Ничего не возьму с собой Алла Полянская
        Опасные страсти. Остросюжетные мелодрамы
        Бизнесмен Никита Радецкий безумно любил свою жену, красавицу и умницу. Казалось, Габриэлла тоже души не чает в супруге. Два года Никита был абсолютно счастлив, а потом его мир в одночасье рухнул. Габриэлла обвинила мужа в постоянных издевательствах и лишила всего: квартиры в центре столицы, престижной работы, друзей и положения в обществе. Никита никак не мог понять, за что ему так изощренно мстит любимая женщина. И даже когда он уехал в другой город, ничего не изменилось. В Интернете было создано сообщество против домашнего насилия, и Никита стал объектом настоящей травли. А потом погиб сотрудник магазина, куда Радецкий устроился на работу, и дело приняло совсем серьезный оборот…
        Алла Полянская
        Ничего не возьму с собой
        Я не встречал в природе жалости к себе.
        Любая птаха, коли с ветки упадет,
        закоченев от стужи,
        не испытает жалости к себе!
    Д. Г. Лоуренс
        1
        — Левее, что ты возишься!
        Очень сложно между полками с инструментами, мотками кабеля и прочими вещами поместить труп, да еще таким образом, чтобы всякий, кто поднимет голову, сразу его увидел.
        — Еще левее. Ага, вот так. Теперь закрепи за верхнюю балку крюком.
        Никита смотрит, как тощий парнишка, хватаясь буквально за воздух, тянется крюком к балке. Труп качнулся, и парнишка тоже качнулся, и Никите кажется, что они сейчас рухнут вниз, и трупу-то ничего, а парнишка, пожалуй, что и костей не соберет — пол каменный.
        — Я все-таки думаю, это весьма неоднозначная затея.
        Никита не любит резко говорить «нет». Поначалу затея с трупом казалась не такой уж и плохой, но, глядя на то, как креативная идея воплощается в жизнь, Никита начал сомневаться.
        — Никита Григорьевич, ну что вы!  — Анна, старший менеджер, смотрит на манипуляции с трупом горящими глазами.  — Реклама пошла, будет много людей!
        — Ну да.
        Никита наблюдает, как парнишка спускается вниз, а труп плавно покачивается на балке. В глаза бросаются нехоженые подошвы ботинок трупа. Эти подошвы отчего-то зацепили его — новые рабочие ботинки, которых не может быть у настоящего трупа, пришедшего к месту, так сказать, упокоения «на своих двоих».
        Никита покачал головой и отправился к себе.
        Конечно, нужно привлекать покупателей. Но нужно ли привлекать их таким экстравагантным способом? Тут Никита сомневался. У старшего менеджера Анны Лепехиной регулярно возникали креативные идеи. Иногда даже слишком креативные.
        — Никита Григорьевич, можно к вам?
        Старший кладовщик Игорь Недзвецкий. Никита поморщился: парень ему не слишком нравился. Без видимых причин, но уж слишком молчаливым и нелюдимым был Игорь. Хотя кладовщик старательный и склад содержит в образцовом порядке. Поэтому Никита свою антипатию старался прятать. Да и сам себе удивлялся — в целом он к человечеству относился очень позитивно, и такая иррациональная антипатия к кому-то была для него нехарактерна.
        — Да, Игорь, входи.
        Кабинет, хотя на самом деле это был просто закуток три на три метра, отделенный от торгового зала тонкими стенами из гипсокартона, Никита получил от своего предшественника уже в готовом виде: со всеми канцелярскими принадлежностями, удобным креслом, сомнительной абстрактной картиной и аквариумом. В аквариуме лениво плавали девять крупных телескопов — они казались Никите какой-то инопланетной формой жизни, но иногда было интересно наблюдать за ними, а когда они собирали корм из кормушки, то чавкали, как поросята. Из Никитиных личных вещей в кабинете были только книги, стоящие на полке над аквариумом.
        — Садись.
        Никита старается даже не смотреть на кладовщика, до того тот ему неприятен. Очень смуглый, темноглазый, с густыми иссиня-черными кудрявыми волосами и нечистой кожей — все лицо в рытвинах от юношеских прыщей. Про таких говорят: «На нем черти горох молотили». Чувствуется, на лице Игоря черти нарезвились всласть, обеспечив горохом весь ад на годы вперед. И движения рук какие-то суетливые, хотя парень вполне обстоятельный. Но вот просто не хочется на него смотреть, и все тут.
        — Да я ненадолго,  — кладовщик замялся.  — Тут такое дело…
        Никита всегда терпеть не мог таких невнятных вступлений, поскольку за ними обычно скрывалось какое-то невероятное дерьмо.
        — Не тяни.
        — Да я это…  — Игорь вздохнул.  — Пропали два набора инструментов. Немецких, хороших. Там, где дрель, перфоратор, сверла, ключи, отвертки, накидные головки… В общем, вчера я не обратил внимания — позавчера они точно еще были, я сам пересчитывал. Некоторые позиции я регулярно свожу раз в неделю, чтобы понимать движения по складу. И позавчера их точно было одиннадцать, а сегодня уже девять.
        — Может, продали?
        — Нет, я проверял,  — Игорь снова вздохнул.  — Это не мелочовка, Никита Григорьевич. Это серьезное дело: наборы дорогие, и мне за них из своей зарплаты платить не хочется. Хотя я-то не виноват. Это, если что, охранники прощелкали. Вот они…
        — Я понял.  — Никита чувствует, что начинает раздражаться.  — Разберемся. Что-нибудь еще?
        — Нет,  — Игорь замялся.  — Только теперь я переучет на складе хочу сделать. Нашел кое-где нестыковки. Возможно, просто ошибки в документах, а все ж…
        — Хорошо, делай. Когда собираешься начать?
        — А вот сегодня и начну!  — Кладовщик запустил пальцы в шевелюру.  — Поставки сегодня планируются не слишком большие, а завтра-послезавтра и вовсе не будет — выходные же. Ящики с гвоздями постоят и на рампах, ничего с ними не случится. А я тем временем на складе у себя в кабинете сяду, пару кладовщиц возьму в помощь и полностью сведу все накладные. Пойму наконец, что и как.
        Никита кивает — идея кладовщика ему нравится, он и сам сделал бы так же.
        — Все, я тебя услышал. Делай.
        Никите хочется остаться одному и подумать. На складе все время что-то происходит: что-то ломается, что-то пропадает, то на кладовщицу упадет огромный моток веревки, а то сорвутся с креплений и раскатятся по всему залу черенки от лопат. Кажется, какой-то злой вредоносный полтергейст поселился в магазине. А теперь еще кражи начались.
        В любом случае нужно посоветоваться с начальником охраны, решает Никита и набирает номер внутреннего телефона:
        — Алексей Дмитриевич, зайдите ко мне.
        Большой супермаркет — это настоящий город: со своими улицами, которые даже имеют названия, с перекрестками, площадями и закоулками и со своим собственным укладом. Населен этот город множеством самых разных людей. Именно что населен, потому как магазин открыт с девяти утра и до десяти вечера, без оглядки на закон о восьмичасовом рабочем дне. В бизнесе важнее удовлетворить нужды всех клиентов, а не законы соблюдать. Конечно, персонал работает с графиком «неделя через неделю», но Никита, как директор, обязан быть в магазине каждый день.
        Впрочем, ходить ему больше и некуда.
        — Добрый день, Никита Григорьевич.
        Начальник охраны Важинский совершенно очевидно немного презирает нового директора. Никита подобные вещи всегда чувствует и Важинского сторонится, насколько это возможно в его положении. Но вечно сторониться невозможно, а уж тем более в такой ситуации.
        — У нас снова кража на складе.  — Никита нервно стучит пальцами по столу.  — Игорь сегодня начинает внеплановый переучет. Алексей Дмитриевич, я вас прошу выделить ему в помощь нескольких охранников. Я убежден, что это кто-то из наших сотрудников резвится прямо у нас перед носом, а такое положение вещей плохо сказывается и на бизнесе, и на микроклимате в коллективе, так что мне эти регулярные пропажи сильно не нравятся.
        — Да кому же такое понравится,  — хмыкает начальник охраны.
        Никита поднимает глаза на Важинского. Молодой, очень плечистый мужик, с внимательными светло-зелеными глазами, мощной нижней челюстью и прямым носом, всегда гладко выбрит, темные волосы коротко подстрижены. В другое время и в другом месте они, возможно, стали бы если не друзьями, то уж точно приятелями. Но не здесь и не сейчас.
        — А потому, пока Игорь делает переучет, нужно обеспечить ему безопасность.
        — Понимаю,  — кивает Важинский.  — Думаю, тут вы абсолютно правы — берет кто-то свой. Но как он проносит украденное через охрану? Я просмотрел все записи с камер слежения и ничего подозрительного не заметил.
        — Принесите записи мне, я сам пересмотрю. Может, свежим взглядом увижу какую-то мелочь, которую вы пропустили,  — говорит Никита, а сам с тоской думает о том, что вечером придется ехать домой.
        — Может сработать,  — соглашается Важинский.  — Вот только вся эта вакханалия с трупами и прочим весельем… не способствует безопасности.
        — Так надо усилить бдительность!  — Никита снова начинает раздражаться.  — Никто не говорил, что будет легко. Самое главное — больше такого ни у кого нет! Акция уже разрекламирована, и на попятную идти поздно.
        Действительно, такого нет ни в одном магазине. Кто бы еще додумался оформить торговый зал магазина инструментов в стиле «техасская резня бензопилой»! Манекены, изображающие висельников: милости просим в секцию тросов, веревок и крепежей. Бедолаги с отрубленными конечностями: пожалуйста, секция пил — тут тебе и бензопилы разные, и «болгарки», и циркулярные пилы. Выглядят искусственные конечности очень натурально. Опять же — хорошее напоминание о технике безопасности.
        — Так-то оно так… Ладно, я прямо сейчас двоих направлю к Игорю. Пусть присматривают, да и подсобят, если что. На складе-то девчонки в основном, мужские руки не лишние будут.
        Важинский уходит, а Никита выглядывает в зал. До открытия магазина остается меньше часа, сотрудники спешно приводят торговые помещения в состояние идеальной готовности под руководством вездесущей Лепехиной. Ее восторженный нетерпеливый голос слышен, кажется, одновременно во всех уголках магазина. После открытия времени на устранение недоработок уже не будет, только успевай поворачиваться.
        Никита спускается вниз и идет вдоль стеллажей. Супермаркет занимает очень большую площадь: перед центральным входом стоянка для покупателей на две тысячи автомобилей; такая же с обратной стороны — подъездные пути для поставщиков: огромные рампы, на которые сгружается и принимается товар, стоянка для электрокаров, небольшой кран, помогающий в разгрузке громоздких и тяжелых предметов; плюс торговые залы и складские помещения. Несколько десятков тысяч квадратных метров. Хозяйство, в котором Никита уже разобрался. Не без сложностей, но все же дело знакомое.
        — Никита Григорьевич, мы уже закончили.
        Лепехина подскакивает к нему с ворохом мохнатых пауков, угрожающе шевелящих резиновыми лапками. Ее карие глаза весело и задорно блестят, ей вся эта суета заметно нравится. Никита думает о том, что человек губит свой основной талант, зря занимаясь работой, которая не доставляет радости. В старшем менеджере умирает талантливый декоратор и организатор праздников. Потому вся эта праздничная вакханалия так и радует девушку.
        — К Хеллоуину у нас вообще очень неоднозначное отношение…  — задумчиво говорит Никита, понимая, что сам он альтернативной идеи так и не предложил.  — Кто знает, как будет…
        — Да ладно, Никита Григорьевич, это же весело!  — Лепехина протягивает ему мохнатого паука.  — Будут конкурсы, а это призы для детишек такие.
        Для детишек — это значит для малышей, которых родители оставляют в игровой комнате, пока сами бродят по улицам строительного города. Игровая оформлена в ярких чистых тонах. Маленькие столики из разноцветного пластика, мячики, пирамидки, разноцветные мелки и пластилин, и прочие штуки, которыми можно развлечь маленьких гостей.
        Мысль о том, что жутковатые пауки станут призами для детей, кажется Никите не слишком удачной.
        — Дети их испугаются,  — сомневается он.
        — Нет, что вы!  — Лепехина смеется.  — Дети будут от них в полном восторге. Вы сами посмотрите, какие они милые!  — и протягивает ему очередного паука.
        Никита никогда не страдал арахнофобией, но от вида шевелящихся лапок ему становится не по себе.
        — Обязательно возьмите одного!
        Лепехина настойчиво сует паука Никите, который только усилием воли не отдергивает руку. Но паук неожиданно оказывается очень приятным на ощупь. Пушистое тельце сделано из нежного черного меха. Напоминает шапку-ушанку из его детства, думает Никита. К черному тельцу прилагается улыбающаяся мордаха. И шевелящиеся конечности паука уже не кажутся такими страшными. Игрушка, приятная на ощупь и забавная. Лепехина права: детям она вряд ли покажется страшной.
        — Вы правы, Аня. Затея хорошая, и пауки симпатичные. Пожалуй, возьму этого для мамы.
        — А я вам говорила!  — смеется Лепехина и бежит дальше по своим праздничным делам.
        Никита идет к кассам и некоторое время внимательно наблюдает за кассирами, готовящимися принимать покупателей.
        Затем возвращается в торговый зал, к бесконечным рядам стеллажей, заполненных всем, что только может понадобиться в хозяйстве: от самых мелких гаек и гвоздиков до огромных панелей, из которых можно соорудить садовый домик.
        В одном из проходов на возвышении стоит генератор. Из-под помоста торчат чьи-то ноги. Ненастоящие, но очень натурально сведенные предсмертной судорогой. Верхняя часть манекена, лицо которого не менее натурально искажено страданием, обнаруживается с другой стороны. Смысл инсталляции очевиден: человек полез под генератор и был раздавлен сорвавшейся с креплений махиной.
        На стеллажах вокруг «арт-объекта» богатейший ассортимент креплений. От самых маленьких до серьезных промышленных деталей, способных выдержать не только вес пресловутого генератора, но и гораздо больший. Опять же посыл совершенно ясен: покупайте крепления в нашем магазине, и вас минует участь раздавленного бедолаги.
        «Молодчина Анна!  — Никита вертит в руках пушистого паука.  — Это же надо такое придумать!»
        Никита с уважением относится к людям креативным и увлеченным своим делом. Даже если их идеи такого свойства, как у Лепехиной.
        Пирамиды из ухмыляющихся тыковок и пластиковых черепов, разного размера пауки, свисающие на нитях с полок и стеллажей, ведьма на метле, кружащаяся под потолком в секции светильников. Плюс персонал, одетый в оранжевые футболки с черными летучими мышами на груди.
        Никита наблюдает, как первые потоки покупателей вливаются в зал. Люди с интересом рассматривают оформление зала и коридоров между стеллажами. Смеются, живо обсуждают и фотографируют декор.
        Конечно, многие из них пришли сюда просто привлеченные рекламой. Но и для таких зевак есть целый отдел с разной мелочовкой: шкатулками, статуэтками, ароматическими свечами, оригинальными кухонными штучками и прочей милой ерундой, которая вовсе не является необходимой, но которую так приятно принести домой, чтобы украсить свою жизнь.
        Убедившись, что отлаженный механизм работает как надо, Никита вздыхает и возвращается в кабинет, где его ждут документы, переданные на подпись бухгалтером и юристом. А еще нужно перепроверить заказы поставщикам, и обратить внимание на складской учет, и…
        Да много чего он должен успеть сделать, держа при этом в голове ревизию на складе. И стоило бы разобраться в причинах иррациональной антипатии к Игорю Недзвецкому. Вроде вполне компетентный сотрудник, радеющий за вверенный ему склад, и человек он тихий, вполне безобидный, а вот поди ж ты.
        Никита проверяет почту — никаких личных писем, и скайп молчит. Иногда Никите кажется, будто он вышел в открытый космос, оторвался от корабля и летит в неведомую пустоту, ощущая при этом абсолютное одиночество.
        Еще полгода назад у него было все: семья, друзья, любимая работа и квартира, куда он после работы с удовольствием возвращался и где ждала его Черри — Вишенка, красивая веселая жена с удивительным именем Габриэлла, которая почти два года делала его самым счастливым человеком на свете.
        Никита познакомился с ней в компании общих друзей. И потом даже не мог вспомнить, кто привел эту девушку, потому что с того самого момента, как он ее увидел, все остальное потеряло значение. Он сходил с ума от одного взгляда на ее ладную фигурку, от ее длинных ног и хрупких плечиков, а от запаха ее смугловатой кожи у него кружилась голова. Глаза Вишенки смотрели доверчиво и ясно, и хотелось защитить ее от всего мира.
        Но защищать Вишенку не требовалось: ее сразу полюбили все, ее нельзя было не любить.
        Они очень скоро начали жить вместе, но Никите этого было мало — он хотел, чтобы Вишенка принадлежала только ему одному. Она не рассказывала о себе, и он не спрашивал, уважая ее личное пространство. И даже на их скромной свадьбе не было родственников со стороны невесты. А на осторожные вопросы Никитиной мамы Вишенка ответила уклончиво: нет, мол, близких, бывает и так. И Никите это не показалось странным ни тогда, ни после.
        Вишенка оказалась примерной женой. Она не жаждала карьеры, целиком посвятив себя обустройству их совместного быта. Большая пятикомнатная квартира в центре столицы принадлежала когда-то отцу Никиты, генералу армии. Но отец умер за полтора года до знакомства Никиты с Вишенкой, а после их свадьбы мама решила переехать в Александровск, поближе к своей маме, Никитиной бабушке.
        Никита понимал, что мать просто не может жить в этой квартире, где больше не звучит голос отца, не может видеть его кабинет, спать на их общей кровати. Вот не может, и все! И видеть, как Никита и Вишенка со всем пылом безрассудной юности переделывают квартиру, разрушая то, что создавала она, было выше ее сил. Но мать Никиты была мудрой женщиной и не хотела мешать молодым в их стремлении обустроиться по-своему.
        И она уехала. А Никита позволил ей уехать — бабушка действительно нуждалась в помощи. Но когда через полгода бабушка умерла, мать не вернулась. Осталась в Александровске, устроилась на работу в городскую библиотеку, хотя нужды в этом не было — Никита посылал ей деньги, но она хотела работать, лишь бы не быть одной.
        А он жил в столице. Интересной насыщенной жизнью. У него была работа в крупной компании, где совещания происходили по скайпу — с Нью-Йорком, Токио, Парижем. А дома его ждала Вишенка, которая руководила грандиозным ремонтом, с упоением выбирая обои, кафель, паркет, создавая их собственный уют.
        Они отдалились от прежней компании, обзавелись своими, им одним понятными шутками и фразочками «для двоих», имеющими особый тайный смысл. Никита начал всерьез думать о том, что пора бы завести ребенка.
        Спустя полтора года совместной жизни у него все так же кружилась голова от одного запаха красноватых кудрявых волос Вишенки. Правда, из-за ремонта Вишенка частенько ходила с синяками: она то и дело на что-то натыкалась, неловко падала, а однажды поскользнулась в ванной и ударилась о дверной косяк так сильно, что неделю не могла выйти из дома. Никита тогда не на шутку встревожился и хотел отвезти жену к врачу, но она, смеясь и морщась от боли, говорила: стыдно беспокоить занятых людей из-за какого-то синяка, полученного исключительно в результате собственной неуклюжести.
        Сейчас Никита и сам не понимал, почему он не замечал очевидного. Как могла его Вишенка, умевшая танцевать словно фея — почти не касаясь земли, быть такой неуклюжей?
        А потом — полгода назад, она вдруг собрала вещи и уехала, ничего не объяснив. Оставила только записку, сухо сообщавшую: «Я ушла, не ищи меня».
        Никита помнил, как стоял тогда в квартире, ставшей внезапно пустой, и тупо смотрел на эту записку, не в силах понять, как такое могло случиться. Ведь еще утром Вишенка проводила его на работу, старательно заполнив несколько контейнеров салатами, голубцами и своим фирменным сахарным печеньем. А в перерыве между совещаниями он звонил домой, и она попросила его заехать в магазин и купить грибов для супа. И вот он, с пакетом этих дурацких грибов, и эта записка. И больше ничего. Пустота.
        Но как же было не искать? Не могла она вот так вдруг взять и уйти. Должно быть, случилось нечто скверное.
        Сначала он звонил — бесконечно раз за разом набирая номер. Безрезультатно. Потом бросился искать Черри по друзьям. Но все пожимали плечами, никто ничего не знал. Хотя, как потом оказалось, знали все.
        А потом к нему на работу явился самодовольный адвокат и начал вещать о разводе как о факте уже свершившемся. Никита долго не мог понять, о чем толкует этот хлыщ. Какой развод? Почему? Какое домашнее насилие, какие побои и сцены ревности?
        Оказывается, он избивал Вишенку и запирал ее, и она сбежала, опасаясь за свою жизнь.
        Никита не понимал, как такое может быть. Но все ее друзья в один голос твердили, что его жена постоянно пребывала в угнетенном состоянии, опасалась за свою жизнь. Подруги Габриэллы показали, что та редко и очень ненадолго выходила из дома, буквально тайком. А еще часто плакала и жаловалась на мужа-тирана и постоянно ходила в синяках от побоев.
        При этом слова Никиты никем не принимались в расчет. Оказалось, Вишенка вела видеодневник, где фиксировала все «побои».
        Мать советовала ему нанять адвоката. Но Никита и тогда еще не понимал, не осознавал размеров свалившейся на него беды. Он словно со стороны смотрел на ситуацию, смотрел глазами человека, проспавшего несколько лет и внезапно проснувшегося в чужом месте среди незнакомых людей.
        У него была престижная работа ведущего менеджера в фирме с иностранным инвестированием, но больших денег не было. Отправив матери необходимую сумму и оставив себе деньги, необходимые для обслуживания машины и на бензин, он все отдавал Вишенке. Он даже обед всегда брал из дома — Вишенка хорошо готовила, и ему нравилось среди дня открыть судочки и вдохнуть запах ее стряпни, своего домашнего уюта и невероятного счастья.
        А потом вдруг оказалось, что денег у него нет совсем. И с работы его уволили. За неделю до развода его вызвал генеральный директор, белобрысый Курт, и сообщил, что ему лучше уволиться самому, прежде чем компания уволит его за неподобающее поведение — слухи о том, как он избивал жену, которая сбежала от него едва живая от пережитого ужаса, дошли и до руководства.
        И снова никаких оправданий никто не захотел слушать.
        Дальше неприятности посыпались одна за другой. Устроиться в другую аналогичную компанию он не мог: в его сфере все уже знали, что он домашний насильник и жестокий тиран. Затем некая девица позвонила его матери на работу и рассказала эту историю директору библиотеки. Коллеги матери ее во всем и обвинили — мол, воспитала негодяя. Мать увезли в больницу с сердечным приступом. Дело было совсем плохо.
        Никита бросил свою опустевшую квартиру в столице и спешно выехал в Александровск. В тот же день к нему снова заявился адвокат — нашел его и в Александровске. Прошелся по квартире, презрительно хмыкнул, глядя на старенькую бабушкину мебель. И предложил Никите дать Вишенке развод и оставить ей все имущество, тогда травля прекратится. А иначе впереди еще и уголовное дело, если жена обратится в полицию с заявлением. А она обратится.
        И Никита сдался.
        Он сам себя презирал за малодушие, но ему вдруг стало все равно. И квартиры не жаль, и неважно, кто и что будет о нем думать, судачить, сплетничать. Все это отступило на какой-то даже не второй, а сто двадцатый план, когда он сидел в опустевшей маминой квартире, а мама была в больнице из-за него, болвана. Никита четко осознавал: если бы не его тупая уверенность, что правда всегда торжествует, мама была бы в порядке. А сейчас кто знает, что с ней будет, потому что денег на хорошее лечение не было.
        Если бы он скорее сообразил, что происходит! Не метался по городу, пытаясь во что бы то ни стало найти Черри, а сел и здраво оценил ситуацию. Не задавался бесполезными вопросами: что она творит с ним, с ними, почему, за что и прочее, а вовремя обратился к адвокату.
        Он за почти два года своего абсолютного счастья забыл, что бывают вещи, которые никак не совместимы ни с моралью, ни с совестью, ни с любовью. Вообще ни с чем человеческим. Просто подлость и жадность. И люди частенько руководствуются в своих действиях только подлостью и жадностью.
        Но это же другие, считал он. А тут Вишенка, его Вишенка, сказочная принцесса. Габриэлла, его Черри, примерная жена, красавица и отличная хозяйка с большими грустными глазами олененка Бэмби, только что потерявшего маму. Его хрупкая фея с хрустальным смехом и тонким личиком в шапке кудрявых волос цвета красного дерева. Она не могла так с ним поступить, ее кто-то запутал, заставил…
        Но в глубине души он уже знал правду.
        2
        Виктор терпеть не мог, когда к ним приезжала двоюродная племянница жены. Откровенно говоря, он и сестрицу Раисы не жаловал. Его раздражала эта избалованная капризная бабенка, когда-то выскочившая замуж за богатого мужика. Дочка Арина выросла под стать родителям — донельзя избалованная, наглая, уверенная, будто Земля вращается вокруг нее и ее желания имеют силу закона.
        По счастью, родня редко навещала их. Обычно эти визиты были вызваны какой-то их собственной надобностью или их же претензиями к родственникам. То попросят приютить на недельку попугая и двух котов, пока благородное семейство отдыхает «на островах», а то предложат выкупить единственную фамильную реликвию — прабабушкино колье, бережно сохраненное во всех революциях и войнах. Просто так, не как ценное вложение, а как память. Это колье надевали на венчание Раисина мать, бабка и прабабка. И сама Раиса выходила в нем замуж за Виктора.
        Драгоценные камни притягательно мерцали на ее молочно-белой коже, и у Виктора всю свадьбу билась только одна мысль: поскорее остаться с Раисой наедине, и чтобы на ней больше ничего не было, только это колье. У него и до сих пор, при одном взгляде на жену, возникали такие желания. А ведь они почти двадцать лет женаты!
        В общем, никакой радости визиты конкретно этих родственников никому не доставляли. И когда Арина заявилась к ним вновь, Виктор решил, что ни за что не позволит задурить Раисе голову. Как в прошлый раз, с котами.
        Они тогда дней десять всей семьей пытались не допустить смертоубийства здоровенного шумного попугая двумя не менее крупными котами. А попугай в минуты душевной смуты поливал своих потенциальных убийц отборными ругательствами. Иногда это случалось ночью. Один раз, когда к сыновьям-школьникам пришли в гости приятели. В итоге Виктор поймал себя на том, что очень хочет отворить клетку, и пусть проклятые коты делают свое черное дело, и черт с ним, с этим гадским попугаем.
        С тех пор отказывать родственникам в их просьбах или претензиях стало для него своеобразным спортом.
        — Представляете, он просто переехал в ваш город! И до сих пор живет отлично,  — Арина возмущенно фыркнула.  — После всего этого, после таких изощренных издевательств. Живет припеваючи, ходит на работу. Снова нашел тепленькое местечко — директор магазина, не кто попало! Живет в квартире своей мамаши…
        — А ты бы хотела его на урановые рудники отправить?
        Попивая пиво, Виктор вполуха слушал излияния Арины. Послушать ее, так в городе поселился настоящий маньяк с бензопилой. Патологический садист и хитрый социопат в одном флаконе. И теперь истребление местных девственниц — лишь вопрос времени.
        — Прежде чем смеяться, дядя Витя, вот, посмотрите сами! Во что он с ней делал!
        Арина сунула ему под нос свой телефон, и Виктор полистал фотографии. Особо не впечатляло. На фотографиях была запечатлена мелкая, худосочная и практически лишенная сисек девка. К тому же с волосами какого-то странного, красно-коричневого цвета. Горестный взгляд широко распахнутых беззащитных глаз показался Виктору плохой актерской игрой. Ну да. Разнообразные синяки и ссадины. Но мало ли при каких обстоятельствах деваха их заполучила?
        — Видите?!  — продолжала гневаться Арина.
        — И что?  — Виктор отхлебнул пива и хитро прищурился.  — Я тебе могу такие фотки показать. Охренеешь! Расчлененка, повешенные, жертвы катастроф. Хочешь?
        — Витя!  — Раиса укоризненно посмотрела на мужа.
        Взять в семейном конфликте сторону мужа на все сто процентов она не могла, хотя о его антипатии к своим родственникам отлично знала и за то его не винила. Сестру, равно как и тетку, она и сама недолюбливала с детства. Да и племянница Раисе была не слишком симпатична, и неудивительно — у сестры с мужем только такая дочь и могла получиться. Как говорится, кокос упал совсем рядом с пальмой. Но свою неприязнь она предпочитала скрывать. Родственников не выбирают, а начинать войну первой ей не хотелось.
        — Ну, а что?  — Виктор уже откровенно потешается.  — Смотри: поверхностные кровоподтеки разной степени свежести. Никакой опасности для здоровья не несут, но выглядят красочно. И дамочка запросто могла сама себе такие обеспечить. Например, от случайного или намеренного удара о твердые предметы.
        — Столько раз подряд?!
        — Рая, не будь наивной,  — вздохнул Виктор.  — Ведь зачем-то она это снимала изо дня в день. Снимать-то снимала, но за помощью не обращалась.
        — Она боялась!  — Арина всплеснула руками.  — Муж ее запугал. Она из дома только тайком и выбиралась.
        — Глупости!  — поморщился Виктор.  — Как он мог ее запирать, если — по твоим же словам — с утра до вечера находился на работе, да еще и часто ездил в командировки? Она оставалась дома одна. Заметь, не связанная, не к батарее наручниками прикованная и не в лесной сторожке в ста километрах от человеческого жилья. А в квартире в хорошем доме в центре столицы. И никто не помог бедняжке? Да и на бедняжку она как-то не тянет. Вот у тебя другие ее фотографии: дамочка в шубе, с бокалом шампанского, счастливая и беззаботная, в клубе с подружками. Заметь, это фотографии на ее странице в социальных сетях. В открытом доступе. Или ей удалось сбежать, но побежала она не куда-нибудь, а в ночной клуб? Предварительно нарядившись и накрасившись? Если парень таков, как ты описываешь, он должен был мониторить ее страницы — это типичное поведение домашнего насильника, контроль над жертвой ему необходим.
        — И что все это значит?  — заинтересованно спросила Раиса.
        — Это значит, что никуда она не собиралась бежать. Она сначала создала определенное общественное мнение, о котором муж, скорее всего, и не подозревал, а потом использовала ситуацию в своих интересах. Теперь у бывшего мужа репутация почти маньяка, а у дамочки пятикомнатная квартира в самом центре столицы. В элитном доме, построенном в пятидесятых для партийного и армейского руководства. Плюс машина неплохая.
        — Ты думаешь, бедная девочка…  — поверить сразу в такое коварство Раиса не могла.
        — Все это подстроила?  — Виктор хмыкнул.  — Рая! Когда на кону такой куш — запросто могла! Сработала четко, свою роль отыграла как по нотам. Наверняка она постаралась после свадьбы избавиться от его друзей. Мол, дорогой, нам ведь никто не нужен! Появились новые — почти случайные знакомые, которые его толком и не знали. Потом она долго и упорно выставляла его злодеем в глазах этих знакомых. А через два года все уже просто: ее считают беззащитной трепетной ланью, его жестоким негодяем. Потом дружная травля, и все во имя справедливого возмездия, никак иначе. Супругу, которого эти знакомые если и видели, то пару раз, никто не верит. Потом предложение, от которого он не смог отказаться, лишь бы сохранить хоть что-то от самого себя. Думаю, к тому моменту он был на все готов, только чтобы от него отстали.
        — Они были почти два года женаты!  — воскликнула жена.
        — И что? С таким крупным кушем афера себя оправдала. Я уверен, мадам тут же продала хоромы за баснословную сумму и теперь живет припеваючи. Хотя вряд ли она сама до этого додумалась.
        — Она не могла там оставаться, это же понятно!  — Арина обиженно поджала губы.  — И кто бы мог остаться в доме, где его несколько лет держали взаперти, изощренно издевались и избивали?
        — Мое мнение таково: твоя подруга — мошенница, квартирная и брачная аферистка!  — твердо сказал Виктор.  — А вы — все, кто травил бедолагу-мужа,  — просто стадо дебилов. И если ты решила, что я стану преследовать этого мужика, то ты сдурела, детка.
        — Я не говорю преследовать, но навести справки…  — промямлила племянница.
        — На предмет чего?  — Виктор даже не пытался скрыть раздражение.  — Человек, насколько я могу судить, недавно потерял все: семью, друзей, работу, имущество. Доверие к людям, самоуважение и здоровье, я думаю, тоже потерял. И ты предлагаешь мне «просто навести о нем справки»? Может, мне наружное наблюдение за ним организовать или на допрос вызвать? Ты своими куриными мозгами в состоянии понять, что подружка твоя вами всеми просто воспользовалась? Вот, смотри сюда! Это не след от удара кулаком, ясно? Это след от удара о твердый гладкий и плоский предмет. Возможно, стена или дверь, но на самом деле может быть что угодно, вплоть до кухонной разделочной доски. Видишь, как равномерно распределилась кровь под кожей? Капилляры лопнули по всей площади удара. От удара кулаком так не бывает.
        — Ну, он ее мог толкнуть…  — не собиралась сдаваться Арина.
        — Мог. Но с тем же успехом она сама могла нанести себе это повреждение. В пользу этого свидетельствует ее девственно-чистая кожа на остальной поверхности тела. Она тут практически голая — и нигде ни пятнышка, только синяк на лице! Не ссадина, как бывает при ударе кулаком, а просто синяк, который выглядит хуже, чем есть на самом деле. Это она вам, праздным дурачкам, могла по ушам ездить. А я столько перевидал всякого, что «липу» отличу даже на такой фотографии. Теперь ясно? На месте этого мужика я бы написал заявление в полицию о мошенничестве.
        Виктор вытащил из холодильника новую бутылку пива и вышел из кухни, предоставив Раисе самой гасить пожар, который он разжег. В конце концов, это ее племянница, хоть и двоюродная.
        Но перестать думать об одиозном муже-садисте у него никак не получалось.
        — Идиотка!  — Виктор хлебнул пива и задумался.  — А ведь, пожалуй, в данном случае было бы правильно предупредить этого мужика. Для него история продолжается, и лучше ему быть настороже.
        Виктор знал это свое свойство: чувствовать ложь и по наитию, не имея четких веских аргументов, в один момент увидеть ситуацию такой, какая она есть на самом деле, а не такой, какой ее хочет изобразить лгущий собеседник. За долгие годы работы следователем он научился мгновенно систематизировать факты и отметать «шелуху» — выдумки и попытки влиять на его чувства, оставляя лишь то, что являлось истиной.
        История, которую рассказала Арина, поражала своим ужасающим цинизмом. Муж-тиран и садист-тихушник избивает хрупкую безответную жену с глазами олененка из мультика. Все просто, понятно, и сама ситуация намекает, как должен поступить каждый, кто считает себя порядочным человеком.
        Однако Виктору эти глаза показались слишком уж беззащитными, чтоб быть настоящими. Девочка явно переигрывала. Потому он и присмотрелся к остальному. А когда рассмотрел остальное, то понял и оценил тонкость и величие замысла.
        А еще… Отчего-то не казались ему приятели Арины, праздные идиоты, кучка бездельников, вся жизнь которых вертится вокруг модных клубов, инстаграмов, твиттеров и селфи с лайками — вот не казались они ему хорошими людьми, от чистого сердца защищающими беззащитную девушку. Скорее, они просто играли в веселую интернет-игру, где они — благородные мстители, а поверженного злодея необходимо окончательно растоптать, до кровавой каши, и тут все средства хороши, даже такая крайняя мера, как выход из интернета в реальную жизнь. Ведь именно ради этого Арина приехала к провинциальным родственникам — чтобы убедить дядю воспользоваться своим служебным положением и добавить проблем Синей Бороде.
        Ситуация казалась Виктору чудовищной.
        — Ничего, приятель, продержись немного. Я тебя сегодня же разыщу и предупрежу, и поглядим, что с этим можно сделать,  — вслух обратился Виктор к мнимому злодею и взял телефон.
        Помочь в такой ситуации мог только Генка Щелканов. Не только знаток компьютеров и хакер от бога, но и действительно хороший парень, не раз помогавший полиции[1 - Подробнее читайте об этом в романе Аллы Полянской «Вирус лжи».]. Негласно, конечно, но помощь эта была очень своевременной и ценной.
        — Привет!  — обрадовался Генка.  — Вот здорово, что ты позвонил! Я сам хотел тебя набрать, чтоб вы с Дэном все бросали и приезжали сейчас же к нам на дачу. У нас тут шашлыки стихийно организовались, уже мангал разжигаем. Я звонил Дэну, а он говорит — я в отпуске, на озерах каких-то. Я тебя собирался набрать, а тут ты и сам звонишь.
        — В честь чего у вас шашлыки вдруг?
        — Да просто день хороший.  — Генка засмеялся.  — Хеллоуин, понимаешь?
        Раньше Хеллоуин казался Виктору праздником, искусственно созданным голливудскими сценаристами. Но дочь Светка показала ему фотографии настоящего американского Хеллоуина — веселого костюмированного действа, к которому детвора готовится заранее, нетерпеливо предвкушая веселье. Огромные оранжевые тыквы со страшными, но на самом деле вовсе не страшными ухмылками, черепа, летучие мыши и пауки. Пожалуй, если бы он не был взрослым дядькой и майором полиции… В общем, в детстве он точно бы радовался такому празднику.
        Вот и Генка с приятелями отмечают Хеллоуин — шашлыками и пивом. Идея хорошая, да и суббота опять же. Виктор завистливо вздохнул: ему вряд ли светит попасть на этот праздник жизни, а Генка ему нужен трезвый и работоспособный.
        — Витек, а ты что хотел-то?  — Генка наконец сообразил, что приятель звонит ему не просто так.  — Случилось чего?
        — Насколько мне известно, пока ничего существенного.  — Виктор ухмыльнулся, осознавая неточность формулировки: в этот самый момент в мире случилось много чего, и это, согласно «эффекту бабочки», может оказать влияние на всех.  — Но есть одна ситуация… Мне нужно кое-что прояснить для себя. Пока неофициально, а потому я сам запрос в базу делать не хочу. Ген, мне прямо сейчас нужна информация на Радецкого Никиту Григорьевича. Год рождения неизвестен, но ему примерно лет тридцать пять, туда-сюда два года.
        — Скоро перезвоню,  — деловито сказал Генка и отключился.
        Виктор специально не стал ничего спрашивать у Арины. Чтобы глупой девчонке и в голову не пришло, что он собирается предпринять нечто, хотя и совершенно противоположное тому, о чем его просили. Даже об этом Арине знать не нужно.
        Не прошло и десяти минут, как раздался звонок.
        — Радецкий Никита Григорьевич, тридцать шесть лет,  — бодро начал докладывать приятель.  — В недавнем прошлом ведущий менеджер крупной международной корпорации, сейчас работает директором строительного супермаркета «Эпицентр». Был женат на Стрельцовой Габриэлле Альбертовне… дикое сочетание… а сама красотка… Недавно развелся… Отец твоего фигуранта — Радецкий Григорий Васильевич, генерал-лейтенант армии. Умер скоро уж четыре года как. Мать до сих пор жива, прописана в Александровске, работает в городской детской библиотеке. Ух ты! В Сети полно подробностей, как Никита Григорьевич зверски избивал жену.
        — Не верь всему, что пишут в интернетах.  — Виктор досадливо фыркнул.  — Живет он где?
        — Прописан у матери. Я тебе все данные на почту скину, там и адрес посмотришь. Кстати, мать недавно лечилась в больнице и лежала в отделении у доктора Круглова. Мир тесен! Возможно, Семеныч знает этого типа.
        — Ладно, спасибо. Поищи мне еще информацию о его жене. Чем больше найдешь, тем лучше.
        — Как срочно?
        — Ну, скажем, завтра будет в самый раз.
        — Ок, сделаю!  — жизнерадостно ответил Геннадий.  — Жаль, что ты не можешь к нам.
        — А мне-то как жаль! Давай, до завтра.
        Строительный супермаркет «Эпицентр» был Виктору хорошо известен. И как раз сегодня супермаркет намеревался порадовать клиентов акцией в честь Хеллоуина — сутки «ужасных скидок». Плюс, судя по навязчивой рекламе на местном телеканале, покупателей ожидало варварское великолепие — зал, оформленный трупами и черепами.
        Конечно, Раиса не простит, если он отправится сейчас к черту на рога в этот самый «Эпицентр». Однако необходимость провести вечер в компании Арины казалась б?льшим злом, нежели размолвка с женой. С Раисой они ночью помирятся, а нервные клетки, которые погибнут во время выслушивания глупостей, изрекаемых племянницей, уже не восстановятся.
        Виктор немного подумал — дело паршивое, после пива ему за руль никак, но ехать надо.
        — Вот я же тебя просила…  — в комнату вошла Раиса, но Виктор видел, что жена особо и не сердится.
        — Раечка…
        — Вить, я вот что думаю…  — Раиса прикрыла дверь и понизила голос.  — Надо поехать к этому парню, о котором Аринка рассказывала, и все ему рассказать. Ну, что ничего еще не закончилось…
        — Ты приняла мою сторону?  — усмехнулся Виктор.
        — Я же все-таки жена полицейского. И уж столько-то я знаю о жизни, чтобы понять: ты прав. Вить, давай прямо сейчас поедем, я за руль сяду.
        — А давай. Тем более там сегодня какую-то невероятную акцию обещали. Реклама была интересная, вот и поглядим. Племяшка-то где?
        — Светка с собой увела,  — Раиса вздохнула.  — Вить, а ведь жаль парня, если все вот так.
        — Ну, может, не все так плохо…
        Они спустились вниз и сели в машину. Ехали молча. Виктор никак не мог решить, как объяснить этому Радецкому, с которым поступили скверно, что все еще не закончено, однако есть те, кто на его стороне.
        — Ой, смотри!
        Магазин сиял оранжевыми огоньками, на входе миловидная девушка в костюме эльфа раздавала желающим шарики в виде улыбающихся тыковок.
        — Как мило!  — Раиса, улыбнувшись, все же отказалась от предложенного шарика.  — Вить, а ты деньги взял?
        Виктор ухмыльнулся — женщина есть женщина, и при виде магазина у нее сразу возникает желание истратить деньги на какую-то ерунду.
        — Карточку взял.  — Виктор приобнял жену за плечи.  — Но сначала дело.
        — Конечно.
        Из игровой комнаты доносился восторженный многоголосый визг — шел какой-то веселый конкурс, в руках у многих детей были пушистые пауки на веревочках и те самые шарики в виде улыбающихся тыкв.
        — Молодцы, отлично придумано.  — Раиса заинтересованно рассматривала оформление зала.  — Вить, давай найдем этого парня, а потом я хочу тут побродить. Вон там отдел с кухонными штучками, и цветы тоже есть…
        — Ты, главное, по миру нас не пусти,  — с напускной суровостью ответил Виктор.
        — Да уж как-нибудь не пущу!  — улыбнулась жена.
        Раиса не только была отличной хозяйкой, но и неплохо зарабатывала в собственной аудиторской фирме. И уж конечно, она умела планировать бюджет семьи так, чтобы хватало на все. Трое детей, куда же деваться, нужно думать о многом.
        — Девушка, нам бы директора,  — обратился Виктор к симпатичной девушке с бейджиком «Анна, старший менеджер».
        Менеджер Анна заинтересованно глянула на Виктора веселыми карими глазами.
        — Может быть, я могу вам помочь? Зачем же сразу директор? Если есть проблема, я помогу ее решить.
        — Мне директор нужен по делу.  — Виктор вздохнул и достал «корочки».  — Просто проведите нас к нему.
        Анна мельком глянула на удостоверение, и ее глаза стали серьезными.
        — Конечно, пройдемте за мной. Ой, осторожно, здесь у нас акция на генераторы.
        — Вижу.  — Виктор с интересом посмотрел на манекен, сразу оценив задумку: скупой хозяин пожадничал купить хорошие крепежи.  — Художественно, да. Рая, ты иди тогда, поброди где собиралась, а я уж сам, чего нам толпой вваливаться.
        — Вить, давай вместе,  — не согласилась Раиса.
        Она очень надеялась, что ее присутствие разрядит обстановку, иначе все будет выглядеть слишком уж официально. Виктор покажет удостоверение, начнет задавать вопросы, а парень и так уже пережил слишком много. Вряд ли поверит, что Виктор хочет ему помочь.
        — Отлично у вас тут сегодня все придумано.  — Раиса улыбнулась девушке.  — Такого я нигде не видела.
        — Прежний директор не позволял ничего подобного. Вроде как у нас серьезная направленность и все такое. А Никита Григорьевич ко всем инициативам относится с большим вниманием. Тот отдел, что вы видели — с сувенирами и цветами,  — мы открыли совсем недавно и не прогадали. Вы еще остального не видели, а среди стеллажей множество сюрпризов! Вот, вы пришли. Я доложу?
        — Да мы и сами доложим.  — Виктор улыбнулся девушке. Старший менеджер ему понравилась, ему вообще нравились такие улыбчивые легкие люди.  — Спасибо, мы обязательно все тут у вас рассмотрим, я заинтригован.
        Виктор не лукавил. Ему действительно хотелось окунуться в эту беззаботную суету, посмотреть, что еще придумали сотрудники-затейники. И бог с ним, что и праздник не наш, и вся эта мишура просто для привлечения покупателей. Главное, ненавязчиво и креативно, а покупателям радостно и весело.
        Виктор постучал и, не дождавшись ответа, вошел. Хозяин кабинета стоит к ним спиной у большого аквариума и разговаривает с его обитателями.
        — Ну же, налетайте, ребята!
        «Ребята», крупные хвостатые и пучеглазые рыбки, сбились в кучу у кормушки и даже, кажется, смешно чавкают, поедая свой корм.
        — Ну, то-то. Трескайте,  — ласково приговаривает директор.
        Видимо, он настолько поглощен своим занятием, что не услышал ни стука, ни звука открывающейся двери. Получается, его застали врасплох, и вряд ли он этому обрадуется.
        Виктор вежливо кашляет, и Никита Радецкий резко оборачивается. Держа в руках банку рыбьего корма, он вопросительно смотрит на неожиданных посетителей.
        Выглядит Радецкий совсем не так, как на присланных Генкой фотографиях. На тех фото он улыбающийся, холеный молодой яппи, в отлично сшитом костюме и со стильной стрижкой. Сразу видно, что человек умеет правильно определять цели, а потому и состоялся в жизни, достиг определенных успехов.
        А сейчас Виктор видит перед собой усталого донельзя мужика, в простых джинсах и вязаной безрукавке. Светлые волосы подстрижены обычным ежиком. И только спокойный взгляд темных глаз, а также воротник и манжеты идеально белой рубашки говорят о том, что где-то там внутри остался прежний Никита Радецкий.
        Только, наверное, где-то очень далеко.
        Виктору слышно, как вздыхает Раиса. Что ж, парень, совсем ты не похож на садиста-психопата… И не потому, что многие не похожи, а потому, что ты — не он! Конечно, никакую жену Радецкий и пальцем не тронул. Он вряд ли вообще способен на насилие, это Виктор понимает сразу. Ему уже нравится Никита: он умеет держать удар, потому что не спился, не начал жалеть себя, не опустился.
        Но сейчас его ноша слишком тяжела, а Виктор пришел сделать ее еще тяжелее. И он понимает, что этому парню очень нужна помощь, однако он скорее позволит себе уши отрезать, чем попросит кого-то помочь.
        — Добрый день!  — закрывая банку, приветливо говорит Никита. Корпоративная выучка не пропала зря, он может казаться доброжелательным и открытым, не будучи таковым.  — Проходите, пожалуйста! Присаживайтесь и расскажите, что вас ко мне привело. Может, чаю или кофе?
        — Нет, спасибо,  — отказывается Виктор и пододвигает Раисе кресло.
        Та заинтересованно косится в сторону аквариума.
        — Я на рыбок посмотрю, ладно? Надо же, здоровенные, как поросята. А глазищи какие! Как они называются?
        — Рыбка-телескоп,  — улыбается Никита.  — Одна из разновидностей золотой рыбки. Китайцы считают, они приносят счастье и удачу.
        Виктор смотрит на толстых хвостатых рыбок, жадно хватающих куски корма, хлопьями опускающегося на дно аквариума. Пожалуй, им пора начать отрабатывать хозяйский хлеб.
        3
        — Не нравится мне эта девица!
        Диана Бережная толкнула мужа, мирно изучавшего в своем планшете статью по криминалистике.
        — Да, согласен.
        Генерал Бережной с интересом рассматривал фотографии трупов, расчлененных при помощи разных инструментов.
        — Андрей, если ты немедленно не обратишь на меня внимания, я за себя не ручаюсь.
        Бережной с сожалением отложил планшет и повернулся к жене — он не умел оказывать ей сопротивление.
        — Обращаю. Что там у тебя?
        — Вот, смотри,  — Диана пододвинула к нему свой ноутбук.  — Я уже не раз натыкалась на рекламу этой барышни. И рекламу достаточно агрессивную, кстати. У нее в интернете есть канал — она ведет цикл передач, посвященных проблеме домашнего насилия. Знаешь, сейчас можно просто в интернете создать собственный канал и вещать там о чем угодно. И все! Ты звезда! И вот эта барышня посвятила себя борьбе с домашними тиранами…
        — Ну, пока мне все нравится.  — Бережной водрузил на нос очки и посмотрел на экран.  — Девица вполне приглядная. И тема нужная: культура семейных отношений у нас отсутствует, часто и бытовая культура тоже, а от домашнего насилия ежегодно страдают…
        — Перестань пересказывать мне полицейские сводки! Меня не надо убеждать, что тема нужная.  — Диана сердито нахмурилась.  — Я тебе совершенно не об этом толкую, Андрей.
        — А о чем же?
        Бережной знал, что иногда его Диана умеет видеть вещи, которые даже его опытный полицейский взгляд пропускает. И там, где он видит что-то вполне обычное, Диана каким-то непостижимым образом видит преступление. Он много раз просил жену объяснить цепочку рассуждений, но все упиралось в одно простое, но неразрешимое противоречие: цепочка рассуждений Дианы ему лично ни о чем не говорила, но результат всегда оказывался в пользу ее выводов.
        Именно поэтому игнорировать сейчас наитие жены было бы глупо.
        — Ну, так что там с этими передачами?
        Диана включила запись. Ведущая вполне профессионально рассуждала о безнаказанности домашнего насилия. О запуганных жертвах, которые молчат и не обращаются в полицию, потому что не верят, что закон их защитит. И правильно не верят! Ведь полиция смотрит сквозь пальцы на страдания женщин и детей, ставших жертвами домашних тиранов.
        — Ну, и что? Обычный набор психологических и социологических клише, поданных в форме, доступной среднестатистической домохозяйке.
        — Я не предлагаю изучить, что она говорит. Пока не предлагаю, заметь. Со временем и до этого дело дойдет.  — Диана нажала на паузу.  — Я предлагаю обратить внимание на то, что все это идет в прямом эфире. Ну, якобы.
        — Почему якобы?
        — А потому, Андрюша!  — подняла указательный палец Диана. И, взяв телефон, набрала номер, высвечивающийся на экране.  — Видишь, абонент занят.
        — Ну и?..  — не понял Бережной.  — Поступает множество звонков, только и всего.
        — Но не всякий же раз!  — Диана ткнула пальцем в лицо ведущей.  — Да, можно и десять, и двадцать раз наткнуться на занятого абонента, но невозможно на протяжении десяти, к примеру, прямых эфиров не дозвониться ни разу. Это же не центральный телеканал, а просто канал в интернете.
        — Ты решила поговорить о домашнем насилии?
        Бережному все еще решительно непонятно, что так взволновало Диану. Допустим, ролики записаны, и девица лжет насчет прямых эфиров. Кому от этого плохо? Она же не нарушает никаких законов.
        — На самом деле эти вопросы, скорее всего, просто записаны и включаются кем-то. Нет у нее никакого чата. А вот у меня есть устойчивое ощущение, что канал этот создан с какой-то определенной целью. Понимаешь? Нет, я не спорю, тема нужная и весьма благодатная. Но здесь есть еще кое-что, смотри дальше.
        Диана вновь включила запись, убрала звук, и Бережной внимательно вгляделся в лицо ведущей.
        Очень светлая блондинка с голубыми, немного даже белесыми глазами, какие часто бывают у альбиносов. Но кожа смуглая. Значит, либо волосы и глаза подделка, либо на кожу нанесен «автозагар».
        — Она всегда так выглядит?
        — Как?
        — Ну, вот этот цвет волос и глаз в сочетании со смуглой кожей?
        — Да, всегда. Только прическу меняет.  — Диана толкнула Бережного плечом.  — Вот, смотри, начинается.
        Она вернула звук, и на экране возникло размытое изображение. Бережной не сразу даже понял, что именно он видит. И только женский истошный крик поставил все на свои места.
        — Сделай тише, еще Аленка услышит.
        — И то верно.
        Они оба подумали о том, что для их дочери подобные сцены были когда-то обычным делом.
        До того, как она стала их дочерью, Аленка жила в жуткой семье. Пьющие родители, и все соседи тоже пили, дрались, убивали друг друга, а женские вопли были там такой же обычной вещью, как смена времен года. Когда биологические родители девочки умерли, а она сама оказалась в больнице, Бережные решили во что бы то ни стало дать осиротевшему ребенку семью[2 - Подробнее читайте об этом в романе Аллы Полянской «Вирус лжи».]. Девочка сразу привыкла к ним, а они окружили ее той заботой и любовью, какими окружают позднего желанного ребенка. Но оказалось, что при Аленке им нельзя было спорить, даже в шутку, не то что поссориться. Потому что Аленка не понимала пока разницы между их спорами и несогласиями по некоторым вопросам и тем, что происходило в ее прежней жизни. Нет, она понимала, что родители не затеют драку — столько-то она уже могла понять, но она боялась любых споров и ничего не могла с собой поделать — просто пока не знала как.
        И волей-неволей, но Бережные привыкли следить за своими словами и интонациями, они не хотели, чтобы хоть что-то воскресило в дочке эти воспоминания. И сейчас женские крики вполне могли испугать Аленку.
        На экране тем временем происходило следующее: какой-то мужик избивал ногами голую женщину, и экзекуция, судя по состоянию жертвы, длилась не первый час. Женщина, все тело которой было покрыто багровыми кровоподтеками, просила пощады, но кто-то — тот, кто все это снимал, подбадривал и подначивал агрессора. Из комментариев «оператора» становились понятны и причины происходящего. Муж застал жену в момент акта прелюбодеяния. Где-то «за кадром» страшным хрипом исходил незадачливый любовник, которого, видимо, избивали приятели обманутого супруга. И симпатии их однозначно были на стороне мужа, в праве которого на расправу никто не сомневался: «Вишь, епта, сама виновата! За кого ты считала мужа-то!»
        — А теперь смотри дальше,  — поморщилась Диана.
        В следующем ролике двое крепких парней вытаскивают из подъезда упирающегося мужика в обвисших трениках. В руке мужик крепко сжимает бутылку, из которой льется пиво. Дальше парни споро обливают мужичка какой-то липкой жидкостью и обсыпают то ли перьями, то ли синтетическим наполнителем для подушек. И, отвесив своей жертве пару хороших затрещин, запихивают в мусорный контейнер.
        Лица парней скрывают маски, ролик сопровождают восторженные комментарии ведущей: мол, если закон ничего не делает с насильниками, мы сами станем законом.
        — Да, состав преступления налицо,  — не мог не согласиться генерал.
        — Именно, причем в обоих случаях!  — кивнула Диана.  — И меня, господин генерал, не покидает ощущение, что все это делается не просто так. Есть определенная цель, истерия нагнетается осознанно. Посмотри, у канала больше миллиона подписчиков. То есть движение приобретает популярность.
        — Да, вижу.
        — Но! Почему она лжет насчет прямого эфира? Лично для меня этот факт обесценивает ее усилия.  — Диана закрыла ноутбук и устроилась поудобнее.  — Андрей, а как бы узнать, кто она? Ведущая эта?
        — Зачем?  — не понял Бережной.
        — Да понимаешь…  — Диана задумалась.  — Вот крутится в голове одна мысль, а форму никак не обретет.
        — Разве неофициально справки навести. Ну, ты знаешь, у меня связаны руки.
        — А Игорь не поможет?
        Бережной поморщился. Он терпеть не мог обращаться с просьбами к давнему приятелю Игорю Капинусу. Тот, возглавляя одну из спецслужб, никогда не отказывал. Но всегда, фигурально выражаясь, щелкал Бережного по носу — видишь, я могу то, чего не можешь ты.
        Так они соревновались с самого детства, с нежного детсадовского возраста. Жили в одной коммуналке, и родители по очереди сидели с мальчишками. Но подружить сорванцов оказалось делом непростым — у обоих были сложные характеры, каждый хотел верховодить, но не желал, чтобы верховодили им.
        Так оно осталось и по сей день. Иногда Бережной злился, но чаще испытывал приятную ностальгию: они с Игорем играют в эту игру всю жизнь, и им это нравится, потому что лишь так можно снова ощутить себя тем, кем был когда-то — просто мальчишкой из коммуналки. И словно живы еще родители, и будто нет за спиной непросто прожитой жизни, и можно побыть самим собой.
        Именно ощущение общности прошлого, наверное, и держало их вместе. Хотя это «вместе» было относительным — они могли неделями не созваниваться и месяцами не видеться, а потом вдруг раздавался звонок и знакомый голос произносил: «Ты не охренел, братец? Куда пропал?»
        Они вместе хоронили родителей — сначала по очереди ушли отцы, потом так же по очереди матери. И это сблизило их еще сильнее, сделало их отношения почти родственными, и хотя ни один из них не готов был назвать другого лучшим другом, но родственники не всегда друзья, что ж.
        А потому, когда пришло время крестить Аленку, кандидатура на роль крестного отца даже не обсуждалась. Все было понятно сразу.
        — Беспокоить Игоря из-за какой-то безделицы…
        — Андрей, никакая это не безделица!  — Диана рассердилась.  — Затевается что-то серьезное! И эти ролики формируют общественное мнение. Причем среди тех, кто практически не смотрит телевизор, считая себя современными продвинутыми людьми. Нынешнее телевидение деградировало, телевизор смотрят только сборщики мусора и военные пенсионеры.
        — Почему ты приравняла сборщиков мусора к военным пенсионерам?  — удивился генерал.
        — Потому что эти две категории граждан — самые главные потребители теледерьма. Первые в силу неразвитости мыслительного аппарата, вторые в силу ограниченности мыслительного коридора: как привыкли когда-то, что «круглое катим, квадратное несем, программа «Время» — наше все», так и не могут перестроиться.
        — Это шовинизм и дискриминация,  — Бережной хмыкнул.  — Но насчет канала ты права, Наверное, надо поговорить с Игорем.
        Для себя он все уже решил. Конечно, вот так с ходу он к Игорю не пойдет, но тем интереснее будет их будущий разговор.

