И снова о любви Лорейн Заго Розенталь

        В жизни Ариадны Митчелл нет ничего примечательного: обычная школа, мнительная старшая сестра, в мужа которой Ари влюблена, чрезмерно опекающая девочку мать.
        Но все меняется, когда семья неожиданно получает наследство. Ариадну переводят учиться в элитную школу. Теперь у нее новые друзья из состоятельных семей, и она без ума влюбляется в одного из них — в красавца Блейка. Золушка из Бруклина и прекрасный принц из Манхэттена.
        У этой истории будет счастливый конец. Все испытания, через которые мы проходим, делают нас только сильнее.
        Лорейн Заго Розенталь
        И СНОВА О ЛЮБВИ
        От автора
        Выражаю искреннюю признательность моим близким за постоянную поддержку, глубочайшую благодарность моему агенту Элизабет Эванс за внимание и энтузиазм, а также сотрудникам издательства «Делакорт пресс» — особенно редактору Стефани Лейн Эллиот,  — всем, кто не жалел сил, чтобы эта книга появилась на свет.


        Глава 1
        В 1985 году почти всех, кого я знала, пугали ядерная атака русских и ужасная смерть от СПИДа. По Нью-Йорку ползли слухи, что страшный вирус обитает даже на трубках таксофонов.
        Впрочем, моя лучшая подруга Саммер не боялась подхватить СПИД. В двенадцать лет начав целоваться с мальчиками, она вписывала имя каждого из них в свой дневник в ярко-красной бархатной обложке.
        Я дневников не вела. Мне они были не нужны — целовалась я всего лишь раз, когда после восьмого класса мы всей семьей отдыхали в горах Катскилл. После поцелуя мальчик (из Коннектикута) принялся поучать меня: дескать, я слишком широко открываю рот, а по красоте он даст мне только четыре балла из десяти. «Не вздумай строить планы,  — сказал он.  — Девчонки из Бруклина нагоняют на меня тоску. К тому же через два дня я уезжаю, и мы больше никогда не увидимся».
        Кто бы возражал! О поцелуе хотелось скорее забыть: вовсе не об этом мечтала я, когда тренировалась на тыльной стороне руки, представляя красавчиков из «Главного госпиталя» или «Дней нашей жизни». Ни один из них не оценил бы меня на четыре балла и уж точно не бросил бы «смотри, куда прешь», столкнись мы с ним утром за завтраком.
        — Ты что это делаешь?  — спросила позже мама, заметив, как неистово я начищаю зубы в надежде, что возбудители СПИДа не попали мне в рот.
        Она меня предупреждала, что неприятности таятся в самых неожиданных местах. Поэтому о случившемся я не проронила ни слова.

        Мы с Саммер учились в разных школах. Я ходила в местную бесплатную в Бруклине, она — в Холлистер, первоклассную частную гимназию в Верхнем Ист-Сайде, которая была не по карману моим родителям. В отличие от родителей Саммер. Впрочем, вовсе не по этой причине она перевелась туда всего лишь через три месяца учебы в моей школе.
        Некоторые девчонки распускали о Саммер слухи, сочиняли грязные истории о том, что она якобы обслужила целую команду реслингистов, а потом добралась и до тренера. «Саммер Саймон — соска!» — написали они красным лаком для ногтей на стене в школьном туалете и понаклеили скотчем упаковки с презервативами «Троян» на дверцу ее шкафчика.
        Саммер расплакалась.
        Пока она ревела, закрыв лицо руками, я отрывала презервативы и пыталась ее успокоить:
        — Забудь! Они тебе завидуют, ведь ты нравишься всем мальчишкам.
        Я еле-еле это выговорила, потому что сама завидовала не меньше. Однако Саммер вытерла глаза и улыбнулась — значит, я поступила правильно.
        Она тоже сделала мне много хорошего. Например, не перестала дружить со мной, когда перевелась в Холлистер и влилась в тамошнюю тусовку.
        Десятый класс был позади. Мы сидели на раскладных стульях в саду за домом моей сестры Эвелин, в Куинсе. Саммер изящной ножкой катала по траве набивной мячик.
        — Впереди целых восемь недель каникул!  — произнесла она.
        Кивнув, я посмотрела на свою неизящную ногу: мозоль на пятке, болячка на щиколотке, а еще мне бы точно не помешал педикюр, с которым у Саммер было все в порядке.
        Накрашенные ноготки на ее ногах блестели на солнце, длинные светлые волосы, искусно подцвеченные, обрамляли хорошенькое личико. Темноглазая, всегда эффектно одетая, она благоухала ароматом «Лер дю Там». Еще со средних классов ухажеры у Саммер не переводились. Последним ее завоеванием был второкурсник из Колумбийского университета, с которым она познакомилась в сентябре прошлого года и который под Хеллоуин лишил ее девственности. «Ему девятнадцать, так что это противозаконно,  — прощебетала она мне на ушко на следующий день.  — Никто не должен знать».
        Но я-то знала. И завидовала. После перевода в Холлистер все у нее шло как по маслу. Саммер почти не сидела за учебниками, но всегда числилась в списке отличников. Она не мучилась с математикой, была экспертом в моде и знала наизусть все достижения любого игрока «Янкиз». Единственный ребенок в семье, она жила в шикарном особняке в Парк-Слоуп. Даже имя ее ласкало слух. Как у кинозвезды: Саммер Саймон.
        Меня терзал вопрос: неужели ее родители заранее все так здорово просчитали? И конечно, я жалела, что мои оказались не такими сообразительными. Неужели не ясно, что мальчикам больше по душе девочки по имени Саммер Саймон, чем те, которых зовут Ариадна Митчелл? Лучше бы мама увлекалась кино, а не литературой. Надо же было додуматься: назвали в честь какой-то стародавней чеховской повести.
        Мама обожала книги. Она получила диплом магистра английской словесности и преподавала литературу в шестых классах государственной школы. По ее мнению, мою подругу слишком переоценивали. Мать говорила, что Саммер — коротышка, большая любительница пококетничать и к тому же абсолютно ненастоящая: крашеные волосы, макияж, накладные ногти. У меня фигура куда лучше, заявила она, ведь я тоньше и на три дюйма выше Саммер. «Черные как смоль волосы и светло-голубые глаза — редкое сочетание. Поблагодари за это отца».
        — Ари,  — сказала Саммер,  — Патрик сегодня просто красавец.
        Мое внимание переключилось на мужа Эвелин, хлопочущего у барбекю в противоположном конце двора.
        Я запала на него с первого взгляда. Теперь Патрику уже стукнуло тридцать. Высокий, светловолосый и кареглазый, с потрясающим мускулистым телом, он регулярно поднимал штангу и служил в Нью-Йоркском департаменте пожарной охраны. В тот день Кирану, их с Эвелин сыну, как раз исполнилось пять лет. И моя сестра вновь была беременна.
        — Ты совсем помешалась на парнях,  — буркнула я.
        А что мне оставалось? Сказать Саммер, что знаю, какой Патрик классный и что в спальне для гостей я всегда прижимаюсь ухом к стене — слушаю, как они с Эвелин занимаются сексом? Чего доброго, подумает, я извращенка…
        — Бывай, сестренка-а!  — сказал мне Патрик на прощание. Последнее слово он произнес, по-бостонски растягивая гласные. Шоколадную крошку на именинном торте Кирана он называл «обсыпкой» и жаловался, что сегодня «вааще такая жара».
        — В слове «сестренка» на конце одна «а», Патрик Кэгни,  — съехидничала я.
        — Не выпендривайся,  — ответил он.  — Своего отца ты тоже отчитываешь?
        Маму передергивало от того, как Патрик искажает слова. Однако он был прав: наш отец тоже говорил с сильнейшим бруклинским акцентом, который мама успешно искоренила у меня, но не у Эвелин. Речь моей сестры была засорена не меньше речи Патрика, а лексикон — как у пьяного матроса, особенно когда она в плохом настроении.
        Сегодня Эвелин не злилась, прощаясь с нами у дверей скромного дома, где всегда царил хаос, а обои на стенах не менялись с 1972 года. С улыбкой она смотрела на меня своим томным взглядом из-под тяжелых век. В моем возрасте Эвелин пользовалась не меньшей популярностью, чем Саммер сейчас. Каштановые волосы, точеный носик и пухлые губки сводили с ума всех соседских мальчишек.
        — Приезжай на выходные,  — пригласила она, крепко меня обняв.
        Я почувствовала увеличившийся живот и заметила, что ее подбородок тоже слегка округлился. Лицо Эвелин оставалось прекрасным, однако набранный после первой беременности вес никак не хотел уходить.
        Фигуру сестры я никогда не критиковала, и мама тоже — ей и самой не мешало бы сбросить фунтов тридцать. Впрочем, ее это ничуть не заботило. Мама ни за что не отказалась бы от любимых шоколадных кексов и домашних воскресных обедов из жареной курочки и картошки с подливой. «Еда — одно из маленьких удовольствий жизни»,  — любила повторять она.
        Усевшись в старенькую «хонду», мама закурила, и мы помчались назад в Бруклин. Окна в машине открыли, потому что кондиционер сломался, и мамины волосы — длиной до плеч, каштановые от рождения, а сейчас тронутые сединой,  — трепал ветер. На своей свадебной фотографии она выглядела совсем как Эвелин, только нос не такой изящный. А веки со временем у нее, пожалуй, слишком отяжелели.
        — Саммер, твои родители дома?  — спросила мама с водительского места.
        Я едва сдержала смех. Можно подумать, нам по восемь, а не по шестнадцать лет. Но мать была убеждена: родители обязаны всегда заниматься своими детьми. Поэтому и пошла в учителя — чтобы встречать меня у дверей школы после уроков и вместе проводить августовские вечера на Кони-Айленде. Она сетовала, что отец редко бывает дома, хотя и не по своей вине — он работал детективом в отделе по расследованию убийств на Манхэттене, а город просто заполонили преступники.
        — Дома, миссис Митчелл,  — пролепетала Саммер, и мне показалось, что она отвечает как мамина ученица. Дети боялись мою мать и чуть не писали в штаны, когда она рявкала своим хриплым голосом на весь класс.
        Дома в квартале, где жила Саммер, все как на подбор отличались двойными парадными дверями, величавыми эркерными окнами и элегантными крышами. Когда мы припарковались у тротуара, ее родители обустраивали крохотную клумбу во дворе.
        Мы жили на Флэтбуш-авеню, наш дом не был ни большим, ни величавым, а почти таким же, как у Эвелин: кирпичный, двухэтажный, с тремя спальнями, сорока лет от роду, но гораздо уютнее. На нашей лужайке возвышалась оставленная прежним хозяином статуя святой Анны. Я была уверена: она знает, что ее бросили. «Это мать Пресвятой Девы Марии,  — сказала мама.  — Выселить ее — большой грех». В дождливую погоду по щекам святой Анны лились слезы.
        Узнав про статую, Эвелин решила, что мы спятили. Она всегда закатывала глаза, когда мать вспоминала о религии. Сестра называла маму липовой католичкой — одной из тех, кто ходит в церковь как в кафе, чтобы следовать тем законам, что им по душе. Мы и в самом деле посещали службу лишь изредка, на Рождество и на Пасху, и не воздерживались от мяса по пятницам во время поста. Однажды мама даже подписала петицию за разрешение абортов, которую нам принесла дама из Национальной организации женщин. «У женщин должно быть это право,  — заявила мать, поймав мой насмешливый взгляд.  — В мире и так полно нежеланных детей». Я посмотрела на святую Анну в голубом со сколами платье, с покрытой золотой шалью головой, держащую на руках малышку-дочь, и в то мгновение мне показалось, что вид у нее печальный.

        — Саммер с кем-нибудь встречается?  — спросила мать.
        Через несколько часов после возвращения от Эвелин мы сидели в гостиной и наслаждались ветерком, проникавшим в комнату сквозь противомоскитную сетку. За окном слышался треск пиратских петард. Я красила ногти на ногах и в сумерках едва различала, что делаю, но включать свет не хотелось, потому что темнота скрадывала неказистую мебель и делала незаметной дырочку в диване — в прошлый сочельник мама, перебрав эгг-нога,[1 - Рождественский напиток на основе сырых яиц и молока, в который иногда добавляется алкоголь.  — Здесь и далее примеч. пер.] случайно прожгла обшивку сигаретой.
        — Пока нет. Со студентом они расстались,  — сказала я, вспоминая других бывших парней Саммер.
        Как-то раз я поинтересовалась, скучает ли она по ним. Саммер пожала плечами и ответила: «Я не часто вспоминаю мальчиков из прошлого. С ними было хорошо, но в моем будущем им не место». Меня удивило ее безразличие, однако я решила, что она, возможно, права.
        — Значит, она сейчас без парня? С ума сойти!  — сказала мама, попыхивая сигаретой.
        Мне не нравилось, что она так много курит. Не хватало, чтобы она заболела или чтобы в конце жизни ей пришлось ходить с кислородным баллоном. Раньше я умоляла ее бросить, но она и не пыталась — слишком сильно укоренилась привычка. Или упрямство не позволяло. Курение было для нее еще одним маленьким удовольствием. Так что теперь я переживала за нее молча.
        — Влипнет Саммер когда-нибудь, если ты понимаешь, о чем я.
        Еще бы! Я прекрасно помнила, как мать предупреждала Эвелин — все без толку. На зимних каникулах в выпускном классе Эвелин сообщила родителям, что «влипла». Затем она получила свидетельство о среднем образовании, перед Пасхой вышла за Патрика, а дождливым июньским утром родила Кирана.
        Позже я заняла ее спальню. Еще до того, как мы успели доесть остатки свадебного торта Эвелин, мама навела там порядок. «Студия» — так теперь называлась у нас эта комната. Там я рисовала интересные лица. А они попадались повсюду — в школе, в метро, в супермаркете. Свои работы я показывала только маме и учителям рисования, потому что другие оценить не могли. Мама подмечала особенности разреза глаз, изгиба рта. Она считала, что мне передались ее художественные способности, те самые, благодаря которым она сочиняла свои романы, которые никогда не заканчивала.
        «Я могла бы стать писателем,  — порой говорила она.  — Или редактором в большом издательстве». Потом, посмотрев на меня, улыбалась, словно все это чепуха, и добавляла, что я — ее лучшее творение. И что у меня будут все возможности, которыми она так и не смогла воспользоваться.

        Я и не ожидала, что возможность представится так быстро. В день, когда мы с мамой приехали домой после барбекю, я заснула на доставшейся мне от Эвелин кровати с балдахином. Меня разбудили знакомые звуки: поворот папиного ключа во входной двери, мамины шаги в прихожей, поздний ужин и разговоры на кухне.
        Однако в этот раз я не услышала обычных фраз вроде «счет за электричество», «водопроводчик», «этот зараза-сосед опять поставил машину так, что к дому не подберешься». Сегодня речь шла о телефонном звонке и деньгах, и мамин голос непонятно отчего звучал радостно.
        — Дождемся утра, Нэнси,  — произнес папа.
        — Но ведь это замечательно, Том,  — отозвалась мама.
        Она вошла в мою комнату поделиться новостью, которая отнюдь не показалась мне замечательной:
        — Умер дядюшка Эдди.
        Я увидела стоящего в коридоре папу, маму у моей кровати и дядюшку — в своем воображении. Это был папин дядя, холостяк, который жил один в съемной квартире.
        — О…  — только и смогла ответить я.
        Мы с папой частенько навещали дядюшку Эдди. Он обожал телевикторины и угощал меня шоколадными конфетами из большой коробки. У меня всегда сжималось сердце от жалости, когда я представляла, как он смотрит по телевизору шоу «Цена удачи».
        — Ничего замечательного, мама.  — У меня дрогнул голос.
        Она откинула мои волосы и бросила взгляд на папу — так она смотрела на него всякий раз, когда у меня дрожал голос. Однажды я услышала, как мама сказала ему: «Подумай только: у таких крепких орешков, как мы, родился такой нежный цветок!»
        Действительно, в отличие от меня они с папой были крепкими орешками, но не по своей воле. В маминой семье любили выпить, ни один из ее четырех братьев ни разу не приходил к нам в гости. Отца воспитала овдовевшая мать — моя бабушка,  — которая не разгибая спины работала в благотворительной больнице, чтобы платить за крохотную квартирку. А за тридцать лет службы в полицейском управлении Нью-Йорка мой папа насмотрелся ужасов.
        «Дети в наши дни такие избалованные»,  — твердили отец с матерью. В их глазах любой, кто ел три раза в день и имел двоих работающих родителей, был избалованным.
        — Знаю, Ариадна,  — сказала мама. Она упорно называла меня полным именем.  — Но он сделал для нас доброе дело. Оставил нам все свои сбережения — сто тысяч долларов. Теперь ты можешь выбрать любой колледж, который тебе по душе, а осенью мы переведем тебя в Холлистер.
        Итак, я могла выбирать любой колледж, а осенью меня ждал Холлистер.
        Я не знала, как сказать маме, что не хочу переводиться. Куда мне до таких девиц, как Саммер, которые получали отличные отметки, не открывая учебника, и не выходили из дому, если туфли не гармонировали с сумочкой. Пусть в моей школе — не такой престижной — меня в упор не замечали одноклассники, зато она была неподалеку. И по крайней мере меня любили учителя. Поэтому я втайне понадеялась, что родители забудут о Холлистере.
        Спустя некоторое время они затихли у себя внизу, а ко мне сон все никак не шел. Я уселась у окна, смотрела на звезды в безоблачном летнем небе и старалась думать о дядюшке Эдди, о его сбережениях и о том, что ему некому было их оставить, кроме нас.


        Глава 2
        На похороны собралось больше народу, чем я ожидала. Кроме нас с родителями, Патрика, Эвелин и Кирана, были несколько дядюшкиных соседей и приятная пожилая женщина, которая шепнула отцу, что они с дядюшкой Эдди крепко дружили.
        Саммер тоже пришла с матерью — вечно усталой, с копной всклокоченных каштановых волос. Хозяйка и управляющая предприятием выездного обслуживания «Банкеты от Тины», она сама готовила еду, загружала ее в белый фургон и развозила по всем пяти районам города. И всегда выглядела изможденной. Иногда мы с Саммер помогали со стряпней и ездили на приемы, где на кухне раскладывали фаршированные грибы по изысканным серебряным подносам.
        Одетая в стильный, приличествующий случаю наряд, Саммер сидела рядом со мной. Я бросила взгляд на свое платье, в спешке выбранное на стойке с уцененной одеждой, мешковатое и мрачное. Когда я его покупала, мне было не до стиля. Я думала о дядюшке Эдди, о его одинокой могиле — ни жены, ни детей, ни единой близкой души рядом. Мне очень хотелось проявить сочувствие, и я написала записку о том, что значат для меня его сто тысяч долларов. Теперь я смогу поступить в колледж при Школе дизайна Парсонс на Манхэттене, о котором мечтала с двенадцати лет.
        Конверт с запиской я держала в потных, онемевших пальцах. Я собиралась отдать его дядюшке Эдди, но не могла. От мысли, что нужно подойти к покойнику, дрожали коленки.
        — Что это?  — спросила Саммер, мотнув головой в сторону конверта.
        Я сложила конверт вдвое и посмотрела на дядюшку Эдди.
        — Он оставил нам кое-какие деньги. Знаю, по-настоящему поблагодарить его не получится, но мне очень захотелось написать письмо…  — Я повернулась к Саммер. Она сидела, скрестив ноги, темные глаза внимательно изучали мое лицо.  — Я такая глупая. Ведь он не сможет прочитать.
        Она улыбнулась:
        — Ничего ты не глупая. Ты добрая.
        Я улыбнулась в ответ:
        — Все равно не могу туда подойти.
        — Почему?
        — Потому что он мертвый. Мне страшно.
        Она отбросила волосы за плечи.
        — Не бойся мертвых, Ари. Они тебя не обидят. Бояться нужно живых.
        Это она верно подметила. Что мне сделает дядюшка Эдди? И все-таки я продолжала сидеть и мять конверт.
        Саммер взяла его из моих липких рук. Обняв меня за плечи, она прошептала:
        — Хочешь, я отнесу? Мне не страшно.
        Меня это не удивило: Саммер ничего не боялась.
        — Я должна сама,  — ответила я. Но так и не двинулась с места, ругая себя за трусость.
        Саммер встала и протянула руку. Она и раньше делала что-то подобное. На вечеринке по случаю ее шестнадцатилетия я пряталась в ванной — не хватало смелости появиться перед собравшейся в гостиной толпой ее одноклассников из Холлистера. Саммер уговорила меня выйти и весь вечер оставалась рядом, представляя всем и каждому: «Моя лучшая подруга Ари». Я тогда подумала, что, возможно, не такая уж я и замухрышка.
        — Вставай,  — сказала Саммер, переводя взгляд с меня на дядюшку Эдди.  — Сделаем это вместе.

        После поминок я не поехала домой с родителями, а залезла на заднее сиденье «форда»-пикапа, принадлежащего Патрику. Мать решила, что последние несколько дней я слишком много сидела в своей комнате и мне нужно сменить обстановку.
        Часом позже я помогала Эвелин разгружать посудомоечную машину на ее неопрятной кухне: устаревшая кухонная техника противного зеленого цвета, на стены лучше долго не смотреть, а то голова закружится: оранжевые цветы, большие листья и серебристые загогулины между лепестками. Как-то раз Патрик начал отдирать обои, но так и не закончил. Он служил в пожарной охране, а на выходных брал подработку: клал плитку, стриг газоны, словом, делал все, чтобы поскорее расплатиться за дом.
        — Смотри, что я для тебя приготовила,  — сказала Эвелин.
        Она сунула мне пакет из кондитерской «Миссис Филдз», полный печенья с шоколадной крошкой — моего любимого. Значит, сегодня она пребывала в хорошем настроении. Такой — милой и заботливой, как раньше,  — сестра мне нравилась; последние пять лет она все чаще становилась раздражительной и злой. «Грязные подгузники и опасная работа мужа кого угодно сделают брюзгой,  — говорила мама.  — Я ее предупреждала».
        Худшие времена настали, когда родился Киран. Эвелин покрылась отвратительной сыпью, беспрестанно плакала и орала на Патрика. Маме пришлось консультироваться с отцом Саммер — врачом-психиатром. По его мнению, Эвелин страдала от послеродовой депрессии, и он порекомендовал отправить ее в Пресвитерианскую больницу на Манхэттене. Мы так и сделали, и сестра пролежала там два месяца.
        Медицинская страховка Патрика не покрыла ее лечения; родителям пришлось обналичить несколько сберегательных облигаций. Они согласились с докторами, что Эвелин больше не стоит рожать, но моя сестра не слушала никого, тем более мать и отца. Между ней и родителями постоянно возникали стычки: по поводу плохих отметок, вульгарной одежды и пакета с марихуаной, который мама однажды обнаружила в ее комнате. Эвелин то и дело ругали: за то, что она меняет парней как перчатки, зато, что в пятнадцать лет самостоятельно отправилась к гинекологу за рецептом на противозачаточные таблетки…
        Самая большая ссора произошла, когда в семнадцать лет сестра объявила о своей беременности. Отцовские губы сжались в тонкую белую полоску, а мать орала на всю округу. Она называла Патрика необразованным и безграмотным быдлом, говорила, что не переносит его акцент и ему повезло, что она не попросила кое-кого переломать ему ноги.
        Я испугалась: а ну какие-нибудь головорезы и впрямь свяжут его, вставят в рот кляп, отметелят и бросят истекать кровью в районе Бед-Стай?.. Однако мама передумала прибегать к услугам преступников и сменила гнев на милость, когда Патрик и Эвелин отправились на медовый месяц во Флориду. По дороге из аэропорта родители приглушенными голосами говорили о том, что они сделали все, что могли, устроили Эвелин отличную свадьбу, потом мама засмеялась и сказала: «Теперь она — проблема Патрика».
        Тогда я бросила на нее яростный взгляд: не к лицу матери считать дочь проблемой. И я не удивилась, узнав, что Эвелин ждет второго ребенка. Казалось, материнство помогало ей почувствовать, что она не просто девчонка, которая рано выскочила замуж и работает на полставки кассиром в супермаркете. Теперь она была организатором дошкольной группы, тренером по футболу, женщиной, написавшей разгромное письмо в «Хасбро», когда Киран едва не задохнулся, подавившись деталью пластмассового конструктора. К тому же со всех сторон то и дело доносились восторженные реплики: ах, какой Киран хорошенький, у него папин цвет волос и мамины изысканные черты лица!
        Эвелин была потрясающе красива, даже имея лишний вес. В тот вечер в патио я любовалась тем, как заходящее солнце подкрашивает медью ее длинные вьющиеся волосы. Она была счастлива, сверкала белозубой улыбкой, от гортанного смеха сотрясалась ее грудь.
        Смех Эвелин звучал и позже, когда зашло солнце и я сидела одна в комнате для гостей — будущей детской. Патрик засмеялся тоже, потом их голоса стали тише, превратились в бормотание и стоны, изголовье кровати застучало о стену. Сегодня я такого не ожидала, ведь срок у Эвелин перевалил за семь месяцев. Слушать это было невозможно, от криков Патрика сердце мое учащенно билось. Так кричат теннисисты, когда бьют по мячу.
        Возможно, голова у меня разболелась от этого шума. Или в наказание. Ведь я наслаждалась звуками, которые издавал мой зять, испытывая то, что в нашем классе в шутку называли «организм».
        Начиналась мигрень: перед левым глазом повисла пелена, поплыли причудливые фигуры. Аура, как сказал врач. Она возникала всякий раз от расстройства, переживаний или от громкого шума. «Не сдерживай эмоций,  — учил доктор.  — Они проявятся физически и перерастут в боль».
        Я не слушала его советов. Мигрень всегда подступала одинаково: перед глазами пульсировала светящаяся ярко-красная паутина, которая не исчезала, пока не подействует лекарство.
        Сегодня я была так занята мыслями о дядюшке Эдди, что забыла положить в сумку флакон с таблетками. Поэтому я отправилась в единственную в доме ванную комнату и обшарила шкафчик в поисках болеутоляющего, но нашла лишь туалетную воду Патрика да пузырек с экстрактом рвотного корня, который Эвелин давным-давно купила для Кирана. Она показала мне препарат на случай, если ребенок проглотит что-нибудь опасное, когда я останусь с ним одна. А еще заставила ходить с ней на занятия, где меня научили делать искусственное дыхание и определять перелом костей.
        Головная боль все усиливалась, и я стала на коленки перед унитазом — вдруг вырвет. Рядом на полу валялась брошюрка «Как назвать малыша». Я пролистала ее: некоторые имена обведены кружком — исключительно женские. Сестра отказалась делать УЗИ, но была уверена, что носит девочку.
        Имена, буквы, ярко-синие каракули Эвелин — от всего этого мне стало еще хуже. Я бросила книжицу и поднялась на ноги. Какой смысл стоять на коленях — все равно ничего не происходит, никакого позыва к рвоте… В поисках таблеток я пошла на кухню.
        — Что случилось?  — раздался голос Патрика.
        Я обернулась. Он стоял в дверях кухни по пояс голый, на шее — золотой кельтский крест на цепочке.
        — Пытаюсь найти аспирин,  — пробормотала я.
        Патрик откинул назад челку. Бесполезное движение. Соломенного цвета волосы упрямо падали на лоб.
        — Опять голова болит?
        Я кивнула. Он приказал мне сесть, сказал, что сам найдет аспирин — флакон спрятан на верхней полке, чтобы Киран не дотянулся.
        Оставшись стоять на покрытом линолеумом полу, я смотрела, как он роется в шкафчиках. У него широкая грудь. Кубики на прессе. Я не хотела, чтобы он заметил, как я его разглядываю. Он и не заметил. Нашел флакон тайленола и указал на стул.
        — Я же сказал, сядь.
        Как обычно, Патрик говорил начальственным тоном, слова «пожалуйста» и «спасибо» очень редко слетали с его языка. Мать объясняла это тем, что он вырос в многодетной семье, его родители слишком уставали, чтобы учить восьмерых отпрысков хорошим манерам. Но я всегда его слушалась: знала, он хочет как лучше. Поэтому я села за стол, а он устроился напротив и протянул две таблетки и стакан воды. Затем пощупал мне лоб.
        — У тебя только голова болит? Не знобит?  — произнес он с жутким выговором.
        «Нет, Патрик,  — подумала я и покачала головой.  — Меня не знобит. Тебе не помешало бы поучиться в классе у мамы, но я тебе этого не скажу. Не хочу задеть твои чувства, потому что ты клевый и твоя ладонь у меня на лбу такая приятная — сильная и одновременно мягкая».
        — С чего это ты разболелась? Все жалеешь покойника?
        Я бросила на него неодобрительный взгляд, и он рассмеялся:
        — Будет тебе, Ари. Старик прожил без малого девяносто лет.
        Пожав плечами, я принялась разглядывать лед в стакане. А потом рассказала Патрику о своих мыслях, о том, как мне жаль, что дядюшка Эдди умер в своей унылой квартире, что у него не было ни жены, ни детей и что на кладбище его будут окружать только чужие.
        — Я этого боюсь,  — выговорила я.  — Умереть одинокой.
        Патрик опять засмеялся:
        — Ну и чушь ты навыдумывала! Тебе ли волноваться о смерти? Ты еще совсем ребенок.
        «Но я волнуюсь,  — подумала я.  — Я не Эвелин. Мальчишки не трезвонят мне в дверь и не зовут к телефону. У меня запросто может не быть мужа, такого как ты, или сына, такого как Киран. И в голове у меня путаница. Я не уверена, хочу ли быть похожей на Эвелин. „Влипнуть“ и до такой степени разочаровать маму, чтобы она радовалась, сбыв меня с рук».
        — Идем,  — сказал Патрик, поднимаясь.  — Тебе нужно поспать.
        Я не двинулась с места, сидела и смотрела, как тает лед. Спать не хотелось. Посидеть бы здесь и подумать. Затем он крепко взял меня за локоть и отвел в комнату для гостей. Никому, кроме Патрика, я бы этого не позволила. Я была уверена — он желает мне добра.

        Папа забрал меня через два дня. Утро было влажным, и мои ноги липли к кожаному сиденью машины.
        — Как выходные?  — спросила я, а затем повторила вопрос, потому что он не ответил — слушал какую-то спортивную программу по радио.
        Папа приглушил звук.
        — Я работал,  — ответил он и снова сделал громче.
        Глаза у него голубые, как у меня, волосы раньше тоже были темными, а теперь поседели. Много он не разговаривал — со мной, во всяком случае. По мнению мамы, он «устранился от воспитания». В то же время она считала его хорошим отцом, потому что он обеспечивал нам крышу над головой и еду на столе. Он всегда много работал: мог уйти в отставку еще десять лет назад, но не ушел — это свело бы его с ума. Папу не интересовали ни путешествия, ни гольф — ничего, кроме расследования убийств, и он продолжал работать. По крайней мере так говорила мать. Что думал отец, я не знала.
        Высадив меня напротив дома, он тут же умчался на работу. Мама, нарезавшая на кухне бейглы, обернулась и уперла руки в бока.
        — Ты очень похудела, Ариадна. Эвелин тебя не кормила?
        Этого следовало ожидать. Мать всегда критиковала Эвелин. «Эвелин тебя не кормила? Эвелин позволяет Кирану есть всякую гадость. У Эвелин не дом, а свинарник». Лучше бы она молчала. Может, Эвелин и не совершенство, но она не такая плохая. Когда сварливый характер сестры давал о себе знать, я старалась думать о чем-то приятном, что она для меня делала. Например, выбрала подружкой невесты. Позволила пойти с ней и ее друзьями в боулинг, хотя мне в то время было восемь и я всем только мешала.
        — Конечно, кормила,  — ответила я, но во взгляде матери читалось сомнение.
        Она поджарила ломтик бейгла, намазала сливочным сыром и проследила, чтобы я его съела.
        Позже, поднявшись наверх, я закрыла в студии дверь и распахнула окно. День был солнечный, и соседи — те самые, что частенько перегораживали подъездную дорожку к нашему дому,  — готовились закатить пирушку. На их почтовом ящике болтались воздушные шарики, гости в два ряда парковали машины и тащили к крыльцу коробки с пивом. Понаблюдав за ними, я уселась за мольберт и принялась рисовать дерево по другую сторону дороги. Листья, кора, пробивающиеся сквозь ветви солнечные лучи — не такой интересный объект, как лица, но учитель твердил, что наброски надо делать, используя любые предметы.
        Спустя час я услышала мамин голос. Она стояла на нашей лужайке и говорила с соседкой. Сначала спокойно: «Буду признательна, если…» — и что-то о дороге к нашему дому. Подъезд загораживал «понтиак», за которым припарковался помятый «бьюик». Соседка ответила грубостью, и мама не осталась в долгу:
        — Убирайте отсюда чертовы машины, не то позвоню копам! Мой муж — полицейский. Не успеете глазом моргнуть, как они приедут!
        Хлопнула входная дверь, на кухне задребезжала посуда. Подобное происходило нередко — у матери был вздорный характер. «Иначе я бы не выжила в нашей семейке»,  — эти слова она однажды сказала папе, но я не совсем поняла, что она имеет в виду. При мне она упоминала о своих родителях лишь несколько раз — и всегда таким тоном, словно говорила о чем-то жутко неприятном. Например, о диарее. Или об экземе у Эвелин. Мамины родители к тому времени уже давным-давно умерли, но братья еще здравствовали. Как-то раз один из них позвонил, и мама расстроилась. Она сказала отцу, что ее брат — пьяница, которому нужны подачки, а она в подачки не верит и всего добилась собственными силами. Даже за высшее образование пришлось двадцать лет возвращать долги.
        — Ариадна!  — позвала мама, и я подпрыгнула от неожиданности.  — Ты что, не слышишь телефон?
        Оторвав взгляд от мольберта, я посмотрела на маму: она стояла в дверях, улыбалась, голос ее звучал мягко. Мамино настроение менялось по сто раз на дню. Не успела осыпать яростной бранью подрезавшего ее на дороге водителя, глядь — уже через минуту спокойно разговаривает.
        Она вошла в комнату, остановилась у меня за спиной и оценивающе посмотрела на рисунок.
        — Необычно,  — произнесла она.  — Хорошо, что ты следуешь совету учителя рисовать все подряд. Он знает, что нужно будущему художнику.
        — Или будущему учителю,  — пробубнила я, и мама закатила глаза.
        Она мечтала о головокружительной карьере для меня, хотела, чтобы я добилась в жизни большего, чем она, а меня это пугало.
        Зато мысль об учительстве — нет. Преподавание изобразительного искусства представлялось приятным и спокойным занятием, не зависящим от чужого мнения. А если я стану художником, непременно найдутся люди, которые будут утверждать, что я — бездарность. И у меня опустятся руки. Как тогда рисовать? А без рисования и жизнь потеряет смысл.
        — Звонила Саммер,  — сказала мама и добавила, что Тина сегодня собирается обслуживать банкет и была бы не прочь воспользоваться моей помощью.
        Мне хотелось остаться дома и нарисовать еще одно дерево, однако мама решила, что на сегодня достаточно.
        Она отвезла меня к Саймонам, сама задержалась на крыльце с Тиной, а я пошла в дом. В кухне Саммер с перепачканным мукой лицом нарезала полоски теста специальным колесиком.
        — Как там твой красавчик зять?  — спросила она, сдувая с глаз челку.
        «Великолепен, как всегда,  — подумала я.  — Люблю, когда он ходит по дому без рубашки. Тяжелая атлетика работает на все сто — плечи у него необъятные. Но тебе, Саммер, я этого не скажу. Он женат на моей единственной сестре, и я стыжусь таких мыслей».
        — В порядке,  — ответила я.
        Саммер вручила мне скалку и пакет с грецкими орехами, которые я тут же принялась дробить. Сегодня Саммер была без макияжа и выглядела намного моложе обычного — как раньше, до того, как она расцвела и очаровала всех вокруг. Тогда, до пубертата, мелирований и операций — по исправлению «ленивого» левого глаза и по выпрямлению носа — она ничем не отличалась от других детей. Разве только на Рождество некоторые подтрунивали над ней, потому что на двери дома Саймонов висел венок, а на окне стояла ханукальная менора. Я объясняла им, что они невежды: мать Саммер — прихожанка англиканской церкви, а отец — иудей, и Саммер, когда вырастет, сама выберет религию.
        — Ари,  — сказала она,  — прости, что помешалась на Патрике, но без парня я просто загибаюсь…
        — Как это — загибаешься?..
        За всю жизнь у меня ни разу не было парня. Саммер сжала мою руку — и перепачкала мукой.
        — И у тебя будет парень. Тогда ты узнаешь, как приятно заниматься любовью.
        Она мечтательно улыбнулась, а два последних слова продолжали звучать у меня в ушах, даже когда она замолчала и вновь принялась за стряпню. Она не говорила «трахаться» или «заниматься сексом», а то самое место у мальчиков называла «волшебной палочкой» и никогда не употребляла бранных слов, которые сплошь и рядом слышались у нас в школе. Саммер была взрослой и умной, она прочитала почти все медицинские книги из библиотеки своего отца.
        Она мечтала стать психиатром и уже попробовала себя в этой роли. Очень давно она рассказывала мне, что шизофреники слышат голоса, а у заложников может сформироваться стокгольмский синдром. В седьмом классе она провела беседу с влюбившимся в нее мальчишкой. Он звонил ей и пыхтел в трубку, писал дурацкие стишки. Однажды мы даже застукали его в раздевалке: он собирал волоски с ее пальто. Тогда Саммер усадила его перед собой и объяснила, что он ее не любит, а только так думает, на самом деле он страдает от чего-то другого — она произнесла психологический термин, который я быстро забыла. В общем, Саммер сказала, что это гораздо хуже обычного влечения, потому что можно запасть на кого-нибудь так, что просто свихнешься.
        Больше он ей не докучал. Саммер считала его своим первым вылеченным пациентом и начала вести разговоры об УКЛА,[2 - Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.] альма-матер ее отца. Я и слышать не хотела о том, что она уедет из Нью-Йорка. Мысль о разлуке с Саммер, моей лучшей подругой с первого класса, угнетала.
        — Ари,  — обратилась ко мне Тина, когда мы приступили к нарезке мяса, и протянула клочок бумаги с номером телефона. Волосы у нее обвисли, и выглядела она уставшей, как всегда.  — Передай это маме. Ей нужен кто-нибудь, с кем можно переговорить в Холлистере.
        — Спасибо, Тина,  — промямлила я.
        Родителям Саммер не нравилось обращение «миссис Саймон» и «доктор Саймон», и они просили называть их Тиной и Джефом. Узнав об этом, мама закатила глаза и пробормотала, что Тина и Джеф — прогрессивные люди.
        Я засунула бумажку в карман и почувствовала на себе взгляд Саммер. О наследстве и о Школе дизайна Парсонс я ей рассказывала, но о Холлистере умолчала.
        — Собираешься перейти в Холлистер?  — спросила Саммер.
        Она явно нервничала. Наверное, распереживалась, как бы я случайно не сболтнула ее подружкам об операции на глазу и об исправленном носе. Видимо, все они считали, что Саммер с рождения — само совершенство.
        — Мама хочет меня перевести,  — пояснила я.
        В глубине души я надеялась, что мать обо всем забудет и даст мне окончить школу в Бруклине. Но я редко получала желаемое.

        Месяц спустя мы с родителями отправились в Куинс на субботний обед. Патрик уехал на дежурство, а я собиралась у них ночевать: Эвелин вот-вот должна была родить, и Патрик боялся оставлять ее одну.
        Я сидела на диване. Эвелин в летнем платье для беременных, не в меру коротком и с чересчур глубоким вырезом, услужливо протянула папе сосиску в слоеном тесте. В последнее время она еще больше располнела, над коленками появились ямочки.
        — Эвелин!  — Мама расположилась рядом со мной.  — Ариадна сообщила, что в сентябре переходит в Холлистер?
        Мы с мамой уже обсудили мой перевод. Накануне я призналась, что мне страшно. Я боялась нового окружения и была уверена, что не найду там друзей — у меня их и так почти нет. Однако мама настаивала, что все это полная ерунда. В ее глазах я — интересная, умная, потрясающая, и если этого кто-то не понимает, пусть идет к черту. К тому же осталось всего два года, и я должна согласиться, что Холлистер увеличит мои шансы поступить в колледж. Так что мне туда прямая дорога.
        — Нет, не сообщила,  — произнесла Эвелин, опускаясь в кресло. Живот у нее стал огромным, отечные ноги едва помещались в туфли.  — А как вы собираетесь оплачивать учебу?
        — Дядюшка Эдди оставил нам кое-какие деньги,  — пояснила мама.  — Разве я тебе не сказала?
        Она, как и все мы, прекрасно знала, что она не говорила этого Эвелин. И теперь я почти слышала мысли сестры: «Дядюшка Эдди оставил вам деньги, и вы отправляете Ари в дорогую школу. Сколько это стоит, и где моя доля?»
        Так нечестно. Мать с отцом сделали для Эвелин много добра: оплатили свадьбу и двухмесячное лечение в Пресвитерианской больнице. Но иногда она вела себя очень эгоистично.
        — Что ж, очень мило,  — произнесла она тем самым ироническим тоном, который появлялся у нее всякий раз, когда со мной случалось что-нибудь хорошее. Например, когда в прошлом году я участвовала в окружном конкурсе рисунков и заняла второе место. Я не понимала, почему она так себя ведет, ведь я всегда за нее радовалась. Я была счастлива, что Патрик на ней женился; правда, мне хотелось, чтобы он выбрал в жены меня.
        Эвелин сменила тему и повела нас наверх, в гостевую комнату. Теперь ее переделали в детскую и покрасили стены в розовый цвет.
        — Немного вычурно, тебе не кажется?  — сказала мама.
        Эвелин пожала плечами:
        — Для девочки в самый раз.
        — Конечно,  — засмеялась мать,  — но, милая, ведь ты не знаешь, девочка у тебя или нет.
        Внезапно щеки Эвелин стали такого же цвета, как стены, лицо исказилось гримасой, которую я не раз наблюдала, когда она еще жила с нами в Бруклине. Казалось, она вот-вот расплачется или наложит на себя руки.
        — Эвелин, а обед готов?  — спросил отец.  — Так хочется твоей запеканки с тунцом.
        Запеканка с тунцом наряду с мясным хлебом и сандвичами с говяжьим фаршем — одно из ее фирменных блюд.
        Эвелин повернулась к папе.
        — Сверху я положила хрустящий картофель. Как ты любишь.  — Она вяло улыбнулась ему.
        На обед, кроме запеканки, был подан еще десерт — магазинный чизкейк,  — после чего родители отправились домой, а я вымыла на кухне посуду. Эвелин уснула на диване, и Киран попросился гулять.
        Кивнув, я переоделась в шорты и топ от купальника. Я сидела в саду на складном стуле, а Киран бегал по траве и катался на водной горке, словно это самая фантастическая вещь на свете. Интересно, кого осенила столь блестящая мысль — убедить детей, что скользить по разложенной на земле резиновой полосе — прикольно?
        Уже на закате в сад вышла Эвелин с пачкой чипсов «Доритос» в руках и пододвинула ко мне второй стул.
        — Знаешь, сколько я набрала с этим ребенком?  — спросила она. Я отрицательно помотала головой.  — Не скажу — мне стыдно. Я превратилась в огромную жирную корову.
        — Не говори так, Эвелин. Ты всегда хорошо выглядишь.
        Она фыркнула:
        — Ты такая врушка, Ари… Знаешь, если бы ты спросила, что думаю я… я бы сказала, что фигура у тебя нормальная, а вот титьки маленькие и разные.
        Куда подевалась приветливость Эвелин? Я знала, что они у меня маленькие, но что ко всему прочему еще и разные… Я опустила взгляд на топ от купальника.
        — Вот эта,  — она мотнула головой в сторону моей правой груди,  — меньше, чем вторая. В одежде незаметно, а в купальнике еще как видно. Ты хоть салфетку в чашечку подкладывай, что ли.
        Позже, когда Эвелин и Киран уснули, я стояла в ванной перед зеркалом и то засовывала салфетки «Клинекс» в купальник, то вынимала. Через час я пришла к выводу: Эвелин права, правая грудь действительно меньше левой. Это очень удручало, ведь список моих недостатков и без того уже был длинным.
        Ничего особенно отталкивающего — типа скошенной нижней челюсти или огромного носа — в моей внешности не наблюдалось. Подбородок у меня замечательный, а нос маленький и прямой. И я никогда не знала проблем с угрями. Но лицо мое было вытянутым и бледным, а один из передних зубов слегка выступал вперед. Густые брови приходилось безжалостно выщипывать. Я частенько подолгу стояла у зеркала, рассматривала и критически оценивала свое отражение.
        Впрочем, последний сеанс самоистязания прервал крик Эвелин за дверью: у нее отошли воды и начались схватки.

        Собираясь в роддом, Эвелин вновь стала доброжелательной. Нам пришлось разбудить Кирана и оставить его на попечение одной из живущих по соседству приятельниц. И вызвать такси, потому что я еще не водила машину, а до Патрика дозвониться не получилось. В пожарной части мне ответили, что он на выезде. «Взрыв в многоэтажке»,  — сообщил дежурный.
        — У кого-то на кухне вспыхнуло масло на сковородке,  — солгала я сестре.
        Сестра и так постоянно переживала за Патрика; сейчас, когда она корчилась от боли и судорожно хватала меня за руку, только этой заботы ей недоставало.
        Я позвонила родителям, и мы встретились с ними возле роддома. Эвелин на каталке отвезли в приемный покой, по дороге она начала было говорить, что для родов по методу Ламаза ей нужен Патрик, и мама предложила занять его место.
        — Нет!  — отрезала Эвелин.  — Со мной пойдет Ари, больше никто.
        Мне стало радостно и одновременно грустно. Я была счастлива, что Эвелин выбрала меня,  — и я любила ее за это,  — но мне не нравилось, как она поступает с мамой. Между ними постоянно происходили стычки. «У нас нет ничего общего,  — часто говорила мать.  — Эвелин за всю жизнь не прочитала до конца ни одной книжки».
        Сейчас мама пробормотала что-то вроде «не заставляй меня пойти без приглашения»,  — точно я не расслышала. Я следовала за Эвелин и акушеркой, и мы уже значительно удалились.
        В палате на пятом этаже, где мы в конце концов оказались, воняло лизолом. Я отвернулась, а Эвелин сняла свою одежду и накинула тонкий халат. Потом пришел врач, откуда-то появилась игла, которую ввели в позвоночник Эвелин. Я съежилась от ужаса, а она затихла.
        Эвелин то просыпалась, то засыпала снова. По телевизору передавали новости — репортер рассказывал о взрыве в многоэтажном доме, но сестра ничего не слышала. Доктор то и дело надевал латексные перчатки, засовывал руки ей под халат и что-то говорил про сантиметры. Действия его были решительными и отработанными. Как нежные стоны за стенкой в спальне могли привести ко всему этому — к иглам и гинекологическим приспособлениям? Мне все еще льстило, что Эвелин выбрала меня, но лучше бы Патрик приехал до того, как придет время помогать с этим чертовым Ламазом.
        К счастью, Патрик успел. В палате запахло гарью, и когда он склонился над кроватью Эвелин, я прочитала надпись на его куртке: «КЭГНИ. ДЕПАРТАМЕНТ ПОЖАРНОЙ ОХРАНЫ НЬЮ-ЙОРКА. РАСЧЕТ 258».
        Он целовал ее в щеку, когда явилась акушерка, разоралась и приказала ему принять душ в соседней комнате и переодеться. Я поплелась за ним в коридор.
        — Отвратительно, да?  — смеялся он, пока я рассматривала его перепачканное грязью лицо. Волосы свисали на лоб, а форма пожарного делала его необъятным. Огромная черная крутка с горизонтальными желтыми полосами, такие же штаны, мощные сапоги.  — Я сказал родителям, что отправлю тебя вниз. Предупреждаю: Нэнси, кажется, не в духе.
        Эвелин тоже была не в духе, когда ближе к вечеру следующего дня мы пришли ее навестить. Дожидаясь, пока она родит, мы так измотались, что проспали до обеда. Сестра выглядела обессиленной: роды длились долго, она потеряла много крови и сейчас пребывала в дурном настроении.
        — Возьмите.  — Она сунула младенца акушерке.  — Я устала.
        Младенец оказался вовсе не девочкой, а мальчиком — крепышом со светлыми волосиками, для которого приготовили розовую спальню и не приготовили имени. Эвелин не позаботилась заглянуть во вторую половину книжки «Как назвать малыша». Сейчас она сидела мрачнее тучи, скрестив на груди руки, не моргая смотрела «Дни нашей жизни» и даже не попрощалась с родителями.
        — Возьми, Эвелин.  — Я протянула красиво упакованную коробку с детской пижамкой — от Саммер. Но настроение у Эвелин не улучшилось.
        — Это для девочки. А у меня не девочка.
        — Желтая. Мальчикам желтое тоже подходит.
        — Желтое подходит гомикам,  — объявила она, отшвырнув пижаму в сторону.
        Одежки полетели на пол. Я их подняла, думая о том, что сестра ведет себя невежливо — Саммер так старалась, выбирая подарок. Конечно, Эвелин расстроена, она очень ждала девочку, чтобы наряжать ее в разноцветные шляпки, вместе ходить по салонам красоты и делиться секретами. Наверное, ей хотелось пережить все те приятные моменты, которых не было у нее с мамой. Меня одолевало беспокойство: такой несчастной Эвелин выглядела только после рождения Кирана.


        Глава 3
        Пять лет назад, когда Эвелин лежала в Пресвитерианской больнице, мама жила у них в доме. Она заботилась о Киране, пока Патрик работал, учила меня, как поддерживать младенцу головку, менять подгузники и выбирать молочную смесь.
        Теперь я заняла мамино место, потому что она подхватила энтеровирусную инфекцию, а Эвелин все еще не выписали. Мы не были уверены, осталась ли она в больнице из-за большой потери крови или доктора решили, что у нее снова поехала крыша. Зато мы точно знали: в семье появился еще один ребенок и Патрику нельзя терять работу. В конце концов, на нем было двое детей и ипотека на тридцать лет со ставкой десять процентов годовых. Его собственная семья помочь не могла: все жили в Бостоне, и мать сама воспитывала маленьких детей. Патрик в семье старший, его самый младший брат в то время учился в третьем классе.
        Так что младенцем пока занималась я.
        Шейн — это имя Эвелин взяла из какой-то «мыльной оперы», и я даже не знала, нравится ли оно ей самой. Просто без свидетельства о рождении ребенка не выписывали из роддома.
        Теплым вечером я сидела с племянником в детской, которой уже недолго оставалось быть розовой. Патрик закупил два галлона голубой краски: мы не хотели, чтобы по возвращении из больницы Эвелин натолкнулась на напоминание о том, что ждала девочку.
        В тот вечер, приняв душ после трудного рабочего дня, Патрик зашел в детскую и уселся в кресло-качалку покормить Шейна, а я стояла рядом и думала о том, какой он хороший отец. Патрик не устранялся от воспитания. Менял подгузники и знал, как осторожно следует обращаться с родничком на детской головке. С Кираном проводил кучу времени, учил его футбольным пассам и смотрел вместе с ним бейсбольные матчи с участием «Бостон ред сокс», хотя папа и не одобрял: он боялся, что его внук возненавидит «Янкиз» и «Джетс», а это, по мнению папы, уже тянуло на богохульство. И промывание мозгов.
        — Ты молодец, сестренка,  — похвалил Патрик. И сказал, что я могу отдохнуть и сходить с Кираном в бассейн.
        — Только на часок,  — пообещала я.  — Когда вернусь, приготовлю ужин.
        Патрик потер большим пальцем щечку Шейна.
        — Жду не дождусь.
        Он любил мою стряпню. Накануне вечером я готовила жареную свинину и брокколи под соусом голландез. Еще раньше — фаршированный перец и цуккини с прованской заправкой. Рецепты брала из кулинарной книги, которую нашла в кухне под раковиной. Кто-то подарил книгу Эвелин на Рождество, но та даже не удосужилась снять с нее упаковку.
        Сегодня я собиралась сделать гамбургеры по юго-западному рецепту и запечь картошку. Впрочем, Патрик пока этого не знал: меню я держала в секрете.
        В ванной я переоделась в бикини, натянула шорты из обрезанных джинсов и, уставившись в зеркало, запихнула салфетку в правую чашечку топа. Выглядело не слишком естественно, к тому же я представила, как «Клинекс» ненароком выскользнет в переполненном людьми бассейне, если я вдруг решу окунуться,  — позора не оберешься. Через несколько минут в дверь затарабанил Киран, и я надела футболку, чтобы спрятать свой дефект.
        Снимать футболку у бассейна я не стала, так и сидела в ней на бортике, опустив ноги в воду, пока Киран с друзьями плюхался на мелководье. Я была здесь всего несколько раз, зато Эвелин ходила сюда постоянно. Каждое лето они с приятельницами проводили у бассейна массу времени, сплетничая и уминая купленные для детей чипсы.
        — Ты — сестра Эвелин Кэгни?  — прозвучал чей-то голос.
        Рядом стояла женщина, которую я уже где-то видела: глаза накрашены чересчур сильно, на зубах — прозрачные брекеты. Как там ее? Энджи, Лиза, Дженнифер?.. Почти все женщины в Куинсе носили эти имена.
        — Как дела? Я слышала, у Эвелин проблемы…
        «А я слышала, что ты навалила на стол, когда рожала четвертого ребенка»,  — подумала я и перевела взгляд на другую сторону бассейна, где Киран плескался с мальчишками. Их мамаши болтали и косились на меня. Они знали, что после первых родов у Эвелин сорвало крышу, и, видимо, страсть как хотели, чтобы это случилось еще раз. Телефонные провода небось плавились от разговоров о бедняжке Эвелин Кэгни.
        — Нет,  — ответила я.  — У Эвелин все в порядке.
        — Она вроде до сих пор в больнице…
        — Только потому, что роды были трудными,  — заявила я, поскольку это вполне могло быть правдой.
        Женщина кивнула и сменила тему:
        — Не могу поверить, что ты ее сестра. Вы совсем не похожи.
        Так. Явно хочет оскорбить. Непонятно только кого — меня или Эвелин. Имеет в виду, что я не такая хорошенькая, как сестра,  — изгиб верхней губы не тот и брови некрасивые. Или что Эвелин не влезет в шорты четвертого размера.
        — Что ж, приятно было поболтать,  — заключила она.  — Мне пора — писать очень хочется.
        «Мне пора — писать очень хочется». Противно слышать такое от взрослой женщины. Любимое выражение так называемых подруг моей сестры — тех, что сейчас дожидались, пока Киран отойдет подальше, чтобы как следует перемыть кости Эвелин. Не хуже гиен из передач о животных по каналу «Пи-би-эс»,  — выберут жертву и рвут в клочья. Я почти видела, как кровь стекает по их подбородкам. Грустно, что многие женщины ведут себя так же подло, как в детстве в школе. Собираются в новую банду под названием «Домохозяйки» и отчаянно радуются, когда одна из участниц не дотягивает до общего уровня, а затем изгоняют ее.

* * *
        В тот вечер позвонила Эвелин и сообщила, что через два дня ее выписывают. Мне хотелось, чтобы к ее возвращению в доме все было безупречно, и я возилась с уборкой допоздна, хотя Патрик возражал: говорил, что я устану. Так и вышло. Я отмыла ванну и вычистила чулан: сняла паутину, выбросила разорванную оберточную бумагу, которая валялась там еще с вечеринки в честь будущей матери, когда Эвелин ждала первенца.

        На следующее утро Патрик не разрешил мне помогать с покраской стен в детской.
        — Успокойся,  — сказал он.  — Пожалей себя.
        Я не успокоилась. Он красил и слушал радио, а я тем временем поменяла бумажные вкладыши на полках кухонных шкафов и заново расставила посуду. Я почти закончила, когда в дверь позвонила Саммер. Я стояла на пороге в шортах из обрезанных джинсов и в отслужившей свое рубашке. Вид у меня был потрепанный. В отличие от Саммер: она приехала в Куинс на метро сразу после похода в дорогущий салон красоты на Манхэттене и выглядела сногсшибательно.
        — Смотришься классно,  — признала я по пути в кухню.
        Поблагодарив, она встала на мысочки и заглянула в навесной шкаф.
        — Как здесь все прибрано! Эвелин будет счастлива вернуться домой.
        — Я переделала кучу работы. Надеюсь, она останется довольна.
        — Еще бы. Она даже не представляет, как ей повезло с сестрой.
        Я улыбнулась:
        — Хочешь, посмотри пока телевизор. Я скоро закончу.
        Саммер уселась на диван в гостиной и включила «Главный госпиталь», но ненадолго. Спустя десять минут я увидела ее в детской Шейна: она стояла, прислонившись к кроватке, накручивала на палец свежеобесцвеченный локон и кокетничала с Патриком — как с любым привлекательным мужчиной, который встречался ей на пути. Похоже, это помогало ей убедиться в своей привлекательности, почувствовать, что она больше не замухрышка с кривым носом и ленивым глазом.
        Я бы не обратила внимания на ее уловки, если бы дело не касалось Патрика. Она нечасто с ним встречалась, и всякий раз поблизости маячила Эвелин. Сейчас сестры не было, а Саммер вырядилась в короткую юбку. Мне почему-то вспомнилась проститутка, которую я однажды видела на Тридцать четвертой улице на Манхэттене.
        Патрик с закатанными до локтей рукавами красил дверь стенного шкафа. Красил и разговаривал, но не заигрывал. Заметив, что дверная ручка расшаталась, он обернулся ко мне:
        — Принеси мне ящик с инструментом.
        — «Принеси мне ящик с инструментом»,  — передразнила Саммер.  — А где же «пожалуйста»?
        Он глянул на нее из-под спадающих на лоб волос.
        — Это мой дом. Мне решать, кому говорить «пожалуйста».
        — Знаешь,  — не унималась она,  — надо научить тебя хорошим манерам.
        Неслыханно. Какое бесстыдство! Я заметила, как она пялится на руки Патрика, и мне стало противно. Саммер имеет наглость флиртовать с мужем моей сестры, в доме моей сестры — в моем присутствии и при ребенке Эвелин! Я хотя бы не пожираю Патрика глазами.
        В ответ на ее замечание Патрик рассмеялся. Это меня взбесило еще больше. Я не пошевелилась, пока он не напомнил про инструменты, тогда я сломя голову бросилась в гараж — не хотелось оставлять их надолго вдвоем.
        Когда я вернулась, Патрик принялся искать в ящике отвертку.
        — Разреши мне потрогать твои инструменты?  — гнула свое Саммер.  — Могу поспорить, среди них есть огромные…
        Он мотнул головой в сторону двери.
        — Я занят, детка. Иди поиграй.
        Саммер ухмыльнулась:
        — Может, ты со мной поиграешь, Патрик? Или мне самой?
        Радио все еще работало. Визжала гитара, ухали барабаны — Эрик Клэптон. Тряхнув головой, Патрик занялся дверной ручкой, а Саммер пошла за мной в гостиную. Мы сели на диван, я демонстративно молчала.
        — Что случилось?  — спросила она.
        Я ответила резким шепотом:
        — Патрик — муж моей сестры. Оставь его в покое!
        С выражением оскорбленного достоинства она откинулась на спинку дивана.
        — Какая ерунда, Ари! Ничего такого я не имела в виду.
        Позже, когда Саммер уехала, а мы с Патриком после ужина убирали со стола, я поняла, что он вовсе не считал это ерундой.
        — У твоей подружки ни стыда, ни совести, а еще образование получает!  — пробурчал он, пока я загружала грязные чашки в посудомоечную машину.
        Так и сказал: «ни стыда, ни совести». Значит, не одобрял ее поведение. Это мне понравилось.
        — По-твоему, она хорошенькая?  — спросила я. Не отрывая глаз от посуды, я пыталась морально подготовиться к его ответу.
        — Она фальшивая,  — заявил Патрик.  — Обесцвеченные волосы, безобразие! Не вздумай брать с нее пример.
        Я подняла глаза:
        — Ты о чем?
        Он вытер руки полотенцем. Большие руки. «Знаешь, что говорят о мужчинах, у которых большие руки?» — не раз вопрошала Саммер.
        — Ты в отличие от нее хорошая девушка. Такой и оставайся.
        — Она тоже хорошая,  — машинально ответила я, потому что привыкла защищать подругу.
        У людей постоянно создавалось о Саммер неправильное впечатление. Однажды соседская девчонка назвала ее тупой блондинкой. Мы с Саммер только рассмеялись в ответ — нам-то виднее. Тина и Джеф как-то раз заставили ее пройти тест и обнаружили, что у Саммер очень высокий коэффициент умственного развития.
        Патрик вскинул бровь.
        — Ари, ты знаешь, что я имею в виду.
        Конечно, я знала. Он бросил мятое полотенце на край раковины и пошел в гостиную смотреть с Кираном очередной бейсбольный матч. Расправляя полотенце, я думала о том, что ему нравится, как я готовлю, и он считает меня хорошей девушкой. Если бы Патрик не был моим зятем, я бы его поцеловала. Уж он точно не сказал бы, что я слишком широко раскрываю рот.

        Ближе к ночи с корзиной грязного белья я отправилась в подвал. Ремонт там еще не закончили, пол оставался бетонным. У стены с двумя крохотными окошками стояли стиральная машина и сушилка, на противоположной стороне выстроились штанги. Патрик лежал на спине и делал жим — один Бог знает, сколько фунтов,  — а я тем временем загружала в стиральную машинку испачканные пеленки. Я не спешила — возвращаться наверх не хотелось. Здесь, внизу, было лучше: запах кондиционера для белья и Патриково кряхтение и стоны.
        Я наполняла мерный стаканчик стиральным порошком, когда он поднялся, снял футболку и вытер ею пот с лица.
        — Это тоже забрось.  — Он швырнул футболку мне и пошел к лестнице.
        — Я тебе не прислуга,  — буркнула я, даром что не возражала бы ею стать.
        Футболка была темно-синяя, с надписью «Департамент пожарной охраны Нью-Йорка» на груди, и пахла Патриком — пивом, гарью и одеколоном. Из-за этого запаха я и спрятала футболку к себе в сумку перед тем, как уложить Кирана. Я поправила племяннику подушки, а он пробормотал что-то невнятное.
        — Что такое, Киран?  — спросила я, сидя на его постели с символикой «Нью-Инглэнд пэтриотс».
        «Кощунство!  — подумала я, вспомнив о папе.  — Промывание мозгов!»
        — Ты лучше, чем мама,  — сказал Киран, сонно улыбаясь.
        Мне приятно было это слышать. Наверное, он заметил, что я готовлю лучше, чем Эвелин, и никогда на него не кричу. «Ты понятия не имеешь, о чем говоришь!  — так ответила мне в прошлом году сестра, когда я попросила ее не повышать голос, потому что это плохо влияет на самооценку ее сынишки.  — Насмотрелась шоу Фила Донахью».
        Однако гордость скоро сменилась чувством вины.
        — Я не лучше твоей мамы,  — прошептала я.  — Просто я другая. Так что не говори этого ей, а то она огорчится. Ладно?
        Киран кивнул, но мне показалось, что он меня не понял.

