Суета сует Наталия Рощина

        Сильная женщина, не выбирающая средств на пути к успеху…
        Блестящая тележурналистка, готовая ради карьеры пожертвовать ВСЕМ — и дружбой, и любовью, и доверием близких…
        Но когда вожделенный успех наконец БУДЕТ ДОСТИГНУТ — как горько пожалеет она об утраченном!
        А когда судьба милосердно даст ей второй шанс стать счастливой и любимой — перед КАКИМ нелегким выбором она окажется!..
        НАТАЛИЯ РОЩИНА
        СУЕТА СУЕТ

        Дождь шел уже вторые сутки. Это был не ливень, а монотонный дождь, с тяжелыми, большими каплями, оставляющими пузыри на лужах. Казалось, на небе больше никогда не засияет солнце, его надежно заслонили тяжелые, свинцовые тучи. Не разогнать их ни сильному ветру, ни взглядам тысяч уставших от дождя людей. Поднимают они глаза, пытаясь разглядеть в бесконечной давящей серости хоть какие-то признаки изменения погоды. Но у той свои планы. После нескольких жарких дней она решила щедро напоить высохшую землю. А потому отложены намеченные пикники, выходные проходят по-домашнему размеренно в ожидании милости от стихии. А ведь так хотелось в эти июльские дни поплескаться в речке, позагорать на пляже. Но нет солнца, нет летней жары, нет ничего, на что надеялись уставшие от каждодневных забот горожане.
        Милу Смыслову такая погода тоже приводила в полное уныние. Еще бы! Первый отпуск за много лет проходит под знаком сырости. Не нужно было соглашаться. Кому, в конце концов, нужен этот отпуск, когда лучший отдых для нее — работа? Без нее все не в радость. Как можно так праздно проводить время, убивать его бездействием? Мила злилась на саму себя за то, что добровольно оказалась в непривычной роли. Дома так тихо, так безжизненно, а ей тишина противопоказана. И телефон молчит. Даже лучшая подруга не почувствовала, что Мила нуждается в ее звонке. А должна была почувствовать. Поговорили бы, а там, может, и хандра бы отступила. Слишком она взяла верх. Тут недалеко и до депрессии. Обычно Мила посмеивалась над теми, кто рассказывал о ее пагубных последствиях, но в этот день ей было совсем не до смеха. Нужно срочно поднять настроение! Как? Взгляд упал на открытый номер журнала. Когда-то она сама подписывала в печать номера одного из самых раскрученных журналов. Она была главным редактором, хорошо знала вкусы читателей, а потому последнюю страницу журнала обязательно посвящала тому, с чего многие начинают его
чтение. Милу раздражало, насколько люди прислушиваются к прогнозам астрологов, строят день в соответствии с гороскопами, свои удачи и просчеты связывают с расположением звезд. Бред какой-то! Мила давно следовала правилу не обращать на эту игру слов никакого внимания. Ей не нужны советы, прогнозы, взятые с потолка. Ее окружение привыкло к тому, что советовать Миле неблагодарное занятие, все знали, что при ней обсуждать астрологические прогнозы — лишний повод нарваться на ее язвительный комментарий.
        — У кого сегодня все утрясется в личной жизни? Кто обязан проявить деликатность на работе? Для кого велика вероятность попасть в дорожно-транспортное происшествие?  — иронично посмеиваясь, она с удовольствием замечала, как съеживаются под ее взглядом сотрудники, минуту назад активно обсуждавшие новый гороскоп.  — Ну, не жалко тратить на это время?
        Она удалялась, стуча каблуками, не слыша того, что звучало ей вслед. Ничего плохого, грубого, но и особой теплоты в этих словах не было. Немного зависти, немного колкости, всего по чуть-чуть. В любом случае Милу комментарии не интересовали. Она обладала удивительной способностью отметать от себя все, что мешает нормальному, спокойному существованию. Работать, испытывая от этого кайф,  — а что там говорят по поводу ближайшего будущего астрологические светила, Милу не интересовало.
        Смыслова не испытывала никакого желания отступать от своих правил и сегодня, несмотря на то, что день явно не вписывался в привычный ход событий. Все было не так: непривычно много свободного времени, которое некуда девать. Кому был нужен этот отпуск? Не садись не в свои сани. Мила и безделье несовместимы. Теперь придется пожинать плоды собственной уступчивости. Растаяла от очередного проявления знаков внимания со стороны генерального директора. Это было приятно, но все же не стоило того, чтобы принимать заботу начальства за чистую монету.
        Хлебников — дитя своего времени. Головокружительная карьера, которой завидовали многие, но при этом трудоспособность колоссальная. Никогда не бывает мрачным. Всегда вежлив, деликатен. Общение с ним — своеобразный наркотик, привыкнув к которому, ощущаешь зависимость. Но эта тяга приятная, потому что настоящие мужчины, настоящие профессионалы рядом — большая удача. К тому же у них с Милой отличные отношения, которым завидуют сотрудники. Единицы делают это открыто, большинство тихо ненавидят Милу, зная, как высоко ценит ее Хлебников. А он всегда подчеркивает, что Смыслова — его визитная карточка и счастливый билет для всей телекомпании. Как же она могла отвергнуть в который раз его настойчиво-вкрадчивое предложение отдохнуть дней десять? Десять дней! Он сам больше недели без своего детища не выдерживал: забрасывал сообщениями электронной почты, бесконечно звонил и испытывал явное облегчение, возвращаясь наконец в свой кабинет. Мила всегда понимала его патологическую зависимость от работы, потому что сама была абсолютно такой же. Они понимали друг друга. Зачем же Хлебникову понадобилось выбивать у нее
почву из-под ног? Он ведь знает, что для Милы ее программа, выпуски вечерних новостей — воздух, вода, солнце. Она задыхается без работы. Как же ей сейчас неуютно…
        Устроившись на просторном диване поудобнее, Мила посмотрела в огромное зеркало, висевшее напротив. Безделье способствовало тому, что в голову стали приходить самые неожиданные предположения. Может быть, она уже не устраивает начальство в качестве лица канала? Кто знает, не плетутся ли за ее спиной интриги? Мила ни с кем не была особенно дружна, потому никогда не участвовала в кулуарных обсуждениях. Вернее, при ней этого не делали, а ее это вполне устраивало. Собирать сплетни Смыслова считала ниже своего достоинства. Зачем тратить время на пустую болтовню, результат которой ровным счетом ничего не меняет? Однако сейчас Миле явно не хватало этих закулисных, заэфирных слухов, добрая половина из которых всегда имела под собой основание. Мила вздохнула и, приняв картинную позу, нарочито высоко закинула ногу за ногу. Застыла на мгновенье и затем, чуть запрокинув голову, тряхнула копной белокурых вьющихся волос. Они коснулись ворсистого ковра, прибавив к его гладкому узору немного витиеватых колечек.
        Удовлетворение отразилось на лице Милы. Ей хорошо за сорок, но, без ложной скромности, выглядит она намного моложе. При чем тут паспортные данные? Что такое возраст? Это то, на сколько лет ты сам себя ощущаешь. Кроме того, нельзя забывать об умеренности в еде, режиме, нервах, всегда смотанных в мягкий, пушистый клубок — вот основные рецепты неувядающей красоты и свежести Милы Смысловой. Она знает цель и уверенно идет к ее достижению, каждое ее движение, мысли подчинены этому. Нет места усталости, а ведь работает она порой по двенадцать, а то и четырнадцать часов в сутки. Здесь кроется еще один секрет: работа должна приносить удовольствие, а порой — заменить собой все, оставляя ощущение полноценной жизни. До сих пор Мила ни на секунду не сомневалась, что ничто важное не прошло мимо. Она сама возводила переправы, строила мосты, укладывала километры дорог, которые в любой момент переправляли ее в нужное место, в нужное время. Она сама ковала счастье, заключавшееся для нее в одном коротком слове — успех. Уверенная, что он давно и неотступно следует за ней, Мила подмигнула своему отражению, улыбнулась.
Получилось наигранно, как будто Мила ждала, что из-за тяжелой портьеры вынырнут пронырливые журналисты, и вспышки камер ослепят ее. Она привыкла быть на виду и потому спокойно относилась к проявлению внимания к собственной персоне. Ее лицо легко удерживало нужное выражение, скрывая истинное самочувствие, дурное настроение. Но сейчас ей было нелегко это делать. Словно что-то сковывало мышцы лица, пытаясь силой заставить их выражать правду. Мила перестала улыбаться.
        — В чем дело?  — тихо произнесла она, и вздрогнула: впервые на ее вопрос некому ответить. Тишина в квартире стоит убийственная. Никто не стучит клавишами, работая на компьютере, никто не слушает свою любимую музыку… Она одна, совершенно одна: ни мужа, ни сына. Молчание стен, предательски затихший телефон. Словно нет больше того мира, по которому она шла с неизменно гордо поднятой головой. Осталась тишина, страх перед забвением, холод одиночества. Мила резко вскочила с дивана. Что же с ней происходит? Она ведь долго добивалась этого. Получила и раскисла? Сердце снова помчалось галопом, сбивая дыхание и заставляя ощущать неприятную нарастающую тревогу. Мила резко поднялась и подошла вплотную к картине — любимому украшению комнаты. Это был портрет хозяйки руки известного мастера. Когда он писал ее? Кажется, года четыре назад. Он пытался ухаживать, но Мила сразу дала понять, что откажется от сеансов. Она едва находила время, чтобы два раза в неделю позировать, а он со своими глупостями. Другая была бы польщена, другая, но не Смыслова. Мастер наверняка чувствовал себя обманутым, но упрямо продолжал
работать. Однако полностью скрыть свое разочарование не смог:
        — Трудно писать в таком настроении,  — обмолвился он как-то, на что Мила удивленно подняла брови.
        — Будем ждать вдохновения?
        — Вы лишаете меня его своей холодностью, Людмила…
        — Да?  — его вкрадчивый, чуть с придыханием голос выводил Милу из себя. В сочетании с красноречивыми взглядами это становилось сущей пыткой. Что на нее нашло тогда, когда она, покраснев до кончиков волос, согласилась на этот эксперимент? К тому же она не любила, когда ее прекрасное имя произносили так напыщенно.  — Боюсь, что не в моих силах что-либо изменить. Мне, право, неловко что я создаю вам дискомфорт…
        Она старалась быть вежливой, желая лишь одного — чтобы сеанс поскорее закончился. Но мастер брал себя в руки, снова принимался шутить, разряжать атмосферу. Видимо, он чувствовал, что его натурщица может не прийти в следующий раз. И однажды он вручил ей портрет, который, по правде говоря, поразил Милу. Ей показалось, что художник смог заглянуть внутрь ее самой. Это было ее тело, ее руки, длинные, ухоженные пальцы. Ее волосы, чуть более пышные, чем в жизни, но главное — глаза. Живые, лукавые, проницательные, чуть ироничные. В них не было страсти, жажды любви — насмешка и уверенность в себе. То, что надо! Поставив картину на стул в гостиной, Мила позвала мужа:
        — Макс, посмотри, что я привезла!
        — Ух ты!  — Максим принялся ходить вокруг полотна и наконец воскликнул: — Фантастика!
        — Ты о чем?  — самодовольно улыбнулась Мила.
        — Где бы я ни стоял, твои глаза следят за мной…
        — Придумаешь такое,  — она прыснула, но потом поняла, что Максим говорит правду. Карие глаза на портрете смотрели внимательно, словно следуя за зрителем в любой уголок комнаты. Они говорили: «Я все вижу! Но мне нет ни до кого и ни до чего дела!» Смыслова повернулась к мужу и сказала: — Очень хорошо! Оставляю ее здесь вместо себя. Закрепи картину вот на этой стене, пожалуйста. Теперь ты всегда будешь ощущать мое присутствие, и тебе не будет казаться, что меня сутками нет дома.
        — Было бы приятнее чаще общаться с оригиналом.
        — Не обещаю. Если не могу выполнить, никогда не обещаю.
        Оставшись один на один с портретом, Мила еще острее почувствовала свое нынешнее одиночество, ненужность. Карие глаза в упор смотрели на нее, усмехаясь, словно желая сказать: «Ты осталась одна, совсем одна. Любуйся… Ты этого хотела, к этому стремилась. Почему же теперь тебе невесело?» Мила отвернулась от картины, но через мгновенье снова посмотрела на свое изображение. И только она это сделала, как картина снова принялась разговаривать с ней: «Ты оттолкнула человека, безоглядно любившего тебя со всеми твоими недостатками, причудами. Тебе никогда не стать по-настоящему счастливой без него. Но ты так упорно показывала ему свое равнодушие, что смогла убить и его любовь к тебе. Радуйся, ты свободна. Почему же у тебя такие испуганные глаза?» Что за ерунда?! Мила отвернулась от портрета, сердито нахмурившись. Она все сделала правильно. Все было обречено с самого начала. Удивительно, что они вообще прожили вместе так долго. Случилось то, что должно было случиться. Нет, она не одна! Пусть замолчит эта картина и не старается испортить ей настроение. Сколько поклонников и поклонниц, для которых она — кумир,
недосягаемое божество. Сколько известных людей с удовольствием соглашаются стать героями ее новой авторской программы. А стоит только открыть верхний ящик стола,  — там куча признаний, откровений, просьб, хвалебных посланий… Ее жизнь для тысяч людей — сказка, в которой она — королева, хозяйка, всемогущая повелительница.
        Мила подошла к столу, взялась за ручку, чтобы снова увидеть аккуратно сложенные белые листы, исписанные самыми разными почерками. Оставалось сделать одно движение, но что-то останавливало ее. Не этого доказательства собственной значимости требовало ее естество. Здесь все было предельно ясно: самый высокий рейтинг авторской программы, самая популярная телеведущая канала, самое узнаваемое лицо. На нее хотят быть похожими тысячи поклонниц различных возрастов. Они готовы носить ее на руках, забрасывают отдел писем просьбами повторить ту или иную ее программу, угрожают, умоляют. Ее хотят видеть и слышать чаще. Она смогла достучаться до огромной аудитории, отставляющей все свои дела, когда в эфире авторская программа Милы Смысловой «Успех».
        Она и сама не ожидала, что все полупится настолько здорово.
        — Так держать!  — Хлебников тоже был в восторге, открыто выражая свое отношение к новой программе, ее растущему день ото дня рейтингу. Он был рад, что не ошибся, поверил интуиции, пригласив Милу работать в свою команду. Прошло много лет с тех пор, как Хлебников ощутил необъяснимое волнение, общаясь с Милой на одной из званых вечеринок, и не смог побороть импульсивного желания забрать Милу из кажущейся ему душной и ограничивающей творческий потенциал редакции журнала. Она была там первой, должна была стать первой и на телевидении. Это сквозило в каждом ее движении. Хлебников поставил на свое чутье и теперь пожинал плоды невероятной энергии этой красивой, целеустремленной женщины. О том, что она легко оставила свою команду, он старался не задумываться. Это было чистоплюйство, плохо уживающееся с большими деньгами. Единственное, чего он опасался, как бы житейские проблемы не помешали ее планам.
        — Домашние не обижаются?  — как-то поинтересовался он, видя, сколько времени Мила проводит в студии.
        — Домашние?  — Смыслова удивленно посмотрела на него.  — Они все понимают, Константин Сергеевич.
        — Мила, мы ведь договорились без отчества.
        — Они привыкли, Костя, и знают, что для меня главное, а что второстепенно.
        — Значит, мужа пирогами ты не балуешь?  — улыбнулся Хлебников.
        — И сына тоже. Они привыкли. У них нет другого выбора.
        Хлебников тогда успокоился окончательно. Он понял, что для Милы работа так же важна, как и для него самого. Только в его случае все закончилось разводом: постоянное отсутствие мужа в доме сделало свое дело. Не все домашние мирятся с подобным положением вещей. Смыслова долгое время была исключением из правил, но недавно и она попала в число тех, для кого работа стала единственным спутником жизни, наркотиком, без которого — ломка, болезни, бессмысленное существование. Теперь и она без семьи. Хлебников снова присматривался, не задавая вопросов, просто наблюдал за Милой. Внешне как будто ничего не изменилось. Она все так же полна планов, энергии, кажется, даже повеселела, стала более терпимо относиться к окружающим. Теперь в глазах посвященных она одинокая женщина, сделавшая выбор в пользу своего любимого дела.
        — Какой мужчина выдержит, когда жены сутками нет дома,  — комментировали происшедшее одни.
        — Мало мужей, которые спокойно живут, когда жена зарабатывает в десять раз больше,  — добавляли другие.
        — Смыслова не из тех, кто опускает руки,  — доброжелатели оставались на стороне Милы.  — У нее есть свои плюсы: материальное благополучие, популярность.
        Она и сама это понимала. Но насколько эта всенародная любовь глубока? Надолго ли ее хватит? Зачем себя обманывать? Мила задавала себе вопрос: что произойдет, когда она исчезнет с экрана телевизора? В конце концов, ей уже за сорок. Незаменимых нет, рано или поздно ее место займет эффектная женщина, в которой Хлебников увидит новое лицо канала. Да… Перспектива… И что в ней? Больше не будет ее, «Успеха», ее красивого тембра голоса, вещающего новости. Так на какой день зрители забудут о ее существовании? Продажная толпа быстро найдет себе новый объект для обожания. Мила недобро усмехнулась: все свои программы она неизменно заканчивала фразой «До скорой встречи. Я люблю вас…» И теперь армия телезрителей, восседавшая по ту сторону экрана, армия, которой Мила неизменно улыбалась и признавалась в любви, легко получила емкое определение «продажная толпа». Милу это нисколько не смутило. Давно известно: с глаз долой — из сердца вон. Хорошеньких дикторов, начинающих телеведущих сейчас достаточно. Немного связей, нахальства, кокетства, везенья — и есть возможность стать новым лицом канала. В конце концов,
Хлебников мужчина. Расставить ему сети при желании очень даже возможно. Мила поежилась, как будто в комнату ворвался холодный сырой ветер. Окна были закрыты, но внутренний холод заставлял Милу потирать ладони. Отчего же ей так не по себе?
        Одиночество, отчаяние порождаются страхом. Страх — неопределенностью. Мила должна была разобраться в самой себе, чтобы снова стать прежней. Ей всегда удавалось легко контролировать свои эмоции. В чем же теперь дело? Мысль, пришедшая в это мгновенье, показалась Смысловой убийственной: ей нужен Максим! Ей нужно его умение успокоить, внушить уверенность, нужны смеющиеся серые глаза, его поддержка. Смыслова разозлилась на себя. По непонятным причинам сегодня она оглядывается в прошлое и неизвестно чем окончится это незапланированное путешествие? Мила была уверена, что не нужно позволять эмоциям брать верх. Иначе получается, что для нее вдруг стало важно возвращаться в дом, где ее ждут. Мила закрыла глаза, покачала головой: нет, не вдруг. Зачем обманывать себя. Она проиграла. Проиграла именно тогда, когда получила долгожданную свободу. Только от чего же она освободилась? Практически сразу после развода Мила почувствовала дискомфорт, смягчить который не смогли ни очередные успехи в работе, ни командировка в Штаты. Не помогло и излюбленное средство в виде похода по магазинам с обязательным приобретением
обновок. Это были вещи от Сони Рикель, новые духи. Мила замечала, что для нее порой очень важную роль играл запах. Один мог поднять настроение, другой — окончательно его испортить. Но теперь не действовало ровным счетом ничего. Полгода она обманывала всех и, прежде всего, себя, делая вид, что отлично справляется с новой жизнью. Она часто говорила, что им с Максимом пора развестись, но когда это произошло в реальной жизни, оказалась не готова к переменам. Просыпаясь, она смотрела на подушку, лежащую рядом, неизмятую, на которой никто не спит. Прислушивалась — никто не готовит ей утренний кофе, не чувствуется привычного аромата. Она одна в их большой трехкомнатной квартире, где теперь так много места и так неспокойно. Мила уговаривала себя, что пустой холодильник, ворох белья в ванной, квартира, требующая уборки,  — мелочи, на которые обращают внимание домохозяйки. А ей не нужны жирные борщи, пироги по выходным, пловы, идеальный порядок. К черту порядок! Не в этом суть. Ей не нужны пресловутые правила человеческого общежития, если для их выполнения нужно жертвовать собственными принципами. Но время,
проведенное в одиночестве, неутомимо пыталось доказать ей очевидные вещи. Например, то, что дом — это не только мебель, стены, уют или бардак. Это еще те, кто встречают тебя после трудового дня, из командировки, кто садится с тобой за стол. Сын жил отдельно, а значит для нее это — Максим. Зачем же было так изводить его, себя, все разрушать, чтобы теперь неистово желать все вернуть? Как же ей хочется, чтобы не было того дня, когда они вышли из загса, перестав считаться мужем и женой. Нет, она не должна вспоминать об этом как об ошибке. Это смешно, это недостойно ее. Она всегда поступает логично, а в том, что происходит сейчас, нет логики, здравого смысла.
        И все же ей плохо без Смыслова… Как поздно она это поняла. Она скучает по нему — очевидная вещь, против которой невозможно бунтовать, которая выбивает ее из колеи. Уже через пару месяцев после развода ей стоило немалых усилий казаться такой же жизнерадостной, как и раньше. Ей стало неуютно в своем новом амплуа свободной женщины. Оказывается, она потеряла то, что было для нее крайне важным — внимание, заботу и любовь Максима. Он все делал так ненавязчиво, а оказалось, что именно этого ей теперь недостает. Находясь в тени, он контролировал каждую мелочь, участвовал в ее жизни и никогда не просил ничего взамен. Он просто был рядом, никогда не устраивал ей сцен по поводу занятости, вникал в ее проблемы, когда она вдруг становилась откровенной, и ненавязчиво давал совет. Она знала, что примет его только от Смыслова. Конечно, сперва отвергнет — для соблюдения своего правила, а потом сделает так, как он советовал. Максим, пожалуй, не догадывался, что именно на этом так долго продержался их брак. Мила ценила деликатное вмешательство супруга в свою жизнь, его способность влиять без давления. Другой вопрос,
что она никогда не говорила ему об этом. Сейчас ей казалось все большей глупостью то, что она своими руками разрушила это давно устоявшееся равновесие.
        За то время, что прошло после развода, Мила все больше и больше чувствовала себя неуверенной, слабой. Куда-то подевалась смелая, энергичная, не знающая усталости женщина. Где она? Мила нахмурила брови. Она ведь сама хотела этого. И каждый день приближал крушение брака, совсем немного не дожившего до серебряного юбилея. Она вспоминала удивленные глаза подруги, Иры Хмелевской, когда однажды в сердцах призналась, что хочет развестись с Максимом. Подруга вскочила, едва не опрокинув на себя горячий кофе, и закричала:
        — Ты с ума сошла! Как можно бросаться таким мужем, как Макс?!
        — Ты не знаешь, о чем говоришь,  — уже жалея о сказанном, ответила Мила.
        — Он твоя вторая половина. Настоящий мужчина, друг, он никогда не предавал тебя.
        — Не пьет, не курит, с женщинами на стороне не общается, все деньги в дом… Скукота!
        — А чего же тебе надо? Между прочим, он твоего сына воспитал.
        — Нашего сына. Я родила, он воспитал — два бесспорных вклада в развитие личности.  — Мила внимательно посмотрела на подругу. Было очень странно, что она защищала представителя противоположного пола. Обычно она отзывалась о мужчинах весьма нелестно. И вообще, что это ты так защищаешь Смыслова, вместо того, чтобы безоговорочно принять мою сторону? С чего бы это?
        — Макс — исключение из правил.
        — Вот как,  — сдерживая смех, иронично произнесла Мила.  — У тебя не правила. У тебя свод законов, по каждому из которых этим существам в брюках достается по полной программе. И вдруг есть исключение! Это говорит та, для которой все мужчины — существа более низкого уровня развития. Не на этом ли основывается твоя теория холостой жизни?
        — Если бы я встретила такого мужчину, как Макс, можешь мне поверить, я бы забыла о своей теории.
        — Вот так дела!
        — Ты совершаешь ошибку. Преданность, Смыслова, гораздо важнее страсти, утех в постели. Искренно желаю тебе одуматься,  — Хмелевская выглядела обиженной и взволнованной.
        — Если бы Максим тебя услышал, он был бы счастлив!
        — Могу и ему сказать. Без проблем!
        — Можешь, наверняка можешь,  — двусмысленно сказала Мила.  — Но ты почему-то умалчиваешь о немаловажном факте: я тоже — идеальная жена.
        — Разводится идеальная пара. Интересно,  — Ирина подалась вперед.
        — За все годы я ни разу не спросила его, где он был и что делал в мое отсутствие.
        — Это скорее недостаток,  — прикуривая, заметила Хмелевская.  — И говорит он о полном равнодушии с твоей стороны. К тому же Макс всегда был так загружен заботами о сыне и о доме, что у него вряд ли было свободное время. Ты милостиво сбросила на него все, что только могла. При этом ты была деликатна и не интересовалась, что он делает в твое отсутствие. Умница. Браво!
        — Мне не нравится твой тон.
        — А мне не нравится, что ты готова совершить роковую ошибку.
        — Это моя жизнь! И только мне решать, как поступать. Никто, кроме меня, не знает, что для меня лучше.
        — В этом ты вся, Мила,  — вздохнула Ирина.  — Ты сделаешь то, что задумала, а потом так и не найдешь смелости признаться, что раскаиваешься…
        Хмелевская оказалась права. Почему она так уверенно говорила? Наверное, потому, что слишком хорошо изучила свою подругу за долгие годы дружбы. Какая наблюдательная. Смыслова с неприязнью думала об Ирине. Почему? Хоть они и не в ссоре, но общаться с Ириной у нее желания не возникало. Некому пожаловаться на удручающее одиночество. Может быть, это и к лучшему. Не всегда нужно открывать душу. Откроешь, а потом тебя же этим и кольнут. Ирина мастер на такие штучки, проходили. Хватит, Мила не даст ей повода для очередной радости. Все ее неудачи для Хмелевской — маленькая победа. Мила все чаще чувствует это. Хмелевская всегда завидовала ее успехам, ее таланту, красоте и, наверняка, благополучию в семье, которого она, Мила, по мнению Ирины, не заслуживала. Женская дружба вообще — понятие надуманное, вряд ли существующее в реальности. Слабый пол не умеет дружить. Смыслова давно сделала для себя такой вывод, все же оставив в качестве единственной приближенной к себе женщины Ирину. Так сложилось со школьных времен, и Смысловой не хотелось, пока не хотелось, ничего менять.
        Однако последнее время особой теплоты в их многолетней дружбе нет. И потому Мила не покажет того, что творится у нее в душе. Никто не должен узнать, насколько пустой и бессмысленной стало ее существование без Максима. Да, Мила добилась того, чего хотела. Впору бы пожинать плоды успеха. Только в душе ее поселилась необъяснимая, возрастающая тревога: Мила не ощущала той эйфории от свободы, на которую рассчитывала. Она надеялась, что почувствует облегчение, прилив сил, долгожданное чувство гармонии. В этой новой жизни ей должно было быть невероятно уютно. Ей никто и ничто не должно мешать. Теперь некому доказывать свою правоту, не нужно оправдываться за опоздания, частые командировки, молчаливые вечера. Но почему-то все эти привилегии сейчас не имеют для нее значения.
        Это все отпуск. Свободное время не идет ей на пользу. Нужно будет обязательно сказать об этом Хлебникову. Если хочет заботиться о ней, то пусть загружает ее работой как можно больше. Тогда ей в голову не будут приходить глупые мысли. Не придется слоняться по опустевшей квартире и ловить каждый шорох. Мила огляделась, словно видела все впервые. Кажется, все та же обстановка. Не хватает чего-то едва уловимого, мелочей, которые покинули этот дом вместе со своим хозяином, а теперь вместо них образовались пустоты, привлекающие внимание Милы. Оставалось надеяться, что скоро ощущение пройдет, нужно просто подождать. Мила поднялась и подошла к столу. Провела кончиками пальцев по его полированной поверхности. Компьютер сиротливо смотрел на нее темным, запыленным экраном. Теперь здесь нет того беспорядка, который всегда устраивал муж. Бесконечные рукописи, научные рефераты, рецензии, статьи — Максим купался в них, испытывая непонятное для Милы удовольствие от длинных формул.
        — В них музыка,  — любил говорить Смыслов, с восторгом всматриваясь в знаки, кажущиеся Миле языком инопланетных существ. Серые глаза Максима сияли.  — Это музыка, самая настоящая, не имеющая конца. Как любовь…
        Милу поражало умение мужа сравнивать несравнимое. Она редко вступала с ним в спор, потому что Максим не давал ей такой возможности.
        — Это не тема для дискуссии. Математика — музыка, телевидение — наркотик. Как тебе?
        — Ничего себе!  — возмущалась Мила, но в глазах мужа плясали веселые огоньки.
        — Давай останемся каждый при своем мнении,  — он умел сглаживать углы.  — Два культурных человека всегда смогут договориться, правда? Ты не против называться культурным человеком?
        Она не всегда понимала, когда он шутит, а когда говорит всерьез. Может быть потому, что их общение с годами стало слишком формальным. После того, как Кирилл стал жить отдельно, их семья существовала исключительно на бумаге. Только печати в паспорте указывали на это. Мила еще больше окунулась в работу, Максим — в свои научные исследования. Исчезло то звено, которое время от времени соединяло их. Кирилл сам стал мужем. Он жил своей собственной жизнью, наполненной и, кажется, счастливой. А его родители все чаще забывали о том, что они — два культурных человека, которые обязательно договорятся.
        Проведя кончиком пальца по экрану компьютера, Мила оставила на нем тонкую дорожку. Едва видимый след. Эта серая пыль на пальце вызвала у Смысловой неожиданную ассоциацию. Мила вдруг вспомнила начало самого нелегкого периода в своей семейной жизни. Пыль и явный беспорядок в доме появились тогда, когда Смыслов вдруг взбунтовался. Он перестал быть белым и пушистым. Словно в нем проснулся крепка спящий вулкан, а извержению предшествовала встряска. Эта встряска стала предупреждением, на которое Мила не обратила внимания. И тогда Смыслов отпустил тормоза. Ему были нужны перемены. Он тщетно ожидал их столько лет и теперь решил, что имеет право на революционные преобразования в собственном доме. Смыслову надоело, что столько лет его никто не замечает, снисходя до общения по настроению время от времени, и он решил открыто показать, что больше не потерпит этого. Мила не сразу ощутила перемены. Она была слишком увлечена работой, планами, предстоящими эфирами. Но все же и в этой привычной суете до Милы стало доходить, что что-то не так. Не так дома — именно там, где она не ожидала никаких подвохов. Столько
лет все было, как было. Кажется, всех все устраивало. Но теперь Максим уже не приносил ей обязательную чашку горячего кофе в постель, не стоял, улыбаясь кончиками губ, в ожидании, пока она стряхнет с себя остатки сна и улыбнется в ответ. Возвращаясь с работы, Мила находила пустой холодильник, в квартире — беспорядок, а Максима спящим. Раньше он всегда дожидался ее возвращения. Она раздраженно говорила, что он может спокойно спать, что она уже большая девочка и с ней ничего не случится. Однако когда Максим внял ее просьбе, Миле стало обидно.
        Начался тяжелый период, когда они едва обменивались парой слов по утрам, да и вечера проходили почти в полном молчании. Просторная спальня превратилась просто в место для сна, гостиная — перестала быть центром общения, а в комнате Кирилла с его уходом поселилась тишина. Миле становилось все более неуютно в собственном доме. И вдруг появилась необходимость уединяться в комнате сына. Мила стала почти каждый день проводить в ней какое-то время. Она садилась на кровать Кирилла, брала его подушку, обнимала и долго смотрела невидящим взглядом в никуда. В голову приходили воспоминания, всегда очень быстро проносящиеся картины. И на них Кирилл с мужем, ни разу — сын и она. Она всегда была далека от его проблем, от него самого. Жалеть об этом было уже поздно. Мила просто сказала себе еще раз, что сын вырос, и большая заслуга в этом принадлежит отцу. И что ее вины ни в чем нет. Она делала то, что умела.
        Максим по-своему расценил ее желание уединяться в бывшей детской. Он решил, что поздновато проснувшийся материнский инстинкт вызывает у Милы чувство вины. Тогда Максим предложил Миле переоборудовать комнату сына в ее рабочий кабинет. Может быть, эти стены поддержат ее и помогут восстановить покой в семье, но предложение вызвало очередной всплеск негативных эмоций:
        — Что за ерунда лезет тебе в голову! Кирилл должен знать, что здесь с его переездом ничего не изменилось,  — возмутилась Мила.
        — А мне кажется, что изменения очевидны,  — ретируясь на кухню, произнес Максим.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Ты знаешь.
        — Не говори загадками,  — раздражение Милы росло.  — Раз в кои-то веки завязался такой интересный разговор. Договаривай, пока есть желание. Оно ведь есть?
        — Мы давно мешаем друг другу.
        — Даже так? Если тебе надоело варить борщи, не нужно. Не делай из этого проблему.
        — Как мелко, Мила.
        — Тогда договаривай. Твой недовольный вид действует мне на нервы,  — прокричала Мила вслед Максу. Она была вне себя, совершенно не контролируя нарастающий гнев.
        — Мне нечего сказать,  — ответил он, возвратившись. В его глазах появилось выражение, от которого Мила опешила, но лишь на мгновение.
        — Ты всегда очень дипломатичен. Это или самый высокий уровень деликатности, или полное равнодушие?
        — Какая разница. Тебе ведь все равно, что я сделаю, что подумаю, что скажу.
        — Сделай хоть что-нибудь!
        — Хорошо, тогда я скажу. Знаешь, ты была права.
        — В чем же?  — ехидно посмеиваясь, спросила Мила.
        — Скажу. В том, что уже столько раз произносила: нам нужно развестись.
        — Да?  — Мила опешила. Она никак не ожидала услышать от Максима такое. Он всегда болезненно реагировал на ее гневные вспышки, заканчивающиеся предложением расстаться. Особенно огорчало Смыслова то, что совсем скоро предстоял их серебряный юбилей. Теперь он сам говорит о разводе. Прекрасно! Мила постаралась ничем не показать, как она удивлена. Хотя он, конечно, блефует. Он не представляет жизни порознь. Решил увидеть, насколько далеко она может зайти? Хорошо!  — Так ты, говоришь, созрел?
        — Думаю, да.
        — Прекрасно. Дай подумать… Что надо делать в этом случае? Не подсказывай, я знаю. Я подам документы. Не возражаешь?
        — Нет, не возражаю.
        — Это не ущемит твое самолюбие?
        — От него уже ничего не осталось. Я так измучился, что готов на любые перемены. Ты не можешь себе представить, как я устал…  — Максим покачал головой.  — У меня нет самолюбия, самосохранения, осталось самобичевание.
        — Слова, слова.
        — Неужели это происходит с нами, Мила?
        — Все наяву. Это не сон. Скоро каждый из нас получит свободу.
        — От чего?
        — От нас, наших привычек, достоинств и недостатков…  — Мила увидела на лице Максима такое отчаяние. Ей стало жаль его. Отвратительное чувство, так часто мешающее поступать по велению разума. Однако желчность и гнев куда-то исчезли. Миле захотелось сказать что-то приятное, ободряющее.  — Жизнь на этом не заканчивается, Макс. Ты мужчина хоть куда. Я не делаю тебе комплимент. Это признанный факт.
        — Сейчас мне все равно.
        — Ложь. Тебя еще обязательно оценят, уже ценят,  — вспоминая восторженные похвалы в адрес Максима из уст Хмелевской, сказала Мила.  — Есть такие, более чуткие, более справедливые, женственные, уступчивые.
        — Меня это не интересует. Ты хочешь сказать, что вокруг меня никогда не было других женщин?
        — Почему же, были.
        — Ладно, это беспредметный, глупый разговор. Главное сказано, так что я пойду прямо сейчас.
        — Зачем, Макс? Это лишнее. Ночь на улице. Тебя никто не заставляет спать со мной в одной постели. Три комнаты — можно и затеряться.
        — Уже затерялись.
        — Макс, не дури!
        Мила вспомнила, как он кивнул и, выходя из комнаты, остановился.
        — Квартиру можешь оставить себе. Я поселюсь на даче,  — не оборачиваясь, глухо сказал он.  — Ты не против?
        — Тогда забирай и машину. Я никогда не сяду за руль,  — заметила Мила.  — Машина тоже твоя. Да, и компьютер. Он тебе нужнее.
        — Благодарю,  — сухо ответил Максим. И, уже ни к кому не обращаясь, добавил: — Просто пособие по разводу двух образованных, культурных людей…
        Перед глазами Милы промелькнула картина, как Смыслов собирал вещи. Ей казалось, он ждет, что она рано или поздно остановит его. Он не верил до конца, что развод все-таки свершится, а уже после суда грустно посмотрел на нее, улыбнулся. Его лицо совершенно менялось, когда он улыбался. Эта улыбка действовала на Милу, как на быка красное. Едва сдерживая раздражение, она не понимала, как он может вот так глупо улыбаться и при том совершенно искренне…
        — Ну, будем прощаться?  — нетерпеливо спросила она, закидывая сумочку на плечо… Все уже вышли из зала, они остались вдвоем.
        — До свидания. Я еще пару раз заеду домой кое-что забрать, а потом оставлю тебе ключи. Пожалуй, я оставлю их на вешалке в прихожей,  — Смыслов говорил об этом так, как будто это было самым важным в их последнем разговоре. Потом он замолчал и вдруг осторожно взял руку Милы и поцеловал. Прикосновение его сухих, горячих губ заставило Милу вздрогнуть.
        — Ты что?  — она выдернула руку, спрятав ее за спину. Карие глаза ее гневно сверкали.
        — Ничего, прости,  — Смыслов покраснел.  — Я уже не должен, понимаю.
        — Не нужно, действительно, не нужно.
        — Надеюсь, теперь ты получишь все, о чем мечтала,  — Максим пытался поймать взгляд Милы, но она упорно не желала на него смотреть.
        — Да, да, наверное, получу. Хотя о чем это я? Я хотела сказать, что наверняка!
        — Знаешь, мне до сих пор не верится, что это происходит с нами.
        — Человек ко всему привыкает,  — Мила глубоко вздохнула. Ей хотелось поскорее выйти из опустевшего зала.  — Единственное, что мне нужно тебе сказать… Я хочу, чтобы знал: я не ухожу к другому мужчине. Я никогда не изменяла тебе.
        — О, конечно. Ты не можешь жить со мной, со мной. Это я уже понял, могла бы не повторять,  — усмехнулся Максим.  — Я слишком хорошо изучил тебя, Мила Николаевна. Тебе не нужны другие мужчины. Тебе вообще никто не нужен, кроме работы, признания твоего таланта.
        — Работа здесь ни при чем. Мы разные были, разными остались. Люди живут вместе, пока их что-то связывает: любовь, уважение, чувство долга, наконец.
        — Интересно, что, по-твоему, связывало нас почти двадцать пять лет?  — серые глаза Смыслова смотрят прямо, и Мила не в силах отвести взгляд. Опустить глаза — значит, признать свою слабость, а она была и останется сильной!
        — Какая теперь разница?
        — Никакой, ты снова права. Ты очень практичная женщина, Мила, очень современная и успешная. Оставайся такой всегда, несмотря ни на что! Я желаю тебе добра.
        — Спасибо, Макс,  — Мила натянуто улыбнулась.  — Прощание затянулось.
        — Извини. Я больше не стану докучать тебе. До свидания.
        Поведение Максима выбивало ее из колеи. Он не должен был так себя вести. Она фактически предает его, разрушает их брак, а он смотрит грустными глазами, словно прощения просит. Волна жалости поднялась и в одно мгновение захлестнула раздражение последних самых трудных месяцев. Нет, он непредсказуем, ее Смыслов. Нет, не ее. Уже не ее…

        Бесконечный шелковый шелест дождя отбивал свой нехитрый ритм, сливаясь в усыпляющую, расслабляющую мелодию. Глядя на прозрачные потоки, стекающие по оконным стеклам, Мила думала о том, что наверняка ее бывший муж один их тех, кто получает удовольствие от такой погоды. Восторгается, небось, картиной вовсю. Он всегда говорил, что здорово наблюдать за дождем с уютной веранды дачи, прихлебывать горячий чай и не думать ни о чем. Мила никогда этого не понимала: сырость и ничегонеделание — это не по ней. Кажется, теперь Максим получил возможность воплотить мечту в реальность. Никто не помешает, и все потому, что вот уже полгода как Максим Смыслов живет на даче, доставшейся ему вместе с машиной после развода с Милой. Дачу они купили давно, привели в порядок, обставили нехитрой мебелью, уделив внимание камину в огромной комнате на первом этаже и роскошной веранде. Максим думал, что они смогут приезжать сюда на каждые выходные и проводить здесь хотя бы часть отпуска, но Мила не любила размеренность загородной жизни. Поэтому она крайне редко соглашалась провести на даче даже выходной. Деревья, лирика зеленых
лугов, запахи полевых цветов — все это не приводило ее в такой трепет, какой испытывал Максим. Для него короткое пребывание в этих тихих, наполненных запахами луговых цветов и роскошной зеленью окружающего ландшафта было чем-то вроде энергетической подпитки. Смыслов всегда говорил, что два часа дают ему столько сил, столько свежих идей появляется в голове и настроение становится приподнятым, лишенным какой бы то ни было мрачности. Даже понимая это, Мила не шла наперекор собственным ощущениям. Потому ее выезды на дачу случались крайне редко, благо отговоркой служила вечная занятость на работе. А Максиму не хватало этого разнотравья, тишины, свежего воздуха. Он тосковал по даче, но не любил приезжать сюда один. Пока сын был маленьким, именно он зачастую составлял отцу компанию. Но Кирилл вырос, у него тоже появились свои отговорки, а Милу уговаривать было бесполезно. Максим смиренно соглашался со всеми доводами жены, но все-таки позволял себе время от времени пытаться снова и снова хоть что-то изменить.
        — Мила, давай поедем на дачу,  — говорил он, глядя на нее преданными глазами.  — Может быть, на этот раз тебе будет там уютно?
        — Там слишком много кислорода. Я задыхаюсь от свежести и ароматов этой деревни,  — отмахивалась она.  — Ты ведь все давно знаешь. Зачем снова и снова говорить об этом?
        Миле казалось, что Максим всю жизнь пытался не упустить тот момент, когда же она, наконец, изменится. Изменится сама, изменятся ее привычки, взгляды. Он обязательно хотел быть первым, кто заметит и воспользуется этим. Со своей стороны Мила проявляла стойкость, не желая становиться другой. К тому же она никогда не обещала измениться, и откровенное ожидание перемен со стороны Максима действовало на нее удручающе. И как она могла столько лет терпеть это замужество? Почти двадцать пять лет, немного не дотянули до серебряной свадьбы. Слава богу, обошлось без этого спектакля — юбилеи всегда действовали на Милу угнетающе. Все, теперь она свободна. Честно говоря, ей вообще не стоило выходить замуж. Ей никогда это не было нужно. Девчонки вокруг пытались поскорее избавиться от девичьей фамилии, гордо показывать обручальное кольцо, а она жила совершенно другими мечтами. В них семья, муж, дети стояли на последнем месте. Однако все получилось как бы случайно. Она умудрилась все успеть: замужество, рождение ребенка, хорошая работа, карьерный рост.
        Тогда она была молода, красива, полна энергии, которая била из нее ключом и, быть может, именно это стало главным на ее пути к успеху. Все видели в ней неиссякаемый источник новых идей, желания работать, первенствовать! Мила почувствовала легкую сентиментальную ностальгию по тому времени. Она закурила. Оранжево-желтый столбик пламени зажигалки вспыхнул и на несколько мгновений приковал внимание женщины. Один из коллег подарил ей эту серебряную вещицу в прошлом году в день рожденья. Мила смотрела на пламя, приблизила его к лицу: оттенки смешались. Огонек вспыхивал и угасал по велению своей хозяйки. Ей нравилась эта цветовая гамма: желтый, оранжевый, песочный, бежевый. Обои, мебель, мелкие безделушки, одежда соответствовали вкусу хозяйки. Тепло, уютно, не режет глаз. А вот огонь — особая тема, она любила смотреть на игру его обжигающих языков — это ее расслабляло. Недаром она родилась под знаком Льва. Не веря в гороскопы, Смыслова подсознательно подтверждала их своими пристрастиями, вкусами, поведением. Одно время она даже красила волосы в огненно-рыжий цвет, но Максим однажды не выдержал и высказал
свое недоумение по поводу столь яркой внешности.
        — Ты хочешь привлекать внимание цветом волос? Я всегда считал, что ты выше этого!
        Он сам провоцировал ее на то, чтобы брать планки, установленные на чемпионскую высоту. Сам того не подозревая, он подогревал ее самолюбие и жажду славы. Конечно, она поспорила для вида. Но примерно через месяц, совершив несколько походов в один из самых престижных салонов, предстала перед глазами Максима в виде белокурой дивы со спадающими до талии крупными локонами.
        — Ты с каждым годом становишься все красивее,  — улыбаясь, сказал он после минутного замешательства.  — Теперь вряд ли я встречу женщину, более привлекательную, чем ты.
        — А раньше встречал?
        — Встречал.
        — Так ты засматривался на других,  — Мила пыталась изобразить негодование.
        — Нет, просто я — мужчина.
        — Ты говорил, что я самая красивая еще тогда, в первые дни знакомства,  — лукаво отвечала Мила.  — Ты лгал?
        — Нет, я никогда не обманывал тебя… Никогда не обманывал и не буду,  — он говорил, а его глаза светились гордостью: жена казалась ему верхом совершенства. При этом он совершенно забывал о ее недостатках, несносном характере. Это пройдет. Он был готов прощать ей все, лишь бы ее карие глаза вот так лукаво и чуть насмешливо смотрели на него, а по вечерам ее тонкие руки обвивали его шею, влажные губы шептали слова, предназначенные только ему.
        Мила не без удовольствия вернулась в то время, когда только познакомилась с Максимом Смысловым. Она знала, что он полюбил ее с первого взгляда. Знала и беззастенчиво пользовалась этим. Пожалуй, его ухаживания были очень романтичны, и Мила быстро попала под его бесспорное обаяние, эгоистично поглощая его любовь, внимание и заботу. Она не строила никаких планов на его счет, позволяя Максиму боготворить себя. Ей льстило, что он, будучи на семь лет старше, робеет в ее присутствии и все время пытается произвести на нее впечатление. Мила точно знала, что Смыслов из тех, кто в эпоху рыцарских турниров отвагой и благородством завоевывал бы сердце возлюбленной. Мила с удовольствием понаблюдала бы за сражением, устроенным в ее честь. Но те времена ушли в прошлое, а в реальной жизни приходилось довольствоваться цветами, любимым шоколадом, каждодневными звонками и возможностью капризничать по поводу и без. Максим не замечал ничего из того, что явно указывало на не самый покладистый характер избранницы. Утопая в темных, обжигающих карих глазах Милы, он не просил о помощи. Ему было приятно зависеть от ее
постоянно меняющегося настроения, выполнять желания, даже если все это попахивало откровенной издевкой,  — Мила оказалась способна и на это. Но нельзя не признать, что Смыслов сумел достучаться до неприступной и своенравной Милы. В какой-то момент она поняла, что лучшего спутника ей не найти: податлив, мягок, умен, спокоен, легко принимает ее точку зрения. К тому же Максим был привлекателен, галантен, деликатен, хорошо воспитан, сразу понравился ее родителям и через два месяца после знакомства сделал Миле предложение. Она четко помнила тот холодный октябрьский вечер, лихорадочный блеск глаз Максима, все слова, что он тогда говорил. Наверное, такое не забывается.
        Мила отошла от окна, прихватив с собой пепельницу, и прилегла на диван. Она снова оказалась в том далеком дне, воспоминания возникали помимо ее воли. Легкая волна возбуждения прошла по телу, заставив сердце биться быстрее. Сердце… Тук-тук — давно оно так не мчалось, кажется, грудь невероятно вздымается от каждого биения. Самый важный орган, первым окликающийся на малейшее изменение состояния души и тела. Временами сжимается, распирает, горит, покалывает. Это непредсказуемая мина замедленного действия, и когда-нибудь ей может надоесть отсчитывать удар за ударом, принимать все подарки судьбы. Она взорвется, поставив точку в долгом путешествии под названием «жизнь». А пока, кроме едва слышного шума дождя, Мила ощущала биение собственного сердца. Наверняка оно так же учащенно билось и в тот день, когда Смыслов сделал ей предложение. Почему-то тогда она сразу подумала: «Бедный Смыслов…»,  — и не сразу дала свое согласие, словно предчувствуя, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Уже представляя хорошо обозримое будущее, она говорила резко, откровенно выставляя напоказ все свои недостатки. Однако
Смыслов был ослеплен и оглушен любовью к ней. Он мечтал только о том, чтобы поскорее назвать Милу своей женой.
        — Ты не хочешь слышать меня, Максим. А я все же повторю: тебе будет нелегко со мной,  — прямо заявила она Максиму, нервно отбрасывая со лба прядь белокурых волос.  — Ты пожалеешь. Тебе нужна другая.
        — Я люблю тебя,  — улыбался он в ответ, наивно полагая, что она не сможет оставаться равнодушной к тому потоку горячих, искренних чувств, который он собирался на нее обрушить.
        — У меня скверный характер.
        — Ты на себя наговариваешь.
        — Я не умею ничего делать по дому. Я не умею готовить,  — продолжала Мила. Ее карие глаза сверкали от негодования: он давит на нее, он хочет, чтобы она уступила!  — Из меня никогда не получится хорошей хозяйки, матери.
        — Тебе нет и двадцати, кажется, есть время научиться чему угодно.
        — Во-первых, мне уже двадцать. А во-вторых, ты готов ждать?  — насмешливо сощурив глаза, спросила Мила.
        — Ради тебя я готов на все!
        — Это неправда. Слова, слова…
        — Почему ты так говоришь?
        — Потому что я не изменюсь, а ты не будешь относиться ко мне так же через пять, десять, двадцать лет. Значит, со временем мои «милые» недостатки станут тебя раздражать. Вопрос «когда?» — только и всего.
        — Недостатки?  — Максим улыбнулся.  — Какие мелочи, когда есть любовь.
        — Я не верю в эти романтические сказки. «Золушка» не была моей любимой книгой. Она, трудолюбивая, талантливая, красивая, могла бы добиться гораздо большего без этой безумной страсти к принцу. Вот и я уверена, что по своему складу характера я — одиночка. Романтические бредни не для меня, прости.
        — Мила, сколько тебе лет? Скажи, что на самом деле ты не думаешь так. Ты шутишь?  — серые глаза Максима с надеждой смотрели на нее.
        — Я никогда не шучу о своем будущем.
        — В нем есть место для меня?  — голос Максима звучал уже менее уверенно.
        — Понравится ли оно тебе?  — многозначительно усмехнулась Мила.
        — Я люблю тебя.
        — Я не одобряю твой выбор…
        Как и много лет назад, Мила подумала, что Максим так и остался идеалистом, до конца верившим в то, что их жизнь станет размеренной, подчиненной решению бытовых проблем, и Мила вот-вот начнет принимать в ней активное участие, отставив работу, извечную занятость. Ему хотелось, чтобы она была просто женщиной, получающей удовлетворение от простых человеческих радостей. С годами она не становилась ближе, но и тогда Смыслов пытался не упустить момент, когда и его заслуги будут замечены. Мила была не из тех, кто часто говорит слова благодарности. Она изо дня в день принимала как должное все, что делал для нее и семьи муж. В конце концов, он сам согласился на это, заметив, как важна для Милы ее работа. Даже рождение сына не могло для нее ничего изменить.
        Смыслова никто не принуждал. Максим добровольно стал для Кирилла отцом и матерью в одном лице, совмещая работу в исследовательском институте с домашней, участвуя в жизни сына, поддерживая теплые отношения с родителями Милы. Максиму приходилось нелегко, потому что Мила с удивительным постоянством забывала все, что приносит обычным людям радость: поздравлять близких с днем рождения, без повода наведываться к ним в гости, выслушивать про наболевшее, интересоваться успехами сына. Она не нуждалась в этих обыденных вещах, потому что в ее расписанных по минутам неделях не было места на сентиментальные отступления. В ее взрослой жизни было выделено огромное, бесконечное пространство для работы, только для нее. В то далекое время все только начиналось. После рождения Кирилла Мила поняла, что материнство не та область, где она сможет себя применить. Плач ребенка вызывал у нее раздражение, желание убежать подальше от каждодневной рутины пеленок, кормлений, бессонных ночей становилось все тверже. У Милы хватило выдержки не показать, насколько она тяготится новыми заботами, но она смогла сделать так, чтобы они
со временем легли на плечи Максима и ее родителей. Прошло чуть больше года после рождения малыша, а Мила уже пыталась найти работу. На прогулках с Кириллом она обязательно покупала газеты, вычитывая объявления работодателей. Кроме того, Мила обзванивала знакомых, напоминая о своем существовании. Бывшие однокурсники зачастую занимались делом, не имеющим отношения к полученной специальности. А Мила мечтала только о работе в редакции журнала, газеты. Она бредила журналистикой со старших классов школы и всегда знала, что это ее профессия. Поэтому, когда она оканчивала школу, вопрос о выборе высшего учебного заведения не стоял. Мила хотела и поступила в университет на факультет журналистики. Прочитав свою фамилию в списках зачисленных, она сделала победный жест, воскликнув: «Yes!» Это было началом ее долгого пути к успеху и признанию.
        Годы учебы пролетели невероятно быстро. Миле нравилось учиться, она едва успевала замечать, как заканчивается один семестр и начинается другой. Она слыла на курсе отшельницей и зазнайкой, не замечающей никого и ничего вокруг. Для нее была важна успешная учеба, красный диплом, который должен был стать ее первой визитной карточкой. Уже получив диплом, в отличие от многих своих сокурсников, она была уверена, что не зря провела время на студенческой скамье. Зная, что целеустремленности и трудолюбия ей не занимать, Мила верила, что у нее все получится.
        Замужество не изменило ее честолюбивых планов, не отбило у нее желания работать. Однако, по печальному опыту знакомых, Мила понимала, что ребенок отодвигает ее планы, просто тащит назад на неопределенный срок. Этого нельзя было допустить. Если все время идти навстречу своей мечте, то ей нечего будет делать, как только сбыться! Останавливаться нельзя. Потому Мила и занималась поиском работы. Опасаясь, что на это уйдет слишком много времени, она неожиданно быстро нашла ее. Это было сказочным везеньем! Удача протянула ей руку помощи, и Мила ликовала. Пройдя собеседование, конкурс, она получила место журналиста в хорошо раскрученном журнале. Ей доверили светскую хронику — что могло быть лучше! Мила не верила в то, что все это происходит с ней и не пришлось прикладывать практически никаких усилий! Теперь предстояло убедить близких в том, что она должна работать. Ей нужно их формальное разрешение. Оно развязало бы ей руки, освободило от забот о маленьком сыне. Неужели не ясно, что карьера для нее жизненно важна?!
        Максим не высказал особой радости по поводу ее стремления вырваться из дома и окунуться в работу с головой, но и противиться ее наполеоновским планам не стал. Он видел, как горят ее глаза, с каким жаром она рассказывает о том, как тепло ее приняли в коллективе, как легко далось ей собеседование.
        — Дай мне попробовать,  — умоляюще складывала руки Мила. Она делала это не потому, что всегда прислушивалась к мнению мужа. Она просто хотела соблюсти нормы приличия. Что бы Максим ни сказал, Мила поступила бы по-своему. Няньки, родители, Кирилл в яслях — способов для достижения желаемого было много.
        — Почему ты все делала тайком?
        — Извини, я не была уверена, что ты правильно поймешь меня,  — слукавила Мила.
        — Кажется, я всегда старался делать это.
        — Я ведь предупреждала, что из меня не получится хорошей хозяйки.
        — Но теперь ты стала матерью,  — Максим пристально смотрел Миле в глаза.
        — Я и об этом предупреждала,  — лицо Милы напряглось.  — Кирилл мой сын и я ни на минуту не забываю об этом, но я не могу быть просто матерью…
        — Тебе нужно, чтобы я сказал «дерзай»?
        — Очень нужно, Макс!
        — Хорошо, поступай, как знаешь. Если для тебя это так важно…  — Смыслов прятал за мягкой улыбкой разочарование, но противоречить Миле не стал.  — Дерзай, а мы будем тобой гордиться.
        Она повисла на его шее, целовала, приговаривая, что им не придется долго ждать, что очень скоро он действительно будет гордиться своей женой, а Кирюшка — своей мамой. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы все узнали о том, какая она талантливая, способная, выносливая, целеустремленная. Она постарается! И с этого момента все усилия Милы были направлены на то, чтобы ее заметили, оценили. Мила старалась показать себя с самой лучшей стороны. Ради этого она допоздна засиживалась в своей маленькой, довольно тесной комнате, внося коррективы в репортаж для нового номера. В ее информации все должно быть на высшем уровне! Работая, Мила забывала обо всем и о том, что сынишка ждет от нее хотя бы звонка, чтобы услышать от мамы «спокойной ночи». Не придавая значения подобным сентиментальным мелочам, она не переживала о том, что происходит дома в ее отсутствие. Ее не волновало, с кем маленький Кирилл, накормлен ли он, потому что знала: на Максима можно положиться. Он — ее надежный тыл. Смыслов разберется с любыми проблемами, сумеет сделать все гораздо лучше нее. Он поймет и не упрекнет ее за усердие. А она
уверена в правильности своего выбора. Очень скоро она получит повышение, все идет к этому. Она нашла свой путь и не свернет с него. Ведь Мила никогда не скрывала, что не сможет быть просто женой и матерью. Ей жизненно необходимо быть Кем-то, добиться успеха, быть замеченной. Разве можно реализовать себя, стоя у плиты, проводя время за шитьем или вязанием?
        — Не переживай ни о чем,  — как всегда спокойно, с улыбкой сказал Смыслов. Прошло около года, как он стал видеть Милу дома рано утром, спешащую в редакцию, и уже поздно вечером мечтающую о нескольких часах сна.  — Все будет в порядке. Мы с родителями распределили обязанности. Мы справимся. Занимайся тем, чем считаешь нужным. Не отвлекайся.
        — Ты снова говоришь мне «дерзай»?
        — Точно, говорю. Я все понимаю и помогу тебе, чем смогу.
        Он ведь сам предложил это, сам. Может быть, он надеялся, что она откажется, возмутится, что не позволит мужчине выполнять женскую работу? Может быть, ее родители ждали, что она не станет настолько обременять их заботами о внуке, вспомнив, что природа создала ее для материнства, забот о семье? Плохо же они ее знали. Мила с удовольствием возложила все заботы о доме и ребенке на плечи Максима. Подробности ее не интересовали. Милу не останавливало то, что Кириллу едва исполнилось два года. Его нужно было устраивать в детский сад, потому что постоянные больничные, справки по уходу за ребенком, которые давала Смыслову участковый педиатр, явно не приводили в восторг его начальство, а бабушка с дедушкой тоже не могли оставить работу.
        — Он такой маленький,  — причитала мама Милы. Елена Антоновна знала, что дочь не изменит своего решения.  — Редакция и типография заменили тебе семью. Ты забыла о муже, совсем не занимаешься сыном! У него есть мать или нет?
        — У нет есть все, что нужно для жизни.
        — Ты пожалеешь о своем выборе, но будет уже поздно.
        — О чем ты, мамочка?  — Мила изо всех сил старалась быть вежливой.
        — Ты готова отдать его на пятидневку, только бы Кирилл не мешал твоей работе!
        — Ничего, быстрее всему научится,  — Мила была непреклонной.
        — Слава богу, что у него такой прекрасный отец,  — качая головой, заключила Елена Антоновна.
        — Да, ты права. Считаю прения законченными и, отбросив ненужные подробности, Мила с радостью окунулась в водоворот работы. Только она и придавала смысл ее существованию. Почему она должна была доказывать это самым близким людям? Мила не желала тратить драгоценное время на пустые разговоры. Они ничего не могли изменить в ее выборе, абсолютно ничего!
        Шли годы. Место журналиста в отделе светской хроники было давно позади. Следующей ступенью стала должность редактора отдела, а потом — главного редактора журнала. Восемь лет отделяло Милу от того дня, когда она несмело вошла в здание редакции. Но Смыслова никогда не останавливалась на достигнутом. Это был не ее стиль. Потому, когда появилась возможность дальнейшего продвижения, она смело шагнула навстречу новой работе, новому коллективу, легко оставив в прошлом свое детище — давно изменившийся, еще более выросший в рейтинговых опросах журнал. Ей было чуть за тридцать, и ее жизненная программа, направленная на успех, славу, благополучие, начинала набирать колоссальные обороты. И, как это часто бывает, в планы Милы вмешался Его Величество Случай.
        Неожиданно для всех и самой себя Мила Смыслова стала ведущей вечерних новостей на Первом телевизионном канале. Она, без долгих колебаний и раздумий, согласилась перейти на работу в телецентр, уволившись по собственному желанию с должности главного редактора журнала. Все дело в том, что знакомство с генеральным продюсером ведущего телевизионного канала, Константином Хлебниковым, во время очередной светской вечеринки, неожиданно переросло в двухчасовую доверительную беседу. И без бокалов с шампанским, время от времени предлагаемых услужливыми официантами, их диалог легко переходил с одной темы на другую.
        — Как приятно общаться с такой умной и рассудительной женщиной. С вами время летит незаметно,  — улыбаясь, сказал Хлебников. Я рад нашему знакомству.
        — Спасибо, взаимно. Вечер подходит к концу. Я не жалею о том, что пришла.
        — Были другие варианты?
        — Да, у меня были другие планы, но в последний момент я все же передумала,  — призналась Мила.  — И со мной такое редко случается, должна вам сказать.
        — Все только на первый взгляд кажется случайным.
        — Вы серьезно так считаете?
        — Да. И вот вам доказательство. Знаете, Мила, я таки не выдержу и скажу напоследок,  — улыбнулся Константин.  — Все-таки в первую очередь я — профессионал, а потом мужчина, собеседник. Отсюда и мое предложение… У вас на редкость фотогеничное лицо, прекрасная дикция. Вы созданы для телевидения. Никогда не мечтали об этом?  — проницательный взгляд профессионала привел Милу в трепет.
        — Честно говоря, нет,  — улыбнулась она, чувствуя, как румянец покрывает щеки.
        — Попробуем? Мне нужно ваше лицо.
        — Вы серьезно?  — Мила подняла брови и усмехнулась.  — Мне уже не двадцать. Я не гожусь для рекламных акций.
        — Этого не скажешь, если вы о том, как вы выглядите.
        — Спасибо.
        — И вообще-то это устарелый взгляд на современную индустрию развлечений и информации, перестав улыбаться, произнес Хлебников.  — Мне нужны вы, Мила. Вы, ваш голос, манера держаться, ваша улыбка.
        — Это предлагает профессионал, а что нужно мужчине, собеседнику?  — не сводя пронизывающего взгляда с Хлебникова, напрямую спросила Мила.
        — Отвечу откровенностью на смелость. Я был бы рад видеть вас лицом своего канала. Это все.
        — Значит, это серьезный разговор?  — Мила почувствовала, как у нее по спине поползли мурашки. Она давно так не волновалась.
        — Абсолютно серьезный, без подтекстов.
        — Не могу поверить! Сейчас я проснусь и увижу рядом на подушке лицо мужа.
        — Мы отчаянно бодрствуем который час на этой затянувшейся вечеринке.
        — Я должна подумать.
        — Хорошо.
        — Что я должна делать?  — спокойно, стараясь не показать, как велико волнение, спросила Смыслова.
        — Во-первых, вот вам мой телефон. Во-вторых, в любое время приезжайте на телецентр. Назовете свою фамилию и получите пропуск. Я дам указание редакторам. Если решите — незамедлительно звоните и приезжайте. Думаю, мы начнем с новостей…
        — Ведущая новостей…
        — Да. А потом, надеюсь, у вас появятся интересные идеи.
        — Обязательно появятся,  — улыбнулась Мила.
        — Смыслова — это псевдоним?
        — Нет,  — Мила закурила, пытаясь унять дрожь в пальцах, сжимающих сигарету,  — это моя фамилия по мужу.
        — Прекрасно, даже придумывать ничего не нужно,  — Хлебников поднялся, застегнул пуговицу пиджака.  — До встречи, Мила Смыслова. Надеюсь, вы из тех, кто не откладывает серьезные дела в долгий ящик.
        Миле казалось, что все это происходит не с ней. Глядя на удаляющуюся высокую, стройную фигуру генерального директора телекомпании, она поймала себя на том, что не может сосредоточиться. Мысли разбрелись по далеким уголкам ее сознания, и очередной бокал шампанского не способствовал просветлению в голове. Мила держала дежурную улыбку, общаясь с нужными людьми. В конце концов, она пришла на эту вечеринку главным образом для того, чтобы решить несколько производственных вопросов, связанных с журналом. Ей всегда это легко удавалось. Непринужденная обстановка способствовала возникновению желания идти навстречу — это было проверено опытом. Но Хлебников с его заманчивым предложением лишил Милу покоя. Воспоминания о недавнем разговоре затмили все, проблемы журнала поблекли.
        Смыслову заинтересовали совсем другие вопросы. Например, она вдруг попыталась представить себя в роли любовницы Хлебникова. Несмотря на уверения в чисто деловом характере его предложения, Мила ему не верила, она не сегодня родилась. Однако перспектива нарушить равномерное, устоявшееся течение семейной жизни не слишком испугала ее. Ничего неприятного она не ощутила. Так — издержки производства. Не она первая, не она последняя. Мила абсолютно спокойно думала об этом — и это стало для нее самой откровением. За все время замужества она ни разу не изменила мужу. Не изменяла даже в фантазиях, не то что в реальной жизни. Может быть, просто потому, что ей не нужны были другие мужчины. Не интересовал ее и Хлебников. Она могла восхищаться его манерами, умом, способностью увлечь за собой, да и только. Смыслова все чаще ловила себя на мысли, что эти пресловутые близкие отношения ей, например, чаще мешают. Даже Максим с годами как сексуальный партнер все меньше интересовал ее. И вообще, она бы с готовностью перешла с ним на отношения, лишенные необходимости близости, что-то вроде брат — сестра, понимание,
взаимовыручка. Конечно, высказывать такую мысль вслух Мила не решалась. Мужчине обязательно нужно знать, что его женщина готова предоставить ему свое тело для любовных утех. Максим не являлся исключением. Однако он был не настолько глуп и слеп, чтобы не заметить, как постепенно постель становится чем-то из ряда вон выходящим в его с Милой отношениях. Все реже, все проще, да и желание в основном одностороннее. Холодок между ними веял уже давно, но Смыслов не хотел задумываться о его истинных причинах. Максим списывал раздраженность и равнодушие жены на ее извечную занятость, усталость, на расшатанные нервы. Он любил Милу, продолжая оправдывать ее даже тогда, когда ее неправота, отчуждение были слишком явными. Философски относясь к правилам, существующим в их семье, Максим довольствовался тем, что она позволяла ему быть рядом. Иногда, правда, в его голове возникали и другие мысли: сколько будет продолжаться такое положение вещей? Сколько еще им быть вместе? Можно ли назвать полноценной их семью? Сколько он выдержит? Именно ему было тяжелее всех, потому что Кирилл купался в отцовской любви и заботе, Мила
получала удовлетворение от любимой работы, а что оставалось ему? Да, у него тоже есть работа, есть признание в научном мире, но никогда обожаемая Смысловым математика не занимала первое место. Максим всегда знал, что он, во-первых, однолюб, а во-вторых — семьянин. Ему не нужно ничего, кроме покоя и стабильности в доме. Он был бы так счастлив, зная: и Мила дорожит тем, что так небезразлично ему. Но все было как было. И в этой реальности Максиму часто становилось грустно и тяжело на душе. Смыслов переключал свое внимание на более приятное. Это было легко сделать, потому что у него, кроме Милы, на свете был еще один любимый человечек — сын. Этой отдушины Максиму пока было достаточно. У него есть Кирилл — это немало. Это почти все, его счастье и радость…
        Для Милы же все это было связано только с работой. Все ее мысли были направлены на то, чтобы совершенствоваться, развивать любимое дело, работать до изнеможения. Телевидение было очередной сказкой, в которой ей могла достаться главная роль! Даже работа в журнале не захватывала ее настолько, а ведь тогда Мила была уверена, что выкладывается на все сто. Нет, только теперь, попав в стихию эфиров, суеты записей, бесконечных встреч с коллегами на совещаниях, она поняла, что вот оно — ее дело! И она должна стать здесь первой! На что она была готова ради этого? Пожалуй, ничего нового и придумывать не нужно — работать до изнеможения. Она привыкла делить окружающее пространство на две части: первая — связанная с профессией, самая единственно важная, вторая — все остальное. В этой части не было ничего жизненно необходимого, она была просто дополнением к первой, дань традициям. Ради того, чтобы продолжать двигаться вверх, Смыслова даже была готова внести кое-какие поправки в свои принципы. Мила ощутила, что предложение близости с таким мужчиной, как Хлебников, могло быть отвергнуто ею с вероятностью
пятьдесят на пятьдесят. Но, как показало время, ее готовность была напрасной игрой воспаленного воображения, вдруг решившего мыслить стандартно. Фантазиям Милы не суждено было воплотиться в жизнь: Хлебников ни разу — ни словом, ни взглядом — не отошел от чисто деловых отношений, которые на долгие годы сложились между ними. Он не солгал ей при их первом серьезном разговоре. От Смысловой ему было нужно только профессиональное мастерство. Он ценил ее невероятное трудолюбие, полную отдачу делу, ее открытое, красивое лицо, легко удерживающее многомиллионную аудиторию телезрителей.
        — Кажется, получилось!  — рейтинг вечерней программы новостей рос день ото дня все выше и выше. Хлебников был благодарен случаю, позволившему заполучить такой бриллиант. Отшлифовывать его принялась целая команда дизайнеров, визажистов, модельеров. Так что через несколько прямых эфиров Мила выглядела совершенно потрясающе!
        Теперь Кирилл чаще видел маму на экране телевизора. Красивая, уверенная, улыбчивая, она вызывала восхищение сначала у его одноклассников, потом — однокурсников. Кириллу завидовали, а мальчику хотелось видеть маму дома, почаще разговаривать с ней, видеть, как она готовит для всех обед, печет воскресный пирог. Но ничего этого в жизни Кирилла не было. Мама была слишком занята, слишком известна, чтобы снисходить до борщей, вечерних чаепитий, общения в кругу семьи. Зачастую он еще спал, когда Мила уезжала на работу в студию, и уже спал, когда она возвращалась. В душе у мальчика образовалась зияющая пустота, которую он заполнял, как мог, а Мила не задумывалась над тем, что ее распорядок дня совершенно не предусматривает время на общение с сыном. В сумасшедшем ритме съемок, прямых эфиров, записей новых программ для такой «мелочи» не было места. Для нее не существовало выходных, праздников, отпусков. Если бы не прекрасные отношения с отцом, Кириллу пришлось бы совсем невмоготу. Он переживал, тайком плакал, не находя возможным обсуждать свое негодование по поводу равнодушия матери даже с отцом. Кирилл умом
понимал, что не должен обижаться на нее, но сердце предательски щемило всякий раз, когда он видел ее на экране такую красивую, уверенную в себе, сияющую.
        Со временем сын привык и стал даже тяготиться присутствием матери, когда она все-таки находила время для общения. Кирилл взрослел, существуя с Милой словно в параллельных мирах. Мимо нее проходили его болезни, первые приключения, неудачи и разочарования, первая любовь. Она едва находила возможность приблизиться к порогу, за которым начинались заботы о сыне, его уже становившиеся взрослыми проблемы. Мила так и не стала близка с ним, успокаивая себя мыслью, что она занималась тем, ради чего, собственно, и появилась на свет, а у мальчика есть любящий отец — отдушина для Кирилла. Это не так уж мало, и для воспитания будущего мужчины важен пример именно отца. Мила знала, что Максим — человек, от которого у Смыслова-младшего никогда не было секретов. Вместе они всегда решают любую проблему. Они понимают друг друга. Максим — прекрасный отец, и, пока он был рядом, Мила спокойно забывала обо всем, что не касалось ее работы. Смыслова понимала, что с каждым годом все больше отдаляется от сына, но слишком уж много сил, времени, нервов вложила она в свое любимое детище, чтобы теперь останавливаться и пытаться
что-то изменить.
        — У Кирилла скоро выпускной… У Кирилла защита курсовой… Родителей приглашают на защиту дипломной работы. Ты будешь?  — Максим пытался держать Милу в курсе самых глобальных событий. Он настойчиво напоминал о них, и тогда она понимала, что ее присутствие жизненно необходимо, но ей всегда было нелегко сломать свой деловой график.
        — Макс, я знаю, что поступаю, как эгоистка, но ведь ты знаешь, у меня новый цикл программ об эмигрантах. Предстоят командировки.
        — Мила, ты можешь иногда вносить нас с Кириллом в свое расписание?
        — Могу, но не в этот раз.
        Шло время, и Максим снова напоминал о своем существовании, о проблемах Кирилла.
        — Макс, у меня полный цейтнот!
        — Снова? А мы, Мила? А наш сын, наш дом?  — Максим в который раз убеждался, что его слова ничего не изменят.
        — Я спокойна за дом, Кирилла, потому что у меня есть ты,  — ослепительно улыбалась Мила.  — Ты есть, а значит, и с домом, и с сыном будет полный порядок.
        Максим действительно отдавал всего себя сыну, окружая Кирилла любовью и вниманием за двоих. Он делал это без напряжения, понимая, что по-другому нельзя. Он сам выбрал такие отношения, его никто никогда не принуждал. При этом Смыслов продолжал безоглядно любить Милу, гордился ее успехами. А Кирилл, настолько походивший на нее внешне, вызывал в нем не менее глубокие, искренние отцовские чувства.
        Годы мчались с невероятной скоростью. Очередная ступень взросления Кирилла была преодолена без маминого внимания. Маленький мальчик превратился в угловатого подростка, потом — в высокого кареглазого юношу, однажды заставшего отца врасплох:
        — Пап, я хочу познакомить тебя со своей невестой.
        — Да?  — Смыслов почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Чувство тревоги, ревности, страха смешались воедино, делая его немногословным. Слов не было. Ожидание скорых перемен нахлынуло леденящей волной. Видимо, его мысли отразились на взволнованном лице, потому что Кирилл мягко опустил ладонь на его плечо.  — С невестой? Познакомить меня?
        — Ну, ты что, па?
        — Ничего. Я готов знакомиться.
        — Завтра пойдет?
        — Конечно, но мама в командировке,  — неуверенно произнес Смыслов, зачем-то надеясь отодвинуть день знакомства.  — Нужно, чтобы и она была дома. Это было бы правильно.
        — А при чем тут мама?  — искренне удивился Кирилл.  — Ты ей все расскажешь, если у нее, конечно, будет время на такие мелочи.
        Кирилл впервые позволил себе открыто язвить в адрес матери, а Максим не нашелся, как остановить его. Открытая неприязнь Кирилла даже порадовала его. Но в следующее мгновение Смыслову стало совестно. Что-то безнадежно потеряно в его с Милой отношениях, если он так реагирует на обидные слова сына. И все-таки Максим промолчал, не став ничего менять в планах Кирилла. На следующий день Катя впервые перешагнула порог их квартиры, а еще через месяц молодежь сообщила Смыслову-старшему, что собирается подавать заявление.
        — Давайте завтра за ужином все обсудим,  — предложил Максим, но Кирилл снова покачал головой.  — Я не имею ничего против, но…
        — Если ты намекаешь, что к нам присоединится мама, то это ни к чему,  — улыбаясь, иронично заметил он.  — Мама живет более глобальными проблемами.
        — Кирилл, зачем ты так о маме?  — Катя встала на защиту Милы.
        — Милая моя будущая супруга, послушай,  — беря ее ладони в свои, Кирилл посмотрел ей прямо в глаза.  — Ты еще получишь возможность во всем разобраться самостоятельно. А пока будь умницей и не спорь со мной.
        — Но ты говоришь о Миле Николаевне!  — Катя недоуменно переводила взгляд с Кирилла на Максима Сергеевича.  — Эта женщина, которой я не перестаю восхищаться! Я буду счастлива познакомиться с ней как можно скорее.
        — Жаль только, что она не испытывает по отношению к тебе ничего похожего,  — недовольно пробурчал Кирилл.
        — Откуда ты знаешь?  — не сдавалась Катя.
        — Дети, не спорьте!  — вмешался Максим.  — Это глупо, в конце концов. Что за тему вы выбрали? Мы говорим о серьезных вещах, а не о детских обидах.
        — Пап, ты, как всегда, прав. Тогда мы поручим тебе поставить маму в известность о предстоящем событии. Сам факт его существования будем считать решенным. Хорошо?  — Кирилл поцеловал Катю и поспешил перевести разговор на другую тему.
        О предстоящей свадьбе Мила все же узнала в один день с Максимом. Новость была слишком важной, чтобы Смыслов-старший откладывал ее до следующего утра. В этот день он решил не ложиться, пока не дождется ее возвращения с работы. Она позвонила около одиннадцати, сообщив, что заскочила на часок к Ире — единственной подруге, на которую у Милы всегда находилось время.
        — Ты снова у Хмелевской?!  — Смыслова очень хорошо помнила, что была удивлена сухостью и едва сдерживаемым раздражением в голосе мужа.
        — Почему ты так странно разговариваешь со мной?  — Мила представила себе недовольное лицо Максима и покачала головой.
        — Не по телефону.
        — Ложись спать. Не жди меня. Утром все обсудим.
        — Не утром, а сегодня. Я сейчас заеду за тобой,  — решительным тоном сказал Максим и быстро положил трубку. Он знал, что на том конце телефонного провода Мила сетует на то, что дала о себе знать. Она не пыталась скрывать этого, когда через полчаса он стоял в прихожей Иры Хмелевской, помогая жене надеть пальто.
        — Мила, ну куда вы спешите? Дети малые плачут?  — хозяйка пыталась задержать их.  — Мы так не договаривались. Останьтесь.
        — Нет, дорогая, спасибо. Мужчина, появившийся в нашей тесной компании, не позволит душевному разговору литься так же непринужденно, как было до его появления,  — витиевато высказалась Мила, бросая косые взгляды на мужа.  — В следующий раз продолжим.
        — До свидания,  — Максим улыбнулся и, обращаясь к Ире, заметил: — Приятно, что хоть с кем-то Мила говорит по душам. Такой собеседнице могу только позавидовать…
        — А она с кем угодно, и с тобой с удовольствием побеседует,  — ни с того ни с сего произнесла Мила, устраиваясь на переднем сиденье рядом с Максимом.
        — Кто?  — он вставил ключ в замок зажигания, прислушиваясь, как, поперхнувшись, двигатель заработал.
        — Ира.
        — Да?  — Смыслов был польщен. Его слова в кои-то веки привлекли внимание. Это было похоже на ревность.  — Обязательно воспользуюсь.
        — Попробуй.
        — Знаешь, я ведь тоже человек. Я мужчина, у меня есть чувства, я могу страдать и иногда мне нужно с кем-то об этом поговорить. У тебя никогда нет на это времени.
        — Что за тон, Макс? Это ирония или что-то еще?
        — Что-то еще,  — Максим включил фары и осторожно тронулся с места. Он знал, что за всю дорогу Мила больше не проронит ни слова, отвернувшись от него к окну. Нужно было как-то разрядить обстановку, потому что дома предстоял разговор о намечающейся женитьбе Кирилла. Нужно, чтобы оба находились в нормальном расположении духа. Максим постарался придать голосу самое нейтральное звучание и поинтересовался: — Как дела? Что-то случилось?
        — Нет, все в порядке. Почему ты решил, что у меня проблемы?  — не поворачиваясь, спросила Мила.
        — Простой вопрос вызывает у тебя странную реакцию.
        — Ничего странного.
        — Обычно ты появляешься у Ирины, когда нужно выплеснуть неприятности. Я очень наблюдательный и внимательный супруг.
        — Твои наблюдения неверны. Мы просто давно не виделись. Это ведь не считается преступлением.
        — Пусть так.
        — У меня все в порядке. Все хорошо,  — в напряженном голосе Милы звучали усталость и нежелание разговаривать.
        — Тогда я не буду откладывать. Знаешь, я решил сказать прямо сейчас,  — Смыслов вдруг набрался духу и выпалил все по поводу предстоящих перемен в жизни Кирилла. Прошло достаточно времени, чтобы хоть как-то отреагировать на услышанное, но Мила продолжала молча следить за дорогой. Максим спросил с удивлением: — Ты поняла, о чем я?
        — Конечно.
        — И что?
        — Мальчик вырос,  — Мила достала сигарету и, зажав ее в зубах, нажала прикуриватель.  — Я рада, что он нашел свою вторую половинку.
        — Это все?!  — Смыслов опешил.
        — Нет, не все. Ему нужна квартира, отдельная квартира,  — задумчиво произнесла Мила, сделав глубокую затяжку.  — Решено, я куплю ее. Это будет наш свадебный подарок сыну.
        — Ты не спросишь, понравилась ли мне его девушка и что я вообще думаю по этому поводу?
        — Нет, зачем? Неужели ты будешь против?  — впервые за дорогу, Мила повернулась лицом к мужу.  — Это выбор твоего единственного сына. Нужно принять его. Ты согласен?
        — Приехали,  — не отвечая на вопрос, отрешенно произнес Максим.  — Я поставлю машину на стоянку и приду.
        — Я могу уснуть,  — запахивая полы пальто, сказала Мила.  — От Кирилла подробностей не дождешься, а я должна быть в курсе его выбора. Немного деталей не повредит. Ты просветишь меня?
        — Мне девушка понравилась,  — коротко ответил Максим.
        — Это означает, что она похожа на меня?  — кокетливо улыбнулась Мила.
        — Надеюсь, что нет.
        — Ничего себе!
        — А что ты хотела услышать?  — возмутился Смыслов.  — Выходи, пожалуйста. Иди и ложись спать. Я задержусь: хочу пройтись. Не стану спешить.
        — Пройтись? Ночью? Зачем?
        — Какая разница? Я начну охранять твой сон на полчаса позже,  — Максим выдержал пронизывающий взгляд и нетерпеливо несколько раз нажал на педаль газа. Мила скривила губы и вышла, слишком громко хлопнув дверью.
        Она всегда сдерживала свое слово. Во-первых, зайдя в дом, Смыслов застал ее спящей, а во-вторых, через три дня, вернувшись с работы раньше обычного, Мила показала ему ключи от квартиры. Улыбаясь, она ждала реакции.
        — Ты найдешь время преподнести их лично или соизволишь передать через доверенное лицо?  — иронично поинтересовался Максим, снова погрузившись в работу за компьютером. Его пальцы побежали по клавишам. Внешне он выглядел спокойным, но внутри снова появилось знакомое леденящее чувство отчаяния и безысходности. Мила презрительно поджала губы.  — Назначь время, чтобы наверняка.
        — Ха-ха-ха,  — тихо произнесла Мила, хлопая в ладоши. Ей стало обидно: Смыслов не оценил ее щедрости, желания поразить, задобрить Кирилла. Она хотела компенсировать свое вечное отсутствие дорогим и нужным сыну подарком. Наверняка, он даже не мечтал об отдельной квартире, но Максим все портит и ведет себя ужасно.  — Я не понимаю тебя.
        — Иногда хочется быть непредсказуемым.
        — Макс, я ведь хочу как лучше,  — вкрадчивым голосом сказала Мила. Два ключа, звякнув, легли на рабочий стол Смыслова.
        — Понимаю, не отрываясь от дисплея, ответил Максим.
        — Кирилл обрадуется. Я уверена, что он будет счастлив.
        — Да? Откуда такая уверенность? Ты даже не знаешь, какие яйца он любит,  — попытался съязвить Максим.
        — Яйца — это мелочи. Ну, не вредничай,  — Мила из последних сил сдерживалась, чтобы не испортить такой прекрасный день.  — Это будет наш с тобой свадебный подарок сыну.
        — Да?  — Смыслов повернулся. В его потемневших серых глазах появилось выражение открытой неприязни.  — Будем считать, что я подарил ему дверной глазок в этой квартире, а ты — все остальное.
        — Тебя это беспокоит? Долевое участие?  — Мила села в кресло, чуть подавшись вперед.  — Мы ведь одно целое. Как ты можешь беспокоиться по такому поводу?
        — Дипломатические мосты нужно было наводить раньше.
        — Я затронула твое самолюбие? Столько лет ты даже не намекал на то, что оно настолько уязвлено.
        — Ну, что ты, дорогая. Я счастлив, что мне дали понять, насколько мало значит в нашем «одном целом» мое мнение, мой вклад. Я ведь просто муж великой Милы Смысловой. Спасибо, что прославила мою фамилию,  — Максим поднялся и шутовски низко поклонился.  — Всегда готов оказать услугу.
        — Как это не похоже на тебя. Ты все портишь!
        — Нечего портить,  — Максим снова сел за компьютер.  — Извини, у меня накопилось много работы. Поговорим в другой раз, когда появится грандиозный повод.
        — Мне кажется, что без Кирилла нам вообще не о чем будет разговаривать,  — поднимаясь, заметила Мила.  — Жаль.
        — Тебе не жаль. Тебе нет дела ни до чего и ни до кого. Если бы ты хоть немного переживала, как женщина, как мать, все было бы по-другому.
        — Не стану спорить.
        — Еще бы. Все настолько очевидно.
        — Но мне действительно жаль, что ты оказался таким, как большинство. Ты тоже не в состоянии с радостью пережить чужой успех! Зависть — удел мелких душонок.
        Мила никогда не забудет, каким взглядом посмотрел на нее Максим. Сначала это была злость, потом — отчаяние, а в завершение — его серые глаза повлажнели. Смыслов был на грани слез. Мила поспешила выйти из комнаты. Пожалуй, именно после этого разговора их отношения стали стремительно двигаться к разводу. Все было логично. Мила не пыталась что-либо предпринять, чтобы наладить мир в семье. Ничто не могло заставить ее сделать шаг навстречу. Зная мягкий нрав Максима, она понимала, что нескольких теплых слов хватило бы, чтобы он снова стал прежним, а она — спокойно занималась работой, пропадая на телестудии с утра до позднего вечера, но… Пропасть между двумя еще живущими бок о бок людьми росла, вылившись в монотонное озвучивание судьей их решения перестать быть мужем и женой. Теперь и по закону они перестали ими являться. По правде говоря, Мила и сама не до конца осознавала, что это все же произошло…