* * *
        Анна Лепехина ликовала. Такого успеха она не ожидала. С самого утра народ валит в магазин, в новый отдел посуды и аксессуаров для кухни уже дважды пришлось заказывать товар со склада, отдел сувениров пустеет с пугающей быстротой, а на рампах идет погрузка товара, предназначенного для доставки покупателям. Продавцы в оранжевых майках снуют между покупателями со скоростью пресловутых белок в колесе. В игровой комнате, сменяя друг друга, развлекают детвору специально нанятые для этого дня аниматоры, а заказанная партия милых пауков тает на глазах. По счастью, к вечеру детишек стало поменьше.
        — Как сегодня касса?
        Старший кассир сделала неопределенный жест рукой, но вид у нее довольный.
        — Похоже, мы сорвали джекпот. Развозка до сих пор идет, и доставка расписана на два дня вперед.
        — Отлично.
        Прежний директор при виде Анны морщился как от зубной боли. Впрочем, дело было не в ней самой, а в юношеской психологической травме начальника. Как-то он проговорился, что Анна напоминает ему назойливую школьную активистку, которая вечно бросалась устраивать разного рода увеселения, доставляющие удовольствие только ей и учителям.
        Но потом директор уволился без объяснения причин. Две недели его кабинет пустовал, а обязанности выполняла сама Анна. Как раз тогда она поняла, что это вообще не ее — руководить кем-то, кроме сотрудников своего подразделения, думать о тысяче вещей одновременно, казнить и миловать. И потому, когда им представили нового директора, Анна откровенно обрадовалась. К большому удивлению многих. Сотрудники шептались, что вот, дескать, Анька уже и кресло себе присмотрела, а не вышло, но Анна-то знала, что ни за какие коврижки не заняла бы это кресло.
        Она была из тех редких людей, которые находят удовольствие в своей работе.
        Новый директор ей понравился. Молод, хорош собой, знает свое дело — все его действия, продуманные и последовательные, свидетельствовали о высоком профессиональном уровне.
        К тому же, когда Анна впервые сунулась к нему с одной из своих идей, он отнесся к ней внимательно, попросил расчеты и обещал подумать, а на следующий день она получила свои расчеты обратно, с аккуратными пометками на полях и с одобрением инициативы в целом.
        В тот день Анна была счастлива.
        Она начала присматриваться к новому начальнику, и чем больше смотрела, тем сильнее нравился ей этот немного отстраненный, но всегда предельно корректный и очень аккуратный человек. И по тому порядку, который царил на его рабочем столе, и по тем нововведениям, которые он внедрил в их городе-магазине, было понятно, что порядок — его страсть. Этот человек привык класть вещь туда, откуда взял, и при надобности находить ее на прежнем месте, и другой порядок вещей его удивлял и настораживал.
        Ее интерес не остался незамеченным, и сотрудники начали судачить у нее за спиной. Но Анну это не волновало. Она всегда все о себе знала сама, когда-то давно, еще в отрочестве здраво рассудив, что чужие люди не могут ни знать, ни понимать ее саму, а уж причины ее действий тем более. Каждый судит со своей колокольни и примеряет на себя, и на чужой роток не накинешь платок, а потому все досужие разговоры если и долетали до нее, то никак не влияли на ее самоощущение.
        Подумаешь, болтают. Поболтают и перестанут, а она-то останется.
        О том, что Никита Радецкий является объектом интернет-травли, Анна узнала случайно.
        Сама она не была поклонницей социальных сетей. Ее многочисленные знакомые охотно проводили время в интернете, постоянно обмениваясь фотографиями и комментируя чужую жизнь, но Анна во Всемирную паутину заходила редко и, как правило, по работе. Когда одна из девочек-менеджеров сбросила ей ссылку на блог некой Габриэллы, Анна лишь плечами пожала. Зачем ей читать интернет-дневник какой-то девицы со странным именем? Но сотрудница, смеясь, сказала: открой, очень удивишься.
        Сказать, что Анна удивилась,  — это ничего не сказать.
        Дневник показался ей нарочитым и фальшивым, а сама Габриэлла сразу активно не понравилась. Анна вообще настороженно относилась к людям, готовым выставлять подробности своей жизни напоказ, но дело было даже и не в этом. Просто широко распахнутые глаза олененка Бэмби и приоткрытый нежный рот слишком уж прямо, в лоб создавали образ инфантильной, беззащитной, хрупкой и уязвимой жертвы.
        Доверчивые глаза Габриэллы и тем более по-дебильному приоткрытый рот — казалось, у барышни проблемы с носоглоткой и она просто не может дышать носом — вызывали устойчивое раздражение. К тому же у Анны уже сложилось свое собственное мнение о Никите Радецком.
        Как все методичные люди, Анна привыкла доводить до конца все, за что бралась. Она просмотрела дневник от корки до корки — если так можно сказать об интернет-дневнике. Прочитала комментарии, прошлась по всем ссылкам, и картина беды, обрушившейся на Никиту, стала ей яснее ясного. Как и причина его приезда в Александровск.
        Настоящей жертвой был именно он — Никита Радецкий, которого бывшая жена обвиняла в издевательствах, регулярных избиениях, домашнем и не очень насилии.
        На работе над директором откровенно смеялись. Понятное дело, за спиной, а в глаза ни-ни. За Никитой прочно закрепилась кличка Чикатило. Даже когда народу надоело читать откровения Габриэллы и слухи утихли, кличка все равно осталась.
        Анна понимала, что Никита понятия не имеет об этом блоге, как и о том, что его бывшая жена разогнала против него настоящую волну ненависти и даже сообщество организовала «ненавидимНикитуРадецкого».
        В этом сообществе гнездились и пузырились праведным гневом невесть кто, какие-то люди, которые никогда и в глаза не видели ни Габриэллу, ни тем более Никиту. Писали ужасные гадости, причем Анна с неприятным изумлением нашла и пару знакомых фамилий. Сотрудники магазина тоже поныряли в этом потоке дерьма. Но они-то как раз знали Никиту, работали под его началом, а он ведь был компетентным и справедливым руководителем. Но почему-то верили не собственным глазам, а домыслам неизвестных им ненавистников.
        Как можно изо дня в день общаться с человеком, а за спиной противно хихикать и обзывать обидной кличкой, она в принципе не понимала, но девушку-менеджера, которая и разнесла по коллективу эту отвратительную сплетню, Анна уволила. Вот просто из мелочной мести, да. А на телефонные звонки потенциальных ее работодателей — ведь уволенная девица пыталась устроиться на аналогичную работу — Анна выдавала самые нелицеприятные характеристики и не считала, что кривит душой, потому что разносить мерзкие сплетни за спиной ничего не подозревающего человека, который тебе лично ничего плохого не сделал,  — отвратительная подлость.
        Анна, конечно, понимала, что если бы не конкретно эта девушка, то кто-нибудь другой сообщил бы коллективу сногсшибательную сплетню про директора. Но тем не менее сплетницу уволила. Просто за излишнюю склонность к сплетням.
        Однако, как сказать Никите о происходящем, она не знала.
        Несмотря на доброжелательную вежливость, Никита держал невидимую, но очень ощутимую дистанцию, не допускающую никаких «нерабочих» разговоров. Анна старалась изо всех сил не подвести, не разочаровать, чтобы он понял: на нее можно положиться. И ей так нравились его аккуратная стрижка, и спокойный взгляд темных глаз, и голос, чуть глуховатый. Но начать разговор о вещах, которые происходили где-то там, в другой жизни, она не могла.
        Когда она поняла, что Никита положительно относится к ее инициативам, у нее словно крылья выросли. И уже тогда ей в голову пришла идея с оформлением зала на Хеллоуин и комплекс мероприятий по «ужасным скидкам», она несколько ночей просидела, подсчитывая и расписывая возможные расходы и доходы, с учетом скидок,  — она отчего-то уже знала, что идея будет принята, и не ошиблась.
        И они несколько дней планировали, проводили совещания, и Анна видела, что Никите тоже нравится вся эта суета. Но их разговоры так и не перешли с рабочих тем на что-то более личное. Дистанция не сократилась. Ничего о Никите она так и не узнала, несмотря на то, что бывала в его кабинете постоянно.
        Аквариум с рыбками и несколько книг о стратегии продаж, стоящих на полке над ним, ничего не могли рассказать Анне о внутреннем мире начальника. На компьютере у Никиты были только закладки с профильными сайтами поставщиков, покупателей, таблицы и программы, нужные в работе. Он не смотрел в рабочее время фильмы, не читал ничего, кроме прайсов и спецификаций, и понять, чем он занимается в свободное время, было невозможно.
        И поговорить тоже было невозможно.
        Но когда сегодня — именно сегодня, в такой прекрасный день!  — в магазин пожаловал офицер полиции, Анна поняла, что у директора снова проблемы. Шестое чувство подсказывало — дело не в работе, проблемы именно у Никиты. И, несмотря на то что полицейский не выглядел слишком грозным и пришел в нерабочее время, причем с женой, то есть визит был неофициальный, но Анна предчувствовала беду. Значит, ничего еще не закончилось. И поймала себя на том, что хочет дать незнакомой Габриэлле здоровенного «леща», и чтоб синяк уж точно получился огромный и настоящий, и пусть бы она выкладывала в интернет хоть тысячу фотографий своего личика, плевать.
        Потому, когда за полицейским закрылась дверь кабинета директора, Анна уйти не смогла. Ей нужно было в зал, выполнять свои обязанности, но бросить Никиту в беде было выше ее сил, ноги словно приросли к полу. Подслушивать она не собиралась и решила поговорить с полицейским, когда тот выйдет от Никиты и будет ждать свою жену.
        Она расскажет ему… ну, о том, что Никита совсем не такой. Что все истории мерзкой Габриэллы — одно сплошное вранье, а сама она отвратительная лгунья. И откуда бы ни взялись ее синяки, Никита не имеет к этому ни малейшего отношения. И только потому, что она вытаращила глаза и приоткрыла рот, все ей ужасно сочувствуют. Как же просто обмануть кучу народу, если у тебя тощие ножки и по-дебильному приоткрытый рот. А на других фото эта самая Габриэлла вытягивает губы «уточкой». Что за кретинская мода — кривить рожу, изображая звезду Голливуда?
        Желание надавать мерзавке подзатыльников окрепло окончательно. И Анне вовсе не было стыдно.
        — Ань, что там наш-то? Занят?
        Это Ирка-кладовщица прибежала с какими-то бумажками. Видимо, на складе совсем запарка, если Игорь прислал Ирку. Она всего месяц работает и все на свете путает. Всегда суетливая, ярко и безвкусно накрашенная, с крысиным хвостиком медного оттенка и брекетами. Анне кладовщица не нравилась, вызывала глухое раздражение.
        — Да. У него посетители.
        — Вот незадача!  — Ирка огорченно сделала бровки домиком, изобразив разочарование, что при таком макияже выглядело поистине гротескно.  — Игорю нужна подпись на служебной записке, без разрешения Чикатилы он же…
        — Ира!  — Анна почувствовала, как в ней поднимается злость.  — Он тебе что-то плохое сделал, в деньгах ущемил или оскорбил?
        — Ты чего?!
        — Вот вы все заладили: Чикатило, Чикатило!  — и ее яростный шепот летит прямо в лицо опешившей кладовщице. Да, она сама провоцирует конфликт, но сейчас это не имеет никакого значения.  — Тебя тут не было, когда старый директор всех топтал и унижал, так знай: при прошлом директоре ты дышать бы боялась. В кои-то веки тут появился нормальный человек, а у вас вместо благодарности сплошные смешки да подначки. Да еще и за спиной. В глаза-то боязно сказать? Вам нужен деспот, который будет вас на куски рвать, а вы его за это уважать начнете? Да?
        — Чего ты завелась-то?  — Ирка отпрянула, и голос сорвался на визг.  — Все так говорят. Что такого-то? Не со зла же.
        — А все станут серную кислоту пить, и ты напьешься?  — Анна выдернула из рук кладовщицы бумаги.  — Не со зла… А с чего, с добра? Или ты считаешь, что это очень весело? Типа шутка такая? Ступай на склад, а я сама все подпишу и принесу Игорю.
        — Совсем ты сбрендила на почве служебного рвения.  — Кладовщица обиженно поджала губы.  — Значит, не зря говорят… И правда ты втюрилась в Чикатилу по самые уши. Только он и тебе плюх навешает, погоди. Фотки-то в интернете все видели, не слепые. Тихий да интеллигентный, а видала, бабу как разукрасил? И ведь даже не скажешь… Такой весь из себя принц, а на деле Чикатила и есть.
        — Ира! Еще одно слово, и ты сегодня же будешь заявление на увольнение писать!  — Анна уже не сдерживалась, а когда надо, она умела вот так — быть стеклянно злой, и тогда ее карие глаза уже не смеялись.  — Я тебе не подружка со склада, с которой ты курить бегаешь. Я старший менеджер, и, если я поставлю вопрос, он решится положительно. Для меня — положительно, а для тебя — отрицательно. Ты поняла меня?
        Ирка насупилась, молча глядя на Анну, но развернуться и уйти не решалась.
        — Не слышу ответа! Ты все поняла?
        — Поняла.
        — Ступай работать. А будешь болтать, вылетишь отсюда в два счета. Да еще с такими рекомендациями, что и тряпкой махать не устроишься.
        Вот из-за таких моментов Анна и ненавидела кем-то руководить. Она старалась не обижать людей, и разные наказания, взыскания — это было совсем не ее, но сейчас она пребывала в том редком для себя состоянии, когда ярость делает мир предельно ясным, а все решения, которые принимаются, верными, даже если потом окажется, что можно было поступить иначе, более гуманно.
        Анна никогда не понимала людей, которые уважают только кнут, а любого мягкого и вежливого человека, пытающегося с ними договориться, тут же записывают в слабаки и стараются сесть ему на голову. Прав был Никита, когда с самого начала проредил особо зарвавшихся, желавших общаться с начальником на равных. А вот с оставшимися уже можно было взаимодействовать в привычной, интеллигентной манере.
        Сегодня под раздачу попала Ирина. И Анна прикидывает, стоит ей уволить девицу или нет. Однако она Анна, не Никита, и ей такое решение принять слишком сложно.
        — Поговорю с Игорем,  — решила девушка.
        Со старшим кладовщиком Игорем Анна когда-то училась в одном классе. Они жили в одном доме — старом двухэтажном доме на улице Лизы Чайкиной, в соседних подъездах. По-соседски приятельствовали и даже до седьмого класса сидели вместе — раз уж обязательно нужно было делить парту с каким-то мальчишкой, Анна выбрала Игоря.
        Собственно, с ее легкой руки он и попал сюда на работу.
        Игорь соглашался с Анной в том, что сотрудники ведут себя по-хамски и если вся эта история со сплетнями и кличками выплывет наружу, то дело закончится скверно. Сам он к новому директору относился уважительно и грязную интернет-травлю воспринимал философски: мало ли, что там в интернете пишут, любой может написать что угодно, стоит ли всему верить!
        Но Игорь не сможет заткнуть всех этих досужих кумушек, каждый час стайкой бегающих курить. Игорь очень ограниченно сотрудничает с социумом, ящики и рулоны на складе ему ближе и понятнее, чем человечество.
        Зазвонил телефон, и Анна улыбнулась. Игорь, легок на помине!
        — Привет.
        Они виделись утром — Игорь, как всегда, привез ее на работу. У него была старенькая машинка, и они ездили вместе каждое утро, а каждый вечер Игорь терпеливо ждал ее на стоянке, чтобы ехать домой.
        И тем не менее они всегда при встрече или в телефонном разговоре начинали беседу с приветствия.
        — Привет, Игорь. Только что кладовщице твоей выдала порцию пинков.
        — Даже не спрашиваю за что. Им всем это, пинки то есть, идут на пользу. Ань, ты можешь ко мне зайти?
        — Сейчас?!
        — Нет, но в ближайшие час-полтора. Мне тут надо посоветоваться… я, понимаешь, не знаю, что и думать.
        — Что произошло?
        — Я кое-кого тут видел, кого здесь и быть не должно, и…
        Дверь кабинета открылась, вышел полицейский, вслед за ним его жена. На Анну они не обратили внимания. Все выглядело так, словно она только что подошла. Анна обеспокоенно посмотрела на Никиту, но он был такой же, как всегда,  — спокойный и доброжелательный. И полицейский с женой остановились в дверях.
        Анна сориентировалась быстро:
        — Игорь, давай я зайду к тебе позже, у меня тут…
        — Конечно, как только сможешь, просто не забудь.
        — Если забуду, позвони мне.
        Спрятала телефон в карман, перехватила поудобнее пачку документов и повернулась к Никите.
        4
        Диана везла Аленку в детский развлекательный центр. Бережной остался дома — к величайшему разочарованию Аленки, но все-таки вожделенные развлечения наполняли девочку радостным предвкушением.
        — Мы же купим папе сладкую вату?
        — Конечно, привезешь ему огромный шар.  — Диана осмотрелась и, обнаружив на переполненной стоянке свободное место, ловко припарковалась.  — Ну, и кто королева парковки?
        — Ты королева парковки!  — Аленка засмеялась.  — Купим тебе корону!
        — Вот именно короны мне и не хватало все эти годы. Отличная идея!  — Диана щелкнула дочь по носу.  — Вытряхивайся, принцесса, нас ждут великие дела.
        — Жаль, папа с нами не пошел.
        — Папа сказал, что приедет, как только освободится.
        — А если не освободится?
        — Ну, когда-то же освободится.  — Диана вздохнула.  — Но вату мы ему все равно купим.
        Их ждали многочисленные аттракционы, клоуны, воздушные шарики, сладкая вата, мыльные пузыри и Комната страха. Аленка чрезвычайно любила мультики «Школа Эвер Афтер Хай», и запомнившиеся персонажи радовали ее бесконечно. Ну а вампиры, оборотни, мертвецы, призраки, во множестве водившиеся в Комнате страха, вообще вызывали у девочки бурный восторг. И все же «Школа Эвер Афтер Хай» была вне конкуренции, и она несколько раз упрашивала родителей разрешить ей покрасить волосы в фиолетовый цвет, чтоб стать похожей на свою любимую героиню Рейвен Квин. Конечно, получила суровый отказ, но Диана подсластила пилюлю, купив дочке кудрявый фиолетовый парик, который та надевала всякий раз, выбираясь развлекаться. Она бы и в школу его носила, но тут уж было совсем никак.
        Вот и сегодня Аленка красовалась в этом парике. Парик ей действительно был к лицу, а в это время года еще и защищал голову от холода: сложно заставить Аленку носить шапочку, а парик она носит с удовольствием. В своем лиловом пышном платьице, кожаной куртке с заклепками и фиолетовых сапожках с серебряными пряжками Аленка выглядела точно кукла, изображающая мультяшную Рейвен Квин.
        Эту куклу ей купили месяц назад, и с тех пор девочка с новой игрушкой не расставалась. Все игры и развлечения — только вместе. Плюс заранее готовый список подарков «под елочку»: друзей Рейвен, чтобы той не было скучно, Декстера Чарминга и Эппл Вайт. Откровенно говоря, Диана кукол уже купила, добавив к компании Блонди Локс и Меделин Хеттер, и зеркало, и стол для чаепитий, и крошечные фарфоровые чашечки.
        Диана и сама полюбила эти незатейливые красочные мультики и смотрела их вместе с дочкой. Бережной только хохотал, глядя на то, как его здравомыслящая жена устраивается рядом с дочкой, чтобы с превеликим удовольствием посмотреть очередную серию о приключениях юных обладателей паранормальных способностей.
        — Мам, пойдем сразу на паровозики!  — пританцовывая от нетерпения, попросила Аленка.  — А потом на веселые горки и на мячики — я хочу выиграть колечко, маленькое такое. Потом еще в кафе зайдем, а потом — ТУДА.
        Туда — это в Комнату страха, куда Аленку не особенно хотели пускать бдительные служители. Дескать, испугается ребенок. Но Диана с гордостью говорила, что очень хотела бы посмотреть на чучело, способное испугать этого ребенка.
        — Как скажешь, маршрут на твоей совести.  — Диана щелкнула брелоком сигнализации.  — Главное — к ночи домой вернуться, не то папа объявит общегородскую тревогу.
        — И за нами приедут полицейские?
        — Да, такие бравые парни в форме.
        — Тогда давай останемся до ночи,  — Аленка засмеялась, представив, как за ней приезжает полицейская машина.
        — Но папа будет волноваться.
        Аленка вздохнула. Нет, конечно! Папу волновать она не хочет. Ее папа — самый лучший и самый добрый. Он нашел ее, когда она потерялась среди злых и страшных людей, он спас ее от них. И чтобы он знал, как сильно дочка его любит, они с мамой привезут ему сладкой ваты, большой розовый шар, и они вдвоем его съедят, и папа будет расспрашивать, как они повеселились и что видели, а она расскажет ему о Комнате страха. На самом деле в этой комнате ничего страшного нет, и все чудовища ненастоящие. Настоящих Аленка видела — они намного страшнее, они кричат и бьют друг друга, и ее били, и хотелось кушать, и было холодно, и негде спрятаться.
        Но от этих чудовищ ее спас папа. Он искал, искал свою потерявшуюся дочку и нашел, а потом пришла мама, принесла вкусный суп и сок, и все стало хорошо, а чудовища исчезли. Только Аленка знает, что настоящие чудовища — не те, мультяшные, что в Комнате страха, а настоящие, на самом деле не исчезли, просто они ее больше не видят, потому что она принцесса в сказочном замке, а папа с мамой — Король и Королева, и они не дадут ее в обиду.
        — Нет, пусть папа не волнуется,  — Аленка заглядывает матери в лицо.  — Тогда мы немножечко погуляем — и домой. Но сначала купим короны.
        — Вот это — моя девочка!
        Диана взяла Аленку за руку, и они направились к широкой двери, украшенной шариками и огоньками. На входе клоун продудел в смешную дудку, громко объявив: «Ее высочество принцесса пожаловали!»
        Аленка зарделась от удовольствия. Диана улыбнулась клоуну, который неожиданно подмигнул ей, состроив смешную гримасу.
        — И вам хорошо развлечься, ваше величество!
        Аленка дернула Диану за руку.
        — Мы купим тебе корону, да?
        — Ну, меня и без короны тут узнали,  — Диана засмеялась.  — Хотя с короной было бы наверняка.
        И они пошли покупать золотые и серебряные фишки и красные рубины, позволяющие посещать аттракционы — в сказочном королевстве была своя твердая валюта, а еще мороженое, напитки и разные сувениры.
        И Комнату страха, конечно же, они тоже не обошли своим вниманием.
        Аленкины фиолетовые кудри украсила диадема с блестящими камешками. В руках у нее появилась лакированная черная сумочка с фиолетовым цветком и серебристым черепом внутри цветка. Клоун с шарманкой очаровал их обоих, и Диана поймала себя на том, что ей очень нравится вся эта праздничная суета вокруг. Не будь Аленки, она никогда бы сюда не попала — для взрослой тетеньки странно посещать подобные места без ребенка и уж тем более странно купить золотую корону в разноцветных камнях и разгуливать в ней по залам сказочного королевства.
        А так все чинно: мама с дочкой развлекаются, что ж такого.
        — Мам, теперь ТУДА.
        Аленка даже затанцевала от предвкушения. Рейвен Квин точно одобрила бы такое развлечение.
        Они сели в подоспевшую вагонетку, разрисованную глазастыми и клыкастыми чудовищами, и понеслись к темному входу. Аленка прижалась к Диане, попискивая от удовольствия.
        Навстречу им из тьмы выступил скелет, щелкая челюстью. Диана вздохнула: ей это развлечение удовольствия не доставляло. Ни привидение, завывающее и размахивающее белыми рукавами над обрубком шеи, ни две ведьмы, с визгом пролетевшие прямо над их головами, ни уж тем более гроб, из которого восстал вампир,  — не порадовали ее. Все это Диана считала так себе развлечением, но что поделаешь, если Аленке нравилось. На самом деле ничего из выше перечисленного не пугало Аленку так, как самый незначительный спор между родителями. Насчет ремонта дачи, например.
        День развлечений подошел к концу. Веселые и уставшие, они шли к машине.
        — Мама, я пить хочу!  — Аленка потянула мать за руку.  — Ты водичку взяла?
        — Конечно.  — После такого количества сладостей она всегда хотела пить, и Диана это отлично знала.
        И если Аленка хотела пить, то ей хотелось не газировки или сока, а обычной кипяченой воды из чайника, причем вода должна быть комнатной температуры. Бутылка такой воды всегда была у Дианы с собой.
        Через две машины от них вдруг вспыхнула громкая ссора. Мужчина кричал на женщину, она кричала в ответ. Аленка поперхнулась, закашлялась и инстинктивно спряталась за мать. Ссора же разгоралась, как степной пожар в сухое лето. Диана открыла машину и усадила Аленку внутрь, поспешно завела двигатель и сдала назад, выезжая. Аленка молча смотрела в окно, забыв о розовой сладкой вате.
        Появившись будто из ниоткуда, на капот их машины упала женщина с разбитым лицом. Аленка закрыла глаза и громко заплакала.
        Диана остановилась и повернулась к дочери. Нужно было что-то делать. Но что именно?
        К счастью, в этот момент на стоянку въехала полицейская машина, из которой, к огромному облегчению Дианы, вышел Бережной.
        Он торопился изо всех сил, но все равно приехал к шапочному разбору, все развлечения пропустил. Надеялся застать своих девчонок, довольных и уставших, чтобы повезти их обедать в «Виллу Оливу», где заказал столик.
        И вот на капоте машины, в которой сидят его девочки в блестящих коронах — королевы в королевской карете,  — лежит окровавленная, кричащая от ужаса женщина. Величественного в этой картине мало. Хорошо еще, его подвезли патрульные.
        — Ну, похоже, я все-таки вовремя.
        Патрульные занялись своей работой, а Бережной открыл дверь и уселся рядом с Аленкой, которая тут же обняла его и заплакала горько и безутешно, сжимая в кулачке палочку, на которой колыхался шар сладкой розовой ваты.
        — Надо же такому случиться!  — Диана расстроенно посмотрела на мужа.  — Но так вовремя ты еще никогда не появлялся.
        — Патрульные все уладят, поехали.
        Они оба знали, что Аленка боится таких сцен. Кажется, что она совсем оттаяла от пережитого в прежней семье и забыла все страшное. А потом происходит что-то, и они понимают, что она ничего не забыла. И сколько времени нужно, чтобы залечить израненную детскую душу, исправить то, что проклятые негодяи сотворили с ребенком, они не знают. Но твердо знают, что не отступят, пока не исправят все те ужасные последствия жизненной несправедливости, от которой пострадала их Аленка.
        Они не могут изменить мир вокруг, но они могут изменить мир своего ребенка.

* * *
        Анна стоит и смотрит на Никиту во все глаза. Она видит, что тот чем-то сильно расстроен. Со стороны он такой же, как всегда, но она-то знает, как он держится в разных ситуациях, знает каждую его морщинку и выражение его глаз. Она изучила его и точно знает, что визит полицейского выбил его из колеи.
        Впрочем, мало кого может порадовать визит полицейского.
        — Одну минутку,  — Никита кивнул визитерам и посмотрел на Аню.  — Анна, вы что-то хотели?
        — Да, Никита Григорьевич. Вот документы со склада и служебная записка. Нужно подписать, и я отнесу Игорю.
        — Оставьте, я просмотрю и сам отнесу. А вы проведите, пожалуйста, наших гостей по отделам.
        — Конечно.
        Обрадовавшись, Анна вручила Никите документы и кивнула гостям. Теперь ей не надо мучительно искать повод поговорить с полицейским.
        — Сейчас толпа уже, наверное, немного схлынула. Я вам все покажу.
        — С удовольствием посмотрим,  — улыбнулся полицейский.  — А фотографировать можно? Детям показать хочется.
        — Что ж вы их с собой не взяли!  — Анна всплеснула руками.  — У нас для детей сегодня интересная программа и призы!
        Виктор переглянулся с Раисой, и они дружно захохотали. Представили свою такую взрослую барышню Светку или близнецов, которые отчаянно воюют против всего мира на стороне собственных подростковых гормонов, толкающимися в толпе «мальков», желающих получить приз в виде шарика или паука.
        — Наши дети уже большие.  — Раиса хихикнула.  — Практически взрослые. Но фотографии будут кстати.
        — Конечно.  — Анна тоже засмеялась.  — Идемте, я покажу вам самые наши забавные придумки.
        По тому, как полицейский и его жена переговариваются и смеются, Анна понимает, что этой паре удалось и взаимную любовь сохранить, и остаться лучшими друзьями. Это видно по тому, как осторожно суровый полицейский придерживает под локоток свою жену, красивую, статную блондинку, с потрясающими глазами и высокой грудью. И по тому, как она смотрит на него и как они вместе смеются или рассматривают что-то, прильнув друг к другу,  — все эти жесты не нарочитые, а привычные. И видно, что эта пара очень счастлива.
        — Смотри, Вить, вот повешенный!  — Раиса засмеялась.  — Ну-ка, сфотографируй его!
        Виктор щелкнул телефоном, а Анна краем глаза заметила спешащего к ним охранника. Небось сейчас начнет рассказывать, что фотографировать нельзя. Уж сколько Никита боролся с этим воинствующим вахтерством, но каждый новый охранник обязательно наступал на те же грабли. Вот и этот стремится проявить ненужное служебное рвение.
        — Фотографировать запрещено.
        Анна собралась сделать замечание бестолковому охраннику, но полицейский как-то оттер ее плечом, и она оказалась у него за спиной.
        Раиса весело подмигнула ей и фыркнула в кулачок, видимо, уже зная, какого рода развлечение предстоит:
        — Не надо портить ему удовольствие.
        А охранник уже приступил к исполнению обязанностей:
        — Никакой фото- или видеофиксации! Это запрещено.
        — Когда, кем?  — засмеялся Виктор.  — Объясните мне.
        — Закон запрещает.
        — Какой конкретно закон?
        — Ну… закон. Запрещает, да.
        Охранник из новых. Анна раньше его не видела, а иначе он бы знал, что за такие выходки руководство ему спасибо не скажет.
        — Я хочу, чтобы вы предоставили мне текст закона, который запрещает мне снимать товар или оформление зала.
        — Запрещено.
        — Кем и когда?
        Поддержать дискуссию на таком уровне охранник уже не мог. А еще он никак не мог понять, почему девица с бейджиком «старший менеджер», стоящая позади мужика, ничем ему не помогает.
        — Если законом это запрещено, я подчинюсь. Но хотелось бы увидеть текст этого закона,  — дожимает беднягу Виктор.
        — Самый умный, да?  — наконец выходит из себя охранник.
        Отчего-то выражение «самый умный» у представителей определенного социального слоя является жестоким оскорблением. Виктор этого никогда не понимал. Вот у евреев, например, самый умный — это комплимент. А тут если хотят оскорбить, то спрашивают: ты что, самый умный? Типа так ты лучше меня? А получи вот в дыню, потому что если ты самый умный, то ты слабак и никак тебе твой ум не поможет, потому что против лома нет приема.
        И если бы охранник был в состоянии извлечь этот логический ряд из своего сознания, он бы все так и сформулировал, но семантика ускользнула от него, и осталось только вот это «самый умный» в виде оскорбления.
        — Да, самый умный,  — кивнул Виктор.  — А что?
        А то, что бедняга-охранник окончательно «завис». Налицо разрыв шаблона: «самый умный» не только этого не стыдится, но еще и оказался здоровенным дядькой. Никак не хлюпик и не ботан, и совсем не боится, и, что хуже всего, никакого почтения к бейджику с внушительной надписью «Борис, охрана» не испытывает.
        Анна все-таки решила вмешаться и, пристально посмотрев на охранника, скомандовала:
        — Ступай займись делом. Чего стоишь? У нас в магазине производить фотосъемку не запрещено. И никакой закон этого тоже не запрещает.
        — Ну вот,  — Виктор укоризненно улыбнулся.  — Взяла и вырвала добычу у меня из рук. Что ж за день такой сегодня.
        — Я предлагаю вам контрибуцию. Может, пива хотите? Пока ваша жена выбирает себе что-то красивое.
        Они обошли обиженного в лучших чувствах охранника, превратившегося в соляной столб, и направились к отделу, куда так рвалась душа хозяйственной Раисы.
        — У нас тут кафетерий, пиво есть и разливное, и в бутылках.  — Анна весело подмигнула Виктору.  — Вы же не за рулем, надеюсь?
        — Нет, не за рулем. Меня жена возит,  — Виктор засмеялся.  — Видишь, Рая, уводит меня молодая красавица среди белого дня, можно сказать, а ты стоишь и смотришь на это безобразие, словно тебе и дела нет, что родного мужа, как коня, за уздечку и со двора.
        — Приведут обратно вскорости, еще и денег приплатят, чтоб обратно взяла,  — засмеялась Раиса.  — Карточку давай и ступай порезвись на травке, пока я тут поброжу. На пиво у тебя налички хватит?
        — Хватит.  — Виктор протянул Раисе карточку и запел:  — Сердце красавицы склонно к измене… Гм-м, в данном случае — красавца, да.
        — Иди пиво пей, красавец!  — Раиса улыбнулась Анне.  — Спасибо за экскурсию, очень все хорошо придумано, правда.
        Анна с Виктором остались, и тот, глядя на девушку, ухмыльнулся:
        — Ну, показывайте ваше пиво и расскажите же мне наконец, что вас так тревожит.
        Анна смотрит в смеющиеся глаза полицейского и чувствует, что краснеет.
        Вот не умеет она скрывать свои чувства, все на лице написано, и полицейский сразу увидел. Видимо, не зря сволочная Ирка сказала, что народ судачит, будто она в Никиту влюблена. Только вовсе она и не влюблена в Никиту, а просто нужно, чтобы все по справедливости было.
        — Бокал светлого.  — Виктор кивнул Анне.  — Давай-ка присядем и поговорим.
        И они присели за столик, огороженный стеклянной стенкой, с надписью «ЗАКАЗАН». Этот столик никогда не занимали посетители, его держали как раз для таких вот случаев, когда нужно было угостить кого-то: партнеров, клиентов и просто гостей.
        — Так что такого происходит, что ты сама не своя?
        Сейчас полицейский — просто приятный мужик, который под пиво ведет неспешный разговор с хорошей знакомой. Вот только пришел он сюда, потому что полицейский, и знакомы они меньше часа.
        — Вы же из-за тех фотографий пришли?  — Анна тревожно смотрит на Виктора.  — Ну, в интернете которые?
        — Не вижу причины скрывать. Да, из-за них,  — кивает тот.
        — Но пришли вы неофициально, а значит, никакого дела — уголовного или другого какого — нет.  — Анна вопросительно смотрит на Виктора.  — Я хочу, чтоб вы знали: все эти фотографии — сплошная ложь. Не мог Никита Григорьевич так поступать, он вообще не способен ни на что подобное.
        — Ох, Аннушка, знать бы, кто на что способен.  — Виктор отхлебнул пива.  — Но в данном случае я с тобой согласен: все эти фотографии и обвинения — не просто липа, но умелое мошенничество. И я собираюсь сделать все от меня зависящее, чтобы виновные понесли заслуженное наказание.
        — Правда?!
        Глаза Анны полыхнули такой радостью, что Виктор про себя усмехнулся: девчонка влюблена в своего директора, и влюблена нешуточно. И если он не будет дураком, девчонка-то хорошая… Да только он дураком будет, он же до сих пор страдает по рыжей бабенке, обобравшей его до нитки и лишившей всего: семьи, работы, доверия, репутации. А если и нет, то, так обжегшись, он теперь не скоро рискнет завести новые отношения, да и не факт, что не найдет аналогичную по тактико-техническим характеристикам гражданку — есть такие мужчины, которые западают только на определенный тип женщин.
        — Ты вот что…  — Виктор снова отпил пива.  — Хорошее пиво, скажу я тебе! Буду теперь знать, где брать, я там у них и баклажки видел, наливают с собой. Так я о чем тебе толкую: ты не торопи события — с Никитой-то. Девчонка ты хорошая, и ему бы вот так попасть в добрые руки, и не жизнь будет, а сказка. Но дело в том, что он сейчас ни к чему такому не готов и не скоро еще оклемается. Он-то об этих интернетных делах, оказывается, и понятия не имел. Думал, когда развелся и отдал имущество, то все закончилось. И я ему принес сегодня неприятную новость. А ты знала и не сказала?
        — Как бы я ему сказала?  — Анна в отчаянии сжала руки так, что пальцы побелели.  — Это надо было бы тогда сказать, что все в курсе и что за спиной у него смеются, кличку придумали — Чикатило. Никому не интересно знать, правда это или нет. Лишь бы ржать да шуточки идиотские придумывать.
        — Это да.  — Виктор вздохнул.  — Народ у нас такой: если начальство не давит его так, что юшка кровавая выступает, он начальство не уважает. Не понимают у нас люди по-хорошему, не приучены.
        — Вот и не сказала.
        Анна хочет объяснить полицейскому, что не сказала, потому что случая не представилось. Как к нему подступишься, к Никите этому, когда он словно стеной себя от всех отгородил, и стена вроде бы прозрачная, а вот ничего сквозь нее не проходит, и звуки гаснут. Как тут сказать!
        — Ну, не горюй.  — Виктор вытащил из кармана визитку.  — Вот, держи, и если что подозрительное, сразу звони, в любое время. И свой телефон дай мне, я запишу на всякий случай.
        Анна, улыбнувшись, достала из кармана плоскую золотистую коробочку для визиток и протянула визитку Виктору.
        — Ишь ты!  — Виктор засмеялся.  — Теперь это удобно, да. Что ж, пойду жену искать, а то ведь мы, если что, на легковой машине приехали, а не на грузовике.
        — Если что, у нас бесплатная доставка.
        — Ну, ты очень меня этим утешила.
        Смеясь, они вышли из кафетерия и разошлись, довольные друг другом.
        5
        Когда за полицейским и его женой закрылась дверь, Никита в изнеможении рухнул в кресло. Со временем стало все сложнее держать себя в руках и делать вид, что все нормально, и ничто его не волнует, и мир вокруг — отличное местечко, пригодное для жизни. И хорошо еще, что Лепехина подвернулась вовремя, потому что ему нужно было устоять, удержать свою маску.
        То, что Лепехина то и дело подворачивается вовремя, Никита не думал. Наверное, будь он в нормальном состоянии, то иначе бы оценил эти вечные словно случайные встречи то там, то сям, но он не был в нормальном состоянии, он вообще не верил, что когда-то придет в нормальное состояние.
        Зазвонил телефон, и Никита вздохнул — звонит мама.
        — Что ты, Никитка?
        Так она всегда его называла, и это было неизменным, это было тем, за что можно ухватиться и не утонуть окончательно. Когда все случилось, он ничего не говорил маме, но разве такое утаишь. Какая-то гадина позвонила прямо на работу, и уже через пять минут мать упала замертво, и если бы не мастерство врачей…
        Никита до сих пор помнит свой ужас, когда ему позвонила директриса библиотеки, милейшая Валентина Николаевна, и сухо проинформировала, не сказала, а именно что проинформировала — мать забрали в больницу. И почему забрали, тоже сказала, а потом уже совсем по-свойски вдруг спросила жалобно:
        — Неужто правда это, Никита?
        Нет, неправда, да только никто ему не верил.
        Кроме матери. Она-то ни на минуту не поверила, не усомнилась в нем.
        — Я ничего, в порядке, а ты, мам?
        — Как дела, сынок?
        Голос у матери такой же, как всегда. Вот если бы она причитала или ругала Габриэллу! Но нет, она такая же, как всегда,  — спокойная, очень сдержанная, доброжелательная, в голосе всегда чувствуется улыбка.
        — Работа, мам.  — Никита тоже старается говорить так же, как всегда.  — Ничего особенного, день как день, только суматохи больше.
        — Видела репортаж по местному каналу.  — Мать засмеялась.  — Очень смешно придумано, жутковато, но смешно.
        — Привезу тебе паука игрушечного.
        — Привези. Ты кушал?
        Самый обычный разговор, но важнее всего на свете — они разговаривают, в трубке звучит голос матери, потому что был момент, когда Никита почти утратил надежду. Матери только сделали операцию, и он стоял у двери в отделение больницы, прижавшись лбом к стене, и боялся, отчаянно боялся зайти. Потому что там была палата, где на кровати лежала его мать, и была она сама на себя не похожа, словно смерть уже наложила на нее невидимую печать. И он сорвался, потому что мать этого не видела и никто не видел. Вот все время он держался, выглядел спокойным и невозмутимым, даже адвоката это проняло, и он с досадой выпалил: «Неужели вам все равно?!»
        Никите не было все равно, в том-то и дело. Но он привык никому не показывать своих настоящих эмоций. Спокойная доброжелательность, что бы ни случилось,  — этому он научился у матери и в детстве даже думал, что все идет в мире отлично, ведь мать всегда спокойная, позитивно настроенная и уверена в том, что все будет хорошо. И он понял уже потом, почему мать всегда прятала свои чувства — ради него прежде всего, чтобы не волновать его. А еще потому, что совсем неважно, вообще не имеет значения, насколько тебе тяжело, миру это знать не обязательно, останешься один, плачь, бей посуду, что поплоше, стой на голове, но никто не должен этого ни видеть, ни знать, ни даже заподозрить, что тебя посещают подобные эмоции. Потому что всегда найдется тот, кто повернет это против тебя же.
        И он всегда держался, о его выдержке легенды ходили, а тут вдруг сорвался. Не дома, за запертой дверью, а прямо в больничном коридоре, хорошо хоть в уголке рядом с лифтом. Он сам себя презирал за это, но тело отказалось слушаться, и он стоял у стены, стараясь унять дрожь, и что-то тяжелое ворочалось в груди, нарастая болью и тьмой. И он уже не знал, сколько продержится.
        И кто-то положил ему руку на плечо.
        За спиной стояла высокая полноватая блондинка средних лет.
        — С тобой все хорошо?
        Что могло быть с ним хорошо? Что вообще теперь могло быть хорошо, кто бы ему тогда сказал! Но он не мог ответить, у него мелко дрожали руки, а язык не слушался. После всего, что на него свалилось, после разговора с адвокатом, почва уходила у него из-под ног, и мать была последним якорем, позволявшим ему держаться, единственным в мире человеком, который поверил ему, поверил безоговорочно, сразу. Но она лежала в реанимации, и он не знал, вернется ли она к нему.
        — Так, плохи дела.
        Блондинка взяла его за руку и потащила в открытую дверь отделения, и никто не заорал на них «Нельзя без халата! Почему без бахил?!», а медсестра на посту приветливо улыбнулась:
        — Привет, Ника. Семеныч у себя.
        — Вот спасибо. Ксюнь, а Лариска тут?
        — Ага, я скажу, чтоб зашла.
        Медсестра лишь вскользь взглянула на странного посетителя, застывшего, как гипсовая статуя, и снова принялась что-то писать, а блондинка Ника потащила Никиту дальше.
        — Вот ведь незадача.  — Втолкнув его в дверь с надписью «Заведующий хирургическим отделением Круглов Валентин Семенович», она плотно прикрыла за собой дверь.  — Садись-ка.
        Доктора Круглова, огромного сурового мужика с ручищами как у мясника, Никита сегодня уже видел, и вчера тоже. Заведующий шествовал по отделению, и на его пути даже энергетические потоки гасли и сжимались. Однако отделение сияло чистотой и отличным ремонтом, кровати были не хуже, чем в платных столичных больницах, и оборудование самое новое.
        Когда Никита сунулся к нему с вопросами, Круглов посмотрел исподлобья и к общению, очевидно, расположен не был. Никите сказал отрывисто: все будет хорошо с вашей мамой, вытащим. И больше ничего, но это же стандартная отговорка врачей, что ж тут хорошего может быть, когда так-то.
        И сейчас он с хмурым изумлением посмотрел на Никиту и блондинку, его сопровождающую. Ника втолкнула Никиту в кресло у окна, а сама плюхнулась на стул, стоящий рядом со столом, за которым восседал грозный Семеныч. И совсем не похоже, что его грозный вид производит на Нику хоть сколько-нибудь внушительное впечатление.
        — И что это за демонстрация?
        — Спирту налей парнишке.  — Ника выдохнула.  — Я тебе пожрать привезла, кстати.
        — Пожрать — это хорошо!  — Семеныч задумчиво рассматривал Никиту.  — Да, пожалуй, что и спирту.
        Но это был не спирт, а отличный коньяк. Уж в коньяке Никита, сын генерала Радецкого, разбирался.
        — Давай, первую порцию залпом. Вот и лимончик тут у меня.
        Никита никогда не пил коньяк залпом, но эту рюмку ему, похоже, вручили в медицинских целях, и он послушался. Коньяк обжег горло, теплотой разлился в груди, и Никита слишком поздно вспомнил, что уже пару дней ничего не ел.
        — На-ка вот, закуси, не то развезет тебя сразу,  — Ника протянула ему два куска хлеба, между которыми располагалась внушительная котлета.  — Давай ешь. Семеныч, нельзя же так! Совсем парень загибался прямо на пороге твоего отделения.
        — Вижу.  — Семеныч хмуро зыркнул на Никиту из-под низко нависших бровей.  — Сказал же — вылечим мамашу. Разве можно так реагировать? Больную только расстраивать. Она же все чувствует. Ну, давай еще одну, только теперь потихоньку. Виданное ли дело — доводить себя до такого состояния. Чем ты матери поможешь, если загремишь в соседнюю с ней палату?
        Никита хотел было сказать, что это из-за него мать и попала сюда. Но как рассказать этим хорошим душевным людям о той бездне мерзости и безнадеги, в которую он угодил? Кто ему теперь поверит, особенно если увидят фотографии, которые делала Вишенка, и прочитают то, что она соорудила в этом ее видеодневнике?
        — Нет, Валь, тут еще что-то стряслось.  — Ника поднялась и подошла к Никите вплотную.  — Ты… как тебя зовут?
        — Никита.
        — Ты давай-ка, Никита, расскажи нам, что стряслось у тебя. Ну, помимо проблем с мамой.
        Никита пил коньяк и думал о том, что нет в мире никого, кто поверил бы ему. Вот она, Вишенка, хрупкая, прекрасная, трогательно беззащитная, с глазами раненого олененка, избитая и пострадавшая. И вот он — здоровый, сильный и самый обычный, ни разу не сказочный принц, просто обыкновенный мужик, поедатель котлет и борщей, который совсем еще недавно считал, что все в его жизни отлично и на годы вперед распланировано и определено.
        — Ну, тоже верно.  — Семеныч подлил ему еще коньяка.  — Ника, давай обедать, раз уж принесла, жрать хочу. И Лариску бы позвать, она тоже голодная.
        Дверь открылась, и в ординаторскую проскользнула худенькая сероглазая докторша со строгим ртом.
        — Лариска, дверь запри!  — скомандовала Ника, хлопоча у стола.  — Вот ведь как знала! Вовремя приехала… и ты, Никита, садись ближе, тут всем хватит.
        И не то от коньяка, который шумел в голове, не то просто от того, что напряжение достигло своей крайней точки и дальше уже либо слетать с нарезки, либо что-то предпринимать кардинально иное, но Никита вдруг рассказал этим практически незнакомым людям все как есть. И видеодневник показал, и фотографии.
        Ника долго листала туда-сюда многочисленные свидетельства его преступлений.
        — Подлая какая баба!  — Она подала телефон Семенычу, и они с Ларисой тоже принялись просматривать снимки.  — Вот же гадина, прости, господи!
        Она верила Никите, он это видел. Она верила, и верил Семеныч, и его жена, строгая Лариса. Они поверили ему, поверили сразу, и он не понимал причин этого доверия, но осознание того, что сейчас верят ему, даром что Вишенка расписала все это, полыхнуло в нем надеждой и радостью. Ему очень нужно было, чтоб хоть кто-то ему поверил.
        Верила мать, но она мать, и она его знала. А остальные… даже друзья, с кем много лет дружили, общались — никто не поверил ему. Эти же чужие люди поверили сразу и безоговорочно.
        — Так, значит, ты сейчас без работы, без денег, без имущества, и все что есть — квартира твоей бабушки, где вы с матерью и живете?  — Семеныч моментально ухватил самую суть.  — Что ж, клиническая картина мне совершенно ясна. Бывают, брат, и похуже ситуации, но гораздо реже. Ника, ты общаешься с Ольгой Витковской? Пусть выяснит на предмет работы для нашего друга. Правда, историю эту придется рассказать и ей тоже, но это к лучшему. Если кто и способен тебя полностью оправдать, так это Ольга — она сразу выяснит правду.
        — Да толку-то…  — Никита вздохнул.  — Официально ничего не было предъявлено, а неофициально — это все просто ее слова, подтвержденные фотографиями. Кто мне поверит?
        — Я вот поверил, и мы все.  — Семеныч хмыкнул.  — И если поверит Ольга, то ее слову поверят такие люди, что нам с тобой и не снились. Слово — оно, брат, у каждого по-разному весит, у иного и вовсе ничего, а у иного — золотом платят. Ольга как раз из тех, чьи слова на вес золота. Ну, а денег мы тебе одолжим, конечно… Не спорь, жрать-то надо! Жить на что-то нужно, и матери то одно, то другое носить. Цветы, например, коль она скоро на поправку пойдет. Я операцию сделал, без ложной скромности, отлично, а она еще не старая и довольно крепкая, сердце поизносила только, но теперь будет лучше прежней. А там заработаешь — вернешь. Нет, понимаешь, безвыходных ситуаций, парень, ясно?
        — Ясно.
        Что ж неясного. Вот только что он тонул и уже шел ко дну, а его выдернули на поверхность, и воздух такой сладостный, надышаться невозможно.
        — То-то, что ясно.  — Семеныч прошелся по тесному кабинету.  — Квартиру и прочее ты ей отдал, конечно? Ну, на это и был расчет. Ладно, дальше будем думать. Пока и этого хватит, а там поглядим. Ника, вези-ка ты его сейчас к себе, наверное. Завтра привезешь снова, пусть мамашу навестит, а к тому времени и Ольга, глядишь, что-то нам скажет.
        Никита почти спал. Коньяк и разговор расслабили его, и он ничего не мог с собой поделать, глаза просто сами слипались.
        — Давай-ка отведем тебя в машину.  — Семеныч критически просмотрел на Никиту.  — Ты сам, пожалуй, не дойдешь… Лариса, тащи кресло. Ишь как его стресс отпустил сразу, поплыл моментально. Ну, коньячок здесь, конечно, первое средство. Хорошо, Ника его подобрала, не то совсем бы крыша съехала у парня.
        Что-то он еще гудел над головой Никиты, но тот уже не слышал. Понимал, что не должен спать, изо всех сил пытался открыть глаза, но потом словно нырнул в вакуум, где не было ни звуков, ни света, выпал в другое измерение, где основным световым решением была мягкая теплая тьма.
        Проснулся Никита от щекотки, будто кто-то щекотал ему лицо мягкой кисточкой.
        Рядом с подушкой сидел крупный серый кот — откормленный, усатый, мордатый, с маленькими ушами, с хищным взглядом и внушительными полосками по всей дымчато-серой шубке, гладкой и отливающей шелком.
        — Ишь какой…
        Никита всегда очень позитивно относился к кошкам, а вот Вишенка их не любила, хотя и утверждала, что у нее просто аллергия. Но Никита всегда знал — она просто не любит животных, котов отчего-то особенно. Словно они видели то, чего не видел никто другой.
        Может, так оно и было, кто знает.
        Это был дом Ники, где она жила со своим мужем, маленькой белобрысой Стефкой, веселой и беззаботной, как птичка, матерью и неугомонной Стефанией Романовной — тетей Стефой, как она велела себя называть. Еще был уже взрослый сын, но с ним Никита так и не встретился. И кот по имени Буч, чувствовавший себя в доме абсолютным хозяином. Кот делал что хотел, например лазал по столу и таскал из тарелок приглянувшиеся куски, но это лишь вызывало всеобщий смех и умиление.
        Никита потом часто вспоминал те несколько дней, что он провел в этом счастливом доме, и не мог вспомнить всего — словно смотрел сквозь воду, никакой четкости: какие-то люди, разговоры, смех… а он вот не может вспомнить, просто общее ощущение безопасности. И еще помнил мать, которая обрадовалась букету и потихоньку уже вставала.
        — Ничего, все наладится, Никитка. Купи хлеба, пожалуйста, и кусок сыра.
        — Хорошо, мам.  — Никите не хотелось заканчивать разговор.  — Как ты себя чувствуешь?
        — Прекрасно.  — Мать засмеялась.  — Ты всегда спрашиваешь.
        Конечно, он теперь всегда спрашивает.
        С тех пор как он поселился с матерью, в его душу начал возвращаться покой. Он словно вернулся в детство, когда по утрам слушал, как мать звенит на кухне посудой, и запах ее стряпни тоже был знаком с детства. У Вишенки еда пахла по-другому. Но теперь словно время повернулось вспять, и прошлая жизнь с Габриэллой-Вишенкой казалась какой-то ненастоящей.
        Правда, они с матерью это никогда не обсуждали. Прошло и прошло, что ж. Все бывает на свете.
        Но какая-то недосказанность, конечно, оставалась. Они оба это понимали и продолжали избегать неприятной темы. Однако Никита чувствовал, как оживает рядом с матерью в доме, наполненном тишиной, спокойным уютом и запахом субботних оладий.
        Все свое детство Никита провел в разъездах: он помнил множество квартир и гарнизонов, практически ежегодно ему приходилось менять школу, и мать тоже оставляла работу в библиотеке, они упаковывали вещи и переезжали, и часто бывало так, что отец не мог им в этом помочь, ему приходилось уезжать раньше. Он всегда при этом говорил: Никитка, ты мужчина, вот и помоги маме.
        И у Никиты не выработалось привязанности к какому-то определенному месту, понятие «родительский дом» ассоциировалось у него не с каким-либо зданием, квартирой, а с тем местом, где были его родители. Только их присутствие делало дом именно родительским домом, а стены и вещи — все это было неважно.
        В последние месяцы он возвращался домой, потихоньку начиная надеяться на нечто большее. У него все еще есть дом, и он еще сможет встать на ноги. Когда-нибудь потом, когда забудется вся эта гнусная история, затеянная Вишенкой. Но сегодня, когда в его кабинет вошли полицейский и его улыбчивая и уютная жена, мир вокруг него снова рухнул.
        Жизнь в Сети проходила мимо него. Когда он работал на старом месте, у него, конечно, был аккаунт в одной из соцсетей, хотя на свою страничку он заходил нечасто и основными его собеседниками были люди, с которыми он сталкивался в процессе работы. Когда он уехал, то необходимость общаться с людьми, окружавшими его раньше, отпала, и он перестал заходить не только на свою страницу, но и в интернет вообще — только почту проверить, не больше. Дома была огромная отцовская библиотека, и он заново открывал для себя старые книги, удивляясь тому, как по-другому воспринимаются знакомые герои.
        А тем временем в интернете кипела какая-то своя жизнь, и кипела весьма своеобразно.
        Когда адвокат Габриэллы нашел его в опустевшей квартире матери, то показал ему фотографии и дневник Габриэллы. И в обмен на подпись в документах обещал, что Вишенка все из интернета удалит. Адвокат был из конторы Малышева, молодой и довольно дорогой. Никита видел, что он все понимает и о нем самом, и о том, что сделала Габриэлла, но ему просто наплевать. Одно он обещал твердо: дневник Вишенки больше никогда никто не увидит.
        И, конечно же, солгал, потому что ничто не исчезает из Сети бесследно. Да и Вишенка ничего не удалила по-настоящему, просто переползла на другой сайт.
        Никите и в голову не пришло проверить, а теперь оказалось, что дневник стал всеобщим достоянием, под ним строчатся погонные километры гневных комментариев, строятся планы уничтожения его, Никиты. Ну, а чего он живет как жил? Неправильно это! Иногда Вишенка отвечает своим почитателям, и ее даже пригласили в какую-то группу, состоящую из женщин, переживших насилие в семье,  — рассказать им, как положить конец своим страданиям.
        И как облапошить мужа-дурака, ага.
        И в любой момент в его дом, где они с мамой обрели какое-то равновесие, могут заявиться какие-то ненормальные, перепутавшие реальную и виртуальную жизнь. И… да бог знает, что такие могут сотворить, им ведь кажется, что всегда можно нажать кнопку «вернуть назад». Только в жизни так не получается, а когда они это обнаружат, что-то изменить будет невозможно.
        А еще это все означало, что его подчиненные, скорее всего, тоже видели дневник Габриэллы.
        И, судя по всему, они изрядно веселятся. Интересно, Лепехина тоже его видела? Но полицейский оказался именно тем, кто не поверил Габриэлле, взглянув на ее пасквили взглядом профессионального сыщика.
        Мать поверила ему потому, что знала: он не способен ни на что подобное. Ника поверила ему, руководствуясь какими-то своими внутренними интуитивными выводами, сформулировать которые она бы никогда не смогла, но никто из ее домочадцев и друзей, которые приходили к ней в дом, когда Никита гостил там, в их верности не усомнился. Круглов поверил ему, опираясь на свои врачебные наблюдения. Холодная и жесткая Ольга Витковская[3 - Подробнее читайте об этом в романе Аллы Полянской «Право безумной ночи».] провела какой-то одной ей ведомый анализ, после которого заявила: все эти фотки и страшные рассказки — полная лажа, забудь, никто нормальный не поверит этой лживой крашеной суке.
        Вот и Виктор Васильев, полицейский до мозга костей, поверил ему, еще его не зная, просто взглянув на эти фотографии. И ему, как оказалось, понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, что к чему во всем этом. Возможно, ему помогла его красивая уютная жена.
        И он обещал помочь Никите, и его жена Раиса сочувственно охала, и все было бы хорошо, если бы не тот факт, что эта грязная история мало того что стала общеизвестной, но и не думала утихать. И он, Никита Радецкий, прежде — хороший парень, отличный друг, прекрасный специалист, враз стал объектом интернет-травли, изгоем, на которого любой мог плюнуть и виртуально, и даже в реальной жизни, ведь Никита бывал в магазинах, да и покупатели супермаркета могли его узнать.
        Но дело в том, что больше он прятаться не хотел.
        Потому что есть мама, которая нуждается в нем, и он тоже в ней нуждается ничуть не меньше, чем когда был маленьким. Именно мама стала для него тем островком стабильности, за который он уцепился и уцелел, а мама уцелела лишь чудом. Но у него по-прежнему была семья, был родительский дом, куда он возвращался каждый день, и радовался этому.
        И были Ника и доктор Круглов, которые первыми протянули ему руки, чтобы поддержать, помочь, и он сумел встать на ноги только потому, что когда-то Ника не прошла мимо него в больничном коридоре, а прикосновение ее теплой ладошки было, без преувеличения, как прикосновение крыла ангела. Теперь-то он знал, что Ника в принципе никогда не проходит мимо, но тогда и она, и Круглов помогли ему, хотя вообще его не знали.
        И ради них тоже он больше не станет прятаться.
        Потому что, если он спрячется, это будет значить, что Габриэлла победила и победили недоумки, сидящие в интернете и пишущие чушь о человеке, которого они в глаза не видели. Но вот кажется им, что они все об этом человеке знают, ведь вот же, фотографии! А что эти фотографии могут быть умелой подделкой, а рассказ Вишенки — ложью, никому из них и в голову не приходит. Но больше он не станет оправдываться: кто оправдывается, тот обвиняет себя. А он себя может винить только в излишней доверчивости.
        Никита берет документы, принесенные Лепехиной, просматривает их. Дополнительный заказ со склада на партию кафеля. Обычно они заказывали этот кафель раз в месяц, но сегодня запасы оказались на исходе, и требовалась дополнительная поставка, а без одобрения директора Игорь не мог передать заказ менеджеру.
        Игорь, проводя ревизию, не забывал о пополнении полок на своем складе.
        Никита думает о том, что зря так враждебно относится к Игорю. Впрочем, ничего еще не поздно исправить. Он выходит из кабинета, спускается вниз и заходит на склад. Здесь всегда прохладно, при помощи специальной системы поддерживается необходимая температура и нужная влажность, и пахнет не так, как можно было ожидать — мышами, пылью и затхлостью, а просто картонными упаковками и моющими средствами.
        — Лепешка совсем свихнулась!  — голос кладовщицы доносится откуда-то из-за стеллажей.  — Наорала на меня, уволить пригрозила… Да кто она такая!
        — Зря ты так,  — у второй девушки оказался низкий грудной тембр.  — Она тебе не поломойка, а старший менеджер, вторая после Чикатилы. Да и с нашим Игорьком они неразлейвода, говорят, в одном классе учились и живут рядом. А чего она взбеленилась? Лепешка вообще-то вполне безобидная девка. Чем ты ее так достала?
        — Да ничем, на ровном месте взвилась, наехала на меня, как бульдозер…  — Кладовщица жаждет поделиться своими обидами.  — Я, понимаешь, пошла к Чикатиле — Игорь документы велел ему передать, а Лепешка у двери. Нельзя, говорит, посетители в кабинете. Ну, пришел кто-то к Чикатиле. Я же не в претензии, подожду маленько, не навек же они останутся, посетители эти. И говорю Лепешке: Игорь, дескать, велел у Чикатилы документы подписать… Батюшки, она в лице изменилась даже! Я, говорит, тебя уволю с такими рекомендациями, что тряпкой махать и то не пристроишься. Мол, прошлый директор вас гнобил, а тут нормальный чувак, а вы ему кликуху прицепили… Так мы ж не со зла. Конечно, он нормальный, прежнему директору не чета, а что там у него в семье было, не наше дело, чужая семья — потемки. Просто все ж эти фотки видели, которые жена его бывшая в интернет залила. Ну, как по мне — колотил он ее, может, и за дело, там и другие фотки есть, фифа эта в шубе, на какой-то столичной тусовке, так что получала, наверное, не за так. А кличка — это так, для смеха, а Лепешка меня едва не сожрала за это.
        — Ну, так держи язык за зубами, нашла с кем трепаться.  — Вторая девушка вздохнула.  — По-моему, она в него втрескалась по уши… Оно-то и понятно, директор — мужик видный и при должности. Да только ну как и ее примется колотить… Хотя не верю я что-то этой расфуфыренной штучке. Что-то тут не так, вот как хочешь. Это если не знать, о ком речь, то можно и поверить. Много таких кренделей, что руки к своим бабам регулярно протягивают. А если видеть его вот как мы, работать с ним, то понимаешь — врет эта рыжая. Вот врет, и все! Этот парень не из таких, что станет жену, как сноп, околачивать, не то что изощренно издеваться. Куда там, не тот кадр! Кличка, конечно, смешная, но Лепешке ее бы лучше не слышать. Она ведь и правда сгоряча и уволить может. Игорьку, дружбану своему закадычному, шепнет — и полетишь. Настька так и улетела. Горюнова, помнишь? Это она новость о директоре притащила, всем раззвонила, а Лепешка ее раз — и выперла в два счета. Да так ловко устроила дело, что не подкопаешься. А теперь Настька куда ни сунется, везде облом, все работодатели звонят на прежнее место, а Лепешка им и отвечает,
что негодная работница и конфликтная очень.
        — Да ты что?! Вот ведь зараза!
        — Чего там — зараза.  — Обладательница грудного голоса засмеялась.  — Она своего красавца защищает, как медведица медвежонка. А он-то, поди, и знать не знает об этом. Так-то она девка в целом беззлобная, да только как раз такие бывают очень противными, если их сильно достать. А ты ее достала. Того и гляди стукнет Игорьку, и улетишь.
        — Думаешь, спит с ним?
        — С Игорьком? Окстись! На кой он ей? Дружит с ним, выросли вместе. А на директора, конечно, глаз положила, вот и защищает его. Но тут ее понять можно, парень он видный. А тебе тоже наука, в следующий раз будешь за языком следить.
        Голоса и шаги утихли, а Никита стоял как громом пораженный. И не столько его поразила кличка, которую ему придумали сотрудники,  — получается, в коллективе все о нем знают,  — сколько рассказанное об Анне Лепехиной. Ее роль в событиях оказалась для него открытием.
        Прямо сейчас думать об этом не получалось, нужно было чем-то себя занять, и Никита направился к кабинету Игоря, по дороге отмечая, что ревизия на складе, похоже, идет полным ходом.
        — Никита Григорьевич, и вы решили к нам присоединиться?  — появился из-за стеллажей начальник охраны Важинский.
        Никита вспомнил, что еще утром просил его выделить пару человек на время ревизии.
        — Нет, в этом вопросе я Игорю целиком и полностью доверяю. Он опытный сотрудник и выявит недостачу, если таковая имеется. А нам нужно будет понять, каким образом материальные ценности покидают пределы склада и магазина.
        — Ну, пределы склада они, конечно, могут и покидать… А вот предел магазина — это вряд ли!  — ухмыляется Важинский.  — По крайней мере, не сразу.
        — Нашли что-то интересное, Алексей Дмитриевич?
        — Конечно! Я как раз собирался вам звонить.  — Важинский доволен собой.  — Вообще-то, это Игорь углядел, тут заслуга целиком его. Пройдемте в его кабинет, вам тоже стоит взглянуть.
        — Ну, гора с плеч.
        Конечно, никакая гора с его плеч не упала, но если проблема обнаружилась и нашлась причина этой проблемы, то его жизнь стала проще, безусловно.
        — Если бы не сегодняшний ажиотаж, мы бы и не заметили ничего.  — Важинский качает головой.  — Впрочем, нам еще предстоит выяснить…
        Кабинет старшего кладовщика пуст, и Важинский удивленно округляет глаза.
        — Да где же он? Пять минут назад был тут!  — Начальник охраны подходит к компьютеру Игоря.  — Ничего не понимаю…
        — Пожалуй, я оставлю документы и вернусь к себе. Скоро инкассация начнется, мне нужно проконтролировать кассу. А вы, как только будете готовы, позвоните мне, или лучше соберемся у меня — в моем кабинете стол удобнее.
        — Хорошо, так и сделаем.  — Важинский набирает номер кладовщика.  — Ну, однако, прыткий какой! Фигаро тут — Фигаро там…
        Никита выходит из кабинета кладовщика и идет к выходу, минуя стеллажи и сотрудников. Теперь ему кажется, что все они смотрят на него и смеются вслед. Хоть это и не так, а все равно в животе у него холодно и неприятно.
        — Никита Григорьевич, вас старший кассир ожидает!  — Неугомонная вездесущая Лепехина выскочила откуда-то из бокового коридора.  — Через десять минут закрываемся, к полуночи как раз приведем зал в прежний вид.
        — Хорошо.  — Никита кивает.  — Вы молодчина, Аня. Отличная работа. Что там у нас дальше, новогодняя тематика?
        — Я уже об этом думала.  — Лепехина мечтательно улыбается.  — Выручка от отдела сувениров и аксессуаров для дома у нас сегодня впечатляющая. Нам нужно закупить множество новогодних украшений, устроим елочный базар. А еще, знаете, сделаем акцию — привезем игрушки в детский дом, например. Можно закупить подарки, я знаю, где оптом приобрести, но только не всем одинаковые, как обычно, а собрать у воспитанников письма Деду Морозу, а потом упаковать подарки индивидуально каждому.
        — Разоримся на велосипедах и планшетах.
        — А мы предложим поучаствовать в этой акции всем жителям города. Раздадим эти письма, и пусть у каждого ребенка будет свой индивидуальный Дед Мороз, понимаете?
        — Это нужно будет продумать. Но времени почти нет, ведь пока письма соберем, пока устроим промоакцию…
        — Мы справимся!  — Анна улыбается еще шире.  — Никита Григорьевич, все будет хорошо. Вот увидите! Ой, мне пора бежать, а вам же к старшему кассиру!
        И она исчезла так же быстро, как и появилась. А Никита подумал, что Анна Лепехина, возможно, тоже сказочный эльф. Если эльфы существуют.
        Никита идет к выходу и видит на полу лужу. Он отступает, но сверху, со стеллажа, ему под ноги падает нечто, звякнув о плитку пола. Никита машинально нагибается, чтобы подобрать предмет. В руках у него связка ключей. Никита поднимает взгляд — это именно то самое место, с которого он сегодня начал осмотр торгового зала. Вон и повешенный качается в импровизированной петле.
        Но что-то в висящем теле не так, как он запомнил. Не так, как было утром. Подошвы обуви, понимает Никита.
        Поношенные кроссовки, да.
        6
        — Убитый — Игорь Недзвецкий, старший кладовщик.  — Старший группы озадаченно смотрит на Виктора.  — А вы здесь как оказались раньше нас?
        — Так вышло.  — Виктор задумчиво смотрит на труп.  — Ты машины поставил с черного хода?
        — Как велено.
        Старшему оперуполномоченному явно не по душе, что начальство топчется по его лужайке, но Виктору в данный момент его терзания неинтересны. Когда ему позвонила Аня Лепехина и, заикаясь от слез, рассказала о случившемся, Виктор без тени сомнений вернулся в торговый центр, хотя и успел доехать практически до дома.
        — Хорошо.  — Виктор вздохнул.  — Сейчас подъедут мои ребята, заберут это дело себе, не парься.
        — Так район же наш.
        — Тебе нужен «висяк»?  — Виктор усмехнулся.  — Причем во всех отношениях.
        — Это да. Как они его туда затащили…
        — Тут полно приспособлений, чтоб подвесить любой груз.
        Даже лебедки есть, и погрузчики специальные, поднимающие товар на высоту полок. Ну, вот едет такой погрузчик из одного отдела в другой, да никто и внимания не обратит — это же магазин по продаже стройматериалов и инструмента, мало ли что хочет достать с верхней полки продавец. Или перетащить что-то громоздкое нужно. Или, например, лебедку кто-то решил испробовать, а вот покупатель заинтересовался, тоже бывает.
        — В данном случае, я думаю, использовали один из погрузчиков,  — решил Виктор,  — так что вопрос не в том — как, а в том, кто и зачем. А вот и мои ребята.
        Конечно, добавлять себе работы — это сумасшествие, и хорошо хоть Дэн в отпуске. Но не приехать Виктор не мог, это было бы очень паршиво — оставить Никиту в руках обычного районного опера, который первым делом раскопает его историю с якобы домашним насилием. Потом и кражи на складе, ревизия, все пойдет в ход, а там и до обвинения в убийстве один шаг. Разбираться и докапываться до истины никто не будет.
        А он будет, и его друг Дэн тоже стал бы. Но Дэн в отпуске, а он, Виктор,  — здесь. Хорошо бы еще разобраться с этим делом до возвращения Дэна из отпуска.
        — В городе новый шериф, ребята!  — Виктор хмыкнул, вспоминая свой утренний разговор с Никитой.  — Кто не спрятался, я не виноват.
        Потому что есть вещи, которые нельзя делать и продолжать считаться человеком. Например, обвинить в преступлении невиновного. А в невиновности Никиты Виктор уверен, их получасовая беседа в кабинете только подтвердила его выводы.
        — Подвесили его, когда он был мертв или в бессознательном состоянии.  — Эксперт отодвинул воротник рубашки убитого.  — Две странгуляционные борозды разного размера, удавку набросили сзади и удушили, когда жертва сидела или, возможно, даже лежала, точнее выясню при экспертизе. Потом тело подвесили: видите эти ссадины и повторную странгуляционную борозду? Она бледнее первой, потому что образовалась либо сразу после смерти, либо очень близко к моменту смерти.
        — А вот интересно получается.  — Виктор взъерошил волосы ладонью.  — Чтоб вот так его подвесить, нужно оборудование. Например, погрузчик с подъемным механизмом, которым пользуется персонал, чтобы доставать до верхних полок. В торговом зале их три. Ни у кого не возникло бы никаких подозрений, если бы кто-то из персонала взял его и поехал на нем в любую точку магазина, а без этого погрузчика тело не смогли бы так подвесить. Но зачем вообще его подвесили, зачем было нарываться на то, что кто-то увидит? Да и в зале камеры работают. Не понимаю, зачем было устраивать эту демонстрацию? Тело можно было просто спрятать — здесь полно укромных уголков, и труп могли обнаружить не сегодня, а через пару дней. Днем на этом месте висел манекен, изображающий повешенного, труп был одет в такой же рабочий комбинезон, и если бы директор не обратил внимания на обувь — на манекене были новые рабочие ботинки, какими здесь тоже торгуют…
        Виктор кивнул санитарам, ожидающим в стороне. Труп можно уносить, на месте преступления он уже не нужен.
        — Семен Львович, я вас прошу, это расследование сейчас приоритетное.
        — Сделаю!  — Патологоанатом поправил очки.  — Какое мрачное место… все эти шнуры, балки, пилы… как в фильме ужасов.
        Виктор хмыкнул — Семену Львовичу мир вне морга вообще казался мрачным. Возможно, потому, что вне морга пожилой патологоанатом бывал, как правило, только на местах преступлений. В морге-то все уже ясно: кафель, стол, свет, и все, что могло случиться плохого, уже случилось. Никто никуда не идет, все на своих местах, и что с каждым будет дальше, тоже уже понятно. А на месте преступления, конечно, часто бывают разные подробности, и если выбирать между моргом и местами, где произошли убийства, то любой бы предпочел морг.
        — Шеф, поговорить бы.
        Это капитан Семенов, дотошный до занудства, но Виктор знал, что может на него положиться. Семенов не подведет и ничего не пропустит.
        — Я тут с сотрудниками поговорил.  — Семенов скорчил гримасу.  — Тот еще коллектив, я вам скажу. Знаете, как они своего директора называют? Чикатило.
        Семенов смотрит на Виктора, ожидая вопросов, но тот молчит.
        — Тут мне ссылку кинули на один интересный сайтик в интернете…
        — Виталий, давай договоримся: ты мне этот сайтик не тычь и к делу его не приобщай!  — Виктору немного смешно видеть разочарованное лицо коллеги.  — Я знаю содержание этого пасквиля: сегодня был здесь, неофициально, конечно, и беседовал с директором. В общем, все эти устрашающие фотки — сплошная липа. Часть мошеннической схемы, с которой я сам потом разберусь. Но я думаю, убийство кладовщика не имеет к этому сайту никакого отношения.
        — Вы уверены?
        — Уверен,  — Виктор хлопнул коллегу по плечу.  — Нужно сосредоточиться на расследовании убийства. Насколько я знаю, на складе происходили хищения, была затеяна ревизия, и что-то начальник охраны успел выяснить. Давай побеседуем с ним, потом опросим персонал. Изыми также записи с камер наблюдения. Как долго они хранят предыдущие записи?
        — Десять дней, потом перезаписывают диск.  — Семенов достал из кармана блокнот, полистал его.  — Вот, старший менеджер Лепехина показала, что всю эту мишуру собирались снять сегодня же, до полуночи. Завтра пришла бы другая смена, а в понедельник у них выходной.
        — То есть труп по-любому обнаружили бы сегодня?
        — В подвешенном к потолку состоянии — да!  — кивнул Семенов и снова полистал блокнот.  — И это странно. Если бы убийца имел цель скрыть тело хотя бы ненадолго, то тут полно мест, куда его можно спрятать. Если бы он спрятал тело так, то нашли бы его не сегодня и не завтра, а уже во вторник, а то и в среду по запаху. Нет, убийца подвесил его, точно зная, что сегодня его обязательно найдут. Наглость-то какова!
        — Или демонстрация.  — Виктор пожал плечами.  — Что-то происходит здесь скверное. И надо с этим разобраться очень быстро и по-тихому, чтобы в прессу ничего не просочилось.
        — Это сложно. Если наши точно будут молчать, то из местного отдела кто-то обязательно проболтается — уверен, они и фотки сделали. Реклама-то по всем каналам была запущена — об акции накануне Хеллоуина. Сюда куча народу пришла просто посмотреть. Конечно, фотки сделали, и они уже в интернете, зуб даю.
        — Нужен мне твой зуб…
        Виктор понимает, что Семенов прав. Конечно, убийство накануне Хеллоуина, да еще таким экзотическим способом — нет, само по себе удушение является одним из самых распространенных способов убийства, сразу после удара тупым тяжелым предметом и колотыми ранами,  — но с учетом дальнейших манипуляций с трупом, сиречь подвешивания вместо рекламного манекена… В общем, внимание журналистов обеспечено.
        И тогда неизбежно станут известны и все подробности личной жизни директора магазина.
        — Вот черт!  — разозлился Виктор.
        Возможно, по аналогии с интернет-травлей Никиты Виктор подумал о современной молодежи — поколении, выросшем и живущем в Сети. В виртуальной реальности, или, как они говорят, в вирте. Для них то, что происходит в виртуальной жизни, зачастую более реально, чем то, что происходит у них в доме или на улице. Для них объективная и виртуальная реальности смешались. Проблемы, возникшие в вирте, они решают в обыденной реальности, но решают часто теми же методами, что в компьютерной игре. Им сложно разграничить одно и другое, они не могут здраво оценивать собственные действия. Даже убийство может стать для них веселой забавой, потому что кажется, все это понарошку.
        С последствиями такого психологического сдвига в восприятии реальности всем им еще не раз предстоит столкнуться.
        Никита сидел у себя в кабинете, и Виктор видел, как ему паршиво, несмотря на маску абсолютного спокойствия.
        — Мы закончили.  — Виктор садится в то же кресло, где сидел днем.  — Ехал бы ты домой.
        — Я представить себе не могу, зачем Игорь убил себя.  — Никита смотрит на Виктора, и в глазах у него тревога.  — И камеры в зале отчего-то не работали. Ничего не понимаю…
        — Сядь,  — Виктор кивнул на директорское кресло.  — И слушай, что я тебе скажу.
        Никита послушно усаживается за стол, а Виктор думает: «Насколько его еще хватит? Сколько может выдержать человек?» Никита — крепкий орешек, но где граница его выдержки? Знает ли он сам об этом?
        — Во-первых, кладовщик себя не убивал,  — Виктор вздохнул.  — Его задушили, перетащили в зал и подвесили. Скажи-ка, ваши погрузчики работают и на складах тоже?
        — Да.  — Никита пожал плечами.  — На складе три погрузчика и три в торговом зале. Строительные материалы — это, как правило, громоздкие, тяжелые ящики или упаковки, без погрузчиков никак.
        — Это я понимаю,  — Виктор качает головой.  — Воспользовались одним из погрузчиков, которые в зале. Хотя вряд ли убили его в зале. Слишком опасно, слишком много народу, кто-то мог увидеть. Сейчас придет твой начальник охраны, что-то там они выяснили о хищениях на вашем складе. Возможно, убийца и вор — один и тот же человек. И если…
        В кабинет входит Важинский.
        Он всегда заходит вот так — без стука, без предупреждения, словно пытаясь застать тех, кто в помещении, за каким-то постыдным занятием. Никите всегда казалось, что Важинский смотрит на него с иронией, но он отдавал себе отчет, что после истории с Габриэллой стал немного нервным. В последнее время он ловил себя на том, что при виде смеющихся людей ему казалось: смеются над ним. И он понимал, что это глупо, и что паранойя, тоже понимал, но поделать с собой ничего не мог.
        — Алексей Дмитриевич! Вы обнаружили нечто интересное на записях?
        — Да.  — Важинский ставит на стол ноутбук и усаживается в кресло.  — Мы отсмотрели пленки за последние три дня и нашли того, кто похитил со склада наборы инструментов. Ну, почти нашли.
        — Что значит — почти?  — Виктор пододвигает к себе ноутбук.  — Да, вот уж и правда — почти!
        На изображении видно, как некто в кепке, надвинутой на лицо, выносит два чемоданчика и грузит их в тележку с товарами. Некто в форме сотрудника магазина и в фирменной кепочке.
        — Лица не видно.  — Никита вздохнул.  — Это может быть кто угодно.
        — Не может.  — Виктор внимательно изучает изображение.  — Это может быть человек не ниже ста семидесяти пяти сантиметров и не выше ста восьмидесяти пяти, среднего телосложения. Поэтому низкорослых или, наоборот, высоких, а также толстяков и чрезмерно худых сразу вычеркиваем из списка. Мужчина это или женщина — вопрос пока открытый. Но, судя по длине рук и развороту плеч, я бы сказал, что это мужчина. Нужно, однако, отдать пленку экспертам. Может, они что-то отыщут. Но с чего вы взяли, что именно этот человек повинен в смерти кладовщика?
        — Он воровал, инвентаризация на складе…
        — Да ничем ему эта инвентаризация не грозила,  — Виктор сердится.  — Этот человек отлично знал расположение камер и угол, под которым они снимают, а также порядки на складе. Он просто вынес товар и уложил его в тележку, где был и другой товар. И никто ему не задал никаких вопросов, потому что на нем был ваш фирменный комбинезон, футболка и фирменная кепка. Этот человек мог вообще прийти с улицы, если раздобыл где-то комплект формы. То есть не обязательно это сотрудник. Так зачем ему убивать кладовщика? Ради чего влезать в убийство, если он знал, что никто его по этим кадрам не опознает наверняка, а только приблизительно? Нет, я думаю, кладовщик убит по другой причине, и я выясню по какой. У меня к вам вопрос, Алексей Дмитриевич. Камеры стоят по всей территории?
        — Да, в том числе в бытовках и комнате отдыха.  — Важинский барабанит пальцами по столу.  — И да, все сотрудники знают о них. Но есть несколько, о которых не знают…
        Важинский вдруг смущается и опускает взгляд. Это было неожиданно настолько, что Никита сразу догадался, о какой именно камере он не знает.
        — Вы установили камеру в этом кабинете.  — Виктор недобро смотрит на Важинского.  — Но директору об этом не сказали.
        — Не сказал.  — Важинский старается не смотреть на Никиту.  — Видите ли, Никита Григорьевич — личность… ээээ… в какой-то мере известная… печально известная, да. Конечно, я в курсе происходящего. И когда меня уведомили о назначении его директором, я предпринял некоторые шаги, чтобы в случае чего обезопасить нас от возможных исков.
        — В случае чего?  — Никита в упор смотрит на Важинского.  — В случае если я примусь избивать сотрудниц в кабинете, насиловать их и расчленять?
        — Именно!  — Важинский уже вернул привычный ироничный прищур.  — Но следует отметить, что за все время вашего руководства вы не были уличены даже в… Да вообще ни в чем предосудительном! Это позволило мне взять под сомнение информацию, которая распространяется в интернет-пространстве. Если бы с вами дело обстояло так, как описывает эта барышня, за то время, что вы здесь работаете, подобные наклонности уже бы проявились, потому что барышня описывает классический случай психопатии, как в учебнике по психиатрии. Это, так или иначе, уже проявилось бы в очередной стрессовой ситуации, которые возникают регулярно, в некорректном обращении с сотрудниками, а более того с сотрудницами. Но, повторюсь, ничего подобного не произошло, даже намека на это.
        — Звук тоже записывался?
        — Да.  — Важинский вздыхает.  — Никита Григорьевич, это делалось для вашего блага, поверьте! На случай… ну, например, судебного иска. Ведь когда я предположил, что барышня, возможно, и лжет, я заинтересовался, зачем ей это нужно. Я ознакомился с материалами судебного дела о разводе и разделе имущества. Мотивы барышни чисты и прозрачны: пятикомнатная квартира в центре столицы — это достаточный куш, чтобы даже выйти замуж за какого-то, извините великодушно, простофилю и без малого два года притворяться примерной женой, при этом одновременно готовить аферу, а потом одним ходом и сразу в дамки, если данное выражение приемлемо в таком контексте. Конечно, мы не делали звукозапись, когда проходили совещания. Коммерческая тайна — моя забота тоже, и тут утечки допустить нельзя. Но все остальное…
        — Ясно.
        У Никиты внутри все клокочет. Он понимает, что Важинский в чем-то прав и просто делал свою работу так, как он ее понимал, но сейчас ему нет дела до чьей-то правоты. Он предположить не мог, что их семейную историю, придуманную Габриэллой, до сих пор обсуждают какие-то люди, не имеющие к ним никакого отношения. Не только в интернете обсуждают, но, как оказалось, и сотрудники шушукаются в своих закутках и бытовках. Никита чувствует себя загнанным в угол, потому что прекратить это он не может, каким-то образом повлиять на ситуацию тоже. И конца-края этим танцам на костях он не видит, как и реального выхода.
        — Это потом.  — Виктор сердится, потому что ничего толком не может выяснить.  — Кто бы ни был этот парень, утащивший со склада товар, это не обязательно убийца. Нужно отследить движение погрузчиков в достаточно короткий промежуток времени. Потому что с ваших слов, Алексей Дмитриевич, получается так: вы около семи вечера видели кладовщика в его кабинете, а в начале восьмого Никита Григорьевич обнаружил его висящим на месте манекена. То есть это какие-то полчаса. Достаточно просто выяснить, кто и где находился и где были погрузчики. Давайте отсмотрим записи с камер и закроем этот вопрос.
        Важинский заерзал, и Виктор понял, что с записями тоже не сложилось.
        — Дело в том, что вечером ни с того ни с сего вырубился сервер.  — Важинский покачал головой.  — Причины пока выясняем, но примерно с шести вечера запись не велась. И сейчас не ведется, мы пока не можем его запустить, компьютерщик ищет причину поломки. Можно, конечно, попробовать выяснить у сотрудников, кто и где был в этот промежуток времени, но путем опроса это займет время в аккурат до утра.
        — Значит, до утра! А как иначе?  — злится Виктор. Вот ведь дернул его черт ввязаться в это дело! Но не ввязаться было тоже никак.  — Оповестите сотрудников, чтобы они собрались у кабинета директора, и проследите, чтоб не болтали между собой. Хотя, конечно, если действовала группа, то они обо всем договорились заранее. Или же это вообще человек со стороны, которого здесь уже нет. В любом случае нужно собрать всех. Но сначала тащите сюда вашего компьютерщика.
        — Саню Орлова?  — Важинский удивленно поднял брови.  — Да его и в магазине-то не было, когда все произошло, он полчаса назад приехал.
        — Я хочу с ним побеседовать.  — Виктор знает, что умелый хакер уложит сервер хоть с другого континента, и если Важинский об этом не знает, то он немногого стоит на своей должности.  — Чтоб исключить некоторые версии.
        — Как скажете.
        Всем своим видом Важинский показывает, что он думает о полицейской некомпетентности.
        Вскоре в кабинете появляется высокий тонкокостный парнишка лет двадцати. Одет в линялые джинсы и клетчатую рубашку нараспашку, под ней черная футболка с пентаграммой и черепом. Типичный компьютерный гик, который слова в простоте не скажет, зато будет нести компьютерную ахинею и в душе гордиться собой и своим превосходством над жалкими чайниками.
        Но Виктору дела нет до этих игрищ.
        — Откуда идет управление сервером?
        — Из серверной.  — Саня Орлов не так молод, как сразу показалось, ему лет тридцать, и его смугловатое лицо выражает открытость и дружелюбие.  — Но теоретически его можно переключить и создать внешнее управление откуда угодно. Наши протоколы безопасности стандартные, а ведь я много раз говорил, что это не годится. Ну, и кто был прав?
        Он словно продолжает давний спор, и Важинский чувствует свою вину: такой разговор и правда имел место быть, но тогда он ответил Сане, что их магазин не Пентагон и взламывать его незачем. А вот поди ж ты!
        — Сколько времени тебе понадобится, чтобы починить сервер?
        — Я уже его поднял, но данные утеряны безвозвратно. И если финансовая часть записывается на резервный диск, то отснятые фотографии, а тем более видеоматериалы никуда не сохранялись. Так что теперь их не восстановить.
        — Ну, тогда ступай и будь поблизости. Может, еще понадобишься.
        Орлов уходит, а Виктор напряженно думает. Нужно срочно опросить весь персонал: при таком раскладе свидетельские показания играют главную роль. Но кабинет директора занимать негоже, а в управление тащить эту толпу смысла нет.
        — У нас есть комната для отдыха, там поместятся все,  — понимает его затруднение Важинский и, поднявшись, делает приглашающий жест.  — Сейчас распоряжусь и прослежу, чтобы все прошло как надо.
        Убийство кажется Виктору нелогичным и ненужным. Кому мог помешать кладовщик? Убивать его из-за пары ящиков с инструментами глупо и мелко. Убить, чтобы просто испортить Никите жизнь, вообще не мотив, вряд ли убийца надеялся реально подставить директора таким способом. Значит, все дело в самом кладовщике.
        — Езжай домой, Никита Григорьевич. Тело увезли, зал твои сотрудники приведут в порядок под нашим присмотром, мы с ними поработаем без тебя.
        Произнося эти слова, Виктор размышляет о том, сколько еще сможет выдержать Никита и что будет, когда он сорвется, а он сорвется. Такие вот крепкие орешки если уж слетают с нарезки, то туши свет — бросай гранату, небо в алмазах будет всерьез.
        — Нет.  — Никита смотрит, как рыбки-телескопы деловито шныряют среди водорослей.  — Я директор, и сотрудники — моя зона ответственности. То, что произошло, ужасно уже само по себе, но вы, видимо, не понимаете до конца проблему. Когда случается нечто подобное, это крайне пагубно влияет на микроклимат в коллективе. У нас необходимо поддерживать равновесие, чтобы все работало как надо. Большой магазин, постоянное движение большого количества товара, все это требует слаженной командной работы, а тут такое.
        — Я понимаю, но в данном случае ты будешь просто сидеть здесь, а сотрудников мы в любом случае станем опрашивать без твоего присутствия. Уж не обессудь, но ты не адвокат, а они все совершеннолетние. Я бы на твоем месте ехал домой, а завтра с новыми силами… И девчонку забери, подвези до дома. Я с ней уже побеседовал.
        — Какую девчонку?
        — Эту, которая Аня Лепехина.  — Виктор пожимает плечами.  — Очень убивалась бедняга. Они с кладовщиком, оказывается, друзья детства и до сего дня проживали в одном доме. У них и родители дружат. В общем, не та это история, чтоб радоваться. Так что ты завези ее домой, будь так любезен. Время позднее, и сама она уже до дома не доберется, ваш автобус, который возит сотрудников, будет ждать остальных. А такси дорого, далековато она живет.
        — Хорошо.  — Никита мечтает поскорее оказаться дома и забыть обо всем хоть ненадолго.  — Пожалуй, ты прав.
        — Вот и ладненько.  — Виктор улыбается.  — А я завтра с тобой свяжусь и по возможности буду держать тебя в курсе дела.
        Виктор уходит, а Никита идет к аквариуму и включает освещение в режиме сумерек. Он купил эту систему сам. Старая выключала и включала свет мгновенно, и, глядя по утрам на ошалевших от внезапной иллюминации телескопов, Никита решил, что это, пожалуй, нехорошо и жестоко — вот так поступать с ними. Потому и купил дорогую систему освещения, и теперь по утрам у телескопов в их зеленом водном мирке в течение получаса наступал рассвет — постепенный, чтоб их смешные и такие уязвимые глаза привыкали к свету, а вечером наступали сумерки, а потом уж сгущалась тьма.
        Вот и сейчас Никита задал ночной режим, и освещение в аквариуме стало потихоньку угасать. Телескопы все еще копались в грунте, но Никита знал, что по мере угасания света рыбки оставят свои занятия и перейдут в режим ожидания — так он назвал их сон, когда они зависали в воде неподвижно, и только пузырьки фильтрации воды шевелили их роскошные плавники.
        Раздается стук в дверь.
        Так стучит только один человек — менеджер Лепехина. Никита вздохнул, ему сейчас никого не хотелось видеть. Но девушку и правда нужно как-то доставить домой.
        — Заходите, Аня.
        Анна уже одета. Куртка и сапожки, шея замотана полосатым самосвязанным шарфиком, через плечо матерчатая сумка на длинной ручке. Никита невольно сравнивает ее и утонченную Габриэллу. Девушки совершенно не похожи. Анна такая… ну, обычная девчонка, ни разу не фея, просто девчонка из соседнего дома, каких тысячи ходят по улицам. И еще шарф этот, похожий на деревенский домотканый половичок.
        И заплаканные карие глаза, и веки, припухшие от слез.
        Габриэлла никогда не плакала так, чтобы распухли глаза и нос. У нее слезы лились элегантно, не оставляя следов на фарфоровом личике. На видео это выглядело горестно и трогательно. Девушка устала плакать, но слезы все еще капают — вот как это выглядело. И в сочетании с внешностью Габриэллы вызывало у аудитории нужные эмоции. Инъекция слезами психики граждан у Вишенки получалась отлично.
        А у Лепехиной просто распух нос и веки, и она еще всхлипывала, словно никак не могла успокоиться.
        С другой стороны, с Игорем они были знакомы всю жизнь, а если кого-то знаешь всю жизнь, то не горевать по этому человеку сложно. Особенно если он умер внезапно, да еще такой странной смертью.
        Впрочем, форма смерти не имеет значения, тут главное результат. А результат всегда один: уходит кто-то, кто еще вот минуту назад мыслил, что-то видел, о чем-то сожалел или чему-то радовался, а потом один миг — и человека уже не вернуть. И никто не узнает, что же его волновало, о чем он думал и что именно видел, глядя на мир вокруг.
        В этом смысле проще с художниками или писателями, их взгляд на мир остается вместе с их картинами или книгами, и они продолжают жить вне своих носителей, переживая их на десятилетия, а то и на столетия, и совершенно ясно, как именно видел мир их творец. Но большинство людей уходят бесследно, и их мир умирает вместе с ними, а сами они окончательно исчезают, когда умирают те, кто помнит их.
        Конечно, Игорь будет жив в памяти Анны Лепехиной, но не дольше, чем будет жива сама Анна.
        — Я уже готов, сейчас поедем.  — Никита косится на аквариум, где уже сгустились сумерки.  — Вы где живете, Аня?
        — В Заводском районе, на улице Лизы Чайкиной.
        Ему не удается сдержать изумленного возгласа — из какой же дальней дали Аня с Игорем каждый день добирались на работу!
        — У Игоря машина, мы ездили вместе.  — Лепехина поднимает на Никиту заплаканные глаза.  — Там она и стоит, полиция ее потом отдаст…
        — Что ж, едем.
        Никита надевает куртку, подхватывает портфель и нашаривает в кармане связку с ключами. Взглянув на аквариум, где освещение погасло почти полностью, он решительно выходит из кабинета и запирает дверь. Вот этот момент — просто выйти из кабинета и окунуться в самую гущу торгового зала, человеческих взглядов, толкотни и мерного шума — с некоторых пор давался ему тяжело. Конечно, он не подавал виду, но много раз ловил себя на том, что оттягивает момент, когда нужно было выйти из кабинета.
        Он злился на себя за это, осознавая, что некоторые вещи сильнее его.
        И хотя сейчас магазин пуст, а в коридоре темно и гулко, он снова ощущает знакомый противный холодок в животе.
        7
        Виктор вернулся в управление темнее тучи. Опрос сотрудников ничего не дал, кроме головной боли.
        Единственное, что удалось выяснить,  — каждый являлся алиби для каждого. Они и вправду работали слаженной командой, и каждый мог сказать, где был и с кем. И вроде бы все были на месте, никто не видел чужака, и никто из сотрудников долго не отсутствовал.
        Однако ни один из них не подходил на роль того, кто выносил со склада чемоданчики с инструментами. Компьютерщики еще возились с сервером, который так удобно для преступника упал безо всяких видимых и невидимых причин. Это наталкивало на подозрения — действовала группа.
        — Не мог он в одиночку все это провернуть.  — Виктор прошелся по кабинету и вздохнул: пива в служебном холодильнике, конечно, не было, а без пива ему думалось не так.  — Кто-то должен был его страховать. С тем же кладовщиком — вот просто даже подвесить его… Хотя покупатели могли что-то видеть, но, поскольку в магазине понавесили все эти манекены, никто бы не обратил внимания. Ну, подумаешь, сотрудники возятся с ненастоящим висельником. Они в форме магазина, и на них не обратили внимания ни покупатели, ни сотрудники — в разгар торгового дня, особенно когда в магазине покупателей втрое больше обычного, кто там смотрит на сотрудников, копошащихся около погрузчика. Да мало ли, что им нужно перевезти, товар-то почти весь тяжелый и громоздкий. И их было двое, ведь кто-то должен был управлять погрузчиком, поднять труп и сообщника, который закрепил труп наверху, а потом опустить платформу погрузчика.
        Виктор уселся за стол и снова задумался, глядя в окно. Конечно, убийство кладовщика было спланировано и готовилось заранее. И логично было бы думать, что кладовщик сам каким-то образом навлек на себя неприятности — либо узнал нечто, стоившее ему жизни, либо с кем-то конфликтовал… Хотя его подруга Аня Лепехина клялась, что Игорь никогда ни с кем не ссорился, но настолько миролюбивых людей Виктор в жизни никогда не видел. Весь вопрос в том, насколько серьезные были конфликты. Конечно же, на складе инциденты случались, но вряд ли это было то, ради чего стоило убивать, да еще таким замысловатым образом.
        Хотя мотивация для разных людей имеет разный вес.
        И все это можно было бы предполагать, если бы не то, каким образом распорядились телом. Кладовщик не мог сам вот так повеситься, балка слишком высоко, и около трупа не было ни лестницы, ни другого какого приспособления, чтобы подняться наверх и совершить суицид.
        Потому что тело не просто не спрятали. Если бы труп оставили на месте убийства или переместили, чтобы спрятать, это укладывалось бы в схему убийства, где целью был сам убитый. Но труп выставили напоказ, повесили на место манекена, зная, что манекен после закрытия магазина снимут, то есть труп будет обнаружен не завтра или послезавтра, а уже совсем вот-вот, через несколько часов. А значит, целью преступления было не само убийство, а нечто совершенно иное, и убийство — это лишь промежуточный этап, способ достичь некой цели. Вот только какой?
        Виктор вздохнул и достал записную книжку. Он записывал номера телефонов в блокнот, не доверяя электронным носителям: телефон ведь можно потерять, он может сломаться и сам сотрет все контакты, а бумажная записная книжка вещь надежная. И вот он, нужный телефон!
        — Привет, Генка.
        Как-то получилось, что, скорешившись с отличным парнем и компьютерным гением Генкой Щелкановым, он предпочитал обращаться к нему за помощью даже чаще, чем к собственным коллегам из соответствующего отдела.
        Особенно сейчас, когда его лучшего друга и напарника Дэна Реутова не было не то что на работе, но и в стране, и Виктору разбираться с делом нужно было самостоятельно. А для этого ему понадобится команда людей, которым он безоговорочно доверяет. И Генка Щелканов как раз такой человек.
        — Привет, Витек!  — неразборчиво прошамкал Генка. Видимо, Виктор помешал ему завтракать.  — А мы тут с Машкой недалеко от вас, поесть заехали перед работой. Случилось чего?
        — Не то чтоб случилось… Но может, заскочишь ко мне? Есть разговор.
        — Идет, через полчаса буду.
        В кабинет просочился сердитый Семенов с пакетом в руках. В пакете угадывались очертания бутылок, и настроение у Виктора улучшилось. Выпить сейчас пива и поразмыслить — очень нужно.
        — Генка скоро приедет.  — Виктор взял протянутую ему бутылку пива и отхлебнул.  — Все, кто страдает пивным алкоголизмом, говорят, неизлечимы, Виталь.
        — А мы им не страдаем, мы им наслаждаемся.  — Семенов тоже отхлебнул пива и вытянул ноги.  — Витек, вот ты объясни мне как старший, мать твою, товарищ. Отчего качество новобранцев снижается год от года? Дегенераты какие-то приходят, смотреть тошно.
        — Снова за отчеты песочил?
        У Семенова был пунктик — он нещадно клеймил позором тех, кто игнорировал правила грамматики. Особенно от него доставалось стажерам и молодым сотрудникам, которые и правда, словно назло капитану Семенову, сооружали в протоколах и отчетах лингвистические конструкции, несовместимые с жизнью. И Семенов обрушивал громы и молнии на головы бывших троечников, наивно полагающих, что ужасы непобедимой средней школы остались позади.
        — Словарь выдал, сидят теперь и переписывают, дебилы.  — Семенов вздохнул и снова отпил из бутылки.  — Тебе поспать удалось?
        — Нет, сразу на работу приехал. У генерала совещание будет, а я же сейчас Дэна замещаю, так что придется еще тащиться туда, сидеть с умным лицом. Ну, сейчас с Генкой вопрос перетрем, и поеду на совещание. А оттуда сразу домой, часика три-четыре покемарю. Что у тебя?
        — В машине убитого ничего интересного не обнаружили. Судя по всему, он был аккуратным и рациональным мужиком. В машине, в кабинете, на столе и полках — везде абсолютный порядок, дела свои тоже держал в порядке. В квартире, где он проживал с родителями и младшей сестрой, не обнаружено ничего, что могло бы указывать на какие-то возможные причины для убийства. Приходил с работы и читал книги, иногда общался с друзьями в скайпе. Дневников не вел, никаких покупок, свидетельствующих о левых доходах, не делал, банковский счет вполне согласуется с доходами. Вся его жизнь проходила на работе. В выходные любил ездить на велосипеде, обычно катался на Острове — либо один, либо в компании нескольких приятелей, с которыми пересекался только во время таких вот покатушек и познакомился с ними как раз там, катаясь на велосипеде. Постоянной девушки у него на данный момент не было. Родители не знают ни о чем, что могло бы стать причиной для убийства. Он не был обеспокоен, не нервничал, не рассказывал ни о каких проблемах. В общем, на первый взгляд этого несчастного кладовщика убивать было совершенно не за что. Если
только он не вел двойную жизнь, о которой не знал никто из его близких. Но пока не обнаружено ничего, что бы указывало на наличие второй версии его реальности.
        — На то она и двойная жизнь, не так просто ее обнаружить.  — Виктор вздохнул.  — Но совершенно точно я могу сказать: убийство готовилось и не было спонтанным. И прежде чем строить достоверные версии, нам нужно собрать больше данных. И чтобы мне не копать впустую, попрошу Генку найти для меня информацию о бывшей жене Никиты, директора этого злополучного магазина. А ты собери следственную группу, потому что очень быстро нужно накопать все что можно о сотрудниках, которые сегодня были в магазине: семьи, круг общения, судимости, профили в соцсетях. Если кто-то или что-то покажется подозрительным, сразу сюда. Поручим Геннадию покопаться более детально. Глядишь, что и выстрелит.
        — Думаешь, все-таки он причастен? Директор, в смысле.
        — Не так, как ты это сформулировал. То, что он кладовщика не убивал, мы с тобой сегодня выяснили. В момент смерти Недзвецкого директор находился в своем кабинете вместе со старшим кассиром. И хотя камеры вырубились, но путем опроса персонала я выяснил, кто заходил к директору, в какое время и сколько занял визит. В его кабинет на протяжении дня заглядывали самые разные люди, в том числе и главный бухгалтер, и можно считать установленным фактом, что до момента закрытия магазина он никуда не отлучался. Но вполне возможно, что каким-то образом смерть кладовщика все-таки связана с ним. Ну, и результатов экспертиз подождем.  — Виктор открыл новую бутылку пива.  — Спасибо за пиво, Виталь, мне его очень не хватало.
        — Не за что.  — Семенов поднялся.  — Ладно, мне задача ясна. Ты Михалычу скажешь о деле? Дело-то не наше. Забрали себе, но что Михалыч скажет…
        — Если только он сам спросит, а так пока не стану говорить, ему и без этого забот хватает. Хочу вначале как можно больше фактов собрать. Тут вот еще какая штука: примерно часа за два до смерти убиенный позвонил менеджеру Лепехиной и попросил ее зайти к нему на склад. Дескать, нужно посоветоваться, он якобы «кое-кого увидел».
        — А она не зашла.
        — Нет, не зашла.  — Виктор вздохнул.  — Замоталась, день был очень насыщенный, девчонку разрывали на части, и вспомнила о звонке только тогда, когда труп кладовщика лежал на носилках. Тут уж она себя в полной мере обвинила: если бы не забыла и зашла, то Недзвецкий был бы жив, а так он мертв, и получается, именно она во всем виновата и все в таком духе.
        — Может, и так.  — Семенов отхлебнул пива.  — А может, было бы два трупа вместо одного.
        — Ясно одно: кого-то кладовщик увидел, и этот человек не должен был находиться в магазине.  — Виктор хмурится.  — По отзывам, человек он был довольно мягкий, и его решительности хватало только на то, чтобы в складе был идеальный порядок. Тут он вел себя как Наполеон на поле боя. Но в остальном он был закрытым и испытывал сложности в общении с людьми вне привычной обстановки. Так что даже если он кого-то увидел, то не подошел и не спросил: а что ты тут, друг ситный, делаешь? Такое не в его характере. Но он позвонил своей подруге Анюте и позвал к себе, чтобы посоветоваться, как быть.
        — Глупо как.
        — Это для нас с тобой глупо, но не для него,  — Виктор покачал головой.  — Все люди разные. Другое дело, что данная история указывает на то, что убил кладовщика тот, кого он увидел, но это не согласуется с очевидностью того, что убийство готовили заранее. Ладно, оставим это пока, все равно ответа нет. А мне еще к Михалычу идти…
        Генерала Бережного его подчиненные между собой называли Михалычем. В этом было и уважение, и симпатия, потому что именно генерал задавал общий тон в отделе. А его беспощадность к нечистым на руку сотрудникам, равно как и к любителям свободно обращаться с уликами, или к тем, кто в отношениях с задержанными пускал в ход кулаки, была общеизвестна.
        — Ну, тоже верно. Ладно, я пойду к себе. Если что — на телефоне.
        Семенов открыл дверь и буквально столкнулся с тощим высоким парнем.
        — О, Геныч, привет!  — расплылся в улыбке Семенов.  — Сто лет не виделись!
        — Так ты ж последние шашлыки пропустил.
        — А если дежурство, то что ж? Но в следующий раз я уж непременно.
        Виктор поднялся навстречу вошедшему и пожал протянутую руку. Извечный мужской ритуал, означающий дружественные намерения.
        Но Виктор и вправду откровенно радовался приходу Генки, потому что работа, которую он хочет поручить приятелю, была сложная и деликатная. Конечно, у них в отделе есть компьютерщики, но обращаться к ним Виктору пока не хотелось. Пока не стоит афишировать свой интерес к делу. Но интересы следствия требуют рассмотреть все возможные версии.
        А Геннадий Щелканов сделает все тихо и быстро и копнет там, куда не догадаются заглянуть другие, не побеспокоив при этом фигурантов.
        — Я видел это в интернете.  — Генка побарабанил пальцами по столу.  — Избиваемая мужем трогательная девушка, и муж — проклятый тиран, негодяй и рукосуй. Ты знаешь, я вначале даже пожалел девицу — хрупкая барышня, глаза на пол-лица горестные такие. А потом посмотрел, какую она волну разогнала, и как-то быстро остыл. Мне вся эта история показалась нарочитой, напоказ. Жертвы насилия, как правило, так агрессивно себя не ведут. В общем, что-то в этой истории показалось мне странным, но копать я не стал, не мое дело. Зато теперь с удовольствием копну, ты даже представить не можешь, как я рад твоему расследованию.
        — Тогда по рукам.
        Виктор очень обрадовался, когда Геннадий согласился помочь так охотно, поскольку ему совсем не хотелось отрывать приятеля от дел.
        Конечно, тот бы не отказал в любом случае, но одно дело, если работа — это обуза, а совсем другое, когда человек работает от души и в охотку.
        — Ты, главное, отследи все, что связано с этой барышней до ее брака с Радецким,  — Виктор покачал головой.  — Нужно выяснить, откуда она вообще такая красивая нарисовалась рядом с ним. Нет, парень он толковый и внешне, Раиса говорит, симпатичный, а я своей Раисе верю, но такая барышня, по идее, вообще не должна была им заинтересоваться. Такие обычно повыше метят, куда как повыше… Нет, любовь может случиться между совсем разными людьми, но тут на любовь было вообще не похоже.
        Виктор решил рассказать Генке всю, так сказать, предысторию событий: как он вообще узнал о Никите Радецком, и зачем приезжала Раисина племянница, и что есть какие-то ненормальные, которые из-за разборок в интернете готовы человека уничтожить в совершенно реальной жизни, где нет кнопки «вернуть назад» и «сохранить». Но все это Генка и сам уже знает, да и свободного времени у него не так уж много.
        — Я проверю. Ладно, пойду я, Витек. Дэн когда вернется?
        — Через две недели, а пока я на хозяйстве остался. И надо такому случиться, дело интересное подвернулось, Дэн вернется — обзавидуется.