* * *
        На следующее утро Киран с Патриком уехали в больницу за Эвелин, а я тем временем повесила новый комплект штор в кухне. На мне были обрезанные шорты и блузка без рукавов, которую я завязала узлом под грудью. Переодеться до их возвращения у меня не хватило времени.
        — Могла бы и меня спросить!  — взвилась Эвелин, увидев шторы, шкафчики и все остальное.
        Мы втроем стояли посреди кухни. Выглядела сестра неважно: подбородок покрыт отвратительной сыпью, волосы по дороге домой закурчавились от влажности.
        — Прости,  — обиженно произнесла я.  — Я только хотела помочь.
        Она почесала подбородок.
        — Помогать и распоряжаться — не одно и то же. Это мой дом, а не твой.
        — Серьезно?..  — Я начала злиться.
        — Ари!  — Предостерегающий тон Патрика заставил меня замолчать и взбесил еще больше. Я терпеть не могла, когда он принимал сторону Эвелин, но что ему оставалось — она его жена, только что родила ему ребенка. Ничего удивительного: она устала и не в настроении, поэтому я предложила сводить Кирана в парк.
        Когда мы вернулись, Патрика дома не было. Он уехал в Манхассет с одним из своих приятелей-пожарных на подработку — косить газоны. Киран побежал в сад кататься на водной горке, а Эвелин стояла на кухне возле плиты — варила лапшу для запеканки с тунцом.
        — Тебе помочь?  — спросила я, замешкавшись в дверях.
        — Во что ты одета?  — возмущенно произнесла она.
        На мне все еще была завязанная узлом рубашка и шорты. Сестра уставилась на мой голый живот и ноги, словно я — стриптизерша у шеста. Казалось, она забыла, что сама носила откровенные вещи, когда еще могла в них втиснуться. Но я все же развязала концы рубашки, и они закрыли мне бедра.
        — Чего ты добиваешься?  — вскинулась она, мешая лапшу деревянной ложкой.  — Внимания Патрика?
        Она отвернулась и пренебрежительно хмыкнула, будто мне не по силам привлечь его внимание. И вообще внимание мужчин. Меня разобрало такое зло, что я не могла молчать.
        — Мне не нужно внимание Патрика!  — солгала я.
        Эвелин рассмеялась. Не глядя на меня, она сняла с плиты кастрюлю, подошла к раковине и перекинула лапшу в дуршлаг.
        — Да-да, конечно. А кто при каждом удобном случае лез к нему на колени?
        Зачем об этом вспоминать? Происходило это вовсе не при каждом удобном случае — только один раз, и мне было всего-то десять лет. Патрик тогда встречался с Эвелин. Однажды он сидел у нас в гостиной, сестра помогала маме готовить обед, а я устроилась на полу с комиксами.
        Он смотрел телевизор, и я то и дело бросала на него взгляды через плечо — рассматривала его светлые волосы и темные глаза. Он не обращал на меня внимания, а мне очень хотелось, чтобы обратил: уже тогда я втрескалась в него по уши. И я запрыгнула к нему на колени с книжкой, будто с единственным намерением — прочитать смешную страничку. Вернувшись из кухни, Эвелин вышла из себя. Она приказала мне убираться, оставить Патрика в покое, на что он ответил: все в порядке, у него в Бостоне есть три сестры, и они всегда залезают к нему на колени. Эвелин бросилась обратно на кухню и пришла с мамой, которая тоже велела мне уйти. «Не висни на нем, Ариадна!  — сказала она.  — Ты уже большая».
        Сейчас, чтобы не думать об этом, я принялась накрывать на стол, а сестра тем временем молча резала лук, отчего у меня потекли слезы. Закончив, я села почитать журнал, а Эвелин сунула кастрюлю с запеканкой в духовку.
        — Сразу после обеда мама тебя заберет… Да, Ари?
        Ей не терпелось от меня избавиться. Будто я — надоедливый комар и пищу у нее над ухом.
        Несколько секунд спустя она предложила мне пойти в гостиную посмотреть телевизор, пока она будет готовить для своей семьи.
        Для своей семьи… Скажите пожалуйста! А я тогда кто? Кто ухаживал за детьми? Хоть бы поблагодарила… И кстати, Эвелин, дамочки, что околачиваются у бассейна, тебе вовсе не подруги,  — мне пришлось защищать тебя от той малохольной, с брекетами на зубах.
        Однако связываться с Эвелин, когда она пребывала в дурном настроении, было опасно, так что, пока не вернулся Патрик, я отсиживалась в гостиной. За ужином Киран выплюнул запеканку и заныл, что лапша слишком разварена.
        Эвелин подошла к холодильнику.
        — Что тебе дать? Бутерброд будешь?
        — Не надо,  — вмешался Патрик. Воспаленные глаза сверкнули на загорелом лице.  — Киран съест запеканку или ляжет спать голодным.
        Сестра швырнула на стол баночку с горчицей.
        — Знаешь что? Если на тебя в детстве не обращали внимания, не жди, что и я буду так же относиться к своему сыну!
        На шее у Патрика запульсировала жилка. Еще бы! Он устал, после покоса газонов у него ныли мускулы, а дома после возвращения Эвелин стало просто невыносимо.
        Она сделала бутерброд, и Киран примолк, но лишь до десерта, когда был подан очередной магазинный чизкейк. «Аппетитный и изумительно вкусный»,  — гласила надпись на коробке. Киран так не считал.
        — Фу, гадость!  — заскулил он.  — Гадость, гадость, гадость…
        Эвелин не мигая смотрела на сына. Лучше бы он заткнулся. Чизкейк был вполне приличный, а Киран просто капризничал. Наверное, я его разбаловала в отсутствие сестры. Повышай я голос хотя бы изредка, он бы сейчас не повторял одно и то же слово, и у Эвелин не навернулись бы слезы.
        Патрик, судя по всему, думал о том же. Суровым тоном он велел Кирану прекратить нытье и есть, но мальчика это не остановило. Расковыряв вилкой кусок чизкейка, мой племянник перевернул месиво и отодвинул тарелку.
        — Бяка,  — сказал он и попросил: — Может, печенюшку?
        — Может, вот этого?  — Патрик показал ему кулак.
        Я-то знала, что Патрик его не тронет, а Киран — нет. Он был ошеломлен, притих и сидел надутый, пока не придумал очередную каверзу.
        — Что у тебя на лице, мамочка?
        Эвелин потрогала подбородок.
        — Это экзема, Киран. Просто сыпь.
        — Некрасивая сыпь,  — заявил он.  — Такая же некрасивая, как ты.
        Эвелин покраснела, а Патрик вконец рассвирепел и приказал Кирану отправляться в свою комнату. «Никаких матчей „Ред сокс“ сегодня вечером. Кажется, ты хотел покататься на водной горке после ужина? Так вот, забудь! Горка отправляется в гараж до следующего лета».
        На втором этаже Киран со всей силы хлопнул дверью и разбудил Шейна. Малыш заплакал, и Эвелин составила ему компанию. Слезы проложили на ее щеках черные дорожки из туши. Патрик попытался ее успокоить — без толку. Закрыв лицо руками, моя сестра стояла у кухонного стола и рыдала.
        — К своей матери отправляйся трахаться!  — крикнула она, отпихнув Патрика.
        Тот лишь вздохнул — ему это было знакомо. У Эвелин бурлили гормоны, и она была не в состоянии уследить за тем, что срывалось с языка. Он протянул руку, но она вновь оттолкнула его, злобно прищурившись:
        — Твоя мамаша любит это дело, да? Нарожала восьмерых. В сорок четыре года умудрилась залететь. Безмозглая ирландка! О контрацепции слыхом не слыхивала. Только и может, что ноги раздвигать…
        Эвелин стояла, уперев руки в боки. Ее трясло, и на этот раз она не отмахнулась от Патрика. Он обнимал ее за плечи, гладил волосы, а я сидела тише воды ниже травы и уже не сердилась на сестру. Теперь она казалась не злой, а всего лишь уставшей.
        «Прости, Эвелин,  — думала я, слушая, как она рыдает у Патрика на плече.  — Мне жаль, что ты так долго мучилась и родила не девочку… Понимаю, я не должна испытывать нежных чувств к твоему мужу, но тут уж ничего не поделаешь…»


        Глава 4
        Незадолго до начала занятий Саммер наступила на ржавый гвоздь. Пришлось накладывать семь швов и делать уколы от столбняка. Передвигаться при помощи костылей она не желала и отказалась появляться на публике из-за повязки на ступне — с ней ни за что не втиснуть ноги в новые туфли «Гуччи».
        Мне не повезло: Саммер на неделю освободили от школы, а в Холлистере я знала только ее. До того как распорола ногу, она говорила, что со всеми меня познакомит и обедать мы будем вместе. Теперь мне предстояло идти в новую школу одной.
        — Все будет в порядке,  — заверила Саммер по телефону накануне начала занятий.
        Я сидела за кухонным столом, наматывала на руку телефонный провод и смотрела, как он белой змейкой вьется по коже.
        — Вряд ли, Саммер. Не хочу туда идти.
        — Не выдумывай! Это одна из лучших школ в городе. Окончив ее, ты точно поступишь в Парсонс.
        — А что, если я не смогу хорошо учиться?  — вздохнула я.
        — Ари,  — невозмутимо произнесла Саммер,  — все у тебя будет в порядке. Вот увидишь!
        Тогда особо волноваться не о чем, решила я. Но на следующее утро все равно жалела, что мы не идем в школу вместе. Помимо всего прочего, мне хотелось, чтобы Саммер одобрила мою одежду. Мама в этом вопросе не советчик: она заявила, что бирюзовая юбка отлично смотрится с черным пиджаком, а колготки, разумеется, должны быть белые — ведь на термометре все еще девяносто градусов. В моде мама не разбирается совершенно, а в Холлистере строгий дресс-код. В памятке для учащихся говорится: никаких кроссовок, джинсы и куртки тоже запрещаются. «Нарушители будут наказаны» — собственными глазами читала! Только этого мне не хватало в первый же день учебы…
        — Карета подана!  — возвестила мама, и я увидела серебристый «мерседес», припаркованный напротив нашего дома.
        Машина принадлежала Джефу Саймону. Он работал в двух кварталах от Холлистера и каждый день подвозил Саммер, а теперь согласился заезжать и за мной, пусть даже пока без нее.
        В машине пахло сигарами. Джеф — высокий мужчина лет пятидесяти, со светлыми, подернутыми сединой волосами и глазами цвета некрепкого чая. Он всегда разговаривал со мной и Саммер, словно мы ему ровня.
        — Как дела у Эвелин?  — поинтересовался он, когда я устроилась на заднем сиденье.
        — Замечательно,  — ответила я.
        Впрочем, в этом я уверена не была. Порой казалось, с сестрой все в порядке, но время от времени родители обсуждали, не потратить ли часть оставленных дядюшкой Эдди денег на повторный курс лечения в Пресвитерианской больнице.
        Джеф кивнул.
        — Клинических проявлений нет?
        Клинические проявления. Пять лет назад он тоже спрашивал: «Каковы клинические проявления? Не заметно ли уплощения эмоций?»[3 - Уплощение эмоций, то есть вялость эмоциональных реакций,  — симптом шизофрении.]
        Я пожала плечами, и он включил радио — заиграла классическая музыка. Проезжая мост, я смотрела вдаль на лилово-оранжевую полосу на утреннем небе.
        — Новая обстановка всегда выбивает из колеи,  — сказал Джеф. Мы остановились у Холлистера, и я, стиснув руки, наблюдала в окно, как стайки стильно одетых учениц дефилируют в сторону школы.  — Привыкнешь, и все наладится.
        Войдя в переполненный, шумный класс, я молилась, чтобы Джеф оказался прав. Все здесь знали друг друга, одна я чувствовала себя не в своей тарелке. Я заняла стул около стены и рассматривала каждого входящего,  — наверняка сегодня я ни с кем из них даже не заговорю, но позже обязательно их нарисую. Парня с загипсованной рукой, девчонку с обгоревшими на солнце щеками…
        Я откинула голову назад и зажмурила глаза. Почти всю ночь я не спала, успокоиться помогала лишь футболка Патрика. Я прятала ее в шкафу под стопкой пушистых шарфов — на той полке маме вряд ли приспичит вытирать пыль. Я убедила себя, что не украла футболку, а лишь взяла на время. Никто не заметит — у Патрика таких куча. А мне она нужна больше, чем ему. Я надевала ее вместо пижамы всякий раз, когда страдала от головной боли или не могла заснуть, ее запах помогал расслабиться лучше горячей ванны.
        — Черт!  — услышала я чей-то хриплый голос и обернулась.
        Сзади рыжая девица рылась в своей сумке. Она посмотрела на меня — карие глаза, аккуратный нос, тьма веснушек, лицо не накрашено.
        — Есть тампоны?  — спросила она.  — Или прокладки? У меня авария.
        Учительница уже начала перекличку, да и протянуть девице прокладку-макси на виду у трех сидящих рядом парней я не могла, поэтому передала ей свою сумку и сказала, что в левом кармане она найдет нужную вещь.
        Девицу звали Ли Эллис. Это выяснилось, когда учительница назвала ее имя. Затем очередь дошла до меня, и я сжалась в ожидании смешков и удивленных взглядов — всего того, к чему привыкла в старой школе. Ничего не последовало. В классе висела тишина, пока я не проронила:
        — Меня можно называть Ари.
        — Зачем ты сокращаешь имя?  — прошептала мне на ухо Ли. Голос был такой, словно у нее ларингит.
        Я обернулась. Она сидела, подперев рукой щеку: вдовий мысок на лбу, острый подбородок, золотистые крапинки на радужках.
        — Зачем ты сокращаешь имя? Оно такое прикольное.  — Ли обнажила в улыбке ровные зубы, и я решила, что она мне нравится. Еще бы! Она — первая, не считая мамы, кому пришлось по душе мое имя.  — Между прочим, у Чехова есть рассказ с таким названием.
        После этих слов я почувствовала к ней еще большее расположение. Вскоре прозвенел звонок, и она удалилась, в одиночку фланируя по коридору. Я брела мимо девочек с дорогими рубиновыми, сапфировыми, жемчужными сережками в ушах, одетых в сшитые на заказ брючки, блузки с иголочки. На ресницах совсем немного туши, губы лишь слегка тронуты блеском. Ничто не напоминало мою бруклинскую школу — никаких целующихся парочек, залитых лаком начесов, подражательниц Мадонны. Ни перчаток с обрезанными пальцами, ни кружевных бантов. Ни одного открытого топа.
        Следующим уроком была литература. Я бросила взгляд на свою одежду и вошла в класс. Среди одноклассников я ничуть не выделялась: легкий макияж, прямые волосы. Я — одна из них! От этой мысли я едва не расплакалась. В прежней школе я всегда была изгоем, меня не замечали, считали замухрышкой, серой мышью, которая обитала на последней парте и только и делала, что рисовала в блокноте лица.
        Впрочем, в одночасье стать своей среди них, таких уверенных в себе, у меня не получилось. Весь первый день в Холлистере я занимала место на последнем ряду. Пока другие весело болтали в кафетерии, я, запершись в туалетной кабинке, жевала сандвич с колбасой. На уроке рисования, сидя позади Ли Эллис, я наблюдала, как она водила карандашами по бумаге — рисовала в альбоме что-то абстрактное, совсем не то, о чем просил учитель. И все равно рисунок был куда интереснее, чем ваза с фруктами, которую копировали остальные.
        Веснушчатые пальцы сжимали карандаш, серебряный браслет скользил по бумаге. Всякий раз, когда она наклоняла голову, густые рыжие волосы касались воротника. Она поймала мой взгляд, я быстренько опустила глаза — и напрасно. Ли улыбнулась, помахала рукой, показала пальцем на себя и прошептала одними губами: «Помнишь меня?» Как я могла забыть?

        Джеф возил Саммер только в одну сторону — в школу. После занятий она добиралась домой на метро, и я поступила так же. В четыре часа дня в метро особого столпотворения не наблюдалось, но все равно было душно. Я взмокла, пока добралась до Бруклина, поднялась наверх и вышла на солнечный свет. Люди сновали повсюду, заходили и выходили из торгующих азиатской едой магазинов и индийских ресторанов, пролетали мимо на велосипедах и яростно сигналили каждому, кто оказывался у них на пути.
        — Ариадна!  — раздался мамин голос.
        Она стояла прямо передо мной: волосы завивались от влажности, как у Эвелин, над верхней губой выступили капельки пота. Оказалось, она давно ждала меня и уже три раза окликнула; разве я не слышала, и неужели у меня совсем расплавились мозги от этой жары?
        Я ее не слышала. В голове роились мысли о том, что сегодня с утра я выбрала правильную одежду и с прической тоже не промахнулась, и что никто в Холлистере не сказал ничего такого, от чего мне захотелось бы закрыться в своей комнате и провести там остаток жизни.
        — Ну, как все прошло?  — спросила мама, затаив дыхание. Наверное, надеялась на хорошее, но ожидала плохого. Плохое случалось чаще, например, когда в шестом классе Саммер выбрали Первой Красавицей, а за меня вообще никто не проголосовал.
        Мама с облегчением выдохнула, когда я рассказала ей про Холлистер: про чудесные кованые ворота и девочку из моего класса, которая умеет хорошо рисовать и знает Чехова.
        Мама была счастлива. Она улыбнулась, обняла меня и крепко прижала к себе, пока мы ждали у перекрестка зеленый свет. Сегодня она надела майку с бретельками. Лучше бы она этого не делала — руки выше локтя у нее слишком объемные.
        У мамы с Эвелин одинаковая комплекция. Я представила сестру в тридцать — она будет выглядеть старше своего возраста, прекрасное лицо расплывется от магазинных чизкейков — как у мамы от ее любимых кексов «Хостесс». Как-то раз, когда Эвелин в домашнем платье без рукавов мыла посуду, я обратила внимание на ее дряблые руки, но промолчала.
        Эти мрачные мысли частенько мелькали у меня в голове, однако сейчас они мне были вовсе ни к чему: мой первый день в Холлистере прошел удачно, и мы с мамой собирались отметить это в китайском ресторанчике.

        На следующее утро Ли не было на классном часу перед уроками. Я испугалась, что она уехала или перевелась в другую школу и больше не придет никогда. Мне всегда так «везло».
        Сподобилась же Саммер наступить на тот злосчастный гвоздь! Мне хотелось, чтобы она ходила в школу, пусть даже на костылях, и сидела со мной в кафетерии: тогда мне не пришлось бы обедать в туалете. Холлистер уже не казался мне замечательным. Он был огромный и пугающий. Лучше бы я училась в Бруклине — там большую перемену я просиживала в классе рисования: мне позволяли приводить в порядок кисточки и краски, и я хотя бы ела за чистым столом.
        Я никак не могла дождаться конца занятий и перед уроком рисования едва заметила мелькнувшую рядом рыжую шевелюру.
        — Привет,  — сказала Ли, усаживаясь позади меня. Вопреки школьным правилам она была одета в джинсы, кеды «Конверс» и темно-красную футболку с надписью «SUNY Oswego»[4 - ГУНЙ (Государственный университет Нью-Йорка) в Осуиго (англ.).] на груди.  — На классном часу говорили что-нибудь стоящее?
        Я покачала головой и заметила у нее на шее серебряную цепочку с амулетом-стрелкой.
        — Пустая трата времени,  — добавила она.  — Никогда не хожу на классный час.
        Не успела я спросить, как ей удается безнаказанно нарушать столько правил, начался урок. Учитель объявил, что сегодня свободная тема и мы можем рисовать все, что вздумается, лишь бы это не выходило за рамки приличия.
        — Цензура,  — пробурчала Ли.  — В искусстве ничто не может выйти за рамки приличия.
        Я кивнула, и она принялась расспрашивать, откуда я и в какой школе училась раньше. Рассказывая о себе, я не забыла ввернуть, что Саммер Саймон — моя подруга. Ли посмотрела непонимающим взглядом:
        — Кто это? Первый раз слышу…
        Я была уверена — Ли ошибается. Кто же не знает Саммер? Наверное, у Ли от простуды путаница в голове и провал в памяти. Я все-таки решила не говорить о ней Саммер: ту, чего доброго, хватит удар от мысли, что кому-то безразлично ее существование, а я потом отвечай.


        Глава 5
        Утром в воскресенье я упаковала дорожную сумку: пижаму, белье, таблетки от мигрени — на всякий случай. Мне предстояло провести день с Эвелин, потому что Патрик собирался на дежурство.
        Идея принадлежала маме и Патрику, однако они заставили меня притвориться, что я додумалась до этого сама — не дай Бог Эвелин что-то заподозрит. Ей нужна моя помощь, и они знают, что для нее лучше.
        После рождения Шейна они только это и обсуждали. То и дело шушукались по телефону, и никто, кроме меня, не замечал иронии ситуации. Казалось, все давно забыли времена, когда мать не выносила Патрика, и сцена, которую она закатила ему после того, как Эвелин «влипла», тоже благополучно стерлась из памяти.
        В день, когда выяснилось, что Эвелин беременна, мать, забрав меня из школы, отправилась прямиком в пожарную часть, вызвала Патрика на улицу и принялась орать и ругаться на чем свет стоит. Она обзывала его хулиганом и подонком, и я вжалась в сиденье, когда она спросила, знает ли он, что такое презерватив. «Думать надо головой, Патрик,  — отчитывала она его.  — Головой, а не тем, что у тебя в штанах».
        Теперь же они стали союзниками. Несколько раз отец бурчал на нее, просил не совать нос не в свое дело, но мать и слушать не желала: у Эвелин двое детей, что, если Патрик не выдержит ее дурного характера и уйдет? Развод погубит Эвелин, ведь у нее ни образования, ни работы…
        — Ты зря беспокоишься, Нэнси,  — сказал отец, сидя за рулем маминой машины. Мы ехали в Куинс, окна нараспашку — в середине сентября погода стояла теплая,  — и мамины курчавые волосы развевались.  — По-моему, Патрик без ума от нее.
        Я тоже так думала. Надо очень любить, чтобы терпеть ее выходки.
        Маму, похоже, этот довод не убедил: с недовольным лицом она выпустила через нос струю сигаретного дыма.
        — Послушай, Том. Эвелин набрала лишний вес — и я ни разу ее не упрекнула. Мне и самой не мешало бы немного сбросить. Однако это сущая ерунда по сравнению с перепадами ее настроения…  — Она покачала головой, затянулась и выпустила в окно серое облако.  — Я считаю, у Патрика куча причин сбежать от нее.
        Отец бросил взгляд на маму. Та, подставив лицо ветру, наслаждалась сигаретой. Я ждала, что он начнет спорить, но он не стал. Он никогда ей не перечил. Сейчас он сделал погромче радио — шла трансляция бейсбольного матча,  — и пока мы не позвонили в дверь в доме Эвелин, родители больше не проронили ни звука.
        У Эвелин явно выдался один из хороших дней. Она встретила нас в прихожей в сарафане, который все лишнее скрадывал, а что нужно — подчеркивал: удлинял ноги и делал тоньше талию. Бусики затерялись в ее роскошном декольте. Уложенные феном гладкие волосы удачно обрамляли лицо и оттеняли редкий цвет глаз.
        В гостиной она накрыла для нас стол: чипсы и соус, запеченные в духовке фаршированные «ракушки», печенье из кондитерской «Миссис Филдз» и неаполитанское мороженое на бумажных тарелках.
        — Знаю, ты любишь три вкуса сразу, папа,  — сказала Эвелин, зачерпывая круглой ложкой ванильный, шоколадный и клубничный слой.
        Она положила трехцветный шарик ему на тарелку и уселась, взяв Шейна на колени. Непонятно, откуда все эти мамины тревоги — вроде Эвелин в полном порядке. Она взглянула на меня, спросила, как дела в новой школе, и поинтересовалась:
        — Мальчики симпатичные есть?
        Не успела я и рта раскрыть, как мать, торопливо проглотив кусок шоколадного мороженого, ответила:
        — Какие еще мальчики! Ариадна перешла в Холлистер, чтобы потом поступить в хороший колледж и чего-нибудь добиться в жизни.
        Стало слышно, как тикают в кухне часы. Мать не моргнув глазом вновь принялась за мороженое. Она даже не заметила, что Эвелин переменилась в лице: подбородок напрягся, губы крепко сжались. Колледж, добиться чего-нибудь в жизни — все это, по мнению мамы, ее первая дочь упустила. «Какие еще мальчики!» — эту фразу мать твердила, когда Эвелин была подростком. Сейчас она наверняка думала: «Ты, Эвелин, меня не слушала. Посмотри теперь, во что ты превратилась. Двадцатитрехлетняя толстуха со свидетельством об окончании средней школы и двумя детьми, весь день толчешься в убогой кухне, на ремонт которой твой муж никак не скопит денег».
        — Классное платье, Эвелин,  — ляпнула я в надежде, что комплимент поможет разрядить обстановку.
        Не тут-то было. Эвелин вяло улыбнулась, промямлила, что ей надо сменить Шейну подгузник, ушла наверх и больше не показывалась, пока не подошло время прощаться с родителями.
        — Не раскисай,  — поучала у порога мать.  — Патрика от тебя скоро стошнит.
        Потом они с папой уехали. Эвелин со всего маху захлопнула дверь, сходила к холодильнику и плюхнулась на диван с бутылкой пива в руках.
        — Охренеть — не встать!  — взревела она, открывая бутылку.
        Сделав большой глоток, она закинула ноги на кофейный столик. Я смотрела на нее из прихожей. Приветливость Эвелин вмиг исчезла, и мне было страшно даже приблизиться к сестре.
        — Не слушай, что наша дорогая мамочка говорит про мальчиков, Ари.  — Она показала средний палец маминому изображению на висящей в рамке на стене фотографии. Это был снимок со свадьбы Эвелин и Патрика, все смотрели в камеру со счастливыми улыбками на лицах.  — Будь ее воля, она посадила бы тебя под замок и заставила плясать под свою дудку.
        Я взглянула на фотографию. Тот солнечный день я прекрасно запомнила. Накануне вечером мама подшивала Эвелин платье. Родителей Патрика она пригласила переночевать в нашем доме — гостиница им оказалась не по карману. А потом мама возила Эвелин к десяти разным флористам, чтобы та выбрала самый красивый букет. И уступила ей жемчужное ожерелье, папин подарок,  — по традиции невеста должна надеть «что-нибудь старое».
        — Мама хочет как лучше,  — сказала я.
        Эвелин рассмеялась:
        — А ты в курсе, что она посылала меня на аборт, когда я носила Кирана?
        Я, хоть и была в курсе, отрицательно покачала головой. Не хотелось, чтобы Эвелин узнала, как шесть лет назад я через стенку, разделявшую наши комнаты, подслушала разговор. Они с матерью кричали друг на друга, Эвелин рыдала, а мать заявила, что аборт — лучший способ избавиться от неприятностей. Тогда у Эвелин будет шанс куда-нибудь поступить, пусть даже и в общественный колледж Кингсборо или на курсы секретарей в школе Катарины Гиббс — все лучше, чем родить, когда тебе не исполнилось и восемнадцати.
        — Католичка называется!  — возмущенно сказала Эвелин.  — В церковь ходит только по праздникам и уговаривает собственную дочь убить ребенка. Лицемерка — вот она кто.
        Мне так не казалось. Мама желала Эвелин добра. За оклеенной сиреневыми обоями стеной она говорила, что Эвелин, такая молодая и красивая, не думает о своем будущем. Мама не хотела, чтобы она превратилась в домохозяйку, которая не может и пары носков купить без разрешения мужа.
        — Не думаю, что это правда, Эвелин,  — только и ответила я, больше на ум ничего не шло.
        — Так и есть!  — не отступала Эвелин.
        Она включила телевизор и допила пиво, а я пошла наверх в ванную и проглотила две таблетки от мигрени. Хорошо, что на этот раз я их не забыла,  — светящаяся сетка уже начала проступать перед левым глазом.
        Спать мне пришлось в гостиной, потому что гостевой комнаты в доме больше не было. В понедельник утром я проснулась на диване и услышала, как на кухне Эвелин спрашивала Кирана, какие хлопья он будет на завтрак: «Фростед флейкс», «Эппл Джекс» или «Кап-н-кранч». Потом что-то лепетал Шейн, внизу в подвале Патрик гремел штангой, вскоре Эвелин с детьми пронеслась мимо меня и сказала, что Киран опаздывает в детский сад, а мне надо напомнить Патрику, чтобы он отвез меня в школу. Я вовсе не прочь была туда отправиться — больше мне не придется обедать в туалете, ведь сегодня возвращается Саммер.
        Дверь в передней закрылась, я, выглянув в окно, увидела, как Эвелин спешит к своему мини-вэну. Погода стояла теплая. Квартал окутала тончайшая дымка, тишину нарушал лишь лай соседского добермана да стук штанги в подвале. Я отправилась на кухню завтракать, несколько минут спустя туда вошел Патрик — потный и без рубашки.
        — Кажется, я должен подкинуть тебя в город?  — спросил он, и я кивнула в ответ, стараясь не пялиться на его грудь.  — Значит, надо поторапливаться с душем. Что тебе будет, если опоздаешь? Высекут линейкой?
        Я рассмеялась:
        — Пусть только попробуют — сразу в тюрьму угодят.
        — Меня в школе монахини были готовы запороть до смерти.
        Он сказал, что монахини злые и жестокие, поэтому его дети будут учиться в общественной школе. И ушел наверх. Я слушала, как шумел душ, и с грустью думала о Патрике — о маленьком мальчике в школьной форме, которого терроризировали беспощадные монахини с линейками в руках.
        Сейчас его никто не испугает, он вырос большой и сильный. Восхищаясь его широкими плечами, я уселась в припаркованный у обочины пикап. Патрик вставил кассету в магнитофон, Брюс Спрингстин запел что-то про вьетнамскую войну — я особенно не вслушивалась. Патрик говорил об Эвелин: в последнее время ей, похоже, лучше, она потихоньку привыкает, как она мне показалась?
        — Думаю, с ней все в порядке,  — отозвалась я, ведь нам обоим хотелось, чтобы это было правдой.
        Через двадцать минут Патрик высадил меня у Холлистера. Когда он отъезжал, меня так и подмывало вцепиться в кузов его пикапа. Несмотря на то что сегодня Саммер в школе, я бы предпочла провести день с Патриком: покататься с ним по Куинсу на пожарной машине. Разумеется, это было глупо.
        Набирая код на своем шкафчике, я услышала за спиной голос Саммер:
        — Я вернулась!
        У нас не оказалось ни одного общего с ней урока в этот день, но я хотя бы смогла пообедать в кафетерии, как нормальный человек.
        Саммер сидела напротив, откусывала маленькими кусочками чипвич[5 - Сандвич из двух печений с ванильным мороженым.] и болтала о двух парнях, которые укладывали новую плитку в ванной в доме ее родителей. Один из них, невероятно привлекательный канадец, с ней заигрывал.
        — Он дал мне телефон,  — сообщила она.  — Ясное дело, звонить я не собираюсь. Так, взяла для коллекции.
        Она имела в виду ту самую коллекцию, что собирала в своем дневнике в бархатной обложке, который хранился в ящике с нижним бельем. Саммер не забывала упомянуть в нем ни одного парня, обратившего на нее внимание, и это действовало мне на нервы.
        — Здорово,  — обронила я, обводя взглядом кафетерий.
        Неподалеку в одиночестве листала книжку Ли. Сегодня она вновь явилась в школу не к первому уроку. Поднявшись из-за стола, Ли помахала мне рукой и направилась к выходу. Саммер неимоверно удивилась:
        — Ты что, с ней знакома?
        — Она в моем классе.
        И Саммер понесло. На сплетни. Она рассказала, что Ли может вообще не ходить на занятия, поскольку Холлистер основал кто-то из ее родственников, а дядя у нее — крутой адвокат, так что она получит хороший аттестат, даже если сожжет тут все и станцует голая на пепелище.
        — У нее был парень,  — продолжала нашептывать Саммер.  — В колледже учился. Прошлой зимой он погиб в автокатастрофе на севере штата. Говорят, за рулем была она… Пьяная, наверное. Три месяца она не ходила в школу, но на второй год ее, разумеется, не оставили. Судя по всему, она уже оклемалась — завела нового парня… Я видела, как он приехал за ней в «порше». У него еще такой противный шрам… Видимо, родился с заячьей губой.
        От избытка информации у меня закружилась голова. После звонка мы вышли из кафетерия, и в коридоре Саммер указала на бронзовый барельеф, на котором был изображен человек с изящным профилем. Надпись гласила: «ФРЕДЕРИК СМИТ ХОЛЛИСТЕР — ОСНОВАТЕЛЬ АКАДЕМИИ ХОЛЛИСТЕР, 1932 ГОД».
        — Ли ему — седьмая вода на киселе,  — проронила Саммер.  — Он, по-моему, отец жены того самого дяди-адвоката. Точно не уверена — она ведь ни с кем не разговаривает.  — Саммер помахала рукой проходящим мимо нас мальчикам и зашептала мне на ухо: — Слушай, Ари… Я рада, что ты теперь здесь учишься… Но в Холлистере ни одна душа не знает, что происходило со мной в Бруклине. И я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал. Понятно?
        Я кивнула:
        — Это наша тайна.
        На следующий день выяснилось, что Саммер была не права, утверждая, что Ли ни с кем не разговаривает: на уроке рисования мы с ней замечательно поговорили. Мы проболтали весь конец сентября, когда она все-таки стала ходить на классные часы, весь октябрь, когда мы рисовали ярко-оранжевые деревья за окном, и ноябрь, когда листья уже облетели, небо затянули тучи и на наших рисунках преобладали черные и серые тона.
        Как-то раз учитель объявил, что мы должны сделать доклад о современном художнике. Список художников он написал на доске и сказал, что мы можем работать парами. Мы с Ли одновременно подняли руки, когда учитель дошел до фамилии Пикассо, выведенной зеленым мелом.
        — Может, завтра придешь ко мне и начнем?  — спросила Ли.
        Она сидела позади меня, и я обернулась. На ней была футболка «SUNY Oswego», пальцами она теребила серебряный браслет на руке и весело смотрела на меня, а я мешкала, обдумывая то, что рассказывала мне Саммер. Автокатастрофа… Вождение в пьяном виде… Ли мне нравилась, но безопасно ли будет с ней за коваными воротами Холлистера?
        Она словно прочитала мои мысли. Взгляд ее помрачнел. Мне пришло в голову, что все это может оказаться сплетнями. Или искаженной версией правды. Саммер, прежде чем распространять слухи, следовало получше узнать Ли. Так что приглашение я приняла.


        Глава 6
        На следующий день Саммер обиженно хлопнула дверцей шкафчика. Я только что объявила, что не поеду домой вместе с ней, а пойду к Ли — мы собираемся искать информацию о Пикассо в книгах из библиотеки Холлистера.
        Когда мы вышли из школы, небо обложило тучами. Ли вдруг сказала что-то про Двадцать третью улицу: якобы она потеряла браслет, но, к счастью, его нашли, и ей нужно срочно его забрать. Это займет всего несколько минут, а браслет очень много для нее значит, ведь я же не буду возражать?
        Я помотала головой, и ветер хлестнул по щекам. Затем с несколькими пересадками мы добрались на метро до Западной Двадцать третьей улицы, сплошь застроенной старыми четырехэтажными домами. Узенькие проходы между ними и проулками-то не назовешь. Мы остановились у дома, по трем верхним этажам которого тянулись пожарные лестницы, а окна были зашиты фанерой. Изнутри доносился шум, грубые голоса, визг дрели и стук молотка — работали строители. Их я и увидела, когда Ли отворила дверь.
        В помещении пахло сыростью и древесными опилками. Рабочие кричали друг другу что-то насчет гвоздей и болтов. Ли пошла вверх по лестнице — узкой, длинной и темной. Я последовала за ней, прислушиваясь к скрипу ступеней под ногами.
        — Здесь живет мой двоюродный брат,  — пояснила Ли, ударив золотым молоточком в красную дверь.  — Он хочет устроить в этом здании ночной клуб. Его отец считает, что он спятил.
        Ее кузен распахнул дверь, и перед нами открылась свежеотремонтированная мансарда с кирпичными стенами, стеклянной крышей и современной, обитой черной кожей мебелью. На журнальном столике в россыпи счетов и стопок наличных стояла счетная машинка.
        — Ариадна Митчелл. Это Дэлсин Эллис,  — представила нас друг другу Ли.
        На вид Дэлсину Эллису было года двадцать четыре. Коренастый, среднего роста парень с темными волосами, орлиным носом и необычного цвета глазами. Зелеными или серыми — точно определить у меня не получилось.
        — Дэл,  — сказал он, протягивая руку.
        — Ари,  — ответила я и услышала вздох Ли.
        — Что вы за люди?  — возмущенно произнесла она.  — У обоих потрясающие имена, а вы их сокращаете.  — Она посмотрела на меня.  — Моему кузену повезло — его имя отражает наше родство с коренными американцами.
        Так вот почему у нее амулет в виде стрелы…
        — «Родство с коренными американцами»,  — передразнил Дэл.  — Сто лет уже прошло, наверное. Немцы, ирландцы — кого только не было у нас в роду.
        Ли скрестила руки на груди.
        — В наших жилах течет кровь индейцев шони, и ты, Дэл, это прекрасно знаешь.  — Она снова посмотрела на меня.  — Отец Дэла и моя мама — брат и сестра. Они из Джорджии. Там как раз и обитало племя шони.
        — Да кого это волнует, Ли?  — спросил Дэл, подвел нас к этажерке и взял с полки браслет, который Ли тут же надела на запястье.
        Это был опознавательный браслет, явно рассчитанный на мужскую руку, серебряный, из объемных звеньев и с выгравированными на плашке инициалами «М. Г.».
        — Сходи к ювелиру и подгони по своей руке, а то опять соскользнет. Чего доброго, в следующий раз потеряешь на улице, а не у меня в машине,  — сказал Дэл, а я тем временем незаметно рассматривала его. Лицо портил шрам, ползущий змеей от середины верхней губы до левой ноздри.
        Как же Саммер ошибалась! Не оклемалась Ли после смерти своего друга. Браслет, который так много значил для нее, наверное, принадлежал ему. И никакого нового парня у нее не было. Только двоюродный брат.
        Ли кивнула Дэлсину и сказала, что нам пора — как обычно, хриплым голосом. До меня наконец дошло: это не простуда и не ларингит, у нее от природы такой голос.
        Когда Дэл закрыл за нами дверь, она продолжала болтать, пока мы спускались по лестнице, а затем и на улице. Оказалось, возраст Дэла я угадала правильно. Ли рассказала мне еще кое-что: у него есть младший брат, их мать умерла двенадцать лет назад, а Дэла выгнали из колледжа.
        — Столько связей было пущено в ход, чтобы пристроить его в Северо-Западный колледж,  — вздохнула Ли.  — Его оценки и оценками-то не назовешь. А он затеял драку за место на парковке с каким-то студентом-технарем, выбил тому зуб, представляешь?.. Ну, его и вышвырнули. Дядя изрядно раскошелился, чтобы замять дело.
        — О!  — Лучшего ответа я не нашла.
        Ветер развевал волосы Ли, длинные пряди медного цвета хлестали по веснушчатому лицу.
        — Зря я, наверное, все это рассказываю. О нем и так ни от кого доброго слова не услышишь,  — продолжала она.  — Его имя… с индейского переводится «Он такой». Дядя то и дело твердит: «Он такой упрямый», «Он такой злой», «Он такой глупый». А тут Дэл еще собрался бизнесом заняться… Купил эту развалюху на деньги, которые ему оставила мать. Хоть бы у него все получилось. Никто в него не верит, и ему обязательно надо сделать что-нибудь стоящее.
        — О!  — повторила я, задаваясь вопросом: зачем Ли мне все это рассказывает? В школе, кроме меня, она ни с кем не разговаривала, и я пришла к выводу, что она страдает от одиночества.

        Ли жила в современном здании на Восточной Семьдесят восьмой улице. Швейцар открыл перед нами стеклянную дверь и проводил до зеркального лифта, в котором от первого до двадцатого этажа, где располагалась квартира Ли, звучала популярная мелодия.
        Небольшая, но красиво декорированная квартира была обставлена модной мебелью, окна закрывали легкие занавески бирюзового цвета, на кухне красовалась хромированная бытовая техника.
        Мы разложили на кухонном столе библиотечные книги и принялись выписывать на лист бумаги факты из жизни Пикассо. Я читала об одной из самых известных его картин, «Авиньонские девушки», когда мне захотелось в туалет.
        — Через гостиную и направо по коридору,  — сказала Ли, махнув рукой в нужном направлении. Она была слишком увлечена Пикассо, чтобы поднять голову.
        В гостиной стоял бежевый диван, дубовый журнальный столик песчаного цвета, на стене — картина Джорджии О’Киф: абстрактный цветок, буйство розового и оранжевого и немного бирюзы, что вполне гармонировало с занавесками. Когда я вышла в коридор, дверь в самом его конце открылась. Я увидела высокую, стройную молодую женщину с тонкими руками, таким же, как у меня, цветом волос и прекрасным лицом. На ней была ночная сорочка, почти прозрачная.
        — Привет,  — сказала женщина.  — Я Рейчел.
        — Я Ари.
        Рейчел подошла ближе, и я рассмотрела ее лицо. Смуглая кожа, гладкая и безупречная. Нос крупный, но совершенно прямой, тонкие, изогнутые брови и темно-карие глаза. Внешность модели, столь же ослепительная, как у женщин с обложки «Вог». Я задалась вопросом, кем она приходится Ли — может, старшей сестрой? Они были совершенно не похожи.
        — Ты в дамскую комнату?  — спросила она.  — Иди первая.
        Я постаралась управиться побыстрее — не хотелось заставлять Рейчел ждать.
        На кухне Ли все еще читала о Пикассо.
        — Нам нужно сходить в Музей современного искусства,  — заявила она, когда я снова уселась напротив нее.  — Прочувствовать его работы. Это поможет лучше написать о нем. Как ты думаешь?
        Я кивнула. В ванной потекла вода. Ли удивилась, что ее мать не спит, а у меня в голове не укладывалось, что женщина, которую я только что встретила, может быть чьей-то матерью, особенно такой взрослой девицы, как Ли.
        — Ты ее видела?  — спросила Ли, и я вновь кивнула.  — Обычно раньше пяти она не встает. Знаешь… ее распирает от гордости, что у нее дочь-подросток. Ей всего тридцать четыре года.
        Я быстро прикинула: тридцать четыре минус шестнадцать. Получается, Рейчел родила Ли в восемнадцать лет. Киран родился за три месяца до восемнадцатилетия Эвелин, но выбалтывать семейные секреты я не собиралась и промолчала.
        По словам Ли, Рейчел всегда спала днем. Я предположила, что она работает в ночную смену, но где? Вряд ли такая женщина устроится на пункт взимания дорожных сборов или санитаркой в больницу.
        — Чем она занимается?  — поинтересовалась я, подумав, что сую нос не в свое дело, однако Ли, похоже, так не считала.
        — В основном тусуется в ночных клубах. Раньше она обожала «Студию-54». Хозяин этого клуба — ее друг. А сейчас он болен. СПИД.  — Последнее слово Ли прошептала, будто СПИД можно подхватить, просто упомянув его.  — Вообще-то мама — гример на Бродвее. Прежде была занята в «Кордебалете», а сейчас — в «Кошках», но только со вторника по четверг. По выходным ей некогда — ходит по светским раутам. Хорошо, хоть дядя нам помогает, а то я даже не знаю, где бы мы жили. Наверное, в картонном ящике на улице. Или на стоянке для трейлеров в Джорджии.
        Слово «Джорджия» она произнесла, имитируя южный акцент, и на этом ее болтовня пока закончилась. Мы снова занялись книгами о Пикассо. Читали про «розовый период» и этап кубизма в его творчестве, пока я не заметила, что начало смеркаться.
        — Наверное, мне пора,  — сказала я, пытаясь найти глазами свое пальто.  — Уже поздно.
        Я забыла, что Ли повесила пальто в шкаф в прихожей. Она принесла его и, пока я застегивала пуговицы, предложила мне вызвать машину.
        — Я прекрасно доберусь на метро,  — ответила я. В кошельке лежала одна десятидолларовая купюра, а этого было явно недостаточно, чтобы оплатить такси от Манхэттена до Бруклина.
        — На улице темно, Ари,  — уговаривала Ли.  — И опасно. В метро полно недолеченных психопатов. Ты что, не смотришь телевизор?  — Она сняла трубку и начала набирать номер.  — Услугами этой фирмы пользуется компания дяди, так что доедешь бесплатно… И никаких отговорок.
        Причины для возражений я не нашла. Мы спустились в лифте и стояли у выхода рядом со швейцаром, пока не подъехал элегантный седан. Я скользнула на заднее сиденье и смотрела сквозь тонированное окно, как Ли машет мне на прощание рукой. Водитель включил радио, и мы понеслись по Манхэттену мимо разноцветных огней небоскребов и светофоров.
        Вскоре мы добрались до Бруклина, где возникла совершенно иная картинка: скромные дома, святая Анна на лужайке перед нашим домом. Дул такой яростный ветер, что она и малышка Мария, казалось, съежились от холода.
        На крыльце в переднике стояла мама. Дверь за ее спиной была открыта, и я, выбравшись из седана, сразу уловила запах еды. Направляясь к дому, я знала: сейчас мне попадет за то, что задержалась и не соизволила позвонить. Возмущенно и в то же время озадаченно она смотрела на машину, на ярко-красные тормозные фонари, горящие в темноте.
        — Как это понимать?  — спросила она.
        Наверное, ее интересовало, с чего это меня привезли на машине, как «светскую львицу», но в моей голове крутились другие мысли. Я думала о полуразвалившемся доме на Западной Двадцать третьей улице и о роскошной квартире на Восточной Семьдесят восьмой, о потомке индейцев шони Дэлсине Эллисе и о шраме у него на лице. Что ответить маме, я представления не имела.


        Глава 7
        На следующий день мама положила мне с собой хлеб с ветчиной и кекс «Хостесс», но Саммер отказалась обедать в кафетерии. Она заявила, что неподалеку живет одна ее подружка и, хотя устав Холлистера категорически запрещал покидать территорию школы, они частенько убегали к ней и заказывали пиццу.
        — Пойдем с нами,  — предложила она, засовывая в рот кубик жвачки.
        В дверях за ее спиной маячила стайка девочек в одежде из каталога «Блумингдейл», на руках болтались сумочки «Луи Вюиттон» — не какие-нибудь поддельные, с перевернутыми буквами «L» и «V», которыми торгуют в подворотнях, а самые что ни на есть настоящие.
        Я снова посмотрела на Саммер: подведенные темно-синим контуром глаза, влажные от перламутрового блеска губы, узкая шерстяная юбка и сапоги на каблуках (так что ростом мы с ней сравнялись), на шее — ожерелье из серебристых бусин в три нити.
        — Нет,  — буркнула я.
        Она вопросительно изогнула бровь.
        — Почему?
        «Я боюсь твоих подруг, вот почему. Ничего не смыслю ни в дизайнерской обуви, ни в свиданиях, так что вряд ли стану среди них своей». Впрочем, признаться в этом мне было не под силу, и я лишь пожала плечами.
        — Ари,  — сказала Саммер,  — ну правда, пойдем. Не хочу оставлять тебя одну.
        — Ничего страшного. Я поищу Ли.
        — Ли?!  — удивилась Саммер.  — Она чокнутая и к тому же ездит пьяная за рулем.
        — Саммер!  — сказала я тоном, которым обычно отчитывают детей учителя и родители.  — Нельзя так говорить о людях. И сплетничать.
        Она вытаращила глаза, словно я только что крикнула: «Саммер Саймон — соска!», и сердито бросила:
        — Понятно!
        Сандвич мне пришлось есть в одиночестве — Ли явилась лишь к последнему уроку. Неужели проспала весь день, как Рейчел, и пожаловала на рисование, потому что только это занятие не вызывает зевоту?
        — Пойдем после школы в Музей современного искусства?  — предложила она.
        На ней снова были «конверсы», футболка «SUNY Oswego» и не подходящий по цвету жакет. Мне хотелось в музей, однако Саммер, узнав об этом, надула губы.
        — Вообще-то родители думают, что мы добираемся домой вместе,  — напомнила она.
        И была права, поэтому я пошла на компромисс: пригласила ее сходить с нами в музей, где мы любовались работами Пикассо и «текущими часами» на выставке Дали.
        — Фигня какая-то,  — заявила Саммер.
        Искусство ее никогда не увлекало.
        — А по-моему, прекрасно,  — возразила Ли.
        Позже, в вагоне метро Саммер ее передразнила.
        — Странная она,  — бросила Саммер, пристально изучая свои пальцы. На одном из ногтей обнаружился изъян, она вытащила из сумочки пузырек лака и мастерски исправила дефект.  — Прости, конечно, но это правда. А как она одевается? На прошлой неделе три дня ходила в этой же футболке. Говорят, ее парень учился в Осуиго, и футболка, наверное, осталась от него. С точки зрения психологии тут явно не все в порядке. Ей давно пора выкинуть тот случай из головы.
        В окне замелькали огни. Я пожала плечами. Меня тоже посещала мысль, что футболка принадлежала парню Ли. Вероятно, она ее не стирала из-за запаха, так же как я — футболку Патрика. Затем Саммер вспомнила о Дне благодарения и спросила, поедем ли мы на следующей неделе к Эвелин. Я покачала головой:
        — В этом году готовить будет мама.
        Больше я ничего не сказала. Ей ни к чему было знать, что в последнее время дела у Эвелин шли неважно, что мама уносит телефон в ванную и продолжает втайне от отца вести переговоры с Патриком, и что Эвелин больше не готовит, даже запеканку с тунцом. Патрик сообщил маме, что в доме нечего есть, кроме чипсов и магазинных пончиков.

        — Сегодня мы все проведем отличный день,  — сказала мама, заглядывая в духовку и протыкая вилкой праздничную индейку.  — Ты понянчишь малышей, а Эвелин отдохнет. И все будет прекрасно.  — Она покивала головой, будто это могло помочь воплотить в жизнь ее слова.
        Но за обедом Патрик с отцом заспорили из-за футбола, а Эвелин только и делала, что налегала на еду. Она залила свою порцию подливой и вдобавок умяла три куска тыквенного пирога. По выражению маминого лица я поняла: она беспокоится, как бы Патрик не пустился во все тяжкие теперь, когда Эвелин так разжирела.
        Затем от блузки Эвелин отскочила пуговица и угодила прямо в тарелку отца. Ничего удивительного — сестра пухла на глазах.
        — Чтоб тебя!  — Ее лицо покрылось пятнами, как в первую беременность, когда она ревела из-за багровых растяжек на животе.
        — Со мной такое постоянно случается,  — соврала я.  — Шьют как попало…
        Эвелин метнула на меня яростный взгляд:
        — Тебя-то кто спрашивает?
        Да никто! Я всего лишь хотела быть тактичной, но лучше бы не ввязывалась. «Прости ее,  — уговаривала я себя.  — У нее не в порядке гормоны, и она сама не знает, что несет».
        Мама попыталась все уладить.
        — Эвелин,  — сказала она,  — пойди поищи что-нибудь в моем шкафу. Надевай что понравится.
        Сестра отправилась наверх. Отец вышел на улицу размяться, мама удалилась с детьми на кухню и занялась посудой, а мы с Патриком сидели за столом.
        — Да, не очень-то вежливо вышло,  — произнес он.  — Сбегай-ка за линейкой.
        — Зачем?
        — Пора привести мою жену в чувство.
        Я хихикнула. Мне нравилось, когда он вставал на мою сторону.
        Несколько минут спустя он уехал на смену в пожарную часть, поручив отцу увезти Эвелин и мальчиков обратно в Куинс. Сидя на диване, я кормила из бутылочки Шейна, а Киран расположился на полу с книгой-раскраской и коробкой цветных карандашей.
        — Мам!  — взволнованно позвала Эвелин со второго этажа.  — Поднимись сюда, пожалуйста.
        Наверное, ничего не подошло, решила я. Мама в фартуке и шлепках вышла из кухни и отправилась наверх, а я, вытерев Шейну рот, уже включила было телевизор, когда услышала, что меня тоже зовут.
        С Шейном на руках я забралась по лестнице. В коридоре было темно, свет горел только в моей комнате. Мама стояла в дверях. У меня подогнулись коленки, когда я увидела у сидевшей на кровати Эвелин футболку Патрика. Я почувствовала приступ тошноты. Мне в голову не приходило, что сестра станет рыться в моем шкафу.
        Она поднялась, выхватила у меня Шейна и резко повернулась обратно к кровати, хлестнув локоном мне по правому глазу.
        — Что случилось?  — спросила я, зажмурившись от боли и удивляясь своему напускному спокойствию. Едва ли они догадывались, что меня вот-вот вырвет прямо на мамины махровые тапочки.
        — Эвелин спрашивает, откуда в твоем шкафу футболка Патрика.
        Эвелин закатила глаза:
        — Я знаю, откуда она там, мама! Ари ее стащила.
        — Кто тебе разрешил копаться в моих вещах?
        — А почему бы мне в них не покопаться? Что ты прячешь?
        — Эвелин,  — обратилась к ней мама,  — Патрик скорее всего случайно оставил у нас футболку. Весной они с папой красили кухню… Точно помню: после ремонта я стирала его вещи, а потом, вероятно, по ошибке положила в шкаф Ариадны.
        — Ага,  — поддакнула я. Объяснение казалось таким простым и резонным.
        — Вот только не надо!  — Эвелин сверкнула глазами.  — У тебя от одного его вида трусы мокнут.
        Отвратительные слова. Грубые, вульгарные. Так выражались бесстыжие подружки Эвелин — прогульщицы, которые вместо того, чтобы сидеть на уроках, курили «Мальборо» в подворотнях.
        — Гадина!  — процедила я, сжав кулаки так сильно, что от ногтей на ладонях остались следы.
        Эвелин едва не вцепилась мне в горло.
        — Девочки, девочки!  — вмешалась мама, схватила футболку и затолкала ее в карман своего фартука с надписью «Поцелуйте повара».  — Эвелин, зачем ты разговариваешь с сестрой таким тоном? Патрик — твой муж, и Ариадна никогда не позволила бы себе ничего предосудительного. Не сочиняй глупости.
        — Даже если бы и позволила,  — вздыбилась Эвелин,  — толку-то! Разденься Ари перед ним догола — он не посмотрит в ее сторону. Ему чихать на плоскогрудых соплячек, ясно? Патрик любит меня одну!
        Жестокая правда резанула покрепче самой сильной мигрени, когда-либо терзавшей мою голову. На мгновение я возненавидела Эвелин, всю такую из себя неприступную и самодовольную, гордую обладательницу любви Патрика. Но она была права. Он действительно любил только ее, любил так, что не замечал ни лишнего веса, ни экземы, прощал все капризы и жуткую запеканку с тунцом.
        На мое счастье, внимание сестры отвлек плач Шейна. Подгузник оказался чистым, ребенка только что покормили, Эвелин не могла понять, в чем дело, и опять расстроилась.
        — Мне достались одни крикуны,  — ныла она, расхаживая по комнате и хлопая Шейна по спинке.  — Киран был такой же.
        — Все дети плачут,  — попыталась успокоить ее мама.
        — У моих подруг дети не кричат ни с того ни с сего,  — сказала Эвелин и вдруг разревелась.
        Она хлюпала носом и вытирала слезы рукой, и моя ненависть пропала без следа. «Не слушай своих подруг,  — думала я.  — Они врут, их дети тоже плачут. Эти противные тетки ждут не дождутся, когда ты сядешь в лужу,  — чтобы им было о чем почесать языками у бассейна».
        — Давай я возьму малыша,  — сказала я,  — а ты приляг, отдохни.
        — Отличная идея,  — поддержала меня мама.  — Правда, Эвелин?
        Глаза у сестры покраснели. Казалось, она жалеет о том, что наговорила мне. Мы с мамой прикрыли дверь и пошли в гостиную, забрав с собой Шейна.
        Несколько часов спустя папа отвез Эвелин и мальчишек обратно в Куинс. Стоя на тротуаре, я махала им рукой на прощание. На улице было холодно, ветер собирал в охапки ломкие ярко-желтые листья. Я шла обратно к дому, а святая Анна косила на меня свои нарисованные глаза.
        В прихожей я повесила в шкаф пальто и почувствовала, что сзади стоит мама. Она резко дернула меня за волосы, отчего моя рука взметнулась к голове.
        — За что?!
        Она молчала. Просто стояла и улыбалась, держа в левой руке футболку Патрика, а в правой — корзину с грязным бельем.
        — Постираю и отдам Патрику.
        «Не надо, пожалуйста,  — пронеслось у меня в голове.  — Ты не представляешь, как она мне нужна».
        — Хорошо,  — сказала я, но моему голосу недоставало того спокойствия, с каким он только что звучал в спальне.
        Я вскинула голову и откашлялась, чтобы скрыть замешательство.
        — Знала, что ты не будешь возражать.  — Мама сунула футболку в корзину с заляпанными подливой кухонными полотенцами и отцовскими семейниками.  — Ты ведь уже не маленькая, правда? Давно пора выкинуть это из головы.
        Внезапно до меня дошло: мать помнит, как я залезла к Патрику на колени. От стыда мне захотелось стать невидимкой. Каким же талантливым инспектором манежа оказалась мама! Как ловко она руководила нашим семейным цирком, чтобы каждый из нас не выходил за рамки отведенной ему роли.
        — Уже выкинула,  — ответила я.
        И подумала, что вряд ли мне это когда-нибудь удастся.

        В понедельник утром «мерседес» Джефа прибыл к нашему дому. Пока Саммер изучала свое лицо в зеркальце пудреницы, я устроилась на заднем сиденье и посмотрела в окно. Соседи на выходных, похоже, потрудились на славу: декорации Дня благодарения исчезли, их место на почтовых ящиках и фонарных столбах заняли украшенные бантами рождественские венки.
        — Как дела у Эвелин?  — поинтересовался Джеф.
        Я пожала плечами:
        — Так себе.
        — Ходит к кому-нибудь?  — спросил он, имея в виду психиатра.
        Я отрицательно помотала головой.
        В Холлистере мы с Саммер разошлись по своим классам. Ли в необъятной футболке «SUNY Oswego» уже была на месте. Я не осмелилась спросить, принадлежала ли футболка ее парню.
        — Ты приглашена на прием,  — объявила она.  — На следующей неделе в субботу.
        Я обернулась. Волосы у Ли были заколоты сзади, амулет-стрелка касался футболки, а браслет съехал с запястья на кисть — к ювелиру она так и не сходила.
        — Что за прием?  — спросила я.
        Оказывается, ее дядя ежегодно устраивал предрождественские тусовки. Приглашалась куча народу, и Ли разрешали кого-нибудь привести с собой.
        — А твой кузен будет?
        Она изогнула бровь:
        — Дэл, что ли?
        «А кто же еще?» — подумала я и кивнула. Дэл. Дэлсин Эллис. Ли права — имя действительно потрясающее.
        — Конечно,  — сказала она и прикусила ноготь большого пальца, словно не решалась добавить что-то еще.  — Знаешь, он считает тебя хорошенькой.
        Никогда бы не подумала — комплименты мне доставались не часто. Поэтому все утро напролет в моей голове крутились мысли о Дэле — на математике и истории Америки, и даже во время обеда, когда Саммер лепетала что-то о званом ужине по случаю помолвки.
        — Не хочешь поучаствовать?  — спросила она.
        Я смотрела на нее в растерянности, потому что все прослушала. В другом конце кафетерия Ли увлеченно листала журнал «Арт ньюс», и я все порывалась помахать рукой и позвать ее к нам. Впрочем, напрасно. В музее Саммер не особо церемонилась, а сейчас и подавно — ее бесили неудачные попытки безраздельно завладеть моим вниманием.
        — Ты меня не слушала, да?  — спросила она, и я смиренно кивнула.
        Она надулась и заговорила громким голосом, будто я глухая или бестолковая: на следующей неделе на выходных Тина обслуживает званый ужин по поводу чьей-то помолвки, и если я свободна, они будут рады моей помощи.
        Я была занята. Приглашена на прием в огромные апартаменты, где соберется добрая сотня гостей. Там будет взрослый парень, который вроде как считает меня хорошенькой. Мне ужасно хотелось похвастаться перед Саммер — на моем месте она непременно сделала бы это,  — но я не стала. И солгала. Сказала, что на выходные мы едем в Куинс — вполне приемлемое оправдание. Более того, узнай она правду, обиделась бы еще сильнее. Мысль, что я кинула лучшую подругу из-за девчонки, которая ходит по три дня в неделю в одной и той же футболке, сразила бы ее наповал.