        В тот же день Смыслова приехала к Ирине без предупреждения. Перспектива провести первый вечер свободы в одиночестве Милу не прельщала. Ей не хотелось приехать домой и оказаться, так сказать, перед свершившимся фактом развода. Максим давно забрал свои вещи и не приезжал сюда. Он оставил ключи в тот самый вечер, когда сказал, что им нужно развестись. Он уехал на дачу и словно забыл о существовании этой квартиры, в которой они прожили почти пятнадцать лет. Мила ни разу не задавала себе вопрос: не скучает ли он по этим стенам, атмосфере этого дома. Быть может, ему изредка хочется посидеть в своем любимом кресле, зайти в комнату сына. Для него все это было неотъемлемой частью жизни. Лишившись привычного ритма, он не мог не выбиться из колеи. Что говорить о нем, если даже на Милу нахлынула неожиданная волна беспокойства. Не то чтобы она боялась остаться одна, раскаивалась в произошедшем. Смыслова не могла до конца понять, что именно ощущает, а потому решила: общество лучшей подруги — это то, что ей сейчас нужно. Ирина всегда умела ее успокоить или просто внимательно выслушать. И вообще, они давно не
виделись, не разговаривали по душам. Хмелевская называла их посиделки сеансами очищения.
        — Голова должна выплеснуть ненужную информацию, особенно если та негативная,  — обязательно повторяла Ирина. Она всегда была готова выслушать свою непредсказуемую подругу.
        Нужно было держать марку. И поэтому, уже стоя перед дверью Хмелевской, Мила старалась придать лицу беззаботное выражение, продумывала бойкую, фразочку о том, что с этого момента они обе — женщины свободные. Больше ничего в голову не приходило. Мила надеялась, что ответная реакция подруги подскажет ей дальнейший ход разговора. Единственное, в чем Мила была уверена, так это в том, что, в отличие от Хмелевской, она не собиралась окунаться с головой в поиск спутника жизни. Сначала ей хотелось разобраться с тем, во что превратится ее жизнь, когда рядом не будет Максима. Резко нажав на кнопку звонка, Смыслова даже не удосужилась посмотреть на часы. Было за полночь. Дверь довольно быстро открылась, хотя и эти несколько секунд ожидания утомили Милу.
        — Оп-па!  — лицо Ирины не выражало привычной радости от созерцания стоящей на пороге подруги, хотя и не выглядело сонным.  — Привет.
        — Привет, Извини, что я поздно.
        — Да, поздновато.
        — Ириша,  — Мила сразу ощутила ее настроение, но старалась сохранять приветливое выражение лица. Хитро подмигнув, она спросила: — Я помешала?
        — Честно говоря, я не одна, многозначительно произнесла Ирина. Вместо того, чтобы, как обычно, пригласить Милу в дом, она запахнула халат, вышла на лестничную площадку и прикрыла за собой дверь.  — Извини, но сегодня я никак не могу стать гостеприимной хозяйкой. Так уж складывается, пойми меня правильно. Извини, Милочка.
        — Понятно. Бывает. Очередной шанс?
        — Вроде того.
        — Бог с тобой. Возьми, выпейте за мое освобождение от уз брака,  — Смыслова протянула Ирине бутылку коньяка.
        — Поздравляю,  — Хмелевская отвела глаза. В ее голосе не было ни удивления, ни жалости, ничего.
        — Да, я это сделала!  — с вызовом произнесла Мила, но подруга молчала — никаких комментариев. Потом как бы нехотя произнесла:
        — Извини, я понимаю, ты хотела поговорить об этом…
        — Нет, нет. Все в порядке. И поговорить я хотела не об этом. Мало ли на свете интересных тем?  — едва скрывая разочарование, ответила Мила и махнула рукой.  — Просто хотелось посплетничать.
        — Посплетничать?  — Ирина удивленно посмотрела на Милу.
        — Да, иногда и я на это способна,  — улыбаясь, сказала Смыслова.  — Значит, в следующий раз. Ну, все, привет. До встречи.
        — Созвонимся, ладно?
        — Ладно. Иди, а то шанс уснет…
        Это было полгода назад, а Смыслова снова ощутила горечь разочарования. Хотя зачем обижаться? У каждого есть право на личную жизнь, и у лучшей подруги тоже. Но все же что-то произошло и в их отношениях. Произошло не в тот поздний вечер, когда Ирина отказала ей в привычном гостеприимстве. Это произошло гораздо раньше. Они стали реже созваниваться, еще реже встречаться, чтобы поболтать о том о сем. После развода с Максимом охлаждение в отношениях с подругой стало еще более очевидным. Заехать без предупреждения, чтобы поговорить с ней, теперь не имело смысла: Мила несколько раз простояла поздним вечером перед закрытой дверью и в один из таких «проколов» решила, что нужно выдержать паузу, подождать, пока подруга соскучится и даст о себе знать. Но Хмелевская все не звонила, не приезжала. Как будто в сутках стало меньше часов, и никак ей не найти времени на привычное общение. Потом Миле пришла мысль, что у Ирины в разгаре очередной роман. Это было так на нее похоже: уходить со всей страстью в новое чувство, идеализируя избранника, а потом с той же страстью и отчаянием разочаровываясь в нем. Последнее
время очередное увлечение приносило все больше горечи, нежели тепла и любви, о которых так часто говорила Хмелевская. Период одиночества в ее жизни как-то слишком затянулся. Последние два года Ирина постоянно твердила о том, что у нее нет никакой личной жизни, что она стареет, а тот, о ком все ее мечты, явно живет в другом измерении.
        — Он ближе, Ириша,  — успокаивала подругу Мила.  — Нужно лишь встретиться. Это обязательно произойдет, ты только не впадай в отчаяние.
        — Да, тебе хорошо рассуждать, имея такого идеального мужа, как Макс. Это ж вымирающий вид! И надо же было ему так в тебя влюбиться!  — Ирина театрально заламывала руки.
        — Раньше надо было отбивать,  — улыбалась Смыслова. Она была так уверена в нем.
        — Это сделать никогда не поздно. Было бы желание,  — Хмелевская многозначительно посмотрела на Милу, не замечая на ее лице и тени сомнения. Слова Ирины пролетели мимо нее.
        Почему-то только теперь, в этот дождливый июльский день Мила услышала в словах подруги откровенную зависть. Интонации, выражение глаз не давали повода для сомнений. Ирина даже не собиралась этого скрывать, а Мила была настолько самоуверенной, что не обращала на это внимания. Конечно, очевидно, что Ирина завидовала, завидовала всегда. Свою так и не сложившуюся к сорока пяти годам личную жизнь она всегда сравнивала с бурной, интересной, многогранной жизнью лучшей подруги. Мила вдруг вспоминала, как Хмелевская любила словно в шутку выставлять напоказ ее недостатки. И делала это всегда в присутствии Максима:
        — Смыслова, хотя готовить ты так и не научилась, но стол сервируешь отменно! Тебя нельзя не любить, даже зная, что ты вообще кроме своего телевидения ничего и никого вокруг не замечаешь,  — и все в таком роде.
        Мила никогда не комментировала слова подруги и не удосуживалась понаблюдать хотя бы за реакцией мужа. Она была настолько уверена в нем, что не обращала никакого внимания на мелкие выпады Ирины. Тем более что Мила никогда не видела в них злобы, подтекста. Только сейчас, вероятно, обижаясь на долгое молчание, Смыслова созрела для другого, более пристального взгляда на поведение подруги. Разозлившись на себя за то, что сама пытается очернить дорогие ей воспоминания, Мила нервно закурила очередную сигарету. Разглядывая серое облако, она покусывала губы. Мила не ощущала привычного удовольствия, расслабления. Раньше она очень редко позволяла себе курить дома. Максим вообще отрицательно относился к этой ее привычке. И это было единственным замечанием, которое Мила принимала от него безоговорочно. Однако прислушиваться к его просьбам Смыслова, как всегда, не собиралась. Вред от курения? Все очень индивидуально. Скажи себе, что сигарета полезна, и никакого вреда организму не будет. Важно настроить себя на положительное и не быть мнительным созданием. Кто кроме тебя самого знает, что нужно для спокойствия и
гармонии? Мила относилась к своей привычке с иронией, подчеркивая, что ей ничего не стоит в один прекрасный момент вообще отказаться от сигарет. Только не нужно на нее давить. Всегда получится обратный результат.
        Теперь за полгода холостой жизни Мила все чаще позволяла себе курить дома. Это был ее протест. Сначала она делала это на кухне, включив вытяжку, используя освежитель воздуха. Позднее — в комнатах, зачастую забывая даже окно открыть. Мила чувствовала, что все ее вещи приобрели устойчивый запах табака, который не заглушали даже, любимые духи. Но и это ее не останавливало. Когда некому было говорить о том, что этого не нужно делать, Мила почувствовала себя обиженной: значит, никому нет дела до того, сколько этих чертовых сигарет в день она достает из пачки. Никому вообще нет до нее дела, а она пытается держать довольную мину при плохой игре. И почему ей в голову лезут такие мысли? Чертов отпуск. Погода… Да, обмельчала Смыслова, если свое дурное настроение пытается объяснить тривиальным дождем. Чувство дискомфорта разрасталось пропорционально желанию все-таки услышать хотя бы голос Хмелевской. Несмотря на занятость, Мила скучала по Ирине. Она даже снилась ей. В этих снах Мила или упрекала подругу за долгое молчание, за то, что она так легко обходится без нее, или угрожала вычеркнуть из памяти раз и
навсегда. Особенно приятно было, когда во сне Ирина начинала безутешно плакать. Из ее невероятно синих глаз лились потоки слез. Она вытирала их небрежно рукавом, словно стыдясь, но остановить их не могла. Она не произносила ни слова, но Мила знала: Хмелевская невероятно боится полного разрыва. Это доставляло Смысловой неописуемое удовольствие. Ирина страдает, а значит, не все потеряно. Сон в руку. Еще немного — и они снова будут сплетничать по вечерам. Ведь их связывает столько лет дружбы, женской дружбы. И пусть многие считают, что это понятие существует исключительно в воображении, Смыслова знала, что о ней и Ирине можно спокойно говорить, как о самых близких подругах. Здесь двух мнений быть не могло. Их дружба проверена временем. Ничто не смогло разрушить ее, о чем же переживать сейчас? К тому же Хмелевская крестная мать Кирилла. Порой это больше, чем родство. Но, уговаривая себя, что все в порядке, Мила не понимала причин тревоги, старательно пускающей корни внутри, приносящей боль и чувство страха.

        Дождь забарабанил по окнам еще сильнее, и Миле вдруг безумно захотелось немедленно услышать голос подруги, услышать приглашение на кофе и снова оказаться на ее уютной кухне. Подойдя к телефону, Смыслова быстро набрала привычный номер. Занято — Ирина может часами разговаривать, успевая при этом готовить еду, даже мыть полы. Трубка радиотелефона, которую она крепко прижимала к уху, не мешала ей справляться с домашней работой. Только когда аккумуляторная батарея начинала давать сбой, Ирина принималась следить за каждой минутой разговора, зачастую сводя беседу к самой неотложной информации.
        — Ну, хватит болтать!  — громко возмущалась Мила, в который раз набирая номер подруги, а когда, наконец, услышала ее грудной голос, решила не показывать, что давно пытается с ней связаться.  — Привет, Иришка!
        — Привет!  — в голосе Хмелевской нет той нотки радости, к которой привыкла Мила.
        — Как ты?
        — Нормально. А у тебя все в порядке?
        — Как будто. Наверное… Ириш, я вру. Мне одиноко и вообще… Ты пропала, я не могу к этому относиться спокойно…  — все-таки не выдержала Мила.
        — Много работы. Замоталась. Ты ведь знаешь, у меня лето — запарка полная.
        — Знаю, знаю, но ведь сегодня воскресенье.
        — Для меня это не одно и то же, что выходной,  — заметила Ирина.
        — Слушай, я могу приехать на кофеек, ты не возражаешь?  — Мила решила не ходить вокруг да около. Обычно в ответ она слышала ликующие возгласы и приглашение немедленно прибыть в ее распоряжение. Но на это раз Ирина не спешила с ответом, и это насторожило Милу.  — Алло, ты слышишь?
        — Да, слышу, Милочка,  — на этот раз Ирина ответила быстро.  — Не знаю, что и сказать…
        — С каких это пор мое желание встретиться вызывает такую странную реакцию? Что с тобой?
        — А что, если я к тебе приеду?  — словно не слыша Милу, спросила Хмелевская.
        — Я просто хотела проветриться.
        — И все-таки, давай я приеду?  — делая ударение на «я», настойчиво проговорила Ирина.  — Поболтаем.
        — Ну, хорошо,  — Мила поняла, что рискует вообще не получить возможность пообщаться, если начнет настаивать на своем.
        — Только я не сразу приеду,  — медленно выговаривая слова, словно думая параллельно еще о чем-то, предупредила Ирина.  — Тебе придется немного подождать.
        — Я запасусь терпением. Не забудь захватить зонт, а то ты ведь у нас сладенькая, растаешь.
        — Не переживай, он уже лежит в моей сумке,  — усмехнулась Хмелевская.  — А как насчет бутылочки красного вина?
        — Не откажусь.
        — Ненавижу ждать,  — пробурчала Мила, положив трубку.
        Нужно было чем-то занять себя. Оглядевшись по сторонам, Мила увидела, что можно было скоротать время за уборкой. Но, как всегда, ей меньше всего хотелось брать в руки тряпку, пылесос. Раньше за всем этим следили Максим и Кирилл. Теперь приходилось или делать самой, или не делать вообще. Второе приводило к тому, что Милу начинал раздражать разрастающийся беспорядок. Оглядевшись, она решила на следующий день позвонить на фирму и вызвать домработницу. Мила уже несколько раз пользовалась услугами одной из таких фирм под названием «Уют». То, как молодая женщина справлялась с уборкой, приводила квартиру в порядок, Смыслову устраивало. Кажется, она оказалась исключительно порядочным человеком. Солидные фирмы, беспокоящиеся о своей репутации, других не берут на работу. Мила испытывала приятные ощущения, общаясь с Людмилой. Ее тезка оказалась женщиной с непростой судьбой. Профессиональное любопытство заставило Милу познакомиться с ней поближе. Из разговора Мила узнала, что та недавно устроилась на эту работу, что она одна воспитывает двух мальчиков и пожилые родители тоже на ее обеспечении.
        — Сколько же вы получаете?  — поинтересовалась Мила, но женщина не сказала, сославшись на условия договора по найму.  — Хорошо, это меня не касается, но… Возьмите и никому о них говорить не нужно. Деньги, которые платила Мила, намного превышали сумму, указанную в смете. Смыслова не хотела казаться доброй тетей. Просто она на мгновенье представила себя на месте этой усталой, но не сломленной бременем обстоятельств женщины, и поняла, что не может поступать иначе. Нужно завтра же позвонить и вызвать ее. Мила предвкушала, что и на этот раз увидит, как блеснет огонек надежды в ее потускневших глазах.
        — Господи, о чем я думаю?  — Мила снова оказалась на диване, закрыла глаза.
        Картина, которую тут же нарисовало воображение, заставила Смыслову напрячься. Это было улыбающееся лицо Максима, его серые глаза. Скоро размылись черты лица, остались только они, сверкающие, радостные, чуть лукавые. Пожалуй, она давно не видела в них столько света. Что-то очень хорошее должно происходить в жизни человека с такими глазами… Мила представила Максима сидящим на веранде, в кресле-качалке под клетчатым пледом, с огромной чашкой чая в руках. Именно так, по ее мнению, он должен был теперь проводить выходные, свободное время, долгожданный отпуск. Это то, чего она его лишала почти четверть века. Ого! Есть от чего загореться глазам Максима — мечта сбывается! Опять же, сбросил с себя груз домашних забот, и ее, эгоистки, нет рядом. Мила накручивала себя, ожидая, когда же подступит волна привычного раздражения при упоминании о муже? Но ничего такого не ощутила. Как странно, ведь в последние месяцы оно возникало помимо ее воли при одном взгляде на Максима. Он мог приветливо улыбаться, встречать ее горячим ужином, поздним вечером мчаться на машине через весь город к ее подруге, чтобы Мила не шла
по темным улицам, но ничто не могло изменить отчаянно крепко определившегося отношения, Милы к мужу: он раздражал ее. Сегодня она не узнавала себя. Воспоминания о существовании Максима не заставили ее сморщиться и постараться тут же переключить свое внимание. Мила могла спокойно воскрешать в памяти внешность, манеры Максима без риска надолго испортить свое настроение. Напротив, ей было даже приятно, потому что в этих воспоминаниях неизменно было только хорошее. Оно захлестнуло все, что раньше приводило Милу в негодование. Теперь словно и не было повода держаться подчеркнуто холодно, свысока взирать на молчаливую покорность и поглощать терпение любящего мужчины. Неужели она совершила ошибку? Она не имела на нее права, потому что каждый неверный шаг предшествует следующему. Шаг за шагом… И дорога сворачивает на узкую тропку, уводящую тебя от удачи, счастья, радости. Она уже потеряла ощущение покоя, уверенности в себе. Вывод напрашивался, сам собой: она поторопилась, позволив эмоциям взять верх над разумом. Она так легко отказалась от своего ангела-хранителя, и именно поэтому теперь страдала от растущего
чувства тревоги и одиночества. Мила поднялась с дивана и снова подошла к окну. Прижав тонкие пальцы к прохладному стеклу, провела по нему, пытаясь повторить путь стекающей вниз капли.
        — Я и дождь…  — тихо сказала Мила, наблюдая, как дождевые капли объединяются в ручейки и, ускоряясь, стремятся к подоконнику.
        Смыслова проглотила подступивший комок. Так ли нужна была ей эта долгожданная, а теперь ненужная свобода? Об этом нельзя было никого спрашивать — самой бы разобраться, иначе не избежать насмешек, косых взглядов. Этот вопрос бьет по самолюбию, а ответ — тем более, особенно в устах Хмелевской. Она наверняка вспомнит, что «предупреждала», «предчувствовала». Нет, это совсем не то, что Мила хотела слышать. Она уже жалела, что подруга вот-вот появится у нее дома. Не было прежней уверенности в том, что с Ириной можно говорить обо всем без утайки. Смыслова чувствовала, что от общения с ней не возникнет ощущение покоя, уверенности. Ничего этого не будет. Только сама она сможет разобраться в своих чувствах. Но отменять визит подруги было поздно. Мила вздохнула и направилась на кухню. Нужно было хоть чайник поставить. Кофе, бутылка обещанного красного — разговор завяжется. Нечего планировать. Все будет, как будет.

        Ирина Хмелевская всегда выступала в роли палочки-выручалочки или «скорой помощи» для своей лучшей подруги. Так повелось с самого начала: Мила — ведущая, Ира — ведомая. Кажется, это устраивало обеих. Многолетняя дружба еще со школьных лет обросла огромным количеством откровений, признаний, где в роли слушателя в основном выступала Ирина. Она с готовностью принимала свою всегда озабоченную собственной значимостью подругу, прощала ей откровенный эгоизм и надменность. Мила умела располагать к себе настолько, что даже явная грубость с ее стороны не казалась таковой. Все списывалось на утонченность натуры, на расшатанные нервы и в двадцать, и в тридцать, и после сорока. Ирина закрывала глаза на явные недостатки Милы, ее откровенный эгоизм и желание выбиться в люди во что бы то ни стало. С возрастом общение сократилось из-за занятости подруги. Встречи теперь происходили в основном по инициативе Милы, а Ирина воспринимала это как должное. Происходило это примерно так. Неожиданно раздавался телефонный звонок:
        — Ириша, привет, золото! Я примчусь, ты меня расцелуешь?  — и это после того, как Смыслова, бывало, больше месяца не давала о себе знать.
        — Мчись, дорогуша!  — Хмелевская была рада тому, что подруга, наконец, объявилась. Это означало, что у нее накопилось или много хорошего, или возникли проблемы, о которых она может рассказать только ей.
        Иногда Мила являлась без звонка. Только за маленьким столом на кухне подруги, при свете оранжевого абажура она позволяла себе расслабиться, перестать быть энергичной, не знающей усталости. Она могла смыть макияж, собрать тщательно уложенные волосы в обычный пучок и с удовольствием отхлебывать горячий чай, забыв о манерах. Такая она нравилась Ирине больше всего. А с экрана телевизора на Хмелевскую смотрела совершенно незнакомая, чужая женщина. Она была так далека, что посиделки с ней на кухне под оранжевым абажуром казались чем-то из области фантастики. Ирина вслушивалась в каждое ее слово, изучала манеру вести разговор с собеседником, внимательно рассматривала безукоризненный макияж, супермодный наряд светской дамы. Это была другая Мила. Образ, который она создавала на экране, заставлял восхищаться, вызывал желание подражать. Но Ирине она больше нравилась простой, доступной, с которой можно болтать обо всем и ни о чем. В эти моменты Хмелевская прощала ей все, абсолютно все: долгие дни без единого звонка, резкость в разговоре, откровенный эгоизм в суждениях. Какая разница, черт побери, какой у нее
характер, если Мила возвращается к ней, нуждается в ней! Ирина снова и снова позволяла любимой подруге почувствовать себя в ее доме свободной и раскрепощенной.
        Роль доверенного лица льстила Ирине. Зная, что Мила не расширяет круг своих друзей и знакомых, она была счастлива время от времени чувствовать, что лучшая подруга нуждается в ней. Именно Хмелевская первой узнавала о судьбоносных событиях в жизни Милы: замужество, беременность, работа в журнале, переход на телевидение, предполагаемый развод с Максимом… Ирина спокойно и рассудительно воспринимала сногсшибательную информацию. Она соглашалась со всем, что собиралась сделать со своей жизнью Мила. Спорить, советовать ей было бесполезно. Это Ирина усвоила четко. Единственный момент, когда она напрочь отказывалась понимать Милу,  — желание той расстаться с мужем. По мнению Ирины, этого никак нельзя было делать! Даже зная, что Мила не любит возражений, никогда не прислушивается к советам, она не скрывала своего отношения к планам подруги. Ирина не понимала, как можно добровольно желать оттолкнуть от себя такого мужчину, как Смыслов! Ей надоело награждать Максима самыми лестными комплиментами, пытаясь вразумить подругу. Она делала это искренне, от души, но при этом одна мысль не давала ей покоя: Хмелевская
заметила, что с некоторых пор ее общение с Максимом — это большее, чем дружба с мужем лучшей подруги. Ее влекло к нему… Сомнений быть не могло: Макс — муж ее лучшей подруги — незаметно стал для Ирины идеалом, до которого было так далеко всем ее избранникам. Хмелевская приняла свои чувства без паники, наивно полагая, что они никак не повлияют на ее дружбу с Милой. Тем более что чувства были односторонними, ведь Макс не замечал других женщин. Они для него не существовали. Мила словно околдовала его, сделав так, что ему больше никто не был нужен. Несмотря на свое откровенно эгоистичное отношение к мужу, она сумела сделать так, что он не представлял другой жизни, других отношений и довольствовался теми редкими знаками внимания, которые Мила оказывала ему. Ирина всегда удивлялась тому, как такой брак продержался почти четверть века. Сколько семей подруг было у нее в качестве примера, и ни один из них не вызывал у Хмелевской зависти. Когда-то любящие друг друга люди со временем едва переносили друг друга, влача существование безрадостное, наполненное скандалами, недомолвками, супружескими изменами. Нет, ей
это дерьмо ни к чему. Чувства куда-то уходят, словно вода сквозь плотно сжатые пальцы, просачиваются и исчезают. Стоит ли тратить на это силы, нервы, годы… Словно из чувства противоречия, Ирина упорно не желала создавать семью. До двадцати пяти считала, что еще рано, а после — решила, что это ей вовсе не нужно. Она не была ханжой, но никого не допускала к себе настолько близко, чтобы потом страдать. Любовь, страдания, измены — вот четкая связь понятий, твердо усвоенная Ириной из жизненного опыта. Она умудрялась легко относиться ко всем своим любовникам, зная, что ни один из них не стоит ни одной ее слезинки.
        — Эти мужчины созданы для того, чтобы укорачивать нам жизнь,  — подтверждая свои слова многозначительно поднятым вверх указательным пальцем, говорила Ирина. Обычно она тут же придавала своему лицу огорченное выражение и прибавляла: — Есть лишь один представитель этого недостойного племени, который вызывает у меня восхищение.
        — О, я знаю, знаю!  — смеясь, перебивала ее Мила.
        — Нет, не знаешь!  — Хмелевская меняла тон.  — Максим Сергеевич Смыслов.
        — Открыла Америку!
        — К черту Америку. Ты не понимаешь, какой мужичина с тобой рядом!  — Чем чаще Ирина говорила об этом, тем больше понимала, что в ее словах кроме искреннего признания достоинств Максима есть еще основательная доля едва скрываемой зависти к счастью подруги.
        К тому времени Мила уже работала в редакции журнала, строила честолюбивые планы, Максим растил Кирилла, умудряясь не вылететь с работы. А Ирина, окончившая курсы косметологов, постепенно расширяла круг своих клиентов, зарабатывая хорошие деньги, обрастая нужными связями — необходимыми атрибутами современной жизни. Выкупив небольшую парикмахерскую, она вскоре создала приобретающий все большую известность косметический салон. Вскоре и Мила стала одной из ее постоянных клиенток. Поначалу она делала это для того, чтобы иметь возможность лишний раз поболтать с подругой. Со временем это вошло в привычку, да и годы брали свое, а Мила хотела и в сорок пять выглядеть молодо.
        Время шло. Смыслова делала стремительную карьеру на телевидении, а Ирина стала владелицей уже процветающего салона, в котором работала сама и нанимала штат косметологов, массажистов. Пожалуй, у обеих не было проблем с тем, как и где зарабатывать на жизнь. Только и к Ирине, и к Миле, она порой поворачивалась не самой лучшей стороной, напоминая, что не все можно купить за деньги. Может быть, это была месть за то, что в сумасшедшем ритме городской жизни, желая не упасть в грязь лицом и доказать всему миру, что ты что-то да значишь, обе упустили нечто очень важное. Так, Мила не могла найти общего языка с сыном, что с годами все-таки стало беспокоить ее, а Ирина тяготилась одиночеством, расплачиваясь за свою свободу, независимость. Обе старались наверстать упущенное, но было слишком поздно. Не все ошибки можно исправить. Ни дорогие подарки, ни попытки Милы завязать отношения с невесткой не привели ни к чему: Кирилл оставался далек от нее, впуская в свой мир только отца. А Ирина все чаще с завистью смотрела вслед подруге. Все чаще Хмелевская мечтала о том времени, когда, наконец, лопнет терпение
Максима, Уж она не упустит этот момент, потому что благодаря откровениям Милы она всегда была в курсе всего, что происходит в этой семье. Нужно подождать, она готова. Годы летят, оставляя за собой пустоту и затянувшееся ожидание, но цель стоила того. Пока же Хмелевской оставалось погружаться с головой в работу, по привычке заводить новые интрижки и наблюдать за тем, как купается в лучах славы, окруженная заботой и любовью мужа, ее уже почти ненавистная подруга. То, что отношение к Миле приобрело совершенно иной характер, было для Ирины логичным продолжением ее фантазий о Максиме. Все было естественно. Она не видела своей вины в том, что испытывает нежное чувство к чужому мужчине. Да он на самом деле свободен, свободен, как никто другой! Потому что никому нет дела до того, как он проводит свое время. Другой вопрос, что сомневаться в искренности его чувств к Миле не приходилось. Глаза его всегда смотрели на нее с любовью и восхищением. Даже когда они ссорились, а Хмелевская была тому невольной свидетельницей, она видела, как тяжело Максиму переживать эти минуты непонимания. Смыслов не имел привычки
долго таить обиду и старался сделать так, чтобы поскорее воцарился мир. Пусть призрачный, шаткий, но мир, в котором есть место для его любви.
        Ирина продолжала играть роль верной подруги Милы. Теперь это была только игра. Подробности личной жизни Смысловой интересовали ее более обычного. Поэтому, когда Мила надолго пропадала из поля зрения, Хмелевская нервничала. Иногда, когда нервы были на пределе, она позволяла себе звонить Миле, зная, что ее нет дома и к телефону подойдет Максим. Наивный и чистый, он с готовностью отвечал на все ее дежурные вопросы, интересовался ее делами. Как же он изводил ее своей дружеской непринужденностью! Ирина клала трубку, давая себе слово больше не делать этого. Слишком уж глубоко пустило корни в ее избалованную мужским вниманием женскую суть желание заполучить Смыслова.
        Иногда она придумывала, что Максим на самом деле давно испытывает к ней нечто подобное. Просто ему нужен толчок, исходная точка опоры, оттолкнувшись от которой, он больше никогда не захочет вернуться в холодные объятия жены. Ирина подолгу рассматривала себя в зеркале, находя, что выглядит прекрасно. В нее нельзя не влюбиться. Синие глаза, обрамленные густыми черными ресницами, белокурые волосы, невероятно густые, пышные. И матовая кожа, практически лишенная даже мелких морщинок. Для того, чтобы привести себя в порядок, ей было нужно очень немного времени: контрастный душ, обязательный легкий массаж лица с кремом, минимум косметики и тщательно уложенные волосы. Отличный внешний вид — лучшая реклама для ее работы, и Ирина всем своим видом излучала здоровье и неуемную радость жизни.
        — Ирка, ты потрясающе выглядишь!  — с нескрываемой завистью говорила Мила. Она все чаще появлялась в кабинете подруги, замечая, как наступает возраст, злясь на собственное бессилие и отчаянно пытаясь остановить время.  — Как тебе это удается? Колись.
        — Светлые мысли, Николаевна,  — мой рецепт вечной молодости.
        — Только не это, давай без проповедей.
        — Ладно. Значит, говоришь, я выгляжу потрясающе?
        — Тебе хочется слышать это еще и еще?  — Мила попыталась усмехнуться, но это у нее получилось плохо, потому что кожу слишком стянуло зеленоватой маской, над которой колдовала Ирина. Сногсшибательно!
        — А мои лишние килограммы картинку не портят? Хмелевская действительно устала бороться с полнотой, которая, кстати, ничуть не портила ее. Напротив, придавала какую-то притягивающую ленивую грацию.  — Ты, тростинка с идеальными формами, наверняка подшучиваешь надо мной.
        — О чем ты говоришь? Ты — сама гармония.
        — Еще, еще!  — наигранно восклицала Ирина.  — Твои формы — предел совершенства для настоящих ценителей красоты. В твоих глазах хочется утонуть, а волосах — зарыться и забыть обо всем на свете,  — мечтательно ответила Смыслова, едва раскрывая рот.
        — Мужчины слишком часто говорят мне об этом. Уже не греет. Но ты, Николаевна! С каких пор мы, перешли на дежурные комплименты?
        — Ладно, тебе не угодишь. Колдуй, а то я буду страшная и старая, и, как антиреклама твоей деятельности, распугаю всех твоих клиентов!
        — Угрожаешь, коварная!  — подкладывая зеленоватую кашицу на лицо Милы, прошептала Ирина. Она была рада слышать стенания подруги. Пусть стареет, пусть покрывается морщинами. Это ее равнодушие и эгоизм плетут свои сети на сухих веках, в уголках рта. И пусть не надеется выглядеть красавицей на пятом десятке. Ей это не удастся! Только настоящая любовь способна творить чудеса, останавливая время, делая человека моложе, прекраснее. Да разве можно сказать об этом Милке? Она бы рассмеялась ей прямо в лицо, цинично комментируя ее, Хмелевской, устарелый взгляд на мир. А потом бы добавила, что не видит связи между буйством гормонов и полнотой жизни. Любовь приравнять к примитивному зову плоти. Что она, эта телевизионная дива, понимает в любви? Она все опошлит, эта Смыслова,  — все, что не касается ее работы, для нее мелко и не заслуживает внимания.
        Ирина каждый день все пристальнее вглядывалась в свое отражение в зеркале. Никаких отрицательных эмоций оно у нее не вызывало. И тем обиднее было то, что мужчина, которого она, быть может, ждала всю жизнь, так равнодушен ко всем ее прелестям. Это казалось настолько несправедливым, что у Ирины на глазах выступали слезы. Она должна была держаться. Она не могла ничем показать своих чувств. И дело было не в том, что она боялась потерять расположение Милы, а в том, что не видела никаких надежд для себя со стороны Максима. Безнадежность приводила Хмелевскую в отчаяние. Чтобы немного расслабиться, она давала волю своему воображению, в деталях представляя себе развитие романа между ней и Максимом. Ирина улыбалась, губы сами растягивались в сладостную улыбку. У них все будет хорошо, настолько, что однажды засомневаешься в реальности происходящего. И это случится рано или поздно, потому что ни один нормальный мужчина не сможет провести всю жизнь не просто в тени, а в откровенном пренебрежении.
        С одной стороны, мягкотелость Максима злила Ирину. Она не понимала, как можно быть настолько всепрощающим, слепым. «Где твое самолюбие?» — вопрошала она, мысленно обращаясь к Смыслову. Хотя какое, к черту, самолюбие, когда любишь? А он любит свою Милу. Любит такой, какой он ее видит. И начать открывать ему глаза на ее вселенский эгоизм, холодность — навлечь его гнев, потерять всякую надежду. Нет, она не станет вносить искру раздора между людьми, которые сами вот-вот разбегутся в разные стороны. Ирина поднимала глаза к небу, вознося слова благодарности: слава богу, что это всепоглощающее чувство возникло сейчас, а не пять, десять лет назад. Как бы она измучилась за это время, как истерзала себя… Каждому событию свой черед. И как только неожиданное чувство возникло и укрепилось в ее сердце, Ирина стала ждать часа, когда возникнет ответное — сильное, светлое, полное благодарности за новое открытие жизни. Это стало навязчивой идеей. Ирина понимала, что в таком напряжении она не сможет нормально существовать. Она обязательно сорвется, а что хорошего это сулит? Нужно было расслабляться. Как? Желающих
познакомиться с ней всегда было немало. С годами она стала относиться к мужчинам, оказывающимся в ее постели, более строго. По молодости же она считала близость первым шагом к официальным отношениям, необходимой ступенью. Она не понимала, почему должна отказывать в удовольствии себе и вожделенно целующему ее мужчине? Все происходило каждый раз особенно, оставляя в памяти воспоминания о жарких ласках, легковесных обещаниях. Потом Ирина ждала приглашения в гости, знакомства с родителями, предложения стать женой. Но жизнь преподносила ей урок за уроком. Обжегшись несколько раз, она поняла, что у нее я ее партнеров совершенно разные цели: мужчины редко рассматривают близость как прелюдию брака. А ей он нужен только с единственным мужчиной, совершенно не подозревающим о ее все возрастающем интересе к нему. Нужно было сменить тактику. Ирина решила, что если и она станет придерживаться типично мужской точки зрения, это поможет ей избежать множества разочарований. Теперь она диктовала правила игры, обрывая отношения по собственному усмотрению. Это превратилось в болезненное желание увлечь и растоптать как
можно больше этих существ в брюках, которых по ошибке прозвали сильным полом.
        — Ира, что ты делаешь?  — Милу шокировало невероятное количество партнеров, перебывавших в постели подруги. Смыслова не брала близко к сердцу все, что происходило в жизни Ирины, но не высказать своего мнения не могла в силу характера.  — Зачем тебе это?
        — Идет поиск, отсев. Всегда есть определенный процент брака. Что тебя удивляет?  — лукаво улыбаясь, отвечала Ирина. Она не видела ничего плохого в том, что набиралась опыта в общении с мужчинами. Как же без постели-то?  — Ты считаешь, можно найти то, что нужно, с первого раза? Ой, прости. Я забыла о тебе, счастливице, но не всем же так везет.
        — Не обо мне речь.
        — Ладно, тогда закругляюсь. Не смотри на меня с укором. Теоретически можно поднатореть в чем угодно, но только не в вопросах любви.
        — Это не любовь, это возня в постели после хорошей дозы коньяка,  — отрезала Мила, брезгливо морщась. Она открыто давала понять, что ей не нравится то, как живет ее лучшая подруга. Все-таки, по большому счету, ей было не безразлично, что Хмелевская так бесшабашно относится к своей жизни.  — Ты доиграешься! Остановись, Ириша. Этот поиск приведет тебя как минимум к венерологу. Как минимум…
        И она остановилась. Хмелевская сама удивилась тому, как быстро она отреагировала на колкие слова подруги. Словно пресытившись любовными приключениями, Ирина надолго отказалась от новых романов. Это не означало, что ей стали уделять меньше внимания. Это было бы просто нелогично: с годами Хмелевская становилась все более роскошной, сексапильной женщиной, которая не могла не привлекать внимания мужчин.
        — Ириш, ну что у тебя за крайности,  — журила ее Смыслова.  — Что мне с тобой делать? То бросаешься от одного мужика к другому, словно конец света наступает, то живешь монашка монашкой.
        — Я опять тебе не угодила?
        — Ты можешь найти золотую середину?
        — Какой пробы?  — улыбаясь, поинтересовалась Ирина.
        — Зачем ты так? Мила от души желала подруге всего самого наилучшего. Но та словно нарочно то бросалась из одной постели в другую, то вдруг перестала вообще обращать внимание на противоположный пол.  — Ты непоследовательна.
        — Отвали…
        Ирина с некоторых пор позволяла себе отвечать резко. Уже в то время она не могла избавиться от распирающего ее чувства откровенной зависти к сложившейся жизни подруги. Хмелевская была уверена, что если бы ей попался такой мужчина, как Смыслов, не было бы никакого поиска, не было бы проб и ошибок. Она жила бы, как за каменной стеной, уходила на работу счастливая и возвращалась счастливая. Она бы рожала детей, заботилась о них и их отце. Дом, где тебя ждет любящий муж, дети — это что-то из области нереального, а вот у Милы все это давно есть. Она не умеет ценить той благодати, которая снизошла на нее неизвестно за какие заслуги. Она не замечает, как ей повезло, не ценит обычного человеческого счастья, витая в облаках карьерного роста, славы, всеобщего признания. Как же не понять ей, такой удачливой и успешной, что только в этом смысл! Не в письмах восторженных почитателей, не в одежде от Диора, не в поездках за границу, а именно в таких простых вещах. Даже ей, Ирине, не получившей высшего образования, не знающей ни одного иностранного языка, редко берущей в руки книгу, это понятно, а вот Миле с ее
высокими материями и исключительным взглядом на жизнь — нет. Ничего, все станет на свои места. Ирина предвкушала, как безутешно и горько будет плакать ее лучшая подруга, оставшись у разбитого корыта. Когда не будет рядом Максима, Кирилла, когда одиночество нахлынет на нее сметающей все на своем пути волной… Только тогда она поймет, по-настоящему оценит потерянное, но ничего уже нельзя будет исправить. Кажется, Мила делает все, чтобы высшие силы покарали ее за незаслуженные обиды, полученные от нее близкими, за черствость и душевную слепоту. Она получит сполна! Звездная подруга потеряет все, и будет проливать горькие слезы, спрашивая: «За что?» И случится это именно тогда, когда она будет купаться в своей добытой нечеловеческим трудом и эгоизмом славе, в самом ее зените. Живет, как у Христа за пазухой, не знает никаких проблем, отдаваясь работе, как самому любимому мужчине — без остатка, на все сто! Холодная гордячка! Суета, суета — вот что окружает ее. И даже не деньги и материальное благополучие важны для нее. Что за женщина! В ней самолюбия и гордыни на троих хватит. Почему же ей все удается? Ну,
чем Мила лучше ее? Судьба распоряжается несправедливо. Одним дает все легко, без усилий, а другим нужно обжигаться, заблудиться и только после долгих поисков обрести счастье и покой. Покой, нет, не покой… Ирина была не из тех, кто искал его. Ей был нужен праздник!
        — Ирка, ты вулкан, и никогда не предугадаешь, когда начнется очередное извержение!  — шутил Смыслов. Он чувствовал ее настроение, ее природу, и Ирине было очень приятно слышать эти слова именно от него. Приятно, с одной стороны, и тревожно — с другой. Может быть, подруга рассказывала ему то, что не следовало? И теперь он видит в ней дешевку, разменивающую свою жизнь на мимолетные свидания, горячие уикенды. Пусть даже так. Она еще докажет ему, что она не такая. Она может быть разной. В ней кипела энергия, бурлили страсти, но Смыслова с ее супертрезвым взглядом на жизнь смогла погасить их. Только она могла одной фразой изменить все: «…возня в постели». Гадко звучит. Что ни говори, а Мила имела такое влияние на свою подругу, как никто другой. Так повелось с самых первых дней их дружбы. Даже со своей матерью Ирина не была близка настолько, чтобы делиться с ней своими проблемами и ждать совета. Человек, подаривший ей жизнь, оказался в числе тех, с кем Ирина старалась общаться как можно меньше. Это были отношения двух соседок, действующих друг другу на нервы.
        — Ир, ну что вы цапаетесь?  — Мила не раз была свидетельницей неприятных выяснений отношений между подругой и ее матерью. Ей было дико, что родные люди — мать и дочь — открыто ненавидят друг друга.
        — Радуйся, Смыслова, что и от этакого судьба тебя уберегла. Тебя все любят — цени,  — едва сдерживая слезы, говорила ей Ирина. Но Мила только улыбалась в ответ. Она не умела ценить это никогда. И понимая это, Хмелевская пыталась сгладить откровенно выпирающую, ищущую выхода зависть: — Тебя нельзя не любить, я знаю…
        — Помирись с матерью,  — не прислушиваясь к чужим советам, Мила охотно давала их другим.
        — Разберемся…
        Кажется, обе вздохнули с облегчением, когда Ирина смогла купить себе небольшую квартиру и съехать из ненавистного отчего дома.
        — Господи, ну почему хорошего приходится так долго ждать?  — отмечая новоселье, спрашивала Ирина. Спрашивала не для того, чтобы услышать ответ. Разве может кто-нибудь ответить на такое?  — Мне тридцать лет. Мне уже тридцать.
        — Еще, Ириша, еще,  — поправляла ее Мила.  — Все только начинается.
        — У тебя будет все, о чем ты мечтаешь,  — вторил ей Максим.
        — Крестная, ты классная!  — Кирилл повис у нее на шее. И, прижимая его к груди, Ирина впервые почувствовала, что хочет своего ребенка. Своего, маленького, любимого, о котором она будет заботиться, и забудет обо всех своих комплексах. Из нее получится хорошая мать. Хмелевская почувствовала, что готова к этому важному шагу. Но делиться своими переживаниями она не стала ни с кем. С некоторых пор она вообще боялась озвучивать свои желания, мысли.
        На долгое время новоселье стало самым светлым воспоминанием Ирины. В памяти осталось веселье, непринужденная обстановка, приятная суета, настоящий праздник. А когда все разошлись, она села на кухне и, глядя на гору посуды в раковине, вдруг расплакалась. Одиночество накатилось на нее обжигающей, холодной волной, безжалостной снежной лавиной, сжимая ледяной коркой сердце. Ирина плакала, не вытирая, катившиеся по раскрасневшимся щекам слезы. Она испытывала жалость к самой себе. Сильнее и честнее этого чувства в природе просто не существует. Как не пожалеть себя, когда тебе так одиноко, когда ты любишь чужого мужа. И самое обидное, что он без ума от своей холодной и равнодушной к нему жены. Оказывается, такое бывает.
        Наплакавшись, Ирина принялась мыть посуду, а мысли все кружили, кружили, оплетая ее своими невидимыми, но прочными нитями. Хмелевская сказала себе, что больше не будет распускаться. Она всегда будет в форме. Хотя бы для того, чтобы в любой момент быть готовой к встрече с Максимом, даже не к встрече, а к завоеванию. Тот, кто очень чего-то хочет, обязательно получит желаемое. И она дождется, а пока, чтобы не сойти с ума, не навлечь на себя подозрений, она завела очередного любовника. Ее тело жаждало ласк. И, закрывая глаза, она представляла, что это Максим касается ее, шепчет на ухо слова признания, просит стать его женой. Нет, она не собирается замуж ни за кого, кроме Смыслова. Или за него, или вообще навсегда в холостячках!
        Невольно сравнивая, с ним всех своих любовников, Ирина поняла, что, как только начинает это делать, теряет к ним всякий интерес. Мужчины не понимали резкой смены ее настроения. Она легко и без сожаления обрывала связь. Забывались страстные слова о венчании, любви до гроба. Эти слова ей были нужны только из уст Максима. Но время шло, а ничего не менялось. Кроме того что Мила уверенно взбиралась на свою высоту, будучи, кажется, уже у самого пика. А рядом с ней был ее верный рыцарь, ее ангел-хранитель, оценить достоинства которого у нее не было ни времени, ни желания. За нее это делала Хмелевская. При этом она пребывала то в отчаянии, то в очередном бессмысленном романе. Надежды становилось все меньше. В семье подруги все казалось незыблемым, и шансов заполучить Смыслова, пока он добровольно существует в тени своей блистательной супруги, нет. Ирина все больше сомневалась в том, что ее час вообще когда-нибудь наступит!
        Но вот Мила заговорила о разводе! Она и раньше делала это, бессовестно предавая чистую любовь мужа. Однако на этот раз в ее словах не было обычного гнева, раздражения, а только смирение перед неизбежным.
        — Нам нужно расстаться,  — тихо и спокойно произнесла она, не замечая, как побледнела ее верная подруга, ее благодарный слушатель.  — И, знаешь, кажется, Макс не против. Мы даже обсудили, как разделим имущество. Смыслов умудряется шутить, говорит, что мы пример расставания воспитанных людей. Он, как всегда, в своем репертуаре.
        Это было уже что-то! Ускользающий шанс снова в ее руках. Хмелевская затаилась, гнала от себя дурные мысли, старалась ничего не предугадывать. Она знала, что все-таки дождется! Мила оказалась еще равнодушнее, чем она предполагала. Шанс, долгожданный шанс! Ирина холит его, боится спугнуть. Она обязательно воспользуется им и не упустит! Ведь ей на самом деле так надоела холостяцкая жизнь, постоянная смена партнеров, депрессии после очередного расставания. Она возненавидела мужчин за их легковесное отношение к жизни, себя — за то, что не могла отказаться от желания быть любимой этими неблагодарными существами. И только Макс никогда не попадал в ряды этих безжалостных, эгоистичных созданий. Он стоял особняком, полностью околдованный своей женой, влюбленный во все ее прелести и недостатки, погруженный в заботы о доме, сыне, в собственные проблемы, наконец.
        Хмелевская разыгрывала в своем воображении очень смелые и далеко не платонические фантазий. Засыпая, она хотела только одного — хоть там, в сновидениях быть с любимым. Ей казалось, что каждый день приближает исполнение мечты. Но дальше разговоров не шло. Смысловы продолжали жить вместе, подходя к серебряному юбилею свадьбы. В конце концов, Ирина решила, что Мила просто играет, желая еще и еще слышать, как же ей несказанно повезло с таким мужем и показать, что ей легче легкого в один миг забыть о его существовании. До последнего Хмелевская не верила, что Мила отважится на эту ошибку. Именно с этого момента, по расчетам Ирины, и начнутся все ее неприятности, ее закат. И все-таки свершилось!
        Однажды вечером раздался звонок в дверь. Уставшая после работы, Ирина не ждала гостей. Она только что приняла душ и хотела посмотреть один из своих любимых фильмов по видеомагнитофону. Последнее время это было ее излюбленным времяпрепровождением долгими зимними вечерами. Звонок застал ее врасплох. Положив выбранную кассету, она нехотя направилась к входной двери. Хмелевская была уверена, что это Мила. Только она позволяла себе являться без предупреждения в любое время суток. Для нее не существовало понятия позднего вечера или раннего утра, когда речь шла о необходимости поговорить по душам. Но, посмотрев в дверной глазок, Ирина опешила: увидеть Максима она ожидала меньше всего.
        — Добрый вечер, Ириша,  — она не узнала его голоса. Да и весь вид его говорил: что-то произошло!
        — Здравствуй,  — ответила Ирина, машинально заглядывая за спину Смыслова. Она надеялась увидеть Милу.
        — Я пришел без Милы,  — Максим виновато улыбнулся.  — Ты меня пустишь?
        — Заходи, пожалуйста…
        — Спасибо.
        — Чай, кофе?  — спросила Ирина, наблюдая, как нежданный гость снимает обувь.
        — Ничего не нужно. Ничего… Который час?  — оглядываясь по сторонам, спросил Максим.
        — Одиннадцать почти, без четверти.
        — Извини, ты, наверное, уже отдыхала?
        — Ладно тебе извиняться. Что стряслось?
        — Заметно, да?
        — Еще бы. На тебе лица нет,  — ответила Ирина, проходя в комнату. Она села на диван, жестом предлагая Максиму устроиться рядом.
        — Нет лица? Конечно, это самое верное. Я потерял его, но не сегодня,  — барабаня пальцами по спинке дивана, мрачно произнес Смыслов.
        — Макс, не томи. Что случилось?
        — Мы с Милой сегодня развелись…
        — Сегодня?  — Она чуть не бросилась ему на шею от радости, но увидела, как Максим нервно кусает губы, и умерила свой пыл.
        — Она меня бросила.
        — Вы разошлись. Называй вещи своими именами.
        — Я ей не нужен, никогда не был нужен. Лимон выжали и выбросили. А ведь цедру тоже используют, правда? Зачем же сразу в утиль?
        — Ты не то говоришь. Перестань, пожалуйста,  — Ирина поднялась.  — Пойдем на кухню. Я хочу курить.
        Они курили молча, не поднимая друг на друга глаз. Впервые Ирина не могла найти успокаивающих слов. Она всегда умела сказать то, что нужно, поддержать, а в этот раз сидела, словно воды в рот набрала. Слова не шли с языка, а смотреть на жалкого, раздавленного обстоятельствами Максима ей было тяжело. Ирина понимала, что он ждет от нее утешения. Но единственное, на что она сейчас была способна,  — чувствовать жалость по отношению к Максиму и нарастающую злость в адрес подруги. Мила все-таки поступила так, как хотела. Легко растоптав, она будет двигаться вперед, блистать, сиять, вести душевные беседы с гостями своей программы. В ее жизни словно бы ничего и не изменится, а какое ей дело до страданий близкого человека, теперь бывшего мужа? Она всегда умела не обращать внимания на подобные «мелочи».
        — Кофе хочешь?  — снова спросила Ирина, чувствуя, что слишком затянулось их молчание.
        — Нет. Извини.
        — Еще сигарету?
        — Нет. Сегодня я выкурил годовую норму… Хотя давай. Никотин — не враг здоровью, если ты знаешь, что тебе это очень нужно. Теория Милы…  — усмехнулся Смыслов и вдруг сказал, тяжело выговаривая каждое слово: — Мила, Мила — везде она. Как ты думаешь, я смогу от этого освободиться?
        — Не знаю. Сейчас слишком рано об этом говорить,  — Ирина внимательно смотрела на Смыслова, а Максим продолжал мять в пальцах сигарету. Потом словно опомнился и, наконец, закурил. Его руки дрожали.  — Тебе нужно успокоиться, Максим.
        — Что я здесь делаю? Зачем? Ты не обязана утешать меня…
        — Ты сильный человек и со всем разберешься сам. Нужно немного подождать.
        — Ждать? Чего? Меня больше нет. Меня переехал поезд, я утонул, упал в сточную яму… Слов не подобрать… Я не знаю, почему оказался здесь. Прости, наверное, я пойду,  — он говорил отрывисто, невероятно волнуясь. Ирина боялась за него, не зная, как отпустить в таком состоянии.
        Смыслов резко потушил сигарету, поднялся, но так и застыл, глядя в окно. На улице шел снег, покрывая все вокруг пушистым белым покрывалом. Оно становилось все толще, надежно укрывая прошлогодние листья, островки земли, промерзший асфальт. Смыслов следил за полетом снежинок, монотонно движущихся откуда-то из бездны небес, просто смотрел, стараясь отключится от гнетущих воспоминаний: бесстрастное лицо Милы, откровенное безразличие к происходящему в зале суда, ее прощальные слова. Пустые карие глаза, в которых так ясно читается желание поскорее со всем покончить… А ему больно. Господи, как же ему больно.
        — Макс, ты где?  — голос Хмелевской вывел его из задумчивости.
        — Не нужно мне было приходить. Желание разделить с кем-то свою боль — чистейший эгоизм.
        — Я всегда буду рада тебе. Тебе, Кириллу. И это не зависит от ваших отношений с Милой.
        — Спасибо, спасибо тебе, Иришка. Ты настоящая,  — Максим вдруг посмотрел Ирине прямо в глаза и спросил: — Ты не можешь меня обманывать, хотя бы сегодня. Вот ответь: что я делал не так?
        — Не знаю.
        — Знаешь, потому что ты — доверенное лицо. Она с тобой разговаривала больше, чем со мной и сыном, поверь мне. Так что же?
        — Я не судья, но уверена только в одном: если рушится семья, то виновны оба.
        — Устарелый взгляд,  — разочарованно произнес Максим.
        — А что ты хочешь услышать?
        — Правду.
        — Она уже не имеет значения,  — Ирина взяла новую сигарету, но не стала прикуривать, все разминала и разминала ее в длинных пальцах.
        — А что имеет значение?
        — Будущее. И в нем все должно быть по-другому.
        — Мне плохо в настоящем настолько, что я не могу думать о том, что там, впереди…
        — Это еще более устарелый взгляд,  — Ирина поднялась, подошла к Смыслову и осторожно положила руку ему на плечо. Максим, не поворачиваясь, накрыл ее своей горячей ладонью.  — Знаешь, я всегда грозился приехать и поговорить с тобой по душам. Мила злилась, когда я ей это говорил. Я даже думал, что она ревнует. Нет, она не способна на это, по крайней мере, в отношении меня… Разве можно ревновать собственную тень?.. У меня было мало свободного времени, особенно, когда Кирилл был маленький. Даже друзей не осталось. Ну, ты понимаешь: мужчина, который вечно спешит домой, в садик, в школу. Кому нужен такой занятой товарищ? Хотя, нет, вру, есть такие. Два моих сослуживца, которые всегда мне помогали, помогают… Чужие люди понимали меня больше, чем собственная жена. И знаешь, почему? Я с ними был в одном измерений, а Мила — совершенно в ином. Я, сын, родители, друзья по одну сторону, а она — по другую.
        — Я бы сказала иначе: мы внизу, а она парит над нами высоко, высоко. Так было и так будет. Кажется, тебя это никогда не задевало?
        — Никогда. Я любил ее. Я был готов на все, чтобы она была рядом, а она все равно захотела расстаться. Это несправедливо!
        — Она никогда не любила никого, кроме себя. Ты столько лет жил с ней, а так и не разобрался в этом? Послушай, ты радоваться должен, что это все, наконец, закончилось.
        — Ничего более глупого ты не могла сказать,  — рассерженно сказал Смыслов.
        — Так нравилось быть половиком у входной двери?  — Ирина пожалела, что эти слова сорвались, но изменить уже ничего было нельзя.
        — Не нужно меня доканывать, ладно?  — Смыслов резко дернул плечом, сбрасывая ладонь Ирины. Нахмурившись, он быстро вышел в коридор, обулся и стал завязывать шнурки дрожащими пальцами.
        — Макс, извини, я не то хотела сказать.
        — Проехали.
        — Не уходи, пожалуйста, с таким лицом.
        — Опять ты с этим лицом!  — Смыслов снял с вешалки куртку, но сделал это неловко. Вешалка затрещала и через мгновенье упала вместе с висевшей на ней одеждой на пол.  — Черт!
        — Ничего страшного. Это должно было случиться рано или поздно,  — Ирина принялась поднимать свою шубу, шарф, пиджак…
        — Нужно закрепить нормально и все,  — сказал Максим, рассматривая поломавшееся крепление.  — Нет в доме хозяина.
        — Ты прав. Может быть, поможешь?
        — Я?  — глухо спросил Смыслов и, запрокинув голову, тихо засмеялся. Он ждал помощи сам, а все свелось к тому, что нужно взять молоток в руки и вбить пару гвоздей. Смешно…
        Ирина не слышала этого негромкого, такого, казалось бы, неуместного смеха. Она не могла замечать ничего вокруг, потому что в один миг попала в полную власть страсти. Больше ничего не существовало. Ничего, кроме томления плоти. Ирина почувствовала, как нахлынула волна желания, сладостной истомой отозвалась в каждой клеточке ее тела. Это долгие годы ожидания извергали пламя, которое искало выход. Жар разлился внизу живота, поднялся к груди, залил краской лицо. От охватившего волнения стало сухо во рту. Пристально глядя на красивые руки Максима, Ирина поняла, что сейчас больше всего на свете хочет, чтобы эти руки касались ее, ласкали ее. Никакого удивления, страха, обязательств перед подругой. Перед ней стоял свободный мужчина, который всегда ей нравился, которым она всегда восхищалась и втайне мечтала о встрече с таким, как Смыслов. Сейчас Ирина не видела причин, чтобы противиться желанию. Пусть разрастается, пусть туманит разум, значит, так должно быть. Макс должен был стать свободным, чтобы сразу попасть к ней в плен. О, она не выпустит его из своих сетей! Она покажет ему настоящую жизнь, такую, о
какой он и не мечтал. Она не стала прогонять желание. Едва сдерживая сбивающееся дыхание, Ирина подняла на Смыслова полные призыва глаза.
        — Поможешь?
        — Помочь? Сейчас уже поздно. Стучать нельзя — люди спят.
        — Да, стучать точно нельзя,  — грудным голосом сказала Хмелевская, роняя из рук все, что она только что с таким усердием собирала.
        — Ты что?  — Максим, наконец, обратил внимание на ее обжигающий взгляд.
        — Ничего,  — Ирина чувствовала, что это и есть ее шанс. Сегодня такой вечер, когда нечего задумываться о правилах морали. Морали нет. Есть желания, страсть, отчаяние и беспомощность. Ее желание, его отчаяние. Если соединить их воедино, получится что-то очень нежное, трогательное, неизбежное. Ирина подошла к Смыслову ближе. Настолько близко, что почувствовала его горячее дыхание, едва уловимый аромат одеколона. Ее руки обвили шею Максима.
        — Ириш, что ты делаешь?
        — Хочу тебя спасти.
        — Что? Ты не это хочешь сказать.
        — Ты прав — соблазнить.
        — Зачем?
        — Чтобы ты забыл обо всем. Чтобы я снова увидела твое красивое лицо без этих грустных морщинок, опущенных уголков рта,  — Ирина говорила с придыханием, тихо, почти шепотом. Ее пересохшие губы ждали ответа. Она облизывала их кончиком языка, жадно глотая слюну.  — Я люблю тебя, Максим. Люблю в тебе все. Ты даже не представляешь, как я жила все эти годы…
        — Перестань. Как ты можешь?  — он отвел ее руки, преодолевая легкое бессмысленное сопротивление. Неожиданно в его глазах появилась насмешка, губы исказила кривая ухмылка.  — Что, срочно нужен половичок возле входной двери?
        — Господи,  — Ирина отшатнулась и, закрыв лицо руками, отвернулась. Она ждала, что сейчас хлопнет входная дверь. Ее барабанные перепонки не выдержат этого звука и разорвутся. Черт с ними. Зачем ей что-то слышать, если Макс никогда не произнесет того, о чем она мечтает? Ослепнуть бы еще, чтоб больше никогда не видеть этих серых глаз, смотрящих на нее с таким укором. Хотя, даже ослепнув, она будет видеть, как он испепеляет ее презрительным взглядом. Это навсегда останется в ее памяти. Пусть же он уходит скорее, тогда она сможет завыть, закричать на всю комнату. Что же теперь будет? Она поторопилась, какая нелепость! Она слишком поторопилась, переоценила себя, недооценила глубину его боли. Конечно, он не мог поступить иначе. Он оттолкнул ее — чего еще она ждала? Его бросила любимая женщина, единственная любовь, отдушина, ради которой он был готов на все. Он всю жизнь провел рядом с человеком, который дал ясно понять, что больше не нуждается в нем. Конечно, глупо было надеяться, что после такого стресса Максим захочет очутиться в ее, Хмелевской, жарких объятиях. Да ему это и в голову не приходило.
Самонадеянная идиотка… Теперь все кончено, он не придет никогда. Он шел к другу, а получил… Очередная победа Милы, о которой она даже не подозревает. Подруга снова оказалась на высоте.
        — Ира,  — тихий голос Максима раздался совсем близко.
        — Что?  — она из последних сил сдерживала слезы. Она не заплачет при нем. Пусть же уходит, зачем он медлит…
        — У тебя есть коньяк?
        — Что?  — она медленно повернулась. Смыслов стоял, опершись о входную дверь. Его глаза смотрели куда-то поверх ее головы, словно и не видя ничего. Осунувшееся и постаревшее лицо застыло, как маска, не выражающая никаких чувств.
        — Просто если я выпью, то будет стопроцентный повод остаться до утра. Я за рулем,  — его губы едва шевелились, существуя словно отдельно от застывшего лица.
        — Не нужно.  — Ирина осторожно взяла его за плечи, отвела от двери и, открыв ее, повернулась в черноту лестничной площадки. Она смотрела на едва освещенные пролеты, ступеньки, представляя, как через мгновение непослушные ноги Смыслова будут спускаться по ним.  — Так не нужно, Макс. Ты извини меня. Я не знаю, что на меня нашло. Я не должна была…
        — Я не должен был приходить, ты — говорить правду. Глупо, да?
        — У меня нет для тебя успокаивающих слов,  — Ирина была готова вытолкнуть его за дверь, едва сдерживаясь, чтобы не сделать этого. Она понимала, что еще немного, и она разрыдается у него на глазах. Только не это. Слезы женщины вызывают у мужчины или раздражение, или жалость. Ей не было нужно ни то, ни другое.  — Уходи.
        — Хорошо. Извини, Ириш, все так паршиво, хуже некуда, Смыслов шагнул в темноту подъезда, бесшумно ступая по ступеням. Хмелевская медленно закрыла дверь, и все погрузилось в темноту.
        Оказавшись на темной лестнице, Максим почувствовал себя до того плохо, хоть в петлю лезь. Было паршиво, а теперь и вовсе жить не хотелось. Смыслов впервые ощутил состояние раздвоенности: есть плохо управляемое тело, отказывающаяся мыслить пустая голова, а он сам, словно со стороны, скорее откуда-то свысока, наблюдает за этой деградацией, пытаясь понять, чем все закончится. Максим дошел до окна, достал сигарету и закурил. Привыкшие к темноте глаза уже четко видели обшарпанный подоконник, железную банку из-под кофе с окурками, источавшую неприятный, резкий запах, грязное, залапанное пальцами стекло с трещиной по диагонали. Пожалуй, даже легкого порыва ветра хватит, чтобы оно со звоном выпало, разбившись на множество ненужных кусочков. «Хорошо бы рухнуло прямо сейчас, пока я не отошел…» — Смыслов не смог бороться с этой мыслью и даже внимательнее присмотрелся к тому, что происходит за окном. Увы, там было тихо, спокойно. Все так же медленно, важно падали хлопья снега. Глядя на блестящий под светом уличного фонаря ковер из снега, ковер, который не согревает, Максим приоткрыл форточку и вздрогнул. Он
почувствовал, как на него пахнуло морозным воздухом, внутрь ворвался поток свежести. Воздух обжигал, проникая глубоко, и явственно давая понять, что там, на улице, морозно. Это было бодрящее ощущение, которое дает холодная, безветренная погода. Смыслов всегда любил зиму.
        — Как обидно, обидно мне… Любимое время года,  — прошептал Максим.  — Рождество, Новый год — семейные праздники. Теперь все это не для меня. Их больше нет. Зачем одинокому человеку столько праздников?..
        Проглотив комок, неожиданно перекрывший горло, Смыслов глубоко затянулся, выпуская густые клубы дыма, стараясь сделать так, чтобы серый поток противостоял движению воздуха. Тщетные усилия. Каждый раз серый дым превращался в рваные пепельные облака, которые растворялись в темноте лестничной площадки. Смыслов заметил, что вкус табака стал неприятным — оказывается, он уже курил фильтр. Выбросив остатки сигареты в банку, Максим оглянулся, пытаясь увидеть в темноте дверь Ирины: четкие очертания коричневого дерматина с декором в виде узора из маленьких гвоздиков. Сейчас ему хотелось, чтобы эта дверь вдруг открылась. Может быть, не стоило отвечать ей так грубо? Осел, какой же он осел. Обидел женщину. Пусть простит его.
        Как все неожиданно обернулось. Он никогда не замечал никаких особенных знаков внимания со стороны Хмелевской. Они настолько давно знали друг друга, что мысль об отношениях иных, кроме дружеских, ему действительно не приходила в голову. К тому же, пока он был женат, он не нуждался ни в ком, кроме Милы. Жаль только, что она никогда не нуждалась в нем настолько же сильно… Да, Ириша здорово сказала насчет половика. Наверное, она всегда посмеивалась над ним. Нет, не могла она так поступать, если сегодня говорила такие слова, все от души. Она бы не называла вещи своими именами, успокаивая его, произнося то, что он хочет слышать. Сколько лет на ее глазах все происходило. Мила и он — объект постоянного внимания. «Странная пара» — как говорили о них в тех немногих журнальных статьях, которые попались Максиму на глаза. «Идеальный брак» — читал он и сам иронично смеялся. Никто не знал правды, а вот Хмелевская знала, тем более что Мила была с ней откровенна.
        Конечно, это было слишком явно: его открытость и ее отрешенность. Он всегда знал, что Мила не испытывает к нему сильных чувств. Может быть, раньше, в самом начале была какая-то романтика, ожидание постоянных перемен, познание друг друга. Хотя зачем обманывать себя? У нее уже и тогда не было необходимости в том, чтобы изучить человека, ставшего ее мужем. Она эгоистично позволила ему быть рядом, надеясь, что в благодарность за это он навсегда забудет о себе. И он забыл. Понять это сможет только тот, кто испытывал настоящую любовь. Любовь, которую невозможно объяснить. Мучительное и сладостное чувство, потерять которое означало бы потерять самого себя. Половик у входной двери… Пусть так, он согласен. Максим горько усмехнулся. Он растворился в ней, как она того и хотела. Он стал ее тенью, ее молчаливым помощником, улавливающим ее настроение по звуку ключа, вставляемого в замок. Только вот ключа к холодному сердцу Милы он так и не подобрал. Столько лет он ждал момента, когда все вдруг изменится. Он верил, что рано или поздно Мила опомнится, оценит его чувства, подарит ему ту себя, которую он еще не
знал. Нет, она не только не становилась ближе ему, она отдалялась и от их сына. Женские радости проходили мимо нее. И радости, и проблемы. Она жила другими приоритетами. Дом, семья всегда значили для нее так мало. Поддерживать огонь в очаге приходилось ему. Он не в обиде, потому что добровольно все взял на себя, предоставив Миле возможность заниматься тем, что составляло смысл ее существования. Он сказал себе: «Так надо, если ты хочешь быть ее мужем»
        Максим вспомнил, как сажал на руки маленького Кирилла и смотрел выпуск новостей, который вела его жена. Она строго и торжественно преподносила с экрана самые важные события страны, и в этот момент его не покидало ощущение, что это другая женщина. Он ее не знает. И сын не знает.
        — Смотри, Кирюша, это наша мама,  — каждый раз повторял Смыслов, а Кирилл только улыбался и прижимался к нему.
        Она всегда была далеко, но по-своему компенсировала вечное отсутствие. Она хотела купить любовь сына, задаривая его дорогими подарками. Она ускорила его уход из дома, сделав его хозяином однокомнатной квартиры. Дрожащими руками Максим достал очередную сигарету. Он чувствовал, как пересохло во рту: она отняла у него сына. Ничего не дав взамен, отобрала самое дорогое. Глупо звучит? Она не могла отобрать то, что никогда ей не принадлежало. Ее никогда не было рядом. Это его сын, только его. Да, пусть это родительский эгоизм. Он простил его самому себе, потому что стал Кириллу отцом и матерью в одном лице. И любил он его за двоих. И то, что мальчик стал взрослым, он упорно не хотел замечать. Да простит его Всевышний. Самообман, который помогал оставаться на плаву.
        Это он готовил Кириллу его любимые блюда, ходил с ним в походы, продумывал развлекательную программу на выходные. Он знал его вкусы и потакал им до самозабвения, до откровенного баловства. И ничего плохого не случилось — вырос прекрасный ребенок. Ребенок, которому было уже за двадцать, в глазах отца продолжал оставаться малышом. За него он несет ответственность, за него отдаст все и свою жизнь отдаст, если понадобится. И это были не пустые слова. Когда Кирилл попал в больницу, и ему требовалось прямое переливание крови, Максим, не задумываясь, стал его донором.
        — Качайте сколько надо,  — обратился он к медсестре.
        — Не переживайте. Больше, чем надо, не возьмем, ответило лицо в маске. По морщинкам, заложившимся на марле, Максим понял, что девушка улыбается.
        — Меньше, чем надо, не возьмите.
        Потом он вспомнил лицо Милы, когда она склонилась над Кириллом. Белый халат делал ее лицо еще бледнее, и Максиму показалось, что она вот-вот заплачет. Он ждал этого, желая в глубине души увидеть проявление хоть чего-то человеческого с ее стороны. Несколько минут она молча, пристально вглядывалась в лицо спящего Кирилла, а потом обратилась к Максиму:
        — Ты снова будешь здесь ночевать?
        — Да,  — ответил он, не предполагая, что услышит в следующую минуту.
        — Холодильник пустой. Мне придется что-то купить,  — спокойно произнесла она, поправляя складки одеяла на постели сына. Тогда он ощутил, как его словно холодной водой облили: она могла думать о еде, когда Кирилл был так плох. Когда все его, Максима, желания соединились в одно-единственное — увидеть, что сын поправляется, снова улыбается.
        — Мила, поезжай домой,  — отвернувшись, ответил он. Это был страшный миг, когда он возненавидел холеный, яркий, безукоризненный вид жены. Он не мог смотреть на нее, боясь, что скажет грубость. Он не мог позволить себе растрачивать силы на выяснение отношений. Мила медленно поднялась со скрипучего стула, поцеловала Максима в щеку.
        — Все будет хорошо,  — прошептала она ему на ухо.  — Я, правда, поеду. У меня завтра тяжелый день. Я буду звонить, не отключай телефон.
        Ему хотелось швырнуть мобильный ей вслед, прямо в закрывшуюся дверь. Какая черствость! Наверное, тогда ему стоило поставить точку в их отношениях. Не ждать еще долгие годы, все отчетливее сознавая, что их брак движется к бездне. Он просто был обязан перестать быть добровольной нянькой для этой своенравной женщины, не умеющей быть хотя бы благодарной, чуткой. Но Кирилл выздоровел, и Максим решил, что нельзя травмировать его неокрепший организм своими взрослыми проблемами. Нервное напряжение спало, и поведение Милы уже не казалось верхом цинизма и эгоизма. Максим снова был готов быть ее тенью.
        Так они и жили, занимаясь каждый тем, что считал для себя главным: Мила карьерой, Смыслов — сыном, домом, умудрялся не потеряться в научном мире, время от времени печатаясь в известных журналах. Эти маленькие победы не радовали Максима как раньше. Пропасть между ним и Милой становилась все больше, и взрослеющий мальчик стал задавать вопросы, ставящие отца в тупик:
        — Пап, а мама всегда была такой?
        — Какой?  — оторвавшись от очередной научной статьи, Максим встретил тяжелый взгляд карих глаз Кирилла. Глядя в эти глаза, трудно было говорить неправду.
        — Она с нами, как с соседями, которых приходится терпеть.
        — Ты что, сынок?  — голос изменил Максиму.  — Просто у мамы много работы. Она у нас звездная личность. Это вносит свои коррективы.
        — Коррективы? Давай скажем проще: ей до нас нет дела, но мы привыкли и нам тоже хорошо без нее.
        — Не говори так. Я запрещаю!  — едва не переходя на крик, ответил Максим.
        — Ладно, не буду. Не хватало нам из-за нее поссориться.
        Кирилл оканчивал школу. Выбор его дальнейшего пути заботил Максима, как ничто другое. Разговоры об этом с Милой вызывали удивление на ее лице.
        — Он взрослый мальчик, Макс. Умный, способный мальчик. Он не ошибется.
        — Мила, он хочет изучать языки.
        — Прекрасный выбор.
        — Ты бы хоть изобразила подобие волнения,  — отчаянно выдохнул Максим.
        — Зачем?  — искренне удивилась Мила.  — Я всегда спокойна за нашего мальчика, потому что знаю — ты рядом.
        Тогда он не нашел слов, чтобы развить свою мысль. Она умела говорить простые слова, которые совершенно сбивали его с толку. Кажется, не сказала ничего плохого, что ей возразить? Но в душе Максима как кошки скребут. Вонзают свои когти в нежную душу, и та плачет кровавыми слезами, которых не видит никто. Страдания, о которых Смыслов никому никогда не рассказывал. А причин для них с каждым годом становилось все больше. Равнодушие Милы переходило все границы.
        — Чего ты ждешь от меня?  — улыбалась она.  — Идеалист, ты надеялся, что и через двадцать лет нас будет испепелять огонь страсти?
        — Я мечтал, что он хоть когда-нибудь коснется тебя…
        — Я ведь предупреждала, что со мной нелегко.
        — Я помню.
        — Ты видишь, что из меня никогда не получится хорошей жены и матери. Я была честна. Помнишь, что я говорила, когда ты сделал мне предложение?
        — Помню. Ты тоже не забыла. Значит, это для тебя важно,  — грустно ответил Максим.  — Хотя бы такое далекое событие имеет для тебя вес, а мне приятно, что оно связано со мной.
        — У меня все в жизни за последние четверть века связано с тобой,  — ее карие глаза смотрели лукаво. Но Смыслов поймал себя на мысли, что это отработанный прием. Один из тех взглядов, которыми она одаривает гостей своей программы. Она играет даже с ним. Это очередная роль, образ, в который она входит, и называется он — супруга Максима Смыслова. Наверняка с другим мужчиной она не позволила бы себе подобного. А может, в ее жизни вообще не должно было быть супружества? Оно ей не было нужно ни в каком виде. Это была дань общественным традициям, только и всего. Дань, не тяготившая ее потому, что он, законный муж, никогда не просил ничего для себя, ни для себя, ни для сына. Он принял ее правила игры, старательно делая вид, что у них все в порядке. Нормальная современная семья, в которой каждому предоставлена свобода выбора. Жена выбрала работу, карьеру, а муж — дом, заботы о нем и сыне. Максим всегда знал, что так не должно быть. Он ждал, что все изменится, но увы… Где-то находится золотая середина, где? Максим устал искать ее, а Милу это не интересовало. Она витала в своих честолюбивых планах. Максим
старался приземлить ее, помочь увидеть что-то интересное в том, что происходит в обыденной жизни. Но оказывать давление на Милу — занятие неблагодарное. Она удивительным образом отметала от себя советы, доводы, аргументы. Она прислушивалась только к себе, отмахиваясь от Максима, как от назойливой мошки, которая лезет в лицо.
        — Перестань, Макс!  — в ее голосе появлялись металлические нотки. Это говорило о крайней степени раздражения.  — Ты снова за свое. Не нужно пытаться сделать из меня домохозяйку. Это не мое. Я не создана для домашних забот. Говорю честно. Зачем лукавить?
        — Я только хотел…
        — Я знаю, чего ты хочешь, Смыслов. Этого не будет. Я не стану варить борщи, делать уроки с Кириллом и ходить на родительские собрания в школу. За столько лет пора было понять это раз и навсегда! Если тебя это не устраивает, мы можем разойтись…
        — Можем,  — соглашался он, меньше всего желая этого.
        — Созреешь — сообщи,  — Мила любила ставить последнюю точку в разговорах.
        Она всегда легко говорила о разводе. А у Максима сердце сжималось от одной мысли о расставании. Так было через пять, десять, пятнадцать лет брака. Сценарий их семейной жизни видоизменялся в двух направлениях: карьера Милы и взросление Кирилла. Мила обращала внимание на первое, Максим — на второе, и его самого словно и не существовало. Он — фантом. У него не должно быть души, желаний, эмоций. Максим был согласен и на такой удел, если бы не откровенное равнодушие Милы… Он был готов жить в роли молчаливой тени великой Смысловой сколь угодно долго, но год от года она становилась все холоднее и холоднее. Кирилл тоже перестал быть маленьким мальчиком и, все замечая, деликатно молчал и наблюдал. Максим знал, что сыну не нравится то, что он видит, слышит. Он читал это в карих глазах Кирилла, но так и не отважился поговорить с ним по-мужски. Как он мог, если перестал быть таковым для нее, для той, которую любил всегда безответно, безнадежно. Он перестал существовать для нее как мужчина. Их близость стала редкой, оставляющей тяжелый осадок у Максима в душе. Ему казалось, что ее сердце билось ровно даже в
минуты наивысшего блаженства. Она испытывала его, потому что для него смыслом любовной игры всегда было доставить удовольствие прежде всего ей.
        Смыслов поморщился: воспоминания о том, во что превратилась их интимная жизнь, вызывали горечь, чувство стыда. Ему было невыносимо вспоминать, как он ждал, как предвкушал каждое прикосновение. А она входила в спальню, выключала ночник над своей кроватью и тихо желала ему спокойной ночи. Она не нуждалась в его ласках. Ложась в кровать, она хотела спать и только. Он осторожно целовал ее в обнаженное плечо, вдыхал запах свежевымытой кожи. Ласково касался изящного изгиба шеи. Лениво и снисходительно она поворачивалась к нему и укоризненно смотрела своими огромными карими глазами, казавшимися в темноте двумя черными блюдцами.
        — Макс, я устала.
        — Я знаю, но ведь это не аргумент для того, кто сгорает от желания,  — он целовал ее в теплую нежную мочку уха.  — Мы не будем мешки грузить, мы будем заниматься любовью.
        — У меня голова болит.
        — Сейчас начну рассказывать анекдоты о жене и жаждущем ласк муже.
        — Не надо.
        — Я должен тебя уговаривать всегда?  — Максим улыбнулся.  — Я готов делать это каждый раз. Ведь это не работа, а наслаждение.
        — Для меня это обязательная программа,  — нехотя отвечая на прикосновения, заметила как-то Мила.
        — Скажи, что ты пошутила,  — отшатнулся Максим.
        — А какая разница? Ведь мы должны этим заниматься,  — лукаво усмехнувшись, она притянула его лицо к своей груди. Перегибать, пожалуй, не стоило.
        Неожиданно настал момент, когда для Максима это тоже стало «обязательной программой». Желание близости сошло на нет, оставив не самые приятные воспоминания и несбывшиеся мечты о том, как все могло сложиться. Волшебства уже не будет — Смыслов это знал наверняка, а вымаливать крохи безответной радости надоело. Он уже ни на чем не настаивал, засыпая еще до того, как Мила возвращалась из ванны.
        — Дома все в порядке?  — натягивая одеяло до самого подбородка, неизменно спрашивала она.
        — Так точно!  — нарочито торжественно отвечал Максим.
        — Я не шучу, Макс.
        — И я серьезен, как никогда. Все «хоккей», дорогая.
        — Тогда спокойной ночи,  — Мила выключала ночник. Кажется, она не заметила никаких перемен. Просто можно было спокойно ложиться и спать. Собственно, произошло то, о чем она всегда мечтала, заходя поздними вечерами в спальню. Не прошло и двадцати лет, как ее поняли. Слава богу.
        — Добрых снов тебе, дорогой…
        Максиму казалось, что столько фальши в голосе просто не бывает. Она издевается над ним так тонко и изощренно столько лет. Пусть не думает, что его это трогает. У него выработался иммунитет к равнодушию и эгоизму. Но чем больше Максим уговаривал себя, что совершенно спокойно реагирует на сложившуюся ситуацию, тем больше нервничал. Это происходило помимо его воли. Внутри что-то сломалось. Он лишился стержня, прочно удерживающего остов долгие годы. Этот стержень называется Надеждой. Потеряв ее, Смыслов почувствовал пустоту, заполнить которую не могла даже его бесконечная любовь к Кириллу. Ее перестало хватать для того, чтобы поддерживать ощущение покоя и идти по жизни дальше, иллюзия исчезла. Наверное, это как-то отразилось на его внешности, потому что сослуживцы задавали одинаковые вопросы, внимательно, с опаской вглядываясь в его лицо.
        — Все хорошо,  — неизменно улыбаясь, отвечал он.  — У меня все в порядке.
        Однако теперь Максим и сам не был доволен своим отражением в зеркале: кажется, он постарел, уголки рта обвисли и придают лицу кислое, недовольное выражение. Ему это не идет. Нужно что-то делать, что-то делать. Это «что-то» доводило Смыслова до сознания собственного бессилия. Легче не становилось, в голове появились мысли о бессмысленности существования, никчемности. Сын вырос, а жена никогда не собиралась даже притвориться близким человеком. Так с чем же ты пришел к своим пятидесяти? Ничего своего. Оглянуться не на что — работу часто выполнял спустя рукава, погрязнув в домашних заботах и болезнях сына, забывал обо всем. Пустышка ты, Смыслов, подпевала местного масштаба. А ведь наверняка есть кретины, которые завидуют:
        — Он муж самой Смысловой! Какой счастливчик!
        На нескольких вечеринках, куда Мила соизволила взять его с собой, он слышал этот сдавленный шепот. Почитатели таланта Милы видели в нем своего соперника, фанаты в письмах писали, что такой тюфяк не достоин быть с ней рядом. Мила наверняка получала удовольствие, когда подобные слухи доходили до нее. Она даже способствовала тому, чтобы Максим почаще вспоминал о том, как ему несказанно повезло. Она была столь «любезна», что давала ему читать свою почту. Этим Мила якобы демонстрировала свое безграничное доверие. Правда, в его руки попадали письма, почему-то всегда содержащие откровенную, нескрываемую гадость в его адрес. Он вспоминал, как подошел к Миле и отдал ей рассыпавшиеся по дивану конверты, исписанные листы бумаги. Потом посмотрел на свои пальцы — казалось, их жжет огонь.
        — Да они ненавидят меня!  — потрясая очередным шедевром эпистолярного жанра, вспылил Максим.
        — Ты снизойдешь до того, чтобы реагировать?  — насмешливо спросила она.
        — Я живой человек, я живу эмоциями.
        — Это больше свойственно женщинам. Мужчина должен мыслить более рационально.
        — Да?  — едва сдерживая нарастающее раздражение, протянул Максим. Он не стал произносить вслух то, что давно чувствовал: кажется, он перестал быть мужчиной. Немудрено, все к тому идет…
        — Да. Я больше не буду давать тебе разбирать мою почту,  — капризно буркнула Мила.
        — Ты ее разобрала задолго до того, как эти каракули попали ко мне!
        — Что ты хочешь сказать?
        — То, что слышала! Хватит добивать меня, Мила. Остановись. Не думаю, что тебе станет легче, когда меня не будет рядом,  — сдерживая дрожь в голосе, сказал Максим.
        — И куда же ты денешься?
        — Сдохну от инсульта! От перенапряжения, от равнодушия и фальши!  — он кричал, а это случилось с ним за всю жизнь два-три раза. Самое смешное, что после таких срывов наутро он просил у Милы прощения. Он ненавидел себя за это, но видеть нахмуренные брови жены, ее колючий взгляд не мог. Это убивало его больше, чем несправедливость, которую он покорно терпел.
        — Тебе нужно отдохнуть, вместо слов прощения замечала Мила и милостиво целовала его в щеку.  — Подумай об этом.
        Какой отдых спасет от саморазрушения? Издергавшись, Максим вообще перестал спать. Подолгу ворочался, а потом осторожно, чтобы не разбудить Милу, поднимался и шел на кухню курить. Запрещая делать это Миле, включал вытяжку и, держа сигарету четко под ней, делал одну затяжку за другой. После пары сигарет шел работать. Слава богу, что есть компьютер — без него уже как без рук. Палочка-выручалочка на все случаи жизни: от бессонницы, от стресса, для работы и развлечения, спасение от разрушительных мыслей о жене, о себе. Но посиделки до поздней ночи только усугубляли состояние депрессии. И настал момент, когда Максим сказал себе: «Все, не могу больше». Кирилла рядом не было. Сын повзрослел, жил проблемами собственной семьи. Кажется, он был рад тому, что получил возможность жить от своих родителей на расстоянии. Максиму было обидно, что сын так легко перенес отъезд, в то время как сам он не находил себе места. Не осталось ничего, что могло вызвать улыбку, разрядить обстановку, внести что-то живое в умирающие отношения между ним и Милой.
        Бунт, на который он решился, стал последним средством, которое Смыслов использовал, чтобы спасти брак. Он пытался показать Миле, во что превратится ее жизнь без него. Он хотел, чтобы она поняла — жизнь создана из каждодневных забот, которые кто-то молча, рутинно выполняет, а остальное — желательное, но не обязательное приложение. Максим не ошибался, думая, что Миле не нравится происходящее, но она упорно делала вид, что еда, порядок, отсутствие знаков внимания, молчание, игнорирование друг друга не выбьют ее из колеи. Она выше таких мелочей. И тогда терпению Максима пришел конец. Он до сих пор не знал, откуда набрался смелости вымолвить фразу, десятки раз произносимую Милой: «…нам нужно развестись».
        Это было запоздалое решение. Правильное, но слишком запоздалое. Максим чувствовал пустоту, апатию. Еще бы, ведь он перечеркнул лучшие годы жизни. На что он их потратил? На то, чтобы доказать бездушной кукле свою преданность, любовь. К чему была эта жертвенность? Теперь он может ездить на дачу когда пожелает. Ему не нужно составлять список продуктов на неделю, не для кого готовить, а самому ему так мало нужно. Ему-то и нужно было — немного внимания, благодарности и хотя бы видимость заботы. Он выпрашивал, вымаливал их, словно самый никчемный, жалкий бомж, стоящий с дрожащей рукой в надежде на мелкую монету. Кто мешал ему, взрослому, здравомыслящему человеку, начать все сначала еще лет десять, нет, пятнадцать назад? Тогда у него был бы шанс создать новую семью, обзавестись детьми, пожить так, как все, кто его окружает. В нормальном, обычном мире, где нет заоблачной популярности жены и твоей серости, ненужности.
        Сейчас слишком поздно. Он никогда не сможет привыкнуть к другой женщине. Мила настолько вошла в него, настолько пустила корни в сердце, душу, так истерзала самолюбие и гордость, что надеяться на очищение от прошлого не приходилось. Максим был уверен, что теперь он принадлежит только себе. Его ждет жизнь одиночки, что нисколько не пугало. Он будет потакать собственным желаниям, наверстывая упущенное за долгие годы, баловать себя. И пусть ему уже за пятьдесят. Черт возьми, возраст неблагодарная штука, определяющаяся скорее впечатлениями и опытом прожитого, чем данными паспорта. По большому счету, Максим знал, что внутри он — тот же мальчишка, который никогда не мог наполовину любить и жить. Наверное, поэтому он так долго ждал от Милы ответных чувств. Он не мог поверить, что его максимализм, самопожертвование не растопят ледок, покрывающий ее ровно бьющееся сердце. Он ошибся. Обидно было сознавать это, но Смыслов понимал, что устал врать самому себе. Теперь он должен научиться жить без Милы. И еще — как можно быстрее забыть все те унижения, которые он добровольно сносил от нее. Ему нужно попытаться
снова возродить свое растоптанное самолюбие, встряхнуться. В конце концов, он еще не так стар…
        Максим нащупал в кармане пачку сигарет и снова закурил. Он курил, продолжая смотреть на закрытую дверь, обитую коричневым дерматином. У него не было определенных желаний, он не знал, что будет делать дальше, как только закончится эта сигарета, но, наверное, существует что-то свыше, посылающее нам подсказки, ненавязчивые знаки, помогающее выйти из тупика. Дверь медленно открылась. Смыслов увидел Ирину. Ее силуэт на фоне тусклого света лампы в прихожей казался темным, безликим. Но Максим знал, что огромные синие глаза смотрят прямо на него. Он не удивился, словно ждал этого.
        — Я так и знала,  — тихо сказала Ирина и распахнула дверь настежь.  — Заходи, Максим. Пожалуйста, зайди.
        Смыслов опустил голову. То ли едкий дым попал в глаза, то ли все-таки они наполнились слезами благодарности. В любом случае, он не хотел, чтобы Ирина видела эти слезы. Он не должен снова быть жалким. Кажется, появляется шанс все изменить. Теперь все будет наоборот: он станет принимать знаки внимания, любовь и заботу. Ирина не лгала, не играла. Она просто немного поспешила. Пусть так. Женщинам нужно прощать ошибки, особенно те, что совершаются в порыве эмоций. Пришло его время быть великодушным и решительным.
        — Я не буду больше пугать тебя,  — еще тише произнесла Ирина, поправляя поясок халата.
        Он молча отвернулся, отступил на два шага назад, не видя, как вытянулось и застыло ее лицо. Хмелевская увидела, как Смыслов затушил сигарету о маленькую железную баночку, и с облегчением выдохнула. Максим через несколько мгновений оказался рядом. Ирина не смогла сдержать улыбку.
        — Я подумала, что ты вот так молча уйдешь…  — отступая в глубь прихожей, прошептала она.
        — Нет, спасибо, что позвала. Который час?  — тихо затворяя за собой дверь, спросил Смыслов.
        — Скоро полночь,  — оглянувшись на часы, ответила Хмелевская.
        — Я не могу сейчас быть один.
        — Я понимаю. Составлю тебе компанию, если хочешь говорить, а если нет — дам снотворное, и ты поспишь.
        — Да, я хочу спать,  — глухо ответил Максим, представляя, как укроется теплым одеялом и хотя бы на несколько часов отключится от этого кошмара.
        — А может быть, есть?
        — Нет. Ничего, только спать.
        — Проходи же, я сейчас все приготовлю.
        Ирина исчезла в дверном проеме. Максим снова снял обувь, положил одежду прямо на пол, бросив косой взгляд на сломанную вешалку: «Завтра починю»,  — подумал он, уже не удивляясь тому, что оно наступит. Жизнь продолжается, и ему нужно немного расслабиться. Он чересчур долго жил в неладах со своим «я». Он помирится с ним, и все станет на свои места. У него не так много времени, чтобы предаваться меланхолическим воспоминаниям и жалеть себя, глупенького.
        — Все готово, чуть запыхавшись, сказал Ирина, приглашая Максима в комнату. Она постелила ему на диване.  — А я устроюсь на кухне.
        — Нет, мы так не договаривались,  — запротестовал Смыслов.  — Я так не могу. Давай наоборот.
        — Не спорь, пожалуйста. Дай мне проявить себя радушной хозяйкой,  — улыбнулась Ирина, и Максим впервые заметил две маленькие ямочки на ее порозовевших от волнения щеках. Она выбежала из комнаты и вскоре вернулась со стаканом воды и маленькой зеленой таблеткой.  — Вот, выпей. А утром я проснусь пораньше, чтобы сварить тебе мой фирменный кофе и приготовить хрустящие гренки. Ты не возражаешь против чашки бодрящего кофе, поданного в постель?
        — Не знаю,  — улыбнулся Максим, возвращая стакан.  — Это будет мой первый опыт. Завтра я скажу тебе о своих впечатлениях.
        — Тогда до завтра. Спокойной ночи. Спи, Макс,  — Ирина поспешила выйти из комнаты.
        — Ириша!
        — Что? Что-нибудь еще?  — она остановилась в дверях, с готовностью ожидая его ответа.
        — Спасибо тебе. И прости, что так получилось. Я не хотел грубить.
        — Ладно, я тоже хороша. Утро вечера мудренее, потом и поговорим,  — она снова улыбнулась. Две ямочки снова появились на ее щеках, придавая лицу беззащитное выражение. Максим автоматически поднял руку. Ему захотелось коснуться ее теплой щеки, осторожно, кончиками пальцев и увидеть, как она слегка наклонит голову, следуя движению его пальцев. Но он быстро поборол импульс, только улыбнувшись в ответ. Однако для Ирины это уже было немало.  — Спокойной ночи, Максим.
        — До завтра,  — он лег, подложив руки под голову.  — Ира?
        — Что?
        — Я завтра починю вешалку.
        — Не бери в голову. Отдыхай, спокойной ночи.
        Несмотря на таблетку, его не сразу сморил сон. Сначала он смотрел на неяркую, размытую полосу света, пробивавшуюся из кухни, а потом щелкнул выключатель, и все погрузилось во тьму. Смыслов закрыл глаза. Он пытался уснуть в чужой квартире, на чужой постели. Это было впервые. Губы вдруг тронула улыбка: пожалуй, начинается полоса, когда многое будет с ним происходить впервые. Кто знает, быть может, он найдет в этом положительный момент? Новое наступало, страх отступал. Максим уснул и спал крепко, без снов, словно провалился куда-то в бездну. Путешествие в полный покоя мир темноты и тишины должно было хотя бы частично восстановить потерянные силы, снять нервное напряжение. Максим надеялся на это, закрывая глаза и ожидая скорого прихода сна. Он отдыхал, чтобы, проснувшись утром, начать сначала жизнь свободного, холостого мужчины, оставившего предрассудки и комплексы в недалеком прошлом. Эти несколько часов отделяли его от будущего, в котором он хотел стать другим. Он не представлял, насколько другим…