* * *
        Никита торопится домой и досадует на задержку — везти менеджера Лепехину через промзону на ее улицу Лизы Чайкиной кажется делом долгим, а еще нужно купить продуктов, как мать просила.
        — Аня, вы не против, если мы сначала заедем в супермаркет, а потом я завезу продукты домой?  — Никита знает, что мать беспокоится, хотя он и предупредил о задержке.  — Это недолго.
        — Конечно, Никита Григорьевич, я тоже в супермаркете кое-что куплю.
        Анне ничего не нужно покупать, но впервые за все время, что она знает Никиту, в его броне наметилась маленькая трещинка. Как и все люди, он ходит в супермаркет за продуктами и где-то живет. Конечно, начальник не станет приглашать ее домой, но зато она узнает, где он живет. Она, конечно, могла бы об этом спросить и у Лильки-кадровички, но не хотелось обнаруживать свой интерес. А тут случай представился сам собой.
        Супермаркет «Восторг» светится в темноте красными и желтыми огнями. Аня Лепехина думает о том, как они с Никитой сейчас войдут туда и станут покупать продукты. Может даже, одну тележку на двоих возьмут и со стороны будут выглядеть парой. И ей очень хочется, чтобы так оно и было. Но она знает — не будет, никогда так не будет, потому что где-то там живет на свете мерзкая лгунья Габриэлла. А у нее, Ани, нет ни единого шанса, ведь она совсем обычная: и таких карих глаз пруд пруди, и фигура у нее обычная, и волосы не такие экзотичные, как у Габриэллы. И нос вот распух, потому что Игоря она знает всю свою жизнь, а кто-то убил его, и так страшно, а страшнее то, что убийца среди них, и сегодня она с ним здоровалась и, возможно, о чем-то говорила, и утром он еще не был убийцей, но теперь-то.
        «Или был.  — Аня торопится за Никитой, который вышагивает впереди, толкая проволочную тележку на дурацких колесиках.  — Это не сгоряча он убил, а планировал. Значит, в душе уже был убийцей. Уже тогда, когда начал это планировать, он знал, что сделает, и, как он это сделает, тоже знал. Он был к этому готов не сегодня, а вчера и третьего дня тоже… А все ли так? Ну, способны на такое? Или это надо родиться с каким-то таким ущербным геном? Можно назвать его геном Каина, ведь именно Каин был первым официально пойманным и осужденным убийцей! У всех ли есть этот ген? Интересно, вот я смогла бы так, не то чтоб сгоряча или нечаянно, заранее спланировать и осуществить убийство? А потом как ни в чем не бывало ходить, разговаривать, смеяться, делать что-то обыденное?»
        Аня даже содрогнулась от такой мысли, просто представив себе, как бы она стала планировать такое — вот просто взять и оборвать чью-то жизнь. Получается, сейчас этот человек еще человек, он о чем-то думает, что-то видит, радуется или огорчается, строит планы и вдруг в какой-то момент становится просто неодушевленным предметом. Потом человек вообще исчезает: от него не остается ничего, или остается просто кучка праха, от которой все стараются поскорее избавиться.
        И она думает о том, что Игоря будут хоронить, а ей придется идти на похороны. Прощание с телом — необходимый ритуал, в котором должны участвовать те, кто еще жив. И это дико, если вдуматься. Потому что, по сути, человека уже нет, и она совсем не хочет видеть то, что когда-то было ее другом, нечто неодушевленное и даже отчасти страшное, уложенное в длинный ящик, нечто, совершенно не похожее на того парня, которого она знала всю свою жизнь.
        И родители, как на грех, уехали отдыхать. Они всегда в это время года уезжали туда, где было тепло: мать любила лето и солнце и перед наступающей зимой хотела снова окунуться в солнце и теплое море.
        И если родители не приедут, то от их семьи только она вынуждена будет провожать Игоря. Ей придется смотреть, как его мать старательно изображает скорбь, хотя ей, скорее всего, плевать, и как плачут его сестра, и отец… и она сама тоже будет плакать, но Игорю это уже не надо, ему ничего уже не надо, потому что его просто нет. Нигде нет, вообще. И никогда не будет уже. И ничего нельзя изменить или исправить. И она даже сказать никому не может, что это она виновата. И если бы она зашла к Игорю, когда он звал, то он бы до сих пор был бы жив. Но она не зашла, и случилось то, что случилось.
        Слезы покатились из глаз сами, и сдержать их совершенно никак не получалось.
        — Аня…
        Никита, который все это время шел впереди, толкая перед собой тележку с покупками, останавливается. Конечно, он поступает сейчас как бесчувственная скотина, и тут двух мнений быть не может. У девчонки погиб давний друг — друг из детства. То есть они дружат всю сознательную жизнь, а если дружили еще и их родители, значит, и бессознательную, скорее всего, тоже. И вот сегодня этот человек погиб. Так нелепо, страшно и необъяснимо. А он тут ходит, покупает молоко и сыр, как будто нельзя было все это сделать потом, магазин-то круглосуточный!
        Обругав себя скотиной, Никита нашаривает в кармане платок. Вот отчего-то женщины никогда не носят с собой платков. В лучшем случае в сумочке заваляется пакетик одноразовых платков, оставшихся от насморка, или влажные салфетки, которые на случай слез вообще не годятся. А у мужчин, как правило, всегда есть с собой платок. У Никиты тоже есть, мать ежедневно кладет ему в карман чистый отглаженный платок, и сейчас он пригодится менеджеру Лепехиной.
        — Вот, возьмите платок.  — Никита протягивает девушке платок.  — Берите, берите, у меня их достаточно. Не надо плакать, что ж теперь… раз так вышло.
        — Я знаю.  — Анна всхлипывает, и не искусственно, как всхлипывала Габриэлла, и слезы у нее тоже были настоящие, а не пролитые перед зеркалом, установленным позади камеры.  — Просто я вот сейчас вдруг поняла до конца… Мы же сюда после работы часто заезжали. Здесь выпечка очень хорошая, и его мама очень любит пончики с малиной, а мой папа булки с маком. И мы покупали, болтали, смеялись… Он был хорошим другом, понимаете? И у него, кроме меня, никого не было. У нас сложные отношения с семьями, в этом мы очень похожи. Он мне был почти братом, потому что мы даже в одной кроватке часто спали, когда или его, или моим родителям куда-то было нужно. Нас тогда укладывали в одну кроватку, то в мою, то в его… и в школе мы вместе были, и потом тоже… а теперь как же? А главное — за что, зачем так-то с ним потом? Ну, убили, а подвешивать зачем?
        — Не знаю. Я…
        — Сынок!
        Никита вздрогнув, оглядывается. Откуда здесь в такой час могла взяться мать, он даже не представляет, но это, несомненно, она.
        — Решила постирать, тебя ожидая, а порошка не оказалось. Ну, вот и вызвала такси, приехала. Час поздний, открыт только этот магазин.
        — Что ж ты мне не сказала?
        — Сразу позабыла, а потом решила пройтись по магазину. Да тебя-то и ждать долго, а стирать сегодня хотела.  — Мать встревоженно смотрит на заплаканную девушку.  — Деточка, что ж ты плачешь так? Никита, что стряслось?
        — Мам…
        Никита знает, что у матери есть способность — растормошить человека и вытащить из него всю правду, и так у нее тихо и необидно получается, что человек еще и благодарен ей остается — за восстановленное душевное равновесие.
        — Давай-ка, Никитка, на кассу пойдем и домой. Я плов приготовила, салатик порезала. Посидим, чайку попьем, поговорим.
        — Нет, спасибо… я домой.  — Анна снова всхлипывает.  — Я… поздно уже…
        — Тебя дома ждут?
        — Нет.  — Анна покачала головой.  — Родители уехали на отдых, но…
        — Вот и ладно. Тогда едем.
        Мать берет Анну за руку и ведет между стеллажами. Анна Лепехина, старший менеджер и взрослая девушка с двумя высшими образованиями, покорно идет за ней, а Никита толкает им вслед тележку с продуктами и стиральным порошком, будь он неладен, и думает о том, что более нелепой ситуации придумать невозможно. И теперь все это совершенно непонятно, чем закончится, а ведь всего и надо было, что отвезти злосчастную Лепехину на эту ее чертову улицу Лизы Чайкиной. И сейчас он был бы на пути в супермаркет, а дома, наевшись плова, залез бы под плед, и… Но история не знает сослагательного наклонения, и любая прожитая секунда — уже история, изменить ее нельзя, а потому нужно рисовать теми красками, что есть.
        Их с матерью квартира стала для него последней крепостью, единственным местом, где Никита чувствовал себя в безопасности. И когда он переступал порог их дома, то всякий раз ощущал, как история с Габриэллой сломала его. И если вначале осознание этого пугало, то теперь он привык. Что ж, есть вещи, которые сложно переживаются, если вообще переживаются. И даже если ты их все-таки переживешь, все равно никогда уже не будешь прежним. Меняешься ты, меняется что-то в мире для тебя, иногда значительно, а иногда неуловимо, но действительность и ее восприятие меняются навсегда.
        — Никитка, иди кушать!  — зовет Никиту мама.
        Есть события и явления, постоянные в своей изменчивости: приходят зима или весна, по календарю в свой черед, а фактически — когда им угодно; и солнце тоже встает, но всякий раз по-разному, так что его тоже нельзя назвать неизменной величиной; а о реке так и подавно все всем известно — нельзя дважды войти в одну и ту же реку.
        А есть вещи, которые никогда не меняются. Например, то, как мать зовет его к столу. Одна из последних постоянных констант в его изменчивом мире.
        И он рад этому и хочет каждый день сидеть за столом — есть плов, который у матери получается отлично, или что-то другое, неважно что. Да только теперь за столом сидит старший менеджер Лепехина, зареванная и абсолютно неуместная в их с матерью размеренной жизни. Жизни, которую он так старается наладить. Правда, получается пока так себе, надо это признать.
        — И что ж, так и не выяснила полиция ничего?
        — Нет, ничего.  — Анна опасливо косится на Никиту.  — Да вот Никита Григорьевич знает лучше меня, наверное.
        Никита готов придушить Лепехину за то, что она все выболтала матери. Анне ведь невдомек, что его матери нельзя волноваться, что она едва не умерла и если бы не доктор Круглов, то непременно умерла бы. Конечно, не рассказать его матери что-то, если она спрашивает, вообще немыслимо. Но могла бы посопротивляться, а ведь к гадалке не ходи — выболтала все сразу же. И всего-то они вместе на стол накрыли, пока он был в душе.
        — Садитесь кушать, дети.
        И эта фраза тоже была привычной — когда в очередном новом городе, куда переводили по службе отца, у Никиты появлялись приятели, то часто местом их сборов оказывалась квартира, выделенная Радецким. Мать готовила нехитрое угощение — не держать же детей впроголодь!  — и звала всех к столу, даже если на столе было только варенье, чай и нарезанный аккуратными ломтями белый хлеб. Чем богаты, тем и рады.
        — Самое главное — совершенно непонятно, зачем все это проделали.  — Мать задумчиво смотрит на Никиту.  — Ты сам-то что думаешь?
        Никите очень не хочется обсуждать убийство с матерью. Он боится взволновать ее: мать вида не покажет, а все равно будет переживать, думать об этом, представлять всякие ужасы, опасности. И закончится это снова больницей, а там… да ну, подумать страшно.
        Вот только мать об этих его страхах ничего не знает. Сидит себе как ни в чем не бывало, с Лепехиной о разной ерунде болтает. А старший менеджер уже и не плачет, освоилась совсем, словно и не висел сегодня убитый кладовщик на месте утреннего пугала.
        Никиту клонит в сон, и ему категорически не нравится мысль о том, что ему еще везти Лепехину на край географии. Вызвать бы такси нервной девице, и пусть катится на свою улицу Лизы Чайкиной, а он хочет спать.
        — Иди спать, Никитка, ты совсем сонный. Ложись у меня, чтоб мы тебе своей болтовней не мешали, я чистое белье там для тебя постелила.  — Мать трогает Никиту за плечо.  — А мы тут еще поболтаем немного. Машинка достирает, нужно будет развесить стирку.
        Значит, Лепехина решила все-таки ехать на такси, понимает Никита, и такое решение ему нравится. За мать он не переживает: она абсолютная сова, в первой половине дня практически бесполезная для общества, потому что ее биоритмы заставляют развивать бурную хозяйственную деятельность ближе к вечеру. Стирать по ночам для матери самое то — она любую работу предпочитает оставлять на вечер, потому что вечером в ней словно включается какой-то двигатель, и она с легкостью справляется с любыми задачами, не выказывая никаких признаков усталости.
        Сам же Никита, как и когда-то его отец, рано встает и практически сразу готов вступить в новый день, но в десять вечера заряд его батареи истощается, словно кто-то невидимый включает режим сумерек, плавно переходящих в ночь. И тогда он замирает и впадает в кататонию, и лучшее, что ему при этом нужно сделать,  — просто найти подходящее для сна койко-место и поспать свои положенные восемь часов.
        Вот и сейчас он идет в спальню матери, ощущая такую страшную усталость, что просто на ходу уснул бы, и немудрено: на часах уже новый день, и так поздно он уже давно не ложился.
        Никита сбрасывает одежду и падает на кровать, пахнущую свежим бельем, засыпая раньше, чем его голова коснулась подушки.
        Ему снится покойный отец, одетый в парадную генеральскую форму, в фуражке с блестящим околышем, и он что-то говорит Никите, глядя на него серьезно и значительно, только его слова тонут в шуме ветра, и Никита не разбирает ни слова.
        8
        Генерал Бережной не ждал посетителя. Он готовился к совещанию — секретарша принесла ему последние сводки, и, когда в кабинет быстрым шагом вошел Игорь Капинус, Бережной был немало удивлен. Незваного визитера его неподдельное удивление очень позабавило.
        — Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.  — Капинус протянул руку для приветствия.  — А я все жду, когда ты позвонишь мне. Сегодня даже по лбу себя хлопнул: Игорь, старик, ты забыл, с кем дело имеешь? Не позвонит старинный друг-приятель, гордый он у тебя. Ну, а я не гордый. Я проезжал мимо — дай, думаю, загляну, крестнице гостинец передам. Полчаса есть у нас?
        — Ну, полчаса есть.  — Бережной хмыкнул, стараясь не показать, как рад визиту приятеля.  — Присаживайся, расскажи, каким ветром.
        Капинус поставил перед Бережным объемистую коробку.
        — Тем же, каким ты должен был позвонить мне еще позавчера.  — Капинус подвинул к себе один из стульев и оседлал его.  — Диана-то умнее тебя, брат. Кстати, вот — крестнице гостинец передай, обещал ведь. Скажи мне, кто такая есть — Рейвен Квин?
        Бережной рассматривает коробку с пластиковой крышкой, в которой разместился набор мебели самого зловеще-гламурного вида. Что-то похожее он видел краем глаза на экране, когда Аленка смотрела свои мультфильмы.
        — Спасибо, Игорь!  — Бережной спрятал коробку в стол.  — Рейвен Квин, как я понимаю, дочь Злой Королевы из сказки о Белоснежке. Больше ничего не знаю и не хочу знать, у меня нервы. За подробностями к девочкам. Это они там от мультиков фанатеют.
        — Это ж не тебе, а крестнице. Как она?
        — Ничего.  — Бережной вспомнил воскресный поход в «Сказочное Королевство» и нахмурился.  — В школе прижилась. С трудом, конечно, а все-таки оттаяла, даже подружки завелись у нее там. Учительница хорошая попалась, понимающая, нашла к ней подход. Пришлось рассказать ей нашу историю, конечно. А теперь и с учебой вроде бы тоже неплохо, мы с Дианой занимаемся с ней постоянно, догоняем упущенное. Так что вроде бы неплохо пока, да вот на днях неприятность случилась…
        — Диана ничего не говорила.
        — Ну, это понятно, она не любит говорить о таких вещах.  — Бережной вздохнул.  — Поехали они в парк развлечений. А меня, как на грех, дернули по работе. Даром что воскресенье. Я с делами разобрался и решил подъехать к девочкам, обедать их повезти — Диана очень любит грибной суп в «Вилла Олива». Столик заказал, а сам к ним. Моя-то машина сейчас в ремонте, а Диана свою забрала: куда ж принцессам в маршрутке, тем более в платье, как у Рейвен Квин, сам понимаешь. И вот я подъезжаю к торговому центру, патрульные подбросили, а на стоянке картина маслом: на капоте у Дианы лежит какая-то девица, вся в крови. Аленка на заднем сиденье ревет в голос, ее трясет всю, но в кулачке порция сахарной ваты — для папы купили. И хоть плачет, а вату не выпустила! И по всему видать, случилось все вот сию секунду, до больших неприятностей не дошло.
        — Так случилось-то что?
        — Девица эта с мужем повздорила. Диана говорит, орали они друг на друга. Ну, он и принялся ее воспитывать прямо на стоянке. В машине их дети, ревут в два голоса, а дамочка видит, что дело плохо, бросилась к Диане — так-то на стоянке только машины, а тут человек живой. Аленка же у нас… ну, ты и сам все знаешь.
        Капинус кивнул — конечно, он все понимал. Ребенок, первые восемь лет своей жизни росший в среде уголовников и алкоголиков, панически боится любого напоминания о той, прошлой жизни. Первые восемь лет — самые важные в становлении личности. И как теперь все это исправить?
        — Она-то понимает, что с нами навсегда, но нет-нет да и вылезут опасения. Она же маленькая еще, не умеет пока мыслить рационально, страхи порой сильнее ее. Ну, проплакала весь вечер, никак успокоить не могли. Потом уж, совсем вечером, они с Дианой мультики посмотрели, я ей книжку почитал, уснула. Сейчас ищем хорошего детского психолога. Посидели мы с Дианой, подумали и решили, что никак не обойтись нам без профессиональной помощи. Не справимся мы сами с ее страхами! А упускать ситуацию сейчас никак нельзя, иначе дальше только хуже будет.
        — Страхи, брат, у каждого свои. Иногда и взрослый сам свои страхи побороть не в состоянии, а тут такой маленький травмированный ребенок. С психологом я вам помогу. Скажи Диане, послезавтра вечером придет прямо к вам домой… Нет, пожалуй, я сам ей позвоню.  — Капинус вздохнул.  — Так что с мужиком тем?
        — А ничего, жена не стала выдвигать претензий.
        — Ну, как обычно.  — Капинус презрительно сморщился.  — А ведь и дуры же бабы, Андрей! Сами понимают, что глупо это — терпеть колотушки да унижения, а терпят. Типа отец детям нужен, семью сохранить, а того и невдомек, что дети не должны видеть такого, если, конечно, не ставить цель сломать им психику. И семья, где муж околачивает жену как боксерскую грушу, не семья уже, а так. И дети там, как правило, просто заложники, ведь они даже уйти не могут.
        — Могут, Игорь. Бегут, ищем, но не всегда находим. А бывает, в таком состоянии находим… мозг отказывается понимать.
        — Ну, я о том же. Ладно, Андрей, я на днях к вам загляну, потому что главного-то подарка я не привез, но в интернете заказал. «Книга легенд», что бы это ни было, приедет через пару дней, и стоит она денег несметных. Я и не подозревал — это же просто детская книга, хоть и какая-то там из мультика! Но зато бонусом к ней идет волшебная палочка и ожерелье Рейвен Квин, будь она неладна.
        — Это ты скажи спасибо, что понравилась ей именно Рейвен, а не Эппл Вайт, например. Тогда бы разорились на одних нарядах!
        — О господи!  — Капинус засмеялся.  — Все-таки с пацанами проще. Скажи лучше, что там с тем каналом, про который Диана рассказывала? Ты им занимался?
        — Стыдно сказать, но не занимался. Работы навалилось, а Реутов в отпуске.
        — Понятно,  — Капинус самодовольно ухмыльнулся.  — А я вот на досуге поинтересовался.
        Бережной знал, что приятель сейчас беззастенчиво врет. Причем при этом еще и знает, что Бережной знает, что он врет. Какой там у Капинуса досуг, при его-то работе! Интересовался он специально: время выделил и людей подключил. Да еще погонял подчиненных небось в хвост и в гриву. А теперь делает вид, будто ничего такого — просто мимо проходил. Но такой характер! Очень уж сложный и неоднозначный, да еще и сложность эту и неоднозначность Игорь все эти годы старательно в себе развивал. Оно, конечно, для работы, которой занимался Игорь, такой характер был в самый раз, но сейчас-то они беседуют не по работе. Или все-таки по работе?
        — И что там?  — спросил Бережной, приняв незаинтересованный вид.  — А то у меня тут совещание скоро, а мы заболтались.
        — Мы ж по делу!  — Капинус засмеялся.  — На самом деле не выяснил я пока ничего стоящего. Имя и фамилия у той бабенки вымышленные. Я отсмотрел весь материал, имеющийся в открытом доступе. Твоя жена права, что-то с этим каналом нечисто. Нагнетается общественная истерия, и это как раз понятно: слишком много насилия в нашем обществе, и на насилие отвечают именно насилием, и все это нарастает как снежный ком. Но сдается мне, что процессом руководит кто-то очень умный и цель у него совсем не такая благородная, как заявлено. В соцсетях возникают группы мстителей, которые мониторят такие сайты и находят там объекты для своих акций возмездия. При наличии интернета стало очень просто найти любого, кто засветился хоть раз на фото или видео. Всегда найдется кто-то, кто знает гражданина: сосед, сослуживец, дальняя родня. В общем, я взял информацию на заметку, мы отслеживаем такие вещи, и ребята мои еще покопаются. Это и правда не по твоей части.
        — Ну да… ну да…  — нарочито равнодушным голосом вполголоса сказал Бережной.  — Мы же тут так, ерундой занимаемся: убийства да расчлененка… Куда нам до твоих задач!
        — Сварлив ты стал, Андрей! Как тебя только Диана терпит?  — засмеялся Капинус.  — Перестань дуться! Это и правда не твоя специфика. Но если у меня будет информация, я тебе обязательно дам знать. Просто для интереса.
        — Лады!  — кивнул Бережной.  — Приходи в гости, что ли.
        — Да вот «Книгу легенд» получу по почте и приду. Мне уже и самому любопытно, что это за книга такая,  — улыбнулся Капинус.
        — Ну-ну!  — ухмыльнулся про себя и Бережной, представив, как глава антитеррористической службы увлеченно ищет в «Гугле» информацию о Рейвен Квин, а потом смотрит мультик.  — Поищи-поищи! И мультик можешь посмотреть.
        Капинус легко поднялся, и генерал немного позавидовал его легкости в движениях и юношеской стремительности.
        — Что ж, мне пора. Был рад повидаться, в выходные загляну,  — протягивает Игорь руку старому другу.  — Психолога я пришлю. Хорошая тетка, специализируется как раз на детях, получивших психологические травмы. А тут восемь лет жизни — сплошная травма, шутка ли.
        Они пожали друг другу руки, и Капинус вышел, оставив Бережного наедине со своими мыслями и коробкой, в которой наливалась зловещим пурпуром и синевой мебель дочери Злой Королевы — строптивой Рейвен Квин.

