, похитившие их, могут вернуться - и кто знает, с какими намерениями. Хотя вряд ли с хорошими.
        - Давайте поднажмем еще.
        Они наваливаются на дверь, и образуется щель, пригодная для того, чтобы в нее протиснуться. Димка проскользнул первым - вскрикнул и отскочил в ужасе.
        - Что там, Димыч?
        - Трупы… скелеты. Много.
        Они по очереди протискиваются в щель - за ней узкая длинная комната, в зарешеченное окошко видна луна, вверх ведут ступеньки, а справа в углу громоздится бесформенная куча, из которой торчат кости, рядом верхняя одежда.
        - Четверо… нет, пятеро. - Ирка в ужасе прячется за Марка. - Марек, холодно-то как…
        - Ты хочешь вернуться обратно?
        - Нет, но…
        - Тогда терпи.
        Ирка с Димкой согласно кивнули. Нужно выбираться, иначе все может обернуться очень плохо.
        - Буч хитрец каков! Чуть что - за диван! - Димка засмеялся, вспоминая котенка.
        - Ага, отныне и навсегда он Буч Львиное Сердце. - Ирка хихикнула. - Мама мне тоже котэ обещала.
        - Вот выберемся, сходим на Птичку и купим, - обещает Марек.
        - У дяди Леши на заводе возьму.
        - Тоже дело. Буч со знаком качества, значит, умеют там котов делать.
        - Ника говорит, что коты тамошние счастье приносят.
        - Коты вообще приносят счастье.
        Димка слушает их и думает о том, что, пожалуй, за всю свою жизнь он не был так счастлив, как в последний месяц, когда появились Ника, Марек с Иркой, Буч - и отец тоже снова появился в его жизни. И он найдет их.
        - Куда теперь? - Димка старается не смотреть на кучу в углу.
        - Давайте по лестнице.
        Они идут вверх по лестнице, и холод пробирает их насквозь.
        - Марек, мы замерзнем здесь насмерть. - Ирка обхватила себя тонкими руками. - Там мороз…
        - Мы просто посмотрим, где находимся, и что-нибудь придумаем.
        Они поднимаются по лестнице и оказываются в помещении, выложенном плиткой. Окна забраны решетками. Марк толкает решетки - нет, не сдвинуть. Двери нет.
        - Отсюда нам не выйти.
        Ирка плачет.
        - Марек, мы умрем здесь!
        - Глупости. Мы выберемся. Но надо одеться. Там в углу есть одежда.
        - С мертвых?
        - В любом случае она им больше не нужна, а если мы не утеплимся, то скоро тоже умрем - холодно.
        Они возвращаются в комнату, в которой начали подъем по лестнице.
        - Стойте здесь, я сам.
        Марк понимает, что он мужчина, он - старший, и незачем Ирке с Димкой видеть такое.
        Тела были свалены здесь давно, из-за хорошей вентиляции они мумифицировались. Марк подходит к куче верхней одежды. За спиной вскрикнула Ирка.
        - Ир, не надо смотреть. И Димке не позволяй. - Марк бросает им куртку, найденную сверху. - Надевайте.
        - Я не могу. - Ирка в ужасе смотрит на куртку. - Марек, я ни за что…
        - Ты хочешь умереть от холода? В подвал мы не вернемся, мы будем искать выход. Но мы раздеты, а там мороз. Надевай, мать твою, нечего сопли распускать!
        - Ты ругаешься совсем как Ника.
        - Ну, мы же с ней как-никак родственники. Ир, просто надень ее, и все.
        Он тянет за рукав еще какую-то одежду. Он понимает, что ему, возможно, это будет сниться всю оставшуюся жизнь, но главное сейчас - чтобы она была, эта жизнь. Он в ответе за брата и сестру, он мужчина и он - взрослый, а они - дети.
        - Димыч, надевай.
        Марк тянет из кучи длинный плотный плащ, который пропах смертью, но это неважно.
        - Здесь в кармане что-то есть…
        Он достает из кармана предмет - это пистолет.
        - Заряжен, полная обойма. Если он стреляет, не заржавел и не испортился, мы отсюда выберемся.
        - Как?
        - Найдем дверь, ведущую наружу, и даже если она заперта, я выстрелю в замок.
        Одежда нестерпимо воняет смертью, но холод отступил.
        - Идем, я там видел коридор. Возможно, оттуда есть выход наружу.
        Они идут по лестнице, поднимаются выше - коридорчик небольшой, с несколькими дверями, за ними машинный зал и какая-то комната, в ней тоже дверь. Она заперта. Марк взводит курок.
        - Уши закройте.
        Димка с Иркой прижали ладошки к ушам, Марек выстрелил в замок один, потом второй раз. Обитая железом дверь дрогнула и задребезжала.
        - Давайте вместе, навались!
        Ржавые петли заскрипели, замок вылетел напрочь, створка отскочила, и они едва не полетели в пустоту - за дверью была отвесная стена.
        - Вот так выход… - Димка заглянул вниз. - Смотрите, здесь внешняя лестница.
        - Осторожно. - Марк отстранил его и выглянул наружу. - Да, по всей стене идет пожарная лестница. Ржавая совсем, но нужно спускаться. Давай, Димка, ты самый легкий.
        Димка, вздохнув, ставит ногу на перекладину. Она угрожающе скрипит, но он, не обращая внимания на страх, спускается вниз - всего три пролета, не так высоко, каких-то двенадцать метров.
        - Ты там как? - Марек смотрит на крохотного Димку, подпрыгивающего внизу на снегу, как воробей. - Нормально?
        - Ага, нормально, только холодно! - Димка прыгает в тапках на снегу, ему весьма неуютно. - Давайте, спускайтесь, я жуть до чего замерз вас ждать!
        - Ира, давай.
        - Маречек… а ты?
        - А я после тебя. Я самый тяжелый. Если ты останешься, а лестница подо мной оборвется, ты отсюда не выберешься, и Димка внизу один, он маленький, может не сориентироваться, пропадете оба…
        - Марек!
        - Иди, Иришка.
        Они никогда не называли так друг друга, но вот назвали. Дружба, родство - не кровное, а настоящее, все это в один момент не вырастает, но, появившись, уже не исчезнет.
        - Ты тоже не задерживайся.
        Он кивает. Лестница скрипит и ходит ходуном, Ирка преодолевает последний пролет и прыгает на снег.
        - Как ты тут?
        - Замерз. - Димка кутается в куртку. - Но без одежды была бы совсем труба. Марек, ты там что, уснул?
        - Сейчас.
        Марк бросает вниз тяжелый плащ и пистолет. За три пролета лестницы он не замерзнет насмерть, но плащ весит килограммов пять, не меньше.
        Лестница заскрипела, он вцепился в поручни и стал спускаться.

* * *
        - То есть где дети, ты не знаешь.
        Паша Олешко импровизировал. До его берлоги далеко, используй то, что под рукой - и не ищи себе другое, так говаривал Филеас Фогг в дурацком мультсериале из детства, где косоглазая Блинда Мейс подпрыгивала на батуте в лиловом платье.
        Олешко, насвистывая, точит нож - не бог весть что, но сгодится и такой. Борик смотрит на него как на сумасшедшего, до него еще не полностью дошло, в каком скверном положении он оказался. Он понятия не имеет, откуда в его конспиративной хате появился этот мужик и как вообще получилось, что он связан и совершенно не может говорить - хотя рот не заклеен.
        - То, что ты убил эту тварь и ее папашу, мне безразлично. Скажу тебе больше - я уж и сам подумывал организовать им что-то вроде утечки газа или автомобильной катастрофы, но ты избавил меня от этих хлопот, за что я тебе премного благодарен. - Олешко пробует лезвие пальцем. - Нет, дрянная сталь, истечет пациент кровью, и все, а мне надо другое… Знаешь, что я собираюсь с тобой сотворить? Одна женщина перед смертью просила меня сделать твои последние часы страшными и мучительными. Неважно, что она пока жива - и, надеюсь, долго еще будет жить… странная такая, забавная, словно повзрослеть позабыла… Когда она просила меня об этом, то была на пороге смерти. Знаешь, что самураи, которые шли в бой, уже чувствовали себя мертвыми? Вот тут такой же момент, хотя вряд ли она знает о самураях. И сейчас я собираюсь выполнить ее просьбу и практически впервые сделаю это с удовольствием. Мне эти дети дороги, понимаешь? Стали вдруг дороги в какой-то момент, а человек, посягнувший на них, мне интересен, только чтобы вырезать из него правду, потом пытать его часами, не позволяя умереть или потерять сознание. Ты
понимаешь?
        Борик смотрит на него белыми от ужаса глазами и мычит.
        - Пока не пытайся мне ничего говорить. - Олешко снова пробует лезвие. - Есть на теле человека такие точки, нажав на которые можно заблокировать некоторые нервные реакции. А можно и убить. Я отобрал у тебя способность говорить - но я ее верну, ведь ты хочешь поведать мне, куда подевал детей. И ты скажешь, по глазам вижу - скажешь. Но позже. А сейчас я попробую, хорошо ли наточено лезвие. Хотя сталь паршивая, но ничего другого все равно нет. Конечно, можно переломать тебе пальцы, руки, ноги… но это подождет. Готов?
        Борик энергично мотает головой, дескать, нет, он совершенно не готов к такому повороту судьбы, но Олешко явно не проникся его терзаниями. Он делает надрез, поддевает кожу - Борик заходится в немом крике.
        - Видишь, как хорошо, что я отобрал у тебя голос. Сейчас ты всех соседей перебудил бы.
        Он заносит нож, и Борик обвисает - потерял сознание.
        - Ну нет, это слишком просто. - Олешко ставит заряд шокера на минимум и нажимает кнопку, Борик приходит в себя. - Ну, видишь, мы снова вместе. Продолжим?
        Трофимов мотает головой, что означает: продолжать не надо, и Павел, ткнув ему пальцем куда-то в грудь, предупреждает:
        - Будешь орать или визжать, как свинья, - я отрежу тебе ухо. Веришь мне?
        Борик кивает. Еще бы ему не верить.
        - Где они?
        - На Скворцова, это на выезде из города. Там… там старый элеватор… они в подвале около котельной…
        - В пижамах, босиком - среди зимы?
        - Там тепло. Трубы теплотрассы проходят… послушай… отпусти меня. Я скажу, кто заказал мне это сделать.
        - Ну, кто заказал, я и так знаю. Игнат Кравцов, да? Вот же Панфилов, сукин сын, как он все знал наперед? Мне бы так… Как ты связывался с ним?
        - Я… телефон есть такой. Звонишь за границу в какую-то контору, там просишь к телефону Игната Васильевича, называешь свое кодовое имя и номер… и тебя с ним соединяют.
        - Где номер этой конторы?
        - Я наизусть запомнил. Мы все знали наизусть.
        - И много вас?