        Ирина остановилась перед дверью подруги, сделала глубокий вдох и, расслабив напрягшиеся мышцы лица, решительно нажала звонок. Мила открыла сразу, словно стояла и ждала звонка.
        — Привет,  — как можно дружелюбнее сказала хозяйка. Пристально взглянув на Ирину, она была уверена, что найдет в ее облике что-то, объясняющее их странный телефонный разговор. Это терзало ее все полтора часа ожидания. Но ничего особенного во внешности Хмелевской Мила не находила, и это выводило ее из себя.
        — Привет, подруга дней моих счастливых.
        — С ума сойти от твоего извергающегося интеллекта,  — Мила подавляла желание предложить Ирине закрыть за собой дверь.  — Брызжет!
        — Держи, злюка,  — Хмелевская протянула пакет, заглянув в который, Мила причмокнула, подняв большой палец вверх: пирожные и бутылка красного вина.  — Надеюсь этим подсластить твое кислое настроение.
        — А что, очень заметно?
        — Как никогда,  — раскрыв мокрый зонт, Ирина поставила его в сторонке, быстро сняла основательно промокшие туфли.
        — Да, играть нет ни сил, ни желания,  — направляясь на кухню, пробурчала Мила.
        — На обессиленное создание ты похожа меньше всего,  — идя за ней, заметила Хмелевская. Она шла, оглядываясь на свои мокрые следы.
        — Внешность бывает обманчивой,  — огрызнулась Мила.
        Проходя мимо зеркала, Мила бросила в него мимолетный взгляд: длинная футболка цвета хаки, волосы, подобранные в высокий хвост, спадают пышными локонами на плечи. На бледном лице ни грамма косметики, но это, кажется, не портит ее. «Красоту ничем не испортишь!» — любил повторять Максим. Раньше он говорил, что у него необыкновенная жена — красивая и умная. Потом он больше сетовал на ее постоянное отсутствие. А в последнее время они вообще практически не говорили в нормальном тоне: колкости, завуалированные грубости. Конечно, она преуспела в этом больше, но что теперь вспоминать. Максим заслуживал другого обращения… Воспоминание о нем снова не было связано с привычным раздражением. Ладно, она не станет ходить вокруг да около. Ирина, как лучшая подруга, всегда узнавала первой о самых судьбоносных событиях в жизни Милы. Не станет исключением и шаг, на который она решилась на этот раз. Смыслова сразу хотела выпалить фразу о том, что ей не хватает Макса, что она жалеет о своем одиночестве, что готова предложить ему начать все сначала, но не решается. Слова рвались наружу, чувства переполняли и хотелось
поскорее услышать, что же Ирина скажет в ответ. Она обязательно обрадуется! Прочитает мораль, что, мол, предупреждала. И Ирина скажет, что без ее помощи ей не обойтись. Для этой важной миссии ей нужно доверенное лицо? Лучшей кандидатуры, чем Ирина, она не видела. Мила быстро выставила на стол бутылку вина, обернулась, и решимость ее в миг испарилась. Отрешенное лицо Хмелевской, ее бегающие глаза насторожили Милу и вместо того, чтобы сразу начистоту выложить истинное положение вещей, она начала разговор издалека:
        — Как хорошо, что ты приехала. Спасибо.
        — Не за что. Ну, выкладывай, что с тобой такое?  — Ирина села на привычное место у окна, закинула ногу за ногу и пробежала взглядом по кухне в поисках пепельницы.
        — Знаешь, этот отпуск окончательно доконал меня.
        — Ты просто не привыкла отдыхать. Пора начать, иначе недалеко до нервного срыва.
        — Нервы, нервы. Как легко все списать на них…  — задумчиво произнесла Мила.  — А дело совсем не в этих чертовых клетках.
        — Ладно, не виляй. Что у тебя стряслось? Ты не заболела?
        — Хуже. Я почувствовала себя слабой,  — Мила поставила перед Ириной хрустальную пепельницу в виде лежащего льва.
        — Только и всего?  — поперхнувшись дымом, спросила Хмелевская.
        — Для меня это нечто!
        — Смыслова — ты чудо.
        — Спасибо.
        — Знаешь, женщине позволено быть слабой хотя бы ради того, чтобы мужчина мог почувствовать себя рядом с ней героем, рыцарем…  — выпуская мощную струю серого дыма, изрекла Ирина таким тоном, что Мила недоуменно уставилась на нее.
        — О каком мужчине в данном случае идет речь? Ты забыла, что я теперь одна, совсем одна?
        — Я имею в виду широкое понимание, философское,  — делая неопределенный жест, поспешила добавить Хмелевская.
        — Ты и философия — это что-то новое,  — съязвила Мила. Ее раздражало, что собственные страдания не нашли ни малейшего отклика в душе подруги. Она даже пытается учить ее жизни!  — Ты говоришь по-другому, ты выглядишь как-то не так. Это твой очередной шанс так повлиял на тебя?
        — Представь себе.
        — И как ему это удалось?
        — Легко.
        — Не к свадьбе ли дело? Полный отказ от жизненных принципов на пятом десятке, да?  — Мила села напротив, подперев щеки ладонями. В ее глазах плясали смешинки. Ей почему-то хотелось уколоть подругу побольнее. Она не может быть счастлива тогда, когда плохо ей, Смысловой. Это было бы нелогично! Слишком высокомерный вид был у Хмелевской сегодня. Она говорит и выглядит вызывающе. Именно так. Мила почувствовала себя неуютно на собственной кухне. Ей снова захотелось остаться в одиночестве.
        — Все может быть…  — мечтательно произнесла Ирина, но слова были сказаны как-то наигранно, словно она была готова к этому вопросу.  — Надеюсь, что все идет к этому, хотя шансов мало.
        — С каких пор ты мечтаешь о штампе в паспорте?
        — С недавних. Мне надоело быть одинокой лошадью, запряженной в собственные проблемы и комплексы.
        — Ты собираешься сбросить ярмо на любимого? Очень умно. Выдержит ли он?
        — Выдержит. Если любит, выдержит,  — нервно покачивая ногой, ответила Ирина, а про себя подумала: «Если тебя выдерживали столько лет…»
        — Это означает, что ты встретила идеального мужчину?  — не унималась Мила.  — Помнится, раньше единственным экземпляром в этом плане был Смыслов.
        — Я и сейчас не собираюсь умалять его достоинств,  — уклончиво ответила Ирина.
        — А этот что, его клон?
        — Да, если тебе так хочется. С ним я была бы счастлива…
        — И что препятствует?
        — Долго рассказывать.
        — Надеюсь, не ныне здравствующая супруга?  — Смысловой хотелось увидеть, как подруга утвердительно кивнет, стыдливо отведя глаза.
        — Нет, он свободен.
        — Фантастика! Вот что делают мужчины с нами,  — разливая вино по бокалам, произнесла Мила. Она не сводила глаз с Ирины, а та словно не замечала столь пристального внимания. Она явно не была настроена слушать откровения подруги. Кажется, у нее хватало собственных приключений. Ее жизнь бьет ключом, а значит, Мила не достучится до подруги. Внимание Ирины сосредоточено на решении собственных проблем.  — Неужели это возможно? Чьи слова: «Никогда не обзаведусь семьей! Нет уж, увольте!»
        Ирина усмехнулась. Это, конечно, было ее высказывание. Она говорила так в пятнадцать, двадцать, тридцать… Неудачный семейный опыт родителей наложил отпечаток на ее понимание необходимости семьи, брака. Она устала от многолетнего непонимания, в котором погрязли два ее самых любимых человека, устала от их бесконечных выяснений отношений. Ей было невыносимо видеть, как на ее глазах они унижают, уничтожают друг друга. Особенно доставалось матери. Она страдала молча, покорно принимая грубости и несправедливые упреки мужа. Ирина сказала себе, что никогда и никому не позволит так обращаться с собой. И ради чего? Нет, она не видела жизненной необходимости официально оформлять отношения даже с таким мужчиной, который пообещает ей рай на земле. Она не собиралась обременять себя детьми ради так называемой полноценной семьи, чтобы, как ее мать, терпеть унижения и обиды. Ни мужа, ни детей — свободные, ровные отношения, в которых доминировать будет она.
        Пожалуй, правы психологи, говоря, что все наши комплексы закладываются в детстве. Даже когда ты не осознаешь этого, твоя судьба четко строится по схеме, подправленной радостным и счастливым или хмурым и полным стрессов детством. У Ирины в нем было больше серого, тяжелого, такого, о чем и вспоминать не хочется. Иногда вдруг, ни с того ни с сего всплывают воспоминания, от которых комок подступает к горлу. Выбросить бы из головы, так нет. Сидят эти воспоминания, как занозы, ничем не добраться до них. Детство не отпускало ее…
        Прошло столько лет, а и сейчас она чувствовала, как сжимается от страха и безысходности сердце. А Мила еще посмеивается. Побыла бы на ее месте, не острила бы. Ведь даже ей, лучшей подруге, Ирина не говорила всего. Не рассказывала, как, пытаясь казаться нормальной супружеской парой, ее родители создавали невыносимые условия существования не только для себя, но и для единственной дочери. Но у них было огромное преимущество: им было можно говорить, кричать то, что думаешь. Правы, не правы — возможность вылить из себя застоявшуюся обиду, недовольство пусть даже в виде очередного скандала безоговорочно была только в их распоряжении. А что оставалось девочке? Тихо плакать в подушку, мечтая о том, чтобы поскорее вырасти и уехать из этого дома. Сбежать даже хотела, но пожалела мать: отец сжил бы ее со свету. Добрый, честный, отличный семьянин, со стороны — образец мужа и отца, он мог быть беспочвенно жестоким, безжалостным. Ему нельзя было противоречить ни в чем, даже когда он был не прав. Мать давно смирилась с этим, но все равно он частенько находил повод для того, чтобы устроить очередную встряску для
нервов. Он придирался по пустякам, и ссора могла возникнуть из ничего, вдруг, и иметь самое непредсказуемое продолжение. Это были громогласные крики, отзвуки которых явно доходили до ушей соседей. Слова разобрать было трудно, они сливались в громогласный рев. Кажется, единственной целью его было растоптать, устрашить, унизить. Когда отец выходил из себя, Ирина чувствовала, что становится тупой и теряет власть над своим телом. Оно становилось безжизненным, руки, ноги наливались свинцом, а в горле пересыхало до боли, до кашля, который ничем нельзя было подавить.
        «Стыд-то какой…» — думала Ириша, здороваясь с соседкой на следующий день после очередного скандала. Та смотрела на нее как обычно приветливо, но девочка знала, что все грубости, оскорбления, звучавшие вчера в их доме, были слышны всему подъезду. Ира сгорала от стыда, спеша поскорее оказаться на улице, раствориться в толпе, где никто не знает ни ее, ни ее проблем. Это было ужасно — не иметь возможности ничего изменить просто потому, что родителей не выбирают. Кто обращал внимание на страдания ребенка? Взрослые настолько погрязли в решении бытовых вопросов, выяснении лидерства, что на внутренний мир запуганной девочки времени не оставалось. Она должна была вариться в постоянных криках, ругани, а потом удивляться тому, как родители пытаются вести себя, словно ни в чем не бывало. Ирина наблюдала, делала выводы и главный — она не позволит никому так обращаться с собой. Ее мнение всегда будет иметь вес, но и других она выслушает. Ведь в их семье не существовало ничьей точки зрения, кроме отцовской. Его диктат не предполагал разнообразия мнений. Он доказывал свой взгляд на семейную жизнь и зарабатывал
авторитет грубостью, а порой даже рукоприкладством. Сколько раз, оставшись наедине с матерью, Ирина просила ее развестись:
        — Мама, почему ты не уйдешь от него? Зачем нам все это?
        — Я люблю его,  — говорила она, и Ирина не могла больше продолжать бессмысленный разговор.
        — Как можно любить его? Он деспот и, не скрывая, говорит об этом! Почему мы должны это терпеть?
        — У ребенка должен быть отец,  — уверенно произносила мать в другой раз. Речь уже не шла о любви, вперед выдвигалось чувство долга перед единственным ребенком.
        — Послушай себя, мам. Ты ошибаешься. Отец, который не стесняется при ребенке оскорблять и угрожать его матери. Ты о таком отце говоришь?  — Ирина глотала слезы, но мама качала головой.  — Мне уже не десять лет!
        — Тебя это не касается, доченька. Он так любит тебя… Не смей больше говорить о том, что мы должны развестись. Мы разберемся сами.
        — Да я уж вижу и слышу, как вы разбираетесь! Домой после школы идти не хочется!  — Слезы душили Иришу. Она закрывалась в своей комнате, долго плакала, слыша, как мама занимается домашними делами, не пытаясь успокоить ее.  — Когда же это закончится?!
        А потом случилось то, что доказало обеим непредсказуемость линии судьбы: однажды отец, пришел домой очень радостный, какой-то необыкновенно светлый, на подъеме.
        — Нам надо поговорить,  — сказал он матери и, уединившись на кухне, они говорили около часа. На следующий день в шкафу на месте вещей отца остались пустые плечики. Мать поседела за одну ночь.
        — Что это значит?  — сдавленным голосом спросила Ира. Ее синие глаза потемнели от негодования. Она уже не сомневалась, кто причина подобной перемены.
        — Сбылась твоя мечта,  — с ненавистью глядя на дочь, ответила мать.  — Отец больше не будет жить с нами. Он ушел.
        — Навсегда?  — Ирина выдохнула с облегчением и задала вопрос слишком радостным тоном.
        — Бесповоротно, радуйся!  — в голосе матери явственно слышались обвинительные нотки.
        — Я-то здесь при чем?  — возмутилась Ира.  — Называется, с больной головы на здоровую.
        — Отвяжись. Надеюсь, теперь тебе будет хорошо, спокойно…
        — Ты несправедлива, мам…
        С этого дня отношения между ними непоправимо испортились. Откровенная неприязнь со стороны матери больно ранила Ирину. Думая, что со временем мать остынет и все станет на свои места, девушка ждала. Однако время шло, а ничего не менялось. Только купив себе маленькую квартиру не в самом престижном районе города, Ирина смогла избавиться от постоянных укоров матери, прекратить бесконечные ссоры. Теперь они общались в основном по телефону, встречаясь два-три раза в год по особым случаям.
        Мила знала, что у ее подруги отношения с матерью испортились внезапно, но о причинах спрашивать было бесполезно. Ирина отшучивалась или отмалчивалась, становилась словно глухой до тех пор, пока Мила не меняла тему разговора. Единственное, что Смыслова знала наверняка — отношение к мужчинам, как к существам более низкого уровня развития, связь с которыми нельзя принимать близко к сердцу, у подруги сложилось давно и не менялось за все время их знакомства. Тем более неожиданным было сегодняшнее поведение Хмелевской. Кто же был этот «очередной шанс», который настолько изменил Ирину? Что он за человек, если сумел за столь короткий срок заставить ее смотреть на мир другими глазами?
        — Очнись, подруга!  — голос Милы прозвучал резко.
        — Я задумалась, прости.
        — Думать никогда не вредно, даже у лучшей подруги,  — язвительно произнесла Мила.
        — Спасибо за разрешение. На чем мы остановились?
        — На том, что ты, того и гляди, замуж скоро выскочишь, девочку-красавицу родишь,  — закуривая, сказала Мила. Хмелевская пожала плечами и подняла руки к потолку, что, по-видимому, должно было означать «На все воля Всевышнего…»
        — Хватит обо мне. Не время еще. Я приехала слушать тебя,  — заметила Ирина.
        Разговор о своем будущем она предпочитала отложить для другого случая. Ей не хотелось говорить загадками, а отвечать прямо на вопросы означало поставить большой, жирный крест на их отношениях. Говоря по правде, выбор между собственным счастьем и чувством товарищеского долга для Ирины давно сместился в сторону первого. Она и сама не заметила, как это произошло: зависть к незаслуженному счастью подруги переросла в болезненное желание примерить его на себя. К тому же ее восхищение Максимом переросло в более определенное чувство. И раньше Ирина ставила этого мужчину над остальными представителями сильного пола, а с некоторых пор поняла, что попросту влюблена. Влюблена в мужа лучшей подруги, мечтает о человеке, который почти четверть века терпит все капризы и обиды от любимой женщины. Это было так несправедливо.
        Ирина верила, что любому, самому ангельскому терпению рано или поздно придет конец. Не может быть такого, чтобы всю жизнь человек терпел добровольные унижения, равнодушие. Ради чего, Господи?! Сколько раз она хотела поговорить с Максимом по душам, но что-то останавливало. Внутренний голос подсказывал, что не пришло время для разговора. Она просто ждала, когда семейный ковчег Смысловых получит основательную пробоину, не подлежащую ремонту. Все шло к этому. Хмелевская изо всех сил старалась уберечь Милу от ошибочного шага. Это остатки совести и память о долгих годах, когда они считались подругами, заставляли Ирину предостерегать, советовать, останавливать. Но Мила пренебрегла советами и доводами рассудка. Она поступила по-своему, с легкостью оттолкнув преданного человека, самого верного и любящего. Она никогда не ценила достоинства своего мужа, принимая как должное то, о чем большинство женщин тщетно мечтали всю жизнь.
        Это был момент, когда Хмелевская решила, что пришло ее время действовать. Но, зная, что настоящее чувство не может пройти бесследно, Ирина понимала — нужно ждать. Это единственное, что ей оставалось. Максим был уязвим, и именно в этот непростой для него период нужно было попытаться стать для него новым объектом желания, любви, заботы. Со своей стороны, Ирина знала: она сделает все, чтобы открыть Смыслову другую сторону жизни, ту, что столько лет была ему недоступна. В своих мечтах она давно представляла, как прекрасно они заживут. Как снова заиграют озорным блеском глаза Максима, как в те времена, когда Мила только познакомила их.
        — Знакомься, Ириша, это Максим Смыслов — мой будущий муж. Он сумел уговорить меня сделать этот шаг. Потом будет жалеть. Говорю — не верит. Может, хоть ты ему объяснишь, что я за птица?..
        Ирина уже тогда поняла, что с Максимом Миле несказанно повезло. Да, нужно было отбросить правила, мораль и отбить у нее этого сероглазого жениха. Правда, Ирина не собиралась выходить замуж. Даже видя, что Смыслов — порядочный, воспитанный, деликатный человек — редкость во все времена, она боролась со страхом, что все это ненадолго. Пройдет время, быт окрасит радужные цвета в серый цвет. Мелкие обиды перерастут в затяжные конфликты, бурные скандалы, и все в конечном итоге будет так, как в отношениях между ее родителями: поживут, детей родят, покричат, потреплют друг другу нервы, а потом разбегутся. Для нее этот сценарий был слишком ясен, слишком огорчителен. Может быть, не желая разочаровываться в Максиме, Ирина не стала тогда «проверять его на прочность» и пускать в ход свое обаяние. Она смирилась с фактом замужества лучшей подруги, заранее сожалея о том, что теперь их встречи станут редкими, разговоры превратятся в обсуждение семейных проблем, болезней детей, отношений с новыми родственниками.
        Однако ничего из того, чего боялась Ирина, не произошло. Мила продолжала встречаться с ней и говорила отнюдь не о муже, а о своих планах на будущее, связанных с окончанием института. Увлеченно фантазировала о том, как станет известной журналисткой, возглавит какое-нибудь крупное издательство, прославится на всю страну.
        — Неужели для тебя это так важно?  — удивленно спрашивала Ирина. Она знала, что у Милы болезненное самолюбие, но не до такой же степени!
        — А что может быть важнее успеха?  — удивленно реагировала подруга.  — Прожить, научившись варить борщи, и слыть отменной хозяйкой — скукотища беспросветная. Нужно сделать что-то, что выделит тебя из толпы, понимаешь?
        Ирина не строила столь грандиозных планов, работая в собственном косметическом салоне. Ей приходилось зарабатывать на жизнь, чтобы ни в чем ни от кого не зависеть. Это Мила может позволить себе летать в облаках, мечтать о славе и признании. Ей всегда хочется быть на виду, быть первой, Лучшей. Кажется, она сделала пока единственно верный шаг на пути к заданной цели удачно вышла замуж. С такой опорой ей будет легко подниматься по ступеням крутой лестницы успеха. Она доберется до самого верха хотя бы потому, что больше ни на что не тратит силы, ведь Максим сделал все, чтобы житейские проблемы не касались его жены. Он, как мог, облегчал ей быт. А Ирина долгие годы наблюдала, как подруга бесстыдно пользуется добротой, отходчивостью и безграничной любовью к себе Максима. Хмелевская даже из чувства женской солидарности не поддерживала такого поведения Милы. Мужчина, на плечах которого забота о доме, ребенке, собственная работа плюс чудовищный характер жены, не мог продержаться долго. Это противоречит природе сильного пола. Ирина ждала, что в один из своих приездов к ней на работу или домой Мила зарыдает,
сообщив, что муж ее бросил. Так происходило в обычной жизни, это и предсказывала Ирина. Но Смыслов доказал, что сильное чувство способно творить чудеса. Он выдержал почти двадцать пять лет и только теперь получил отставку. Его оттолкнули легко и безо всякого сожаления, как отработанный материал, выполнивший свое предназначение. И тогда Ирина окончательно пришла к выводу, что ее дружба с Милой — не препятствие строить свою собственную жизнь.
        — Итак,  — выйдя из задумчивости, Хмелевская поймала настороженный взгляд подруги. Стряхнув в пепельницу длинный серый столбик пепла, улыбнулась.  — Давай все-таки о тебе, Мила Николаевна.
        — Я сказала о том, что меня волнует. Ты готова осмеять мои слова, зачем же продолжать?  — Мила подняла свой бокал.  — За нас.
        — За нас,  — раздался нежный звон хрусталя.  — Как тебе вино?
        — Отличное,  — ощущая чуть терпкий вкус, ответила Мила.  — Только даже мое любимое красное не приносит обычного удовольствия. Вообще нет удовольствия ни в чем. Пропало оно для меня, затерялось где-то. Оказывается, такое бывает.
        — Что с тобой, Смыслова?
        — Ты не будешь больше говорить в широком смысле слова?
        — Хорошо, только конкретно.
        — Тогда я повторюсь: я не привыкла быть слабой. Меня это убивает.
        — Ты снова за свое. Нормальное состояние выдаешь за трагедию, а настоящей трагедии не замечаешь.
        — Что ты имеешь в виду?  — насторожилась Мила.
        — Просто мысль вслух.
        — Договаривай,  — прикуривая, Мила заметила, что у нее дрожат руки, а зажигалка никак не срабатывает.
        — Опять ты хочешь, чтобы я говорила,  — улыбнулась Ирина, поднося к кончику сигареты подруги зажженную спичку.  — Так не пойдет. У кого тяжело на душе и глаза, как у больной собаки?
        — Хуже — как у человека, осознавшего свою ошибку. Это намного тягостнее,  — Мила все же решила сказать о том, что ее беспокоит более всего. По большому счету, ей не с кем было поделиться переживаниями. Хмелевская не вызывала в ней сейчас привычного доверия, но выбора не было.  — Оставим мои слабости… Начнем об ошибках. Я хочу признаться, что ты была права.
        — Зная, как ты не любишь признавать свои ошибки, я с нетерпением жду продолжения,  — Ирина подалась вперед.
        — Обойдемся без долгих предисловий. Мне не хватает Максима…  — Мила сделала довольно долгую паузу, которую Ирина не пыталась прервать.  — Я поняла, что мне без него мало чего нужно от жизни. Как будто я хотела чего-то добиться, чтобы доказать ему свою значимость, именно ему. А сейчас, когда его нет рядом, все потеряло смысл. Представляешь?
        — Как интересно,  — глухо произнесла Ирина и резко затушила окурок. Залпом осушив содержимое бокала, она облизала губы кончиком языка, медленно проведя сначала по верхней, а потом — по нижней. Нервно улыбнулась и снова наполнила свой бокал.  — Продолжай, пожалуйста.
        — Да, Ириша, это ужасно,  — Мила вздохнула и, не замечая напряженности подруги, продолжила: — Я хочу попросить у него прощения. Хочу вернуть его.
        — Очередной каприз. Два дня отпуска заставили тебя думать.
        — Нет, я серьезно, Ириш. При чем тут отпуск? За полгода у меня было время все основательно обдумать. Хотя и эти два дня в одиночестве — сущая пытка. Я не могу быть одна. Мне нужен Максим. Слышишь, я даже о сыне не говорю.
        — Ну, это меня как раз ничуть не удивляет. Два дня, которые потрясли мир Милы Смысловой!
        — Перестань язвить! Я говорю о своей жизни и о том, чтобы вернуть в нее смысл, Максима!
        — Поздно,  — пристально глядя Миле в глаза, произнесла Хмелевская.  — Ты поздно додумалась до этого, милая.
        — Почему?  — изумленно воскликнула Смыслова. В голосе подруги была такая уверенность.
        — Есть ошибки, которые нельзя исправить. Тебе был нужен успех, слава, известность — ты все это имеешь. Остальное мало тебя интересовало. Семья, сын, заботы о доме — все это проходило мимо. Что же случилось теперь? Надоело самой себе щи варить? Слабо, тебя хватило на несколько месяцев!
        — Ничего себе поддержала, подружка!  — воскликнула Мила, резко поднимаясь с места. Опершись ладонями о стол, она склонилась над ним и замотала головой.  — Я ни черта не понимаю! Ты что, решила меня добить? Ты за этим приехала?
        — Успокойся и выслушай. Я всегда пыталась обратить твое внимание на Смыслова,  — игнорируя вопросы, начала Ирина.  — Я столько лет твердила, что тебе попался бриллиант, уже отшлифованный кем-то или самой жизнью. Только береги его, храни, цени. А что делала ты? Понукала, пренебрегала, отталкивала.
        — Я была загружена работой! Я хотела, чтобы он мной гордился!  — кричала Мила.
        — Чушь! Тебе не было дела ни до чьего мнения, тем более — до Максима с его взглядом на то, чем ты занимаешься. Тебе не было дела ни до мужа, ни до сына. Ты потеряла их обоих навсегда,  — сделав ударение на последнем слове, Ирина подняла бокал и медленно, маленькими глотками выпила вино.
        — А я думала, ты обрадуешься,  — тяжело сев на свой стул, тихо сказала Мила.
        — Чему?
        — Прозрению.
        — Поздно, дорогуша,  — Ирина поднялась. Ей стало жарко, душно. Она больше не могла сидеть на этой кухне, слушать Милу. Зачем она здесь? Теперь ей нельзя появляться в доме подруги, теперь практически бывшей подруги, потому что лишь одно короткое признание отделяет ее дружбу в настоящем времени от полного разрыва в самом недалеком будущем, будущем, которое наступит через несколько минут. Ирина поправила волосы, убрав выбившуюся прядь за ухо.  — Ты давно убедила меня в том, что Максим, вся эта семейная жизнь всегда тебе только мешали. Не скрою, я слушала тебя с негодованием. Смыслов вложил в тебя больше, чем кто-либо, чем твой Хлебников и вся эта орава визажистов, гримеров, стилистов… Ты не обращала на это внимания. Теперь послушай меня. Не пытайся ничего изменить. Начни новую жизнь. Ты звезда, уважаемый человек — это твои компенсации.
        — Мне не нужны компенсации. Мне нужен Смыслов!
        — Упрямство никогда не имело ничего общего с настойчивостью. Остановись, чтобы не огорчиться куда больше.
        — Почему ты так говоришь? Ты, ты… Ты что-то знаешь!  — Мила истерически засмеялась.  — Ты бы не посмела так разговаривать со мной. Ну, конечно! Конечно, ты наговорила ему обо мне гадостей.
        — Мила, остановись.
        — Ты и день рождения свой почему-то отмечала не дома. Ты уехала, а я прождала целый день, чтобы поздравить тебя.
        — При чем тут мой день рождения?  — Ирина поджала губы.  — Ты все смешала в одну кучу, большую кучу, которую никому не удастся разгрести.
        — Врешь! Ты просто завидуешь!
        — Чему, опомнись?
        — Ты всегда завидовала, только никогда не признавалась! Жалкая косметичка, всю жизнь будешь выдавливать чужие прыщи и пытаться развлекать клиентов светскими разговорами!
        — Извини, я пойду. Не могу видеть тебя такой.
        — Ой-ой-ой!  — издевательски кривлялась Мила.  — Что, трудно слышать правду?!
        Ирина быстро направилась в коридор. В отместку она так хотела сказать, что сейчас дома ее ждет Максим. Что они уже давно стали любовниками, и жизнь их напоминает бесконечный праздник, вереницу сюрпризов, которые они не устают друг другу преподносить. Она хотела сказать, что Максим счастлив. Уставший, истерзанный, он, наконец, полностью и безоговорочно счастлив с ней. Но что-то останавливало Ирину. Она пыталась усмирить обиду за услышанные слова. Пусть так, она проглотит их и запьет любовью, в которой купается, как в теплых морских волнах. Можно ли говорить о ней? Они не обсуждали с Максимом возможность откровенного разговора с Милой. Они вообще не вспоминали о ней, словно и не было ее никогда в жизни Смыслова. Это радовало Ирину. Она решила, что Максим оттаял в ее объятиях. Пожалуй, это произошло быстрее, чем она предполагала. Ирина боялась загадывать на будущее, но сейчас ей казалось, что она близка с Максимом не четыре месяца, а всю жизнь. Он был рядом, всегда был в ее мечтах. Просто прежде чем строить что-то новое, приходится разрушать старое. Это произошло, и теперь они вместе.
        — Ира, не уходи!  — это были последние слова подруги, которые она услышала, закрывая за собой дверь. Голос, полный мольбы и раскаяния, не трогал ее больше. Она выбежала из квартиры, зная, что никогда больше не переступит этот порог в прежнем качестве. Как легко и свободно она себя почувствовала! Словно сбросила многолетнее ярмо. Неужели она думает о Миле и себе? Несомненно. Какие метаморфозы. О дружбе можно забыть, близкие отношения прекращаются в один миг. Человек способен перечеркнуть прошлое, навсегда отказавшись от него во имя собственного светлого будущего. Ирина сделала это легко — уроки многолетней дружбы с Милой не прошли даром. Выживать, поступать так, чтобы создать для себя лучшие условия — это логично, это естественно. Хмелевской больше не нужно бороться с разрушающей ее изнутри завистью, скрывать свои чувства к любимому. Он принадлежит ей одной. И пусть иронизирует Мила кто знает, может быть, им с Максимом еще будет даровано счастье растить своих детей. Сейчас Ирина относилась к этому, как к радости, дарованной свыше. Все настолько изменилось! Пожалуй, она выстрадала настоящую любовь
всей своей непутевой жизнью. Вереница мужчин, пытавшихся завладеть ее сердцем, теперь оказалась в далеком прошлом. Это было не с ней, с другой женщиной. Она всегда ждала своего Максима. Он рядом, и ей больше ничего не нужно. Она готова на все, чтобы защитить свое счастье.
        Хмелевская вышла из подъезда и, не поднимая, как обычно, глаза на окна Милы, пошла легкой, почти летящей походкой. Со стороны сразу становилось понятно, что идет счастливая женщина. Она словно парила над мокрым асфальтом, предвкушая встречу с любимым. А дождь все шел и, почувствовав прохладные капли на лице, она поняла, что забыла зонт у Милы. «Нет, я оставила его вовсе не за тем, чтобы вернуться,  — подумала Ирина и ускорила шаг.  — Теперь я могу больше никогда сюда не возвращаться… Господи, как же я рада!»