* * *
        — В общем и целом твоему парню объявили интернет-войну!
        Генка Щелканов пьет кофе небольшими глотками, забросив длинные худые ноги на маленький журнальный столик, втиснутый между двумя креслами в его кабинете. Этот столик и два кресла по бокам Генка называет гостевой зоной. Кабинет тесноват, но Генку, похоже, все устраивает.
        Виктор не собирался к Генке. Он знал, что прошло совсем мало времени и, если бы у приятеля что-то было, он бы сам позвонил. Виктор честно ехал в морг, но по дороге все-таки купил пирожных и заехал к Генке, втайне надеясь, что у того уже есть что-то интересное.
        — Это как? Что значит — интернет-война?
        — Темный ты, как гудрон, Витек!  — Отправив в рот остатки эклера, Генка потягивается.  — Век электроники, интернета и прочих твиттеров, нужно идти в ногу со временем. Тем более что преступления в интернете свершаются ничуть не хуже, чем в реале.
        — Да ну тебя.  — Виктор думает о том, что в морге его ждет Семен Львович, спрятавшийся от опасного внешнего мира среди блестящих инструментов и стеклянных банок, в которых плавали различные органы, поврежденные самым замысловатым образом, и жуткие деформированные эмбрионы.  — Я знаю, что происходит всякое, просто понимать это отказываюсь. Вот есть реальная жизнь. Тут куча проблем, столько всего происходит, только успевай разгребать, но хотя бы ясно, кто и почему что-то делает. А зачем нужно что-то там мутить в интернете? Я не понимаю! А уж тащить интернет-разборки в реальную жизнь! Тут уж точно надо быть полным дегенератом.
        — Ты, с одной стороны, прав.  — Генка наливает себе еще кофе.  — Но, как говорится, уже поздняк метаться. А ты этого не учитываешь. Весь цивилизованный и не очень мир сидит в интернете: люди там общаются, там ссорятся, воюют, там даже находят себе партнеров, люди женятся и детей рожают, познакомившись в Сети. А ты, Витек, говоришь: нереально! Нет, для миллионов людей интернет-мир так же реален, как и тот, что за окном. Такая сейчас жизнь пошла. Или ты думаешь, бывшая жена этого парня зря бодягу именно в интернете развела? Нет, девка все рассчитала правильно! Если бы она в полицию пошла, ее бы на раз поймали на несоответствиях и сто пудов принялись неудобные вопросы задавать. Экспертизы разные, опять же, назначат. А в интернете ничего этого не надо, там тебе граждане поверят просто по факту наличия трогательной мордашки, по которой катятся трогательные слезы. Ставка делалась как раз на это. В интернете никто же не станет проверять, понимаешь?
        — Ген, это очень тупо!
        — А я и не говорю, что не тупо!  — Генка лениво потягивается.  — В этом-то и беда: выросло целое поколение дятлов, для которых ролик в интернете является доказательством. Ты любую идею можешь толкнуть, что угодно можешь доказать этим дебилам или опровергнуть, просто запилив ролик в интернет. Никто не станет проверять правдивость информации. Есть ролик — все, истина! Аллилуйя!
        — Но это же Средневековье какое-то: Земля плоская, потому что мы ее такой видим…  — растерянно говорит Виктор.
        — Это реально так обстоят дела,  — устало кивает Генка.  — Да, я тоже считаю, что очень тупо преследовать человека, приходить к нему домой, на работу, звонить ему, предъявлять какие-то претензии в ключе «ответь за базар» просто на основании постов в интернете. Особенно с учетом того, что в интернете под ником может прятаться кто угодно, а в реале пострадает человек и вовсе не причастный. Иногда в соцсетях создают группы, основной целью которых является досаждать в реальной жизни определенным людям.
        — Это как?
        — Ну, вот пишет какой-то персонаж комментарии. И комментарии эти или даже сам персонаж кого-то раздражают. А еще кто-то говорит: эй, а я знаю, кто он в реале! И выдает данные некоего человека. Причем проверять эту информацию, как правило, никто не проверяет. Да и как проверишь? Срабатывает стадный инстинкт, и все бестолковые тинейджеры, а вместе с ними и взрослые неудачники, какие-то безумные фрики, которым в реальной жизни места не нашлось, толпой набрасываются на кого-то, кого они считают врагом. При этом волна травли, случается, разгоняется, и в ней участвуют сотни людей.
        Генка, не на шутку задетый за живое, переводит дух и продолжает:
        — А спроси ты любого из них — ну, вот так, лицом к лицу — тебе-то, идиоту, что за дело, если какой-то там непонятный крендель поколачивает свою бабу? Или нет, даже не так. Дело, может, и есть. Но почему только в Сети? Неужто ты такого рядом с собой никогда не видел? Неужто твой папа маму никогда не бил? Соседи там или знакомые детишек своих не лупцевали почем зря? А раз видел, то почему ничего не сделал, диванный воин?
        — И почему?  — улыбнувшись, задает наводящий вопрос Виктор.
        — А потому,  — кивает Генка,  — что в интернете ты можешь быть хоть Бэтменом, хоть кем угодно. А в реале ты прыщавый дрыщ, профессиональный девственник, живущий в родительской хрущевке и дрочащий на Сашу Грей. И в реале ты за базар можешь выхватить вполне ощутимых колотушек, а в интернетах все такие храбрецы бессмертные, что любо-дорого.
        — Кто такая Саша Грей?
        — Проехали!  — смеется Генка.  — Сразу видно человека из раньшего времени. Я к тому тебе рассказываю, чтобы ты понял, как это происходит и работает. Наши родители, бабушки и дедушки знакомились в парках и на танцах в Доме культуры. Да мало ли, где еще. И дружили тоже со вполне реальными людьми по месту жительства или работы. Круг общения, по сути, замыкался лет в двадцать пять — тридцать, с появлением семьи. А потом все. Жизнь катилась примерно у всех одинаковая. О существовании конкретного индивида знали несколько десятков граждан. И о том, что этот индивид собой представляет, знало куда меньше народу, но уж те, кто данного гражданина знали, то знали его как облупленного — с детства или в крайнем случае со студенческих лет.
        — А сейчас не так?  — заинтересованно спрашивает Виктор.
        — А сейчас все наоборот: твоя реальная жизнь может быть серой и неинтересной, зато в Сети ты часть какой-то организованной группы, и там ты общаешься с сотней людей в день. Неважно, что в реале ты их никогда не видел и не увидишь, но, когда ты общаешься с ними каждый день, эти виртуальные друзья становятся в какой-то момент ближе, чем те, кто окружает в реале. А если есть группа, у которой имеется благородная цель… Человек же так устроен, что ему хочется признания, хоть какого-нибудь, дабы не чувствовать себя говном, даже если он говно по сути. Вот отсюда все эти инстаграмы, переполненные фотографиями косорылых гражданок и беспородных юношей на фоне висящих на стене ковров и советских еще пыльных «стенок». Им хочется, чтобы мир о них знал, понимаешь? Это раньше, чтобы прославиться, нужно было что-то изобрести, написать, нарисовать. В общем, создать хоть что-то, полезное для человечества. Или развязать войну и убить кучу народу. Хотя тут известность будет меньше. Вот ты, например, знаешь, из-за чего вспыхнула Столетняя война? Или Англо-бурская? Навскидку, без «Гугла»? То-то! А ведь кто-то ее
затеял, но уже никто не помнит, кто это был. А «Мону Лизу» знают все. То есть именно созидание всегда было залогом известности. А теперь, чтобы заявить о себе, нужно просто создать аккаунт в соцсети и примкнуть к какой-нибудь многочисленной группе — и все, ты в гуще событий.
        — Ген, много текста…  — морщится Васильев.
        — Я хочу тебе объяснить так, чтоб ты понял, как все тут работает. Ты же далек от этих дел. Твоя реальная жизнь в силу твоей работы достаточно экстремальна, к тому же ты состоялся как личность и как профессионал. А в стране куча людей, которые проживают свои жизни, ни разу не выйдя за рамки первичных потребностей. Тупое мясо, которое тем не менее хочет быть услышанным, хочет признания. Просто потому, что «право имеет». Интернет дает иллюзию такого признания. Но иногда слава становится не иллюзорной — если ты поместил в Сеть нечто, интересное многим. Например, видеодневник Габриэллы. Нашу страдалицу поддерживает в Сети группа под названием «Веста». Названа группа в честь римской богини домашнего очага, но на самом деле это достаточно агрессивная группа, которая борется против семейного насилия.
        — Цель хорошая.  — Виктор пожимает плечами.  — Что там может быть агрессивного?
        — Не скажи!  — Геннадий заглядывает в кофейник.  — Да, брат, кофе — это двигатель интеллектуальной деятельности! Так вот, эта группа весьма многочисленная и цели декларирует самые благие. Конечно, никто не спорит, проблема домашнего насилия стоит очень остро, статистика ужасает…
        — Мне об этом уж точно рассказывать не надо.  — Виктор чувствует, как у него портится настроение.  — Нагляделся…
        — Вот!  — Генка значительно поднимает палец вверх.  — Это вообще все знают. И в целом общество порицает данное явление. Но одно дело — доказанный факт насилия, ты как сотрудник правоохранительной системы это знаешь. И совсем другое дело — интернет-ролик, который может быть смонтирован или вообще постановочный от начала и до конца. Но ни один из этих дебильных борцунов с мировым злом посредством интернета обычно не сомневается: все, что он видит в ролике,  — правда.
        — Ну и?  — Виктор пожимает плечами, раздражаясь все больше.  — Пишут какие-то придурки в интернете… раньше такие же в газеты гневные письма писали. Да какая разница?
        — Не скажи. Многие работодатели тщательно изучают профили своих подчиненных в соцсетях. Вот, например, разместила Габриэлла свой видеодневник. И тут же вылетел твой протеже из очень престижной иностранной конторы, с отличной должности. Лишился в итоге имущества, доброго имени, друзей. И даже в другом городе не удалось избавиться ему от недоброй славы, и на новом месте прицепилась к нему обидная и красноречивая кличка Чикатило.
        Генка снова уселся, взгромоздил ноги на столик и продолжил:
        — Это для сантехника Васи неважно, что о нем пишут в интернете. Он как чинил унитазы, так и будет чинить. И если кто-то напишет, что он алкаш и свою семью избивает, ему от этого ни холодно ни жарко. Дружбаны-алкоголики Васю не осудят, потому как сами лупят своих баб, считая это нормальной практикой. А начальству важнее, чтобы Вася хорошо работал — он же с унитазами работает, а не с людьми, так что его моральный облик их не заботит. Это для граждан типа Никиты Радецкого дурная слава — фактически гражданская смерть.
        — Ген, ну это ты совсем уж… того…
        — Отнюдь!  — обиделся Генка.  — Если еще скандал раздуют в интернете, то найдутся психопаты, которые достанут и в реале: добыть адрес, зная личные данные, несложно. А если фотографии объекта есть в интернете, то и вовсе капец: стоит бросить клич, и совершенно разные люди готовы поучаствовать в травле. Какая-то барышня увидела его на улице, тут же закинула информацию в группу, кто-то столкнулся в магазине — туда же. В век мгновенной коммуникации это происходит в считаные секунды, понимаешь? И хватает идиотов, которые придут, например, домой к тому же Никите. Подожгут дверь, напугают мать, его самого изобьют или обольют какой-то дрянью. Или убьют кладовщика в его магазине, подвесят его забавы ради.
        Виктор и сам подозревал возможность подобного расклада, но подозревал очень осторожно и не озвучивал эти подозрения никому, поскольку выглядели они невероятно. Однако он привык отрабатывать все версии, одну за другой. Даже самые невероятные.
        — Почему это невероятно?  — Генка отодвинул пустую чашку.  — Ты представляешь себе психологию геймера, например? Люди играют в компьютерные игры, причем играют годами, проводя за игрой сутки напролет. Для них игра — это уже реальность, а в этой их реальности, если персонажа убивают, ему приходится просто начинать все сначала. Там нет смерти, понимаешь?
        — Ну и что?
        — А то, что, когда человек с самого детства занят только тем, что играет в эти игры, у него происходит размывание реальности. Для него реальна игра, а мир вне игры он воспринимает тоже по игровым категориям.
        Генка выглянул за дверь:
        — Машунь, свари мне еще кофе. И печенек тоже принеси, ладно? Спасибо! Так я тебе о чем сейчас толкую: полно наглухо отбитых придурков, у которых в мозгах вообще «вирт» и «реал» перепутались. Им кажется, что убитый человек может встать и пойти, как персонаж компьютерной игры. И это ведь не только дети и подростки. Среди относительно взрослых половозрелых граждан лет двадцати пяти — тридцати часто встречаются по пояс деревянные уроды, навеки застрявшие в позднем пубертате. Вся их жизнь проходит в соцсетях, на геймерских сайтах и в прочих местах, в полном отрыве от реальности. Но им нужен кусочек сетевой славы. Поэтому снять на видео некий экстрим, а потом выложить в Сеть ролик и насобирать кучу просмотров и лайков — это цель их жизни.
        — То есть ты думаешь, что…
        — Да! Мой наивный полицейский друг!  — кивнул Генка.  — Я искал в Сети ролик, в котором некто убивает и подвешивает этого несчастного кладовщика.
        — Гена! Убийца вряд ли снял бы ролик о содеянном!  — не поверил матерый опер.
        — Обычный убийца, то есть нормальный, классический Джек-потрошитель — да, не стал бы. А эта пришибленная интернетом публика — вполне. Они жаждут признания, понимаешь? Любой ценой. А тысячи «лайков» в Сети — это шаг в вечность. Так что я поискал.
        — Нашел?
        — Нет, пока не нашел,  — покаялся хакер.  — Но если ролик появится, я найду. Есть закрытые сайты, на которых выкладываются вещи… в общем, тебе лучше не видеть этого.
        Дверь открылась, и потрясающей красоты секретарша внесла в кабинет кофейник и вазочку с печеньем.
        — Спасибо, дорогая!  — Генка поцеловал секретарше руку и засмеялся.  — Ты у меня просто золото!
        Секретарша улыбнулась и вышла, одарив Виктора приветливым взглядом. Конечно, Виктор знал, что секретарша Маша не кто иная, как Генкина жена, и было время, когда на полицейских она смотрела испуганными застывшими глазами. Но сейчас это просто очень красивая приветливая девушка.
        — Ты понимаешь, прямо сцена из «кино для взрослых»: входит секретарша, и…
        Виктор захохотал, сообразив, о чем толкует приятель, и добавил свои «пять копеек»:
        — И полицейский здесь. Не хватает только медсестры и чистильщика бассейна.
        — Не нужен нам чистильщик, я за него.  — Генка налил кофе и отпил глоток, довольно откинувшись в кресле.  — Мы с тобой, брат, каждый сейчас один в своей лавке: Дэн в отпуске, а мой партнер повез жену на какие-то озера в Миннесоте.
        — В лавке?
        — Ну, это старый анекдот об умирающем еврее, знаешь? Умирает старый еврей, семейство пришло попрощаться. Старик стонет:
        «О-о-о, умираю… а Хаим здесь?»
        «Здесь, дедушка».
        «А Сема здесь?»
        «И Сема здесь, дедушка».
        «А Изя здесь?»
        «Изя таки тоже здесь!»
        «А в лавке кто?!»
        Виктор хохочет — артистичный Генка отлично копирует нужный акцент. Давно он так не смеялся!
        — Вот Олег и увез свою докторшу в Миннесоту, а я в лавке. И ты тоже остался. Сам-то когда в Миннесоту? Или хоть куда-нибудь? Вот Олег вернется, я подхвачу Машку и тоже куда-нибудь… а может, и в Миннесоту, смотря как Олегу там понравится.
        — Миннесота — это хорошо…  — Виктор вздыхает. Имея троих детей, которых еще ставить и ставить на ноги, они с Раисой не скоро соберутся в Миннесоту.  — Ну, а мы тут и сами справимся.
        — Справимся, факт.  — Генка ухмыльнулся.  — В общем и целом, чтоб не грузить тебя ненужными знаниями, остается одно: в соцсетях есть новый домашний адрес Радецкого, данные его матери, данные о новом месте работы… Кстати, это вообще удивительно, что его взяли на работу в такое место. Есть его фотографии, причем я зуб даю, он не знал, что его фотографируют. И среди его сотрудников сто пудов есть крот, который исправно сливает о нем информацию этим дебилам. И если ты дашь мне список сотрудников, я покопаюсь и выдам тебе крота.
        — Сегодня же получишь.
        — Отлично.  — Генка смахнул с рубашки крошки печенья.  — Вить, я этому парню помогу просто назло дебилам. Вот правда! Если сам не справлюсь — подключу Федора и Лунатика[4 - Подробнее читайте об этом в романе Аллы Полянской «Часовой механизм любви».].
        — Ладно, я понял.  — Виктор поднялся.  — Ген, спасибо тебе.
        — А что там — спасибо.  — Генка тоже поднялся и прошелся по тесному кабинету.  — Неправильно это, вот что. Знаешь, за что я когда-то с Дэном скорешился, да и с тобой тоже? Вы оба ищете истину: хотите не просто сделать свою работу, а помочь восстановить справедливость. А без справедливости в самой жизни нет смысла, понимаешь? Вот потому я тоже в это влез сейчас, в этой истории попахивает каким-то грязным мошенничеством, и, даже если все ее участники не святые, им всем необходима справедливость.
        — Ну, можно и так сказать, я об этом не думал.  — Виктор не любит философских разговоров.  — Для меня это так: есть работа, и я должен ее сделать, а не схалтурить для начальства.
        Конечно, оба они немного лукавили, потому что закон и справедливость — это не всегда одно и то же. Но их интересовала именно справедливость. И в данном случае оба прекрасно понимали, почему ввязались в драку на стороне Никиты Радецкого. Их отчего-то невероятно раздражала Габриэлла с этими ее беззащитными наивными глазами. Виктор знал, что не бывает таких глаз у взрослых барышень. Особенно у тех, которые хохочут в клубах с бокалом шампанского в руках, блестя драгоценностями. Не бывает такого вот беззаботного смеха, безудержного веселья в компании друзей и подруг, если накануне или буквально тут же ты тихо и горько рыдала. Да и по-настоящему никто не рыдает на камеру, глядя в объектив отрепетированно обреченным взглядом.
        Генка, например, знает это наверняка. Потому что его жена Маша когда-то плакала вот так же. Только не на камеру. А вот улыбаться и тем более хохотать она научилась гораздо позже. Очень намного позже.
        Виктор понимает, отчего Генка так окрысился на Габриэллу. Он видел настоящее, неподдельное горе и страх у женщины, которую любил, а тут мошенница просто использует горе других людей в своих корыстных целях. Да, она смогла обмануть многих. Но не Генку и Виктора, которые видели по-настоящему затравленный взгляд Маши Щелкановой, когда та еще не была Генкиной женой.
        — Мадам прокололась,  — Виктор морщится.  — Я там сверил даты, просмотрел фотографии и кое-что нашел. Эта дама по морде если и получала, то уж точно не от супруга и не тогда, когда она в своем дневничке рассказывает. В общем, я в морг. Задачу понял, списки получишь. Разрулим как-нибудь, что ж.
        Уже в машине Виктор, прокручивая в голове беседу с Генкой, покачал головой. Люди дуреют в этих своих инстаграмах и прочих виртуальных игрушках. Не то что он был ретроградом, он отлично осознавал ценность интернета, ибо тот значительно облегчал жизнь человечеству. Но граждане, повально уткнувшиеся в свои гаджеты, его очень раздражали. Он и сам понять не мог отчего, но факт — раздражали. «Их, если что, и в тюрьму сажать не стоит. Просто отбери у них телефоны — и они через неделю сами вздернутся или спятят»,  — мстительно подумал Виктор.
        Пропустив выезжающую из ворот морга машину ритуальной службы, Виктор заехал на стоянку, при этом посмеиваясь над анекдотом, рассказанным Генкой. Дело было даже не в самом анекдоте, а в том, как Генка его рассказал. Виктор знал, что у него так не получится ни за что, и пробовать не стоит.
        9
        — И вы таки приехали,  — патологоанатом обиженно воззрился на Виктора, лохматые брови сошлись на переносице.  — Правильно, а зачем с утра ехать? Семен Львович — глупый старик, он уже никуда не денется, он всегда в морге. И тело несчастного молодого человека, конечно, тоже никуда уже не торопится…
        У патологоанатома было плохое настроение, и Виктор подозревал, что сердит Семен Львович от того, что ему зачем-то нужно выйти наружу. Семен Львович пребывал в полной уверенности, что мир за стенами морга — мрачное, опасное и унылое место, ведь там происходят жуткие вещи, результат которых — вот он, на его столах. И хотя у Виктора так и крутился на языке ответ насчет того, что труп уж всяко никуда не торопится, он решил промолчать и перевести разговор в мирное русло.
        — Я вам пончиков купил,  — Виктор достал из рюкзака пакет с горячими пончиками.  — С кремом и с малиной, как вы любите. Вот и задержался, очередь была, будь она неладна.
        — Весьма любезно, спасибо,  — брови старика заняли привычные места.  — Горяченькие, вот удружил! А я уж было собирался сам идти, но как идти, когда там все просто с ума сошли… Носятся как угорелые, не смотрят ни под ноги, ни на светофоры. Вон их сколько тут, торопыг! А вот ваш клиент не такой, нет. Это был очень обстоятельный молодой человек, и кто-то прервал его жизнь в самом расцвете. Что творится на свете, это же просто какой-то ужас!
        Патологоанатом, сделав Виктору знак следовать за ним, заторопился в свой кабинет. Виктор послушно пошел, втайне радуясь, что ему в самый последний момент пришла в голову здравая идея купить для Семена Львовича горячих пончиков к чаю, которые старик очень уважал. Он бы и не вспомнил, если бы не проезжал мимо пекарни, а ехал он мимо именно потому, что двигался не из управления, а от Генкиного офиса. Он и сам, пока доехал, успел съесть три вкуснейших пончика, хоть и не был любителем сладкого, но удержаться было совершенно невозможно. А вот патологоанатом обрадовался неподдельно — отпала необходимость покидать морг и окунаться в мрачный внешний мир, где вообще осень.
        — Держи,  — Семен Львович сунул Виктору в руки банку холодного пива, а сам включил чайник.  — Садись, не стой.
        Он засуетился, заваривая чай, в кабинете поплыл запах луговых трав, а Виктор открыл банку и сделал изрядный глоток.
        — Пивной алкоголизм, кстати, не выдумка врачей.  — Семен Львович налил себе чаю и достал из пакета пончик, на котором уже подтаяла сахарная пудра.  — Страдает печень, и поджелудочная, и клетки мозга…
        — Мой мозг от пива только работать начинает.  — Виктор хмыкнул и снова отхлебнул из банки.  — Люблю я пиво, Львович. Ближе к телу давайте, что там с этим кладовщиком.
        — Это был абсолютно здоровый молодой человек, в хорошей форме, он прожил бы долгую жизнь.  — Патологоанатом покачал головой.  — Страшное дело, Витя! Чей-то сын, такое горе родителям… Куда катится мир? Смерть наступила от удушения, первичная странгуляционная борозда явно от тонкой проволоки, но не струна, это точно. К нему подошли сзади и накинули петлю.
        — Ну, проволоки в этом магазине пруд пруди, тонкая тоже есть.  — Виктор вздохнул.  — Значит, кто-то, от кого он не чувствовал угрозы. Хотя… Ну, от кого может чувствовать угрозу человек, каждый день приходящий на одну и ту же работу, в одно и то же время, и так несколько лет? Это ж не полиция, не военные действия, это склад хозяйственного магазина. Да он скорее случайно упавшего ящика с гвоздями станет опасаться, чем кого-то из сотрудников. При этом любой из тех, кто там работает и с кем мы говорили, теоретически мог это сделать. Я не думаю…
        — Не перебивай.  — Семен Львович нахмурился.  — Что за манера перебивать! Есть и вторая борозда — образовалась после повешения, а значит, между первым удушением и собственно убийством прошло совсем мало времени.
        — То есть его убило именно повешение?
        — Именно это я тебе и хотел сказать.  — Семен Львович откусил пончик и довольно прищурился.  — Под телом на полу магазина была обнаружена лужа мочи, но больше нигде на складе не было следов биологических жидкостей. Этого парня придушили, когда он сидел спиной к нападающему, а потом тело подвесили. Тогда-то он и умер, а значит, именно в тот момент расслабились мышцы и биологические жидкости покинули организм. Убийце требовались изрядная сила и определенная сноровка. Убийство не было спонтанным, убийца готовился, и он физически сильный человек. Так что женщин можно сразу же убрать из списка подозреваемых: женщине этого не осилить, если она не чемпионка по поднятию тяжестей. Вторая странгуляционная борозда от обычной пеньковой веревки, кстати. Той самой, на которой его и подвесили, собственно. Классика жанра, да. Но женщина этого сделать не смогла бы, конечно. А вот две женщины — вполне, но они бы привлекли к себе внимание, я думаю.
        — Я тоже пришел к тому же выводу.  — Виктор смял пивную банку и оглянулся в поисках мусорной корзины.  — Жертву наметили заранее, подогнали погрузчик, отключили камеры. Но вряд ли это все смог осуществить один человек. Тут нужны двое, иначе тело было не подвесить, и кто-то один из этих двоих должен был какое-то время проработать в магазине: знать там все, уметь обращаться с погрузчиком, и без своего человека внутри магазина убить Недзвецкого именно таким образом, а уж тем более так распорядиться трупом не получилось бы. И сообщник был среди тех, кого мы опрашивали. Но тогда как это стыкуется с тем, что пострадавший примерно за пару часов до смерти попросил свою подругу прийти к нему на склад, чтобы обсудить что-то, что он увидел. Его что-то тревожило, но именно в день смерти, а не накануне. И как это стыкуется с обдуманным убийством?
        — Да запросто.  — Семен Львович отпил чаю и потянулся за следующим пончиком.  — Обдумав то, что ты мне об этом парне рассказывал, я думаю, причина в его личных особенностях. Есть люди, которые идут по жизни словно на ощупь. Им очень сложно контактировать с внешним миром. Это не аутисты в полной мере, диагноз им никогда не ставили, потому что эти люди нормально общаются в семье и в кругу близких друзей. Вот я уверен, что этот парень был отличным сыном, а со своей подружкой болтал и смеялся, не ощущая никакого дискомфорта.
        — Тут вы правы, док.
        — Семен Львович прожил долгую жизнь и всегда прав.  — Старик усмехнулся.  — Так я расскажу тебе за таких вот людей, каким был убитый парень. Я встречал таких в жизни, так что он для меня — открытая книга во всех смыслах. Такой человек имеет очень медленный психологический метаболизм, если можно так выразиться, и любые решения, которые выбиваются из его привычной колеи, даются ему с огромным трудом. То есть у него имеется работа, доведенная до автоматизма и совершенства, и около него очень ограниченный круг лиц, общение с которым тоже привычно для него. В этом мирке он знает все ходы, так сказать, и точно знает, как поступать в том или ином случае. А это для него очень важно, потому что такой человек совершенно не способен принимать мгновенные решения. Ему чужда спонтанность, он боится всего нового. При столкновении с чем-то неожиданным он впадает в состояние ступора и долго обдумывает. А если не может справиться сам, обращается за советом к тому человеку, общение с которым для него привычно, реакции которого для него предсказуемы, а результат их беседы не затронет его мироустройство.
        — Львович, да это какой-то совсем уж тормоз, а тут чувак заведовал огромным складом и содержал его…
        — В образцовом порядке!  — Семен Львович подмигнул Виктору.  — Ты не слушаешь меня. Склад — это как раз то место, где он установил раз и навсегда нужный ему порядок, он знает его вдоль и поперек. Он точно знает, как действовать в том или ином случае, как и с кем там общаться. Но сотрудники для него — типа гвоздей или шурупов, для общения с ними у него есть четкая внутренняя инструкция, как и для устройства самого склада. Он их не воспринимает субъектно, если ты понимаешь, о чем я говорю, они для него — просто объекты. И тут он видит нечто, и это нечто выбивается из общего ритма. Что сделает такой человек? Он будет обдумывать то, что его взволновало, день или два, а может, и неделю. А потом, не найдя правильного решения — для себя правильного, поскольку для него нет ничего страшнее ошибки!  — он обращается к своей подружке.
        — То есть он мог что-то увидеть и вчера, и третьего дня, или даже неделю назад?
        — Именно!  — Семен Львович выглядит как учитель, наконец обучивший делению дробей неисправимого двоечника.  — Он обдумывал, прикидывал и так, и эдак. Но о том, что его что-то беспокоит, никто не знал, потому что такие люди, мягко говоря, внешне абсолютно не эмоциональны. А потом в какой-то момент он созрел до того, чтоб попросить совета, но было уже поздно. Убийца не оставил ему шансов. И я думаю, если бы девица поговорила с ним, судьба этого парня все равно была уже предрешена.
        — Но тогда мы бы по крайней мере знали, что такого увидел несчастный кладовщик.  — Виктор повертел в руках пустую банку.  — А сообщник убийцы…
        — Скорее, сообщница.  — Семен Львович пьет чай маленькими глотками.  — С наблюдениями и женщина могла справиться — ходила, все запоминала. Возможно, изначально она даже не предполагала, что готовится убийство, а потом все так быстро случилось, что ей пришлось помогать убийце. Странно, что она не выдала себя на допросе.
        — Мало ли, как она все это воспринимала.  — Виктор вспомнил Генкины слова о повернутых на вирте гражданах.  — Ладно, я все понял. Семен Львович, а веревка?
        — Отдал в лабораторию. Возможно, найдут ДНК убийцы, но это дело достаточно долгое, так что ждать смысла нет.  — Семен Львович покачал головой.  — Знаешь, я уже немолодой человек и многое видел, но в последние годы я поймал себя на том, что перестал понимать мир вокруг. Люди стали злые, бросаются друг на друга из-за ерунды. Давеча видел, как на светофоре из машины выскочил мужчина и принялся вытаскивать из салона рядом стоявшей машины водителя. Завязалась драка, а люди столпились и снимали это на свои телефоны. Для них это было развлечение. И бытовых убийств стало очень много — пьянство, домашнее насилие. Но хуже всего то, что увеличилось количество преступлений против детей. Во все времена люди оберегали потомство, и враги, захватывающие чужие земли, убивали именно молодняк, чтобы лишить побежденный народ будущего. Так у меня есть ощущение, что мы сами себе враги. Как по мне, то даже проданная подростку бутылка спиртного может приравниваться к убийству. Ведь он может отравиться алкоголем, или же, выпив его, попасть под машину, или даже убить кого-то, ты понимаешь? А курящие девочки с бутылками
пива или энергетиков? Я ни разу не ханжа, но в том, что потом рождаются больные дети, виноваты те, кто терпимо относится к таким вот девочкам, и родители в том числе. Мы теряем поколение — оно тупеет перед мониторами компьютеров, играя в бесконечные игры, или теша свой нарциссизм, размещая фотографии на всеобщее обозрение, в том числе и очень личные. Оно убивает себя спиртным и наркотиками, у них уже ущербный генотип, а их потомство качеством будет еще хуже! И когда они попадают ко мне на стол, их организмы изношены так, что смотреть страшно. И я думаю: где родители этих детей, почему они не выполнили свои родительские обязанности по сохранению своего потомства? И у меня, знаешь, нет ответа, кроме подозрения, что мир сошел с ума и катится в пропасть.
        — Боюсь, вы правы.  — Виктор поднялся, расстроенный словами патологоанатома и собственными мыслями.  — Ладно, я поеду в отдел, работы полно. Спасибо, Семен Львович.
        Виктор вышел из морга, прикидывая свои дальнейшие действия, и по всему выходило, что нужно дождаться вестей от Генки и результатов поиска от Семенова. Что-то в этом деле не давало ему покоя, но сформулировать свою мысль он пока не мог. Досадливо фыркнув, он зашагал по лужам к машине, думая о том, что вот плохо очень без Дэна, и без пива плохо.
        Небо над головой стремительно затягивали тучи, пустился мелкий противный дождь.

* * *
        — И теперь я не знаю, как я туда пойду. Родители Игоря, его сестра и похороны… я не могу туда идти. Вот вообще не могу и не хочу! Я не хочу видеть Игоря таким и запомнить его таким тоже не хочу.
        — Понимаю.
        — Анастасия Петровна, я его знаю столько, сколько себя помню. Мы жили в соседних подъездах, наши мамы дружат с детства, тоже выросли в этом же доме, в тех же квартирах. И мы с рождения всегда были вместе, учились в одном классе, Игорь мне как брат. А сегодня я увидела, как он там лежит… нет, он был накрыт, но его ноги в кроссовках… не бывает так у живых людей, я же знаю. И я не хочу видеть его в этом ящике таким… незнакомым, и то, что будет лежать в этом ящике,  — это уже не Игорь, а Игоря больше нет, но приличия требуют, чтобы я пришла. И самое главное, сам он, если б мог что-то сказать, то он бы понял, почему меня нет. Он и сам ненавидел все эти условности и социальные ритуалы, но в том-то и дело, что у него теперь нет права голоса. Понимаете, как все ужасно?
        — Конечно.
        — А хуже всего другое. Если бы я не замоталась, а сразу пришла к нему, как только он позвал, он был бы жив, я уверена. А я забыла… Это моя вина, понимаете?
        — В смерти твоего друга вина только убийцы, ты это должна понимать абсолютно четко.  — Анастасия Петровна взяла Аню за руку.  — И кто знает, если бы ты пошла, не висела бы ты сейчас где-нибудь в магазине? Кто знает, что он там увидел или кого. Ему надо было к начальнику охраны обратиться сразу.
        — Игорь не такой.  — Аня всхлипнула.  — Все, что непосредственно не касалось его работы… у него были сложности в общении. В школе его дразнили все время, у него следы эти были на лице — от прыщей рубцы остались. Он очень стеснялся, я его даже уговаривала сделать шлифовку. В общем, если он увидел нечто, показавшееся ему подозрительным, он бы долго думал, как ему поступить, а потом все равно спросил бы у меня совета. Он так и хотел сделать, а у меня из головы вон! Это моя вина…
        — Перестань.  — Анастасия Петровна вздохнула.  — Я знаю, у тебя сейчас большое горе, но это не ты убила парня, а убийца. Кто-то, кого он увидел за чем-то неприглядным. И этот человек хотел скрыть свой проступок любым способом. Даже убить смог, да еще так с телом поступил. Возможно, заранее все планировал. Не надо обвинять себя, это неправильно.
        Анастасия Петровна погладила руку Ани. Она понимает, что девушке надо выплакаться. Она успокоится и поймет, что ее вины в смерти друга нет. Виноват всегда убийца.
        Женщины сидят за прибранным столом на кухне, и уже очень поздно, и где-то в квартире крепко спит Никита, а мать и его сотрудница ведут неспешную беседу. И для обеих этот разговор очень важен.
        У Анны не сложились доверительные отношения с собственной матерью. Для ее матери всегда была важна внешняя сторона отношений, четкое распределение ролей в семье, постоянное соблюдение субординации. Внешне все и правда смотрелось идеально, но на самом деле Анна никогда не могла не то что поделиться с матерью своими мыслями, но и просто поговорить или спросить совета. Вся их жизнь была парадной, напоказ. Их семья считалась идеальной, и Анна приняла правила этой игры в ненастоящее. Сначала она думала, что так у всех. Со временем, когда пришло понимание того, как обстоят дела, она не пробовала ни бунтовать, ни что-то менять, здраво рассудив, что изменить в данном раскладе ничего нельзя, сложилось как сложилось. Она жила в родительской квартире, но жила как будто совсем одна. Отец все время проводил на работе, занимаясь своим небольшим бизнесом, а мать дни напролет ездила по каким-то своим делам — то в магазины, то в салоны, а то они с отцом уезжали путешествовать. Дочь в этом уравнении была лишней — мать полагала, что дети не должны мешать родителям жить своей жизнью.
        И хотя такой расклад стал привычным для них всех, но иногда Ане хотелось просто поговорить с кем-то, кто поймет ее, проявит участие, да хотя бы просто выслушает. Или поехать куда-то вместе с родителями, увидеть какие-то другие страны, потому что она никогда нигде не была… Но больше все-таки ей не хватало внимания, она выросла очень одинокой, потому что мать никогда не слушала, ее раздражала необходимость слушать то, что ей было не интересно. Ее зацикленность на собственной жизни, на собственных впечатлениях и переживаниях не оставляли места никому. Аня иногда думала, зачем отец терпит рядом такую женщину, но со временем поняла, что отцу тоже важно его личное пространство, а мать слишком мало его стесняет.
        Дочь в этом раскладе вообще была лишней. Она была просто частью реквизита, обязательного для картины идеальной семьи.
        А потому Аня очень рано научилась справляться со своей жизнью самостоятельно. Ей покупали вещи, ей дали образование, но все это просто потому, что так было нужно, так родители понимали свой долг, но не более того. Но у нее были свои друзья, своя жизнь, о которой родители ничего не знали, да и знать не хотели. Она обустроила собственную жизнь так, как ей самой хотелось, и очень дорожила теми немногими людьми, которых считала близкими. Игорь Недзвецкий был именно таким человеком, близким другом, и сегодня его не стало. Она еще не до конца осознала потерю, но ощущение непоправимости беды было пугающим.
        И сегодня, сидя в машине Никиты, Аня в ужасе думала, каково ей будет в пустой квартире с этими мыслями, а утром надо проснуться и идти к родителям Игоря. И это кошмар, потому что их горе выльется на нее, но ей хватает собственного. И так бы оно и произошло, но мать Никиты рассудила по-другому. И теперь они сидят в кухне, за окном тихо колышется ночь, а они неспешно беседуют. И Аня замирает от одной мысли, что она дома у Никиты и что он спит здесь же.
        И Анастасия Петровна смотрит на нее участливо, сейчас Ане кажется, что она уже была здесь, что она своя в этом доме, и это ощущение тепла такое новое для нее, и ей хочется, чтобы ночь длилась и длилась, но она понимает, что пора бы и честь знать.
        — Сейчас спать ложись, Анечка, а там утро вечера мудренее.  — Анастасия Петровна погладила руку девушки.  — Случилось, конечно, непоправимое, и так ужасно… кому это могло понадобиться, я представить не могу. Но ничего уже не исправить, что ж теперь угрызаться. А похороны — дело такое, не хочешь — не ходи, какая разница, кто там что подумает. Мы вообще слишком большое значение придаем чужому о нас мнению, а это неправильно. Никто не может абсолютно точно знать, как у тебя обстоят дела или что ты чувствуешь, кроме тебя самой. Так зачем же переживать, что о тебе подумают какие-то люди? Ведь они просто посудачат и через пять минут забудут, а жить-то тебе! Жизнь твою за тебя никто не проживет.
        — Не все пересуды заканчиваются через пять минут…  — возражает Анна.
        Вот уж поистине, слово не воробей, вспорхнуло — и лови его, а толку. Анастасия Петровна поняла, о чем речь, моментально.
        — Ты давно знаешь?
        Ане так неловко, и чувствует она себя абсолютной негодяйкой, но исправить ничего нельзя.
        — Давно…  — Аня с мольбой смотрит на Анастасию Петровну.  — Я не верю ни единому слову этой дряни, и никто из наших не верит. Это если совсем уж посторонние, а мы работаем вместе, изо дня в день, и успели понять, что к чему. Никита Григорьевич никогда в жизни не стал бы… не такой он человек.
        — Не такой.  — Анастасия Петровна вздохнула.  — А вот, поди ж ты, повстречалась на пути эта мерзавка. Мало того что обобрала до нитки, так ведь хуже того: ославила на весь мир! Даже друзья Никиткины и те отреклись, хотя знали его много лет.
        — Значит, такие были друзья, и жалеть о них не стоит.
        — Ты права, конечно же. Но там, понимаешь, была вся его жизнь. Работа, которую он любил, город, в котором он чувствовал себя на месте. Впервые за всю жизнь он жил на одном и том же месте несколько лет, а не кочевал вслед за нами… Ну, что теперь толковать, так вышло. Но ему тяжело, и я это вижу, но помочь ничем не могу, вот что самое ужасное. Видеть, как обошлись с твоим ребенком, и не иметь возможности что-то исправить. И пусть это уже взрослый ребенок, для меня-то он все равно маленький. Был бы жив отец, всего этого не случилось бы ни за что.
        — Он умер?
        — Да, скоро четыре года, как не стало.  — Анастасия Петровна вздохнула.  — Всю жизнь из одного гарнизона в другой, всю жизнь на чемоданах. Никите тоже досталось, всего раз удалось начать и закончить учебный год в одной и той же школе. А потом, когда папа наш получил должность в штабе армии, переехали в столицу. И только жить начали — на тебе, Гриша умер. И не болел ничем, а вот умер же. Говорили — сердце, но он никогда на сердце не жаловался. И с того времени все рассыпалось, пошло наперекосяк. Девочка эта, Габриэлла… Я, конечно, ничего Никите не говорила, но мне она не понравилась буквально сразу. Я корила себя, ведь ничего плохого, ничего явного, в чем я могла бы ее упрекнуть, не было, а вот не нравилась она мне, и все. Я сама над собой, бывало, смеялась — получилась из меня хрестоматийная свекровь, кто бы мог подумать! Я всегда считала, что жену своего сына приму как родную дочь, но тут не получилось. И я себя винила, стыдила, а ничего с собой поделать не могла. Вот просто не нравилась мне эта девочка, не знаю даже почему. А тут мама приболела, и я обрадовалась возможности уехать. Думала —
пусть молодые вместе поживут, ну что я там с ними… а тут все-таки мама, и старые друзья, и давняя подруга заведует детской библиотекой, на работу меня позвала. В общем, я как-то наладила здесь свою жизнь, хоть и скучала без Никитки. Мы ведь всегда вместе были, уж сколько раз мама говорила: каждый год в новом городе, привезите ко мне ребенка, пусть он на одном месте живет. А я представить себе не могла: как это отдам его, даже если и маме? И что тогда мне делать в чужом городе, среди чужих людей? Муж на службе сутками, а я же на что тогда? Эгоизм, конечно. Так и кочевал с нами Никита по всей стране. Но жить можно где угодно, потому что мой дом там, где моя семья, а тут пришлось уехать, но я думала, так лучше будет. А потом мамы не стало — тяжело, конечно, а тем не менее, как ни крути, а это жизнь так устроена, родители уходят, мы остаемся, потом и мы уйдем в свой черед, тут ведь важно, чтоб не наоборот, не приведи, господи, нет ничего страшнее, чем дитя свое схоронить и остаться дальше небо коптить зачем-то. И Никитка звал меня обратно, а я не поехала, а сейчас думаю: вот если б поехала, то глядишь, и
не вышло бы у негодяйки такое сотворить. А так что ж, они там только вдвоем жили, свидетелей никаких, вот и сочинила она, что сама захотела.
        — Она бы так и так это сделала, раз уж решила, еще бы и вас приплела.  — Аня задумалась.  — Нет, она это давно спланировала, может даже, что и с самого начала. Аферистка она! И на месте Никиты Григорьевича я бы в полицию пошла, а он…
        — Сдался?  — Анастасия Петровна горько улыбнулась.  — Ты права, сдался. В библиотеку кто-то позвонил, все это рассказал, и я тогда в больницу попала. А Никитку тогда же с работы уволили, и какие-то люди звонили с угрозами, проклятиями. Как бы он доказал, что все это клевета? И только тут, в Александровске, нашлись люди, которые поверили ему и помогли встать на ноги. И я буду за них Бога молить, сколько живу на свете, потому что без них мой сын пропал бы. Так оно и задумывалось, похоже. Ну, теперь толковать нечего, все уже случилось. Ладно, Анюта, пора спать, засиделись мы с тобой. Только мне ведь об этом и поговорить было не с кем, вот с тобой душу отвела. Я перед Никиткой ни-ни, обязательно делаю вид, что все хорошо, так привыкла смолоду — что бы ни случилось, я должна держаться ради него. Так нужно, чтобы ребенка не нервировать. Гриша был человек крутого нрава, но он знал это и умел сдерживаться. Никогда не было так, чтоб он срывался на крик, ни в семье, ни на службе, что бы ни произошло, выдержка у него была железная, вот и я взяла себе за правило держаться, что бы ни случилось. И держусь…
        …но иногда нужно с кем-то поговорить. Это Аня понимает, как никто. Потому что, когда носишь маску, она в какой-то момент прирастает намертво, но на душу маску не наденешь, и то, что внутри, не находя выхода, начинает сгорать, и сгорает часто вместе с самой жизнью.
        И потому они сидят на этой кухне вдвоем, далеко за полночь, две женщины — такие разные и по возрасту, и по жизненному опыту, и говорят, говорят, и ощущение такое, словно встретились после долгой разлуки, а не познакомились несколько часов назад… а где-то в квартире спит и даже не подозревает о происходящем мужчина, нужный каждой из них, пусть каждой — по-своему.
        — Ань…  — Анастасия Петровна снова тронула руку девушки.  — Ты Никитку не отпускай, пожалуйста.
        Аня замерла, не в силах ни возразить, ни даже просто ответить.
        — Он хороший у меня, Никитка-то. И он душой отойдет обязательно, ты будь рядом. Ну, вот не повезло ему. Такая негодяйка попалась! И чует моя душа, что это еще не конец, а ты все равно будь рядом. Очень нужна ему такая девушка, как ты.
        — Так ведь он и не глядит на меня.
        — Он ни на кого не глядит.  — Анастасия Петровна покачала головой.  — Все же еще по-живому у него, но время лечит. И он обязательно встанет на ноги, а ты будь рядом.
        — Я буду. Рядом буду, обещаю.
        — Ну, вот и ладно. А сейчас ступай спать, я тебе в гостиной на диване постелила.
        Анастасия Петровна убрала в раковину чашки и блюдца, прислушиваясь к тишине в квартире. То, что Никита ни сном ни духом не подозревает, что рядом есть Аня Лепехина, она уже поняла, как поняла и то, что Аня к ее сыну очень неравнодушна. Вот так она искоса поглядывала на него, а он и не видел, поглощенный какими-то своими мыслями, но мать-то все видит и все замечает.
        И девушка отличная — искренняя, умная, какая-то очень своя, уютная и для жизни очень подходящая. Не тощая манерная кукла с фальшивыми глазами, меняющими выражение всякий раз, когда она думала, что никто не видит, а хорошая девушка. Такая, какую хочет видеть рядом со своим сыном любая нормальная мать.
        — Ну, погоди, Никитка.
        Мать тихонько засмеялась и поставила чашки в сушилку. Выключила свет на кухне, на ощупь отправилась в ванную — не зажигать же свет, когда дети спят, а в этой квартире она и на ощупь не заблудится, тем более что свет фонаря проникает снаружи и не так темно, как кажется.
        Женщина прислушалась. В спальне похрапывает Никита — точно так же, как, бывало, храпел его отец, когда засыпал на спине. На диване тихонько спит Аня, и Анастасия Петровна снова улыбается. Нет уж, лучшей девушки она своему сыну и желать не может, а что он пока не проявляет интереса, так это ничего в данном случае не значит. Он как подранок, с трудом дотянувший до родного гнезда, и теперь на исцеление ран нужно время и безопасность, и нигде, кроме как дома, он эту безопасность не ощутит. Да, он взрослый уже — ее умный и красивый сын, но он все равно ее ребенок, и это никогда не изменится, сколько бы лет ему ни было.
        Какой-то звук на лестничной клетке привлек ее внимание: шорох под входной дверью, осторожные шаги на лестнице. И это не соседи, потому что звуки незнакомые, не так шумят соседи и шагают не так — звуки приглушенные, но Анастасия Петровна слышала их абсолютно явственно.
        — Да что там такое…
        Бесшумно скользнув в прихожую, женщина прислушалась. Нет, тишина.
        Выглянув в глазок, она увидела пустую лестничную клетку. И уже совсем было решила пойти спать, но какое-то непонятное чувство не давало ей отойти от двери. Анастасия Петровна немного подумала и осторожно приоткрыла дверь.
        Дверь открылась с трудом — у порога что-то лежало. Странно пахнущий розовый сверток, с одной стороны пропитавшийся чем-то темным. Анастасия Петровна протянула к свертку руку и перевернула его.
        Она увидела мертвое лицо младенца, а светло-розовые домашние тапки вдруг ощутимо промокли, покрылись красными разводами, и запах она вдруг узнала — это был металлический запах крови. Кровь хлюпала в тапках, прохладная и яркая кровь.
        Анастасия Петровна попятилась, в груди начала нарастать боль, но она пыталась держаться, держаться из последних сил — ради Никиты, чтоб не взволновать его. Но воздуха не хватает, боль в груди нарастает, и она вдруг видит себя лежащей в коридоре, мысленно отмечая, что тапки, судя по всему, придется выбросить.
        10
        Бережной методично просматривал ролики на канале белесой девицы. Что-то не давало ему покоя, и он в душе соглашался с Дианой: во всем этом было нечто неправильное, сомнительное и подозрительное. Но куда более странным было то, что даже орлы Капинуса ничего, имеющего отношения к этой дамочке, не обнаружили.
        Дружище Игорь вполне мог и соврать, конечно. Затеять свою интригу, да. Но Бережному все равно стало любопытно вдвойне. Обставить Капинуса было бы интересно и весело, а потом при случае можно и подначить старого друга.
        И вот спустя сколько-то роликов он наткнулся на ссылку на видеодневник некой Габриэллы.
        Бережной немедленно прошел по ссылке. На экране возникла юная прелестница с трогательной мордашкой, с огромными испуганными глазами и синяками на предплечьях. Прелестница оказалась новобрачной и поведала заинтересованным лицам о том, как в конце медового месяца ее новоиспеченный супруг вдруг ни с того ни с сего впал в неконтролируемую ярость и такое с ней сделал. Но она оправдывала его: дескать, сама виновата, а он не рассчитал сил, и вообще кожа у нее чувствительная.
        — Так зачем ты это снимаешь, дорогуша?  — Бережной недоверчиво прищурился, присматриваясь к интерьеру за спиной девицы.  — Квартира у супруга очень недурная, кстати.
        Бережной заинтересованно начал просматривать видеодневник, день за днем. То, что ролики методично снимались пару лет, становилось понятно сразу же: менялась длина волос Габриэллы; кожа постепенно становилась темнее — видимо, битой супруге все же удавалось побывать на курорте; потом снова светлела — наступала осень. Менялись интерьеры, в которых снимали видео: то одна комната, то другая, и комнаты эти претерпевали изменения — шел ремонт, появлялась дорогая мебель. Кстати, и тональность повествований Габриэллы тоже постепенно менялась. Под конец, когда пол-лица несчастной страдалицы скрыл огромный синяк, она уже откровенно плакала и опасалась за собственную жизнь.
        Тирана звали Никита Радецкий.
        Бережной снова начал поиск, но дело не ладилось. Тем не менее он наткнулся на фотографии этого самого Никиты. Бережной покачал головой: не похож парень на психопата, а только психопат мог совершать все те ужасные действия, о которых шепотом рассказывала Габриэлла, распахнув огромные глаза.
        Бережной прокрутил видео назад и пустил его без звука.
        — Ну, так и есть. Просто по учебнику, никакой фантазии.
        В академии Бережной с товарищами посещал спецкурсы, где их учили понимать язык тела: жесты, мимику, подсознательные реакции. Подобные знания очень полезны для следователя.
        Вот, например: Габриэлла смотрит на зрителя ясными глазами, а руки словно обессиленно лежат вверх ладонями, и вся ее поза говорит: поверь мне, я говорю правду! А вот тут она обхватила себя за плечи, словно озябла: посмотрите на меня, я не могу вам всего сказать, это слишком ужасно! А в этот день она сняла себя не до пояса, как обычно, а всю — руки прижаты к животу, колени плотно сжаты — типичная поза жертвы насильника.
        Вот только жертвы насильника не обдумывают, как выставить свет, чтобы выглядеть выигрышно, и с какого ракурса себя снять, и вообще жертвы насильников не снимают о себе никаких видео, потому что настоящая жертва боится озвучивать то, что с ней произошло. Жертва насильника обычно совсем не так реагирует на публичность и не стремится к ней. Она не иронизирует по поводу своего несчастья, она не говорит о насильнике с горькой улыбкой. Она, как правило, вообще не может об этом говорить.
        И теперь уже совсем неважно, что там пищит Габриэлла. У Бережного мелькнула мысль, от которой он сначала отмахнулся, но потом вдруг решил: да чем черт не шутит!
        Он совместил на экране два лица — белесой девицы и Габриэллы.
        — Полное совпадение, так я и знал. Уел я тебя, Игорек!  — Бережной уже предвкушает, как расскажет Диане.  — Да, но теперь у меня есть дело.
        Неофициальное, конечно.
        Бережной отлично понимает, что уцепиться тут не за что, но и оставить все как есть тоже нельзя.

* * *
        — Хулиганство чистой воды.  — Капитан Семенов неприязненно смотрит на бело-розовый сверток в кровавых пятнах.  — Кукла, надо же! А не отличишь от настоящего ребенка, особенно при плохом освещении.
        — Виниловые куклы, как две капли воды похожие на настоящих младенцев,  — Виктор покачал головой.  — Стоит такая игрушка немало — я в интернете поинтересовался порядком цен.
        — Кровь человеческая, группа первая положительная.  — Семен Львович вздохнул.  — Судя по всему, взята из консервированных запасов, иначе уже свернулась бы. Сделаю анализ и скажу точнее. Хулиганство…
        Виктор снова покачал головой. Нет, это не хулиганство, это часть плана по уничтожению Никиты Радецкого, и нужно немедленно выяснить, кто этим занимается. Вряд ли это те же люди, что в супермаркете.
        — Нам повезло.
        Участковый, вызванный Виктором на место происшествия, уже обошел квартиры.
        — У кого-нибудь есть камеры наблюдения?
        — И я не заметил, а она есть.
        Виктор воспрянул духом, а участковый ухмыльнулся и продолжил:
        — Кто-то повадился гадить на втором этаже. Напротив почтовых ящиков, в аккурат за мусоропроводом. И вчера вечером жилец из шестой квартиры тайком установил камеру наблюдения прямо напротив места, где обычно совершается это грязное злодеяние. Мы-то с вами всегда куда глядим? Правильно, наверх и в угол. Ну, а эта камера спрятана сразу над почтовыми ящиками — ее так с ходу и не видно. Хозяин сбросил мне на флешку запись.
        — Попались, голубчики.  — Виктор посмотрел на залитый кровью коврик.  — Семен Львович, будьте так добры, попросите своих архаровцев здесь прибрать. Не в службу, а в дружбу.
        — Да я уж приказал.  — Патологоанатом вздохнул, вспоминая о спокойной и безопасной тишине морга.  — Как это все ужасно… Надеюсь, несчастная женщина выживет.
        — Если не выживет, квалификация преступления уже будет другая.  — Виктор вспоминает бледное до синевы лицо Никиты и горестные глаза Ани Лепехиной.  — Но разве в этом дело! Ребята, нам этих сволочей обязательно нужно взять, и как можно скорее, пока они новой беды не натворили. Виталик, помнишь, ты говорил о сайтике? Да, где видеодневник бывшей жены Радецкого. Так это, думается мне, как раз ее почитатели постарались. Может, у кого-то хватило ума выложить фотоотчет, тут-то мы его и прищучим.
        — Да где ж такого дурака найти!
        — А ты поищи, глядишь, и найдешь.  — Виктор покрутил в руках связку ключей, которую сунула ему в руки Анна Лепехина.  — Эта публика любит покрасоваться своими деяниями. Они это называют троллингом. Ну, а я им в ответ такой троллинг устрою, что до конца дней запомнят и внукам закажут. Так что давай, действуй сейчас же. Я запру дверь в квартиру и поеду в больницу. Выясню, как там пострадавшая. Виталик, позвони Генке и сбрось ему копию записи с флешки. Он вытащит то, что наши, как пить дать, просмотрят, ротозеи.
        Виктор вошел в квартиру и огляделся. Стандартная двухкомнатная квартира, две раздельные комнаты, одна — явно женская спальня, в которой разобранная кровать свидетельствует о том, что здесь удалось кому-то поспать, и раскладное кресло с нетронутой постелью — мать Никиты так и не добралась до постели. Вторая комната — гостиная с разобранным диваном и аккуратно сложенной постелью. Здесь устроилась спать Аня Лепехина. И если бы ее не случилось сегодня в этой квартире, то пострадавшая уехала бы не в больницу, а во владения Семена Львовича, поскольку именно Аня услыхала звук падающего тела и прибежала на помощь. Именно она вызвала и докторов, и его, Виктора, а потом уже разбудила Никиту.
        И даже в такой суматохе Аня нашла время аккуратно сложить стопочкой постельные принадлежности. Никита же не озаботился застелить кровать, и разбросанные вещи свидетельствуют о том, что собирался он не просто в спешке, а в состоянии сильнейшей душевной смуты.
        — И неудивительно.  — Виктор оглядел квартиру, поднял с пола и бросил на кровать подушку в чистой вышитой наволочке.  — Да, брат, дела…
        Он испытывает сильнейшее желание позвонить напарнику, но останавливает его мысль о том, что это первый полноценный отпуск Дэна, в который он поехал с женой и дочкой. И позвонить сейчас приятелю, выложить все, что случилось, означает одно: Дэн запросто бросит отдых и приедет на работу с самого края света, а этого Виктор допустить не может — Дэн отпуск свой заслужил.
        В гостиной висит большой портрет — пехотный генерал, изображен в полный рост, со всеми регалиями: форма, и знаки отличия, и награды. А это что-то да значит!
        Фамильное сходство с Никитой налицо, генерал явно Никитин отец.
        Виктор сфотографировал портрет, взяв себе на заметку выяснить все об изображенном на портрете человеке. В разговоре Никита ни разу не упомянул, что его отец генерал, вот о матери упоминал. Но сейчас эта женщина лежит в больнице, и кто знает, выживет ли, потому что увезли ее с подозрением на инфаркт.
        — Ну, сволочи…
        Виктор злится на абсурдность ситуации: ему-то все эти интернет-разборки казались ненастоящими, да только какие же они ненастоящие, когда реальная женщина запросто может умереть по их вине.
        Виктор вышел из квартиры, запер дверь. Санитары, приехавшие из морга вместе с Семеном Львовичем, уже привели в порядок пространство у двери, пропитанный кровью коврик исчез, его забрали для экспертизы.
        — Может, кровь куда-то приведет.
        Виктор сел в машину и влился в поток на проспекте, думая о том, что пора бы доложить генералу Бережному о расследовании.
        — Подожду, что Генка скажет, и тогда уж.
        Больничный коридор встретил его запахами дезинфицирующих средств. Светлые стены, светлые полы, белоснежные халаты вежливого и деловитого персонала — во всем чувствовалась рука требовательного и скрупулезного доктора Круглова. Семеныча, как называли его и друзья, и подчиненные, и пациенты.
        — Радецкая Анастасия Петровна.  — Виктор показал удостоверение медсестре.  — В каком она состоянии?
        — Она в реанимации.  — Девушка покачала головой.  — Боюсь, утешительного ничего не скажу, но лучше поговорите с доктором Кругловым.
        — А сын ее…
        — У Семеныча в кабинете,  — медсестра кивнула на дальнюю дверь.  — В общем, там и спросите о больной.
        Виктор кивнул и направился в конец коридора, втайне радуясь, что на входе надел купленные здесь же, в аптечном киоске, бахилы. Коридор сиял чистотой, и он ощущал бы себя неловко, если бы не бахилы, благодаря которым от его обуви не остаются на этом стерильном полу грязные следы.
        — Заходи.
        Семеныч всегда обходился без предисловий. Да и к чему, если пришел не чужой человек, а хорошо знакомый полицейский, друг Дэна Реутова, а в кабинете сидит потенциальный пострадавший, рука об руку с кареглазой фигуристой девицей, которая сжимает его ладонь, словно боится, что его ветром унесет.
        — Ничего утешительного, у больной поврежден аортальный клапан, готовим к операции. Хуже, что митральный клапан я оперировал совсем недавно, больная не успела полностью восстановиться.
        — Это связано со стрессом?
        — Да, с сильнейшим стрессом, спровоцированным внезапным испугом. В общем, мы поборемся, конечно. Но только еще одного такого стресса больная не переживет, это я тебе точно говорю. Вить, пора бы вам что-то предпринять.
        — Предпримем.  — Виктор вздохнул.  — Работаем мы, Семеныч. Но не все так просто. Никита, у меня вопрос. В гостиной портрет твоего отца?
        — Да.  — Никита непонимающе уставился на Виктора.  — Но он умер, уже почти четыре года, как его не стало. Отец этот портрет не любил, и у нас дома он пылился в чулане. А маме портрет, наоборот, нравился, и когда она уезжала, то забрала его сюда.
        — И примерно в то же время, что умер твой отец, в твоей жизни появилась Габриэлла?
        — Нет, чуть позже.  — Никита пожал плечами.  — Но после смерти отца, да. А что?
        — Нет, ничего, просто собираю все что можно — для составления целостной картины.  — Виктор посмотрел на свободный стул, но занять его означало бы готовность к долгому разговору, а сказать было нечего.  — Я всегда заглядываю под все до единого камни, так что не обращай внимания. Ладно, я в отдел, а вы мне уж как-то сообщите, как тут у вас дела.
        — Сообщим,  — Аня кивнула, не глядя на Никиту.  — Мы тут будем пока.
        — Ну, тоже дело. Ах да, вот ключи.  — Виктор выудил из кармана связку и протянул ее Ане.  — Санитары прибрали около двери, все помыли, продезинфицировали коридор, так что…
        — Спасибо.  — Никита поднял на Виктора измученный взгляд.  — Это ведь из-за меня… ну, с мамой все это.
        — Это не из-за тебя, а из-за каких-то больных ублюдков, которых я скоро поймаю. А я их поймаю, не сомневайся! И уж тогда я их закрою в самую мерзкую камеру и потеряю ключ.  — Виктор обернулся, в упор глядя на Никиту.  — Не расклеивайся, ты нужен мне в боеспособном состоянии.
        — Я… да, конечно.
        Но никакого «конечно» и близко не было, и все это понимали, включая самого Никиту. И только железная хватка хрупких пальчиков Ани Лепехиной удерживала его от необратимого. На него снова навалилась та абсолютная безысходность, которая не так давно привела его в дом Ники, где кот по имени Буч вел с ним по ночам неспешные беседы о жизни и его месте во Вселенной. Его, Буча, месте, конечно же. Кот был уверен, что мир создан исключительно для того, чтоб ему было где комфортно жить, и через пару дней в компании кота Никита уже склонялся к тому, что так оно и есть.
        А теперь Ники нет, и кот где-то там, в Озерном, занимается своими кошачьими делами. Зато есть Аня Лепехина, которая встала вдруг рядом с ним, плечом к плечу, и, похоже, никуда уходить не собирается. И если еще вчера вечером он бы сильно удивился этому обстоятельству, то сейчас ее присутствие кажется ему самой естественной в мире вещью.
        — Я позвоню, когда что-то изменится,  — Аня смотрит на Виктора потемневшими глазами.  — У меня же есть ваш номер.
        — Ладно.
        Ожил в кармане телефон, и Виктор, наспех простившись, выскочил из кабинета Семеныча. Рад-радешенек — не нужно поддерживать протокольный разговор, а прослыть бесчувственной скотиной, отмахнувшись от необходимых слов участия, ему тоже не хотелось. Но ему пока нечего было сказать ни самому Никите, ни Ане Лепехиной, ни тем более Семенычу, который смотрел на него строго и вопрошающе, как святой со старой иконы.
        А тут звонок, как спасительный крик петуха на рассвете для многострадального семинариста Хомы Брута.

* * *
        Бережной был доволен собой. А почему бы и нет? Он выяснил то, что не выяснил пока никто из тех, кто смотрел видео и ничегошеньки не видел.
        Он и сам не знал, как ему пришло в голову сравнить два, казалось бы, непохожих лица.
        Но не таких уж и непохожих.
        Что-то он уловил, что-то такое, чего и объяснить толком не мог. Вроде бы и голоса были непохожи, и масть совсем не та… хотя, конечно, при нынешних-то возможностях масть может быть любая. Но тем не менее не усматривалось ничего общего.
        Однако, когда Бережной просматривал дневник Габриэллы, он снова и снова ощущал некую странность в облике ведущей. Он выключил звук и смотрел на девицу, уверенно вещавшую с экрана. Голос другой, манера говорить другая… Но есть то, чего не сможет в себе изменить даже самая талантливая актриса. Это особенности строения ушных раковин и кистей рук. Линия губ и разрез глаз корректируются косметикой или специальными пластырями, такое Бережной как-то видел. Даже фигура корректируется, но ушные раковины и руки остаются прежними. Их можно замаскировать, да и кто будет пристально рассматривать чужие уши, но изменить нельзя.
        А вот Бережной рассмотрел. И теперь заслуженно собой гордился.
        Он тщательно отсмотрел все видеоматериалы, сравнил те несколько кадров, которые смог поймать,  — ведь проклятая девка не выставляла свои локаторы напоказ. Но зато ладошки она демонстрировала не раз, и тут уж без осечки.
        — Мизинец левой руки слегка искривлен — похоже на неправильно сросшийся перелом.  — Бережной довольно смотрит на экран.  — Удлиненная ногтевая пластина, а потому длинных ногтей ты не носишь, тебе незачем. Большие пальцы сужаются кверху, а остальные нет. Ну и сам размер пальцев тоже нельзя изменить.
        Бережному осталось только в специальной программе наложить изображения друг на друга, чтобы сравнить по точкам. И программа бесстрастно и безжалостно распотрошила секрет хитроумной Габриэллы или кем бы она ни была. Разве что телеведущая приходится мерзавке сестрой-близняшкой. Но вряд ли у близняшек одинаково искривлены мизинцы.
        Выяснил генерал и еще кое-что: цикл роликов о домашнем насилии начался примерно месяца за три до того, как Габриэлла опубликовала свой видеодневник.
        — Ты не просто хотела обобрать бывшего супруга,  — покачал он головой.  — Нет, ты готовила общественное мнение. Ты создала канал, где изображала прямые эфиры, а в соцсетях образовалась группа «Веста», которая использовала эти ролики. Думаю, если поискать, то и там найдется твой след. Кто же ты? Зачем ты все это затеяла, неужели только для того, чтобы подвести под монастырь Никиту Радецкого? Так это из пушки по воробьям, ему бы и видеодневника хватило за глаза, чтоб он отдал тебе все до последней копейки, лишь бы ты не обнародовала этот грязный пасквиль.
        Бережной представить себе не мог, что чувствовал обманутый муж. У него в голове не укладывалось, как можно изо дня в день жить с человеком: готовить для него еду, вместе обедать, ходить с ним в гости, ложиться спать в одну постель, а параллельно трудолюбиво подготавливать не просто западню, а тотальный Армагеддон — полное разрушение его жизни.
        — Нужно выяснить, что стало с бедолагой. Возможно, его уже и в живых-то нет,  — Бережной вздохнул.  — Ладно, поехали дальше.
        Зазвонил телефон, и Бережной недовольно поморщился — не любил, когда его отвлекали. Но звонила Диана, и он обрадовался: ему очень хотелось рассказать жене о своих открытиях и как он обставил Игоря — сел-таки старый друг в лужу, если только не ведет свою интригу.
        — Андрюша, ты на месте? Я заеду к тебе, обед привезу.
        — Да, на месте.  — Бережной улыбнулся.  — Аленка в школе?
        — Нет, там сегодня какая-то экскурсия, и я оставила ее дома. Время самое что ни на есть гриппозное, и в толпе ей делать нечего. Сидит, играет в куклы, скоро Лиза придет, и я смогу приехать.
        Лиза — милая девушка-соседка, студентка университета, которую они наняли, чтобы она занималась с Аленкой английским. Аленка обожает Лизу и с удовольствием проводит с ней время. Иногда Бережной думает о том, что случилось бы с Аленкой, если бы ее биологические родители остались живы, и эти мысли приводят его к выводу насчет справедливости некоторых вещей, даже если они на первый взгляд кажутся ужасными.
        Ведь останься она там, то вместо кукол, мультиков и английского была бы холодная грязная лестница, драки и грязь, дешевая водка и наркотики, ранняя половая жизнь и ранняя смерть. А так как этот круг разорвался, то сейчас она дома — там, где и должна быть.
        Бережной когда-то на полном серьезе прослушал какого-то эзотерика, который доказывал, что люди, рождаясь бесконечное число воплощений, никогда не встречают в жизни случайных людей, а те, кто близок в этой жизни, были близкими и в прошлых воплощениях.
        — Что-то в этом есть…
        Бережной поискал в базе судебное решение о разводе четы Радецких.
        Да, у его жены есть нюх на разного рода преступления, этого не отнять.
        11
        — Нашел.
        У Семенова краткость была не просто сестрой таланта, а истинно спартанской добродетелью. Его лаконичности позавидовал бы любой житель древней Спарты, иначе называемой Лаконией.
        Но Виктору все понятно.
        — И?
        — Некто с ником «Привиденька» выложил видео в своем профиле.  — Семенов хмыкнул.  — А я думал, таких дураков уже и на свете нет, а вот поди ж ты! В описании сказано, что сотворили они данное деяние совместно с неким Громовержцем. При этом нацепили на себя маски, потому что боялись не только возможных камер в подъезде, но и камер видеорегистраторов — во дворе припарковано много машин. Ну, и правда, идентифицировать граждан по этому видео невозможно.
        — Так ты просто выясни, кто они. Пусть компьютерщики делом займутся. А эти двое теперь должны совсем другой камеры бояться. Я скоро буду, в больнице застрял.
        — Как там пострадавшая?
        — Паршиво.  — Виктор прекратил разговор и набрал знакомый номер.  — Мам, привет!
        — Привет!  — звонкий голос матери, из-за которого ее собеседники, звонящие впервые, принимали ее за молодую девушку, очень порадовал Виктора.  — Вспомнил о старушке, паршивец малолетний?
        Виктор ухмыльнулся — это была их давняя игра в старушку-мать и малолетнего паршивца-сына, и с годами ничего не изменилось. Хотя на самом деле мать была вовсе не старушкой, а веселой, стройной и подтянутой пожилой дамой.
        — Просто так звоню.  — Виктор думает о том, что очень мало времени уделяет матери, а ведь времени этого вполне возможно, что не так и много осталось.  — Мам, ты бы хоть в гости приехала, что ли. Ну, ладно я — с этой работой себя не помню, но ты-то у меня сознательная гражданка.
        — Ну, так я и приеду, чего бухтишь. Вот в выходные соберусь и приеду, пирог твой любимый привезу тебе. С чем сделать, с мясом или с сыром?
        — И с мясом, и с сыром.  — Виктор улыбнулся.  — Только ты приезжай обязательно, мам.
        — Обещаю.
        Это тоже была их игра. Когда Виктор хотел чего-то добиться от матери, он обычно говорил: пообещай мне. Потому что свои обещания мать всегда выполняла. И вот она сама сейчас пообещала. Значит, точно приедет. И дорога не то чтоб дальняя — с другого конца города, но мать занята, у нее ученики, какие-то свои интересы… Однако если пообещала, значит, железно приедет.
        — Витюш, все в порядке?
        — Да.  — Виктор вздохнул.  — Соскучился просто.
        — Ври больше.  — Мать хмыкнула.  — Рая и дети в порядке и ты сам здоров?
        — Все хорошо, честное слово.
        — Ну, и ладно, в субботу ждите в гости. А сейчас я побежала. Пока-пока! Люблю тебя.
        — И я тебя люблю.
        Вот так они всегда прощались. И даже когда это слышали посторонние, и даже когда Виктор был подростком, и это слышала вся его компания, все равно. Потому что он не стеснялся их с матерью такой вот абсолютной дружбы и близости. А если кому-то это казалось смешным, значит, это были его личные трудности.
        На улице его встретил холодный моросящий дождик.
        Виктор вышел из больницы в странном расположении духа.
        Отчего-то он был уверен, что Семеныч и на этот раз вытащит многострадальную Анастасию Петровну. И что пока Никитиной матери лучше побыть в больнице, в безопасности и покое.
        Пока он, Виктор, не разберется с тем, что творится вокруг ее сына и их жизни. Но его расследование уперлось в огромный монолит — неосвоенные просторы интернета. И для рядовых полицейских, и для начальства киберпреступления пока были чем-то новым и плохо познаваемым. Собственно, никто вообще не понимал, как бороться с этой угрозой.
        Как найти того, кто скрывается за ником «Громовержец» или «Привиденька», то есть реального гражданина или гражданку, с домашним адресом и прочими атрибутами, пригодными для совершения следственных действий? И как доказать вину недоумков, сыплющих угрозами в адрес Никиты Радецкого и предлагающих различные варианты казней египетских, если сегодня эти угрозы в интернете есть, а завтра их уже нет? Непонятно и другое: кто из этих отморозков просто прыщавый задрот, проводящий все время за компьютером и не выползающий в реальную жизнь из-за своей полнейшей несоциализованности, а кто и правда может совершить то, о чем пишет? Как отличить реального полудурка от потенциального убийцы?
        Чтобы успешно бороться с такими преступниками, нужна новейшая техника и хорошие профессионалы, но ничем таким похвастаться их отдел пока не может. Вот и приходится эксплуатировать Генку, думал Виктор.
        Он сел в машину и поехал на работу, раздражаясь и накручивая себя все больше. Ему нужно было выпить пива и подумать. А еще ему нужен был его напарник, и вообще нужна хоть какая-то информация, а не интернетные привиденьки. Вот же прицепилось, так и крутится в голове — привиденька, привиденька… Кем надо быть, чтобы так назваться? Впрочем, вообще какую пустоту в башке нужно иметь, чтобы интернет-разборки перенести в реальную жизнь? Нужно же тратить время на подготовку и осуществление разных пакостей. Они ведь готовились, и тщательно: узнали нужный адрес, следили, выясняя график проживающих в квартире, раздобыли маски, куклу эту жуткую, даже кровь настоящую нашли!
        — А ведь если выяснить, откуда взята кровь…
        Снова зазвонил телефон, и на этот раз Виктор звонка очень ждал.
        — Привет, Ген.
        — Привет.  — Генка Щелканов яростно-веселый, и это хороший признак.  — Ты у себя?
        — Еду.
        — Ну, и я еду, нарыл тут того-сего.
        Виктор обогнал серый внедорожник и вдавил в пол педаль газа. Ему обязательно нужно встретиться с Генкой, раз тот что-то нарыл. Обычно то, что находит Генка, очень полезно для расследования, а Виктор сейчас как никогда остро ощущает, что скоро упрется в глухую стену.
        Генка вошел в кабинет Виктора на две минуты позже хозяина. По его виду Виктор понял, что нарытое воодушевило приятеля и он будет продолжать копать.
        — Колись, Геныч.  — Виктор достал из холодильника пиво.  — Вижу, у тебя что-то есть.
        — Надо сказать, наше дело не такое простое, как казалось.  — Генка Щелканов нетерпеливо побарабанил пальцами по столу, ожидая, пока загрузится его ноутбук.  — Вай-фай у вас тут вообще ни в дугу.
        — Нам хватает.
        Виктору не терпится услышать, что нарыл Генка. Но тот без своих электронных игрушек отказывался общаться с окружающим миром. Иногда Виктор думал о том, что мир вокруг стремительно меняется и появилась новая раса — все эти электроннозависимые граждане, которые живут в двух измерениях. И он понимает, что сам так никогда не сможет, голова у него устроена по-другому, и чувствует себя иногда динозавром, чудом выжившим после катастрофы, но тут уж ничего не поделаешь.
        — Есть теория, согласно которой каждое следующее поколение умнее предыдущего. И если судить по компьютерной грамотности, которую мои дети освоили едва не с пеленок, причем совершенно свободно, а я вот с трудом, то так оно и есть.
        — Вить, не парься.  — Генкин ноутбук наконец сообщил о готовности сотрудничать со следствием.  — Вот, начну сначала. Потом скину тебе, распечатаешь. А пока так, в устном режиме.
        — Не томи.
        — Да я не томлю.  — Генка посерьезнел.  — Просто так много всего узнал, что не знаю даже, с чего начать.
        — Начни с начала.
        — И то.  — Генка щелкнул мышью и развернул фотографию.  — Вот это Григорий Васильевич Радецкий, генерал-лейтенант. Начинал свою службу с младшего лейтенанта и сам, без протекции, дослужился до чина и должности. Прослыл отличным командиром и человеком исключительной отваги и честности, и выдержка была железная. Не нажил ни палат каменных, ни миллионов, не торговал совестью и армейским имуществом. Жалел солдат, а к нерадивым или проворовавшимся подчиненным, а еще более к тем, кто допускал у себя в хозяйстве случаи жестокого обращения с рядовым и сержантским составом, был беспощаден. Умер внезапно — от сердечного якобы приступа.
        — И что тут не так?
        — Да все не так.  — Геннадий вздохнул.  — Почитаешь, тут даже мне подозрительно, а ты сам увидишь. Расследовала смерть военная прокуратура, но заключение — смерть от естественных причин. Тем не менее никаких патологий при вскрытии обнаружено не было.
        — Ну, бывает всякое… внезапные приступы. Хотя вот так чтоб совсем не осталось следов… Надо у Семена Львовича спросить.
        — Вот и спроси.  — Генка значительно посмотрел на Виктора.  — Тут ведь вот какое совпадение. За семь лет до своей смерти генерал Радецкий возглавлял комиссию по расследованию злоупотреблений в одном из южных округов. Масштабы хищений там были такие, что комиссия в полном составе подверглась массированному давлению, и все нити заговора шли на самый верх. Видимо, Радецкий и был назначен во главе комиссии как раз благодаря своей репутации. Эту репутацию он полностью оправдал, под стать себе он и комиссию собрал, так что многие фигуранты в результате этой проверки тогда лишились погон, должностей — в штабе и в министерстве в том числе. Были разжалованы, уволены, а многие сели на вполне реальные сроки, с конфискацией. Работа комиссии продолжалась без малого полгода, и за это время члены комиссии подавали рапорты о неоднократных угрозах им и их семьям, а также о попытках шантажа, подкупа и прочего, что в таких случаях идет в ход.
        — О как!  — присвистнул Виктор.  — Ну, я им всем не завидую, но дело прошлое.
        — Не совсем!  — Генка значительно поднял палец.  — Дело в том, что эта проверка оказалась для членов комиссии Радецкого как вскрытие гробницы Тутанхамона.
        — Это как?
        — Вить, ну нельзя же читать только Уголовный кодекс.  — Генка скорчил гримасу.  — В двадцатых годах прошлого века в Египте была найдена гробница фараона восемнадцатой династии, сына Эхнатона и Нефертити, юного Тутанхамона. Это было и до сих пор есть величайшее открытие: нетронутые артефакты, неразграбленная гробница, абсолютно целая мумия. В общем, это была находка века, на членов археологической экспедиции разом свалилась всемирная слава. И вот жить бы им да радоваться, но — упс!  — вдруг, на ровном месте, принялись умирать археологи. Сначала скончался лорд Карнарвон, финансировавший эту экспедицию, умер якобы из-за укуса москита, а потом в течение достаточно короткого времени умерли практически все, кто принимал участие в раскопках.
        — Что-то такое я помню… Грибок там какой-то вредоносный был в воздухе, что ли.
        — Сам ты грибок.  — Генка раздраженно фыркнул.  — Никакого там грибка не было, граждане умерли по разным причинам, но умерли все.
        — И?
        — Ну, так члены комиссии генерала Радецкого тоже почти все уже на небесах.  — Генка побарабанил пальцами по столу.  — Сначала попал под машину подполковник Любарский, заместитель Радецкого и его доверенное лицо. Да не просто под машину попал, а его сшиб шальной грузовик. Водитель был совершенно пьян и толком сказать ничего не смог, а потом внезапно скончался в камере следственного изолятора от сердечного приступа.
        — Ну надо же! И этот — от приступа!
        — Видишь?  — Генка щелкнул мышью, выводя на экран какой-то документ.  — В протоколе о вскрытии сказано, что патологий не обнаружено, чувак внезапно схватился за грудь, упал и тут же умер, куча свидетелей из числа сокамерников. Это было за два года до смерти самого Радецкого.
        — Интересно.
        — То-то же, что интересно.  — Генка вздохнул.  — Потом погиб полковник Савицкий, через три месяца после трагедии с Любарским. Савицкий был талантливый офицер, молодой и очень перспективный, отлично разбирался в вопросах снабжения. У него было высшее образование не только военное, но и экономическое, в частности он производил бухгалтерский аудит в различных подразделениях. Как бы тщательно «концы в воду» ни прятали, Савицкий умел это обнаружить.
        — Дай угадаю. Тоже сердечный приступ?
        — Нет, полковник умер от столбняка, которым неизвестно как заразился. Не смогли спасти, да.
        — Боже ж ты мой! Это же мучительная смерть.
        — Именно. Вот выводы патологоанатома: на теле не было обнаружено никаких повреждений, кроме длинной царапины у левого запястья. Чтобы получить так смертельную долю токсина, столбнячных палочек должно было быть очень много. Но где и чем оцарапался полковник, так и не выяснили.
        — Смерть от естественных причин.
        — Да, Витек. Мол, что ж тут толковать, бывает.  — Генка снова щелкнул мышью.  — Через два месяца погибла майор связи Лидия Дороховская, прикомандированная к комиссии Радецкого от компьютерного подразделения. Ее укусила змея.
        — Змея?!
        — Да, ядовитая змея, блин. Дороховская снимала часть частного дома на окраине города — она страдала от аллергии, и городской смог был ей противопоказан. Змея каким-то образом оказалась на веранде дома, ужалила ее, и Дороховская скончалась до приезда врачей от анафилактического шока.
        — Бывает, да.  — Виктор почесал в затылке.  — Ну, сыпь дальше.
        — Через три месяца в случайной перестрелке, устроенной в баре пьяным посетителем, был застрелен майор Грабовский. Убийца был совершенно пьян, как попал к нему пистолет, объяснить не смог. Оказался шизофреником со стажем, по сей день заперт в психбольнице, где ему самое место, как по мне.
        — Красочно!  — Виктор покачал головой.  — Осталось шесть негритят, да?
        — Чуть поменьше.  — Генка что-то прикинул в уме.  — Через три месяца после гибели майора Грабовского в бассейне утонул подполковник Березин.
        — И никто не связал эти смерти?
        — Нет.  — Генка вздохнул.  — Но Радецкий что-то такое, видимо, стал подозревать. Сохранился его рапорт, где он пытался каким-то образом связать между собой череду этих смертей. В какой-то момент подобные смерти, как казалось, прекратились. Но так лишь казалось, потому что никто не следил за судьбами членов семей погибших. А зря. Мать Лидии Дороховской скончалась от сердечного приступа через полгода после смерти дочери. Та же картина — никаких видимых причин, просто упала и умерла. Жена Грабовского покончила с собой, бросившись с крыши пятиэтажки. Ни единого свидетеля, никто ничего не видел и не слышал. Я подозреваю, с крыши сбросили бесчувственное тело, а то и труп. Повреждения при падении скрыли настоящую причину смерти, а токсикологию вряд ли кто-то производил ввиду оставленной записки.
        — И что в записке?
        — Все стандартно: не могу жить, потеряв любимого человека, прошу никого не винить. Записка есть в деле.
        — Да, нужна повторная графологическая экспертиза.  — Виктор хмуро цедит пиво.  — Кто еще?
        — Дочь Савицкого умерла от передозировки наркотиков, хотя до этого вообще никогда не была замечена в употреблении.
        — И никто это все не обнаружил? Ты это хочешь сказать?!
        — Именно, никто этого не обнаружил.
        — Твою ж мать…
        Виктор встал и прошелся по кабинету.
        — Кто еще?
        — Жена и сын Любарского угорели на своей даче — забыли открыть вьюшку и угорели. Несчастный случай.
        — Ага, только что-то их очень слишком много.  — Виктор открыл бутылку пива.  — Есть еще?
        — Есть, как не быть.  — Генка хмурится.  — Два года назад при невыясненных обстоятельствах погиб на учениях майор Кришталь. Год назад…
        — Ясно.  — Виктор отхлебнул пива и закашлялся.  — Ну, ты смотри, впервые в жизни пиво не пошло! Ген, ты понимаешь, что получается: ведь если между всеми этими смертями есть связь, а она есть, я уверен, то неясно, почему эту связь до сих пор не обнаружили, а если обнаружили, то…
        — То мы с тобой в дерьме по самый подбородок.
        — Именно.  — Виктор машинально почесал подбородок.  — Ведь это что ж получается: прошло одиннадцать лет, а некто до сих пор планомерно убирает всех, кто имел отношение к той старой истории. Причем с годами ярость не ослабевает. Кто-то с абсолютно холодной головой планирует и осуществляет убийства, обставляя все так, что убийства не выглядят убийствами. Что с остальными членами семей погибших офицеров?
        — Много чего.  — Генка вдруг растерял кураж.  — Вот, почитаешь, много интересного найдешь для себя. Думаю, семейство Радецких оставили на закуску. Генерала вынуждены были убрать, потому что он что-то такое заподозрил и начал задавать вопросы. Его слово много значило, так что, как только он копнул, его тут же устранили.
        — И тут же в жизни Никиты появилась Габриэлла.  — Виктор вспомнил недавний разговор.  — Да, картинка складывается весьма занятная. А ведь теперь мне надо с этим идти к Михалычу.
        — Андрей Михалыч все поймет.
        — Ген, дело не в том, что он не поймет. Дело в том, что я, похоже, сам того не желая, втянул нас всех в крупные неприятности.  — Виктор собрал со стола страницы.  — А если предположить, что все эти смерти намеренно спустили на тормозах и намеренно не стали устанавливать связь между ними, хотя вот лично для меня она вполне очевидна, то значит, замешан кто-то с самого верха. Он и дал отмашку не смотреть в эту сторону. Это армейское руководство или спецслужбы, а больше ни у кого нет таких возможностей. И нам из этой передряги живыми не вылезти, в чем было бы полбеды, если б эти уроды не трогали семьи. Но, как видишь, члены семей тоже автоматически оказываются в расстрельном списке. Собирая эти данные, ты был осторожен?
        — Как кот у мышиной норы.
        — Отлично. Больше в это не лезь.  — Виктор жестом пресек возражения.  — Бери Машку и дуй в Миннесоту, или еще куда, хоть к черту на рога, но подальше отсюда, пока я тут не разберусь со всем этим.
        — Вить…
        — Нет, Ген, сам я не брошу. Я так — все это уже увидев, не могу. Нет, не брошу. Пойду к Михалычу. Пусть он скажет, как быть.
        — Ладно, увидимся.  — Генка закрыл ноутбук и засунул его в рюкзак.  — Будем на связи. Я никуда не поеду, пока мы не прищучим этих уродов.
        — Или они нас.
        — Руки коротки.
        Виктор вздохнул: что-то не похоже, чтобы руки у неведомых врагов были коротки.
        И деваться некуда, нужно звонить Дэну. По защищенному каналу, дожили.
        Хорошо хоть приятелю не надо ничего долго объяснять. И большое счастье, что женат он на Соне, дочери нефтяного магната Афанасьева, который не раз помогал им неофициально в некоторых вещах, но теперь помощь нужна конкретно ему и его собственной семье.
        — Витек, ты вляпался по самые помидоры!  — жизнерадостно объявил верный друг Дэн.  — Генку тоже надо вывозить, вместе с женой. И семью Михалыча тоже. Жена у него хоть и строптивая тетка, но не глупая.
        — То-то и оно. Круг лиц, кого это может коснуться, неограничен.
        — Как я понял, обычно бьют по самым близким. Поэтому круг лиц, подлежащих эвакуации, вполне можно очертить. Понял тебя, сейчас позвоню тестю и сам вернусь.
        — Ты в своем уме? Нет, брат, хоть ты не ввязывайся.
        — Ты, наверное, в одиночестве там спятил слегка. Что значит — не ввязывайся? Ты нарыл нормальную тему, работаешь, радуешься жизни, а я тут отдыхаю как проклятый. Думаешь, я все веселье пропущу? Потом отпуск догуляю, девчонки тут без меня и заскучать не успеют, как мы с тобой в два счета всех негодяев прищучим. Пива привезу тебе, хорошее в Америке пиво.
        Виктор вздохнул. Он знал, что этим все и закончится: Дэн плюнет на свой отпуск и прилетит вытаскивать из дерьма его задницу. Теперь еще к генералу надо идти, и самое главное — винить-то некого, сам ввязался… а не ввязаться было никак.
        Хорошо еще, генерал на месте, и приемная в кои-то веки пуста, даже секретарша куда-то ушла, никто не помешает поговорить.
        Виктор вздохнул — он не любил приносить плохие новости, но сегодня у него других нет. И генерал должен знать, что он втравил их в неприятности. На то он и начальство.
        Хотя, конечно, было бы правильнее расхлебать эту кашу самостоятельно. Но, зная характер Бережного, Виктор понимает: такое в принципе невозможно.