        - В каждом городе кто-то есть. Мы делаем бизнес для него. Он ценит исполнительность и очень хорошо платит. Правда, и за проколы взыскивает в десятикратном размере, но своих людей не бросает… мне пообещал изменить внешность и перевести на другой участок. После того как я детей увезу…
        - Что он собирался с ними сделать?
        - Да ничего. Сидели бы там, кричи не кричи, никто не услышит, воды нет, и прочее… сколько бы они протянули, неделю?
        Олешко смотрит на Борика и думает о том, что его учили правильным вещам, зря он расстраивался. Потому что средний гражданин просто убил бы этого подонка, но он не заслуживает просто смерти. Олешко прикидывает время - час у него по-всякому есть. Что ж, пора за работу.
        - Леха, быстро мотайте на Скворцова, там есть старый элеватор, дети там. - Олешко поворачивается к Борику, и тот понимает, что сейчас будет продолжение банкета. - Не визжи. Мы слегка развлечемся, пока мне сообщат, что дети живы и здоровы. А потом уж… Давай, расскажи мне еще о своем патроне.
        - Я все скажу, все!
        - Вы все всегда рассказываете всё в итоге. - Олешко усмехается. - Нет такого организма, который не сломают правильно поставленные вопросы. Но нужно время и вдохновение, а у меня есть и то, и другое. Так что ты собирался мне рассказать?
        Захлебываясь словами, Борик выкладывает все, что знает и о чем догадывается. Он понимает: пока он говорит, нож будет без дела. И он ужасно боится, что знает недостаточно, чтобы заполнить время, за которое родители попадут на старый элеватор.


        19
        Ника гонит машину так, что Максим с Алексеем просто вжались в сиденья и молча ждут удара.
        - Вот он, элеватор.
        Машина тормозит, Ника выскакивает наружу, хлопает дверцей, Булатов бежит за ней.
        - Никуша, подожди!
        Но она не может ждать. Она бежит ко входу - он закрыт. Где-то там ее ребенок, и она попадет внутрь в любом случае.
        - Надо открыть.
        - Паша сказал, там дверь с торца.
        - Леш, где здесь торец?
        - Давай обойдем вокруг.
        Ника обходит стену - кругом запустение, здание очень высокое, по внешней стене вверх идет пожарная лестница. Ника видит дверцу - на фоне огромного здания она кажется крохотной - это не дверца, а скорее люк, и она дергает его - нужно открыть, но металл примерз.
        - Отойди, Ника.
        Алексей отодвигает ее в сторону, Матвеев становится рядом:
        - Дай подсоблю…
        - Макс, одной рукой!
        - Ничего, я и одной.
        Эти несколько страшных часов Матвеев молчал. Он думал о том, что будет, если Димка не вернется домой, - и по всему выходило, что ничего уже не будет. Когда ушла Томка, это было тяжело, больно, невыносимо, но мысль о том, что сын может погибнуть, казалась ему чудовищной. И он замкнулся, закрылся от всех, потому что говорить он не мог и сделать ничего не мог.
        Когда позвонил Олешко и сказал, где искать, и Ника, в чем была, выскочила из дома, он бежал за ней и думал только об одном: скорее! Когда Ника гнала машину через город, рискуя разбиться, он думал, что машина едет слишком медленно. Хотя какая-то его часть, придавленная внезапно свалившимся ужасом, взывала к разуму - слишком быстро едет машина, разобьется! Но разум, наполненный ужасом, твердил: скорее, скорее, скорее!
        И вот они здесь, железная дверь примерзла, будь она неладна, но там их дети, и они эту дверь зубами будут грызть и откроют.
        - Максим Николаевич, да зачем же самим-то!
        Это подоспела машина с охраной.
        - Уж извините, но догнать вас не смогли, - охранник искоса поглядывает на Нику. - Вам бы, Ника Григорьевна, в гонках участвовать. Шумахер нервно курит в сторонке. Ну-ка, ребята, беремся!
        Они крутят колесо, ржавый механизм поддается с трудом.
        - Мама!!!
        Из-за угла появляется Марк, за ним вприпрыжку бегут Димка с Иркой. Одетые самым живописным образом, пахнущие кладбищем - живые, здоровые дети, и Нике кажется, что это сон, но Марек живой, продрогший, ее Марек - вот он, и Ирка с Димкой тут же.
        - Сынок…
        - Ну, что я вам говорил? - Марк победно смотрит на друзей. - Мать всегда находит меня. Я знал, что надо просто подождать.
        - А чего ж не ждал-то? Господи, в тапочках, на снегу! Марк!
        - Скучно было в темноте сидеть.
        - Немедленно в машину! - Булатов поднимает Ирку на руки - ноги ее почти не держат. - И в больницу, сейчас же. Все, Ника, за руль ты не садишься. Я поведу. Дети, выбросьте эти жуткие балахоны, от них несет моргом.
        Охранники, весело переговариваясь, тоже грузятся в джип. Ника оказывается на заднем сиденье, рядом Марек, и она обнимает его, странно пахнущего, замерзшего, но несомненно живого. Дети наперебой рассказывают, как им удалось выбраться из страшного подвала. И о трупах, и о лестнице - а Ника с Максом молчат. Она прижимает Марека к себе, ему пришлось согнуться, чтобы мать могла его вот так прижать, но он не спорит и не возмущается. Мама пахнет домом, детством, счастьем, и снова все хорошо.
        - Ты молодец, племяш. - Матвеев смотрит на него с уважением. - Не растерялся, не скис и ребятам не позволил сдаться.
        - Да они не сильно-то и сдавались. - Марк счастливо смеется. - Димка вообще боец.
        - А я - нет. - Ирка смотрит в окно. - Я очень испугалась…
        Ей грустно, что она не может сейчас быть рядом с мамой, даже позвонить, и то не может, но она и рада этому - маме волноваться нельзя.
        - Бояться можно по-разному. - Булатов одновременно смотрит на дорогу и в зеркало заднего вида, чтобы видеть Нику. - Один, когда боится, теряет способность думать и действовать, другой мобилизуется и ищет выход, а плачет потом.
        - Мы не плачем. - Димка сопит, уткнувшись в рукав отца. - Даже Ирка не плакала…
        - Ну, немного-то плакала, вначале. - Ирка смотрит вперед. - Завтра маме позвоню…
        В приемном покое их уже ждут. Стефанию Романовну привез Олешко, Семеныч с Ларисой хоть и не дежурят сегодня, приехали почти одновременно. Детей увели осматривать, а Ника встречается глазами с Олешко.
        - Я сделал все, как ты просила.
        - Спасибо, Паша.
        Он сжимает ее ладонь.
        - Ты хорошо держалась, Ника.
        - А ты спас моего ребенка и меня.
        - Работа такая.
        Никто этого не слышал, никто бы и не понял - только им двоим понятно, что враг мертв и больше не навредит. Но сегодня Ника примирила его с тем, другим, от которого он так бежал, и теперь нет больше двойственности, и можно не носить маску - друзья всегда все правильно поймут, и он сам наконец сегодня тоже правильно себя понял.
        - Мама, как ты?
        - Ничего, Никуша, держусь. Я уж думала, потеряю вас обоих…
        - Видишь - обошлось.
        Семеныч выходит к ним деловитый и раздраженный.
        - Вы до сих пор здесь?
        - Но…
        - Молчи, ходячая катастрофа. Я вынужден был звонить начальнику дорожной полиции, просить, чтоб отозвал своих орлов, гнавшихся за тобой по городу. Тебя за руль пускать вообще нельзя, ты на знаки и светофоры специально внимания не обращаешь или очки тебе выписать? Леха, зачем ты пустил ее за руль?
        - Попробуй не пусти ее…
        - Это да.
        - Ты-то откуда знаешь, Семеныч?
        - Сам видел, в окно. Лехину машину сразу узнал, но что за рулем не он, понял в момент - так ездит только один человек. Тут же и позвонил, чтоб права у тебя, бестолочи, не отобрали - скажи спасибо, что он у меня ждет плановой операции. В общем, так. У всех троих - переохлаждение, у младшего - легкое обморожение пальцев стоп, у девочки - ушей и стоп. Марк пока в порядке, но, зная его почти с пеленок, я готов к сильнейшему бронхиту. Так что дети останутся здесь на три-четыре дня как минимум. А теперь езжайте домой, нечего тут митинговать. Голова не болит?
        - Есть немного, - отвечает Ника.
        - Алексей, проследи, чтоб она выпила таблетки - одну синюю и одну белую.
        - Она говорит, что синие - это яд. - Булатов решил слегка подразнить Нику. - Мол, склероз у Семеныча, таблетки перепутал.
        - Она тебе завтра скажет, что земля квадратная, лишь бы таблеток не пить. Проследи. Все, некогда мне с вами.
        Он уходит - его зовут к больному, и хоть смена не его, но раз уж он здесь…
        - Сердится - значит, все хорошо, - Ника чувствует страшную усталость. - Ой, а дома-то…
        - Все уберут, пока мы здесь. - Олешко ухмыльнулся. - Я нанял трудолюбивую клининговую фирму, а попросту - уборщиков. За двойную оплату. Ковры придется выбросить, остальное сделают в лучшем виде.
        - А охранник выжил? - Ника помнит два силуэта, нарисованные мелом на полу и ковре.
        - Выжил, - Олешко невесело улыбается. - Правда, часть легкого ему пришлось удалить, но Семеныч говорит, люди и с одним до ста лет живут, а с полутора - до двухсот. Врет, конечно, но парень будет жить.
        - Отличная новость. - Булатов подает руку Стефании Романовне. - Едемте домой пить чай, а? Плюшек каких-нибудь купим по дороге.
        Предложение всем нравится. Они грузятся в машину - в тесноте, да не в обиде! - потом Матвеев с Олешко идут в супермаркет покупать «плюшки», и Павел выносит два огромных пакета - ну а что, их снова много, надо же что-то есть!
        Они поднимаются наверх, квартира уже блестит, пахнет чистотой и морозом - окна открывали, чтобы проветрить. И голый пол, непривычный без ковра.
        И Буч, сидящий на столе и поедающий ветчину из тарелки.
        И это дом, и все живы.
        - Утопить его жаль, конечно… - Матвеев смотрит на котенка, абсолютно не смущенного тем, что его застали на столе. - Откормленная зверюга, что ж топить, когда столько продукта в него вложено. В прямом смысле слова. Но расположился по-хозяйски, а это не дело.
        - Очень даже дело. - Алексей смеется. - Это же кот из Красного Маяка, то бишь из Никонова, а никоновские коты - особые.
        - Да видел я ваше кошачье царство. - Матвеев вспоминает свой приезд в городишко и улыбается. - Удивился тогда, как много их у вас, и все один в один - наглые, деловые и откормленные.
        - Это местная традиция. - Булатов наливает воду в чайник. - Паш, чашки достань. И пожрать бы…
        - Так купили все, сейчас достану. - Олешко выкладывает из пакетов колбасу, сыры, соки, фрукты, йогурты. - Картошечки бы… соломкой жаренной.
        - Обойдемся. Леха, ты давай, про котов рассказывай. - Матвеев разворачивает конфету. - Нику бы позвать.