        На следующий день Ли вручила мне приглашение от своего дяди. Хоть прием он устраивал дома, приглашение отправили из офиса. Напечатали на плотной красной бумаге и вложили в конверт из золотистой фольги с адресом на обратной стороне: «ЭЛЛИС и ХАММЕЛ», ЭМПАЙР-СТЕЙТ-БИЛДИНГ, 350, ПЯТАЯ АВЕНЮ, ЭТАЖ 98.
        Дядю Ли звали Стэнфорд Эллис.
        Мама считала, что настоящим ньюйоркцам нечего делать в местах обитания туристов, поэтому я — как и родители, и Эвелин — никогда не была в Эмпайр-стейт-билдинг. Однако сообразила, что владелец адвокатской конторы на Пятой авеню, чье приглашение на рождественский прием заканчивается словами «вечерние туалеты по желанию», ожидает, что гости придут не в чем попало.
        — Можно, я съезжу в центр и куплю себе новое платье?  — спросила я маму за неделю до приема.
        Дело было субботним утром, они с папой на кухне завтракали булочками с кофе и читали газету. Мама подняла голову и посмотрела на меня так, словно я собралась на Марс.
        — В центр?
        Они с папой переглянулись, одновременно хохотнули и вновь опустили глаза.
        Я не сдвинулась с места. Не идти же в дом к Стэнфорду Эллису в уцененном барахле, а в моем шкафу только такое и водилось.
        — Прием полуофициальный, мам. Вечерние туалеты по желанию.
        — Ну и ну!  — сказала она.  — А-бал-деть!
        Папа рассмеялся, а я едва не расплакалась. Как они не понимают? Ведь со мной никогда не случалось ничего интересного или волнующего… Так хотелось сказать маме, что мне просто необходимо достойно выглядеть, поскольку там будет кое-кто, кому я, возможно, нравлюсь. Но у меня хватило ума промолчать. «Какие еще мальчики?!» — вот что она ответила бы.
        Мы нашли компромисс: отправились в ближайший универмаг, где мать пообещала купить мне платье — практичное и не слишком дорогое.
        — Твоя подруга-богатейка, возможно, станет приглашать тебя и на другие мероприятия,  — рассуждала мама, просматривая стойки с одеждой,  — поэтому выбирай, что тебе действительно по душе. Я не буду каждый раз покупать новое платье, Ариадна. Ты не принцесса Диана.
        Да, я не принцесса. Однако и Ли никакая не богатейка. Но попробуй возразить — уйдешь из магазина с пустыми руками, и я прикусила язык. Через час в «хонде» я радостно прижимала к груди пакет с бархатным платьем длиной до колен. Маленькое черное платье! Саммер всегда говорила, что у каждой девочки в гардеробе должно быть такое.
        Перед приемом я старательно упаковала его в чехол и принялась искать колготки. Мать стояла рядом.
        — Уроки сделала?
        — Да.  — Я еле сдержалась, чтобы не нагрубить: этот вопрос она задала уже в третий раз.
        — А родители Ли… Они тоже будут там?
        Мы с Ли собирались вызвать машину и вместе отправиться на прием. Рейчел, конечно, поедет тоже, но слово «родители» сбило меня с толку. Ли никогда не упоминала об отце, а с моей стороны было бы невежливо спрашивать.
        — Мать — да,  — ответила я.
        — А отец?
        — Не знаю, мам. Они, наверное, в разводе. Сейчас почти у всех родители в разводе.
        Она фыркнула. Мне не хотелось встречаться с ней глазами, и я продолжала рыться в комоде. Но мама взяла меня за руку, и мне пришлось поднять голову. Под глазами у нее были мешки, а волосы уже давно следовало покрасить. Она совсем не заботилась о своем внешнем виде.
        — В двенадцать чтобы была дома, Ариадна. И ни минутой позже.
        В двенадцать еще куда ни шло. Я кивнула и отправилась к Ли на машине, которую она прислала за мной. Дверь открыла Рейчел — опять в ночной сорочке. Длинные волосы каскадом ниспадали на плечи.
        — Можно дать тебе совет?  — спросила она несколько минут спустя.
        Мы с ней сидели на диване. Ли в кресле напротив отрицательно покачала головой.
        — Мамуля!  — возмутилась она.
        Слово прозвучало странно. Все мои знакомые звали своих матерей «мама», «мамочка» или просто «ма». Мне вспомнилось одно интервью Элвиса, которое я видела по телевизору. Он называл родителей «мамуля» и «папуля». Я подумала, здесь есть связь — он ведь тоже южанин.
        Акцент у Рейчел был едва заметен. Не обратив внимания на Ли, она произнесла:
        — Ари, у тебя чудесные глаза. Но брови, милая, ты выщипываешь неправильно. Давай я их подправлю — будешь выглядеть ослепительно.
        Ли надулась.
        — Мамуля,  — простонала она,  — ну что такое? Ари не нужен новый имидж.
        Однако я не возражала. Профессиональный гример сделает меня ослепительной — как упустить такой шанс?
        Рейчел прищелкнула языком:
        — Кому нужен новый имидж, так это тебе. Ты уже почти год не пользуешься помадой.
        Я тоже не могла припомнить, чтобы Ли хоть раз накрасила губы. Или ресницы. После гибели ее парня она, наверное, не видела смысла делать макияж.
        — Мне и так хорошо,  — ответила она.
        — Неправда,  — возразила Рейчел.  — Но это мы обсудим позже.
        Не успела я и глазом моргнуть, как она усадила меня на край ванны, а сама склонилась передо мной с выражением напряженной сосредоточенности, словно выполняла микрохирургическую операцию.
        Закончив, она обернулась к Ли:
        — Ну как?
        Ли признала, что теперь мои брови безупречны.
        — Держи ее подальше от Дэла.  — Рейчел вновь повернулась ко мне.  — Он жуткий бабник, весь в моего отца. Точно вам говорю, этот клуб нужен ему лишь затем, чтобы в баре прямо под его спальней всегда были девчонки.
        Наверное, Ли была права, когда сказала, что о Дэле все отзываются плохо. Они с Рейчел пошли одеваться, а я принялась рассматривать себя в зеркало, думая, что и вправду теперь выгляжу лучше. Брови красиво изгибались и заканчивались прямо над внешними уголками глаз, голубой цвет которых каким-то невероятным образом стал более насыщенным. Я застегнула молнию на платье и надела туфли на каблуках, которые сделали меня гораздо выше Ли.
        Ее туфли были на плоской подошве. Никакой косметики. Платье самое простое, из ткани цвета бумажных пакетов для ленча — и такой же мятой. Рейчел велела ей поискать что-нибудь другое — у нее полный шкаф более интересных вещей,  — но Ли не слушала, и Рейчел не стала спорить. Она была слишком занята собственной прической, макияжем и платьем из атласа, расшитом пайетками. По дороге на прием они мерцали в темном салоне машины.
        Ехали мы недолго. Апартаменты Стэнфорда Эллиса располагались всего в нескольких кварталах, в высоком здании с консьержем и гранитным полом в вестибюле. Мы вошли в лифт под симфонию, льющуюся из невидимых динамиков. На стене лифта висело листообразное бра из матового стекла. Рейчел нажала кнопку, и мы поднялись на последний этаж. Сперва я решила, что мы попали в общее фойе на несколько квартир, но оно оказалось частным.
        Мы вновь стояли на гранитном полу. Я ощутила тепло, исходившее от камина, и аромат цветов. Стены здесь были отделаны темным деревом. Мы прошли в устланную коврами гостиную с окнами до потолка, из которых открывался потрясающий вид на Манхэттен.
        Мне никогда не доводилось смотреть на город с такой высоты. Это место вряд ли можно назвать квартирой, скорее, пентхаусом — с просторной кухней, торжественной столовой и широкой лестницей из жемчужного мрамора с замысловатыми коваными перилами. На ступенях сидели люди в дорогих костюмах и шикарных платьях,  — возможно потому, что сидячих мест больше не осталось. В руках они держали бокалы с вином и виски и салфетки. Диваны и кресла были заняты другими людьми, которые пили, разговаривали и смеялись. Я заметила мужчину, прокладывающего путь сквозь толпу: на мгновение он останавливался около каждого гостя, как опыляющая цветы пчела.
        — Это дядя Стэн,  — сказала Ли, указав на него веснушчатым пальцем.
        Опершись о стену, мы ели тарталетки, взятые с подноса у официанта в белых перчатках, и запивали минеральной водой перье. Стэнфорд Эллис оказался совсем не таким, как я ожидала: младше моих родителей, но старше Рейчел. Мужчина за сорок, похожий на актера,  — красивый, загорелый, с густой шевелюрой цвета пшеницы, одного роста с Рейчел и с таким же, как у нее, носом.
        Спустя несколько минут Ли нас познакомила. Возле нас он постоял не дольше, чем возле других гостей, но каждую секунду очаровательно улыбался.
        — Ли, ты в своем уме?  — воскликнул он с чуть заметным южным акцентом, не отводя взгляда от меня.  — Привела хорошенькую девушку! Придется посадить сыновей под замок.
        Возможно, он сказал это просто так. Но я откинула прочь сомнения и ощутила восторг. Когда он ушел, я продолжала потягивать перье, в душе надеясь, что Ли не видит, как я обрадовалась комплименту. Она, похоже, не заметила. Принялась говорить о Дэле, который только что прибыл и пробирался сквозь толпу гостей так же виртуозно, как его отец.
        Мы столкнулись с ним в кухне до того, как подали обед. Поставщики продовольствия украшали петрушкой тарелки, а Дэл смешивал себе коктейль.
        Галстука на нем не было, ворот рубашки под пиджаком расстегнут. От него пахло одеколоном и табаком.
        Он улыбнулся. Глаза его на этот раз показались мне еще более зелеными. До того мгновения я не замечала, что нос у него немного крючком. Красотой Дэл уступал своему отцу, но нравился мне гораздо больше.
        — Дамы, хотите выпить?  — предложил он.
        Я покачала головой. Я никогда не пила ничего крепче «Будвайзера», и сегодня было не время начинать: чего доброго потеряю голову и совершу какую-нибудь глупость.
        Ли скрестила руки на груди.
        — Мы несовершеннолетние! Не все нарушают законы, Дэл,  — съязвила она, и я вспомнила о студенте-технаре с выбитым зубом.
        — Смешно,  — сказал Дэл.
        Она оперлась на стол и улыбнулась:
        — Где твой брат?
        Дел взболтал ром в бокале.
        — Блейк наверху. Готовится к экзаменам, как прилежный ученик.
        На фуршете Блейк так и не появился. Каждый накладывал еду себе на тарелку из выставленных на обеденном столе блюд с подогревом. Ли нашла свободное местечко на мягком кожаном диване, я устроилась между ней и Дэлом, но почти ничего не ела — боялась, что шпинат застрянет между зубов или соус маринара капнет на подбородок. Я не могла позволить себе опозориться, особенно когда Дэл сидел так близко, что моя коленка касалась его ноги.
        Брюки у него были гладкие. На руке золотой браслет, на мизинце — кольцо с бриллиантом. Дважды он уходил взять еще еды и три раза за напитками, и каждый раз я волновалась, что ему больше не захочется скучать рядом со мной. Но он возвращался.
        — В новогоднюю ночь открывается мой клуб,  — обратился он ко мне.  — Приходи.
        — Вряд ли меня пропустят,  — ответила я, ведь в такие заведения до двадцати одного года вход закрыт, а фальшивых документов у меня нет.
        Дэл засмеялся, а я почувствовала, как по спине катится капля пота.
        — Шутишь? Не волнуйся, я тебя проведу.
        Я улыбнулась. Мы болтали, пока Рейчел не сказала, что пора по домам. Вызвав лифт, она взглянула на Дэла, вышедшего проводить нас в фойе, и попросила:
        — Поцелуй на прощание меня и свою кузину, разбойник.
        Улыбнувшись, он подчинился. А когда приехал лифт, незаметно для Рейчел и Ли приблизился ко мне, что-то прошептал на ухо, кажется, «С Рождеством!», и поцеловал в щеку, слегка коснувшись щетинистым подбородком. Это был обычный поцелуй — такой же, какой достался его тете и кузине. Какими обменивались между собой гости. Но Дэл сжал мне плечо и положил руку на талию, и мое дыхание участилось: никто так ко мне не прикасался после того случая в горах Катскилл.
        — Ли, ты сегодня видела Блейка?  — спросила Рейчел, когда мы уселись в машину.
        Ли покачала головой:
        — Дэл сказал, он занимается.
        — Скорее, прячется. Стэн говорит, он до сих пор переживает из-за той девчонки.
        «Из-за какой девчонки?» — пронеслось у меня в голове. Рейчел и Ли затихли, а я, прижавшись лбом кокну, смотрела на мелькающие городские огни и все еще чувствовала на щеке поцелуй Дэла.
        Отец уже спал, а мама сидела в гостиной, курила «Пэлл-Мэлл» и что-то быстро писала в блокноте.
        — Работаешь над романом?  — спросила я.
        — Как всегда.  — Она вырвала и скомкала три страницы, а затем усадила меня рядом с собой.  — Принесу чего-нибудь перекусить, и ты мне все расскажешь.
        Она сходила в кухню, вернулась с тарелкой сандвичей и стаканом теплого молока. Отказываться было бесполезно. Мама всегда заставляла нас с Эвелин пить молоко, ведь оно укрепляет кости.
        — Я подогрела,  — сказала она.  — Это поможет тебе уснуть.
        Спать совсем не хотелось — я была слишком возбуждена. Скинув туфли, мы с мамой забрались с ногами на диван, и я рассказала ей о шикарном лифте и о пентхаусе. Упомянула о Стэнфорде Эллисе, потому что могла вести о нем разговор, как о любом солидном человеке — например, как о Доне Джонсоне или Томе Селлеке. А о Дэле умолчала. Ему было двадцать четыре — столько же, сколько Патрику, когда Эвелин «влипла».


        Глава 8
        На следующее утро я проснулась поздно. Проспала бы и дольше, если бы отец не стал карабкаться по лестнице на крышу, чтобы украсить дом рождественскими гирляндами. Выглянув из окна, я увидела на перекладинах его ноги. А еще я заметила, что бесстрастное лицо святой Анны припорошило снегом. Рядом со статуей мама что-то искала в коробке с надписью «Удлинители».
        В гостиной пахло свечами и аэрозолем, которым мама брызгала искусственную елку, чтобы придать ей аромат хвои. Рождественские запахи еще сильнее подняли мне настроение, которое и без того было хорошим, потому что я все еще чувствовала на щеке поцелуй Дэла. Я ощущала его, когда мать с отцом громко спорили, какими огоньками украшать изгородь — белыми или цветными, и когда поджаривала тост, и даже когда раздался телефонный звонок и я услышала голос Патрика.
        — У Эвелин грипп,  — сообщил он,  — а мне надо на работу.
        Итак, нам пришлось срочно ехать в Куинс, где я увиделась с Патриком только на минутку. Он ждал нас у входной двери и умчался, едва поздоровавшись, потому что опаздывал на дежурство.
        Это была первая неприятность. За ней последовали и другие: в ванной рвало Эвелин, на столике в гостиной лежала гора использованных бумажных носовых платков, которые моя сестра не удосужилась выкинуть, раковина в кухне ломилась от немытой посуды. Довершила весь этот ужас уродливая синяя кукла из телепрограммы, которую смотрел Киран. У меня разболелась голова, таблеток от мигрени с собой не было, и я попросила его переключить канал, но он и ухом не повел.
        — Киран,  — повторила я,  — пожалуйста, переключи канал.
        Отец на кухне читал газету, мама занялась посудой. Эвелин сидела на диване и чихала, вытирая нос платком, хотя при этом не слишком-то усердствовала: когда она посмотрела на меня, под носом у нее что-то отвратительно поблескивало.
        — Он обожает эту программу!  — бросила она.
        — У меня от нее мигрень, Эвелин.
        С полной глоткой мокроты она проговорила, как умирающая от пневмонии старуха:
        — Ой, бедненькая. Кати обратно в Бруклин, если у тебя такие нежные ушки.
        Она добавила звук и принялась расчесывать свою экзему. Меня так и подмывало сгрести со стола платки и заткнуть ей глотку. Сказать, что она ведет себя грубо и невежливо, ведь я приехала ей помочь, хотя с удовольствием осталась бы дома. Порисовала или почитала что-нибудь и не слушала бы, как какая-то кукла распевает глупую песню. Но я промолчала. Просто пошла на кухню и пожаловалась маме.
        — Понимаю,  — ответила мама.  — Но мы должны беречь Эвелин.
        Мы должны ее беречь. Убить сестру я не могла. Оставалось только поставить раскладушку в детской, лечь в темноте рядом с кроваткой Шейна и ждать, пока мама съездит в аптеку за аспирином. Эвелин тем временем ушла спать, а папа играл с Кираном в гостиной.
        Одеяло пахло Патриком, и мне стало немного лучше. Я лежала, закутавшись, пока не раздался пронзительный крик. Внизу ревел и тер макушку Киран.
        — Ударился головой о стол,  — произнес отец тем бодрым тоном, каким взрослые пытаются убедить детей, что не произошло ничего страшного.
        Но Киран продолжал голосить, и папа посадил его к себе на колени.
        Именно это взбесило меня больше всего. Больше, чем беспорядок в доме, чем рвота и сопли. Меня он утешал так лишь один раз, когда мне было шесть. Мама с Эвелин уехали в «Патмарк», а я нечаянно прищемила палец ящиком стола. Отец вмиг примчался и, убедившись, что палец на месте, сгреб меня в охапку и успокаивал до тех пор, пока я не поверила, что все действительно в порядке.
        Позже мне много раз требовалось такое утешение, очень много раз. Например, когда пришла заплаканная из школы, потому что на конкурсе первой красавицей выбрали Саммер. Отец возился с машиной в гараже. Он посмотрел на меня как на дурочку и сказал, что скоро придет мама.
        В то мгновение мне пришло в голову, что я действительно дурочка. Ведь мне уже двенадцать, у меня росла грудь и появились бедра. Грудь и бедра — как раз то, что делает тебя взрослой, а взрослым не положено плакать у всех на виду. Им вообще не положено плакать. Когда совсем невтерпеж, закройся в ванной или в машине, где тебя никто не увидит. А если все-таки кто-нибудь заметит твои зареванные глаза, все отрицай и говори: «Нет, у меня все в порядке».
        Несколько лет я в это твердо верила. Верила и мужественно следовала этому правилу, пока впервые не увидела, как Эвелин плачет в объятиях Патрика, а он гладит ее по волосам. Тогда я поняла: не все в жизни так безнадежно.

        В понедельник утром Саммер ворвалась в нашу прихожую с пакетом из универмага «Блумингдейл» в руках. Ее волосы выбились из-под пушистой розовой шапочки, шея была замотана таким же шарфом с помпонами, весело подпрыгивающими на черном пальто. Она улыбнулась и вынула из пакета коробку.
        — Это для Эвелин,  — защебетала она.  — То есть для малыша. Мы с мамой вчера купили ему костюмчик… Такой хорошенький, прямо не могли удержаться.
        Мне хотелось попросить Саммер сдать костюмчик обратно в магазин, потому что Эвелин в этом году попала в черный список Санты и не заслуживает подарков. Но я поблагодарила и положила коробку под елку.
        — Тут есть кое-что и для тебя,  — сказала подруга и достала из пакета шкатулку кедрового дерева с надписью «ПОСТАВЩИК ТОВАРОВ ДЛЯ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОГО ИСКУССТВА, ИМПЕРСКИЙ ШТАТ» и вручила мне.  — Вот, попалось по дороге.
        Я открыла шкатулку и ахнула.
        — Саммер,  — прошептала я, трогая пальцем новенькие карандаши и угли и вдыхая их аромат.  — Какие чудесные! Но ведь это очень дорого… для рождественского подарка.
        — Это не на Рождество,  — улыбнулась Саммер.  — Просто потому, что ты любишь рисовать.
        Я захлопнула шкатулку и обняла подругу. Мы вышли на улицу, и Джеф отвез нас в школу. Ли не явилась ни на классный час, ни даже на урок рисования. Наверное, на другие занятия она ходила, потому что я заметила ее у Холлистера, когда ближе к вечеру мы с Саммер вышли из школы.
        Она направлялась к черному «порше», возле которого стоял молодой человек в длинном черном пальто и курил сигарету. Секунду спустя до меня дошло, что это Дэл.
        — Вон ненормальная со своим уродом,  — проворчала Саммер.  — Я от кого-то слышала, что она из индейцев. Тебе не кажется, что он тоже смахивает на индейца? Тогда все понятно. Наверное, она его скво.[6 - Изначально это слово означало «женщина», но с прибытием на индейские земли белых поселенцев так стали называть распутных индианок.]
        Она засмеялась.
        — На коренного американца,  — поправила я, мысленно отметив, что Саммер говорит как расистка, и удивляясь, что человек, терпеливо дающий психологические рекомендации бывшему бойфренду, превращается в полную противоположность себе самой, как только дело касается Ли Эллис.  — Их правильно называть коренными американцами.
        Саммер разобиделась.
        — Ка-ка-я раз-ни-ца?!  — произнесла она по слогам.
        — И она лишь частично коренная американка,  — добавила я.
        Мы подошли к станции метро. Саммер по какой-то непонятной причине продолжала болтать о Дэле.
        — По-моему, он вылитый индеец,  — настаивала она.  — Уж слишком темные у него волосы… А нос! Ты видела его нос? И этот омерзительный шрам на губе. Если Ли выйдет за него и родит детей, у них может быть то же самое. В медицинском атласе есть картинка — ребенок с заячьей губой. Прямо посреди лица зияет дыра. Меня чуть не вырвало. Между прочим, этот врожденный дефект передается по наследству.
        — У меня тоже темные волосы,  — заметила я.  — У многих темные волосы. А у него белая кожа и светлые глаза. И она не выйдет за него, Саммер. Потому что он — ее двоюродный брат.
        Саммер остановилась.
        — А ты откуда знаешь, какие у него глаза?
        «Потому что я их видела — у него дома и на приеме в пентхаусе. А вчера я битый час смешивала краски, пытаясь добиться такого же цвета. Но тебе, Саммер, я этого не скажу. Выдумаю что-нибудь правдоподобное и тактичное в ответ на твой вопрос. Ты ведь думаешь, что субботний вечер я провела в Куинсе, а вовсе не на Манхэттене. Не стану оскорблять твои чувства, хотя в последнее время ты ведешь себя гнусно».

* * *
        За несколько дней до рождественских каникул мы обедали вместе с Саммер в кафетерии. Она недавно помирилась со своим парнем из Колумбийского университета и возбужденно щебетала, а я встретилась взглядом с Ли, изучавшей «Арт ньюс» за другим столиком.
        — Ты зачем это сделала?  — возмутилась Саммер, когда я махнула рукой Ли, а та закрыла журнал и пошла в нашу сторону.
        Она села рядом со мной, напротив Саммер. Ли держалась приветливо, а Саммер напыжилась как недотрога. Ли заговорила о Дэле и об открытии его клуба в новогоднюю ночь.
        — Он ведь тебе сказал, да?  — спросила Ли, а я кивнула и напряглась, чувствуя, как Саммер обжигает меня взглядом.  — Ты, Саммер, тоже приходи… если хочешь.
        Конечно же, она хотела. Возможно, потому что ей понравилась идея стать гостьей владельца манхэттенского ночного клуба — пусть даже у него и врожденный дефект,  — а может, просто назло мне. В тот день по дороге домой она даже не спросила, где и когда я общалась с Дэлом. Притворилась, что ее это не интересует, отчего мне стало только хуже.
        — Я пойду с Кейси,  — заявила она.  — Ли сказала, что можно привести с собой кого-нибудь.
        Кейси — тот парень из Колумбийского университета. Светловолосый и симпатичный. Я тут же вспомнила, что мне пойти не с кем, но не расстроилась. Раньше я бы вся измучилась, почувствовала себя ущербной и непривлекательной, принялась бы переживать по поводу своих несимметричных грудей, но на этот раз я решила быть оптимисткой. Ведь на следующей неделе я приглашена к Дэлу. К тому самому, что поцеловал меня и положил руку мне на талию. Если парень делает такое, это значит, что девушка интересна ему хотя бы чуточку. Разве нет?
        Однако маме ни к чему было об этом знать. Ей я объяснила, что на Новый год хочу пойти в клуб, владелец которого — двоюродный брат Ли, и это абсолютно безопасно, потому что с нами будет мать Ли, а пить я не собираюсь.
        Пока я приводила свои доводы, она выпустила струю дыма и заявила, что должна встретиться «с этой самой Ли». Будто я пятилетний ребенок! Пришлось согласиться, и Ли зашла к нам в канун Рождества, чтобы обменяться подарками.
        Я подарила ей свитер, а она вручила мне профессиональный набор из восьмидесяти восьми теней для век в блестящем черном футляре с зеркальцем, сказав, что Рейчел выбрала его специально для меня, поскольку он подходит к тону моей кожи.
        — Ли очень хорошая девочка,  — сказала мама, когда она ушла.
        Мы сидели в гостиной, а папа спал наверху. Мама протянула мне тарелку с домашним сливочным печеньем.
        — Можешь пойти в клуб, если обещаешь вернуться не очень поздно.
        Я с облегчением вздохнула и выбрала печенюшку в форме звезды.
        На следующий день к нам приехали Эвелин с Патриком и мальчишками. Переболев гриппом, сестра сбросила семь фунтов, лицо у нее осунулось, экзема почти прошла. К васильковому платью она надела подарок Патрика — кулон из восемнадцати аметистов в виде капельки на золотой цепочке. Эвелин сказала мне на ушко, что ничего лишнего в этом году они позволить себе не могли, но ей было так плохо, что Патрик решил порадовать ее чем-то особенным и расплатился за подарок кредитной картой.
        Я повосхищалась кулоном и улыбнулась, когда мама радостно прошептала, что у Эвелин с Патриком, несмотря ни на что, дела налаживаются. Я сняла их на полароид: сидя на диване, Патрик сжал коленку Эвелин, а она положила голову ему на плечо. Они целовались под висящей над входом в кухню омелой, и я охотно согласилась с мамой, что они — прекрасная пара. А потом ушла ненадолго в ванную: я так ревновала, что чуть не расплакалась.


        Глава 9
        В канун Нового года на нижнем этаже дома Саймонов полным ходом шла вечеринка. Мы с Саммер сидели наверху, в ее комнате. Она хмуро рассматривала мой наряд — блузку из искусственного атласа, подарок к рождеству от Эвелин и Патрика.
        — Тоска зеленая, Ари.
        Она полезла в шкаф и стала бросать на кровать вещи, пока не нашла нечто, на ее взгляд, подходящее — черную замшевую мини-юбку и топ-бюстье.
        — Не люблю критиковать, но обычно ты не отказываешься от моих советов. Просто хочу помочь.
        На ней самой тоже был топ-бюстье — розовый, украшенный цветочками лаванды, на поддерживающих грудь «косточках». Я не представляла, как в таком виде выйти из дома.
        — Не могу, Саммер. Это не для меня.
        — Ну, возможно, и так. Да, грудь у тебя несимметричная. Но это почти незаметно.
        Она снова отвернулась к шкафу, а я почувствовала, как кровь отливает у меня от лица. «Почти незаметно!» Но ведь она заметила. И Эвелин тоже. И бог знает кто еще.
        Захотелось плюнуть на все и уйти, но Саммер отвлекла меня, надев мне на шею жемчужное колье.
        — Вот. Модно и элегантно. Знаю, ты любишь вещи в консервативном стиле, Ари.
        «Вещи в консервативном стиле». Настроение мгновенно поднялось. Мне стало еще лучше, когда она заявила, что брюки мне великоваты, а туфли слишком скучные. Я вняла ее советам — в моде моя подруга разбиралась неплохо. Итак, когда я вышла из ванной, на мне была моя блузка, ее колье, замшевая юбка и черные лакированные лодочки, которые Саммер ни разу не надевала, потому что они ей были велики.
        Мы пробрались через толпу гостей на кухню.
        — Уже уходите?  — спросила Тина, не отходя от духовки.
        В доме изумительно вкусно пахло, а Тина выглядела уставшей.
        — За нами приехали,  — ответила Саммер.  — Вернусь не слишком поздно.
        Тина поджала губы и повернулась к столу. Сняв вощеную бумагу с уставленного фаршированными яйцами противня, она покачала головой:
        — Хорошо, Саммер, сегодня я тебя отпускаю. Но в следующий раз, когда у нас в доме будут гости или клиенты закажут банкет, я надеюсь на твою помощь.
        — Необязательно столько пахать,  — сказала Саммер.  — Папа зарабатывает кучу денег.
        Тина ровным кружком выкладывала яйца на блюдо.
        — Деньги тут ни при чем… У меня бизнес, и я за него отвечаю. Репутация, если ты понимаешь, о чем я…
        Они продолжали перебранку, пока на кухне не появился Джеф: гости желали знать, куда подевалась Тина. Та сказала, что будет через минуту, и оставила Саммер в покое.
        В машине мы уселись на заднее сиденье, Саммер вручила водителю листок с адресом ее парня. Когда Кейси присоединился к нам, мне пришлось пересесть вперед, но это к лучшему — в зеркальце пудреницы я увидела, что они тут же принялись целоваться и тискать друг друга. Саммер отбросила его руку, только когда он потянулся к ее груди.
        — Не сейчас,  — прошептала она.  — Нахал!
        Нахал? Такого она о нем не рассказывала… Однако долго размышлять об этом мне не пришлось: вскоре мы прибыли на Западную Двадцать третью улицу.
        Перед клубом Дэла собралось много машин и людей, так что водитель высадил нас довольно далеко. Саммер шла между мной и Кейси и приговаривала: «Потрясающе! Потрясающе!», а ее волосы ветром сдувало мне в лицо. Саммер была права: вид и в самом деле ошеломлял. В окнах двух нижних этажей вспыхивали огни, а на улице стояла длиннющая очередь. Обогнув ее, мы поймали на себе завистливые взгляды людей, оставшихся за барьером из бархатного каната.
        Вход был устроен не через переднюю дверь, которой мы с Ли воспользовались в прошлый раз, а сбоку. Мы дожидались Ли, чтобы она провела нас мимо грозного бритоголового вышибалы.
        — Как называется клуб?  — спросила Саммер.
        — «Cielo».  — Неожиданно рядом со мной возникла Ли.  — По-испански значит «небо».
        Название подходило как нельзя лучше. Перед тем как появилась Ли, я рассматривала остроконечную крышу здания, думая о том, что она едва не достает до луны. Интересно, видны ли в ясную ночь звезды через стеклянную крышу в мансарде Дэла?
        Ли что-то сказала охраннику, тот отступил в сторону и пропустил нас. Музыка играла так громко, что мои барабанные перепонки, казалось, вот-вот лопнут: ударные, синтезатор и голос певца с британским акцентом. В дымном воздухе пульсировали голубые и желтые огни, парни и девушки, подняв руки, отрывались на танцполе. Хорошо, что перед выходом из дома я догадалась проглотить таблетку от мигрени: от света и шума моя голова раскололась бы от боли.
        Мы с Саммер и Кейси пробрались через толпу вслед за Ли к барной стойке в форме полумесяца. Возле нее на высоких стульях, покрытых искусственными шкурами зебры, сидели люди. В баре горели свечи, на стене висело зеркало, три бармена разливали по бокалам «Столичную» и «Джонни Уокер».
        Ли что-то сказала одному из них. Я не расслышала, что именно, но через мгновение мы оказались позади барной стойки и вошли в темную комнату, судя по всему, офис, потому что там находился рабочий стол с телефоном. Перед нами стоял Дэл — в черных брюках и шелковой рубашке, три верхние пуговицы которой были расстегнуты.
        Он пожал руки Кейси и Саммер, поцеловал Ли, а затем меня, и я почувствовала его руку в самом низу спины, отчего по телу пробежала дрожь.
        — Только без алкоголя, пожалуйста,  — попросил он,  — а то у меня в первый же вечер отберут лицензию.
        Мы кивнули. Дэл сказал, что у него еще остались дела и он встретится с нами позже. Ли, Саммер, Кейси и я пошли обратно в клуб, где Кейси занял свободный стул у бара, потому что танцевать он не любил.
        В отличие от нас. Мы освободили себе место и танцевали под музыку «Wham!» и «Duran Duran», пока не заныли ноги. Тогда мы сняли туфли и принялись ими размахивать. Саммер то и дело бегала к Кейси, а мы с Ли оставались в толпе, чтобы не потерять место.
        Вдалеке я заметила Дэла, а потом и Рейчел, танцевавшую то с одним, то с другим мужчиной. В кожаных брюках и серебристом топе она смотрелась сногсшибательно. Я поймала ее взгляд, и она помахала мне рукой, тряхнув браслетами на запястье.
        — Кто это?  — спросила Саммер.
        От нее несло алкоголем. Я посмотрела на Кейси, который сидел у бара с бокалом руке, и догадалась, что он весь вечер подливал туда вовсе не пепси. Видимо, у него было поддельное удостоверение личности, и он делился напитками с Саммер. Плевать им на Дэла и его лицензию.
        — Мама Ли,  — бросила я.
        Она вытаращила глаза:
        — Ты шутишь!
        Мы танцевали и танцевали, а Саммер все так же отлучалась к Кейси и вскоре стала слишком часто заливаться смехом. До меня дошло — она пьяна. Потом нам надоело танцевать, мы пошли к бару и уселись рядом с Кейси.
        — Почему твой кузен назвал этот клуб «Cielo»?  — спросила Саммер, поддернув бюстье, которое начало сползать вниз.
        Ли потягивала похожий на «Розовую леди» безалкогольный коктейль с ломтиком апельсина на ободке бокала.
        — Его девушка из Испании. Это ее идея.
        Саммер кивнула и подкрасила губы, Ли съела апельсин, Кейси заказал следующий бокал, а для меня вечеринка была закончена. У Дэла есть девушка-испанка, а я — дура!
        — Эй!  — Саммер, перегнувшись через меня, потянула Ли за рукав.  — Ари тебе говорила, что я считала Дэла твоим парнем?
        Ли покачала головой. Последовавшие за этим слова Саммер были сказаны вовсе не со зла — наверное, она хотела проявить сочувствие и свои навыки психолога. Она выразила сожаление, что парень Ли погиб, потерять близкого человека в ужасной катастрофе — это такая трагедия, бла-бла-бла… Глаза у Саммер заблестели, щеки вспыхнули, и она никак не могла остановиться, пока Ли ее не перебила.
        — По-моему, алкоголя с тебя достаточно,  — заявила она.  — Если мне не изменяет память, мой кузен вежливо попросил вас не употреблять.
        Ли отвернулась и стала разглядывать толпу. Саммер немного притихла. Наверное, придумывала достойный ответ. Так делают люди в машине по пути домой с вечеринки, на которой их сильно обидели,  — мысленно перебирают бесчисленные варианты остроумных реплик.
        — Кто бы говорил!  — наконец буркнула она, и в это мгновение бюстье у нее съехало вниз.  — По крайней мере я сегодня не собираюсь везти своего парня домой.
        Ли побледнела, и мне показалось, что ее верхняя губа дрогнула.
        — Поправь топ,  — выдавила она.  — Ты ведь не хочешь, чтобы тебя приняли за шлюху?
        Лучше бы она этого не говорила. Ли ничего не знала о наклеенных на шкафчик презервативах и о надписи лаком для ногтей в школьном туалете. Однако Саммер об этом никогда не забывала, и теперь ее грудь от обиды заходила ходуном. Она вновь перегнулась через меня.
        — Это, конечно, не твое собачье дело, Ли… но я спала только с одним парнем. И я его не убивала.
        Я съежилась. Глаза Ли наполнились слезами. Она вскочила и пошла сквозь толпу к Рейчел, а Саммер бросила ей в спину:
        — Сука!
        Кейси накинул ей на плечи пальто.
        — Сейчас возьмем такси, да, Ари? Поехали отсюда,  — сказала Саммер.
        Я смотрела, как она одевается. Уходить не хотелось. Мне необходимо было найти Ли и убедиться, что с ней все в порядке. Саммер злилась, нервничала и считала, что я с ней солидарна. Я продолжала сидеть, пока она не застегнула пальто и не подняла глаза на меня.
        — Да, Ари?  — повторила она.  — Поехали отсюда.
        Я прикоснулась к колье, которое она мне дала.
        — Я пока не могу уйти, Саммер. Мне надо поговорить с Ли.
        У нее вытянулось лицо.
        — С Ли?! С какой стати тебе говорить с Ли после всего, что она сказала твоей подруге?
        «А разве ты ей ничего не наговорила?» — подумала я, но промолчала. Саммер и так уже была не на шутку расстроена.
        — Она тоже моя подруга. У меня ведь могут быть две подруги?
        Саммер захлопнула рот. Она выглядела так, словно я ее ударила.
        — Какие это две подруги? Твоя подруга — я. И нужда тебе всегда была только во мне.
        Я не знала, что ответить. На барной стойке лежала соломинка, я схватила ее и принялась гнуть. Теперь я понимала, почему Саммер ненавидела Ли с самого начала: Саммер важно знать, что она — моя единственная подруга. Она была права, когда сказала, что была нужна мне. Наверное, ей очень хотелось, чтобы в ней нуждались. Пожалуй, все этого хотят.
        — Я никогда тебя не бросала,  — продолжала Саммер, перекрикивая музыку.  — Когда я перешла в Холлистер… и завела там друзей… то не отвернулась от тебя. Не перестала с тобой дружить.
        Я кинула соломинку на стойку и взглянула на Саммер. Ее глаза блестели. Опять она была права. Она не бросила меня, как поступило бы большинство девчонок на ее месте. Пригласила меня на день рождения и не дала мне весь вечер просидеть в ванной комнате. Даже пошла со мной к гробу дядюшки Эдди и вложила мою благодарственную записку в его холодную руку.
        Выяснения отношений меня утомили. Оглушительно грохотала музыка, и мне уже хотелось сесть в такси и уехать домой, но я не могла так поступить с Ли.
        — Знаю,  — устало произнесла я и стиснула плечо Саммер.  — Просто хочу остаться подольше, вот и все. Сегодня же новогодняя ночь… а я — ты сама знаешь — никогда нигде не бываю.
        Саммер натянула розовые перчатки, презрительно скосив на меня ярко накрашенные глаза.
        — Почему ты не на моей стороне?
        — Нет ничьих сторон,  — ответила я. Оказывается, иметь двух подруг куда более сложно, чем я представляла.
        Она покачала головой:
        — Нам всегда приходится вставать на чью-то сторону, Ари. И я надеюсь, ты остаешься только потому, что сегодня новогодняя ночь.
        Я была уверена, мы обе знаем, что причина не в этом, но больше мы не говорили. Кейси попрощался со мной, и они с Саммер стали пробираться к ярко-красному знаку «Выход». Я осмотрела толпу и увидела Рейчел и Ли. Рейчел обняла дочь за плечи и повела прочь. Я смотрела им вслед, пока они не исчезли в мерцающем огнями море людей.
        Потом я увидела Дэла. Он здоровался за руку с мужчинами, целовал в щечку женщин, при этом каждую женщину он обнимал за талию. Этого было достаточно, чтобы мне захотелось поскорее очутиться дома, на Флэтбуш-авеню, доедать мамино печенье и ждать, когда на Таймс-сквер начнут спускать дурацкий шар.

        Не помню, как меня занесло на лестницу, ведущую в апартаменты Дэла. Я долго сидела одна в баре, наблюдая, как гости танцуют, и целуются, и смотрят друг другу в глаза. А на меня никто не обращал внимания. Никто, кроме неряшливого толстяка, вознамерившегося угостить меня коктейлем «Алабама сламмер».
        Я этого не заслуживала. Не заслуживала, чтобы меня клеил такой тип. У меня блестящие волосы, ухоженные брови, я стройная, и рост у меня выше среднего. Может, я и не такая сексуальная, как Саммер или девушка Дэла, экзотический образ которой я пыталась нарисовать в воображении последний час, но я лучше этого жирного придурка с тремя подбородками и дешевой серьгой в ухе.
        Оставив мысль найти Ли, я бросилась прочь. С трудом пробравшись сквозь толпу, я наконец толкнула какую-то дверь, через которую надеялась выйти на свежий воздух, к такси. Но очутилась на лестнице в вестибюле, к которому с улицы вел центральный вход.
        — Ничего, малышка,  — услышала я голос Рейчел.
        Они с Ли стояли на ступенях ниже, Ли уткнулась лицом в шею Рейчел, а та ее утешала. Они напомнили мне вдову с ребенком, которых выгнал на улицу жадный домовладелец. Вдвоем против целого мира.
        Я попыталась незаметно пройти мимо, но, услышав свое имя, обернулась. Они не двинулись с места, так и стояли обнявшись. Ли попросила прощения за то, что оставила меня одну.
        — Сейчас я вызову машину, и мы поедем по домам, Ари,  — сказала она.  — А ты, мам, возвращайся в клуб. Я испортила тебе праздник.
        Рейчел взяла в ладони лицо Ли.
        — Ничего ты не испортила, малышка.
        Но Ли продолжала настаивать.
        Рейчел ушла, и Ли посмотрела на меня.
        — Пойдем к Дэлу, от него позвоним.
        Мне не хотелось идти к Дэлу, в его мансарду с кирпичными стенами и стеклянной крышей, с чудесным видом на звездное небо. Нужно было быстрее забыть о нем. С чего вообще я решила, что такой парень, как Дэл, может заинтересоваться мной? Какая глупость! Скорее бы закончилась эта ночь.
        Сказать об этом Ли я не могла, и мы пошли. Она открыла красную дверь собственным ключом, сняла трубку с телефона, а я села на диван.
        В помещении не было перегородок между жилыми зонами. Я уставилась на кровать Дэла в дальнем конце мансарды — черную, лакированную, с зеркальным изголовьем и смятыми простынями, спадающими на деревянный пол. Через окно рядом с кроватью виднелись горгульи на соседнем здании. Или, возможно, драконы. Со своего места я не могла разобрать точно, подошла к окну и прижалась лбом к стеклу, но не увидела ни драконов, ни горгулий. Это были призрачные лица ангелов с щечками-яблочками и пухлыми, как у Эвелин, губками.
        Я осмотрела комнату. Сидя ко мне спиной, Ли разговаривала по телефону. У меня появился шанс пошпионить. Я потихоньку выдвинула ящик комода: там лежали сигареты и отделанные рюшками трусики, которые — я была в этом уверена — принадлежали испанке. Наверное, у нее ровные зубы, приятный акцент и абсолютно симметричные груди.
        — Скоро за нами приедут,  — сообщила Ли с другого конца мансарды.
        Я закрыла ящик.
        — Хорошо.
        Минуту спустя ладонь Ли легла на мою руку. Она опустилась на кровать, и я села рядом.
        Мне стало неудобно. Из головы никак не шла мысль, отчего здесь такие мятые простыни. Интересно, как бы я чувствовала себя, если бы рядом был Дэл, а не Ли?..
        — Послушай,  — начала она,  — мне нужно, чтобы ты кое-что знала.
        И она рассказала мне о своем парне. Он специализировался на зоологии, мечтал стать ветеринаром. Каждый раз, когда она приезжала к нему в Осуиго, он давал ей поводить свою машину для практики. И всегда все было в порядке. А когда в одну из суббот в декабре прошлого года они ехали к нему в общежитие после кино, машина заскользила на обледеневшей дороге. Он ударился грудью о приборную панель и умер до приезда «скорой помощи».
        — Повреждения внутренних органов,  — вздохнула Ли.  — Проклятый несчастный случай. В школе могут болтать что угодно, но это чистая правда.
        Я ей поверила. Вероятно, именно из-за сплетен Ли часто пропускала занятия. И ходила в одежде своего парня потому, что так ощущала его присутствие. Действительно, какой смысл красиво одеваться, если твой любимый больше никогда тебя не увидит?
        — Саммер понятия не имеет, о чем говорит,  — сказала Ли.  — Я его не убивала, это не моя вина. И я никогда с ним не спала, потому что боялась забеременеть. Боялась, что тогда он сбежит, исчезнет навсегда. Так случилось с моей мамой. Он был такой понимающий и терпеливый, но я все равно заставляла его ждать, и это оказалось самое ужасное решение в моей жизни. Второго шанса не будет. Не уверена, что мне вообще когда-нибудь кто-то понравится. Большинство парней — ничтожные лицемеры.
        Я закатила глаза:
        — Знаю. Раздают пустые комплименты…
        Ли пристально посмотрела на меня:
        — Ты Дэла имеешь в виду?
        Я пожала плечами. Мне совсем не хотелось себя выдавать, но слова сами сорвались с языка.
        Она откинулась назад, на смятые простыни, и сказала, что ей не следовало бы говорить о Дэле плохо, но придется, ведь я должна узнать правду. Он расстался со своей девушкой, и помирились они всего несколько дней назад.
        — Дэл свинья, Ари. Тебе он не нужен. Поверь мне.
        — Дэл?..  — Я не была уверена, что правильно расслышала слово.
        — …свинья,  — повторила она.  — Это мой кузен, и я люблю его, но он ужасный бабник. Постоянно обманывает свою девушку, водит сюда кого попало. Потаскушки — так их называет Идалис. Отвратительные шлюхи, которых по утрам вышвыривают на улицу.
        Кто такая эта Идалис? Я не могла поверить, что все, кого Дэл сюда приводил,  — потаскушки. Наверняка некоторые из них — обычные девчонки, которые думают, что нравятся ему. Перед глазами возникла неприятная картинка. Я вообразила, как симпатичная девушка на высоких каблуках, с размазанным по лицу макияжем, бредет по покрытому копотью тротуару после ночи, проведенной на этих соблазнительно мягких простынях. Елка, оставленная после праздника в мусорном ящике, или отслуживший свое ковер — такие сравнения пришли мне в голову.
        — Идалис?  — переспросила я.
        Ли кивнула:
        — Его девушка. Он даже не предохраняется. Два года назад подхватил венерическую болезнь, не знаю точно какую. Лечился пенициллином. Я слышала, как мама разговаривала об этом с дядей Стэном. Но ведь так можно и СПИД подцепить. Им болеют не только геи, но и такие неуемные гетеросексуалы, как Дэл. Когда ты спишь с одним человеком, ты спишь со всеми, с кем спит он…
        — Да,  — согласилась я.
        Нам рассказывали об этом на занятиях по половому воспитанию.
        Но я не была уверена, что все остальное тоже правда. Мне казалось, Ли пытается пощадить мои чувства. Как мама, когда одноклассница однажды не пригласила меня на день рождения. Помню, мама сказала тогда: «Сдалась тебе эта выскочка и ее чертов день рождения! Кто она такая? Насколько я знаю, ее папаша два года сидел в тюрьме за неуплату налогов».
        Но все же в глубине души я верила Ли. И чувствовала теперь облегчение, словно она отвела мою руку от симпатичного пса с острыми как бритва зубами, который мог изуродовать меня на всю оставшуюся жизнь.


        Глава 10
        После праздников я выкинула Дэла из головы и сосредоточилась на вещах более важных: на отметках, рисовании и подготовке к вступительному экзамену по толстому учебнику, купленному мамой в «Барнс энд Ноубл».
        В Холлистере мы обедали вдвоем с Саммер, без Ли — она упорно занимала место в противоположном конце кафетерия. Хотя на классном часе и на уроке рисования я с ней разговаривала. Я старалась уделять каждой из подруг побольше внимания, чтобы загладить случившееся в новогоднюю ночь. Представляла, что Саммер — это масло, а Ли — вода. Обе по-своему ценны, но смешать их невозможно.
        Первую субботу января я провела вместе с Саммер в гипермаркете «Блумингдейл», а вторую — с Ли в музее Гуггенхайма. Наследующий день Рейчел достала бесплатные билеты, и мы с Ли отправились на утренний спектакль «Кошек» в театр «Уинтер гарден». Я предупредила маму, чтобы не выдавала меня Саммер, если та позвонит.
        — Ох, Ариадна,  — усмехнулась мама,  — неужели это и вправду необходимо?
        — Однозначно, мам,  — ответила я.  — А то Саммер расстроится.
        — Скорее приревнует. Она не привыкла ни с кем тебя делить.
        Мама точно подметила. И 16 января, когда Эвелин выразила желание собрать семью на обед по случаю моего семнадцатилетия, я это учла и пригласила только Саммер. Она всегда приходила на мой день рождения, а Ли о нем не знала, так что я никого не обидела. По крайней мере так я думала.

        — Надеюсь, тебе понравится,  — сказала Саммер.
        Мы сидели на диване в гостиной Эвелин в ворохе разорванной упаковочной бумаги. Подарок Саммер я развернула последним. Мама с папой подарили мне колечко с гранатом, а Патрик и Эвелин — свитер из искусственной ангорской шерсти. Киран преподнес смешные бусы из сырых макарон, которые я не снимала весь день, чтобы его порадовать. Рожки свешивались с моей шеи, пока я открывала подарок Саммер — золотой кулон в виде сердца с гравировкой «Лучшая подруга». Она сказала, что я — ее самая лучшая подруга, и мне было очень приятно. Тина передала мне домашнее печенье, упакованное в изысканную коробочку с большим бантом и визиткой «БАНКЕТЫ ОТ ТИНЫ. РАССКАЖИ ДРУЗЬЯМ».
        Я положила карточку к себе в кошелек. Затем мы все уселись вокруг кухонного стола и пили чай с печеньем и тортом, купленным Эвелин в кондитерской «Каравелла». По бокам торт был украшен засахаренными маргаритками, а в середине — ванильное мороженое с шоколадной крошкой, и я подумала, что не одна Саммер сегодня постаралась сделать мне приятное.
        Эвелин была в превосходном настроении. Она еще больше похудела и выглядела замечательно. На обед она приготовила для нас салат, чесночный хлеб и лазанью — очень вкусную, хотя и из полуфабриката, что продают замороженными в коробках.
        — Попробуй печенюшку, Эвелин,  — предложила Саммер.
        Диверсия! Именно это слово пришло мне на ум. Эвелин на диете, а Саммер явно хочет, чтобы моя сестра оставалась такой же упитанной. Видимо, надеется завести шашни с Патриком. Тот сидел напротив меня и выглядел шикарно, как всегда: светлые волосы, большие ладони, размеру которых — я была уверена — соответствовали и все прочие части тела.
        — Не могу,  — ответила Эвелин.  — Слежу за весом.
        Саммер кивнула:
        — Заметно. Ты уже хорошо сбавила.
        Вот и славно. Наверное, я слишком мнительна. Саммер пошла в ванную, а папа с Патриком — в гостиную смотреть игру «Рэйнджерс» против «Брюинз». Эвелин ела яблоко, и я гордилась ею — она старалась не нарушать диету. Вот бы ей похудеть так, чтобы влезть в свои старые школьные вещи, сложенные у нас в подвале: топики, и платье — подделка под Диану фон Фюрстенберг, и джинсы «Джордаш», которые мама терпеть не могла: «Они такие узкие, что весь срам видно. Когда-нибудь, Эвелин, ты заработаешь себе молочницу, достойную описания в медицинских журналах».
        Молочницу Эвелин не подхватила. А те джинсы уже лет десять как вышли из моды. Но все равно было бы здорово, если бы сестра в них влезла — глядишь, родители купили бы ей новый гардероб на часть оставленных дядюшкой Эдди денег. Тогда, наверное, у нее хватило бы смелости пойти на курсы, где ее научили бы готовить, а не заказывать еду по телефону.
        Прикончив второй кусок торта, мама взялась за сигарету. Просить ее не курить и не есть слишком много — тратить слова впустую.
        — Эвелин,  — сказала она,  — знаешь, а твоя сестра снова в списке отличников.
        Я замерла. Ну зачем, зачем, зачем она это делает? Эвелин покачала головой, а мама щелкнула зажигалкой и сквозь неровный, зловещий дым продолжала хвастать моими высокими отметками по математике и английскому. Когда дело дошло до рисования, мне вдруг пришла в голову мысль, что сейчас она испытает «организм».
        — На родительском собрании,  — она театрально взмахнула рукой с зажатой между пальцами сигаретой,  — учитель сказал, что Ари очень талантлива и что у нее не будет абсолютно никаких проблем с поступлением в Парсонс. Абсолютно никаких проблем.
        Абсолютно. Никаких. Проблем. Именно так она и заявила. Как может образованный человек быть таким нечутким? Неужели она забыла, что нам нужно заботиться об Эвелин, а говорить о моих хороших отметках и талантах — то же самое, что упорно называть ее тупой жирной коровой?
        — Здорово,  — отозвалась Эвелин с неловкой улыбкой, с какой обычно люди смотрят на страшненького младенца: «Какой симпатяшка. Просто прелесть. (Никогда не видел никого омерзительнее, но нужно улыбнуться и пощекотать уродца, чтобы не прослыть невежей.)».
        Я изо всех сил пыталась придумать, как сменить тему, когда вернулась Саммер, а Киран вспомнил о новом наборе гоночных машин.
        — Пойдем, поиграешь со мной, тетя Ари,  — канючил он, дергая меня за рукав.
        — Не сейчас — ответила я.  — Видишь, мы разговариваем.
        Но Киран не отставал. Прильнул ко мне. Захныкал. Принялся дергать за бусы из макарон.
        — Оставь в покое тетю Ари,  — попросила Эвелин.  — Потом поиграем.
        Тут и случилось самое худшее. Одно из мгновений, которые заставляют тебя вновь и вновь вспоминать мельчайшие подробности, чтобы определить секунду, когда ты мог предотвратить произошедшее. «Если бы я не сидела в мокром купальнике, то не застудила бы почки. Если бы я не натерла воском пол, бедный дедушка не поскользнулся бы и не сломал шею». Так вот, если бы я пошла играть с Кираном в машинки, он не выдал бы Эвелин:
        — Я с тобой не играю! Тетя Ари лучше тебя!
        Все замолчали. В гостиной папа кричал что-то про пенальти. Низким, хриплым голосом, каким она разговаривала со своими учениками, мама велела Кирану идти к себе. Заметив угрожающую гримасу на ее лице, тот мигом улизнул из кухни.
        Что за капризный ребенок! Весь в мать. Но сейчас это не имело значения. Главное — Эвелин. Прошлым летом я запретила Кирану так говорить, хотя не была уверена, что он все понял, просто дождалась, пока он уснет в своей постели с кощунственной символикой «Нью-Инглэнд пэтриотс».
        — Он не хотел, Эвелин,  — сказала мама.  — Дети всегда говорят глупости.
        Пальцы Эвелин дрожали, когда она убирала со стола посуду. Мама жестом велела нам с Саммер идти в гостиную.
        Мы досматривали матч с папой и Патриком, в соответствующих местах Саммер то ликовала, то неодобрительно фыркала. У меня же в голове крутились более важные мысли: например, что Эвелин, наверное, меня ненавидит и что перед левым глазом уже поплыла пелена, а таблетки от мигрени остались дома.

        В следующую субботу во второй половине дня я сидела в своей студии и карандашом из шкатулки кедрового дерева, подаренной мне Саммер, рисовала руки. Мужскую и женскую, переплетенные между собой. Мужская была грубая, с венами, протянувшимися, как прожилки листа, от запястья к пальцам, а женская — изящная и гладкая, словно выточенная из слоновой кости.
        — Как красиво!  — раздался мамин голос.
        Я вздрогнула. Глядя на рисунок, я думала о том, как это романтично — чувствовать свою ладонь в сильной руке, представляла, как мужские пальцы переплетаются с моими.
        Каждый день всю последнюю неделю Кейси на своем «БМВ» приезжал в школу за Саммер. Они соединяли руки замком и целовались, а потом Саммер махала мне из окна его машины.
        Мне становилось плохо. Впрочем, я ни за что не призналась бы Саммер, что умираю от зависти и мечтаю о том, чтобы шикарный парень умчал меня из школы на глазах у восхищенных одноклассников. Я даже не могла пожаловаться, что мне приходится одной возвращаться домой на метро. Саммер сама злилась на меня из-за Ли, но это другое дело. Парней-то девушки всегда ставят на первое место. Это правило действует для всех женщин.
        — Решила поупражняться,  — сказала я маме.  — Конечности у меня всегда выходят отвратительно.
        Она подошла ко мне сзади.
        — Наоборот. Они выходят у тебя замечательно.
        Я так не считала. Перевернула страницу в альбоме, а мама заговорила о Куинсе. Она сказала, что Эвелин просто необходимо отдохнуть от детей, Патрик сегодня вечером хочет сводить ее куда-нибудь, и кто-то должен присмотреть за мальчиками.
        Я обрадовалась, что случившееся в день моего рождения забыто, я прощена, а Эвелин ждет моей помощи.
        — Когда поедем?
        — Понимаешь ли…  — начала мама, присаживаясь на стул.
        Она явно собиралась сказать мне нечто важное и подыскивала правильные слова. Точно так же несколько лет назад она объясняла, что скоро ко мне каждый месяц будут приходить «гости».
        Мама обвела взглядом комнату, будто самые походящие слова написаны на занавесках или на стенах.
        — Видишь ли, в чем дело…
        «Видишь ли, в чем дело…» Этой фразой мама всегда начинала неприятный разговор. Ее она произнесла, когда умерла папина мать. А сейчас с ее помощью она сообщила об их с Патриком решении: мне пока не стоит ездить в Куинс.
        Конечно, мама имела в виду не весь Куинс. Не стадион «Ши» и не Флашинг-Медоуз-парк. Просто это было лучше, чем заявить в лоб, что в доме Патрика и Эвелин я больше не желанный гость.
        — Они что, не хотят меня видеть?  — изумилась я.  — Ты что, шутишь? Я так им всегда помогала…
        — Конечно, помогала!  — Мама пыталась меня подбодрить.  — Но ты ведь понимаешь, Эвелин в таком состоянии… Мы ведь желаем ей добра… да, Ариадна?
        Она говорила так, словно я избалованная неженка, поэтому ей приходится притворяться, что все в порядке, чтобы я невзначай не расплакалась. Возможно, она была права. В висках застучало, и я едва не разревелась. «Мы желаем ей добра». Мы — это, разумеется, мама и Патрик. Ясное дело, ради Эвелин он легко пожертвует мной. Она его жена и мать его детей. Пусть я очень хорошая девочка и прекрасно готовлю, но меня не жалко.


        Глава 11
        В снегопад в Холлистере очень неохотно отменяли занятия. В этом я убедилась спустя два дня, когда наутро после ночного бурана мамину школу закрыли, а мою нет.
        Мама посыпала солью крыльцо, пока я в прихожей натягивала сапоги. Подъехал «мерседес» Джефа, и я поскорее завязала на шее шарф, но вдруг заметила, что Джеф направляется к маме.
        Зачем? За наружными створками входной двери их голоса звучали невнятно. При моем появлении они тотчас умолкли и уставились на меня: я была там явно лишняя.
        В машине на переднем сиденье в пушистой розовой шапочке с довольным видом сидела Саммер. Как же она меня бесила! Она из тех, кто идет по жизни легко, словно танцуя. А я бесплатно меняла подгузники и нянчила племянников, и ко мне все равно относились не лучше, чем к наемной работнице.
        — Зубришь?  — спросила Саммер, указав на книгу в меня в руках.
        Я кивнула.
        — А ты? У тебя есть такой учебник?
        — Мне он не нужен,  — ответила она и постучала пальцем по лбу.  — У меня все здесь.
        И это тоже меня взбесило. Конечно, зачем ей книга, ведь она никогда не готовится к экзаменам. Я знала, она собирается пройти тест, даже не открыв учебник и не посетив ни одного из тех скучных подготовительных занятий, что идут с утра по субботам. При всем при этом она получит шикарные оценки, поступит в УКЛА, где прекрасно вольется в компанию блондинистых серфингисток и гламурных голливудских типов и навсегда забудет обо мне.
        «Отлично, Саммер,  — думала я.  — Дуй в Калифорнию. А я останусь здесь, как бедная одинокая святая Анна на нашей лужайке. Она стареет, краска на ее лице растрескивается, и никому, кроме меня, нет до нее дела».
        — Отец дает твоей маме телефоны психиатров в Куинсе.  — Саммер указала на Джефа и маму.  — Она вчера звонила. Я так понимаю, у Эвелин опять проблемы?
        Я ничего не знала о вчерашнем звонке. Видимо, мама разговаривала из прачечной — о том, что не предназначалось для моих ушей, она с Патриком тоже шушукалась оттуда, особенно теперь, когда меня изгнали из круга приближенных.
        — Да,  — ответила я,  — опять.
        Саммер потянулась назад и сжала мою руку.
        — Ари, ты не виновата в том, что сказал твой племянник.
        Разве? Все же мне слегка полегчало — ровно до тех пор, пока за Саммер не приехал Кейси и она не помчалась к нему навстречу с развевающимися волосами. Они переплели руки и поцеловались, я отправилась домой на метро.
        На следующий день на классном часу я рисовала в альбоме, когда кто-то похлопал меня по плечу и я услышала хрипловатый голос:
        — Что с тобой? Ты какая-то грустная.
        Я не стала скрывать от Ли правду. Рассказала все об Эвелин и Патрике, и она внимательно выслушала, а потом пригласила меня на очередное мероприятие — на этот раз в театре, где мы смотрели «Кошек».
        — Тебе нужно развеяться, Ари. Это будет прощальная вечеринка одного из актеров. Мама занимается организацией. Изначально все планировалось на пятницу, но, возможно, придется отложить — доставщик блюд, которого она наняла, только что прислал отказ.
        Я вспомнила о визитке Тины «Расскажи друзьям», достала ее из кошелька и отдала Ли.
        — Знаю, вы с Саммер не ладите, но ее мать занимается обслуживанием банкетов, у нее очень надежная фирма.
        Ли пожала плечами:
        — Мы уже готовы нанять кого угодно, хоть массового убийцу…
        Лучше бы они наняли этого убийцу. Поздно вечером, почти ночью, когда я на кухне готовилась к экзамену, а родители спали, раздался телефонный звонок: Саммер была недовольна, что Рейчел пригласила Тину обслуживать вечеринку.
        — Ты что, дебилка?  — кричала она.
        «Дебилка». Это было еще хуже, чем назвать Дэла индейцем.
        — Я…  — Я в растерянности подбирала слова, но она оборвала меня:
        — Ты дебилка, если ждешь, что я стану прислуживать Ли Эллис, словно какая-то официантка из Пуэрто-Рико.
        Если она собирается стать психиатром, то ей не помешает пройти курсы уважения к этническим группам и инвалидам. К тому же я вовсе не хотела заставлять ее работать официанткой.
        — Саммер…
        — Ари,  — перебила она,  — как ты можешь связываться с теми, кто унижает твою лучшую подругу, называя ее непечатными словами, которые произносят только вульгарные люди!
        — Ли — не вульгарная,  — возразила я.
        На кухню спустились мама с папой, с растрепанными волосами и перепуганными лицами — они всегда так реагировали на поздние звонки. Я вдруг подумала, что мама, возможно, права — Саммер не хочет ни с кем меня делить. Она бы предпочла, чтобы пятничные вечера я просиживала дома, а она бы тем временем ходила по свиданиям и тусовкам.
        Саммер сообщила, что у них с Кейси есть планы на пятницу, и она не собирается в «Уинтер гарден», как бы Тина ее ни уговаривала, а завтра в школу мне придется ехать самой.
        — Отцу я сказала, что ты заболела,  — заявила она.  — Я пока даже видеть тебя не хочу. Он думает, ты будешь сидеть дома до конца недели, и не дай бог узнает, что это не так,  — я вообще разговаривать с тобой перестану.
        Послышались гудки. Я повесила трубку. Родители не сводили с меня глаз, и я знала, о чем они думают: это Патрик? Что-то случилось, и скоро нам придется навещать Эвелин в Пресвитерианской больнице?
        Оба с облегчением вздохнули, узнав, что это лишь Саммер. Папа пошел наверх, а мама села напротив, закурила и спросила, зачем звонила Саммер. И я все ей выложила.
        — Так,  — произнесла мама.  — Позвоню-ка я Джефу и скажу, что ты прекрасно себя чувствуешь.
        — Пожалуйста, не вмешивайся,  — попросила я.
        Услышав имя Джефа, я вспомнила об Эвелин и спросила, что происходит.
        Мама вздохнула:
        — Эвелин опять ходит к психиатру. Но тебя это не должно волновать.
        — Еще как должно. Меня не хотят видеть в доме собственной сестры.
        Она открыла окно рядом со столом и стряхнула пепел. На ветру разлетелись и мгновенно погасли яркие искры.
        — Это ненадолго, Ариадна. Эвелин сейчас так слаба, да к тому же завидует… Ты ведь знаешь, какие глупости она выдает.
        Я почувствовала себя виноватой: не все, что выдает Эвелин, глупости, и мама прекрасно об этом знает. Но завидовать мне у Эвелин нет причин. Она — обладательница уточенных черт лица, и зеленых глаз, и красавца мужа, который по ночам в спальне заставляет ее ахать и стонать.
        — Почему она так себя ведет?
        Мама пожала плечами:
        — Часто люди сами не знают, чего им надо.