* * *
        Диана торопилась. Пока Лиза сидит с Аленкой, ей надо было успеть в несколько мест, и она тщательно обдумала маршрут: магазин, рынок, аптека, гаражный кооператив и управление полиции. Обед, приготовленный для мужа, надежно укутан, так что не остынет.
        Проходя мимо книжных рядов, Диана заметила знакомые бело-синие корешки — Диана Макарова, «Последняя улика». Диана довольно улыбнулась — эта книга ей удалась. Она очень критично относилась к тому, что пишет, и всякий раз, отдавая новый текст, она думала, как это бездарно, скучно, и вообще ей пора завязывать, потому что она, видимо, «исписалась» — уже сказала миру все, что о нем думает, и достаточно. А когда через время возвращалась к тексту, то оказывалось, что он очень даже неплох. Ну, находила, конечно, мелкие огрехи: вот тут бы и тут она сегодня сделала бы его немного по-другому, но в целом ей все нравилось.
        А «Последнюю улику» она любила — так, словно эту книгу написал кто-то другой. Не то герои были близки Диане, не то сам сюжет, который в одну из ночей просто приснился ей. Нет, не полностью, а какими-то урывками: вот вокзал, на скамейке девочка, ей холодно и страшно, и какая-то женщина забирает девочку себе, и это совсем чужая женщина, и Диана знает: ребенка отдала женщине собственная мать.
        Диана тогда писала другой роман, и герои толпились в ее голове, говорили, плакали, смеялись, и она просто хотела поскорее избавиться от персонажей. Иногда она думала, что ее писательство просто разновидность психического расстройства, а иногда она представляла себе, что создает некий новый мир. Ну, вот как если бы ей, например, дали планету — просто голый шар, и она бы шаг за шагом населяла ее людьми, наполняла городами, и этот новый мир возникал из слова. Ведь сказано, что вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И если ее наделили Словом, то почему она не может создавать миры?
        И она создавала.
        И хотя иногда ее огорчало, что вот не может она жить как все люди. Но с другой стороны: а где гарантия, что Бог, глядя на то, как иногда фордыбачат его творения, не расстраивается? И ему, может быть, тоже хочется жить как все нормальные боги: нюхать фимиам и слушать восхваления, принимать почитателей и снисходить в мир, чтобы пообщаться с девственницами, которые потом рожают всяких атлантов. Но конкретно этот Бог слишком занят тем, что обустраивает мир, и ему приходится нелегко, потому что граждане, сотворенные им, постоянно норовят сделать какую-то гадость: то войну затеют, то еще что-то такое. Не до фимиамов тут, поспеть бы все исправить и виновным по рукам надавать. А остановиться он не может, он тоже одержим идеей созидания, и ему явно интересно то, что он делает.
        Диана, конечно, не претендовала на вселенский размах, но и в ее мире иногда случалась неразбериха. Ведь иногда, создавая очередной текст, она подозревала в преступлении одного человека, а в итоге оказывалось, что это и не он вовсе — не может быть душегубцем главный подозреваемый, и виновник всех злодейств — совсем другая личность. Притаился, подлец, живет себе как ни в чем не бывало! И как тут уследить за всеми?
        Диана вошла в здание управления, отягощенная мыслями и судками с едой. Дежурный приветливо улыбнулся ей — жену генерала Бережного все знали, она нередко угощала сотрудников вкуснейшей выпечкой, особенно когда генералу приходилось оставаться в управлении на ночь.
        Диана поднялась по ступенькам, думая о том, что задерживаться не стоит, пора домой. Лиза, конечно, посидит с Аленкой, но злоупотреблять ее добротой нехорошо. Аленка, безусловно, могла бы час-полтора побыть одна дома, но Диана знает, что дочка не любит оставаться одна.
        — Привет.
        Диана обернулась. Навстречу ей шел, нешироко раскинув объятия, Игорь Капинус. Вот уж кому Диана всегда искренне была рада, так это Игорю. Они с Бережным друзья детства, а если люди знакомы с детства, это совсем другая дружба, даже если и дружбой она не выглядит.
        — Привет!  — Диана улыбнулась Игорю.  — Ты к Андрею пришел?
        — Да уж не прогуляться.  — Игорь засмеялся.  — Обставил меня твой супруг, по всем статьям обскакал. Вот, иду пить горькую чашу своего позора. И потом, пожалуй, на пенсию.
        — Тогда тебе надо подкрепиться.  — Диана открыла дверь приемной.  — Идем, чаша тебя ждет. И пирожки с абрикосовым джемом.
        Бережной встретил их, встав из-за стола, и Диана сразу же поняла: муж чем-то встревожен.
        12
        В день похорон Игоря Недзвецкого осень отступила, и солнце выглянуло из-за туч впервые за много дней. Это был хороший день для прогулки в парке, для поездки на Остров, где клены роняют золотые листья, вода прозрачная и холодная, а мелкая рыбешка подходит совсем к берегу в надежде получить горсть хлебных крошек от гуляющих людей.
        И, конечно же, раз уж похороны, то лучше в такой день, чем в пасмурный и дождливый.
        Но в остальном все ужасно.
        Аня стоит рядом с Никитой и думает о том, что жизнь ее меняется, и это ее немного пугает. Она старается не смотреть на гроб с телом, потому что там совсем не Игорь, несмотря на то что в морге ему придали более-менее нормальный вид. Если есть что-то нормальное в том, что умер ее лучший друг, которого она знает с рождения.
        Мать Игоря одета в черное платье, вызывающе облегающее ее тонкую фигурку. На плечах черная горжетка из какого-то искусственного меха, но выглядит ансамбль отлично. Она не плачет, поскольку это может испортить ее идеальный макияж. Рядом с ней Аня видит свою мать. Родители все-таки прервали свою поездку и приехали соблюсти приличия. Конечно же, приличия. Это для них важнее всего на свете.
        На матери отлично сшитое платье и норковый полушубок. Аня вздыхает: мать Игоря всю жизнь тянется за ее матерью, перенимая манеры и повадки. Они выросли в этом старом доме, учились в одном классе, но Аниной матери гораздо больше повезло с родителями и мужем. Они были нужны друг другу, две подруги — в школе дополняли друг друга, помогая с уроками по предметам, которые давались одной и не давались другой, во взрослой жизни — по очереди занимались с детьми, а еще Анина мать отдавала матери Игоря разные вещи, которые уже не собиралась носить. И всегда что-то привозила для нее из своих поездок.
        Они даже внешне были похожи, не говоря уже о том, как они были похожи внутренне — обе достаточно эгоистичные и зацикленные на себе, обе озабочены лишь внешними приличиями. При этом их дети выросли совершенно разными: Игорь страдал социофобией, как и его сестра Влада. Аня же, наоборот, была открытой, дружелюбной и всегда готовой к диалогу, с абсолютно любым человеком. Не получая в семье тепла, она искала его во внешнем мире, но и отдавала так же.
        В отличие от Аниного отца, вечно занятого на работе или разъезжающего по миру, отец Игоря был обычным наемным служащим — менеджер среднего звена. Он не мог позволить себе никаких излишеств, но он любил своих детей и дорожил семьей. Но как-то так вышло, что из-за его занятости ни Игорь, ни его сестра Влада понятия об этом не имели. И сейчас Аня смотрела на стоящих у гроба Игоря людей и думала о том, что по-настоящему скорбит о нем, наверное, только отец.
        Сама Аня заняла место позади прощающихся. Она совсем уж было решила не приходить, потому что категорически не хотела видеть Игоря таким. Там, в этом ящике, который скоро заколотят, опустят под землю и зароют. И смысла во всем этом нет, потому что самого Игоря в этом ящике точно нет, есть только поврежденное тело, которое не смогло удержать в себе Игоря. Или то, что делало это тело собственно имеющим индивидуальность объектом. А теперь это просто кучка гниющей органики.
        Аня вдруг подумала: а что, если все не так, как все предполагают? Что, если искорка сознания все-таки остается и вот сейчас внутри этого тела, наряженного в нелепый костюм, исходит криком ужаса Игорь? А никто его не слышит? И он все будет осознавать: и то, что его вскрывали, и то, что его сейчас выставили на всеобщее обозрение, и то, что он внутри разлагающегося куска плоти, и тем более — когда его зароют, и…
        Она даже головой тряхнула, отгоняя от себя эти мысли. Слишком мрачно!
        Но, если не думать об этом, остается другое: кто-то убил Игоря, и убийца, возможно, сейчас в толпе прощающихся. Собственно, ради этого Аня и пришла на церемонию прощания. В том их последнем телефонном разговоре Игорь сказал, что кое-кого видел, кого не должно было быть в магазине. Но что он хотел сказать? В магазин может прийти абсолютно любой человек, и нельзя сказать, что он не должен быть здесь.
        А значит, Игорь имел в виду кого-то, кому не было места именно на складе.
        Аня чувствует руку Никиты на своем плече. Она безмерно благодарна ему за то, что он пошел с ней, в то время как у него самого тяжелая ситуация и надо быть рядом с матерью. Аня вдруг поймала себя на мысли, что смотрит на своих родителей, как на посторонних людей. Она больше не принадлежит им, да она и нужна-то им никогда не была. А вот Игорю она была очень нужна, и Никите сейчас тоже.
        «Я не вернусь домой.  — Аня закрывает глаза, ощущая только руку Никиты.  — Ни за что! Пусть живут как хотят, а я… Ну, пока у Никиты поживу, если он позовет. А нет, так квартиру себе сниму. Деньги в принципе есть, и хоромы мне не нужны, все равно прихожу только ночевать».
        Она вдруг осознала, что с этим домом и с этими людьми ее связывал только Игорь, которого она с самого детства привыкла поддерживать и защищать. Игорь, который не понимал окружающий его мир и очень сложно заводил какие-то социальные связи.
        «Они обе по сей день живут так, словно нас у них нет. И мать Игоря сейчас ведет себя так, как вела бы себя моя мать, если бы вдруг я умерла.  — Аня смотрит на гладкое лицо матери и думает о том, что она понятия не имеет, что за человек ее мать.  — А мы-то с Игорем привыкли, что мы есть друг у друга. А теперь…»
        Теперь начинается какая-то совсем другая жизнь.
        Проблема смерти как раз в том и заключается, что у оставшихся меняется жизнь. Меняется всегда, но не всегда в лучшую сторону…
        Нет, если кто-то взялся заботиться о дальней родственнице, из жалости или из корысти, то понятно, что смерть такого человека для принимающей стороны означает освобождение от тягостных обязательств. Но если уходит близкий, то жизнь меняется у всех без исключения членов семьи. Например, что-то нужно решать с оставшимся пожилым родителем, у которого полностью меняется жизненный уклад и эмоциональное состояние. С уходом близкого все оставшиеся испытывают стресс и скорбь, при этом понимая необратимость самой смерти и новые обстоятельства, связанные с тем, что жизнь семьи нужно перекроить заново.
        Для Ани смерть Игоря означает, что в родительском доме ей больше нечего делать — она там никому не нужна.
        Аня оглядывается и среди провожающих видит полицейского, одного из тех, кто приходил вместе с Виктором. Аня не помнит его имени и поспешно отводит взгляд. Она не хочет, чтобы полицейский понял, что она его заметила, потому что, если он вдруг попробует с ней заговорить… В общем, она сейчас не настроена ни на какие разговоры.
        Толпа приходит в движение. Видимо, начинается прощание. Аня старается не смотреть ни на мать, ни на тело в гробу, она только чувствует, как Никита осторожно поддерживает ее за локоть. Лицо Игоря загримировали, и почти не видно глубоких рубцов, оставшихся от прыщей, и Аня думает, что Игорь сейчас был бы доволен, раз уж он очень комплексовал из-за этих отметин.
        Но дело в том, что этому телу уже все равно, а Игорь теперь непонятно где. А может, и нигде. Кто это может знать точно?
        — Ань…
        Это Влада, сестра Игоря. Очень некрасивая, что сильно огорчало ее мать, с такими же рубцами на щеках. Влада всегда старалась быть как можно более незаметной, и в какой-то момент ей удалось превратиться в невидимку.
        Аня остановилась, понимая, что только нечто очень важное могло заставить Владу заговорить с ней.
        Но ничего важного Ане сейчас обсуждать не хотелось. И из-за полицейского, который пришел посмотреть, кто с кем общается, а главное — из-за матери, которая решительным шагом идет в ее сторону, и Аня точно знает, что та собирается сказать. Слушать бред о неподобающей одежде и неправильном выражении скорби Аня не хочет категорически.
        — Ань, я… мне кое-что надо тебе сказать.
        — Давай в машине поговорим.  — Аня умоляюще посмотрела на Никиту:  — Можно?
        Никита удивлен — она спрашивает разрешения!
        — Конечно, давайте только уйдем отсюда.  — Никита жестом пригласил Владу следовать за ними.  — Тем более в машине тепло.
        — Я… это, ненадолго.
        Мать приближалась, элегантно лавируя между надгробиями, и Аня вдруг ощутила приступ паники.
        — Идем.  — Она схватила Владу за руку и почти силком потащила за собой.  — Прекрати упираться!
        — Я… отпусти!
        — Или ты скажешь мне, что хотела, но в машине, или проваливай.  — Аня вдруг ощутила ту злость, которая нечасто овладевала ею, но имела обычно весьма разрушительные последствия.  — Прекрати мямлить и шарахаться, идем.
        Влада никогда не нравилась Ане. Впрочем, она толком и не знала Владу, настолько та, затюканная матерью и ровесниками, не чувствовавшая ничьей поддержки, научилась прятаться. Но ведь Аня и сама жила в семье, которую семьей можно было бы назвать только юридически, так что отговорок о тяжелом детстве она не понимала и не принимала.
        Каждый сам определяет, кем и каким ему быть. Выбор Влады быть жалкой жертвой и невидимкой вызывал у Ани неприязнь. Может, оттого, что она понимала, насколько сама была близка к такому выбору.
        — Ты идешь?
        Влада покорно поплелась за Аней. Приказной тон действовал на нее как звук волшебной дудочки на крысу. Краем глаза Аня увидела, как мать остановилась и достала телефон. Но Аня знает, что ей сейчас не дозвонится даже сам Господь Бог, потому что ее вконец разрядившийся телефон валяется на дне сумочки.
        В машине пахнет чистотой и освежителем — Никита очень тщательно следит за своей механической колесницей.
        Влада неуклюже втиснулась на заднее сиденье машины и затихла. Аня обернулась к ней. Влада была заплаканной и еще более уродливой, чем обычно. Ее пальцы с обкусанными до мяса ногтями сжаты в кулаки, и время от времени Влада начинала неистово чесаться. Верно, разодрала бы руки в кровь, если б не сгрызла раньше ногти.
        — Я только хотела сказать… Игорь… он с кем-то разговаривал по вечерам.  — Очень заметно, с каким трудом дается Владе разговор.  — Несколько месяцев подряд, в скайпе. Я слышала.
        — О чем разговаривал?
        — Ну, о магазине… о том, как там все устроено. Во сколько закрывается, как смены организованы… с какой-то девушкой разговаривал.
        — Ты ее видела?
        — Нет, только слышала.  — Влада вздохнула.  — Он ей рассказывал о новом директоре… Подробности всякие: где его кабинет, что там, как директор себя ведет, когда приезжает и уезжает… Я сначала думала, что у него просто девушка завелась, но потом поняла, что нет, другие разговоры. А потом…
        Влада всхлипнула и еще сильнее сжалась.
        — Что потом?
        — Ну, они вроде как поссорились. Недели две назад.  — Влада пытается овладеть собой, и ей это почти удается.  — Она уговаривала его… ну, я не поняла до конца, чего она хотела… а он говорил — нет, это слишком, и вообще он считает все ошибкой… не знаю, о чем он говорил.
        — Ты не спросила?
        — Нет, иначе он бы понял, что я слышала… Ну, подслушивала.
        Конечно, подумалось Ане. Конечно, ты подслушивала, потому что собственной жизни у тебя не было и нет. И, наверное, не будет. Ведь не в прыщах дело, лицо можно привести в порядок, но тут надо мозги в порядок приводить, а кто этим станет заниматься?
        — Ты полиции сказала об этом?
        — Нет.
        Конечно, нет.
        Аня подумала, что ей сейчас очень хочется стукнуть Владу, но она понимала, что это делу не поможет, колотушки та стерпит, но тогда уж ничего из нее будет не вытащить.
        — Так что же случилось?
        Конечно, что-то случилось, но Влада никому об этом не сказала. Она, как и ее брат, тоже очень долго обдумывала возможные контакты с внешним миром, а потом все равно обращалась к кому-то, кто не вызывал у нее тревоги.
        — Дней за пять до… Ну, до того…  — Влада словно споткнулась, не в силах произнести слово «смерть».  — Он был чем-то обеспокоен, и я слышала, как он сказал: «Я должен рассказать ему».
        — Кому?
        — Ань, я не знаю. Просто он иногда сам с собой разговаривал, особенно когда его что-то очень беспокоило, и тогда…
        Аня вздохнула. Да, в последние дни ей казалось, что Игорь чем-то сильно обеспокоен, но напрямую она не спросила — с ним это не работало. Он со своими проблемами обычно маялся сам и только потом ей рассказывал, и тут вопросы могли только оттянуть взаимодействие.
        Но в данном случае социофобия стоила ему жизни.
        — Ты… там… поминки. Вы меня подвезите, пожалуйста.
        Никита, молчавший все время, решил не подавать признаков жизни, чтобы нервная девица, чего доброго, не выскочила из машины с криками. Он уже понял, что происходило в семье Недзвецких: красотка-мать вышла замуж за неудачника. Прогадала по молодости, бывает. Дети получились, точнее не получились,  — в отца. Значит, мужа — под каблук, а детей, чтоб не мешали, просто не замечать. А рядом живет лучшая заклятая подружка, у которой и муж получше, и жизнь побогаче, и дочка симпатичная. Поэтому внешне все должно быть безупречно. Да только безупречность эта фальшивая, как мех на ее горжетке, стоит только взглянуть на обгрызенные до крови ногти Влады.
        — Ты на поминки не пойдешь?  — Влада делает вид, что Никиты нет в машине, до того ей неудобно от его присутствия.  — Твоя мама рассердится, если ты не придешь.
        — Пусть сердится, если ей больше нечем заняться.  — Аня вдруг ощущает необыкновенную легкость.  — Но ей же все равно, ты знаешь.
        — Им всем…  — Влада вздохнула.  — Я… хотела спросить. О работе. Игорь говорил, мне надо выходить на люди, где-то работать. Но кто меня возьмет?..
        — Приходи ко мне в среду, что-нибудь придумаем. Где наш магазин находится, знаешь? Вот и приходи часика в четыре. Придешь?
        — Я… да, наверное, приду.  — Влада съежилась, нервно дернув себя за волосы.  — Ладно, я пошла, пока.
        Она выбралась из машины и пошла по лужам, не заботясь о своих сапожках.
        Аня старается не смотреть на Никиту. Ей ужасно стыдно за то, что сделал Игорь, ужасно стыдно, что она этого не знала, а ведь могла и узнать, если бы пришла к Игорю, когда он звал.
        Но теперь-то что толку голову пеплом посыпать, ничего уже не изменишь.
        — Надо полиции рассказать.  — Аня вздохнула.  — Но из Влады им этого ни за что не вытащить, она и мне-то рассказала едва-едва, ты же сам видел.
        — Тогда поехали в полицию, а потом к матери.  — Никита вздохнул.  — Не люблю я похороны…
        — А кто их любит.
        Аня отчего-то знает, что Никита сейчас думает о своем отце.
        — Когда отец служил в Казахстане, у нас в военном городке был капитан, а у него сын пятнадцати лет. Такой, знаешь… хулиган, в общем. Выглядел он, кстати, лет на тринадцать. И этот мальчишка постоянно ко всем задирался, пакостил, и я даже одно время думал, что он одержим дьяволом. Вот на полном серьезе так думал. Тогда еще фильм «Изгоняющий дьявола» шел. И я в этом мальчике находил все признаки, представляешь?
        — Ну да,  — Аня кивнула.  — Есть такие люди. У нас во дворе такой же фрукт был, дня не проходило, чтоб он не сотворил какое-то хулиганство. Ну, сейчас в тюрьме, как и ожидалось.
        — Именно.  — Никита покачал головой.  — А тут этот мальчишка… я ведь много раз переезжал и всегда находил общий язык с ребятами, но этот… Не могу тебе даже передать, как он досаждал мне. Он был старше на три года, весь такой злобно-жилистый. У нас были и другие дети в городке, но меня он невзлюбил особенно. Возможно, потому, что мой отец был тогда заместителем начальника военной части, или я более-менее подходил ему по возрасту. Но вышло так, что мы не просто не подружились, а он превратил мою жизнь в ад. Я не говорил отцу, а он спрашивал иногда: «Ты почему с Костей не дружишь?» А я не мог сказать, мне казалось, отец станет презирать меня. Я избегал открытого конфликта, как только мог, но как-то я шел из школы, а он догнал меня, начал толкать, говорить гадости, и я впервые не стерпел.
        — И что ты сделал?  — интересуется Аня.
        — Мы подрались… ну, как подрались: он меня сильно избил, настолько сильно, что домой я не дошел, меня нашли на обочине солдаты из нашей части — ехали откуда-то. И они меня знали. Привезли домой, и мать в два счета выяснила, что случилось. Я умолял ее не говорить отцу, но у меня фактически не было лица. Скрыть такое было невозможно. Мать тогда очень ругала меня за то, что я не сказал раньше. Меня уложили в наш госпиталь с сотрясением мозга, а когда я вышел, тот мальчишка обходил меня десятой дорогой. Как я потом узнал, отец вызвал к себе капитана, отца этого Кости. О чем они говорил, я не знаю, но, когда капитан пришел домой, он так бил мальчишку, что на его крики сбежались все соседи. А это что-то да значило, потому что капитан регулярно колотил жену и детей. Отец не раз делал ему замечания насчет этого, но тот не каялся: после нагоняя какое-то время тихо, потом опять крики, шум, жена его с разбитым лицом… Отцу говорили — не вмешивайся, это их семья, но отец считал, что такое поведение недопустимо для офицера, да и вообще недопустимо. А его мальчишка, насмотревшись, колотил всех вокруг. Ну, и меня
тогда отделал — я реально сутки не видел ничего, до того заплыли глаза, маму только по голосу узнал. И за это папаша его избивал часа два, пришлось вмешаться начальнику военной части, иначе убил бы.
        — О господи!  — Аня поежилась.  — Ужас какой.
        — Ну, мне тогда это показалось достойной расплатой.  — Никита свернул с проспекта во двор.  — Срежем тут немного… так я о чем тебе говорю. Мальчишка этот где-то поймал небольшую гюрзу — это змеи такие, в Казахстане водятся. Хотел подбросить ее мне в окно, потому что он от меня отстать-то отстал, но выволочки не забыл и хотел мне отомстить. Он думал, меня нет в комнате — в тот день у нас была школьная экскурсия, но я остался дома, у меня горло разболелось. А он не знал и собирался бросить эту гюрзу в мою комнату, чтоб по возвращении я наткнулся на нее и она меня укусила. И вот я сижу себе в уголке, сооружаю из конструктора автомобиль, а тут он сунулся в окно — у нас такие домики были, с высоким выступающим фундаментом. Так он влез на фундамент, змея в руке — за голову держал, а я увидел и закричал. Он не ожидал и разжал пальцы, а гюрза эта возьми извернись, да и укуси его. Как он кричал, если б ты знала! Упал на землю, катался по ней, рвал на себе одежду, а змея под кровать утянулась. Мама очень испугалась, тут же позвонила отцу, сбежались люди, изловили змею, а мальчишку отвезли в госпиталь, где
через два часа он умер. Ань, ну честное слово… когда мне сказали, что он умер, я был счастлив. Вот до какой степени он отравил мне жизнь. Потом уже я услыхал разговоры других, и никто о нем не сожалел, даже родной отец, у которого из-за такого сына были огромные неприятности по службе, и не раз. Он досаждал, как оказалось, абсолютно всем!
        — Да, бывают такие люди,  — согласилась Анна, вспомнив противную кладовщицу Ирку.
        — В общем, хоронили его на местном кладбище,  — продолжил Никита.  — И я помню свое какое-то странное чувство: с одной стороны, я испытывал невероятное облегчение, ведь мальчишка этот изводил меня каждый день, хоть из дома не выходи, а с другой стороны, его мать так убивалась, так сильно кричала, бросалась на гроб… В общем, это и понятно, он-то для нее был ребенком, этот скверный мальчишка, в голове которого были только злые мысли и злые намерения. Его мать выла и проклинала всех, кто пришел на эти похороны, ее муж пытался заткнуть ей рот, и было видно, что ему до смерти хочется ее ударить. После похорон он ее сильно избил, мы слышали крики, но не вмешивались, никто не вмешивался. Она была туркменка, маленькая такая, тонкая, с огромными глазами, а ее младшие дети — погодки, мальчик и девочка — им тогда было лет пять-шесть, наверное, были на нее очень похожи. А вот Костя этот получился точной копией отца — высокий такой, белесый и такой же злобный ублюдок, как и папаша. Но мать его любила безумно, старший сын для мусульманки много значит… а, как я уже говорил, капитан имел обыкновение поколачивать
жену, и она молча терпела. После похорон она стала просто черная от горя, каждый день на кладбище ходила и выла, как волчица, или разговаривала с ним там, вот так сидела и разговаривала. А как-то утром мама увидела, как она сыплет землю под моим окном! С кладбища землю. Она сама потом сказала — считала, что, если бы не я, ее сын был бы жив. По своему-то она, конечно, была права. Если забыть о том, что ее сын влез в мое окно с живой змеей в руках! В общем, ее увезли в сумасшедший дом, а мне вдруг стало казаться, что Костя этот ночью придет и постучит в окошко. Я просто спать не мог, все ждал. Я поверить не мог, что такое зло может исчезнуть бесследно! Родители таскали меня к доктору — до того я похудел и осунулся, дошло до того, что я шарахался от каждой тени и перестал выходить из дома, но и один находиться не мог. И рассказать отцу не мог — боялся, что он станет презирать меня, а для меня его уважение очень много значило. Я боялся, что отец скажет: ты должен себя перебороть! А как перебороть, когда я иногда по ночам уже трупный запах чувствовал от окна?!
        — Как это?
        — А так.  — Никита хмурится.  — Только ночь, я все окна запру, шторы задерну, лампу включу, а от окна мертвечиной тянет. Я как-то раз маму позвал и, словно между делом, говорю: не пойму, что за запах от окна идет, чем-то воняет, а мама говорит: нет, ничего не чувствую, что-то ты придумал себе. Так вот доктору этому я все выложил, как есть. И он тогда пообещал решить проблему, а сам поговорил с отцом и посоветовал ему перевестись с этого места как можно дальше, и отец за пару дней все уладил, и уехали мы оттуда очень далеко. Не стал он ни увещевать меня, понимаешь, ни призывать взять себя в руки, ничего. Просто написал рапорт о переводе, и через неделю мы уже обживали новое место. И все сразу прекратилось, само собой наладилось. Но с тех пор я терпеть не могу похороны.
        Аня кивнула, вполне разделяя чувства Никиты. А еще с горечью подумала о том, что Никита для своих родителей значил куда больше, чем они с Игорем для своих.

* * *
        — Да, брат, умеешь ты задачки задавать.  — Бережной, надев очки, просматривал распечатанные страницы.  — Но что-то тут есть, безусловно, и следствие мы с тобой засекретим. Официально его не будет. Зарегистрируем факт хулиганства, раз есть пострадавшая, и пострадала она очень ощутимо. А сами осторожно копнем старые дела, я сам сделаю запрос. Есть у меня приятель, выдаст нам в лучшем виде все дела, и никто об этом знать не будет. Плохо то, что половина трупов по военному ведомству, но и это мы, по итогу, порешаем. Да, задачка… Тут ведь замысел чувствуется! Масштаб! Мориарти какой-то, ей-богу. Сколько людей в этом задействовано, я не берусь даже предположить. Большинство из них вряд ли понимало и понимают, для чего именно их используют, даже рыжая бабенка, оттяпавшая у Радецкого генеральские хоромы, и та вряд ли понимает, в какой игре участвует.
        — А вы думаете, это звенья одной цепи?
        — Уверен.  — Бережной потер подбородок, досадливо морщась.  — Тут, брат, такие умельцы работают, что никаких случайностей не допустят. Ну, ладно, давай пока наметим план, но я бы предпочел не обсуждать дела в этих стенах.
        — А где же?..
        — Я подумаю. Вить, ты пока займись убийством кладовщика, Семенов пусть хулиганство копает, все должно выглядеть естественно: если никаких официальных движений не будет, у нашего злого гения могут возникнуть вопросы — он-то как раз ожидает от нас определенных шагов, он их уже успел просчитать, я уверен. Давай пока играть по его нотам, а сами по-тихому сочиним собственный концерт для скрипки, можно даже с оркестром.
        — Съезжу к Важинскому.  — Виктор поднялся, ощущая, что ноша его стала легче.  — Не нравится мне этот тип, скользкий какой-то. Не люблю я, знаете, таких, как он, хитрецов с насмешливым прищуром. И то, что он у Никиты в кабинете камеры установил, а ему не сказал, о многом говорит. Вряд ли владелец бизнеса в курсе таких методов работы.
        — Владелец бизнеса — некто Марконов, и он в такие мелочи вряд ли вникает.  — Бережной выставил на стол судки с едой.  — Давай пообедаем, меня жена провиантом снабдила, словно в стране голод, вот поедим, а потом уж поедешь. Пока экспертизы идут, все равно ничего толком ты не сделаешь.
        — Генка говорил, в магазине работал крот: кто-то фотографировал Никиту, изучал работу магазина. Я пришел к тому же выводу, а сегодня позвонила Аня Лепехина, менеджером она там работает. Она поговорила на похоронах Недзвецкого с его сестрой, и та сказала, что на протяжении нескольких месяцев ее брат рассказывал кому-то о делах в магазине и о Никите Радецком.
        — Вот оно что!  — Бережной покачал головой.  — Ну, теперь, по крайней мере, мы имеем вероятный мотив для убийства.
        — И теперь с большой долей вероятности мы могли бы предположить, о чем убитый хотел поговорить с Лепехиной в день убийства. Сестра убитого так же уверена, что брат разговаривал именно с женщиной. Она даже поначалу решила, что у него завелась подружка, но уж больно их разговоры не были похожи на разговор влюбленных. А в последний месяц все прекратилось, мало того — Недзвецкий очень резко поговорил со своей собеседницей.
        — Ясно.  — Бережной перелистал страницы протокола.  — Что ж, кроме кладовщика, у убийцы были и другие сообщники. И конечно, кто-то помогал ему в день убийства. Кто-то внутри магазина, он же и впустил убийцу, снабдив его форменным комбинезоном и кепкой. Пусть твой Генка будет осторожен в своих поисках, ты же видишь, что делается. У тебя есть какие-то сомнения или мне показалось?
        — Нет, не показалось.  — Виктор повертел в руках карандаш, Бережной терпеливо ждал.  — Дело в том, что показания сестры убитого расходятся с уликами. Мы изъяли ноутбук, планшет и телефон убитого. Компьютерщики изучили их: следов переписки не найдено ни на одном устройстве. Они, конечно, еще поищут, но в таком контексте слова сестры вызывают сомнения.
        — Да, пусть еще покопают. Что еще?
        — Сегодня хоронили Недзвецкого.
        — Так скоро?
        — Тело не улика, с ним все ясно. Я попросил Львовича поторопиться с экспертизой, чтоб тело отдать родственникам. А то ведь вы знаете, как у нас иной раз.
        — Это правильно, и так горе у людей, что ж мариновать в ожидании похорон.
        — Именно.  — Виктор полистал свой блокнот — больше для порядка, факты он знал наизусть.  — Я послал туда парочку своих, посмотреть и поснимать. Покажу фотографии Лепехиной и Радецкому, может, кого-то узнают.
        Микроволновка, установленная в примыкающей к кабинету комнате отдыха, подала сигнал. Виктор принялся накрывать на стол. Собственно, генерал использовал одноразовую посуду, и только стаканы были настоящими — генерал терпеть не мог пить из пластиковых стаканчиков, даже воду.
        — Как вариант: весь этот парк кровавых аттракционов задумал и организовал один человек. Скорее всего, один из разжалованных офицеров. Потому что убийства начались, когда главные фигуранты еще находились в местах лишения свободы, а вот просто уволенные, разжалованные вполне могли начать мстить.  — Генерал налил Виктору какао из термоса.  — Ешь вот пироги, Диана у меня их мастерски печет. Кто-то, кто много потерял и у кого было свободное время и навыки, чтобы разработать такую операцию. Нужно раздобыть старое дело и составить список всех, кто по итогам проверки комиссией Радецкого так или иначе был наказан. Думаю, наш злой гений в этом списке, и мы отработаем каждого. Причем сроки у нас очень сжатые, и сделать все нужно будет тихо настолько, насколько это вообще возможно.
        — Понял.
        — Теперь вот еще что…  — Генерал развернул к Виктору экран своего ноутбука.  — Смотри, какая штука интересная.
        — Эти передачи?  — Виктор скептически прищурился.  — Моя племянница Алина показывала их моей жене и дочери. Инкриминировать этим мстителям в общем-то нечего, но тенденция к самосуду очень так себе… Хотя, конечно, я бы на площадях порол тех уродов, что протягивают руки к своим женам. Тут в какой-то из передач и бывшая жена Радецкого сопли пускает. И если остальные видео вполне достоверные, то видеодневник этой дряни — очень хитрая афера, которую готовили месяцами. И тут я готов спорить до хрипоты.
        — Спорить не надо, я пришел к аналогичному выводу,  — Бережной подмигнул Виктору.  — Это Диана мне показала. Говорит: «Что-то не так с этой бабенкой». Ну, я на досуге присмотрелся, кое-что проверил, с людьми поговорил — цикл этих роликов начался за два месяца до того, как афера с квартирой Радецкого обрела очертания и завершилась столь удачно для аферистки. Параллельно набирало силу движение против домашнего насилия «Веста» и прочее в таком же духе.
        — Ну да.  — Виктор покатал по столу карандаш.  — И можно было бы предположить, что целью создания такой шумихи был именно Никита Радецкий. Но это глупо — уж больно цель мелковата для такого представления. Даже если ради квартиры, все равно размах слишком большой, чтобы вовлечь такое количество людей и устроить настолько серьезный общественный резонанс. Я не вижу тут прямой связи. Габриэлла просто воспользовалась этой организацией.
        — Да?  — Глаза Бережного блеснули озорным огнем.  — Я тоже вначале так думал. А теперь смотри, какая смешная штука получается.
        Бережной кликнул мышью, выводя на экран фотографии Габриэллы и ведущей, и наложил изображения друг на друга.
        Виктор ошалело уставился на экран, думая о том, что стать генералом ему не светит, потому что мыслить вот так он пока не умеет.
        — Так это же одна и та же девица!  — Виктор присвистнул.  — То есть она решила бить наверняка. Видеодневника ей показалось мало, ей нужно было уничтожить не просто Никиту Радецкого как социальную единицу, она с самого начала нацелилась и на мать тоже. А поскольку квартира отжата, а бурление дерьма не прекращается, встает вопрос: а правда ли, что целью была только квартира?
        — Именно.  — Бережной мысленно веселится, представив, как он все это предъявит Капинусу.  — И тогда все выстраивается в достаточно логичную цепочку. Понятно, что вряд ли весь этот дьявольский план придумала и осуществила именно Габриэлла. Нет, я ни разу не сексист: я женат на женщине, которая не раз утирала мне нос, выдавая готовое решение там, где я долго шел к результату, но Диана — женщина особенная, и не потому, что моя жена, а по факту.
        — Это да.  — Виктор очень уважал Диану Бережную именно за это ее качество — видеть то, что скрыто.  — Но конкретно эта дамочка…
        — Да.  — Бережной сделал в воздухе неопределенный жест.  — Нет, она не могла все это одна задумать и осуществить. Есть кто-то еще. И тогда загадочные смерти членов комиссии генерала Радецкого обретают смысл, и то, что происходит с Никитой и его матерью, вполне вплетается в канву этого преступления. А это значит, что и мы, и наши семьи сейчас в опасности.
        — Согласен, их нужно вывозить.
        Еще час назад Виктору казалось, что такая эвакуация — это уже чересчур, а сейчас он думает лишь о том, чтоб не опоздать, и ему хочется позвонить матери и Раисе немедленно.
        — Ну то-то!  — Генерал вздохнул.  — Ладно, с Дианой я сам переговорю. А ты давай займись собственной семьей. Если мы решили ввязаться в эту драку, нам нужна свобода маневра. Так что ты ступай-ка домой, переговори с Раисой, матери позвони, они должны быть готовы уехать, как только поступит команда.
        Виктор вышел из здания управления в странном расположении духа.
        И был обычный день, как вчера и позавчера. Осень, которая уже была не совсем и осень, потому что по ночам случались заморозки, а в солнечный день небо над городом было холодным и синим-синим. И накануне утром они с Раисой пили на кухне чай, планируя ремонт в квартире, и Виктор вздыхал — денег на это удовольствие уйдет очень много, но и оттягивать уже некуда, тут без вариантов.
        И он знать не знал еще, что где-то в пространстве затаился серийный убийца, которого, возможно, покрывают спецслужбы или чиновники высшего ранга. Бог знает, зачем им это нужно, но если знают и молчат, то, значит, покрывают. А убийца останавливаться, похоже, не собирается, да и фантазии ему не занимать.
        А может, он действует по чьему-то приказу, тоже вариант.
        А возможно, смерти офицеров и членов их семей связали между собой только они с Генкой.
        Как-то раз Виктор с дочерью смотрели их общий любимый сериал «Мыслить как преступник». Так уж вышло, что больше никто в семье не любил детективы, ни читать, ни смотреть, и только они со Светкой обожали полицейские сериалы. Они смотрели C.S.I., и «Морскую полицию», и «Шерлока», и «Бэкстром», они не раз пересматривали «Декстера», но «Мыслить как преступник» был их фаворитом.
        И однажды Светка спросила:
        — Пап, вот смотри. У них есть серийные убийцы, почти в каждой серии их ищут и находят. Ну, пусть в фильмах все отчасти преувеличено и на самом деле иногда годами ищут. А у нас что, серийных убийц нет?
        Виктор тогда посмеялся. Нашла чему завидовать, психопатов ей не хватает! Но сам-то он давно думал о том же: серийные убийцы есть и у нас, но вот отследить их преступления и связать в серию так запросто, как в кино, такого у нас нет. Не те у полиции сейчас задачи, к сожалению. Вот крышануть бордели или наркоту — это да, тут впереди планеты всей, а заниматься собственно следствием — это нет. Иногда Виктору казалось, что их с Дэном тандем под патронатом генерала Бережного — последние из могикан в сфере собственно следствия, настоящего следствия, а не фабрикации дел и улик. И хотя Бережной пытается что-то изменить, но система в целом на эти изменения не откликается.
        И, скорее всего, на свободе бродят психопаты не хуже Декстера, а ловить их некому. Даже догадаться об их существовании невозможно, потому что никто не станет этим заморачиваться, анализировать, делать запросы. Это не сулит денег, зато мороки можно поиметь и проблем — по самое «не хочу».
        Светке он этого, конечно, рассказывать не стал. Пробормотал что-то о плохом техническом оснащении, но сам-то он правду знал отлично. Правда же такова: из двух вариантов «зависнуть в кабаке» и «искать связь между очередным трупом и похожими на него, но с другого участка» девяносто девять процентов его коллег выберут кабак.
        И он понимал, почему на них с Дэном часто с подозрением косятся другие полицейские. Просто они другие. Они в целом вообще выбиваются из системы, которая за последние четверть века вырастила в силовых структурах организованную преступную группировку. Неспособную ни следствие вести, ни истину искать, ни делать хоть что-то полезное для общества вообще. Да и зачем, если всегда есть на кого повесить преступление, подтасовав улики так, как нужно, чтоб дело прошло в суде.
        Виктор часто ловил себя на том, что собственных коллег опасается больше, чем преступников.
        Он никогда не обсуждал этого не только с Дэном, но даже и дома с Раисой, однако эти мысли часто не давали ему покоя. Как так вышло, что правоохранительная система превратилась в банду? Какое будущее может быть у его детей, когда в стране отсутствует настоящая борьба с преступностью? Когда те, кто призван защищать закон и граждан, сами являются преступниками и источником опасности для граждан? Какое может быть будущее у его детей при таком раскладе?
        И Виктор знал, что настанет момент, когда на все эти вопросы ему придется ответить и самому себе, и коллегам. Эти вопросы придется озвучить, так или иначе, и понять, задают ли себе эти вопросы Дэн и генерал Бережной.
        Потому что ему это нужно будет знать, дабы решить, что делать дальше.
        — Рая, ты дома?
        Жена сейчас частенько работает из дома, и это отлично.
        — Дома. Ты заедешь?
        — Уже еду.
        И сейчас ему придется обрушить на Раису и свои сомнения, и скверные новости. Но Виктор знал, что настанет день, и им всем придется пройти некий путь, чтобы понять то, о чем и думать раньше не хотели. И мир их уже никогда не будет прежним, и даже когда все закончится, ничто уже не будет прежним. Так всегда бывает, когда нечто важное постоянно откладывать на «потом», и это «потом» внезапно превращается в «сейчас», превращается быстро и категорически не хочет снова становиться «потом», как-то подождать до лучших времен.
        А вчера еще был обычный день.
        13
        Пустая квартира Никиту угнетала.
        Из больницы его взашей погнал строгий Семеныч. Езжай домой, парень, нет никакого смысла сидеть и клевать себе печень. Иди поспи.
        Коврик у двери исчез, коридор чисто вымыт — никаких следов крови, и розовые тапки матери тоже исчезли. Никита вдруг подумал о том, что, не окажись в квартире менеджера Лепехиной, мать так и умерла бы в том коридоре. Он спал в спальне, дверь была закрыта, а будь она и открыта, он ничего не услышал бы, потому что спал беспробудным сном, и еще минуты две-три после того, как Лепехина растолкала его, не мог понять, что случилось.
        Он сел на диван рядом с аккуратной стопочкой постельных принадлежностей. Анна Лепехина успела привести в порядок спальное место. А он — нет, он едва нашел какую-то одежду в шкафу и, когда приехала «Скорая», был почти одет. Но спросонок плохо соображал, а бледное лицо матери с синюшными кругами вокруг глаз приводило его в отчаяние. А потом уже просто не нашел в себе ни сил, ни желания прибраться. И такого с ним раньше никогда не случалось.
        — Чай сделала.
        Квартира не была пустой, Аня Лепехина приехала вместе с ним. Никита вдруг поймал себя на том, что рад этому — оставаться одному было бы сейчас невыносимо.
        — Да, спасибо.
        Он идет на кухню, глядя в затылок своей гостьи — каштановая прядка выбилась из аккуратного пучка, и только это говорит о том, что собиралась девушка в спешке.
        После того как они приехали из больницы, пришлось ехать на похороны, а оттуда снова в больницу, и за этой суетой как бы немного схлынул стресс. Ну, так Никите казалось. Но вот они приехали домой, и снова-здорово, он ощутил знакомый холодок в груди. И бессонные часы сказались, конечно.
        — Я думаю, с ней все будет хорошо.  — Перед Никитой возникла его любимая чайная чашка.  — Я сразу прибежала, как только звук падения услыхала, и сразу в «Скорую» позвонила, потом уже полицейскому. Так что, я думаю, с ней все будет в порядке.
        Никита кивнул, думая о том, что Лепехина права. И это она спасла его мать, когда он постыдно спал, а теперь врачи сделают все возможное. И невозможное, наверное, тоже сделают.
        Но дело в том, что мать пострадала из-за него.
        Из-за того, что он женился на Габриэлле, из-за его дремучей глупости и самонадеянности — ведь можно было что-то заметить, пока они жили вместе. Все эти несчастные случаи, ее постоянное радостное нетерпение в глазах, словно она ожидает чего-то прекрасного и забавного. Не бывает так у нормальных людей, сейчас-то он понимает это, а тогда…
        Тогда он был просто счастлив.
        И за его счастье расплачивается мать. Потому что какие-то недоумки решили, что будет весело и правильно изводить его.
        И если бы не Габриэлла, не ее подлость и мерзкое предательство, он жил бы сейчас той жизнью, которую строил для себя много лет: отличная работа, прекрасная жена, хорошие друзья, шашлыки по выходным и походы на байдарках, а то и в горы, а в отпуск — на острова, например.
        А теперь он сидит в старой бабушкиной квартире, в компании менеджера Лепехиной и отчаянно не хочет, чтобы она сейчас встала и ушла, уехала на свою улицу Лизы Чайкиной, в какую-то отдельную от него, Никиты, жизнь. Потому что тогда он окажется наедине со своими мыслями и со своей неспособностью хоть что-то предпринять, чтобы прекратить это тотальное безобразие. А еще потому, что ему уютно с Аней. Спокойно и уютно, словно знакомы они целую жизнь, и с десяток прошлых жизней тоже.
        — Этому конца не будет.  — Никита сжал в руках теплую чашку.  — Даже если найдут этих, придут другие. Дело-то не в этих конкретно взятых идиотах. Дело в том, что вся эта ложь вокруг меня не утихает слишком долго. Я сначала думал: ну, поговорят люди и забудут, но оно и не думает идти на спад. Наоборот, я просмотрел комментарии в интернете, и там ад.
        — Я знаю.  — Анна вздохнула.  — Полицейский обещал мне этим заняться, но я предлагаю тоже не сидеть сложа руки. Есть у меня один приятель, он в интернете просто живет: игры, соцсети и вообще все, что только можно, перенес из реального мира в виртуальный. Из дома не выходил уже несколько лет. Покупки делает через интернет, зарабатывает там же, оплачивает доставку продуктов и прочего тоже через интернет, и, по сути, его все устраивает. Я свяжусь с ним, и мы к нему приедем. Пусть он что-то нам посоветует. Как такая идея?
        — Другого ничего нет, надо же с чего-то начинать.  — Никита отпил остывшего чая и задумался.  — Пожалуй, это разумное предложение. Нужен человек, который в курсе всей этой «кухни». Сидеть и ждать, пока полиция пошевелится, нет смысла, у них и другие дела есть, не бросят же они их ради меня одного.
        Казалось, они обсуждают какую-то новую идею по работе, но Никита вдруг подумал, что они обоюдно избегают обращаться друг к другу. Ни на «вы», ни на «ты», и по именам тоже, потому что по имени-отчеству вроде бы глупо. И от этого нужно постоянно думать, как выстроить фразу, чтобы она звучала органично.
        А это отбирает время и вообще непродуктивно, а значит, нужно внести ясность в данный вопрос, но как?
        — Еще чаю?
        — Нет, спасибо.
        И эта официальная взаимная вежливость тоже выглядит по-идиотски, но извечное решение насчет перейти некую грань между общением директора и подчиненной и общением людей, только что вместе переживших сильный стресс, оказалось сложной задачей для обоих.
        А потому они избегали обращаться друг к другу вообще. Строить предложения, в которых не было личных обращений, было непросто, но гораздо проще, чем переходить грань, которую ни один из них не знал, как перейти.
        — Я предлагаю сейчас лечь спать.  — Анна с сожалением смотрит на осунувшееся лицо Никиты.  — Нужно отдохнуть, а завтра с новыми силами примемся решать наши проблемы. Пора положить конец этому безобразию. Пока полиция будет там что-то расследовать, может пройти время, а времени у нас нет.
        — Согласен. Правда, я совсем не представляю, что можно сделать.
        — Я тоже.  — Анна собрала чашки и принялась их мыть.  — Но человек, к которому мы поедем, знает. Вот я просто уверена, что знает.
        — Я позвоню в больницу.
        — Мы же только что оттуда.  — Анна подала Никите вымытые чашки, и тот поставил их на сушилку.  — Если бы что-то произошло, нам бы позвонили, у всех есть наши телефоны, я оставила. Нет смысла беспокоить людей, а нам надо поспать, мы оба выглядим как пара оживших покойников.
        — Да, согласен. Ты не хочешь подзарядить телефон?
        Он видел, с каким облегчением Аня сунула погасшую трубку в сумку, но только теперь понял почему: она не хотела говорить со своей матерью. И, рассмотрев эту даму, он был готов согласиться с Аней — ничего хорошего разговор не принесет.
        — Тебе все равно придется с ней поговорить.  — Никита тронул пальцами ладонь девушки.  — Оставь телефон на зарядке, не включая, поговоришь с ней потом. Но ты же сама знаешь, что придется.
        — Это будет не разговор, а монолог.  — Аня вздохнула, вспоминая вечер накануне и как уютно ей было здесь с матерью Никиты.  — Она… они с отцом, оба… им ведь не я важна, а чтоб я не создавала проблем. Им важны приличия, понимаешь? Причем не те приличия, не общепринятые, а те, которые придумали они сами. В этом смысле их брак идеальный: каждый из них живет той жизнью, которой считает нужным, но внешне они идеальная семья. И я нужна им для создания картинки этой идеальной семьи, а больше ни за чем. В идеальной семье должен быть ребенок. Обязательно должен. Вот они родили меня примерно с той же целью, с какой приобретают модную собачку или дизайнерскую вазу.
        — Но погоди, не все так плохо. Они же вырастили тебя!
        — Меня, то есть нас, растили нанятые няньки. Мать считала, что мне нужно общение, а с матерью Игоря она дружила едва ли не с рождения, а потому мы росли вместе. При этом к нам выдвигались невероятные требования: манеры, допустимая одежда, учеба. А когда Игорю исполнилось четырнадцать, моя мать запретила ему приходить в дом. Знаешь почему?
        — Скажи, буду знать.
        — У Игоря начался переходный возраст и появились ужасные прыщи.  — Аня вздохнула.  — Это реально выглядело страшно: синюшные гнойники по всему лицу, плечам, спине, они прорывались, заживали, но оставались жуткие рубцы, и ни один врач не мог этой беде помочь. За три года эта гадость изуродовала Игоря до того состояния, что ты видел. И моя мать не захотела это видеть, ей было неприятно. А потому мне строжайше запретили звать Игоря к нам в дом.
        — Немыслимо.
        — Вполне в духе моей матери,  — горькая улыбка пробежала по лицу Ани.  — В этом она вся. Она же поздний балованный ребенок, залюбленный и захваленный до абсурда. Она в принципе не способна ни на сострадание, ни на проявление эмоций по отношению к другому человеку.
        — А родители Игоря?
        — А родители Игоря попроще, но отец там вообще права голоса не имеет, обычный подкаблучник, который всю жизнь пашет, но все никак не достигнет высоких стандартов жены. Мать Игоря всю жизнь подражает моей матери, да так удачно у нее это получается, что ты их с десяти шагов не отличишь. Вот при ближайшем рассмотрении становится заметно, что и мех у нее искусственный, и платьице не от Шанель, а у тети Маши сшито, хоть и по картинке «от Шанель». Но внутренне она точно такая же, как и моя мать. Тут уж чистое копирование, потому что она из многодетной бедной семьи, все они уже спились и умерли, а тетя Лена вот нет, вполне жива и благополучна. А то, что дети выросли социофобами… Да плевать ей! Игорь-то хоть со мной мог общаться и все-таки нашел себе отдушину — покатушки велосипедные. Там у него друзья появились — хорошие ребята оказались, плюнули на его нелюдимость и растормошили. А вот Влада росла сама по себе, а уж какой выросла, ты сам видел. Затравленная и затюканная, не способная ни к каким решениям. Прикрикни на нее, сделает все что угодно. Этим я сегодня и воспользовалась,  — потупилась Анна.
        Никита вспомнил некрасивое, покрытое рытвинами лицо Влады и подумал о том, что судьба иногда обходится с людьми очень по-скотски.
        — Но ты-то не такая.
        Он наконец отважился задать какой-то тон беседе, перейдя на явное «ты», и Аня подхватила это.
        — Ты не понимаешь.  — Она покрутила в руках цветастую чашку.  — Я по сути такая же. Меня нет помимо моей работы или любой другой деятельности. Мне нужно ощущать себя полезной, без этого я просто с ума, наверное, сойду. Я пытаюсь бороться с этим, но пока…
        — Ну, ты борись. Могу дать тебе выходной, будешь сибаритствовать, диван в твоем распоряжении.
        Аня понимает, что вот сейчас Никита вроде как предложил ей пожить в его квартире, но дело в том, что она понимает лишь четкие формулировки.
        — Нет, я пока воздержусь.
        И непонятно, от чего она воздержится — от выходного или от предложения пожить на диване в квартире Никиты.
        Неловкость нарастает. Пока они что-то делали, решали проблемы, суетились, вообще не обращали внимания на политес. Никита смутно помнит, как трясла его за плечи менеджер Лепехина, одетая в ночную рубашку его матери, помнит ее заплаканное лицо и испуганные глаза, и, как они тогда обращались друг к другу, он сейчас даже сказать не может. А потом похороны Игоря и бегство от матери Ани по могилам. Тогда вообще было неважно, кто там кому директор, унесли ноги, и слава богам.
        А вот сейчас между ними намертво встала субординация, которая обоим кажется глупой, но альтернативы ей они еще не придумали, и оба не уверены, до конца ли преодолели взаимное отчуждение, или так, только на сегодня.
        Потому что где-то там, в пространстве, есть Габриэлла, которой Никита доверял, а получилась такая вот беда. И конечно же, Аня уверена, что Никита никак не сравнивает ее с той мерзавкой, а какой-то червячок сомнений все же гложет, и она молчит.
        Никита идет в спальню — обычно здесь спит мать, а он в гостиной на диване, но вчера мать поменяла заведенный порядок, и они решают оставить все как есть. Никита слышит, как Аня шуршит простынями, расстилая их заново, и понимает, что он не один.
        О том, что в магазине кто-то убил и подвесил кладовщика и сегодня он был на его похоронах, Никита сейчас вспомнил как-то вскользь, но подумать об этом не успел. Его толкнули в темный коридор, он упал в мягкую тьму, где звучали чьи-то шаги, и он шел на звук и не мог никак догнать идущего.