        - Я ей потом расскажу. - Булатов заваривает чай. - Там пирожные были… Паш, ставь на стол!
        - А Буч?
        Кот все это время невозмутимо сидит на столе. Люди снова при нем, а значит, мир обрел ясность. Правда, корма ему, уходя, не насыпали - но это не страшно, он нашел на столе свою ветчину. А сейчас они принесли еще что-то, что с момента попадания в квартиру тоже принадлежит ему.
        Булатов берет котенка и пересаживает его на табурет:
        - Вырос ты, брат, на дармовых харчах, бока отъел нешуточные. Ставим посуду, дамы заждались. Так вот, что касается никоновских котов. Есть местная легенда о том, что когда купец Никонов построил стекольный завод, то выписал мастеров из города Ямбурга. И прислали ему в числе прочих немца по имени мастер Дитмар. Он был знаменитым стеклодувом, настоящим художником. И была у мастера Дитмара дочь Тильди. Они жили вдвоем, и при них - кошка. Очень Тильди любила эту кошку, с рук ее не спускала, и кошка любила Тильди. Ну, народ тогда большей частью дикий был, некультурный, а тут посреди мазанок - домик немецкий: заборчик в порядке, дворик чистый, комнаты прибраны, занавески белые, и Тильди в синем платье и в белоснежном крахмальном переднике, да чепец кружевной на голове. И куда ни пойдет, всюду кошка с ней. Хорошенькая, аккуратная девушка, все парни смотрели на нее, но она не смотрела ни на кого. Девки злились очень и сочиняли небылицы о Тильди, да так ловко, что начали болтать людишки: дескать, Тильди - ведьма, не иначе. И однажды парни подстерегли Тильди, избили, изнасиловали и бросили в пруд - умирать.
А кошка побежала на завод и так кричала, что мастер Дитмар с подмастерьями пошли за ней. Привела кошка их к воде, вытащили они Тильди, но она пожила два дня в горячке и умерла, так и не сказав, кто с ней сделал это. Мастер Дитмар от горя помешался и наложил на себя руки. Ну, люди посудачили и забыли. А только парни те, что надругались над бедной девушкой, один за другим в течение сорока дней после ее гибели умерли страшной и мучительной смертью. И те девки, что подговорили их на это, тоже счастья не увидали. Какая умерла, какая окривела и в девках осталась, а какая в подоле принесла и спилась. И всякий раз перед смертью каждому из них показывалась кошка - та самая, что жила у Тильди. И стали люди замечать, что на могиле Тильди поселилась кошка. И могилка всегда аккуратная, не чета другим - ни сорняк не растет, ни пустая трава - укрыл ее белый цвет тысячелистника, как кружевной чепец. И кошка эта в траве так и жила. Но тот, кто плохо говорил о Тильди, очень скоро видел эту кошку рядом, и значило это, что быть беде. Кошка мстила людям за их злобность, злословие, за загубленные жизни своих людей. Кстати,
мстила и после своей смерти. И люди в Никонове поняли то, чего не поняли нигде: кошки - наши проводники в мире духов. Они живут тут и там одновременно, и своего человека защищают даже после смерти, его и своей. И если идет человек рядом с котом кошачьей тропой, он под его защитой. Но и кошки требуют заботы и настоящей любви, и если они получают то и другое с искренним чувством, своего человека они в обиду не дадут. Так что постепенно повывелись в Никонове люди, которые пинали кошек, обижали их. И стало им там раздолье, и люди при них зажили спокойно и сыто. Такая вот история.
        - Ну, ты хватил! - Олешко фыркнул, глядя на Буча. - Сильно он защитил своего человека?
        - Но все живы.
        - Тут крыть нечем. - Павел озадаченно чешет кончик носа. - Самое странное в этой истории: каждый из вас должен был погибнуть, но каким-то чудом все вы живы и относительно здоровы. А кто не здоров, у того динамика очень положительная.
        - Ну, вот. - Булатов ставит на стол тарелку с пирожными. - Зовите дам, будем чай пить.
        - Только чай? То есть помолвку обмывать не станем? - Матвеев достает из пакета коньяк и шампанское. - Ника, зови мать, будем пить за твою помолвку.
        Ника выходит к столу - измученная, с синяками под глазами.
        - Мама выпила лекарство и легла. Досталось ей…
        - Понятно. - Олешко разливает чай. - Ничего, ребята, все будет хорошо, все образуется. Ну, что, пьем за молодых - чтоб поженились, жили долго и счастливо и ускакали кошачьей тропой в один день.
        - Кошачьей тропой? - Ника отпивает чай. - Горячо…
        - Молока добавь. - Матвеев наливает ей молоко. - Мы тут послушали легенду о кошках из Красного Маяка.
        - А, о Тильди?
        - Так ты знала?!
        - Марек в интернете нашел. Ой, а Буч-то у нас голодный!
        Кухня взрывается мужским хохотом.
        - Этот голодающий сожрал тарелку ветчины. - Олешко вспоминает котенка, сидящего прямо на столе, и улыбается. - А занятный зверюга! Ну, что ж. Счастья вам, Леха и Ника. Я очень рад за вас, правда. Всегда приятно, когда у друзей все хорошо. А ведь много хорошего случилось за это время! Нашлись Макс и Ника, и отыскали свою сестру. Панфилов с Валерией, похоже, будут очень счастливы. А главное - все живы.
        - Думаю, главное - то, что мы все встретились. - Ника ставит чашку на стол. - Ведь месяц назад мы друг друга не знали.
        Они умолкают. Это кажется таким невероятным - всего месяц, тридцать дней. А до этого была жизнь, в которой они не знали друг друга. Как такое может быть, если они знакомы всю жизнь? У них общие дети, общая квартира и общая жизнь! Как такое могло случиться - всего-то за месяц?
        - Все, что было в жизни ненастоящего или неправильного, каким-то образом ушло за этот месяц. - Ника задумчиво гладит Буча, уснувшего у нее на коленях. - Очень страшно порой было…
        - Настоящее всегда рождается с болью. - Алексей думает о том, что его жизнь обрела новый смысл. - Вот о чем я думаю сейчас. Нам дается то, без чего нельзя жить - солнце, вода, любовь родителей и любимых, дети, друзья - все это нам дается за так, а мишура - да, стоит денег. Но когда наступает такой момент в жизни, как сейчас, понимаешь, что мишура тебе не поможет, и деньги, вложенные в нее, напрасны - ну и какой смысл гробить жизнь на работе?
        - Гимн прозревшего трудоголика. - Ника смеется. - Я всегда это знала, сколько себя помню. Если жизнь не приносит удовольствия, значит, ты неправильно живешь.
        - Да, старина Хайям был прав:
        Кто понял жизнь, тот больше не спешит,
        Смакует каждый миг и наблюдает,
        Как спит ребенок, молится старик,
        Как дождь идет и как снежинки тают.
        Олешко потянулся к чайнику.
        - Хорошо сидим, душевно, а дела-то наши не ждут. Но мне надо немного подумать, так что общий сбор трубим на завтра, будем мозговать. А сейчас спать, Ника похожа на Смерть после трудового дня. Посуду я помою сам.
        Матвеев тоже хочет спать, тахта в кабинете манит его, но Олешко придерживает начальника:
        - Максим, ляжем в детской. Я раскладушку притащу.
        Матвеев кивнул:
        - Павел прав, нужно дать людям возможность побыть вместе.
        А Ника об этом и не думает. Нырнув под одеяло, она свернулась калачиком, рядом пристроился Буч - урчит, как трактор, и невозможно удержаться, чтобы не погладить его. Булатов в соседней комнате - спит на тахте, где раньше Матвеев с Димкой спали. Ее квартира превратилась в Шанхай, но это не напрягает отчего-то. А самое главное, все живы. И Марек тоже.
        Ника взяла сотовый.
        - Марек, ты спишь?
        - Нет, мам, - сын говорит немного сонным голосом, он явно собирался уснуть. - Ты там как?
        - Да вот лежим с Бучем и думаем о тебе.
        - Я бы сейчас тоже хотел погладить его. - Марек улыбается. - Завидный у нас с тобой котэ.
        - Это да. Как там дети?
        - Димка спит, ему ноги чем-то намазали, потому что болели. У Ирки уши распухли, она поревела маленько, но Лариса заверила, что уши вернутся в первоначальный вид, она успокоилась и тоже дрыхнет.
        - А ты-то чего?
        - Ты же мне звонишь. Я знал, что позвонишь, ждал.
        - Ну, тогда спи. Что тебе принести завтра?
        - Мам, принеси мне сока апельсинового, сделай свежий. И пирожных с кремом. И еще чего-то вкусненького. А Ирке принеси корзиночек, и отбивных на всех пусть бабушка нажарит, если сможет, - здорово они у нее получаются.
        - Сынчик, ты себя как чувствуешь?
        - Не знаю, мам. Может, простыл маленько, а так - нормально. Ладно, я спать, и ты тоже спи.
        Ника кладет сотовый на тумбочку, смотрит на котенка:
        - Видал? Вырос мальчик… его похитили, он раздевал трупы, лез по отвесной стене, болтался босиком на снегу - а сейчас уснет, и все. Настоящий мужчина вырос.
        - Ника, ты с кем беседуешь?
        - С Бучем. Он весьма умен и прекрасен.
        - Кто бы сомневался, - Булатов садится рядом. - Подвинешься маленько?
        - А Буч?
        Котенок встал, потянулся, зевнув и выгнув спину, и прыгнул на пол.
        - На кухню пошел, проверить, что там оставили ему съестного. - Булатов смотрит на сонную Нику и думает о том, что видел в своей жизни и более красивых женщин, и более молодых, и с ресницами такими, как веер… но не было Ники, и что это была за жизнь? Преснятина.
        - Ты…
        Она не успевает договорить. Он целует ее, как жаждущий в пустыне припадает к источнику. Он целует ее шею, плечи, грудь - а она, сначала замерев под таким напором, вдруг поняла, что не ответить не может. И полумрак спальни кажется мягким и вязким, и простыни стали отчего-то горячими и обжигают тело, и желание только одно - быть вместе.
        - Я думал, мы до самой свадьбы будем так и ходить, как пионеры, взявшись за руки. - Алексей, не в силах выпустить Нику, прижимает ее к себе. - Куда ты? Полежим немного. Я люблю тебя, малыш.
        - Да? А я уж думала, ты никогда мне этого не скажешь. Леш, давай в ванную и спать. Мне эта нездоровая история вокруг нас уже надоела до чертиков, а Паша, похоже, имеет что нам сказать, надо, чтоб башка утром варила.
        - И то. Но я сплю здесь, отныне и навсегда.
        - Если ты не храпишь, то ладно. Подожди… а где теперь спит Буч?
        - Кровать большая, он найдет себе место.
        - Котохульно как-то завучит…
        - Как звучит?
        - Ну, котохульно. Вот если пренебрежительно о Боге, то это богохульство. А тут котохульство. Сам должен понимать.