* * *
        В пятницу вечером Ли прислала за мной машину. В театре «Уинтер гарден» я решила обо всем забыть. Заставила себя простить Патрику то, что он не хочет видеть меня в Куинсе. Я была уверена — это ненадолго. Новый психиатр, возможно, пропишет Эвелин какое-нибудь современное средство, и вскоре она снова станет покупать мне печенье в кондитерской «Миссис Филдз». В общем, сегодня я собиралась хорошенько повеселиться, шикарно провести время в компании с интересными актерами, поедая Тинины фаршированные яйца.
        Этот настрой не продержался и пяти минут. Ли встретила меня у входа, мы прошли сквозь пустые ряды сидений за огромный красный занавес. Тут я услышала музыку, голоса и увидела Саммер.
        Поджав губы и еле переставляя ноги, она раскладывала по тарелкам канапе с трюфелями — жалкое зрелище. Рейчел резким, снисходительным тоном отдавала ей приказания, и я знала почему. Это из-за Саммер ее детка плакала в новогоднюю ночь, и теперь пришел час расплаты.
        — Саммер,  — сказала Рейчел, возвышаясь над ней в туфлях на серебряных шпильках и в подходящем по цвету платье,  — я плачу не за то, чтобы на моей вечеринке мелькала недовольная физиономия. Будь любезна, улыбайся. И вытри на сцене справа. Гости уже подшофе и проливают напитки.
        Саммер покрутила головой по сторонам:
        — Где справа?
        Кто-то рассмеялся. Рейчел подхватила смех, будто все обязаны понимать сценические термины.
        — Справа на сцене. Там справа, здесь слева. Неужели не ясно?
        Саммер схватила салфетки и принялась тереть пол. У меня сжалось сердце. Рейчел вела себя так, словно она королевская особа, а Саммер — крестьянка. Для Тины имеет значение только ее бизнес. «У меня репутация, если ты понимаешь, о чем я». Главное, чтобы Саммер вела себя учтиво, остальное — не важно. Хорошо, что я догадалась прихватить с собой лекарство — у меня разболелась голова. Я нашла туалет и проглотила две таблетки, запив их водой из-под крана.
        Когда я вышла, у двери стояла Ли.
        — Потерялся мой браслет,  — сообщила она.
        Меня бросило в пот. Захотелось вернуться домой, потому что во всем этом была виновата я. Но уйти я не могла. Из-за пропажи браслета Ли началась паника.
        Мы искали его повсюду: за кулисами, на сцене, осмотрели каждый ряд в зале. Когда добрались до фойе, к нам подошла Рейчел и спросила, где мы ходим.
        — Браслет куда-то запропастился,  — сказала Ли и разрыдалась.
        Я подумала, что ей давно следовало отнести браслет к ювелиру, как советовал Дэл.
        — Его здесь нет, детка,  — сказала Рейчел после того, как мы обыскали все по второму кругу, а потом пошли за кулисы, где к поискам присоединились остальные. В конце концов Тина попросила Ли не беспокоиться: если браслет в помещении, они с Саммер обязательно найдут его во время уборки.
        Ли метнула взгляд на Саммер, стоящую на сцене слева с блюдом сырных пончиков в руках. Она явно подслушивала наш разговор. Губы у Ли дрожали, когда она спросила Тину, кивнув головой в сторону Саммер:
        — А что, если его найдет она?
        — Моя дочь? Разумеется, она его отдаст. А в чем дело?
        История была слишком длинной для пересказа, и в любом случае нам не хотелось делиться с Тиной отвратительными подробностями. Ли пожала плечами, и Рейчел заявила, что им нужно возвращаться домой, но Ли покачала головой:
        — Я постоянно порчу тебе праздник, мама. Оставайся. Мы ненадолго заедем к дяде Стэну. Мне нужно в ванную.
        Она ушла, а я бросилась через сцену к Саммер, склонившейся над столом и пополняющей свой поднос.
        — Саммер, ты ведь скажешь Ли, если найдешь браслет, да? По-моему, он принадлежал ее парню и очень ей дорог.
        Она выпрямилась и уперла руку в бок.
        — Конечно, Ари. За кого ты меня принимаешь?
        Спустя пару минут мы уже ехали в машине. Ли вытирала слезы, а у меня из головы все никак не шли мысли о Саммер. Всю дорогу, пока шофер вез нас до Верхнего Ист-Сайда, я молчала. Дядя Ли в костюме, сияя улыбкой, встретил нас в фойе своего роскошного пентхауса. Я назвала его «мистер Эллис», он не возражал.
        — Блейк дома?  — спросила Ли.
        — Он занимается,  — ответил мистер Эллис.
        Она состроила кислую мину:
        — Ему нужно отдохнуть.
        — Не вылететь из списка лучших студентов — вот что ему нужно. Кое с кем я уже хлебнул достаточно неприятностей. Блейк знает об этом и не разочарует меня.
        Он явно имел в виду Дэла. Я вспомнила о драке со студентом-технарем, об исключении из колледжа, о венерической болезни. И об Эвелин. Наверное, у нас с Блейком есть что-то общее. Мы оба расплачивались за то, чего не совершали.
        — Куда это вы так поздно, дядя Стэн?  — спросила Ли, и он буркнул что-то насчет работы.
        Двери лифта закрылись, Ли провела меня на кухню, села у стола и заговорила сдавленным от отчаяния голосом:
        — Этот браслет принадлежал моему парню. Клянусь, я не буду жить…
        — Прекрати, Ли,  — произнес кто-то позади меня. Я обернулась и увидела молодого человека.  — Не смей так говорить.
        — Не могу, Блейк,  — сказала она, слезы закапали из ее глаз.
        Он сел рядом с ней. «Неужели это и есть тот самый зубрила Блейк?» — подумала я, потому что он вовсе не выглядел ботаником. Он был среднего роста, в джинсах и футболке, мускулы почти как у Патрика, на голове — копна темных, торчащих ежиком волос, а глаза голубые, гораздо ярче моих.
        — Полегчало?  — спросил он, когда Ли перестала плакать, и мне захотелось, чтобы он сказал что-нибудь еще — такой приятный у него был голос.
        Ли кивнула и ушла в ванную. Мы остались один на один.
        — Блейк Эллис,  — представился он и протянул через стол руку. На лице заиграла улыбка, как из рекламы зубной пасты «Колгейт».  — Прошу прощения, семейные неурядицы.
        Два крупных передних зуба странным образом придавали его лицу привлекательность. Внезапно я смутилась, вспомнив о своих небезупречных зубах. Хотя какая разница? Блейк наверняка не лучше Дэла, и вряд ли у меня будет шанс стать его девушкой. Я пожала ему руку и улыбнулась в ответ.

* * *
        Мама меня не послушала, тайком позвонила Джефу и сообщила, что я здорова. В итоге наутро в понедельник мы с Саммер сидели на диване в нашей гостиной. Перед нами, скрестив на груди руки, стояла мама, а Джеф советовал уладить ссору по-взрослому.
        Мне очень хотелось все уладить. Но Саммер решила всех перехитрить. Сделала вид, что понимает — я дала Ли ее визитку, только чтобы помочь Тине. Затем крепко обняла меня, и это было самое ужасное. Хуже, чем воздушный поцелуй или фраза «пообедаем вместе как-нибудь».
        Потом в Холлистере, проходя через железные ворота, я вспомнила о браслете Ли и спросила Саммер, нашла ли она его. Она посмотрела на меня с отвращением, как на комок жвачки, прилепившийся к подошве туфельки «Гуччи».
        — О чем ты, Ари? Что я должна была найти?
        — Браслет Ли.
        — Ах, это.  — Она достала пудреницу и внимательно изучала блеск на губах. Мы успели пройти в здание и миновать памятную доску Фредерика Смита Холлистера.  — Мы его не нашли. Обыскали весь театр. Наверное, Ли потеряла его в другом месте.
        — Ты уверена?
        Саммер захлопнула пудреницу и остановилась. Мы стояли у шкафчиков посреди шумной толпы учеников.
        — Да, я уверена,  — отчеканила она, сверкая глазами.  — Ты вообще о чем?
        У нее был такой оскорбленный вид, что я почувствовала себя виноватой. Наверное, она права — мы знакомы столько лет, я знаю все ее слабости, но обвинить ее в краже браслета погибшего парня я не могла.
        — Ни о чем,  — ответила я и пошла в класс.
        Несколькими днями позже мы с Ли обедали в кафетерии. Саммер отправилась к подружке есть пиццу. Меня не пригласили.
        — Ты уверена, что Саммер не спрятала мой браслет?  — спросила Ли.
        — Абсолютно,  — ответила я.  — Да, иногда она бывает невыносимой. Но в глубине души Саммер хороший человек. Она бы никогда так не поступила.
        Ли тяжело вздохнула:
        — Значит, браслет пропал, и мне придется с этим смириться.
        Она вдруг заговорила о Калифорнии, и я чуть не поперхнулась сандвичем.
        — Ты уезжаешь?  — удивленно спросила я. Видимо, такова моя судьба — всегда оставаться в одиночестве.
        Ли кивнула и рассказала, что ее дядя владеет кондоминиумом в городке под названием Брентвуд, и в июне они с Рейчел планируют туда переехать. Тетя близкого друга мистера Эллиса работает директором частной школы, куда Ли примут в выпускной класс, а один приятель — кинопродюсер — обещал устроить Рейчел гримером в «Уорнер бразерс».
        — Мне нужно сменить обстановку,  — добавила Ли, и я заметила, что сегодня на ней нет ничего с логотипом «SUNY Oswego» — хороший знак. Я улыбнулась, а она сказала, что собирается учиться в УКЛА, потому что ее семья делает туда пожертвования и она в любом случае поступит.
        УКЛА. Ну конечно. Я представляла себе этот университет среди пальм, в цементе выбиты имена знаменитостей. Огромный магнит, к которому тянуло моих подруг. Однако я не стала выражать недовольство, потому что Ли выглядела счастливой. К тому же она сменила тему, осведомившись, в каком колледже собираюсь учиться я.
        Я ляпнула про Парсонс, и это прозвучало уныло. Наверное, потому, что меня не интересовал ни Брентвуд, ни любое другое место. Я не хотела уезжать далеко от родителей и не могла бросить Патрика и Эвелин с мальчиками, даже если они больше никогда не пожелают меня видеть.
        — У дяди Стэна есть знакомые в школе Парсонс,  — сообщила Ли.  — Он тебе поможет. Хочешь учиться изобразительному искусству?
        — Вроде того. Я хочу стать учителем рисования. Но ты-то будешь настоящей художницей, так?
        — Нет,  — ответила она.  — Искусство — это личное.
        С этим я была согласна. Искусство — это личное, мне всегда хотелось скрыть свои работы от мира, как новорожденного младенца, ведь никто и никогда не полюбит их больше, чем я. Ли принялась рассказывать что-то о получении степени магистра и кандидата наук и предположила, что я буду преподавать изобразительное искусство в колледже.
        — Идалис планирует стать преподавателем. А ты куда умней ее, Ари.
        Я не сразу поняла, о ком она говорит. Она напомнила: Идалис, Двадцать третья улица, потаскушки в кровати Дэла… По словам Ли, Идалис вот-вот получит степень магистра наук по испанской литературе. Осенью она собирается в аспирантуру, и я могу встретиться с ней и поговорить, если приду в субботу на ужин к мистеру Эллису.
        — Приходи, Ари,  — попросила Ли.  — Без тебя будет скучно. Там будет Дэл, но какая разница? Тебе ведь он не нужен.
        Нет, конечно. Может, только самую чуточку. Но ведь Дэл — свинья. Поэтому я стала думать о другом: о синих глазах, улыбке почти как из рекламы, приятном голосе, от которого по коже пробежали мурашки. Возможность встретиться на ужине с Блейком заставила меня принять предложение Ли.


        Глава 12
        Идалис Гузман была старше Дэла. За ужином из четырех блюд в пентхаусе мистера Эллиса мне удалось выяснить, что ей двадцать шесть, она из Венесуэлы и в отношении Дэла у нее нет серьезных намерений.
        — Я не могу за него выйти,  — произнесла она на безупречном английском с акцентом, который был еще приятнее, чем я думала.  — Тогда меня бы звали Идалис Эллис.
        Волосы ее напоминали о Рапунцель: темно-медовые, блестящие, стильно уложенные, длиной до талии. Не такие, как у неухоженных женщин в дневных телешоу, где им чекрыжат косы и меняют имидж. Лицо особой красотой не отличалось, но макияж, нанесенный умелой рукой, компенсировал недостатки. В элегантной одежде и с дорогими украшениями, она держалась как важная персона.
        — Если хочешь преподавать,  — сказала она, когда мы принялись за невиданное мной доселе блюдо — пассерованный лук-порей,  — университет — самое то. Хорошая зарплата, гибкий график, так что и на семью время останется. Будешь иметь все сразу.
        Хорошо бы иметь все сразу. Я представила себя в роли преподавателя: я в аудитории читаю лекцию о Пикассо жаждущим знаний первокурсникам. Потом спешу в Бруклин, в один из элегантных домов в районе Парк-Слоуп, который с моей зарплатой будет мне вполне по карману. А дома у дверей меня встречают любящие дети, такие же симпатичные, как их отец.
        Эта мысль взволновала меня и обнадежила, я перевела взгляд с Идалис на Блейка. Он сидел напротив, не притронувшись к еде, и его глаза напомнили мне о мраморном шарике из моего детства. У меня было много других камней, но этот я любила больше всех — просвечивающий, с блестящей зеленовато-голубой прожилкой. Я часто любовалась, как она искрится на солнце. Затем камушек куда-то пропал. Мама водила меня в «Вулвортс» поискать замену, но я даже не стала особо приглядываться, потому что знала — такая красота встречается только однажды.
        — Тебе не стоит намазывать масло на хлеб, Стэн,  — сказала Рейчел, когда подали основное блюдо.  — И не спеши так. Ты ешь слишком быстро.
        Мистер Эллис сидел во главе стола. Разделываясь с куском говядины, он раздраженно ответил:
        — Я тороплюсь, Рейчел. У меня встреча с клиентом.
        Идалис усмехнулась:
        — С клиентом, как же! Подозреваю, у вас на Манхэттене полно женщин. Послушайте лучше сестру, если не хотите заработать еще один инфаркт.
        — Это было три года назад,  — ответил он.  — И больше не повторится.
        Перед десертом он все еще казался недовольным, как и Блейк. Я была наверху в туалете, когда услышала в коридоре их с Дэлом голоса и прижала ухо к двери.
        — Попроси свою подругу придержать язык,  — бросил Блейк.
        Дэл хохотнул:
        — А что? Разве она не права? У папули есть квартира, куда он водит баб. Он может сколько угодно притворяться, что ему дорога память о мамуле, но это лицемерная чушь.
        Папуля и мамуля. Мне снова вспомнился Элвис, хоть речь Дэла и Блейка не отличалась от речи коренных ньюйоркцев. Блейк обвинил Дэла в неуважении к отцу, тот ответил, что отец держит Блейка на коротком поводке, и заговорил о какой-то девушке из Джорджии.
        — У тебя еще хватает наглости критиковать Идалис?!  — возмутился Дэл.  — Крашеная блондинистая замарашка, которую ты трахал два года подряд, ей в подметки не годится!
        Пахнет скандалом! Но как же интересно… Из вежливости следовало бы включить воду и заглушить разговор, но я умирала от любопытства — ужасно хотелось узнать, что будет дальше.
        — Оставь ее в покое!  — вскипел Блейк.
        — Это еще почему? Она бросает тебя без объяснений — исчезает, даже не позвонив,  — а ты все равно ее защищаешь? Как трогательно, Блейк! Жизнь продолжается. Выкинь из головы эту курицу, будь мужчиной, черт тебя дери!
        На этом все закончилось. Я услышала шаги на лестнице, вымыла руки и присоединилась к остальным в столовой. Одна из горничных разливала по чашкам кофе, а вторая обжигала на горелке крем-брюле.
        Блейк так ни к чему и не притронулся. Дэл съел его десерт и осушил две чашки кофе, а я тем временем сравнивала его с братом. Они были одного роста, темноволосые. Дэл — компанейский парень, пижон, а Блейк — тихоня, и одежду носил обычную. Он был не так красив, как отец, но много лучше Дэла. Нос прямой, шрама на губе нет. Никаких дефектов, к которым могла бы придраться Саммер.
        — Что случилось?  — спросила Ли у Блейка, когда мы с ней и Рейчел одевались в фойе.
        Блейк покачал головой, она потрепала его по щеке, попросила не унывать и предложила поехать завтра в Рокфеллер-центр кататься на коньках.
        — Обожаю Рокфеллер-центр,  — ввернула я и сама поразилась своей наглости: откровенно напрашиваться на приглашение, забыв даже о назначенной на понедельник контрольной по химии.
        От химии мой мозг впадал в ступор. Мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы не вылететь из списка отличников, так что завтра я собиралась корпеть над учебниками, но Блейк нуждался в утешении, а для меня это был хороший предлог еще раз увидеть его.
        — Ты тоже хочешь пойти, Ари?  — спросила Ли.
        «Больше всего на свете». Я кивнула, и Ли сказала Блейку, что мы встретимся с ним в полдень.
        В машине, указав на меня, Рейчел произнесла:
        — Блейк будет ей отличной парой.
        Я смутилась: мои мысли были прозрачны. Однако Рейчел, похоже, считала, что додумалась до этого сама.
        Ли насупилась и поджала губы:
        — Ари не нужны твои советы. Она сама решит, с кем ей встречаться.
        — Послушай, Ли,  — спокойно сказала Рейчел, гладя волосы дочери.  — Вы все трое можете быть друзьями. Я уверена, Ари хочет дружить с тобой и Блейком.
        «Вот именно,  — подумала я.  — Хочу дружить с вами обоими. И мне еще как нужны советы Рейчел, так что заткнись, Ли».
        Рейчел повернулась ко мне и заговорила, как болтливая сваха:
        — Блейк хороший парень, Ари. Он не бегает за юбками, как Дэл. К тому же он умница. Учится на втором курсе в Нью-Йоркском университете.
        — Ему девятнадцать?  — спросила я.
        — Двадцать,  — сообщила Ли.
        Значит, Блейк поступил в университет не сразу? Он из тех, кто предпочитает попутешествовать по Европе? Но Ли пояснила, что в восемь лет он сломал ногу и ему пришлось остаться на второй год в третьем классе — его школе семья Эллис не делала пожертвований. Я удивилась, что такие места еще существуют.
        — Ногу ему сломал Дэл,  — сказала Рейчел.
        Ли пихнула ее.
        — Не говори так, мамуля.
        — А разве я не права?  — спросила Рейчел и посмотрела на меня.  — Это случилось сразу после того, как умерла их мать. Они подрались, и Дэл столкнул Блейка с лестницы. Вот такой у него норов.
        Ли попросила водителя включить радио, и мы все замолчали. Сначала водитель высадил Ли и Рейчел у их дома, а потом повез меня.
        Мама ждала меня в гостиной. На журнальном столике стояла тарелка с сандвичами и теплое молоко. Мы сели на диван, и я рассказала про крем-брюле, описала все четыре блюда и спросила, пробовала ли она лук-порей.
        — Один раз,  — ответила она.  — У кого-то на юбилее.
        Потом я сообщила о своих новых планах. О том, что хочу преподавать в колледже, стать деловой женщиной, у которой, возможно, будут муж и дети, и дом в Бруклине с садом и гамаком в тени разлапистых деревьев. Я закрыла глаза, чтобы как следует представить все это, но после, к своему разочарованию, обнаружила, что мама сидит с равнодушным выражением на лице.
        — Зачем тебе жить в Бруклине?  — спросила она.  — А преподавание в колледже — совсем не то, что ты думаешь. Добиться назначения на должность ох как трудно, денег больших не заработаешь, пока тебя не зачислят в штат, а это далеко не всем удается.  — Мама встала и отряхнула крошки с халата.  — И с детьми не торопись, Ариадна. Посмотри на Эвелин. Самореализацией там и не пахнет.
        Мама отправилась спать, а я чувствовала себя слишком несчастной, чтобы заснуть. У себя в спальне я смотрела то на потолок, то в окно. Как же мне хотелось оправдать мамины надежды. Стать бы такой, как Саммер. Не бояться поступить в УКЛА или вложить записку в руку мертвецу. Наверняка ей по плечу те рискованные вещи, которые пугают меня, например, навсегда уехать из Бруклина или путешествовать в одиночку вокруг земного шара. Скорее всего она станет одной из тех независимых женщин, которым плевать на прелестных детишек и сады с гамаками.

        У нас в подвале валялась пара старых фигурных коньков. На следующее утро я отправилась туда на поиски, заодно вспомнив, что коньки мама с папой подарили Эвелин на четырнадцать лет и папа называл их пустой тратой денег, потому что сестра сходила на каток всего лишь раз.
        Должно быть, они лежали в какой-нибудь картонной коробке или в одном из стоявших вдоль стены пластмассовых контейнеров. Я копалась в ящике с надписью «Эвелин», когда услышала шаги на лестнице.
        — Чем занимаешься?  — спросила мама.
        В ящике я коньков не обнаружила. Только плетенную в технике макраме сумку, коробку с ракушками и джинсы «Джордаш». Я приуныла. Впрочем, настроение у меня и так было не фонтан, потому что вчера вечером мать разрушила все мои мечты. Сейчас мне даже смотреть в ее сторону не хотелось. Я промямлила, что ищу коньки Эвелин, и она взялась мне помогать.
        — Вы идете с Ли вдвоем?  — поинтересовалась она, вынув из коробки отвратительное платье с «огуречным» узором.  — Саммер не позвали?
        — Саммер вечно занята со своим парнем,  — ответила я, глядя, как она прикладывает к себе вещь, которая ей давно не по размеру. Я подумала, что маме следует взглянуть правде в глаза и отдать ее бедным.  — Сама знаешь.
        Она, похоже, прочитала мои мысли и швырнула платье на велотренажер, которым никто никогда не пользовался.
        — А уроки ты сделала?
        — Да,  — ответила я раздраженно, и мама уперла руки в бока.
        Согнувшись над коробкой с проплесневевшей старой одеждой, я не смотрела на нее, но видела боковым зрением. Мне хотелось, чтобы она ушла.
        — Не огрызайся, Ариадна! Ты, кажется, собиралась поступать в Парсонс?
        Я выпрямилась.
        — Ли говорит, у ее дяди там есть связи.
        Мама нашла коньки. На них не было ни царапины, но я вовсе не такими их себе представляла. Я думала, они белые или бежевые, и уж точно не серебряные с разноцветными шнурками и прошитыми по коже яркими молниями.
        Она протянула их мне.
        — Что еще за связи?
        Неудивительно, что Эвелин каталась на коньках всего однажды. Вряд ли они были модными даже в 1976 году, когда подростки ходили в клешах с торчащими из задних карманов расческами. Поэтому я запихнула коньки обратно в коробку и отдала маме.
        — У дяди Ли есть знакомые в школе Парсонс. Он поможет мне поступить. Мои оценки не имеют значения.
        Заяви я, что «влипла», вряд ли она ужаснулась бы больше.
        — Мы,  — произнесла она с таким достоинством, словно имела в виду «мы, Кеннеди» или «мы, Вандербильты»,  — не нуждаемся ни в чьих связях. Нашей семье не требуется помощь, и ты это прекрасно знаешь.
        Да, я это знала. И почувствовала себя малодушной ленивицей, мечтающей избежать мозгодробительных тестов на экзамене. Вовсе не этому меня учили родители.
        Я кивнула и уже собралась было идти наверх, когда мама схватила коньки и протянула их мне:
        — Ничего не забыла?
        Я не могла ответить, что не надену эту жуть, ведь мои родители купили их на заработанные тяжелым трудом деньги. Какой смысл платить за аренду коньков в Рокфеллер-центре, если у меня есть свои, почти новые.
        Все же они были мне маловаты. Час спустя, когда мы с Ли сидели на скамье в Рокфеллер-центре, я еле втиснула в них ноги. На Ли были чисто белые коньки со шнурками такого же цвета. У нее хватило такта ничего не сказать про мои.
        Пришел Блейк и сел рядом со мной. Я спрятала ноги под скамью в надежде, что он не обратит внимания на дурацкие молнии.
        Я же смотрела на его невозможно голубые глаза и развевающиеся волосы.
        — Ты идешь?  — спросил он.
        — У меня разболелась голова,  — солгала я и предложила им с Ли кататься без меня. Они смешались с толпой, заскользили по льду под фортепианную музыку из мультфильмов про Чарли Брауна.
        Я мигом сняла коньки, затолкала их в рюкзак и натянула сапоги, чтобы не позориться перед Блейком. Хотя сама не понимала, почему это меня волнует. Он уверенно нарезал круги по льду, не останавливаясь, даже чтобы поправить шнурки, и мне показалось, что шансов с ним у меня не больше, чем с Дэлом.
        Все же я не отрываясь смотрела, как он ускоряется, пролетая под флагом США, и Японии, и еще каких-то стран, пока не услышала неподалеку глухой удар. В нескольких футах от меня неловко упал мальчишка лет десяти. Кто-то проехал по слетевшей с него шапке.
        Я подбежала к нему и подняла на ноги, что оказалось нелегко — парнишка был упитанный.
        — Больно?  — спросила я.  — Рукой ударился?
        — Ага.  — Он тер ушибленное место.
        — Ты здесь один?
        Он кивнул:
        — Мама пошла в «Сакс». Я обещал ей, что буду кататься осторожно, а сам — только посмотри… Кажись, сломал руку…
        Еще чуть-чуть — и разревется.
        — Не волнуйся. Сейчас,  — сказала я.
        Несколько лет назад Эвелин заставила меня пройти курсы, где я научилась делать искусственное дыхание и определять, сломаны ли кости. Итак, я проверила, не опухла ли рука, не появился ли синяк, и спросила, не слышал ли он щелчок или хруст при падении. Мальчик отрицательно потряс головой. В это время подъехали Ли и Блейк.
        — Значит, ничего страшного,  — успокоила я и застегнула ему куртку.
        Мальчишка сидел с нами, пока за бортиком катка не появилась его встревоженная мать с сумками в руках. Поблагодарив меня, они ушли, и Блейк улыбнулся.
        — Ты хорошо ладишь с детьми,  — заметил он.
        Он вновь сидел рядом со мной и не отрываясь смотрел в лицо, отчего я занервничала. Меня беспокоило, что тушь может скопиться в уголках глаз, а передние зубы наверняка испачкались помадой.
        Я пожала плечами:
        — У моей сестры двое. Я привыкла.
        Его брови поползли вверх. Кажется, это его заинтересовало.
        Я предположила, что он просто пытается поддержать разговор и сейчас снова уйдет вместе с Ли, однако он продолжал сидеть.
        — Вы разве не собираетесь кататься?  — спросила Ли, переводя взгляд с меня на Блейка и обратно.  — Ари, как твоя голова? Лучше?
        «Нет, Ли,  — подумала я.  — Моя липовая головная боль не прошла. Ты мне, конечно, нравишься, но твой кузен — гораздо больше».
        — Пока что нет,  — ответила я.
        Она с огорченным видом закусила ноготь.
        — Правда? Может, найти аптеку и купить аспирина? Сейчас сниму коньки и сбегаю…
        — Не надо, все нормально,  — оборвала я.
        Она кивнула и, надувшись, укатила. Мы остались с Блейком наедине, я слушала, как бренчат фортепианные клавиши и хлопают на ветру флаги.
        — Ли не обиделась?  — спросила я.
        Он пожал плечами, наблюдая, как она еле передвигает ноги на другом конце катка.
        — Ей многое пришлось пережить в последнее время… Она так одинока… Хорошо, что ты сейчас с ней. Ей нужен друг, особенно такой, с которым у нее есть общие интересы… Я имею в виду искусство,  — сказал он, и я неожиданно почувствовала себя неловко оттого, что Ли катается одна.
        Потом Блейк сменил тему:
        — Так, говоришь, у тебя есть сестра? Сколько ей?
        — Двадцать три. Ее старшему пять лет, а второй совсем малыш,  — сболтнула я, не думая.
        Двадцать три минус пять — теперь он знает, что она родила, когда была подростком. Хотя Рейчел тоже… Впрочем, Блейк и не думал вычислять. Улыбался и смотрел на затянутое тучами небо.
        — Здорово,  — произнес он с легкой завистью.  — Хорошо иметь детей, когда ты молод.
        «Ну не настолько же»,  — подумала я.
        Потом он сказал, что Ли сообщила ему, где работает мой зять. Оказалось, Блейк всегда мечтал стать пожарным, что, на мой взгляд, было странно. Для жителя Верхнего Ист-Сайда.
        — В Нью-Йоркском университете на пожарных не учат,  — заметила я.
        — Нет,  — подтвердил он.  — Там учат на юристов.
        — Значит, ты хочешь стать адвокатом, как твой отец?
        Он улыбнулся, но совсем невесело. Это была кривая усмешка одним уголком рта.
        — Не совсем так. Мой отец хочет, чтобы я стал адвокатом, как он.
        Я не ошиблась: у нас с ним действительно было нечто общее. Пока Ли выписывала на льду восьмерки, я поняла, что Блейку приходится возмещать отцу то, что тот не смог получить от Дэла, так же как и в нашем с Эвелин случае. Мистер Эллис и моя мама — два сапога пара. Они хотели нам добра, однако не спрашивали, чего же хотим мы сами.
        — Моя мама ждет, что я стану художницей,  — сказала я после того, как Блейк сообщил, что однажды ему придется взять на себя управление «Эллис и Хаммел».  — Можно подумать, этим заработаешь.
        — А почему бы и нет?.. Покажешь мне как-нибудь свои рисунки?
        Я кивнула. В это мгновение из-за тучи выглянуло солнце, его луч попал в правый глаз Блейка, и я поняла, что наконец нашла замену своему потерянному мраморному шарику.


        Глава 13
        В конце марта с каждым днем становилось все теплее, сквозь тающий снег пробивалась травка, напоминавшая колючую щетину на бритой голове. За зиму от носа святой Анны почти ничего не осталось. Вид у нее был настолько тоскливый, что я старалась не смотреть в сторону лужайки.
        — Ну, что скажешь?  — спросила Саммер.
        Папа внизу смотрел воскресный матч «Никс». Мама уехала к Эвелин помогать ухаживать за Шейном — он подхватил ветрянку. По крайней мере я думала, что она уехала по этой причине. С начала моего изгнания из Куинса поток информации оттуда превратился в тоненький ручеек.
        В последнее время я не раздвигала занавески, чтобы не видеть унылую лужайку. Однако у Саммер хватило нахальства отдернуть штору, чтобы похвастаться красной розой — татуировкой на лодыжке, сделанной во время их с Кейси поездки в Ки-Уэст на весенних каникулах.
        — Прикольно,  — кисло сказала я.
        Татуировка и в самом деле была клевая, но меня одолевала такая тоска, что скрыть это не получалось.
        — На лепестках наши инициалы,  — сказала она, указывая на витиеватые буквы «С» и «К».  — Правда, романтично?
        Кейси остался во Флориде еще на несколько дней, и я знала, что Саммер пришла ко мне только потому, что без него умирала со скуки. В последнее время мы с ней встречались лишь по утрам в «мерседесе» Джефа, и вести разговоры о романтике у меня не было настроения. Уже несколько недель прошло после поездки в Рокфеллер-центр, а Блейк так и не позвонил — хотя бы, чтобы посмотреть мои рисунки.
        — Да,  — выдавила я.
        — А букву «К» я перебью, если мы разбежимся.
        Я прищурилась:
        — Зачем тогда делать тату, если вы собрались разбегаться?
        — Ари,  — произнесла Саммер рассудительным тоном, как опытный психиатр.  — Шансы, что мы с Кейси счастливо проживем вместе всю жизнь, очень невелики. Ведь так? К тому же я не собираюсь довольствоваться первым встречным. Мне нужен опыт. Решиться на татуировку — это тоже чего-то стоит.
        Я внимательно посмотрела на розу на ее ноге, представила, как острой иглой под кожу вводят красные чернила, затем черные и зеленые.
        — Больно, наверное?  — предположила я.
        — Сексом заниматься в первый раз тоже больно, но меня это не остановило.
        Я вздохнула. Подумаешь, новость.
        — Знаю. Ты рассказывала об этом уже раз пятьдесят.
        Она уселась на кровать.
        — Ну, просто чтобы ты знала, если у тебя все-таки появится парень.
        Я выдвинула стул и села, подавленная и угрюмая.
        — Да… Надеюсь, это произойдет до того, как я вся покроюсь морщинами и у меня вырастет горб.
        Саммер ахнула и прикрыла рот рукой.
        — Прости, Ари, я не это имела в виду. Вечно я ляпну… Я хотела сказать «когда». Когда у тебя появится парень.
        Какая разница?!
        Глядя, как она застегивает сапоги, я думала о татуировке. О грязных иглах, о СПИДе, о людях в больничных изоляторах, которые чахнут от язв, покрывающих каждый дюйм тела. И уже собиралась спросить, предприняли ли в салоне необходимые меры предосторожности, когда она сменила тему:
        — Эта Рейчел Эллис — еще большая стерва, чем ее дочь. «На сцене справа, на сцене слева»,  — передразнила она Рейчел.  — Но моя мать пылинки с нее сдувает — она же нашла нам нового заказчика. Какую-то адвокатскую контору.
        — «Эллис и Хаммел», ты имеешь в виду?
        Она кивнула:
        — Начнем обслуживать их деловые встречи уже с конца весны. Кажется, это в Эмпайр-стейт-билдинг.
        Девяносто восьмой этаж, подумала я. И тут же занервничала — Саммер может встретить там Блейка, а вдруг ему захочется подыскать еще одну крашеную блондинку взамен той первой, из Джорджии? Я не конкурентка Саммер Саймон. Лучше бы она не давала мне визитку «Расскажи друзьям» — от нее одни неприятности.
        Саммер ушла, и я с облегчением вздохнула. На пороге она столкнулась с мамой — та приехала с пакетом, наполненным зефирными утятами, желейными бобами и яйцами. Вечером мы красили их на кухне.
        Бросив желтую таблетку из пасхального набора в чашку со смесью воды и уксуса, я наблюдала, как она шипит. Я уже сделала десяток яиц и собиралась раскрашивать второй. Мама всегда дарила Кирану огромную пасхальную корзину, а в этот раз нужно было готовить еще одну — для Шейна, хотя тому не исполнилось и года, и зубы у него только начали прорезаться.
        — Шейну лучше?  — спросила я, рисуя мордочку кролика на розовом яйце.
        — Да,  — сказала мама.  — Он в порядке.
        В эту секунду я выводила усики и остановилась, потому что ее голос прозвучал странно. Словно она что-то пыталась от меня утаить.
        — Что ж,  — произнесла я в надежде, что мое изгнание в праздники закончится,  — на следующей неделе я его увижу.
        — Ариадна,  — пробормотала мама,  — видишь ли, в чем дело…
        Так я узнала, что не еду на Пасху в Куинс. Мама вела себя так, словно в этом не было ничего страшного — подумаешь, разок не съезжу. Эвелин похудела на одиннадцать фунтов с моего дня рождения, у нее чудесный психиатр, и все мы желаем ей выздоровления, не так ли?
        Мама опять выступала в роли инспектора манежа. Я кивнула и вновь принялась за рисование, потому что больше не хотела говорить об Эвелин. Да и что толку? Пожалуйся я, что даже мама меня ни во что не ставит,  — и буду выглядеть избалованной, капризной неженкой. Мне было не до желейных бобов и крашеных яиц, но я все же выложила их в пасхальные корзинки для Кирана и Шейна. Мальчики не виноваты в том, что у них такая эгоистичная мать.

* * *
        В понедельник я пожаловалась Ли, что отмечать Пасху мне придется в одиночестве. Ничего другого не оставалось. Поговорить с мамой я не могла, к отцу никогда не обращалась, а Саммер было некогда. Теперь она редко обедала в Холлистере, Кейси всегда забирал ее после занятий, и она постоянно ходила на встречи с методистами — уговаривала разрешить ей посещать дополнительные уроки следующей осенью, чтобы окончить школу в январе, а не в июне. Ли собиралась уезжать, и Саммер, возможно, тоже, хотя мне казалось, что она и так уже отдалилась от меня. «Какая тебе разница, обедаю я в кафетерии или нет?  — заявила Саммер на прошлой неделе.  — У тебя есть Ли».
        — Понятно,  — сказала Ли, сидя за одной партой со мной на планерке перед уроками.
        Я удивилась, что она пришла так рано. Футболки «SUNY Oswego» я не видела на ней уже несколько недель. Сегодня она слегка подкрасила губы, надела блузку из белого кружевного шитья и цепочку с амулетом-стрелкой. Утро было солнечным, и она выглядела куда веселее меня.
        — Тогда приходи на Пасху к нам.
        — Не хочу навязываться,  — ответила я.
        Она принялась теребить амулет.
        — Не говори глупости. Ты вовсе не навязываешься. У нас полно еды… Соберется вся семья. Я правда хочу, чтобы ты пришла. Даже пришлю за тобой машину. Приходи, а?
        В ее голосе проскользнуло отчаяние. Она сидела близко ко мне со смешанным выражением надежды и печали на лице, и я кивнула только для того, чтобы ей не пришлось больше упрашивать. И потому, что знала, каково это — быть непопулярной, и как важно иметь хотя бы одну подругу, а еще потому, что вся семья Ли включала и Блейка.

        — Не расстраивайся попусту, Ариадна,  — сказала мама в следующее воскресенье.
        Мы с ней стояли на крыльце, а папа загружал в машину пасхальные корзинки.
        — Я и не расстраиваюсь,  — ответила я, потому что так было нужно.
        Родителям казалось, что пропустить один несчастный пасхальный обед — это сущая ерунда: они в детстве и не такое терпели. «Дети в наши дни такие избалованные». Мама рассказывала, что ее отец почти каждый день спозаранку напивался пьяным, а папиной матери приходилось по выходным выносить за больными утки.
        Поэтому я сделала вид, что мне все равно.
        Чуть позже приехала машина, и меня отвезли на Восточную семьдесят восьмую улицу, где усадили за обеденный стол в тесном семейном кругу. Мистер Эллис восседал во главе стола, с другого конца — Рейчел. Рядом со мной — Ли, напротив нас — Блейк и Дэл. Я удивилась, до чего уютно мне было за пасхальным обедом в чужой семье.
        — Передай-ка мне вон то, дорогуша,  — попросила Рейчел, указывая на одноразовую алюминиевую форму для запекания.
        Ее южный акцент сегодня был особенно заметен. А обед — не то, что прием в пентхаусе. Никаких горничных. Никакого лука-порея и десертов на открытом огне. Мы ели картофельный салат, свиные отбивные и листовую капусту, хотя о таком блюде я услышала впервые. Рейчел все приготовила сама. Обычная семейная встреча, похожая на ту, что в это же самое время проходила в Куинсе. Я украдкой посматривала на Блейка — как раньше на Патрика.
        Блейк ел гораздо больше, чем в прошлый раз. Он накинулся на картофельный салат, на его тарелке осталось аж четыре косточки от отбивных. За едой мы с ним болтали о школе и об отметках, и в какой-то момент в разговор вмешался мистер Эллис.
        — Высший балл на промежуточном экзамене по введению в торговое право,  — горделиво произнес он и похлопал Блейка по плечу с такой силой, что тому, наверное, было больно.
        Рейчел всплеснула руками:
        — Поздравляю, племянник! Тебе полагается добавка пирога из колибри.  — Она посмотрела на меня.  — Надеюсь, у тебя нет аллергии на колибри, милая?
        Колибри… Крохотные существа с тонкими клювиками и проворными крылышками. «Колибри относится к семейству Trochilidae.  — Так, кажется, говорил нам один из учителей биологии.  — Единственная птица, способная летать задом наперед». Что-то я не слышала, чтобы колибри употребляли в пищу, но, возможно, на юге все по-другому. Деликатес какой-нибудь…
        — Тетя Рейчел,  — взмолился Блейк,  — не надо с ней так.
        Ах, это всего лишь шутка! Рейчел ушла на кухню и вернулась с тортом, покрытым сливочным сыром и обсыпанным дроблеными орехами пекан. На вкус торт был великолепен. Когда Блейк отрезал себе второй кусок, мистер Эллис поднялся из-за стола.
        — Мне пора,  — сказал он.  — На следующей неделе суд, и меня ждет работа.
        Рейчел скривилась:
        — Ты слишком много трудишься, Стэн. Почему бы не поручить часть работы твоим помощникам?
        Он вновь похлопал Блейка по плечу:
        — Этот мальчик будет работать со мной все лето. Другой помощи мне не требуется.
        Рейчел предложила проводить его до машины, добавив, что на улице прекрасная погода и нам не мешало бы прогуляться после такого плотного обеда. Блейк и Дэл покачали головами, зато Ли вскочила со своего стула и взяла меня за руку.
        — Пойдем, Ари,  — сказала она.
        Мне не хотелось никуда идти. Я рассчитывала остаться здесь, с ее кузенами, и высвободила руку.
        — Иди, Ли. Прогуляйся.
        Она снова расстроилась, как тогда, в Рокфеллер-центре. Ее настойчивость слегка меня раздражала, и чтобы она не заметила этого, я встала и отправилась в туалет. Когда я оттуда вышла, они с Рейчел и мистером Эллисом уже исчезли.
        Я вернулась в столовую и села за стол вместе с Дэлом и Блейком. В комнате витал мускусный аромат от напитков или мужской парфюмерии, или от табака, и мне нравился этот запах.
        — Это неприлично,  — сказал Дэл, закуривая сигарету.  — Я об отце. Кто работает в Пасху?
        Блейк провел рукой по волосам и выпрямился.
        — Ты прекрасно знаешь, у него дела.
        — Да. Так много дел, что нет времени даже заглянуть ко мне в клуб. Уже три месяца, как он открыт, а отец так ни разу и не пришел. Ты, кстати, тоже.  — Выпустив изо рта струю дыма, Дэл отодвинул стул и задел стену, что, по-видимому, взбесило его.  — Что за дерьмовая квартира! Не мог подыскать им что-то попросторнее?
        — Дэл,  — строго произнес Блейк,  — в комнате дама. Не выражайся.
        «Ничего страшного,  — подумала я.  — У нас в семье все выражаются, но все равно спасибо, Блейк. Мне приятна твоя забота».
        Дэл пробубнил извинение, а Блейк сказал, что мистер Эллис и так оплачивает аренду и все счета Рейчел и Ли, неужели этого недостаточно?
        Дэлу, похоже, так не казалось, потому что он поморщился и стал убирать со стола. Я смотрела на него и пыталась найти зеленый цвет в его глазах, но видела только серый.
        — Ты будешь заступаться за отца, даже если он перережет им горло,  — изрек он и ушел в кухню, откуда вскоре донеслись звуки льющейся воды, зашуршала фольга — он выкидывал формы в мусорное ведро.
        Блейк тяжело вздохнул:
        — Прости. Еще одна семейная неурядица.
        «Ничего,  — подумала я,  — семейные неурядицы мне не в новинку». А потом вспомнила, с какой болью Дэл говорил о «Cielo», и мне стало его жалко.
        — У твоего брата замечательный клуб… Я была на открытии.
        — А у меня не получилось.
        Блейк запустил руку под воротничок сорочки и потер плечо. Наверное, оно болело от шлепков мистера Эллиса. Мне удалось мельком увидеть голую кожу и серебряную цепочку на шее. Потом Блейк слегка повернулся, и я заметила что-то темное у него на спине возле плеча.
        — Так сколько тебе лет, Ари? Как Ли, да?
        Он перестал тереть плечо, убрал руку из-под рубашки, и моя попытка разглядеть пятно так и не увенчалась успехом.
        — Да,  — ответила я.
        Он улыбнулся:
        — Так, значит, ты достаточно взрослая для фильмов категории «R»?
        — Угу.
        Интересно, к чему он клонит?
        — Не хочешь сходить со мной на такой фильм?
        Я не верила своим ушам — Блейк только что пригласил меня на свидание! Неожиданно Пасха принесла мне удачу.

        Он позвонил вереду вечером. Я, устроившись на диване, корпела над домашним заданием по алгебре, когда мама с озадаченным лицом пришла из кухни в гостиную.
        — Это тебя,  — сказала она.  — Какой-то мальчик.
        Кто-то из мальчиков осознанно набрал мой номер! Новость, казалось, сразила ее наповал, и меня это взбесило. Пока я разговаривала с Блейком, она толклась в кухне: открывала и закрывала шкафы, делала вид, что ищет корицу. Обыскала холодильник, проверила сроки годности на упаковках с молоком, сметаной и сливочным маслом, хотя прекрасно знала — продукты свежие.
        В субботу вечером все зашло еще дальше. Я услышала, как подъехала машина, и опрометью кинулась из своей комнаты вниз, крикнув по дороге: «Приду не поздно». Надеялась, что мать останется в доме, но не тут-то было. Уже у обочины у меня над ухом раздался ее сиплый голос:
        — Не познакомишь меня со своим другом?
        «Исчезни, исчезни, исчезни!  — думала я.  — Блейку двадцать лет, у него чудесный черный кабриолет. Подумай только, в какое неловкое положение ты меня поставишь».
        Блейк вышел из машины и пожал ей руку. Затем он ответил на все ее вопросы, каждый раз прибавляя слово «мэм». «Да, мэм». «Нет, мэм». «Учусь в Нью-Йоркском университете, мэм». Ей это ужасно понравилось. Я видела в зеркало, как она махала нам на прощание, пока Блейк отъезжал от дома.
        — Прошу прощения,  — сказала я.  — За нее.
        В «корвете» пахло кожей и пластмассой и какими-то еще веществами, которые придают салону аромат новой машины. Коробка передач была ручная, и меня восхитило, как мастерски Блейк переключал скорости.
        — Об этом не волнуйся,  — ответил он.  — Я ее понимаю. Когда у меня родится дочь, я буду устраивать допрос каждому, кто подойдет к ней ближе, чем на сотню ярдов. Еще, пожалуй, куплю детектор лжи и какое-нибудь орудие пытки.
        Я рассмеялась. Неловкость исчезла. Я пришла к выводу, что Блейк не похож на тех парней, с которыми водилась Эвелин до встречи с Патриком. Они нетерпеливо сигналили под окнами, закатывали глаза после встречи с мамой и вяло жали папину руку. Ни один из них ни разу не произнес слова «мэм». Интересно, хорошие манеры Блейка — тоже южные штучки, как и испеченный Рейчел «пирог из колибри»?
        Мы поехали в кинотеатр на Манхэттене, где он придерживал передо мной все двери, а после ужинали в ресторане «Маленькая Италия». Столы в нем были накрыты скатертями в красно-белую клетку, а официант называл меня «синьориной».
        Блейку, похоже, там понравилось. И мне тоже. Еда была замечательная, обстановка не торжественная и без особых изысков, для меня — в самый раз. Мы сидели за столиком недалеко от входной двери, и я чувствовала апрельскую прохладу, слышала, как шелестят на ветру листья, и смотрела на припаркованный на другой стороне улицы «корвет» Блейка.
        — У тебя замечательная машина,  — сказала я.
        Он пожал плечами. Официант только что принес две вазочки с шоколадным мороженым, и Блейк взялся за ложку.
        — Отец подарил на Рождество. Пустая трата денег.
        Я не знала, что ответить, поэтому промолчала, тоже взяла ложку и обвела ею вокруг мороженого. Блейк спросил, есть ли у меня парень.
        — Нет. Некоторое время я кое с кем встречалась, но уже все в прошлом.
        Это была абсолютная ложь, но не могла же я признаться Блейку, что сегодня мое первое настоящее свидание. Почему-то он мне поверил и произнес:
        — Я тоже.
        Я кивнула и представила его девушку — крашеную блондинку из Джорджии. Как она пытается сделать уютным свой передвижной домик, развешивая «музыку ветра» и сажая у крыльца цветы в пластиковых контейнерах. Вообразила, как они с Блейком занимаются любовью на раскладном диване, а по железной крыше барабанит дождь. Повезло ей, хоть и живет в фургоне.
        — С кем ты встречался?  — поинтересовалась я, притворившись, что ничего не знаю.
        — С одной девчонкой из Джорджии.
        Я старательно изобразила удивление:
        — Из Джорджии?.. Ты часто туда ездишь?
        — Раньше ездил. Там живет бабушка. У нее маленький домик в глуши, под огромными дубами — их посадили еще до Гражданской войны.  — Он откинулся на стуле и улыбнулся, глядя в потолок.  — Тоже хочу когда-нибудь поселиться в таком месте.
        — Ты ведь живешь в пентхаусе!  — рассмеялась я.
        Принесли счет. Он кинул на стол несколько купюр.
        — Моему отцу там нравится,  — заявил он, засовывая в рот мятный леденец.  — И Дэлу. По мне, так лучше жить в вашем районе.
        В нашем районе мы оказались снова час спустя. Уже стемнело, и Блейк припарковал «корвет» у моего дома. В животе запорхали бабочки. Вспомнилось, как раньше, когда Эвелин сидела в машине у очередного бойфренда, мама мерила шагами гостиную и приговаривала что-то вроде: «Она заработает себе гингивит!» или «Только бы соседи не увидели».
        Я смотрела в окно и надеялась, что соседям сегодня будет на что поглазеть, когда рука Блейка коснулась моего подбородка. Глядя на него, на его прямой нос и идеальные губы, ощущая, как его пальцы медленно движутся вверх и вниз по моей коже, я думала: «Ну давай же, не спрашивай. Просто сделай это».
        Он прижался губами к моему рту, и это оказалось куда приятнее и нежнее того глупого поцелуя в горах Катскилл. Он крепко обнял меня за плечи, поглаживал мои волосы, не лез куда не следует лезть на первом свидании и не привередничал.
        — Садись сюда, хочешь?  — предложил он.
        Конечно! Больше всего на свете. Приглашение было таким соблазнительным, а голос — таким нежным, что у меня по коже побежали мурашки. Я кивнула, а Блейк, улыбнувшись, обнял меня за талию и притянул к себе. Потом я оказалась у него на коленях, мне нравилось вдыхать аромат его лосьона и оставаться в его объятиях. Он поцеловал меня снова, на этот раз крепче и дольше. Я чувствовала вкус мятных леденцов «Лайфсейвер» и думала, действительно ли можно увидеть крошечные голубые искорки, если раскусить их в темноте.
        — Ты очень красивая,  — произнес он на прощание.
        Правда? От этих слов я не шла, а плыла по лужайке. Трава вмиг стала гуще и зеленее, а святая Анна больше не казалась старой и одинокой. Ее платье было ярко-синим, а шаль засверкала золотом. Похоже, сегодня у нее и у малышки Марии выдался удачный день.


        Глава 14
        Мама ждала в гостиной. Она наделала сандвичей и подогрела молока, но мне не хотелось разговаривать с ней. Воспоминания о том, что произошло сегодня, были чисты, как свежевыпавший снег. Я рассказала только о фильме и ресторане, и мама буравила меня взглядом из-под густых ресниц, ожидая чего-то еще, однако я смолчала.
        — Даже сандвич не съешь?  — спросила она.
        Я покачала головой. В ванной за чисткой зубов я слышала, как она шуршит фольгой, оборачивая тарелку с сандвичами. Не будь я такой счастливой, я бы почувствовала себя виноватой куда больше.
        Он позвонил в воскресенье вечером, и я пожалела, что у меня в комнате нет телефона. У Эвелин в свое время был — после нескольких недель нытья, скулежа и рыданий родители купили ей розовую модель «Принцесса». Шнур его со временем перекрутился узлами, диск почти отвалился от беспрестанного пользования, но она все равно уволокла его с собой в Куинс вместе с коллекцией камней — домашних любимцев[7 - В середине 1970-х гг. бизнесмен Гэри Дал воплотил в жизнь идею продавать обычные камни в качестве заменителей домашних животных. Упаковка камней выглядела как коробка для перевозки настоящих животных, в комплекте шло шуточное руководство по уходу и дрессировке.] и плакатом с Питером Фрэмптоном.
        Я никогда не просила отдельный аппарат, а зря. Тогда я не боялась бы, что меня услышат родители,  — в это время они в гостиной смотрели «60 минут». Склонившись над кухонной стойкой, я удивлялась своим глупым смешкам и кокетливым интонациям. Неужели все это я переняла от Саммер?

* * *
        — Чему это ты так радуешься?  — поинтересовалась Саммер на следующий день, когда мы шли мимо Фредерика Смита Холлистера.
        «У вас очень красивый внук»,  — подумала я, бросив озорной взгляд на памятную доску.
        — Я ходила на свидание с двоюродным братом Ли.
        Саммер резко остановилась. У нее вырвался такой звук, словно она только что обнаружила клок волос в тарелке с супом — «бе-е» и «фу-у» и «брр» одновременно.
        — Ты об уроде-индейце с перекошенной губой?
        Это было низко. Видимо, она забыла, что и сама не с рождения безупречна. К тому же Дэл вовсе не урод, а с губой ничего не поделаешь. Мне больше не хотелось делиться с ней, но Саммер настаивала:
        — Расскажи, расскажи, расскажи…
        И я сдалась.
        — У Ли есть еще один кузен, ты его не видела. Брат Дэла. Он просто чудо.
        Саммер засмеялась:
        — А ты, похоже, на него запала, Ари!
        Сколько раз я уже «западала»… То на Патрика, то на мальчишек в школе, но, кроме страданий, это ничего не приносило. Ни разу не случилось того, что произошло со мной в следующую субботу: у порога стоял красивый парень, который непринужденно вошел к нам в дом, крепко пожал руку папе, вежливо поболтал о том о сем с мамой, а потом вновь повез меня в кино и в ресторан, где расплатился карточкой «Америкэн экспресс».
        Позже в тот вечер мы с Блейком сидели в «корвете» в квартале от моего дома, рядом с пустующим участком земли. Дом, который раньше там стоял, владельцы снесли и собирались построить более шикарный — то ли на выигрыш в лотерею, то ли на деньги мафии. Вся округа судачила об этом, хотя правды никто не знал.
        — Зачем ты здесь припарковался?  — удивилась я.
        — Затем,  — ответил Блейк,  — что неприлично целоваться с тобой прямо перед твоим домом. Не хочу, чтобы твои родители плохо обо мне думали.
        «Как же ты мне нравишься, Блейк»,  — пронеслась мысль, когда мы с ним целовались, его руки обвили мою талию, а наши пальцы переплелись так же идеально, как на рисунке в моем альбоме.
        — Ари,  — произнес Блейк, и я, бросив взгляд на часы на приборной доске, поразилась, что уже так поздно.  — Пора везти тебя домой.
        — Почему?  — спросила я.
        — Потому что иначе будет неприлично.
        Целоваться у дома неприлично, долго целоваться тоже неприлично. Бруклинские парни и мальчишки из Коннектикута в горах Катскилл такой щепетильностью не отличались. В конце концов я пришла к выводу, что так думают в других местах — далеких, где люди готовят листовую капусту и живут в тени деревьев, посаженных еще до Гражданской войны.

        На следующее утро по телевизору сказали, что жара бьет все рекорды. Наши несносные соседи вылезли загорать на подъездную аллею, все остальные жители квартала намывали машины и стригли газоны.
        Я смотрела в окно и рисовала соседку с лоснящейся от крема для загара кожей. Она развалилась в шезлонге, прижав двойным подбородком воротник из фольги. Закончив, я перевернула страницу, но продолжать настроения не было. Пропало желание даже смотреть на карандаши, бумагу и расплющенные тюбики с масляными красками. Хотелось выйти из дому, лечь на солнышке и вдыхать аромат свежескошенной травы. Или вместе с папой укладывать вещи в машину для поездки в Куинс. Но больше всего я хотела увидеться с Блейком. Вчера он сказал, что в понедельник сдает экзамен по введению в торговое право и сегодня будет весь день готовиться.
        — Ариадна, чем ты намерена заниматься?  — поинтересовалась мама, когда я забрела на кухню.
        Плюхнувшись на стул, я думала о том, как здесь жарко и почему наш дом не подключен к центральной системе кондиционирования. В нашем распоряжении были только старые дребезжащие оконные кондиционеры, которые папа еще не успел принести из гаража.
        — Ничем,  — ответила я, наблюдая, как она упаковывает поднос с покрытыми глазурью и крошкой кексами в картонную коробку. Патрику они наверняка понравятся — он просто обожает «обсыпку».
        — Можно заняться подготовкой к экзамену,  — предложила она.
        Я закатила глаза. Готовиться к экзаменам или рисовать — смертная тоска по сравнению с поцелуями Блейка.
        Родители уехали. Я, забыв об учебниках, смотрела в гостиной телевизор и слушала, как дети играют в уличный бейсбол. В холодильнике на тарелке мама оставила два кекса, и не успела я впиться зубами в один из них, как зазвенел телефон. В трубке раздался голос Блейка:
        — Ли с тетей Рейчел уговорили меня плюнуть сегодня на учебу. Мы едем в Хэмптонс… Все в «корвет» не поместимся, так что я беру напрокат машину. Через час заедем за тобой, если хочешь.
        Еще бы! В Хэмптонс мне хотелось больше всего на свете, хотя никогда раньше я там не была. Я опрометью бросилась наверх, приняла душ и побрила ноги. Потом вытащила из комода бикини сливового цвета и решила сверху надеть футболку — если Блейк увидит мои разнокалиберные груди, то наверняка перестанет мне звонить. Даже подумать об этом страшно, не то что вслух произнести.
        Он приехал точно в срок. Из черной «тойоты» выскочила Рейчел в ничем не прикрытом топе от купальника, легком парео, обмотанном вокруг бедер и огромных солнечных очках — точно в таких очках Джеки Онассис появлялась на Манхэттене. Она подтолкнула меня к переднему сиденью, рядом с Блейком.
        Пару часов спустя мы прибыли к внушительному белому зданию, чем-то напоминавшему кадры сериала «Полиция Майами»: с внутренней стороны белые стены, вдоль которых тянется бесконечная вереница окон и балкон над первым этажом. Ли продемонстрировала мне отраженное освещение в пяти спальнях и четырех ванных комнатах, шепнув на ухо, что дом принадлежит ее дяде.
        — Летом он устраивает приемы здесь,  — сказала она.  — Для клиентов и персонала.
        Я кивнула и пошла за ней к бассейну со стенками цвета морской волны, на дне которого черными и желтыми плитками был выложен скорпион. С одной стороны глубина бассейна составляла четыре фута, с другой — девять.
        Балансируя на краю, я рассматривала закрученный хвост, рядом со мной стояла Ли.
        — Наверное, мама права. Ты, я и Блейк — мы все можем быть друзьями. Можем вот так же встречаться еще несколько месяцев, пока я не уеду в Калифорнию,  — произнесла она, окидывая взглядом бассейн, патио и дом.  — Обожаю рисовать, но провести еще одну весну дома в одиночестве, в компании с цветными карандашами — этого я не вынесу.
        Как я ее понимала — мне тоже было трудно высидеть еще одну весну взаперти в своей студии.
        — Конечно, Ли,  — ответила я.  — Будем гулять вместе.
        Она улыбнулась, присела и потрогала рукой воду.
        — Скоро приедут Дэл и Идалис. А пока давай съедим по мороженому.
        И мы отправились на прогулку. Впереди неторопливо шла Рейчел, помахивая рукой восторженным соседям-мужчинам, а Блейк, Ли и я — гуськом за ней. На берегу в причудливо оформленном кафе под полосатым навесом пахло жареным арахисом. Рейчел заказала замороженный йогурт, Ли попросила ванильный пломбир в вафельном рожке, а мы с Блейком — по шарику лимонного шербета. Он расплатился, хотя я и прихватила с собой деньги. Мне казалось несправедливым, что он платит каждый раз, когда мы вместе: шел 1986 год, и борьба за равноправие давным-давно закончилась.
        — Убери это, милая,  — проворковала Рейчел, заталкивая мой кошелек мне в сумку, пока Блейк не заметил.  — Южанин никогда не позволит платить женщине — иначе он не джентльмен.
        — Но ведь Блейк не южанин,  — возразила я.
        Она изогнула черную бровь.
        — Его воспитали в таком духе, в этом все дело.

        Когда мы вернулись, Дэл с Идалис уже прибыли. Идалис плавала в бассейне на надувном матрасе с коктейлем «Пина колада» в руке и разговаривала с Дэлом на смеси испанского и английского, а он сидел за столом в патио со счетной машинкой и кипой счетов.
        — Эй, latoso,[8 - Зануда (исп.).] — крикнула она,  — будешь сидеть там весь день?
        Он не ответил, и она повторила вопрос.
        — Я работаю, черт подери,  — буркнул он, не поднимая взгляда.
        Надувшись, она произнесла несколько фраз на испанском — их я не разобрала, и кое-что на английском — а вот тут мне было все понятно.
        — Тогда полижи меня,  — сказала она и высунула язык.
        — Уверен, тебе этого хочется,  — пробубнил он, не отрываясь от бумаг.
        Мне стало смешно. Я знала, о чем они говорят: многие девушки-католички заменяли этим секс, чтобы не подхватить заразу, не залететь и не стать позором для своих набожных матерей. Я их не винила, но такой обход правил мне представлялся мошенничеством, возможно, даже более греховным, чем сам секс.
        Дэл был одет не для бассейна, и у меня сложилось впечатление, что поездка в Хэмптонс — вовсе не его идея.
        — Ну-ка, ну-ка,  — заквохтала Рейчел,  — ведите себя прилично!
        Ли достала волейбольную сетку из гаража и предложила поиграть всем вместе. Дэл и ухом не повел, Рейчел боялась испортить маникюр, так что играть пришлось Ли и Идалис против нас с Блейком.
        — Почему не раздеваешься?  — поинтересовалась Ли.  — Если ты еще не заметила сто тысяч миллионов моих веснушек, объясняю: я в футболке, потому что мигом сгораю.
        — Я тоже,  — ответила я, радуясь, что не пришлось выдумывать отговорку.
        Мы сидели на краю бассейна, пока Блейк натягивал сетку, а Идалис с силой ударяла в воде по мячу. Она явно относилась к тому типу сверхактивных девушек, от которых на уроке физкультуры я предпочитала держаться подальше.
        — У меня идея,  — заявила она.  — Пусть Ари садится на плечи Блейку, а Ли — ко мне. Так будет интереснее играть.
        Ли и Блейк согласились, и я тоже кивнула. Блейк уже снял рубашку, и я увидела серебряный амулет в виде стрелы, такой же, как у Ли. Таинственное темное пятно, которое я заметила за пасхальным обедом, оказалось татуировкой на левой лопатке — круг с крестом в середине, а снизу свисают три пера.
        — Запрыгивай,  — сказал он немного погодя.
        Он присел на корточки на мелководье, и я закинула ноги ему на плечи, радуясь в душе, что не забыла их побрить. Он ухватил меня за щиколотки. Его кожа прикасалась к моей, и я подумала, что сосредоточиться на всей этой волейбольной чепухе мне будет нелегко.
        Ли сделала подачу, мяч полетел прямиком мне в голову. Я уклонилась, и Блейк захохотал. Однако Идалис нахмурилась — она, судя по всему, настроилась на серьезную игру.
        Пока Блейк доставал мяч, я так и сидела у него на плечах. Это было самое приятное — находиться так близко к нему, прижиматься икрами к его сильным плечам.
        Он дал мне мяч, и я бросила его, но мне пришлось проделать это четырежды, пока мяч перелетел за сетку. Идалис негодовала. Они с Ли поменялись местами, отчего я занервничала. Она уже собралась было ударить по мячу, когда Блейк попросил тайм-аут: у бассейна с перекинутым через руку пиджаком и ослабленным галстуком стоял его отец.
        — Что ты тут делаешь?  — спросила Рейчел. Она лежала в шезлонге.
        — Пришел проверить, работает ли бригада уборщиков. Не знал, что здесь такое веселье.  — Он ладонью прикрыл глаза от солнца и повернулся к бассейну.  — А как же завтрашний экзамен, Блейк? Тебе надо сейчас сидеть, уткнувшись носом в книгу, а не девушек на плечах катать.
        — Да ладно, пап,  — сказал Дэл.  — Пусть повеселится.
        — Тебя никто не спрашивает!  — бросил мистер Эллис и вновь посмотрел в бассейн, мягко улыбнулся и помахал на прощание рукой.
        Сквозь огромные окна было видно, как он вошел в дом, а затем взревела и постепенно затихла вдалеке машина.
        — Pendejo!  — крикнула Идалис.  — Надевай шорты, сыграем девочки против мальчиков.
        Я точно не знала, что значит pendejo,[9 - Трус (исп.).] но это был явно не комплимент: лицо Дэла стало темнее скорпиона на дне бассейна. Он продолжал нажимать кнопки калькулятора. Затем Блейк в шутку бросил мокрый мяч в патио и угодил на бумаги Дэла. Дэл схватил мяч и швырнул его в Блейка, но попал прямо мне в лицо.
        Темно-красные капли упали на грудь Блейку. Следующее, что я помню — патио, меня окружают взволнованные лица. Я настаиваю, что мне не больно, и слышу, как Дэл просит прощения.
        — Чертов идиот!  — презрительно бросает Блейк.
        Ему не следовало нарушать своего правила «не выражаться в присутствии дам». Это была всего лишь случайность, Дэл действительно чувствовал себя виноватым. Блейк повел меня в дом. Обернувшись, я видела, как Рейчел грозила Дэлу пальцем, Ли качала головой, а Идалис что-то кричала по-испански. Звуки ее голоса стихли, когда Блейк закрыл дверь ванной, абсолютной белой, с гранитной стойкой и полотенцами с вышитой буквой «Э». Одно из них Блейк испортил, прижав к моей разбитой губе.
        Он окружил меня заботой: держал полотенце у рта, пока кровотечение не остановилось, смочил йодом ватный шарик и обработал рану (которая оказалась небольшим порезом), перерыл весь дом в поисках бактерицидного лейкопластыря. Наконец нашел какой-то детский, со Снупи. И все-таки это был самый приятный момент в моей жизни.