* * *
        Виктор всегда с радостью ехал домой после работы. Ему нравилось войти в свою квартиру, вдохнуть запах домашнего уюта, услышать знакомые звуки. Дом у него ассоциировался с семьей — с Раисой, которая и после двадцати лет брака вызывала в нем грешные мысли, с детьми — Светка подросла и стала очень похожа на мать, и Виктор часто думал, как уберечь дочку от опасностей, подстерегающих молодую красивую девушку за пределами дома. И тем не менее он осознавал, что Светка из всех его детей больше характером похожа на него, похожа внутренне. И если мальчишки еще колебались в поисках собственной линии поведения, то со Светкой все уже было ясно: умная, очень осторожная, за пределами семьи она никогда не раскрывалась полностью, не было у нее настолько закадычных подруг, с которыми она бы обсуждала свои девичьи дела. Психологи назвали бы это недоверием к миру, но Виктор-то хорошо знал, что мир — не то местечко, где можно доверять кому попало.
        И только семья всегда будет опорой.
        Но сейчас дом встретил Виктора пустой тишиной.
        Это была не та тишина, которая иногда случается в любом доме, когда семья разбредается по своим делам. Тогда тишина бывает мирной, словно дом спит, ожидая хозяев. Виктор любил иногда вот так посреди дня заскочить домой, зная, что квартира пуста: ему нравилось принять душ, съесть приготовленный Раисой суп, полежать на диване, потому что вечером в доме будет дым коромыслом, звуки компьютерных баталий, смех… В общем, обычные домашние звуки, а Виктору нравилось побыть в тишине.
        Но сейчас тишина пустая — она уже не ждет, потому что жильцы покинули квартиру, и, когда вернутся, неизвестно. Виктор, конечно, рад, что семья в безопасности, но теперь нужно раскручивать дело очень быстро, потому что невозможно до бесконечности прятать семью, а не прятать может выйти себе дороже.
        Виктор разулся в прихожей, повесил куртку в шкаф, прошел на кухню, неся с собой пакет с пивными бутылками. Можно посмотреть свежую серию «Морской полиции» и попить пивка — просто освободить голову, расслабиться. Дело, которое он взвалил на себя, выглядит таким сложным и опасным, что он не помнит даже, когда раньше такое попадалось.
        Но никогда еще его работа не угрожала жизни и здоровью его близких.
        Конечно, работая в полиции, Виктор знал: рано или поздно наступит момент, когда его расследование станет достаточно горячим, чтобы выплеснуться за пределы его рабочего кабинета, и тогда ему придется сделать все, чтобы защитить свою семью. И он знал, что ему помогут коллеги, они же и лучшие друзья — Дэн Реутов и генерал Бережной.
        Но в данном случае друзья и коллеги оказались с ним в одной лодке.
        — И что бы мне тогда остаться дома!  — Виктор заглянул в холодильник.  — Так нет, сам же и вляпался, поехал предупреждать гражданина об опасности. Еще и Раису в это втравил.
        Но сам он знает: случись все снова, и он все равно поехал бы к Никите Радецкому, потому что если отвернуться от совершающегося преступления просто потому, что оно официально не в твоей юрисдикции, то уважать себя потом будет не за что.
        А Виктор привык себя уважать. А главное — подавать правильный пример детям.
        Семья для него значила очень много. Их с Раисой тандем он считал наиболее приемлемой для себя формой взаимодействия пары, когда равноправие партнеров заложено в основу отношений изначально, при этом каждый выполняет свою функцию. Виктор всегда считал, что полноценное воспитание детей возможно лишь в семье, где царят гармония и счастье. Вторым краеугольным камнем воспитания он считал личный пример родителей. Работая в полиции, он регулярно сталкивался с людьми, которых неправильно воспитали, не заложили им нравственные ориентиры, отторгающие саму идею совершения преступления. Не карательные меры, а профилактика — и все начинается в семье. И можно до хрипоты рассказывать ребенку насчет «хорошо-плохо», но ребенок будет поступать так, как поступают родители.
        Или же вообще в грош родителей не ставить, потому что их образ жизни вызывает презрение.
        Виктору было важно знать, что его дети уважают их с Раисой как родителей и как просто людей, делающих свое дело профессионально и старательно. Не торгуя совестью и не ломая чужие жизни в угоду какому-то своему интересу.
        Именно потому оставить Никиту Радецкого один на один с его бедой Виктор не мог. И да, теперь его семья вынуждена скрываться, но, не начни он копать вокруг Никиты, не набрел бы на череду подозрительных смертей. А ведь кое-кто из списка комиссии генерала Радецкого еще жив. Хотя, судя по всему, это просто вопрос удачи. И генерал что-то подозревал, не мог не подозревать. Потому его убили, какой там сердечный приступ.
        Виктор достал из холодильника судок с жареным мясом, за ним — зеленую эмалированную кастрюлю с супом. Раиса не любила этой моды на стальные кастрюли, ей были по душе эмалированные расписные бока, а потому время от времени она просто покупала новый набор кастрюль, и все.
        Налив суп в тарелку, Виктор поставил ее в микроволновку разогреваться, вернул кастрюлю в холодильник и выудил из судка кусок мяса. Ощущение того, что он один, нарастало. Конечно, семья теперь в безопасности, но дело в том, что ему сейчас было ужасно в пустой квартире.
        — Поехать на работу, что ли…
        В его кабинете был диван, и Виктор всерьез подумывал провести ночь там. Потому что выше его сил лечь в их с Раисой кровать, пахнущую счастьем и уютом, и ворочаться там, прислушиваясь к пустоте вокруг.
        Поставив пиво в холодильник, Виктор решил, что как раз пива ему не хочется. Одновременно с кухонной возней он мысленно продолжал прокручивать в голове все факты, которыми располагал на этот момент. Систематизировал их, раскладывая по полочкам в своей голове, оценивал значимость того или иного факта, и многое из того, на что он еще днем не обратил внимания, встало перед ним большим вопросительным знаком.
        Кто организовал череду убийств среди членов комиссии Радецкого, а также членов их семей? Зачем вообще было трогать семьи после того, как убивали главного фигуранта? Если генерал Радецкий был убит, почему не расправились с его семьей?
        — Нужен отчет комиссии.  — Виктор наполнил электрический чайник водой и щелкнул кнопкой.  — Ответ именно там, я уверен. Просто каким боком тут мошенничество с квартирой и нынешняя интернет-война? Слишком громко, слишком на виду… нет, это выбивается из общего стиля преступлений. С военными и их семьями расправились тихо, все выглядело как несчастный случай, болезнь или самоубийство. А тут такая война, все эти видео… никак не сходится одно с другим.
        Пискнула микроволновка, сообщая о готовности супа. Виктор достал тарелку, с удовольствием принюхиваясь к легкому парку, поднимающемуся над тарелкой.
        Его жена умела готовить, она вообще все на свете умела, и любая работа, за которую она бралась, всегда оказывалась сделана очень качественно и в срок.
        Открыв ящик, Виктор достал ложку.
        Что-то неуловимое вдруг почувствовал он, что-то, чему не успел дать определение, но рука схватила Раисин нож для разделки мяса, который лежал тут же, в ящике. Виктор знал, что не успеет обернуться, он знал, что у него уже нет времени, но хороший стальной нож, сделанный трудолюбивыми заключенными в одной из колоний, оказался как нельзя более кстати. Например, чтобы умереть с оружием в руках и обеспечить себе вечный пир в чертогах Валгаллы.
        Хотя, безусловно, Виктор ни в какую Валгаллу не торопился.
        — А ведь простой выстрел решил бы проблему гораздо эффективнее.  — Виктор обернулся и посмотрел себе под ноги.  — Хорошо, что жена убедила положить плитку, а я ламинат хотел. То-то имел бы сейчас проблему, кровь затекла бы под него, такая улика хранится годами, а плитку вымою с хлоркой, и как ничего и не было. И что тут у нас?
        На полу корчится человек, одетый в темный спортивный костюм. Лица не видно, а нож вошел прямо в живот. Виктор задумчиво смотрит на незваного гостя, прикидывая, что же теперь с ним делать. У него возникает крамольная мысль — закончить начатое, а потом по-тихому вывезти труп и сбросить с обрыва в реку.
        И пусть весь мир подождет.
        — Свидетелей нет, мы тут только вдвоем.  — Виктор устроился на табурете и перевернул корчащегося от боли громилу на спину.  — Я даже добивать тебя не стану, просто подожду, пока ты сам отойдешь в мир иной. Потом погружу тебя в багажник, свезу на Остров и сброшу с обрыва. И поплывешь ты, куда течение понесет. И возрадуются рыбы, например. Или раки. Особенно на третий-четвертый день, когда ты примешься гнить. Им это как коту валерьянка, обглодают тебя довольно быстро, так что если ты сейчас не ответишь на мои вопросы, то я отправлю тебя в речной круиз.
        Лицо человека искажено гримасой боли, но он молчит. Виктор не спеша рассматривает своего несостоявшегося убийцу — невысокого роста, щуплый, тонкокостный, лет тридцати, коротко стриженные русые волосы, небольшие, чуть раскосые светлые глаза и нос картошкой. Ну, совершенно не похож он на убийцу. Тем не менее — вот он, в его квартире. Правда, никакого орудия убийства рядом с ним не видно.
        — Ты меня голыми руками собирался убить?  — Виктор озадаченно оглядывает пол на кухне.  — Ну, брат, ты явно не страдаешь от комплекса неполноценности.
        Раисин нож торчит из живота парня, и хорошего ножа Виктору жалко. Надо бы его извлечь, отмыть и вернуть на место. Правда, вполне может быть, что парень тут же загнется, но, значит, такая уж судьба.
        — Если хочешь, чтоб я позвонил докторам, начинай говорить,  — неожиданно Виктору начинает хотеться пива.  — Кто ты, как сюда попал и что собирался сделать. А главное — кто тебя надоумил, и вообще выкладывай все, что знаешь.
        — Ты покойник.
        Парень цедит слова сквозь сжатые зубы, и ему, похоже, очень больно. Виктор с сожалением думает о том, что не может сейчас позвонить Дэну и спросить совета, а совет ему очень нужен. Но он не имеет никакого права втягивать лучшего друга в такое дело. Потому что, если парень умрет, Виктор не станет давать делу официальный ход, поскольку это означает поставить под удар свою карьеру, жизнь, будущее своей семьи. Ставить под удар все, что он достигал долгие годы, и как раз посреди расследования, которое и без того является настолько горячим, что удержать невозможно, он не намерен. А этот тип, заметим, вломился в его квартиру и пытался его убить… Неважно, что оружия у него не было, некоторые люди сами по себе являются оружием. И совесть его мучить не будет, да и с чего бы. Он у себя дома, и если какой-то отморозок вдруг оказался здесь, да еще и угрожает, то поступит он с ним по собственному разумению.
        А потом выпьет пивка и ляжет спать.
        Учитывая обстоятельства, Виктор уже принял решение. Рыбы и раки будут рады.
        — Ты покойник, ясно?  — Парень пытается встать, но получается плохо.  — Ты сам не знаешь, во что ввязался.
        — Так расскажи мне.  — Виктор припоминает, где хранятся большие клетчатые сумки, в которые Раиса собирает освободившиеся от запасов банки.  — И я вызову медиков. Если повезет, ты будешь жить, а так у тебя и шанса нет.
        — Не надо было лезть к Радецкому.  — Убийца злобно прищурился.  — Тебя это не касалось, не стоило ввязываться.
        — И что тебе сделал Радецкий?
        — Лично мне — ничего, дело не во мне.  — Убийца не сдержался и застонал.  — Придут другие, но ввязываться в это тебе не стоило. Теперь ты покойник.
        — Ну, пока я в порядке.  — Виктор наконец вспомнил, где Раиса хранит клетчатые сумки.  — Расскажи мне, что ты имеешь против Радецкого. Неужели это из-за рыжей бабенки?
        — Из-за этой дуры в синяках?  — Убийца помотал головой.  — Нет, это не наша тема. Слушай… вызови «Скорую», что ли.
        — Обязательно вызову.  — Виктор думает о том, что нож придется прокипятить.  — Как ты оказался в моей квартире и что собирался сделать?
        — Замки у тебя — фуфло.  — Парень закашлялся.  — Вошел и подождал, пока ты включишь электроприборы, отвлечешься.
        — И? Ну, что ты собирался сделать?
        — На шее есть точка… нажать — вырубает любого, а потом просто чайник на газ, и несчастный случай. Следов не остается, газ в легких, все как надо.
        — Мог бы ночью, я бы лег спать.
        — Жди, когда ты примешь нужную позу, чтоб до точки дотянуться и правильно нажать, а тут ты так удобно повернулся… А ты меня учуял, надо же… как ты меня учуял? Слушай, а давай я тебе дам телефон человека, ты с ним перетрешь, и…
        Убийца потянулся к карману, но вдруг глаза его выкатились, он ухнул и замер, ноги его дернулись, и взгляд остановился.
        — Вот черт.  — Виктор вздохнул.  — На самом интересном месте. Ну, ладно.
        Он пошел в кладовую и достал большую клетчатую сумку.
        — Это хорошо, что ты такой заморыш.  — Виктор обшарил карманы трупа и вынул оттуда все, что там было.  — Телефон, надо же, самый обычный кнопочный… Тут я тебя могу понять, все эти новомодные гаджеты — это электронный Павлик Морозов, блин. А это что у тебя? Ампулы какие-то? И денег совсем немного, и вообще негусто пожитков. Ты не хотел даже случайно насорить тут.
        Виктор мажет пальцы трупа тушью для ресниц, найденной у Раисы в коробке для ненужной косметики, и снимает отпечатки пальцев.
        — Не ахти, но чтобы выяснить, кто ты, будет достаточно.  — Виктор вытирает пальцы трупа влажными салфетками.  — Ну, теперь нужно вернуть наш нож, парень. Раиса меня убьет, если этот нож пропадет.
        Одним рывком Виктор выдергивает нож из раны и, макнув в кровь кусок ткани, упаковывает ее в небольшой полиэтиленовый пакетик со склеивающейся кромкой. В другой пакетик отправилась прядь волос убийцы. Сняв с тела одежду, Виктор осмотрел труп — ни шрамов, ни татуировок, никаких особых примет.
        — Ладно, отправляйся в сумку.  — Виктор согнул тело, обмотал его пищевой пленкой и запихнул в клетчатый баул.  — И прибраться бы нужно.
        Одежду убитого Виктор не без усилий, но все равно очень тщательно разрезал на небольшие полосы и ссыпал в пакет. Можно разбросать по урнам в разных концах города, можно сжечь или высыпать в воду, восстановить целостность будет невозможно. Принеся из ванной отбеливатель, Виктор заливает им сначала нож, потом пол, на котором осталась кровь,  — хлор, входящий в состав отбеливателя, разрушит молекулы железа, содержащиеся в крови, и после того как поверхность вымыта, следов не удастся найти даже с применением специальных средств.
        — Тряпку придется выбросить.
        Хлоркой воняет ужасно, и Виктору приходится открыть окно, но он так же тщательно режет на тонкие полосы тряпку. В квартире не должно остаться никаких следов.
        — Воньба страшная! Вот же говнюк, сколько возни теперь…
        Виктор с усилием поднимает сумку с трупом и тащит ее к двери. Это самая опасная часть: кто-то из соседей может увидеть его. Конечно, вряд ли его заподозрят в транспортировке трупа, но Виктор не хочет даже случайно быть замеченным.
        — Нет, брат, гусь свинье не товарищ.  — Виктор тащит сумку в сторону балкона.  — Придется тебе полетать.
        Обмотав ручки сумки веревкой, Виктор переваливает ее через перила и осторожно спускает вниз — его балкон на третьем этаже находится как раз над зарослями сирени. И хотя сейчас это просто торчащие из земли голые прутья, сумка производит некоторый шорох, и Виктору остается надеяться, что этот звук никого не разбудил.
        Он быстро вышел из квартиры, сел в машину и подъехал к зарослям. Здесь совершенно темно, но сумка выделяется в темноте, он подхватил ее и одним движением забросил в багажник.
        — Слишком многое приходится оставить на волю случая.  — Виктор едет по темным улицам, избегая мест, где установлены видеокамеры.  — Надеюсь, никто не заметил, как я загружал сумку в багажник… Третий час ночи, но теоретически кто-нибудь мог увидеть.
        Виктор оставил машину на дорожке у кромки лесополосы и потащил свою ношу в глубь Острова, к обрыву. Вытащив из сумки пакет с полосками ткани, высыпал все обрезки в воду, туда же отправил и пакет. Сложнее было с трупом: пищевую пленку нужно было срезать, но она пропиталась подсохшей кровью, поэтому Виктору пришлось снять куртку и высоко закатать рукава свитера, чтобы не испачкаться. Когда труп тяжело ухнул в воду, Виктор чиркнул зажигалкой, поджигая полиэтилен — только так можно не бояться, что где-то остался его отпечаток или ДНК трупа.
        «Я мог бы стать как Декстер,  — подумал Виктор, наблюдая, как горит пленка.  — Отлавливать разных ублюдков и просто утилизировать. И плевать на то, что это против правил и что я не имею права решать, кому жить, а кому умереть. Правда в том, что на свете полно уродов, которые эти вопросы решают запросто, из корыстных или хулиганских побуждений. А я бы вас, уродов, утилизировал из соображений общественной безопасности. Чтобы людям было спокойнее ходить по улицам. И не встречать в своих квартирах таких тварей, которые норовят нажать у них на шее точку и сымитировать потом несчастный случай или сердечный, мать его, приступ».
        Тщательно вытерев руки влажными салфетками, Виктор сел в машину и поехал домой. Город ощетинился голыми кустами и ветками, осень норовила перепрыгнуть точку невозврата и начать сыпать ранним никому не нужным снегом. Виктору хотелось домой, в их с Раисой кровать, пусть даже теперь опустевшую, но подушки все равно хранят запах волос жены, и хочется просто укутаться в одеяло и заснуть.
        «А утром надо что-то с замками решать. Так вовсе не годится — запросто открыл, вошел…»
        Оставив машину у дома, Виктор поднялся в квартиру, прислушиваясь к тишине.
        14
        — Нашел Привиденьку!
        Капитан Семенов с победным видом ввалился в кабинет Виктора, нимало не беспокоясь о том, что хозяин кабинета пребывает в скверном расположении духа.
        Капитан Семенов и сам был не слишком счастлив, что ему пришлось провести сутки без сна, просматривая старые сводки и терроризируя компьютерный отдел. Особенно когда там перестали брать трубку и ему пришлось самолично тащиться в это гнездо электронного разврата и устраивать там отвратительный скандал. И капитан Семенов подозревал, что после этого он станет предметом для самого гадкого глумления посредством фотошопа, но в данном случае дело того стоило. Удалось обнаружить одного из двух дегенератов, устроивших у квартиры Радецких дикий розыгрыш с куклой и кровью.
        — Куклы эти дорогие, и мы отследим покупателя, мне это твердо обещали.  — Семенов уселся на стул и покосился в сторону холодильника, где явно было пиво.  — А потом нашли Привиденьку.
        — Избавь меня от подробностей.  — Виктор мало и плохо поспал, и произошедшее накануне его тревожило.  — Где он? Или она?
        — Он.  — Семенов хмыкнул.  — Уже везут, никуда он от нас не денется. Привиденька этот — особь мужеского полу, тридцати семи лет от роду. Разведен, имеет солидную задолженность по алиментам, копирайтер, перебивается случайными заработками, живет с мамой и бабушкой, заядлый игрок в Contral Strike и World of Tank, постоянный посетитель нескольких интернет-форумов, завсегдатай во всех соцсетях, и прочая, прочая, прочая.
        Виктор пожал плечами. Он представить себе не мог, на что похож почти сорокалетний мужик, который живет с мамой, на случайные заработки, а свою жизнь проживает в интернете. Просто представить, что где-то бродит такая особь, которая тратит время и деньги, чтобы купить в интернете куклу, раздобыть кровь, прийти в чужое парадное и сделать то, что он сделал… Вот если бы этот Привиденька гадил у мусоропровода, на потеху камере слежения, Виктор бы его понял. Тут хотя бы мотив примерно ясен. А так нет, извините.
        — Кофейку бы…  — Семенов широко зевнул.  — Поспать не пришлось, а время уже обеденное.
        — А я вот домой съездил, а толку? Тоже не спал почти. Думал, в кабинете перекемарю, так с самого утра то одно, то другое, а теперь еще и жрать хочу. Мои-то уехали. Домой идти вообще не хочется, пустая квартира, как и не было никого.
        — С ними все будет хорошо.  — Семенов вспомнил, как его жена садилась в машину, и вздохнул.  — Мы этих гадов вычислим очень скоро. Я тут сводки старые просматривал, кое-что заметил интересное. Расскажу — не поверишь.
        — Поверю.  — Виктор тоже зевнул.  — Пошли практикантов в кафе за углом, пусть кофе принесут и пончиков. Я уже во все поверю.
        — Ну так слушай.  — Семенов достал из кармана аккуратный блокнот.  — Те видео, которые Михалыч показал, я отфильтровал по числам. И знаешь, что получилось? Ровно через четыре дня после выхода очередной программы фигурант, которого в ней песочили, попадал под раздачу: его избивали, подвергали унижениям, ну и прочие такие радости. Кроме Никиты Радецкого.
        — Откуда ж такая милость?
        — Не знаю,  — Семенов пожал плечами.  — Но основная масса избитых домашних тиранов — это граждане, скажем так, с низкой социальной ответственностью. А значит, все эти нападения не спонтанны, за ними стоит один конкретный человек — руководитель. И именно он решает, кто станет очередной жертвой.
        Его квартира провоняла хлоркой, и Виктор надеялся, что хоть сегодня запах выветрится. Он вычислил машину, постирал одежду, снова помыл пол на кухне, новую тряпку тоже выбросил. Но обнаружилась другая проблема: он не мог легализировать улики. Он даже отпечатки пальцев не мог прогнать по базе. Потому что, если они там есть и их владелец в розыске, его запрос засияет, как окна публичного дома в вечер пятницы. И у него тут же спросят: а где ты, товарищ Васильев, взял эти милые оттиски подушечек пальцев? И где теперь их правообладатель?
        Ну, не говорить же потом, что виновник торжества пошел покормить рыбок. В прямом смысле слова.
        — Так что там с этим Привиденькой?
        — Да все совпало.  — Сделали запрос на IP-адрес, он оказался динамичным, но повторения были характерны для определенного района… В общем, на этом мое понимание процесса закончилось, и, если тебе интересно дальше, спроси у этих гиков из компьютерного отдела. Они тебе расскажут, а потом сравним результат — на каком предложении ты перестанешь понимать, что они лопочут.
        — Неинтересно. Давай за Привиденьку.
        — Так я и говорю тебе за Привиденьку. Вычислили адрес, вычислили все его аккаунты в соцсетях и на интернет-площадках, я сделал запрос по его личности… Короче, в компьютерном никто домой тоже не пошел, как ты понимаешь.
        — Я сейчас заплачу от жалости к ним.  — Виктор покосился в сторону холодильника.  — Давай пивка выпьем, никакого терпежа. Второго не нашли? Громовержец который.
        Семенов с готовностью открыл холодильник и достал две замечательно холодные бутылки.
        — Нет, пока не нашли. Видимо, более продвинутый и хитрый гаденыш.
        — Это ничего. Привиденька, судя по всему, парень жидковатый и своего подельника нам, конечно, сдаст.  — Виктор задумчиво побарабанил пальцами по столу.  — Но вряд ли эти два баклана знают больше того, что им в подобной игре положено знать.
        — Может, найдется ниточка.  — Семенов отхлебнул пива, с тоской глядя за окно, где не было жизни.  — Ненавижу осень, Вить… Вот эту слякоть мерзкую, холодрыгу, темнеет рано, ощущение такое, будто все умерло. А тут еще все это.
        Виктор молча кивает, думая о произошедшем ночью. Труп убийцы уже должен проплыть достаточно, чтобы его не соотнесли с убийством в городе. Сотовый Виктор разобрал и разбросал по городу, предварительно изучив. Больше в карманах трупа не было ничего, что могло бы представлять интерес.
        Но оставались отпечатки, кровь, волосы и карточка, которую использовал новопреставленный в своих переговорах. Но как это можно проверить, не легализируя свой интерес, Виктор пока не придумал. Его больше тревожили слова убийцы о том, что история с Габриэллой не имеет отношения к проникновению в квартиру Виктора.
        «Хорошо, что Рая и дети уехали. Мать упиралась, а ведь кто знает, что они сейчас могли бы сделать, если даже ко мне в квартиру вот так запросто проникли.  — Виктор поставил пустую бутылку на пол и откинулся в кресле.  — Ладно, надо работать».
        — Виталь, ты езжай домой, поспи. А я подожду Привиденьку.
        — Скажешь тоже!  — Семенов, казалось, пустил корни на стуле.  — Я этот цирк ни за что не пропущу. Кстати, как там эта женщина? Ну, пострадавшая?
        — Звонил утром в больницу. Пока без изменений.
        Виктор ощутил вдруг ужасную усталость, словно на нем ночь напролет возили камни. Ему не давала покоя мысль о том, что произошло ночью. Умом он понимал, что это был единственный приемлемый вариант, и ему сейчас совсем не хотелось оказаться посреди служебного расследования. И совсем лишним для его семьи будет знание о том, что на полу их кухни скончался какой-то межеумок с любимым Раисиным ножом в животе и, что даже если труп будет найден, его никогда не свяжут с ним, Виктором Васильевым… но какой-то частью своей личности Виктор ужасался случившемуся.
        Ему и раньше приходилось убивать. При его работе очень сложно не попасть в ситуацию, при которой дилемма «ты или тебя» решается в считаные секунды. И вчера тело среагировало само, и у Виктора не было ни малейших сомнений по поводу правильности своих манипуляций с Раисиным ножом… Но вот потом он поступил не как полицейский, а как… ну, как Декстер, например. И ощущение Виктору не нравилось.
        Он привык действовать в правовом поле. Здесь он знал все ходы, что за чем и что из чего получается, и рядом всегда были коллеги, и все было ясно и абсолютно легально. А сейчас он ощущал зыбкость своего положения и начинал понимать, что Декстера из него не выйдет.
        Потому что одно дело представлять, как убираешь из списка живых разный нежелательный элемент — когда это просто представляешь, то, кажется, ничего сложного в этом и нет, а данное деяние вообще есть самое что ни на есть общественное благо в чистом виде. Но когда все-таки это случается…
        Читая в школе нудный роман «Преступление и наказание», Виктор реально не понимал, зачем студенту-убийце понадобилось изводить себя, и все его терзания казались смешными. Потом, уже работая в следствии, Виктор еще раз перечитал роман. Что-то сидело в нем занозой, не позволяя забыть странный сюжет. И снова удивлялся: с чего у студента сдали нервы, ведь совершенно ничто на него не указывало, не было ни единой улики, которая бы могла изобличить его, а криминалистики тогда вообще практически не существовало — кровь от сока отличить не могли, если пятна были старые. Ну, чувак, конечно, был с поехавшей на почве морально-этических исканий крышей. Таких людей и сегодня немало. Убил он старушонку из идейных соображений и случайного свидетеля убрал, что было правильно по сути, раз уж пошел на такое дело. Но потом-то что на него нашло?
        А вот сейчас Виктор понял.
        Невозможно убить человека и не испытать при этом некоторых неудобств чисто морального свойства — если ты нормальный человек, а не по пояс деревянный отморозок. И дело даже не в том, что он убил. В своей правоте Виктор не сомневался ни минуты, парень ведь не ради смеха вломился в его квартиру. Конечно, он бы убил его, и Раиса осталась бы вдовой, и ее роскошное тело состарилось бы в одинокой постели. Как не было для него самого другой женщины на Земле, кроме Раисы, так и для Раисы, он был в этом уверен, не было другого мужчины. Вот словно знали они друг друга задолго до того, как столкнулись на планете, и просто отыскали друг друга в толпе. И все, никакого везения — они с первого дня знакомства уже точно знали, что будут вместе.
        И допустить, чтобы его жена осталась одна просто потому, что каким-то уродам так захотелось, он не мог.
        Так что сам факт убийства его практически не встревожил.
        А вот то, что он был вынужден избавиться от трупа, вместо того чтобы сделать все по правилам, его очень тревожило. Он всю жизнь служил закону и вот совершил нечто, с законом несовместимое. То есть беспокоило его, по сути, не убийство, а то, что он скрыл это, избавившись от трупа.
        «Нет, не быть мне Декстером!  — Виктор отхлебнул пива и поморщился — даже пиво казалось ему сегодня безвкусным.  — Даже если учесть, что персонаж — просто художественный вымысел. Когда смотришь, как он утилизирует маньяков, то это кажется оправданным, но когда сам так…»
        — Вить, ты куда пропал?
        Виктор поднял глаза — Семенов смотрел на него слегка обеспокоенно.
        — За своих переживаю… как они там.
        Никак иначе ему было не объяснить свою озабоченность.
        И Виктор сомневается, что даже Дэну расскажет о том, что сделал. Скорее нет, чем да. Что знают двое, знает и свинья. Ночное превращение несостоявшегося убийцы в кормовую базу для рыб Виктор твердо решил скрыть и это знание унести с собой в могилу. А Раисин нож он отмыл, вымочил в отбеливателе, для верности развинтив ручку и промыв все элементы по отдельности. Так что нож теперь вообще никакая не улика.
        — Да ладно, распутаем, и все будет по-прежнему.  — Семенов зевнул.  — Сейчас вот Привиденьку поспрошаем, и пойду в кабинет, вздремну чуток. Домой-то смысла нет ехать теперь.
        Виктор кивнул. Ему и самому нестерпимо хотелось спать, но вовсе не хотелось ехать в опустевшую и ставшую вдруг какой-то гулкой квартиру. Не нравилась ему эта мысль.
        — Я тоже тут покемарю потом.  — Виктор бросил бутылку в корзину для мусора.  — Допросим, я доложусь Михалычу, и…
        Дверь открылась, и в кабинет впихнули плотного лысоватого мужика лет сорока.
        Виктор и Семенов взглянули на вошедшего с весьма злокачественным интересом.
        — Привиденька?
        Мужик икнул и пошел красными пятнами.

* * *
        Габриэлла вещала тонким прерывающимся голоском, аккуратно хлопая ресницами, а Аня Лепехина думала о том, как же ей хочется схватить негодяйку за волосы и бить о блестящий стеклянный стол, за которым та сидит вместе с длинношеей стриженой ведущей. Бить до тех пор, пока кровь не зальет блестящую поверхность, вбить этой мерзкой лгунье ее собственную ложь обратно в глотку.
        Кулаки сжались, но осознание собственного бессилия приводило в отчаяние.
        Они с Никитой съездили к Аниному приятелю Владу, который занимался разработкой, как он сказал, программного продукта, что бы это ни значило. И тот твердо обещал подумать, что можно сделать, но особо не обнадежил — слишком давно все это бродит по интернету, здесь уже мало что можно предпринять. Разве что отследить дальнейшие шаги как Габриэллы, так и ее группы поддержки.
        — Понимаете, домашнее насилие стало огромной проблемой. По статистике, каждая третья женщина подвергается домашнему насилию, причем не только физическому, когда можно получить реальные доказательства, то есть зафиксировать следы побоев…  — Влад поправил очки на переносице и покосился на Никиту.  — Зачастую это психологическое насилие, что тоже не айс. Потому сейчас в соцсетях популярны группы, выступающие против домашнего насилия. А интернет-сообщество, скажу я вам, это уже реальная сила, с которой приходится считаться. Ладно, я буду держать руку на пульсе, и если что…
        И вот этого «если что» оказалось чертовски много. Ссылки на обсуждения, репосты, а теперь вот эта передача. Влад прислал ссылку Ане на почту, и они вместе с Никитой смотрят ее в конце рабочего дня.
        Аня покосилась на Никиту, который сидел рядом, неподвижный и отстраненный. Но она уже понимала, что таится за этой выдержкой. И лучше бы он как-то проявил эмоции, было бы понятно, что он чувствует и что нужно сделать Анне, чтобы ему помочь. Но сейчас, когда они сидят в кабинете Никиты и смотрят это гадское видео с Габриэллой, они снова бесконечно далеки друг от друга. Даже два дня, проведенные вместе, ничего не значат, потому что одно дело, когда домашние хлопоты и совместные поездки к Никитиной маме в больницу, и тогда можно просто не говорить о смерти Игоря и гадкой Габриэлле, да и вообще многое можно осторожно обходить в разговорах. И совсем другое дело, когда они сидят вот так плечом к плечу в Никитином кабинете, в аквариуме лениво плавают разжиревшие от невиданного комфорта и сытости рыбки и то и дело заглядывают по своим надобностям сотрудники.
        И снова нужно выстраивать отношения, заново.
        А Никита прежний — отстраненный, далекий, очень деловитый.
        И если бы не это видео, которое они сейчас смотрят вдвоем, то словно и не было этих двух дней, когда она жарила оладьи на кухне в квартире Радецких, варила суп, собирала передачу в больницу, а Никита был почти нормальным.
        Но мерзкое видео, пусть по сути передача правильная и нужная, в котором отвратительная лгунья Габриэлла поливает Никиту грязью, сводит на нет все Анины усилия. Никита молчит как каменный. И скоро уже конец рабочего дня, и если он ничего не скажет и не предпримет… Тогда она останется ночевать в комнате отдыха, думает Анна. И если так получится, то будет паршиво, очень-очень паршиво.
        — Она лжет.  — Аня покосилась на Никиту.  — Неужели никто не понимает, что она лжет?
        — Многие не хотят понимать.  — Никита слегка оттаял.  — Зачем делать какие-то выводы, если все на поверхности? Вот хрупкая и очень пострадавшая жена, а где-то там вполне себе крупный самец, который только маскировался под порядочного человека, а сам-то…
        — А вот Виктор не поверил. Ну, полицейский.  — Аня взяла Никиту за руку.  — И многие не поверили. Особенно те, кто знает тебя.
        Никита вздохнул — его столичные друзья тоже знали его много лет, с некоторыми он был знаком еще с института, да и коллеги, и начальство — он ведь много времени проработал в той компании. И чем ему это помогло? Все они просто вычеркнули его из списка живых, никто и слушать не стал. Впрочем, Никита особо и не оправдывался. В нем всегда жила уверенность, что истина побеждает в любом случае, даже через годы. Но, конечно, было бы лучше, если бы она победила уже сейчас, потому что невозможно жить как на пороховой бочке, не зная, чего ожидать в каждую следующую минуту.
        — Давай сначала к матери заедем, а потом уж домой.
        Аня вспыхнула и кивнула. Это было то, чего она ждала,  — Никита должен был сам сказать. Позвать ее в свою жизнь, сделать по собственной инициативе что-то, что определило бы ее дальнейшие действия. И если бы он сейчас промолчал, то они просто бы вышли из кабинета и разошлись в разные стороны. Но он сказал, и Аня была рада.
        — Подожди меня тут. Я пойду куртку и сумку свою заберу из шкафчика.
        Никита кивнул — он уже включил рыбкам режим заката, и подождать Аню в кабинете казалось ему хорошей идеей. Когда за ней закрылась дверь, он с шумом выдохнул. Знала бы Аня, чего стоили ему эта фраза и этот будничный тон. Он целый день обдумывал, как сделать так, чтобы Аня Лепехина сегодня снова уехала с ним. Одно дело, когда она не смогла бросить его, пока была полиция, больница, а потом нужно было ехать на похороны Игоря и к матери с передачкой, а потом, по доброте душевной, она осталась и жарила ему оладьи, сварила суп, а утром они вместе приехали на работу. И совсем другое, когда не обстоятельства вынуждают Анну быть рядом с ним, а только ее желание. И его предложение.
        Весь день, пока он разбирался с рутинными обязанностями, долго беседовал с Важинским, который все ходил вокруг да около и никак не мог прямо сказать о своих намерениях, Никита думал о том, что вечером нужно будет как-то так повернуть дело, чтобы Аня снова уехала к нему домой. Ему казалось немыслимым, что менеджер Лепехина соберется и уедет куда-то на улицу Лизы Чайкиной, а он останется с Габриэллой в анамнезе. Потому что он только-только начал снова обретать почву под ногами.
        Никита был умен и, несмотря на свое горе, способен проанализировать свои чувства. Да и анализировать, собственно, было нечего. Все как в классических учебниках по психологии: история с Габриэллой полностью разрушила его зону комфорта, вначале он был в недоумении, потом ощущал обиду от несправедливости происходящего и от своей полнейшей несостоятельности, потому что его возражения никто не принял во внимание, а потом он злился. На Габриэллу, а еще больше на себя самого. Как он мог ничего не замечать! А потом он понял, что произошло, и произошло именно с ним, хотя он этого и не заслужил. И тогда пришло глухое отчаяние.
        Если бы не мать, и не сердитый Семеныч, и не Ника… Он вдруг подумал, что именно в провинциальном Александровске встретил людей, которые не просто поверили ему, даже посмотрев видеодневник Габриэллы, но и помогли снова встать на ноги. Именно благодаря этим людям он принял случившееся и нашел в себе силы двигаться дальше. И он не собирался больше уступать ничего из того, что успел достичь.
        И Аня Лепехина была нужна ему.
        Но свои чувства к ней Никита пока не анализировал. Просто очень уютно оказалось пить вместе чай, обсуждать работу и последние события, и даже историю с Габриэллой. Никита больше не стыдился случившегося. И помолчать с Анной тоже было уютно. Ее большие искристые карие глаза внимательно смотрели на него, и он ощущал, что Аня на его стороне, и это было важно.
        А еще ему нравилось, как она укутывается в свой нелепый шарф, похожий на домотканую дорожку, и как, чертыхаясь, ищет сотовый по карманам, и… В общем, Аня Лепехина неожиданно стала важной частью его жизни. Его жизни, но он не был уверен, хочет ли она того же. И Никита никак не мог сообразить, как сказать ей о том, что она ему нужна.
        И опасался того, что за этим последует.
        А потом вспомнил, как она сама говорила, что может нормально жить, только если ощущает свою нужность. Ну, так вот — она очень нужна ему, Никите. Так он и сказал. И обмер от восторга, когда Аня обрадованно улыбнулась и ушла за своей курточкой и шарфом. Словно тоже считала, что так оно и должно быть.
        И на это им обоим понадобился ровно один день.
        Никита не мог не думать о том, как он ухаживал за Габриэллой. Цветы, конфеты, рестораны, бутики, бесконечная череда выставок, филармоний, театров. Поездка в Париж, а потом в Голландию. Габриэлле хотелось выходить в свет, а ему хотелось посидеть дома. Вместе посмотреть какой-нибудь фильм, или почитать книгу, или даже просто помолчать вместе. Суета его утомляла: ладно бы просто сходить в театр, но потом придется идти в какое-нибудь арт-кафе или в ресторан, да еще в компании друзей и знакомых Габриэллы. И они будут чирикать на свои общие темы, а у него с ними общих тем не было, потому что он торговал металлопрокатом, станками, грузовиками и прочими вещами, весьма далекими от, например, театра абсурда.
        Но он терпел все это, потому что Габриэлла смотрела на него томными карими глазами цвета виски и была похожа на фею — в этих ее кудряшках, ресницах, тоненькая и легкая, с немного детским голоском. И он хотел, чтобы она была только его. И пусть бы все знали, что она — его. Девушка, жена, друг.
        Но Габриэлла была кем угодно, только не другом.
        У Ани глаза цвета шоколада — искристые, бархатные. В остальном она совершенно не эльф, и когда плачет, то нос у нее краснеет и распухает, но это ничего не значит, потому что она друг. Может, и все остальное тоже, но друг — прежде всего.
        Когда был жив отец, Никита никогда не думал о природе их с матерью отношений. Они были родители, они жили в одной квартире, спали в одной кровати — это когда отец бывал дома, и Никита воспринимал это… да никак не воспринимал, вот оно было так, и так оно должно было быть.
        Но когда не стало отца и мать совершенно потерялась в мире, Никита впервые задумался, что связывало его родителей, кроме того, что они были женаты и родили его, Никиту. И начал вспоминать разные мелочи, которые мелочами-то не были, если вдуматься. Например, как мать без единого упрека принималась собирать вещи, сама организовывала все переезды, в какую бы глушь отца ни переводили. Как налаживала на новом месте быт, не отвлекая отца от службы, но обеспечивая ему максимально возможный комфорт.
        И как отец приезжал из командировок и всегда привозил матери подарки. И как он собирал в степи для нее незамысловатые букеты, выскочив из машины. Купить цветов в гарнизоне было негде, но в степи цвели маки, и отец набирал их изрядную охапку и смеялся, потому что половина их облетала по дороге. А мать ставила пострадавший букет в стеклянную вазу и тоже смеялась.
        А утром она вставала первой, чтобы приготовить отцу его любимые блюда. И когда отец приходил со службы домой, устало молчал, держа ее за руку или рассказывал что-то, а мать слушала, иногда задавая вопросы, или высказывала свое мнение о ситуации. И отцу это было важно — ему было нужно, чтобы кто-то, кому он доверяет, не просто слушал его, но и советовал или оценивал. Отец всегда внимательно слушал, что говорит мать, обдумывал и тщательно взвешивал. А потом отвечал — нет, не согласен, и вот послушай почему. Или — да, тут ты права, так и сделаю. Или — ну, рациональное зерно здесь есть, я подумаю. Так они и жили, ведя неспешную беседу о том, что было важно для них обоих или для кого-то одного, но другой всегда понимал значимость того или иного события в жизни супруга.
        Никита потом долго думал о том, как жили его родители, и в какой-то момент вдруг понял: они с Габриэллой никогда не разговаривали ни о чем, кроме ее желаний или планов на отпуск. Ну, еще каких-то ее друзей обсуждали. Обменивались дежурными фразами, но никогда не говорили о важном.
        И рухнуло все потому, что он вообще не знал женщину, с которой жил. Она не хотела рассказывать о своем прошлом, и он принял это как должное. Он даже не думал о том, какая жизнь была у его Вишенки до него. И не потому, что был эгоистом, не любил ее или ему было неинтересно, а потому, что он уважал ее желания, а еще не хотел делить свою Вишенку ни с кем и ни с чем. Даже с прошлым.
        Мать пыталась Габриэллу расспрашивать, пока в какой-то момент просто не уехала, потому что жить в доме, где никто ни с кем не говорит, не смогла. Ведь они с отцом говорили постоянно. Всегда, как им случалось быть вместе, их жизнь наполняли разговоры обо всем на свете. А главное, в их доме всегда царил мир. И Никита вырос в полнейшей уверенности, что так должно быть у всех и всегда.
        Когда в его жизни появилась Габриэлла, они стали жить вместе, потом поженились, он априори полагал, что у них будет все так же, как было у его родителей. Вот просто само собой!
        Это уже потом он понял, что не было ни отношений, ни семьи. И отчасти он сам в этом виноват: он не работал над отношениями, поскольку был уверен, что все будет нормально просто потому, что они живут в одной квартире, спят в одной постели и вообще женаты.
        Теперь он знает, что это глупость — ожидать какого-то автоматического счастья.
        Вот спроси его сейчас, какое у Вишенки было любимое блюдо, а он и не знает. В ресторане она заказывала морепродукты и устрицы — это сейчас очень модно!  — от одного вида которых Никиту передергивало. Но нравились ли они Габриэлле, он не знал, да и вопросов таких не задавал. Дома жена готовила грибной суп или борщ, жарила котлеты, но Никита в какой-то момент сообразил, что они никогда не ели вместе. Когда он уходил, Габриэлла еще спала, и он сам разогревал себе завтрак, обедал в офисе, а ужинал поздно, и жена лишь составляла ему компанию за столом. То есть она старательно готовила его любимые блюда, но не афишировала своих вкусов. И потом Никита понял, отчего так — кулинарные таланты были частью ее продуманного плана.
        А потом грянуло то, что навсегда изменило его жизнь.
        Никита все время пытался понять, как такое вообще могло выйти. И в какой-то момент пришел к выводу, что сам во всем виноват. Ведь если бы он не был таким доверчивым влюбленным ослом, то присмотрелся бы к Вишенке внимательнее, а то и разузнал бы о ней побольше.
        А его не насторожило даже то, что она не любит кошек.
        — Я понятия не имел, что она за человек,  — пробормотал Никита, наблюдая, как угасает свет в аквариуме, а телескопы становятся все более сонными.  — Я вообще не думал об этом.
        А ведь у родителей были совсем другие отношения. Они чувствовали друг друга, и каждый делал все что мог, дабы другому было комфортно. И когда соседки вздыхали, сочувствуя его матери: вот бедняжка, муж укатил, а она вынуждена сама все организовывать, Никита понимал, что они заблуждаются. Он уже в детстве знал одну из особенностей характера матери: она терпеть не могла, когда кто-то путается у нее под ногами, если она чем-то занята. Она терпеть не может кому-то что-то поручать, особенно в деле, которое считает на данный момент приоритетным. Именно потому отец оставлял ее наедине с переездом, а не потому, что не ценил ее. Он просто знал мать так, как знаешь близкого человека. Они оба знали друг друга и были, кроме всего остального, лучшими друзьями.
        У Габриэллы не было друзей. Вернее, какие-то люди вокруг нее были, но каждый из них имел свою отдельную функцию. С одними она ходила на выставки, с другими сплетничала, с кем-то бродила по магазинам. По-настоящему никого из этих людей Никита не знал — в дом Габриэлла никого не приглашала.
        Потом, правда, выяснилось, что исключительно по его вине — якобы это он ей запрещал.
        Он не знал женщину, на которой женился. Он ничего не знал о ней самой как о личности. Он не работал над отношениями. Собственно, он вообще не создал никаких отношений.
        Он продолжал жить той жизнью, к которой привык, и считал это само собой разумеющимся. Еще и радовался, что Габриэлла приняла эти правила.
        А ему бы тогда подумать: а почему она все вот так сразу приняла, почему просила только денег и подарков, а не внимания и интереса к себе? Ответ лежал на поверхности: она усыпляла его бдительность и уже тогда знала, что сделает. Она выбрала его из толпы таких же яппи, потому что он владел пятикомнатной генеральской квартирой в центре столицы.
        И если он ничего не знал о Габриэлле, то она-то его хорошо изучила. Она точно знала, что будет наиболее болезненно для него и чему он не сможет оказать сопротивление.
        Он был для нее объектом, средством для получения того, что она хотела получить. И она сделала все, чтобы войти в его жизнь незаметно. А что больше всего мы замечаем? Изменения в быту, в домашнем привычном укладе.
        — Я идиот.
        Никита запер ящик стола — больше по привычке, которая появилась у него после всего случившегося. Он перестал доверять миру, и хотя раньше ему казалось, что он циничный прожженный тип, который видел все, но в его доме никогда не запирались на ключ комнаты, ящики, шкафы. Документы, фотографии, его электронная почта, контакты в телефоне — все это Габриэлла отлично изучила, как оказалось. А у него были контакты всего нескольких ее знакомых, и то лишь потому, что иногда она им звонила с его корпоративного телефона.
        В коридоре послышались чьи-то шаги. Никита вздохнул и поднялся, покосившись на свой аквариум — телескопы явно собрались спать, свет в их водном мирке практически совсем погас. Когда он выключил свет, аквариум погрузился в сказочный полумрак. И ему захотелось, чтобы Лепехина вошла в кабинет, и они вместе смогут посмотреть, как угасает свет в зарослях водорослей.
        Никите захотелось разделить свое чувство с Аней, потому что когда смотришь из темноты на еще освещенный аквариум, то видишь все совсем не так, как днем. Никита сам поразился своему желанию. Романтика! Конечно, эта не та романтика, как если бы он ждал ее на берегу моря, чтобы полюбоваться на закат, но тоже неплохо. Телескопы, застывшие среди водорослей, выглядят величественно и инопланетно. Только двое самых молодых продолжают деловито ковырять грунт в поисках пищи, и Никита подавил в себе желание досыпать им корма. Но так делать нельзя, это нарушит порядок, привычный уклад, к которому обитатели аквариума успели привыкнуть.
        На листе эхинодоруса ярко-желтым пятном выделялся домик улитки-ампулярии. Никите ужасно хотелось развести еще и нимфеи, но все его старания не давали видимых результатов. Капризные красавицы у него упорно не приживалось, зато эхинодорус разросся ковром.
        Дверь открылась и тут же закрылась. Никита удивленно поднял брови. Аня решила поиграть в прятки? Или это не она?
        По полу покатился какой-то предмет. Никите показалось, что это просто стеклянная литровая банка, но потом в угасающем свете аквариума он увидел, как из емкости быстро и страшно выползло что-то.
        Да что же это? И тут Никита понял что. Вернее, кто.
        В тишине раздалось характерное шипение. Никита замер, не в силах двинуться. Он боялся змей, это был его глубинный животный страх, о котором мало кто знал. Он боялся змей даже на картинках и стыдился своей фобии. Но как-то Габриэлла затащила его на выставку тропической фауны, и в одном из многочисленных аквариумов, из которых таращились игуаны и тритоны, оказалась полосатая змея. Обманчиво ленивая, она то и дело высовывала красный раздвоенный язык, пробуя на вкус мир вокруг. Никите стоило невероятных усилий сдержаться и не отскочить, не заорать.
        Он сдержался, сказал только: ненавижу этих тварей. Но Габриэлла, видимо, все тогда поняла.
        Свет в аквариуме совсем погас, змея зашипела в темноте, и Никита понял, что пропал. Он не видит ее, до выключателя у двери — примерно пять шагов, и если он в темноте наступит на змею или же она сочтет движение угрозой, а она сочтет…
        Дверь открылась.
        — Никита, ты здесь?
        Аня стоит в освещенном проеме двери, и Никита ничего, совсем ничего не может сделать.
        Зато он может видеть, как змея сжалась в пружину, готовясь к броску.
        15
        — Никак не выходит у меня пробить эту девку. Которая Габриэлла.  — Генка вздохнул, неудача его огорчила.  — Сбросил данные Олегу и еще парочке ребят, они тоже ищут.
        — Что значит — не можешь пробить? Есть же документы…
        — Вить, по документам получается, что до брака с Никитой Радецким ее в природе не существовало.  — Генка покосился на белый чайник и подумал о кофе, но вовремя вспомнил, какую растворимую дрянь пьют полицейские.  — То есть где-то она была, конечно, только вряд ли под тем же именем. Стрельцова Габриэлла Альбертовна — уже само по себе дичь. Ты вот произнеси это, и поймешь, что такое имя не может быть настоящим.
        — Я тебе таких имен нарою, закачаешься!  — Виктор засмеялся.  — Нет, Ген, имя — это не улика. Что еще есть?
        — Ну, то видео, что генерал раскопал…  — Генка с тоской думает о кофе и о своей жене Маше, уехавшей вместе с семьями остальных полицейских.  — Я сделал анализ звуковой дорожки. Знаешь, при наложении озвучки всегда есть несовпадения мимики и собственно звука. Сейчас, при нынешней технике, эти несовпадения составляют микроскопические единицы, но они всегда есть. При простом просмотре этого не заметить, но техника распознает несоответствия. Так вот: здесь таких несовпадений нет, ни в дневнике, ни в роликах. Она всегда говорила сама.
        — Может, близнецы?
        — Тоже нет. Абсолютно идентичных людей не бывает, те же микроны в различиях, которые обязательно уловит моя программа. Генерал прав, это одна и та же барышня. Она параллельно делала два проекта, труженица эдакая! Видеодневник начала вести буквально сразу после брака, а эти передачи начали выходить на ее канале в интернете за два с половиной месяца до того, как был обнародован дневник. Понимаешь? Она все продумала, очень хладнокровно и с дальним прицелом.
        — Но голос?
        — Есть люди с широким вокальным диапазоном.  — Генка вспомнил запись какого-то шоу, где парень пел женским голосом, а потом мужским, и в обоих случаях очень талантливо.  — Это не обязательно певцы, хотя такие люди чаще всего умеют петь, но не все свой талант демонстрируют.
        — Как это? Если есть голос…
        — Ну, например, у человека психологическая травма. У меня в конторе сидит девочка… Да ты ее видел, полненькая блондиночка.
        — Ангелина, да?
        — Да, Ангелина.  — Генка засмеялся.  — Был у нас корпоратив, у Олега день рождения. Ну, ресторан там, то да се. И кто-то напоил Ангелину, не совсем до положения риз, но так, ощутимо. А мы с собой караоке притащили, все веселятся, поют дурными голосами, и кто-то для смеха включил оперную арию «Аве Мария» Шуберта на итальянском. Типа — кому не слабо? Изрядно выпившая Ангелина берет микрофон… и весь ресторан просто замер. Все, кто там был. Это такой голос! Такой невероятный вокал, исполнение настолько профессиональное, словно в итальянской опере сидели! У нас зал отдельный был, так туда битком люди набились, аплодировали ей как на настоящем концерте. Она пела и пела, я ушам своим не верил! Нет, у нее и так голос приятный и звонкий — многие клиенты хвалят. Но такого я не ожидал, да и никто не ожидал! Так это ж не все еще, Вить!
        — Ее пригласили петь в Ла Скала?  — подначил приятеля Виктор.
        — Именно!  — удовлетворенно кивнул Генка.  — В аккурат на следующий день к нам в контору заявился резвый такой старичок — директор филармонии. И предложил Ангелине стать звездой. Сольные выступления в Ла Скала сулил. Только Ангелина наша от него шарахнулась, как черт от ладана, а потом у нее вообще истерика началась. Старик был в шоке, такой талантище пропадает! Час ее уговаривал, а она ни в какую.
        — И почему?  — Виктора история заинтересовала.
        — Я ей налил коньячку в кофе, и мы выспросили, как же так. И знаешь, что оказалось? Она этот голос обнаружила у себя лет в двенадцать. Включала записи арий и пела, но только когда была одна дома. Родители ее были людьми весьма приземленными и разных там песен не понимали. В школе, кстати, о ее таланте знали: Ангелину даже сделали солисткой школьного хора. Все прочили ей прекрасное будущее, только родителям не до нее было. Заняты они на работе, да. И вот так пела она в хоре, солировала на разных концертах, и была счастлива, и готовилась к какому-то важному концерту. И как раз решила сказать родителям, пригласить их, удивить. Но за неделю до концерта соседка, живущая через стенку, пожаловалась ее матери, что Ангелина очень громко поет. Дескать, мешает ей. Ну, а мать рассердилась. Она понятия не имела, как поет Ангелина, к тому же была в тот момент уставшей и раздраженной, а тут еще эта мымра с жалобами, и мать тогда сказала одну только фразу: Ангелина, неужели ты не понимаешь, что это, в конце концов, просто смешно? Дословно. Ангелина запомнила это на всю жизнь. Смешно, понимаешь? Девчонка и так
была не слишком в себе уверена, а тут услышать такое от матери, одобрения которой она так ждала.
        — И что было потом?
        — А в том и дело, что никакого «потом» уже не было, Витя.  — Генка вздохнул.  — Она больше никогда не пела на людях. Концерт, к которому она так готовилась, для нее не состоялся. Руководитель хора на коленях ее умолял спеть, мать требовала, узнав положение дел. Но — все! Ангелина никогда больше не пела. Дома стоит караоке, и за эти годы она сама себе поставила голос, выучила итальянский и пела для себя, просто не могла не петь, но на людях — никогда. Вот так одна фраза родителей, сказанная в момент раздражения, может сломать ребенка и перечеркнуть его жизнь, которая в ином случае сложилась бы гораздо ярче и лучше. Но фраза сказана, и жизнь человека пошла совсем по другому пути. Ну, сейчас она обещала подумать. Старик ходит к ней домой — он сидит в ванной, а она поет, вроде как в одиночестве… Потом разбирают по нотам, но дело это, похоже, весьма непростое для нее даже на таких условиях. Так что будет ли с этих певческих пряток толк, пока неизвестно.
        — И ты думаешь…
        — Я думаю, Никита Радецкий ничего не знает о своей бывшей жене.  — Генка пожал плечами.  — Не понимаю я этого, Вить. Когда я положил на Машку глаз, то сунул нос во все, что ее касалось. Я хотел знать о ней абсолютно все, и не потому, что взвешивал, стоит ли связываться, а потому, что влюбился. Ее проблемы стали напрямую касаться и меня, хотя она этого и не знала еще! Я бы принял ее, даже если бы она оказалась в прошлом уголовницей или наркоманкой, да и в настоящем тоже. Мы бы все преодолели, раз уж это моя женщина. А тут — ничего, ноль, и его это устроило.
        — Ну, бывает и так, наверное.
        — Бывает,  — кивнул Генка.  — Полно таких семей, когда живут в одном доме люди, совершенно друг другу чужие, но зачем-то детей рожают. Вот и у Никиты так вышло. И никто, кроме него самого, в этом не виноват. Смотреть надо, на ком женишься. Так что нужно поискать певуний, какие-то старые ролики. Короче, я покопаю в этом направлении.  — Генка поднялся.  — Тема очень горячая, но если мы пробьем эту Габриэллу, то подельник ее тоже недолго сохранит инкогнито.
        — Думаешь, есть подельник?
        — Уверен.  — Генка взъерошил волосы.  — Слишком большой размах, слишком много людей в это вовлечено. Кто знает, сколько еще таких вот Привиденек на изготовку сидят? Нам надо не просто найти преступников, нам надо полностью дискредитировать Габриэллу в Сети. Так что я еще покопаю, но ты будь осторожен. Мне кажется или что-то тебя тревожит?
        — Да, наверное.  — Виктор покосился на запертую дверь кабинета и молча передал приятелю конверт.  — Потом поговорим, и то если время будет.
        Генка удивленно вскинул брови, но конверт взял и молча кивнул. Конечно, кабинет могли прослушивать.
        Ситуация слишком горячая, вот что.

* * *
        Генерал Бережной всегда старался быть объективным. За это его ценило начальство и уважали подчиненные.
        Однако абсолютная честность Бережного частенько становилась проблемой для людей, пытающихся использовать систему в собственных целях. И это были люди при власти, при деньгах и при твердом убеждении, что весь мир вращается вокруг них, прекрасных и важных. Но Бережной за долгие годы работы научился не только бескомпромиссной твердости в отношении преступающих закон, но и дипломатии. Он ненавидел этот «марлезонский балет» — так он называл дипломатические пируэты, которые иногда приходилось исполнять, но понимал, что иначе ему не сидеть в своем кабинете.
        И ладно бы дело было в нем одном, но за ним стоит его команда, отличные ребята, сыщики от бога, и случись ему уйти, им тоже придется уходить. И они, конечно же, найдут себе занятие. Такие нешто без дела засидятся? Да только Бережной хотел, чтобы и система хоть немного менялась, а если в ней будет все меньше людей, которых интересует истина и правосудие, то жить в стране станет невозможно. Когда люди не ощущают защиты от правоохранительной системы, когда они не могут защитить свои права, основа государства подрывается.
        А государство — это не просто система принуждения, но и система сдерживания.
        Бережной долго мог рассуждать об уровнях правосознания граждан, но сейчас, сидя в кофейне, где ему назначил встречу его знакомый, он думал об опустевшей без жены и дочки квартире. И о том, сколько им понадобится времени, чтобы раскрыть дело. И удастся ли привлечь виновных, потому что это самое главное в их работе: найти настоящего виновника и сделать все, чтобы он получил по заслугам.
        Человек, которого он ждал, никогда не опаздывал. Бережному это было отлично известно. И он специально пришел пораньше, чтобы просто посидеть среди обычных людей и подумать.
        — Здравствуй, Андрей Михалыч!  — за столик подсел немолодой подтянутый человек, одетый в джинсы и короткую куртку.
        — Здравствуй, Игорь Палыч.
        Всегда у них такое перетягивание каната, с самого детства. Они редко соглашались друг с другом и за всю жизнь так и не стали друзьями, но при случае всегда помогали и поддерживали друг друга, негласно уговорившись не задевать острых тем.
        — Холодина какая!  — Гость расстегнул куртку и улыбнулся официантке.  — Большую чашку чаю с лимоном и медом, пожалуйста.
        Бережной молча наблюдал, как его приятель обживает столик. Вот отодвинул солонку и пластиковую рекламку бизнес-ланча, вот снял куртку и повесил на спинку стула, потянулся за меню, открыл на странице с десертами.
        — Кофе, понимаешь, не пью.  — Игорь щелкнул пальцами.  — Яблочного пирога мне к чаю подайте еще. Андрей, а ты?
        — Да и мне, пожалуй.
        Диана уехала, и в их доме уже не пахло выпечкой, а выпечку Бережной любил.
        Они какое-то время молчали, глядя в окно, забрызганное каплями дождя. Они не так давно виделись, и разговор у них был, как всегда, полушутливый. А вот сейчас Бережной думает о том, как ему начать разговор о комиссии генерала Радецкого и судьбе офицеров, входивших в состав этой комиссии. И как на это среагирует его давний приятель и по совместительству глава одной из спецслужб Игорь Капинус.
        — Игорь, я сейчас кое-что хотел у тебя спросить, но если ответить не можешь, то хотя бы не лги мне.  — Бережной кивнул официантке, которая принесла заказ, и замолчал, позволяя девушке расставить посуду.  — Да, горячий чай сегодня как нельзя кстати.
        — То-то. Предисловие очень серьезное, я обеспокоен.  — Игорь ухмыльнулся.  — Перестань менжеваться, как институтка в борделе. Спрашивай, если я в курсе, можешь рассчитывать на меня. Что ж ты, Андрей Михалыч, всю жизнь меня и так, и эдак поворачиваешь, а у тебя все изнанка получается.
        — Да потому что хитер ты, Игоряша, не в меру!  — Бережной засмеялся и долил себе чаю.  — Сам-то как, на пенсию не собираешься?
        — Пока не собираюсь, не время.  — Капинус поковырял ложечкой пирог.  — Куда там на пенсию, когда работы невпроворот! Молодые-то больше на выгоду смотрят, а при таком подходе государственный интерес не соблюсти. Мы с тобой как два пня на дороге: выкорчевать бы их, да присесть при случае не на что будет. Нужны, стало быть.
        — Ну, скажешь тоже! С пнями сравнил.  — Бережной засмеялся.  — Нет, брат, я себя в пни записывать не позволю.
        — Да какой ты пень! У тебя жена-красотка и дочка маленькая.  — Капинус покачал головой.  — Молодцы вы с Дианой, что девчонку взяли к себе, пропала бы по интернатам.
        Бережной пожал плечами. О чем тут говорить? Забрать к себе осиротевшего ребенка им с Дианой показалось самой естественной вещью на свете. Свои дети выросли, общих заводить было уже поздно. А тут Аленка — прозрачная от перенесенной болезни и застарелого голода, никогда не знавшая ни нормального дома, ни родительской ласки. И он всем сердцем потянулся к этому ребенку, но не знал, как сказать жене, но та уже сама все решила. И уж она-то, со свойственной ей прямотой, не стала придумывать, как же сказать, что она хочет забрать Аленку, а просто сообщила: Андрюша, у нас будет ребенок.
        Их отговаривали. Бережной с удивлением смотрел на чиновницу ювенальной юстиции, которая говорила: девочке восемь лет, она дочь многократно судимых алкоголиков, вы представляете, какая там наследственность?! А Бережной уже придумал, как обставит Аленкину комнату, какие игрушки купит ей, сколько книжек поставит на новенькие полки. Мысленно он уже выбрал Аленке комнату на их с Дианой даче, гулял с дочкой по лесу и кормил ее малиной. Какая наследственность, что за глупости, если этот ребенок уже их собственный? Их общая дочка, которая пока в больнице, но оттуда она поедет не в приют, а к себе домой, к родителям, которые уже любят ее! И что может устоять перед такой любовью?
        Игорь Капинус был одним из тех, кто не отговаривал. Он объявился в их доме через неделю после того, как они с Дианой забрали Аленку. Нагрянул неожиданно, принес серого пушистого зайца, с умильной мордахой и большим желтым бантом на шее. А еще пакет с фруктами и конфетами, билеты на какое-то детское шоу в театре. Потом сидел на кухне, пил чай и поглядывал на Аленку, которая суетилась тут же. Пока еще невесомая, стриженая, но уже в мягком домашнем халатике и тапочках с пушистыми цветами-помпонами. Он сидел, поддерживал обычный их с Бережным разговор, шутливо-колючий и обоим им интересный, но его взгляд то и дело обращался к Аленке. А та словно почувствовала доброжелательное внимание незнакомого человека и примерно через полчаса после знакомства, пересилив смущение и робость от непривычной пока ситуации, протянула Игорю дольку апельсина. Бережной руку бы дал на отсечение, что его давний приятель, циник и социопат Игорь Капинус, был в шаге от того, чтобы прослезиться.
        И, уходя, он хлопнул Бережного по плечу и сказал:
        — Молодцы, ребята! Большое вам человеческое спасибо!
        Они поняли друг друга отлично.
        Социальное сиротство стало настолько острой проблемой, что даже одна спасенная детская судьба — это нечто важное! И хотя Бережной считал свое позднее отцовство огромным счастьем прежде всего для них с Дианой, но Капинус был прав: без их участия Аленка попала бы в приют. И генерал внутренне содрогался от одной мысли о том, что стало бы с его девочкой в казенном учреждении.
        А ведь они могли разминуться с Аленкой, если бы не темное и запутанное дело, которое он тогда вел со своей группой.
        — Игорь, что тебе известно о группе генерала Радецкого и работе комиссии, которую он возглавлял?
        Тень мелькнула на лице Капинуса и пропала. Кто-то чужой, может, и не заметил бы, но Бережной заметил и понял.
        — А скажи на милость, каким боком ты к данному делу?
        — Вопросом на вопрос?  — Бережной насмешливо прищурился.  — Кошерненько…
        — Нет, просто любопытно.  — Капинус подозвал официантку.  — А принесите-ка нам еще чаю, дорогая. Так я тому удивляюсь, Андрей Михалыч, что данное дело было в ведении Министерства обороны, а потом военной прокуратуры. Ни я, ни уж тем более ты никаким к нему боком…
        — То есть ни одно ведомство не заинтересовалось таким внезапным и массовым падежом поголовья личного состава комиссии и членов их семей?
        Капинус задумался, подошедшая официантка принялась составлять с подноса новый чайник, вазочки с медом и сливками.
        — Так что же, Игорь?
        Бережной потянулся к меду, пока официантка наливала ему чай. Капинус жестом отказался от помощи девушки.
        — Я сам, спасибо. Все ведь выглядело естественно, ты же знаешь. Тот утонул, ту укусила внезапно заползшая в городской двор змея. Ну, и остальные очень внезапно и очень обоснованно скончались, но предъявить-то нечего. Поскольку, безусловно, весьма художественно исполнено.
        — То есть ты со мной согласен: в этом деле прослеживается чей-то умысел?
        — И трезвый расчет, и филигранное исполнение.  — Капинус вздохнул и взял чайник.  — Но ты так и не сказал мне, Андрей, ты-то как об этом деле узнал. Или не скажешь?
        — Скажу, отчего же не сказать. Мед у них очень душистый, попробуй.  — Бережной вдруг ощутил, как устал, даже голова закружилась.  — Дело у нас наметилось. Ничего особенного на первый взгляд, но потом оказалось, что все куда серьезнее, чем мы думали. Вот и вышли на комиссию Радецкого, сопоставили. И как-то не верится мне в случайность такого массового ухода из жизни людей, причастных к тому давнему расследованию. Но сам понимаешь, у нас связаны руки.
        — А у меня не связаны?
        — Игорь, у тебя уж всяко больше полномочий.  — Бережной повел плечами, словно хотел сбросить внезапно навалившуюся усталость.  — Мы-то, как ты правильно заметил, вообще никаким боком, не наша юрисдикция. Мы даже официально дело не возбуждали, только по факту хулиганства, а полуофициально занимается этим у меня Васильев. Ну, ты его знаешь, Виктор.
        — Любитель пива?
        — Да. Толковый малый, кстати. И я думаю — кто-то мог захотеть мстить за посаженных в тюрьмы родственников. Например, у начальника округа был сын или брат.
        — Начальником там был некто Завадский — застрелился, когда понял, что все всплыло.  — Капинус вздохнул.  — У него был пасынок, но дело в том, что он два года назад погиб в одной из миссий, он был специалистом по оружию. Да, он мог бы, но я точно знаю: парень погиб.
        — Ну, он погиб, а кто-то — нет и вполне мог…
        Голова закружилась, чашки и столик поплыли перед глазами. Бережной только успел подумать, что не мог Игорь Капинус отравить его. Вот не мог, и все! А если не он, то, значит, кто-то еще, и сам Игорь тоже в опасности. И что Диана будет ужасно горевать, и Аленка, его Аленка…
        А больше он ничего не успел ни подумать, ни почувствовать.
        16
        Привиденька обильно потел. Виктор с отвращением смотрел, как крупные капли пота катятся по практически лысому черепу, и мужчинка вытирает их линялым клетчатым платком.
        — Рассказывай заново.  — Виктор вывел на экран форму протокола.  — Теперь это показания.
        — Показания?  — Привиденька отшатнулся.  — Значит, вы открыли дело?
        — Грамотный, вижу.  — Виктор усмехнулся, но эта усмешка вряд ли способствовала восстановлению душевного равновесия злополучного Привиденьки.  — Открыто уголовное производство по факту злостного хулиганства, повлекшего за собой тяжкие последствия. Вы женщину уложили в больницу, и доктора не дают гарантий, что она выживет. Под вопросом это пока.
        — Послушайте…  — Привиденька сделал попытку приподняться со стула, но взгляд Виктора пригвоздил его к месту.  — Послушайте, это недоразумение. Просто шутка, мы не хотели… не собирались… да кто мог знать, что пожилая женщина среди ночи откроет дверь и увидит… ну, все это. Обычно ее сын выходил первым, очень рано. Это он должен был обнаружить!
        — То есть какое-то время вы следили за распорядком дня семьи Радецких.
        — Конечно!  — Привиденька активно кивнул, а Виктор сидел все с тем же каменным лицом, внутренне радуясь тому, как толстяк сам роет себе яму.  — Мы не хотели, чтобы пострадала его мать. Мы же не звери! Мать не виновата, что сын урод… хотя она его таким воспитала, но вряд ли она учила его избивать женщин.
        — Ага. Вот мы и дошли до самой сути.  — Виктор начал заполнять протокол.  — Теперь сделаем все точно по закону. Расскажешь по порядку — все как есть. Чистосердечное признание смягчает вину, как ты, вероятно, знаешь. Итак, фамилия, имя, отчество, дата рождения, домашний адрес?
        — Курбатов Владимир Олегович.
        Привиденька говорил, запинаясь, пот продолжал обильно стекать по его толстым щекам, и Виктор ощутил гадливость. Он брезговал этим пустым человеком, который в свои почти сорок лет находил удовольствие в злых тупых шутках.
        — Значит, вы с гражданином Окальским наблюдали за распорядком семьи Радецких.
        — Да! Громовержец сказал, что мать Радецкого лежала в больнице, у нее сердце больное, и мы не хотели, чтоб она… ну, увидела.
        — Но увидела именно она.
        — Мы же не хотели!  — всполошился Привиденька.  — Мне очень жаль! Мы не хотели, чтоб так вышло. Она… как она?
        — Она плохо. И если она не выживет, вы оба сядете за убийство, я об этом позабочусь.
        Виктор чувствует, что устал. Не просто вот в данный момент, а вообще — устал. Он устал видеть изнанку жизни, видеть то, что обычные люди стараются не замечать, предоставляя Виктору и его коллегам право убирать дерьмо за неудачными образцами сограждан.
        Сейчас самое лучшее наказание для Привиденьки — надавать ему хороших пинков, заставить каяться и плакать на камеру, а потом выложить это в интернете. Потому что это ему страшнее, чем тюрьма. По крайней мере, сейчас страшнее. О том, что такое настоящая тюрьма, он не имеет представления, да и просто еще не осознал, прожив всю жизнь в вирте, что кнопки «вернуть назад» в реальном мире нет.
        — Зачем вы вообще все это затеяли, два дебила?
        — Послушайте, вы же ничего не знаете!  — в глазах Привиденьки зажегся огонь мессианства.  — Вы думаете, этот Радецкий, весь из себя прилизанный сукин сын, невинная жертва? Как бы не так! В интернете есть блог его бывшей жены, она вела видеодневник, где наглядно показано, что этот урод вытворял, когда никто не видел. Она же девчонка! Худенькая, маленькая, как птичка, а он периодически избивал ее, насиловал, унижал. Пользовался ее зависимым положением, она едва смогла сбежать от него.
        — Ну, допустим. И что?
        — Что значит допустим?!  — Привиденька снова попытался вскочить, но Виктор не позволил.  — Там все снято, день за днем. Специалисты смотрели — дневник подлинный, она вела его именно день за днем. Вы представляете, что происходило? И таких семей множество, но многие женщины не решаются ни протестовать, ни даже рассказать о том, что им приходится терпеть в семье. Они же сломлены и запуганы! И таким вот радецким нужно дать понять, что общество осуждает подобные вещи. И если их не наказывает закон, найдутся люди, которые воздадут.
        — И воздавать будешь ты?
        — А почему нет?  — Привиденька смахнул с носа каплю пота и приосанился.  — Чем больше будет непримиримых граждан, чем больше будет волна общественного осуждения этого отвратительного явления, тем большее количество женщин будут понимать, что и для них есть защита. А домашние тираны будут знать: за их жертв есть кому вступиться. Вот у меня сосед всю жизнь избивает жену. Я эти крики слушаю уже лет семь, как раз тогда они переехали в наш дом, и полиция не реагирует…
        — И ты воздал?
        — Что?  — Привиденька оторопело смотрит на Виктора.  — Что вы имеете в виду?
        — Ты говоришь правильные вещи: домашние насильники должны знать, что их поступки влекут за собой общественное порицание и воздаяние. Согласен. Но теперь хочу узнать, как ты воздал своему соседу.
        Привиденька вдруг как-то увял, потупился и замолчал.
        — Что, диванный воин? К соседу ты не пошел, потому что от него можно выхватить реальных звездюлей? А в интернете можно булькать что угодно. Девицы ахают и «лайкают», и ты чувствуешь себя нереально крутым чуваком, практически Бэтменом. А потом в компании с таким же недоумком ты решил свершить воздаяние? Чувствуя себя Джеймсом Бондом, следил за Радецким, изучая его расписание, а тем временем твой подельник купил реквизит. Кстати, откуда кровь?
        — Громовержец… он же в больнице работает.  — Привиденька вздохнул.  — Это же он Радецкого срисовал, когда тот к мамаше своей приходил. Он и адрес добыл, и узнал, где тот работает. Ну, а дальше дело техники…
        — Лет на пять все это тянет, каждому.
        Привиденька осекся, начал хватать ртом воздух и закашлялся:
        — За что?
        — Поясню.  — Виктор с удовольствием рассматривал Привиденьку.  — Во-первых, явный умысел, во-вторых, группа лиц. За групповое преступление срок всегда больше. Мы докажем, что преступление тщательно готовилось, свяжем аккаунты на интернет-ресурсах с твоей реальной личностью. Собственно, мы это уже сделали, как видишь. Ну, а дальше все будет зависеть от того, выкарабкается потерпевшая или нет. Так-то, друг ситный. А ты думал, это игрушки все? Нет, у данного деяния есть определение и квалификация. И то, что ты «не хотел», вообще суд не заинтересует.
        — Громовержец говорил, в случае чего просто штраф…
        — Который ты бы заплатил с пенсии матери?  — Виктор презрительно прищурился.  — Значит, так! Если хочешь себе помочь, то давай рассказывай, кто вас на это деяние подбил. Ни в жизнь не поверю, что ты сам все это придумал и спланировал.
        Если бы не мать Никиты Радецкого, не ее бледное до синевы лицо на носилках «Скорой», Виктор бы сейчас даже пожалел незадачливого Привиденьку, потерявшегося в жизни настолько, что сама жизнь у него перекочевала в вирт. Но жалости нет, а есть холодная и вполне осязаемая злость на недоумков, перепутавших реальную жизнь и интернет-разборки.
        — Я… послушайте, но это же очевидная глупость!  — Привиденька завертел головой, пытаясь найти взглядом Семенова, который за все время не проронил ни слова.  — Ну, послушайте же! Это была просто шутка! Никто не мог от нее пострадать!
        — Однако в результате злостного хулиганства, которое являлось спланированным и преднамеренным деянием группы лиц, пострадала гражданка. Пострадала серьезно, и этого уже ни вернуть обратно, ни исправить нельзя. И отвечать за это придется. А вот кто из вас будет организатором, а кто пойдет «прицепом» — это тебе решать. Не сейчас, так через час, но подельника твоего мы вычислим. И я уверен, что как только он усядется вот на этот стул, то тут же скажет, что это ты подбил его и даже заставил, а он ни сном ни духом.
        Привиденьке эта мысль, видимо, тоже пришла в голову, и он сник окончательно.
        — Так будешь сейчас рассказывать или в камере подумаешь?
        Привиденька вздрогнул, и Виктор просто кожей ощутил, как он вдруг из Привиденьки превратился в Курбатова Владимира Олеговича, уроженца поселка Балабино, тридцати семи лет от роду, злостного алиментщика и безработного. И реальность, навалившаяся на виртуального мстителя Привиденьку, оказалась настолько неумолимо ужасной, что он вдруг закрыл лицо руками и заплакал.
        — Я расскажу… но позвоните моей маме. Пусть придет мама, и я расскажу.
        Виктор вздохнул. Взросление Привиденьки обещает быть тяжким.