        Кирилл проснулся рано. Поднялся осторожно, чтобы не разбудить Катю. Она не любила ранних пробуждений, будучи настоящей совой по натуре. Кирилл запретил ей работать в библиотеке, по-мужски решив, что дома от молодой жены будет больше пользы. Катя не сопротивлялась, не устраивала разборок по поводу самореализации. Она с удовольствием приняла ультиматум мужа, тем более что это давало ей возможность не вскакивать по утрам ни свет ни заря. В работе ей нравилось все, кроме этого неприятного момента, а теперь она никуда не спешила, попав в свою стихию плавного течения обстоятельств.
        — Как ты мог запретить Катюше работать?  — отец не одобрил происходящего. Но Кирилл видел, что ведение домашнего хозяйства по-настоящему нравится Кате. Она играла роль молодой хозяйки с упоением, полной самоотдачей. Она не могла по-другому. У нее всегда так: или все, или ничего. При внешней хрупкости она была крепким орешком. Там, где нужно, могла проявить характер. Если она по-прежнему весела и легка, значит, все в порядке, и он не сделал ошибки.
        Новый диван еще не выдавал каждое движение предательским скрипом, и Кирилл смог неслышно выскользнуть из комнаты. Он принял душ, потому что не понимал, как можно просто почистить зубы и умыть лицо перед началом нового дня. Эту привычку привил ему отец. Контрастный душ, как обычно, взбодрил Кирилла, и, обернувшись большим махровым полотенцем, он зашел на кухню. Сквозь щелочки жалюзи пробивалось утреннее солнце. Кирилл раскрыл настежь окно и вдохнул прохладную свежесть летнего утра.
        — Испортил выходные, а теперь, пожалуйста…  — обращаясь к дождю, тихо произнес Кирилл. Он вздохнул, вспомнив, какие грандиозные планы были у них с Катей. Два дня монотонного шелеста дождевых капель поставили большой, жирный крест на пикнике у реки с веселой и шумной компанией друзей. Но Кирилл тут же улыбнулся: они не так уже плохо провели время. Им хорошо вдвоем. Они еще не успели надоесть друг другу. И выходные пролетели незаметно, оставив приятные воспоминания о любовных утехах, заменивших неудавшуюся культурную программу. Кирилл отодвинул занавеску, высунувшись из окна. Дождь оставил на асфальте огромные лужи, в которых плескались голуби. Кирилл наблюдал за ними до тех пор, пока не услышал сзади шлепанье босых ног. Обернувшись, широко улыбнулся.
        — Доброе утро, Катюша,  — обнимая прижавшуюся к нему жену, ласково сказал Кирилл.
        — Доброе утро,  — еще сонная, она сложила губы бантиком и, встав на цыпочки, чмокнула его в щеку. Прищурившись от яркого солнечного света, она произнесла, растягивая слова: — Еще так рано…
        — Кому как, провожая Катю влюбленным взглядом, ответил Кирилл.  — Мне пора на работу.
        — Хочешь, я сварю тебе кофе?
        — Нет, дорогая, такой подвиг мне от тебя не нужен. Иди досыпай, а чтобы ты не проспала, я включу таймер на музыкальном центре. На сколько поставить?
        — Я не буду ложиться. Мне сегодня нужно выйти пораньше,  — устремляясь в ванную, сказала Катя. Она потянулась на ходу, взъерошила еще не причесанные каштановые волосы.  — У меня важное рандеву.
        — Рандеву?  — Кирилл поправил спадающее с талии полотенце и, изображая негодование, громко постучал в дверь ванной комнаты. С кем, коварная?
        — С одним очень важным для меня человеком.
        — Открой, я хочу увидеть твои бесстыжие глаза. Прямо говорить мужу такие вещи, да еще с утра, да еще в понедельник! Открой!  — Кирилл настойчиво забарабанил в дверь.
        — Занято,  — едва сдерживая смех, ответила Катя.
        — Откройте, барышня, а не то…
        — Уже открыла.
        Кирилл рванул дверь, которая наверняка не была заперта. На краешке ванны сидела Катя. Она призывно улыбалась, покачивая ногой. Маленькое розовое полотенце она держала в руках, едва прикрывая грудь. Остальные обнаженные части тела предстали взору Кирилла. Дразня его, Катя уронила полотенце на пол и поднялась. Стройное тело, упругий живот, влажные губы, готовые ответить на поцелуй.
        — Боюсь, что придется остаться без завтрака,  — целуя Катю, прошептал Кирилл. Он вдохнул волнующий аромат, исходивший от ее кудряшек-волос, предвкушая наслаждение. Он знал, что удовольствие, которое он получит от близости, компенсирует недовольные взгляды сослуживцев по поводу его опоздания. В конце концов, он крайне редко позволяет себе подобные вольности.
        — Ты потеряешь доверие начальства, безоглядно предаваясь плотским утехам,  — крепче прижимаясь к Кириллу, сказала Катя, Она подняла на него лукавый взгляд: — И я буду считать себя причиной твоей неудавшейся карьеры.
        — К черту карьеру,  — жадно целуя ее, ответил Кирилл.  — Ни слова на эту тему! За нас всех ее делает мама. А мы — люди смертные, не без греха. Ладно, хватит разговоров. Мы прямо здесь займемся любовью или предпочтешь, чтобы я отнес тебя на наше прекрасное ложе?
        — Здесь. Сейчас, немедленно…  — ответила Катя, сознательно пропустив шпильку в адрес свекрови.
        Потом Кирилл наспех выпил холодный апельсиновый сок. Оделся и, подарив последний в это утро поцелуй уже полусонной Кате, радостный и счастливый умчался на работу. Всю дорогу он мысленно возвращался к тому, как чудесно началось утро. Как им хорошо вместе, как им повезло встретиться однажды. Они сразу поняли, что созданы друг для друга, а потому Кирилл торопил события. Он боялся, что еще кто-нибудь увидит, насколько великолепна Катя и вдруг сможет разрушить то нежное, зыбкое чувство, которое связывало их. Когда она ответила, что согласна стать его женой, счастливее человека на земле не было. Кирилл знал, что способен на все ради любимой. Он не мог держать эти чувства в себе и, не скрывая ничего, признался отцу в своем сильном и чистом чувстве к Кате.
        — Знаешь, па, я сейчас даже не представляю, как жил без нее, как мог целовать других девушек! Ничего в моей жизни не было бы, не повстречай я Катю…  — Кирилл говорил дрожащим от волнения голосом, будучи уверенным, что отец все поймет. Максим стоял за его спиной у окна и курил одну сигарету за другой. Слушая восторженное признание сына, он невольно сравнивал их с собственными. И когда его горячая ладонь легла на плечо Кирилла, тот молча в знак благодарности прижался щекой к руке отца.
        — Я все понимаю, сынок,  — тихо произнес он.  — Со мной было точно так же, когда я повстречал твою маму.
        — Точно так?  — удивлению Кирилла не было границ.
        — Да, Кирюша, тот же огонь испепелял меня, я дня не мог представить без Милы.
        — И куда же все это подевалось?  — грустно спросил Кирилл, поворачиваясь к отцу лицом.
        — С моей стороны ничего не изменилось. Это мама нашла призрачный мир, в котором единственное, что имеет смысл — успех. Она удивительная женщина, твоя мама. Ее трудно понять, разве только сильно любя…
        Кирилл вдруг увидел в глазах отца такую тоску, что не смог больше говорить с ним о своем счастье. Это было бы жестоко по отношению к дорогому, близкому человеку. И в этот момент он окончательно разобрался в своих чувствах к матери: теперь это было безграничное равнодушие. Кирилл решил, что оно будет таким же бескрайним, как и ее холодность к отцу, ее неблагодарность и бессердечность. А всю свою любовь он подарит Кате и отцу — двум людям, которые так много значат для него.
        А потом ему преподнесли царский подарок: обставленная мебелью квартира, его квартира. Кирилл был рад, потому что теперь им с Катей будет где вить семейное гнездышко. Кирилл был настолько счастлив, что не заметил грустных глаз отца. Максим старался поддержать всеобщий праздник, уделяя внимание жене и сыну. А Мила, невероятно довольная собой, кажется, за всю жизнь говорила с ним меньше, чем в тот вечер, когда они отмечали очередной этап его взросления.
        — Ты уже взрослый, Кирюша,  — потрепав его по густым, коротко остриженным волосам, сказала она.  — Скоро создашь свою семью. Жаль, что я не видела твоей невесты, но папа говорил, что хорошая девушка.
        — Очень хорошая, мам, самая лучшая!  — восторженно отозвался Кирилл, в этот миг позабыв о том, что испытывает полное безразличие к этой высокой, красивой, но такой далекой женщине, которая приходится ему матерью. Ему даже стало не по себе оттого, что он не удосужился познакомить маму с Катей. Но стыд и неловкость быстро куда-то улетучились под взглядом лучистых, сияющих глаз матери. Он не мог злиться на нее в такой момент. Его переполняло искреннее желание, чтобы их отношения, почти официальные, стали больше напоминать отношения между матерью и сыном. Но эйфория прошла. В наступившей череде бегущих дней Кирилл снова испытывал раздражение при одном упоминании о матери. Да, у них с Катей все складывалось прекрасно. Они не замечали ничего, наслаждаясь друг другом. Они поженились тихо, без шумной свадьбы, проведя три дня в полной изоляции от внешнего мира: накупили всяких вкусностей, отключили телефон и вставали с постели только затем, чтобы перекусить и снова наслаждаться друг другом. Это было то неповторимое время, когда необходимость в близости возникает спонтанно, противостоять ей не находится
причин, и вся эта сказка обладания еще не стала обязанностью, рутиной, данью желания одной из сторон. Молодость, жажда познания и получения еще больше удовольствия; изучение друг друга для того, чтобы превратить близость в нечто феерическое, жизненно необходимое — Кирилл и Катя переживали именно эту стадию семейных отношений.
        Прошло чуть больше года, как они стали официально именоваться мужем и женой. В их порывистых, страстных отношениях это не изменило ровным счетом ничего. Однако за складывающимся, налаживающимся бытом для Кирилла незримо стоял образ матери. Ему все чаще не давала покоя мысль, что это ей они обязаны за все блага, нежданно-негаданно свалившиеся в виде грандиозного подарка. И наступил момент, когда вместо радости квартира стала вызывать у Кирилла только негативные эмоции. Это не было навязчивой идеей, беспокоившей его ежечасно, ежеминутно. Но, все же возникая, комплекс долга не давал ему покоя. И в этот день, вернувшись с работы домой, он едва притронулся к приготовленному Катей ужину.
        — Что ты такой хмурый?  — с беспокойством спросила она.  — Комплекс понедельника?
        — Мне не по себе.
        — Неприятности на работе?  — Катя наблюдала, как Кирилл вышел из кухни в коридор и вернулся с пачкой сигарет. Он нервно закурил, резко выпуская струю дыма в сторону вытяжки, игнорируя красиво сервированный стол, зажженные свечи, плавающие в широкой, низкой хрустальной вазе.
        — Не обращай внимания. Пройдет.
        — Мне нелегко видеть тебя таким подавленным. Может быть, я смогу чем-то помочь? Поделись, Кирюша.
        — К сожалению, дорогая женушка, ты ничем мне не можешь помочь.
        — Даже так?  — Катя опустила глаза. Ей было обидно, что запланированный праздник может не получиться.  — Значит, у нас, как в большинстве семей: у мужа свои проблемы, а у жены свои.
        — Ну, не нужно так, прошу тебя. Просто мне трудно даже говорить об этом лишний раз и еще с тобой,  — Кирилл посмотрел на расстроенное лицо Кати и понял, что придется сказать, иначе она вообразит себе невесть что.  — Катя, просто я снова чувствую себя должником. Я все время думаю, когда же смогу сам купить вот такую квартиру, обставить ее по своему вкусу и жить, зная, что никому ничего не должен!
        — Господи, Кирилл, разве можно так говорить? А что тогда мне делать?
        — Ты — другое дело. Тебя это не касается. Ты не ждала все детство самого крошечного проявления внимания. А теперь она попросту откупилась, решила так купить мое расположение,  — раззадорившись в очередной раз, Кирилл ходил по кухне взад-вперед в сером облаке сигаретного дыма.
        — Перестань, Кирюша, ты опять об этом,  — пыталась вразумить его Катя.  — Зачем во всем видеть плохое? И раньше ты, кажется, был рад тому, что можешь жить отдельно. И родители были в этом уверены. Они хотели сделать как лучше.
        — Да, отец как всегда молча принял ее решение. Уверен, она не советовалась с ним.
        — Это их отношения, не вмешивался бы ты.
        — У Милы Николаевны ни с кем нет отношений. У нее есть только работа, ее авторская программа и все, что необходимо для удачного эфира.
        — Кирилл, ты несправедлив к Миле Николаевне,  — Кате было неприятно выслушивать его претензии.
        Свекровь казалась ей воплощением женственности и целеустремленности. Всякий раз, когда она видела ее на экране, не переставала восхищаться ею. Еще не будучи женой Кирилла, она совершенно случайно узнала, что известная Мила Смыслова — не просто его однофамилица, а мать. Тогда Катя принялась расспрашивать Кирилла о ней, пытаясь узнать как можно больше о женщине, которая в какой-то степени была ее кумиром, образцом совершенства. Но ее вопросы натыкались на безликие, ничего не проясняющие ответы. И длилось это до тех пор, пока Кирилл не вспылил. Они даже поссорились тогда, и Катя решила, что в этой семье не все в порядке. А что именно, она надеялась узнать в скором времени. К тому же она надеялась познакомиться с самой Милой. Это было желание, с которым Катя ложилась и вставала. Она мысленно проигрывала сцену знакомства, отрабатывала выражение лица, подбирала слова, но Мила Николаевна была постоянно на работе или в командировке. Поэтому Кате приходилось довольствоваться обществом двух мужчин Смысловых. Однако ничего вразумительного о Миле она не слышала ни от Кирилла, ни от Максима Сергеевича. Оба
вели себя так, словно Милы вообще не существовало или, по крайней мере, она находилась где-то очень далеко. Они явно избегали разговоров о хозяйке этого дома.
        И вот теперь, когда Кате уже стали ясны обиды мужа, недомолвки свекра, она не перестала восхищаться Милой Николаевной. Эта красивая, стильная, энергичная женщина по-прежнему оставалась ее кумиром. Катя смотрела на ее гладко причесанные светлые волосы, неброский макияж, модный костюм, думая о том, что ей самой никогда не достигнуть такого совершенства. Раздосадованно глядя на свои вьющиеся каштановые волосы, Катя сравнивала их с длинными белыми локонами Милы. А серо-зеленые чуть раскосые глаза казались ей слишком узкими, невыразительными. От этих грустных мыслей ее отвлек голос мужа:
        — Катя, давай не будем говорить о маме,  — умоляюще сложил руки Кирилл.
        — Нет, будем. Повторю, что нельзя так относиться к родной матери.
        — Да? А сколько раз она была у нас в гостях? Когда последний раз вообще разговаривала по телефону с тобой, со мной? Кто из нас входит в зону ее внимания, заботы? Она вообще знает смысл слова «забота»?  — не сдавался Кирилл.  — И ты ничего не изменишь! Ничего, пойми же! Ты ей вот свитер связала? А она его не наденет ни разу. Помянешь мои слова.
        — Наденет, наденет,  — упрямо твердила Катя. Она помнила, с каким удовольствием вязала для свекрови просторный свитер из мягкой, нежной бежевой шерсти. Долго подбирая нитки, Катя вдруг почувствовала, что должна взять именно эти. Приятные, нежные на ощупь, они обязательно придадут вещи ощущение уюта. Катя была уверена, что при такой занятости Миле Николаевне не хватает этого.  — Наденет и сделает она это тогда, когда пожелает сама, а не для того, чтобы сделать приятное мне.
        — Скажи спасибо, что она вообще взяла этот твой подарок. Это не ее стиль. Ты ведь не Соня Рикель и не Армани.
        — Я лучше.
        — Твое хвастовство не имеет границ, Екатерина. Наверное, ты права, что поступаешь именно так. Верить, что ты лучше всех — это здорово,  — сдался Кирилл и только теперь окинул взглядом празднично сервированный стол, бутылку красного вина. Резко меняя тему, Кирилл спросил: — А что у нас за торжество?
        — Неужели ты уже способен замечать то, что происходит вокруг?  — Катя подняла руки к потолку, потом театрально сплела их на груди и выдохнула: — Гроза миновала.
        — Миновала, выкладывай, что за повод.
        — Так вот, я лучше всех Армани, Валентино и Юдашкиных.
        — Согласен, согласен,  — устало улыбнулся Кирилл, глубоко затягиваясь.
        — Потому что я скоро стану матерью твоего ребенка,  — улыбаясь, произнесла Катя и откинулась на спинку плетеного стула, дожидаясь реакции Кирилла. Он мгновенно перестал маячить перед глазами Кати и застыл с дымящейся сигаретой в руках. Потом подбежал к раковине, затушил сигарету, быстро открыл форточку. Этого ему показалось мало, тогда, выбежав из кухни, он вернулся с освежителем воздуха, и через мгновенье везде витал аромат лимона. Продолжая улыбаться, Катя покачала головой: — Женщины в моем положении очень неоднозначно реагируют на запахи. Ты перестарался, любимый. Дым нравится мне больше этой жуткой химии.
        — Катюша, Кирилл присел рядом, обнял ее ноги.  — Это и было твое утреннее рандеву? Поход к врачу?
        — Ты так догадлив.
        — Почему ты не взяла меня с собой?
        — Потому…  — Катя взъерошила его волосы.
        — Прости, малыш. У меня всегда только черное и белое. Я столько внимания уделяю мелочам.
        — Есть такое,  — согласилась Катя.
        — Тебе нелегко со мной?
        — Ты большой ребенок, Кирюша. Надеюсь, став отцом, ты все-таки повзрослеешь и начнешь видеть полутона.
        — Я сделаю все, абсолютно все, чтобы ты была со мной счастлива. И я невероятно рад, что у нас будет малыш,  — поглаживая колени Кати, он преданно смотрел ей в глаза.  — Ну, Катюш, я готов. Начинай капризно выдвигать желание за желанием.
        — Для начала давай позовем всех на воскресный обед,  — предложила Катя.
        — Всех? Это кого?
        — Милу Николаевну, Максима Сергеевича, моих родителей.
        — Ты снова за свое,  — поднимаясь, недовольно произнес Кирилл: — Зачем тебе это нужно, Кать?
        — Это нам нужно, тебе, мне, малышу. Это называется полноценная семья.
        — Ага, ты научи меня, ведь я всю жизнь в неполноценной рос при живой матери-героине труда.
        — Кирилл!
        Катя осторожно отвела руки Кирилла, поднялась и вышла из кухни. Иногда ей было невероятно тяжело общаться с ним. Он превращался в упрямого ребенка, начинающего вспоминать все детские обиды. Они оставили свой отпечаток в душе Кирилла, делая его время от времени капризным, раздражительным, несправедливым. Он переставал слышать окружающих, полностью уходя в собственные переживания. Они уводили его в далекие времена, когда рядом с ним был отец, а мама, как недоступная красавица, улыбалась им с экрана телевизора.
        — Как ты можешь говорить в таком тоне о родной матери?!  — сказала Катя, когда Кирилл вслед за ней вошел в комнату.  — Я вот своей абсолютно не помню. Все бы отдала за одно воспоминание о ней не со слов отца. За одно прикосновение…
        — Что значит, своей не помню?  — удивился Кирилл.  — А Жанна Андреевна, она тебе кто?
        — Отец женился на ней, когда мне было четыре года. А моя мать умерла при родах. Я убила ее.
        — Не говори так.
        — Всю свою сознательную жизнь я живу с этим комплексом вины.
        — Ты никогда не говорила со мной об этом,  — укоризненно заметил Кирилл.
        — Я считала Жанну Андреевну своей матерью и никогда бы не узнала правды, если бы она сама не рассказала. Она прекрасная женщина. Знаешь, она призналась, что побоялась рожать ребенка от отца, чтобы никогда не упрекнуть себя в том, что будет по-разному относиться к детям. Это она решила, что в нашей семье будет один ребенок, один объект внимания и заботы.
        — Невероятно,  — тихо сказал Кирилл, вспоминая спокойное, приветливое лицо Жанны Андреевны. Ему даже казалось, что Катя похожа на нее больше, чем на отца.
        — Да, вот такие дела,  — покусывая губы, произнесла Катя.  — Рассказала мне мама обо всем, и как будто ничего не изменилось. Я не перестала любить ту, которая была со мной всю жизнь. И благодарна я ей еще за то, что она не стала ничего скрывать, в отличие от отца. Знаешь, он фотографии мамины прятал долгие годы, чтобы не травмировать меня. Наверное, он был по-своему прав. Но кто знает, в каком возрасте человек готов ее услышать, правду? Я тогда вздумала обижаться на него, а сейчас понимаю — не должна была… Когда я смотрю на фотографии родной мамы, у меня сердце останавливается. Я себя в ней вижу, понимаешь? Это то, что называется зовом крови. Это стержень, то самое чистое, что дается каждому. Нужно только не осквернить. А ты имеешь наглость говорить о женщине, подарившей тебе жизнь, так неуважительно! Не смей больше делать этого при мне!
        — Ты тоже давай потише, а то я могу обидеться.
        — Обижайся, бог с тобой.
        — Невероятно!  — воскликнул Кирилл.  — Чем она добилась твоего расположения? Чем задобрила?
        — Она мать моего мужа и скоро станет бабушкой моего ребенка. По-моему, этого достаточно!  — Катя отвернулась, давая понять, что разговор окончен.
        — Катя,  — Кирилл увидел в ее глазах столько отчаяния, столько боли, вызванной непониманием. Ему стало стыдно, что такой день может остаться в памяти как воспоминание о неприятной ссоре, выяснении отношений. Нет, это ни к месту. Пусть думает что хочет о Миле. Нельзя ей теперь так огорчаться.  — Катюша, ты у меня такая мудрая, что рядом с тобой я рискую навсегда остаться мальчишкой.
        — Смыслов, перестань подлизываться.
        — Не перестану.
        — Это означает, что ты согласен со мной?
        — Да,  — слукавил Кирилл.
        — Как много же мне нужно было сказать.
        — Тебе нужно было сделать это раньше.
        — Всему свой черед, и этому разговору — тоже,  — Катя подперла щеку ладонью и, вытянув губы дудочкой, смотрела на Кирилла.
        — Что?
        — Ничего. Любуюсь тобой.
        — А может, вернемся к остывшему ужину?  — предложил Кирилл.
        — Хорошо. Хотя он уже не будет таким торжественным, как намечалось.
        — Я настолько все испортил?
        — Давай не будем продолжать,  — Катя поднялась с кресла, подошла к Кириллу, взяла его за руку.  — Пойдем, я умираю с голоду, а мне теперь это ни к чему.
        — Кать, я люблю тебя,  — устроившись напротив нее, вдруг сказал Кирилл.  — Если бы ты только знала, как я счастлив, что ты со мной.
        — Я знаю.
        — И это все, что ты можешь мне ответить?  — открыв бутылку вина, Кирилл налил его в бокалы.  — Я не верю своим ушам!
        — Я тоже люблю тебя. Сейчас мне кажется, что даже ребенка не смогу любить сильнее. С тобой связано столько светлого, доброго. Знай, что я всегда буду с тобой. Ты моя первая любовь, настоящая, на всю жизнь. Ты — отец моего будущего ребенка, и я так хочу, чтобы он был похож на тебя.
        — Продолжай,  — широко улыбаясь, Кирилл восхищенно смотрел на Катю.
        — Единственное, о чем я тебя прошу будь помягче с матерью. Мне кажется, у нее не такая сладкая жизнь, как она хочет всем показать.
        — За тебя и нашего малыша!  — улыбаясь, Кирилл поднял бокал. Он не хотел комментировать слова Кати и точно не желал менять своего отношения к матери.  — Люблю, люблю…
        Катя поняла, что пока сказала достаточно о том, что беспокоило ее с самых первых встреч со Смысловым. Такой уж у него характер — никогда не прислушивается к советам. Или делает вид, что не прислушивается. Однако Катя замечала, что по прошествии времени Кирилл поступал так, как она ему советовала, Правда, он не всегда в этом признавался, но для нее важнее был результат. Оставалось надеяться, что в отношении Милы Николаевны произойдет нечто подобное. Сейчас он не хочет даже говорить об этом, но, может быть, будущее отцовство сделает его мудрее, сговорчивее. Неужели он не видит, что похож на свою мать не только внешне? И Максим Сергеевич не один раз утверждал это:
        — Он так похож на Милу, только сердцем помягче…
        Время пролетело незаметно. За окном становилось все тише. А Катя с Кириллом разговаривали, разговаривали, не замечая того, как стрелки часов совершают круг за кругом. Это были воспоминания, планы на будущее, связанные с пополнением в их семье. И когда Катя посмотрела на часы, не поверила: они проговорили почти четыре часа. Нужно было ложиться спать.
        — Иди ложись,  — целуя Кирилла, сказала Катя.  — Я уберу и тоже лягу.
        — Я помогу тебе,  — с готовностью Кирилл повязал фартук.
        — Не нужно. Прошу тебя, мне это не в тягость.
        — Хорошо, как скажешь. Спасибо, все было замечательно.
        Кирилл чмокнул ее и вышел из кухни. Глядя ему вслед, Катя подумала, что мужчины — создания с совершенно иным подходом к жизни. У них своя философия, которой они никогда не изменят. И в то, что она смогла убедить Кирилла поменять свое отношение к Миле Николаевне, Кате верилось с трудом. Она понимала, что он попросту не хочет ее огорчать. Катя приложила ладонь к животу и, поглаживая его, тихо сказала:
        — Надеюсь, ты будешь любить меня… Мы будем любить друг друга.
        Осторожно составляя посуду в раковину, Катя вдруг почувствовала, что сейчас расплачется. Прикрыв дверь на кухню, она открыла посильнее горячую воду. Ее громкий плеск заглушал всхлипывания. Слезы бежали по щекам, и Катя не пыталась бороться с ними. Она даже не понимала до конца их причины, но точно знала, что это слезы радости и печали одновременно. В жизни так часто бывало, что за все хорошее она обязательно расплачивалась полосой неудач, ошибок. Как будто кто-то невидимый четко следил за тем, чтобы все в ее судьбе было строго компенсировано. А сейчас она чувствовала себя почти абсолютно счастливой и боялась, что в недалеком будущем ей придется платить за это слишком высокую цену.

        Мила едва дождалась окончания программы. Такое случилось с ней впервые. Обычно она не испытывала облегчения, когда гасли софиты. Ей всегда казалось, что время пролетело чрезвычайно быстро. Остановить его было самым большим ее желанием, а вот сегодня Мила подгоняла секунды. Она украдкой поглядывала на часы, боясь, что не сможет закончить программу. С самого утра она плохо себя чувствовала, но, выпив две таблетки но-шпы и горсть валерьянки, решила, что все пройдет. Эфир всегда действовал на нее, как анестезия, но на этот раз приступообразная боль не позволяла ей получать привычное наслаждение от программы. В эфир пошла завершающая программу реклама, и только тогда Смыслова позволила себе убрать с лица улыбку. Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох, задержала дыхание и медленно выдохнула. Малейшее движение диафрагмы отзывалось острой болью. Открыв глаза, Мила поймала озабоченный взгляд ее собеседника, тут же лучезарно улыбнулась. Она вложила в эту улыбку все свое обаяние и благодарность за прекрасно прошедший эфир.
        Сегодня это был известный актер, Сергей Крутов, недавно снявшийся в получившем высокую зрительскую оценку сериале. Даже Мила, обычно не смотревшая вошедших в моду мыльных опер, сделала исключение для сериала с участием Крутова. Конечно, она увидела не все, но и этого было достаточно, чтобы дать игре актера высокую оценку. Молодой, обаятельный, с неподражаемой улыбкой — представитель немногочисленной плеяды талантливых актеров нового поколения, он умел перевоплощаться в роли, совершенно противоположные по характеру: от откровенных подлецов до положительных героев, претендующих на звание героя нашего времени. Но, несмотря на это, мысль пригласить его в свою авторскую программу Мила вынашивала довольно долго. Это касалось каждого предполагаемого участника. Мила приглашала в «Успех» людей исключительного таланта, получивших широкое признание, зачастую — всенародную. С представителями актерской профессии она вела не первую программу, но это не означало, что диалог в прямом эфире будет идти проторенным путем. К тому же передача должна была созреть внутри самой Милы. Она собирала о Крутове материалы,
просматривала многочисленные заметки в газетах, журналах и, только определившись в собственном отношении к будущему герою своей программы, позвонила Сергею и договорилась о встрече. Вскоре в анонсах программы «Успех» улыбался обворожительный Сергей Крутов.
        Мила была рада тому, что именно сейчас этот молодой и талантливый актер стал гостем ее программы. Сейчас, когда успех шел, наступая ему на пятки, проверяя на прочность славой, деньгами, преклонением и восхвалением со всех сторон. Общение с ним доставляло Миле огромное удовольствие, и его участие в программе было взаимовыгодным. Аудитория, которая собралась сегодня по ту сторону экрана, наверняка была многочисленнее обычного и включала зрителей разных возрастов. За несколько мгновений до начала Мила, предвкушающая удовольствие от тридцати минут полета в эфирном безвременье, вдруг почувствовала себя плохо. Показывать это было нельзя ни в коем случае. К боли добавилось нарастающее чувство тревоги. Это было уже слишком! Горсть таблеток должна была помочь ей на время забыть обо всем, кроме работы. Мила дала себе установку забыть о боли, страхе и думать только о работе, о ее выполнении на «отлично». Чего ей это стоило, не знал никто, но Мила профессионально справилась с волнением и, как всегда на высоте, провела получасовую программу. Ей едва удавалось справляться с нарастающей болью под правым ребром.
В какой-то момент Мила даже упустила нить беседы, настолько сильной, острой та боль стала. Снова улыбнувшись, Смыслова пригубила воды и, сообразив, что время эфира подходит к концу, поблагодарила своего гостя за красноречие, за прекрасно проведенное время. Мила осыпала гостя заслуженными комплиментами, сделав ударение на том, что ему не нужно было задавать вопросов, он и сам прекрасно находил интересные темы, способные удержать у экрана зрительскую аудиторию. А в конце, как всегда, Смыслова обратилась к зрителям со словами любви и признательности. Она всегда заканчивала программу фразой: «Я люблю вас!» Сегодня признание далось ей слишком тяжело. Боль стала нестерпимой. И как только юпитеры погасли, Мила дрожащей рукой достала платок и вытерла мелкие капельки пота со лба. Ее знобило, подташнивало, но работа еще не была доведена до конца. Нужно было соблюсти определенные ритуалы, поблагодарить своего гостя и проводить его. Мила почувствовала сухость во рту, насколько могла быстро отпила глоток воды и попыталась снова придать лицу самое приветливое выражение, на которое была способна.
        — Спасибо. Все прошло прекрасно!  — ей казалось, что каждое слово, словно острая пика, вонзается ей под ребро. Превозмогая боль, Мила поднялась, протягивая руку.  — Я благодарна вам за приятно проведенное время. Вы — чудо что за собеседник!
        — Взаимно, Мила,  — Сергей галантно наклонился и коснулся губами ее руки. Кажется, он не заметил того, насколько ей плохо, Вероятно, волнение позволило ему сосредоточиться только на своих ощущениях.  — Благодарю.
        — Я провожу вас,  — Мила говорила, чувствуя, что вряд ли сможет сойти с места, но на выручку ей неожиданно пришел первый помощник оператора, оказавшийся близким другом Крутова.
        — Мила Николаевна, а что, если я похищу своего товарища?  — обнимая Сергея за плечи, спросил он.  — Мы так давно не виделись. Популярность отнимает слишком много времени.
        — Если Сергей не возражает,  — развела руками Мила.
        — Не возражаешь, Серега?
        — Нет, я рад тебя видеть,  — Крутов улыбнулся.  — До свидания, Мила. Надеюсь, вы не сочтете меня невоспитанным, если мы вас покинем.
        — Удачи вам, Сережа,  — улыбаясь, Мила смотрела им вслед, но как только за обоими закрылась дверь студии, прижала руку к животу и, едва передвигая ноги, направилась к служебному выходу. Она не видела никого, кто встречался ей на пути, не отвечала на хвалебные оценки программы. Едва улыбаясь кончиками губ, она стремилась как можно скорее укрыться от людских глаз. Ей было не до комплиментов. Внутри словно каленым железом жгло, боль была настолько сильной, что лишала Милу дара речи, способности мыслить. Едва переступив порог одной из кабинок женского туалета, Мила закрылась и опустилась на колени. Она не чувствовала холодного кафеля, ее рвало, словно выворачивало наизнанку. И легче не становилось. Дышать было нечем, на глазах выступили слезы, единственное, о чем мечтала Мила,  — глоток воды и две таблетки но-шпы, оставшиеся в ее косметичке. Наконец, все закончилось. Пик приступа прошел, но Мила чувствовала себя ужасно. Слабость во всем теле делала ее неповоротливой. Единственным желанием было лечь, устроиться поудобнее и спать. Но до конца рабочего дня было далеко. Ругая себя за халатное отношение к
собственному здоровью, Мила сделала несколько глубоких вдохов. Отголоски недавнего приступа отозвались тупой болью под правым ребром.
        Еще вчера она ощутила непривычно настойчивую тяжесть в боку, но решила не обращать на нее внимания. Так бывало частенько: поболит и перестанет. Обычно в эти периоды Мила садилась на диету. Максим каждое утро готовил для нее овсянку на воде, заваривал зеленый чай, желчегонные травы, следил, чтобы она меньше курила. Потом она начинала капризничать, отказываться от скользкой каши и некрепкого чая, однако уговоры мужа действовали на нее лучше любой медикаментозной терапии. Максим говорил так уверенно, так убедительно, а ей нравилось чувствовать себя ребенком, о котором заботятся. Но теперь переживать о ней было некому. Еда последние полгода всухомятку, на ходу, сигарета за сигаретой, походы к диетологу, на которые ее так убедительно настраивал Смыслов, канули в Лету. Мила заботилась о себе с постоянной оглядкой на убегающее время, время, которого всегда не хватало и не хотелось тратить его на пустяки. А дежурства у плиты было для Милы именно тем, на что жаль растрачивать драгоценные часы. Даже пожаловаться некому, все забыли о ней. Все отказались. Хотела маме позвонить. Обычно все дети поступают так в
трудную минуту. Все, но не Мила. Наверное, теперь ей было настолько плохо, что она все-таки решилась. Набрав номер, она не смогла заставить себя говорить с родителями. Они не должны знать, что у нее полно проблем, что здоровье ни к черту, что она раскаивается во многом. К тому же мама дала ей понять, что не одобряет развода с Максимом. Ее слова больно резали слух:
        — Двадцать пять лет вместе — это не тот срок, когда можно просто забыть о существовании человека,  — Елена Антоновна сверлила дочь тяжелым взглядом.  — Мы по-прежнему будем считать его близким нам человеком. И на все праздники он будет нашим гостем.
        — А я?
        — A ты вольна в своих поступках и можешь продолжать отталкивать всех, кто тебя любит. К чему ты придешь, Мила?
        — Мамочка, мне не понятна твоя ирония,  — защищалась та.
        — Может быть, ты заведешь себе мальчика лет на десять младше? Будешь строить из себя счастливую влюбленную, исправишь данные паспорта. Это сейчас модно.
        — Мне плевать на моду. Я разводилась не из-за мальчиков!
        — Да, конечно, зачем тебе хлопоты. Это ведь любить надо, отдавать, а ты привыкла брать, грести!  — Елена Антоновна закрыла уши руками, увидев, что дочь собирается ей возразить.  — И не желаю больше ничего слушать! Живи, как знаешь!
        Мила почувствовала, что вот-вот заплачет. На нее нахлынула жалость к себе, такой несчастной, одинокой, проведшей отвратительный отпуск, а теперь еще этот приступ. Смыслова подняла вверх лицо, смахнула слезы, боясь, как бы не размазалась тушь, вытерла салфеткой губы. Нельзя распускаться и впускать в себя горечь. Даже наедине с собой нельзя давать себе слабинку.
        В небольшом зеркале Смыслова увидела свое раскрасневшееся лицо, блестевшие глаза. Сейчас она придет в себя и вернется в студию. Выпьет сладкого чая и почувствует себя намного лучше. Ей еще нужно сделать несколько звонков, поговорить с осветителями. Кажется, сегодня они перестарались, а оператор часто брал боковой план, чего Мила не любила. Один небольшой дефект в своей внешности она критиковала открыто и всякий раз делала акцент на это:
        — У меня ассиметричный нос. Надеюсь, профессионалам не составит труда не показать этот недостаток?  — при этом Мила кокетливо улыбалась. На самом деле нос волновал ее больше, чем она пыталась показать. Сколько раз она говорила себе, что нужно сделать пластику, Это ведь такой пустяк — подправить искривленный хрящик. Но боязнь врачей, больничной атмосферы напрочь лишали ее решимости в последнюю минуту. Даже Максим подшучивал над ее комплексами. Он делал это не со зла, пытаясь тем самым раззадорить ее, заставить забыть о ненужной затее. Его шпильки Мила всегда пропускала мимо ушей. Хлебников и стилисты молчали — это главное.
        Поправив волосы, Мила еще раз посмотрела на свой искривленный нос, провела по нему кончиком пальца и, вздохнув, собралась открыть замок кабинки. В последний момент замешкалась, одергивая юбку, и тут услышала стук каблуков. Почему она сразу же не открыла дверь, Мила не могла себе объяснить. Кто-то вошел в туалет, осторожно прикрыв за собой дверь. Раздался сдавленный смех. Явно что-то обсуждалось до того.
        — Ну, как тебе этот стремительный выход после эфира?  — спросила одна из обладательниц приятного, высокого голоса. Чиркнула зажигалка, в воздухе распространился запах табака. Мила зажала нос. Сейчас этот аромат вызывал у нее неприятные ощущения.  — Куда это ее понесло?
        — Бледнее смерти была,  — ответила другая собеседница.
        Мила вдруг отпустила дверную ручку и замерла внутри кабинки. Она поняла, что речь идет о ней. Нужно было сразу же выйти и отправляться решать технические вопросы, но ноги словно приросли к кафельному полу. Прижавшись спиной к стене, она думала только о том, чтобы не обнаружить своего присутствия. В висках кровь стучала от волнения. Мила боялась, что этот предательский стук слышен не только ей.
        — Знаешь, а ведь ей скоро найдут замену,  — Мила насторожилась, заранее испытывая неприязнь к обеим участницам диалога.  — Высокомерная сука! Она думала вечно кривляться в объектив камеры!
        — Ага, фригидная стерва!  — вторил второй голос из соседней кабинки.
        — Незаменимых нет. Шеф давно присматривает ей замену, кажется, нашел.
        — Ты об Одинцовой?
        — Да,  — обладательница высокого голоса явно получала удовольствие от сказанного.
        — А может быть, наша звезда уже в курсе?
        — Вряд ли. Ты же видишь, как она идет по коридору, как снисходит до того, чтобы замечать нас. Нет, это будет для нее ударом. Всех ведь вокруг себя разогнала. Пусть теперь попарится в полном нокауте!
        — А ты чего на нее такая злая?  — женщина вышла из кабинки, и по журчанию воды Мила поняла, что та моет руки.
        — Тебе, что ли, она что-нибудь хорошее сделала?
        — Не сделала, а я и не жду. Здесь такие акулы вокруг, не до добра им. Там, где деньги, подружка, там человеческие ценности на заднем плане. Каждый ждет своего часа, чтоб ножку подставить. И как ни осторожничай, а и по тебе зазвонит колокол.
        — Ладно, интеллектуалка. Так красиво плетешь. Скоро мы увидим агонию нашей бессменной телевизионной богини. Муж ее бросил, сын, говорят, не жаждет общения. Вот погонят со студии… Скорее бы!
        — Ждать осталось меньше, чем ты думаешь. Пойдем, а то у стен тоже бывают уши. Мы и так разговорились не по делу.
        Хлопнула дверь, голоса еще какое-то время звучали в коридоре, потом стихли. Мила стояла, прислушиваясь к окружившей ее тишине, давившей на уши до звона, до тошноты. Потом она дрожащей рукой открыла дверцу кабинки. Автоматически подошла к рукомойнику, до конца раскрутила кран надолго смотрела, как вода, журча, плещется и исчезает в сливном отверстии.
        — Вот так же незаметно и ты уйдешь с экрана,  — тихо сказала Мила, прикладывая мокрые ладони к горящим щекам. Она даже не заметила, когда ее отпустила боль. Сейчас под правым ребром осталось ощущение тяжести, но это казалось мелочью, не заслуживающей внимания. Мила оперлась о рукомойник и усмехнулась.  — Даже шестерки знают об этом, а ты все витаешь в облаках… Уйдешь бесследно, бессмысленно, просто потому, что пора освободить место новым любимцам Хлебникова.
        Она и так долго была в их числе. Наверняка большинство сотрудников думает, что ее и Константина связывает нечто большее, нежели профессиональный интерес. Ничего подобного, их разговоры никогда не заходили за рамки деловых. Мила вымыла руки и включила сушилку. Вслушиваясь в ее монотонное жужжание, Смыслова постепенно приходила в себя. Она уже смогла справиться с дрожью в руках, уняла внутреннее волнение. Она не должна показать, что встревожена. На ее лице всегда написано удовлетворение и спокойствие. Пусть недруги ждут ее ухода, а пока она здесь, ни один человек не заподозрит, какая пустота, какая бездна образовалась у нее в душе. Сушилка выключилась. Мила поправила прическу и одернула полы летнего костюма.
        «Все как в сказке,  — подумала она.  — Ваше время истекло…»
        Гордо подняв голову, Смыслова прошла по коридору. Теперь она была в состоянии замечать все, что происходит вокруг. К тому же она прислушивалась к разговорам в надежде увидеть тех, кто так нелестно отзывался о ней. Она чувствовала, что узнает этих доброжелательниц. Ей так хотелось увидеть их лица. Но пока ей не везло. Едва войдя в кабинет, она подняла трубку разрывающегося телефона.
        — Слушаю.
        — Мила,  — голос Хлебникова всегда вызывал у нее благоговение, однако сейчас она напряглась.
        — Да, Костя.
        — Ты как?
        — Порядок.
        — Мне сказали, что у тебя была какая-то мятая концовка в программе.
        — Не знаю, о чем ты говоришь. По-моему, все хорошо.
        — С каких это пор тебя устраивает «хорошо»?  — неприятно хмыкнул Константин.
        — Не знаю что ответить.
        — Расслабилась за отпуск,  — более добродушно заметил Хлебников.
        — Да ну его к черту, этот отпуск!  — в сердцах крикнула Мила.  — Больше не хочу о нем слышать.
        — Я не узнаю тебя, Мила. Я бы сказал, что тебе нужно отдохнуть, но ты только вышла на работу.
        — Мне отдых противопоказан,  — ругая себя за несдержанность, тихо произнесла Мила.
        — Хорошо, трудись. И подготовь план на месяц вперед. Все твои идеи рассмотрим.
        — А «Успех» готовится в утиль?  — едва владея голосом от волнения, спросила Смыслова.
        — Пока нет.
        — Пока…
        — Чему ты удивляешься? Телевидение держится на свежих идеях, новых проектах,  — Хлебников говорил как никогда черство.
        — Ты перестал доверять моему выбору?
        — Обсудим все на ближайшей планерке,  — отвечая на вопрос, сухо произнес Хлебников.  — Извини, у меня вот-вот начнется встреча. До скорого.
        В трубке послышались гудки. Мила заметила, что впервые их разговор обрывается таким образом.
        Остаток дня прошел ужасно. Мила разрядилась на операторах. Под горячую руку попали и осветители. Понимая, что ее несет и нужно поскорее остановиться, Мила поступала с точностью до наоборот. Она была несдержанна и несправедлива к команде, с которой работала давно и слаженно. Закрывшись в кабинете, она почувствовала горечь во рту и, включив чайник, насыпала в чашку полную ложку заварки. Обжигающий чай она пила, не чувствуя ни его вкуса, ни запаха, и, поставив на стол пустой стакан, выключила компьютер. Работать она не могла. Это было самое неприятное в сложившейся ситуации.
        Достав зажигалку, Мила покрутила ее в руках, несколько раз чиркнула и передумала курить. Она приоткрыла окно и, быстро собравшись, заперла кабинет. Стук ее каблуков эхом отдавался в бесконечно длинном коридоре. Мила шла, вдруг представив себе, что больше этого в ее жизни никогда не будет: ни эфира, ни предпрограммной суеты. Судя по тому, что она услышала сегодня, этого осталось не так уж и долго ждать.
        — До завтра, Мила Николаевна,  — улыбнулся охранник, когда она, расписавшись в журнале, остановилась перед закрытой дверью.
        — До свидания, Максим,  — ответила она с улыбкой и вдруг поймала себя на мысли, что этого высокого, крепкого парня зовут так же, как и ее мужа. Черт, бывшего мужа. Она никогда раньше не замечала этого. И каким же красивым, звучным, нежным показалось ей это привычное имя. Мила оглянулась на удивленно наблюдавшего за ее нерешительностью охранника. В этот момент она пыталась найти и внешнее сходство с Максом — тщетно. Этот парень и Смыслов не имели ничего общего. На столе у журнала лежала маленькая книга с закладкой.  — Что читаешь?
        — Детектив Марининой.
        — Нравится?  — поинтересовалась Мила, зная, что Смыслов не признавал новоявленных авторов детективов, принципиально не читал их.
        — Здорово. Так легко читается, захватывает.
        — Легко читается — это точно,  — улыбнулась Мила.  — Ну, до завтра.
        Она медленно вышла из здания, слыша, как охранник запер за ней дверь. Посмотрев на часы, Мила удивилась: была половина девятого. Обычно в это время работа у нее была в самом разгаре. Разве только не возникала вдруг щемящая необходимость пообщаться с Ириной. Теперь и это сделать невозможно. В ее жизни началась полоса, в которой все нужно начинать заново. Но возможно ли это, когда тебе за сорок, когда трудно вводить в круг своих знакомых новых людей? Возможно ли это, когда сама себя перестаешь понимать и организм, словно реагируя на резкую перестройку, отвечает тупой болью в правом боку.
        — Завтра же к врачу,  — сказала себе Мила и подняла руку, чтобы поймать такси.

        Катя знала, что Кирилл не одобрит ее поступка, но все равно решила сделать так, как задумала. Она проводила его на работу и достала визитку с телефонами свекрови. Катя сама выпросила ее под недовольным взглядом Кирилла, а Мила Николаевна только улыбалась и тепло смотрела на новоявленную невестку. Это было сразу после торжественной регистрации брака во дворце бракосочетания. Шумной свадьбы не предполагалось — Кирилл и Катя считали, что в наше время это дурной тон. Они решили уединиться в новой квартире, подарив друг другу незабываемые мгновения любви и нежности. Даже телефон отключили, чтобы уж никто-никто не смог помешать им наслаждаться обретенным счастьем.
        — Кирюша, пора выходить в мир, после трехдневного любовного марафона, улыбаясь, произнесла Катя.
        — Как скажешь, милая.
        И первой, кому она позвонила, была свекровь. Кате так хотелось сказать ей слова благодарности за этот маленький райский уголок, в котором им с Кириллом предстояло лелеять свою любовь, но Мила Николаевна была в отъезде. Дома к телефону никто не походил, а на телецентре Кате сообщили, что раньше будущего понедельника Смысловой не будет в городе. Катю это огорчило, но не настолько, чтобы она показала это Кириллу. Так складывалось, что и в дальнейшем созванивались они с Милой Николаевной нечасто, но, кажется, ожидание малыша — прекрасный повод для того, чтобы пообщаться. Набирая номер, Катя улыбнулась. Она предвкушала реакцию свекрови на сообщение. Мила Николаевна не скажет, что она отвлекает ее по пустякам, она будет несказанно рада! Когда после нескольких неудачных попыток дозвониться все-таки послышались долгожданные гудки вызова, приятный голос ответил ей, что Мила Николаевна в больнице. Катя растерялась, крепче сжимая в руке телефонную трубку. Это была сногсшибательная новость, хотя последняя программа «Успех» показалась Кате скомканной, а выражение лица Милы отрешенным. Она сама на себя не была
похожа. Словно камера нарочно ловила моменты, когда ее не интересовало то, как идет программа.
        — Да, дела,  — мрачно произнесла Катя. Ей давно снились странные сны, в которых Мила Николаевна была красивой, молодой, улыбающейся. Свое неуемное веселье и энергию она выставляла напоказ, а глаза при этом были такими грустными, неживыми. К тому же у свекрови в снах были короткие волосы, а Катя знала от бабушки, что такой сон к болезни. Когда в разных вариациях он повторился, Катя рассказала о нем Кириллу, но услышала в ответ:
        — Мама и болезни — вещи несовместимые. Для нее и сигареты — витамин,  — ни о какой озабоченности с его стороны не было и речи.
        Однако теперь Катя понимала, что Кирилл, как обычно, был к Миле Николаевне несправедлив.
        — Хотела же позвонить раньше,  — раздосадованно прошептала Катя.
        — Что вы говорите?  — оказывается, она еще не положила трубку, а на том конце телефонного провода терпеливо ждали ее реакции.
        — Я могу узнать у вас адрес больницы?
        — Простите, а вы кто?
        Катя растерялась. Скажи она сейчас — «невестка» — это прозвучит, по меньшей мере, странно, но адрес нужно было узнать каким угодно способом. Даже путем вранья, к которому Катя прибегала крайне редко.
        — Я ее родственница. Здесь проездом. Девушка, я обязательно должна проведать тетю Милу,  — вкрадчивым тоном произнесла Катя.
        — Тетю Милу?  — послышался сдавленный смешок.  — Хорошо, записывайте…
        Катя не стала больше задавать вопросов, собралась и, благо станция метро рядом, через полчаса шла по больничному двору областной клиники. В фойе она узнала номер палаты, у дежурной медсестры — предварительный диагноз Милы. Назначенная ей диета исключала столько продуктов, что Катя покачала головой. Несколько бананов, которые она купила в переходе метро, кажется, не входили в список запрещенных. Накинув белый халат, Катя поспешила в палату.
        — Можно?  — постучав, Катя после короткой паузы несмело открыла дверь. Убрав с лица озабоченность, она улыбнулась и зашла в палату.  — Добрый день.
        По обе стороны окна стояли две кровати. Одна была пуста, а на другой лежала Мила. Катя едва справилась с собой, чтобы не ахнуть: в бледной, исхудавшей женщине трудно было узнать ту, что снилась ей такой жизнерадостной, активной.
        — Катя?  — Мила автоматически провела рукой по заколотым наспех волосам, подтянула одеяло повыше и вопросительно уставилась на девушку.  — Что ты здесь делаешь?
        — А где привет?  — стараясь не обращать внимания на явное недовольство свекрови, спросила Катя. Она подошла к кровати, отодвинула от широкой батареи стул и, не дожидаясь приглашения, села на него.
        — Ты откуда узнала?
        — Что здесь удивительного?  — вопросом на вопрос ответила Катя.  — Мы ведь не чужие люди.
        — Я никого не ждала,  — отвернувшись к стене, тихо сказала Мила.
        — Знаю. И именно потому я здесь,  — Катя выложила на тумбочку бананы и оглядела палату: холодильник, телевизор, чисто, светло, жалюзи на окнах, не дающие солнцу наполнить палату зноем, но все-таки она бы сделала щелочки пошире.
        — Я плохо себя чувствую. И собеседница из меня соответственная, не поворачиваясь, пробурчала Мила.  — Ты выбрала неудачное время для дипломатического визита. Может быть, отложим до лучших времен?
        — Почему вы не позвонили нам?  — укоризненно спросила Катя.  — Так нельзя, Мила Николаевна.
        — Да?  — Мила удивленно посмотрела на невестку, пожалуй, впервые рассматривая ее так пристально. Что за деваха? Комедию ломает, что полна сочувствия. С чего бы это? Очередной розыгрыш? Что ей нужно?
        — Катя, я тебе очень благодарна, а сейчас уходи, пожалуйста,  — Мила гневно сверкнула глазами.  — Будем считать, что ты выполнила свой долг и совесть твоя чиста. Иди, девочка, занимайся своими делами, а мне предоставь заняться своими.
        — Зачем вы так, Мила Николаевна?  — Катя почувствовала, что действительно обиделась и вряд ли найдет в себе силы еще раз прийти сюда.  — Я ведь от всего сердца. Я ведь понимаю, как вам тяжело.
        — Мне?
        — Да, вы плохо себя чувствуете. А это место явно не для ваших нервов. Вы ведь не из тех, кто любит болеть, вызывать жалость, обременять заботой о себе. И еще больница… Я знаю, что такое больница. Ненавижу этот распорядок, врачебные обходы, процедуры, запахи. Наверняка и вы испытываете что-то подобное.
        — Я?  — Мила поставила подушку повыше, села, опершись на левый локоть. Посмотрев на тумбочку, лукаво улыбнулась. В конце концов, почему бы не подыграть?  — Элемент временного неудобства, конечно, есть, но без драмы. У меня все в порядке. Вот только… Только бананов не хватало.
        — Почистить?  — дрожащим от волнения голосом спросила Катя.
        — Давай, не пропадать же добру.
        Катя с готовностью очистила самый крупный банан и протянула его Миле. Она была так довольна, наблюдая, как свекровь медленно смакует, откусывая кусочек за кусочком. Правда, скоро Катя поняла, что Мила совершенно не хочет есть, и делает это, чтобы доставить ей удовольствие.
        — Что говорят врачи? Вы спрашивали, насколько все серьезно?
        — Врачи относятся к той категории людей, которым лучше не задавать вопросов,  — прожевав, ответила Мила. Есть ей действительно не хотелось. Положив большую часть банана на тарелку, она вытерла руки о салфетку и виновато улыбнулась.  — Извини, организм не требует пищи никакой, даже духовной. Вон сколько журналов лежит — ни к одному не притронулась.
        — Бывает.
        Катя поняла, что смогла разговорить свекровь, и была этому несказанно рада. Ее всегда смущала ситуация, которую упорно создавал Кирилл своим нежеланием общаться с матерью, входить в ее ритм жизни. Такое положение вещей Катя сочла несправедливым и потому решила действовать самостоятельно, положившись на женскую интуицию. К тому же ожидание первенца делало ее сердце открытым, полностью лишенным темных мыслей. Катя вообще по своей натуре была человеком добрым, неспособным на коварство, задние мысли. Мила ошибалась, решив прощупать ее и понять истинную цель прихода невестки. Пристально вглядываясь в смуглое лицо Кати, Мила невольно сравнила его со своим бледным, усталым, постаревшим за эти несколько дней. Она недавно выпила лекарства и потому могла еще какое-то время нормально общаться с Катей. Однако Мила знала, что пройдет немного времени и новый приступ заставит ее корчиться от боли, а свидетелей этому быть не должно, медсестра не в счет.
        — Ладно, девочка,  — Мила устало улыбнулась.  — Выкладывай, что у вас там стряслось.
        Мила была уверена, что Катю привело сюда не столько сострадание, сколько проблемы, решить которые молодежь сама не смогла без ее помощи. С ролью парламентера Катя справилась прекрасно и заслуживала того, чтобы ее выслушать со вниманием.
        — Говори, Катя, не медли, потому что скоро я не смогу воспринимать то, что ты должна сообщить. Я внимательно слушаю тебя.
        — У нас ничего не случилось,  — недоуменно ответила Катя.  — Не пойму, о чем вы?
        — Ты хочешь все-таки уверить меня, что пришла просто так?
        — Да.
        — Спасибо, но я отвечу тебе откровенно — верится с трудом.
        — Все дело в вашем отношении к людям. Доверие — понятие очень определенное. Оно или есть, или его нет.
        — Скользкий вопрос, который бы я не стала обсуждать с тобой.
        — Мила Николаевна, давайте дружить,  — Катя положила ладонь на прохладную сухую руку Милы, чуть сжала ее. Это был очень волнующий момент для Кати. Она почувствовала, как жесткий обруч сдавил горло, не давая больше произнести ни единого слова. Ни единого слова, пока не прозвучит ответ, но Мила молчала. Это была катастрофа. Катя всегда знала, что у нее должны сложиться человеческие, дружеские и доверительные отношения с матерью своего мужа. Это было для нее так важно, да и мама учила, что можно избежать стольких проблем, если не ссориться, понимать и ценить женщину, подарившую тебе своего сына.
        — Не делить его с ней, а соединить свою и ее любовь, понимаешь дочка?  — Катя понимала, всегда понимала. И когда встретила Кирилла, полюбила его, сразу заочно полюбила и его мать. И каким же ударом стала для нее холодность и отчуждение, царящие во взаимоотношениях Кирилла и его матери. По сути, и отношений-то никаких не было. Все сложилось давно, Кате трудно было разобраться в причинах, а Кирилл всякий раз уходил от объяснений. Он становился похож на ежа, сворачивающегося в клубок, не дающего даже прикоснуться без того, чтобы не уколоться. Максим Сергеевич более тактично уходил от ее вопросов. Он просто гладил ее по голове и говорил, что с творческими людьми порой бывает очень нелегко.
        Катя не хотела медлить. Она была замужем больше года, но семья Смысловых не собралась ни на один праздник за общим столом, не было в ней даже намека на то, что в этом есть необходимость. Все попытки что-либо изменить со стороны Кати ни к чему не приводили, а после неожиданного развода родителей Кирилла ее мечты об идеальной семье разрушились вовсе. Кирилл откровенно показывал, что не сожалеет о случившемся и принимает сторону отца, а Максим Сергеевич стал искать уединения, превратив общение с сыном и невесткой в бесконечные телефонные звонки и обещания приехать в гости на выходные. Сердце Кати разрывалось. Она и сама не ожидала, что происходящее между родителями Кирилла так глубоко взволнует ее, не будет давать покоя. Она внушила себе, что сможет все исправить. Нужно было только не сидеть сложа руки, а действовать. Ей, выросшей в атмосфере любви и взаимопонимания, эта задача представлялась сложной, но выполнимой.
        Катя не замечала, что все сильнее сжимает ладонь Милы. Та не сопротивлялась, потому что сама неожиданно прониклась торжественно-волнующим настроением невестки. Это было то потерянное, необходимое Миле ощущение, которое она утратила с уходом Максима. И то, что сейчас она сравнивала его заботу, его любовь с несмелыми попытками этой девочки подружиться с ней, было трогательно до слез. Слез, которые Мила хотела во что бы то ни стало оставить для себя. Она не плачет на людях, даже тогда, когда эти люди готовы для нее на все и никогда бы не осудили ее за это. Заплакать — показать слабость, это не для Милы Смысловой. Так за эти считанные мгновения в душе ее шла борьба: одна женщина холодная, очерствевшая, глубоко засевшая внутри пыталась не впустить туда беззащитную, думающую, полную света и тепла. Мила знала, что должна произнести что-то ободряющее, вселяющее надежду. Почему нет? Она так давно чувствует себя одинокой. Пусть появится хоть одна живая душа, которой есть дело до нее, такой успешной, знаменитой, обеспеченной… такой одинокой. Ведь так просто ответить «да».
        — Будем дружить, детка,  — едва пошевелив занемевшими пальцами, наконец ответила Мила. Она стала снова ощущать тупую боль в правом подреберье, что вскоре грозило обернуться очередным приступом. Нужно было, чтобы Катя вышла из палаты раньше, чем возникнет необходимость в очередном уколе. Мила и так осознавала, что выглядит не лучшим образом. Для нее было важно, чтобы Катя не видела, насколько ей бывает плохо.  — У меня еще никогда не было такой юной и красивой подружки.
        — Тогда я приду завтра, хорошо?  — улыбнулась окрыленная Катя. Ее переполняли самые нежные чувства. Первый шаг был сделан. Все прошло более чем удачно. Она решила, что новость о том, что Мила скоро станет бабушкой, нужно приберечь для следующего посещения. Не помешает немного разбавить эмоции, которыми сегодня было переполнено их общение. А еще Катя мечтала о том, что завтра к ней присоединится Кирилл. Вот было бы здорово!
        — Приходи,  — Мила снова легла, откинувшись на подушку. Закрыв на мгновение глаза, она поборола искушение поинтересоваться делами сына. Все-таки оставалась надежда, что по его просьбе Катя пришла ее проведать. Эта мысль заставила Милу улыбнуться. Кажется, для того, чтобы снова быть в окружении близких, нужно всего-то заболеть. Так это у нее хорошо получается. Завтра будут готовы результаты обследования, тогда можно посмотреть, насколько она постаралась.  — Приходи, Катюша.
        — Может быть, вам чего-то хочется? Так говорите без стеснения. Я все принесу,  — с готовностью отозвалась Катя. Она поправила прядь длинных темно-каштановых волос, заправив ее за ухо. Ее серо-зеленые глаза озорно блеснули: — Принимаю любые заказы.
        Мила так хотела сказать, что больше всего на свете хотела бы завтра увидеть здесь Максима. На крайний случай — Кирилла, чтобы осторожно узнать у него, как его дела и как живет отец. Конечно, больше ее интересовал Максим. Миле казалось, что она не видела Смыслова вечность. Он наверняка с головой ушел в работу, потому что совершенно не показывался на ее горизонте. Мила была уверена, что его так не хватит надолго. Он должен скучать по ней, он должен мечтать о том, чтобы посидеть молча рядом, просто увидеться. Самоуверенность Милы лишала ее способности видеть реальность. Она не представляла, что Максима могут занимать совсем иные вещи, нежели научные изыскания, воспоминания о ней. Как же ей было нужно хоть на несколько минут невидимкой оказаться рядом с ним.
        — Я вижу, что вы не решаетесь меня о чем-то попросить,  — заметив тень, промелькнувшую по лицу Милы, сказала Катя.
        — Нет, тебе показалось. На самом деле мне ничего не нужно. Просто приходи, поговорим.
        — Хорошо. Тогда я пойду,  — Катя поднялась. Заботливо поправила одеяло, сделала щелки жалюзи немного шире.  — Солнце всегда поднимает настроение, правда?
        — Да, спасибо,  — вяло отреагировала Мила. Она чувствовала приближение приступа и хотела поскорее остаться в палате одна.
        — До свидания,  — Катя взялась за дверную ручку и, стукнув себя по лбу, повернулась с улыбкой на лице.  — Какая же я забывчивая, непозволительно забывчивая.
        — Что случилось?  — Мила решила, что это продуманная тактика: выложить наболевшее перед самым уходом. Это прекрасно действует, по принципу запоминания первого и последнего в разговоре.  — Вам привет от Кирилла.
        — Спасибо,  — Мила усмехнулась — ошибочка вышла. Девочка решила вылить на нее весь свой бальзам. Пожалела ее, несчастную, одинокую, больную. Значит, совсем плохи дела. Врет, бедняжка, не умеет она этого делать. И привета ей никто не передавал.
        — И ему от меня передай.
        — Обязательно,  — Катя осторожно закрыла за собой дверь и не пошла, полетела по длинному коридору.
        Она чувствовала, что сделала очень доброе дело, которое кроме нее не смог бы сделать никто другой. И Кириллу она все расскажет немного позднее. Он должен понять, что если она смогла найти общий язык с его матерью, то ему сам бог велел. То, что Кирилл зол на Милу Николаевну за отца, Катя знала. Но еще она была уверена в том, что родители поступили так, потому что это был единственный вариант. «Не дай бог доживать до такого!» — подумала Катя, покачав головой. Если, прожив столько лет, люди разбегаются в разные стороны, остается вопрос, связывало ли их вообще хоть что-то все эти годы? Кирилл имел весьма своеобразный взгляд на эту проблему. Он емко и жестко высказался в пользу мужской половины человечества:
        — Мужчина всегда должен быть главой семьи. Тогда все эти катаклизмы можно избежать. Там, где командир в юбке, жди провокаций.
        Катя прекрасно понимала, что Кирилл имел в виду. На него настолько отложили отпечаток отношения между родителями, что он при каждом удобном случае подчеркивал свое главенство в их семье. Он пытался казаться деликатным, не давящим на Катю, но иногда истерические нотки прорывались наружу, и Катя понимала, что никогда этому мужчине не стать главным. Он просто не знает, как ему следует себя вести. И сейчас, расскажи она ему о своем визите к Миле Николаевне — скандала не избежать. Ведь она пошла против его мнения, выставила свою точку зрения главной.
        Идя к станции метро, Катя думала, что все это такие мелочи: лидерство, власть, богатство. Разве делают они человека счастливым? Глядя на свекровь, Катя убеждалась в обратном: Мила имела все и ничего. Это было неразрешимое противоречие, испытание, которое словно сам дьявол подбрасывал людям, чтобы доказать мелочность их натуры. Тот, кто попадался, с трудом вырывался из цепких объятий собственного величия. Порой, только потеряв все, человек получал возможность обрести душевный покой, разобраться в истинных ценностях. Кажется, у матери Кирилла сейчас нелегкий этап — между эйфорией от достижения пика и страхом оглянуться, посмотреть по сторонам и увидеть настоящую цену полученного таким трудом, ценой стольких усилий. Ей страшно увидеть все в реальном свете, ведь может оказаться, что все, к чему стремилась — мишура, суета, возня для умасливания собственного самолюбия. Переоценку пережить тяжело, тяжело настолько, что и до глубокой депрессии недалеко. Поэтому Катя знала, что ее доброе слово сейчас Миле жизненно необходимо. Оно поможет ей лучше лекарств, потому что будет врачевать душу. Пусть не говорят
Кирилл и Максим Сергеевич, что Мила — железная леди. Она более уязвима, чем они пытаются показать. Пожалуй, ее жажда славы и успеха — своеобразная попытка защиты. От чего? Катя задумалась и быстро нашла ответ на свой вопрос: от самой жизни.
        Под гул отъезжающего состава Катя ловила мысли, лавиной обрушившиеся на нее под впечатлением от общения со Смысловой. Да, она боится вереницы прожитых лет и еще больше — предстоящих. Катя была уверена в этом. Некоторые люди приходят в мир с врожденным страхом жить. Тогда и происходит подмена реальных ценностей мнимыми. Должно пройти время, чтобы снова найти истинный путь. Сколько потерь, разочарований, ошибок предстоит пережить до этого — известно только высшему разуму, давно и безоговорочно выстроившего схему жизненного пути, обозначившего на ней все остановки, вершины, препятствия и пропасти. Мила стояла сейчас на краю одной из них. Слишком тонким казался ей мостик, переброшенный от одного до другого края. Даже у нее, считающей себя смелой, решительной, не хватало отваги сделать первый шаг и, балансируя, преодолеть опасный участок.
        Катя сказала себе, что будет рядом с этой удивительной женщиной. Никто не сможет помешать ей делать то, к чему лежит ее сердце. И пусть сейчас Мила выглядела не такой, какой ее привыкли видеть на экранах телевизоров, для Кати это не имело никакого значения. Главное, чтобы она поправилась. Может быть, для этого потребуется много времени, но девушка чувствовала в себе решимость поддерживать свекровь столько, сколько потребуется. Почему-то рядом с Милой она ощущала себя даже не невесткой, не подругой, а старшей сестрой. Да, как ни странно, именно старшей.
        Сейчас ей дано свыше быть сильнее, мудрее, терпимее. Катя усмехнулась, представив, что на самом деле ей лет девяносто, только никто не знает об этом. Светлые мысли и добрые дела не дали состариться ее лицу, рукам. Внешне она все та же девчонка, только поступки ее всегда были не по годам взрослые. Ее считали высокомерной, подтрунивали, а она умела то словом, то кулаками отстаивать свое право на особое мнение, на свой взгляд. Ей всегда было нелегко в компании сверстников. Слишком суетно, легковесно относились они к тому, что для Кати было важным, не терпящим насмешки. Пожалуй, Кирилл расположил ее к себе еще тем, что серьезно воспринимал все ее рассуждения о смысле жизни. Для Кати это была проверка: отмахнется, значит, не мой. Но Кириллу нравилась ее серьезность, ее стремление к поиску смысла, сути. Он говорил, что это ее достоинство, и окончательно покорил ее. Правда, став мужем, Кирилл повел себя непоследовательно. Теперь он старался во всем доказать собственную правоту, поставить точку в разговоре, споре, в любой мелочи подчеркнуть, что он — мужчина, глава семьи, и ее голос лишь совещательный.
Катя приняла тактику наблюдения, выжидания. Как мозаику, фрагмент за фрагментом она складывала портрет любимого мужчины, в недалеком будущем отца ее ребенка. Слишком много оставалось мест, в которых Катя застревала, не получалось подобрать нужный фрагмент, продолжить составлять картину. Одним из таких трудных мест были отношения Кирилла с матерью. Он даже представить не мог, сколько радости он мог бы доставить своей жене, измени он своей холодности и равнодушию в адрес женщины, подарившей ему жизнь. Он слишком упорствовал в этом вопросе, а Катя, любя его, боясь потерять то нежное чувство, которое связывало их, решила помочь ему. Многие неохотно принимают советы, долго не решаются ответить на протянутую руку помощи. Кирилл относился именно к таким людям. Поэтому Кате приходилось быть особенно деликатной, осторожной. Она знала, что наступит момент, когда Кириллу будет некуда деваться. Он не сможет не признать ее правоту, а пока… Она готова впустить в свое сердце ту, которая превратила свою жизнь в настоящее испытание. Оно только начинается. Пусть будет уверена — у нее есть поддержка. Она даже не
представляет, насколько искренней, сильной она может быть. Тогда все страхи будут побеждены. Освобождение от них обязательно откроет новый взгляд на мир. Катя считала, что это необычайно важно, но пока — только ее мечты. Ждать Катя умела и от всей души надеялась, что Мила Николаевна в скором времени откроет и ей в ответ свое сердце. Она найдет в ней родственную душу, подругу, дочь в одном лице. Ей не придется никогда пожалеть об этом.