        Булатов хохочет, уткнувшись в подушку.
        - Никогда никто так не смешил меня, как ты. - Он целует Нику снова, смотрит в ее сонные синие глаза. - Я люблю тебя до самого нутра, вот что. Не думал даже, что смогу так.
        - Это плохо или хорошо?
        - Это просто - вот так.
        Буч прыгнул на кровать, обнаружил, что его место занято, возмущенно фыркнул и пристроился около Никиной подушки. Тоже ничего место, и его человеку не надо тянуться, чтобы приласкать его - вот он, прямо под рукой. Буч заурчал, когда пальцы Ники погладили его спинку, - мир восстановлен.

* * *
        - Я много чего могу сказать о данной истории. - Олешко выкладывает на стол четыре пластиковые папки с бумагами. - Итак, открываем папку и смотрим на первую страницу.
        Они расположились в гостиной. Завтрак приготовлен и съеден, посуда вымыта, нажарены отбивные и приготовлено ведро апельсинового сока. Стефания Романовна в сопровождении охранников отбыла в больницу к детям. Позвонили Панфилову и Валерии, сделали необходимые звонки по работе, и теперь, разобрав сотовые на части, расположились в гостиной, где Олешко открыл конференцию.
        - Вот этот красавец на фото - наш новоиспеченный олигарх Игнат Кравцов.
        С фотографии смотрит молодой парень, лет двадцати, не больше, с невыразительным лицом и большими синими глазами. Похоже, Людмила всем своим детям не поскупилась передать эти глаза. Но на лице Игната они смотрятся как инородный предмет.
        - К сожалению, это единственная имеющаяся фотография. Парень с младых ногтей шел к успеху. - Олешко переворачивает страницу. - Вот его послужной список. Условная судимость за кражу. Через полгода он загремел на «малолетку», уже за грабеж. Еще несколько судимостей, те же статьи, разные сроки. Все это вы не найдете в архивах МВД, из компьютеров это тоже вымарано. А есть конторы, в которых все равно хранятся настоящие данные. Вот оттуда дровишки, да. Смотрим дальше. Он мог просто поменять фамилию и имя, и опознать его было бы труднее, но он этого не сделал. Почему? Тут мы вступаем на скользкий путь предположений, опираясь на факты, но все-таки - предположений. Что мы знаем о нем? Вырос в неблагополучной семье. Мать - алкоголичка, отец - вор-рецидивист, кто мог у них вырасти, кроме такого же отщепенца и преступника? Но возьмем Марину Андреевну, старшую сестру. Она получила тот же набор генов, однако распорядилась своей судьбой совершенно иначе. А Игнат отработал обязательную программу механически: из тюрьмы в тюрьму. Зато произвольная программа у него получилась гораздо более интересной. Вот здесь,
видите, - это Юрий Шульц. Аферист, мошенник, сын лейтенанта Шмидта. Фантазия у него работала отлично, а в голове за час рождались десятки схем, как сделать так, чтоб ничего не делать и жить хорошо. В последний раз Кравцов сидел на зоне под Новосибирском, там познакомился с Шульцем. Вот тот как раз и научил Кравцова многому из того, что он потом реализует, выйдя на свободу. При этом оставив себе прежнее имя, еще раз вам напомню. Шульц научил Игната думать, просчитывать все ходы. Он объяснил, как работает система и как этим воспользоваться.
        - И где этот добрый учитель сейчас? - Ника подумала, что неплохо было бы переехать его машиной.
        - Умер через полгода после знакомства с Кравцовым. Туберкулез подхватил и умер. - Олешко переворачивает страницу. - Итак, господа присяжные заседатели. Подсудимый виновен. Через месяц после того как он вышел на свободу, сгорел архив пенитенциарной службы, где хранилось его дело. Как потом оказалось, из архива МВД все документы, касающиеся Кравцова, тоже странным образом исчезли. Ни фотографий, ни отпечатков пальцев в базе - ничего. Но рукописи, как вам известно, не горят, и проследить славный путь братца Игната было трудно, но тем не менее возможно.
        - Паш, не томи, а? - Матвеев чешет руку под гипсом - она теперь часто чешется, и он приспособил для этого стержень от ручки. - Давай ближе к делу.
        - А я к делу, Максим Николаевич. Схема, придуманная Кравцовым, гениальна и проста. Открывается фирма и сжирает конкурентов в очень короткий срок. Одна, вторая, третья - в разных городах, в разных областях, с разными интересами. Каким образом съедаются конкуренты? Очень просто. Вливаются деньги в свою и демпингуются цены. Одновременно поглощаются фирмы конкурентов - покупаются незадорого или же выкупается контрольный пакет акций. А кто не хочет, тот либо разоряется, либо и похуже, например несчастный случай. Или скандальчик небольшой. Или большая подстава. Все идет в дело. Фирмы эти образуют некую сеть, паутину, и отследить паука очень сложно, но он есть. Правда, знают его только те, кто руководит тем или иным подразделением. Ну а с теми, кто устраивает несчастные случаи, наш семь раз несудимый гражданин общается лично - но никто из них не знает его в лицо и имени не знает. Таких граждан всего четверо, и он не может себе позволить общаться с ними через посредников - лишнее звено для него неприемлемо. Он рассуждает так: киллера трудно отловить и трудно расколоть, а любого посредника - легко. Да и
фактор шантажа тоже имеет место быть, так что четверо подчиняются только ему. Интернет, переписка - и виртуальные расчеты, деньги вперед, - все сам. Вначале кое-кто пытался кинуть Игната, то есть взять деньги и не выполнить приказ, но расплата была всегда очень жестокой: вырезались целые семьи. Причем кто это делал, неизвестно, но очень тщательно и жестоко. И когда все эти разрозненные фирмы и фирмочки начали объединяться в один огромный холдинг, оказалось, что за каких-то полтора десятка лет Игнат создал целую империю. В сферу его интересов попадают все, кто успешен - сначала предложение инвестировать, если отказ - кого-то из партнеров убирают, дело просто перекупают либо дробят, банкротят и забирают даром. Вот потому в «Радиус» приходили парни, которые так не понравились Панфилову. Предложенные инвестиции его не вдохновили, а парни насторожили. Кто-то порылся в файлах фирмы, в личных делах сотрудников, и тогда-то Матвеев заинтересовал Игната лично.
        - Паш, подожди. Откуда у него взялись на все это деньги?
        - О, тут история непростая. Юрий Шульц загремел на нары за мошенничество в особо крупных размерах: организовал что-то среднее между финансовой пирамидой и трастовым фондом, привлек множество вкладчиков - а потом в какой-то момент исчез с деньгами. Когда его задержали, денег при нем не было, и где они, так от него и не добились. Думаю, Кравцову он о них все-таки сказал. В остальном же только мои допущения, хотя я в них уверен.
        - Какие?
        - Никуша, это просто теоретизирование. Дети, выросшие в неблагополучных семьях, никогда не бывают нормальными. Они или идут по стопам родителей, или того хуже. Очень маленький процент из них вырастает и живет хорошую жизнь - как правило, это те, кого в детстве изъяли из неблагополучной среды и поместили в семью, где их любили. Марина выросла у бабушки с дедушкой, их жизнь и привитые ими ценности оказались для нее единственно приемлемыми. Игнат, наоборот, не признавал ничего из этого, он тянулся к отцу, болезненно любил мать, которая бросила их с сестрой, а когда вернулась, то везде таскала за собой двух новых детей. Она больше не хотела жить с его отцом, а главное - этих новых детей она любила. Видимо, потому, что любила мужчину, от которого их родила. Эти дети, Сергей и Доминика, росли в хорошей семье, но когда погиб их отец, около года пробыли в маргинальной среде. Это научило их выживанию - не физическому, здесь о них заботилась мать, а эмоциональному. Ну, представьте: они жили в хорошей квартире, у них были книжки, игрушки, отец и мать, нормальная, счастливая семья. Потом не стало отца, а мать
вернулась к исходной точке, но для нее это было обычным, а для детей - нет. Потому эмоциональное выживание стало для них важным. Они привязались друг к другу, мальчик заботился о младшей сестре, рассказывал ей сказки, которые помнил. В это время их старшие сестра и брат живут совсем другой жизнью: сестра постоянно сбегает в бабушкин дом, брат таскается за отцом и видит то, что ребенку его лет видеть не положено. В результате мать у них на глазах убивает отца. У меня есть мысли о том, почему так случилось. Я просмотрел материалы дела об убийстве Тадеуша Радзивилла. Убил его рецидивист Михаил Волошин по кличке Рыба. Он вышел на свободу из Новосибирской ИТК за два месяца до освобождения Кравцова. Мотив своего поступка он не озвучил, в деле написано: «Из хулиганских побуждений». Но думается мне, что Рыба задолжал Кравцову и вынужден был убить Радзивилла в оплату карточного долга. Доказать это я не могу, но я так думаю. Идем дальше. Детей Радзивилла усыновляют разные люди. Дети нормально вошли в обычную жизнь, потому что они привычны к ней. Дети Кравцова разошлись: Марина даже не захотела взять фамилию и
отчество от Василия Кравцова, Игнат упорно оставляет фамилию, хотя это для него не очень хорошо. Думаю, он обвинял в смерти отца не столько Людмилу, сколько Тадеуша, который в свое время забрал у них мать. И ненавидел детей Радзивилла - так же, как их ненавидел его папаша. Думаю, когда он понял, кто такой Максим Николаевич Матвеев, желание убить его стало сильнее рассудка. А потом оказалось, что девочка Доминика тоже жива, вот она, и заказ удвоили. То, что оба убийства были оплачены Кравцовым, я знаю точно. Из первых рук, так сказать.
        - Паш, ты допрашивал киллера?
        - Макс, ты же знаешь, что да. Допрашивал, но он жив-здоров. Правда, ничего о себе не помнит, но ведь жив. Тут вот еще что. Каким-то образом отец нашего Ростика Бережкова узнал, что Кравцов заинтересовался фирмой «Радиус», и знал как о самом Кравцове, так и о его методах. Убийство Панфилова планировалось свалить на него, но такое убийство было совершенно не в его стиле. Впрочем, мы отклонились от темы. Когда Кравцов узнал, что его брат и сестра остались живы, он решил нанести удар по-другому - похитить детей. Он планировал запереть их и дать умереть от голода и жажды. Он использовал Трофимова - бывшего сожителя Евгении. Она была глупа от природы. Она понятия не имела, что за человек ее «Борик». А он работал на Кравцова много лет. Много знал, о многом догадывался, но когда прокуратура начала копать под него, оказалось, что свидетелей против него нет. И тут под рукой оказалась Евгения, по-глупому организовавшая нападение на сестру. Она выдала Борика с потрохами, даже не понимая этого: ткнула пальцами в фотографии некоторых чиновников - вот этого и этого видела, в сауне вместе с Бориком бывали, ну и
остальное тоже. Трофимов ушел в подполье, связался с шефом, а тот велел первым делом заткнуть Евгении рот. Борис, пребывая в дурном расположении духа, выбрал для этого простой и эффективный способ. Но Кравцову Борик уже мешал, и он решает использовать его в последний раз - велит похитить детей. После этого Борик был обречен.