        Детский сад. Вот о чем я вспоминала после того, как Рейчел и Ли укатили домой вместе с Дэлом и Идалис, а мы с Блейком притормозили у тротуара. Окна в машине были открыты, солнце уже садилось, и я подумала, что именно в детском саду солнце казалось таким золотым, а воздух свежим. Тогда меня радовали всякие мелочи — обычные, ничем не примечательные вещи: лак на пальцах ног, и клубничный запах шампуня, и новенький доллар, который можно потратить на мороженое с грузовика «Гуд хьюмор». Повзрослев, я заметила, что лак имеет свойство слезать с ногтей, шампунь щиплет глаза, а угощение мороженщика ничем не отличается от того, что лежит в морозильных ларях в супермаркетах. Разноцветье красок мало-помалу поблекло.
        Однако сегодня, выйдя из машины у своего дома, я могла поклясться, что святая Анна улыбается. Листва на деревьях казалась гуще, весь квартал пропах ароматом барбекю, лицо Блейка было красивее, чем те, что я представляла, целуя собственную руку, и я вновь ощущала себя малышкой из детского сада.
        На улице темнело, повеяло прохладой. Блейк оперся о машину и обнял меня за талию.
        — Послушай,  — сказал он,  — так мы вместе или нет?
        Соседка тащила мусорный контейнер к обочине. Стрекотали сверчки, дети играли в уличный бейсбол. Я кивнула. И увидела фирменную улыбку Блейка — как с рекламы «Колгейта». Он прикоснулся ладонями к моим щекам и поцеловал меня в лоб. Это кое-что значило. Парень, которому ты не нужна, мечтает лишь о том, как бы облапать тебя. Блейк даже и не пытался. Только тот, кто действительно заботится о девушке, может сделать нечто милое и невинное — сказочным апрельским вечером прикоснуться губами к твоему лбу.

        Родители еще не приехали. Я закрыла дверь в прихожей и, улыбаясь, бесцельно бродила по дому. Голова кружилась, словно после бокала шампанского. Потрогав лейкопластырь на губе, я стала сочинять историю, откуда он там взялся. Никто не должен знать, что я провела чудесный день в Хэмптонс.
        — Тебе повезло, Ариадна,  — сказала мама, услыхав, как я поскользнулась на лестнице и ударилась ртом о перила. Вдобавок я соврала, что лейкопластырь со Снупи валялся у меня в комоде с незапамятных времен — не пропадать же ему.  — Ты могла выбить зубы.
        Она и не догадывалась, что на самом деле мне повезло куда больше: Дэл — мастер оставлять людей без зубов. Сдержав смех, я отправилась за ней на кухню. Там мы сели за стол, и она протянула мне полароидную фотографию Эвелин. Сначала мне показалось, что снимок старый — у сестры проступали скулы, над коленями на стройных ногах не было заметно ямочек. С гладкой прической, в короткой юбке она стояла рядом с Патриком и соблазнительно улыбалась.
        Однако сфотографировали их всего несколько часов назад. Мама рассказала, что Эвелин сбросила двадцать фунтов после моего дня рождения, лечение помогло, и в следующем месяце меня приглашают в Куинс на барбекю в честь Дня памяти.
        Мама закурила.
        — Хорошо провела время вчера вечером?  — поинтересовалась она.
        Кивнув, я собралась было идти готовиться к экзамену, но она схватила меня за руку и посмотрела в глаза.
        — Видишь ли…  — начала она и осеклась, потому что на кухню пришел папа совершить набег на холодильник. Она молчала до тех пор, пока он не исчез с бутербродом в руках, чтобы съесть его в гостиной перед телевизором.  — Блейк очень милый…  — продолжила она.  — Сначала они все кажутся милыми. Тебе следует быть осторожной.
        «Замолчи,  — мысленно умоляла я.  — Пожалуйста, только не порти все».
        — Осторожной?  — переспросила я.
        Она выпустила кольцо дыма.
        — Ты очень впечатлительная. Мужчины иногда бывают жестокими. Не хочу, чтобы ты расстраивалась или отвлекалась от важных дел.
        «Важные дела. Впечатлительная…» Она хотела упрятать меня в студии, потому что «нежный цветок» может зачахнуть.
        — Мы с ним встречаемся,  — заявила я.
        Моргнув, она подавила неудовольствие, промелькнувшее в глазах.
        — Встречаетесь,  — повторила она.  — Тебе известно, что это значит, да?
        Мне казалось, известно: я по-настоящему нравлюсь парню.
        — Конечно, мама. Это значит, мы вместе.
        Она рассмеялась, словно я — дурочка.
        — Это значит, ему нужна постоянная партнерша для траха. Все кончится тем, что ты забеременеешь, как кое-кто другой, не будем показывать пальцем.
        В то мгновение я задалась вопросом: как другие женщины беседуют со своими дочерьми? Тоже называют секс трахом и приказывают будущим зятьям думать головой, а не тем, что у них в штанах? Я даже пожалела, что она не ревностная католичка, как те набожные леди, которые занимаются самообманом, воображая, что их дочки берегут себя для брачной ночи. Уж они-то не станут заводить такие разговоры.
        Зачем она все портит? Впервые парень проявил ко мне интерес — и ей тут же нужно встрять со своими предостережениями. Я не желала быть реалисткой и слушать о возможной беременности.
        — У нас ничего не было.  — Это все, что я смогла сказать.
        Мать скривила рот в скептической усмешке.
        — Пока не было. Двадцатилетний парень, который выглядит вот так,  — она ткнула пальцем в направлении посудомоечной машины, будто там стоял Блейк,  — вряд ли девственник.
        У меня вырвался тот же звук, что у Саммер, когда она решила, что я встречаюсь с Дэлом: «бе-е» и «фу-у» и «брр» сразу.
        — Перестань, мам,  — сказала я, поражаясь, как свободно она бросается словами. Но спорить не стала — она была права.
        — Ариадна, я тоже была молодой и знаю, что происходит. Так вот, если ты хочешь встречаться с Блейком — пожалуйста, я не против, только учись хорошо и не слишком увлекайся. Но ведь ты и глазом не успеешь моргнуть, как закончится школа. Парней вокруг — как рыбы в море. Не стоит зацикливаться на первом попавшемся.
        Ее слова звучали так здраво, так цинично, что меня охватила тоска. Хотелось возразить, что мне нравится зацикливаться на Блейке, другие меня не волнуют, но какой в том прок? Она бы ответила, что я молодая и наивная, и она знает лучше. Не будь такой пессимисткой, мама, думала я. Не все и не всегда кончается плохо.
        — К тому же,  — продолжала мама,  — на уроках по половому воспитанию вам рассказывали о СПИДе. Ни к чему повторять, как им заражаются. Потому пусть держит ширинку на замке, и все будет в порядке. В любом случае так ты добьешься от него большего уважения.
        СПИД, уважение… Мать настоящая мастерица все усложнять.
        Я кивнула. Она улыбнулась, протянула через стол руку и погладила меня по щеке, почти так же, как Блейк — с особой нежностью.


        Глава 15
        Конец апреля и первая половина мая были такими же невинными, как старые фильмы об Энди Харди, которые смотрел по телевизору папа: держащиеся за руки Микки Рунни и Джуди Гарленд на фоне типично американского городка с заборами из штакетника и цветущими вишнями. Мы с Блейком встречались по вечерам в пятницу и субботу, но в будние дни никогда: ему во что бы то ни стало нужно было удержаться в списке лучших студентов, а мне — в списке отличников. Мы шли в кино, затем ужинали, и время, в течение которого Блейк считал приличным целоваться, постепенно увеличивалось.
        Ли теперь появлялась в Холлистере редко — наверное, собиралась переезжать в Калифорнию. Я встречалась с ней на уроках рисования и на семейных праздниках Эллисов, куда ходила с Блейком. Саммер же вечно летела на «БМВ» с Кейси заниматься делами, более приятными, чем учеба.
        С середины мая по средам наполовину сократили уроки в школе, чтобы мы могли готовиться к экзаменам. Правда, единственным человеком, кто действительно этим занимался, судя по всему, была я.
        В одну из таких сред Блейк припарковал машину у железных ворот Холлистера. Сначала я его даже не заметила. Я несла огромную стопку книг и болтала с Саммер. Внезапно она встала как вкопанная и вытаращила глаза.
        — Ого! А это кто?!
        Сощурившись от солнца, я заметила, что она смотрит на Блейка так, будто готова сорвать одежду и лечь под него. Или забраться сверху. Или дать ему сзади — она рассказывала, что пробовала с Кейси такую позу и она показалась ей необычайно возбуждающей.
        — Это Блейк.  — Я улыбнулась, едва не запрыгав от радости.
        — Да брось, не может быть!
        Я метнула на нее оскорбленный взгляд. «Да брось, не может быть!» Она произнесла это так быстро, словно фраза состояла не из пяти, а из одного слова.
        — Ты о чем?  — спросила я, хотя и так все понимала.
        Она имела в виду, что Блейк — филе-миньон, а я — тушенка. То есть нечто несовместимое.
        — Ни о чем,  — сказала она, сжав мою руку, словно извиняясь.  — Просто вырвалось. Он и вправду клевый. Все-таки ты везучая.
        На солнце вокруг ее головы светился золотой ореол. Тени на глазах сверкали, губы переливались от блеска. Она выглядела сногсшибательно, и я занервничала. Не хватало еще, чтобы она крутилась около Блейка. Если захочет, она уведет его в два счета.
        Блейк в джинсах и футболке с принтом «Янкиз» стоял, опершись о «корвет».
        — Моя подруга Саммер Саймон,  — представила я, стараясь не показывать, что сейчас я — самый уязвимый человек из ныне живущих.  — Кстати, большая фанатка «Янкиз».
        — Дона Маттингли,  — уточнила она.  — Обожаю его.
        Они принялись обсуждать других «Янкиз» — Рикки Хендерсона и Майка Пальяруло и остальных. Я ничего не знала о бейсболе, поэтому не могла поддержать беседу.
        — Приятно было познакомиться,  — сказал Блейк, когда за Саммер прибыла машина.
        Саммер улыбнулась:
        — Мне тоже. Можно будет как-нибудь собраться вчетвером.
        «Даже не мечтай»,  — мысленно ответила я, сев в «корвет».
        — Как тебе Саммер?  — спросила я, стараясь не выдать голосом ревность, беспокойство и остальные унизительные чувства, за которые себя ненавидела.
        Он остановился на красный свет.
        — Приятная девушка.
        Я молча кивнула.
        Он нажал на газ. В окне промелькнули гигантские колонны и широкие ступени музея «Метрополитен».
        — По-твоему, она красивая?  — спросила я ровным голосом, словно ответ меня особо не интересовал.
        — Да… Очень красивая.
        Я уставилась в лобовое стекло.
        — Знаю. Так все думают.
        Меня не покидали мысли о том, что вскоре Тина начнет доставлять обеды на деловые встречи «Эллис и Хаммел», тогда Блейк узнает Саммер ближе и забудет обо мне.
        Блейк дотронулся рукой до моего лица и повернул к себе.
        — Ты намного красивее,  — сказал он.  — Чем она, я имею в виду.
        «Врешь ты все»,  — едва не вырвалось у меня.
        Мне и в голову не приходило, что найдется человек, который скажет, что я красивее Саммер Саймон. Поэтому я прикусила язык и просто наслаждалась его словами.

        — Куда мы?  — спросила я несколько минут спустя, заметив, что мы покидаем Манхэттен.
        — Ты так и не показала мне свои рисунки.
        Итак, мы отправились ко мне домой. Мама была в школе, отец — в полицейском участке, а может, собирал свидетельские показания (или чем там они занимаются, чтобы задержать убийц?). Я открыла несколько окон на первом этаже, потому что кондиционеры он так и не установил. Однако Блейк, казалось, не обратил особого внимания на духоту и отсутствие в нашем доме лифта. По всей видимости, ему все нравилось. Поэтому я с удовольствием показала ему гостиную, столовую и кухню, где он увидел полароидный снимок Эвелин. Мама в тот день сделала несколько фотографий — Киран на велосипеде, Шейн в кроватке — и прикрепила их к холодильнику магнитами с не блещущими оригинальностью надписями: «Будь благословен этот дом!» и «Ставьте перед собой высокие цели».
        — Это мои племянники,  — пояснила я.
        — Симпатяги,  — отозвался Блейк и опять заметил, что хорошо заводить детей, пока ты молод.
        — Эвелин едва исполнилось восемнадцать, когда родился Киран.  — Я уже достаточно долго знала Блейка, чтобы хранить тайны моей сестры.  — Это слишком рано.
        Он кивнул:
        — Зато в двадцать уже не рано. В ноябре мне будет двадцать один, я теряю время в университете, а мог бы уже иметь все это.  — Он указал пальцем на фотографии.
        — Ты не теряешь время,  — сказала я.
        Блейк улыбнулся. Улыбнулся так, будто я подняла ему настроение. Обхватив мое лицо ладонями, он вновь попросил показать рисунки.
        Мы поднялись по лестнице. В студии под ногами заскрипел пол. Я распахнула окно, вдали взвыла сирена «скорой помощи». Я волновалась и нервничала — а вдруг Блейк решит, что у меня нет таланта? Станет подтрунивать надо мной или критиковать.
        — Не хочу докучать тебе этой ерундой,  — пробормотала я, поворачиваясь к двери.
        Он поймал меня за руку.
        — Ты не докучаешь мне, Ари. Дай мне посмотреть.
        Блейк сел за мольберт, а я достала из шкафа большие листы бумаги и раскрашенные холсты. Я показала ему рисунок, с которым заняла второе место на окружном конкурсе, и руки в альбоме для эскизов. Блейк смотрел очень внимательно и заинтересованно, и это придало мне уверенности. Как и мама, он считал, что я могу добиться успеха как художник.
        Я покачала головой.
        — Для этого нужно иметь большой талант,  — сказала я и прислонилась к стене.
        Он откинулся на стуле.
        — А по-твоему, у тебя его нет?
        Мне было приятно это слышать.
        Потом мы разговорились. Я посвятила его в свои планы относительно учебы и работы, а он сказал, что хочет быть простым пожарным, иметь уютный маленький дом и кучу озорных ребятишек. Ему ненавистна сама мысль о том, что летом придется работать на «Эллис и Хаммел». Он бы с удовольствием бросил учебу прямо сейчас и поступил в Нью-Йоркский департамент пожарной охраны.
        — Так почему же ты не поступаешь?  — спросила я.
        — Потому что от меня ждут другого. А семья — это главное,  — сказал он, и я с ним полностью согласилась.
        Мы поговорили еще немного и вдруг замерли от оглушительного грохота.
        Игроки в уличный бейсбол разбили окно. Мы с Блейком бросились вниз. Пол в моей спальне был усеян осколками. Я выглянула в окно: трое мальчишек улепетывали в разные стороны. Двое — из маминого класса. Они, видимо, перепугались до смерти.
        — Ну и попадет же им!
        Я представила, как они забьются в угол, когда вечером их родителям позвонит миссис Митчелл, и посмотрела на длинный кусок стекла с острыми зазубринами.
        — Не трогай!  — приказал Блейк.  — Где пылесос?
        Я ткнула пальцем в шкаф, что стоял в прихожей.
        Он убрал пылесосом бессчетное количество осколков, добросовестно проверяя ковер ладонью, чтобы я не наткнулась на неприятный сюрприз босыми ногами.
        Он заботился обо мне. Совершенно точно. Я поблагодарила его. Он засобирался, потому что скоро должна была вернуться с работы мама — неприлично, если она застанет нас одних.
        — До ее прихода еще часа два.  — Я обвила руками его шею, поцеловала, он в ответ поцеловал меня.
        Потом я вдруг очутилась на моей аккуратно заправленной кровати, Блейк — надо мной. Я закинула ноги ему на пояс. За окном чирикали воробьи, и я не насторожилась, даже когда он расстегнул мою блузку. Ничто не казалось мне неприличным, пока его пальцы не коснулись крючка на лифчике. Я вспомнила о своих несимметричных грудях, вспомнила разговор с мамой — и отстранилась от него.
        — Я не могу.
        Теперь наши глаза были открыты. Его щеки вспыхнули, он заговорил ровным голосом:
        — Почему?
        Я зажала на груди блузку.
        — Потому что я… э-э-э… несимметричная. Здесь, наверху.
        — Не может быть. Ты — совершенство.
        Я знала, что это неправда. И все же мне стало немного легче.
        — Все равно не могу,  — вздохнула я и рассказала ему об Эвелин и о маме. И не забыла упомянуть о зловредном вирусе, который прячется в неизвестных местах и затягивает людей на шесть футов под землю.  — Хочу, чтобы ты меня уважал,  — добавила я, и это было ровно такой же правдой, как и все остальное.
        Он кивнул и сел. Я села рядом.
        — А как же твой прежний парень?  — спросил он, и у меня едва не вырвалось: «Какой парень?»
        Я просто помотала головой, и он все понял.
        — Выходит, ничего не было… Знаешь, большинство девушек…
        — Да,  — сказала я.  — Знаю. Увы, но я не из их числа.
        Я водила пальцем по вышитой розе на новом покрывале, купленном мамой неделю назад в «Джей-Си Пенни». Ждала, что он встанет и уйдет искать другую девушку — такую, как Саммер, которая пробовала разные позы. Но он лишь убрал локон с моих глаз и улыбнулся.
        — Ты лучше большинства девушек. А это все,  — он окинул взглядом постель,  — мелочи, если ты по-настоящему любишь. Я подожду, пока ты не будешь готова.
        Это все… Он говорил о сексе куда деликатнее, чем мама. Чего он не знал, так это того, что я его уже любила.

        В День памяти произошло убийство. Погибла целая семья в районе «Адская кухня». В полдень позвонили из участка, и папа умчался на работу. Маму это не обрадовало. Мы как раз грузили в «хонду» набитую «Будвайзером» сумку-холодильник. Всю дорогу в Куинс она чертыхалась и ворчала, как будто те шестеро виноваты, что их зарезали в праздник.
        Список гостей Эвелин и Патрика включал их соседей и коллег Патрика из пожарной охраны. Блейка пригласили тоже, но накануне вечером он сообщил по телефону, что опоздает: мистер Эллис тоже устраивал прием, и Блейк не мог не пойти.
        — Только поганцы так поступают,  — пробурчала мама.  — Линяют в последнюю минуту.
        Она совершенно пала духом. Зато я ни капельки не расстроилась из-за Блейка. Осуждать парня, который так классно выглядит и согласен дожидаться от меня того, что ему не составит труда в любое время получить от других девушек?
        Я пошла на кое-какие уступки. Сомнений в том, что Блейк заботится обо мне, не было, и по средам после обеда я тайком приводила его в свою комнату. Мы разговаривали, и смеялись, и целовались на кровати. Я не отталкивала его руки, когда они оказывались у меня под блузкой. Однако он не делал ничего такого, что заставило бы меня сказать «я не могу».
        — Блейк не слинял, мам,  — возразила я.  — Он приедет. Его отец встречается в Хэмптонс с клиентами и другими адвокатами из своей фирмы… Блейку необходимо там присутствовать.
        — О!  — произнесла она с издевкой.  — В Хэмптонс. Скажите, пожалуйста!
        Я пропустила это мимо ушей. Не хватало еще, чтобы она испортила мне настроение. Неделю назад мама спрашивала, не кончились ли у меня пилюли от мигрени, и я показала ей почти нетронутый флакон. Я задавала себе вопрос: неужели хорошее настроение, уверенность в своей привлекательности и постоянная забота Блейка сотворили чудо исцеления?
        — Привет, сестренка!  — поздоровался со мной Патрик двадцать минут спустя на крыльце.
        Он был высокий и загорелый, и во мне вновь что-то шевельнулось, когда он чмокнул меня в щеку. Впрочем, это оказался лишь едва уловимый трепет по сравнению с бурей чувств, которую я испытывала, целуясь с Блейком. Я сдержала улыбку, вспомнив, как в былые времена подслушивала у стены в спальне и куталась в футболку Патрика. Будто смотрела на старую игрушку и думала: «Да, отличная кукла, но я уже слишком взрослая, чтобы с ней играть».
        — Привет,  — ответила я.
        Мимо нас прошла мама с сумкой-холодильником в руках. Она открыла заднюю дверь и оказалась в саду, где толпились гости. Я направилась было за ней, но Патрик удержал меня за локоть.
        — Ты не сердишься на нас, Ари?  — прошептал он мне на ухо.
        Я помолчала немного, глядя на спадающие на лоб волосы Патрика.
        — Сердилась,  — признала я.  — Еще бы!
        Он улыбнулся, положил руку мне на плечо и увел в укромный уголок.
        — Да, ты не виновата. Но в первую очередь я должен считаться с твоей сестрой. Ведь так?
        Я согласно кивнула. Потому что на самом деле не хотела, чтобы Эвелин была замужем за бездушным остолопом, который считался бы с ней в последнюю очередь.
        — Я не мастак рассыпаться в благодарностях… но я ценю то, что ты делала для нас. Помогала с детьми и все такое. Пожалуйста, скажи, что ты знаешь это.
        — Теперь, когда ты наконец заговорил об этом,  — да. Но не уверена, выдержу ли я такое… Услышать от Патрика Кэгни «пожалуйста» и «спасибо» в один день… Нет, надо срочно позвонить в «Нью-Йорк таймс».
        — Язва!  — рассмеялся он.  — Эвелин сейчас уже намного лучше. Сама увидишь.
        Я встретила сестру минутой позже. За кухонным столом она стряпала мини-хот-доги из теста «Пиллсбери». Стройная и красивая, в белом сарафане, белых сандалиях, с золотым ножным браслетом, на котором болтался гравированный кулончик в виде соски с надписью «Мамочка».
        — У тебя обновка?  — спросила я, неловко топчась у входа.
        Оторвав взгляд от противня с сосисками в тесте, она посмотрела на щиколотку.
        — Да… Патрик подарил.
        — Красивый,  — сказала я, отметив, как умело нанесены подводка и тушь, лак на ногтях,  — словно вернулась прежняя Эвелин. Я была счастлива ее видеть, и мне хотелось забыть обо всем, что между нами произошло.  — Он по-настоящему тебя любит,  — добавила я, и мне легко далась эта фраза, потому что меня тоже, возможно, кое-кто любил.
        Эвелин, похоже, больше на меня не сердилась. Как и я на нее. Она улыбнулась и обняла меня. Гладко уложенные волосы задели мою щеку, и я чуть не разревелась. Эвелин тоже едва сдерживала слезы. Мы одновременно шмыгнули носами и рассмеялись, отступив на шаг друг от друга. Я знала, теперь все будет в порядке.
        — Так где же твой парень?  — спросила она.  — Мне не терпится его увидеть.
        Позже, когда заходящее солнце раскрасило дом в золотисто-апельсиновый цвет, она его увидела. Блейк умял три гамбургера, будто в Хэмптонс ему не дали ни крошки. Покормил Шейна из бутылочки, поиграл в мяч с Кираном, а потом устроился рядом со мной.
        — Сегодня я видел твою подругу,  — сообщил он.
        — Саммер?
        Он кивнул:
        — Ее мать обслуживала прием. Она уже провела несколько банкетов и теперь будет постоянно работать на моего отца. По мне, так еда была пересолена.
        На этом приеме он явно ел немного. Я занервничала. Представила себе, как Саммер флиртует, и хохочет, и ведет разговоры о Доне Маттингли, в буквальном смысле соблазняет моего парня. Но вспомнив его слова в тот день — что я красивее,  — убедила себя, что волноваться глупо.
        — Хочешь пива?  — спросила я. Прекрасный повод сменить тему.
        Он помотал головой:
        — Я уже выпил бокал. Много не пью. Не хочу превратиться в алкаша, как мой брат.
        — Дэл алкаш?  — удивилась я.
        Свинья, алкаш. Как еще его обзывают?
        — Как посмотреть.  — Блейк пожал плечами и забросил руку на спинку стула.  — Вот чего я действительно хочу,  — сказал он и обвел восхищенным взглядом скромный дом Эвелин и Патрика, словно это Тадж-Махал.  — А ты?
        Мне нравилось, что Блейк не считает мои жизненные цели недостаточно высокими.
        — Я тоже,  — согласилась я.  — Но чтобы дом был покрасивее. В Парк-Слоуп. С гамаком в саду. А еще хочу преподавать в хорошем колледже в городе.
        Он кивнул:
        — У моего отца есть связи в городских школах.
        Я принялась размышлять, почему моя мама так критически относится к связям. Мне казалось, связи — это прекрасно, ведь благодаря им можно достичь желаемого без зубрежки до посинения, каторжного труда и сдачи экзаменов.
        Блейк отошел за содовой и завел с Патриком дружескую беседу в патио.
        Меня разбирало любопытство. Они обсуждали футбол, и бейсбол, и вступительные экзамены в Департамент пожарной охраны Нью-Йорка, но дослушать мне не удалось: Эвелин подняла меня со стула и увлекла за собой в детскую. Закрыв дверь, она схватила меня за руки.
        — Вот это да!  — воскликнула она.  — Он обворожительный.
        Ни разу в жизни я не слышала от Эвелин слова «обворожительный». Скорее всего она откопала его в каком-нибудь недочитанном любовном романе. Но характеристика была точной, так что я согласно кивнула и ответила на все вопросы о том, как мы с Блейком познакомились. Потом она спросила, сколько ему лет.
        — В ноябре будет двадцать один.
        — Двадцать один,  — повторила она с задумчивым видом.  — Значит, вы уже занимаетесь этим делом.
        Это прозвучало еще хуже, чем в разговоре с мамой. Я покачала головой, будто никогда и не думала «заниматься этим делом».
        — Врушка ты, Ари. Я вижу, что происходит. Глянь на себя — ты же вся светишься.
        Свечусь?! Вот не знала…
        Я и не ожидала, что разговорюсь об этом с Эвелин. С мамой поделиться я не могла, с Саммер тоже не говорила, посвящать Ли мне не хотелось — она все-таки двоюродная сестра Блейка. Внезапно в украшенных флажками «Ред сокс» голубых стенах детской я ощутила радость от того, что у меня есть старшая сестра.
        — Так что я не вру,  — заявила я, рассказав Эвелин о том, что происходит по средам.  — Мы на самом деле этим не занимаемся.
        — Но скоро начнете,  — не унималась она.  — Я тебе дам телефон своего врача. Она принимает в бруклинской клинике по пятницам… Полис там не спрашивают, так что маме необязательно докладывать… Выпишут таблетки. Мы же не хотим, чтобы ты залетела, да?  — Она рассмеялась, затем нацарапала что-то на клочке бумаги и сунула мне.
        — Эвелин,  — возразила я,  — таблетки не всегда работают. Ты ведь…
        Она перебила меня, засмеявшись, но уже по-другому, хитро и цинично, и понизила голос:
        — Работают, если пить их каждый день. А мне не терпелось выбраться из маминого дома. Я то и дело пропускала прием. Ну, то есть… Патрик всегда меня любил, но сильнее всего, когда я носила детей. Парней беременность сводит с ума.  — Она подмигнула и положила руки мне на плечи.  — Послушай, Ари. Кругом полно заразы. Я имею в виду не только СПИД. Прежде чем лечь с Блейком, убедись, что он ничем не болен. Обязательно выясни, сколько у него было девушек.
        Я знала только о девушке из Джорджии. Но сейчас я думала о том, как отчаянно Эвелин хотела избавиться от маминой опеки и что Киран появился на свет вовсе не случайно.


        Глава 16
        Июнь был чудесный: яркое солнце, свежий воздух, послеполуденные часы по средам на покрывале с вышитыми розами. Мне нравились звуки музыкальной шкатулки, доносившиеся из грузовика мороженщика, и запах зефира, который жарили соседи, и выведенная красными чернилами вдохновляющая буква «А» — моя экзаменационная оценка.
        — Из всех моих учеников ты подаешь самые большие надежды,  — сказал учитель рисования.
        Это был последний день занятий. За открытыми нараспашку окнами ходили ученики, болтали, расписывались друг у друга в альбомах, и я прислушивалась к их голосам, пока учитель не сказал что-то о работе на летних каникулах. Он протянул мне визитку, на которой был напечатан бруклинский адрес и слова «Рисуем вместе».
        — Что это за место?  — поинтересовалась я.
        — Реабилитационный центр для взрослых людей с психическими отклонениями,  — пояснил он.  — С синдромом Дауна… черепно-мозговыми травмами… и тому подобным. Программа арт-терапии. Директору, моему приятелю, требуется помощь. Вот я и подумал о тебе. Человек с таким талантом может принести много пользы.
        У меня талант. Неужели он это сказал? Мысленно повторяя слова учителя, я едва не проехала свою станцию. А потом решила заглянуть в центр «Рисуем вместе».
        Он находился в нескольких кварталах от нашего дома, на первом этаже трехэтажного викторианского здания с дорическими колоннами и широким крыльцом. Приятелем моего учителя оказался мужчина за тридцать с темной бородкой клинышком, в очках с тонкой оправой. Звали его Джулиан. Он сказал, что мне дали хорошие рекомендации, и без лишних слов принял на работу.
        В тот вечер за ужином мама без умолку болтала о моей новой работе.
        — Люди сразу распознают талант. А ты собралась растрачивать свою жизнь на учительство.  — Она протянула руку за моей тарелкой, положила гору салата с макаронами и посмотрела на папу.  — Идет и просто находит себе работу! Вспомни Эвелин в ее возрасте. Как я умоляла ее поработать летом, а она даже в «Бургер кинг» заявление написать не пожелала.
        Мама мной гордилась, и это здорово, но мне были не по душе комплименты за счет сестры. Эвелин в последнее время вела себя доброжелательно, всегда спрашивала о Блейке, когда звонила. И проявила заботу, снабдив меня адресом своего врача, хотя оказалось, что мне нельзя принимать таблетки.
        Я узнала это неделю назад. Тайком записалась на прием и прошла через унизительное обследование: хлипкий больничный халат, латексные перчатки, холодный инструмент, напоминавший ложку для обуви или средневековое орудие пыток. Когда все закончилось, я чувствовала себя марафонцем, пересекшим финишную черту. Сидя в гинекологическом кресле в халате из ткани не толще бумажки, я вспоминала программу «Пи-би-эс» об обряде инициации. Африканским мальчикам режут бритвой лица, и шрамы остаются на всю жизнь — требует ритуал посвящения, ничего не поделаешь. Пока врач за столом изучала мою медицинскую карту, я думала: «Это мой ритуал посвящения. Теперь я такая же, как Саммер и другие девочки, которые регулярно посещают гинеколога и честно глотают противозачаточные таблетки. Я — член клуба „Заимела парня“».
        Я перевела взгляд на доктора — пышнотелую женщину средних лет. Листая карту, она озадаченно хмурилась.
        — Я не знала, что вы страдаете мигренями. Таблетки вам не подходят, мисс Митчелл. От них головные боли только обострятся.
        Затем она вручила мне несколько брошюр о беременности и венерических заболеваниях (можно подумать, мы не проходили чего-то подобного на уроках по половому воспитанию) и сказала:
        — Лучше, если ваш молодой человек будет использовать презервативы. Никогда нельзя быть уверенной, что мужчина ничем не болен, какие бы байки он вам ни рассказывал.
        Зря я переодевалась в эту дурацкую хламиду.
        И Блейк мне ничего не рассказывал. Потому что я не спрашивала.

        В одну из суббот по окончании учебного года состоялся мой первый визит в «Дельмонико». Я сидела рядом с Блейком и видела, что ему некомфортно. На нем, как и на мистере Эллисе, был костюм. Он то и дело оттягивал воротник, словно не мог дышать.
        — Привыкай,  — сказал Дэл.  — Тебе носить галстук все лето.
        Рейчел, Ли и Идалис тоже присутствовали. Мы все сидели за круглым столом в кожаных креслах. В помещении царил сумрак, хотя на улице полыхало заходящее солнце. Малиновый ковер, изысканный канделябр…
        Пока я читала врученное официантом меню с заоблачными ценами, сидевшие за столом передавали по кругу корзинку с хлебом. Когда корзинка дошла до Ли, та оставила ее возле себя.
        — Можно мне хлеба, Ли?  — попросила я.
        Она не отреагировала, хотя сидела рядом, и продолжала намазывать маслом булочку. Я повторила просьбу.
        — Вон он, хлеб,  — буркнула она, не глядя в мою сторону.  — Сама достань.
        — Ли!  — сурово произнес Блейк.  — Не смей так разговаривать с Ари.
        Он сидел с другой стороны от меня и тоже поразился ее грубости.
        — Блейк!  — обратилась к нему Рейчел тем же строгим тоном, каким он говорил с Ли.  — Не лезь не в свое дело! Девочки сами разберутся.
        «В чем разберутся?» — думала я. Между тем Блейк протянул руку через тарелку Ли и забрал хлеб. Мы растерянно переглянулись.
        Вернулся официант с карандашом и блокнотом в руках. Блейк заказал бифштекс «классический», и я тоже — просто не знала, что выбрать. Остальные спрашивали у официанта паштет из гусиной печени, но ведь «Дельмонико» не французский ресторан.
        Стейк мистера Эллиса стоил больше полусотни долларов. Он был настолько непрожаренным, что мне пришлось отвести глаза, когда мистер Эллис принялся его резать. От вида сырого мяса меня с души воротило.
        — Ты будешь по нам скучать, Стэн?  — спросила Рейчел.  — Калифорния так далеко.
        Именно по этой причине мы все и собрались. Рейчел и Ли в тот вечер улетали в Лос-Анджелес из аэропорта Кеннеди, и это был прощальный ужин.
        — По оплате вашей аренды я точно скучать не буду,  — отозвался мистер Эллис.
        И поблагодарил меня за то, что порекомендовала «Банкеты от Тины».
        — Тина готовит бесподобно. И дочь у нее красавица. Она ваша подруга, не так ли?
        — Да,  — ответила я и подумала, что мистер Эллис скорее всего любит пересоленную еду, а когда мы с ним впервые встретились, он назвал меня «хорошенькой», но ни разу не сказал, что я красавица. Он вообще со мной почти не говорил, только «здрасьте» и «до свидания». Вполне возможно, он и фамилии моей не знал.
        — Кем работает ее отец?  — поинтересовался он.
        — Психиатром.
        Мне показалось, это произвело впечатление на мистера Эллиса.
        — Понятно. А ваш, Ари?
        — Он полицейский. Детектив по расследованию убийств.
        — Очень благородно,  — кивнул он.
        Я не поняла, впечатлила ли его такая работа, но предпочла принять слово «благородно» за комплимент. А еще я старалась выкинуть из головы, что «красавица» лучше, чем «хорошенькая», и сосредоточилась на Блейке, который был неотразим в костюме. Впрочем, от меня не укрылось, что ему не терпится переодеться.
        После обеда мы отправились в аэропорт в лимузине, заказанном мистером Эллисом,  — как на выпускной бал. За ужином Дэл и Идалис уговорили на двоих бутылку вина и сейчас вели себя шумно и нагло. Блейк молчал, и я спросила его, в чем дело.
        — В этот день умерла моя мать,  — шепнул он мне на ухо.
        Он сказал это так, словно она умерла именно этим утром или днем, а не много лет назад.
        — Значит, сегодня годовщина?
        Он кивнул и грустно произнес:
        — Тринадцать лет. Утром мы ездили на кладбище.
        Я взяла его за руку. Скоро мы прибыли в аэропорт, водитель выгрузил багаж, и все вышли из машины. Я хотела обнять на прощание Ли, несмотря на то что за всю дорогу она не проронила ни слова и психовала в ресторане, но она не замечала меня.
        — Ли!  — Я бросилась за ней ко входу в аэровокзал.  — Не хочешь попрощаться? Дай мне свой новый телефон и адрес, чтобы не терять связь.
        Обернувшись, она посмотрела на меня так, будто я сказала нечто оскорбительное.
        — Ты что, издеваешься?  — бросила она и пошла дальше.
        — Ли!  — позвала я снова.  — Что происходит?
        Она остановилась, потом схватила меня за запястье и отвела в сторону, подальше от своих родственников. Я смотрела на золотистые крапинки в ее глазах, на коричневые веснушки. Она права, их было сто тысяч миллионов.
        — Зачем тебе мой телефон?  — спросила она.  — Ты не звонила мне, даже когда нас разделял всего лишь мост. А говорила, мы будем вместе до моего отъезда в Калифорнию. Помнишь, в Хэмптонс? Но я, как обычно, просидела все это время у себя дома. Видела тебя только в школе или с Блейком. Он был на вечеринке в День памяти в доме твоей сестры. Интересно знать, почему я не получила приглашения?
        Я оторопела. Она говорила быстро и громко, проходящие мимо люди с чемоданами и портпледами в руках смотрели на нас.
        — Н-ну да,  — промямлила я, заикаясь,  — в последнее время мы редко виделись. Я думала, ты готовишься к отъезду.
        Она закатила глаза и презрительно усмехнулась:
        — Не убедила! Ты познакомилась с Блейком и моментально забыла обо мне. Воспользовалась мной, чтобы подобраться к нему… И это происходит не в первый раз. Моими кузенами интересуется море девушек. По головам идут, лишь бы добиться своего. Я считала, ты не из их числа… Думала, ты другая. Надеялась, что мы все сможем стать друзьями. Но я ошиблась. Ты вытерла об меня ноги и даже не заметила.
        В памяти всплыл ужин из четырех блюд и крем-брюле. Я вспомнила, как напрашивалась на приглашение в Рокфеллер-центр. Как Ли просила Рейчел не давать мне советов, с кем встречаться, когда та заметила, что Блейк и я подходим друг другу.
        — Я не нарочно…  — начала я, но Ли подняла руку, не желая выслушивать мои оправдания.
        Возможно, я лгала. И подспудно все рассчитала. Я чувствовала себя ужасно, думая о том, как дружелюбно она вела себя в мой первый день в Холлистере, а я бросила ее одну на катке. Мысль, что я ничем не лучше Саммер, меня огорошила. Я ставила своего парня выше всех. Из-за меня Ли просиживала дома пятничные вечера. По моей вине несколько последних месяцев компанию ей составляли лишь цветные карандаши. Хуже того, такое с ней уже случалось, и теперь она считала меня человеком, способным перешагнуть через кого угодно. А я никогда не причисляла себя к людям такого сорта.
        — Мне очень жаль,  — выдавила я.
        — Все это просто слова,  — усмехнулась Ли.  — Тебе от них легче?
        Нисколечко. Я хотела, чтобы легче стало Ли, но было слишком поздно.
        — Ты, наверное, скоро приедешь повидаться,  — кротко сказала я.  — Ну, то есть… Мы могли бы встретиться, и тогда…
        Она скрестила руки на груди.
        — Да, приеду. Повидаться со своей семьей.
        Я поняла намек и кивнула. Вокруг хлопали дверцы автомобилей, отовсюду звучали слова: «Хорошо долететь»…
        — Ладно… И все же дай мне свой новый телефон. Обещаю, я позвоню…
        — Не надо одолжений!  — Ли резко развернулась и зашагала к терминалу.
        Конечно, я не заслуживала ее дружбы. Но я решила, что все улажу. Возьму у Блейка ее новый адрес, напишу письмо, попрошу прощения за все. Пожалуй, это будет значить больше, чем обычные извинения.
        Она подошла к Рейчел. Та вместе с каким-то парнем — у него был русский акцент — пересчитывала свои чемоданы. Я забралась в лимузин, где сидели Блейк и Дэл с Идалис. И думала о Ли.
        — У тебя есть новый адрес Ли?  — спросила я у Блейка.
        — Конечно,  — ответил он, достал из кармана бумажник, порылся в нем и вложил мне в руку визитку «Эллис и Хаммел». На обратной ее стороне был написан адрес.  — Она разве тебе не дала?
        — Забыла, наверное,  — ответила я, засовывая визитку в кошелек. Хорошо, что Ли не поделилась с Блейком своим мнением о том, какой я человек. От этой мысли мне стало еще хуже.
        Блейк кивнул:
        — Она сегодня весь вечер грубила. Не похоже на нее. Волновалась перед отъездом, наверное.
        Он тоже не заметил моего предательства. Мы были слишком заняты друг другом, чтобы думать о Ли, хотя оба знали, что нужны ей. Я кивнула Блейку и прислонилась лбом к окну, глядя, как мистер Эллис протягивает деньги носильщику.
        Дверь открылась, и мистер Эллис сел рядом с Блейком.
        — Приходится давать большие чаевые,  — произнес он, не обращаясь ни к кому конкретно.  — Иначе эти люди тебе припомнят — отправят твой багаж в Москву.
        — Да,  — выговорил Дэл,  — проклятые коммуняки.
        Он был пьян и, наверное, хотел так пошутить, но мистер Эллис не засмеялся, и мне стало неловко. Он повернулся спиной к Дэлу и заговорил с Блейком о выходе на работу в понедельник. Я отвела взгляд — мне показалось, что разговор частный.
        Мы вышли в Верхнем Ист-Сайде, а мистер Эллис остался в лимузине. Он пробормотал что-то насчет клиента и умчался прочь.
        В лифте я старалась не смотреть, как Идалис и Дэл целовалась в углу, словно были одни.
        Я надеялась, что в пентхаусе они уймутся. В гостиной Дэл сунул кассету в видеомагнитофон, и мы все вместе устроились на диване, но как только пошли вступительные титры, они вновь принялись ласкать друг друга. У Блейка кончилось терпение.
        — Пойдем погуляем,  — предложил он, сжав мое запястье.
        Идалис оторвалась от Дэла и схватила меня за руку.
        — Да,  — сказала она,  — почему бы вам не прогуляться наверх, в спальню Блейка?
        «Наверх, в спальню Блейка». Она выговаривала это долго и медленно, развязным тоном, чем смутила и оскорбила меня. Я была уверена, что знаю, о чем она думает: что я лишена сексуальности, как Дебби Бун,[10 - Дебби Бун (р. 1956)  — американская театральная актриса и певица. В 80-е гг. XX в. увлеклась христианской музыкой.] а она — вся такая эротичная, как Мадонна. Блейк потянул меня за руку и поднял с дивана. Дэл закатил глаза.
        — Оставь ее в покое, Идалис,  — попросил он, и я была ему за это благодарна.
        Мы с Блейком вышли на улицу. Небо затянули облака, вдали раздавались раскаты грома. Блейк не проронил ни слова по дороге в Центральный парк, где люди уже начали вскакивать с травы, потому что небо озарила зловещая бело-голубая молния.
        Блейк подвел меня к скамейке, и мы сели. Он ослабил галстук, вынул бумажник и показал мне желтеющий снимок молодой женщины. У нее были большие голубые глаза и длинные светлые волосы, разделенные пробором посередине, как в старой рекламе бальзама «Велла». Загорелая, с царственной осанкой, она казалась человеком, с которым в жизни не должно было случиться ничего плохого.
        — Это твоя мама?  — спросила я.
        Он кивнул и долго смотрел на дома в отдалении, а потом рассказал, что она умерла, когда Дэл играл в бейсбол в Малой лиге. Блейк, Дэл и мистер Эллис ушли на матч, а она осталась дома. Вернувшись домой, Дэл нашел ее на полу в кухне.
        — Аневризма сосудов головного мозга,  — пояснил Блейк.  — Врач, который делал вскрытие, сказал, что мы ничем не смогли бы ей помочь. Но Дэл считал, что это его вина… Говорил, что спас бы ее, если бы остался дома. Он больше никогда не играл в бейсбол. А у него хорошо получалось.
        Интересно, хоть кто-нибудь сказал Дэлу, что это не его вина?
        — Мне жаль,  — произнесла я.  — Уверена, сейчас она бы тобой гордилась.
        Блейк улыбнулся. Прогрохотал гром, молния разорвала пополам небо, а мы, обнявшись, сидели на скамейке, не обращая внимания на тяжелые капли дождя. Мне было все равно, промокну я или нет, ведь мне казалось, что я нужна Блейку, как и он мне.

        В одну из пятниц в конце августа мой начальник Джулиан признал, что большинство сотрудников уволилось, не проработав и недели. Место угнетало, и все из-за людей, приходящих сюда на занятия. Их называли учениками, хотя им было за двадцать и даже за тридцать лет. Со всеми нянчились родители, приезжали вечером и забирали домой. Ученики с удовольствием занимались рисованием карандашами и пальчиковыми красками.
        Одного из них звали Адам. Двадцатидвухлетний, с симпатичными ямочками на щеках, в своей школе он наверняка пользовался популярностью среди девчонок, пока пять лет назад не получил сильный удар по голове во время футбольного матча. После этого он слегка повредился в уме и порой тихо бормотал что-то. Светлым пятном в его теперешней жизни были картинки, которые я рисовала для него карандашом — горы и озера. Они ему очень нравились, потому что раньше он часто ходил в пешие походы и на рыбалку, а мне нетрудно было рисовать снова и снова, раз уж это делало его счастливым.
        — У тебя есть парень?  — спросил он.
        — Да,  — вздохнула я, думая о том, что отвечаю на этот вопрос уже шестой раз и что если бы с ним не произошло несчастье, он бы мог выбрать любую девушку, какую пожелает.
        — Ты хорошенькая,  — сказал он.  — Похожа на Белоснежку.
        Я едва не разревелась. Я убеждала себя, что занятия рисованием активизируют умственные способности Адама и что в один прекрасный день он поправится, надо лишь продолжать работать.
        Блейк считал, что я занимаюсь добрым делом. Он сказал мне об этом однажды вечером, когда я зашла к нему в офис. Мы стояли в приемной у стойки красного дерева со словами «Эллис и Хаммел», напечатанными от края до края сверкающими золотыми буквами.
        — Уже уходишь?  — прозвучал голос рядом.
        Мы повернули головы и увидели мистера Эллиса с кипой бумаг в руках.
        — Я оставил материалы по делам, которые ты просил, на твоем столе, папа,  — сказал Блейк.
        Мистер Эллис улыбнулся и похлопал Блейка по плечу.
        Несколько минут спустя мы сидели в «корвете». Блейк пожелал заехать домой переодеться перед ужином. В пентхаусе он отправился к себе в комнату, а я сидела на диване и любовалась видом из окна. Открылись двери лифта, и в фойе показался Дэл. Он зашел за сережкой, которую Идалис потеряла, когда в последний раз была здесь.
        — Мы расстались,  — сообщил он, усаживаясь рядом со мной.  — Я так устал от ее бредней.
        Неужели это правда? Я пристально смотрела ему в глаза. Сегодня они были скорее зеленые, чем серые.
        — Что ж,  — сказала я.  — Думаю, у тебя все наладится.
        Шрам на губе искривился от улыбки. Потом на лестнице появился Блейк, и Дэл заговорил об «Эллис и Хаммел».
        — Знаешь, чем занимается на работе твой парень?  — спросил он, и я покачала головой.  — Помогает отцу и его партнерам захватывать компании, чтобы порядочные люди оставались без работы.
        Я взглянула на Блейка. Он выглядел усталым.
        — Прекрати, Дэл,  — сказал он.
        Дэл не слушал.
        — А знаешь, что еще они делают, Ари? Подают в суд необоснованные иски о неправильном лечении. И выигрывают. Поэтому медицинские страховки стоят так дорого, и больным раком их не оплатить.
        — Хватит уже!  — возмутился Блейк и схватил меня за руку.
        В машине он заявил, что не хочет оставаться на Манхэттене.
        — Поехали в Хэмптонс, закажем еду домой. Надоел мне этот город.
        Я не возражала. По дороге он не проронил ни слова, когда мы ели пиццу на кухне — тоже. Пил пиво, смотрел в пустоту, и я знала, в чем дело.
        — Тебе необязательно там работать,  — сказала я.
        — Я должен, Ари. Не могу подвести отца.
        Ночь была теплая, и чтобы поднять ему настроение, я предложила полежать в шезлонгах у бассейна, но Блейку захотелось плавать.
        — Мне не в чем,  — сказала я, и он велел мне сходить наверх — там Рейчел оставила один из своих купальников.
        Это было ярко-розовое бикини, нижняя часть которого завязывалась на бантик на левом бедре. Я нашла его в ящике комода среди футболок и парео, в спальне с отраженным светом. Стоя на белом ковре у огромного зеркала, я рассматривала свои тощие ноги, узкую талию и грудь. В лифчике купальника между грудями образовалось слабое подобие ложбинки. Я не считала их совершенными, как Блейк, но и не видела в них ничего ужасного. И решила выйти к бассейну в одном бикини, без футболки.
        Затаив дыхание, я спустилась по лестнице, прошла через патио и выдохнула, только когда Блейк мне улыбнулся. Затем он подхватил меня и бросил в воду.
        — Идиот!  — вдруг вырвалось у меня.
        Пока я терла глаза, он нырнул в бассейн, и все снова стало расплывчатым. Он увлек меня в угол, я положила руки ему на плечи.
        — Тебе этот купальник идет гораздо больше, чем Рейчел,  — заявил он.
        Волосы его были приглажены назад, свет от лампочек на дне бассейна отражался в глазах, и я вспомнила, как поднимала свой кусочек мрамора к солнцу.
        — Куда мне до Рейчел. Она красивая.
        — Это ты красивая,  — сказал он.
        «Красивая» звучало гораздо лучше, чем «хорошенькая». Я улыбнулась и потрогала его амулет-стрелку.
        — У вас с Ли одинаковые кулоны.
        — Они достались нам от бабушки, всем троим. Мне, Ли и Дэлу. Но он свой не носит.
        — Ты в последнее время разговаривал с Ли?  — спросила я, вспомнив о письме, которое я отправила ей в конце июня.
        Битых полчаса я копалась в открытках с надписью «Прости меня» в «Холлмарке» и наконец выбрала котенка с грустными глазами и маргариткой в лапке. В тот вечер я долго сидела за столом и писала: «Я не понимала, что делаю», и «Надеюсь, ты простишь меня», и «Пожалуйста, позвони». Но Ли не позвонила и не написала ответ, и я решила, что она меня не простила. Наверное, открытка показалась ей глупой.
        — Да,  — ответил Блейк,  — на днях. А ты разве с ней не созванивалась?
        — Уже давно,  — сказала я как ни в чем не бывало, перевела взгляд на его татуировку и сменила тему: — Что это означает?
        Я обвела указательным пальцем круг, крест и три перышка. Мы шли по дну бассейна, и он объяснил, что этот знак называется «колесом исцеления», это священный символ для коренных американцев. Кроме того, он приносит удачу. Блейк получил его от одного старика из племени шони в Джорджии.
        — Не говори об этом при отце,  — попросил Блейк.  — Он знает о татуировке, но очень рассердился, когда обнаружил ее у меня. Всю жизнь пытается убежать от Джорджии… хочет навсегда забыть, что в нас течет кровь шони.
        Ничего удивительного. Я вспомнила «Эллис и Хаммел», и пентхаус, и мать Блейка с ее аристократическими предками. Представила, как мистер Эллис пробивал себе путь, получал образование, выигрывал судебные тяжбы, чтобы иметь возможность жить в Верхнем Ист-Сайде и забыть, что когда-то ел листовую капусту и пироги «Колибри».
        — Но ведь он дал твоему брату индейское имя,  — возразила я.
        — Он не хотел. Просто это имя его отца, тут никуда не денешься. Пришлось.  — Блейк опустил голову в воду, намочил волосы, откинул их назад, проведя по ним пальцами, а я смотрела, как капли падают на его щеки.  — В любом случае молчи про татуировку. У Джессики такая же, и он тоже был недоволен.
        Раньше я о Джессике не слышала, но догадалась, кто это. Блейк попросил прощения, заметив, что неприлично парню говорить о своей бывшей подруге.
        Он был прав. Неприлично. Тошнотворная волна ревности прошла от желудка вверх. Я представила белокурые волосы и фургон с цветочными горшками. Блейк спал с Джессикой целых два года.
        — Что с ней случилось?  — спросила я, будто знать ничего не знала об этом.
        — Без понятия. Она перестала отвечать на звонки. Я отправился к ней, чтобы поговорить,  — оказалось, она уехала. Без объяснений.
        Жестокий поступок, Блейк такого не заслуживал.
        — О, мне жаль,  — сказала я.
        Он пожал плечами, однако изобразить равнодушие у него не получилось.
        Потом мы целовались. Вода в бассейне была теплой, губы и язык Блейка — тоже. Он развязал верхнюю часть купальника, снял ее и коснулся ртом моей груди. Я забеспокоилась о соседях, но мистер Эллис владел огромным участком; сомнительно, чтобы кто-нибудь увидел нас с расстояния в два акра.
        — Все, хватит,  — внезапно произнес Блейк.  — Иначе я не смогу остановиться.
        Я ужасно не хотела останавливаться. Все это щекотало мне нервы. Но когда верх от купальника уже был на месте и мы обсыхали в патио, я образумилась. Мы расположились в шезлонгах, Блейк читал «Нью-Йорк пост», а я размышляла о том, какой он молодец, что не зашел дальше там, в бассейне. Мне предстояло много чего обдумать, прежде чем я смогла бы принять от него то, что он когда-то давал Джессике.
        — Блейк!  — позвала я.
        Он читал статью в спортивном разделе, «„Янкиз“ сокрушают „Канзас-Сити“».
        — Да?
        — Сколько у тебя было девушек?
        Наконец-то я решилась! После разговора с Эвелин в День памяти этот вопрос не давал мне покоя. Его нужно было непременно прояснить, потому что неприятности имеют свойство появляться в самых неожиданных местах.
        Блейк опустил газету.
        — Такое не принято рассказывать.
        — Никуда не денешься. В наше время людям приходится об этом говорить.
        Он кивнул. И поднял два пальца.
        — Правда?  — спросила я.  — Джессика, а еще кто?
        Он закатил глаза.
        — Она была старше меня. Я почти не знал ее… Мы встретились в баре, куда меня затащил Дэл. И она пошла за мной в туалет… Так секс и происходит, если люди не заботятся друг о друге. В общем, ничего хорошего.  — Он выпрямился и свесил ноги с шезлонга.  — Послушай, Ари. У меня нет ни СПИДа, ни другой заразы. Хочешь, я сдам анализы, чтобы ты не волновалась?
        Мои тревоги отступили, и я покачала головой, но Блейк продолжал настаивать. Затем, взглянув на часы, он сказал, что нам пора возвращаться в город.
        Я пошла наверх. Купальник уже высох, и я вновь принялась изучать себя перед зеркалом. Дверь была открыта. Увидев отражение Блейка — он шел по коридору,  — я окликнула его. Он стоял рядом со мной на ковре, и я указала на свою грудь.
        — Как по-твоему, я… несимметричная?
        Он шутливо поднял кулак к моей щеке.
        — Прекрати. Если еще хоть раз спросишь об этом, ты у меня пожалеешь.
        Я засмеялась. Мы опять стали целоваться, хотя Блейк и предупредил, что уже почти девять и нам предстоит долгий путь.
        Ну и что? Мама просила меня возвращаться не слишком поздно, не выходя за пределы разумного, а до «пределов разумного» еще как до луны. Я улеглась на кровать и поманила Блейка пальцем. И как будто вновь наступил полдень среды, в этот раз на белом стеганом одеяле, набитом перьями, мягком, как поле из ватных шариков.
        — Ари…  — произнес Блейк. Он был сверху, все еще без рубашки. Обнаженная грудь, мускулы на животе, дорожка из волос, которая начиналась от пупка и скрывалась в плавках,  — все это вызывало дрожь в моем теле, и я не знала, как долго еще смогу оставаться приличной девочкой.  — Я тебя люблю.
        Я ахнула. Мне хотелось ответить ему тем же, но он не позволил. Он просил меня не произносить эти слова, пока я не буду готова и точно уверена, и я собралась было сказать, чтобы он замолчал, потому что я на самом деле готова и уверена. Но у меня не получилось — он вновь поцеловал меня, потянулся рукой к бантику на бедре и развязал его.
        Я занервничала. Его ладонь оказалась у меня на талии, скользнула ниже. Вспомнилась плавающая в бассейне Идалис и брошенные Дэлом слова: «Уверен, тебе этого хочется».
        Блейк отодвинулся в изножье кровати. Я знала, что он собирается сделать. То, о чем многие умалчивали или о чем глупо хихикали. То, что считалось безопасным, ведь от этого не забеременеешь. И что якобы позволяло обойти все католические обычаи.
        — Не бойся, Ари. Больно не будет, я обещаю,  — заверил он.
        Нижняя часть купальника уже лежала на ковре. Мне действительно было не больно. Я чувствовала его губы и язык, его густые волосы, касающиеся внутренней стороны моих бедер, немного спустя страстный толчок сотряс мое тело и исторг из меня звуки, похожие на те, что я слышала из-за стены спальни Эвелин и Патрика, но я закрыла лицо рукой, чтобы кричать не так громко.
        Это было сладко, удивительно, невероятно — все равно что в одиночку слопать целую коробку шоколадных конфет. Впрочем, я бы никому на свете не рассказала, что занималась этим.


        Глава 17
        Лейка душа в одной из четырех ванных комнат напоминала прорезь для почты во входной двери какого-нибудь дома — металлический квадрат с прямоугольным отверстием. Того и гляди, счет от «Кон Эдисон»[11 - «Кон Эдисон» — поставщик коммунальных услуг в Нью-Йорке.] выпадет.
        Вода текла по мне ровным потоком, а я прислушивалась к звукам за стеной — там принимал душ Блейк. В ванную я бросилась из спальни, сказав, что насквозь пропиталась хлоркой и мне просто необходим шампунь, но это было лишь отговоркой.
        Я не могла смотреть на него. Не могла выдавить ни слова. Была возбуждена, и счастлива, и смущена одновременно.
        Но прятаться вечно невозможно. Проторчав под душем, пока на ладонях не сморщилась кожа, я завернулась в полотенце и на цыпочках вышла в холл. И тотчас налетела на Блейка, тоже мокрого, с повязанным на талии полотенцем и цепочкой на обнаженной груди. Он был невозможно красив, но я все еще не смела взглянуть ему в глаза, даже когда он прижался лбом к моему лбу.
        — Ты так стонала…  — сказал он.
        У меня вспыхнули щеки. Я была готова умереть на месте.
        — Мне нужно одеться,  — прошептала я и попыталась уйти, но он удержал меня за локоть.
        — Эй,  — мягко сказал он,  — что случилось?
        От него пахло мылом «Айриш спринг».
        — Ничего,  — пролепетала я.
        Он приподнял мой подбородок.
        — Тебе кажется, мы сделали что-то плохое?
        «Да. Нет. Возможно».
        — Я не знаю.
        — Ари,  — усмехнулся он,  — нет. Я бы не стал делать такого с первой встречной. Я ни с кем не вступаю в отношения, пока не увижу, что у них есть будущее.
        «Будущее». Мысль о том, что случившееся сегодня в конечном счете приведет к дому в Парк-Слоуп, и садику с гамаком, и детям с самыми синими на свете глазами — успокоила.
        Я с облегчением вздохнула. Улыбнулась. И танцевала по спальне, натягивая одежду. Потом мы сели в машину, откинули верх, мои волосы развевались по ветру, и все вокруг казалось прекрасным.

        Я думала, что не вышла за пределы разумного. Конечно, обычно я возвращалась домой раньше, но и сейчас время было вовсе не такое уж позднее. Не ожидала, что мама устроит мне засаду.
        — Ты где была?  — спросила она.
        Я только что вошла в гостиную и вздрогнула от прозвучавшего в кромешной тьме низкого голоса. Раздался щелчок выключателя. Она сидела, скрестив на груди руки и закинув ногу на ногу.
        В растерянности я окинула взглядом комнату. Заметила дырку в обшивке дивана, непочатую пачку «Пэлл-Мэлл» на журнальном столике.
        — Где папа?  — проронила я.
        — А ты как думаешь? В Ист-Ривер выловили труп, ему пришлось уехать на Манхэттен.  — Она потянулась за сигаретами.  — Итак, где ты была?
        Я пожала плечами. А вдруг я опять свечусь и она все поймет?
        — С Блейком,  — ответила я.
        Она сняла целлофан, достала сигарету и швырнула пачку на стол.
        — Это и так понятно. Где именно вы были с Блейком?
        — В Хэмптонс,  — чуть слышно промямлила я.
        Мама щелкнула зажигалкой.
        — И чем вы там занимались в такое время?
        — Ничем.
        Она затянулась и похлопала рукой по дивану. Я села рядом, хотя мне не терпелось подняться в свою комнату и подумать о Блейке.
        — Ты заходишь слишком далеко,  — строго сказала она.
        Ну вот, приехали, подумала я. И ушла в оборону:
        — Почему ты его не любишь?
        — Когда я такое говорила?  — спокойно ответила мама.  — Он очень славный. Вежливый. Видно, что у него прекрасное воспитание. Но ты моя дочь, и я забочусь о тебе. Ты слишком молода, чтобы серьезно относиться к кому бы то ни было.
        Слишком молода. Слишком далеко захожу. Еще много чего слишком.
        — Он считает, что у нас может быть общее будущее,  — произнесла я. Мне показалось, что прозвучало это по-взрослому, рассудительно, но мама рассмеялась, будто я — идиотка.
        — Ариадна, он понятия не имеет, чего хочет. Он — мальчишка.
        — Вовсе нет. В ноябре ему будет двадцать один год. А ты в двадцать три уже вышла за папу.
        — Это было в пятьдесят седьмом году. Сейчас все по-другому… У женщин сегодня полно возможностей. У тебя,  — ткнула в меня пальцем она,  — их гораздо больше, чем было у меня. Ты не представляешь, как тебе повезло. И пусть Блейк не пудрит тебе мозги россказнями о «будущем». Это всего лишь уловка.
        Она подалась вперед и пристально посмотрела мне в глаза, будто у меня вместо них два магических шара.
        — Он ведь еще не затащил тебя, в постель?
        Интересно, что она увидела? Розы на покрывале? Белое одеяло? Бассейн с притаившимся на дне скорпионом?
        — Нет,  — ответила я.
        Я не считала эти слова ложью, потому что «в постель» означало пройти весь путь до конца, а мы с Блейком пока добрались лишь до середины.
        Она вновь откинулась на спинку дивана и затянулась сигаретой.
        — Хорошо. Рада это слышать. Потому что парни в таком возрасте очень шустрые. Наврут что угодно, лишь бы уложить в постель, и тут же ищут себе другую жертву. Есть девушки, которые легко с ними управляются. Эвелин, например. Ей ничего не стоило порвать с одним и найти другого. Но ты не Эвелин, и если этот юноша посмеет тебя обидеть, я оторву ему яйца и засуну в глотку.  — Она потушила сигарету в пепельнице.  — И передай ему, чтобы привозил тебя домой пораньше. Поняла?
        Я поняла. Поняла, что больше ничего не расскажу ей о Блейке и что у меня впервые за многие месяцы разболелась голова.
        — Пойду спать, мама. По-моему, у меня начинается мигрень.
        Она меня не отпустила. Мы пошли в кухню, где она проследила, чтобы я выпила таблетку. Потом налила мне теплого молока и поцеловала в щеку.
        — Спокойной ночи,  — сказала я.
        А когда она ушла, вытерла щеку салфеткой и вылила в раковину молоко.