        Максим давно проснулся, но лежал неподвижно, не открывая глаз. Ему не хотелось будить Иру. Ей на вторую смену, к двум часам, да и у него нет первых пар в университете. С тех пор, как он стал преподавать, только один раз в неделю выпадал такой счастливый день, когда можно было утром немного поваляться в постели. Раньше он не понимал прелестей этого, пока Ирина планомерно, применяя все свое женское очарование и убеждение, не отучила его вскакивать спозаранку и мчаться на кухню. Теперь за него это делала она, причем было видно, что горячий утренний кофе или чай, булочки или тосты, гренки или бутерброды Ирина готовила с удовольствием. Она получала еще большее наслаждение, наблюдая, как он не спеша все это ест, хвалит ее, как отменную кулинарку, хозяйку или просто улыбается и пристально смотрит в ее бездонные синие глаза.
        Он осторожно повернул голову и увидел профиль Ирины. Она спала, плотно сомкнув губы, чуть нахмурив брови, что придавало ее лицу несвойственное суровое выражение. У нее был легкий нрав и ей совершенно не было присуще хмуриться, обижаться, говорить на повышенных тонах. Она словно не умела всего этого делать, выходя из сложных ситуаций либо при помощи юмора, либо применяя испытанное средство — промолчать, подумать, никогда не поступать сгоряча. Ее легкий характер, помогающий избегать острых ситуаций, был очень близок натуре самого Смыслова. По сути, он видел в ней себя, так болезненно переживавшего любое непонимание, необходимость выяснения отношений. Это было настолько разительно после взрывной, непредсказуемой Милы. Независимо от своего желания, он все равно постоянно сравнивал этих двух женщин. И каждый раз сравнение было в пользу Ирины. Максим сначала думал, что она контролирует себя, пытаясь показаться лучше, чем на самом деле. Но время шло, а Ирина не менялась, ни она, ни ее отношение к нему. Он и не знал, что женщина может так легко объясниться в любви и каждый день не словами, а поступками,
своим отношением доказывать искренность своих чувств.
        Первый раз он пришел в ее дом просто потому, что почувствовал себя на грани безумия. Кто-то должен был его выслушать. Но то, как повела себя Ирина, испугало его, удивило, повергло в шок. Он никогда бы не подумал, что единственная подруга его бывшей жены видит в нем любимого мужчину. Это было настолько неожиданно, не к месту, что Максим не нашел ничего лучше, как бежать. Он закрыл за собой дверь и, оставшись на темной лестничной площадке, ощутил уничтожающую пустоту. Она распирала его изнутри, едва давая возможность дышать. Чувство обиды и досады было готово вылиться слезами. Он никогда не ощущал ничего подобного и теперь растерялся, не найдя ничего лучше, как обидеть одинокую женщину. Она ведь так же одинока, как и он. Максим представил, как она каждый день возвращается в пустую квартиру, готовит себе ужин, автоматически включает телевизор. А ведь для счастья нужно не это. И ей наверняка нужно то, в чем так сейчас нуждался он сам — присутствие другого человека рядом, слушателя, собеседника. Но, с другой стороны, он никогда не представлял Ирину в качестве женщины, готовой разделить с ним постель.
Постель и родство душ два полюса, две вещи, которые могут дополнять или исключать друг друга. Первое — счастье, второе — трагедия. Пожалуй, с Милой у него не было ни того, ни другого. Его жена никогда не делилась с ним своим внутренним миром, не впускала его туда. Да и как мужчина он не интересовал ее, говорить можно было лишь о выполнении супружеских обязанностей. Максима передернуло: любовь, удовольствие ввести в ранг обыденности. Сделать так, что он перестал нуждаться в ласках, прикосновениях. Роботизированное общение на уровне давно забытой клятвы молодоженов, которую обычно дают в загсе. Равнодушная, усталая, едва удерживающая на лице улыбку женщина зачитывает казенные строки, из которых следует, что и в горе, и в радости, и во здравии, и в болезни супруги обязаны быть вместе, помогать друг другу. Тогда оба дали слово беречь семейный очаг, не дать ему погаснуть. Максим усмехнулся — почему он вспомнил об этом? И настолько четко, все в мельчайших деталях. Может быть, потому что в реальной жизни все обязанности легли на него, а Мила позволяла себе время от времени вносить свои коррективы. Это были
особые отношения, от которых он был не в силах отказаться. Ему была нужна именно эта женщина рядом. И когда он понимал, что она равнодушна к его чувству, и когда ощутил полную отрешенность от всего, что, по его мнению, делает женщину женщиной. Он был готов закрывать глаза на все, лишь бы знать, что она — его жена, и он имеет все основания заботиться о ней. Для него это важно. Как колдовство. А кто знает, быть может, она и приворожила его много лет назад? Пожалуй, она и на это была способна. Иначе как объяснить его упорство, его слепоту, его полное растворение в ее проблемах и взглядах на жизнь? Он слишком долго пытался изменить Милу. Он был деликатным, чтобы, не дай бог, не обидеть, лишний раз не спровоцировать раздоры. Однако есть сроки, которые указывают на тщетность усилий, невозможность перемен, а он упорно не хотел этого замечать. Да и кто же захочет в один миг отказаться от своей мечты? Он любил Милу. Он и сейчас не забыл ее, никогда не сможет забыть. Слишком большая часть жизни связана с ней, столько воспоминаний. Каких? Это его памяти угодно воспроизводить бесконечные ссоры, отчуждение, холод
молчания, а сердце оставило в своих потаенных уголках воспоминания о первых встречах, свадьбе, рождении сына, успехах Милы, гордости и счастье, которое он испытывал, радуясь им. Он всегда считал себя причастным к тому, как уверенно она поднимается к вершине. Не желая об этом говорить часто, все же изредка Мила позволяла себе отдавать дань его роли в своей жизни. Это всегда говорилось вскользь, шутя. Но ему было невероятно приятно слышать даже скупую похвалу. Рядом с Милой он научился довольствоваться малым, видеть хорошее в самых обыденных мелочах. В отличие от Милы в его лексиконе было это слово. Мелочах… Разве есть они, когда речь идет о семье, детях, благополучии в доме? Максим не ожидал, что именно невозможность продолжать заботиться о его уюте, вкладывать всего себя в устоявшийся быт станет для него таким ударом. Ему не была нужна женщина, успехи на работе, он не думал о своем здоровье. Единственное, что приводило его в полное уныние — отстраненность от жизни, той, к которой он привык, которая опутала его невидимыми, но прочными сетями. Он не мог освободиться от них без посторонней помощи.
        Обо всем этом он хотел поговорить с Ириной. Но все получилось не так, как он ожидал. Вместо разговора по душам — ее признание в любви, его грубые слова и бегство. Однако ему было некуда бежать, да и куда сбежишь от самого себя? Он вернулся, чтобы просто лечь спать в чужой квартире, так и не выговорившись, не облегчив душу. Чтобы утром молча выпить чашку крепкого кофе, выполнить свое обещание, водрузив вешалку на прежнее место, поблагодарить за гостеприимство и снова уехать. Он не мог забыть, каким взглядом провожала его Ирина. Это одно из воспоминаний, которое остается навсегда.
        И начались одинокие вечера на тихой, удаленной от городской суеты даче, приводившие Максима вместо ожидаемого умиротворения в ярость, столь несвойственную ему. Он упрямо пытался работать, вникать в научные труды, но сотни молоточков упорно стучали в висках до тошноты, до истерического желания одним резким движением сбросить все со стола и никогда больше не возвращаться в столь любимый раньше мир чисел и формул. То, что было отдушиной, теперь стало пыткой, выносить которую становилось все труднее. Жизнь без Милы, без семьи потеряла для него смысл. Попытавшись отвлечься от тягостных мыслей об этом, Максим стал чаще бывать у сына, но в какой-то момент ему показалось, что его визиты не всегда бывают кстати. Наверняка это было не так, но он отличился щепетильностью и решил, что не стоит обманывать себя. Кирилл и Катя жили своей жизнью, где в его заботе нуждались не настолько остро. Это были два взрослых человека со своими планами, взглядами на жизнь, а он словно терялся в этом новом для себя качестве отца давно повзрослевшего ребенка. И как Катя ни старалась быть гостеприимной, радушной, наступил
момент, когда и в их доме Максиму стало неуютно. Он изводил себя, ругал за неблагодарность, но стал приезжать к ним все реже, сводя общение к телефонным звонкам с дежурными вопросами и ответами.
        Не зная, что делать, Смыслов пытался обрести равновесие в ночных поездках по пустому загородному шоссе, где можно было от души нажать на педаль газа и с трудом различать, как мелькает за окном то сосновый бор, то заснеженная посадка. Но однажды все чуть было не кончилось трагически, потому что на одном из участков с обочины тронулся автомобиль, не подававший каких бы то ни было предупредительных сигналов: ни стопов, ни поворотов. Благо недавно купленная резина позволила Максиму затормозить быстро, а сам он отделался довольно болезненным ударом о рулевую колонку. Неприятный разговор с подвыпившим горе-водителем поставил точку на ночных поездках Смыслова. У него долго болел кулак, обрушивший один-единственный удар в пьяное, улыбающееся лицо. Максим чувствовал, что готов продолжать избивать того, кто чуть было не стал виновником трагедии. Наконец-то нашелся тот, на ком можно было выместить всю накопившуюся досаду. Но выскочившая из машины женщина, пронзительно вереща, бросилась защищать своего мужа. Она плакала, совала Максиму деньги, а потом, увидев, что он успокоился, стала кричать, что запишет
номер его машины и подаст на него в суд. Она висла у него на рукаве дубленки, но, резко оттолкнув ее, Смыслов сел в машину и развернулся в сторону дачи. Доставлявшая обычно удовольствие езда раздражала. Смыслов не мог ехать ни медленно, ни быстро. Ему все время мерещилось, что вот-вот кто-то выскочит на дорогу, снова вынырнет с обочины автомобиль. Максиму было настолько не по себе, что он едва нашел в себе силы вернуться на заснеженную дачу. Он даже машину не поставил в гараж, оставив ее под открытым небом у самих ворот. Он злился, просто вскипал от негодования и всю свою досаду излил на автомобиль. Он бил его ногами по колесам, стучал кулаком по бамперу и багажнику, лепил снежки и яростно бросал их в лобовое стекло. Потом вдруг стих, вытер бегущий со лба пот и, не заходя в дом, снова сел за руль. В этот поздний вечер Максим решил, что одиночество сводит его с ума, изменяет до неузнаваемости. Перемены, происходящие с ним, совершенно ему не нравились. Прежде он никогда не был таким несдержанным. Нужно было срочно что-то предпринять. И Смыслов поехал к Ирине. Он поставил машину на стоянку неподалеку от
ее дома, будучи уверенным, что его примут, что ему будут рады. И не ошибся. Распахнувшаяся дверь и улыбка Ирины — одно из приятных воспоминаний недавнего прошлого, резко разграничившего то, что было до и то, что происходило в сказочном настоящем. И холод одиноких ночей сменился жаркими объятиями, ласками, которыми щедро одаривала его счастливая хозяйка его нового пристанища.
        Для Максима все, что происходило с ним после развода с Милой, казалось сном. Просыпаться не хотелось, потому что только теперь он мог сравнить, какой была его жизнь и какой она стала теперь. Небо и земля, пустыня и вода, мороз и зной. Все в этих двух периодах было настолько различным, что оставалось удивляться: как он выжил в полном непонимании, игнорировании собственных желаний? Разве можно было столько лет любить безответно, не нуждаться в обычных мелочах, делающих нас счастливыми, защищенными? Мужчине тоже важно ощущать себя защищенным, конечно, не в смысле физической силы рядом, а духовной целостности, родстве душ. Жизнь преподнесла ему нежданный подарок. Это было наградой за долгие годы душевного одиночества, отчаянных попыток собрать воедино то, что изначально не могло быть одним целым. Рядом с Ириной он чувствовал себя настолько уверенно, что иногда ему не верилось, что столько лет он мог провести с другой женщиной. Где были его глаза? Он не позволял себе даже думать о ком-то, кроме Милы. Почему сердце не подсказало, что так близко женщина, которая хочет сделать его счастливым? Максим
всегда знал, что его любовь и заботу принимают как должное. Кирилл — ребенок, здесь все нормально, но с Милой все зашло в тупик. Почему-то только через двадцать пять лет все его естество решило взбунтоваться и открыто признать, что так дальше жить нельзя. Зачем ему понадобилось молчать так непростительно долго? Ведь все могло сложиться иначе, и не только у него. Может быть, и Мила, наконец, осмотрелась бы по сторонам и нашла того, кто был нужен именно ей? Но даже сейчас Максиму было трудно понять, кто смог бы стать ей достойным супругом, таким, которого бы она любила, уважала, боялась потерять. Родился ли вообще такой мужчина? Максим часто задавался этим вопросом раньше, а теперь ответ был ему не нужен. Пусть сама разбирается со своей личной жизнью. Мила наверняка почувствовала облегчение, освободившись от необходимости поддерживать иллюзию давно не существующей семьи. Нет семьи, нет постоянного раздражителя в его лице. В ее взглядах, жестах было столько нескрываемого презрения, как он выжил, испепеляемый ими? Не желая ничего замечать, он не решал проблему, а просто упорно отворачивался от нее. Видит
бог, он долго ждал перемен. Нет так нет. Смыслов был несказанно рад, что нашел в себе смелость начать все сначала. Наверное, за долгие душевные мытарства он все-таки обрел душевный покой, почувствовал себя защищенным и жил, стараясь не загадывать далеко вперед. Он знал, что счастье — миг. Он не может длиться долго, и обязательно найдется какая-нибудь мелочь или что-то грандиозно важное, способное все разрушить в считанные секунды. Вот был ты самым счастливым человеком и смотрел на всех с нескрываемой любовью, обожал весь мир, а через несколько мгновений все рушится, делая тебя самым несчастным, самым обездоленным и лишенным будущего. И глаза твои больше не горят, и руки опустились, и люди кажутся злыми и завистливыми. Ты увидишь в их взглядах радость. Им нравится наблюдать твои муки, они доставят им удовольствие и все только потому, что, глядя на тебя, они вздохнут с облегчением, что это происходит не с ними.
        Максим отвернулся от Ирины. Она заерзала, что-то беззвучно произнося, и Смыслов поспешил закрыть глаза. А не то проснется, увидит, что он уже не спит, и побежит на кухню. Она такая легкая на подъем.
        — Мне доставляет такую радость делать что-то для тебя,  — признавалась Ирина.  — Со мной такого никогда не было. Я испытываю радость, заботясь о тебе. Веришь?
        Он верил, но, заглядывая в себя, точно знал, что ответное чувство не столь глубоко, не столь щедро. Максим никогда не произносил слов просто так, тем более слов любви. Он честно сказал, что пока не может сказать, что влюблен. Признался, что не смог до конца изгнать из сердца Милу, все, что было связано с их совместной жизнью.
        — А я и не прошу тебя забывать,  — тихо заметила Ирина. Она волновалась, стараясь скрыть это бесцельной суетой: одни и те же вещи она то складывала в шкаф, то снова доставала, рассматривала.
        — Но ты наверняка ревнуешь меня к прошлому?
        — Это никоим образом не отразится на моем отношении к тебе. Ревность — ужасный недостаток, с которым нужно бороться. Я буду вести беспощадную борьбу. Не бери в голову, если я вдруг скажу что-нибудь, что тебе не понравится.
        — О чем?
        — Не о чем, а о ком,  — поправила Ирина.
        — Ты о Миле?
        — Да.
        — Я сам могу наговорить о ней много нелицеприятного, но не собираюсь этого делать. И тебе не нужно, хорошо? Мы разошлись, и вряд ли слова смогут что-либо объяснить, изменить. Поэтому я не буду ни хвалить Милу, ни лить на нее грязь.
        — Это благородно.
        — Я не пытался получить комплимент. Я такой человек, понимаешь? А мне ведь газетчики досаждали. Ты себе не представляешь! На дачу заявились через пару дней после развода, чтобы я дал интервью. Раскрыл, так сказать, истинное лицо бездушной куклы. Они так ее назвали,  — Смыслов усмехнулся.  — Я послал их ко всем чертям. Охота копаться в чужом белье. Вот профессия, честное слово, не позавидуешь.
        — А твоей позавидуешь?
        — Не знаю. Работа как работа.
        Именно Ирина посоветовала Максиму попробовать устроиться преподавателем в университет. Ему было нелегко общаться с сослуживцами, в глазах которых при встрече с ним мгновенно застывало выражение жалости. Его жалели. Еще бы — подойти к порогу серебряного юбилея и оказаться ни с чем. Как они могут делать выводы? Что они знают о его жизни? Да ничего. И не должны были, но перемыть его кости наверняка не откажутся. Максим не любил быть объектом пристального внимания. Оно допекало его, приводило в состояние нервозности, снижало работоспособность. Видимо, все это не укрылось от внимательного взгляда Ирины. Она не сразу решилась давать советы, но в какой-то момент поняла, что пора. Ирина чувствовала, что Максиму нужно менять все — и работу в том числе. Он слишком болезненно реагирует на изменившееся обращение сослуживцев к нему. Смыслов очень быстро согласился с Ириной. Почему он решил последовать ее совету? Может быть, потому, что раньше никому не было дела до него, до его проблем, внутреннего состояния. А Ирина улавливала малейшие изменения в настроении, деликатно направляя его действия в нужное русло.
Она знала, что для него лучше. Интуиция влюбленной женщины помогала ей в этом. Максим доверился ей, будучи заранее уверенным в том, что эта женщина знает, что для него хорошо. Он доверился ей, как человеку, которому было до него дело. Ирине пришлось взвалить, на себя этот немалый груз его сложившихся комплексов и проблем, но, кажется, он не тяготил ее. Максим был ей благодарен. Она смогла за короткий промежуток времени стать его единственным доверенным лицом. Кирилла и Катю он в расчет не брал. Они — дети, а их действия и забота о родителях чаще всего определяются собственными нуждами. Редкий случай, когда отношения между детьми и родителями не строятся на основе помощи последних. И осуждать молодежь за это, пожалуй, не стоит. Разве родители помогают для того, чтобы постоянно слышать слова благодарности? Нет, чтобы продолжать чувствовать себя нужным, близким человеком существу, которое давно вышло из детского возраста. Они помогают детям, поддерживая ощущение своей значимости, порой осознанно обманывая себя. Максим знал, что Кирилл обязательно обратится к нему, когда деньги понадобятся, если, не дай
бог, что-то случится. Он обязательно вспомнит о нем, когда нужен будет совет, когда на душе будет тяжело, когда с Катей поссорится, наконец. Но Максим со своей стороны не мог обратиться к сыну по тем же вопросам. Даже исключив материальную сторону, Смыслов-старший не вдруг решил, что не должен обременять сына и тем более невестку собственными проблемами. И от сознания того, что не к кому пойти, некому положить голову на плечо, некому сказать о наболевшем, становилось особенно тяжело. В этом смысле Ирина стала для Максима незаменимой. Он не хотел признаваться даже самому себе, что использует эту женщину так же, как и Мила в свое время использовала его самого. Правда, он не извергал на Ирину испепеляющие потоки разрушающего равнодушия. Он не показывал свое превосходство, в его отношении к Ирине не было и намека на иронию. Эта удивительная женщина вызывала у него искренний интерес, как все новое. Максим переживал этап перехода из серого, блеклого существования в тени к жизни в ярком свете любви.
        — Ты не спишь?  — он почувствовал нежное прикосновение ее губ к щеке, невольно улыбнулся.
        — Доброе утро.
        — Доброе,  — Ирина обняла его, крепче прижимаясь, стараясь обвить его тело собой. Казалось, она хочет прикасаться к нему каждой клеточкой.  — Мне снился такой чудесный сон.
        — Расскажи.
        — Нет, сны нельзя рассказывать.
        — Почему?  — Максим повернул голову, но увидел лишь макушку. Голова Ирины лежала у него на груди.
        — Тихо!
        — Что еще?  — Максим прислушался.
        — Сердце,  — Ирина улыбнулась, целуя Максима в грудь.  — Оно у тебя бьется так ровно, так спокойно, значит, все хорошо.
        — Наверное,  — Смыслов взял в ладони ее лицо. В который раз залюбовался ямочками, придававшими лицу выражение беззащитности, наивности.
        — Что ты так смотришь?
        — Просто так.
        — Какой ты… Нет чтобы придумать что-то романтическое, душевное.
        — Ты права. Я — сухарь, умеющий ловить кайф только от длиннющих математических формул. И мне никогда не дадут Нобелевской премии, будь я даже самым лучшим математиком.
        — Видишь, и математики могли уводить чужих жен. Это ли не доказательство горячего сердца?
        — Это доказательство безрассудства. И вообще это было так давно, но математика вечна!
        — Да-а?  — встрепенулась Ирина.  — А я не на поминаю тебе какой-нибудь закон, от которого дух захватывает?
        Они рассмеялись. Ирина не дала Максиму ответить, мягко прикрыв его рот ладонью. Он поцеловал ее и застыл в ожидании. Он был уверен, что Ирина захочет расслабиться в его объятиях, получить удовольствие от утреннего секса, который особенно возбуждал ее. Ирина любила заниматься этим при ярком свете, не испытывая никаких комплексов. Максим поначалу не мог ответить ей такой же раскованностью. Но Ирина медленно, день за днем вводила его в мир совершенно новых удовольствий. Он ощущал себя мальчишкой, попавшим в постель жрицы любви. Отметая всякие намеки на ревность, он все же не мог отмахнуться от вопроса: сколько счастливцев побывало в ее жарких объятиях? Максим не собирался показывать, что ее сексуальность порой пугает его. Она смело экспериментировала в постели, ненавязчиво увлекая его за собой, заставляя забыть о стыде, привычках. Она умела сделать так, что все вокруг переставало иметь значение. Мир словно отодвигался, оставляя их в небольшом, ограниченном пространстве, где властвовали только эмоции, страсти, наслаждение. Это было непередаваемое ощущение раздвоения личности, когда один человек
пытается воспринимать то, что происходит, а другой — не в силах делать это, полностью отдаваясь во власть удовольствий.
        Максим смотрел Ирине в глаза, мысленно повторяя, что таких глаз больше нет. В них и море, и небо, и вечность. Он может смотреть в них, не боясь утонуть, улететь, раствориться в бесконечности. Сейчас они смеялись, манили.
        — Ты очень красивая,  — тихо сказал Максим.
        — Я знаю,  — спокойно ответила Ирина и откинулась на спину. Она развела руки в стороны, запрокинула голову и, закрыв глаза, прошептала: — Я столько раз слышала это, но никогда мне не было так приятно. Правда, с каждым годом все меньше верится в то, что это правда.
        — Не будем о годах,  — Максима неприятно резанула фраза о тех, кто до него говорил Ирине комплименты.  — Не жди, что я теперь скажу о том, как ты замечательно выглядишь.
        — Почему?
        — Не хочу снова стать одним из тех, кто повторял это до меня.
        — Ты ревнуешь?  — ее лицо снова оказалось над ним.
        — Нет.
        — Мы так не договаривались!
        — А мы никак не договаривались,  — усмехнулся Максим и закрыл глаза.
        — Действительно,  — Ирина вздохнула и, резко повернувшись, встала с постели. Максим в который раз залюбовался мягкими формами ее красивого тела.  — Сейчас принесу кофе.
        — Ириш?
        — Что?  — она повернулась, держа в руках бледно-розовый пеньюар. Она словно нарочно не спешила надевать его, дразня Максима своей обнаженностью.
        — Ты обиделась?
        — Что ты?  — она улыбнулась, подарив ему свои милые ямочки.  — Кто-то из актеров сказал, что обижаться — это удел горничных. Да и я в том возрасте, когда обижаться дурной тон.
        — Постой, куда ты собралась?
        — На кухню. Я собираюсь приготовить кофе по-венски.
        Максим хотел сказать, что сам с удовольствием займется приготовлением завтрака, но Ирина со свойственной ей легкостью и быстротой выпорхнула из комнаты, одеваясь на ходу. В проеме двери мелькнул ее длинный прозрачный пеньюар, а еще через мгновение из кухни донеслось негромкое шипение закипающего чайника и музыка. Ирина всегда включала радио, находила подходящую настроению волну и возилась на кухне обязательно под музыку. На этот раз это был грудной голос Таисии Повалий: «Одолжила, одолжила…» Смыслов поднялся, заправил постель. Проведя ладонью по щеке, почувствовал под пальцами щетину и направился в ванную. Он не любил бриться, всегда подчеркивая, что это сущее наказание для мужчин. Правда, и со щетиной он ходить не любил. Рекламные плакаты с лицами молодых красавчиков, заросших щетиной, приводили его в недоумение.
        «Если я явлюсь таким на работу, меня обязательно спросят, не заболел ли я, не случилось ли чего. А вот им можно — везет»,  — как-то сказал он Миле. Она никогда не комментировала услышанное. Но из каждой заграничной поездки обязательно привозила все новые кремы для бритья, лосьоны и средства для ухода за телом. Тем самым она давала понять, что ей нравятся мужчины с гладковыбритым, свежим лицом и хорошо пахнущим телом.
        Задержавшись у зеркала, Максим поворачивал голову то вправо, то влево. Он разглядывал себя, словно видел впервые. Ему показалось, что морщины стали не такими глубокими, глаза приобрели задорный блеск, губы готовы растянуться в улыбке. И все потому, что ему так хорошо, легко и свободно в этой маленькой, но уютной однокомнатной квартире, где даже его сумке не сразу нашлось место, настолько его было мало. Но это не имело никакого значения, потому что ни он, ни Ирина не замечали бытовых мелочей. Их не стало, все теперь было важным и в то же время не имело значения. Не было возраста, не было проблем, планов, страхов. Они переставали ориентироваться во времени и пространстве, полностью отдаваясь накатывающей волне желания. Это было необыкновенное состояние, когда единственное чего не хватает — полета. Были бы крылья, взмахнуть ими, взлететь и почувствовать, как со всех сторон подхватывают тебя воздушные потоки, обтекают послушное, потерявшее вес тело.
        — Макс,  — Ирина постучала.  — С тобой все в порядке?
        Не слыша шума льющейся воды и вообще каких-либо звуков, Ирина настороженно посматривала на дверь ванной комнаты. Потом не выдержала. Она осторожно подкралась и приложила ухо к блестящей от лака дверной поверхности. Тишина, никаких намеков на присутствие живого человека. И тогда сердце Ирины сжалось от страха. Она закрыла глаза и представила Максима, неподвижно лежащего на холодном кафеле. В этом возрасте сердце часто подводит мужчин.
        — Дура, о чем ты думаешь! Нельзя притягивать плохое,  — прошептала Ирина, отгоняя навязчивое, видение. Она взялась за дверную ручку, но в последний момент решила не врываться без стука.
        — Макс, отзовись!
        — Ты что?  — он открыл дверь и, увидев ее испуганное лицо, удивленно поднял брови.
        — Кофе готов,  — едва не плача, сказала Ирина.
        Она прижала руку к груди, мысленно ругая себя за панику. Разве можно так? Нет, этот мужчина сводит ее с ума. Она настолько боится утратить его, что скоро совсем голову потеряет. Уже потеряла. Каждый день она чувствует себя настолько счастливой, что к этому ощущению невольно прибавляется страх всего лишиться. Так не бывает. Она никогда не спешила домой, никогда не замирала перед тем, как открыть дверь, никогда столько не улыбалась. Все, что было раньше, казалось затянувшейся репетицией перед главным событием — появлением в ее жизни Максима. Но мысль о том, что он не испытывает к ней таких же чувств, что они не связаны обещаниями, клятвами, не давала ей покоя. Сказка, в которой ей было так хорошо, могла закончиться в один миг. Максим — вольная птица. Упорхнет снова на свою дачу, окунется в воспоминания о той жизни, долгой, мучительной жизни с Милой. Она не отпускает его. Ирина чувствует. Ничего не говорит, ни о чем не спрашивает, но чувствует. На днях она заметила, как напряженно всматривался он в ее побледневшее лицо, когда случайно включил передачу с Крутовым. Он слишком поспешно переключил канал,
когда Ирина вошла. Она успела заметить его волнение, но нарочно не стала задавать вопросов. Ей все было ясно. В ее доме Макс пытался найти убежище от самого себя. И никогда он не признается ей в любви, потому что ее нет. В его сердце властвует Мила. Да и что такое полгода в сравнении с четвертью века?
        — Да что с тобой?  — Максим осторожно взял Ирину за руку. Похолодевшие пальцы казались безжизненными.
        — Ничего,  — она попыталась улыбнуться, но из глаз вдруг полились слезы. Стыдливо вытирая их, Ирина покачала головой. Нервы совсем расшатались. Слишком долго она ждала этого счастья, а теперь, когда оно у нее в руках, кажется, нет сил и смысла удерживать его. Оно или есть, или его нет.
        — Ириша,  — Максим обнял ее.  — Ты все-таки обиделась. Не нужно, слышишь?
        — Ты не понял,  — высвобождаясь из объятий, всхлипнула она.
        — Объясни.
        — Ты слишком долго был в ванной,  — четко, злясь на саму себя, произнесла Ирина.  — А теперь пойдем пить кофе. Он уже совсем остыл, и пенка осела.
        Смыслов недоуменно смотрел ей вслед. То плачет, то смеется, то вдруг печалится об остывшем кофе. Что-то с ней не так сегодня, как натянутая струна. Перехвалил он ее.
        — Очень вкусно,  — попробовав кофе, заметил Максим.
        — Я рада,  — привычно улыбаясь, ответила Ирина. Она уже пришла в себя, понимая, что со слезами перебарщивать не нужно, а то можно попасть в ряды истеричек. Их мужчины остерегаются. Но сегодня она не пыталась играть. Она на самом деле испугалась, а страх лишает способности трезво мыслить. Он вносит лишь хаос и разрушение.
        Телефонный звонок прозвучал как всегда тихо. Максим протянул Ирине трубку. Благо аппарат стоял на кухонном столе, но и здесь его было едва слышно. Все потому, что Ирина не любила ничего громкого.
        — Кому нужно, тот дозвонится,  — отвечала она на предложения Максима выставить режим звонка погромче.
        — Алло!  — Ирина автоматически перевела взгляд на часы. Начало десятого.
        — Здравствуйте, Ира!
        — Здравствуй, Катюша,  — голос невестки Смыслова Хмелевская узнала сразу. Такой приятный тембр. Эта милая девушка вызывала у Ирины только симпатию. Выбор Кирилла казался ей безукоризненным.
        — Извините, а Максима Сергеевича можно?  — Катя впервые воспользовалась этим телефоном. Смыслов не так давно оставил Кириллу номер Ирины на всякий случай. При этом объяснил, что с недавних пор часто бывает в доме крестной Кирилла и что об этом не знает мама. Смыслов не просил дать обещание хранить все в тайне. Он решил, что рано или поздно все откроется, а когда — не столь важно. Ни у Кирилла, ни у Кати сообщение не вызвало никаких вопросов. Они просто приняли случившееся как должное. Кирилл, кажется, был даже доволен тем, как разворачивались события, а Катя, не смея осуждать его отца, все-таки была огорчена.
        — Конечно, можно. Макс, это тебя.
        — Доброе утро, Катюша,  — Смыслов улыбнулся, предвкушая разговор. Он всегда радовался возможности пообщаться с этим добрейшим созданием. Выбор Кирилла приводил Максима в восторг. Где сын нашел такое чудо?
        — Здравствуйте, Максим Сергеевич. Я не рано?
        — Нет, все нормально. Как твои дела, девочка?
        — Спасибо, все хорошо.
        — А у Кирилла?
        — У него все в порядке, Максим Сергеевич,  — ответила Катя.  — У нас все хорошо, а вот у… Короче говоря, я звоню по важному делу. То есть, я считаю, что оно важное, а вы можете быть иного мнения…
        — Я слушаю тебя, пожалуйста, говори,  — Смыслов осторожно отхлебнул кофе, машинально собирая со стола на палец крошки от уже остывших тостов.
        — Мила Николаевна в больнице.
        — Мила?  — Максим резко поставил чашку на стол, расплескав кофе.
        — Я была у нее несколько раз. Она очень плохо выглядит.
        — Что с ней?  — Максим поднялся, повернулся к окну так, что Ирине был виден его четко очерченный профиль. Подрагивающие крылья носа, раскрасневшиеся щеки говорили о волнении, которое он не мог скрыть.
        — Я разговаривала с врачом. Сейчас ей немного лучше, но это результат уколов, строгой диеты. А Миле Николаевне необходима операция. У нее два больших камня в желчном пузыре. Вообще врач говорил много, а я так плохо разбираюсь в медицине, что половины не поняла. Но главное, что Мила Николаевна сегодня выписывается под расписку. Она вообще не хочет ничего слышать об операции,  — Катя сделала небольшую паузу, надеясь, что Смыслов что-то скажет в ответ, но он молчал.  — Это опасно. Мне не удается повлиять на нее. Она трудный человек.
        — Что должен сделать я, по-твоему?  — Максима не особенно радовала новость, однако, зная Милу, он понимал, что у него мало шансов отклонить ее «нет». Советы и Мила — вещи несовместимые. Так было всегда. Мало надежды, что за каких-то полгода все изменилось.
        — По-моему, ей очень одиноко. В таком состоянии человеку свойственно делать ошибки. Вы были столько лет вместе. Максим Сергеевич, может быть, вы попробуете ей помочь. Вдруг это сможет что-нибудь изменить?
        — Нет,  — мгновенно ответил Смыслов, даже не ожидая, что может так спокойно отказаться. Первое впечатление от новости мгновенно улетучилось. Место жалости, беспокойства заняло холодное равнодушие, замешанное на злорадстве. Это было новое ощущение, не испугавшее, но удивившее Максима. Он вдруг почувствовал, как легко в таком состоянии держать сердце закрытым. Это так облегчает жизнь. И Смыслов твердо повторил: — Нет.
        — Нет?  — Катя опешила.
        — Нет, девочка. Я не готов сейчас примерять на себя роль ангела-хранителя. Я устал от этого, потому что слишком долго делал это в той жизни.
        — В той жизни?
        — Да, Катюша. Тебе все это трудно понять. Ты еще очень молода.
        — Уговаривать вас бесполезно?  — Катя была настолько огорчена своей неудавшейся миссией, что едва не плакала.
        — Не стоит, девочка. Давай о чем-нибудь другом.
        — Как странно…
        — Что именно?  — впервые за время разговора Максим посмотрел на Ирину. Ее напряженное лицо сказало обо всем без слов.
        — Значит, если когда-нибудь мы разведемся с Кириллом, мне нужно будет отказаться от него? И даже когда ему будет очень плохо, я должна буду забыть о том, что он был моим мужем, отцом моего ребенка? Значит, для этого я должна повзрослеть?  — Катя тяжело перевела дыхание.  — Так вот, я не желаю становиться взрослой!
        Смыслов молчал. Ему нечего было ответить. В глубине души он понимал, что Катя права. И только накопившаяся многолетняя обида мешает ему поступить по-человечески. Он никогда не был черствым, но теперь не мог ничего с собой поделать. Вдруг захотелось проявить несвойственную жесткость, отбросив доводы рассудка.
        — Катюша, мне очень жаль, что Мила заболела, но теперь это ее проблема. К тому же я не уверен, что она готова принять помощь от меня. Я — слишком сильный раздражитель и совсем не в сторону положительных эмоций. Она сильная женщина и всегда подчеркивала, что со всеми трудностями справится сама. Твоя забота о ней заслуживает самых добрых слов, но я здесь совершенно не при чем.
        — Кирилл тоже отказывается от нее,  — тихо произнесла Катя, вспоминая равнодушную отмашку Кирилла, когда она сказала ему о болезни матери.  — Значит, у нее осталась только я. Как странно…
        Она снова повторила эту короткую фразу и положила трубку, не дожидаясь каких-либо ответных слов Смыслова. Ей все было ясно. Мила была в ее полном распоряжении. Бывший муж, сын, лучшая подруга отвернулись от нее, решив, что им больше нет дела до проблем успешной женщины, которая позволила себе роскошь заболеть. Пусть так. Она с легким сердцем возьмет на себя роль ангела-хранителя заблудшей души.

        После операции Мила чувствовала себя плохо. Хотя все прошло успешно, ее не покидало ощущение паники, охватившее ее еще до операционного стола. Мила отказывалась верить в то, что было неизбежно, и упрямо отвергала доводы врачей в пользу оперативного вмешательства. Она даже написала расписку о том, что снимает с докторов всю ответственность за свое здоровье. Катины уговоры тоже не возымели никакого действия. Мила оставалась непреклонной и готовилась к тому, чтобы начать работать. Но вскоре ей стало ясно, что в таком состоянии она не сможет оставаться такой же энергичной, какой ее привыкли видеть сотрудники, начальство, зрители. Вести разговор с гостем студии становилось затруднительным — в любой момент приступ мог лишить Милу способности говорить, мыслить, превращая ее в отупевшее от боли существо. Приступы возобновились и теперь их не снимали горсти таблеток, полуголодное существование. Теряя силы и интерес ко всему, Мила сдалась. Через неделю после выписки из больницы она положила на стол Хлебникова заявление на отпуск за свой счет. Ей было стыдно признаваться в том, что болезнь одержала верх.
        — Что это значит?  — Константин отбросил со лба длинную прядь волос и пристально посмотрел на бледное, осунувшееся лицо Милы. Ни мастерство гримеров, ни ее наигранное спокойствие не могли скрыть бросающегося в глаза напряжения, болезненного состояния.  — Присаживайся и давай поговорим. Что случилось?
        — Ничего,  — она улыбнулась, нервно сжимая и разжимая пальцы.  — Я могу рассчитывать на эти две недели?
        — Пожалуй, тебе их не хватит,  — тихо ответил Хлебников.  — Да и отпуск здесь неуместен. Ты принесешь мне больничный, каким бы длительным он не был.
        — Неужели все так заметно?  — Мила с силой потерла лоб, словно стараясь вспомнить что-то очень важное.
        — Лечиться нужно не за свой счет,  — доброжелательно произнес Константин.  — Не нужно думать, что я — монстр.
        — Я так не думаю.
        — Вот и хорошо. Приводи себя в порядок и ни о чем не волнуйся.
        — Мне страшно, Костя,  — губы Милы задрожали. Невероятным усилием она заставила себя успокоиться, глубоко вздохнула.  — Чертовщина какая-то. Все некстати.
        — А когда болезнь бывает кстати? Ты ведь умная женщина. Зачем же зарывать голову в песок?
        — Я не могу проводить эфир. Если бы не эта боязнь потерять нить беседы из-за боли…
        — Забудь об эфире,  — Хлебников развел руками.  — Как ты можешь думать о программе в такой момент? Не переживай ни о чем. Новости пока будет вести Одинцова.
        — Значит, Одинцова,  — Мила пристально посмотрела на Константина, вспоминая подслушанный не так уже давно разговор.  — Она наша новая восходящая звездочка?
        — Она — талантливый человек. Ты не поверишь, но нам повезло с ней невероятно.
        — Я рада,  — улыбнулась Мила.
        Хлебников удивленно смотрел на потускневшую женщину, в карих глазах которой засел животный страх. Чего она боялась больше — болезни или вынужденного бездействия? Он думал, что знает ответ наверняка. Как и для него, смысл всей жизни Милы сосредоточился на успехах в профессии, победах на фронтах прямого эфира, завоевания зрительской аудитории. Но в нынешнем состоянии она была явно никудышным борцом. У нее не было ни сил, ни возможностей сражаться. Оставалось как-то утешить ее, дать понять, что эта слабость явление временное. Он знал, что говорить, но молчал, продолжая внимательно разглядывать ее напряженное лицо.
        А она постарела. Пожалуй, даже потеряла тот шарм, пленивший его в их первую встречу. От нее не исходила та сумасшедшая энергетика, которую он ощутил мгновенно. Ни в ее движениях, ни в мимике, ни в словах не было былого магнетизма. Конечно же, в таком состоянии она не может удерживать зрительскую аудиторию, она не поддержит на должном уровне беседу с интересными людьми — гостями ее программы. Об «Успехе» нужно пока забыть. Надолго ли? Время покажет. Но Хлебников чувствовал, как внутри его зарождается и набирает силу противоречие: с одной стороны, он сочувствовал Миле, с другой — не мог поступиться интересами канала. Он уже давно был в курсе проблем Смысловой и готовился к критической ситуации. Он не мог сейчас прямо сказать, что эфирное время Милы есть чем заменить и эта замена может оказаться для рейтинга канала удачной. Благо, молодых дарований развелось много, а Хлебников знал, что у него есть на них особое чутье.
        — Займись собой, Мила,  — дружелюбно произнес Константин и порвал принесенное Милой заявление.  — Надеюсь, мне не придется доказывать тебе, что в этой жизни здоровье — не последняя вещь, на которую стоит обращать внимание.
        — Да уж. Я слишком откровенно пыталась отмахнуться от него,  — Мила положила руки на колени, потирая их. Она боялась поднять на Хлебникова глаза. Оставалось задать вопрос о том, что будет с ее программой, но Мила не могла заставить себя говорить об этом.
        — Выздоравливай, звони, если что-то нужно, а мы пока что-нибудь придумаем. Может быть, покажем запись двух-трех твоих программ, пока ты будешь не в строю,  — солгал Константин.  — Ты же знаешь, как вредно позволять зрителю забывать о своем существовании.
        — Кажется, знаю,  — ответила Мила.
        — Ну вот и хорошо,  — Хлебников уже тяготился затянувшимся разговором.  — Не мне тебе говорить, что всегда нужно уметь выделять главное.
        — До встречи,  — Мила почувствовала его состояние и поднялась.
        — Удачи тебе,  — крепкое рукопожатие стало точкой в разговоре. Повернувшись на высоких каблуках, Мила быстро зашагала через длинный, просторный кабинет к двери. Она шла, вслушиваясь в звук собственных шагов, словно пытаясь запомнить его. Почему-то она была уверена, что все кончено. Ее карьера на телевидении достигла пика, с которого придется спускаться вниз. Как долго и где будет остановка, Мила пока не знала. Болезнь не позволяла ей долго размышлять на эту неприятную тему.
        А на следующий день она легла в больницу. Уже в палате ругала себя, что не позвонила Кате, единственному человеку, который проявлял к ней искреннее внимание. Нужно было постараться ответить тем же, но Мила не могла себя заставить набрать телефонный номер. Может быть, из-за того, что не хотела услышать голос Кирилла. Уж ему-то наверняка безразлично все, что с ней происходит. Мила не думала обижаться на сына, но и снизойти даже до поверхностного общения с ним не хотела. Оставалось в одиночестве ждать приближения операционного дня. На всякий случай Мила позвонила на работу и сказала, что завтра ей предстоит операция.
        — Ни пуха, ни пера,  — пожелал ей Хлебников.  — Мы будем мысленно с тобой.
        Мила поблагодарила и поспешила закончить разговор парой дежурных фраз. Она почувствовала облегчение, положив трубку. Она больше не верила в то, что ее персона интересует телевизионных боссов. Рано или поздно ей все равно пришлось бы с этим столкнуться. Болезнь решила ускорить события.
        — Значит, так должно быть,  — вытянувшись на кровати, тихо сказала Мила. В этот день она впервые открыла последнюю страницу журнала, который когда-то возглавляла, и прочитала свой гороскоп: «Займитесь своим здоровьем и будьте готовы к очередным испытаниям…» Дальше Мила читать не стала. Она резко закрыла журнал и осторожно положила его на тумбочку. В ее душе разрасталась тревога, к которой примешивалось странное ощущение обмана.
        От безделья Мила принялась проводить самоанализ и поняла, что чувствует себя саму обманщицей! Это было ужасно. Ведь разочарование настигло ее в том возрасте, когда ошибки уже нельзя исправить. Она оказалась перед лицом пренеприятнейшего факта: к одиночеству добавилось ощущение неустроенности, страха перед будущим. Мила принялась развивать тему, но ее спасла Катя. Она появилась вовремя и оборвала цепочку уничтожающих мыслей.
        — Почему вы мне не позвонили?  — укоризненно спросила Катя, усаживаясь на краешек ее кровати.
        — Не знаю,  — солгала Мила.
        — А я знаю.
        — Тогда зачем спрашиваешь?
        — Хочу начать разговор и дать вам возможность выговориться.
        — Откуда ты такая деликатная?  — язвительным тоном спросила Мила.
        — Что же я должна сделать, чтобы вы почувствовали во мне родственную душу?  — положив свою ладонь поверх прохладной руки Милы, спросила Катя. Ее глаза смотрели открыто, в них была готовность принять любой ответ.  — Подскажите, мне тяжело разобраться в этом самой. Мне никто не помогает. Что я должна сделать, Мила Николаевна?
        — Ты ничего не должна делать.
        — Неправда.
        — Не обязана, потому что даже мой родной сын проявляет верх равнодушия к моей персоне.
        — Я — другое дело. Мы женщины, и всегда найдем общий язык. Так что мне сделать для вас, Мила Николаевна? Я готова, честное слово.
        — Ты уже сделала, Катюша,  — с благодарностью произнесла Мила. В этот момент она решила, что после операции обязательно будет общаться с невесткой чаще. Нельзя ее игнорировать, отталкивать, а Кирилл пусть поступает, как хочет. Мила улыбнулась.  — Все будет хорошо… Наверное, все должно быть хорошо.
        — Что, страшно?  — понимающе спросила Катя.
        — Есть немного. Даже зная, что не будет огромного шрама, ничего из того, что уродует тело, я боюсь. Само слово «операция» заставляет сердце выскакивать из груди.
        — Зато уйдут приступы. Жизнь снова станет привычной, без уколов, таблеток,  — быстро говорила Катя.  — Как бы вас приободрить?
        — Не нужно. Посиди просто. Не нужно ничего придумывать.
        — Могу и не выдумывать, а сказать настоящую правду. Надеюсь, что она поднимет вам настроение,  — Катя улыбнулась и, распрямив плечи, выдохнула: — Выздоравливайте и готовьтесь стать бабушкой!
        — Что-что?  — Мила улыбнулась, превозмогая боль.  — Вот так новость. И когда же?
        — В начале марта.
        — Поздравляю, девочка, я рада. Я очень рада,  — Мила действительно была рада. Она даже не ожидала, что сообщение так взволнует ее. Кажется, в свое время к известию о том, что у нее самой будет ребенок, она отнеслась более равнодушно. Эта милая девушка смогла пробудить в ней самые нежные чувства, и теперь все, что радовало Катю, автоматически радовало Милу.  — Это замечательно. Теперь у меня есть повод выздоравливать побыстрее.
        — Главное, не унывайте. Жизнь такая загадочная штука. Ей нужны постоянные компенсации. Получил хорошее — изволь пережить столько же негатива. Это закаляет человека, проверяет его на прочность.
        — Да? И что дальше?
        — Дальше? Достойно преодолевая трудности, перешагивая через черные полосы, человек, в конце концов, оказывается на белоснежном поле. Все только положительное, исполнение желаний, обретение смысла. Это моя теория,  — с нескрываемым пафосом закончила Катя и выжидающе посмотрела на Милу.
        — Сколько тебе лет?  — внимательно глядя на Катю, спросила Мила. Она задала вопрос вовсе не для того, чтобы получить ответ. Ей хотелось сказать этим, что мудрость и терпимость этой совсем еще молодой женщины вызывает у нее восхищение.
        — По теории переселения душ, я живу последнюю жизнь,  — серьезно ответила Катя, поправляя завиток каштановых волос.
        — Не слишком ли много теории? Пора перейти к практическим занятиям,  — улыбнулась Мила.  — Тебе пора домой. За окном лето, но уже август — дни стали короче. Я буду переживать, если ты поедешь затемно.
        — Хорошо, Катя поднялась.  — Я не знаю, пустят ли меня завтра…
        — Не пустят — и не рвись. Занимайся собой. Тебе вредна излишняя суета. А за мной будет кому присмотреть. Я обо всем договорилась,  — Мила старалась выглядеть спокойной.  — Скоро будешь со мной гулять в больничном парке, все будет позади. А пока поезжай.
        — Договоритесь, чтобы мне разрешили здесь переночевать,  — с жаром попросила Катя.
        — Это еще зачем?  — Мила медленно села.
        — Буду отвлекать вас своей болтовней.
        — Поезжай,  — Мила чувствовала, что последний укол, сделанный всего пару часов назад, скоро перестанет действовать. Зависимость от инъекций угнетала Милу.  — Спасибо тебе, Катенька. Поезжай, а я завтра утром позвоню… Может быть, позвоню…
        Оставшись одна, Мила скорчилась от боли и нажала кнопку вызова медсестры. Когда начинался очередной приступ, перспектива оказаться на операционном столе переставала казаться чем-то ужасным. Напротив, она сулила избавление от мучений, и эта мысль в какой-то степени успокаивала Милу, придавала сил. Пройдет ночь, всего лишь ночь, и все будет хорошо. Успокаивая саму себя, Мила старалась уснуть, но ей это никак не удавалось. Столько мыслей пронеслось в голове, словно вся жизнь промелькнула. Иногда казалось, что все происходило не с ней, на сколько вещей она теперь смотрела по-другому. Однако перемены во взглядах были запоздалыми. Мила ощущала себя несчастной, одинокой, отвергшей всех и вся. И ради чего? Раньше она знала, сейчас сомневалась. Она отчетливо поняла, что одиночество не для нее, и насколько бы ей сейчас было легче, если бы Максим был рядом. А ведь он знает, что она в больнице. Катя не могла не сказать. Почему же он не приехал? Сейчас его отсутствие беспокоило Милу больше всего на свете. Проблемы с работой, сыном, ссора с подругой — все это были такие мелочи. Миле был нужен Максим, и она
всеми силами убеждала себя в том, что и она ему так же необходима. Он наверняка переживает. Ему не может быть безразлична ее боль. Уязвленная мужская гордость не дает ему сделать шаг навстречу. Или он попросту боится ее ответной реакции. Мила ворочалась. Она прокручивала в голове все, что происходило между ними накануне развода, и все больше убеждалась, что она была неправа.
        Она вела себя ужасно. Максим всегда позволял ей быть капризной, избалованной, а она отвечала пренебрежением, постоянно пыталась унизить его, показать насколько она выше, успешнее, сильнее. Он столько лет терпел это. Терпел, потому что любил. Он хотел быть рядом несмотря ни на что. А ей было все равно. Она не замечала, как больно ранит его изо дня в день, как убивает его равнодушием. И его, и сына, и родителей — всех близких, до которых ей не было дела. Она не позволяла себя отвлекаться на такие мелочи, главным для нее всегда была работа, сначала журнал, потом — телевидение. Единственное, ради чего она была готова на жертвы — слава, успех и маленькие победы над собой, своим плохим настроением, самочувствием, страхами. Она не настолько была уверена в себе, как хотела показать. Ей всегда казалось, что кто-то наступает ей на пятки, идет по ее следу и вот-вот опередит, перечеркнув все старания. Может быть, поэтому Мила перебарщивала, иронично посмеиваясь над любителями гороскопов, предсказаний, над всеми, кто открыто показывал свою слабинку, стараясь оправдать собственные ошибки астрологическими
прогнозами. А у нее не должно было быть слабых мест. К тому же у Милы всегда был Максим — ее тыл, ее опора. С ним она могла не притворяться. Он знал ее изнанку, любил ее разную, позволял быть разной. Но чаще она была отчужденной, холодной, молчаливой. Она так редко давала ему понять, что нуждается в нем…
        Как же завидовала ей Ирка Хмелевская! Она прятала свою черную зависть за постоянными комплиментами и похвалами в адрес Смыслова. Наивная, она думала, что Мила ничего не замечает. Все было предельно ясно. Только натура у Смысловой была такова, что она получала удовольствие, даже осознавая, что является предметом зависти. Разорвать отношения означало обрести врага, а будучи вхожей в его дом, можно было чувствовать себя более-менее спокойно. Мила подчеркивала, что Ирина — ее лучшая подруга, доверенное лицо, и всякий раз провоцировала ее. Это было нечестно и жестоко, но Мила чаще, чем было надо, заводила с ней разговоры о неминуемом разводе. Как же ей было приятно слышать восклицания подруги, лживые попытки направить ее на путь истинный. Обе переигрывали и, кажется, теперь Хмелевская должна быть довольна. Максим свободен. Миле лишь однажды пришло в голову, что Ирина могла бы пустить в ход свое женское обаяние, чтобы заполучить его. Вряд ли она действительно смогла бы его полюбить, но получить кайф от того, что муж Милы теперь в ее объятиях,  — это весьма вероятно. Наверняка она мечтала о таком муже,
полагая, что уж она-то смогла бы сделать его счастливым, его и себя. Все ее разговоры о старомодности брака, никчемности современных мужчин — блеф. Мила с некоторых пор кожей чувствовала, что Ирина лжет. Когда точно произошла эта перемена, Смыслова понять не могла. Но Ирина вдруг изменилась, а после их развода вообще стала вести себя более чем странно. В ее поведении ощущалось явное превосходство, снисходительность. Она старалась быть тактичной, по старинке силилась вникать в проблемы подруги, но они явно не трогали ее души. Ее лицо не выражало ничего, кроме скуки и явного желания поскорее окончить разговор. Она больше не позволяла Миле приезжать в свой дом в любое время. Она теперь не желала быть готовой играть роль восхищенной слушательницы, всегда и во всем поддерживающей подругу.
        Мила злилась на саму себя, что позволила Ирине столько лет занимать место лучшей подруги. А как могло быть по-другому? Мила сама отталкивала всех. Так уж сложилось со школьной скамьи. Почему-то Миле было неуютно в компаний своих сверстниц, но Ирина смогла сделать так, что чаще других оказывалась рядом. Она так старалась попасть в узкий круг друзей Милы, что та, в конце концов, приняла ее в него. Ирина никогда не осуждала, не пыталась спорить. Она уже тогда восхищалась, льстила, внимательно выслушивала и поддерживала в Миле ее честолюбивые планы. Пожалуй, Мила была благодарна ей за то, что она всегда так уверенно говорила о ее успешной карьере в ближайшем будущем. Ирина подбрасывала дровишки в костер тщеславия, когда Мила вдруг опускала руки. В синих глазах лучшей подруги всегда были бесовские искры. Энергия так и била из нее невыносимо горячим источником. Именно этого так не хватало Миле — откровенной жажды жизни, любви. Холодная и рассудительная, она была полной противоположностью страстной натуре Ирины. Даже долгие годы общения не смогли ничего изменить. Обе оставались верны себе.
        Мила вышла замуж, не собираясь ждать того испепеляющего чувства, на которое так надеялась Ирина. От спутника жизни ей было нужно совсем иное. По всем пунктам ее неписаных законов Смыслов проходил, как удачная кандидатура, да и к тому же с очень эффектной внешностью. Красивый, умный мужчина, на которого заглядывались, а ей, Миле, льстило, что это она позволяет ему себя любить, выдвигает условия, командует. Кажется, Хмелевская с самого начала подшучивала, что оказалась не в том месте и не в нужное время, имея в виду знакомство с Максимом. Сначала это были невинные шутки, а с годами они переросли в едва скрываемую досаду, зависть. Ирина, подтверждая свою страстную, легко увлекаемую натуру, бросалась в водоворот многочисленных романов. Она не скрывала, что мужчины интересуют ее лишь в качестве сексуальных партнеров.
        — У них нет сердца,  — говорила Ирина. Это было ее твердое мнение. Вероятно, образ диктатора-отца на всю оставшуюся жизнь наложил отпечаток на ее восприятие мужчин. Только Мила не верила, что подруга никогда не изменит своего мнения. Она не ждала этого момента, не пыталась повлиять на Ирину, просто имела свое мнение о ее проблемах. У Смысловой не было времени глубоко задумываться над душевными переживаниями подруги. Ее хватало только на короткие, емкие комментарии очередного быстротечного романа. В одном Мила теперь была уверена — Ирина это женщина, остающаяся в гордом одиночестве, с намеками на феминизм, явно скрывающий желание иметь рядом мужчину, обычную семью, детей…
        Все должно было быть наоборот. Это Миле не стоило выходить замуж, чтобы всю жизнь мучить единственного преданного мужчину и совершенно не заботиться о сыне. Это Ирина должна была стать хорошей женой и матерью. В ее семье никогда бы не стояла проблема выбора: дом или работа. Кого винить в том, что Мила всегда знала, что выберет? Она никогда этого не скрывала, а Ирина очень удачно подливала масло в огонь. Как вкрадчиво звучал ее голос, когда она жалела свою лучшую подругу. Как же она «понимала» ее, уверяла, что та все делает правильно. В то же время Ирина всегда подчеркивала, что Максим — клад, который достался ей совершенно незаслуженно. А Мила все слушала и радовалась тому, что у нее действительно все так здорово складывается. И пусть Ирка заводит бесконечные романы… Ей это не кажется грязным. Они всегда были разными, зачем же было цепляться за эту «лучшую подружку» и отталкивать Максима? Зачем было демонстративно предпочитать ее общество ему? Мила играла в только ей понятную игру безо всяких правил, логики, здравого смысла. Она думала, что это будет продолжаться вечно, и просчиталась. Максим не
выдержал. Такая опора дорогого стоила, и поэтому сразу же после развода Мила поняла, что все делала не так.
        После операции Мила чувствовала себя плохо. Она настолько уверила себя, что чуть ли не через несколько часов будет вести активный образ жизни, что теперь снова хандрила. Уколы не прекратились, лекарства, которые приходилось пить, действовали Миле на нервы. У нее началась депрессия, причины которой были не только в послеоперационном синдроме. Врачи не торопились ее выписывать, и это тоже стало причиной беспокойства. Мила жила больничным расписанием: от обхода до отбоя. Она находилась в двухместной палате, куда больше никого не положили. Это преимущество оборачивалось против Милы. Врачи не учли, что одиночество не способствовало ее выздоровлению. Оно ожидало ее дома, а потому тяготило.
        Приятным сюрпризом для Милы стали посещения сына. Как Кате удалось уговорить Кирилла, оставалось для Милы загадкой. Она знала, что он такой же упрямый, как его мать. К тому же то, что он думал об их отношениях, то, как он старательно избегал повода для встреч, не было для Милы тайной. Она понимала, что в каком-то смысле потеряла сына, и упущенного нельзя было вернуть. Но ведь и она долгие годы не заботилась о нем. Работа отнимала слишком много времени, на общение попросту не оставалось времени. Но для кого она старалась? В конце концов, она ведь купила ему квартиру, в которой им с Катей, кажется, уютно. Мила искала оправдания былого равнодушия. Да, она была равнодушна. Но рядом с Кириллом всегда был Максим, а это означало гарантию того, что все будет как надо. Теперь Мила думала, что только уверенность в муже придавала ей силы, помогла полностью отдаваться работе и смело подниматься по карьерной лестнице. Роль Максима в ее жизни вырисовалась не второстепенной, а чуть ли не главной. Именно его участие теперь казалось Миле определяющим. Она снова и снова возвращалась к этому. Как же она могла быть
такой неблагодарной?
        За тот недолгий период, что Мила лежала в больнице, она провела в раздумьях гораздо больше времени, чем за всю жизнь. Не нужно было никуда спешить. Голова была свободна от планов на будущий эфир. Никаких планерок, командировок, забот о внешности. Пожалуй, в последнем Мила расслабилась даже больше, чем нужно, но находила в этом особое удовольствие. Когда ежедневно нужно выглядеть на все сто, так приятно провести несколько дней в полном пренебрежении к чудесам современной косметологии и макияжа, правда, не отказываясь от нанесения крема на ночь и элементарных гигиенических процедур. Ее лицо, тело отдыхало от Шанелей, Карденов, моды и собственного вкуса.
        — Мила, тебе невероятно идет стиль деловой женщины с элементами некой легковесности,  — так давно и надолго определил ее внешний облик Максим. Конечно, по обыкновению Мила сделала вид, что пропустила услышанное мимо ушей, но для себя сделала вывод и прислушалась к ненавязчивому совету мужа. Как здорово он умел оказывать на нее влияние. Он даже сам не догадывался об этом… Мысли Милы снова и снова возвращались к Максиму. Она была уверена, что он так же часто вспоминает о ней. Она не могла думать по-другому. Как ни странно, но за полгода, что она провела в роли свободной женщины, Мила так и не привыкла к этому качеству. То, о чем она легко говорила, к чему пришел их брак, на деле оказалось довольно скучным, бессмысленным времяпрепровождением. Поначалу, расставшись с Максимом, она чувствовала, что словно бы сбросила с себя непосильный груз. Бесконечные обиды, недомолвки, молчанки, недовольство друг другом свели их брак на нет. Но очень скоро Мила поняла, что отчаянно нуждается в том, от чего так легко избавилась. Парадоксально! Ей был нужен Смыслов, его ответное молчание, скупые диалоги. Ей было
жизненно необходимо раздражаться от вопросов, заданных им не вовремя, поглощать его заботу, время от времени снисходя до мимолетной похвалы. Мила хотела ложиться в постель, согретую теплом его тела, вдыхать запах его подушки. Обычно от нее пахло терпким одеколоном — любимый аромат Максима. Миле захотелось снова почувствовать прикосновения его рук, робкий шепот, крепкие объятия. В ней проснулись плотские желания, находившиеся в извечной дреме, когда Максим был рядом и так жаждал ее ласк, нежных слов. Теперь она оказалась в положении Смыслова, который, желая ее, натыкался на постоянные отказы, холодность, раздражительность. Как же он жил все эти годы?
        Мила положила подушку на лицо, прижала ее руками. Она была готова на все, чтобы вернуть потерянное. Почему прозрение пришло так запоздало? Неужели нужно было разогнать всех, остаться в одиночестве, заболеть, чтобы расставить все точки над i? Мир перевернулся. Нет, он отвернулся, показав обратную сторону медали. На одной — успех, поклонники, материальное благополучие, на другой — пустота, страх, ожидание момента, когда тебя сомнут, забудут. И рядом никого.
        Мила пыталась представить все так, словно не знала о том, что всегда и во всем существуют компенсации. Совершенно реальный закон человеческого бытия: получая одно, теряешь другое. Гонишься за призраком собственного благополучия, не замечая, что самое важное давно потеряно. Миле хотелось выть от бессильной злобы. Она обрушивала ее на себя безжалостно, разрушительно, но разве могло это хоть что-либо изменить? Она ведь сама хотела этого: планомерно, день за днем, год за годом забывала о родителях, взращивала равнодушие сына, изгоняла из сердца мужа любовь, разжигала зависть подруги. Стоит ли обращать внимание на такие пустяки? А теперь все эти мелочи, не заслуживающие раньше ее внимания, перевесили чашу весов. Кто-то словно нашептывал ей на ухо, что пришло время посмотреть правде в глаза. Благополучие было там, где дом, семья, любимый человек. Мила чувствовала, что сердце бьется все быстрее. Разочарование, боль, отчаяние переполняли ее, делая бессмысленным все, что может произойти дальше. Нет этого дальше — тупик, бессмыслица! Сердце Милы замерло. Она четко ощутила тот страшный миг, когда оно
остановилось и… снова помчалось вскачь. Горячая волна прилила к лицу. Ничего не будет! Больше ничего, потому что она выбрала жизнь призрачную, шаткую, с колышущимися на ветру блестками мишуры. В ней ничего из того, что считалось вечными ценностями. Пустота и обида на весь мир, которому нет дела до Милы Смысловой, ее позднего раскаяния. Ему нужны герои с железными нервами, красивой биографией, эффектно обнажающими душу и тело для привлечения внимания. Публика легко создает кумиров и не менее легко отрекается от них, почувствовав слабинку, фальшь.
        Дышать под подушкой было уже почти нечем, но это самоистязание словно позволяло Миле сосредоточиться, не расплывчато, а конкретно называть вещи своими именами. Мила понимала, что сейчас она совсем близко от той точки, с которой начинается отчет падения. Оно может быть стремительным, быстрым, но никогда поступательным и всегда без обратной дороги. Только вниз. Клубок из противоречий, раскаяний, вопросов, который оказался у Милы, был колючим. Так хотелось бросить его, не задумываясь. Пусть катится ко всем чертям.
        Мила не знала, что с ней может произойти такое. Но даже лучшая подруга сказала, что все потеряно, что есть ошибки, которые невозможно исправить. Даже Ирка с ее меркантильным и примитивным взглядом на мир позволила себе усомниться в ее возможностях. Та, которая всегда смотрела на нее, открыв рот, вела себя так, словно Мила больше ничего из себя не представляла. Правду сказать, Мила не осталась в долгу, и теперь Ирина исчезла из ее жизни. Кто виноват — было уже неважно. Главное, что многолетняя дружба в миг разбилась, ударившись о глухую, прочную стену непонимания. Она возводилась давно усилиями обеих. Мила крепче прижала подушку, уже чувствуя, что ей не хватает воздуха. Самоистязание было ей сейчас на пользу. Мила ощущала прилив крови к лицу, сердце билось где-то высоко, в горле. Вот не станет ее, и что скажут близкие, что скажет Хмелевская, Хлебников? Произнесут дежурные фразы, потому что о покойных не говорят плохо. Какой ужас! Мила отбросила подушку на пол.
        — Я — чудовище, произнесла Мила вслух и встрепенулась. Никто не услышал отчаянного признания.  — Почему все так неправильно?
        Почувствовав, что плачет, Мила не стала вытирать мокрые щеки. Из уголков глаз слезы попадали в уши. Поднять руку не было сил. Мила вложила их в этот отчаянный бросок. Подушке досталось. Повернув голову, Мила посмотрела, как она лежит на недавно вымытом линолеуме, смятая, неуместная.
        — Какая глупость…  — прошептала Мила. Разговаривать с собой становилось привычным делом.  — Легче всего обижать тех, кто не сможет ответить. Легче всего закрывать глаза на очевидное… Все менять. Нужно все менять… Я готова.
        В палате никого не было. Но создавалось впечатление, что Мила пытается сказать важное не стенам, а кому-то, незримо присутствующему здесь. Он был ее единственным слушателем, которого нужно было обязательно убедить. Он не должен сомневаться в искренности ее намерений, честности признаний, чистоте помыслов. Это было новое состояние, к которому Мила привыкала постепенно. Нельзя измениться в миг, но сделать первый шаг к этому никогда не поздно. Одиночество и вынужденное безделье как будто шло Миле на пользу. Оно заставляло ее думать. Теперь Мила была занята двумя вещами: или размышляла, или ждала прихода Кати и Кирилла.
        Они приходили навещать ее, принося тяжелые кульки с фруктами, перетертыми кашами, пюре, соками. Мила перевела взгляд с подушки на ярко-желтый пакет, стоящий на полу у тумбочки. В первый раз, увидев сына, Мила растерялась. Он быстро подошел, склонился и поцеловал ее в щеку. Потом сел на стул и смотрел на нее огромными карими глазами. Он словно пытался найти в ее лице что-то до сих пор незамеченное. Его взгляд был пристальным, даже тяжелым. Миле стоило усилий выдерживать его. При Кирилле она старалась не расслабляться, а когда Катя приходила одна, давала волю эмоциям.
        — Зачем тебе все это нужно?  — раздраженно спрашивала Смыслова, наблюдая, как Катя перестилает ее постель. Эта картина выводила Милу из себя. Операция позади, я поборола страхи и готова выслушать правду. Скажи, что тебе нужно, и уходи.
        Мила понимала, что несправедлива к Кате, ангельское терпение которой вызывало у нее восхищение. Ну действительно, зачем этой девушке проблемы свекрови? Они мало виделись раньше, в ее семейной жизни с Кириллом большее участие принимал Максим. Что квартира?  — пустяк. Попытка загладить свою вину перед сыном. Довольно грубая и откровенная, но Мила никогда не юлила. Может быть, она этим все окончательно испортила, но тогда, когда в руках Кирилла оказались ключи от его собственной квартиры, в его глазах была нескрываемая радость. А сколько ее всегда было в озорных глазах Кати! Это невероятно, но невысокая, хрупкая девушка с вьющимися каштановыми волосами и улыбкой Джоконды сумела найти ключ к очерствевшему сердцу Милы. Она продолжала истязать невестку своими колючими вопросами, провоцировала ее на ссору лишь для того, чтобы все больше проникаться к ней уважением. Мила была в своей стихии. Раскаиваясь, она снова и снова поступала по привычке: вредничала, мучила, была неблагодарной. Милу не останавливало даже то, что Катя была в положении, и любое волнение было ей противопоказано. Когда за ней
закрывалась дверь и Мила оставалась в палате одна, она ругала себя, но в следующий приход невестки все повторялось сначала. Катя все сносила безропотно. Она не обращала внимания на откровенную грубость свекрови, сказав себе, что должна пережить вместе с ней этот трудный период. И вскоре ее терпение и мудрость были вознаграждены.
        Накануне выписки Мила позвонила ей:
        — Здравствуй, девочка!  — голос Милы был, как никогда, лишен какой бы то ни было издевки, подтекстов.
        — Доброе утро, Мила Николаевна,  — обрадовалась Катя.
        — Как ты себя чувствуешь?
        — Спасибо, хорошо. Все время хочется есть. Если так будет продолжаться, стану круглая как колобок.
        — Аппетит лучше токсикоза, дорогая. Ешь и не думай о килограммах. Кстати, чего тебе хочется?  — Мила хотела сделать Кате приятное.
        — Шоколад. Вот о чем я мечтаю все время.
        — Понятно. Ты в котором часу приедешь с работы?  — Мила проявила полное незнание истинного положения вещей.
        — Я не работаю, Мила Николаевна.
        — Извини, я совсем забыла,  — выкрутилась Мила. Она почувствовала себя неловко, но Катя поспешила продолжить разговор.
        — Я приеду сегодня к обеду,  — прощебетала она.
        — Нет, Катюша. Это я сегодня приеду к тебе.
        — Вас выписывают!  — в голосе Кати была искренняя радость.
        — Точно. Жду обхода.
        — Вот здорово!
        — Только прошу тебя — не суетись. Я хотела сделать тебе сюрприз, а потом решила, что могу оказаться перед закрытой дверью, и передумала,  — Мила поздоровалась с проходящей мимо медсестрой и улыбнулась, слушая восторженные возгласы невестки.  — Ты не имеешь ничего против гостьи?
        — Я буду очень рада!
        — Тогда до встречи, девочка.
        — До встречи, Мила Николаевна. Я буду подгонять время.
        Мила положила трубку, вынула карточку из таксофона и медленно пошла по длинному, освещенному яркими солнечными лучами больничному коридору. Она шла, не замечая, что продолжает улыбаться. Поводов было достаточно: выписка, предвкушение общения с Катюшей. Эта девушка удивительным образом изменила ее. Мила не думала, что кто-то может оказать на нее такое влияние. Она просто радовалась тому, что теперь ей есть куда приехать, кроме своей опустевшей, затихшей холостяцкой квартиры. Она знала, что есть невероятно добрый, искренний человечек, который всегда радушно примет ее. Это был неожиданный подарок судьбы, как будто в компенсацию за потерянное. Мила не хотела признаваться даже самой себе, что, по правде, не заслуживает такого аванса. Но с жизнью не составишь контракт на счастье. Она следует своим правилам и награждает тогда, когда считает нужным. Хотя и карает она так же безжалостно, как безвозмездно вознаграждает. Мила шла в палату, собирать вещи. Пока она выкладывала содержимое тумбочки в сумку, голова ее была занята мыслями о подарках для Кати, Кирилла. Ей очень хотелось добавить в этот список
Максима и даже крестную своего сына, но пока она решила остановиться на детях, а там время покажет.