* * *
        Змея метнулась куда-то в сторону, и Никита видит, что Аня ничего пока не поняла. Она недоуменно переводит взгляд с него на угасший аквариум, а он лихорадочно соображает, что делать. Но подходящих идей нет.
        — Аня,  — голос спокойный, как всегда.  — Ты не входи и дверь закрой.
        — Что?..
        — В кабинете змея.
        — Какая змея?! Откуда она взялась?
        — Просто поверь мне на слово. Закрой дверь.
        — Ну, ты это сейчас просто отлично придумал!  — Аня достала сотовый.  — Ты можешь выйти?
        — Могу, но она где-то здесь. Вдруг среагирует на движение и нападет?
        — Тогда просто очень быстро выходи.  — Девушка что-то поискала в интернете, потом, удовлетворенно хмыкнув, набрала номер.  — Алло, это служба отлова животных?
        Никита понимает, что Аня права. Змея, напуганная внезапным светом, затаилась где-то в кабинете и вряд ли сейчас нападет. Но он боится, так боится, что у него внутри все сжалось в ледяной колючий комок, а сердце отстукивает бешеную дробь.
        — Я…
        — Просто сделай четыре быстрых шага. Никита, сейчас же. Даже если она бросится, на тебе надеты джинсы и высокие ботинки. Вот если б лето, сандалии там и шорты, тогда да. А так-то! Ну, давай, быстро!
        Возможно, Анин тон так повлиял на Никиту, но он, собрав в кулак всю волю, что еще осталась, прикинув расстояние до двери, сделал шаг, потом еще два и оказался в коридоре. Дверь захлопнулась, и Никита, прижавшись к стене, перевел дух.
        — Ненавижу этих тварей.
        — Я тоже.  — Аня оглянулась, коридор был пуст.  — Как в твоем кабинете оказалась змея?
        — Я не знаю,  — пожимает плечами Никита.  — Я спиной стоял. Услышал шаги, думал, это ты. Потом вкатилась банка, и она выползла. Зрелище так себе, знаешь ли.
        — Значит, шаги были женские.  — Аня снова берет сотовый и начинает искать нужный контакт.  — Ну, что ж, тем хуже для нее.
        — Для кого?
        — А кто бы она ни была!  — Аня закипает горячей яростью.  — Подлость какая! А все же я бы эту гадскую змею ни за что на свете в руки не взяла, даже в банке… Ой, я знаю, кто это мог быть! Погоди, мне нужно позвонить. Эти, из службы отлова, сказали, что уже едут. Им очень интересна змея, просили не убивать ее.
        — Да кто ее убивает…
        Никита сел на ступеньку и закрыл глаза. Он перестал уже что-либо понимать в происходящем, и все труднее делать вид, что его все это не тревожит. Но нужно держаться — ради матери, ради себя. Да и ради Ани тоже, если на то пошло. Зря она, что ли, нянчится с ним который день, чтоб он вот так расклеился? Нет, надо держаться. У отца бывало и похуже, а он всегда держался и был спокойным и доброжелательным. Мало что там внутри кипит, а надо держаться во что бы то ни стало! Незачем посторонним людям видеть, что у тебя внутри кипит.
        — Никита, сейчас приедет Виктор.
        — Виктор?..
        — О господи, соберись. Тот полицейский, что приходил.
        — А, помню.
        Виктор приходил к нему позавчера утром, и вчера они тоже виделись… или уже сегодня? В общем, ночью. Но ему кажется, что это было вечность назад. События как-то очень быстро разворачиваются, и Никита думает о том, чего еще ему теперь ждать — ножа в спину, шальной машины на переходе, яда в стакане чая? Он думает о том, что змея могла его укусить и сейчас он был бы уже мертв, а значит, все его неприятности уже закончились бы. Но как тогда мама? У нее, кроме него, никого больше нет. Надо держаться, надо выжить
        А еще он категорически не хотел умирать именно такой смертью. Вот как угодно, только не от укуса мерзкой ужасной твари. Хотя, вполне возможно, змея и неядовитая, но Никите это все равно. Его страх перед отвратительными тварями никуда не девается даже от точного знания, что гадина не ядовита.
        «Господи, я больше не смогу работать в этом кабинете.  — Никита снова и снова вспоминает, как выползала из банки змея.  — Интересно, камеры Важинского были включены?»
        Важинский, легок на помине, поднимается по лестнице. Никита понимает, что ему надо бы встать, он все-таки директор, но сейчас ему вообще наплевать на этикет.
        — Сидите, Никита Григорьевич. Сейчас велю принести вам воды.
        — Я не кисейная барышня. Вода — это уже лишнее, Алексей Дмитриевич.  — Никита усмехнулся.  — Вопрос в другом: работали камеры или нет?
        — Работали.  — Важинский вздохнул.  — Я решил повременить с демонтажем, пока все не прояснится. Исключительно для вашей пользы, Никита Григорьевич. Моя работа заключается именно в обеспечении безопасности на вверенном мне периметре.
        Важинский так и сказал — «периметре». И было в этом что-то нарочитое, что-то такое, от чего Никита вдруг подумал: «А чего это я тушуюсь перед ним? Да плевать на его прищур! Ну, смотрит он, как я рыбок кормлю. Какие секреты он мог узнать, подглядывая за мной в кабинете? А что видел видеопасквиль Габриэллы… Так его еще несколько тысяч граждан видело, а может, и больше. К счастью, далеко не все поверили».
        — Хорошенькая безопасность! Кто-то в магазин змею пронес!  — Никита в упор смотрит на Важинского.  — А если не одну? Укусит кого-то из сотрудников, или покупателя, или даже ребенка. Вы это себе представляете? Надеюсь, от ваших камер хоть в этот раз был какой-то толк.
        — Я займусь этим.  — Важинский потоптался рядом, опешив от такого напора всегда корректного директора, которого он втайне считал слабаком и простофилей, потом присел на ступеньку рядом с Никитой.  — Неладное у нас происходит, Никита Григорьевич. В коллективе разложение пошло, понимаете. А тут еще все эти события вокруг вас.
        — Кому не нравится работать в нашем магазине — выход всегда есть.  — Никита холодно смотрит на Важинского.  — Все знают, где находится дверь в этом помещении. А болтовня… Ну, поболтают, конечно. Этого не избежать, на чужой роток не накинешь платок. Просматривайте то, что наши сотрудники пишут в соцсетях, и, если кто-то перейдет грань, просто дайте мне знать. И мы решим, просто сболтнул человек лишнего или преследует какую-то цель.
        — Дельно.  — Важинский уважительно кивнул.  — Давайте сейчас посмотрим записи с камер. Я тут еще одну по-тихому установил. Уж не обессудьте, Никита Григорьевич, но в свете последних событий…
        — И сотрудники о ней не знают?
        — Ни одна живая душа! Запись идет на мой компьютер и больше никуда. Так что если даже злоумышленник сумел обойти уже установленные камеры, ведь об них-то все знают, то эту он обойти не мог.
        — Или она…  — Никита вздохнул.
        Ничего не меняется, некоторым людям нужно хорошенько наподдать, только тогда можно добиться уважения. Вот и Важинский после взбучки переменился разительно.
        — Где она установлена?
        — Прямо в шурупе, которым привинчена табличка «Директор» на вашей двери.  — Важинский вдруг смутился.  — Я понимаю, что должен был сказать, но потом решил не говорить. Я хотел точно знать, кто приходит, в каком виде, что приносит. А то ведь может хулиганство случиться… Вот как давеча у вас дома, а мы и знать не будем, кто пакостит.
        — Кто напакостил у меня дома, полиция уже знает.  — Никита снова ощущает, как злость и отчаяние поднимаются в нем.  — Но тут дело похуже. Кто-то убил Игоря Недзвецкого, и убили его, уж не обессудьте, прямо у вас под носом. Никакие камеры не помогли, и охрана ничего не видела, а теперь еще это. Как пронесли змею и одна ли она была?
        — Пронесли, скорее всего, в обычной банке. Дырок в крышке навертели, чтоб не задохнулась, и пронесли. Ей-то большая банка ни к чему, литровая за хоромы сойдет. Их вывозят контрабандой вообще в пластиковых бутылках по несколько штук в одной, чтоб вы понимали.  — Важинский прислушался.  — Кажется, служба по отлову приехала.
        — И полиция.  — Подошедшая Аня сунула Никите в руки пластиковую бутылку с водой, и Никита вдруг понял, как ему хотелось пить.  — Ничего, все утрясется, Никита Григорьевич.
        — Утрясется.
        Никите хочется обнять Аню, до того он устал от напряжения и страха, но он понимает, что это в любом случае плохая идея. Во-первых, из-за невозможности предсказать реакцию самой Ани, во-вторых, из-за Важинского, внимательно за ними наблюдающего, а в-третьих, из-за поднимающихся по лестнице ловцов ядовитых гадов.
        Никита встал со ступенек, приветствуя троих мужчин в зеленых комбинезонах и высоких сапогах.
        — Это ж надо! Змея в наших широтах!  — радуется крупный усатый мужчина, который в этой группе, видимо, за старшего.  — Король.
        — Что?
        — Я — Король, фамилия такая.  — Усатый ухмыльнулся и подмигнул Ане.  — Ну, давайте, удивляйте, я от нетерпения по дороге чуть не извелся. Котов сбежавших ловим, собак тоже, лисиц в парке, даже крыс ловили в квартирах, пауков сбежавших, удавов, а вот змей в городе еще ни разу не ловили.
        — Вообще ни разу?  — не может удержать от улыбки Анна.
        — В Привольном было дело. Как-то ловили в доме гадюку,  — доверительно сообщил усатый.  — Хорошо, малец приметил с вечера, что заползла. Все семейство сидело на улице, ждали нас, в дом ни-ни. Ну, оно и правильно, гадюка была самая что ни на есть настоящая, клыкастая и ядовитая. А в дом заползла, стало быть, на мышей поохотиться. А ведь змеи избегают контакта с человеком, но все чаще мы встречаем их в пригороде, прямо во дворы заползают. И они не виноваты, что человек выгоняет их с насиженных мест! Расширяются населенные пункты, распахиваются поля, разрушаются экосистемы. А змее куда податься, если добычи нет? Вот и ползут в города! Не с голоду ж им помирать. А в городах мыши, почитай, в каждом подвале, ешь, не хочу. Но змея, знаете ли, не уходит с территории, которую считает своей. Ее разве убить или далеко завезти, а так — нипочем не уйдет. Ладно, где в последний раз видели змею?
        — В кабинете,  — Никита кивнул в сторону двери, в душе надеясь, что видит он подобную гадость и правда в последний раз.  — Там она, я дверь запер.
        — Мыши у вас там, что ли…  — Король озадаченно смотрит на Никиту.  — Как она там оказалась? Или вы ее в аквариуме держали?
        Никиту даже передернуло от такого предположения. Он представил, как вместо мирных и симпатичных телескопов, флегматично роющихся в грунте, в его аквариуме лежит одинокая коряга, на которой извивается змея.
        — Я что, похож на извращенца?  — Никита фыркнул.  — Но змея там.
        Усатый недоверчиво покачал головой и кивнул своей небольшой команде.
        — Володя, давай инструмент. Руслан, контейнер готовь.  — Король взял в руки какую-то палку с петлей на конце.  — Змеи, граждане, очень нежные создания, особенно тропические. Им чуть кормежка или температура не та — может и погибнуть.
        — Да откуда вы знаете, что она тропическая?  — Важинский решил сорвать злость на Короле, и напрасно.
        — А нашу местную гадюку сейчас взять негде, они попрятались на зимовку и дрыхнут.  — Король иронично прищурился.  — Стало быть, тут кто-то интересный, да. Но если промерзла наша змейка, то может погибнуть.
        И хотя Никита всеми фибрами души ратует за то, чтобы проклятые твари издохли все до единой, но он понимает, что есть вещи поважнее, чем его иррациональные фобии. Например, экосистема планеты, которая не переживет исчезновения целого вида.
        — Ну, пошли.  — Король кивнул Никите.  — Не боись! Все в лучшем виде сделаем. Главное, чтоб змеюка не погибла. Конечно, тропическая она, откуда другой было взяться…
        Дверь в кабинет открылась, пропуская команду по отлову животных, а по лестнице уже поднимается знакомый Никите полицейский.
        — Здороваться не будем, виделись.  — Виктор хмуро кивнул присутствующим.  — Кто-то всерьез взялся за тебя, Никита Григорьевич. Змея… Откуда взяться змее, они все в это время года десятые сны видят. Точно змея?
        — Сам видел.
        — Ну дела.  — Виктор поискал взглядом место, где бы он мог присесть, и, не найдя, опустился на ступеньку.  — Записи с камер изъять.
        Пришедший с ним Семенов кивнул двоим своим подчиненным. Он инстинктивно занял позицию подальше от двери кабинета, как будто змея могла вдруг вырваться оттуда и напасть на всех, до кого дотянется. Семенов пожалел, что оставил в сейфе пистолет, хотя в душе признавал, что стреляет он очень средне и вряд ли попадет по такой шустрой мишени, как змея.
        — Записи у охраны.  — Важинский покосился на Никиту.  — А одна у меня. Видите, верхний шуруп на табличке? Там камера, установил вчера.
        — У тебя просто пунктик на камеры.  — Виктор обернулся, когда Аня тронула его за плечо.  — Что?.. Спасительница ты моя.
        Он сгреб девушку в охапку и шутливо чмокнул ее в щеку, принимая у нее из рук бутылку пива. Аня засмеялась, зардевшись. А потом засмеялись все, даже Никита, которому стало вдруг не так страшно. Он же больше не один! Рядом Аня и Важинский, с которым еще не все ясно до конца, но начальник охраны скорее на стороне его, Никиты, чем на чьей-то еще. И полицейский тут, и Король в кабинете, и… В общем, надо брать себя в руки, что такое, расклеился!
        Дверь кабинета открылась, и оттуда показался торжествующий Король с пластиковым прозрачным контейнером в руках.
        — Ну, ребята, порадовали.  — Король приподнял контейнер, и Никите стоило огромного труда не отскочить и не броситься бежать куда глаза глядят.  — Это настоящий африканский бумсланг. Водится в Южной Африке. Красавец, молодой совсем, вполне здоровый экземпляр.
        Зеленая змея, которая вызвала такой бурный восторг Короля, свернулась в контейнере, словно хотела спрятаться. Однако радости Короля по поводу отличного здоровья змеи никто из присутствующих разделить не смог. И даже не пытался.
        — Оно ядовитое?  — Аня с опаской кивнула в сторону контейнера.  — Зеленая какая…
        — Чрезвычайно ядовит.  — Король влюбленно смотрит на змею.  — Яд более смертоносный, чем яд кобры, при укусе мгновенная смерть. Но тот, кто принес его сюда, в змеях не разбирается совершенно. Да, змея очень ядовита, но совершенно не агрессивна. Это не черная мамба, которая не просто нападает первой, но способна преследовать любого, кто вторгся на ее территорию, и преследовать довольно долго. Или, допустим, австралийская змея тайпан. Не только считается самой ядовитой змеей в мире, но и нападает часто первой. Такой у него скверный нрав.
        — А вот это…  — нерешительно интересуется Никита.
        — Наш зеленый приятель африканский бумсланг кусает в самом крайнем случае, когда совсем уж не может избежать этого,  — спешит успокоить его Король.  — Например, если вы на него случайно наступили или как-то еще поставили в ситуацию, из которой он не видит разумного выхода. Тогда, конечно, тяпнет, все честь честью, как тут не тяпнуть при таких условиях. А в большинстве случаев эта змея избегает прямого столкновения с человеком, она пуглива и всегда старается уползти, спрятаться. Даром что взрослая особь порой достигает длины трех метров.
        — Три метра!  — ахает Анна.
        — Да, этот еще детеныш, но ядовит как положено. Если бы он укусил, то пиши пропало. Но что-то напугало его, и он решил не нападать, а просто спрятался. В корзине для бумаг сидел, бедолага! И здесь холодно ему, как бы не заболел. Ладно, ребята, мы потопали, парня надо устроить и покормить. Видите, стресс у него, а это никуда не годится. Володя, давай-ка укутаем контейнер, как бы не простудить нам рептилию…
        И они ушли — бравые парни из службы по отлову животных. И Никите совершенно ясно, что судьба змеи интересует Короля и его подчиненных гораздо больше, чем его, Никиты, судьба. И, возможно, по-своему они правы.
        — Интересное замечание!  — Семенов перевел дух и снова превратился в стопроцентного полицейского.  — Тот, кто принес змею, не знал ее повадок. Обычную гадюку раздобыть-то сейчас негде, они все в спячку давно впали. Так что этого точно купили на черном рынке. Видимо, сказали: давай поядовитее, им и выдали этого… бушмена…
        — Бумсланга африканского.  — Виктор фыркнул.  — Бушмены — это вроде как маленькие негры такие.
        — Ну, бумсланга. Африканского, ага. А то, что он не набросится сразу на первого попавшегося человека, того и не знали. Что могло его напугать только…
        — Я дверь открыла, свет из коридора.  — Аня забрала из рук Виктора пустую бутылку, которую он не знал куда определить.  — Я пошла одеваться и задержалась в раздевалке, не могла шкафчик открыть, замок вдруг заклинило. Пока открыла, пока оделась, подхожу к двери, смотрю — темно. Я дверь толкнула, и свет из коридора. Змею-то я не видела, конечно. А ее, видимо, свет напугал.
        — Понятно.  — Виктор повернулся к Важинскому.  — Давай записи отсмотрим.
        — Да я уж посмотрел.  — Важинский протянул Виктору планшет.  — Вот, готовый портрет.
        С монитора на Виктора смотрит племянница его жены, Арина.
        У Виктора сжались кулаки. Безмозглая девка каким-то невероятным образом проникла в магазин и отколола такой номер.
        — Покушение на убийство.  — Виктор представил, как запихнет малолетнюю идиотку в «обезьянник» с бомжихами, и эта картина согрела его сердце.  — Эту барышню я отлично знаю, и посадить ее мне доставит огромное удовольствие. Это двоюродная племянница моей жены. Гадкая девка — злобная и тупая, как сапог. Ну, насидится теперь, я…
        — Послушайте, Виктор,  — Никита тронул полицейского за плечо.  — Ничего же не случилось, не надо ее сажать. Бога ради, ей же лет семнадцать?
        — Девятнадцать.  — Виктор ухмыльнулся.  — Я из нее душу выну, вот увидишь. Я… Никита, дай-ка свой телефон, мне позвонить надо, а деньги, как на грех, закончились.
        Никита протянул Виктору телефон. Когда он думает о зеленой змее, притаившейся в корзине для бумаг, то понимает, что корзину придется вынести, потому что всякий раз, протягивая руку, чтобы выбросить ненужные бумажки, он будет представлять там эту проклятую змею и ему будет казаться, что она до сих пор там. Или она вообще была не одна, и одну-то поймали, а вторая до сих пор сидит в кабинете, затаилась и ждет.
        Но он понимает и то, что ни одна живая душа не должна узнать об этих его страхах.
        Виктор вернул ему сотовый, и Никита машинально спрятал его в карман. Нужно ехать к матери в больницу, а потом домой. После пережитого ему очень хочется спать.
        — Езжай домой, Никита.  — Виктор уже несколько минут наблюдает, как Никита делает вид, что ничего особенного не случилось.  — А мы поедем в управление, дел полно.
        «Вот умеет человек сохранять невозмутимый вид.  — Виктор почти с завистью смотрит на Никиту.  — Ведь испугался он до смерти, а поди ж ты! Как будто ничего не случилось, говорит, улыбается… Надо попробовать так когда-нибудь».
        Зазвонил сотовый, и Виктор с надеждой взглянул на номер, но звонила не Раиса, номер незнакомый.
        Виктор не любил звонков с незнакомых номеров, но при его работе отвечать на такие звонки все равно приходилось.
        Что хотел сказать незнакомец, Виктор понял далеко не сразу. Просто не хотел этого слышать и понимать. Даже вытянул руку с телефоном, словно это ядовитая змея, невесть как оказавшаяся в руке. Но незнакомец был настойчив и требовал немедленно прибыть в управление.
        — Я все понял, сейчас буду.
        Семенов понял, что случилось что-то очень скверное. Он никогда не видел Виктора Васильева в таком состоянии, и у него только один раз было такое лицо — когда его друга и напарника Дэна Реутова почти убил залетный убийца.
        Но сейчас Реутов далеко, увез свою знаменитую жену куда-то в теплые страны, а стало быть…
        — Кто?
        — Михалыча убили.
        Семенов слышит слова, но смысл их его сознание отторгает. Бережного он знал столько, сколько работал в полиции, а это без малого двенадцать лет. И он еще зеленым салагой затвердил накрепко, что Бережной — человек справедливый, честный и абсолютно профессиональный. Все уважительно и по-доброму звали начальника Михалычем, и все знали, что к нему можно было прийти в любом затруднительном случае, и он всегда помогал — если не делом, то хорошим советом. Дверь его кабинета была всегда открыта как для старых следаков, так и для неопытных оперов.
        И теперь Виктор говорит, что его убили.
        Михалыч не мог умереть, это какая-то ошибка. Он только жить начал — женился, дочку завел, он был счастлив, и они все радовались за него. И он, занимая высокую должность, создал их команду, которая распутывала самые, казалось бы, безнадежные дела, в которых непонятно было, за что и взяться. И Семенов был страшно горд, что состоит в этой команде, хотя знал, что другие полицейские косятся на них и болтают за спиной разное. Но работа была настоящая. И Семенов понимал, что шанс поработать с таким человеком, как Бережной, перенять его опыт, выпадает, может, раз в жизни.
        А теперь, похоже, из полиции им всем придется уйти.
        Но это ничто в сравнении с тем, что Бережного больше нет.
        — Едем.  — Виктор посмотрел на Никиту.  — Давай с нами, некогда мне тебя сейчас опрашивать, и людей свободных нет. Но ты мне будешь нужен, так что поедешь с нами.
        — У меня машина тут.
        — Оставь, никто с вашей стоянки не украдет, камеры кругом.
        Виктор понимает, что нужно держаться и нужно позвонить Дэну, а самое ужасное — как сказать жене Бережного… но все равно Виктор ощущает, что его сознание не пропускает эту мысль, не желает признавать.
        Бережной не мог погибнуть, не такой он человек.
        17
        — Жалко Михалыча.
        Голос Виктор узнал — это дежурный, сидящий сегодня на телефонах. Виктор обладал хорошей памятью на голоса, и если раньше, еще в молодости, иногда мог забыть лицо, то звуки он запоминал накрепко, и голос дежурного сержанта знал отлично.
        — Жалко,  — второй — молодой опер, несколько лет работающий в одном из отделов, иногда Виктор встречал его в здании управления полиции.  — Хороший был мужик, справедливый и честный, таких теперь нет. При нем работалось отлично — я, знаешь, не из тех, кто любит совестью поторговать или там задержанного попинать, а он эти качества в сотрудниках очень ценил. А теперь кто знает, как оно будет… пришлют какого-то хапугу-беспредельщика, и опять начнется свистопляска…
        — Да, кого ни назначат, все будут хуже, чем Михалыч. Другого такого нет, и не будет уже.
        — То-то и оно. А хуже всех будет Реутову и Васильеву. Им-то, по ходу, и вовсе увольняться придется.  — Опер вымыл руки и чем-то звякнул.  — Они распутывали дела, никто не говорит. Да только кое-кому при этом очень солоно пришлось, многим на мозоли наступили. Новый-то вряд ли потерпит их. Своих доверенных лиц приведет, а этих запихнет на какие-нибудь конторские должности, и они сами уйдут.
        — А может, Реутова назначат, он же заместитель.
        — Не назначат, у него звания не хватит, и вообще он фигура совсем не та. Михалыч — он же был… ну, Михалыч, его все знали и уважали, а Реутов уже при нем взлетел… Нет, так-то он мужик очень толковый и дело наше хорошо знает. Я работал с ним, мне понравился его подход. Но тут ведь должность, понимаешь, отчасти политическая, а политик из Дэна никакой. Ну, а без Дэна и Васильев не удержится.
        — Васильев — хороший мужик и полицейский отличный.
        — Хороший, не спорю, и следователь толковый. Это он так другой раз простаком прикидывается, для дела иногда полезно бдительность усыпить. Я и сам у него эту методу для работы перенял, когда понял, что он валяет дурака, и работает она безотказно. А так он если уж вцепится в дело, то не отпустит, пока не доведет до конца. Но не все это понимают. Он привык простака включать, вот многие и думают, что без Дэна он ничто и никто, да только это не так. Но Васильеву без напарника будет хреново, они ж с Дэном годами вместе работали, а напарник — это не просто напарник, это друг и член семьи. Даже если Васильева оставят, с другим напарником он не сработается. Он, поди, и сам это понимает, так что тут дело, считай, решенное. А уйдут эти двое, и Семенов не удержится, уйдет вслед за ними. Вот уж кто удачно примазался к этой звездной компании, так это Семенов. Выстрелил ему шанс, и он его не упустил.
        — А ты бы упустил? И никто бы не упустил.  — Дежурный, похоже, решил выступить адвокатом дьявола.  — Виталька — хороший парень! Иногда его дежурство с моим совпадает, так он не гоношится, даром что офицер, спускается к нам, сидим в дежурке, чай пьем, он простой в общении, веселый очень.
        — Мы все — хорошие парни, Саня, но хороший парень — это не профессия. Этот-то, что сейчас в кабинете Михалыча засел, кто такой, знаешь?
        — Нет. Откуда?
        — Вот и я не знаю. И никто его раньше не видел, а ведь я все начальство в лицо знаю, но этого деятеля вижу впервые, и он мне очень не нравится, сразу скажу. Но нам что, мы люди маленькие. Ладно, дай мне закурить, я свои сигареты в машине оставил.
        — Вот ты так вечно, и…
        Дверь закрылась, Виктор вышел из кабинки. Хорошо, что коллеги его не заметили. При нем бы не стали говорить так откровенно, зато теперь он точно знает, какое к ним отношение среди рядовых коллег.
        И опер прав: кто бы ни пришел на место Бережного, им троим из полиции придется уйти. Понятно, что без работы они не останутся, да только разве дело в этом.
        Но сейчас и это кажется Виктору совсем неважным, потому что боль от утраты гнездится в его груди, и он наклоняется над раковиной, чтобы намочить волосы и ополоснуть лицо. Бережной стал для него не просто наставником, он стал настоящим другом. Виктор искренне уважал и любил генерала, с которым было пройдено достаточно, чтобы понимать: этот человек надежный, как скала, никогда не подведет, на него можно полностью положиться во всем. А когда Виктор понял, что генерал так же доверяет ему, это много для него значило.
        А еще телефон Дэна не отвечает.
        Виктор вытерся рукавом и вышел из туалета. В коридоре управления, несмотря на поздний час, было многолюдно. Виктор идет в кабинет Бережного, делая вид, что не замечает взглядов коллег. Он точно знает, что болтают полицейские, и в другое время его бы это злило, но не сейчас.
        А еще Виктор не знает, позвонил ли кто-нибудь Диане. Жена генерала вместе с их дочкой тоже пребывала где-то в убежище, и Виктор не знал, где именно, он нарочно не хотел этого знать. Он только знал, что все их близкие находятся где-то вместе, и это его радовало — они поддержат друг друга.
        Но теперь встал вопрос о том, что нужно сообщить семье генерала о случившемся горе.
        А еще этот холодноглазый человек, по-хозяйски занявший кабинет Бережного.
        Виктор всегда считал себя человеком сдержанным и очень ценил это качество в других людях, справедливо полагая, что окружающим совсем не обязательно видеть то, что у тебя внутри. Эмоциональные всплески не помогают делу, зато дают представление о том, что именно может вывести тебя из равновесия, а знание натуры человека — это, при случае, оружие.
        Вот ведь кто-то знал, что Никита, например, боится змей. Конечно, боятся змей девяносто девять процентов граждан, и дурная репутация у этих тварей целиком заслуженная, как ни крути. Но есть люди, у которых имеется фобия — они боятся змей не как остальные, то есть просто опасаясь и избегая настоящих рептилий. Нет, обладатели фобии боятся их панически, даже нарисованных, на картинках. И хотя у Никиты завидная выдержка, он едва мог держать себя в руках, и кто-то понял его самый главный страх. Кто-то, кто был рядом достаточно долго, чтобы изучить Никиту и в какой-то момент понять.
        Сегодня его не просто пытались убить руками безмозглой девчонки. Нет, убийца хотел, чтобы перед смертью Никита испытал свой главный ужас, чтобы последние минуты его жизни были наполнены животным, иррациональным страхом, который словно бы вышел из его кошмарных снов.
        А всего-то и надо было — быть рядом, чтобы в какой-то момент понять.
        И, возможно, Никиту испытывали на разные раздражители, пока не нащупали то, что нужно. А сделать это мог лишь тот, кто был рядом постоянно, при ком он хоть иногда расслаблялся, обнажая себя настоящего, и при ком он однажды не смог сдержаться.
        И все это еще раз подтвердило уверенность Виктора в том, что никто не должен знать, кто ты есть на самом деле и какие чувства испытываешь в том или ином случае. А для этого нужно постоянно прятать самого себя за какой-то маской. Именно маску видят люди, и она есть у каждого, нужно только найти подходящую.
        Вот Дэн, например, использовал их несколько. Хотя его впечатляющая внешность уже сама по себе служила ему верой и правдой на поприще сокрытия собственного «я». Люди видят ослепительную вывеску и дальше уже не глядят. Виктор внутренне усмехнулся, вспомнив их с Дэном первое знакомство. Он ведь тоже, взглянув на напарника, которого сосватало ему начальство, был разочарован: вместо нормального опера, с которым можно пивка выпить и о футболе побеседовать, ему в напарники достался красавчик, место которому в Голливуде, а не в их убогом кабинете с видавшими виды столами, ободранным старым сейфом и двумя продавленными стульями для посетителей.
        Тогда Дэн, сверкнув улыбкой, оглядел кабинет и хмыкнул:
        — Имеет смысл слегка покрасить сейф, а то несолидно как-то.
        — Да я бы не только сейф покрасил.  — Виктор и представить не мог, как Дэн станет мараться в краске.  — Обои поклеить, окно в порядок привести, стулья выкинуть к чертям. У меня дома есть парочка старых, но вполне пригодных стульев.
        — Идет, давай в субботу сделаем.  — Дэн снова огляделся.  — Я чайник электрический из дома принесу, чтоб не бегать всякий раз в дежурку за кипятком.
        И когда в субботу они вместе приводили в порядок кабинет и разговор сам собой завязался вполне мужской и профессиональный, то оказалось, что Дэн нормальный мужик. Ну, разве виноват он, что природа наградила его такой внешностью?
        У Виктора тоже была своя маска — простоватого рубахи-парня, своего в доску. И эта маска служила ему верой и правдой, помогая в работе и спасая от ненужного внимания коллег и начальства. Ну, вот всем понятен Виктор Васильев — простой, как ножка стула, но надежный и вполне свой.
        А только никто не знал, даже Раиса, даже Дэн не знал, что иногда Виктор думает… о разных вещах, о которых ему, как полицейскому, думать не следует, а даже наоборот. Но голове не прикажешь, и, глядя на очередного недоумка, покромсавшего жену или собутыльника, Виктор иногда ловил себя на мысли, что мир стал бы гораздо больше пригоден к жизни, если бы некоторых его обитателей по-тихому утилизировать. Ну, к примеру, зачем нужен синий от пьянки алкаш, который каждый день куролесит, избивая жену и детей, не давая житья соседям? Он не исправится никогда, он даже не понимает, зачем ему это. А потом такой товарищ ловит «белку», и глядь — в квартире труп жены, а то и детишек тоже.
        А ведь можно просто и безболезненно ампутировать этот аппендикс, и куче людей будет лучше.
        Но теперь Виктор знает, что не все так просто. Когда он убирал свою квартиру после того, как убил на кухне киллера, когда он вез труп на Остров, сбрасывал со скалы, высыпал в воду то, что осталось от одежды убийцы и тряпок, которыми он вытирал кровь, он испытывал серьезный душевный дискомфорт. И испытывал бы до сих пор, если бы не гибель его начальника и друга генерала Бережного, перед которой все его душевные терзания вдруг показались ничтожными и неважными.
        И Виктор больше не хочет снова испытать это беспокойство, так что полчища деклассированных элементов пока могут продолжать жить, а на будущее Виктор еще не загадывает.
        Он никогда и ни с кем не обсуждал эти свои мысли — просто потому, что это была его внутренняя жизнь, его слишком личное пространство, а он очень ценил личное пространство. Да и, согласно той маске, за которой он прятался от мира, у него не должно быть таких мыслей. Впрочем, Декстер тоже почти всем казался милым недотепой, заподозрить которого в жутких замыслах просто невозможно.
        Человек, который ждал его в управлении, рождал у Виктора ассоциации с бильярдным шаром. Совершенно гладкий, не за что взгляду уцепиться и с холодными ничего не выражающими глазами. Он сидел за столом Бережного, и Виктору неприятно было видеть его там.
        И телефон Дэна не отвечает, черт бы его побрал!
        — Меня зовут Игорь Павлович Капинус, и, пока не решатся некоторые насущные вопросы, я буду замещать Андрея Михайловича.  — Чужак сделал приглашающий жест.  — Присаживайтесь, господа офицеры.
        И они с Семеновым сели. Так же, как всегда садились в этом кабинете, но Виктору все равно казалось, что это какая-то глупая шутка, невесть кем затеянная. Не мог Бережной вот так взять и умереть!
        Но чужак за его столом был вполне реален.
        — Я хочу, чтобы вы полностью отчитались мне по делу Радецкого. Все, что вам удалось узнать, все факты и детали, в том числе ваши выводы и подозрения.  — Капинус положил руку на внушительную папку.  — Я уже просмотрел материалы, которые хранились у генерала, и думаю, вам есть чем со мной поделиться, потому что расследование по делу необходимо закончить в кратчайшие сроки.
        Виктору хотелось спросить, кому это необходимо, но он промолчал. Виктор понимает, что им нужно быть предельно осторожными: кто знает, что это за человек, откуда он появился. Сейчас он очень хорошо понимал Бережного, который когда-то сказал: доверять мы можем только друг другу. А поскольку Дэна нет, то остается Семенов, который сидит рядом.
        И Виктор толкает его ботинок под столом и получает в ответ такой же тычок. Семенов тоже все понял правильно.
        — Но все материалы хранились у Андрея Михайловича.  — Виктор решает ничего не рассказывать этому чужаку.  — Да мы толком за это дело и взяться не успели, убийство кладовщика все-таки приоритетнее, чем какое-то хулиганство. Тем более хулигана мы выявили, в содеянном он признался и подельника нам сдал. А больше пока ничего не известно.
        Капинус смотрит на Виктора и понимает, что больше он из него ничего не вытащит. Сидит себе добродушный простой парень, смотрит на него чистым взглядом торговца подержанными машинами, а дальше все — непробиваемая стена. И доверять ему этот мнимый простофиля никогда не будет. Уже хотя бы потому, что он, Капинус, сейчас уселся в кресло Бережного. И он готов сам себя пнуть за такой просчет. Ведь знал же, что Андрея с его командой связывают не только отношения начальника и подчиненных, но и дружба, которая бывает между сильными, состоявшимися людьми, каждый из которых достоин уважения, и полное взаимное доверие.
        А он уселся в кресло их погибшего друга, роется в его бумагах, и ребятам сейчас непонятно, что это вообще за деятель. И уж точно не захотят они делиться подробностями расследования, из-за которого их семьи оказались неизвестно где и с самыми печальными перспективами.
        — Ладно.  — Капинус поднялся, и офицеры тоже встали.  — Пока все свободны.
        Офицеры направились к двери. Капинус понимает, что сейчас они нужны ему, потому что он может им доверять, но проблема заключается в том, что эти ребята ему не доверяют. В его конторе вопрос доверия стоял всегда очень остро. Там никто никогда никому не доверял, всегда проводились проверки надежности, и иногда бывало, что при проведении операции дело заканчивалось тем, что агенты начинали стрелять друг в друга.
        В полиции очень многое держится на личных связях, а Капинус не принял это во внимание. И теперь, глядя в спины уходящих офицеров, думает о том, что ситуацию надо немедленно исправлять, раз уж дело он может закончить только при помощи этих ребят и доверять ему больше некому.
        — Давайте начнем сначала.  — Капинус понимает, что другого выхода у него нет.  — Вернитесь, пожалуйста.
        Виктор обернулся.

* * *
        Диана знает, что звонить Андрею нельзя — их убежище засекречено.
        Их поселили в отличном доме, комнаты предоставили прекрасные, а повар старался на славу. Дом был похож на сказочный замок, огромный парк и бассейн, а в углу парка имелось даже искусственное кладбище, словно вышедшее из фильмов ужасов восьмидесятых, и даже можно было включить устройство, которое нагоняло искусственный туман, стелющийся по земле. Очень натуральный, впечатление на детвору это производило неизгладимое.
        Их заверили, что территория тщательно охраняется, но Диана все равно взяла с собой свою винтовку. Она не собиралась надеяться на каких-то охранников, которые могли уснуть, зевнуть, которых, в конце концов, можно было убить, оглушить или попросту купить.
        Нет, своего ребенка она защитит сама.
        Тревога о муже не давала ей расслабиться. Зная в общих чертах о расследовании Андрея, она все время думала о том, что где-то там есть люди, готовые на все ради каких-то своих целей, и эти цели не были ей понятны.
        Сейчас Диана писала очередной роман с закрученным детективным сюжетом, и работа шла легко. Сюжет был в голове у Дианы давно, у нее бывало вот так — задумывалось что-то, но держалось где-то в стороне, потому что идея не обретала очертаний, герои только присматривались к миру, который создавала Диана.
        А потом выстреливал какой-то текст, и новая история вдруг обретала голос именно из дальнего закутка: приходила очередь следующих героев занять свое место в мире, который Диана потихоньку населяла самыми разными людьми. И город, потихоньку расширяющий свои границы на планете, которую должна была заселить Диана, тоже обретал очертания, прорастая сквозь хаос и туман домами и башенками, парками и улицами.
        Она и здесь не переставала писать. Процесс настолько захватывал ее, а голоса в ее голове так настойчиво требовали дать им наконец прозвучать, что Диана не могла не радоваться, когда Раиса, жена Виктора Васильева, временно брала на себя заботу о детях. Сегодня Раиса увела Аленку в парк, а за ней утянулись и остальные дети, большие и маленькие, а Диана могла заняться любимым делом, не отвлекаясь ни на что.
        Ей иногда было нужно собственное пространство, а дети, пока маленькие, постоянно вторгаются в личное пространство родителей, потому что им это кажется правильным.
        Тренькнул телефон — пришла эсэмэска. Диана удивилась: на этот номер звонил только человек, который спрашивал, не нужно ли чего. Вынужденные переселенцы — исключительно женщины с детьми — сдружились и порой перезванивались, но все номера Диана знала наизусть. Интернет же и прочая связь с миром здесь были под запретом.
        И теперь эсэмэска с незнакомого номера.
        Диана задумчиво посмотрела на экран телефона — простого, кнопочного, им всем выдали такие. Если кто-то знает этот номер, то уже определили местонахождение по ближайшей вышке. Но брать приступом охраняемый поселок вряд ли кто-то станет.
        Диана открыла эсэмэску, где оказалось странное сообщение: «Евангелие от Иоанна, глава 11, стихи 1 -45».
        — Чертовы сектанты…
        Диана терпеть не могла разных религиозных кликуш, особенно же тех, кто навязчиво совался со своими проповедями, книжечками или просто замечаниями в стиле: а вы знаете, что Богу это бы не понравилось? Она терпеть не могла истеричек всех сект, конфессий и верований, претендующих на то, что лишь они накоротке с Богом, вот буквально горячая линия у них с Творцом и лишь они одни точно знают, что бы ему понравилось, а что — нет.
        — Ну, вот повсюду они, даже этот номер пробили.
        Диана отложила телефон и выглянула из окна. По покрытой утренней росой дорожке шла Раиса Васильева. За то время, что они провели в этом доме, женщины сдружились. Диане импонировала доброжелательная рассудительность Раисы и ее тонкий юмор, и то, как Аленка улыбалась, когда Раиса говорила с ней, для Дианы это многое значило.
        Потому что ее Аленка очень избирательно относилась к людям.
        Диана улыбнулась, но мысли об Андрее отвлекли ее. Сколько еще им придется пробыть здесь, пока Андрей завершит расследование и все, кто им угрожает, будут пойманы и посажены в клетку? И если даже здесь им всем угрожает опасность, то что говорить об Андрее и остальных ребятах, которые никуда не уехали и продолжают делать свое дело?
        Диана вздохнула и попыталась вернуться к работе, но кураж пропал.
        В дверь постучали, но визитер ждать ответа не стал, и дверь открылась. На пороге стоит Раиса Васильева, и Диана видит, что женщина чем-то сильно расстроена, глаза у нее заплаканные и несчастные. Сердце Дианы тревожно сжалось: Раиса всегда была очень спокойной и здравомыслящей, и если что-то заставило ее плакать… неужели с Виктором случилось несчастье?
        — Рая!
        Раиса застыла, не в силах произнести ни слова.
        Несколько минут назад на ее телефон позвонил Виктор. Позвонил с незнакомого номера, и Раиса ужасно обрадовалась, она успела соскучиться, и тревога не покидала ее все дни, что они с мужем были вдали друг от друга, и тут звонок.
        Но радость была недолгой. Спотыкаясь на каждом слове, Виктор сообщил ей страшную новость и попросил как-то сказать Диане. Очень осторожно, Раечка, ну вот как ты умеешь. И мир, который еще секунду назад был вполне сносным местечком, несмотря на некоторые неурядицы, развалился на части.
        И она оставила детей в парке, а сама пошла по мощеной дорожке и думала о том, что сейчас жизнь Дианы будет разрушена до основания, а потом и жизнь Аленки, которая горячо любит отца, найдя в его лице друга и защитника.
        Но пока Аленку можно было пощадить, оставить ее жить счастливо, отодвинуть момент, когда все равно нужно будет сказать. А Диане нужно сказать сейчас. Как будто что-то изменится, осторожно будет принесена ужасная весть или не слишком осторожно.
        Смерть-то не подвинется со словами: ой, граждане, ошиблась дверью, свидимся позже.
        — Рая, что?..
        Диана бросилась к Раисе, заглянула ей в лицо.
        — Что случилось?
        — Давай присядем, Диана.  — Раиса мягко взяла Диану за плечи.  — Нужно присесть и поговорить.
        Но Диана не хочет говорить. Она не хочет слышать, что сейчас скажет Раиса, она не хочет этого знать, пытаясь удержать то ощущение почти покоя, которое испытывала еще пять минут назад, создавая на необитаемом мертвом шаре обитаемый мир.
        Какая глупость, кому это нужно! Потому что сейчас все развалится, рухнет навсегда и похоронит ее под обломками.
        — Диана, ты просто послушай.  — Раиса усадила подругу в кресло.  — Все уже случилось, ты пойми. Ничего не исправить, что бы ты ни делала сейчас. Но ты должна выстоять, слышишь?
        — Виктор тебе позвонил, да?
        — Да.  — Раиса вдруг ощутила страшное опустошение.  — Наши мальчики такие — самое трудное оставляют нам. Тебе нужно жить, Андрей бы этого хотел.
        — Мне нужно к нему.
        — Нет, Диана, послушай, это никуда не денется, а пока наше место здесь, чтобы завершить то, ради чего погиб Андрей.  — Раиса изо всех сил старается говорить спокойно, ненавидя сама себя за это.  — Нужно успокоиться и постараться быть сильной. Я…
        Диана уже не слышит. Она хочет остаться одна, упасть лицом в подушку и кричать, кричать, кричать. Изо всех сил, пока не пропадет голос, потому что боль, которая сейчас разрастается в груди, требует выхода. И Диана понимает, что если сейчас она что-то не предпримет, то ее сердце разорвется, разлетится в пыль, и тогда уж будет не собрать… хотя и сейчас уже не собрать.
        Потому что еще минуту назад она была ужасно, невероятно счастлива. Ведь минуту назад ее Андрей был еще жив, она строила планы, мысленно спорила с ним, обдумывала, как они проведут выходные, когда снова станут жить в своей квартире, планировала напечь пирогов с малиной и вообще о самых разных вещах думала как о само собой разумеющихся, а теперь она осталась одна. И Андрей никогда уже не войдет в их дом, никогда она не ощутит того невероятного счастливого покоя, который всегда ощущала рядом с ним. Того всеобъемлющего счастья просто потому, что рядом твой человек, в котором уверена больше, чем в себе, и который не просто разделил с ней ее ношу, но стал ей опорой и поддержкой.
        Как часто мы не понимаем того, что вот эта самая минута и есть счастье — когда живы и здоровы близкие, когда хорошие друзья, когда рядом твой, именно твой человек, а в кроватке спит ребенок. Как же не ценится обычная минута, когда все вполне благополучно. Все это воспринимается как нечто само собой разумеющееся, но потом приходит беда, и ты понимаешь, что жизнь твоя разрушена и что ничто уже не будет прежним, и понимаешь — вот тогда было счастье. А ты не оценил его, не возблагодарил богов за то, что так счастлив, а пенял на невынесенный мусор и какие-то ерундовые вещи, без которых вполне можно обойтись, а вот без счастья — никак.
        Диана слишком долго была одна, чтобы не оценить подарка судьбы, который получила, когда вступила в осень своей жизни. И она думала, что вот вырастят они Аленку, и Наташа с Олегом родят им внуков, и Аленка выйдет замуж, и беспокоилась, успеют ли они с Андреем поставить ее на ноги, и по всему выходило, что даже и детей ее понянчат, не то что на ноги поставят.
        А теперь ни о чем гадать не надо, жизнь ясна и понятна до самого ее конца. Если это можно теперь назвать жизнью.
        — Диана…
        — Рая… ты возьми сегодня Аленку к себе. Скажи, что мама уехала ненадолго.  — Диана держится изо всех сил, понимая, что если Раиса сейчас не уйдет, то она сорвется прямо при ней, а этого допустить никак нельзя.  — Мне надо побыть одной.
        Раиса протестующе вскинулась, но Диана движением руки заставила ее замолчать.
        — Я не покончу с собой и не умру от инфаркта. Но я должна побыть одна.
        Раиса молча кивнула и вышла, услышав за спиной щелчок закрывающегося замка.
        Диана прошлась по комнате, ее била дрожь. Ей стало вдруг холодно, так холодно, как никогда в жизни, она забралась в кровать, укуталась в одеяло, но дрожь не унималась. Она снова поднялась, подошла к окну, вернулась к столу, поправила часы на каминной полке. Она не знала, что делать, она не могла осознать размер свалившегося на нее горя, а более того — не хотела.
        Она просто не могла себе представить свою жизнь без Андрея.
        Вот так годами они дружили, потом их отношения изменились, но Диана продолжала настаивать, что это просто другая разновидность дружбы. А когда Андрей сделал ей предложение, она даже рассмеялась: тебя-то что не устраивает в наших отношениях, ведь все и так отлично? Она боялась что-то менять в своей жизни, которая уже устоялась и текла спокойно, привычно и вполне знакомо. А он настаивал, и Диана согласилась, а сейчас она думает о том, сколько же времени они упустили по причине ее глупого упрямства и подспудных страхов что-то менять!
        А теперь Андрея нет, и ее жизнь уже никогда не будет прежней.
        Вдруг неясное воспоминание словно пронзило ее, и Диана открыла дверь, схватила свой телефон со стола и бросилась в комнату, которая служила библиотекой. Где-то в глубине дома были слышны голоса вернувшихся с прогулки детей, но Диана лихорадочно ищет на полках нужную книгу.
        — Ну, конечно же!
        Диана пролистала тонкие страницы тяжелой книги в толстом синем переплете.
        — Конечно же, вот оно!
        Был болен некто Лазарь из Вифании, из селения, где жили Мария и Марфа, сестра ее.
        18
        — Андрей умер у меня на руках.  — Капинус понимает, что это манипуляция, но ему нужны ребята Бережного.  — Насколько я знаю, яд обнаружился в меде. Андрей сказал мне: какой мед у них душистый! А это был запах яда, замаскированный цветочной отдушкой.
        — Выяснили, кто подмешал яд?  — Виктору нужно знать, что произошло, его гложут сомнения.  — Там ведь список не такой и длинный: повар да официантка.
        И ты. Виктор в упор смотрит на Капинуса и понимает — тот уловил недоговоренное. Да, и он мог отравить своего давнего друга Андрея Бережного. Теоретически — мог.
        — Я бы не тронул волоска на его голове.  — Капинус вздохнул.  — Я понимаю, что это звучит высокопарно и вообще только слова, но мы с Андреем знакомы с рождения и до пятнадцати лет жили в одной коммуналке, наши родители близко дружили, я крестный их с Дианой дочери. И я все равно понимаю ваши сомнения, уж вам-то отлично известно, что порой убивают даже самых близких, но я Андрея не убивал, у меня не было для этого причин.
        — Ладно.  — Виктор тяжело повернулся, чтобы видеть одновременно и Семенова, и человека за столом Бережного.  — Примем пока на веру. Так кто же отравил мед?
        Он не хотел говорить «отравил Бережного», это пока было выше его сил. Он просто не мог себе представить деятельного и насмешливого Михалыча мертвым. Не мог, и все.
        — Частичек яда не нашли ни на руках, ни на одежде персонала и посетителей.  — Капинус покачал головой.  — Возможно, этого человека на момент смерти Андрея в кафе уже не было, а камер там нет. Я всем сброшу фотографии посетителей кафе, но выборка не репрезентативна: когда Андрей упал, многие поспешили уйти, предвидя общение с полицией.
        — Ясно,  — кивает Виктор, потому что злиться на несознательных граждан сейчас нет смысла.  — А почему вы заинтересовались делом Радецкого?
        — Думаю, тут надо начать издалека. Я давно занимаюсь делом Радецкого. Сначала я занимался людьми, которых комиссия Радецкого вывела на чистую воду.  — Капинус снова сел в кресло Бережного, здраво рассудив, что смена места будет приравнена к поражению.  — Это была масштабная торговля оружием и наркотрафик под видом армейских поставок, что напрямую угрожало безопасности страны.
        — Вы знали генерала Радецкого?
        — Знал.  — Капинус огляделся в поисках стакана, ему хотелось пить.  — Это был очень честный человек, но очень тяжелый в том смысле, что его принципиальность часто была неудобной, хотя он всегда был прав. И когда нужно было разогнать это змеиное гнездо, главой комиссии назначили именно Радецкого, потому что его нельзя было купить. Есть, знаете, такие люди, которых купить невозможно, и Радецкому можно было предлагать все сокровища мира, а он бы вот так сидел, перебирал накладные и гнул свою линию. А вот офицеры, замешанные в хищениях и торговле наркотиками, попали прямиком ко мне, минуя военную прокуратуру. И я свое дело тоже сделал, ни один из них уже не вернулся к прежним занятиям, они все до сих пор сидят в тюрьмах, имущество конфисковано. Когда работа комиссии завершилась, я потерял из виду Радецкого и вспомнил о нем, только когда увидел некролог в одной из газет. Я поинтересовался причиной смерти и был очень удивлен — сердечный приступ. Генерал всегда был в отличной форме, он следил за собой, и смерть от сердечного приступа показалась мне подозрительной. И я решил поинтересоваться судьбой
остальных офицеров из той комиссии. Н-да… удивился даже я.
        — Все умерли.
        — Все не просто умерли. Погибли семьи, и при этом все выглядело благопристойно.  — Капинус наконец обнаружил бутылки с водой.  — Я долго собирал факты, сводя в единую систему то, что сейчас уже, безусловно, известно и вам. Имеется череда смертей, казалось бы, никак между собой не связанных. Единственное общее звено — расследование комиссии генерала Радецкого. А потом я обнаружил рапорт самого Радецкого. После смерти Лидии Дороховской он, видимо, пришел к схожим выводам, но к нему не прислушались. И я пытался искать связи между погибшими, некие общие моменты, но так ничего и не нашел. Идеальная серия преступлений и ни одной, даже самой мелкой, улики.
        — Ну, это как посмотреть.  — Виктор насмешливо прищурился.  — Михалыч вот в два счета расшифровал Габриэллу. И я уверен, что, как только мы эту дамочку найдем, у нас появятся ответы на многие вопросы.
        — Ты ее сначала найди.  — Семенов смотрит исподлобья, ему не нравится ситуация.  — Ищи-свищи, я сделал все запросы, которые мог, но даже личность ее установить не удалось. А вам удалось?
        Он в упор смотрит на Капинуса, и все его мысли и сомнения очевидны.
        — Нет.
        Пискнул телефон Виктора — Генка что-то прислал ему на защищенную линию. Что-то, обозначенное матерным словом, означающим полный треш.
        — Прошу прощения.
        Виктор открыл присланный файл и по мере того, как он читает, все больше осознает масштабы случившейся катастрофы.
        И промолчать нельзя.
        — Скажешь нам?
        Капинус смотрит на Виктора с непроницаемым лицом, и Виктор невольно копирует его выражение.
        — Это от жены. Я попросил ее поговорить с Дианой. Ну, надо было ей сказать.
        — Согласен.  — Капинус чувствует, что Виктор не говорит ему правду, но заставить его он не может.  — Ладно, я предлагаю все-таки объединить усилия. Что известно о людях, покушавшихся на Никиту Радецкого?
        — Немного.  — Виктор понимает, что нужно рассказать, но ему очень не хочется делиться информацией с чужаком, пусть он хоть сто раз друг Бережного.  — Привиденька и Громовержец показали, что кровь для осуществления плана взята ими в больнице, из запасов консервированной крови. Второй дебил по кличке Громовержец работает там медбратом… вернее, работал. Вылетел он оттуда как пробка. Я думал, Семеныч его убьет. На вопрос, кто их на такое преступление подвигнул, клянутся хором, что сами все придумали после того, как пообщались в группе таких же дебилов в соцсети и насмотрелись на чужие подвиги. Бить морду Радецкому поостереглись, парень он крепкий, запросто мог бы навешать плюх в ответ. Так они решили достать его таким способом. Но тут всплыла одна деталь: кукла, которую они использовали, имеет серийный номер, куклы такого класса все имеют серийные номера. И кукла эта была куплена в интернет-магазине, а покупка оплачена картой, принадлежащей Игорю Недзвецкому. Двенадцать дней назад. И кто-то просто оставил пакет с куклой в вокзальной камере хранения, прислав им код замка.
        — Вот как. Грамотно, ничего не скажешь.  — Капинус впервые выказал удивление.  — Значит, кладовщик все-таки был в деле?
        — Или кто-то, кто имел доступ к его карте и знал ПИН-код.  — Семенов по-прежнему недоверчиво смотрит на Капинуса.  — Но кукла эта стоила немало, и кладовщик не мог не заметить исчезновения такой суммы с карты. Ну, а там — слово за слово, хреном по столу… сказал же он Лепехиной, что видел кого-то, кого в магазине быть не должно.
        — Ясно.  — Капинус раздраженно побарабанил пальцами по столу.  — Все факты разрозненные, но уже можно их как-то собрать в схему. Итак, есть человек, который истребил комиссию генерала Радецкого и их семьи. Думаю, Радецкого оставили, так сказать, на закуску. Генерал умер, остался сын. И тут появляется трогательная девушка-фея с неземным именем Габриэлла, парень теряет голову, ну а дальше уже история с его якобы избиваемой женой и отжимом квартиры. Нам надо понять, связаны ли эти две ветви криминала между собой. Потому что если нет, то борцы против домашнего насилия сильно напортили профессионалам, планирующим по-тихому убрать оставшихся Радецких. Если же это одни и те же люди, то в случае с Никитой Радецким они отошли от привычного сценария совершать все по-тихому. И либо у организатора всего этого праздника личные счеты именно с Никитой, либо эти преступления не связаны.
        — Тут надо подумать.  — Виктор хочет уйти и поговорить с Семеновым.  — Я сейчас покажу фотографии с похорон кладовщика менеджеру магазина Ане Лепехиной. Она может кого-то узнать, кого там быть не должно.
        — А я съезжу в прокуратуру и займусь этой «Вестой» вплотную.  — Семенов понимает, что напарник пытается уйти под благовидным предлогом, и всецело поддерживает такое решение.  — Самое их дело — потормошить эту организацию, учитывая уголовное дело с интернет-мстителями. Подстрекательство к убийству.
        — Хорошо.  — Капинус снова гладкий и непроницаемый.  — Я же займусь вплотную убийством генерала Бережного. Потому что убили его из-за этого расследования. Видимо, тоже посчитали, что все нити в его руках и без него расследование развалится, а преемник не станет соваться в дело, которое явно вне юрисдикции полицейского департамента. Но они просчитались, потому что, пока мы не раскрутим дело, я этот кабинет не покину, тут уж дело принципа.
        Виктор кивнул, соглашаясь. Что ж, у него тоже дело принципа.