        - Его что, убили? - Матвеев ошалело озирается. - Какая-то вакханалия убийств…
        - Именно. - Олешко ухмыляется. - Но дело снова сорвалось, и наш красавец Кравцов сейчас, скорее всего, вне себя от злости.
        - Но почему? Что мы ему сделали? - Ника горестно вздыхает.
        - Достаточно того, что вас любила ваша биологическая мать, а его сбагрила старикам.
        - Так любила, что меня продала.
        - Ну, мы уже знаем, что она была пьяна, а потом сожалела. Услышав признание Кравцова в том, что это он организовал убийство Тадеуша, Людмила прикончила его. А Игнат был там, и ему к тому времени было уже девять лет, он все слышал и все понял! И всю жизнь ненавидел Тадеуша. И вас, его детей.
        - Ну, это психология…
        - Максим, да все на свете - психология. - Олешко листает папку.
        - А мой отец, профессор физики, считает, что все на свете - физика, - парировал тот.
        - Прав и он, и я. - Павел усмехается. - О процессах в мозге можно рассуждать с обоих аспектов, и это не будет ошибкой.
        - Мне вот другое любопытно, - Матвеев взъерошил волосы. - Ладно, я был официально усыновлен, и меня можно было найти при известном старании. Но как он нашел Нику?
        - Отличный вопрос. - Олешко просиял, как учитель, бестолковый ученик которого сделал наконец первые успехи. - Отличный вопрос, и у меня есть на него ответ. Ника, где кольцо, которое дала тебе Марина?
        Ника сняла с пальца кольцо и подала Олешко.
        - Вот, видите? Это старинное кольцо, которое выделил одной из своих дочерей в приданое граф Маркелов. Он был страстный игрок и волокита, со временем разорился, и все, что мог дать за дочерями, только кольца - их было три, одно я держу в руках. Эти кольца являлись частью приданого их матери, но девушки, дочери Маркелова, отличались настолько яркой красотой, практически невероятной, что, даже будучи бесприданницами, вышли замуж очень удачно. Одна из них стала женой графа Шувалова, известного своим богатством и любовью к драгоценностям. Конечно же, его не интересовало приданое - ему была нужна красивая жена, и он ее получил. Они обвенчались накануне революции 1905 года и практически сразу уехали за границу, но потом им пришлось вернуться - началась Первая мировая, граф по уши влез в политику, а молодая жена занималась двумя их детьми. Граф не успел сориентироваться и понять, что пора спасать свою жизнь, за что и поплатился: уехать опять за границу они не смогли, Шувалова убили, дети умерли от тифа, а его жена Софья работала в госпитале, где познакомилась с комиссаром Зарецким и вскоре стала его
женой. Комиссара расстреляли во время партийных чисток, но у них родилась дочь - Маргарита, унаследовавшая красоту матери и тяжелый характер отца. Вот она-то и являлась матерью твоего, Ника, папаши Григория. И кольцо, которое твоя мать получила от свекрови, - это кольцо, которое получила в приданое бабушка твоего отца. Судьба двух других колец известна - их делал знаменитый ювелир Луи Карвиль, работавший в России и создававший драгоценности для всех знатных семейств. Точно такое же кольцо имеется в Алмазном фонде, второе находится во Франции, а это оказалось у тебя. Вот так Игнат и выследил тебя - увидел где-то кольцо или его фотографию, вспомнил, что в детстве видел точно такое же у сестры, и знал, откуда оно взялось. Он начал распутывать генеалогическое древо, вышел на дочь расстрелянного комиссара Зарецкого, ну а дальше - дело техники. Это ведь только кажется, что много времени прошло, а сто лет - это всего ничего, если знать, что ищешь, и иметь возможности, а возможности у нашего красавца неограниченные. Он посетил Марину и сфотографировал кольцо, чтобы убедиться, что память его не подводит и его
детские воспоминания сохранили все правильно. А мать говорила, что кольцо дала ей за девочку какая-то женщина. Конечно, кольцо могло быть перепродано сто раз, учитывая особенности нашей истории, но, видимо, Маргарита знала, что это семейная реликвия, и сохранила его для внучки. Так он нашел тебя, выйдя на Зарецких, и, конечно же, сразу понял, что ты и есть та самая девочка Доминика. Всем своим детям Людмила передала синие глаза, как видишь, абсолютное фамильное сходство в этой части между вами очевидно. Игнат решил, что будет очень забавно убить вас двоих в один день. К Максу послали представителей «Ариадны» - структуры, как оказалось, подконтрольной Кравцову, а к Валерии на почту прислали рекламу. Дождались договоренности Ники и Булатова о встрече - и назначили встречу Матвееву.
        - Зачем такая сложная схема? - Матвеев рассматривает кольцо. - Можно было просто убить нас.
        - Тут надо знать характер нашего фигуранта. Он строит схемы - единожды поняв, как просчитывать ходы, он играет ситуациями, людьми, его это забавляет. Это та же шахматная партия, но на доске люди, и ему нравится быть гроссмейстером. Ему, видимо, хотелось, чтоб вы оба погибли на одной дороге, в один день, возможно, даже проехав мимо друг друга.
        - А ни фига не вышло. - Ника хихикнула. - Так это был киллер - в той фуре?
        - Конечно. Его задачей было устроить ДТП, и он…
        - Он старался. - Ника надела кольцо на палец. - Он меня почти сделал - на мосту, но я выскочила, и он столкнулся со встречной фурой.
        - Да, где ему здорово намяли бока, пока не подоспела полиция. Второй ждал Матвеева в засаде, но пробка на дороге и начавшийся снегопад расстроили все планы. Все пошло кувырком, хотя они нашли вас в гостинице, но планы снова рухнули: ты выволокла Матвеева из машины и, вместо того чтобы поехать обычной дорогой, свернула на объездную, по которой в это время года обычно никто не ездит. Но на этот раз по ней проехал трактор с прицепом навоза - местный фермер не смог пробиться по шоссе из-за снегопада и пробки, и он поехал по объездной.
        - Ты и это выяснил?
        - Конечно. Киллер хотел одним махом решить вопрос - но не дождался тебя на дороге.
        - Представляю, как он себе задницу отморозил…
        - Его задница - его проблемы. В любом случае трое из работавших на Кравцова киллеров уже обезврежены, один еще где-то бегает, а нам нужно с точностью до миллиметра предположить, какой будет следующий шаг Кравцова.
        - Паш, да откуда мы можем это знать? - Ника в отчаянии смотрит на друзей. - У этого человека деньги, власть, огромное влияние, а мы…
        - А мы собираемся все это у него отнять и поместить его туда, где ему самое место. - Павел жестко взглянул на собравшихся. - Мы собираемся не позволить этому ублюдку разрушить наши жизни. И мы хотим защитить детей от него, потому что в следующий раз их просто убьют.
        Они понимают, что время мирных переговоров прошло и пора вступить в войну.
        Буч, вспрыгнув на стол, грызет уголок файла.


        20
        Если хочешь, чтобы дело было сделано, - сделай его сам.
        Человек, сидящий в машине, злится. Его ждут дела, а он вынужден сидеть здесь и ждать, когда придет время действовать. Конечно, они настороже - после стольких проколов его людей они уже точно знают, кто за ними охотится. Но это все. Просчитать его они не смогут никогда. Он ведь и сам пока не знает, что сделает. Шульц был прав, нужно просчитывать ходы. Но если ты просчитаешь ходы, всегда найдется умник, который тоже их просчитает, а потому нужно чаще импровизировать.
        Человек хмуро уставился в свое отражение в зеркале заднего вида. Его лицо было бы вполне обычным и неприметным, если бы не глаза. Такие были у матери. Синие, большие, всегда немного удивленные… но это до того, как она начала сильно пить. А пить она начала из-за этого хлюпика. Художник, мать его! Откуда он только взялся, этот художник! Мало того, что сманил мать, и она, бросив их с Маринкой, уехала в какую-то другую жизнь, где не было места ни отцу, ни им. Но, когда вернулась, привезла с собой двух сопляков, расстаться с которыми не захотела даже за деньги, которые предлагала польская родня их папаши!
        Человек в машине сжимает кулаки - он до сих пор помнит, как ненавидел белобрысых щенков, которых мать укладывала спать в свою кровать и не отпускала их от себя ни на шаг. Она даже пьяная заботилась о них, если, конечно, не напивалась совсем уж в стельку. А двое мелких ничтожеств постоянно хныкали и жаловались! Правда, девчонка потом куда-то пропала, но порадоваться ему не пришлось.
        И вот теперь, через столько лет, они снова вместе. И свел их не просто случай - а случай, устроенный по его приказу, хотя замысел был совсем другой, но кто мог подумать, что получится такая каша! Шульц когда-то говорил, что судьба - как пьяная шлюха, шутит грубо и отбирает последнее. Шульц умер, так и не дождавшись момента, когда сможет воспользоваться своими деньгами, но он был человечище, каких мало. Умирая, он указал ему тайник. И хотя схему придумал Шульц, но где бы он сейчас ни был, он смотрит на приятеля и гордится - его схема работает, все так, как и предполагалось. И если сейчас немного расслабиться, никакой беды не будет. Потому что у него есть цель.
        Он много раз в детстве представлял, как уведет этих щенков из дома и утопит их. Сначала мальчишку, потому что он сбежит, если первой утопить девчонку. А потом и девчонку, а можно и по-всякому с ней сначала, а после уж утопить… Но мать не отпускала их никуда, а если не она, то Маринка. Что ей было до них? Но сестра заботилась о них как умела и, словно знала, что он задумал, не пускала его к ним. Маринка… Живет свою никчемную жизнь все в той же дедовской квартире, тянет лямку за копейки, семейством обзавелась… Пусть живет. Она его сестра, но сама ее жизнь наказание. Так жить - веселей повеситься.
        Из подъезда показалась Ника. Он прищурился - да, вживую она еще больше похожа на мать, чем на тех фотографиях, что есть у него. Такая же высокая, крепкая, такие же скулы лепные и брови вразлет над синими глазами. Что ж, время пришло.
        Ника идет мимо его машины, он заводит мотор и едет рядом с ней.
        - Девушка, не подскажете, где здесь номер семь?
        Он высовывает из окна карту, Ника наклоняется к нему.
        - Ой, это вам надо объехать квартал…
        Молниеносным движением он наносит удар ей в шею, она оседает на снег. Он затаскивает ее в салон и едет. Все заняло не больше минуты. Тяжелая, зараза…
        Не прав был Шульц, иногда надо импровизировать.

* * *
        Такси остановилось перед подъездом. Валерия забрала свою сумку и огляделась. Что ж, она дома. Саня и без нее пока побудет, а ей надо в больницу к Иришке. И в клуб, потому что Нике тяжело, хоть Лешка и помогает, да только нужен кто-то, кто разбирается… И вообще хочется домой, от больничного запаха уже мутит.