        Проводив Максима Сергеевича, Катя тяжело опустилась на диван, закрыла глаза и положила голову на его высокую, мягкую спинку. Несмотря на то, что она в какой-то мере обиделась на свекра за равнодушие в адрес Милы Николаевны, Катя не показывала этого открыто. Она с детства усвоила урок о том, что осуждать взрослых не имеет права. Так было заведено в ее семье. Отношения между ней и родителями всегда отличались деликатностью. Катя смогла принять главное правило — не поддаваться эмоциям, а думать, анализировать. И никаких обид. Это помогало ей в отношениях с близкими, друзьями, совершенно незнакомыми людьми, с которыми ее сталкивала судьба.
        Она, как всегда, была рада видеть отца Кирилла, но сегодняшняя встреча больше ее огорчила. Максим Сергеевич осунулся, выглядел усталым, потерянным. Он, словно загнанный зверь, нашел приют в ее доме. Ни о чем не рассказывая, он в основном молча смотрел на Катю виноватым взглядом, пил чай, которого ему, очевидно, не хотелось, и время от времени задавал вопросы о ее самочувствии, визитах к врачу, делах у Кирилла. Катя отвечала, но каждый раз, когда она смотрела на свекра, ей казалось, что он ее не слышит, а глубоко погружен в свои потаенные мысли. Он едва ли замечал, когда Катя умолкала и, напряженно улыбаясь, отпивал маленькими глотками давно остывший чай. Одна из молчаливых пауз слишком затянулась.
        — Максим Сергеевич, а как ваши дела?  — решилась спросить Катя. Она поняла, что именно этого вопроса он ждет с самого начала. Ответ насторожил ее.
        — У меня никаких дел, девочка,  — тяжело выдохнул Смыслов.  — Все превратилось в банальное выживание, притворство. Я совсем запутался.
        — Может быть, я смогу чем-то помочь?  — с некоторых пор удивительным образом все семейные проблемы зависели от здравого смысла Кати.
        — Никто не может. Даже я не могу.
        — И все-таки, давайте попробуем,  — Катя улыбнулась, не сводя внимательного взгляда с ерзающего на табурете Максима.
        — Хорошо, тогда я спрошу: Катюша, скажи, как бы вы с Кириллом отреагировали на мое решение жениться?
        — Жениться?
        — Да. Жениться на… на Ирине.
        — Не знаю,  — Катя почувствовала, как краска залила ее лицо. Руки искали, чем бы себя занять, и она взялась намазывать крошечные крекеры сливочным маслом.
        — Ты просто не хочешь прямо сказать, что осуждаешь меня, правда?
        — Не в моих правилах осуждать.
        — А Кирилл?
        — Вам лучше спросить у него,  — Катя поднесла ко рту крекер, но, покачав головой, положила печенье обратно на тарелку.  — Максим Сергеевич?
        — Да?
        — Ответьте, пожалуйста, честно.
        — Хорошо,  — Смыслов волновался и очень хотел закурить, но, учитывая положение Кати, не смел делать этого.
        — Вы любите Ирину?
        — Ты задаешь болезненный вопрос,  — Максим сжал голову руками, взъерошил волосы.
        — Простой, очень простой… Тогда я отвечу — вы не любите ее,  — тихо произнесла Катя.  — И тем ужаснее шаг, который вы собираетесь сделать.
        — Ты все решила за меня, маленькая старушка,  — Смыслов часто так называл Катю, пытаясь подчеркнуть ее слишком взрослый, полный житейского опыта взгляд на события.
        — Нет, нет,  — Катя замахала руками.  — Решаете вы и только вы! Не нужно хвататься за фразы.
        — Катя, если бы все было просто, я бы не сидел здесь, как выжатый лимон.
        — Человек сам усложняет простые ситуации.
        — Мы уже отошли от конкретных людей, перешли на человечество вообще,  — кисло улыбнулся Смыслов.
        — Максим Сергеевич, вы сами должны разобраться в своей жизни. Не пытайтесь узнать мнение мое, сына. Прислушайтесь к своему сердцу. Оно подскажет,  — Катя поднялась и тут же медленно опустилась на табурет. Закружилась голова, неприятная дурнота заставила закрыть глаза.
        — Тебе плохо?  — Максим Сергеевич взял ее за руку.  — Извини, я старый дурак. Тебе нельзя волноваться. Не бери в голову то, что я сказал. Я действительно разберусь во всем сам. Я должен сделать это как можно скорее. И еще… Не говори Кириллу о том, что я приходил.
        — Почему?  — Катя тяжело вздохнула и, высвободив руку, сделала несколько глотков сладкого чая.  — Разве вы не имеете права заходить к нам, когда хотите.
        — Не говори,  — настойчиво повторил Смыслов и поднялся.  — Я не хочу, чтобы он знал о нашем разговоре.
        — Но…
        — Я пойду. Начало учебного года, суета. Спасибо тебе. Не провожай меня, девочка. До свидания. Я позвоню вечером.
        Катя все равно поднялась и, выйдя из кухни, наблюдала, как Максим медленно надевает туфли.
        — Катя?
        — Да.
        — Катюша, ты ведь общаешься с Милой?
        — Да,  — Катя напряглась. Впервые за долгое время свекор затронул эту тему.
        — Как у нее дела?
        — Она работает. Ни на что не жалуется, но я знаю, что у нее проблемы. Кажется, на телевидении назревает революция, которая может лишить ее любимой работы. Вы же знаете, как для нее это важно.
        — Я знаю,  — задумчиво произнес Максим. Он взялся за дверную ручку и, внимательно разглядывая ее, спросил: — А она не спрашивает обо мне?
        — Нет. Она избегает разговоров о вас. Но это только потому, что вы ей небезразличны. Ей больно осознавать свои ошибки. Я уверена, что она сожалеет о случившемся,  — и пристально посмотрев на Смыслова, Катя уверенно добавила: — Впрочем, как и вы.
        — И откуда ты все знаешь, девочка?
        — Когда можно попробовать все исправить, незачем долго ждать.
        — Ты так считаешь?  — оживился Смыслов.
        — Повторяю: уверена!
        — А об Ирине она знает, как ты думаешь?  — после паузы, отведя взгляд, спросил Смыслов.
        — Мы с Кириллом ей ничего не говорили.
        — Я не должен был искать у нее понимания… Я никогда не любил ее. Просто в какой-то момент мне показалось, что это совсем другая жизнь, которая мне нравится.
        — И что же случилось?  — Катя задала вопрос только потому, что Смыслов вдруг замолчал и, задумчиво глядя вдаль, словно забыл о ее существовании.
        — Я понял, что мне нужна только Мила. Она или никто. Я думаю о ней каждый день, столько воспоминаний… Наверное, я однолюб. Вымирающий вид,  — Максим кисло улыбнулся.
        — Господи, как же мы любим все усложнять! Почему же вас не было рядом, когда она так нуждалась в этом? Ведь это был шанс!  — Катя недоуменно пожала плечами. Смыслов молчал.  — Роль ангела-хранителя вам надоела, вы так говорили?
        — Говорил и раскаиваюсь в этом.
        — Максим Сергеевич, близкие люди гораздо больнее обижают друг друга словами, поступками. Все это потому, что на слова постороннего человека не всегда и внимания обратишь, не стоят они того. А вот горечь от непонимания близкого, родного человека — адская боль. И все-таки любящие люди проходят через это не один раз. Проходят, прощая друг друга. Я так долго говорю для того, чтобы убедить вас: и сейчас не поздно попробовать начать все сначала со словами любви, верности. Все-таки вы прожили вместе столько лет, большой срок.
        — Она не захочет, если узнает об Ирине. Я предал ее, свою любовь, их дружбу.
        — Забудьте о том, что происходило с вами в этом году. Все прошло. Сколько примеров, когда супруги снова живут вместе, убедившись, что не могут друг без друга,  — уверенно произнесла Катя. Сейчас она поняла, что Смыслов пришел ради этого, чтобы услышать что-то ободряющее, что вселит в него надежду.  — Мы с Кириллом ничего не знаем. В нас можете быть уверенными. Главное, не натворить сейчас чего-то более непоправимого. Решайтесь действовать! Стоит попробовать, Максим Сергеевич.
        — Слова не всегда отражают реальное положение вещей,  — Смыслов махнул рукой.  — Кто в наше время верит словам?
        — Те, кто любят, не признают законов, мнения общества. Они действуют только по велению своего сердца. Оно позволит отличить правду и искренность ото лжи и расчета.
        — Как же у тебя все просто, девочка. Хотя, быть может, ты и права. Нужно прислушиваться к молодежи,  — Смыслов улыбнулся.  — Все, Катюша, не буду злоупотреблять твоим терпением. Спасибо, что слушала и терпела меня так долго.
        — Не говорите так. Я всегда рада вас видеть и помочь чем могу.
        Закрыв за свекром дверь, Катя не могла избавиться от ощущения недосказанности. Она должна была говорить более убедительно и с самых первых минут прихода свекра направить разговор в нужное для него русло. Похоже, ему не так уютно с Ириной, как он пытался показывать это раньше. Напускная веселость, общие разговоры, лишенные искренности. Угораздило же его оказаться в объятиях этой пышногрудой красотки. Ирина была эффектной женщиной, но он же не замечал этого долгие годы, пока рядом была Мила. Не нужна она ему и сейчас. Катя была уверена, что только в отчаянии, страхе перед одиночеством Максим Сергеевич пошел на этот роман. Роман… Из двух человек одна упивалась победой, а другой страдал от ощущения непоправимости ошибки. Хороша романтика.
        Перебирая в памяти каждую мелочь состоявшегося разговора, Кате хотелось плакать от сознания своей беспомощности. Она так желала счастья для Милы. Что нужно сделать для того, чтобы помочь ей обрести его? Не только ей, но и отцу Кирилла? Странно, что самому Кириллу абсолютно нет до этого дела. Все ее разговоры о родителях он пресекает на корню, сразу же становясь невыносимо грубым, несправедливым. Кирилл мгновенно превращается в совершенно другого человека, не того, которого Катя знала и любила. Словно вторая, злобная и жестокая, натура искала выход именно тогда, когда речь шла о матери. Катя понимала, что ее близкие отношения с Милой не приведут мужа в восторг, поэтому ей приходилось скрывать их. Чаще она сама звонила Миле. Предпочтительно по утрам, когда Кирилл уже убегал на работу, а Мила еще была дома.
        Катя не могла забыть дня, когда Мила Николаевна приехала к ней после выписки из больницы. Они пили чай с тающим во рту бисквитом, который Смыслова привезла с собой, разговаривали о будущем. О том, как важно для Кати ничего не брать в голову и думать только о ребенке. Изможденная, исхудавшая, Мила светилась от счастья, прикладывая сухую, горячую ладонь к еще плоскому животу невестки.
        — Будет девочка,  — почему-то сказала она.
        — УЗИ делать еще рано,  — улыбнулась Катя.
        — Зачем УЗИ, когда я сама все вижу?  — Смыслова довольно потирала руки.  — Вот стану бабушкой, тогда и пойму тех, кто говорит, что любовь к внукам это нечто непередаваемое, более сильное, нежели к детям. С Кириллом я была очень мало, а вот с малышкой обязательно все наверстаю.
        — Мне нравится ваше настроение!  — откровенно призналась Катя. Она изумлялась таким резким переменам в настроениях свекрови. Пусть так. Она настрадалась, намучилась. Нельзя же всю жизнь казнить человека за прошлые ошибки. Нужно дать ему возможность их исправить, проявить себя в новом качестве.
        Мила Николаевна собиралась уходить, когда неожиданно рано с работы вернулся Кирилл. Он заглянул на кухню и, сухо поздоровавшись, спросил:
        — Тебя уже выписали?
        — Да,  — растерялась Мила. Она принялась поправлять волосы, стряхивать со спортивного костюма несуществующую пыль.
        — А ты что, прямо из больницы сюда?  — оглядывая ее с головы до ног, снова спросил Кирилл.
        — Да,  — еще тише ответила Мила.
        — Как трогательно!
        — Кирилл, перестань! Как тебе не стыдно!  — возмущенно сказала Катя.
        — Ребята, не ссорьтесь, пожалуйста, а то я буду чувствовать себя виноватой,  — попросила Мила, стараясь разрядить обстановку.
        — Только будешь?  — Кирилл направился в ванну.  — Я тебе завидую, мать!
        — Есть чему?  — напряглась Смыслова.
        — Еще бы,  — он не стал договаривать и исчез за дверью ванной комнаты.
        — Я пойду,  — Мила обняла Катю.
        — Извините, ради бога. Он все испортил,  — та чуть не плакала.
        — Не огорчайся, пожалуйста. Это давняя история, и кто сказал, что она закончится одновременно с моей выпиской из больницы?  — Мила вглядывалась в побледневшее лицо невестки.  — Пообещай, что, когда за мной закроется дверь, продолжения не будет. Это ни к чему, поверь. Все само собой нормализуется, если суждено. Пообещай.
        — Не могу.
        — Как знаешь…  — Смыслова поцеловала Катю и поспешила оставить этот дом.
        — А вот и я! Встречайте!  — через несколько минут Кирилл вернулся из ванной, но на кухне была одна заплаканная Катя. Поджав губы, Кирилл опустился на табурет, на котором только что сидела Мила.  — Где мама? Так хотел ее осчастливить.
        — Поехала домой,  — вытирая слезы, ответила Катя.
        — Ушла по-английски.
        — А ты ведешь себя по-хамски!  — вскакивая из-за стола, закричала Катя. Это было так не похоже на нее.
        — Успокойся, пожалуйста,  — скривив губы в неприятной улыбке, сказал Кирилл!  — Ты становишься невозможной в своих капризах.
        — А ты уже стал, в своем несправедливом отношении к родной матери!
        — Оставим морали до следующего раза. Я голоден и пришел домой, чтобы расслабиться, а не получить очередную порцию нотаций.
        Катя вспоминала, как с тяжелым сердцем разогревала ужин. Ей было так противно ухаживать за Кириллом в тот момент, что она даже испугалась. Что, если это ощущение надолго поселится в ее сердце? Она не сможет лгать, притворяться. Наверное, у нее на лице были написаны все ее переживания, потому что Кирилл не выдержал и после ужина, когда она мыла посуду, обнял ее.
        — Все, проехали. Не думай, что я неблагодарный урод,  — целуя Катю, прошептал он.
        — Я думаю о другом,  — не поворачиваясь, ответила Катя.
        — Ну что я должен сделать, чтобы ты снова улыбалась?  — Кирилл развернул ее к себе лицом.  — Я завтра позвоню маме и буду вежлив, как никогда. Устраивает?
        — Сегодня.
        — Что сегодня?
        — Позвони сегодня,  — твердо сказала Катя, высвободившись из объятий. Вытерев руки о белоснежное полотенце, она укоризненно посмотрела на мужа.  — Пересмотри свое отношение к таким важным вещам. Прошу тебя, иначе нам будет тяжело общаться.
        — Это угроза?
        — Предупреждение.
        — Эта женщина явно околдовала тебя!  — развел руками Кирилл.  — Почему она так много для тебя значит? Ради нее ты готова ссориться со мной, разговаривать в таком ужасном тоне! Почему, Катюша?
        — Не могу тебе сейчас ничего ответить.
        — Это каприз? Ты что-то себе придумала и теперь все должны быть такими же милосердными, все понимающими. Так не бывает, милая моя.
        — Вы живете с матерью в десяти минутах ходьбы друг от друга, а видитесь, словно вас разделяет расстояние в сотни километров. Так бывает?
        — Чего ты хочешь?
        — Чтобы ты понял одну вещь. Я знаю, что нужна Миле и никогда не позволю ей почувствовать себя одинокой. Никогда, слышишь?
        Катя видела, что Кирилл шокирован ее словами, тоном. Однако он не стал больше ничего говорить. Поцеловал ее в лоб и вышел из кухни. Через несколько мгновений Катя поняла, что он разговаривает с Милой по телефону. Он говорил мягко, размеренно, кажется, пытался в чем-то убедить Милу. Катя не захотела прислушиваться. Она чувствовала, что одержала маленькую победу. Конечно, в отношениях Кирилла с матерью мало что может измениться мгновенно, но со временем они найдут общий язык. Катя дала себе слово, что приложит все усилия для этого.
        Теперь к этой нелегкой задаче прибавлялись непростые отношения между Максимом Сергеевичем и свекровью. Катя принялась растирать виски, в голове неприятно застучало, от напряжения стало жарко, душно. Медленно поднявшись, Катя подошла к балконной двери и открыла ее. Сделав несколько глубоких вдохов, снова вернулась на диван. Только теперь она легла, укрывшись пледом. Закрыв глаза, Катя решила, что сейчас не будет размышлять над этой проблемой. Решение придет само собой, не нужно его подгонять, но и оставлять все как есть было непозволительно. Кто знает, на какой шаг отважится Ирина, желая заполучить Максима Сергеевича в мужья? Это ее идея. Смыслову вряд ли пришло бы в голову просить ее выйти за него замуж. Мила не отпускает его. И как он не старается забыть о ней, она то и дело возвращает его в те времена, когда они были вместе. Он хочет вернуть их. Кажется, Мила тоже не зря не спрашивает о бывшем муже. Все это можно устроить. Немного терпения, такта, подстроенного течения обстоятельств… Катя улыбнулась, устраиваясь поудобнее. Под мягким пледом было так тепло, так спокойно. Волнение от разговора с
Максимом Сергеевичем постепенно улеглось, уступая место необходимости в отдыхе. Мысли становились все более размытыми, лишенными конкретного. Катя не стала сопротивляться, она чувствовала, что засыпает. Но перед тем, как впасть в дремоту, она снова и снова сказала себе, что в ее руках тонкие, незримые нити счастья двух небезразличных ей людей. Она сделает все, чтобы снова связать эти нити в крепкий узел.

        Мила шла по улице, не замечая сырой, пронизывающей погоды. Ей не было дела до мелкого моросящего дождя, порывов холодного осеннего ветра, до мокрого асфальта, по которому она шла, громко стуча каблуками. До дома оставалось совсем чуть-чуть, рукой подать, но Мила и не спешила. Она не замечала, что прохожие оглядываются ей вслед, провожают удивленными или скорее восхищенными взглядами. Высокая, стройная блондинка шла, гордо подняв голову. Ее легкая походка, распахнутые полы длинного пальто цвета сгущенного молока, высокие черные лаковые сапоги на невероятных шпильках — все это выдавало уверенность, энергичность, некую загадочную отрешенность. Она выделялась из прячущейся под зонты людской массы именно тем, что мелкие прозрачные капельки падали ей на лицо, распущенные и развевающиеся на ветру волосы и, может быть, прикосновения дождя вызывали эту манящую полуулыбку, играющую на ее красиво очерченных ярких губах. Мила давно не ощущала такого внутреннего подъема. Она не знала, что способна на необдуманный поступок, но она его совершила, согласившись позировать уличному художнику.
        Она провела сорок пять минут под большим ярко-желтым зонтом на низком, неудобном табурете. У нее затекли ноги, нещадно ныла спина, но ни один мускул на ее лице не показывал этого. Она загадочно улыбалась, наблюдая за отрывистыми движениями молодого дарования, с явным нетерпением ожидая окончания работы. Скорее всего, она согласилась на уговоры художника, бросив быстрый взгляд на распахнувшийся над ее головой зонт ее любимого цвета. К тому же в больших темно-серых глазах юноши было столько восхищения. Казалось, он едва сдерживается, чтобы не прикоснуться к ней. А ему хотелось, ой как хотелось! Руки его не находили покоя, то и дело протягивая Миле одну работу за другой, демонстрировали остро заточенные карандаши, большие листы белой бумаги, а бледное лицо от холода стало ярким, пунцовым.
        — Прошу вас, позвольте мне нарисовать ваше лицо,  — его голос звучал вкрадчиво и в то же время настойчиво.  — Уделите мне ваше драгоценное время. Я знаю, у вас нет свободной минуты, но все же… Сделайте счастливым незнакомого уличного художника. Это ведь так здорово — кого-то осчастливить, подарить сказку.
        — Вы так думаете?  — Мила посмотрела на часы.
        Собственно, сегодня ей уже было некуда спешить. Обещала заехать к Кате, но пришлось перезвонить и извиниться. Мила не смогла приехать — производственные накладки помешали ей сделать это. Правда, Катя говорила, что будет ждать ее допоздна, но Смыслова мягко попросила ее не волноваться и не держать себя в напряжении.
        — Я не приеду сегодня, девочка, отдыхай и не суетись. Завтра созвонимся,  — Мила не признавалась, что попросту не хочет в очередной раз встречаться с недовольным сыном. Ее появление в их доме для Кирилла стресс, полный отрицательных эмоций. Ему не удается скрывать этого, а ей все труднее переваривать его обиды, издевки, двусмысленности. Поэтому Мила с большим удовольствием общается с Катей в то время, когда сына точно не бывает дома. Получается это не очень часто, потому что Мила сама работает, да и Катя не сидит дома. Она поразительно активна и успевает за день сделать многое. Мила видит в ней себя. Когда она ждала ребенка, в ней тоже бушевала невиданная энергия. Как странно получается. Теперь, когда Кирилл уже вырос, когда между ними нет взаимопонимания и разбираться, кто прав, кто виноват, нет желания у обоих, Катя все больше становится важной частицей жизни Милы. Эта девушка смогла стать ей ближе тех, кого не может быть роднее…
        Одним словом, единственным минусом этого дня было то, что Мила не попала к Катюше. Но в остальном все складывалось замечательно. Эфир прошел удачно, а потом Хлебников заглянул к ней кабинет, и они проболтали больше часа. Никакой напряженности, недосказанности. Мила была рада, а Константин не стал скрывать, что остался доволен программой и разоткровенничался, признавшись, что боялся возращения Милы после больницы. Недоброжелатели, которые есть у каждого, ему все уши прожужжали, что Смыслова больше не та, что ее пик позади. Но теперь он, кажется, успокоился, а вместе с ним и Мила. Ее совершенно не испугало известие о недоброжелателях. Она знала об их существовании давно. Главное, как к ним относился Хлебников. Он не собирался искать ей замену, а это было самым главным. Что ни говори, а без работы Мила представляла свою жизнь с трудом. В личной жизни был застой, сплошные вопросы, неразбериха. Только Катя скрашивала одиночество Смысловой и еще ожидание появления на свет внучки. Мила чувствовала, что в ней проснулось нереализованное ранее желание заботиться о маленьком человечке. Она то и дело
представляла себя в роли заботливой бабушки, полагая, что это поможет ей снова сблизиться с Максимом. Наверняка ему тоже захочется быть рядом с малышкой. Вот тогда она и начнет не спеша, осторожно пытаться снова стать главной в его жизни. Пока же ей не стоило об этом думать. Поэтому мысли ее были светлыми, походка легкой. Она прекрасно себя чувствовала, наверное, это было написано на ее лице, заметно в каждом движении и потому предложение этого юноши с горящими, чуть сумасшедшими глазами выглядело вполне логичным. Она очаровала его. Он мечтает нарисовать ее портрет. Он видит в ней свою музу! С ума сойти! Кто знает, может быть, через много лет он станет великим художником и будет благодарен судьбе за то, что та подарила ему встречу с таинственной незнакомкой.
        — Я уговорил вас?  — в его приятном голосе мелькнула надежда.  — Вы не представляете, как это интересно, когда тебя рисуют, честное слово!
        — Я представляю,  — улыбнулась Мила, вспоминая свой огромный портрет на стене в гостиной.
        — Наверняка вас писал известный художник, тоже не устоявший перед вашей необыкновенной, неземной красотой.
        — Ну, не будем перегибать,  — Мила серьезно посмотрела на изрядно промерзшего юношу, потом оглянулась вокруг.  — Мне кажется, что до сеанса вам необходимо согреться.
        — Я привык к любой погоде. У меня словно температура повышается, когда я беру в руки карандаш и работаю,  — отведя взгляд, тихо сказал юноша.
        Ему было неловко перед этой успешной, излучающей благополучие женщиной за свои покрасневшие от холода руки, износившуюся одежду, начищенные, но старого фасона ботинки. Он поправил маленькую шапочку, из-под которой выбивались довольно длинные вьющиеся темно-русые волосы. Переминаясь с ноги на ногу, он старался отогнать эти мысли. Но чувство гордости взяло верх, и юноша твердо произнес:
        — Я был бы счастлив писать ваш портрет даже при двадцатиградусном морозе. Мне и тогда было бы жарко.
        — Ну, а я точно бы замерзла,  — засмеялась Мила и заметила, что они привлекают внимание прохожих.
        Действительно, со стороны все выглядело забавным: молодой человек установил неподалеку от мокрой скамьи огромный желтый зонт, он суетится вокруг Милы, а она не спеша один за другим рассматривает рисунки, с которых на нее смотрят совершенно незнакомые девушки, женщины, дети. Что она может сказать, как оценить? Все, на уровне «нравится» или нет. Так вот, работы ей понравились. Миле пришло в голову, что Катя согласилась бы позировать без размышлений. Там, где речь идет о том, чтобы кого-то осчастливить,  — она не станет раздумывать. А художник, все больше нервничая, вращал в тонких, озябших пальцах карандаш.
        — Хорошо,  — сказала Мила, заметив, что, увлекшись своими мыслями, прослушала то, что только что проговорил юноша.  — Давайте закроем зонт, сложим ваши прекрасные работы в папку,  — Мила увидела ее на скамье,  — возьмем все это с собой и зайдем в ближайшее кафе выпить по чашечке горячего кофе. Если захотите, можете рисовать прямо там.
        — Нет, я бы хотел на улице.
        — Пусть так, но после кофе. Я соглашусь только при этом условии,  — Миле вдруг захотелось сделать так, чтобы этот день молодое дарование запомнил надолго. Она устроит ему маленький праздник — кажется, его ремесло не позволяет баловать себя ими.
        — Договорились,  — улыбнулся юноша.  — Ваше слово — закон.
        — Вот и хорошо.
        — Тогда давайте хотя бы познакомимся.
        — Логично.
        — Меня зовут Богдан.
        — Мила,  — Смыслова протянула руку, крепко пожала холодные пальцы Богдана.  — Пойдемте.
        Вскоре они сидели в небольшом уютном кафе, каких сейчас так много в скверах, парках, в которых можно затеряться, забыть о городской суете. Внешнее и внутреннее убранство этого выбранного совершенно случайно заведения напоминало деревенскую избушку: большие поленья, красиво уложенные широкими срезами наружу, а внутри все начиналось с пахнущих деревом сеней, переходящих в небольшой, погруженный в полутьму зал на несколько столиков. Они тоже были деревянными, как и стулья, солонки, масса красивых мелочей, создающих неповторимый интерьер кафе под названием «Лесное».
        Мила была здесь впервые. Пока они устраивались за одним из столиков, она пыталась вспомнить, когда в последний раз вообще была в подобных местах, но память воспроизводила только шумные званые вечеринки, презентации, деловые встречи, уровень которых не позволял проводить их в небольших кафе. Это были рестораны, галереи, с фуршетами, вышколенными официантами, подобострастно подносящими подносы с шампанским, конфетами. Миле стало не по себе. Она поняла, что с Максимом они давно так не проводили время. Все вращалось вокруг ее работы и его забот о доме, сыне. Сейчас ей казалось ужасным, что они, прожив друг с другом почти двадцать пять лет, лишь несколько раз были вместе на этих чертовых вечеринках. В основном Мила ходила на них сама, оправдываясь тем, что она сочетает дела и отдых, а потому не сможет уделить должное внимание Максиму.
        — Ты будешь себя чувствовать не в своей тарелке и вместо удовольствия получишь массу отрицательных эмоций,  — обычно говорила она.
        И Максим не возражал. Кажется, ему действительно было очень неуютно в те считанные разы, когда они приезжали, на торжества вместе. Сейчас Мила поняла, что всегда должна была быть с ним рядом. Как жаль, что Максим никогда не настаивал. Он вообще умел быть таким деликатным, так редко показывал свое недовольство, предпочитая уходить от конфликтов, выяснений отношений. Да, его терпению можно только удивляться, но, к сожалению, и ему пришел конец. Мила горько усмехнулась, она всегда была очень последовательна. И в своей семейной жизни день за днем, год за годом проводила одной ей понятную политику разрушения, отчуждения. Она добилась своего. Почему же нет радости, облегчения? И даже успехи на работе потеряли свою былую значимость. Они все еще имели значение, но не судьбоносное. Главное, к чему теперь стремилась Мила,  — найти способ снова оказаться рядом с Максимом. Она могла просто позвонить или, в конце концов, приехать на дачу. Но это означало бы полную капитуляцию, а Мила хотела, чтобы ее желание было выполнено руками Макса.
        — Простите,  — голос официанта вернул ее в действительность. По-видимому, он обращался к ней не в первый раз, потому что в его позе, взгляде сквозило нетерпение.  — Что будем заказывать?
        — Мила, сделайте одолжение,  — склонился к ней через стол Богдан,  — мне только кофе.
        — Разберемся,  — улыбнулась Мила, быстро пробежав глазами меню. После операции она до сих пор соблюдала диету: ничего жареного, острого, копченого, никакого кофе, крепкого чая, шоколада. Она и сейчас могла заказать вареную вырезку под соусом бешамель, по бокалу красного вина и чашке зеленого чая. Однако это юное дарование, кажется, не имеет понятия о диете. К тому же у него отчаянно нет денег. Он нервничает и нужно сразу положить этому конец. Мила отдала меню официанту и, глядя на Богдана, произнесла:
        — Угощаю я, значит, заказываю тоже я.
        — Мы же договаривались…  — начал Богдан, и щеки его снова залил румянец.
        — Да? Когда? Мы ведь решили поужинать. Честно говоря, я проголодалась, а дома меня ждет совершенно пустой холодильник. Сделайте одолжение, составьте мне компанию?  — Мила посмотрела на своего собеседника одним из хорошо отработанных взглядов, после чего он только и смог кивнуть головой и больше не сводил с нее восхищенных глаз. В полутьме они казались темно-серыми, более глубоко посаженными, чем на самом деле. Мила заказала запеченную отбивную под сыром, со спаржей и зеленью, жульен, салат и горячие булочки.
        — Как ты относишься к коньяку?  — спросила Мила, обращаясь к Богдану.  — Извини, ты не против перейти на «ты»?
        — Не против.
        — Так что по поводу коньяка?
        — Я вообще не пью.
        — Никогда?  — этот молодой художник приятно удивил ее.
        — Разве только бокал красного вина или сухого шампанского, очень сухого,  — улыбнулся Богдан, заметив, что произвел выгодное впечатление на эту прекрасную женщину. В ее карих глазах мелькнул искренний интерес.
        — Хорошо, тогда нам еще по бокалу самого сухого шампанского, которое у вас найдется,  — Мила выразительно посмотрела на официанта, что означало конец заказа.
        — Будьте любезны немного подождать,  — откланялся тот, быстро прошел через зал и скрылся за служебной дверью.
        Богдан смущенно оглядывался по сторонам. Ему было неловко из-за сложившейся ситуации. Эта женщина делает с ним, что хочет. Она даже не подозревает, какую власть имеет над ним. Любовь с первого взгляда — это мгновенный удар, заставляющий сердце мчаться вскачь, поднимающий уровень гормонов на запредельный уровень, а разуму в этой жаркой компании и вовсе нет места. Богдан не мог думать. Единственное, на что он надеялся, что природный талант не изменит ему так, как бесстыдно покинула его смелость и уверенность. Он должен показать, что карандаш в его руках творит чудеса. Он сможет нарисовать ее портрет, глядя на который, она все поймет. Хотя зачем ей его разбитое сердце? Его осколки бесшумно падают на дощатый пол кафе, становятся невидимой пылью. Богдан вздохнул, вспомнив свою любимую сказку «Снежная королева». Пусть бы Миле, как Каю, попала она в глаз, сделав холодной, равнодушной, злой, а его, Богдана, поцелуй, смог бы растопить ледяное сердце.
        — О чем задумался?  — улыбнувшись, спросила Мила. Она достала из сумочки заколку и ловким движением подобрала волосы. Так ей было удобнее за столом. Все-таки предстоял пир, во время которого она должна получать только положительные эмоции. Официант уже принес на подносе их заказ. Поблагодарив его, Мила взяла в руки бокал с шампанским.  — Так что? Тост за тобой.
        — За красоту!  — восхищенно глядя на нее, произнес Богдан и осторожно коснулся бокала Милы своим. Едва слышный звон показался ему музыкой. Она оказалась громче той, что ненавязчиво звучала из динамиков, развешанных вокруг.
        — Прекрасно!  — сказала Мила, сделав несколько глотков. Она давно не пила шампанского, тем более сухого. Сегодня она нарушала все запреты врачей, позволив себе забыть о своем здоровье. Она давала слово не относиться к нему наплевательски, но ведь может быть у человека праздник? Тем более, что она дарит его еще одному человеку, пока совершенно незнакомому, но несомненно хорошему.
        — А ты давно рисуешь?  — после нескольких минут дегустации принесенной закуски решилась спросить Мила. Она подумала, что именно в такой обстановке сможет кое-что узнать о Богдане. Ей было приятно его общество. И Мила совершенно не жалела о том, что тратила на него свое время. Это было ей в новинку — совершать необдуманный поступок, а потом находить в нем рациональное зерно. Положительные эмоции — что может быть лучше, что может быть полезнее для здоровья?
        — Давно,  — прожевав небольшой кусочек вырезки, ответил Богдан. Он вращал в длинных пальцах острый нож, внимательно глядя на тонкое лезвие. В его взгляде было что-то отрешенное, немного напугавшее Милу. Растаяла, захотела стать музой, добрым воспоминанием на всю оставшуюся жизнь. А что, если он маньяк, шизофреник, душевно больной человек, показавший ей чужие рисунки? Нож он держит замечательно, и глаза безумные. Вот попала… Миле с трудом удавалось не показывать охватившую ее панику. Она пыталась отогнать навязчивые мысли.
        — А на улице ты давно обосновался?
        — С лета,  — Богдан с готовностью отвечал на вопросы.
        — Где ты учишься?
        — В университете на механико-математическом факультете. С точными науками у меня всегда был полный порядок. Пришлось одно лето полностью посвятить только им, чтобы не терять время. Я сдал несколько предметов, и меня зачислили на второй курс.
        — Не понимаю,  — Богдану снова удалось удивить и одновременно успокоить Милу.  — Какой ты разносторонний человек. В тебе уживаются способности и к искусству, и к формулам. Интересно.
        — Ничего интересного. Просто поступил, чтобы занять себя. Мама очень переживала, что я окажусь не у дел после того, как… Я ведь ушел со второго курса художественно-промышленного. Теперь вот обитаю в университете, учусь нормально, иногда даже повышенная стипендия проскакивает, а вообще это не мое.
        — Как так получилось?  — Мила взяла в руки запотевший бокал с шампанским.
        — Одна очень сексапильная, очень уверенная в себе дама пожелала дать мне несколько уроков в частном порядке, а я отказался, Богдан положил приборы на тарелку. Его лицо снова стало напряженным. Разведя руками, юноша кисло улыбнулся.  — Сейчас я бы вел себя по-другому, а тогда был молод, горяч, полон самолюбивых планов, горд. Вот при всем этом и остался. Меня выживали долгий, невыносимо долгий семестр. Откровенно заваливали на зачетах. A-а… Не хочу вспоминать…
        — Значит, сейчас ты бы согласился на частные уроки?  — почему-то выделив из ответа Богдана именно это, поинтересовалась Мила.
        — Вам не понравилось то, что я сказал,  — огорчился Богдан.
        — Ты даже снова на «вы» перешел,  — улыбнулась Смыслова.  — Расслабься, это твое дело, твой жизненный опыт. Только ничего не бывает потом. Сейчас или никогда!
        — Это точно,  — Богдан вытер губы салфеткой и сделал пару глотков шампанского. При этом он не сводил глаз с Милы. Он все пристальнее вглядывался в ее лицо, казавшееся ему невероятно знакомым. Наверное, она напоминала ему кого-то. Кого? Нет, как Богдан ни старался, он не мог припомнить в своем окружении никого с подобным лицом.
        — Ты неприлично долго и пристально разглядываешь меня,  — нарочито назидательным тоном сказала Мила.
        — Пытаюсь понять, отчего твое лицо кажется мне знакомым.
        — Устарелый трюк, юноша,  — отмахнулась Мила, вдруг позабыв о том, что он мог попросту увидеть ее по телевизору.  — Придумай что-нибудь поновее.
        — Да, точно! Это лицо, я видел его…
        — Во сне,  — перебила его Смыслова, решив, что сейчас совершенно не обязательно узнавать в ней известную телеведущую.  — Типичная внешность, только и всего.
        — Ты сама себе цены не знаешь, если так говоришь, Богдан залпом выпил оставшееся в бокале шампанское.
        — Еще по бокалу?
        — Нет. Это я для храбрости.
        — Тогда закусывай, а то карандаш в руках будет подрагивать и мои неземные черты исказятся,  — улыбнулась Мила.
        Она с аппетитом доела жульен, понимая, что с вырезкой явно погорячилась. Отвыкший от обильной пищи желудок подавал признаки насыщения. Что называется, глазами бы съела, но увы… Зато тарелка Богдана была уже пуста. Он умудрился очень удачно сочетать еду и разговор. Мила решила, что пора заказать обещанный кофе. Официант оказался рядом в мгновение ока.
        — Два кофе. Один без сахара, а второй?
        — Два кофе без сахара,  — подхватил Богдан.
        — И счет, пожалуйста,  — Мила проводила взглядом официанта, чувствуя некоторую неловкость. Она понимала, что Богдану тоже не по себе. Смыслова сделала вид, что внимательно разглядывает интерьер. Ей не было ровным счетом никакого дела до бревенчатых стен, украшенных старинными светильниками, букетами из сухих трав и цветов. Но Мила продолжала медленно рассматривать обстановку, чтобы только не встречаться взглядом с Богданом. С каждой минутой ситуация казалась ей все более безрассудной. Нужно было поскорее закончить со всем этим и снова возвращаться к привычной жизни, лишенной и намека на романтику. Водоворот эфиров, деловых встреч, обязательных знакомств закружил Милу с новой силой. Сопротивляться этому было глупо, бессмысленно. Ведь Смыслова, наконец, получила то, о чем мечтала. Работа и только работа, все служит любимому делу. Любимому, но не делающему ее счастливой. Все чаще Мила задумывалась над бесцельностью изматывающей суеты, в которую она добровольно впрягалась. Лишь Катюша с ее неуемной энергией, оптимизмом вселяла в Милу надежду на то, что и в ее жизни скоро появится место для праздников.
Без них нельзя, без них край… Может быть, этот незнакомец, так пытливо рассматривающий ее из-под красивых темно-русых бровей, и есть первый шаг к этому долгожданному празднику. Ничего не бывает случайным, и то, что она почему-то решила пройтись по парковой аллее, вместо того, чтобы мчаться в суетном метро.
        Они пили кофе молча, разглядывая поочередно то обстановку вокруг, то друг друга. Миле больше нравилось, когда Богдан был занят интерьером, новыми посетителями. Почему-то она была уверена, что узнай спутник в ней Смыслову, что-то будет безнадежно потеряно. Тогда она не увидит того, на что действительно способен этот робеющий от одного ее взгляда юноша. А ей вдруг безумно захотелось, чтобы он нарисовал ее. Она хотела увидеть себя глазами молодого мужчины, не скрывающего, какое впечатление она на него произвела. Наверное, ее нетерпение каким-то непостижимым образом отразилось на ее лице, потому что Богдан взглянул на Милу и быстро допил кофе, сделав несколько больших глотков. Заметив это, Мила усмехнулась:
        — Разве можно так с кофе!  — сама она, давно не ощущая любимого вкуса, смаковала каждый глоточек.
        — Мне не терпится скорее приступить к работе. Предвкушаю наслаждение, которого не заслужил. Это подарок судьбы, настоящий подарок!
        — Хорошо, тогда и я потороплюсь, чтобы не заставлять тебя ждать,  — Мила допила кофе, зажмурила глаза.  — Как хорошо. Я давно не получала столько удовольствия от еды.
        — Я тоже, но больше — от общества.
        — Ну что, пойдем в парк?  — спросила Мила, оставляя деньги под своей тарелкой. Она сделала это незаметно для Богдана и поднялась вслед за ним. Улыбнувшись, она поежилась от одной мысли о пронизывающей сырости, которая хозяйничает за дверью этого уютного кафе.
        — Пойдем,  — Богдан быстро надел куртку, шапочку, намотал сверху широкий, длинный шарф белого цвета и, поймав чуть насмешливый взгляд Милы, засмеялся: — Я не Бендер, я только учусь. А фамилия моя Зотов.
        — Богдан Зотов — звучит отлично,  — прищелкнула языком Смыслова.
        — Звучит, да? Звучит для чего? Никогда об этом не задумывался,  — пожал плечами Богдан. Он направился вслед за Милой, не забыв захватить зонт и сумку со стульчиком, рабочей папкой.
        Пока они брели по устланной мокрыми, грязными листьями парковой аллее, Богдан не сводил глаз с Милы. А она шла, время от времени поглядывая на своего спутника. Он ловил ее взгляд и тотчас быстро-быстро произносил:
        — Сейчас, сейчас начнем.
        Мила понимала, что Богдана не интересовал окружающий пейзаж. Он попросту тянул время, желая продлить удовольствие от общения с ней. Усмехаясь, она приняла его правила игры и терпеливо ждала момента, когда он будет готов творить.
        — Пожалуй, здесь будет чудесно,  — негромко произнес Богдан, останавливаясь и суетливо устанавливая свой огромный яркий зонт.  — Дождь все еще моросит.
        — Да?  — касаясь кончиками пальцев уже намокших волос, иронично спросила Мила.
        — Прости, я испытываю твое терпение,  — виновато улыбнулся Зотов.
        — Кажется, сейчас мне больше, чем тебе, хочется, чтобы ты нарисовал меня.
        — Устраивайся и начнем, я сам сгораю от нетерпения.
        Устроится на невысоком складном стульчике оказалось задачей не из легких. Мила подобрала длинные полы пальто, распустила волосы, тряхнула ими так, что они свободно рассыпались по плечам, спине. Она все никак не могла выбрать позу, в которой у нее получилось бы застыть хоть на пять минут. Но Богдан, казалось, не замечал ее проблем. Он сел напротив на коричневую, намокшую лавку, совершенно не замечая холода, сырости. Его лицо светилось от счастья, которое так нежданно свалилось на него. Он чувствовал такой подъем! Он всегда с душой относился к каждому портрету, к каждой работе, но сегодня был особый случай. Он уговорил позировать эту прекрасную женщину, такую удивительно далекую и близкую одновременно. Глядя на нее, ему казалось, что он давно знаком с ней, что встреча точно была. Но где и когда, он вспомнить не мог. Может быть, она ему приснилась? Это его муза, его шанс все изменить. Он так долго ждал этого. Мила ведь не знает, что Богдан уже больше двух лет не держал карандаша в руках. Как он жил эти годы? Он показывал ей свои работы, сделанные давно, очень давно, еще в пору его учебы в
художественно-промышленном институте. Тогда он работал неистово. Не проходило дня, чтобы Богдан не приносил матери очередную работу. Мама всегда была его первым критиком, его опорой, вдохновителем. Она всегда верила, что из него получится хороший художник. Тем неожиданнее стал для нее уход Богдана из института со второго семестра второго курса.
        — Что случилось, сынок?  — Богдан помнил, как она смотрела на него и как потом тайком плакала. Ему хотелось провалиться сквозь землю, не рождаться вовсе, если его жизнь причиняет такую боль единственному близкому существу. Она была готова для него на все, на все и всегда, а он не оправдал ее надежд. Но Богдан не знал, что мама невероятно переживала еще и о том, чтобы ее сына не поглотила улица, сомнительные знакомства, чтобы он не сбился с пути, на который она всю жизнь пыталась направлять его. Анне Григорьевне стало гораздо спокойнее на душе, когда той же осенью Богдан поступил на механико-математический факультет университета.
        — Твой папа тоже был силен в точных науках,  — гордо произнесла она, узнав о выборе сына. Богдан был рад, что сумел успокоить мать. Но один вопрос все еще тревожил ее: — А как же быть с твоими рисунками, с твоими работами?
        — Спрячь их подальше мама,  — тихо ответил Богдан.  — Подальше с глаз, пожалуйста.
        — И как надолго?
        — До того волшебного момента, когда ко мне вернется желание творить…
        Наконец оно вернулось. Сколько раз Богдан брал бумагу, карандаши и приходил в этот парк. В любое время года он садился на одну из скамеек и наблюдал за проходившими мимо людьми. Часто он ловил на себе удивленные, насмешливые взгляды. Наверное, его принимали за полоумного, на которого не действует ни жара, ни холод. Ему было все равно. Он воспринимал этих людей, как серый, вечно спешащий поток, из которого однажды ярким, ослепляющим лучом выделится одна прекрасная женщина, его муза. Быть может, ее красота будет заметна только Богдану. Это даже лучше. Тогда он откроет ей глаза на ее исключительность, окружит ее своим вниманием, восхищением, преклонением. Она поможет ему обрести самого себя. Ему нужен образ, с которого начнется его новый этап возрождения.
        Это произошло тогда, когда Богдан уже перестал надеяться. Он пришел в парк безо всякого настроения. Непонятно зачем захватил с собой большой ярко-желтый зонт, который всегда служил ему надежной защитой от солнца и дождя в пору его учебы в худпроме. Мелкий моросящий дождь не пугал Богдана. Он проводил часы под проливным дождем, мокрым снегом, изнуряющей жарой. Просто именно в этот день Богдан вспомнил о своем забытом друге, то выцветающем на балконе, то пылящемся в кладовке. Водрузив над собой желтое облако из зонта, Богдан устроился на одной из лавочек. Он уже успел изрядно промерзнуть, когда из-за поворота в конце аллеи показалась высокая, стройная женщина. Почему Богдан обратил на нее внимание? Ее силуэт словно парил в воздухе. Она не касалась грязного асфальта, медленно приближаясь. Ветер играл ее длинными белокурыми волосами, полами светлого пальто, создавая ощущение нереального, сказочного. Это был ангел, посланный Зотову небесами. Только так он воспринял появление этой удивительной женщины. Неужели судьба смилостивилась над ним? Чем ближе приближалась его надежда, тем большее пространство в
душе отвоевывал страх и неуверенность. Богдан не чувствовал себя убедительным, а при более близком рассмотрении женщина казалась все неприступнее… Еще немного — и она пройдет мимо, но — о чудо! Она как-то особенно остановила взгляд на его зонте. Уже поравнявшись с Богданом, она вдруг посмотрела ему прямо в глаза и едва улыбнулась кончиками губ. Окрыленный, он вскочил и подбежал к ней. Теперь в ее глазах играла ирония, сознание собственной значимости, красоты и вместе с тем что-то, граничащее с трогательной беззащитностью, некой робостью. Богдан едва сдержался, чтобы не взять женщину за руку. Ему так хотелось прикоснуться к ней, хотя бы прикоснуться, потому что он совсем не был уверен, что она захочет подарить ему эти полчаса.
        — Простите…  — как можно спокойнее произнес Богдан.
        — Да, слушаю вас,  — она остановилась, поправив ремень сумочки на плече. Оставалось самое главное — уговорить ее позировать, дать ему возможность нарисовать ее портрет.
        Он говорил, как в бреду. Слова слетали с языка помимо его воли, разума, но каким-то образом складывались в фразы. Богдан не видел никого вокруг. Перед его глазами было только удивительное лицо незнакомки. Богдан так волновался, что ощущал себя на грани потери сознания. Невероятное впечатление от долгожданной встречи ставило под угрозу его планы. Наверное, окажись на месте Милы другая женщина, она сразу решила бы, что перед ней какой-то маньяк. Разговор был бы коротким. В Миле же взыграл профессионализм. Любая нестандартная ситуация вызывала у нее интерес. Смыслова смотрела на происходящее своеобразно, желая увидеть в предложении взволнованного юноши элемент романтики, отчаянности. Настроение у нее в этот день было такое. Мила решила согласиться…
        Это было первым шагом к его возрождению. Такая работа не может пройти бесследно, Богдан был уверен в этом. Мила поразила его своей неземной красотой, своей нескрываемой уверенностью и энергией, пронизывающей ее походку, манеру держаться, откидывать волосы на спину. В то же время она выглядела беспомощной, даже одинокой. Получив возможность наблюдать за ней в кафе, он увидел, как постоянно меняется выражение ее лица: оно то напряжено, то вдруг расслаблено, губы то нервно подрагивают, то расплываются в обворожительной улыбке. А глаза, какие удивительные у нее глаза необыкновенной красивой формы, как две больших сочных сливы, с веером длиннющих ресниц. Один взмах этих ресниц дорогого стоит. Богдан успел ощутить на себе силу притяжения брошенного ненароком взгляда своей музы. Она оставалась для него загадкой, но Зотов уже точно знал, какой она увидит себя на бумаге.
        — Ну, с богом,  — тихо, но горячо произнес Богдан и сосредоточенно начал работать…

        Всю последующую неделю Мила находилась под впечатлением от встречи с Богданом. Самое удивительное, что она не хотела говорить об этом даже с Катей, с которой у нее установились очень доверительные отношения. Мила знала, что, рассказав невестке о своем приключении, порадовала бы ее ранимую, восторженную натуру. Но Смыслова молчала. Она вообще не узнавала себя. Что-то необратимое произошло с ней, что-то радующее и, в то же время, беспокоящее. Мила стала мягче, терпимее, ранимее. Все чаще она ловила себя на мысли: ее трогает то, на что раньше она совершенно не обращала внимания. Проявлялась сентиментальность, не свойственная Миле. Она то и дело вспоминала детали этого удивительного вечера, радуясь, что не отвергла предложение незнакомого юноши. Теперь она была уверена в том, что поступила правильно. Ее портрет лежал у нее в кабинете на рабочем столе, и взгляд Милы то и дело возвращался к нему. На нее смотрела она сама, она, такая знакомая и такая неузнаваемая одновременно. Это была не та светская львица, которая гордо и неприступно взирала на мир с портрета, висевшего дома в гостиной. В нынешней Миле
было и это, но, вместе с тем, главным, что сразу вызывало внимание, были глаза. Глаза женщины, пережившей все, знающей вкус успеха, побед, но и ощутившей горький аромат поражения, опыт ошибок. Мила не могла понять, как Богдану удалось так тонко передать все нюансы ее противоречивой натуры, переоценку жизненных ценностей, произошедшую с ней в последнее время. Как же Миле хотелось, чтобы этот портрет увидел Максим. Может быть, тогда не понадобятся слова. Он поймет, что она другая, и подарит ей шанс с достоинством признать свое поражение, раскаяться в ошибке, которой стал их развод? Как глупо так долго мучить друг друга. В январе будет год, как они расстались. Еще немного, и целый год. Он не пролетел, как обычно, потому что практически каждый день, а особенно во внезапно появившееся свободное время, Мила вспоминала свою жизнь. В ней было много хорошего, больше хорошего, чем плохого. И это светлое, доброе было неразрывно связано с Максимом. Не стало рядом его — все изменилось. Успех стал словно менее значительным, слава потеряла былой блеск, даже восхищение поклонников стало казаться лживым. Нет, это все
не то, ради чего можно идти на жертвы. А она шла, много лет шла, расталкивая всех и вся, забывая об обычных человеческих ценностях. Ей не было дела ни до семьи, ни до каких бы то ни было проблем, не касающихся работы. И тогда она искренне верила, что поступает верно. Прозрение настало совершенно неожиданно, когда все как будто было в порядке. Как будто… Когда же один из них решится сделать шаг навстречу? Каждый день Мила думала об этом. Она любила Максима, но только расставание позволило ей понять такую простую истину. Она не хочет ничего из прошлой жизни, кроме его любви. Даже натянутые отношения с Кириллом казались ей скорее позерством, нежели чем-то принципиальным, идущим от сердца. Порой она сама провоцировала сына. Ничего, здесь время все смягчит. С единственной подругой покончено раз и навсегда. Мила не смогла простить ей черствости, ее отказа от возобновления отношений в столь трудный для Милы период: операция, моральная сломленность. Хотя, по большому счету, Ирина никогда не была ей особенно близка. Они и встречались в основном по инициативе Милы, а в ее доме Хмелевская бывала крайне редко,
пожалуй, лишь в дни рождения своего крестного сына. Обижаться не на что. Наоборот, радоваться нужно, что наконец прекратили существование отношения, основанные на лжи, притворстве, подобострастии и откровенной лести. Миле нравилось, когда Ирина начинала свои хвалебные оды, ведь нравилось… Только Макс не позволял себе опускаться до такого. Он — единственный близкий человек, которому можно было безгранично доверять. Какая же она дура! Права была подруга, когда так сочно описывала достоинства Смыслова. Да, они все-таки разошлись, но это не могло ничего принципиально изменить. Двадцать пять лет так просто из жизни не выбросишь. И Макс любит ее, всегда любил. Он умел делать это без пафоса, без лишних слов и наверняка понял бы ее в случае с Богданом, ее желание протянуть руку помощи. Хотя мог бы и приревновать ее к этому юному дарованию, будь у Смыслова возможность хоть одним глазком взглянуть на портрет. Максим никогда бы не поверил, что можно уловить и так точно передать характер незнакомой женщины. Хотя Мила смогла бы убедить мужа, что это объясняется предельно просто — талантом. Сомневаться в том, что
Богдан Зотов наделен даром от Бога, не приходилось. В очередной раз увлекшись разглядыванием своего портрета, Мила не услышала стука в дверь. Она продолжала задумчиво рассматривать его и тогда, когда к ней присоединился еще один человек. Прошло несколько мгновений, прежде чем Мила поняла, что она не одна. Вздрогнув, она резко подняла голову. У стола стоял Хлебников.
        — Костя?  — Мила засуетилась, запоздало пытаясь прикрыть портрет бумагами.
        — Извини, но я честно стучал,  — улыбнулся Хлебников.  — Ты уделишь мне несколько минут?
        — Да, конечно…
        — Разрешишь посмотреть поближе?  — спросил он, и Мила поняла, о чем идет речь.  — Я присяду?
        — Разумеется. Пожалуйста.
        Мила протянула Константину рисунок. Он устроился в кресле напротив и долго смотрел на работу неизвестного ему художника, сложив губы дудочкой, покусывая их. Потом положил портрет на стол и вопросительно посмотрел на Милу.
        — Интересно, весьма интересно.
        — И мне кажется, это не лишено таланта. Незаурядный человек, сильный, перспективный.
        — Согласен. Уж не герой ли это твоей будущей программы?  — Хлебников увидел, как на миг лицо Милы застыло, а в следующий — расплылось в благодарной улыбке.
        — Ты не представляешь, как вовремя ты это сказал!  — воскликнула она.  — Как же мне раньше это в голову не пришло?!
        — А что, это не входило в твои планы?
        — Честно говоря, ты поставил точку в том, что тревожит меня который день.
        — Как звать-величать этот талант?  — Хлебников достал пачку сигарет, но тут же спохватился. Все знали, что после операции Смыслова решила покончить с этой привычкой.  — У тебя теперь можно курить?
        — Да, конечно,  — Мила пододвинула к нему пепельницу, взяв ее с подоконника. Она равнодушно взирала на пачку «Мальборо», появившуюся в руках Хлебникова. Мила действительно бросила курить, но больше не из-за рекомендаций врачей, а затем, чтобы не чувствовать дискомфорт в гостях у Кати. Смыслова оставалась верна себе — она расставалась с привычкой лишь по собственному желанию и ни в коем случае не из-за того, что считала курение вредным для собственного здоровья.
        — Так как зовут этот талант?  — глубоко затянувшись, снова спросил Хлебников.
        — Богдан Зотов.
        — Звучит отлично.
        — Я ему сказала то же самое,  — усмехнулась Мила.  — Знаешь, у него настоящий талант. Только этот молодой человек несколько лет назад сошел с однажды выбранного им пути. Он пережил критический период, чтобы снова вернуться туда, куда звало его сердце, природный дар. Он не попал в плохую компанию, не принимал наркотиков, не ударился в пьянство. Ничего такого. Он тосковал и ждал…
        — Интересно, интересно.
        — Это самородок, который однажды попал в неприятную ситуацию и чуть было не сломал себе жизнь…
        — Я уже понял, но что это значит?
        — Ну, вот если бы тебя лишили любимой работы, как бы ты себя чувствовал?  — спросила Мила и, увидев, как глубокая морщина залегла у Хлебникова между бровей, поспешила добавить: — Я спрашиваю гипотетически.
        — Я бы сдох на второй день,  — прямо ответил Константин.
        — И ему казалось, что без рисования он не живет, так, внешняя оболочка почему-то продолжает существовать. Короче говоря, он уходит из худпрома, ставит крест на учебе, которая приносит ему удовлетворение, отказывается от своих честолюбивых планов. При этом он поступает в технический вуз, хорошо учится и очень трогательно говорит о маме, которая души в нем не чает. Самое поразительное, в чем он не сразу признался… Только когда он нарисовал это,  — Мила кивнула в сторону портрета, а потом решила, что слишком грубо, между прочим обошлась с ним и осторожно взяла в руки,  — только тогда он признался, что несколько лет не держал карандаша в руках. Он не мог заставить себя вернуться к делу, которое составляет его суть, смысл его жизни. Что-то оказалось потерянным. Он пытался уйти в мир формул, теорем, определенности, давно доказанных правил.
        — Да, характерец. И что же помогло ему воскресить желание рисовать?
        — Не что, а кто,  — хитро улыбнулась Мила и даже села ровнее, чтобы более значимо, весомо произнести завершающую фразу.
        — Хорошо, кто?  — спросил Хлебников, не выдерживая паузы.
        — Это была я,  — тихо, но очень гордо произнесла Мила.
        — Ого!  — Хлебников удивленно посмотрел на Смыслову. А не влюблены ли мы в это юное дарование?
        Константин сперва сказал, а потом пожалел об этом, решив, что характер их отношений не позволяет вести разговор на такие щекотливые, сугубо личные темы. Ему стало неловко, и Хлебников поспешил исправиться:
        — Восхищение перед истинным талантом — чувство сильное. Разумеется, я не имею права так досконально докапываться до… Короче, извини, я немного переборщил. А ты молодец. И честно говоря, я не удивлен, что именно ты помогла парню снова найти себя. Ему повезло, очень повезло.
        Мила так растерялась, что не сразу нашлась, что ответить. Она почувствовала, что краснеет и, улыбнувшись, отрицательно покачала головой. Она точно знала, что в ее сознании Богдан ни разу не ассоциировался с объектом страсти. Она действительно восхищалась им, как сильной личностью, как человеком, который в столь юном возрасте не растерял себя, сумел сохранить собственное достоинство, пусть даже очень дорогой ценой, ценой отказа от любимого дела. Господи, она даже представить не могла, что же творилось в его душе, когда он день за днем вникал в математические формулы, писал конспекты, смысл которых был так далек от его внутреннего мира. Нужно было иметь по-настоящему сильный характер, чтобы не сломаться, чтобы не возненавидеть мир, а терпеливо ждать подсказки свыше. Как же Мила была счастлива, что она стала для Богдана точкой отсчета новой жизни. Жизни, в которой он теперь был абсолютно счастлив. Ведь именно так он сказал ей, прощаясь, благодарно целуя ей руки, не сводя восхищенных глаз с ее лица. Этот мальчик даже не предполагал, насколько помог ей самой. Он дал ей возможность прочувствовать
необыкновенную эйфорию от сознания участия в добром, совершенно бескорыстном деле.
        Какой кошмар, ведь она еще попыталась предложить ему деньги! Портрет ей необычайно понравился, и только искренне желая вознаградить Зотова за доставленное ей удовольствие, она решилась на это. Богдан попросил разрешения проводить ее, и Мила с готовностью приняла его общество. Всю дорогу до метро они шли молча. Мила чувствовала, что ее спутник не хочет расставаться, но в то же время их больше ничто не связывало. Дальнейшее общение не предполагало общих тем, интересов. Случайная встреча, мимолетный порыв, невысказанная благодарность с ее стороны. И тогда она решилась заплатить ему за работу. Лицо Богдана на мгновение перестало выражать безоговорочное восхищение, и в глазах засквозила грусть, безнадежность, такая, которая обычно возникает у человека непонятого, обиженного.
        — Это я остался должен. Спрячь деньги, пожалуйста,  — тихо произнес он и, совладав с собой, улыбнулся. В его серых глазах заблестели слезы.  — Я буду помнить тебя всю жизнь. Всегда, когда буду брать в руки карандаши, кисти…
        Гул подходящего поезда заглушил конец фразы, но Миле не нужны были слова. Она все понимала без них. Улыбаясь, она нежно поцеловала Богдана в щеку.
        — Ты так говоришь, будто больше никогда не придешь в этот парк.
        — Я так решил,  — твердо ответил Зотов, выпрямляясь и оборачиваясь к подошедшему составу.  — Я больше не в праве злоупотреблять твоей добротой.
        — Мы живем в большом городе,  — глядя вслед отъезжающему поезду, громко сказала Мила.  — Однако, когда людям суждено встретиться, он становится тесным мирком.
        — Твоя правда.
        — И еще, не сочти меня навязчивой. Я не имею права давать тебе советы, но… Послушай, не бросай университет, хорошо? Не нужно опрометчиво относиться к годам. Ты ведь уже знаешь, как это тяжело. К тому же мама будет огорчена, если, снова взявшись за кисти, ты забросишь учебу. Будь последовательным. Пообещай мне!
        — Обещаю.
        — Надеюсь, что мы еще встретимся,  — протягивая руку, как можно веселее произнесла Смыслова. Богдан осторожно взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.
        — Ну, что ты…
        — Спасибо,  — он вглядывался в ее лицо, словно стараясь запомнить еще незамеченные детали. Его глаза снова погрустнели, стали темно-серыми, как те грузные тучи, что в этот вечер проплывали по ноябрьскому небу.  — И все-таки, я не могу отделаться от ощущения, что твое лицо мне знакомо.
        Богдан не выдержал и снова произнес эту фразу, на что Мила только вздохнула без слов. Она хотела, чтобы он видел в ней обычную женщину, а не лицо телевизионного канала, сошедшее к нему с экрана. Она ничего не сказала ему, хотя в последнюю минуту, стоя в готовящемся к отправке составе, чуть было не произнесла что-то вроде: «Чаще смотри телевизор» или «Не пропускай выпусков новостей». Нет, этого не стоило делать. Богдану нужна его муза, только его, открытая его проницательным взглядом, выделившим ее из многолюдной толпы. Пусть так…
        — Мила Николаевна,  — из задумчивости ее вывел знакомый голос Хлебникова. Он еще здесь? А как далеко в эти мгновения была она.  — Мила, я очень рад видеть тебя такой.
        — Какой?  — она с трудом вернулась в кабинет и снова продолжала разговор.
        — Восторженной, полной романтики. Признаться, я необычайно рад. Тебе это идет.
        — Спасибо.
        — Но ничто не должно противоречить нашим планам,  — едва заметно меняя тон, заметил Хлебников.
        — Разумеется,  — Мила внутренне собралась.
        — Тогда давай посмотрим на часы,  — Константин заставил ее вернуться в реальное время.  — Скоро эфир. Тебя наверняка ждет гример.
        — Конечно,  — Мила покосилась на отключенный телефон. Наверняка ей уже звонили, а, может быть, приход Хлебникова связан именно с тем, что доброжелатели решили указать на несвойственную ей несобранность.
        — А зашел я,  — словно прочитав ее мысли, продолжил Константин,  — чтобы сказать, что со следующей недели мы снимаем новогоднюю программу. В понедельник будет совещание по этому поводу. Новый год не за горами, время летит.
        — Это точно,  — Мила знала, что все с нетерпением ждут начала съемок новогоднего шоу. Принять в нем участие — доказать всем, что ты востребована, что ты на плаву.
        — Вот и хорошо,  — Хлебников поднялся и пошел к выходу. Уже закрывая за собой дверь, он сказал: — На время съемок Одинцова ведет новости. Это я предупреждаю тебя, чтобы сообщение не застало тебя врасплох на совещании.
        — Спасибо за предупреждение,  — Милу оно все равно не обрадовало. Она знала, что рано или поздно на ее место придет молодая, красивая ведущая, которой будет суждено стать лицом канала. Одинцова уже практически заменила ее в программе новостей. Но показывать свое разочарование Смыслова не стала. Она была на таком подъеме, что, казалось, могла делать гораздо больше, чем раньше. Но начальство всегда решает по-своему. Когда-то она заняла чье-то место. Пришел ее черед.
        — Надеюсь, ты не станешь думать об Одинцовой как о своей сопернице?  — словно прочитав все на лице Милы, добавил Хлебников. Он хотел, чтобы Мила не нервничала и спокойно работала. Она умная женщина и понимает, что нет в этом мире ничего вечного.  — Не думаешь?
        — Я вообще не стану о ней думать.
        — Мудро.
        — В моем возрасте это должно быть нормой,  — улыбнулась Смыслова.
        — А о передаче с Зотовым ты подумай хорошенько. Может быть, из этого выйдет новый проект. Что-то вроде «Открываем новые имена».
        — Я подумаю,  — поднявшись, сказала Мила, а когда дверь за Константином закрылась, медленно опустилась в свое кресло. Но все, что должно было ее сейчас тревожить — перспективы, карьера, а может быть, ее закат,  — все это отошло на задний план. Главной стала необходимость помочь Богдану. Взгляд Милы снова остановился на портрете. Как же ей хотелось, чтобы сегодня Богдан все-таки ответил на вопрос, где он мог ее видеть и почему ее лицо казалось ему таким знакомым. Может быть, тогда он снова окажется на аллее парка, а Мила, теперь намеренно, будет возвращаться домой этим путем. Если бы так сложилось, Смыслова знала, что сказала бы при встрече. Она была уверена, что от ее предложения Богдан не сможет отказаться.

        Ирина нервно поглядывала на часы. Время — беспощадная штука, когда ждешь. Оно ползет, замедляя ход стрелок, выжимая из тебя остатки надежды. Вот уже два часа, как Максим должен был вернуться с работы. Последнее время он все чаще задерживался в университете. В их отношениях постепенно возникала трещина, а остановить процесс у Ирины не было возможности. Не было хотя бы потому, что Хмелевская знала: с ее стороны нет подвоха, притворства. Она любит, она заботится и делает больше, чем когда-либо, для того, чтобы сделать любимого счастливым. Но она где-то ошиблась. Ирина кусала губы: что она сделала не так? Почему все вдруг стало таким шатким, зыбким, лишенным будущего? Она чувствовала это, но нарочно уходила от откровенных разговоров, делая вид, что все в порядке. Она была веселой, чуть-чуть рассеянной, продолжала баловать Максима вниманием, которым он был так долго обделен. Смыслов мог позволить себе любой каприз — она бросалась выполнять любое его желание, высказанное вскользь, между прочим. Это доставляло ей. огромное наслаждение. Ей казалось, что ничего, кроме благодарности и ответного светлого
чувства она не заслуживает. Ирина готовила Максиму изысканные блюда, покупала ему подарки, приносила завтрак в постель, бросалась завязывать ему шнурки на ботинках.
        — Что ты, что ты! Я сам,  — Смыслов поднимал ее, крепко взяв за плечи. Каждый раз Ирина повиновалась его просьбе и молча, с неизменной улыбкой наблюдала, как он долго, словно ребенок, который недавно этому научился, завязывает шнурки. Холодное время года предполагало большую заботу: Ирина внимательно проверяла, как у Максима закутана шея, надел ли он теплый свитер под куртку, не пора ли сменить головной убор на более теплый. Но ее все больше удивляло то, как Максим переменился ко всем этим, так умилявшим его в начале их отношений, знакам внимания. Он раздражался, говоря, что давно вышел из детского возраста и в состоянии разобраться со всем самостоятельно.
        — А разве я тебе мешаю делать это?  — как-то не выдержала Ирина.
        — Я не мальчик, которого любящая мама окружает своей заботой.
        — Ты не мальчик, а я не мама,  — обиженно произнесла Хмелевская. Максим знал, что свою бездетность Ирина переносила тяжело. Раньше она намеренно не хотела иметь ребенка. Масса причин для этого теперь казалась такой глупостью, верхом эгоизма. А сейчас, когда возраст накладывал определенные ограничения, Ирина понимала, какую ошибку совершила.
        — Я не хотел обидеть тебя, Ира,  — Смыслов досадливо поморщился.
        — Даже если бы и захотел, вряд ли бы удалось странно улыбнувшись, подчеркнуто твердо ответила Хмелевская…
        В другой раз она сама завела откровенный разговор на эту тему:
        — Рядом со мной не было мужчины, от которого я бы хотела родить,  — призналась она.  — Для меня все мужчины были на одно лицо, с одним давно известным набором желаний и возможностей. Я получала физическое удовольствие, не думая над тем, что все это бессмысленно, сиюминутно, легковесно…
        Потом Ирина жалела, что была настолько открытой со Смысловым. Он не ревновал ее к прошлому, но все же время от времени испытывал что-то похожее на раздражение оттого, что он — не первое увлечение Ирины. Чем дольше она общалась со Смысловым, тем больше осознавала, что ее идеал — обыкновенный мужчина, с массой комплексов, недостатков, привитых той долгой жизнью с Милой. Ирине с каждым днем было все труднее видеть в Максиме предел своих мечтаний. Преодолев определенный возрастной рубеж, Хмелевская вообще пришла к выводу, что ни один мужчина не способен до конца понять женщину, даже такой идеальный, каким Максим казался ей до некоторого времени.
        Впав в философские раздумья, Ирина коротала время. Она вдруг оглянулась на прожитое, на спутников, которые были рядом, и испытала сильнейшее разочарование. Мужчины… Как хочется, чтобы дама сердца принадлежала только им. Чтобы в ее жизни не было других приключений, сильных впечатлений. Себе же они позволяют все, оправдывая это тем, что они-то могут отличить настоящее чувство от мимолетного романчика, не достойного внимания, обид. Женщина всегда должна быть готова к тому, что ее мужчина рано или поздно окажется в объятиях другой. Он может не любить эту другую, желая получить мгновенное удовольствие, удовлетворить свое мужское самолюбие. В этом и есть отличие: любовь и секс для женщины должны объединиться в одном мужчине, а у них эти два понятия могут существовать отдельно, не дополняя друг друга.
        Ирина выключила свет на кухне и подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу. На едва освещенной улице было всего несколько прохожих, спешивших куда-то. Среди них Ирина не увидела знакомый силуэт Максима. К горлу подступил комок. Но Ирина не позволила себе расслабиться. Вот-вот придет Максим, он не должен увидеть ее такой подавленной, с покрасневшими веками и упреком в глазах. Это отпугивает мужчину сильнее открытой измены. Смыслов всегда подчеркивает, что у нее легкий, веселый нрав, вероятно, этого так не хватало ему раньше. И вообще, сколько можно думать о том, что было и чего не было в его жизни с Милой! Ирина сильнее прижалась лбом к уже обжигающему стеклу. Закрыв глаза, она вспомнила красивое, ухоженное лицо бывшей подруги. Как же давно они не виделись, не разговаривали — и ничего, жизнь продолжается. А раньше Ирине казалось, что без единственной подруги все станет серым, сумрачным. Мила умела расписывать яркими красками самые незначительные события. Она обладала удивительным свойством делать из мелочей помпу с собой в главной роли. Эта женщина всегда была уверена, что мир принадлежит
ей. Или делала вид, что не сомневается в этом. В любом случае она преуспела во многом, этого у нее не отнимешь, но и потеряла предостаточно. Ирина усмехнулась, представив, как живет Мила сейчас. Наверное, она все-таки приспособилась к холостяцкому существованию, которого так долго и упорно добивалась, но в одном Ирина была непреклонна: Смысловой никогда не встретить такого мужчину, как Максим. И дело было уже не в его идеальности, а в том, что это был ее мужчина, только ее. Ирина начала понимать это, когда между ней и Максимом только промелькнул едва уловимый холодок. С каждым месяцем становилось все более очевидно, что Смыслов чувствует себя не в своей тарелке. Ему не хватало смелости открыто признаться в этом, как и Ирине — в том, что она давно все замечает.
        Взаимный обман не мог продолжаться вечно. Может быть, сегодняшний вечер и поставит точку в их отношениях. Ничего не выйдет. Ирина точно знала это, потому что Смыслов откровенно испугался, когда она, решив проверить глубину его чувств, намекнула о браке, о том, что им еще не поздно завести ребенка. Она горячо говорила о том, что не стоит бояться данных паспорта. Она ощущала в себе силы и энергию двадцатилетней. В конце концов, сколько семей вокруг решаются родить малыша, когда обоим давно за сорок. Зачем оглядываться на мнение толпы? Главное, что она готова на этот шаг. Ирине стали сниться сны, в которых Максим надевал ей на палец обручальное кольцо или врач передавал ей в руки только что родившегося малыша, так похожего на Смыслова. В такие дни Ирина просыпалась с двойственным чувством. Ей было и хорошо, и очень грустно. Она смотрела на спящего Смыслова, понимая: сейчас его сны далеки от того, что ей приснилось. Она была уверена в этом потому, что он ничего не ответил на ее откровенность. Он как-то странно улыбнулся и поцеловал ее в лоб, погладил волосы. Это было похоже на сцену прощания, когда
хочется в последний раз прикоснуться к человеку, которого больше никогда не увидишь. И началось… Опоздания на ужин, ночевки на даче, другое настроение, наигранная веселость, сменяющаяся нескончаемым молчанием. Это длилось бесконечно долго. Каждый раз, когда Максим возвращался, она встречала его, как ни в чем не бывало. Она делала вид, что все в порядке. Однако, чем дальше, тем больше Ирине казалось, что Максиму нужен повод для того, чтобы однажды навсегда закрыть за собой дверь ее квартиры, оставив ключи на столе.
        Она все-таки заплакала. На часах была половина двенадцатого. Смыслов даже не соизволил позвонить и предупредить о своем отсутствии. Это жестоко и несправедливо и происходит не в первый раз, но разве можно привыкнуть к такому и получать от этого удовольствие? Она не заслуживает подобного отношения. Ведь не она пришла к Максиму, узнав о разводе с Милой. Это сделал он, нуждаясь в ее поддержке. Она не ожидала, что он окажется на пороге ее квартиры так скоро. И потом еще почти два месяца они общались, как хорошие друзья. Он, зная, что она видит в нем желанного мужчину, она — ожидая, когда он согласится на это. Кажется, все так замечательно складывалось. Ирина растворилась в своем чувстве. Она только теперь поняла, что означает быть влюбленной, летать, парить над землей, желая только одного — поскорее оказаться рядом с любимым. Она выстрадала свое счастье. Сколько лет ей приходилось играть, притворяться, ждать. И почему же судьба подарила ей так мало счастливых дней? Скоро Новый год и, кажется, ей снова придется встречать его одной. Раньше она тоже частенько поднимала бокал, подмигивая своему отражению
в зеркале, но на следующий день сочно описывала Миле, как весело прошла новогодняя ночь в шумной, заводной компании. Ирина фантазировала на полную катушку, воплощая в словах все свои безумные мечты. Она хотела, чтобы ее имя всегда ассоциировалось с праздником, скрывая свое одиночество, свое все крепнущее чувство к Максиму. Теперь ей некому даже врать. Отношения с Милой уже несколько месяцев как были прерваны, и восстанавливать их у Хмелевской не было ни малейшего желания. Она устала быть одной из немногочисленной свиты великой Смысловой. Ей больше не хотелось принимать ее в любое время дня и ночи, выслушивать проблемы звездной подруги, слушать ее стенания об уходящем времени, о том, что столько еще не сделано. Наверняка Мила не стала искать ей замену. Она не доверяет людям, не подпускает к себе никого. Ирина все чаще удивлялась, почему их дружба просуществовала так долго. Они такие разные. Хотя… Может быть, именно поэтому.
        Убрав со стола остывший ужин, Ирина вышла в коридор, постояла немного, прислушиваясь к тишине за дверью. Максим не придет, а она, не станет больше его ждать. И, если он вернется, пусть не рассчитывает снова оказаться в ее постели. Он никогда не забудет ее — сам признался. Еще бы! Но она — не посадочная площадка в критических ситуациях. Она больше не может делать вид, что примет его в любое время, в любом настроении. Ей тяжело всегда держать улыбку на лице, когда так хочется зареветь. Она обычная женщина, которой был нужен ее мужчина. Какая ирония — им оказался муж единственной подруги. Но и став свободным, он не захотел принадлежать никому, кроме своей бывшей жены. Он даже не пытался. Он испугался любви, которой окружила его Ирина, и не посмел признаться в этом. Как глупо. Он мог бы обнять ее и, улыбаясь, сказать что-то вроде:
        — Ты не против, если я возьму твою фамилию?  — она бы рассмеялась, даже не подумав обидеться, но для себя бы сделала вывод, что время глобальных перемен еще не пришло.
        — Ириша, мы скоро станем бабушкой и дедушкой благодаря Кириллу Максимовичу. Ребенок, о котором будут заботиться все, и мы с тобой. Такой вариант кажется мне более безопасным…  — или хотя бы так. В любом случае что угодно, только не молчанка, не бегство, не обман.
        Вариантов ответа было множество. Ирина приняла бы любой, кроме предложенного Максимом молчаливого отчуждения, замешанного на страхе. У нее тоже есть гордость. Ей не нужно ничего такого, что идет не от сердца. Или все, или ничего. Она устала бороться с призраком всемогущей Смысловой. Эта белокурая красавица с холодным сердцем знала способ приворожить мужчину, выпить все его соки, сделать так, чтобы он не хотел жить без нее. Против такого любовного приворота нет средства, ждать бессмысленно. Ирина решила, что больше не станет закрывать глаза на очевидные вещи. Пусть она снова окажется во власти мимолетных романчиков. Это будет честнее того, во что превращаются ее отношения с Максимом. Он тоже страдает. Потому что Смыслов — порядочный человек. Он далек от современных понятий об отношениях между мужчиной и женщиной. Он не может сделать так, чтобы его с Ириной отношения соответствовали его джентльменскому кодексу чести, и потому страдает. Он попробовал — не получилось. Сгоряча решился сделать шаг, а теперь не знает, как найти способ все остановить. Ему нужна только Мила, и никакая самая преданная
забота и горячая любовь не заменят ему тех странных, но необходимых ему отношений, которые были в семье. Но самым обидным было то, что Ирина никогда не обманывалась на этот счет: Смыслов не любил ее, не любил ни минуты, ни секунды. Было желание укрыться от самого себя, найти убежище для разбитого сердца, но Мила оказалась сильнее. Она незримо находилась между ними все это время. Ирина только делала вид, что забыла о ее существовании, а мысленно то и дело сопоставляла свои поступки с тем, как поступала бы в той или иной ситуации Смыслова. Да и Максим наверняка делал то же самое сравнивал ее и свою бывшую жену. Бывшую, но не забытую, желанную, по которой он скучал с каждым днем все сильнее.
        Ни с того ни с сего Ирина почувствовала жалость к этому потерявшему самого себя мужчине. Ему не нужны ее горячие объятия. Он до сих пор живет той жизнью и ему снится не она, а Мила, ее спокойное, красивое лицо. Зачем же так мучить его и себя, если нет будущего. Никогда им не быть счастливыми, по той простой причине, что односторонняя любовь не способна сделать этого для двоих. Хмелевская вошла в комнату и, не включая свет, села в кресло. Подобрав ноги, она грустно оглядела темную комнату, казавшуюся ей совсем недавно маленьким островком ее выстраданного счастья и душевного покоя. Она наказана. Нельзя получить то, что принадлежит не тебе. Все-таки Мила одержала победу, даже не подозревая об этом. Вот бы порадовалась… Ирина подперла щеку рукой, подумала: а известно ли подруге о том, что происходило между ней и ее бывшим мужем? Максим абсолютно не общался с Милой. Он даже не поехал к ней в больницу, когда Катя просила его об этом. Он хотел выглядеть равнодушным, но наверняка страдал оттого, что пришлось так поступить. Он искал поддержки у нее, Ирины, ожидая, что она прокомментирует его решение, но
она молчала. В душе Ирина была рада тому, что Максим пытался выйти из-под власти Милы. Но вскоре она поняла, что он жалеет о своем поступке, жалеет, а изменить ничего не может. Он попросту боится встречи с Милой, зная, что после этого ему станет совсем плохо… Итак, Максим не разговаривал с бывшей женой о своей личной жизни. Кирилл и Катя в курсе. Но они не станут говорить Миле об этом. Кажется, только ее крестник воспринял их отношения не в штыки, но он не станет докладывать матери о любовных похождениях отца. Маленькая, всегда улыбающаяся Катюша явно была не в восторге от происходящего. Она ничего не говорила прямо, но Ирина чувствовала в каждом ее взгляде осуждение, непонимание. Максим как-то обмолвился, что с некоторых пор невестка заменила Миле семью, окружив ее заботой, вниманием и любовью. Одним словом, дав ей то, к чему она привыкла, что принимала как должное. Ирине казалось странным, что посторонний человек с таким искренним интересом относится к ее бывшей подруге, откровенно выказывающей всем и вся свое равнодушие. Мила умела держать на расстоянии тех, в ком не была заинтересована, равно как
и могла очаровать тех, кто был ей по каким-то причинам необходим. Ирина видела все авторские программы Милы и не могла не заметить, как все собеседники Смысловой подпадали под магию ее голоса, взгляда. Вздохнув, Ирина закрыла глаза. Она почему-то вспомнила, как Мила пришла к ней в косметический салон с горящими от восторга глазами и сообщила, что теперь будет работать на телевидении.
        — Да-а,  — протянула Ирина, явно не разделяя радости подруги.  — Теперь Кирилл и Максим будут видеть тебя чаще с экрана телевизора, чем дома.
        — Почему меня должно это беспокоить?  — искренне удивилась Мила и, прищурив большие карие глаза, добавила: — Ты ведь знаешь, я не могу быть счастлива в чьей-то тени. Мне нужен луч прожектора, который всегда будет ярко освещать меня.
        — Мила, а нельзя как-то совмещать: семья, дом, работа?
        — Совмещать? Зачем?
        — Я давно должна была привыкнуть, но никак не получается,  — качая головой, сказала Ирина.
        — Ты даже порядок перепутала,  — поспешила исправить ее Смыслова.  — Работа, дом, семья.
        Вспоминая этот давний разговор, Ирина пыталась убедить себя, что Мила не изменилась. Ей по-прежнему нужна ее работа, успех и слава, а остальное кажется ей ненужным приложением, только мешающим. И без Максима ей должно быть легче. Разговоры о том, как он ее раздражает, не понимает, возникали в женских откровениях Милы все чаще. Ирина слушала их с удовольствием. Каждое приближало час, которого она так долго ждала. И что же? Семьи Смысловых вот уже почти год не существует, а ее отношения с Максимом так и не перерастают в нечто большее между периодическим совместным проживанием и необходимостью друг в друге. Зачем пытаться убедить себя в несуществующем. Ирина открыла глаза, встала с кресла. Ее окружала тишина и темнота.
        — Вечные спутники мои,  — тихо сказала Ирина и, не раздеваясь, легла. Она укрылась теплым пуховым одеялом. Оно было легким и быстро согревало. Устроившись на подушке Максима, Хмелевская закрыла глаза. Спать не хотелось, но завтра предстоял очередной рабочий день и она должна, как всегда, выглядеть свежей, отдохнувшей. Ее клиентам нравится ее безукоризненный внешний вид, а то, что творится у нее внутри, не, касается никого, кроме нее одной. Она привыкла играть роль женщины, у которой все в порядке. У нее получится и в этот раз.