* * *
        Аня Лепехина почти не спала. Только закрывала глаза, как вдруг появлялся Игорь и что-то говорил ей, пытался втолковать в своей обычной мягкой манере, его карие глаза смотрели на Аню привычно — ласково и грустно.
        И Аня просыпалась и не помнила ни слова из того, что Игорь ей сказал.
        А то, откуда ни возьмись, вдруг приползала змея.
        И было бы логично, если бы змея потом превращалась в Габриэллу — такие аналогии подсознания расшифровать легко. Но нет, змея была обычной змеей — маленьким африканским бумслангом, пугливым и чрезвычайно ядовитым, который почему-то заползал, прячась, в ее шкафчик и там плакал. Аня слышала его горестные всхлипы, и ей было жаль ужасно ядовитого зеленого бумсланга, вот хоть и африканского.
        И она снова просыпалась.
        Никита спал в спальне своей матери. Анастасию Петровну прооперировали и перевели в реанимацию, куда их так и не пустили. Вышел Семеныч, и как старых знакомых зазвал в свой кабинет, где обстоятельно растолковал, что именно сделал, и сколько времени займет восстановление, и чтоб они разных глупостей и в головы не брали, потому что все идет по плану, им, Семенычем, составленному, и вообще ступайте домой, нечего тут стерильность нарушать.
        И они перестали нарушать стерильность.
        Никита молчал — сказался стресс, и Аня молчала, и так они почти доехали до дома, когда Никита заявил, что нужно ехать в магазин и купить Ане какой-то одежды. Аня не стала возражать, она и сама думала, как ей быть с одеждой, но Никита уже все решил. И они заехали в те магазины, которые еще работали, и успели купить кое-какой одежды. Потом Аня все это стирала, готовила ужин, а Никита сидел на кухне и о чем-то думал, и они молчали, но такое молчание не напрягало. Это был все равно что разговор — они знали, о чем думает каждый, но говорить об этом пока не могли.
        Но иногда и помолчать вместе хорошо.
        Потом Никита ушел спать и сразу уснул. После сильного стресса он всегда спал как убитый, просто проваливаясь в благодатную темноту.
        У Ани все было по-другому: стресс отнимал у нее способность уснуть. Ей нужно было что-то делать или хотя бы книжку почитать, чтобы мозг переключился на другое.
        И она ушла на кухню, потому что в гостиной висел большой портрет генерала Радецкого, и генерал смотрел на нее со спокойным знанием, и Ане отчего-то было перед ним стыдно.
        Тем более что дела-то идут так себе.
        Аня сидит на кухне и думает о том, что же им с Никитой делать. И хотя полицейский заверил, что вот, дескать, во всем, граждане, разберемся, и всем сестрам по серьгам, и по чему попало раздадим. Да что-то не особо верится в такую резвость полиции, ведь если вдуматься, зачем хотя бы тому же Виктору Васильеву их с Никитой проблемы. Вряд ли он разберется, вон сколько хитросплетений навалилось, а тут еще и племянница его оказалась замешана. Пусть поначалу он ругался на чем свет стоит и угрожал запереть ее навсегда и потерять ключ, да только племянница — она и есть племянница, даже если со стороны жены и вообще двоюродная. Кто это когда видел, чтоб полицейские своих племянниц сажали, хотя бы даже и противных.
        Зазвонил телефон, и Аня вскинулась — с некоторых пор она боялась звонков. Тем более могла позвонить мать и начать с ходу начать выяснять отношения, а этого Ане совершенно не хотелось, у нее просто сил не было ни на какие выяснения.
        Но звонил Виктор, и если полицейский звонит в такой час, значит, дело срочное.
        — Надеюсь, не разбудил?  — Виктор, видимо, из тех, кто сокращает необходимые вежливые «расшаркивания» до минимума.  — Я тебе сейчас сброшу фотографии, ты почту глянь. Может, узнаешь кого.
        — Что за фотографии?
        — Сама увидишь,  — голос Виктора усталый, он явно чем-то расстроен.  — Я буду на телефоне. Иди смотри прямо сейчас.
        Аня принесла из комнаты ноутбук Никиты и вошла в свою почту. Так и есть, множество фотографий, файл заархивирован.
        — Я пока разархивирую… Может, я перезвоню вам?
        — Нет, дело спешное.  — Виктор настроен серьезно.  — Ну, открыла?
        Фотографии загружались медленно, и тем не менее Аня поняла, что это за фотографии.
        — Извини, что приходится снова на это смотреть, но дело мое не терпит проволочек.
        Конечно, Аня не стала впадать в истерику по поводу фотографий. Смысла нет в истерике, если она была на похоронах, все видела. Да, переживать это заново ощущение так себе, но на истерику не тянет.
        — Ну, ты там уснула? Нашла время спать.  — Виктор явно чем-то раздражен.  — Ты смотришь или нет?
        — Да смотрю я, смотрю!  — Аня очень не любит, когда на нее срываются без причины.  — Пока ничего такого нет. Такого, чтоб…
        Она замолчала, остановившись на одной из фотографий.
        Кто знает, как это было снято. Возможно, в полиции служит непризнанный гений фотографии, а может, просто случайно, но фотография Аню испугала.
        На фотографии гроб с телом Игоря, их родители — матери, похожие, как сестры, ее отец, как всегда, отрешенный и думающий, скорее всего, о каких-то своих делах, и отец Игоря. Видно, что он в этой группе единственный, кто испытывает настоящее, мучительное горе, которое разделить ему совершенно не с кем.
        В стороне она сама с Никитой, и на ее лице тоже написано горе. Ей так жаль Игоря, и так страшно он умер, и Никита приобнял ее за плечи, словно защищая. Она помнит, что чувствовала его руку на плече, и ей не было одиноко.
        А за спинами родителей, но поодаль стоит Влада. Но смотрит она не на гроб с телом брата, не на родителей. Она смотрит прямо на них с Никитой, и выражение лица у нее… Аня даже поежилась, до того это лицо красноречивое, а ведь она и не знала, что Влада так ее ненавидит. А главное, за что? Ничего плохого Аня ей никогда не сделала.
        На фотографии Влада смотрит на них и говорит с кем-то по телефону.
        — Аня! Ты почему молчишь?  — раздражается сильнее Виктор.
        — Нет, нет. Все в порядке.  — Аня не знает даже, как сформулировать то, что ей сейчас открылось.  — Виктор, фотографии перед вами?
        — Да, а ты имеешь мне что-то сказать?
        — Я не уверена, но…
        — Ань, времени на сомнения нет. Если тебя что-то зацепило, просто скажи.
        Аня вздохнула. Ну, а что она хотела? Это же полицейский, а не учитель хороших манер. И она, запинаясь, пытается описать Виктору свои впечатления от фотографии.
        — Вы понимаете, что она могла мне солгать?  — Аня сердится, но сама не понимает на кого.  — Ведь если бы у Игоря была какая-то переписка или общение, это бы обнаружилось? Ведь вы изъяли его девайсы?
        — Именно.  — Виктор вздохнул, вспомнив, как они это обсуждали с Бережным.  — Ничего не было. Вот это меня и тормозило. А ответ-то, возможно, вот он. Игорь с сестрой нормально общался?
        — Да. У нее же совсем не было друзей, Игорь говорил, что она очень одинока. И он постоянно рассказывал ей о нашей работе, о том, что и как в магазине. Влада очень интересовалась и даже хотела попытаться поработать у нас. Но вот как раз насчет этого Игорь был против, он считал, это неудобно.
        — Ясно. Ладно, Ань, спасибо. Ты там посмотри еще, если что-то обнаружишь еще, звони в любое время.
        Аня отложила телефон и снова стала листать фотографии, стараясь не смотреть на гроб с телом Игоря. Но мысли возвращались к той фотографии, и она снова вывела ее на экран.
        Как много можно сказать о людях, просто посмотрев мгновенный снимок, где они не думают, что кто-то их снимает. И ее мать выглядит фальшивой насквозь, и мать Игоря тут просто глупая и пустая кукла, и отец Игоря — слабый зависимый подкаблучник. Игорь и Влада похожи на него, но он обычный средний мужик, внешне вполне нормальный, без ужасных рубцов на лице, и почему, например, Влада оказалась такой дурнушкой, непонятно. Ане всегда было неприятно смотреть на нее, и она ругала себя за это и всегда, когда ей приходилось общаться с сестрой Игоря, была с ней подчеркнуто вежливой и доброжелательной, но внутри просто содрогалась от отвращения.
        Видимо, подсознательно она чувствовала, что с Владой что-то не так.
        Аня прислушалась — Никита спал, тишина была абсолютной, такой тишины обычно не бывает в городе, но за окном сгустился туман, и звуки внешнего мира исчезли. Аня думает о том, что скоро зима и Новый год, а что дальше, она не знает.
        Но знает одно: за Никиту она поборется. Это именно ее человек. Пусть непростой, пусть временами непонятный, но это человек, который не бросит ее в беде и с которым у нее будет настоящая жизнь, а не витрина напоказ.
        Зазвонил телефон, и Аня видит незнакомый номер.
        — Анна?  — Женский голос, очень деловитый.  — Я звоню вам из отделения хирургии, вы оставляли номер. Анастасия Петровна Радецкая…
        — Что?!.
        — Да не волнуйтесь, я звоню сказать, что больная пришла в себя, но у нас возникли небольшие трудности со снабжением. Утром мы все решим, но вот прямо сейчас ей нужно привезти кое-что, список я сброшу вам эсэмэской.
        — Хорошо, сейчас привезу.
        Аня метнулась в комнату и мигом оделась. Никиту будить она не стала, решила вызвать такси прямо от аптеки.
        — Оставлю записку, вдруг проснется.  — Аня быстро написала записку и придавила ее солонкой.  — Но я мигом, все равно не сплю, а ему надо поспать, стресс его выматывает. Не могли сразу сказать, пока мы там были…
        Аня выбежала из подъезда, сжимая в руке телефон с эсэмэской. Требовалось довольно много всего, но, по ее прикидкам, стоили эти препараты недорого. Ну, вот не оказалось их в больнице, так бывает.
        Аня перебежала пешеходный переход, свернула к газетному киоску. Аптечная вывеска мерцала красными и зелеными огнями совсем близко.
        — Привет!  — неожиданно слышит она.
        Аня оборачивается:
        — Ты?..
        Больше она ничего не успела сказать, потому что мир исчез.
        19
        — Или ты мне сейчас все расскажешь, или сядешь за покушение на убийство.
        Виктор смотрит на племянницу жены, и ему хочется надавать лещей проклятой девке, до того он зол на нее. Зол даже за то, как просто удалось найти эту дуру. Собственно, ее даже и искать не пришлось — идиотка сама зачекинилась в модном хостеле. А ведь Виктор велел ей ехать домой, к маме с папой, когда начались все эти неприятности.
        — Я требую адвоката.  — Арина высокомерно вздернула подбородок.  — Я ничего не скажу без своего адвоката. И мне нужно позвонить.
        — Что ж, так даже интереснее.  — Виктор ухмыльнулся прямо в лицо племяннице.  — А пока мы найдем тебе адвоката, ты посидишь в камере. Там отличная публика собралась, только вшивая бомжиха портит вид, но что такое вши для тебя, если ты ядовитой змеи не испугалась. Ты совершеннолетняя, так что и спрос с тебя как с совершеннолетней.
        — Ничего не докажете.
        Виктор бросил на стол несколько фотографий.
        — Начальник охраны в этом магазине настоящий придурок, зато полезный придурок.  — Виктор стал выкладывать фотографии перед Ариной.  — Вот ты идешь по коридору, в руках банка.
        — Лица не видно, это не я.
        — Ну, предположим, ты опустила голову, козырек форменной кепки закрыл твое лицо.  — Виктор пододвинул к Арине еще одно фото.  — Вот ты остановилась — тебя беспокоит банка, и правильно, змея-то настоящая. И тут лица не видно, зато ты стоишь рядом с пальмой в кадушке, и эксперт с точностью до миллиметра определит рост.
        — Да мало ли людей с таким ростом.
        — Вот!  — Виктор значительно вскинул палец.  — А для этого есть вот эти две фотографии. На одной из них — твое лицо крупным планом, а на второй видно, как ты бросаешь банку. Там в табличку на двери была встроена камера. Этот чертов параноик, начальник тамошней охраны, установил ее сам, буквально три дня назад, и никому о ней не сказал, а видео сохранялось на его личном компьютере. И тот, кто послал тебя туда со змеей наперевес, не знал об этой камере. Вот так вы и палитесь, ребята. И выбор у тебя сейчас такой: или ты мне сейчас по-родственному рассказываешь, что и как, и я уговорю господина Радецкого не выдвигать претензий, так что обойдешься штрафом за хулиганство, или ты продолжаешь упорствовать в своем заблуждении, и тогда я закатаю тебя по полной — за покушение на убийство.
        — Но… вы же сказали, Радецкий жив?
        — Да, но ведь задумывалось все не так?  — Виктор внутренне содрогнулся, вспомнив зеленую змею в контейнере.  — А если убийство не произошло, хотя убийца предпринял все усилия для осуществления преступления, то судить тебя будут за покушение на убийство. А поскольку ты сама до такого ни за что бы не додумалась, то за заказное убийство. И я докажу, что действовала ты по чужому наущению, змею тебе выдали в готовом виде, и я даже знаю, где ты ее взяла, проникнув в магазин.
        — И где же?
        — В шкафчике старшего менеджера Лепехиной.  — Виктор торжествующе посмотрел на Арину.  — Она единственная из всего персонала никогда не подходит к своему шкафчику в течение дня, потому что очень занята. Кто-то дал тебе ключ, но, поскольку ключ был изготовлен со слепка, с замком пришлось повозиться, зато банка ждала тебя там.
        — Глупости какие.
        — Там кругом отпечатки твоих пальцев.  — Виктор мстительно ухмыльнулся.  — Но я это и раньше знал. Когда Лепехина пришла одеваться, то замок заклинило, а с чего бы ему вести себя подобным образом? И я не поленился, присмотрелся к замку — внутри имеются небольшие повреждения, замок открывали не совсем подходящим ключом. И пока Анюта ковырялась с замком, ты тем временем сделала то, что сделала. Так что будем делать? Несколько дней подождешь в камере своего адвоката или так расскажешь?
        Арина вдруг заплакала навзрыд, с ходу, без предисловий. Слезы текли по ее лицу, по ладоням, которыми она вытирала щеки. Виктор протянул племяннице пакетик бумажных салфеток.
        — Я бесчувственная скотина и чурбан, рыдания на меня не действуют столь благотворно, как на обычных людей.  — Виктор чувствует, что снова начинает злиться.  — Подбери сопли и научись отвечать за собственные поступки. О чем ты думала, когда собиралась убить человека?
        — Какое убийство?! Это просто шутка — он ведь боится змей!
        — Можно ли быть такой дурой?  — рявкнул Виктор, с трудом сдерживаясь, чтобы не отвесить хорошую плюху малолетней негодяйке.  — Ты швыряешь в человека живую змею в надежде на что? Вот как ты думала, что будет дальше?
        — Ну, он испугался бы. Наверное, начал кричать и звать на помощь, на стол бы залез. А там внутри камеры все снимают…
        — О как! И вы бы добыли запись и слили в интернет.  — Виктор видит, что попал прямо в точку.  — А ты не подумала, что змея могла укусить Радецкого? И он бы умер в считаные минуты?
        — Нет, что вы! Змея была неядовитая! Вроде ужа, даже если укусит, то ничего не будет,  — мотает головой Арина.
        — А специалист по змеям сказал, что эта змея в несколько раз ядовитее кобры. Африканский бумсланг называется.
        — Но она не ядовитая же…  — испуганно тянет она.
        Арина кажется искренне изумленной. Видимо, она действительно не знала, что змея имела ядовитые зубы. Но сейчас девушка в полной мере осознает, по краю какой пропасти прошлась, едва не став убийцей либо жертвой той самой змеи.
        — Арина, ты дура?  — Васильев вскипел.  — Повторяю для дебилов: змея тропическая и очень ядовитая.
        Арина вдруг принялась трясти руками, словно хотела что-то сбросить с себя, на ее лице написаны ужас и отвращение.
        — Правильно, мы думать не умеем, зато мы умеем безвылазно торчать в твиттерах и инстаграмах, писать там разную фигню и верить любым россказням.  — Виктор прошелся по кабинету.  — А сегодня ты могла умереть, если бы змея укусила тебя, когда ты открыла крышку. А еще ты могла сегодня убить человека. И все это было бы по-настоящему, кнопки «вернуть назад» нет. Неважно, что ты об этом человеке думала, но ты права не имеешь отнимать чужую жизнь, ты не судья, да и нет у нас в стране смертной казни. А ты едва не стала убийцей. Нет, твоя гипотетическая смерть меня не особо волнует, сама нарвалась, но ты едва не убила человека. Ты это понимаешь, дегенератка?
        Совершенно уничтоженная морально, Арина кивает и хлюпает носом.
        — Ты бы села лет на десять как минимум, и не понарошку, как бывает в интернетах, а пошла бы в настоящую колонию, взрослую — ты ведь уже совершеннолетняя,  — продолжает Виктор.  — Знаешь, что там делают с такими домашними девочками, как ты? И так все десять лет. Много бы от тебя за эти десять лет осталось? А твои родители, вместо поездок на острова, передачки тебе возили бы: карамельки без фантиков и сигареты россыпью. Но хуже всего то, что даже такое наказание не вернуло бы к жизни ни в чем не повинного человека. Даже если бы тебя расстреляли за убийство, это все равно не вернуло бы единственного сына пожилой матери. Вот так умер бы молодой, полный сил мужик, лично тебе не причинивший никакого зла. И все, это окончательно, исправить уже ничего нельзя, ты это понимаешь? А на суде тебя бы спросили, за что ты его убила, а ты бы рассказала о группе в какой-то соцсети? Ты едва не убила человека просто за то, что некто, кого ты никогда в глаза не видела, что-то написал о незнакомом тебе человеке в интернете! Ты всю тупость этого осознай, если еще способна думать. Пойти убивать просто потому, что некто
сказал в интернете или по телевизору, что человек, видите ли, плохой. Ты проверить этого не могла никак, но решилась на убийство. А ведь смерть нельзя исправить, ты в состоянии это понять своей пустой башкой?!
        — Да.  — Арина скомкала в руке салфетку.  — Дядя Витя, я не знала, что змея настоящая, ядовитая. Я вам все расскажу, только вы маме не говорите, она меня убьет.

* * *
        Значит, все затеял Капинус.
        Виктор меряет шагами кабинет.
        Генка прямо написал, что отпечатки убийцы, который побывал в его, Виктора, квартире, принадлежат агенту той самой секретной службы, которой руководит Капинус.
        — Это же логично.  — Виктор шагал по кабинету и рассуждал вслух, так ему лучше думалось.  — Он имел отношение к комиссии Радецкого — изучал материалы проверки и все такое. И тот головорез, которого я упокоил, числился по его ведомству. И когда Михалыча убили, он был рядом. Проверяли на частички яда персонал кафе и посетителей, а этого деятеля кто-то проверял? А ведь на поверхности все. Единственное, чего не хватает, так это внятного мотива, но он есть, просто я еще не докопался. Но ему никакого резона не было убивать кладовщика, фигура мелковата. Нет, эти мстители чокнутые — сами по себе, а профессиональные убийцы — сами по себе.
        Виктору хочется что-то делать, а не просто сидеть и ждать, когда вернутся с задания его люди. Ребята поехали по адресам, которые добыли компьютерщики, узнав от Арины ники и логины участников «шуток», а сам он сидит и ждет. Думая только о том, как ему все правильно оформить, чтобы ни один из фигурантов не отвертелся просто потому, что он где-то накосячил, допустив формальную ошибку.
        — Вот, гражданка Недзвецкая.  — Полицейский ввел в кабинет девушку, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы понять: второй раз смотреть уже не хочется.  — А это сержант Солонская, для протокола.
        Конечно, гораздо лучше, если на допросе будет присутствовать женщина-полицейский.
        Влада Недзвецкая даже не пыталась казаться спокойной, ее трясло. Лицо ее, обезображенное рубцами и синюшными точками воспаленных прыщей, было изжелта-зеленоватым. Виктор решил, что самое время сыграть роль плохого полицейского.
        «А был бы Дэн, она бы от его красоты совсем скукожилась.  — Виктор перевел взгляд на сержанта Солонскую и закашлялся от неожиданности, поскольку женщины красивее он в своей жизни еще не видел.  — Что ж ты делаешь у нас, девочка?»
        А потом он понял, почему именно удивительная красавица Солонская назначена сопровождать задержанную, и внутренне ухмыльнулся. Да, это как Дэн, только в женском варианте. Несчастная дурнушка сейчас чувствует себя раздавленной, и в другое время Виктор пожалел бы ее, но не сейчас.
        И господа офицеры не чураются троллинга, если надо для дела.
        — Я буду задавать вопросы, а ты будешь отвечать, протокол потом,  — Виктор навис над Владой, безжалостно глядя ей прямо в лицо.  — Руки опустила, смотришь мне в глаза и отвечаешь на вопросы. Станешь врать — будешь всякий раз получать в морду, хуже она уже не станет, но больно будет изрядно.
        Он сам себя сейчас ненавидел. Он никогда не бил задержанных, а уж женщин и подавно. Да только ему нужны были ответы, и нужны сейчас, а не тогда, когда дурнушка решит, что они достаточно реверансов сделали ее сломанной психике. Сейчас Виктору было не до чужих психологических проблем.
        — Итак, куклу для Привиденьки ты оплатила кредиткой брата?
        Влада кивнула, затравленно глядя на Виктора.
        — Отвечать громко и внятно.  — Виктор злобно смотрит на Владу.  — Ясно?
        — Да…
        — Итак, еще раз: куклу купила ты, оплатив кредиткой брата?
        — Да.
        — Что он тебе сказал?
        — Ничего.  — Влада всхлипнула.  — Я сказала, что хочу куклу, он дал мне карточку. Он же не знал, для чего она нужна… кукла, в смысле.
        — Ясно.  — Виктор прищурился, глядя на Владу.  — В глаза смотреть, ясно? Итак, кому ты рассказала о Никите Радецком? О том, что он директор магазина, в котором работает твой брат?
        — Подруге.  — Влада старается говорить громче, но горло у нее сжимается.  — Ее зовут Женни. Она задавала мне вопросы, а я спрашивала у Игоря и рассказывала ей.
        — Когда брат застал тебя за этим?
        — Две недели назад. Он услышал, очень сердился.  — Влада сглотнула воздух и закашлялась.  — Я не хотела, чтобы он сердился, но он больше не разговаривал со мной, все время проводил с Анькой или книжки читал.
        Вот сейчас в ней проступило настоящее уродство. Не какие-то прыщи, за которые ее можно было пожалеть, а злобная рожа завистливого и мелочного существа.
        — Давно тебя приняли в группу «Веста»?
        — Я… нет… полтора месяца назад.  — Влада умоляюще смотрит на Виктора.  — Послушайте, это просто шутки, но цели очень справедливые.
        — Нельзя делать хорошее дело плохими методами,  — говорит Виктор, окончательно решив, что с Декстером ему не по пути.  — Кому ты звонила с похорон и что рассказала?
        — Женни… я сказала, что этот извращенец встречается с Анькой. До этого Игорь говорил, что он ни с кем не встречался, а тут заявилась на похороны парочка. Так трогательно!
        Виктору хочется ударить проклятую девку, и сдерживается он лишь с превеликими усилиями. Надо же! Второй раз за вечер ему хочется избить задержанную девушку. Впрочем, что племянница Арина, что эта Влада вполне заслужили такое к себе отношение.
        — А что такого? Что ты имеешь против Анны?
        — Противная кривляка.  — Влада оскалилась.  — Всю жизнь мать мне твердила: Аня то, Аня се… а она была просто противная тварь. В дом к нам приходила, с Игорем у них все разговоры да секреты, а меня как будто и нет совсем.
        Ну, конечно же.
        Виктор поморщился — все так просто и так отвратительно. Она люто завидовала, а ее собственная мать эту зависть культивировала. Специально ли, не то по недомыслию, уже неважно, да только на свете есть тысячи некрасивых женщин, но не все они совершают преступления.
        «Пойдет прицепом к Привиденьке.  — Виктор мстительно смотрит на Владу.  — Вот и группа нарисовалась».
        — Зачем ты ездила в магазин?
        И тут Влада удивилась, а Виктор понял, что она в магазине не бывала, а значит, это не ее видел там Игорь.
        — Расскажи мне о Женни.
        — Она… она красивая. И она известная ведущая в интернете, у нее есть канал, где она разоблачает всяких уродов, которые избивают своих жен и детей.  — Влада встрепенулась.  — Она расспрашивала меня о моих делах, о семье. Она сказала, что мои родители — отвратительные обыватели, и я с ней согласна. Особенно мать у меня мерзкая, и Женни сказала, что это тоже насилие, потому что моральные издевательства…
        — Заткни варежку, квазимодина.  — Виктор зол, как все черти ада.  — Это Женни говорила тебе, что делать? Где куклу раздобыть, кого проинструктировать?
        — Да.  — Влада вдруг ухмыльнулась.  — И змею я нашла — через интернет. Забрала и отдала Женни. Жаль, что эта змея не укусила ни Аньку, ни ее хахаля.
        — Тебе стало бы легче тогда?
        — Легче!  — Влада хищно оскалилась.  — Намного легче, потому что нечего ей быть Анечкой, когда я просто «Эй ты!». Трупы не бывают Анечками.
        — Это Женни убила твоего брата.
        Влада отшатнулась от Виктора, потом вскочила и бросилась на него, и он испугался, как будто на него напала целая стая африканских бумслангов… или бушменов… нет, все-таки бумслангов. Сержант Солонская умелым захватом перехватила Владу за шею и силком усадила обратно.
        — Задержанная, ведите себя спокойно. Сейчас будем составлять протокол.  — Виктор пододвинул к себе ноутбук.  — Сержант, пригласите сюда судебного медика Пилецкую.
        Зазвонил телефон. На дисплее номер Никиты Радецкого, и Виктору, конечно, сейчас совсем не до Никиты, но не взять трубку нельзя.
        — Никита, я занят,  — скороговоркой говорит Виктор, но Никита не слышит.
        Он почти кричит в трубку о записке, о звонке, о том, что пропала Аня. И ее нигде нет, телефон не отвечает, и надо что-то делать.
        Виктор слышит странный звук.
        Влада смеется, глаза ее горят темным огнем. И Виктор понимает, что тут нужен, похоже, не судебный медик, а психиатр.

* * *
        Аня открыла глаза. Горло саднило, голова болела, абсолютная тьма окружала ее, и вокруг не было пространства, она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Ей показалось, что она находится в каком-то деревянном душном ящике. Но как она сюда попала?
        Вот она сидит на кухне у Никиты, смотрит фотографии.
        Аня вспомнила. Звонок, сборы впопыхах, радость оттого, что она будет полезна Никите и он выспится, пока она быстренько решит все проблемы. И огни аптеки впереди. И знакомое лицо человека, которого видела каждый день. Саня Орлов, программист из их магазина. Она еще очень удивилась, встретив его в такой час рядом с аптекой. Удивилась, да.
        А потом тьма.
        — Эй!  — Аня постучала в доски над головой.  — Эй, тут есть кто-нибудь?
        Ответом ей была тишина, сквозь доски пробивался слабый свет, и это утешало. Значит, она не под землей. Ну, то есть даже если предположить, что это гроб, то он не зарыт.
        — Эй, кто-нибудь меня слышит?
        Такая тишина, наверное, бывает на дне Марианской впадины.
        Аня чувствует, что задыхается. Ее охватывает паника, и подступает тьма.
        — Нет.
        Аня заставляет себя успокоиться. Воздуха достаточно, он поступает сквозь щели в досках. Тьма относительная, если приникнуть к щели, то виден бетонный потолок, источник света где-то справа, и это хорошо. Было бы гораздо хуже, если бы ящик был зарыт или было совсем темно.
        Аня выровняла дыхание и заставила себя полежать абсолютно спокойно. Нет, от удушья она не умрет, а вот пить хочется, и весьма. Она попробовала толкнуть доски вверху, но они не поддались. Аня вдруг вспомнила, как в фильме «Убить Билла» Ума Турман разбивала крышку гроба костяшками пальцев, но тот иностранный гроб был просторный, и хватило места для короткого замаха, а здесь совсем узкий ящик. Да и гроб в том кино был хлипкий какой-то, а тут нормальные доски — «пятерка», их не прошибешь просто рукой. Хорошие доски, может быть, купленные в их магазине.
        Ане хочется пить и очень страшно. Несмотря на то что смерть от удушья ей не грозит, без воды она долго не протянет. А ее запросто могли оставить здесь, чтобы она умерла медленно, сгорая от жажды.
        Аня уперлась коленями в доски, но они даже с места не сдвинулись — либо прибиты хорошими гвоздями, либо сверху лежит что-то тяжелое.
        И она больше не увидит Никиту.
        А если ее найдут, она будет лежать здесь в луже собственной мочи. Худшего и придумать невозможно.
        Послышались шаги, и Аня замерла. А вдруг это Саня Орлов вернулся? И она уже не знает, чего больше боится: увидеть снова Саню или не увидеть, но доски надежные и крепко прибиты, Саня там или кто, достать ее из ящика будет непросто.
        Что-то страшно заскрипело, и Аня понимает: кто-то взял гвоздодер и по очереди вытаскивает гвозди, и гвозди эти, судя по звуку, никак не меньше «сороковки», хороший толевый гвоздь, отличный выбор. Если уж прибиваешь ими что-то, отодрать сложно.
        Если только у человека хороший гвоздодер, и это может быть только отечественный инструмент. Китайский инструмент хлипкий и гвоздь-«сороковку» не берет, тем более из такой доски. Аня прикинула, сколько досок пошло на этот ящик, и гвоздей тоже изрядно. Кто-то готовился, сбивал этот ящик, раздобыв хороший, годный материал. Ящик должен был выдержать все ее попытки освободиться, и выдержал бы как пить дать. Она отлично знает свойства таких материалов.
        — Эй, ты там жива?
        — Ага.  — Аня слышит мужской голос, и принадлежит он не Сане.  — Жива, только пить хочу.
        — Ну, ты глаза тогда прикрой, не ровен час, щепка попадет. А я топором поддеть попробую.
        — А там у вас что, гвоздодер?
        — Да.  — Мужчина явно озадачен.  — А что?
        — Если не китайский, то подденьте доски им.  — Аня прикрыла глаза, потому как щепки в глазах — вещь до крайности неприятная. А если китайский, тогда лучше топором.
        — Да ну, нормальный гвоздодер, сейчас попробую,  — доска снова заскрипела.  — Глаза прикрой.
        — Я уже прикрыла.
        Воздух и свет Аня ощутила кожей лица — доска отошла, и она попыталась выбраться.
        — Подожди, я вторую поддену, не пролезешь так-то.
        Аня понимает, что ее спаситель прав, и сдерживает себя изо всех сил, пока вторая доска сдает свои позиции. Крепкие руки хватают ее за запястья и рывком поднимают. Голова у Ани кружится так, что стоять она не может.
        — Пить…
        — Держи.  — Мужчина вкладывает ей в руки пластиковую бутылку.  — Можешь уже открыть глаза.
        Аня совсем забыла, что до сих пор стоит зажмурившись.
        Лицо, которое она увидела, показалось ей ненастоящим. Молодой мужчина с головокружительно зелеными глазами, темноволосый, отлично сложенный, с крепкой челюстью, красиво очерченными губами и бровями вразлет. Аня снова зажмурилась, потому что видеть такое совершенство, когда она растрепанная, грязная, в каких-то щепках…
        — Будем выбираться!  — Мужчина деловито отряхнул ее куртку.  — Я совсем уж было вас из виду потерял, но техника выручила, я запеленговал планшет этого деятеля. Сама-то сможешь идти? Потому что я потащу нашего приятеля. Сам он идти не может, я его слегка приложил, да сил не рассчитал, а может, просто хлипкий попался.
        — Вы кто?  — Аня понимает, что таращится на своего спасителя, но прекратить не может.
        — Я подполковник Реутов Денис Петрович. Для друзей — просто Дэн,  — красавчик ухмыльнулся.  — Специально прервал свой законный отпуск, чтобы поспеть как раз вовремя. Я знал, что они придут за тобой. Им нужно, чтобы твой приятель Радецкий наконец остался один. Знаешь, психопаты мыслят скучно, их запросто можно просчитать. Ладно, давай выбираться, пора заканчивать эту бодягу. Я хочу вернуться к семье и продолжить свой отпуск. Пособи-ка мне, поднимем этого урода.
        — Можно просто за ноги тянуть.
        — Можно, отчего же нет.  — Реутов с уважением покосился на Аню.  — Но нам нужно, чтоб от него осталось достаточно для допроса.
        Аня вдруг осознала, что сказал Реутов минутой раньше.
        — О боже, так Никита один в квартире!  — Аня заломила руки.  — Боже, ну какая же я дура! Они меня просто выманили… но зачем, что я ему сделала?
        — Ничего. Дело не в тебе совершенно.  — Реутов пнул тело, лежащее на полу.  — Может, оклемается да сам и потопает? Неохота его тащить, там ступеньки…
        — Послушайте, там Никита!
        — Ну да. Один, вокруг опасности и убийцы,  — Реутов насмешливо прищурился.  — Слушай, подруга, истину реку тебе: прекрати квохтать над ним, ты ему не мать, а подружка, и при виде тебя он должен испытывать совсем не желание пожрать оладушков, а кое-что другое. Поняла?
        — Но…
        — Никаких «но». Не стой, а помоги мне поднять это дерьмо, тащить-то вверх.
        Реутов еще раз пнул Орлова под ребра, но тот так и не пошевелился.
        Ане захотелось взять гвоздодер и довершить дело. Но Реутов прав, от Орлова должно остаться достаточное количество органики для допроса.
        А так-то, конечно, соблазн был большой.
        20
        — Сволочь ты, Дэн.
        Это Виктор уже третий раз говорит.
        — Ага.  — Реутов лениво развалился в кресле.  — Еще пять раз мне это скажи.
        Аня не понимает, почему полицейские сидят здесь и не бегут спасать Никиту. И не позволяют ей позвонить, сказать, что все в порядке. Бесчувственные, бессовестные люди.
        — Как там мой трофей, оклемался?  — Реутов пьет кофе.  — Где-то Генка запропал…
        Он и Ане предлагал, но она, снедаемая тревогой за Никиту, с возмущением отказалась. Она же сердится! Как тут пить кофе, когда она сердится? Теперь может только вдыхать чудесный запах.
        — Держи.  — Виктор сунул Ане в руки горячую чашку.  — Больно смотреть, как ты слюнки глотаешь. Можешь пить и сердиться на нас, одно другому не мешает. Я вот тоже не в восторге. Как это мой напарник, друг и кум тоже ввязался в драку и не сообщил мне?
        — Сто раз говорил: они даже заподозрить не должны были, что ты не один. Семенова они в расчет не приняли, Михалыча убрали, новый начальник не казался им угрозой.
        Виктор вздохнул. Дэн как-то очень спокойно отнесся к смерти Бережного. Впрочем, он тоже носит маску, и не одну, а настоящий разговор по душам у них еще впереди.
        Дверь открылась, вошел Генка с ноутбуком под мышкой.
        Он заметно осунулся, черты лица заострились. Он все так же щеголевато одет, но выглядит озадаченным.
        — Ребята, я кое-что нашел.  — Генка устроился за столом, ничуть не удивляясь присутствию Реутова.  — Вот, смотрите. Привет, Дэн! Как отпуск?
        — Короткий,  — Реутов усмехнулся.  — Нашел Габриэллу?
        — Возможно.  — Генка защелкал клавишами.  — Вот, смотрите, интересная штука.
        На экране любительская видеосъемка школьного концерта. Девчушка лет двенадцати, тоненькая, как тростинка, собирается петь. Звучит ария из оперы Пуччини «Джанни Скикки». Девочка запела, и ее голос кажется голосом ангела, сошедшего с небес.
        — Что это?
        — Вить, ты помнишь, мы все гадали, как Габриэлла меняла тембр голоса?  — Генка включил другой ролик.  — Вот, смотрите еще.
        Та же девочка, только чуть старше, и поет она в двух тональностях, от самой высокой до очень низкой, и ее голос без малейших усилий перетекает из одного диапазона в другой.
        — Лихо.  — Виктор озадаченно смотрит на девочку.  — Ну, ей лет двенадцать здесь. С возрастом она могла измениться до неузнаваемости. Кто это?
        — Это Эльмира Туманова, выступление на школьном концерте.  — Генка вывел на экран лицо девочки.  — Я подобрал более-менее подходящий по параметрам кадр, прогнал его по программе, которая прогнозирует возрастные изменения, и вот. Думаю, это наша девушка.
        На экране возникло лицо Габриэллы.
        — Вот черт.  — Виктор удивленно вскинул брови.  — А ведь и правда это она. Эльмира Туманова, да?
        — А дальше — больше.  — Генка снова защелкал кнопками.  — Генерал Радецкий, тогда еще в звании майора, и отец Эльмиры, тогда капитан Туманов, служили в одной части в Казахстане. Отношения между офицерами были натянутые. Туманов любил выпить, а по пьяной лавочке избивал свою жену, детям тоже доставалось, особенно старшему сыну. Мальчишка погиб от укуса змеи, пытаясь вбросить ее в окно Никиты Радецкого.
        — Ну, охренеть.  — Реутов оставил чашку и с интересом рассматривает старые фотографии.  — Мир тесен, однако.
        — Мир еще теснее, чем ты думаешь.  — Генка главное приберег напоследок.  — У Эльмиры Тумановой есть брат, старше на год, Руслан Туманов. А их отец был одним из фигурантов в расследовании комиссии Радецкого. Майор Туманов был признан виновным в хищениях армейского имущества, разжалован и уволен из армии. Мало того: он отсидел пять лет из семи, вышел на свободу и умер через полгода от цирроза печени. Но до того, как Туманов сел, он успел дать образование оставшимся детям. Эльмира получила диплом психолога, а Руслан учился в Высшей школе прикладной математики.
        — Талантливые детки.  — Реутов прошелся по кабинету.  — Ну, мотив теперь ясен. Генерал Радецкий дважды оказался причастен к несчастьям в их семье. Но я ни за что не поверю, что двое штатских заварили такую кашу.
        — А ты представь, что их было больше, чем двое.  — Генка снова принялся выводить на экран какие-то таблицы.  — Всего в ходе расследования Радецкого были разжалованы и осуждены тридцать два военнослужащих. Кое-кто избежал наказания, но был вынужден уволиться из армии. Так что вполне логично, что среди пострадавших и их родственников нашлось достаточно неадекватов, решивших отомстить. Я сопоставил списки всех, кто так или иначе имел отношение к работе комиссии Радецкого, и выделил тех, кто по профилю мог бы участвовать в данном деле. Это пять человек, один из них работает в секретной службе, возглавляемой Игорем Капинусом. Именно Капинус собирал для суда факты и систематизировал их так, что наказания не избежал никто из причастных лиц. И все они делали правильно, пока им не пришлось убрать Радецкого. Оставался его сын, и они решили приберечь для него самые интересные развлечения. Это было очень долгосрочное планирование, и на этом этапе ребята уверовали в свою неуязвимость.
        — Эльмира… Элла — Габриэлла!  — Виктор щелкнул пальцами вместо крика «Эврика!».  — Это на ней был женат Никита! Но нам это ничего не дает, где нам их искать?
        — А для этого я притащил задержанного,  — Реутов зевнул.  — Это, собственно, наш компьютерный гений Руслан Туманов, насколько я могу судить.
        — Дэн?
        — Я следил за всеми, кто в вечер убийства Игоря Недзвецкого был в магазине.  — Реутов долил себе кофе.  — Ген, кофе?
        — Нет, из ушей уже лезет.  — Генка с интересом посмотрел на приятеля.  — Так ты когда вернулся?
        — Да в тот же день, когда вы мне позвонили и рассказали о деле,  — Реутов засмеялся.  — Ребята, эти уроды не зря организовали себе группу единомышленников! Так они могли отслеживать ваши действия и передвижения — за вами наблюдали самые разные люди, а вы и не видели. Зато я теперь точно знаю, как это работает. Ну, они следили за вами, а я — за ними. И у меня есть фото всех, кто принимал в этом участие. Так я вышел на нашего друга Сашу Орлова. Я поспрашивал у знающих людей, и они распотрошили его резюме. Оно оказалось фальшивым насквозь, и я присмотрелся к гражданину внимательно. Резюме и имя у него были фальшивые, а его лицо показалось мне знакомым. Не забывайте, что о Габриэлле я знал, Генка сам сбросил мне файлы. И эти два лица, Саши Орлова и Габриэллы, оказались очень похожи. Ну, как бывают похожи близкие родственники. А это значит, что они все время были около Никиты.
        — Как это?  — Аня от ужаса чуть жива.  — И Габриэлла?
        — Ну, конечно,  — Реутов пожал плечами.  — Женни, которая вовлекла в свои игры Владу Недзвецкую, в последние три недели вещала из Александровска. И работала в вашем же магазине, вот почему ей больше не нужна была Влада. Она может прикинуться кем угодно, не забывай. Она может менять голос, походку, манеру говорить. Она одержима тем, что делает, и ради этого готова на все. Но, поступив работать в магазин, она сама себя загнала в ловушку: все сотрудники оказались под плотным присмотром, а потому для осуществления своих планов она находила дурачков в интернете.
        — Сколько же у нее лиц?
        — Масок, Витек, масок.  — Реутов подошел к окну и задумался.  — И она еще не знает, что мы взяли ее брата.
        — Кто-нибудь скажет мне наконец, кто из наших сотрудников Габриэлла?  — Аня в ярости готова разорвать Реутова.  — И кто-нибудь покажет мне, где в этом проклятом здании находится женский туалет?

* * *
        Никите было велено сидеть дома, но он не собирался слушать.
        То, что Аня исчезла, он понял не сразу. Проснувшись, он какое-то время еще лежал, обдумывая свои дальнейшие действия, потом осторожно прошел в ванную и только на пороге гостиной понял, что диван пуст.
        Он толкнул дверь ванной, там тоже никого не было. Обеспокоенный Никита зашел на кухню. И там Ани не было, зато была записка, придавленная солонкой. Записка гласила, что позвонили из больницы и просили привезти лекарства по списку и чтоб он спал и не волновался.
        И телефон медсестры, которая выдернула Аню ночью из дома. Само собой, когда Никита позвонил, номер уже заблокировали. Тогда он позвонил на сестринский пост в больнице. Там его заверили, что их больные обеспечены всем необходимым и Аня не приезжала. Никита тут же набрал Виктора. То, что с Аней произошло что-то плохое, он уже понял и попытался успокоиться, чтобы подумать, как быть дальше.
        Аню выманили этим звонком и похитили где-то по дороге в больницу. Никита даже думать не хотелось об иных вариантах. Нет, ее похитили и где-то держат, и ему нужно подумать, представить, куда она могла пойти.
        И поразмыслив, он решил, что посреди ночи Аня могла пойти только в ту аптеку, которая через дорогу за углом, она работает круглосуточно. А значит, беда случилась где-то там, и он туда пойдет, и…
        Он еще не знал, что сделает, но, возможно, те же люди, что похитили Аню, решат похитить и его и сами приведут его к Ане. Просто он хочет быть там, где есть она, а вместе они уж что-нибудь придумают.
        Он оделся и вышел. Утренний туман — не выдумка поэтов. Он густой, холодный и вязкий, и звуки шагов слышатся как-то приглушенно, а где-то в тумане краснеет вывеска аптеки.
        — Здравствуйте, Никита Григорьевич.
        Никита обернулся. Девушка — невысокая, плотная, ярко накрашенная. Где-то он ее видел.
        Глаза… глаза как у раненого олененка, понял он.
        Что-то больно его укололо.
        — Ты такой предсказуемый, мой милый.
        Габриэлла наконец решила с ним поговорить.

* * *
        Диана была в ярости.
        После опустошающего отчаяния, после бездны, в которую она упала, когда Раиса сообщила ей страшную новость, после того как она сама себя вытащила из подкрадывающейся тьмы безумного, безудержного горя, она была в ярости из-за того, что кто-то заставил ее пережить все это.
        — Ну уж нет!  — Диана смотрит на спящую Аленку, на Рейвен Квин, сидящую на столике у кровати дочки, и понимает, что сейчас ей надо что-то предпринять.  — Ладно, начну с управления, они все там, паршивцы.
        Она не стала звонить Игорю. Он такой же, как остальные, все они там одним миром мазаны. Виктор и Дэн тоже хороши, но с ними она разберется позже. Больше никаких им пирогов с малиной, обойдутся, наглые сопляки.
        Она не думает сейчас об Андрее, нарочно не думает. Она запретила себе думать о муже, потому что тогда в ее душе открывается филиал ада. Она лишь надеется, что верно все истолковала, но где-то внутри есть сомнение — а вдруг нет?
        А потому об Андрее Диана не думает.
        — Рая, мне срочно надо уехать, побудешь с Аленкой?
        — Конечно.  — Раиса участливо смотрит на Диану, думая о том, что, если бы, не приведи господь, погиб Виктор, она бы не смогла вот так держаться. Она бы выла, кричала бы от горя и отчаяния, и не было бы силы, способной ее унять, даже она сама бы не смогла, даже ради детей.  — Но разве нам не велели быть здесь? Разве нам не опасно…
        — Ну да.  — Диана берет рюкзак, в котором разобранная винтовка и косметичка.  — Да только пусть они дома командуют, а мне нужно уехать. Я вернусь днем, Аленке записку напишу.
        Рейвен Квин одобрительно смотрит на Диану, блестя пряжечками на сапожках.
        — Конечно.
        Диана пишет дочери записку, стараясь сделать свой почерк разборчивым. Дочка должна знать, что она в любом случае к ней вернется.
        — Диана, послушай…  — Раиса старается подбирать слова, понимая, что ступила на тонкий лед.  — Я только прошу тебя: будь осторожна, не делай ничего, что могло бы…
        — Повлечь за собой неприятности?  — Диана забросила рюкзак за плечо.  — Я взрослая женщина, Рая. Конечно же, я не сделаю ничего, что навредит кому-нибудь из нас.
        «Но я сделаю все, чтобы навредить нескольким особям, которым давно пора навредить.  — Диана вышла из комнаты, спустилась в гараж и вывела машину на дорожку.  — И я не успокоюсь, пока не выясню все до конца».
        Она не понимала, зачем бы ей понадобилось ждать у моря погоды.
        Ночь была на излете, когда Диана въехала в город. Она любила предрассветный Александровск, притихший и сонный. Она любила его даже осенью, когда холодные тротуары щетинились бордюрами, заросшими подстриженным кустарником. Это летом Александровск расцвечен плантациями роз, серебрится фонтанами и пышными клумбами, которые утром и ближе к вечеру поливались небольшими фонтанчиками, включающимися автоматически.
        Сейчас утро наступит не скоро, и будет оно серым, унылым и бесконечным, как день сурка.
        Диана едет по улицам города, сворачивает в знакомый переулок. Здание управления полиции освещено почти полностью. Здесь жизнь никогда не замирает, у преступности нет выходных. Иногда Диана думает о том, что граждане даже не знают, какими усилиями и каким трудом достигается их безопасность.
        Диана совсем уж было собралась выйти из машины, но из здания вышли Виктор Васильев и Дэн Реутов.
        — Генка с Семеновым справятся там и без нас,  — голоса сквозь туман слышны плохо.  — А мы сейчас его быстро обнаружим.
        У Виктора в руках небольшой прибор, Диана узнает экран портативного радара.
        — Пока они там змею ловили, парень был в прострации, так что я впихнул маячок ему в телефон. Найдем, никуда он не денется.
        — Они могли выбросить телефон или выключить.  — Реутов заглянул на экран радара.  — Они же понимают опасность.
        — Нет, не выбросят.  — Виктор остановился и потянулся.  — Черт, я спал в последний раз не помню уже когда. Нет, брат, шалишь, не выбросят они отличный новый айфон. Если они удержаться не смогли от кражи, работая в магазине и разрабатывая такую операцию, то к вещам у них отношение трепетное и они его не выбросят. А выключат — да сколько угодно, маячок выключить невозможно.
        Они прошли перед самым капотом машины, Диана презрительно фыркнула — тоже еще, гении сыска.
        Когда машина Реутова развернулась к выезду с парковки, Диана последовала за ней, держа фары выключенными и надеясь, что полицейские не заметят ее. Они не ждут слежки, да и заняты отслеживанием маячка.
        — Ну, дождетесь вы все у меня, пусть только все закончится.
        Машина Реутова, мигнув габаритами, свернула в сторону Острова, и Диана включила фары — мост на Остров хорошо освещен, и машина, едущая с выключенными огнями, скорее привлечет к себе внимание, чем просто машина, едущая в том же направлении.

* * *
        — Зря ты змею отпустил, сейчас бы все уже закончилось.
        Никита смотрит на Габриэллу во все глаза. Нет, это не его Черри. Его Вишенка была тонкой, воздушной, ее голос звенел, как колокольчик. Эта женщина какая-то квадратная, медные волосы небрежно собраны в пучок, лицо разрисовано самым вульгарным образом. Это Ирина, кладовщица со склада, которым заведовал Игорь Недзвецкий.
        Габриэлла засмеялась, расстегнула куртку и сняла свитер с высоким воротом. Под ним оказался сшитый из поролона плотный корсет, который увеличивал грудь и живот и вообще придавал фигуре мешковатость.
        — Ненавижу эту штуку! Но было бы хуже, если бы я была такой вот толстой, толстухе спрятаться труднее.  — Габриэлла толкает ногой корсет и надевает куртку, которая тут же обвисает на ней.
        Влажными салфетками она снимает ужасный макияж, и вместе с макияжем исчезает лицо. Прежними остаются только глаза, огромные, карие. Как он когда-то любил эти глаза, он готов был на все, чтобы только засыпать и просыпаться с этой женщиной. А оказалось, что ему нужно-то совсем не это. И гораздо лучше просто сидеть на кухне после работы и смотреть, как твоя женщина готовит ужин, что-то рассказывать ей или просто помолчать вместе и точно знать, что тебя всегда ждут и тебе рады. И самому спешить домой.
        Голос Габриэллы тоже стал прежним, а до этого был низким, грубоватым.
        — Не понимаю.  — Никита смотрит на Габриэллу, а веревка, которой скручены его запястья за спиной, никак не хочет ослабевать.  — Ты получила квартиру, чего ты хочешь еще?
        Лицо Габриэллы исказилось, маска сползла с него, обнажив то, что изначально под ней было — безумие.
        — Квартиру?  — она засмеялась.  — Да, квартира — это отлично. Только мне надо совсем не это. Мне нужно, чтобы ты страдал. И я сейчас жалею об одном: о том, что ты страдал недостаточно. И папаша твой — ублюдок, не страдал… но его нужно было убрать, он начал что-то подозревать.
        Никита ушам своим не верит.
        — Ты… господи, за что? Что я тебе сделал?
        — Ты убил моего брата. Из-за тебя моя мать умерла в сумасшедшем доме, перерезав себе вены,  — зашипела Габриэлла с исказившимся лицом.  — А твой папаша убил моего отца. Ты считаешь, этого мало?
        Никита в недоумении смотрит на Габриэллу, а та засмеялась и достала нож с тонким лезвием.
        — Не помнишь?  — Она злобно смотрит на Никиту, и в глазах ее безумие.  — Я знала, что ты не помнишь. Но я рада, что ты будешь умирать, зная за что.
        — Я никого не убивал.
        — Убил.  — Габриэлла приблизилась к Никите и разрезала на нем рубашку.  — Ты убил моего брата, его звали Костя Туманов.
        — Туманов?  — Никита нахмурился, вспоминая.  — Не знаю, о ком ты говоришь, ты…
        Костя!
        Никита вдруг все понял. Костя, сын того вечно пьяного капитана из соседнего дома, в гарнизоне в Казахстане! А Габриэлла — его сестра, и есть еще брат.
        — Я вижу, ты вспомнил,  — Габриэлла мстительно прищурилась.  — Я наблюдала за тобой несколько лет. Я видела, как ты строишь свою жизнь. Я училась в том же университете, что и ты, знаешь? Отличный там факультет психологии, я сумела разобраться в том, что произошло, не сомневайся! Я хотела оставить тебя напоследок, когда я вырву из твоей жизни всех, кого ты любишь, кто тебе дорог. И эту корову Лепехину тоже. Фи, как ты мог! Так скоро после меня, и кто? Лепехина, вечный массовик-затейник, никому не нужная в жизни, реализующая свои комплексы и страхи, организовывая народные гулянья. Что угодно, лишь бы не быть одной, чтобы не лезли мысли о том, как собственная семья ее отвергла. И приятель ее. И его уродливая сестрица. Ты себе не представляешь, как легко манипулировать людьми, если знаешь их страхи и тайные желания!
        — Послушай, я…
        — Нет, это ты послушай,  — Габриэлла оскалилась.  — Это ты меня послушай. Я спала с тобой два года, потому что мне нужно было уничтожить тебя. Убить — нет, смерти ты не боялся, а вот потери репутации, потери социального статуса — да, боялся. И я отобрала у тебя все это, и мамашу твою, вечно улыбающуюся идиотку, тоже… Что, не нравится? А как ты думал? После того что ты сделал, будешь жить-поживать как ни в чем не бывало?
        — Твой брат был больным ублюдком, злобным сукиным сыном. Таким же точно, как твой папаша. А твоя мать была тупым бессловесным животным, не способным защитить собственных детей.  — Никита чувствует, что злость переполняет его и больше нет страха.  — И ты такая же чокнутая, как она. И такая же придурковатая, как твой папаша, у которого мозгов не хватило воровать так, чтобы не попасться.
        Габриэлла ударила его ножом, и боль сожгла весь воздух в легких Никиты.
        21
        Диана вышла из машины, оглядываясь вокруг. Она собрала винтовку и зарядила ее.
        Уже светало, машина Реутова стояла у какого-то здания, выглядящего пустым и заброшенным — ни одно окно не светилось. Впрочем, еще довольно рано.
        Треснувшая табличка у входа гласила: Институт судебной медицины.
        Диана вздохнула — в какой-то момент она потеряла машину Дэна из виду и долго кружила по Острову, пытаясь найти пропажу, пока не обнаружила ее припаркованной в зарослях боярышника, окруживших старое красивое здание, знававшее лучшие времена.
        По всему видать, здание пустовало давно, облезлые колонны белели в сумерках, тяжелые двери плотно заперты. Диана обошла здание в поисках лазейки, через которую можно проникнуть внутрь. Потом она услышала голоса и юркнула в заросли.
        — Все внизу,  — голос молодой и хрипловатый.  — Эти все тоже там, пойдем.
        — А посторожить?
        — Элла сказала, никто сюда не придет. Все, кто о нас знал, уже здесь.
        Из своего укрытия Диана видела, как двое молодых мужчин подошли к одному из разбитых окон в цокольном этаже и скрылись в здании. Она осторожно приблизилась к окну — пахнуло запахом плесени, холодного бетона и экскрементов — видимо, нужду справляли прямо в помещении. Диана отстраненно подумала о том, что нужно приложить усилия, дабы не вляпаться в дерьмо.
        Во всех смыслах.
        Осторожно, чтобы не порезаться об осколки оконного стекла, она пролезла в окно, села на подоконник и опустила ноги вниз, нащупывая пол и пытаясь рассмотреть, что внизу. Потом махнула рукой и соскользнула с подоконника, стараясь не произвести больше шума, чем требовалось.
        Осторожно нащупывая ногами дорогу среди битых кирпичей, Диана двинулась вдоль стены, прислушиваясь.
        Где-то внизу были слышны голоса.
        Диана выглянула из разбитого дверного проема, но в коридоре было слишком темно.
        Она ступила в коридор — голоса зазвучали громче, но слов было не разобрать.
        Диана понимает, что поступает опрометчиво, но если Виктор и Дэн здесь, значит, ей точно надо сюда.
        Диана спустилась по лестнице и оказалась перед дверью цокольного этажа. Дверь была сработана из такого крепкого дерева, что годы сырости и перепадов температур не справились с ней. Диана думает, что дверь, возможно, скрипит, но внизу слышны голоса, и вряд ли скрип кто-то услышит, там люди всецело поглощены собой.
        Нащупав ручку, Диана потянула тяжелую дверь на себя — как и предполагалось, дверь заскрипела, но подалась. Она проскользнула в щель и оказалась в галерее, опоясывающей довольно просторный зал. Когда-то здесь собирались студенты и просто зрители. Хотя практика анатомических театров ушла в прошлое, но Диана содрогнулась от одной мысли, что были люди, которых подобное зрелище могло заинтересовать. Ну, не считая студентов, конечно.
        Внизу сохранились анатомические столы, предприимчивые бомжи не успели добраться до них. Возможно, не нашли, а может, просто побрезговали, кто знает. Диана присмотрелась — четыре стола, к которым привязаны четыре человека.
        И среди них Диана увидела Игоря Капинуса.
        «Ты-то каким боком?  — Диана подсчитала тех, кто суетился вокруг столов.  — Пятеро… Игорь-Игорь-Игорь… И что ж ты каждой бочке затычка?»
        На остальных столах лежали Реутов, Васильев, а третий человек — Никита Радецкий.
        Тонкая, как змейка, девушка в бесформенной куртке, болтающейся на ней, как на вешалке, упорно набирала чей-то номер.
        — Кто-нибудь сегодня разговаривал с Русланом?
        Ее тонкий голос, как щебет канарейки, взлетел к сводам зала.
        — Нет,  — гулкий мужской голос раскатом грома ударился о стены.  — Мы девку привезли, оставили в ящике. И он велел ехать к тебе, а сам остался тут.
        — Но его нет. Иди притащи сюда девку, я же не знаю, где вы ее оставили.  — Девушка, в которой Диана признала Габриэллу, снова набрала номер.  — Алло, Руслан?
        Кто-то ей ответил, и она в ярости отбросила телефон.
        — Что?
        — Руслан у полиции.  — Габриэлла подошла к столу, к которому был привязан Виктор, и толкнула его.  — Эй ты, хватит придуриваться. У вас мой брат. Отпустите его — я отпущу вашу девку.
        Откуда-то из подвала поднялся громила, которого послали за какой-то «девкой».
        — Нет ее там, ящик кто-то разбил.
        Габриэлла взвизгнула от ярости и вцепилась Виктору в одежду.
        — Я убью вас всех.  — Она оглянулась.  — Дайте-ка мне нож, я вскрою ему брюхо. А ты прикончи второго. Старика оставим как обменный фонд.
        — А этого?  — Один из бандитов кивнул в сторону стола, на котором лежал Никита.  — С этим что?
        — Для этого у меня есть забавная шутка,  — Габриэлла засмеялась.  — Его настигнет худший из его страхов. Глубинный кошмар. Этот так легко не отделается.
        Она занесла руку над Виктором, и Диана выстрелила, понимая, что выстрелить во второго бандита не успеет и Дэн, возможно, не выживет, но Габриэллу она могла достать и знала, что не промахнется, а второй бандит стоял под неудобным углом.
        И она выбрала Габриэллу.
        А еще проклятая девка давно ее раздражала.
        Второй выстрел прозвучал в унисон с ее собственным — с другой стороны галереи.
        Диана поднялась, целясь в бандитов, замерших внизу.
        С другой стороны галереи поднялся Бережной.
        — Аленка с кем?
        Бережной еще не решил, чего он хочет больше, наорать на Диану или обнять.
        — Рая присматривает.
        — Рая — это хорошо.  — Бережной выстрелил еще раз, и бандит, потянувшийся за оружием, подскочил. Пуля попала ему под ноги, отрикошетила от бетонного пола и вогналась в рассохшуюся деревянную панель.
        Снаружи слышны сирены, и через минуту галерея и зал были заполнены полицейскими. Диана с удивлением наблюдает, как красотка в отглаженной форме повисла на шее у Бережного. Девицу она знает, это сержант Солонская.
        — Ну, погоди ж ты у меня, Андрюша.
        В ее душу снизошел покой. Счастье было настолько всеобъемлющее, оно вернулось к ней, держа в руках такое невероятное облегчение, какое бывает лишь после дурного сна, когда выныриваешь из кошмара и понимаешь: слава богу, только сон.
        Диана видит, как Бережной, отстранив от себя плачущую девушку, идет к ней по галерее и полицейские радостными возгласами приветствуют его.
        И когда он обнял ее и прижал к себе, раздался одобрительный смех, аплодисменты и свист.
        — Винтовку-то отдай, это теперь улика.  — Бережной передает винтовку Дианы подоспевшему полицейскому.  — Я с тобой еще поговорю.
        — Без меня ты бы не успел пристрелить девицу.
        — Факт, не успел бы.
        Они вышли из здания и сели в машину.
        — Поехали в управление, сниму с тебя показания.
        Солнце поднималось из-за реки, из-за домов и деревьев, освещая город, в котором поселилась осень.
        — Только показания?
        — В управлении — да.  — Бережной засмеялся, прижимая к себе жену.  — А уж дома-то…
        — Пока Рая за Аленкой присматривает.
        Иногда хорошо, когда есть кому присмотреть за детьми.

* * *
        — Эту группу создал сын полковника Завадского, начальника военного округа, который проверяла комиссия генерала Радецкого.  — Капинус уже полностью пришел в себя и сейчас пьет чай с печеньем, которое принесли патрульные.  — Полковник не дождался суда, застрелился из трофейного пистолета. А его старший сын — вернее, пасынок, но любивший полковника как родного отца, потому что тот его вырастил, решил собрать группу мстителей, которая начала действовать лишь через два года после последнего суда над арестованными офицерами. Конечно, они не всех принимали, и каждая кандидатура подвергалась тщательному обсуждению. И состав группы тоже менялся, почти все они были кадровыми военными или офицерами спецназа, спецслужб. Кто-то действующий, кто-то уже уволившийся, но за время существования группы часть ее членов погибла при исполнении обязанностей, а кое-кого пришлось убрать самим, это еще будет расследоваться. Габриэллу и Руслана привлекли потому, что Руслан знал все об электронике, интернете и мог написать любую программу и взломать какие угодно архивы. Габриэлла же обладала совершенно удивительной
способностью: она могла стать кем угодно. Она меняла лицо, голос, она в считаные секунды перевоплощалась в совершенно другого человека. Судя по всему, у нее было расстройство личности, потому что человеку с нормальной психикой такое не под силу. А тут менялась личность, понимаете? Вот почему ей верили люди, вот почему она могла втереться в доверие к абсолютно любому человеку и выяснить все о нем — слабые места, реакции на раздражители.
        — Невероятно.
        — Да почему же, Андрей,  — Капинус пожал плечами.  — Психопаты бывают весьма изобретательны, это в их природе. Получив в детстве сильнейшую моральную травму, она сломалась совершенно особым образом: она научилась мимикрировать, виртуозно и мгновенно перевоплощаясь. Все годы она жила только мыслью о мести. Когда погиб старший брат, она была еще маленькая, а потому разговоры матери о том, что мальчишка Радецкий убил их Костю, восприняла всерьез. Дети, растущие в семьях, где насилие является обычной вещью, редко вырастают нормальными… да практически никогда.
        — Но Руслан-то не такой!  — Васильев пьет пиво и счастлив, Раиса и дети ждут его дома.  — Он вполне нормальный, очень быстро сориентировался и начал все валить на сестру.
        — Он ярко выраженный социопат, а это нельзя назвать нормой.  — Капинусу тоже хочется пива, но он сдерживает свой порыв, все-таки он вышестоящий офицер.  — И эти ребята за годы проделали огромную работу. Они не торопились. Каждую операцию разрабатывали очень тщательно, месяцами выверяли детали, изучали жертву, Габриэлла не зря училась в одном из лучших университетов страны, там факультет психологии отличный. И они обросли связями, опутали своим влиянием десятки, если не сотни людей, не подозревающих об истинных целях этой группы, как и о существовании самой группы. Когда они принялись за Никиту, то планировали все не совсем так, но Никита оказался тем еще крепким орешком. Габриэлла рассчитывала быстро его подчинить и сломать, но вышло так, что он ускользнул. А потому они с Русланом последовали за ним, и остальные члены группы, кто был свободен, отправились следом. Цель просто переместилась, но осталась целью.
        — Годы прошли!  — Диана возмущенно фыркнула.  — Каким больным на голову надо быть, чтобы столько лет лелеять месть.
        — А потому я и говорю, что члены группы тщательно отбирались,  — Капинус покачал головой.  — Не все хотели мести, кое-кто понимал, что их отец там или муж получил за дело, но кто-то был зол, кого-то просто привлекала мысль вот так развлечься. И только четверо по-настоящему горели местью: сын Завадского, младший брат майора Соболева, который служил в моем ведомстве и которого мы пока не нашли, и дети майора Туманова. Думаю, все они не совсем нормальны. Хотя что такое норма? Впрочем, Габриэлла знала о своих проблемах и научилась держать в узде свое расстройство, пользуясь преимуществами, которые оно дает.
        — Она была чокнутая.  — Аня Лепехина счастлива: Никита рядом — да, раненый, не вполне еще оправившийся от стресса, но такой же спокойный и доброжелательный, как всегда, и его рука крепко держит ее ладонь, и это все, что ей сейчас нужно.
        — Да, была,  — Капинус хмыкнул.  — У остальных был и материальный интерес, не зря же они таскали всякое со склада магазина и отбирали квартиры у простаков, это же не первый был у них опыт. Но они совершили ошибку, разогнав такую волну публичности. Во-первых, Никиту многие знали в лицо, но и Габриэллу тоже. Вот так они прокололись с кладовщиком Игорем Недзвецким, который каким-то непостижимым образом узнал ее под этим макияжем и поролоновыми накладками. А поскольку семейная история Никиты и Габриэллы была известна всем, то Игорь свел воедино два и два и понял, что затевается нечто скверное. Но человек он был своеобразный, а потому не пошел сразу к Никите, а долго думал, как это сделать. Тем более что он застал собственную сестру за разговором с Женни, в которой он тоже узнал Габриэллу.
        — Игорь был очень наблюдательным,  — Аня вздохнула.  — Он обожал рассматривать портреты и фотографии и частенько находил очевидное сходство между людьми со старых портретов и ныне живущими, даже нашими знакомыми. Это было поразительно!
        — Именно,  — Капинус кивнул, соглашаясь.  — Недзвецкий узнал Габриэллу в магазине, узнал ее в ведущей роликов о домашнем насилии и заподозрил в хищениях со склада. А поскольку он долго не мог решиться сказать об этом, то его попросту убили, решив превратить в реквизит. Чтобы Никита нервничал и не чувствовал себя в безопасности. Они знали, что поддержки у мерзкого домашнего тирана нет.
        — А мы копнули глубже.  — Бережной весело подмигнул Ане.  — И они решили, что если уберут меня, то следствие прекратится. Так бы оно и было, но мы с Игорем их провели. Поскольку они следили за Виктором и Виталием, нужна была свобода маневра. Пришлось Денису прилететь в страну на личном самолете своего тестя и присмотреться к персоналу магазина, а мне пришлось умереть. Надо сказать, яд в меде был настоящий, подмешала его Габриэлла, пока один из ее сообщников отвлек официантку. Запах, граждане, запах меда… Ну, совсем не такой! Так что мы сориентировались на ходу — упустить такой случай было нельзя.
        — Я думала, у меня сердце разорвется.  — Диана взъерошила волосы Бережного.  — Я… в общем, в будущем, Андрюша, если придется умирать, я считаю, что мы должны это сделать в один день, потому что больше я не хочу испытать то, что испытала.
        — Я эсэмэску тебе прислал!
        — Ага, о Лазаре из Вифании,  — Диана засмеялась.  — Но я же не сразу поняла, а полчаса ощущала себя вдовой.
        — Ясно.  — Бережной поднялся.  — Ребята, на правах воскресшего покойника я собираюсь пойти домой и поспать. Следить за этими уродами было утомительно, но нужно было выяснить, где у них база. Дэн вычислил крота — сисадмина Сашу Орлова, проследил за ним. И пока он освобождал Аню и тащил в полицию свою ношу, я подождал там и встретил всю компанию во всеоружии. Зачем им понадобилась Аня, непонятно.
        — Она сказала: я вырву из твоей жизни всех, кого ты любишь.  — Никита морщится от боли, раненое плечо горит, но остаться в больнице он отказался.  — Ей хотелось, чтобы я остался один. И они забрали Аню.
        — Влада сказала, что это она навела их на Аню.  — Виктор вспоминает горящие ненавистью глаза Влады и морщится от отвращения. Потому они забрали Аню.
        Аня понимает, что бывают романтичные моменты, когда нужный тебе человек становится на колени, дарит кольцо и признается в любви. Ну, так оно, наверное, правильно. Да только Ане хватит и этого признания, сказанного как нечто самое обычное. Они хотели забрать у Никиты всех, кого он любит, и начали с нее, Ани.
        Ну, вот бывает и такое счастье, и черт бы с ним, с этим вставанием на колени и кольцом.
        — А мне в голову бы не пришло, что ты, Игорек, сунешься туда один, а потом вы двое тоже приедете туда, без подкрепления, ведь знали же, что действуют профессионалы,  — Бережной насмешливо смотрит на приятеля.  — А ты как последний салага! И вы тоже, ребята, вы же полицейские!
        — Мы думали, по-тихому… там-то никого не было ночью.
        — А под утро они туда сползлись и как раз все были в сборе.  — Бережной погрозил пальцем Диане.  — Мы действовали не как профессионалы, а как любители, стыдно-то как!
        — Потому что это стало личным делом.  — Виктор поставил пустую бутылку на пол.  — Как вы там оказались, Игорь Павлович?
        — А где мне было оказаться, когда я понял, что вы, два дятла, снова наврали мне и решили, что я не понял.  — Капинус недовольно потер ссадины от веревок на запястьях.  — Конечно, я не мог довериться своим, это было немыслимо. Особенно учитывая, что в моей службе был человек, входивший в эту группу, специалист по восточным единоборствам. До сих пор не нашли его, и один ли он был… В общем, работы полно предстоит. Но поскольку Андрей был официально мертв, а вы двое делали вид, что разом потеряли мозг, то куда же мне было податься, как не за вами. Я прицепил маячок к машине Реутова и, когда понял, куда вы едете, просто поехал туда же.
        — Чтобы попасть как кур в ощип,  — Бережной уже откровенно потешался.  — Обошел я тебя, Игоряша.
        — Обошел.
        Они засмеялись, и снова потек какой-то уже совсем профессиональный разговор, а Никита потянул Аню за руку.
        — Давай уйдем.
        — Ага.  — Аня поднялась, встревоженно глядя на Никиту.  — Ты как?
        — Нормально, до свадьбы заживет.
        — Точно заживет?  — Аня улыбнулась.  — Нет, я тебя не тороплю, конечно…
        — Да черт с ним, буду на свадебных фотографиях с повязкой.
        За окном закружился снег.
        notes
        Примечания
        1
        Подробнее читайте об этом в романе Аллы Полянской «Вирус лжи».
        2
        Подробнее читайте об этом в романе Аллы Полянской «Вирус лжи».
        3
        Подробнее читайте об этом в романе Аллы Полянской «Право безумной ночи».
        4
        Подробнее читайте об этом в романе Аллы Полянской «Часовой механизм любви».