        Валерия оглянулась на Никин дом как раз в тот момент, когда какой-то мужик затаскивал ее подругу в салон машины. Ника не сопротивлялась, а это говорит о том, что она либо без сознания, либо…
        - Нет.
        Решение пришло мгновенно. Если бы убил, то здесь бы и оставил, а это значит, что Ника жива. И ее увозит куда-то незнакомый мужик, и не похоже, что у него добрые намерения.
        - Давай за той машиной. Плачу вдвое.
        Ошалевший таксист повинуется. Машина едет за город, въезжает в ворота коттеджа, и Валерия, расплатившись, выходит из такси. Она не знает еще, что будет делать, но уходить не собирается. Выудив из сумочки сотовый, она совсем было собралась набрать нужный номер, когда чья-то рука остановила ее и знакомый голос произнес:
        - Не надо шуметь.
        Она обернулась, испугавшись до головокружения, на нее смотрели ироничные глаза Паши Олешко. Валерия, забыв о приличиях, вдруг обняла его, уткнулась носом ему в грудь и всхлипнула:
        - Он Нику увез… она у него в машине…
        - Я знаю. Успокойся, Лера, все под контролем.
        - А Ника…
        - Это не Ника. Загримированный агент.
        - Мужчина?
        - Ну да.
        Валерия вдруг фыркает и начинает хохотать, прижавшись лицом к груди Паши.
        - То-то он удивится!
        - Не то слово. Идем.
        Он берет ее сумку, валяющуюся на снегу, и ведет Леру к фургону с логотипом фирмы, перевозящей мебель.
        - Залезай.
        Валерия послушно поднимается по лесенке и заходит в фургон.
        - Макс?
        - Привет, Лерка. Как там мой Панфилов?
        - Обещают скоро выписать. Но не на работу, а домой.
        - Ну и отлично. Я же говорил тебе - не такой Сашка человек, чтоб вот так глюкнуть.
        - «Глюкнуть»… От Ники нахватался уже? Но что здесь происходит?
        - Вот, Паша связался со старыми подельниками из спецслужб. Им наш фигурант давно как кость в горле, а зацепить его не могут - Мориарти хренов, мать его…
        - У Ники и ругаться научился? Я смотрю, она благотворно на тебя влияет.
        Они смеются, вспоминая этажи, которые в сердцах иногда выстраивает Ника.
        - Так это секретные агенты все?
        - Ну да. Загримировали парня, очень похоже получилось. - Матвеев смотрит на монитор, показывающий заснеженные дачи. - Кравцов позвонит мне, скажет, что Ника у него, потребует, чтобы я приехал, и я приеду. Он примется, выражаясь языком полицейских протоколов, наносить мне телесные повреждения, тут-то они его и сцапают. Ну не могли мы позволить Нике наживкой поработать. А сейчас, если он признает, что похищение детей - его заказ, то сядет на всю жизнь. Его активы интересуют людей, которые знают толк в схемах, иначе не видать бы нам сотрудничества спецслужбы.
        - Я одного не понимаю. - Валерия задумчиво смотрит на заснеженный лес на мониторе. - Зачем он сам-то все делает? Ну, поручил бы кому-то…
        - Мы тут думали об этом, психологический портрет его рисовали. - Олешко подает Валерии чашку с чаем из термоса. - Кравцов не просто олигарх. Он прежде всего уголовник, он с малых лет впитал одно правило: никому нельзя доверять, даже самым близким. Я говорил с одним из его старых соратников, и тот знает о нем не много, хотя знаком с ним давно. Надо поговорить - есть номер телефона, находящийся за границей. Звонишь, называешь кодовое слово и набор цифр - и тебя свяжут с Кравцовым. Я с коллегами бывшими пошептался, говорят - не подкопаться к нему, и четверых, что делают для него грязную работу, не могли вычислить, пока не вмешались мы, потому что, кроме самого Кравцова, их никто никогда не видел и не знает. Просчитали, что их четверо, только сопоставив даты и время убийств. Кравцов держит в своих руках все нити, и это в его характере - приехать сюда и заняться проблемой самостоятельно.
        - Бред какой-то… Паша, это же что-то нездоровое - пытаться убить людей, которые никак тебе не мешают, ничего тебе не сделали!
        - Нет, Лера, ты не понимаешь. Кравцов - человек со сломанной психикой, с самого детства испытывал сильнейшие стрессы, что уже само по себе извратило его сознание, он был свидетелем убийства отца. А учитывая еще и впечатляющую наследственность, такое поведение для него типично. Отчего коллеги не могут ничего ему инкриминировать? Да просто потому, что у него нет штата сотрудников, офисного здания, документации - есть сеть фирм и фирмочек по всей стране, которые занимаются разными прибыльными делами, тем более прибыльными, что конкуренты сами исчезают. И посреди этого - Кравцов, вникающий во все детали, раскидывающий паутину все дальше, продвигающий своих людей на ключевые посты, - думаю, он метит выйти из тени прямо в депутатское кресло, а потом и повыше. И сюда он приехал, потому что самым эффективным считает работу, о которой знает только он сам и исполнитель, а лучше - он один. Он параноик, ему везде мерещится предательство - у него, конечно, есть причины для такого поведения, но вот за это мы его и уцепили.
        - Просчитали его?
        - Да. - Олешко хмыкнул. - Он не слишком умен - при всей его предприимчивости - и самоуверен ужасно. Он думает, что просчитать его нельзя, но, зная мотивы и особенности характера человека, просчитать можно практически любого мужчину.
        - Только мужчину?
        - Да. Просчитать женщину можно только с очень малой долей вероятности, потому что, пока ты строишь логические выкладки и думаешь, что все понял, она выкинет такое, чего ты от нее даже приблизительно не ждал, особенно если загнать ее в угол.
        - И теперь кто-то хочет остановить Кравцова?
        - Да. И не просто остановить, а подмять под себя - и этот «кто-то» сидит на самом верху, ему Кравцов во главе империи не нужен, и вылезти наверх ему не позволят. Действовать официально можно, если есть за что ухватиться, а здесь ухватиться было не за что - но теперь есть. Ну, будет, я думаю. Кравцов нужен живым, а самое главное - готовым сотрудничать, потому что только у него все нити. Заставить его сдать все можно только одним способом - угрозой пожизненного срока. Хотя если он не совсем дурак, то поймет, что, как только он сдаст им свою империю, его тут же уберут. В общем, грязное дело, но нам-то что - важно изъять этого товарища из обращения, иначе не будет нам покоя никогда. Нет, я мог бы что-то предпринять в отношении его, но бывшие коллеги дали понять, что не станут закрывать на это глаза, потому что Кравцов им нужен живым.
        - Могли бы его просто арестовать раньше.
        - Могли, если бы знали, где он находится. - Олешко засмеялся коротким злым смешком. - Его фактически нет - он нигде не светится, у него нет дворца с прислугой и секретарями, офиса с персоналом и архивом. То есть все это, конечно, есть - но где именно, никто не знает. Да и как он сейчас выглядит, тоже никто не знает - даже у нас, как видите, сохранились его фотографии тридцатилетней давности, других нет. Марина дала словесный портрет, но этого мало. Его нет - но в последние годы очень ощущается его влияние, а найти его практически невозможно. А мы сумели его выманить, потому я и командую здесь, хоть и бывший агент.
        Валерия скорчила гримаску - ей не нравится быть пешкой в чьей-то игре.
        - У нас свои цели, Лера, - Олешко вздыхает. - А у тех, кто снаружи, - чужие, именно из-за этого я когда-то ушел: мы просто орудие, и орудие недорогое, и не жаль его сломать или еще как испортить. Все, тихо, ребята. Ждем звонка.
        Словно в ответ на его слова, у Матвеева зазвонил сотовый.
        - Если хочешь увидеть свою сестрицу живой, приезжай. Но приезжай один.
        - Куда?
        - Здесь недалеко. В поселок Звездный, улица 12, дом 7. Да не вздумай комитет с собой прихватить, потому что первым делом я убью эту кретинку. Ты ведь этого не хочешь?
        - Не делай ей ничего, сейчас приеду.
        Матвеев вздыхает. Хорошо, что Ника осталась дома. Совершенно нечего ей делать в этом котле.
        Дверь фургона открывается, влезает Булатов.
        - Машина прогрета, но я замерз и…
        Сотовый звонит у Олешко, и он досадливо морщится:
        - Что?
        Ему говорят что-то, видимо, совсем невероятное, и он ошалело смотрит в пустоту.
        - Что?!
        Абонент взялся повторять, но Олешко не дослушал.
        - Наша барышня решила, что будет неправильно подвергать опасности постороннего человека. Ника вырубила агента и сама вышла навстречу Кравцову.
        - Вот черт!
        Матвеев усилием воли гасит в себе желание выругаться семиэтажным матом, но никакого же совершенно нет терпения с Никой! Как ей это могло взбрести в голову!
        - Это мой просчет. Агент очень молодо выглядит, совсем мальчишка на вид. - Олешко вздыхает. - Вот она и решила, что я подставляю вместо нее парнишку чуть постарше Марека. Хотя, вот честное слово, этому сукину сыну тридцать два года, но он таки да, выглядит как подросток! Ну, бывает такое. И вот, любуйтесь, дамы и господа. Страшная вещь - материнский инстинкт у сильной женщины.
        - Я пойду туда и…
        Булатов в сильнейшем волнении натыкается на стол, летят стаканчики.
        - Леха, спокойно. - Олешко усаживает его на стул. - Теперь туда нельзя, игра началась.
        - Но…
        - Я понимаю, что штуку она с нами сотворила сволочную - но мы все ее отлично знаем, это вполне в ее духе.
        Они беспомощно переглядываются.
        - Тогда я потороплюсь. - Матвеев думает о том, что он там увидит. - Хотя нужно же выждать, время на дорогу, типа… вот черт!
        - Ни разу не шло по плану никакое дело, куда совала нос ваша сестра, Максим Николаевич. Цунами, тайфун и ветхозаветный дождь из саранчи и лягушек я иногда предпочел бы ее вмешательству.
        - Да, Ника всю жизнь такая. - Валерия вздохнула. - Вот прострелило что-то, она тут же и сделала. И ладно бы сама, так ведь и народ с пути сбивает. Но надо отдать ей должное: ни разу она не сделала чего-то, что было во вред ей или кому бы то ни было, а из всех передряг она выходит практически без потерь, в то время как остальные…
        - Неважно. - Олешко включил передатчик. - Я переговорю с людьми, чтобы они знали, что к чему, а вы готовьте Макса. Лера, помоги ему надеть бронежилет.
        Валерия помогает Матвееву застегнуть жилет. Он морщится - действительно, тяжело. Его рука уже вполне прилично слушается, хотя гипс еще не сняли, но показывать этого не надо.
        - Мы страхуем тебя. - Олешко поправляет передатчик в ухе. - Как только ситуация станет горячей, мы тут же вытащим вас. Все, иди.