        На следующий день, к моему удивлению, меня пригласила Саммер. После окончания занятий в школе мы с ней еще ни разу не виделись, и на четыре сообщения, которые я передавала для нее с Тиной, она не ответила. Но я так по ней скучала, что была готова все простить и уговорила папу отвезти меня в Парк-Слоуп.
        Он высадил меня и отправился на работу, помахав рукой Тине. Та с солнцезащитным козырьком на голове пропалывала клумбу перед домом.
        — Здравствуй, Ари,  — поприветствовала она меня.  — Сто лет не виделись. Проходи в дом, Саммер у себя наверху.
        Прошмыгнув в холл, я бросила взгляд на библиотеку Джефа с уставленными книгами полками и светильниками «Тиффани». Сверху из комнаты Саммер доносилась мелодия группы «Флитвуд Мэк». Она сидела, закинув одну ногу на стол, красила ногти и не замечала меня.
        Я стояла в дверях и рассматривала ее спальню, полностью преобразившуюся с тех пор, как я последний раз сюда заходила. Комнату отделали с изысканным вкусом и элегантностью. Кровать из выбеленного дерева с филенками расположилась между двумя тумбочками «под старину», рядом платяной шкаф в том же стиле. Темно-серые обои с серебристыми розами сочетались с одеялом на кровати, украшенной множеством круглых и квадратных декоративных подушек. Совершенство, как в сказке. Я тоже хотела спать в сказочной обстановке, а не на доставшейся от Эвелин скрипучей кровати с балдахином, стоявшей в нашем доме со времен президентства Линдона Джонсона.
        — Потрясающая комната,  — не удержалась я, хотя мне вовсе не хотелось это признавать.
        Саммер оторвала взгляд от пальцев ног. В короткой джинсовой юбке и розовом топе с бретелькой через шею, с ярко-синими тенями на веках она была такой же великолепной, как и ее комната. Но тут я вспомнила, что у меня есть Блейк и он считает меня намного красивее, а это куда важнее изысканной комнаты.
        — Спасибо,  — сказала она.  — Прости, что давно не звонила. Времени не было.
        Я догадалась, что это из-за Кейси, и приняла извинения. Женская солидарность и тому подобное.
        — Нет проблем. Мне тоже было некогда.
        Она откинулась на стуле.
        — Мы с Кейси на прошлой неделе расстались.
        Пораженная, я присела на подоконник. Она указала на татуировку на щиколотке. Буква «К» превратилась в «С», так что теперь на ноге Саммер красовались ее собственные инициалы.
        — Хорошая работа,  — похвалила я.  — Надеюсь только, использовали чистую иглу.
        — Разумеется, Ари. Я перебила ее в очень солидном месте на Бликер-стрит. Несколько дней назад, после того как мы с мамой обслуживали банкет в «Эллис и Хаммел»,  — заявила она.
        Я изо всех сил пыталась скрыть от нее свои чувства. Просто кивнула и закинула ногу на ногу. Она плюхнулась на кровать и прижала к груди подушку.
        — Кстати, я считаю, у твоего парня шикарный отец.
        «А отец моего парня считает тебя красавицей»,  — подумала я. Но, заметив озорной взгляд подруги, я сказала:
        — Забудь об этом, Саммер. Он старый.
        Она медленно провела ногой по одеялу.
        — Не такой уж он старый. Ему всего сорок семь.
        — А ты откуда знаешь?  — удивилась я.
        — От него. Мы с ним постоянно разговариваем… Стэн очень общительный человек.
        Стэн! Даже я его так не называла. Судя по всему, он сам попросил ее об этом. Наверное, это позволялось только тем девушкам, которых он считал красивыми.
        — Понятно,  — сказала я.
        Саммер перекатилась на спину и уставилась на потолочный вентилятор.
        — Ари,  — начала она,  — ты уже переспала с Блейком?
        Я посмотрела в окно. Тина спускала по лестнице мешок с удобрением.
        — Почему ты спрашиваешь?
        Она усмехнулась:
        — Просто мне интересно знать… как он это делает… Хочу понять, что нормально для большинства парней. Ну, то есть… Я бросила Кейси потому, что он перестал меня уважать. Ему все время была нужна одна и та же поза. Вряд ли ты интересна парню, если он даже не смотрит тебе в лицо, когда вы занимаетесь любовью.
        Мне сделалось неловко.
        — Ты ведь говорила, что такая поза необычайно возбуждает.
        Саммер опять легла на живот и подперла лицо кулаками.
        — Ну не каждый же раз.
        — Да уж,  — только и сказала я.
        — Могу поспорить, Блейк смотрит тебе в глаза. Я разговаривала с ним несколько раз на приемах у Стэна и думаю, он настоящий джентльмен. Он всегда придерживает передо мной дверь. Неприличного слова от него не услышишь. Относится ко мне с уважением… как мужчина и должен относиться к женщине.
        — Да, он такой,  — гордо произнесла я.
        В первый раз в жизни Саммер мне завидовала. У меня было то, чего хотела она. Я одержала победу, но старалась этого не показывать. Она увлеклась парнем, который даже не желал смотреть ей в лицо. Не хватало еще больше ее обидеть!
        — Но то, о чем ты спрашиваешь…  — продолжила я.  — Не знаю. Так далеко мы не заходили.
        — Господи!  — воскликнула она.  — Прошло уже столько месяцев… Он и в самом деле джентльмен! Кейси потребовал секса после нескольких свиданий.
        Никогда я не слышала от нее такого — что Кейси не джентльмен и что он чего-то требовал. Я не знала, что сказать, но это было и не важно. Саммер сменила тему. Она открыла ящик туалетного столика, вынула письмо из Холлистера и сообщила, что ей разрешили досрочно сдать выпускные экзамены и что с января и до начала занятий в колледже она будет работать с Тиной полный день.
        Потом Тина позвала ее вниз помочь с перекрутившимся шлангом, и я осталась одна.
        Я прошла по комнате, рассматривая прелестные вещички: резные штучки над изголовьем кровати, старинную шкатулку для драгоценностей с кружащейся балериной на туалетном столике. Мой взгляд упал на ящик, который она оставила открытым. Там лежал черный кружевной бюстгальтер, дневник в ярко-красной бархатной обложке и серебряный браслет с выгравированными буквами «М. Г.».
        Браслет Ли. Тот самый, что она потеряла на вечеринке в «Уинтер гарден». Я не верила своим глазам. Меня подбросило от злости. Ли так дорог этот браслет, а Саммер взяла его себе! Я знала, Саммер иногда не считается с другими, но чтобы она оказалась до такой степени бессердечной!.. А я еще выгораживала ее перед Ли. «Она бы никогда так не поступила». Я вытащила браслет из ящика и зажала в потном кулаке. Сердце гулко стучало, и внезапно я почувствовала усталость. Минуту спустя вернулась ничего не подозревавшая о моей находке Саммер.
        — Что это?  — спросила я, помахав браслетом у нее перед носом.
        — Ах да,  — прощебетала она,  — на прошлой неделе он отыскался. Как раз собиралась тебе сказать.
        Ничего она не собиралась мне говорить. Наверняка она его нашла давным-давно, в тот самый вечер в «Уинтер гарден». А сейчас стояла вся такая невозмутимая и на ходу сочиняла историю — браслет будто бы запутался в скатерти, которую Тина сто лет как не использовала.
        — Ты врешь!  — возмутилась я.  — Ты это сделала, потому что ненавидишь Ли.
        Она с грохотом захлопнула ящик.
        — А с чего мне ее любить? Помнишь, что она заявила в клубе? «Ты ведь не хочешь, чтобы тебя приняли за шлюху». С меня хватило этого дерьма в бесплатной школе. А ты,  — она направила на меня акриловый ноготь,  — ты предала меня, Ари. Я всегда тебя поддерживала, помогала, но ты не встала на мою сторону, когда эта чокнутая и ее стерва-мамаша на меня набросились. Уму непостижимо, как они могли оказаться родственниками Блейка? Он не имеет с ними ничего общего.
        Возможно, замечание о том, что она поддерживала меня, и было справедливо, но я пропустила его мимо ушей. Меня до того взбесило придыхание, с которым она произнесла имя Блейка, что никакие аргументы не действовали.
        — Оставь его в покое!  — вскинулась я.  — Ты о нем ничего не знаешь.
        Она сложила руки на груди и язвительно усмехнулась:
        — Как и ты!
        — Он мой парень! Я люблю его.
        На этот раз она по-настоящему рассмеялась:
        — Да ладно! Ты его не любишь. И почти не знаешь. Ты с ним даже не спала. Это простая лимеренция, как у того глупого мальчишки из седьмого класса, который собирал мои волосы.
        Лимеренция. Такого слова я не припоминала. Но сравнивать меня с кропающим стишки и собирающим волосы семиклассником — это слишком.
        — Хорошо,  — произнесла я.  — Интересно, что скажет Блейк, когда я ему сообщу, как ты поступила с его кузиной? Ты-то о нем высокого мнения, но он — я уверена — чихать на тебя хотел.
        Саммер закусила губу и на секунду остановила взгляд на мне. На ее лице промелькнула тревога, которая, впрочем, быстро сменилась отвращением.
        — Не знаю, кем ты себя возомнила,  — сказала она.  — Решила, что представляешь собой нечто особенное, потому что подцепила парня, который явно не твоего поля ягода. Но это не навсегда, Ари. Скоро он все поймет.
        Она задела меня за живое. Больно задела.
        — Что поймет?  — спросила я, волнуясь.
        — Что ты скучная. Ты серая и неинтересная и самая что ни на есть посредственность.
        Я онемела. Возможно, мне не следовало обращать внимания на эти слова. Но я подумала, а вдруг это правда? И на самом деле я еще хуже, чем просто посредственность. На глаза навернулись слезы.
        — Ты бесишься оттого, что у меня наконец кто-то появился,  — с трудом выдавила я.  — У меня никогда не было парня, только одна подруга, а у тебя было все… И ты решила, что ты лучше меня.
        Саммер откинула назад волосы.
        — Конечно, я лучше тебя!
        Я больше не могла говорить. Глаза жгло, щеки пылали. Я бросилась на улицу, мимо поливающей кустарник Тины.
        — Пока, Ари!  — крикнула она, но я не ответила.
        Всю дорогу до Флэтбуша я прошла пешком. У порога едва не валилась с ног от усталости. Дома пахло жареной картошкой. Из кухни вышла мама с полотенцем в руках.
        — Ты сегодня рано.
        Мне казалось, я вот-вот упаду в обморок. Мамин образ исказился, как в кривом зеркале.
        — Мы с Саммер больше не подруги, мама. И прошу, не звони Джефу.
        Она пристально посмотрела на меня и наконец произнесла:
        — Хорошо, Ари.
        Затем позвонил Блейк и сказал, что ждет не дождется нашей встречи на следующих выходных на барбекю у Эвелин и Патрика по случаю Дня труда. Поговорив с ним, я запечатала браслет Ли в конверт, написала на нем ее новый адрес, выбросила в мусорное ведро кулон «Лучшая подруга» и шкатулку кедрового дерева с принадлежностями для рисования и заснула крепким сном на вышитых розах.


        Глава 18
        В пятницу перед Днем труда я собиралась в последний раз в центр «Рисуем вместе», папа брился перед работой, а мама ушла за покупками в «Патмарк». Стоя на четвереньках, я пыталась выбрать среди раскиданной вокруг горы обуви подходящие к платью туфли, когда раздался телефонный звонок. Пришлось бежать в кухню и взять трубку.
        К своему удивлению, я услышала знакомый хриплый голос.
        — Привет, Ари!  — Это была Ли.
        Я наклонилась над раковиной и стала нервно наматывать телефонный шнур на палец.
        — Звоню сказать, что получила браслет,  — продолжила она.  — Вчера его доставили почтой.
        Это была единственная причина ее звонка. Наверное, мне не следовало ожидать большего. Я представила, как Ли спрячет браслет в комод или ящик стола и не станет смотреть на него, пока не будет готова. Она может прождать долгие годы, потом выйдет замуж, заведет детей, однажды достанет его, покажет своей дочери-подростку и произнесет что-нибудь типа: «Эта вещь принадлежала одному моему знакомому мальчику. Он был мне очень дорог, но с тех пор много воды утекло».
        — Хорошо,  — отозвалась я. Кончик пальца покраснел, и я отпустила шнур.  — Я рада.
        — Кто его нашел?  — спросила она.
        — Саммер.
        Больше я ничего не сказала. Достаточно того, что мы с Саммер расстались навсегда и мой кулон «Лучшая подруга» исчез в пасти мусоровоза. Я не стала говорить о браслете Блейку. Он мог сообщить своему отцу, что Саммер воровка и лгунья, и тот уволил бы Тину. А она так много работала и дорожила своей репутацией.
        — Твою записку я тоже получила,  — сказала Ли.
        Я вспомнила о глупой открытке «Прости меня» с котенком и маргариткой. Мне хотелось услышать от Ли, что она простила меня, но она молчала. От ее тона, ровного и неприветливого, я испытывала неловкость.
        — Хорошо,  — снова сказала я.  — Ну… как тебе в Калифорнии?
        — Пока нормально. По соседству живут ребята нашего возраста. Они куда приятнее большинства моих знакомых из Нью-Йорка.
        Наверное, к этим самым неприятным ньюйоркцам относилась и я. Потом она заговорила о другом своем соседе, который приехал из Вермонта почти одновременно с ней.
        — Мы вместе исследуем Лос-Анджелес. Он мой друг.
        Я пришла к выводу, что вскоре он может стать больше, чем другом, и порадовалась за Ли, хотя она, возможно, все еще злилась на меня и резко оборвала наш разговор. Хорошо, что я вернула ей браслет.
        Несколько минут спустя я вышла на улицу. Погода стояла солнечная, девчонки чертили классики на асфальте, и я пошла на работу пешком. К тому времени, как я добралась туда, все мышцы у меня ныли, и я чувствовала себя уставшей, хотя и проспала в ту ночь девять часов. Я не знала, что со мной. Может, слишком давно не занималась физкультурой, а может, я заболевала.
        — В следующем году ты придешь?  — спросил Адам.
        День подошел к концу. Мы устроили прощание с летом — пончики «Данкин донатс», «Кул эйд» в бумажных стаканчиках. Я не могла пить, болело горло. Адам смотрел на меня с надеждой, и мне сделалось грустно.
        — Конечно,  — ответила я, и мой голос дрогнул.
        Он улыбнулся:
        — Чем собираешься заниматься в День труда, Ари? Идешь на свидание со своим парнем?
        Мой парень. Адам все помнил. Он говорил без заикания, и я подумала, что не зря с ним работала. Возможно, рисование восстановило нервные клетки, или что там у него было повреждено в голове? Возможно, он начал поправляться благодаря мне. От этой мысли мне вновь стало радостно.

        На этот раз Блейк приехал на барбекю к Эвелин и Патрику вовремя. И даже привез для Кирана бейсбольный мяч с автографами «Ред сокс». День клонился к вечеру, и я вздремнула на его плече в патио на плетеном диванчике, купленном Эвелин в «Сирс».
        — Ари!  — позвал Блейк.
        Я открыла глаза. Не знаю, как долго я проспала, но он смотрел на меня озабоченно. Мои волосы прилипли к вспотевшему лбу, Блейк откинул их и спросил, почему я за весь день ничего не съела.
        — Я не голодна. И у меня болит горло.
        — Значит, нужно показаться доктору.
        — Не хочу. Меня тошнит, когда лезут шпателем в рот.
        — Бедненькая!  — поддел он.  — И кстати, о докторах… У меня есть кое-что для тебя.
        Он повел меня к припаркованной перед домом машине. Мы сели, и он достал из ящика в приборном щитке лист бумаги, исписанный словами, знакомыми мне по уроку полового воспитания: хламидии, гонорея, «ВИЧ», плюс несколько других, которые учитель не посчитал достойными упоминания. Они были внесены в таблицу, и рядом с каждым стояло очень приятное слово — «отсутствует».
        — Тебя кололи толстой иглой?  — спросила я, просматривая таблицу.
        Интересно, какую из этих болезней подхватил Дэл под своей застекленной крышей? Я ненавидела иглы и анализы крови, потому что дело всегда заканчивалось тем, что мне вгоняли иглу как минимум пять раз. «Плохие вены»,  — эту фразу бормотали медсестры и эксфузионисты, превращая сгиб моего локтя в швейцарский сыр.
        — Иглы меня не беспокоят. Я не пытаюсь надавить на тебя, Ари. Просто хочу, чтобы ты ни о чем не волновалась.
        Я улыбнулась, согнула листок пополам и положила обратно в ящик.
        — Я не волнуюсь.
        Он наклонился, чтобы поцеловать меня, но я запротестовала:
        — Не надо, Блейк. Ты заразишься.
        — Мне все равно.
        Мы вернулись на диванчик и наблюдали, как Киран с друзьями скатывается с водной горки. Дэл не выходил у меня из головы, я не удержалась и прошептала:
        — Какую из этих болезней подцепил твой брат?
        Блейк округлил глаза:
        — Откуда ты знаешь?
        Я пожала плечами:
        — Сорока на хвосте принесла.
        — Ага… Могу поспорить, у той сороки рыжая шевелюра.
        Он так и не ответил на мой вопрос. Я окинула взглядом сад. Патрик жарил на решетке гамбургеры, Эвелин сплетничала со своими подругами-домохозяйками, а я все никак не могла успокоиться и спросила снова.
        — Ари,  — строго произнес Блейк,  — говорить об этом неприлично.
        Приличия, опять приличия. Почему все обязательно должно быть приличным?
        — Я никому не скажу. Обещаю.
        Он вздохнул и прошептал мне на ухо:
        — Сифилис.
        Я припомнила все, что знала о сифилисе. Например, что от этой болезни люди теряют зрение. А что может быть хуже слепоты?
        — Это ведь такая страшная болезнь!  — ужаснулась я.
        — Страшная, если ее запустить. В любом случае это не тема для разговора. Моей балаболке-кузине не следовало говорить тебе. Кстати, вчера мы с ней созванивались. Она сказала, ты нашла ее браслет.
        — Его нашла Саммер,  — вздохнула я.  — Мы с ней больше не друзья, если честно.
        — В самом деле? Я думал, вы вместе бог знает с каких времен.
        «Мы с ней действительно дружили с давних пор. Но она оказалась не тем человеком, за которого я ее принимала, и теперь мой единственный друг — ты».
        — Такое случается.  — Мне стало грустно, и я сменила тему, потому что не хотела больше думать о Саммер.
        Все, чего я хотела,  — положить голову на плечо Блейку и представить, что мы сидим на нашем собственном диванчике из «Сирс» в нашем собственном саду в Парк-Слоуп, а хохочущие ребятишки наводной горке — наши собственные дети.

        На следующее утро я почувствовала себя странно. Голова кружилась, щеки горели, и хотя горло прошло, а пустой живот урчал, меня не интересовали ни мамины вафли с черникой, ни фруктовый салат со взбитыми сливками домашнего приготовления.
        — Съешь что-нибудь, Ариадна,  — попросила мама.
        Она стояла у кухонного стола в фартуке «Поцелуйте повара», с улыбкой на лице. Папа сидел напротив меня, уткнувшись в «Ньюсдэй», и то и дело подносил пустую вилку от тарелки с вафлей ко рту. Я сказала маме, что не голодна, но лучше бы промолчала. Она расстроилась. Еще бы! Встал человек ни свет ни заря, чтобы приготовить мне первый в учебном году завтрак. Самый важный за весь день прием пищи!
        — Ты, часом, не заболела?  — всполошилась она.  — Ты очень бледная.
        Бледной я была всегда, но сейчас я действительно заболела. Тем не менее я не желала показываться врачу, который примется тыкать в меня иглами и разливать мою кровь по стеклянным пробиркам.
        — Просто я волнуюсь,  — сказала я.
        Я не знала, откуда возникла эта мысль. Похоже, в моем теле поселился смышленый дух, который знал, что отвечать.
        — Разумеется,  — согласилась мама.  — Я тоже волнуюсь. Все-таки это последний учебный год, и колледж уже не за горами.
        В то утро я не думала о колледже. Я ехала в метро одна, изнемогая от усталости. Мои мысли были о Блейке, особенно когда я заметила в другом конце коридора расплывчатый силуэт Саммер.
        Она болтала со стайкой девочек, смеялась, и я подумала, что она смеется надо мной, рассказывает своим подружкам о чокнутой Ари Митчелл, страдающей опасным недугом — лимеренцией, и решившей, что любит парня, с которым ни разу не спала.
        Но я хотела с ним переспать. Я думала о Блейке весь день, на классном часу и математическом анализе, и когда читала свежеотпечатанный учебный план. Я думала о нем в метро на обратном пути в Бруклин. Дорога от станции до дома в этот день была такой длинной — я сомневалась, что дойду.
        Дома я без сил упала на кровать. Папа ушел на работу, а мама — на педсовет, который обычно длился часами. Я проснулась в такой тишине, что было слышно, как в морозильнике кубики льда падают в пластмассовый контейнер. Усталость сменило нечто вроде ошалелости и легкого головокружения.
        Я встала, дошла до ванной и увидела в зеркале свое отражение,  — никакой бледности. Щеки разрумянились. Наверное, у меня поднялась температура. Однако я не чувствовала себя больной. Выглядела я довольно симпатично и решила немного освежиться и съездить на Манхэттен, в «Эллис и Хаммел». Вот Блейк удивится!

        Стоя под душем, я строила планы. Намылила голову и смотрела, как капли воды стекают по ввалившемуся от голода животу. Ничего, поем позже где-нибудь в городе вместе с Блейком. Потом мы поедем в дорогой отель или в пентхаус, если мистера Эллиса не будет дома. И я дам Блейку то, чего он так хочет. Теперь я могу это сделать, потому что анализы у него отрицательные и он любит меня, а значит, все в порядке.
        Час спустя я вышла из дому. Небо затянули облака, резкий ветер трепал мне волосы, а на лице святой Анны отразилась необычайная умиротворенность. Я прошла мимо нее, проехала на метро до Манхэттена и к пяти часам добралась до Эмпайр-стейт-билдинг — как раз когда толпа людей хлынула из вестибюля на улицу. Недалеко от входа был припаркован фургон Тины.
        Она меня не заметила, потому что занималась погрузкой термосов. Зато Саммер посмотрела сквозь меня, будто я пустое место и она никогда не дружила со мной ни в начальной школе, ни в средней, никогда не ходила на мои дни рождения. Я сделала вид, что мне все равно. Развернулась и зашла в лифт, стараясь выкинуть из головы Саммер и думать о Блейке.
        Я спросила о нем у жующего жвачку администратора за стойкой, и тот указал на конференц-зал со стеклянными дверями. Там у длинного полированного стола стояли Блейк, мистер Эллис и еще несколько мужчин. Мистер Эллис то и дело похлопывал Блейка по плечу, шутливо трепал его по затылку, словно Блейк — это наградной кубок или призовая лошадь, которой он хочет похвастаться.
        Блейк увидел меня. Он помахал рукой и отошел от отца. Затем мы стояли у дверей в конференц-зале, мистер Эллис подливал гостям в бокалы спиртное. Я слышала, как они говорили что-то о «клубе джентльменов», и все засмеялись, когда мистер Эллис произнес: «Ведь среди нас все джентльмены?»
        — Что ты тут делаешь?  — спросил Блейк.
        Он был рад меня видеть. Темный костюм оттенял глаза, делая их еще синее, и от одного лишь звука его голоса по моему телу пробежала теплая волна.
        — Я подумала, мы…  — начала я, но так и не закончила.
        «Я подумала, не провести ли нам немного времени вместе? Не сходить ли нам на романтический ужин? Не заняться ли нам страстным сексом в твоей квартире?»
        Ничего из этого я не сказала, потому что неожиданно рядом с нами возник мистер Эллис, а с ним и другие мужчины. «Подружка моего мальчика» — так он представил меня гостям.
        — Ари…  — Он запнулся и беспомощно посмотрел на Блейка.
        — Митчелл, папа,  — подсказал Блейк.  — Ари Митчелл.
        Я так и знала. Он не запомнил мою фамилию. И звание «подружки Блейка» тоже нисколько не подняло мою самооценку. Подружка, интрижка… Почему все, что так много значит в жизни, нужно обязательно втиснуть в оболочку из пустых слов?
        — Разумеется.  — Мистер Эллис расплылся в обворожительной улыбке.  — Прости, Ари. Мне скоро стукнет пятьдесят, пора вплотную заняться тренировкой памяти.
        Все рассмеялись. Каково же было мое разочарование, когда мистер Эллис вновь схватил сына, потрепал волосы и попросил долго не задерживаться — он с гостями будет ждать его в вестибюле.
        — Куда вы едете?
        Блейк явно чувствовал себя неловко, и дело было не только в костюме.
        — Ужинать в «Дельмонико». А потом в бар.
        Я скрестила руки на груди.
        — Что за бар?  — спросила я, мигом представив место с вульгарными, на все готовыми девушками в стрингах, которые будут елозить у него на коленях, чтобы получить двадцатидолларовую купюру.
        — Это бизнес, Ари. Мне самому эти места до лампочки. Отец водит туда своих клиентов. Я должен идти с ним. Понимаешь?
        Понимать я не хотела. Однако кивнула, и он обнял меня. Сказал, что я горячая, мне необходимо показаться врачу и ни в коем случае нельзя возвращаться домой одной на метро. А потом велел администратору вызвать машину. Мы спустились в вестибюль, где я оставила его с мистером Эллисом и умчалась вдаль от своих чудесных планов.

        На следующий день я заснула на классном часу. Учительница постучала мне по плечу, я подняла голову и увидела, что на меня смотрит весь класс. В медпункте меня спросили, не принимаю ли я наркотики. Забавно! Я и сигареты-то ни разу в жизни не курила, и не пила, а уж где достать наркотики, и подавно не знала. Разве что у нас в подвале в джинсах «Джордаш» у Эвелин осталась заначка марихуаны.
        Медсестра вызвала маму, а та отвезла меня к врачу. Эксфузионист перетянул мне руку выше локтя резиновым жгутом. Я отвернулась, пока он семь раз загонял мне иглу — искал вену. Когда я вновь посмотрела на него, он успел наполнить кровью множество пробирок. И как только мне удалось остаться в живых!
        Впрочем, живой я была лишь наполовину. Меня одолевали слабость и боль в мышцах. Врач сказал, что пока не придут результаты анализов, он полностью не уверен, но считает, что скорее всего у меня мононуклеоз.
        — Ты прекрасно знаешь, откуда у тебя эта зараза,  — заявила мама по дороге во Флэтбуш.
        — Откуда?  — спросила я.
        — От Блейка. Откуда же еще?
        Ну конечно! Я ощущала ее буравящий взгляд, когда врач объяснял, что мононуклеозом часто болеют подростки, вступившие в интимные отношения.
        — Блейк здоров,  — возразила я.  — Это не от него.
        — Ему и не нужно быть больным, Ариадна. Ты не слышала, что сказал доктор? У некоторых людей — носителей вируса — симптомы не проявляются. Ты разве не слышала?
        Сколько можно спрашивать одно и то же? Меня уже достал звук ее голоса. Позже, когда я лежала в постели, она позвонила в школу и сказала директору, что у меня мононуклеоз и восемь недель меня не будет на занятиях, что это ее очень тревожит, ведь в будущем году я планирую поступать в Школу дизайна Парсонс, и мне ни в коем случае нельзя отстать.
        Я не хотела отставать. Наше с Блейком будущее не отложишь. Поэтому я обрадовалась, когда мама сообщила, что все уладила. Завтра она поедет на Манхэттен и возьмет мне учебники. Учителя каждую неделю будут присылать факсом в ее школу задания для меня. А в ноябре я вернусь в Холлистер.
        Она ушла. Я лежала в постели, прислушиваясь к звукам уходящего лета. Грузовик мороженщика делал последние круги по кварталу, народ запускал оставшиеся с Четвертого июля петарды. Когда нос защекотали доносившиеся с соседнего участка запахи барбекю, до меня вдруг дошло, что мононуклеоз не такая ужасная вещь. У меня больше нет лучшей подруги, Ли уехала в Калифорнию, и сидеть в кафетерии не с кем. Так что в ближайшие два месяца мне не придется обедать в туалетной кабинке.

        Несколько дней спустя врач по телефону подтвердил свой диагноз. Но у Блейка мононуклеоза не было. Я заставила его сделать еще один анализ крови, чтобы убедить маму.
        Он приехал ко мне через неделю, когда родители были на работе. Я удивилась, что он отправился в Бруклин в четверг после занятий.
        Блейк прошел за мной наверх, устроился рядом на кровати и обнял за плечи. Мне хотелось уснуть у него под боком, но через несколько часов должна была вернуться мама.
        — Я научу тебя водить машину,  — сказал он.
        — Права в Нью-Йорке дают с восемнадцати лет,  — заметила я.
        — Ари, тебе исполнится восемнадцать через четыре месяца. Сейчас ты можешь получить разрешение, а я буду тебя учить.
        Я пожала плечами. Уроки вождения опасны. А вдруг я не справлюсь с управлением на скользкой дороге и Блейк ударится грудью о приборную доску? Он повернул мое лицо к себе и попытался поцеловать. Я отпрянула и зарылась лицом в подушку.
        — Не надо, Блейк. Я заразная.
        Он рассмеялся:
        — Никакая ты не заразная.
        — Очень заразная. Не хочу, чтобы ты заболел и пропустил занятия. Твой отец рассердится.
        — Ну и пусть,  — отозвался Блейк.  — Что с того?
        Что с того? Я улыбнулась в подушку. Значит, несколько недель назад я была права, решив, что настала пора нам с Блейком спать вместе. Если он не боится подцепить мононуклеоз, пропустить занятия и обмануть ожидания отца, то по-настоящему меня любит.
        И все-таки я не хотела, чтобы он заразился и чувствовал себя таким же слабым и больным, как я.
        — Меня нельзя целовать, Блейк,  — сказала я, когда он вновь попытался это сделать.  — У меня во рту микробы.
        Он рассмеялся, отбросил мои волосы и поцеловал в шею. Провел по ней языком. По мне словно прошли электрические волны.
        — Ну, здесь-то у тебя микробов нет?
        — Нет,  — прошептала я.
        Даже если бы они и были, это бы его не остановило.
        В следующий четверг он привез мне книги и журналы, чтобы я не сходила с ума от одиночества. И после каждый раз он приезжал с гостинцами — наборами шоколадных конфет из шикарной кондитерской в центре города.
        Часами мы валялись в кровати. Он обнимал меня и целовал в шею, и порой мне хотелось, чтобы мы зашли немного дальше. Родителей дома не было, и я не стала бы возражать, хоть и болела. Если дома никого нет, а девушка не противится, многие парни считают ее легкой добычей. Но не Блейк. За это я любила его еще больше.
        — Как ты себя чувствуешь?  — спросил он однажды.
        Он лежал рядом со мной, обняв рукой за плечи.
        — Так себе,  — откликнулась я. В окно забарабанил октябрьский дождь.  — Все тело ломит, особенно спину. Легче, когда я лежу на животе.
        — Тогда ложись на живот.
        Перевернувшись, я зарылась лицом в подушку и слушала шум дождя. Он лил все сильнее, по крыше словно стучали камешки. Блейк сел сверху, принялся массировать мне спину через ночнушку, осторожно разминая пальцами кожу и ноющие мышцы. Его ноги крепко обхватывали мои бока. Мне казалось, что я вот-вот растаю.
        — Так лучше?  — прошептал он мне на ухо, скользнув щекой по моей щеке.
        — Намного лучше,  — пробормотала я, погружаясь в сон.
        Блейк потрогал мой лоб, заговорил громче, и я очнулась.
        — Ты вся горишь.  — Он взял с тумбочки флакон тайленола и потряс его.  — Пусто. У тебя есть еще таблетки, Ари?
        Я поморгала и перевернулась на спину. Он в тревоге нахмурил брови.
        — Не знаю,  — ответила я, зевая и потягиваясь. Было приятно, что Блейк беспокоится обо мне.
        Он вышел через коридор в ванную и проверил аптечку. Затем вернулся в комнату и схватил свою кожаную куртку.
        — Ты куда?  — спросила я, приподнимаясь в постели.
        Он подошел к столу и достал из кармана бумажник.
        — В аптеку за тайленолом. Тебе нужно сбить жар.
        Я посмотрела в окно, увидела капли дождя на стекле и одинокое дерево на другой стороне дороги. Его темно-оранжевые и ярко-желтые листья обвисли под потоком воды.
        — Тебе нельзя на улицу, Блейк. Там ливень.
        Мне ужасно не хотелось его отпускать, пусть даже недалеко. Лучше бы он забрался под одеяло вместе со мной и вновь помассировал мне спину. Я выпрямилась и встала на колени на матрасе.
        — Не ходи,  — попросила я.
        Внезапно я ощутила, что мерзну. В зеркале над комодом я увидела себя: бледная кожа, круги под глазами. В последнее время я выглядела ужасно.
        — Мама вернется с работы и сбегает в аптеку.
        Он покачал головой:
        — Ей снова придется выходить из дому в такую погоду.
        Серьезное замечание. Он заботился о моей матери больше, чем я.
        Меня пробил озноб. Это особенность мононуклеоза — бросает то в жар, то в холод.
        — Не хочу с тобой расставаться,  — призналась я.
        На его губах заиграла чувственная улыбка.
        — Не хочешь со мной расставаться?  — переспросил он, словно хотел услышать это еще раз.
        Я кивнула, он накинул на меня покрывало, а я смотрела ему в глаза и вдыхала его аромат — от него пахло лосьоном после бритья и зубной пастой.
        Он осторожно уложил меня на подушки и покрыл поцелуями лицо — лоб, щеки, рот, подбородок, переносицу.
        — Отдыхай,  — сказал он.  — Я скоро вернусь.
        Спорить я не стала, потому что мне действительно нужен был тайленол — озноб сотрясал все сильнее. Я слушала, как Блейк спускается по лестнице, заводит машину и как стучит по крыше дождь. Было так приятно, что обо мне заботятся.

        Маму не впечатляли подарки Блейка. Увидев, как я поглощаю конфеты, она заявила, что я намеренно оттягиваю выздоровление. Мне необходимо пить молоко и есть мясо, чтобы восстановить силы. К моему любимому подарку — белому медведю с мягким бархатным мехом — она отнеслась с исключительным презрением. Как-то вечером, вытирая пыль с моего комода, она отшвырнула игрушку в сторону. Я как раз заполняла заявление в Парсонс.
        — Блейк дарит тебе слишком дешевые вещи,  — изрекла она.  — Особенно если учесть, что он небедный парень.
        Я усмехнулась:
        — Этот мишка вовсе не из дешевых, мама. Его купили в «ФАО Шварц». К тому же я думала, что деньгами тебя не удивишь.
        Туше! Отличный ход. Она закатила глаза и сменила тему, напомнив в десятый раз, что мне следует подать заявления и в другие учебные заведения.
        — Разумеется, ты поступишь в Парсонс,  — сказала она.  — Но неплохо и подстраховаться — так, на всякий случай.
        Я кивнула и снова принялась писать. Впрочем, в другие учебные заведения я все равно ничего подавать не собиралась. Какие страховки? У меня есть кое-что получше — связи!
        Выздоровление после мононуклеоза тянулось целую вечность. По правде говоря, мне не очень-то хотелось выздоравливать. Хорошо было учиться дома, а по четвергам лежать в кровати в обнимку с Блейком.
        Накануне Хеллоуина врач сообщил: отдохнув еще недельку, я могу приступать к обычным занятиям в школе.
        Мама обрадовалась, а я не очень. Старалась думать о приятном, например, о дне рождения Блейка, празднование которого наметили на следующую пятницу в «Уолдорф-Астории». Мистер Эллис пригласил двести гостей, «вечерние туалеты по желанию». Я восторженно предвкушала прием, но на следующее утро после него был назначен вступительный экзамен, и мама беспокоилась.
        — Только недолго, Ариадна. И не смей просить новый наряд. У тебя в шкафу висит прекрасное платье, ты надевала его всего лишь раз.
        Я и не просила. В любом случае долго оставаться одетой я не собиралась, потому что решила сделать Блейку ко дню рождения особый подарок — то, что хранила, казалось, вот уже целую вечность.

* * *
        — Можно заказать здесь номер?  — спросила я.
        Мы с Блейком стояли в приемном зале отеля среди мужчин в строгих костюмах и женщин в вечерних платьях. Потягивая «Хайнекен», Блейк наморщил лоб.
        — Зачем?
        — Затем, что я тебя люблю,  — шепнула я ему на ухо.
        Он все понял и улыбнулся. Я хотела его поцеловать, но не успела — подошел мистер Эллис. Похлопывая Блейка по плечу и взъерошивая ему волосы, он повел его по залу, представляя гостям, а я сидела в сторонке и наблюдала за ними.
        Спустя несколько минут я заметила в толпе два знакомых лица. Неожиданно для меня Тина и Саммер тоже оказались здесь. Видимо, составленный мистером Эллисом список гостей включал каждого, кого знали они с Блейком, и все, кроме Рейчел и Ли, приняли приглашение.
        Рядом повеяло табаком и одеколоном.
        — Отдыхаем?  — Дэл плюхнулся в соседнее кресло.
        Он был в костюме, с кольцом на мизинце. У нас завязался разговор, и у меня возникло то же особое волнение, что и на рождественском приеме в прошлом году. Как справиться с этими чувствами? Как перестать всматриваться в его глаза? В один прекрасный день я собиралась стать его свояченицей, ведь мой парень — Блейк. К тому же Блейк был намного красивее, Дэл и в подметки ему не годился.
        Как и мне, Дэлу отвели место за третьим столом. Мы прошли в зал с элегантными люстрами и цветочными композициями. Он сел слева от меня, а Блейк справа. К нам присоединились другие гости. Женщин сопровождали мужчины — по словам Блейка, партнеры из компании его отца. Затем появился мистер Эллис, и неожиданно для меня два места рядом с ним заняли Тина и Саммер.
        — Привет, Ари!  — Тина помахала рукой с противоположной стороны стола, всклокоченные волосы касались воротника незамысловатого серого платья.
        Интересно, что ей наплела Саммер? Какую историю выдумала, чтобы объяснить, почему я больше не звоню?
        — Саммер, смотри-ка,  — сказала Тина, улыбаясь и тыча в меня пальцем, как родители в зоопарке показывают детям зверей. «Смотри: вон жираф, вон медведь, а вон сидит самая что ни на есть посредственность».  — Вон Ари. Ты видела Ари?
        — Видела,  — буркнула Саммер, вынимая столовый прибор из салфетки.
        Она пробубнила приветствие, и мне пришлось проявить вежливость и ответить — только потому, что вокруг сидели люди.
        — С какой стати она за этим столом?  — спросила я шепотом у Блейка.
        Он пожал плечами:
        — Размещением занимался отец. Ты не против?
        Я покачала головой — сделала вид, что не против. И принялась за салат из латука, который больше подходил для кроликов, чем для людей.
        — Что это за шлюшка?  — шепнул мне на ухо Дэл.
        — Это не шлюшка,  — ответила я тоже шепотом,  — а моя бывшая подруга. Они вместе с матерью обслуживают банкеты вашего отца. Кстати, ты ее уже видел — она приходила к тебе в клуб на Новый год.
        — Да? Не помню.  — Он поднял бокал — третий по счету,  — осушил его и тут же попросил официанта принести еще.  — У отца манера знакомить Блейка с такими телками. Он говорит, что есть два типа женщин. На приличных люди женятся, а дешевок — трахают. Считает, что парню нужно перепробовать много таких, прежде чем он свяжет свою жизнь с хорошей девушкой.
        У меня внутри все опустилось. Оказывается, у мистера Эллиса с моей мамой гораздо больше общего, чем я представляла.
        «Парню нужно перепробовать много дешевок, прежде чем он свяжет свою жизнь с приличной девушкой».
        «Парней вокруг — как рыбы в море. Не стоит зацикливаться на первом попавшемся».
        Лучше бы Дэл молчал. Теперь меня беспокоил мистер Эллис, улыбающийся Саммер так, словно она — самое восхитительное создание в этом зале. Вспомнился день, когда я еще не знала, что больна мононуклеозом. Когда Блейку пришлось поехать в стриптиз-клуб с отцом. Интересно, давно мистер Эллис знакомит сына с дешевками? И что сам Блейк думает об этом?
        Во время ужина я оставила эти мысли и попыталась получить удовольствие от еды: дыни в прошутто, жаренного на гриле свиного филе с яблоками в карамели и мускатной тыквы. Блейк под столом держал мою руку, а потом пригласил на медленный танец. Когда в зал внесли именинный торт, мое сердце застучало быстрее. Вечер подходил к концу, скоро мы должны были остаться наедине.
        Я ела торт, когда над нами склонился мистер Эллис и вручил Блейку упакованный в оберточную бумагу футляр:
        — Это тебе, сынок.
        В футляре лежали золотые часы. Блейк поблагодарил, и мистер Эллис потрепал его по щеке.
        — Хочу всегда тобой гордиться,  — сказал он.
        После приема Блейк солгал ему: сказал, что уезжает с друзьями и вернется домой не поздно, а сам увел меня в номер с огромной кроватью, бежевыми шторами и подходящим по цвету ковром с рядами коричневых квадратов.
        — Мой подарок не такой изысканный,  — сказала я, постучав пальцем по часам.
        Он снял их и положил на тумбочку.
        — Твой подарок намного изысканнее.
        Я улыбнулась и принялась обдумывать практические вопросы.
        — Я не могу принимать таблетки, потому что страдаю мигренями.  — Лучшего способа упомянуть об этом я не нашла.
        — С каких пор?
        — С детства. Правда, приступов давно не было. Но все равно…
        Он рассмеялся, а я продолжала мямлить:
        — У тебя есть… эта… как ее?
        — Защита?  — спросил он со смехом.
        Я кивнула, и он сказал, что носит защиту с собой постоянно вот уже несколько месяцев. Мы подошли к кровати, он снял галстук, расстегнул рубашку и бросил на пол. Платье оставалось на мне недолго. Вскоре оно тоже упало на ковер. Я выключила лампу. Единственным источником освещения были пробивающиеся сквозь шторы огни соседнего здания. Я прислушивалась к гудкам автомобилей, долетающим до двенадцатого этажа голосам людей и собственному дыханию.
        Света было достаточно, чтобы рассмотреть Блейка. Он склонился надо мной, я трепетала от вида его мускулов, от его жемчужной улыбки. Брюки тоже полетели на пол, он потянул мои пальцы вниз, к тому месту, где он был твердый и одновременно нежный. Потом он покрыл меня всю поцелуями, и я вновь стонала, как тогда, в Хэмптонс, но на этот раз меня это не смущало. Ничто меня не смущало. Не казалось неприличным, грешным или неправильным, хотя я намеревалась нарушить одно из главных католических правил. Я лежала с закрытыми глазами, пока не услышала звук рвущейся бумаги и щелчок.
        — Не бойся,  — сказал Блейк.
        Я почувствовала на себе его вес и действительно не на шутку испугалась.
        — Погоди,  — пролепетала я.  — Ты не дал обещание, как в Хэмптонс.
        В темноте я увидела сочувственную улыбку.
        — Я не могу этого обещать.
        Он прикоснулся губами к моему лбу, прежде чем войти в меня. И я вспомнила, как сказала про татуировку Саммер: «Больно, наверное?»
        «Сексом заниматься в первый раз тоже больно, но меня это не остановило»,  — ответила она тогда.
        Саммер оказалась права. Я тоже не собиралась останавливаться. Неприятная часть кончилась быстро, и ее сменили фантастические ощущения. Блейк прижал мои руки к кровати и, касаясь грудью моей груди, размеренно двигался.
        — Тебе хорошо?  — прошептал он.
        Я кивнула и почувствовала поднимающуюся вверх огненную волну. Наверное, Блейк испытывал такие же ощущения. Откинув назад голову, он кричал, как теннисисты, когда бьют по мячу. Мне было гораздо лучше, чем просто хорошо. Иначе просто и быть не могло.


        Глава 19
        Спать я не хотела. Разумеется, я знала, что не вернусь домой рано, как того хочет мать, надеялась потихоньку прошмыгнуть в свою комнату в час или два ночи и немного отдохнуть перед экзаменом. Но не ожидала, что проснусь в «Уолдорф-Астории» рядом с Блейком. Я смотрела на его вздымающуюся грудь, приоткрытые губы и очертания его тела под простыней. Эта картина заставила меня забыть о маме и об экзамене.
        Он открыл глаза, улыбнулся и отбросил волосы с моего лица, и я подумала, что мать ошибалась, когда говорила, что все парни одинаковые — «наврут что угодно, лишь бы уложить в постель, и тут же ищут себе другую жертву». Никого он искать не собирался.
        Затем мой взгляд упал на электронные часы на тумбочке. Перевалило за семь, а экзамен начинался в девять. В ужасе я собрала вокруг себя простыню и перекатилась на край кровати.
        — Что такое?  — спросил Блейк.
        — У меня сегодня экзамен. Я опоздаю.
        — Не опоздаешь,  — сказал он.  — Я отвезу тебя прямиком в школу.
        — Мне нужно домой, переодеться… Не пойду же я в этом.  — Я подняла с ковра платье.  — Мне бы принять душ, умыться и съесть что-нибудь… Не хватало только провалить экзамен. Я же собираюсь поступать в Парсонс.
        Он рассмеялся, схватил меня за руку и притянул к себе.
        — Не волнуйся так, Ари. Экзамены — ерунда. Мой отец поможет тебе поступить куда угодно. Ты это прекрасно знаешь.
        Мне все равно хотелось хорошо сдать экзамен, чтобы не разочароваться самой и не расстроить маму. В ушах зазвучали язвительные, колкие комментарии, которые она не преминет высказать, если я срежусь.
        Но от Блейка оторваться было трудно. Мы еще немного полежали в постели, он целовал мой затылок, заставив меня отбросить все тревоги по поводу моей весьма посредственной внешности, забыть о том, что мне скорее всего придется всю жизнь страдать и бороться и в конце концов умереть в одиночестве.

        В половине девятого Блейк высадил меня у дома. Он хотел пойти вместе со мной и убедить маму в том, что мы танцевали в клубе у Дэла и не делали ничего неприличного. Но я не разрешила: мать, чего доброго, начала бы его оскорблять. «Думать надо головой, Блейк. Головой, а не тем, что у тебя в штанах».
        Она распахнула дверь, как только мой ключ коснулся замочной скважины, и заорала мне в лицо:
        — Что, черт возьми, происходит?
        Дверь захлопнулась с оглушительным грохотом, я вздрогнула. В мятом платье посреди прихожей я чувствовала себя как когда-то Эвелин после ночных тусовок «бог знает где» и «бог знает с кем».
        — Мы поехали танцевать и потеряли счет времени,  — оправдывалась я.
        — Танцевать? Где? На заднем сиденье в машине у Блейка?
        — В «корветах» нет заднего сиденья, мама,  — брякнула я и сию же минуту пожалела об этих словах.
        Мама уставилась на меня, будто перед ней вовсе не я, а кто-то другой. Еще хуже, чем Эвелин. Но произошедшее между мной и Блейком было не аморальным, а она бы принялась убеждать меня в обратном, поэтому я продолжала врать. Клялась, что ничего не произошло, сожалела, что так получилось, и уверяла, что такое никогда не повторится. А потом по-настоящему почувствовала себя виноватой, потому что она мне поверила.
        — Умойся и причешись!  — крикнула она, но времени на это не оставалось.
        Я сорвала платье, натянула джинсы и пуловер и выскочила на улицу. Мама уже завела машину.

        Жителям Бруклина разрешалось сдавать вступительный экзамен в своем округе, поэтому я поехала не в Холлистер, а в свою прежнюю школу. Саммер тоже была там. Она сидела впереди, на соседнем ряду, отдохнувшая, в белой водолазке и фирменных джинсах. Я же с нечесаными волосами и размазанной под глазами тушью выглядела как облезлая нищенка. Она посмотрела назад, в ужасе отшатнулась и опять сделала вид, что в упор меня не замечает.
        На мгновение я подумала, не рассказать ли ей о том, что произошло минувшей ночью. Девочкам всегда хочется поделиться таким с сестрами или лучшими подругами. Но Эвелин уехала с Патриком на выходные в Бостон на сбор семейства Кэгни; с Ли — даже если бы мы и помирились — у меня язык не повернулся бы обсуждать секс с ее кузеном. А с Саммер мы не разговаривали.
        Усталая, с раскалывающейся головой, я взялась за цепочки аналогий — задание из языкового раздела теста. Слова на листке сливались друг с другом. «Лекарство — болезнь; закон — беззаконие; вымогать — добиваться; плагиат — заимствование; догмат — богослов…» Что еще за «догмат»? Я встречала это слово, когда готовилась к экзамену, но сейчас в голову ничего не шло.
        Перед математическим разделом объявили перерыв, и я, глядя в затылок Саммер, придумала собственную аналогию: «настоящее» относится к «фальшивому» так же, как «любовь» к «лимеренции». А у тебя, Саммер, хватило наглости заявить, что я просто слегка запала на Блейка. Я его люблю, а он любит меня, и теперь ты не можешь сказать, что я едва его знаю и что не спала с ним. Потому что это неправда!
        Глаза слипались. Желудок сводило от голода. Мне хотелось думать о Блейке и о том, что произошло ночью. Однако после перерыва я, упершись лбом в руку, читала о Сузи, которой нужно попасть в пункты В и С в любом порядке. По линиям на рисунке от меня требовалось определить, сколькими маршрутами она может пройти из пункта А и обратно через пункты В и С, не проходя по одной дороге дважды.
        Сегодня мне не было до Сузи никакого дела.
        А вот Саммер, судя по всему, отлично знала, какой дорогой шагать Сузи. Я смотрела, как она непринужденно просматривает вопросы, накручивая локон на палец, и быстро проставляет галочки карандашом. Покончив с тестом первой в классе, она закрыла книгу, откинулась на стуле и принялась изучать свой безупречный маникюр.
        У меня прямо руки чесались взять карандаш и проткнуть ей сердце. Так нечестно! Она никогда ничего не учила. Зато у нее хватило ума лечь спать пораньше и с утра хорошо позавтракать.
        В животе урчало, время подходило к концу. Я определенно заваливала вступительный экзамен, хоть на моем счету была куча решенных на отлично тренировочных тестов, а у Саммер — ни одного.
        Мама ждала меня у школы.
        — Надеюсь, ты справилась хорошо?  — встревоженно произнесла она по дороге домой.  — Как ты сама считаешь?
        Уставившись в лобовое стекло, я собралась с духом и соврала:
        — Думаю, пойдет.
        Мама резко повернула голову в мою сторону.
        — «Пойдет»? Что это значит?
        — Ничего.
        К горлу подступала тошнота.
        Мы остановились на красный сигнал светофора, и я слушала, как она стучит обручальным кольцом по рулю.
        — Ладно,  — выдавила она.  — Если оценка будет не слишком высокой, можно пересдать.
        Наверное, эта мысль ее утешила. Я молча кивнула. Голова трещала сильнее и сильнее, а я все думала о сегодняшней ночи. Меня, разумеется, беспокоили результаты экзамена, но я вспомнила, что сказал утром Блейк. Экзамен не имеет значения — мистер Эллис поможет мне поступить в любое учебное заведение.

        Когда в следующие выходные Блейк впервые привел меня в свою комнату в пентхаусе, мистера Эллиса дома не было. Комната оказалась на удивление маленькой. На полу лежал ковер с грубым ворсом, на рабочем столе — куча учебников.
        Кровать стучала о стену, а шерстяные одеяла кололи мне кожу, когда мы во второй раз занимались любовью. Мы стали приходить сюда при каждом удобном случае, со Дня благодарения и до той поры, когда уже загорались первые рождественские огоньки. Мистер Эллис всегда отсутствовал. Иногда мы занимались сексом, временами Блейк проделывал то же, что в Хэмптонс, и я больше не прятала лицо. А порой мы просто часами лежали в постели обнявшись, это тоже было чудесно.
        — Я тут подумал…  — произнес он.
        До Рождества оставалась пара дней, в этот вечер мы просто целовались и болтали под шерстяными одеялами. На улице шел снег, стоял зверский холод, и мне нравилось прятаться от всего мира в укромной спальне.
        Блейк сказал, что не хочет больше учиться на юридическом. Отработав летом в фирме «Эллис и Хаммел», он понял, что терпеть не может носить костюм, а адвокатской рутиной уже сыт по горло. Но сказать об этом отцу у него не хватает духу, поэтому он собирается завершить учебу в колледже, сдать экзамен на пожарного и, выбрав момент, сообщить мистеру Эллису.
        — Поступай так, как хочешь ты сам,  — сказала я.  — Я пришла к этому выводу недавно.
        Он улыбнулся, стягивая одежду с нас обоих. Я почувствовала прикосновение его губ и его дыхание.
        — Блейк,  — сказала я позже.  — Все, о чем мы говорили — дом, и дети, и будущее,  — ты ведь не против подождать несколько лет? Ну… пока я не окончу колледж и магистратуру? Я тоже об этом мечтаю… но пока не готова.
        — По мне бы лучше иметь все это сейчас. Но ради тебя… я подожду.
        Потом он сообщил, что хочет кое-что заранее подарить мне на Рождество, надел шорты, подошел к столу и вернулся к кровати, крепко стиснув кулак. Он протянул руку и разжал пальцы, на ладони лежал огромный рубин квадратной формы на золотой цепочке.
        — Хочу, чтобы эта вещь была у тебя,  — выговорил он.  — Она принадлежала моей маме.
        Его маме. Оказывается, он любил меня еще больше, чем я думала, потому что не отдал бы такой дорогой его сердцу предмет кому попало.
        Блейк застегнул цепочку у меня на шее, залез под одеяло, и мы быстро уснули. Не знаю, сколько мы проспали, но какое-то время спустя я услышала чье-то покашливание и открыла глаза. В дверях с недовольным лицом стоял мистер Эллис.
        Такого стыда я еще не испытывала. Мой лифчик валялся на ковре, а у меня под боком, обняв меня за плечи, спал Блейк. Я слегка толкнула его, чтобы разбудить, и мистер Эллис выразил желание поговорить с ним внизу с глазу на глаз.
        Они вышли из комнаты, и я вмиг натянула одежду. Издалека долетали голоса: сильный нью-йоркский выговор и едва заметный южный акцент. Не в силах разобрать ни слова, я прокралась в коридор, но все равно ничего не слышала — речь заглушали шаги. Я бросилась в ванную и сидела там, пока не постучал Блейк.
        — Все в порядке,  — попытался успокоить он, увидев мое пылающее лицо.  — Я отвезу тебя домой, хорошо?
        — Домой ее отвезу я,  — перебил мистер Эллис, он стоял внизу у лестницы.  — В любом случае у меня еще дела в городе. Ты не возражаешь, Блейк?
        Возрази же, Блейк, думала я. Смотрела на него в надежде, что он прочитает мои мысли, но у него, похоже, не было таких способностей. Потом я оказалась рядом с мистером Эллисом в таком же, как у Дэла, «порше» и изо всех сил пыталась держаться с достоинством, словно меня только что застукали голую в постели с молодым человеком.
        Работало радио, станция 1010 WINS. «Дайте нам двадцать минут, и мы подарим вам мир!» Кожаные сиденья были с подогревом, с зеркала заднего вида свисал медальон. «Университет Фордхэм, юридический факультет, выпуск 1964 года». Я рассеянно дотронулась до рубина на шее одной рукой и нервно потеребила волосы другой.
        Мистер Эллис заметил мое украшение. Наши глаза на секунду встретились, но он промолчал. Я спрятала кулон под блузку. В голове мелькнула мысль: вряд ли ему нравится, что вещь его покойной жены досталась мне.
        Впрочем, он не выдал недовольства. Включил свое обаяние и завел любезный разговор о погоде. Потом поведал, что в юности трудился до седьмого пота на каком-то предприятии в деловом районе Манхэттена, чтобы оплачивать кредиты за учебу и наработать опыт для открытия своего дела. Все ради детей, заметил он. Жаль, что ценит это только Блейк.
        — Сын сообщил мне о твоих планах,  — сказал он, когда мы почти приехали.  — Я могу помочь. У меня много знакомых в Школе дизайна Парсонс.
        — Спасибо, мистер Эллис,  — ответила я, надеясь, что в разговоре со своими знакомыми он хотя бы вспомнит мою фамилию.
        Он откинул назад волосы.
        — А может, ты еще чего-нибудь хочешь, Ари? В общем… что еще я могу для тебя сделать?
        Мы остановились в квартале от моего дома, у того самого пустого участка, где мы с Блейком целовались. По последним слухам, владельцы либо промотали весь свой выигрыш, либо сели в тюрьму за убийство одного из главарей мафии.
        Я смутилась. Зачем он здесь припарковался? И что имеет в виду? Я помотала головой, а он спросил, уверена ли я, потому что в его власти многое. Например, он может профинансировать мое обучение в колледже и купить мне любую машину, какую ни пожелаю.
        — Мне ничего не нужно, мистер Эллис,  — произнесла я.
        Он повернулся ко мне всем корпусом, и я посмотрела ему в лицо. Он был очень красив, намного интереснее своих сыновей, но неожиданно я ощутила страх. Что-то скрывалось за этой обходительной улыбкой и карими глазами — такими темными, что зрачков не разглядишь.
        — Знаешь, Ари,  — сказал он,  — Блейк последнее время ведет себя весьма странно. Запустил учебу, витает в облаках… А на прошлой неделе я нашел в его комнате заявление в Департамент пожарной охраны. Ты что-нибудь об этом знаешь?
        Мне хотелось поскорее бежать домой. Но, покачав головой, я продолжала слушать о том, что такое и раньше случалось с Блейком. Он как раз встречался с девушкой из Джорджии и даже решил бросить школу, уехать туда, жениться на ней и работать где-нибудь в глуши на производстве. Надо же!
        Я ощутила тошноту. Вспомнился вечер в пентхаусе, когда Блейк с Дэлом говорили о Джессике. Дэл сказал, что Блейк провел с ней два года и она бросила его, даже не позвонив. Наверное, у нее не было за душой ни цента и она не смогла устоять перед предложением мистера Эллиса. Судя по всему, отец Блейка постарался от нее избавиться, чтобы она не разрушила его планы относительно призовой лошадки.
        Но я — не Джессика. Мне был нужен только Блейк.
        Мистер Эллис все расспрашивал о моих желаниях и приговаривал, что купит для меня и моей семьи все, что угодно.
        — Мы ни в чем не нуждаемся,  — ответила я.
        Он на мгновение задержал взгляд на моем лице, будто пытаясь расплавить мою волю. Это не сработало, он отвернулся и молча завел машину. Мы остановились у нашего дома. Папа, взобравшись на приставную лестницу, проверял лампочки на украшающей крышу гирлянде.
        — Это твой отец?  — спросил мистер Эллис.  — Детектив?
        Я кивнула и уже взялась за ручку дверцы, но он меня остановил.
        — Ари,  — произнес он,  — уверен, ты не хочешь, чтобы он узнал, чем ты занимаешься. В смысле… бываешь в спальне у молодого человека и вытворяешь вещи, которые могут привести к большим неприятностям. Родители наверняка о тебе высокого мнения, так зачем его портить?
        От взятки он быстренько перешел к шантажу. Мои щеки вновь вспыхнули, он смотрел сквозь меня, словно видел все, чем мы занимались с Блейком в постели. Я как ужаленная выскочила из машины, пролетела мимо отца в дом и бросилась наверх, к себе в комнату. В тот вечер я долго не могла уснуть.

        Блейк позвонил на следующее утро как ни в чем не бывало. Разумеется, он не знал, что произошло. Мистер Эллис не собирался рассказывать ему о нашей беседе, я тоже промолчала. Не смогла я разрушить иллюзии Блейка, сообщив, что его отец — коварный интриган.
        В сочельник Блейк пригласил меня в пентхаус, и первой, кого я увидела в фойе, была Рейчел. С бокалом в руках, в черном трикотажном платье с разрезом, она провожала какого-то мужчину. Рейчел бросила на меня взгляд, и я занервничала: а вдруг она считает меня такой же гадкой, как Саммер? Того и гляди, развернется на своих высоченных каблуках и укажет на меня тонким пальцем.
        Я поспешила пройти мимо и уже почти добралась до гостиной, когда до моего локтя кто-то дотронулся.
        — Ари… Ты не хочешь поздороваться со мной, милая?  — произнесла Рейчел с легким южным акцентом.
        Изобразив полное спокойствие, я сделала вид, что просто ее не заметила.
        — Привет.  — Сжав кулаки, я ждала чего-то ужасного.
        — Ли здесь,  — сказала Рейчел, мотнув головой в сторону гостиной.
        Я думала, она собирается сообщить, что я эгоистичная, расчетливая и не заслуживаю такой подруги, как Ли. Однако Рейчел просто обняла меня за талию и наклонила голову.
        — Думаю, вам нужно помириться,  — прошептала она.  — Ты понятия не имела, что делаешь. Из-за парней девушки теряют голову. Со мной такое случалось, Бог свидетель. К тому же, как я уже говорила, вы все трое можете быть друзьями. Не так ли?
        Я с облегчением выдохнула, кивнула и принялась разыскивать Ли среди потягивающих вино гостей. С красной кружкой в руках она стояла у огромного, во всю стену, окна и смотрела на Манхэттен. Я тронула ее за плечо, и она обернулась.
        — Ари,  — произнесла Ли с серьезным лицом.
        Сегодня она казалась красивее, чем когда-либо. Волосы были зачесаны назад, а макияж, наверное, ей делала Рейчел. Использовала правильные тона — абрикосовую помаду, золотые тени для век. На Ли было зеленое бархатное платье, подхваченное на талии серебряным пояском.
        Я вдруг разволновалась и стала тянуть себя за палец, пытаясь хрустнуть костяшкой.
        — С Рождеством,  — выдавила я, разглядывая зефиринки в ее какао.
        Прислонившись к окну, она холодно произнесла:
        — С Рождеством.
        Меня огорчил ее тон, но я решила попытаться еще раз попросить прощения.
        — Ли,  — начала я,  — ты не заслужила того, как я с тобой поступила. Конечно, слова ничего не значат, но что еще я могу сделать? Мне на самом деле хочется, чтобы мы вновь стали подругами.
        За ее спиной мерцали городские огни. Она отхлебнула из кружки. Мне показалось, Ли нет дела до меня, что Рейчел ошибается и все это бесполезно. Я отвернулась, но она вдруг схватила меня за локоть.
        — Ладно, Ари. Я принимаю твои извинения. Но больше не смей так со мной поступать.
        — Обещаю,  — ответила я и протянула руку.
        Вместо того чтобы пожать ее, Ли меня обняла.

        Позже я увидела мистера Эллиса. Ну и лицемер! Так и сверкал улыбкой — само очарование.
        — Счастливого Рождества, Ари! Очень рад, что ты пришла.
        Я улыбнулась в ответ, решив, что тоже буду притворяться и ни за что не позволю ни ему, ни кому-либо другому отобрать у меня Блейка. Не приму взятку и не поддамся на шантаж, даже если он вздумает установить скрытые камеры в Хэмптонс и в апартаментах. Меня терзали сомнения, на самом ли деле у него есть непристойные свидетельства, которые он планирует предъявить моим родителям, если я не исчезну. Например, видеозапись, где я без лифчика в бассейне. Или где мы вдвоем занимаемся кое-чем на колючих одеялах.
        Это паранойя, твердила я себе. Прямо как в «Днях нашей жизни». Но после случившегося я поняла — от Стэнфорда Эллиса можно ждать чего угодно. Он мог позвонить маме и отцу и выставить меня лгуньей, а это будет означать, что вторая дочь тоже их подвела. Хоть я и молилась, чтобы этого не произошло, в душе я уговаривала себя — ничего страшного, это нормально, если ты любишь.
        — Показать, что я получил в подарок на Рождество?  — спросил Блейк.
        Мы сидели с Дэлом, Рейчел и Ли. Ли сообщила, что уже встречается с тем парнем, что живет с ней по соседству, и при каждом упоминании ее лицо прояснялось. Похоже, переезд в Калифорнию пошел ей на пользу.
        — Блейку отец подарил стереосистему,  — сказал Дэл, развалившись на диване с сигаретой и бокалом в руках.  — А знаешь, Ари, что получил я? Кукиш вместо ссуды на клуб. Теперь мне прямая дорога в банк за кредитом под чертовы десять процентов.
        — Не выражайся!  — вскипел Блейк.  — Отец не обязан выручать тебя каждый раз, когда ты попадаешь в неприятности.
        — Зато ради тебя он в лепешку расшибется,  — бросил Дэл.
        Блейк не ответил. Наверное, знал, что это правда. Потом он взял меня за руку, повел наверх, показал дорогую стереосистему и расстроился, когда я не проявила энтузиазма.
        — Что случилось?  — спросил он.
        — Ничего.
        Я подошла ближе и поцеловала его. А затем пригласила назавтра к нам отмечать Рождество, но он ответил, что не сможет — они идут на ужин к одному из партнеров отца и ему не отвертеться.
        — Ну, пожалуйста,  — канючила я.  — Ради меня.
        И он согласился.
        На следующий день он пришел к нам с гостинцами для детей и чизкейком из «Линди». Я преподнесла Блейку его любимый лосьон после бритья, и он был очень признателен, хотя по ценности этот подарок не шел ни в какое сравнение с тем, что получила от него я.
        После ужина мы с Эвелин мыли посуду, мама развлекала мальчиков, а папа с Патриком и Блейком смотрели в гостиной телевизор.
        — Какой огромный!  — воскликнула Эвелин, взглянув на рубин у меня на шее, и прошептала мне на ухо: — А он тоже огромный?
        Я кивнула и прижала палец к губам, а она издала игривый смешок. Я рассказала ей все о нас с Блейком — об «Уолдорфе-Астории» и о том, чем мы занимались в его спальне. Она обещала ничего не говорить маме.
        Час спустя за круглым столом мы ели мамино сливочное печенье. Блейк держался совершенно непринужденно, словно он — член нашей семьи. И мне пришло в голову, что Блейк научится давать отпор мистеру Эллису. Если он отказался идти на Рождество с отцом ради того, чтобы отметить праздник со мной, значит, он определенно делает успехи.
        — Мне нравится мой подарок,  — сказала я, вертя в пальцах рубин.
        Все ушли в гостиную, а мы с Блейком сидели на диване. Я замерзла, и он дал мне свою университетскую толстовку. Она пахла им, и я радовалась, что буду спать в ней сегодня ночью. И мне не придется прятать ее среди вещей в шкафу.