        Мила проснулась рано. Будильник еще не зазвонил, но она открыла глаза и, глядя в окружающую темноту зимнего утра, сладко потянулась. В комнате было прохладно. Свежий воздух — спутник хорошего отдыха, крепкого сна. Мила вдруг вспомнила, что так и не поднялась вечером с постели, чтобы закрыть на кухне форточку. Разрешив себе впервые за много месяцев выкурить одну сигарету, Мила потом долго себя ругала. Отвыкнув от вкуса и запаха табака, она тяготилась навязчивым ароматом и неприятным привкусом, который едва заглушила жевательная резинка. В ход пошел освежитель воздуха, духи, форточка настежь. Мила сняла с себя мгновенно пропахший табаком махровый халат и поспешила в кровать. Почитав немного, находясь во власти расслабляющей дремоты, Смыслова не нашла в себе сил, чтобы встать и закрыть на кухне форточку. Дернув шнурок бра, она выключила свет, укуталась в одеяло и блаженно закрыла глаза. Впервые за много дней она засыпала с легким сердцем, довольная собой, жизнью, ощущая себя почти счастливой. Почти, потому что вчера вдруг ей легко удалось сделать так много важных вещей. Как странно получалось:
отчаявшись, она получила то, на что в глубине души уже перестала надеяться.
        Во-первых, очередная прогулка по заснеженному парку окончилась встречей с Богданом. Мила улыбнулась, почувствовав, как снова бешено заколотилось сердце. Воспоминания о Зотове были полны той безудержной радости, которая в первое мгновение лишает дара речи, способности мыслить. Увидев Богдана с той же серой папкой в руке, она прибавила шаг и, справляясь со сбивающимся дыханием, бросилась его догонять. Его силуэт приближался медленнее, чем Миле хотелось. Она так обрадовалась Богдану, что чуть не сбила его с ног. В его серых глазах тоже была искренняя радость, но очень скоро она сменилась все той же грустью, которая бывает у человека, долго страдавшего.
        — Здравствуй!  — схватив Зотова за плечи, Мила с силой сжимала их, словно боялась, что он развернется и убежит. Она тискала его, приговаривая: — Куда же ты подевался, черт возьми?!
        — Здравствуй. Я… Я…  — Зотов опешил от проявления такой бурной радости и не находил слов. Наконец, он улыбнулся и взволнованно спросил: — А ты меня искала?
        — Да я каждый день возвращалась с работы этим путем! Как ты мог пропасть!
        — Я же обещал…
        — Разве можно так серьезно относиться к обещаниям, данным в порыве отчаянных чувств?  — все сильнее впиваясь пальцами в холодную ткань куртки Богдана, твердила Мила.  — Господи, как же мне повезло.
        — Это мне повезло,  — засмеялся Зотов, и Мила словно впервые увидела, какая у него красивая улыбка.
        Смыслова вдруг разжала пальцы и даже отступила на пару шагов, разглядывая Богдана. Он удивленно смотрел на нее, а улыбка постепенно сошла с его дрожащих от волнения губ.
        — Ты что?
        — Ничего,  — Мила представила, как шикарно он будет смотреться под лучами софитов, после того, как побывает в руках стилиста и гримера. Белоснежная рубашка, блестящие чуть вьющиеся волосы, небрежно откинутые назад, откроют высокий, красивый лоб, улыбка — ровные, жемчужные зубы. Да он очарует зрителей, еще не произнеся и слова, а когда Мила расскажет о его таланте, покажет его работы, когда он все же начнет отвечать на ее вопросы… Его ждет успех! Мила мысленно произнесла это слово и вздрогнула: принесет ли он счастье этому юноше?
        — Мила…
        — Да, Богдан. Извини, я задумалась.
        — Ты отлично выглядишь.
        — Мне приятно слышать это,  — кокетливо усмехнулась Мила. Почему-то ей казалось, что Богдан и говорит и ведет себя как-то иначе. Он скован, хотя пытается скрыть это.  — Но я мечтала о встрече с тобой не для того, чтобы услышать комплименты.
        — Впервые встречаю женщину, равнодушно относящуюся к комплиментам в свой адрес.
        — У тебя было много женщин?
        — Нет,  — смутился Зотов.
        — Тогда ты еще слишком молод, чтобы так говорить,  — Мила подняла высокий ворот шубы.  — Ты сможешь проводить меня?
        — Да, конечно,  — Богдан с готовностью смотрел на нее.
        — Пойдем.
        Несколько минут они шли молча. Мила время от времени поглядывала на своего спутника. Ей до сих пор не верилось, что она все-таки снова встретилась с ним. Это было важно для нее. Миле невероятно хотелось отблагодарить талантливого юношу за то, что он помог ей возродиться. Ей было так важно стать музой для него, так и не узнавшего в ней известную телезвезду. В его восторге не было ничего показного, никакого расчета. Она помогла выйти из творческого кризиса ему, а он ей — из душевного. Но ее миссия еще не закончена. Богдан даже не подозревает, что она задумала на его счет.
        — Как дела, Богдан? Как прошел месяц?  — Мила всплеснула руками.  — Ты можешь себе представить, что прошло так много времени.
        — Прошло? Пролетело, ведь я работал,  — с нескрываемой гордостью в голосе ответил Зотов.  — Я так никогда не работал. Это такое счастье!
        — Я очень рада за тебя,  — Мила взяла его холодную руку и сжала.  — Да ты замерз совсем.
        — Нет-нет, все в порядке.
        — Пойдем выпьем кофе.
        — Нет, только не сейчас!
        Богдан действительно замерз, но ни за что не признался бы в этом. Как не признался бы и в том, что ему стоило немалых усилий забыть о существовании этого парка. Каждый день мысленно он возвращался сюда, и воображение сразу рисовало ему высокую женскую фигуру с длинными развевающимися светлыми волосами. Ни занятия в институте, ни общение со сверстниками не могло затмить впечатления от встречи с Милой. Он рисовал ее в конспектах, забывая о лекциях. Он едва реагировал на задаваемые ему вопросы — все было таким малозначимым по сравнению с ощущениями праздника, пришедшего к Богдану вместе с желанием творить. Часто в его работах Мила выглядела совершенно не такой, как в жизни. Он придавал ее лицу самые разные выражения: от загадочности и кокетства до порочности и жестокости. Он экспериментировал, выливая на свою музу настроение и невысказанные желания. Он рисовал ее в образе русалки, ведьмы, ангела. На одном из рисунков она в дымке тумана, где лишь большие глаза, словно два маяка, указывали путь разбитым сердцам. Сколько же она их разбила? Богдан был уверен, что такая женщина быстро заполучала в свои
сети любого, кого желала. Он не знал о ней ничего, не хотел знать, потому что реальность могла уничтожить тот образ, который он придумал сам, который помог ему снова найти смысл в жизни. Иногда незнание облегчает жизнь. А желание снова встретиться с Милой он подавлял, вспоминая, что дал слово мужчины больше не появляться на ее горизонте. Он не мог позволить себе злоупотреблять ее добротой и чуткостью.
        Богдан не мог забыть образ Милы, воплощая его в своих работах, количество которых росло с каждым днем. Мама удивленно рассматривала красивое лицо женщины, не решаясь спросить: реально ли оно, придумано ли? Анне Григорьевне казалось, что она уже видела этот разрез глаз, эту улыбку, этот поворот головы. А может быть, сын так долго рисует эту женщину, что создалось впечатление узнаваемости? Увлеченность, с которой после долгого перерыва работал Богдан, и радовала и пугала его первого, самого близкого критика.
        — Сынок, а где же ты такие глаза увидел?  — все-таки не выдержала Анна Григорьевна. Вот уже почти месяц, как Богдан упрямо рисовал прекрасную незнакомку. На этот раз, она, словно неземное существо, парила над гнущимися под порывами сильного ветра деревьями.
        — Иногда мне кажется, что она мне приснилась,  — грустно улыбаясь, ответил Зотов.
        — А у героини твоего сна есть имя?
        — Да. Ее зовут Мила…
        — Мила?  — Анна Григорьевна вдруг хитро сощурилась. Ну, конечно! Она теперь точно знала, где видела эти глаза, завораживающую улыбку. Даже голос красавицы с работ сына зазвучал в ушах Анны Григорьевны.
        — Сынок, а я знаю ее фамилию,  — интригующим тоном заявила она.
        — Что?
        — Да, да. Ты ведь ее по телевизору увидел?
        — Нет, я… на улице,  — Богдан задумался. Он не рассказывал маме историю знакомства с Милой. Он считал, что это касается только его одного. Это история его возвращения к жизни. Мама может и не понять, что именно в тот ноябрьский вечер он увидел женщину, воскресившую в нем желание рисовать.  — При чем здесь телевизор, ма?
        — При том, что Мила Смыслова — ведущая новостей на Первом канале, автор программы «Успех». Ты ведь телевизор смотришь все больше по ночам. Да и мне не всегда удается посмотреть то, что хочется — работа не позволяет, но то, что я видела, мне очень понравилось.
        — Мам, а ты не ошибаешься? Ты ничего не путаешь?
        — Зачем гадать? Возьми программку и найди «Успех»… И вообще, сегодня суббота — Мила ведет вечерние новости. Посмотри, убедишься, что я ничего не перепутала. Ее лицо вряд ли спутаешь с другим.
        В тот день Богдан впервые увидел Милу, обращавшуюся к нему с экрана телевизора. У него создавалось впечатление, что она говорит только для него. Его муза улыбалась и вещала о главных событиях, произошедших в стране. Богдан сжал кулаки. Она больше не принадлежала ему! Каким ребячеством было думать, что это он открыл ее. Зотов смотрел то на экран, то на свои работы, испытывая желание уничтожить все, что он нарисовал. Но постепенно злость и разочарование сменились благодушным смирением. К тому же мамины комментарии помогли не сделать ошибку.
        — Тебе несказанно повезло, Богданчик, что такая женщина уделила тебе столько внимания. И ты мне ничего не рассказал! Как можно?!  — Анна Григорьевна потрепала сына по густой шевелюре.  — Она такая же красивая в жизни, как и по телевизору?
        — Она лучше, она гораздо лучше,  — тихо ответил Богдан.
        — Интересно, она не обиделась, что ты не узнал ее?  — с беспокойством спросила Анна Григорьевна.
        — Думаю, она была этому рада…
        И в тот же день он решил, что может вернуться в парк. Зотов был уверен, что Мила оказалась там случайно, а значит, он может безбоязненно пройтись по аллее, с которой у него связаны такие светлые воспоминания. Было холодно, его старая куртка не спасала от усиливающегося мороза. Пошмыгивая носом, Богдан медленно брел, время от времени останавливаясь и отбрасывая носками ботинок скрипящий под ногами снег. Длинный белый шарф, концами которого играл Зотов, покрывался такими же белыми колючими снежинками, срывающимися с серого неба. Богдан подставлял ладонь и наблюдал, как правильной формы снежинки превращаются в крошечную каплю. Мороз становился нестерпимым, он мешал вспоминать, думать. Зотов уже собирался уходить, когда неожиданно встретил Милу. Она обрушилась на него, как снежная лавина после слишком громкого крика. Как такое могло произойти? Невероятное совпадение! Он не сразу пришел в себя и сейчас, шагая рядом с Милой, снова попал во власть ее обаяния, абсолютной красоты. Она была такая шикарная в этой длинной белоснежной шубе, сапогах на высоких каблуках. Ее легкая, воздушная походка
подчеркивала, что только настоящая женщина может позволить себе каблуки, невзирая на снег, лед. А лицо Милы с порозовевшими от мороза щеками на этот раз показалось Богдану более здоровым, естественным, лишенным напряженности и внутренней обеспокоенности. Главным для него все же было именно ее необыкновенное лицо с проникновенными карими глазами, один взгляд которых мог сотворить чудо. Богдан мог смотреть на Милу бесконечно долго, испытывая наслаждение от созерцания природной красоты и богатого внутреннего мира. Зотов не мог ошибиться. Несмотря на столь юный возраст, он давно заметил за собой способность отличать пустышек от действительно интересных женщин. То, что Мила оказалась лицом телевизионного канала, одной из самых известных телеведущих, только еще раз подчеркивало правильность его выбора.
        — Ты не слушаешь меня, Богдан!  — Мила крепко сжала его замерзшие пальцы.
        — Слушаю,  — солгал он.
        — Обманщик,  — с мягким укором сказала Смыслова.
        — Нет, меня мама учила всегда говорить правду,  — улыбнулся Зотов.
        — Это замечательно. У тебя прекрасная мама.
        — Я знаю. И в одном она тоже оказалась права,  — загадочно произнес Богдан, явно напрашиваясь на объяснение.
        — В чем же, если не секрет?
        — Может быть, мне стоит обращаться к тебе на «вы», учитывая обстоятельства?  — Мила остановилась и вопросительно посмотрела на Богдана. Он покачал головой.  — На этот раз я проявлю свою запоздалую информированность. Извини, но я мало смотрю телевизор и явно отстал, не узнав твое всем известное, прекрасное лицо.
        — Значит, теперь мы окончательно познакомились,  — выдохнула Мила и еще выше подняла воротник шубы. Она не ощущала себя счастливой и удовлетворенной оттого, что этот восторженный юноша теперь узнал в ней телезвезду. Это не может упростить отношения, а вот все испортить — пожалуй. Миле хотелось спрятать пылающее от волнения лицо в мягкий воротник.
        — Да, Мила Смыслова. Я не предполагал, что ты так знаменита.
        — А что это может изменить?
        — Все.
        — Ерунда. Знаменита, известна, богата… В тот вечер я была просто очарованная твоим восторгом женщина. Это гораздо важнее и приятнее, чувствовать себя женщиной, сумевшей вызвать желание творить. Это и есть настоящее чудо, то, ради чего нужно жить.
        — Я бы ни за что не решился остановить тебя тогда…  — Богдан почувствовал, как рука его стала свободна. Он посмотрел на растерянную, прячущую глаза Милу и развел руками.  — Ты делаешь из своего успеха тайну, как будто стыдишься своей работы, всего, чем занимаешься на телевидении. Ты говоришь о своих достижениях так, как будто слава, успех не имеют для тебя никакого значения. Зачем ты так делаешь? Разве ты не стремилась к этому?
        — Стремилась,  — честно призналась Мила.  — Еще совсем недавно моя работа, все, что она мне давала, стояла для меня на первом месте.
        — Стояла? Ты говоришь в прошедшем времени.
        — Да, в прошедшем. Мне очень жаль, что так поздно пришло настоящее понимание смысла, ценностей. Пришло, когда многое потеряно, когда так мало можно изменить, практически ничего…
        — Я тебе не верю!  — резко, почти зло произнес Богдан.
        — Я не собираюсь ничего доказывать. Это мой опыт, моя жизнь и, честно говоря, тебя она совершенно не касается. Извини, может быть, я разочаровала тебя.
        — Ты говоришь так, потому что в твоей жизни все было! Ты все испробовала, а теперь позволяешь себе с такой иронией говорить об успехе, достатке. Это нечестно!
        — Ты кто такой, чтобы судить меня?  — вспылила Мила. Теперь она стала прежней. Той, которой никто не смел перечить, советовать, которую никто не должен был осуждать. А что позволяет себе этот юный нахал?
        — Спасибо за то, что напомнила. Разрешите представиться: я — никто.
        — Это полный абсурд. Извини, но я не желаю этого слушать. Попытки быть откровенной не всегда приводят к ожидаемому результату,  — Мила медленно пошла вперед, не замечая, что Богдан так и остался стоять на месте.
        Он не мог понять, о чем говорит эта женщина?! А она искренна, и это самое страшное. Значит, и его самолюбивые планы тоже рано или поздно покажутся ему суетой, на которую не стоило тратить время? Он так мечтает о выставках, признании, восхищении зрителей, которые назовут его, Зотова, героем своего времени, признают его дар. Это плохо? Это мелко? Он будет рисовать и в том случае, если единственным зрителем и критиком останется мама. Но разве не должен он мечтать о том времени, когда его работы оценят по достоинству и другие?
        Мила ломала его планы. Зачем она искала встречи с ним? Для того, чтобы вот так за несколько минут заставить его отказаться от мечты? Сама подарила, сама и отняла — так получается?! Зотов вскипал. Он чувствовал, что вместо прежнего восторга, благодарности и преклонения перед красотой в нем поднимается волна негодования по отношению к этой женщине. Она так давно пользуется тем, чем безвозмездно, в качестве бесценного аванса одарила ее природа — красотой, умом, сильным характером. Она красивая — бесспорно, она умна — нет сомнений. Она сильная, иначе не удержалась бы наверху, там нужна железная хватка, умение отсекать ненужное. И теперь, вдоволь насладившись тем, что может дать слава, успех, она говорит о них, как о ненужном мусоре. Раз уж появился, то можно оставить его до очередной генеральной уборки. Как забавно! Лицемерка! Она играет в уставшую от бремени собственного успеха диву, а в душе так боится все это потереть. Это единственное, что у нее есть. Много ли, мало ли — вопрос другой. Она стремилась и получила желаемое. И теперь она хочет убедить его, что увидела иные ценности и ориентиры? Как
она может судить, ведь у нее и семьи-то нет. Не может быть у нее семьи, потому что она не из тех, кто способен быть хорошей женой и матерью. Работала с утра до ночи, зарабатывала рейтинг, пробиралась по крутым ступеням, сменив бесчисленное количество масок. Богдан знал это наверняка. Он кожей чувствовал все, что могло происходить в жизни Милы: желание успеха, жажда славы и, наконец, груз всего этого, который нужно нести с непременной счастливой улыбкой на лице.
        Богдан смотрел на удаляющийся силуэт Милы, вспоминая, как месяц назад его поразили ее глаза. Вся она была такая успешная, легкая, стремительная, а в глазах то и дело появлялась такая тоска, непроглядное одиночество. Может быть, она не лицемерит, не притворяется? Ей действительно одиноко и трудно, потому что все, к чему она шла, оказалось бессмысленной тратой времени, жизни.
        — Мила!  — Богдан бросился догонять Смыслову. Она шла все так же медленно, но теперь гордо подняв голову. Ее походка была по-прежнему легка, но в каждом шаге ощущалась уверенность, сила, гордость.  — Мила, да постой же ты!
        Она не собиралась останавливаться, чтобы снова услышать какую-то глупость. Мальчишка, он все испортил. Ожидание встречи с ним поддерживало ее весь этот нелегкий месяц. Но Мила знала, что судьба обязательно снова столкнет ее с Зотовым, и это будет наградой за терпение. Она жила этой встречей, мысленно обдумывала каждое слово. Она боялась его обидеть, испугать своим предложением: он должен был стать героем ее предновогодней программы. И Хлебников был «за». Он всегда полагался на ее интуицию, которая еще ни разу не подводила Милу. Новое лицо, новый герой, ступенькой к признанию которого могла стать программа «Успех» — эта мысль казалась Миле не лишенной определенной доли авантюризма, но отказываться от нее Смыслова не собиралась. Она думала, что этот юноша слишком погружен в собственное восприятие мира, чтобы думать о таких вещах, как признание. Тогда, в их первую встречу, она решила, что для него жизненно важно работать, знать, что это занятие приносит тебе удовлетворение, что только оно и важно, но теперь она не была уверена в этом. Богдан так странно реагировал на ее слова об успехе, известности,
достатке. Неужели он один из тех, кого поймала в свои клейкие сети беспощадная жажда признания? Хотя даже если так, имеет ли она право осуждать его? Художник хочет, чтобы его картины стали достоянием не единиц, а многочисленной армии восхищенных зрителей. У каждого своя мечта, и у Зотова она есть. Ничего плохого. Каждому суждено пройти своим путем к достижению счастья, к пониманию его сути. Смыслова замедлила шаг. Она помогла парню выйти из кризиса не для того, чтобы вот так обидеться и навсегда уйти из его жизни. Это не в ее характере. Мила решила действовать до конца, действовать так, как задумала, мечтая об их встрече.
        — Мила!  — теперь он держал ее за руку.  — Мила, извини меня.
        — Все, забудь?  — улыбнулась она, стараясь снова выглядеть пушистой и доброй.
        — Кто я такой, чтобы судить о тебе, твоей жизни, твоих правилах игры?  — не унимался Богдан.
        — Игры? Да, это что-то по Шекспиру, если принимать во внимание, что все вокруг — большой театр для одного зрителя. И этот зритель — ты сам,  — тихо ответила Мила не для того, чтобы быть услышанной, а просто для себя.
        — Извини, слышишь?  — Зотов стоял перед ней, загораживая дорогу.  — Я не прощу себе, если мы вот так расстанемся.
        — А как мы должны, по-твоему, расстаться?  — тряхнув волосами, спросила Мила. Поправляя перчатки, она старалась не смотреть на Богдана.
        — Я провожу тебя до метро. Мы дождемся твоего поезда, а потом я крепко пожму твою руку и пожелаю удачи.
        — А я?
        — Ты будешь мила и приветлива, а в конце, уже стоя в вагоне, перед самым его отправлением, скажешь, что мы еще обязательно встретимся. Ну, это в том случае, если ты не решишь раньше дать мне свой телефон,  — улыбаясь, закончил Зотов и в ожидании ответа посмотрел на Милу.
        — Хороший план, только в нем мало того, что тебе действительно нужно, юноша,  — наконец поднимая взгляд на Богдана, произнесла Смыслова.  — Пойдем, а то ты совсем замерзнешь.
        — Я немного согрелся, догоняя тебя.
        — Учти, я двигалась очень медленно.
        — Учту.
        — Еще раз предлагаю выпить кофе,  — Миле хотелось почувствовать тепло, не говорить на ходу, но Богдан снова отрицательно покачал головой.  — Ладно. Не хочешь кофе, пойдем к метро. По дороге поговорим.
        Зотов облегченно выдохнул. Она не прогнала его, значит, он не успел окончательно разочаровать эту удивительную женщину. Какое ему, действительно, дело до того, как она смотрит на свою жизнь? Она познала вкус славы, сделав вывод, что не это самое главное в жизни. Пусть так, но ему тоже хочется пройти весь путь, чтобы потом точно определиться с мироощущением. Иначе все остается на уровне теории. Это вроде запретного плода: пока ты не узнаешь его вкус, будешь думать, что он самый лучший в мире, а попробовав, поймешь, что нет в нем ничего особенного. Богдан поглядывал на идущую рядом Милу, ожидая начала разговора. Он понимал, что она должна собраться с мыслями. Мила не из тех, кто бросается словами. С каждой секундой Зотов все отчетливее понимал, как же ему снова несказанно повезло: она пришла в этот заснеженный парк — это главное. Они встретились, и эта встреча окажется для него судьбоносной. Он интуитивно чувствовал это. Мила искала его не для того, чтобы еще раз пройтись по парку или побыть в роли натурщицы. У нее есть план. Он вот-вот станет известен и ему.
        — Вот что, Богдан,  — словно в ответ на его мысли, начала Смыслова,  — я много думала, прежде чем предложить тебе это, но сейчас я уверена, что поступаю правильно. Только от тебя будет зависеть, согласишься ты или откажешься.
        — Ты о чем?  — спросил Зотов, воспользовавшись небольшой паузой.
        — У меня есть авторская программа «Успех». Не стану спрашивать тебя, смотрел ли ты ее. Суть в том, что в прямом эфире идет диалог с известными, состоявшимися личностями. Под Новый год я бы хотела сделать программу с сюрпризом. И этим сюрпризом для зрителя можешь стать ты, если согласишься, конечно.
        — Ты хочешь сделать меня героем своей программы?
        — Разумеется,  — Мила активно жестикулировала, не замечая, что привлекает внимание прохожих. Когда речь шла о работе, Смыслова превращалась в вулкан.  — Все согласовано с руководством. Надеюсь, ты не упустишь свой шанс.
        — Свой шанс?  — Зотов был так ошарашен, что только и мог повторять услышанное.
        — Ну да. Шанс стать известным художником. Ты ведь об этом мечтаешь? Не обманывай меня, об этом мечтает каждый нормальный человек.
        — Я не ожидал такого продолжения. Телевидение, участие в программе… У меня и в мыслях не было ничего подобного.
        — Я знаю, и именно поэтому предлагаю тебе сделать этот шаг. Кто знает, представится ли тебе еще шанс рассказать всем о своем существовании, о своем таланте. А я помогу,  — Мила остановилась у турникета.  — Все может измениться. Подумай, время есть. Посоветуйся с мамой, любимой девушкой, если хочешь.
        — Мое сердце сейчас совершенно свободно.
        — Твое сердце никогда не будет свободно, пока у тебя есть любимое дело. Единственное, что нужно уметь: балансировать между чувством к реальному человеку и жизнью в мире, где главное — твоя работа, твой талант,  — горячо произнесла Мила. Она достала из сумочки визитку.  — Держи. Надеюсь, что ты очень скоро позвонишь. Рано утром, очень поздно вечером — в любое время. Я буду ждать.
        — Спасибо,  — Богдан спрятал визитку во внутренний карман.
        Они прошли турникеты, спустились по ступенькам, оказавшись на просторной станции с высокими мраморными колоннами. Зотову казалось, что все происходящее ему снится: Мила, встреча с ней, ее предложение. Но просыпаться не хотелось. Он давно так не радовался. Эта женщина удивительным образом наполняла его неукротимой энергией, работоспособностью и желанием творить. Она для него эликсир жизни. Как же ему повезло, что все складывается именно так!
        Богдан шел рядом с Милой, замечая, какими взглядами провожают ее мужчины. Мила выделялась из людского потока, суеты своей медлительной грацией, красивой походкой. Она все делала эффектно, помимо воли обращая на себя внимание.
        — Мила,  — Богдан все же решил спросить.
        — Да?  — они остановились в ожидании поезда.
        — Ты замужем?
        — Да,  — почему-то солгала Мила.  — Мы вместе уже двадцать пять лет.
        — Значит, у тебя получилось?
        — Что?  — не сразу сообразила, о чем речь, Смыслова.
        — Балансировать между любовью к реальному человеку и жизнью в придуманном мире, где главное работа.
        — Скажем так, я со временем пришла к этому,  — ушла от прямого ответа Мила.
        — Дети есть?  — уже слыша гул приближающегося состава, снова спросил Богдан. Его теория не подтвердилась в одном, он хотел проверить все до конца.
        — Есть, конечно,  — усмехнулась Мила, не ожидавшая, таких вопросов.  — Сын Кирилл. Скоро стану бабушкой.
        — Ты будешь самой красивой бабушкой!  — Зотов взял руку Милы и нежно поцеловал. Он чувствовал себя счастливым. Он знал, что это ощущение не может длиться долго, но этим оно и дорого. Нужно уметь впитать всю радость и восторг от него без остатка.  — Спасибо тебе.
        — И тебе спасибо,  — прямо перед Милой раскрылись двери вагона. Войдя в него, она повернулась к Богдану. В ее глазах застыла благодарность и спокойствие. Зотов снова не знал, что оказал Смысловой неоценимую услугу. Он заставил ее поверить в собственную ложь. Сказав ее, Мила решила, что именно сегодня отважится сделать первый шаг навстречу Максиму. Она не задавалась вопросами о том, как он провел этот год без нее, какие у него планы, что она скажет в первые, такие важные минуты. Все сложится само собой. А пока она была благодарна этому талантливому парню и хотела отблагодарить его за то, что он неосознанно помогал ей найти саму себя. Ведь она точно знала, что осталась где-то там, рядом с Максимом, опираясь на его всегда с готовностью протянутую руку, отгороженная от мирских проблем его широкой спиной.
        — Я позвоню завтра!  — сказал Богдан, когда двери с шумом закрылись. Мила не услышала слов, но все поняла по губам.
        — Жду,  — одними губами произнесла она и почувствовала облегчение, когда поезд тронулся. Уставшая, опустошенная, Мила опустилась на жесткое сидение. Оказывается, делать добрые дела не так уж легко.
        Приехав домой, она едва нашла в себе, силы принять душ. Это привело ее в более бодрое состояние. Высушив волосы, она напевала себе под нос любимую песню. Это был мотив одной из композиций Стинга. Грустная мелодия, от которой на душе не становилось веселее. И даже отражение в зеркале, подмигивающее Миле, не помогло развеять невеселое настроение. Какая-то внутренняя тревога все же не давала ей покоя. Мила знала одно верное средство. Она направилась на кухню, открыла заветный шкафчик и быстро нащупала в самом дальнем углу пачку «Мальборо» и свою любимую серебряную зажигалку. Смыслова спрятала ее здесь, решив не так давно бросить курить. Она специально не выбросила едва начатую пачку, а оставила ее на кухне, «проверяя себя на прочность» изо дня в день. Но в том и была ее суть, что она могла поступать только по собственному разумению и ни в коем случае ни по чьему-то совету, особенно настойчивому. Немаловажный факт, что Катюше понравилось ее решение. Очень быстро этой милой, невероятно открытой и искренней девушке удалось достучаться до своей неприступной свекрови. А то, что Катя скоро должна была
подарить ей внучку, именно внучку, почему-то думала она, внушало Смысловой растущее с каждым днем благоговение. Мила не ожидала от себя такой сентиментальности, которой словно и не было в ней никогда. К тому же Кате удалось то, что было не под силу многим, искавшим расположения Милы. Может быть, все объяснялось просто: они делали это ради выгоды, а Катя — от души. Правда, в число тех, кого Смыслова недооценила, входил и Максим, Он был виноват только в том, что слишком сильно любил Милу и прощал больше, чем следовало. Но Смыслова не желала вспоминать то, что показывало ее не с самой лучшей стороны. Отсеивая негативное, Мила фантазировала о том, как сложится их жизнь, если они решат снова попробовать… Они прожили вместе так долго. Разве можно было в один миг разорвать все, заставить начать другую жизнь. Разве есть другая? Наверное, есть, но в ней не может быть Милы и Максима. Воспоминания о прожитых с ним годах сейчас были раскрашены яркими, теплыми красками, Миле хотелось помнить только хорошее. Образ мужа приобретал все новые черты, которые раньше казались Миле незначительными, недостойными ее
внимания, похвалы. Как же Мила мечтала о том, чтобы повернуть время вспять. Она бы столько изменила в своей жизни! Начиная с Максима, затем — отношения с Кириллом и Катей.
        «Ничего,  — глядя в темное, звездное небо, думала Мила.  — Еще есть время все исправить. Судьба должна стать моим союзником».
        Волнение росло, и Мила, пытаясь не корить себя за слабость, все же достала из пачки сигарету. Сегодня можно, сегодня особый случай. Мила решила вступить в сговор с высшими силами, чтобы они данной им безграничной властью переписали несколько глав из ее жизненного сценария. Им под силу даже невозможное, а она со своей стороны тоже постарается. Дрожащими от волнения руками Мила несколько раз щелкнула зажигалкой, пытаясь извлечь из нее пламя. Надо было перестать дергаться и, мысленно выругав себя за разгулявшиеся нервишки, Мила наконец смогла закурить. Это было настоящим наслаждением. Смыслова открыла пошире форточку и стояла, выпуская в ее открытый проем широкие струи дыма.
        Теперь предстояло самое сложное. Она должна первой сделать шаг навстречу Максиму. Пусть он знает, что она тоже умеет признавать свои ошибки и быть великодушной. Она не снежная королева, не знающая что такое любовь. Просто теперь она уверена, что найдет время на все: чтобы быть первой на работе и не забывать о семье, муже, сыне и внучке. Ей понадобилось не так много свободного времени, чтобы, разобраться во всем, расставить акценты и понять, что ее жизнь без Максима теряет смысл. Мила Смыслова влачит бессмысленное существование — игра слов, хотя и соответствует истине. Она найдет в себе силы сказать ему об этом. Он наверняка обрадуется, потому что и ему без нее не жизнь. Если бы ему было хорошо, он бы старался то и дело попадаться ей на глаза. Это так свойственно человеческой природе. Мила сделала последнюю затяжку и, испытывая тотчас возникшее чувство вины за невыполненное обещание, принялась разбрызгивать везде освежитель воздуха. Потом она быстро сняла пропахший табаком халат, помчалась чистить зубы, взяла любимые духи… Надев свежую футболку, Мила застыла с маленьким флакончиком «Кензо» и
бросила взгляд на телефон. Вот была бы радость, если бы он зазвонил, а на том конце провода оказался Максим. Придумал бы повод. Да и думать нечего: Новый год на носу. Мог бы сказать, что хочет обсудить подарки Кириллу и Кате. Нет, его никогда не волновала материальная сторона. Он всегда говорил, что самое главное — отношения, что их не улучшат никакие презенты, только чувства, истинные, открытые, лишенные притворства. Он мечтал о таких отношениях, наверное, страдая в глубине души… Нет, он не позвонит. Мила вздохнула.
        И в этот момент ее желание исполнилось. Мила вздрогнула, потому что телефон действительно зазвонил. Прижав руку к груди, Смыслова долго не снимала трубку, но кто-то был настойчивым.
        — Алло!  — Мила замерла в ожидании.
        — Мила Николаевна, добрый вечер! Я не поздно?  — звонкий голос Кати, как всегда, вызвал у Милы улыбку.
        — Добрый вечер, девочка. Рада тебя слышать. Ты всегда звонишь вовремя.
        — А я целый день пытаюсь вам дозвониться то на работу, то домой, и нигде вас нет.
        — Суетливый день у меня сегодня,  — вспоминая подготовку к новогодней программе, ответила Мила.  — Суетливый, но мне не привыкать.
        — Хороший, удачный?
        — Очень,  — вспоминая встречу с Богданом, с готовностью произнесла Мила.  — Ты бы мной была довольна!
        — Если вы так говорите, то это того стоило.
        — Знаешь, Катюша, я за последнее время ловлю себя на том, что, совершая тот или иной поступок, думаю, а понравился бы он тебе? Ты у меня теперь как индикатор, моя честь и совесть. Честно говоря, никак не пойму, как тебе это удалось?
        — Не знаю. Просто мне хотелось, чтобы вы не были одиноки, чтобы знали: есть человек, которому небезразлично все, что с вами происходит.
        — К сожалению, это не мой сын, не мой муж…  — Мила не смогла скрыть нотку грусти, но тут же спохватилась. Однако, ты, девочка, стоишь многих, целой армии близких людей. Так что я оказалась в выигрыше.
        — Рада это слышать.
        — Ладно, хватит нам нахваливать друг друга. Скажи лучше, как ты себя чувствуешь?
        — Прекрасно. Сегодня я была на УЗИ.
        — И что вы там с врачом увидели?
        — Девочка,  — восторженно ответила Катя.  — Как вы и говорили, у меня будет девочка!
        — У меня будет внучка,  — радостно сказала Мила. Еще одна хорошая новость!  — Это так замечательно. Кирилл знает?
        — Он в командировке, так что узнает только завтра.
        — Ты что, одна осталась?!  — Мила нахмурила брови.  — Как Кирилл позволил тебе остаться одной? Я сейчас приеду.
        — Не волнуйтесь, Мила Николаевна. Я не одна. Кирилл позаботился об этом. Он очень заботливый, очень.
        — И с кем же ты?  — настороженно спросила Мила, почувствовав в голосе Кати какую-то загадочность.  — Мама приехала?
        — Я с Максимом Сергеевичем.
        — Максим у тебя?  — Мила опустилась в кресло, тряхнула головой, машинально посмотрев на себя в огромное зеркало. Испуганная женщина не была похожа на ту Милу, которая вещала с экрана телевизора и казалась всегда уверенной, лишенной каких бы то ни было проблем.
        — Да.
        — Передай ему от меня привет,  — после небольшой паузы сдавленным голосом произнесла Мила.
        — А зачем вам посредник? Я позову его к телефону, и вы сможете это сделать сами. Максим Сергеевич!
        — Алло! Катя, не нужно! Подожди!  — вскочила Мила, чувствуя, что у нее бешено колотится сердце, но было поздно. Она не была готова в этот момент говорить со Смысловым. Она испугалась до такой степени, что даже пальцы занемели. Еще мгновение, и она услышала знакомый голос. Миле показалось, что она сейчас не выдержит и бросит трубку.
        — Алло! Мила, добрый вечер!  — он говорил так, как будто они — добрые друзья и расстались только вчера.
        — Добрый вечер, Максим,  — Мила старалась говорить как можно непосредственнее, радуясь тому, что никто не видит ее напряженного лица, беспокойных рук. Того, как она ходит взад-вперед по комнате, пытаясь в движении найти хоть немного успокоения.  — Не ожидала тебя услышать.
        — Я тебя — тоже, но, знаешь, сейчас я очень рад.
        — Взаимно,  — Мила недовольно скривила губы, потому, что их разговор напоминал определенную этикетом беседу двух весьма вежливых и тактичных людей. Обычно такие прикрываются красивыми фразами, стараясь скрыть то, что на самом деле внутри.
        — С наступающим тебя,  — Максим посмотрел вслед вышедшей на кухню Кате, оценив ее деликатность. Ему было нелегко говорить, и даже Катюша его смущала.
        — Спасибо, и тебя.  — Мила замолчала, прислушиваясь к дыханию, раздающемуся на том конце провода.
        — Я сегодня ночевал у Катюши,  — сказал Максим, решив перевести разговор на волнующую обоих тему.  — У них очень уютно.
        — Да, Катюша хорошая хозяйка.
        — Кириллу очень повезло.
        — Надеюсь, он все видит и ценит,  — Мила говорила, как в бреду.
        — Это важно: вовремя оценить и дорожить…  — Максим не закончил фразу, почувствовав, что разговор помимо его воли снова входит в привычное русло. Он не хотел, чтобы Мила уловила в его словах упреки. Сейчас это было так не к месту.
        — Как твоя работа, Максим? Мила понимала, что каждая повисшая пауза может стать последней, и боялась, что разговор скоро прервется дежурными пожеланиями.
        — Спасибо, все нормально. Может быть, даже лучше, чем когда-либо. В следующем году меня пригласили читать лекции в одном из университетов Штатов.
        — Ты преподаешь?
        — Да, ты ведь ничего не знаешь,  — спохватился Смыслов, радуясь возможности рассказать о своих успехах.  — Вышло две мои статьи, я работаю в университете уже полгода, а в начале зимы пришло приглашение прочесть курс за океаном.
        — Ты поедешь?
        — Конечно, Жалеть можно только о том, что меня не будет рядом с вами, когда Катюша родит.
        — Когда ты вернешься?
        — В конце апреля.
        — Так надолго?  — Мила вдруг почувствовала такую грусть, как будто не было этого года порознь, не было развода. Как будто никогда этот мужчина не вызывал у нее разрушающего раздражения, когда единственным желанием было поскорее уединиться, чтобы избежать пустых, тогда казалось пустых, разговоров. И как же такое может быть? Она хочет увидеть его, но ни за что не признается в этом. Ему, оказывается, не так плохо без нее, как она думала. Жизнь для Максима не остановилась. И пока она лежала в больнице, анализировала свое прошлое, планировала будущее, он просто жил, словно забыв о том, что у него когда-то была жена. И волнует его только рождение малыша, которое сейчас стоит на первом месте по важности событий. Нет, она не будет больше продолжать этот разговор. Угораздило же ее передать этот привет! Спасибо Катюше. Ее доброта и чуткость, желание воссоединить всех иногда льется через край. Теперь нужно как-то окончить разговор, дав понять, что у нее тоже все в порядке.
        — Время летит, Мила,  — задумчиво произнес Максим.  — Ты хоть иногда думаешь об этом?
        — О чем?
        — Вот мы уже врозь почти год. Столько дней, столько событий, которые касаются только тебя или меня. Я до сих пор не могу к этому привыкнуть.
        — Мне тоже не верится…
        — Мила?
        — Да, я слушаю.
        — А как у тебя дела?
        — Спасибо, все в порядке. Работа, работа. Она всегда была на первом месте. Хотя зачем я тебе это говорю. Ты и сам все знаешь.
        — А как твое здоровье?  — с искренней заботой, даже тревогой в голосе спросил Максим.
        — Сейчас я чувствую себя хорошо.
        — Ты извини меня,  — тихо произнес Смыслов, потирая ладонью лоб. От невероятного волнения у Максима сильно разболелась голова, так что даже глазам стало больно.
        — За что?
        — Я ни разу не пришел проведать тебя в больницу. Вообще я не должен был так вести себя. Мужчина обязан быть выше обид, мелочей…
        — Перестань, не нужно об этом. Все прошло,  — перебила его Мила. Ей было нелегко возвращаться в то время, когда она лежала в палате и сутками думала о том, во что превратила свою жизнь, как безжалостно обходилась с близкими и потеряла их расположение. Она никому не расскажет, как ей не хватало Максима весь этот год, прошедший в одиночестве, несмотря на прежнюю суету, как ей неуютно без его заботы, тепла, любви. Есть ли она еще в его сердце? Об этом нельзя узнать вот так.
        — И все-таки: прости меня.
        — Хорошо, если для тебя это так важно, я не держу на тебя зла, обид, плохих мыслей. Я убедила тебя?  — Мила даже улыбнулась, представив, как облегченно выдохнул Смыслов, и глаза его наверняка приняли совсем иное выражение. Это она была не права, а Максим просит прощения. В этом весь Смыслов, он не изменился. А вот о переменах, которые произошли с ней, Мила пока решила не признаваться. Короткий разговор по телефону — дань вежливости, поверхностная, ни к чему не обязывающая беседа двух когда-то близких людей. Что можно понять из нее?
        — Мила?
        — Да?
        — Разговаривать так долго по телефону — неприлично,  — голос Максима звучал уверенно.
        Мила опешила. Если он таким образом хочет показать, что с него довольно общения пожалуйста, но она обязана ответить ему какой-нибудь колкостью. Вот нахал! Сейчас она выдаст ему что-то, что он надолго запомнит. Мила вскипала, но, к счастью, не успела сказать ничего дурного, потому что Максим не закончил свою мысль.
        — Так вот, я хотел предложить тебе встретиться и поговорить тет-а-тет. Кажется, мы давно не ходили в наше любимое кафе. Помнишь, в то, где мы встречались до свадьбы?
        — Помню,  — Мила замерла.
        — Правда, сейчас там все очень изменилось, но все же это наше место.
        — Макс, это что — свидание? Я не хожу на свидания.
        — Хорошо, назовем это как угодно, только не свиданием. Как ты на это смотришь?
        — Думаешь, нам есть о чем говорить?  — Мила не хотела показать, насколько ей приятно его предложение.
        — Уверен,  — беря инициативу в свои руки, Максим почувствовал небывалый эмоциональный подъем. Сейчас он был готов на любой самый отчаянный поступок. Ему было не пятьдесят — двадцать, и единственным желанием, которое занимало его, стало желание вернуть все на круги своя.  — Так что ты скажешь?
        Он столько дней доказывал самому себе, что все получится. Дни складывались в месяцы, прошел почти год. Еще немного и наступит январь — месяц, который обычно приносил столько радости. А теперь он воспринимался Максимом как месяц начала разлуки. Он не говорил «развода», потому что ни одна бумажка, ни один штамп не могли отнять у него право оставаться мужем Милы Смысловой. Да, он проявил слабость. Обычную человеческую слабость, страх перед одиночеством и не выдержал тяжести обиды, тоски, горечи расставания. Именно они привели его в дом Ирины. Он не знал, что его появления там ждали столько лет, возлагая большие надежды на их общее будущее. Максим корил себя за то, что все сложилось именно так. Но ведь Ирина все чувствовала. Она — умная, опытная женщина. Ей не семнадцать, и она понимала, что прошлое не отпускает того, кто волей случая оказался рядом.
        Максим решил, что прервать отношения с Ириной — это честнее. Ему было стыдно, невмоготу обманывать ее и себя, дарить ей надежду. Нет, он не собирался строить новую семью, никогда не решится завести еще одного ребенка. Он нашел в себе мужество честно признаться в этом. Ему не нужна новая семья. Благодарность, которую он испытывал к Ирине, выразилась в том, что он как можно тщательнее подбирал слова в свой последний приезд. Она спокойно слушала его в тот вечер, словно давно была готова к такой развязке. Последнее время он вел себя по-свински, заставляя ее ждать, пребывать в неведении, мучиться от сознания того, что все рушится. Эта затянувшаяся пытка должна была закончиться. Смыслов решился на объяснение. Максим запомнил, как Ирина после того, как он замолчал, улыбнулась, взъерошила белокурые волосы и хлопнула его по плечу:
        — Да что ж ты так расстроился, мужик? Сказал правду в глаза и скукожился,  — она рассмеялась, стараясь не показывать, что творится у нее внутри.  — Я ведь не в претензии и благодарна тебе за то, что ты был рядом ровно столько, сколько нам было суждено. Не стану скрывать, что я надеялась на большее. Но… Насильно мил не будешь, а насчет рая в шалаше — это бред для романтических девушек лет шестнадцати. Мне было хорошо, а теперь уходи и не вздумай отворачиваться, когда мы встретимся где-нибудь.
        — Я и не думал делать вид, что мы не знаем друг друга. Что за мысли?
        — Конечно, ты не из тех, кто сначала делит постель, а потом стыдится этого,  — перестав улыбаться, сказала Хмелевская. Ее синие глаза потемнели, повлажнели.  — А я не из тех, кто распространяется о своих приключениях направо и налево. У меня была одна подруга, которой я могла сказать все. Сейчас мы давно в ссоре. Так что не переживай, от меня она ничего не узнает.
        — Ира, я…
        — Даже если нам с ней суждено будет помириться, от меня она ничего не узнает. А наша молодежь, кажется, тоже умеет держать язык за зубами. Дерзай. Я ведь знаю, ты не уходишь от меня. Тебя и не было никогда рядом по-настоящему. Ты всегда оставался с ней, со своей неповторимой и прекрасной Милой. И любишь ты только ее.
        — Люблю,  — тихо признался Смыслов, понимая, что его признание доставляет Ирине страдание.
        — И как же это у нее так получилось? Идеальный муж, прекрасный ребенок, любимая работа, скоро внук родится, мать которого ее обожает. Мила умеет делать так, чтобы жизнь без нее казалась лишенной смысла!  — Ирина всплеснула руками.  — Мне никогда так не везло. Я ей завидую, всегда завидовала, но зачем я тебе об этом говорю?
        — Мы останемся друзьями. Такими, какими были раньше.
        — Нет, Макс. Только не друзьями. И как раньше уже не будет, потому что были эти месяцы, когда я надеялась начать с тобой новую жизнь. Нет тебя, нет надежды, не может быть ничего, как раньше. Все будет по-другому. Я ведь сумасбродная — могу и из города уехать. Меня не держит ни работа, ни деньги. Ни семьи, ни детей. С матерью по телефону три раза в год разговариваю.
        — Прости, я принес тебе новую боль,  — Максим поцеловал Ирине руку.
        — Ну, не казни себя. Разве можно обидеть такую сильную женщину, как я? Это смешно. Я давно смотрю на жизнь с точки зрения философа. Все пройдет… Соломон мой самый первый советчик и пример. Ты оставляешь меня в его надежных руках…
        — Извини. Ты очень хорошая, и ты обязательно встретишь того, кто предназначен судьбой именно для тебя.
        — Все, Максим Сергеевич. Долгое прощание выматывает.
        — Пока,  — Максим спускался по лестнице, а Ирина стояла в дверном проеме и молча смотрела ему вслед. А потом резко, но бесшумно закрыла за собой дверь. Никто не увидел, как она села на пол в коридоре, обхватила голову руками и долго плакала, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Никто не услышал, как она причитала, называя себя неудачницей, никчемной, которой никогда не придется испытать обычного человеческого счастья.
        — Слишком долго я порхала,  — всхлипывая, тихо сказала Ирина.  — Мое время ушло. Ушло, а я и не заметила…
        Смыслов чувствовал себя отвратительно после разговора с Ириной. Он вышел из подъезда и, подняв голову, долго стоял, ожидая увидеть ее силуэт в окне. Почему-то он был уверен, что она обязательно подойдет к окну, как делала это всегда, провожая его на работу. Но занавеска оставалась нетронутой, никакого движения, а вскоре в комнате погас свет.
        — Спокойной ночи,  — прошептал Смыслов, почему-то испытав облегчение. Ему было тяжело, но не настолько, чтобы он не мог думать о будущем. В нем снова должна появиться Мила, и это наполняло Смыслова надеждой.
        Максим сел в машину и, положив руки на руль, склонил на них голову. Ему снова предстояло ехать в пустой дом, где было сыро и холодно. Он ночевал там вчера, но не соизволил даже разжечь камин. Ему было безразлично отсутствие уюта, тепла. Какая, к черту, разница, когда в душе такой беспорядок. Поездка по вечернему городу, загородной трассе навевала на Максима грусть. Он вдруг представил себе, как в это позднее время возвращается с работы Мила, и чуть было не позволил себе явиться к ней вот так, вдруг. Заодно и проверил бы правильность своих предположений. Максим не допускал и мысли, что в жизни Милы за этот год мог появиться другой мужчина. Она не из тех, кто легко заводит романы, не из тех, кто бросается в крайность, боясь одиночества. Она будет думать, и, кто знает, быть может, разберется в том, что было хорошо, а что ошибкой в ее прошлом. Мила всегда любит все раскладывать по полочкам. Кажется, в последнее время ей никто не мешал делать это. Максим надеялся, что для него все еще есть место в настоящем Милы, а там, быть может… Смыслов боялся загадывать.
        Единственным человеком, с которым он мог начистоту говорить о своих проблемах, была Катя. Из разговоров с ней он понял, что Мила скучает по нему, и ему было без нее невмоготу. Да, работа отвлекала, но, возвращаясь на дачу, бродя в одиночестве по огромному дому, Максим чувствовал, что и это, казавшееся ему райским, местечко утратило былую привлекательность. Ему уже не было здесь уютно, как прежде, когда так редко удавалось выбраться сюда вместе с Милой. Даже ее ворчание, что это отдых не для нее, сейчас вспоминалось не с раздражением, а с улыбкой. Максим с удовольствием, небывалой теплотой вспоминал даже все резкости в свой адрес, на которые была так щедра Мила. Время настойчиво выбрасывало из памяти негативное, совершенно изменяя смысл происходившего. Теперь ссоры, обиды, молчанки не казались такими уж разрушительными. Это была жизнь, в которой Максим был счастлив, был на своем месте. Несмотря на парадоксальность, его тянуло в прошлое. Мысленно он столько раз проигрывал ситуацию, когда осмелеет и наберет номер телефона Милы. Сначала он боялся, что она не захочет с ним говорить, а потом — того, что
трубку снимет не она, а какой-то мужчина. Нет, она не сможет так быстро все забыть и приблизить к себе другого.
        В таких раздумьях Смыслов проводил практически все свободное время. Если бы не Катя, которая терпеливо выслушивала его, он, наверное, сошел бы с ума от избытка чувств, переполнявших его. Только Кате удавалось хотя бы на время привести его внутренний мир в спокойное состояние. Несколько фраз, прозвучавших из ее уст, и Максим ощущал свое положение не таким уж безнадежным. Он был готов сделать первый шаг навстречу Миле, но… Это извечное «но», сомнения, страх, боязнь оказаться отвергнутым.
        Однако сегодня, когда Катя решительно протянула ему трубку телефона, он разговаривал с Милой так уверенно и спокойно, что это непроизвольно передавалось и ей. Он осмелел настолько, что пригласил Милу на свидание. Он весь обратился в слух, а она молчала. Максим почувствовал, как холодеют кончики пальцев, внутри все замерло.
        — Что ты молчишь?  — Смыслов старался унять дрожь в голосе.
        — Думаю, когда буду свободна. Предновогодняя суета, съемки, запись моей программы…  — Мила взяла свой рабочий блокнот и быстро пролистала его. Это было непередаваемое чувство — она волновалась, как девчонка перед первым свиданием.  — Знаешь, у меня двадцать седьмое декабря самый нормальный день, а у тебя получится?
        — Получится, обязательно получится,  — усмехнулся Максим.
        Это был уже прогресс: Мила интересовалась его свободным временем, его графиком. Несвойственное для нее проявление внимания. Значит, этот год все-таки не прошел для нее даром. Если бы только она стала немного мягче, немного терпимее — Максим скрестил пальцы, чтобы не спугнуть происходящее. В какой-то момент ему показалось, что это все происходит не на самом деле. Но голос Милы доказывал, что на том конце телефонного провода именно она соглашается встретиться с ним. Это было почти победой! Смыслов мгновенно представил себе, что Новый год они встречают вместе, а в первых числах января все — он, Мила, Кирилл, Катя — едут на дачу, устраивают костер, наряжают елку, растущую неподалеку от крыльца. Но Максим тут же пресек себя. Нельзя загадывать так далеко вперед, особенно, зная взрывной характер Милы. Сначала нужно убедиться в том, что у них есть будущее, а потом уже строить планы.
        — Значит, договариваемся на двадцать седьмое. Часов в шесть вечера, идет?  — не собираясь скрывать свою радость, снова спросил Максим, но тут же спохватился: — Мила, как в шесть?
        — А что такое?
        — Твой вечерний выпуск новостей.
        — Забудь,  — Мила закрыла глаза и тяжело выдохнула.  — У меня намечаются революционные перемены, но я бы не хотела говорить о них по телефону. Это должно было когда-нибудь случиться. Да, и Кате ничего не рассказывай, пожалуйста. Она все так близко принимает к сердцу.
        — Хорошо, хорошо.
        — Макс?
        — Да?  — насторожился Смыслов.
        — Мы действительно разговариваем или уже так поздно, что я сплю и вижу прекрасный сон?
        — Мы разговариваем.
        — Максим, подойди, пожалуйста, к окну,  — неожиданно попросила Мила.  — Что ты видишь?
        — Сказку.
        — Неужели ты должен был случайно оказаться сегодня у Кати, чтобы это произошло?  — Мила тоже подошла к окну, отодвинула гардину. Безлюдная улица напоминала огромную декорацию: белый снег хлопьями сыпал с небес, покрывая все вокруг пушистым сверкающим ковром. Это на самом деле была сказка, и все, что происходило с Милой и Максимом, было волшебством. Не просто зима, а чародейство, в котором им были розданы роли помирившихся влюбленных. Они справились с ними на «отлично», с первого дубля. Мила прижала руку к губам. Они задрожали, а на глаза навернулись слезы. Это было так некстати.
        — Ничего случайного,  — после паузы ответил Смыслов,  — Я так часто представлял наш первый разговор в своем воображении, что это не могло не случиться в реальной жизни.
        — Значит, наш девиз: ничего случайного не бывает?
        — Да.
        — Согласна… Только давай встретимся не в кафе, а дома. Я хочу, чтобы ты приехал, поднялся по знакомым ступеням, перешагнул порог нашего дома. Я ведь все это время считала, что он наш… Ты не возражаешь?
        — Я только «за»,  — Максим не ожидал, что события будут разворачиваться так стремительно.
        — Тогда до встречи, а то мы действительно злоупотребляем Катюшиным гостеприимством. Где она?
        — Давно проявила деликатность и ушла на кухню.
        — Поцелуй ее за меня.
        — Обязательно,  — Максиму не хотелось заканчивать разговор.
        — Все, я кладу трубку…
        Мила долго стояла и смотрела на заснеженную улицу, прижав трубку к груди. Какой день! Столько всего произошло! Неужели у нее все получается? Мила задернула гардину и, наконец, расставшись с телефонной трубкой, вошла в спальню, легла на кровать. Раскинув руки в стороны, она лежала и смотрела в потолок, наблюдая за игрой света от уличного фонаря, ярких лучей от фар проезжавших машин. На душе у нее было легко. Пожалуй, впервые за долгое время она явственно ощущала это. Такая легкость, что, кажется, сейчас взмахнешь руками и полетишь. Мила улыбалась, не стыдясь слез, которые тонкими ручейками бежали по щекам. Это было очищение, нежданное счастье, которое ей довелось испытать. Теперь Мила понимала смысл простых слов, казавшихся ей раньше пустыми звуками. Они несли новое, неведомое ей раньше ощущение покоя. Она словно смотрела на мир по-новому.
        Мила надеялась, что перемены не сиюминутны, что они не очередной эмоциональный порыв. Она верила, что и после встречи с Максимом, когда они посмотрят друг другу в глаза, ничего не изменится. Вернее, она снова убедится в том, что нужна ему, а он — ей. Сейчас это было самым важным. И то, что Мила скоро могла остаться без работы, не беспокоило ее как обычно. Теперь это были мелочи. Разве стоило уделять им столько внимания раньше? Разве можно было ради них отказаться от семьи, теплых отношений с мужем, взаимопонимания с сыном? Мила забралась под одеяло с головой, словно хотела так укрыться от лавины вопросов, обрушившихся на нее.
        Закрыв глаза, Мила прислушивалась к окружающей тишине. Она вдруг испугалась этой тишины. Так нуждавшаяся в ней временами, теперь Мила испытывала неприятное чувство страха.
        «А готова ли ты к тому, что Максим предложит снова начать жить вместе?» — скорее не тишина, а именно этот вопрос и заставлял Смыслову паниковать. Нужно было побыстрее ответить самой себе, так вернее. Сначала себе, а потом ему. Глядя глаза в глаза, отчетливо сознавая ответственность предстоящего шага.
        — Готова, ведь я сама позвала его,  — другого ответа у Милы не было. Успокоившись, с этой мыслью она быстро уснула. Всего через пару дней ей предстояла встреча, которая обозначала новый этап в ее жизни. Он наступил в положенное время. Наверное, для каждого человека существует период, когда до него доходит смысл вещей, раньше ускользавший. И бесполезно до этого момента пытаться доказывать ему очевидное. Обидно то, что прозрение бывает слишком запоздалым, когда все уже настолько устоялось, что остаешься ты и твое понимание: ничего нельзя изменить. Мила надеялась, что в ее случае не все потеряно. Максим все поймет. Он простит ее, она его, и они снова будут вместе. Кирилл, увидев, как наладились отношения между родителями, тоже обязательно смягчиться. А Катюша — этот ангел, посланный Миле небесами в самый критический момент, она-то уж точно приложит все силы к тому, чтобы в семье Смысловых воцарилось счастье, покой, благодать. Это был настоящий, преданный союзник, помощник, опора Милы, на которую можно было надеяться в самые трудные времена.
        «Чем я заслужила это?» — спрашивала себя Мила, засыпая.
        «За что мне такое счастье?» — пыталась разобраться она уже утром, вдыхая свежий, прохладный воздух и невольно улыбаясь.
        Смыслова сладко потянулась, полежала еще пару минут и, быстро поднявшись с кровати, направилась на кухню. Там было холодно. Закрыв форточку, Мила зажгла две конфорки на плите, включила электрический чайник и, взглянув на часы, помчалась в ванную. Она уже опаздывала. Это было не в ее правилах. Все привыкли к тому, что она крайне пунктуальна, дорожит временем и умеет с ним обращаться. Да, она не отступит от своих правил, но только в том, что касается этого. В остальном всем придется привыкнуть к новой Миле Смысловой. Ей и самой придется сделать это. Она готова к переменам. Жаль только, что столько лет потрачено на бессмысленную суету. Ничего, она все исправит, все наверстает…