        Матвеев выходит из фургона и идет к своей машине, замаскированной поодаль. Они строили эту сцену два дня, а Ника возьми и вмешайся! Бедный Лешка, он еще не знает, кого получает в жены. Матвеев вдруг улыбнулся - а ведь не будь Ника его сестрой, он бы, пожалуй, посоперничал за нее с Лешкой! Вот ведь парадокс какой.
        Ворота отъезжают в сторону, Матвеев заводит машину во двор. Это дом покойного Борика, Павел правильно просчитал: Кравцов не захотел светиться в гостинице и на съемной квартире тоже.
        - Эй, смотри, куда прешь!
        Жуткий щетинистый мужик в телогрейке и треухе сгребает снег.
        - Извини.
        Лопата остановилась, потом снова задвигалась.
        - Эй, ты, на сегодня хватит.
        Кравцов понимал, что свидетель этот лишний, но убрать его можно и потом, а пока пусть просто уйдет куда-нибудь.
        - Так Борис Геннадиевич любят, чтоб никаких осадков на периметре.
        - Убирайся. Вот, возьми, выпей за здоровье хозяина. Ты котел раскочегарил, как я тебе велел?
        - Премного благодарствую. Раскочегарил, что там его кочегарить… котел - зверь, хоть и пришлось с топкой повозиться. Что значит - старая система! Нынешние, которые электрические и газовые, - маета одна, а этот - милое дело, угольком топку растопишь, он и греет, лучше нету!
        - Ступай.
        Подняв купюру с лестницы, дворник принялся собирать инвентарь, разбросанный им по всему двору.
        В гостиной Матвеев огляделся. Ника сидит в кресле, связанная скотчем, - глаза ее неотрывно следят за Кравцовым. Макс даже представить не может, какие мысли бродят в ее голове.
        - Ну, вот и встретились. - Кравцов рассматривает вошедшего, словно впервые видит. - Обниматься не будем. Садись, потолкуем.
        - Нику-то развяжи.
        - Нет, братец, шалишь. Ведь она совсем с головой не дружит, мало ли что взбредет на ум… а ее убивать вот так сразу я не хочу. У меня есть насчет вас планы, но вы оба будете при этом живы. Правда, не рады этому факту.
        - Да что мы тебе сделали?!
        - Что? А сам-то как думаешь? Из-за вашего папаши мать пить начала. Любовь всей жизни, видите ли. А мы с Маринкой - так, побоку. Привезла вас, недомерков, и давай носиться - все лучшее вам пихала, а вы носы воротили! Отец мне все объяснил. Он этого вашего художника…
        - Я знаю. - Матвеев устало смотрит на человека, с которым у него половина общих генов. - Но мы-то здесь при каких делах?
        - А просто потому, что нечего вам жить счастливо, когда все вот так. И сейчас я свяжу тебя точно так же, как эту сучку, и стану пытать вас на глазах друг у друга. Потом убью, а трупы сожгу, для этого велел топку нажарить. После этого я доберусь до ваших щенков. Младшего продам в бордель, старшего - на органы, девку и в Лондоне достану, арабам подарю или в бордель тамошний - посадят ее на кокс, и все. Ну и с мамашей что-нибудь соображу. И с твоими тоже. Это хорошо, что с похищением не получилось, смерть - слишком гуманная штука, а вот жить так, как я их заставлю жить, - это будет похлеще. А вы будете подыхать и знать, что я убью всех, кто вам дорог. Я не раз это делал - с теми, кто хотел меня кинуть. Но то было наказание, которое я приводил в исполнение сам, а это, сейчас, - удовольствие.
        - Зачем тебе это?
        - Просто потому, что я могу это сделать. - Кравцов ухмыльнулся. - Шульц был не прав, система не отторгает тебя, а защищает, если у тебя достаточно влияния, а у меня его уже достаточно. А главное, система меня не видит - я вне ее, и одновременно я сам - система, империя! Я построил все так, как задумывал Шульц, и теперь это работает практически без меня. Но жить и не пользоваться тем, что ты создал, - глупо. И я воспользуюсь, никто мне не помешает. Меня никто не свяжет с вами, официально я за границей. Так что система подождет, а я решил позабавиться.
        - Не понимаю.
        - Чего ты не понимаешь, мотивов? Скажем так: это то, чего мне всегда хотелось. Отец говорил: надо это дурное семя под корень высечь, чтоб и следа не осталось. Он любил мать, а она убила его из-за дохлого поляка. Так что нечего вам жить, и пащенкам вашим тоже. Под корень. Садись-ка и не дергайся, потому что если ты сейчас схлопочешь пулю, я первым делом выколю ей глаза.
        Матвеев неловко поворачивается, взмахнув больной рукой. Откуда-то из-за кресла выскочила серая кошка, прыгнула под ноги, метнулась к двери. Пистолет в руке Кравцова стреляет - от неожиданности тот нажал на курок, Матвеев падает на пол, а Ника, невесть как освободившая руки, хватает керамическую статуэтку и бросает в голову Кравцова.
        - Максим, ты жив?
        - Жив. А вот жив ли наш гостеприимный хозяин…
        Падая, Кравцов ударился головой о столешницу и теперь пытался подняться, но кровь заливала ему лицо.
        - И империя не помогла. - Ника задумчиво смотрит на него, тянется и подбирает пистолет, глядя на возню дезориентированного и оглушенного врага. - Видишь, какая вещь - столешница? Ей по барабану, император ты или бродяга. И о системе ей рассказывать смысла нет. Есть же такие примитивные субстанции… Развяжи мне ноги, Макс.
        За дверью слышен топот, в комнату вбегают люди, а он разрезает скотч найденным антикварным ножом, чтобы Ника могла встать.
        - Ты руки-то как освободила?
        - Да ну… это же не тот скотч, который никак, это коричневый, он тянется. Напрягала и расслабляла мышцы - и растянула. Свалка-то какая вышла… ты руку не повредил? Он с перепугу на курок нажал, ведь не собирался стрелять, ему другого хотелось.
        - Кошка прямо под ноги ему бросилась.
        - Макс, здесь нет никаких кошек. - Олешко устало потер переносицу.
        - Я тоже видела. Серенькая, самая простая. Из-за кресла выскочила.
        - Может, в форточку как-то пробралась или из подвала…
        Они предоставляют людям из спецслужб самим разбираться с Кравцовым.
        - Ника!
        Булатов обнимает ее.
        - Ой, Паш, смотри, вот же она, эта кошка! А ты говорил - не было!
        Кошка сидит на крыше навеса и умывается.
        - Как же это она прошмыгнула? Разве что когда он тебя в дом затаскивал. - Олешко смотрит на кошку и думает, что пора бы и ему пристроиться в чьи-то когтистые лапы.
        - Как-то, стало быть, пробралась - в тепло погреться, потом мы стали шуметь, она испугалась, вот и… - Матвеев отряхивает джинсы от снега. - Все, поехали домой, дети ждут, что мы их из больницы заберем.
        - А я разочарована. - Ника надула губы. - Я думала, это будет как-то… величественно, трагично, по-злодейски, а он упал, споткнувшись о кошку, ударился о столешницу башкой и сидит теперь там дурак дураком! Свинство какое!
        Они хохочут, и она сердится еще больше, бросает снег за шиворот Матвееву, Олешко, они ловят ее и трут снегом ей лицо, падают, давно уже не было им так весело, хотя они взрослые люди, разменявшие пятый десяток, и должны вести себя по-взрослому, но детство, видимо, очень заразная штука.
        И давно уже им так легко не дышалось - вокруг хвойный лес, конечно, полно кислорода.
        - Ой, граждане!
        Никин крик, отчаянный и испуганный, мгновенно раскидал их в разные стороны.
        - Что, Ника? - Алексей вглядывается в ее испуганное лицо. - Где-то больно?
        - Какое - больно? - Ника в ужасе смотрит на них. - Послезавтра - Новый год! Тридцатое декабря завтра, а от сегодняшнего дня большая часть уже псу под хвост улетела, матьвашурастак, у нас дети в больнице, дома кавардак, пустой холодильник, нет ни елки, ни подарков, мать их, ни хрена у нас нет, Панфилов в Питере, и студень еще не ставили!
        - Так айда! - Олешко помогает ей подняться. - Как-то выпустили мы этот момент из поля зрения. Но было бы гораздо хуже, если бы ты подумала об этом завтра.
        - Подарки детям… - Ника хватается за голову. - Елку надо, и не одну, а чтоб Мареку в комнату тоже, мы так привыкли…
        - Подарки купим мы. - Валерия наконец выбралась из фургона. - Поедем прямо сейчас.
        - О, Лерка! - Ника обнимает подругу. - Тогда так. Подарки детям и остальным покупаем мы. Елки покупает Макс. Лешка с Пашей едут в супермаркет и закупают продукты, и на сей раз список придется написать. Остальное сделаем, когда придем, а детей заберем из больницы завтра после обеда. А студень надо прямо с утра ставить, и торты печь. В общем, работы гора! За дело, ребята, времени в обрез.
        - Отличный план. - Олешко подмигивает друзьям. - Главное, мимо ювелирных магазинов проходите именно что мимо, иначе не видать нам студня в этот Новый год.


        21
        - Вот это самое место.
        Стефания Романовна закрывает глаза, но слезы все равно находят выход.
        Они стоят у берез, что застыли под снегом. Старые березы, огромные, белые и холодные.
        - Бабушка…
        - Ничего, Марек, родной. Это ничего. Наверное, мама твоя права, нужно было сюда приехать. Тогда-то здесь зелено было, одуванчики цвели… а вон и мостик.
        Небольшой пруд покрыт снегом, мостик выгнул спинку - почерневшее от времени дерево все в инее. Ника вздохнула: мостик стоит, а девочка, что бегала по нему… словно и не было ее. И одновременно она есть - она, Ника, и есть эта девочка. Странное ощущение.
        - Вот здесь я зарыла ее.
        Береза больше остальных - словно главная здесь. Ника опустилась на снег и принялась расчищать место.
        - Что ты, Никуша?
        - Посмотрю, не осталось ли холмика.
        - Да за столько лет-то… Я ведь и тогда заровняла все, боялась, что обнаружат. Завернула ее в свой платок, одуванчиков положила, веночек, что сплела для нее, на головку надела. А потом зарыла, заровняла место, чтобы никто не интересовался. И больше я сюда не возвращалась.
        - Ну так пора было вернуться. Мам, мы можем перенести ее на кладбище, приедем как-нибудь по весне, выроем и…
        - Нет, дочка. Тут она нашла свой покой, тревожить ее не надо. Пусть спит, это нужно оставить как есть. Видишь, береза какая выросла? Это она и есть, моя девочка. Ты росла - и она росла.
        - Мама…
        - Я тогда просила Бога, чтобы он сотворил чудо, - и он сотворил. Я всегда это знала. Давайте, дети, поедем обратно. Навестили, и будет.