        Глава 20
        Второй инфаркт у мистера Эллиса случился на рождественском приеме его партнера. Ли позвонила мне домой, чтобы сообщить об этом Блейку, и мы с ним помчались на Манхэттен, в больницу Святого Винсента.
        В реанимационном отделении нас ждали Ли, Дэл и заплаканная Рейчел. В машине я мысленно пожелала, чтобы это Рождество стало для мистера Эллиса последним, но перепуганный вид Блейка заставил меня раскаяться.
        К больному пускали по двое. «Только члены семьи»,  — сказала медсестра. Мне хотелось войти в палату с Блейком. Через стеклянную дверь я видела, как он, словно в воду опушенный, сидел у кровати, рядом стояла Рейчел и гладила его по спине. Он безотрывно смотрел на опутанного трубками, бледного как полотно мистера Эллиса.
        Рейчел вышла в коридор, ее сменил Дэл, потом Ли. Только Блейк оставался там постоянно. В конце концов врач вызвал его оттуда, чтобы поговорить со всей семьей. Врач сообщил, что мистера Эллиса вовремя доставили в больницу, он пролежит здесь несколько дней, однако дома ему следует соблюдать диету, поменьше работать и избегать стрессов.
        Рейчел с облегчением вздохнула, обняла Ли, и они вдвоем вновь пошли в палату, а я осталась в коридоре с Блейком и Дэлом.
        Дэл взглянул на часы.
        — Бедная девочка стоит здесь уже бог знает сколько,  — обратился он к Блейку.  — Отвезу ее домой.
        Это предложение показалось мне очень любезным, но Блейк так не считал. С мрачным видом он раздраженно заявил Дэлу, что его никто не просит везти меня домой. Десять минут спустя мы с Блейком сидели в «корвете». За всю дорогу из Манхэттена до Бруклина я не проронила ни слова, потому что Блейку было явно не до разговоров.
        — Я должен был быть с ним,  — только и произнес он, не глядя на меня.
        Мы припарковались у моего дома. Блейк буравил глазами лобовое стекло, а я смотрела на горы снега по краям тротуара и нетрезвых людей, расходящихся по домам с рождественских вечеринок.
        — Твой отец поправится, Блейк. Ты бы все равно ничего не смог сделать.
        — Но я должен был быть с ним, Ари.
        Он ни единым словом не обвинил меня. Этого и не требовалось: он не поцеловал меня на прощание, и я все поняла.

        Блейк не захотел встречать со мной новый 1987 год. Через несколько дней после Рождества он сообщил по телефону, что отца выписали из больницы, и будет неправильно оставить его одного. Он также сказал, что Рейчел ему помогает, но им с Ли очень хочется пойти на Таймс-сквер, а Дэл занят в клубе, поэтому сидеть с больным придется Блейку.
        — Ты ведь понимаешь?  — спросил он.
        Я сделала вид, что понимаю. Уговаривала себя, что все это не имеет значения, что скоро мистер Эллис поправится и мы с Блейком сможем начать с того места, где остановились,  — с его колючих одеял.
        Потом мы с родителями отправились встречать Новый год в Куинс, где мой позитивный настрой внезапно испарился.
        Охваченная страхом, я сидела в гостиной. Киран с Эвелин внизу гоняли машинки, папа и Патрик играли в карты в столовой. Мама плюхнулась на диван рядом со мной. Она открыла пачку «Пэлл-Мэлл», включила телевизор и стала смотреть «Эту прекрасную жизнь», а я, уставившись в никуда, теребила кулон на шее.
        — Это не дешевый подарок,  — произнесла я.
        Мама схватила пульт и убавила звук.
        — Что?
        — Я говорю, это не дешевый подарок. Ты обвинила Блейка в том, что он дарит мне дешевые подарки. А это дорогая вещь.
        — Конечно,  — сказала мама, обняла меня и сжала мою ладонь.  — Это чудесный подарок. Я уверена, если бы у Блейка не болел отец, он провел бы сегодняшний вечер с тобой. Но у него своя жизнь, а у тебя — своя. Поверь, через год в это самое время, в колледже, ты вспомнишь о сегодняшнем дне и улыбнешься.
        На мгновение мне показалось, мама сочувствует. Я думала, она скажет, что все у нас с Блейком будет отлично и мне не о чем волноваться… Однако она считала, что вскоре я о нем и не вспомню.
        При чем тут вообще колледж? Со вступительным экзаменом я справилась далеко не на высший балл, а заявление подано только в Парсонс. Если мистер Эллис и был способен помочь мне туда попасть, то ему, пожалуй, ничего не стоило сделать без всякой причины: так, чтобы меня туда не приняли. После разговора в машине у меня не осталось сомнений: без веской причины он для меня и пальцем не пошевелит. Теперь я поняла, почему мама ненавидит связи.

        В первый день нового года позвонила Ли и позвала меня в пентхаус. Вообще-то это не ее дом и приглашать должен был Блейк. Я спросила, где он и чем занимается. Немного помолчав, она ответила:
        — Уехал в какой-то кулинарный магазин на другом конце города за лапшой на курином бульоне. Дядя Стэн очень привередлив в еде.
        В голосе прозвучала ирония.
        Я представила, как продрогший от холода Блейк спешит домой из «Деликатесов Каца» или «Карнеги», стараясь не расплескать горячий суп, и еще больше разозлилась на мистера Эллиса. Но все же настроение не испортилось, ведь, судя по всему, это Блейк попросил Ли позвонить и сказать, что все в порядке.
        Уложив волосы и накрасившись, я поехала на Манхэттен на машине, которую Ли прислала за мной в Бруклин. У меня сердце упало, когда оказалось, что Блейка еще нет.
        — Он скоро придет,  — сообщила Ли.  — Ему нужно забрать какие-то протоколы… Что бы ни предписывали доктора, дядя Стэн все равно работает.
        Она рассказала, что мистер Эллис отдыхает наверху, а Рейчел спит, поскольку до шести утра танцевала в клубе. В гостиной на диване Дэл курил сигарету и смотрел футбольный матч. Мы тоже сели рядом с ним, и я уставилась в телевизор, думая о том, что пентхаус без Блейка выглядит совсем иначе — пустым, скучным и унылым.
        Через час вернулся Блейк, и я бросилась ко входу. С пачкой скрепленных спиралью документов в руках, он отряхивал с куртки снег.
        — Посмотри!  — Я убрала его ладонь и указала пальцем на снежинку.  — Говорят, двух одинаковых не существует. Разве это неудивительно?
        Он лишь еле заметно усмехнулся, будто ничего в этом удивительного нет и ему жаль, что я так думаю.
        — Тебя, наверное, Ли пригласила,  — заметил он.
        Его слова привели меня в замешательство — я-то была убеждена, что именно он хотел меня видеть.
        — Разумеется!  — послышался из-за спины голос Ли.  — По-моему, ты забыл сделать это сам. Любой парень проводит первый день года со своей девушкой, если только он не дал себе зарок стать распоследним негодяем.
        Значит, Блейк не хотел, чтобы я пришла. А Ли определенно меня простила и переживала за меня. Мы вновь уселись на диван, Ли и Дэл смотрели матч, а Блейк старательно отводил взгляд от меня.
        — Пойдем наверх,  — прошептала я ему на ухо.
        Я была уверена, что в плохом настроении он пребывает, потому что все утро служил мальчиком на побегушках, и я смогу его утешить.
        — Наверх?  — переспросил он.  — Дома вся семья. Это неприлично.
        Прилично — неприлично. Какая разница? Да и вряд ли кто-нибудь заметил бы! Рейчел еще спала, дверь в комнату мистера Эллиса была закрыта, а Ли с Дэлом горячо спорили о том, заслужили ли «Джетс» пенальти. Я дулась и канючила, пока Блейк не согласился. У себя в комнате он вновь стал таким же, как раньше. Поцеловал меня, я в ответ поцеловала его, потом мы оказались на кровати, и я принялась расстегивать ему ремень — я хотела его так сильно, что не могла больше ждать.
        — Не надо,  — сказал он.
        — Все в порядке,  — прошептала я.  — Мы потихоньку. Никто не услышит.
        Он помотал головой, сел и потер виски, словно у него разыгралась мигрень. Я села рядом и спросила, почему он в последнее время так странно себя ведет.
        — Дело в том…  — начал он.  — Думаю, нам следует немного охладить пыл.
        Его слова жалили как тысяча пчел. Он не смотрел в мою сторону. Сидел и царапал ногтем белое пятно на джинсах, будто от этого оно могло исчезнуть. Потом пробормотал что-то насчет того, что не попал в список лучших студентов, и о юридическом факультете, напомнил, что он нужен отцу и не может его подвести, особенно теперь, когда тот болен и стресс ухудшит его состояние.
        А мне вдруг захотелось, чтобы состояние мистера Эллиса ухудшилось. Чтобы у него случился еще один приступ и он не успел в больницу вовремя. И было плевать, что грех желать такого, ведь мистер Эллис все портил.
        — Мне жаль,  — сказал Блейк, растерянно глядя на меня.  — Не хотел говорить тебе, пока не кончатся праздники. Я еще не уверен, чем буду заниматься в жизни, поэтому мне пока лучше побыть одному. Продолжать врать отцу я не могу.
        — А я вру маме постоянно,  — ответила я.  — Уже столько ей налгала, что сама запуталась. Тебе не стоит идти на поводу у отца. Он не так идеален, как кажется.
        В его глазах вспыхнул гнев, и он нарушил свое правило не выражаться при дамах.
        — Что, черт возьми, это значит?
        «Это значит, что он мне угрожал. Пытался подкупить меня, как и Джессику. Она исчезла не сама по себе, ясно? Это сделал Стэнфорд Эллис, чтобы ты оставался в его единоличном распоряжении».
        Всего этого я не сказала, потому что вообще едва могла говорить. Никогда раньше Блейк не повышал на меня голос, и теперь от его тона у меня навернулись слезы, и перед глазами все поплыло.
        — Ничего,  — ответила я, и мой голос дрогнул.
        Блейк это заметил и смягчился. Провел пальцами по моей щеке.
        — Не расстраивайся,  — прошептал он.  — Я не хочу причинить тебе боль, Ари. Просто посмотрим, что будет дальше, ладно?
        Я кивнула, стараясь не расплакаться. Мне хотелось, чтобы он обнял меня, хотелось прижаться к его груди. Но он не пошевелился.
        Внизу Ли и Дэл надевали пальто. Ли собралась к себе в отель, а Дэл — на работу в клуб. Их уже ждала машина.
        — Возьмите с собой Ари,  — попросил Блейк.  — Ей пора домой.
        Сдерживать слезы стало еще труднее, но я справилась. Мы с Ли и Дэлом вошли в лифт, а Блейк стоял с бесстрастным, как у солдата, лицом. Даже не поцеловал меня на прощание. Потом дверцы закрылись.
        В вестибюле швейцар проводил нас на улицу, в ненастье. Снег сменился дождем, а наш водитель, по всей видимости, подцепил грипп, всю дорогу чихал и кашлял так сильно, что у меня тоже засвербело в груди.
        — Все нормально?  — спросила Ли своим хрипловатым голосом.
        Она сидела между мной и Дэлом и вопрос задала, наверное, просто потому, что за последние пятнадцать минут я не проронила ни слова. Ей было невдомек, что стоит мне открыть рот, как я разрыдаюсь. Я кивнула. Ли продолжала смотреть на меня, пристально изучая мое лицо. Она сказала, что Блейк ведет себя странно с Рождества.
        — Он просто растерялся, Ари,  — прошептала она, чтобы не услышал Дэл.  — Это пройдет.
        Я вновь кивнула, надеясь, что она окажется права. Машина остановилась у отеля, Ли вышла, сообщив, что в следующем месяце они с Рейчел опять приедут в Нью-Йорк. Дэл попросил шофера ехать на Западную Двадцать третью улицу, и в окне вновь замелькали горы грязного серого снега. Мне хотелось, чтобы они быстрее растаяли — такую тоску они наводили.
        — Вообще-то я не заразный,  — сказал Дэл.
        Сначала я подумала, что он о сифилисе. Но конечно, речь шла не об этом. Он давно вылечился и к тому же не знал, что мне известно о его болезни. Просто он имел в виду, что я вжалась в угол на противоположном конце сиденья. Я все еще боялась говорить, поэтому выдавила улыбку и подвинулась на несколько дюймов к нему. Дэл спросил, не возражаю ли я, если он закурит. Я помотала головой, и он открыл окно. Мы молчали, я рассматривала его руки, так похожие на руки Блейка.
        Мы подъехали к «Cielo», и Дэл выбросил окурок в сточную канаву. Потом положил руку мне на талию, поцеловал в щеку и пожелал счастья в новом году. Порыв ветра хлестнул меня по лицу, когда он открыл дверь. Появилось нехорошее предчувствие, что счастья в этом году мне не видать.


        Глава 21
        Январь обернулся кошмаром. В Холлистере мне не с кем было словом перекинуться или сесть за одним столом в обед. Почти каждый день я выбрасывала приготовленные мамой сандвичи в мусорное ведро, потому что от вида еды меня тошнило. Разумеется, при этом я помнила о голодающих в Эфиопии, но поделать ничего не могла.
        Облепленные мухами эфиопы, палимые безжалостным африканским солнцем, не шли у меня из головы. Жаль, что им приходится так страдать, но жизнь вообще несправедлива. Впрочем, по сравнению с их бедой мои проблемы — мелочь. Люди, которым не хватает пищи, не станут переживать из-за переставшего звонить бойфренда.
        Блейк все молчал, и я уже начала заключать сама с собой мысленные сделки: «Он позвонит, если я каждый день буду надевать кулон его матери». Или: «Если я сдам на „отлично“ математический анализ, он пришлет мне на день рождения открытку, в которой напишет, что не может жить без меня». Но это не срабатывало.
        Утром, когда мне исполнилось восемнадцать, почтальон принес только результаты вступительного экзамена, которых я с таким волнением ждала.
        Конверт открыла мама. Спускаясь по лестнице, я заметила, что она стоит на коврике в прихожей, в фартуке и тапочках, с застывшим от ужаса лицом. Я хотела потихоньку скрыться, но мама перехватила мой взгляд. Ужас сменился гневом — она прищурилась, поджала губы и приготовилась устроить мне взбучку.
        — Очень мило, Ариадна,  — бросила она, сунув мне в руки листок.
        Результаты оказались такими низкими и безнадежными, что я едва не разревелась.
        — Поверить не могу, что такая умная девочка, как ты,  — отчитывала мать сиплым голосом,  — могла настолько отвратительно написать такой важный тест. Ты же месяцами к нему готовилась! Между прочим, мы говорим о твоем будущем.
        Я знала — сейчас мать начнет ругаться, и пошла к себе наверх, чтобы не слушать ее, но она не отставала.
        — Вот что получается, когда принимаешь глупые решения… Слоняешься по Манхэттену накануне экзамена и танцуешь всю ночь в клубе с этим проклятым мальчишкой.
        «Мы не танцевали,  — пронеслось у меня в голове.  — Мы спали с этим проклятым мальчишкой. И похоже, я ему больше не нужна». Фыркнув, я сдержала слезы и пошла к себе. Мама плелась за мной.
        — Скажи хоть что-нибудь!  — не унималась она.  — У тебя есть что сказать?
        Я посмотрела на нее и смахнула слезу:
        — Что ты хочешь услышать, мама? Да, мне жаль. Я все испортила.
        Вторая слеза скатилась по моей щеке, я вытерла ее рукавом. Наверное, мама вспомнила о том, какая я чувствительная, потому что ее голос смягчился, исчезли учительские нотки.
        — Ладно,  — сказала она.  — Ничего. Сегодня твой день рождения… Не следовало на тебя кричать.
        Мне было плевать надень рождения. Только бы добраться до постели.
        — Думаю, не все так плохо,  — продолжала мама, словно уговаривая саму себя.  — Просто пересдашь, и все. Подготовишься, как положено выспишься… А я прослежу, чтобы ты хорошо позавтракала. В следующий раз справишься. Да, Ариадна?
        От мысли, что придется снова сдавать жуткий экзамен, захотелось броситься с лестницы. Но мать смотрела на меня с надеждой, и я кивнула.
        — Да, мама,  — ответила я, вошла к себе в комнату и закрыла дверь у нее перед носом.

        В тот день вечером в Бруклин приехали Эвелин и Патрик с детьми. Мама больше не заикалась об экзамене — сделала вид, что все в порядке. Приготовила ужин и заказала в кондитерской торт. Киран преподнес мне фоторамку, украшенную бутылочными крышками. Притворно улыбаясь, все только и делали, что говорили мне, как прекрасно я выгляжу,  — так обычно стараются поднять настроение смертельно больному.
        Родные хотели как лучше, поэтому я не противилась. Через силу запихала в себя кусок торта и поиграла с Кираном в настольную игру, которую он вытащил из школьного ранца вместе с пластилином и «волшебным экраном». Когда он достал оттуда мяч с автографами «Ред сокс», подаренный Блейком, у меня застучало в висках. Я направилась к себе за таблетками от мигрени, а сама хотела упасть ничком на постель и не вставать до утра.
        Едва я добралась до верхней ступени, как из ванной вышел Патрик. Он выглядел классно, но до Блейка ему было далеко.
        — Все в порядке?  — спросил он.
        Я неуверенно кивнула в ответ, и он вновь принялся играть в «подбодрим Ари», напомнив, что мне уже стукнуло восемнадцать и теперь я могу получить права. От его слов мне стало только хуже.
        — Блейк собирался учить меня вождению.  — На последнем слове мой голос дрогнул, и это не ускользнуло от Патрика.
        — Я научу тебя.
        Он такой замечательный, но о вождении я сейчас и думать не могла. Все, чего мне хотелось,  — лечь в своей комнате и не шевелиться, так я и поступила. Через час ко мне пришли мама и Эвелин.
        Неожиданно они стали одной командой — союз еще более невероятный, чем Нэнси Митчелл и Патрик Кэгни. Наверное, теперь они тоже тайно советовались о том, что для меня лучше.
        Мама принялась выдвигать приятные предложения: а не отправиться ли нам всем троим по магазинам в следующие выходные? Видно, я представляла собой довольно жалкое зрелище, если она не поскупилась даже на шопинг. Но мне было не до развлечений, и я отказалась.
        Затем мама упомянула Блейка.
        — Ты из-за этого в последнее время дергаешься?  — спросила она.  — Все потому, что Блейк тебя бросил?
        На этот раз я повернулась в ее сторону.
        — Он меня не бросил. Просто мы ненадолго сделали перерыв.
        Именно в этом я пыталась себя уверить. Доказательством, по моему разумению, служило то, что он не попросил обратно кулон своей матери. Однако этот довод их не убедил.
        — Ари!  — Эвелин взяла с моей тумбочки резинку и стянула в хвост волосы.  — Ты должна обрубить концы раз и навсегда. Не позволяй этому гаду портить тебе жизнь.
        — Он не гад!  — возмутилась я.  — Я думала, он тебе понравился. Ты же говорила, что он красивый. «Обворожительный» — вот как ты его назвала.
        Она положила руку мне на плечо.
        — Любой, кто плохо обращается с моей сестрой,  — гад. Знаешь, парни — они как автобусы. Ушел один — просто ждешь следующего. Если Блейк ведет себя как ничтожество — пусть он хоть в аду сгорит, мне нет до него дела. Тебе он не нужен.
        Я понимала, она пытается меня утешить, но у нее не вышло. Мама права: для Эвелин все это яйца выеденного не стоит. Насчет меня мама тоже не ошиблась. Мы с сестрой разные, и к тому же я не хотела садиться в другой автобус.

        Никогда не думала, что я могу потерять интерес к рисованию, но именно это и произошло. Ни разу с самого первого дня нового года у меня даже не шевельнулась мысль пойти к себе в студию.
        В том полугодии большой удачей для меня было бы даже «удовлетворительно» по изобразительному искусству. И по другим предметам тоже, поскольку я перестала стремиться к хорошим оценкам. Да и зачем? Любому известно — вторая половина выпускного года ни на что не влияет. Письма о приеме в колледж уже практически лежат в почтовых ящиках.
        По маминому настоянию я все-таки пересдала вступительный экзамен. Накануне рано легла спать, на завтрак съела черничные вафли и заставила себя сделать еще одну попытку, потому что откажись я — у нее бы точно крыша поехала. Однако туман в голове мешал вспоминать определения и формулы, неразрешимые логические вопросы попадались все чаще, и я вновь и вновь ставила галку напротив ответа С. «Если не знаешь, выбирай С»,  — так говорили все в школе, но совет не оправдал себя. Результаты оказались лишь немного лучше предыдущих.
        Меня начинали терзать сомнения: а вдруг мама и учителя ошибаются на мой счет? Может, я не такая способная и все годы учебы просто-напросто удачно прикидывалась хорошей ученицей? Когда мама увидела результаты повторного теста, по выражению ее лица я поняла — она думает о том же.
        Поступление писем о приеме в колледж ожидалось в конце февраля, и я надеялась на чудо. Надеялась, что мистер Эллис замолвил за меня словечко. А может, наоборот, сказал обо мне что-нибудь плохое или вообще ничего не говорил, и мне придется выезжать на своих хороших оценках за двенадцать лет обучения в школе. Если меня не примут, винить будет некого, кроме себя самой.
        Холодным днем в середине февраля, выкинув все отвратительные мысли из головы, я сидела в библиотеке Холлистера и делала вид, что занимаюсь. Работать по-настоящему не получалось; простое сложение и вычитание мне не давались, смысла запоминать исторические факты и остальную чепуху не было. Информация не задерживалась, словно у меня был не мозг, а сито.
        Идти домой я тоже не могла. Дома мать подкрадывалась ко мне, она из кожи вон лезла, чтобы облегчить мое состояние, а меня это только раздражало.
        К сожалению, по вторникам библиотека закрывалась в четыре. Библиотекарша в мягких туфлях сухо напомнила мне, что уже четверть пятого. Пришлось собрать учебники и уйти. Стоя у кованых ворот, я решала, куда отправиться. Бруклин — отпадал, в Куинс не хотелось, а до дома Блейка было рукой подать. Может, по-быстрому пройти мимо? А вдруг он как раз будет возвращаться из университета и мы встретимся на тротуаре? Он скажет, что скучал по мне, мы пойдем к нему наверх и займемся любовью, как раньше.
        Идея казалась гениальной, пока я наконец не добралась до Верхнего Ист-Сайда и не увидела фургон Тины, припаркованный у тротуара. Саммер, как и планировала, окончила школу до срока и, по всей видимости, работала с матерью. Наверное, сейчас она вертела хвостом перед Блейком — и перед мистером Эллисом, если тому уже полегчало.
        Саммер в отличие от меня стала желанным гостем в пентхаусе. Пусть она всего лишь работала тут, от мысли, что она сейчас там, наверху, одновременно хотелось кричать и плакать. Я не сводила глаз со здания и с фургона, пока неподалеку не хлопнула дверца машины и кто-то не тронул меня за плечо. Я уловила запах табака. Рядом со мной стоял Дэл.
        — Ты что здесь делаешь?  — спросил он.  — Вы с Блейком снова вместе?
        Значит, он на самом деле меня бросил… Никакой пыл мы не охлаждаем, а я — просто дура.
        — Нет,  — ответила я упавшим голосом, и Дэл, кажется, пожалел, что открыл рот.  — Мне пора. Домой.
        — Как будешь добираться?
        — Не знаю.
        Я действительно не знала. В последнее время слишком туго соображала.
        Дэл бережно обернул шарфом мою шею.
        — Ты должна об этом подумать, Ари. На улице холодно.
        Он предложил подвезти меня. Я села в «порше», и по дороге в Бруклин Дэл пытался завязать разговор, но в ответ получал лишь односложные реплики. У меня не было сил болтать с ним.
        За несколько кварталов до моего дома Дэл сообщил:
        — Тебе нужно кое о чем знать. Блейк встречается с твоей подругой. Той блондинистой козой.
        Мне захотелось умереть. Я безотрывно смотрела в лобовое стекло, пока Дэл продолжал рассказывать, что мистер Эллис считает полезным для Блейка приобрести побольше опыта, а Саммер как раз и есть та девушка, которая способна дать ему этот опыт.
        Уже у дома Дэл повернулся ко мне. Пока он говорил, я смотрела на его шрам.
        — Наверное, не стоило выкладывать тебе все это,  — сказал он скорее всего потому, что у меня дрожал подбородок.  — Тебе ведь нет до него дела, правда? У такой девушки, как ты… наверное, уже есть другой парень.
        Я помотала головой, и он сменил тему. Заговорил о Рейчел и Ли, которые должны были приехать в Нью-Йорк в эти выходные. Сказал, что они приглашены в «Cielo» в День святого Валентина, почему бы и мне не заглянуть? Блейк, возможно, тоже будет там, но я ведь все равно приду?
        Я кивнула, и он вручил мне красный бумажный квадратик с названием его клуба. «Вечеринка по случаю Дня святого Валентина. Напитки за полцены для всех дам. 14 февраля, пятница».
        Он улыбнулся, приобнял меня за талию и поцеловал в щеку. Еще недавно мне казалось, что поцелуи Дэла ничего не значат, но теперь я уже не была так уверена.

        Когда в шестом классе Саммер выиграла конкурс красоты, я думала, это самое ужасное, что может произойти. Но в двенадцать лет я и не представляла, какие неприятности меня ждут. То была лишь царапина по сравнению с колотой раной, которую я зализывала после того, как Дэл рассказал мне о ней и Блейке.
        Я вновь и вновь думала о них, целыми днями, и даже во сне видела их вдвоем в «корвете», и в пентхаусе, и в Хэмптонс. Представляла, как Саммер привела его в свою роскошную спальню. Наверное, там ему понравилось куда больше, чем на моем убогом покрывале из «Джей-Си Пенни». Они не шли у меня из головы в День святого Валентина, когда я, приняв ванну, сидела перед туалетным столиком с набором из восьмидесяти восьми теней в руках.
        Несколькими днями ранее я приняла решение. Я больше не собиралась быть прилежной ученицей Холлистера с прилизанными волосами и скромными жемчужинами в ушах, потому что все прилизанное и скромное ни к чему хорошему меня не привело. Прилизанные скромницы впустую тратили время, их бросали парни, в то время как эффектные, сексуальные девчонки помогали жителям Манхэттена приобрести «опыт». Я решила, что стану другой — не унылой и скучной, а гламурной и утонченной, не буду бояться грешить.
        Я подвела глаза черным, растушевала серые тени, затем выбрала помаду цвета «спелая вишня». На кровати ждал новый наряд — атласный топ-бюстье, выбранный в одном из стильных магазинов, где обычно одеваются женщины, предпочитающие туфли на высоченных каблуках. Там же я купила облегающие кожаные брюки, лодочки на шпильке и длинные, почти достающие до плеч серьги.
        Прямые волосы свисали вокруг лица. Оставить их так я не могла — самая что ни на есть прилизанная скромница. Взяв ножницы, я отхватила длинную челку, наполовину закрывающую левый глаз. Остальные волосы накрутила на термобигуди и после залила все лаком «Акванет». Надев топ, кожаные брюки, туфли на каблуках и цепочку с камнем, подаренным Блейком, я едва узнала себя в зеркале. Выглядела я в точности так, как и ощущала себя,  — как врушка, которая уверила родителей, отправившихся на третью свадьбу дальнего родственника, что проведет вечер за учебником математики.
        Ну и что с того? Хорошее поведение ничего мне не дало. Всю жизнь я только и делала, что примерно себя вела, училась и нянчилась с детьми, стараясь не задеть ничьи чувства. Отныне с этим покончено.
        Четкого плана на вечер я не составила. Мне было известно лишь, что Блейк, возможно, придет в клуб, а Дэл там будет точно. Кого из них мне хочется видеть больше, я не знала.
        Первой я встретила Ли в твидовом кепи и таком же пальто. Она ждала меня на холоде. Стоящий рядом с ней охранник вручил мне пять купонов со скидкой на напитки.
        — Маскировка?  — поинтересовалась Ли, осмотрев меня с головы до пят.
        — Нет,  — ответила я.  — Новый имидж. Улучшенный.
        Она наморщила лоб:
        — Это еще зачем? Ты и так хорошо выглядела.
        — Не совсем,  — бросила я и направилась ко входу.
        Клуб был в точности таким, каким я его запомнила: прокуренный воздух, мерцающие огни, музыка настолько громкая, что мне приходилось читать по губам, что говорит Ли. Она сняла кепи и мотнула головой на купоны у меня в руках:
        — Нам они не понадобятся. Отдай моей маме, если хочешь.
        — Не хочу.  — Я собиралась напиться и обо всем забыть.
        Ли схватила меня за руку и сказала на ухо:
        — Ари, мне не нравится, как Блейк с тобой поступил, однако надеюсь, этот «улучшенный имидж» не из-за него. Ты ведь на самом деле не такая.
        Я даже слушать ничего не захотела. Ли мыслила практически — ни дать ни взять моя мама,  — а я сейчас была не в том настроении. Отмахнувшись, я отправилась прямиком к бару. Получить первый напиток оказалось проще простого, как и второй, и третий: бармен так усердно изучал мою грудь, что забыл спросить паспорт. Наверное, в темноте он не заметил, что я несимметричная.
        У меня было чувство, что я парю в воздухе. Мы с Рейчел и Ли танцевали, пол мигал желтыми, красными, синими огнями, но спустя какое-то время я окончательно выдохлась.
        — Ты много выпила, дорогая?  — заквохтала Рейчел.
        Я передернула плечами. Пиво, разбавленное соком вино, два «белых русских» — все это я опрокинула быстро, потому что по вкусу напитки казались безобидными, как шоколадное молоко. Рейчел покачала головой и посоветовала выпить большой стакан воды. Сидя на покрытом искусственной шкурой зебры высоком стуле, я жадно глотала «Эвиан» и смотрела, как бармены жонглируют бутылками.
        Просидев там с полчаса, в другом конце бара я заметила Блейка. В необычной для него одежде — темном пиджаке и рубашке с несколькими расстегнутыми пуговицами — он напоминал Дэла. С ним сидели две девушки, обе гораздо привлекательнее меня. Я осмотрелась вокруг: в клубе было так много хорошеньких девушек. Облепили все тут, как муравьи леденец. Зачем Блейку я, если он может выбрать любую?
        От этой мысли я впала в тоску. Смотрела на него, а он меня не замечал. Спустя несколько минут он поднялся, а я крадучись пошла за ним и стала поджидать его у мужского туалета, думая, что это мой шанс и его нельзя упустить.
        Выйдя, он прошел мимо и не повернул головы, пока я его не окликнула.
        — Ари?  — удивленно прищурился он, словно не узнал меня в хеллоуинском костюме.
        Он смотрел сверху вниз, и мое сердце гулко стучало.
        — Привет,  — улыбнулась я.
        — Что это?  — спросил он, пристально изучая мою одежду и каблуки.
        — Не знаю,  — ответила я, кокетливо подняв голое плечико.  — Тебе не нравится?
        — Не знаю,  — отмахнулся он.
        Я хотела поговорить с ним, но не придумала, что именно сказать. Вокруг гремела музыка, так что мне трудно было расслышать даже собственные мысли, и я кивнула в сторону мужского туалета. В совершенно пустом помещении мы закрылись в кабинке.
        Я оперлась спиной о перегородку, Блейк стоял напротив, прислонившись к стене.
        — Ты пьяна, да?  — спросил он.  — Я чувствую запах.
        Пожав плечами, я вновь попыталась кокетничать:
        — Возможно, немного.
        — Ты ведь не пьешь.  — Он перевел взгляд с моих туфель на прическу.  — Это не ты.
        — Отлично. Не хочу быть собой.
        Я опустила глаза на плитку под ногами — керамическую, дорогую. Дэл, судя по всему, немало потратил на отделку туалета, но всем на это плевать: стены были исписаны, а туалетную бумагу кидали прямо на пол.
        — Вообще-то я думала, тебе понравится мой прикид. Такую одежду носит Саммер. Вы с ней теперь дружите, насколько я слышала.
        Он вздохнул:
        — Мне нет дела до Саммер.
        — Тогда зачем ты спишь с ней? Я считала тебя джентльменом. Думала, ты не спишь с девушками, до которых тебе нет дела. Ты ведь говорил, так нельзя.
        — Не надо об этом. Она была ошибкой,  — сказал он.
        Однако я жаждала совсем не этого и продолжала хранить молчание, пока он вновь не заговорил:
        — Я скучаю, Ари. Постоянно думаю о тебе.
        — Врешь ты все. Я больше тебе не нужна.
        — Ты очень мне нужна. В этом вся проблема.
        Как раз тут никакой проблемы не было. Это просто не могло быть проблемой. Меня вдруг переполнила надежда, я все ему простила и бросилась в его объятия. Он поцеловал меня, и я поцеловала его в ответ.
        Скрипнула входная дверь, затем потекла вода и послышались приглушенные голоса — какие-то мужчины говорили о деньгах. Похоже, я невольно стала свидетелем продажи наркотиков, но меня это не волновало. Как и грязная кабинка, и стоящий рядом унитаз. Единственно важным было то, что мы с Блейком целуемся.
        Знакомый запах, вкус, ощущение его языка на моей коже — все это успокаивало. Его рука скользнула вниз по моему бюстье, я закинула одну ногу ему на пояс, но он вдруг сказал:
        — Мы не можем. У меня с собой нет ничего.
        Я знала, что он имеет в виду защиту, и в моей голове пронеслась безумная, отчаянная мысль. На память пришли слова Эвелин о том, что Патрик любил ее сильнее, когда она носила детей. «Парней беременность сводит с ума». Я протянула руку вниз и потрогала его через брюки.
        — Прекрати,  — сказал он.  — Нельзя.
        Я опустилась на колени и расстегнула его ремень.
        — Хотя бы это можно?
        Голос был чужим, словно я — какая-то другая девушка в убогой одежде, которая соблазняет мужчин, вставая перед ними на колени. Блейк схватил меня за руки и оттолкнул.
        — Не надо, Ари.
        — Почему? Я хочу.
        — Прекрати!  — повторил он, на этот раз резко.
        Рывком он поставил меня на ноги, поправил сползший вниз топ. Я пыталась поцеловать его, но он не дал — я не понимала почему, ведь я ему нужна, и он постоянно думал обо мне. Поэтому я все лезла к нему, пока он не схватил меня за запястья.
        — Посмотри, до чего ты дошла, Ари. Это не ты! Ты же приличная девушка.
        — Не хочу быть приличной девушкой,  — заявила я, нащупывая рукой его пах.
        Он отстранился:
        — Не говори так.
        Что бы я ни делала, все было неправильно.
        — А как мне говорить? Скажи, чего ты хочешь?!
        Блейк снял пиджак и накинул мне на плечи.
        — Хочу, чтобы ты уехала домой,  — сказал он.  — Пиджак оставь у себя. И не одевайся так больше. Люди не поймут.
        Я заплакала. Сначала потихоньку, но скоро уже рыдала в голос. Я обвиняла Блейка в том, что не могу ни о чем думать, что мне нет теперь дела до школы и всего вокруг, я никогда никого не полюблю, и мне больше не хочется жить.
        — Замолчи,  — попросил он.  — Я такого не заслуживаю.
        А мне так не казалось, я повторяла эти слова вновь и вновь, и в конце концов он влепил мне пощечину. Так выводят из обморока или истерики.
        — Прости,  — сказал он.  — Успокойся, пожалуйста. Не могу видеть тебя в таком состоянии.
        Он не может видеть меня в таком состоянии? Не по его ли вине я так себя веду? Щеку жгло, и внезапно я почувствовала приступ ярости. Шмыгая носом, я пыталась собраться с мыслями.
        — Ты в курсе, что Саммер украла браслет твоей кузины?  — Я вытерла глаза и стояла перед ним, тяжело дыша и уперев руки в бока.  — Она прятала его у себя несколько месяцев, хотя знала, что вещь принадлежит Ли. А если захочешь узнать, почему от тебя ушла Джессика, спроси своего отца. Ведь это он ее заставил бросить тебя. Подкупил. Наверное, и шантажировать тоже пытался. По крайней мере со мной он поступил именно так, но я не уступила.
        Меня переполняла гордость, которая моментально испарилась, когда я увидела взгляд Блейка. Похоже, он мне не поверил, в его глазах я была жалкой лгуньей. Это меня взбесило еще больше, я сорвала с шеи цепочку, бросила к его ногам и убежала в прокуренный зал.
        Пять минут спустя я сидела на лестнице, ведущей в апартаменты Дэла, и плакала, закрыв лицо руками. Зачем я пришла в этот клуб? Зачем бросила кулон? Лучше бы мне вообще не родиться на этот свет.
        Голова трещала, и музыка только усиливала боль. Перед выходом из дома у меня и мысли не было захватить таблетки от мигрени. Неподалеку звякнули ключи, и я отвернулась к перилам в надежде, что человек просто пройдет мимо.
        Рядом прозвучал низкий голос:
        — Что случилось?
        Передо мной стоял Дэл.
        — Ничего. У меня болит голова. Мне пора домой.
        Он присел и дотронулся до моей руки ладонью — точно такой же, как у Блейка, только с перстнем на мизинце. И я снова расплакалась.
        — Ведь ты плачешь не из-за моего братца?  — спросил Дэл.  — Он просто глупый мальчишка.
        — Никакой он не глупый,  — ответила я.
        Дэл устроился рядом и смотрел, как слезы текли по моим щекам. Потом кончиками пальцев принялся массировать мне виски. Удивительно, но мне было очень приятно. А когда он обнял меня и я прильнула к его мускулистому плечу, пропахшей табаком шелковой рубашке, то стало еще лучше.
        — Ничего,  — утешал он.  — Не плачь. Блейк тебя не заслуживает.
        Тушь текла по моим щекам, я все рыдала, но рядом с Дэлом я не ощущала неловкости. Он обнял меня, как Патрик обнимал Эвелин,  — я всегда мечтала о таких объятиях и надеялась, что Дэл не расцепит рук, потому что ничто другое не могло меня успокоить.
        Дальше помню только, что мы пошли наверх, в его апартаменты, где сквозь стеклянную крышу смотрела ущербная луна. Дэл бросил ключи на стол, и мы сели на смятую постель. Дрожа, я всхлипывала, а он вытирал мне ладонью лицо, и ощущения были почти такими же приятными, как от поцелуев Блейка на моей шее.
        — Я тебе нравлюсь, правда?  — спросил он.  — Я всегда тебе нравился.
        Я кивнула и подумала, что сегодня глаза у него ярко-зеленые.
        — Ты мне тоже всегда нравилась.  — Он провел пальцем по моему подбородку.
        И я потеряла бдительность. Мне так не хватало прикосновений, особенно прикосновений человека, который не станет возражать, если я отвечу ему. Я слышала собственное дыхание, удары своего сердца. Дэл, конечно, не Блейк, но он был так близко…
        — Правда?  — спросила я.
        Он кивнул, и я зажмурила глаза, потому что в них еще стояли слезы. В темной комнате все виделось смутно и расплывчато, но я заметила, как его лицо приближается ко мне. Он остановился, только когда наши губы почти соприкоснулись, словно ждал, что я отпряну. Но я позволила ему поцеловать себя и почувствовала шрам — как кусок толстого шпагата. Вскоре Дэл уже был сверху, пиджак Блейка валялся на полу, а бюстье сползло вниз. Закрыв глаза, я не останавливала Дэла, даже когда он снял с меня брюки и швырнул в сторону.
        Они упали, глухо ударившись о деревянный пол, и я очнулась. Музыка внизу зазвучала громче, зрение прояснилось, и глаза Дэла вдруг потемнели. Потом я услышала, как он расстегивает ремень, и испугалась.
        Он не сказал, что я не должна бояться. И не поцеловал в лоб.
        — Дэл…  — начала я слабым голосом, но он не услышал — было уже поздно.
        Я позволила ему зайти слишком далеко. Больше это не казалось чем-то приятным. Скорее — ошибкой. Нереальностью. Теперь Дэл выглядел отталкивающе — шрам на губе, крючковатый нос.
        Меня так и подмывало спихнуть его с себя, но этого не потребовалось — все произошло очень быстро. Он кончил, упал на меня, потом откатился в сторону и, уставившись в стеклянную крышу, переводил дух. Я обвела взглядом комнату: холостяцкая мебель, зеркало в изголовье. Все казалось вычурным и отвратительным. Что я здесь делаю? Я должна сейчас сидеть дома и учить математику. Как только у меня язык повернулся сказать, что я не желаю быть приличной девушкой? Нет ничего хуже, чем быть неприличной.
        Меня тошнило, мучила мигрень, а от поступка, который я только что совершила, хотелось броситься из окна к тем противным ангелам на здании через улицу. Притвориться, что ничего не было. Стереть из памяти, как мой позорный первый поцелуй.
        Я подтянула вверх бюстье, надела брюки, но к пиджаку Блейка не притронулась.
        — Не вздумай рассказать об этом своему брату!  — бросила я.  — Не вздумай вообще никому рассказывать!
        Дэл смотрел на меня с постели, и у меня даже слегка сжалось сердце — слова прозвучали надменно, и он, похоже, обиделся. Потом я вспомнила об Идалис, о череде потаскушек, входивших и выходивших отсюда. Вспомнила, как «влипла» Эвелин, и брошюры про венерические болезни, и Ли, заявившую, что Дэл может и СПИД подцепить.
        — Ты использовал что-нибудь?  — спросила я.
        Бестактный вопрос, однако я должна была знать.
        — Нет.  — Он застегивал брюки и рубашку.  — Я думал, ты принимаешь таблетки.
        В ужасе от мысли, что он заразил меня и теперь вся моя жизнь будет разрушена или, того хуже, закончится страшной смертью, я бросилась вниз по лестнице. Я была такой осторожной, я всегда была такой осторожной, но этот случай мог испортить все!
        Дэл бежал следом, выкрикивая мое имя. Не обращая внимания, я выскочила через парадную дверь в холод ночи, спотыкаясь в своих убогих туфлях. Поискав глазами такси, вместо него я увидела стоявших у тротуара Блейка и Ли с Рейчел.
        Они, наверное, дожидались шикарного седана, чтобы уехать домой. Я не хотела, чтобы они меня увидели, но они одновременно посмотрели в мою сторону, услышав голос Дэла. Тот уже был рядом и спрашивал, в чем дело, будто не имел понятия. Блейк, заметив мои растрепанные волосы и размазанную по лицу тушь, набросился на Дэла:
        — Что ты с ней сделал?
        — Ничего,  — ответил Дэл.  — Не лезь, куда тебя не просят.
        Блейк вспыхнул. Крича и ругаясь, он изо всей силы толкнул брата, который, едва удержавшись на ногах, выпрямился и ударил Блейка в лицо. У того из носа хлынула кровь.
        — Сам виноват!  — кричал Дэл.  — Бортанул ее из-за отца. Слабо было пойти ему наперекор и остаться с ней?
        Повисла тишина. Ли и Рейчел смотрели на меня. Блейк не ответил. Наверное, удивился, что Дэл вовсе не безответный дурак, каким все его считали.


        Глава 22
        Юркнув в такси, я смотрела, как в суматохе Рейчел достала из кармана пальто носовой платок и приложила к лицу Блейка. Мне очень хотелось выскочить из машины и броситься к нему, но в глубине души я знала, что Дэл прав: Блейк сам виноват.
        Святая Анна пронзила меня укоризненным взглядом. Родители еще не вернулись, в доме и на дворе не горело ни единого огонька, я прошла через лужайку, скосив глаза на статую. «Не смотри на меня так,  — думала я.  — Не каждому под силу быть совершенным, как твоя дочь».
        Поспешно миновав святую Анну, я закрылась в доме и встала перед унитазом в надежде, что меня вырвет. Вскоре вернулись родители, и мама принялась тарабанить в дверь ванной. Спрашивала, не плохо ли мне — в городе ходит энтеровирусная инфекция.
        Стук, словно молот, сокрушал череп. Она понятия не имела, насколько мне плохо. Я чувствовала себя не человеком, а жалким его подобием: легла в постель с Дэлом, в общественном туалете едва не валялась в ногах у Блейка, чтобы только заняться с ним оральным сексом. А теперь все может закончиться токсикозами, или сифилисом, или неизлечимой болезнью, и на деньги дядюшки Эдди родителям придется купить бокс и изолировать меня. «Хоть на что-то сгодились деньги для бедной Ариадны!» — так и слышала я мамин голос.
        При этой мысли меня вырвало. Мама вновь постучала, когда полупереваренный ужин вперемешку с вином, пивом и «Калуа» извергнулся у меня изо рта. Я крепко обхватила унитаз, желая только одного — чтобы она ушла. Она упрашивала меня открыть дверь, но предстать перед ней в своем наряде я не могла.
        Наконец она сдалась. Я стянула с себя одежду, закопала белье в мусорной корзине под мятыми салфетками. Встала под душ и терла каждый сантиметр тела под обжигающе горячей водой в надежде очиститься. Я хотела, чтобы исчезло все: макияж, «Акванет», запах табака.
        Набирая полный рот воды, я выплевывала ее вновь и вновь, стараясь избавиться от миллионов оставленных Дэлом микробов.

* * *
        Часом позже я в махровом халате прошла по коридору к себе, свернув в комок одежду. Раньше я где-то слышала о прерывании беременности с помощью таких вещей, как сода или уксус, и собиралась попробовать и то и другое, но быстро передумала. Человеку, прошедшему курс полового воспитания, должно быть понятно — все это выдумки невежд.
        — Ариадна, что-то долго ты там сидела,  — сказала мама.  — Как ты себя чувствуешь?
        Она появилась из ниоткуда, жуя сандвич с тунцом, и от резкого запаха рыбы меня чуть не вырвало.
        — Нормально,  — ответила я.  — Хоть раз, черт возьми, ты можешь не приставать ко мне?
        Мать остолбенела. А мне было все равно. Оставив ее в коридоре, я закрыла за собой дверь, упала на кровать и смотрела, как сменяют друг друга цифры на часах, и на своего плюшевого мишку.
        Блейк. Я думала о нем, о прошлом годе. Вспоминала время, когда краски были необычайно яркими, а воздух напоен чудесными ароматами. Тогда я забыла ощущение тоски. Теперь вспомнила. Блейк оказался не лучше какого-нибудь уличного торговца героином. Сначала подсадил меня, а затем прекратил поставки. Я слышала, что наркоманы пойдут на что угодно, на любые унижения, чтобы только получить дозу, и теперь на своей шкуре испытала, как это происходит.
        Мне хотелось, чтобы сегодняшний вечер оказался просто кошмарным сном. Чтобы Блейк проявил характер и предпочел меня своему отцу. Но этого не произошло. Плюшевая зверушка и университетская толстовка — вот и все, что у меня осталось. Я вынула толстовку из тумбочки и завернулась в нее. Это была единственная вещь, надев которую я могла успокоиться и уснуть.
        В полдень позвонила Ли. Мама вошла ко мне в комнату и потрясла за плечо, чтобы разбудить.
        — Не хочу говорить с ней,  — бросила я, потому что вчерашнего вечера не было бы, если бы не Ли.
        Она виновата в том, что я встретила Блейка и Дэла. Разумеется, я могла быть просто хорошей подругой, а не ухлестывать за ее кузенами. К тому же я не сдержала обещания. Перед Рождеством я дала слово, что больше ее не предам. Наверное, сейчас я получила по заслугам, но нести бремя вины было уже невмоготу.
        Мама решила, что я слишком слаба для разговоров. Она сказала Ли, что у меня гастроэнтерит или еще что-то там. Я не стала возражать, потому что это удобно — больные весь день лежат в постели, а мне только того и нужно было. Минуту спустя мама повесила трубку и крикнула из кухни, что Ли позвонит, когда в следующий раз приедет в Нью-Йорк.
        По мне, так она вообще могла бы больше не звонить.
        Я провела в постели почти весь день и практически всю следующую неделю, притворяясь больной, лишь бы не ходить в школу. Не снимала толстовку, не принимала душ и вышла из дому всего один раз — в библиотеку, где, прячась между стеллажей, листала медицинский справочник в страхе, что венерическая болезнь Дэла недолечена.
        «Запущенный сифилис ведет к поражению головного и спинного мозга, сердца и других органов. На поздних стадиях характеризуется параличом, онемением конечностей, развитием слепоты, наблюдается слабоумие. Последствия достаточно серьезные и могут привести к смерти».
        Больше всего — даже больше смерти — меня пугала слепота. Я представила, что абсолютно ничего не вижу, мама одевает и причесывает меня. Она никогда не сделает это правильно. Я состарюсь, волосы поседеют, а она их даже не покрасит. Все кончится тем, что я, скукоженная старуха в темных очках, на трясущихся ногах буду ковылять по Бруклину, стуча клюкой по тротуарам и пугая соседских ребятишек.
        Я решила немедленно сделать тест на беременность и сдать на анализ кровь, пусть хоть сто раз проткнут мне иглой вену.
        — У тебя завтра педсовет?  — спросила я вечером маму.
        Она кивнула. Сидя на диване, мама курила «Пэлл-Мэлл» и пыталась писать роман — сюжет пришел ей в голову, пока она чистила кухонную раковину. Она улыбнулась, глядя в скрепленный спиралью блокнот в обложке веселенького розового цвета. Такие выбирают школьники с надеждой на большие успехи в новом учебном году.
        — Вот было бы хорошо, если бы роман удался. Но я его, вероятно, не закончу.
        — Да, вероятно,  — откликнулась я, потому что знала — у нее нет ни единого шанса.
        Мамина улыбка померкла, но это было правдой.
        Она отложила блокнот.
        — Когда ты сходишь в душ? Волосы уже сальные. Не знаю, зачем ты обрезала челку. Теперь она лезет тебе в глаза. И толстовку ты сто лет не снимала.
        И действительно, я вела себя как Ли. Но ей было проще — М. Г. ушел от нее не по своей воле.
        — Ну и что?  — бросила я.  — Всем наплевать, как я выгляжу.
        — Мне не наплевать,  — сказала мама.
        Для меня это не имело значения. Поэтому на следующий день я опять ходила в той же одежде и с немытой головой.
        К трем часам я поехала на прием к врачу. В регистратуре назвала свое имя женщине с кожей кофейного цвета и туго заплетенными в косички волосами. Она полистала журнал и спросила: может, я записывалась в другую клинику?
        — Нет,  — ответила я.  — Я звонила сюда.
        Тогда она догадалась, что мне назначено не на эту, а на следующую пятницу. Итак, я вновь оказалась на улице, и впереди меня ждали еще целых семь дней паранойи.
        В тот вечер я сидела с родителями за кухонным столом. В тарелке бесформенная кучка картофельного пюре утопала в густой коричневой подливе, с краю лежал кусок мясного рулета, покрытого напоминавшим засохшую кровь кетчупом. Маме показалось, что этого недостаточно, и она подкинула мне три полных ложки жареного лука и налила стакан молока.
        — Ешь-ешь,  — приговаривала она.  — Ты так отощала, Ариадна! Надо хоть чуть-чуть набрать вес, а то в школе совсем обессилеешь.
        Я прокладывала вилкой колеи в пюре и думала, может ли выкидыш случиться из-за голода. Выкидыш лучше, чем родильная палата, инструменты… и что там еще врачи используют для исправления больших ошибок?
        — Не пойду в школу,  — заявила я.
        — Нет, пойдешь. Ты уже выздоровела.
        Это она так считала. Я оставила ее слова без внимания и украдкой спрятала кусок рулета под салфетку. Папа увлеченно читал газету. Мать обвинила его в невоспитанности и заметила, что за столом люди обычно беседуют.
        Он оторвал взгляд от газеты, подыскивая тему для разговора.
        — Я тут недавно встретил кое-кого,  — произнес он.
        — Кого?  — заинтересовалась мама.
        — Саммер Саймон. Поехал на встречу с потенциальным свидетелем в Эмпайр-стейт-билдинг и на входе лоб в лоб столкнулся с Саммер.
        Достоинство застольных бесед явно переоценили. От упоминания этого имени и Эмпайр-стейт-билдинг меня затошнило, и я пошла к себе. На лестнице мама догнала меня и схватила за локоть.
        — Отстань!  — огрызнулась я.
        — Да что с тобой?  — сказала она суровым учительским тоном.  — Почему ты так себя ведешь?
        Я ничего ей не рассказала — напомни она, что предупреждала меня, я бы не сдержалась.
        Позже, когда родители смотрели внизу телевизор, я сделала ванну с пеной, потому что нервничала и не могла найти себе места. Телевизор меня не интересовал, как и учеба, а рисование казалось глупостью. Бесполезным хобби. Что с него проку, ведь я никогда не стану художницей, а идея с преподаванием неожиданно потеряла для меня привлекательность.
        Лежа в ванне по шею в пене, я старалась ни о чем не думать, закрыла глаза и слушала, как течет вода. Снизу доносились взрывы ситкомовского смеха. Потом в дверь постучали. В ванную вошла мама, хотя я и не давала ей разрешения.
        — Ты что?  — возмутилась я.  — Я голая.
        — Я тебя умоляю! Мне ничего не видно.  — Она уселась на крышку унитаза, голос ее звучал намного мягче, чем давеча на лестнице.  — Что случилось, Ариадна? Ты так странно себя ведешь.
        «Ну уйди же»,  — думала я, вновь закрывая глаза.
        — Ничего, мама. Все в порядке.
        Она не поверила. Сказала, что я мрачная и раздражительная и что больше не рисую. Когда она упомянула Саммер, мне захотелось стечь в сливное отверстие, а оттуда в канализацию вместе с остальной грязью. Самое место для той, кто путается с братом парня, которого она любит.
        — Скажи, что между вами произошло?  — потребовала мама.
        — Ничего,  — повторила я.
        Она немного помолчала, и я услышала, как тапка стучит по полу.
        — Это связано с Блейком?
        Я тотчас открыла глаза.
        — Конечно, нет. Его это вообще не касается. Абсолютно.
        Почему я не остановилась на «конечно, нет»? Запротестовала так усердно, что она не поверила ни единому слову.
        — Знаешь что?  — заявила она.  — Позвоню-ка я этому мальчишке и выскажу все, что думаю о его поганом поведении.
        — Не смей!  — прошипела я, но она не обратила внимания.
        — Да что он о себе возомнил, этот говнюк? Пусть его отец — важная птица и они живут в чертовом Верхнем Ист-Сайде, но это не дает ему права трепать нервы моей дочери. Посмотри, что он с тобой сделал! Ты уже несколько недель ходишь сама не своя, и с каждым днем все хуже. Точно! Съезжу в центр и лично устрою ему выволочку.
        — Не смей!  — На этот раз я заорала как психопатка — так же, как в мужском туалете в «Cielo».  — Не смей звонить и приближаться к нему. Одно слово Блейку… и клянусь, я убью себя!
        Я определенно превращалась в Ли. Мама буравила меня глазами. Мне показалось, она видит все, что я так старательно от нее скрывала.
        — Скажи, что происходит,  — потребовала она.  — Что случилось? Что-то должно было произойти, если ты так себя ведешь?
        — Ничего не случилось,  — процедила я сквозь зубы.  — Просто уйди, и все.
        Она не двинулась с места.
        — Ариадна, ваши отношения с Блейком серьезнее, чем ты рассказывала? Если бы вы просто держались за руки, ты бы сейчас не была в таком смятении. Я имею в виду… он… ты позволила ему?..
        «Ты позволила ему?..» Как мерзко это прозвучало! Отвратительно. Гнусно, ужасно и непристойно. Она продолжала спрашивать, в голове у меня стучало, и мне уже было все равно, узнает она или нет.
        — Да, мама,  — язвительно и громко сказала я.  — Он это сделал. Я позволила. Позволила делать все, что хочет, и да, ты права, он обманул меня. Бросил. Надеюсь, теперь ты счастлива!
        «Надеюсь, теперь ты счастлива!» Я повторила эти слова четырежды, с каждым разом все громче и пронзительнее, а она умоляла меня успокоиться. Завернувшись в полотенце, я выскочила из ванной и побежала к себе, оставляя на ковре мокрые следы. Дверь хлопнула с такой силой, что в доме сотряслись стены и с комода упал мишка. Оставив его лежать на полу, я слушала разговор родителей в коридоре. Мама сказала, у меня истерика, а она не знает, что делать. Папа ответил, что я кричала на всю округу, он не ожидал от меня ничего подобного.

        Позже этим же вечером родители шушукались, мама звонила Эвелин, которая, разумеется, тут же нарушила обещание хранить тайну. А куда ей было деваться — ведь у меня поехала крыша. Мое положение казалось настолько ужасным, что хуже некуда, но на следующий день почтальон доставил подозрительно тонкий конверт из Школы дизайна Парсонс. Меня не приняли, и пришлось признаться маме, что заявлений я больше никуда не подавала.
        Конечно, ей хотелось раскричаться и как следует выругать меня, объяснить мне, какая я идиотка, что полагаюсь на связи, и как она во мне разочарована. Однако она не проронила ни слова. Наверное, вспомнила, что я — нежный цветок, и мои лепестки едва держатся, не в силах противостоять ураганному ветру. Потом она заговорила о Холлистере и разрешила мне не ходить в школу еще неделю. Сказала, что отправит меня в Куинс — смена обстановки пойдет мне на пользу.
        Я так не считала. Куинс в своей убогости ничем не лучше Бруклина. Мне не давали покоя мысли, что вся моя учеба и занятия рисованием пошли насмарку, все это оказалось напрасной тратой времени. По сравнению с Эвелин я еще большее ничтожество, ведь она хотя бы замужем. Семья — удачное прикрытие для всех ее недостатков, а дом — место, где она может собирать для игр соседских ребятишек, и все вокруг восхищаются ее собственными прелестными малышами. Мне же некуда было пойти и нечем заняться. Выпить, что ли, разом все таблетки от мигрени? Эта идея посетила меня на следующее утро. Стоя в ванной, я изучала этикетку на пузырьке: «Ацетаминофен, буталбитал».
        «Буталбитал» — звучит приятно и трагически. Но у меня не хватило смелости, и при мысли, что в довершение ко всему я еще и трусиха, я себя возненавидела. Отложив попытку на потом, я приняла две таблетки, хотя этого не требовалось, и села в мамину «хонду». В полной тишине мы отправились в Куинс. Наверное, моя сестра испытывала те же чувства, уезжая из дома с животом и телефоном «принцесса».
        Вскоре мы прибыли на место. Эвелин с развевающимися на ветру золотисто-каштановыми кудряшками бросилась мне навстречу. Мама уехала, а мы обнялись на крыльце, и я не разжимала объятий немного дольше обычного. Как хорошо встретиться с человеком, который на себе испытал, что значит стать предметом маминого разочарования.
        Раскладушку Эвелин поставила в детской Шейна. После обеда, когда мы все сидели за кухонным столом, она выложила на бумажной тарелке горку из печенья «Миссис Филдз» и подвинула ко мне.
        — Спасибо, не надо,  — сказала я.
        — Очень вкусно, Ари. Специально для тебя купила.
        — Спасибо, не надо,  — повторила я.
        На душе было паршиво — я опять обижала окружающих.
        Вздохнув, она посмотрела на сидящего на высоком стульчике Шейна и пощекотала его. Малыш засмеялся, она тоже ответила смехом, приговаривая: «Ах ты, мой хороший!»
        Глядя на них, я вспомнила о своем воображаемом доме в Парк-Слоуп, воображаемом муже и детях, и поняла, что этому не суждено сбыться. На глаза навернулись слезы.
        — Ну-ка,  — сказал Патрик,  — поднимайся. Я научу тебя водить машину.
        У меня не было желания учиться водить машину, но он не оставил мне выбора: отодвинул от стола мой стул, хотя я с него еще не встала, взял за руку и велел надеть пальто. Я поплелась за ним к грузовику, хотя больше всего на свете мне хотелось заснуть и не просыпаться до начала следующего тысячелетия.
        Сидеть на водительском месте было ужасно неудобно.
        — У меня нет даже ученического разрешения,  — ныла я.  — По закону без него водить нельзя.
        Патрик фыркнул:
        — Кого это волнует? Нас не остановят. Вставляй уже этот чертов ключ, и поехали.
        — Не могу,  — пролепетала я и увидела, как слезы закапали мне на джинсы.
        Стараясь не разреветься, я шмыгала носом и вытирала глаза, но ничего не помогало.
        Патрик достал из бардачка салфетку.
        — Знаешь, Ари,  — сказал он,  — парни в большинстве своем — козлы.
        Как я поняла, речь шла о Блейке. Наверное, мама и Эвелин все рассказали Патрику. Я даже представить не могла, что он обо мне подумает, если узнает о случае с Дэлом. Он огорчится, ведь я не вняла его совету оставаться приличной девушкой.
        — Ты — не козел.
        Он улыбнулся, надел темные очки и вновь велел заводить машину. Так я получила первый урок вождения. Лучшего учителя и не пожелаешь. Мы вернулись через час, я устроилась на диване, и никто не просил меня ничего делать — ни поиграть с мальчишками, ни накрыть к ужину стол.
        В тот вечер все улеглись рано. В девять часов, лежа на раскладушке в детской Шейна, я слышала, как Патрик занимался с Эвелин любовью. На этот раз ревности я не испытывала. Закрыв подушкой уши, я страдала от одиночества.
        В Куинсе я пробыла еще четыре ночи. Ветреным пятничным утром Патрик подкинул меня до дома и уже начал отъезжать, когда я заметила припаркованный у обочины серебристый «мерседес». Я едва не бросилась обратно, чтобы запрыгнуть в кузов пикапа Патрика, однако тот уже был далеко — с моими силенками не догонишь. Поэтому, уткнувшись подбородком в ладони, я сидела на крыльце, пока не распахнулась дверь. Я ощутила запах сигар. Надо мной стоял Джеф Саймон. Наверное, хотел надеть на меня наручники и увезти, кричащую и сопротивляющуюся, в Нью-Йоркскую пресвитерианскую больницу — я прекрасно впишусь в компанию сумасшедших. «Ты сестра Эвелин Кэгни?  — будут спрашивать люди в смирительных рубашках.  — Ты на нее совсем не похожа, но, видимо, такая же чокнутая. Наверное, вам обеим передался ген безумия».
        — Как самочувствие?  — спросил Джеф.
        Я перевела взгляд на кувыркавшийся по безжизненной лужайке засохший лист. Достало же у человека наглости справляться о моем здоровье, когда в моих бедах частично виновата его собственная дочь!
        — Я не ваша пациентка, доктор Саймон… даже если так утверждает моя мать.
        Доктором Саймоном я назвала его намеренно — хотелось быть дерзкой и сдержанной, и это сработало. Он пристально на меня посмотрел, почесал затылок и вздохнул:
        — Не фокусничай. Скажи, как ты себя чувствуешь?
        — Не очень,  — сдалась я.
        Он порекомендовал «поговорить с кем-нибудь». Фиговый совет. Не хватало мне еще лекций и рецептов на таблетки, которые принимала Эвелин. Однако я пообещала подумать — чтобы он оставил меня в покое.
        — Я сказал Нэнси, что перенести поступление в колледж на следующий год — лучшее решение,  — продолжал он.  — На мой профессиональный взгляд, тебе нужно отдохнуть, Ари. Ты согласна?
        Я была согласна. Кивнула и поблагодарила:
        — Спасибо.
        Джеф уехал, а я пошла в дом.
        Мама сидела на диване и курила.
        — Как ты себя чувствуешь, Ариадна?  — осторожно спросила она, словно я разлечусь на кусочки, если она не будет проявлять заботу.
        — Хорошо,  — вежливо ответила я и направилась к лестнице.
        — Если понадобится лекарство,  — сказала она мне в спину,  — оно у меня.
        Я посмотрела на нее. Она улыбалась как ни в чем не бывало, будто никто из нас не догадывается, что от передозировки буталбитала можно умереть. И я не имею представления, что она спрятала мои таблетки, пока я была в Куинсе. Наверное, сделать это ей тоже посоветовал Джеф.