        Наверное, нет ни одного человека, который бы не любил Новый год. Это праздник, когда так хочется верить в лучшее, в исполнение желаний. Мы наивно надеемся, что придет Новый год, и наша жизнь изменится. Изменится, потому что в гороскопах так написано, потому что долгие годы мы внушали себе это, просто потому, что мы так долго ждем этих перемен. И только отчаянные реалисты понимают, что изменяет жизнь не приход этого замечательного праздника, а только наши усилия. Лишь мы сами в состоянии изменить мир настолько, чтобы в нем одно за другим начали исполняться наши заветные желания. Тогда говорят о том, что, наконец, окончилась черная полоса неудач, а впереди широчайшая полоса белая, наполненная самыми добрыми, светлыми чувствами, везеньем, любовью. Полоса удач и душевного комфорта желание большинства. И то, сколько мы будем шагать по ней, на самом деле зависит исключительно от того, насколько упорной и плодотворной была проделанная нами работа, работа внутренняя, работа по изменению тебя самого, твоего «я».
        Мила была уверена, что все происходящее в ее жизни в последнее время — заслуженная награда. Она дана ей за то, что, пройдя через отчаянную внутреннюю борьбу с самой собой, она все же смогла принять совершенно новое видение смысла собственного существования и отношений с окружающими людьми. Переосмыслив шкалу ценностей, Смыслова решила, что больше ничто не будет для нее важнее душевного покоя и комфорта, который поселился в ее душе с недавних пор. Это было неизведанное ранее ощущение размеренности и определенности, когда нет суеты, утомительного бега для доказательства собственной значимости, для выпирающего изо всех швов и дыр своего раздувающегося «я».
        Превращение в новую Милу Смыслову произошло болезненно, но достаточно быстро. Начать с отношения к работе. Оно как бы и не стало менее важным, но не стояло, как раньше, обособленно впереди в череде обычных человеческих забот и радостей. Мила хотела сделать так, чтобы работа гармонично вписывалась в тот ритм жизни, в котором должно быть место всему: активной деятельности, заботе о доме и семье, решению собственных проблем. Мила не пыталась становиться в позу и впадать в крайность, вдруг примерив на себя роль домохозяйки. Ей никогда не стать в этой области первой, непревзойденной. Она понимала, что ей нужно работать, но теперь коэффициент занятости должен как-то соответствовать ее новым взглядам на благополучие, счастье и смысл существования. Одним словом, Мила согласилась на преподавательскую работу в местном университете. На кафедру журналистики ее привело объявление о конкурсном наборе. Почему Мила решила участвовать в нем? Кроме сугубо личных причин, она, видимо, чувствовала, что ее звездный час на телевидении медленно и уверенно идет к закату. Оставаясь ведущей авторской программы, Смыслова уже
не вела вечерние выпуски новостей. Мягко и тактично Хлебников показывал ей, что перемены неизбежны. Она не обижалась, не упрекала. Это было бы глупо и ничего не смогло бы изменить. Нужно было действовать по правилу, которое Мила вывела для себя много лет назад: не можешь изменить — прими и постарайся найти себе в чем-нибудь отдушину, Такой отдушиной с нового учебного семестра должна была стать для Милы работа со студентами. Ей есть что им сказать, опыта достаточно. Она верила, что сумеет найти контакт с каждым, в ком увидит искреннюю заинтересованность выбранной профессией. Это должно быть очень интересным и для нее самой. Никакой фальши, полная отдача — вот это по ней! Однако Смыслова невероятно волновалась, понимая, что день, когда ей придется шагнуть в заполненную аудиторию, приближается с космической скоростью. Она, которая провела сотни прямых эфиров, умеющая разговорить, расположить к себе, вдруг ни с того ни с сего чувствовала, как проносится внутри мелкая дрожь, заставляя с замиранием прислушиваться к ударам взволнованного сердца. Мила не могла справиться с этими ощущениями, надеясь, что после
первого же занятия все пройдет само собой. Она успокоится и будет с душой заниматься новым делом, а пока ей даже полезно поволноваться. Человек она, в конце концов, не робот же!
        О предстоящих переменах Мила сообщила Хлебникову. Он, кажется, был удивлен, но после первых мгновений замешательства снова широко улыбался:
        — Да, ты не перестаешь меня удивлять!  — восхищенно глядя на Милу, произнес он.
        — Неужели?  — Смыслова кокетливо опустила глаза и, тут же подняв их, рассмеялась.  — На том стоим, Костя!
        — Ты такой груз с моей души сняла!  — откровенно признался Хлебников.
        — О чем ты говоришь?
        — Я боялся, что ты начнешь комплексовать по поводу Одинцовой. Подумаешь, что я…
        — Давай не будем об этом. У меня нет привычки обсуждать планы начальства. Скорее, я могу предложить ему свои новые идеи на рассмотрение.
        — Это умно,  — улыбаясь, заметил Константин.  — Впрочем, как все, за что ты берешься.
        Наслушавшись комплиментов в свой адрес, Смыслова покинула кабинет в полной уверенности, что Хлебников все еще нуждается в ней. Она в числе тех, на кого он делает ставку, а ей теперь нужно будет доказать, что новый цикл программ под названием «Новые имена», задуманный ею, имеет право на существование. Накануне Нового года планируется первый ее выпуск, а первым героем должен стать Богдан Зотов. Его кандидатуру она согласовала с Хлебниковым давно. Если бы, он только знал, что Мила пока не получила даже формального согласия Богдана на участие в программе. Это было несвойственно для Смысловой. Она изменила ход построения программы и невероятно переживала в ожидании звонка Богдана. На карту был поставлен ее профессионализм, интуиция. Мила не представляла, что участие Зотова в первом выпуске будет для нее столь важным. Вокруг столько талантливой молодежи, но Мила не могла найти в себе силы на поиск. Для этого и не нужно было прикладывать слишком много усилий, но Смыслова упорно ничего не предпринимала. Она ждала звонка Богдана. Словно и программу эту она продвигала исключительно ради его первых шагов в
публичную жизнь. Ожидание — тяжелая пора, когда против тебя даже стрелки часов. Они замедляют ход, заставляя тебя волноваться еще больше, но им-то спешить некуда. Отсчет времени идет независимо от решения наших проблем. Мила изводилась, глядя на числа в календаре. Богдан молчал. Однако напоминать о себе и своем предложении Смыслова повторно не хотела. Она считала, что в таких вопросах давление — вещь опасная.
        Пребывая в состоянии ожидания перемен в своей жизни, она старалась переключать внимание с мыслей о Богдане на то, что всего несколько часов отделяло ее от встречи с Максимом. Это казалось невероятным, но стрелки часов упрямо приближали момент, которого Мила ждала с замиранием сердца. Вот-вот раздастся звонок, и она увидит Максима. Увидит и сразу все поймет. Мила пыталась представить первые слова, первые взгляды, но ничего не получалось. Волнение мешало, и Мила, в конце концов, решила, что не стоит мучить себя вопросами, что-то планировать. Все будет так, как тому суждено быть.
        Накануне Мила сама сделала генеральную уборку. Сначала хотела пригласить кого-то из службы, как делала весь этот год, а потом передумала. Она не заметила, как пролетело время, и почувствовала такую гордость, глядя на плоды своего труда. Все сияло чистотой, пахло средствами для мытья стекол и полировки мебели — Мила впервые накупила все эти бутылочки и баночки, находя неизведанное ранее удовольствие от приятных запахов и от своей работы. Усмехнувшись, она сказала самой себе, что это, пожалуй, даже интересно, быть настоящей хозяйкой в собственном доме. Именно хозяйкой, знающей каждый угол, каждый сантиметр. К этому можно и привыкнуть. Может быть, эта роль не настолько скучна, как ей казалось раньше? Максим не поверит, что она смогла настолько измениться. Он будет присматриваться к ней, ожидая подвохов, момента, когда она перестанет притворяться. Но когда он поймет, что она не играет, он наверняка будет рад. Он не пожалеет о том, что снова вернется в свой дом. Для себя Мила решила, что с радостью примет его предложение жить вместе. Это не означает, что они побегут в загс и поспешно поставят печати.
Это формальность. Главное, решить для самих себя: вместе или врозь. Мила не хотела думать о втором варианте. Ей казалось, что они с Максимом смогут наладить то, что было так легкомысленно разрушено.
        Мила медленно переходила из одной комнаты в другую. Состояние ничегонеделания всегда действовало на нее удручающе. Впечатления от нескольких дней отпуска, которые Мила провела в ожидании возвращения на работу, до сих пор были свежи. Нет, ей не нужен отдых. Она не из тех, кто может бездельничать и получать от этого удовольствие. Потрудившись накануне, Мила с удовлетворением осматривала результаты своего труда. Впервые за долгий промежуток времени ей нравилось находиться дома. Она не чувствовала себя одинокой, слабой, никому не нужной. Ожидание Максима придавало этому дню ореол романтики, приятного волнения, которое не хотелось унимать.
        Сегодня у нее свободный вечер. Режиссер-постановщик снял все моменты с ее участием в новогодней программе. Они пили шампанское, зажигали бенгальские огни, говорили праздничные тосты задолго до того, как часы пробьют полночь, за которой начинается исчисление нового года. Праздничная атмосфера поднимала настроение, приближала долгожданные дни. Это был интересный опыт. Каждый год эмоции переполняют всех, кто принимает участие в этом празднике жизни. Все словно становятся детьми, выпуская на волю все, Что есть хорошего, светлого внутри. Почаще бы так жить, работать, вспоминая, что все родом из детства, и в каждом до конца его дней будет жить маленький ребенок. Ребенок, который нуждается в любви, заботе, ласке, доброте и искренности. Мила всегда получала удовольствие от такой работы. После нее становилось легко на душе, оставалось ощущение причастности к всеобщему празднику. Мила хотела, чтобы оно подольше оставалось в сердце. Ей было бы намного легче именно в таком состоянии разговаривать с Максимом.
        Она достаточно долго и напряженно думала о своем прошлом и теперь точно знала, чего хочет от настоящего и будущего. Она собиралась говорить об этом со Смысловым, прямо глядя ему в глаза. Он обязательно заметит тот огонек, который зародился в ее сердце и согревает все ее естество, от макушки до кончиков пальцев. Это он изменил ее, заставил смотреть на мир по-другому. Это огонь любви, лепестки его пламени не опасны, потому что именно сейчас это созидающее тепло, а не разрушающая стихия. И возврата назад не будет, Мила не допустит того, чтобы та прежняя, бездушная и важная особа снова затушила этот животворящий огонь. Если Максим поймет ее, она будет счастлива! Он должен ощутить необратимость перемен, которые произошли с ней. Она найдет слова, чтобы убедить его в том, что все у них будет иначе. Она уверена, что теперь они оба будут счастливы. В их семье больше не будет места эгоизму, равнодушию. Каждый знак внимания — проявление любви и уважения. Господи, неужели она должна была прийти к этому только сейчас? Почему так запоздало…
        Поглядывая на часы, Мила зашла на кухню. Она собиралась намолоть кофе. Открыв банку, вдохнула его неповторимый, характерный аромат. Ей так захотелось тотчас почувствовать и его вкус. Она. позволили себе за долгое время выпить чашку любимого напитка с Богданом. Теперь она будет пить его с Максимом — единственным мужчиной, который делал ее жизнь наполненной спокойствием, уверенностью, любовью… Странно, что и сейчас она ставит любовь на последнее место. Вот Богдан сразу заметил это, когда она говорила о родстве душ, взаимопонимании. Он молод, любовь для него совсем иное, нежели для нее и Максима, в зрелом возрасте. В ней меньше страсти, безрассудства, больше понимания, желания сберечь все, что соединяет, что дает прочувствовать необходимость быть вместе. Это чувство сильнее любви, оно проверено годами, и никакие ошибки, даже измены, не могут разрушить его окончательно. Возможны заблуждения, кризисы, расставания, но если оно есть, то двое обязательно снова будут вместе, забыв то время, когда они как-то могли существовать друг без друга. Жить полнокровной жизнью и существовать — разные вещи, настолько
разные, как тепло и холод, вода и песок. Только ощутив на себе эту разницу, можно окончательно разобраться в этом. Разобраться и сделать все, чтобы никогда не влачить серое, бессмысленное существование. Разобраться, чтобы раз и навсегда определить шкалу ценностей, позволяющую не совершать ошибок. Мила чувствовала, что тот огонь, которому она позволила разгореться в сердце, поможет ей наладить жизнь. Тепло и свет, который Мила готова дарить, в первую очередь, коснется Максима, Кирилла, Кати, внучки, всех близких и обязательно тех, к кому она всегда испытывала симпатию. Она больше не будет такой колючей и неприступной. Не допуская абсолютно всех в свою душу, она все. же сумеет сделать так, что люди будут видеть в ней человека с открытым сердцем. Ей предстоит еще трудиться над этим. Главное — простить себя, всех, кто когда-либо причинил ей боль.
        Мила задумалась. Пожалуй, она могла обидеть многих. Это происходило как бы помимо ее воли. Она всегда открыто высказывала свое мнение, не желая быть терпимой. Наверняка кто-то страдал от этого, награждая ее не самыми приятными прозвищами. Сама же она так мало внимания уделяла реакции окружающих, что не могла припомнить тех, кто был с ней груб, предвзят, кто предал ее. Предал… Хмелевская, лучшая подруга, бывшая лучшая подруга. Мила нахмурилась. За решением собственных проблем она совсем забыла о ее существовании, об их ссоре, давно перестала посещать ее косметический салон. Мила приобрела новую привычку: покупала в фирменных магазинах понравившиеся кремы, маски и приводила себя в порядок без свидетелей, один на один с собой. Пожалуй, ей это нравилось больше, чем показные посещения салона, где все только и ждут возможности поглазеть на тебя с зеленым или синим от маски лицом. Бизнес Ирины наверняка не остановился с потерей одной клиентки. Миле вряд ли удастся заставить себя перешагнуть порог ее салона. Даже если учесть, что там много косметологов, и вероятность встретиться с хозяйкой — пятьдесят на
пятьдесят. Нет, с Хмелевской все предельно ясно. Если Максима Мила была готова принять в свое сердце, то для Ирины она не находила в нем места. За столь долгий период ни одна не сделала и шага навстречу! Ни единой попытки примирения! Что же это означает? Мила задумчиво смотрела в окно. Это означает только то, что их дружба — потерянное время, общение, в котором никогда не было искренности. Ирине нравилось, льстило знакомство с ней с самого начала, а потом прибавилась зависть и желание всегда быть в курсе событий жизни Милы. Смыслова чувствовала, что единственная подруга так и ждет часа, чтобы уколоть побольнее. Кажется, в последнюю встречу они наговорили друг другу не очень приятные вещи. Мила обозлилась на Ирину за то, что та говорила не то и не так. Было в Хмелевской что-то, что раньше она старалась прятать, а теперь, напротив, выставляла напоказ. В ее поведении была высокомерность, как будто она снисходила до общения. Мила не могла припомнить все до мелочей, но главным были не детали. Главное, что ни у нее, ни у Ирины не возникло желания помириться, восстановить дружеские отношения. И как странно,
что происходило это в тот период, когда у Милы все рушилось: семья, здоровье, работа. Благо, что появился ангел-хранитель в виде улыбчивой и всегда готовой помочь Катюши. Именно ей в значительной степени Мила обязана тем, что жизнь ее меняется. Это просто чудо, что молодая девочка смогла сделать для нее. Это она спасла ее, помогла очиститься и возродиться. Мила закрыла глаза, вспоминая, как разговаривала с Катей тогда, в больнице, в их первую встречу один на один. Она, как всегда, была груба, а Катя мужественно терпела и ждала. Как ей удалось полностью подчинить себе такую натуру, как Мила? Вот характер у девчонки! При внешней мягкости это твердый орешек. И откуда в ней это желание стать для Милы другом? Сейчас Мила уже не представляет ни дня без телефонного разговора, встречи с невесткой. Это она всегда говорит о всепрощении, словно чувствует, что для Милы это самое основное, то, без чего невозможно продвижение вперед.
        А может, стоит взять и позвонить прямо сейчас Хмелевской? Все-таки она — крестная мать Кирилла. Интересно, общалась ли она со своим крестником в то время, когда совершенно забыла о своей подруге? Мила нервно покусывала губы. Нужно решаться. Благо, повода лучше не придумаешь: поздравление с наступающим Новым годом. Это самое волшебное время, когда и взрослым полезно поверить в чудеса или самим примерить на себя мантию волшебника. Мила уже взяла трубку, но не стала набирать номер. Она так и держала ее, прислушиваясь к изменившимся ритмичным коротким гудкам. Мила передумала. Она решила, что в ее новой жизни нет места зависти, притворству. Все это было в их пресловутой женской дружбе, а теперь она в ней не нуждается. По-другому общаться вряд ли получится, а делать вид, что ты рада человеку, которому не доверяешь, Мила уже не сможет. У нее будет семья, будет новая работа, новый ритм, в котором нет места вечерним посиделкам на кухне с оранжевым абажуром. К тому же собеседница в лице Хмелевской больше Милу не интересовала. Это было что-то на уровне интуиции, отчего возникало желание не встречаться больше
никогда. Никогда — спасительное слово, когда речь идет о полном отказе от прошлого. Мила решительно положила трубку. Хмелевской больше нет. И даже если судьба уготовит им встречу в будущем, она ничего не изменит. Элементарная вежливость не покинет Милу, но не более того. С этой минуты она стряхнула с себя нахлынувшие воспоминания о несуществующей больше дружбе и запретила себе думать о Хмелевской.
        Поглядывая на часы, Мила размышляла еще об одном: не позвонить ли Богдану? Наверное, это все из-за наступающего Нового года. Так хочется привести все дела в порядок, завершить начатое. Но настаивать в этой ситуации нельзя, и потому Мила медлила. Лучшего времени для программы, чем канун Нового года, было трудно придумать. Но Зотов не давал о себе знать. Может быть, он решил, что ему все это не нужно? У человека есть любимое дело, и он не собирается говорить о нем с экрана. Что, если Богдан один из тех, кто не стремится к признанию публики, ему не нужны поклонники, шумиха, главное — иметь возможность спокойно творить? Зачем путаться в догадках, если он все равно рано или поздно позвонит. Хотя бы для того, чтобы отказаться.
        Мила суетилась на кухне, пытаясь в этих житейских мелочах найти успокоение от мыслей. Она мыла фрукты, в очередной раз придирчиво осматривала чашки, блюдца, ложки, что-то все время вытирала, мыла, доставала то одни салфетки, то другие. Насыпала сахар в сахарницу, просыпала мимо и теперь, как в детстве, кончиком пальца собирала со стола прозрачные кристаллики и слизывала сладость. Несколько раз Мила ставила чайник. Почему-то он закипал гораздо быстрее обычного. Мила смотрела на широкую струю пара, вырывающуюся из носика, сожалея, что до шести еще так много времени. Однако в этих заботах время шло хоть немного быстрее. И, словно желая наградить ее за терпение, судьба смилостивилась: сначала объявился Зотов. Он, наконец, перезвонил и взволнованно признался, что долго размышлял над ее предложением и теперь наверняка готов к программе. У Милы камень с души свалился. Она почувствовала такое облегчение и радость, что готова была расцеловать этого сероглазого парнишку! То, что он не согласился мгновенно, а только после серьезных раздумий, еще больше возвысило его в глазах Милы. Теперь она точно знала, что
этому человеку дорого его дело, а слава дело наживное, к ней он относится ровно, без фанатизма. В этом, наверное, и состояло их отличие. Мила с самого начала была ориентирована на успех. При этом она понимала, что без плодотворной работы все равно ничего не получится. Мыльный пузырь красив, но он лопается от сильного дуновения ветра, от самого легкого прикосновения. Ее успех должен был быть намного прочнее, жизненнее. А вот Богдан вовсе не думал о нем. Он просто хочет вдохновенно заниматься любимым делом. Она помогла ему обрести новое дыхание для плодотворной работы, она же пыталась поднять его желания, самооценку на более высокую ступень. Отведав призрачной помпезности славы, она все же способствовала тому, чтобы и Зотов смог прочувствовать ее на себе. Он сильный человек с твердым характером. Он сможет пережить эйфорию успеха и остаться самим собой — Мила была уверена в Богдане. И потому в ней не было страха, задней мысли о том, что она совершает дурной поступок. Она открывает таланту широкие ворота в мир признания, в мир порой любящей, порой неблагодарной публики. Нужно уметь, не зазнаваясь, не
подпускать к себе слишком близко. Это умение приходит со временем, этакое чутье на общение. Ничего, Богдан разберется. Он сможет поднять свою планку высоко и удержать ее столь долгий промежуток, сколько это будет нужно ему самому.
        — Я рада, что ты согласился. Как же я рада!  — искренне сказала Мила в ответ на согласие Богдана.  — Ты выдержал очень ощутимую паузу.
        — По Станиславскому я поступил правильно,  — засмеялся Богдан. Кажется, он тоже был очень рад, что нашел в себе мужество выйти на широкий экран.
        — Ладно тебе. Я не знала, что и думать. Ты заставил меня поволноваться.
        — Для тебя это так важно?  — голос Зотова стал тише и менее уверенным.
        — Да, очень. Даже не знаю, для кого происходящее имеет большее значение. Может быть, для меня.
        — Нет, это я благодарен тебе.
        — Ты знаешь, мы запутываемся в словах благодарности. Сейчас они не к месту. Я делаю свое дело, ты — свое. Каждый несет ответственность за сделанный выбор. Потом мне будет приятно услышать, что все складывается так, как ты мечтал, и ты ни о чем не жалеешь,  — Мила говорила быстро, как будто боялась, что ей не дадут высказаться. Телефон, это все он. Как же она не любит серьезные разговоры по телефону! Нет глаз, нет полного ощущения собеседника. Ты можешь только догадываться о том, какое у него выражение лица. Но все же Мила почувствовала, как на другом конце провода Богдан замер в ожидании продолжения. Нужно не переборщить, а то парень начнет комплексовать.  — Вот что, давай не будем ничего загадывать. Все будет так, как должно. А пока определимся с датой, временем.
        — Я готов.
        Он был готов к переменам в своей жизни. Он был благодарен этой удивительной женщине за то, что она ворвалась в его жизнь, все изменив, все перевернув, но подарив при этом ощущение гармонии своего «я» и окружающего пространства. С некоторых пор он засыпал и просыпался счастливым. У него все получалось, за что бы он ни брался. Легкость, с которой пролетали дни, заставляла его время от времени прислушиваться к самому себе: он боялся, что его нынешнее состояние — сон. Именно оно и есть сон, потому что не может человек так долго ощущать безмятежность и полное счастье. Счастье — миг, он промчится, едва коснувшись тебя. И снова полоса ожидания, а здесь другое, совершенно другое состояние! Ему хорошо, свободно, он не знает усталости, плохого настроения. Нет поводов для хандры, апатии — как страшно, что он так долго просуществовал в их цепкой власти. Только пусти их внутрь — вцепятся и попробуй тогда избавиться. Разрастутся, как ненужный сорняк, забивая собой все, что может вывести тебя из кризиса.
        А теперь все вокруг замечали, что Богдан стал другим. Ему было приятно слышать в свой адрес комплементы, вопросы. Кто-то просил познакомить его с дамой сердца, полагая, что эти изменения связаны с ее появлением в жизни Богдана. Он загадочно усмехался, радуясь, что все улыбаются в ответ, что их интересует его незаметная персона. К такому ненавязчивому вниманию он был готов. У Богдана был не слишком широкий круг друзей, но теперь ему казалось, что он приобрел их очень много, и чрезвычайно радовался этому обстоятельству. Он был готов общаться, а не ходить с отрешенно-усталым видом, как будто все, что происходит вокруг, его так утомляет. Богдан знал, что рано или поздно пригласит к себе тех, кто сейчас ему особенно близок, и покажет им свои работы, свою музу. Это будет момент истины, когда все поймут причину таких перемен в его настроении. Его сердце было открыто для общения и, может быть, именно поэтому ему теперь казалось, что его однокурсники, знакомые, друзья смотрят на него по-иному, изменились темы их разговоров. Что-то необъяснимое помогало им чувствовать себя комфортно, интересно проводить
вместе время.
        Анна Григорьевна тоже не могла нарадоваться на Богдана. Ее мальчик снова стал прежним. Он больше не закрывался в своей комнате и не сидел там часами в абсолютной тишине. Это были страшные времена для матери. Она на цыпочках подбиралась к двери, прислушивалась к каждому шороху, но ответом была пронзительная тишина, от которой хотелось кричать. Все походило на то, что человек утратил всякий интерес к жизни и не знал, как быть дальше. Анна Григорьевна пыталась по-своему помочь, но натыкалась на нежелание говорить на тему о настоящем, будущем.
        — У меня нет «сегодня», нет «завтра». У меня было «вчера»,  — ответил Богдан в одну из ее попыток поговорить по душам.
        — И что же дальше, сынок? Так нельзя.
        — Знаю, но пока не вижу выхода,  — Богдан виновато улыбался.  — Ты не переживай, мам, все будет хорошо. Я надеюсь на это.
        — И я надеюсь, дорогой!  — искренне желая сыну удачи, Анна Григорьевна целовала его в мягкие, пахнущие одеколоном волосы. Какие же они у него красивые, как у отца. Такие же локоны, о которых порой женщины мечтают. Красивый у нее сын, талантливый, только пока ни то, ни другое не принесло ему счастья. Анна Григорьевна не хотела думать о том, что так будет всегда. Просто не пришло его время, но обязательно придет.
        Теперь она воочию убедилась в том, что оно настало. У сына словно крылья выросли. Он перестал быть угрюмым, нелюдимым, улыбка то и дело озаряла его лицо, а глаза сияли так, что у Анны Григорьевны оттаяло сердце. К сыну приходили друзья, и Анна Григорьевна с радостью стряпала для них оладьи, блины, пиццы, заваривала свои фирменные травяные чаи. Их дом стал шумным, веселым, наполненным молодежным гомоном, смехом, шутками. Богдан снова делился с ней своими планами, восторженно рассказывал о том, какая прекрасная женщина Мила Смыслова. Поначалу к огромной радости Анны Григорьевны прибавилось беспокойство, что мальчик влюблен. Сердцу, конечно, не прикажешь, но все-таки огромная разница в возрасте настораживала. Однако Богдан успокоил ее, нахваливая Милу на все лады:
        — Это удивительная женщина. Не перестаю ею восхищаться! Она умудряется успевать все: муж, семья, работа — одно не мешает другому. Это так нелегко, учитывая то, что она — человек публичный.
        — Так она замужем?
        — Да, любимый муж, сын, наверное, моих лет,  — предположил Богдан. И то, как он об этом говорил, окончательно успокоило мать.
        Анна Григорьевна не могла нарадоваться. Наконец, она с улыбкой встречала новый день, с радостью суетилась по дому, на работе все складывалось удачно. А когда Богдан сказал о предстоящей телевизионной программе, женщина растерялась. Она медленно опустилась на табурет, нервно вытирая сухие руки о передник.
        — Мам, ну что у тебя такое лицо?  — присев рядом и обхватив ее колени, спросил Богдан. Он улыбался, и в глазах его Анна Григорьевна снова увидела тот задорный огонек, который возникал всякий раз, когда сын чувствовал себя счастливым.
        — Сынок, а ты уверен, что это нужно?
        — Мила не хочет мне плохого, поверь.
        — Я верю, сынок, только…
        — Давай делать то, что она советует. Она говорит, что передача может изменить мою жизнь. Я хочу изменить ее, мама, очень хочу. И это не жажда славы, успеха. Это желание работать и чтобы эти работы увидело как можно большее число людей. В этом смысл, понимаешь?  — Богдан говорил горячо, убежденно, а мама только кивала и гладила его по шелковистым волосам.  — А может быть, ничего не изменится. Никого не заинтересует молодой и не обделенный талантом юноша. Я готов и к этому. Главное, что я смогу рассказать о том, как прекрасно заниматься любимым делом, как это продлевает жизнь.
        — Я горжусь тобой, сынок,  — прошептала Анна Григорьевна. Она чувствовала, что близка к слезам, но сдерживала себя, чтобы эта важная для Богдана минута не получилась уж очень театральной. Она не станет плакать. Анна Григорьевна взяла лицо сына в горячие ладони и несколько мгновений пристально вглядывалась в него, как будто видела впервые.  — Я люблю тебя, мой мальчик. У тебя все сложится так, как ты мечтаешь. Обязательно сложится, потому что ты от души желаешь этого. А душа у тебя светлая. Пусть же она и останется такой, даже тогда, когда ты получишь больше того, на что надеялся. Пообещай мне оставаться таким же светлым, таким же легким, далеким от мыслей о своей исключительности.
        — Конечно, мам, я обещаю…
        После этого разговора Богдан и позвонил Миле. Он набирал ее номер по памяти, потому что мысленно уже десятки раз проделывал это. Каждый раз он продумывал разговор, но, когда он состоялся в реальной жизни, все подготовленные фразы оказались неуместными. Богдан был счастлив, услышав голос Милы. Ее откровенная радость в связи с решением принять участие в программе, кажется, передавалась по проводам жаркой волной восторга. Богдан ощущал ответные эмоции, ругая себя за то, что заставил Милу волноваться. Но ведь он вовсе не лукавил, когда говорил, что долго думал. Для него это был ответственный шаг. Зотов никогда не поступал в разрез со своей совестью и на этот раз не собирался делать исключения. К предложению Милы он отнесся настороженно. В глубине души он побаивался последствий. Мила хочет, чтобы он почувствовал, что такое признание, успех, персональные выставки, репортажи, когда представители телекомпаний то и дело берут у тебя интервью, когда появляются заказчики, заинтересованные в твоих работах. Наверное, это приятно, но нужна ли ему, Богдану Зотову, вся эта шумиха вокруг собственной персоны? Он
снова может рисовать, и только это главное. Но он уже ответил Миле, что готов, а значит, отступать поздно.
        — Я уверена, что мы поступаем правильно,  — чувствуя в голосе Богдана неуверенность, убежденно произнесла Мила.  — Ты встретишь Новый год с сознанием того, что приложил все усилия для любимого дела.
        — Спасибо тебе,  — его признательность была безгранична.
        — Обещай, когда станешь знаменитым, упомянуть на страницах своей автобиографии о случайной встрече с некой женщиной, которая расшевелила твой дремлющий талант,  — Мила засмеялась.  — Короче, слова сам подберешь.
        — Я никогда не забуду о том, что ты для меня сделала.
        — Ну, все, все, а то я сейчас расплачусь. Я становлюсь сентиментальной, возраст, ничего не поделаешь.
        — О каком возрасте ты говоришь? Ты и возраст — понятия несовместимые!  — горячо произнес Богдан.  — Ты такая открытая, с тобой так легко.
        — О, ты опять с комплиментами, но мне приятно,  — Мила не переставала улыбаться. Губы сами собой растягивались в самую искреннюю и открытую улыбку. Она так часто за последнее время смеялась, улыбалась. Столько положительных эмоций, которые она получала совершенно неожиданно от таких, казалось, простых вещей.  — Если бы ты только знал, насколько другой я была совсем недавно. Как нелегко было приблизиться и быть понятой. Хотя… Не слушай, это касается только меня.
        — Хорошо, я ничего не слышал.
        — Значит, мы договорились?
        — Еще одно. Мила, а нам нужно встречаться до эфира? Ты подготовишь мне вопросы? Я боюсь растеряться.
        — Ты прекрасный собеседник. В этом я уже имела возможность убедиться. Прекрасный собеседник, талантливый. Никаких заготовок. Мы будем говорить экспромтом. Хотя кое-что я расскажу тебе непосредственно перед передачей. Не переживай. У нас все получится!  — Мила говорила уверенно, стараясь, чтобы ее ощущения передались и Богдану.  — А потом я обязательно приглашу тебя к себе. Познакомлю с сыном, невесткой, мужем. Кстати, мой муж — математик. Вы найдете общий язык. Правда, в отличие от тебя, он обожает формулы, он слышит в них музыку.
        — Счастливый человек!
        — Да уж,  — как-то менее уверенно произнесла Мила, вспоминая, во что она превратила его жизнь, когда упрямо строила свою карьеру.  — Все очень непросто, Богдан. Любимое дело — это прекрасно, но полностью счастливым тебя делают люди, которые рядом. Если они понимают тебя, если есть взаимопонимание, забота, уважение, тогда только все в порядке.
        — Еще любовь.
        — Что?
        — Ты забыла о любви. Ведь без нее тоже нельзя,  — Богдан недоуменно прислушивался к воцарившейся тишине.  — Я что-то не то сказал?
        — Нет, нет, Богдан. Ты прав. «Все начинается с любви. Все, я это твердо знаю. Все, даже ненависть…» — Мила снова замолчала, вдруг вспомнив о предстоящей встрече с Максимом, о неизбежном, приближающемся примирении. Щеки ее вспыхнули, дыхание чуть сбилось. Фантазии рисовали картины, потерявшись в которых, Мила забыла обо всем. Она молчала, отрешившись от важного разговора. Такое с ней случалось последнее время: она мгновенно переключалась с одной темы на другую, считая все их важными, заслуживающими внимания. Это было подобие рассеянности, хотя на нее Мила никогда не жаловалась. Просто в сутках стало мало часов. Было мало, а стало еще меньше. Столько всего еще нужно успеть, столько планов воплотить в жизнь. Она только начинается — настоящая жизнь, в которой предстоит сделать столько важных вещей. Вдруг Мила спохватилась.  — Богдан?
        — Да, я слушаю.
        — Извини, я задумалась. У меня такая насыщенная неделя. Мысли мгновенно переходят с одного события на другое,  — Мила улыбнулась и добавила: — Скоро приедет муж. Я готовлюсь к встрече, как примерная жена. Вот видишь, как все в этой жизни перепутано: программы, известность и обыденность. Важно в ней тоже находить праздник, потому что будней всегда несоизмеримо больше.
        — Я понимаю.
        — Надеюсь, что понимаешь.
        — Наверное, я уже злоупотребил твоим временем.
        — Все в порядке.
        — Когда мне звонить?  — чувствуя, что нужно заканчивать разговор, спросил Богдан.
        — Передача выйдет двадцать девятого декабря, послезавтра. Так что я сама тебе позвоню накануне вечером.
        — Это совсем скоро!
        — Да, не заметишь, как пролетит время. Что дни, годы летят… Все, Богдан. До встречи. Передавай от меня привет маме. Переживает за тебя?
        — Очень.
        — Все будет замечательно.
        — До свидания, Мила.
        — До встречи, Богдан.
        Мила вспоминала разговор с Зотовым, чувствуя, как ее сердце наполняется радостью. Ей было мало места внутри, и она легко вырывалась наружу. Все вокруг приобрело другой смысл, другие цвета. Мила вдруг начинала восхищаться тем, над чем долгие годы иронично посмеивалась. Она не хотела вспоминать себя прежнюю. Отражение в зеркале показывало другую женщину, с другими глазами, выражением лица. И эта другая нравилась Миле с каждым днем все больше. Она не пыталась корить себя за то, что столько времени ушло на принятие очевидных вещей. Важен результат, а он радовал.
        И в таком радужном настроении Мила порхала из комнаты в комнату, не в состоянии остановиться и просто ждать. Даже на часы смотреть не хотелось. Она смогла находить удовольствие в томительном ожидании. Все мысли улеглись в голове, все разложилось по своим местам. И к шести вечера двадцать седьмого декабря, о чем гласила надпись на отрывном календаре, оставалась неразрешенной, не доведенной до конца единственная, пожалуй, самая важная проблема. Хотя можно ли было назвать проблемой то, что вот-вот должно было сделать счастливыми двух людей. Немного времени требовалось просто для того, чтобы озвучить то, что давно созревало в их мыслях.
        В последний раз оглядев сервированный в гостиной стол, Мила медленно перевела взгляд на свой портрет. Впервые за годы его существования в этой комнате Мила почувствовала дискомфорт. Глаза с картины упрямо следовали за ней, словно посмеиваясь над ее волнением, над всем, что должно было произойти с минуты на минуту.
        — Я сейчас сниму тебя,  — прошептала Мила и, подойдя к картине, осторожно сняла ее и отнесла в кладовую. Закрывая дверь, она бросила на нее победный взгляд.  — Я знаю, чем заменить тебя!
        Мила надеялась, что Максим сразу заметит перемену. На месте картины теперь был закреплен портрет, нарисованный Богданом. И хотя он не был таким красочным, таким масштабным, Миле казалось, что он — самое яркое пятно в комнате. Он бросался в глаза, невероятно украшая интерьер. И когда раздался звонок в дверь, Мила все еще стояла и смотрела на работу Богдана. Несмотря на долгое ожидание этой встречи, Мила вздрогнула. Она почувствовала, как ноги приросли к полу, и ей стоило немалых усилий дойти до входной двери. Ей показалось, что прошла вечность между мгновением, когда раздался звонок, и она, наконец, открыла дверь. На пороге стояла Катя.
        — Привет,  — улыбнулась она и, глядя на взволнованное лицо Милы, тут же придала лицу серьезное выражение.
        — Привет, Катюша, проходи,  — выдохнув, произнесла Смыслова.
        — Я не вовремя?  — нерешительно переступая порог, спросила Катя. Она поставила кулек на пол и тяжело перевела дыхание. Все-таки беременность с каждой неделей делала ее менее поворотливой.
        — Ты всегда вовремя,  — помогая ей снять одежду, ответила Мила. Холодный воздух, который Катя принесла с улицы, заставил ее вздрогнуть. Сегодня Мила не выходила на улицу. Подавая Кате тапочки, Смыслова поинтересовалась: — Морозно там?
        — Да, крепчает. Видите, как лицо раскраснелось.
        — Хороший румянец, здоровый, свежий. Прекрасно выглядишь!  — обняв Катюшу за плечи, сказала Мила.  — Пойдем в комнату.
        — Может, на кухню? Я принесла торт, корпела над ним часов пять.
        — Да ты что, девочка! Разве можно тебе такие нагрузки?
        — Я так хотела, чтобы вы его попробовали. Без шоколада, без всего, чего вам нельзя.
        — Мы обязательно попробуем, но все равно пойдем в комнату, а торт я поставлю в центр стола. На самом деле ты меня очень выручила. Торт как никогда кстати!  — Мила чуть не подталкивала Катю к гостиной. С каждым шагом Катюша шла все медленнее, увидев накрытый стол на двоих, остановилась в дверях.  — Ну, что ты?
        — Я точно некстати,  — огорченно произнесла Катя. Она обо всем догадалась. Она хотела верить, что ее догадка — единственно верный вывод. Кажется, здесь намечалось свидание. Какая же она глупая девчонка. Прийти к свободной женщине без предупреждения. Теперь вот создала неловкую ситуацию. Кате совершенно не хотелось на улицу, у нее замерзли ноги, щеки. Она так мечтала о том, как они сядут с Милой Николаевной на кухне, выпьют согревающего чая с тортом. Не складывается… Значит, так нужно.  — Я пойду, и вы меня, пожалуйста, не удерживайте.
        — Буду удерживать, еще как!  — засмеялась Мила. Она подумала, что через несколько минут за этим столом соберутся ее самые близкие и любимые люди. Не хватало, правда, Кирилла… Одно «но»: нужно успокоить Катю. Кажется, она вообразила бог весть что.
        — Нет, нет. Это нехорошо. Я должна была предупредить о своем приезде.
        — Успокойся, девочка моя,  — беря Катю за руку, сказала Мила.  — Ты никуда не пойдешь. С минуты на минуту приедет Максим Сергеевич, и мы втроем попробуем твой кулинарный шедевр.
        — Максим Сергеевич?  — Катя почувствовала слабость в ногах, крепче сжав руку Милы.
        — Давай я помогу тебе сесть на диван, Катюша. Устроилась? Вот и хорошо.
        — Спасибо, Мила Николаевна.
        — Не за что. А ты мне ответь, пожалуйста: о чем ты подумала, заметив два бокала на этом столе?  — хитро улыбаясь, спросила Мила и, увидев, как невестка покраснела, покачала головой.  — Нет, дорогая, я жду его, только его и уже давно. Я не хотела ни с кем говорить об этом, потому что… Короче, он придет и я рада, что в этот радостный момент ты будешь рядом. Я уверена, что во всех светлых переменах, которые происходят в моей жизни, есть большая доля твоего участия. Это прекрасно, что ты сейчас здесь. У меня будет возможность поблагодарить тебя в присутствии Максима.
        — А у меня в твоем, Мила,  — оглянувшись, Мила увидела стоящего в дверном проеме Максима. Глядя на застывших от неожиданности Милу и Катю, Максим развел руками. Эффект от его появления заключался в том, что две женщины не могли прийти в себя.  — Извините, ради бога, но дверь была не заперта.
        Мила обменялась с Катей многозначительными взглядами. Кажется, к ним вернулась способность реагировать на происходящее. Катя улыбнулась, а Мила сделала шаг навстречу Максиму. Наступило мгновение неловкости, скованности. Тишина повисла такая, что, кажется, шел бы снег за окном, было бы слышно, как снежинки падают. Как ни ожидала Мила прихода Максима, но в реальной ситуации она оказалась совершенно не готова к его столь неожиданному появлению. Сердце ее колотилось, лицо залила краска.
        — Ну, добрый вечер всем,  — улыбнулся Смыслов и протянул Миле букет алых роз.  — Здравствуй, Мила. Это тебе.
        — Спасибо,  — тихо ответила та, взяла букет и вдохнула его аромат.  — Божественно.
        — Я рад, что тебе понравилось.
        — Я так счастлива, что ты пришел.
        — И я до сих пор не могу поверить, что я дома.
        — Дома, ты у себя дома… Наберу воду для цветов, а ты располагайся, пожалуйста,  — быстро проговорила Мила и вышла из комнаты. Вдыхая аромат, сопровождавший каждое ее движение, Максим на мгновение закрыл глаза. Блаженство слышать запах ее духов, видеть, как белокурые волосы тяжелыми волнами покачиваются при ходьбе.
        Мила так стремительно выпорхнула из гостиной, что Максим не успел даже рассмотреть ее лица. Он всю дорогу представлял выражение глаз, лица при их встрече. Фантазии рисовали ему красивое, всегда ухоженное, с едва заметным макияжем лицо любимой женщины, но то, как будут смотреть на него ее глаза, он не знал. Он боялся извечной иронии и насмешки, так часто застывавшей в них раньше. Ему казалось, что сердце его разорвется, если она сделает что-то подобное даже в шутку. У него сейчас плохо с чувством юмора, потому что все его мысли о том, смогут ли они снова начать жить вместе. Ему так важно, чтобы она тоже была согласна. Наверняка она не стала бы приглашать его домой, если бы и ее намерения не были серьезны. Максим знал, что получит ответ на мучивший его вопрос, даже не задавая его. Ему достаточно услышать, как и что она говорит, как смотрит, как смеется — и он все поймет. Все дни после телефонного разговора с Милой он только и думал о вечере двадцать седьмого декабря, о свидании, которое должно изменить его жизнь.
        И вот этот день настал. Все было по-прежнему: тот же распорядок, лекции, общение со студентами и коллегами. Только вечер предстоял невероятно сложный. Максим считал часы, минуты. Он физически не мог ждать, и чуть было не приехал гораздо раньше. В последний момент он решил, что это будет некрасиво выглядеть: он может застать Милу неподготовленной к встрече и с самого начала испортит ей настроение. Взяв себя в руки, Максим наглаживал костюм, рубашку, начищал ботинки, долго выбирал одеколон. Он занимал себя, не подозревая, что так же переживала и Мила, старавшаяся ускорить бег времени суетой у праздничного стола. Может быть, если бы он знал, что она тоже волнуется, он испытал бы что-то вроде удовлетворения и немного расслабился. Но пока Смыслов так переживал, что пачка сигарет, купленная утром, опустела задолго до того, как Максим оказался у дома Милы. Он решил, что это знак — Катя сказала, что Мила больше не курит, значит, и он не будет. Решительно шагнув в едва освещенный подъезд, он медленно поднимался по ступеням. У самой двери его охватил панический страх: что, если она его разыграла? Она просто
захотела в который раз сделать ему больно. И тут же букет цветов показался, Максиму чересчур ярким, бутылка шампанского — неуместной, а весь его праздничный вид — смешным. Пожалуй, если бы дверь не оказалась открытой, он мог и не найти в себе смелости войти. Хорошо, что он появился так неожиданно. Получилось без наигранной встречи в дверях. Он как будто просто пришел домой и застал двух слишком увлекшихся беседой женщин.
        Глядя вслед упорхнувшей на кухню Миле, он прекрасно понимал, что ей, как и ему, нужно прийти в себя. Она взволнована и тщательно старается скрыть это. Благо, он дал ей повод перевести дыхание. Сейчас она вернется с букетом, в вазе поставит его в центр стола и улыбнется так, как только она может улыбаться.
        — Извини, Катюша, что напугал вас,  — оставив верхние вещи в прихожей, Максим вернулся в гостиную, поставил на стол бутылку шампанского и сел в кресло.  — Я виноват. Нужно было позвонить, несмотря на открытую дверь.
        — Все нормально. Получилось эффектно. Мы слишком поддались эмоциям и ничего вокруг не замечали. Я ведь подумала, что…  — Катя засмеялась, прикрыв рот ладонями.  — Такую чепуху подумала.
        — A ждали, оказывается, меня,  — Максим понимающе кивнул и осмотрелся по сторонам.
        Он четко осознавал свои ощущения. Главное из них — чувство, словно он никогда не уходил из этого дома. Как будто не было суда, развода, разлуки, жизни на даче, отчаянного романа с Ириной. Он просто вернулся с работы, и здесь его ждали. Это было долгожданное приятное, успокаивающее и дающее надежду на светлое будущее чувство. Максим всегда именно так представлял идеальную жизнь: покой, уют, взаимное понимание. И никто не пытается показывать свою значимость, потому что важны только отношения между собой, только их глубина и искренность. В такой атмосфере легко жить, работать, мечтать.
        Смыслов вдруг замер. Осторожно наблюдавшая за ним Катя тоже заметила перемену в его лице. А уже через мгновение Максим поднялся с кресла и медленно, заложив руки за спину, подошел к месту, где столько лет висела картина именитого мастера. Теперь здесь красовался портрет Милы, написанный талантливо, живо, четко определивший характер. Но это была другая Мила. Это были другие глаза, и они нравились ему гораздо больше.
        — Интересно, что бы это значило?  — тихо, словно самого себя, спросил Смыслов.
        — Какая же я невнимательная, прощебетала Катя, присоединяясь к Максиму. Она стала рядом и тоже принялась с интересом разглядывать портрет.
        — Ты что-нибудь знаешь об этом?  — не поворачиваясь, спросил Катю Смыслов.
        — Нет, впервые вижу. Мила Николаевна ничего мне об этом не рассказывала. Красиво, правда?
        — Более чем,  — ответил Максим, продолжая терзаться вопросом, кто же этот таинственный художник, который смог так четко передать внутреннее состояние Милы? Что связывает их и связывает ли вообще? Прошел год. Мила могла тоже попытаться найти утешение. Ей ведь было одиноко, трудно. Ему она никогда не скажет об этом, он и сам понимает. Если ему, мужику, порой было невыносимо, то ей с ее характером, с ее максимализмом, и подавно.
        — Да, Мила Николаевна умеет делать сюрпризы,  — улыбнувшись, Катя посмотрела на Смыслова.  — И предназначался он для вас, потому что, честно говоря, я оказалась здесь без приглашения, случайно.
        — Для меня? Ну, конечно, для меня,  — согласился Максим. Наверняка Мила хотела, чтобы он увидел и оценил портрет. Она, должно быть, решила таким образом, без слов, показать ему, насколько изменилась.
        — И как вам портрет?  — теперь Мила неслышно вошла в комнату и остановилась чуть поодаль от Кати и Максима. Они одновременно оглянулись.  — Есть сходство с оригиналом?
        Максим смотрел на Милу, не в силах произнести ни слова. Мысленно он ответил ей что-то вроде: «Оригинал мне всегда нравился больше». Но вслух не произнес ни звука. Максим чувствовал себя мальчишкой, который пришел на первое в жизни свидание. Он боялся, что, если начнет говорить, то получатся сплошные глупости и нелепицы, но и долгое молчание было не в его пользу. Осознавая важность момента, Смыслов нашел, что улыбка никогда ничего не портила. Он широко улыбнулся, шагнул навстречу Миле, взял ее руку и осторожно поднес к своим губам. Он ощутил, как ее пальцы задрожали и, подняв глаза, к своему счастью, встретил ее теплый, полный радости и осуществленного желания взгляд. Мила улыбалась, как бы соглашаясь с тем, что им не нужны слова. Они встретились, а дальше все в их руках, в их власти, а оба, кажется, мечтают об одном и том же.
        Катюша, все больше осознавая нелепость своего присутствия, взволнованно наблюдала за этим молчаливым диалогом. Она была здесь лишней и искала повод, чтобы поскорее удалиться, оставив Милу с Максимом наедине. Она даже начала потихоньку отступать к выходу, как вдруг Мила, словно стряхнув с себя оцепенение, весело произнесла:
        — Катюша, Максим, пойдемте к столу,  — Хозяйка уже успела поставить еще один прибор и первой заняла место. Она не могла сдержать рвущуюся наружу улыбку: — Устраивайтесь. Я вам открою первую тайну.
        — Ого!  — Катя тяжело опустилась на пододвинутый Смысловым стул.  — Вечер тайн — это заманчиво. Боюсь, что я совсем некстати оказалась в вашей компании, товарищи родственники.
        — Перестань комплексовать, дорогуша моя, и слушай дальше,  — прервала ее излияния Мила.  — Ты тоже должна все знать.
        — Действительно, Катюша, разве ты, золото, можешь помешать?  — согласился с ней Максим, устраиваясь напротив Милы.
        — Хорошо, хорошо, вы меня успокоили. Я сгораю от нетерпения!  — улыбнулась Катя.
        — Так вот, написал портрет никому не известный художник,  — осторожно разрезая торт, продолжала Мила.  — Зовут его Богдан Зотов. Его судьба только складывается. Кажется, он настоящий талант. Бездарности пробьются сами, а таким юношам нужно обязательно помогать. Вот я и решила сделать это, используя свои возможности. Сейчас они есть, потом — кто знает. Нужно воспользоваться моментом. Итак, Зотов — герой моей первой программы «Новые имена».
        — Новой?  — Катя не знала, радоваться этому или огорчаться.  — А ваш «Успех»?
        — Это другое. Здесь пока царствуют те, кто давно и надежно проложил себе путь к славе. Зотов — имя новое, неизвестное. Вот мы и поможем ему. Талант должен иметь поклонников! Надеюсь… Нет, уверена, что к нему очень скоро придет признание, слава, успех!
        Мила говорила очень эмоционально, не заметив, что последняя ее фраза была встречена явно не с восторгом. Максим бросил быстрый взгляд на Катю. Та — на него. И, увидев этот скоропалительный обмен взглядами, Мила резко замолчала и… все поняла.
        — Таланту нужна слава,  — кисло произнесла Катя, постукивая пальцами по столу.
        — Это мы уже когда-то проходили,  — в тон ей сказал Максим, глядя куда-то поверх головы Милы.
        — Да что с вами?!  — застывшие лица сидящих за столом вызвали у нее приступ безудержного смеха. Смыслов с Катей теперь недоуменно смотрели то на нее, то друг на друга. А Мила хохотала, помахивая руками у самих глаз, боясь, как бы не потекла тушь. Выйдя из-за стола, она снова стремительно удалилась из комнаты и вернулась так же быстро, уже успокоившись, с закипевшим чайником в одной руке и подставкой для него в другой.
        — Странно, что шампанское еще не открыто,  — заметила она, наливая в заварочный чайник кипяток. Как будто не было этих странных последних минут в их общении.
        Смыслов тут же засуетился, и через несколько мгновений бутылка была открыта с едва слышным шипением, так, как любила Мила. Разливая шампанское по бокалам, Максим то и дело поглядывал на нее, а она смотрела на всех дразнящим взглядом, сулившим бог знает какой поворот в разговоре.
        — Разрешите мне закончить мысль,  — Мила поднялась с бокалом в руке. Максим сделал то же самое.  — Остановите меня, когда будете не согласны. Хорошо?.. Так вот, я хочу выпить это шампанское за то, что мы сегодня собрались здесь, дома и нам хорошо вместе. Я хочу попросить у вас прощения за то, как складывались наши отношения в прошлом. Жаль, что здесь нет еще одного человека, чье присутствие для меня так же важно. Я говорю о Кирилле, но все это поправимо. Мы еще соберемся все вместе, обязательно соберемся, благо, идет семейный праздник. Я намерена встречать его в кругу семьи отныне и навсегда. Катюша, ты не держишь на меня зла?
        — Что вы, Мила Николаевна! Могу ли я испытывать к вам это чувство? Я всегда хотела, чтобы мы стали близки. Кажется, получилось.
        — Спасибо, девочка,  — Мила пристально посмотрела на Максима.  — Максим, ты прощаешь меня?
        — Я не судья. Я не имею права прощать, миловать… И пришел я не за этим. А потому, что я просто люблю тебя. Всегда любил и буду любить,  — тихо ответил Максим, тем самым давая понять, что с его стороны есть единственное желание — снова быть вместе.
        — И я тебя… Мне было плохо весь этот длинный год, полный ошибок, раздумий. Я провела в одиночестве годовщину нашей свадьбы, все дни рожденья. Словно больше никогда не будет праздников… Я шла к самой себе и вот мое путешествие подошло к той точке, когда быть одной означает: конец пути. Дальше — тьма, бессмысленность, забвение. Катюша помогла мне не сделать новых ошибок. Она была рядом в трудные минуты, я никогда не забуду этого. Как и того, что есть человек, который любит меня, с которым я хочу провести всю оставшуюся жизнь, состариться, растить внуков. Я поняла, что так долго доказывала, свою значимость, пока ты, Максим, был рядом. Все мои усилия имели смысл, пока мы были вместе. Только одно, очень важное я упускала. То, что стало причиной нашей разлуки. Я совершенно не принимала во внимание заслуг любящего человека, не придавала значения его многолетнему труду, терпению, самоотречению, в конце концов… Я раскаиваюсь.
        — Мила, не надо. Ты преувеличиваешь. Ты не должна,  — Максим покачал головой. Его портрет получался таким идеальным. Но ведь была Ирина… Было предательство. Катя успокаивала его, утверждая, что он изменил себе, себе, а не Миле. Она всегда была в его сердце, а одного себя он пытался обмануть. И теперь никто и ничто не напомнит ему об этом периоде его жизни хотя бы потому, что Ирина уехала из города. Вчера она позвонила Кате и сообщила, что продала салон и решила начать новую жизнь в другом городе, с другим мужчиной. Катя поспешила донести новость до Смыслова. Максим облегченно выдохнул, узнав об этом. Только память будет возвращать его в объятия этой женщины, да и то помимо его воли. Ему не хочется вспоминать ни одного дня из этого пустого, суетного года, когда он жил без Милы. Он не жил. Он страдал так же, как страдала она. Только ее перемены несоизмеримо глубже, чем его. Он остался прежним, а вот она изменилась невероятно! И такой она нравится ему еще больше. Он слышит слова, которых ждал столько лет. Право, он не жалеет. Он бы ждал еще больше, если бы знал, что рано или поздно из уст Милы
польется такой мед. Сладкие речи, искреннее раскаяние. Они — связующее между ними. И пусть они прозвучат один раз, сегодня, в присутствии этой девочки, ангела, которому удалось примирить двух упрямых взрослых людей.
        Одно сомнение все же закралось в душу Максима. Он стоял и смотрел в горящие от счастья глаза Милы, а в ушах его звучали произнесенные ею слова о Богдане. Она с таким жаром говорила о славе и успехе, которых тому якобы не хватает и которых он заслуживает. Как же, в таком случае, Мила непоследовательна. Сама утверждает, что переосмыслила цену этой сверкающей мишуры, и тут же утверждает ее главенство, необходимость! Да еще пытается заразить своей жаждой успеха молодого талантливого парня.
        — О чем ты задумался?  — Мила стояла с бокалом в руке. Глаза ее с беспокойством смотрели то на Смыслова, то на Катю.
        — О твоих словах.
        — Дай мне договорить, и я уничтожу все твои сомнения,  — тихо, но твердо сказала Мила.
        — Ты читаешь мои мысли? Тогда ты действительно очень изменилась,  — заметил Максим.
        — Дайте ей договорить, Максим Сергеевич,  — вмешалась Катя.  — Нет ничего хуже недосказанности.
        — Спасибо,  — Мила благодарно улыбнулась.  — Я хочу снова вернуться к Богдану Зотову. Я поняла, что вам не очень понравилось мое желание дать ему шанс вкусить этот, кажущийся недосягаемым, сказочным, успех. Да, пусть попробует. Но прежде, чем Богдан согласился на участие в программе, я совершенно искренне предупредила его, что слава ничто, если рядом нет любимого, близкого, преданного человека. И никакие лавры не стоят того, чтобы предавать то, что поистине не имеет цены — любовь и уважение человека, который идет с тобой по жизни. Нет смысла в восхождении, которое причиняет кому-то боль. Я говорила, исходя из собственного опыта, из тех переживаний, которые перегорели во мне за то время, что я жила одна. Я надеюсь, мои слова теперь кажутся вам последовательными? Я не лукавила. Я так счастлива сегодня, мне так легко. Как же я могу лгать? Не смейте больше подозревать меня в этом никогда! Я другая. И для этой, другой, самый главный успех — это вы, моя семья. Я хочу стать хорошей женой, внимательной и заботливой бабушкой, матерью… Я верю, что и с Кириллом мне удастся объясниться. Он поймет, буду
верить, что когда-нибудь — простит. А пока я просто хочу, чтобы все вы были в моей жизни. Вот вам моя программа, мое самое искреннее признание.
        — За нас!  — произнес Максим. Раздался звон бокалов. Катя едва пригубила, а Мила и Максим залпом выпили свое шампанское.
        — А теперь будем есть торт,  — Мила протянула руку.  — Давай тарелку, Катюша. И ты, Макс, давай свою. Мы должны подсластить наши серьезные разговоры и оценить мастерство нашей Катюши. Как аппетитно выглядит!
        Торт оказался действительно вкусным. Все по очереди высказались на этот счет, а когда бокалы были снова наполнены, Катя вдруг произнесла с наигранным сожалением:
        — Жаль, что Мила Николаевна раскрыла уже все свои тайны. А может, напротив — наконец обойдемся без тайн!
        — Почему же?  — Мила хитро прищурилась.  — Есть еще одна, ее я приберегала напоследок.
        — Это уже интересно!  — воскликнула Катя. Быстро прожевав кусочек торта, она подмигнула Смыслову.  — Мы уже сгораем от любопытства!
        — Знаешь, Максим,  — Мила смотрела на него в упор, и он снова почувствовал, как жаркая волна ударила в лицо,  — а ведь мы скоро будем работать в одном учебном заведении.
        — Что это означает?  — у Смыслова застучало в висках: слишком много информации для одного вечера, слишком много.
        — Это означает, что с нового года я буду преподавать на факультете журналистики. Я прошла конкурс.
        — А как же телевидение?  — Катя удивленно смотрела на свекровь.
        — Нужно смотреть правде в глаза. Рано или поздно мое место займет другая — более молодая, более талантливая ведущая. Пока у меня есть свои проекты, но когда-нибудь мой шеф скажет, что мое эфирное время отдано под более рейтинговую программу. Я хочу к этому моменту знать, что безделье мне не угрожает. Самая страшная вещь — ничегонеделание… Хотя и оно иногда помогает найти верное решение,  — Мила замолчала.
        Она так легко говорила о том, что ее звездный час на телевидении уже прошел, и только ей было известны чувства, которые она при этом испытывала. Было и сожаление, и горечь, но вместе с тем невероятное облегчение. Ведь теперь она сможет больше времени уделять тем, кто стал ей дорог. Она будет заботиться о своей семье, родителях. Мила найдет свое счастье в житейских радостях. Маленькая внучка скоро появится на свет и станет еще одной важной частью ее жизни. Вот где она сможет применить всю свою нерастраченную материнскую любовь, добровольно нерастраченную, когда без ее участия рос Кирилл. Мила нахмурилась. Она немного паниковала, представляя, как сложатся ее отношения с сыном в будущем. Действительно ли он способен простить ее, забыть все свои детские обиды, ее эгоизм? И словно в ответ на ее мысли раздался телефонный звонок.
        — Извините,  — Мила поднялась из-за стола и подошла к телефону. Прежде чем поднять трубку, она посмотрела на Катю.  — Не вас ли, красавица, разыскивают?.. Алло, слушаю.
        — Мама, добрый вечер.
        — Добрый вечер, Кирюша,  — Мила грустно улыбнулась, подходя к Кате. Она знала, что Кирилл не станет даже из вежливости спрашивать о ее здоровье, делах. Он так редко звонит, а сейчас — наверняка просто ищет Катю.
        — Мам, Катюша у тебя?  — озабоченно спросил Кирилл.  — Я ее уже обыскался. Решил, что ты последняя надежда.
        — Здесь, здесь, у нас,  — с готовностью ответила Мила.  — Даю трубку.
        — Привет, Кирюша,  — Катя улыбалась, медленно поднимаясь из-за стола. Она становилась все более неповоротливой, но это ее вовсе не огорчало. Она воспринимала все изменения как очередной шаг, приближающий встречу с крошечным человечком, который скоро появится на свет. Ничего, она снова станет тонкой, изящной, гибкой. Пусть Кирилл не беспокоится на этот счет. У них, мужчин, своя теория. Сначала говорят, что ты прекрасна всегда, особенно в состоянии ожидания ребенка, а потом поглядывают на высоких стройных блондинок, у которых высокая, упругая грудь и поджарые бедра. Под внимательными взглядами Максима и Милы Катя, наконец, поднялась и, потирая поясницу, направилась к выходу из комнаты.
        — Привет, золотко, я волновался. Ты снова ушла, не предупредив.
        — Ну, куда я денусь?  — Кате было приятно, что муж переживает, заботится. Он сказал, что купит ей мобильный телефон, тогда она в любой момент сможет связаться с ним, а у него не будет болеть голова о том, где она находится.
        — Куда, куда. Договаривались ведь.
        — Ну, хорошо. Прости, исправлюсь.
        — Кать, а что это мама о себе во множественном числе говорит? «У нас». Что это означает?  — не скрывая иронии, поинтересовался Кирилл.
        — Ты ведь приедешь за мной?  — не отвечая на его шпильку, спросила Катя.
        — Разумеется.
        — Тогда приезжай и сам все увидишь,  — прошептала Катя.
        — Что за загадки на ночь глядя?  — Кирилл недоумевал.
        — Ждем тебя,  — ничего не объясняя, сказала Катя.  — До встречи.
        Катя вернулась в гостиную, где Мила и Максим о чем-то тихо разговаривали. Катя почувствовала себя неловко и в который раз за этот вечер пожалела о том, что приехала без предупреждения. Хотя, может быть, все складывается так, как надо. Потому что сейчас приедет Кирилл. Он тоже должен быть в курсе происходящего. Как он отреагирует? Катя переживала. Он такой непредсказуемый.
        — Скоро за мной приедет Кирилл.
        — Мы так и поняли,  — сказал Смыслов.  — Интересно, что он скажет, увидев меня здесь?
        — Думаю, что он сперва удивится, а потом обрадуется,  — ответила Катя.
        — Кирилл человек непростой,  — задумчиво произнесла Мила.  — И при его отношении ко мне…
        — Давай не будем загадывать,  — Максим подошел к Миле, встал у нее за спиной и положил ладони на плечи.
        — Ты прав,  — Мила похлопала его по руке.  — А я пока поставлю еще один прибор.
        Едва на столе появился еще один прибор, состоящий из бокала и чашки с блюдцем, как раздался звонок в дверь. Все как по команде вышли в коридор. Мила на мгновение замешкалась, оглянулась на Максима и Катю и открыла.
        — Добрый вечер,  — Кирилл стоял с коробкой любимых Милой конфет. Мила улыбнулась, увидев, как напряглись все мышцы его лица: он увидел отца и Катю. От неожиданности он чуть не выронил коробку, остановившись в дверном проеме.
        — Добрый вечер, сынок. Проходи, пожалуйста,  — Мила взяла его за руку и помогла сделать этот, такой трудный, шаг.
        — Добрый вечер всем,  — снова сказал Кирилл, вопросительно глядя на отца. Максим и Катя, улыбаясь, поздоровались с ним.
        — Раздевайся,  — Мила не могла справиться с пылающим лицом, то и дело нервно улыбаясь.
        — Вот, конфеты… Твои любимые…  — сын наконец вспомнил о коробке, в которую впился пальцами.  — Спасибо, Кирюша, проходи. Будем пить шампанское и кофе с тортом, конфетами. А я пока поставлю чайник. Пусть закипает,  — Мила снова упорхнула сначала в гостиную, а потом на кухню. Сегодня это было место, где она приходила в себя.
        — Я помогу тебе,  — Максим тоже исчез за поворотом, ведущим на кухню.
        Катя бросила на Кирилла загадочный взгляд и вернулась за стол.
        — Объясни, пожалуйста, что здесь происходит?  — тихо спросил Кирилл.
        — Они решили помириться.
        — Помириться?
        — Да, что тебя удивляет?  — Катя подняла брови.
        — А тебя ничего?
        — Абсолютно. Двум нуждающимся друг в друге людям понадобилось немного времени, чтобы понять, что они должны быть вместе.
        — И ты, конечно, в курсе всех событий,  — укоризненно произнес Кирилл.
        — Я оказалась здесь случайно, честное слово!
        — Так я тебе и поверил. Ладно,  — он посмотрел в сторону кухни.  — Что-то чайник долго закипает. Пойдем, поможем.
        — Кирилл, не ходи.
        — Да, не ходи, потому что мы уже пришли,  — улыбаясь, в гостиную вошла Мила, а следом Максим с чайником в руке.
        — Пожалуй, пришла пора все объяснить,  — сказал Максим, разлив шампанское по бокалам. Глядя на Кирилла, он твердо сказал: — Кирилл, мы с мамой решили снова быть вместе. Мы помирились, потому что каждый из нас осознал…
        — … необходимость друг в друге,  — перебил Кирилл с каменным выражением лица.
        За столом воцарилась тишина. Катя прижала руку к животу, чувствуя, что ее волнение передается малышке. Плод беспокойно переворачивался, ударяя ножками по своему убежищу. Мила сидела, не поднимая глаз. Хотя она и была готова к тому, что Кирилл вряд ли поймет происходящее, ей все же было обидно: немного дегтя в бочке меда. Ничего, она должна пережить и это наказание. Каждое из них приближает час ее прощения. Ей осталось получить его у собственного сына. Максим застыл с бокалом, сжимая его так, что, казалось, хрусталь вот-вот не выдержит и рассыплется. Сейчас Смыслов-старший жалел о том, что не поговорил с Кириллом заранее. Так хотелось сделать ему сюрприз. Почему-то Максим был уверен, что сын обрадуется. Значит, он ошибался. Судя по выражению лица Кирилла, он не а восторге. Что-то он еще скажет по поводу услышанного? Максим прокашлялся, желая прервать затянувшуюся паузу. Он напрягся, подбирая слова и тут столкнулся с насмешливым взглядом сына: тот уже не сидел с каменным выражением лица, а стоял напротив, подняв свой бокал.
        — Ну, что я вам скажу?  — Кирилл манерно растягивал слова, наблюдая, как с каждым мгновением оживают, расслабляются лица присутствующих.  — Неожиданно, сногсшибательно, эффектно, но… логично и правильно! Куда вам друг без друга?! За вас!
        Облегченно вздохнув, Катя подняла свой бокал, Мила — свой. Выпив до дна, она встала и, подойдя к сыну, обняла его. Кирилл не отталкивал ее, не пытался убрать руки, как он зачастую делал это раньше. Он просто принял ее объятие, а теперь пристально смотрел ей в глаза. Он не мог не заметить перемен: она похудела, посвежела, помолодела. У нее глаза горят — искры летят! Неужели это его мать? Она та же, но другая. Еще не близкая, потому что слишком долго не было ее рядом в его жизни, но с этой красивой женщиной, с влажными и счастливыми глазами, он готов общаться. Он спрячет свои колючки. Кажется, здесь царит полная идиллия. Ее не было в их семье никогда, а теперь вот, пожалуйста. Пусть так. Что было, то было, но нужно смотреть вперед. Родители решили помириться, значит, так тому и быть.
        — Так тому и быть!  — Кирилл не заметил, что последнюю фразу произнес вслух.
        — Спасибо тебе, милый,  — Мила вложила в эти простые слова всю признательность, на которую была способна.
        — Ну, что ты, ма…  — Кирилл взял ее за руки, слегка сжал их.  — Все хорошо?
        — Ты простишь меня когда-нибудь?
        — Я давно простил.
        — Я знаю, ты говоришь это, чтобы успокоить меня, не испортить праздник,  — Мила оглядела всех присутствующих, вернулась на свое место за столом. Но, я все равно счастлива это слышать. Поверь, время покажет, что ты не напрасно произнес эти слова. Я постараюсь…
        — Кто-то обещал торт,  — улыбаясь, сказал Кирилл. Он понимал, что нужно отойти от темы прощения, обид, вины. Он очень умело разрядил обстановку, потому что все вдруг одновременно заговорили, а на его тарелке тотчас появился аппетитный кусок.  — Катя, твой шедевр?
        — Мой!  — гордо кивнула та.
        — Кажется, получилось отменно,  — ища поддержки своим словам, Кирилл посмотрел на отца.
        — Мы уже успели оценить мастерство Катюши,  — подхватил Максим.
        — Она — истинный кулинар,  — добавила Мила.  — Придется ей давать мне уроки.
        — С удовольствием,  — Катя была счастлива. Украдкой подмигнув Кириллу, она дала ему понять, что им пора удалиться.
        — Все очень здорово, но нам с Катюшей пора,  — поднимаясь из-за стола, вдруг сказал Кирилл. Он придал своему лицу самое нейтральное выражение и убедительно добавил: — Я, честно говоря, не думал, что здесь меня ждет такой сюрприз, а времени как всегда не хватает. Я похищаю Катю. Пойдем, милая.
        — А может, еще хоть немножечко посидим?  — Миле показалось, что время полной гармонии пролетело непозволительно быстро. Она не успела им насладиться.
        — Мам, мы скоро обязательно посидим неприлично долго,  — помогая Кате одеться, ответил Кирилл.  — Скоро Новый год. Надеюсь, мы встретим его вместе.
        — Ты повторил мои слова, взъерошив на радостях волосы Кирилла,  — сказала Мила.
        — Все было замечательно. Всем спасибо. До встречи. Мы, может быть, пройдемся немного, если Катя не против, так что не волнуйтесь.
        Мужчины пожали друг другу руки, обнялись. Мила поцеловала Катю, успев что-то шепнуть ей на ухо. А оставшись наедине с Максимом, она вдруг почувствовала, как ноги ее подогнулись. Медленно оседая по стене, она успела увидеть, как бросился к ней Смыслов.
        — Мила!
        Нет, она не потеряла сознания. Она просто расслабилась, осознав, что все так замечательно складывается. Даже не верилось, что за такой короткий промежуток времени можно пережить столько эмоций! Серые глаза Максима смотрели на нее с беспокойством, и Мила решила ободрить его:
        — Не волнуйся, все в порядке. В сердце слишком много счастья. Оказывается, я не до конца готова к этому приятному грузу. Но я обязательно привыкну, привыкну и захочу большего,  — хитро подмигнула она.
        — Все люди всегда хотят большего…  — тихо ответил Максим, помогая Миле подняться.  — Как ты?
        — Прошло, я снова твердо стою на ногах.
        — Ты веришь, что это происходит с нами?  — взволнованно спросил Смыслов.
        — Не знаю. Если ты готов сейчас остаться, то — да.
        — У меня даже зубной щетки нет,  — лукаво улыбаясь, ответил Максим.
        — Пойдем, я кое-что покажу тебе…
        Мила взяла его за руку и сначала повела в ванную. Там, на полочке, где всегда стояли принадлежности Максима, было все: щетка, станок, пены, лосьоны, одеколоны. От неожиданности не в силах найти слова, Максим не задавал вопросов, он просто шел туда, куда его вела Мила. А она включила свет в спальне и, подойдя к шкафу-купе, резко отодвинула дверцу отделения, в котором раньше были его вещи. Максим знал, что там должно быть пусто, но полки и вешалки были заполнены: новые костюмы, рубашки, свитера, белье. Максим оторопел, машинально проводя кончиками пальцев по многочисленным вещам, ожидавшим своего хозяина. Наконец, он обрел способность говорить и обернулся на стоящую чуть поодаль Милу.
        — Ты можешь остаться прямо сейчас,  — тихо сказала она.  — Если хочешь, конечно.
        — Ты не должна была делать всего этого.
        — Я еще не закончила,  — Мила снова взяла его за руку и, улыбаясь, повела его в комнату, которую раньше занимал Кирилл. Теперь там все было по-другому. Все было больше похоже на рабочий кабинет с рабочим столом, компьютером, книжными полками, удобным кожаным стулом и роскошной монстерой, стоящей на полу у окна. Мила поймала растерянный взгляд Максима: — Теперь это твой кабинет.
        — Мила, я не могу принять все это,  — тихо произнес Максим. Он подошел к ней вплотную и испуганно смотрел ей в глаза.  — Я не могу.
        — Почему? Я просто ищу способ загладить свою вину перед тобой,  — Мила в мольбе сложила руки.  — Пойми же и не смей видеть в этом что-то предосудительное! Я не знаю, что еще должна сделать. Подскажи…
        — А что я смогу дать тебе взамен?  — прошептал Максим.
        — Людей на земле становится все больше. Любви на всех не хватает, а мне повезло больше, чем кому бы то ни было: ты любишь меня. Это не имеет цены. Ее ничем не купишь ни за какие деньги. Она или есть, или ее нет. Люби меня — это единственное, о чем я тебя попрошу.
        Максим ничего не ответил. Он осторожно убрал за ухо Милы тонкую белокурую прядь, выбившуюся из ее аккуратно уложенных в узел длинных волос. Провел кончиком пальца по изгибу бровей, носу с едва заметной горбинкой, коснулся влажных губ.
        — Кажется, впервые за столько лет ты говоришь о любви. Неужели это ты, Мила?
        — Это я, но тебе предстоит привыкнуть ко мне совсем иной. У нас теперь все будет иначе.  — Мила улыбнулась.  — О чем ты задумался?
        — О том, что мне будет нелегко,  — наконец, произнес он.  — Придется привыкнуть к тому, что моя жена теперь будет рядом так часто. Вместе с работы, вместе на работу. Это совсем другое, нежели разговоры с молчаливым портретом.
        — Тебя эта перспектива пугает?  — Мила обвила руками шею Максима.
        — Нет. Может быть, потому, что нам предстоит еще одна разлука.
        — Какая?  — испуганно спросила Мила.
        — Ты забыла о моем приглашении в Штаты…
        — Забыла…
        — Так что у тебя еще будет время передумать.
        — Глупый, я не передумаю ни за что…
        Мила вдруг поняла, что серые глаза Максима приближаются на столь близкое расстояние, что сливаются в темную бездну. Она почувствовала вкус его губ, отвечая на вспыхнувшее желание с неведомой ранее страстью. Она обнимала мужа так, как не обнимала ни в двадцать, ни в тридцать… Это было так прекрасно. Сердце наполнялось любовью до краев. Любовь пульсировала в каждой клеточке, рвалась наружу, освещая все вокруг ярким, согревающим светом. Мила целовала Максима, не в силах думать больше ни о чем. Только она, он, их любовь, их светлое будущее, окрашенное во все оттенки желтого, оранжевого — любимые цвета Милы, цвета праздника, самой жизни.
        ВНИМАНИЕ!
        ТЕКСТ ПРЕДНАЗНАЧЕН ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ.
        ПОСЛЕ ОЗНАКОМЛЕНИЯ С СОДЕРЖАНИЕМ ДАННОЙ КНИГИ ВАМ СЛЕДУЕТ НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ЕЕ УДАЛИТЬ. СОХРАНЯЯ ДАННЫЙ ТЕКСТ ВЫ НЕСЕТЕ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ В СООТВЕТСТВИИ С ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВОМ. ЛЮБОЕ КОММЕРЧЕСКОЕ И ИНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ КРОМЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОЗНАКОМЛЕНИЯ ЗАПРЕЩЕНО. ПУБЛИКАЦИЯ ДАННЫХ МАТЕРИАЛОВ НЕ ПРЕСЛЕДУЕТ ЗА СОБОЙ НИКАКОЙ КОММЕРЧЕСКОЙ ВЫГОДЫ. ЭТА КНИГА СПОСОБСТВУЕТ ПРОФЕССИОНАЛЬНОМУ РОСТУ ЧИТАТЕЛЕЙ И ЯВЛЯЕТСЯ РЕКЛАМОЙ БУМАЖНЫХ ИЗДАНИЙ.
        ВСЕ ПРАВА НА ИСХОДНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ПРИНАДЛЕЖАТ СООТВЕТСТВУЮЩИМ ОРГАНИЗАЦИЯМ И ЧАСТНЫМ ЛИЦАМ.