        Ника гладит холодный ствол березы - да, это дерево сильнее и выше остальных. Она испытывает странное ощущение - словно часть ее самой зарыта здесь. И если бы все обернулось иначе, ее жизнь стала бы другой, и не было бы Марека. И не встретила бы она Алексея, и Лерку не узнала никогда.
        - Как ты думаешь, бабушка знала?
        - Нет, откуда. - Стефания Романовна снова всхлипнула. - Я тогда словно превратилась в другого человека, отрезала себя от всего, что было, а ты вела себя так, словно всегда была моей дочкой, и говорить очень быстро начала, да как! Сказки какие-то рассказывать пыталась. Нет, конечно, мать ничего не знала, а я не стала говорить - не из-за Григория, не из-за страха разоблачения, а просто потому, что Бог сотворил для меня чудо, вернул мне ребенка. О чем тут рассказывать? Это между мной и Им.
        Ника смотрит на Марека и думает о том, что сама она не смогла бы так. Или нет? Прав Алешка, никто себя до конца не знает.
        - Я ведь тогда ни о чем не думала, только об одном: она снова со мной! Остальное не имело значения. Я отчего-то даже не думала о том, что придется вернуться в Балхаш, где свекровь сразу обнаружит подмену. Словно кто-то отрезал меня от этих мыслей, словно все предопределено. Хотя, возможно, так оно и было…
        И береза, застывшая на морозе, такая огромная и красивая, с тонкими веточками, словно залитыми в стекло, и мостик, через который бежала девочка на другую сторону, остались позади.
        - Едем домой, мам. Ты права, лучше все оставить как есть.

* * *
        Самое странное занятие - лежать на диване и наблюдать, как вокруг тебя кипит работа. В квартире пахнет студнем и ванилином - Ника печет фирменный торт, студень липко перекатывается под крышкой. Матвеев с Олешко устанавливают в гостиной огромную сосну, Валерия сидит рядом и чистит орехи.
        - Подержи здесь… черт, колется. Паш, да держи ты, она же падает!
        Панфилов смеется, хотя ему еще больно. Ему надоело в больнице, он затосковал совсем без Валерии.
        - Ребята, надо достать игрушки с антресолей.
        - Ника, пусть Леха достанет. - Олешко раздосадованно трясет рукой - прищемил палец, ставя сосну в подставку. - Она высотой прямо в потолок, смотри.
        - Верхушку обрезать придется, надо же макушку на нее нацепить!
        - Обрежем. - Алексей достает с антресолей ящики. - Это все елочные игрушки?
        - Ага. Здесь и бабушкины еще, и мои - я когда-то покупала на блошиных рынках. И современные - мы с Мареком каждый год покупаем, невозможно удержаться… Буч, не ешь дождик, ты что!
        - Теперь будет блестеть в лотке. - Матвеев смеется. - Что там с тортом?
        - Сейчас орехи дочистим, и все, готово. - Ника втягивает носом воздух. - Обожаю эти предновогодние запахи! Пахнет студнем, елкой, выпечкой, праздником! А завтра только салатики порежем и горячее сделаем, и все у нас готово. Лер, где мы в прошлом году гирлянды приспособили?
        - У Марека в шкафу.
        - Марек!
        Ника кричит на весь дом, откуда-то слышны возня и грохот - дети украшают комнату Марека. Панфилов наблюдает за суматохой с веселым удивлением. У него такое чувство, словно он дома, - и он удивляется этому. Даже в своей квартире он не ощущал такого уюта… да он там его вообще никогда не ощущал. Приходил, принимал душ, менял одежду, пил кофе, спал. Иногда приводил женщин. Но уют - нет, уюта в его жизни не было. А теперь у него не просто уют, а большая, дружная семья, хоть и несколько странная.

        - Лерка…
        Она смотрит на него из-под ресниц, ресницы у нее рыжие, и веснушки на носу, и волосы, немного отросшие, топорщатся смешным ежиком, но Панфилов знает: у них все будет как надо, и даже детей они еще успевают, так что будут у Ирки брат и сестра, рыжие, как она сама.
        - Как ты, Саня?
        - Ничего. Курить, правда, совсем бросил.
        Их пальцы сплетаются - никто не видит, но никого это и не касается, это только их момент, их нежность. И не было у них весны, они вступили в жаркое лето - на весну у них уже нет времени, да и ни к чему эти танцы с бубном, когда все предельно ясно: это его женщина, она родилась для него, и с ней будет спокойно, уютно и не слишком просто, но он готов к этому, потому что он и сам ведь не леденец на палочке, и…

        - Нет, так не пойдет.
        Ника стоит посреди гостиной с воинственным видом.
        - Что, Никуша?
        Олешко смотрит на нее абсолютно невинными глазами, но только он понимает, о чем сейчас пойдет речь.
        - Ты мне зубы не заговаривай, Павел. - Ника даже раскраснелась от возмущения. - Или ты думал, что мы сейчас завозимся с елкой, уборкой и прочим, и я позабуду? Давай, расскажи нам, откуда там взялись все эти серые личности? Мы ведь все по-другому планировали.
        - Но вышло-то все равно не так.
        - И что? Откуда взялись эти люди с одинаковыми лицами?
        - Ну, не такие уж они одинаковые.
        - Одинаковые, одинаковые. Все как на подбор негодяи. - Ника фыркнула. - Мы собирались выманить Кравцова, и ты позвонил по тому номеру и изобразил Борика. И мы решили, что выманим его, а там уж… что-нибудь с ним сделаем.
        - Да, решили. А потом мне позвонил один человек. - Олешко отводит взгляд. - Он позвонил мне сам, а это значит, дело для него было в абсолютном приоритете. И предложил поучаствовать в операции на моих условиях. Это не просто неслыханно, такого и вовсе быть не могло, но это так. И я выторговал у него некоторые преференции для нас всех, в частности, твердое обещание оградить нас от полиции в связи с чередой прошлых событий. Вот потому они и оказались там. А вот как ты сама там оказалась, это еще вопрос.
        - Нет никакого вопроса. - Ника снимает Буча с елки. - Закрепите ее получше, иначе она свалится.
        Они суетятся, украшают квартиру шарами, дождиком и снежинками, по телевизору мелькают кадры «Иронии судьбы…», и все урывками смотрят фильм, словно отродясь не видели, и Буч снова карабкается на елку, и нужно вынести торты на лоджию - чтобы остыли и пропитались кремом, и чистится чеснок - пора разливать студень, и доставили новые ковры. И вся эта суета кажется естественной и обычной, хотя за месяц их жизнь встала с ног на голову, и на голове оказалось весьма неплохо стоять.
        - Леш, я вот все думаю о Тильди и ее кошке… - Ника вздыхает устало. - Может, они вместе ушли в Валгаллу, как ты думаешь?
        - Может. Как мать?
        - Да ничего, спокойна вроде бы. Ну, там и не видать ничего - хотя, думаю, все эти годы девочка пролежала в той могиле. Береза огромная выросла оттуда… Поехать надо было.
        - Может быть. Проблема в другом: скажи, куда мы родителей Макса уложим?
        - А в гостиной. Лерка с Панфиловым домой потопают спать, Пашка у Марека в комнате, а старики здесь.
        - Снова не выходит. Мать-то куда?
        - Да в спальне, на раскладушке, как раньше…
        Они смеются - ну, не получается у них никак остаться наедине.
        - Ничего, Никуша, вся жизнь впереди. Кстати, тут у меня подарок есть - для тебя специально приехал из Красного Маяка.

* * *
        Кошки выгибали спинки, потягивались, блестя сытыми боками, - грациозные, мордатенькие, они сидели копилочками или играли, спали, бродили среди листьев и стеблей, оплетающих вазы.
        - Красота-то какая! - Стефания Романовна даже заплакала. - Ведь невозможно даже представить, что из простого стекла - и такое можно сотворить! - Лидия Матвеевна, идите сюда скорее!
        - Да, я… ой… Коля, иди сюда! Сейчас же, это надо видеть!
        - Это Иван Григорьич тебе привет передает.
        Булатов обнимает Нику, а она завороженно смотрит на своих кошек, не в силах ничего сказать. Да, это именно те кошки, что пришли к ней, когда она сидела на террасе замка, что на Острове. Именно там она решила так оформить новый зал в клубе, и там же родились рисунки, прочесть которые смог только старый мастер.
        Детям разрешили открыть по одной коробке с подарками, и они, визжа от восторга, разрывают оберточную бумагу. А взрослые сгрудились вокруг стола, на который из ящика выскочили кошки.
        - Леш… - Ника счастливо вздохнула. - Ты понимаешь, что это именно то, о чем я мечтала?
        - Ну, теперь-то я вижу. И многие увидят. Наш дизайнерский отдел на основе твоих эскизов разработал целую линию красивых вещей.
        - Да? И все увидят?
        Она не могла привести никого на Остров, и не хотела. Да и не понял бы никто, даже Алексей. Но притащить с Острова что-то прекрасное, чтобы все смогли это увидеть, - запросто. Вот, например, вчерашняя идея с рыбками и стрекозами… но это подождет.
        В дверь позвонили.
        - Кто бы это мог быть? - Стефания Романовна встревоженно вскинулась. Неужели снова что-то случилось?
        - Я открою. - Олешко, ссадив Буча на диван, идет к двери. - Думаю, просто кто-то ошибся дверью.
        Но после всего, что было, никого такое объяснение не устраивает.
        - Вы уж простите, но я без звонка.
        Она снимает сапожки и толкает в бок стоящего рядом с ней мужчину:
        - Валера, не стой, снимай обувь.
        Поправив рыжеватые волосы, она входит в гостиную, и Ника радостно кричит:
        - Марина!
        Матвеев помогает сестре снять пальто, жмет руку мужчине, приехавшему с ней, - по всему видать, мужу, а Марина оглядывает собравшихся:
        - Велика стала семейка-то.
        - И не говорите. - Лидия Матвеевна с нежностью смотрит на сына. - Самый лучший Новый год за всю жизнь. Правда, Коля?
        - Один из лучших, скажем так. А это, стало быть, еще сестра пожаловала.
        - Да. Не утерпела. Вот так, без предупреждения, принимайте, что ж… Ой, красота-то какая… Валера, иди сюда сейчас же!
        - Погоди, Мариша, подарки же у меня.
        И снова суматоха встречи, знакомства, и за столом совсем нет места, но что с того.
        - Это тебе не банановая шипучка на островах. - Панфилов осторожно хохочет. - Яблоку негде упасть.
        Буч деловито вскарабкался ему на живот, лег и уснул. Панфилов осторожно дотронулся до его уха - ухо досадливо дернулось. Не мешай, мол, спать. Кошки на столе сверкают на вазах, оплетенных лианами, на стеблях играют котята, и Буч на животе, теплый и тяжеленький. И елка, наряженная, как когда-то в детстве, - каскадом разных игрушек, дождиком, бусами. Это не офисное дизайнерское извращение, от которого на душе холодно, это та самая елка, из детства.
        А это значит, что завтра снова будет день. И может быть, гораздо лучше сегодняшнего.