        Глава 23
        Март запомнился переживаниями из-за отсутствия «гостей». Ожидание приводило меня в ярость. В пятницу после обеда, когда я отправилась на прием в клинику, их все еще не было.
        Молоденькая медсестра, обращаясь с моей левой рукой как с игольницей, лепетала: «Простите, у меня очень мало опыта». Я хотела сказать, что она не виновата, просто у меня плохие вены, но не было сил ее подбадривать. С шестого раза она попала в цель, а затем вручила мне пластмассовый стаканчик.
        — Пописайте сюда,  — велела она, и я подумала, что до специалиста ей далеко. Профессиональная медсестра не станет пользоваться терминологией безмозглых подружек Эвелин.  — Туалет прямо по коридору.
        Пробравшись через набитую брюхатыми девчонками приемную, я попала в туалет размером с кладовку. Прикрученный к стене поручень для престарелых пациентов добавлял помещению мрачности, а ужасные мысли о надвигающейся слепоте, волдырях на коже и о задержке не давали наполнить стакан. Я представляла водопады, ливни и подобные вещи, и это сработало, но внезапно кто-то постучал в дверь.
        — Минутку!  — крикнула я, засуетилась, взмокла и в итоге просидела там намного больше минуты, обдумывая, как нести мочу через коридор, чтобы никто не увидел.
        Стук повторился. Закрыв стакан крышкой, я поставила его к себе в сумку. Только бы не расплескать!
        — Наконец-то!  — За дверью стояла беременная девчонка в футболке с надписью «Только тронь мой живот!» и с младенцем на руках, готовая меня придушить.  — Ну и наглость — заседать в туалете целых пятнадцать минут!
        Не ответив, я быстро прошла мимо. Мне были чужды все эти правила и пробивные девчонки с фингалами — «подарками» их никчемных мужчин,  — вынужденные отовариваться продуктами по льготным талонам.
        Я отдала медсестре стаканчик и спросила:
        — Когда позвонить?
        — Мы не сообщаем результаты по телефону,  — ответила она.  — Вам нужно явиться на личную беседу с врачом.
        — Зачем?  — удивилась я.
        Хотя все и так было понятно. Клиника не хотела брать на себя ответственность за возможные последствия. Если результаты окажутся положительными, у кого угодно может поехать крыша, и человек наделает глупостей. Например, проглотит горсть таблеток от мигрени.
        — Таков порядок. Запишитесь на прием.
        В регистратуре тоже не повезло. Дежурная пролистала журнал и велела прийти через три недели — для меня все равно, что через три года.
        Ничего не поделаешь. Я кивнула и с трудом пробралась через приемную, где со всех сторон слышались фразы типа «отец моего ребенка» и «просроченные алименты». Они продолжали звучать в ушах и на улице, под колокольный звон, напомнивший мне о похоронах. В оцепенении я брела домой, размышляя о том, как докатилась до такой жизни.

        В понедельник утром я заметила, что снег на лужайке перед домом начал таять, а под ногами у святой Анны жидкими пучками пробилась трава. Ранняя весна казалась отвратительной, и я решила навсегда задвинуть шторы у себя в комнате. Потом собрала учебники.
        В дверях стояла улыбающаяся мама.
        — Подкинуть тебя сегодня, Ари?  — мягко спросила она.
        С тех пор как я вернулась в Холлистер, она задавала этот вопрос каждый день, и я, как обычно, помотала головой. Не хватало еще гонять ее на Манхэттен, я и без того доставила ей массу неприятностей.
        Выйдя на улицу, я не оглядываясь пошла вперед. Невыносимо было смотреть, как она стоит у окна в гостиной, вцепившись в портьеру. Она беспокоилась о моем будущем, как когда-то о будущем Эвелин, и от этого хотелось плакать.
        Путь до станции, похоже, растянулся на несколько миль, а поездка в метро до Манхэттена казалась бесконечной и вызывала приступ клаустрофобии. В вагоне было тепло, на пустом сиденье я заметила брошюру «Безопасный секс». От мысли, что мне еще целых десять дней дожидаться результатов теста, я запаниковала. Все вокруг поплыло перед глазами, и мне пришлось выйти из метро, чтобы отдышаться.
        В школу я опоздала. Прыщавый дежурный остановил меня на входе. Мелькнула мысль уложить его на лопатки и пригрозить сломать шею — мальчишка был младше меня и меньше ростом. Но он наверняка тотчас бы заявил об угрозе физического насилия, и тогда у мамы появилась бы веская причина упечь меня в Пресвитерианскую больницу. Поэтому я просто дождалась, пока он заполнит дурацкую штрафную карточку, и пошла прямиком к директрисе.
        Раньше я ни разу не видела эту женщину. Меня не оставляли после уроков, я всегда соблюдала дресс-код, так что у меня не было поводов встречаться с ней.
        — Надеюсь, ты можешь объяснить свое опоздание?  — строго спросила она.
        Она была моложе, чем я ожидала, и говорила таким же неприятным учительским тоном, как мама. Что я делаю здесь, в кабинете директора,  — и как я оказалась в клинике для беременных подростков? Почему все перевернулось вверх дном? Несколько неверных шагов — и я уже превратилась в кого-то другого, кем никогда не хотела быть. Помахать бы сейчас у нее под носом своими старыми табелями успеваемости: «Видите, кто я на самом деле?»
        — Застряла в метро.  — Слова легко слетели с языка, потому что я уже привыкла лгать.  — Целый час просидела в туннеле.
        Она осмотрела меня скептически и отпустила, словно я — полное ничтожество. Отчего я взбесилась еще больше и не смогла сосредоточиться на уроках — все вокруг меня раздражало.
        В туалете девчонки шушукались о выпускном вечере, о букетиках на корсаж. И о будущей учебе в колледжах, о том, как они разъедутся по кампусам в Новой Англии и на Среднем Западе, со старинными каменными зданиями и стадионами, и будут сидеть на трибунах, завернувшись в шерстяные одеяла.
        Я не хотела, чтобы мне напоминали о шерстяных одеялах. Не хотела слушать о выпускном и букетиках — обо всем, что теперь меня не касается. Такие события — неповторимые и скоротечные, как полет кометы Галлея,  — случаются раз в жизни. Пропустишь и уже не вернешь.
        Домой я добиралась на метро недовольная и сердитая, в раздумьях о Блейке. Обычно при мысли о нем меня одолевала грусть, но сейчас я злилась на него и на себя. Какой катастрофой все обернулось! Потом я вспомнила о мистере Эллисе и стала злиться на него, потому что именно он виноват в этой неразберихе. Без него у меня бы не было проблем. Если бы он не лез в дела Блейка, я бы сейчас тоже ходила счастливая и беспечная, как те девчонки, единственная забота которых — выбор между лилиями и розами.

        Три недели наконец истекли. Обливаясь холодным потом, я сидела в клинике, в кабинете, и кусала ногти. Пришла врач, и я наблюдала, как она садится за стол, листает карту. Ожидание убивало. Я была готова вскочить и просмотреть эту чертову карту.
        — Вы не беременны,  — произнесла она.
        Я не поверила своим ушам.
        — Но у меня задержка. Уже несколько недель.
        — Это последствия стресса.  — Она посмотрела на меня поверх бифокальных очков.  — Анализы на ВИЧ отрицательные, и все остальные тоже.
        — Отрицательные?  — переспросила я с улыбкой, которую странно было ощущать на лице, ведь я так давно не улыбалась.
        — Совершенно верно. Однако через три месяца рекомендую вам повторно сдать кровь, потому что ВИЧ и некоторые другие венерические заболевания проявляются не сразу.
        — О…  — Моя улыбка погасла.
        Она посмотрела в папку.
        — Я бы так не беспокоилась, мисс Митчелл. Насколько я понимаю, у вас было всего два сексуальных партнера… и один из них всегда пользовался презервативами. Поэтому вероятность заражения ВИЧ очень мала, хотя ее нельзя исключить полностью.
        Слова «вероятность мала» звучали хорошо. В отличие от фразы «два сексуальных партнера». При мысли о Дэле я заломила руки, и врач насторожилась:
        — Со вторым мужчиной… связь была по взаимному согласию?
        Мне так и хотелось ответить: нет. Дэл вынудил меня, приставив нож к горлу. Но этого не было. Он всего лишь дал мне выплакаться — вот и все его оружие.
        Я кивнула. Врач стала предлагать мне противозачаточные колпачки и губки, и это меня рассмешило. Похоже, она и не догадывалась, что впредь я не дам притронуться к себе никому. Кроме Блейка. А он больше не собирается этого делать.
        — Спасибо, не надо,  — сказала я и со вздохом глубокого облегчения вышла из клиники.
        Март почти закончился, снег сошел, и возле дерева, мимо которого я шла домой, распускались прелестные нарциссы. Звон церковных колоколов вдали больше не напоминал о похоронах. С самого Рождества я еще не была так близка к нормальному состоянию.
        Дома я села на кровать, открыла учебник по математическому анализу и упорно пыталась выучить метод интегрирования по частям, потому что вылететь из средней школы было бы позором. Таким же позором, как и остальные недавно произошедшие со мной события. Не хватало еще, чтобы все закончилось работой в «Патмарке» или палатой для душевнобольных в Пресвитерианской больнице. А значит, надо прилагать все силы, чтобы поправиться.
        Ржавые колесики в мозгу медленно проворачивались, когда я отвела взгляд от книги и посмотрела на плюшевого мишку. Он валялся на ковре в том самом месте, куда упал еще в феврале, когда я хлопнула дверью. Я подобрала его и отряхнула пыль с ушей. Во мне вновь вскипела злость на Блейка, и я подумала, что медведя нужно убрать, может, даже спрятать в коробку в подвале, но не смогла этого сделать. Он напоминал о нежных поцелуях и о том, что меня любили. Я снова поставила его на комод.

        В июне я решила не идти на церемонию вручения аттестатов. Одеваться в нелепое вечернее платье и шагать мимо толпы зевак — это слишком. В конце концов, Холлистер может прислать аттестат почтой.
        Для мамы это стало очередным разочарованием, хоть она и не подала виду.
        — А на выпускной ты собираешься?  — спросила она с надеждой.
        Я не собиралась. Но она проявила столько заботы и терпения в последние месяцы, что я была не в силах полностью лишить ее праздника.
        — Давайте отметим в семейном кругу,  — предложила я.  — Только наши.
        Этого для нее было достаточно.
        Итак, в солнечный день в конце месяца она приготовила роскошный обед, купила шоколадный торт с выведенными розовой глазурью словами: «Поздравляем Ариадну! Выпуск 1987».
        Стоя у открытого холодильника, я смотрела на торт. Мама переодевалась наверху, отец уехал за пивом в «Патмарк». А у меня на душе кошки скребли. Я не заслужила праздника. Не поступила в колледж, все последние месяцы только и делала, что хандрила. Мама, наверное, с ума сходила от волнения, ведь она до сих пор хранила пузырек с лекарством от мигрени под замком.
        Она вошла в кухню в нарядном платье с цветочным рисунком и в жемчужных сережках, и я подумала, что сейчас разревусь, но слез больше не осталось.
        — Прости,  — пролепетала я, не сводя глаз с торта.
        — За что?  — спросила она.
        Я пожала плечами:
        — За все.
        — Ариадна, все поправимо,  — сказала мама.  — Подашь еще одно заявление в Парсонс. Главное, ты не беременна и не больна. Я права?
        В ее голосе едва заметно прозвучала тревога.
        — Да,  — ответила я, хотя стопроцентно была уверена только в том, что не беременна.
        — Тогда все в порядке. Ты попала в неприятную ситуацию. Это как ухаб на дороге. Пройдет время, ты о нем и не вспомнишь.
        Мне не верилось, что такое время когда-нибудь настанет.
        — Тогда прости, что не оправдала твоих ожиданий.
        Мама взяла меня за плечи и сказала очень серьезно:
        — Ты полностью оправдала мои ожидания.
        Она смотрела мне прямо в глаза. Ее слова меня поразили. Мама не считала меня ничтожеством… Оказалось, что слезы у меня все-таки еще остались.
        — По-моему, голова начинает болеть,  — сказала я, прижав к глазам платок.
        Мама вышла из кухни и вернулась с таблетками от мигрени.
        — Вот.  — Она вложила пузырек мне в руку.  — Теперь их можно тебе вернуть, правда?
        — Да,  — выдохнула я.  — Можно. Не беспокойся, мам.
        — Я всегда о тебе беспокоюсь.
        Она имела в виду обычные материнские тревоги. Например, о том, чтобы меня не ограбили в метро. А вовсе не о том, что ее дочь примет слишком большую дозу биталбутала.

        Несколько дней спустя позвонил Джулиан из центра «Рисуем вместе» и сказал, что будет рад видеть меня этим летом. Как и Адам, который не переставал обо мне спрашивать. Мысль о работе не вдохновляла, но мне было жалко Адама. И я пообещала Джулиану, что начну со следующей недели и поработаю до сентября.
        Повесив трубку, я солгала маме, что пойду прогуляться, а сама отправилась в клинику повторно сдавать кровь. Хотела убедиться на сто процентов, что ничего не подцепила от Дэла.
        На этот раз медсестра попала в вену намного быстрее, со второго раза. Через неделю врач вручила мне табличку с перечнем болезней. Против каждой стояло слово «отрицательно». Табличка была в точности такой же, как та, что мне показывал Блейк, и я вжалась в кресло.
        — Что такое?  — спросила врач.  — Все же в порядке.
        Я уставилась на сертификаты у нее за спиной.
        — Знаю. Я кое о ком подумала.
        — О ком?  — Она наклонилась вперед.
        Я перевела взгляд на комод у противоположной стены. Он был уставлен фотографиями — наверное, детей и внуков.
        — О своем бывшем парне,  — призналась я, посмотрела на врача и еще больше съежилась в кресле.
        — Что ж,  — сказала она.  — Вы побывали в неприятной ситуации… Беспокоились о возможной беременности, ждали результатов анализов. Хоть с кем-нибудь вы об этом говорили?
        Я помотала головой:
        — Не могу. Не хочу, чтобы кто-то узнал.
        Врач кивнула, открыла ящик стола, протянула мне визитку психиатра клиники и велела записаться на прием, но я не представляла, как можно лежать на кушетке или сидеть в кресле и часами вести беседы о Блейке. Мне казалось, будет лучше вообще о нем не говорить.

        Адам просил меня рисовать то же, что и раньше, и я не возражала. Глядя на мои рисунки, он улыбался во весь рот, на щеках появлялись две глубокие ямочки, и мне было одновременно радостно и грустно. Радостно от того, что доставляю ему небольшое удовольствие, а грустно — от того что в этом году он стал еще красивее, чем в прошлом. Превратился в привлекательного мужчину, мозг которого никогда не восстановится.
        — Ты прекрасная художница, Белоснежка,  — сказал он в начале июля.
        Я усмехнулась:
        — Я не художница, Адам.
        — Конечно, ты художница.  — В подтверждение он поднял за краешек один из моих рисунков.
        Возможно, не так уж поврежден был его мозг. И понимал он больше, чем я. Его лицо — первое, что мне действительно захотелось нарисовать за очень долгое время. Вечером я пошла к себе в студию и села за мольберт. Карандаши запылились, брошенная на окне бумага пожелтела, но это не имело значения. Я все еще умела рисовать. Наверное, я и в самом деле художница, потому что вскоре с листа блокнота на меня смотрело лицо Адама.
        — О!  — воскликнула мама.  — Ты снова рисуешь!
        Я не могла разделить ее восторг — все еще не было сил. Просто кивнула, и она отступила. Сказала, что собирается почистить столовое серебро.
        — Мама!  — позвала я.
        Ее голова тотчас появилась в дверном проеме.
        — Да, Ариадна?
        — Брось ты это серебро. Поработай лучше над романом.
        Она закатила глаза.
        — Зачем? Все равно я никогда не закончу. Я же не настоящая писательница.
        — Конечно, ты писательница,  — сказала я с той же интонацией, что и Адам, и так же искренне.
        Если у меня вновь появился интерес к рисованию, то чем черт не шутит…

        Несколькими днями позже мы поехали в Куинс отмечать Четвертое июля. Папа вел мамину «хонду», а я сидела сзади. Волосы путались от ветра — все окна в машине были опущены.
        — Уже давно пора починить кондиционер!  — крикнула я родителям.
        — Починим,  — отозвалась мама,  — как только ты начнешь водить.
        О чем она? Я садилась за руль всего раз, в феврале, когда Патрик преподал мне первый урок вождения. Мама сообщила, что Патрик хочет еще потренировать меня и помочь получить водительское удостоверение, а она вскоре собирается купить новую машину, так что эту я могу забрать себе, если я не против.
        — Не против,  — ответила я.  — Тогда мне не придется повсюду ходить пешком.
        — К тому же машина придется очень кстати, когда ты… поступишь в колледж.
        — Нэнси!  — с укоризной произнес папа, будто я ковыляла на костылях, а она заставляла меня бежать.
        Она замолчала. Я посмотрела на папины седые волосы, на пальцы, сжавшие руль, на обручальное кольцо, которое он никогда не снимал.
        Мне хотелось сжать его плечо, но я не решилась. Мы редко прикасались друг к другу, а когда это случалось, то вовсе не из телячьей нежности. Я просто взялась за спинку его кресла, надеясь, что он почувствует.
        Сад Патрика и Эвелин заполонили свободные от дежурства пожарные и домохозяйки из Куинса. На траве резвились дети. Патрик весь день занимался барбекю, поэтому поговорить с ним мне удалось, только когда схлынула толпа. Уже на закате он плюхнулся рядом со мной на диванчик из «Сирса». Внезапно что-то ударило меня по лодыжке. Киран подбежал за мячом, схватил его и показал мне.
        — Помнишь эту штуку?  — спросил он. Еще бы мне не помнить бейсбольный мяч «Ред сокс».  — Мне его дал твой друг. Где он?
        Киран был слишком мал, чтобы проявить такт. От неловкости я заерзала, но Патрик пришел мне на помощь.
        — Не суй нос куда не следует,  — прикрикнул он,  — и убери этот чертов мяч подальше, пока я его не выбросил!
        Киран уже привык к суровым приказам отца. Он убежал в дом, а у меня начала болеть голова, и я принялась тереть виски. Патрик поднялся, достал из кармана ключи от машины и бросил мне на колени.
        — Мне сейчас не хочется,  — пробормотала я.
        — Разве я спрашивал, чего тебе хочется? Через полгода тебе стукнет девятнадцать, а у тебя все еще нет прав. Стыд-позор!
        «Стыд-позор». Я усмехнулась, выпила в ванной две таблетки тайленола и села за руль грузовика. За этим уроком вождения последовали другие, я училась весь июль и август, пока Патрик не заявил, что я готова к экзамену.
        У меня такой уверенности не было, но все же я совершила попытку и получила водительское удостоверение штата Нью-Йорк. С первого раза! Это дало мне знакомое ощущение гордости, как за отличные оценки на экзаменах в школе. Как же давно я его не испытывала!
        Потом подобное чувство посетило меня в последний день работы в реабилитационном центре. Я вручила расстроенному Адаму его портрет, чтобы немного утешить. Джулиан заглянул ему через плечо, и я ощутила неловкость. Джулиан мог оказаться одним из тех любителей критики, которых я годами опасалась и старалась избегать. Но я ошиблась.
        — Прекрасно, Ари!  — похвалил он.
        — В самом деле?  — Я не поверила своим ушам.
        Он хмыкнул и вручил мне приглашение на свою свадьбу, которая должна была состояться в октябре на одной из сдающихся в аренду яхт, что курсируют по нью-йоркской гавани.
        В тот же день вечером, занимаясь рисованием у себя в студии, я приняла решение снова сдать вступительный экзамен. А вдруг мне все-таки удастся поступить в Парсонс? Если нет, то на Манхэттене полно других учебных заведений, и теперь у меня хватит ума не ограничиваться одним заявлением.
        Мама очень обрадовалась. Когда я сообщила ей о своем решении, она издала пронзительный возглас, а потом быстро писала что-то в своем веселеньком розовом блокноте. Чему, в свою очередь, обрадовалась я.
        На следующее утро, пока мама принимала душ, я напомнила папе, что она работает над романом и уже закончила шесть глав. Не писать же ей солидное художественное произведение шариковой ручкой!
        — Давай купим пишущую машинку,  — предложила я.  — Электрическую. Отпросись пораньше с работы, сходим вместе в магазин.
        О чем я только думала? Папа никогда не возвращался с работы рано. Однако насчет машинки он со мной согласился, дал денег, и в тот же день я приобрела «Смит-корону». Мама была растрогана, а я представила все так, будто это папина идея. Она расцеловала его и печатала до полуночи.
        Свою машину мама отдала мне накануне Дня труда, после того как они с папой съездили в дилерский центр в Бронксе и вернулись с новенькой «хондой» цвета «туман в пустыне». Папе удалось получить хорошую скидку, потому что продавец оказался бывшим мужем жены его напарника или кем-то в этом роде.
        На следующий день мы поехали на «хонде» к Патрику и Эвелин, где мы с мамой узнали, что Эвелин поступила на курсы секретарей в муниципальный колледж округа Куинс.
        — Всего один семестр,  — сказала она.  — Учат делопроизводству и подобной ерунде. А когда Шейн пойдет в детский сад, я могу попытаться найти работу. Патрик считает, это здорово.
        Я тоже так считала. И мама. Она восхищенно смотрела на Эвелин, будто та получила грант на обучение в Йельском университете.
        — Молодец, Эвелин,  — похвалила я.
        — Но есть одна загвоздка,  — начала она, и я забеспокоилась.
        Впрочем, напрасно. Сестра сказала, что занятия назначены на понедельник и среду, и в эти дни ей нужна няня. Не соглашусь ли я посидеть с детьми?
        — Конечно. Все равно мне нечем заняться,  — со смехом ответила я.
        Жизнь больше не казалась трагедией.


        Глава 24
        Это было в середине сентября, когда осень вдруг снова берет курс на лето, а в воздухе пахнет дымком, потому что каждому, пока не поздно, охота сполна насладиться барбекю. Отец расследовал изнасилование и убийство девочки в Баттери-Парке, мама наводила страху на новый поток шестиклассников, а Эвелин училась печатать на машинке.
        Я гордилась Эвелин. Рано утром по понедельникам и средам я приезжала на «хонде» в Куинс, где она ждала меня на крыльце, прижав к груди учебники. Затем я отвозила Кирана в школу, а остаток дня нянчилась с Шейном и готовилась к вступительному экзамену.
        В один из таких дней я заполнила второе заявление в Парсонс и еще три заявления в другие городские колледжи. Перед тем как забрать Кирана из школы, я усадила Шейна в детское автомобильное кресло, заехала на почту и отправила все четыре конверта.
        Вернувшись в Бруклин, я обнаружила, что дома никого нет. Папа работал, мама заседала на педсовете. На автоответчике мигал красный огонек. Хриплый девичий голос просил меня позвонить в «Уолдорф-Асторию», в номер 163.
        Несмотря на теплый вечер, меня пробрала нервная дрожь. Я не хотела думать ни об этом отеле, ни о Ли, ни о ее родственниках. Боялась, что эти мысли затянут меня в глубокую черную дыру, из которой так трудно выбраться.
        — Сходить за мороженым, что ли?  — предложила мама после ужина.
        Мы с ней сидели за столом в кухне. Облизнувшись, она спросила, какое купить: «Летающую тарелку» в «Карвел» или «Джамоку с миндалем» в «Баскин Роббинс»? Мне было не до мороженого. Пришлось выдумывать отговорки. Я не могла сказать ей, что от голоса Ли мой шаткий фундамент заходил ходуном, и теперь меня не покидала мысль, что оправиться после мононуклеоза гораздо легче, чем после Блейка Эллиса.
        — Да ладно тебе,  — уговаривала мама.  — Еда — одно из маленьких удовольствий жизни.
        Возможно, она была права. И от какого-нибудь пустяка вроде «Джамоки с миндалем» действительно станет легче.
        Я улыбнулась и встала из-за стола. Потом позвонила Эвелин с радостной новостью для мамы: Киран занял первое место по правописанию среди второклассников, а сама Эвелин сдала на четверку с плюсом тест по машинописи.
        — Я в «Баскин Роббинс»,  — шепнула я маме, чтобы не прерывать их разговор.  — Скоро приду.
        Она кивнула, и я вышла на улицу. От прохладного ветерка, разгонявшего остатки теплого воздуха, шелестели листья на деревьях, группка младших школьниц с косичками и хвостиками каталась по кругу на велосипедах. Наша соседка болтала с какой-то женщиной с бигуди в волосах, закрывавшей ладонью глаза от солнца. Обе помахали мне, когда я проезжала мимо в «Баскин Роббинс», где купила не пинту, а целый галлон мороженого.
        По дороге домой я опустила стекла и наслаждалась свежим воздухом и детским смехом, несущимся со всех сторон. Почти у самого дома передо мной вдруг возник велосипед. Резко дав по тормозам, я услышала визг шин. Больше никто не смеялся.

        Раньше я никогда не была в больнице. Нет, разумеется, я ходила туда, но ни разу там не лежала. И врачи не обращались ко мне с вопросами вроде «Можете назвать свое полное имя?» и «Кто президент Соединенных Штатов?». Ариадна Митчелл и Рональд Рейган — так я ответила и впечатлила всех вокруг. Мелькнула мысль: неужели я все-таки сошла с ума и меня отвезли в Пресвитерианскую больницу? Вроде непохоже. На мне нет смирительной рубашки, и палата обычная — телевизор, кровать и резкий запах лизола. Я лежала, до пояса укрытая простыней и подключенная к какому-то непрерывно гудевшему аппарату. На мне была ночная сорочка, но я не помнила, когда надела ее.
        — Где моя одежда?  — спросила я у стоявшей рядом мамы.
        — Ее сняли, когда ты была без сознания.
        Тот факт, что незнакомые люди меня раздевали, беспокоил больше, чем потеря сознания. Я пыталась припомнить, какой на мне сегодня был бюстгальтер, и надеялась, что приличный, без растянутых резинок и дыр. Голова раскалывалась от боли, а мама не умолкала ни на минуту. Она рассказала, что я со всего маху дала по тормозам, чтобы не сбить девчонку на велике, и ударилась лбом о руль.
        — Как она?  — спросила я.
        — В порядке,  — ответила мама.  — Бестолочь, но в полном порядке. Придет же такое в голову — кататься на велосипеде посреди проезжей части!
        Позже обнаружилось, что не совсем в порядке я. На голове была огромная шишка и багрово-серый синяк во весь лоб. Врач сказал, что у меня, возможно, сотрясение, поэтому придется эту ночь провести в больнице.
        Я не считала, что у меня сотрясение, и со мной была согласна дородная медсестра, которая проверила мое состояние после маминого ухода. Мне полегчало. К десятичасовому выпуску новостей головная боль почти прошла, и я уже устроилась на подушках, чтобы послушать об убийстве девочки, найденной в Баттери-Парке, как вдруг открылась дверь. Я думала, что пришла медсестра. Но, повернув голову, увидела длинные рыжие волосы и глаза с золотистыми крапинками.
        — Вот это ушиб!  — ахнула Ли.
        Я снова занервничала. Оказывается, она, не будучи уверена в том, что я получила ее сообщение, заехала ко мне, но дома никого не оказалось. Соседка рассказала ей об аварии и о том, что меня увезли в больницу Кингс-Каунти. Лучше бы наша соседка держала рот на замке, потому что теперь Ли сидела на соседней кровати, улыбалась и болтала об УКЛА. А я не могла улыбнуться или ответить. Амулет-стрелка у нее на шее будил во мне воспоминания, не располагавшие к разговорам.
        К тому же меня мучила совесть. Я ни разу не позвонила Ли со Дня святого Валентина. Ставила ей в вину свои отношения с Блейком и Дэлом, хотя она была совершенно ни при чем. И вот она сидит рядом, словно я вовсе не заслуживаю медали «Самая плохая подруга». Может, ей просто жаль меня, потому что она знает, что такое потерять любимого человека?
        — Дяде Стэну сделали тройное шунтирование,  — сообщила она.  — В последнее время он себя совсем неважно чувствует.
        «Вот и хорошо,  — подумала я.  — Я тоже неважно себя чувствовала, и все из-за него».
        Похоже, Ли ждала, что я выражу сочувствие, но это было выше моих сил.
        Она накрутила локон на палец.
        — Рада, что все хорошо закончилось. Часто у таких аварий куда более тяжелые последствия. Кому как не мне это знать.
        Она имела в виду М. Г. Мне хотелось спросить, думает ли она о нем, скучает ли, и сколько времени должно пройти, прежде чем полностью смиришься с потерей. Но вместо этого я сказала:
        — Я тоже рада, что все хорошо закончилось.
        Она кивнула:
        — Послушай, Ари… Там внизу в машине ждет Блейк.
        Мое сердце так и подпрыгнуло. Интересно, зарегистрировал ли это подключенный ко мне аппарат?
        — С чего бы?
        — Я рассказала ему об аварии, и он приехал проведать тебя.  — Ли прикоснулась к амулету, и я не смогла оторвать он него взгляд.  — Не знаю зачем… но он хочет встретиться с тобой. А ты?
        Почему бы Ли не спросить чего попроще? К примеру: «Кто президент Соединенных Штатов?» Я ответила бы в два счета. А этот вопрос привел меня в замешательство. С одной стороны, из всех людей на свете я больше всего хотела увидеть Блейка, с другой стороны — он предал меня, а я — его. Зато он никогда бы не поступил так со своим отцом, особенно если тот болен. И какой смысл нам встречаться?
        — Нет,  — ответила я.
        Мне нелегко далось это слово, хотя, на мой взгляд, это был лучший выбор.
        — Уверена?  — спросила Ли.
        — Нет,  — снова ответила я.
        Она встала с кровати.
        — Понимаю. Ну… ты, наверное, устала. Я пойду, а ты отдыхай. Будь осторожна, ладно?
        Ли направилась было к двери, но я схватила ее за руку, на мгновение задержала ее ладонь в своей, с сожалением думая, что не стала ей хорошей подругой. Кажется, она услышала мои мысли.
        — Ты тоже, Ли,  — сказала я.
        Она улыбнулась:
        — Поправляйся, Ари.
        Ли ушла без обещания позвонить в следующий свой приезд в Нью-Йорк. Наверное, мы обе понимали, что мне нужно полностью разорвать отношения со всеми членами семейства Эллис, если я собираюсь оставить их в прошлом.
        Спустя несколько минут пришла медсестра узнать, как я себя чувствую. Я попыталась ответить, но голос надломился, и по щеке потекла слеза.
        — Что случилось?  — спросила она.
        Я вытерла лицо.
        — Один человек приходил меня проведать, но я не захотела с ним встречаться.
        Она кивнула:
        — В нашей больнице оказывают психологическую помощь. Не хочешь встретиться со специалистом?
        Я не была уверена. О Блейке я не говорила ни с кем, хотя мне уже начало казаться, что это неправильно. «Не сдерживай эмоций»,  — учил врач, лечивший меня от мигрени. Давно нужно было прислушаться к его советам.
        — Не сегодня,  — ответила я.  — Чуть позже.

        Сотрясения у меня не обнаружили, а консультироваться с больничным специалистом по другим расстройствам я не захотела. Зато записалась на прием к психологу в клинику. В следующую пятницу я явилась туда с синяком на лбу на беседу с доктором Павелкой, женщиной за сорок с приятным славянским акцентом, в очках «кошачий глаз» и с помадой цвета пепто-бисмола на губах. В ее кабинете стоял удобный диван, на подоконнике — цветы. Мне она понравилась сразу, и я поделилась с ней своими тайнами. Например, рассказала о том, что держала закрытыми шторы, только бы не видеть фигурку святой Анны и пробивавшуюся сквозь раскисший снег весеннюю траву.
        Сидя в огромном кресле, она кусала кончик карандаша.
        — Как давно вы стали испытывать эти чувства?  — спросила она.
        Обдумывая ответ, я смотрела на лепнину на потолке. Потом вновь перевела взгляд на нее — пшеничные волосы, собранные и заколотые на макушке двумя палочками.
        — Как только перестала ходить в детский сад. В саду мне было хорошо.
        — Понятно. А эта статуя… эта святая… Она разговаривает с вами?
        — Нет-нет.  — Я испугалась, что она считает меня шизофреничкой, которой слышатся исходящие из гипса голоса.  — Просто…
        Я замолчала, подбирая слова, чтобы не выглядеть на сто процентов полоумной. Доктор Павелка продолжала грызть карандаш, и мне уже казалось, что вот-вот за мной явятся санитары.
        — Объяснить трудно,  — произнесла она.  — Нужно немного подумать, да?
        — Да,  — ответила я, радуясь, что она не приняла мой рассказ за лепет душевнобольной.
        Она убрала за ухо карандаш и закинула ногу на ногу.
        — Ваши мигрени, Ари… Физических причин для них нет? Терапевт говорит, они вызваны только стрессом?
        Я с облегчением откинулась на подушки.
        — Да. Голова болит от громкого шума, от переживаний… или оттого, что я держу все в себе.
        Доктор Павелка распрямила ноги.
        — Жду вас в следующую пятницу,  — сказала она.  — У меня такое чувство, что вы давно должны были прийти сюда. У нас есть о чем поговорить, я права?
        В следующую пятницу я опять пришла. Она не предлагала мне лечь в специальное отделение и не выписывала лекарств. Мы просто беседовали. Оказалось, у нас и впрямь нашлось о чем поговорить. Мы обсуждали Блейка, и моих родителей, и Эвелин. Доктор Павелка ничему не удивлялась, словно депрессия — обычная болезнь. Такая же, как мононуклеоз. Она и бровью не повела, узнав о Дэле и о том, что раньше я была по уши влюблена в мужа собственной сестры.
        — Разве это не противоестественно?  — спросила я.  — Я имею в виду… мои чувства к Патрику.
        — Это нормально,  — отозвалась она.
        Она помогла мне почувствовать себя нормальной. Я пришла к ней и на следующей неделе, потом еще раз. Вскоре зеленая листва за окном ее кабинета пожухла.
        — Я все еще думаю о Блейке,  — сказала я в один из бодрящих октябрьских дней.
        — Много?  — спросила она.  — Сколько по шкале от одного до десяти?
        Я пожала плечами:
        — Наверное, шесть.
        — Ничего удивительного,  — произнесла она.  — Он — ваш первый парень. Первая любовь. Такое быстро не забывается. Однако нужно думать о будущем, Ари. Вчерашний день уже в прошлом.
        Она встала — сеанс закончился. Я не двинулась с места, размышляя о том, что вчерашний день уже не вернешь, и это грустно. А потом вдруг мне пришло в голову, что возвращаться в прошлое — все равно что снова пойти в начальную школу и сесть за низкую парту, из которой ты давно выросла.
        По дороге домой моя голова была занята свадьбой Джулиана и тем, что мне снова нечего надеть. Вечером, когда мама сидела за пишущей машинкой на кухне, я рылась у себя в шкафу, пытаясь отыскать что-нибудь подобающее для свадебного круиза вокруг Манхэттена. На глаза попалось черное платье, то самое, что было на мне на рождественском приеме у мистера Эллиса и которое оказалось на полу в двадцать первый день рождения Блейка. Я вытащила его на свет, провела по ткани рукой и стала смотреть, не отводя глаз. Неожиданно рядом возникла мама.
        — Я куплю тебе новое платье,  — сказала она, осторожно забирая его у меня из рук.  — Что-нибудь помоднее.
        Маленькие черные платья никогда не выходят из моды. Однако мама этого не знала, а я не стала спорить. К тому же я подумала, что она, наверное, все-таки права. Это платье слишком сильно связано с прошлым.
        На следующее утро мы поехали в универмаг и приобрели лиловый костюм с юбкой, прекрасно гармонировавший с синяком у меня на лбу. Хоть синяк уже почти сошел — осталось лишь несколько пятнышек над левой бровью,  — Джулиан все равно заметил. Он подошел ко мне после официальной церемонии. Я стояла у поручней яхты и вглядывалась в горизонт.
        — На тебя напали грабители?  — спросил он.
        Я прыснула и рассказала об аварии. В прозрачном осеннем небе не было ни облачка, дул свежий ветерок. Джулиан спросил, чем я занималась с конца лета. Я ответила, что ничем, только готовилась к поступлению в колледж в будущем году. Он поинтересовался, в какой.
        — Надеюсь, в Парсонс. Через месяц у меня пересдача вступительного экзамена. В прошлый раз я провалилась с треском.
        Он засмеялся:
        — Сейчас экзамен кажется важным, но когда-нибудь ты поймешь, что это пустяк. Особенно для человека с твоим талантом. Знаешь, я показал портрет Адама одному своему знакомому — владельцу рекламного агентства,  — и тот был потрясен. Сказал, что следующей весной может предложить тебе поработать у него на полставки, если тебе интересно.
        — Поработать…  — повторила я, представляя, как я отвечаю на звонки и заклеиваю конверты.  — Кем?
        — Художником, Ари,  — усмехнулся он, словно я — законченная идиотка.  — Тебе интересно?
        В былые времена я бы сказала — нет. Раньше эта профессия представлялась мне несерьезной и ненадежной. Я боялась потеряться среди художников, раствориться как дым в воздухе. Сейчас я не стала так отвечать, потому что за последнее время со мной произошло множество серьезных и непростых событий, однако я никуда не исчезла.

* * *
        — Что скажешь?  — спросила Эвелин.
        В приталенном, расшитом бисером вечернем платье она, волнуясь, вертелась перед огромным зеркалом в спальне, рассматривая свое отражение со всех сторон. Я стояла позади. Эвелин придирчиво изучала вышивку по подолу, эффектные туфли. Все это мы купили в одной из лавчонок, торгующих винтажной одеждой по сходным ценам, и я была уверена — сегодня на новогодней вечеринке в одном из банкетных залов на Лонг-Айленде Эвелин затмит всех. Их с Патриком пригласил сосед, который недавно получил наследство и хотел красиво встретить новый 1988 год.
        — Великолепно,  — отозвалась я.  — И хватит нервничать.
        Она улыбнулась:
        — Ничего, что ты остаешься с детьми? Они все никак не оклемаются от простуды.
        Я поправила ее прическу и улыбнулась в ответ. Мальчики болели с самого Рождества, кашляли, чихали и слегка температурили, но я не хотела, чтобы Эвелин волновалась. Они с Патриком заслужили беззаботный вечер с коктейлями из морепродуктов и шампанским.
        — Все будет в порядке,  — ответила я, вручив ей серебристую сумочку-клатч, изготовленную, по словам продавщицы, в 1928 году.  — Не волнуйся, веселись от души.
        Держа сумочку в одной руке, второй она убрала комочек туши с ресниц перед зеркалом.
        — Если будут проблемы, позвони маме.
        Я кивнула, хотя делать этого не собиралась. Родителям тоже не помешает хорошенько отдохнуть. Они устроили собственную новогоднюю вечеринку у нас дома, с приправленным бренди эгг-ногом и толпой детективов с супругами.
        В гостиной Патрик в элегантном черном костюме и шелковом галстуке потирал спинку Шейну и помогал высморкаться Кирану.
        — Хорошо выглядишь,  — сказала я.
        Он оттянул ворот.
        — Задыхаюсь я в этой штуковине.
        Его слова напомнили мне об одном человеке, который тоже предпочитал футболки и джинсы шикарным костюмам. И о том, что сегодня в полночь меня никто не поцелует.
        Чтобы не думать об этом, я забрала у Патрика детей. Доктор Павелка рекомендовала отвлекаться, как только появляются малейшие признаки депрессии. «Не зацикливайтесь!» — велела она.
        В прихожей мы втроем провожали Эвелин и Патрика. Шейн кашлял, уткнувшись мне в толстовку, а Киран вытирал нос о мой рукав. Патрик открыл дверь и придержал ее для Эвелин. В дом ворвался холодный воздух, на рождественском венке зазвенели бубенчики. Мягкая щека сестры коснулась моей щеки.
        — Спасибо, что присматриваешь за детьми,  — шепнула Эвелин.
        Сейчас она произносила эти слова куда чаще, чем раньше.
        — Веселитесь!  — ответила я.
        Когда они ушли, я уложила Шейна и смотрела, как Киран играет с новой железной дорогой. В конце концов он тоже уснул на диване, и я перенесла его на кровать с подаренными папой на Рождество простынями с символикой «Джетс». Закрывая дверь, я усмехнулась: Патрик сожжет их дотла, если поблизости не окажется Эвелин.
        Затем я плюхнулась на диван с пультом в руке, но ненадолго. В детской закашлял Шейн, поэтому пришлось подняться наверх и дать ему лекарство.
        — Ну как, лучше?  — спросила я, откинув мокрые волосики с горячего лба.
        — Хочу смотреть телевизор,  — захныкал он.
        Мы вместе устроились на диване. Я искала по каналам новости, когда в прихожей раздался звонок. Схватив в охапку Шейна, я открыла звякнувшую колокольчиками дверь. Передо мной стояла изящная девушка с прямыми светлыми волосами, подстриженными под каре, в кремовом пальто и подходящих по цвету перчатках. Она благоухала ароматом дорогих французских духов.
        — Привет, Ари,  — сказала Саммер.  — С Новым годом!
        Как она изменилась! Неброская одежда, волосы короче на шесть дюймов, никакого перламутрового блеска на губах и ярко-синих теней. Макияжа почти не было, только красная матовая помада. Саммер стала еще красивее, чем раньше. Она напомнила мне женщин с фотографий двадцатых годов.
        — Привет.  — Мой голос прозвучал так тихо, что я сама едва его расслышала.
        Мы не виделись с Саммер с прошлого года, и я рассчитывала больше с ней не встречаться.
        — Я зашла к твоим родителям,  — сообщила она.  — Твоя мама сказала, что ты здесь. А у них вечеринка.
        — Знаю,  — бросила я уже громче.
        Лучше бы мама не выдавала меня, но сердиться на нее я не могла. Она хоть и подозревала что-то, правду о случившемся между мной и Саммер я поведала только доктору Павелке. Вне стен ее кабинета все это звучало бы слишком отвратительно.
        Саммер перевела взгляд на Шейна:
        — Ничего себе, как ты вырос!
        Она протянула руку, чтобы потрепать его по щеке, но я не дала:
        — Не трогай его.
        Улыбка исчезла, а рука моментально опустилась. Саммер знала, что заслужила такое отношение. Невольно мне стало немного жаль ее. «Вот как ты теперь выглядишь?  — пронеслось у меня в голове.  — Новый, улучшенный прикид, да, Саммер? Однажды я тоже это пробовала. Не сработало».
        — Что ж,  — произнесла она, выпустив изо рта клуб пара.  — Можно войти, Ари? Мне… надо с тобой поговорить.
        Захотелось с треском захлопнуть дверь. Спустить ее с лестницы. Но где-то в самой глубине моей души еще остались воспоминания о поминках дядюшки Эдди, и о вечеринке по случаю шестнадцатилетия, и о шкатулке с принадлежностями для рисования. К тому же меня разбирало любопытство. И я впустила ее.
        Она окинула взглядом гостиную: мигающие огоньки на елке, гора вскрытых подарков на полу. Здесь мало что изменилось с тех пор, как Саммер последний раз сюда приезжала. Мне казалось, сейчас она станет кругом совать свой важный университетский нос, но она просто сняла перчатки и села на диван.
        Я устроилась напротив в новом клетчатом кресле, которое Патрик купил в подарок себе самому на Рождество,  — сказал, что будет смотреть в нем матчи «Ред фокс» в следующем сезоне. Шейн принялся катать по полу в кухне игрушечную пожарную машину, а я бесстрастно изучала лицо Саммер.
        — Ты вроде должна быть в Калифорнии,  — сказала я, скрестив на груди руки.
        Она расстегнула пальто.
        — Приехала на праздник к родителям.
        «Интересно, на какой?  — подумала я.  — Хануку или Рождество? Ты уже выбрала религию, Саммер? Определилась?»
        Она явно нервничала, но я не собиралась упрощать ей задачу. Смотрела, как она, нагнувшись, выбирает конфету из вазочки на журнальном столике.
        — Ари,  — обратилась она ко мне, снимая серебристую обертку с «Хершиз кисс».  — Ты все еще встречаешься с Блейком?
        Блейк. Это имя будто отдалось эхом в каждом углу дома. Я не произносила его вне кабинета доктора Павелки, и слышать его теперь было неприятно, особенно от Саммер.
        — Нет,  — ответила я и вцепилась в подлокотники Патрикова кресла в ужасе от вопроса, который в следующую секунду слетел у меня с языка: — А ты?
        — Я?  — переспросила она, широко раскрыв глаза.  — Нет. Я уже сто лет его не видела и больше не хочу. Мама теперь не обслуживает «Эллис и Хаммел». Прошлой весной она нашла более крупного заказчика, так что на них не хватает времени. Она расширила бизнес, приняла на работу несколько человек.
        — О…  — произнесла я, разжимая пальцы.  — Очень… рада за твою маму.
        Саммер кивнула и положила конфету на столик.
        — Ари,  — сказала она,  — я ошиблась, считая Блейка хорошим парнем. Он оказался вовсе не таким.
        — Блейк был хорошим парнем,  — возразила я. Когда Патрик называл Саммер неприличной девушкой, а Дэл — шлюшкой, во мне кипело такое же чувство протеста.  — Просто недостаточно сильным.
        — Да,  — согласилась она.  — Ты права. Отец им управлял. Честно говоря, мне кажется, Стэну я нравилась больше, чем Блейку. Так или иначе, у Блейка обо мне сложилось неверное представление. Все случившееся — чудовищная ошибка.
        Где-то я уже это слышала. У массы людей сложилось неверное представление о Саммер. Я с удовлетворением подумала, что и она, и Блейк, судя по всему, раскаиваются в своем поступке. Однако мне вновь стало жаль ее. И мистер Эллис, и Блейк ее использовали, а она-то искала парня, который, занимаясь любовью, будет смотреть ей в глаза. Вряд ли Блейк делал это, даже если был сверху.
        — Да,  — подтвердила я,  — все было ошибкой.
        Она опять кивнула и поднялась, стряхнув с пальто кусочки фольги.
        — Ари,  — сказала она,  — я ничем не лучше тебя. И я не считаю тебя посредственностью.
        Видимо, ей казалось, что просить прощения следует именно так. Я лишь усмехнулась, а она сделала вид, что приняла мое молчание за прощение, и сменила тему: достав из сумочки кошелек, раскрыла его и завела разговор о своем новом парне.
        — Это он.
        Она протянула мне портмоне, в котором была фотография симпатичного молодого человека. Он стоял под пальмой в обнимку с Саммер. Идеальная фотография счастливой пары — такие всегда носят с собой. Наверное, свой новый имидж она придумала специально для него, для Калифорнии. Чтобы начать новую жизнь.
        — Он немного старше. Окончил УКЛА пять лет назад, сейчас в аспирантуре. По-моему, хорошо, когда парень старше. Он взрослее и лучше к тебе относится.
        Наверняка тот парень на фотографии относился к Саммер лучше, чем Кейси, Блейк, чем все остальные из списка в ее дневнике. И, к своему удивлению, я вдруг порадовалась за нее. Мне показалось также, что она перестала гнаться за опытом.
        — Здорово, Саммер,  — сказала я.  — Я правда так думаю.
        Она улыбнулась, и мы пошли к двери. Я открыла ее, в воздухе пахло костром.
        — До свидания,  — попрощалась Саммер и пошла вниз по лестнице.
        Я слушала, как стучат по тротуару ее каблучки. Из кухни выбежал Шейн, я взяла его на руки, и мы вдвоем смотрели, как исчезает в темноте светлое пятно — пальто Саммер.
        — Пока-пока!  — махал ручонкой Шейн.
        «Пока-пока!» — думала я почти в полной уверенности, что больше никогда ее не увижу. Впрочем, если все-таки однажды мы встретимся с ней на улице, то обойдемся вежливыми фразами вроде «Как дела?» и «Привет родителям», но в глубине души будем помнить о временах, когда дорожили друг другом.
        Даже если мы не увидимся, я была рада, что сегодня состоялся этот разговор.


        Глава 25
        В Парсонс меня приняли. В феврале почтальон доставил толстый конверт. Меня просили принести свои работы и явиться на собеседование. Вскоре пришло еще одно письмо. Мама в нетерпении заглядывала мне через плечо, пока я его вскрывала.
        «Уважаемая Ариадна,  — говорилось в письме.  — Добро пожаловать в Школу дизайна Парсонс. Выпуск состоится в 1992 году».
        Мама ликовала, и я тоже. После моей встречи в мае с другом Джулиана мы обе тоже радовались как сумасшедшие. Он предложил мне работу на полставки в своем агентстве в деловом районе Манхэттена. Так я стала иллюстратором-стажером, и ни один из моих наставников — опытных художников — ни разу не сказал, что у меня нет таланта. Иногда люди в офисе показывали мне свои работы и спрашивали: «Ну как, Ариадна?» От мысли, что для кого-то важно мое мнение, я ощущала гордость куда большую, чем от полученной когда-то на Рождество цепочки с рубином. Случившееся заставило маму изменить свой взгляд на ценность связей — главное, говорила она, чтобы они ни к чему не обязывали.
        Весь первый курс в колледже я работала, и вскоре снова пришло лето. Три дня в неделю я проводила в офисе и два — в реабилитационном центре. Адаму по-прежнему нравились картинки с горами и озерами.
        В одну из августовских пятниц он спросил:
        — У тебя все тот же парень?
        Заполняя озеро кобальтовой синью, я отрицательно покачала головой.
        — О,  — произнес он,  — ничего страшного, потом найдешь другого.
        Я засмеялась, потому что он был прав.
        На следующий день мы с родителями поехали на пикник пожарных на Манхэттен вместе с Эвелин, Патриком и мальчиками. День был теплый и солнечный, мы сидели на складных стульях вокруг уставленного едой стола. Я потягивала лимонад, когда ко мне подбежал запыхавшийся Киран и сказал, что хочет кое-что мне сообщить.
        — Я видел твоего бывшего парня, тетя Ари!
        — Тсс!  — Эвелин схватила его за руку и, пихнув, усадила на стул.
        Мама шикнула тоже, а Патрик не отрывал взгляда от гамбургера. Они, как обычно, заботились обо мне, однако я больше не нуждалась в защите. Я ничего не хотела от Блейка. Только встретиться с ним один последний раз, чтобы не появилось желание увидеть его снова.
        — Где?  — спросила я.
        — Наверное, это был кто-то похожий на него,  — сказала, закуривая, мама.  — Ешь, Ариадна.
        — Где?  — настаивала я, глядя на Кирана.
        — Там, на беговой дорожке,  — отозвался папа.
        Мы все уставились на него. Он сидел во главе стола и как ни в чем не бывало разглядывал свою тарелку.
        Я все-таки решилась обнять отца.
        — Спасибо, папа,  — прошептала я и получила в ответ объятие — совсем недолгое, но все же.
        Пройдя через парк, я увидела Блейка. В черных шортах и серой футболке он нарезал круги на беговой дорожке. Я встала на краю асфальта и позвала его.
        Блейк остановился. Обернулся, пошел ко мне, и я увидела его прекрасное лицо. Он повзрослел и выглядел скорее мужчиной, чем юношей.
        — Ари!  — Он неожиданно улыбнулся. Я не была уверена, захочет ли он говорить со мной после того, как я отказалась встретиться с ним в больнице. Но тогда я не была готова.  — Как дела?
        — Отлично,  — ответила я, слегка нервничая, поскольку не знала, что сказать дальше.
        — Классно выглядишь,  — заметил он.
        — Правда?  — переспросила я, и Блейк засмеялся, словно я ничуть не изменилась. Но он ошибался.
        Он поинтересовался, поступила ли я в Парсонс. Я кивнула, а потом рассказала ему о своей работе, и он ни капельки не удивился.
        — Не сомневался, что ты станешь художницей,  — сказал он.
        Я улыбнулась, потому что это была правда. Он всегда верил в меня.
        — А ты чем занимаешься?  — В глубине души я надеялась, что здесь, на беговой дорожке, он готовится к спортивной части вступительного экзамена в Нью-Йоркский департамент пожарной охраны.
        Он дернул одним плечом и оттянул влажную от пота футболку, прилипшую к телу.
        — Учусь на юридическом.
        У меня сжалось сердце, хотя я и не удивилась.
        — Но ведь ты хотел стать пожарным…
        Он немного помолчал, опустив глаза на лежащий на дорожке камешек, пнул его и вновь посмотрел мне в лицо.
        — Ты помнишь?
        А как же иначе? Впрочем, с течением времени подробности стали забываться. Например, какие конфеты он приносил, когда я болела мононуклеозом.
        — Для тебя это было так важно,  — ответила я.
        Блейк медленно кивнул и потер затылок.
        — Да… Сейчас я тоже иногда об этом думаю. Но все вышло по-другому.
        — Еще бы!  — Я старалась говорить без насмешки в голосе, хотя не была уверена, что у меня получилось.  — Зато… твой отец, наверное, счастлив, что ты будешь юристом.
        Он провел пятерней по волосам, отчего они встали ежиком, как раньше.
        — Отец недавно умер, Ари. Он никогда не слушал врачей… Ел что хотел, работал до седьмого пота даже после операции. Тетя Рейчел очень тяжело переживает его смерть, но ничего. Время лечит, как говорится.
        Он был прав. Теперь я не ощутила злорадства, как в прошлый раз, когда Ли сообщила, что мистер Эллис себя неважно чувствует. Ненависть исчезла. Мне хотелось подбодрить Блейка, но я не могла подобрать нужных слов.
        — Мне жаль.  — Вот и все, что пришло в голову.
        Блейк пожал плечами, будто он не горюет, но я все прекрасно понимала. Актер из него был никудышный. Он подошел ближе и коснулся моей руки.
        — Мне тоже.
        Он подразумевал вовсе не мистера Эллиса. Я поняла — наступил тот самый день, о котором говорила мама. День, когда все, что случилось, перестало иметь значение. Я посмотрела в глаза Блейку, вспомнила свой мраморный шарик и подумала, что хоть он потерян навсегда, ему вполне можно найти замену. Появится парень, который будет целовать меня в лоб, парень, который будет таким же ласковым, но в то же время и достаточно сильным, чтобы предпочесть меня кому бы то ни было.
        Я кивнула. Он сжал мои пальцы, затем сделал шаг назад и сменил тему:
        — Дэл продал клуб и переехал в Калифорнию. Открыл заведение в Лос-Анджелесе. Знаешь, мы с Дэлом никогда не ладили… Но сейчас дела у него идут в гору, и я рад за него.
        — Замечательно,  — сказала я.
        Блейк, судя по всему, понятия не имел, что произошло в мансарде в День святого Валентина. Дэл сохранил тайну, как я просила. В конечном счете он оказался не такой уж свиньей.
        — Ты теперь один в Нью-Йорке?  — спросила я, имея в виду, что его ближайшие родственники умерли или переехали в Калифорнию.
        — Я учусь в Лос-Анджелесе,  — ответил он и вновь дернул футболку. На ней красным по серому фону шла надпись «Университет Южной Калифорнии», которую я даже не заметила.
        — О!  — удивилась я.  — Тебе нравится в Калифорнии? То есть учиться на юридическом нравится?
        Он вздохнул:
        — Все, как я ожидал. И Калифорния тоже. Тетя Рейчел просила меня переехать… Думаю, сейчас мне нужно быть рядом с семьей. Да и отец хотел, чтобы я стал юристом.
        Я опустила глаза на сандалии, затем снова перевела взгляд на Блейка.
        — Твой отец умер, Блейк.
        Он удивленно посмотрел на меня.
        — Разве я не должен исполнить его волю?
        — По-моему, ты должен заниматься тем, чего хочешь сам. Отца больше нет.
        Мои слова явно задели Блейка. Но оскорбленное выражение быстро исчезло с его лица, и он сказал уверенно:
        — Да, его нет. Тем важнее для меня его планы. Сейчас «Эллис и Хаммел» управляют партнеры. У меня осталась квартира в городе, и примерно раз в месяц я приезжаю сюда проверить, как идут дела. Завершу учебу и буду работать здесь постоянно. И в конечном итоге ответственность за компанию полностью ляжет на меня.
        Мне вспомнился первый день нового года в пентхаусе, когда Блейк бросил меня. Он стоял у лифта, исполненный чувства долга, как солдат. Сейчас он выглядел точно так же, и я поняла — он почти не изменился. Мне стало жаль его.
        — Ари, у тебя есть кто-нибудь?  — неожиданно спросил Блейк.
        — Нет,  — ответила я, мотнув головой.  — А у тебя?
        Он передернул плечами.
        — После того как мы расстались, ни одной стоящей девушки я так и не встретил.
        На миг я испытала гордость. Ему следовало понять раньше, что стоящие люди встречаются нечасто и за них нужно держаться. Наверное, я с самого начала была умнее его, потому что всегда об этом знала.
        По взгляду Блейка я поняла, что он наконец во всем разобрался. Но было слишком поздно.
        Я помнила все, о чем мы говорили, о наших планах, о том, что у меня так долго не получалось оставить в прошлом. Но теперь я мечтала совсем о другом. Например, о карьере. На работе никто не сомневался, что я добьюсь успеха. Возможно, я и хотела обзавестись домом, детьми, семьей, но не сейчас. Мне столько всего еще предстояло сделать! К тому же Парк-Слоуп — не единственное место, где в садах растут цветы. Вокруг много уголков еще прекраснее.
        Блейк во все глаза смотрел на меня, и я вдруг поняла, о чем он думает: никого стоящего он так и не встретил, а после учебы на юридическом его ждет работа в Нью-Йорке. Внезапно вспомнились давнишние слова Саммер: «Я не часто вспоминаю мальчиков из прошлого. С ними было хорошо, но в моем будущем им не место». Тогда я подумала, что она, возможно, права. Теперь же у меня не осталось в этом сомнений.
        Я сделала глубокий вдох и сказала:
        — Что ж, надеюсь, ты все же встретишь кого-нибудь. И всего добьешься.
        Он посмотрел на меня обиженно. Я не хотела его задеть, мне было нелегко произнести эти слова, но я знала — так нужно.
        Блейк вздохнул, вяло улыбнулся и крепко сжал мой локоть.
        — Спасибо.  — От него пахло лосьоном и зубной пастой.  — Надеюсь, ты тоже.
        — Спасибо,  — ответила я дрогнувшим голосом.  — Пока.
        — Удачи, Ари.
        Он отпустил мою руку и побежал по дорожке, а я повернулась и пошла по траве к своим. Теплый августовский воздух ласкал мое лицо, солнце играло в волосах. Я на самом деле хотела, чтобы Блейк всего добился в жизни. И я тоже.

        Вечером я наводила порядок в своей комнате, а мама в кухне печатала на машинке. Разобрав смятые листочки с тестами из Холлистера, я сложила хлам в пакеты для мусора, хорошие, но ненужные вещи упаковала в коробки, чтобы отдать нуждающимся. Сгребла все с комода, избавилась от пыльных журналов и пузырьков с засохшим лаком для ногтей. Остался только плюшевый мишка. Я взяла его, погладила мордочку, безучастные глаза — блестящие коричневые бусины.
        — Ариадна!  — позвала мама.
        От неожиданности я подпрыгнула и быстро спрятала медведя за спину, но мама ничего не заметила. Она только что закончила писать роман и была очень взволнована.
        — Ой, мамочка!  — воскликнула я.  — Поздравляю!
        — Над ним еще работать и работать,  — сказала она, присаживаясь на кровать.  — Но в общем и целом — готово.
        — Следующая задача — бросить курить,  — улыбнулась я.
        Она посмотрела на меня слегка раздраженно, но все-таки весело.
        — Возможно.
        По крайней мере она не сказала «нет». Возможно — уже хорошо. Потом она опустила глаза и поводила кончиком пальца по вышитым розочкам.
        — Ариадна,  — начала она, не отрывая взгляд от покрывала.  — Когда ты ходила на сеансы к этому врачу…
        — Ты о докторе Павелке? Я все еще хожу к ней, мама… Правда, не часто. Каждую третью пятницу.
        — Ну да,  — кивнула мама.  — Когда ты встречаешься с доктором Павелкой… она не говорит, что… что этот сложный период… тебе пришлось пройти из-за меня? Из-за того, что я неправильно себя вела? Я всегда… желала тебе только добра.  — Она посмотрела на меня.  — Ты ведь знаешь это, правда?
        Мама выглядела усталой. Глаза припухли от бессонных ночей за пишущей машинкой. Мы с доктором Павелкой провели бессчетное количество часов в разговорах о ней, о папе и об Эвелин, и обо всем остальном. И я всегда знала, что мама желает мне добра. Я никого не винила в том, что мне пришлось пережить трудные времена. Даже Блейка.
        — Я знаю, мама.
        Она обрадовалась, перестала водить рукой по покрывалу и окинула взглядом комнату.
        — Так,  — сказала она, вставая.  — Я смотрю, ты затеяла уборку? Тогда заканчивай, а я пойду… Мне в самом деле нужно хоть немного поспать.
        Мама ушла, а я достала из подвала пустую коробку, положила в нее плюшевого мишку, толстовку с надписью «Нью-Йоркский университет» и запечатала скотчем. Я вспомнила о браслете Ли и подумала, что через много-много лет я открою коробку и скажу своей дочери в точности такие же слова, какие Ли скажет своей: «Это мне подарил один знакомый мальчик. Когда-то давно он был очень дорог мне».
        Позже, когда в комнате уже царил порядок, я вынесла к обочине два мешка с мусором. По дороге назад я бросила взгляд на святую Анну. Золотая шаль играла отблесками уличных фонарей, а платье казалось необычайно синим. Она больше не казалась печальной. Могу поклясться, святая Анна улыбалась.
        notes

        Примечания
        1
        Рождественский напиток на основе сырых яиц и молока, в который иногда добавляется алкоголь.  — Здесь и далее примеч. пер.


        2
        Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.


        3
        Уплощение эмоций, то есть вялость эмоциональных реакций,  — симптом шизофрении.


        4
        ГУНЙ (Государственный университет Нью-Йорка) в Осуиго (англ.).


        5
        Сандвич из двух печений с ванильным мороженым.


        6
        Изначально это слово означало «женщина», но с прибытием на индейские земли белых поселенцев так стали называть распутных индианок.


        7
        В середине 1970-х гг. бизнесмен Гэри Дал воплотил в жизнь идею продавать обычные камни в качестве заменителей домашних животных. Упаковка камней выглядела как коробка для перевозки настоящих животных, в комплекте шло шуточное руководство по уходу и дрессировке.


        8
        Зануда (исп.).


        9
        Трус (исп.).


        10
        Дебби Бун (р. 1956)  — американская театральная актриса и певица. В 80-е гг. XX в. увлеклась христианской музыкой.


        11
        «Кон Эдисон» — поставщик коммунальных услуг в Нью-Йорке.